Author: Хофмайстер X.
Tags: политика теория политики теория политологии война терроризм философско-политический трактат
ISBN: 5-93762-063-1
Year: 2006
Text
Хаймо
Хофмайстер
воля
К ВОЙНЕ,
ИЛИ
БЕССИЛИЕ
ПОЛИТИКИ
Heimo
Hofmeiste:
DER WIUJE ZUM KRIEG
ODER
DIE OHNMACHT DER POLITIK
Heimo Hofmeister
Хаймо Хофмайстер
Heimo Hofmeister
DER WILLE
ZUM KRIEG
oder
Die Ohnmacht der Politik
Ein philosophisch-politischer
Eraktat
Vandenhoeck & Ruprecht
Gottingen
2001
Хаймо Хофмайстер
воля
К ВОЙНЕ
ИЛИ
Бессилие политики
Философско-политический
трактат
Санкт-Петербург
2006
УДК 32-027.21
ББК 66.0(0)
Х85
Хофмайстер Хаймо
Х85 Воля к войне, или Бессилие политики. Философско-по-
литический трактат / Пер. с нем. и послесл. О. А. Коваль. —
СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2006. — 288 с.
ISBN 5-93762-063-1
Новая книга современного немецкого философа X. Хоф-
майстера, уже известного российскому читателю по своему
•фундаментальному труду «Что значит мыслить философски»,
посвящена осмыслению феномена войны. Автор не только
выявляет и прослеживает неразрывную связь между войной,
политикой и государством, но и делает попытку вскрыть он-
тологические структуры самой войны. В противовес теории
Клаузевица, где война понимается как «продолжение поли-
тики иными средствами», Хофмайстер весьма обстоятельно и
последовательно проводит мысль о том, что война сегодня —
не средство политики, а, напротив, ее отрицание; именно бес-
силие политики порождает войну, в том числе и наиболее зло-
качественную ее форму —терроризм.
Книга, без сомнения, вызовет интерес не только у профес-
, сиональных философов, историков, социологов и политологов,
но и у самого широкого круга читателей, ибо затрагивает проб-
лемы, небезразличные любому мыслящему человеку, заду-
мывающемуся над вопросами о путях дальнейшего развития
цивилизации и о самом выживании человечества как вида.
© Heimo Hofmeister, 2001
© О. А. Коваль, перевод с немецкого,
послесловие, 2006
© Издательский Центр
«Гуманитарная Академия», 2006
Предисловие
к русскому изданию
Люди и народы объединялись в государства в надежде,
что таким образом они сумеют сообща положить конец на-
силию и смогут приступить к созиданию мирной и свобод-
ной жизни. Как бы и когда бы это ни происходило — будь
то древнегреческий полис, средневековые государства
Европы или объединенные в единое государство княже-
ства и регионы России — сама идея, направлявшая и вдох-
новлявшая людей, была поистине грандиозной. Это от-
нюдь не всегда осознавали власть имущие или к власти
рвущиеся, эдакие ремесленники от войны. Монополизация
насилия требовала создания законных, правовых рамок,
так что на пути к миру и свободе учреждение государств
так или иначе оказывалось неизбежным. Ведь введение
насилия в правовое поле предполагает передачу права на
его использование одному или нескольким главам госу-
дарства и инициирует основание государств как таких
общностей, в которых обладатели права на насилие обя-
заны обеспечивать безопасность гражданам государства.
Впрочем, оказалось, что, несмотря на примирение внут-
ри самих государств, по отношению друг к другу они обер-
нулись источником насилия, несправедливости и войны.
Окончание конфронтации между Востоком и Западом
какое-то время вселяло надежду на стабильный и проч-
ный мир в Европе и соседних с ней регионах. Однако эта
надежда оказалась иллюзорной. Едва исчез страх, что ло-
5
Хаймо Хофмайстер
кальная война может перерасти в ядерное столкновение
двух мировых держав, Советского Союза и Соединенных
Штатов Америки, вновь дали о себе знать те очаги конф-
ликтов, которые, казалось, совсем угасли под давлением
мирных настроений, овладевших Европой по окончании
Второй мировой войны. Сглаженные, но отнюдь не устра-
ненные национальные, этнические, религиозные противо-
речия и конфликты, определявшие историю XIX — пер-
вой половины XX столетия, снова стали громко заявлять
о себе. К ним добавились новые разногласия, и после бо-
лее чем четыре десятилетия царившего в Европе мира не-
которые европейские государства неожиданно оказались
в состоянии войны друг с другом. И если США активно
участвовали в этих конфликтах, то Россия, не причаст-
ная ни к вооруженному вмешательству в события в Юго-
Восточной Европе, ни к войнам в Заливе, тем не менее не
смогла разрешить мирными средствами ситуацию в Чеч-
не и избежать ее перерождения в войну.
Власть и ее насилие может положить конец войнам
лишь на некоторое время. Зоны конфликтов есть повсюду,
и там, где политика оказывается бессильной, подобные
конфликты грозят перерасти в войну. Потенциал угрозы,
которым обладают хорошо вооруженные армии с их совер-
шенной военной техникой, утратил ныне свою устраша-
ющую силу. Потенциальные противники в лице великих
держав, можно сказать, держали друг друга в заложниках,
угрожая один другому оружием, способным уничтожить
весь мир, вне зависимости от того, кто первым нанесет
удар. Эта форма уклонения от применения насилия, гро-
зящего уничтожить все человечество, по причине страха,
ею порождаемого, больше не могла удовлетворять людей,
жизнь которых находилась в постоянной опасности. Воз-
6
Предисловие к русскому изданию
можно, протест против глобальной угрозы со стороны
движения в защиту мира способствовал тому изменению
политической ситуации в Европе, важнейшим следствием
которого стал распад Советского Союза. Однако исключить
применение силы, как на то надеялись участники движе-
ния в защиту мира, не удалось ни во внутригосударствен-
ной, ни в межгосударственной сфере.
Сама война стала той реальностью, которую необходи-
мо победить. Но она приняла новые формы. Во-первых,
сегодня друг с другом воюют отнюдь не только государ-
ства: ныне сплошь и рядом вспыхивают асимметричные
войны. Во-вторых, существует прежде немыслимая тер-
рористическая война, подрывающая ударную силу хоро-
шо вооруженных армий одним тем, что она оборачивает-
ся реальностью, для преодоления которой сугубо военных
мер недостаточно. Уроженец Кёнигсберга философ Имма-
нуил Кант в небольшом сочинении, озаглавленном «К веч-
ному миру», сформулировал условия, необходимые для
мира «вечного». Одним из таких условий является созда-
ние, как он это называет, союза или государства народов.
Величайшую трудность, порождаемую таким союзом или
государством, Кант видел в необходимости, с одной сто-
роны, сохранения индивидуальности и своеобразия от-
дельных государств, а с другой — отказа государств от
своего суверенитета. Хотя ясно, что решение данного про-
тиворечия не представляется таким уж невозможным,
если подобная задача станет ведущей идеей нашей поли-
тики, но даже Кант не тешил себя иллюзией, что насту-
пит время, когда войн больше не будет.
Эпиграфом к предисловию этой книги я выбрал такие
слова: «Война, как и любовь, всегда найдет себе дорогу».
С одной стороны, я пытался указать на постоянно присут-
7
Хаймо Хофмайстер
ствующую опасность возникновения войны, опасность,
наиболее реальную именно тогда, когда мы чувствуем
себя максимально защищенными. А с другой — мне хо-
телось обратить внимание на то, что и любовь представ-
ляет собой силу, обычно настигающую нас там и тогда, где
и когда мы менее всего этого ожидаем. Полагаю, это все-
ляет надежду.
Лишь тот, кто имеет ясное представление о тех тайных
тропах, которыми к нам незаметно подкрадываются вой-
ны, сумеет их избежать и во всем будет держаться любви.
Когда лишь любовь и дружба станут формировать меж-
человеческие отношения, в отношениях между народами
и государствами воцарится мир. Война — это проявление
политического бессилия. Мир же ни в коей мере не явля-
ется просто отсутствием борьбы, и уж тем более он не пе-
рина, на которой можно безмятежно почивать. Мир — это
тоже борьба, но не за взаимное уничтожение, а за взаим-
ное признание. Античный философ Гераклит был в этом
отношении все-таки прав: «Борьба — отец всех вещей».
Хаймо Хофмайстер
19 декабря 2004 г.
Хедвиг в память о ее муже
Вольфганге Партий
1975-2000
В путь! Покорствуй указанью!
Как ступать тропинкой правой,
Загодя учись, дружок!
На весах судьбы лукавой
Редко дремлет стерженек:
Приглядись к их колебанью!
Кто ты? Победитель новый?
Или сам в полон попался?
Гордым молотом поднялся
Или наковальней лег?*
И. В. Гёте, 1789
* Пер. Н. Вильмонта. Цит. по изд.: Гёте И. В. Собрание со-
чинений: в 10 томах. Т. 1. Стихотворения. М., 1975. С. 252. (Здесь
и далее примечания, отмеченные звездочкой, принадлежат
переводчику.)
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Война, как и любовь, всегда
найдет себе дорогу... Зачем же
ей прекращаться?1
Тема этой книги — понятие войны. Цель ее — отнюдь не
историческое или социологическое исследование войны и
ее причин. Если задуматься о тех 181 войнах, что про-
изошли в мире только с 1945 по 1995 г., становится ясно,
что подобное исследование вышло бы за рамки такой рабо-
ты. С другой стороны, намерение ограничиться понятием
войны нельзя рассматривать и как сужение тематичес-
кого горизонта, поскольку для всякого анализа историчес-
кого либо социологического рода, да даже и для любой во-
енной статистики фундаментом и главной предпосылкой
является именно прояснение понятия войны. То, что по-
нятие войны не поддается строгому определению, не иг-
рает никакой роли. Это особенность многих понятий, и
связана она с творческой сущностью языка, который не
позволяет дать определения своим понятиям раз и на-
всегда. Мы попытаемся прояснить понятие войны и уло-
вить образующее его силовое поле1 2. Разумеется, мы пред-
1 Вольно по Бертольду Брехту. «Матушка Кураж и ее дети»
(Сцена 6): Brecht В. Gesammelte Werke, 4. Frankfurt, 1967. S. 1403.
2 В своей статье «О понятии вооруженного конфликта» Гус-
тав Э. Густенау проводит различие между «эмпирическими тео-
ретико-правовыми» и «политически-функциональными» мето-
дами разработки понятия войны. В последующих рассуждениях
он пытается критически рассмотреть и эксплицировать онто-
логическое основание понятия войны (Gustenau G. Е. Zum
11
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
почли бы дать этому понятию однозначную научную де-
финицию и определить войну, к примеру, с количествен-
ной точки зрения (установив минимальное число погиб-
ших в результате столкновений)3. Но достижение такой
простоты и точности при образовании понятия приобре-
талось бы ценой отказа от его связи с действительностью
и представляло собой образчик шаблонного мышления.
Это означало бы, что война обсуждается лишь как нечто
уже заранее продуманное в своей дефиниции, образован-
ной путем обобщения различных, скажем, количествен-
ных признаков, а вследствие этого совершенно упуска-
лось бы из виду то, чем она является по своей сути. Хотя
войны и можно исследовать, используя научные модели
и соответствующую терминологию4, однако как борьба не
на жизнь, а на смерть они настолько вплетены в действи-
тельность нашей жизни, что освещение в каждом отдель-
ном случае того или иного аспекта проявления силы да-
вало бы в конечном итоге весьма однобокое изображение
феномена войны.
Как общественный феномен готовность убивать и быть
убитым нельзя объяснить в рамках какой-либо отдельной
науки. Психологически постижимы в лучшем случае по-
воды, из-за которых дело доходит до войны. Настойчивую
просьбу Альберта Эйнштейна к Зигмунду Фрейду — вы-
ступить за предотвращение войн и показать, как могут
Begriff des bewaffneten Konfliktes // Osterreichische milita-
rische Zeitschrift. 1/1992. S. 45-51).
3 Ср. примеч. 10 к гл. I.
4 Ср. исследования в: Senghaas D. (Hg.). Friedensforschung
und Gesellschaftskritik. Munchen, 1970; а также: Gomperz H. Phi-
losophic des Krieges in Umrissen. Gotha, 1915.
12
Предварительные замечания
быть устранены психологические препятствия, стоящие
на пути к миру, — Фрейд удовлетворил достаточно аргу-
ментированно. Он поясняет, почему мы восстаем против
войны, а не миримся с ней (подобно тому, как поступаем
со многими другими жизненными напастями) как с при-
родной данностью; однако при ответе на прямой вопрос:
«Зачем война?» Фрейд укрывается за историко-ретро-
спективным обзором5. Не слишком успокаивает при этом
и его допущение, что «мы — пацифисты, потому что долж-
ны быть ими по естественным причинам»6, особенно ког-
да объясняется, что наше всевозрастающее отвращение к
войне обусловлено процессом культурного развития. О са-
мом же этом процессе Фрейд говорит, что мы обязаны ему
не только тем лучшим, чем мы стали, но и «значительной
долей того, от чего мы страдаем»: его исход неизвестен,
и, «быть может, он ведет к вымиранию рода человечес-
кого, ибо оказывает на сексуальные функции разнообраз-
ные негативные влияния [,..]»7.
Тематизировать войну философски, сообразно ее по-
нятию, может означать лишь одно: попытаться постичь
ее как феномен жизни. Тот, кто думает о жизни, думает о
ней не абстрактно — в одних лишь понятиях, а следова-
тельно, и война с ее потенциями и волевыми установка-
ми должна мыслиться как противоборство сил, которые
невозможно скоординировать и примирить, просто при-
бегнув к искусству оперирования понятиями. В соответ-
ствии с этим и рассмотрение понятия войны выходит
5 Freud S. Warum Krieg? // Freud S. Studienausgabe. Bd. IX.
Frankfurt-am-Main, 1974. S. 284.
6 Ibid. S. 285.
7 Ibid. S. 285.
13
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
далеко за рамки формального анализа тех определений,
которые обычно даются этому понятию.
От философской проработки понятия войны не сто-
ит ждать чего-то экстраординарного. Философия не мо-
жет ни упразднить, ни преодолеть ограниченность иных
способов исследования. Что все-таки от нее требуется —
так это выйти за границы перспективистского мышления
и разъяснить, где обретается то духовное место в мышле-
нии и поступках человека, с которого начинаются войны,
и почему войны подобно природным катастрофам не ос-
танавливаются даже перед достоинством и неприкосно-
венностью человеческой жизни. Задуматься о понятии
войны посему может означать лишь одно: раскрыть всю
сложность этого понятия, выявив те многообразие и не-
определимость, которые делают войну непредсказуемой
и потому столь опасной. Не один лишь Фрейд должен был
прислушаться к тем доводам войны — Первой мировой
войны, —'Что ни обладание художественными и науч-
ными культурными ценностями, ни уважение к индиви-
дууму как таковому не удержат народы от того, чтобы
вести друг против друга войны. Отсюда и разочарование,
усилившееся благодаря осознанию невозможности пред-
видеть масштабы войны. Ведь невозможно избежать того,
что разразится именно такая война, в которую менее все-
го хочется верить8.
Войны — отнюдь не фатальные природные события,
они суть результаты и следствия политики. Тем больше
пугает то, что число их не уменьшается, а, напротив, ра-
стет. В странах третьего мира только с 1945 г. произошло
8 Ср.: Freud S. ZeitgemaBes liber Krieg und Tod // Freud S.
Studienausgabe. Bd. IX. S. 38.
14
Предварительные замечания
170 войн, и даже в Европе обнаруживается тенденция к
увеличению их числа. Только в Восточной Азии, как по-
казывает статистика, количество войн снизилось по окон-
чании столкновений в Тибете, Корее и между Китайской
Народной Республикой и Тайванем. Если в пятидесятые
годы в мире велось в среднем двенадцать войн в год, то в
шестидесятые их было уже двадцать две, а в восьмидеся-
тые число их увеличилось до сорока. В настоящее время
ежегодно начинается больше войн, чем заканчивается9.
И как раз потому, что войны не являются природными
катаклизмами, а, стало быть, причины их следует искать
в контексте политических действий, назревает необходи-
мость больше узнать о стечении тех обстоятельств чело-
веческого бытия, которые предопределяют войну. То, что
войны — это не злой рок, еще не означает, что их проведе-
ние всегда зависит от предпринимаемых согласно свобод-
ному решению политических действий. В итоге проводи-
мого нами исследования обнаруживается, что война — это
именно политика: политические действия в их безвластии
и бессилии. Факторы, вызывающие такие действия, мо-
гут быть самыми разными. Один из них — государствен-
ность как тот способ совместной жизни, посредством ко-
торого отдельные люди — в отличие от частной жизни,
жизни в семье — становятся общественным «Мы». По сво-
9 Ср. об этих данных: AKUF (Arbeitsgemeinschaft Krieg-
sursachenforschung) 1993: Daten des Kriegsregisters zu den
Kriegen der Welt 1945 bis 1992 (Stand: 31.12.1992). Hamburg:
Forschungsstelle Kriege, Rustung und Entwicklung des Instituts
Politische Wissenschaft der Universitat Hamburg. Приводятся
эти цифры также и в: Hauchler I. (Hg.). Globale Trends 93/94.
Daten zur Weltentwicklung. Stiftung Entwicklung und Frieden.
Frankfurt, 1993.
15
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ему происхождению государство, политика и война со-
ставляют нерасторжимую триаду. Чтобы продумать поня-
тие войны, отталкиваясь от его происхождения, требует-
ся осмыслить его в соотношении с понятиями государства
и политики. И следовательно, философская рефлексия не
может пройти мимо вопроса о значимости государствен-
ности, сообщества и политики; его рассмотрение необходи-
мо для того, чтобы убедиться, обязательно ли жертвовать,
как того требуют государство и политика, индивидуаль-
ной свободой и жизненным счастьем, ибо благодаря этой
жертве только и становится возможной война. Ведь по-
литика основывается на страхе перед насилием, а государ-
ство видится как то состояние, в котором страх перед на-
силием приводит к обеспечению безопасности от него10.
Говорить в преамбуле о чем-то еще кроме постановки
этих вопросов значило бы предлагать ответы прежде, чем
будет изучена и исследована сама проблема. Название и
подзаголовок этой книги дают представление о четко очер-
ченном поле исследования, а также о том измерении, в
рамках которого будут отслеживаться основания вой-
ны — не той или иной войны, а войны вообще. Речь при
этом не идет об исторической, социально-философской
или психологической оценке некогда случившегося. По-
скольку такие размышления хотя и могут верно схваты-
вать феномены прошлого в их причинной взаимосвязи, но
той теории войны, которая предлагала бы также и воз-
можности предотвращения войн в будущем, они собой не
представляют. Разумеется, речь не о том, что философ-
ская рефлексия войны может достичь большего, чем все
10 См.: Spaemann R. Zur Kritik der politischen Utopie. Stutt-
gart, 1977, S. 80.
16
Предварительные замечания
прочие отвлеченные дискуссии и эмпирические исследо-
вания. Философия не может и не властна ни предотвра-
щать войны, ни поощрять, а тем более оправдывать фи-
лософски и этически иные из них. Если философия и
может что-то — и этой книгой мы желали бы внести в это
свою лепту, — то это прояснить внутреннюю логику вой-
ны и доказать, что это логика политического бессилия, т. е.
выявить тот источник, который питает зверство войны.
Философское осмысление войн — это первый шаг на пути
к жизни и миру. По словам Платона, философия как лю-
бовь к мудрости не способна преодолеть человеческое бес-
силие и человеческое незнание, но она есть то стремле-
ние, благодаря которому можно понять и полюбить жизнь
во всей ее значимости.
Хаймо Хофмайстер
Хайдельберг, 20 декабря 2000 года
Глава I
СТЕПЕНЬ РАЗРАБОТАННОСТИ
ПРОБЛЕМЫ
После двух мировых войн и почти пятидесятилетнего
опыта мирного сосуществования войны между демокра-
тическими индустриальными государствами стали почти
немыслимыми. Для взаимоотношений между такими го-
сударствами тезис «Война — это продолжение поли-
тики другими средствами», по всей видимости, устарел.
Разумный человек едва ли пожалеет о таком развитии
событий. Период «холодной войны» после 1945 г. и его
преодоление в политике разрядки 80-х, а также полити-
ческое крушение советского военного государства даже
вселили во многих надежду на вечный мир. Можно ли
вообще думать о мире независимо от его оппозиции —
войны? Взаимосвязаны ли они друг с другом? Является
ли господство причиной войны или же оно способствует
лишь миру? Все эти вопросы ставятся потому, что мысль
о возможности войны в Европе вновь проникает в созна-
ние людей.
Из-за тщетности усилий Организации Объединенных
Наций, а также Евросоюза, направленных на то, чтобы по-
ложить конец военным столкновениям политико-дипло-
матическими методами, к примеру на территории бывшей
Югославии, призывы к надгосударственному военному
вмешательству, расцениваемому как вклад в дело мира,
с недавнего времени распространились и среди тех слоев
населения, которые до сих пор отстаивали принцип «Со-
18
Глава I. Степень разработанности проблемы
здадим мир без оружия». Аргументация, согласно кото-
рой следует принципиально отвергнуть и осудить войну,
а равно и те средства, которыми она ведется, пошатну-
лась в своей доселе не подвергаемой сомнению логике.
Усматривать в наличии войск и оружия предпосылки к
войне и предполагать, что их ликвидация автоматически
принесет с собой мир, •— значит путать средства ведения
войны с ее причинами. Лозунг «Представь себе: война, и
никто на нее не идет» хотя и выглядит привлекательным,
однако заключает в себе ложный вывод, поскольку вну-
шает, что именно там, где никто никуда не отлучается, где
никого нет и не заметно никаких признаков жизни, царит
мир1. Спору нет, армия и оружие используются не только
для защиты, поддержания и установления мира, хотя со-
временная техника активизирует создание различных ви-
дов наступательного и оборонительного вооружения. Но не
является ли подготовка к обороне, обеспечивающая без-
опасность своих граждан, также и подготовкой к уничто-
жению и разрушению, особенно если учесть, что с риском
связано уже само накопление и сосредоточение военных
средств? С другой стороны, будет ли отказ от предна-
значенных к ведению войны средств отказом от самой 1
1 В процитированном лозунге перефразируется эпиграф к
одному стихотворению Бертольда Брехта:
«Представьте себе, что приходит война
и никто на нее не идет.
Тогда война придет к вам».
Однако две эти строчки не принадлежат Бертольду Брех-
ту! Они были добавлены к стихотворению в качестве эпиграфа.
Поэтому в Собрании сочинений их нет. Я обязан этим указа-
нием д-ру Йохану Бергеру.
19
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
войны? Лучше ли это: позволить потенциальному против-
нику без войны достичь того, средством для чего тради-
ционно считалась война?
Тот, кто остается дома, когда начинается борьба,
И предпочитает, чтобы другие сражались за его дела,
Должен поостеречься: ибо
Не участвовавший в борьбе,
Разделит горечь поражения.
Не избежать борьбы тому,
Кто желает ее избежать: ибо
Будет сражаться за дело мира тот,
Кто не сражался за свое собственное2.
Если я просто мысленно устраню военные средства,
включая вооруженные силы, и набросаю проект мира без
них, то при этом я должен буду абстрагироваться и от
самого человека, каков он есть в этом мире. Ведь он пред-
ставляет собой существо, которое умеет использовать
свои силы и силы природы помимо прочего и таким обра-
зом, что всё, чего он коснется, может превратиться в ору-
жие. Правда, насилия одного человека недостаточно, что-
бы вести войну; только в результате соединения насилия
с государством возникают войны. Эта связь, по всей ви-
димости, нерасторжима, что порождает вопрос «Для чего
нужно государство?», и именно он, а не вопрос о сущно-
сти армии и оружия является первостепенным и осново-
полагающим. Что же касается армии и оружия, то с их
помощью манифестируется лишь то насилие, которое
имеется и без них.
2 Brecht В. Gesammelte Werke, 9. Frankfurt, 1976. S. 503.
20
Глава I. Степень разработанности проблемы
Обычно война и мир рассматриваются как состояния,
противоположные друг другу. Будучи совершенно раз-
личными (в одной ситуации господствует война, в дру-
гой — мир), они, вероятно, все же взаимно обусловлива-
ют друг друга. Явной такая полярность становится в
понятии «холодной войны», которой не ведомы ни акты
объявления войны, ни мирные договоры, политически за-
крепляющее то или иное состояние. Для современной вой-
ны и те и другие утратили свое значение, и прежде всего
объявление войны: оно «исчезло в качестве разделитель-
ной линии между войной и миром»3 4, а вместе с ним и грань
перехода одного политического состояния в другое. Если
война и мир не просто противоположности, как теплое и
холодное, белое и черное, то мы должны спросить себя,
не являются ли они выражением того внутреннего раз-
рыва, который определяет человека в его человечности и
который Кант как-то назвал «необщительной общитель-
ностью)^ человека. Чем для нас, людей, не живущих ни
в девственности бытия, подобно животным, ни, как Бог, в
абсолютном согласии с самими собой, является этот раз-
рыв, усиливающийся в стихийных феноменах войны и
мира? Всего лишь исторической величиной? Или же он
3 Burnham J. Strategie des Kalten Krieges. Stuttgart, 1950.
S. 100.
4 Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbiirger-
licher Absicht // Kant I. Schriften, 8. S. 20. Кант цит. по изд.:
Akademie Textausgabe. Unveranderter Nachdruck. Berlin, 1923-
1977. (В рус. пер. трактат «Идея всеобщей истории во всемирно-
гражданском плане» здесь и далее цит. по изд: Кант И. Сочине-
ния в 4 томах на немецком и русском языках. Том 1. Трактаты
и статьи (1784-1796) / Изд. подг. Н. Мотрошилова (Москва) и
Б. Тушлинг (Марбург). М., 1993.)
21
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
конститутивен для самой сущности человека? В самом ли
деле вражда и борьба, как когда-то сформулировал Гера-
клит, есть «отец всех, царь всех»?5
Разнообразие форм проявления войны усложняет ра-
боту по достижению фундаментального понимания этого
феномена. Правда, еще более трудной кажется содержа-
тельная дефиниция мира, если не довольствоваться его
негативным определением как отсутствия войны. Более
того, характерным для сущности войны, да и для сущно-
сти мира тоже, можно считать то обстоятельство, что они
не поддаются какой-либо понятийной фиксации. Всеобъ-
емлющая теория войны, где помимо вопроса о тех или
иных ее причинах и поводах ставится вопрос о вневремен-
ной природе войны, впервые — если не считать De iure
belli ас pads* (1625) Гуго Гроция — была представлена
прусским генералом Карлом фон Клаузевицем в его кни-
ге «О войне» (1832). Большинством других авторов фе-
номен войны — и это со времен греческой античности! —
излагается главным образом в контексте постановки дру-
гих проблем6.
Сегодняшняя негативная оценка войны, распростра-
ненная прежде всего в немецкоязычном пространстве и,
конечно же, разделяемая теми народами, которые стали
5 Гераклит. Фрагмент В 53. Фрагменты Гераклита, как и
всех досократиков, цитируются в соответствии с нумерацией
Германа Дильса: Diels Н. Fragmente der Vorsokratiker. Bd. 1 / Hg.
von W. Kranz. Zurich, 1989. S. 162. (Используемое русское изда-
ние: Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. От эпи-
ческих теокосмогоний до возникновения атомистики. М., 1989.)
* «О праве войны и мира» (лат.).
6 Так у Гераклита — в рамках определения бытия и станов-
ления.
22
Глава I. Степень разработанности проблемы
жертвами Второй мировой, не удивительна. Осуждение
войны как политического средства, даже ради обеспече-
ния и сохранения мира, произошло в сознании большой
части населения в годы, последовавшие за Второй миро-
вой. Однако война и сегодня еще вопреки мнению многих
интеллектуалов и «объединений за мир» считается в поли-
тике ultima ratio* для установления и обеспечения мира.
Хотя, разумеется, в наши дни александры и наполеоны,
рассматривающие войну не только как последнее по-
литическое средство и ставящие процесс захвата власти
выше, чем ее стабилизацию в структуре конституцион-
ного порядка, являются редким исключением, а их пони-
мание войны не находит поддержки большинства.
Уже составители устава Лиги Наций 1919 г., предчув-
ствуя ужасы современных войн, выдвинули в статьях 11 -
13 требование наложения частичного запрета на войны.
Пакт Бриана-Келлога от 27 августа 1929 г. расширил его
до полного запрещения. Содержание этого пакта было
включено в Устав Организации Объединенных Наций
(УООН), который в статье 2, пункт 4, запрещает всякое
применение насилия и даже угрозу применения насилия
и санкционирует лишь право на индивидуальную и кол-
лективную самооборону. Такое оспаривание всеобщего
права на ведение войны и принимаемое на себя всеми го-
сударствами-участниками Организации Объединенных
Наций обязательство мирного сосуществования (обя-
зательство сторон договора решать возникающие споры
мирным путем) при одновременном признании права на
самооборону если и не несет в себе противоречия, то все
же представляется некоторым ограничением запрета на
* Последний решительный довод; последнее средство (лат.).
23
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ведение тотальной войны. Основанием такого отклоне-
ния от первоначальной тенденции является отнюдь не по-
литическая уступка; оно возникает скорее как следствие
того соображения, что конец войне может положить лишь
она сама.
Строго говоря, в формулировках Устава Организации
Объединенных Наций, по существу, повторяется беру-
щее начало еще в Средневековье различие между войной
справедливой и несправедливой. Это различие было вве-
дено в этическую аргументацию Августином, когда тот
пытался ответить на вопрос, является ли война грехом.
Аргументом в пользу такого различения был следующий
мотив: добрый человек, столкнувшись со злым, вынуж-
ден вступить с ним в войну7. Платоновско-августиновское
мышление ясно указывает на ту цель, для которой война
должна быть средством. Так, согласно Исидору Севиль-
скому (около 560-633), формула справедливой войны гла-
сит: «Справедливой является та война, которая ведется
по наказу свыше ради того, чтобы вернуть назад свое доб-
ро или же отразить нападение врагов»8.
Понимание войны (в особенности войны оборонитель-
ной), как оно выражено в Уставе Организации Объединен-
ных Наций, зиждется на классическом понятии право-
вого государства. Согласно этому понятию, вооруженные
силы с их институтами служат осуществлению насилия
от лица государства. Солдат является как бы «функцио-
7 См.: Augustinus A. De civitate dei. XIX, 7; XV, 5.
8 Исидор Севильский цитируется здесь по Decretum Gra-
tianum, который упоминается в книге: Reibstein Е. Volkerrecht.
Eine Geschichte seiner Ideen in Leben und Praxis. 1. Freiburg,
1958. S. 136.
24
Глава I. Степень разработанности проблемы
нером государственного насилия»9. Такое понятие госу-
дарства подразумевает, что по-военному организованное
насилие существует лишь там, где существует государ-
ственный порядок. Однако и в естественном состоянии,
где действует право сильного, самые различные группы
объединяются с целью защиты от других групп или напа-
дения на них. Даже если насилие, которое от них исходит,
иного рода, нежели то, для осуществления и применения
которого используется государственный аппарат, оно в
любом случае должно расцениваться как насилие воен-
ное. Мы говорим о военном насилии (kriegerische Gewalt)* *,
когда оно выступает в качестве организованного насилия,
и понимаем государственную власть (Staatsgewalt) — в
соответствии с классической идеей государства — как
особую форму такового. Войны протекают в определен-
ных формах и соответственно происходят исключитель-
но между государственными или организованными ана-
логично государственным группами, для вооруженных
операций которых характерна известная непрерывность.
Облачение в униформу — начиная с боевой раскраски ин-
дейских племен, надевания определенных украшений из
перьев и вплоть до ношения современной военной фор-
9 Picht G. Bundeswehr und Politik // Picht G. Die Verant-
wortung des Geistes. Olten; Freiburg, 1965. S. 357.
* Слово Gewalt в немецком языке означает не только на-
силие, но и власть, силу, могущество вообще. Учитывая широ-
кую сферу его использования в немецком языке, переводчик
в сочетании staatliche Gewalt (государственная власть) и по-
добных ему прибегает к привычным русским выражениям и
идиомам, но, стремясь сохранить авторский контекст, чаще
всего вынужден употреблять более однозначное в русском язы-
ке слово «насилие».
25
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
мы — демонстрирует, что в подобных случаях насилие
применяется не как индивидуальное насилие, а как на-
силие общностное (gemeinschaftliche Gewalt). Использо-
вание униформы отличает войну от других форм насиль-
ственного разрешения массовых конфликтов10.
Правовое государство с давних пор характеризуется от-
казом его граждан от самовольного применения оружия;
осуществление же вооруженной самообороны препоруча-
ется тем органам, которые обязываются к этому прави-
тельством. Так, уже Фукидид описывает полис как такой
политический порядок, при котором более нет нужды в
том, чтобы отдельные граждане носили при себе оружие.
Государственная монополия на насилие возникает благо-
даря отказу отдельных граждан от морального права на
самооборону и базируется на признании государства един-
10 Г. Дэвид Сингер и Мелвин Смолл (Singer G. D., Small М.
Resort to Arms. Beverly Hills, 1982), к примеру, говорят в своем
«correlates of war» — проекте о войне лишь тогда, когда мини-
мальное число убитых в военных действиях составляет 1000
человек. Это своего рода критерий, который используется Сток-
гольмским международным институтом исследований проблем
мира (SIPRI) в регулярно с 1987 г. публикуемых списках Major
Arm Conflicts, а также применяется в Гейдельбергском иссле-
довательском проекте KOSIMO (Konfliktsimulationsmodell)
(ср.: Pfetsch F. R. Internationale und nationale Konflikte nach
dem Zweiten Weltkrieg // Politische Vierteljahrszeitschrift. 32/
1991/2. S. 258-285, а также: Billing P. Eskalation und Deeskalation
internationaler Konflikte. Frankfurt-am-Main, 1992). Приведен-
ные в предисловии циф.^ы позаимствованы из уже упоминав-
шейся книги Globale Trends 1993/94, изданной Ингомаром Ха-
ухлером. Ср.: Gantzel K.-JWinghammer Т., Siegelbert J. Kriege
der Welt. Ein systimatisches Register der kriegerische Konflikte
1985-1992. Bonn, 1992.
26
Глава I. Степень разработанности проблемы
ственно легитимной инстанцией, обладающей правом на
умерщвление. С другой стороны, это именно та монопо-
лизация насилия, которая только и делает возможными
крупномасштабные военные столкновения. Гуго Гроций,
который благодаря своему труду De iure belli ас pacis*
считается великим классиком военного права, первым по-
нял, что раздуванию войны нет предела, и набросал кар-
тину возможной тотальной войны. В предчувствии такой,
что называется, абсолютной войны он потребовал от вою-
ющих народов цивилизованного обращения друг с другом
и выработал для этого определенные правила. Развивая
ius in bello**, он пытался восполнить недочеты учения о
ius ad bellum*** и таким образом легитимировать войну
как государственный акт.
Понимание войны как акта государственной или ана-
логичной государственной деятельности неизбежно при-
водит к вопросу об отношении государства и войны. Не-
зависимо от вопроса о возникновении государства, о том,
основывается ли государство соответственно пониманию,
бытовавшему в эпоху Просвещения, на договоре, являет-
ся ли оно богоугодным образованием или есть исключи-
тельно продукт насилия, мы можем сказать следующее:
корни государственной власти в применении и предот-
вращении насилия. Если государство не может предотвра-
тить насилие или не в состоянии исполнить свой долг не-
обходимой обороны, оно утрачивает свою легитимность.
Подобное положение вещей инициирует другой вопрос:
* «О праве войны и мира» (лат.).
** Право, регулирующее поведение противников во время
войны; законы войны (лат.).
*** Право вести войну (лат.).
27
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
не оказывается ли насилие, а равно и ответное насилие,
законным по той только причине, что оно побеждает? Обя-
зано ли в таком случае государство постоянно выказывать
свою готовность к применению насилия? Не основывается
ли на насилии само существование государства? Быть мо-
жет, это справедливо не только в плане его исторического
возникновения, но и по самой его сути? «...никакое основан-
ное на праве общество не может существовать, — пишет
Кант, — без такой власти (Gewalt), которая подавляет вся-
кое внутреннее сопротивление, так как это сопротивление
опиралось бы на максиму, которая, если сделается все-
общей, разрушит всякое гражданское устройство и унич-
тожит состояние, в котором люди только и могут вообще
обладать правами»11. В государстве осуществляется — что
признается не только Кантом — переход от насилия к
власти и праву, причем происходит это путем монополи-
зации насилия. Только в том случае, когда какому-то од-
ному виду насилия остальные его виды сопротивляться
уже не в состоянии, такое насилие становится властью, а
стало быть, исполнителем государственной воли.
Рассмотрение данной проблемы и вызванного ею во-
проса о легитимации государственной власти (staatliche
Gewalt) задает основное направление ходу наших рассуж-
дений. Мы увидим, как в попытке государства ликвиди-
ровать насилие само насилие преображается, но отнюдь
не устраняется. В укрощенной и одновременно усиленной
форме оно снова появляется в государстве, уже будучи 11
11 Kant I. Schriften, 8 Б. 299. (Имеется в виду работа Канта
«О поговорке “Может быть, это и верно в теории, но не годит-
ся для практики”». Здесь и далее этот трактат цит. по изд.:
Кант И. Указ, соч.)
28
Глава I. Степень разработанности проблемы
нравственно и юридически легитимированным. Поли-
тическая магия насилия инициируется тем фактом, что
оно гарантирует государству его суверенитет. Суверени-
тет ищет признания, а признание выражается не только
в праве, но и во власти. Таким образом, война как способ
применения насилия представляет собой возможность
самоутверждения.
Будет ли — и этот вопрос мы непременно себе зада-
дим — отказ от суверенитета искомой моделью достиже-
ния мира? Ответ можно будет дать только тогда, когда нам
станет понятно отношение политики, власти и насилия, а
также их взаимодействие друг с другом. А это означает,
что нам нужно выяснить, действительно ли война явля-
ется всего лишь политикой, но ведущейся другими, неже-
ли обычно средствами. Мы попытаемся доказать, что мир
и война суть образования политики, и наглядно продемон-
стрировать, что не существует мира как такового наряду
с войной как таковой. Привычка воспринимать их в каче-
стве различных вызвана присущей политике неявной
связью деструкции и творческого созидания. Политичес-
кая власть самим фактом применения военного насилия
всякий раз разоблачает себя как бессилие, так что вопрос
действительно ли война всего лишь «средство» политики,
заостряется, порождая предположение: а не является ли
она скорее оборотной стороной политики. Коль скоро
государство представляется неким завоеванием, то тако-
вым должна бы быть и война, ибо государство является
условием ее возможности. Исторические изменения, про-
изошедшие в Новое время (и здесь, прежде всего, следу-
ет упомянуть технологические разработки нашего столе-
тия), не преминули оказать влияние на понятие войны.
Когда мы рассмотрим эти влияния, то под конец наших
29
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
рассуждений перед нами снова незаметно встанет вопрос:
а что же такое война? И если мы, подводя итог, укажем,
что целью войны, по самой ее сути, является мир, то это
сочтут чем-то само собой разумеющимся. Однако именно
это как раз и не всегда самоочевидно, что вносит ясность
не только в наше понимание войны, но также и в то, чего
недостает новоевропейскому пониманию мира, а именно
реализации некой присущей жизни динамики, которой
война в своей деструктивной силе прекрасно владеет и
благодаря которой она для многих, в том числе и великих
мыслителей, была чем-то завораживающим.
Глава II
НАСИЛИЕ
Силы, которые задействуются в войне, разнообразны. На-
силие — лишь одна из них, но его принято считать инст-
рументом войны как таковой.
Что следует понимать под насилием? Предпосылкой на-
силия является сила, однако она действует как насилие
лишь при определенных условиях; необходимость узнать
эти условия и назревает при расшифровке понятия вой-
ны. Согласно общепринятому пониманию, насилие — это
определенный род воздействия одного человека на дру-
гого с целью побудить последнего к определенным дейст-
виям. Немецкое слово «насилие» (Gewalt), которое произ-
водно от индогерманского корня *val — «быть сильным»,
подразумевает «обладание способностью распоряжать-
ся». Первоначально, т. е. в древнегерманском языке, сло-
во «насилие» не являлось правовым термином: оно ис-
пользовалось в той области свободы, где не было места
праву1. Позднее «насилие» служило для перевода таких
латинских понятий, как violentia (буйство, безудерж-
ность), vis (сила, мощь) и potestas (сила, потенциал, гос-
подство). Поскольку в Средние века слово potestas чаще
всего переводилось немецким словом «власть», «насилие» 1
1 Rottgers К. Gewalt / / Historisches Worterbuch der Philoso-
phie Historisches Worterbuch der Philosophie I Hg. von J. Ritter.
Bd. 3. Darmstadt, 1974. Sp. 562.
31
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
получило усилительное значение violentia. В этом смыс-
ле мы и сегодня в связи с понятием войны говорим о на-
силии. На любом простом примере можно показать, что
понятия насилия, силы, власти не являются синонимами,
и подобное предположение только внесло бы неясность в
то, насколько различные роли они играют в языке: сила
необходима, чтобы сдвинуть камень, повалить дерево. Учи-
ню ли я над камнем насилие, если подниму его? Смерто-
убийство, умерщвление (последнее даже как самозащита)
суть очевидные акты насилия. Но располагает ли тот, кто
обладает силой убивать, и властью это делать? Только ли
тем отличается война от других форм насилия, что для
ведения ее требуется власть?
Стоит лишь раз заглянуть в Немецкий словарь Якоба
и Вильгельма Гримм2, чтоб убедиться, что у этих поня-
тий разные способы употребления. Слово «сила» (Kraft),
которое относится к языковой группе Kringel* *, проис-
ходит от индогерманского корня *ger — «вращать, обо-
рачивать, стягиваться, скручивать» и означает на юри-
дическом языке то же, что и действенность («имеющий
законную силу», «лишать силы», «в силу служебных обя-
занностей»). В самом общем значении оно подразумевает
«поймать, схватить, считать способным на совершение
чего-либо». «В силу служебных обязанностей», мышечная
или физическая сила, но и жизненная сила, сила натяже-
ния, сила стихии, природная сила, сила характера, сила
духа, божественная сила — эти словосочетания очерчи-
вают широкое семантическое поле этого понятия. В по-
литическом языковом обиходе слово «сила» используется
2 Grimm J., Grimm W. Deutsches Worterbuch. Munchen, 1984.
* Кружок, завиток, крендель (нем.).
32
Глава II. Насилие
наряду с такими выражениями, как власть и насилие. Но
хотя эти слова в иных случаях и взаимозаменяемы, уже
Гримм отмечают, что никто не сказал бы «сила» приме-
нительно к «государственной власти» (Staatsgewalt)3. «На-
меренное проявление силы» вышеупомянутый словарь
определяет как «насилие», указывая, что для него харак-
терны внезапность и неистовство. Насильственные дей-
ствия человека рассматриваются как противоположность
вдумчивым рассуждениям, а когда речь идет о взрывах на-
силия, сопровождающих природные катаклизмы, имеет-
ся в виду нечто ужасное. В понятии насилия в отличие,
скажем, от понятий мощи, силы и власти выражается то
принуждение, которому нередко подвергаются в связи со
злодеяниями и чинимой несправедливостью. В обороте
«Насилие впереди права идет»* подчеркивается близость
между насилием и несправедливостью.
Хотя преобладающим значением слова «насилие» яв-
ляется «принуждение», не стоит упускать из виду, что
диапазон понятия насилия охватывает и такие понятия,
как управление, начальство, полномочие, авторитет. Не
всегда, используя понятие «насилие», мы рассматриваем
его как ущемление свободы (в том числе и с применением
физической силы). Его основное значение — обладание
способностью распоряжаться — встречается и в совре-
менной речевой практике, например, когда мы использу-
3 Grimm J., Grimm W. Deutsches Worterbuch. Bd. 11. Sp. 1938.
* Русский вариант этой немецкой пословицы — «Сила ра-
зум ломит». Вполне адекватно передают ее смысл и другие
русские аналоги: «Плетью обуха не перешибешь», «Сила пре-
выше права», «У кого власть, тот и прав», «Право всегда на сто-
роне сильного».
33
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ем выражение «Schliisselgewalt»* или говорим о законо-
дательной власти парламента (gesetzgebende Gewalt des
Parlamentes). В этих случаях насилие рассматривается в
плане его соотнесения с властью, ведь благодаря ей оно
мыслится совершенно легитимным.
Оказывается, вплоть до сегодняшнего дня за поняти-
ем «насилие» в немецком языке закреплены противопо-
ложные значения. Их можно обнаружить при различных
попытках легитимировать насилие. В то время как одни
находят его приемлемым только в качестве ответного на-
силия, другие отнюдь не считают насилие несправедли-
востью, прибегая, как это делал уже Гуго Гроций, к тому
аргументу, что насилие тоже имеет отношение к свобо-
де, ведь каждому человеку вменяется в обязанность «со-
хранять свое имущество невредимым»* 4: каждый имеет в
своем распоряжении столько свободы действий, сколько
находится в его власти (Gewalt).
1. Сила — это не насилие
Сила — это не насилие и не власть, но, в свою очередь, ни
насилие, ни власть невозможно мыслить без силы. Когда
мы называем кого-то особенно сильным, то признаем за
ним способность к таким действиям, которые другой со-
вершить аналогичным образом не в состоянии. Но мы так-
* Юридический термин, обозначающий право каждого из
супругов на совершение сделок в сфере ведения домашнего хо-
зяйства.
4 Гроций Г. О праве войны и мира (1625). (В немецком пере-
воде: Grotius Н. Vom Recht des Krieges und des Friedens. Tubin-
gen, 1950. S. 59.)
34
Глава II. Насилие
же говорим о силе зрения и усматриваем в способности
видеть вообще некую силу, а именно силу видеть. Но о
силе мы говорим не только в отношении живого, но и по
поводу неживого. Мы отличаем магнитную силу от элект-
рической, а ее, в свою очередь, от гравитационной. Сила
в этом смысле не предполагает способность, которой я
могу воспользоваться, а могу и нет, подобно, скажем, силе
зрения. Тот, кто может видеть, не обязан видеть. Если ска-
зать, что живые существа наделены силой, то это будет
верно лишь отчасти. Строго говоря, это должно было бы
означать, что сила является их призванием, а равно и при-
званием всего остального сущего. В словопрениях о вой-
не, до сути которой так никто и не доходит, упускается из
виду, что сила является как способностью к войне, так и
способностью к миру, ибо сама жизнь есть сила. Отсут-
ствие силы — это нехватка жизни. Если б возникла необ-
ходимость вплотную подступиться к войне, а та оказалась
бы (коль это так и есть!) не в нашей власти и выше наших
сил, то она предстала бы не иначе, как вулканом или вы-
шедшим из берегов бурным потоком со всеми его приво-
дящими в ужас опасностями.
Как же мы распознаем силы? Мы настолько же не ви-
дим силу зрения, как и силу гравитации. Мы видим карти-
ну, и мы видим падающий камень. Что мы не видим вместе
с картиной и камнем, так это те силы, которые создают эту
картину и это падение, однако говорить о них как о резуль-
татах действий мы можем лишь в том случае, если уже
заранее мыслим их в перспективе силы. Сила не может по-
стигаться как нечто онтически данное, как того рода сущее,
что является нам в виде вещи. Точно так же мертвые и
раненые люди, горящие дома, разрушенные окрестности
являются следствиями войны, но в качестве таковых они
35
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
могут быть нами лишь констатированы, поскольку мы их
видим уже как свершившиеся деяния. Чудовищная сила,
которая гонит сражающихся навстречу друг другу и раз-
лучает их, когда они в раздоре, остается сокрытой от нас
точно так же, как и сила зрения или сила гравитации.
Если мы говорим о силе в основополагающем смысле,
то она не представляется нам сферой являемого, напро-
тив, мы мыслим ее как сердцевину всего сущего. Но спра-
ведливость такого понимания силы и бытия доказать не-
легко. Великим прозрением Аристотеля, а в еще большей
степени Лейбница, стало рассмотрение силы в качестве
своего рода категория категорий, основания всего5; прав-
да, для подобного предприятия потребовалось бы объяс-
нить внутреннюю подвижность в строении сущего и рас-
толковать многообразие его категориальных определений
исходя из силы как организующего принципа. Наша же
задача в рамках этих разработок гораздо более скромная.
Хотя мы и предпосылаем силу в качестве фундаменталь-
ной категории всего сущего, но истинность самого этого
допущения нужна нам лишь для того, чтобы объяснить
понятие войны. Если нам удастся показать, что война, на-
силие и власть суть модификации такой фундаменталь-
ной категории силы, то мы сумеем увидеть и те условия,
при которых совершается превращение силы в насилие.
Разобраться в феномене войны — значит постичь силу
и ее действие. Мы понимаем силу как способность всего
сущего, и не только в смысле наделенности ею, но и в ка-
честве способности к существованию. Природный опыт
представляет собой опыт силы. Это означает, что сила и
5 Leibniz G. W. Die philosophische Schriften, 4 / Hg. von
C. J. Gerhardt. Hildesheim, 1965. S. 393.
36
Глава II. Насилие
ее проявление вместе составляют единое целое. Они суть
лишь различные моменты в том едином процессе, каким
является движение. Когда мы говорим, что сущее в целом
есть движение, возникновение и исчезновение, измене-
ние, увеличение и уменьшение, то тем самым мы утверж-
даем, что сущее — это сила и проявление силы. Понятие
силы предполагает, таким образом, не только движение,
которое осуществляется в чем-то уже сущем, но и то, что
любая вещь, живая или неживая, поскольку она вообще
есть, уже есть движение. Всё, что есть, есть проявляющая
себя сила. Всё, что есть, есть единство, единое, которое
движется и ширится во множественности своих качеств.
Сущее существует само по себе и в то же время предста-
ет во множестве своих действий или, скажем, деяний.
Камень тверд, угловат, обладает определенным цветом и,
допустим, является камнем известковым. Посредством
этих качеств он действует. Он может не только быть дви-
жим, он сам по себе есть движение в своем возникнове-
нии и исчезновении. Любой камень подвержен выветри-
ванию. Он, как и всякое сущее, есть текучесть, потому что
она, по самой своей сути, является силой.
Сила всегда есть сила действующая. Простейшей фор-
мой такого самопроявления является присутствие, удер-
живание себя в определенном месте и в определенное вре-
мя в своей интенсивности. Интенсивность предполагает
бытие-сильным вообще, а не определенную силу. Сила —
это тоже не просто категория нашего мышления: когда мы
испытываем ее действие и проявление, она выступает пе-
ред нами как некая определенность сущего и самого дей-
ствительного. Но поскольку сила существует не сама по
себе, а воспринимается нами лишь в ее проявлении, мы
чувствуем, к примеру, силу тепла при горении огня и на-
37
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
гревании. Как огонь в качестве силы тепла всегда соотне-
сен с нагреваемым — тепло солнца ощущается там, где оно
нагревает камень, — так и такое проявление не есть нечто
случайное, именно сейчас происходящее, ибо случайно то
или иное нагреваемое, а сила как таковая всегда заранее
соотнесена с полем своего проявления. Она нуждается в
противнике, на которого может воздействовать. И если
всякое сущее является силой, тогда то, на что оказыва-
ется воздействие (в нашем примере — нагреваемое), тоже
со своей стороны есть сила, которая при определенных об-
стоятельствах может стать силой противодействующей.
Хотя мы и отличаем силу действия от силы претерпева-
ния, все же нужно сказать, что так или иначе каждая из
этих двух сил соотнесена с тем, что оказывает сопротив-
ление. Силу действия и силу претерпевания ввел уже Ари-
стотель, с одной стороны, определявший их как различные,
а с другой — признававший, «что в некотором смысле си-
ла (dynamis) действия и претерпевания — одна [,..]»6.
Действующая сила — это противоборство двух сил,
обусловливающих друг друга. Противодействующие силы
нуждаются друг в друге как для своего проявления, так и
для своей самостоятельности. «Нагреваемость солнцем»
происходит лишь в том, что, претерпевая, допускает та-
кую нагреваемость. Сила согревания, которая ищет про-
явления, способна его осуществить лишь в том случае,
если не замкнется в себе страдательная сила допущения,
сила пассивной открытости. Такое отношение взаимообу-
словленности в контригре обеих сил не предстает перед
нами в виде насилия. Мы ведь не говорим, что солнце учи-
няет насилие над камнем, когда его нагревает.
6 Аристотель. Метафизика. IX, 1; 1046 а 19 f.
38
Глава II. Насилие
Наши рассуждения свидетельствуют о том, что суще-
ствующая и действующая сила выражает себя двояким
образом, один раз — как страдающая, другой — как ак-
тивная. Если сила сама по себе причастна сопротивлению,
а, стало быть, сопротивлению нужно уметь действовать
в качестве силы (точно так же, как огню, чтобы проявить-
ся в своей силе, требуется что-то нагреваемое), то выхо-
дит, что претерпевание всегда уже включено в активность
действия, и наоборот. Двойственная природа силы, кото-
рую можно обнаружить в любой производящей деятель-
ности, характеризует, к примеру, искусство горшечника:
ему требуется податливая глина, чтобы суметь себя в ней
выразить. Деятельная и страдательная силы суть пред-
посылки друг друга, и не только в логическом смысле, но
и в действительности. Противодействующие силы вза-
имно обусловливают друг друга таким образом, что дея-
тельная сила может быть деятельной только в том слу-
чае, если ее деятельность предполагает проявление силы
страдательной. Как о солнце мы не говорим, что оно учи-
няет насилие над камнем, так и о горшечнике мы не мо-
жем сказать, что он оформляет глину. Претерпевающее
здесь является полем деятельного, поскольку деятельное
одновременно является исполнением претерпевающего.
Контригра сил есть актуализация разных, но соотнесен-
ных друг с другом возможностей деятельного и претер-
певающего.
Насилие как принуждение также является актуали-
зацией возможностей, но таких, которые противны тому,
кто терпит страдания. Как такая сила насилие обладает
деструктивным характером. Можно спорить о том, на-
стигло ли насилие каменную глыбу, уносимую водным
потоком, или антилопу, растерзанную львом. Без тени со-
39
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
мнения мы и природные явления характеризуем как на-
сильственные события, почему и говорим о силах стихий
(Naturgewalten). Но до тех пор пока мы не познаем при-
роду и ее возможности на предмет ее конечных целей, не-
возможно утверждать, когда в природе имеет место есте-
ственная контригра сил и существует ли она вообще, как
нельзя сказать и того, что в природе совершается насилие.
Бесспорно, в своем бытии она представляется столкнове-
нием различных сил. Не иначе дело обстоит и с челове-
ком, и не только в плане его отношения к природе, но и в
том, что касается отношений с другими людьми. Челове-
ческая воля не детерминируется полностью универсаль-
ной силой природы; как мышление, транслирующее себя
в бытие, она является своеволием. Таковое хотя и не сво-
бодно от некой заданности, однако цель его деятельности
не дана ему природой заранее раз и навсегда; цель эта не
определяется и особой природой человека, более того, че-
ловек способен, и даже должен, свободно принимать ре-
шения относительно своей цели. Поэтому человек может
находиться в разладе с природой, с другими человечески-
ми существами, да даже и с самим собой.
Итак, когда на основании нашего понимания сущего
как контригры сил мы постигаем сущность сущего как
противостояние и спор, то этим, еще требующим про-
яснения замечанием мы пока что не утверждаем ничего
иного, кроме того, что хотел выразить Гераклит своей сен-
тенцией «Борьба — отец всех, царь всех»7. Понимание
сущности сущего как некоего спора, или, говоря словами
Гераклита, «борьбы» означает пока лишь, что то или иное
сущее всегда удерживается в движении благодаря соот-
7 Гераклит. Фрагмент В 53.
40
Глава II. Насилие
ветствующему ему антиподу. Оказывается, свет и мрак
так же, как теплое и холодное, влажное и сухое, посто-
янно находятся в споре друг с другом. Их конкретное со-
стояние — лишь выражение их соотнесения с антиподом
(подобным образом мужское отличается от женского).
Но почему зтот конфликт действующих в человеке сил
получает качественно новое измерение, приняв форму
раздора?
Постижение силы как понятия взаимоотношения не от-
личается новизной; такое ее видение со времен Платона
сохраняет свою значимость для всякого понимания наси-
лия и власти. Платон интерпретирует ее так, поскольку
без силы невозможно существование общности, а у чело-
века без нее не ладится ни одна работа, не удается ни одно
дело8. Когда нечто производится, на это требуется соответ-
ствующая сила, и там, где встречается такая dynamis*,
может быть выявлено отношение приобретения или об-
ладания9. Противоположные силы, которые находят друг
в друге свою границу, не только разделены (благодаря сво-
ей различности), но и связаны между собой, так как любая
граница разделяет, связывая, и связывает разделяя.
Для человека проявление силы есть не просто демон-
страция физической мощи, но реализация его свободы,
свободы как воли. Уже Аристотель придерживался мне-
ния, что хоть добродетель и не является той силой, кото-
рая целиком и полностью заложена в каждом человеке,
однако сила как способность необходима, чтобы вообще
иметь возможность быть деятельным, и в особенности,
8 Платон. Софист. 251 е.
* Сила, способность (греч.).
9 См.: Платон. Театет. 197 с; Политик. 271 с.
41
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
если желаешь поступать добродетельно: «Возможно то,
что бывает благодаря нам»10 11.
Аристотель разъясняет, что взаимоотношение и про-
тивоположность производимых человеком сил обретают-
ся не где-нибудь, а в нем самом, и равноизначальны его
свободе. То, что в наших силах11, — это то, что может
быть отнесено к нам самим. Тем самым устанавливается,
что исток специфически человеческой силы совпадает с
истоком свободы и воли, поскольку положение «источник
движения [...] в самом деятеле»12 обосновывает тот факт,
что от нас, людей, зависит, как нам поступать и что пред-
принимать. Правда, человек, несмотря на свою свободу,
остается связанным с природой тесными узами, ведь воз-
никая на его пути в виде той или иной силы, природа бро-
сает ему вызов, и, чтобы выжить, он должен стремиться
овладеть ею. Таким образом, он вынужден, во-первых, ра-
ботать над самим собой, а во-вторых, бороться с теми си-
лами, при помощи которых природа противопоставляет
свои собственные цели устремлениям и целям человека.
И если крестьянин или лесовод в своей работе пытаются
использовать силы природы, еще, так сказать, будучи с
ней заодно, то уже техник формирует природу хотя бы тем,
что делает свою работу и ставит свои цели, не подлажи-
ваясь под природу, а наперекор ей. А это тоже насилие.
В отношениях людей контригра сил становится наси-
лием тогда, когда человек в своих действиях совершенно
игнорирует свободу и достоинство другого, а стало быть,
не высвобождаются те возможности, которые предпола-
10 Аристотель. Никомахова этика. Ш, 1112 b 27.
11 Там же. III, 1111 b 30.
12 Там же. III, 1110 а 17.
42
Глава II. Насилие
гаются во взаимности. Это означает, что и в области че-
ловеческой свободы существует различие между силой
действия и силой претерпевания. Сила действия становит-
ся насилием там, где страдательная сила блокирует дей-
ствие, где она не готова его допустить. В этом случае отно-
шение противной стороны — не пассивная открытость, а
активная замкнутость и воздержание. В аналогичном смыс-
ле не только над личностями, но и над их творениями, к
примеру над текстом путем истолкования, может быть
учинено насилие. Поэтому всякая сознательно искажен-
ная интерпретация, когда истолкователь не считается с
духом текста, пускай даже он и ссылается на его букву,
насилует данный текст в том, что касается его смысла.
2. Насилие и его формы
В игре полярных сил активизируются возможности, из-
начально присущие как активной, так и претерпевающей
силе. На нагретый солнцем камень оказывается воздейст-
вие, хотя насилие над ним при этом не учиняется. Может
статься, ваятель, обтесывающий камень, нанесет насиль-
ственный удар, пытаясь при этом лишь вскрыть бездейст-
вующие в камне возможности. Такое движение, являю-
щее дремлющий в камне образ, позволило бы воплотиться
в действительность тому, что находится в камне в каче-
стве возможности. Это не значит, что назначение «быть
статуей» уже задано в камне: такое «назначение» — всего
лишь содержащаяся в нем возможность; и хотя оно об-
ладает силой собственного воплощения при созидании
творцом, эта сила необязательно является насилием. При-
родная размеренность движений, например рост дерева,
осуществляется по раз и навсегда установленному поряд-
43
Хаймо Хофмайстер. Воля к аойне
ку: цель становления дерева — в нем самом; насилие на-
стигает его лишь тогда, когда дело доходит до пресечения
заложенных в нем возможностей развития. Насильствен-
на любая сила, противодействующая реализации возмож-
ностей сущего или — в особом случае случае человека —
не соответствующая свершению целенаправленного дей-
ствия того, кто вынуждаем силой. Поэтому Аристотель в
еще и сегодня сохраняющей свою силу дефиниции мог
назвать насильственным процесс, «источник которого на-
ходится вовне, а таков поступок, в котором действующее
или страдательное лицо не является пособником»13. Итак,
мы можем предварительно сказать, что всякое вмешатель-
ство в размеренность движений, идущее вразрез с имма-
нентным таковой направлением развития, является на-
силъственным14.
Насилие — это преодоление сопротивления путем его
устранения. Я силой преодолеваю встречающееся мне на
пути препятствие. Я его перепрыгиваю, перелезаю через
него, обхожу. В человеческом сообществе это означает, что
применение насилия есть пренебрежение непосредствен-
ной волей того, кто оказался затронут действием силы. Та-
кой силе я уступаю. Я боюсь ее деструктивного характера,
поскольку насилие, даже если оно в той или иной конк-
ретной форме и не действует непосредственно разруша-
ющим образом, все же пускай и опосредованно, остается
насилием. Ни узаконенное политикой, ни легитимирован-
13 Аристотель. Никомахова этика. Ill, 1. 1110а 1-4.
14 Нам при этом не обязательно заходить так далеко, как Ари-
стотель, который рассматривал применение насилия — начиная
с механизированного подъема тяжелых тел в метательных ма-
шинах и вплоть до добывания средств обмена — как самоцель.
44
Глава II. Насилие
ное религией использование насилия не может скрыть
этого факта, и скорее надобно спросить, не заключена ли
в деструкции, совершаемой насилием, сила производить
что-то новое. Не потому ли «удовольствие от разрушения
должно быть одновременно и созидающим удовольстви-
ем»?15 Но поскольку насилие всегда является деструктив-
ным, даже будучи креативным, постольку и насилие, ис-
пользуемое против человека, в той или иной степени
является ограничением свободы, т. е. принуждением, а,
стало быть, взятое само по себе, оно есть negativum*.
Мы говорим о насилии и в смысле авторитета, умения
настоять на своем, компетентности. В этих случаях поня-
тию насилия (Gewalt) присущи позитивные коннотации.
Это так же справедливо в отношении распорядительной
власти (Befehlgewalt), как и в отношении воспитательных
полномочий опекуна (vormundschaftlich erzieherische
Gewalt), хотя и здесь сила применяется вопреки внятно
выраженной воле того, кто ею затрагиваем. Обладатель
распорядительной властью имеет право и обязан отдавать
приказания другим, т. е. вынуждать их к определенным
действиям. Опекун в том, что касается возлагаемых на
него полномочий, рассчитывает на последующее согласие
того, кто еще не достиг совершеннолетия, и потому такая
власть (Gewalt) считается позитивной. Она представляет
собой использование силы, легитимированное той целью,
которой она служит. За законодательной, правовой и ис-
полнительной властями государства тоже признается не-
кая позитивная функция: они заранее считаются леги-
15 Bakunin М. Reaktion in Deutschland // Deutsche Jahrbii-
cher. 17/21. Okt. 1842. S. 1002.
* Нечто негативное (лат.).
45
Хаймо Хофмайстер. Воля к аойне
тимированными, поскольку только и делают возможным
государство, в особенности государство демократическое.
Так же как политическая традиция понимания насилия,
трактуется и традиция религиозно-христианская, в кото-
рой всякое исходящее от Бога насилие рассматривается
как конструктивное и легитимное. Характерным для на-
силия является то, что оно может быть оправдано не само
по себе, а лишь благодаря той цели, которой оно служит.
Хотя мы и можем объяснить в некоторых ситуациях само
возникновение шторма: отчего бушует шторм, отчего вы-
рываются с корнем деревья, разрушаются дома, вздыбли-
ваются потоки, — но не то, почему в конечном счете дело
обстоит именно так, а не иначе. Такое «ради чего» штор-
ма указать невозможно. Но там, где поступки и действия
совершает человек, где он выступает инициатором наси-
лия, мы вправе ожидать ответа на вопрос «ради чего?».
В природе применение насилия, по всей видимости,
регламентировано естественным образом, так что и жи-
вотное, совершая насилие, подобными действиями пре-
следует определенную цель — сохранение рода: путем
насилия определяется выбор самого сильного животного
вожаком стаи и разбивка стаи в иерархическом порядке,
где даже самому слабому животному отводится место.
Человеческое насилие — как физическое, так и психи-
ческое — само по себе не является целенаправленным, а
там, где оно совершается, за его применением стоит ре-
шение касательно его «ради чего». При психическом на-
силии человек обладает возможностью применения такой
силы, которая не-человеческой природе если вообще и
ведома, то лишь отчасти, и которая, с одной стороны, су-
ществует в качестве самостоятельного рода насилия на-
ряду с насилием физическим, а с другой — способна по-
46
Глава II. Насилие
ставить физическое насилие, приписав ему некую цель,
себе на службу.
При общепринятом различении между насилием абсо-
лютным и вынуждающим физическое насилие чаще всего
понимается как абсолютное, поскольку оно совершенно
игнорирует волю принуждаемого. В отличие от vis abso-
luta* насилие как vis compulsiva** обозначает такое воз-
действие, которое, несмотря на свой вынуждающий харак-
тер, оставляет тому, кого оно затрагивает, возможность
принять решение. Вынуждая к тем или иным действиям,
оно воздействует на человека опосредованным образом,
пытаясь направить его волю в определенном направлении.
Поведение, которого добиваются путем такого насилия,
может повлечь за собой нежелательные, неугодные след-
ствия, однако подобные действия ни в коем случае нельзя
считать «непроизвольными»16. Различие, проводимое меж-
ду абсолютным и вынуждающим насилием, не означает,
что и психическое насилие не может быть абсолютным;
оно даже не позволяет сделать однозначного вывода о на-
мерениях того, кто выступает причиной насилия. Парал-
лелизм абсолютного и физического насилия, с одной сто-
роны, и психического и вынуждающего, с другой, лишь
маскирует фактический принцип действия психического
насилия, а также тот способ, каким оно координирует свои
функции с насилием физическим. Рассмотрим поподроб-
нее то насилие, которое мы называем психическим.
* Сила абсолютная (лат.).
** Сила принудительная (лат.).
16 Hofmeister Н. Philosophisch denken. Gottingen, 1997. S. 298.
(Рус. пер.: Хофмайстер X. Что значит мыслить философски.
СПб., 2000.)
47
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Если исходить из того, что в отличие от какого-либо
события поступку согласно его мотиву и побудительной
причине свойственно быть свободным, то это значит, что
поступок всегда совершается с учетом намерения и ре-
шения действующего лица. Абсолютная действующая
сила, которая исключает волеизъявление, пресекает при-
нятие решения или его исполнение непосредственным
образом. Иначе дело обстоит с силой как vis compulsive.:
она воздействует на принятие решения не прямо, а ис-
пользуя угрозу и соблазн; ее насильственное воздейст-
вие направлено на намерение человека, совершающего
поступок. Конкретизируется она опосредованным обра-
зом. Такое непрямое насилие чаще всего является пси-
хическим. Поскольку ситуация, как и та альтернатива,
перед которой поставлен человек, совершающий посту-
пок, оставляет возможность выбора, ответственность за
этот поступок сохраняется, потому что страх мучений и
даже смерти не избавляет от необходимости вменять дей-
ствия лицу, их совершающему. Угроза наказания, так
же как и соблазн, не отнимает у совершающего поступок
возможность принять собственное решение. Даже при
выборе из двух зол предоставляется свобода выбирать, а
значит, должна сохраняться и ответственность за приня-
тое решение.
Любое непрямое насильственное воздействие нужда-
ется в согласии, потому что рассчитано на соучастие того,
над кем учиняется насилие. Абсолютное же насилие от-
казывается устанавливать какие бы то ни было соглаше-
ния с тем, кого оно затрагивает. И если оно совершается
преимущественно кулаками (почему и называется гру-
бым физическим насилием), то непрямое насилие как
психическое воздействие чаще всего использует язык.
48
Глава II. Насилие
Устрашение и соблазнение, призванные сотворить в
душе страх, могут, без сомнения, вырасти настолько, что
уподобятся применению физического, а стало быть, пря-
мого насилия. Они могут превысить способность челове-
ка отстаивать свою свободу. В некоторых случаях продик-
тованное ими поведение, лишенное какого бы то ни было
намерения и решения, невозможно уже отличить от хода
событий. Если из этого обстоятельства и нельзя заклю-
чить, что всякое психическое воздействие нужно опре-
делять как непреодолимое насилие (коль скоро таковое
связано для нас с какими-нибудь преимуществами или
недостатками, ощущениями удовольствия или неудоволь-
ствия), то все же стоит придерживаться того, что физи-
ческое принуждение — не единственная форма абсолют-
ного насилия. Насилие весьма многообразно в способах
своего проявления. Воздействовать силой на других мож-
но по-разному.
Если различие между vis absoluta и vis compulsiva и
не говорит ничего о соответствующей правомерности на-
силия, то все же оно позволяет увидеть различные спо-
собы его предотвращения. Хотя психическому насилию
можно противопоставить непосредственно физическое,
однако и ответная угроза или убедительные речи могут
быть верным способом борьбы с ним. Абсолютное насилие,
и прежде всего насилие физическое, не требует с неиз-
бежностью ответной физической реакции, хотя в опре-
деленных ситуациях она и может быть единственно воз-
можной. Особый случай насилия, которое осуществляет
природа, напротив, признает лишь физическое проти-
водействие, ведь такое насилие вызвано отнюдь не бо-
жественным вмешательством и не действиями человека.
На отвесных горных склонах сход лавин может быть пре-
49
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
дотвращен лишь с помощью защитных сооружений или
лесонасаждений, если, конечно, в качестве основания для
опасности схода лавин в расчет не принимать вызываю-
щее умирание лесов загрязнение окружающей среды.
Запугивание — это действие, использующее язык, будь
то выраженое в письменной форме, будь то в устной. Оно
представляет собой насилие путем слов. Здесь говорящий
не нуждается в откровенности того, к кому он обращает-
ся, и не рассчитывает на силу своей аргументации. Он не
хочет или не может убедительно изложить целесообраз-
ность своего намерения. Убеждение — это искусство, по-
лагающееся на воздействие своих аргументов. Даже там,
где с помощью речи пытаются вызвать волнение, она мо-
жет считаться ненасильственным способом воздействия.
Лишь когда искусственное возбуждение аффектов не ос-
тается тем сопровождающим дополнением, прибегая к ко-
торому желают облегчить понимание правильности аргу-
ментов, а заступает на место «подлинного вйдения», только
тогда язык в речи становится формой насилия. В подоб-
ных случаях убеждать слушателей должна не очевидность
аргумента; наоборот, именно критическое осмысление тре-
буется предотвратить при помощи эмоциональной ажи-
тации, в результате чего слушатель вынужден будет под-
чиниться своему волнению. Хотя хорошая речь издавна
является искусной и выразительной, но идеал оратор-
ского искусства — это не просто что-то хорошо говорить,
но говорить нечто правильное, то есть истинное. Путем
риторического возбуждения страха и ужаса в большин-
стве случаев предпринимается попытка вызвать то по-
ведение, в пользу которого не могут быть приведены
убедительные аргументы, а если такие аргументы все-
таки будут артикулированы — допустим и такую воз-
50
Глава II. Насилие
можность, — они останутся не услышанными. Подобная
речь с ее характером угрозы есть хотя и не прямое, но все
ж таки насилие, а говоря по существу, она является не-
прямым насилием, оружием которому в столкновениях
служит сила слова.
В случае признания различия между абсолютным и
принудительным насилием предпринимаются попытки
сделать вывод, отталкиваясь от следствий: может ли быть
инкриминировано человеку, которого коснулось насилие,
его собственное поведение или нет? Критерии различных
оценок насилия — либо как чего-то позитивного, либо как
чего-то негативного — нельзя вывести из определения его
форм. Правда, исходя из различности форм, в которых на-
силие выступает то как физическое и абсолютное, то как
психическое и вынужденное, то как психически-абсолют-
ное, можно выявить соотнесение этих форм насилия друг
с другом и установить их сопричастность друг другу.
3. Водя — орудие
человеческого насилия
В основе любого человеческого насилия лежит воля. Фи-
зическое насилие является исполнением такой воли, в то
время как психическое есть сама эта воля. Поскольку фи-
зическое насилие — это насилие абсолютное, воля, ко-
торая его порождает, может оставаться невыявленной;
когда же абсолютным является психическое насилие, оно
тождественно воле к насилию. Физическому насилию
предшествует воля к насилию. Такое насилие представ-
ляет собой силу, которая действует абсолютным образом,
однако ее действия вызваны внешней причиной. Психо-
логическое насилие само является причиной своих дей-
51
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ствий. А когда оно является абсолютным насилием, то и
его действие — непосредственно. Если же оно выступает
как насилие непрямое, тогда не причина психического
насилия, а его действие является внешним по отношению
к нему самому. В таком виде мы познакомились с ним как
с угрозой и устрашением.
Другими словами, координация различных форм на-
силия друг с другом и их категоризация в качестве vis ab-
soluta и vis compulsive, позволяют описать способы дей-
ствия насилия, но не его происхождение. Согласно своему
происхождению и тот и другой вид насилия возникают
из воли, которая пытается проявиться насильственным
образом либо прямо, либо опосредованно. Помнить это
нужно для того, чтобы суметь постичь человеческое на-
силие как оно есть в его нравственной ценности или от-
сутствии таковой. Ибо как нельзя с уверенностью указать,
где именно начинается прямое насилие и где оно закан-
чивается, является ли сила в момент ее реализации еще
непрямым или уже прямым, а значит, абсолютным, наси-
лием, так и исходя из деструктивного характера насилия
невозможно заключить, позитивное это насилие или не-
гативное. Поскольку мы называем насилием силу, сдер-
живаемую сопротивлением и стремящуюся его нейтра-
лизовать, то насилие для человека является понятием,
противоположным свободе. Именно в качестве такой про-
тивоположности оно чаще всего понимается как принуж-
дение и постигается как нечто негативное, ведь начиная
с Канта свобода рассматривается как смысл и цель вся-
кого человеческого бытия. Однако невозможно оспорить
и то, что любое насилие, причина которого в воле, явля-
ется также и выражением свободы. Насилие — это сво-
бода как отрицание свободы.
52
Глава II. Насилие
Если сущность насилия — быть отрицанием свобо-
ды — не позволяет определить его с позиции морали це-
ликом негативно, то свобода должна рассматриваться как
та почва, на которой возможна нравственная квалифика-
ция насилия. Даже кантовское выдвижение доброй воли
в качестве того принципа, который, вне всякого сомнения,
может быть назван благим, не дисквалифицирует наси-
лие безоговорочно. При определенных условиях насилие
может быть признано нравственно полезным. Такое ус-
ловие имеется, к примеру, там, где насилие, подвергающее
деструкции себя самое, приобретает значение, учреждая
порядок и общность. По Канту, это означает, что «доб-
рая воля» способна настолько овладеть насилием, что оно
становится причастным благу.
Хотя категорический императив и запрещает рассмат-
ривать другого исключительно как средство — ведь наси-
лие как деструкция обезличивает, — однако добрая воля
должна не только отражать субъективную точку зрения
отдельного человека, но и быть выше ее, основываясь на
всеобщем принципе. Человек как разумное существо есть
существо общественное, член mundus intelligibilis, царства
цели, по выражению Канта. Сам философ справедливо счи-
тает водворение субъективной перспективы выше общест-
венного блага, а стало быть, переворачивание порядка с ног
на голову и желание сделать самого себя основанием этого
порядка, перверсией. Опрокидывание нравственного «по-
рядка» — а порядок как выражение совместных действий
всегда имеет характер требования — ввиду открытого про-
извола есть ^извращенность [...] человеческого сердца»17.
17 Kant I. Die Religion innerhalb der Grenzen der blofien Ver-
nunft // Kant I. Schriften, 6. S. 30.
53
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Смысл порядка — содействовать общности с другим, с Ты
и даже с Мы, предоставляя отдельному человеку возмож-
ность принадлежать к более высокой, чем он сам, органи-
зации. Однако установление и сохранение общественного
бытия человека не есть что-то само собой разумеющееся,
поскольку возникновение порядка не гарантируется ни
природной предрасположенностью (даже если человек
рассматривается как zoon politikon*), ни эволюцией, как
то мыслилось, к примеру, Спенсером и Миллем. Поэтому
так убедительно звучит вывод Канта, гласящий, что «ни-
какое основанное на праве общество» не существует «без
такой власти (Gewalt), которая подавляет всякое [...] со-
противление»18. Предпосылкой такого вывода является то
обстоятельство, что Кант в самом насилии видит возмож-
ность его же предотвращения и рассматривает насилие
как силу, способствующую общности. Согласно Вальтеру
Беньямину, который считает, что задача критики наси-
лия — показать его отношение к праву и справедливости,
«действующая по своему обыкновению причина» ста-
новится насилием «в полном смысле» этого слова только
тогда, «когда она вмешивается в нравственные отно-
шения»19. Сфера этих отношений, настаивает Беньямин,
очерчивается понятиями права и справедливости, так
что насилие является извращением именно этих понятий.
«Страшит насилье даже в правом деле», говорит Шиллер
* Существо политическое (греч.).
18 Kant I. Uber den Gemeinspruch: Das mag in der Theorie
richtig sein, taugt aber nicht fiir die Praxis // Kant I. Schriften, 8.
S. 299.
19 Benjamin W. Zur Kritik der Gewalt I/ Benjamin W. Ge-
sammelte Schriften, II. 1. Frankfurt, 1989. S. 179.
54
Глава И. Насилие
в своем «Вильгельме Телле» и присовокупляет: «Поможет
Бог, где люди не помогут»20.
Признавая насилие выражением и предпосылкой сво-
боды, нельзя рассматривать его всего лишь как физи-
ческое событие или аналогичный таковому словесный
процесс. Не то объединяет психическое и физическое на-
силие, что одно представляется угрозой другому или что
физическое насилие — это в известной степени реализа-
ция и осуществление насилия психического; ведь суще-
ствуют и такие формы насилия, в которых физическое
насилие отсутствует, к примеру психологический террор.
Все формы человеческого насилия, осуществляется ли
таковое непосредственно физически или же опосредован-
но путем использования языка, объединены порождаю-
щей его волей. Воля к применению насилия инициирует
всякое человеческое насилие. Благодаря ей сила стано-
вится деструктивной, независимо от того, как она прояв-
ляется: в качестве физической силы, социальной или же
экономической.
Мы слишком поверхностны в своем осуждении наси-
лия и скоры на расправу, если уравниваем его со злом.
Зло — духовно; это извращенность воли. В «некотором от-
ношении оно есть самая чистая духовная сущность, ибо
ведет ожесточеннейшую войну», ведь зло, как мы можем
сказать вслед за Шеллингом, стремится упразднить сво-
боду21. Насилие само по себе не есть зло даже тогда, когда
мы понимаем его как ограничение свободы. Оно настоль-
20 Schiller F. Wilhelm Tell. II, 2; V. 1320 f. (Цит. по изд.: Шил-
лер Ф. Собрание сочинений в семи томах. Т. 3. М., 1956. С. 331.)
21 Schelling F. W. J. Stuttgarter Privatvorlesungen 1810 // Schel-
lings Werke, IV / Hg. von M. Schrdter. Munchen, 1927. S. 360.
55
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ко же является злом, насколько заблуждение — отсут-
ствием истины. Заблуждение — это «извращенный дух»,
а потому оно может быть высокодуховным и все же оста-
ваться заблуждением. Насилие как ограничение свобо-
ды — это не отсутствие чуткости, а извращенная свобода.
А коль скоро насилие представляет собой извращенную
свободу, оно способно служить злу; зло находит в наси-
лии свой эквивалент, поскольку стремится в корне унич-
тожить свободу.
При толковании насилия нельзя не считаться с тем,
что человеческое насилие, согласно своему истоку, не яв-
ляется выражением природного инстинкта, понимаемо-
го как специфическое проявление энергии возбуждения.
Если не принять этого во внимание, то можно оказаться
в значительном затруднении при попытке продумать воз-
можность предотвращения насилия, а тем более возмож-
ность предотвращения войны. В уже цитировавшемся
письме Зигмунда Фрейда к Альберту Эйнштейну Фрейд
придерживается того мнения, что «конфликт интересов
у людей [...]» решается «принципиально путем примене-
ния насилия». В подтверждение данного высказывания он
ссылается на то, что в царстве зверей дело обстоит имен-
но таким образом, а у человека нет оснований исключать
себя из этого царства. Хотя, как добавляет Фрейд, «что
касается человека [...], то к этому, разумеется, добавля-
ется еще и конфликт мнений», для разрешения которого,
по всей видимости, требуется иная «техника» нахождения
решений22. Вне всякого сомнения на заре существования
человечества более мощная физическая сила была опре-
22 Freud S. Warum Krieg? 11 Freud S. Studienausgabe. Bd. IX.
S. 276.
56
Глава II. Насилие
деляющим фактором при решении того, «кому что при-
надлежит или чья воля должна быть исполнена». Однако
решающим пунктом для понимания насилия может стать
большая определенность в некоторых вопросах: действи-
тельно ли присоединение конфликта мнений лишь «более
позднее усложнение», которого «в небольшом человечес-
ком стаде поначалу» не было? Изживается ли у людей в
принципе биологическая устойчивость поведения, а вме-
сте с нею и насилие в качестве всего лишь физического
акта? Чтобы увидеть исток человеческого насилия в че-
ловеческой воле и признать насилие следствием свободы
человека, нет нужды оспаривать тот факт, что человек
подчиняется тем же физиологическим закономерностям,
что и другие живые существа. А потому нет ничего уди-
вительного в том, что по сравнению с таким толкованием
насилия толкование исключительно биолого-физическое
оказывается беспомощным, особенно если при этом вы-
ражаются такого рода опасения, что, мол, удовлетворен-
ное человечество будет лишено возможности изжить свои
агрессии, и, пожалуй, оно находится в опасности, посколь-
ку рефлексия, восходящая до «высочайших вершин аб-
стракции»23, может в процессе культурного развития вы-
звать угасание человеческого рода вообще.
Определяя сегодня свободу в первую очередь как устра-
нение насилия, мы не должны забывать, что свобода не-
постижима содержательно и в отрыве от принуждения
может быть определена лишь негативно. Свободные по-
ступки и добровольность как таковые хотя и имеют сво-
ей предпосылкой отсутствие принуждения, однако они с
самого начала не исключают использование насилия как
г3 Ibid. S. 276.
57
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
чего-то противного свободе. Понимание насилия a priori
как чего-то нравственно негативного оказывается поэто-
му сомнительным. И кроме того, любому императиву, ка-
ким бы он ни был моральным и эмансипирующим, в силу
его характера долженствования присущ момент принуж-
дения и несвободы.
В качестве воли насилие всегда затрагивает всего че-
ловека целиком — во всей его телесной и душевной ор-
ганизации. Воздействие насилия, будь то посредством те-
ла, будь то посредством языка, может быть различным,
последствия же — одинаковы. Даже экономическое на-
силие — это насилие психофизическое, поскольку сокра-
щение продуктов питания пресекает не только удовле-
творение физических потребностей. Как праща, стрелы
и лук, винтовка, да даже ядерное оружие, суть средства
для наращивания мощи физического насилия, так для
насилия психического орудием угрожающего воздейст-
вия является язык. Инструменты физического насилия
увеличивают дальность его действия. Но язык отнюдь не
уступает им по своей интенсивности. Применение чего-
либо в качестве средства и инструмента — это всегда вы-
ражение воли.
Глава III
БОРЬБА
Человеческая жизнь вершится в особого рода простран-
стве различных расходящихся сил, из которого никогда
нельзя выбраться и которое нигде невозможно престу-
пить. Любая человеческая деятельность — это использо-
вание силы в противоборстве с природой, с вещами или в
столкновении с другими людьми.
Как силы могут действовать в принципе лишь там,
где существуют противодействующие силы, так и дей-
ствия человека — это контрдействия даже там, где они
оказываются действиями совместными, и они так же суть
конфронтационные действия. Конфронтационные дей-
ствия — это не определенный способ политических дей-
| ртвий, а момент любой деятельности, и их невозможно
s мысленно отделить от нее. Лишь отказ действовать вооб-
! ще выводит из игры и конфронтационные действия. Для
общественного, а равно и индивидуального поведения та-
: кая форма невмешательства означала бы безоговорочное
। подчинение.
Различие между совместными действиями и действия-
ми конфронтационными не тождественно различию меж-
ду деятельностью и претерпеванием. В отношениях между
людьми природой не определено заранее, какая сила —
деятельная, а какая — претерпевающая, как то имеет мес-
то в процессе нагревания камня.
59
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Действие мотивировано, движимо некой целью, ру-
ководствуясь которой оно ищет своего осуществления.
Целеполаганием, этим «ради-чего», определяется как со-
вместность, так и конфронтация людей, совершающих
действия. Таким образом, конфронтация — это не что-то
привходящее извне в отношения между осуществляющи-
ми те или иные действия людьми. Именно неповторимость
какого бы то ни было представления о цели — относитель-
но чего может быть достигнуто взаимопонимание, но что
может послужить также и поводом к ссоре — требует от-
крытости того отношения, которое, коль скоро оно есть
совместность и конфронтация, делает возможным и пер-
вое и второе. Кто — деятельная сторона, а кто — страда-
ющая, вытекает только из того, кто кому позволяет быть
деятельным.
Хотя человеческая деятельность и представляет собой
как совместные действия, так и конфронтационные, это
еще не означает, что по отношению друг к другу они яв-
ляются действиями взаимоисключающими. Совместные
действия означают согласованность относительно испол-
нения и целеполагания. Конфронтационным действиям
недостает такого консенсуса, и все-таки они остаются
формой совместных действий. В споре всегда участвуют
двое. Ведь конфронтационные действия выражают не
несоотносимость, а, скорее, разногласие при согласовании.
Точно так же и консенсуса могут достичь лишь те, кто на-
ходится друг с другом в состоянии конфронтации. Толь-
ко различное между собой может быть связано друг с
другом. Как совместные действия являются условием
возможности конфронтационных действий, так и кон-
фронтационные действия являются условием возмож-
ности действий совместных.
60
Глава III. Борьба
1. Раздор и эрос
Люди соседствуют друг с другом, различаясь между со-
бой и отличая себя от остальных. Различность как прин-
цип разобщения проявляется во всем, начиная с разли-
чия полов на женский и мужской и вплоть до оппозиции
«друг-враг» в борьбе не на жизнь, а на смерть. Таким об-
разом, различность людей есть та власть, которая во всех
человеческих отношениях действует как сила противо-
борства. При противоборстве различность способна, сея
раздор, ожесточиться до вражды и даже перерасти в во-
енное столкновение. Но она также в состоянии развить и
другую свою сторону, сторону гармонии, и в качестве та-
ковой обрести действительность, воплотившись в наивыс-
шую форму гармонии, в эрос.
Не только разница между мужчиной и женщиной, но
и отличие одного человека от другого является экзистен-
циалом человеческого бытия, определяя само существо
человека, так что ни вражда, ни эрос не должны пости-
гаться всего лишь как индивидуальные душевные состоя-
ния. Вражда между людьми не является для них чем-то
чужеродным. Во взаимоотношениях мужчины и женщи-
ны вражда и любовь не случайны. Ведь мужчина и жен-
щина с самого начала существуют не по отдельности, каж-
дый сам по себе, чтобы якобы только позже, ссорясь и
любя друг друга, вступить в отношения. Такая совмест-
ность и конфронтация присущи им изначально. Если Эм-
педокл управление подвижностью сущего препоручает
philia* и neikos**, то это происходит потому, что он ви-
* Любовь (греч.).
** Вражда (греч.).
61
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
дит всё участвующим в споре неба и земли, и спор этот
для него как таковой является любовью. Раздор неба и
земли для Эмпедокла и есть гармония мира. Гёльдерли-
ну принадлежат такие слова: «Диссонансы мира подоб-
ны ссоре влюбленных А Гомер полагает, что раздор
является общим для враждующих, и описывает Эриду
как «несытую бешенством»: она образует центр, к кото-
рому устремляются рати троянцев под предводитель-
ством Ареса и ведомое Афиной воинство греков1 2: малая
в самом начале, как рассказывает Гомер, она пресмыка-
ется, «после в небо уходит главой, а стопами по долу сту-
пает»3. Эрида здесь видится как наипервейшая власть,
которая способна достичь в свой страстности небес и за-
полнить собой весь мир, а где она совсем разойдется, там
разразится война между народами и армиями. Гомер, ста-
ло быть, постигает раздор как страсть, которая овладе-
вает так же, как движимый гармонией эрос, и там, где дух
раздора проникает в людей, они дают увлечь себя, про-
изводя действия, которые они не могут ни объяснить себе
в более-менее трезвом состоянии, ни постичь. Эрнст Юн-
гер описывает это уже как опыт нашего времени так:
Боец, которому в момент атаки кровавый туман за-
стилает глаза, не хочет брать пленных, он хочет
убивать. Он ничего перед собой не видит и находится
в плену властительных первобытных инстинктов.
И только вид льющейся крови рассеивает туман в его
1 Holderlin F. Hyperion // Holderlin F. Samtliche Werke, 3.
Stuttgart, 1958. S. 166.
2 Гомер. Илиада. IV, V. 440. (Пер. H. Гнедича. Цит. по изд.:
Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967.)
3 Там же. V. 442-443.
62
Глава III. Борьба
мозгу; он осматривается, будто проснулся после тя-
желого сна. Только тогда он вновь становится созна-
тельным воином и готов к решению новой тактичес-
кой задачи4.
Мы установили, что раздор и эрос ввергают человека
в страсть, pathos* *, переживаемую им как состояние, в ко-
тором он не тем, так другим способом стремится упразд-
нить разность и различность. Понятые еще греками как
божественный исток, власть раздора и власть эроса и се-
годня не упускают случая продемонстрировать нам свою
силу. И хотя мы знаем, что, несмотря на все их могуще-
ство, мы не находимся безвольно в их полном подчинении,
но, с другой стороны, раздор и эрос захватывают не про-
сто чувства: они захватывают всего человека целиком. Мы
обнаруживаем, что наше мышление претерпевает опре-
деленные изменения под их влиянием. Но как бы сильно
они ни были способны одолевать, в отличие от аффектов
они не исключают возможности свободы, дарованной на-
шей человеческой природе. Мы не в силах припомнить или
изведать своей полной погруженности в раздор или эрос,
не воспроизведя их мысленно в возможности свободы.
В отличие от аффекта, который Кант сравнивает с «во-
дой, прорывающей плотину», страсть он описывает как
«реку, все глубже прокапывающую свое русло»; Кант
говорит, что ее не сравнить с опьянением аффекта, по-
скольку страсть, «как бы сильна она ни была, не спешит
4 Junger Е. In Stahlgewittern. Berlin, 1926. S. 265 f.; Idem.
Samtliche Werke, 1. Stuttgart, 1978. S. 250. (Пер. H. О. Гучинской,
В. Г. Ноткиной. Цит. по изд.: Юнгер Э. В стальных грозах. СПб.,
2000. С. 279.)
* Аффект, чувство, страсть (греч.).
63
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
и обнаруживает рассудительность в способе достижения
своей цели»5. Даже он, который называет страсть «без-
умием», не отрицает присущего ей момента продумы-
вания и высчитывания. Какая бы страсть ни владела че-
ловеком, ее можно распознать и выявить, памятуя о той
свободной самодеятельности, которая, говоря словами
Канта, должна «иметь возможность сопровождать все мои
представления»6. Принято считать, что такое «должно
иметь возможность сопровождать» тонет в страсти борь-
бы, подобной эросу: будучи захвачен страстью, я на са-
мом деле уже не могу быть ничем сопровождаем. Однако
наша принципиальная сознательность и способность к
рефлексии не подвластны тем силам, которые нас увле-
кают, поскольку в страсти, в отличие от аффекта, «вся-
кое фактическое вовне-себя-бытие человека» соразмер-
но «его возможному у-себя-бытию», т. е. свободе. Таким
образом, человек и захваченностъ страстью должен от-
носить к самому себе, а не к той власти, «которая несет в
себе страсть и сама является этой страстью»7. Но именно
из такой захваченное™ политика и ее пропаганда извле-
кают выгоду, используя эту способность человека, когда
нужно мобилизовать страсти или объявить врагом поли-
тического противника.
5 Kant I. Anthropologie in pragmatischer Hinsicht. § 74 //
Kant I. Schriften, 7. S. 252. (Пер. H. M. Соколова. Здесь и ниже
цит. по изд.: Кант И. Антропология с прагматической точки
зрения. СПб., 1999. С. 328-329.)
G Kant 1. Kritik der reinen Vernunft. В 131 // Kant I. Schriften,
3. S. 108. (Пер. H. О. Лосского. Цит. по изд.: Кант И. Критика
чистого разума. СПб., 1993. С. 99.)
7 Kruger G. Einsicht und Leidenschaft. Frankfurt, 1983. S. 12.
64
Глава III. Борьба
Конечно, лишь с большими оговорками Кант вправе вы-
сказать такое замечание: «Ни один человек [...] не желает
себе страсти. В самом деле, кто захочет заковать себя в
цепи, если он может оставаться свободным?»8 Как раздор,
так и гармония живут в зачарованности страстью, когда,
набирая силу в первом случае — в качестве эроса, а во
втором — в качестве вражды, пытаются воплотиться в
действительность подобающим каждому способом. В про-
тивоположность Канту Платон подчеркивал, что было бы
слишком опрометчивым видеть в том «неистовстве», ко-
торое несет с собой страсть, попросту зло, поскольку не-
истовство «и отдельным лицам, и всему народу» делает
много хорошего там, где рассудок добивается совсем «ма-
лого или вовсе ничего»9.
Посему Платон отличает то неистовство, которое он
видит следствием заболевания, от неистовства, происте-
кающего из «божественного отклонения от того, что обыч-
но принято»10. К этому последнему он причисляет эрос
как стремление преодолеть разъединенность, как вечную
тягу — в смысле речи Аристофана в «Пире» — к той вто-
рой половинке, в соединении с которой человек — сам по
себе лишь фрагмент целого, symbolon* — только и может
познать себя в своей целостности.
8 Kant I. Anthropologie in pragmatischer Hinsicht. S. 253.
9 Платон. Федр. 244 a-b.
10 Там же. 265 a.
* Знак, примета, признак (греч.) — у древних греков услов-
ный вещественный опознавательный знак (к примеру, часть
распиленной надвое игральной кости), служивший доказатель-
ством союза гостеприимства, заключенного между двумя се-
мействами.
65
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Однако было бы неверным на том основании, что в
противоположность вражде любовь ищет гармонии, воз-
водить напраслину на вражду, недолго думая объявляя
ее причиной ненависти к инородцам, причиной разруше-
ния, войны etc. Ибо ставя разъединенность выше устра-
нения различности, вражда тем самым только и делает
возможными гармонию и эрос как связь различных само-
стоятельных единичностей. Однако справедливым оста-
ется и то, что вражда позволяет возникнуть раздору. По-
тому Гомер и указывает, что Эрида — сестра и спутница
бога войны Ареса: она сеет раздор, и один лишь огонь ее
страсти побуждает людей вести войны. Но коль скоро ни
вражда, ни эрос не являются состояниями (они, скорее,
могут вызывать таковые, т. е. те или иные страсти), им
необходимо вести борьбу, чтобы не тем, так другим спо-
собом преодолеть различность и разность.
Нельзя исключать возрастания враждебности между
разлученными единичностями, и в том случае, когда раз-
дор набирает силу, следует допускать борьбу (а если быть
в высшей степени последовательным, то и войну) в каче-
стве возможности. Знать это — значит видеть неминуе-
мость разногласий и, следовательно, вражды, а вовсе не
утверждать, что неминуема сама война.
В главе «Господство и рабство» своей книги «Феномено-
логия духа» Гегель представил раздор в его онтологичес-
ком значении для человеческого самосознания. Конфрон-
тационные отношения людей, совершающих определен-
ные поступки (Гегель говорит о противоположности двух
самосознаний), он описывает как борьбу, а точнее, как
борьбу самоутверждения. Речь здесь идет о том, что в
борьбе две таких противостоящих друг другу фигуры со-
здают некое единство. Как по возможности такого един-
66
Глава III. Борьба
ства, так и по его фактичности это борьба за жизнь и про-
тив смерти: «Отношение обоих самосознаний, следователь-
но, определено таким образом, что они подтверждают са-
мих себя и друг друга в борьбе не на жизнь, а на смерть»11.
Однако победа одной из противоборствующих сторон —
это еще не конец вражды и тем более не мир, ибо хотя по-
бедитель и становится господином, таковым он не оста-
ется. Его победа только делает очевидной его зависимость,
зависимость от раба. Ни одна борьба, даже если таковую
должно вести, не может ничего разрешить, поскольку
нельзя устранить границу, то бишь различность, и чем
резче выделяется эта граница, тем отчетливее она изоб-
личает подневольность победителя и его зависимость от
побежденного, демонстрируя тем самым ограниченность и
несвободу господина.
Быть может, то подлинное несчастье человека — что
он способен мыслить лишь с помощью различений: чело-
век постигает свою жизнь не иначе, как движение различ-
ных сил. Сила — это не просто что-то происходящее в
жизни, а основной закон самой жизни. При этом разли-
чение Гегеля между господином и рабом -— лишь один из
возможных примеров. В их конфронтационных отноше-
ниях проявляется раздвоенность человека. В одном слу-
чае человек пытается убежать от жизни, отвергая тот
факт, что господин хочет быть лишь «для себя». В дру-
гом он считает себя рабом на службе у жизни и закаба-
ляется ею. Оба, и господин и раб, избегают друг друга раз-
личными способами. Раб становится рабом, потому что он 11
11 Hegel G. W. F. Phanomenologie des Geistes // Hegel G. W. F.
Werke, 3. S. 148 f. (Пер. Г. Шпета. Цит. по изд.: Гегель Г. В. Ф.
Феноменология духа. СПб., 1992. С. 101.)
67
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
предпочел жизнь свободе. Он подчиняется из страха пе-
ред смертью как абсолютным ГОСПОДИНОМ, которо-
му вообще подвластна всякая конечная жизнь. Господин,
который страшится другого, своего визави, и пытается его
подчинить, не достигает жизни в ее свободе, поскольку
она для него без равноценного визави — всего лишь абст-
ракция, испаряющаяся как дым. Как господин и раб в
принципе принадлежат друг другу, так и жизнь в целом,
со всеми ее различиями, есть нечто единое, ибо лишь в
различности жизнь обнаруживает себя жизнью индиви-
дуальной и является в качестве конкретной общностно-
сти. При всей оппозиционности господина и раба господин
пытается четко ухватить себя в своей индивидуальности
вопреки своей общности с рабом. На опыте он убеждает-
ся, что индивидуальность обнаруживается в своей фак-
тичности лишь как граница общностности и что в отри-
цании другого свобода переживается исключительно как
негативная свобода, как свобода «от-чего», не получая
признания в качестве свободы «для-чего». Господин столь
же не достигает для себя жизни как пространства свобо-
ды, сколь и раб. Поиск определения их отношений может
стать задачей собственной жизни в свободе. Это не исклю-
чает того, что подобный поиск со своей стороны является
борьбой против насильственности различия между госпо-
дином и рабом. Ибо, согласно своему истоку, такой поиск
есть акт естественного насилия.
Раздор порождает страх. Там, где «страх, свойствен-
ный жизни» гонит человека (причем победителя не мень-
ше, чем побежденного) «из центра»12, ему остается лишь
12 Schelling F. W. J. Uber das Wesen der menschlichen Freiheit
und die damit zusammenhangenden Gegenstande // Schel-
68
Глава III. Борьба
прийти в ужас либо вступить в борьбу. Однако и страх
ничего не меняет в опыте жизни как возможности сво-
бодной самодеятельности. Из него произрастает доблесть
современного человека, который, невзирая на свой страх,
желает всякую ответственность нести сам. В «Пире»,
своем диалоге о любви, Платон как-то ссылается на сло-
ва Гераклита: мы не понимаем, объяснял Гераклит, «как
враждебное находится в согласии с собой: перевернутое со-
единение, как лука и лиры»13. То, что двигается в проти-
воположных направлениях, вступает в противоречие, и
раздор, согласно этому высказыванию, приходит в гармо-
нию и согласие с самим собой. Примеры, на которых объ-
ясняется это положение, — лира и лук; благодаря свое-
му контрстремительному натяжению они достигают того
единства, в котором первая служит инструментом эроса,
а второй — инструментом вражды. Не предаваться раз-
деляющей враждебности с переменчивой зависимостью,
как в случае раба и господина, а признать необходимость
консолидации враждующих сил и взять на себя задачу их
сближения — такой урок можно было бы извлечь из поло-
жения Гераклита. Он говорит о том, что нужно не разры-
вать тетиву лука и струну лиры, а держать их натянутыми.
Это означает, что не в закреплении отношений господи-
на и раба следует искать определение их отношений, а во
ling F. W. J. Werke, IV. 273. (Пер. М. И. Левиной и А. В. Михай-
лова. Здесь и ниже трактат Шеллинга «Философские исследо-
вания о сущности человеческой свободы и связанных с ней пред-
метах» цит. по изд.: Шеллинг Ф. В. Й. Сочинения: В двух томах.
Т. 2. М., 1989.)
13 Гераклит. Фрагмент В 51; Платон. Пир. 187 а. Также см.:
Picht G. Platons Dialoge «Nomoi» und «Symposion». Stuttgart,
1999. S. 522.
69
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
взаимности признания. По меньшей мере в эросе вспыхи-
вает моментами такое единение, и жить им открыто и со-
обща значило бы не давать войне ни единого шанса.
Глянь, как в огненной схватке кипят упорные силы,
Чем напряженней их спор, тем будет крепче союзы.
2. Пространство человеческой силы
и насилия
Отнюдь не случайно античное, а также новоевропейское
мышление видело в основателях государств героев, а само
государство считало божественным творением. Гоббс даже
превозносил его как «смертного Бога». Именно общность,
или сообщество, понимается ли она как полис, или же ви-
дится государством в новоевропейском смысле, предостав-
ляет человеческой жизни и ее силам публичное простран-
ство для раскрытия себя в неком свободном «для-чего», а
стало быть, делает возможным индивидуальность как
свободную сыгранность различных сил. Государство, уви-
денное таким образом, есть пространство, необходимое
для осуществления свободы, существование которой обу-
словлено напряжением между индивидуальностью и общ-
ностью; однако это то же самое пространство, в котором
способно институционализироваться различие между гос-
подином и рабом и благодаря которому только и становят-
ся возможными войны.
14 Schiller F. Der Spaziergang. V. 73 f. (Это двустишие из сти-
хотворения Шиллера «Прогулка» цит. в пер. Д. Бродского по
изд.: Шиллер Ф. Избранные произведения: В двух томах. Т. 1.
М., 1959. С. 122.)
70
Глава III. Борьба
В результате состязания сил образуется государство
как сообщество; внутри государства отдельные лица и
группы, принадлежащие к сообществу, получают в ка-
честве места своей жизни строго отведенную им область.
Для возможности совместной жизни, будь то семья или
совокупность граждан какой-либо страны, в современном
государстве требуется убедить других и пробудить их во-
леизъявление, т. е. мобилизовать те силы, которые послу-
жат цели взаимного признания и совместных действий.
Наряду с любовью и дружбой речь и насилие проявили
себя в истории как силы, доказавшие, что содействуют
образованию сообщества. Мы считаем их способными со-
единять — пускай и иным способом, нежели любовь и
дружба, — множество сил, устремленных навстречу друг
другу, в единство целого. Основывающаяся как раз на по-
лярности любовь, да и дружба тоже, суть силы, связыва-
ющие индивида с индивидом-, речь же с ее аргументами,
равно как и насилие, отличает то, что они способны убе-
дить группы людей, чуждых друг другу, в необходимо-
сти совместных действий.
В то время как в случае с любовью и дружбой преодоле-
ние полярности получает свой смысл уже при установле-
нии совместности, bonum commune — общее благо какой-
либо политической группы — не является необходимым
следствием подобных непосредственных взаимоотноше-
ний. Хотя политическое сообщество в любом случае пред-
ставляет собой то общее пространство, где все, кто в него
входит, объединяются вместе, однако внутри этого прост-
ранства люди пытаются проявить себя по-разному, в со-
ответствии со своей способностью самоформирования: это
происходит, прежде всего, из-за того, что они разграничи-
вают само это пространство путем разделения его на част-
71
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ный и общественный сектора. Частное и общественное про-
странства, разумеется, расположены не одно подле дру-
гого: они заключены друг в друге, они переплетены друг с
другом так, что даже отмежевание частного пространства
может быть публичным, т. е. политическим действием. Если
здесь, за этим письменным столом — мое рабочее место
(пускай даже это мое личное дело — когда мне здесь соб-
ственно сидеть и работать), то таковым это место призна-
ется публично. На том участке, где стоит дом, в котором оно
находится, кто-нибудь другой не может выстроить другой
дом в соответствии со своим личным целеполаганием. Об-
щественная и частная жизнь соотнесены друг с другом по-
стольку, поскольку, как показывает пример, пространства
их проявлений переходят одно в другое.
Дружба и особенно любовь — отнюдь не публичные дея-
ния. Эрос обретает свою действительность как раз в интим-
ности отношений, а не в выставлении напоказ. Это хотя и
не лишает дружбу и любовь влияния общественной жиз-
ни, однако все же делает их лишь условно годными для ее
формирования. Для собственного расцвета им требуется
скорее изолированная от публичности, политически дозво-
ленная область. Политика, регулирующая общественное
пространство и тем самым как раз отграничивающая и га-
рантирующая пространство частное, не может действо-
вать через любовь; она должна создать для себя иные
принципы организации и управления этим пространст-
вом. Речь хотя и является орудием частного интереса, но
она так же, как и насилие, формирует общественное про-
странство и действующие в нем политические силы.
Расходящиеся жизненные проекты соединяются в еди-
ное целое при помощи речи. Такое упорядочивание осу-
ществляется — совсем не отличаясь в этом от эроса —
72
Глава III. Борьба
посредством борьбы, хотя и не обязательно в насиль-
ственной форме. Орудием борьбы не всегда должно быть
насилие; таковым с давних пор и поныне является слово.
Борьба существует всегда, поскольку борьба — это тот
путь, которым должно пройти всякое сообщество в про-
цессе своего образования. Даже любящие не только бо-
рются друг за друга, но и сражаются за то, чтобы сообща,
причем ради другого, обрести себя в своей самостоятель-
ности, а равно и сопричастности. Как бы ни осуществля-
лась борьба, именно с нее начинается любое формирова-
ние социума. Каждый из любящих, которые между собой
борются друг за друга, представляет собой благо для дру-
гого. А тем bonum commune* в политическом сообществе,
ради которого ведется борьба, выступают, к примеру, сво-
бода, справедливость, мир или гарантия жизни. Труд-
ность определения общего блага заключается во множе-
стве его возможностей — ни одна из которых не закрыта,
но при этом каждая желает быть завоеванной в борьбе, —
но также и в их недостаточной конкретности. Однако для
усмотрения подобной задачи и претворения ее в жизнь
важное значение имеет то обстоятельство, что она может
быть определена — в плане языкового изложения ее со-
держания — лишь исходя из конкретной ситуации. По
этой причине политическая борьба выступает — пре-
имущественно в речи — в самом разном политическом
оформлении: в виде предвыборной борьбы, но и как заба-
стовка или демонстрация, в качестве работы, но и как за-
блуждение и ложь.
Античная философия, несмотря на различие, проводи-
мое ею между политикой и этикой, определив человека
* Общее благо (лат.).
73
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
как zoon politikon, с самого начала признала, что поли-
тическое и частное пространства в принципе нераздель-
ны. Либеральная же теория государства, выступавшая в
защиту частной сферы, стремилась провести между ними
строгую границу и закрепить различие между семьей,
обществом и государством, определяя государство, а рав-
но и общество, не как сообщество, а как сумму различ-
ных индивидуумов. Этим она проложила путь свободе и
индивидуальному самоопределению.
Аристотелевское положение о человеке как о суще-
стве полисном не означает, что каждый человек живет
сам по себе, состоя при этом в неком социальном союзе,
как то имеет место у пчел и муравьев; напротив, форма
жизни человека определенно признается формой общин-
ной, такой, в которой и благодаря которой человек как от-
дельный индивидуум только и достигает раскрытия сво-
ей сущности: полис — это «сообщество семейств и родов
с целью совершенной самодостаточной жизни»15.
В данном определении полиса в глаза бросается тот
факт, что он видится не как суммарное объединение от-
дельных людей16, а как сообщество семейств и родов, где
мерилом обращения друг с другом выступает справед-
ливость. С возникновением общества между отдельным
15 Аристотель. Политика. 1280 b 30-35.
16 Хотя понятие когпота, используемо^ Аристотелем сра-
зу же во вводном тезисе его «Политики», и переводится как «об-
щество», все же следует признать, что оно употреблено как си-
ноним понятия «полис» и, таким образом, отнюдь не описывает
тот круг, который мы сегодня называем обществом, отличая его
от государства. Ср.: Riedel М. Gesellschaft, btirgerliche // Histo-
risches Wdrterbuch der Philosophie / Hg. von J. Ritter. Bd. 3.
Darmstadt, 1974. Sp. 466 f.
74
Глава III. Борьба
человеком и государством уже начиная со Средних ве-
ков появляется некий новый круг, который, посредничая
между семьей, отдельным человеком и государством, де-
лает возможным свободу во всем ее дифференцирован-
ном разнообразии и открывает простор конкурирующим
интересам. Та функция, которую исполняет общество,
конечно, известна и Аристотелю; он определяет ее как
часть задач, выпадающих на долю семей. Учение о ней в
отличие от политики и этики он называет oikonomia*, до-
мохозяйством.
Как любовь, да и дружба тоже, не представляют со-
бой тех принципов, что образуют государство, так ими не
являются и силы домоводства и хозяйствования. Для пер-
вых — а мы причисляем к ним также и f raternite**, се-
годня лучше всего передаваемую словом «братство», — ха-
рактерно то, что в вызываемых ими состояниях отдельные
индивиды не только признают индивидуальность друго-
го, но и лучше узнают самих себя, идентифицируя друг
друга через свою индивидуальную различность. Любовь,
дружбу, братство не следует понимать как филантропи-
ческое душевное состояние, выражающееся в уважении
и доброжелательности. Ведь они определенно предпола-
гают физическое соотнесение совместности и конфронта-
ции. Но именно потому, что они конкретно, сиречь физи-
чески, устраняют чуждость инаковости, они не могут
заполнить собой общее пространство всех отношений че-
ловеческой жизни. Столь же мало способны на это и силы
общества. Ибо когда свобода получает возможность дей-
ствовать в своих интересах, причем интересы эти могут
м' * Управление домом (греч.).
i ** Братство (дбр.)-
75
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
быть самыми разными, тогда именно она предоставляет
в распоряжение сил общества пространство, необходимое
для их столкновения. Общество не обязано, как то при-
стало государству, блюсти добродетель справедливости.
Более того, оно стремится предоставить решение борьбе
как свободной игре сил. Иначе дело обстоит с государ-
ством. Признается ли оно или отвергается, ему нет дела
до индивидуума с его конкретной индивидуальностью, а
тем более до его особых интересов. При этом государство
отнюдь не отрицает эти интересы: оно предоставляет пра-
во выражающей себя в них партикулярности самой от-
стаивать себя.
Различие между семьей, обществом и государством
состоит в том, что первой неведомо насилие. Насилие в
семье — извращение, поскольку семья — это как раз та
форма социума, которая зиждется на любви и симпатии,
а отнюдь не на насилии. Зато для общества насилие яв-
ляется непрямым средством для реализации своих ин-
тересов. На общество приходится определенная доля на-
силия, как и на государство, хотя заниматься организа-
цией, управлением и применением прямого насилия ему
не полагается.
Государству — коль скоро оно располагает монополи-
ей на применение насилия, и в особенности насилия фи-
зического, — отводится задача по удерживанию борьбы
различных общественных сил в пределах своей юрисдик-
ции и в рамках правовых норм, дабы обеспечить приори-
тетность блага государства в целом, благополучия всех в
противовес партикулярным устремлениям каждого. Об-
ществу это не вменяется в обязанность так, как государ-
ству, ибо реализация bonum commune, а значит, и осу-
ществление справедливости не является тем интересом,
76
Глава III. Борьба
ради которого оно существует. Совсем наоборот: общество
подготавливает ту почву, на которой различные силы всту-
пают в борьбу друг с другом. Поскольку целью государ-
ства является сохранение и поощрение свободы всех его
граждан, то, по идее, для античного государства справед-
ливость была добродетелью свободы. В современном го-
сударстве человек является свободным как таковой, и
потому интересы отдельных людей должны иметь воз-
можность быть в нем реализованы. Поскольку любой от-
дельный человек свободен не только формально, но и гп
concrete*, идея салю собой разумеющегося соответствия
свободы и справедливости утратила свое значение. Как
следствие, желание каждого отдельного человека вести
«совершенную самодостаточную жизнь» вынуждает госу-
дарство легитимировать справедливость — как выраже-
ние свободы — во всех своих политических действиях.
Отдельный человек противостоит государству, уже не
прибегая к посредничеству семьи, посредничеству «сооб-
щества семейств и родов», нет, он противостоит ему не-
посредственно — в виде объединения отдельных людей,
благодаря чему в самом государстве возникает новый круг
для столкновения различных сил. Общество открывает
перед осуществлением свободы новое измерение и наря-
ду с человеческой силой предоставляет пространство в
том числе и человеческому насилию.
На то, чтобы древнее государство в ходе развития при-
обрело нынешний вид, чтобы полис, демократия антич-
ности, путем эмансипации общества превратился в со-
временную массовую демократию, понадобилось время.
Аристотелевская модель ведения домашнего хозяйства
* В действительности (лат,).
77
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
и соответствующей его запросам меновой торговли со-
храняла свою значимость вплоть до XVII века17. Только
современные средства производства, для использования
которых потребовались свободные рынки и автономная
экономика, открыли — в политическом и правовом от-
ношениях — путь силам индивидуальной свободы; по
мнению же Аристотеля, силы эти уже давно нашли свое
воплощение, будучи реализованы в nomos* полиса. «В го-
сударстве Аристотеля человеку отдается должное лишь
с точки зрения его служения общине, как гражданину;
гражданин — это высшая форма человека; человек в граж-
данине (и наряду с гражданином) еще даже не открыт»18.
Сегодня свобода стала той силой, которая, преступая гра-
ницы политических систем, требует для себя права не-
ограниченного распространения на всем земном шаре. Ци-
цероновская мечта о таком законодательстве, согласно
которому все люди станут равными и будут призваны ко
взаимному признанию19, превратилась в конечном счете
в утопию солидарного человечества, которая и поныне
остается неосуществимой, при том что способность сил
современной мировой экономики претворяться в жизнь
стала реальным опытом. Именно ввиду насильственного
характера этих сил сегодня снова поднимается вопрос о
17 Brunner О. Das «ganze Haus» und die alteuropaische «Oko-
nomik» // Neue Wege zur Sozialgeschichte. Gottingen, 1956.
* Закон (греч.).
18 Derbolav J. Das Moderne und das Zeitgebundene im politi-
schen Denken des Aristoteles // Erkenntnis und Verantwortung /
Hg. von J. Derbolav und F. Nicolin. Dusseldorf, 1960. S. 246.
19 Cicero M. T. De re publica. Ill, 33; De finibus bononum et
modurum. Ill, 63.
78
Глава III. Борьба
том, как возможны, учитывая сохранение свободы чело-
века, справедливое общество и государственный поря-
док, а строго говоря, справедливый мир.
3. Борьба, отец
Борьба всегда предполагает попытку вывести из игры
противодействующую силу. Солнце, которое нагревает
камень, не борется; оно находит в камне ту противодей-
ствующую силу, которая ему требуется, чтобы суметь реа-
лизовать свою активность. Так же и о горшечнике мы не
можем сказать, что он сражается с глиной. В хитроспле-
тениях отношений солнца и камня, горшечника и глины
мы, даже проводя различие между страдательной и дея-
тельной силами, улавливаем контригру этих сил в соот-
несенных друг с другом возможностях взаимного влияния.
Когда растения пытаются вытеснить друг друга, мы гово-
рим, что между ними идет борьба, и точно так же мы су-
дим о сопровождающихся насилием стычках животных.
Согласно формальному понятию, это так и есть. Борьба в
самом общем смысле есть та форма влияния, с помощью
которой устанавливается, какой из полярных сил надле-
жит быть деятельной, а какой — претерпевать. Когда я,
предприняв вылазку в горы, сражаюсь с бурей и дождем,
в этой ситуации не предрешено заранее, что силам ветра
и дождя удастся выйти из нашей схватки победителями.
Буря, которой я стойко противостою, хотя и не страдает
от меня, альпиниста, однако я все же сопротивляюсь ей,
сопротивляюсь ее насилию, и именно о меня, коль скоро
это касается меня, разбивается сила бури. В борьбе силы
меряются друг с другом, выказывая всю свою мощь в по-
пытке преодолеть противницу.
79
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Словом борьба (Kampf), производным от латинского
campus*, обычно передается столкновение между врага-
ми. Сильным в подобном состязании окажется тот, кто
сумеет оттеснить другого или других. Это значит, что он
обладает силой, способной укротить противодействую-
щие силы. Борьба — это процесс или даже действие по
выказыванию себя достаточно сильным, по присвоению
себе чего-либо и умению им распорядиться. Наряду с та-
ким поверхностным пониманием борьбы, где она высту-
пает как состязание сил, в борьбе усматривают принцип
жизни, подразумевая тем самым «всеобъемлющий логос»,
который проявляет себя как закон становления. Логос тво-
рит при помощи борьбы, ибо его сущность — изменение.
Подвижность всего сущего Гераклит, этот «темный мыс-
литель» древности, пытается постичь исходя из порож-
дающей и движущей силы логоса; а проявлением этого
логоса и этого божественного закона вечного изменения
для него является борьба. Именно она постоянно вызы-
вает перемены в мире: «Борьба — отец всех, царь всех:
одних она объявляет богами, других — людьми, одних
творит рабами, других — свободными»* 20.
В огличие от понятия становления, которое, как и по-
нятие борьбы, обозначает переход от еще-не-сущего к
сущему, мы, а не только Гераклит, связываем с последним
(т. е. с борьбой) особое напряжение воли. Мы знаем о нем у
людей, мы признаем его за растениями и животными, по-
скольку понимаем жизнь в целом как волю к жизни. Та-
* Словом «campus» римляне называли ровную площадку,
специально предназначенную для игр, военных упражнений
или показательных поединков.
20 Гераклит. Фрагмент В 53.
80
Глава III. Борьба
кому напряжению воли свойственно нечто угрожающее;
лишь благодаря ему — не так, как при простом становле-
нии — высвобождаются силы, позволяющие чему-нибудь
начать свое существование, но при этом и разрушающие,
уничтожающие то, что уже существует. Борьба — это тоже
становление, и как всякое становление она основывается
на силе, которая пытается выйти из себя, проявиться, но
коль скоро такая сила разрушает, она является насилием.
Поскольку борьба — и это относится также и к борьбе
физической — есть результат напряжения воли, она ока-
зывается чем-то логосным, духовным.
В сохранившихся фрагментах Гераклита говорится, что
боги и люди, свободные и рабы именно благодаря борьбе
сделались тем, что они собой представляют. Однако они
не будут оставаться теми, каковы они суть есть, ибо «бог:
день-ночь, зима-лето, война-мир, избыток-нужда; изме-
няется же словно, когда [огонь] смешается с благовония-
ми [...]»21. Это может означать, что в борьбе осуществля-
ется логос мирового порядка, который есть постоянное
изменение, ведь «сменяясь, он отдыхает»22. Поэтому для
логоса такого порядка, при котором — поскольку поря-
док сей состоит в вечных переменах — борьба является
отцом всех вещей, она совсем не обязательно представля-
ет собой войну, и уж вовсе никак не войну в том смысле,
в каком мы сегодня используем это понятие. За древне-
греческим словом polemos*, как и за заимствованным не-
мецким словом «борьба», стоит схватка, раздор. Когда Ге-
раклит заявляет: «...дблжно знать, что война общепринята
21 Там же. Фрагмент В 67.
22 Там же. Фрагмент В 84 а.
* Война, вражда, ссора, борьба (греч.).
81
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
[...] и что всё возникает через вражду и заимообразно»23,
то под этим он подразумевает противостояние как раздор.
В высказывании Гераклита ни о борьбе, ни о войне не го-
ворится как о военном процессе; в нем акцент делается на
то, что только в противоположности проявляется един-
ство, удерживающее вместе противоположное. Война —
особая форма борьбы, точно так же, как и мир, и даже
право и эрос являются борьбой, ибо эти формы борьбы не
отмирают, когда прекращается военное противостояние.
Для того чтобы самоутвердиться в споре, всегда нуж-
но вступить в него самому, ибо, как выразился Брехт, «не
участвовавший в борьбе, разделит горечь поражения»24.
Цель борьбы — признание путем самоутверждения. Для
Гераклита война еще не была, как для Освальда Шпенг-
лера, «первополитикой всего живого», и даже если бы он
пребывал в полной уверенности относительно того, «что
борьба и жизнь — в глубине одно и то же», то едва ли бы
придерживался убеждения, что «с желанием бороться уга-
сает также и бытие»25. Будучи единой с логосом станов-
ления, борьба, по мнению Гераклита, не может достичь
своего смысла собственными стараниями. Согласно Гера-
клиту, борьба всегда указывает на что-то более высокое,
нежели она сама, хотя тем горизонтом, в котором она мо-
жет быть понята, не следует считать вечно сущее бытие,
ведь для человека бытие остается непостижимым26.
23 Гераклит. Фрагмент В 80.
24 См. примеч. 2 к гл. I.
25 Spengler О. Der Untergang des Abendlandes, II. Munchen,
1922. S. 550. (Пер. И. И. Маханькова. Цит. по изд.: Шпенглер О.
Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. 2. Все-
мирно-исторические перспективы. М., 1998. С. 466.)
2е Гераклит. Фрагмент В 1.
82
Глава III, Борьба
Если следовать греческой философии, но также и мыс-
ли Цицерона, да даже и Макиавелли, можно сказать, что
борьба ведется не ради самой борьбы: она подчинена не-
кой заранее заданной ей цели, а именно необходимости
бороться за закон и государство. И у Макиавелли князь
должен учиться бороться не ради той радости, которую
приносит борьба, а чтобы суметь прожить свою жизнь в
служении долгу, к которому он призван. У Гегеля — по
примеру Гераклита — борьба тоже получает всеобъем-
лющее значение. Она находится на службе духа, на служ-
бе осознания-себя в другом. Борьба представляется Ге-
гелю необходимостью в развитии духа по направлению к
свободе. Она есть элемент признания на пути самосовер-
шенствования духа. Конечно, на отдельных этапах этого
пути борьба приобретает то или иное значение в зависи-
мости от того, насколько насилие, и прежде всего насилие
физическое, снимается сугубо в качестве феномена пере-
хода. В любом случае «только посредством борьбы [...] мо-
жет быть завоевана свобода»27. Взаимное признание, со-
гласно Гегелю, и есть борьба, ибо лишь в другом я могу
знать себя самого, поскольку другой является для меня
непосредственным наличным бытием. А такое знание —
отнюдь не односторонний процесс, но и с моей стороны
требует непосредственности наличного бытия.
Ради свободы Гегель считает даже обязательной борь-
бу не на жизнь, а на смерть, ибо «одного заверения в том,
что обладаешь свободой, для этого недостаточно; только
27 Hegel G. W. Г. Enzyklopadie. § 431 Zusatz // Hegel G. W. F.
Werke, 10. S. 220. (Здесь и далее «Философия духа» цит. по изд.:
Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Филосо-
фия духа. М., 1977.)
83
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
тем, что человек как себя самого, так и других подвергает
смертельной опасности, он доказывает на этой стадии
свою способность к свободе»28. Однако смерть — это отнюдь
не выход из положения, так как в результате смерти воз-
никает лишь еще большее противоречие, поскольку «тот,
кто доказал борьбой свою внутреннюю свободу, не достиг
тем не менее никакого признанного наличного бытия сво-
ей свободы». Ибо если из двух людей, борющихся друг с
другом за взаимное признание, остается лишь один, «то
никакого признания не осуществляется — тогда остав-
шийся в живых столь же мало, как и мертвый, существует
в качестве признанного»29. Таким образом, и для Гегеля
целью является не борьба ради самой борьбы, а свобода как
ее преодоление, даже если свободы без борьбы не бывает.
Сущность борьбы определяется тем, что борьба сама себя
прекращает: «Борьба, которая сама себя прекращает, есть
стремление духа прорваться к самому себе, к свободе»30.
Совершенно в кантовском духе Гегель пишет, что
после того как мы вышли из естественного состояния,
оправданием «насилию» может служить лишь то, что оно
вызвало и вызывает «к существованию... законы, конс-
титуцию». В государстве, по его мнению, должны править
«дух народа — нравы, закон», а не насилие31. Однако если
бы и в самом государстве не нужно было бороться за дух,
нравы и закон, то это было бы, согласно Гегелю, не исто-
28 Hegel G. W. F. Enzyklopadie. § 431 Zusatz. S. 220.
29 Ibid. § 432 Zusatz. S. 230.
30 Hegel G. W. F. Vorlesungen uber die Philosophie der Reli-
gion 11 Hegel G. W. F. Werke, 16. S. 394. (Пер. M. И. Левиной. Цит.
по изд.: Гегель Г. В. Ф. Философия религии: В двух томах. Т. 2.
М., 1977. С. 8.)
31 Hegel G. W. F. Enzyklopadie. § 432 Zusatz. S. 221.
84
Глава III. Борьба
рическое государство, а абсолютное. Оно представляло бы
собой не только осуществившуюся свободу, оно было бы
свободой действительной.
«Там, где нет борьбы, нет и жизни» — такое подтвер-
ждение того принципа западноевропейского мышления,
что сохраняет свою силу со времен Гераклита, приводит
Шеллинг в своем трактате о свободе, описывая борьбу как
«активизированную самость» жизни32. Человеческому бы-
тию, которое определяется свободой, нельзя оставаться
вне борьбы, даже в том случае, когда человек может укло-
ниться от нее или не обязан в нее вступать. Поскольку сво-
бода есть преодоление, она может доказать себя в борьбе
и благодаря ей приобрести форму. Но борьба не должна —
и так было всегда — быть борьбой с другими. Свобода —
это, прежде всего, борьба с самим собой как попытка под-
чинить себя своей собственной власти. Бороться и в этом,
как в любом другом случае означает стараться положить
конец конфликту сил: «От уз, в которых целый мир стра-
дает / Свободен тот, кто волю обуздает»33.
Вслед за Цицероном мы различаем «два способа раз-
решать споры: один — путем обсуждения, другой — [фи-
зической] силой»34. Как борьба за слова, т. е. за то, чтобы
32 Schelling F. W. J. Philosophische Untersuchungen uber das
Wesen der menschlichen Freiheit und die damit zusammen-
hangenden Gegenstande // Schelling F. W. J. Werke / Hg. von
M. Schroter. Munchen, 1923,1965. IV. 1292.
33 Goethe J. W. Die Geheimnisse. V. 191 f. (Стихотворение
И. В. Гёте «Тайны» цит. по изд.: Зарубежная поэзия в перево-
дах Б. Л. Пастернака: Сборник. М., 1990. С. 245.)
34 Cicero. De officiis I. Кар. 11. (Пер. В. О. Горенштейна. Здесь
и далее трактат «Об обязанностях» цит. по изд.: Цицерон. О ста-
рости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1993. С. 66-67.)
85
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
найти правильные слова, так и борьба, использующая
слова, которую имеет в виду Цицерон, но также и кулач-
ная борьба или борьба при помощи оружия как про-
должения руки, известна всякому. И в том, и в другом
случае речь идет о срыве сопротивления. Деятельное воз-
действует на деятельное. Там, где ведется борьба, чаще
всего имеются победитель и побежденный. Таким обра-
зом, борьба, поскольку благодаря ей снимаются и уста-
навливаются различия, является волей жизни к жизни
и в плане природных событий, и в бытии человека. В сво-
ей свободной самодеятельности человек есть существо,
которое, вне всяких сомнений, не растворяется полно-
стью в окружающем его мире как переплетении соотно-
сящихся друг с другом сил. Он является силой и обла-
дает силой для завоевания себе своего бытия. Отнюдь не
обязательно при этом, чтобы любая борьба человека бы-
ла борьбой за существование. Как возможность борьба
не на жизнь, а на смерть является исключением, даже
если не понимать под ней вслед за Ницше «временное
ограничение воли к жизни»35. Ведь цель — это жизнь, а
не борьба. Борьба должна создавать пространство для
жизни, используя симпатию, убеждение, уговоры, при-
бегая к психической силе, а среди прочего и к насилию.
Противодействующие силы должны быть нейтрализова-
ны в борьбе путем взывания к здравому смыслу, путем
задабривания, изматывания или даже сокрушения воли
к сопротивлению.
Если борьба — отец всех, если она есть та, что всё по-
рождает, причем не только государства и города, но и пра-
35 Nietzsche F. Die frohliche Wissenschaft. § 349 //Nietzsche F.
Werke, V/2. Berlin; New York, 1973. S. 267.
86
Глава III. Борьба
во, законы, мир, и если гражданам вменяется в обязан-
ность так же «сражаться за попираемый закон, как и за
стену [города]»36, то борьба эта в своем осуществлении,
даже согласно Гераклиту, является борьбой как аргумен-
та, так и кулака. Хотя Цицерон справедливо усматривает
в применении физического насилия способ борьбы «дико-
го зверя» и единственно в аргументе видит приличест-
вующий человеку вид борьбы, от его внимания все же не
ускользает то обстоятельство, что такое предписание ка-
сательно данных способов борьбы — т. е. закрепление од-
ного за зверем, а другого за человеком — полностью со-
блюсти невозможно. Сделав соответствующие выводы, он
откровенно признает, что ко второму способу, т. е. к по-
мощи насилия, человеку «надо обращаться тогда, когда
воспользоваться первым невозможно»37. Бессилие аргу-
мента — и такая логика понятна — оправдывает физи-
ческое насилие. Но даже если мы исходим из того, что бо-
роться — это всегда применять насилие, борьба по этой
причине отнюдь не обязательно представляет собой физи-
ческое насилие: совсем не такова, скажем, борьба, которую
я веду с самим собой, коль скоро я должен преодолеть
себя в том сопротивлении, которое я сам себе оказываю.
С другой стороны, бороться — всегда означает осуществ-
лять деструкцию. Даже любовь, которая борется за Ты,
за приятие этим Ты, производит разрушения, поскольку
для того, чтобы учредить новую действительность, тре-
буется преодолеть сопротивление уже существующей.
В той же мере это относится и к борьбе, использующей
слова. Слова, как известно, обладают способностью уби-
36 Гераклит. Фрагмент В 44.
37 Cicero. De officiis. I, Кар. 11.
87
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
вать: «И словом можно наповал уложить», хотя другая
поговорка учит, что слова — не стрелы*. Борьба, ис-
пользующая слова, не должна быть ни увещеванием, ни
видом психического террора. Тот, кто хочет убедить, дол-
жен отбросить предвзятые мнения и отказаться от пре-
дубеждений.
Макиавелли, который почти дословно заимствует ци-
цероновское различение способов борьбы, объясняет,
как и Цицерон, что если первый способ не приносит же-
лаемого успеха, «приходится прибегать ко второму». Ко-
нечно, под первым способом он имеет в виду уже не ар-
гументацию, а «закон», с появлением которого то, что
как довод должно было убеждать еще в силу своего до-
казательного характера, получило определение38. Маки-
авелли также откровенно указывает на то, что два этих
способа борьбы вовсе не нужно отделять друг от друга,
и поэтому настаивает на том, чтобы государь обучился
и тому и другому:
Отсюда следует, что государь должен усвоить то, что
заключено в природе и человека и зверя. Не это ли ино-
сказательно внушают нам античные авторы, пове-
ствуя о том, как Ахилла и прочих героев древности
отдавали на воспитание кентавру Хирону, дабы они
приобщились к его мудрости? Какой иной смысл име-
ет выбор в наставники получеловека-полузверя, как не
тот, что государь должен совместить в себе обе эти
природы, ибо одна без другой не имеет достаточной
силы? Итак, из всех зверей пусть государь уподобится
* Вероятно, имеется в виду поговорка «Слово не стрела, да
пуще стрелы разит».
38 Machiavelli N. Der Furst. Leipzig, 1924. S. 67.
88
Глава III. Борьба
двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — волков,
следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь
обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Тот,
кто всегда подобен льву, может не заметить капкана39.
4. Военная борьба
Возникновение государства осуществляется, по сути, пу-
тем преобразования насилия во власть40. В отличие от на-
силия властью отдельный человек не распоряжается, даже
когда он ее исполняет. Если, конечно, понимать власть
подобно Максу Веберу только как «любую возможность
настоять на своем в социальных взаимоотношениях, осу-
ществляя свою волю даже вопреки сопротивлению, на
чем бы такая возможность не основывалась»41, то в та-
ком случае она ничем не отличается от насилия. Одна-
ко хотя власть, как полагал уже Вольтер, и состоит том,
чтобы распоряжаться другими да поступать, как тебе
заблагорассудится, но отдельный человек обладает ею
лишь постольку, поскольку он уполномочен на нее дру-
гими людьми, даровавшими ему эту власть. Власть per se*
не полагается никому. Поскольку власть возлагается, она
должна быть оправдана. Власть — это то полномочие, ко-
39 Ibid. S. 67 f. (Трактат Макиавелли «Государь» цит. в пер.
Г. Муравьевой по изд.: Жизнь Никколо Макьявелли / Сост.
Ю. В. Артемьева. СПб., 1993. С. 291.)
40 Bender С. Macht — eine von Habermas und Kuhmann
vergessene Kategorie? // Osterreichische Zeitschrift fur Sozio-
logie. 23/1998. S. 3.
41 Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. § 16. Tubingen, 1972.
S. 28.
* Как таковая (лат.).
89
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
торое, говоря словами Канта, основывается на дозволяю-
щем законе практического разума. Власти присущ авто-
ритет, а авторитет — это Самостоятельно действующая
сила. Как пишет Фридрих Мейнеке, то заложено «в самой
сущности однажды достигнутой над народом власти — что
власть должна постоянно поддерживаться, чтобы сохра-
няться. Такой, как она есть, ее нужно организовать»42. То,
что представляется Мейнеке поддержанием и организа-
цией, и есть преобразование насилия в право и закон. Од-
нако человек, применяющий насилие, на опыте убежда-
ется в его неустойчивом характере. Он волен, по словам
Наполеона, делать всё с грубым насилием штыков, разве
что не сидеть на них.
Конечно, власть государства облагораживает насилие,
ибо — и Вебер здесь прав — «только если бы существо-
вали социальные образования, которым было бы неиз-
вестно насилие как средство, тогда отпало бы понятие “го-
сударство”, тогда наступило бы то, что [...] можно было бы
назвать “анархией”»43. Хотя применение насилия еще не
конституирует государства, но ведь и не существует ни
одного государства, не имеющего в своем арсенале наси-
лия. Особенностью же такой общности, как государство,
является то, что в нем насилие не только компенсирует-
42 Meinecke F. Die Idee der Staatsrason. Munchen; Berlin,
1924. S. 12.
43 Weber M. «Politik als Beruf» // Weber M. Gesammelte po-
litische Schriften / Hg. von J. Winckelmann. Tubingen, 1958.
S. 494. (Доклад «Политика как призвание и профессия» в пер.
А. Ф. Филиппова и П. П. Гайденко цит. по изд.: Вебер М. Избран-
ные произведения. М., 1990. С. 645.) Ср.: Schmitt С. Der Begriff
des Politischen. Berlin, 1963. S. 29 ff.; Idem. Der Nomos der Erde
im Vblkerrecht des Jus Publicum Europaeum. Kbln, 1950. S. 153.
90
Глава III. Борьба
ся властью, но и санкционируется ею. Исполнение влас-
ти — это политика. А там, где отказывает власть, на ее
место снова заступает насилие, ведь оно возникает из бес-
силия и таким образом ведет к закату политики.
Двусмысленность, содержащаяся в понятии насилия,
разница между насилием естественным и государствен-
ным, сказывается и на понятии борьбы. Согласно иссле-
дованиям Гельмута Берве, в античной Греции борьба с
элементами физического насилия была нормой. Конец
таким повседневным стычкам — первоначально это бы-
ло похищение скота и женщин — положили процесс об-
разования государств и заключение мирных договоров44.
Но хотя государственность, коль скоро она является усло-
вием мира, и вызвала это чаемое нормальное состояние,
но в то же время в результате привлечения государст-
венной организации и находящихся в ее распоряжении
ресурсов стали интенсивнее и жестче формы разрешения
конфликтов45.
Каждый отдельный человек всегда находится в состоя-
нии борьбы — которая, согласно Гоббсу, определяет ос-
новную ситуацию человеческого бытия — со всяким дру-
гим отдельным человеком. Борьба эта является общей
для всех, но это не борьба организованных и признанных
самодостаточных сообществ. Основание такой естествен-
ной борьбы Гоббс усматривает в самой человеческой при-
роде, ибо в ней, учит он, заключены основные причины
конфликтов: соперничество (competitio), недоверие и аг-
44 Berve Н. Friedensordnungen in der griechischen Geschichte.
Munchen, 1967. S. 4 ff.
45 Ср. также: Krippendorff E. Staat und Krieg — Die histo-
rische Logik politischer Unvernunft. Frankfurt-am-Main, 1985.
91
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
рессивность из страха (defensio), а также жажда славы
(gloria). Ими вызвана и необходимость готовности вести
борьбу не на жизнь, а на смерть ради защиты собствен-
ного естества. Согласно Гоббсу, человеческое бытие, по-
скольку оно есть бытие индивидуальное, а именно в ин-
дивидуальном бытии философ усматривает наивысшую
цель человека, по своей природе, есть воля к борьбе. То
есть в ситуации, когда все люди равны и не существует
никакого господства, каждый должен заботиться о соб-
ственной жизни и ее сохранении, так «что в таком состоя-
нии каждый человек имеет право на все, даже на жизнь
всякого другого человека»46. Иначе дело обстоит в го-
сударстве, ибо с началом его существования основной
гоббсовский принцип «Из-за равенства проистекает
взаимное недоверие. Из-за взаимного недоверия — вой-
на»47 теряет свою силу, поскольку консолидация под по-
кровительством власти — так Гоббс оправдывает го-
сударство — вытесняет борьбу из сферы ее прежнего
влияния. Конечно, такую трансформацию индивидуаль-
ного насилия в государственную власть обусловливает то
обстоятельство, что все, кто не подчиняется этой власти,
по меньшей мере потенциально становятся ее врагами48,
46 Hobbes Т. Leviathan. Hamburg, 1996. S. 108. (Здесь и далее
сочинение «Левиафан, или Материя, форма и власть государ-
ства церковного и гражданского» Т. Гоббса в пер. А. Гутермана
цит. по изд.: Гоббс Т. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1991.)
47 Hobbes Т. Leviathan. S. 103; аргументирует Гоббс следую-
щим образом: «Из этого равенства способностей возникает ра-
венство надежд на достижение целей. Вот почему, если два че-
ловека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не
могут обладать вдвоем, они становятся врагами [...]»,
48 Ibid. S. 269.
92
Глава III. Борьба
и борьба продолжает неистовствовать и дальше, пускай
даже и в строго ограниченном пространстве, превраща-
ясь из борьбы всех против всех в общностно ориентиро-
ванную, военную борьбу.
Если Гегель придерживается того мнения, что борьба
в «доведенной до крайности форме» может происходить
лишь в естественном состоянии, «когда люди существу-
ют только как единичные существа», то это еще не озна-
чает, что после образования государств никакой борьбы
не будет. Борьба и после их возникновения остается сти-
хией свободы. Насильственная борьба в виде борьбы от-
дельного человека, признаваемая Гегелем оконченной,
коль скоро в функционирующем государстве «закон яв-
ляется господствующим началом»49, подчиняется этому
закону, а тем самым войне. Благодаря возникновению го-
сударств война как возможность перемещается в сферу
взаимоотношений уже непосредственно между государ-
ствами. А борьба становится частью войны.
Схватка всегда отодвигает на второй план личностные
особенности тех, кто принимает в ней участие. Эта тен-
денция усиливается в обстоятельствах, когда отдельный
человек сражается не сам по себе, а сообща с другими.
Происходит объединение совершенно гетерогенных инте-
ресов, подчеркивающее общую вражду одних людей, но
одновременно оттеняющее чужеродность других, тех, с
кем ведется схватка. Так междоусобные распри среди
членов какой-либо группировки стихают, когда при стол-
кновении с другой группировкой речь идет уже о дальней-
шем существовании собственной. Схватка создает един-
ство. Георг Зиммель убедительно объяснял, что «связями,
49 Hegel G. W. F. Enzyklopadie. § 432 Zusatz. S. 221.
93
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
объединяющими ту или иную народность в единое целое,
были исключительно связи военные, тогда как прочие, к
примеру, торговля, гостеприимство, брак, касались лишь
взаимоотношений индивидов, которым договоренности
между народами, несомненно, способствовали, но ведь
достигались эти договоренности не сами собой»50. Если, по
выражению Зиммеля, не индивидуальные взаимоотноше-
ния ведут к консолидации, то и не индивидуальное пси-
хическое состояние отдельных людей должно выступать
причиной военного столкновения между разными госу-
дарствами или между государством и другой политичес-
кой группировкой. Враждебность должна быть общей и
одной и той же для всех участников.
Согласно такому описанию война живет радикализа-
цией схватки. Она является отрицанием равноценности
жизни всех людей и потому ведет к различению между
другом и врагом, между товарищем по оружию и против-
ником. Тот или иной противник, будучи назван врагом,
подвергается раз-индивидуализации, вследствие чего его
жизнь признается ничтожной. Поскольку в гражданском
состоянии власть распоряжаться насилием, угроза его
применения и возможность использования принадлежат
государству, то и право различения на друга и врага пе-
редается ему, а не остается делом сражающихся. Теперь
сражающиеся не вправе решать, кто их друг, а кто враг,
т. е. идентифицировать в качестве таковых тех или иных
людей. Солдат, который по долгу службы призван уби-
50 Simmet G. Soziologie — Untersuchung uber die Formen der
Vergesellschaftung. Berlin, 1968. Цит. no: Wachtler G. Militar,
Krieg, Gesellschaft. Texte zur Militarsoziologie. Frankfurt; New
York, 1983. S. 138 (цитата из главы IV).
94
Глава III. Борьба
вать, категорически не имеет права совершать убийство,
т. е. отнимать жизнь у того, кто не зачислен в разряд вра-
га. Чтобы это предотвратить, потребовалось провести чет-
кое различие между воинами и не-воинами. Согласно за-
ключенному миру между Мюнстером и Оснабрюком (1648)
солдат сухопутной войны признавался iustus hostis (за-
конным врагом) и таким образом от несения уголовной от-
ветственности освобождались даже солдаты противника.
При заключении мира в Утрехте (1713) нечто подобное
было достигнуто и в отношении войны на море, правда, с
обратным результатом. Пиратство там было объявлено
криминальным занятием51.
Война хочет быть борьбой, но не должна ею быть. Борь-
ба — не война. Но война может быть формой борьбы. На
войне ведется борьба, но ее место вполне способно занять
и убийство. Все попытки «ограничения» (Карл Шмитт)
войны со времен Гуго Гроция, если уже не раньше, суть
не что иное, как выражение усилий, положенных на то,
чтобы заставить войну быть борьбой, а не убийством. Не-
смотря на обоюдную раз-индивидуализацию, противни-
ки в своих действиях не перестают соотноситься друг с
другом. На войне убивают, как подчеркивает Карл Лёвит,
чтобы не быть убитым самому, т. е. «и для той, и для дру-
гой стороны» речь идет «о жизни и смерти». Однако тот,
кто совершает убийство, «односторонне соотносится с дру-
гим, которого лишает жизни по той или иной причине: из
ненависти, мстительности, ревности; из-за сексуального
расстройства, если убийство происходит на почве поло-
51 Ср.: Schmitt С. Der Begriff des Politischen. S. 29 ff.; Idem.
Der Nomos der Erde im Volkerrecht des Jus Publicum Euro-
paeum. S. 153.
95
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
вого извращения; из корыстолюбия в убийстве с целью
ограбления; или ради того, чтобы устранить политичес-
кого противника»52. Воин идет на смерть и нуждается в му-
жестве, поскольку рискует собственной жизнью. Убий-
ца труслив, он не подвергает опасности свою жизнь, он
убивает, не будучи вовлечен в борьбу или со своей сторо-
ны не навязывая ее. «Война — это борьба не на жизнь, а
на смерть; обе возможности — убить и быть убитым —
на войне соотнесены друг с другом». Война — отнюдь не
массовое убийство, даже если ей и не требуется ника-
кого правового состояния. Но массовое уничтожение бес-
правных и беззащитных людей — это, говоря словами Ле-
вита, всегда «больше, чем преступление»53: ведь когда
совершается убийство, а сам убийца при этом не подвер-
гается опасности лишиться жизни или понести заслужен-
ное наказание, тогда смерть, всегда оспаривающая смысл
у жизни, становится единственным, что обладает смыс-
лом, и, как следствие, жизнь объявляется абсолютной
бес-смыслицей.
Сражающийся знает, что смерть — не смысл жизни,
а насильственная смерть и подавно, но он подвергает
себя смертельной опасности, приписывая своему пове-
дению определенный смысл: «dulce et decorum est pro
patria mori». Изречение это, провозглашающее, что от-
радно и почетно умереть за отечество, не является ис-
тиной, ибо смерть на войне не становится менее мучи-
тельной и ужасной из-за того, что она провозглашается
почетной. Смысл данное изречение получает лишь тогда,
52 Lowith К. Toten, Mord und Selbstmord. Die Freiheit zum
Tode // Lowith K. Samtliche Schriften, 1. Stuttgart, 1981. S. 400 f.
53 Ibid. S. 400.
96
' Глава III. Борьба
когда в результате того, что борьба возвышает смерть до
сознательного акта принесения себя в жертву, возвели-
чивается сама смерть.
Война — это переживание свободы, потому что она
позволяет человеку ощутить свою жизнь во всей ее це-
лостности, во всей ее полноте и интенсивности. Она осво-
бождает жизнь от условностей и повседневности, как едва
ли на то способен какой-либо другой опыт. Опасность
смерти — не просто сопутствующее явление: на войне
человек сталкивается с ней лицом к лицу и должен побе-
дить ее в первую очередь. Война — это прыжок в неиз-
вестность, и в любое время она может оказаться проиг-
ранной теми народами или государствами, что ее ведут,
но также и отдельным человеком, который независимо от
исхода сражения рискует собственной жизнью, а ведь это
его единственная жизнь: военная борьба — это «жизнь
в водовороте. Здесь не существует компромиссов; на кар-
ту поставлено всё. Ставка самая высокая: проигрыш бу-
дет полным, если выпадет черное. Но это же не игра (игру
можно повторить); здесь при неудачном исходе прахом
пойдет всё. И это-то как раз самое жуткое»54. В отличие
от приключения война не может быть пережита вне опы-
та смерти. Вопрос лишь в том, кого это коснется: меня
или тебя? Кого-то это затрагивает всегда, так что харак-
тер исключительности, присущий как приключению, так
и войне, в случае последней не допускает возврата к при-
вычному. Жизнь победителя покупается ценой крови по-
бежденного: «Враги дня сегодняшнего и дня завтраш-
него: они соединяются в явлениях будущего; это их
54 Jwnger Е. Der Kampf als inneres Erlebnis. Berlin, 1925; Idem.
Samtliche Werke, 7. Stuttgart, 1980. S. 51 f.
97
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
совместное творение»55. Однако утверждение, что борь-
ба — имеется в виду борьба военная — это «не только
уничтожение», но и «форма зачатия», и что «отнюдь не
напрасно» борется тот, «кто сражается за свои заблужде-
ния»56, предполагает, что не борьба в смысле Гераклита,
а военная борьба является отцом всех. Война рассмат-
ривается в таком случае не как невозможная возмож-
ность, а как собственно возможность и в конечном счете
даже как политика.
55 Junger Е. Samtliche Werke, 7. S. 50.
56 Ibid.
Глава IV
ИНСТРУМЕНТАЛИЗАЦИЯ ВОЙНЫ
Военное насилие выражает себя как насилие физичес-
кое. Таковым оно является даже в том случае, когда, как
настаивал Клаузевиц, вооружается «изобретениями наук
и искусств» или сопровождается ограничениями «между-
народно-правовых норм», которые позволяют удержи-
вать его в определенных рамках1. Коль скоро физическое
насилие является «средством» для достижения «цели»,
а собственно «навязывания врагу нашей воли», тогда, по-
видимому, вполне логично определить войну как сред-
ство. Средство — это всегда средство для намеченной
цели, и если им выступает война, то в таком случае это
может быть лишь средство осуществления политичес-
кой власти. Соответственно можно предположить по-
литику, способную задать войне цель. Насилие, бес-
спорно, средство политики, но правомерно ли на этом
основании — таков наш вопрос — заключать по анало-
гии, что и военное насилие является таким средством?
Клаузевиц утверждает, что дело обстоит именно так, и
усматривает в войне «всего лишь продолжение полити-
ки другими средствами»1 2.
В противоположность Клаузевицу я утверждаю, что
война — даже в том случае, если рассматривать ее услов-
1 Clausewitz С. Vom Kriege. I, 1, § 2. Bonn, 1980. S. 192.
2 Ibid. I, 1,§24. S. 210.
99
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
но как продолжение политики, — на самом деле является
не-политикой, то есть выражением политического без-
властия.
Власть сама по себе разнообразна; ее могут домогать-
ся и ради нее самой. Подобное желание не стремится кон-
кретизировать какое-нибудь определенное содержание,
а потому является негативным в своей неопределенно-
сти. Стремление, в основе которого лежит воля, ничего не
желающая, не может, разрушая, содействовать осуще-
ствлению чего-то иного, кроме такого ничто. Его задачей
отнюдь не является порождение какой-либо действитель-
ности. Ведь в самой деструктивности оно находит высшее
удовольствие от своей насильственности. Любую власть
широко характеризует то, что она пытается достичь оп-
ределенных преимуществ перед другими видами власти,
а добившись этого, применить по отношению к ним наси-
лие, пускай даже и насилие исключительно аргумента-
тивное. Согласно сущности всякой формы насилия, зада-
ча стремления насилия — независимо от поставленной
перед ним цели — состоит в ликвидации противника. Вой-
на в отличие от какой бы то ни было ситуации самооборо-
ны изначально является, как то пытается изобразить
Клаузевиц, «актом насилия, вынуждающим противни-
ка исполнять нашу волю»3. Насилие же, взятое само по
себе, обусловлено взаимодействием тех сил, что опреде-
ляют саму жизнь. При свободном взаимодействии един-
ственной задачей является приумножение сил; оно длит-
ся до тех пор, пока целеполагание не принимается за их
эксплуатацию. У самообороны характерная цель, и хотя
при самообороне сила также обнаруживает свою интен-
3 Clausewitz С. Vom Kriege. I, 1, § 2. S. 191 f.
100
Глава IV. Инструментализация войны
сивность, но не разрушение и порабощение являются
целью подобной воли, а жизнь. Готовность к ликвидации
противника, которая на войне проявляется в виде войны,
и как задача, и как цель — без более конкретного содер-
жательного определения и указания причины, того самого
«почему» враждебности — заключена уже в самой сущно-
сти силы, которой свойственно демонстрировать в своих
проявлениях не что иное, как самое себя. Там, где наси-
лие опирается на свободное взаимодействие своих сил,
оно способно вызвать у человека удовольствие от его при-
менения, подстрекающее к тому, чтобы рассматривать
деструктивность насилия как нечто целесообразное. Это-
то и делает военное насилие таким опасным, поскольку
в отличие от цивильного или полицейского насилия оно
не подлежит ограничению со стороны непосредственно
заданной ему цели. Полицейское насилие является внут-
ригосударственным, военное же насилие выходит за пре-
делы пространства, регулируемого государственным за-
конодательством.
Клаузевицу это известно, и на то, чтобы вслед за ним
увидеть в войне инструмент политики и увязать одну с
другой, имеются веские основания. Однако военное наси-
лие, взятое само по себе — так же как власть ради самой
власти, — если и не лишено задачи, то, во всяком случае,
не ставит перед собой никакой цели. Оно не созидатель-
но, кроме того, не ориентировано на всеобщее благо, и
хотя стремится к победе, но отнюдь не добивается мира.
Его связь с политикой препятствует тому, чтобы война ве-
лась ради самой войны. В тезисе об инструментальности
войны политическая цель в качестве основания и масш-
таба войны предпосылается задаче военного акта, то есть
подавлению противника:
101
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Не начинают войну, или, здраво рассуждая, не долж-
ны начинать, не сказав себе, чего хотят достичь с ее
помощью, а чего — в ее ходе; первое является целью,
второе — задачей*.
1. Война — средство политики?
Если верно, что политика ставит цель, а стратегия — за-
дачу, то это значит, что подавление и нейтрализация про-
тивника представляют собой на войне задачу и не могут
быть их целью. Точнее, задача любой войны, не будучи
деструктивной сама по себе, отсылает к тому «ради чего»,
из-за которого ведется война. Война как разворачивание
действий, подобно любым событиям, указывает на что-то
большее, нежели она сама, поскольку те действия, из ко-
торых вытекают события, не являются для нее самоце-
лью, напротив, они направлены на нечто, что придает ее
задаче целесообразный смысл. Несомненно, задача стра-
тегии — победа, так же как задача врачевания — здоро-
вье. Однако победа не обязательно означает мир, а здо-
ровье — это еще не довольство и благополучие. Ничего
не говорит и в пользу того, что именно победа, а не пора-
жение ведет к миру. Конечной задачей, целью, которой
должно быть подчинено полководческое искусство, явля-
ется мир. Мир — это цель политики. Он так относится к
победе, как высшее благо — к просто высокому. Ибо по-
беда получает смысл лишь исходя из мира — в против-
ном случае это была бы даже не пиррова победа, а нечто
гораздо меньшее. Но мир — это не то благо, которое су-
ществует наряду с другими благами и может быть завое-
4 Clausewitz С. Vom Kriege. VIII, 2. S. 952.
102
Глава IV. Инструментализация войны
вано, нет, он есть истинный смысл согласованной и гар-
моничной жизни государства, а значит, мир — это надеж-
да на счастливое будущее.
Задача победы — окончание борьбы. Но понимание
войны как средства достижения победы, а ее, в свою оче-
редь, как средства достижения мира не позволяет оста-
вить без внимания тот факт, что политика — это форми-
рование власти и что возможной она становится только
благодаря власти. Таким образом, война может быть сред-
ством лишь тогда, когда неизбежно сопутствующее ей на-
силие связано с властью, способной охватить и удержать
насилие войны. Таков смысл государственной монополии
на насилие: усмирение насилия, которое, правда, и уси-
ливается при большой концентрации. Во внутригосудар-
ственной сфере для использования насилия требуется его
легитимация, которая обеспечивается путем его связи с
государственными законами и правилами. В межгосудар-
ственных отношениях применение насилия является в
первую очередь политическим решением.
Предположение Клаузевица, что войну следует мыс-
лить как инструмент политики, выглядит убедительно, но
само по себе оно недоказуемо. В нем Клаузевиц исходит из
того, что войны можно сделать средством и они останутся
таким средством даже при их проведении. При определе-
нии войны как средства она лишается какой бы то ни было
самоцели. В плане отношений между политикой и войной
это означает, что политика в лице войны имеет в своем рас-
поряжении орудие, которым она может пользоваться, ког-
да это представляется ей необходимым для достижения
своей цели. Однако вопреки такому определению средств
и целей мы должны поставить вопрос иначе: а что если
политика и война не связаны друг с другом изначально и
103
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
стихийно? Быть может, их силы питаются не из одного ис-
точника? И можно ли в таком случае сказать, какая из них
является средством? А фактически утверждается, если
перефразировать положение Клаузевица, что не война
является средством политики, а политика — продолжени-
ем войны другими средствами. В пользу такой инверсии,
которая впервые была высказана Вильгельмом Дильтей-
ем5, говорят некоторые сильные аргументы, если только
не воспринимать эту формулу как призыв к войне. Ее за-
имствование Мишелем Фуко служит тому подтвержде-
нием, ведь для него очевидно, что война, так же как и по-
литика, возникла из власти: «Власть — это война, война,
которую продолжают вести другими средствами [...]»6.
Тот факт, что общим истоком политики, как выраже-
ния государственной жизни, и войны является трансфор-
мация насилия всех против всех в государственную моно-
полию на насилие, не может скрыть того обстоятельства,
что война и политика по своему характеру противоречат
друг другу. Хотя слияние насилия всех индивидов в одно
общее насилие является условием возможности как по-
литики, так и войны, все же война и политика — не рав-
нозначные величины. Власть войны — это политическое
без-властие. Даже для Клаузевица это очевидно, а пото-
му, чтобы подчинить войну политике, он определяет ее как
продолжение политики другими средствами. Но можно
ли войну, коль скоро она не может быть целью, действи-
тельно рассматривать как средство? Не смешиваем ли мы
роковым для себя образом войну и армию, понимая вой-
5 Deutsche Rundschau. 27. Jg., 1919. S. 215.
6 Foucault M. Dispositive der Macht. Uber Sexualitat, Wissen
und Wahrheit. Berlin, 1978. S. 71.
104
Глава IV. Инструментализация войны
ну как средство? Для сохранения и созидания мира не
безразлично, искореняется ли война полностью или же
вырубаются лишь ее отдельные ростки, мешок ли бьют
или ослу достается*. Ведь человек, который отбирает у
осла мешок с кормом, еще не мешает тому самостоятель-
но искать пропитание и утолять голод какой-либо другой
пищей, помимо сена и овса.
При рассмотрении войны как средства политики пред-
полагается, что ей по сравнению с политикой не присуща
«собственная логика», хотя, надо думать, она имеет в сво-
ем распоряжении «личную грамматику», т. е. те правила,
следуя которым, она ведется. Чтобы ответить утверди-
тельно на вопрос Клаузевица, не является ли война «всего
лишь другим видом письменности и языка» политическо-
го мышления, требуется допустить, что «войну нельзя от-
делять от политического процесса»7. А если это все-таки
происходит, тогда, согласно аргументу Клаузевица, «рвут-
ся, образно говоря, все нити, связывающие» войну с поли-
тикой, «и возникает какая-то бессмысленная и бесцельная
вещь»8. Война — это обращение с насилием, основываю-
щееся на власти, с целью деструкции власти. Присуще ли
войне в таком случае противоречие между законностью
* Русскими аналогами немецкой пословицы «Den Sack
schlagt man, den Esel meint man» (букв.: Бьют по мешку, но под-
разумевают-™ осла), которую здесь в перефразированном виде
приводит автор, являются такие выражения, как «Кошку бьют,
а невестке наветки дают» или «На языке одно, на уме другое».
Мы здесь придерживаемся дословного перевода, поскольку в
следующем предложении автор развивает эту метафору в ином
смысловом ключе.
7 Clausewitz С. Vom Kriege. VIII, 6 В. S. 991.
8 Ibid.
105
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
политики и ее собственной законностью в лице насилия?
Политика — это обращение с властью, но на власть опи-
рается и высвободившееся из нее военное насилие, и по
этой причине, полагает Клаузевиц, отрыв такого насилия
от политики представляется невозможным. При опреде-
лении отношения, политики и войны от внимания Клау-
зевица не ускользает, что «настоящая война представля-
ет собой отнюдь не столь последовательное [...] движение,
каким она должна быть согласно своему понятию», и по-
этому он пишет, что она есть «нечто неполноценное, не-
кое противоречие в себе [,..]»9. Однако можно ли исходя из
этого заключить — коль скоро война есть некое проти-
воречие в себе, — что она как нечто неполноценное не
может существовать, следуя лишь собственной логике, и
должна рассматриваться только как часть целого, того
целого, которое представляет собой политика, от которой
она и получает свою цель. С последней частью данного вы-
вода мы согласны, однако при всем при том отказываемся
признать первую. Действительно ли это так уж немысли-
мо, чтобы грамматика войны стала ее логикой? Для ведения
войны не нужна политика, ведь война стремится к победе,
следуя своей грамматике, своей собственной законности.
Но она добивается этого не ради мира. Отмежевание войны
от политики представляет собой смертельную опасность
для последней. В любой ситуации, когда победа ставится
выше мира, грамматика войны становится ее логикой, а,
стало быть, свойственная войне грамматика превращает-
ся в логику политики. Хотя война возможна лишь благо-
даря политике и сосредоточению насилия, да к тому же
влияние политики является решающим элементом «при
9 Clausewitz С. Vom Kriege. VIII, 6 В. S. 991.
106
Глава IV. Инструментализация войны
планировании всей войны, военной кампании, а зачастую
и просто битвы»10 11, все же это не исключает того, что при
ведении войны роль политического элемента может быть
сведена до минимума, поскольку на войне речь идет лишь
о победе, а не о цели войны, т. е. не о мире, а, стало быть,
грамматика войны заступает на место логики политики:
Стало быть, вопрос лишь в том, должны ли полити-
ческие соображения при планировании войны усту-
пить место чисто военным (если бы таковые вообще
были возможны) — то бишь либо совершенно исчез-
нуть, либо попасть в их подчинение, — или же они
должны по-прежнему доминировать, а военные сооб-
ражения с необходимостью им подчиняться11.
Чисто военные соображения — это соображения, сами
по себе бесцельные, поскольку главное — была бы одер-
жана победа, даже если и не ради самой войны, то ради
победы. К сожалению, не только возможной, но и печаль-
ной действительностью является тот факт, что присущая
войне законность в борьбе не на жизнь, а на смерть «из
одной лишь враждебности»12 не позволяет сказать свое
веское слово политике как представительнице интере-
сов человечества, а значит, последняя больше не может
быть поиском наилучшей формы совместной жизни, в
том числе и совместной жизни государств. Мир не явля-
ется той целью, что ставится перед грамматикой войны,
не является даже тогда, когда эта грамматика исполняет
роль логики.
10 Ibid. S. 992.
11 Ibid. S. 993.
12 Ibid.
107
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
В соответствии с логикой самой грамматики войны вой-
ну — поскольку ее логика становится ее грамматикой —
разрушает изнутри присущее ей противоречие. Коль ско-
ро война предполагает сосредоточение насилия, которое
больше, увы, не служит никакой политической цели, ло-
гичным будет предположить, что из-за отстранения поли-
тики возникает разобщение насилия. Однако это не значит,
что процесс разобщения — процесс временный. Он может
затянуться надолго. Процесс самоуничтожения войны —
это высвобождение насилия, которое, уничтожая себя са-
мое, уничтожает и собственно жизнь. Став независимым
от политики, насилие войны перестает быть укрощенным
военным насилием, ведь оно уничтожает всё, что встает на
его пути, так что любая программа самоуничтожения вой-
ны включает в себя также и конец политики.
Что касается отношения между войной и политикой,
то здесь никогда не следует исключать возможность под-
чинения политики грамматике войны. Правда, Клаузевиц
считает хотя и возможным, но маловероятным, чтобы по-
литические соображения с началом войны исчезали без
следа. Он признает, что «политика [...] порождает войну»,
но им. нно по этой причине находит нелепым «подчине-
ние политических соображений военным»13:
Предполагается, что политика объединяет и уравни-
вает все интересы внутреннего управления, даже ин-
тересы человечества [...]; ведь являясь защитницей всех
этих интересов от других государств, политика не в
состоянии существовать обособленно. То, что она,
приняв ложное направление, может работать в основ-
ном на честолюбие, личные интересы и тщеславие
13 Clausewitz С. Vom Kriege. VIII, 6 В. S. 993.
108
Глава IV. Инструментализация войны
правящих, — к делу не относится; а поскольку ни в
одном из приведенных примеров нельзя считать на-
ставником искусство войны, мы вправе рассматри-
вать здесь политику лишь как репрезентанта всех
интересов общества в целом [...] Чтобы политические
соображения с наступлением войны совершенно себя
исчерпали — такое стало бы возможно только в том
случае, если бы войны из одной лишь враждебности
были борьбой не на жизнь, а на смерть
А почему такая враждебность не на жизнь, а на смерть
должна лишь допускаться, а не рассматриваться в ка-
честве реальной? При проведении войны, несмотря на
декларируемую Клаузевицем абсурдность подчинения
политических соображений военным, даже если полити-
ка — это «разумность», а «не наоборот», перевес военных
требований оспорить невозможно14 15. Война в принципе
нуждается во всех ресурсах для преодоления противни-
ка, и этим она отличается от разведывательных выла-
зок или штрафных военных рейдов. Поначалу и Клаузе-
виц, когда писал о Фихте, проводил различие между
войной, которая ведется с полной самоотдачей и ставит
своей целью подавление противника, и военными дей-
ствиями, к которым прибегают, «желая осуществить те
или иные завоевания у самых границ своей империи,
либо чтобы сохранить за собой завоеванное, либо чтобы
воспользоваться им как средством обмена при заключе-
нии мира»16. Подобные действия он считал «своего рода
вырождением военного искусства в мелкое ремесленни-
14 Ibid.
15 Ibid.
16 Ibid. S. 179; сообщение от 10 июля 1827 года.
109
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
чество»17. Однако в более поздних своих рассуждениях
Клаузевиц расценивает такие военные действия — имен-
но потому, что они вполне могут быть средством полити-
ки — уже как войну, правда, войну «второго типа»18. И при
том, и при другом варианте войны задачу военачальника
он видит в том, чтобы обезоружить врага (отчего послед-
нее слово не может оставаться за солдатом). Победа долж-
на лишь проложить путь к миру. Оформление того, что
придет за победой, т. е. мира, того, ради чего устремля-
ются к победе, остается задачей политики; но выполне-
ние ее станет возможным только после того, как солдаты
вернутся в свои казармы. Сила — не деструкция. Ее за-
боты обращены как на строительство экономики, так и на
возделывание полей. Тезис Клаузевица о войне как ин-
струменте остается справедливым лишь до тех пор, пока
грамматика войны не становится логикой политики. Он
прав, говоря, что война чаще всего имеет политические —
а это предполагает также и экономические — основания
и что она не ведется из «одной лишь враждебности». Од-
нако именно враждебность, на чем бы она ни основыва-
лась, сопровождает любую военную борьбу, ведущуюся
не на жизнь, а на смерть. Грамматика войны как логика
политики — это логика деструкции, поскольку она есть
логика политического бессилия. Поэтому не исключено,
что именно враждебность приводит к тем соображениям,
которые чреваты войной.
17 Clausewitz С. Verstreute kleine Schriften (zusammenges-
tellt, bearbeitet und eingeleitet von Werner Hahlweg). Osnabriick,
1979. S. 161.
18 Clausewitz C. Vom Krieg. S. 179.
110
Глава IV. Инструментализация войны
2. Непредсказуемая сущность войны:
политическое бессилие
Клаузевиц, конечно, прав, предостерегая нас от того, что-
бы «рассматривать войну исключительно как акт насилия
и уничтожения, лишь бы извлечь с логической последо-
вательностью из этого простого понятия ряд следствий,
которые совершенно не совпадают с явлениями действи-
тельного мира». Согласно его аргументации, нужно понять,
что «война является тем политическим актом, закон кото-
рого заключен не только в нем самом [,..]»19. Что подразу-
мевается под тем, что закон войны заключен не только в
ней самой? Совместимо ли это определение с представ-
лением о войне как об «истинном политическом инстру-
менте», «который действует отнюдь не самостоятельно, а
направляется некой рукой»? И не оказывается ли гипо-
теза, объявляющая такой направляющей рукой полити-
ку, не только непоследовательной, но и опасной? Ведь ког-
да Клаузевиц говорит, что чем больше политика исходит
из грандиозных «интересов, охватывающих всё сущее в
целом», тем больше она совпадает с враждебностью20, то
это означает не что иное, как то, что грамматика войны
становится логикой политики. Сделанное самим же Клау-
зевицем наблюдение противоречит его тезису о войне как
о средстве политики; это того рода наблюдение, что чем
проще становится война, чем больше она руководствует-
ся «сугубо понятиями насилия и уничтожения», тем ско-
рее мы склонны идентифицировать политику с враждой,
поскольку «политический принцип [...]»соответствует в ней
19 Clausewitz С. Verstreute kleine Schriften. S. 498.
20 Ibid.
Ill
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
«понятию насилия и уничтожения»21. Друг и враг суть ка-
тегории войны, а не политики. В политике противник явля-
ется конкурентом, а не врагом, жизни которого с самого
начала уготовлена смерть. Херфрид Мюнклер, комменти-
руя это высказывание Клаузевица, справедливо отме-
чает, что, для того чтобы оставаться последовательным,
Клаузевиц вынужден рассуждать в том духе, что, дес-
кать, «теорию войны невозможно развить исходя из по-
нятия войны [...]. Единство понятия войны заключено не в
войне, а в политике, и вырастает оно из понимания того,
“что война — лишь часть политических сношений, а ста-
ло быть, она не представляет собой чего-либо самостоя-
тельного”»22. Убежденность Клаузевица основывается на
том, что война обладает своей собственной грамматикой,
но при этом у нее нет своей логики. Однако он упускает
из виду, что грамматика войны вполне может стать логи-
кой политики. Эрих фон Людендорф, один из высших во-
еначальников германской армии времен Первой мировой
войны, это отчетливо осознавал. Несмотря на хвалебный
тон, в котором он отзывается о сочинении Клаузевица, ин-
струментальное постижение войны последним Люден-
дорф считает устаревшим:
Сущность войны изменилась, сущность политики из-
менилась, следовательно, должно измениться и от-
ношение политики к ведению войны. Теории Клаузе-
вица могут быть разбиты по всем статьям. Война
и политика служат жизнеобеспечению народа, но вой-
на является высочайшим проявлением народной воли
21 Clausewitz С. Verstreute kleine Schriften. S. 498.
22 Munkler H. Gewalt und Ordnung — Das Bild des Krieges
im politischen Denken. Frankfurt-am-Main, 1992. S. 219.
112
Глава IV. Инструментализация войны
к жизни. Поэтому политика должна служить веде-
нию войны23.
Людендорф ясно видел, что война больше не являет-
ся всего лишь средством политики, причем не только с
момента провозглашения тотальной войны. Уже в первич-
ной форме войны — войне героической — грамматика вой-
ны предстает логикой политики. Но альтернативой инст-
рументальному пониманию войны Клаузевица не может
быть, как на том настаивает Людендорф, и подчиненность
политики ведению войны. Клаузевиц в своем инструмен-
тальном подчинении войны политике хотел как раз из-
бежать подобного развития событий. Его намерение со-
стояло в ограничении насильственного потенциала войны.
Скажем, Первая мировая война хотя и начиналась как вой-
на инструментальная, однако по ходу действий она претер-
пела определенные изменения. Людендорф оценил эти из-
менения правильно: войну больше нельзя использовать как
политический инструмент для восстановления равновесия
между европейскими державами. Требование Людендор-
фа, заключающееся в том, что политика должна служить
ведению войны, лишь подтверждает логику политическо-
го бессилия, не способную более содействовать осознанию
того, что война — это лишь выражение подобного бесси-
лия и что из-за отсутствия связи с политикой она утра-
чивает даже свою возможную цель24. Военное насилие в
23 Ludendorff Е. Der totale Krieg. Munchen, 1935. S. 10. Эта
книга увидела свет в 1935 г. в Мюнхене, т. е, примерно за два
года до смерти Людендорфа.
24 Херфрид Мюнклер с полным основанием обращает вни-
мание читателя на требование генерал-полковника Людвига
113
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
любом случае является насилием деструктивным, и, ли-
шившись однажды своей цели, может обрести таковую
только в победе ради самой победы, а вовсе не в мире.
Констатация того, что военное насилие — сила разру-
шающая, — отнюдь не морализаторски-оценочное суж-
дение; напротив, это утверждение определяет структуру
разрушающей силы, не исключая и того ее аспекта, что по-
добное насилие может служить ограждающему или сози-
дательному процессу. Применение государственного наси-
лия, будь то насилие полицейское или военное, нельзя рас-
сматривать вне связи с той задачей, которой оно служит.
Однако служебный характер насилия не оправдывает того
мнения, что оно может быть обуздано в качестве инстру-
мента политики. Думать так — всё равно, что не видеть в
лихорадке ее изнуряющей силы, понимая ее исключитель-
но как средство исцеления, коль скоро своим жаром она
способна поддерживать защитные процессы организма.
Однако поскольку политика действительно производ-
на от насилия, мир представляется тем актом баланси-
рования между сверхмогуществом и безвластием, кото-
рый позволяет политике выразить себя в виде власти.
Смерхмогущество, в отличие от могущества, есть форма
бессилия, однако бессилие — это не столько безвластие,
сколько неспособность к эффективному обращению с вла-
стью как политическим средством. Сверхмогущество —
это власть, которая не в силах более сдерживать себя, ко-
Бека (Munkler Н. Gewalt und Ordnung... S. 102). См. также: Beck L.
Die Lehre vom totalen Krieg I/ Clausewitz in Perspektive / Hg. von
G. Diel. Frankfurt-am-Main, 1980. S. 520-541; Scholder K. (Hg.).
Die Mittwochgesellschaft — Protokolle aus dem geistigen Deutsch-
land 1932 bis 1944. Berlin, 1982. S. 292 ff.
114
Глава IV. Инструментализация войны
торая оказывается беспомощной не в отношении других,
а в отношении себя самой. Беспомощность может высту-
пать как одержимость властью, играющая властью и ис-
пытывающая патологическое удовольствие от собствен-
ного участия — участия ради самого участия. Как такое
бессилие власть пытается проявить свою силу в насилии,
а не в аргументе. Поскольку с точки зрения политики
целью войны может быть только мир, и, следовательно,
война, мир и власть образуют триаду, то война во всех
своих формах не только определяется тем видом мира,
что ею иском, но точно так же является и выражением
поисков равновесия между сверхмогуществом и безвла-
стием. Грубая сила деструкции, обнаруживающая себя в
военном насилии, может быть абсолютно такой же, как
исцеляющая сила лихорадки, и политика, вырастающая
из равновесия власти и безвластия, под ее воздействием
претерпевает определенную корректуру; но даже в каче-
стве подчиняющейся политике цели военное насилие есть
и остается деструктивным.
Те же совместные действия, что, с одной стороны, сдер-
живают насилие и гарантируют индивидууму безопасность
его бытия, с другой стороны, порождают «физическое на-
силие»25 в виде государственной власти. Как в своей внут-
ренней политике государство пользуется ius vitae ас necis* *,
так во внешней оно берет на себя ius belli et pads**. Поли-
тика как искусство возможного есть использование влас-
ти. Когда политика желает того, что не в ее власти, она
25 Weber М. Politik als Beruf // Weber M. Gesammelte Poli-
tische Schriften. Munchen, 1921. S. 494.
* Право над жизнью и смертью (лат.).
** Право войны и мира (лат.).
115
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
жаждет войны, либо сознавая свою военную мощь, либо
выказывая свое бессилие. Война как политика является
не-политикой, преступающей границы возможного. При
этом неважно, вынужденно она идет на такое превыше-
ние самой себя или же делает этот шаг без какого-либо на-
жима. Политическое бессилие — будь то сверхмогущество,
будь то дефицит власти (не-власть) перед лицом власти
противостоящей, пытающейся утвердиться как власть, —
является источником войны. От политического бессилия
нужно отличать бессилие военное, однако лишь полити-
чески бессильная власть является насильственной и де-
структивной. Политически сильный противник не нужда-
ется в войне; он знает и иные способы достижения своей
цели. Военное безвластие может стать условием полити-
ческого бессилия, но само оно не тождественно ему. Конеч-
но, более сильной в политическом и военном отношении
стороне проще придумать повод и создать предпосылки
к войне, чтобы таким образом навязать свою волю тому,
кто расценивается как более слабый соперник. Однако ра-
зыгрывание карты военного превосходства в любом случае
является признаком политической слабости.
Данные рассуждения перекликаются с одной мыслью
Клаузевица. Именно потому, что мир не свободен от кон-
фликтов, а война представляет собой конфликт с приме-
нением вооруженного насилия, многими его читателями,
замечает Клаузевиц, было неправильно понято26 или со-
чтено шуткой27 то его соображение, что «защитник» пер-
вым начинает войну:
26 Carreas Е. La pensee militaire allemande. Paris, 1948. P. 212.
27 Lenin W. I. Clausewitz’ Werk «Vom Kriege», Berlin, 1957.
S. 23.
116
Глава IV. Инструментализация войны
Когда мы пытаемся продумать возникновение войны
с философских позиций, то оказывается, что собст-
венно понятие войны возникает не с началом нападе-
ния, поскольку абсолютной целью нападения не явля-
ется ни борьба, ни захват, а лишь с началом обороны,
ибо ее непосредственная цель — борьба, коль скоро от-
ражение нападения и борьба — это, как очевидно, одно
и то же. Отражение направлено только на атаку, а
стало быть, предполагает ее с необходимостью; ата-
ка же направлена не на отражение, а на что-то дру-
гое, говоря конкретнее, на захват, и, следовательно, не
предполагает с необходимостью последнее23.
Продумывать войну с философских позиций — значит
осмыслять не ее внешние причины, а ее действительность.
Но фактически это не может означать, что завоевание про-
исходит мирно, если атакованная сторона не оказывает
s сопротивления. Отсутствие военной реакции, т. е. такого
' сопротивления, оказываемого вооруженному агрессору,
при котором используется насилие с применением ору-
жия, не лишает наступательные действия их агрессивно-
го характера. «Агрессия, которой не оказывается никакого
сопротивления, все же остается агрессией, пускай и “без
кровопролития”»28 29. Даже Клаузевиц, который называл
войну «актом насилия», понимал под насилием средство,
которое нужно применить, чтобы сломить сопротивление
противника. Угроза применить насилие должна пони-
28 Clausewitz С. Vom Kriege. VI, 7. S. 644.
29 Walzer М. Just and Unjust Wars — A Moral Argument with
Historical Illustrations. New York, 1977. Цитируется по немец-
кому переводу: Walzer M. Gibt es den gerechten Krieg? Stuttgart,
1982. S. 90.
117
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
маться уже в смысле нашего различения на vis absoluta
и vis compulsiva, т. е. как насильственный акт. Состав
преступления агрессивной войны, стало быть, не связан
с фактом боевых действий, поскольку угроза «вынудить
противника исполнять нашу волю»30 уже сама по себе есть
акт насилия. Если мыслить философски, война возника-
ет из двойной неспособности политики — неспособности
нападения и неспособности защиты.
При исследовании войны назревает необходимость вне-
сти ясность в конфликтные взаимоотношения власти и
бессилия и привести доказательства в пользу того, что
формы войны определяются внутренним дисбалансом,
крайностями политики, превалированием бессилия над
властью. Война есть выражение политического бессилия,
причем предоставление-себя-этому-бессилию определя-
ет род и масштаб деструктивности войны. Политика — это
искусство возможного. Но война как инструмент являет-
ся искусством того, что более невозможно для политики;
она есть искусство невозможного. Вызов совершить невоз-
можное обладает известным очарованием — и не только
для политики, — поскольку превращение невозможного
со всей его абстрактностью в нечто конкретное считает-
ся высочайшей формой свободы и творчества.
30 Clausewitz С. Vom Kriege. I, 1, § 2. S. 192.
Глава V
ВОЙНА КАК ВОЗМОЖНАЯ
НЕВОЗМОЖНОСТЬ
Как никогда не существовало государства, которое бы
опиралось исключительно на насилие, так и не было ни
одной державы, которая смогла бы совсем отказаться от
средств насилия. Если насилие относится к власти госу-
дарства, но само его не определяет, то спрашивается, ка-
кой цели служит насилие, когда оно служит государству.
Обобщив самые различные способы понимания, мы мог-
ли бы сказать, что государство — это ответ на определен-
ную потребность человеческого бытия. В большинстве
античных концепций о государстве мы обнаруживаем
«потребность», chereia, рассматриваемую как фундамен-
тальный момент бытия человека. В этих учениях, отво-
дящих человеку особое положение в космосе, за исход-
ное берется того рода убеждение, что человек зависит от
окружающих, и не только таким образом, каким живот-
ное зависит от своего партнера или от родителей, в кото-
рых оно нуждается, чтобы продолжить свой род и найти
защиту от врагов и природных опасностей. Человек, по-
скольку он есть существо общественное, достигает сво-
ей человечности только в сообществе себе подобных. Он
не только нуждается в сообществе, он ведет себя в стро-
гом соответствии с этой своей потребностью, обдумывая
ее, обсуждая и работая над ней. Мышление, говорение и
работа — это те формы жизни человека, которые порож-
дают государство. Государственное насилие находится на
119
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
службе возникновения и сохранения этих форм жизни.
Если государство служит человеку, понимающему себя
как существо общественное, для защиты его индивиду-
альности и ее сохранения, то всё это должно получить
свое выражение в общностно ориентированной цели
государства.
Прекращение «войны всех против всех», которая, со-
гласно представлениям Гоббса, детерминирует человечес-
кое общество в его естественном состоянии, может про-
изойти путем отказа каждого индивида от применения
насилия в пользу монополии на насилие суверена, и тогда
хаотическое прежде состояние уступит место государ-
ству. Однако устранить насилие при этом никоим обра-
зом не удается. Монополизация насилия означает превра-
щение борьбы каждого с каждым в совместные военные
действия. Но государство, устанавливаемое только через
монополию на насилие, отнюдь не гарантирует граждани-
ну — как индивидууму — удовлетворения его духовных
потребностей, как то ожидалось от полиса как сообщества
в античной мысли о потребности. Война в собственном
смысле предполагает не только монополию на насилие,
т. е. не только государство; ведь сама по себе война харак-
терна тем, что ведется как совместные действия по оп-
ределенным правилам, причем отдельный человек на вой-
не верит в то, что знает, за что он борется и умирает1.
Знание это произрастает из того убеждения, что человек
именно в сообществе находит основание собственной ин-
дивидуальности и возможность удовлетворения ее за-
просов. Цель государства, стало быть, не исчерпывается 1
1 См.: Weber М. Gesammelte Aufsatze zur Religionsphilosophie.
Bd. I. Tubingen, 1920, 1988. S. 548 f.
120
Глава V. Война как возможная невозможность
ограничением насилия; более того, государство видится
условием успешной жизни, а в смысле новоевропейского
сознания свободы — успешной в том числе и в плане удов-
летворения духовных потребностей индивидуальности.
1. Государство как индивидуальность
В эпоху Нового времени Кант и Гегель — в отличие от
Гоббса — считают, что удовлетворение духовных потреб-
ностей индивида возможно лишь в том случае, если ин-
дивидуальность является моментом, присущим самому
государству. При этом Гегель указывает, что она есть то,
ради чего даже если и не ведутся войны, то организуется
«совместная защита и государственная власть»2. Конститу-
тивная функция индивидуальности состоит в том, чтобы
не просто позволить государству быть эдаким «местом сосу-
ществования», некой массой отдельных людей, но создать
основание для их единения, быть идентификационным ба-
зисом для каждого гражданина государства, фундаментом
для нахождения им смысла. Поскольку придание смысла
жизни своим гражданам как таковое не может быть зада-
чей государства, пускай даже оно и должно этому способ-
ствовать, государству необходимо освоиться с тем смыс-
лом, который его граждане пытаются придать своей жизни,
но обнаружить который они не в состоянии без институ-
ционализированного сообщества. Совершая свою собст-
2 Hegel G. W. F. Die Verfassung Deutschlands // Hegel G. W. F.
Werke, 1. S. 473. См. также: Kant I. Zum ewigen Frieden 11 Kant I.
Schriften, 8. S. 367; Pesendorfer W. Staat und auBere Sicherheit //
tlberlieferung und Aufgabe / Hg. von H. Nagl-Docekal. Bd. II.
Wien, 1982. S. 317-331.
121
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
венную особую функцию, государство — помимо обла-
дания монополией на насилие — может выполнить эту
задачу только в том случае, если оно в своей индивиду-
альности одновременно будет отражать то представление
об истине и справедливости, которое отдельный человек
считает базисным для своей жизни.
Конкретные особенности, которыми государства в сво-
ей индивидуальности отличаются друг от друга, могут
быть результатом случайности или произвола. Будучи
связанными с историей того или иного государства, эти
особенности представляют собой ту среду, в которой
проявляется, а равно и признается, их своеобразие. Сле-
довательно, именно индивидуальность, а не особенность,
является необходимостью, и ни одно из сформировавших-
ся государств не может быть абсолютным.
Мы знаем, что разногласия политики относительно
того, какой должна быть справедливость и как нужно со-
держательно определять истину, повлекли за собой, по
Гоббсу, требование полного отделения общественной сфе-
ры жизни от частной. В отличие от античного и средне-
векового понимания в гоббсовской идее государства —
уже потому только, что свободе там отводятся определен-
ные привилегии — особое внимание уделяется отдельно-
му человеку и его потребности жить согласно собственным
убеждениям. Если решения, которые не касаются обще-
ственности, спокойно оставляют на субъективное усмот-
рение человека, полагаясь на его моральные убеждения,
то это значит, что каждому отдельному человеку как ин-
дивидууму предоставляется шанс самому формировать
свою — добровольно избираемую им — особость, прислу-
шиваясь лишь к велениям собственной совести. Монопо-
лия же на насилие является общественным достоянием
122
Глава V. Война как возможная невозможность
и передается в управление государству. Тот, кто облада-
ет монополией на насилие, обладает и политической моно-
полией выносить решения относительно того, что и когда
относить к компетенции отдельного человека. Либераль-
ное государство — в отличие от тотального — старает-
ся демонстрировать свою власть так редко, как только
возможно, что однако же не исключает того, что вместо
открытой политической борьбы начинает свирепствовать
борьба скрытая, использующая экономику и ее влияние
на рынок труда и умеющая подчинить себе средства мас-
совой информации. При подобном обороте событий в та-
ком государстве для основной массы его граждан путь к
удовлетворению духовных потребностей был бы заказан,
и они мало-помалу деградировали бы до «природного шир-
потреба». Там, где либеральное государство, по всей види-
мости, недооценивает свои силы, тотальное государство,
вне всякого сомнения, перегибает палку, поскольку не про-
сто полагает, что лучше знает, в чем состоит смысл жизни
каждого отдельного человека, но даже и не задается во-
просом о его потребностях.
Если бы гоббсовское понимание государства оказалось
справедливым, политика была бы просто-напросто осу-
ществлением общественной власти, а не той формой жиз-
ни, что нацелена на формирование сообщества людей в
качестве индивидуумов3. Передача общественной сферы
исключительно в руки суверена лишает отдельного чело-
века той почвы, которая ему требуется, чтобы найти
смысл для своей жизни как целого.
3 Bubner R. Drei Studien zur politischen Philosophie // Schrif-
ten der philosophisch-historischen Klassen der Heidelberger Aka-
demie der Wissenschaften. Bd. 11. Heidelberg, 1999.
123
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Право на трусость перед лицом врага, которое Гоббс
признавал за каждым солдатом (точно так же, как и пра-
во на избежание наказания за осужденным на смерть),
является следствием такого рода отделения частной сфе-
ры от общественной. Однако такое отделение оборачива-
ется против собственной же интенции: при соотнесении
свободы и государства власть оценивается не просто вы-
ше любого индивидуального морального убеждения; она
вытесняет его в гетто индивидуального. Государство не в
состоянии сверять право и порядок как обособление и вы-
ражение свободы своих граждан с их пониманием свобо-
ды; более того, чаще всего оно даже не считает этот вопрос
заслуживающим отдельного рассмотрения.
Даже в гоббсовском смысле такое определение соот-
ношения между свободой и правом государства выглядит
непоследовательным. Ведь если государство, по Гоббсу,
является образованием искусственным, а создание госу-
дарства — это всего лишь прием для установления покоя
и порядка, а отнюдь не место, где свобода как сущность и
стремление человека достигает своей конкретизации в
лице справедливости и равенства всех, то сообщество, а
вместе с ним порядок и право, да в конечном счете и само
государство, остаются внешними и чуждыми индивиду.
Что мы выигрываем, критически спрашивает Руссо, ког-
да подчиняемся власти такого государства; что оно спо-
собно обеспечить нам, кроме гражданского мира:
...но что же они (подданные) от этого выигрывают,
если войны, которые им навязывает его (деспота) чес-
толюбие, если его ненасытная алчность, притеснения
его правления разоряют их больше, чем это сделали бы
их раздоры? Что же они от этого выигрывают, если
самый этот мир становится одним из их бедствий?
124
Глава V. Война как возможная невозможность
Спокойно жить и в темницах, но разве этого доста-
точно, чтобы чувствовать себя там хорошо? Греки,
запертые в пещере Циклопа, спокойно жили в ней, ожи-
дая своей очереди быть съеденными^
Такое государство, поскольку оно своей миссии — по-
мимо гарантии мирной совместной жизни — не выполня-
ет, с легкой руки Ф. Лассаля получило ироничное прозви-
ще «государство-ночной сторож»', и с той поры его часто
называют своего рода «главной охранной фирмой».
Иные новоевропейские подходы к данной проблеме от-
нюдь не заключаются в том, чтобы в противоположность
Гоббсу и либерализму приписывать государству больше
значения, нежели индивидуальной свободе. Это еще мож-
но было бы утверждать относительно античной концепции
государства, но не относительно теории Канта или Гегеля.
Они отказываются, во-первых, мыслить соотношение ин-
дивидуума и государства как определенную альтернати-
ву, а во-вторых, рассматривать отдельного человека, ко-
торый надеется обрести в лице государства необходимую
защиту от обрушивающихся на него жизненных невзгод,
как атомарную экзистенцию. Их цель — постичь государ-
ство как условие, а равно и как отсвет индивидуальности4 5.
В том виде, в каком Гегель изображает формы общно-
сти, благодаря которым свобода становится конкретной,
они противоречат представлениям Гоббса и ставят под со-
4 Rousseau J.-J. Du contrat social. I, 4 // Rousseau J.-J. Vom
Gesellschaftsvertrag oder Prinzipien des Staatsrechtes. Pader-
born, 1977. (Цит. по изд.: Руссо Ж.-Ж. Об общественном дого-
воре. Трактаты. М., 1998. С. 202.)
5 См.: Heintel Е. Grundrifi der Dialektik. Bd. II. Darmstadt,
1984. S. 239.
125
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
мнение его строгое разграничение государственной и част-
ной сфер. Семью и общество, согласно Гоббсу, можно было
бы причислить к той частной сфере, которая не подпада-
ет под влияние суверена. И Гегель и Гоббс признают то,
что в обществе «каждый для себя — цель, всё остальное
для него ничто»6, или, говоря словами последнего, обще-
ство есть такая форма общности, для которой «свобода
человека [...] состоит в том, что он не встречает препят-
ствий к совершению того, к чему его влекут его воля, же-
лание или склонность»7. Но, согласно Гегелю, общество
нельзя мыслить настолько частной сферой, чтобы отдель-
ный человек в нем смог достичь своих целей во всем их
объеме без других, более того, он нуждается в других как
в средстве для реализации собственных целей8.
Вопреки Гоббсу Гегель подчеркивает, что «эгоистичес-
кая цель [...] в своем осуществлении» обосновывает систе-
му всесторонней зависимости, которую можно рассматри-
вать как внешнее государство, как «государство нужды
и рассудка», а потому он и не причисляет «гражданское
общество» сугубо к частной сфере9. Гражданское обще-
ство распространяется во все стороны, потому что в нем
я, «способствуя осуществлению моей цели», способствую
и осуществлению «всеобщего», а оно, в свою очередь, слу-
жит осуществлению моей цели уже в сфере обществен-
6 Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophic des Rechts. § 182
Zusatz 11 Hegel G. W. F. Werke, 7. S. 339. (Здесь м далее работа
«Философия права» в пер. Б. Г. Столпнера и М. И. Левиной цит.
по изд.: Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990.)
7 Hobbes Т. Leviathan. S. 108.
8 Hegel G. W. F. Philosophic des Rechts. § 182 Zusatz // He-
gel G. W. F. Werke, 7. S. 340.
9 Ibid. § 183 Zusatz. S. 340.
126
Глава V. Война как возможная невозможность
ного, которую Гегель называет государством10 11. Как Гоббс
исходит из того, что частная сфера — это область свобо-
ды, так и Гегель признает гражданское общество сферой
свободы: во-первых, потому, что в нем каждый сам для
себя является целью, и мера ограничения, налагаемого на
каждого отдельного человека, зависит от его содействия
благополучию каждого, а во-вторых, потому, что оно по-
зволяет освободиться от случайностей «рождения и сча-
стья». Не будучи разумным само по себе, но управляемое
«проникающим [...] сиянием разума», это общество, по опи-
санию Гегеля, таково, что целью его воли является благо-
получие отдельного человека, и только его одного11. Такой
разум для Гегеля, несомненно, репрезентируется государ-
ством, которое этот мыслитель понимает как «действи-
тельность нравственной идеи»12, поскольку государство
представляет собой более высокую ступень свободы, не-
жели семья и гражданское общество. На такой ступени
человек в своих конкретных жизненных связях должен
рассматриваться и восприниматься как человек действи-
тельный, и одновременно действующий, как представи-
тель коллектива, как тот, кто даже в качестве индивида не
может отвергнуть узы сообщества. При этом государство
не следует понимать как действительность, витающую
над семьей и обществом, ибо оно производит их из себя са-
мого, чтобы обрести в них свою действительность. Семья
и гражданское общество образуют государство, хотя и не
являются им: государство — это «нервная система для
себя, организованная внутри себя, но она жива лишь по-
10 Ibid. § 184 Zusatz. S. 341.
11 Ibid. § 182 Zusatz. S. 340.
12 Ibid. § 257 Zusatz. S. 398.
127
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
стольку, поскольку в ней развиты оба момента, здесь —
это семья и гражданское общество»13.
То, что мы не оспариваем модель гегелевского государ-
ства, понимаемого как действительность нравственной
идеи, еще не означает, что мы усматриваем в государстве
ее завершение, наивысший уровень в прогрессе сознания
свободы. Для того чтобы быть нравственной действитель-
ностью, государству требуется всего лишь способствовать
совместности людей таким образом, чтобы государство
представляло собой «взаимопроникающее единство все-
общности и единичности», а стало быть, являлось сооб-
ществом, в котором не просто постулируется, но становит-
ся действительным согласие «субъективной свободы как
индивидуального знания и ищущей своих особенных це-
лей воли» со всеобщей волей14. Государство является тог-
да тем местом, где каждому отдельному человеку возда-
ется по справедливости, которая не чужда государству,
где каждый принимает на себя определенные обязатель-
ства и все граждане испытывают желаемую уверенность,
а также находят защиту, необходимую для их свободно-
го становления. Отдельный человек является для госу-
дарства пускай и не индивидуумом с присущей ему осо-
бенностью, но все же лицом.
В понятии лица необходимо заложена правоспособ-
ность человека как такового, т. е. правоспособность всех
людей, хотя и без учета фактической особенности каж-
дого в отдельности, без учета случайности содержатель-
ного определения этой особенности, которая составляет его
индивидуальность. По сути своей, бесконечная личность
13 Hegel G. W. F. Philosophic des Rechts. § 263 Zusatz. S. 411.
14 Ibid. § 258 Zusatz. S. 399.
128
Глава V. Война как возможная невозможность
отдельного человека в ходе своего самостоятельного раз-
вития, по-разному осуществляющегося в семье и в граж-
данском обществе, нуждается в государстве не только как
в контролирующей инстанции, т. е. не только для того, что-
бы обеспечить налаженную совместную жизнь, но еще и
для того, говорили мы, чтобы содействовать тем витальным
силовым потокам, которые определяют социальную волю
отдельного человека. Задачей государства является не
только предоставление пространства для реализации та-
кой особенности; оно должно — дабы отдельные люди не
были просто массой, состоящей из многих людей, — дать
своим гражданам идентификационный базис и таким об-
разом позволить им освоиться в государстве в качестве ин-
дивидов, стремящихся найти и придать своей жизни смысл.
Человек как индивидуум обладает более высокой сту-
пенью сознающего-себя-самое-бытия по сравнению с той,
что он может иметь, будучи лицом15. Лицу недостает еще
У Гёте это прочитывается так:
15
Зулейка
Раб, народ и угнетатель
Вечны в беге наших дней.
Счастлив мира обитатель
Только личностью своей.
Жизнь расходуй как сумеешь,
Но иди своей тропой.
Всем пожертвуй, что имеешь,
Только будь самим собой.
Хатем
Да, я слышал это мненье,
Но иначе я скажу:
Счастье, радость, утешенье —
Все в Зулейке нахожу.
Чуть она мне улыбнется,
Мне себя дороже нет.
Чуть, нахмурясь, отвернется —
Потерял себя и след.
(Goethe J. W. West-ostlicher Diwan. Bd. 2. Berlin; Leipzig; Wien;
Stuttgart, 1910. S. 64. Цит. по изд.: Гёте И. В. Собрание сочинений.
В 10-ти томах. Т. 1. Стихотворения. М., 1975. С. 375). Хотя чело-
век и признается личностью, он ею не рождается. Ср. также:
Liebrucks В. Sprache und Bewufitsein. Bd. 3. Frankfurt, 1966. S. 517 f.
129
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
сознания своей особенности. Его самосознание есть не-
кое «совершенно абстрактное Я, в котором всякая конк-
ретная ограниченность и значимость отрицаются и при-
знаются незначимыми»16 17:
Образованию, мышлению как сознанию единичного в
форме всеобщего, свойственно понимать Я как всеоб-
щее лицо, в котором ВСЕ тождественны. Значение че-
ловека в том, что он человек, а не в том, что он еврей,
католик, протестант, немец, итальянец и т. д.11
Увидеть в государстве идентификационный базис инди-
видуальности — значит увидеть в нем больше, нежели
просто дом, в котором живут и который в любое время мож-
но сменить на другой. Не то чтобы нельзя было поменять
гражданство; это возможно точно так же, как и в случае с
религией. Однако такая смена — нечто большее, чем фор-
мальный акт; она предполагает разрыв с тем интимно близ-
ким, благодаря чему ты открыл для себя мир, и требует от-
речения от части своей прежней индивидуальности18.
Поскольку индивидуальность государства должна от-
ражать конкретные жизненные связи его индивидов, а
само I исударство является моментом на пути достижения
отдельным человеком цели своей жизни, то, стало быть,
именно особенность индивидов формирует индивиду-
альность государства. При таком взаимодействии го-
сударство способно стать Родиной. Однако не следует
16 Hegel G. W. F. Philosophic des Rechts. § 35 Zusatz // He-
gel G. W. F. Werke, 7. S. 93.
17 Ibid. § 209. S. 360.
18 Holzer G. Verfreundete Nachbam. Osterreich — Deutschland.
Wien, 1995.
130
Глава V. Война как возможная невозможность
упускать из виду, что человек сталкивается с государст-
вом как с могуществом, а в государстве не только равное
встречает равное, но и неравное правит неравным. Род-
ственной близости свойственна также и чуждость. Она
представляет собой собственно политическую категорию
и как таковая есть основа господства. Как зеркальное от-
ражение человека и его раздвоенности в разуме, духе,
чувственности и страсти, в мужчине и женщине, государ-
ство является местом восстановления раскола, а равно и
закрепления различности. Преисполненные страстно-
го желания целостности, мы ищем в государстве защи-
щенности и гармонии, т. е. преодоления насилия; и несмот-
ря на то что мы трансформируем насилие во власть, оно
остается чуждым нам: законы власти — не братство и лю-
бовь, поскольку власть настаивает на обусловленной че-
ловеческой природой различности и на фиксации раз-
личий. Поскольку она делает ставку на иерархические
различия, она есть господство и отношение между чужа-
ками. То общее, что присуще особенному, способно пре-
одолевать и смягчать в государстве чуждость. Неослабе-
вающая и несдерживаемая, чуждость может проявиться
и при встрече государств, которые, судя по способу их су-
ществования, не связаны друг с другом происхождением
и нравами, да даже религией и экономикой.
Сегодня наше существование не несет на себе какой-
либо остающейся неизменной печати особости; за ним
уже не закрепляется с необходимостью некий само собой
разумеющийся смысл, накладываемый моралью, мифа-
ми и религиями. В своих действиях человек все меньше
ориентируется на те критерии, которые оставались зна-
чимыми в течение столетий. Даже религия, что конста-
тировал уже Гегель, которая долго сохраняла свою зна-
131
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
чимость в качестве постоянного центра при переменчи-
вости всех и всяческих отношений и состояний, стала из-
лишней как такое «тождество»19. Что касается определе-
ния особенности государства в его индивидуальности, то
и здесь не обошлось без последствий, и сегодня дать та-
кое определение особенно трудно, поскольку в современ-
ном понимании свобода — это «воля к свершению, к су-
ществованию в свершении»20, так что политическая воля
не руководствуется больше авторитетными идеями, а по-
нимает саму себя как некое производство, для которого
его действия — уже не средство для достижения цели, а
самоцель. Когда целью является сам путь, дом государ-
ства строится не для проживания в нем, ведь само строи-
тельство уже есть способ проживания:
Даже правление приобрело динамичную форму: прав-
ление — актуальное государственное образование, а не
распоряжение властью в прочном государстве. Время
стабильных, прочных, неизменных государственных
структур миновало. У человека больше не осталось веч-
ных критериев для своего земного пребывания21.
С1 ех пор как человек под влиянием немецкого идеализ-
ма открыл себя в качестве зачинателя и производителя
своего общественного бытия, убеждение в необходимости
институтов отпало и на первый план выступило сознание
своего рода «власти-производства», пускай и конечной, но
все же творческой. Если на долю человека приходится
19 Ср.: Hegel G. W. F. Die Verfassung Deutschlands. S. 479.
20 Fink E. Traktat uber die Gewalt des Menschen. Frankfurt-
am-Main, 1974. S. 187.
21 Ibid.
132
Глава V. Война как возможная невозможность
ответственность даже за формирование собственного бы-
тия, то уж за образование и оформление государства тем
более. Будим ли мы в будущем жить в однонациональных
государствах, в своеобразном мировом государстве, или
же обойдемся вовсе без государства, зависит от нашей по-
литической фантазии. Только одно никогда не станет воз-
можным: ликвидация того идентификационного базиса,
благодаря которому отдельный человек реализует свою
потребность стать индивидуумом в качестве существа
общественного. Ведь в результате подобной ликвидации
возникнет отнюдь не космополит (поскольку и он знает о
своей родине); то будут люди, в отношении которых госу-
дарство, уже не представляющее собой основания их иден-
тичности, откажется от попыток удовлетворить данную
потребность другим способом. Идеологии, экономические
организации и союзы, в которых эти люди предполагают
обнаружить свою «corporate identity» *, станут тогда их вла-
дельцами, а это вовсе не обязательно изменит к лучшему
их собственное положение, потому что скорее пойдет на
пользу власть предержащим. Осознание себя в качестве
зачинателя общественных институтов — еще не гаран-
тия того, что войны, за которыми в таком случае нужно
признать возможность самостоятельного проведения, ста-
нут менее вероятными.
2. Война как возможность
Гоббс придерживался того мнения, что где получилось ор-
ганизовать совместную жизнь людей (согласно ему, это
удалось благодаря созданию государства), там человек при-
* Корпоративная идентичность (англ.).
133
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
мирился с противоречием между властью и свободой: од-
нако власть, которой я подчиняюсь, чтобы избежать преж-
девременной смерти, пускай я и делаю это добровольно,
свободой из-за этого не становится, оставаясь всё той же
властью. Там, где предпосылкой жизни является подме-
на человеческой свободы соглашением, с единственной
целью — обеспечить выживание, там не подлежит обсуж-
дению ни значимость индивидуального самоопределения,
ни значимость государства. У Гоббса были веские основа-
ния для создания учения, сводящего функцию государ-
ства к сохранению жизни как таковой, без учета задачи,
стоящей перед индивидуальной жизнью, без учета жиз-
ненной перспективы. Благодаря опыту столетия, отмечен-
ного религиозными войнами, что велись за смысл жизни,
Гоббс только утвердился в этом убеждении.
Он описывает «войну всех против всех» как такое со-
стояние, когда каждый заботится только о себе и поэто-
му должен быть всегда настороже в отношении других.
Если, подобно Гоббсу, видеть в государстве средство к
избежанию «войны всех против всех» или если вслед за
Руссо провозгласить государство продуктом процесса от-
чуждения, то это не будет равносильно осуждению вой-
ны. Ведь прекращение всеобщей войны должно послу-
жить индивидуальному своекорыстию, а новый способ
войны Гоббс понимает именно так — как политический
инструмент для стимулирования такой выгоды.
Войны в своем пренебрежении «индивидуальным» про-
изводят неописуемые бедствия. Но не принадлежат ли они
по этой причине к тем историческим силам, что движут
прогресс? Так ставить вопрос нельзя. Политическая власть
изначально была властью военной, и государство — это
порождение той борьбы, что ведется не на жизнь, а на
134
Глава V. Война как возможная невозможность
смерть. Гоббс в соответствии с естественным правом счи-
тал законным вести войну против врага, который пред-
ставляет опасность для общины22. Он видит в войне сред-
ство даже в ситуации с перенаселением мира, правда,
лишь как «самое последнее средство», ведь война забо-
тится о всяком, давая ему «победу или смерть»23. И марк-
сизму мысль о войне как прогрессе была не чужда, а иные
даже полагали, что за войной можно признать некий смысл
в развитии истории.
Поскольку, согласно Гоббсу, государство состоит из
объединения (unio) «множества людей»24 и образуется
путем договора каждого с каждым, а следовательно, каж-
дого как отдельного индивидуума с другим отдельным ин-
дивидуумом, то оно служит исключительно защите жиз-
ненного срока каждого отдельного человека. Однако перед
любым, кто объясняет цель государства потребностью со-
хранения индивидуума, встает дилемма, когда необходи-
мо разъяснить тот факт, что государство претендует на
жизнь своих граждан. Нет ли в том противоречия, что, с
одной стороны, от индивидуума во время войны требует-
ся не избегать опасности быть раненым или убитым, а с
другой — сама легитимность государства основывается на
том, что государство заботится о безопасности своих граж-
дан, кладя конец насилию? Для теории государства Гобб-
са, согласно которой государство возникает в результате
22 Hobbes Т. Leviathan. S. 269: враги, по Гоббсу, все люди, «ко-
торые не являются подданными» и с которыми не существует
какого-либо рода договоров, согласно которым они бы переста-
ли быть врагами.
23 Ibid. S. 294.
24 Ibid. S. 145.
135
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
страха и его единственной целью является обеспечение
безопасности каждого отдельного человека, это неразре-
шимое противоречие. Гоббс в этом пункте ограничивается
ссылкой на то, что, подвергая свою жизнь опасности, ин-
дивидуум защищает свою собственность и свою семью.
Мысль, согласно которой государство не изначально
присуще человеческому бытию, а является всего лишь
инструментом против волчьей натуры человека, хотя и
может умалить естественное состояние, однако при всем
желании не в силах поднять государство до состояния
нравственного. Противоречивость такого желания состо-
ит в том, что только обладание монополией на насилие и
делает возможной войну. Война всех против всех прекра-
щается в пользу войны между народами и государствами.
Государство, чья единственная задача — уберечь своих
граждан от насильственной смерти, ведет их именно на
такую смерть. Если динамика самой борьбы «каждого про-
тив каждого» представляет собой противоречие, неотъем-
лемое от человеческой жизни, причем, согласно Гоббсу,
это противоречит первому и основополагающему закону
природы «искать мира и следовать ему»25, то отклонение
от природно данного способа бытия индивидуума как та-
кового, которое, строго говоря, является ослаблением его
сил, только усиливает это противоречие. Порождающая
власть свободы признается за индивидуумом как отдель-
ным человеком, в то время как государству, представля-
ющему собой нечто всеобщее, достается роль организа-
ционной скрепы общественного тела. Мир, который оно
обеспечивает, покупается ценой отказа от общего толко-
вания свободы.
25 Hobbes Т. Leviathan. S. 108.
136
Глава V. Война как возможная невозможность
В своей критике государства Гоббса26 Гегель усматри-
вает «превратный расчет» в том, чтобы расценивать само-
пожертвование индивидуума как цель обеспечения жиз-
ни и собственности индивидов27. Он полагает, что задачей
войны это быть не может, коль скоро существуют менее
чреватые риском возможности. «Подвергать себя опасно-
сти погибнуть в битве, — как говорится в философии пра-
ва, — это смехотворный поступок», поскольку «само сред-
ство — смерть — непосредственно уничтожило бы цель —
имущество и пользование им»28. Ради суетности времен-
ных благ не стоит жертвовать индивидуальностью. По этой
причине — таков аргумент Гегеля — война как непрерыв-
ный момент в истории человечества, очевидно, рассматри-
валась бы как нелепость, если бы только ей не придавалось
еще некое «высокое значение»29. Первый ответ гласит:
Высокое значение войны состоит в том, что благодаря
ей [...], сохраняется нравственное здоровье народов, их
26 Hegel G.- W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts.
§ 183. S. 340. Cm.: «Verfassung, Grundrechte und soziales Wohl in
Hegels Philosophie des Rechts» и «Hegels politische Philosophie»
Людвига Зипа в изданном им томе: Praktische Philosophie im
Deutschen Idealismus. Frankfurt-am-Main, 1992. S. 285, 307. Cp.
развитие этой темы в книге: Avinieri S. Hegels Theorie des mo-
dernes Staates. Frankfurt-am-Main, 1976. S. 111 ff.
27 Cm.: Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts.
§ 324. S.492.
28 Hegel G. W. F. Positivitat der christlichen Religion (Zusat-
ze) // Hegel G. W. F. Friihe Schriften. Werke, 1. S. 214. (Трактат
Гегеля «Позитивность христианской религии» в пер. А. В. Ми-
хайлова цит. по изд.: Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет: В двух
томах. Т. 1. М, 1970. С. 196-197.)
29 Ср.: Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts.
§ 324. S.492.
137
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
безразличие к застыванию конечных определенностей;
подобно тому как движение ветров не дает озеру загни-
вать, что с ним непременно случилось бы при продолжи-
тельном безветрии, так и война предохраняет народы
от гниения, которое непременно явилось бы следстви-
ем продолжительного, а тем более вечного мира30.
В природе — таков ход гегелевского рассуждения —
всё, в том числе и человек, смертно. Война отнимает у при-
роды этот насильственный акт и таким образом становит-
ся творением свободы. Выходит, что высокое значение при-
дается войне только в том случае, если она играет важную
роль при осуществлении свободы. А коль скоро государство
есть выражение нравственной сути свободы, а не только
объединение (unio) «множества людей»31, то война долж-
на постигаться как момент реализации свободы. Предпо-
сылкой здесь выступает то обстоятельство, что только в
государстве и благодаря его индивидуальности отдельные
люди приобретают собственную индивидуальность, а кро-
ме того, государство для своего существования нуждается
в войне. Функцией войны как нравственного момента в та-
ком случае может быть не столько поощрение своекорыс-
тия и собственнических интересов, сколько трансцендиро-
вание к нравственному здоровью народов, которое со своей
стороны было бы условием здоровья отдельных людей,
ищущих свой индивидуальный жизненный смысл.
Гегель отказывался видеть в войне средство к произ-
вольному разрастанию государств или к расширению вла-
сти их правителей; а равно он не усматривал его и в со-
30 Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophic des Rechts. § 324.
S. 491 ff.
31 Hobbes T. Leviathan. S. 145.
138
Глава V. Война как возможная невозможность
хранении собственности как таковой, хотя и называл соб-
ственность внешней сферой свободы. Та необеспеченность,
которую война приносит собственности, показывает, что
собственность — вещь внешняя, лишь абстрактным обра-
зом составляющая смысл наличного бытия; кроме того, та-
кая необеспеченность наглядно демонстрирует, что война
не может быть орудием приобретения, поскольку она —
в отличие от договора — изначально не представляет со-
бой обеспечения приобретенного. С другой стороны, если
допустить, что война как политическая возможность и в
отношении собственности сохраняет некий смысл, то в
таком случае она должна представлять собой превыше-
ние партикулярных интересов индивидуума, или, как вы-
ражается Гегель, война должна быть попыткой преодолеть
«укорененность отдельного человека в его наличном бы-
тии, эдакое распадение целого на атомы»32. Но это можно
отнести не только к отдельному человеку как индивиду-
уму, но и к государствам, которые в своей самостоятель-
ности и суверенности точно так же являются индивиду-
альностями, составляя своеобразную общность с другими
государствами. Присвоение войне «высокого значения»
таит в себе опасность восприятия ее как средства, а тем
самым легко упускается из виду, что именно на войне чуж-
дость, вытекающая из различности и инициирующая по-
литику, закрепляется и превращается в волю к уничтоже-
нию. Жизнь — в различиях; это само по себе ни хорошо,
32 Hegel G. W. F. Jenaer Systementwurfe, III // Hegel G. W. F.
Gesammelte Werke, 8. Hamburg, 1976. S. 276; о насилии, власти
и свободе как чисто логических определениях у Гегеля см.:
Wladika М. Kant in Hegels «Wissenschaft der Logik». Frankfurt-
am-Main, 1995. S. 446-600.
139
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ни плохо. То же самое можно сказать о согласии или раз-
доре; борьба — часть бытия, и сражаться необходимо, по-
скольку различия и их напряженное противодействие
суть основные признаки нашего бытия. При неразличен-
ности не были бы возможны ни гармония, ни дружба, ни
эрос, ни солидарность, ни мир. Война хуже мира не по-
тому, что она поддерживает дисгармонию и раздор. Рас-
сматривать ее в таком свете означало бы недооценивать
необходимость различий и сущность власти. Ведь зако-
ны власти не являются законами человечности и любви.
Отказ от собственной индивидуальности при любых об-
стоятельствах плох, а война в любом случае есть зло.
Речь о высоком значении войны и о том, что она пре-
дохраняет народы от гниения, как движение ветров — озе-
ро, представляет собой — что Гегель подчеркивает особо —
определенное видение войны: «Это, впрочем, лишь фило-
софская идея, или, как это обычно выражают иначе, лишь
оправдание провидения, и что действительные войны нуж-
даются еще и в другом оправдании [...]»33, — то вне всякого
сомнения. Гегель описал эту другую форму понимания вой-
ны в своем трактате о «естественном праве». Хотя и ясно,
что речь идет о постижении онтологических структур вой-
ны, а не о ее моральной оценке, сравнение войны со све-
жим озерным ветром все же остается странным, пускай и
не настолько, как рекомендация Гоббса воспользоваться
войной в случае перенаселения как ultima ratio: «А когда
весь мир окажется перенаселенным, тогда остается как са-
мое последнее средство война [,..]»34. И для Гоббса, и для Ге-
33 Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. § 324.
S.493.
34 Hobbes T. Leviathan. S. 294.
140
Глава V. Война как возможная невозможность
геля война есть зло, хотя они и пытаются постичь ее как не-
что целесообразное, используя философско-исторический
подход. Она есть зло, возникновение которого не обязатель-
но бессмысленно само по себе. Подобно болезни, позволя-
ющей заболевшему открыть те измерения жизни, которые
без этой болезни оставались бы для него неведомы, Гегель
стремится не войну, нет, но все же течение истории, ею оп-
ределяемое, понимать как нечто содержащее в себе смысл.
Как притязание современного человека на свободу и
самоопределение уживается с тем измерением войны, что
порождено существованием государств? В чем тогда со-
стоит стимул к пресечению изначально данного и индиви-
дуального насилия, если на его место заступает насилие,
по ходу своего развития породившее такой инструмен-
тарий, что с его помощью можно не только сокрушить
отдельного человека, но и уничтожить одним ударом всех
жителей Земли, да еще и не раз? Есть ли необходимость в
государстве, учитывая все то зло и войны, которые воз-
можны только благодаря ему? Существует ли какая-ни-
будь альтернатива такому государственному сообществу,
уже Платоном и Аристотелем мыслившемуся как условие
возможности нахождения человеком смысла своей жизни?
Задача политики виделась в том, чтобы регулировать со-
вместную жизнь и приводить власть в согласие со спра-
ведливостью. Тот же, кто не нуждался в сообществе или
не жил его жизнью, поскольку был самодостаточен в сво-
ей индивидуальности и мог вести существование вне госу-
дарственной организации, должен был быть, согласно гре-
ческому пониманию, «либо животным, либо божеством»35.
35 Аристотель. Политика. I, 2, 1253 а 2; см. также: Ulmer С.
Philosophic der modernen Lebenswelt. Tubingen, 1972. S. 98 f.
141
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Аристотель пришел к такому мнению, опираясь на одно
высказывание Гомера, согласно которому тот, кто живет
вне полиса не вследствие случайных обстоятельств, ха-
рактеризуется как человек, особо жаждущий войн, по-
скольку подобно изолированной пешке он более не в со-
стоянии сделать ни единого хода по игральной доске: «Тот
беззаконен, безроден, скиталец бездомный на свете / Кто
междоусобную брань, человекам ужасную, любит!»36
А что если бы удалось предотвратить хотя бы граж-
данскую войну, а не войну как таковую? Такое развитие
событий давало бы надежду, поскольку война сегодня при-
няла основные черты войны гражданской. Для одних —
это следствие становящейся все большей мобильности,
которая позволяет за несколько часов оказаться в любой
точке мира, результат быстроты обмена информацией,
дающей возможность почти одновременно присутство-
вать при всех событиях; для других — закономерный итог
реализации политических сил демократии, делающей
ставку на «производство» общественных отношений. Осо-
знание того, что мир подлежит изготовлению, не ведет ав-
томатически к наращиванию мастерства в этом деле, ибо
человек, обладающий подобным знанием, как и прежде,
не защищен от негативности различий, а в конечном сче-
те — от Ничто, от собственного бессилия, и война для
него и его деятельности остается все такой же реальной,
если не сказать необходимой возможностью. Государ-
ство ведет свое происхождение от военного насилия. Воля
к власти породила его, работа придала ему вид, а дружба
и любовь сделали его пригодным для проживания, при-
том что все это в значительной мере зависит от того, на-
30 Гомер. Илиада. IX, V. 63 f.
142
Глава V. Война как возможная невозможность
сколько удается оттеснить насилие. Поскольку государ-
ство не только своими историческими корнями уходит в
насилие, но и остается тесно с ним связанным и в даль-
нейшем — уже в форме власти, оно никогда не будет спо-
собно избавиться от войны. Воля к власти — это также и
воля к войне, и война остается возможной необходимостью
даже тогда, когда разоблачается ее невозможность.
3. Невозможность войны
Не удивительно, полагает Гегель, что войны порождают
между их участниками взаимную солидарность, которая
обычно устанавливается лишь среди пострадавших в ре-
зультате природной катастрофы или болезни. Бедствен-
ность войны позволяет осознать общностный характер че-
ловеческой жизни, высвобождая те ценности, которые в
мирное время не находят развития и обесцениваются:
В мирное время гражданская жизнь расширяется, все
сферы утверждаются в своем существовании, и в кон-
це концов люди погрязают в болоте повседневности;
их частные особенности становятся все тверже и
окостеневают. Между тем для здоровья необходимо
единство тела, и, если части его затвердевают внут-
ри себя, наступает смерть37.
Да, это, наверное, общее наблюдение — что в мирное
время готовность к социальной консолидации, как она
выражается даже в религии и искусстве, ослабевает на-
столько, что иногда дело доходит до дезинтеграции. Но
37 Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. § 324.
S.493.
143
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
напрашивается вопрос: «А почему бы и нет?» Что в том
опасного, если государство растворится во множестве от-
дельных лиц и возникнут иные объединения, гарантиру-
ющие защиту собственности и личную свободу? Государ-
ство есть творение человека в сфере власти, и не оно, а
сообщество необходимо индивидууму для нахождения им
смысла своей жизни. В ответ частенько раздается, что в
таком случае интересы отдельных людей были бы их ко-
нечной целью и для ее осуществления они, уже не обязан-
ные считаться с другими, прилагали бы все силы. Интере-
сы целого, интересы всех не принимались бы во внимание,
а это привело бы не к всепронизывающему единству все-
общности и особенности, а к угнетению, к борьбе одних
людей (точнее говоря, представительства их интересов)
против других либо против другой группы людей. След-
ствием этого была бы не свобода всех, осуществление ко-
торой является смыслом и целью государства, а несвобо-
да и взаимное угнетение. Но почему бы и нет? Не приносит
ли война всем людям несоизмеримо больше страданий,
нежели то способен вызвать социальный эгоизм и обще-
ственное угнетение? Или война является выражением
этого; гоизма, выражением нехватки солидарности?
Как для здоровья каждого человека необходимо «един-
ство тела», а «если части его затвердевают внутри себя,
наступает смерть»38, так и для здоровой жизни народа, да
и для жизни международной необходимо осознание со-
причастности людей друг другу. Подобно тому как ли-
хорадка является выражением внутренней рассогласо-
ванности тела, так и война — именно потому, что она, по
38 Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. § 324.
S.493.
144
Глава V. Война как возможная невозможность
сути своей, не может быть средством, — есть выражение
отсутствия солидарности между отдельными людьми, а
равно и между народами. Характеристика войны — по
аналогии с лихорадкой — как выражения зла не при-
уменьшает опасность войны, не оправдывает ее; скорее
она указывает на закоснелость, на утрачивающую равно-
весие напряженную конфронтацию согласия и расхожде-
ния между государствами. При ответе на поставленный
вопрос обнаруживается, что предрасположенность госу-
дарств отнюдь не обязательно является причиной войн;
точно так же причина может корениться и в утрате госу-
дарствами своего значения.
Война — это зло, в том числе и война справедливая.
Для Гоббса и Руссо она даже злейшее из зол. Это отлича-
ет их понимание государства от гегелевского. Но каким бы
негативным ни было отношение этих мыслителей к вой-
не, учитывая употребление данной превосходной степе-
ни, войне и у них тотчас же находится оправдание, по-
скольку она видится лишь следствием иного зла и потому
совсем не улавливается в своей глубокой порочности. Для
Гоббса и Руссо в конечном итоге не сама война является
злом, а государство. Государство рассматривается как зло,
потому что считается всего-навсего средством против
страха насильственной смерти, т. е. вынужденной мерой,
созданной для обеспечения безопасности каждого от-
дельного человека. Но если государство — это неизбеж-
ное зло, которое полностью победить невозможно, то, вы-
ходит, нет никакой возможности устранить и причину
войны. Марксистская утопия упразднения государства с
целью устранения войны выглядит в этом смысле совер-
шенно логичной. Разница между Гоббсом, Гегелем и Марк-
сом заключается не в различной оценке войны, а в диа-
145
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
метрально противоположных точках зрения на отношение
индивидуума и государства. Человеческая масса, согласно
Гегелю и вопреки Гоббсу, не может еще называться го-
сударством. Там, где отдельные люди видятся самостоя-
тельными, независимыми друг от друга «атомами», госу-
дарство может быть лишь панцирем, удерживающим их
вместе в каком-то определенном месте. Отношение меж-
ду гражданами государства было бы тогда отношением
картофелин, находящихся в одном мешке. Гегель же счи-
тает, что государство — это целое и как таковое оно об-
ладает собственной индивидуальностью.
Если война есть зло наподобие лихорадки, то она, как
и этот симптом расстройства, является первым шагом на
пути к выздоровлению. С этой точки зрения она может
быть признана неизбежным фактором в дальнейшем ис-
торическом развитии или даже движущей силой прогрес-
са. С другой стороны, война является тем катализатором,
который позволяет разлагающей силе раздора стать си-
лой разрушения, причем не только тогда, когда грамма-
тика войны становится логикой политики. Понимание вой-
ны — по аналогии с лихорадкой — как абсолютного зла
может быть подкреплено вескими доводами, и все же по-
стигать ее как absolutum* — значит рассматривать ее в от-
рыве от ее причины. Борьба с войной, сводящаяся лишь к
ликвидации ее проявлений и не учитывающая, что война
есть выражение политического бессилия, подобна битве
с гидрой, у которой на месте каждой отрубленной голо-
вы вырастают две новые. Война и ее причина неразрыв-
но связаны друг с другом. Война — отнюдь не желатель-
ное состояние, но и того рода заключения, что якобы от
* Нечто абсолютное, безусловное, совершенное (лат.).
146
Глава V. Война как возможная невозможность
стремления ее избежать в любом случае нужно ожидать
целебной силы, способной иной раз подавить лихорадку,
являются слишком поспешными.
Уже само сравнение войны с лихорадкой подразумева-
ет, что в войне можно обнаружить позитивный момент.
Если в случае с болезнью лихорадка способствует исцеле-
нию от болезни, то в случае войны это будет восстановле-
ние — по выражению Гегеля — нравственного здоровья
народов, а значит, восстановление мира. Мир поддержива-
ет свободную от насилия способность к общению между
гражданам, а равно и между государствами. Правда, пока
война мыслится как средство политики, как универсаль-
ное орудие, она не постигается в ее действительности, т. е.
в качестве извращения мира. Возможность войны, кото-
рая представляет собой ее политическую невозможность,
заслоняется, ибо понимание ее как средства, запрещающее
рассматривать ее как зло, позволяет ей представать в виде
«внешней случайности». Цель оправдывает средства. Ин-
терпретация войны как такой политической случайности,
которая имеет свое (а значит, и самой войны) случайное ос-
нование «в страстях власть имущих или народов, в неспра-
ведливости и т. д., вообще в том, чего не должно быть», не
допускает того, чтобы участие в войне являлось «долгом»,
ценой которого сохраняется «субстанциальная индивиду-
альность, независимость и суверенитет государства»39.
Если Гегель подчеркивает «нравственный момент вой-
ны», то лишь потому, что он не желает видеть ее значения
в такого рода политических акциях, как территориальная
экспансия государств или усиление власти их вождей. Не
( 39 Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. § 324.
$.491 f.
147
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
то чтобы войны велись не из этих убеждений, но увели-
чение недвижимого имущества и возрастание власти, взя-
тые сами по себе, никогда не смогут возместить ценность
жизни, которая приносится ради этого в жертву. В этом
смысле война есть и будет невозможностью; она остает-
ся для государства тем, чем является лихорадка для тела:
силой, разлагающей жизнь. Однако как «скрытый смысл»
болезни состоит в том, чтобы вернуть телу его первона-
чальное здоровье, так и «смысл» войны — в том, чтобы
показать государство в его мощи и необходимости40: «Здо-
ровье государства обнаруживается не столько в покое
мирного времени, сколько в движении войны [,..]»41.
Подобно тому как лишь здоровое тело становится бо-
лее крепким после болезни, так и лишь здоровое государ-
ство способно выстоять войну и благодаря ей усилиться.
Однако относится ли это и к тем войнам, которые больше
недопустимо мыслить в качестве возможных, хотя бы по-
тому, что в них грамматика мутирует в абсолютную де-
струкцию и заступает на место логики? Не разрушится
ли в таком случае государство уже по причине несостоя-
40 Подобные аргументы имеются также и в марксистско-
ленинском мышлении. Так, Ленин пишет: «Давно признано,
что войны, при всех ужасах и бедствиях, которые они влекут
за собой, приносят более или менее крупную пользу, беспо-
щадно вскрывая, разоблачая и разрушая многое гнилое, отжив-
шее, омертвевшее в человеческих учреждениях» (Lenin W. I.
Der Zusammenbruch der II Internationale (1915) = Uber Krieg,
I. S. 444; cp.: Kondylis P. Theorie des Krieges. Stuttgart, 1988.
S. 260. — Цит. по изд.: Ленин В. И. Полное собрание сочине-
ний. Т. 21. М., 1948. С. 184).
41 Hegel G. W. F. Die Verfassung Deutschlands. (Здесь и далее
работа Гегеля «Конституция Германии» цит. в пер. М. И. Леви-
ной по изд.: Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. М., 1978.)
148
Глава V. Война как возможная невозможность
тельности его логики, а не только из-за вражеского влия-
ния? Вопрос этот адресуется Гегелю и другим, кто мыс-
лит подобно ему. Они недооценили янусову двуликость
войны так же, как и Клаузевиц, не допускавший и мысли
о том, что война может взять верх над государством; они
пребывали в том убеждении, что война будущего — это
«вольерная война» и что проходить она будет в соответ-
ствии со всеобщими принципами морали и международ-
ного права. Пример подобной оценки войны можно обна-
ружить и в кантовском анализе понятия возвышенного:
Даже война, если она ведется в соответствии с уста-
новленным порядком и с соблюдением гражданских сво-
бод, таит в себе нечто возвышенное и делает образ
мыслей народа, который ведет ее таким образом, тем
возвышеннее, чем большим опасностям он подвергал-
ся, сумев мужественно устоять; напротив, длитель-
ный мир способствует обычно господству торгового
духа, а с ним и низкого корыстолюбия, трусости и из-
неженности и принижает образ мыслей народа*2.
Подобно тому как конфликт разума был для Канта
толчком к системе, обретающей свой наивысший порядок
в наивысшей закономерности, так и война представля-
лась ему тайным мотором политического развития в на-
правлении такой закономерности, которая помимо про-
чего гарантирует и наивысшую свободу. Согласно Канту,
война как корректирующее средство порождает то, что
не способен вызвать к жизни торговый дух, чей исток —
в свободе как произволе: она пробуждает сознание необ- *
42 Kant I. Kritik der Urteilskraft // Kant I. Schriften, 5. § 28.
S. 263. (Здесь и далее цит. по изд.: Кант И. Критика способно-
сти суждения. М., 1994.)
149
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ходимой солидарности всех со всеми и в конечном итоге с
человечеством в целом. Хотя торговля и заинтересована
в мире, постольку поскольку с незапамятных времен на-
правлена на превышение границ, однако международная
ориентация цен уже тоже не способствует свободе, так
что «правовой порядок в условиях мира [...]» вынужден
«выравнивать как раз ту асимметрию, что снова и снова
создается международно-ориентированной динамикой
торгового духа»43. Поэтому когда война переживается как
политическое бессилие, на первый план выступает тре-
бование ее предотвращения и осознание необходимости
такого порядка, который преобразует динамику войны
в динамику мира, хозяйствования, благополучия всех.
Речь о войне как о чем-то «возвышенном» служит здесь
напоминанием о том, что в отличие от какого бы то ни
было экзистенциально восторженного понимания войны,
нами она рассматривается с учетом того, что ее возмож-
ность и невозможность неразрывно связаны друг с дру-
гом и что «душа не просто притягивается [...], но и оттал-
кивается [...]» от войны как предмета возвышенного44.
Понимать войну как очищение, т. е. не в качестве ин-
струмента, а в экзистенциальном плане, — отнюдь не зна-
чит видеть в ней «новую Троицу» или «откровение живого
Бога»45. Совсем иное восприятие было характерно для тех
43 Kodalle К. М. Die aktuelle Barbarei im Spiegel der Kanti-
schen Erwagungen // Kodalle К. M. Der Vernunftfrieden —
KANTS Entwurf im Widerstreit. Wurzburg, 1996. S. 141.
44 Kant I. Kritik der Urteilskraft // Kant I. Schriften, 5. S. 245.
45 Cm.: Vondung K. Die Apokalypse in Deutschland. Munchen,
1988. S. 190. Эйфория войны не характерна ни для определен-
ной нации, ни для определенной войны какой-либо эпохи:
150
Глава V. Войнакак возможная невозможность
попыток духовного освоения войны, что предпринимались
многими интеллектуалами во времена Первой мировой
войны. Георг Зиммель полагал, что в лице войны можно
обнаружить освободительницу «подлинной экзистенци-
альной сути», а Макс Шел ер видел в ней экзистенция-
лизацию нации. Даже Вернер Зомбарт в своем сочинении
«Торгаши и герои»46 выступил против инструментально-
го понимания войны, обвинив в этом «торгаша», и прежде
всего торгаша-англичанина, поскольку тому «не ведомы
никакие другие интересы, кроме материальных...» Ска-
занное верно, но лишь отчасти, поскольку истинности в
том не больше, чем в наблюдениях, которые выдает за
подлинную суть войны критически настроенный против
нее Эрих Мария Ремарк в своем романе «На Западном
фронте без перемен» или Арнольд Цвейг в книге «Спор
об унтере Грише». Они, как и Эрнст Юнгер в своем тру-
де «В стальных грозах», изображают отдельных солдат,
сосредотачивая внимание читателя на индивидуальных
судьбах. Вопрос о смысле войны ставится этими писате-
лями слишком прямолинейно; так, к примеру, в романе
Ремарка смерти рассказчика противопоставляется лако-
ничная формулировка из военной сводки за этот день:
«На Западном фронте без перемен». Нечто подобное мож-
но обнаружить и у Юнгера, который постигает войну как
фатальное природное событие и иной раз полностью за-
тушевывает современные ему исторические отношения,
Hofmeister R. Das Osterreichbild der napoleonischen Soldaten.
Wien, 1973. S. 11 f.; Eksteins M. Tanz uber Graben — Die Geburt
der Moderne und der Erste Weltkrieg. Hamburg, 1990.
46 Sombart W. Handler und Helden. Patriotische Besinungen.
Munchen; Leipzig, 1915. S. 40.
151
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
военно-стратегические взаимосвязи и политический кон-
текст. Та неразрывность политической возможности и не-
возможности, которая определяет войну, — коль скоро
война обладает наивысшей формой динамики и высвобож-
дает те внутренние силы, которыми мир не знает, как вос-
пользоваться, — позволяет войне стать как величайшей
авантюрой духа, так и величайшим горем для всех людей.
Даже критикующая войну литература, отнюдь не стремя-
щаяся ее обелить, наделяет солдата тем нимбом, который
превращает его судьбу в нечто захватывающее.
Но война не только ведет к оздоровлению, но и дает во-
лю самым дурным человеческим страстям47. Эта оборотная
сторона войны тоже не ускользнула от внимания филосо-
фов, и вопрос контрстратегии, как то показывает не толь-
ко кантовское сочинение «К вечному миру», поднимался не
один раз. Фоном исторического оптимизма Канта при всем
осознании кошмарности войны является та вера в ход ис-
тории и разум, которая не может позволить страданию и
разрушению стать окончательным ответом. Такое убежде-
ние мы сегодня едва ли способны разделять в полной мере,
однако без него нам остается только безропотно смириться.
Вопрос о цели истории, ради которой стоит умереть,
противопоставляется вопросу, а имеет ли смысл жить без
такой цели. Общее сознание начала XXI века уже не так
уверено в цели истории. Страх перед откровенной возмож-
ностью ее конца усиливает страх перед бессмысленностью
жизни, а равно и смерти, и прежде всего смерти насиль-
ственной. Гегель при рассмотрении раздвоенности чело-
века, которая помимо прочего служит также и причиной
47 Ср.: Hegel G. W. F. Schriften zur Politik und Rechtsphilo-
sophie / Hg. von G. Lasson. Leipzig, 1913. S. 470.
152
Глава V. Война как возможная невозможность
войн, еще полагался на разум, способный, по его мнению,
преодолеть такое «несчастное сознание». Что является
подлинным несчастьем сознания — так это расщепление
его самого на господина и раба, в результате чего ему не
удается быть солидарным, т. е. у него не получается най-
ти себя в другом и обрести в нем признание. В гегелевском
изображении движения развития сознания этот радикали-
зированный до последней крайности антагонизм в случае
крайней нужды оборачивается счастьем, которое есть ра-
зум. Для Гегеля разум — это действительное и добившееся
желаемого сознание как самосознание. Отдельный человек,
отказываясь утвердиться в своей единичности, пережива-
ет свою индивидуальность во взаимности включающей
всех общности, которой в конечном счете охватываются все
индивидуальности, в том числе и индивидуальности госу-
дарства. А предпосылкой этому служит того рода опыт, что
человек в качестве самосознания существует не так, как
вещь, т. е. наряду с другими вещами, но благодаря другим
и вместе с ними, то есть в сообществе. Без сообщества, без
индивидуальности государства, народа, общества и семьи
отдельный человек не может ни познать себя в своей сущ-
ности, ни жить. Правда, это не значит, что человек сам «вы-
карабкивается из несчастного сознания». Кто-то скажет —
сам Гегель об этом не говорит, — «что человек остается по-
стоянным субъектом всякого диалектического опыта [,..]»48.
Судя по истории нашего западноевропейского мышления,
подобный оптимизм был привит религией. С денационали-
зацией религии государство, даже либерально-правовое и
конституционное, лишается той предпосылки, что дает ему
48 Fink Е. Hegel. Phanomenologische Interpretation der «Pha-
nomenologie des Geistes». Frankfurt-am-Main, 1977. S. 186.
153
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
жизнь. Согласно Ницше, человеку удается устранить свою
раздвоенность благодаря осознанию того, что жизнь есть
последнее и высочайшее основание всех ценностей. Воля
к власти — это установление жизненных ценностей, пус-
кай даже она и обнаруживает себя в виде власти и бесси-
лия. Идеологии XX века, которыми хотели заполнить тот
вакуум, что возник в результате нового понимания себя
человеком — принимая во внимание то обстоятельство, что
религия утратила свое значение, — провалились как тер-
рор, поскольку предполагалось, что они сами и представля-
ют собой единство государства и религии; либо же причи-
на кроется в том, что они не обладали направляющей силой,
способной остановить эрозию политического и воспрепят-
ствовать ей. Политика все больше и больше менялась под
давлением экономических и технических обстоятельств. То
же самое относится и к обращению с войной. На деле это
вовсе не значит, что политики, в том числе и политики евро-
пейские, больше не рассматривают войну как инструмент.
Они могут поступать в этом отношении половинчато, при-
крываясь настроениями общественного сознания, коль ско-
ро подобное уже не допускается под предлогом защиты прав
человека. Но даже по причине самих этих прав война могла
бы быть лишь ultima ratio. Правда, для того чтобы опреде-
лить подобную крайнюю необходимость, потребовалась бы
такая осмысленная идейная ориентация, которую полити-
ка должна была бы мотивировать и легитимировать в своих
решениях. Несчастьем сознания нашего времени являет-
ся то, что лишенный иллюзий, сознающий свою конечность
человек переносит отсутствие у себя каких бы то ни было
ориентиров с нигилистическим безразличием, не раздумы-
вая над этим и даже не допуская мысли о том, что сам факт
такого отсутствия может стать исходным пунктом для ре-
154
Глава V. Война как возможная невозможность
шительной дискуссии. Быть может, человеческое бытие в
своей истории, да и сегодня, все же более разумно и осмыс-
ленно, чем то может показаться на первый взгляд? Пус-
кай с этой точки зрения войны и не стали бы более осмыс-
ленными, но не стоит исключать и того, что они должны
были бы происходить реже, поскольку там, где бытие оп-
ределяется осознанием смысла собственной жизни, осно-
вания для риска должны быть очень вескими.
Клаузевиц мог — поскольку государство его не слиш-
ком занимало — с чистой совестью говорить о том, что вой-
на есть «продолжение политического процесса с привле-
чением иных средств»49. При этом даже сегодня подобный
способ понимания постоянно подвергается критике50. Но
что если война на самом деле не является всего лишь сред-
ством политики? Возможно, утверждения, что она имеет
тот же исток, что и политика, а фактически — бессилие,
или что она уже заключена в существе политики, спра-
ведливы? Ленин полагал, что это так. И его гипотеза о том,
что «политика породила войну»51, находит свое подтверж-
дение у Карла Шмитта. В сочинении «Понятие полити-
ческого»52 Шмитт объявил различие между другом и вра-
гом критерием политического. Но сколь бы ни оправдано
было то соображение, что раз уж существует политика,
война с необходимостью остается «предельной реализаци-
ей враждебности», а значит, «реальной возможностью»53,
49 Clausewitz С. Vom Kriege. VIII, 6 В. S. 990.
50 Ср. также: Huber W. Keine Riickkehr zum Krieg als Mittel
der Politik // Zeitschrift fur Evangelische Ethik. 37. 1993. S. 252.
51 Lenin W. I. Clausewitz’ Werk «Vom Kriege». S. 23.
52 Schmitt C. Der Begriff des Politischen. Text von 1932 mit
einem Vorwort und drei Corollarien. Berlin, 1963.
53 Ibid. S. 33.
155
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
хочется надеяться, что только возможностью. Политика
не исчерпывается действительностью власти, и прежде
всего власти военной. Политике в той же мере присущи
отказ использовать свою власть, соглашение и компро-
мисс. Исходящая от войны опасность, которая состоит в
том, что ее грамматика может превратиться в логику, за-
прещает воспринимать войну как политическую воз-
можность, более того, она ставит перед необходимостью
мыслить ее как невозможность. То, что война мыслится
как нечто невозможное, не означает еще, что в своей не-
возможности она не является возможной. Надежда на
то, что войны не только будут мыслиться как невозмож-
ные, но и что люди будут без них жить, зиждится на
готовности жертвовать собой и бороться даже тогда, ког-
да одно лишь преодоление страха смерти может сохра-
нить жизнь. Каким бы ни было само «противоречие» или,
как называл войну Клаузевиц, само «неполноценное», это
противоречие не войны, а жизни, и политика должна по-
пытаться его разрешить, если не желает выказывать свое
бессилие.
Изменилось не только общее понимание жизни, по-
менялась и сама «война», а также способы, какими она ве-
дется. Изменение способов ведения войны, которое еще
больше усугубляет и без того сложное различение войн
и извращенного смертоубийства, может внести свою леп-
ту в то, чтобы современный человек всерьез задумался
об осмысленности ведения войны. Это можно было бы
приветствовать, если бы неспособность обнаружить в
войне хоть какой-то смысл не выливалась в почти нераз-
решимую дилемму. Нехватка осмысленной идейной ори-
ентации, перед которой стоит политика, разлагающе ска-
зывается как на самой политике, так и на государстве.
156
Глава V. Война как возможная невозможность
Однако политике, по самой ее сути, свойственно делать
ставку на будущее, а значит, и на осмысленность своих
действий.
Война водворяет на место права насилие. И даже мир,
им вызываемый, остается во всех своих разветвлениях,
вплоть до правовых систем, дериватом такого насилия. При-
остановка использования оружия и признание добытого
с его помощью порядка — это еще не мир. Логика бессилия
образует изнанку любого мира, а не только содеянного на-
сильственным образом. Для того чтобы сопротивляться ей,
необходимо преобразовать в формирующую деятельность
ту силу насилия, которая, подобно нитям изнанки, образует
все сотворенное. Мир — это не закрепление уже проте-
кающих состояний, нет, ему требуется динамика жизни,
реализация того потенциала телесных и духовных сил, ко-
торый война умеет использовать в своей деструктивной от-
крытости и свободе для своей постоянной подпитки. Там,
где любая деятельность человека видятся включенной во
всеобъемлющую действительность, определяемую боже-
ственным замыслом, шансы рискованного предприятия по
предоставлению пространства силам жизни могут быть
весьма незначительными по сравнению с той авантюрой,
возможности которой не ограничиваются пределами до-
пустимого действия. В последнем случае человек в своей
свободе обнаруживает себя живущим в безграничном ми-
ре, в котором не только все, что возможно, может стать
действительным, но в котором и все то, что считается не-
возможным, можно мыслить как возможное, не в послед-
нюю очередь и войну, которую, судя по ее возможности,
больше недопустимо мыслить в качестве действительной.
Глава VI
ОСНОВНЫЕ ТИПЫ войны
Принципы возникновения войны и заключения мира все-
гда должны быть первостепенными признаками полити-
ки и правления, а не только тогда, когда война «является
всего лишь продолжением политики другими средствами».
Хотя правление — это власть, а политика как придание
формы общей воле есть формирование власти, война и мир
по отношению друг к другу не выступают индифферент-
ными конфигурациями одного и того же принципа, прин-
ципа борьбы. Хотя мир и должен быть завоеван, однако
война — независимо от поражения или победы — всегда
является крахом политики, провалом попытки преобразо-
вания насилия во власть. Мир же — успешный результат
политики, даже тогда, когда он является следствием вой-
ны, ведь отсутствие боевых действий еще не делает мира.
Мир зиждется на переговорах; даже вынужденный мир, в
отличие от мира террористического, несмотря на неравен-
ство партнеров по власти, является миром политическим.
Террористический мир — это выражение бессилия споря-
щих сторон; они бы убили друг друга, если бы могли. При
«идеальном террористическом мире», пишет Арон, «уже не
существовало бы никакого неравенства между соперника-
ми», поскольку каждый из противников, скажем, «обладал
бы термоядерными бомбами, которые, падая на вражеские
города, производили бы миллионные жертвы»1.
1 Aron R. Frieden und Krieg. Eine Theorie der Staatenwelt.
Frankfurt, 1963; во французском издании книга вышла под за-
главием «Paix et guerre entreles nations» (Paris, 1962).
158
Глава VI. Основные типы войны
Политический мир не является миром эсхатологичес-
ким, который противоположен миру террористическому.
Эсхатологический мир не основывается на соотношении
сил различных властей, а мыслится как отречение от вла-
сти. Хотя он и совпадает в этом пункте с миром террорис-
тическим, являющимся следствием недостаточности
власти, они все же отличаются друг от друга, а собствен-
но, тем, что при эсхатологическом мире власть, понима-
емая как бессилие, не оборачивается деструктивностью,
а постигается как шанс в расчете на будущее. Правда,
при таком рискованном жизненном предприятии, когда
признается полная капитуляция самой жизни и при этом
отчаяния не наблюдается, уповают на такую власть, ко-
торая много сильнее какого бы то ни было насилия. По-
этому Дольф Штернбергер не допускает ни малейшего
сомнения в том, что такой, основывающийся на отрече-
нии от власти мир может быть достигнут лишь в ситуа-
ции, которой присущ эсхатологический характер. Эсхато-
логический мир не может быть установлен политическим
способом, и при всякой попытке его установить полити-
ка неизменно оказывается бессильной. В действитель-
ности такой мир, как пишет Штернбергер, зиждется на
единении, communio*, а не на communicatio**, едином
мнении. Другими словами, эсхатологический мир, как
мир земной, зависит от духовного перерождения; по-
литический же, напротив, покоится на договоренности и
взаимопонимании2.
* Общность, связь, родство (лат.)
** Согласие, соглашение, договор (лат.)
д 2 См.: Stemberger D. Uber die verschiedenen Begriffe des
Friedens. Stuttgart, 1984. S. 12.
159
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
История международного права — это не «история
понятия войны», как то однажды, вызвав массу недора-
зумений, написал Карл Шмитт, поскольку международ-
ное право — если придерживаться внесенной впослед-
ствии Шмиттом в это определение поправки — является
«правом войны и мира, ius belli ас pads»3. История состо-
ит как из того, так и из другого, будучи историей войны и
мира. Можно задаться вопросом, что главнее: война или
мир? Обязательно ли война является движущей силой
истории? Подтверждением этому слова Гераклита, в ко-
торых война признается отцом всех, служить не могут.
К тому же Гераклит подразумевает под понятием polemos
борьбу, вражду, власть различения, т. е. ту борьбу, кото-
рая устанавливает различия, и не только различия меж-
ду людьми, но и между людьми и богами.
Насилие, порождаемое самой политикой, не тождест-
венно тому изначальному насилию, для укрощения кото-
рого якобы и была придумана политическая деятельность.
В процессе своего огосударствления насилие претерпело
качественные изменения. Теперь оно умеет не только вы-
страивать тактику и стратегию. Собственные политичес-
кие полномочия на власть оно легитимирует в своей де-
структивности, подавая саму эту деструктивность как
политическую силу. В соответствии с тем, что деструкция
различается на политически выводимую из власти и ее
усиления и ту, что производна от бессилия, существует
различие и между типами войны.
3 Schmitt С. Die Wendungen zum diskriminierenden Kriegs-
begriff. Munchen, 1937. S. 1.
160
Глава VI. Основные типы войны
1. Формы войны
При исследовании различных форм войны невозможно
пройти мимо того, что каждой форме войны соответству-
ет аналогичная форма мира, пускай даже понятия «миры»
во множественном числе, в отличие от понятия «войны»,
и не существует. Решающее значение здесь может иметь
то обстоятельство, что мир является выражением балан-
са политической власти и бессилия независимо от того,
какого рода силы вызывают подобное равновесие. При ха-
рактеристике различных форм войны следует обратить
внимание на то, что война укоренена в «необщительной
общительности» человека, как это называл Кант. Обуз-
дание такого неотъемлемого насилия, превращение его во
власть с целью положить конец войне всех против всех и
создает ту почву, на которой — с учетом общественного
характера государства и государственной власти — борь-
ба способна перерасти в войну.
Основываясь на разграничении понятий войны и мира
у Раймонда Арона, Хельмут Кун в своей работе «Государ-
ство»4 различает три основных типа войны. Переняв его
терминологию, я попытаюсь проиллюстрировать на приме-
ре взаимодействия власти и бессилия их различие. Прав-
да, это еще не свидетельство того, что заимствование си-
стематизации Куна и Арона означает и полное согласие
с принципами их дедукции.
Нельзя не упомянуть, что, поскольку при первом ти-
пе — типе «героической войны» — военный порядок прав-
ления следует рассматривать как жизненный уклад, а го-
сударство — в первую очередь как народ государства, то
4 Kuhn Н. Der Staat. Munchen, 1967.
161
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
из-за напряжения между политической властью и бесси-
лием даже полное отождествление народа и армии не
приносит ожидаемого эффекта. При втором типе — типе
«имперской войны» — основное соотношение власти и бес-
силия очевидно. Такая разновидность порядка правления,
как правопорядок, является особым отличительным при-
знаком данной формы войны, ведь в этом случае в самом
праве отражается превращение изначального насилия во
власть. Что касается третьего типа — типа «идеологичес-
кой войны», — то здесь следует согласиться с Куном, счи-
тавшим, что такая война в конечном счете сама доводит
себя ad absurdum*, поскольку становится «сознающим
свою суть и тем не менее постоянно воспроизводящим себя
безумием»5. Идеологическая война становится возможной
благодаря отказу государства от власти и ее передаче до-
государственным социальным структурам. Если в наших
последующих рассуждениях и предпринимается попытка
дать историческую классификацию трех типов войны, это
еще не значит, что в таком чистом виде они действительно
могут быть исторически локализованы. Они отнюдь не мыс-
лятся как взаимоисключающие, даже наоборот: в совер-
шенно различных сочетаниях они могут встречаться в лю-
бой войне в качестве ее отдельных структурных моментов.
Война героическая является не борьбой между госу-
дарствами, а в первую очередь столкновением между на-
родами или сферами господства, причем народы эти чаще
* До абсурда (лат.).
5 Ср.: Kuhn И. Der Staat. S. 375. Кун называет тип идеологи-
ческой войны двухформенным, проводя различие между вой-
нами Крестовых походов и — в качестве их секуляризирован-
ной копии — идеологическими войнами в собственном смысле.
162
Глава VI. Основные типы войны
всего находятся в процессе образования государствен-
ности. Форма «ведения войны» здесь еще в сильной сте-
пени определяется естественным насилием. Завоевание
и захват страны характерны для такого хода событий, ко-
торый, правда, осуществлялся не в смысле Гоббса и Рус-
со — посредством договора, а, скорее с помощью насилия.
Борьба здесь выступает как важнейшее проявление жиз-
ни государства. Она ведется совместными усилиями того
или иного народа с привлечением всех военных средств в
столкновении не на жизнь, а на смерть. Цель — учреж-
дение порядка правления, т. е. «такого крепко сплочен-
ного на племенной основе общежития, в котором впервые»
можно обнаружить «рудименты институционализирован-
ного правового учреждения»6. Дабы проиллюстрировать
такой тип войны, который, по сути своей, является посто-
янной борьбой, можно упомянуть вражду галлов и гер-
манцев, какой мы ее знаем по описаниям Цезаря и Таци-
та. Тацит особо подчеркивает, что это пример доблести и
в гораздо меньшей степени — власть и насилие, обеспечи-
вающие предводителям германцев признание и послуша-
ние7. Борьба есть важнейшая политическая добродетель,
а политическая власть •— это, прежде всего, власть во-
енная. Правление в архаических обществах опиралось на
меч. Медики и священники тоже оказывали определен-
ное влияние, подобное тому воздействию, которое произ-
водят речи, когда они изложены с убедительной силой.
Однако решения принимались при помощи оружия.
Война здесь, без сомнения, не средство политики; она
сама есть политика; ее грамматика и логика еще не раз-
6 Ibid. S. 376.
7 Tacitus. Germania. VII, 2-4.
163
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
делены. Военная власть тождественна политической, ко-
роль — военачальник, и едва ли можно провести различие
между армией и народом. Поскольку источником подоб-
ного государства является данная форма войны, военное
самоутверждение остается на этом историческом этапе
главным критерием суверенитета государства. Когда власть
произрастает из военного насилия, его отсутствие или от-
каз от него можно отождествить с политическим бесси-
лием. Таким образом, военное насилие, которое пока еще
не отличается от политической власти, нельзя рассмат-
ривать в отрыве от его цели, от его «ради-чего». Такая
непосредственная соотнесенность со своей целью еще по-
зволяет ему представать в качестве творческой власти,
а не сугубо деструктивной. Отрицание, которое ему при-
суще, еще не отделено от постановки политической за-
дачи. Меч, как описывает эту форму столкновения Кун,
прорубает путь плугу, воин является крестьянином, а в
возникновении порожденного войной героизма, необхо-
димого для учреждения политического строя, участвуют
абсолютно все. Война понимается как судьба, поскольку
борьба вплетена в повседневность, и потому военные
столкновения рассматриваются лишь как один из многих
способов борьбы за существование. Война, принимаемая
за факт, так же не может быть подвергнута сомнению, как
погода или смена дня и ночи8. Война не является инстру-
ментом политики; сама политика — это война, потому что
вся жизнь — война, и тот, кто применял оружие, изна-
чально умел «производить» и политику. Производство ори-
ентировалось на обычай, созидание же нового еще не счи-
талось приоритетным.
8 Kuhn Н. Der Staat. S. 376.
164
Глава VI. Основные типы войны
Образование европейских государств, осуществлявшее-
ся на основе кельто-германских королевств, обязанных
своим возникновением Великому переселению народов,
может быть приведено в качестве примера героической
войны, так же как и возникновение греческих городов-
государств. Если мы посмотрим на героическую войну,
не ограничивая себя рамками определенного историчес-
кого периода, то тотчас обнаружим, что у нее как у войны
«грюндерской», смысловой горизонт, в котором она раз-
вертывается (а не только средства, которыми она ведет-
ся), иной, нежели у тех войн, где основной тон задает им-
перский или идеологический момент.
Тому, кто исходит из убеждения, что все сущее в це-
лом можно рассматривать как борьбу, все войны челове-
ка представляются в перспективе конфликта изначаль-
ных противоположностей. А противоположение всегда
предполагает и деструкцию. Без сомнения, в героической
войне тоже прорывается власть негативного, однако сама
эта война видится как работа по преодолению именно та-
кой негативности. Ее задача — не производить разруше-
ния, а способствовать жизни, так что те насильственные
преобразования, которые она совершает, согласуются с
планами творческого раскрытия прежде сокрытого. Ге-
роическая война — последнее преодоление войны всех
против всех. Ее победа впервые делает возможным раз-
личение между властью до и властью после учреждения
системы государственного правления. Власть, возникаю-
щая до формирования системы правления и потому не
принадлежащая этой системе, еще не является поли-
тической властью; она лишь пытается установиться в ка-
честве таковой. Подобно насилию она неустойчива и под-
вержена колебаниям; она должна снова и снова доказывать
165
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
свою жизнеспособность, проходя всевозможные испыта-
ния, апробации и перепроверки. Только структура госу-
дарственного строя способна ее стабилизировать, внедрив
состояние войны в состояние мира.
Имперская война — это уже война не между жизнен-
ными укладами, а между системами правления с различ-
ными правопорядками. Ее цель (которой она, кстати, не в
состоянии достичь самостоятельно) — сохранить и при-
умножить власть, а соответственно уменьшить власть дру-
гого. Системы правления обладают властью, которой они
вынуждены пользоваться, чтобы совсем ее не утратить.
Ведь политика — это искусство обращения с властью. Не
меч, а слово — орудие ее силы; с его помощью политика
формирует совместную жизнь граждан. Но будучи по-
рождена насилием, она прячет за спиной меч, всегда го-
товая воспользоваться угрозой, — ив частности, угрозой
применения насилия, — в деле проведения ее собствен-
ных требований и законов. Там, где политике недостает
силы, где она не в состоянии осуществить свои угрозы,
чтобы предотвратить направленное против нее насилие,
там системе правления, то есть государству, не хватает
власти, узаконивающей обладание монополией на наси-
лие. Подменяя слова физическим насилием, политика под-
ходит к границам своих возможностей, но это отнюдь не
возврат в до-политическое состояние. Не считающееся с
жизнью применение насилия при определенных обстоя-
тельствах может продемонстрировать решимость и при-
дать словам убедительности, но делается это ради право-
порядка, когда силой необходимо добиться его соблюдения.
Замена слов насилием может означать войну, а в особом
случае — случае внутреннего конфликта — войну граж-
данскую, ибо на место аргумента заступает оружие, а оно
166
Глава VI. Основные типы войны
может непосредственно лишь убивать, а не убеждать. По-
скольку гражданская война — это насилие революци-
онное, она представляет собой возврат к «естественному
состоянию», потому что устраняет политического субъек-
та, государство как индивидуальность. Имперская война
предполагает суверенное правление и является столк-
новением различных правовых систем друг с другом, так
что происходит она исключительно на территории без-
закония. В такой войне право отнюдь не упраздняется,
да и моральные соображения не выводятся из игры, но
сама война совершается вне правовой сферы каждой из
воюющих сторон; правда, вопрос о том, как она ведется,
по-прежнему остается в компетенции права и морали.
Моральные поступки — предоставляя решение совести
отдельного человека — не требуют отказа от обороны,
поскольку это повлекло бы за собой превращение мора-
ли в оружие войны. Оправдание — дело слое, а не войны.
Война как насилие всегда несправедлива.
Готовность убивать не является отличительной чертой
имперской войны и тех современных государств, что на ней
основываются; это было характерно для войны героичес-
кой. Однако в случае последней готовность убивать и быть
убитым является следствием жизнеутверждения сообще-
ства, ведущего такую войну. В имперской войне, напротив,
подобная готовность продиктована притязанием на гос-
подство тех ценностей и норм, что установились в соб-
ственном правопорядке. Кун при описании имперского при-
тязания, лежащего в основании такой войны, с полным
правом мог процитировать Вергилия, вложившего в уста
родоначальника римского народа такие слова: «Римлянин!
Ты научись народами править державно — В этом искус-
ство твое! — налагать условия мира, Милость покорным
167
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
являть и смирять войною надменных!»9 Для имперской
войны во всех ее многочисленных вариациях — будь то ка-
рательные акции, миссии мира, трофейная война или же
колониальная, — речь больше не идет о собственном суще-
ствовании; это политическая война, и основывается она на
понимании войны как средства политики. Имперская вой-
на есть порождение самой природы государства; это усми-
ренная, прирученная форма войны всех против всех. Она
признает непохожесть одного человека на другого, одного
народа — на другой, одного государства — на другое, укреп-
ляя и увеличивая эту непохожесть. Коль скоро такая вой-
на представляет собой, согласно формулировке Руссо, «от-
ношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к
Государству», то, стало быть, индивиды, которые ее ведут,
являются «врагами лишь случайно»10; воин — это солдат,
т. е. человек, поставленный на военное довольствие.
Подобным образом дело обстоит и с идеологической вой-
ной', она является продуктом современности и следствием
комплексности жизни, становящейся все более непрони-
цаемой. Такие войны хотя и включают в себя личность че-
ловека со всеми его религиозными и моральными убежде-
ниями, но лишь абстрактным образом, т. е. не более чем
влияние философии или какой-нибудь религии. Идеологи-
ческой войне так же, как прежде ее зачаточной форме —
Крестовым походам, — требуется не только господствовать
над странами и людьми, но и управлять их убеждениями
и верой. Связанные с волей к формированию будущего,
9 Вергилий. Энеида. VI, 851-854. (Пер. С. Ошерова под ред.
Ф. Петровского. Цит. по изд.: Вергилий. Собрание сочинений.
СПб., 1994. С. 239.)
10 Rousseau J.-J. Du contrat social. I, 4.
168
Глава VI. Основные типы войны
идеологии суть формулы понимания человеком себя самого
и выражение осознаваемого им дефицита знания истины.
Но там, где вопрос об истине делает людей свободными,
поскольку не воспринимается как стоящая за идеологией
теория, это приводит к образованию сообществ, которые,
глубоко проникшись мировоззренческими положениями, в
споре об оптимальной форме человеческого общества за-
нимают позицию ратоборческих сообществ. Хотя идеоло-
гическая война, как и война имперская, — это в основном
война между государствами, однако ведущие ее государ-
ства осуществляют свою военную миссию, не прислу-
шиваясь ни к волеизъявлению самого государства, ни к
волеизъявлению народа, это государство образующего. Это
репрезентанты «догосударственного сообщества веры и
знания»11, скажем, религиозные общины, союзы или пар-
тии; они требуют войны и настаивают на ее ведении. Идео-
логические войны ведутся ради идей, и разражаются они,
прежде всего там, где идеологиям недостает критического
самоосмысления, где примитивные доктрины находят от-
клик благодаря риторически эффектным лозунгам. Для
ведущих такую войну речь не идет ни о них самих, ни о го-
сударстве, ни о народе; они воспринимают себя в качестве
инструмента идей. И хотя война остается выражением по-
литики, но доминирование какого-то определенного обра-
за мыслей или религиозных упований приводит к тому, что
они становятся более приоритетными, нежели само поли-
тическое. Политическое инструментализируется и ставит-
ся на службу определенному видению будущего, в резуль-
тате чего уже не вопрос о благе государства, а бессилие
политики определяет войну. 11
11 Kuhn Н. Der Staat. S. 386.
169
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Война, понимаемая как средство политики, может быть
подвергнута рациональному вычислению на предмет ее
возможного вреда и пользы, однако, будучи идеологизиро-
ванной, она отнюдь не служит средством в борьбе за су-
ществование какого-либо народа и не используется для
территориального увеличения или переоформления госу-
дарства. В данном качестве она ведется в надежде придать
абсолютный смысл человеческому существованию, более
того, этот тотальный смысл точно так же, как и война, пы-
тается провозгласить себя логикой политики. Поскольку
идеологии — это намеренные упрощения в высшей степе-
ни продуманных объяснений существования, — причем в
их свете жизнь человека видится иначе, чем то подается в
религиозной трактовке, ибо идеологии суть проекты буду-
щего, — они предстают как призыв к изменению. Своим
политическим влиянием они обязаны присущей им воле к
социальной борьбе и способности сводить все к азбучным
истинам. Поэтому идеологические войны — это лишь про-
дление и реализация скрыто присутствующей в идеологи-
ях готовности к борьбе и воплощение фанатизма. К мрач-
ным страницам, в том числе и прошлого столетия, можно
отнести тот факт, что религии и философии почитали за
должное использовать силу идеологической борьбы.
Там, где политика способствует целям, необосновывае-
мым политически, война, которая сама является полити-
ческой акцией, превращается в крестовый поход и идео-
логически освященное действие, т. е. она становится таким
предприятием, в котором цель оправдывает средства. Если
исторические Крестовые походы еще пользовались дове-
рием у людей религиозно настроенных, так это потому, что
для великих войн конца первого тысячелетия было харак-
терно требование преобразования и воля к овладению бу-
170
Глава VI. Основные типы войны
дущим: «Это земля дрожит и сотрясается, потому что Царь
Небесный утратил свой край, тот край, где когда-то сту-
пала Его нога» — такой клич бросил Бернар Клервоский
христианскому миру, когда Святая Земля была захвачена
Саладином12. В последних войнах человек сражался, уже
не сообразуясь с порядком, установленным на небесах, с
порядком, которому он должен был служить и который
обязан был защищать; основной интенцией его жизни ста-
новится не только сотворение всех вещей, но и себя самого
как человека. Современные формы идеологической войны
опираются уже не на религиозные идеи, а на толкование
человеческого бытия, т. е. на такое толкование, конструк-
тивный принцип которого продиктован задачами, стоящи-
ми перед человеческой волей, и истинность которого бла-
годаря их признанию воспринимается как доказанная.
Идеологические войны, представляющие собой секуля-
ризированную форму средневековых Крестовых походов,
не ведутся в качестве сугубо таковых, как нет и религи-
озных войн, которые мотивировались бы исключительно
религиозными соображениями. Особенностью идеологи-
ческой войны является не то, что она руководствуется ка-
кой-либо идеей, а то, что толкование человеческого бытия
на основании такой идеи не ставит под сомнение истинность
самой идеи, требуя для себя той власти, которая подобает
истине. В этом и состоит опасность такой формы войны,
поскольку она не только дискредитирует противника, как
12 См.: Der Kreuzzugsaufruf an den Grafen der Bretagne und
dessen Vassalen // Wentzlaff-Eggebert F.-W. Kreuzzugsdichtung
des Mittelalters. Berlin, 1960; цитата из Бернара Клервосского
(Epist. 467) приводится в: Patrologiae Cursus Completus. Series
Latina / Ed. J.-P. Migne. Bd. 182. S. 671.
171
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
то имело место при Крестовых походах, когда воины Са-
ладина объявлялись врагами Бога, но и отказывает ему в
праве на жизнь как личности и индивидууму. Аргумента-
ция здесь используется не политическая и не религиозная,
а моральная, поскольку, будучи идеологичной, она направ-
лена на обесценивание жизни противника, объявляемого
ею нелюдем и преступником. Использование современных
средств уничтожения, и прежде всего ядерных, нуждает-
ся — поскольку благодаря им война уже не является борь-
бой, а следовательно, сопротивление невозможно, — так
сказать, в предварительном моральном уничтожении про-
тивника. Чтобы самому не стать преступником, нужно
прежде легитимировать истребление противной стороны.
В своей работе «Демократия в Америке» Алексис де
Токвиль пишет, «что из всех армий наиболее страстно хо-
тят воевать вооруженные силы демократических госу-
дарств, в то время как сами народы этих государств любят
мир больше всех остальных народов»13. Понять это позво-
ляет особая духовная открытость как вооруженных сил,
так и народов демократических государств. Основной тип
демократического солдата — это не тип ландскнехта, чье
солдатское бытие, как полагал Томас Манн, «не подлежит
идейному обсуждению, [...] представляет одну голую фор-
му, само по себе лишено содержания»14. Солдата демокра-
тии можно подрядить не на всякое дело; такое дело долж-
13 Tocqueville A. de. Die Demokratie in Amerika. Bd. 2. Zurich,
1987. S. 391. (Цит. по изд.: Токвиль А. де. Демократия в Америке.
M, 1992. С. 468.)
14 Mann Т. Der Zauberberg. 6. Kapitel: «Noch jemand». (Пер.
В. Курелла и В. Станевич. Цит. по изд.: Манн Т. Собрание сочи-
нений: В 10 томах. Т. 4. Волшебная гора. М., 1959. С. 54.)
172
Глава VI. Основные типы войны
но быть подчинено особой идее и хорошо обосновано. Иск-
ренность солдата, с какой он готов сражаться лишь за пра-
вое дело, нуждается в специальной разъяснительной ра-
боте, что отнюдь не застраховывает его от идеологической
неуязвимости, и хотя, с одной стороны, она гарантирует
вовлечение всей личности, но, с другой — склоняет солда-
та требовать и полного уничтожения противника: «Унич-
тожение становится совершенно абстрактным и при этом
абсолютным. Оно вообще больше не направлено против
определенного врага, служа лишь так называемому объ-
ективному претворению в жизнь высших ценностей, за
которые, как известно, любая плата не слишком высока»15.
Чисто идеологическая война, которая, как мы сказали,
в реальности не ведется, — это в первую очередь холод-
ная война. На такой войне, в самом деле, никто не сра-
жается; она происходит скорее в головах идеологов, а не в
действительности. Ей присуща черта ирреальности. Что
однако существует, так это война, идеологически окрашен-
ная16. Для нее все средства к достижению власти хороши;
когда в ее распоряжении нет ничего, кроме собственного
бессилия, она мутирует в террористическую войну. Сущ-
ность такой войны — деструкция ради власти. Ее следует
отличать от истребительной войны. Если понимать вой-
ну как выражение политического бессилия, независимо от
того, какой военной мощью она обладает, то для террорис-
тической войны характерно то, что политическое бессилие
в ней связано с бессилием военным. Она представляет со-
бой такую форму войны, в которой в виде власти предста-
15 Schmitt С. Theorie des Partisanen — Zwischenbemerkung
zum Begriff des Politischen. Berlin, 1963. S. 96.
16 Cp.: Kuhn H. Der Staat. S. 390.
173
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ет бессилие, и бессилие это способно удерживаться в ка-
честве власти, лишь производя деструкцию самой власти.
Если мы зададимся вопросом об образчиках различ-
ных форм войны в наше время, то в качестве одного из не-
многих примеров классической и реальной войны можно
привести Фолклендскую войну. В распоряжении регу-
лярных армий на этой войне было конкретное поле бит-
вы, между солдатами и лицами, не принимающими учас-
тия в военных действиях, проводилось четкое различие,
и даже боевые действия осуществлялись в полном соот-
ветствии с международно-правовыми нормами ведения
войны. Задача войны, а равно и ее средства, определя-
лись — согласно положению Клаузевица о том, что не на-
чинают войну, не сказав себе, чего хотят достичь в ее
ходе, — той целью, ради которой велась эта война. Ее
целью было обладание властью и ее сохранение, а значит,
господство. Идеологические моменты играли второсте-
пенную роль; эта война была продолжением политики
другими средствами, и велась она столь локально, а ис-
ход ее был решен столь быстро, что грамматика войны не
успела стать логикой политики. Иначе нужно расценивать
войну з Афганистане, которая в том, что касается средств,
считается классической партизанской войной. Хотя бое-
вики определенно уступали противнику по своей техни-
ческой оснащенности и вооружению, они все же сумели
превратить свою слабость в силу. Наряду с высокой ма-
невренностью и оптимальным использованием местно-
сти исход войны решила мотивация. Задача войны — вы-
дворение советской оккупационной власти — имела своей
целью насаждение определенных нравственно-религиоз-
ных убеждений. Именно политическое бессилие прежде
всего и определяло эту войну и ее развитие.
174
Глава VI. Основные типы войны
Первая война в Заливе, да и вторая тоже, могут быть
обозначены как войны имперские. Задачей первой было
изнурение противника. Она представляла собой столк-
новение между государствами, которые не были так уж
несхожи друг с другом по своим идеологическим и ре-
лигиозным устоям. Вторая война в Заливе была войной,
ограниченной четко определенным целеполаганием. Идео-
логические разногласия в отличие от первой войны не за-
трагивались вовсе и в силу неодинакового религиозного
и нравственного самоощущения тех держав, что объеди-
нились в антииракский альянс, не играли никакой роли.
Обе балканские войны тоже были по своему характеру в
основном имперскими; благодаря им, сколь бы оправдан-
ным ни было их дело по защите прав человека, война сно-
ва стала допустимым средством политики. Таким образом,
т. е. путем ведения имперской войны, проводилась гло-
бальная гегемонистская политика НАТО, а точнее, США,
опирающаяся на военное превосходство стран НАТО. Аме-
риканцы после поражения в войне во Вьетнаме, да и поз-
же, во второй иракской войне, снова смогли наверстать
упущенное, коль скоро идеологическая операция по демо-
кратизации Вьетнама в политическом и военном отноше-
нии столь бесславно провалилась. То обстоятельство, что
в воздушной войне на Балканах политические задачи не-
однократно менялись и что, несмотря на признание основ-
ных политических требований, югославским режимом о
первоначально провозглашавшейся «гуманитарной цели»
этой акции «было как-то забыто [...]»17, даже если и мож-
17 Gustenau G. Е. Politisch-strategische Uberlegungen zur Ope-
ration «Allied Forse» // Der Krieg um das Kosovo 1998/99 / Hg.
von E. Reiter. Mainz, 2000. S. 90.
175
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
но рассматривать как успех в военном отношении, то от-
нюдь не в политическом.
Подобное тому, что произошло с Советским Союзом в
войне с Афганистаном, имело место и в войне между Израи-
лем и Ливаном. Вести имперскую войну усмирения с битва-
ми и капитуляцией стало невозможно для обоих государств.
Герильеры и подпольщики, побуждаемые религиозными и
идеологическими соображениями, не позволили — в отли-
чие от египтян и сирийцев в Шестидневной войне — навя-
зать себе такую форму войны. Убежденные в «священно-
сти» своей борьбы, они были готовы использовать любые
подходящие средства; если бы они имели в своем распоря-
жении атомное оружие, то, наверное, применили бы и его.
Идеологическая война заключает в себе тенденцию к то-
тальной войне; такой опыт можно извлечь из Второй ми-
ровой войны. Отсюда лишь шаг к истребительной войне.
Хотя было бы вполне естественно понимать под герои-
ческой войной войну тотальную, однако это значило бы иг-
норировать тот факт, что народ и армия в такой войне не-
отличимы друг от друга и что война остается политикой,
поскольку разница между ними еще не стала ощутимой.
Согласно дефиниции Людендорфа, рождение тотальной
войны, «которая не только является делом вооруженных
сил, но и непосредственно затрагивает жизнь и душу каж-
дого участника воюющих стран», вызывается «[...] не одним
только изменением политики, [...] но и введением всеобщей
воинской повинности при увеличивающейся численности
населения и теми средствами борьбы, действие которых
приобретает все более уничтожающий размах»18. Война
18 Ludendorff Е. Das Wesen des totalen Krieg // Clausewitz in
Perspektive / Hg. von G. Diel. Frankfurt-am-Main, 1980. S. 514.
176
Глава VI. Основные типы войны
никогда не ограничивалась одним лишь столкновением не-
приятельских армий, напротив, всё более увеличиваю-
щиеся зоны боевых действий, как и сама война, не преми-
нули оказать влияние и на население, ведь тотальная война
откровенно направлена «не только против вермахта, но и
непосредственно против народов»19. Истребительная вой-
на исключает мир вообще, ибо ее задача — не мир, а одно
лишь полное уничтожение и гибель противника.
2. Влияние исторических перемен
на понятие войны
Историческое изменение понятия войны так же не пред-
ставляет собой чего-то нового, как и историческая транс-
формация жизни вообще. Мы — не первое поколение,
освобождающее место для смены старого времени новым,
с присущими ему новыми формами жизни. Конечно, мы
живем с ощущением, что история современности под-
верглась гораздо более сильным изменениям, чем любая
другая история до этого. Точно так же всякому новому
самоосмыслению свойственно переоценивать значение
собственного времени и воспринимать перемены с такой
быстротой и в таком масштабе, как будто прежде этого ни-
когда не случалось. Однако существуют некоторые факты,
оправдывающие наше впечатление и об особо интенсив-
ных переменах в целом, и об изменении войны в частно-
сти. Быстрая смена (1) и глобальное значение (2) как поли-
тических, так и военных событий, которые ныне затраги-
вают широкие массы населения (3), а также совмещение
всех сфер жизни друг с другом (4), по всей видимости, под-
19 Ibid.
177
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
тверждают наше мнение о стремительности исторических
изменений в наши дни. Что касается изменения понятия
войны, то здесь особую роль сыграла ядерная техника (5).
Коль скоро история — это помимо прочего всегда и исто-
рия государств, вполне закономерно, что изменение не ос-
тановилось и перед понятием войны.
1. Перемены, которые раньше растягивались на долгие
годы, сегодня происходят с ошеломляющей внезапностью.
Закат Священной Римской империи совершался не одно
столетие; духовное противоборство и преодоление Сред-
них веков длилось целую эпоху; столь же долго тянулась
борьба христианства с язычеством. Прусская же империя
всего за несколько лет превратилась в великогерманский
рейх. Советский Союз сменил царскую Россию и со вре-
менем сам прекратил свое существование. Развитие и рас-
пространение христианства отняло два тысячелетия, но
понадобилось всего пару лет, чтобы целые народы снова от-
реклись от своей веры.
2. Раньше перемены происходили с отдельными наро-
дами и в определенных культурных кругах. Сегодня они осу-
ществляются в единой истории человечества. В некотором
смысле человечество пришло в себя. Современные инфор-
мационные и транспортные коммуникации способствуют
объединению людей. Любое происшествие может стать се-
годня мировым событием. Оглядываясь назад, мы видим,
что христианизация Запада, Французская революция или
еще прежде закат античных культур не представляли со-
бой непосредственно мировые события. Идеи же, рождаю-
щиеся сегодня в Вашингтоне, Берлине или Москве, и реше-
ния, там принимаемые, отражаются на всем мире. Военное
столкновение между Кувейтом и Ираком или война сербов
с боснийцами, хорватами и албанскими косоварами вызва-
178
Глава VI. Основные типы войны
ли всеобщую тревогу и продемонстрировали политическое
бессилие западных держав и исламского мира. Локальные
войны утратили свое сугубо локальное значение. Война в
Косово привела в напряженное состояние не только Соеди-
ненные Штаты и Европу. Сознание мировой солидарности
способно превратить и кризисы во взаимоотношениях го-
сударств или народов в факторы международной угрозы.
Массовые миграции как реакция на внутриполитические
изменения в странах третьего мира в своих последствиях
распространились много дальше сопредельных государств,
вызывая опасения относительно возможной дестабилиза-
ции даже в странах, расположенных на других континен-
тах. Движение населения с Востока на Запад как следствие
сокращения трудностей при переездах, но также и мигра-
ция несметного числа беженцев с Юга на Север вызывает
глубокие социальные, культурные и политические пробле-
мы в принимающих странах Центральной Европы.
3. Сегодня более или менее все социальные слои за-
тронуты историческими изменениями, да и политические
перемены ощущают не только ограниченные и небольшие
группы людей, скажем, высшие сословия. Начиная с эпо-
хи Просвещения субъектом изменений является весь на-
род в целом. В прежние времена сюзерен хотя и должен
был уступать часть своей территории после проигранной
войны, но чаще всего он не оказывал прямого влияния на
массы населения. Народ знал своего землевладельца, но не
сюзерена. В наше же время любого ремесленника, любого
крестьянина непосредственно затрагивают политические
перемены, а равно и технические новшества, и хотя в ос-
нове своей бытие человека всегда остается неизменным,
нынче оно пронизано планированием и техникой. Теперь
войны стали войнами тотальными, поскольку они охваты-
179
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
вают экономическую, духовную и культурную жизнь. Хотя
война, начиная со Средних веков и вплоть до XVIII столе-
тия, затягивала в свой водоворот даже женщин и детей,
производимые ею опустошения все же ограничивались оп-
ределенной местностью и в первую очередь затрагивали
тех, кто переживал ее непосредственно. Большая же часть
народа задевалась войной лишь косвенно. В течение сто-
летий лишь религии охватывали все социальные слои.
4. Подобно тому как пагубное влияние перемен ска-
зывается сегодня на всех слоях населения, так и не суще-
ствует больше ни одной сферы жизни, потрясение в кото-
рой не привело бы к неизгладимым последствиям в других.
И техника здесь не просто побочная проблема: ее разви-
тие наряду с экономикой и обществом накладывает свой
отпечаток на мышление, веру и ощущение человека. Она
оказывает сегодня всестороннее влияние на политику в
еще большей степени, нежели экономика, причем влияние
это дает о себе знать в каждой сфере жизни. Она не щадит
ни науку, ни религию, ни искусство, ни литературу. Влия-
ние техники на войну столь велико, что — даже если не
иметь в виду ядерные технологии — начинаешь сомневать-
ся, решают ли еще что-то мужество, искусство стратегии,
вооружение и военное счастье; быть может, все зависит
только от превосходства технологических средств ведения
войны? Первая и Вторая мировые войны определялись еще
этосом выносливости и отказом от собственной воли к жиз-
ни, однако война, а в сущности, борьба, все больше смеща-
ла свой центр тяжести с ситуаций человеческой борьбы в
сторону массового уничтожения тех, кто в этой борьбе не
участвовал. Сражения на Западном фронте, в которых в
больших масштабах использовалась боевая техника, могут
служить свидетельством того, что мировые войны в какой-
180
Глава VI. Основные типы войны
то мере еще оставались борьбой. С началом же бомбарди-
ровок городов и их гражданского населения на место борь-
бы заступило массовое убийство. А после использования
атомных бомб для уничтожения Хиросимы и Нагасаки тех-
ника завладела политикой, подчинив ее себе. Можно ли
приостановить такое развитие событий или вовсе прекра-
тить? Что в будущем будет востребовано больше: качества
борцов или инженеров? Вопросы эти задаются не просто в
надежде на то, что современные системы оружия с их
принципами действия доведут себя ad absurdum, нет, они
адресованы прежде всего моральному и нравственному са-
моощущению тех обществ, которые имеют в своем распо-
ряжении подобное оружие.
5. Нынешняя пространственная и временная всеобщ-
ность происходящего, исконная историческая предопреде-
ленность изменений сфер деятельности и растущий темп
общественных перемен не только не преминули повлиять
на современное понимание войны, но и сыграли решающую
роль в том, что сегодня войны ведутся именно так, а не ина-
че. Однако важнейшая и опаснейшая для жизни метамор-
фоза произошла с понятием войны не из-за перемены ис-
торической обстановки, а вследствие реакции на такую пе-
ремену. Сливающийся в единство мир и исконная данность
исторических событий потребовали крупномасштабных ор-
ганизационных форм и такого технического инструмента-
рия, который позволял бы преодолевать все новые дистан-
ции в пространстве и во времени. Техника вооружения не
стала здесь исключением, по-своему отозвавшись на это тре-
бование. Новым военным средствам принуждения и прин-
ципам их действия удалось превратить обе великие войны
в войны мировые. Применение же атомных бомб ознаме-
новало собой принципиально иное состояние мира, «нача-
181
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ло и исход, несоизмеримые со всей предыдущей истори-
ей»20 . Необычным в возможности военного использования
нового оружия является отнюдь не дальность и быстрота
его действия, а то, что его применение в ядерных конфлик-
тах едва ли предполагает выполнение каких-либо задач, а
значит, никто не может исходить из того, что государство,
чья армия прибегнет к такому оружию, продолжит свое су-
ществование и после завершения подобного конфликта,
что победа еще будет означать победу и что люди, чья сво-
бода отстаивается таким образом, останутся в живых. Что
касается качества проведения ядерной войны, то и здесь
нет никакой разницы, будет ли такое оружие находиться
в руках только какого-нибудь одного государства или же
им сможет воспользоваться несколько государств.
В результате различения «войны всех против всех» и
войны, которая проходит по определенным правилам, по-
следняя стала рассматриваться как достижение, посколь-
ку передача монополии на насилие государству положила
конец анархическому хаосу, когда каждый волен был уби-
вать каждого. Характеристика войны как достижения от-
нюдь не подразумевала оправдания войны: такое понима-
ние содержит в себе скрытый вопрос, является ли война
существенным элементом существования человечества в
виде государств и не типична ли она — несмотря на все те
изменения, которые война претерпела по своей форме, —
лишь для архаичной эпохи, завершить которую вполне по
силам политике. Не одна лишь безуспешность попыток
определить мир независимо от войны, что позволило бы
рассматривать его не просто как не-войну, обязывает нас
задать этот вопрос. Наличие средств разрушения, превос-
20 Henrich D. Ethik zum nuklearen Frieden. Frankfurt, 1990. S. 9.
182
Глава VI. Основные типы войны
ходящих по своему воздействию размах любого доселе из-
вестного в истории оружия, заставляет призадуматься.
Хотя институционально укрощенная правилами война с
давних пор и сохраняла тенденцию к тому, чтобы вырвать-
ся из клетки всех и всяческих ограничений, однако при во-
просе, можно ли применение и использование ядерных
средств разрушения обуздать законом и соглашением на
продолжительное время, надеяться на положительный от-
вет позволительно лишь до известной степени.
Сегодня многие авторитетные мыслители придержива-
ются того убеждения, что дальнейшему развитию техни-
ки при крупномасштабных формах организации, несмот-
ря на набирающее силу сознание всеобщей солидарности,
противостоит политически недееспособное человечество,
которое рискует оказаться беззащитным перед лицом тех-
нических средств, способных сделать вполне вероятным
самоустранение цивилизации и человека вообще. Мысль,
что определенные формы применения ядерного оружия
уже доводят войну-«достижение» ad absurdum, справед-
лива, поскольку атомная война, которую невозможно обуз-
дать никакими ограничениями или устанавливаемыми
правилами, в таком случае сама превратилась бы в войну
всех против всех. Что в ходе подобного размышления осо-
бенно беспокоит, так это осознание того факта, что далеко
не ясно, кто, собственно, вершит политику, т. е. кто сегод-
ня вообще является субъектом политического действия.
На вопрос, выступают ли такими субъектами государства
и что тогда подпадает под их компетенцию, невозможно
дать однозначного ответа. Понятие государства претерпе-
ло глубокие изменения, что сказалось и на понятии войны.
А определяющим, в том числе и для этих изменений, было
влияние современных технологий.
183
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Не случайно именно тема войны поднимает вопрос, а
дозволено ли делать то, что можно сделать. Хотя сферы
возможного и дозволенного для человека еще никогда не
совпадали, но все же этот вопрос приобретает актуальную
взрывоопасность ввиду того, что область возможного —
особенно в военном отношении — по своему потенциалу
больше не является жестко регламентированной. Сегодня
речь идет не только о вопросе, допустимо ли в нравст-
венном отношении смертоубийство на войне или военная
служба вообще. Дело даже не в различении между войной
справедливой и несправедливой. Провести границу между
возможным и дозволенным всегда было трудно. В про-
шлом — самое позднее до изобретения и сбрасывания пер-
вых атомных бомб — мы могли исходить из того, что об-
ласть возможных действий была принципиально ограни-
ченной. Все, что находилось по другую сторону возможного
для человека, было избавлено от этических рефлексий, по-
скольку этические соображения о должном и допустимом
приложимы лишь к области возможного: лишь эта область
поддается нормированию. Данный этический принцип со-
хранял свою силу до сегодняшнего дня и будет сохранять
ее и впредь. Однако область, которой человек может овла-
деть, придав ей форму своими действиями, расширилась,
и границы ее не только постоянно отодвигаются, но, веро-
ятно, со временем сотрутся окончательно. Невозможное
стало возможным не только в медицине21, но и в любой
другой области жизни. А значит, и сама война, обусловли-
21 См. главу «Человек как мера и человек по мерке — От-
ветственность и медицинский прогресс» в книге: Hofmeister Н.
Der Mensch als Subjekt und Objekt der Medizin. Neukirchen;
Vluyn, 2000.
184
Глава VI. Основные типы войны
ваемая постоянно обновляющейся и совершенствующей-
ся техникой вооружения, не остается тем событием, что
ограничено в своем осуществлении жесткими рамками. Тот
же научный и технический прогресс, который открывает
новые перспективы жизни, позволяет мыслить также и
новые, до сих пор еще никогда не существовавшие формы
конфликтов и способы их проведения. Сценарии войны, ко-
торые еще до недавнего времени были плодом извращен-
ной фантазии, достигли уже того градуса действительно-
сти, что допускает возможность любой формы террора и
вынуждает развивать оборонительные стратегии. Именно
по той причине, что при ведении войны невозможное ста-
новится возможным, на войну со всеми ее невозможностя-
ми налагается запрет.
Поскольку для политики, которая ориентируется на ми-
ровые масштабы, естественные и духовные границы меж-
ду народами утрачивают свое первостепенное значение, то
с началом подобных изменений сомнению подвергается и
сам принцип национального государства. По меньшей мере
до развала Советского Союза политику определяли пре-
имущественно державные блоки, и учреждение все более
разрастающихся политических объединений признавалось
необходимостью. Такие понятия, как народ, государство, на-
ция, считались более не соответствующими духу времени.
С другой стороны, державные блоки не в состоянии были
заменить собой государства, да и «человечество» как та-
ковое до сих пор не смогло занять освободившееся место
политического субъекта. Если техническая конвергенция
западных и восточных блоков держав не гарантировала по-
литического единомыслия даже внутри самих этих блоков,
то в противовес этому люди в мире по-прежнему продол-
жают объединяться в формальные и неформальные груп-
185
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
пы (к примеру, движение интеллектуалов), даже если те
и не представляют собой народы и государства. Ситуация,
в которой сегодня происходят войны (и даже крушение
коммунизма ничего здесь не изменило), не имеет аналога.
В качестве технологической сплоченности мир с давних пор
является единством, однако это отнюдь не политическое
единство, а после падения Берлинской стены даже менее,
чем когда-либо. Если по окончании Второй мировой войны
политика почти во всем определялась страхом перед тем,
что распределение власти между двумя блоками может
выйти из равновесия, так что политика запугивания вы-
ступала как бы политикой сохранения мира, то сегодня —
по крайней мере, в настоящий момент — совмещение тех-
нологической рациональности и человеческого страха боль-
ше не является определяющим фактором при принятии
решений «за» или «против» войны. Но даже продумав эту
ситуации и поняв, что начинания, призванные сделать че-
ловечество политическим субъектом истории, имеют ис-
ключительно технологическую природу, а такие понятия,
как «народ» и «нация», после утраты страха обретают но-
вое значение, не стоит все же опрометчиво полагать, будто
пустующие места политических субъектов вскоре будут
вновь заняты. Принцип национальной государственности,
рожденный Французской революцией и утвердившийся
в сознании XIX века в качестве определяющего фактора,
ныне утратил свой первоначальный смысл. Государства
сегодня больше не являются — как то еще было при одно-
национальных государствах — замкнутыми державными
образованиями. К тому же демократические государства,
по крайней мере теоретически, не могут действовать во
вред своим подданным. Кроме того, поскольку они суть го-
сударства социальные, то как таковые должны гарантиро-
186
Глава VI. Основные типы войны
вать своим гражданам благополучие и материальный до-
статок. Это означает, что они не только вынуждены со-
трудничать с различными общественными организациями,
но и что в результате сами впадают в зависимость от по-
добных объединений22. Поэтому на вопрос, осталась ли у
государства вообще еще собственная сфера политической
активности, ответить не легко.
Относительно традиционной войны мы сказали, что ее
задачей является мир. При любом усилении раздора име-
лось некое пространство соотнесения, в котором разыг-
рывались война и мир, то есть своего рода пространство
согласия, того согласия, что присутствует в раздоре. Про-
тивники противостояли друг другу, но так, что между ними
сохранялась определенная связь, ведь война была общим
творением их разобщенности. При проведении военной
кампании их связывало друг с другом своеобразное согла-
сие: «Должно знать, что война общепринята [...]»23, — пи-
сал Гераклит еще за пятьсот лет до начала нашего лето-
исчисления. Разумеется, согласие войны — иного рода,
нежели согласие мира. Понятие «согласие» употребляется
здесь в различных смыслах, однако эта несхожесть лишь
указывает на некий основополагающий феномен челове-
ческого существования. Человеческое бытие разворачива-
ется лишь в противо-соотнесении общего и различного.
Человек существует всегда как противоположность себе
самому. Для себя я есмь только в бытии для другого. При-
выкнув мыслить такое «для-себя-бытие» лишь как поня-
тие, полярное понятию «бытие-для-другого», мы все же
22 Ср. к тому же: Веуте К. Interessengruppen in der Demo-
kratie. Munchen, 1969.
23 Гераклит. Фрагмент В 80.
187
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
рассматриваем эти понятия, признавая их противополож-
ность, в качестве самостоятельных, как и в случае войны
и мира. Мы мыслим себя то обособленно, то в соотношении
с другими людьми или даже с вещами. Но если мы мыслим
для-себя-бытие сугубо как обособленность, а бытие-для-
другого — как соотнесение, то именно в несоотнесенности
мы разом помыслили и соотнесение глубочайшего рода. Са-
мостоятельность уже содержит в себе соотнесенность, и не
только в логическом смысле, но и в смысле того, как чело-
век постигает себя самого. Как мужчина является мужчи-
ной лишь благодаря своей инаковости с женщиной, так и
отстраненность, различность с другим является предпо-
сылкой самости. В качестве бытия-для-себя-самого обособ-
ленность от других и есть как раз отношение к другому. Не-
соотнесенность соотнесения — это то соотнесение, которое
в случае войны становится отрицанием, уничтожением
другого. Однако согласие как мир и согласие как способ-
ствующее совместности пространство соотнесения, в кото-
ром разыгрываются война и мир, невозможно отличить
друг от друга. Признание того, что война и мир разыгры-
ваются в одном и том же пространстве соотнесения согла-
сия, немаловажно для меняющегося понимания войны в
Новое время. А в конечном счете и для всех усилий по со-
хранению, обеспечению и продвижению мира. Ведь атом-
ная война упраздняет это основополагающее соотнесение
согласия в раздоре, поскольку она не признает никакого
будущего, а значит, и никакого мира. Тотальное уничтоже-
ние в таком случае действительно предстает тем местом,
где не существует ни мира, ни войны.
Глава VII
СУВЕРЕНИТЕТ И МИР
С помощью государства насилие удалось монополизиро-
вать, но не устранить. Право каждого отдельного человека
на применение насилия было преобразовано в право и обя-
занность государства вести войну. Если для античной по-
литической философии образование государства являлось
задачей, поставленной перед человеком самой природой, то
при этом не насилие и не страх перед насилием, а дружба
была тем скрепляющим составом, что соединяет вместе
граждан государства. Война считалась тем фактом, кото-
рый, хотя и не имеет сам по себе никакой цели, однако по-
добно работе, совершаемой ради досуга, существует ради
мира1. Война никоим образом не мыслилась в качестве ин-
струмента политики и сиамского близнеца государства. Со-
гласно пониманию государства Гоббсом, война, которая
является уже не борьбой всех против всех, а сконцентри-
рованным и ориентированным на выполнение определен-
ной задачи насилием, может зародиться и набрать силу
только от государства, которое со своей стороны создается
для предотвращения насилия между отдельными людьми.
Государство — это обузданное насилие; и как государство
ведет свое происхождение от насилия, так война свое —
от государства, ибо она высвобождает укрощенное и скон-
центрированное в государстве насилие с целью уничтоже-
ния. Государство и война суть две стороны одной медали.
1 Аристотель. Политика. VII, 1333 а 35-36.
189
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Полис для Аристотеля представляет собой господство
людей над людьми (правда, вопрос о легитимации верхов-
ной власти философ оставляет открытым), поскольку как
таковой он не может быть предпослан в качестве природ-
но данного. У Гоббса властитель во что бы то ни стало дол-
жен узаконить себя в своей должности и сделать легитим-
ной свою власть путем образования государства, а в даль-
нейшем — путем установления и сохранения мира. Именно
поэтому Гоббс, произведя реконструкцию, базирует вер-
ховную власть на заключении договоров, на свободном
соглашении между подданными в пользу правителя.
Либеральное видение государства учитывает, таким об-
разом, открытие новоевропейского самосознания. Созна-
ние свободы самости, определяемой собственной волей,
достигает той степени категоричности, которая в индиви-
дуальной области ведет к доминированию совести, а в по-
литико-общественной — к оспариванию природной дан-
ности порядка правления. Если принять во внимание то
огромное значение, которое придал математике Декарт, то
уже не кажется столь удивительным, что у Гоббса мате-
матическое естествознание стало прообразом его теории
о государстве. Механику политической жизни, согласно
Гоббсу, следует понимать по аналогии с механикой при-
родных процессов. Сведение цели государства к предос-
тавлению безопасности позволяет мыслить государство
как нечто производное от свободной, как бы механичес-
кой конструкции — от договора. Это означает, что было
два — отчасти противоречащих друг другу — момента,
присущих новому пониманию государства: государство
рассматривается, во-первых, как продукт свободно сози-
дающей человеческой воли, а во-вторых, как гарант про-
изведенного такой свободой порядка. Государство призва-
190
Глава VII. Суверенитет и мир
но оберегать живущих в нем граждан от угроз, исходя-
щих со стороны необузданной свободы, и в то же время
только еще не цивилизованная свобода может создать
условия для возникновения государства.
Независимо от вопроса, адекватно ли мыслится в такой
теории государства сам феномен государства, данная тео-
рия допускает определенное понимание феномена войны,
на котором базируется большинство стратегий ее предот-
вращения. Если война есть, так сказать, оборотная сторона
государства, то она, как и само государство, является искус-
ственным образованием, продуктом человеческого интел-
лекта. Рассматривать войну как искусственный продукт —
значит мыслить ее как нечто такое, что можно предотвра-
тить. Восприятие войны уже не в качестве злого рока, без
сомнения, большой прогресс, даже если обоснование, при-
ведшее к такому ее видению, — т. е. гоббсовское понима-
ние государства — и не выдержало проверки временем.
В датированном 30 июля 1932 года года письме к Зиг-
мунду Фрейду Альберт Эйнштейн задает ему такой во-
прос: «Существует ли путь, избавляющий человека от
злой участи войны?» Поскольку он считает, что никакой
политик не способен решить эту проблему и даже, по его
глубокому убеждению, отдает себе в этом отчет, Эйнштейн
рассчитывает на помощь мужей науки и призывает Фрей-
да предложить такие воспитательные меры, которые по-
зволили бы устранить те психологические преграды, что
препятствуют установлению мира. Он даже требует, что-
бы государства создали «законодательное и судебное ве-
домство для улаживания всех возникающих между ними
конфликтов». При этом он исходит из того, что «путь к
международной безопасности» лежит через «безоговороч-
ный отказ государств от некоторой части собственной сво-
191
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
боды действий, а точнее, от своего суверенитета»2. Одна-
ко может ли и должно ли государство отказываться от
своего суверенитета?
1. Право и границы суверенитета
Как и понятие государства, понятие суверенитета тоже
имеет свою историю. Находясь под большим впечатлени-
ем от событий конфессиональной гражданской войны, а
также Варфоломеевской ночи 1572 года, Жан Боден на-
писал книгу De la Republique* *. (Французская королева
Екатерина Медичи, притворившись, что придерживает-
ся толерантных убеждений, вероломно приказала напасть
на гугенотов, приглашенных на свадьбу ее дочери Марга-
риты и протестантского короля Генриха Наваррского, и
учинить резню.) В ней Боден развил идею «souverainete»**,
которая стала основой новоевропейского государствен-
ного мышления. Политическое требование суверенитета
появилось одновременно с образованием европейских тер-
риториальных государств примерно в XIII столетии, ког-
да князья потребовали независимости и от императора, и
от папы. Бесспорно, время от времени идея суверенитета
рассматривалась как тождественная идее абсолютизма.
Суверенитет состоит в умении выносить решения и
не признает никакой вышестоящей политической влас-
ти. Утверждение Канта касательно того, что положение
2 Письмо Альберта Эйнштейна выборочно цитируется в ре-
дакционных примечаниях к «Ответным письмам» Фрейда в:
Freud. S. Studienausgabe. Bd. IX. Frankfurt-am-Main, 1974. S. 274.
* «О республике» (фр.).
** Суверенитет (фр.).
192
Глава VII. Суверенитет и мир
«Государство суверенно» является аналитическим, так как
государственность определяется суверенитетом, является
справедливым, поскольку понятие «суверенный» ничего не
говорит ни о легитимности государства, ни о законности
обладателя суверенитета. Понятие суверенитета в таком
аспекте описывает способность государства определять себя
путем осуществления власти во внешней и внутренней
сферах. Однако когда государство объявляется суверен-
ным, встает вопрос об обладателе или субъекте сувере-
нитета, и вопрос этот выходит за рамки учения Канта. Ис-
ходя из понятия государства, нельзя заключить, представ-
ляет ли суверена некое лицо, группа или народ в целом.
Суверенитет в том виде, в каком он сегодня признает-
ся за конституционным государством, не является таким
уж неоспоримым, поскольку явно противоречив. Быть су-
вереном — значит уметь распоряжаться правом. Суверен
считается источником по меньшей мере права позитивно-
го. Быть сувереном — это то же самое, что быть источни-
ком государственной власти, которая для того, кто ее осу-
ществляет, является властью безраздельной, обладающей
при этом ничем не ограниченной действенностью. Если не
исходить, как Боден, из того, что только нарушение есте-
ственного права или божественного закона делает суве-
рена тираном, а вслед за Гоббсом и Руссо привести доводы
в пользу того, что в лице правителя представлена власть
народа, тогда выходит, что народ может расторгнуть до-
говор, поскольку он обладает правом на сопротивление
при нарушении договора со стороны правителя. Незави-
симо от того, как выглядит государственная форма прав-
ления, она допускает возможность того, что суверен в силу
своего суверенитета возвратит некоторые из своих прав,
не отказываясь при этом от своей верховной власти вы-
193
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
носить решения, ибо даже отказ вынести решение отно-
сительно того, какие права он готов возвратить, стал бы
отказом от его суверенитета. Таким образом, при опреде-
ленных обстоятельствах отречение от права на сегрега-
цию является отказом от суверенитета, а значит, и от ав-
тономного существования в качестве государства.
Под внутренним суверенитетом как «совокупностью
органов правления и государственного права»3 подразу-
мевается способность государства определять себя по от-
ношению к обществу. С учетом развития современного
государства в том виде, в каком это происходило в Евро-
пе начиная с XVII столетия, суверенитет понимается уже
как определяемый не принципом сосредоточения госу-
дарственной власти в руках одной личности, а принципом
совместного участия граждан в осуществлении правле-
ния, то бишь принципом некоего «универсального един-
ства, обладающего правом самостоятельного принятия
решений»4. Мысль о суверенитете народа связана здесь
с идеей разделения властей, так что в результате власти-
тель уже не правит legibus absolutus*'. ему не позволено
ни полностью распоряжаться правом, ни нарушать его. Так
во всеобщем прусском уставе земского права больше не
указываются правители и ныне действующие монархи, да
и сам король в тексте закона не упоминается. Король,
можно сказать, назначался на должность «главы государ-
ства, и даже того меньше: главы в государстве»5.
3 Kriele М. Einfiihrung in die Staatslehre. Opladen, 1980. S. 56.
4 Heller H. Die Souveranitat — Ein Beitrag zur Theorie des
Staats- und Volkerrechts. Berlin; Leipzig, 1927. S. 106.
* На основании неограниченных законов (лат.).
5 Ibid. S. 106.
194
Глава VII. Суверенитет и мир
Разделение властей в том классическом виде, который
ему придало учение Монтескьё о трех властях, оспарива-
ет сосредоточение государственной власти в руках одной
личности, но отнюдь не необходимость единства государ-
ства во всех его действиях и проектах. Способность госу-
дарства к произведению такого единства обнаруживает
себя в признании государства его гражданами, подтверж-
дая тем самым его внутренний суверенитет. Хотя, скажем,
королю в европейской истории и отводился особый статус,
коль скоро он претендовал на привилегированное право и
это право за ним признавалось, однако подобное призна-
ние каких-то исключительных прав за дворянством уже не
было чем-то само собой разумеющимся, да и в современ-
ной демократии получить его, не идя на определенные ус-
тупки, не представляется возможным. Основанием тому
служит то, что благодаря привилегированному правовому
статусу за правителем признается и привилегированный
статус в органах власти: «Но если право не легитимирует
власть, тогда только сама власть может легитимировать
себя»6. Силовые структуры, с помощью которых власть на-
сильственно добивается признания, никогда не бывают
лишними, однако при ближайшем рассмотрении даже аб-
солютный правитель не может игнорировать признания со
стороны своих подданных. Но это означает, что поскольку
не право легитимирует правление, а сама власть должна
обеспечить себе гарантии своего дальнейшего существова-
ния, то, несмотря на любые возможные и фактические
акты насилия, нация должна уметь обрести себя вновь в
своей особости, в индивидуальности своего государства, ибо
только таким путем насилие трансформируется во власть.
в Kriele М. Einfuhrung in die Staatslehre. S. 64.
195
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Хотя исполнение единой воли государства и является
условием внутреннего мира, однако эта модель не может
быть целиком перенесена на межгосударственные отноше-
ния. Существует ли вообще внешний или международно-
правовой суверенитет, гарантирующий внешний мир и
предотвращающий войны между государствами? Если
монополизация насилия в руках государства и не создает
внутреннего мира, то все же она является условием его воз-
можности. С другой стороны, она выступает предпосылкой
войны между государствами. Внешний мир покоится на
взаимном приятии государствами друг друга, и государ-
ства эти, со своей стороны, должны быть готовы к тому,
чтобы либо вовсе не использовать вверенное им насилие,
либо применять его лишь в исключительных случаях.
Как внутренний суверенитет базируется на признании
друг друга гражданами государства, так и для суверени-
тета внешнего требуется приятие другими государствами.
Это означает, что государство в своей внешней активно-
сти соотнесено не только с самим собой. Ни одно государ-
ство не является автаркическим, поскольку у любого го-
сударства есть соседи, от которых оно никогда не сможет
быть сгделено совершенно непреодолимой границей. Го-
сударства открыты друг для друга и зависимы одно от дру-
гого во взаимном приятии. Обоюдная доступность опреде-
ляется естественным разграничением местности, но также
и родством, идентичностью религии и языка, образом жиз-
ни, историческим развитием, образованием и типом поли-
тических и общественных институтов страны. Идентич-
ность может связывать, отталкивая несхожее. Дружба и
вражда зависят от существования между ними чего-то об-
щего, что либо подтверждается, либо отрицается. Союзы
и договора могут быть действенными только тогда, когда
196
ГлаваУП. Суверенитет и мир
они основываются на уже существующей общности. Од-
нако ни сходство регионального расположения, ни иден-
тичность культур и религий не являются гарантом мир-
ного сосуществования. Во взаимности контакта всегда
заключено по мере возможности и нечто разъединяющее.
Соседство может означать дружбу, но с таким же успе-
хом оно может означать и вражду. Там, где нет общих ин-
тересов, нет и никаких конфликтов. Это не в последнюю
очередь является основанием того, почему весьма удален-
ные друг от друга государства и народы уживаются меж-
ду собой без всяких конфликтов.
Что касается внутригосударственного сосуществования
отдельных личностей и их отношения к государственным
институтам, то здесь чаще всего достаточно очевидно, что
именно представляется законным. Судебная тяжба, спор
до вынесения окончательного приговора может пройти
множество различных, независимых друг от друга инстан-
ций, так что вероятность выяснения всех обстоятельств
дела здесь относительно высока. Поэтому последнее реше-
ние суда имеет обязательную силу. В отношении же госу-
дарств даже сам вопрос о том, что такое право, решить на-
много сложнее. Возникший между государствами спор не
может быть улажен непосредственно судьей, так что меж-
государственные проблемы должны решаться в первую
очередь не правовыми, а политическими методами.
Хотя в отношениях между государствами, как и во
внутригосударственной сфере, существует правовое регу-
лирование, так что правового вакуума в том, что касается
отдельного гражданина (безразлично, каким гражданством
он обладает), не существует, однако наднациональное пра-
во, регулирующее отношения между государствами, от-
нюдь не обладает той же обязательностью. Только на-
197
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
циональное право, а не наднациональное, во всех случа-
ях предусматривает наказание и таким образом обязыва-
ет с ним считаться. Осуществление международного права,
как то повелось издавна, зависит от готовности отдель-
ных, заинтересованных в этом государств заставить себя
и других его соблюдать. При этом отсутствие способст-
вующего консенсусу и общепринятого понимания права
обходится весьма дорого. Однако многого стоит и неконт-
ролируемость той силы, которая смогла бы настоять на
соблюдении такого права. Существует государственная
монополия на насилие, но никак не надгосударственная.
Что же мешает договорится об общеобязательной силе
международного права и его повсеместном применении?
Если внутригосударственный суверенитет нельзя вы-
разить в таких законах, которые не считались бы с со-
знанием свободы и представлениями о справедливости
граждан государства, то и для суверенитета внешнего это
исключено. Однако в последнем случае затрудняющим
консенсус между государствами оказывается то обстоя-
тельство, что их индивидуальности складывалась в раз-
личных историях, религиях, культурах и не имеют оди-
наковой этнической принадлежности и что их граждане
живут соответственно. Смысл внутригосударственного
суверенитета — способствовать свободе как всех граждан,
так и каждого в отдельности. Но внешний суверенитет —
это не просто «свойство государства, в силу которого оно
может быть связано в правовом отношении только соб-
ственной волей»7, но точно так же и предпосылка возмож-
ности внутригосударственного формирования, а значит,
7 Jellinek G. Die Lehre von den Staatenverbindungen. Berlin,
1882. S. 34.
198
Глава VII. Суверенитет и мир
выражение объединяющей и репрезентирующей граждан
воли государства.
Международное право хотя и представляет собой об-
щую волю, однако если сравнить его с внутригосудар-
ственными формами суверенитета, то, скорее всего, оно
соответствует так называемому суверенитету права или
разума. О таком суверенитете речь заходит тогда, когда
вся государственная власть определяется и ограничива-
ется конституционным правом, когда в известной степе-
ни нет уже какого-то конкретного обладателя суверени-
тета, а потому подлинным сувереном следует считать сам
правопорядок. Обладателями надгосударственного суве-
ренитета являются все государства, но их общая воля не
образует самостоятельного индивидуального единства. По
этой причине сувереном должно было бы выступать само
международное право. К такой мысли склонялся и Кант,
отстаивая то мнение, что отнюдь не государь является
«сувереном»: он — «олицетворенный закон», даже если
он и должен в качестве правителя заботиться о соблюде-
нии и осуществлении законности8. Однако какому госу-
дарю в таком случае можно поручить осуществлять меж-
дународное право? Кто на это способен? Международное
право представляет собой ту правовую область, которая
начиная с Гуго Гроция развивалась в направлении регу-
лирования отношений между государствами. Военное
участие Организации Объединенных Наций, проведение
мероприятий, направленных на сохранение мира (peace
keeping), а равно и на его созидание (peace enforcement)
зависит от особой политической заинтересованности тех
s Kant I. Uber den Gemeinspruch: Das mag in der Theorie rich-
tig sein, taugt aber nicht fur Praxis // Kant I. Werke, 8. S. 294 A.
199
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
стран, которые обладают необходимой боеспособностью
для возложения на себя подобных миссий и их выполне-
ния. Международное право, право народов — это именно
что долженствование, ибо судебные палаты, созданные
для его осуществления, не обладают никакой исполни-
тельной властью. Кроме того, остается открытым вопрос,
не является ли такое право суверенного разума «бескров-
ным» и именно поэтому неспособным удовлетворить ин-
дивидуальность тех, кто его признает.
Если иметь в виду то понятие государства, согласно ко-
торому исток и цель государства заключаются, прежде
всего, в договоре о подчинении или общественном догово-
ре, то отказ от монополии на насилие в этом случае озна-
чал бы отказ от государственности. Но как государство мо-
жет отречься от политического и военного суверенитета,
не отказавшись тем самым от своей особенности и ин-
дивидуальности? Разве ошибается Кант, полагая, что
государственность определяется суверенитетом? Каким
должно быть государство при условии, что отсутствие
суверенитета не повлечет за собой утраты государствен-
ности? Насколько уместна здесь аналогия между внут-
ренних.! и внешним суверенитетом? Окажется ли гаран-
тированной государственность и при отсутствии внешнего
суверенитета?
Мы попытаемся ответить на эти вопросы следующим
образом: суверенитет конституирует государственность
путем осуществления власти, однако суверенитет не тож-
дественен обладанию монополией на насилие. Он пред-
ставляет собой то воплощение свободы, благодаря кото-
рому «в правовом, конституционном состоянии» право
особенности распоряжаться собой не является ее соб-
ственной целью, а определяется «целью целого (к кото-
200
Глава VII. Суверенитет и мир
рому в общем применяют неопределенное выражение
благо государства)»9.
Суверенитет государства, государства, которое есть не
что иное, как «организация понятия свободы»10, являет-
ся — если смотреть с внутригосударственной позиции —
сохранением целого, посредством которого свобода каждо-
го отдельного человека с его индивидуальностью институ-
ционализируется таким образом, что не становится невоз-
можной из-за свободы другого и не делает невозможной
свободу другого. Идентификация себя с государством озна-
чает поэтому закрепление права и моральности, а стало
быть, закрепление как внешней, так и внутренней свобо-
ды граждан.
Если же смотреть с позиции надгосударственной, то для
внешнего суверенитета «индивидуальность» государства
выступает в виде отношения к другим государствам, каж-
дое из которых самостоятельно по отношению к прочим.
Внутренний суверенитет в этом случае, пожалуй, будет
по-прежнему ориентирован внутригосударственно, имея
своей целью целостность государства. Но какова та целост-
ность (ведь это целостность не какого-то индивидуального
государства, а всех государств), на которую должен быть
направлен суверенитет внешний? Разворот структуры, со-
держащейся в понятии внутреннего суверенитета, вовне,
в сторону внешней сферы, произведенный еще Боденом
для определения внешнего суверенитета, вызвал обра-
зование не универсального, а партикулярного понимания
этого понятия. В то же время очевидная связь суверени-
9 Hegel G. W. F. Philosophie des Rechts. § 278 // Hegel G. W. F.
Werke, 7. S. 444.
Ibid. § 261. S. 410.
201
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
тета с естественным правом ограничивалась сугубо внут-
ренним суверенитетом, если принять во внимание, «что
государства и их репрезентанты находятся по отношению
друг к другу в состоянии естественной свободы, а значит,
в естественном состоянии Международное право,
вне всяких сомнений, не менее право, чем право государ-
ственное, хотя для его соблюдения насилие может и не по-
надобиться. Правда, для его повсеместного осуществления
требуется предположить существование некоего универ-
сального государства, которое, в свою очередь — если ис-
ходить из его понятия, — кажется столь абстрактным, что
еще далеко неизвестно, сохранится ли в таком государстве
«чувство собственного достоинства, которым обладает на-
род в своей независимости»11 12, народ как индивидуум.
Какие здесь существуют альтернативы? То обстоятель-
ство, что современные средства коммуникации способст-
вуют тому, чтобы все народы стали соседями, хотя и остав-
ляет нам шанс, что мир сольется в единство, а дружеское
сосуществование приведет к общему признанию прав че-
ловека и международного права в целом13, но при этом не
исключает и опасности того, что растущая близость позво-
лит осознать различность жизненных установок и пред-
ставлений о справедливости и усилит враждебность. Общие
интересы могут быть основанием как для сотрудничества,
так и для конфликта. Пока внешний суверенитет обеспе-
чивается той же монополией на насилие, что и внутрен-
11 Haverkate G. Souveranitat // Geschichtliche Grundbegriffe.
S. 120.
12 Hegel G. W. F. Philosophie des Rechts. § 322. S. 491.
13 Brugger W. Menschenrechte in modernen Staat // Archiv
des dffentlichen Rechts. 114/1989. S. 537.
202
Глава VII. Суверенитет и мир
ний, в сфере межгосударственных сношений не сможет
долгое время пользоваться авторитетом такая правовая
организация, которая способна гарантировать мирную со-
вместную жизнь, притом что для выполнения подобной
функции она должна обладать полномочиями на прове-
дение санкций. Суверенитет, один на все государства, а
значит, стесненный рамками общности цели, пытался бы
осуществить только свое собственное право, позволяя тому
или иному государству использовать государственную мо-
нополию на насилие лишь на благо всех.
Гегель в своем объяснении причин войны ухватил са-
мое главное, указав, что сталкиваются друг с другом имен-
но права14. На войне каждая из сторон основывается на
собственном праве, обвиняя другую в его нарушении. Это
возможно потому, что право одного государства отли-
чается от права другого, скажем, данное право присуще
лишь данному государству. Государственное право отра-
жает общность и индивидуальность живущих в государ-
стве людей, а это значит, что оно формируется в соответ-
ствии с их потребностями:
Право государства — это его утвержденная договора-
ми и получившая признание выгода; поскольку же в
договорах всегда устанавливаются различные инте-
ресы государств, бесконечно многообразные в своем
правовом выражении, то эти многообразные интере-
сы, а тем самым и права, неизбежно должны прийти
в столкновение друг с другом поэтому война — или
что бы там ни произошло — должна установить не
истинность права той или другой враждующей сторо-
ны — ибо истинны права обеих сторон, — а прийти к
14 Ср.: Hegel G. W. F. Die Verfassung Deutschlands // He-
gel G. W. F.Werke, l.S. 541.
203
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
решению по поводу того, какое право должно усту-
пить в этом столкновении другому. И решить это
должна война именно потому, что оба эти столкнув-
шиеся права в равной степени истинны, и нарушить
это равенство, создать возможность соглашения пу-
тем уступки одного права другому, может, следова-
тельно, только нечто третье, т. е. война15.
Война решает только одно: какое право какому долж-
но уступить. Вопрос справедливости она оставляет от-
крытым, ибо результаты войны в качестве исторических
фактов представляют собой всего лишь временные фак-
ты. Поскольку война — это исключительно власть нега-
тивности, она подобна «работе без цели»16, сама являясь
наиболее явным противоречием справедливости.
Если бы прогнозируемое Марксом развитие истории
сбылось и вместо национальных культур и сформировав-
шихся под их влиянием народов воцарилась некая гомо-
генная в себе и универсальная мировая культура, то и в
таком строящемся на взаимной солидарности бесклассо-
вом обществе непосредственно справедливости вовсе не
обязательно воздавалось бы должное. Справедливость
состоит не в том, чтобы отрицать и игнорировать разли-
чия, а в том, чтобы их распознать. И хотя история пошла
другим путем, не стоит упускать из виду, что техничес-
кое и коммуникативное сближение людей всех континен-
тов влечет за собой неизменный вопрос о правильности
национально-государственной организации народов, да и
проблемы, связанные с экологическим кризисом и атом-
15 Hegel G. W. F. Die Verfassung Deutschlands. S. 541.
16 Hegel G. W. F. Schriften zur Politik und Rechtsphilosophie /
Hg. von G. Lasson. Leipzig, 1913. S. 471.
204
Глава VII. Суверенитет и мир
ной техникой, представляют собой неразрешимую зада-
чу для национально-государственного мышления и дей-
ствия. Если при этом вопреки всем дезинтеграционным
тенденциям мы вновь переживаем усиление националь-
ного чувства — о чем свидетельствует не только учрежде-
ние новых государств, — то это лишний раз доказывает,
что, несмотря на необходимость политических, военных,
технологических и коммуникативных объединений для
предотвращения и преодоления угрозы, несмотря на все
ныне существующие союзы и коалиции, не один только
страх ведет к образованию государств.
2. Путь к «вечному миру»
Международное право является условием мира, потому
что оно, как всякое право, требует соблюдения определен-
ного порядка, при этом основания для его соблюдения со-
мнению не подвергаются. Но путь к установлению такого
права был долгим. Современное международное право —
свидетельство нравственного прогресса, ибо оно в отли-
чие от римского ius gentium*, которое регулировало лишь
правоотношения между римскими гражданами и не-граж-
данами и их взаимоотношения в римских судах, обладает
всеобщей обязательностью и не требует каких-то опреде-
ленных гражданства, национальности или вероиспове-
дания. Такой всеобщности не имело и средневековое меж-
дународное право в то время, когда западноевропейское
христианство под предводительством императора и папы
образовало единую, христианскую правовую общность.
После того как Соединенные Штаты, а в результате Па-
* Право народа (лат.).
205
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
рижского мира 1856 года и Османская империя сложились
в качестве союзов, сфера действия международного пра-
ва хотя и значительно расширилась, однако большая часть
территорий Америки, Африки и Азии, населяемых так на-
зываемыми «дикарям», считалась terra nullius*, и между-
народное право в этих областях не находило своего приме-
нения. Только со времен основания Лиги Наций оно стало
тем универсальным правом, под сферу действия которо-
го подпадали почти все государства.
Кант некоторым образом пытался сделать платонов-
ское требование «Люди! Живите в мире с самими собой»
если и не индивидуальной, то, во всяком случае, формаль-
ной предпосылкой всеобщего мира, так что после него Ге-
гель уже мог исходить из нравственного характера меж-
дународного права как внешнего государственного права.
Согласно Канту, «критику» чистого разума можно «рас-
сматривать как настоящее судилище для всех его спо-
ров», ибо без нее разум находится «как бы в естественном
состоянии и может отстоять свои утверждения и претен-
зии или обеспечить их не иначе как посредством войны.
Наоборот, критика [...] создает нам спокойствие правово-
го состояния, при котором надлежит вести наши споры не
иначе как в виде процесса». В правовом состоянии речь
идет не о победе или поражении, а о том, что — коль ско-
ро в конечном счете сам разум является «источником спо-
ров» —- его приговор «должен обеспечить вечный мир»* 17.
* Ничейная земля (лат.).
17 Kant I. Kritik der reinen Vernunft. В 779 f. // Kant I. Schrif-
ten, 3. S. 491 f. (Цит. по изд.: Кант И. Критика чистого разума /
Пер. с нем. Н. Лосского, сверен и отредактирован Ц. Г. Арзака-
няном и М. И. Иткиным. М., 1994. С. 443.)
206
Глава VII. Суверенитет и мир
Таким образом, самокритика разума представляется Кан-
ту средством к длительному миру, а сам разум, движу-
щийся в своих границах, выступает у него гарантом мира.
Кант полагает, что обрел в разуме ту инстанцию, опи-
раясь на которую можно решить любой конфликт, даже
если это касается враждебных правовых систем, посколь-
ку для Канта подобное противоборство является «выра-
жением естественного состояния и свойственной таково-
му борьбы всех против всех». Если столкновение должно
«постигаться как противозаконная тяжба», тогда, соглас-
но кантовской мысли, о спорном вопросе можно будет су-
дить адекватно только в status civilis*13. В этом пункте мы
можем согласиться с Кантом, хотя ни одна победа, до-
стигнутая на войне, не гарантирует победы справедливо-
сти. С другой стороны, мы должны лишний раз напомнить
себе, что разум a priori у Канта в принципе не затраги-
вает историко-политической реальности, а значит, и того
или иного конкретного события или конфликта. И хотя,
как, например, в уставе ООН, апелляция к человеческой
природе признается оправданием оборонительной войны,
однако это не та природа, которую предполагает разум
a priori. Ведь такой априорный разум знает понятие че-
ловека лишь как чистое понятие, признавая свое полное
бессилие в том, что касается эмпирического понятия че-
ловека. Именно по этой причине для урегулирования кон-
фликта может оказаться недостаточно апеллирующего к
априорному разуму права, но этим требованиям вполне
* Гражданское состояние (лат.).
18 Ср.: Baumgartner Н.-М. Die friedenstiftende Funktion der
Vernunft — Eine Skizze // Schonrich G., Kato J. Kant in der
Diskussion der Moderne. Frankfurt-am-Main, 1996. S. 57.
207
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
удовлетворяет право позитивное. Безусловно, следует со-
гласиться с Кантом в том, что спор можно решить лишь в
status eivilis при условии, что будут придерживаться вари-
анта не априорного, а позитивного международного права.
Процитированный фрагмент о чистом разуме как на-
стоящем судилище для всех споров позаимствован из
«Критики чистого разума», и Кант прекрасно отдает себе
отчет в абстрактной всеобщности критики такого разума.
Ему нужна теория государства и описание условий, при
которых в политической истории сможет развиться и
удержаться такое гражданское общество, которое бы ре-
гулировалось всеобщим правом. К тому же «с человеком»
полагается «обращаться [...] соответственно его достоин-
ству»19. Разработка принципов, которые послужат поли-
тической реализации данного плана, и является целью со-
чинения «К вечному миру». Для Канта наступление мира
определяется не судьбой; мир — отнюдь не предмет чая-
ний и надежд, а моральный долг, содействовать исполне-
нию которого — задача каждого человека. Таким образом,
достижение мира может рассматриваться как обязанность,
соответствующая категорическому императиву.
Поскольку мир не может быть установлен действиями
отдельного человека, а является выражением общей поли-
тической воли, он имеет правовой характер, а значит, дол-
жен существовать особого рода союз (Кант говорит о «мир-
ном союзе (Joudus paeifieum)»), в котором сохраняли бы
силу те принципы, что являются определяющими для
ищущей мира воли и обладают правовым характером20.
19 Baumgartner Н.-М. Die friedenstiftende Funktion... S. 42.
20 Kant I. Zum ewigen Frieden // Kant I. Schriften, 8. S. 355 f.
(Здесь и далее трактат «К вечному миру» цит. по изд.: Кант И.
208
Глава VII. Суверенитет и мир
Чего ожидает Кант от мирного союза, если — с уче-
том того, что государства придерживаются исключитель-
но своего права — одна лишь война способна обеспечить
признание их права? Государственный союз гарантиру-
ет обжалование разумом и таким образом исключает для
себя войну как средство урегулирования конфликтов.
Даже если вопреки названию своего проекта Кант вовсе
не предполагает, что когда-либо будет существовать не-
что подобное вечному миру, он все же считает обязатель-
ным объединение свободных государств с целью ограни-
чения числа войн и их очеловечивания. В первом разделе,
содержащем предварительные статьи договора о вечном
мире между государствами, он прямо пишет, что «ни одно
государство во время войны с другим не должно позво-
лять себе такую враждебность, которая сделала бы невоз-
можным взаимное доверие в будущем состоянии мира».
Кант, правда, не признает войну как средство политики
и видит в ней лишь «печальное, вынужденное средство в
естественном состоянии [...] утвердить свои права силой»21,
поскольку в таком состоянии нет судилища, приговор ко-
торого имел бы силу закона. Но так как он не предается
тем утопическим мечтаниям, что, дескать, естественное
состояние преодолевается раз и навсегда и к нему нет и
не может быть возврата, он считает, что «истребительная
война» «безусловно запрещена». Истребительную войну
он описывает как войну, на которой «могут быть уничто-
жены обе стороны, а вместе с ними и всякое право» и ко-
Сочинения в 4 томах на немецком и русском языках. Том 1.
Трактаты и статьи (1784-1796) / Изд. подг. Н. Мотрошилова
(Москва) и Б. Тушлинг (Марбург). М., 1993.)
21 Ibid. S. 346.
209
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
торая «завершилась бы вечным миром лишь на гигант-
ском кладбище человеческого рода»22. Такую войну Кант
не считает вынужденным средством.
Когда Кант говорит, что войны могут выступать вы-
нужденным средством для осуществления права именно
потому, что еще нет никакого судилища, то это отнюдь не
является легитимацией многих неатомных войн, ведь по-
добная легитимация строилась бы на том лишь основании,
что такие войны не истребят человеческий род как тако-
вой. В высказывании Канта формулируется полный от-
каз от войны как от средства политики. В главе «Учение
о праве» он называет мир «высшим политическим благом»
и видит в нем «всю конечную цель учения о праве, [...] ведь
состояние мира — это единственное гарантированное за-
конами состояние»23. Такое правовое состояние, согласно
Канту, является состоянием мира, коль скоро принцип
«моральной политики» заключается в том, «что народ дол-
жен объединиться в государство в соответствии с одни-
ми только правовыми понятиями свободы и равенства»24.
Кант не усматривает никакого спора между моралью и по-
литикой25 и полагает, что таковой мог бы существовать
лишь субъективно. Следовательно, мир для него возмо-
жен лишь там, где есть признание справедливого права,
а стало быть, права, строящегося на морали и справед-
ливости, т. е. там, где существует обязанность действо-
22 Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 347.
23 Kant I. Die Metaphysik der Sitten // Kant I. Schriften, 6.
S. 355. (Трактат «Метафизика нравов» в пер. С. Я. Шейнман-Топ-
штейн и Ц. Г. Арзаканьяна здесь и далее цит. по изд.: Кант И.
Критика практического разума. СПб., 1995.)
24 Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 378.
25 Ibid. S. 379.
210
Глава VII. Суверенитет и мир
вать. По образцу Нагорной проповеди из Нового Завета
Кант формулирует это так: «Стремитесь, прежде всего,
к царству чистого практического разума и к его справед-
ливости, таким путем ваша цель (благодеяние вечного
мира) приложится сама собой»26.
Именно потому, что Кант видит в государстве мораль-
ный институт, урегулирование конфликтов — как внутри
государства, так и между государствами — является для
него морально легитимным лишь тогда, когда оно основы-
вается на праве. Он требует создания такого права, благо-
даря которому, во-первых, государство не утратит своего
суверенитета, а во-вторых, ему будет оказана необходи-
мая для его существования защита. На этом основании
мирный союз должен быть направлен не на «завоевание
власти для какого-либо государства», а на «поддержание
и обеспечении свободы государства для него самого и в то
же время для других союзных государств, что, однако
(как это относится и к людям в естественном состоянии),
не вынуждает их подчиняться публичным законам и обу-
словленным ими принуждениям»27.
В «Учении о праве» Кант признает за государством ав-
тономию, понимая под этим право развивать и поддер-
живать себя самое в своей индивидуальности «в соответ-
ствии с законами свободы»28. На автономии основывается
суверенитет, ради которого Кант отказывается от «госу-
дарства народов» в пользу мирного союза или союза го-
сударств29.
26 Ibid. S. 378.
27 Ibid. S. 356.
28 Kant I. Die Metaphysik der Sitten. S. 318.
29 Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 357.
211
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Слияние всех государств в государство народов или в
мировую республику означало бы передачу суверенных
прав. Но если даже самим разумом предписывается об-
разование такого государства народов, и иного способа
эффективно и на длительное время избежать межгосу-
дарственного беззакония не существует, то встает вопрос,
почему Кант все-таки отдает предпочтение суверените-
ту государств, а не возможности вечного мира. Что это?
Политическое благоразумие? Прагматизм? Или же госу-
дарство в своей индивидуальности и для Канта является
«благом» само по себе, более того, благом, без которого в
конечном счете вообще невозможно существование веч-
ного мира? Сколь бы завуалированной ни была здесь диа-
лектика чистого практического разума, но в любом случае
структура мирового государства ведет к непременному
отказу от свободы.
Как мы знаем, Кант считал, что правовая конституция,
а значит, и государство, это лучше, чем ничего, потому что
в противном случае не существовало бы никакой право-
вой защиты. Но ведь такую правовую защиту могло бы
гарантировать государство народов. Для Канта, по всей ви-
димости, речь здесь идет о чем-то ином. Следует учесть,
что Кант мыслит и отстаивает понятие государства, исхо-
дя из понятия народа: «Народы в качестве государств мож-
но рассматривать как отдельных людей»30. При этом по-
нятие «народ» у Канта не всегда оказывается внутренне
последовательным. Иногда он понимает под народом некое
правовое единство, а точнее, множество людей, которые
«в правовом состоянии, когда действует одна объединя-
ющая их воля, нуждаются в конституции (constitutio),
30 Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 354.
212
ГлаваУП. Суверенитет и мир
чтобы пользоваться тем, что основано на праве»31. Что
касается такого понятия народа, то здесь можно было бы
говорить о тождестве понятий «народ» и «государство».
Другое понятие народа, используемое Кантом, подразу-
мевает общие происхождение, язык, культуру и религию.
С учетом обоих этих понятий народа в трактате о мире
говорится, что идея международного права предполага-
ет «обособленное существование многих соседних госу-
дарств, независимых друг от друга», и «хотя такое состоя-
ние само по себе уже есть состояние войны [...], все же оно,
согласно идее разума, лучше, чем слияние государств в
единую державу, превосходящую другие и переходящую
во всеобщую монархию, так как с увеличением сферы пра-
вительственной власти законы все более и более теря-
ют свою силу и бездушный деспотизм, искоренив зачат-
ки добра, в конце концов, впадает в анархию»32. Природа,
пишет Кант, хочет по-другому:
Двумя средствами пользуется она для того, чтобы
удерживать народы от смешения и разъединять их, —
различием языков и религий, которое, правда, и влечет
за собой склонность к взаимной ненависти и повод к
войне, но с ростом культуры и при постепенном при-
ближении людей к большему согласию в принципах
вызывает общее стремление жить в мире, который
осуществляется и обеспечивается не ослаблением всех
сил, как это имеет место при деспотизме (на клад-
бище свободы), а их равновесием, их живейшим сорев-
нованием33.
31 Kant I. Die Metaphysik der Sitten. S. 311.
32 Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 367.
33 Ibid. S. 367.
213
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Ключом к кантовскому пониманию является его убеж-
дение в том, что народы можно рассматривать как от-
дельных людей, а им по природе свойственно сохранять
самобытность и неповторимость. Поэтому никто и не мо-
жет распоряжаться государством как организованным
народом, ибо это не «имущество».
Всякая попытка привить, как ветвь, государство, име-
ющее подобно стволу собственные корни, к другому
государству означала бы устранение его как мораль-
ного лица и превращение последнего в вещь, что про-
тиворечило бы, следовательно, идее первоначального
договора, без которой нельзя мыслить никакое право
на управление народом34.
Кант высказывается в пользу союза государств, от-
казываясь от государства народов, потому, что опасает-
ся, не окажется ли мировая республика в конечном счете
бессмысленным образованием без собственной культуры,
где правовая самостоятельность и свобода действий не бу-
дут гарантированы не только отдельным государствам, но
даже индивидам.
В противовес кантовскому представлению о мире, но
также вопреки политике своего времени, выступая, в
частности, против меттерниховского учреждения союза
реставрационных сил, Гегель пишет, что оба они — Кант
и Меттерних — стали жертвами одной и той же иллюзии:
Вечный мир часто провозглашается как идеал, к кото-
рому люди должны стремиться. Так, Кант предлагал
создать союз правителей, в задачу которого входило
бы улаживать споры между государствами, и Священ-
34 Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 344.
214
Глава VII. Суверенитет и мир
ный союз имел намерение стать чем-то вроде подоб-
ного института. Однако государство — это индивид,
а в индивидуальности существенно содержится от-
рицание. Поэтому если известное число государств и
сольется в одну семью, то этот союз в качестве ин-
дивидуальности должен будет сотворить противопо-
ложность и породить врага35.
Едва ли здесь можно возразить Гегелю, но и согласить-
ся с его оценкой Канта тоже нельзя. Хотя все союзы пра-
вителей и подобные организации, включая Лигу Наций,
потерпели фиаско, однако и Кант прекрасно отдавал себе
отчет в том, что состояние вечного мира — это утопия, и
поэтому считал самооборону морально приемлемой реак-
цией на нападение36. В Прибавлении к § 324 Гегель вы-
сказывает свою точку зрения на вечный мир, напоминая,
что Кант предлагал создать некий союз правителей, в за-
дачу которого входило бы улаживать все споры между го-
сударствами, сильно напоминающий тогдашний Священ-
ный союз, преследующий ту же цель. Гегель сомневается
в том, что такой союз способен успешно осуществлять по-
литику. Его аргументация сводится к тому, что государ-
ство является индивидом, а в индивидуальности суще-
ственно содержится отрицание. Это означает, что если
«известное число государств и сольется в одну семью, то
этот союз в качестве индивидуальности должен будет
сотворить противоположность и породить врага»37. Мы
35 Hegel G. W. F. Grundliniender Philosophic des Rechts. § 324
Zusatz I/ Hegel G. W. F. Werke, 7. S. 493 f.
30 Cp.: Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 345; а также: Kant I.
Die Metaphysik der Sitten. S. 354.
37 Hegel G. W. F. Philosophic des Rechts. § 324. S. 494.
215
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
вправе спросить, обязательно ли события будут разви-
ваться таким образом. Разве не индивидуальности требу-
ется взаимное признание? Ведь во внешнем государствен-
ном праве индивидуальность базируется на признании.
Тем не менее, согласно другому гегелевскому аргументу,
государства — не частные лица38.
Называя государство индивидуальностью или индиви-
дуумом, Гегель хочет сказать, что современное государст-
во, полностью осознающее свою уникальность и свободу,
при посредничестве субъекта, принимающего решения,
скажем, правительства, поступает и ведет себя как абсо-
лютная и индивидуальная самость39 40. Это сравнение при-
звано показать, что государство тоже оказывается в той
парадоксальной ситуации, которая известна любому че-
ловеку. Даже если совесть отдельного человека — это
«святыня, посягать на которую было бы святотатст-
вом»'10, она, а вместе с ней и каждый человек, постоянно
подвергается опасности «перейти во зло»41. Не иначе прихо-
дится и государству с его суверенитетом; оно тоже живет
в постоянной опасности. Оно представляет собой «абсолют-
ную власть на земле»42 и при этом нуждается в признании
со стороны других государств, чтобы иметь возможность
существовать в качестве государства. Поскольку государ-
ства с их суверенитетом, оказавшись в ходе поисков мо-
рального блага в конфликтной ситуации, в отличие от че-
ловеческих индивидов остаются без судьи, который мог
38 Hegel G. W. F. Philosophie des Rechts. § 330. S. 497 f.
39 Hegel G. W. F. Jenaer Systementwurfe. III. S. 263.
40 Hegel G. W. F. Philosophie des Rechts. § 137. S. 255.
41 Ibid. § 139. S. 261.
42 Ibid. § 331. S. 498.
216
Глава VII. Суверенитет и мир
бы выступить посредником между спорящими или вынес-
ти приговор, Гегель напоминает о том, что сказал Наполе-
он перед заключением Кампоформийского мира: «Фран-
цузская Республика так же не нуждается в признании, как
не нуждается в нем солнце». Комментируя это суждение,
Гегель решительно заявляет, что в этих словах заложена
«сила существования», «в которой уже заключено призна-
ние без того, чтобы оно было высказано»43. То есть призна-
ние государства возникает не по свободному решению ра-
зума, а вынужденно — через насилие и власть.
Аргумент Гегеля, выдвигаемый им против кантовско-
го представления о «вечном мире» и состоящий в том, что
надгосударственный суверенный институт не сможет со-
здать такой мир, и поныне не опровергнут. Если предпо-
лагаемое мировое государство, охватывающее все страны
и народы, не может иметь внешних врагов, то в таком слу-
чае следует допустить, что конфликтный потенциал, по-
рождаемый противоположностью различных государств,
сместится внутрь самого мирового государства. Уже одно
только наличие силы для формирования такого универ-
сального образования без внешней необходимости может
быть поставлено под сомнение. Если даже индивидуаль-
ное бытие существует в пространстве противосоотнесе-
ния общности и несходства, то нехватка внешних разли-
чий привела бы к обострению внутренних и сделала бы
такое мировое государство нерегулируемым. Государ-
ственная власть, которая попыталась бы управлять по-
добным государством, должна была бы — для того, что-
бы подавить в зародыше все культурные и социальные
конфликты между народами, — сократить свободу на-
43 Ibid. § 331 und 331 Zusatz. S. 498 f.
217
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
столько, что оппозиция оказалась бы единственным пра-
вомерным ответом на такую политику подавления.
Больше шансов на достижение мира имеет предло-
женное Кантом объединение отдельных государств в соот-
ветствующие международные организации и институты.
Однако даже самый значительный из подобных институ-
тов, существующих ныне, — Организация Объединенных
Нации, — в принципе должен быть готов вести войну, и
хотя он, пожалуй, может предотвратить некоторые вой-
ны, но при всем при том никак не в состоянии помешать
их новому повторению. Никакой альянс, сколь бы су-
веренен он ни был, не застрахован от возможного недоб-
рожелательства со стороны своих соседей даже с учетом
того, что он получает свой суверенитет лишь в результа-
те соотнесения с другими государствами. В этом отноше-
нии и ему присуща индивидуальность. Для эффективно-
сти надгосударственного института требуется, чтобы он
действовал наподобие государства, отличался от других
государств и идентифицировался благодаря признанию
с их стороны.
Наряду с Организацией Объединенных Наций суще-
ствует и ряд других надгосударственных и международ-
ных институтов, без которых сегодня уже невозможно
представить себе политику (Североатлантический союз,
Евросоюз, Арабская лига), причем даже между входящи-
ми в них государствами-участниками имели место воен-
ные столкновения. Но коль скоро этим организациям и ин-
ститутам в течение последних 50 лет в Европе удавалось
уклоняться от серьезных испытаний, то, по всей видимо-
сти, осуществляемый ими антикризисный менеджмент да-
ет основания надеяться на лучшее. Институты — отнюдь
не идеальные образования, да и не должны ими быть, в от-
218
Глава VII. Суверенитет и мир
личие от мирового или универсального государства. Осо-
бенность отдельных государств в противоположность осо-
бенности других может сохраняться в рамках междуна-
родных институтов, поскольку требуемая договоренность
между отдельными государствами, а значит, и между их
гражданами, является лишь частичной договоренностью.
В мировом же или универсальном государстве — и по
этой причине оно должно быть государством идеальным —
требуется всеобъемлющее согласие, так что вместе с пре-
одолением антагонизма между содружеством государств
и отдельным государством одновременно должен быть
преодолен и антагонизм между государством и его граж-
данами. Крах исторического римского государства, но так-
же и Австро-Венгерской монархии, а в конечном счете и
Советского Союза, произошел из-за расхождения целей,
преследуемых, с одной стороны, государством, а с дру-
гой — его гражданами. Всеобщность, единство и тожде-
ство мирового государства будет «подрываться изнутри ре-
ально существующим кругом тех граждан, чьи запросы
государство не удовлетворяет», в результате чего «граж-
данские войны [...] снова разделят универсальное государ-
ство на относительные государства»44. Объединение госу-
дарств любого рода — будь то союз, будь то обращение
какого-нибудь континента в одно большое, общее госу-
дарство со своей собственной конституцией — сможет су-
ществовать лишь в том случае, если оно действительно
станет Родиной, и даже более того: Родиной, к которой
привязываются всем сердцем. Но это было известно уже
Гегелю, недвусмысленно заявлявшему, что «единство за-
44 Kroner R. Politik und Weltpolitik // Zeitschrift fur Politik.
10/1917. S. 22 f.
219
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
кона и судопроизводства столь же мало способствовало
бы превращению Европы в одно государство, как един-
ство мер, веса и денежных единиц [,..]»45. Этим он хотел
сказать, что к одной общей Европе можно будет прийти
лишь тогда, когда, возвысившись над подобными догово-
ренностями, разовьется европейское самосознание, т. е. та
индивидуальность, которая позволит отдельному челове-
ку почувствовать себя в таком государстве дома.
Философия, учит Кант, формулирует принципы того,
что является общим в конфликте противников, условия
существования чего-то такого, как общность. И пускай
даже этот базис взаимно необходимой и согласуемой об-
щности слишком узок, он все же является тем условием,
без которого невозможно существование свободной со-
вместной жизни. Рассматривая критику разума как суди-
лище для всех его споров, следует признать, что полити-
ческий разум не находится в естественном состоянии и
мог бы отстаивать свои утверждения и претензии или обес-
печивать их, не прибегая к войне. «Критика» разума как
третья стадия метафизики наряду с догматизмом и скеп-
тицизмом46, говорит Кант, «создает нам спокойствие пра-
вового состояния, при котором надлежит вести наши спо-
ры не иначе как в виде процесса», ибо для нее речь идет
не о победе или поражении, а о законной тяжбе, о том
«приговоре, который, проникая здесь в самый источник
споров, должен обеспечить вечный мир»47. Коль скоро мы
не можем следовать гегелевскому историческому опти-
45 Hegel G. W. F. Die Verfassung Deutschlands. S. 475.
46 Kant I. Preisschrift uber die Fortschritte der Metaphysik /1
Kant I. Schriften, 20. S. 340.
47 Kant I. Kritik der reinen Vernunft. В 779 f. S. 491 f.
220
Глава VII. Суверенитет и мир
мизму, мы вынуждены положиться на кантовский крити-
цизм, если не хотим сдать свои позиции бессилию: и не
только политике, оказывающейся бессильной в качестве
войны, но и бессилию политики перед войной вообще.
И в наше время существует множество философских
подходов к миру, но даже признавая их критику абсолют-
ной истины, мы должны спросить, справились ли они со
второй из критикуемых Кантом стадий — скептицизмом.
Постмодернистское мышление, «как в концепции спора
(Лиотар), так и в концепции войны огня (Деррида), не ос-
тавляет никаких теоретических шансов разумному миру,
превращая войну в нечто постоянное»48. Для Канта речь
идет о конце войны, а не о конце борьбы, и даже не о мире
в метафизике, «который проистекает из потребности ве-
ры и оправдывается исключительно религиозно —- как мир,
который превыше всякого разума». Такому миру предше-
ствовала бы «sacrificium*, на которую разум не может пой-
ти. Его претензии сольются воедино, если от них всех ра-
зом откажутся. Конец тяжбы стал бы концом разума»49.
48 Baumgartner Н.-М. Die friedenstiftende Funktion der Ver-
nunft — Eine Skizze. S. 62.
* Здесь: жертва (лат.).
49 Saner H. Kants Weg vom Krieg zum Frieden. Bd. 1. Wider-
streit und Einheit. Wege zu Kants politischem Denken. Munchen,
1967. S. 275; Kant I. Das Ende aller Dinge // Kant I. Schriften, 8.
Munchen, 1967. S. 335 f.
Глава VIII
ВОЙНА БЕЗ БОГА
Вера в смысл и цель истории, мыслятся ли они как при-
сущие самой истории или рассматриваются в религиозно-
эсхатологическом плане, является как источником надеж-
ды на грядущую эру вечного мира, а значит, оправданием
страдания и смерти, так и источником силы, подпиты-
вающей готовность человека приписать их своим дейст-
виям. Не таков ли в иудейско-христианском мышлении
бог Саваоф, чье имя означает «силы воинства» и с побе-
дой которого на земле воцарится мир? Когда сегодня ори-
ентирующаяся на мир христианская теология пытается
пролить свет на другие образы бога, выдвигая на пер-
вый план бога примирения, любви, милосердия, это вы-
звано теологической необходимостью. Но здесь может
возникнуть и другой вопрос — о законности затушевы-
вания той стороны божественного образа, в соответствии
с которой бог предстает карающим и грозящим погибе-
лью. Ведь не только мечи могут перековываться на ора-
ла, но и орала именем бога могут перековываться на
мечи1. Даже атеистическое марксистское мышление упо-
вает на некую цель истории, которая, согласно подобным
представлениям, без войны вообще недостижима: «Дав-
но признано, что войны, при всех ужасах и бедствиях,
1 Иоил. 3,10: «Перекуйте орала ваши на мечи и серпы ваши —
на копья; слабый пусть говорит: “я силен”».
222
Глава VIII. Война без бога
которые они влекут за собой, приносят более или менее
крупную пользу, беспощадно вскрывая, разоблачая и раз-
рушая многое гнилое, отжившее, омертвевшее в челове-
ческих учреждениях»2.
Чтобы понять то специфически особенное, что появ-
ляется в Новое время в отношении к государству и вой-
не, необходимо осознать, что война больше не выступает
своего рода «священным действием», напротив, ее источ-
ником признается созидающая деятельность самого че-
ловека. Лишь таким образом война могла превратиться
в средство политики. Отношение к смерти, в меньшей
степени касающееся возможности быть убитым и в боль-
шей — убийства, с самого начала находилось в центре
религиозных размышлений. Но в Новое время война мыс-
лится совершенно иначе. Гоббс понимает создание госу-
дарства в прямом смысле как протест, направленный не
против убийства, а против возможности быть убитым,
против неестественной и насильственной смерти.
В рамках определяющей для западноевропейского
мышления духовной установки, а именно христианской,
не было поначалу разработано никакой самостоятельной
теории войны: ни для священной войны, ни для спра-
ведливой. Решающим здесь выступало то обстоятельство,
что раннее христианство было непричастно власти, и
даже когда не оправдались ожидания скорого второго при-
шествия Христа и грядущего царства мира, христиане
продолжали видеть в Римской империи последнюю исто-
рическую державу. Библия, если рассматривать ее в це-
2 Lenin W. I. Uber Krieg, Armee und Militarwissenschaft. I.
Berlin, 1959-1961. S. 444. (Цит. по изд.: Ленин В. И. Полное со-
брание сочинений. Т. 21. М., 1948. С. 184.)
223
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
лом, содержит весьма противоречивые высказывания на
этот счет. Хотя Ветхий и, в особенности, Новый Заветы
провозглашают заповедь любви к ближнему и призыва-
ют к отказу от применения насилия, примером чему слу-
жит запрет убийства в декалоге и обращенный к Петру
приказ спрятать свой нож в ножны, однако повествование
об угодных Богу войнах Израиля и признание государ-
ственной власти, на которую возлагается задача с мечом
в руках заботиться о порядке и праве, также составляют
элементы Священного Писания.
Поскольку христиан призывали на военную службу,
в течение первых трех столетий на первом плане хрис-
тианско-теологических размышлений стоял вопрос об
обязанности римского солдата приносить жертву в хра-
ме перед статуей императора. Христиане отказывались
исполнять этот ритуал, но это не было принципиальным
пацифистским убеждением, влияющим на их отношение
к воинской службе3. Римское понимание воинской служ-
бы противоречило христианскому самоощущению, кото-
рое определялось верой в триединого Бога. Но уже в 197 г.
Тертуллиан демонстративно объявил о лояльности по от-
ношению к римскому императору, заявив, что отказ от
жертвоприношения в честь императора не следует пони-
мать как какой-либо враждебный акт или отречение от
империи: «Мы всегда молим о долгой жизни для всех им-
ператоров, об уверенном правлении, о защите их дома, о
храбрости войск» и т. д.4 Из отказа от жертвоприноше-
3 Ср/. Helgeland J. Christians and'the Roman Army A. D. 173-
337 // Church History. 43/1974. P. 149 ff.
4 Quintus Septimus Tertullian. Apologeticum— Verteidigung
des Christentum. Lat.-dt. Munchen, 1992. S. 166 f.
224
Глава VIII. Война без бога
ния ни в коей мере нельзя вывести принципиальное от-
вержение воинской службы.
Вопрос о том, как христиане должны относиться к по-
литической власти, был поставлен лишь в 313 г. в Милан-
ском эдикте императора Константина. Признание христи-
анской Церкви и ее независимости означало для нее если
и не политическую власть, то по крайней мере политичес-
кую ответственность. Не считая решения синода в Арле
(314 г.), заседавшего под председательством императора
и постановившего, что те, кто в мирное время отказы-
вается нести воинскую службу, должны отлучаться от
Церкви5, решающее значение для оценки войны в рим-
ско-христианскую эпоху имеет высказывание Амвросия
Медиоланского: «Тот, кто не борется, что есть мочи, с не-
справедливостью, угрожающей ближнему, так же вино-
вен, как тот, кто причиняет эту несправедливость»6.
С этого момента противоречие между христианским
стремлением претворять в жизнь заповедь любви и не-
обходимостью общения с властью неотрывно сопровож-
дало напряжение западноевропейского самоощущения
и определяемой им политики. Фундаментальные разли-
чения, как, скажем, проводимое Августином различие
между civitas dei и civitas terrena (Царствием Божиим и
5 Канон 3. Решение синода гласит буквально следующее:
«В отношении тех, кто в мирное время бросает оружие, [сино-
ду] УгоДно, чтобы они воздерживались от причастия». Значе-
ние этого решения не вполне ясно; по всей видимости, в целом
оно предполагало отлучение от Церкви не тех, кто отказывал-
ся от несения воинской службы, а тех, кто не желал содейство-
вать выполнению полицейских функций армии.
6 Ambrosius. De officiis ministrorum. I, 36/178 // Patrologiae
Cursus Completus. Series Latina / Ed. J.-P. Migne. Bd. 16. S. 82.
225
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
земной обителью), представляют собой описание этого
напряжения, но не являются его разрешением даже с
учетом того, что аргументация Августина способствова-
ла временному прекращению дискуссии, разгоревшейся
вокруг проблемы войны. Представление Августина о том,
что целью является мир, понимаемый как tranquillitas
ordinis, спокойствие порядка, и выстраиваемая им в De
civitate dei* (XIX, 13) иерархия мира сообщают войне не-
кий относительный смысл. Различие, проводимое между
градом Божьим и Земным, позволяет в конечном счете
понимать под миром вечную жизнь, а это, в свою очередь,
означает, что всякий земной мир следует рассматривать
лишь как предварительную ступень некоего окончатель-
ного мира. Война, которая ведется с целью достижения
такого мира, является задачей каждого христианина, при-
надлежащего к земной общине. Правителю государства
самым решительным образом предписывалось защищать
Церковь, причем если нужно, то и с помощью военных
средств. Это требование выдвигалось все время вплоть до
наших дней; оно же определяло и характер дискуссии о
демилитаризации Германии после окончания Второй ми-
ровой войны7.
* «О граде Божьем» (лат.).
7 На съезде католиков (23.07.1950) Кёльнского архиепископ-
ства председательствующий кардинал Иозеф Фрингс сфор-
мулировал это так: если «божественный порядок подвергается
нападению или угрозе в своих глубочайших основаниях, госу-
дарства или их союзы имеют право, более того, даже обязаны,
если закрыты все прочие пути, восстановить этот порядок, пусть
даже и с помощью военной силы [...]». См. также: Kudema М. Die
Katholische Kirche und ihre Haltung zur Wiederbewaffnung
Westdeutschlands unter besonderer Berucksichtigung katho-
226
Глава VIII. Война без бога
Не в последнюю очередь благодаря именно этому тре-
бованию появилось и понятие справедливой войны. Хотя
Августин и не желает принимать тезис Цицерона о jus ad
bellum, праве вести войну, он тем не менее прямо ссылается
на него: «Знаю, что в третьей книге Цицерона, если не оши-
баюсь, “О республике”, приводится такое рассуждение, что
наилучшим городом война принимается только или ради
верности в исполнении обязательств, или ради спасения»8.
1. Оправдание войны
Хотя Августин не разработал систематического учения о
справедливой войне, названные им в качестве мотивов
войны верность и спасение стали вехами на пути созда-
ния такого учения. Спасения ожидают от стабильности
государства и Церкви, а верность относится к союзничес-
ким обязательствам. Война, ведущаяся государством, ко-
торое пытается победить другие народы, представляет-
ся Августину путем к миру: государству «в его низшей
области требуется земной мир. Оно хотело бы достичь его
с помощью ведения войны, ибо после того, как оно побе-
дит и не будет больше никакого сопротивления, устано-
вится мир [,..]»9.
lischer Opposition. Masch. Manuskript. Munchen, 1977 (Bibliothek
der hessischen Stiftung Friedens- und Konfliktforschung, Frank-
furt-am-Main). S. 25.
8 Augustinus. De civitate dei. XXII, 6. Перевод Вильгельма
Тимме (Zurich, 1955, II, S. 762 f.) иногда немного изменен. (Ав-
густин здесь цитируется по русскоязычному изданию: Блажен-
ный Августин. Творения (том четвертый). О граде Божьем.
Книги XIV-XXII. СПб.; Киев, 1998. С. 518.)
9 Ibid. XXII, 6.
227
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Если под таким миром подразумевается некий «низ-
ший» мир, который по сути дела означает не более чем пре-
кращение вражды, то и война ради него оправдана, «если
[...] побеждают те, кто более прав, и каждый будет при-
ветствовать такую победу и сочтет, что наступил желан-
ный мир. А это также одно из благ и, вне всяких сомне-
ний, даров Божиих [...]»10 11. В Quaestiones in Heptateuchum*
содержится непосредственная дефиниция справедливой
войны:
Справедливыми обычно называют те войны, которые
наказывают несправедливость; это означает, что ка-
кой-либо народ или государство должны быть (настиг-
нуты) войной, если они отказываются исправить не-
справедливость, ими причиненную, или вернуть то,
что было несправедливо отнято11.
Основываясь на ветхозаветных описаниях войны, Ав-
густин попытался сформулировать принципы ведения
справедливой войны, причем, согласно ему, под катего-
рию «справедливая война» подпадает и наступательная
война, ведь Августин требует, чтобы «добрые люди» сами
вели войну, дабы не предоставлять это тем, кто движим
жаждой мести и стремлением к завоеваниям. Следуя сло-
вам Иисуса «Отдавайте кесарево кесарю [...]»12 и ссыла-
ясь на то, что Иисус не велел начальнику из Капернаума
оставить службу, Августин требует также — что впо-
10 Augustinus. De civitate dei. XXII, 6.
* «Спорные вопросы Семикнижия» (лат.).
11 Augustinus. Quaestiones in Heptateuchum. VI, 10 // Corpus
scriptorum ecclesiaticorum latinorum (CSEL). Bd. 25/1. S. 672 f.
12 Mk. 12,17.
228
Глава VIII. Война без бога
следствии было причислено к существенным критериям
справедливой войны, — чтобы война объявлялась и ве-
лась законными правителями государства:
Чтобы справедливо наказывать такие бесчинства, доб-
рые люди часто сами вынуждены принимать участие
в войне, будь то по Божьему велению, будь то по при-
казу законной государственной власти, и бороться про-
тив насилия, чинимого их противниками [...]. Но есте-
ственный порядок, согласно которому среди смертных
должен царить мир, требует, чтобы полномочием
объявлять войну и правом на принятие такого реше-
ния обладали руководители государства13.
И при этом Августин утверждает, что отсутствие у
властителя достойных качеств еще не освобождает от со-
блюдения его приказа, в том числе и приказа нести воен-
ную службу. По крайней мере до тех пор, пока его распо-
ряжения и приказания не противоречат закону Божию:
Итак, если справедливому человеку приходится нести
военную службу, состоя под началом у недостойного
монарха, он может исполнять его приказы, ничем не
погрешив против справедливости, пока сохраняется
уверенность, что эти приказы не противоречат за-
кону Божию, или, по крайней мере, пока не возникнут
сомнения, что они ему противоречат; и может слу-
читься так, что монарх будет повинен в несправед-
ливом приказе, тогда как исполняющий его солдат ос-
танется невиновным14.
13 Augustinus. Contra Faustum. XXII, 74 f.
14 Ibid. XII, 75.
229
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
Запрет убийства, содержащийся в декалоге, и Нагор-
ную проповедь нетрудно интерпретировать как требо-
вание решительного отказа от войны, даже если в первом
послании Петра и посланиях Павла содержится откры-
тая апелляция к карающему мечу государства. Примеры
Амвросия и Августина продемонстрировали нам, какие
усилия прилагали два этих мужа — а позднее и папа Гри-
горий Великий, — чтобы путем отсылок к римскому го-
сударственному мышлению избегнуть дилеммы подобной
несовместимости христианского образа жизни с участи-
ем в войнах. Однако без военной поддержки и вменяемой
в обязанность императору необходимости защищать Цер-
ковь ее враги едва ли оставили бы ей шансы выжить. За-
дача властителя состояла в защите своей державы и ее
христианского населения от нападений нехристианских
наций, скажем, сарацин, норманнов или венгров, хотя
сама по себе Церковь настаивала на запрете убийства. Го-
сударству, институту и авторитету тогда явно отдавалось
предпочтение по сравнению с решением отдельного че-
ловека, принимаемым в соответствии со своей совестью.
Ценность отдельного человека как индивида была неве-
лика, как явствует из вопроса Августина о том, что же
следует порицать в войне — раз уж она имеет справед-
ливые основания, — ведь не то же, что на ней убивают
людей, которые и так когда-нибудь умрут15. Индивид рас-
15 Augustinus. Contra Faustum. XXII, 74: «Что можно пори-
цать в войне? Тот факт, что на ней убивают людей — которые
и так когда-нибудь умрут — ради того, чтобы победители смог-
ли жить в мире? Высказывать здесь свое недовольство или пи-
тать к этому отвращение на войне считается малодушным и не
имеет ничего общего с богобоязненностью. Оправданные же
230
Глава VIII. Война без бога
сматривался не в плане вынесения нравственного реше-
ния, а как предмет искупления.
Право защищаться от нападения было неоспоримым,
как и право с оружием в руках возвращать свое имуще-
ство, захваченное врагом. Так, Святая земля считалась
наследуемым достоянием Христа, которое христиане со
своей стороны, лишь отвоевывали у захватчиков. Еще
одним основанием справедливой войны, которое мы на-
ходим у Августина, являлось наказание несправедливо-
сти. Решение о том, имеются ли такие основания, должен
был принимать сам монарх. Но ему как христианскому
государю тоже было известно, что когда-нибудь он дол-
жен будет держать ответ о своем решении перед Богом.
Вынося оценку по поводу справедливости той или иной
войны, следовало выяснить, не будет ли причиненное ею
зло большим, чем сотворенная неприятелем несправед-
ливость. Одним из первых, кто категорически настаивал
на этом, был Фома Аквинский, а у Франсиско де Вито-
риа мы находим этот принцип уже в четко выработан-
ной форме:
Поскольку война должна вестись именно ради общего
блага, нет никаких сомнений, что государь обязан от-
казаться от своего права и воздержаться от войны,
если овладение каким-либо городом неизбежно повле-
чет за собой еще большее зло для государства, такое,
как опустошение многих городов, убийство многих
людей, ожесточение государей, поводы к новым войнам
возражения против войны вызывают порождаемые ею на-
строения, такие как желание нанести вред, жестокая жажда
мщения, непримиримость, ярость, с которой осуществляются
карательные акции, стремление к завоеваниям [...]».
231
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
во вред Церкви, а также появление у язычников воз-
можности для вторжения в христианские страны и
их завоевания16.
2. Долг искупления
Таким образом, на отдельного солдата и воина была воз-
ложена обязанность искупления. Тот, кто убил врага, дол-
жен был совершить епитимью. Чаще всего это было со-
рокадневное покаяние, которое намного превосходило
семидневный срок очищения, который в подобных случа-
ях предписывался Ветхим Заветом. Между убийством,
совершаемым в борьбе, санкционированной государством,
и тем, что происходило в повседневной жизни, не прово-
дилось терминологического различия; они назывались од-
ним словом homicidium* *, однако за последнее покаянная
жертва была, как правило, более значительной. Церковь
принципиально считала всякое убийство достойным по-
каяния независимо от того, по каким мотивам оно было со-
вершено. Впрочем, одно различие делалось: имело значе-
ние, ведется война против язычников или речь идет о
внутрихристианской войне. Так, например, после победы
нормандцев в битве при Гастингсе участвовавшие в ней
солдаты в соответствии с принятым четырьмя годами
позднее синодальным постановлением должны были со-
вершить епитимью за содеянные ими в этой битве убий-
16 Justenhofen H.-G. Francisco de Vitoria zu Krieg und Frie-
den. Koln, 1991. S. 93. См. также: Francisco de Vitoria, De iure
belli // Obras de Francisco de Vitoria — Relecciones Teol6gicas /
Ed. T. Urdanoz. Madrid, 1960. P. 839 f.
* Убийство (лат.).
232
Глава VIII. Война без бога
ства: по одному году за каждого убитого, и лишь в тех слу-
чаях, когда смерть противника не была несомненной,
можно было ограничиться традиционными сорока днями.
В этих правилах покаяния примечательным и интерес-
ным является именно то, что нормандцы утверждали,
будто шли на битву с папским благословением.
Позднее начали воздерживаться от оценки факта убий-
ства как такового. Влияние учения Августина о грехе ска-
залось и в этом. Согласно Августину, сущность греха за-
ключается в противном Богу направлении воли; отход от
Бога порождает грех и с помощью гордыни (superbia) спо-
собен сделать любой поступок греховным. Следователь-
но, нарушение божьей заповеди, сопровождавшее такое
преступление, как убийство, усматривалось не столько
в определенном поступке, сколько в лежащем в его ос-
новании направлении мыслей. Центральным пунктом
оценки становилась личность преступника и его мотивы.
Прежде чем наложить епитимью, проводили дознание от-
носительно индивидуальной вины солдата. Невиновным
считался тот, кто не руководствовался такими низмен-
ными мотивами, как жажда добычи, ненависть и чувство
мести. Церкви периода раннего Средневековья в боль-
шинстве случаев оказалось не под силу накладывать епи-
тимьи исходя из намерений, в соответствии с которыми
был совершен поступок, поэтому каждый, кто совершал
убийство на войне, был обязан каяться17. Папа Урбан II
(1035-1099), ответивший на соборе в Клермоне на исхо-
дивший из Византии зов о помощи призывом к первому
Крестовому походу, издал прямой указ, в соответствии
17 Мы можем проследить это изменение по покаянным ре-
естрам той эпохи.
233
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
с которым тот, кто, защищая интересы Церкви, убил
врага Церкви, отлученного от нее, тоже должен был со-
вершить покаяние, «ибо такое деяние едва ли может или
вовсе никогда не может быть совершено без вины». Бо-
лее того, он заявил, что каждый воин, «движимый усер-
дием во имя католической матери Церкви», потенциаль-
но виновен18.
Однако предположение, что тот, кто убивает, вряд ли
может остаться невиновным, поскольку в этом случае
намерение никогда не может быть настолько чистым, что-
бы не определяться каким-либо низменным мотивом, от-
крыло и иные перспективы для оценки. Убийству, сопро-
вождавшемуся низменными мотивами, необходимо было
получить оправдание. Но именно потому что намерение
и образ мыслей недопустимо было вовсе сбрасывать со
счетов, нельзя было исключать и того, что убийство мог-
ло быть поставлено в заслугу: речь здесь идет, прежде
всего, о Крестовых походах, которые, поскольку борьба
в них велась во имя справедливости, т. е. sola devotione*,
предоставляли возможность обретения вечного спасе-
ния, как то обещало участникам Крестовых походов клер-
монское отпущение грехов. В послании папы Пасхалия II,
оглашенном после завоевания Иерусалима крестоносца-
ми, говорилось, что Бог «освятил» их руки кровью своих
врагов:19
18 Patrologiae Cursus Completus. Series Latina. / Ed. J.-P. Migne.
Bd. 151. S. 394. Epist. 122.
* Единственно по благоговению (лат.).
19 Ср.: Hagemeyer H. (Hg.). Epistolae et chartae ad historiam
primi belli sacri spectantes quae aequales ac genuinae. Die Kreuz-
zugsbriefe aus den Jahren 1088-1100. Innsbruck, 1901. S. 178.
Войны, которые велись ради защиты Церкви, считались спра-
234
Глава VIII. Война без бога
Кроме того, следует категорически настоять на
словах, что [Бог] завершил то, что он начал, и, воз-
давая вам по вашему высочайшему благочестию, со-
хранил ваши руки, освященные кровью его врагов, не-
запятнанными20.
Само собой разумеется, предпосылкой для искупления
являлось то, что солдат служил под командованием за-
конного военачальника, которым в большинстве случаев
выступал монарх, а в Крестовых походах даже сам папа
и Церковь. Военачальник был обязан руководствовать-
ся надлежащими принципами. Ему следовало предъявить
такую причину войны, которая была бы признана спра-
ведливой.
Отпущением грехов вознаграждалась devotio, покор-
ность Богу. Его получали только воины, но не монархи,
не бароны и не рыцари Святой земли, в том числе и не
члены рыцарских орденов. Для них борьба за Иерусалим
была долгом.
В середине XII столетия появился так называемый
Decretum Gratiani*, собрание церковных правовых актов.
В нем содержались также и самые значительные высказы-
вания Церкви по поводу воинской службы. Эта компиля-
ведливыми. Если необходимо было защищать саму Церковь, как
в борьбе пап с сарацинами в 1Х~Х вв., то участие в такой войне
не требовало покаяния, ведь Церковь считала такую борьбу
деянием, ведущим к спасению. См.: Erdmann С. Die Enstehung
des Kreuzzugsgedankens. Stuttgart, 1935. S. 23 f.
20 Hagenmeyer H. (Hg.). Kreuzzugsbriefe. S. 178. Cp.: Jaffe-
Lowenfeld P. Regesta Pontificum Romanorum. 2. Aufl. bearb. von
S. Lowenfeld, F. Kaltenbrunner, P. Ewald. 2 Bde. Leipzig, 1885,
1888. Nd Graz, 1956. Nr. 5835.
* Декрет Грациана (лат.).
235
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ция, составленная монахом-камальдолинцем Грацианом,
стала главным основанием для комментариев, посвящен-
ных вопросу о том, является ли «ведение войны грехом»
и что собою представляет «справедливая война». Кроме
того, в этом собрании пытались отыскать ответ на вопрос,
позволено ли вести войну самой Церкви. Право на само-
стоятельное ведение войны было необходимо, к примеру,
для защиты от нападок приверженцев Генриха IV во вре-
мя спора об инвеституре. До начала этого конфликта, раз-
горевшегося между императором и папой, в Германской
империи считалось чем-то само собой разумеющимся, что
Церковь берет на себя решение политических и военных
задач, и монарх в своих походах может рассчитывать на
ее помощь. В противоположность этому обычаю каролинг-
ской, а позднее оттоно-салической системы правления
церковная реформа XI столетия настаивала на libertas
eccZesiae*21.
Успехи Первого Крестового похода способствовали пре-
одолению распространенного в Германии скепсиса в от-
ношении этого предприятия, а потому прежняя оценка
войны как сомнительной в религиозном и нравственном
отношении авантюры сохранялась недолго. Ведь кресто-
вый поход мыслился как освобождение исконной христи-
анской территории.
Хотя Пасхалий II поздравил крестоносцев с успехом,
он тем не менее, как и его предшественник Урбан II, ини-
циатор этого крестового похода, придерживался той точ-
* Свобода Церкви (лат.).
21 Ср.: Hehl E.-D. Kirche und Krieg im 12. Jahrhundert.
Studien zu kanonischetn Recht und politischer Wirklichkeit.
Stuttgart, 1980. S. 5.
236
Глава VIII. Война без бога
ки зрения, что «критерий, благодаря которому Священ-
ная война приобретает характер заслуги, заключается во
внутренней установке крестоносца». Епископ Иво Шартр-
ский, который считался противником движения кресто-
носцев, в своем собрании канонов, появившемся незадолго
до призыва Урбана II к крестовому походу, утверждал,
что убийство врага даже и на справедливой войне требу-
ет покаяния, однако в «Панормии», неполном издании сво-
его собрания, он опустил это высказывание и подчеркнул,
что «воин как таковой не является убийцей»22. Впрочем,
ссылаясь на учение Августина, он настаивал на том, что
целью войны должен быть мир, и она не может вестись
исходя из жажды борьбы и жестокости23. В доводах, вы-
сказываемых за и против права на самостоятельное веде-
ние войны Церковью, нет недостатка в предостережени-
ях, которые в общем отказывают папе в праве на gladius
materialis*, хотя прямых ссылок на Крестовые походы в
подобных речах и нет, поскольку они касаются пробле-
мы расправы с еретиками вообще. Особо подчеркивает-
ся, что оружие Церкви — это молитва: «Откуда же взять-
ся у папы такому авторитету, чтобы кроме меча духовного
возносить над своими подданными еще и другой меч —
меч убийства?»24
22 Ibid. S. 10.
23 Стоит лишь упомянуть, что согласно постановлению
Урбана II недавно женившимся мужчинам было запрещено
участвовать в крестовом походе без согласия на то их жен. Ср.:
Deutoronomium 20,7 и 24,5, в соответствии с которым мужчина
в течение года после заключения брака освобождался от учас-
тия в военных походах.
* Меч светский (лат.).
24 Цит. по: Hehl E.-D. Kirche und Krieg im 12. Jahrhundert. S. 4.
237
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
От мысли, что убийство на войне требует епитимьи, от-
казались только тогда, когда позаимствованный из рим-
ского права принцип, согласно которому законно и право-
мерно отвечать насилием на насилие, стал признаваться
в целом и за Церковью: «Отвечать насилием на насилие
дозволяет всякое право и любой закон»25.
Правовые нормы, позволяющие решать, имеется ли
causa iusta* *, заступают на место intentio** войны и обос-
новывают оправдание, так что церковная епитимья пре-
дусматривается отныне лишь в случае levitas (легкомыс-
лия). Но признание невиновным и избежание наложения
епитимьи в те времена, вероятно, так же, как и сегодня,
не освобождало совершивших убийство в бою от бремени
трагической вовлеченности в горе, смерть и зло. Эрнст
Юнгер, которому было знакомо чувство упоения борьбой
и резней и который в Первую мировую войну прошлого
века стал свидетелем того, как пробил «судьбоносный час»,
решавший будущее мира, сожалеет о случившемся и де-
лает следующее признание после «великой битвы»: «Го-
сударство, снимающее с нас ответственность, не может
избавить нас от печали; мы вынуждены жить с ней. Она
проникает даже в наши сны»26.
Поскольку Церкви принадлежит право защищать себя
силой оружия, она и для светской власти устанавливает
правила, которые определяют causa iusta и то, при каких
25 Patrologiae Cursus Completus. Series Latina / Ed. J.-P. Migne.
Bd. 163. S. 366; cp.: Jaffe-LowenfeldP. Regesta Pontificum Roma-
norum. Nr. 6426.
* Законная причина (лат.).
** Стремление (лат.).
26 Junger Е. In Stahlgewittern. S. 252.
238
Глава VIII. Война без бога
обстоятельствах война становится bellum justum*. Папа
Иннокентий II на Втором Латеранском соборе (1139) «за-
претил под страхом придания анафеме использовать стрел-
ков из лука и арбалета adversus Cristianos et catholicos**».
Этим первым запрещением вести такого рода войну, как
ars mortifera***, папа признал за собой право исполнять
функцию судьи в вопросах войны. Приведя тот аргумент,
что искусство лучников и стрелков из арбалета является
«ненавистным Богу»27, он попытался установить обяза-
тельные правила ведения войны.
Августин верно подметил, что все люди должны уме-
реть, но недооценил своеобразия неестественной, на-
сильственной смерти. Только по той причине, что смерть
есть возможность жизни, встает вопрос о смысле прав-
ления, об оправдании войны и обязанности искупления.
Человек может попытаться избежать смерти от руки дру-
гого человека только одним из двух способов: либо сра-
жаясь, либо покорившись. Только подчинение, цепляние
за жизнь делает возможным правление. Тот, кто сра-
жается, настаивает на различии между победителем и
побежденным; он сражается, чтобы избежать прежде-
временной смерти, и желает не равенства, а различно-
сти. Ее же он признает и ради жизни в том случае, ког-
да вынужден покориться, не став победителем. Но что
же такое правление? Что оно собой представляет: аль-
тернативу войне ради самой войны или же мир? Ответ
на правление — отнюдь не революция как низвержение
* Законная война (лат.).
** Против христиан и католиков (лат.).
*** Искусство убивать (лат.).
27 Hehl E.-D. Kirche und Krieg im 12. Jahrhundert. S. 4.
239
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
существующего порядка, поскольку вместо него она по-
пытается установить иной устойчивый порядок. Это зна-
чило бы прятать голову в песок перед лицом тех произво-
дительных сил, которыми захвачена сегодня наша жизнь
в целом. Производящий самого себя человек, ощущаю-
щий себя втянутым в ход такого производства, не рас-
сматривает себя более в качестве подобия вечного Бога,
к постоянству которого он причастен, напротив, он со-
знает, что пребывает в процессе вечного изменения, в
котором ему еще только предстоит обрести себя во всей
своей значимости.
3. Потеря центра
В прошлых столетиях войны велись из-за теологичес-
ких разногласий. Мы же сегодня не спорим больше о
свойствах Бога и о формах причастия, чтобы доказать
таким образом свое понимание Бога и собственное само-
сознание. Религии стали частным делом, и каждый те-
перь может стать счастливым на свой собственный лад.
Хотя христианский Запад стал толерантным в таких во-
просах, наша гуманность еще не дает повода собой гор-
диться. Уже Руссо размышлял о том, можно ли человеку
доверить организацию социальных форм жизни, по-
скольку боялся, что без обжалования со стороны Бога и
религии как политического средства, будь то даже все-
го лишь religion civile*, нравственность, а также демокра-
тия, долго существовать не смогут. Правда, ему казалось,
что христианство — хотя он и рассматривал его как «ис-
* Гражданская религия (фр.).
240
Глава VIII. Война без бога
тинную религию» — не способно гарантировать необхо-
димую для демократии гомогенность граждан, посколь-
ку — таков его аргумент — оно заслоняет потребность
быть патриотом у человека как гражданина. Христиан-
ство — отнюдь не гражданская религия, a religion de
I’homme*, которая не привязывает человека к опреде-
ленному государству, а делает его гражданином универ-
сума. Христианин связан божественным, универсальным
законом, а этот закон не позволяет отдельному челове-
ку согласовывать свои действия только с самим собой.
«Все установления, — пишет Руссо, — ставящие чело-
века в противоречие с самим собой, не стоят ничего»* 28,
поскольку не согласуются с требованиями демократии.
Убеждение, что человек есть подобие Божие и что он вклю-
чен в некий, пусть и нарушенный, мировой порядок, было
поколеблено.
В этом и состоит решающее отличие Руссо от Гоббса.
Хотя для последнего обладателем суверенной власти
вполне может быть и отдельный человек — форма го-
сударства здесь не играет никакой роли, — но при этом
предполагается, что тот, кто является сувереном, будь
то отдельный человек или группа лиц, осуществляющих
правление, всегда сообразуется с религией, т. е., согласно
Гоббсу, поступает как христианин. Гоббс полагался на то,
что правитель, «денационализировав христианство, при-
обретет столь много очков, что станет возможным свое-
го рода предполитическое согласие»29; к тому же над об-
* Религия человека (дбр.).
28 Rousseau J.-J. Du Contrat social. Paris, 1960.
29 Rohrmoser G. Religion und Politik in der Krise der Moderne.
Graz; Wien; Koln, 1989. S. 188.
241
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ладателем государственной власти, по мнению Гоббса,
свою власть и свой суд вершит Бог. Кант страстно борол-
ся против любого гетерономного обоснования морали, и
все же он не рассматривал человека как обладателя мо-
рали; скорее, моральные поступки, по мысли Канта, моти-
вируются сознанием того, что свободным субъектам необ-
ходима разумная форма совместной жизни. Когда Гегель
интерпретирует нравственный мир как самооформление
свободной воли, которая оформляется среди прочего и в
институты, он тоже не изменяет содержания традици-
онной нравственности. Почвой права для него является
духовное, а воля — свободна, так что «система права есть
царство осуществленной свободы, мир духа, порожден-
ный им самим как некая вторая природа»30. У Гегеля и
Канта человеческая воля ориентируется не на саму себя,
а на предполагаемую разумную форму жизни, как су-
верен Гоббса — на волю своего Бога. Там, где спонтан-
ность воли не связана с неизменной нравственной исти-
ной и человеку надлежит не только ее познавать, но и
устанавливать, каждый человек, любое поколение, при-
званы не просто накладывать свой отпечаток на мораль,
но творить ее. Правда, даже и в этом случае человек
живет с уже институционально упорядоченным нрав-
ственным самоощущением, и поэтому ему не нужно, упо-
добившись Всемогущему, создавать себя из ничего, хотя
при всем при том он всегда соотносится с «ничто» в лице
смерти и собственной конечности.
При политическом творении человека человеком су-
ществует опасность соскользнуть в иллюзию. Войны, ко-
30 Hegel G. W. F. Philosophie des Rechts. § 4 // Hegel G. W. F.
Werke, 7.S.46.
242
ГлаваУШ. Война без бога
торые ведутся с подобными иллюзиями, добиваются
силой большего, нежели правление. С помощью грубого
насилия, бесцеремонно используя свою силу и свое ору-
жие, они выполняют задачу разрушения. Условием для
правления победителя является подчинение побежден-
ного. Победитель стремится обнаружить отличия, он
настаивает на действительности индивидуации, на раз-
делении людей на господ и рабов. Но политическая ил-
люзия ищет не власти, она жаждет сверхлюгущества и
разрушает в своей чрезмерности уже созданное, т. е. то,
что не есть она сама. Там, где созидательная сила чело-
века способна до бесконечности разворачиваться в тех-
ническом производстве и где ее продуктивность уже не
ведает никаких ограничений, там она больше не явля-
ется правлением. Уничтожение заступает на место фор-
мирования человеческого общежития, ибо развернув-
шаяся власть желает производить все по собственному
подобию, жаждет только себя самое. Политика таких
устремлений в своем бессилии с необходимостью оказы-
вается саморазрушением, поскольку она упрочняет свою
жизненную основу — различность между людьми, но
при этом уничтожает другую свою сторону — общност-
носты Политика — это обращение с властью, а посколь-
ку человеческая власть никогда не создает из ничего,
она — даже в качестве могущества — зависит от не-ею-
созданного, а значит, отличного от нее. Там, где она от-
казывается от различности, будь то утопическая идея о
неком сформированном в любви и солидарности обще-
стве или же власть все уравнивающей тотальной по-
литики, она ставит под сомнение ту почву, на которой
творит себя. Любая солидарность требует обязательных
правил совместной жизни. Они образуют формы сооб-
243
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
щества, нравов и не в последнюю очередь — институты,
которые представляют собой фиксированное соотноше-
ние сил.
С другой стороны, тотальная политика не имеет цели;
она служит, используя все возможности современной
техники, только самой себе. Ее производство было бы
производством ради самого производства или постоян-
ной революцией самой себя. Ее проблема, надо полагать,
в том, что она не обладает мерой, когда осуществляет
свою деятельность. Положение Протагора касательно
того, что «человек есть мера всех вещей», она истолко-
вывает как одобрение неограниченной свободы, неогра-
ниченной вплоть до права на деструкцию. Этой тенденции
к хаосу соответствует страх перед грядущей катастро-
фой. Как маниакальный человек «полон будущим»31,
опережая свои возможности действительностью, проек-
тируя программы, планируя и предполагая день завт-
рашний, и как он терпит неудачу, хотя должен был со-
здать целый мир, так и современный человек со всеми
своими науками и техническим мастерством не может
вынести своего креатурного несовершенства и постоян-
но подвергается опасности впасть в бесчеловечность не-
ведомых масштабов. Ханс Зедльмайр назвал это «поте-
рей центра»32.
Там, где вера в Бога уже не является базисом чело-
веческого производства, где нет даже веры в постоян-
ство смысла, который можно взять за основу мира, там
политическое произведение человека человеком особым
31 Frankl V. Е. Arztliche Seelsorge. Frankfurt-am-Main, 1987.
S. 257.
32 Sedlmayr H. Verlust der Mitte. Salzburg, 1998.
244
Глава УШ. Война без бога
образом зависит в своей почти не прекращающейся про-
дуктивности от других людей. Но общность, коль скоро
она формируется только на почве генеративных процес-
сов бытия, тесно связана со смертью, да и с любовью
тоже. А поскольку жизнь — борьба, то война — как бы
она ни изменяла свои формы — так же никогда не пре-
кратится, как и любовь.
Войны будущего невозможно представить себе во
всей их чудовищности. Однако лишь тот, кто постиг вой-
ну в ее чудовищности, будет пытаться предотвратить ее
в будущем. Слова Вегеция «Si vis pacem, para bellum»*
не утратили еще своего смысла, пускай даже сегодня они
и толкуются по-другому. Техника дала нам возможность
осуществлять власть, преступая все границы. Но сколь
бы само собой разумеющимся не представлялось логичес-
кое обращение данного умозаключения, было бы большим
заблуждением предпринимать нечто подобное в действи-
тельности. Поставленная задача отнюдь не технического
свойства, и тем более не военного; это задача политичес-
кая, предполагающая взаимопонимание относительно
нового международного положения. Осознание того фак-
та, что именно политика порождает войну, что война —
это лишь оборотная сторона политики, может стать пер-
вым шагом на пути решения этой задачи. Не только для
предотвращения и ограничения войны должна будет
политика употребить все имеющиеся в ее распоряжения
средства, включая военные. Сама война — это не то сред-
ство, которым политика может распоряжаться по свое-
му усмотрению, ибо война есть политическое бессилие.
Армия и ее оружие могут использоваться в качестве сред-
* Если хочешь мира, готовься к войне (лат.).
245
Хаймо Хофмайстер. Воля к войне
ства как для благословения, так и для проклятия. А это
опять же зависит от политики, от способности государств
к осуществлению политики. Упоминаемое Гераклитом
основополагающее соотнесение, а именно единение в ра-
зобщенности, которое только и делает войну войной, а
не космическим самоубийством, тоже является услови-
ем возможности мира, ибо, говоря словами Шиллера,
«Да, пусть война скорей убьет войну! А иначе как нам
добиться мира?»33
33 Schiller F. Wallenstein. Die Piccolomini. 4. Auftritt, Vers 576.
(Пер. H. Славятинского. Цит. по изд.: Шиллер Ф. Собрание со-
чинений: В семи томах. Т. 2. М., 1955. С. 349.)
Приложение
ТЕОРИЯ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ
ВОЙНЫ*
Если верить различным средствам массовой информации,
понятие террористическая война — это неологизм. Раз-
рушение Всемирного торгового центра в сентябре 2001 года
заставило и политиков и общественность подыскивать это-
му событию подходящее слово. Это слово должно было вы-
разить то, что прежде многим казалось совершенно невоз-
можным. Считается, что это событие породило некое новое
измерение войны, такое, которое раньше едва ли можно
было себе представить. Нечто немыслимое и ужасающее
стало реальностью, а следовательно, должно было полу-
чить свое собственное наименование.
Если мы попытаемся отыскать понятие террористичес-
кой войны у таких теоретиков войны, как Карл фон Клау-
зевиц, Карл Шмитт, Раймон Арон или Гельмут Кун, наши
поиски не увенчаются успехом. Понятие, в котором в какой-
то мере предугадывается связь между словами террор и
война, мы можем обнаружить разве что у Арона. По край-
ней мере, он говорит о террористическом мире.
У нас имеется огромное количество самых разных
классификаций войны; можно классифицировать войны
* По настоянию автора в русское издание его книги включе-
на и данная статья, которая представляет собой расширенный
вариант доклада, состоявшегося 24 мая 2002 года на философ-
ском факультете Санкт-Петербургского государственного уни-
верситета.
247
Приложение
согласно способу их организации, согласно задачам, ко-
торые они выполняют, согласно принципам их легитим-
ности, согласно методам и средствам их проведения. Но
в любом случае война — это проявление власти. А по-
скольку власть определяет в том числе и мир, мы усмат-
риваем в ней принцип, который раскрывает не только
сущность войны. Власть позволяет провести сравнение
между отдельными типами войн, а также сопоставить со-
стояния войны с состоянием мира.
Трудность, с которой мы сталкиваемся при попытке вы-
строить теорию террористической войны, заключается в
необходимости рассматривать эту форму войны как про-
явление власти, выделяя ее как особый тип среди других
типов войн. Для понимания сущности террористической
войны весьма важным и плодотворным нам представляет-
ся обнаружение тех отличий, что разнят ее с партизанской
войной, или герильей.
Свои рассуждения я хотел бы разделить на три части.
Первая их часть посвящена тому, чтобы определить точ-
ное место террористической войны на шкале напряжения
власти. Во второй части я хочу попробовать показать, что
такая война представляет собой игру с выступающим в
роли власти бессилием. При этом, настаивая на подобии
игры и террора, я подробно остановлюсь, прежде всего, на
роли видимости как базиса власти, а затем детально рас-
смотрю присущие этой форме войны игровые элементы.
В соответствии с этим я опишу особенности террористи-
ческой войны, отличающие ее как от партизанской войны,
так и от прочих классических форм войны. В заключение
я кратко коснусь вопроса о том, каким образом мы могли
бы избежать войны подобного рода.
248
Теория террористической войны
Место террористической войны
на шкале напряжения власти
В своем капитальном труде «Мир и война» Раймон Арон
различает три типа войны и четыре типа мира1. Критери-
ем различия здесь для него выступает власть, поскольку
она регулирует отношения между государствами как в их
взаимодействии, так и в их противодействии1 2. В класси-
фикации Арона в глаза бросается то, что, указывая три
типа войны (война за восстановление равновесия, война
за гегемонию и имперская война), он в то же время го-
ворит о четырех типах мира, причем четвертую форму
мира он не рассматривает как форму, образованную вла-
стью: «Развитие техники производства и разрушения
приводит в действие другой, отличный от власти прин-
цип мира...»3 4 К трем типам мира (мир равновесия, мир ге-
гемонии и мир имперский), которым соответствуют три
формы войны, добавляется четвертый вид мира: терро-
ристический мир.
Террористический мир определяется как мир, «кото-
рый господствует (или мог бы господствовать) между
политическими единствами, каждое из которых облада-
ет (или могло бы обладать) способностью уничтожить
остальных)^. По всей видимости, мы все еще живем в эпо-
ху холодной войны. Тогда под террором еще можно было по-
1 Aron R. Frieden und Krieg. Oldenburg, 1963. S. 182 ff. Bo
французском оригинальном издании: Aron R. Paix et guerre
entre les nations. Paris, 1962.
2 Ibid. S. 183: «Мир основывается на власти, т. е. на отноше-
нии между способностями одного воздействовать на других,
каковыми обладают политические единства».
з Ibid. S. 192.
4 Ibid.
249
Приложение
нимать преимущественно государственный террор, и хотя
он уравновешивал силы государств, мир тем не менее не
был миром равновесия, ибо царило отнюдь не равновесие,
а ужас и бессилие. Террористический мир был порожден
опасностью обоюдного применения термоядерного оружия:
наименование этой четвертой формы мира своим проис-
хождением обязано осознанию невозможности использо-
вания такого оружия, поскольку его применение наряду с
уничтожением противника неизбежно повлекло бы за со-
бой и собственное уничтожение.
Арон прямо указывает на то, что террористический мир
по сравнению с тремя другими вышеупомянутыми форма-
ми мира занимает особое место; ибо он основывается не на
власти, а на бессилии. Если вслед за Ароном рассматри-
вать войну как проявление власти, а мир — как противо-
положность войне, то можно представить себе террорис-
тический мир, но никак не террористическую войну. Когда
мир мыслится как отсутствие боевых действий, то и бес-
силие может быть миром.
Традиционная теория войны интерпретирует войну как
форму осуществления власти. Это вполне в духе Клаузе-
вица, определявшего войну как продолжение политики
другими средствами5. В основе террористического мира
лежит некий баланс устрашения, и потому такой мир пред-
ставляет собой бессилие и неспособность вести войну. Как
пандан террористического мира террористическая война
в конечном счете была бы тогда тождественна описывае-
мой форме мира. Невозможно вести войну, которая не явля-
ется выражением власти и не допускает боевых действий.
Вероятно, это объясняет, почему Арон, несмотря на то что
он называет такой мир «террористическим», ничего не го-
ворит о террористической войне.
5 Clausewitz С. Vom Kriege. VIII. 6 В. Bonn, 1980. S. 990.
250
Теория террористической войны
Хотя войны действительно являются проявлением вла-
сти, однако воля к войне — это всегда также и признак бес-
силия, свидетельство конца политической логики. Что Клау-
зевицу представляется непостижимым — так это то, как он
выражается, что «грамматика», совокупность законов вой-
ны становится «логикой» политики. Клаузевиц, для которого
война есть «нечто неполноценное, некое противоречие в
себе», вполне отдает себе отчет, что «настоящая война пред-
ставляет собой отнюдь не столь последовательное [...] дви-
жение, каким она должна быть согласно своему понятию»6.
Однако поскольку Клаузевиц, теоретик войны, рассмат-
ривает войну лишь чисто теоретически и совершенно не
хочет видеть в ней «некую бессмысленную и бесцельную
вещь»7, он отказывается понимать войну иначе, как в свете
напряжения противоборствующих политических властей:
войну «нельзя оторвать от политического процесса, а если
это происходит где-то в теории, то рвутся все связующие
нити и возникает некая бессмысленная и бесцельная вещь»8.
Хотя причину «раздора, в котором находится природа
войны, не уживающаяся с другими интересами отдельно-
го человека и общества в целом» Клаузевиц усматривает
в «самом человеке» и считает ее теоретически — т. е. со-
гласно ему, в «философском смысле» — непреодолимой,
он понимает политику как единство, «в которое соединя-
ются в практической жизни эти противоречивые элемен-
ты и в котором они отчасти нейтрализуют друг друга».
Допущение, что война — это «нечто совершенно несамо-
стоятельное» и что ее «вызывает к жизни политический
процесс, в котором участвуют правительства и народы»9,
6 Ibid. S. 991.
7 Ibid.
8 Ibid.
9 Ibid.
251
Приложение
склоняет его к тому мнению, что войну можно усмирить в
принципе, причем именно политически, и даже благодаря
политике отнести обратно к политике: «...война — это ин-
струмент политики; она необходимым образом должна
выдерживать свой характер, она должна мерить своей
меркой; а потому ведение войны в ее основных чертах есть
сама политика, с легкостью меняющая окраску и именно
поэтому никогда и не прекращающая мыслить по своим
собственным законам»10 11.
Шкалу напряжения политической действительности
войны можно провести между властью и ее антиподом.
Крайние полюса политики — могущество и бессилие, и
когда на одном из этих полюсов грамматика войны засту-
пает на место логики политики, следствием этого становит-
ся террор. «Сущность войны изменилась, сущность поли-
тики изменилась, следовательно, должно измениться и
отношение политики к ведению войны», — пишет Эрих
фон Людендорф в своей книге «Тотальная война» (1935). Вы-
вод, который он сделал, таков: «Поэтому политика долж-
на служить ведению войны»11.
Там, где война больше не является средством полити-
ки, а логика политики вытесняется грамматикой войны,
политика бессильна. Но провозглашение тотальной войны,
как того требовал Людендорф, всего лишь следствие по-
литического бессилия, которое, однако, еще не составляет
пару, как в террористической войне, военному бессилию.
Воля к войне — это бессилие политики, и тезис этот от-
нюдь не инспирирован неким новым прозрением, которым
мы якобы должны быть обязаны стратегии тотальной вой-
ны. Уже Цицерон считал грубую силу способом борьбы «ди-
кого зверя» и лишь в аргументе, в политике, усматривал
10 Clausewitz С. Vom. Kriege. VIII. 6 В. S. 999.
11 Ludendorff Е. Der totale Krieg. Munchen, 1935. S. 10.
252
Теория террористической войны
приличествующий человеку вид борьбы. Он прямо призна-
вал, что человеку к насилию «надо обращаться тогда, ког-
да воспользоваться первым [т. е. политическим видом борь-
бы. — X. X.] невозможно»12.
В отличие от тотальной войны в войне террористичес-
кой сливаются воедино политическое бессилие, которое
имплицитно направляет все войны, и бессилие военное.
Террористическую войну отличает не просто особая мето-
да ведения войны, как, скажем, войну тотальную, ведь под-
чинение политики ведению войны характеризует также и
героическую войну13. Наряду с тремя классическими фор-
мами войны террористическая война на основе осуществ-
ляющегося в ней — в противоположность могуществу —
синтеза политического и военного бессилия, представляет
собой более широкий тип войны.
В своей книге, опубликованной за пять месяцев до тер-
рористической атаки на Всемирный торговый центр 11 сен-
тября 2001 года, я охарактеризовал террористическую вой-
ну как «идеологически окрашенную» и образно описал ее
как такую форму войны, «в которой в виде власти пред-
стает бессилие, и бессилие это способно удерживаться в
качестве власти, лишь производя деструкцию самой вла-
сти»*. Террор — это бессилие, а террористическая война —
проявление бессилия как власти.
То, что мы имеем представление о террористической
войне и осмысляем ее в понятиях, еще не доказывает ее
12 Cicero М. Т. De officiis. Кар. I, И.
13 Вслед за Гельмутом Куном (Kuhn Н. Der Staat. Miin-
chen, 1967. S. 374 ff.) я провожу иное различие между герои-
ческой, имперской и идеологической войнами, чем Р. Арон.
К ним добавляется еще и война террористическая. См. в наст,
изд. главу VI.
* См. наст. изд. С. 173-174.
253
Приложение
фактического существования, даже после сентябрьских
событий. Бесспорно, сегодня террор — составляющая часть
нашего жизненного мира, однако отдельные акции — это
еще не террористическая война, сколь бы немыслимы и
ужасны ни были последствия. Бессилие в виде власти от-
крывает перед террористической войной перспективу пла-
нирования, какой еще не знал террор как акгргя.
Террористическая война: игра с выступающим
в роли власти бессилием?
Итак, если нам не удается получить даже дефиниции
классической войны, которая имела бы обязательную си-
лу, то как это возможно в случае войны террористической?
Здесь, действительно, едва ли можно указать те характе-
ристики, по которым террористическая война, если исхо-
дить из ее понятия, совпадает с классическими формами
войны14.
Видимость как власть
При какой бы то ни было попытке постичь суть войны нуж-
но отдавать себе отчет в том, что война — это отнюдь не
вещь, которую можно запросто определить категориаль-
но. Война, как и любое человеческое занятие, есть прояв-
14 О военном насилии мы говорим в смысле насилия орга-
низованного, и в духе классической идеи государства понима-
ем государственную власть как особую форму такого насилия.
Войны подчинены определенным исполнительным формам и
происходят между государственными или организованными
аналогично государственным группами, предпринимающими
вооруженные операции с достаточной регулярностью.
254
Теория террористической войны
ление отношения человека к самому себе. Человек пред-
ставляет собой соотношение, а значит, он не есть что-то
предданное, что изначально покоится в себе и только по-
том имеет отношение к другим. Только через отношение к
вещам, к ближним, к миру в целом человек приходит к со-
отнесению с самим собой: мы живем в пространстве, соот-
нося себя с Родиной и чужбиной; мы живем во времени,
соотнося себя с бренностью: человек, где бы он ни был,
включен в сообщество и именно в нем он приобретает дру-
зей или врагов, т. е. других людей. Война — это некое при-
сущее бытию проявление человеческой жизни, подобное
эросу, работе и даже игре. Игра — и как раз поэтому я на-
стаиваю на подобии игры и террористической войны —
решительно превышает это самосоотнесение, ибо она уже
до всяческих рефлексий есть «отношение к держащемуся
на соотношении бытию человека»15. Отношение человека
ко всему, что есть, изображается и постигается в игре еще
до всякого рефлектирующего подхода к этому отноше-
нию — через посредничество видимости. Игра посредством
образов связывает друг с другом все основные феномены
человеческого бытия, отражает их и, более того, отражает
себя в себе самой. Образы надежды, которые в террорис-
тической войне предвосхищают освобождение от бессилия
жизни, точно так же суть видимость и отображение, как
дорефлексивное соотнесение со своей собственной ситуа-
цией. Действия же, на которые они провоцируют, ничуть
не похожи на игровые образы.
И игра, и террористическая война разворачиваются в
• рамках видимости, однако игра творится в видимости при-
знаваемой. Хотя она и воспринимает действительность в
отражении видимости, однако в этой видимости действи-
15 Fink Е. Grundphanomene des menschlichen Daseins. Frei-
burg; Munchen, 1979. S. 408.
255
Приложение
тельность актуализируется посредством образов и этим
отличается от той видимости, из которой террористичес-
кая война черпает свою силу. Игровой мир — это мир ви-
димости. Но мир бессилия, который порождает терро-
ристическую войну, — это настоящий мир, несмотря на те
декорации нереальности и невозможности, в которых
предстает жизнь в таком мире.
При обусловленности двойным бессилием, из которого
возникает террористическая война, категории традицион-
ных войн теряют здесь свою значимость. Ее происхожде-
ние из бессилия позволяет не только в той действительно-
сти, из которой она возникает, но и — по меньшей мере для
стороннего наблюдателя — в ней самой надуманно пред-
положить структуру видимости и уподобить эту войну —
в соответствии с ее структурой — игре. Те ассоциации, ко-
торые породило разрушение Всемирного торгового цент-
ра, не случайно имели отношение к фантасмагориям гол-
ливудского образца. Фильм — это игра.
Свобода игры, как и любая свобода, которой недостает
силы оформлять человеческое бытие, — это свобода к не-
реальному и в нереальном. Подобно тому как игра уводит
человека в мир видимости, бессильная неспособность дей-
ствовать политическими или военными методами подстре-
кает к созданию неких суггестивных образов надежды,
лишенных при этом какого бы то ни было религиозного
основания. Эти образы внушают мысли об освобождении
от времени и структур действительности человеческого
бытия, открывая тем самым некое пространство для дей-
ствий, которое, конечно, уже отнюдь не видимость, а, на-
против, в высшей степени реально. В таком пространстве
террору предоставляется возможность энергичной жиз-
ни при полном бессилии. Единственная оставшаяся сила,
а собственно бессилие, пустая жизнь, провозглашаются
оружием.
256
Теория террористической войны
Замещение категории силы категорией бессилия порож-
дает массу вопросов касательно того, как можно сражаться
на такой войне: Где место террористической войны? Ка-
ково ее время? Как обстоит дело с ее силой? Расчет прост-
ранства, времени, сил, лежащий в основе любого военного
соображения, сохраняет свою значимость при единичном
террористическом акте, но имеет ли все это значение при
террористической войне как таковой? Даже на вопрос о
том, кто является субъектом террористических событий
подобного рода, мы не можем ответить сразу. Террорист,
вероятно, знает, что такое террор, и знает, что он творит
террор, но является ли он в силу этого и субъектом терро-
ристической войны? Не подобен ли террор в этом аспекте
игре? Даже ответа на вопрос о сущности террора не стоит
ожидать от субъективной рефлексии тех, кто инициирует
и осуществляет эту жестокую игру, ведь и у играющих нет
соответствующего бытию определения игры16. Именно это
является основанием того, почему террор как война — а
не просто как отдельная террористическая акция — чре-
ват чудовищной опасностью. Победив террористов, нельзя
одержать победы над террором, над субъектом этой войны,
ведь террористы лишь воплощают собой террор. Сами они
живут без оглядки на будущее; субъект их действий — не
они: их действия порождены бессилием. Субъектом терро-
ристической войны — судя по безысходности террористов
и характеру видимости, присущим их власти (как и в игре,
чьи творения суть видимость и нереальность) — высту-
пают не «игроки», а сама террористическая война. Игра
живет по принципам созидающей силы, перенимаемым у
действительности. Но бессилие террора лишено какой бы
то ни было позитивной силы; оно исключительно негатив-
но, а значит — деструктивно. Возникновение террорис-
16 Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Tubingen, 1965. S. 98.
257
Приложение
тической войны напрямую зависит от того, удастся ли вы-
сечь ту искру деструкции, что взорвет бочку с порохом, ко-
торая позволит террору стать войной и разжечь пожар.
Игровые элементы этой формы войны
Видимость и фантазия как орудия действия, которые ря-
дят в сказочные одежды все явления, соотнесение со зри-
телем, который становится как бы партнером по игре,
деисторизация человеческого бытия, благодаря которой
стирается граница между посюсторонним и потусторон-
ним, образуют элементы как игры, так и террористичес-
кой войны, хотя и различными способами.
Террористическая война, правда, как и любая война,
пользуется обманом и маскировкой, но ее отношение к дей-
ствительности несколько иное, нежели отношение обычной
войны. Видимое в игре не должно вводить в заблуждение,
оно должно увлекать и захватывать. Военный террор приоб-
ретает элемент видимого — как это происходит и в игре, —
но не признает его характера видимости, поскольку желает
переместить себя и тех, кто является свидетелем его де-
струкции, исходящей из бессилия, в видимость своей вла-
сти и тем самым подчинить себе. В игре игроки, и зрители
в том числе, знают, что когда действительность вообража-
ется, речь идет об игре. Видимость, на которой основыва-
ется террористическая война, воспринимается серьезно, и
те, кто ею затронут, полагают, что это действительность.
Такое ее значение сохраняется не только для тех, кто участ-
вует в войне, но и для стороннего наблюдателя, подразу-
меваемого адресата всех террористических акций. Пленен-
ный видимостью, он позволяет бессилию стать силой. При
помощи привлекающих всеобщее внимание действий пред-
принимаются попытки, используя магическое создание ви-
димости, влиять через символы и подчинять своей власти
258
Теория террористической войны
как актеров, так и зрителей. Террористическая война по-
лучает подпитку благодаря своему нереально-фантазий-
ному характеру, когда, затрагивая зрителя, вызывает в нем
страх, сострадание и даже радость. Такого эффекта она
достигает не потому, что у подавляющего количества тех,
кто сопереживает террористическое действо, существует
реальное основание для страха, а потому, что нечто ужаса-
ющее, некое порождение фантазии пробуждает другую фан-
тазию, и это пробуждение раскрывает каждому его соб-
ственное человеческое бытие во всей его незащищенности.
Игра, как и террористическая война, посредством созда-
ния видимости рассчитывает на идентификацию зрителей
с действующими лицами. Зрители создают необходимый
элемент для террора, ибо их реакция — это признание бес-
силия в качестве власти. Взволнованность, на которой спе-
кулировали преступники в Нью-Йорке, и которую можно
было проследить, прежде всего, по реакции в Интернете,
в исламских странах и Китае, проявилась в виде откровен-
ной симпатии — не правительств, а населения, на Западе
же — в виде сопровождаемой страхом зачарованное™. По-
скольку террористическая война, как и игра, пытается пре-
вратиться в зеркало жизни, в созерцание человеческим
бытием себя самого, любая затронутость, будь то в форме
согласия или беспокойства и страха, может использовать-
ся как средство борьбы.
Самолетные атаки в США носили согласованный харак-
тер, но письма с сибирской язвой, по всей видимости, со-
вершенно иного происхождения. Удары на Ближнем Вос-
токе проводились соперничающими группами, которые,
как нам представляется, не сообразовывали друг с другом
своих действий, но сами эти акции дали им возможность
не просто воевать против Израиля, но и взаимно стимули-
ровать друг друга. Важнейшая составляющая видимости —
фантазия. Она, прежде всего, требуется террористической
259
Приложение
войне. Фантазия, без которой наше существование было бы
пресным, является также и творческой силой террористи-
ческого планирования, ибо она обладает наилучшим подхо-
дом к возможному как невозможному, позволяя отрешить-
ся от неумолимой реальности жизни. Если смотреть через
призму видимости и ее утопического освобождения, то
действительность становится нереальной, границы меж-
ду потусторонним и посюсторонним стираются, исчезает
даже все то, что делает войну войной. Спонтанность, не-
определенность, неожиданность — черты, присущие тер-
рористической войне, поскольку ее сильными сторонами
являются неуловимость, анонимность ее действующих лиц
и разовость ее акций.
Хотя игра — это не просто голое измышление, или, го-
воря иначе, все то, во что играют, не совсем действитель-
ность, она все же открывает нам те возможности, которые
предстают перед нами лишь в измерении видимости. Терро-
ристические войны представляют нам сценарии видимости,
однако сами эти возможности там, где они разыгрываются,
являются не реализацией воображаемого, а исключитель-
но действием в действительности, т. е. далеко не игрой.
Хотя можно найти игровые элементы в любого рода войнах,
ибо чем была бы война без приключений, однако ее пра-
вила заимствуются у человеческого бытия с его потребно-
стью бороться за жизнь, а не у свободы фантазии. Война
осуществляется по правилам борьбы и там, где эти прави-
ла нарушаются, смерть противника становится убийством.
Террористическая война, в отличие от игры, сама по
себе не имеет смысла, и, кроме того, она не отнесена к по-
литическому как к своему основанию, подобно любой дру-
гой войне. Как и в игре, где легко и без труда снимаются
заботы повседневности, жизнь для террориста лишена
предельной серьезности. Жизнь сама по себе не представ-
ляет ценности: она есть лишь предварительная и проход-
260
Теория террористической войны
ная ступень к будущей, более высокой действительности,
которая должна быть завоевана. Как и в игре, человек
здесь может освободиться не только от своего прошлого;
даже смерти тут не приписывается никакой решающей
значимости. Неизбежность смерти не заслоняет собой все
человеческие действия, а стало быть, смерть не представ-
ляет собой жертвы, которая кем-то приносится. Напротив,
она есть путь к истинной жизни17. Поэтому здесь не игра-
ет никакой роли тот факт, что освобождение от времени,
ради которого предпринимаются все действия и решения
в игре, не имеет значения. В то время как игра упраздняет
связь с течением времени, террор не избавляет историчес-
кого человека от его конечности и обусловленности и не
освобождает его от фактичности смерти. Террор становит-
ся, таким образом, игрой смерти при посредничестве не-
действительного и видимого, а не жизнью, но благодаря
этому он приобретает собственную ценность. Бен Ладен мог
бы объяснить все зто так: «Американцы любят жизнь, а мы
любим смерть».
Особенности террористической войны
Если выявить некую параллель между террористической
войной и одним из классических типов войны представля-
ется достаточно сложным, то провести параллель в отно-
шении метода ведения войны все же можно. Элементы
17 В арабском языке существует гораздо больше выражений
для обозначения войны. Самое известное из них на Западе —
«джихад», точнее — «джихад фи сабил Аллах», и означает оно
«распространение ислама на пути Бога» или «для Бога». См.:
Rajewsky С. Der gerechte Krieg im Islam // Steinweg R. Der ge-
rechte Krieg: Christentum, Islam, Marxismus. Frankfurt-am-
Main, 1980. S. 19.
261
Приложение
партизанской тактики вошли в террористическую войну,
но при этом были трансформированы таким образом, что
стали не просто одним из многих средств ведения войны,
но способом самой войны.
Точно так же как и террористическая война, партизан-
ская война представляет собой довольно позднее явление.
Хотя партизанская война есть особый вид борьбы и не при-
надлежит ни к какому определенному типу войны, она ха-
рактеризуется, как и террористическая война, нерегуляр-
ностью. К тому же партизанская война, или герилья, есть
признак безвластия и бессилия. Партизан, или герильер,
впервые появляется на сцене истории в испанской войне,
которая велась против Наполеона в 1808 году, правда, толь-
ко после того, как регулярная испанская армия потерпела
поражение. В военном отношении вплоть до конца Первой
мировой войны партизан остается незначительной фигурой.
Это удивляет, поскольку, по данным Клаузевица, именно ис-
панскими партизанами было взято в плен более половины
регулярной французской армии. Французская армия в Ис-
пании насчитывала около 500 000 человек, в то время как ко-
личество партизан ограничивалось 50 000 человек18. Что ка-
сается достойных упоминания народных войн, то партизан-
ская в'?йна в этот период приобрела большой размах только
в Тироле при Андреасе Хофере, и лишь на короткое время.
Непосредственным противником и конечной целью пар-
тизана является солдат регулярной армии, солдат, облачен-
ный в униформу. Террорист же, хотя он и воюет из укры-
тия, подобно партизану, не определяет своего противника
по униформе: его противником становятся все, коль скоро
его борьба и разрушение порождают страх и ужас повсе-
местно. Эрнесто Че Гевара особо подчеркивал, как пока-
зывает Карл Шмитт, что воюющий с оружием партизан
18 См.: Schmitt С. Theorie des Partisanen. Berlin, 1963. S. 23.
262
Теория террористической войны
«всегда остается связанным с регулярной организацией»19.
Хотя террорист тоже зависит от поддержки, однако тако-
вая не обязательно может иметь место, и уж тем более не
со стороны регулярных организаций и институтов.
Для возникновения партизанской войны характерно то,
что она происходит всегда после поражения, когда регуляр-
ная армия расписывается в своем бессилии. Военное бес-
силие вынуждает бороться из засады, из укрытия, а не на
поле битвы. Пространство, в котором действует партизан,
это область за спиной противника. Именно поэтому он нуж-
дается в хорошем расположении со стороны населения. Тер-
рорист же не только не рассчитывает на поддержку насе-
ления, но и не имеет определенного пространства, куда он
мог бы загнать своего противника и встретиться с ним там
лицом к лицу. Его пространство везде и в то же время ни-
где. Террорист не сражается в открытую, и даже не пытает-
ся выиграть для себя определенное пространство. У него не
хватило бы сил захватить и удержать такое пространство.
Там, где субъект террора неуловим, где идентифика-
ция действующих лиц едва ли возможна, а пространство
действия бесконечно широко и не представляет собой от-
крытого поля битвы, там время начинает течь вспять, там
не настоящее, а история задает рамки вражде. Террорист
не в последнюю очередь полагается на проведение по-
следующих террористических актов лицами, которые ему
даже незнакомы и, вполне возможно, будут руководство-
ваться при этом совершенно другими мотивами в своих
действиях, нежели он. Действующих лиц террора нельзя
определить с точностью, они подобны умерщвленному Гер-
кулесом многоголовому змию. На месте каждой отсечен-
ной головы этой гидры вырастают две новые.
19 Ibid. S. 23; см. также: Che Guevara Е. On Guerilla warfare.
New York, 1961. P. 9.
263
Приложение
Страх как принцип террористических действий связан
с первобытным ужасом, который мы испытываем в ситуа-
ции полного бессилия, в ситуации, в которой мы не способ-
ны к действию. Этот страх, который уже не может высту-
пать принципом действия, не является более и основанием
действия в области политики, наоборот, он препятствует
какой бы то ни было деятельности, порождая отчаяние. Это
хорошо известно самим террористам. Власть возникает
там, где люди действуют сообща; ведь люди, которые не
могут действовать сообща, всегда бессильны. Страх — зто
отчаяние перед лицом собственного бессилия и одновре-
менно воля к власти в состоянии бессилия.
Несмотря на знание об источнике страха и способности
обратить бессилие в силу, террорист не является субъек-
том террористической войны. Он есть действующее лицо
военного события, как и те, против которых и с которыми
ведется зта война. Хотя в отношении своего военного бес-
силия и ограниченных средств террорист и отличается от
любого другого противника, однако он умеет превратить
страх, ужас и пессимизм соперника в своих союзников.
В его руках все становится оружием, вызывающим страх.
Деструкция заключена в самой логике террора, ведь бес-
сильный ищет свою силу, порождая при этом неуверен-
ность, ужас и всеобщее смятение, которые причиняют боль-
ше вреда, чем сам террористический акт.
Террор жаждет заразить этим страхом, являющимся
его главным оружием, все общество, чтобы скрыть соб-
ственную несостоятельность и ограниченность своей вла-
сти. Бессилие террориста становится силой, в то время как
сила противника становится бессилием; поскольку терро-
рист умеет уживаться со своим бессилием, он не боится
смерти. Его превосходство в том, что он может использо-
вать свое бессилие и умеет применить его в качестве пре-
дельной возможности силы в борьбе против мощи, но при
264
Теория террористической войны
этом та граница, которая отличает борьбу от убийства, ста-
новится слишком размытой. В этом отношении террор, по-
рожденный бессилием, ни в чем не уступает государствен-
ному террору, порождаемому могуществом.
Заключительные вопросы и замечания
Как же сражаться в такой войне? Как и где воевать с про-
тивником, если сам не являешься террористом? В Афга-
нистане американцы сражаются с талибами, с режимом,
симпатизирующим террору, по крайней мере, в лице Бен
Ладена. Предположим, что вместе с талибами будет унич-
тожен Бен Ладен. Будет ли зто означать также и победу
над террором? Террор по определению не допускает какой-
либо традиционной формы борьбы с ним, борьбе он пред-
почитает смерть. Воевать с террором с необходимостью
означает сражаться с бессилием, прикрывающимся види-
мостью, которая является союзником террора.
Войны имеют религиозное измерение. Но не потому, что
они все ведутся из религиозных мотивов или разыгрыва-
ются на религиозном основании, а потому, что война име-
ет дело со смертью. Религиозное измерение проявляется
со всей своей остротой тогда, когда эсхатологическое раз-
венчание истории человеческого существования начинает
отрицать привязанность человека ко времени и отнимает
у человеческой жизни ее серьезность, как зто происходит
при политическом терроре. Обладает ли все зто подлин-
ной глубиной религиозности и вообще оправдана ли при
этом попытка свести свои действия к какой-либо рели-
гии — другой вопрос. Нужно проводить различие между
идеологизированными, воинствующими и неагрессивными
религиями. Если подходить к этому с западными мерка-
ми, то некоторым из религий, в частности исламу, можно
вменить в вину недостаток просвещения: требование про-
265
Приложение
свещения раздается постоянно. Просвещение, но не в фор-
ме саморефлексии, понятой, скажем, в плане теологии или
философии и измеряемой масштабами секуляризирован-
ного сциентистского мышления нашей эпохи, недооцени-
вает сущность религии.
Религия — это основной феномен человеческого бытия,
и в отношениях с Богом или даже с богами человек не про-
сто соотносится с самим собой или с себе подобными, но,
веруя, включает себя в отношение к некоему существу или
существам, которому или которым он обязан своим быти-
ем, своим мироустройством. Религия, коль скоро она име-
ет человеческие истоки, может уходить своими корнями в
жизненный уклад и образ мыслей человека, но вряд ли кто
возьмется утверждать, что она представляет собой лишь
отображение человеческого мышления. Сопоставление ре-
лигии с рациональностью, снятие напряжения между ве-
рой и знанием как всего лишь видимости заставляет нас
признать исключенное и объявленное неразумным либо
сверхразумным, если мы испытываем пиетет перед рели-
гией, либо лишенным ценности, если мы испытываем пие-
тет перед требованиями критического мышления. Обе эти
позиции не адекватны феномену религии, ибо они либо не
ставят’ в отношении ее вопрос об истине, либо делают зто
в недостаточной степени. Однако последний подход опасен,
поскольку он превращает объявленные бессмысленными
и мнимыми элементы религии в своего рода манию, галлю-
цинацию, которая, представляя собой нечто псевдорели-
гиозное, сама грозит стать одной из существенных предпо-
сылок террористической войны.
ВОИНА БЕЗ БОЯ
...война есть не только сражение
или военное действие, а промежу-
ток времени, в течение которого
явно сказывается воля к борьбе
путем сражения.
Томас Гоббс
Грядет время, когда будут вести
борьбу за господство над землей, —
ее будут вести во имя фундамен-
тальных философских учений.
Фридрих Ницше
Прочитанная книга — событие, которое так или иначе за-
ставляет с собой считаться. Как и любой опыт, она ставит
перед необходимостью остановиться и задуматься, осмыс-
лить то, что хотя, вполне вероятно, могло бы и не состо-
яться, но уж если случилось, игнорировать невозможно.
Хорошую же книгу отличает то, что под ее впечатлением
волей-неволей начинаешь корректировать свои давно сло-
жившиеся представления, казалось бы, монолитные и
незыблемые; и в то же время прочитанное все больше про-
воцирует продумать то, что в книгу по тем или иным при-
чинам не вошло, сделать маленький шаг вперед. «Вперед»
не в смысле дальше автора, а в кантовском значении «кри-
тично». Такими, навеянными прочитанным, пускай и «не-
обязательными», размышлениями мне и хотелось бы здесь
поделиться.
Как явствует из названия, зто книга о войне. И хотя
тема зта не нова, любые ее вариации неизменно вызыва-
ют интерес, причем обилие современных социологических,
267
Оксана Коваль
исторических, политологических, культурно-антропологи-
ческих и прочих исследований, посвященных войне, тому
не помеха. Но особенностью данной книги является то, что
в ней предпринимается попытка прояснить саму суть вой-
ны, т. е. не той или иной конкретной войны, а войны как
таковой. Автор книги «Воля к войне, или Бессилие поли-
тики», профессор Гейдельбергского университета Хаймо
Хофмайстер отважился — несмотря на уже имеющиеся и
ставшие каноническими размышления о войне — заново
осмыслить этот странный феномен. Необычный и в то же
время заурядный, как и любое проявление человеческой
жизни. В свою очередь, именно такая усыпляющая бдитель-
ность «заурядность», грозящая перерасти в привычку при-
нимать войну как нечто должное, объясняет то, почему эта
попытка не может быть никакой иной, кроме как философ-
ской, причем в самом изначальном смысле этого слова. Ведь
духовное путешествие, в которое пускается Хаймо Хоф-
майстер, вызвано настоятельной потребностью продумать,
казалось бы, и так совершенно понятное — «ближайшее»,
по выражению Хайдеггера, но в то же время всегда усколь-
зающее, — той внутренней необходимостью, которая как
раз и отличает философа, философа не обязательно по
образованию, но по образу мыслей. Вызывая читателя на
поединок, на спор, на диалог, автор заставляет и его при-
нять участие в своем рискованном предприятии, побуждая
стать тем «странным субъектом», который «учится мыс-
лить всем известное, то, что вроде бы разумеется не нами,
а само собой, что само-очевидно. И доходит в этом до пре-
дела»1. А следовательно, превращает его в философа.
И хотя читатель едва ли смог обнаружить в этой книге
волшебную формулу панацеи от всех бед, коль скоро, по
собственному признанию автора, «философия не может и
1 Ахутин А. В. Поворотные времена. СПб., 2005. С. 709.
268
Война без боя
не властна ... предотвращать войны»2, но, став доброволь-
ным попутчиком, а значит, равноправным творцом смыс-
лового поля, в котором разворачивается феномен войны,
он обрел иное, более глубокое видение сути войны, выйдя
из этой «схватки» уже немного другим, кем-то новым, обо-
гащенным. Следует отдать должное Хофмайстеру, кото-
рый не спасовал перед трудностью поставленной задачи,
тем самым лишь подтвердив свой основной тезис, что борь-
ба присуща самой жизни. Не случайно мысль Гераклита о
том, что война — отец всех вещей, становится для немец-
кого философа отправным пунктом при построении соб-
ственной концепции войны. И, как оказывается, не только
отправным. Совершив герменевтический кульбит, автор
возвращается к этой мысли, видя в ней не просто завер-
шение, итог, конечный вывод, но нечто большее: в этой
древней формуле запечатлена квинтэссенция самой жиз-
ни. Именно поэтому он, не впадая в пессимистический па-
фос, который на первый взгляд логично вытекает из того
заключения, что война пребудет вовек, коль скоро борьба,
лежащая в ее основе, есть принцип самой жизни, спосо-
бен увидеть в неизбывности войны, как бы парадоксально
это ни звучало, возможность осуществления «вечного ми-
ра». Причем такая возможность рассматривается Хофмай-
стером не просто как то, на что нам остается надеяться, а
в качестве единственного выхода, основывающегося на
осознании необходимости принятия такого решения. Не
только сама жизнь, не только война, но и все, что в этой
жизни случается хорошего, истинного, прекрасного, ини-
циируется борьбой, той борьбой, которая сначала кажет-
ся бессмысленной, поскольку представляется заранее об-
реченной на неудачу. Однако бросая вызов целому миру,
сходясь с ним один на один, человек сражается за право
2 См. «Предварительные замечания» в наст. изд.
269
Оксана Коваль
стать собой. Задача свободного формирования собствен-
ной индивидуальности, той высшей ценности, согласно
Хофмайстеру, которая должна всегда учитываться инсти-
тутом государства, отнюдь не является помехой на пути к
всеобщему миру и благоденствию, напротив, именно она
может поспособствовать достижению кантовского идеала
«вечного мира». Хофмайстеровская идея о создании сооб-
щества свободных индивидуумов во многом созвучна мыс-
ли Мераба Мамардашвили (сколь бы ни были различны
подходы немецкого и грузинского философов) о том, что
«если каждый в своей жизни сделает что-то с собой сам,
то и вокруг что-то сделается. То есть то, что сделается, не
будет продуктом прямого приложения рациональной мыс-
ли, а индуцируется среди десятка, сотни, миллиона лю-
дей, потому что каждый в отдельности для себя и на сво-
ем месте что-то сделал»3.
Именно понимание своей собственной, личной ответ-
ственности по отношению к миру, подпитываемое осозна-
нием хрупкости и уязвимости человечества в целом, тем
осознанием, что стало столь очевидным после печального
опыта двух мировых войн и еще более усилилось после
периода ядерного противостояния двух сверхдержав, пе-
риода некоего странного состояния «не-мира», называе-
мого «холодной войной», может, согласно мысли Хофмай-
стера, стать тем мостом, который позволит человечеству
спастись, навсегда распрощавшись с эрой войн. И это не
просто голословный пафос прекраснодушного мечтате-
ля, наивно верящего, что в конце, как всегда, воцарится
Добро, а Зло обязательно будет наказано. Хофмайстер от-
дает себе отчет в том, что, как бы ни хотелось того из-
бежать, вполне возможно, нам еще предстоит пережить
3 Мамардашвили М. К. Картезианские размышления. М.,
1993. С. 17.
270
Война без боя
страшные периоды всеобщей смуты, настоящей анархии,
повсеместных гражданских войн, прежде чем будет най-
дет тот принцип построения мирной жизни, что придет на
смену нынешнему, основанному на таких реалиях, как «го-
сударство», «суверенитет», «политика», которые сегодня,
утратив свое исходное значение, превратились в пустые
слова. Поиском такого принципа и должны, согласно Хоф-
майстеру, озаботится современные люди.
Нынешнее состояние «размытости», «невнятности», яв-
ляющееся причиной всеобщей дестабилизации, которую
можно сегодня наблюдать повсюду, на мой взгляд, наибо-
лее ярко описал (еще полстолетия назад!) Мартин Хайдег-
гер: «“Война” и “мир”, видоизменившиеся до утраты сво-
ей сути, втянуты в общее блуждание и, нераспознаваемые
из-за отсутствия Различия, растворились в пустом процес-
се нарастающего манипулирования всем, чем можно ма-
нипулировать. На вопрос, когда будет мир, нельзя ответить
не потому, что длительность войны не поддается оценке, а
потому, что сам вопрос спрашивает о чем-то таком, чего
уже больше нет, ведь и война уже не есть нечто такое, что
могло бы окончиться миром. Война стала разновидностью
того истребления сущего, которое продолжается при мире.
Необходимость считаться с затяжным характером войн есть
лишь уже устарелая форма признания новизны эпохи по-
требления. Эта долго длящаяся в своей длительности вой-
на переходит не в мир прежнего рода, но в состояние, ког-
да военное уже не воспринимается как военное, а мирное
становится бессмысленным и бессодержательным»4. Грань
между миром и войной стала неразличимой. Нет более того
единства и согласования всех вещей, которое прежде обес-
печивалось присутствием человека в мире. Человек пере-
4 Хайдеггер М. Преодоление метафизики / / Хайдеггер М.
Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993. С. 189.
271
Оксана Коваль
стал справляться с теми законами, которые он сам же и
привнес в мир своими мыслями, желаниями, мечтами. Се-
годня мы живем в мире, который хотя, с одной стороны, и
стал более универсальным благодаря современным сред-
ствам связи, но, с другой — перестал быть единым, раско-
ловшись на фрагментарные осколки, на небольшие остро-
вки рациональности, видимость защищенности которых,
скажем, таможенными и полицейскими барьерами, не спо-
собна ввести в заблуждение человека достаточно проница-
тельного. Мир перестал быть единым, а значит, он перестал
быть миром. Запутавшись в сетях собственного каузально-
го мышления, современный человек оказался в ловушке, им
же самим и подстроенной, а после утраты веры в Бога ему,
глядящему на страдания планеты по телевизору, больше
не на что уповать кроме, Политики и политиков.
Однако «вряд ли найдется сейчас хоть один политик,
который был бы до конца уверен в насущной необходимо-
сти проводимой им политики»5. С тех пор как Ортега-и-
Гассет сказал это в 1929 году, положение дел в политике
изменилось разве что в худшую сторону. Дилемма, перед
которой стоит сегодня современное государство, хоть и не
нова, не становится из-за этого менее сложной: будучи,
согласно Максу Веберу, монополистом на узаконенное на-
силие, государство, дабы сохранять свою способность при-
бегнуть к силе во внешнеполитической сфере, вынуждено
все терпимей относиться к злу внутри себя. Раздираемое из-
нутри всевозможными противоречиями — межнациональ-
ными, сословными, корпоративными — государство ставит,
таким образом, под удар свое собственное существование.
Немудрено, что подчас ради сохранения внутренней ста-
бильности, все больше выходящей из-под контроля, такая
5 Ортега-и-Гассет X. Восстание масс / / Ортега-и-Гассет X.
«Дегуманизация искусства» и другие работы. М., 1991. С. 220.
272
Война без боя
сверхдержава, как Соединенные Штаты Америки, совер-
шает «миротворческие» акции-вылазки в страны третьего
мира с целью «навести там порядок», лишь бы не предпри-
нимать каких-либо действенных мер по разрешению внут-
ренних конфликтов. И хотя такая наглядная демонстра-
ция силы способна привести к определенному желаемому
результату, сплачивая под боевыми знаменами большую
часть общества — ведь известно, что людей куда легче
объединяют идеи, чем власти, — однако это лишь времен-
ная мера, тем более недопустимая, что в регионах, «осчаст-
ливленных» присутствием военного контингента США, за-
частую лишь ускоряющего возникновение гражданских
войн, новых государственных переворотов, этнических и
религиозных конфликтов, грозящих перерасти из парти-
занской войны в откровенный геноцид, положение только
ухудшается. Видимость подобной сильной политики при-
звана скрыть ее беспомощность. «Все церковные и государ-
ственные институты, все юридические понятия и аргумен-
ты, все официальное, и даже сама демократия, с тех пор как
она является конституционной формой, повсеместно вос-
принимаются как пустая и дезориентирующая маскировка,
как завеса, фасад, муляж или декорация... Сегодня повсю-
ду возводятся подобные “кулисы”, за которыми укрыва-
ется подлинно мотивирующая реальность. Это выдает себя
неуверенность нашего времени и его затаенное чувство быть
обманутым. Время, которое не производит, исходя из сво-
их собственных предпосылок, никакой великой формы и
никакого представительства, с необходимостью становит-
ся жертвой таких настроений, а все формальное и офици-
альное считает обманом. Ибо никакое время не живет без
формы, даже если оно держит себя так экономически. Если
ему не удается найти собственную форму, оно хватается
за тысячу суррогатов подлинных форм других времен и
других народов, чтобы тут же снова отбросить такой сур-
273
Оксана Коваль
рогат как неподлинный»6. И хотя слова эти сказаны Кар-
лом Шмиттом совсем по другому поводу и многое в них не
бесспорно, но отсутствие «великой формы» у нашей сегод-
няшней действительности, несомненно, налицо.
Дефицит власти, пришедший на смену периоду той эй-
фории превознесения мирных ценностей, взаимной выго-
ды и сотрудничества, которая, будучи поддерживаемой
оптимистичной верой в международную организацию как
гарант мира, была столь характерной для общеевропей-
ских умонастроений после Второй мировой войны, ныне
дает о себе знать все настойчивее. Не случайно в основу
своей концепции войны Хофмайстер положил тезис о том,
что война проистекает от бессилия политики, пускай даже
речь идет о политике в принципе, а не о том или ином ее
современном приложении. Бессилие политики, согласно
Хофмайстеру, вовсе не означает анархии, а есть «неспо-
собность к эффективному обращению с властью как поли-
тическим средством»7. Причем наиболее явно это бессилие
демонстрируют именно сверхдержавы, для которых пла-
номерное накопление военной мощи обернулось невозмож-
ностью предпринять хоть какие-то действия. Механизм
осуществления власти не просто дает сбои, он давно сло-
мался и, кажется, не подлежит восстановлению: когда чашу
весов значительно перевешивает что-то одно из двух —
единство или разделение, общность или борьба — поли-
тика исчезает. Политика как «искусство возможного» в
плане мира превращается в полную невозможность самой
себя, коль скоро не оправдывает своего предназначения, а
собственно замещения войны политикой. Ведь война по-
прежнему остается возможной из-за наличия множества
государств. «Действительно, даже если бы не было ни кон-
6 Schmitt С. Politische Romantik. Munchen; Leipzig, 1925. S. 19.
7 См. c. 114 наст. изд.
274
Война без боя
фликтов, ни грехов и все люди стали ангелами или святы-
ми, даже если бы все они успешно подверглись психоана-
лизу или лоботомии, даже если бы все государства стали
демократическими, миролюбивыми или были бы довольны
своей участью, все равно война продолжала бы оставать-
ся возможной и в конечном счете неизбежной вследствие
их множественности и отсутствия верховного властного
органа, который взял бы на себя обязанность разрешать
конфликты между ними или карать их провинности. Даже
если бы ни одна из сторон не питала никаких воинствен-
ных намерений, все равно продолжала бы существовать
“дилемма безопасности”, в соответствии с которой каждое
государство рассматривало бы себя как обороняющееся, а
любые действия другого истолковывало как агрессивные»8.
Представление о том, что существуют Другие, которые не
Мы, неотъемлемое от человеческого опыта, инспирирует
оппозицию друг-враг, которая, согласно Карлу Шмитту,
и конституирует политику как таковую, и прежде всего
в межгосударственной сфере, где врагами того или иного
конкретного государства выступают другие государства9.
Правда, коль скоро монополия на ведение войн остается
всецело за государством, Шмитт уповает на европейское
международное право, позволяющее, с его точки зрения,
если и не поставить жесткие ограничения войне, то, во вся-
ком случае, регламентировать ведение войн между госу-
дарствами, взаимно признающими законность своих про-
тивников. А потому война в его изображении предстает как
сфера отношений между государствами не столько как
физическими лицами, сколько моральными.
8 Аснер П. Война и мир // Аснер П. Насилие и мир. От атом-
ной бомбы до этнической чистки. СПб., 1999. С. 22-23.
9 См. об этом подробнее: Шмитт К. Понятие политическо-
го // Вопросы социологии. № 1. 1992.
275
Оксана Коваль
Но если государства навечно обречены находиться в ес-
тественном состоянии войны всех против всех, имеет смысл
рассмотреть те политические стратегии, которые вырабо-
тала на сегодняшний день политологическая наука приме-
нительно к международной среде. Сошлюсь здесь на ком-
петентное мнение известного французского публициста и
философа Пьера Аснера, который, обобщая современные
политологические концепции, говорит, что существует три
пути освоения такого рода «интерсубъективности»: «Пер-
вый состоит в том, чтобы обосноваться на поле сражения,
начав размышления не с мира, а с войны, не с добродетель-
ного общества, но с соперничества держав. Второй — в том,
чтобы попытаться упорядочить поле сражения, преобразо-
вать сражение в ритуал, в игру или спорт, ставя ему преде-
лы и подчиняя правилам посредством введения равновесия,
права, сотрудничества — добровольного или взаимообязы-
вающего — между государствами. Третий же в каком-то
смысле заключается в том, чтобы надеяться, что “старый
крот” истории пророет туннель под полем сражения. Этот
путь — попытка преодолеть конфликты между государ-
ствами, не покушаясь на их множественность и не пытаясь
убедить их принять иные правила поведения, но изменяя
поле их соперничества посредством социальных, техноло-
гических и культурных, а то и антропологических перемен,
которые раскрывает философия истории»10. Итак, цивили-
зационный прогресс в отношениях между государствами от-
нюдь не предполагает упразднения силы вообще. На первый
план выступает необходимость овладеть ею, чтобы иметь
возможность обуздывать ее деструктивность, заставляя слу-
жить силу своему собственному отрицанию. При этом от воз-
никновения все новых и новых очагов конфликтов, грозя-
щих перерасти в войну, мы, как и прежде, не застрахованы.
10 Аснер П. Война и мир. С. 31-32.
276
Война без боя
Война по-прежнему остается возможной, если мы неспо-
собны найти замены тем функциям, которые она, согласно
Гегелю, выполняет: с одной стороны, только война способ-
на столь убедительно напомнить человеку о тщете всех его
предприятий и приобретений, сталкивая его лицом к лицу
с неизбежностью смерти, и притом насильственной, а стало
быть, увиденная сквозь призму изначальной борьбы раба и
господина, она выступает у Гегеля первопричиной общества;
с другой стороны, она способствует тому, чтобы государство
стало единым, позволяя ему таким образом выявить соб-
ственную особость в противостоянии с другими государства-
ми и разрушая ту пассивность, что несет с собой «сытость»
(в том числе и духовная) развитой экономики. Известно, что
у Гегеля, философа войны, война играет ту же роль, что у
Канта, философа мира, — мораль: выдергивая человека из
прозаического мира расчета, она отрывает его от самого
себя. Но самое интересное то, что, как бы ни разнились по-
зиции обоих философов, выводы, к которым каждый из них
приходит своим путем, в конечном счете совпадают: в
«Феноменологии духа» Гегель, признавая неизбежность су-
ществования множества государств, все же вполне опреде-
ленно высказывается за учреждение некоего их союза или
конфедерации, призванной противостоять всевозможным
«случайностям», т. е. за создание всемирного государства.
Но кто же будет осуществлять власть в таком государ-
стве? Вспомним, что говорит о власти Мишель Фуко: «...нет
власти, которая осуществлялась бы без серии намерений
и целей. Это не означает, однако, что она проистекает из
выбора или решения какого-то индивидуального субъек-
та; не будем искать некий штаб, который руководил бы ее
рациональностью; ни каста, которая правит, ни группы,
которые контролируют государственные аппараты, ни лю-
ди, которые принимают важнейшие экономические реше-
ния, — никто из них не управляет всей сетью власти, ко-
277
Оксана Коваль
торая функционирует в обществе (и заставляет его функ-
ционировать); рациональность власти есть рациональность
тактик... которые, сцепливаясь друг с другом, призывая и
распространяя друг друга, находя где-то в другом месте
себе опору и условие, очерчивают в конце концов диспо-
зитивы целого»11. Но если власть не осуществляет никто
конкретно, тогда в условиях существования одного миро-
вого государства можно предположить возможность осу-
ществления нескольких уже имеющихся и активно разра-
батываемых стратегий. Во-первых, не столь утопическим
в таком случае представляется глобалистский проект, апел-
лирующий к учреждению большого политического объ-
единения, обеспечивающего одну, общую для всех базу и
не посягающего при этом на устранение своеобразия той
или иной культурной идентичности, т. е. к установлению
некоего культурно-политического единства, позволяющего
при сохранении всех возможных национальных особенно-
стей в какой-то степени унифицировать мир. Во-вторых,
концепция «нового средневековья» Умберто Эко, согласно
которой мы можем вернуться к тому миру «феодальных
вольностей» без центральной власти и общих правил, ко-
нец которому был положен вместе с возникновением госу-
дарства, перестает в таком контексте выглядеть теорией,
возвещающей наступление эпохи сплошного беззакония,
полного отсутствия безопасности и затяжных гражданских
войн. Нечто подобное сегодня едва ли возможно, хотя бы
потому, что в отличие от Средних веков власть «уже име-
ет дело не только с субъектами права, крайний способ об-
ращения с которыми — смерть, но с живыми существами,
и тот способ обращения, который власть теперь по отно-
11 Фуко М. Воля к знанию. История сексуальности. Том пер-
вый // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и
сексуальности. Работы разных лет. М., 1996. С. 195.
278
Война без боя
шению к ним сможет отправлять, должен располагаться
отныне на уровне самой же жизни; именно это бремя опе-
ки над жизнью, а не угроза смерти тела позволяет власти
добраться до жизни»12. Кроме того, поскольку война сегод-
ня все больше утрачивает свои позиции в массовом созна-
нии, лишаясь смысла и какой бы то ни было оправданности,
а по логике вещей перестав быть главенствующим прин-
ципом политической жизни, она будет становиться все бо-
лее и более редким явлением, то, может быть, не таким уж
бесплодным мечтанием окажется проект построения все-
мирного общества свободных индивидуумов или граждан-
ского общества, за которое ратует Хофмайстер, которое
(почему нет?) придет на смену принципу множественно-
сти национальных государств. Ведь и Аристотель и Кант
считали, что будущее за обществом, которое выстраива-
ется на основе взаимного дружества и нравственного ува-
жения людей друг к другу и к человечеству в целом.
Конечно, современный мир предлагает множество про-
блем, насущность решения которых не слишком распола-
гает к безотлагательному проектированию будущей миро-
вой Аркадии. Тем более что подчас не только сами такие
решения даются весьма и весьма непросто, но даже поиск
возможных путей выхода из сложившейся тревожной си-
туации вызывает больше вопросов, чем ответов. И одна из
таких, ставящих в тупик проблем заслуживает того, что-
бы сказать о ней несколько слов. Речь пойдет о том фено-
мене, который Хофмайстер, признавая некоторую неуклю-
жесть такого наименования, называет «террористической
войной». Основное ее отличие от прочих войн состоит в том,
что террористическая война не является борьбой за про-
странство, поскольку террористические атаки могут про-
исходить в любой точке мира. А в условиях глобализации,
12 Там же. С. 247-248.
279
Оксана Коваль
когда борьба ведется за мировое господство, т. е. за весь
мир, за все пространство, какое возможно, терроризм мож-
но рассматривать, с одной стороны, как ответ или реакцию
на глобализацию, а с другой — как ее логичное следствие,
ведь и он является, так сказать, «внепространственным».
Кроме того, в отличие от войны межгосударственной в
самых разных ее формах13, где субъектом войны выступа-
ют государства, или от войны гражданской, и даже парти-
занской, субъектом террористической войны является не-
посредственно сам террор. Террористическая война — это
война односторонняя: воевать с терроризмом невозможно
(что, однако, не значит, что с ним невозможно или тем паче
не нужно бороться), поскольку любые действия против тер-
рористов по причине нелокализованности самого терро-
ризма не являются сугубо военными. Террористы не могут
представлять собой воюющую сторону, которую по окон-
чании войны ждет либо победа, либо капитуляция, а пото-
му никак не подпадают под определение «законный враг».
А наличие такого врага всегда предполагается на войне,
которая понимается, прежде всего, как акт межгосударст-
венный, а стало быть, регламентируется международным
правом. Таким образом, и сами террористы, и борьба с ними
разворачивается вне рамок какого бы то ни было права во-
обще14. В этом поле право, идол цивилизованного мира, по-
просту перестает действовать. Принцип «Закон есть закон»
оборачивается какой-то ернической «феноменологической»
13 Вслед за Раймоном Ароном Хофмайстер выделяет три
основных типа межгосударственных войн: война героическая,
имперская и идеологическая. См. главу «Основные типы войны»
в наст. изд.
14 Примером тому может служить отсутствие какого бы то
ни было правового статуса у пленных талибов, удерживаемых
американцами на военной базе в Гуантанамо.
280
Война без боя
изнанкой: «Закон есть то, что он есть для нас», кто бы это
ни высказывал. Однако о том, что все способы борьбы с тер-
роризмом хороши, и тем более — допустимы, или что в та-
ком случае у всех развязаны руки, не может быть и речи.
Это тупиковая логика, которая, к сожалению, уже берется
на вооружение: скажем, методы НАТО в войне в Косово
мало чем отличались от террористических, притом что во-
енные действия там велись отнюдь не против террористов.
Это только лишний раз подтверждает основную мысль
Хофмайстера о войне как бессилии политики. Рассмотрев
и терроризм под таким углом зрения, можно прийти к сле-
дующим выводам. Если война — это бессилие политичес-
кого, то терроризм, коль скоро он возникает из дефицита
средств и возможностей, — это бессилие военного, т. е. бес-
силие бессилия. Возможности терроризма ограниченны:
есть воля к войне, но нет достаточных средств, предполо-
жим, для ведения полноценной войны. Сами террористы,
используя методы шантажа и запугивания (которые, одна-
ко же, могут применяться и в обычной межгосударственной
войне, а потому их не следует считать присущими сугубо
террористической войне), тем не менее преследуют опреде-
ленные политические цели. Их основная цель — власть. Но
поскольку террористическая война может быть названа «вой-
ной» лишь с большими оговорками, она как таковая не пре-
следует, а значит, и не решает никаких военных задач15. Пе-
15 Любая война, согласно Клаузевицу, преследует опреде-
ленную цель, каковую перед ней, собственно, ставит политика,
и решает свои задачи, задачи чисто военные. Здесь для срав-
нения можно привести небезызвестное разделение Карла
Шмитта, согласно которому задача сухопутной войны — захват
территории, морской — блокада, воздушной — уничтожение.
См.: Schmitt С. Der Nomos der Erde im Volkerrecht des Jus
Publicum Europaeum. Koln, 1950.
281
Оксана Коваль
ред государством или коалицией государств, которые борют-
ся с террористами, тоже, следовательно, не может стоять
сугубо военной задачи. Как правило, война против террори-
стов оборачивается войной против совершенно других лю-
дей. Так, войну, которую США ведут в Афганистане, строго
говоря, правильнее было бы обозначить как вмешательство
во внутригражданский конфликт на стороне одной из враж-
дующих партий. Да и в Ираке боевые действия велись не с
террористами, а с регулярной армией Ирака, причем имен-
но разгром этой регулярной армии и ликвидация режима
Саддама Хусейна привели к возникновению в этой стране
новой, невероятно мощной волны террористической актив-
ности. Кроме того, борьба с терроризмом также не является
политической целью, а есть скорее предотвращение потенци-
альных преступлений, т. е. в широком смысле она представ-
ляет собой отправление правосудия. Основанием же правосу-
дия во все времена выступает некая высшая Справедливость,
находящая свое видимое воплощение в писаных законах.
Да, законы пишутся людьми, но это вовсе не означает,
что они обладают некой произвольной значимостью, кото-
рую можно как принять, так и отвергнуть. Если бы закон
существовал лишь в виде некой законченной схемы чело-
веческого измышления, то, даже насильно насаждаемый,
рано или поздно он стал бы попираем всеми. Мертвый прин-
цип не может рассчитывать на соблюдение требования не-
обходимости своего исполнения. Действенность закона жива
его действительностью, ибо хотя «закон — условность, но
это условность такого рода, что раз установившись требует
в каждый данный момент того, чтобы достаточно большое
число людей совершало усилие, направленное на то, чтобы
он был, чтобы люди жили сообразно этому закону»16. Так,
16 Мамардашвили М. К. Современная европейская филосо-
фия (XX век) // Логос. 1999. № 2. С. 115.
282
Война без боя
«если нет достаточно числа людей, которые с риском для
жизни готовы воспроизводить свою потребность в демокра-
тии, то демократии нет. Демократия — это закон и одновре-
менно навык, умение, мускулы человека, позволяющие ему
жить в сложном обществе»17.
Свобода современного общества, которая зиждется на
идее всеобщей свободы личности, заключается в предпочте-
нии тех приоритетов, которые каждый выбирает для себя.
Вопрос о том, что ждет нас в будущем: раздробление на все
более мелкие национальные государства, находящиеся в
состоянии перманентной войны друг с другом, некое все-
объемлющее мировое сверхгосударство, замена государ-
ства трансгосударственными корпорациями, впадение в
естественное состояние, неподконтрольное никому по при-
чине своей неупорядоченности или же, напротив, вполне
умеренное — по-прежнему остается открытым. И по-преж-
нему требует решения. Ведь во многом именно от нас за-
висит, что будет. Пока же мы несемся вперед, что называ-
ется, по инерции. Вполне возможно, навстречу катастрофе.
Уберечь нас от подобной участи способно, наверное, лишь
вдумчивое отношение к действительности, осознание каж-
дым на своем месте, сколь бы незначительным оно кому-то
ни казалось, своей ответственности по отношению к миру:
миру, в котором мы живем, и миру, в котором в противопо-
ложность войне нуждается каждый, кто желает осуще-
ствить задачу собственной жизни в свободе. Лишь найдя
глубинные основания для мира внутри себя, можно всерьез
рассчитывать на возможность обнаружить и выработать
стратегии, необходимые для создания мира для всех.
Оксана Коваль
17 Там же.
Указатель имен
Августин, Аврелий 24, 225,
226, 227, 228, 229, 230,
231, 233, 237, 239
Амвросий Медиоланский
225, 230
Аристотель 36, 38, 41, 42,
44, 74, 75, 77, 78, 141, 189,
190, 279
Аристофан 65
Арон Р. 158, 161, 247, 249,
250, 253, 280
Бек Л. 114
Беньямин В. 54
Берве X. 91
Бергер Й. 19
Бернар Клервоский 171
Боден Ж. 192, 193, 201
Брехт Б. 11, 19, 20, 82
Вебер М. 89,90,115,120,272
Вегеций, Флавий Ренат 245
Вергилий, Публий Марон
167, 168
Виториа Ф. де 231,232
Вольтер Ф. М. 89
Гёльдерлин Ф. 62
Гёте И. В. 9, 85, 129
Гегель Г. В. Ф. 66, 67, 83, 84,
93, 121, 125, 126, 127, 130,
131,132,137,138,139,140,
141,143,145,146,147,148,
149,152,153,201,202,203,
204,206,214,215,216,217,
219, 220, 242, 277
Гераклит 8, 22,40,69, 80, 81,
82, 83,85,87,98,160, 187,
246, 269
Гоббс Т. 70, 91, 92, 120, 121,
122,124,125,126,127,133,
134,135,136,137,138,140,
145,146,163,189,190,193,
223, 241, 242, 267
Гомер 62, 66, 142
Григорий Великий 230
Гримм В. и Я. 32, 33
Гуго Гроций 22,27,34, 95,199
Густенау Г. Э. 11, 12, 175
Декарт Р. 190
Дильс Г. 22
Дильтей В. 104
Зедльмайр X. 244
Зиммель Г. 93, 94, 151
ЗипЛ. 137
Зомбарт В. 151
Иво Шартрский 237
Иннокентий II 239
Исидор Севильский 24
Кант И. 7, 21, 28, 52, 53, 54,
63, 64, 65, 90, 121, 125,
139, 149, 150, 152, 161,
192, 193, 199, 200, 206,
284
Указатель имен
207, 208, 209, 210, 211,
212, 213, 214, 215, 218,
220, 221, 242, 277, 279
Клаузевиц К. 22, 99, 100,
101,102,103,104,105,106,
108,109,110,111,112,113,
115,116,117,118,149,155,
156,174,176,247,250,251,
262, 281
Кун Г. 161, 162, 164, 167,
169, 173, 247, 253
Лёвит К. 95, 96
Лассаль Ф. 125
Лейбниц Г. В. 36
Ленин В. И. 116,148,155,223
Людендорф Э. фон 112,113,
176, 252
Макиавелли Н. 83, 88, 89
МаннТ. 172
Маркс К. 145, 204
Меттерних К. В. 214
Монтескьё Ш.-Л. 195
Мюнклер X. 112,113,114
Ницше Ф, 86, 154, 267
Пасхалий II 234,236
Платон 17,24,41,65,69,141
Протагор 244
Ремарк Э. М. 151
Руссо Ж.-Ж. 124, 125, 134,
145, 163, 168, 193, 240,241
Сингер Г. Д. 26
Смолл М. 26
Тацит, Публий Корнелий
163
Тертуллиан, Квинт Септи-
мий Флоренс 224
Тимме В. 227
Токвиль А. 172
Урбан II 233, 236, 237
Фома Аквинский 231
Фрейд 3. 12, 13, 14, 56, 191,
192
Фрингс Й. 226
Фукидид 26
ФукоМ. 104,277,278
Хаухлер И. 26
Хофмайстер X. 8, 17, 47,
184, 268, 269, 270, 271,
274, 279, 280, 281
Цвейг А. 151
Цезарь, Гай Юлий 163
Цицерон, Марк Туллий 78,
83, 85, 86, 87, 88, 227, 252,
253
Шелер М. 151
Шеллинг Ф. В. Й. 55, 68, 69,
85
Шиллер Ф. 54, 55, 70, 246
Шмитт К. 90, 95, 155, 160,
173,247,262,274,275,281
Шпенглер О. 82
Штернбергер Д. 159
Эйнштейн А. 12,56,191,192
Эмпедокл 61, 62
Юнгер Э. 62, 63, 151, 238
Avinieri S. 137
Bakunin М. 45
Baumgartner Н. М. 207, 221
Bender Ch. 89
Bey me К. von 187
Billing P. 26
285
Указатель имен
Brugger W. 202
BubnerR 123
Burnham J. 21
Carreas E. 116
Derbolav J. 78
Eksteins M. 151
Erdmann C. 235
Fink E. 132, 153, 255
FranklV. E. 244
Gadamer H.-G. 257
Gantzel K.-J. 26
Gomperz H. 12
Guevara E. 262
Hauchler I. 15
Haverkate G. 202
Hehl E.-D. 236,237,239
Heintel E. 125
Helgeland J. 224
Heller H. 194
Henrich D. 182
Hofmeister R, 151
Holzer G. 130
Huber W. 155
Jellinek G. 198
JungerE. 63,97,238
Justenhofen H.-G. 232
Kodalle К. M. 150
Kondylis P. 148
Kriele M. 194, 195
Krippendorff E. 91
Kroner R. 219
Kruger G. 64
Kuderna M. 226
Liebrucks B. 129
Pesendorfer W. 121
Pfetsch F. R. 26
Picht G. 25, 69
Rajewsky Ch. 261
Reibstein E. 24
Riedel M. 74
Ruttgers K. 31
Rohrmoser G. 241
Saner H. 221
Scholder K. 114
Senghaas D. 12
Siegelbert J. 26
Spaemann R. 16
Ulmer C. 141
Vondung K. 150
Wachtler G. 94
Walzer M. 117
Winghammer T. 26
Содержание
Предисловие к русскому изданию....................... 5
Предварительные замечания............................ 11
Глава 1. Степень разработанности проблемы........... 18
Глава II. Насилие................................... 31
1. Сила — это не насилие......................... 34
2. Насилие и его формы........................... 43
3. Воля — орудие человеческого насилия........... 51
Глава III. Борьба................................... 59
1. Раздор и эрос ................................ 61
2. Пространство человеческой силы и насилия...... 70
3. Борьба, отец.................................. 79
4. Военная борьба................................ 89
Глава IV. Инструментализация войны.................. 99
1. Война — средство политики?..................... 102
2. Непредсказуемая сущность войны: политическое
бессилие........................................ 111
Глава V. Война как возможная невозможность ........ 119
1. Государство как индивидуальность............. 121
2. Война как возможность........................ 133
3. Невозможность войны.......................... 143
Глава VI. Основные типы войны........................ 158
1. Формы войны.................................. 161
2. Влияние исторических перемен на понятие войны.. 177
Глава VII. Суверенитет и мир....................... 189
1. Право и границы суверенитета................. 192
2. Путь к «вечному миру» ......................... 205
Глава VIII. Война без бога........................... 222
1. Оправдание войны .............................. 227
2. Долг искупления................................ 232
3. Потеря центра.................................. 240
Приложение. Теория террористической войны............ 247
О. Коваль. Война без боя............................. 267
Указатель имен....................................... 284
Издательский Центр «Гуманитарная Академия»
осуществляет и принимает заказы
на все виды издательской деятельности, в том числе:
Изготовление оригинал-макета: сканирование и набор текста,
разработка дизайна оригинал-макета, компьютерная верстка, вы-
сококачественное художественное оформление, вывод текста на
зеркальных типографских пленках;.
Предтипографская подготовка текста: литературное, научное
и техническое редактирование, корректура текста;
Переводы с английского, немецкого, французского, латинского и
древнегреческого языков;
Изготовление тиражей книгопечатной продукции от малых
(100-300 экз.) до стандартных (5000-10000 экз.).
Приглашаем к сотрудничеству авторов, переводчиков,
художников-оформителей, верстальщиков, наборщиков,
а также Фонды, организации.
Обращаться по тел.: (812) 430-70-74.
Пишите нам по адресу: 194017, СПб., пр. Энгельса, д. 55, кв. 26
или по электронной почте: gumak@mail.ru
Хаймо Хофмайстер
ВОЛЯ К ВОЙНЕ
или Бессилие политики
Философско-политический трактат
Директор издательства Ю. С. Довженко
Ответственный редактор А. А. Крутских
Художник П.П. Лосев
Оригинал-макет А. Б. Левкина
Лицензия ЛП № 000333 от 15.12.1999
Издательский Центр «Гуманитарная Академия»,
197183, СПб., ул. Сестрорецкая, д. 8. Тел. (812) 430-70-74.
Подписано в печать 27.03.2006. Формат 84х1081/32.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 15,1. Тираж 1000 экз. Заказ № 2
Отпечатано с готовых диапозитивов
в типографии «Триумф»
194044, г. Санкт-Петербург, ул. Чугунная, д. 14