/
Author: Соловьевъ-Несмеловъ Н.А.
Tags: русская литература художественная литература сборникъ разсказовъ біографіи писателей
Year: 1914
Text
Н» А» Содовьевъ-Несмѣдовъ.
Съ рисунками.
Изданіе 2-е
Т-рл И. Д. СЫТИНА
/ГГпа н. Управлен. восьно-учебныхъ зааедзній ДОПУЩЕНО 'і
въ ротныя библіотеки кадетскихъ корпусовъ
Изъ жизни
ВЕЛИКИХЪ И
СЛйВИЫХЪ
ЛЮДЕЙ.
СБОРНИКЪ
РАЗСКАЗОВЪ.
у. уі. Солобьебъ-Уесмѣлобъ.
мч
різъ ;ксізни
великимъ и славнымъ
людей.
Сборникъ разсказовъ.
Съ рисунками.
Гл. Управл. военно-учебныхъ заведеній допущено
въ ротныя библіотеки кадетскихъ корпусовъ.
....................--- -
Изданіе 2-ое И-ба И. Э. Сытима.
Типографія Т-ва И. Д. Сытина, Пятницкая ул., с. д.
МОСКВА. —1914.
Гордый ѵтееъ*).
ИЗЪ СТАРОДАВНИХЪ СКАЗАНІЙ О ПЕТРЪ ВЕЛИКОМЪ.
«На горы каменныя тамъ
Поверглись каменныя горы;
На нихъ шумитъ сосновый лѣсъ;
Съ нихъ бурно льются водопады;
Тамъ долъ очей не веселитъ:
Гранитной лавой онъ облить»...
Е. А, Баратынскій.
^Г^іто было въ Финляндіи—и было давно. Въ
холодной странѣ, гдѣ всюду лежатъ гра-
нптные камни, гдѣ мѣстами .тишь высятся
стройныя сосны да киваютъ кудрявой вер-
шиной подъ легкимъ вѣтромъ одна-другая береза
ближнимъ горамъ, поднимался гранитный утесъ.
Утесъ этотъ уходилъ высоко въ голубое
небо, былъ голъ, но гордъ. Направо, налѣво,
впереди и позади него тянулись горы и горы.
Цѣлыми днями гордый утесъ измѣрялъ ихъ из-
дали, самъ для себя провѣряя, которая гора
выше, которая ниже его. Тѣ, которыя казались
ему выше, сердили его, а которыя ниже—весе-
лили, и тогда подъ солнцемъ, отъ радости, онъ
*) Изъ посмертныхъ разсказовъ Н. А. Соловьева-Несмѣлова.
— 4 —
алѣлъ ярче... Больше всѣхъ сердила его, какъ
назло поднимавшаяся вблизи него, Мякъ-Мя-
ки *). Какъ широкій столъ раскинулась нижняя
половина ея, отлого спустивъ во всѣ стороны
бока, а изъ середины высоко выдвинувъ надъ
собой тупымъ конусомъ новую, вторую гору;
эта вторая гора, подруга первой, убѣгая смѣло
вверхъ, особенно и сердила своимъ ростомъ
гордый утесъ.
Шли дни, мѣсяцы, годы; утесъ каждое утро
тревожно осматривалъ себя, осматривалъ и
Мякъ-Мяки; утесъ слѣдилъ за собой: не под-
нялся ли онъ выше своей молчаливой против-
ницы, которая спокойно стояла себѣ, погляды-
вая довольно и счастливо черезъ стройный со-
сновый лѣсъ на восходящее солнце. Перелет-
ный вѣтеръ, пробѣгая по зеленымъ вѣтвямъ
рослыхъ сосенъ, не разъ доносилъ до ревниваго
утеса похвалу славной Мякъ-Мяки, и тогда отъ
зависти грудь его покрывалась глубокими тре-
щинами...
Но вотъ, въ одно утро утесъ увидѣлъ, что
на широкой площадкѣ, посрединѣ Мякъ - Мякп,
молча двигались молчаливые люди. Тутъ утесъ
услышалъ стукъ молотовъ, стукъ кирки, топо-
ровъ,—и радостнымъ эхомъ разлилось снизу до-
верху по его трещинамъ: .«Вотъ они теперь
источатъ ее... и я одинъ, одинъ въ этихъ мѣ-
стахъ буду царить выше всѣхъ! Эти глупыя
сосны только мнѣ будутъ удивляться, только
мнѣ пѣть свои похвалы!..» И отъ радости ста-
*) < Мякъ-Мяки» въ переводѣ съ финскаго языка на русскій
значитъ: гора на горѣ.
— 5 —
рыя трещины его раздались шире, раскрылись
глубже и пополнились новыми...
А время все убѣгало впередъ и впередъ;
прошелъ годъ, другой и третій—и на широ-
кой площадкѣ Мякъ-Мяки тутъ и тамъ па гра-
нитныхъ фундаментахъ мелькалъ десятокъ дере-
вянныхъ домовъ подъ темной черепицей, а
одинъ такъ даже, точно замокъ древняго ба-
рона, забрался на самую острую вышку ея;
тамъ часто вечерами гордый утесъ видѣлъ
издали, какъ на кругломъ камнѣ у входа
сидѣлъ старый финнъ съ короткой трубочкой
въ зубахъ; старикъ всегда былъ угрюмъ и
молчаливъ, а вблизи него всегда весело рѣз-
вились его маленькіе внуки съ бѣлыми, какъ
ленъ, волосами.
<Ага! Хорошо врылись кроты! Стараго не
станетъ,—молодые подрастутъ... Изроютъ тебя,
моя милая соперница, еще больше изроютъ,
еще сильнѣе, а до меня... до меня имъ не до-
браться!» съ наслажденіемъ думаетъ про себя
гордый утесъ и, счастливый, довольный, алѣетъ
подъ солнцемъ ярче и ярче; не замѣчая, что
зимніе морозы, весенніе и осенніе дожди и го-
рячее, лѣтнее солнце, въ дружбѣ съ его по-
стоянною завистью къ сосѣдкѣ, изрыли его
гордую грудь сильнѣе настойчивыхъ финновъ...
А время идетъ и идетъ; прошелъ еще годъ
одинъ, другой и третій; въ жаркіе лѣтніе дни
на площади Мякъ - Мякп ужъ золотилась на
черной наносной землѣ, разстилаясь подъ вѣ-
тромъ, колосистая рожь, а гордый голый утесъ
все стоялъ неизмѣнно. Онъ видѣлъ, какъ и
прежде, по вечерамъ стараго финна на острой
— 6 —
вышкѣ Мякъ-Мяки, па томъ же камнѣ, съ той
же коротенькой трубкой въ зубахъ...
II вотъ однажды видитъ онъ, взбирается туда
па сѣромъ конѣ человѣкъ небольшого роста, а
за нимъ, какъ за смѣлымъ предводителемъ сво-
имъ, несутся десять всадниковъ, и передніе
громко кричатъ:
— Государь, государь, правѣй, правѣй! Здѣсь
круто!
Но сѣрый конь, вытянувъ шею, широко взмах-
нулъ передними ногами, и Великій Карлъ, на-
двинувъ треугольную шляпу на самые глаза,
разомъ взлетѣлъ на вышку Мякъ-Мяки. И дрог-
нулъ гордый утесъ отъ злобы и зависти.
«Не ко мнѣ вошелъ онъ, гордый, какъ и я...
не добро ему будетъ!» пророчилъ бѣду геніаль-
ному Карлу утесъ, и темныя тѣни облаковъ по-
крыли его голую вершину.
Утесъ ошибся. Не прошло и получаса, какъ,
поговоривъ со старымъ финномъ о русскихъ-
московитахъ, что ужъ годы безпокоятъ его нев-
скія трясины, раздраженный король покинулъ
Мякъ-Мяки и гнѣвно шагалъ теперь по гордому
утесу, опираясь лѣвой рукой о черную палку,
а правой нервно потрясая кортикомъ.
— Не отдамъ, не отдамъ московитамъ ни
одного камня и съ этого голаго утеса!—слыша-
лась горделивая и возбужденная рѣчь Карла.—
Смирю войной, пожаромъ московскаго Петра!
Пусть тихо сидитъ въ Московіи, въ кремлев-
скихъ палатахъ, какъ сидѣли его отцы и дѣды!
И хмурилъ Карлъ густыя брови, больше и
больше дрожала его правая рука, и трепеталъ
въ ней острый кортикъ. Молча шла за нимъ
— 7 —
свита, затаивъ дыханіе, внимая рѣчи гнѣвнаго
короля.
И вотъ взошелъ опъ на вершину голаго
утеса, вперилъ сверкающія сѣрыя очи вдаль,
въ тѣ мѣста, гдѣ, разливаясь на многіе рукава,
среди лѣсовъ, болотъ и топей, катила свои воды
къ синему взморью его царственная Нева, и
гдѣ теперь стояли уже полки Петра.
И услышалъ гордый утесъ короткій, гнѣв-
ный возгласъ Карла:
— Россъ... Россъ! Ты дорого заплатишь мнѣ
за эти гранитные камни!
II онъ сердито топнулъ ногой разъ, два и
три, и сорвались съ гордой гранитной скалы
каменья и шумно скатились по глубокимъ тре-
щинамъ внизъ, и что-то глухо пророкотало тамъ,
точно въ отвѣтъ гнѣвному возгласу гнѣвнаго
Карла...
И опять пошлп дни за днями, то бѣлѣло
утро, то темнѣла ночь надъ утесомъ.
Теперь утесъ гордился тѣмъ, что самъ Ве-
ликій Карлъ стоялъ на его вершинѣ, что онъ
слышалъ его гнѣвъ на московитянъ, на непре-
клоннаго Петра, и вѣрилъ гордый утесъ, что
сокрушитъ «шведскій левъ», такой же гордый
и холодный, какъ и онъ, пробудившагося сон-
ливаго росса...
Не разъ, безъ темныхъ тучъ, безъ огни-
стыхъ молній, при безоблачномъ небѣ, слышалъ
гордый утесъ, съ невскихъ болотъ словно бы
громъ грохоталъ,—это гремѣли пушки Петра.
Этотъ рокотъ то слышался ближе, то дальше,
и снова наставала тишина. Все такъ же зеле-
нѣетъ сосновый лѣсъ, все такъ же колосится
— 8 —
въ жаркое лѣто золотистая рожь на площадкѣ
Мякъ-Мяки, все такъ же па кругломъ камнѣ,
у сѣрой избушки сидитъ по вечерамъ, съ
короткой трубкой, старый финнъ, теперь со-
всѣмъ уже сгорбившійся, п, прищурясь, по-
сматриваетъ безцвѣтными, слезливыми глазами
на рослыхъ уже внуковъ, громко повторяющихъ
дѣду:
— Иль не чуешь, дѣдко, россъ дошелъ до
пасъ, россъ завладѣлъ всѣмъ взморьемъ...
11 дрогнулъ гордый утесь,—недоброе почуялъ
онъ...
Прошелъ часъ; чистое небо покрылось тем-
ной облачной пеленой, облака сгустились; про-
шелъ еще часъ,—и ливнемъ хлынулъ дождь, п
мелкими ручьями потекли потоки по расщели-
намъ гордаго утеса.
II видитъ онъ: по равнинѣ, подъ дождемъ,
не спѣшно двигаются всадники, много всадни-
ковъ,—и не счесть! Все рослые, одинъ другого
выше, и самый высокій впереди.
Недоброе почуялъ гордый утесъ! Это всад-
ники отъ Невы, эта гвардія Петрова, и съ нею
самъ онъ, «великій шкиперъ», въ широкомъ
парусинномъ балахонѣ.
Еще издали вперилъ онъ свой орлиный взоръ
па гордый утесъ, покручивая черный усъ.
— Гляди-ка, Данилычъ,—подъѣзжая къ уте-
су и вытянувъ правую руку впередъ, громко
сказалъ Петръ,—гляди-ка, какой чудесный гра-
нитъ! А видишь ли тѣ дальнія сосны? Отсюда
навеземъ мы на нашу Неву стройныхъ мачтъ,
а съ этого утеса наколемъ вдоволь гранита,
обложимъ имъ берега Невы, чтобы на насъ не
Петръ Вел и к і іі.
10 —
гнѣвалась, не затопляла народъ въ наводненье!
Чудесные камни!
— Да, царь, камешки хороши!—придержи-
вая горячаго коня, подтвердилъ съ ласковой
улыбкой широкоплечій Меншиковъ, Данилычъ.
— Что и говорить, Алексѣичъ,—спрыгнувъ
съ коня и пускаясь въ припрыжку на одной
ногѣ пѣтухомъ, вставилъ тутъ свое шутливое
слово умный царскій шутъ Балакиревъ, — ка-
мешки-то, правда, хороши, да дорогонько тебѣ
достались...
— Ну, что жъ замолчалъ? Говори!—бросилъ
ему слово Петръ.
— Охъ, Алексѣичъ, боюсь... Дубинка-то, ка-
жись, у тебя близко...
— Ну, ладно, говори! На, Данилычъ, мой
посохъ! Видно, шутъ всталъ нынче съ лѣвой
ноги, что сталъ трусомъ!
— Не трусость, Алексѣичъ, говоритъ во мнѣ,
а, видишь ты, спина чешется, а чесаться она
начала съ того часа, какъ съ докладчикомъ
твоимъ съ заморскаго купца бутылочку замор-
скаго роспили...
Громкій, веселый смѣхъ далеко прокатился
ио утесу: то смѣялся Петръ, счастливый, до-
вольный трудной побѣдой, а молодой Ягужин-
скій, хитро улыбаясь, грозилъ шуту паль-
цемъ.
— Не грози, Паша, самъ знаю: языкъ мой—
врагъ мой! Не по-товарищески сболтнулъ; да,
вишь ты, дубинка Алексѣича смутила, — боль-
но она длинна у него да укладиста!
Еще громче, веселѣе смѣялся теперь Петръ,
шагая по утесу.
— 11 —
— А ну-ка, шутъ, бѣжимъ на утесъ! Кто
скорѣе?
— Да развѣ тебя обгонялъ, Алексѣичъ! Ишь,
ты какой прыткій—одна нога на Москвѣ-рѣкѣ,
другая—па Невскомъ рукавѣ!
— Ну, ну, не скаль зубы, шевелись!—шут-
ливо прикрикнулъ па него Петръ.
Балакиревъ закусилъ зубами полы зеленаго
кафтана, засѣменилъ короткими ножками и,
точно шаръ, покатился на утесъ. Взмахъ за
взмахомъ бѣжалъ вначалѣ съ нимъ рослый
Петръ; еще три-четыре взмаха—и Петръ далеко
опередилъ шута. Балакиревъ тутъ же присѣлъ
и дѣтскимъ голоскомъ пискнулъ:
— Ой, батюшки, умираю, Алексѣичъ, со-
всѣмъ задохся, помираю!..
Петръ круто повернулъ назадъ, взялъ Бала-
кирева за воротъ, и, пока тотъ въ воздухѣ
болталъ ногами и все кричалъ «помираю!» —
онъ легко втащилъ его наверхъ и поставилъ
тамъ передъ собой. Балакиревъ весело вскрик-
нулъ:
Вотъ мы и на мѣстѣ! Вотъ и доѣхали!
Что, что? Я впереди тебя, Алексѣичъ, на этомъ
мѣстечкѣ-то сталъ!
— Ври больше!
— Къ чему же врать? Ты, Алексѣичъ, по-
ди, такъ-то не одного снизу вверхъ вытащилъ,—
вонъ ихъ сколько павлинами ходятъ! Тѣмъ ни-
чего никогда не сказалъ, а Балакиревъ чуть
словомъ обмолвился—будто и невѣсть что со-
вралъ передъ тобой!..
Молчи, шутъ! Дай мнѣ полюбоваться от-
сюда на горы!
— 12 —
И шутъ замолкъ, а Петръ молча сталъ осма-
тривать окрестности кругомъ.
Давно уже затихъ дождь, небо очистилось,
проглянуло солнце.
Петръ сидѣлъ спокойно па утесѣ и о чемъ-
то сосредоточенно думалъ; а полукругомъ, вбли-
зи него размѣстились и задумчивый Брюсъ, и
добродушный Яковъ Долгорукій, и осанистый,
плотный Данилычъ -Меншиковъ, и сумрачный
Шереметевъ, и улыбающійся красавецъ Павелъ
Ягужпнскій, и массивный Репнинъ, и полноли-
цый Апраксинъ—всѣ эти «птенцы гнѣзда Пет-
рова», обкуренные шведскимъ порохомъ въ
Полтавской битвѣ. II царь-шкиперъ и всѣ его
сподвижники на этомъ гордомъ утесѣ проводили
теперь счастливыя минуты полнаго успѣха.
Передъ ними налѣво, въ глубокой ложбинѣ,
какъ въ чашѣ, спокойно синѣло безыменное
озеро, и долго не могъ оторвать своего взора
отъ этихъ спокойныхъ водъ державный Петръ.
— Глядите, какъ тихо оно!—сказалъ опъ на-
конецъ.—Какъ все здѣсь тихо! Вонъ и лѣсъ
спитъ, точно эти камни! Но чую сердцемъ, при-
детъ время, оживутъ и эти камни, и этотъ лѣсъ,
и это озеро! Какъ хотѣлось бы мнѣ, знаешь,
Долгоруковъ, сколотить вотъ такую телѣгу,
чтобы она сама безъ-устали каталась и въ гору
и подъ гору, какъ по ровному мѣсту, чтобы
можно было скоро-скоро, когда захотѣлъ, про-
ѣхать и туда и сюда и разбудить этотъ сонъ!
- Да ты и такъ, государь, летаешь быстро;
вокругъ тебя, кажись, сна-то немного,—самъ спо-
заранку оставляешь опочивальню, такъ приспѣш-
никамъ твоимъ спать подолгу не приходится...
— 13 —
II бросилъ царь свой взоръ дальше, влѣво,
за лѣсъ, па холмы.
— Вотъ тамъ,—махнулъ онъ рукой,- хорошо
разбросать поселенье, близко и лѣсъ и озеро
подъ рукой. Усядутся люди, и все оживетъ.
- Правда твоя, царь!—подтвердилъ Дани-
лычъ.
Долго сидѣлъ на утесѣ Петръ со своими
птенцами; день ужъ клонился къ вечеру, когда
онъ покинулъ гордый утесъ и сидѣлъ теперь
со старымъ финномъ па камнѣ, на вершинѣ
Мякъ-Мяки.
Старикъ встрѣтилъ его угрюмо, долго мол-
чалъ на разспросы, но Петръ обласкалъ ста-
рика, и онъ, скупой на слова, наконецъ, раз-
говорился и разсказалъ Петру, что въ ихъ
озерѣ много хорошей рыбы,—есть крупная фо-
рель и окунь и ершъ... Природа, хоть скупа
и сурова, но по малости даетъ и рожь и овесъ...
Лошадь хоть по этимъ мѣстамъ и мелка, но
бѣгаетъ бойко, сильна и къ горнымъ тропамъ
привычна... Что они хоть теперь попали и къ
другому царю, но на все, вѣрно, Божія воля,
противъ Его, Создателя, не пойдешь... Можетъ,
будетъ не плохо внукамъ и за новымъ царемъ.
Вѣрь, старый, не плохо будетъ! Живите
себѣ и боритесь съ природой, какъ вы съ ней
боролись и прежде, и будьте терпѣлпвы, богаты
и счастливы!
— Дай бы Богъ твоими устами медъ пить!
— Пойте, пейте во здравіе Петрово! II если
сумѣете сладкій медъ заварить себѣ,—его не
прочь іпіо время и царь распить съ вами кружку,
другую!—съ улыбкой говорилъ старику Петръ.
14 —
II долго, пристально, прищура помутившіеся
отъ старости глаза и усиленно моргая, глядѣлъ
на него дряхлый финнъ, недоумѣвая, кто этотъ
высокій россъ, предъ которымъ молча стоять всѣ
другіе россы. И какъ это онъ, хоть и россъ, а го-
воритъ такъ хорошо, душевно и ему, финну, и
простъ кажется онъ съ виду и мудренъ что-то...
Прошли года, десятки лѣтъ. Ужъ гордаго
утеса какъ не бывало вблизи Мякъ-Мяки. Тамъ
пролегла теперь проѣзжая дорога, а по сторо-
намъ ея раскинулись на гранитныхъ фундамен-
тахъ ряды домовъ Новой Кирки финскихъ по-
селенцевъ. Тутъ выросло назначенное когда-то
на гордомъ утесѣ Петромъ поселенье, и объ
этомъ утесѣ сохранилось одно лишь преданіе.
Куда же дѣвался гордый утесъ? Кто смелъ
его властной рукой съ его родного мѣста? Тотъ
«простой, мудреный россъ», который тогда еще,
сидя на вершинѣ его, рѣшилъ: «Быть этимъ
славнымъ камнямъ красивой набережной на его
царственной Невѣ!»
II россы годъ за годомъ киркой и молотомъ
разбили гордый утесъ на большія глыбы и посте-
пенно свезли его на берега шумной Невы...
Затихъ, смирился утесъ; лежитъ онъ теперь
высокими плитами вдоль берега I Іевы на Васильев-
скомъ славномъ островѣ.
Ночь. Тихо плыветъ по чистому небу луна
и широкими полосами серебритъ красавицу Певу.
Пароходы, ялики темнѣютъ у гранитныхъ бере-
говъ; замолкло движенье по рѣкѣ,—все дре-
млетъ, все спитъ.
Не спять одни гранитные камни стараго гор-
даго утеса. И ночью они такъ же молча смо-
15 —
трятъ, какъ смотрѣли днемъ отъ берега Васильев-
скаго острова на Сенатскую площадь, гдѣ
средь зелени высоко поднялся на могучемъ конѣ
могучій Петръ, и вотъ-вотъ, имъ кажется, при
кунномъ сіяніи,—онъ перескочитъ на этомъ не-
устрашимомъ конѣ на ихъ берегъ, такъ же раз-
машисто и скоро, какъ взбѣжалъ тогда на утесъ.
Неужели и теперь оиъ скажетъ: «Какъ тихо
и сонно кругомъ!»—какъ говорилъ онъ тогда
на утесѣ? Нѣтъ! И въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ мы
родились и откуда увезли насъ, бѣгаютъ ужъ
теперь бойкія телѣжки, о которыхъ тогда онъ
такъ горячо мечталъ; тамъ со свистомъ и шу-
момъ, днями и ночами, пробѣгаютъ онѣ по же-
лѣзнымъ рельсамъ, и все тамъ ожило, отъ
прежняго сна не осталось и .слѣда.
«Смирилъ меня россъ, разбилъ мою гордость
киркой, но здѣсь мнѣ веселѣе, чѣмъ Мякъ-Мяки
на ея родинѣ..'. Я знаю навѣрно—она еще тамъ,
ее посѣщаютъ лишь финны изъ Новой Кирки,
да лѣтомъ какой-нибудь петербургскій дачникъ,
а мы здѣсь, круглый годъ, кого-кого не пере-
смотримъ! Н всегда передъ нами па своемъ могу-
чемъ конѣ онъ, полночный властелинъ этихъ
странъ, и прахъ его покоится здѣсь, вблизи
насъ, въ его Петропавловской крѣпости... Спо-
коенъ ли сонъ его тамъ?
«Навѣрно, спокоенъ, ибо онъ все совершилъ,
что совершить дано великому!»
Такъ думали камни въ одну лунную лѣтнюю
ночь, и тихія думы ихъ подслушали быстрыя
воды Невы и о смиреньи ихъ далеко разнесли
капля за каплей по финскимъ берегамъ другимъ
гранитнымъ камнямъ, пронесли эту вѣсть и по
— 16 —
дну морскому до дальнихъ датскихъ береговъ, и
узнало о нихъ все подводное царство Бал-
тійскаго моря. II гордый утесъ въ своемъ сми-
реніи сталъ болѣе извѣстенъ и славенъ.
1901 г.
XIX въ къ.
КАРТИНКИ-СИЛУЭТЫ РУССКАГО ПРОШЛАГО.
— Взглядъ и нѣчто...
— О чемъ, бишь, нѣчто?
— Обо всемъ.
А. С. Грибоѣдовъ.
л&Пыстро мчится время... Было яркое утро,
ІТвѵл былъ темный вечерь, — день исчезъ...
Шли день за днемъ, ночь за ночью, не-
дѣля,—и исчезла... Шли мѣсяцы, года,—
и исчезли, какъ день одинъ... Про нло десять
десятковъ годовъ, — минуло столѣтіе, минулъ
XIX вѣкъ...
И вотъ мы вступили въ XX вѣкъ.
Была звѣздная ночь; легкій бодрящій холо-
докъ обвѣвалъ молчаливо сидѣвшихъ пасты-
рей у своихъ стадъ въ темной долинѣ, близъ
Виѳлеемскаго холма. Усталые старцы сладко
дремали. Близилась полночь — глухое, тихое
время. Спитъ Виѳлеемъ: пи звука не слышно
въ узкихъ улицахъ, въ низкихъ домахъ его;
не шелохнетъ вѣтерокъ,—все спитъ. Небо вы-
Цзт, ясна ни ведик. п слявн. людей. 2
18 —
звѣздилося, горитъ алмазами... Чу! Стройные
голоса въ поднебесыі! Неслыханный хоръ поетъ
новую пѣснь: «Слава въ вышнихъ Богу и на
землѣ миръ,въ человѣцѣхъ благоволеніе»...Встре-
пенулись пастыри, осмотрѣлись кругомъ, при-
слушиваются. Видятъ, къ нимъ идетъ свѣтлый
юноша въ бѣлой одеждѣ: «Радуйтесь!—говоритъ
оиъ старцамъ.—Явился па землѣ Спаситель
міра! Идите въ знакомую вамъ пещеру и покло-
нитесь Ему».
Смиренные пастыри пришли въ пещеру и
увидѣли тамъ старца Іосифа изъ Назарета и
Дѣву Марію, сидящую у яслей; а въ ясляхъ
на сухой соломѣ повитаго въ пелены дивнаго
Младенца Христа. II пали пастыри смиренно на
землю п поклонились Ему. Это были первые
свидѣтели, какъ повѣствуетъ евангелистъ Лука,
величайшаго въ мірѣ событія—рожденія Христа,
начало перваго новаго вѣка.
Съ той достопамятной ночи прошло теперь
XIX вѣковъ. Новая пѣснь перваго новаго вѣка
«и па землѣ миръ» все еще звучитъ и звучитъ
съ поднебесья! И лучшіе люди слышатъ ее и
неустанно повторяютъ: «Всѣ мы братья, миръ—
наша радость, только въ мирѣ истинное счастье
людей!» И Христосъ, принесшій миръ на землю,
странствуя по Палестинѣ, часто говорилъ уче-
никамъ Своимъ, смиреннымъ рыбарямъ: «Миръ
вамъ, миръ съ вами, миръ Мой даю вамъ».
Христосъ принесъ на землю любовь и миръ
для всѣхъ людей! Прошло съ тѣхъ поръ девят-
надцать вѣковъ, исчезли они, какъ день одинъ;
а люди медленно и медленно идутъ по пути къ
миру и любви: и отдѣльный человѣкъ, и отдѣль-
— 19 —
ныя общества, семейства людей, и цѣлые наро-
ды все еще не выросли въ мѣру жизни Христа,
въ мѣру радостнаго ученія Его — любви, брат-
ства, мира и равенства.
Оглянемся на прошлое не самыхъ далекихъ
вѣковъ, а самаго близкаго XIX вѣка и самой
близкой намъ русской земли, и бѣгло окинемъ
взоромъ, чтобы увидѣть ясно, какъ прошелъ
въ русской землѣ XIX вѣкъ, что онъ сдѣлалъ,
что далъ въ наслѣдіе своему преемнику, самому
молодому XX вѣку.
Въ концѣ XVIII вѣка во французской землѣ
быстро вошелъ на высоту шумный герой, воен-
ный геній, бѣдный артиллерійскій офицеръ, кор-
сиканецъ родомъ — Наполеонъ Бонапартъ. Онъ
плѣнилъ умы своей страны—Франціи. Бонапартъ
повелъ французскія войска къ славнымъ побѣ-
дамъ. Подъ громъ пушекъ слышенъ былъ кличъ
и у старыхъ пирамидъ, и въ горахъ, и долинахъ
Южной Европы: «Да здравствуетъ Франція! Да
здравствуетъ Наполеонъ!» Годъ за годомъ по-
бѣдный кличъ французовъ шелъ все дальше.
Въ августѣ 1811 года кличъ этотъ загремѣлъ
въ западныхъ губерніяхъ русской земли. Про-
гремѣлъ онъ подъ Смоленскомъ, — п палъ ста-
рый Смоленскъ. Русскія войска отступали и
отступали. И шестисоттысячная армія изъ
всѣхъ народовъ Европы, по мановенію малень-
кой, пухлой руки всемірнаго завоевателя, дви-
гается, какъ тяжелая свинцовая туча, впередъ
и впередъ, и слышится подавляющій кричъ ея
сильнѣй и сильнѣй: «Да здравствуетъ Франція!
Да здравствуетъ императоръ Наполеонъ!» Двух-
соттысячная русская армія, считая тутъ и на-
2*
— 20 —
скоро собранныхъ мужиковъ-ратниковъ съ топо-
риками, тихо, но безбоязненно отступаетъ даль-
ше и дальше...
Бородино! — отнынѣ мѣсто славы русскаго
стойкаго человѣка и вмѣстѣ съ тѣмъ поле,
обильно напоенное неисчислимо-пролитой хри-
стіанской кровью, мѣсто великаго побоища, быв-
шаго когда-либо въ русской землѣ, даже во вре-
мена дикаго погрома монгольскаго! Бородино!
Тутъ семидѳсятилѣтній Кутузовъ окопался на
холмахъ и принялъ сраженіе геніальнаго полко-
водца Наполеона. Какъ разсказываютъ очевид-
цы. всю ночь въ канунъ Бородинскаго сраже-
нія русскія войска чистили платье, оружіе, мы-
лись, готовясь къ смерти. Всѣ русскіе знали,
что тутъ надо умереть, но не уступить ни пяди
земли пришлому врагу.
Тихо въ лагерѣ русскихъ, словно около по-
койника, люди говорятъ шопотомъ, ходятъ осто-
рожно, словно боятся нарушать великую тайну
смерти. Шумно въ лагерѣ французовъ, по
всѣмъ полкамъ тамъ носятъ только что полу-
ченный портретъ сына - младенца, наслѣдника
Наполеона. И гулъ стоитъ въ воздухѣ отъ ра-
достныхъ криковъ: «Да здравствуетъ импера-
торъ Наполеонъ! Да здравствуетъ принцъ На-
полеонъ!»
Прошла ночь. Свѣжее августовское утро.
Зарокотали пушки,—началось кровавое дѣло.
Христіанскіе народы забыли въ то время
небесную пѣснь: «миръ па землѣ!»
Цѣлый день шло сраженіе безъ перерыва:
ломились французы, наплывали, какъ неудержи-
мая лавина; не отступали русскія войска ни пяди.
— 21 —
Наполеонъ Бонапартъ.
Пришла ночь. Затихло кровавое поле, и тогда,
какъ говоритъ поэтъ, «считать мы стали раны,
товарищей считать», — и ие перечесть, сколько
легло ихъ на этомъ полѣ брани! Выбыло болѣе
пятидесяти генераловъ изъ русской арміи! Пе
стало и князя Багратіона, этого любимца по-
бѣдъ, этой гордости
русскихъ войскъ! На
утро Кутузовъ сказалъ
кратко: «Господа гене-
ралы, врагъ раненъ
сильно, поведемъ его
умирать подъ Москву!»
II русскія войска сня-
лись съ бородинскихъ
высотъ и ушли далеко.
Москва, многостра-
дальный городъ, древ-
няя столица старой
Руси, долгими годами,
многими подвигами,
сложившая великое
русское царство, сбро-
сившая когда-то тяже-
лое иго монгольское,
выносливостью, терпѣніемъ испытанная, поджи-
даетъ теперь великія полчища европейскія! Тер-
пѣть она умѣетъ, но иго ей и азіатовъ и евро-
пейцевъ ненавистно. II старый вождь русскихъ
войскъ, сѣдовласый Кутузовъ, это знаетъ лучше
всѣхъ. Кутузовъ въ послѣднюю безсонную ночь
рѣшилъ, совѣтуясь только со своей походной
подушкой, отдать Москву безъ боя Наполеону,
и, отступая, истреблять врага временемъ, по
— 22
частямъ, пользуясь самой природой: осенними
дождями, заморозками, холодомъ, но не полагать
оружія, пока ни одинъ изъ враговъ отъ болѣз-
ней, холодовъ и русскаго оружія не будетъ по-
гребенъ подъ зимними снѣгами Россіи.
Вечеръ. Русскія войска стоятъ у Москвы.
Кутузовъ собралъ военный совѣтъ въ крестьян-
ской избѣ деревни Фили, въ пяти - шести вер-
стахъ отъ Москвы. За простымъ дубовымъ сто-
ломъ, па широкихъ лавкахъ сидѣли генералы:
старикъ Кутузовъ въ переднемъ углу, молча-
ливый, сосредоточенный, съ безстрастнымъ ли-
цомъ, внимательно вслушивался въ смѣлые воз-
гласы своихъ сподвижниковъ, молодыхъ гене-
раловъ, громко восклицавшихъ: «Окопаемся,
умремъ' подъ Москвой!»—и минутами щурилъ
свой здоровый глазъ и словно кому-то подми-
гивалъ, какъ бы говоря этимъ: «Да, да, вѣрно,
умремъ! Но конца тутъ не будетъ, а конецъ
вѣнчаетъ дѣло». Долго слушалъ онъ разныя
мнѣнія генераловъ, привсталъ и сказалъ твердо:
«Господа генералы, отдадимъ Москву, но не от-
дадимъ Россію! Москва явитъ себя, какъ являла
въ старину! Приказываю вамъ именемъ власти,
данной мнѣ императоромъ Александромъ, неме-
дленно провести войска черезъ Москву и дви-
гаться по направленію нашихъ хлѣбородныхъ
губерній, на границѣ ихъ задерживать путь
врагу, а что дальше дѣлать,—укажетъ время!»
Поднялся старецъ, посѣдѣлый въ бояхъ, и ме-
дленно, молча вышли и генералы.
Русскія войска прошли черезъ Москву и были
уже па Калужской дорогѣ. Французскія войска
подошли къ Москвѣ. Наполеонъ, окруженный
— 23 —
маршалами, счастливый и довольный, любуется
съ Поклонной горы на горящіе золотомъ кресты
московскихъ храмовъ, на старыя царскія палаты,
па кремлевскія стѣны и ждетъ съ нетерпѣніемъ
ключей отъ древняго Кремля; по въ Москвѣ
нѣтъ уже жителей, осталась только голь-пере-
катная, и осталась только за тѣмъ, чтобы освѣ-
тить страшнымъ пожарищемъ, въ первую же
ночь, непрошеннымъ гостямъ негостепріимный
ночлегъ. Проходитъ часъ, — Наполеонъ вол-
нуется и не можетъ уже любоваться городомъ,
разбросаннымъ, какъ паутина, на семи холмахъ;
улыбка исчезла съ его капризныхъ губъ; онъ
бросаетъ отрывистые возгласы своимъ марша-
ламъ, выкликая часто: «Мюратъ, что это зна-
читъ? Чего ждутъ эти мужики? Пора явиться
имъ на поклонъ!» И красавецъ Мюратъ, при-
шпоривъ своего сытаго арабскаго копя, вихремъ
мчится впередъ. Онъ скоро находитъ «языка»,
узнаетъ, что Москва пуста, жителей нѣтъ, вла-
стей нѣтъ, Кутузова нѣтъ, вести переговоры
не съ кѣмъ, и докладываетъ объ этомъ импера-
тору. Императоръ гнѣвно восклицаетъ: «Вар-
вары! Опять ушли: но мы ихъ заставимъ по-
ложить оружіе!» Онъ гнѣвно спускается съ
Поклонной горы въ Москву и мрачный ѣдетъ
къ кремлевскимъ стѣнамъ.
Вечеръ. Великая армія размѣстилась въ по-
кинутыхъ жителями домахъ; конница Мюрата
святотатственно устроила конюшни для своихъ
коней даже въ храмахъ! Толпы французскихъ,
неаполитанскихъ, нѣмецкихъ, разныхъ солдатъ
бродятъ по улицамъ, грабятъ добро въ оста-
вленныхъ магазинахъ, забираются въ винные
— 24 —
погреба, пыотъ; всюду слышится многоязычная,
непонятная русскимъ рѣчь, веселые клики, пѣсни,
смѣхъ... Наполеонъ, помѣстившись въ одномъ
изъ дворцовъ въ Кремлѣ, всегда дѣятельный,
всегда запятый, пишетъ уже крупнымъ, бойкимъ
почеркомъ наброски условій мира, рѣшивъ, что
завтра, послѣзавтра императоръ Александръ
пришлетъ къ нему своего дипломата съ прось-
бой о мирѣ. Вдругъ онъ, видитъ, — что это?
Пожаръ!.. Запылала Москва, въ разныхъ кон-
цахъ пылаетъ!..
Въ эту ночь русская армія отступивъ по
Калужской дорогѣ верстъ на пятнадцать, на
двадцать, остановилась на ночевку п, говорятъ,
Кутузовъ, окруженный генералами, видѣлъ за-
рево Москвы и, хотя всегда сдержанный и мол-
чаливый, воскликнулъ невольно: «Горитъ, ма-
тушка, какъ свѣча горитъ на погребеніи вели-
кой арміи! Москва погребаетъ французовъ, по-
можемъ ей, господа генералы!» И боевые гене-
ралы, въ молчаніи, дали дружный обѣтъ вели-
кой родинѣ - помочь Москвѣ въ погребеніи ве-
ликой арміи!
Прошелъ сентябрь, насталъ октябрь, въ
этотъ годъ особенно холодный, даже очень снѣж-
ный. Болѣзни, смерти, холода, безкормица из-
водятъ великую армію въ Москвѣ; французы
бросаются малыми отрядами на грабежи въ
сосѣднія деревни, тамъ избиваютъ ихъ озло-
бленные жители, не военнымъ оружіемъ, а
вилами, топорами. Французы ѣдятъ уже не
только конину, по и воронъ, галокъ. Блѣдная
смерть властно ходитъ по Москвѣ и коситъ
армію Наполеона. Кутузовъ молчитъ, выжидаетъ;
— 25 —
изъ главной квартиры русскихъ войскъ Напо-
леонъ получаетъ одинъ отвѣтъ: «Императоръ
Александръ не желаетъ мира!» Время бѣжитъ
быстро, наступаютъ ранніе лютые морозы, пти-
ца на лету падаетъ отъ холода. У французовъ
нѣтъ теплыхъ одеждъ, и они мерзнутъ десятка-
ми, сотнями. На снѣжныхъ поляхъ, вблизи де-
ревень, часто находятъ крестьяне замерзшихъ
французовъ, обмороженныхъ приводятъ въ де-
ревни, нерѣдко топятъ въ глубокихъ колодцахъ,
сжигаютъ въ пустыхъ ригахъ.
Страшная, нечеловѣчная картина — этотъ
тяжелый, кровавый образъ войны съ ея страда-
ніями!
Такъ Наполеонъ и не дождался русскаго
дипломата огь императора Александра съ пред-
ложеніемъ мира.
Подавленный, удрученный, онъ двигаетъ по
частямъ остатки своей арміи изъ Москвы, от-
ступая назадъ.
Русскія войска преслѣдуютъ ихъ, избиваютъ,
берутъ сотнями въ плѣнъ. Метели нерѣдко за-
сыпаютъ ихъ снѣгами безъ всякой битвы. Ка-
ждый день приводятъ плѣнныхъ въ главную квар-
тиру, и когда ординарецъ, генералъ Раевскій,
докладываетъ о числѣ плѣнныхъ Кутузову, ста-
рецъ порывисто повторяетъ: «Бѣгутъ?! Помните,
я говорилъ—побѣгутъ! Великая армія вымретъ
въ эту зиму въ Россіи. Ахъ, несчастные! А
самъ?.. Гдѣ самъ великій человѣкъ, геніальный
полководецъ?» II когда услышалъ Кутузовъ, что
оставилъ Москву и Наполеонъ, съ радостной
тревогой проговорилъ шопотомъ: «Прекрасно!
Скажите нашимъ партизанамъ, чтобы глядѣли
— 26 —
въ оба, преслѣдовали по пятамъ, взяли его,
если поможетъ Богъ, живымъ!»
Наполеонъ былъ уже у рѣки Березины; онъ
мчался на перекладныхъ, переодѣтый, что только
и спасло его отъ русскаго плѣна.
Въ рождественскую ночь, въ канунъ двѣ-
надцатаго года, когда такъ же ярко горѣли ал-
мазныя звѣзды на ясномъ небѣ, какъ горѣли
онѣ и въ ту великую святую ночь надъ Ви-
ѳлеемомъ, гдѣ въ ясляхъ лежалъ повитый Мла-
денецъ Христосъ, для чуткихъ людей и въ
1812 году слышалась все та же пѣснь истин-
наго человѣческаго счастья: «Слава въ вышнихъ
Богу и на землѣ миръ, въ человѣцѣхъ благо-
воленіе!» Не слышалъ ея только Наполеонъ,
онъ никогда ея не слышалъ, — этотъ славолю-
бецъ, принесшій въ міръ мечъ и отъ меча по-
гибшій, не могъ слышать ея.
Войны съ Наполеономъ шли еще два слиш-
комъ года въ Европѣ. Русскія войска побывали
въ Парижѣ. Англичане увезли Наполеона па
островъ Елены, гдѣ зорко сторожили его, гдѣ
онъ, войнолюбивый, томился отъ пустынной ти-
шины и гдѣ мирно и опочилъ.
Послѣ благодушный императоръ русскій Але-
ксандръ I предлагалъ разоруженіе всѣхъ армій
п общій миръ для всѣхъ народовъ, по боль-
шинство голосовъ властителей не приняло этого
предложенія миролюбиваго монарха, и война
осталась царить и царитъ на землѣ до сихъ
дней...
XIX вѣкъ, какъ видите, начался кроваво на
нашей родинѣ. Войнъ пережила Россія много
съ перваго же года этого вѣка; особенно про-
— 27 —
должителыіыя войны вела опа въ горахъ Кав-
каза, которыя тянулись почти шестьдесятъ лѣтъ.
Ввела въ эти войны Россію когда-то храбрая, но
въ то время безсильная христіанская Грузія.
Цари ея добровольно присоединились къ
Россіи въ первомъ же году XIX вѣка; ихъ
нужно было защищать и отъ персовъ и гор-
цевъ; особенно тяжело было защищаться отъ
горцевъ разныхъ племенъ—чеченцевъ, лезгинъ
и другихъ, по одной вѣры, ученія Магомета, по
Корану котораго война ведетъ убитыхъ героевъ
прямо въ рай. Эти, хотя разрозненныя, но храб-
рыя племена, засѣвшія высоко въ своихъ ау-
лахъ тамъ, гдѣ только вьютъ гнѣзда орлы, какъ
тигры спускались въ лѣсныя ущелья и неожи-
данно, изъ-за деревьевъ или груды камней, вы-
бивали часто цѣлые отряды русскихъ, тревожа
ихъ дни и ночи во всѣ времена года.
Главнымъ начальникомъ дѣйствующаго кав-
казскаго отряда императоръ Александръ I на-
значилъ одного изъ героевъ 12 года. Это былъ
Ермоловъ, человѣкъ желѣзной воли, закаленный
въ бояхъ; онъ повелъ полкъ за полкомъ въ го-
ры п велъ войны первое время безпрерывно,
постоянно вырубалъ лѣса, направлялъ отряды
отъ аула къ аулу, окружая ихъ кольцомъ и
покоряя пхъ. Онъ стал'ь грозою всего Кавказа,
такъ что о немъ долго въ неприступныхъ го-
рахъ матери-лезгинки пѣли свопмъ груднымъ
младенцамъ, пугая ихъ: «Не блажи, дитя, не
блажи! Бѣлый Ермолъ услышитъ, въ аулъ при-
детъ,—отца убьетъ, дѣда убьетъ, аулъ возьметъ.
Не блажи!» Много русскихъ солдатъ легло тогда
въ горахъ; но горцы притихли, и много явилось
— 28 —
среди нихъ мирныхъ ауловъ. Съ Кавказа, вы-
служивъ сроки, солдатъ явилось на родину ма-
ло, а шло туда ихъ много; ежегодно произво-
дились новые и новые наборы молодыхъ рекру-
товъ, которыхъ провожали жены, матери, какъ
провожаютъ мертвыхъ съ горькими слезами,
тяжкими причитаніями.
Молодой императоръ Николай I, вступивъ
на престолъ, вскорѣ отозвалъ героя Кавказа
Ермолова въ Москву, на покой; но войны тамъ
продолжались. Ермолова замѣстилъ на Кавказѣ
графъ Паскевичъ «Эриванскій», блестящій храб-
рый генералъ; онъ повелъ завоеваніе Кавказа
такъ, какъ оно было намѣчено и поставлено
Ермоловымъ: это—вырубка лѣсовъ и суживаніе
кольца немирныхъ ауловъ... Есть пословица:
«война родитъ героевъ», и кавказскія войны
вывели па свѣтъ Божій многихъ героевъ, про-
шелъ ихъ тамъ цѣлый рядъ, имена ихъ запи-
саны въ кровавую исторію кавказскихъ войнъ,
многіе изъ нихъ сложили и свои головы. ГІа-
скевича смѣнилъ Муравьевъ,—войны шли; Му-
равьева смѣнилъ Воронцовъ,—войны шли. Въ
началѣ пятидесятыхъ годовъ на Кавказъ былъ
назначенъ князь Барятинскій, другъ и сверст-
никъ цесаревича Александра Николаевича, ко-
торый и закончилъ кавказскую войну, взявъ въ
плѣнъ лично грознаго Шамиля. Пушки въ го-
рахъ замолкли. Недоумѣвали Казбекъ, Бештау,
бѣлый Эльборусъ, что такъ тихо кругомъ! Одинъ
Терекъ, какъ и прежде, шумно грохоталъ въ
каменныхъ ущельяхъ горъ, онъ рвался впередъ
и впередъ и, цѣнясь, билъ камень о камень,
передвигая ихъ отъ утеса къ утесу.
— 29 —
Съ почтеніемъ привезли Шамиля въ Калугу,
гдѣ онъ сонно доживалъ дни свои и гдѣ мирно
опочилъ.
Въ началѣ пятидесятыхъ годовъ, когда еще
шли войны въ горахъ Кавказа, въ глуби Рос-
сіи и во всей Европѣ было тихо и мирно. Въ
эти годы, въ канунъ рождественской ночи, чут-
кіе люди ясно слышали небесную пѣснь: «и на
землѣ миръ». Слышали ее и иные монархи, и
иные «водители побѣдъ» на кровавыхъ поляхъ.
Ахъ, горюшко-горе, народное горе, что они
слышатъ ее рѣдко!
Не слышалъ ея въ тотъ годъ императоръ
Франціи Наполеонъ III, родной племянникъ На-
полеона I, «гостившаго» когда-то въ Москвѣ;
не слышалъ ея премьеръ Англіи, воинственный
Пальмерстонъ; не слышалъ ея дальновидный
итальянскій министръ Кавуръ; не слышалъ
австрійскій императоръ; совсѣмъ уже не могъ
слышать ея султанъ турецкій, какъ истый маго-
метанинъ. II подняли они союзную войну съ
Россіей, каждый изъ-за своего: легковѣрному
племяннику геніальнаго дяди хотѣлось свести
старые «дядюшкины» счеты съ Россіей; торго-
вой Англіи получить выгодную часть въ остро-
вахъ Средиземнаго моря и хорошій процентъ на
капиталъ новаго займа съ Турціи; дальновид-
ному Кавуру—показать, хотя малорослыхъ, но
хорошо выправленныхъ итальянскихъ солдатъ,
чтобы потомъ имѣть голосъ въ европейскомъ
концертѣ и затѣмъ пріобрѣсти желанную неза-
висимость Италіи... Ну, а императору австрій-
скому, по старой привычкѣ, послѣ каждой войны
Россіи съ Турціей за независимость братьевъ-
— 30 —
славянъ—получить хотя крохи отъ чужихъ по-
бѣдъ, маленькій клочокъ славянской земли, при-
соединивъ его къ австрійскимъ славянскимъ
землямъ. «Больной человѣкъ»—Турція, льстив-
шая себя надеждой на выздоровленіе, какъ это
бываетъ со всѣми продолжительно больными,
конечно, думала, что при такомъ сильномъ со-
юзѣ Франціи, Италіи, Англіи, Австріи — быть
Россіи побитой, и она получитъ прямыя выго-
ды,—что хотя малость уменьшатся ея старые
денежные долги Россіи отъ прежнихъ войнъ,
затихнутъ славяне въ ея владѣніяхъ, а можетъ-
быть, попадетъ на ея долю и новый какой-ни-
будь клочокъ земли съ границъ Россіи.
Высадились союзныя войска на Крымскомъ
полуостровѣ, флоты ихъ расцвѣтились разными
флагами подъ Севастополемъ. Загрохотали пуш-
ки, русскія войска окопались и стали отсижи-
ваться въ Севастополѣ. Черноморскій русскій
флотъ вначалѣ храбро встрѣтилъ противниковъ;
явились у него герои-адмиралы—Нахимовъ, Кор-
ниловъ. Адмиралъ Нахимовъ разбилъ и сжегъ
турецкій флотъ подъ Синопомъ; но подъ Сева-
стополемъ твердо засѣли союзники и напали па
него со всѣхъ сторонъ, подходя ближе и ближе
то къ одному, то къ другому бастіону. Русскія
войска дѣлали постоянныя вылазки, дружно от-
биваясь; но люди таяли, какъ пламенно горящія
свѣчи; нужны были новыя и новыя силы, чтобы
держаться въ окопахъ и въ крѣпости. Герои
войны нарождались каждый день, слышались все
новыя и новыя имена; но многіе герои находи-
ли тамъ каждый день и смерть, особенно на
Малаховомъ курганѣ, гдѣ убитъ Нахимовъ, смер-
Послѣдній взглядъ па Севастополь.
— 32 —
тельно раненъ Корниловъ... Но селамъ и де-
ревнямъ набирали наскоро рекрутовъ, стоялъ
стонъ, причитанье и плачъ матерей, провожав-
шихъ на вѣрную «смертушку» своихъ дѣтей.
Дѣти, подростки, пожилые и старцы усердно
щипали корпію и отправляли ее въ города для
перевязки безчисленныхъ раненыхъ въ севасто-
польской арміи...
Одиннадцать мѣсяцевъ крѣпко держался Се-
вастополь, отбиваясь отъ яростныхъ нападеній
союзныхъ войскъ. Тысячи легли тамъ героевъ;
немногимъ, уцѣлѣвшпмъ изъ нихъ, эти один-
надцать мѣсяцевъ сидѣнья зачтены были за
одиннадцать лѣтъ,—мѣсяцъ за годъ! II Севасто-
поль не палъ, не поднесъ ключей занявшимъ
покинутый русскими Малаховъ курганъ побѣди-
телямъ, какъ не поднесла ихъ Москва геніаль-
ному дядюшкѣ легковѣрнаго племянника. Отсту-
пившія русскія войска изъ города, гдѣ всѣ
стѣны домовъ п заборы были пзрѣшегчепы пу-
лями союзниковъ, взорвали его, и вступившія
туда войска иноземцевъ нашли одни камни да
развалины.
Въ этотъ годъ скончался императоръ Нико-
колай I; преемникъ его, наслѣдникъ цесаревичъ
Александръ II, тутъ же заключилъ хотя и не-
выгодный для Россіи, но крайне необходимый
миръ.
Войны изнурили русскій пародъ, всевыно-
сящій, стойкій, по любящій миръ по самой ду-
шевной природѣ своей.
Молодой монархъ рѣшилъ и готовился со-
вершить великое дѣло для страны своей, для
блага и счастья всѣхъ сословій, бывшихъ до
— 33 —
этого времени въ полномъ неравенствѣ. Крестья-
не-рабы, несшіе па себѣ всѣ повинности въ
странѣ, не имѣли самыхъ необходимыхъ гра-
жданскихъ правъ. Все имущество крестьянъ, какъ
и сами они лично, принадлежало помѣщикамъ;
ихъ продавали, дарили, закладывали: они и из-
вѣстны были подъ названіемъ «господскихъ»,
«крѣпостныхъ душъ». Молодой монархъ сказалъ
твердо: «Отнынѣ пе будетъ рабовъ въ русской
землѣ!»—и не стало рабовъ! Всѣ стали равны-
ми гражданами, «заботниками» своей земли и
работниками для ея блага, мира и счастья. От-
мѣнены позорныя тѣлесныя наказанія. Явился
новый судъ—скорый, милостивый: и всѣ стали
равными въ новомъ судѣ передъ закономъ—и
бывшій крѣпостной п бывшій господинъ. От-
крылись земскія собранія, въ которыхъ сидѣли
рядомъ и имѣли равные голоса выборные люди
и изъ бывшихъ крѣпостныхъ и изъ бывшихъ
господъ, и рѣшали они свои земскія дѣла о раз-
ныхъ неотложныхъ нуждахъ—образованіи, про-
довольствіи, повинностяхъ, лучшихъ путяхъ со-
общенія, о народномъ здравіи. До того времени
крестьянинъ былъ «темнымъ человѣкомъ», какъ
онъ называлъ себя, т.-е. неграмотнымъ. Съ
этого времени явились заботы объ его просвѣще-
11 і и—гр а м отн о сти.
Все дѣлалось скоро, горячо; спѣшилъ моло-
дой императоръ, спѣшили и его горячіе помощ-
ники.
Надѣлили крестьянъ пахотной землей, такъ
какъ отъ земли крестьянинъ и самъ сытъ и пи-
таетъ всѣхъ въ своей странѣ.
Изъ ипізни велиіс. и славн. людей.
3
— 34 —
Совсѣмъ неказиста соха-кормилица, да вы-
нослива; роетъ она изъ земли не золото, а и
золоту не быть; безъ ея труда; будетъ и зо-
лото, да не будетъ «хлѣбушка»—изведется на-
родъ.
Но не однимъ хлѣбомъ живъ человѣкъ. Яс-
ный умъ его, горячее сердце его просятъ иной
нищи, жаждутъ иной «живой воды», и этотъ ду-
ховный голодъ, и эту духовную жажду можетъ
напитать и поитъ только свѣтъ пауки—знаніе.
Умный отъ природы народъ нашъ, живя сотни
лѣтъ въ рабствѣ, былъ лишенъ свѣта знанія...
Народившіеся въ XIX вѣкѣ въ русской землѣ
талантливые писатели смѣло говорили о сво-
бодѣ и просвѣщеніи, желая истиннаго блага
своему народу. «Увижу ли пародъ освобожден-
ный п рабство, павшее по манію царя?!» пи-
салъ геніальный Пушкинъ, родившійся въ са-
мый канунъ XIX вѣка, въ своихъ дивныхъ
пѣсняхъ, плѣнявшій и чванныхъ вельможъ рус-
скихъ, не любившихъ русскаго языка, изъяс-
нявшихся другъ съ другомъ на модномъ въ то
время у насъ французскомъ языкѣ. Поэтъ горя-
чо любилъ свой народъ, близко изучилъ его и
считалъ себя сыномъ народа, хотя былъ и ба-
ринъ. Живя подолгу въ деревнѣ, онъ носилъ
даже одежду крестьянскую, зорко всматривался
въ обычаи простыхъ людей, чутко вслушивался
въ рѣчь народную, живую, образную, краткую,
но яркую. Плѣнила его эта рѣчь, и онъ далъ
въ своихъ дивныхъ произведеніяхъ безсмертные
образцы ея. Геніальный Пушкинъ явился соз-
дателемъ, отцомъ русской художественной лите-
ратуры, ввелъ ее въ общеевропейскую литера-
А. С. II у іп к и и ъ.
9*
— 36 —
туру. Его творенія живутъ и будутъ жить, пока
живъ русскій народъ, пока живъ его сильный,
мѣткій языкъ, который двумя-тремя словами
можетъ сказать многое, полно и картинно. За
Пушкинымъ п вмѣстѣ съ нимъ шли послѣдо-
вательно одинъ за другимъ высокоталантливые
русскіе писатели: Грибоѣдовъ, Гоголь, Лермон-
товъ, п совсѣмъ особо стоящій, полностью вос-
питавшійся на народномъ языкѣ, геніальный
баснописецъ, русскій мудрецъ, общій нашъ
«дѣдушка»—Иванъ Андреевичъ Крыловъ, кото-
рый сумѣлъ плѣнить и дѣтей, и взрослыхъ, и
старцевъ простой, остроумной басенкой, корот-
кими стишками, изъ которыхъ многія строки
вошли въ безсмертныя пословицы. Потомъ, де-
сятилѣтіе за десятилѣтіемъ, выступали одинъ
за другимъ—Тургеневъ, Гончаровъ, Достоевскій.
Писемскій, Островскій. Григоровичъ, Некрасовъ,
Аксаковъ, Майковъ, Полонскій, Хомяковъ, гр.
Алексѣй Толстой и поэты, непосредственно вы-
шедшіе изъ народа, поэты-крестьяне — А. В.
Кольцовъ, И. С. Никитинъ и много славныхъ,
дорогихъ именъ русской чуткой мысли пришли
и сказали свое горячее слово, сказали, что
живъ русскій пародъ, жива и сильна его рѣчь,
п есть что сказать ему, что духовныя богатства
его обильны; спалъ онъ духовно долго, но вотъ
съ этими яркими звѣздами своихъ мыслей, сво-
его духа, онъ проснулся и теперь свободный
вышелъ и идетъ рука 'объ руку со своими
старшими братьями — западно-европейскими на-
родами. Съ этой плеядой и за ними высоко
всталъ величайшій писатель-художникъ земли
русской гр. Левъ Николаевичъ Толстой. Эта
Л. В. Кольцовъ.
— 38 -
дружная семья нашихъ писателей въ иолсотню
лѣтъ создала русскую литературу и поставила
ее наравнѣ съ самыми крупными твореніями
старой западно-европейской литературы. II гор-
дые сосѣди наши узнали духовныя силы рус-
скаго народа и перестали называть русскихъ
варварами, татарами. Эти художники-писатели
приготовили и духовную здоровую пищу для
народа.
Народился у пасъ и особый писатель-народ-
никъ, писатель-разночинецъ,—изъ семей чинов-
ничьихъ, изъ духовнаго сословія — изъ «попо-
вичей». Эти писатели дали много яркихъ про-
изведеній всецѣло изъ жизни нашего народа,
нашего духовенства, чиновничества, купечества
и тѣхъ горькихъ людей «слабенькихъ», «несчаст-
ненькихъ», «безвольныхъ, сирыхъ, обездолен-
ныхъ», но у которыхъ живая душа, которые
такъ же желаютъ жить и радоваться, какъ и
каждый человѣкъ, и которые также наши братья.
Произведенія писателей-разночинцевъ показали
нашему образованному обществу и больныя сто-
роны русской жизни. Среди этихъ писателей
есть большія имена, одни изъ нихъ ушли уже
изъ міра, другіе еще здравствуютъ, и всѣ они
сдѣлали большое дѣло — они обратили вниманіе
на народъ и народную жизнь, они пробудили
добрыя чувства въ среднемъ и высшихъ клас-
сахъ нашего общества. Сила живого слова ве-
лика, ничѣмъ не взвѣсить, не измѣрить ея, ие
уловить ея могучаго вліянія на душу человѣ-
ческую, и эта сила создала у пасъ въ короткое
время неисчислимо много.
— 39 —
Загорѣлась яркая звѣзда желанной свободы
надъ русской землей; пришло и время для
ученья молодыхъ поколѣній свободнаго народа,
и вотъ спѣшно стали открывать школы по се-
ламъ п деревнямъ, стали учить-дѣтей грамотѣ;
въ воскресные дни учили и взрослыхъ. Помѣ-
щики изъ молодыхъ—мужчины, дѣвицы и дамы,—
словно желая очистить совѣсть за дѣдовъ и
прадѣдовъ своихъ, горѣли такимъ рвеніемъ въ
обученіи народа, что, казалось, готовы были
возмѣстить въ одно десятилѣтіе все то, чего
не сдѣлано было въ сотни лѣтъ. Но великое
дѣло духовнаго питанія дѣлается не скоро. Это,
на видъ простое, строеніе созидается неспѣшно.
Въ первое время не было даже хорошихъ
азбукъ, букварей для скораго, занимательнаго
начальнаго обученія; не было хорошихъ книгъ-
сборниковъ для чтенія; но было доброе и твер-
дое желаніе учить «меньшаго брата», какъ на-
зывали тогда свободныхъ крестьянъ; а это—
большая сила... Это та вѣра, которая двигаетъ
горами,—и опа двинула неподвижныя, темныя
горы, опа вывела въ первое же десятилѣтіе
святого дѣла пламенныхъ, серьезныхъ дѣятелей.
Явились новые буквари, явились книжки «Род-
ного Слова», умно, занимательно составленныя
изъ произведеній русскихъ писателей; за ними
явилось много и другихъ хорошихъ книгъ для
чтенія, учебниковъ, руководствъ для школъ.
Въ это время обращены были взоры темнаго
народа на великую книгу природы —Божій міръ,
па которую очи его раньше смотрѣли и мало
видѣли, дивные звуки котсраго уши его слу-
шали, но мало слышали, т.-е. не разумѣли кра-
40 —
сотъ его, не знали жизни его, а потому и не
понимали той великой истины, что все живое
въ мірѣ жаждетъ жизни, страдаетъ, радуется, и
что только тотъ . духовно-истинный человѣкъ,
кто помогаетъ жить каждому, хотя бы лишній
день одинъ.
По чтобы учить другого, надо заранѣе знать
не только то, для чего учить, но и чему учить
и какъ учить,—чтобы ученье это было занима-
тельно, радостно, ободряло бы. учащагося и за-
ставляло его самого искать знанія, воплощать
его въ себѣ, какъ физическая пища паша во-
площается въ плоть и кровь пашу, т.-е. не
водить его по любимой старинной «указкѣ», по
непонятнымъ ему пока Псалтири. Часослову,
какъ это дѣлала, стародавняя, дьяческая .школа,
когда въ глазахъ учащагося поминутно стояли
слезы, и за слезами онъ не видѣлъ ни мудре-
ныхъ «титлъ» ни «вязанныхъ буквъ», не по-
нималъ и .трогательнаго смысла дивныхъ псал-
мовъ паря Давида. Новая школа создала и
новыхъ учителей, которые, побывавъ въ учи-
тельскихъ семинаріяхъ и институтахъ, стали
учить съ знаніемъ дѣла и любовью, не зани-
маясь только «выучкой», но и воспитаніемъ
добрыхъ чувствъ, добрыхъ навыковъ въ дѣтяхъ
н подросткахъ.
Много у русскаго народа земли, много бо-
гатствъ въ ней, — отъ холоднаго Ледовитаго
океана на сѣверѣ до моря Чернаго па югѣ, огь
рѣкъ Вислы, Нѣмана на западѣ до Амура рѣки
па востокѣ, - и на географической картѣ не
сразу окинешь эти земли глазомъ, а пройти
ихъ хожденіемъ пѣшимъ, проѣхать па копяхъ
— 41 —
дорогами путанными, проплыть но великимъ,
многоводнымъ рѣкамъ на утлыхъ суденышкахъ,
какъ дѣлали переѣзды, переходы русскіе люди
до половины XIX ст.,— и не счесть сколько
уйдетъ времени, а потому и всѣ добычи изъ
земли, и отъ «хлѣбовъ», и отъ звѣря «пушного»,
и отъ дорогихъ «камней-самоцвѣтовъ», и мно-
гихъ плодовъ земли обильной не шли далеко,
мало давали прибытковъ. Русскій человѣкъ, сидя
въ богатыхъ земляхъ, нуждался. Онъ въ пѣ-
сняхъ своихъ удалыхъ молодцовъ новгородскихъ,
волжскихъ «ушкуйниковъ» хотя и пѣлъ, что
«всѣ пути ему не заказаны, всѣ тропочки, какъ
на ладони у него»,—и, дѣйствительно, онъ много
бродилъ, много открывалъ земель и на сѣверѣ,
и на востокѣ, дѣйствительно, тропочки ему были
«не заказаны», человѣка дикаго, звѣря лютаго
не боялся онъ, да мало было ему прибылей съ
открытыхъ земель.
Удобные пути сообщенія дѣло важное для
жителей каждой страны, а тѣмъ болѣе для та-
кой большой, сильно разбросанной страны, какъ
Россія.
Пытливый умъ людей XIX вѣка нашелъ и
открылъ важную силу въ природѣ, это — сила
пара. Мудрый англичанинъ Уаттъ первый узналъ
эту силу въ самомъ началѣ XIX вѣка, за нимъ
зоркій собратъ его, соплеменникъ, Фультопъ,
жившій въ Америкѣ, быстро построилъ на боль-
шой лодкѣ машину и заставилъ паръ мчать эту
лодку по вольнымъ водамъ рѣкъ, морей и оке-
ановъ и съ людьми и съ товарами.
Фультонъ въ 1806 году явился въ Парижъ
къ Наполеону, разсчитывая на то, что геніаль-
— 42 —
пый человѣкъ схватится за его великую на-
ходку; по этотъ властолюбивый геній, весь по-
груженный въ завоеваніе міра, и не взглянулъ
даже на то изобрѣтеніе, въ которомъ лежало
истинное величіе человѣческаго ума, обозвавъ
рѣдкую лодку Фультона «глупостью». По на-
стойчивый англо-американецъ не смутился этимъ;
онъ нашелъ вѣрующихъ въ его дѣло людей
въ Англіи, и тамъ скоро настроили много этихъ
лодокъ.
Наставшій миръ въ Европѣ, послѣ паполе-
онскаго погрома, успокоилъ народы и далъ имъ
время для мирныхъ трудовъ—улучшенія личной
и общественной духовной и матеріальной жи-
зни. II «глупость» Фультона, какъ долго въ
шутку называли первый пароходъ его изобрѣ-
тенія, дѣлала свое дѣло.
Благодаря примѣненію силы того же пара, па
помощь Фультону явился другой англичанинъ —
Джоржъ Стефенсонъ. Стефенсонъ устроилъ те-
лѣжки на. чугунныхъ колесахъ, положилъ чу-
гунные рельсы, сначала на маломъ разстояніи—
отъ одного каменноугольнаго завода до другого,
поставилъ свои телѣжки на рельсы, сцѣпилъ
ихъ другъ съ другомъ, помѣстилъ впереди те-
лѣжку съ машиной п паровикомъ. Закипѣла
вода въ паровикѣ, собрался паръ, и сталъ паръ
гонять телѣжки стрѣлой съ каменнымъ, углемъ
огь завода къ заводу. II много возитъ этотъ
паровой конь и скоро бѣгаетъ. Такъ явились
въ началѣ XIX вѣка пароходы Фультона и же-
лѣзныя дороги съ вагонами и локомотивами
изобрѣтенія рабочаго каменноугольнаго завода
Стефенсона.
- 43 —
Ф у .1 Ь Т О II ъ.
Въ пятидесятыхъ годахъ и на великой рус-
ской рѣкѣ Волгѣ стали бѣгать пароходы, лег-
кіе — съ пассажирами, товарные — съ тяжелыми
баржами, съ хлѣбными, рыбными грузами. И
начала затихать грустная пѣсня волжскаго бур-
лака, тянувшаго страдной лямкой неуклюжія
баржи, расшивы, дощаники на длинной бечевѣ
около песчаныхъ береговъ родной рѣки, со сто-
пами «ой, да ой, охъ, да охъ», мотая тяжко
головой и оглашая широкую вольную рѣку и
дремотные берега ея томительно - тоскливой
— 44
пѣснью: «Эй, ухнемъ! Эй ухнемъ!» Коротка
эта пѣсня, но много слышалось въ пей стра-
даній человѣка, который обреченъ былъ на трудъ
низшаго животнаго, слѣпой лошади, перебирав-
шей на одномъ мѣстѣ своп ноги и вертѣвшей
кругъ на конныхъ судахъ, ходившихъ по Волгѣ
тогда же, когда тянулъ лямку и многострадаль-
ный бурлакъ. Пароходство отъ пятидесятыхъ до
шестидесятыхъ годовъ такъ развилось на на-
шихъ рѣкахъ, что бурлачество наше кончило
свою страду. А въ шестидесятыхъ годахъ яви-
лись и у насъ желѣзныя дороги: сначала онѣ
пролегли отъ Петербурга до Царскаго Села,1* до
Москвы, вскорѣ потянулись п отъ Москвы до
Нижняго, до Рязани, а потомъ съ каждымъ де-
сятилѣтіемъ сѣть ихъ раскидывалась дальше и
дальше: недавно прошла такая дорога и въ глубь
Сибири,—это величайшее изъ сооруженій этого
рода на всемъ земномъ шарѣ.
За сорокъ лѣтъ желѣзнодорожная сѣть легла
по всей великой землѣ отъ сѣвера и юга, вос-
тока и запада. Съ этими удобными путями со-
общенія стали и у насъ сильнѣе разрабатывать
п болѣе добывать богатствъ изъ земли. Нефть,
керосинъ, каменный уголь для освѣщенія и то-
плива разрабатываются въ Россіи только съ
нынѣшняго столѣтія.
Нашла себѣ большое примѣненіе и сила
электричества: телеграфы мгновенно передаютъ
па тысячи верстъ человѣческое слово, благо-
даря этой силѣ, пробѣгающей по топкимъ воз-
душнымъ проволокамъ, электричество ярко освѣ-
щаетъ улицы въ большихъ городахъ и лучшія
зданія; примѣненіе его въ нашей жизни неисчис-
— 45 —
Д ж о р ж ъ С т е ф е и с о н ъ.
лимо. Теперь и глухая деревня забыла уже
тусклую, копотную лучину, и крестьяне освѣ-
щаютъ своп избы керосиномъ, а изъ достаточ-
ныхъ домовъ давно уже исчезли сальныя свѣчи,
и тамъ горятъ въ городахъ керосинъ, газъ,
электричество.
Изобрѣтенія геніальныхъ умовъ XIX вѣка
дали много благъ современному человѣчеству,
но мы не можемъ умолчать и о печальныхъ изо-
брѣтеніяхъ его, въ примѣненіи, напримѣръ, къ
военному дѣлу, кровавому дѣлу, это — круи-
— 46 —
повскія путики, скорострѣльныя, дальнобойныя
ружья, разрывныя пули, картечи, бездымные
порохи,—п нѣтъ имъ числа и многихъ названій.
Что направлено для истребленія, для горя лю-
дей, какимъ бы великимъ умомъ ни было оно
изобрѣтено, примѣнено, — позорно для чело-
вѣка, потому что изобрѣтенія — дѣла человѣка,
разумнаго Божьяго созданія, и они должны
улучшать, поддерживать, удлинять человѣче-
скую жизнь, а не обрывать ее преждевременно;
они должны вносить радость, свѣтъ, счастье
въ человѣческую жизнь, а не горе и слезы.
Полагаемъ, прежняя военная борьба—рукопаш-
ная, грудь съ грудью, была тяжела, кровава,
по она меньше уничтожала людей, чѣмъ новѣй-
шая война, съ новѣйшими изобрѣтеніями, бла-
годаря которымъ противники за десятки верстъ,
не видя другъ друга, могутъ разомъ избивать
десятки тысячъ людей, уничтожать цѣлыя ар-
міи. Зачѣмъ это? Для какого счастья, для ка-
кого блага?
Война—бичъ, страшный бичъ для всѣхъ па-
родовъ н сильныхъ, и слабыхъ. Но есть у лю-
дей п другіе страшные бичи, это — такъ назы-
ваемыя заразныя повальныя болѣзни, которыя
приходятъ къ людямъ невидимо и истребляютъ
ихъ тысячами: особенно много гибнетъ отъ нихъ
ни въ чемъ не повинныхъ младенцевъ, часто
только что явившихся на свѣтъ Божій и не
узнавшихъ еще ни радостей ни печалей его.
Осенью и весной онѣ какъ-то особенно сторо-
жатъ дѣтей, это—дифтериты, крупы, скарлати-
ны. Самые близкіе люди бѣгутъ тогда отъ близ-
кихъ имъ, потому что болѣзни эти прилипчивы,
Луи Пастеръ.
— 48 —
или, какъ говорятъ, «заразительны», а каждому
жизнь нужна, дорога и нельзя терять ея изъ-за
малаго младенца. Но люди боролись и борются
и съ этими лютыми врагами. II въ XIX вѣкѣ,
благодаря научнымъ открытіямъ великаго старца
Пастера, совершившаго тихо великое дѣло спа-
сенія младенцевъ и вообще заболѣвающихъ лю-
дей разными повальными болѣзнями, враги эти
ослаблены, выбиты съ поля брани. Этотъ фран-
цузъ долго и заботливо изучалъ жизнь малыхъ,
невидимыхъ простымъ глазомъ организмовъ, ми-
кробовъ, видимыхъ только подъ стекломъ ми-
кроскопа; число ихъ велико и названій много:
бациллы, кокки и другіе. Пастеръ нашелъ сред-
ство борьбы съ ними, сталъ дѣлать опыты при-
вивокъ. Русскій ученый, Илья Мечниковъ, за-
нимаясь усердно той же работой, открылъ одно-
временно съ работами Пастера, что фагоциты—
бѣлые шарики, бродящіе вч> человѣческой крови
ио всему тѣлу, являются благодѣтелями чело-
вѣка: они сторожатъ злыхъ микробовъ, прохо-
дящихъ въ наше тѣло черезъ ротъ, носъ и ца-
рапины на кожѣ изъ воздуха: фагоциты вбираютъ
въ себя разные болѣзнетворные, невидимые ми-
кроорганизмы, бациллы, кокки и другіе, и тѣмъ
уничтожаютъ ихъ. По бываетъ, что фагоциты,
при большомъ количествѣ попавшихъ въ орга-
низмъ разныхъ злыхъ микробовъ, оказываются
слабыми настолько, что не могутъ одолѣтьпхъ:
прививка новыхъ однородныхъ болѣзнетворныхъ
бациллъ помогаетъ фагоцитамъ, она поднимаетъ
въ нихъ большую энергію къ борьбѣ, дѣлаетъ
ихъ болѣе дѣятельными, и они уничтожаютъ
тогда большее и большее количество злыхъ ба-
А. М. Бутлеровъ.
Изъ >ьпзни вслик. и сдави. гюдей-
4
— 50 —
цпллъ. Это явленіе и подмѣтилъ нашъ знамени-
тый ученый Мечниковъ. II вотъ работы ученыхъ
благодѣтелей человѣчества, француза Пастера,
нѣмца Коха и русскаго Мечникова, въ послѣд-
ніе годы протекшаго столѣтія сдѣлали то, что
тысячи больныхъ повальными болѣзнями холе-
рой, дифтеритомъ, крупомъ и даже пораженныхъ
страшнымъ бѣшенствомъ — выздоравливаютъ и
могутъ жить и дѣлать то, къ чему призваны.
Имена этихъ ученыхъ, какъ и англичанина
Дженнера, нашедшаго средство спасать людей
отъ губительной оспы—безсмертны.
Въ области человѣческаго здравія наука въ
XIX вѣкѣ сдѣлала много: среди ея работниковъ,
этихъ мирныхъ завоевателей благъ жизни для
людей, явилось немало и русскихъ славныхъ
именъ, имена докторовъ: хирурга-педагога Пи-
рогова, а по внутреннимъ болѣзнямъ—Боткина
и другихъ пріобрѣли большую славу и въ Рос-
сіи и за предѣлами ея.
Славныя имена, которыя явились въ XIX
вѣкѣ, есть у русскихъ и въ другихъ научныхъ
областяхъ, такія, напримѣръ, какъ химики Д. II.
Менделѣевъ, А. М. Бутлеровъ, сдѣлавшіе за-
мѣчательныя открытія въ химіи н въ примѣне-
ніи ея къ полезнымъ для людей производствамъ,
съ почетомъ записаны и среди великихъ уче-
ныхъ Западной Европы.
Горное дѣло съ его богатствами, съ самород-
ками залежей металловъ, минераловъ дало мно-
го въ XIX вѣкѣ цѣнныхъ пріобрѣтеній и упасъ
въ горномъ производствѣ, гдѣ высоко стоитъ
имя русскаго ученаго Мушкетова.
II. 11. Иирогов ъ.
-I
52
Фабричное дѣло и развитіе фабрикъ въ XIX
вѣкѣ далеко двинулось у ласъ впередъ. Яви-
лось лучшее производство разныхъ тканей, осо-
бенно русскихъ ситцевъ, и пародъ нашъ, все
еще матеріально бѣдный народъ, при удешевле-
ніи фабричныхъ производствъ, можетъ одѣваться
дешево и чисто. Фабричныя производства паши
стали больше и больше проникать и къ во-
сточнымъ сосѣдямъ и конкурировать тамъ даже
съ англійскимъ производствомъ, идущимъ на
всемірные рынки. Такимъ образомъ, явился
сбытъ нашихъ производствъ и не въ сыромъ
только видѣ, оттого и доходность наша стала
расти, увеличиваться.
Въ семидесятые годы XIX вѣка, когда все
оживилось въ Россіи, все ушло въ заботы
улучшенія внутренней жизни, о чемъ дружно
хлопотали всѣ лучшіе русскіе люди, у братьевъ
нашихъ, славянъ на Балканскомъ полуостровѣ,
шли стоны отъ турецкаго звѣрства. Прежде
всѣхъ не вынесла безчеловѣчія поклонниковъ
Корана малая, бѣдная Герцоговина, и «юнаки»
ея поднялись на защиту своей родины, съ ними
поднялись и сербы; желали они сбросить нена-
вистное иго, по были малочисленны и слабы.
Стопы и плачь ихъ дошли до русской земли,
и русскіе отзывчивые люди стали собирать имъ
вначалѣ матеріальную помощь: особенно горячо
занялись этимъ московскіе славяіюлюбпы—сла-
вянофилы, во главѣ которыхъ въ то время стоялъ
И. С. Аксаковъ. Но однихъ матеріальныхъ
средствъ для этого оказалось мало, стали соби-
раться добровольныя русскія дружины изъ рус-
скихъ военныхъ и даже гражданскихъ молодыхъ,
— 53 —
пылкихъ людей разнаго возраста, во главѣ ко-
торыхъ сталъ нашъ боевой генералъ Черняевъ.
Двинулись эти дружины въ Сербію, возгорѣлась
настоящая, кровавая война. Тогда поднялись за
сосѣдей сербовъ болгары, особенно придавлен-
ные турками, гдѣ шли отчаянныя турецкія звѣр-
ства. Русскій монархъ-«Освободптель», добрый
и отзывчивый сердцемъ императоръ Александръ
11, рѣшилъ помочь братьямъ-славяпамъ широко,
и началась освободительная война русско-турец-
кая. Четыреста тысячъ русскаго сильнаго войска
двинулось къ Дунаю, куда поѣхалъ и самъ
императоръ. Скоро русскіе перешли Дунай: вна-
чалѣ быстро пошли по Болгаріи; скоро брали
городъ за городомъ; дошли до іпнпкинскихъ вы-
сотъ и разомъ остановились: въ тылу нашихъ
войскъ, въ Плевнѣ, съ сильной арміей засѣлъ
самый талантливый турецкій боевой генералъ—
Османъ-паша: оиъ искусно окопался, смѣло и
отчаянно бился съ обступившей Плевну коль-
цомъ русской арміей. Здѣсь произошла завязка
п развязка драмы этой рѣшительной, кровавой
войны. Много мѣсяцевъ бились русскіе подъ
Плевной, болѣе тѣснымъ и тѣснымъ кольцомъ
сжимая ее: много легло тамъ людей, много на-
родилось тамъ боевыхъ героевъ, но особенно
изъ нихъ прославился Скобелевъ, имя котораго
прошло по всей Россіи, доходя даже до самыхъ
глухихъ угловъ ея. Плевна пала. Въ зимніе
лютые холода русскіе перешли снѣжные Бал-
каны, спустились въ до липы и скоро дошли до
Адріанополя, постоянно отбиваясь отъ турец-
кихъ войскъ. Вотъ п Константинополь древній
Царьградъ, гдѣ тысячу лѣтъ тому назадъ смѣ-
— 54 —
лый Олегъ прибилъ щитъ свой на вратахъ ра-
стерявшихся грековъ. Много разъ русскіе ходили
туда, съ желаніемъ освободить братьевъ-сла-
вянъ отъ послѣдователей Магомета; теперь этотъ
городъ могъ быть1 въ нашихъ рукахъ, русскіе
видѣли его, видѣли и голубой Босфоръ, и Зо-
лотой рогъ, и святую Софію, и мечети полумѣ-
сяца; по турецкій султанъ сталъ просить мира.
«Больной человѣкъ»—Турція—долго ли, коротко
ли,—хотѣла еще жить своей жизнью. Она со-
глашалась на все, что потребуетъ императоръ
Александръ II: но за ея интересы стояли пред-
ставители европейскихъ государствъ, особенно
Англія. II Царь - Освободитель, еще до этого
славнаго похода сказавшій европейскимъ дипло-
матамъ свое вѣрное слово, что они ничѣмъ не
воспользуются собственно для Россіи отъ Тур-
ціи, какъ и всегда, сдержалъ это царское слово.
1)нъ не вошелъ въ Константинополь и потребо-
валъ только освобожденія Болгаріи отъ турец-
каго ига, сказавъ, что Болгарія будетъ свободна.
II Болгарія стала свободнымъ княжествомъ: вы-
бравъ себѣ князя, установивъ свои порядки,
закопы, свою армію, зажила самостоятельною
жизнью. Такъ Александръ II явился освободи-
телемъ не только двадцати двухъ милліоновъ
крестьянъ у себя въ Россіи, но и освободите-
лемъ болгаръ, возродивъ ихъ къ новой жизни,
возстановивъ старую, когда-то самостоятельную
Болгарію.
И при бѣгломъ обзорѣ всего, что сдѣлано у
насъ въ XIX вѣкѣ, видно, что русскому чело-
вѣку хотя и тяжело, очень тяжело жилось отъ
кровавыхъ войнъ наполеоновскихъ, кавказскихъ,
Императоръ Александръ И.
— 56 —
турецкихъ и разныхъ иныхъ, но онъ добылъ
и получилъ очень много добраго, благодѣтель-
наго для себя. Лучшіе люди его создали книгу,
создали литературу, пауку, школы низшія,
среднія, высшія, которыхъ почти не было у
насъ. Создано разумное обученіе, скорое, инте-
ресное, полезное. Явились не въ столицахъ
только, но и по всѣмъ губернскимъ городамъ
типографіи—слуги печатнаго дѣла. Дни и ночи
неустанно выпускаютъ они сотни тысячъ печат-
ныхъ листовъ, сотни газетъ, десятки журналовъ;
скорыя желѣзныя дороги ежедневно развозятъ
ихъ въ дальніе копцы страны, разбрасывая сѣ-
мена знаній въ самыхъ глухихъ уголкахъ «мед-
вѣжьихъ», гдѣ люди прежде спали духовно, какъ
спятъ медвѣди въ зимнихъ берлогахъ, и тамъ
будятъ они человѣческую мысль, зажигаютъ
спѣтъ знанія: теперь и дѣти наши имѣютъ своп
журналы, ’какихъ ранѣе не было. Въ этихъ жур-
налахъ они находятъ и бытовую историческую
жизнь своей родины и научныя интересныя зна-
нія; эти журналы пробуждаютъ въ своихъ чи-
тателяхъ чувства добрыя къ ближнему брату:
развиваютъ въ нихъ любовь къ природѣ, откры-
вая имъ ея законы, ея тайны: они призываютъ
и готовятъ ихъ къ честному труду, говоря съ
ними простымъ, живымъ, образнымъ языкомъ,
незамѣтно приготовляя изъ нихъ хорошихъ,
трудящихся гражданъ.
Трудъ, святой трудъ—зоветъ всѣхъ насъ къ
себѣ, потому что въ немъ только благо каждаго,
кто хочетъ быть лучшимъ, истиннымъ гражда-
ниномъ, на какомъ бы пути ни пришлось ему
работать, добывая честно свой хлѣбъ и всякое
— 57 —
свое благосостояніе. Многіе въ дѣтскіе, юноше-
скіе годы мечтаютъ, желая быть—кто знамени-
тымъ воиномъ, начитавшись книгъ о военныхъ
подвигахъ, кто извѣстнымъ инженеромъ, просла-
вленнымъ музыкантомъ, ученымъ, богатымъ ком-
мерсантомъ,—п мало ли чѣмъ не мечтаетъ быть
въ предстоящей жизни юный человѣкъ; а бу-
детъ только тѣмъ, чѣмъ онъ можетъ быть по
своимъ способностямъ, по своимъ знаніямъ. Но
кѣмъ бы ни былъ онъ, чего бъ ни добивался
онъ, мы горячо желаемъ ему, чтобы онъ, прежде
всего, былъ честнымъ работникомъ, хорошимъ
продолжателемъ трудовъ и тѣхъ добрыхъ дѣлъ
XIX вѣка, которые дало истекшее столѣтіе пре-
емнику своему—XX вѣку, на всѣхъ путяхъ, на
всѣхъ дорогахъ. Улучшеніями человѣческой жи-
зни матеріальной и духовной могутъ заплатить
люди долгъ свой всѣмъ ушедшимъ тружени-
камъ, много поработавшимъ для блага ихъ.
Слава святому труду, да спорится дѣло его
на всѣхъ мирныхъ путяхъ па благо людей!..
Паша родина обширна, работы въ ней много
каждому, сдѣлано много, много предстоитъ и
сдѣлать еще: крестьянинъ нашъ, хотя и свобо-
денъ, но среди его много еще безграмотныхъ
«темныхъ людей», нужда еще сторожитъ его въ
разныхъ мѣстахъ, нужно ему еще много школъ
для просвѣщенія, много больницъ для оздоро-
вленія, нужно ему еще много знанія для счастья
и радостей жизни. Изобрѣтенія XIX вѣка облег-
чили людей въ черномъ, тяжеломъ физическомъ
трудѣ, освободили ему время для того, чтобы
онъ болѣе занялся своей духовной жизнью.
Только при матеріальномъ обезпеченіи и обра-
— 58 —
зованіи человѣкъ можетъ подумать о духовныхъ
благахъ. Это большая область, гдѣ требуется
много рабыты, настойчивой, послѣдовательной и
твердой, опа и должна развиваться и птти изъ
года въ годъ дальше и дальше. Эти работы
должны удалить войны па землѣ, потому что
миръ, и только миръ, спасетъ человѣчество, и
народы будутъ счастливы только тогда, когда
они раскуютъ мечи на сошники и плуги, когда
люди будутъ хозяевами въ природѣ, хорошо
изучатъ ее и воспользуются умѣло всѣми бла-
гами ея. Когда у людей явится взаимопо-
мощь, что есть даже и у низшихъ животныхъ,
когда человѣкъ въ человѣкѣ будетъ видѣть не
врага, а брата, сотоварища, помощника одинъ
другому, какого бы племени, народности ни
былъ онъ, — только тогда воочію для всѣхъ и
осуществится «въ человѣцѣхъ благоволеніе».
Да, земля наша велика, работы въ ней много,
и работы усиленной требуетъ нашъ край! Къ
этой усиленной работѣ мы и зовемъ другъ друга,
потому что въ ней прежде всего видимъ наше
счастье и счастье всѣмъ дорогой намъ родины.
Скромный уголокъ.
Великой іѣни невольнаго отшельника.
1.
1825 годъ. Осень.
Стоялъ октябрь.
По небу бродили свинцовыя тучи
третій день; зарядилъ дождь, то сѣ-
ялъ, какъ изъ сита, то шумно лилъ
окна запустѣвшаго дома въ барской
и билъ въ
усадьбѣ.
Домъ стоялъ на взгорьѣ; сосны, ели и мѣ-
стами .типы почти со всѣхъ сторонъ укрывали
его, какъ стараго друга, отъ бурь и непогодъ.
Наступавшій день боролся съ ночью; дождь
стихалъ; свинцовыя облака, словно уставъ об-
ливать землю дождемъ, мѣстами разорвались и
тихо уходили другъ отъ друга на отдыхъ. По
небу разлились бѣло-мутныя пятна.
Брезжилось утро.
Въ одинокое окошко, выходпвше во дворъ
усадьбы, мигалъ слабый огонекъ.
Въ углахъ комнатки, въ три квадратныхъ са-
жени, стояла полутьма.
- 60 —
На маленькомъ столѣ, прижавшемся къ окну,
горѣли двѣ сальныхъ свѣчи; справа, слѣва отъ
нихъ скромно лежали въ тѣни полулисты сѣрой,
синей бумаги, испещренные размашисто круп-
ными строками; многія строки то тутъ, то тамъ
густо перемараны, испещрены надписями вверху,
внизу, по бокамъ; гусиныя перья, иныя обстри-
женныя, иныя обломанныя, иныя обожженныя,
робко выглядывали изъ-за бумагъ, словно сму-
щаясь своего убожества. Деревянный стулъ,
повернутый высокой спинкой къ столу, откину-
тый далеко въ сторону, вправо, почти прятался
въ занавѣси, висѣвшей надъ широкой кроватью.
Влѣво отъ письменнаго стола, на старомъ
диванѣ, изъ полутьмы рѣзко выступала курчавая
голова, съ темными кудрями, и смуглое лицо,
обросшее волнистыми волосами.
Лежавшій па диванѣ не спалъ. Голубые глаза
его, задумчивые, грустные, устремлены въ одну
сѣрую точку на пыльномъ потолкѣ; обѣими ру-
ками онъ крѣпко охватилъ поднятыя высоко ко-
лѣни ногъ, почти поджатыхъ подъ себя.
Въ комнатѣ царило безмолвіе; ничто ие на-
рушало глубокой задумчивости ея хозяина.
Вотъ послышался тихій, сдержанный шопотъ
съ дивана, шопотъ становился яснѣе и яснѣе:
«Борисъ! Да, Борисъ!.. Онъ входитъ, онъ го-
воритъ: «Достигъ я высшей власти: шестой ужъ
годъ я царствую спокойно: но счастья нѣтъ
моей душѣ»...
Мускулистыя руки нервно сжали колѣни, въ
тихихъ глазахъ блеснулъ огонь.
Лежавшій быстро вскочилъ съ дивана, поры-
висто подошелъ къ столу, порывисто повернулъ
— 61 —
стулъ, взялъ оглодокъ пера, крѣпко ущемивъ
его между пальцами, такъ какъ онъ былъ очень
коротокъ, и сталъ быстро набрасывать на си-
немъ полулистѣ сочныя чернильныя строки, ми-
нутами шепча:
«Напрасно мнѣ кудесники сулятъ дни долгіе,
дни власти безмятежной: пи власть ни жизнь
меня не веселятъ... Предчувствую небесный
громъ и горе... Мнѣ счастья нѣтъ!»
Рука нервно пошла по синему полулисту, па
немъ замелькали точки, точки, ряды точекъ.
Онъ встряхнулъ курчавой головой, на пей за-
прыгали мелкіе кудри: онъ тревожно подернулъ
широкими плечами; красная рубаха, ничѣмъ не
подпоясанная, заколыхалась на груди, на колѣ-
няхъ, онъ вскинулъ глазами на окно, прогово-
рилъ вслухъ:
— Бѣло! Скоро и мамушка явится!... Всю
ночь стоялъ предомной умный Борисъ... Какая
неумолимая судьба, сколько настойчивости, ха-
рактера, упорнаго труда для достиженія власти,
и такой конецъ! Ужасно!
Опять забѣгали строки точекъ, и за ними
явилась сочная чернильная строка:
«Да жалокъ тотъ, въ комъ совѣсть не чиста!»
Скрипнула дверь. Плавно вошла тихими, ко-
роткими шажками полная съ лица, крѣпкая на
видъ старушка, въ темномъ повойникѣ на сере-
бристой головѣ, пѣвуче проговоривъ:
— Что, мой соколъ ясный, такъ рано изъ-за
полога вышелъ? Аль всю ночь глазъ не со-
мкнулъ?
— Да, матушка, не спалось.
— 62 —
— Что же такъ-то, батюшка Александръ
Сергѣичъ? Видно, сердечушко стосковалось по
пріятелямъ?.. Потерпи, родной, стерпится — слю-
бится... Отсидишься этакъ-то со старой няней,
опять съ друзьями свидишься...
Жаль—пѣтъ сестры Ольги...
— Да, вишь, самъ, ангелъ мой, не хочешь
въ пашу тишину Ольгу Сергѣвну звать, а то
бы подалъ ей голосъ, письмецомъ маленькимъ,
н живо она прикатила бы къ тебѣ... Страсть,
какъ она къ тебѣ привержена... Больше всѣхъ
па свѣтѣ любитъ...
— Нѣтъ, мамушка, нѣтъ, не надо! Скучно ей
здѣсь... Посидимъ мы тутъ вдвоемъ съ тобой,
мамушка...
Александръ Сергѣевичъ быстро поднялся со
стула, прошелся по комнатѣ, положилъ руку на
плечо няни, внимательно и прямо посмотрѣлъ
ей въ глаза:
Здорова ли ты у пасъ, мамушка? Морщинки
что-то у тебя всѣ собрались къ глазамъ, и ще-
ки зарумянились не по годамъ...
— Ничего, мой соколъ, ничего, не тревожься!
Угорѣла малость: да угаръ-то почти весь вышелъ
изъ головы... Рано, вишь, трубу прикрыла...
Осень-то дождливая, сырости побоялась,—про-
топила. По уголькамъ-то еще синіе зайчики бѣ-
гали, думаю — закрою пораньше, — уголыш-то
всѣ не выгорятъ, па самоварчикъ пригодятся...
Охъ, хозяйственная душа! Угольки, зна-
читъ, дороже здоровья? Узнаю тебя, съ дѣтскихъ
моихъ лѣтъ такой тебя видѣлъ: за господское
добро, не жалѣя себя, готова ноги протянуть и
улетѣть въ небеса...
63 —
Охъ, ангелъ, грѣшны мы, грѣшны... Не
пустятъ наши душеньки на небо... Ахти, что я
разбалякалась! Вѣдь ты, поди, кофейку хочешь?
— Пу, что же, мамушка, пожалуй, выпью и
кофейку, — нѣтъ его — не надо!
— Какъ пѣтъ! Машутка—дѣвка проворная...
Иная и стриженой косы ие заплететъ, а у ней
все въ минутую готово...
Александръ Сергѣевичъ крупнымъ шагомъ,
почти подпрыгивая, какъ ребенокъ, бѣгалъ ио
комнатѣ, тычась колѣнами то въ уголъ дивана,
то въ дверцу книжнаго шкапа, прижавшагося
плотно къ стѣнѣ, то въ пестрый пологъ, ви-
сѣвшій надъ широкой кроватью и парусившій
отъ его движеній.
Няня скрылась такъ же тихо, какъ и вошла.
Не прошло десяти минутъ, и старая ма-
мушка снова явилась со стаканомъ дымившагося
кофе и пузатымъ молочникомъ съ голубенькими
цвѣточками по бѣлому полю, осторожно держа
все это на маленькомъ, потемнѣвшемъ отъ вре-
мени, подносѣ.
Вотъ, ангелъ мой, тебѣ и кофеекъ и гу-
стыя сливочки, кипяченыя, съ пѣнками, чудес-
ныя! Бывало, ты маленькій-то любилъ пѣночки!
Что улыбаешься? Охъ, рада я, рада, когда вижу
улыбку твою, словно предо мной ребеночекъ
Сашенька... махонькій, пухленькій, глазки что
васильки голубенькіе лѣтнимъ временемъ во ржи
свѣтятся... Хорошая у тебя улыбка, и зубы бѣ-
лые-бѣлые, какъ сахаръ!..
Мамушка зорко и умильно вглядывалась въ
дѣтски-веселое лицо ’ Александра Сергѣевича й
пѣвуче продолжала:
— (>4 —
— Такъ, такъ... Вижу онъ, Сашенька, спря-
тался въ корзинку у бабоньки, Марьи Алексѣ-
евны, сбѣжалъ отъ грознаго оклика батюшки и
иришииился, сидитъ себѣ ни гу-гу, словно бы и
ие онъ, посматриваетъ на насъ съ бабонькой, си-
дитъ, какъ за каменной стѣной... Сергѣй-то
Львовичъ—добрѣйшій души, а вспылитъ — что
огонь... все съ трескомъ... Пройдетъ минута,
отляжетъ отъ сердца и, что ребенокъ, все за-
будетъ...
— Мамушка, не говори такъ объ отцѣ, — мы
ему не судьи...
Старая я, соколъ мой, отъ правды-то мнѣ
отходить нельзя... Не ладио такъ-то опъ дѣлаетъ,
наворчалъ, накричалъ и оставилъ насъ одино-
кими, и вѣстей не даетъ кое время...
Ну, мама, оставимъ это; говорю — мы ему
по судьи...
Батюшка ты мой, за что ты меня все ма-
мой завешь? Какая я тебѣ мать?
- Разумѣется, ты мнѣ мать: не та мать, что
родила, а та, что своимъ молокомъ вскормила...
— Охъ-охъ-охъ! Кушай кофей-то, просты-
нетъ... Разумникъ ты нашъ, слово-то скажешь—
вѣрнѣе вѣрнаго... Истинная мать, точно, дитя
своимъ молокомъ кормитъ... Оно такъ и не такъ...
Вотъ услышь твое слово Надежда Осиповна,
ужъ и зажурила бы тебя, какъ журила въ твоемъ
младенчествѣ, да и мнѣ, старой, досталось бы...
Няня взглянула въ окно...
— А-а! Къ тебѣ Трпфонычъ староста идетъ...
— Что онъ? Зачѣмъ?
Какъ, батюшка, зачѣмъ? Каждый староста
къ своему барину всегда съ докладомъ ходитъ,
— 65 —
какъ и что идетъ по хозяйству: спитъ мужикъ,
аль пьетъ, аль работаетъ на барина...
— Иу, что же, мамушка, и пускай спитъ, ежели
онъ усталъ и па него сонъ нашелъ... Я-то
тутъ при чемъ? Л выпьетъ, значитъ, стихъ та-
кой насталъ... Работа его не легкая и жизнь,
сама знаешь, не веселая.
Пушкинъ въ селѣ Михайловскомъ.
— Ну, что и говорить, разумникъ, какая ужъ
веселая... Такъ, что же, Трифоныча примешь?
Пустить его въ горенку, аль сказать, чтобъ завтра
пришелъ?.. Послушай ужъ его минутою...
— Ну, мамушка, пускай войдетъ!—поморщась,
проговорилъ Александръ Сергѣевичъ.
Онъ сталъ къ стулу спиной, скрестивъ руки
и немного опустивъ голову, вперилъ взоры на
Изъ жизни велик. и славя, людей. О
— 66 —
дверь; няня пріотворила дверь, пѣвуче прого-
воривъ:
— Входи, Трифоиычъ, баринъ тебя нынче
приметъ!...
Низенькій, приземистый Трифоиычъ, обмахнувъ
правой рукой свѣтившуюся лысину, словно сго-
няя съ нея позднюю осеннюю муху, и обгла-
живая рыжія косички, обрамлявшія его босую
голову, переступая съ ноги на ногу, не спѣша
вошелъ въ комнату, низко поклонился Але-
ксандру Сергѣевичу, проговоривъ:
— Добраго утра, баринъ! Все ли по добру,
по здорову?
— Спасибо, Трифоиычъ! Какъ ты и что у
тебя?
Трифоиычъ, поглаживая полу сѣрой свитки
лѣвой рукой и приложивъ правую руку къ
груди, зорко переводилъ плутоватые глазки съ
нахмурившагося барина на пытливо смотрѣв-
шую няню, стоявшую въ сторонкѣ, около по-
лога, и рѣчисто отвѣтилъ, отчеканивая каждое
слово:
— По вашей милости, живемъ, благодаренье
Господу, ничего; и все у насъ въ хозяйствѣ,
слава Богу... Михей малость задурилъ, третій
день не выходитъ на барщину... — Онъ остано-
вился, пытливо посматривая на барина, выжи-
дая, что онъ скажетъ. Баринъ молчалъ. Три-
фоиычъ продолжалъ:—Чтобы не тревожить вашей
милости, мы его малость попугали, посадили
въ холодную избу, пускай тамъ хмельной угаръ
у пего изъ головы выйдетъ...
— Да вѣдь я слышалъ, онъ мужикъ рабо-
тящій...
— 67 —
— Сказать прямо, въ работѣ лютъ, а ежели
стаканчикъ ненарокомъ попадетъ ему, то и
пить—голова!
— Значитъ, съ устатку?
- Оно подлинно, что съ устатку... а мужикъ
онъ работящій, это точно...
Зачѣмъ же было его сажать въ холод-
ную, срамить на весь міръ, вѣдь пьютъ же и
другіе?..
— Оно такъ, какъ не пить? Всѣ передъ
Богомъ и бариномъ грѣшны... пьютъ... Оно
такъ... Всѣ грѣшны... Какъ не пить!.. А на-
счетъ сѣна, батюшка-баринъ, какъ прикажете
поступить?
— (Іто такое сѣно?
— Да сами знаете... Осень нонѣ мокрая...
Въ стогахъ его у насъ хоть и немного, а почи-
тай всѣ ихъ затопило... Вода, конечно, схлы-
нетъ въ ближнія озера, да потомъ какъ бы оно
не загнило.
Няня зорко вглядывалась въ спокойное лицо
старосты, желая проникнуть, какъ и чѣмъ онъ
хочетъ обвести ея любимца Александра Сергѣ-
евича, и качала тихо головой, говоря глазами
безъ словъ: «Хитри, хитри, человѣче, вотъ я
погляжу, куда ты петельку закинешь».
Александру Сергѣевичу, видимо, надоѣлъ
этотъ разговоръ, и онъ скороговоркой обрыви-
сто сказалъ:
— Ну, что же ты находишь нужнымъ сдѣ-
лать?
— Да продать бы надо, ваша милость, поло-
вину стоговъ-то.
— Ну, и продай, если есть покупатель...
— 68 —
— Да оно такъ, баринъ, покупатели-то есть,
всегда есть, да цѣны-то даютъ малыя...
— Ну, что даютъ, за то и продай!..
— Слушаюсь, батюшка-баринъ! Приказаніевъ
отъ васъ какихъ не будетъ?
— Не будетъ, иди себѣ съ Богомъ!
Трифонычъ низко поклонился и, пятясь на-
задъ, не показывая спины барину, вышелъ за
дверь.
— Трифонычъ тебя, соколъ мой, проводитъ,—
заговорила няня, когда вышелъ староста. — II
совсѣмъ это сѣно продавать не надо: своей ско-
тинки довольно, къ концу зимы корму не хва-
титъ, онъ придетъ къ тебѣ на докладъ, помнет-
ся, помнется и скажетъ: «Такъ, молъ, и такъ,
Александръ Сергѣевичъ, корму скотинѣ нехватка:
купить, что ли, прикажешь, аль какъ ино мая-
чить?» Ты махнешь рукой и скажешь: «Ну.
купи!» Онъ твое же сѣно возьметъ назадъ и
тебѣ втридорога поставитъ... У! Хапкій мужикъ...
О себѣ радитъ!
Александръ Сергѣевичъ смотрѣлъ въ окно
во дворъ и, казалось, не слушалъ няни. Мысли
его были далеко и отъ Трифоныча, и отъ няни,
и отъ сѣна. Онъ не замѣчалъ никакого движе-
нія и во дворѣ, хотя тамъ кудахтали куры, за
которыми гонялась кудлатая собачонка.
Александръ Сергѣевичъ мысленно—въ корч-
мѣ на литовской границѣ. Предъ нимъ бродяги-
чернецы: Мисаилъ, лысый Варлаамъ, молодой
Григорій Отрепьевъ, хозяйка, пристава... Идетъ
чтеніе указа съ примѣтами явившагося само-
званца... Тревоги бродягъ-чернецовъ, тревоги
— 69 —
самозванца Гришки, который по примѣтамъ при-
знанъ и бросается въ окно.
Няня, видя, что «ангелъ» ея молчитъ, не
слушаетъ, подошла къ нему ближе и. загляды-
вая ему черезъ плечо въ лицо, вдругъ увидѣла
во дворѣ бѣготню, кудахтанье куръ, услышала
лай кудлатой собачонки и тревожно воскликнула.
— Ай, батюшки! Кудлатка-то всѣхъ куръ
перепугала! Что Маланья, разиня, смотритъ!
Александръ Сергѣевичъ вздрогнулъ и, ози-
раясь кругомъ, какъ будто недоумѣвалъ, гдѣ
онъ? Корчма съ бродягами-чернецами, съ Гриш-
кой Отрепьевымъ, съ приставами исчезла.
Няня тревожно повторяла:
— Ахъ, батюшки, передавитъ кудлатка куръ!
Пойду сама разгоню!
Она торопливо вышла.
Александръ Сергѣевичъ снова пересѣлъ къ
столу, спѣшно набросилъ сцену въ корчмѣ,
почти безъ помарокъ; но во многихъ мѣстахъ
среди строкъ, между словъ, стояли ряды то-
чекъ.
Мутное, сырое утро. Яснѣло. Облака почти
всѣ разбѣжались по небу въ разныя стороны.
Дождь затихъ.
Александръ Сергѣевичъ, пожимая плечами,
поднялся отъ стола, перепоясался кушакомъ,
надѣлъ бѣлую соломенную шляпу, вынулъ изъ
маленькаго ящика, стоявшаго на сосѣднемъ сту-
лѣ. пару пистолетовъ, набросилъ на себя сумку
съ пулями, п скоро былъ уже па крылечкѣ.
Прошелъ онъ дворомъ, къ банѣ, подошелъ къ
погребу, обвелъ длиннымъ ногтемъ небольшой
кругъ на двери погреба, отошелъ опять къ
— 70 —
банѣ шаговъ на тридцать и началъ стрѣлять то
изъ одного, то изъ другого пистолета, съ ка-
ждымъ выстрѣломъ говоря: «Разъ, разъ. разъ!»,
минутами повторяя: «Взялъ высоко!» «Опустилъ
низко!» «Что это?—Дрогнула рука!»
Къ низкому бурому плетню на эти выстрѣлы
сбѣжались шесть-семь крестьянскихъ ребяти-
шекъ: всѣ они припали къ плетню и въ широ-
кія щели его зорко смотрѣли на барина, пере-
шептываясь:
— Какъ жаритъ-то! Какъ жаритъ!
— Чудной! Дверь-то всю, мотри, пробьетъ!
Пробьетъ! Почитай, каждое утро онъ такъ
жаритъ, а двери хоть бы что!
Выпустивъ сотню выстрѣловъ, Александръ
Сергѣевичъ проговорилъ громко: «Довольно!»
прошелъ къ погребу, осмотрѣлъ внимательно
дверь и очерченный на ней кругъ ногтемъ.
— Нынче недурно: десять пуль въ кругу:
пять—пуля въ пулю, двадцать—упали по обод-
ку круга: больше трети сдѣлали свое дѣло. До-
вольно!..
Александръ Сергѣевичъ прошелъ въ баню,
быстро раздѣлся, быстро опустился въ ледяную
ванну (ледъ въ погребахъ усадьбы держали
круглый годъ, и барину ежедневно готовили
ледяную ванну). Онъ съ минуту пробылъ въ
ледяной водѣ, живо одѣлся и почти бѣгомъ вы-
скочилъ во дворъ, гдѣ у конюшни кучеръ Петръ
держалъ подъ уздцы осѣдланнаго буланаго коня.
Александръ Сергѣевичъ стрѣлой вспрыгнулъ въ
сѣдло и въ галопъ пустилъ коня, внизъ по
взгорыо, къ лѣсу, къ озерамъ. Съ полчаса онъ
скакалъ и впередъ и назадъ, кругомъ озеръ, и
о Ми х а іі а о в с к о с.
— 72 —
взмылилъ коня. Смуглое лицо его зарумянилось,
пріятная теплота до истомы охватила его; онъ
вихремъ взлетѣлъ въ гору, во дворъ, гдѣ ожи-
далъ его кучеръ Петръ, на скаку спрыгнулъ съ
коня, бросивъ поводья Петру, вошелъ на ста-
рую террасу и, стоя тутъ, долго любовался род-
ной картиной.
Предъ взоромъ его разстилались вблизи, по
взгорью, зеленыя ели; дальше алѣли ряды ство-
ловъ высокихъ сосенъ; вонъ внизу, за скло-
номъ, свѣтлая рѣка Сороть: не широка она, не
больше шести саженъ, но въ отлогихъ бере-
гахъ бѣжитъ себѣ бойко къ рѣкѣ Великой. Къ
Сороти, по склону, змѣится знакомая тропинка:
сотни разъ, любя гулять, Александръ Сергѣе-
вичъ проходилъ по ней къ озерамъ; вонъ они
вблизи, въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ Сороти,
два хорошо знакомыя ему озера справа и слѣ-
ва Малинецъ и Кучане, оба съ плоскими бе-
регами, оба свѣтлыя, спокойныя; тамъ мелька-
ютъ лодки, бѣлѣютъ паруса... Тутъ часто бро-
дитъ оиъ, задумчивый, грустный, съ неизмѣннымъ
другомъ своимъ — желѣзной палкой, минутами
останавливаясь вблизи того или другого озера,
высоко подбрасываетъ въ воздухъ надъ курча-
вой головой девятифунтовую палку, ловко ло-
витъ ее па лету жилистой рукой и бросаетъ
долго-долго, такъ что по всему тѣлу его разо-
льется пріятная истома; мысли въ головѣ его
работаютъ широко, онѣ уносятся въ близкое
прошлое: съ нимъ лицейскіе друзья — вотъ раз-
судительный Пущинъ Иванъ, вотъ забавникъ-
острякъ Плличевскій, вотъ милый Дельвигъ Ан-
тонъ, съ которымъ они, юные мечтатели, сцѣппв-
— 73 —
шись рука съ рукой, молчаливо гуляютъ по
аллеямъ царскосельскаго парка въ свободные
вечерніе часы или ведутъ бесѣды о русской
пѣснѣ, о прекрасной Греціи, дорогой и близкой
сердцу Антона... Но вотъ^исчезаютъ ближайшія
мѣста п лица, предъ душевнымъ взоромъ про-
ходятъ его предки—дѣды, бабки... Вотъ пра-
прадѣдъ, Абрамъ Петровичъ Ганнибалъ, крест-
никъ-любимецъ Великаго Петра, «царя-работ-
ника на тронѣ», того царя—«славнаго шкипера»,
кѣмъ наша двинулась земля, кто придалъ мощ-
но бѣгъ державной кормѣ родного корабля. Сей
шкиперъ дѣду былъ доступенъ, возросъ, усер-
денъ, неподкупенъ». Арапъ—«царю наперсникъ,
а не рабъ».
Здѣсь, у этихъ озеръ, на этой террасѣ, про-
ходили картины, образы многихъ его поэмъ,
потомъ набросанныхъ въ черникахъ, затѣмъ при-
веденныхъ въ порядокъ, перебѣленныхъ и на-
печатанныхъ; здѣсь въ живыхъ картинахъ въ
головѣ его не разъ прошла и родославиая его
и чудный образъ царя-богатыря — на ратномъ
Полтавскомъ полѣ, на пиру, въ весельѣ, въ
неустанномъ трудѣ. Александръ Сергѣевичъ го-
рячо любилъ свою великую родину Россію и
царя-работника, мощнаго Петра; образъ его
проходилъ предъ нимъ съ юныхъ лѣтъ. Вотъ
онъ проносится въ мысляхъ и теперь, смѣ-
няясь образомъ Бориса, за которымъ онъ про-
велъ, не смыкая очей, эту трудовую, безсон-
ную ночь.
Такъ проходили предъ нимъ видѣнья, осо-
бенно въ его осенніе трудовые дни и ночи.
Такъ «волшебной силой пѣснопѣнья въ туман-
— 74 —
пой памяти его оживали видѣнья то свѣтлыхъ,
то печальныхъ дней».
Казалось, и теперь «радостные гулы» цыган-
скихъ пѣсенъ знакомаго табора звенѣли въ
ушахъ его, а тихій взоръ уходилъ далече за
озеро Кучане, гдѣ разстилались щетинистыя
изсѣра-желтѣвшія поля сжатыхъ хлѣбовъ; выше
бурѣла опушка лѣса и лѣсъ, а тамъ, по хол-
мамъ, вилась знакомая проселочная дорога, про-
бѣгавшая сквозь этотъ лѣсъ, уходя къ нагорью
милаго Тригорскаго, куда онъ такъ часто бро-
дилъ въ пріятную семью Прасковьи Алексан-
дровны Осиповой.
Александръ Сергѣевичъ оглядѣлъ окрест-
ность кругомъ.
Чудесный видъ!
Вдругъ онъ будто вспомнилъ что-то и наскоро
прошелъ въ свою комнату, мимо комнаты няни,
гдѣ уже сидѣли дѣвушки за пяльцами и молча-
ливо. работали: няня увидѣла его и тихими ша-
гами послѣдовала за нимъ.
— Что, ангелъ мой, нынче кушать-то бу-
дешь?—послышался ея пѣвучій голосъ. — Пе-
ченаго картофеля, что ли, изготовить? Ржаного
хлѣбца со свѣжимъ маслицемъ подать? А то,
можетъ, скушаешь супу? Прикажешь изжарить
утку съ груздями? Все, славу Богу, есть у
насъ... все твое любимое...
— Право, не знаю, мамушка, вернусь ли
я къ себѣ обѣдать, пройдусь въ Тригорское...
— Ну, что же, прогуляйся... Кажись, ужъ
дня четыре тамъ не былъ... поди, соскучилась
Прасковья-то Александровна.
Александръ Сергѣевичъ живо переодѣлся; не
прошло и четверти часа, какъ онъ уже бойко
шелъ по берегу рѣчки Соротп, хмурившейся по-
осеннему. Кругомъ пестрѣли изжелта-сѣрыя
пашни, свѣтились во впадинахъ дождевыя лужи.
Онъ шелъ со своей неизмѣнной желѣзной пал-
кой, поминутно подбрасывая ее кверху и ловко
схватывая на лету. Ходокъ онъ былъ хорошій,
путь его былъ короткій—всего двѣ версты. День
стоялъ хоть и сѣренькій, по теплый.
Александръ Сергѣевичъ скоро дошелъ до
трехъ обрывистыхъ горъ, пересѣченныхъ глу-
бокими оврагами, откуда издали слышалось
журчанье дождевой воды. На этихъ горахъ и
раскинулось село Тригорское, внизу которыхъ
черезъ луга пробѣгала рѣчка Сороть,—та самая
Сороть, которая проходила и у Михайловскаго.
Скаты тригорскихъ горъ поросли кустарникомъ,
тутъ сбѣгали тропинки съ горъ: издали видны
были двѣ церкви, и возлѣ нихъ господскія
службы и помѣщичій домъ; предъ этимъ домомъ
большимъ зеркаломъ въ глубокой впадинѣ ле-
жалъ дремлющій прудъ: за прудомъ тянулся
потерпѣвшій въ осенней дремѣ большой садъ.
По одной изъ тропинокъ Александръ Сер-
гѣевичъ забрался наверхъ; онъ былъ ужъ вбли-
зи кустарника, какъ оттуда клубкомъ пробѣ-
жала почти мимо его ногъ румяная дѣвочка-
подростокъ, въ коричневомъ платьѣ, крикнувъ:
«Заяцъ!»
Александръ Сергѣевичъ вздрогнулъ, инстинк-
тивно повернулъ назадъ, почти сбѣгая по тро-
пинкѣ внизъ: дѣвочка бросилась за нимъ съ
крикомъ:
— 76 —
— Пушкинъ! Пушкинъ! Это я, Маша Оси-
пова!
Пушкинъ остановился въ волненіи.
Дѣвочка подбѣжала къ нему, хлопнула его
звонко по протянутой къ ней ладони, съ хохо-
томъ проговоривъ:
-— Что, испугались? Я знаю, вы не любите,
когда заяцъ перебѣгаетъ вамъ дорогу... Заяцъ
вѣдь такой робкій, всѣхъ боится: онъ, должно-
быть, не знаетъ, что его боится Пушкинъ!
Александръ Сергѣевичъ весело по - дѣтски
разсмѣялся.
— Вотъ и не угадали, Марья Ивановна: со-
всѣмъ Пушкинъ не боится зайца, но онъ такъ
во всемъ несчастливъ, что становится суевѣр-
нымъ, какъ суевѣренъ нашъ выносливый, ма-
лосчастливый народъ, и Пушкину кажется, что
и встрѣча съ зайцемъ можетъ принести ему
несчастье...
— Ну, будетъ, будетъ, Пушкинъ, не мор-
щитесь! Вы милы, когда улыбаетесь... Это всѣ
у насъ говорятъ—и мама и сестры: Пушкинъ
милъ, когда веселъ: Пушкинъ бука — совсѣмъ
нехорошъ!
— Говорите смѣло: противный!
— Ну, пѣтъ... Бѣжимъ въ гору: кто ско-
рѣй,—догоняйте!..
Маша Осипова стрѣлой помчалась къ дому...
За пей, закинувъ желѣзную палку на плечо,
вдогонку бѣжалъ Пушкинъ, почти не отставая.
Такъ они вбѣжали въ усадьбу. Тутъ дѣвочка
захлопала въ ладоши, крикну въ:
— Вотъ и обогнала!..
Пушкинъ, подбѣгая къ ней, отъ души смѣ-
ялся. Далѣе они степенно прошли мимо пруда
и вскорѣ уже были въ большой залѣ, гдѣ си-
дѣла Прасковья Александровна со всѣми до-
черьми, по обычаю работала.
Т |» и г о р с к о е.
Пушкина встрѣтили съ радостнымъ привѣт-
ствіемъ, всѣ спрашивали: здоровъ ли онъ, что
давно не заглядывалъ въ Т^игорское...
Пушкинъ, улыбаясь, отвѣтилъ:
— Я былъ далеко...
Неужели дальше двухъ верстъ отъ Три-
горскаго?
— Гмъ! Я перекочевалъ въ эти дни, почти
за два вѣка назадъ...
— 78 —
— Новое что творили?—радостно спросила
Прасковья Александровна.
— Да, грѣшилъ...
— Ито пріятно... Прочтете намъ?
Потомъ... пока все въ наброскахъ... Да,
Александра Ивановна,—обратился онъ къ одной
изъ дочерей Осиповой,—сыграйте-ка что-нибудь
изъ моего любимца...
— Россини?..—спросила дѣвушка, потупивъ
глаза.
Вы угадали, мой добрый геній!
Онъ опустился въ ближайшее кресло.
Александра Ивановна подошла къ форте-
піано, раскрыла ноты и заиграла...
Пушкинъ то поглаживалъ по привычкѣ кур-
чавые волосы, то закидывалъ правую руку за
бортъ почти наглухо застегнутаго сюртука и,
устремивъ взоръ на какой-то старинный пор-
третъ, висѣвшій противъ него, на которомъ
краски выцвѣли, казалось, весь обратился въ
слухъ. Па подвижномъ лицѣ его то появлялось
волненіе, то грусть, то мелькала ироническая
усмѣшка въ углахъ крупныхъ губъ. Душевное
настроеніе его всегда мѣнялось очень быстро.
Минутами онъ бывалъ неудержимо, по-дѣтски
веселъ, минутами грустенъ, минутами разговор-
чивъ, остроуменъ, потомъ разомъ становился
скученъ, молчаливъ, минутами робокъ, застѣн-
чивъ и неловокъ, минутами — очень любезенъ,
предупредителенъ, черезъ какія-нибудь десять
минутъ становился развязенъ, иронически рѣ-
зокъ, вообще онъ никогда не былъ и ие могъ
быть ровнымъ, уравновѣшеннымъ человѣкомъ:
а потому и очень подвижное лицо его, отражав-
— 79 —
шее душевное настроеніе, было тоже очень пе-
ремѣнчиво. Вошелъ Пушкинъ къ Осиповымъ
веселый, потомъ впалъ въ задумчивость, потомъ
лицо его стало грустнымъ, пять-шесть минуть
какъ оиъ уже заскучалъ,—вотъ явилась и по-
зѣвота послѣ безсонной рабочей ночи. Осиповы
это видѣли, по молчали.
Въ комнату вбѣжала Машенька Осипова, какъ
разъ въ ту минуту, когда игра на фортепіано
только что окончилась; она весело проговорила:
— Пушкинъ, идите въ мою комнату, мнѣ
нужно поговорить съ вами по секрету.
Всѣ улыбнулись. Пушкинъ сдѣлалъ серьез-
ное лицо п солидно пошелъ за ней изъ залы
коридоромъ.
Вотъ онѣ въ маленькой комнаткѣ. Живая
дѣвочка подсунула ему французскую книжку,
сказавъ:
— Противная статья! Никакъ не могу ее пе-
ревести.
Пушкинъ взялъ книгу и, прочитывая вслухъ
отъ точки до точки французскій текстъ, тутъ же
переводилъ его по-русски. Дѣвочка скользила
около него, какъ выопъ, то начинала ему раз-
сказывать что-то, то спрашивала, зачѣмъ у него
такіе длинные ногти, какъ онъ ихъ не сломаетъ,
прыгала, хохотала, вообще шалила по-дѣтски.
Пушкинъ въ это время набрасывалъ переводъ
на бумагу и, закончивъ его, закружился съ
Манечкой Осиповой по комнатѣ, хлопалъ въ
ладоши, убѣгалъ отъ иея изъ угла въ уголъ,
она весело его ловила и насмѣшливо пугала
зайцемъ; въ концѣ-копцовъ, они оба вихремъ
влетѣли снова въ залу.
— 80 —
Пушкинъ въ изнеможеніи опустился иа пер-
вый попавшійся на глаза стулъ, посидѣлъ мол-
чаливо минутъ пять, потомъ вскочилъ и про-
говорилъ:
— Прощайте. За все, за все благодарю!..
— Да что съ вами?.. Куда вы? Отобѣдайте
съ нами...
— Не могу, меня ждутъ...
— Кто это, интересно знать?..
— Первое — моя Родіоновна, второе — утка
съ груздями, третье—Борисъ Годуновъ... Бори-
сомъ я заколдованъ,—не ревнуйте, друзья...
Пушкинъ исчезъ такъ же быстро, какъ вне-
запно и явился... Его бросилась провожать Ма-
нечка Осипова... Вскорѣ голосъ ея звенѣлъ на
спускѣ: она кричала ему вслѣдъ:
— Смотрите же, Пушкинъ, приходите ско-
рѣй... Я скучаю, когда долго васъ не вижу...
ску-уча-аю!..
— Ау-у!..—крикнулъ ей снизу Пушкинъ.
— Ау-у!..—откликнулась ему Манечка и скры-
лась въ кустахъ...
Пушкинъ ходко шелъ ужъ по Соротп, под-
брасывая свою тяжеловѣсную палку, сосредото-
ченный и бодрый.
2.
......Приближалась
Довольно скучная пора,—
Стоялъ ноябрь ужъ у двора...
И вотъ уже трещатъ морозы
И серебрятся средь полей...
Мелькаетъ, вьется первый снѣгъ,
Звѣздами падая на брегъ.
— 81
Лушкинъ проводитъ это время тоскливо:
встаетъ рано, бѣжитъ къ банѣ, кулакомъ про-
биваетъ тамъ ледъ въ ваннѣ; посидитъ съ ми-
нуту, выскочитъ, одѣнется и—на коня, носится
вихремъ кругомъ усадьбы и снова въ своей ма-
ленькой комнатѣ лежитъ на диванѣ, читаетъ, не
отрываясь, дѣлаетъ отмѣтки ногтемъ на поляхъ
книгъ. Такъ тянется время до обѣда.
Утро уходитъ у него на чтеніе, на выписки
изъ книгъ, на наброски плановъ поэмъ, раз-
сказовъ. Онъ часто говорилъ: «Чтеніе — луч-
шее ученье».
Зима вошла въ свои права: дни стали ко-
ротки: завыли вѣтры: пришли метели.
Вечеръ.
Мигаютъ сальныя свѣчи въ маленькой ком-
натѣ въ Михайловской усадьбѣ.
Задумчивъ и пасмуренъ сидитъ Александръ
Сергѣевичъ у своего стола; онъ положилъ кур-
чавую голову па руки, мечтательно думаетъ и
прислушивается къ тоскливому вою вѣтра.
Дверь полуотворилась, вошла няня Родіо-
новна.
— Что, соколъ, закручинился?!.
- Мамушка, слышишь—кто-то стонетъ: «до-
мового ли хоронятъ, вѣдьму ль замужъ от-
даютъ?»
- Ну, домового, милый, ие похоронишь,—
онъ живучъ... Насъ онъ любитъ: гляди, ры-
жій твой копь какой гладкій... удержу ему
нѣтъ...
— Домовой любитъ... Люди мало жалуютъ...
Забыли пасъ съ тобой...
ІІзъ жизни велнк* и славн. людей.
6
— 82 —
— Не скажи... время такое глухое... на-
станутъ праздники, — жди хорошихъ вѣстей...
Чуетъ, ангелъ, мое сердце: будутъ добрыя
вѣсти...
— Вопъ, опять застоналъ...
— Кто, другъ мой?..
Не знаю, а стонетъ...
— Да кому и быть, какъ только вѣтру...
Большая пошла пурга, свѣту Божьяго не
видно...
— Возьми-ка, мамушка, свой чулокъ, поси-
ди со мной, разскажи сказку, присказку... Жи-
вого слова, живого человѣка душа проситъ...
Чулокъ у меня тутъ... вотъ я и сѣла...
На чемъ, бишь, вчера я остановилась?
— На Салтанѣ, мамушка,
— Такъ, вспомнила, слушай, можетъ, и за-
пишешь... потомъ складнѣе нашего деревенскаго
сложишь... Складная рѣчь у тебя,—у-у, склад-
ная!.. Вотъ: «Родила царица въ ночь не то
сына, не то дочь: не мышонка, не лягушку, а
невѣдому звѣрушку».
— Чудесно, мамушка, чудесно! — слушая и
наскоро записывая, увлекается Александръ Сер-
гѣевичъ.
Увлекалась и няня вымысломъ сказки, и
живѣе бѣжитъ ея сказка, разгорѣлись ея стар-
ческіе глаза. Вдругъ оборвала Родіоновна сказ-
ку, воскликнувъ:
— Ахъ, я старая... не пришло и въ умъ...
вѣдь у меня дѣвушки работаютъ: знаю, ты
пѣсни любишь, пускай, споютъ, а ты изъ своей
гореньки послушаешь... есть голосистыя... Да-а,
пѣсня тоску отъ сердца гонитъ...
— 83 —
Минутъ черезъ десять изъ комнаты няни, гдѣ
работали дѣвушки, въ узенькій коридоръ рва-
нулась на волю пѣсня:
„Дѣвицы красавицы,
Душеньки, подруженьки,
Разыграйтесь, дѣвицы,
Разгуляйтесь, милыя!
Затяните пѣсенку,
Пѣсенку завѣтную,
Заманите молодца
Къ хороводу нашему.
Какъ заманимъ молодца,
Какъ завидимъ издали,
Разбѣжимтесь, милыя,
Закидаемъ вишеньемъ,
Вишеньемъ, малиною,
Красною смородиной:
Не ходи подслушивать
Пѣсенки завѣтныя,
Не ходи подсматривать
Игры наши дѣвичьи.
Пѣсня пріятно разливалась, тепломъ, сер-
дечностью вѣяло отъ нея; теплѣе становилось
и на душѣ одинокаго, невольнаго отшельника;
онъ не слышалъ уже завыванья бури и даже
вполголоса подпѣвалъ дѣвушкамъ, записывая
пѣсню на первомъ попавшемся подъ руку
клочкѣ бумаги.
Живя въ Михайловскомъ эти годы, Але-
ксандръ Сергѣевичъ въ разное время много
записалъ народныхъ пѣсенъ и привелъ ихъ
въ чисто русскій строй и ладъ.
Ушли дѣвушки; Родіоновна сидѣла у своего
«апгела» въ горницѣ, вязала чулокъ и, окон-
чивъ свою сказку о царѣ Салтанѣ, съ минуту
6*
— 84 —
пытливо поглядывала ему въ глаза, вдругъ
молвила:
— Теперь, другъ мой сердечный, твой че-
редъ,— сказывай-ка твои складки... тѣ, кои по
ночамъ складывалъ... Первый ты у пасъ, слышу,
складчикъ...
— Откуда ты, матушка, это слышала?..
Да вотъ, помнишь, о прошломъ году былъ
у пасъ Николай Михалычъ Языковъ, — онъ и
сказывалъ. Такъ и такъ, улыбается, хорошо
улыбается, по-доброму, и по-моему рѣчь-то
ведетъ: нараспѣвъ тоже — должно-быть, изъ
нашихъ мѣстъ*)... «Бабенька, говоритъ, зе-
млячка моя, первый у насъ теперь, да и потомъ
первымъ будетъ складчикомъ пѣсенъ — Але-
ксандръ Сергѣевичъ твой... Славенъ онъ, по
немъ и о тебѣ слава пойдетъ»... Добрѣйшей
души человѣкъ... Николай Михалычъ... шутникъ,
забавникъ... Я ему говорю: «Господь съ пей со
славой: слава бѣжитъ, добро при душѣ лежитъ...
было бы здоровье, да ие тосковало сердце...
была бы радостна душа»...
— Языковъ—милъ, очень милъ и складываетъ
прекрасныя пѣсни, пожалуй, лучше меня... Ну,
слушай... складно ли:
«Возстань, боязливый:
Въ пещерѣ твоей
Святая лампада
До утра горитъ.
Сердечной молитвой,
Пророкъ, удали
Печальныя мысли,
:*) Няня Арина Родіоновна была родомъ изъ-за Гатчины, съ
Суйды, гдѣ всѣ говорятъ нараспѣвъ.
— 85 —
Лукавые сны!
До утра молитву
Смиренно твори:
Небесную книгу
До утра читай!..»
— Ахъ, ясный мой, какъ хорошо, складно,
рѣчь-то словно роса на сердце падаетъ... «Свя-
тая лампада до утра горитъ»... По сердцу это
старушкѣ старенькой... разумникъ мой... Да,
печальныя мысли надо удалять... сушатъ онѣ
человѣка... Терпи, голубь чистый, не печалься,
говорю тебѣ,—печаль радостью обернется.
Глухая полночь; няня спитъ; Александръ
Сергѣевичъ бодрствуетъ; онъ то лежа читаетъ,
то ходитъ по комнатѣ, вотъ вышелъ въ кори-
доръ... прислушивается къ ночнымъ шоро-
хамъ,—вонъ гдѣ-то скребетъ мышь; вонъ тре-
щитъ морозъ... Чу!.. Что это?.. Стонъ? въ ня-
ниной комнатѣ?.. Александръ Сергѣевичъ беретъ
свѣчу, идетъ туда... Да, няня стонетъ... кажется,
бредитъ... Во снѣ это?.. Александръ Сергѣевичъ
приложилъ руку къ ея головѣ—жаръ... «Забо-
лѣла старая,—охъ, неладно... года ея немалые...
Шестьдесятъ семь лѣтъ... Крѣпкая старуха, но
силы старческія», думаетъ онъ.
— Мамушка, что съ тобой?..
— А-а, что?.. Это ты, милый... не тревожься...
жаръ объявился... застудилась, видно, малость,
въ погребѣ была... нельзя не доглядѣть... хоро-
шо бы кислой капустки на голову положить,
малинки испить... это помогаетъ...
— Сейчасъ все сдѣлаемъ...
— Зачѣмъ, родной, ночыо-то... будетъ день,
будутъ и заботы...
— 86 —
Александръ Сергѣевичъ бросился въ людскую;
поднялъ на ноги Маланью; достали вилокъ кислой
капусты, вскорѣ явился и- кипятокъ, заварили
сушеную малину. Какъ заботливая сидѣлка при-
сѣлъ Пушкинъ къ изголовью старушки: самъ
осторожно обложилъ голову ея капустными
листьями, самъ напоилъ горячимъ настоемъ ма-
лины, самъ укрылъ ее старой заячьей шубой...
Няня ежеминутно повторяла:
Радѣльщикъ ты мой... душа твоя ангель-
ская!..
Не шевелись, мамушка, не раскрывайся...
пропотѣй хорошенько...
Не смыкая глазъ просидѣлъ Александръ Сер-
гѣевичъ до утра у изголовья няни. Къ утру явился
благодѣтельный потъ, и няня смотрѣла бодрѣе...
Не броди по дому... лежи... не выходи изъ
комнаты...
— Какъ же это можно, радость моя... Кто же
тебя напоитъ кофейкомъ, накормитъ?..
— И самъ сумѣю картофелю испечь...
— Ну, Богъ съ тобой... только пеки въ моей
горенкѣ, чтобы я видѣла...
Насталъ другой день, Александръ Сергѣевичъ
сидѣлъ у няни, гдѣ пилъ кофе и самъ пекъ
картофель; няня не сводила съ него дѣтски-ра-
достнаго взора...
Долго тянулась снѣжная зима, тянулась одно-
образно; выпалъ одинъ только пріятный, ра-
достный день,—день, когда въ январское раннее
утро посѣтилъ Пушкина вѣрный лицейскій
другъ-товарищъ Пущинъ.
Онъ «усладилъ изгнанья день печальный, онъ
въ день его лицея превратилъ».
— 87 —
Этотъ одинъ день ободрилъ его, казалось, на
многіе годы.
Отъ Пущина Пушкинъ узналъ, что друзья его
помнятъ, что онъ извѣстенъ вездѣ въ Россіи,
что стиховъ его ждутъ, какъ лучшаго подарка.
А снѣга все-таки держали Пушкина въ ком-
натѣ, и онъ рѣдко даже ѣздилъ въ Тригорское
къ милымъ Осиповымъ... Весь домъ и дворъ
занесенъ былъ снѣжными невылазными сугро-
бами... Оставался только вѣрный другъ—книга;
она никогда и нигдѣ не измѣняла ему. Изрѣдка
онъ приходилъ послѣ обѣда въ холодную бильярд-
ную и тамъ съ часъ игралъ самъ съ собой
въ два шара, минутами, какъ юноша, гнѣвно
взывая: «И тутъ не везетъ»... «Прокатилъ шара
мимо»... «въ бортъ!..» «Плюнемъ на это дѣло!..»
Дѣйствительно, гнѣвно плевалъ и, недовольный,
уходилъ изъ бильярдной въ свою комнату, снова
укладывался на диванъ и бралъ книгу...
По вотъ п зимѣ пришелъ конецъ; теплое
солнышко растопило снѣга: «гонимы веп ними
лучами, съ окрестныхъ горъ уже снѣга сбѣжа-
ли мутными ручьями на потопленные луга».
Ворковали томно голуби; всюду задорно ска-
кали воробьи; прилетѣли жаворонки, зазвенѣли
ихъ пѣсни въ голубыхъ прозрачныхъ небесахъ.
Александръ Сергѣевичъ цѣлыми часами ихъ
слушалъ, не сходя съ террасы.
3.
«Улыбкой ясною природа
Сквозь сонъ встрѣчаетъ утро года,
Синѣе блещутъ небеса,
Еще прозрачнѣе лѣса,
— 88 —
Какъ будто пухомъ зеленѣютъ;
Долины сохнутъ и пестрѣютъ;
Стада шумятъ, и соловей
Ужъ пѣлъ въ безмолвіи ночей».
Мамушка, гдѣ у насъ садовникъ Архипъ?
Что-то его не вижу?..—разъ утромъ спросилъ
няню Александръ Сергѣевичъ.
Гдѣ же ему, батюшка, и быть въ экое
время, окромѣ парка... такое его дѣло теперь,
все около деревьевъ.
— Пора намъ и за цвѣтникъ приниматься...
11 я такъ-то думаю, что пора... Мы съ то-
бой вмѣстѣ дружка съ дружкой возьмемся...
Страсть я люблю Божьи цвѣты... духъ отъ нихъ
пріятный... цвѣтъ разный,—душа не нарадуется!..
Зови Архипа... примемся за клумбы...
Съ утра идетъ работа... Александръ Сергѣе-
вичъ самъ разбилъ по-новому клумбы,, засѣялъ
новыми сѣменами; не разъ подходила къ нему
Родіоновна и повторяла:
— Ты сѣй, батюшка, больше душистый.цвѣ-
токъ-резеду, левкой, душистый горошекъ...
Бродилъ Пушкинъ и по старому парку, под-
рѣзывалъ сухіе сучья, подсаживалъ новыя де-
ревья: онъ насадилъ цѣлую аллею въ эту вес-
ну... Теперь онъ почти черезъ день ходилъ
въ Тригорское; часто останавливался у трехъ
любимыхъ имъ сосенъ, о нихъ онъ писалъ:
«На границѣ
Владѣній дѣдовскихъ, на мѣстѣ томъ,
Гдѣ въ гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоятъ: одна поодаль, двѣ другія
Другъ къ дружкѣ близко».
— 89 —
Здѣсь Пушкинъ сиживалъ; здѣсь, проѣзжая
нерѣдко верхомъ, онъ сходилъ съ коня и лю-
бовался на зеленыя поля, на зеркальныя озера,
«Гдѣ парусъ рыбарей бѣлѣетъ иногда;
За ними рядъ холмовъ и нивы полосаты,
Вдали разсыпанныя хаты,
Па влажныхъ берегахъ бродящія стада»...
Пушкинъ страстію любилъ природу и вес-
ною особенно жилъ съ нею одной жизнью,—
растенія и птицы-пѣвуньи ему были милы и
близки его сердцу: казалось, онъ «травъ чув-
ствовалъ пробужденье, цвѣтовъ разумѣлъ лепе-
танье»; его глубоко трогало птичье пѣніе... И
соловей, поселившись въ старомъ паркѣ, утѣ-
шалъ его раннимъ утромъ и позднимъ вечеромъ;
нерѣдко этотъ соловей прилеталъ къ самому
дому, прятался въ густыхъ вѣтвяхъ старой ли-
пы, что росла у террасы, и тамъ пѣлъ утрен-
ней зарею свои дивныя пѣсни,—пѣлъ, заливался
особенно увлекательно, какъ бы сознавая, что
только настоящій дивный пѣвецъ оцѣнитъ на-
стоящаго пѣвца безпристрастно, вѣрно...
Пушкинъ видѣлъ въ гармоніи природы себѣ
соперниковъ «въ тихомъ весеннемъ шумѣ лѣ-
совъ иль въ живомъ напѣвѣ иволги, иль въ
шопотѣ рѣчки тихоструйной». Его слухъ такъ
былъ тонокъ и чутокъ, что онъ находилъ всѣ
даже мельчайшіе тоны и оттѣнки тоновъ въ при-
родѣ...
Всѣ весенніе дни Пушкинъ проводилъ на
воздухѣ и далеко бродилъ пѣшкомъ по окрест-
ностямъ.
Весной п лѣтомъ Пушкинъ сближался съ
народомъ.
— 90 —
4.
Весна, какъ золотое время дѣтства, прошла
быстро.
Настала лѣтняя жара.
Въ будни Александръ Сергѣевичъ проводилъ
время въ паркѣ, — уйдетъ туда съ книгой, ра-
стянется на луговинкѣ, лежитъ себѣ, опираясь
на локти, читаетъ цѣлыми часами.
По праздникамъ онъ любилъ ходить въ Свя-
тогорскій монастырь, это — горы, покрытыя ро-
щами,—міръ свѣта, красоты и покоя, —прелест-
ный уголокъ. Внизу, словно въ ямѣ, прячется
Святогорская монастырская слобода. Сюда въ
базарные дни, налюбовавшись видами со Свя-
тыхъ горъ, спускался Пушкинъ, въ простой
одеждѣ—красной или бѣлой рубахѣ, широкихъ
штанахъ, бѣлой соломенной шляпѣ, какую но-
сятъ тамъ крестьяне, и велъ бесѣды запросто,
по-братски съ крестьянами. Простая народная
рѣчь ему была люба, присловья, присказки, при-
баутки его занимали, — здѣсь онъ изучилъ рус-
скую прямую рѣчь.
Девятая пятница передъ Петровками; въ Свя-
тоі орскомъ монастырѣ ярмарка; пестрѣютъ па-
латки съ простыми деревенскими товарами, съ
незатѣйливыми сластями—ребячьей утѣхой, ряды
съ колесами, полосатыми дугами и разнымъ хо-
зяйственнымъ обиходомъ; народъ гуляетъ тол-
пой; парни, дѣвушки щелкаютъ дешевые орѣхи,
жуютъ сладкіе рожки, жамки, грызутъ подсол-
нечныя сѣмечки; слышится заунывная пѣсня
слѣпцовъ—калѣкъ перехожихъ.
Святогорскій монастырь.
— 92 —
Пушкинъ сидитъ со слѣпцами, тягуче, моно-
тонно поетъ съ ними стихъ о богатомъ и Ла-
зарѣ:
«Жиили то быыли два браатца,
Два браатца, два Лаазааря.
Что оодна ихъ маатуушка пороодила,
Не ооднимъ ихъ Гоосподь Богъ счаастьемъ наа-
дѣлиилъ,
Что богаатааго-то Лаазаря тьмоою-жиивотоомъ
И боогачествомъ его;
А маалаагоо-то Лаазааря свяятымъ кошее-
лемъ».
— Митричъ - слѣпецъ, выводи жалостнѣй!..
Что голову-то поднялъ выше бороды!—толкая
сосѣда-старца въ бокъ, ворчливо полушопотомъ
оборвалъ стихъ старецъ съ поврежденнымъ ли-
цомъ...
— И то тяну, Миронычъ...
«Завоодилъ боогатаай Лазаарь пипръ,
Сообралъ онъ, Лаазарь, влаастей и бояръ,
Влаастей и боояръ и пестрыыхъ князей...
...................и пестрыхъ князей»...
— Михеюшка, бери голоскомъ-то выше,
пѣвуче сказалъ Митричъ съ бѣльмомъ па пра-
вомъ глазѣ...
— Ладно, возьмемъ, не сумлѣвайся...
«Властей и бояръ и пестрыхъ князей...
А маалоой-то Лаазарь пошелъ поо-милостыну къ
нему.
Поодай, соотвори свяятую миилоостыыпю,
Браатецъ мой, браатець, братецъ родной!..
— Каакой ты мой братецъ, какой ты мой род-
ной!..»
— 93 —
Входитъ въ это время въ толпу капитанъ-
исправникъ, видитъ съ нищими чудного, по его
понятію, человѣка — небритаго, съ густой гри-
вой вьющихся волосъ, въ красной рубахѣ, бе-
рестовыхъ поршняхъ, держитъ этотъ человѣкъ
соломенную шляпу передъ собой, какъ и нищіе,
сидящіе съ нимъ рядомъ, и печально ведетъ
голосомъ: «...братецъ мой, братецъ родной...»
Пришла какая-то баба въ красномъ сарафа-
нѣ, бросила пищимъ и этому странному чело-
вѣку въ шляпу по копеечкѣ, вздыхая прого-
ворила:
— Батюшка мой, какъ старается за бѣднаго
Лазаря...
Лицо у Пушкина было печально, голосъ
грустный, такъ что баба добавила «за сердце
щемитъ».
Капитанъ-исправникъ нахмурилъ воинствен-
но брови, глядя на Пушкина издали, словно на
непріятеля, крикнулъ:
— Староста, спроси, кто это?
Не успѣлъ староста отвѣтить, что это ми-
хайловскій баринъ, Пушкинъ, услышавъ власт-
ный возгласъ капитапа-псправнпка, въ тонъ ему
громко и рѣзко отвѣтилъ:
— Скажи, Пафнутыічъ, капитанъ • исправ-
нику, что онъ мнѣ не мѣшаетъ, и я ему не
мѣшаю, а если ему надо знать, кто я, то я—
Пушкинъ.
Капитанъ-исправникъ слышалъ давно, что въ
Михайловскомъ живетъ молодой Пушкинъ, зналъ
и кто онъ, но въ лицо его до этой минуты не
видѣлъ; онъ круто повернулъ въ сторону и
скрылся въ толпѣ.
— 94 —
Пушкинъ улыбнулся, глядя ему вслѣдъ, и
запѣлъ со слѣпцами:
«Сего ради нищъ есмь:
Села не имѣю;
Двора своего не стяжаю;
Плаванья по морю не сотворяю;
Съ гостьми купли не дѣю;
Князю не служу, болярамъ не точенъ;
Книжному ученью забытливъ...
Беззаконія исполненъ...
Дай же мнѣ, Господи,
Прежде конца покаянія!..»
Въ сторонѣ стояли двѣ-три дѣвушки и два
парня, слышенъ былъ ихъ шопотъ:
— Дѣвоньки, никакъ это михайловскій ба-
ринъ?
— Онъ и есть, аль не видишь но обличыо-
то...
— Помнишь. Агаша, зимой на посидѣлкахъ
у Агаѳыі-солдатки былъ,—пѣсни съ дѣвушками
пѣлъ, орѣхами, жамками одѣлялъ.
Что и говорить, баринъ—рубашка!., души
рѣдкой... Гляди и теперь наградитъ слѣпцовъ-
то,—скаля зубы и шелуша сѣмечки, замѣтилъ
парень въ синей рубахѣ и плисовой кучерской
жилеткѣ.
Пропѣлъ Пушкинъ «нищъ есмь», положилъ
слѣпцамъ бѣленькую ассигнацію и пошелъ по
спуску внизъ, въ монастырскую слободу.
5.
Прошелъ августъ.
Была пасмурная ночь па 3-е сентября. Всѣ
спали въ Михайловской усадьбѣ; по взгорью къ
— 95 —
господскому дому, гремя колокольчиками и бу-
бенцами, шумно влетѣла почтовая тройка.
Въ домѣ и въ дворнѣ всѣ переполошились,
въ людской шопотомъ говорили:
Ишь, пріѣхалъ за бариномъ офицеръ...
Такъ и такъ, молъ, сію жъ минуту одѣвайся и
садись въ телѣжку, — прямо въ Москву къ са-
мому парю.
— Сурьезный такой офицеръ, усатый... Са-
дись, говоритъ, и ну тутъ...
— Родіоновна вопитъ, причитаетъ: «Батюш-
ка ты мой... ужли конецъ пришелъ...» А пашъ-
то баринъ ей: «Не тужи, не плачь, мамушка...
сыты будемъ!..»
— Слышь, Архипа - садовника баринъ по-
звалъ,— говорила прибѣжавшая изъ дома дѣ-
вушка,— послалъ за пистолетами въ Тригор-
ское,— они, вишь, тамъ остались... Офицеръ
торопитъ, а баринъ мѣшкаетъ,—радъ онъ по
видимости, что опять родную Москву увидитъ:
жалко разставаться и съ Ариной Родіоновной,—
больно она убивается...
На разсвѣтѣ Архипъ привезъ маленькій
ящикъ; офицеръ увидѣлъ пистолеты и гово-
ритъ:
— Господинъ Пушкинъ, мнѣ очень непріятны
ваши пистолеты.
— А мнѣ, господинъ офицеръ, они очень
пріятны,—они мои вѣрные друзья, и мнѣ безъ
нихъ никуда ѣхать нельзя.
Совсѣмъ ободпяло; Александръ Сергѣевичъ
горячо простился со своей няней Ариной Ро-
діоновной, прыгнулъ въ телѣжку, гдѣ сидѣлъ
уже офицеръ; бубенцы забрякали, колокольцы
— 96 —
зазвенѣли, тройка ринулась и понеслись подъ
гору.
Родіоновна долго стояла на террасѣ и со
слезами провожала своего «ангела», всплески-
вая руками и шепча: «Что-то будетъ!.. Что
ждетъ его въ Москвѣ... Храни его Господь...»
Тамъ ждало его вниманіе молодого царя:
вскорѣ объ этомъ услышала няня и усердно
молилась за своего сокола въ Святогорскомъ
монастырѣ, заботливо подавала просфоры съ за-
писочками «за здравіе болярина Александра».
6.
Прошло десять съ половиною лѣтъ съ той
осени, когда Пушкинъ сентябрьскимъ сырымъ
утромъ ѣхалъ въ почтовой телѣжкѣ съ офице-
ромъ. Жилъ онъ въ столицахъ, бывалъ нерѣдко
въ царскомъ дворцѣ, но родного, близкаго его
сердцу Михайловскаго не забывалъ нигдѣ, нѣ-
сколько разъ ненадолго пріѣзжалъ сюда—боль-
шей частью осенью; Арина Родіоновна часто
подолгу ждала его, сидя у окна и глядя на
темную дорогу...
Былъ морозный вечеръ 5-го февраля 1837 г.:
деревья Святогорскаго парка покрылись хлопья-
ми снѣга, только кое-гдѣ зеленѣли ели и сос-
ны... Въ гору къ монастырю тянулись широкія
сани-розвалыш; въ нихъ стоялъ осмоленный
ящикъ, а въ ящикѣ покоился прахъ А. С. Пуш-
кина; позади саней ѣхалъ офицеръ, — не тотъ,
который увозилъ его 3-го сентября 1826 г ,—
другой, хотя точно такой, усатый, глаза оло-
— 97
вянные, на выкатѣ, «сурьезный» п чѣмъ-то не-
довольный...
Смеркалось: за церковью шесть слободскихъ
крестьянъ рыли землю, тутъ были и кучеръ
Петръ и садовникъ Архипъ изъ Михайловскаго.
Земля такъ промерзла, что пе поддавалась ни
лопатѣ ни киркѣ, такъ что къ утру, едва на
аршинъ-полтора вырыли вглубь яму...
Ободняло, раздалось клирное пѣніе: «Со свя-
тыми упокой!..»
Опустили засмоленный ящикъ въ мелкую яму,
заложили грудой мерзлой земли и горкой снѣга...
— Пускай такъ будетъ до весны,-—сказалъ
о. игуменъ, — весной углубимъ могилу и опу-
стимъ тѣло ниже... Господи, упокой болярина
Александра! — снимая ризу, пѣвуче протянулъ
онъ.
Михайловскіе крестьяне стояли въ сторонкѣ
и крестились, говоря:
— Спокой его, Господи!.. Добрый былъ ба-
ринъ... жалѣлъ нашего брата-мужика...
— Востеръ былъ на слово, отъ востроты
рано и въ землю ушелъ,—сказалъ бѣлый какъ
лунь старикъ...
Пришла весна; могила осѣла; покрылась зе-
леной мелкой травкой: старыя липы тѣсно окру-
жили ее, онѣ сторожатъ родного поэта, какъ
друга, не разъ сидѣвшаго подъ ними въ 1825
и 1826 годахъ или въ грустномъ раздумьѣ, или
углубленнаго въ книгу... Пушкинъ любилъ при-
роду, и природа вѣчно съ нимъ...
Вскорѣ, устанавливая бѣлый памятникъ, мо-
гилу перерыли и углубили, окружили желѣзной
рѣшеткой.
Изъ жизни волик. и олави. людей.
7
— 58
Могила Пушкина въ четырехъ шагахъ отъ
церкви: памятникъ лицевой стороной обращенъ
къ храму; сквозь вѣтви липъ, окружающихъ еег
Могила А. С. Пушкина въ ('пятигорскомъ монас тырѣ.
открывается очаровательный видъ на горы, на
іюля, засѣянныя весной гречихой и льномъ...
Въ тихіе лѣтніе дни, подъ вѣтромъ, какъ
ковыль стелется и лоснится ленъ, алѣетъ гре-
чиха...
— 99 —
Проѣзжій, видя могильный памятникъ съ до-
роги, если онъ знаетъ Пушкина и ему дороги
родное слово, родная поэзія, то онъ, конечно,
помнитъ поразительно простую по стиху и глу-
бокую по мысли элегію безсмертнаго поэта:
«Брожу ли я вдоль улицъ шумныхъ», онъ по-
мнитъ и ея послѣднія трогательныя строки:
«И гдѣ мнѣ смерть пошлетъ судьбина:
Въ бою ли, въ странствіи, въ волнахъ?
Или сосѣдняя долина
Мой приметъ охладѣлый прахъ?
И хоть безчувственному тѣлу
Равно повсюду истлѣвать,
Но ближе къ милому предѣлу
Мнѣ все бъ хотѣлось почивать.
И пусть у гробового входа
Младая будетъ жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вѣчною сіять»...
Сбылись желанія великаго поэта: онъ почи-
ваетъ вблизи «милаго предѣла», въ тѣхъ мѣ-
стахъ, которыя особенно ему были дороги, гдѣ
онъ созрѣлъ духовно въ 1824—1826 гг. и сталъ
славенъ, народенъ и велпкъ; «младая жизнь»
играетъ вблизи его праха и «природа красою
вѣчно сіяетъ...»
Москва,
2 апрѣля, 1899 г.
Свѣтлые дни Пушкина.
ТГ'^ЯГушкинъ! Сколько въ этомъ имени завѣт-
наго’ Р°ДИ0Г0> пе только для образовап-
наго, вдумчиваго русскаго человѣка, но
и просто грамотнаго ребенка, юноши,
пожилого, если они любознательны и внима-
тельно читаютъ и перечитываютъ своего геніаль-
наго писателя, открывающаго на страницахъ
своихъ произведеній столько простыхъ, яркихъ
картинъ родной природы, столько глубокихъ
мыслей, столько крупныхъ жемчужинъ родной
поэзіи!..
II этотъ геніальный Пушкинъ, открывшій
столько богатствъ, которыми надѣлили русскаго
человѣка Богъ и природа, этотъ Пушкинъ.
страстно жаждавшій всего лучшаго, свѣтлаго
для великой своей родины, для блага и счастья
ближняго брата, этотъ Пушкинъ, душа кото-
раго была открыта каждому. — отъ царя до ни-
щаго-слѣпца, калѣки-перехожаго,— при жизни
своей былъ одинокъ и не зналъ свѣтлыхъ дней!
Геніи — цари проникновенныхъ мыслей, глу-
бокихъ чувствъ, — они и на людяхъ одиноки.
101
•Являясь среди людей часто па сотни лѣтъ ра-
нѣе того, какъ могутъ понять ихъ «чувства,
добрыя», ихъ «мысли благородныя», ихъ же-
ланья блага для ближняго, ихъ стремленья къ
счастью для счастья другихъ, ихъ думы о правдѣ,
о свѣтлой, лучшей жизни людей, — они кажутся
ихъ современникамъ людьми тревожными, нару-
шающими покойный сонъ современныхъ имъ лю-
дей обыденной сытости и тѣлеснаго довольства.
Эти глашатаи, пророки, которые не знаютъ
земного страха, «вѣщій языкъ» которыхъ «прав-
дивъ и свободенъ и съ волей небесною дру-
женъ»,— эти люди, носящіе въ глубинѣ души
своей «святое безпокойство», рано вступаютъ
въ борьбу съ тѣмъ покоемъ, которому не мила
и тягостна живая духовная жизнь. Они «тоску-
ютъ въ забавахъ міра, чуждаются людской молвы,
не клонятъ гордой головы» предъ тѣмъ, чему
поклоняются люди толпы, они «идутъ дорогою
свободной, куда влечетъ ихъ свободный умъ»,—
они одиноки: «совершенствуя плоды своихъ
любимыхъ думъ» для общаго блага, они «не
требуютъ наградъ за подвигъ благородный»,
они носятъ ихъ, какъ жемчужины, глубоко въ
самихъ себѣ. Они носятъ сами въ себѣ «свой
высшій судъ», и всѣхъ строже умѣютъ цѣнить
свой трудъ. Они знаютъ, наблюдая тонко, про-
никая въ свою и чужія души глубоко, прозрѣ-
вая грядущее своего вѣка, что «восторженныхъ
похвалъ пройдетъ минутный шумъ», что совре-
менники не поймутъ ихъ безпокойствъ, что хвала
и хула ихъ друзей и враговъ,—дѣло случайное,
преходящее, и все это смететъ время, какъ
сметаетъ вѣтеръ земную пыль, какъ смываетъ
— 102 —
морская волна береговые пески, — и они оста-
ются тверды, спокойны, непреклонны въ своемъ
движеніи впередъ къ свѣту, къ правдѣ.
Пройдутъ вѣка, потомки оцѣнятъ ихъ труды и
вспомнятъ, ихъ за «чувства добрыя», за «мысли
благородныя»,, за правдивыя слова, что жгли
сердца людей», — тогда настанутъ ихъ свѣтлые
дни, тогда къ подножью ихъ памятниковъ при-
дутъ толпы дѣтей и юношей, и старцевъ, и пожи-
лыхъ людей, — и тогда можно увидѣть въ востор-
женныхъ очахъ этихъ потомковъ, можно услы-
шать и въ тишинѣ и безмолвіи многотысячной
толпы словно тихій шопотъ отъ легкаго дуно-
венія пріятнаго вѣтра: «Онъ нашъ!.. Его ужъ
нѣтъ, но онъ всегда будетъ съ нами...»
Такіе свѣтлые дни пришли рано черезъ сотню
лѣтъ со дня рожденія и къ нашему геніальному
Пушкину.
Это были майскіе дни.
Ранѣе чѣмъ за три мѣсяца до майскихъ дней
1899 года наши столичныя и провинціальныя
газеты чаще и чаще оповѣщали своихъ читате-
лей, что приближаются знаменательные дни сто-
лѣтія со дня рожденія славнаго Пушкина—этого
«всечеловѣка», этого «воплощенья всѣхъ рус-
скихъ думъ и чувствъ, народныхъ мыслей, силъ»,
этого «возрожденья родного слова», этой «жажды
правды и добра», того, кто «чуткою душою слы-
шитъ друга отзывъ дальній», слышитъ «крикъ
орла призывный», понимаетъ «заунывный ро-
потъ моря въ бурной мглѣ, видитъ небо безъ
лазури... знаетъ горе намъ родное, и разгулье
удалое и сердечную тоску; но не падаетъ уста-
лый и, какъ путникъ запоздалый, самъ стучится
А. С. II ѵ ш к и и ъ.
— 104 —
къ мужику... Ничего не призирая, въ дымныхъ
избахъ изучая духи и складъ родной страны,
чуя русской жизни трепетъ, Лушкинъ прав-
ды—первый лепетъ, первый проблескъ старины.
Пушкинъ! эхо нашей славы отъ Кавказа до
Варшавы, отъ Невы до всѣхъ морей... Это—ге-
ній, все любившій, все въ самомъ себѣ вмѣ-
стившій — сѣверъ, западъ, югъ, востокъ...»
Онъ, «какъ его Россія, всеобъемлющъ, великъ».
Наша періодическая печать напоминала за-
бывчивому русскому человѣку, что живъ рус-
скій Пушкинъ, русская слава, что душа его въ
«завѣтныхъ твореньяхъ» пережила тлѣнье его
праха, и тѣмъ онъ славенъ и великъ, что его
творенья знаютъ всѣ пароды, что они переве-
дены на шестьдесять слишкомъ языковъ и на-
рѣчій.
Въ мартовскіе и апрѣльскіе дни большія и
малыя типографіи въ двухъ нашихъ столицахъ
спѣшно начали набирать десятки сборниковъ
избранныхъ сочиненій славнаго поэта разныхъ
изданій. Черная армія свинцовыхъ буквъ стано-
вилась въ стройные ряды звучныхъ строкъ, подъ
проворной рукой сотенъ сумрачныхъ, блѣдно-
лицыхъ наборщиковъ, дни и ночи смѣна за
смѣной бойко набиравшихъ, живо закрѣплявшихъ
строку за строкой, въ короткой верстаткѣ І).
Изъ строкъ спѣшно составлялись длинныя по-
лосы-гранки наборовъ, укладывались въ мѣрныя
полосы-страницы. Спѣшно составлялись такимъ
образомъ листы за листами. Въ этихъ наборахъ
I) Верстатка — узкій металлическій ящичекъ, куда ставятъ въ по-
рядкѣ свинцовыя буквы набора строка за строкой. Авт.
— 105 —
недремлющей черной арміи оживали образы,
мысли безсмертнаго поэта. У вѣрныхъ слугъ
печатнаго слова — наборщиковъ, молчаливыхъ
хранителей мыслей, думъ и чувствъ поэта, у
первыхъ освѣжились и ожили они въ душѣ,—
у тѣхъ, что вышли изъ народа, котораго онъ
любилъ, изучалъ, понималъ и которому несъ въ
своихъ твореньяхъ чувство доброе.
^)то ли не свѣтлые дни безсмертнаго писателя-
поэта?!
Дни идутъ за днями; листы наборовъ твореній
Пушкина уже въ десяткахъ шумныхъ машинъ.
Стальные гиганты приведены въ движеніе паромъ,
ходятъ ходуномъ ремни, стучатъ машины. Дви-
жится круглый барабань съ бѣлыми листами;
ровно ложатся листъ за листомъ на наборы
страницъ, покрытыхъ черной краской. Сама ма-
шина выкидываетъ уже печатные листы.
Стучатъ машины дни, стучать ночи,—десять,
пятнадцать, двадцать листовъ того или другого
сборника избранныхъ сочиненій Пушкина готовы.
Тысячи, десятки тысячъ его портретовъ, гдѣ видно
умное лицо поэта, съ грустнымъ, кроткимъ взо-
ромъ, съ открытымъ челомъ, съ курчавой го-
ловой оттиснуты, лежатъ въ стопкахъ.
Десятки, сотни людей, подростковъ, взрослыхъ,
въ большихъ переплетныхъ мастерскихъ живо
равняютъ эти листы, складываютъ въ порядкѣ
одинъ за другимъ, бойко прошиваютъ, вклеива-
ютъ портреты, наклеиваютъ цвѣтныя обложки
съ портретами и картинами. На однѣхъ виденъ
старый дѣдъ съ золотою рыбкой, на другихъ—
у лукоморья дубъ зеленый съ золотою цѣпью,
на которой ходитъ котъ ученый; идетъ направо,—
— 106 —
пѣснь заводитъ, налѣво, — сказки говоритъ; на
третьихъ — грустное лицо поэта, на груди скре-
щенныя руки, накинутъ пледъ на плечи, и под-
пись внизу самого поэта — А. Пушкинъ.
Творенья его ожили въ десяткахъ, сотняхъ
тысячъ книгъ, книжекъ.
Это ли не свѣтлые дни, это ли не слава
поэта?
Настали апрѣльскіе дни; періодическая печать
чаще и больше удѣляетъ мѣста на своихъ столб-
цахъ для славнаго Пушкина. Губернскія, уѣзд-
ныя земства откликнулись повсюду и стали тре-
бовать изъ столицъ — Петербурга и Москвы—
произведенія Пушкина для школъ, — и сотни
тысячъ ихъ въ сотняхъ обширныхъ коробовъ
двинулись по всѣмъ направленіямъ нашихъ же-
лѣзныхъ дорогъ, со скорыми поѣздами на сѣ-
веръ, югъ, востокъ и западъ.
Начались майскіе дни, требованія па книги
Пушкина пошли горячѣе и горячѣе, они дали
дѣло нашимъ телеграфамъ. Утромъ и вечеромъ,
часто и ночью, летѣли къ нашимъ книгоиздате-
лямъ телеграммы то изъ Томска, то изъ Бер-
дянска, то изъ Архангельска, то изъ Житомира,
то изъ Тифлиса, то изъ Чухломы, изъ Царево-
кокшайска: «Высылайте немедленно три тысячи
книгъ Пушкина», «Шлите сейчасъ, сію минуту
двѣ тысячи Пушкина», «Высылайте скорѣе Пуш-
кина тысячу, отвѣтъ оплаченъ».
Такихъ требованій у нашихъ книгоиздателей
никогда ни на одну книгу не было и, вѣроятно,
долго не будетъ.
Это ли не свѣтлые дни Пушкина, это ли не
слава поэта?..
— 107 —
До 26-го мая, праздника Пушкина, дней
остается немного,—десять-двѣнадцать не больше:
требованія на книги его растутъ, являются сроч-
ныя, съ оплаченнымъ отвѣтомъ, телеграммы;
настаютъ волненія въ типографіяхъ, конторахъ,
мѣстахъ отправокъ,—всѣ требованія надо успѣш-
но и спѣшно выполнить. Нервная, отвѣтствен-
ная работа растетъ, усиливается.
Судьбы книги, какъ судьбы человѣка, имѣ-
ютъ свои законы: ходъ ихъ, значеніе и жизнь
въ мірѣ, въ обществѣ — не угадать. И способ-
ные люди нерѣдко бываютъ неудачливы въ жизни,
и хорошія книги нерѣдко молчаливо стоятъ на
полкахъ и оттуда грустно посматриваютъ и на
творца своего и на издателя, выпустившаго ихъ
въ свѣтъ. Печально и грустно на нихъ посма-
триваютъ и творецъ и издатель ихъ, хоть и на
близкихъ, милыхъ, часто дорогихъ, по обездо-
ленныхъ дѣтей.
Многіе издатели печатали и произведенія
Пушкина въ извѣстномъ количествѣ, опасаясь
остатковъ, — кто тысячъ пятьдесятъ, кто семь-
десятъ, кто тридцать. Печатавшіе большіе сбор-
ники, листовъ въ двадцать, и напечатавшіе ихъ
тысячъ тридцать, сорокъ, когда начались май-
скія спѣшныя требованія па Пушкина, не могли
узко успѣть печатать свои сборники вновь,—они
неизбѣжно волновались и ходили грустные и
отъ успѣха. Печатавшіе сборники въ десять,
пятнадцать листовъ, спѣшили выпускать ихъ по
десяткамъ тысячъ снова и снова, торопили типо-
графіи, переплетныя мастерскія, хозяева кото-
рыхъ не спали ночей, стоя среди своихъ рабо-
чихъ — печатниковъ, брошюровщиковъ.
— 108 —
Въ эти дни можно было слышать среди рабо-
тающихъ въ переплетныхъ такіе возгласы:
- Ишь какъ Пушкипъ-то заигралъ, словно
большая рѣка плотину прорвала. Что ни сутки
десять тысячъ готовь! Славно-то, славно, да
надсадно! Кою ночь сотня людей ие спитъ.
— А ты. Макаръ, не разводи резоны, давай
ребятамъ портретъ вклеивать! — обрывалъ сло-
воохотливаго Макара вернувшійся въ эту мину-
ту въ переплетиую-броціюровочную молодой хо-
зяинъ.
Такіе почти разговоры шли и въ типогра-
фіяхъ:
Андрей Васильичъ, Пушкина-то въ эту
ночь ие вынимать изъ машинъ? — спрашиваетъ
типографа-хозяипа его распорядитель.
- Нѣтъ, Михаилъ Александрычъ... пойдетъ
новый десятокъ тысячъ.
А какъ, Андрей Васильичъ, машина А« 8?
Прикажите взять и па А® 8 Пушкина:
къ утру надо кончить весь новый десятокъ
тысячъ.
— Что-то газомоторъ ’) зашалилъ послѣ этихъ
сутокъ. Усталъ, вѣрно, чуть-чуть плетется.
— Пустите второй, пусть этотъ отдохнетъ,
остынетъ: вѣрно, сильно нагрѣлся.
Сборники Пушкина шли и шли въ далекіе
города, въ глухія провинціи вплоть до 26 мая.
*) Двигатель у паровика, дающій ходъ всѣмъ типографскимъ ма-
шинамъ. Отъ продолжительной работы онъ очень сильно нагрѣвается
и двигается слабо, съ перерывами и остановками. Въ большихъ,
лучшихъ типографіяхъ, гдѣ бываетъ много спѣшныхъ, срочныхъ
работъ, имѣютъ запасные газомоторы, — даютъ остынуть, отдохнуть
одному, пуская въ дѣло другой. Авт.
109
26 мая. Москва. Сѣрое утро: сѣетъ мелкій
осенній дождь. Массы народа спѣшатъ къ Страст-
ному монастырю. Всѣ проѣзды, проходы вблизи
Страстной площади, теперь Пушкинской, загра-
ждены канатами, запружены народомъ, какъ
равно ближайшіе бульвары и у липы.
Противъ памятника возвышается большая
эстрада: направо отъ памятника — голубой па-
вильонъ: направо, налѣво — высокія бѣлыя ко-
лонны въ видѣ обелисковъ, вверху ихъ — съ
распростертыми крыльями орлы, готовые къ по-
лету по направленію къ монументу. По обѣимъ
сторонамъ чугунныхъ рѣшетокъ бульвара тя-
нутся деревянныя крашеныя баллюстрады. по
нимъ идутъ надписи названій произведеній Пуш-
кина. Вонъ выступаетъ изъ круга золоченая
надпись «Борисъ Годуновъ», вонь—«Онѣгинъ»,
вонъ — «Капитанская дочка», «Русланъ и Люд-
мила», «Сказка о рыбакѣ и рыбкѣ» и др. Надъ
баллюстрадами развиваются стяги знаменъ съ
надписями «А. С. Пушкинъ»: кругомъ, внизу по
баллюстрадѣ зеленѣютъ живыя растенія, пестрѣ-
ютъ цвѣты.
Девять часовъ. Дождь мороситъ, не переста-
вая. Къ площадкѣ памятника прибываютъ депу-
таціи съ вѣнками — серебряными въ видѣ лиръ,
въ видѣ пальмовыхъ вѣтвей и изъ живыхъ цвѣ-
товъ. Депутаціи устанавливаются съ лѣвой сто-
роны отъ памятника длиннымъ рядомъ въ извѣст-
номъ порядкѣ.
Глубокая тишина и почти полное безмолвіе.
— 110 —
Перенесемся въ другой пунктъ.
По улицамъ Москвы со всѣхъ ея далекихъ
окраинъ спѣшатъ, двигаются, перевиваясь жи-
выми лентами, учащіеся всѣхъ учебныхъ заве-
деній къ обширному зданію манежа, что вблизи
университета. Каждая группа школьниковъ не-
сетъ свой вѣнокъ, большинство изъ живыхъ
цвѣтовъ. При входѣ въ манежъ учащіеся раз-
мѣщаются ио-школьно, выдѣляя въ особую
группу дѣтей, несшихъ вѣнки—вѣнкопосцевъ:
тутъ, при входѣ, имъ раздавали листы съ пор-
третомъ Пушкина, краткими, избранными его
стихотвореніями, съ рисунками, изданія г. Бог-
дановича.
Въ 9 час. въ манежѣ было уже болѣе пяти
тысячъ учащихся.
Стройный порядокъ, липа оживлены.
Приходятъ оо. законоучители учебныхъ за-
веденій .
Въ безмолвной тиши слышатся возгласы
діакона, священника и стройный хоръ пѣвчихъ,,
служатъ панихиду по усопшемъ боляринѣ Але-
ксандрѣ Пушкинѣ.
Окончилась панихида, всѣ учащіеся стро-
ятся длинной колонной, раздѣленной на три ча-
сти, и въ порядкѣ выступаютъ изъ манежа;
впереди идетъ хоръ полковой музыки: за нимъ—
группа съ вѣнками, далѣе—женскія учебныя за-
веденія, опять хоръ, за нимъ низшія учебныя за-
веденія. опять хоръ—среднія и высшія учебныя
заведенія. Всю эту процессію, растянувшуюся
на версту, замыкаетъ группа студентовъ, нес-
шихъ громадный вѣнокъ изъ живыхъ цвѣтовъ
«Отъ Московскаго университета».
Памятникъ Пушкину въ Москвѣ.
112
Па всемъ протяженіи отъ манежа до памят-
ника музыка играетъ марши, подъ которые строй-
ными рядами одушевленно идутъ дѣти всѣхъ
возрастовъ.
По тротуарамъ улицъ на всемъ протяженіи
стоятъ толпы народа съ радостными лицами; от-
крытые окна и балконы прилежащихъ домовъ
наполнены зрителями; на крышахъ тоже народъ;
изъ-за деревьевъ и кустовъ зеленыхъ бульва-
ровъ видны лица людей всѣхъ сословій и воз-
растовъ.
Это ли не свѣтлые дни Пушкина, это ли не
слава поэта?!.
Вотъ показалась на Страстной площади,
вблизи ужъ памятника Пушкина, длинная про-
цессія этихъ тысячъ юношей; тутъ дѣти народ-
ныхъ школъ, гимназисты, гимназистки, студен-
ты,—вотъ они вступили, приблизились къ па-
мятнику. впереди всѣхъ выстроились съ вѣнками,
надо всѣми возвышается вѣнокъ - гигантъ на
длинныхъ древкахъ «отъ университета» изъ жи-
выхъ цвѣтовъ.
Дѣти въ стройномъ порядкѣ заняли всю пло-
щадку, усыпанную пескомъ, и слились съ де-
путаціями, стоявшими влѣво.
Въ эту минуту раздался торжественный звонъ
большого колокола Страстного монастыря, слов-
но возвѣщавшій о мирѣ всего міра и о славѣ
почившаго поэта.
Хоры дѣтей п подростковъ, пришедшихъ ра-
нѣе, наполнили все громадное возвышеніе—
эстраду, поднимавшуюся противъ памятника; тамъ
же помѣстились три хора военной музыки, мол-
чаливо ожидая гимна, въ которомъ они должны
— 113 —
были участвовать. На возвышеніи, обратившись
къ дѣтямъ, стоялъ директоръ московской кон-
серваторіи г. Сафоновъ и дѣлалъ подготовитель-
ныя распоряженія.
Дождь все сѣялъ и сѣялъ, напоминая осен-
ніе любимые дни Пушкина, когда, бывало, «ду-
ша поэта встрепенется, какъ пробудившійся
орелъ, и онъ бѣжитъ отъ суетнаго свѣта», за-
бывая о снѣ и пищѣ, по суткамъ бодрствуетъ,
творитъ.
Половина одиннадцатаго. Съ эстрады разда-
лось, при плавномъ движеніи руки и малень-
каго магическаго жезла г. Сафонова, стройное
пѣніе кантаты г. Ипполитова-Иванова: «Творецъ
волшебныхъ пѣснопѣній, тебѣ родныхъ сердецъ
привѣтъ! ты рядомъ чудныхъ откровеній, святыхъ,
возвышенныхъ стремленій оставилъ вѣчный намъ
завѣтъ. Любезный русскому народу, добро ты
лирой пробуждалъ, возславилъ пѣснею свободу
и милость къ падшимъ призывалъ. Прошли не-
видимые годы... Народъ душой тебя постигъ, и
чтитъ пѣвца родной природы всякъ сущій на
Руси языкъ. Такъ пусть отъ края и до края
великой родины твоей, твой мощный геній про-
славляя, звучитъ хвала, не умолкая, во славу
незабвенныхъ дней».
Дѣтскіе голоса звучали чисто, пріятно подъ
моросившій дождь.
Поэтъ, склонивъ непокрытую голову, стоя
на монументѣ, закинувъ лѣвую руку со шля-
пой назадъ, заложивъ правую за бортъ жилета,
казалось, вдумчиво вслушивался въ это тор-
жественное дѣтское пѣніе, которое лилось отъ
сердца, и какъ будто думалъ: «Вотъ они, свѣт-
Изъ жизни велик. и славн. людей. 8
— 114 —
лые дни, я вѣрилъ въ нихъ, я ждалъ ихъ—
и дождался?.. Они мои, и не мои. Они свѣтлы
для родины моей, бѣлокаменной Москвы, тамъ,
гдѣ такъ много русскаго, родного, они свѣтлы
для проснувшейся великой Руси!..»
Двинулись депутаціи съ вѣнками къ памят-
нику. Вотъ поднесенъ и высоко положенъ вѣ-
нокъ отъ московскаго дворянства, вотъ отъ об-
щества любителей русской словесносности,—
старѣйшаго общества русскихъ писателей, чле-
номъ котораго былъ Пушкинъ, создатель и осно-
ватель новѣйшей русской литературы, глава той
славной школы, которая не болѣе, какъ въ по-
лустолѣтіе, дала столько славныхъ знаменитыхъ
писателей, образцовыхъ творцовъ живого, мощ-
наго русскаго слова, которая ввела нашу лите-
ратуру въ общую семью европейской литерату-
ры. сказавъ свое слово и показавъ и старшимъ
братьямъ, чѣмъ силенъ духовно русскій чело-
вѣкъ. Далѣе слѣдовали по порядку одна за дру-
гой депутаціи разныхъ обществъ—представите-
лей періодическихъ изданій московской печати
и др. Всѣ подходили съ непокрытыми головами,
возлагали вѣнки, склоняя головы передъ памят-
никомъ и въ чинномъ порядкѣ отходили снова,
становясь на свои мѣста.
Окончилось возложеніе вѣнковъ. На эстраду
вошелъ преподаватель одной изъ московскихъ
гимназій, г. Смирновъ, и произнесъ короткую
рѣчь Пушкину о Пушкинѣ.
Кончилась рѣчь г. Смирнова; обнажились
мужскія головы отъ шляпъ, раздался народный
гимнъ хора голосовъ подъ тихіе звуки военной
музыки, который повторялся трижды, и каждый
Рѣчь г. Смирнова о Пушкинѣ.
— 116 —
разъ вся площадь гремѣла продолжительнымъ
«УРа».
Этимъ и закончилось торжество у монумента
Пушкина.
Это ли не свѣтлые дни Пушкина, это ли не
слава его творческой жизни?!.
Въ то же утро 26 мая въ храмѣ Богоявле-
нія, что въ Елоховѣ, гдѣ въ маѣ 1799 года кре-
щенъ младенецъ Александръ Пушкинъ, были
отслужены обѣдня и торжественная панихида,
гдѣ молились за упокой души болярина Але-
ксандра при большомъ стеченіи народа.
Въ 3 часа того же дня состоялся торже-
ственный актъ въ Московскомъ университетѣ.
Здѣсь профессора, ученые, писатели, педагоги,
живущіе въ Москвѣ и прибывшіе изъ Петер-
бурга, избранное общество—читали геніальнаго
поэта. Это засѣданіе открылъ короткой рѣчью
ректоръ университета, начавъ съ того, какъ
радовалась мать поэта, когда родился у нея
первый сынъ Александръ, какими свѣтлыми на-
деждами было наполнено ея материнское сердце,
какъ желала она милому новорожденному счастья
и успѣха, всего того свѣтлаго и радостнаго,
чего можетъ пожелать только мать своему ди-
тяти. Но и она не могла предвидѣть того, что
совершается теперь черезъ сотню лѣтъ, и ни-
какой материнскій умъ предвидѣть этого не мо-
жетъ. Сынъ ея сталъ славой родной Москвы и
всей великой страны нашей, и хвала ему идетъ
въ эти дни по всѣмъ концамъ обширной Россіи,
и все это видятъ и слышатъ близкіе его, при
сутствующіе на этомъ торжественномъ собра-
ніи—дочь его и внучки его. Городской голова,
117 —
князь Голицынъ, какъ представитель города
Москвы, сдѣлалъ краткое сообщеніе, что городъ
Москва радуется, что именно въ древней сто-
лицѣ родился славный Пушкинъ, и въ ознаме-
нованіе этого событія городское собраніе поло-
жило: немедленно отпустить необходимыя суммы
на открытіе нѣсколькихъ новыхъ городскихъ
школъ, общественныхъ читаленъ его имени,
образовать нѣсколько стипендій въ среднихъ,
высшихъ и низшихъ учебныхъ заведеніяхъ го-
рода Москвы, и московское городское собраніе
было бы счастливо, если бы первымъ изъ та-
кихъ ея стипендіатовъ былъ одинъ изъ млад-
шихъ внуковъ славнаго Пушкина. Далѣе, па то
же возвышеніе поднимались одинъ за другимъ
предсѣдатель общества любителей словесности,
профессора университета и съ разныхъ сторонъ
и точекъ обрисовывали духовный образъ творца
«Бориса Годунова», «Полтавы», «Руслана и
Людмилы» и всѣхъ тѣхъ чудныхъ произведеній,
прелестныхъ стиховъ, которыми зачитывались
наши прадѣды, которыя будятъ мысли и въ насъ
и которыя будутъ волновать сердца и правну-
ковъ. Одинъ изъ профессоровъ, историкъ В. Ѳ.
Ключевскій, провелъ блестяще, исторически,
что въ Новой Руси царь и поэтъ (Великій
Петръ и великій Пушкинъ), какъ геніи своего
народа, показали, насколько великъ этотъ на-
родъ, пробудили къ достойной его духовной
жизни и ввели въ европейскую, въ общечело-
вѣческую жизнь; ито Пушкинъ великъ и сла-
венъ, какъ первый и самый яркій выразитель
богатства, силы и таланта своего народа, за то
и потому въ эти дни вся Россія чтитъ и славитъ
— 118 —
его. Потомъ представители отъ разныхъ обществъ
читали адреса, и торжественное университет-
ское засѣданіе закончилось уже около 6 час.
вечера.
Около памятника Пушкина въ этотъ вечеръ
проходили толпы народа. Они приливали на
Страстную площадь, какъ волны морскія. Люди
всѣхъ званій, всѣхъ возрастовъ являлись тутъ.
Такъ называемые уличные ребята-подростки про-
давали букеты скромныхъ полевыхъ цвѣтовъ:
незабудокъ, ландышей; ихъ живо раскупали лю-
ди изъ толпы,— мужчины и женщины—простой
народъ, и ими усыпали подножіе памятника
Пушкина, гдѣ до поздняго вечера возлежали
еще дорогіе вѣнки отъ разныхъ обществъ, под-
несенные въ торжественное утро этого дня.
Это ли не свѣтлые дни Пушкина, это ли не
слава поэта?!
27 и 28 мая въ полдень въ дворянскомъ со-
браніи шли новыя и новыя засѣданія въ честь
Пушкина; говорили рѣчи о значеніи его произ-
веденій; дѣлали біографическія сообщенія объ
его жизни; читали адреса отъ многихъ обществъ.
Вечерами въ тѣ же дни и въ томъ же дворян-
скомъ собраніи учащіеся московскаго музыкаль-
наго общества исполняли концерты изъ произ-
веденій Пушкина, гдѣ читали и отрывки изъ
его сочиненій. Вечера эти были переполнены
посѣтителями, и Пушкинъ снова ожилъ и жилъ
въ эти дни въ родной его Москвѣ. Почти двѣ
недѣли, до 10 мая. массы народа перебывали въ
зданіи Историческаго музея, гдѣ была открыта
выставка предметовъ, вещей, рукописей и пор-
третовъ Пушкина и близкихъ къ нему его со-
— 119 —
временниковъ, друзей и враговъ. Здѣсь Пуш-
кинъ оживалъ, такъ сказать, вещественно!
Такъ славила Москва близкаго ея русскому
сердцу Пушкина.
Въ эти дни Петербургъ, гдѣ Пушкинъ жилъ,
много работалъ и гдѣ печально закончилъ дни
свои, также славилъ его. Тамъ были торже-
ственныя засѣданія въ Академіи Наукъ въ честь
Пушкина, собирались общества писателей, го-
ворили рѣчи; вышло много изданій къ этому
дню: изданій городской думы, многихъ нашихъ
министерствъ, которыя въ десяткахъ тысячъ
розданы были дѣтямъ-школышкамъ.
26 мая въ Петербургѣ опубликованъ Высо-
чайшій указъ, данный по случаю столѣтія со
дня рожденія великаго нашего поэта А. С. Пуш-
кина. Указъ этотъ говоритъ: «Одушевленные
горячей любовью къ родному языку и родной
словесности, завѣщанною Намъ державными
предками Нашими, признали Мы за благо во
вниманіе къ представленію Его Императорскаго
Высочества Великаго Князя Константина Кон-
стантиновича—Августѣйшаго Президента Импе-
раторской Академіи Наукъ—ознаменовать сто-
лѣтіе со дня рожденія великаго русскаго писа-
теля Пушкина учрежденіемъ при академіи по-
священныхъ его памяти: разряда изящной
словесности и особаго фонда имени Пушкина».
Заканчивается Высочайшій Указъ слѣдующими
словами: «Мы твердо вѣримъ, что второе отдѣ-
леніе Академіи, какъ высшее въ Россіи учре-
жденіе, въ кругъ занятій котораго входятъ сло-
весныя науки, не перестанетъ ревностно тру-
диться для ихъ процвѣтанія, обогащая отече-
— 120 —
венную словесность новыми вкладами и призывая
въ свою среду достойныхъ представителей рус-
ской науки и литературы».
«Вновь учреждаемый разрядъ при Академіи
Наукъ долженъ составить одно цѣлое съ отдѣ-
леніемъ русскаго языка и словесности Импера-
торской Академіи Наукъ, образованнымъ изъ
Императорской русской Академіи, членомъ кото-
рой былъ Пушкинъ. На открываемыя въ семъ
отдѣленіи новыя должности академиковъ должны
быть избираемы какъ писатели, художники, такъ
равно и ученые изслѣдователи въ области сло-
весности. Пушкинскій фондъ предназначается
для изданія произведеній русскихъ писателей, а
также— словаря русскаго языка и другихъ тру-
довъ второго отдѣленія Академіи Наукъ. Въ
сихъ видахъ повелѣно: Г) учредить во второмъ
отдѣленіи Академіи Наукъ русскаго языка и
словесности шесть новыхъ должностей ординар-
ныхъ академиковъ съ содержаніемъ, по означен-
ному штату положеннымъ; 2) на образованіе
пушкинскаго фонда отпускать ежегодно изъ го-
сударственнаго казначейства, сверхъ ассиг-
нуемыхъ нынѣ суммъ, по пятнадцати тысячъ
рублей.
26 мая, въ 10 час. утра, въ Казанскомъ со-
борѣ, въ Петербургѣ, совершена петербургскимъ
митрополитомъ заупокойная литургія и послѣ
нея панихида по Пушкинѣ. Въ соборѣ присут-
ствовалъ Августѣйшій президентъ Императорской
Академіи Паукъ, министръ народнаго просвѣще-
нія, вице-президенты Академіи Наукъ и худо-
жествъ и много народа.
— 121 —
Въ церкви придворно-кошопіениаго вѣдомства,
на мѣстѣ отпѣванія Пушкина, совершена была
придворнымъ духовенствомъ заупокойная литур-
гія и панихида. Въ церкви присутствовали нѣ-
которые изъ русскихъ писателей и иностран-
ныхъ журналистовъ. Во время литургіи и пани-
хиды пѣла придворная пѣвческая капелла.
Въ кабинетѣ дома князя Волконскаго, гдѣ
скончался Пушкинъ, совершена панихида. Ка-
бинетъ одѣтъ въ глубокій трауръ. Па томъ
мѣстѣ, гдѣ стояла кровать покойнаго, устано-
вленъ аналой съ иконой Александра Невскаго.
Все молитвенное мѣсто убрано лаврами и цвѣ-
тами. Къ началу панихиды прибыли: городской
голова, его товарищъ, всѣ гласные, родствен-
никъ поэта генералъ Араповъ, князь Волкон-
скій и всѣ прибывшіе на торжество иностран-
ные гости изъ славянскихъ земель и изъ Фран-
ціи, а равно и представители петербургской
печати. При пѣніи вѣчная память Пушкину всѣ
опустились на колѣни.
Въ домовыхъ церквахъ Министерствъ Вну-
треннихъ дѣлъ, Иностранныхъ дѣлъ и Государ-
ственнаго Контроля совершены панихиды по
Пушкинѣ. Въ церкви Министерства Иностран-
ныхъ дѣлъ присутствовали: министръ, его то-
варищъ и чины министерства; въ церкви Госу-
дарственнаго Контроля были государственный
контролеръ съ чинами контроля; въ церкви
Министерства Внутреннихъ дѣлъ собрались мно-
гіе изъ членовъ общества драматическихъ пи-
сателей и оперныхъ композиторовъ. Во время
пѣнія вѣчная память всѣ опустились на ко-
лѣни.
— 122 —
26 мая въ Святогорскомъ монастырѣ, гдѣ
могила Пушкина, гдѣ онъ бывалъ не разъ, осо-
бенно въ двухлѣтнее житье 1825 и 1826 года,
въ селѣ Михайловскомъ служилась соборнѣ все-
нощная. Сюда съѣхалось много писателей изъ
Москвы, много поклонниковъ и поклонницъ
поэта, тутъ были и сыновья его и внуки.
Скромный и тихій уголокъ весь утопалъ въ
зелени, кругомъ открывался прекрасный видъ
на близкія, знакомыя когда-то поэту мѣста, такъ
просто, чудно когда-то воспѣтыя имъ. Рѣка Со-
роть такъ же катитъ свои воды, какъ катила
она ихъ и тогда, когда бродилъ здѣсь одиноко
задумчивый, грустный Пушкинъ со своими ду-
мами, со своими героями; теперь всюду здѣсь
гуляютъ, бродятъ пріѣзжіе посѣтители, чтители
поэта. Скрытъ онъ отъ нихъ въ могилѣ, что
спряталась въ зелени деревьевъ, не виденъ; но
предъ ними стоитъ его живой образъ, который
напоминаютъ имъ его творенія, его описанія
этихъ мѣстъ, и чтители посѣщаютъ домъ, гдѣ
были три сосны, воспѣтыя имъ, гдѣ онъ часто
сидѣлъ, заносилъ бѣгло замѣтки своихъ стиховъ.
Нерѣдко такова бываетъ судьба людей, осо-
бенно геніальныхъ: современники, дѣды и пра-
дыды или мало замѣчаютъ ихъ, или глубоко
огорчаютъ, тревожатъ ихъ, а потомъ ихъ внуки,
правнуки ищутъ и незначительное мѣсто и не-
значительный предметъ, который имѣлъ какое-
нибудь случайное, минутное значеніе въ жизни
этихъ геніальныхъ людей, и останавливаются
надъ нимъ, запоминаютъ, изучаютъ. Все это
очень грустно, но все это правдиво и неизбѣжно
въ жизни людей.
— 123 —
И въ монастырѣ Святогорскомъ 26 мая от-
служена была духовенствомъ соборнѣ заупокой-
ная обѣдня, панихида, на могилѣ поэта возло-
жены вѣнки отъ разныхъ обществъ.
Многіе вспомнили въ этотъ день и няню Арину
Родіоновну, которую обезсмертилъ ея геніаль-
ный питомецъ, ея «Саша», побывали и на ея
могилѣ.
Поздняя, грустная память людей, но и въ
этой грусти есть что-то свѣтлое для души, для
всякой человѣческой души, огорчающейся забве-
ніемъ.
Съѣздъ въ Святыя горы почитателей Пуш-
кина начался 24 мая; для гостей приготовлено
было до 120 квартиръ съ доступными цѣнами,
съ хорошей обстановкой и со всѣми удобствами.
Устроено было временное помѣщеніе для театра
на тысячу человѣкъ подъ наблюденіемъ худож-
ника Пзенберга. На фасадѣ театра красовались
восемь громадныхъ картинъ этого художника на
пушкинскіе сюжеты; на верхнемъ куполѣ сіяла
золоченая лира; стѣны театра внутри затянуты
были бѣлой матеріей съ темно-малиновой отдѣл-
кой. Театръ красовался на горѣ.
26 мая, послѣ заупокойной литургіи и пани-
хиды на могилѣ поэта, состоялось торжествен-
ное засѣданіе въ этомъ театрѣ, которое нача-
лось кантатой на слова К. Р., исполненной
прекраснымъ хоромъ извѣстнаго композитора
духовной музыки Архангельскаго.
Произнесены были рѣчи, прочитаны стихо-
творенія нашими молодыми поэтами, возложены
вѣнки на бюстъ Пушкина. На открытой сценѣ
исполнена увертюра изъ «Руслана и Людмилы»
— Г24 —
военнымъ оркестромъ; затѣмъ поставлены сцены
изъ «Скупого рыцаря»: вечеромъ данъ былъ
«Борисъ Годуновъ» и состоялась прогулка го-
стей въ село Михайловское.
27 мая въ 3 часа дня состоялось литера-
турно-художественное утро въ театрѣ: шла пьеса
«Каменный гость», затѣмъ «Сказка о рыбакѣ и
рыбкѣ» на открытой сценѣ; далѣе даны первый
актъ изъ «Пиковой дамы» (музыка Чайковскаго),
«Русалка» (музыка Даргомыжскаго), прочитаны
стихотворенія Пушкина пріѣзжими артистами и
артистками.
«Па святогорскихъ торжествахъ, — какъ пи-
шетъ одинъ изъ корреспондентовъ одной петер-
бургской газеты, — собравшіеся гости особенно
восторженно привѣтствовали сыновей поэта и
его родственниковъ. Это было во временномъ
театрѣ въ первое засѣданіе собравшихся тамъ.
Г. Ковалевскій вручилъ старшему сыну поэта,
Александру Александровичу Пушкину, дипломъ
на званіе почетнаго члена московскаго импера-
торскаго Румянцевскаго музея. Восторжено дол-
го несмолкавшія рукоплесканія привѣтствовали
Пушкиныхъ и при возложеніи художественно
исполненнаго серебрянаго вѣнка «отъ семьи»
великаго поэта. Тысячная толпа долго не могла
отвести взоровъ отъ сыновей А. С. Пушкина,
ловя въ ихъ чертахъ сходство съ многочислен-
ными, дошедшими до насъ изображеніями вели-
каго человѣка. Сыновья Пушкина, о которыхъ
онъ съ такою любовью упоминалъ постоянно въ
своихъ письмахъ къ женѣ, которыхъ благосло-
вилъ на смертномъ одрѣ своемъ, священны для
Россіи. Въ нихъ все живетъ среди насъ самъ
125
А. С. Пушкинъ; въ глазахъ его дѣтей свѣтятся
его давно угасшія очи; въ ихъ привѣтливой,
радушной улыбкѣ просвѣчиваетъ его добрая, крот-
кая улыбка. Присутствіе обоихъ сыновей поэта
придало святогорскимъ празднествамъ первен-
ствующее значеніе, доставивъ всѣмъ участни-
камъ торжествъ чувство радостнаго удовлетво-
ренія».
Въ эти свѣтлые майскіе дни великаго твор-
ческаго торжества геніальнаго Пушкина отклик-
нулись достойной памятью къ поэту пе только
столицы, какъ Москва и Петербургъ, какъ уни-
верситетскіе города — Кіевъ, Одесса, Харьковъ,
Казань, Томскъ, но многіе провинціальные го-
рода, уѣздные городки и даже малыя мѣстечки и
села.
Вездѣ 26 мая въ соборахъ служили заупо-
койныя обѣдни, панихиды. Вездѣ въ учебныхъ
заведеніяхъ читали біографіи, рѣчи, пѣли гимны
и славу Пушкину, устраивали гулянья для дѣ-
тей съ оживленными играми, загородныя про-
гулки, поѣздки по рѣкамъ, гдѣ онѣ судоходны,
поѣздки па острова, гдѣ такіе зеленѣютъ на
большихъ рѣкахъ, и вездѣ дарили дѣтямъ избран-
ныя сочиненія разныхъ изданій—петербургскихъ
и московскихъ.
Въ эти свѣтлые дни Пушкина дѣтямъ всѣхъ
званій по всей Россіи дано было большое мѣ-
сто. Это поистинѣ и трогательно и выдѣлено
обществомъ, земскими и городскими представи-
телями, прекрасно, вѣрно и вполнѣ справедливо
это потому, что Пушкинъ занимаетъ самое вид-
ное и первое мѣсто между писателями, которыхъ
изучаетъ п будетъ изучать русскій ребенокъ въ
— 126 —
семьѣ, будетъ изучать русскій подростокъ-школь-
никъ во всякомъ учебномъ заведеніи. Въ Пуш-
кинѣ соединилось все, что создала русская ли-
тература со времени геніальнаго помора-крестья-
нина Ломоносова. Пушкинъ — великій учитель,
глубокій воспитатель и для русскаго ребенка.
Его поэзія даетъ дѣтской душѣ свѣтлое, радост-
ное, спокойное настроеніе и чистое наслажденіе
природой. Она невидимо захватываетъ впечатли-
тельную дѣтскую душу своей простотой, привя-
зываетъ ее къ красотѣ, научаетъ любить кар-
тины русской природы, наблюдать и понимать
родные правы, вводить дѣтей въ волшебную,
заманчивую даль родной старины; она ведетъ
ихъ къ любви, къ отечеству, къ чести, душев-
ной доблести, нравственному мужеству, разви-
вая и укрѣпляя въ нихъ чувство товарищества,
чувство долга и высокой любви къ родинѣ.
«Есть что-то особенно благородное, кроткое,
нѣжное, благоуханное и граціозное во всякомъ
чувствѣ Пушкина,—говоритъ В. Г. Бѣлинскій.—
Въ этомъ отношеніи, читая его творенія, можно
превосходнымъ образомъ воспитывать въ себѣ
человѣка, и такое чтеніе особенно полезно для
молодыхъ людей. Пи одинъ изъ русскихъ по-
этовъ пс можетъ быть столько, какъ Пушкинъ,
воспитателемъ юношества, образователемъ юнаго
чувства».—«На сочиненіяхъ Пушкина ребенокъ
учится истинно художественно выражаться на-
стоящимъ народнымъ языкомъ; гармоническій
простой стихъ поэта ласкаетъ ухо и глубоко
входитъ въ дѣтскую память. Его дивные образы
на всю жизнь глубоко западаютъ въ юную, вос-
пріимчивую душу; его типы полностью взяты
— 127 —
изъ народа и, согрѣтые вселюбящимъ сердцемъ
его, учатъ дѣтей любить этотъ народъ. Любовь
поэта къ жизни, вѣра въ людей, въ человѣка,
кто бы онъ ни былъ, въ будущее своей родины,
надежда па ея большее и большее процвѣтаніе,
любовь ко всему прекрасному, благородному и
высокому, — все это благотворно дѣйствуетъ па
дѣтскія сердца», все это даетъ дѣтямъ глубину,
силу, твердость и правильныя основы для по-
слѣдующей ихъ жизни и для прохожденія ея въ
дни неизбѣжныхъ огорченій съ вѣрой въ луч-
шее впереди, съ вѣрой, что истина и свѣтъ
одолѣютъ всякіе черные дни, всякія печали.
Да, поистинѣ дружно, воодушевленно по всей
Россіи прошли эти свѣтлые майскіе дни Пуш-
кина; во многихъ городахъ воздвигнуты памят-
ники поэту, заложены училища. Такія, напри-
мѣръ, телеграммы разсѣяны были въ массѣ на-
шихъ газетъ, начиная съ Петербурга до далекихъ
провинціальныхъ городовъ:
«Кишиневъ, 26 мая. Епископомъ аккермап-
скпмъ въ присутствіи представителей мѣстной
администраціи городского правленія и учебныхъ
заведеній отслужена панихида по А. С. Пуш-
кинѣ. Въ часъ дня возложены вѣнки на памят-
никъ поэта. Въ 2 часа того же дня открыта «Дѣт-
ская библіотека» въ памятъ поэта.
«Елисаветградъ, 26 мая. Отслужены литур-
гія и панихида по покойномъ Пушкинѣ въ Успен-
скомъ соборѣ, въ присутствіи всего состава
думы и массы молящихся. Изъ собора духо-
венство, сопутствуемое гласными думы, отпра-
вилось крестнымъ ходомъ къ мѣсту закладки
пушкинскаго училища. Все это носило торже-
— 128 —
ственный характеръ. Во всѣхъ учебныхъ заве-
деніяхъ акты съ чтеніемъ рѣчей о Пушкинѣ. Въ
общественномъ собраніи отслужена панихида въ
присутствіи учащихся всѣхъ городскихъ учи-
лищъ. Воспитанники читали произведенія Пуш-
кина, послѣ чего всѣмъ розданы брошюры съ
біографіей поэта. Торжество въ общественномъ
собраніи закончилось концертомъ соединенныхъ
хоровъ всѣхъ городскихъ училищъ. Въ арти-
стическомъ кружкѣ состоялся художественный
вечеръ».
«Выборгъ. 26 мая. Въ соборѣ, послѣ литур-
гіи, была отслужена архіепископомъ финлянд-
скимъ Николаемъ панихида по А. С. Пушкинѣ,
на которой присутствовало мѣстное русское
общество со всѣми учащими и учащимися въ
реальномъ училищѣ, женской гимназіи и народ-
номъ училищѣ.
«Въ 2 часа дня тѣ же лица собрались въ
залѣ реальнаго училища, изящно декорирован-
номъ цвѣтами и тропическою зеленью. Па эстрадѣ,
среди лавровъ и миртъ, украшенный пальмо-
выми вѣтвями, возвышался бюстъ поэта. Про-
читаны біографія Пушкина, рѣчи, стихотворенія:
исполнены общимъ хоромъ воспитанниковъ и
воспитанницъ: «Слава Пушкину, генію слава»,
«Какъ бьются русскія сердца», «Надъ Невою
рѣзво вьются» и мн. др. Вызывалъ горячіе
аплодисменты ученическій оркестръ, исполняв-
шій партіи изъ произведеній поэта, положенныхъ
па музыку. Въ заключеніе хоръ съ оркестромъ
исполнилъ дважды «Боже, Царя храни».
«27 мая три русскія школы на трехъ паро-
ходахъ при звукахъ оркестра и хора «Боже,
— 129 —
Царя храни» двинулись на прогулку въ море,
на одинъ изъ острововъ въ Транзундѣ. Тутъ,
среди зелени, устроились дѣтскія игры, потомъ
и танцы въ павильонѣ. Были исполнены хоромъ
и оркестромъ, какъ и наканунѣ, нѣкоторыя со-
чиненія изъ произведеній Пушкина. Дѣтямъ былъ
устроенъ обильный завтракъ, и среди игръ дѣт-
скаго восторга оживленно и весело прошелъ
день прогулки на островѣ. Съ возвращеніемъ
въ городъ у пристани снова зазвучалъ гимнъ,
и дѣти, выстроившись въ ряды, двинулись дружно
къ зданію реальнаго училища; всю дорогу играли
марши. Предъ реальнымъ училищемъ шествіе
остановилось, и здѣсь еще разъ воздухъ огла-
сился величавымъ звукомъ хора и оркестра,
слившимся въ гимнѣ «Боже, Царя храни» и со-
провождавшимся затѣмъ неумолчными криками
«ура».
«Николаевъ, 26 мая. Пушкинскій юбилей
празднуетъ городъ очень торжественно. Въ го-
родскомъ соборѣ и во всѣхъ учебныхъ заведе-
ніяхъ отслужены панихиды въ присутствіи на-
чальствующихъ лицъ, представителей города и
многихъ гражданъ. Въ учебныхъ заведеніяхъ со-
стоялись торжественные акты, съ раздачей вос-
питанникамъ портретовъ Пушкина. Въ театрѣ—
спектакль для учащихся и народныя чтенія о
Пушкинѣ. Городъ убранъ флагами; вечеромъ
былъ иллюминованъ».
«Царское Село, 26 мая. Въ Екатеринин-
скомъ соборѣ отслужены панихида и литургія
по Пушкинѣ. Церковь переполнена молящимися.
Въ 2 часа дня въ бывшемъ лицейскомъ садикѣ
состоялась въ присутствіи Великаго Князя Павла
Изъ жизни велпк. и славп. людей.
— 130 —
Александровича и его дѣтей, военныхъ и гра-
жданскихъ властей закладка памятника Пушкина.
Передъ мѣстомъ закладки съ одной стороны сто-
ялъ аналой, съ другой — модель памятника изъ
гипса, изображающая Пушкина на высокомъ
пьедесталѣ сидящимъ въ саду на скамьѣ въ
лицейскомъ мундирѣ, въ раздумьи. На лицевой
сторонѣ памятника надпись «Александру Сергѣе-
вичу Пушкину 1799—1837».
«Уфа, 26 мая. По случаю столѣтія со дня
рожденія Пушкина отслужена заупокойная пани-
хида въ соборѣ, въ мужской и женской гимна-
зіяхъ; въ послѣднихъ состоялись литературныя
утра».
«Новый Маргеланъ. Въ день памяти Пуш-
кина отслужена торжественная панихида. От-
крыты городская библіотека и музей. Вечеромъ
музыкально-литературное собраніе».
«Саратовъ. Начались торжественныя чество-
ванія памяти Пушкина. Сегодня на Соборной
площади всенародная архіерейская панихида.
Завтра — гражданское чествованіе. Городской
садъ, гдѣ помѣщается народный театръ, наиме-
нованъ пушкинскимъ».
«Калишъ. Сегодня началось чествованіе па-
мяти Пушкина панихидой въ соборѣ и торже-
ственными актами въ гимназіяхъ и реальныхъ
училищахъ».
«Кронштадтъ. Среднія учебныя заведенія при-
сутствовали на литургіи и панихидѣ по Пуш-
кинѣ въ Андреевскомъ соборѣ. Низшія — въ
думской церкви. Чтеніе рѣчи о Пушкинѣ и му-
зыкальное отдѣленіе исполнены въ морскомъ
собраніи для среднихъ учебныхъ заведеній; въ
— 131 —
городскомъ залѣ — для низшихъ заведеній. Въ
честь няни Пушкина данъ обѣдъ городомъ ста-
рушкамъ богадѣльни».
«Казань. 26 мая во всѣхъ церквахъ и учеб-
ныхъ заведеніяхъ отслужены заупокойныя ли-
тургіи и панихиды по Пушкинѣ. Въ универси-
тетѣ состоялось торжественное засѣданіе совѣта,
на которыхъ произнесены рѣчи. Въ среднихъ
учебныхъ заведеніяхъ происходили торжествен-
ныя чествованія поэта съ чтеніемъ и пѣніемъ
его произведеній. Въ низшихъ училищахъ уст-
роены пушкинскія чтенія, раздача брошюръ о
жизни Пушкина, его сочиненій, портретовъ. Па
городскія средства открыта пушкинская столо-
вая па 200 человѣкъ нуждающагося населенія.
По предложенію городского головы дума поста-
новила назначить премію въ 500 рублей за луч-
шее сочиненіе о Пушкинѣ, съ переводомъ нѣко-
торыхъ его сочиненій па татарскій языкъ. Уѣздное
земство устраиваетъ пушкинскія торжества въ
своихъ школахъ съ пѣніемъ и чтеніемъ, пока-
зываніемъ картинъ, раздачей сочиненій Пушкина
и его портретовъ. Балконы и окна домовъ укра-
шены портретами и бюстами Пушкина, цвѣтами
и драпировками».
«Новороссійскъ. Вчера, при участіи мѣстнаго
музыкальнаго общества, въ ознаменованіе сто-
лѣтняго юбилея Пушкина, данъ былъ спек-
такль. Часть сбора предназначена на памятникъ
Пушкина».
Одесса широко чествовала Пушкина. Тамъ,
въ биржевомъ залѣ, отслужена панихида, воз-
ложенъ вѣнокъ на памятникъ поэта, состоялся
торжественный актъ въ зданіи городского театра,
9*
— 132 —
устроены были чтенія въ аудиторіи, гимназіяхъ
и др. учебныхъ заведеніяхъ.
Центральнымъ мѣстомъ торжества была Бир-
жевая плогцадь у памятника поэта.
Вся эта площадь, зданіе думы и памятникъ
были убраны флагами, вензелями и тропиче-
ской растительностью. Черезъ всю площадь на
высотѣ были переброшены флаги, по разнымъ
направленіямъ изящно развевавшіеся въ воз-
духѣ. Фасадъ думскаго зданія былъ унизанъ
флагами, а на щитахъ были прикрѣплены гербы
города. Колонны и портики перевиты изящными
гирляндами. Надъ зданіемъ между фигурами
красовалась большихъ размѣровъ звѣзда, двѣ
звѣзды меньшихъ размѣровъ по угламъ зданія,
надъ лирами съ золотыми струнами.
Памятникъ поэта утопалъ въ тропической
растительности. Голова поэта увѣнчана вѣнкомъ
изъ лавровъ. Около фонтана, казалось, выросли
широколиственныя пальмы. Пьедесталъ перевитъ
гирляндами изъ сухихъ листьевъ, а по всѣмъ
сторонамъ его—деревянные рѣзные золоченые
вѣнки. Мѣсто у памятника, со стороны буль-
вара, устлано красной матеріей, и къ подножію
памятника вела красивая дорожка. По всѣмъ
сторонамъ памятника, а также вдоль всего буль-
вара и по сторонамъ площади, поставлены мач-
ты съ флагами и гербами города.
Надъ думскимъ зданіемъ развѣвался город-
ской флагъ. Главный входъ въ биржевой залъ
декорированъ зеленью.
Съ ранняго утра на Биржевую площадь сте-
калась публика со всѣхъ сторонъ. Экипажи
одинъ за другимъ подвозили почетныхъ лицъ
— 133 —
и депутатовъ. У всѣхъ вѣнки. Движеніе по
Пушкинской улицѣ, бульвару, Екатерининской
улицѣ болѣе и болѣе затруднялось. Тротуары
у Биржевой площади, всѣ аллеи бульвара усѣя-
ны многотысячною публикою. Къ 10-ти часамъ
начали собираться воспитанники и воспитан-
ницы народныхъ училищъ, которые группиро-
вались кто у портика зданія думы, кто вокругъ
памятника со стороны бульвара на предназна-
ченныхъ мѣстахъ, гдѣ становились они со свои-
ми флагами, на которыхъ означены названія
того или другого училища и ихъ номера. Тутъ
же группировались хоры, ученическіе оркестры,
въ которыхъ участвовало до 2.000 чел. уча-
щихся. Къ 11 часамъ были всѣ на своихъ
мѣстахъ. Впечатлѣніе получалось величествен-
ное. Настроеніе у всѣхъ праздничное.
Вѣнки отъ депутацій размѣщены на трехъ
длинныхъ столахъ, поставленныхъ въ саду у
зданія городской публичной библіотеки.
Въ 11 часовъ утра думскій залъ уже вмѣ-
щалъ въ себѣ все лучшее одесское общество.
Почтить память поэта явились представители
всѣхъ вѣдомствъ, учрежденій и обществъ, а
также много почетныхъ гражданъ, старожиловъ
города, которымъ памятно было еще время пре-
быванія Пушкина въ Одессѣ. За колоннами всѣ
мѣста для публики были переполнены учащейся
молодежью и дамами. Залитый электричествомъ
думскій залъ былъ декорированъ флагами, гер-
бами города и щитами. Въ два ряда отъ входа
до аналоя, временно установленнаго у портрета
оспователышцы Одессы Екатерины II, были раз-
ставлены газоны съ тропической растительностью.
— 134 —
За портретомъ въ полукругѣ помѣстился хоръ
архіерейскихъ пѣвчихъ.
Въ числѣ почетныхъ лицъ на панихидѣ при-
сутствовали всѣ представители власти въ городѣ,
представители Новороссійскаго университета, гу-
бернскій предводитель дворянства, предсѣда-
тель славянскаго общества, гласные думы,
представители земствъ, иностранныхъ державъ
въ лицѣ консуловъ, мѣстной печати, театраль-
наго міра, художественныхъ и музыкальныхъ
обществъ, педагогическій персоналъ мѣстныхъ
учебныхъ заведеній и представители всѣхъ со-
словій.
Передъ началомъ богослуженія протоіерей
о. Селецкій обратился къ присутствовавшимъ
со словомъ:
«Нынѣ вся Россія чествуетъ память знаме-
нитаго русскаго поэта А. С. Пушкина. Малы
были дни жизни его, по и въ эти немногіе годы
онъ весьма много сдѣлалъ для благодарнаго
воспоминанія о немъ потомства. Надѣленный
отъ природы богатыми дарованіями, онъ не за-
копалъ въ землю данныхъ ему отъ Бога талан-
товъ, но. постепенно совершенствуясь, сдѣлался
знаменитымъ русскимъ писателемъ и положилъ
начало лучшей русской литературѣ. Онъ такъ
живо и художественно изображалъ явленія рус-
ской жизни и окружающей насъ природы, что
мы какъ бы въ натурѣ видимъ изображаемыя
имъ лица и предметы, а его чудная лира еще
долго будетъ «пробуждать добрыя чувства и
призывать милость къ падшимъ». Въ своихъ
чарующихъ стихахъ онъ воспѣвалъ величіе и
славу Россіи, пробуждалъ въ народѣ чувства
— 135 —
любви къ просвѣщенію и къ своей родинѣ. По-
этому Пушкинъ считается однимъ изъ люби-
мѣйшихъ русскихъ поэтовъ, и къ памятнику
его никогда не зарастетъ народная тропа. Онъ
увѣковѣчилъ свое имя и заслужилъ ту великую
славу, которую воздаетъ ему благодарное по-
томство. Это чувство благодарности и насъ со-
брало почтить память Пушкина церковною мо-
литвою. Проникаясь этимъ чувствомъ благо-
дарности къ знаменитому поэту, вознесемъ усерд-
ныя наши молитвы Милосердному Господу. Да
будетъ ему слава на небѣ и вѣчная память на
землѣ».
По окончаніи панихиды почетныя липа на-
правились къ памятнику. Депутаціи собрались
у зданія думы съ вѣнками.
Почетныя лица размѣстились ио обѣимъ сто-
ронамъ памятника, впереди разставленныхъ по
аллеямъ воспитанниковъ и воспитанницъ всѣхъ
мѣстныхъ наррдныхъ училищъ. Вся площадь и
бульваръ были сплошь усѣяны публикой, всѣ
окна, балконы и крыши домовъ также перепол-
нены зрителями.
Торжество у памятника началось гимномъ
«Коль славенъ нашъ Господь», исполненнымъ
соединенными хорами воспитанниковъ городскихъ
училищъ подъ управленіе В. Г. Завадскаго, при
участіи духового оркестра учениковъ училища
«Ефрусси» и струннаго оркестра I и II казен-
ныхъ еврейскихъ училищъ, военныхъ хоровъ
Люблинскаго полка и саперной бригады. Подъ
звуки этого торжественнаго гимна началось ше-
ствіе депутацій, возлагавшихъ вѣнки къ подно-
жію памятника поэта: отъ одесскаго городского
— 136 —
общественнаго управленія, университета, херсон-
скаго губернскаго земства, одесскаго уѣзднаго
земства, Императорскаго общества исторіи и
древностей, историко-филологическаго общества
при Императорскомъ Новороссійскомъ универси-
тетѣ, одесскаго славянскаго благотворительнаго
общества имени свв. Кирилла и Меоодія, об-
щества любителей литературы, искусствъ и на-
уки, одесскаго литературно-артистическаго об-
щества вспомоществованія, литераторамъ и уче-
нымъ и др.
Особенно выдѣлялись вѣнки отъ общества
сельскаго хозяйства южной Россіи— изъ чистаго
серебра, городского общественнаго управленія,
общества любителей литературы, искусства и
науки, славянскаго общества и др. Большин-
ство вѣнковъ изъ живыхъ цвѣтовъ было нѣ-
сколько металлическихъ. На шелковыхъ лентахъ
вѣнковъ сдѣланы соотвѣтствующія надписи съ
цитатами изъ великихъ твореній Пушкина.
Вѣнки скрыли подъ собою весь пьедесталъ.
Депутаты — до ста пятидесяти человѣкъ —
выстроились по аллеѣ отъ памятника.
При торжественной тишинѣ раздались звуки
кантаты въ честь А. С. Пушкина, написанной
г. Главачемъ на слова поэта Случевскаго: «За-
звучали наши хоры, оглашая, какъ одинъ, и
окраины, и горы, и пространство всѣхъ рав-
нинъ. Но откуда мощь такая въ этихъ звукахъ
торжества? Знать, столѣтье доживая, блещутъ
Пушкина слова... Блещутъ тѣмъ изъ года въ
годы, мощно сердце шевеля, что они—цвѣтокъ
природы, вѣнчикъ русскаго стебля. Онъ цвѣтетъ
безъ увяданья, не теряя лепестковъ; оттого-то
— 137 —
ликованья—и сердецъ и голосовъ. Оттого такъ
звучны хоры, оглашая, какъ одинъ, и окраины,
и горы, и пространство всѣхъ равнинъ. Нашему
Пушкину слава! Слава, слава слава!..»
Кантата смѣнилась исполненіемъ «слава Пуш-
кина» (слова П. А. Искры, музыка В. Г. За-
вадскаго) и закончилась торжественнымъ ис-
полненіемъ народнаго гимна «Боже, Царя храни»,
трижды повтореннаго при громкихъ кликахъ
«ура» многотысячной толпы. Затѣмъ воспитан-
ники всѣхъ учебныхъ заведеній, предводитель-
ствуемые учебнымъ персоналомъ, прошли во-
кругъ памятника, склоняя головы передъ увѣн-
чаннымъ лаврами изображеніемъ поэта.
Съ 2 ч. начался съѣздъ въ городской те-
атръ почетныхъ гостей, приглашенныхъ лицъ и
депутацій, прослѣдовавшихъ на сцену. Зри-
тельный залъ переполнился сверху донизу пу-
бликой. На авансценѣ, при опущенномъ зана-
вѣсѣ, весь утопая въ тропическихъ растеніяхъ,
былъ установленъ бюстъ поэта. Ровно въ 2* 2
ч. занавѣсъ взвился. Представительный коми-
тетъ въ составѣ ректора Новороссійскаго уни-
верситета, городского головы, профессоровъ
занялъ мѣста съ лѣвой стороны авансцены за
столомъ. На сценѣ расположился городской ор-
кестръ, усиленный преподавателями и старшими
учениками музыкальнаго училища, и хоръ гор.
оркестра, усиленный хорами дѣтскаго пріюта и
городскихъ училищъ.
Немедленно вслѣдъ за тѣмъ началось прине-
сеніе привѣтствій депутаціями отъ различныхъ
учрежденій и обществъ и говорили рѣчи про-
фессора Новороссійскаго университета.
— 138 —
Хоръ и оркестръ подъ управленіемъ А. А.
Бернарда исполнили кантату въ честь А. С.
Пушкина («Поэтъ»). Въ- заключеніе секретарь
представительнаго комитета сообщилъ о состояв-
шихся постановленіяхъ увѣковѣченія чествова-
ній 26 мая 1899 г. Онъ прочиталъ:
«Одесса не могла остаться позади другихъ
русскихъ городовъ, охваченныхъ этимъ націо-
нальнымъ движеніемъ: у нея есть свои права.
24 февраля одесская городская дума единогласно
постановила: 1) предназначить 1.230 кв. саж.
изъ квартала Алексѣевской площади, гдѣ пред-
положено сооруженіе средняго техническаго учи-
лища для постройки городского пушкинскаго
дома: 2) внести въ смѣту 1900 г. 6.970 руб. на
открытіе съ 1 января этого года на Молдаван-
кѣ народной читальни имени Пушкина. Кромѣ
того, гор. дума постановила построить зданія
городскихъ народныхъ училищъ имени Пушкина
и, наконецъ, постановила въ томъ же засѣданіи,
24 февраля, отвести одесскому обществу вспомо-
ществованія литераторамъ и ученымъ участокъ
городской земли подъ постройку убѣжища для
престарѣлыхъ людей печати, съ безплатною на-
родною читальнею, съ заломъ для народныхъ чте-
ній и школы. Вмѣстѣ съ тѣмъ было рѣшено от-
пускать ежегодно тому же обществу пособіе въ
размѣрѣ 5.000 р. на содержаніе названныхъ учре-
жденій. Назначеніе этого убѣжища—служить для
всѣхъ тружениковъ печати, преждевременно раз-
строившихъ свои силы и здоровье на поприщѣ
служенія печатному слову. Убѣжищу этому долж-
но быть присвоено наименованіе пушкинскаго,
въ память пребыванія поэта въ Одессѣ».
— 139 —
Торжественный актъ закончился около те-
сти часовъ троекратно повтореннымъ народ-
нымъ гимномъ, исполненнымъ хоромъ и орке-
стромъ .
Отдаленный Томскъ, во главѣ со своимъ уни-
верситетомъ и всѣми учебными заведеніями, тоже
торжественно праздновалъ свѣтлые дни Пушки-
на — служили панихиды, были торжественные
акты, профессора говорили рѣчи о значеніи про-
изведеній Пушкина: читали стихотворенія. Да-
лекій городъ далекой Сибири ожилъ, украсился
въ эти дни; ожили люди, особенно ожила и
была восторженно радостна учащаяся молодежь.
ІЗсѣ мѣстныя газеты разныхъ городовъ за
26 мая были переполнены сообщеніями о тор-
жествахъ, какъ чествовали геніальнаго Пушки-
на тотъ пли другой городъ, чествовали думы,
чествовали учебныя заведенія; вездѣ цвѣты и
вѣнки украшали бюстъ поэта; вездѣ дѣти пѣли
ему хвалу; вездѣ учреждали стипендіи, откры-
вали школы, читальни, даже многія сельскія
общества ознаменовали эти дни чѣмъ-нибудь
полезнымъ. Не можемъ, напримѣръ, не отмѣтить
такого трогательнаго явленія, занесеннаго на
столбцы нашихъ газетъ, какъ отношенія къ па-
мяти Пушкина болдиискихъ поселянъ.
«Въ селѣ Болдинѣ, Лукойловскаго уѣзда,-
сообщаетъ одна газета, — гдѣ нѣкоторое время
жилъ Пушкинъ, крестьяне на сельской сходкѣ
постановили открыть въ память столѣтія со дня
рожденія поэта двуклассное училище, подъ ко-
торое ими отведена одна десятина земли; при
этомъ рѣшено ежегодно отпускать необходимую
сумму на содержаніе училища».
— 140 —
Мы не могли привести и сотой доли изъ
тѣхъ сообщеній объ этихъ широкихъ, свѣтлыхъ
дняхъ празднованія памяти Пушкина, какія за-
несли на свои столбцы многія газеты, — это за-
хватило бы десятки страницъ даже краткихъ
сообщеній. Но и немногія сообщенія, приведен-
ныя нами изъ разныхъ мѣстъ, другъ отъ друга
отдаленныхъ, говорятъ убѣдительно, что въ
столѣтіе со дня рожденія А. С. Пушкина испол-
нились его слова: «Слухъ о немъ прошелъ по
всей Руси великой»; произведенія его въ мил-
ліонахъ экземпляровъ разошлись по школамъ,
дошли и до грамотнаго крестьянина.
И не только по Руси великой прошло имя
Пушкина, оно прошло по всѣмъ славянскимъ
землямъ Западной Европы, представители кото-
рыхъ явились въ Петербургъ и чествовали тамъ
съ русскими писателями великаго Пушкина.
Выдающіеся европейскіе писатели Франціи, Анг-
ліи, Германіи отозвались на это чествованіе и
высказались, какъ они высоко ставятъ творенія
Пушкина. Такъ, пражская газета «Народная Но-
вина» говоритъ:
«Пушкинъ давно уже сталъ достояніемъ все-
го славянскаго племени, всего просвѣщеннаго
человѣчества. Нѣтъ сколько-нибудь литератур-
наго языка на трехъ материкахъ Европы, Азіи и
Америки, на которомъ нельзя было бы читать
его творенія. Въ этомъ отношеніи Пушкину
принадлежитъ у славянъ то же мѣсто и значе-
ніе, какъ Гёте и Шекспиру въ романо-гермаи-
скомъ мірѣ».
Такъ широко и такъ захватывающе-дружно
прошли повсюду свѣтлые майскіе дни славнаго
— 141 —
Пушкина, всколыхнули они и оживили русскаго
человѣка всѣхъ званій, состояній, всѣхъ возра-
стовъ и половъ; оживили и всколыхнули они
всю русскую Русь. Историческое и воспитатель-
ное значеніе этого торжества ясно и твердо
говоритъ о томъ, что пока живо слово, пока
живо его образное содержаніе, жива душа на-
рода, живъ народъ. Носители слова и его об-
разнаго содержанія, братья-писатели, тѣ вѣщіе,
проникновенные глашатаи, которые идутъ впе-
реди, нося завѣты своей народности, иося въ
себѣ все свѣтлое и глубокое, что живетъ въ
ихъ илродѣ, чутки и къ жизни каждой другой
народности. Они являются всечеловѣками, ка-
кимъ и былъ геніальный Пушкинъ. Потому-то
слухъ и прошелъ о немъ по всей Руси великой;
потому-то этотъ слухъ яснымъ эхомъ отозвался
далеко и за предѣлами Руси, среди другихъ на-
родностей.
Геніальные писатели твореніями своими, ко-
торыя являются общимъ достояніемъ всѣхъ на-
родовъ, какъ носители высокихъ, благородныхъ
чувствъ и мыслей, что есть достояніе каждаго
человѣка и каждаго народа, сдружаютъ народы;
они несутъ миръ, дающій высшее благо: спо-
койный трудъ, развитіе, совершенствованіе духа
и движеніе впередъ ко всему высокому и луч-
шему; таково дѣло геніевъ, такимъ былъ и
Пушкинъ, потому - то свѣтлы были и майскіе
дни его славы.
Исторіографъ государства
Россійскаго.
4г>ОДфИК0лай Михайловичъ Карамзинъ — пер-
етЗ вый нашъ исторіографъ, первый журна-
листъ, и, можно сказать, первый писа-
тель новаго, чисто русскаго стиля, пер-
вый писатель для дѣтей и близкій сотрудникъ
перваго у насъ дѣтскаго журнала «Дѣтское
Чтеніе», изданія Н. И. Новикова.
Онъ родился 1 декабря 1766 года, на Волгѣ,
въ имѣніи своего отца Михаила Егоровича
Карамзина.
Родъ Карамзиныхъ старинный, дворянскій,
происходитъ отъ татарскаго выходца Кара-Мур-
зы *), который когда-то, принявъ крещеніе, слу-
жилъ московскимъ царямъ, получилъ дворянское
званіе, а съ нимъ вмѣстѣ и земли въ Нижего-
родской и Симбирской губерніяхъ.
і) Кара-Мурза—черный князекъ — потомъ сократилось п пере-
шло въ Карамза, затѣмъ обрусѣло совсѣмъ и стало—Карамзинъ.
— 143 —
Отецъ Карамзина отставной капитанъ арміи,
простой и добрый, гостепріимный и хлѣбосоль-
ный русскій помѣщикъ. Мать исторіографа Ека-
терина Михайловна, урожденная Пазухпна, чув-
ствительная, мечтательная и нѣжная сердцемъ
женщина, къ сожалѣнію, очень рано скончав-
шаяся.
Помѣщичья семья Карамзиныхъ жила въ
полномъ довольствѣ.
Дѣтскіе годы Николая Карамзина прошли
хотя и безъ материнской ласки, но при добромъ
отцѣ и заботливыхъ дядькахъ и мамкахъ. Онъ
получилъ по наслѣдству отъ матери тихій нравъ,
нѣжное сердце и мечтательный умъ. Многовод-
ная Волга и прекрасныя картины природы По-
волжья развили и укрѣпили въ немъ эту мечта-
тельность, эту трогательную простоту, эту лю-
бовь къ ясности и образности.
Въ дѣтствѣ ежедневно бродилъ онъ весной
и лѣтомъ съ дядькой по берегу Волги, смотрѣлъ
на синія пространства ея, на бѣлые паруса су-
довъ п лодокъ, на станицы рыболововъ, и уно-
сился въ царство грезъ.
Какъ мечтательный ребенокъ, онъ часто, ка-
залось, безпричинно грустилъ: о чемъ, зачѣмъ,
къ чему,—не зналъ и самъ. Голубые глаза его
сіяли сквозь какую-то дымку, словно прозрач-
ную завѣсу чувствительности. Сиротство усили-
вало это природное расположеніе къ грусти.
Читать и писать Николай Карамзинъ на-
учился очень рано. Дьячокъ мѣстной церкви
училъ его славянской грамотѣ по Часослову;
затѣмъ тутъ же перешелъ онъ на гражданскую
печать и все это одолѣлъ быстро, обладая бле-
— 144 —
стящими способностями. Вскорѣ поступилъ онъ
въ заботливыя руки добрѣйшаго гувернера-нѣм-
ца п началъ читать все, что попадало ему на
глаза, что можно было найти въ книжномъ
шкапѣ отца,—читалъ онъ съ жадностью и Донъ-
Кихота Сервантеса, и повѣсти о «Дайрѣ», «Се-
лимѣ и Дамассинѣ», о «Похожденіяхъ Мира-
монда», и историческія сочиненія; послѣдними
особенно увлекся и мечталъ о Сципіонѣ Аф-
риканскомъ, который сдѣлался любимымъ ге-
роемъ ёго.
Чувствительный мальчикъ много мечталъ, но
понемногу наблюдалъ и окружавшую его жизнь;
онъ часто забирался въ гостиную или въ каби-
нетъ отца, когда тамъ долго засиживались со-
сѣди-помѣщики, и среди яствъ, питій, какъ во-
енные люди, воспоминали свое время, вели
разсказы о побѣдахъ Миниха, все еще, полу-
шопотомъ говорили о владычествѣ жестокаго
Бирона, п мальчикъ слушалъ, затаивъ дыханье;
въ головѣ его проносились разныя картины,
разныя лица, разныя событія и мѣста.
Послѣ десяти лѣтъ Николай Карамзинъ по-
падаетъ уже въ Симбирскъ въ пансіонъ нѣмца
Фавеля. Тринадцати лѣтъ его увозятъ въ Мо-
скву, гдѣ опъ поступаетъ въ университетскій
пансіонъ «ученаго мужа» Шадена, о которомъ
извѣстный Фонвизинъ потомъ писалъ: «Шаденъ
имѣетъ отмѣнное дарованіе преподавать лекціи
и изъяснять такъ внятію, что успѣхи наши уже
были очевидны».
Въ пансіонѣ нѣмца Шадена, по образцу ко-
тораго позднѣе народились у насъ гимназіи на-
подобіе германскихъ гимназій, было обращено
— 145 —
Н. М. Карамзинъ.
особое вниманіе на изученіе языковъ, которыми
Карамзинъ страстно увлекся и сдѣлалъ успѣхи,
обративъ на себя вниманіе самого Шадеиа,
который уже предвидѣлъ въ немъ будущаго
писателя.
Вскорѣ Карамзинъ сталъ посѣщать универ-
ситетскіе классы.
Такъ прошло четыре года.
Изъ жпзин велик. и славн. людей.
10
— 146 —
Карамзину пошелъ восемнадцатый годъ. Онъ
уже былъ юноша рослый, миловидный, изящ-
ный, съ тихой рѣчью и пріятною улыбкою на
устахъ, съ нѣжнымъ румянцемъ на щекахъ и
ласковой мечтательностью во взорѣ. IПаденъ
ввелъ его въ лучшія иностранныя семейства въ
Москвѣ, гдѣ молодой человѣкъ пользовался боль-
шой любовью.
Пришли года, когда юноши того времени
вступали на военную службу,—таковъ ужъ былъ
обычай, что молодые дворяне должны были но-
сить хотя нѣсколько лѣтъ военный мундиръ.
Н. М. Карамзинъ, пользуясь знакомствами отца,
записался подпрапорщикомъ въ Преображенскій
гвардейскій полкъ. ІГ хотя тихому юношѣ была
по сердцу тихая Москва, но дѣлать было не-
чего, — онъ долженъ былъ явиться на службу
въ Петербургъ, гдѣ вскорѣ познакомился со
своимъ родственникомъ по матери, извѣстнымъ
йотомъ писателемъ И. II. Дмитріевымъ ’)•
Карамзинъ и Дмитріевъ сдѣлались неразлуч-
ными друзьями, вмѣстѣ читали, вмѣстѣ мечтали,
вмѣстѣ судили и спорили о прочитанномъ.
Дмитріевъ уже печаталъ свои переводы въ
тогдашнихъ журналахъ и часто показывали ихъ
въ рукописяхъ своему другу Карамзину. Карам-
зинъ тоже принялся за переводы и сталъ отда-
вать ихъ книгопродавцу Миллеру на изданіе.
Миллеръ платилъ ему не деньгами, а книгами,
что восхищало юношу.
Но успѣхи словесныхъ трудовъ, какъ ни ра-
довали его, какъ нп были пріятны ему, онъ
Ъ Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ родился 10 сентября 1767, | 30
октября 1837 г.
И. И. Дмитріевъ.
10*
- 148 —
все-таки рвался къ геройскимъ подвигамъ, хо-
тѣлъ участвовать въ сраженіяхъ, хотѣлъ разить
враговъ отечества и плѣнять своими подвигами
людей своего круга, — онъ хотѣлъ воевать съ
турками и сталъ просится въ дѣйствующую ар-
мію. Это ему не удалось, и разочарованный
юноша вышелъ въ отставку и уѣхалъ въ род-
ной Симбирскъ, гдѣ въ это время скончался
его отецъ, оставивъ ему въ наслѣдство неболь-
шое имѣніе.
Въ Симбирскѣ молодой человѣкъ познако-
мился со многими дворянскими семействами и
очаровалъ всѣхъ своею любезностью, своею
внимательностью ко всѣмъ — молодымъ, пожи-
лымъ и старымъ. Онъ просто, тихо и мило велъ
свои бесѣды, всѣ слушали его съ большимъ
интересомъ, что очень льстило свѣтскому юно-
шѣ, и онъ пріятно проводилъ время, занимаясь,
между прочимъ, нерѣдко по утрамъ любимымъ
своимъ дѣломъ--переводами съ иностранныхъ
языковъ, особенно съ нѣмецкаго.
Свѣтская разсѣянная жизнь II. М. Карамзина
въ Симбирскѣ продолжалась недолго. Его зе-
млякъ, Иванъ Петровичъ Тургеневъ, уговорилъ
молодого человѣка ѣхать въ Москву, куда онъ
явился въ 1784 году.
Въ Москвѣ Тургеневъ ввелъ его въ лучшій,
выдающійся кружокъ того времени, собравшійся
около знаменитаго книгоиздателя и писателя
Н. II. Новикова *), гдѣ онъ сталъ вращаться
въ средѣ людей образованныхъ, соединенныхъ
дружбою п просвѣщеніемъ.
9 Николай Ивановичъ Новиковъ родился 26 апрѣля 1744, | 31
іюля 1818 г.
— 149 —
II. И. Новиковъ, человѣкъ чуткій, талантли-
вый, съ сильной волею и настойчивостью въ
трудѣ, обладавшій рѣдкою способностью итти
собственной дорогой, пролагать новые пути;
онъ отличался честностью, умѣньемъ группиро-
вать людей и направлять ихъ на дѣло. Когда-то
тоже офицеръ, Новиковъ также оставилъ тор-
ную военную дорогу и принялся за изданіе
журналовъ, изъ которыхъ «Живописецъ» былъ
лучшимъ журналомъ не только въ свое время,
но и во всю первую половину прошлаго сто-
лѣтія. «Безъ воспитанія, безъ ученія, писалъ
онъ остроумно, пріятію и съ цѣлью нравствен-
ною, — говоритъ о немъ Карамзинъ, — издалъ
онъ многія полезныя творенія, напримѣръ,
«Древнюю Россійскую Виѳліотику», «Дѣтское
Чтеніе» и разныя экономическія учебныя книги».
Какъ человѣкъ, умѣвшій для каждаго найти
подходящее дѣло и привязать каждаго къ этому
дѣлу на всю жизнь, Новиковъ понялъ Карам-
зина сразу и нашелъ для него подходящее дѣло.
Онъ предложилъ ему переводы разныхъ ино-
странныхъ сочиненій по педагогикѣ. Карамзинъ
согласился, находя, что такое занятіе для него
очень полезно, и сталъ вмѣстѣ съ другимъ
своимъ Петровымъ завѣдывать «Дѣтскимъ Чте-
ніемъ» и наполнять своими работами книжки
этого журнала.
Такимъ образомъ, Карамзинъ является у насъ
первымъ писателемъ для юношества въ первомъ
журналѣ этого рода въ Россіи.
Петровъ—личность крупная, выдающаяся по
тому времени, человѣкъ просвѣщенный, какъ о
немъ писалъ Дмитріевъ—«сердце благороднаго,
— 150 —
хорошо былъ знакомъ съ древними и новыми
языками; обладалъ глубокимъ знаніемъ отече-
ственнаго слова и необыкновеннымъ умомъ; но
упражнялся только въ переводахъ. Карамзинъ
полюбилъ Петрова, хотя они были не во всемъ
сходны между собою: одинъ (Карамзинъ) — пы-
локъ, откровененъ и безъ малѣйшей даже желчи,
другой (Петровъ,) — угрюмъ, молчаливъ и под-
часъ насмѣшливъ; но они оба питали равную
страсть къ познаніямъ къ изящному, и это за-
ставило ихъ жить въ тѣсномъ согласіи подъ
одною кровлею, у Меншиковой башни, въ ста-
ринномъ каменномъ домѣ».
Карамзинъ писалъ о Петровѣ:
<Я нашелъ въ немъ то, что съ самаго ре-
бячества было пріятнѣйшею мечтою моего во-
ображенія, — я нашелъ въ немъ человѣка, ко-
торому могъ открывать всѣ милыя свои надежды,
всѣ тайны сомнѣнія, который могъ показывать
мнѣ мои заблужденія и научать меня не по-
велительнымъ голосомъ учителя, но съ любез-
ною кротостью снисходительнаго друга, — сло-
вомъ, я нашелъ въ немъ сокровище, особли-
вый даръ неба, который не всякому смертному
въ удѣлъ достается, и время нашего знакомства,
нашего дружества будетъ всегда важнѣйшимъ
періодомъ жизни моей».
Петровъ, судя по его переводамъ и пись-
мамъ, обладалъ прекраснымъ, чистымъ и удиви-
тельно простымъ языкомъ, какимъ до него никто
еще пи писалъ у насъ.
Стиль того времени отличался цвѣтистостью
и напыщенной риторикой, дѣланной фрази-
стостью. Петровъ первый сталъ писать разго-
— 151
ворнымъ языкомъ, къ чему направлялъ Карам-
зина и готовилъ пзъ него будущаго реформа-
тора и отца современнаго простого, яснаго,
образнаго и сильнаго русскаго стиля, гдѣ въ
немногихъ словахъ талантливый писатель мо-
жетъ дать выпуклый образъ и сильное содер-
жаніе.
Карамзинъ внималъ совѣтамъ и замѣчаніямъ
друга Петрова, упражнялся и совершенствовал-
ся въ языкѣ. Онъ ввелъ постепенно нѣсколько
новыхъ словъ, выкинулъ массу церковно-сла-
вянскихъ тяжелыхъ оборотовъ и перемѣнилъ
самое построеніе нашей письменной и литера-
турной рѣчи, приблизивъ его къ оборотамъ
французской рѣчи, вмѣсто нѣмецкой и латин-
ской, надо признаться, довольно тягучей, моно-
тонной, какъ писали до иего.
Подъ вліяніемъ Петрова Карамзинъ далъ
право гражданства въ нашей литературѣ раз-
говорному языку и такимъ образомъ явился
родителемъ и первымъ писателемъ новаго рус-
скаго стиля.
Позднѣе по поводу русскаго стиля и значе-
нія его онъ высказалъ нѣсколько ясныхъ и цѣн-
ныхъ мыслей. Такъ, между прочимъ, онъ пи-
салъ:
«Чѣмъ слогъ литературныхъ произведеній про-
ще, тѣмъ лучше; два главные порока нашихъ
юныхъ музъ (т-е. произведеній стихотворныхъ,
навѣянныхъ, будто бы, по сказанію грековъ,
музами, богинями красоты, гармоніи и пріятнаго
ритма),—излишняя высокопарность, громъ словъ
не у мѣста и часто приторная сентименталь-
ность.
152 —
«Поэзія состоитъ пе въ надутомъ описаніи
ужасныхъ сценъ природы, но въ живости мысли
и чувствъ. Если стихотворецъ пишетъ не о томъ,
что подлинно занимаетъ его душу; если онъ не
рабъ, а тиранъ своего воображенія, заставляя
его гоняться за чуждыми, отдаленными, несвой-
ственными ему мыслями; если онъ описываетъ
не тЬ предметы, которые къ нему близки и
собственною силою влекутъ къ себѣ его во-
ображеніе; если онъ принужденъ себя и только
подражаетъ другому (что все одно), то въ про-
изведеніяхъ его не будетъ никогда живости,
истины пли той своеобразности въ частяхъ, ко-
торая составляетъ цѣлое»...
«Молодому питомцу музъ, — говоритъ далѣе
Карамзинъ, — лучше изображать въ стихахъ
первыя впечатлѣнія любви, дружбы, нѣжныхъ
красотъ природы, нежели разрушенія міра, все-
общій пожаръ натуры и прочее въ семъ родѣ».
Добавимъ, что въ дѣланномъ, вымученномъ
произведеніи не будетъ правды жизни, силы,
оно не захватитъ читателя, не можетъ тронуть
чуткаго человѣческаго сердца.
Петровъ первый заинтересовалъ друга своего
Карамзина геніальными произведеніями великаго
Шекспира *) и совѣтовалъ ему переводить его
драмы на русскій языкъ, какъ равно заняться
и произведеніями Лессинга **). Онъ имѣлъ ра-
зительное вліяніе на обработку его слога и во-
♦) Вильямсъ Шекспиръ—геніальный, англійскій драматургъ, ро-
дился 1564—1616.
♦*) Лессингъ —извѣстный нѣмецкій писатель, родился 22 янв.
1729 г., і 15 февраля 1781 г.
— 153 —
обще всѣхъ первыхъ его литературныхъ произ-
веденій.
Четыре года пробылъ Карамзинъ въ кружкѣ
Новикова, находясь въ постоянномъ общеніи съ
Петровымъ. Онъ написалъ много статей для
журнала «Дѣтское Чтеніе», много сдѣлалъ пе-
реводовъ философскихъ и разныхъ трактатовъ,
рѣшился даже создать самостоятельную повѣсть
«Евгеній и Юлія». Это была слезливая, чувстви-
тельная повѣсть; она написана уже новымъ язы-
комъ и трогала читателей того времени.
Въ 1787 году Карамзинъ перевелъ трагедію
Шекспира «Юлій Цезарь», первый у насъ пере-
водъ великаго британца, издалъ ее съ преди-
словіемъ, въ которомъ называетъ Шекспира
«однимъ изъ тѣхъ великихъ духовъ, кои славят-
ся вѣками». Онъ говоритъ далѣе, что «время,
этотъ могущественный истребитель всего, что
подъ солнцемъ находится, не могло затмить
изящность и величіе шекспировскихъ твореній.
Каждая степень людей, каждый возврастъ, ка-
ждая страсть, каждый характеръ говоритъ у него
собственнымъ своимъ языкомъ. Что духъ его па-
рилъ, какъ орелъ, и не могъ паренія своего из-
мѣрить тою мѣрою, которою измѣряютъ полетъ
свой воробьи».
Онъ съ восторгомъ потомъ писалъ уже въ
стихахъ:
„Шекспиръ, природы другъ, кто лучше твоего
Позналъ сердца людей? Чья кисть съ такимъ искусствомъ
Живописала ихъ? Во глубинѣ души
Нашелъ ты ключъ къ великимъ тайнамъ рока
II свѣтомъ своего безсмертнаго ума,
Какъ солнцемъ, озарилъ пути ночные жизни;
— 154 —
Всѣ башни, коихъ верхъ скрывается отъ глазъ,
Въ туманѣ облаковъ огромные чертоги
И всякій гордый храмъ исчезнутъ, какъ мечта,
Въ теченіе вѣковъ и мѣста ихъ не сыщемъ:
Но ты, великій мужъ, пребудешь незабвеннымъ".
Вскорѣ послѣ «Юлія Цезаря» Карамзинъ пе-
ревелъ и знаменитую трагедію Лессинга «Эми-
лія Галотти».
Всѣ занятія его, всѣ интересы и знакомства
этого времени были чисто-литературные.
Чувствительный и добрый, онъ жилъ своими
личными интересами, кабинетной жизнью и меч-
талъ о заграничномъ путешествіи.
Въ 1789 г. Карамзинъ совсѣмъ и навсегда
отошелъ отъ кружка Новикова и въ маѣ этого
года выѣхалъ за границу въ дорожномъ дормезѣ
съ любимыми книгами въ чемоданѣ. Петровъ
провожалъ его до заставы.
«Тамъ,—разсказываетъ онъ потомъ,—обнялись
мы, и я въ первый разъ видѣлъ его слезы, -
тамъ сѣлъ я въ кибитку, взглянулъ на Москву,
гдѣ оставалось для меня столько любезнаго, и
сказалъ: прости!.. Колокольчикъ зазвенѣлъ, ло-
шади помчались, и я осиротѣлъ въ мірѣ, оси-
ротѣлъ въ душѣ своей».
Что манило Карамзина за границу.
Его манила неизвѣстность, всегда таинствен-
ная для молодого человѣка, манила чужая при-
рода, манили горы Швейцаріи, синія воды Же-
невскаго озера, шумъ и оживленіе большихъ
городовъ, а главнымъ образомъ ему хотѣлось
познакомиться съ великими людьми, чьи произ-
веденія оиъ читалъ въ Россіи, кого привыкъ
уважать и любить.
— 155 — ‘
О цѣли своего путешествія Карамзинъ пишетъ
такъ: «Пріятію и весело, друзья мои, переѣзжать
изъ одной земли въ другую, видѣть новые пред-
меты, съ которыми, кажется, самая душа наша
обновляется и чувствуетъ неоцѣненную свободу
человѣка, по которой онъ, подлинно, можетъ
назваться царемъ земного творенія».
Карамзинъ пробылъ за границей почти пол-
тора года. Онъ побывалъ въ Германіи, Франціи,
Швейцаріи и Англіи.
Первый замѣчательный человѣкъ, котораго по-
сѣтилъ Карамзинъ въ Кенигсбергѣ, былъ великій
философъ Эммануилъ Кантъ *). Этотъ «малень-
кій, худенькій старичекъ отмѣнно бѣлый и нѣж-
ный», встрѣтилъ его очень любезно, усадилъ въ
своемъ кабинетѣ. Съ полчаса филосовъ и по-
клонникъ его бесѣдовали о разныхъ вещахъ: о
путешествіи, о Китаѣ, объ открытіи новыхъ зе-
мель.
Карамзинъ съ волненіемъ внималъ бесѣдѣ ве-
ликаго философа о предметахъ жизни, о бытіи
души и нравственномъ законѣ.
«Надобно было удивляться,—говоритъ Карам-
зинъ,- его историческимъ и географическимъ
знаніямъ, казалось, могли бы одни загромоздить
магазинъ человѣческой памяти, но это у него,
какъ нѣмцы говорятъ, дѣло постороннее. Дальше
Кантъ въ разговорѣ вошелъ въ свою фило-
софскую область и сталъ разсуждать, что «че-
ловѣкъ не можетъ быть никогда совершенно до-
воленъ обладаемымъ и стремится всегда къ прі-
♦) Эммануилъ Кантъ—великій нѣмецкій философъ, родился 22 апрѣ-
ля 1724 г., | 12 февраля 1804 г.
— 156 —
обрѣтеніямъ. Смерть застаетъ насъ на пути къ
чему-нибудь, что мы еще имѣть хотимъ. Дай че-
ловѣку все, чего желаетъ, — онъ въ ту же ми-
нуту почувствуетъ, что это все не есть еще все.
Не видя цѣли или конца стремленія нашего въ
здѣшней жизни, полагаемъ мы будущую, гдѣ
узлу надобно развязаться. Эта мысль тѣмъ прі-
ятнѣе для человѣка, что здѣсь нѣтъ никакой
соразмѣрности между радостями и горестями,
между наслажденіемъ и страданіемъ. Я утѣшаюсь
тѣмъ, что мнѣ ужъ шестьдесятъ лѣтъ, и скоро
придетъ конецъ жизни моей, ибо надѣюсь всту-
пить въ другую, лучшую. Помышляя о тѣхъ
услажденіяхъ, которыя имѣлъ я въ жизни, не
чувствую теперь удовольствія; по, представляя
себѣ тѣ случаи, гдѣ дѣйствовалъ сообразно съ
закономъ нравственнымъ, начертаннымъ у меня
въ сердцѣ, радуюсь. Говорю о нравственномъ
законѣ: назовемъ его совѣстью, чувствомъ добра
п зла, но онъ есть! Я солгалъ; никто не знаетъ
лжи моей, но мнѣ стыдно»...
Бъ Берлинѣ Карамзинъ посѣтилъ театръ и
плакалъ, смотря драму Коцебу *) «Напависть
къ людямъ и раскаяніе».
Въ Лейпцигѣ онъ поклонилсям могилѣ Геле-
лерта *♦) и проявилъ всю свою нѣжную чув-
ствительность. Такъ, вернувшись съ кладбища
въ трактиръ, гдѣ остановился, Карамзинъ на
предложеніе хозяина покушать, отказался отъ
всякой пищи, сказавъ: «Нѣтъ, я сяду подъ
окномъ, буду читать Вейсееву элегію на смерть
*) Коцебу 1761—1819.
*♦) Геллертъ 1715—1769.
— 157 —
Геллерта, Крамерову и Денисову оду буду чи-
тать, чувствовать и, можетъ-быть, плакать. Ны-
нѣшній день я посвящу памяти добродѣтельнаго.
Онъ здѣсь жилъ и училъ добродѣтели.
Пріѣхалъ Карамзинъ въ Веймаръ и немедлен-
но полетѣлъ «па крыльяхъ своей восторжен-
ности» къ Гердеру *) и Виланду **). Въ бесѣдѣ
съ Виландомъ о поэзіи, когда внимательный
нѣмецкій поэтъ спросилъ его, что онъ имѣетъ въ
виду для себя впереди, Карамзинъ отвѣтилъ ему:
— Тихую жизнь. Окончивъ свое путеше-
ствіе, которое я предпринялъ единственно для
того, чтобы собрать нѣкоторыя пріятныя впе-
чатлѣнія и обогатить свое воображеніе новыми
мыслями, буду жить въ мирѣ съ природою и
съ добрыми друзьями, любить изящное и на-
слаждаться имъ.
— Кто любитъ музъ и любимъ ими, — ска-
залъ Виландъ,—тотъ въ самомъ уединеніи ие
будетъ празднепъ и всегда найдетъ для себя
пріятное дѣло. Онъ носитъ въ себѣ источникъ
удовольствія, творческую силу свою, которая
дѣлаетъ его счастливымъ.
Такіе взгляды были пріятны Карамзину, ко-
торый самъ себя называлъ любителемъ музъ,
природы и мало чѣмъ, кромѣ литературы и
поэзіи, интересовался.
Вотъ онъ пріѣхалъ въ Швейцарію, и тутъ
природа захватила его всецѣло, и больше всего
природа. Онъ начинаетъ восторженно воскли-
цать: «какія мѣста, какія мѣста!..»
*) Гердеръ родился 1744 г., | 1803 г.
*♦) Виландъ родился 5 сентября 1733 г., | 1813 г.
158 —
«Отъѣхавъ отъ Базеля версты двѣ,—пишетъ
онъ въ своихъ запискахъ,—я выскочилъ изъ
кареты, упалъ на цвѣтущій берегъ зеленаго
Рейна и готовъ былъ въ восторгѣ цѣловать
землю. Счастливые швейцарцы, всякій ли день,
всякій ли часъ благодарите вы небо за свое
счастье, живучи въ объятіяхъ прелестной при-
роды, подъ благодѣтельными законами братскаго
союза, въ простотѣ нравъ и служа одному Бо-
гу?!. Вся жизнь наша есть, конечно, пріятное
сновидѣніе!..»
Величественная красота швейцарской при-
роды произвела на Карамзина сильное впечат-
лѣніе, и онъ описываетъ ее такъ, какъ пикто
до него не писалъ въ Россіи.
Вотъ образецъ его легкаго, пріятнаго пера
въ описаніи путешествія его па горныя вер-
шины:
«Въ четыре часа разбудилъ меня проводникъ
мой. Я вооружился геркулесовскою палицею,—
пошелъ — съ благоговѣніемъ ступилъ первый
шагъ на альпійскую гору и съ бодростью на-
чалъ взбираться на крутизны. Утро было хо-
лодное; но скоро почувствовалъ я жаръ и ски-
нулъ съ себя теплый сюртукъ. Черезъ чет-
верть часа усталость подкосила ноги мои,—п
потомъ каждую минуту надлежало мнѣ отдыхать.
Кровь моя волновалась такъ сильно, что мнѣ
можно было слышать біеніе своего пулься. Я
прошелъ мимо громадныхъ большихъ камней,
которые за десять лѣтъ передъ симъ свалились
съ вершины горы и могли бы превратить въ
пыль цѣлый городъ. Почти безпрестанно слы-
шалъ я глухой шумъ, происходящій отъ катя-
— 159 —
щагося съ горъ снѣга. Горе тому несчастному
страннику, который встрѣтился съ сими падаю-
щими снѣжными глыбами: смерть его неизбѣ-
жна!..
«Волѣе четырехъ часовъ шелъ я все въ гору по
узкой каменной дорожкѣ, которая иногда совсѣмъ
пропадала: наконецъ достигъ цѣли своихъ пла-
менныхъ желаній и ступилъ на вершину горы,
гдѣ вдругъ произошла во мнѣ удивительная пе-
ремѣна. Чувство усталости исчезло; силы мои
возобновились; дыханіе мое стало легко и сво-
бодно: необыкновенное спокойствіе и радость раз-
лились въ моемъ сердце. Я преклонилъ колѣна,
устремилъ взоръ свой на небо и принесъ жертву
сердечнаго моленія Тому, Кто въ сихъ грани-
тахъ и снѣгахъ напечатлѣлъ столь явственно
ф Свое могущество, Свое величіе, Свою вѣчность!
Друзья мои! Я стоялъ на высочайшей ступени,
на которую смертные восходить не могутъ для
поклоненія Всевышнему! Языкъ мой не могъ
произнести пи одного слова; но я никогда такъ
усердно не молился, какъ въ сію минуту».
Въ концѣ марта 1790 года чувствительный
Карамзинъ съ трепетомъ и волненіемъ подъ-
ѣзжалъ къ Парижу.
«Мы приближались къ Парижу,—пишетъ онъ
въ своихъ запискахъ,—и я безпрестанно спра-
шивалъ, скоро ли мы увидимъ его.
«Наконецъ открылась обширная равнина, а
на равнинѣ, во всю длину ея—Парижъ. Жад-
ные взоры наши устремились на сію необозри-
мую громаду зданій и терялись въ ея густыхъ
тѣняхъ. Сердце мое билось. Вотъ онъ,—думалъ,
я, -вотъ городъ, который въ теченіе многихъ
— 160 —
вѣковъ былъ образцомъ всей Европы, источни-
комъ вкуса, модъ; котораго имя произносится
съ благоговѣніемъ учеными и не учеными, фи-
лософами и щеголями, художниками и невѣ-
ждами, въ Европѣ и въ Азіи, въ Америкѣ и въ
Африкѣ; котораго имя стало мнѣ извѣстно почти
вмѣстѣ съ моимъ именемъ, о которомъ такъ
много читалъ я въ романахъ; такъ много слы-
халъ отъ путешественниковъ, такъ много меч-
талъ и думалъ! Вотъ онъ! Я его вижу и буду въ
немъ! Ахъ, друзья мои! Сія минута была одною
изъ пріятнѣйшихъ минутъ моего путешествія!
Ни къ какому городу не приближался я съ та-
кими живыми чувствами, съ такимъ любопыт-
ствомъ, съ такимъ нетерпѣніемъ!»
Онъ посѣщалъ съ жадностью театры, музеи,
академію и въ общемъ потомъ описывалъ свои
впечатлѣнія отъ Парижа такъ:
«Парижъ—городъ единственный. Нигдѣ, мо-
жетъ-быть, нельзя найти столько любопытныхъ
предметовъ для человѣка, умѣющаго цѣнить
искусство; нигдѣ столько разсѣянія и забавъ!..
Шумный океанъ, гдѣ быстрое стремленіе волнъ
мчитъ васъ... Но не надобно себѣ воображать,
что парижская пріятная жизнь очень дорога
для всякаго: напротивъ того, здѣсь можно за
небольшія деньги наслаждаться всѣми удоволь-
ствіями но своему вкусу. Я говорю о позволи-
тельныхъ удовольствіяхъ въ строгомъ смыслѣ—
имѣть хорошую комнату въ лучшемъ отелѣ; по-
утру читать разные журналы, газеты, гдѣ всегда
найдешь что-нибудь занимательное, жалкое, смѣш-
ное; а между тѣмъ пить кофе, какого не умѣ-
ютъ варить ни въ Германіи, ни въ Швейцаріи;
— 1С1 —
потомъ кликнуть парикмахера говоруна, враля,
который наскажетъ вамъ множество забавнаго
вздору, намажетъ вамъ голову прованскими ду-
хами и напудритъ самою бѣлою легкою пудрою;
а тамъ, надѣвъ чистый и простой фракъ, бро-
дить по городу, зайти въ Пале-Рояль, въ Тюлье-
ри, въ Енисейскія поля, къ извѣстному писа-
телю-художнику, въ лавки, гдѣ продаются эстам-
пы, и картины, — къ Дидоту, любоваться его
прекрасными изданіями классическихъ авторовъ,
обѣдать у ресторатора, гдѣ подаютъ вамъ за
рубль пять или шесть хорошо приготовленныхъ
блюдъ съ десертомъ, посмотрѣть па часы и рас-
положить время свое до шести, чтобы осмотрѣть
какую-нибудь церковь, украшенную монументами,
или галлерею картинную, или библіотеку, или
кабинетъ рѣдкостей, явиться съ первымъ дви-
женіемъ смычка въ оперѣ, въ комедіи, трагедіи,
плѣняться гармоніей, балетомъ, смѣяться и
плакать и съ томною, но пріятныхъ чувствъ
исполненною душою отдыхать въ Пале-Роялѣ,
взглядывать на великолѣпное освѣщеніе лавокъ,
аркадъ аллей въ саду, наконецъ возвратиться
въ свою тихую комнату и заснуть глубокимъ
сломъ съ пріятною мыслью о будущемъ. Такъ
я провожу жизнь, и доволенъ».
Насладившись легкой и пріятной парижской
жизнью, Карамзинъ переѣхалъ въ Англію, откуда
осенью 1790 года возвратился въ Петербургъ.
Все свое путешествіе позднѣе изложилъ онъ
въ прославившихъ его «Письмахъ русскаго пу-
тешественника», выдержавшихъ десятки изда-
ній. Ихъ читали, умиляясь сердцемъ, многія
поколѣнія нашихъ прадѣдовъ и прабабушекъ.
Изъ жизни велпк. и славп. людей.
— 162 —
Пріягный слогъ, легкій, живой разсказъ, нѣ-
сколько какъ будто мимоходомъ брошенныхъ
мыслей, мѣткихъ отзывовъ о произведеніяхъ
искусства, нѣсколько красиво, по очень при-
поднятыхъ, патетически нарисованныхъ картинъ
природы,—такова книга «Письма русскаго пу-
тешественника», гдѣ живой умъ автора больше
скользитъ по поверхности жизни и не вводитъ
читателей ни въ исторію своего времени, ни въ
событія и настроенія тогдашняго общества, но
гдѣ все написано пріятію и читается съ боль-
шимъ интересомъ.
Явившись въ Петербургъ въ модномъ па-
рижскомъ фракѣ, съ шиньономъ и гребнемъ на
головѣ, съ лентами на башмакахъ, Карамзинъ
введенъ былъ И. И. Дмитріевымъ къ знамени-
тому поэту Державину *), пѣвцу славной Фе-
лицы,—интересными разсказами онъ обратилъ
на себя его вниманіе, тутъ же высказалъ про-
славленному пѣвцу о своемъ намѣреніи издавать
журналъ, изложилъ ему и свой новый планъ
этого изданія. Державинъ одобрилъ его и обѣ-
щалъ ему давать свои сочиненія.
Державинъ ввелъ Карамзина въ высшій
свѣтъ, гдѣ онъ чувствовалъ себя очень пріятно.
Хотя средства его были незначительны, доходы
съ имѣнія невелики, но о службѣ оиъ не по-
мышлялъ и отказался даже отъ легкой долж-
ности секретаря, предложенной ему Держави-
нымъ при себѣ.
♦) Гавріилъ Романовъ Державинъ—знаменитый поэтъ Екатеринин-
скаго времени, родился 3 іюля 1743 года, і 8 іюля 1816 года.
— 163 —
Карамзинъ былъ полонъ силы, надеждъ и
вѣры въ свою звѣзду. Онъ хотѣлъ быть неза-
висимымъ отъ всякой службы хотя и подъ кры-
ломъ знаменитаго поэта и рѣшился издавать
журналъ, разсчитывая такимъ путемъ служить
своимъ любимымъ музамъ,—жить писательствомъ,
писать, печатать—и тѣмъ обезпечить свое суще-
ствованіе.
Такимъ образомъ Карамзинъ является у
насъ первымъ литераторомъ, живущимъ только
своимъ перомъ, не обезпеченнымъ никакой
службой.
Вскорѣ онъ по-новому и новымъ порядкомъ
оповѣстилъ читателей о своемъ журналѣ Онъ
разсылалъ такія публикаціи:
«Съ января будущаго 1790 года намѣренъ я
издавать журналъ, если почтенная публика одоб-
ритъ мое намѣреніе. Содержаніе сего журнала
будутъ составлять:
«Г) Русскія сочиненія въ стихахъ и прозѣ,
такія, которыя, по моему увѣренію, могутъ до-
ставлять удовольствіе читателямъ. Первый нашъ
поэтъ — нужно ли именовать его? — обѣщалъ
украшать лпсты мои плодами вдохновенной сво-
ей музы. Кто не узнаетъ пѣвца мудрой Фелиды?
Я получилъ отъ него нѣкоторыя новыя пѣсни.
И другіе поэты, извѣстные почтенной публикѣ,
сообщили и будутъ сообщатъ мнѣ свои произ-
веденія. Одинъ пріятель мой, который изъ лю-
бопытства путешествовалъ по разнымъ землямъ
Европы, который вниманіе свое посвящалъ при-
родѣ и человѣку, преимущественно предъ всѣмъ
прочимъ, и записывалъ то, что видѣлъ, слышалъ,
чувствовалъ, думалъ и мечталъ, намѣренъ за-
іі*
— 164 —
писки свои предложить почтенной публикѣ въ
моемъ журналѣ, надѣясь, что въ нихъ найдется
что-нибудь занимательное для читателей.
(Пріятель этотъ былъ самъ, конечно, Карам-
зинъ; записки его, это—«Письма русскаго пу-
тешественника», которыя стали появляться съ
первой книжки журнала Карамзина).
«2) Разныя небольшія иностранныя сочине-
нія, въ чистыхъ переводахъ.
«3) Критическія разсматриванія русскихъ
книгъ вышедшихъ, и тѣхъ, которыя впередъ
выходить будутъ, а особливо оригинальныхъ.
«4) Извѣстія о театральныхъ пьесахъ, пред-
ставляемыхъ на здѣшнемъ театрѣ, съ замѣча-
ніями на игру актеровъ.
«о) Описаніе разныхъ происшествій, почему-
нибудь достойныхъ примѣчанія, и разные анек-
доты, особливо изъ жизни славныхъ новыхъ
писателей.
«Матеріаловъ будетъ у меня довольно. По
если кто благоволитъ прислать мнѣ свои сочи-
ненія или переводы, то я буду принимать съ
благодарностью все хорошее и согласное съ
моимъ планомъ, — все, что можетъ нравиться
людямъ, имѣющимъ вкусъ, тѣмъ, для которыхъ
назначенъ сей журналъ,—все то будетъ изда-
телю благопріятно.
«Журналу надобно дать имя: онъ будетъ
издаваемъ въ Москвѣ, итакъ, имя готово: «Мо-
сковскій Журналъ».
«Въ началѣ каждаго мѣсяца будетъ выходить
книжка въ восьмушку, страницъ до ста и бо-
лѣе, въ синенькомъ бумажномъ переплетѣ, на-
печатанная четкими литерами на бѣлой бумагѣ,
— 165 —
со всею типографскою точностью и правильно-
стью, которая нынѣ въ рѣдкихъ книгахъ наблю-
дается. Двѣнадцать такпхт книжекъ, или весь
годъ, будетъ стоить въ Москвѣ пять рублей, а
въ другихъ городахъ съ пересылкою семь ру-
блей. Имена всѣхъ подписчиковъ будутъ напе-
чатаны».
Хотя Карамзинъ былъ человѣкт и мечта-
тельный, и очень еще молодой—ему шелъ два-
дцать пятый годь, — но изъ этого объявленія
уже видно, что въ немъ жилъ дѣятельный, со-
образительный журналистъ характера новаго,
стремившійся къ разнообразію, живости, зани-
мательности, новизнѣ и умѣнью толково и про-
сто показываті предметъ лицомъ.
Журналовъ въ то время было мало, и они
были слабы, скучны, а потому и недолговѣчны.
Выдавался только одинъ «Живописецъ» Н. И.
Новикова, который, дѣйствительно, былъ хо-
рошій журналъ, но и тотъ къ этому времени
замолкъ.
И вотъ Карамзинъ выпускаетъ первую книж-
ку своего «Московскаго Журнала», въ которой
мы находимъ стихотвореніе Хераскова «Время»
и знаменитое «Видѣніе мурзы» Державина, поэ-
му самого Карамзина «Посланіе къ Фпллидѣ»,
сказку Дмитріева. Здѣсь же появились «Письма
русскаго путешественника», критическій разборъ
поэмы Хераскова «Кадмъ и Гармонія», «Путе-
шествіе въ Африку» Вальяна и трагедія Лес-
синга, «Эмилія Галотти», далѣе идутъ мелкія
статьи и анекдоты. Все это написано уже но-
вымъ, живымъ языкомъ, въ большинствѣ просто
и занимательно.
— 166 —
Такъ начали выходить одна за другой эти
тоненькія книжки, въ «синенькихъ бумажныхъ
переплетахъ», и подписчикъ сталъ возрастать и
скоро число его возрасло до 300 человѣкъ,
цифра по тому времени рѣдкая и небывалая.
€ъ этимъ числомъ можно было вести дѣло из-
данія, такъ какъ за матеріалъ издатель не пла-
тилъ ничего, и ему хотя немного, но за хло-
поты и труды кое-что оставалось.
Такой успѣхъ, соединенный съ молодостью
издателя, энергіей и вѣрой въ свое дѣло, окры-
лялъ его. И онъ работалъ съ жаромъ, усидчиво
и упорно, перемалывая и передѣлывая постоянно
свои работы, упрощая и улучшая свой стиль
или, какъ онъ говоритъ, «старался писать чище
и живѣе и отходить дальше и дальше отъ образ-
цовъ иностранныхъ авторовъ, не подражать уже
имъ, ие заимствовать ничего у нихъ, а выра-
батывать свою манеру, свои обороты»—онъ на-
чалъ уже чувствовать силу и нѣжность своихъ
выраженій.
Карамзинъ потомъ говорилъ, что до изда-
нія «Московскаго Журнала» и даже въ первое
время его издательства «имъ и много бумаги
перемарано, и не иначе можно хорошо писать,
какъ писавши прежде худо и посредственно».
Въ «Московскомъ Журналѣ» читателей того
времени занимали особенно «Письма русскаго
путешественника» Карамзина, а потомъ его же
знаменитая повѣсть «Бѣдная Лиза», успѣхъ ко-
торой былъ необычайный, надъ ней проливали
слезы и зачитывались многія поколенія.
Но при всемъ успѣхѣ перваго Карамзинскаго
журнала, послѣ двухъ лѣтъ изданія Карамзинъ
167 —
совершенно неожиданно заявилъ публикѣ, что
журналъ его болѣе появляться не будетъ; но
онъ будетъ время отъ времени выпускать книж-
ки сборниковъ—альманахи. Онъ уѣхалъ въ де-
ревню и тамъ сталъ готовить свой первый аль-
манахъ «Аглая», который и появился зимой.
Альманахъ этотъ составленъ былъ умѣлой ру-
кой опытнаго журналиста, знавшаго, что не
надо слишкомъ далеко уходить отъ пониманія
публики, чтобы нравиться ей. Въ этомъ сбор-
никѣ много стиховъ, нѣсколько разсказовъ.
Все это написано хорошимъ языкомъ и чита-
лось съ интересомъ. Карамзинъ выпустилъ двѣ
книги «Аглаи» и затѣмъ «Аониды», программой
которыхъ было его извѣстное четверостишіе:
«Ахъ, не все намъ рѣки слезныя
Лить о бѣдствіяхъ существенныхъ!
На минуту позабудемся
Въ чародѣйствѣ красныхъ вымысловъ».
И онъ жилъ себѣ въ деревнѣ, въ сторонѣ
отъ разныхъ волненій его времени и, «гнуша-
ясь издали порокомъ», какъ писалъ въ посла-
ніи къ Дмитріеву,—весь уходилъ въ свое твор-
чество и забывался «въ чародѣйствѣ красныхъ
вымысловъ», все совершенствуясь п совершен-
ствуясь въ новомъ стилѣ.
Природу онъ любилъ, писалъ стихи звуч-
ные; но онъ не былъ поэтомъ по натурѣ, не
обладалъ глубокимъ чувствомъ, хотя называлъ
поэзію «цвѣтникомъ чувствительныхъ сердецъ»,
но лишенный высокаго вдохновенія, не влагалъ
въ свои стихи восторга, внутренней силы и
яркости. Въ прозаическихъ произведеніяхъ Ка-
— 168 —
рамзинъ имѣлъ большую силу и большой
успѣхъ.
Прошло восемь лѣтъ. Миновало то время, о
которомъ и Карамзинъ писалъ: «У насъ есть
академія, университетъ, а литература подъ лав-
кою. Новость нашего времени та, что намъ опять
позволяютъ носить фраки, но круглыя шляпы
остаются подъ прежнимъ запрещеніемъ»; а че-
резъ годъ онъ же пишетъ: «Новостей у насъ
немного. Опять говорятъ о запрещеніи фраковъ.
Лѣтомъ на улицѣ надо будетъ ходить во фран-
цузскомъ кафтанѣ и котелкѣ или мундирѣ со
шпагою».
Видимо, и мечтательному Карамзину, жив-
шему больше грезами, прекрасными вымыслами,
чувствовалось не по себѣ, отъ воплощенія жи-
выхъ интересовъ, прежде всего въ вопросѣ о
кафтанахъ, круглыхъ шляпахъ, фракахъ и мун-
дирахъ со шпагою, и онъ временами грустилъ
и впадалъ тоже въ меланхолію и чувствовалъ
угнетеніе духа, что невольно переживалъ съ
лучшими изъ сврихъ современниковъ, и по на-
строенію, по своей привычкѣ къ возвышенному,
патетично выражалъ это въ письмѣ къ одному
изъ своихъ друзей, говоря: «Вѣчныя движенія
въ одномъ кругу, вѣчныя повторенія, вѣчная
смѣна дня съ ночью и ночи со днемъ, капля
радостныхъ и море горестныхъ слезъ... Другъ
мой, на что жить мнѣ,ч тебѣ и всѣмъ? На что
жили предки наши? На что будетъ жить потом-
ство? Духъ мой унылъ, слабъ и печаленъ».
Но вотъ наступилъ 1801 годъ, всѣ вздох-
нули облегчено, па престолъ вступилъ молодой
императоръ Александръ I. Начались обновле-
— 169 —
нія, началась новая жизнь въ Россіи. Новая
жизнь настала и у Карамзина. Въ одѣ своей
императору Александру, въ которой онъ сравни-
ваетъ его съ ангеломъ Божіимъ, а восшествіе
его на престолъ съ наступленіемъ весны, онъ
поетъ:
«Тебѣ одна любовь прелестна;
Но можно ли рабу любить?
Ему ли благороднымъ быть?
Любовь со страхомъ несовмѣстна;
Душа свободная одна
Для чувствъ ея сотворена.
Сколь необузданность ужасна,
Столь ты, свобода, намъ мила
И съ пользою царей согласна;
Ты вѣчной славой имъ была;
Свобода тамъ, гдѣ есть уставы,
Гдѣ добрый не боясь живетъ;
Тамъ рабство, гдѣ законовъ нѣтъ,
Гдѣ гибнетъ правый и неправый >.
За свои оды Карамзинъ получилъ отъ мо-
лодого государя перстень, а черезъ два года
онъ дѣлается офиціальнымъ исторіографомъ.
Онъ доволенъ всѣмъ, усиленно работаетъ,
сидитъ дома и оставляетъ почти всѣ знакомства.
Молодой государь къ нему милостивъ, да-
ритъ ему табакерку, осыпанную брильянтами,
и новый перстень.
Предпріимчивый, дѣятельный духъ журна-
листа, жившій въ Карамзинѣ, постоянно подви-
галъ его къ журнальному труду, и вотъ онъ
начинаетъ издавать новый журналъ «Вѣстникъ
Европы» п объявляетъ о немъ такъ:
«Не многіе получаютъ иностранные журналы,
а многіе хотятъ знать, что и какъ пишутъ въ
— 170 —
Европѣ: «Вѣстникъ» можетъ удовлетворять сему
любопытству, и притомъ съ нѣкоторою пользою
для языка и вкуса. Намъ пріятно думать, что
въ Грузіи или въ Сибири читаютъ самыя тѣ
пьесы, которыя двумя или тремя мѣсяцами прежде
занимали парижскую и лондонскую публику.
Сверхъ того, въ «Вѣстникѣ» будутъ и русскія
сочиненія въ стихахъ и прозѣ; но издатель
желаетъ, чтобы они могли безъ стыда для на-
шей литературы мѣшаться съ произведеніями
иностранныхъ авторовъ».
Въ этомъ обращеніи опять виденъ искушен-
ный опытомъ журналистъ, какихъ до него не
было въ Россіи. Въ свой новый журналъ онъ
вводитъ большое разнообразіе, стало-быть, и
большій интереса для читателя. Онъ вводитъ
читателей въ иностранную жизнь и даетъ, дѣй-
ствительно, самый разнообразный матеріалъ.
Онъ сообщаетъ о Бонапартѣ и Питтѣ, о за-
мыслахъ французскаго правительства, объ ошиб-
кахъ союзниковъ, объ учрежденіи ордена по-
четнаго легіона; онъ занимается и внутрен-
ними дѣлами, конечно, въ дозволенныхъ пре-
дѣлахъ. И въ «Вѣстникѣ Европы» появилось
много историческихъ и историко-литературныхъ
опытовъ, занимательныхъ и интересныхъ, на-
писанныхъ живо, увлекательно, хотя и не глу-
боко.
Журналъ имѣлъ большой успѣхъ по тому
времени, но въ 1803 году Карамзинъ долженъ
былъ прекратить его. Его слабые глаза не вы-
держали напряженной работы, постояннаго чте-
нія корректуръ, рукописей. Онъ оставилъ жур-
налистику, распростился съ нею уже навсегда.
— 171 —
Но онъ успѣлъ подготовить себѣ почву для
важнѣйшаго труда своей жизни,—это «Исторіи
Государства Россійскаго».
28 сентября 1803 года Карамзинъ, посо-
вѣтовавшись предварительно съ другомъ сво-
имъ II. И. Дмитріевымъ, отправилъ письмо на
имя товарища министра народнаго просвѣщенія,
въ которомъ просилъ о назначеніи его госу-
дарственнымъ исторіографомъ, гдѣ онъ писалъ:
«Будучи весьма небогатъ, я издавалъ жур-
налъ съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы принужден-
ною работою пяти или шести лѣтъ купить не-
зависимость, возможность работать свободно и
шісать единственно для славы,—сочинять рус-
скую исторію, которая съ нѣкотораго времени
занимаетъ всю душу мою. Теперь слабые глаза
мои не дозволяютъ мнѣ трудиться по вечерамъ
и принуждаютъ меня отказатъся оть «Вѣстника
Европы». Могу и хочу писать исторію, которая
не требуетъ поспѣшной и срочной работы; но
еще не имѣю способа жить безъ большой нужды.
Съ журналомъ я лишаюсь шести тысячъ рублей
дохода. Если вы думаете, милостивый государь,
что правительство можетъ имѣть нѣкоторое ува-
женіе къ человѣку, который способствовалъ
успѣхамъ языка и вкуса, заслужилъ лестное
благоволеніе россійской публики, то нельзя ли
при случаѣ доложить императору о моемъ по-
ложеніи и ревностномъ желаніи написать исто-
рію?.. Хочу не избытка, а только способа про-
жить пять или шесть лѣтъ, ибо въ это время
надѣюсь управиться съ исторіею»...
Государь лично зналъ Карамзина, и когда
ему было доложено объ его просьбѣ, то далъ
— 172
свое согласіе, приказалъ производить изъ соб-
ственныхъ суммъ выдачу исторіографу по двѣ
тысячи рублей въ годъ.
И вотъ начинается новая вторая половина
жизни Карамзина и новая дѣятельность его,
какъ офиціальнаго исторіографа.
Какъ мѣтко и вѣрно говоритъ одинъ изъ
его біографовъ: «Послѣдніе слѣды юности, юно-
шескихъ грезъ, стремленій, надеждъ исчезаютъ.
Независимый литераторъ становится придвор-
нымъ исторіографомъ, свободный журналистъ—
вельможей, со взглядами, присвоенными чину и
звѣздамъ».
Обстановка, среди которой теперь пришлось
работать Карамзину, была для того самая под-
ходящая. Матеріально онъ былъ обезпеченъ;
жена его, Екатерина Андреевна, несмотря на
свою молодость, помогала ему въ занятіяхъ.
Цѣлые годы незамѣтно прошли въ разборѣ ру-
кописей, изученіи архивнаго матеріала, писаніи
и корректурахъ.
Лѣто 1804 года и слѣдующее провелъ онъ
въ Астафьевѣ—имѣніи князя Вяземскаго, отца
его жены.
Историкъ М. П. Погодинъ позднѣе такъ
описываетъ «святилище русской исторіи», какъ
онъ называетъ мѣсто и обстановку, окружав-
шую въ то время исторіографа:
«Огромный барскій домъ въ нѣсколько эта-
жей возвышается на пригоркѣ, внизу за луго-
виною блещетъ обширный проточный прудъ; въ
сторонѣ отъ него—сельская церковь, осѣненная
густыми липами. По другую сторону дома —
обширный тѣнистый садъ. Кабинетъ Карамзина
— 173 —
помѣщается въ верхнемъ этажѣ въ углу, съ
окнами, обращенными къ саду. Ходъ былъ къ
нему по особенной лѣстницѣ.
«Въ кабинетѣ голыя штукатуренныя стѣны,
выкрашенныя бѣлою краскою, широкій сосно-
вый столъ, въ переднемъ углу подъ окнами
стоящій, ничѣмъ не прикрытый, простой дере-
вянный стулъ, нѣсколько козловъ, съ наложен-
ными досками, на которыхъ разложены руко-
писи, книги, тетради, бумаги; не было ни одного
шкапа, пи креселъ, ни дивановъ, ни этажерокъ,
ни пюпитровъ, ни ковровъ, ни подушекъ. Нѣ-
сколько вѣнскихъ стульевъ у столовъ въ без-
порядкѣ—и все.
«Вставалъ Карамзинъ, по словамъ князя П.
А. Вяземскаго, обыкновенно часу въ 9 утра,
тотчасъ дѣлалъ прогулку пѣшкомъ или верхомъ
во всякое время года и во всякую погоду. Про-
гулка продолжалась съ часъ. Возвратясь съ
прогулки, завтракалъ онъ съ семействомъ, вы-
куривалъ трубку турецкаго табаку и тотчасъ
уходилъ въ свой кабинетъ и садился за работу
вплоть до самаго обѣда, т.-е. до 3 или 4 часовъ.
Помню одно время,—говорилъ Вяземскій,—когда
онъ еще при отцѣ моемъ съ нами даже не обѣ-
дывалъ, а обѣдалъ часомъ позднѣе, чтобы имѣть
болѣе часовъ для своихъ занятій. Это было въ
первый годъ, какъ онъ принялся за исторію. Во
время работы отдохновенія у него не было, и
утро его исключительно принадлежало исторіи
и было ненарушимо и неприкосновенно. Въ эти
часы ничто такъ не сердило и не огорчало его,
какъ посѣщенія, отъ которыхъ онъ никакъ не
могъ избавиться. Но эти посѣщенія были очень
— 174 —
рѣдки. Въ кабинетѣ жена его часто сиживала
за работою или съ книгою, а дѣти играли, а
иногда шумѣли. Онъ, бывало, взглянетъ на
нихъ, улыбаясь, скажетъ слово и опять примется
писать».
Работа вначалѣ шла мѣшкотно. Черезъ три
года Карамзинъ добрался до нашествія татаръ,
дальше дѣло пошло легче, матеріалъ становился
болѣе интереснымъ, болѣе доступнымъ для ли-
тературной обработки, хотя географія и хроно-
логія требовали усиленнаго и кропотливаго
труда.
Въ 1816 году Карамзинъ закончилъ первые
восемь томовъ своей исторіи и приступилъ къ
печатанію ихъ. Дворъ былъ доволенъ. Карам-
зинъ получилъ аудіенцію у государя, «былъ
осыпанъ ласками и милостями». Вдовствующая
императрица Марія Ѳеодоровна прислала ему
перстень со своимъ портретомъ, королева вюр-
тембергская написала ему лестное письмо. Выс-
шее общество было заинтересовано; во мно-
гихъ гостиныхъ Карамзинъ читалъ отрывки изъ
своей исторіи, вездѣ раздавались ему похвалы,
которыя онъ принималъ безъ услады и во-
сторга, просто, съ неподражаемыхъ доброду-
шіемъ.
Большая публика раскупила три тысячи эк-
земпляровъ исторіи его въ двадцать пять дней,
несмотря на высокую цѣну,—руб. за эк-
земпляръ.
Успѣхъ былъ, повидимому, полный, но яви-
лись и противники, несогласные съ мнѣніемъ
Карамзина, что «въ исторіи красота повѣствова-
нія и сила есть главное». На это ему возра-
175 —
жали, что въ исторіи главное—«дѣятельность
оной». Смыслъ исторіи,—говорили возража-
тели,—борьба, и развитіе, стремленіе къ про-
грессу, а для Карамзина смыслъ ея—порядокъ.
Многіе отнеслись къ труду его съ полною не-
зависимостью при всемъ высокомъ положеніи
его и славѣ его и говорили, что «онъ далъ
исторію государства, князей, правительства, не
народа». Его пріятная литературная рѣчь,—во-
сторженность и риторическій паѳосъ подкупали
и подчиняли большинство читателей, но были
люди, которые искали истинной фактичности и
жизненной правды.
Послѣ выхода въ свѣтъ первыхъ томовъ
исторіи Карамзинъ жилъ по зимамъ въ Петер-
бургѣ, а лѣтомъ въ Царскомъ Селѣ. Его отно-
шенія ко двору становились все ближе; но не
порывалъ онъ и своихъ литературныхъ связей,
былъ близокъ съ Пушкинымъ, Жуковскимъ и
другими извѣстными писателями того времени.
Въ 1819 году Карамзинъ принялся за IX и
X томы исторіи и снова ушелъ въ эту работу
съ прежнимъ увлеченіемъ.
Въ 1825 году имъ были написаны XI и XII
томы исторіи, въ той же обстановкѣ и въ тѣхъ
же условіяхъ. Онъ былъ бодръ и не чувство-
валъ никакого упадка силъ. Въ сентябрѣ 1825 г.
онъ писалъ II. И. Димитріеву:
«Любезный другъ, я наслаждаюсь тихою уеди-
ненною жизнью. Всѣ часы заняты пріятнымъ обра-
зомъ: въ 9 утра гуляю, въ 11 завтракаю съ семей-
ствомъ и работаю съ удовольствіемъ до двухъ,
и еще находя въ себѣ душу и воображеніе, въ
2 часа на конѣ, несмотря ни на дождь ни на
176 —
снѣгъ, трясусь, качаюсь и веселъ; возвращаюсь,
съ аппетитомъ обѣдаю съ моими любезными,
дремлю въ креслѣ и въ темнотѣ вечерней хожу
еще часъ по саду, смотрю вдали на огни до-
мовъ, слушаю колокольчикъ скачущихъ по
большой дорогѣ и нерѣдко крикъ совы; возвра-
тясь свѣжимъ, читаю газеты, журналы, книгу:
въ 9 часовъ пьемъ чай за круглымъ столомъ и
съ 9 до половины 12 читаемъ съ женою,
съ двумя дочерьми замѣчательныя мѣста изъ
Вальтеръ-Скоттова романа, но съ невинною пи-
щею для воображенія и сердца, всегда жалѣя,
что вечера коротки. Работа сдѣлалась для меня
сладка: я со слезами чувствую признательность
къ небу за свое историческое дѣло! Знаю, что
и какъ пишу; въ своемъ такомъ восторгѣ не
думаю ни о современникахъ ни о потомствѣ; я
не завистливъ и наслаждаюсь только своимъ
трудомъ, любовью къ отечеству и къ человѣ-
честву... мнѣ остается просить Бога единственно
о здоровьѣ милыхъ и насущномъ хлѣбѣ до той
минуты, «какъ лебедь па'водахъ Меандра*),
пропѣвъ, умолкнетъ навсегда».
Воображеніе его было живо, какъ и всегда,
онъ сохранилъ его до послѣдней минуты; по
дни его были уже сочтены. Ровно черезъ восемь
мѣсяцевъ послѣ того, какъ онъ писалъ это письмо
другу Димитріеву, 22 мая 1826 года на шести-
десятомъ году жизни опъ скончался.
Въ прекрасный, свѣтлый день, когда цвѣты
и деревья благоухали, когда любимая имъ при-
*) Меандръ — въ древности рѣка Малой Азіи, извѣстная своимъ
извилистымъ теченіемъ.
— 177 —
рода цвѣла, жила полной, радостной жизнью,
исторіографъ смежилъ навѣки мечтательныя очи,
собираясь за день, за два предъ тѣмъ ѣхать за
границу для поправленія здоровья.
Передъ смертью Карамзинъ получилъ отъ
императора Николая Павловича именной ре-
скриптъ и пятьдесятъ тысячъ рублей пенсіи въ
годъ.
Этимъ и закончилась его успѣшная исторіо-
графическая дѣятельность.
Въ родномъ городѣ Симбирскѣ въ 1845 году,
черезъ девятнадцать лѣтъ послѣ его кончины, на
открытой площади, на взгорьѣ, поставленъ былъ
памятникъ, это—высокая колонна съ его бюстомъ.
Такимъ образомъ, и при жизни и по смерти
оиъ получилъ то, чего не получили многіе изъ
его сверстниковъ, одаренныхъ не менѣе его
Богомъ и природой. Онъ, конечно, сдѣлалъ то,
что могъ, и главная заслуга его для отечествен-
ной литературы—созданіе новаго русскаго стиля,
облегчившаго дальнѣйшіе пути для большаго
теченія и роста родного творчества. Своими про-
изведеніями и журналами онъ умножилъ чита-
телей, какъ журналистъ, пріучая ихъ къ изящ-
ному и развивая ихъ вкусъ.
Карамзинъ не былъ геніальнымъ человѣкомъ,
онъ не былъ мыслителемъ и глубокимъ уче-
нымъ, по онъ былъ талантливымъ мечтателемъ
съ чуткимъ слухомъ, съ нѣжною душою п сдѣ-
лалъ все, что могъ, — за то честь и слава ему,
за то имъ поистинѣ можетъ гордиться его род-
ной городъ, гдѣ каждый видитъ его памятникъ
и воспоминаетъ о немъ.
Изъ жизни веллк. а славн, людей.
12
Графъ Левъ Николаевичъ Толстой.
(Къ семидесятилѣтію его рожденія).
(28 августа 1828 г.—28 августа 1898 г).
Волнуясь, увлекаясь, негодуя, сомнѣ-
ваясь, радуясь, страдая, проникая въ
глубь своей души, онъ проникъ въ души
людей, живописалъ ихъ, показавъ имъ,
что онгі есть, и чѣмъ они должны
быть.
ъ пятнадцати верстахъ отъ города Тулы,
въ Кропивенскомъ уѣздѣ, Тульской гу-
берніи, находится старинное княжеское
имѣніе — Ясная Поляна.
Это помѣстье занимаетъ очень живописное
положеніе, кругомъ его темно-зеленой щетиною
поднимается огромный заповѣдный лѣсъ.
Господская усадьба окружена вѣковыми ли-
повыми аллеями, посаженными когда-то имени-
тымъ княземъ Волконскимъ. Вблизи нея—четыре
пруда и запущенный издавна господскій садъ,
обнесенный землянымъ валомъ. На валу — двѣ
— 179 —
круглыхъ кирпичныхъ башни, гдѣ, по преда-
ніямъ, въ началѣ нынѣшняго столѣтія постоянно
дежурили часовые, такъ какъ тутъ жилъ извѣст-
ный генералъ, знатный помѣщикъ — князь Ни-
колай Андреевичи Волконскій, неумолимое время
полуразрушило эти старинныя кирпичныя башни.
Лишаи и сѣдой мохъ поросли на нихъ.
Старинный домъ съ колоннадами, въ родѣ
замка, съ безчисленнымъ количествомъ комнатъ,
гдѣ широко жили гордые владѣльцы его, давно
сгорѣлъ, и въ господской усадьбѣ теперь сто-
ятъ два флигеля; одинъ—двухъэтажный, очень
простой; внизу его кабинетъ, библіотека и спальня
хозяина.
Въ кабинетѣ — простой письменный столъ,
нѣсколько стульевъ, диванъ и этажерка,—вотъ
и вся мебель; по стѣнамъ развѣшано нѣсколько
картинъ. Библіотека очень богата и полна раз-
ными сочиненіями на семи языкахъ, которыми
свободно владѣетъ ея хозяинъ.
Хозяина этихъ старинныхъ владѣній, пря-
мого наслѣдника по матери, гордаго генерала,
князя Волконскаго, чаще всего можно (встрѣ-
тить въ его рабочемъ кабинетѣ, въ простой си-
ней блузѣ, въ высокихъ сапогахъ, или углу-
бленнымъ въ чтеніе интересной книги, или
пишущимъ крупнымъ почеркомъ страницу за
страницей, или бесѣдующимъ со своими посѣ-
тителями—близкими, знакомыми.
Это нашъ знаменитый писатель Левъ Нико-
лаевичъ Толстой.
Кто не знаетъ изъ образованныхъ и грамот-
ныхъ людей Льва Николаевича, а знающій его
12*
— 180 —
пера знаетъ и слышитъ объ Ясной Полянѣ, гдѣ
онъ родился, провелъ свое дѣтство и большую
даже по разнообразнымъ произведеніямъ его
половину своей долгой жизни, работая перомъ
въ этомъ простомъ кабинетѣ, гдѣ созданы имъ
замѣчательныя произведенія, изъ которыхъ мно-
гія проживутъ не только сотни лѣтъ, но будутъ
жить, пока живъ богатый, образный, яркій и
могучій русскій языкъ.
Въ Ясной Полянѣ . іевъ Николаевичъ рабо-
таетъ не только въ этомъ знаменитомъ и въ
своей простотѣ кабинетѣ; онъ любитъ и физи-
ческій трудъ, который даетъ энергію, бодрость
его крѣпкому тѣлу, ясность его творческой мыс-
ли: онъ находитъ себѣ трудъ и въ родномъ
лѣсу и въ близкой его душѣ крестьянской избѣ.
Этому большому русскому человѣку дано Бо-
гомъ и природой много, и онъ таланты свои
удесятерилъ трудомъ, вѣчнымъ исканіемъ истины
и правды жизни.
Жизнь его была широка и разнообразна, онъ
ее видѣлъ и хорошо знаетъ отъ царскаго дворца
до землянки нищаго.
Въ жизни и трудахъ его много поучитель-
наго; о немъ много пишутъ и много говорятъ—
и многіе изъ его поклонниковъ и почитателей и
многіе изъ его враговъ.
И многаго, что намъ приходилось читать
и слышать о знаменитомъ нашемъ писателѣ и
что опъ самъ записалъ просто, искренне и от-
кровенно, рѣшаемся взять немногое, что рисуетъ
ярко особенную жизнь этого крупаго, особен-
наго человѣка-ппсателя.
Л. II. Т о л с т о й.
— 182 —
Родъ Льва Николаевича Толстого — старин-
ный и древній на Руси. Прапращуръ его по
отцѣ, Петръ Андреевичъ Толстой, былъ другомъ
Петра I, занималъ важный постъ,— былъ посломъ
въ Константинополѣ. Отдаленнѣйшій предокъ
Толстыхъ вышелъ изъ Пруссіи, фамилія его
была Г)іск — «толстый» — отсюда и пошло проз-
вище Толстыхъ. Мать Льва Николаевича —
княжна Волконская; бабушка по отцѣ—княжна
Горчакова; бабушка по матери—княжна Трубец-
кая. Волконскіе, Горчаковы — прямые потомки
Рюрика.
Левъ Николаевичъ внѣшностью своей очень
похожъ на дѣда, князя Николая Андреевича
Волконскаго, отца его матери. «У обоихъ (дѣда
и внука) открытый, высокій лобъ, густыя, на-
висшія брови, изъ-подъ которыхъ ярко свѣ-
тятся, словно проникаютъ въ чужую душу, не-
большіе, глубоко сидящіе сѣрые глаза».
На портретахъ, висящихъ по стѣнамъ ясно-
полянской залы, видны князья и графы, гене-
ралы и тайные совѣтники въ звѣздахъ и лен-
тахъ.
Отецъ Льва Николаевича, полковникъ Павло-
горскаго гусарскаго полка, Николай Ильичъ
Толстой, видный, плѣнительный мужчина, поль-
зовался большимъ успѣхомъ въ свѣтѣ. «Боль-
шой статный ростъ, странная маленькими шаж-
ками походка, привычка подергивать плечомъ,
маленькіе всегда улыбающіеся глазки, большой
носъ, неправильныя губы, которыя какъ-то не-
— 183 —
ловко, но пріятно складывались; онъ умѣлъ
нравиться всѣмъ безъ исключенія—людямъ всѣхъ
сословій и состояній, въ особенности тѣмъ, ко-
торымъ хотѣлъ нравиться; онь умѣлъ взять
верхъ въ отношеніяхъ со всякимъ. Ничто на
свѣтѣ не могло возбудить въ немъ чувства уди-
вленія, въ какомъ бы онъ ни былъ блестящемъ
положеніи, — казалось, онъ для него былъ ро-
жденъ. Онъ былъ знатокъ всѣхъ вещей, доставля-
ющихъ удобства и наслажденіе, и умѣлъ поль-
зоваться ими. Онъ былъ чувствителенъ и даже
слезливъ. Его натура была изъ тѣхъ, которымъ
для хорошаго дѣла необходима публика, и то
только онъ считалъ хорошимъ, что называла
хорошимъ публика... Тѣ поступки и образъ
жизни, которые доставляли ему счастіе или
удовольствіе, онъ считалъ хорошими и на-
ходилъ, что такъ всегда и всѣмъ поступать
должно».
Отъ отца своего, графа Ильи Андреевича,
Николай Ильичъ Толстой получилъ совершенно
разоренное имѣніе. Чтобы была свѣтла память
объ отцѣ, онъ уплатилъ всѣ долги его и остался
совершенно ни съ чѣмъ. При немъ жила ста-
рушка мать его, урожденная княжна Горчакова,
грпвыкшая въ роскоши, и родственница Т. А.
Ергольская. На незначительное офицерское жа-
лованье Николай Ильичъ не могъ существовать
и рѣшился подъ вліяніемъ родственниковъ же-
ниться на немолодой, некрасивой княжнѣ Марьѣ
1'иколаевнѣ Волконской, единственной наслѣд-
ницѣ богатыхъ русскихъ вельможъ, вышелъ въ
огставку и поселился въ имѣніи жены въ Ясной
Полянѣ, гдѣ занялся хозяйствомъ по-своему
184 —
счастливый и довольный, какъ счастлива и до-
вольна была и жена его Марья Николаевна.
28 августа 1828 г. въ Ясной Полянѣ ро-
дился у нихъ сынъ Левъ Николаевичъ. Въ
1831 г., когда ему было всего три года съ не-
большимъ, скончалась его мать; шесть лѣтъ
спустя, за нею ушелъ въ могилу и отецъ его,
графъ Николай Ильичъ. Такимъ образомъ,
съ девятилѣтняго возраста Левъ Николаевичъ
остался круглымъ сиротою.
Сиротство и при состояніи не можетъ быть
радостнымъ для дѣтей-сиротъ. Для такого же
впечатлительнаго, нервнаго и мечтательнаго ре-
бенка, какимъ былъ Левъ Николаевичъ, лише-
ніе съ трехлѣтняго возраста материнскаго нѣж-
наго чувства было особенно чувствительно. Какъ
видно изъ многихъ мѣстъ его произведеній, гдѣ
онъ художественно рисуетъ образъ своей ма-
тери, онъ любилъ ее горячо, нѣжно и глубоко.
Марью Николаевну Левъ Николаевичъ въ сво-
емъ великомъ произведеніи «Войнѣ и мирѣ»
(княжна Марія Волконская) изобразилъ хотя
некрасивой и слезливой, но очень трогательно,
съ высокой христіанской душою, пристрастной
къ странницамъ, неземной жизни, самоотрече-
нію и самопожертвованію, съ чуднымъ привѣт-
ливымъ и мягкимъ характеромъ, съ чистыми
мечтами и вѣчнымъ стремленіемъ къ небу.
Въ ней жили творчество, фантазія, мечта-
тельность, немудрено, что когда она въ моло-
дости бывала па балахъ, то всегда собирала
вокругъ себя въ уборной молодыхъ дѣвушекъ
и занимала ихъ живыми, выдуманными ею раз-
сказами и сказками. Напрасно ждали кавалеры
— 185 —
въ большой залѣ своихъ дамъ на танцы: дамы
не могли оторваться отъ увлекательныхъ раз-
сказовъ и сказокъ княжны Волконской.
Рано осиротѣвшій Левъ Николаевичъ жилъ
съ дѣтскихъ лѣтъ воспоминаніями о своей без-
временно умершей матери, которая является у
него человѣкомъ неземнымъ, съ постоянной
мечтой о небѣ, человѣкомъ, о которомъ гово-
рятъ, что «они не уходятъ въ землю, а улета-
ютъ на небо».
Въ дѣтскомъ воображеніи Льва Николаевича
матушка его является часто въ воспоминаніяхъ,
и онъ пишетъ потомъ въ своей занимательной
повѣсти «Дѣтство» такія трогательныя строки
о ней: ’) «Когда я стараюсь вспомнить матушку
такою, какою была въ это время, мнѣ предста-
вляются только ея каріе глаза, выражающіе
всегда одинаковую доброту и любовь, родинка
па шеѣ, немного ниже того мѣста, гдѣ вьются
маленькіе волосики, шитый бѣлый воротничокъ,
нѣжная сухая рука, которая такъ часто меня
ласкала и которую я такъ часто цѣловалъ; по
общее выраженіе ускользаетъ отъ меня. Когда
матушка улыбалась — какъ ни хорошо было ея
лицо—оно дѣлалось несравненно лучше, и кру-
гомъ все какъ будто веселѣло. Если бы въ тя-
желыя минуты жизни я хоть мелькомъ могъ
видѣть эту улыбку, я бы не зналъ, что такое
горе... Воспоминанія эти освѣжаютъ, возвыша-
ютъ мою душу и служатъ для меня источни-
комъ лучшихъ наслажденій... Набѣгавшись до-
і) «Дѣтство». Повѣсть Л. И. Толстого, первое произведеніе его,
1852 г.
— 186 —
сыта, сидишь бывало за чайнымъ столомъ, на
своемъ высокомъ креслицѣ; ужъ поздно, давно
выпилъ я свою чашку молока съ сахаромъ, сонъ
смыкаетъ глаза, но не трогаешься съ мѣста,
сидишь и слушаешь. И какъ не слушать? Машап
говоритъ съ кѣмъ-нибудь, и звуки голоса ея
такъ сладки, такъ привѣтливы. Одни звуки эти
такъ много говорятъ моему сердцу! Отуманен-
ными дремотой глазами я пристально смотрю
на ея лицо, и вдругъ она сдѣлалась вся ма-
ленькою,—лицо ея не больше пуговки; но оно
мнѣ все такъ же ясно видно; вижу, какъ она
взглянула иа меня и какъ улыбнулась. Мнѣ
нравится видѣть ее такою крошечною, я при-
щуриваю глаза еще больше, она дѣлается не
больше тѣхъ мальчиковъ, которые бываютъ въ
зрачкахъ, но я пошевелился— и очарованіе раз-
рушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь,
всячески стараюсь возобновить его, по напрас-
но. Я встаю, съ ногами забираюсь и уютно
укладываюсь въ кресло. Неясныя, но сладкія
грезы наполняютъ воображеніе. Здоровый дѣт-
скій сопъ смыкаетъ вѣки, и черезъ минуту за-
будешься и спишь до тѣхъ поръ, пока не раз-
будятъ. Чувствуешь, бывало, въ просонкахъ,
что чья-то нѣжная рука трогаетъ тебя; по одно-
му прикосновенію узнаешь ее, еще во снѣ
невольно схватишь эту руку и крѣпко, крѣпко
прижмешь ее къ губамъ. Всѣ уже разошлись,
одна свѣча горитъ въ гостиной, шатай сказала,
что опа сама разбудитъ меня; это она присѣла
въ кресло, въ которомъ я сплю, своею чудес-
ною, нѣжною ручкой провела по моимъ воло-
самъ, и надъ ухомъ моимъ звучитъ милый зна-
— 187 —
комый голосъ: «Вставай, моя душечка, пора
итти спать». Я не шевелюсь, но еще крѣпче
цѣлую ея руку. «Вставай же, мой ангелъ», она
другою рукой беретъ меня за шею, и пальчики
ея быстро шевелятся и щекотятъ меня. Въ
комнатѣ тихо, полутемно: нервы мои возбужде-
ны; мамаша сидитъ подлѣ меня: она трогаетъ
меня; я слышу ея голосъ. Все это заставляетъ
меня вскочить, обвить руками ея шею, прижать
голову къ ея груди и, задыхаясь, сказать: «Ахъ,
милая, милая мамаша, какъ я тебя люблю». Она
улыбается своей грустной, очаровательной улыб-
кой, беретъ обѣими руками мою голову, цѣлуетъ
меня въ лобъ и кладетъ къ себѣ на колѣни.
«Такъ ты меня очень любишь?» опа молчитъ съ
минуту, потомъ говоритъ: «Смотри, всегда люби
меня, никогда не забывай. Если не будетъ тво-
ей мамаши, ты не забудешь ея? Ие забудешь?» Она
еще нѣжнѣе цѣлуетъ меня. «Полно, и ие го-
вори этого, голубчикъ мой, душечка моя!»
Вскрикиваю я, цѣлую ея колѣни, и слезы ру-
чьями льются изъ моихъ глазъ, — слезы любви
и восторга. Послѣ этого, какъ бывало придешь
наверхъ и станешь предъ иконами въ своемъ
ваточномъ халатѣ, какое чудесное чувство испы-
тываешь, говоря: «Спаси, Господи, папеньку и
маменьку». Повторяя молитвы, которыя въ пер-
вый разъ лепетали дѣтскія уста мои за любимою
матерью, любовь къ ней и любовь къ Богу
какъ-то странно сливались въ одно чувство.
Послѣ молитвы завернешься, бывало, въ одѣ-
яльце, на душѣ легко, свѣтло и отрадно».
Великое, святое чувство матери всегда бы-
вало глубоко въ душѣ великаго писателя, и
— 188 —
онъ посвятилъ дорогому образу ея много чуд-
ныхъ страницъ въ своихъ произведеніяхъ, начи-
ная съ перваго произведенія «Дѣтство», откуда
мы взяли вышеприведенныя строки, которыя на-
столько правдивы, просты и искренни, что не-
вольно увлекаютъ и захватываютъ читателей
всѣхъ возрастовъ.
По смерти любимой всѣми дѣтьми (4-мя маль-
чиками и одной крошечной дѣвочкой) матери,
воспитаніемъ ихъ занялась дальняя родствен-
ница Т. А. Ергольская.
1837 г. вся семья переѣхала изъ Ясной По-
ляны въ Москву, гдѣ старшій братъ Николай
Николаевичъ долженъ былъ готовиться въ уни-
верситетъ, но лѣтомъ того же года внезапно
скончался отецъ, графъ Николай Ильичъ, оста-
вивъ послѣ себя очень разстроенное состояніе.
Въ виду экономіи и сокращенія расходовъ, мень-
шія дѣти, въ числѣ ихъ и Левъ Николаевичъ
съ г-жей Ергольской, снова вернулись въ Яс-
ную Поляну.
Дѣтей учили гувернеры-нѣмцы и русскіе се-
минаристы. Изъ гувернеровъ особенно памят-
нымъ остался для Льва Николаевича нѣмецъ,
котораго онъ обезсмертилъ подъ именемъ Карла
Ивановича въ своей книгѣ «Отрочество».
«Карлъ Ивановичъ въ пестромъ халатѣ, под-
поясанномъ поясомъ изъ той же матеріи, въ
красной, вязаной ермолкѣ съ кисточкой и въ
мягкихъ козловыхъ сапогахъ, ходитъ около стѣнъ
въ дѣтской съ хлопушкой изъ сахарной бумаги
па палкѣ, по утрамъ, прицѣливается и хлопаетъ
по мухѣ, будитъ и волнуетъ дѣтей. Онъ очень
хорошо видитъ, что разбудилъ и испугалъ меня,
- 189 —
но не выказываетъ, какъ будто не замѣчаетъ.
Онъ подходитъ къ своей кровати, взглядываетъ
на часы, которые висятъ надъ ней въ шитомъ
бисерномъ башмачкѣ, вѣшаетъ хлопушку на
гвоздикъ и, какъ замѣтно было, въ самомъ прі-
ятномъ расположеніи духа повертывается къ
дѣтямъ и будитъ ихъ... Въ классной Карлъ Ива-
новичъ былъ совсѣмъ другой человѣкъ, - оиъ
былъ наставникъ. Съ очками на носу и книгой
въ рукѣ, сидѣлъ на своемъ обычномъ мѣстѣ,—
между дверью и окошкомъ; налѣво отъ двери
были двѣ полочки: одна наша, дѣтская, другая
Карла Ивановича собственная. На нашей были
всѣхъ сортовъ книги -учебныя и неучебныя;
однѣ стояли, другія лежали. Карлъ Ивановичъ
большую часть времени проводилъ за чтеніемъ,
даже испортилъ имъ свое зрѣніе. Въ числѣ
предметовъ, лежавшихъ на полочкѣ Карла Ива-
новича, былъ одинъ, который больше всего мнѣ
его напоминаетъ. Это — кружокъ изъ картона,
вставленный въ деревянную ножку, въ которой
кружокъ этотъ подвигался посредствомъ шпинь-
ковъ. Карлъ Ивановичъ очень хорошо клеилъ,
и кружокъ этотъ самъ изобрѣлъ и сдѣлалъ для
того, чтобы защищать свои слабые глаза отъ
яркаго свѣта. Какъ теперь вижу я передъ со-
бой длинную фигуру въ ваточномъ халатѣ и въ
красной шапочкѣ, изъ-подъ которой виднѣются
рѣдкіе, сѣдые волосы. Онъ сидитъ подлѣ сто-
лика, на которомъ стоитъ кружокъ съ парик-
махеромъ, бросавшимъ тѣнь на его лицо: въ
одной рукѣ онъ держитъ книгу, другая покоится
на ручкѣ креселъ; подлѣ него лежатъ часы съ
нарисованнымъ егеремъ на циферблатѣ, клѣтча-
— 190 —
тый платокъ, черпая, круглая табакерка, зеле-
ный футляръ для очковъ, щипцы па лоточкѣ.
Все это такъ чинно, аккуратно лежитъ на
своемъ мѣстѣ, что по одному этому порядку
можно заключить, что у Карла Ивановича со-
вѣсть чиста и душа покойна. Бывало, какъ до-
сыта набѣгаешься внизу по залѣ, на цыпочкахъ
прокрадешься наверхъ въ классную/ смотришь,
Карлъ Ивановичъ сидитъ себѣ одинъ па своемъ
креслѣ и съ спокойно величавымъ выраженіемъ
читаетъ какую-нибудь изъ своихъ любимыхъ
книгъ. Иногда я заставалъ его и въ такія ми-
нуты, когда онъ не читалъ: очки спускались
ниже на большомъ, огромномъ носу: голубые
полузакрытые глаза смотрѣли съ какимъ-то осо-
беннымъ выраженіемъ, а губы грустно улыба-
лись. Въ комнатѣ тихо; только слышно его
равномѣрное дыханіе и бой часовъ съ егеремъ.
Бывало онъ меня не замѣчаетъ, а я стою у
двери и думаю: «Бѣдный, бѣдный старикъ! Пасъ
много, мы играемъ, намъ весело, онъ одииъ-
одинешеиекъ, и никто-то его не приласкаетъ.
Правду онъ говоритъ, что онъ сирота. И такъ
жалко станетъ, что, бывало, подойдешь къ нему,
возьмешь за руку и скажешь: «ІіеЪег Карлъ
Ивановичъ». Онъ любилъ, когда я ему говорилъ
такъ; всегда приласкаетъ, и видно, что растро-
ганъ».
Предъ нами, какъ живой, этотъ добродушный
Карлъ Ивановичъ, привязанный къ дому, къ
дѣтямъ, странствующій гувернеръ-нѣмецъ, кото-
рый обжился въ домѣ Толстыхъ, и ему тяжело
оставлять ихъ. Когда дѣтей собираются везти
въ ученье въ городъ, онъ сдержанно, по-нѣ-
191
мецки волнуется, слабо протестуетъ и со сле-
зами на глазахъ соглашается жить при нихъ
безъ жалованья, лишь бы не разставаться съ
ихъ домомъ, такъ какъ ему, видимо, тяжело
бродить по господскимъ домамъ, и по-дѣтски
радуется, когда его оставляютъ въ прежнемъ
положеніи.
Эта живая правда захватываетъ и приковы-
ваетъ вниманіе къ добродушному гувернеру-нѣм-
цу. Такихъ гувернеровъ было много въ то
добре старое время, и всѣхъ этихъ гувернеровъ
обезсмертилъ въ своемъ Карлѣ Ивановичѣ на-
блюдательный съ дѣтскихъ лѣтъ Левъ Николае-
вичъ, который все подмѣчалъ, разбиралъ, обоб-
щалъ и хотя «былъ вь дѣтствѣ очень подвиженъ
и шаловливъ», но очень вдумчивъ, ко всему
чувствителенъ, отчего въ отроческіе годы своимъ
близкимъ казался страннымъ, какъ говорила о
немъ покойная тетка его II. И. Юшкова, а
иногда отличался «неожиданностью поступковъ,
живостью характера и прекраснымъ сердцемъ».
Такъ II. И. Юшкова разсказывала г. Берсу
относительно неожиданности поступковъ и стран-
ностей Л. Н.: «Однажды въ пути на почтовыхъ
лошадяхъ, когда всѣ уже усѣлись въ экипажи,
стали искать Л. Н., который былъ тогда маль-
чикомъ. Въ это время онъ высунулся въ окнѣ
станціи п крикнулъ: «та іапіе, я сейчасъ вы-
хожу». Половина головы его была острижена.
Фантазія остричь голову во время короткой оста-
новки, повидимому, не объяснялась никакой
надобностью».
Самъ Л. Н. разсказывалъ въ своемъ семей-
номъ кругу, что въ дѣтствѣ, лѣтъ семи-восьми,
— 192 —
у него явилось страстное желаніе летать по
воздуху. Онъ рѣшилъ, что это вполнѣ возмож-
но, стоитъ только сѣсть на корточки, обхватить
руками колѣни, и чѣмъ сильнѣе сжимать колѣ-
ни, тЬмъ выше молено полетѣть. Эта мысль не
давала ему покоя, и онъ привелъ ее въ испол-
неніе. Онъ заперся въ классной комнатѣ, взлѣзъ
на подоконникъ' и въ точности исполнилъ заду-
манное. Онъ упалъ съ подоконника на землю
съ высоты двухъ съ половиной саженей, отбилъ
себѣ ноги и не могъ встать, чѣмъ напугалъ
своихъ родныхъ.
Ребенкомъ онъ былъ нервнымъ, своеобраз-
нымъ, оригинальнымъ, крайне чувствительнымъ,
переносившимъ свои мечты въ дѣйствительную
жизнь и дѣйствительность его окружавшую въ
мечты. Онъ всѣмъ увлекался, и въ дѣтскіе годы,
сидя въ классной комнатѣ, раздумывалъ, какъ
бы пріятно было ему сидѣть на балконѣ вмѣстѣ
съ большими, принимать участіе въ ихъ бесѣ-
дахъ; онъ хотѣлъ всѣмъ нравиться, быть наход-
чивымъ, мучился и страдалъ, что къ нему отно-
сятся какъ къ ребенку, что онъ некрасивъ,
что у него непокорные вихрястые волосы, ши-
рокій носъ, маленькіе сѣрые глаза; онъ рано
началъ переживать душевный разладъ, внутрен-
нія огорченія, бороться со своими чувствами и
искать спасенія въ мечтѣ; онъ рано познако-
мился съ грустью и любилъ грустить, любилъ
уходить въ созерцаніе, надумывать себѣ стра-
данія, надуманное переносить въ дѣйствитель-
ность, чѣмъ погружалъ себя въ печаль, самъ
ловилъ себя въ этихъ выдумкахъ, раскаивался
въ нихъ и снова прибѣгалъ къ нимъ. Все это
193 —
выдѣляло его въ семьѣ, заставляло смотрѣть па
него, какъ на ребенка страннаго, но выдающа-
гося изо всѣхъ окружающихъ.
До 1840 г. опекуншей сиротъ Толстыхъ была
родственница ихъ, графиня Остенъ-Сакенъ, ко-
торая въ этомъ году скончалась, и опека пере-
шла къ ихъ теткѣ, родной сестрѣ графа Николая
Ильича, II. И. Толстой, по мужу Юшковой,
которая жила въ Казани, куда эта «та іапіе»,
кровная аристократка, перевезла всю семью
Толстыхъ.
Эта богатая и знатная тетушка, привыкшая
къ титуламъ, видѣла высшее счастье и благо
жизни въ большихъ доходахъ, въ блескѣ мун-
дировъ и мечтала создать изъ племянниковъ
видныхъ дипломатовъ, блестящихъ флигель-адъ-
ютантовъ; она собирала въ своей гостиной все
родовитое и богатое дворянство, какое было
тогда въ Казани.
II вотъ для подростковъ Толстыхъ съ пере-
ѣздомъ въ Казань простая яснополянская жизнь
осталась позади. Здоровое деревенское дѣтство
кончилось, началась иная, мудреная жизнь, шум-
ная жизнь города, большого свѣта съ его тѣнями...
Левъ Николаевичъ послѣ о томъ времени
пишетъ въ своей книгѣ «Отечество» такія стро-
ки: «Случалось ли вамъ въ извѣстную пору
жизни вдругъ замѣчать, что вашъ взглядъ на
вещи совершенно измѣняется, какъ будто всѣ
предметы, которые вы видѣли до тѣхъ поръ,
вдругъ повернулись къ вамъ другою, неизвѣст-
ною еще стороною. Такого рода перемѣна про-
изошла во мнѣ въ первый разъ во время на-
шего путешествія, съ котораго я и считаю на-
Изъ жизни велнк. и сланы, людей. 13
194 —
чало моего отрочества. Мнѣ въ первый разъ
пришла въ голову ясная мысль о томъ, что не
мы одни, т.-е. наше семейство, живетъ па свѣтѣ,
что не всѣ интересы вертятся около насъ, а что
существуетъ другая жизнь людей, ничего обща-
го не имѣющихъ съ нами, не заботящихся о
насъ и даже не имѣющихъ понятія о нашемъ
существованіи. Когда я глядѣлъ па деревни и
города, которые мы проѣзжали, въ которыхъ въ
каждомъ домѣ жило, по крайней мѣрѣ, такое же
семейство, какъ наше, — на женщинъ, дѣтей,
которыя съ минутнымъ любопытствомъ смотрѣли
на экипажъ и навсегда исчезали изъ глазъ,—
на лавочниковъ, мужиковъ, которые не только
не кланялись намъ, по не удостаивали насъ
даже взглядомъ,—мнѣ въ первый разъ пришелъ
въ голову вопросъ, «что же ихъ можетъ зани-
мать, ежели они нисколько не заботятся о
пасъ?» Изъ-за этого вопроса возникли другіе:
«какъ и чѣмъ они живутъ, какъ воспитываютъ
своихъ дѣтей, учатъ ли ихъ, пускаютъ ли играть,
какъ наказываютъ».
Впечатлительный мальчикъ, все время трево-
жившійся лично собой, своими мечтами о себѣ,
своими страданіями, что онъ не имѣетъ того,
чтобы хотѣлъ имѣть, именно: чтобы всѣ жили
для него, интересовались только имъ, — вдругъ
видитъ массу людей, живущихъ собственными
думами, своими чувствами, мыслями, своей жи-
знью, отъ которой онъ далекъ, и въ которой
онъ пока не нуженъ для этихъ людей, но онъ
сознаетъ, что онъ долженъ занять свое мѣсто
и долженъ быть виденъ, когда вступитъ въ
отношенія съ людьми.
195 —
Дѣтство кончилось, о немъ остались воспоми-
нанія свѣтлыя, отрадныя, но только воспоми-
нанія.
Въ Казани началась другая жизнь. Льва Ни-
колаевича подготовили къ университету; но и
тутъ, какъ ранѣе и какъ потомъ, онъ являлъ
себя страннымъ отрокомъ, страннымъ юношей.
II въ это время широкій носъ, некрасивое лицо,
т.-е. его внѣшность, мучатъ его, кажется, еще
сильнѣе прежняго.
«Я былъ стыдливъ отъ природы, — говоритъ
Л. Н. Толстой, — но стыдливость моя еще уве-
личивалась убѣжденіемъ въ моей уродливости.
Я былъ слишкомъ самолюбивъ и старался пре-
зирать всѣ удовольствія, доставляемыя пріятной
наружностью, и напрягалъ всѣ силы своего ума
и воображенія, чтобы находить наслажденіе въ
гордомъ одиночествѣ».
Въ гостиной та Іапіе Юшковой наружность
и изящество манеръ занимали первое мѣсто, а
характеръ Л. Н. и въ дѣтскіе, и отроческіе, и
юношескіе годы былъ крайне своеобразный, не
давалъ ему покоя, ежеминутно напоминая при
его болѣзненномъ настроеніи, что онъ въ тѣни,
что его не замѣчаютъ, что ему не поклоняются,
что не любятъ, что онъ не счастливъ, — и онъ
мучитъ себя мыслію, что онъ несчастный сирота,
и ему отрадно думать, «что онъ несчастенъ не
потому, что виноватъ, но потому, что такова
его судьба съ самаго его рожденія, что участь
его похожа научаетъ несчастнаго». Онъ вообра-
жаетъ себя подкидышемъ, то гусарскимъ гене-
раломъ, то только что умершимъ: «послѣ сорока
дней, — думаетъ онъ,—душа моя улетаетъ на
13*
— 190 —
небо; я вижу тамъ что-то удивительно прекрас-
ное, бѣлое, прозрачное, длинное, и чувствую,
что это моя мать, это что-то бѣлое окружаетъ,
ласкаетъ меня, но я чувствую безпокойство и
какъ будто не узнаю ея. «Ежели это точно ты,—
то покажись мнѣ лучше, чтобы я могъ обнять
тебя». И мнѣ отвѣчаетъ ея голосъ: «Здѣсь мы
всѣ такія, я ие могу лучше обнять тебя. Развѣ
тебѣ не хорошо такъ?» «Нѣтъ, мнѣ очень хо-
рошо, по ты не можешь щекотать меня, я не
могу цѣловать твоихъ рукъ». —«Не надо этого,
здѣсь и такъ прекрасно», говоритъ оиа, и я
чувствую, что точно прекрасно, и мы вмѣстѣ
съ ней летимъ все выше и выше»...
Л. И. то уходилъ въ мечты и, казалось, отхо-
дилъ отъ дѣйствительной жизни, то, «вспомнивъ
вдругъ, что смерть ожидаетъ его каждый часъ,
каждую минуту, рѣшалъ, что человѣкъ не мо-
жетъ быть иначе счастливъ, какъ пользуясь на-
стоящимъ и не помышляя о будущемъ, и дня
по три, подъ вліяніемъ этой мысли, бросалъ
уроки и занимался только тѣмъ, что лежа въ по-
стели, наслаждался чтеніемъ какого-нибудь ро-
мана или ѣдою пряниковъ съ кроиовскимъ ме-
домъ, которые покупалъ на послѣднія деньги».
Онъ чувствуетъ себя несчастнымъ и часто
думаетъ о смерти, по жизнь въ кругу велико-
свѣтскомъ, и окружающіе его въ домѣ тетушки
Полины ІІлыіиишны Юшковой въ Казани во-
влекаютъ его въ свѣтскія удовольствія; онъ
чувствуетъ себя тяжело въ этой обстановкѣ и
все-таки живетъ такъ, какъ требуетъ этотъ кру-
жокъ. Онъ занимается усердно даже своей внѣш-
ностью, заботится о длинѣ и чистотѣ ногтей,
197 —
объ изяществѣ манеръ, умѣнье кланяться, тан-
цовать, пріятно разговаривать о праздныхъ и
пустыхъ предметахъ; онъ составляетъ общіе
признаки, по которымъ, не говоря съ человѣ-
комъ, рѣшаетъ, къ какому разряду извѣстный
человѣкъ принадлежитъ. «Главнымъ изъ этихъ
признаковъ, кромѣ убранства комнатъ, перча-
токъ, почерка, экипажа, были ноги». Отношеніе
сапогъ къ панталонамъ тотчасъ же рѣшало въ
его глазахъ положеніе человѣка. «Сапоги безъ
каблука, съ угловатымъ носкомъ и концы пан-
талонъ узкіе, безъ штрипокъ—это былъ простой
человѣкъ; сапогъ съ узкимъ круглымъ носкомъ
и каблукомъ и панталоны узкіе книзу, облега-
ющіе ногу, или широкіе со штрипками, какъ
балдахинъ стоящіе надъ носкомъ, — это былъ
человѣкъ другого тона».
Жизнь въ это время Л. Н., уже студента,
была полна раздвоенности и противорѣчій, борь-
бы внутренней съ внѣшней жизнью; объ этомъ
времени потомъ онъ пишетъ: «Страшно вспо-
мнить, сколько безцѣннаго, лучшаго въ жизни
піестнадцатилѣтняго времени, я потратилъ на
пріобрѣтеніе своего качества (т.-е. свѣтскости,
лоска). Всѣмъ, кому я подражалъ, все это, ка-
залось, доставалось легко. Я съ завистью смо-
трѣлъ на нихъ и втихомолку работалъ надъ
французскимъ языкомъ, надъ наукой кланяться,
не глядя па того, кому кланяешься, надъ раз-
говоромъ, танцованьемъ, надъ выработкой въ
себѣ самомъ ко всему равнодушія и скуки, надъ
ногтями, на которыхъ я рѣзалъ себѣ мясо нож-
ницами,— п все-таки чувствовалъ, что мнѣ еще
много оставалось труда для достиженія цѣли».
— 198 —
Университетъ очень мало далъ Л. Н. Тол-
стому.— онъ поступилъ вначалѣ на восточный
факультетъ и, видимо, хотѣлъ серьезно зани-
маться наукой, но это оказалось неисполнимымъ:
домашняя обстановка, окружавшія его условія
жизни отвлекали его отъ серьезныхъ занятій.
Ему постоянно приходилось участвовать на ба-
лахъ, вечерахъ, спектакляхъ, концертахъ у ге-
нералъ-губернатора, губернскаго предводителя и
у многихъ другихъ на празднествахъ, по случаю
пріѣзда высокопоставленныхъ лицъ, участвовать
въ спектакляхъ, живыхъ картинахъ. Шумная
свѣтская жизнь настолько захватила Л. Н., что
у него не осталось времени для изученія во-
сточныхъ языковъ. На полугодовыхъ репети-
ціяхъ онъ получилъ плохія отмѣтки и затѣмъ
занимался такъ мало, что не былъ допущенъ до
экзамена; на другой годъ па томъ же курсѣ онъ
оставаться не захотѣлъ и перешелъ на юри-
дическій факультетъ, который далъ ему очень
мало при его большихъ запросахъ и требова-
ніяхъ.
Свѣтская жизнь въ Казани опротивила ему,
университетская паука не увлекла богато ода-
реннаго юношу, сильная натура рвалась къ
правдѣ жизни, къ исканію истины.
Въ 1847 г. Л. Н. Толстой уѣхалъ изъ Казани
въ деревню, а въ 1848 г. былъ уже въ Петер-
бургѣ и держалъ тамъ экзаменъ на кандидата
юридическихъ наукъ, и удачно сдалъ испытаніе
по гражданскому и уголовному праву, но затѣмъ
душевныя настроенія его быстро измѣнились,
онъ прекратилъ экзамены и снова уѣхалъ въ
Ясную Поляну, гдѣ оставался до 1851 г.
— 199 —
Природа и деревенская жизнь захватили его
всецѣло; онъ чувствуетъ, что рожденъ для де-
ревни, онъ молодъ, онъ сознаетъ свое при-
званіе— служеніе народу, желаніе дѣлать добро
и любить его; онъ рѣшаетъ заниматься хозяй-
ствомъ и «благородною, ближайшею» обязан-
ностью считаетъ исправить «жалкое положеніе
мужиковъ»; но и здѣсь, неудовлетворенный своею
сельскою жизнью, встрѣтившій въ крѣпостномъ
бытѣ непреодолимое препятствіе для исполненія
обязанностей улучшить положеніе крестьянъ,
Л. II. въ 1851 г. уѣхалъ на Кавказъ къ своему
старшему брату II. Н. Толстому, который слу-
жилъ тамъ въ артиллеріи.
Сначала онъ просто гоститъ у любимаго брата,
по вскорѣ, увлеченный природой Кавказа и
и своеобразной городской жизнью, поступаетъ
па службу тоже въ артиллерію юнкеромъ и
участвуетъ во многихъ стычкахъ съ горцами.
Подъ вліяніе величественной природы, подъ
вліяніемъ необычной бивачной жизни, подъ
вліяніемъ горячихъ разговоровъ со старшимъ
братомъ, юныя и могучія силы, ища исхода и
яркаго проявленія, пошли по теченію творчества,
и Л. II. въ 1852 г. написалъ свою первую по-
вѣсть «Дѣтство», за которой немедленно послѣ-
довали «Утро помѣщика», «Случай», «Отроче-
ство», задуманы «Казаки», «Юность».
Первыя произведенія его появились въ жур-
налѣ «Современникъ» Некрасова подъ буквами
Л. Н., но тутъ же обратили на себя вниманіе
публики, вызвали похвалы критики и собратьевъ-
писателей; такъ, напримѣръ, говоритъ одинъ
изъ его біографовъ, что Ѳ. М. Достоевскій былъ
— 200 —
пораженъ, прочитавъ «Дѣтство». «Отрочество»,
убѣдительно просилъ своихъ знакомыхъ сооб-
щить емд, кто скрывается подъ буквами Л. Н.
Первое произведеніе Л. Н. Толстого вышло
въ свѣтъ 1 сентября 1852 года, т.-е. когда
автору его было 24 года.
Въ то время мечты влекли его ко славѣ ли-
тературной, къ славѣ военной, и вмѣстѣ съ
тѣмъ въ немъ крѣпко засѣла мысль слиться съ
простымъ человѣкомъ, съ пародомъ.
Онъ жилъ въ казацкой станицѣ, на лѣвомъ
берегу Терека, недалеко отъ Кизляра, въ обще-
ствѣ казака Епишкп, человѣка простого, но се-
бѣ на умѣ, съ русской хитринкой, — вообще,
среди простыхъ казаковъ, тоже Епишекъ, людей,
жившихъ просто, «какъ трава растетъ», охотясь
за фазанами и кабанами, бродя по лѣсамъ и боло-
тамъ, нерѣдко вспоминая опротивѣвшіе емд ве-
чера на балахъ и двеселеніяхъ великосвѣтскихъ.
Л. Н. упивался здѣсь свѣжимъ воздухомъ
подъ тѣнью громадныхъ каменныхъ хребтовъ,
былъ охваченъ прелестью этой простой велича-
вой природы.
Опъ впослѣдствіи съ восторгомъ вспоминаетъ
это время, пережитое имъ въ казацкой станицѣ,
и говоритъ: «Надо испытать жизнь во всей ея
безыскусственной красотѣ, чтобы попять счастье.
А что такое счастье? Не больше, какъ быть съ
природой, видѣть ее, говорить съ нею, стать
Епишкой, не думать о Завтра, умирать, какъ
падаетъ съ дерева увядшій листъ, не оставивъ
по себѣ ни слѣда ни воспоминанія».
Эта простая естественная жизнь природы,
конечно, заманчива, какъ умиряющая волненіе
— 201 —
души, утишающая муки ума и сердца, но какъ
смирить мечты о славѣ и власти, о восторгѣ и
преклоненіи ближнихъ, толпы предъ силой та-
ланта, предъ геройскими подвигами бойца, смѣ-
лаго и храбраго, мечтающаго о полученіи геор-
гіевскаго креста для украшенія груди этимъ
знакомъ отличія, показывающаго знакомому,
извѣстному и неизвѣстному человѣку, что передъ
ними пе простой смертный, а особый человѣкъ-
герой. И Л. И., какъ говоритъ въ воспомина-
ніяхъ о немъ г. Берсъ, «страстно желалъ по-
лучить георгіевскій крестъ и былъ даже пред-
ставленъ къ нему, по не получилъ по какому-то
личному нерасположенію къ нему одного изъ
ближайшихъ начальниковъ. Это огорчило его и
вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнило его взглядъ на храб-
рость: онъ пересталъ считать храбрыми тѣхъ,
кто лѣзетъ въ сраженіи впередъ и домогается
знаковъ отличія; онъ начинаетъ считать храб-
ростью разумное отношеніе къ опасности».
Въ его произведеніяхъ впослѣдствіи очерчены
и солдаты и офицеры всегда съ поразительной
правдой, отличавшіеся безукоризненной храб-
ростью. Эта храбрость, спокойное мужество,
которое онъ цѣнилъ, какъ лучшее и высшее
качество военнаго человѣка; онъ не разъ ста-
витъ себѣ вопросъ, что должно считать храб-
ростью и кто, дѣйствительно, храбръ, и всегда
отвѣчаетъ на это: «храбръ тотъ, кто, при какихъ
бы то ни было обстоятельствахъ, исполняетъ
свой долгъ солдата или офицера. Не бояться
смерти,—не значитъ быть храбрымъ, потому что
нѣтъ на свѣтѣ человѣка, который не боялся бы
смерти: зато есть много такихъ, которые гово-
— 202 —
рятъ, что они не боятся, и хвастаютъ этимъ.
Истинно храбрые люди—солдаты, на вопросъ:—
«А ты развѣ боишься?» всегда отвѣчаютъ у Л.
Н. Толстого «А то какъ же». «Солдаты, по сло-
вамъ его, не считаютъ постыднымъ наклонить
голову при летящей бомбѣ или лечь на землю,
когда разрывается граната; но тѣ же солдаты,
не задумываясь, идутъ въ адскій огонь, когда
это нужно». Это истинные храбрецы, не ду-
мающіе о знакахъ отличія, о мнѣніи другихъ,
это типы и образы, созданные правдиво и жиз-
ненно Л. Н. Толстымъ — капитанъ Хлоповъ
(въ «Набѣгѣ»), Тушинъ и Тимохинъ (въ «Войнѣ
и мирѣ»), подлинные храбрецы. Они просты,
совѣстливы, послѣ дѣла они въ тѣни, они не
крикливы, не поражаютъ, но невольно приковы-
ваютъ къ себѣ. Вотъ разговоръ о храбрости
въ «Набѣгѣ»:
«— Что же, онъ храбрый былъ? — спросилъ
я капитана.
«— А Богъ его знаетъ.- все бывало впереди
ѣздитъ; гдѣ перестрѣлка, тамъ и онъ.
«— Такъ, стало-быть, храбрый, — сказалъ я.
«— Пѣтъ, это не значитъ храбрый, что суется
туда, куда его не спрашиваютъ.
«— Что же вы называете храбрымъ?
«— Храбрый, храбрый?—повторилъ капитанъ
съ видомъ человѣка, которому въ первый разъ
представляется подобный вопросъ. — Храбрый
тотъ, который ведетъ себя, какъ слѣдуетъ,—
сказалъ онъ, подумавъ немного».
Въ 1853 г. началась Крымская война. Л. II.
Толстой при самомъ началѣ ея перешелъ въ
дунайскую армію.
— 203 —
Въ ноябрѣ 1854 г. онъ прибылъ въ Севасто-
поль и оставался здѣсь вплоть до конца герой-
ской осады этого города русскаго мужества.
Л. II. Толстой въ срединѣ 50-хъ годовъ.
Въ маѣ 1855 г. Л. II. назначенъ былъ коман-
диромъ горнаго дивизіона и принималъ горячее
участіе въ несчастной для русскихъ битвѣ 11
августа при Черной рѣчкѣ.
Онъ ожидалъ награды за геройское дѣло въ
этой битвѣ, мечталъ даже о флпгель-адъютапт-
— 204 —
ствѣ, какъ говоритъ одинъ изъ его біографовъ.
Но эти мечты остались также мечтами и кон-
чились тѣмъ же, чѣмъ кончилось предъ этимъ
два года назадъ напрасное ожиданіе георгіевскаго
креста за дѣла съ горнами на Кавказѣ.
Л. Н. Толстой и на Кавказѣ и подъ Севасто-
полемъ отличался спокойнымъ мужествомъ, —
этой высшей храбростью русскаго солдата.
Одинъ изъ сослуживцевъ его, севастопольцевъ,
говоритъ, какъ относились къ нему товарищи
по оружію подъ Севастополемъ: «Толстой свои-
ми разсказами одушевлялъ всѣхъ и каждаго
въ трудныя минуты боевой жизни. Онъ былъ
въ полномъ .смыслѣ душой нашего общества.
Толстой съ нами, — мы не видимъ, какъ летитъ
время; нѣтъ графа, — всѣ носы повѣсили... Это
былъ рѣдкій товарищъ, честнѣйшая душа, и за-
быть его рѣшительно невозможно» *)•
Несмотря на тяжелую боевую жизнь, Л. II.
находилъ время для творческой работы и напи-
салъ рядъ знаменитыхъ севастопольскихъ раз-
сказовъ: «Севастополь въ декабрѣ 1854 г.»,
«Севастополь въ маѣ 1855 г.», «Севастополь въ
августѣ 1855 г.» и «Рубка лѣса». Біографъ его
передаетъ, что императрица Александра Ѳеодо-
ровна, по разсказамъ очевидцевъ, плакала, чи-
тая первый севастопольскій очеркъ Л. Н. Тол-
стого, а государь Николай I приказалъ: «Слѣ-
дить за жизнью молодого писателя, и даже
перевести его съ 4 батареи въ болѣе без-
опасное мѣсто».
О „Историческій Вѣстникъ44, ноябрь 1890 г.
— 205 —
27 августа Л. И. участвовалъ при адскомъ
штурмѣ Севастополя, когда былъ взятъ стойкій,
страшный для враговъ, Малаховъ курганъ,—
этотъ геройскій холмъ героевъ, весь пробитый,
усѣянный пулями, ядрами, картечью, пропитан-
ный кровью защитниковъ, удивившихъ весь міръ
безпримѣрной русской стойкостью.
Послѣ этого отчаяннаго натиска нападающихъ
Севастополь былъ оставленъ русскими, оставилъ
его и графъ Толстой, котораго отправили курье-
ромъ въ Петербургъ.
Этимъ и закончилась военная служба Льва
Николаевича.
Боевая жизнь сблизила, сроднила Л. И. съ
пародомъ въ лицѣ русскаго солдата. Здѣсь онъ,
видя, какъ простъ и высокъ русскій простой
человѣкъ, какъ скроменъ въ страданіи, въ ге-
ройствѣ, какъ смотритъ онъ безъ смущенія еже-
часно въ глаза смерти, — полюбилъ горячо и
страстно народную душу и преклонился предъ
ея красотою.
Питая его «Севастопольскіе очерки», вы, какъ
живыхъ, видите защитниковъ Севастополя, ви-
дите тяжелыя и грустныя, великія и забавныя,
но изумительно возвышающія душу картины,—
это сама правда въ ея простотѣ, величіи и
высочайшей тихой скромности.
Вотъ, напр., картинка, которую передаемъ въ
сокращеніи:
«— Ты куда раненъ?—спрашиваете вы нерѣши-
тельно и робко одного стараго, исхудалаго сол-
дата, который, сидя на койкѣ, слѣдитъ за вами
добродушнымъ взглядомъ и какъ будто пригла-
шаетъ подойти къ себѣ. «Въ погу, — отвѣчаетъ
— 20В —
солдатъ: но вы замѣчаете по складкамъ одѣяла,
что у него ноги нѣтъ выше колѣна.—Слава
Богу теперь, — прибавляетъ онъ, — на выписку
хочу».—«А давно ты раненъ?»- «Да вотъ шестая
недѣля пошла, ваше благородіе».—«Что же, бо-
литъ у тебя теперь?»—«Нѣтъ, теперь не болитъ
ничего; только какъ будто въ икрѣ ноетъ, когда
непогода, а то ничего». —«Какъ же ты это былъ
раненъ?» — «На пятомъ бастіонѣ, ваше благо-
родіе, какъ первая бандировка была: навелъ
пушку, сталъ отходить, этакимъ манеромъ, къ
другой амбразурѣ, какъ онъ ударитъ меня по
ногѣ, ровно какъ въ яму опустился, глядь, а
ноги нѣтъ».—«Неужели больно не было въ эту
минуту?»—«Ничего; только какъ горячимъ чѣмъ
пхнуло меня въ ногу». —«Ну, а потомъ?» — «И
потомъ ничего; талько какъ кожу натягивать
стали, такъ саднило какъ будто. Оно первое
дѣло, ваше благородіе, не думать нечего: какъ
не думаешь, оно тебѣ и ничего. Все больше
отъ того, что думаетъ человѣкъ»... Въ это время
къ намъ подходитъ женщина въ сѣренькомъ по-
лосатомъ платьѣ, повязанная чернымъ платкомъ:
она вмѣшивается въ нашъ разговоръ съ матро-
сомъ и начинаетъ разсказывать про него, про
его страданія, про отчаянное положеніе, въ ко-
торомъ онъ былъ четыре недѣли, про то, какъ
бывши раненъ, оставилъ носилки съ тѣмъ, что-
бы посмотрѣть на залпъ нашей батареи, какъ
великіе князья говорили съ нимъ и пожаловали
ему 25 руб., и какъ онъ сказалъ имъ, что онъ
опять хочетъ на бастіонъ, съ тѣмъ, чтобы учить
молодыхъ, ежели уже самъ работать не можетъ.
Говоря все это однимъ духомъ, женщина эта
— 207 —
смотритъ то на васъ, то на матроса, который,
отвернувшись и какъ будто не слушая ее, щи-
плетъ у себя на подушкѣ корпію, и глаза ея
блестятъ какимъ-то особеннымъ восторгомъ. «Это
хозяйка моя, ваше благородіе!»—замѣчаетъ вамъ
матросъ съ такимъ выраженіемъ, какъ будто
говоритъ: «ужъ ее извините. — Извѣстно бабье
дѣло, — глупыя слова говоритъ».
Л. И. вполнѣ справедливо говоритъ далѣе,
что картины отъ этихъ впечатлѣній возвышаютъ
душу, и вы «молча склоняетесь предъ этимъ
тихимъ безсознательнымъ величіемъ и твердостью
духа, этою стыдливостью предъ собственнымъ
достоинствомъ».
Это милое, нѣжное добродушіе русскаго сол-
дата, умѣющаго быть деликатнымъ, крайне скром-
нымъ— просто и глубоко изображено Л. Н.
Толстымъ въ его севастопольскихъ разсказахъ.
Онъ вдохновляется этимъ особеннымъ героизмомъ
и любитъ страстно то, чѣмъ вдохновляется.
Онъ первый заглянулъ въ душу стараго сол-
дата,— говоритъ его біографъ,—и первый со-
здалъ его типъ или вѣрнѣе цѣлую галлерею
типовъ, родныхъ и близкихъ каждому русскому
человѣку. Въ жизни, полной самоотреченія, не-
выносимой тяготы и лишеній, жизни безъ лич-
наго счастья, безъ семьи, безъ будущаго подъ
вѣчнымъ, не уходящимъ ни на шагъ призракомъ
смерти, Л. II. Толстой угадалъ, понялъ что-то
таинственное, прекрасное и чистое, какъ звѣзда
на небѣ. II онъ склонился предъ этимъ вели-
чіемъ, предъ этой чистотой, и вѣра въ народа»
утвердилась въ его сердцѣ на всю жизнь.
— 20Я —
Въ концѣ 1855 г. Л. Н. пріѣхалъ въ Петер-
бургъ.
Послѣ боевой пороховой жизни на тяжелыхъ
бивакахъ Севастополя шумъ и блескъ столицы
захватилъ съ иной стороны 27-лѣтняго офицера,
героя, уже извѣстнаго писателя. Па него смо-
трѣли п тогда, какъ па гордость и надежду
Россіи. Его вездѣ принимали, вездѣ ласкали, за
нимъ ухаживали. II опъ но характеру своему
нервному, впечатлительному всѣмъ увлекался, по
вмѣстѣ съ тѣмъ по свойству творческой натуры
во все глубокое вникалъ, подолгу продумывалъ
и пришелъ вскорѣ къ заключенію, что Петер-
бургъ не для него.
11 вотъ опъ, несмотря па радушный пріемъ,
несмотря на добрыя отношенія такихъ крупныхъ
въ то время писателей, къ Григоровичъ, Гон-
чаровъ, Тургеневъ, Островскій, Некрасовъ, Сол-
логубъ, Папаевъ, скоро оставилъ Петербургъ
и уѣхалъ въ Ясную Поляну, гдѣ сталъ жить
съ любимымъ братомъ Николаемъ и сестрой
Маріей.
Въ первое время своей жизни въ деревнѣ,
онъ, какъ и прежде это было съ нимъ, увле-
кался гимнастикой, франтовствомъ, что, конечно,
не могло наполнить его жизнь, наполнить его
душу, всегда искавшую чего-либо новаго, не-
извѣстнаго, того, что могло захватить всего че-
ловѣка.
Шли недѣли п мѣсяцы, онъ болѣе и болѣе
сталъ уходить въ сельское хозяйство, началъ
самъ работать, какъ работаетъ изо дня въ день,
изъ года въ годъ нашъ крестьянинъ. «Левочка,
какъ говоритъ обь этомъ времени братъ его
— 209 —
Николай Толстой, — усердно ищетъ сближенія
съ сельскимъ бытомъ и хозяйствомъ. Онъ же-
лаетъ все захватить разомъ, не упуская ничего,
даже гимнастики... Конечно, если отбросить
предразсудки, съ которыми онъ такъ враждуетъ,
онъ правъ. Понравилось Левочкѣ, какъ работ-
никъ ІОфанъ растопыриваетъ руки при пахотѣ,
и вотъ ІОфанъ для него эмблема сельской силы,
въ родѣ Микулы Селянпновича '). Онъ самъ,
широко разставляя локти, берется за соху и
юфанствуетъ».
Л. Н. Толстой потомъ съ особеннымъ увле-
ченіемъ такъ говорилъ о пахотѣ: «Работа съ
сохой! Вы не повѣрите, что за удовольствіе па-
хать! Не тяжкій искусъ, какъ многимъ кажется,—
чистое наслажденіе. Идешь, поднимая и напра-
вляя соху, и не замѣтишь, какъ ушелъ часъ,
другой и третій. Кровь весело переливается въ
жилахъ, голова свѣтла, ногъ подъ собой не
чуешь; аппетитъ потомъ, а сонъ!»
Увлекаясь хозяйствомъ и пахотой, Л. Н. увле-
кался и охотой. Охота поднимала въ немъ ду-
шевную ширь, давала размахъ его могучей на-
турѣ и вовлекла его въ заманчивыя, захваты-
вающія духъ опасности, какъ, напримѣръ, это
было при нападеніи на него медвѣдицы; потомъ
онъ посвятилъ немало восхитительныхъ стра-
ницъ этой охотѣ въ своихъ произведеніяхъ.
і) Микула Селяниновпчъ по русскимъ былинамъ старѣйшій бога-
тырь-крестьянинъ, который ворочаетъ такой сошкой, какую не въ
силахъ поднять пи одинъ изъ послѣдующихъ богатырей русскихъ.
Это дѣдъ всѣхъ богатырей. Его орудіе — тяжелая сошка, важнѣе
всѣхъ орудій другихъ богатырей.
Изъ жизни велик. и слава, людей.
14
— 210 —
Въ это время у него образовались довольно
оживленныя знакомства съ сосѣдями помѣщи-
ками, къ нему не разъ пріѣзжали въ гости въ
Ясную Поляну и петербургскіе друзья его—пи-
сатели.
Деревня, хозяйство, охота, дружескія отно-
шенія и всегда страстно любимая имъ природа
будили его энергію и влекли къ творческой ра-
ботѣ, п онъ написалъ тогда много выдающихся
разсказовъ и повѣстей, которые приковываютъ
къ себѣ читателей всѣхъ возрастовъ и поло-
женій.
Въ копцѣ 50-хъ годовъ опасно заболѣли его
любимые братъ и сестра, оба они лѣчились за
границей, куда ѣздилъ съ ними и Л. Н.
Вратъ и сестра скончались. Л. II. былъ по-
раженъ этою смертью. «Ничто въ жизни не дѣ-
лало на меня такого впечатлѣнія, — писалъ онъ
потомъ,— правду говорилъ братъ, что хуже
смерти ничего нѣтъ».
Л. Н. Толстой былъ за границею въ 1857 г.
и въ 1859 годахъ, наблюдалъ тамъ жизнь со
свойственной ему вдумчивостью и особенно из-
учалъ школу и школьное образованіе.
Въ 1858 г. онъ съ увлеченіемъ взялся за
школу, которую и устроилъ для крестьянскихъ
дѣтей въ Ясной Полянѣ и которая пріобрѣла
потомъ громкую извѣстность.
Онъ издавалъ свой знаменитый журналъ
«Ясная Поляна», позднѣе составилъ азбуку и
книги для чтенія.
Л. Н. писалъ въ то время извѣстному поэту,
А. А. Фету - Шеншину: «Я завелъ школу... мы
всѣ учимъ и всѣ довольны. Я кончилъ свои
— 211
азбуки... Азбука моя не даетъ мнѣ покоя для
другого занятія. Печатаніе ея идетъ черепашьими
шагами, и не знаю, когда кончится, а я все еще
прибавляю, убавляю и измѣняю. Что изъ этого
выйдетъ, не знаю, а положилъ я въ нее всю
Душу».
Послѣ освобожденія крестьянъ Л. II. Толстой
поступилъ въ мировые посредники, потомъ
сдѣлался земскимъ гласнымъ. Дѣлу этому от-
давался онъ съ увлеченіемъ, стремился внести
въ него живую душу и то служеніе правдѣ, ко-
торымъ проникнута и проникается дѣятельность
всей его жизни.
Въ 1862 г. въ жизни Льва Николаевича про-
изошла серьезная перемѣна, — онъ женился на
Софьѣ Андреевнѣ Берсъ, дочери московскаго
доктора, очень живой, симпатичной, дѣятельной
дѣвушкѣ, и былъ счастливъ. 9 октября онъ
такъ писалъ объ этомъ другу своему Фету: «Фе-
тушка, дяденька и просто милый другъ Аѳана-
сій Аоаиасьевичъ! Я двѣ недѣли женатъ и
счастливъ, и новый, совсѣмъ новый человѣкъ».
Счастливая женитьба, тихая и дѣятельная жизнь
въ Ясной Полянѣ, съ постоянными занятіями
по службѣ, по школѣ, по хозяйству дали пра-
вильное теченіе всѣмъ работамъ геніальнаго пи-
сателя, и онъ взялся за великое дѣло въ своемъ
широкомъ творчествѣ, за громадный трудъ—
«Войну и миръ», поистинѣ прославившій его въ
Россіи и далеко за предѣлами ея.
Величайшее произведеніе это создавалось много
лѣтъ, оно подготовлено всей предшествующей
писательской дѣятельностью нашего великаго
художника, особенно севастопольскими разска-
ы*
— 212 —
зами. Въ созданіе «Войны и мира» онъ внесъ
громадный трудъ, широкую дѣятельную любовь,
глубину знаній, чуткость и проникновенность
генія, — и трудъ этотъ — слава и его творца,
слава и живого русскаго слова, слава и рус-
скаго народа.
Въ 1864 г. Л. II. Толстой по поводу «Войны
и мира» писалъ Фету: «Вы не можете себѣ
представить, какъ мнѣ трудна эта предвари-
тельная работа глубокой пахоты того поля, па
которомъ я принужденъ сѣять. Обдумать и пе-
редумать все, что можетъ случиться со всѣми
будущими людьми предстоящаго сочиненія, очень
большого, и обдумать милліоны возможныхъ со-
четаній для того, чтобы выбрать изъ нихъ одну
милліонную часть, ужасно трудно. II этимъ я
занятъ». Потомъ въ концѣ ноября 1864 г. онъ
сообщалъ Фету: «Я довольно много написалъ
своего романа. Атз Іопщіа ѵііа Ъгеѵіз (искусство
продолжительно, жизнь коротка),—думаю я вся-
кій день, коли можно было бы успѣть одну сотую
долю исполнить того, что понимаешь, но выхо-
дитъ только одна десятитысячная часть. Все-таки
это сознаніе, что могу, составляетъ счастіе на-
шего брата. Вы знаете это чувство. Я нынѣшній
годъ съ особенной силой его испытываю». По-
томъ Л. И. Толстой говорилъ про «Войну и
миръ»: «Печатаю сочиненіе, на которое положено
мною пять лѣтъ непрестаннаго и исключитель-
наго труда при лучшихъ условіяхъ жизни».
Предъ выходомъ первой части этого произведе-
нія онъ писалъ Фету: «Печатанное мною прежде
я считаю только пробой пера: печатаемое теперь
мнѣ хотя п нравится болѣе прежняго, но все-таки
— 213 —
кажется слабо... Но что будетъ дальше—бѣда!!!
Напишите, что будутъ говорить въ знакомыхъ
вамъ мѣстахъ. Вѣрно, пройдетъ незамѣтно. Я
жду этого и желаю; только бы не ругали, а то
ругательства разстраиваютъ».
Появилась «Война и миръ», и объ этомъ
произведеніи заговорили всюду, заговорили не-
молчно журналисты, историки, военные, ученые.
Тургеневъ писалъ Л. Н. Толстому, что онъ съ
наслажденіемъ перечитываетъ это «поистинѣ ве-
ликое произведеніе». Знаменитый французскій
романистъ Флоберъ высказалъ, что ото произ-
веденіе перворазрядное! Какой живописецъ и
какой психологъ! Мнѣ кажется, что здѣсь мѣста
шекспировскія! Я испускалъ крики удивленія
во время чтенія».
У каждаго истиннаго писателя-художника,
большого, средняго и даже малаго, который за-
нимается не сочинительствомъ, а творчествомъ,
который живетъ тѣмъ, чѣмъ живетъ его духъ,
чѣмъ проникается его сердце, во что уходятъ
всѣ помыслы его души, которая ищетъ правды
жизни и служитъ этой правдѣ живымъ яркимъ
словомъ, есть свое время въ году, свои мѣсяцы
творчества. Такъ, обращаясь къ творческой жи-
зни нашихъ классиковъ — Пушкина, Гоголя и
другихъ, мы видимъ, что они уходили въ свои
работы, отдавались имъ, каждый въ свое время
года. Пушкинъ, напримѣръ, болѣе крупныя свои
произведенія писалъ осенью. Л. И. Толстой самъ
говоритъ: «Конецъ зимы и начало весны всегда—
мое самое рабочее время».
Л. Н. Толстой всегда любилъ заниматься из-
ученіемъ языковъ, чѣмъ онъ увлекался постоянно
— 214 —
во всѣ періоды своей долгой жизни: такъ, въ
концѣ 1870 г., уже сорока двухъ лѣтъ отроду,
онъ принялся за изученіе греческаго языка и
писалъ Фету: «Съ утра до ночи учусь по-гре-
чески. Невѣроятію и пи на что не похоже. Но
я прочелъ свободно Ксенофонта и теперь читаю
его. Для Гомера же нуженъ лексиконъ и немного
напряженія. По какъ я счастливъ... Во-первыхъ,
я наслаждаюсь, во-вторыхъ, я убѣдился, что
всего истинно прекраснаго и просто прекрасна-
го, что произвело слово человѣческое, я до сихъ
поръ ничего не зналъ, какъ и всѣ,—и знаютъ,
но не понимаютъ... Везъ знанія греческаго языка
пѣтъ образованія»... Въ это же время онъ пере-
читывалъ величайшихъ мастеровъ слова, доба-
вляя въ томъ же письмѣ къ Фету: «Я очень
много читалъ Шекспира, Гёте, Пушкина, Гоголя,
Мольера, и обо всемъ этомъ многое хочется
вамъ сказать... Поговорить о Шекспирѣ, о Гётѣ,
вообще о драмѣ очень хочется. Цѣлую зиму
нынѣшнюю я занятъ только драмою вообще. II,
какъ это всегда случается съ людьми, которые
до сорока лѣтъ никогда не думали о какомъ-ни-
будь предметѣ, не составили себѣ о немъ ника-
кого понятія, вдругъ съ сорокалѣтпей ясностью
обратятъ вниманіе на новый предметъ, имъ всегда
кажется, что они видятъ въ немъ много новаго.
Всю зиму наслаждаюсь тѣмъ, что лежу, засы-
паю, хожу на лыжахъ, на конькахъ бѣгаю и
больше всего лежу въ постели, и лица драмы
или комедіи начинаютъ дѣйствовать. П очень
хорошо представляютъ».
Лѣтомъ 1871 г. Толстой, живя въ башкирской
кибиткѣ, въ одномъ изъ степныхъ уѣздовъ Са
— 215 -
марской губерніи, читалъ Геродота по-гречески,
болѣе и болѣе увлекаясь этимъ языкомъ, гдѣ
вмѣстѣ съ тѣмъ онъ присматривался къ жизни
башкиръ и писалъ объ этой поѣздкѣ Фету: «Къ
чему занесла меня судьба туда, не знаю... Тамъ
мухи, нечистота, мужики-башкиры, а я съ
напряженнымъ уваженіемъ, страхомъ, вслуши-
ваюсь, вглядываюсь и чувствую, что все это
очень важно».
Это характерная черта въ натурѣ Л. На-
всегда онъ искалъ и ищетъ важнаго и вездѣ его
находилъ и находитъ. Важное онъ нашелъ въ
жизни и въ быту кочевниковъ, которые яви-
лись потомъ героями въ нѣсколькихъ его раз-
сказахъ.
Въ послѣдніе годы жизни Льва Николаевича
особенно захватили вопросы о жизни и смерти,
вопросы религіозные, и онъ ушелъ въ думы о
нихъ, не забывая и не оставляя своего великаго
искусства—творческаго живописанія людей, ихъ
жизни и души, смотря па нихъ со своей точки
искателя правды.
«Во всѣ вѣка лучшіе настоящіе люди думали,—
говоритъ онъ,—о божествѣ, Богѣ. II я давно
уже, не переставая, думаю объ этой главной
задачѣ. II если мы не можемъ такъ же, какъ
они, думать объ этомъ, то мы обязаны найти,—•
какъ»...
Онъ всегда «желалъ нравственно быть хоро-
шимъ», всегда стремился къ этому, стремится
въ настоящее время и идетъ своимъ особеннымъ
путемъ, какъ человѣкъ особеннаго душевнаго
строя и особеннаго порядка, какъ человѣкъ ге-
ніальный, которому дано итти впереди совремсн-
- -216 —
наго ему общества открывать новые пути и для
себя лично и для того общества, во главѣ ко-
тораго онъ стоялъ и стоитъ. Такъ это было съ
нимъ во всю его долгую жизнь,—онъ шелъ впере-
ди, и что его захватывало, то захватывало глу-
боко, о томъ онъ высказывался по-своему,
особенно, и тѣмъ увлекалъ другихъ.
Онъ не шелъ ни за кѣмъ, не подражалъ пи-
кому п, говоря словами французскаго поэта
Мюссэ, онъ пилъ и пьетъ въ своемъ творчествѣ
изъ своего большого стакана, которымъ владѣ-
етъ. Такъ па него смотрѣли и наши большіе
художники, его собратья. Тургеневъ въ письмахъ
своихъ даетъ высокую оцѣнку таланта Толстого.
Въ 1856 г. онъ говорилъ ему: «Вы далеко уйде-
те». Позднѣе, говоря о всемірной литературѣ,
онъ писалъ про Толстого: «Мы давно знаемъ,
что ему нѣтъ соперниковъ». Передъ своей кон-
чиной Тургеневъ обратился съ трогательнымъ
призывомъ, съ послѣдней просьбой къ Толстому:
«Другъ мой, вернитесь къ литературной дѣятель-
ности! Другъ мой! великій писатель русской
земли, внемлите моей просьбѣ!»
Л. Н. Толстой цѣнилъ Тургенева, хотя отно-
шенія ихъ не всегда были дружескія, и говорилъ,
что ему дорого мнѣніе Тургенева, что «онъ
пойметъ».
Одинъ изъ біографовъ Л. Н. Толстого пре-
красно и вполнѣ вѣрно говоритъ, что «окиды-
вая однимъ взглядомъ всю разнообразную дѣя-
тельность Толстого, рядъ современныхъ ему
поколѣній долженъ благодарить судьбу за
все, что дала и дастъ эта дѣятельность ве-
ликаго художника, еще полнаго творческой
— 217 —
силы и живой энергіи... Пути генія неисповѣ-
димы, — онъ идетъ, «куда влечетъ его свобод-
ный умъ»...
Семьдесятъ лѣтъ—года большіе,- но, слава
Богу, «великій писатель земли русской» бодръ
и крѣпокъ тѣломъ, и пытливый проникновен-
ный духъ его дѣятеленъ,—онъ работаетъ, какъ
всегда. II дай Богъ ему работать много, много
лѣтъ!.. •
Памяти Татьяны Петровны Пассекъ,
(Основательницѣ дѣтскаго журнала «Игрушечка .)
Ея ужъ нѣтъ; но кто ее встрѣчалъ,
для тѣхъ она живетъ... Минутами ея
я слышу голосъ, спокойный вижу
взоръ, улыбку свѣтлую: они мнѣ го-
ворятъ—вотъ точно наяву: «Скажи,
что зналъ объ ней»... Я вспоминаю и
наскоро пока немногое пишу...
I.
1880 годъ; іюнь; дни стоятъ въ Петербургѣ
теплые, солнечные. Четвергъ; одиннадцатый часъ
утра. Съ Большой Садовой на уголъ Екатерпн-
гофскаго проспекта, тяжело переваливаясь, за-
вернула извозчичья карета; въ эту минуту синія
занавѣси у опущенныхъ стеколъ, точно коле-
блемые вѣтромъ, заволновались и откинулись ра-
зомъ съ обѣихъ сторонъ,—изъ кареты выгля-
нули два женскихъ лица — старое, задумчиво-
спокойное, и молодое, миловидное съ легкой
грустью въ нѣжныхъ чертахъ. Минута, — лицъ
скрылись, занавѣси упали въ открытыхъ окпаха:
- 219 —
карета черепашьимъ шагомъ двигалась дальше.
Пѣшеходы спѣшно бѣжали по панелямъ, не за-
мѣчая лѣниво тащившейся кареты. Не доѣзжая
до Харламова моста, карета вяло повернула за
уголъ Малой Подьяческой.
— Туда, гдѣ садикъ,—нервно крикнула воз-
ницѣ, выглянувъ изъ кареты, молодая дама съ
пріятнымъ лицомъ.
Карета въѣхала въ ворота, обогнула садикъ,
благоухавшій нѣжнымъ запахомъ сирени, и оста-
новилась направо, у крыльца. Изъ раскрытаго
углового окна двухъэтажнаго дома выглянуло
бритое мужское лицо; на низенькой лѣсенкѣ
закрытаго подъѣзда послышались шумные шаги;
молодая дама вышла изъ кареты, подала руку
маленькой старушкѣ въ бѣломъ шелковомъ
платкѣ, въ черномъ бурнусѣ; старушка съ тру-
домъ поднималась изъ окружавшихъ ея поду-
шекъ; въ это время къ дверцѣ подскочилъ смуг-
лый человѣкъ съ чисто выбритымъ лицомъ, съ
военной выправкой.
— А, Дмитрій!., помоги мнѣ выползти... Вы
живы тутъ? Никъ !) въ редакціи? Ипполитъ
Александровичъ 2) былъ — опускаясь на руки
Дмитрія, тихо говорила старушка.
— Все слава Богу, Татьяна Петровна... Ни
политъ Александровичъ уѣхали въ Кронштадтъ,
говорятъ, Владимиръ Вадимычъ нынче прпбу-
і) Никъ —одинъ изъ постоянныхъ сотрудниковъ «Игрушечки»
и въ то время работавшій съ Татьяной Петровной въ редакціи въ
качествѣ секретаря журнала.
*) Ипполитъ Александровичъ II—въ —племянникъ п крестникъ
Татьяны Петровны, воспитывавшійся п жившій въ ея домѣ до по-
ступленія, по окончаніи университетскаго курса, на государствен-
ную службу въ Министерство Иностранныхъ Дѣлъ.
— 220 -
дутъ,—перенося на крыльцо, точно ребенка,
старушку, докладывалъ бравый Дмитрій.
Старушка неподвижно остановилась на крыль-
цѣ, правая рука ея чуть-чуть дрогнула; она съ
усиліемъ подняла ее къ желтоватому, морщини-
стому лицу; рука скользнула по каримъ зату-
манившимся глазамъ, будто отстраняя что-то
застилавшее, мѣшавшее видѣть старой бабушкѣ
яркій свѣтъ солнца, зеленѣвшія деревья, цвѣ-
тущія сирени.
— Прибудетъ!—прошептала она.—Лёля, ты
чувствуешь, какъ чудно пахнетъ сирень... нѣж-
ный запахъ!.. Онъ любилъ сирени!..
Да, мама! — грустно согласилась молодая
дама, и по матовому лицу ея робко пробѣжала
слеза.
Старушка ласково улыбнулась.
— Дмитрій, нарви мнѣ немного сирени...
бѣлой... опусти въ стаканъ съ водой и подай...
Плывемъ... Никъ, здравствуй... прости, я и не
слышала, какъ ты подошелъ... Дай руку мнѣ,
веди старую бабушку... разсказывай, какъ, и
что...
Никъ сосредоточенно молчалъ, на кругломъ
русскомъ лицѣ его, съ крупными чертами,
обрамленномъ черной бородой, и съ прямымъ
проборомъ на головѣ, видны были серьезность
и напряженное ожиданіе чего-то, о чемъ лучше
бы пока не говорить; онъ взялъ подъ руку ста-
рушку. Старушка, опустившись на его руку,
медленно переступала съ ступеньки на ступень-
ку, точно запинаясь.
— Хорошо доѣхали, Татьяна Петровна? —
спросилъ Никъ, видимо желая удалить тягост-
— 221 —
ное молчаніе, удваивая и сильно подчеркивая
букву р отъ сдержаннаго волненія.
— Покойно: карета старая, лошади старыя
не растрясутъ старую... Въ Лѣсномъ, кажется,
больше живетъ старье, — ну, и кареты подстать
стоятъ подержанныя!—шутила старушка.—Л
дощечка—какъ находишь, Пикъ, у насъ мила?!.—
бросила она вопросъ, останавливаясь у двери
и всматриваясь въ металлическую доску въ
полторы четверти длиной и четверть шириной,
съ надписью: «Игрушечка. Редакція журнала
для дѣтей». — Просто и мило. Это онъ заказы-
валъ... Володя. Мы всѣ любимъ простоту.
— Да-а, дощечка хороша!..
— Я, знаешь, никогда не любила ничего
крикливаго,—заключила Татьяна Петровна, входя
въ переднюю.
— Лёля, ты, мой другъ, иди къ себѣ... от-
дыхай, а мы съ Никомъ займемся...
— Я у тебя въ редакціи посижу,—обрати-
лась она снова къ Нику.—Ты угостишь насъ
чайкомъ? Мы привезли тебѣ московскихъ саекъ,
сушекъ, меду сотоваго... Испекла тебѣ и пирогъ
съ грибами, съ рисомъ; за вкусъ не берусь, а
думаю, понравится... Останешься тутъ одинъ,—
ѣшь пирогъ съ грибами и готовь къ воскре-
сенью текущій номеръ «Игрушечки»... Пошли за
лимончикомъ и угощай чаемъ... Да, Никъ, и
забыла: прикажи Дмитрію отпустить карету...
Надо уплатить за нее пять рублей! — и опусти-
лась на диванъ.
Дмитрій поставилъ передъ пей, на кругломъ
столѣ, стаканъ съ букетомъ бѣлой сирени; ста-
рушка наклонилась надъ нимъ и погрузилась
— 222 —
въ задумчивость: но черезъ минуту подняла
голову и, засучивая широкіе рукава коричневой
блузы, оглядѣлась кругомъ, какъ будто ища
кого глазами.
— Никъ, ты тутъ!, кислый?!.
— Тутъ и некислый!..
— То-то, намъ некогда киснуть... Погляди-ка
на меня!..
— Гляжу.
— Подойди ближе и садись... вотъ тутъ, въ
кресло... такъ я лучше тебя вижу и тебѣ удоб-
нѣе... Ничего... только всегда грустенъ... У
тебя русское лицо, открытое; а русскія лица,
такъ идетъ ужъ испоконъ вѣка, или весельемъ,
здоровьемъ брызжетъ, или лежитъ на нихъ
грусть глубокая... Среднее что-нибудь рѣдко
встрѣтишь... Мой Саша тоже всегда былъ тихъ
и грустенъ... ІИ вотъ вѣтку сирени — нюхай и
разсказывай!..
— Номеръ «Игрушечки» весь набранъ, ри-
сунки...— не спѣша началъ Никъ.
— Ну, объ этомъ мы потомъ... Теперь со-
общи мнѣ: что Ипполитъ и когда будетъ паро-
ходъ и онъ,—понялъ?..
— Понимаю и сообщаю по порядку: Иппо-
литъ Александровичъ поѣхалъ за Владимиромъ
Вадимовичемъ... пароходъ придетъ изъ Крон-
штадта въ 2 часа: въ Новодѣвичій ѣздилъ... все
сдѣлало...
— Что сдѣлано, говори?!.
— Устроено... готово...
— Вдали, къ забору?.. Обо мнѣ не забылъ?..
Вѣдь и мой придетъ часъ — уйду отъ васъ... и
я съ нимъ рядомъ буду...—Гововя все это ста-
— 223 —
рушка нюхала сирень, на лицѣ ея лежала серьез-
ная задумчивость; голосъ былъ мягокъ и ро-
венъ.— На вотъ еще вѣтку, нюхай, — чудесная
сирень!., говори.
— Мѣсто хорошее... большое... у забора...
дальше постороннему никому вблизи быть не
придется... почва сухая... теперь... Говорю, все
готово и, вотъ, видите, нюхаю сирень, — тѣмъ
же ровнымъ голосомъ, немного сминая вѣтку,
казалось, спокойно сообщалъ Никъ. — Все бу-
детъ просто, по-русски...
— Ну, спасибо... знаю, любишь бабушку...
Вотъ Дмитрій несетъ намъ и самоваръ... Ставь
ближе къ Нику, на табуретъ... Пройди къ Еленѣ
Ефимовнѣ и спроси у нихъ узелокъ съ сайками,
сушками и бурачокъ съ медомъ... Постой, спро-
си ихъ: у себя они будутъ кушать чай или при-
дутъ къ намъ?.. Скажи, мы тутъ объ «Игрушечкѣ»
толкуемъ... Четвергъ... въ воскресенье надо
выдавать номеръ... подписчики, вѣрно, ждутъ...
въ правѣ сказать: взялась старая и захромала...
Вѣдь такъ, Никъ, хромать намъ нельзя?!.
— Зачѣмъ хромать... Номеръ выйдетъ во-
время.
— И будетъ хорошъ?
— Рисунки Панова, Каразина: полагаю, за
достоинство отвѣчаетъ ихъ искусство... За статьи,
разъ онѣ приняты, печатаются,—отвѣчаютъ ав-
торы, подъ каждой полная фамилія... За на-
правленіе журнала отвѣчаете вы,—такъ смотритъ
Никъ, — а хорошъ ли будетъ номеръ, рѣшатъ
читатели, не мы...
- Ты вѣрно смотришь: взяла я на себя
нелегкое дѣло — выдавать журналъ... дѣтямъ...
— 224 - •
Вонъ и онъ, мой Володя, ушелъ... и молодей...
Старой сравнялось семьдесятъ лѣтъ—уходить
нора... Но знаешь, какъ я смотрю: всякій дол-
женъ держать свою свѣчку... иногда свѣчка и
задрожитъ въ рукахъ, а ты ее держи: отъ твоей
свѣчки зажжетъ огонекъ одинъ, другой, третій...
сотни зажгутъ свои свѣчи, и свѣтъ не погас-
нетъ въ людяхъ... Рука у одного опустилась,
уходитъ онъ — у другихъ горятъ свѣчи, и тьмѣ
нѣтъ мѣста... Согласенъ, Никъ?.. II моя «Игру-
шечка»—маленькая свѣчечка, по силамъ старой...
Я рада, когда много горитъ такихъ свѣчекъ: и
мнѣ свѣтлѣе на душѣ, и имъ отраднѣе, что ста-
рая трудится съ молодыми... Такъ вѣдь? Тебѣ
съ бабушкой веселѣе трудиться, чѣмъ одному...
Старой что надобно: тарелка щей, тарелка ка-
ши— каша старому, что малому, по зубамъ — и
сыта. А у насъ есть еще сайки, чай и медокъ,
захотимъ, загнемъ пирогъ и въ будни—зайдетъ
кто, рады, угостимъ,—чего еще... Изъ блузы я
давно уже привыкла и не вылазить, — у меня
ихъ три — и слава Богу, больше зачѣмъ... Я
всегда жила просто... Дѣтямъ все, мнѣ ничего
не надо... Устала — отдохну; отдохнула — рабо-
таю дни, ночи напролетъ... Саша, Володя1) при-
дутъ бывало отъ знакомыхъ поздно, заглянутъ
ко мнѣ, сижу у стола, варлякаю * 2)... Ушли оба,
осталась старая съ малыми, — теперь она для
О Покойные сыновья Татьяны Петровны.
2) Выраженія у Т. П. всегда были типичныя, образныя, боль-
шею частно народныя въ широкомъ значеніи этого слова; самый
взглядъ ея на свой личный трудъ былъ такой, какой приходится
замѣчать у нашего народа, не придающаго никакого значенія
тому или другому личному дѣлу, относясь постоянно къ себѣ
шутливо.
— 225 —
внучатъ, дѣтей Володиныхъ, будетъ работать...
Бери медъ, не молчи... что насупился?
— Слушаю...
— Слушай и кушай... горе есть—держи про
себя, у каждаго его довольно... Вспомнишь по-
томъ бабушку Пассекъ и заглянешь пно время
въ Новодѣвичій.
— Загляну, въ этомъ не можетъ быть и со-
мнѣній. ..
— Знаю... Наливай чай—себѣ покрѣпче, ты
любишь крѣпкій, мнѣ больше тепленькой во-
дички, чуть только зацвѣти... Я давно смотрю
на тотъ берегъ—оиъ мнѣ ясенъ, и духовный мой
взоръ держитъ его вотъ какъ въ рукѣ, и на
этомъ берегу, что дѣлается кругомъ и около, мнѣ
ясно... Я сразу все схватываю... Грусти во мнѣ
нѣтъ... Устала я, другъ сердечный, отъ цѣлой
жизни, устала, и грусть отъ меня ушла... Вотъ
поживешь—и съ тобой то же будетъ... Это со
всѣми должно быть, кто много терялъ въ жизни,
кто смотритъ назадъ и глядитъ впередъ... Ты
вотъ возьми хотя бы сирень: деревцо вышло на
свѣтъ Божій стройное, гибкое, полное живитель-
ныхъ соковъ, бьетъ счастьемъ, радо солнцу,
влагѣ, радо вѣтерку... выросло, ознакомилось
съ бурями, съ грозами... тянулось къ голубому
небу, пускало почки, выгоняло бутончики, прі-
ятный цвѣтъ, разливало кругомъ чудный запахъ,
по думая утѣшать никого, утѣшалось само и
утѣшало другихъ... Въ природѣ разлита жизнь
радостная, и возвышается она по ступенькамъ—
отъ полевой былинки, дерева, насѣкомаго, пти-
цы, млекопитающаго животнаго — выше, выше,
полнѣе — вѣнецъ человѣкъ, съ его безграиич-
Изъ жизни велпк. и елавп. людей. ІО
— 226
нымъ духовнымъ міромъ, которому нѣтъ конца:
въ природѣ все гармонично, стройно, въ стро-
гомъ порядкѣ и простотѣ... Въ простотѣ искус-
ство и красота природы... все плыветъ, приплы-
ваетъ, уплываетъ мѣрной волной... Вотъ и Во-
лодя мой ушелъ съ моихъ тусклыхъ глазъ,
уплылъ, но я духовными очами чувствую—онъ
со мной... Когда я работаю, мысленно ощущаю,
что и Саша и Володя бесѣдуютъ со мной, при-
сутствуютъ,—вотъ какъ ты, Викъ, сидишь те-
перь,—Саша задумчивъ, Володя, живъ, граціо-
зенъ... Бываетъ, когда входитъ торопливо Ип-
политъ, мнѣ кажется, вошелъ Володя, и я часто
по забывчивости обращаюсь: «Ну, Володя, по-
кажись... Что новенькаго принесъ? говори!..»
До этого человѣкъ вырастаетъ съ годами, въ
этомъ у него связь съ близкими, тутъ они воз-
лѣ, или ушли далеко,—въ этомъ связь его съ
цѣлой природой... Настаютъ года, когда онъ
можетъ обнять все... Понятно это тебѣ?..
— Отчасти понимаю; но до этого не дошелъ
еще, не выросъ...
— Дойдешь... какіе еще твои годы... все
приходитъ въ свое время.=
II.
Два часа дня, припекаетъ. На набережной
Невы стукъ и трескотня экипажей; у конторки,
гдѣ пристаютъ пароходы, приходящіе изъ Крон-
штадта, стоитъ карета; сзади кареты — черныя
дроги съ высокимъ чернымъ балдахиномъ. На
площадкѣ конторки суетится народъ—приходитъ,
— 227 —
уходитъ: шумъ, говоръ: въ сторонѣ стоитъ,
опершись на зонтикъ маленькая старушка, Та-
тьяна Петровна, рядомъ съ ней—молодая дама,
ея невѣстка Елена Ефимовна, дальше, лѣвѣе—
сумрачный Никъ; всѣ смотрятъ по направленію
къ Кронштадту.
По Невѣ тутъ и тамъ бороздятъ ялики, крик-
ливо посвистываютъ маленькіе пароходы.
— Ничего не видишь, Никъ? — озабоченно
спрашиваетъ старушка.
— Вижу, плыветъ пароходъ...
— Плыветъ онъ?
— Думаю, по времени пароходъ кронштадт-
скій.
Старушка отошла на болѣе открытое мѣсто,
вперила тусклый взоръ вдаль,—строгое, но спо-
койное лицо, губы сжаты,—и въ этомъ положе-
ніи застыла.
Пароходъ ближе, ближе... подплылъ, кон-
торка закачалась: взоръ старушки все тамъ,
впереди. «Стопъ!» слышна команда капитана;
колеса безсильно хлопаютъ по водѣ. «Причали-
вай... живѣй!., пронесся хриплый голосъ; стук-
нулъ о перила конторки канатъ, его схватили
шесть крѣпкихъ рукъ, причаливаютъ... Ста-
рушка точно проснулась отъ тревожнаго сна:
рука, зонтикъ дрогнули; она оглядѣлась—уви-
дѣла у конторки пароходъ. Съ парохода торо-
пливо выпрыгнулъ мужчина средняго роста, сред-
нихъ лѣтъ, съ небольшой русой бородкой, съ
нервнымъ, подвижнымъ лицомъ, съ влажнымъ,
нѣсколько растеряннымъ взоромъ и быстро по-
дошелъ къ Татьянѣ Петровнѣ.
15*
— 228 —
Ипполитъ, лапочка, ты прибылъ съ нимъ?—
съ ласковой, но грустной улыбкой встрѣтила
старушка подошедшаго.
Ипполитъ Александровичъ поспѣшно накло-
нился и молча поцѣловалъ руку старушки.
— Хлопочите съ Никомъ объ немъ.
Ипполитъ Александровичъ и Пикъ спусти-
лись па палубу парохода... Минутъ черезъ пят-
надцать человѣкъ восемь несли съ палубы что-
то длинное, тяжелое, зашитое въ парусину: ста-
рушка стояла на томъ же мѣстѣ неподвижно,
вдумчиво... Несутъ... вынесли, бережно опустили
на полъ, проворно расшили парусину, сняли
ее,—изъ толстаго слоя сухого сѣна показался
дубовый ящикъ; сѣно сброшено, на ящикѣ ви-
денъ большой бронзовый крестъ: старушка не-
спѣшно подошла, опустилась на колѣни, без-
сильно положила исхудалую руку на дубовый
ящикъ... Прошла минута—старушка перекре-
стилась, провела рукой по полированному дубу,
точно лаская этотъ ящикъ пли ощупывая, нѣтъ
ли на немъ сучковъ, перевела внимательный
взоръ на бронзовый крестъ, прошептала: «Это
онъ... Володя!» поцѣловала крестъ и, поднима-
ясь и опираясь на зонтикъ, сказала твердо:
«Берите его!» Лицо у нея такое же строгое,
спокойное, какъ было и ранѣе, губы сжаты,
взоръ тусклый, устремленный вдаль, въ лѣвой
рукѣ узелокъ, который она, прижимая, все время
держала у груди. По блѣднымъ щекамъ мило-
видной дамы струились неудержимыя слезы.
Ипполитъ Александровичъ стоялъ блѣдный, губы
его нервно трепетали...
— 229 —
Дубовый ящикъ перенесли на черныя дроги
йодъ чернымъ балдахиномъ; пара лошадей въ
черныхъ попонахъ двинулись тихо; четверо фа-
кельщиковъ всѣ въ черномъ съ головы до йогъ,
дериса зажженные фонари, зашагали попарно
вблизи дрогъ. Пикъ прыгнулъ па стоявшія не-
подалеку извозчичьи дрожки, низко надвинулъ
мягкую шляпу на голову и быстро поѣхалъ
впередъ.
Дроги двигались медленно: за ними шли
молча грустные молодая дама и озабоченный
мужчина среднихъ лѣтъ, съ непокрытой голо-
вой; сзади нихъ покачивалась карета съ ста-
рушкой, ушедшей въ себя...
III.
Золотые куполы Новодѣвичьяго монастыря;
въ раскрытыхъ воротахъ взадъ и впередъ сну-
ютъ люди, тутъ стоитъ и сумрачный Никъ; опъ
ждетъ дрогъ, кареты. Онѣ показались, пере-
ѣхали мсстикъ; Пикъ встрѣтилъ, пошелъ впе-
реди, за нимъ потянулись дроги, молодая дама,
озабоченный мужчина и карета. Внесли дубовый
ящикъ въ малую церковь; старушка стала снова
у ящика на колѣни, опустила руку па него,
вперила свѣтлый молитвенный взоръ на иконы;
раздалось заунывное пѣніе, минутами слыша-
лось бряцаніе кадила, запахло ладаномъ; ста-
рушка была неподвижна, казалось, она ничего
не видѣла, ничего пе слышала, опа не крести-
лась, на глазахъ ея не было слезъ; но во взорѣ
ея въ эти минуты можно было прочесть покор-
— 230 —
ность и безмолвную сердечную молитву... Про-
шло полчаса; дубовый ящикъ несли по деревян-
нымъ мосткамъ; кругомъ—кресты, дорогіе камни,
чугунныя плиты, литыя изваянія, вездѣ вѣнки,
вѣнки, цвѣты,—это улицы подземнаго города.
Тутъ тихо, потому что поселившіеся тамъ, внизу,
крѣпко спятъ, не видятъ сновъ, не знаютъ тре-
вожныхъ сновидѣній... По деревяннымъ мост-
камъ, опираясь на руку Ипполита Александровича,
шла старушка Татьяна Петровна, поминутно
запинаясь; рядомъ съ ними шелъ Никъ. Кру-
гомъ—ни звука, только то тутъ, то тамъ мель-
каютъ молчаливые люди—кто съ озабоченнымъ,
кто съ печальнымъ, кто съ заплаканнымъ ли-
цомъ... Показался заборъ.
— Здѣсь, Никъ? — спокойно спросила ста-
рушка.
— Здѣсь!—былъ сдержанный отвѣтъ.
— Спасибо... мѣсто намъ съ нимъ хорошее...
Принесли, поставили ящикъ па землю; про-
пѣли заунывно заунывную «Вѣчная память».
Старушка заглянула въ послѣднее тѣсное по-
мѣщеніе своего Володи. «Не сыро... есть пе-
сокъ... хорошо!» внятно прошептала она, отошла,
перекрестила ящикъ, какъ крестятъ русскія
матери своихъ дѣтей, отпуская ихъ ко сну въ
дѣтскую, постояла, бросила горсть песку, не
спѣша развязала узелокъ, пе спѣша положила
на ящикъ, ближе къ бронзовому кресту, розовые
листы трехъ первыхъ нумеровъ «Игрушечки».
— Посмотри ты ужъ, Никъ, чтобы съ нимъ
ихъ положили... Мы вмѣстѣ составляли... и его
свѣчечка тутъ горѣла, пускай хоть кусочекъ ея
съ его оболочкой и тлѣетъ...
— 231 —
Отошла, оглянулась, перекрестилась, сдѣлала
крестъ въ воздухѣ по направленію къ ящику,
какъ крестятъ русскіе люди издали своихъ до-
рогихъ милыхъ, отъѣзжающихъ въ далекій путь,
и, опираясь на руку плачущей невѣстки, тяжело
ступая, двинулась Татьяна Петровна обратно
по деревяннымъ мосткамъ.
IV.
Пять часовъ вечера. Татьяна Петровна си-
дѣла уже въ своей маленькой комнатѣ у бѣлаго
деревяннаго стола. Обстановка ея комнаты про-
ста: два стола—ея столъ и столъ ея маленькаго
внука Сережи—оба низенькіе; небольшой ди-
ванъ, кровать ея и кроватка внука, который
всегда былъ при ней; два бѣлыхъ табурета,
большое кресло, три-четыре стула для близкихъ
посѣтителей, старый комодъ, три-четыре банки
на двухъ окнахъ ея любимыхъ растеній —желто-
фіоли, левкоя, резеды, клѣтка въ окнѣ съ суетли-
вымъ щегломъ для внука—вотъ и все, какъ это
было въ тотъ годъ и въ то время; потомъ,
позднѣе, обстановка ея комнаты значительно
сократилась: она проводила большую часть вре-
мени полулежа въ кровати—такъ и работала—
диванъ перенесенъ былъ въ другія комнаты,
подросъ внукъ, птицы не было, любимыя ра-
стенія появлялись временами—въ дни Пасхи, ея
рожденія (25 іюля), ея именинъ въ Татьянинъ
день (12 января) и были знакомъ вниманія,
«подарочками», какъ она говорила, «бабушкѣ»
любившихъ ее близкихъ и добрыхъ знакомыхъ
— 232 —
людей; въ послѣдніе годы она все свое время
отдавала воспитанію внука Сережи, своей «Игру-
шечкѣ», писанію своихъ воспоминаній «Изъ
дальнихъ лѣтъ» и бесѣдамъ съ посѣтителями,
которые шли къ ней запросто и утромъ, и въ
полдень, и вечерами...
Татьяна Петровна сидѣла на диванѣ за сто-
ломъ; па столѣ’лежали .Ѵ’.Ѵ’«Игрушечки», боль-
шая лупа (стекло) и стояли два портрета ея
покойныхъ сыновей Саши и Володи; переводя
грустный взоръ то на тотъ, то на другой порт-
ретъ, старушка говорила сидѣвшему вблизи
стола, въ широкомъ креслѣ, Нику:
— Вотъ и Володя бывало здѣсь сидѣлъ и...
ушелъ... перевезла я его тѣло изъ-за границы
не для себя... пѣтъ, для Сережи, Оленьки *)...
Онп теперь малы... будутъ подрастать, нѣтъ-
нѣтъ и заглянутъ къ нему, потомъ я уйду—
къ намъ, связь съ нами у нихъ и не нару-
шится... Это дорого, Инкъ, это какъ живыя
звенья въ цѣпи: кольцо за кольцо держится—
и цѣпь крѣпка...
Изъ кабинета въ дверь, ведущую прямо въ
комнату Татьяны Петровны, вошелъ Ипполитъ
Александровичъ; грусть тутъ же исчезла съ
лица старушки, на немъ явилась свѣтлая
улыбка.
— Иди, рада тебя видѣть, лапочка... усталъ...
Вамъ съ Лелей надо отдохнуть отъ волненій...
поѣзжайте на дачу... Мы съ Пикомъ будемъ ра-
ботать...
1) Сережа и Оленька—внуки Татьяны Петровны, дѣти ея по-
койнаго сына, Владимира Вадимовича Пассекъ, скончавшагося въ
копцѣ января 1880 года за границей.
— 233 —
— Да, мы собираемся ѣхать.
— И отличію... поѣзжайте... Господь съ вами!..
Ипполитъ Александровичъ и вскорѣ пришед-
шая изъ того же кабинета Елена Ефимовна
распрощались съ Татьяной Петровной и ушли.
Какъ только вышли они, Татьяна Петровна
задумалась, взяла первые Лі'.Ѵ' «Игрушечки»
и стала ихъ перелистывать, казалось, она что-
то искала въ нихъ и никакъ не могла найти;
взоръ ея карихъ глазъ то тускнѣлъ, то прини-
малъ кроткое, мягкое выраженіе, дѣтское...
— Что вы ищете, Татьяна Петровна?—спро-
силъ Никъ.
— Такъ... ничего... Ты вотъ что, другъ сер-
дечный... иди къ себѣ... въ редакцію... мнѣ надо
остаться одной... Чувствую — буду плакать...
слезъ моихъ никто никогда не видѣлъ... я по
ночамъ плачу... днемъ кругомъ люди... ие могу
огорчать я никого... Иди, пей тамъ чай, рабо-
тай... я приду къ тебѣ потомъ...
Никъ вышелъ; «Игрушечка» упала изъ рукъ
Татьяны Петровны; слезы, обильныя, неудер-
жимыя слезы полились по морщинистымъ ще-
камъ старушки, окропили онѣ и розовые листы
ея журнала. Она крѣпилась и была крѣпка на
людяхъ. «Слезы—наша слабость, — нерѣдко го-
ворила Татьяна Петровна,—но всѣ мы слабы...
Я сдерживаюсь—воля есть у меня, но и я плачу
безъ людей... Выплачешься—и за работу... ра-
бота—мое лѣкарство отъ печали...»
6 часовъ вечера. Дверь изъ гостиной въ ре-
дакціонную комнату тихо скрипнула, и вошла
туда. Татьяна Петровна съ привѣтливой улыб-
кой.
— 234 —
— Ну, теперь, Никъ, будемъ работать!.. Да-
вай составлять слѣдующій номеръ покажи мнѣ,
какія готовы картинки... Садись сюда, ближе...
дай мнѣ лупу....
Она внимательно разсматривала рисунки.
— Мило... Панова работы я люблю... у него
тонкіе, мягкіе штрихи... Попроси его намъ на-
рисовать побольше буквъ... У него много вкуса...
На столѣ явились портфели — коричневый,
зеленый, сѣрый; Татьяна Петровна вынимала
изъ нихъ статьи, дѣлала надписи карандашомъ:
«помѣстить», «отложить» и т. д.
— Какіе у насъ есть стихи? Чьи? Читай!
Никъ читалъ.
— Мило... это беремъ, печатаемъ... Еще?..
Пикъ читалъ.
— Недурно... Пока спрячь... Новыя какія
статьи принесли?... Много?..
— Пять.
— Положи, другъ мой, въ сѣренькую пап-
ку... съ собой ихъ возьму на дачу, тамъ пере-
смотрю. Сама готовлю тебѣ статью, изъ моихъ
дѣтскихъ лѣтъ окончу, — пріѣдешь, прочту.
Теперь будемъ править статьи, которыя на-
браны...
Такъ идетъ часъ, другой, третій, за работой
застаетъ Татьяну Петровну полночь. Работая,
задремала она; карандашъ, лупа выпали изъ
рукъ, не слышитъ, какъ стукнуло толстое
стекло, — спитъ. Прошло съ полчаса, старушка
проснулась.
Статья эта была напечатана въ «Игрушечкѣ» подъ загла-
віемъ: „Москва".
— 235 —
— Ты, Никъ, работаешь?!. Прости, старая
заснула... вотъ у меня опять голова свѣжа...
будемъ работать... есть еще листы?.. Потру-
дись, обведи мое варлякаиье чернилами 1)... а
то наборщики, пожалуй, не разберутъ, ворчать
будутъ—и въ правѣ: нельзя затруднять людей,
которымъ кусокъ хлѣба тяжело достается...
Трудъ ихъ тяжелый...
Татьяна Петровна сама трудилась весь свой
долгій вѣкъ и понимала трудъ другихъ, входя
съ теплымъ участіемъ въ положеніе трудящихся
людей, близко принимая къ сердцу тяжелыя
стороны ихъ труда.
Все, что здѣсь вы читаете о ней, записано
или по моимъ .личнымъ воспоминаніямъ ИЛИ ЧТО
мнѣ разсказывалъ мой близкій другъ Никъ,
много работавшій съ ней.
Ея ужъ пѣтъ, спитъ она въ Новодѣвичьемъ
монастырѣ, около своего Володи, по кто близко
зналъ ее, для тѣхъ она живетъ... Миръ праху
бабушки, покой ея душѣ!..
9 Татьяна Петровна всегда писала карандашомъ и часто
плохо очищеннымъ, оттого нерѣдко буквы выходили у нея неясно,
стирались, или забѣгали одна на другую, тогда надобно было обво-
дить пхъ чернилами.
5. Г). }Кели^овекоя.
(Памяти покойной писательницы.)
Часы равномѣрно тикочатъ,
Считаютъ минуты и дни:
Ни горя они не отсрочатъ,
Ни счастья не приблизятъ
они...
Ихъ слушая, я вспоминаю
Прожитые, милые дни,
Ушедшихъ друзей поминаю.
Стремяся туда, гдѣ они...
Да! Стрѣлка идетъ равнодушно
Впередъ и впередъ и вокругъ.
Свершаетъ, влеченью послушна,
Безъ-устали вѣчный свой кругъ.
А маятникъ, знай, отбиваетъ
Секунды, минуты, часы
И насъ за собой увлекаетъ
ІИ» тѣ области вѣчной красы,
«Гдѣ нѣсть ни болѣзнь ни пе-
чали,
А жизнь безконечная»,—та,
Что намъ искони обѣщали
Любовь и страданье Христа.
Вѣра Же. іиховская.
РЯпикотали часы на письменномъ столѣ мѣ-
сяцы, недѣли, дни, отбивая секунды, ми-
лЖ нуты, увлекая писательницу Вѣру Пе-
^//тТ тровну Желиховскую въ область «вѣчной
красы», которой она, уставъ отъ жизни и труда,
напряженно ждала въ послѣднее время, твердо
убѣжденная, что ужъ близокъ ея земной конецъ,
хотя не ощущала еще болѣзни и, по обычаю, рабо-
тала усердно, неутомимо. II вотъ утромъ 5 мая,
въ воскресенье, часы на письменномъ ея столѣ
— 237 —
остановились: маятникъ затихъ, писательница
смежила утомленныя очи, — эта жизнь осталась
позади, предъ пей предстала вѣчность съ ея
дивной красотой. Все стихло кругомъ, все стало
лишне, незначительно; излишне въ такія ми-
нуты и тиканье часовъ, часы для той вѣчно-
сти — дѣтская игрушка, ребяческій докучливый
шумъ людской суетливости.
Покойная ждала этихъ тихихъ минутъ — и
дождалась. Прошлой осенью она писала своей
теткѣ: «Чѣмъ болѣе я стараюсь, чѣмъ далѣе
прохожу скорбный путь, называемый жизнью,
тѣмъ несомнѣннѣе и крѣпче во мнѣ надежда:
тѣмъ ярче разгорается звѣзда будущаго суще-
ствованія въ соединеніи со всѣми, кого мы лю-
били и кто насъ любилъ, и за кого мы обоюдно
здѣсь страдали и мучились. Мы будемъ утѣше-
ны, это, по-моему, такъ вѣрно, что если бъ не
слабости паши, то даже и здѣсь страданія должны
были бы терять всякую силу надъ нами. Да они
и утрачивали ее надъ людьми духовно совер-
шенными, надъ святыми. Ну, мы слабые люди,
оттого и мучимъ себя и другихъ больше, чѣмъ
стоятъ того земныя болѣзни и несчастія; но все
же, домучившись, достигнемъ утѣшенія, счастія
и пониманія всего. Въ этомъ концѣ и заклю-
чается по-моему, весь смыслъ жизни. По вѣрѣ
пашей и дастся намъ,—это несомнѣнно... Вотъ
смотрю я на портреты, меня окружающіе, почти
никого изъ нихд> уже здѣсь нѣтъ; но знаю я,
вѣрно знаю, что скоро всѣхъ ихъ увижу, и эта
увѣренность освѣщаетъ и осмысливаетъ суще-
ствованіе»... Такъ вѣрила и смотрѣла на жпзнь
покойная В. П. Желиховская, особенно много
— 238 —
и съ большимъ успѣхомъ поработавшая въ на-
шей дѣтской литературѣ. Опа обладала живымъ
умомъ, яркой фантазіей, крѣпкой волей, чуткимъ
и отзывчивымъ сердцемъ къ чужимъ бѣдамъ и
горестямъ, переживъ лично за свои шестьде-
сятъ лѣтъ много огорченій и утратъ.
В. В., дочь извѣстной въ свое время писа-
тельницы Елены Андреевны Оанъ (ЗинаидаР—ва),
родилась въ Одессѣ въ 1835 году. Мать ея
умерла на 28 году, и В. II. осталась послѣ нея
шестилѣтнимъ ребенкомъ. Эта утрата отразилась
на ней сильно. Послѣ смерти матери ее взяли
па воспитаніе вмѣстѣ съ старшей сестрой Еле-
ной Петровной Блавацкой, потомъ извѣстной
писательницей, и братомъ дѣдъ и бабушка Ѳад-
деевы и перевезли въ Саратовъ, гдѣ А. М. Ѳад-
деевъ въ то время былъ губернаторомъ. У дѣда
и бабушки они получили хорошее, заботливое
воспитаніе. 18 лѣтъ В. II. вышла замужъ за
помѣщика Псковской губерніи Яхонтова, род-
ного брата поэта А. Н. Яхонтова. Но черезъ
четыре года она потеряла мужа, овдовѣвъ рано,
и снова переѣхала на житье съ двумя дѣтьми
въ домъ дѣдушки Ѳаддеева, служившаго въ то
время уже на Кавказѣ. Въ Тифлисѣ, спустя
нѣсколько лѣтъ, В. II. вторично вышла замужъ
за директора классической гимназіи, бывшаго
потомъ помощникомъ попечителя Кавказскаго
учебнаго округа, В. И. Желиховскаго. Какъ
энергичная и дѣятельная женщина, она была
неутомимой помощницей въ заботахъ о дѣтяхъ,
ему ввѣренныхъ, принимая всегда живое и го-
рячее участіе во всемъ, что касалось этихъ
дѣтей, и хорошо изучила ихъ со всѣми ихъ
— 239 —
огорченіями и радостями. Унаслѣдовавъ талант-
ливость и любовь къ художественнымъ произве-
деніямъ отъ матери, она начала пробовать свои
литературныя силы на небольшихъ разсказахъ
для дѣтей, которые, вначалѣ нигдѣ не печатала
и писала исключительно для своихъ дѣтей. Про-
ходили года; къ перенесшей уже много потерь
и огорченій В. П. явилась новая бѣда—это тя-
желая болѣзнь ея мужа, затѣмъ и смерть его.
Надо было искать средствъ къ жизни, забо-
титься о воспитаніи подраставшихъ уже дѣтей,
и она рѣшилась выступить въ печати съ своими
ранѣе написанными разсказами. Съ этого вре-
мени В. П. отдалась вся литературѣ, писала по
цѣлымъ днямъ, буквально не покладая рукъ.
Въ этой работѣ она нашла и прямую цѣль
жизни и забвенье отъ потерь дорогихъ людей
и неизбѣжныхъ при такомъ положеніи огорче-
ній. Ради дѣтей и личнаго существованія ей
приходилось работать много въ разныхъ журна-
лахъ и въ разныхъ газетахъ; писала она скоро
и разсказы для дѣтей, и повѣсти, и романы, и
фельетоны, и корреспонденціи, отлично созна-
вая, что этимъ истощаетъ свое большое даро-
ваніе и свои большія физическія силы. (Сложе-
нія она была крѣпкаго,—представительная, со-
лидная.) Она мучилась душой, что эта поры-
вистость въ работѣ не даетъ ей возможности
развить до высшей степени силы ея художе-
ственнаго творчества, какими надѣлили ее Богъ
и природа, и вмѣстѣ съ тѣмъ поневолѣ должна
была покоряться настоятельнымъ требованіямъ
житейской необходимости. Но талантъ, конечно,
и при этой тяжелой обстановкѣ сдѣлалъ свое.
- 240 —
Разсказы и повѣсти ея для дѣтей п юношества
занимаютъ очень видное мѣсто въ пашей лите-
ратурѣ и пользуются заслуженнымъ успѣхомъ.
Языкъ ихъ простъ, ясенъ и художественъ, со-
держаніе правдиво и занимательно; они выдер-
жали уже нѣсколько изданій, будутъ издаваться
и потомъ, какъ интересныя и занимательныя
книги, внушающія читателямъ «чувства добрыя».
Многіе изъ разсказовъ ея переведены па фран-
цузскій, нѣмецкій п англійскій языки. Особенно
большимъ успѣхомъ пользуются книжки ея:
«Какъ я была маленькой» и «Мое отрочество»,
гдѣ В. II. правдиво и увлекательно описала
жизнь свою въ домѣ дѣдушки Ѳаддеева. Эти
книжки недавно вышли въ Парижѣ роскошнымъ
изданіемъ съ хорошими гравюрами подъ назва-
ніемъ «Мешоігез (1’ипе реШе піі'е гиззе». Боль-
шимъ успѣхомъ пользуется ея сказка «Розан-
чикъ», переведенная на англійскій языкъ подъ
названіемъ: «Возу Мііе ог Тііе 8ре11».
Первый ея разсказъ, появившійся въ печати п
изданный отдѣльною книгою въ 1877 году, былъ
«За приключеніемъ», посвященный кавказскимъ
дѣтямъ; затѣмъ явился рядъ разсказовъ изъ
кавказской жизни: «Въ татарскомъ захолустьѣ»,
«Любовь правдой крѣпка», «Князь Илико», «Изъ
тьмы къ свѣту», «Кавказскіе разсказы» и др.
Кавказскую жизнь, какъ и людей Кавказа, по-
койная знала хорошо и наблюдала много и вни-
мательно. Опа знала вообще дѣтей и любила
ихъ искренно. Она говорила: «Я люблю писать
для дѣтей и рада, когда имъ нравятся мои раз-
сказы, потому что, они цѣнители искренніе и
чуткіе къ правдѣ». Не разъ опа выражала, что
— 241 —
желала бы писать только для дѣтей п сожалѣла
о томъ, что тяжелая необходимость не позво-
ляетъ ей посвятить всѣ свои силы исключи-
тельно маленькимъ читателямъ. И среди этихъ
«искреннихъ цѣнителей» произведенія ея имѣли
большой успѣхъ. Такъ, при жизни своей она
получила много писемъ отъ дѣтей, ей не зна-
комыхъ, со всѣхъ концовъ Россіи и изъ-за
границы: многія изъ нихъ выразили душевное
соболѣзнованіе объ ея утратѣ ея родныхъ.
Въ продолженіе болѣе чѣмъ двадцатилѣтней
писательской дѣятельности произведенія В. 11.
печатались въ «Дѣтскомъ Чтеніи», «Семьѣ и
Школѣ», «Семейныхъ Вечерахъ», «Игрушечкѣ»
и во всѣхъ журналахъ для дѣтей этого вре-
мени.
Скончалась В. II. въ полномъ сознаніи, тихо,
съ глубокой вѣрой въ лучшую, счастливую
жизнь за могилой, которую ждала, какъ это
высказала въ письмѣ къ теткѣ и въ послѣднихъ
и единственныхъ стихахъ, изъ которыхъ боль-
шая часть взята наміі эпиграфомъ къ этому
некрологу. Болѣла она только двѣ недѣли, ра-
ботала почти до самой смерти, которая пришла
къ ней на 61 году ея жизни. Тѣло ея было
перевезено въ Одессу, ея родной городъ, и пре-
дано землѣ въ день св. Троицы, 12 мая, рядомъ
съ могилами матери ея и сына, умершаго отъ
скоротечной чахотки на 21 году, кончавшаго
уже курсъ института инженеровъ путей сооб-
щенія, па котораго она возлагала всѣ свои
несбывшіяся надежды. Этимъ была исполнена
ея послѣдняя воля и чуть ли не единственное
ея личное желаніе. Какъ въ Петербургѣ, такъ
Изъ жизни велик. и славн. людей. 16
— 242 —
и въ Одессѣ у гроба ея было много дѣтей. На
похоронахъ пѣлъ хоръ, въ которомъ участво-
вали маленькіе гимназисты. Могилу окружила
также масса дѣтей, и принесено было много
цвѣтовъ.
Весна, цвѣты и дѣти провожали талантливую
писательницу изъ этого міра, гдѣ ей приходи-
лось много страдать, потому что путь истиннаго
писателя — путь душевныхъ страданій и неиз-
бѣжныхъ огорченій; ими крѣпнетъ и закаляется
талантъ, какъ отъ огня крѣпнетъ и закаляется
сталь.—А безъ огня и душевной чуткости и
талантъ — мертвая сила, капиталъ, хотя бы и
находившійся въ движеніи, но не дающій бла-
готворныхъ жизненныхъ результатовъ, не даю-
щій того, что зоветъ къ добру и правдѣ, отъ
чего бываетъ свѣтло, тепло и радостно па серд-
це, отъ чего родятся въ душѣ лучшія мысли и
чувства. Миръ праху талантливой писательницы,
поработавшей много! Пусть будетъ долга память
дѣтей, которымъ немало силъ отдала покойная!
Ея «жизнь трудовая пе даромъ прошла»... Она
успокоилась; теперь «горе въ груди ея пе
совьетъ уже гнѣзда; въ домъ къ ней стучатся
не будетъ нужда»... И мы можемъ сказать сло-
вами поэта:
«Спи! Надъ могилой зеленой твоей
Птичка звенитъ въ темной чащѣ вѣтвей...
Въ твой одинокій цвѣтущій пріютъ
Люди съ своей суетой пе придутъ»...
Тихо, безмолвно кругомъ...
Могила вообще навѣваетъ тишь и молчаніе;
вблизи нея робко тянется грусть и печаль въ
— 243 —
сердце, робко навертываются слабыя слезы на
глаза, слова застываютъ на устахъ,— является
мысль: «О жизни поконченъ вопросъ», больше
не нужно ни словъ ни слезъ. У свѣжей мо-
гильной насыпи друзья и враги (у кого ихъ
нѣтъ!) затихаютъ со своими волненіями, со свои-
ми разнорѣчивыми воспоминаніями, потому что
у каждаго невольно возстаетъ тревожный во-
просъ: «Чей-то теперь настанетъ чередъ?» Тутъ
уже не до похвалъ, не до осужденій, потому
что сила и слабости во всѣхъ живутъ и ужи-
ваются, онѣ идутъ съ каждымъ и въ долгій и
въ короткій путь его жизни, — тутъ умѣстно
только краткое слово: «Миръ праху и покой
душѣ!» Л дальше... дальше дѣятельная, живая
жизнь бьетъ ключомъ и на смѣну ушедшимъ съ
трудового поля неустанно зоветъ новыя силы
новыхъ поколѣній, идущихъ за ними. Она гово-
ритъ: «Мертвые въ мирѣ почили, дѣло настало
живымъ!»
ів*
Народолюбецъ душа-человѣкъ.
Памяти С. В. Максимова.
/• 3 іюня 1901. года.
сЖЙ^то не зналъ изъ пишущихъ людей —
крупныхъ, среднихъ и малыхъ — писа-
4®^. телей, издателей, редакторовъ разныхъ
журналовъ и газетъ, кто не зналъ «съ
глазу па глазъ» изъ людей, сколько-нибудь при-
косновенныхъ къ русской печати, милаго, ду-
шевнаго Сергѣя Васильевича Максимова?!.
Всѣ его знали, всѣ встрѣчали его и на пути,
и въ редакціяхъ, и на дому съ пріятной, доброй
улыбкой; со всѣми онъ встрѣчался по душѣ и
съ особыми характерными словами—ярко народ-
ной простосердечной задушевности—«лапушка»,
«милушка», «касатушка», «сизый голубокъ».
— Какъ поживаете, Сергѣй Васильевичъ?!—
обратится, бывало, къ нему встрѣтившійся съ
нимъ знакомый.
— Да такъ, милушка, живемъ и благодуше-
ствуемъ, поемъ и воздыхаемъ!—отвѣтитъ опъ
— 245 —
подобнымъ присловьемъ тому или другому изъ
великаго стана пишущей братіи, равно и силь-
ному, крупному въ этомъ станѣ, и малозамѣтному,
скромному труженику.
Ко всѣмъ С. В. Максимовъ относился съ той
душевностью, съ той дружеской теплотой, съ
тѣмъ простымъ русскимъ вниманіемъ по народ-
ной пословицѣ: «Всякъ человѣкъ человѣку братъ
прежде всего» и поклонъ ему и вниманье, какъ
отдаетъ встрѣчный встрѣчному на пути и незна-
комый незнакомому въ нашихъ глухихъ мѣстахъ,
гдѣ простота и искренность не ушли еще на
небо, гдѣ каждый каждому—«землякъ», «кумъ»,
«сватъ», «кума», «тетка», «сваха»,—такія тамъ
идутъ уже клички при встрѣчахъ.
Таковъ былъ нравомъ, «свычаемъ и обычаемъ»
и С. В. Максимовъ.
II сложеніемъ, ростомъ высокимъ, и видомъ
осанистымъ, и мѣткой, умной рѣчью, открытымъ,
яснымъ обличьемъ Сергѣй Васильевичъ Макси-
мовъ, гдѣ бы ни появлялся, выдавался изъ всѣхъ.
Это былъ могутный человѣкъ. Жизнь свою
сложилъ онъ и прожилъ ее по-особенному. Есть
чѣмъ добрымъ, есть за что помянуть его.
Вотъ стоитъ снъ предъ нами и теперь, какъ
живой; онъ ушелъ ужъ изъ этого свѣта, а мы
видимъ его, какъ онъ по давней привычкѣ скло-
нилъ немного голову на бокъ, словно вдумчиво
прислушивается къ чьему-либо любопытному
разсказу и, помолчавъ съ минуту, будто уловилъ
суть дѣла, какъ бывало пѣвуче, мягко говоритъ:
— «Эхъ, лапушка, пожили, походили, повида-
ли мы много, всяко бывало—иной день медъ да
патока, а иной—корочка-оглодочекъ, а чаще всего
— 246 —
кусочекъ хлѣба съ сольцой па перепутьяхъ у
добродѣлъ да добродѣекъ всегда находили, голу-
бей не гоняли, синицъ, чижей не ловили, ба-
клушъ не били, пыль въ глаза ие пускали, сказы
сказывали, балясъ пе точили, даромъ хлѣбъ не
ѣли, чужихъ трудовъ не запивали,—такъ вѣкъ
скоротали, по дѣламъ нашимъ, поди, и объ пасъ
кто-нибудь добрымъ словомъ обмолвится, а иной
и вспомнитъ стариковъ по-хорошему».
Да, такого старца вспомнятъ многіе и вспомнятъ
не одинъ разъ; вспомнятъ и «свойственники»-
пріятели, вспомнятъ и просто встрѣчные люди,
вспомнятъ и тѣ, что слухомъ слыхали, что въ
книжкахъ вычитали, до кого печатная вѣсть до-
шла, что Сергѣй Васильевичъ Максимовъ—этотъ
землепроходъ, исколесившій всю Русь крещеную,
гдѣ пѣшимъ хожденьемъ, съ падожкомъ да съ
сумкою, гдѣ проѣхавши на тряскихъ телѣгахъ
крестьянскихъ, гдѣ проплывши рѣками велики-
ми,—Окой, Камою, Волгой, Печорою, Вислою,—
этотъ народолюбецъ — душа-человѣкъ навѣки
успокоился. «Замерли на устахъ его крылатыя
слова, собранныя ио крупинкамъ въ разныхъ
поселкахъ и весяхъ у великаго парода и обле-
тѣвшія ио всей Руси,—этотъ большой красно-
рѣчивый сказатель о народѣ замолкъ навѣкъ.
Потрудившись много и оставивъ рядъ цѣнныхъ
книгъ, вышелъ онъ изъ великаго стана русскихъ
писателей и ушелъ на покой и теперь уже
безмолствуетъ.
Вспомянемъ хотя кратко, хотя наскоро, какъ
прошла трудовая жизнь этого крупнаго, сильнаго
высокоталантливаго костромича.
— 247 —
Онъ родился 25 сентября 1831 года въ посадѣ
Парфентьевѣ, Кологривскаго уѣзда. Костромской
губерніи. Отецъ его—скромный уѣздный почт-
мейстеръ. Жизнь семьи шла тихо, безбѣдно, но
однообразно, скучно—нынче, какъ вчера, завтра,
какъ нынче.
Мальчикомъ С. В. Максимовъ учился въ по-
садской народной школѣ. Бойкій и живой, бѣгалъ
онъ со сверстниками-іикольниками всюду и съ
дѣтства былъ уже близокъ къ народу, понималъ
всю тяжесть его крѣпостничества, понималъ
дѣтскимъ отзывчивымъ сердцемъ, впиталъ это
глубоко въ свою душу.
І'ода шли, онъ подросъ и отвезенъ былъ въ
костромскую гимназію, откуда потомъ уѣхалъ
въ Москву, поступилъ въ университетъ, гдѣ
пробылъ два года, сталъ писать очерки изъ на-
родной жизни простымъ, сильнымъ, образнымъ
языкомъ и горячо говорить въ товарищескихъ
кружкахъ о близкихъ и настоятельно неизбѣж-
ныхъ дняхъ освобожденія крестьянъ.
Вскорѣ потянуло его въ Петербургъ. Москву
онъ любилъ. Въ ней онъ чуялъ русскій духъ,
русскую Русь; онъ скоро узналъ ея улочки и
закоулочки, всю путаную паутину короткихъ
улицъ и переулковъ. Но старая столица каза-
лась ему хотя и милою старушкой, но какъ будто
уже дремавшей,—молодого народолюбца тянуло
вширь, и онъ въ 1852 году переѣхалъ въ
Петербургъ и поступилъ тамъ въ медицинскую
академію.
Въ это время С. В. Максимовъ сталъ сильнѣе
и рѣшительнѣе отдаваться писательскому труду.
Начались встрѣчи съ «братьями писателями».
— 248 —
Раньше онъ уже встрѣчался съ В. И. Далемъ
и зналъ его по обширнымъ трудамъ—Сборнику
русскихъ народныхъ пословицъ и Толковому
словарю. Вотомъ онъ встрѣтился съ братьями
Николаемъ и Василіемъ Курочкиными, подру-
жился съ ними и жилъ даже въ одной квартирѣ,
куда нерѣдко приходили многіе изъ начинавшихъ
молодыхъ писателей, «богатыхъ бѣдняковъ», т-е.
бѣдныхъ средствами, богатыхъ дарованіями и
широкими мечтаніями, беззавѣтною любовію къ
своей родинѣ.
На этихъ вечерахъ постоянно говорили о
народѣ.
Въ это время С. В. Максимовъ и рѣшилъ
всецѣло отдаться изученію народа и его быта.
И вотъ онъ въ 1855 году первый разъ отпра-
вился въ путешествіе пѣшкомъ по промысловымъ
уѣздамъ Владимирской и Вятской губерній.
Вскорѣ онъ съ извѣстнымъ знатокомъ, поволж-
скимъ этнографомъ, нижегородцемъ Гассицкимъ
изучалъ условія торговли Нижегородской яр-
марки.
Бродя и наблюдая, проникая любящей душой
во всѣ мелочи обиходной народной жизни отъ
утвари, хлѣба насущнаго и питья до немудреной
одежды, липоваго лаптя и курной избы съ та-
раканами, опъ видѣлъ п понималъ, какъ неволя
плыветъ внизъ по Волгѣ, ища работы, бѣлаго
колача, и какъ кабала, забравъ задатки, уславъ
домой оброки, а остатки пропивъ съ огорченія,
идетъ вверхъ противъ теченія, тянетъ лямкою.
Матеріала собралось много, живого, цѣннаго,
поистинѣ правдиваго, энергія закалялась движе-
ніемъ по вольному воздуху, по открытымъ но-
— 249 —
лямъ, по зеленымъ лѣсамъ,—и начались писанія
очерковъ изъ быта русскаго простонародья. «Ни-
жегородская ярмарка», «Крестьянскія посидѣлки
въ Костромской губерніи», «Швецы», «Извозчи-
ки», «Сотскій», «Булыня», «Маляръ», «Кула-
чокъ», «Повитуха», «Сергачъ», «Колдунъ», «Во-
тяки» появились вскорѣ одинъ за другимъ въ
разныхъ журналахъ (въ «Библіотекѣ для чтенія»,
въ «Сынѣ отечества», въ «Морскомъ сборникѣ» и
друг.); потомъ въ 1871 году они были изданы от-
дѣльной книгою подъ названіемъ «Лѣсная глушь».
Имя С. В. Максимова вскорѣ стало извѣстнымъ.
Въ журналистикѣ уже многіе знали его. Самъ
Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ, этотъ большой
художникъ и тонкій знатокъ народнаго быта,
оцѣнилъ въ немъ способность схватывать мѣтко
все выдающееся у народа и проникать въ на-
родную душу и совѣтовалъ ему дружески про-
должать странствованія по Руси изъ губерніи
въ губернію, изъ уѣзда въ уѣздъ. И. И. Пана-
евъ, одинъ изъ редакторовъ выдающагося въ
то время журнала «Современникъ», въ 1856 году,
когда, по мысли великаго князя Константина
Николаевича, образовались экспедиціи для из-
слѣдованія различныхъ мѣстностей Россіи, реко-
мендовалъ С. В. Максимова, какъ способнаго и
талантливаго человѣка для этого дѣла. Макси-
мовъ одновременно съ Гончаровымъ, Писемскимъ,
Островскимъ и Григоровичемъ приглашенъ былъ
къ участію въ этихъ экспедіціяхъ и поѣхалъ на
сѣверъ.
Въ 1859 году, какъ результатъ путешествія
по сѣверу, явилась знаменитая его книга: «Годъ
на сѣверѣ». За этотъ трудъ онъ получилъ зо-
— 250 —
лотую медаль отъ Географическаго Общества.
Книга выдержала четыре изданія.
Послѣ поѣздокъ по Бѣлому морю и его по-
бережьямъ, ио рѣкѣ Печорѣ и берегамъ Ледови-
таго океана Максимовъ въ 1860 году былъ
командированъ па Дальній Востокъ для изученія
Амурскаго края’ на возвратномъ пути ему по-
ручено было изучить бытъ и положеніе въ Сибири
ссыльно-поселенцевъ и заключенныхъ въ тюрь-
махъ. Возвратившись, онъ помѣстилъ рядъ статей
по этимъ изслѣдованіямъ въ журналахъ: «Оте-
чественныя Записки» и «Вѣстникъ Европы», а
въ 1871 году выпустилъ книгу, единственную у
насъ по этому отдѣлу: «Сибирь и каторга».
По возвращеніи изъ Сибири Максимовъ въ
1862 году отправился изучать юго-востокъ Россіи,
бродилъ по берегамъ Урала и Каспійскаго моря.
Результатомъ этихъ путешествій явился рядъ
его очерковъ изъ быта и вѣрованій различныхъ
раскольничьихъ сектъ. Очерки эти печатались
въ журналахъ: «Отечественныя Записки», «Рус-
ское Слово», «Дѣло».
Во второй половинѣ шестидесятыхъ годовъ
С. В. Максимовъ сталъ писать разсказы для
народа. Въ это время онъ былъ членомъ постоян-
ной комиссіи по устройству народныхъ чтеній в'ь
Соляномъ городкѣ и составилъ до двадцати пре-
красныхъ книжекъ. Болѣе извѣстныя изъ нихъ
и распространенныя у насъ — это: «О русской
землѣ», «О русскихъ людяхъ», «Мерзлая пусты-
ня». «Дремучіе лѣса», «Русскія степи и горы»,
«Крестьянскій бытъ прежде и теперь», «Соло-
вецкій монастырь» и друг. Къ этому же отдѣлу
сочиненій художника-этнографа надо отнести
— 251 —
«Куль хлѣба и его похожденія», очень цѣнную
книгу, вышедшую въ 1873 году и выдержавшую
три изданія.
Въ 1868 году Максимовъ былч> командированъ
Географическимъ Обществомъ въ сѣверо-запад-
ный край. Онъ объѣздилъ губерніи бѣлорусскія
и часть литовскихъ и издалъ написанную имъ
изъ своихъ наблюденій очень интересную кни-
гу—«Бродячая Русь Христа ради».
Много статей его этнографическаго характера
разсѣяно по разнымъ журналамъ и до сихъ поръ
еще не собрано и не издано отдѣльно. Онъ пи-
салъ о казакахъ па Дону, па Уралѣ, о черно-
морскихъ и сибирскихъ инородцахъ, о народныхъ
вѣрованіяхъ, объ остаткахъ языческихъ преда-
ній, объ озерахч^ съ колокольнымъ звономъ и
проч.
Съ конца 1888 года, какъ глубокій знатокъ
родного языка, С. В. Максимовъ сталъ писать
рядъ любопытныхъ объясненій, тѣхъ выраженій,
оборотовъ и поговорокъ, смыслъ которыхъ для
большинства совершенно затерянъ, несмотря на
то, что въ обиходной рѣчи они всѣми повторя-
ются. Статьи эти явились въ печати подъ общимъ
названіемъ «Крылатыя слова», потомъ собраны
были въ отдѣльную книгу—«Крылатыя слова,
не спроста и не сну ста слово молвится и до-
вѣку не сломится». Въ книгѣ этой до ста восьми-
десяти мелкихъ статеекъ, объясняющихъ смыслъ
избранныхъ поговорокъ, присловій и мѣткихъ
выраженій, въ родѣ, напримѣръ, такихъ: «впро-
сакъ попасть, на улицѣ праздникъ, стать втупикъ,
баклуши бьютъ, слоняться и лодарничать, лясы
точить, сыръ-боръ загорѣлся, лапти плести, въ
— 252 —
дугу гнуть, колокола лить, па ворѣ шапка го-
ритъ, семь пятницъ па недѣлѣ, съ коломенскую
версту, нужда заставитъ колачи ѣсть, попасть
въ кабалу, во всю ивановскую, бобы разводить,
типунъ на языкъ, курамъ на смѣхъ, ложь кри-
вая, правда голая, счастье одноглазое, камень
за пазухой, гдѣ раки зимуютъ, печки и лавочки,
изъ кулька въ рогожку, играй назадъ, спустя
рукава, турусы на колесахъ, сила солому ло-
митъ, трясется, какъ осиновый листъ, убить
бобра, снявши голову по волосамъ не плачутъ»
и мн. др. (см. интересныя и остроумныя объ-
ясненія этихъ народныхъ изреченій въ книгѣ
«Крылатыя слова», изданіе второе 1899 года).
Немало цѣнныхъ статей С. В. Максимова
пошло въ изданіе «Живописная Россія». Изъ
нихъ многія переведены на нѣмецкій языкъ и
напечатаны въ извѣстномъ изданіи «Віе Каіиг».
Въ послѣдніе годы, въ 1887—1899, печатались
любопытныя и интересныя статьи его изъ области
воспоминаній въ журналѣ «Русская Мысль»—это
«Литературная экспедиція», «Два пустосвята»,
воспоминанія объ Островскомъ и др.
Въ послѣднее время, страдая уже чахоткою,
С. В. Максимовъ принялъ было дѣятельное участіе
въ изданіи князя В. Н. Тенишева, посвященномъ
всестороннему описанію Россіи: но силы стали
измѣнять и этому могутному человѣку, которому,
какъ онъ разсказывалъ намъ въ концѣ семиде-
сятыхъ годовъ, не разъ говорилъ въ шестиде-
сятые годы поэтъ Некрасовъ: «Ты, Сергѣй Ва-
сильевичъ, такъ силенъ, такъ крѣпко сшить,
что тебѣ, брать, износу не будетъ». Теперь онъ
сталъ чувствовать, что крѣпкое тѣло его изиа-
— 253 —
шпвается. Работалъ, а все прихварывалъ и при-
хварывалъ, кашлялъ да недомогалъ. Мало облег-
чила его и поѣздка на кумысъ. Силы его стали
Сергѣй Васильевичъ Максимовъ.
упадать. Весной 1901 года онъ, собираясь па
лѣто въ Крымъ, проѣхалъ въ Варшаву къ брату,
профессору хирургіи, В. В. Максимову, гдѣ по-
чувствовалъ, что ему совсѣмъ плохо—дышать
нечѣмъ; собранъ былъ консиліумъ изъ всѣхъ
— 254 —
варшавскихъ докторовъ-знаменитостей,—рѣшено
было произвести операцію для предотвращенія
затруднительнаго дыханія. Операцію дѣлалъ братъ
его, хирургъ-профессоръ В. В. Максимовъ, и
она прошла удачно, но, къ сожалѣнію, продлила
жизнь ненадолго, дѣятельность сердца ослабѣ-
вала. Это сердце, что работало всю жизнь сильно,
широко, переутомилось, устало.
С. В. Максимовъ почувствовалъ, что близокъ
конецъ, что насталъ износъ и ему, и рѣшилъ
возвратиться въ Петербургъ къ роднымъ. Прі-
ѣхалъ, прожилъ съ недѣлю п тихо, безъ види-
мыхъ страданій, скончался.
Заслуги С. В. Максимова признаны печатью
и читателями, имя его пользуется большой
извѣстностью. Въ послѣднее время онъ былъ
избранъ въ почетные академики.
Душевный, вѣрный дружбѣ, сердечный и от-
зывчивый, дѣтски-довѣрчивый, онъ сберегъ въ
себѣ чистоту и простоту сердца народнаго,—того
сердца, о которомъ горячо сказалъ другъ его,
поэтъ Некрасовъ: «Въ рабствѣ спасенное сердце
свободное—золото, золото сердце народное». II
сердце Максимова, дѣйствительно, было «золото,
золото», какъ спасенное свободнымъ даже въ
рабствѣ сердце народное,—онъ выходилъ и вы-
носилъ въ себѣ всѣ лучшія черты чисто рус-
скаго народнаго характера.
Скажемъ коротко большому человѣку и сер-
дечному пріятелю; память вѣчная тебѣ, Сергѣй
Васильевичъ—душа человѣкъ!.. Память вѣчная,
милушка, идо свиданья, касатый,—потому знаемъ,
придетъ и нашъ чередъ—тамъ и свидимся!..
Шотландскіе народные поэты.
Робертъ Борисъ.
ОЧЕРКЪ.
„Свободенъ и веселъ, я малымъ доволенъ;
Міръ Божій мнѣ кажется чудно приволенъ;
Я радуюсь солнцу, я радуюсь дню,
II призракъ заботы я пѣсней гоню.
Взгрустнется ль, порой, подъ ударомъ судьбы—
Я вспомню, что жизнь намъ дана для борьбы...
Мой путь не безъ терній, но, разъ ужъ пройденъ.
Кто вспомнитъ, какъ труденъ былъ путнику онъ?..“
Робертъ Борисъ.
гИпакъ бодро смотрѣлъ па жизнь и смѣло
говорилъ поэтъ-крестьянинъ, шотландецъ
Робертъ Борисъ, прославившій своими
ч&Ч пѣснями дорогую ему Шотландію. Онъ
скончался 21 іюля 1796 г. *).
Борисъ—самый талантливый сынъ своего на-
рода, самый яркій пѣвецъ своей страны. Чтобы
г) Русскимъ дѣтямъ простыя и трогательныя пѣсни Роберта
Бориса отчасти извѣстны по школьнымъ хрестоматіямъ, гдѣ,
обыкновенію, они встрѣчаютъ два его стихотворенія—„Полевая
мышка44 и „Маргаритка44.
— 256 —
вполнѣ понять его простыя пѣсни, которыя про-
шли по всему свѣту, нужно, хотя отчасти, по-
знакомиться съ его Шотландіей и ея народомъ.
Шотландія — особая страна: и природа и
люди ея особые. Это небольшая сѣверная часть
европейскаго острова, называемаго Великобри-
таніей. Съ южной стороны ея тянутся невысо-
кія горныя цѣпи; по средней полосѣ, словно
голубыя ленты, извиваются рѣки — Фортомъ,
Клейтомъ, Тэ; шумитъ множество маленькихъ
рѣчекъ и бойкихъ ручейковъ, наполняющихъ
воздухъ неумолкаемымъ журчаньемъ. Далѣе, на
сѣверъ, идутъ свѣтлые круги озеръ съ высоко
поднявшимися молчаливыми горами Бэнъ-Невисъ,
Бэнъ-Леди, Бэнъ-Ломонтъ. Кажется, всѣ воды,
всѣ ущелья, холмы и горы Шотландіи говорятъ
ея суровому, скромному жителю о старыхъ пре-
даніяхъ, чудныхъ сагахъ. Въ этихъ грозныхъ
скалахъ, въ этихъ дикихъ лощинахъ издавна
жило могучее гельтское племя, бѣдное, работя-
щее п любящее пѣсни. Въ Шотландіи всегда и
всюду слышалась и слышится пѣсня. У горнаго
ключа, за холмомъ, на скалѣ, въ бѣдной хи-
жинѣ, въ развалинахъ стараго замка звенитъ и
разливается эта пѣсня. Не мѣшаютъ ей ни вѣч-
ные снѣга на высокихъ горахъ, ни безпокой-
ные вѣтры въ мрачныхъ ущельяхъ. Сама при-
рода Шотландіи заставила полюбившаго ее че-
ловѣка бороться съ дикими стихіями. II человѣкъ
здѣсь настойчиво боролся, онъ съ дѣтскихъ лѣтъ
уже зналъ, что жизнь ему «дана для борьбы»—
и побѣдилъ свою величавую родину съ ея кру-
тыми скалами, широкими озерами, съ ея шум-
ными водопадами, пѣнистыми ручьями, съ ея
— 257 —
глубокими снѣгами, непрерывными дождями, буй-
ными вѣтрами. Онъ по всѣмъ направленіямъ
проложилъ дороги, черезъ бурливые потоки пе-
рекинулъ мосты, выжегъ ползучіе верески, осу-
шилъ болота, собралъ воды въ канавы, — на
вершинахъ горъ явилась густая трава. Стоя у
глиняной мазанки, онъ съ любовью смотритъ па
свои крутыя горы, гдѣ долго лежитъ снѣгъ, гдѣ
мѣстами чернѣетъ мерзлая, обнаженная земля,
надъ пей стелется густой туманъ, а выше бро-
дятъ тяжелыя тучи, ежеминутно готовыя про-
литься мелкимъ осеннимъ дождемъ. Онъ опу-
скаетъ взоры ниже къ подошвѣ той же сѣрой
громады и видитъ, что здѣсь каждый камень,
словно вѣнкомъ, увитъ цвѣтами: а тамъ, дальше,
по холмамъ алѣетъ красноватая зелень; отовсю-
ду—съ земли, съ окрестныхъ кустовъ, съ ближ-
нихъ и далекихъ овраговъ — ему властнымъ
шумомъ заявляетъ о себѣ и дышитъ на него
своимъ ароматомъ могучая, радостная жизнь.
Суровая страна, трудно доступная, отрѣзан-
ная отъ остального міра горами и моремъ, вос-
питала и суровые нравы въ своихъ обитате-
ляхъ, удаливъ человѣка отъ внѣшнихъ вліяній.
Тутъ люди, запертые въ каменныхъ горныхъ
твердыняхъ, много вѣковъ не переходили за
свои суровые предѣлы. Обособленные отъ всего,
что жило дальше за ихъ горами и моремъ, они
издавна группировались маленькими деревень-
ками, вели полупастушескую, полуземледѣль-
ческую жизнь, развивали горные промыслы.
Такія поселенія самой природой разбивались на
отдѣльные горные округи — кланы, состоящіе
изъ нѣсколькихъ долинъ съ немногими городами,
Изъ жизни велпк. п славп. людей.
17
— 258 —
замкнутыхъ отовсюду. Многія поколѣнія росли
въ своихъ кланахъ, въ своихъ ущельяхъ, не
зная остального міра. Они слагали свои лѣто-
писи, свои саги, свои баллады, которыя и за-
вѣщали своимъ поэтамъ. На этихъ поэтическихъ
сказаньяхъ и воспитались такіе геніальные сыны
Шотландіи, какъ Робертъ Борисъ, Вальтеръ
Скоттъ и др.
Трудолюбивый шотландецъ и до сего времени
остается оригинальнымъ человѣкомъ. Онъ всюду
носитъ въ душѣ своей образъ милой ему Шот-
ландіи. Онъ—самый яркій патріотъ, какого можно
встрѣтить гдѣ-либо среди людей. Въ немъ все
говоритъ: «Я интересуюсь прежде всего и болѣе
всего всѣмъ шотландскимъ. Я считаю большою
для себя честью, величайшимъ счастьемъ, что
родился въ Шотландіи». Всюду съ нимъ его
Шотландія. II теперь, когда Англія разсѣваетъ
шотландцевъ по всей землѣ, они вездѣ сохра-
няютъ свои національныя чувства и особенности,
нигдѣ не живутъ праздно и за что берутся, отъ
того не отступаютъ до тѣхъ поръ, пока не одо-
лѣютъ. Гдѣ бы ни жилъ шотландецъ, какія бы
страны ни увидалъ,—онъ вездѣ говоритъ, что
его Шотландія—лучшая страна, и гордится тѣмъ,
что его земляки умѣютъ быть полезными собѣ
и всѣмъ тѣмъ, съ кѣмъ имъ приходится жить.
Куда бы онъ ни пріѣхалъ, прежде всего ищетъ
своихъ земляковъ и становится оживленнымъ,
п веселымъ, когда ихъ находитъ; онъ можетъ
поговорить по душѣ только съ шотландцемъ. Эго
чувство шотландца-патріота и выразилъ ярко,
горячо въ оригинальномъ и сильномъ стихотво-
реніи его народный поэтъ Борисъ:
— 259 —
Мое. сердце въ горной Шотландіи, мое сердце не
здѣсь,
Мое сердце въ горной Шотландіи, на охотѣ за
дичью,
Па охотѣ за дичью и въ погонѣ за ланью,
Мое сердце въ горной Шотландіи, куда бы ни от-
правился я.
Прощай, горная Шотландія, прощай, сѣверъ,
Родина доблести, отчизна чести!
Гдѣ бы ни скитался я, гдѣ бы ни странствовалъ я,
Холмы горной Шотландіи будутъ вѣчно мнѣ
милы.
Прощайте, горы, высоко покрытыя снѣгомъ,
Прощайте, овраги и зеленыя долины внизу,
Прощайте, лѣса и дикія рощи,
Прощайте, потоки и шумныя рѣки!
Мое сердце въ горной Шотландіи, мое сердце не
здѣсь,
Мое сердце въ горной Шотландіи па охотѣ за
дичью,
Па охотѣ за красною дичью и въ погонѣ за ланью,
Мое сердце въ горной Шотландіи, куда бы ни
отправился я».
Какая слышится сила, какая настойчивая
любовь въ этихъ простыхъ, короткихъ стро-
фахъ вѣчно боровшагося съ нуждой и народа
и его поэта! Какая страстная привязанность къ
бѣдной хижинѣ, къ суровой природѣ, къ лише-
ніямъ, которыя неизбѣжно тяжелы, но дороги,
потому что они пережиты тамъ, гдѣ родился
этотъ стойкій, непреклонный человѣкъ, гдѣ опъ
съ дѣтства трудился, гдѣ каждый камень, ка-
ждая былинка ему родные,—рѣдкая любовь, осо-
бая привязанность, захватывающая душу свѣ-
жесть чувства!
Шотландецъ, дѣйствительно, глубоко и пла-
менно ко всему своему привязанъ, онъ не из-
17»
— 260 —
мѣняетъ даже своему костюму. Одежда его, какъ
н онъ самъ, очень оригинальна: это короткая
куртка съ воротникомъ, отворотами и обшлагами,
ниже ея, тоже короткій, въ родѣ женской юбки,
изъ тартона *) кильдъ, охватывающій множе-
ствомъ складокъ талію, но не доходящій до ко-
лѣнъ. На ногахъ длинные клѣтчатые чулки, под-
вязанные у колѣнъ лентами; на ступняхъ ногъ
сандаліи, привязанные ремнями. На головѣ синяя
шапка съ пестро-клѣтчатымъ краемъ, съ бѣлымъ
пли чернымъ перомъ. За поясомъ кинжалъ,
сумка, висящая на кильдѣ спереди, сшитая изъ
лисьей, выдровой или барсучьей кожи, — оиа
часто украшена головой того или другого звѣря,
шнурками и кисточками. Въ этой сумкѣ хра-
нятся деньги и табакъ. Это—костюмъ шотландца
прежняго времени; онъ мало измѣнился и те-
перь. Но главная одежда горнаго шотландца —
это пледъ, теперь распространенный повсюду.
Пледъ замѣняетъ шотландцу шубу, плащъ отъ
холода и дождя. Съ пледомъ неразлученъ каждый
шотландецъ—и пастухъ, и о-хотникъ, и земле-
владѣлецъ. Пледъ для шотландца служитъ и
постелью и одѣяломъ.
Широкоплечій, съ яснымъ, нѣсколько груст-
нымъ, но твердымъ взоромъ, шотландецъ дер-
жится независимо, просто и спокойно. Сильный
и ловкій, хотя нѣсколько мѣшковатый, онъ хо-
дитъ ровной, твердой поступью; онъ, кромѣ
себя самого, ни на кого не надѣется и глядитъ
смѣло впередъ.
і) Тартонъ— шерстяная матерія съ большими клѣтками самыхъ
яркихъ цвѣтовъ.
— 261 —
Современный шотландецъ, какъ бы ни былъ
бѣденъ, непремѣнно грамотенъ. Какъ бы жалка
и бѣдна ни была хижина шотландца, хотя бы
она лѣпилась гдѣ-нибудь одиноко у горы, сло-
женная изъ полевыхъ камней безъ цемента, щели
и трещины ея заткнуты мхомъ и верескомъ,
худо сколочены двери изъ гнилыхъ досокъ, безъ
замка и засова, или въ родѣ плетеныхъ занавѣ-
сокъ, дерновая крыша, лѣтомъ покрытая зе-
ленью, гдѣ пасутся овцы,—все тутъ не радуетъ
взора, не утѣшаетъ сердца; но хозяева рабо-
таютъ настойчиво и спокойно, дѣти учатся въ
школахъ: «здѣсь, какъ васильки на полѣ, по-
всюду школы расцвѣли». Для шотландскаго кре-
стьянина лишеніе дѣтей грамоты—тяжкое песча-
стіе. Онъ пойдетъ па какія угодно жертвы, но.
не отступитъ пи передъ какими трудностями,
чтобы достать учителя. Если его хижина забро-
шена гдѣ-нибудь въ далекомъ ущельѣ, гдѣ тя-
жело ребенку добраться до школы, отецъ самъ,
даже во время неотложныхъ работъ, станетъ
учить своихъ дѣтей и ради нихъ примется снова
возобновлять въ памяти школьную науку, за-
сядетъ вмѣстѣ съ ними за учебники и самъ
снова станетъ школьникомъ. Путешественники
па этотъ счетъ разсказываютъ очень трогатель-
ныя сцены. Напримѣръ, въ одномъ изъ самыхъ
жалкихъ горныхъ захолустій толпа дѣтей бо-
сыхъ, едва одѣтыхъ, съ трудомъ взбирается на
гору. Тамъ школа, и туда жадно рвутся дѣти.
Невдали, въ лощинѣ, въ это время пастухъ
устроилъ изъ пледа защиту отъ вѣтра и читаетъ
книгу, когда пасется его стадо. Тому же путе-
шественнику, англичанину, встрѣчается малень-
— 262 —
кая дѣвочка, съ которой онъ разговариваетъ и
даритъ ей шесть пенсовъ, и дѣвочка съ востор-
гомъ заявляетъ ему, что она непремѣнно купитъ
себѣ книжку. Бѣдность и тяжелый трудъ не за-
глушаютъ въ шотландцѣ духовныхъ стремленій,
и въ жалкой землянкѣ съ чуть замѣтными окнами,
покрытой тдекло блестящимъ чернымъ налетомъ
отъ копоти, гдѣ на земляномъ полу, между двумя
камнями, почти не потухая, тлѣетъ торфъ, рас-
пространяя страшный дымъ, гдѣ люди и живот-
ныя мирно уживаются подъ одной крышей, раз-
дѣленные какой-нибудь плетеной перегородкой,
молено встрѣтить и взрослаго и ребенка за кни-
гой. Столъ, сундукъ съ мѣшкомъ, набитый со-
ломой для спанья, и на самомъ видномъ мѣстѣ
Библія на родномъ гельтскомъ языкѣ. Шотлан-
децъ не жалуется на судьбу, не ноетъ, не па-
даетъ духомъ; опъ упорно отвоевываетъ себѣ
существованіе у суровой природы любимой имъ
страны, которую онъ исходилъ вдоль и поперекъ
и знаетъ, какъ пикто изъ другихъ народовъ не
знаетъ, своей родины. Здѣсь ученые, поэты,
мыслители—гордость и слава страны—почти всѣ
вышли изъ такихъ же хижинъ, пасли овецъ или
трудились надъ воздѣлываніемъ неблагодарной
почвы.
Любовь къ музыкѣ 9 п поэзія сильно раз-
вита между горными шотландцами. Они любятъ
по вечерамъ всей семьей собираться вокругъ
своихъ очаговъ и разсказывать другъ другу о
і) У шотландцевъ два распространенныхъ музыкальныхъ ин-
струмента: арфа—самый древній, національный инструментъ, кото-
рый потомъ замѣнила воинственная горная волынка съ ея рѣз-
кими пронзительными звуками.
— 263 —
жизни и приключеніяхъ своихъ отцовъ, читать
мѣста изъ Библіи, вообще занимательныя книги
предъ всей семьей. Они любятъ распѣвать за-
душевныя пѣсни и особенно своего народнаго
поэта Бориса. Родной очагъ вечерами послѣ
труднаго дня—пріятное и отрадное мѣсто отдыха
для шотландца. Поэтъ Робертъ Никколь такъ за-
душевно и тепло рисуетъ картину этого вечера,
вспоминая прошлое: «Вотъ онъ, вотъ нашъ
родной уголокъ! Мать, бывало, прядетъ у окошка
и за прялкой поетъ; а у ногъ ея дремлетъ, мур-
лыкая, кошка. Здѣсь па стулѣ отецъ нашъ си-
дѣлъ. Уважать онъ училъ насъ страданья,—что
на свѣтѣ всѣхъ добрыхъ удѣлъ; старины воскре-
шалъ намъ преданья. Только ужинъ мы кончимъ,
старикъ свою Библію вынетъ, бывало; благо-
дать, намъ казалось, въ тотъ мигъ въ нашу
хижину съ неба слетала. Убаюкиваютъ всѣхъ
пасъ, дѣтей, на ночь пѣсенкой нашей любимой,
и до розовыхъ утра лучей затихаетъ очагъ нашъ
родимый». Такъ вырастаютъ шотландскія дѣти у
любимыхъ очаговъ, подготовляемыя къ трудовой
жизни поучительными примѣрами заботливыхъ
родителей, подъ разсказы и пѣсни родины. Ста-
ринныя мелодіи шотландскихъ пѣсенъ необык-
новенно просты и проникнуты сильнымъ чув-
ствомъ. Онѣ слагались всѣми—отъ короля до
послѣдняго пастуха. Ихъ поэты — и короли, и
ремесленники, и пастухи, и землевладѣльцы, и
школьные учителя; самые выдающіеся изъ ихъ
пѣсенниковъ вышли изъ среды земледѣльцевъ,
и во главѣ ихъ сталъ Робертъ Борисъ.
Въ этой-то странѣ и среди такого своеобраз-
наго народа 25 января 1759 года, въ глиняной
— 364 —
хижинѣ, въ окрестностяхъ Айры, недалеко отъ
Аловей-Кика, родился Робертъ Борисъ, буду-
щій творецъ народной шотландской пѣсни. Отецъ
его, то поденщикъ, то садовникъ у лорда, не-
устаннымъ трудомъ и заботливыми сбереженіями
скопилъ кое-какъ небольшія средства и взялъ
въ аренду семь акровъ земли на рѣкѣ Дунѣ,
гдѣ и поселился въ маленькой глиняной хижинѣ;
тутъ и родился у него старшій сынъ Робертъ,
потомъ за нимъ съ годами явилось въ семьѣ до
семи человѣкъ дѣтей, которыхъ отецъ горячо
любилъ. При всѣхъ неудачахъ и лишеніяхъ онъ
старался дать сыну Роберту лучшее воспитаніе.
Живой, способный мальчикъ Робертъ Борисъ
шести лѣтъ уже началъ ходить въ народную
школу. Но путь въ нее для малаго ребенка
былъ труденъ, отецъ нанялъ вскладчину съ со-
сѣдями отдѣльнаго учителя, который попере-
мѣнно и жилъ то въ той, то въ другой семьѣ.
Учитель получилъ мѣсто и уѣхалъ; тогда ста-
рикъ Борисъ самъ сталъ заниматься съ дѣтьми,
сообщая имъ даже во время работъ все, чему
когда-то учился и что недавно для нихъ вычи-
талъ изъ руководствъ по исторіи, географіи,
астрономіи, естествознанію. Онъ оставался вѣр-
нымъ и лучшимъ другомъ и учителемъ своихъ
дѣтей до послѣднихъ часовъ своей жизни. Рода
шли, арендованная земля па Дунѣ оказалась
неплодородной, и при настойчивомъ трудѣ да-
вала мало,—семья бѣдствовала. Отецъ перебрал-
ся въ Лохлею, гдѣ арендовалъ также небольшой
участокъ. Съ четырнадцати лѣтъ Робертъ взялся
за плугъ: пахалъ, сѣялъ и молотилъ. Какъ
старшій изъ дѣтей, онъ хотѣлъ помогать отцу,
— 265 —
который уже былъ утомленъ жизнью, какъ че-
ловѣкъ пожилой, — онъ женился поздно. Под-
ростокъ Робертъ цѣлыми днями работалъ на не-
благодарной нивѣ, часто выбивался изъ силъ,
не желая быть въ тягость бѣдной семьѣ. Про-
ходилъ трудовой день, наступала ночь, и воз-
вратившійся изъ поля Робертъ, наскоро поѣвъ
овсяной похлебки или изрѣдка лакомой капусты
съ свинымъ саломъ, усаживался за книгу и самъ
у себя доучивался, узнавалъ то, чего не узналъ
въ школѣ и отъ отца. Часто далеко за полночь
онъ пе разставался или съ книгой, или съ бу-
магой п перомъ, набрасывая на листкахъ то,
что тревожило и наполняло его душу. Нерѣдко
отрываясь отъ работъ, онъ гостилъ у одного
знакомаго учителя и тамъ пополнялъ свои зна-
нія въ англійскомъ и французскомъ языкахъ.
По зимамъ онъ отправлялся въ отдаленную де-
ревню, гдѣ у другого учителя знакомился съ
землемѣрнымъ искусствомъ и геометріей. Но и
въ Лохлеѣ упорный трудъ не помогъ семьѣ
Бориса,—они разорились. Въ это время Роберту
было уже 20 лѣтъ, онъ сталъ изыскивать но-
выя средства, какъ помочь семьѣ, и отправился
въ городъ для изученія льняного ремесла. Вер-
нувшись оттуда, оиъ завелъ свою чесальнюдля
льна, которая вскорѣ сгорѣла. Дѣла отца окон-
чательно запутались и разстроились. Борисы
положительно бѣдствовали. Отецъ боролся еще
три года, но пришла смерть и успокоила его.
Онъ умеръ отъ чахотки. Теперь двадцатипяти-
лѣтній Робертъ, получая всего въ годъ 70 руб-
лей дохода, долженъ былъ одинъ содержать всю
семью. Но онъ былъ молодъ, талантливъ, энер-
— 266 —
гиченъ и смѣло смотрѣлъ въ глаза суровой не-
погодѣ и встрѣчалъ ея удары веселой шуткой
и бодрымъ смѣхомъ. Онъ пѣлъ: «Дулъ январ-
скій вѣтеръ, дулъ въ лицо Робину...» Подъ
шумный вой январскаго вѣтра онъ родился. Въ
тотъ знаменательный день этотъ безшабашный
вѣтеръ почти до основанія разрушилъ мазанку
его отца; мать съ новорожденнымъ Робертомъ
перенесли въ хижину сосѣда. Такимъ образомъ
съ первыхъ минутъ появленія на свѣтъ нача-
лись скитанія Робина и прошли нескончаемымъ
рядомъ переселеній въ поискахъ скромной кровли
во всю его тридцатисемилѣтнюю жизнь.
Въ темной, душной мазанкѣ, за тяжелымъ
физическимъ трудомъ, съ непрерывными забо-
тами о скудномъ насущномъ хлѣбѣ прошла
жизнь Роберта Бориса, этого перваго поэта,
вышедшаго изъ крестьянъ; но это—внѣшняя
сторона его жизни,—она не сломила сильную
волю, не затемнила пытливый умъ, не оледя-
пила горячее сердце высокоталантливаго шот-
ландца, надѣленнаго свыше чуднымъ даромъ
пѣснопѣнья. Жизнь терзала его со всѣхъ сто-
ронъ, «январскій вѣтеръ дулъ постоянно въ
лицо Робину»,—Робинъ не падалъ духомъ, ра-
боталъ, пѣлъ и стоялъ твердо. Ради хлѣба онъ
не могъ оторваться отъ скудной почвы, не по-
кидалъ родныхъ мѣстъ, не въ силахъ разстаться
съ своей горной Шотландіей.
Послѣ смерти отца, въ 1784 г., Робертъ
Борисъ вмѣстѣ съ братомъ Джильберомъ пере-
кочевалъ на маленькую ферму въ Мосджиль,
гдѣ занялся снова земледѣліемъ. Объ этомъ
времени онъ писалъ: «Я читалъ книги по сель-
— 267 —
скому хозяйству, я считалъ снопы, ѣздилъ на
базары; но вслѣдствіе покупки дурныхъ сѣмянъ
въ первый годъ и поздней жатвы во второй мы
потеряли все, что имѣли». Онъ работалъ въ по-
лѣ, но благородная душа его стремилась сдѣ-
лать что-нибудь для милой его сердцу Шотлан-
діи, хотя бы спѣть ей лучшую бодрую пѣсню.
Съ дѣтства его захватывали родныя пѣсни, онъ
слышалъ ихъ повсюду, проходя полями, проби-
раясь ущельями, онъ любилъ напѣвать ихъ и
самъ. Въ юные годы въ немъ зрѣла и звучала
въ глубинѣ его души своя пѣсня. Ходя за те-
лѣгою или за плугомъ, онъ не разставался съ
старымъ сборникомъ пѣсенъ, читалъ, изучалъ
и пѣлъ ихъ, «стихъ за стихомъ, тщательно под-
мѣчая, какія выраженія были вѣрны, просты и
возвышенны и какія вялы, слабы и мертвы».
Здѣсь же за сохой и телѣгой Робертъ Борисъ
началъ слагать и напѣвать свои чудныя пѣсни.
Онъ шелъ полосой рано поутру, проводя борозду
за бороздой, углубляя соху. Всходило солнце,
проносилась пѣвунья-птичка, природа охваты-
вала его своей дивной красотой, и онъ пѣлъ
пѣсню пахаря:
«Вешнее солнце взошло надъ землей,
Пахарь красавецъ идетъ за сохой.
Тихо идетъ онъ и громко поетъ:
Кто-то весною, какъ пахарь живецъ?»
«Рѣзвая пташка летитъ въ небеса!
Рано проснулась: на крыльяхъ роса.
Съ пахаремъ пташка поутру поетъ;
Къ ночи подруга въ гнѣздѣ ее ждетъ»...
Пашетъ онъ не день, не два, наблюдаетъ, и
все кругомъ наводитъ его отзывчивую душу на
— 268 —
трогательныя мысли и чувства. Извѣстная исти-
на, повторяющаяся постоянно въ жизни людей:
даровитому человѣку, обладающему тонкимъ,
наблюдательнымъ умомъ, бросается въ глаза
часто то, мимо чего многіе проходятъ равно-
душно и съ открытыми глазами не замѣчаютъ
ничего. Такъ это не разъ было и съ Борисомъ:
проходитъ онъ съ плугомъ бороздой и задѣ-
ваетъ за мшистую кочку, оттуда растерянно
выскакиваетъ мышь и бросается въ сторону.
Случаи такіе бывали на глазахъ многихъ паха-
рей, и они ихъ не замѣчали; но Борисъ это
замѣтилъ, не забылъ и сложилъ по этому по-
воду такую прелестную, грустную пѣсню: «Трус-
ливый, сѣренькій звѣрекъ! Великъ же твой
испугъ: ты ногъ не слышишь, бѣдный подъ со-
бой. Поменьше трусь! Вѣдь я не золъ—и за
тобой пе погонюсь. Воришка ты; но какъ же
быть? Чѣмъ сталъ бы ты, бѣдняжка, жить? Не-
ужто колоса пе взять тебѣ въ запасъ, когда
такая благодать въ поляхъ у насъ?! Твой бѣд-
ный домикъ разоренъ, почти съ землей сра-
внялся онъ... И не найдешь ты въ полѣ мховъ
на новый домъ, а вѣтеръ, грозенъ и суровъ,
шумитъ кругомъ. Ты видѣлъ, блекнули поля, и
зимнихъ дней ждала земля; ты думалъ: «Будетъ
мнѣ тепло, привольно тутъ!» И что же? Плугъ
мой нанесло на твой пріютъ. А сколькихъ стои-
ло хлопотъ сложить изъ дерна этотъ сводъ!
Пропало все и трудъ, и кровъ: нигдѣ вокругъ
пріюта нѣтъ отъ холодовъ, отъ бѣлыхъ вьюгъ!..»
Борисъ пѣлъ въ это время, говоря его сло-
вами: «Какъ жаворонокъ, поднявшійся къ голу-
бому небу, поетъ отъ веселья и трепета серд-
— 269 —
да»... Сердце Бориса отзывалось па все, осо-
бенно онъ сочувствовалъ тѣмъ, кому выпадали
лишенья, хотя бы это были цвѣтокъ, былинка
или малая полевая мышка; для его души, для
его широкаго сердца законы и требованія жи-
зни для всѣхъ въ природѣ были одни: жизнь мила
и дорога всѣмъ, живи самъ и давай жить дру-
гимъ! II онъ грустилъ, когда ему приходилосыіе-
вольно кому-нибудь помѣшать жить. Трогательна
его пѣсня о маломъ цвѣткѣ маргариткѣ, которую
онъ, не замѣтивъ, лишилъ жизни, срѣзавъ плу-
гомъ, гдѣ онъ говоритъ: «Цвѣтокъ смиренный,
полевой! Не въ добрый часъ ты встрѣченъ
мной: какъ велъ я плугъ, твой стебелекъ былъ
на пути. Краса долины, я не могъ тебя спасти.
Не будешь пташки ты живой, своей сосѣдки
молодой, поутру, только дрогнетъ тѣнь, въ ро-
сѣ качать, когда она румяный день летитъ
встрѣчать. Былъ вѣтеръ сѣверный жестокъ,
когда впервые твой ростокъ родную почву про-
бивалъ, въ налетѣ грозъ ты почку раннюю
склонялъ, подъ бурей взросъ. Ты скромно въ
зелени мелькалъ головкой нѣжною: ты ждалъ
привѣта солнышка—и вдругъ во цвѣтѣ силъ
тебя настигъ мой острый плугъ и погубилъ».
Борисъ цѣлыми днями работалъ въ Мосджи-
лѣ и слагалъ свои пѣсни, напѣвая ихъ часто
въ полѣ, во время чернаго труда, ио и здѣсь
хозяйство у него, какъ говорятъ, «не зада-
лось»,—земля родила плохо. Тутъ Борисъ ду-
малъ было жениться па дочери одного камен-
щика, добродушной красивой дѣвушкѣ Дженни
Армуръ, но отецъ невѣсты не соглашался на
этотъ бракъ, такъ какъ женихъ былъ очень
— 270 —
бѣденъ. Незначительные трудовые заработки
были прожиты, семейная жизнь ие удавалась,
впереди оставался одинъ только печальный и
тяжелый выходъ—это покинуть родину. Борису
въ это время предложили мѣсто бухгалтера въ
имѣніи г. Дугласа въ Ямайкѣ. Сердце его тер-
залось, и онъ пѣлъ уже прощальную пѣсню
Шотландіи: «Сердце мое оковано тяжелыми, цѣ-
пями, сердце мое болитъ отъ многихъ ранъ,
эти раны всѣ открылись, эти цѣпи меня тер-
заютъ, когда мнѣ приходится сказать «прости»
веселымъ берегамъ Айры». Но Борисъ при
всѣхъ душевныхъ терзаніяхъ, при всѣхъ не-
удачахъ сознаетъ свои поэтическія силы и соби-
раетъ первый томъ своихъ пѣсепъ «Старое и
новое», издаетъ ихъ въ 600 экземплярахъ.
Пѣсни—дѣти пламенной души—выручаютъ поэ-
та, поднимаютъ его высоко среди толпы. Является
неожиданный успѣхъ, книга расходятся въ два
мѣсяца, поэтъ получаетъ 200 рублей, которые ка-
жутся ему громаднымъ состояніемъ, и опъ остается
на веселыхъ берегахъ милой Айры. «Успѣхъ кни-
ги,—говоритъ одинъ изъ друзей его,—Чарльзъ
Геронъ, былъ поразительный: всѣ, и знатные,
и просіые, п серьезные, и веселые, и ученые,
и невѣжды, были одинаково восхищены, взвол-
нованы и очарованы. Я видѣлъ, какъ простые
пахари и поденщицы охотно платили за произ-
веденія Бориса деньги, необходимыя имъ для
покупки одежды». Поэтъ былъ на высотѣ своего
призванія и успѣха, онъ переселился въ Эдин-
бургъ, гдѣ богатые и знатные люди чествовали
и прославляли его. Но онъ держался съ пол-
нымъ достоинствомъ, скромно, изучивъ себя
— 271 -
хорошо и оцѣнивая безпристрастно самъ свои
произведенія, которыя сразу заняли настоящее
мѣсто въ литературѣ. Онъ не долго прожилъ
въ столпцѣ п уѣхалъ оттуда, какъ только за-
мѣтилъ, что на него смотрятъ, какъ на чудо
природы, что онъ возбуждаетъ чувства любо-
пытства, съ какимъ толпа любуется заѣзжимъ
силачомъ или инымъ потѣшникомъ, вообще жи-
вой новинкой, до появленія другого интереснаго
забавника. Всѣ эти знатные люди, съ ихъ при-
вѣтливыми улыбками и внѣшней предупреди-
тельностью его топкому уму были ясны и по-
нятны. Они выражали ему дружбу, но пи одинъ
изъ нихъ ие позаботился доставить ему хотя
какое-нибудь занятіе, которое давало бы поэту
возможность жить самостоятельно. Борисъ воз-
вратился домой въ Мосджиль съ горькимъ чув-
ствомъ въ сердцѣ отъ вынесенныхъ имъ впе-
чатлѣній изъ эдинбургскаго общества, съ глу-
бокимъ сознаніемъ, что сдѣлано, то сдѣлано лично
имъ самимъ для неувядающей славы, безъ по-
средства обильнаго числа друзей,—и онъ чув-
ствовалъ себя въ это время болѣе одинокимъ,
чѣмъ прежде. Мать гордилась и радовалась его
успѣху, она встрѣтила его со слезами па гла-
захъ, долго п крѣпко цѣловала и поминутно
повторяла: «О, Робертъ!» не находя другихъ
словъ.
Осенью 1788 года явилось въ свѣтъ второе
дополненное изданіе его поэмъ и пѣсенъ, и изъ
5.000 рублей, полученныхъ отъ издателя, онъ
далъ 2.00Э матери, а на остальныя деньги ку-
пилъ ферму въ Эллислепдѣ. Теперь каменщикъ
Армуръ согласился на бракъ дочери съ Бори-
— 272 —
сомъ, и поэтъ привѣтствовалъ вступленіе ве-
селой миловидной Дженни въ ихъ новый домъ
блестящимъ стихотвореніемъ: «Я женатъ, и не
для свѣта,—для меня жена моя. За душой одна
монета, но ее не занялъ я... Ые бывалъ я го-
сподиномъ и слугой ни для кого, но съ мечомъ
моимъ стариннымъ не страшусь я ничего! Пусть
мой голосъ мало значитъ, пусть живу я бѣдня-
комъ,—обо мнѣ никто не плачетъ»...
Профессоръ Тернеръ вполнѣ вѣрно характе-
ризируетъ творчество Роберта Бориса, гово-
ря: «Правдивость служитъ лучшимъ мѣриломъ
истинной поэзіи, и она-то составляетъ тайну силы
Бориса. Искренность является характерною чер-
тою его пѣсенъ, какъ и его жизни. Страданія и
радости, которыя онъ описываетъ, не сказки,—
это вѣрное изображеніе чувствъ, которыя онъ
самъ испыталъ и которыя онъ могъ смягчить,
только передавая ихъ въ пѣсняхъ. Оиъ не
ищетъ какихъ-нибудь особенныхъ словъ для
выраженія мыслей, которыя жгутъ его, онъ го-
воритъ со всѣмъ міромъ па своемъ собствен-
номъ деревенскомъ языкѣ. Какъ истинный поэтъ,
онъ вездѣ и во всемъ находитъ источникъ вдох-
новенія. Самая суровая судьба не властна по-
гасить огонь, который горитъ въ душѣ его, пли
уничтожить созданія фантазіи, которыя утѣша-
ютъ его среди испытаній будничной жизни.
Жизнь шотландскаго крестьянина шла цѣлые
вѣка во своей неизмѣнной простотѣ, но онъ
первый открылъ въ ней оригинальную красоту
и благородство. Онъ никогда не отворачивался
отъ тѣхъ предметовъ, которые наблюдалъ лпчио,
п не писалъ о томъ, что зналъ только по на-
— 273 —
слыіпкѣ или изъ книгъ, и вотъ почему стихо-
творенія Бориса стали частью родного языка
Шотландіи: они вылились изъ сердца и сильны
истиною. Во всякомъ обыденномъ явленіи онъ
находилъ симпатичныя черты. Сердце его было
открыто для всей природы, и взамѣнъ того на-
слажденія, какое она доставляла ему, онъ окру-
жаетъ ореоломъ славы самыя незначительныя
изъ ея созданій. Всякая птица, поющая въ кус-
тахъ, всякій цвѣтокъ, раскрывающій свои ле-
пестки на солнцѣ, наполняютъ душу его на-
слажденіемъ, краснорѣчиво говорятъ его сердцу.
Одинокая птичка, каравайка, нищій, дрожащій
подъ дырявою крышей своей полуразвалившейся
хижины,—возбуждаютъ его любовь и сочувствіе
не меньше, чѣмъ славные герои его родины.
Плевелы, растущіе среди ячменя, не напрасно
взываютъ къ его жалости: онъ отбрасываетъ
кирку, который полетъ, и не трогаетъ дорогого
символа.
«Когда мысль правдива, для выраженія ея
всегда найдется правдивая форма. Ни одинъ
поэтъ не говорилъ такъ смѣло, мѣтко, какъ
Борисъ. Онъ позволялъ себѣ ни одного лишняго
слова, которое ослабило бы страстную силу
мысли, и однимъ неприкрашеннымъ выраженіемъ,
заимствованныхъ изъ грубаго мѣстнаго языка,
онъ оживляетъ предъ нами цѣлую сцену. Гиб-
кость языка, составляющая главную прелесть
лучшихъ пѣсенъ поэта, неизбѣжно пропадаетъ
во всякомъ переводѣ и не можетъ быть вполнѣ
оцѣнена незнающими его родного шотландскаго
языка. Напримѣръ, какъ можно передать на
какомъ-либо другомъ языкѣ его живописную
Изъ жизни велик. и славн. людей.
— 274 —
фразу: «Ьіякегіп^ ЬгаШе» въ описаніи малень-
кой полевой мышки, гнѣздо которой было раз-
рушено плугомъ и которая въ ужасѣ спасается
бѣгствомъ? Эти слова изображаютъ не только
торопливость испуганной мышки, но и хрустъ
подъ лапками животнаго, бѣгущаго по сжатому
полю» ')•
Пѣсни особенно и создали славу Борису въ
потомствѣ. Онѣ, какъ эхо горъ, прозвучали по
всѣмъ уголкамъ Шотландіи и проникли въ ду-
шу народа. Ихъ полюбили пе только его со-
отечественники, среди которыхъ трудно найти
даже крестьянина, который бы не зналъ на-
изусть нѣсколькихъ изъ его иѣсенъ, — онѣ за-
звучали за предѣлами отечества геніальнаго по-
эта: ихъ поетъ пастухъ Австраліи и Новой Зе-
ландіи, рудокопъ Калифорніи и Колумбіи, ко-
лонистъ и матросъ въ Америкѣ, ихъ можно
встрѣтить и на столѣ гордаго англійскаго лорда,
и иного бѣдняка, образованнаго и просто гра-
мотнаго европейца. Написанныя подъ вліяніемъ
разныхъ жизненныхъ впечатлѣній, пѣсни его-
также разнообразны, какъ эти впечатлѣнія, какъ
разнообразна сама жизнь. Въ нихъ рисуется и
природа, и чувство привязанности, и домашняя
жизнь. Напримѣръ, какъ трогательна его пѣсня,
въ которой описывается исторія нѣжной семей-
ной привязанности, силу которой не ослабили
и годы, не поколебали несчастья. Старушка-жена
такъ напоминаетъ старпку-мужу ихъ прошлые
днііЛ «Джонъ Андерсонъ, сердечный другъ! Какъ
Л ..Робертъ Борисъ". Статья проф. Тернера, „Міръ Божій"
іюль. № 7, стр. 109
— 275 —
мы сошлись съ тобой,—былъ гладокъ лобъ твой
и какъ смоль былъ черепъ волосъ твой. Теперь
морщины по липу и снѣгъ житейскихъ вьюгъ
въ твоихъ кудряхъ; но Богъ храни тебя, сер-
дечный другъ! Джонъ Андерсонъ, сердечный
другъ! Мы вмѣстѣ въ гору шли, и сколько мы
счастливыхъ дней другъ съ другомъ провели!
Теперь намъ подъ гору плестись, но мы рука
съ рукой пойдемъ и вмѣстѣ подъ горой заснемъ,
сердечный другъ!»
Горячій, увлекающійся по натурѣ, Борисъ,
всегда былъ вѣжливъ и кротокъ съ окружаю-
щими. Слуги и работники на фермѣ обожали
его; одинъ изъ нихъ разсказываетъ, что за все
время жизни его на фермѣ онъ видѣлъ своего
хозяина разсерженнымъ всего два раза. У него
всегда было наготовѣ слово сочувствія для всѣхъ.
Бѣднымъ онъ помогалъ, чѣмъ только могъ; опъ
дѣлалъ для нихъ часто то, чего не дѣлалъ для
себя самого; просилъ за нихъ у богатыхъ и
просилъ такъ настойчиво, такъ краснорѣчиво,
что было невозможно отказать ему. «Онъ обла-
далъ,— говоритъ профессоръ Тернеръ,—тою
глубиной, тѣмъ жаромъ чувства, которые со-
ставляютъ отличительную черту высшихъ на-
туръ. Какъ поэтъ, онъ въ своей области не
имѣетъ соперниковъ».
Борисъ умеръ, какъ и жилъ, въ величайшей
бѣдности, 37 лѣтъ отроду; его послѣдняя
пѣсня «Красавица береговъ Девона» написана
имъ па смертномъ одрѣ, и деньги, полученныя
имъ за нее, пошли па его погребеніе.
Ни земледѣльческая дѣятельность ни мѣсто
сборщика пошлинъ, которое Борисъ имѣлъ не-
18*
— 276 —
задолго до смерти, не обезпечили его скромнаго
житья. Нужда, какъ и вздохновеніе, всю жизнь
не покидала его. Нужда укоротила его жизнь,
вдохновеніе дало ему продолжительное безсмер-
тіе и за могилой. Пѣсни его живутъ и будутъ
жить, какъ непотухающій огонь генія.
Джемсъ Хоггъ.
(Изъ жизни пастуха-поэта).
ика, но величава природа горной Шотлан-
ДІи; люди смѣлы, энергичны, предпріим-
ХмЦ чпвѣе, трудолюбивѣе жителей роскош-
п' ныхъ странъ цвѣтущаго юга. Дѣти про-
стыхъ людей тамъ рано бродятъ по горамъ и
ущельямъ, и не безъ дѣла — они въ боль-
шинствѣ случаевъ пастухи. Когда-то и Джемсъ
Хоггъ — бѣднякъ-сирота, а потомъ одинъ изъ
извѣстныхъ поэтовъ Шотландіи — мальчикомъ,
какъ подпасокъ, бродилъ по роднымъ горамъ
со стадомъ овецъ. Онъ учился только шесть
мѣсяцевъ въ сельской школѣ, а затѣмъ, ради
насущнаго хлѣба, пошелъ съ ягнятами въ
горы. Шаловливъ и полонъ странностей ка-
зался на глаза взрослымъ маленькій пастухъ
этого стада Джемсъ. Вотъ онъ, обгоняя свое
стадо, бѣжитъ, кажется, въ перегонку съ са-
мимъ собой, сбрасывая на бѣгу въ сторону
пледъ, потомъ шапку, а тамъ куртку, наконецъ
башмакъ съ одной ноги, съ другой и послѣ хо-
дитъ цѣлые дни полунагимъ въ какой-то серьез-
— 278 —:
ной задумчивости, что-то пашоптывая про се-
бя. Добрые люди, случайно встрѣтивъ его раз-
бросанную одежду, приносили ее странному маль-
чику. Но бывали дни и недѣли, когда маленькій
пастухъ каждую свободную минуту посвящалъ
какой-нибудь любимой книгѣ, а именно такой,
гдѣ было много хорошихъ стиховъ. Съ книгой,
добытой изъ школы, Джемсъ не разставался,—
опъ нерѣдко забывалъ положить въ походную
суму хлѣба на день, но никогда не забывалъ
сунуть туда какую-нибудь книгу. Книгѣ онъ
измѣнялъ только въ тѣ немногіе дни, когда воз-
буждалось въ немъ стремленіе къ движенью,
пли въ тѣ минуты, когда влекла его къ себѣ
синева неба, когда хотѣлось добраться, о чемъ
это поетъ въ кустахъ горнаго спуска неизвѣстная
птичка, отчего у пей въ одну минуту выливаются
такія грустныя, а въ другую — такія веселыя
нотки, и кто ее училъ этому искусству, кото-
рому онъ не въ силахъ съ точностью подра-
жать; а то Джемса поражалъ новый ландшафтъ
горъ, новое, какое-то особенное, утреннее или
вечернее освѣщеніе,—тогда онъ погружался въ
задумчивость, и книга выпадала изъ рукъ ша-
ловливаго мальчика. Но вотъ маленькій пастухъ
насладился красотами природы, въ душѣ его отпе-
чатлѣлись ея прихотливыя очертанія, образы,
краски; его овцы набродились, сыты, — однѣ
апатично улеглись и дремлютъ, другія сонно
стоятъ; имъ какъ будто лѣнь даже опуститься
и прилечь? кругомъ песокъ и камни, въ сторонѣ
только рябятъ кустики; тихо, не шелохнетъ, и
Джемсъ прилегъ, разогнулъ свою книгу, шопо-
томъ пробѣгаетъ страницу за страницей... Вотъ
— 279 —
сосредоточенный мальчикъ остановился, — ви-
димо, строки этой странички ему особенно по-
нравились, и онъ начинаетъ списывать на пескѣ
пли па камнѣ скалы, умягченной воздухомъ,
водяными парами за десятки лѣтъ, мысли, вы-
раженія, чтобы и лучше научиться писать, и
лучше запомнить эти самыя хорошія, по его
мнѣнію, мѣста книги. Пишетъ онъ неторопливо,
крупными буквами, такими крупными, что отъ
нѣсколькихъ строкъ подобнаго письма у дру-
гого ребенка скоро заболѣли бы пальцы; но
Джемсъ пишетъ прилежно, старательно, не от-
рываясь, пока не закончитъ того, что ему захо-
тѣлось списать, или не оторветъ его отъ такого
занятія блеяніе овцы... Тогда мальчикъ-пастухъ
оглянется на овцу, и это животное какъ будто
пойметъ энергичный взглядъ занятаго серьезнымъ
дѣломъ малютки—и тутъ же замолкнетъ... Те-
перь только Джемсъ ощущаетъ тупую боль въ
пальцахъ отъ сильной, утомительной работы и
недовольно сбрасываетъ съ себя въ сторону
куртку, жилетъ, чтобы они не мѣшали ему до-
кончить списываніе интересной страницы, и опять
принимается за ту же работу. Такъ, съ малыми
измѣненіями, жизнь маленькаго Джемса идетъ
день за днемъ: онъ пасетъ овецъ и учится самъ
у себя и у окружающей его природы.
Когда Джемсу минуло девять лѣтъ, ему пору-
чили пасти овецъ и коровъ, а съ ягнятами по-
сылали въ горы семилѣтнюю дѣвочку Бетси...
«Такъ какъ у нея не было собаки,—говоритъ въ
своихъ воспоминаніяхъ дѣтства Джемсъ Хоггъ,—а
у меня была превосходная собака, которая всегда
усердно и искусно помогала мнѣ справляться
— 280 —
съ моими упрямыми коровами, то мнѣ велѣно
было не отходить отъ Бетси, что я и исполнялъ
съ радостью»...
«Бывало,—говоритъ Джемсъ,—я одинъ пасу
овецъ, козъ и коровъ, а малютка Бетси сидитъ
въ сторонкѣ и шьетъ, напѣвая веселыя пѣ-
сенки своимъ пріятнымъ, серебристымъ голос-
комъ. Настанетъ полдень; мы съ ней спуска-
емся къ колодцу и тамъ обѣдаемъ нерѣдко только
хлѣбомъ съ водой... Окончился обѣдъ, припра-
вленный веселой болтовней, и если наши стада
улеглись на отдыхъ, я покрываю ноги Бетси
моимъ постояннымъ спутникомъ—пледомъ, кладу
голову къ ней на колѣни и притворяюсь спя-
щимъ»...
Однажды я слышалъ, какъ она тихо сказала:
— Бѣдный, бѣдный Джемсъ, какъ онъ
усталъ!.. — и глубоко вздохнула...
Я не выдержалъ и заплакалъ при этомъ сер-
дечномъ вздохѣ... У меня не было въ живыхъ
ни отца ни матери, и никто не жалѣлъ, не лю-
билъ, не берегъ меня; потому-то, вѣрно, и вы-
катились эти непрошенныя слезы, такъ что я
испугался при одной мысли, какъ бы мои горя-
чія слезинки скорѣе радости, чѣмъ переживае-
маго горя-одиночества, не упали на колѣни доб-
рой Бетси и не выдали меня...
Дѣти-пастухи подросли, и каждый пошелъ
своей дорогой. Когда Джемсу минуло четыр-
надцать лѣтъ, у него оказалось въ карманѣ
сбереженія пять шиллинговъ. Юноша давно рѣ-
шилъ, что сдѣлать, какъ соберется пять шил-
линговъ: тутъ же затратилъ ихъ на покупку
старой, подержанной скрипки, и весь предался
— 281 —
своей новой подругѣ—скрипкѣ, посвящая ей всѣ
свободныя минуты, какія только выпадали на его
долю. Онъ наигрывалъ на старой скрипкѣ раз-
ныя пѣсенки и пьесы и ей повѣрялъ свои за-
ученныя поэтическія импровизаціи.
Такъ шла жизнь Джемса Хоггъ, пока онъ не
вышелъ на широкій путь умственнаго труда, къ
которому съ ранняго дѣтства по - своему гото-
вился, пока не овладѣлъ онъ тѣмъ, чего сильно
жаждалъ, къ чему горячо тянуло его, къ чему
вела его добрая мать-природа, указывая па жи-
выя поэтическія картины своихъ роскошныхъ
горъ и ущелій, на извивы и журчанье ручьевъ,
трели птицъ, напѣвы старинныхъ горныхъ пѣ-
сенъ родной, величавой страны... И изъ бѣд-
няка Джемса вышелъ одинъ изъ замѣчатель-
ныхъ поэтовъ Шотландіи, извѣстный подъ име-
немъ эттрикскаго пастуха-поэта. Шотландцы гор-
дятся имъ, распѣвая въ минуты отдыха у своихъ
хижинъ - землянокъ его прелестныя баллады, раз-
сказывая малюткамъ-дѣткамъ его чудныя сказки.
7}еликій старецъ.
..Предстала, и старецъ великій смежилъ
Орлиныя очи въ покоѣ;
Почилъ безмятежно, зане совершилъ
Въ предѣлѣ земномъ все земное!
Погасъ! но ни что не оставлено имъ
Подъ солнцемъ живыхъ безъ привѣта:
На все отозвался онъ сердцемъ своимъ,
Что проситъ у сердца отвѣта.
Крылатою мыслью онъ міръ облетѣлъ,
Въ одномъ безпредѣльномъ нашелъ ей предѣлъ.
Все духъ въ немъ питало: труды мудрецовъ,
Искусствъ вдохновенныхъ созданья,
Преданья, завѣты минувшихъ вѣковъ.
Цвѣтущихъ временъ упованья;
Мечтою ио волѣ проникнуть онъ могъ
И въ нищую хату и въ царскій чертогъ" *)•
ЕЗь концѣ апрѣля затихъ замокъ Говарденъ,
по утрамъ не видно въ его зеленомъ паркѣ
всегда дѣятельнаго старца-хозяина съ топоромъ
въ рукахъ, обыкновенно подчищавшаго сухія
вѣтви, настойчиво подрубавшаго вѣковыя, от-
жившія деревья.
Гладстонъ не покидаетъ своей комнаты, не
спускается въ нижній этажъ на душевныя бе-
сѣды съ близкими ему людьми, съ постоянными
посѣтителями.
Гладстонъ покидаетъ этотъ міръ.
0 Изъ стихотворенія „Па сметрь Гете", Е. Л. Баратынскаго.
— 283 —
Ни тѣло ни душа его уже не требуютъ пищи.
Всегда дѣятельно-безпокойный — онъ жаждетъ
только покоя. Всегда разговорчивый — онъ на-
В. Гладстонъ.
стойчиво безмолвствуетъ и по цѣлымъ часамъ
лежитъ съ раскрытыми глазами, которые не го-
рятъ уже блескомъ оживленія—вдумчивый взоръ
ихъ устремленъ черезъ головы окружающихъ
— 284 -
его, близкихъ, дорогихъ людей, куда-то впередъ,
не въ глубь прошедшаго, а, казалось, за грань
безпредѣльнаго его будущаго.
Старецъ, во всю жизнь не знавшій отдыха,
на восемьдесятъ девятомъ году уходитъ на вѣч-
ный отдыхъ.
Физическія силы въ закаленномъ тѣлѣ еще
есть; но духъ уже чувствуетъ: довольно жить,
поработано много, сдѣлано все, что дано было
сдѣлать самому большому человѣку нашего
вѣка.
Говорилъ, слушалъ Гладстонъ много на своемъ
долгомъ вѣку, и теперь всякій разговоръ страшно
утомляетъ его, не интересуетъ, ему надо на-
прягать силы, чтобы слушать то, что говорятъ.
Такъ медленно, какъ глухое паденіе дождевыхъ
капалъ въ осенніе, непогожіе дни, тянется удру-
чающее, бездѣятельное время, день за днемъ;
кровь движется тихо, съ трудомъ; больной при-
нимаетъ мало пищи, нехотя сердце замираетъ,
силы падаютъ.
Великій старецъ молчитъ и только минутами
благословляетъ подходящихъ къ нему родныхъ,
друзей. ~
Утро 7 мая. Пламенное сердце старца Глад-
стона затихаетъ, глаза меркнутъ, взоръ устре-
мленъ въ одну точку; слышится шопотъ: «До-
брота, доброта... одна доброта!..» Все стихло;
грудь не колышется; жизнь замерла. «Доброта,
доброта!..» послѣдніе звуки послѣдней мысли
геніальнаго чѣловѣка.
Великаго старца не стало. Яркій свѣточъ
сильнаго ума, любящаго сердца, крѣпкой воли
угасъ, догорѣвъ до послѣдней искры.
— 285 —
Печать всего міра оповѣстила мыслящихъ
людей, вдумчивыхъ въ жизнь и общественныя
дѣла: «Гладстона не стало!»
Жизнь этаго старца очень интересна и глу-
боко-поучительна.
Вильямъ Гладстонъ — сынъ ливерпульскаго
купца Джона Гладстона, прадѣдъ и дѣдъ его —
шотландцы—тоже купцы.
Дѣятельный, энергичный, общительный ’ Глад-
стонъ-отецъ любилъ во все вникать и все об-
думывать всесторонне, къ чему пріучалъ и дѣ-
тей своихъ, чѣмъ съ малыхъ лѣтъ особенно от-
личался Вильямъ, и отецъ, слушая его, всегда
говорилъ: «Такъ, такъ, Вилли, хорошо сказано,
ловко выражено?»
Настойчивость въ трудѣ и выдержка въ до-
стиженіи цѣли Гладстона-отца р&но привилась
и къ Гладстону-сыну.
Вильямъ еще мальчикомъ отличался настой-
чивостью
Такъ, одинъ изъ его біографовъ разсказы-
ваетъ: разъ маленькій Вильямъ вмѣстѣ съ то-
варищами стрѣлялъ изъ лука въ имѣніи отца.
Вечерѣло, надо было собирать стрѣлы. Вильямъ
собиралъ ихъ усердно и собралъ всѣ, кромѣ
одной, которую никакъ не могъ найти.
Стемнѣло; онъ все искалъ и не нашелъ стрѣлы.
Настало утро, ребенокъ поднялся чѣмъ свѣтъ
и пошелъ снова искать стрѣлу, искалъ два
часа—и нашелъ, принесъ домой, говоря: «Я былъ
увѣренъ, что найду ее, если примусь за дѣло,
какъ слѣдуетъ—и вотъ нашелъ!» — «Молодецъ,
Вилли, это такъ!—сказалъ отецъ.—Всякое дѣло,
разъ оно начато, необходимо доводить до конца,
— 286 —
худо ли хорошо ли оно, его ладо окончить:
если хорошо — для собственнаго удовольствія
видѣть его сдѣланнымъ; если оно ддрпо—чтобы
не начинать въ другой разъ».
Такая настойчивость, такая трудовая выра-
ботка прошли черезъ всю долгую жизнь Вильяма
Гладстона.
* *
*
Какъ только Гладстонъ-отедъ замѣтилъ въ
Вильямѣ-сынѣ выдающіяся способности, отдалъ
его въ извѣстную Ивтонскую школу, въ кото-
рой образованіе стбитъ очень дорого (около
2 тысячъ рублей въ годъ) и гдѣ всегда воспи-
тывался цвѣтъ англійской молодежи.
Двѣнадцатилѣтній Вильямъ Гладстонъ посту-
пилъ въ Итонъ въ первый классъ высшаго
отдѣленія и занялся усердно изученіемъ древ-
нихъ классиковъ.
Школа эта стоитъ за городомъ, среди парка,
недалеко отъ Виндзорскаго зймка. Обязатель-
ныхъ занятій было въ ней немного—3—4 ч. въ
день. Остальное время ученики проводили на
воздухѣ, играя, катаясь на лодкахъ въ ближай-
шей рѣкѣ.
Гладстонъ и здѣсь проводилъ все время въ
трудѣ, занимаясь самостоятельно; никто никогда
не видалъ его безъ дѣла, исключая прогулокъ
и катанья на лодкѣ, которыя онъ очень любилъ.
По воспоминаніямъ товарищей Гладстона,
Вильямъ, когда поступилъ въ итонскую школу,
былъ самымъ красивымъ мальчикомъ,—онъ былъ
всегда опрятенъ, причесанъ и чѣмъ-нибудь за-
нятъ. Товарищи его прозвали «8ар»—пай малъ-
— 287 —
чикъ. Онъ писалъ ужъ очень содержательные
латинскіе стихи.
Смирный и сдержанный, Вильямъ ни въ ка-
кихъ шалостяхъ товарищей не принималъ уча-
стія, даже и громко порицалъ ихъ. Былъ, напри-
мѣръ, у итонскихъ школьниковъ обычай во время
ярмарки въ среду на масленой, крадучись, от-
рѣзывать у свиней хвосты. Гладстонъ возста-
валъ противъ этого возмутительнаго обычая и
на годовомъ товарищескомъ обѣдѣ говорилъ про-
тивъ него горячо. II что же?—на слѣдующую мас-
леничную ярмарку на двери его комнаты былъ
повѣшенъ пучокъ свѣжихъ свиныхъ хвостовъ,
съ глупыми латинскими стихами: «Кто любитъ
свиней, того любятъ и свиньи». Гладстонъ,
прочтя это, написалъ ниже: «Авторъ этого при-
глашается за наградой—круглымъ и крупнымъ
почеркомъ па его физіономіи». Но никто не
явился за этой наградой, зная твердость ха-
рактера Вилли и большую ловкость и физическую
силу, чѣмъ онъ отличался въ гимнастическихъ
упражненіяхъ, такъ что схватка съ нимъ могла
окончиться не въ пользу противника.
Въ Итонѣ въ то время было «Итонское
общество», въ которомъ учащіеся обсуждали
разные вопросы, преимущественно изъ области
отечественной литературы и исторіи, дѣлали
доклады, вели шумные споры. Гладстонъ былъ са-
мымъ дѣятельнымъ участникомъ этого общества.
Онъ скоро пріобрѣлъ въ обществѣ вѣсъ, внесъ
въ него столько жизни и содержанія, что былъ
единогласію выбранъ предсѣдателемъ. Первую
свою рѣчь отрокъ-Гладстопъ въ этомъ собраніи
сказалъ блестяще па тему: «Полезно ли обра-
— 288 —
зованіе для бѣдныхъ», и произвелъ сильное
впечатлѣніе.
Въ то же время и у той же группы учащихся
явилась мысль издавать свой ежемѣсячный жур-
налъ, и Гладстонъ избранъ былъ редакторомъ
его. Юный редакторъ (Гладстону было 16 лѣтъ)
въ первомъ же № «Смѣси» (такъ назывался
журналъ) писалъ: «Въ моемъ теперешнемъ
предпріятіи есть одинъ потокъ, который, я
боюсь, мнѣ будетъ не по силамъ переплыть,
это—общественное мнѣніе»’.
Гладстонъ работалъ въ журналѣ энергично,
писалъ во всѣхъ родахъ литературы—руководя-
щія статьи, историческіе, сатирическіе очерки,
дѣлалъ переводы классиковъ, которыхъ изучилъ
основательно, писалъ стихотворенія и напол-
нялъ двѣ трети объемистой книги своими тру-
дами. Въ стихахъ «Егіп» онъ съ юношескимъ
жаромъ порицалъ вѣковое рабство Ирландіи.
Въ статьѣ «Краснорѣчіе», между прочимъ, гово-
рилъ: «Успѣхъ первой рѣчи, предложеніе ми-
нистерскаго портфеля, а тамъ должность пер-
ваго министра,—вотъ тѣ картины, вокругъ ко-
торыхъ любитъ носится воображеніе молодого
мечтателя».
Казалось, этотъ молодой орленокъ въ благо-
родномъ порывѣ живыхъ юношескихъ чувствъ
уже находилъ въ себѣ мощныя силы для вы-
сокаго полета, который широкими кругами по-
томъ смѣло и совершилъ.
И тогда отецъ одного изъ его товарищей,
Фр. Дойль, глядя на работы молодого редактора
«Смѣси», предсказалъ, что «Вильямъ далеко
пойдетъ, такъ какъ сила характера, которую
— 289 —
онъ обнаружилъ въ трудѣ и управленіи жур-
наломъ, и та дѣятельность его способностей,
которыя онъ выказалъ, убѣждаютъ, что такой
молодой человѣкъ непремѣнно рано или поздно
выдвинется».
Это предсказаніе вполнѣ оправдалось: Виль-
ямъ Гладстонъ рано выдвинулся и шелъ твердо
впередъ до той высоты, до которой доходятъ
только избранные, геніальные люди.
X- *
*
Во семнадцати лѣтній Гладстонъ былъ въ Окс-
фордскомъ университетѣ, гдѣ много и усердно
работалъ и имѣлъ большое вліяніе на своихъ
товарищей. Въ университетѣ Гладстонъ осно-
валъ литературное общество (Еззау Зосіеіу),
названное его именемъ. Онъ былъ, кромѣ того,
секретаремъ, а потомъ и предсѣдателемъ ста-
риннато студенческаго общества (ОхГогй Ѵпіоп
ИеЬаііпа Зосіеіу), гдѣ происходили пренія по
всѣмъ вопросамъ текущей политической жизни,
при чемъ соблюдался даже внѣшній порядокъ,
принятый въ англійскомъ парламентѣ.
Гладстопъ и въ Оксфордѣ и въ Итонѣ рабо-
талъ не только усидчиво, но и аккуратно, вы-
держанно: четыре часа утромъ, потомъ, по обы-
чаю, часъ-два гулялъ или одинъ съ книгой
пли въ обществѣ съ товарищами, ведя пренія
и живые научные разговоры, затѣмъ по четыре
часа занимался вечерами.
И въ Итонѣ и въ Оксфордѣ за отличіями онъ
не гонялся, работалъ для себя, удовлетворяя,
прежде всего, личной страстной жаждѣ знанія,—
Изъ жизни велик. и славн. людей. 19
— 290 —
такимъ онъ остался и во всю свою долгую
жизнь.
И въ Оксфордѣ товарищи высоко ставили
серьезнаго Гладстона, который пи въ чемъ не
признавалъ шутокъ. О немъ товарищъ его, сынъ
герцога Ныокастльскаго, писалъ своему отцу
въ восторгѣ: «Человѣкъ народился во Израилѣ»;
другіе говорили, что «передъ ними стоитъ бу-
дущій первый министръ Англіи»; третьи выра-
жались: «Право, можно подумать, что Гладстонъ
взялся дѣлать за пасъ все «думанье».
Въ свободное время, когда другіе ничего не
дѣлали, голова Гладстона работала, и вступая
въ споръ, онъ не давалъ своему противнику
ни минуты отдыха до тѣхъ поръ, пока тотъ
не признаетъ себя побѣжденнымъ или просто
не замолчитъ.
Гладстонъ ненавидѣлъ и незначительныя
уступки злу въ ущербъ добру. Какъ только
онъ дѣлалъ уступку, внутри его начиналась
борьба: правъ ли онъ нравственно, поступая
такъ? Его огорчало не то, что онъ побитъ, а
то, что онъ не сумѣлъ убѣдить тѣхъ, которые
считаютъ его своимъ другомъ и предоставля-
ютъ ему руководить собою.
Въ 1831 г. двадцати двухъ лѣтъ отъ роду
Гладстонъ окончилъ блестяще университетское
образованіе, получивъ двойную высшую награду,
которая выдавалась только исключительнымъ,
талантливымъ молодымъ людямъ и то съ боль-
шимъ трудомъ, это — двѣ ученыя степени — по
древнимъ языкамъ и по математикѣ.
— 291 —
* *
*
Молодой Гладстонъ, окончивъ университетъ,
по желанію отца, отправился въ Италію. Онъ
изучилъ языкъ и литературу этой страны и
жизнь итальянскаго народа; страстно увлекся
поэтомъ Данте, которымъ потомъ занимался всю
жизнь, какъ и величайшимъ греческимъ поэтомъ
Гомеромъ. Но за границей онъ пробылъ только
полгода, ему пришлось возвратиться на родину,
потому что университетскіе товарищи, призна-
вая его замѣчательнымъ ораторомъ, выбрали
его кандидатомъ въ парламентъ, что состоялось
въ концѣ 1832 г.
Съ этого времени Гладстонъ въ шестидесяти-
лѣтній періодъ своей горячей общественной дѣя-
тельности прошелъ всѣ важныя степени круп-
наго парламентскаго борца; былъ четыре раза
первымъ министромъ, провелъ самыя важныя
реформы въ своей странѣ, горячо отстаивалъ
независимость Италіи, Греціи, возставалъ про-
тивъ безполезной и вредной Крымской войны,
страстно и убѣдительно писалъ и говорилъ въ
.защиту угнетенныхъ болгаръ, стоялъ за инте-
ресы униженной Ирландіи.
Онъ во всю свою дѣятельность твердо стоялъ
за справедливость и гуманность во внѣшней
политикѣ, т.-е. въ отношеніяхъ народовъ другъ
къ другу.
* *
*
Гладстонъ, какъ ораторъ, ие имѣлъ себѣ рав-
ныхъ. «Обыкновенно онъ начиналъ свою рѣчь
очень быстро и энергично и выдерживалъ этотъ
19*
— 292 —
тонъ атакующаго бойца до конца. Если кто-
нибудь вставлялъ въ его рѣчь свое замѣчаніе,
онъ или тотчасъ же отвѣчалъ на него, не пре-
рывая нити своей рѣчи, или же круто обора-
чивался и обрушивался на противника со всею
силой своей энергіи и доказательствъ,—и обык-
новенно побѣждалъ. Этому немало способство-
валъ его музыкальный баритонъ съ примѣсью
шотландской гортанпости и очень симпатичная
наружность». Одинъ изъ его біографовъ гово-
ритъ, что онъ въ теченіе своей шестидесяти-
лѣтней парламентской дѣятельности сказалъ цѣ-
лый океанъ словъ, это, помимо таланта, знанія—
подавляющая энергія ума, мысли и внутренняго
энтузіазма.
Гладстона иногда упрекали въ стремленіи къ
власти; но это не имѣло ничего общаго съ
стремленіемъ къ высокому положенію въ об-
ществѣ, а тѣмъ болѣе—къ громадному жало-
ванью. Власть нужна была Гладстону не для
личныхъ цѣлей. Она давала ему возможность
стать во главѣ движенія къ реформамъ, кото-
рыя должны были внести много справедливости
и добра въ общественную жизнь Англіи. Это
движеніе тѣсно связано съ распространеніемъ
просвѣщенія въ народѣ, съ поднятіемъ его ма-
теріальнаго благосостоянія и съ болѣе высокимъ
нравственнымъ уровнемъ всей страны.
Во вниманіе къ громаднымъ заслугамъ Глад-
стона англійская королева въ 1880 г. предла-
гала ему графскій титулъ, но онъ отклонилъ
это предложеніе, такъ какъ никогда не находилъ
нужнымъ прикрывать блестящимъ титуломъ свое
купеческое происхожденіе,—онъ самъ былъ слав-
— 293 —
нымъ предкомъ себѣ самому и своему роду,—и
остался просто мистеромъ Гладстономъ.
*
Гладстонъ всю жизнь, до послѣднихъ пред-
смертныхъ недѣль, энергично и неустанно ра-
боталъ и дома и на службѣ. Онъ никогда не
ложился спать ранѣе 11—12 часовъ ночи, а
вставалъ и бывал'ь готовъ къ завтраку не поз-
же 7—8 часовъ утра. Передъ этимъ онъ обяза-
тельно каждый день, живя дома въ Говарденѣ,
ходилъ на утреннюю молитву въ свою церковь *),
гдѣ старшій сынъ его священствуетъ, гдѣ ста-
рецъ-отецъ его читалъ Библію ,— онъ, обыкно-
венно, проходилъ довольно быстро по тропинкѣ
черезъ поле, какая бы ни была погода. По
утрамъ же почти ежедневно онъ ходилъ въ свой
паркъ, съ топоромъ въ рукахъ, подчищалъ су-
хія вѣтки или рубилъ старыя, отжившія деревья,
при чемъ говорилъ часто, что этимъ онъ зара-
батываетъ свой обѣдъ.
Въ этомъ же паркѣ происходили очень ори-
гинальныя встрѣчи съ геніальнымъ человѣкомъ
очень обыденныхъ людей.
Разсказываютъ: одинъ провинціалъ пріѣхалъ
разъ въ Говардеиъ на поклоненіе Гладстону-
минпстру и шелъ себѣ паркомъ, видитъ ка-
кого-то старика, работающаго топоромъ, въ од-
ной фланелевой рубашкѣ, со спущенными под-
тяжками. Провинціалъ попросту обратился къ
Церковь въ Говарденѣ построена въ 1775 г. Это солидное
зданіе живописно возвышается близъ Дп. На средней башнѣ ея
шесть колоколовъ. Она реставрирована послѣ пожара въ 1859 году.
— 294 —
нему съ какимъ-то замѣчаніемъ объ его работѣ,
потомъ спрашиваетъ у него: можетъ ли онъ
видѣть сегодня Гладстона. Мнимый лѣсникъ от-
вѣтилъ коротко: «Можно!» и направилъ посѣ-
тителя въ болѣе удобное для этого мѣсто.
Разъ былъ такой случай. Проѣзжалъ мимо
Гладстона, работавшаго топоромъ, извозчикъ съ
возомъ желѣза и окликнулъ его: «Эй, старина,
пособи-ка мнѣ вотъ тутъ поблизости поднять
возъ на гору!» Гладстонъ пошелъ съ нимъ за
возомъ и помогъ. «Ну, вотъ спасибо,—поблаго-
дарилъ извозчикъ,—теперь садись на возъ, до-
ѣдемъ до ближайшаго кабачка; я угощу тебя
кружкой пива». Гладстонъ отказался отъ уго-
щенія. Въ кабачкѣ извозчику объяснили, кто
этотъ «старина», и онъ явился къ великому
старцу извиняться. Гладстонъ его успокоилъ,
сказавъ, что онъ напрасно тревожилъ себя из-
виненіями, ничего этого не требуется.
Гладстонъ пользовался большой извѣстностью
и любовью массы своихъ поклонниковъ. Лѣ-
томъ, папр., въ Говардеискій паркъ пріѣзжали
компаніи по 100 и по 200 человѣкъ, желавшихъ
видѣть маститаго вождя, поклониться ему и
услышать отъ него хотя нѣсколько словъ,—и
для всѣхъ онъ былъ доступенъ. Даже дѣти стре-
мились видѣть знаменитаго старца.
Разсказываютъ такой случай изъ послѣднихъ
дней его жизни. Больной Гладстонъ нерѣдко
спрашивалъ объ ученикахъ школы, основанной
его супругой вблизи замка Говардена. Ему ска-
зали, что одинъ десятилѣтній мальчикъ изъ этой
школы, никогда еще не видавшій министра, по-
стоянію спрашивалъ своихъ родителей о состоя-
Замокъ Говарденъ.
— 297 —
ніи здоровья больного и очень желалъ видѣть
Гладстона.
Гладстонъ приказалъ привести маленькаго уче-
ника къ себѣ въ спальню. Мальчикъ сперва
смутился, не могъ произнести ни слова и только
внимательно смотрѣлъ на министра, не сводя съ
его добраго лица дѣтскихъ глазъ, въ которыхъ
свѣтились удивленіе и умиленіе. Когда же
Гладстонъ ласково заговорилъ съ нимъ, маль-
чикъ вдругъ сказалъ голосомъ, дрожавшими отъ
волненія:
— Я очень счастливъ, что видѣлъ и слы-
шалъ вашу милость. И теперь послѣ того, какъ
я видѣлъ вашу милость, вы можете спокойно
умереть.
Сказавъ это, онъ ушелъ съ очень довольнымъ
видомъ.
* *
*
Гладстонъ никогда не былъ богатымъ человѣ-
комъ. Замокъ Говарденъ со своими землями
принадлежитъ его супругѣ и остается родовымъ
имѣніемъ ихъ дѣтей. Геніальному старцу при-
ходилось жить на свою пенсію, такъ что гоно-
раръ (построчная плата) за его журнальныя
статьи составлялъ для него немаловажный до-
ходъ, тѣмъ болѣе, что журналы платили за его
талантливыя статьи не въ примѣръ прочимъ
сотрудникамъ. Его средства такъ были ограни-
чены, что онъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ объ-
явилъ даже, что незначительные доходы его не
позволяетъ ему вести всю его обширную пере-
писку въ закрытыхъ письмахъ, и онъ, изви-
няясь, усердно проситъ у своихъ корреспонден-
— 298 —
товъ, какъ одолженія, отвѣчать имъ разъ на-
всегда на открытыхъ бланкахъ. Съ тѣхъ поръ
открытыя письма вообще получили названіе
гладстоновскпхъ,— такъ онъ много разсылалъ
ихъ по всей странѣ. Кто бы ни написалъ къ
нему, онъ всѣмъ отвѣчалъ, даже школьникамъ,
и дѣтямъ.
4» -і*
Жизнь Гладстона такъ разнообразна, такъ
полна содержательной дѣятельности, что охва-
тить ее въ сжатомъ очеркѣ очень трудно; но
и изъ того немногаго, что намъ удалось сгруп-
пировать здѣсь, полагаемъ, видна великая лич-
ность Гладстона.
«Все интересно въ Гладстонѣ, потому что
самъ Гладстонъ интересовался всѣмъ... Чѣмъ
старше онъ становился, тѣмъ смѣлѣе онъ при-
ступалъ къ рѣшенію труднѣйшихъ вопросовъ
общественной жизни своего отечества. Эта воз-
растающая смѣлость, эта необыкновенная живость
ума, эта страсть къ энергичной работѣ мысли
въ послѣдній періодъ жизни производили впе-
чатлѣніе на весь англійскій пародъ» (Кеѵне <1е
<1енх Моікіея, 1892 г.), можно добавить, на весь
образованный міръ образованныхъ пародовъ.
«Гладстонъ—человѣкъ съ крайне воспріимчивой
натурой, благодаря которой въ теченіе всей его
жизни не прекращалось развитіе его взглядовъ
и освобожденіе отъ предразсудковъ, въ которыхъ
онъ былъ воспитанъ», говоритъ Россель.
Гладстонъ шестьдесятъ пять лѣтъ былъ обще-
ственнымъ дѣятелемъ, стоялъ наверху самой
высокой горы, устанавливалъ отношенія другъ
— 299 —
къ другу народовъ, мысля, трудясь для истин-
ной человѣчности въ своемъ народѣ и во всѣхъ
народахъ. Онъ росъ во всю свою крупную ве-
личину предъ глазами всѣхъ своихъ современ-
никовъ,—и въ этомъ крупномъ ростѣ, въ этомъ
широкомъ движеніи впередъ геніальная душа
его искала не богатствъ,—ихъ у него не было,—
не славы и почестей,—отъ нихъ онъ настойчиво
уходилъ. Это былъ другъ народа, вышедшій изъ
народа,—-дѣдъ, прадѣдъ и отецъ его были купцы,—
онъ ранѣе и глубже всѣхъ своихъ современни-
ковъ чувствовалъ сердцемъ и понималъ свѣт-
лымъ умомъ голосъ, душу народа и былъ пер-
вымъ слугою носителя трудовой жизни, жизни
народа. Во всѣхъ своихъ реформахъ, какъ пер-
вый министръ, глава Англіи, онъ стремился
дать первое мѣсто, начало народу, демократіи,
на мѣсто привилегіи ставилъ равноправность,
на мѣсто угнетенія—справедливость, законную
свободу.
Гладстонъ во всемъ былъ твердъ и самостоя-
теленъ, не «вторилъ» ничьему голосу, умѣлъ
находить истину, искусно ее вливать въ удобо-
прпмѣішмую форму закона, какъ никто другой.
Истинное его величіе обнаруживалось тамъ, гдѣ
онъ, разъ почуявъ «голосъ народа» и придя къ
опредѣленному убѣжденію, принимался за осу-
ществленіе этого убѣжденія. Тутъ онъ не ща-
дилъ уже ничего —ни себя, ни своей партіи,
ничьихъ предразсудковъ: тутъ онъ становился
вдохновеннымъ ораторомъ, истиннымъ вождемъ
и... большею частью побѣдителемъ!..
ОГЛАВЛЕНІЕ.
Стр.
I. Гордый утесъ................................ 3
П. XIX вѣкъ.................................... 17
111. Памяти Пушкина:
а) Скромный уголокъ....................... 63
б) Свѣтлые дни Пушкина....................107
IV. Исторіографъ государства Россійскаго.........153
V. Графъ Левъ Николаевичъ Толстой...........192
VI. Татьяна Петровна Пассекъ ....................235
VII. Желиховская.................................255
VIII. Максимовъ..................................264
IX. Шотландскіе народные поэты:
а) Робертъ Борисъ.........................276
б) Джемсъ Хоггъ...........................300
X. Великій старецъ............................306
5
Цѣна 80 коп.,
въ папкѣ 1 руб. /3 КОп.
2007085515
ь------- &