РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
.Литературные Памятники


Ф.М. Достоевский. 1847 год


Ф.М. ДОСТОЕВСКИМ
БЕДНЫЕ
ЛЮДИ
Издание подготовил
К.А. БАРШТ
Научно-издательский центр «Ладомир»
«Наука»
Москва


РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Серия основана академиком С.И. Вавиловым,
М.Л. Андрееву В.Е. Багно (заместитель председателя),
В.И. Васильеву AM. Горбунову Р.Ю. Данилевский у Б.Ф. Егоров (заместитель председателя), Н.Н. Казанский у Н.В. Корниенко (заместитель председателя),
А.Б. Куделин (председатель), А.В. Лаврову A.M. МолдоваНу С.И. Николаеву Ю.С. Осипову MA. Островский у И.Г. Птушкинау ЮА. Рыжову И.М. Стеблин- Каменский у Е.В. Халтрин-Халтурина (ученый секретарь),
К А. Чекалов
Ответственный редактор ИА. Битюгова
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012—2018 годы)»
ISBN 978-5-86218-517-1
© К.А. Баригг. Статья, примечания, состав, 2015. © Научно-издательский центр «Ладомир», 2015. © РАН. Оформление серии, 1949.
Репродуцирование (<воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается


БЕДНЫЕ ЛЮДИ


Ох уж эти мне сказочники! Нет, чтобы написать что-нибудь полезное, приятное, усладительное, а то всю подноготную в земле вырывают!.. Вот уж запретил бы им писать! Ну, на что это похоже: читаешь... невольно задумаешься, — а там всякая дребедень и пойдет в голову; право бы, запретил им писать; так-таки просто вовсе бы запретил1.
Кн. В.Ф. Одоевский
Апреля 8.
Бесценная моя Варвара Алексеевна!2
Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица, меня послушались. Вечером, часов в восемь, просыпаюсь (вы знаете, маточка, что я часочек-другой люблю поспать после должности), свечку достал, приготовляю бумаги, чиню перо3, вдруг, невзначай, подымаю глаза, — право, у меня сердце вот так и запрыгало! Так вы таки поняли, чего мне хотелось, чего сердчишку моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна, что и вы ко мне из комнатки вашей смотрели, что и вы обо мне думали. И как же мне досадно было, голубчик мой, что миловидного личика- то вашего я не мог разглядеть хорошенько! Было время, когда и мы светло видели, маточка. Не радость старость4, родная моя! Вот и теперь всё как-то рябит в глазах; чуть поработаешь вечером, попишешь что-нибудь, наутро и глаза раскраснеются, и слезы текут, так что даже совестно перед чужими бывает. Однако же в воображении моем так и засветлела ваша улыбочка, ангельчик, ваша добренькая, приветливая улыбочка; и на сердце моем было точно такое ощущение, как тогда, как я поцеловал вас, Варенька, — помните ли, ангельчик? Знаете ли, голубчик мой, мне даже показалось, что вы там мне


8
Ф.М. Достоевский
пальчиком погрозили? Так ли, шалунья? Непременно вы это всё опишите подробнее в вашем письме.
Ну, а какова наша придумочка насчет занавески вашей, Варенька?5 Премило, не правда ли? Сижу ли за работой, ложусь ли спать, просыпаюсь ли, и уж знаю, что и вы там обо мне думаете, меня помните, да и сами-то здоровы и веселы. Опустите занавеску — значит, прощайте, Макар Алексеевич, спать пора! Подымете — значит, с добрым утром, Макар Алексеевич, каково-то вы спали, или: каково-то вы в вашем здоровье, Макар Алексеевич? Что же до меня касается, то я, слава Творцу, здорова и благополучна! Видите ли, душечка моя, как это ловко придумано; и писем не нужно! Хитро, не правда ли? А ведь придумочка-то моя! А что, каков я на эти дела, Варвара Алексеевна?
Доложу я вам, маточка моя, Варвара Алексеевна, что спал я сию ночь добрым порядком, вопреки ожиданий, чем и весьма доволен; хотя на новых квартирах, с новоселья, и всегда как-то не спится; всё что-то так, да не так! Встал я сегодня таким ясным соколом6 — любо-весело! Что это какое утро сегодня хорошее, маточка! У нас растворили окошко; солнышко светит, птички чирикают, воздух дышит весенними ароматами, и вся природа оживляется — ну, и остальное там всё было тоже соответственное; всё в порядке, по-весеннему. Я даже и помечтал сегодня довольно приятно, и всё об вас были мечтания мои, Варенька. Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной. Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастию небесных птиц7, — ну и остальное всё такое же, сему же подобное; т. е. я всё такие сравнения отдаленные делал. У меня там книжка есть одна, Варенька, так в ней то же самое, всё такое же весьма подробно описано. Я к тому пишу, что ведь разные бывают мечтания, маточка. А вот теперь весна, так и мысли всё такие приятные, острые, затейливые, и мечтания приходят нежные; всё в розовом цвете. Я к тому и написал это всё; а впрочем, я это всё взял из книжки. Там сочинитель обнаруживает такое же желание в стишках и пишет —
Зачем я не птица, не хищная птица!8
Ну и т. д. Там и еще есть разные мысли, да бог с ними! А вот, куда это вы утром ходили сегодня, Варвара Алексеевна? Я еще и в должность не сбирался9, а вы, уж подлинно как пташка весенняя, порхнули из комнаты и по двору прошли такая веселенькая. Как мне-то было весело на вас глядя! Ах, Варенька, Варенька! — вы не грустите; слезами горю помочь нельзя; это я знаю, маточка моя, это я на опыте знаю. Теперь же вам так покойно, да и здоровьем вы немного поправились. — Ну, что ваша Федора? Ах, какая же она добрая


Бедные люди
9
женщина! Вы мне, Варенька, напишите, как вы с нею там живете теперь и всем ли вы довольны? Федора-то немного ворчлива; да вы на это не смотрите, Варенька. Бог с нею! Она такая добрая.
Я уже вам писал о здешней Терезе, — тоже и добрая и верная женщина. А уж как я беспокоился об наших письмах! Как они передаваться-то будут? А вот как тут послал Господь, на наше счастие, Терезу. Она женщина добрая, кроткая, бессловесная10. Но наша хозяйка просто безжалостная. Затирает ее в работу словно ветошку какую-нибудь11.
Ну, в какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну уж квартира! Прежде ведь я жил таким глухарем12, сами знаете — смирно, тихо; у меня, бывало, муха летит, так и муху слышно. А здесь шум, крик, гвалт! Да ведь вы еще и не знаете, как это всё здесь устроено. Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую всё двери да двери, точно нумера, всё так в ряд простираются. Ну вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое13. Порядку не спрашивайте — Ноев ковчег!14 Впрочем, кажется, люди хорошие, всё такие образованные, ученые. Чиновник один есть (он где-то по литературной части), человек начитанный:15 и о Гомере, и о Брамбеусе16, и о разных у них там сочинителях говорит, обо всем говорит; умный человек! Два офицера живут и всё в карты играют17. Мичман18 живет; англичанин-учитель живет. — Постойте, я вас потешу, маточка; опишу их в будущем письме сатирически, т. е. как они там сами по себе, со всею подроб- ностию. Хозяйка наша — очень маленькая и нечистая старушонка, целый день в туфлях да в шлафроке ходит19 и целый день всё кричит на Терезу. Я живу в кухне, или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната (а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка небольшая, уголок такой скромный...20 т. е., или еще лучше сказать, кухня большая в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната21, нумер сверхштатный; всё просторное, удобное, и окно есть, и всё, — одним словом, всё удобное. Ну, вот это мой уголочек. Ну, так вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был; что вот, дескать, кухня! — т. е. я, пожалуй, и в самой этой комнате за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку живу, втихомолочку живу. Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку22, образ повесил. Правда, есть квартиры и лучше, — может быть, есть и гораздо лучшие, да удобство-то главное; ведь это я всё для удобства, и вы не думайте, что для другого чего-нибудь. Ваше окошко напротив, через двор; и двор-то узенький, вас мимоходом увидишь — всё веселее мне, горемычному, да и дешевле. У нас здесь самая по¬


10
Ф.М. Достоевский
следняя комната, со столом, 35 руб. ассигн. стоит. Не по карману! А моя квартира стоит мне семь руб. ассигн., да стол пять целковых: вот 24 с полтиною, а прежде ровно 30 платил23, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а теперь вот и на чай, и на сахар выгадал. Оно, знаете ли, родная моя, чаю не пить как-то стыдно; здесь всё народ достаточный, так и стыдно. Ради чужих и пьешь его, Варенька, для вида, для тона;24 а по мне всё равно, я не прихотлив. Положите так, для карманных денег — всё сколько-нибудь требуется — ну сапожишки какие-нибудь25, платьишко — много ль останется? Вот и всё мое жалованье26. Я-то не ропщу и доволен. Оно достаточно. Вот уже несколько лет достаточно; награждения тоже бывают. — Ну, прощайте, мой ан- гельчик. Я там купил парочку горшков с бальзаминчиком, и гераньку27 — недорого. А вы, может быть, и резеду любите? Так и резеда есть, вы напишите; да знаете ли, всё как можно подробнее напишите. Вы, впрочем, не думайте чего-нибудь и не сомневайтесь, маточка, обо мне, что я такую комнату нанял. Нет, это удобство заставило, и одно удобство соблазнило меня. Я ведь, маточка, деньги коплю, откладываю; у меня денежка водится. Вы не смотрите на то, что я такой тихонькой, что, кажется, муха меня крылом перешибет. Нет, маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого, как прилично твердой и безмятежной души человеку. Прощайте, мой ангельчик! Расписался я вам чуть не на двух листах, а на службу давно пора. Целую ваши пальчики, маточка, и пребываю
Вашим нижайшим слугою и вернейшим другом
Макаром Девушкиным.
P.S. Об одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее28. Я вам при сем посылаю, Варенька, фунтик конфект;29 так вы их скушайте на здоровье, да ради бога обо мне не заботьтесь и не будьте в претензии. Ну, так прощайте же, маточка.
Апреля 8.
М. г. Макар Алексеевич!
Знаете ли, что придется наконец совсем поссориться с вами? Клянусь вам, добрый Макар Алексеевич, что мне даже тяжело принимать ваши подарки. Я знаю, чего они вам стоят, каких лишений и отказов в необходимейшем себе самому. Сколько раз я вам говорила, что мне не нужно ничего, совершенно ничего; что я не в силах вам воздать и за те благодеяния, которыми вы доселе осыпали меня. И зачем мне эти горшки? Ну, бальзаминчики еще ничего, а геранька зачем? Одно словечко стоит неосторожно сказать, как,


Бедные люди
11
наир., об этой герани, уж вы тотчас и купите; ведь, верно, дорого? Что за прелесть на ней цветы! Пунсовые30 крестиками. Где это вы достали такую хорошенькую гераньку? Я ее посредине окна поставила, на самом видном месте; на полу же поставлю скамейку, а на скамейку еще цветов поставлю; вот только дайте мне самой разбогатеть! Федора не нарадуется; у нас теперь словно рай в комнате — чисто, светло! Ну, а конфекты зачем? И право, я сейчас же по письму угадала, что у вас что-нибудь да не так — и рай, и весна, и благоухания летают, и птички чирикают. Что это, я думаю, уж нет ли тут и стихов? Ведь, право, одних стихов и недостает в письме вашем, Макар Алексеевич! И ощущения нежные, и мечтания в розовом цвете — всё здесь есть! Про занавеску и не думала; она, верно, сама зацепилась, когда я горшки переставляла; вот вам!
Ах, Макар Алексеевич! Что вы там ни говорите, как ни рассчитывайте свои доходы, чтоб обмануть меня, чтобы показать, что они все сплошь идут на вас одного, но от меня не утаите и не скроете ничего. Ясно, что вы необходимого лишаетесь из-за меня. Что это вам вздумалось, напр., такую квартиру нанять? Ведь вас беспокоят, тревожат; вам тесно, неудобно. Вы любите уединение, а тут и чего-чего нет около вас! А вы бы могли гораздо лучше жить, судя по жалованью вашему31. Федора говорит, что вы прежде и не в пример лучше теперешнего жили. Неужели ж вы так всю свою жизнь прожили, в одиночестве, в лишениях, без радости, без дружеского приветливого слова, у чужих людей углы нанимая? Ах, добрый друг, как мне жаль вас! Щадите хоть здоровье свое, Макар Алексеевич! Вы говорите, что у вас глаза слабеют, так не пишите при свечах; зачем писать? Ваша ревность к службе и без того, вероятно, известна начальникам вашим.
Еще раз умоляю вас, не тратьте на меня столько денег. Знаю, что вы меня любите, да сами-то вы не богаты... Сегодня я тоже весело встала. Мне было так хорошо; Федора давно уже работала, да и мне работу достала. Я так обрадовалась; сходила только шелку купить, да и принялась за работу. Целое утро мне было так легко на душе, я так была весела! А теперь опять всё черные мысли, грустно; всё сердце изныло.
Ах, что-то будет со мною, какова-то будет моя судьба! Тяжело то, что я в такой неизвестности, что я не имею будущности, что я и предугадывать не могу о том, что со мной станется. Назад и посмотреть страшно. Там всё такое горе, что сердце пополам рвется при одном воспоминании. Век буду я плакаться на злых людей, меня погубивших!
Смеркается. Пора за работу. Я вам о многом хотела бы написать, да некогда, к сроку работа. Нужно спешить. Конечно, письма хорошее дело; всё не так скучно. А зачем вы сами к нам никогда не зайдете?32 Отчего это, Ma-


12
Ф.М. Достоевский
кар Алексеевич? Ведь теперь вам близко, да и время иногда у вас выгадывается свободное. Зайдите, пожалуйста! Я видела вашу Терезу. Она, кажется, такая больная; жалко было ее; я ей дала двадцать копеек. Да! чуть было не забыла: непременно напишите всё, как можно подробнее, о вашем житье- бытье. Что за люди такие кругом вас, и ладно ли вы с ними живете? Мне очень хочется всё это знать. Смотрите же, непременно напишите! Сегодня уж я нарочно угол загну. Ложитесь пораньше; вчера я до полночи у вас огонь видела. Ну, прощайте. Сегодня и тоска, и скучно, и грустно!33 Знать, уж день такой! Прощайте.
Ваша
Варвара Доброселова.
Апреля 8.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Да, маточка, да, родная моя, знать, уж денек такой на мою долю горемычную выдался! Да; подшутили вы надо мной, стариком, Варвара Алексеевна! Впрочем, сам виноват, кругом виноват! Не пускаться бы на старости лет с клочком волос в амуры да в экивоки...34 И еще скажу, маточка: чуден иногда человек, очень чуден. И, святые вы мои! о чем заговорит, занесет подчас! А что выходит-то, что следует-то из этого? Да ровно ничего не следует, а выходит такая дрянь, что убереги меня, Господи!35 Я, маточка, я не сержусь, а так досадно только очень вспоминать обо всем, досадно, что я вам написал так фигурно и глупо36. И в должность-то пошел сегодня таким гоголем-щеголем;37 сияние такое было на сердце. На душе ни с того ни с сего такой праздник был; весело было! За бумаги принялся рачительно — да что вышло-то потом из этого! Уж потом только как осмотрелся, так всё стало по-прежнему — и серенько и темненько. Всё те же чернильные пятна, всё те же столы и бумаги, да и я всё такой же; так, каким был, совершенно таким же и остался, — так чего же тут было на Пегасе-то ездить?38 Да из чего это вышло-то всё? Что солнышко проглянуло да небо полазоревело! от этого, что ли? Да и что за ароматы такие, когда на нашем дворе под окнами и чему-чему не случается быть! Знать, это мне всё сдуру так показалось. А ведь случается же иногда заблудиться так человеку в собственных чувствах своих да занести околесную. Это ни от чего иного происходит, как от излишней, глупой горячности сердца. Домой-то я не пришел, а приплелся; ни с того ни с сего голова у меня разболелась; уж это, знать, всё одно к одному. (В спину, что ли, надуло мне.) Я весне- то обрадовался, дурак дураком, да в холодной шинели пошел39. И в чувствах- то вы моих ошиблись, родная моя! Излияние-то их совершенно в другую сто¬


Бедные люди
13
рону приняли. Отеческая приязнь одушевляла меня, единственно чистая отеческая приязнь, Варвара Алексеевна; ибо я занимаю у вас место отца родного, по горькому сиротству вашему; говорю это от души, от чистого сердца, по-родственному. Уж как бы там ни было, а я вам хоть дальний родной, хоть по пословице и седьмая вода на киселе40, а все-таки родственник, и теперь ближайший родственник и покровитель; ибо там, где вы ближе всего имели право искать покровительства и защиты, нашли вы предательство и обиду. А насчет стишков скажу я вам, маточка, что неприлично мне на старости лет в составлении стихов упражняться. Стихи вздор! За стишки и в школах теперь ребятишек секут...41 вот оно что, родная моя.
Что это вы пишете мне, Варвара Алексеевна, про удобства, про покой и про разные разности? Маточка моя, я не брюзглив и не требователен, никогда лучше теперешнего не жил; так чего же на старости-то лет привередничать? Я сыт, одет, обут; да и куда нам затеи затевать! — Не графского рода! — Родитель мой был не из дворянского звания и со всей-то семьей своей был беднее меня по доходу42. Я не неженка! Впрочем, если на правду пошло, то на старой квартире моей всё было не в пример лучше; попривольнее было, маточка. Конечно, и теперешняя моя квартира хороша, даже в некотором отношении веселее и, если хотите, разнообразнее; я против этого ничего не говорю, да всё старой жаль. Мы, старые, т. е. пожилые люди, к старым вещам как к родному чему привыкаем. Квартирка-то была, знаете, маленькая такая; стены были... ну, да что говорить! — стены были, как и все стены, не в них и дело, а вот воспоминания-то обо всем моем прежнем на меня тоску нагоняют... Странное дело — тяжело, а воспоминания как будто приятные. Даже что дурно было, на что подчас и досадовал, и то в воспоминаниях как-то очищается от дурного и предстает воображению моему в привлекательном виде. Тихо жили мы, Варенька; я да хозяйка моя, старушка, покойница. Вот и старушку-то мою с грустным чувством припоминаю теперь! Хорошая была она женщина и недорого брала за квартиру. Она, бывало, всё вязала из лоскутков разных одеяла на аршинных спицах;43 только этим и занималась. Огонь-то мы с нею вместе держали, так за одним столом и работали. Внучка у ней Маша была — ребенком еще помню ее — лет тринадцати теперь будет девочка. Такая шалунья была, веселенькая, всё нас смешила; вот мы втроем так и жили. Бывало, в длинный зимний вечер присядем к круглому столу, выпьем чайку, а потом и за дело примемся. А старушка, чтоб Маше не скучно было да чтоб не шалила шалунья, сказки, бывало, начнет сказывать. И какие сказки-то были! Не то что дитя, и толковый и умный человек заслушается. Чего! сам я, бывало, закурю себе трубочку, да так заслушаюсь, что и про дело забуду. А дитя-то, шалунья- то наша, призадумается; подопрет ручонкой розовую щечку, ротик свой раскроет хорошенький и, чуть страшная сказка, так жмется, жмется к старушке44.


14
Ф.М. Достоевский
А нам-то любо было смотреть на нее; и не увидишь, как свечка нагорит, не слышишь, как на дворе подчас и вьюга злится, и метель метет. — Хорошо было нам жить, Варенька; и вот так-то мы чуть ли не двадцать лет вместе прожили. — Да что я тут заболтался! Вам, может быть, такая материя не нравится, да и мне вспоминать не так-то легко, — особливо теперь: время сумерки. Тереза с чем-то возится, у меня болит голова, да и спина немного болит, да и мысли-то такие чудные, как будто и они тоже болят; грустно мне сегодня, Варенька! — Что же это вы пишете, родная моя? Как же я к вам приду? Голубчик мой, что люди-то скажут? Ведь вот через двор перейти нужно будет, наши заметят, расспрашивать станут, — толки пойдут, сплетай пойдут, делу дадут другой смысл. Нет, ангельчик мой, я уж вас лучше завтра у всенощной увижу;45 это будет благоразумнее и для обоих нас безвреднее. Да не взыщите на мне, маточка, за то, что я вам такое письмо написал; как перечел, так и вижу, что всё такое бессвязное. Я, Варенька, старый, неученый человек; смолоду не выучился, а теперь и в ум ничего не пойдет, коли снова учиться начинать. Сознаюсь, маточка, не мастер описывать и знаю, без чужого иного указания и пересмеивания, что если захочу что-нибудь написать позатейливее, так вздору нагорожу. — Видел вас у окна сегодня, видел, как вы стору46 опустили. Прощайте, прощайте, храни вас Господь! Прощайте, Варвара Алексеевна.
Ваш бескорыстный друг
Макар Девушкин.
P.S. Я, родная моя, сатиры-то ни об ком не пишу теперь. Стар я стал, матушка, Варвара Алексеевна, чтоб попусту зубы скалить! и надо мной засмеются, по русской пословице: кто, дескать, другому яму роет, так тот... и сам туда же47.
Апреля 9.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Ну, как вам не стыдно, друг мой и благодетель, Макар Алексеевич, так закручиниться и закапризничать. Неужели вы обиделись! Ах, я часто бываю неосторожна, но не думала, что вы слова мои примете за колкую шутку. Будьте уверены, что я никогда не осмелюсь шутить над вашими годами и над вашим характером. Случилось же это всё по моей ветрености, а более потому, что ужасно скучно, а от скуки и за что не возьмешься? Я же полагала, что вы сами в своем письме хотели посмеяться. Мне ужасно грустно стало, когда я увидела, что вы недовольны мною. Нет, добрый друг мой и благодетель, вы ошибетесь, если будете подозревать меня в нечувствительности и неблагодар¬


Бедные люди
15
ности. Я умею оценить в моем сердце всё, что вы для меня сделали, защитив меня от злых людей, от их гонения и ненависти. Я вечно буду за вас Бога молить, и если моя молитва доходна к Богу и Небо внемлет ей, то вы будете счастливы.
Я сегодня чувствую себя очень нездоровою. Во мне жар и озноб попеременно. Федора за меня очень беспокоится. Вы напрасно стыдитесь ходить к нам, Макар Алексеевич. Какое другим дело! Вы с нами знакомы, и дело с концом!.. Прощайте, Макар Алексеевич. Более писать теперь не о чем, да и не могу: ужасно нездоровится. Прошу вас еще раз не сердиться на меня и быть уверену в том всегдашнем почтении и в той привязанности, с каковыми честь имею пребыть наипреданнейшею и покорнейшею услужницей вашей
Варварой Доброселовой.
Апреля 12.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Ах, маточка моя, что это с вами! Ведь вот каждый-то раз вы меня так пугаете. Пишу вам в каждом письме, чтоб вы береглись, чтоб вы кутались, чтоб не выходили в дурную погоду, осторожность во всем наблюдали бы, — а вы, ангельчик мой, меня и не слушаетесь. Ах, голубчик мой, ну словно вы дитя какое-нибудь! Ведь вы слабенькие, как соломинка слабенькие, это я знаю. Чуть ветерочек какой, так уж вы и хвораете. Так остерегаться нужно, самой о себе стараться, опасностей избегать и друзей своих в горе и в уныние не вводить.
Изъявляете желание, маточка, в подробности узнать о моем житье-бытье и обо всем, меня окружающем. С радостию спешу исполнить ваше желание, родная моя. Начну сначала, маточка: больше порядку будет. Во-первых, в доме у нас на чистом входе48 лестницы весьма посредственные;49 особливо парадная — чистая, светлая, широкая, всё чугун да красное дерево. Зато уж про черную и не спрашивайте: винтовая, сырая, грязная, ступеньки поломаны, и стены такие жирные, что рука прилипает, когда на них опираешься. На каждой площадке стоят сундуки, стулья и шкафы поломанные, ветошки развешаны, окна повыбиты; лоханки стоят со всякою нечистью, с грязью, с сором, с яичною скорлупою да с рыбьими пузырями; запах дурной... одним словом, нехорошо50.
Я уже описывал вам расположение комнат; оно — нечего сказать — удобно, это правда, но как-то в них душно, то есть не то чтобы оно пахло дурно, а так,


16
Ф.М. Достоевский
если можно выразиться, немного гнилой, остро-услащенный запах какой-то. На первый раз впечатление невыгодное, но это всё ничего; стоит только минуты две побыть у нас, так и пройдет и не почувствуешь, как всё пройдет, потому что и сам как-то дурно пропахнешь, и платье пропахнет, и руки пропахнут, и всё пропахнет, — ну, и привыкнешь. У нас чижики так и мрут. Мичман уж пятого покупает — не живут в нашем воздухе51, да и только. Кухня у нас большая, обширная, светлая. Правда, по утрам чадно немного, когда рыбу или говядину жарят, да и нальют и намочат везде, зато уж вечером рай. В кухне у нас на веревках всегда белье висит старое; а так как моя комната недалеко, то есть почти примыкает к кухне, то запах от белья меня беспокоит немного; но ничего: поживешь и попривыкнешь.
С самого раннего утра, Варенька, у нас возня начинается, встают, ходят, стучат, — это поднимаются все, кому надо, кто в службе или так, сам по себе; все пить чай начинают. Самовары у нас хозяйские, большею частию, мало их, ну так мы все очередь держим; а кто попадет не в очередь со своим чайником, так сейчас тому голову вымоют52. Вот я было попал в первый раз, да... впрочем, что же писать! Тут-то я со всеми и познакомился. С мичманом с первым познакомился; откровенный такой, всё мне рассказал: про батюшку, про матушку, про сестрицу, что за тульским заседателем53, и про город Кронштадт54. Обещал мне во всем покровительствовать и тут же меня к себе на чай пригласил. Отыскал я его в той самой комнате, где у нас обыкновенно в карты играют. Там мне дали чаю и непременно хотели, чтоб я в азартную игру с ними играл. Смеялись ли они, нет ли надо мною, не знаю; только сами они всю ночь напролет проиграли, и когда я вошел, так тоже играли. Мел, карты, дым такой ходил по всей комнате, что глаза ело. Играть я не стал, и мне сейчас заметили, что я про философию говорю. Потом уж никто со мною и не говорил всё время; да я, по правде, рад был тому. Не пойду к ним теперь; азарт у них, чистый азарт! Вот у чиновника по литературной части бывают также собрания по вечерам. Ну, у того хорошо, скромно, невинно и деликатно; всё на тонкой ноге.
Ну, Варенька, замечу вам еще мимоходом, что прегадкая женщина наша хозяйка, к тому же сущая ведьма. Вы видели Терезу. Ну, что она такое на самом-то деле? Худая, как общипанный, чахлый цыпленок. В доме и людей-то всего двое: Тереза да Фальдони55, хозяйский слуга. Я не знаю, может быть, у него есть и другое какое имя, только он и на это откликается; все его так зовут. Он рыжий, чухна какая-то56, кривой, курносый, грубиян: всё с Терезой бранится, чуть не дерутся. Вообще сказать, жить мне здесь не так чтобы совсем было хорошо... Чтоб этак всем разом ночью заснуть и успокоиться — этого никогда не бывает. Уж вечно где-нибудь сидят да играют, а иногда и такое делается,


Бедные люди
17
что зазорно рассказывать. Теперь уж я все-таки пообвык, а вот удивляюсь, как в таком содоме57 семейные люди уживаются. Целая семья бедняков каких-то у нашей хозяйки комнату нанимает, только не рядом с другими нумерами, а по другую сторону, в углу, отдельно. Люди смирные! Об них никто ничего и не слышит. Живут они в одной комнатке, огородясь в ней перегородкою. Он какой-то чиновник без места, из службы лет семь тому исключенный за что-то. Фамилия его Горшков; такой седенький, маленький; ходит в таком засаленном, в таком истертом платье, что больно смотреть; куда хуже моего! Жалкий, хилый такой (встречаемся мы с ним иногда в коридоре); коленки у него дрожат, руки дрожат, голова дрожит, уж от болезни, что ли, какой, бог его знает; робкий, боится всех, ходит стороночкой; уж я застенчив подчас, а этот еще хуже. Семейства у него — жена и трое детей. Старший, мальчик, весь в отца, тоже такой чахлый. Жена была когда-то собою весьма недурна, и теперь заметно; ходит, бедная, в таком жалком отребье. Они, я слышал, задолжали хозяйке; она с ними что-то не слишком ласкова. Слышал тоже, что у самого-то Горшкова неприятности есть какие-то, по которым он и места лишился... процесс не процесс, под судом не под судом, под следствием каким-то58, что ли, — уж истинно не могу вам сказать. Бедны-то они, бедны — Господи, Бог мой! Всегда у них в комнате тихо и смирно, словно и не живет никто. Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь порезвились, поиграли дети, а уж это худой знак. Как-то мне раз, вечером, случилось мимо их дверей пройти; на ту пору в доме стало что-то не по-обычному тихо; слышу всхлипывание, потом шепот, потом опять всхлипывание, точно как будто плачут, да так тихо, так жалко, что у меня всё сердце надорвалось, и потом всю ночь мысль об этих бедняках меня не покидала, так что и заснуть не удалось хорошенько.
Ну, прощайте, дружочек бесценный мой, Варенька! Описал я вам всё, как умел. Сегодня я весь день всё только об вас и думаю. У меня за вас, родная моя, всё сердце изныло. Ведь вот, душечка моя, я вот знаю, что у вас теплого салопа59 нет. Уж эти мне петербургские вёсны, ветры да дождички со снежочком, — уж это смерть моя, Варенька! Такое благорастворение воздухов60, что убереги меня, Господи! Не взыщите, душечка, на писании: слогу нет61, Варенька, слогу нет никакого. Хоть бы какой-нибудь был! Пишу, что на ум взбредет62, так, чтобы вас только поразвеселить чем-нибудь. Ведь вот, если б я учился как-нибудь, дело другое; а то ведь как я учился? даже и не на медные деньги63.
Ваш всегдашний и верный друг
Макар Девушкин.


18
Ф.М. Достоевский
Апреля 25.
М. г. Макар Алексеевич!
Сегодня двоюродную сестру мою Сашу встретила! Ужас! и она погибнет, бедная! Услышала я тоже со стороны, что Анна Федоровна всё обо мне выведывает. Она, кажется, никогда не перестанет меня преследовать. Она говорит, что хочет простить меня, забыть всё прошедшее, и что непременно сама навестит меня. Говорит, что вы мне вовсе не родственник, что она ближе мне родственница, что в семейные отношения наши вы не имеете никакого права входить, и что мне стыдно и неприлично жить вашей милостыней и на вашем содержании... говорит, что я забыла ее хлеб-соль, что она меня с матушкой, может быть, от голодной смерти избавила, что она нас поила-кормила, и с лишком два с половиною года на нас убыточилась, что она нам сверх всего этого долг простила. И матушку-то она пощадить не хотела! А если бы знала бедная матушка, что они со мною сделали! Бог видит!.. Анна Федоровна говорит, что я по глупости моей своего счастия удержать не умела, что она сама меня на счастие наводила, что она ни в чем остальном не виновата, и что я сама за честь свою не умела, а может быть, и не хотела вступиться. А кто же тут виноват, Боже великий! Она говорит, что господин Быков прав совершенно, и что не на всякой же жениться, которая... да что писать! Жестоко слышать такую неправду, Макар Алексеевич! Я не знаю, что со мной теперь делается. Я дрожу, плачу, рыдаю; это письмо я вам два часа писала. Я думала, что она по крайней мере сознает свою вину предо мною; а она вот как теперь! — Ради бога, не тревожьтесь, друг мой, единственный доброжелатель мой! Федора всё преувеличивает: я не больна. Я только простудилась немного вчера, когда ходила на Волково64 к матушке панихиду служить. Зачем вы не пошли вместе со мною — я вас так просила. Ах, бедная, бедная моя матушка, если б ты встала из гроба, если б ты знала, если б ты видела, что они со мною сделали!..65
В.Д.
Мая 20.
Голубчик мой, Варенька!
Посылаю вам винограду немного, душечка; для выздоравливающей это, говорят, хорошо, да и доктор рекомендует для утоления жажды, так только единственно для жажды. Вам розанчиков намедни захотелось66, маточка; так вот я вам их теперь посылаю. Есть ли у вас аппетит, душечка? — вот что главное. Впрочем, слава богу, что всё прошло и кончилось и что несчастия наши тоже совершенно оканчиваются. Воздадим благодарение Небу! А что до кни¬


Бедные люди
19
жек касается, то достать покамест нигде не могу. Есть туг, говорят, хорошая книжка одна, и весьма высоким слогом написанная; говорят, что хороша, я сам не читал, а здесь очень хвалят. Я просил ее для себя; обещались препроводить. Только будете ли вы-то читать? Вы у меня на этот счет привередница; трудно угодить на ваш вкус, уж я вас знаю, голубчик вы мой; вам, верно, всё стихотворство надобно, воздыханий, амуров, — ну, и стихов достану, всего достану; там есть тетрадка одна переписанная67.
Я-то живу хорошо. Вы, маточка, обо мне не беспокойтесь, пожалуйста. А что Федора вам насказала на меня, так всё это вздор; вы ей скажите, что она налгала, непременно скажите ей, сплетнице!.. Я нового вицмундира совсем не продавал68. Да и зачем, сами рассудите, зачем продавать? Вот, говорят, мне сорок рублей серебром награждения выходит69, так зачем же продавать? Вы, маточка, не беспокойтесь — она мнительна, Федора-то, она мнительна. Заживем мы, голубчик мой! Только вы-то, ангельчик, выздоравливайте, ради бога, выздоравливайте, не огорчите старика. Кто это говорит вам, что я похудел? Клевета, опять клевета! здоровехонек и растолстел так, что самому становится совестно, сыт и доволен по горло; вот только бы вы-то выздоравливали! Ну, прощайте, мой ангельчик; целую все ваши пальчики и пребываю вашим вечным, неизменным другом
Макаром Девушкиным.
P.S. Ах, душенька моя, что это вы опять в самом деле стали писать?.. О чем вы блажите-то! да как же мне ходить к вам так часто, маточка, как? я вас спрашиваю. Разве темнотою ночною пользуясь; да вот теперь и ночей-то почти не бывает: время такое70. Я и то, маточка моя, ангельчик, вас почти совсем не покидал во всё время болезни вашей, во время беспамятства-то вашего; но и тут я и сам уж не знаю, как я все эти дела обделывал; да и то потом перестал ходить; ибо любопытствовать и расспрашивать начали. Здесь уж и без того сплетня заплелась какая-то. Я на Терезу надеюсь: она не болтлива; но всё же, сами рассудите вы, маточка, каково это будет, когда они всё узнают про нас? Что-то они подумают и что они скажут тогда? — Так вот вы скрепите сердечко, маточка, да переждите до выздоровления; а мы потом уж так вне дома, где- нибудь рандеву71 дадим.
Июня 1.
Любезнейший Макар Алексеевич!
Мне так хочется сделать вам что-нибудь угодное и приятное за все ваши хлопоты и старания обо мне, за всю вашу любовь ко мне, что я решилась на¬


20
Ф.М. Достоевский
конец на скуку порыться в моем комоде и отыскать мою тетрадь, которую теперь и посылаю вам. Я начала ее еще в счастливое время жизни моей. Вы часто с любопытством расспрашивали о моем прежнем житье-бытье, о матушке, о Покровском, о моем пребывании у Анны Федоровны и, наконец, о недавних несчастиях моих, и так нетерпеливо желали прочесть эту тетрадь, где мне вздумалось, бог знает для чего, отметить кое-какие мгновения из моей жизни72, что я не сомневаюсь принести вам большое удовольствие моею посылкою. Мне же как-то грустно было перечитывать это. Мне кажется, что я уже вдвое постарела, с тех пор как написала в этих записках последнюю строчку. Всё это писано в разные сроки. Прощайте, Макар Алексеевич! Мне ужасно скучно теперь, и меня часто мучит бессонница73. Прескучное выздоровление!
Мне было только четырнадцать лет, когда умер батюшка74. Детство мое было самым счастливым временем моей жизни. Началось оно не здесь, но далеко отсюда, в провинции, в глуши. Батюшка был управителем огромного имения князя П-го, в Т-й губернии75. Мы жили в одной из деревень князя, и жили тихо, неслышно, счастливо... Я была такая резвая маленькая; только и делаю, бывало, что бегаю по полям, по рощам, по саду, а обо мне никто и не заботился. Батюшка беспрерывно был занят делами, матушка занималась хозяйством; меня ничему не учили, а я тому и рада была. Бывало, с самого раннего утра убегу или на пруд, или в рощу, или на сенокос, или к жнецам76 — и нужды нет, что солнце печет, что забежишь сама не знаешь куда от селенья, исцарапаешься об кусты, разорвешь свое платье, — дома после бранят, а мне и ничего.
И мне кажется, я бы так была счастлива, если б пришлось хоть всю жизнь мою не выезжать из деревни и жить на одном месте. А между тем я еще ди- тею принуждена была оставить родные места. Мне было еще только двенадцать лет, когда мы в Петербург переехали. Ах, как я грустно помню наши печальные сборы! Как я плакала, когда прощалась со всем, что так было мило мне. Я помню, что я бросилась на шею батюшке и со слезами умоляла остаться хоть немножко в деревне. Батюшка закричал на меня, матушка плакала; говорили, что надобно, что дела того требовали. Старый князь П-й умер. Наследники отказали батюшке от должности. У батюшки были кой-какие деньги в оборотах в руках частных лиц в Петербурге. Надеясь поправить свои обстоятельства, он почел необходимым свое личное здесь присутствие. Всё это я узнала после от матушки. Мы здесь поселились на Петербургской стороне77 и прожили на одном месте до самой кончины батюшки.


Бедные люди
21
Как тяжело было мне привыкать к новой жизни! Мы въехали в Петербург осенью. Когда мы оставляли деревню, день был такой светлый, теплый, яркий; сельские работы кончались; на гумнах уже громоздились огромные скирды хлеба и толпились крикливые стаи птиц; всё было так ясно и весело, а здесь, при въезде нашем в город, — дождь, гнилая осенняя изморось, непогода, слякоть и толпа новых, незнакомых лиц, негостеприимных, недовольных, сердитых! Кое-как мы устроились. Помню, все так суетились у нас, все хлопотали, обзаводились новым хозяйством. Батюшки всё не было дома, у матушки не было покойной минуты — меня позабыли совсем. Грустно мне было вставать поутру, после первой ночи на нашем новоселье. Окна наши выходили на какой-то желтый забор. На улице постоянно была грязь. Прохожие были редки, и все они так плотно кутались, всем так было холодно.
А дома у нас по целым дням была страшная тоска и скука. Родных и близких знакомых у нас почти не было. С Анной Федоровной батюшка был в ссоре. (Он был ей что-то должен.) Ходили к нам довольно часто люди по делам. Обыкновенно спорили, шумели, кричали. После каждого посещения батюшка делался таким недовольным, сердитым; по целым часам ходит, бывало, из угла в угол, нахмурясь, и ни с кем слова не вымолвит. Матушка не смела тогда и заговорить с ним и молчала. Я садилась куда-нибудь в уголок за книжку — смирно, тихо, пошевелиться, бывало, не смею.
Три месяца спустя по приезде нашем в Петербург меня отдали в пансион78. Вот грустно-то было мне сначала в чужих людях! Всё так сухо, неприветливо было — гувернантки такие крикуньи, девицы такие насмешницы, а я такая дикарка. Строго, взыскательно! Часы на всё положенные, общий стол, скучные учителя — всё это меня сначала истерзало, измучило. Я там и спать не могла. Плачу, бывало, целую ночь, длинную, скучную, холодную ночь. Бывало, по вечерам все повторяют или учат уроки; я сижу себе за разговорами или вокабулами79, шевельнуться не смею, а сама всё думаю про домашний наш угол, про батюшку, про матушку, про мою старушку-няню, про нянины сказки... ах, как сгрустнется! Об самой пустой вещице в доме, и о той с удовольствием вспоминаешь. Думаешь-думаешь: вот как бы хорошо теперь было дома! Сидела бы я в маленькой комнатке нашей, у самовара, вместе с нашими; было бы так тепло, хорошо, знакомо. Как бы, думаешь, обняла теперь матушку, крепко-крепко, горячо-горячо! — Думаешь-думаешь, да и заплачешь тихонько с тоски, давя в груди слезы, и нейдут на ум вокабулы. Как к завтра урока не выучишь; всю ночь снятся учитель, мадам, девицы; всю ночь во сне уроки твердишь, а на другой день ничего не знаешь. Поставят на колени, дадут одно кушанье80. Я была такая невеселая, скучная. Сначала все девицы надо мной смеялись, дразнили меня, сбивали, когда я говорила уроки, щипали, когда мы


22
Ф.М. Достоевский
в рядах шли к обеду или к чаю, жаловались на меня ни за что ни про что гувернантке. Зато какой рай, когда няня придет, бывало, за мной в субботу вечером. Так и обниму, бывало, мою старушку в исступлении радости. Она меня оденет, укутает, дорогою не поспевает за мной, а я ей всё болтаю, болтаю, рассказываю. Домой приду веселая, радостная, крепко обниму наших, как будто после десятилетней разлуки. Начнутся толки, разговоры, рассказы; со всеми здороваешься, смеешься, хохочешь, бегаешь, прыгаешь. С батюшкой начнутся разговоры серьезные, о науках, о наших учителях, о французском языке, о грамматике Ломонда81 — и все мы так веселы, так довольны. Мне и теперь весело вспоминать об этих минутах. Я всеми силами старалась учиться и угождать батюшке. Я видела, что он последнее на меня отдавал, а сам бился бог знает как. С каждым днем он становился всё мрачнее, недовольнее, сердитее; характер его совсем испортился: дела не удавались, долгов было пропасть. Матушка, бывало, и плакать боялась, слова сказать боялась, чтобы не рассердить батюшку; сделалась больная такая; всё худела, худела и стала дурно кашлять. Я, бывало, приду из пансиона — всё такие грустные лица; матушка потихоньку плачет, батюшка сердится. Начнутся упреки, укоры. Батюшка начнет говорить, что я ему не доставляю никаких радостей, никаких утешений, что они из-за меня последнего лишаются, а я до сих пор не говорю по-французски; одним словом, все неудачи, все несчастия, всё, всё вымещалось на мне и на матушке. А как можно было мучить бедную матушку? Глядя на нее, сердце разрывалось, бывало: щеки ее ввалились, глаза впали, в лице был такой чахоточный цвет. Мне доставалось больше всех. Начиналось всегда из пустяков, а потом уж бог знает до чего доходило; часто я даже не понимала, о чем идет дело. Чего не причиталось!.. И французский язык, и что я большая дура, и что содержательница нашего пансиона нерадивая, глупая женщина; что она об нашей нравственности не заботится; что батюшка службы себе до сих пор не может найти, и что грамматика Ломонда — скверная грамматика, а Запольского гораздо лучше;82 что на меня денег много бросили по-пустому; что я, видно, бесчувственная, каменная — одним словом, я, бедная, из всех сил билась, твердя разговоры и вокабулы, а во всем была виновата, за всё отвечала! И это совсем не оттого, чтобы батюшка не любил меня: во мне и матушке он души не слышал. Но уж это так, характер был такой.
Заботы, огорчения, неудачи измучили бедного батюшку до крайности: он стал недоверчив, желчен; часто был близок к отчаянию, начал пренебрегать своим здоровьем, простудился и вдруг заболел, страдал недолго и скончался так внезапно, так скоропостижно, что мы все несколько дней были вне себя от удара. Матушка была в каком-то оцепенении; я даже боялась за ее рассудок. Только что скончался батюшка, кредиторы явились к нам как из земли,


Бедные люди
23
нахлынули гурьбою83. Всё, что у нас ни было, мы отдали. Наш домик на Петербургской стороне, который батюшка купил полгода спустя после переселения нашего в Петербург, был также продан. Не знаю, как уладили остальное, но сами мы остались без крова, без пристанища, без пропитания. Матушка страдала изнурительною болезнию, прокормить мы себя не могли, жить было нечем, впереди была гибель. Мне тогда только минуло четырнадцать лет. Вот тут-то нас и посетила Анна Федоровна. Она всё говорит, что она какая-то помещица и нам доводится какою-то роднею84. Матушка тоже говорила, что она нам родня, только очень дальняя. При жизни батюшки она к нам никогда не ходила. Явилась она со слезами на глазах, говорила, что принимает в нас большое участие; соболезновала о нашей потере, о нашем бедственном положении, прибавила, что батюшка был сам виноват: что он не по силам жил, далеко забирался и что уж слишком на свои силы надеялся. Обнаружила желание сойтись с нами короче, предложила забыть обоюдные неприятности; а когда матушка объявила, что никогда не чувствовала к ней неприязни, то она прослезилась, повела матушку в церковь и заказала панихиду по голубчике (так она выразилась о батюшке). После этого она торжественно помирилась с матушкой.
После долгих вступлений и предуведомлений Анна Федоровна, изобразив в ярких красках наше бедственное положение, сиротство, безнадежность, беспомощность, пригласила нас, как она сама выразилась, у ней приютиться. Матушка благодарила, но долго не решалась; но так как делать было нечего и иначе распорядиться никак нельзя, то и объявила наконец Анне Федоровне, что ее предложение мы принимаем с благодарностию. Как теперь помню утро, в которое мы перебирались с Петербургской стороны на Васильевский остров. Утро было осеннее, ясное, сухое, морозное. Матушка плакала; мне было ужасно грустно; грудь у меня разрывалась, душу томило от какой-то неизъяснимой, страшной тоски... Тяжкое было время.
II
Сначала, покамест еще мы, то есть я и матушка, не обжились на нашем новоселье, нам обеим было как-то жутко, дико у Анны Федоровны. Анна Федоровна жила в собственном доме, в Шестой линии85. В доме всего было пять чистых комнат. В трех из них жила Анна Федоровна и двоюродная сестра моя, Саша, которая у ней воспитывалась, — ребенок, сиротка, без отца и матери. Потом, в одной комнате жили мы, и, наконец, в последней комнате,


24
Ф.М. Достоевский
рядом с нами, помещался один бедный студент Покровский86, жилец у Анны Федоровны. Анна Федоровна жила очень хорошо, богаче, чем бы можно было предполагать; но состояние ее было загадочно, так же как и ее занятия. Она всегда суетилась, всегда была озабочена, выезжала и выходила по нескольку раз в день; но что она делала, о чем заботилась и для чего заботилась, этого я никак не могла угадать. Знакомство у ней было большое и разнообразное. К ней всё, бывало, гости ездили, и всё бог знает какие люди, всегда по каким-то делам и на минутку. Матушка всегда уводила меня в нашу комнату, бывало, только что зазвенит колокольчик. Анна Федоровна ужасно сердилась за это на матушку и беспрерывно твердила, что уж мы слишком горды, что не по силам горды, что было бы еще чем гордиться, и по целым часам не умолкала. Я не понимала тогда этих упреков в гордости; точно так же я только теперь узнала, или, по крайней мере, предугадываю, почему матушка не решалась жить у Анны Федоровны. Злая женщина была Анна Федоровна; она беспрерывно нас мучила. До сих пор для меня тайна, зачем именно она приглашала нас к себе? Сначала она была с нами довольно ласкова, — а потом уж и выказала свой настоящий характер вполне, как увидала, что мы совершенно беспомощны и что нам идти некуда. Впоследствии со мной она сделалась весьма ласкова, даже как-то грубо ласкова, до лести, но сначала и я терпела заодно с матушкой. Поминутно попрекала она нас; только и делала, что твердила о своих благодеяниях. Посторонним людям рекомендовала нас как своих бедных родственниц, вдовицу и сироту беспомощных, которых она из милости, ради любви христианской, у себя приютила. За столом каждый кусок, который мы брали, следила глазами, а если мы не ели, так опять начиналась история: дескать, мы гнушаемся; не взыщите, чем богата, тем и рада; было ли бы еще у нас самих лучше. Батюшку поминутно бранила; говорила, что лучше других хотел быть, да худо и вышло; дескать, жену с дочерью пустил по миру, и что не нашлось бы родственницы благодетельной, христианской души, сострадательной, так еще бог знает пришлось бы, может быть, среди улицы с голоду сгнить. Чего-чего она не говорила! Не так горько, как отвратительно было ее слушать. Матушка поминутно плакала; здоровье ее становилось день ото дня хуже, она видимо чахла, а между тем мы с нею работали с утра до ночи, доставали заказную работу, шили, что очень не нравилось Анне Федоровне; она поминутно говорила, что у нее не модный магазин в доме. Но нужно было одеваться, нужно было на непредвидимые расходы откладывать; нужно было непременно свои деньги иметь. Мы на всякий случай копили, надеялись, что можно будет со временем переехать куда-нибудь. Но матушка последнее здоровье свое потеряла на работе: она слабела с каждым днем. Болезнь, как червь, видимо подтачивала жизнь ее и


Бедные люди
25
близила к гробу. Я всё видела, всё чувствовала, всё выстрадала; всё это было на глазах моих!
Дни проходили за днями, и каждый новый день был похож на предыдущий. Мы жили тихо, как будто и не в городе. Анна Федоровна мало-помалу утихала, по мере того как сама стала вполне сознавать свое владычество. Ей, впрочем, никогда и никто не думал прекословить. В нашей комнате мы были отделены от ее половины коридором, а рядом с нами, как я уже упоминала, жил Покровский. Он учил Сашу французскому и немецкому языкам, истории, географии — всем наукам, как говорила Анна Федоровна, и за то получал от нее квартиру и стол; Саша была препонятливая девочка, хотя резвая и шалунья; ей было тогда лет тринадцать. Анна Федоровна заметила матушке, что недурно бы было, если бы и я стала учиться, затем что в пансионе меня недоучили. Матушка с радостию согласилась, и я целый год училась у Покровского вместе с Сашей.
Покровский был бедный, очень бедный молодой человек; здоровье его не позволяло ему ходить постоянно учиться, и его так, по привычке только, звали у нас студентом. Жил он скромно, смирно, тихо, так что и не слышно бывало его из нашей комнаты. С виду он был такой странный; так неловко ходил, так неловко раскланивался, так чудно говорил, что я сначала на него без смеху и смотреть не могла. Саша беспрерывно над ним проказничала, особенно когда он нам уроки давал. А он вдобавок был раздражительного характера, беспрестанно сердился, за каждую малость из себя выходил, кричал на нас, жаловался на нас и часто, не докончив урока, рассерженный уходил в свою комнату. У себя же он по целым дням сидел за книгами. У него было много книг, и всё такие дорогие, редкие книги. Он кое-где еще учил, получал кое-какую плату, так что чуть, бывало, у него заведутся деньги, так он тотчас идет себе книг покупать.
Со временем я узнала его лучше, короче. Он был добрейший, достойнейший человек, наилучший из всех, которых мне встречать удавалось. Матушка его весьма уважала. Потом он и для меня был лучшим из друзей, — разумеется, после матушки.
Сначала я, такая большая девушка, шалила заодно с Сашей, и мы, бывало, по целым часам ломаем головы, как бы раздразнить и вывесть его из терпения. Он ужасно смешно сердился, а нам это было чрезвычайно забавно. (Мне даже и вспоминать это стыдно.) Раз мы раздразнили его чем-то чуть не до слез, и я слышала ясно, как он прошептал: «Злые дети»87. Я вдруг смутилась; мне стало и стыдно, и горько, и жалко его. Я помню, что я покраснела до ушей и чуть не со слезами на глазах стала просить его успокоиться и не обижаться нашими глупыми шалостями, но он закрыл книгу, не докончил нам урока и


26
Ф.М. Достоевский
ушел в свою комнату. Я целый день надрывалась от раскаяния. Мысль о том, что мы, дети, своими жестокостями довели его до слез, была для меня нестерпима. Мы, стало быть, ждали его слез. Нам, стало быть, их хотелось; стало быть, мы успели его из последнего терпения вывесть; стало быть, мы насильно заставили его, несчастного, бедного, о своем лютом жребии вспомнить! Я всю ночь не спала от досады, от грусти, от раскаянья. Говорят, что раскаянье облегчает душу, — напротив. Не знаю как примешалось к моему горю и самолюбие. Мне не хотелось, чтобы он считал меня за ребенка. Мне тогда было уже пятнадцать лет.
С этого дня я начала мучить воображение мое, создавая тысячи планов, каким бы образом вдруг заставить Покровского изменить свое мнение обо мне. Но я была подчас робка и застенчива; в настоящем положении моем я ни на что не могла решиться и ограничивалась одними мечтаниями (и бог знает какими мечтаниями!). Я перестала только проказничать вместе с Сашей; он перестал на нас сердиться; но для самолюбия моего этого было мало.
Теперь скажу несколько слов об одном самом странном, самом любопытном и самом жалком человеке из всех, которых когда-либо мне случалось встречать. Потому говорю о нем теперь, именно в этом месте моих записок, что до самой этой эпохи я почти не обращала на него никакого внимания, — так всё, касавшееся Покровского, стало для меня вдруг занимательно!
У нас в доме являлся иногда старичок, запачканный, дурно одетый, маленький, седенький, мешковатый88, неловкий, одним словом, странный донельзя. С первого взгляда на него можно было подумать, что он как будто чего-то стыдится, как будто ему себя самого совестно. Оттого он всё как-то ежился, как-то кривлялся; такие ухватки, ужимки были у него, что можно было, почти не ошибаясь, заключить, что он не в своем уме. Придет, бывало, к нам, да стоит в сенях у стеклянных дверей89 и в дом войти не смеет. Кто из нас мимо пройдет — я, или Саша, или из слуг, кого он знал подобрее к нему, — то он сейчас машет, манит к себе, делает разные знаки, и разве только когда кивнешь ему головою и позовешь его — условный знак, что в доме нет никого постороннего и что ему можно войти, когда ему угодно, — только тогда старик тихонько отворял дверь, радостно улыбался, потирал руки от удовольствия и на цыпочках прямо отправлялся в комнату Покровского. Это был его отец.
Потом я узнала подробно всю историю этого бедного старика. Он когда-то где-то служил, был без малейших способностей и занимал самое последнее, самое незначительное место на службе. Когда умерла первая его жена (мать студента Покровского), то он вздумал жениться во второй раз, и женился на мещанке. При новой жене в доме всё пошло вверх дном; никому житья от нее не стало; она всех к рукам прибрала. Студент Покровский был тогда еще ре¬


Бедные люди
27
бенком, лет десяти. Мачеха его возненавидела. Но маленькому Покровскому благоприятствовала судьба. Помещик Быков, знавший чиновника Покровского и бывший некогда его благодетелем, принял ребенка под свое покровителе ство и поместил его в какую-то школу. Интересовался же он им потому, что знал его покойную мать, которая еще в девушках была облагодетельствована Анной Федоровной и выдана ею замуж за чиновника Покровского. Господин Быков, друг и короткий знакомый Анны Федоровны, движимый великодушием, дал за невестой пять тысяч рублей приданого. Куда эти деньги пошли — неизвестно. Так мне рассказывала всё это Анна Федоровна; сам же студент Покровский никогда не любил говорить о своих семейных обстоятельствах. Говорят, что его мать была очень хороша собою, и мне странно кажется, почему она так неудачно вышла замуж, за такого незначительного человека... Она умерла еще в молодых летах, года четыре спустя после замужества.
Из школы молодой Покровский поступил в какую-то гимназию и потом в университет. Господин Быков, весьма часто приезжавший в Петербург, и тут не оставил его своим покровительством. За расстроенным здоровьем своим Покровский не мог продолжать занятий своих в университете. Господин Быков познакомил его с Анной Федоровной, сам рекомендовал его, и таким образом молодой Покровский был принят на хлебы, с уговором учить Сашу всему, чему ни потребуется.
Старик же Покровский, с горя от жестокостей жены своей, предался самому дурному пороку и почти всегда бывал в нетрезвом виде. Жена его бивала, сослала жить в кухню и до того довела, что он наконец привык к побоям и дурному обхождению и не жаловался. Он был еще не очень старый человек, но от дурных наклонностей почти из ума выжил. Единственным же признаком человеческих благородных чувств была в нем неограниченная любовь к сыну90. Говорили, что молодой Покровский похож как две капли воды на покойную мать свою. Не воспоминания ли о прежней доброй жене породили в сердце погибшего старика такую беспредельную любовь к нему? Старик и говорить больше ни о чем не мог, как о сыне, и постоянно два раза в неделю навещал его. Чаще же приходить он не смел, потому что молодой Покровский терпеть не мог отцовских посещений. Из всех его недостатков бесспорно первым и важнейшим было неуважение к отцу. Впрочем, и старик был подчас пренесноснейшим существом на свете. Во-первых, он был ужасно любопытен, во-вторых, разговорами и расспросами, самыми пустыми и бестолковыми, он поминутно мешал сыну заниматься, и наконец являлся иногда в нетрезвом виде91. Сын понемногу отучал старика от пороков, от любопытства и от поминутного болтания и наконец довел до того, что тот слушал его во всем, как оракула, и рта не смел разинуть без его позволения.


28
Ф.М. Достоевский
Бедный старик не мог надивиться и нарадоваться на своего Петеньку (так он называл сына). Когда он приходил к нему в гости, то почти всегда имел какой-то озабоченный, робкий вид, вероятно, от неизвестности, как-то его примет сын, обыкновенно долго не решался войти, и если я тут случалась, так он меня минут двадцать, бывало, расспрашивал — что, каков Петенька? здоров ли он? в каком именно расположении духа и не занимается ли чем-нибудь важным? Что он именно делает? Пишет ли, читает ли или размышлениями какими занимается? Когда я его достаточно ободряла и успокаивала, то старик наконец решался войти и тихо-тихо, осторожно-осторожно отворял двери, просовывал сначала одну голову, и если видел, что сын не сердится и кивнул ему головой, то тихонько проходил в комнату, снимал свою шинельку, шляпу, которая вечно у него была измятая, дырявая, с оторванными полями, — всё вешал на крюк, всё делал тихо, неслышно; потом садился где-нибудь осторожно на стул и с сына глаз не спускал, все движения его ловил, желая угадать расположение духа своего Петеньки. Если сын чуть-чуть был не в духе, и старик примечал это, то тотчас приподымался с места и объяснял, «что, дескать, я так, Петенька, я на минутку. Я, вот, далеко ходил, проходил мимо и отдохнуть зашел». И потом безмолвно, покорно брал свою шинельку, шляпенку, опять потихоньку отворял дверь и уходил, улыбаясь через силу, чтобы удержать в душе накипевшее горе и не выказать его сыну.
Но когда сын примет, бывало, отца хорошо, то старик себя не слышит от радости. Удовольствие проглядывало в его лице, в его жестах, в его движениях. Если сын с ним заговаривал, то старик всегда приподымался немного со стула и отвечал тихо, подобострастно, почти с благоговением, и всегда стараясь употреблять отборнейшие, т. е. самые смешные выражения. Но дар слова ему не давался: всегда смешается и сробеет, так что не знает, куда руки девать, куда себя девать, и после еще долго про себя ответ шепчет, как бы желая поправиться. Если же удавалось отвечать хорошо, то старик охорашивался, оправлял на себе жилетку, галстух, фрак и принимал вид собственного достоинства. А бывало, до того ободрялся, до того простирал свою смелость, что тихонько вставал со стула, подходил к полке с книгами, брал какую-нибудь книжку и даже тут же прочитывал что-нибудь, какая бы ни была книга. Всё это он делал с видом притворного равнодушия и хладнокровия, как будто бы он и всегда мог так хозяйничать с сыновними книгами, как будто ему и не в диковину ласка сына. Но мне раз случилось видеть, как бедняк испугался, когда Покровский попросил его не трогать книг. Он смешался, заторопился, поставил книгу вверх ногами, потом хотел поправиться, перевернул и поставил обрезом наружу, улыбался, краснел и не знал, чем загладить свое преступление. Покровский своими советами отучал понемногу старика от дурных наклонностей, и как только видел его раза три сряду в трезвом виде, то при


Бедные люди
29
первом посещении давал ему на прощанье по четвертачку92, по полтинничку или больше. Иногда покупал ему сапоги, галстух или жилетку. Зато старик в своей обнове был горд, как петух. Иногда он заходил к нам. Приносил мне и Саше пряничных петушков, яблоков и всё, бывало, толкует с нами о Петеньке. Просил нас учиться внимательно, слушаться, говорил, что Петенька добрый сын, примерный сын и вдобавок ученый сын. Тут он так, бывало, смешно нам подмигивал левым глазком, так забавно кривлялся, что мы не могли удержаться от смеха и хохотали над ним от души. Маменька его очень любила. Но старик ненавидел Анну Федоровну, хотя был пред нею тише воды ниже травы.
Скоро я перестала учиться у Покровского. Меня он по-прежнему считал ребенком, резвой девочкой, на одном ряду с Сашей. Мне было это очень больно, потому что я всеми силами старалась загладить мое прежнее поведение. Но меня не замечали. Это раздражало меня более и более. Я никогда почти не говорила с Покровским вне классов, да и не могла говорить. Я краснела, мешалась и потом где-нибудь в уголку плакала от досады.
Я не знаю, чем бы это всё кончилось, если б сближению нашему не помогло одно странное обстоятельство. Однажды вечером, когда матушка сидела у Анны Федоровны, я тихонько вошла в комнату Покровского. Я знала, что его не было дома, и, право, не знаю, отчего мне вздумалось войти к нему. До сих пор я никогда и не заглядывала к нему, хотя мы прожили рядом уже с лишком год. В этот раз сердце у меня билось так сильно, так сильно, что, казалось, из груди хотело выпрыгнуть. Я осмотрелась кругом с каким-то особенным любопытством. Комната Покровского была весьма бедно убрана; порядка было мало. На стенах прибито было пять длинных полок с книгами. На столе и на стульях лежали бумаги. Книги да бумаги! Меня посетила странная мысль, и вместе с тем какое-то неприятное чувство досады овладело мною. Мне казалось, что моей дружбы, моего любящего сердца было мало ему. Он был учен, а я была глупа и ничего не знала, ничего не читала, ни одной книги... Тут я завистливо поглядела на длинные полки, которые ломились под книгами. Мною овладела досада, тоска, какое-то бешенство. Мне захотелось, и я тут же решилась прочесть его книги, все до одной93, и как можно скорее. Не знаю, может быть, я думала, что, научившись всему, что он знал, буду достойнее его дружбы. Я бросилась к первой полке; не думая, не останавливаясь, схватила в руки первый попавшийся запыленный, старый том и, краснея, бледнея, дрожа от волнения и страха, утащила к себе краденую книгу, решившись прочесть ее ночью, у ночника, когда заснет матушка.
Но как же мне стало досадно, когда я, придя в нашу комнату, торопливо развернула книгу и увидала какое-то старое, полусгнившее, всё изъеденное червями латинское сочинение. Я воротилась, не теряя времени. Только что я


30
Ф.М. Достоевский
хотела поставить книгу на полку, послышался шум в коридоре и чьи-то близкие шаги. Я заспешила, заторопилась, но несносная книга была так плотно поставлена в ряд, что, когда я вынула одну, все остальные раздались сами собою и сплотились так, что теперь для прежнего их товарища не оставалось более места. Втиснуть книгу у меня недоставало сил. Однако ж я толкнула книги как только могла сильнее. Ржавый гвоздь, на котором крепилась полка и который, кажется, нарочно ждал этой минуты, чтоб сломаться, — сломался. Полка полетела одним концом вниз. Книги с шумом посыпались на пол. Дверь отворилась, и Покровский вошел в комнату.
Нужно заметить, что он терпеть не мог, когда кто-нибудь хозяйничал в его владениях. Беда тому, кто дотрагивался до книг его! Судите же о моем ужасе, когда книги, маленькие, большие, всевозможных форматов, всевозможной величины и толщины, ринулись с полки, полетели, запрыгали под столом, под стульями, по всей комнате. Я было хотела бежать, но было поздно. «Кончено, — думаю, — кончено! Я пропала, погибла! Я балую, резвлюсь, как десятилетний ребенок; я глупая девчонка! Я большая дура!!» Покровский рассердился ужасно. «Ну вот этого недоставало еще! — закричал он. — Ну, не стыдно ли вам так шалить!.. Уйметесь ли вы когда-нибудь?» — и сам бросился подбирать книги. Я было нагнулась помогать ему. «Не нужно, не нужно, — закричал он. — Лучше бы вы сделали, если б не ходили туда, куда вас не просят». — Но, впрочем, немного смягченный моим покорным движением, он продолжал уже тише, в недавнем наставническом тоне, пользуясь недавним правом учителя: «Ну, когда вы остепенитесь, когда вы одумаетесь? Ведь вы на себя посмотрите, ведь уж вы не ребенок, не маленькая девочка, ведь вам уже пятнадцать лет!» — И тут, вероятно, желая поверить, справедливо ли то, что я уж не маленькая, он взглянул на меня и покраснел до ушей. Я не понимала; я стояла перед ним и смотрела на него во все глаза в изумлении. Он привстал, подошел с смущенным видом ко мне, смешался ужасно, что-то заговорил, кажется, в чем-то извинялся, может быть, в том, что только теперь заметил, что я такая большая девушка. Наконец я поняла. Я не помню, что со мной тогда сталось; я смешалась, потерялась, покраснела еще больше Покровского, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.
Я не знала, что мне оставалось делать, куда было деваться от стыда. Одно то, что он застал меня в своей комнате! Целых три дня я на него взглянуть не могла. Я краснела до слез. Мысли самые странные, мысли смешные вертелись в голове моей. Одна из них, самая сумасбродная, была та, что я хотела идти к нему, объясниться с ним, признаться ему во всем, откровенно рассказать ему всё, и уверить его, что я поступила не как глупая девочка, но с добрым намерением. Я было и совсем решилась идти, но, слава богу, смелое-


Бедные люди
31
ти недостало. Воображаю, что бы я наделала! Мне и теперь обо всем этом вспоминать совестно.
Несколько дней спустя матушка вдруг сделалась опасно больна. Она уже два дня не вставала с постели и на третью ночь была в жару и в бреду. Я уже не спала одну ночь, ухаживая за матушкой, сидела у ее кровати, подносила ей питье и давала в определенные часы лекарства. На вторую ночь я измучилась совершенно. По временам меня клонил сон, в глазах зеленело, голова шла кругом, и я каждую минуту готова была упасть от утомления, но слабые стоны матери пробуждали меня, я вздрагивала, просыпалась на мгновение, а потом дремота опять одолевала меня. Я мучилась. Я не знаю — я не могу припомнить себе, — но какой-то страшный сон, какое-то ужасное видение посетило мою расстроенную голову в томительную минуту борьбы сна с бдением. Я проснулась в ужасе. В комнате было темно, ночник погасал, полосы света то вдруг обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем. Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас напал на меня; воображение мое взволновано было ужасным сном; тоска сдавила мое сердце... Я вскочила со стула и невольно вскрикнула от какого-то мучительного, страшно тягостного чувства. В это время отворилась дверь, и Покровский вошел к нам в комнату.
Я помню только то, что я очнулась на его руках. Он бережно посадил меня в кресла, подал мне стакан воды и засыпал вопросами. Не помню, что я ему отвечала. — «Вы больны, вы сами очень больны, — сказал он, взяв меня за руку, — у вас жар, вы себя губите, вы своего здоровья не щадите; успокойтесь, лягте, засните. Я вас разбужу через два часа, успокойтесь немного... Ложитесь же, ложитесь!» — продолжал он, не давая мне выговорить ни одного слова в возражение. Усталость отняла у меня последние силы; глаза мои закрывались от слабости. Я прилегла в кресла, решившись заснуть только на полчаса, и проспала до утра. Покровский разбудил меня только тогда, когда пришло время давать матушке лекарство.
На другой день, когда я, отдохнув немного днем, приготовилась опять сидеть в креслах у постели матушки, твердо решившись в этот раз не засыпать, Покровский часов в одиннадцать постучался в нашу комнату. Я отворила. «Вам скучно сидеть одной, — сказал он мне, — вот вам книга; возьмите; всё не так скучно будет». Я взяла; я не помню, какая эта была книга; вряд ли я тогда в нее заглянула, хоть всю ночь не спала. Странное внутреннее волнение не давало мне спать; я не могла оставаться на одном месте; несколько раз вставала с кресел и начинала ходить по комнате. Какое-то внутреннее довольство разливалось по всему существу моему. Я так была рада вниманию Покровского. Я гордилась беспокойством и заботами его обо мне. Я продумала и


32
Ф.М. Достоевский
промечтала всю ночь. Покровский не заходил более; и я знала, что он не придет, и загадывала о будущем вечере.
В следующий вечер, когда в доме уж все улеглись, Покровский отворил свою дверь и начал со мной разговаривать, стоя у порога своей комнаты. Я не помню теперь ни одного слова из того, что мы сказали тогда друг другу; помню только, что я робела, мешалась, досадовала на себя и с нетерпением ожидала окончания разговора, хотя сама всеми силами желала его, целый день мечтала о нем и сочиняла мои вопросы и ответы... С этого вечера началась первая завязка нашей дружбы. Во всё продолжение болезни матушки мы каждую ночь по нескольку часов проводили вместе. Я мало-помалу победила свою застенчивость, хотя, после каждого разговора нашего, всё еще было за что на себя подосадовать. Впрочем, я с тайною радостно и с гордым удовольствием видела, что он из-за меня забывал свои несносные книги. Случайно, в шутку, разговор зашел раз о падении их с полки. Минута была странная, я как-то слишком была откровенна и чистосердечна; горячность, странная восторженность увлекли меня, и я призналась ему во всем... в том, что мне хотелось учиться, что-нибудь знать, что мне досадно было, что меня считают девочкой, ребенком... Повторяю, что я была в престранном расположении духа; сердце мое было мягко, в глазах стояли слезы, — я не утаила ничего и рассказала всё, всё — про мою дружбу к нему, про желание любить его, жить с ним заодно сердцем, утешить его, успокоить его. Он посмотрел на меня как-то странно, с замешательством, с изумлением, и не сказал мне ни слова. Мне стало вдруг ужасно больно, грустно. Мне показалось, что он меня не понимает, что он, может быть, надо мною смеется. Я заплакала вдруг, как дитя, зарыдала, сама себя удержать не могла; точно я была в каком-то припадке. Он схватил мои руки, целовал их, прижимал к груди своей, уговаривал, утешал меня; он был сильно тронут; не помню, что он мне говорил, но только я и плакала, и смеялась, и опять плакала, краснела, не могла слова вымолвить от радости. Впрочем, несмотря на волнение мое, я заметила, что в Покровском все-таки оставалось какое-то смущение и принуждение. Кажется, он не мог надивиться моему увлечению, моему восторгу, такой внезапной, горячей, пламенной дружбе. Может быть, ему было только любопытно сначала; впоследствии нерешительность его исчезла, и он, с таким же простым, прямым чувством, как и я, принимал мою привязанность к нему, мои приветливые слова, мое внимание и отвечал на всё это тем же вниманием, так же дружелюбно и приветливо, как искренний друг мой, как родной брат мой. Моему сердцу было так тепло, так хорошо!.. Я не скрывалась, не таилась ни в чем; он всё это видел и с каждым днем всё более и более привязывался ко мне.
И право, не помню, о чем мы не переговорили с ним в эти мучительные и вместе сладкие часы наших свиданий, ночью, при дрожащем свете лампадки,


Бедные люди
33
и почти у самой постели моей бедной больной матушки?..94 Обо всем, что на ум приходило, что с сердца срывалось, что просилось высказаться, — и мы почти были счастливы... Ох, это было и грустное и радостное время, — всё вместе; и мне и грустно и радостно теперь вспоминать о нем. Воспоминания, радостные ли, горькие ли, всегда мучительны; по крайней мере так у меня; но и мучение это сладостно. И когда сердцу становится тяжело, больно, томительно, грустно, тогда воспоминания свежат и живят его, как капли росы в влажный вечер, после жаркого дня, свежат и живят бедный, чахлый цветок, сгоревший от зноя дневного.
Матушка выздоравливала, но я еще продолжала сидеть по ночам у ее постели. Часто Покровский давал мне книги; я читала, сначала чтоб не заснуть, потом внимательнее, потом с жадностию; передо мной внезапно открылось много нового, доселе неведомого, незнакомого мне. Новые мысли, новые впечатления разом, обильным потоком прихлынули к моему сердцу. И чем более волнения, чем более смущения и труда стоил мне прием новых впечатлений, тем милее они были мне, тем сладостнее потрясали всю душу. Разом, вдруг, втолпились они в мое сердце, не давая ему отдохнуть. Какой-то странный хаос стал возмущать всё существо мое. Но это духовное насилие не могло и не в силах было расстроить меня совершенно. Я была слишком мечтательна, и это спасло меня.
Когда кончилась болезнь матушки, наши вечерние свидания и длинные разговоры прекратились; нам удавалось иногда меняться словами, часто пустыми и малозначащими, но мне любо было давать всему свое значение, свою цену особую, подразумеваемую. Жизнь моя была полна, я была счастлива, покойно, тихо-счастлива. Так прошло несколько недель...
Как-то раз зашел к нам старик Покровский. Он долго с нами болтал, был не по-обыкновенному весел, бодр, разговорчив; смеялся, острил по-своему и наконец разрешил загадку своего восторга и объявил нам, что ровно через неделю будет день рождения Петеньки и что по сему случаю он непременно придет к сыну; что он наденет новую жилетку и что жена обещалась купить ему новые сапоги. Одним словом, старик был счастлив вполне и болтал обо всем, что ему на ум попадалось.
День его рождения! Этот день рождения не давал мне покоя ни днем, ни ночью. Я непременно решилась напомнить о своей дружбе Покровскому и что-нибудь подарить ему. Но что? Наконец я выдумала подарить ему книг. Я знала, что ему хотелось иметь полное собрание сочинений Пушкина, в последнем издании95, и я решила купить Пушкина. У меня своих собственных денег было рублей тридцать, заработанных рукодельем. Эти деньги были отложены у меня на новое платье. Тотчас я послала нашу кухарку, старуху Матрену, узнать, что стоит весь Пушкин. Беда! Цена всех одиннадцати книг,


34
Ф.М. Достоевский
присовокупив сюда издержки на переплет, была по крайней мере рублей шестьдесят. Где взять денег? Я думала-думала и не знала, на что решиться. У матушки просить не хотелось. Конечно, матушка мне непременно бы помогла; но тогда все бы в доме узнали о нашем подарке; да к тому же этот подарок обратился бы в благодарность, в плату за целый год трудов Покровского. Мне хотелось подарить одной, тихонько от всех. А за труды его со мною я хотела быть ему навсегда одолженною без какой бы то ни было уплаты, кроме дружбы моей. — Наконец я выдумала, как выйти из затруднения.
Я знала, что у букинистов в Гостином дворе96 можно купить книгу иногда в полцены дешевле, если только поторговаться, часто мало подержанную и почти совершенно новую. Я положила непременно отправиться в Гостиный двор. Так и случилось; назавтра же встретилась какая-то надобность и у нас, и у Анны Федоровны. Матушке понездоровилось, Анна Федоровна очень кстати поленилась, так что пришлось все поручения возложить на меня, и я отправилась вместе с Матреной.
К моему счастию, я нашла весьма скоро Пушкина, и в весьма красивом переплете97. Я начала торговаться. Сначала запросили дороже, чем в лавках; но потом, впрочем не без труда, уходя несколько раз, я довела купца до того, что он сбавил цену и ограничил свои требования только десятью рублями серебром98. Как мне весело было торговаться!.. Бедная Матрена не понимала, что со мной делается и зачем я вздумала покупать столько книг. Но ужас! Весь мой капитал был в тридцать рублей ассигнациями, а купец никак не соглашался уступить дешевле. Наконец я начала упрашивать, просила-просила его, наконец упросила. Он уступил, но только два с полтиною, и побожился, что и эту уступку он только ради меня делает, что я такая барышня хорошая, а что для другого кого он ни за что бы не уступил. Двух с половиною рублей недоставало! Я готова была заплакать с досады. Но самое неожиданное обстоятельство помогло мне в моем горе.
Недалеко от меня, у другого стола с книгами, я увидала старика Покровского. Вокруг него столпились четверо или пятеро букинистов; они его сбили с последнего толку, затормошили совсем. Всякий из них предлагал ему свой товар, и чего-чего не предлагали они ему, и чего-чего не хотел он купить! Бедный старик стоял посреди их, как будто забитый какой-нибудь, и не знал, за что взяться из того, что ему предлагали. Я подошла к нему и спросила: что он здесь делает? Старик мне очень обрадовался; он любил меня без памяти, может быть, не менее Петеньки. — «Да вот книжки покупаю, Варвара Алексеевна, — отвечал он мне, — Петеньке покупаю книжки. Вот его день рождения скоро будет, а он любит книжки, так вот я и покупаю их для него...» Старик и всегда смешно изъяснялся, а теперь вдобавок был в ужаснейшем замешательстве. К чему ни приценится, всё рубль серебром, два рубля, три рубля


Бедные люди
35
серебром; уж он к большим книгам и не приценивался, а так только завистливо на них посматривал, перебирал пальцами листочки, вертел в руках и опять их ставил на место. «Нет, нет, это дорого, — говорил он вполголоса, — а вот разве отсюдова что-нибудь», — и тут он начинал перебирать тоненькие тетрадки, песенники, альманахи; это всё было очень дешево. «Да зачем вы это всё покупаете? — спросила я его. — Это всё ужасные пустяки». — «Ах, нет, — отвечал он, — нет, вы посмотрите только, какие здесь есть хорошие книжки; очень, очень хорошие есть книжки!» — И последние слова он так жалобно протянул нараспев, что мне показалось, что он заплакать готов от досады, зачем книжки хорошие дороги, и что вот сейчас капнет слезинка с его бледных щек на красный нос. Я спросила, много ли у него денег? «Да вот, — тут бедненький вынул все свои деньги, завернутые в засаленную газетную бумажку, — вот полтинничек, двугривенничек, меди копеек двадцать». Я его тотчас потащила к моему букинисту. — «Вот целых одиннадцать книг стоят всего-то тридцать два рубля с полтиною; у меня есть тридцать; приложите два с полтиною, и мы купим все эти книги и подарим вместе». Старик обезумел от радости, высыпал все свои деньги, и букинист навьючил на него всю нашу общую библиотеку. Мой старичок наложил книг во все карманы, набрал в обе руки, под мышки и унес всё к себе, дав мне слово принести все книги на другой день тихонько ко мне.
На другой день старик пришел к сыну, с часочек посидел у него по обыкновению, потом зашел к нам и подсел ко мне с прекомическим таинственным видом. Сначала с улыбкой, потирая руки от гордого удовольствия владеть какой-нибудь тайной, он объявил мне, что книжки все пренезаметно перенесены к нам и стоят в уголку, в кухне, под покровительством Матрены. Потом разговор естественно перешел на ожидаемый праздник; потом старик распространился о том, как мы будем дарить, и чем далее углублялся он в свой предмет, чем более о нем говорил, тем приметнее мне становилось, что у него есть что-то на душе, о чем он не может, не смеет, даже боится выразиться. Я всё ждала и молчала. Тайная радость, тайное удовольствие, что я легко читала доселе в его странных ухватках, гримасничанье, подмигиванье левым глазком, исчезли. Он делался поминутно всё беспокойнее и тоскливее; наконец он не выдержал.
— Послушайте, — начал он робко, вполголоса, — послушайте, Варвара Алексеевна... знаете ли что, Варвара Алексеевна?.. — Старик был в ужасном замешательстве. — Видите: вы, как придет день его рождения, возьмите десять книжек и подарите их ему сами, т. е. от себя, с своей стороны; я же возьму тогда одну одиннадцатую и уж тоже подарю от себя, то есть собственно с своей стороны. Так вот, видите ли — и у вас будет что-нибудь подарить, и у меня будет что-нибудь подарить; у нас обоих будет что-нибудь подарить. — Тут


36
Ф.М. Достоевский
старик смешался и замолчал. Я взглянула на него; он с робким ожиданием ожидал моего приговора. — Да зачем же вы хотите, чтоб мы не вместе дарили, Захар Петрович? — Да так, Варвара Алексеевна, уж это так... я ведь оно того... — Одним словом, старик замешался, покраснел, завяз в своей фразе и не мог сдвинуться с места.
— Видите ли, — объяснился он наконец. — Я, Варвара Алексеевна, балуюсь подчас... т. е. я хочу доложить вам, что я почти и всё балуюсь и всегда балуюсь... придерживаюсь того, что нехорошо... т. е., знаете, этак на дворе такие холода бывают, также иногда неприятности бывают разные, или там как-нибудь грустно сделается, или что-нибудь из нехорошего случится, так я и не удержусь подчас, и забалуюсь, и выпью иногда лишнее. Петруше это очень неприятно. Он, вот видите ли, Варвара Алексеевна, сердится, бранит меня и мне морали разные читает. Так вот бы мне и хотелось теперь самому доказать ему подарком моим, что я исправляюсь и начинаю вести себя хорошо. Что вот я копил, чтобы книжку купить, долго копил, потому что у меня и денег-то почти никогда не бывает, разве, случится, Петруша кое-когда даст. Он это знает. Следовательно, вот он увидит употребление денег моих и узнает, что всё это я для него одного делаю.
Мне стало ужасно жаль старика. Я думала недолго. Старик смотрел на меня с беспокойством. «Да слушайте, Захар Петрович, — сказала я, — вы подарите их ему все». — «Как все? т. е. книжки все?» — «Ну да, книжки все». — «И от себя?» — «От себя». — «От одного себя? то есть от своего имени?» — «Ну да, от своего имени...» Я, кажется, очень ясно толковала, но старик очень долго не мог понять меня.
«Ну да, — говорил он, задумавшись, — да! это будет очень хорошо, это было бы весьма хорошо, только вы-то как же, Варвара Алексеевна?» — «Ну, да я ничего не подарю». — «Как! — закричал старик, почти испугавшись, — так вы ничего Петеньке не подарите, так вы ему ничего дарить не хотите?» Старик испугался; в эту минуту он, кажется, готов был отказаться от своего предложения затем, чтобы и я могла чем-нибудь подарить его сына. Добряк был этот старик! Я уверила его, что я бы рада была подарить что-нибудь, да только у него не хочу отнимать удовольствия. «Если сын ваш будет доволен, — прибавила я, — и вы будете рады, то и я буду рада, потому что втайне-то, в сердце-то моем, буду чувствовать, как будто и на самом деле я подарила». Этим старик совершенно успокоился. Он пробыл у нас еще два часа, но всё это время на месте не мог усидеть, вставал, возился, шумел, шалил с Сашей, целовал меня украдкой, щипал меня за руку и делал тихонько гримасы Анне Федоровне. Анна Федоровна прогнала его наконец из дома. Одним словом, старик от восторга так расходился, как, может быть, никогда еще не бывало с ним.


Бедные люди
37
В торжественный день он явился ровно в одиннадцать часов, прямо от обедни, во фраке, прилично заштопанном, и действительно в новом жилете и в новых сапогах. В обеих руках было у него по связке книг. Мы все сидели тогда в зале у Анны Федоровны и пили кофе (было воскресенье). Старик начал, кажется, с того, что Пушкин был весьма хороший стихотворец; потом, сбиваясь и мешаясь, перешел вдруг на то, что нужно вести себя хорошо и что если человек не ведет себя хорошо, то значит, что он балуется; что дурные наклонности губят и уничтожают человека; исчислил даже несколько пагубных примеров невоздержания и заключил тем, что он с некоторого времени совершенно исправился и что теперь ведет себя примерно хорошо. Что он и прежде чувствовал справедливость сыновних наставлений, что он всё это давно чувствовал и всё на сердце слагал, но теперь и на деле стал удерживаться. В доказательство чего дарит книги на скопленные им, в продолжение долгого времени, деньги.
Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла! Книги были перенесены в комнату Покровского и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда играли в фанты, в карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне внимателен и всё искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась. Это был лучший день в целые четыре года моей жизни.
А теперь всё пойдут грустные, тяжелые воспоминания; начнется повесть о моих черных днях. Вот отчего, может быть, перо мое начинает двигаться медленнее и как будто отказывается писать далее. Вот отчего, может быть, я с таким увлечением и с такою любовью переходила в памяти моей малейшие подробности моего маленького житья-бытья в счастливые дни мои. Эти дни были так недолги; их сменило горе, черное горе, которое Бог один знает, когда кончится.
Несчастия мои начались болезнию и смертию Покровского.
Он заболел два месяца спустя после последних происшествий, мною здесь описанных. В эти два месяца он неутомимо хлопотал о способах жизни, ибо до сих пор он еще не имел определенного положения. Как и все чахоточные, он не расставался, до последней минуты своей, с надеждою жить очень долго. Ему выходило куда-то место в учителя, но к этому ремеслу он имел отвращение. Служить где-нибудь в казенном месте он не мог за нездоровьем. К тому же долго бы нужно было ждать первого оклада жалованья". Короче, Покровский видел везде только одни неудачи; характер его портился. Здоровье его расстраивалось; он этого не примечал. Подступила осень. Каждый день выходил он в своей легкой шинельке хлопотать по своим делам, просить и выма¬


38
Ф.М. Достоевский
ливать себе где-нибудь места, — что его внутренне мучило; промачивал ноги, мок под дождем и наконец слег в постель, с которой не вставал уже более... Он умер в глубокую осень, в конце октября месяца.
Я почти не оставляла его комнаты во всё продолжение его болезни, ухаживала за ним и прислуживала ему100. Часто не спала целые ночи. Он редко был в памяти; часто был в бреду; говорил бог знает о чем: о своем месте, о своих книгах, обо мне, об отце... и тут-то я услышала многое из его обстоятельств, чего прежде не знала и о чем даже не догадывалась. В первое время болезни его все наши смотрели на меня как-то странно; Анна Федоровна качала головою. Но я посмотрела всем прямо в глаза, и за участие мое к Покровскому меня не стали осуждать более — по крайней мере, матушка.
Иногда Покровский узнавал меня, но это было редко. Он был почти всё время в беспамятстве. Иногда по целым ночам он говорил с кем-то долго-долго, неясными темными словами, и хриплый голос его глухо отдавался в тесной его комнате, словно в гробу; мне тогда становилось страшно. Особенно в последнюю ночь он был как исступленный; он ужасно страдал, тосковал; стоны его терзали мою душу. Все в доме были в каком-то испуге. Анна Федоровна всё молилась, чтоб Бог его прибрал поскорее. Призвали доктора. Доктор сказал, что больной умрет к утру непременно.
Старик Покровский целую ночь провел в коридоре, у самой двери в комнату сына; тут ему постлали какую-то рогожку. Он поминутно входил в комнату; на него страшно было смотреть. Он был так убит горем, что казался совершенно бесчувственным и бессмысленным. Голова его тряслась от страха. Он сам весь дрожал и всё что-то шептал про себя, о чем-то рассуждал сам с собою. Мне казалось, что он с ума сойдет с горя.
Перед рассветом старик, усталый от душевной боли, заснул на своей рогожке как убитый. В восьмом часу сын стал умирать; я разбудила отца. Покровский был в полной памяти и простился со всеми нами. Чудно! Я не могла плакать, но душа моя разрывалась на части.
Но всего более истерзали и измучили меня его последние мгновения. Он чего-то всё просил долго, долго, коснеющим языком своим, а я ничего не могла разобрать из слов его. Сердце мое надрывалось от боли! Целый час он был беспокоен, об чем-то всё тосковал, силился сделать какой-то знак охолоделы- ми руками своими и потом опять начинал просить жалобно, хриплым, глухим голосом; но слова его были одни бессвязные звуки, и я опять ничего понять не могла. Я подводила ему всех наших, давала ему пить; но он всё грустно качал головою. Наконец я поняла, чего он хотел. Он просил поднять занавес у окна и открыть ставни. Ему, верно, хотелось взглянуть в последний раз на день, на свет Божий, на солнце. Я отдернула занавес, но начинающийся день был пе¬


Бедные люди
39
чальный и грустный, как угасающая бедная жизнь умирающего. Солнца не было. Облака застилали небо туманною пеленою; оно было такое дождливое, хмурое, грустное. Мелкий дождь дробил в стекла и омывал их струями холодной, грязной воды; было тускло и темно. В комнату чуть-чуть проходили лучи бледного дня и едва оспаривали дрожащий свет лампадки, затепленной перед образом. Умирающий взглянул на меня грустно-грустно и покачал головою. Через минуту он умер.
Похоронами распорядилась сама Анна Федоровна. Купили гроб простой- простой и наняли ломового извозчика. В обеспечение издержек Анна Федоровна захватила все книги и все вещи покойного. Старик с ней спорил, шумел, отнял у ней книг сколько мог, набил ими все свои карманы, наложил их в шляпу, куда мог, носился с ними все три дня, и даже не расстался с ними и тогда, когда нужно было идти в церковь. Все эти дни он был как беспамятный, как одурелый и с какою-то странною заботливостию всё хлопотал около гроба: то оправлял венчик на покойнике101, то зажигал и снимал свечи. Видно было, что мысли его ни на чем не могли остановиться порядком. Ни матушка, ни Анна Федоровна не были в церкви на отпевании. Матушка была больна, а Анна Федоровна совсем было уж собралась, да поссорилась со стариком Покровским и осталась. Была только одна я да старик. Во время службы на меня напал какой-то страх — словно предчувствие будущего. Я едва могла выстоять в церкви. — Наконец гроб закрыли, заколотили, поставили на телегу и повезли. Я проводила его только до конца улицы. Извозчик поехал рысью. Старик бежал за ним и громко плакал; плач его дрожал и прерывался от бега. Бедный потерял свою шляпу и не остановился поднять ее. Голова его мокла от дождя; поднимался ветер; изморось секла и колола лицо. Старик, кажется, не чувствовал непогоды и с плачем перебегал с одной стороны телеги на другую. Полы его ветхого сюртука развевались по ветру, как крылья. Из всех карманов торчали книги; в руках его была какая-то огромная книга, за которую он крепко держался. Прохожие снимали шапки и крестились. Иные останавливались и дивились на бедного старика. Книги поминутно падали у него из карманов в грязь. Его останавливали, показывали ему на потерю; он поднимал и опять пускался вдогонку за гробом. На углу улицы увязалась с ним вместе провожать гроб какая-то нищая старуха102. Телега поворотила наконец за угол и скрылась от глаз моих. Я пошла домой. Я бросилась в страшной тоске на грудь матушки. Я сжимала ее крепко-крепко в руках своих, целовала ее и навзрыд плакала, боязливо прижимаясь к ней, как бы стараясь удержать в своих объятиях последнего друга моего и не отдавать его смерти... Но смерть уже стояла над бедной матушкой!


40
Ф.М. Достоевский
Июня 11.
Как я благодарна вам за вчерашнюю прогулку на острова103, Макар Алексеевич! Как там свежо, хорошо, какая там зелень! — Я так давно не видала зелени; когда я была больна, мне всё казалось, что я умереть должна и что умру непременно, — судите же, что я должна была вчера ощущать, как чувствовать ! — Вы не сердитесь на меня за то, что я была вчера такая грустная; мне было очень хорошо, очень легко, но в самые лучшие минуты мои мне всегда отчего-то грустно. А что я плакала, так это пустяки; я и сама не знаю, отчего я всё плачу. Я больно, раздражительно чувствую; впечатления мои болезненны. Безоблачное, бледное небо, закат солнца, вечернее затишье, — всё это, — я уж не знаю, — но я как-то настроена была вчера принимать все впечатления тяжело и мучительно, так что сердце переполнялось и душа просила слез. Но зачем я вам всё это пишу? Всё это трудно сердцу сказывается, а пересказывать еще труднее. Но вы меня, может быть, и поймете. — И грусть и смех! Какой вы, право, добрый, Макар Алексеевич! Вчера вы так и смотрели мне в глаза, чтоб прочитать в них то, что я чувствую, и восхищались восторгом моим. Кусточек ли, аллея, полоса воды — уж вы тут; так и стоите передо мной, охорашиваясь, и всё в глаза мне заглядываете, точно вы мне свои владения показывали. Это доказывает, что у вас доброе сердце104, Макар Алексеевич. За это-то я вас и люблю. Ну, прощайте. Я сегодня опять больна; вчера я ноги промочила и оттого простудилась; Федора тоже чем-то больна, так что мы обе теперь хворые. Не забывайте меня, заходите почаще.
Ваша
в. Я
Июня 12.
Голубчик мой, Варвара Алексеевна!
А я-то думал, маточка, что вы мне всё вчерашнее настоящими стихами опишете, а у вас и всего-то вышел один простой листик. Я к тому говорю, что вы хотя и мало мне в листке вашем написали, но зато необыкновенно хорошо и сладко описали. И природа, и разные картины сельские, и всё остальное про чувства — одним словом, всё это вы очень хорошо описали. А вот у меня так нет таланту. Хоть десять страниц намарай, никак ничего не выходит, ничего не опишешь. Я уж пробовал. — Пишете вы мне, родная моя, что я человек добрый, незлобивый, ко вреду ближнего неспособный, и благость Господню, в природе являемую, разумеющий, и разные наконец похвалы воздаете мне. Всё это правда, маточка, всё это совершенная правда; я и действительно таков,


Бедные люди
41
как вы говорите, и сам это знаю; но как прочтешь такое, как вы пишете, так поневоле умилится сердце, а потом разные тягостные рассуждения придут. А вот прислушайте меня, маточка, я кое-что расскажу вам, родная моя.
Начну с того, что было мне всего семнадцать годочков, когда я на службу явился105, и вот уже скоро тридцать лет стукнет моему служебному поприщу106. Ну, нечего сказать, износил я вицмундиров довольно; возмужал, поумнел, людей посмотрел; пожил, могу сказать, что пожил на свете, так, что меня хотели даже раз к получению креста представить107. Вы, может быть, не верите, а я вам, право, не лгу. Так что же, маточка, — нашлись на всё это злые люди! А скажу я вам, родная моя, что я хоть и темный человек, глупый человек, пожалуй, но сердце-то у меня такое же, как и у другого кого. Так знаете ли, Варенька, что сделал мне злой человек? А срамно сказать, что он сделал; спросите — отчего сделал? А оттого, что я смирненький, а оттого, что я тихонький, а оттого, что добренький! Не пришелся им по нраву, так вот и пошло на меня. Сначала началось тем, что, «дескать, вы, Макар Алексеевич, того да сего»; а потом стало — «что, дескать, у Макара Алексеевича и не спрашивайте». А теперь заключили тем, что — «уж конечно, это Макар Алексеевич!» Вот, маточка, видите ли, как дело пошло: всё на Макара Алексеевича; они только и умели сделать, что в пословицу ввели Макара Алексеевича108 в целом ведомстве нашем. Да мало того, что из меня пословицу и чуть ли не бранное слово сделали, — до сапогов, до мундира, до волос, до фигуры моей добрались: всё не по них, всё переделать нужно! И ведь это всё с незапамятных времен каждый божий день повторяется. Я привык, потому что я ко всему привыкаю, потому что я смирный человек, потому что я маленький человек; но, однако же, за что это всё? Что я кому дурного сделал? Чин перехватил у кого-нибудь, что ли? Перед высшими кого-нибудь очернил? Награждение перепросил! Кабалу стряпал, что ли, какую-нибудь?109 Да грех вам и подумать-то такое, маточка! Ну куда мне всё это? Да вы только рассмотрите, родная моя, имею ли я способности, достаточные для коварства и честолюбия? Так за что же напасти такие на меня, прости Господи? Ведь вы же находите меня человеком достойным, а вы не в пример лучше их всех, маточка. Ведь какая самая наибольшая гражданская добродетель? Отнеслись намедни в частном разговоре Евстафий Иванович, что наиважнейшая добродетель гражданская — деньгу уметь зашибить110. Говорили они шуточкой (я знаю, что шуточкой), нравоучение же то, что не нужно быть никому в тягость собою, — а я никому не в тягость! У меня кусок хлеба есть свой; правда, простой кусок хлеба, подчас даже черствый; но он есть, трудами добытый, законно и безукоризненно употребляемый. Ну что ж делать! Я ведь и сам знаю, что я немного делаю тем, что переписываю; да все-таки я этим горжусь: я работаю, я пот проливаю111. Ну что ж тут


42
Ф.М. Достоевский
в самом деле такого, что переписываю! Что, грех переписывать, что ли? «Он, дескать, переписывает!» Да что же тут бесчестного такого? Письмо такое четкое, хорошее, приятно смотреть, и его превосходительство довольны; я для них самые важные бумаги переписываю. Ну, слогу нет, ведь я это сам знаю, что нет его, проклятого; вот потому-то я и службой не взял112, и даже вот к вам теперь, родная моя, пишу спроста, без затей и так, как мне мысль на сердце ложится... Я это всё знаю; да, однако же, если бы все сочинять стали, так кто же бы стал переписывать? Я вот какой вопрос делаю и вас прошу отвечать на него, маточка. Ну, так я и сознаю теперь, что я нужен, что я необходим и что нечего вздором человека с толку сбивать. Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли!113 Да крыса-то эта нужна, да крыса-то пользу приносит, да за крысу-то эту держатся, да крысе-то этой награждение выходит — вот она крыса какая! — Впрочем, довольно об этой материи, родная моя; я ведь и не о том хотел говорить, да так, погорячился немного. Все-таки приятно от времени до времени себе справедливость воздать. Прощайте, родная моя, голубчик мой, утешительница вы моя добренькая! Зайду, непременно к вам зайду, проведаю вас, моя ясочка114. А вы не скучайте покамест. Книжку вам принесу. Ну, прощайте же, Варенька.
Ваш сердечный доброжелатель
Макар Девушкин.
Июня 20.
М. г. Макар Алексеевич!
Пишу я к вам наскоро, спешу, работу к сроку кончаю. Видите ли, в чем дело: можно покупку сделать хорошую. Федора говорит, что продается у ее знакомого какого-то вицмундир форменный, совершенно новехонький, нижнее платье, жилетка и фуражка, и, говорят, всё весьма дешево; так вот вы бы купили. Ведь вы теперь не нуждаетесь, да и деньги у вас есть; вы сами говорите, что есть. Полноте, пожалуйста, не скупитесь; ведь это всё нужное. По- смотриге-ка на себя, в каком вы старом платье ходите. Срам! всё в заплатках. Нового-то у вас нет; это я знаю, хоть вы и уверяете, что есть. Уж бог знает, куда вы его с рук сбыли. Так послушайтесь же меня, купите, пожалуйста. Для меня это сделайте; коли меня любите, так купите.
Вы мне прислали белья в подарок; но послушайте, Макар Алексеевич, ведь вы разоряетесь. Шутка ли, сколько вы на меня истратили, — ужас сколько денег! Ах, как же вы любите мотать! Мне не нужно; всё это было совершенно лишнее. Я знаю, я уверена, что вы меня любите; право, лишнее напоминать мне это подарками; а мне тяжело их принимать от вас; я знаю, чего они вам


Бедные люди
43
стоят. Единожды навсегда — полноте; слышите ли? Прошу вас, умоляю вас. Просите вы меня, Макар Алексеевич, прислать продолжение записок моих; желаете, чтоб я их докончила. Я не знаю, как написалось у меня и то, что у меня написано! Но у меня сил недостанет говорить теперь о моем прошедшем; я и думать об нем не желаю; мне страшно становится от этих воспоминаний. Говорить же о бедной моей матушке, оставившей свое бедное дитя в добычу этим чудовищам, мне тяжелее всего. У меня сердце кровью обливается при одном воспоминании. Всё это еще так свежо; я не успела одуматься, не только успокоиться, хотя всему этому уже с лишком год. Но вы знаете всё.
Я вам говорила о теперешних мыслях Анны Федоровны; она меня же винит в неблагодарности и отвергает всякое обвинение о сообществе ее с г. Быковым! Она зовет меня к себе; говорит, что я христарадничаю115, что я по худой дороге пошла. Говорит, что если я ворочусь к ней, то она берется уладить всё дело с господином Быковым и заставит его загладить всю вину его передо мною. Она говорит, что г. Быков хочет мне дать приданое. Бог с ними! Мне хорошо и здесь с вами, у доброй моей Федоры, которая своею привязанностию ко мне напоминает мне мою покойницу няню. Вы хоть дальний родственник мой, но защищаете меня своим именем. А их я не знаю; я позабуду их, если смогу. Чего еще они хотят от меня? Федора говорит, что это всё сплетни, что они оставят наконец меня. Дай-то Бог!
в.д.
Июня 21.
Голубушка моя, маточка!
Хочу писать, а не знаю, с чего и начать. Ведь вот как же это странно, маточка, что мы теперь так с вами живем. Я к тому говорю, что я никогда моих дней не проводил в такой радости. Ну, точно домком и семейством меня благословил Господь! Деточка вы моя, хорошенькая! да что это вы там толкуете про четыре рубашечки-то, которые я вам послал. Ведь надобно же вам их было — я от Федоры узнал. Да мне, маточка, это особое счастие вас удовлетворять; уж это мое удовольствие, уж вы меня оставьте, маточка; не троньте меня и не прекословьте мне. Никогда со мною не бывало такого, маточка. Я вот в свет пустился теперь. Во-первых, живу вдвойне, потому что и вы тоже живете весьма близко от меня и на утеху мне; а во-вторых, пригласил меня сегодня на чай один жилец, сосед мой, Ратазяев, тот самый чиновник, у которого сочинительские вечера бывают116. Сегодня собрание; будем литературу читать. Вот мы теперь как, маточка, — вот! Ну, прощайте. Я ведь это всё так написал, безо всякой видимой цели, и единственно для того, чтоб уведомить


44
Ф.М. Достоевский
вас о моем благополучии. Приказали вы, душенька, через Терезу сказать, что вам шелчку цветного для вышиванья нужно; куплю, маточка, куплю, и щелчку куплю. Завтра же буду иметь наслаждение удовлетворить вас вполне. Я и купить-то где знаю. А сам теперь пребываю другом вашим искренним
Макаром Девушкиным.
Июня 22.
М. г. Варвара Алексеевна!
Уведомляю вас, родная моя, что у нас в квартире случилось прежалостное происшествие, истинно-истинно жалости достойное! Сегодня, в пятом часу утра, умер у Горшкова маленький. Я не знаю только отчего, скарлатина, что ли, была какая-то, Господь его знает! Навестил я этих Горшковых. Ну, маточка, вот бедно-то у них! И какой беспорядок! Да и не диво: всё семейство живет в одной комнате, только что ширмочками для благопристойности разгороженной. У них уж и гробик стоит — простенький, но довольно хорошенький гробик; готовый купили, мальчик-то был лет девяти; надежды, говорят, подавал. А жалость смотреть на них, Варенька! Мать не плачет, но такая грустная, бедная. Им, может быть, и легче, что вот уж один с плеч долой, — а у них еще двое осталось, грудной да девочка маленькая, так лет шести будет с небольшим. Что за приятность, в самом деле, видеть, что вот-де страдает ребенок, да еще детище родное, а ему и помочь даже нечем! Отец сидит в старом, засаленном фраке, на изломанном стуле. Слезы текут у него, да, может быть, и не от горести, а так, по привычке, глаза гноятся. Такой он чудной! Всё краснеет, когда с ним заговоришь, смешается и не знает, что отвечать. Маленькая девочка, дочка, стоит прислонившись к гробу, да такая, бедняжка, скучная, задумчивая! А не люблю я, маточка Варенька, когда ребенок задумывается, — смотреть неприятно! Кукла какая-то из тряпок на полу возле нее лежит — не играет; на губах пальчик держит; стоит себе — не пошевелится. Ей хозяйка конфетку дала; взяла, а не ела. Грустно, Варенька — а?
Макар Девушкин.
Июня 25.
Любезнейший Макар Алексеевич!
Посылаю вам вашу книжку обратно. Это пренегодная книжонка! — и в руки брать нельзя. Откуда выкопали вы такую драгоценность? Кроме шуток, неужели вам нравятся такие книжки, Макар Алексеевич? Вот мне так обеща¬


Бедные люди
45
лись на днях достать чего-нибудь почитать. Я и с вами поделюсь, если хотите. А теперь до свидания. Право, некогда писать более.
в.д.
Июня 26.
Милая Варенька! Дело-то в том, что я действительно не читал этой книжонки, маточка. Правда, прочел несколько, вижу, что блажь117, так, ради смехотворства одного написано, чтобы людей смешить;118 ну, думаю, оно, должно быть, и в самом деле весело; авось и Вареньке понравится; взял да и послал ее вам.
А вот обещался мне Ратазяев дать почитать чего-нибудь настоящего литературного, ну, вот вы и будете с книжками, маточка. Ратазяев-то смекает, — дока; сам пишет, ух как пишет! Перо такое бойкое и слогу пропасть, т. е. этак в каждом слове, — чего-чего, — в самом пустом, вот-вот в самом обыкновенном, подлом слове, что хоть бы и я иногда Фальдони или Терезе сказал, вот и тут у него слог есть. Я и на вечерах у него бываю. Мы табак курим, а он нам читает, часов по пяти читает, а мы всё слушаем. Объядение, а не литература! Прелесть такая, цветы, просто цветы; со всякой страницы букет вяжи!119 Он обходительный такой, добрый, ласковый. Ну, что я перед ним, ну что? — Ничего. Он человек с репутацией, а я что? — Просто — не существую; а и ко мне благоволит. Я ему кое-что переписываю. Вы только не думайте, Варенька, что тут проделка какая-нибудь, что он вот именно оттого и благоволит ко мне, что я переписываю. Вы сплетням-то не верьте, маточка, вы сплетням-то подлым не верьте! Нет, это я сам от себя, по своей воле, для его удовольствия делаю, а что он ко мне благоволит, так это уж он для моего удовольствия делает. Я деликатносгь-то поступка понимаю, маточка. Он добрый, очень добрый человек и бесподобный писатель.
А хорошая вещь литература, Варенька, очень хорошая; это я от них треть- его дня узнал. Глубокая вещь! Сердце людей укрепляющая, поучающая, и — разное там еще обо всем об этом в книжке у них написано. Очень хорошо написано! Литература — это картина, то есть в некотором роде картина и зеркало; страсти выраженье, критика такая тонкая, поучение к назидательности и документ120. Это я всё у них наметался. Откровенно скажу вам, маточка, что ведь сидишь между ними, слушаешь (тоже, как и они, трубку куришь, пожалуй), — а как начнут они состязаться да спорить об разных материях, так уж туг я просто пасую, тут, маточка, нам с вами чисто пасовать придется. Тут я просто болван болваном оказываюсь, самого себя стыдно, так что целый вечер


46
Ф.М. Достоевский
приискиваешь, как бы в общую-то материю хоть полсловечка ввернуть, да вот этого-то полсловечка, как нарочно, и нет! И пожалеешь, Варенька, о себе, что сам-то не того да не так, что, по пословице — вырос, а ума не вынес121. Ведь что я теперь в свободное время делаю? — Сплю, дурак дураком. А то бы вместо спанья-то ненужного можно было бы и приятным заняться: этак сесть бы да и пописать. И себе полезно, и другим хорошо. Да что, маточка, вы посмотрите-ка только, сколько берут они, прости им Господь! Вот хоть бы и Ратазя- ев, — как берет! Что ему лист написать? Да он в иной день и по пяти писывал, а по триста рублей, говорит, за лист берет. Там анекдотец какой-нибудь или из любопытного что-нибудь — пятьсот, дай не дай, хоть тресни, да дай! а нет — так мы и по тысяче другой раз в карман кладем! Каково, Варвара Алексеевна? Да что! Там у него стишков тетрадочка есть, и стишок всё такой небольшой — семь тысяч, маточка, семь тысяч просит, подумайте122. Да ведь это имение недвижимое, дом капитальный!123 Говорит, что пять тысяч дают ему, да он не берет. Я его урезониваю, говорю — возьмите, дескать, батюшка, пять-то тысяч от них, да и плюньте им, — ведь деньги пять тысяч! Нет, говорит, семь дадут, мошенники. — Увертливый, право, такой!
А что, маточка, уж если на то пошло, так я вам, так и быть, выпишу из «Итальянских страстей» местечко. Это у него сочинение так называется. Вот прочтите-ка, Варенька, да посудите сами.
«...Владимир вздрогнул, и страсти бешено заклокотали в нем, и кровь вскипела...
— Графиня, — вскричал он, — графиня! Знаете ли вы, как ужасна эта страсть, как беспредельно это безумие? Нет, мои мечты меня не обманывали! Я люблю, люблю восторженно, бешено, безумно! Вся кровь твоего мужа не зальет бешеного, клокочущего восторга души моей! Ничтожные препятствия не остановят всеразрывающего, адского огня, бороздящего мою истомленную грудь. О Зинаида, Зинаида!..
— Владимир!.. — прошептала графиня вне себя, склоняясь к нему на плечо.
— Зинаида! — закричал восторженный Смельский.
Из груди его испарился вздох. Пожар вспыхнул ярким пламенем на алтаре любви и взбороздил грудь несчастных страдальцев.
— Владимир!.. — шептала в упоении графиня. Грудь ее вздымалась, щеки ее багровели, очи горели...
Новый, ужасный брак был совершен!
Через полчаса старый граф вошел в будуар жены своей.
— А что, душечка, не приказать ли для дорогого гостя самоварчик поставить? — сказал он, потрепав жену по щеке»124.


Бедные люди
47
Ну вот, я вас спрошу, маточка, после этого — ну, как вы находите? Правда, немножко вольно, в этом спору нет, но зато хорошо. Уж что хорошо, так хорошо! А вот, позвольте, я вам еще отрывочек выпишу из повести «Ермак и Зюлейка».
Представьте себе, маточка, что казак Ермак, дикий и грозный завоеватель Сибири, влюблен в Зюлейку, дочь сибирского царя Кучума, им в полон взятую. Событие прямо из времен Ивана Грозного125, как вы видите. Вот разговор Ермака и Зюлейки:
«— Ты любишь меня, Зюлейка! О, повтори, повтори!..
— Я люблю тебя, Ермак, — прошептала Зюлейка.
— Небо и земля, благодарю вас! я счастлив!.. Вы дали мне всё, всё, к чему с отроческих лет стремился взволнованный дух мой. Так вот куда вела ты меня, моя звезда путеводная; так вот для чего ты привела меня сюда, за Каменный Пояс!126 Я покажу всему свету мою Зюлейку, и люди, бешеные чудовища, не посмеют обвинить меня! О, если им понятны эти тайные страдания ее нежной души, если они способны видеть целую поэму в одной слезинке моей Зюлейки! О, дай мне стереть поцелуями эту слезинку, дай мне выпить ее, эту небесную слезинку... Неземная!
— Ермак, — сказала Зюлейка, — свет зол, люди несправедливы! Они будут гнать, они осудят нас, мой милый Ермак! Что будет делать бедная дева, взросшая среди родных снегов Сибири, в юрте отца своего, в вашем холодном, ледяном, бездушном, самолюбивом свете?127 Люди не поймут меня, желанный мой, мой возлюбленный!
— Тогда казацкая сабля взовьется над ними и свистнет! — вскричал Ермак, дико блуждая глазами».
Каков же теперь Ермак, Варенька, когда он узнает, что его Зюлейка зарезана. Слепой старец Кучум, пользуясь темнотою ночи, прокрался, в отсутствие Ермака, в его шатер и зарезал дочь свою, желая нанесть смертельный удар Ермаку, лишившему его скипетра и короны.
«— Любо мне шаркать железом о камень!128 — закричал Ермак в диком остервенении, точа булатный нож свой о шаманский камень. — Мне нужно их крови, крови! Их нужно пилить, пилить, пилить!!!»
И после всего этого Ермак, будучи не в силах пережить свою Зюлейку, бросается в Иртыш, и тем всё кончается.
Ну, а это, например, так, маленький отрывочек, в шуточно-описательном роде, собственно для смехотворства написанный:
«Знаете ли вы Ивана Прокофьевича Желтопуза? Ну, вот тот самый, что укусил за ногу Прокофия Ивановича129. Иван Прокофьевич человек крутого характера, но зато редких добродетелей; напротив того, Прокофий Иванович


48
Ф.М. Достоевский
чрезвычайно любит редьку с медом. Вот когда еще была с ним знакома Пелагея Антоновна... А вы знаете Пелагею Антоновну? Ну, вот та самая, которая всегда юбку надевает наизнанку».
Да ведь это умора, Варенька, просто умора! Мы со смеху катались, когда он читал нам это. Этакой он, прости его Господи! Впрочем, маточка, оно хоть и немного затейливо и уж слишком игриво, но зато невинно, без малейшего вольнодумства и либеральных мыслей. Нужно заметить, маточка, что Ратазя- ев прекрасного поведения и потому превосходный писатель, не то что другие писатели130.
А что, в самом деле, ведь вот иногда придет же мысль в голову... ну что, если б я написал что-нибудь, ну что тогда будет? Ну вот, например, положим, что вдруг, ни с того ни с сего, вышла бы в свет книжка, под титулом — «Стихотворения Макара Девушкина»!131 Ну, что бы вы тогда сказали, мой ангель- чик? Как бы вам это представилось и подумалось? А я про себя скажу, маточка, что как моя книжка-то вышла бы в свет, так я бы решительно тогда на Невский не смел бы показаться. Ведь каково это было бы, когда бы всякий сказал, что вот-де идет сочинитель литературы и пиита Девушкин, что вот, дескать, это и есть сам Девушкин! Ну что бы я тогда, например, с моими сапогами стал делать? Они у меня, замечу вам мимоходом, маточка, почти всегда в заплатках, да и подметки, по правде сказать, отстают иногда весьма неблагопристойно. Ну что тогда б было, когда бы все узнали, что вот у сочинителя Девушкина сапоги в заплатках! Какая-нибудь там контесса-дюшесса132 узнала бы, ну что бы она-то, душка, сказала? Она-то, может быть, и не заметила бы; ибо, как я полагаю, контессы не занимаются сапогами, к тому же чиновничьими сапогами (потому что ведь сапоги сапогам рознь), да ей бы рассказали про всё, свои бы приятели меня выдали. Да вот Ратазяев бы первый выдал; он к графине В. ездит; говорит, что каждый раз бывает у ней, и запросто бывает. Говорит, душка такая она, литературная, говорит, дама такая. Петля этот Ратазяев!133
Да, впрочем, довольно об этой материи; я ведь это всё так пишу, ангель- чик мой, ради баловства, чтобы вас потешить. Прощайте, голубчик мой! Много я вам тут настрочил, но это, собственно, оттого, что я сегодня в самом веселом душевном расположении. Обедали-то мы все вместе сегодня у Ратазяева, так (шалуны они, маточка!) пустили в ход такой романеи...134 ну да уж что вам писать об этом! Вы только смотрите не придумайте там чего про меня, Варенька. Я ведь это всё так. Книжек пришлю, непременно пришлю... Ходит здесь по рукам Поль де Кока одно сочинение, только Поль де Кока-то вам, маточка, и не будет... Ни-ни! для вас Поль де Кок не годится. Говорят про него, маточка, что он всех критиков петербургских в благородное негодование приводит135.


Бедные люди
49
Посылаю вам фунтик конфеток — нарочно для вас купил. Скушайте, душечка, да при каждой конфетке меня поминайте. Только леденец-то вы не грызите, а так пососите его только, а то зубки разболятся. А вы, может быть, и цукаты любите? — вы напишите. Ну, прощайте же, прощайте. Христос с вами, голубчик мой. А я пребуду навсегда вашим вернейшим другом
Макаром Девушкиным.
Июня 27.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Федора говорит, что если я захочу, то некоторые люди с удовольствием примут участие в моем положении и выхлопочут мне очень хорошее место в один дом, в гувернантки. Как вы думаете, друг мой, — идти или нет? Конечно, я вам тогда не буду в тягость, да и место, кажется, выгодное; но, с другой стороны, как-то жутко идти в незнакомый дом. Они какие-то помещики. Станут обо мне узнавать, начнут расспрашивать, любопытствовать — ну что я скажу тогда? К тому же я такая нелюдимка, дикарка; люблю пообжиться в привычном угле надолго. Как-то лучше там, где привыкнешь: хоть и с горем пополам живешь, а все-таки лучше. К тому же на выезд; да еще бог знает какая должность будет; может быть, просто детей нянчить заставят. Да и люди-то такие: меняют уж третью гувернантку в два года136. Посоветуйте же мне, Макар Алексеевич, ради бога, идти или нет? — Да что вы никогда сами не зайдете ко мне? изредка только глаза покажете. Почти только по воскресеньям у обедни и видимся. Экой же вы нелюдим какой! Вы точно как я! А ведь я вам почти родная. Не любите вы меня, Макар Алексеевич, а мне иногда одной очень грустно бывает. Иной раз, особенно в сумерки, сидишь себе одна-одинешенька. Федора уйдет куда-нибудь. Сидишь, думаешь-думаешь, — вспоминаешь всё старое, и радостное, и грустное, — всё идет перед глазами, всё мелькает, как из тумана. Знакомые лица являются (я почти наяву начинаю видеть), — матушку вижу чаще всего... А какие бывают сны у меня! Я чувствую, что здоровье мое расстроено; я так слаба; вот и сегодня, когда вставала утром с постели, мне дурно сделалось; сверх того, у меня такой дурной кашель! Я чувствую, я знаю, что скоро умру. Кто-то меня похоронит? Кто-то за гробом моим пойдет? Кто-то обо мне пожалеет?.. И вот придется, может быть, умереть в чужом месте, в чужом доме, в чужом угле!.. Боже мой, как грустно жить, Макар Алексеевич! — Что вы меня, друг мой, всё конфектами кормите? Я, право, не знаю, откудова вы денег столько берете? Ах, друг мой, берегите


50
Ф.М. Достоевский
деньги, ради бога, берегите их. Федора продает ковер, который я вышила; дают пятьдесят рублей ассигнациями. Это очень хорошо: я думала, меньше будет. Я Федоре дам три целковых да себе сошью платьице, так, простенькое, потеплее. Вам жилетку сделаю, сама сделаю, и материи хорошей выберу.
Федора мне достала книжку — «Повести Белкина»137, которую вам посылаю, если захотите читать. Пожалуйста, только не запачкайте и не задержите: книга чужая; это Пушкина сочинение. Два года тому назад мы читали эти повести вместе с матушкой, и теперь мне так грустно было их перечитывать. Если у вас есть какие-нибудь книги, то пришлите мне, — только в таком случае, когда вы их не от Ратазяева получили. Он, наверно, даст своего сочинения, если он что-нибудь напечатал. Как это вам нравятся его сочинения, Макар Алексеевич? Такие пустяки... — Ну, прощайте! как я заболталась! Когда мне грустно, так я рада болтать, хоть об чем-нибудь. Это лекарство: тотчас легче сделается, а особливо, если выскажешь всё, что лежит на сердце. Прощайте, прощайте, мой друг!
Ваша
в.д.
Июня 28.
Маточка, Варвара Алексеевна!
Полно кручиниться! Как же это не стыдно вам! Ну полноте, ангельчик мой; как это вам такие мысли приходят? Вы не больны, душечка, вовсе не больны; вы цветете, право, цветете; бледненьки немножко, а все-таки цветете. И что это у вас за сны да за видения такие! Стыдно, голубчик мой, полноте; вы плюньте на сны-то эти, просто плюньте. Отчего же я сплю хорошо? Отчего же мне ничего не делается? Вы посмотриге-ка на меня, маточка. Живу себе, сплю покойно, здоровехонек, молодец молодцом, любо смотреть. Полноте, полноте, душечка, стыдно. Исправьтесь. Я ведь головку-то вашу знаю, маточка, чуть что-нибудь найдет, вы уж и пошли мечтать да тосковать о чем-то. Ради меня, перестаньте, душенька. В люди идти? — никогда! Нет, нет и нет! Да и что это вам думается такое, что это находит на вас? Да еще и на выезд! Да нет же, маточка, не позволю, вооружаюсь всеми силами против такого намерения. Мой фрак старый продам и в одной рубашке стану ходить по улицам, а уж вы у нас нуждаться не будете. Нет, Варенька, нет; уж я знаю вас! Это блажь, чистая блажь! А что верно, так это то, что во всем Федора одна виновата: она, видно, глупая баба, вас на всё надоумила. А вы ей, маточка, не верьте. Да вы еще, верно, не знаете всего-то, душенька?.. Она баба глупая, сварливая, вздорная; она и мужа своего покойника со свету выжила. Или она,


Бедные люди
51
верно, вас рассердила там как-нибудь? Нет, нет, маточка, ни за что! И я-то как же буду тогда, что мне-то останется делать? Нет, Варенька, душенька, вы это из головки-то выкиньте. Чего вам недостает у нас? Мы на вас не нарадуемся, вы нас любите — так и живите себе там смирненько; шейте или читайте, а пожалуй, и не шейте, — всё равно, только с нами живите. А то вы сами посудите, ну на что это будет похоже тогда?.. Вот я вам книжек достану, а потом, пожалуй, и опять куда-нибудь гулять соберемся. Только вы-то полноте, маточка, полноте, наберитесь ума и из пустяков не блажите! Я к вам приду, и в весьма скором времени, только вы за это мое прямое и откровенное признание примите: нехорошо, душенька, очень нехорошо! Я, конечно, неученый человек и сам знаю, что неученый, что на медные деньги учился138, да я не к тому и речь клоню, не во мне тут и дело-то, а за Ратазяева заступлюсь, воля ваша. Он мне друг, потому я за него и заступлюсь. Он хорошо пишет, очень, очень и опять-таки очень хорошо пишет. Не соглашаюсь я с вами и никак не могу согласиться. Писано цветисто, отрывисто, с фигурами, разные мысли есть; очень хорошо! Вы, может быть, без чувства читали, Варенька, или не в духе были, когда читали, на Федору за что-нибудь рассердились, или что-нибудь у вас там нехорошее вышло. Нет, вы прочтите-ка это с чувством, получше, когда вы довольны и веселы и в расположении духа приятном находитесь, вот, например, когда конфетку во рту держите, — вот когда прочтите139. Я не спорю (кто же против этого), есть и лучше Ратазяева писатели, есть даже и очень лучшие, но и они хороши, и Ратазяев хорош; они хорошо пишут, и он хорошо пишет. Он себе особо, он так себе пописывает, и очень хорошо делает, что пописывает. Ну, прощайте, маточка; писать более не могу; нужно спешить, дело есть. Смотрите же, маточка, ясочка ненаглядная, успокойтесь, и Господь да пребудет с вами, а я пребываю
вашим верным другом
Макаром Девушкиным.
P.S. Спасибо за книжку, родная моя, прочтем и Пушкина; а сегодня я, повечеру, непременно зайду к вам.
Июля 1.
Дорогой мой Макар Алексеевич!
Нет, друг мой, нет, мне не житье между вами. Я раздумала и нашла, что очень дурно делаю, отказываясь от такого выгодного места. Там будет у меня по крайней мере хоть верный кусок хлеба; я буду стараться, я заслужу ласку чужих людей, даже постараюсь переменить свой характер, если будет надоб¬


52
Ф.М. Достоевский
но. Оно, конечно, больно и тяжело жить между чужими, искать чужой милости, скрываться и принуждать себя, да Бог мне поможет. Не оставаться же век нелюдимкой. Со мною уж бывали такие же случаи. Я помню, когда я, бывало, еще маленькая, в пансион хаживала. Бывало, всё воскресенье дома резвишься, прыгаешь, иной раз и побранит матушка, — всё ничего, всё хорошо на сердце, светло на душе. Станет подходить вечер, и грусть нападет смертельная, нужно в девять часов в пансион идти, а там всё чужое, холодное, строгое, гувернантки по понедельникам такие сердитые, так и щемит, бывало, за душу, плакать хочется; пойдешь в уголок и поплачешь одна-одинешенька, слезы скрываешь, — скажут, ленивая; а я вовсе не о том и плачу, бывало, что учиться надобно. — Ну что ж? я привыкла, и потом, когда выходила из пансиона, так тоже плакала, прощаясь с подружками. Да и нехорошо я делаю, что живу в тягость обоим вам. Эта мысль — мне мученье. Я вам откровенно говорю всё это, потому что привыкла быть с вами откровенною. Разве я не вижу, как Федора встает каждый день раным-ранехонько, да за стирку свою принимается, и до поздней ночи работает? — а старые кости любят покой. Разве я не вижу, что вы на меня разоряетесь, последнюю копейку ребром ставите140, да на меня ее тратите? не с вашим состоянием, мой друг! Пишете вы, что последнее продадите, а меня в нужде не оставите. Верю, друг мой, я верю в ваше доброе сердце, — но это вы теперь так говорите. Теперь у вас есть деньги неожиданные, вы получили награждение; но потом что будет, потом? Вы знаете сами — я больная всегда; я не могу так же, как и вы, работать, хотя бы душою рада была, да и работа не всегда бывает. Что же мне остается? Надрываться с тоски, глядя на вас обоих, сердечных. Чем я могу оказать вам хоть малейшую пользу? И отчего я вам так необходима, друг мой? Что я вам хорошего сделала? Я только привязана к вам всею душою, люблю вас крепко, сильно, всем сердцем, но — горька судьба моя! — я умею любить, и могу любить, но только, а не творить добро, не платить вам за ваши благодеяния. Не держите же меня более, подумайте и скажите ваше последнее мнение. В ожидании пребываю
вас любящая
в.д.
Июля 1.
Блажь, блажь, Варенька, просто блажь! Оставь вас так, так вы там головкой своей и чего-чего не передумаете. И то не так, и это не так! А я вижу теперь, что это всё блажь. Да чего же вам недостает у нас, маточка, вы только это скажите! Вас любят, вы нас любите, мы все довольны и счастливы — чего же более? Ну! а что вы в чужих-то людях будете делать? Ведь вы, верно, еще


Бедные люди
53
не знаете, что такое чужой человек?.. Нет, вы меня извольте-ка порасспросить, так я вам скажу, что такое чужой человек. Знаю я его, маточка; хорошо знаю; случалось хлеб его есть141. Зол он, Варенька, зол, уж так зол, что сердечка твоего недостанет, так он его истерзает укором, попреком да взглядом дурным. У нас вам тепло, хорошо, — словно в гнездышке приютились. Да и нас-то вы как без головы оставите. Ну что мы будем делать без вас; что я, старик, буду делать тогда? Вы нам не нужны? Не полезны? Как не полезны? Нет, вы, маточка, сами рассудите, как же вы не полезны? Вы мне очень полезны, Варенька. Вы этакое влияние имеете благотворное... Вот я об вас думаю теперь, и мне весело... Я вам иной раз письмо напишу и все чувства в нем изложу, на что подробный ответ от вас получаю. Гардеробцу вам накупил, шляпку сделал; от вас комиссия подчас выходит какая-нибудь, я и комиссию... Нет, как же вы не полезны? Да и что я один буду делать на старости, на что годиться буду? Вы, может быть, об этом и не подумали, Варенька; нет, вы именно об этом подумайте — что вот, дескать, на что он будет без меня-то годиться? Я привык к вам, родная моя. — А то что из этого будет? Пойду к Неве, да и дело с концом. Да, право же, будет такое, Варенька; что же мне без вас делать останется!142 Ах, душечка моя, Варенька! Хочется, видно, вам, чтобы меня ломовой извозчик143 на Волково свез; чтобы какая-нибудь там нищая старуха-по- шлепница144 одна мой гроб провожала, чтобы меня там песком засыпали, да прочь пошли, да одного там оставили. Грешно, грешно, маточка! Право, грешно, ей-богу, грешно! Отсылаю вам вашу книжку, дружочек мой, Варенька, и если вы, дружочек мой, спросите мнения моего насчет вашей книжки, то я скажу, что в жизнь мою не случалось мне читать таких славных книжек. Спрашиваю я теперь себя, маточка, как же это я жил до сих пор таким олухом, прости Господи? Что делал? Из каких я лесов?145 Ведь ничего-то я не знаю, маточка, ровно ничего не знаю! совсем ничего не знаю! Я вам, Варенька, спроста скажу, — я человек неученый; читал я до сей поры мало, очень мало читал, да почти ничего: «Картину человека»146, умное сочинение, читал; «Мальчика, наигрывающего разные штучки на колокольчиках»147 читал да «Ивико- вы журавли»148 — вот только и всего, а больше ничего никогда не читал. Теперь я «Станционного смотрителя»149 здесь в вашей книжке прочел; ведь вот скажу я вам, маточка, случается же так, что живешь, а не знаешь, что под боком там у тебя книжка есть, где вся-то жизнь твоя как по пальцам разложена. Да и что самому прежде невдогад было, так вот здесь, как начнешь читать в такой книжке, так сам всё, помаленьку, и припомнишь, и разыщешь, и разгадаешь. И наконец, вот отчего еще я полюбил вашу книжку: иное творение, какое там ни есть, чигаешь-читаешь, иной раз хоть тресни — так хитро, что как будто бы его и не понимаешь. Я, например, — я туп, я от природы моей туп,


54
Ф.М. Достоевский
так я не могу слишком важных сочинений читать; а это читаешь, — словно сам написал150, точно это, примерно говоря, мое собственное сердце, какое уж оно там ни есть, взял его, людям выворотил изнанкой, да и описал всё подробно — вот как! Да и дело-то простое, Бог мой; да чего! право, и я так же бы написал; отчего же бы и не написал? — Ведь я то же самое чувствую, вот совершенно так, как и в книжке, да я и сам в таких же положениях подчас находился, как, примерно сказать, этот Самсон-то Вырин, бедняга. Да и сколько между нами-то ходит Самсонов Выриных, таких же горемык сердечных! И как ловко описано всё! Меня чуть слезы не прошибли, маточка, когда я прочел, что он спился, грешный, так, что память потерял, горьким сделался и спит себе целый день под овчинным тулупом, да горе пуншиком захлебывает, да плачет жалостно, грязной полою глаза утирая, когда вспоминает о заблудшей овечке своей, об дочке Дуняше! Нет, это натурально! вы прочтиге-ка; это натурально! это живет!151 Я сам это видал — это вот всё около меня живет; вот хоть Тереза — да чего далеко ходить! — вот хоть бы и наш бедный чиновник, — ведь он, может быть, такой же Самсон Вырин, только у него другая фамилия, Горшков. — Делото оно общее, маточка, и над вами и надо мной может случиться. И граф, что на Невском или на набережной живет152, и он будет то же самое, так только казаться будет другим, потому что у них всё по-своему, по высшему тону, но и он будет то же самое, всё может случиться, и со мною то же самое может случиться. Вот оно что, маточка, а вы еще тут от нас отходить хотите; да ведь грех, Варенька, может застигнуть меня. И себя и меня сгубить можете, родная моя. Ах, ясочка вы моя, выкиньте, ради бога, из головки своей все эти вольные мысли и не терзайте меня напрасно. Ну где же, птенчик вы мой слабенький, неоперившийся, где же вам самое себя прокормить, от погибели себя удержать, от злодеев защититься! Полноте, Варенька, поправьтесь; вздорных советов и наговоров не слушайте, а книжку вашу еще раз прочтите, со вниманием прочтите: вам это пользу принесет.
Говорил я про «Станционного смотрителя» Ратазяеву. Он мне сказал, что это всё старое и что теперь всё пошли книжки с картинками и с разными описаниями;153 уж я, право, в толк не взял хорошенько, что он тут говорил такое. Заключил же, что Пушкин хорош, и что он святую Русь прославил, и много еще мне про него говорил. Да, очень хорошо, Варенька, очень хорошо; прочтите-ка книжку еще раз со вниманием, советам моим последуйте и послушанием своим меня, старика, осчастливьте. Тогда сам Господь наградит вас, моя родная, непременно наградит.
Ваш искренний друг
Макар Девушкин.


Бедные люди
55
Июля б.
М. г. Макар Алексеевич.
Федора принесла мне сегодня пятнадцать рублей серебром. Как она была рада, бедная, когда я ей три целковых дала! Пишу вам наскоро. Я теперь крою вам жилетку, — прелесть какая материя, — желтенькая с цветочками. Посылаю вам одну книжку; тут всё разные повести; я прочла кое-какие; прочтите одну из них под названием «Шинель»154. — Вы меня уговариваете в театр идти вместе с вами; не дорого ли это будет? Разве уж куда-нибудь в галерею155. Я уж очень давно не была в театре, да и, право, не помню когда. Только опять всё боюсь, не дорого ли будет стоить эта затея? Федора только головой покачивает. Она говорит, что вы совсем не по достаткам жить начали; да я и сама это вижу; сколько вы на меня одну истратили! Смотрите, друг мой, не было бы беды. Федора и так мне говорила про какие-то слухи — что вы имели, кажемся, спор с вашей хозяйкой за неуплату ей денег; я очень боюсь за вас. Ну, прощайте; я спешу. Дело есть маленькое: я переменяю ленты на шляпке.
в.д.
P.S. Знаете ли, если мы пойдем в театр, то я надену мою новенькую шляпку, а на плеча черную мантилью156. Хорошо ли это будет?
Июля 7.
М. г. Варвара Алексеевна!
...Так вот я всё про вчерашнее. — Да, маточка, и на нас в оно время блажь находила. Врезался в эту актрисочку, по уши врезался, да это бы еще ничего; а самое-то чудное то, что я ее почти совсем не видал и в театре был всего один раз, а при всем том врезался. Жили тогда со мною стенка об стенку человек пятеро молодого, раззадорного народу. Сошелся я с ними, поневоле сошелся, хотя всегда был от них в пристойных границах. Ну, чтобы не отстать, я и сам им во всем поддакиваю. Насказали они мне об этой актриске! Каждый вечер, как только театр идет, вся компания — на нужное у них никогда гроша не бывало — вся компания отправлялась в театр, в галерею, и уж хлопают-хлопа- ют, вызывают-вызывают эту актриску — просто беснуются! А потом и заснуть не дадут; всю ночь напролет об ней толкуют, всякий ее своей Глашей зовет, все в одну в нее влюблены157, у всех одна канарейка на сердце. Раззадорили они и меня, беззащитного; я тогда еще молоденек был. Сам не знаю, как очутился я с ними в театре, в четвертом ярусе, в галерее. Видеть-то я один только краешек занавески видел, зато всё слышал. У актрисочки, точно, голосок был хорошенький — звонкий, соловьиный, медовый! Мы все руки у себя отхлопа¬


56
Ф.М. Достоевский
ли, кричали-кричали, — одним словом, до нас чуть не добрались, одного уж и вывели, правда. Пришел я домой, — как в чаду хожу! в кармане только один целковый рубль оставался, а до жалованья еще добрых дней десять. Так как бы вы думали, маточка? На другой день, прежде чем на службу идти, завернул я к парфюмеру французу, купил у него духов каких-то да мыла благовонного на весь капитал — уж и сам не знаю, зачем я тогда накупил всего этого? Да и не обедал дома, а всё мимо ее окон ходил. Она жила на Невском, в четвертом этаже. Пришел домой, часочек какой-нибудь там отдохнул, и опять на Невский пошел, чтобы только мимо ее окошек пройти. Полтора месяца я ходил таким образом, волочился за нею; извозчиков-лихачей нанимал поминутно и всё мимо ее окон концы давал: замотался совсем, задолжал, а потом уж и разлюбил ее — наскучило! Так вот что актриска из порядочного человека сделать в состоянии, маточка! Впрочем, молоденек-то я, молоденек был тогда!..
М.Д.
Июля 8.
Милостивая государыня моя,
Варвара Алексеевна!
Книжку вашу, полученную мною 6-го сего месяца, спешу возвратить вам и вместе с тем спешу в сем письме моем объясниться с вами. Дурно, маточка, дурно то, что вы меня в такую крайность поставили. Позвольте, маточка: всякое состояние определено Всевышним на долю человеческую. Тому определено быть в генеральских эполетах, этому служить титулярным советником;158 такому-то повелевать, а такому-то безропотно и в страхе повиноваться. Это уже по способности человека рассчитано; иной на одно способен, а другой на другое, а способности устроены самим Богом. — Состою я уже около тридцати лет на службе; служу безукоризненно, поведения трезвого, в беспорядках никогда не замечен. Как гражданин, считаю себя, собственным сознанием моим, как имеющего свои недостатки, но вместе с тем и добродетели. Уважаем начальством, и сами его превосходительство мною довольны; и хотя еще они доселе не оказывали мне особенных знаков благорасположения, но я знаю, что они довольны. Дожил до седых волос; греха за собою большого не знаю. Конечно, кто же в малом не грешен? Всякий грешен, и даже вы грешны, маточка! Но в больших проступках и продерзосгях никогда не замечен159, чтобы этак против постановлений что-нибудь или в нарушении общественного спокойствия, в этом я никогда не замечен, этого не было; даже крестик выходил160 — ну да уж что! Всё это вы по совести должны бы были знать, маточка, и он должен бы был знать; уж как взялся описывать, так должен бы был всё


Бедные люди
57
знать. Нет, я этого не ожидал от вас, маточка: нет, Варенька! вот от вас-то именно такого и не ожидал.
Как! Так после этого и жить себе смирно нельзя, в уголочке своем, — каков уж он там ни есть, — жить водой не замутя161, по пословице, никого не трогая, зная страх Божий, да себя самого, чтобы и тебя не затронули, чтобы и в твою конуру не пробрались да не подсмотрели — что, дескать, как ты себе там по- домашнему, что вот есть ли, например, у тебя жилетка хорошая, водится ли у тебя что следует из нижнего платья; есть ли сапоги, да и чем подбиты они; что ешь, что пьешь, что переписываешь?.. Да и что же тут такого, маточка, что вот хоть бы и я, где мостовая плоховата, пройду иной раз на цыпочках, что я сапоги берегу! Зачем писать про другого, что вот-де он иной раз нуждается, что чаю не пьет? А точно все и должны уж так непременно чай пить!162 Да разве я смотрю в рот каждому, что, дескать, какой он там кусок жует? Кого же я обижал таким образом? Нет, маточка, зачем же других обижать, когда тебя не затрагивают! Ну, и вот вам пример, Варвара Алексеевна, вот что значит оно: служишь-служишь, ревностно, усердно, — чего! — и начальство само тебя уважает (уж как бы там ни было, а все-таки уважает), — и вот кто- нибудь под самым носом твоим, безо всякой видимой причины, ни с того ни с сего, испечет тебе пасквиль. Конечно, правда, иногда сошьешь себе что-нибудь новое, — радуешься, не спишь, а радуешься, сапоги новые, например, с таким сладострастием надеваешь; это правда, я ощущал, потому что приятно видеть свою ногу в тонком щегольском сапоге, — это верно описано! Но я все-таки истинно удивляюсь, как Федор-то Федорович без внимания книжку такую пропустили и за себя не вступились. Правда, что он еще молодой сановник, и любит подчас покричать; но отчего же и не покричать? Отчего же и не распечь, коли нужно нашего брата распечь. Ну да положим и так, например, для тона распечь — ну и для тона можно; нужно приучать; нужно острастку давать; потому что — между нами будь это, Варенька, — наш брат ничего без острастки не сделает, всякий норовит только где-нибудь числиться, что вот, дескать, я там-то и там-то, а от дела-то бочком да стороночкой. А так как разные чины бывают, и каждый чин требует совершенно соответственной по чину распекан- ции163, то естественно, что после этого и тон распеканции выходит разночинный — это в порядке вещей! Да ведь на том и свет стоит, маточка, что все мы один перед другим тону задаем, что всяк из нас один другого распекает. Без этой предосторожности и свет бы не стоял, и порядка бы не было. Истинно удивляюсь, как Федор Федорович такую обиду пропустили без внимания!
И для чего же такое писать? И для чего оно нужно? Что, мне за это шинель кто-нибудь из читателей сделает, что ли? Сапоги, что ли, новые купит? Нет, Варенька, прочтет да еще продолжения потребует. Прячешься иногда, прячешься, скрываешься в том, чем не взял, боишься нос подчас показать —


58
Ф.М. Достоевский
куда бы там ни было, потому что пересуда трепещешь, потому что из всего, что ни есть на свете, из всего тебе пасквиль сработают, и вот уж вся гражданская и семейная жизнь твоя по литературе ходит164, всё напечатано, прочитано, осмеяно, пересужено! Да тут и на улицу нельзя показаться будет; ведь тут это всё так доказано, что нашего брата по одной походке узнаешь теперь. Ну, добро бы он под концом-то хоть исправился, что-нибудь бы смягчил, поместил бы, например, хоть после того пункта, как ему бумажки на голову сыпали:165 что вот, дескать, при всем этом он был добродетелен, хороший гражданин, такого обхождения от своих товарищей не заслуживал, послушествовал старшим (тут бы пример можно какой-нибудь), никому зла не желал, верил в Бога и умер (если ему хочется, чтобы он уж непременно умер) — оплаканный. А лучше всего было бы не оставлять его умирать, беднягу, а сделать бы так, чтобы шинель его отыскалась, чтобы тот генерал, узнавши подробнее об его добродетелях, перепросил бы его в свою канцелярию, повысил чином и дал бы хороший оклад жалованья, так что, видите ли, как бы это было: зло было бы наказано, а добродетель восторжествовала бы, и канцеляристы-товарищи все бы ни с чем и остались. Я бы, например, так сделал; а то что тут у него особенного, что у него тут хорошего? Так, пустой какой-то пример из вседневного, подлого быта. Да и как вы-то решились мне такую книжку прислать, родная моя. Да ведь это злонамеренная книжка, Варенька; это просто неправдоподобно, потому что и случиться не может, чтобы был такой чиновник166. Да ведь после такого надо жаловаться, Варенька, формально жаловаться.
Покорнейший слуга ваш
Макар Девушкин.
Июля 27.
М. г. Макар Алексеевич!
Последние происшествия и письма ваши испугали, поразили меня и повергли в недоумение, а рассказы Федоры объяснили мне всё. Но зачем же было так отчаиваться и вдруг упасть в такую бездну, в какую вы упали, Макар Алексеевич? Ваши объяснения вовсе не удовольствовали меня. Видите ли, была ли я права, когда настаивала взять то выгодное место, которое мне предлагали? К тому же и последнее мое приключение пугает меня не на шутку. Вы говорите, что любовь ваша ко мне заставила вас таиться от меня. Я и тогда уже видела, что многим обязана вам, когда вы уверяли, что издерживаете на меня только запасные деньги свои, которые, как говорили, у вас в ломбарде на всякий случай лежали. Теперь же, когда я узнала, что у вас вовсе не было никаких денег, что вы, случайно узнавши о моем бедственном положении и


Бедные люди
59
тронувшись им, решились издержать свое жалованье, забрав его вперед, и продали даже свое платье, когда я больна была, — теперь я, открытием всего этого, поставлена в такое мучительное положение, что до сих пор не знаю, как принять всё это и что думать об этом. Ах! Макар Алексеевич! вы должны были остановиться на первых благодеяниях своих, внушенных вам состраданием и родственною любовью, а не расточать деньги впоследствии на ненужное. Вы изменили дружбе нашей, Макар Алексеевич, потому что не были откровенны со мною, и теперь, когда я вижу, что ваше последнее пошло мне на наряды, на конфекты, на прогулки, на театр и на книги, — то за всё это я теперь дорого плачу сожалением о своей непростительной ветрености (ибо я принимала от вас всё, не заботясь о вас самих); и всё то, чем вы хотели доставить мне удовольствие, обратилось теперь в горе для меня и оставило по себе одно бесполезное сожаление. Я заметила вашу тоску в последнее время, и хотя сама тоскливо ожидала чего-то, но то, что случилось теперь, мне и в ум не входило. Как! вы до такой уже степени могли упасть духом, Макар Алексеевич! Но что теперь о вас подумают, что теперь скажут о вас все, кто вас знает? Вы, которого я и все уважали за доброту души, скромность и благоразумие, вы теперь вдруг впали в такой отвратительный порок, в котором, кажется, никогда не были замечены прежде. Что со мною было, когда Федора рассказала мне, что вас нашли на улице в нетрезвом виде и привезли на квартиру с полицией! Я остолбенела от изумления, хотя и ожидала чего-то необыкновенного, потому что вы четыре дня пропадали. Но подумали ли вы, Макар Алексеевич, что скажут ваши начальники, когда узнают настоящую причину вашего отсутствия? Вы говорите, что над вами смеются все, что все узнали о нашей связи и что и меня упоминают в насмешках своих соседи ваши. Не обращайте внимания на это, Макар Алексеевич, и, ради бога, успокойтесь. Меня пугает еще ваша история с этими офицерами; я об ней темно слышала. Растолкуйте мне, что это всё значит? Пишете вы, что боялись открыться мне, боялись потерять вашим признанием мою дружбу, что были в отчаянии, не зная, чем помочь мне в моей болезни, что продали всё, чтобы поддержать меня и не пускать в больницу, что задолжали сколько возможно задолжать, и имеете каждый день неприятности с хозяйкой, — но, скрывая всё это от меня, вы выбрали худшее. Но ведь теперь же я всё узнала. Вы совестились заставить меня сознаться, что я была причиною вашего несчастного положения, а теперь вдвое более принесли мне горя своим поведением. Всё это меня поразило, Макар Алексеевич. Ах, друг мой! несчастие — заразительная болезнь. Несчастным и бедным нужно сторониться друг от друга, чтоб еще более не заразиться. Я принесла вам такие несчастия, которых вы и не испытывали прежде в вашей скромной и уединенной жизни. Всё это мучит и убивает меня.


60
Ф.М. Достоевский
Напишите мне теперь всё откровенно, что с вами было и как вы решились на такой поступок. Успокойте меня, если можно. Не самолюбие заставляет меня писать теперь о моем спокойствии, но моя дружба и любовь к вам, которые ничем не изгладятся из моего сердца. Прощайте. Жду ответа вашего с нетерпением. Вы худо думали обо мне, Макар Алексеевич.
Вас сердечно любящая
Варвара Доброселова.
Июля 28.
Бесценная моя Варвара Алексеевна!
Ну уж, как теперь всё кончено и всё мало-помалу приходит в прежнее положение, то вот что скажу я вам, маточка: вы беспокоитесь об том, что обо мне подумают, на что спешу объявить вам, Варвара Алексеевна, что амбиция моя мне дороже всего167. Вследствие чего и донося вам об несчастиях моих и всех этих беспорядках, уведомляю вас, что из начальства еще никто ничего не знает, да и не будет знать, так что они все будут питать ко мне уважение по- прежнему. Одного боюсь: сплетен боюсь. Дома у нас хозяйка кричит, а теперь, когда я с помощию ваших десяти рублей уплатил ей часть долга, только ворчит, а более ничего. Что же касается до прочих, то и они ничего; у них только не нужно денег взаймы просить, а то и они ничего. А в заключение объяснений моих скажу вам, маточка, что ваше уважение ко мне считаю я выше всего на свете и тем утешаюсь теперь во временных беспорядках моих. Слава Богу, что первый удар и первые передряги миновали, и вы приняли это так, что не считаете меня вероломным другом и себялюбцем за то, что я вас у себя держал и обманывал вас, не в силах будучи с вами расстаться и любя вас, как моего ангельчика. Рачительно теперь принялся за службу и должность свою стал исправлять хорошо. Евстафий Иванович хоть бы слово сказал, когда я мимо их вчера проходил. Не скрою от вас, маточка, что убивают меня долги мои и худое положение моего гардероба, но это опять ничего, и об этом тоже молю вас — не отчаивайтесь, маточка. Посылаете мне еще полтинничек, Варенька, и этот полтинничек мне мое сердце пронзил. Так так-то оно теперь стало, так вот оно как! Т. е. это не я, старый дурак, вам, ангельчику, помогаю, а вы, сироточка моя бедненькая, мне! Хорошо сделала Федора, что достала денег. Я покамест не имею надежд никаких, маточка, на получение, а если чуть возродятся какие-нибудь надежды, то отпишу вам обо всем подробно. Но сплетни, сплетни меня беспокоят более всего. Прощайте, мой ангельчик. Целую вашу ручку и умоляю вас выздоравливать. Пишу оттого не подробно, что в должность спешу, ибо старанием и рачением хочу загладить все вины мои в


Бедные люди
61
упущении по службе; дальнейшее же повествование о всех происшествиях и о приключении с офицерами откладываю до вечера.
Вас уважающий и вас сердечно любящий
Макар Девушкин.
Июля 28.
Эх, Варенька, Варенька! Вот именно-то теперь грех на вашей стороне и на совести вашей останется. Письмецом-то своим вы меня с толку последнего сбили, озадачили, да уж только теперь, как я на досуге во внутренность сердца моего проник, так и увидел, что прав был, совершенно был прав. Я не про дебош мой говорю (ну его, маточка, ну его!), а про то, что я люблю вас и что вовсе не неблагоразумно мне было любить вас, вовсе не неблагоразумно. Вы, маточка, не знаете ничего; а вот если бы знали только, отчего это всё, отчего это я должен вас любить, так вы бы не то сказали. Вы это всё резонное-то только так говорите, а я уверен, что на сердце-то у вас вовсе не то.
Маточка моя, я и сам-то не знаю и не помню хорошо всего, что было у меня с офицерами. Нужно вам заметить, ангельчик мой, что до того времени я был в смущении ужаснейшем. Вообразите себе, что уже целый месяц, так сказать, на одной ниточке крепился. Положение было пребедственное. От вас-то я скрывался, да и дома тоже, но хозяйка моя шуму и крику наделала. Оно бы мне и ничего. Пусть бы кричала баба негодная, да одно то, что срам, а второе то, что она, Господь ее знает как, об нашей связи узнала и такое про нее на весь дом кричала, что я обомлел да и уши заткнул. Да дело-то в том, что другие своих ушей не затыкали, а, напротив, развесили их. Я и теперь, маточка, куда мне деваться, не знаю...
И вот, ангельчик мой, всё-то это, весь-то этот сброд всяческого бедствия и доконал меня окончательно. Вдруг странные вещи слышу я от Федоры, что в дом к вам явился недостойный искатель и оскорбил вас недостойным предложением; что он вас оскорбил, глубоко оскорбил, я по себе сужу, маточка, потому что и я сам глубоко оскорбился. Тут-то я, ангельчик вы мой, и свихнулся, тут-то я и потерялся и пропал совершенно. Я, друг вы мой, Варенька, выбежал в бешенстве каком-то неслыханном, я к нему хотел идти, греховоднику; я уж и не знал, что я делать хотел, потому что я не хочу, чтобы вас, ангельчика моего, обижали! Ну, грустно было! а на ту пору дождь, слякоть, тоска была страшная!.. Я было уж воротиться хотел... Тут-то я и пал, маточка. Я Емелю встретил168, Емельяна Ильича, он чиновник, т. е. был чиновник, а теперь уж не чиновник, потому что его от нас выключили. Он уж, я и не знаю, что делает, как-то там мается; вот мы с ним и повали. Тут — ну да что вам, Варенька,


62
Ф.М. Достоевский
ну весело, что ли, про несчастия друга своего читать, бедствия его и историю искушений, им претерпенных? На третий день, вечером, уж это Емеля подбил меня, я и пошел к нему, к офицеру-то. Адрес-то я у нашего дворника169 спросил. Я, маточка, уж если к слову сказать пришлось, давно за этим молодцом примечал; следил его, когда еще он в доме у нас квартировал. Теперь-то я вижу, что я неприличие сделал, потому что я не в своем виде был, когда обо мне ему доложили. Я, Варенька, ничего, по правде, и не помню; помню только, что у него было очень много офицеров, или это двоилось у меня — бог знает. Я не помню также, что я говорил, только я знаю, что я много говорил в благородном негодовании моем. Ну, тут-то меня и выгнали, тут-то меня и с лестницы сбросили, то есть оно не то чтобы совсем сбросили, а только так, вытолкали170. Вы уж знаете, Варенька, как я воротился; вот оно и всё. Конечно, я себя уронил и амбиция моя пострадала, но ведь этого никто не знает, из посторон- них-то никто, кроме вас, не знает; ну, а в таком случае это всё равно, что как бы его и не было. Может быть, это и так, Варенька, как вы думаете? Что мне только достоверно известно, так это то, что прошлый год у нас Аксентий Осипович таким же образом дерзнул на личность Петра Петровича, но по секрету, он это сделал по секрету. Он его зазвал в сгорожевскую комнату, я это всё в щелочку видел; да уж там он как надобно было и распорядился, но благородным образом, потому что этого никто не видал, кроме меня; ну, а я ничего, то есть я хочу сказать, что я не объявлял никому. Ну, а после этого Петр Петрович и Аксентий Осипович ничего. Петр Петрович, знаете, амбиционный такой, так он и никому не сказал, так что они теперь и кланяются, и руки жмут. Я не спорю, я, Варенька, с вами спорить не смею, я глубоко упал, и что всего ужаснее, в собственном мнении своем проиграл, но уж это, верно, мне так на роду было написано, уж это, верно, судьба, — а от судьбы не убежишь, сами знаете. — Ну, вот и подробное объяснение несчастий моих и бедствий, Варенька, вот — всё такое, что хоть бы и не читать, так в ту же пору. — Я немного нездоров, маточка моя, и всей игривости чувств лишился. Посему теперь, свидетельствуя вам мою привязанность, любовь и уважение, пребываю, милостивая государыня моя, Варвара Алексеевна, покорнейшим слугою вашим
Макаром Девушкиным.
Июля 29-го.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Я прочла ваши оба письма, да так и ахнула! Послушайте, друг мой, вы или от меня умалчиваете что-нибудь и написали мне только часть всех неприят¬


Бедные люди
63
ностей ваших, или... право, Макар Алексеевич, письма ваши еще отзываются каким-то расстройством... Приходите ко мне, ради бога, приходите сегодня; да послушайте, вы знаете, уж так прямо приходите к нам обедать. Я уж и не знаю, как вы там живете и как с хозяйкой вашей уладились. Вы об этом обо всем ничего не пишете и как будто с намерением умалчиваете. Так до свидания, друг мой; заходите к нам непременно сегодня; да уж лучше бы вы сделали, если б и всегда приходили к нам обедать. Федора готовит очень хорошо. Прощайте.
Ваша
Варвара Доброселова.
Августа 1.
Матушка, Варвара Алексеевна!
Рады вы, маточка, что Бог вам случай послал в свою очередь за добро добром отслужить и меня отблагодарить. Я этому верю, Варенька, и в доброту ангельского сердечка вашего верю, и не в укор вам говорю —только не попрекайте меня, как тогда, что я на старости лет замотался. Ну, уж был грех такой, что ж делать! — если уж хотите непременно, чтобы тут грех какой был; только вот от вас-то, дружочек мой, слушать такое мне многого стоит! А вы на меня не сердитесь, что я это говорю; у меня в груди-то, маточка, всё изныло. Бедные люди капризны — это уж так от природы устроено. Я это и прежде чувствовал. Он, бедный-то человек, он взыскателен; он и на свет-то Божий иначе смотрит, и на каждого прохожего косо глядит, да вокруг себя смущенным взором поводит, да прислушивается к каждому слову171, — дескать, не про него ли там что говорят? Что вот, дескать, что же он такой неказистый? что бы он такое именно чувствовал? что вот, например, каков он будет с этого боку, каков будет с того боку? И ведомо каждому, Варенька, что бедный человек хуже ветошки172 и никакого ни от кого уважения получить не может, что уж там ни пиши! они-то, пачкуны-то эти, что уж там ни пиши — всё будет в бедном человеке так, как и было. А отчего же так и будет по-прежнему? А оттого, что уж у бедного человека, по-ихнему, всё наизнанку должно быть; что уж у него ничего не должно быть заветного, там амбиции какой-нибудь ни-ни-ни! Вон Емеля говорил намедни, что ему где-то подписку делали, так ему за каждый гривенник, в некотором роде, официальный осмотр делали. Они думали, что они даром свои гривенники ему дают — ан нет: они заплатили за то, что им бедного человека показывали. Нынче, маточка, и благодеяния-то как-то чудно делаются... а может быть, и всегда так делались, кто их знает! Или не умеют они делать, или уж мастера большие — одно из двух. Вы, может быть, этого не знали, ну, так вот вам! В чем другом мы пас, а уж в этом извесг-


64
Ф.М. Достоевский
ны! А почему бедный человек знает всё это да думает всё такое? А почему? — ну, по опыту! А оттого, например, что он знает, что есть под боком у него такой господин, что вот идет куда-нибудь к ресторану да говорит сам с собой: что вот, дескать, эта голь-чиновник что будет есть сегодня? а я соте-папильйот173 буду есть, а он, может быть, кашу без масла есть будет. — А какое ему дело, что я буду кашу без масла есть? Бывает такой человек, Варенька, бывает, что только об таком и думает. И они ходят, пасквилянты неприличные, да смотрят, что, дескать, всей ли ногой на камень ступаешь али носочком одним; что-де вот у такого-то чиновника, такого-то ведомства, титулярного советника, из сапога голые пальцы торчат, что вот у него локти продраны174 — и потом там себе это всё и описывают и дрянь такую печатают... А какое тебе дело, что у меня локти продраны? Да уж если вы мне простите, Варенька, грубое слово, так я вам скажу, что у бедного человека на этот счет тот же самый стыд, как и у вас, примером сказать, девический. Ведь вы перед всеми — грубое-то словцо мое простите — разоблачаться не станете; вот так точно и бедный человек не любит, чтобы в его конуру заглядывали, что, дескать, каковы-то там его отношения будут семейные — вот. А то что было тогда обижать меня, Варенька, купно со врагами моими, на честь и амбицию честного человека посягающими!
Да и в присутствии-то я сегодня сидел таким медвежонком, таким воробьем ощипанным, что чуть сам за себя со стыда не сгорел. Стыдненько мне было, Варенька! Да уж натурально робеешь, когда сквозь одежду голые локти светятся да пуговки на ниточках мотаются. А у меня, как нарочно, всё это было в таком беспорядке! Поневоле упадаешь духом. Чего!., сам Степан Карлович сегодня начал было по делу со мной говорить, говорил-говорил, да как будто невзначай и прибавил: «Эх вы, батюшка Макар Алексеевич!» — да и не договорил остального-то, об чем он думал, а только я уж сам обо всем догадался, да так покраснел, что даже лысина моя покраснела. Оно в сущности-то и ничего, да все-таки беспокойно, на размышления наводит тяжкие. Уж не проведали ли чего они! А Боже сохрани, ну, как об чем-нибудь проведали! Я, признаюсь, подозреваю, сильно подозреваю одного человечка. Ведь этим злодеям нипочем! выдадут! всю частную твою жизнь ни за грош выдадут; святого ничего не имеется.
Я знаю теперь, чья это штука: это Ратазяева ппука. Он с кем-то знаком в нашем ведомстве, да, верно, так, между разговором, и передал ему всё с прибавлениями; или, пожалуй, рассказал в своем ведомстве, а оно выползло в наше ведомство. А в квартире у нас все всё до последнего знают, и к вам в окно пальцем показывают; это уж я знаю, что показывают. А как я вчера к вам обедать пошел, то все они из окон повысовывались, а хозяйка сказала, что


Бедные люди
65
вот, дескать, черт с младенцем связались, да и вас она назвала потом неприлично. Но всё же это ничто перед гнусным намерением Ратазяева нас с вами в литературу свою поместить и в тонкой сатире нас описать:175 он это сам говорил, а мне добрые люди из наших пересказали. Я уж и думать ни о чем не могу, маточка, и решиться не знаю на что. Нечего греха таить, прогневили мы Господа Бога, ангельчик мой! Вы, маточка, мне книжку какую-то хотели, ради скуки, прислать. А ну ее, книжку, маточка! Что она, книжка? Она небылица в лицах! И роман вздор, и для вздора написан, так, праздным людям читать: поверьте мне, маточка, опытности моей многолетней поверьте. И что там, если они вас заговорят Шекспиром каким-нибудь, что, дескать, видишь ли, в литературе Шекспир есть, — так и Шекспир вздор, всё это сущий вздор176, и всё для одного пасквиля сделано!
Ваш
Макар Девушкин.
Августа 2.
М. г. Макар Алексеевич!
Не беспокойтесь ни об чем; даст Господь Бог, всё уладится. Федора достала и себе и мне кучу работы, и мы превесело принялись за дело; может быть, и всё поправим. Подозревает она, что все мои последние неприятности не чужды Анны Федоровны; но теперь мне всё равно. Мне сегодня как-то необыкновенно весело. Вы хотите занимать деньги — сохрани вас Господи! после не оберетесь беды, когда отдавать будет нужно. Лучше живите-ка с нами покороче, приходите к нам почаще и не обращайте внимания на вашу хозяйку. Что же касается до остальных врагов и недоброжелателей ваших, то я уверена, что вы мучаетесь напрасными сомнениями, Макар Алексеевич! Смотрите, ведь я вам говорила прошедший раз, что у вас слог чрезвычайно неровный177. Ну, прощайте, до свиданья. Жду вас непременно к себе.
Ваша
В.Д.
Августа 3.
Ангельчик мой, Варвара Алексеевна!
Спешу вам сообщить, жизнёночек вы мой178, что у меня надежды родились кое-какие. Да позвольте, дочечка вы моя, — пишете, ангельчик, чтоб мне займов не делать? Голубчик вы мой, невозможно без них; уж и мне-то худо, да и с вами-то, чего доброго, что-нибудь вдруг да не так! ведь вы слабенькие; так вот я к тому и пишу, что занять-то непременно нужно. Ну, так я и продолжаю.


66
Ф.М. Достоевский
— Замечу вам, Варвара Алексеевна, что в присутствии я сижу рядом с Емельяном Ивановичем. Это не с тем Емельяном, которого вы знаете. Этот, так же как и я, титулярный советник, и мы с ним во всем нашем ведомстве чуть ли не самые старые, коренные служивые. Он добрая душа, бескорыстная душа, да неразговорчивый такой179, и всегда настоящим медведем смотрит. Зато деловой, перо у него — чистый английский почерк180, и если уж всю правду сказать, то не хуже меня пишет, — достойный человек! Коротко мы с ним никогда не сходились, а так только, по обычаю, прощайте да здравствуйте; да если подчас мне ножичек надобился, то, случалось, попрошу — дескать, дайте, Емельян Иванович, ножичка, одним словом, было только то, что общежитием требуется. Вот он и говорит мне сегодня: Макар Алексеевич, что, дескать, вы так призадумались? Я вижу, что добра желает мне человек, да и открылся ему — дескать, так и так, Емельян Иванович, т. е. всего не сказал, да и, Боже сохрани, никогда не скажу, потому что сказать-то нет духу, а так кое в чем открылся ему, что вот, дескать, стеснен и тому подобное. «А вы бы, батюшка, — говорит Емельян Иванович, — вы бы заняли; вот хоть бы у Петра Петровича заняли, он дает на проценты; я занимал;181 и процент берет пристойный — неотягчительный». Ну, Варенька, вспрыгнуло у меня сердечко. Думаю-думаю, авось Господь ему на душу положит, Петру Петровичу благодетелю, да и даст он мне взаймы. Сам уж и рассчитываю, что вот бы-де и хозяйке-то заплатил, и вам бы помог, да и сам бы кругом обчинился, а то такой срам: жутко даже на месте сидеть, кроме того, что вот зубоскалы-то наши смеются, бог с ними! Да и его-то превосходительство мимо нашего стола иногда проходят; ну, сохрани Боже, бросят взор на меня да приметят, что я одет неприлично! А у них главное — чистота и опрятность. Они-то, пожалуй, и ничего не скажут, да я-то от стыда умру — вот как это будет. Вследствие чего я, скрепившись и спрятав свой стыд в дырявый карман, направился к Петру Петровичу, и надежды-то полн, и ни жив ни мертв от ожидания — всё вместе. Ну, что же, Варенька, ведь всё вздором и кончилось! Он что-то был занят, говорил с Федосеем Ивановичем. Я к нему подошел сбоку, да и дернул его за рукав: дескать, Петр Петрович, а Петр Петрович! Он оглянулся, а я продолжаю: что, дескать, вот так и так, рублей тридцать и т. д. — Он сначала было не понял меня, а потом, когда я объяснил ему всё, так он и засмеялся, да и ничего, замолчал. Я опять к нему с тем же. А он мне — заклад у вас есть? — А сам уткнулся в свою бумагу, пишет и на меня не глядит. — Я немного оторопел. Нет, говорю, Петр Петрович, заклада нет, — да и объясняю ему — что вот, дескать, как будет жалованье, так я и отдам, непременно отдам, первым долгом почту. — Тут его кто-то позвал, я подождал его, он воротился, да и стал перо чинить, а меня как будто не замечает. А я всё про свое — что, дескать, Петр Петрович, нельзя ли как-нибудь?


Бедные люди
67
Он молчит и как будто не слышит, я постоял-постоял, ну, думаю, попробую в последний раз, да и дернул его за рукав. Он хоть бы что-нибудь вымолвил, очинил перо, да и стал писать; я и отошел. Они, маточка, видите ли, может быть, и достойные люди все, да гордые, очень гордые, — что мне! Куда нам до них, Варенька! Я к тому вам и писал всё это. — Емельян Иванович тоже засмеялся, да головой покачал, зато обнадежил меня, сердечный. Емельян Иванович достойный человек. Обещал он меня рекомендовать одному человеку; человек-то этот, Варенька, на Выборгской182 живет, тоже дает на проценты, 14-го класса какой-то183. Емельян Иванович говорит, что этот уже непременно даст; я завтра, ангельчик мой, пойду, — а? Как вы думаете? Ведь беда не занять! Хозяйка меня чуть с квартиры не гонит и обедать мне давать не соглашается. Да и сапоги-то у меня больно худы, маточка, да и пуговок нет... да того ли еще нет у меня! А ну как из начальства-то кто-нибудь заметит подобное неприличие? Беда, Варенька, беда, просто беда!
Макар Девушкин.
Августа 4.
Любезный Макар Алексеевич!
Ради бога, Макар Алексеевич, как только можно скорее займите сколько- нибудь денег; я бы ни за что не попросила у вас помощи в теперешних обстоятельствах, но если бы вы знали, каково мое положение! В этой квартире нам никак нельзя оставаться. У меня случились ужаснейшие неприятности, и если бы вы знали, в каком я теперь расстройстве и волнении! Вообразите, друг мой: сегодня утром входит к нам человек незнакомый, пожилых лет, почти старик, с орденами. Я изумилась, не понимая, чего ему нужно у нас? Федора вышла в это время в лавочку. Он стал меня расспрашивать, как я живу и что делаю, и, не дождавшись ответа, объявил мне, что он дядя того офицера; что он очень сердит на племянника за его дурное поведение и за то, что он ославил нас на весь дом; сказал, что племянник его мальчишка и ветрогон и что он готов взять меня под свою защиту; не советовал мне слушать молодых людей, прибавил, что он соболезнует обо мне как отец, что он питает ко мне отеческие чувства и готов мне во всем помогать. Я вся краснела, не знала, что и подумать, но не спешила благодарить. Он взял меня насильно за руку, потрепал меня по щеке, сказал, что я прехорошенькая и что он чрезвычайно доволен тем, что у меня есть на щеках ямочки (бог знает, что он говорил!), и, наконец, хотел меня поцеловать, говоря, что он уже старик (он был такой гадкий!). — Тут вошла Федора. Он немного смутился и опять заговорил, что чувствует ко мне уважение за мою скромность и благонравие и что очень желает, чтобы я


68
Ф.М. Достоевский
его не чуждалась. Потом отозвал в сторону Федору и под каким-то странным предлогом хотел дать ей сколько-то денег. Федора, разумеется, не взяла. Наконец он собрался домой, повторил еще раз все свои уверения, сказал, что еще раз ко мне приедет и привезет мне сережки (кажется, он сам был очень смущен); советовал мне переменить квартиру и рекомендовал мне одну прекрасную квартиру, которая у него на примете и которая мне ничего не будет стоить; сказал, что он очень полюбил меня затем, что я честная и благоразумная девушка, советовал остерегаться развратной молодежи и, наконец, объявил, что знает Анну Федоровну и что Анна Федоровна поручила ему сказать мне, что она сама навестит меня. Тут я всё поняла. Я не знаю, что со мною сталось; в первый раз в жизни я испытывала такое положение; я из себя вышла, я застыдила его совсем. Федора помогла мне и почти выгнала его из квартиры. Мы решили, что это всё дело Анны Федоровны: иначе с какой стороны ему знать о нас?
Теперь я к вам обращаюсь, Макар Алексеевич, и молю вас о помощи. Не оставляйте меня, ради бога, в таком положении! Займите, пожалуйста, хоть сколько-нибудь достаньте денег, нам не на что съехать с квартиры, а оставаться здесь никак нельзя более: так и Федора советует. Нам нужно, по крайней мере, рублей двадцать пять; я вам эти деньги отдам; я их заработаю; Федора мне на днях еще работы достанет, так что если вас будут останавливать большие проценты, то вы не смотрите на них и согласитесь на всё. Я вам всё отдам, только, ради бога, не оставьте меня помощию. Мне многого стоит беспокоить вас теперь, когда вы в таких обстоятельствах, но на вас одного вся надежда моя! Прощайте, Макар Алексеевич, подумайте обо мне, и дай вам Бог успеха!
В.Д.
Августа 4.
Голубчик мой, Варвара Алексеевна!
Вот эти-то все удары неожиданные и потрясают меня! Вот такие-то бедствия страшные и убивают дух мой! Кроме того, что сброд этих лизоблюдни- ков разных и старикашек негодных вас, моего ангельчика, на болезненный одр свести хочет, кроме этого всего — они и меня, лизоблюды-то эти, извести хотят. И изведут, клятву кладу, что изведут! Ведь вот я теперь скорее умереть готов, чем вам не помочь! — Не помоги я вам, так уж тут смерть моя, Варенька, тут уж чистая, настоящая смерть, а помоги, так вы тогда у меня улетите, как пташка из гнездышка, которую совы-то эти, хищные птицы, заклевать собрались. Вот это-то меня и мучает, маточка. Да и вы-то, Варенька, вы-то


Бедные люди
69
какие жестокие! Как же вы это? Вас мучают, вас обижают, вы, птенчик мой, страдаете, да еще горюете, что меня беспокоить нужно, да еще обещаетесь долг заработать, то есть, по правде сказать, убиваться будете с вашим здоровьем слабеньким, чтоб меня к сроку выручить. Да ведь вы, Варенька, только подумайте, о чем вы толкуете! Да зачем же вам шить, зачем же работать, головку свою бедную заботою мучить, ваши глазки хорошенькие портить и здоровье свое убивать? Ах, Варенька, Варенька! видите ли, голубчик мой, я никуда не гожусь и сам знаю, что никуда не гожусь, но я сделаю так, что буду годиться! Я всё превозмогу, я сам работы посторонней достану, переписывать буду разные бумаги разным литераторам184, пойду к ним, сам пойду, навяжусь на работу; потому что ведь они, маточка, ищут хороших писцов, я это знаю, что ищут, а вам себя изнурять не дам; пагубного такого намерения не дам вам исполнить. Я, ангельчик мой, непременно займу, и скорее умру, чем не займу. И пишете, голубушка вы моя, чтобы я проценту не испугался большого, — и не испугаюсь, маточка, не испугаюсь, ничего теперь не испугаюсь. Я, маточка, попрошу 40 рублей ассигнациями; ведь не много, Варенька, как вы думаете? Можно ли сорок-то рублей мне с первого слова поверить? то есть, я хочу сказать, считаете ли вы меня способным внушить, с первого взгляда, вероятие и доверенность? По физиономии-то, по первому взгляду, можно ли судить обо мне благоприятным образом? Вы припомните, ангельчик, способен ли я ко внушению-то? Как вы там от себя полагаете? Знаете ли, страх такой чувствуется — болезненно, истинно сказать, болезненно! Из сорока рублей двадцать пять отлагаю на вас, Варенька; два целковых хозяйке, а остальное назначено для собственной траты. Видите ли, хозяйке-то следовало бы дать и побольше, даже необходимо; но вы сообразите всё дело, маточка, перечтите-ка все мои нужды, так и увидите, что уж никак нельзя более дать, следовательно, нечего и говорить об этом, да и упоминать не нужно. На рубль серебром куплю сапоги;185 я уж и не знаю, способен ли я буду в старых-то завтра в должность явиться; Платочек шейный тоже был бы необходим, ибо старому скоро год минет; но так как вы мне из старого фартучка вашего не только платок, но и манишку выкроить обещались, то я о платке и думать больше не буду. Так вот, сапоги и платок есть. Теперь пуговки, дружок мой! ведь вы согласитесь, крошечка моя, что мне без пуговок быть нельзя; а у меня чуть ли не половина борта обсыпалась! Я трепещу, когда подумаю, что его превосходительство могут такой беспорядок заметить да скажут — да что скажут!186 Я, маточка, и не услышу, что скажут; ибо умру, умру, на месте умру, так-таки возьму да и умру от стыда, от мысли одной! — Ох, маточка! — Да вот еще останется от всех необходимостей трехрублевик; так вот это на жизнь и на полфунтика табачку; потому что, ангельчик мой, я без табаку-то жить не могу, а уж вот девятый


70
Ф.М. Достоевский
день трубки в рот не брал. Я бы, по совести говоря, купил бы, да и вам ничего не сказал, да совестно. Вот у вас там беда, вы последнего лишаетесь, а я здесь разными удовольствиями наслаждаюсь; так вот для того и говорю вам всё это, чтобы угрызения совести не мучили. Я вам откровенно признаюсь, Варенька, я теперь в крайне бедственном положении, то есть решительно ничего подобного никогда со мной не бывало. Хозяйка презирает меня, уважения ни от кого нет никакого; недостатки страшнейшие, долги; а в должности, где от своего брата чиновника и прежде мне не было масленицы187, — теперь, маточка, и говорить нечего. Я скрываю, я тщательно от всех всё скрываю, и сам скрываюсь, и в должность-то вхожу когда, так бочком-бочком, сторонюсь от всех. Ведь это вам только признаться достает у меня силы душевной... А ну, как не даст! Ну, нет, лучше, Варенька, и не думать об этом, и такими мыслями заранее не убивать души своей. К тому и пишу это, чтобы предостеречь вас, чтобы сами вы об этом не думали и мыслию злою не мучились. Ах, боже мой, что это с вами-то будет тогда! Оно правда и то, что вы тогда с этой квартиры не съедете, и я буду с вами, — да нет, уж я и не ворочусь тогда, я просто сгину куда-нибудь, пропаду. Вот я вам здесь расписался, а побриться бы нужно, оно всё благообразнее, а благообразие всегда умеет найти. Ну, дай-то Господи! Помолюсь, да и в путь!
М. Девушкин.
Августа 5.
Любезнейший Макар Алексеевич!
Уж хоть вы-то бы не отчаивались! И так горя довольно. — Посылаю вам тридцать копеек серебром; больше никак не могу. Купите себе там что вам более нужно, чтобы хоть до завтра прожить как-нибудь. У нас у самих почти ничего не осталось, а завтра уж и не знаю, что будет. Грустно, Макар Алексеевич! Впрочем, не грустите; не удалось, так что ж делать! Федора говорит, что еще не беда, что можно до времени и на этой квартире остаться, что если бы и переехали, так всё бы немного выгадали, и что если захотят, так везде нас найдут. Да только всё как-то нехорошо здесь оставаться теперь. Если бы не грустно было, я бы вам кое-что написала.
Какой у вас странный характер, Макар Алексеевич! Вы уж слишком сильно всё принимаете к сердцу; от этого вы всегда будете несчастнейшим человеком. Я внимательно читаю все ваши письма и вижу, что в каждом письме вы обо мне так мучаетесь и заботитесь, как никогда о себе не заботились. Все, конечно, скажут, что у вас доброе сердце, но я скажу, что оно уж слишком доброе. Я вам даю дружеский совет, Макар Алексеевич. Я вам благодарна,


Бедные люди
71
очень благодарна за всё, что вы для меня сделали, я всё это очень чувствую; так судите же, каково мне видеть, что вы и теперь, после всех ваших бедствий, которых я была невольною причиною, — что и теперь живете только тем, что я живу: моими радостями, моими горестями, моим сердцем! Если принимать всё чужое так к сердцу и если так сильно всему сочувствовать, то, право, есть отчего быть несчастнейшим человеком. Сегодня, когда вы вошли ко мне после должности, я испугалась, глядя на вас. Вы были такой бледный, перепуганный, отчаянный: на вас лица не было — и всё оттого, что вы боялись мне рассказать о своей неудаче, боялись меня огорчить, меня испугать, а как увидели, что я чуть не засмеялась, то у вас почти всё отлегло от сердца. Макар Алексеевич! вы не печальтесь, не отчаивайтесь, будьте благоразумнее, — прошу вас, умоляю вас об этом. Ну, вот вы увидите, что всё будет хорошо, всё переменится к лучшему; а то вам тяжело будет жить, вечно тоскуя и болея чужим горем. Прощайте, мой друг; умоляю вас, не беспокойтесь слишком обо мне.
в.д.
Августа 5.
Голубчик мой, Варенька!
Ну, хорошо, ангельчик мой, хорошо! Вы решили, что еще не беда оттого, что я денег не достал. Ну, хорошо, я спокоен, я счастлив на ваш счет. Даже рад, что вы меня, старика, не покидаете и на этой квартире останетесь. Да уж если всё говорить, так и сердце-то мое всё радостию переполнилось, когда я увидел, что вы обо мне в своем письмеце так хорошо написали и чувствам моим должную похвалу воздали. Я это не от гордости говорю, но оттого, что вижу, как вы меня любите, когда об сердце моем так беспокоитесь. Ну, хорошо; что уж теперь об сердце-то моем говорить! Сердце само по себе — а вот вы наказываете, маточка, чтобы я малодушным не был. Да, ангельчик мой, пожалуй, и сам скажу, что не нужно его, малодушия-то; да при всем этом, решите сами, маточка моя, в каких сапогах я завтра на службу пойду! — Вот оно что, маточка; а ведь подобная мысль погубить человека может, совершенно погубить. А главное, родная моя, что я не для себя и тужу, не для себя и страдаю; по мне всё равно, хоть бы и в трескучий мороз без шинели и без са- погов ходить, я перетерплю и всё вынесу, мне ничего; человек-то я простой, маленький, — но что люди скажут? — Враги-то мои, злые-то языки эти все что заговорят, когда без шинели пойдешь? Ведь для людей и в шинели ходишь, да и сапоги, пожалуй, для них же носишь188. Сапоги в таком случае, маточка, душечка вы моя, нужны мне для поддержки чести и доброго имени; в дырявых же сапогах и то и другое пропало, — поверьте, маточка, опытности моей


72
Ф.М. Достоевский
многолетней поверьте; меня, старика, знающего свет и людей, послушайте, а не пачкунов каких-нибудь и марателей.
А я вам еще и не рассказывал в подробности, маточка, как это в сущности всё было сегодня, чего я натерпелся сегодня. А того я натерпелся, столько тяготы душевной в одно утро вынес, чего иной и в целый год не вынесет. Вот оно было как: пошел, во-первых, я, раным-ранешенько, чтобы и его-то застать, да и на службу поспеть. Дождь был такой, слякоть такая была сегодня! Я, ясочка моя, в шинель-то закутался, иду-иду, да всё думаю: Господи! прости, дескать, мои согрешения и пошли исполнение желаний189. — Мимо -ской церкви190 прошел, перекрестился, во всех грехах покаялся, да вспомнил, что недостойно мне с Господом Богом уговариваться. Погрузился я в себя самого, и глядеть ни на что не хотелось; так уж не разбирая дороги пошел. На улицах было пусто, а кто встречался, так всё такие занятые, озабоченные, да и не диво: кто в такую пору раннюю и в такую погоду гулять пойдет! Артель работников испачканных повстречалась со мною; затолкали меня мужичье! Робость нашла на меня, жутко становилось, уж я об деньгах-то и думать, по правде, не хотел, — на авось так на авось! У самого Воскресенского моста191 у меня подошва отстала, так что уж и сам не знаю, на чем я пошел. А тут наш писарь Ермолаев повстречался со мною, вытянулся, стоит, глазами провожает, словно на водку просит; эх, братец, подумал я, на водку, уж какая тут водка! Устал я ужасно, приостановился, отдохнул немного, да и потянулся дальше. Нарочно разглядывал, к чему бы мыслями прилепиться, развлечься, приободриться: да нет — ни одной мысли ни к чему не мог прилепить, да и загрязнился вдобавок так, что самого себя стыдно стало. Увидел наконец я издали дом деревянный, желтый, с мезонином вроде бельведера192 — ну, так, думаю, так оно и есть, так и Емельян Иванович говорил, — Маркова дом. (Он и есть этот Марков, маточка, что на проценты дает.) Я уж и себя тут не вспомнил, и ведь знал, что Маркова дом, а спросил-таки будочника — чей, дескать, это, братец, дом? Будочник такой грубиян, говорит нехотя, словно сердится на кого-то, слова сквозь зубы цедит, — да уж так, говорит, это Маркова дом. — Будочники эти все такие нечувствительные193, а что мне будочник? — А вот всё как-то было впечатление дурное и неприятное, словом, всё одно к одному; изо всего что- нибудь выведешь сходное с своим положением, и это всегда так бывает. Мимо дома-то я три конца дал по улице, и чем больше хожу, тем хуже становится; нет, думаю, не даст, ни за что не даст! И человек-то я незнакомый, и дело-то мое щекотливое, и фигурой я не беру — ну, думаю, как судьба решит; чтобы после только не каяться, за попытку не съедят же меня, — да и отворил потихоньку калитку. А тут другая беда: навязалась на меня дрянная, глупая собачонка дворная; лезет из кожи, заливается! — И вот такие-то подлые, мелкие


Бедные люди
73
случаи и взбесят всегда человека, маточка, и робость на него наведут, и всю решимость, которую заране обдумал, уничтожат; так что я вошел в дом ни жив ни мертв, вошел да прямо еще, на беду, — не разглядел, что такое внизу впотьмах у порога, — ступил да и споткнулся об какую-то бабу, а баба молоко из подойника в кувшины цедила и всё молоко пролила. Завизжала, затрещала глупая баба, — дескать, куда ты, батюшка, лезешь, чего тебе надо? — да и пошла причитать про нелегкое. Я, маточка, это к тому замечаю, что всегда со мной такое же случалось в подобного рода делах; знать, уж мне написано так; вечно-то я зацеплюсь за что-нибудь постороннее. Высунулась на шум старая ведьма и чухонка хозяйка, я прямо к ней, — здесь, дескать, Марков живет? «Нет», — говорит; постояла, оглядела меня хорошенько. «А вам что до него?» Я объясняю ей, что, дескать, так и так, Емельян Иванович, — ну, и про остальное, — говорю, дельце есть. Старуха кликнула дочку — вышла и дочка, девочка в летах, босоногая, — «кликни отца; он наверху у жильцов, — пожалуйте». Вошел я. Комната ничего, на стенах картинки висят, всё генералов каких-то портреты, диван стоит, стол круглый, резеда, бальзаминчики, — думаю-думаю, не убраться ли, полно, мне подобру-поздорову, уйти или нет? И ведь, ей-ей, маточка, хотел убежать! Я лучше, думаю, завтра приду; и погода лучше будет, и я-то пережду, — а сегодня вон и молоко пролито, и генералы-то смотрят такие сердитые... Я уж и к двери, да он-то вошел — так себе, седенький, глазки такие вороватенькие, в халате засаленном и веревкой подпоясан. Осведомился к чему и как, а я ему: дескать, так и так, вот Емельян Иванович, — рублей сорок, говорю; дело такое, — да и не договорил. Из глаз его увидал, что проиграно дело. «Нет, уж что, — говорит, — дело, у меня денег нет; а что у вас заклад, что ли, какой?» Я было стал объяснять, что, дескать, заклада нет, а вот Емельян Иванович, — объясняю, одним словом, что нужно. Выслушав всё — нет, говорит, что Емельян Иванович! у меня денег нет. — Ну, думаю, так, всё так; знал я про это, предчувствовал — ну, просто, Варенька, лучше бы было, если бы земля подо мной расступилась; холод такой, ноги окоченели, мурашки по спине пробежали. Я на него смотрю, а он на меня смотрит, да чуть не говорит — что, дескать, сгупай-ка ты, брат, здесь тебе нечего делать — так что, если б в другом случае было бы такое же, так совсем бы засовестился. «Да что вам, зачем деньги надобны?» (Ведь вот про что спросил, маточка!) Я было рот разинул, чтобы только так не стоять даром, да он и слушать не стал — нет, говорит, денег нет; я бы, говорит, с удовольствием. Уж я ему представлял- представлял, говорю, что ведь я немножко, я, дескать, говорю, вам отдам, в срок отдам, и что я еще до срока отдам, что и процент пусть какой угодно берет и что я, ей-богу, отдам. Я, маточка, в это мгновение вас вспомнил, все ваши несчастия и нужды вспомнил, ваш полтинничек вспомнил, — да нет, го¬


74
Ф.М. Достоевский
ворит, что проценты, вот если б заклад! А то у меня денег нет, ей-ôoiy, нет; я бы, говорит, с удовольствием, — еще и побожился, разбойник!
Ну, тут уж, родная моя, я и не помню, как вышел, как прошел Выборгскую, как на Воскресенский мост попал, устал ужасно, прозяб, продрог и только в десять часов в должность успел явиться194. Хотел было себя пообчистить от грязи, да Снегирев, сторож, сказал, что нельзя, что щетку испортишь, а щетка, говорит, барин, казенная. Вот они как теперь, маточка, так что я и у этих господ чуть ли не хуже ветошки, об которую ноги обтирают. Ведь меня что, Варенька, убивает? — Не деньги меня убивают, а все эти тревоги житейские, все эти шепоты, улыбочки, шуточки. Его превосходительство невзначай как-нибудь могут отнестись на мой счет — ох, маточка, времена-то мои прошли золотые! Сегодня перечитал я все ваши письма; грустно, маточка! Прощайте, родная, Господь вас храни!
М. Девушкин.
P.S. Горе-то мое, Варенька, хотел я вам описать пополам с шуточкой, только, видно, она не дается мне, шуточка-то. Вам хотелось угодить. — Я к вам зайду, маточка, непременно зайду, завтра зайду.
Августа 11-го.
Варвара Алексеевна! голубчик мой, маточка! Пропал я, пропали мы оба, оба вместе, безвозвратно пропали. Моя репутация, амбиция — всё потеряно! Я погиб, и вы погибли, маточка, и вы, вместе со мной, безвозвратно погибли! Это я, я вас в погибель ввел! Меня гонят, маточка, презирают, на смех подымают, а хозяйка просто меня бранить стала; кричала-кричала на меня сегодня, распекала-распекала меня, ниже щепки поставила. А вечером у Ратазяева кто- то из них стал вслух читать одно письмо черновое, которое я вам написал да выронил невзначай из кармана. Матушка моя, какую они насмешку подняли! Величали-величали нас, хохотали-хохотали, предатели! Я вошел к ним и уличил Ратазяева в вероломстве; сказал ему, что он предатель! А Ратазяев отвечал мне, что я сам предатель, что я конкетами195 разными занимаюсь; говорит — вы скрывались от нас, вы, дескать, Ловелас;196 и теперь все меня Ловеласом зовут, и имени другого нет у меня! Слышите ли, ангельчик мой, слышите ли, — они теперь всё знают, обо всем известны, и об вас, родная моя, знают, и обо всем, что ни есть у вас, обо всем знают! Да чего! и Фальдони туда же, и он заодно с ними; послал я его сегодня в колбасную, так, принести кой- чего; не идет, да и только, дело есть, говорит! «Да ведь ты ж обязан», — я го¬


Бедные люди
75
ворю. «Да нет же, говорит, не обязан, вы вон моей барыне денег не платите, так я вам и не обязан». Я не вытерпел от него, от необразованного мужика, оскорбления, да и сказал ему дурака; а он мне — «от дурака слышал». Я думаю, что он с пьяных глаз мне такую грубость сказал, — да и говорю: ты, дескать, пьян, мужик ты этакой! а он мне: «Вы, что ли, мне поднесли-то? У самих- то есть ли на что опохмелиться; сами у какой-то по гривенничку христарадничаете, — да еще прибавил: — Эх, дескать, а еще барин!» Вот, маточка, вот до чего дошло дело! Жить, Варенька, совестно! точно оглашенный какой-нибудь;197 хуже чем беспаспортному бродяге какому-нибудь. Бедствия тяжкие! — погиб я, просто погиб! безвозвратно погиб.
М.Д.
Августа 13.
Любезнейший Макар Алексеевич! Над нами всё беды да беды, я уж и сама не знаю, что делать! Что с вами-то будет теперь, а на меня надежда плохая; я сегодня обожгла себе утюгом левую руку; уронила нечаянно, и ушибла и обожгла, всё вместе. Работать никак нельзя, а Федора уж третий день хворает. Я в мучительном беспокойстве. Посылаю вам тридцать копеек серебром; это почти всё последнее наше, а я, Бог видит, как желала бы вам помочь теперь в ваших нуждах. До слез досадно! Прощайте, друг мой! Весьма бы вы утешили меня, если б пришли к нам сегодня.
в Я
Августа 14.
Макар Алексеевич! что это с вами? Бога вы не боитесь, верно! Вы меня просто с ума сведете. Не стыдно ли вам! Вы себя губите, вы подумайте только о своей репутации! Вы человек честный, благородньгй, амбиционный — ну, как все узнают про вас! Да вы просто со стыда должны будете умереть! Или не жаль вам седьгх волос ваших? Ну, боитесь ли вы Бога! Федора сказала, что уже теперь не будет вам более помогать, да и я тоже вам денег давать не буду. — До чего вы меня довели, Макар Алексеевич! Вы думаете, верно, что мне ничего, что вы так дурно ведете себя; вы еще не знаете, что я из-за вас терплю! Мне по нашей лестнице и пройти нельзя: все на меня смотрят, пальцем на меня указывают и такие страшные вещи говорят; да, прямо говорят, что связалась я с пьяницей. Каково это слышать! Когда вас привозят, то на вас все жильцы с презрением указывают: вот, говорят, того чиновника привезли. А мне-то за вас мочи нет как совестно. Клянусь вам, что я перееду отсюда.


76
Ф.М. Достоевский
Пойду куда-нибудь в горничные, в прачки, а здесь не останусь. Я вам писала, чтоб вы зашли ко мне, а вы не зашли. Знать, вам ничего мои слезы и просьбы, Макар Алексеевич! И откуда вы денег достали? Ради Создателя, поберегитесь! Ведь пропадете, ни за что пропадете! И стыд-то и срам-то какой! Вас хозяйка и впустить вчера не хотела, вы в сенях ночевали: я всё знаю. Если б вы знали, как мне тяжело было, когда я всё это узнала. Приходите ко мне, вам будет у нас весело: мы будем вместе читать, будем старое вспоминать. Федора о своих богомольных странствиях рассказывать будет. Ради меня, голубчик мой, не губите себя и меня не губите. Ведь я для вас одного и живу, для вас и остаюсь с вами. Так-то вы теперь! Будьте благородным человеком, твердым в несчас- тиях; помните, что бедность не порок198. Да и чего отчаиваться: это всё временное! Даст Бог — всё поправится, только вы-то удержитесь теперь. Посылаю вам двугривенный, купите себе табаку или всего, что вам захочется, только, ради бога, на дурное не тратьте. Приходите к нам, непременно приходите. Вам, может быть, как и прежде, стыдно будет, но вы не стыдитесь: это ложный стыд. Только бы вы искреннее раскаяние принесли. Надейтесь на Бога. Он всё устроит к лучшему.
в.д.
Августа 19.
Варвара Алексеевна, маточка!
Стыдно мне, ясочка моя, Варвара Алексеевна, совсем застыдился. Впрочем, что ж тут такого, маточка, особенного? Отчего же сердца своего не поразвеселить? Я тогда про подошвы мои и не думаю, потому что подошва вздор и всегда останется простой, подлой, грязной подошвой. Да и сапоги тоже вздор! — И мудрецы греческие без сапог хаживали199, так чего же нашему-то брату с таким недостойным предметом нянчиться? За что ж обижать, за что ж презирать меня в таком случае? Эх! маточка, маточка, нашли что писать! А Федоре скажите, что она баба вздорная, беспокойная, буйная и вдобавок глупая, невыразимо глупая! Что же касается до седины моей, то и в этом вы ошибаетесь, родная моя, потому что я вовсе не такой старик, как вы думаете. Емеля вам кланяется. Пишете вы, что сокрушались и плакали; а я вам пишу, что я тоже сокрушался и плакал. В заключение желаю вам всякого здоровья и благополучия, а что до меня касается, то я тоже здоров и благополучен и пребываю вашим, ангельчик мой, другом
Макаром Девушкиным.


Бедные люди
77
Августа 21.
Милостивая государыня и любезный друг,
Варвара Алексеевна!
Чувствую, что я виноват, чувствую, что я провинился пред вами, да и, по- моему, выгоды-то из этого нет никакой, маточка, что я всё это чувствую, уж что вы там ни говорите. Я и прежде проступка моего всё это чувствовал, но вот упал же духом, с сознанием вины упал. Маточка моя, я не зол и не жестокосерден; а для того чтобы растерзать сердечко ваше, голубка моя, нужно быть ни более ни менее как кровожадным тигром, ну, а у меня сердце овечье, и я, как и вам известно, не имею позыва к кровожадности; следственно, ан- гельчик мой, я и не совсем виноват в проступке моем, так же как и ни сердце, ни мысли мои не виноваты; а уж так я и не знаю, что виновато. Уж такое дело темное, маточка! Тридцать копеек серебром мне прислали, а потом прислали двугривенничек; у меня сердце и заныло, глядя на ваши сиротские денежки. Сами ручку свою обожгли, голодать скоро будете, а пишете, чтоб я табаку купил. Ну, как же мне было поступить в таком случае? Или уж так, без зазрения совести, подобно разбойнику, вас, сироточку, начать грабить! Тут-то я и упал духом, маточка, т. е. сначала, чувствуя поневоле, что никуда не гожусь и что я сам немногим разве получше подошвы своей, счел неприличным принимать себя за что-нибудь значащее; а напротив, самого себя стал считать чем-то неприличным и в некоторой степени неблагопристойным. Ну, а как потерял к себе самому уважение, как предался отрицанию добрых качеств своих и своего достоинства, так уж тут и всё пропадай, тут уж и падение! Это так уже судьбою определено, и я в этом не виноват. Я сначала вышел немножко по- освежиться. Тут уж всё пришлось одно к одному: и природа была такая слезливая, и погода холодная, и дождь, ну и Емеля тут же случился. Он, Варенька, уже всё заложил, что имел, всё у него пошло в свое место, и как я его встретил, так он уже двое суток маковой росинки во рту не видал, так что уж хотел такое закладывать, чего никак и заложить нельзя, затем что и закладов таких не бывает. Ну, что же, Варенька, уступил я более из сострадания к человечеству, чем по собственному влечению. Так вот как грех этот произошел, маточка! Мы уж как вместе с ним плакали! Вас вспоминали. Он предобрый, он очень добрый человек, и весьма чувствительный человек200. Я, маточка, сам всё это чувствую; со мной потому и случается-то всё такое, что я очень всё это чувствую. Я знаю, чем я вам, голубчик вы мой, обязан! Узнав вас, я стал, во-первых, и самого себя лучше знать, и вас стал любить; а до вас, ангельчик мой, я был одинок и как будто спал, а не жил на свете. Они, злодеи-то мои, говорили, что даже и фигура моя неприличная, и гнушались мною, ну, и я стал гнушаться собою; говорили, что я туп, я и в самом деле думал, что я туп, а как вы мне


78
Ф.М. Достоевский
явились, то вы всю мою жизнь осветили темную, так что и сердце, и душа моя осветились, и я обрел душевный покой, и узнал, что и я не хуже других, что только так, не блещу ничем, лоску нет, тону нет, но все-таки я человек, что сердцем и мыслями я человек. Ну, а теперь, почувствовав, что я гоним судьбою, что, униженный ею, предался отрицанию собственного своего достоинства, я, удрученный моими бедствиями, и упал духом. И так как вы теперь всё знаете, маточка, то я умоляю вас слезно не любопытствовать более об этой материи, ибо сердце мое разрывается, и горько, тягостно.
Свидетельствую, маточка, вам почтение мое и пребываю вашим верным
Макаром Девушкиным.
Сентября 3.
Я не докончила прошлого письма, Макар Алексеевич, потому что мне было тяжело писать. Иногда бывают со мной минуты, когда я рада быть одной, одной грустить, одной тосковать, без раздела, и такие минуты начинают находить на меня всё чаще и чаще. В воспоминаниях моих есть что-то такое необъяснимое для меня, что увлекает меня так безотчетно, так сильно, что я по нескольку часов бываю бесчувственна ко всему меня окружающему и забываю всё, всё настоящее. И нет впечатления в теперешней жизни моей, приятного ль, тяжелого, грустного, которое бы не напоминало мне чего-нибудь подобного же в прошедшем моем, и чаще всего мое детство, мое золотое детство!201 Но мне становится всегда тяжело после подобных мгновений. Я как-то слабею, моя мечтательность изнуряет меня, а здоровье мое и без того всё хуже и хуже становится.
Но сегодня свежее, яркое, блестящее утро, каких мало здесь осенью, оживило меня, и я радостно его встретила. Итак, у нас уже осень! Как я любила осень в деревне! Я еще ребенком была, но и тогда уже много чувствовала. Осенний вечер я любила больше, чем утро. Я помню, в двух шагах от нашего дома, под горой, было озеро. Это озеро, — я как будто вижу его теперь, — это озеро было такое широкое, светлое, чистое как хрусталь! Бывало, если вечер тих — озеро покойно; на деревах, что по берегу росли, листом не шелохнет, вода неподвижна, словно зеркало. Свежо! холодно! Падает роса на траву, в избах на берегу засветятся огоньки, стадо пригонят — тут-то я и ускользну тихонько из дому, чтобы посмотреть на мое озеро, и засмотрюсь, бывало. Какая-нибудь вязанка хворосту горит у рыбаков у самой воды, и свет далекодалеко по воде льется. Небо такое холодное, синее, и по краям разведено всё красными, огненными полосами, и эти полосы всё бледнее и бледнее становят¬


Бедные люди
79
ся; выходит месяц; воздух такой звонкий, порхнет ли испуганная пташка, камыш ли зазвенит от легонького ветерка или рыба всплеснется в воде — всё, бывало, слышно. По синей воде встает белый пар, тонкий, прозрачный. Даль темнеет; всё как-то тонет в тумане, а вблизи так всё резко обточено, словно резцом обрезано — лодка, берег, острова; бочка какая-нибудь, брошенная, забытая у самого берега, чуть-чуть колышется на воде, ветка ракитовая с пожелтелыми листьями путается в камыше; вспорхнет чайка запоздалая, то окунется в холодной воде, то опять вспорхнет и утонет в тумане. Я засматривалась, заслушивалась, — чудно мне! А я еще была ребенком, дитя!..
Я так любила осень — позднюю осень, когда уже уберут хлеба, окончат все работы, когда уже в избах начнутся посиделки202, когда уже все ждут зимы. Тогда всё становится мрачнее, небо хмурится облаками, желтые листья стелются тропами по краям обнаженного леса, а лес синеет, чернеет — особенно вечером, когда спустится сырой туман, и деревья мелькают из тумана, как великаны, как безобразные, страшные привидения. Запоздаешь, бывало, на прогулке, отстанешь от других, идешь одна, спешишь, — жутко! Сама дрожишь как лист; вот, думаешь, того и гляди, выглянет кто-нибудь страшный из-за этого дупла; между тем ветер пронесется по лесу, загудит, зашумит, завоет так жалобно, сорвет тучу листьев с чахлых веток, закрутит ими по воздуху, и за ними длинною, широкою, шумною стаей, с диким пронзительным криком, пронесутся птицы, так что небо чернеет, и всё застилается ими. Страшно станет, а тут — точно как будто заслышишь кого-то — чей-то голос, как будто кто-то шепчет: «Беги, беги, дитя, не опаздывай; страшно здесь будет тотчас, беги, дитя!» — ужас пройдет по сердцу, и бежишь-бежишь так, что дух занимается203. Прибежишь, запыхавшись, домой; дома шумно, весело; раздадут нам, всем детям, работу: горох или мак шелушить. Сырые дрова трещат в печи; матушка весело смотрит за нашей веселой работой; старая няня, Ульяна204, рассказывает про старое время или страшные сказки про колдунов и мертвецов. Мы, дети, жмемся подружка к подружке, а улыбка у всех на губах. Вот, вдруг замолчим разом... чу! шум! как будто кто-то стучит! Ничего не бывало: это гудит самопрялка205 у старой Фроловны; сколько смеху бывало! А потом ночью не спим от страха; находят такие страшные сны. Проснешься, бывало, шевельнуться не смеешь и до рассвета дрогнешь под одеялом. Утром встанешь свежа как цветочек. Посмотришь в окно: морозом прохватило всё поле; тонкий, осенний иней повис на обнаженных сучьях; тонким как лист льдом подернулось озеро; встает белый пар по озеру; кричат веселые птицы. Солнце светит кругом яркими лучами, и лучи разбивают как стекло тонкий лед. Светло, ярко, весело! В печке опять трещит огонь; подсядем все к самовару, а в окна посматривает, продрогшая ночью, черная наша собака Полкан


80
Ф.М. Достоевский
и приветливо махает хвостом. Мужичок проедет мимо окон на бодрой лошадке в лес за дровами. Все так довольны, так веселы!.. Ах, какое золотое было детство мое!..
Вот я и расплакалась теперь, как дитя, увлекаясь моими воспоминаниями. Я так живо, так живо всё припомнила, так ярко стало передо мною всё прошедшее, а настоящее так тускло, так темно!.. Чем это кончится, чем это всё кончится? Знаете ли, у меня есть какое-то убеждение, какая-то уверенность, что я умру нынче осенью. Я очень, очень больна. Я часто думаю о том, что умру, но всё бы мне не хотелось так умереть, — в здешней земле лежать. Может быть, я опять слягу в постель, как и тогда, весной, а я еще оправиться не успела. Вот и теперь мне очень тяжело. Федора сегодня ушла куда-то на целый день, и я сижу одна. А с некоторого времени я боюсь оставаться одной; мне всё кажется, что со мной в комнате кто-то бывает другой, что кто-то со мной говорит; особенно когда я об чем-нибудь задумаюсь и вдруг очнусь от задумчивости, так что мне страшно становится. Вот почему я вам такое большое письмо написала; когда я пишу, это проходит. Прощайте; кончаю письмо, потому что и бумаги и времени нет. Из вырученных денег за платья мои да за шляпку остался у меня только рубль серебром. Вы дали хозяйке два рубля серебром; это очень хорошо, она замолчит теперь на время.
Поправьте себе как-нибудь платье. Прощайте; я так устала; не понимаю, отчего я становлюсь такая слабая; малейшее занятие меня утомляет. Случится работа — как работать? Вот это-то и убивает меня.
АД
Сентября 5.
Голубчик мой, Варенька!
Я сегодня, ангельчик мой, много испытал впечатлений. Во-первых, у меня голова целый день болела. Чтобы как-нибудь освежиться, вышел я походить по Фонтанке. Вечер был такой темный, сырой. В шестом часу уж смеркается206 — вот как теперь! Дождя не было, зато был туман, не хуже доброго дождя. По небу ходили длинными широкими полосами тучи. Народу ходила бездна по набережной, и народ-то, как нарочно, был с такими страшными, уныние наводящими лицами: пьяные мужики, курносые бабы-чухонки, в сапогах и простоволосые, артельщики207, извозчики, наш брат по какой-нибудь надобности; мальчишки, какой-нибудь слесарский ученик в полосатом халате, испитой, чахлый, с лицом, выкупанным в копченом масле, с замком в руке; солдат отставной в сажень208 ростом — вот какова была публика. Час-то, видно, был такой, что другой публики и быть не могло. Судоходный канал Фонтанка!


Бедные люди
81
Барок такая бездна209, что не понимаешь, где всё это могло поместиться. На мостах сидят бабы с мокрыми пряниками да с гнилыми яблоками — и всё такие грязные, мокрые бабы. Скучно по Фонтанке гулять! Мокрый гранит под ногами, по бокам дома высокие, черные, закоптелые; под ногами туман, над головой тоже туман. Такой грустный, такой темный был вечер сегодня.
Когда я поворотил в Гороховую210, так уж смерклось совсем и газ зажигать стали211. Я давненько-таки не был в Гороховой — не удавалось. Шумная улица! Какие лавки, магазины богатые; всё так и блестит и горит, материя, цветы под стеклами, разные шляпки с лентами. Подумаешь, что это всё так, для красы разложено — так нет же: ведь есть люди, что всё это покупают и своим женам дарят. — Богатая улица! Немецких булочников очень много живет в Гороховой;212 тоже, должно быть, народ весьма достаточный. Сколько карет поминутно ездит; как это всё мостовая выносит! Пышные экипажи такие, стекла, как зеркало, внутри бархат и шелк; лакеи дворянские, в эполетах, при шпаге. Я во все кареты заглядывал, всё дамы сидят, такие разодетые, может быть, и княжны и графини. Верно, час был такой, что все на балы и в собрания спешили. Любопытно увидеть княгиню и вообще знатную даму вблизи; должно быть, очень хорошо;213 я никогда не видал; разве вот так, как теперь, в карету заглянешь. Про вас я тут вспомнил. — Ах, голубчик мой, родная моя! как вспомню теперь про вас, так всё сердце изнывает! Отчего вы, Варенька, такая несчастная? Ангельчик мой! да чем же вы-то хуже их всех?214 Вы у меня добрая, прекрасная, ученая; отчего же вам такая злая судьба выпадает на долю? Отчего это так всё случается, что вот хороший-то человек в запустенье находится, а к другому кому счастие само напрашивается? Знаю, знаю, маточка, что нехорошо это думать, что это вольнодумство; но по искренности, по правде-истине, зачем одному еще во чреве матери прокаркнула счастье ворона- судьба, а другой из воспитательного дома на свет божий выходит?215 И ведь бывает же так, что счастье-то часто Иванушке-дурачку достается. Ты, дескать, Иванушка-дурачок, ройся в мешках дедовских, пей, ешь, веселись, а ты, такой- сякой, только облизывайся; ты, дескать, на то и годишься, ты, братец, вот какой! Грешно, маточка, оно грешно этак думать, да тут поневоле как-то грех в душу лезет. Ездили бы и вы в карете такой же, родная моя, ясочка. Взгляда благосклонного вашего генералы ловили бы — не то что наш брат; ходили бы вы не в холстинковом216 ветхом платьице, а в шелку да в золоте. Были бы вы не худенькие, не чахленькие, как теперь, а как фшурка сахарная, свеженькая, румяная, полная. А уж я бы тогда и тем одним счастлив был, что хоть бы с улицы на вас в ярко освещенные окна взглянул, что хоть бы тень вашу увидал; от одной мысли, что вам там счастливо и весело, птичка вы моя хорошенькая, и я бы повеселел. А теперь что! Мало того, что злые люди вас погубили, какая-


82
Ф.М. Достоевский
нибудь там дрянь, забулдыга вас обижает. Что фрак-то на нем сидит гоголем, что в лорнетку-то золотую он на вас смотрит, бесстыдник217, так уж ему всё с рук сходит, так уж и речь его непристойную снисходительно слушать надо! Полно, так ли, голубчики! А отчего же это всё? А оттого, что вы сирота, оттого, что вы беззащитная, оттого, что нет у вас друга сильного, который бы вам опору пристойную дал. А ведь что это за человек, что это за люди, которым сироту оскорбить нипочем? Это какая-то дрянь, а не люди, просто дрянь; так себе, только числятся218, а на деле их нет, и в этом я уверен. Вот они каковы, эти люди! А по-моему, родная моя, вот тот шарманщик219, которого я сегодня в Гороховой встретил, скорее к себе почтение внушит, чем они. Он хоть целый день ходит да мается, ждет залежалого, негодного гроша на пропитание, да зато он сам себе господин, сам себя кормит. Он милостыни просить не хочет; зато он для удовольствия людского трудится, как заведенная машина, — вот, дескать, чем могу, принесу удовольствие. Нищий, нищий он, правда, всё тот же нищий; но зато благородный нищий; он устал, он прозяб, но всё трудится, хоть по-своему, а все-таки трудится. И много есть честных людей, маточка, которые хоть немного зарабатывают по мере и полезности труда своего, но никому не кланяются, ни у кого хлеба не просят. Вот и я точно так же, как и этот шарманщик, т. е. я не то, вовсе не так, как он, но в своем смысле, в благо родном-то, в дворянском-то отношении220 точно так же как и он, по мере сил тружусь, чем могу, дескать. Большего нет от меня; ну, да на нет и суда нет.
Я к тому про шарманщика этого заговорил, маточка, что случилось мне бедность свою вдвойне испытать сегодня. Остановился я посмотреть на шарманщика. Мысли такие лезли в голову — так я, чтобы рассеяться, остановился. Стою я, стоят извозчики, девка какая-то, да еще маленькая девочка, вся такая запачканная. Шарманщик расположился перед чьими-то окнами. Замечаю малютку, мальчика, так себе лет десяти; был бы хорошенький, да на вид больной такой, чахленькой, в одной рубашонке да еще в чем-то, чуть ли не босой стоит, разиня рот музыку слушает — детский возраст! загляделся, как у немца куклы танцуют, а у самого и руки и ноги окоченели, дрожит да кончик рукава грызет. Примечаю, что в руках у него бумажечка какая-то. Прошел один господин и бросил шарманщику какую-то маленькую монетку; монетка прямо упала в тот ящик с огородочкой, в котором представлен француз, танцующий с дамами. Только что звякнула монетка, встрепенулся мой мальчик, робко осмотрелся кругом да, видно, на меня подумал, что я деньги дал. Подбежал он ко мне, ручонки дрожат у него, голосенок дрожит, протянул он ко мне бумажку и говорит: записка! Развернул я записку — ну что, всё известное: дескать, благодетели мои, мать у детей умирает, трое детей голодают, так вы нам теперь помогите; а вот как я умру, так за то, что птенцов моих теперь не


Бедные люди
83
забыли, на том свете вас, благодетели мои, не забуду. — Ну, что тут; дело ясное, дело житейское, а что мне им дать? Ну, и не дал ему ничего. А как было жаль! Мальчик бедненький, посинелый от холода, может быть, и голодный, и не врет, ей-ей, не врет; я это дело знаю. Но только то дурно, что зачем эти гадкие матери детей не берегут и полуголых с записками на такой холод посылают. Она, может быть, глупая баба, характера не имеет; да за нее и постараться, может быть, некому, так она и сидит, поджав ноги, может быть, и вправду больная. Ну, да всё обратиться бы куда следует; а впрочем, может быть, и просто мошенница, нарочно голодного и чахлого ребенка обманывать народ посылает, на болезнь наводит. И чему научится бедный мальчик с этими записками? Только сердце его ожесточается; ходит он, бегает, просит. Ходят люди, да некогда им. Сердца у них каменные; слова их жестокие:221 «Прочь! убирайся! шалишь!» — Вот что слышит он от всех, и ожесточается сердце ребенка, и дрожит напрасно на холоде бедненький, запуганный мальчик, словно птенчик, из разбитого гнездышка выпавший. Зябнут у него руки и ноги; дух занимается. Посмотришь, вот он уж и кашляет; тут недалеко ждать, и болезнь, как гад нечистый, заползет ему в грудь, а там, глядишь, и смерть уж стоит над ним, где-нибудь в смрадном углу, без ухода, без помощи — вот и вся его жизнь! Вот какова она, жизнь-то, бывает! Ох, Варенька, мучительно слышать Христа-ради, и мимо пройти, и не дать ничего, сказать ему: «Бог подаст». Иное Христа-ради еще ничего. (И Христа-ради-то разные бывают, маточка.) Иное долгое, протяжное, привычное, заученное, прямо нищенское; этому еще не так мучительно не подать, — это долгий нищий, давнишний, по ремеслу нищий, этот привык, думаешь, он переможет и знает, как перемочь. А иное Христа-ради — непривычное, грубое, страшное, — вот как сегодня, когда я было от мальчика записку взял, тут же у забора какой-то стоял, не у всех и просил, говорит мне: «Дай, барин, грош ради Христа!» — да таким отрывистым, грубым голосом, что я вздрогнул от какого-то страшного чувства, а не дал гроша: не было. А еще люди богатые не любят, чтобы бедняки на худой жребий вслух жаловались, — дескать, они беспокоят, они-де назойливы! Да и всегда бедность назойлива; спать, что ли, мешают их стоны голодные!
Признательно вам сказать, родная моя, начал я вам описывать это всё частию, чтоб сердце отвести, а более для того, чтоб вам образец хорошего слогу моих сочинений показать. Потому что вы, верно, сами сознаетесь, маточка, что у меня с недавнего времени слог формируется222. Но теперь на меня такая тоска нашла, что я сам моим мыслям до глубины души стал сочувствовать, и хотя я сам знаю, маточка, что этим сочувствием не возьмешь, но все- таки некоторым образом справедливость воздашь себе. И подлинно, родная


84
Ф.М. Достоевский
моя, часто самого себя, безо всякой причины, уничтожаешь, в грош не ставишь и ниже щепки какой-нибудь сортируешь. А если сравнением выразиться, так это, может быть, оттого происходит, что я сам запуган и загнан, как хоть бы и этот бедненький мальчик, что милостыни у меня просил. Теперь я вам, примерно, иносказательно буду говорить, маточка; вот послушайге-ка меня: случается мне, моя родная, рано утром, на службу спеша, заглядеться на город, как он там пробуждается, встает, дымится, кипит, гремит223, — тут иногда так перед таким зрелищем умалишься, что как будто бы щелчок какой получил от кого-нибудь по любопытному носу, да и поплетешься тише воды ниже травы своею дорогою и рукой махнешь! Теперь же разглядиге-ка, что в этих черных, закоптелых, больших капитальных домах224 делается, вникните в это, и тогда сами рассудите, справедливо ли было без толку сортировать себя и в недостойное смущение входить. Заметьте, Варенька, что я иносказательно говорю, не в прямом смысле. Ну, посмотрим, что там такое в этих домах? Там в каком-нибудь дымном углу, в конуре сырой какой-нибудь, которая, по нужде, за квартиру считается, мастеровой какой-нибудь от сна пробудился; а во сне-то ему, примерно говоря, всю ночь сапоги снились, что вчера он подрезал нечаянно, как будто именно такая дрянь и должна человеку сниться! Ну, да ведь он мастеровой, он сапожник: ему простительно всё об одном предмете своем думать. У него там дети пищат и жена голодная; и не одни сапожники встают иногда так, родная моя. Это бы и ничего, и писать бы об этом не стоило, но вот какое выходит тут обстоятельство, маточка: тут же, в этом же доме, этажом выше или ниже, в позлащенных палатах225, и богатейшему лицу всё те же сапоги, может быть, ночью снились, то есть на другой манер сапоги, фасона другого, но все-таки сапоги;226 ибо в смысле-то, здесь мною подразумеваемом, маточка, все мы, родная моя, выходим немного сапожники227. И это бы всё ничего, но только то дурно, что нет никого подле этого богатейшего лица, нет человека, который бы шепнул ему на ухо, — что «полно, дескать, о таком думать, о себе одном думать, для себя одного жить; ты, дескать, не сапожник, у тебя дети здоровы и жена есть не просит, оглянись кругом, не увидишь ли для забот своих предмета более благородного, чем свои сапоги!» Вот что хотел я сказать вам иносказательно, Варенька. Это, может быть, слишком вольная мысль, родная моя, но эта мысль иногда бывает, иногда приходит и тогда поневоле из сердца горячим словом выбивается. И потому не от чего было в грош себя оценять, испугавшись одного шума и грома! Заключу же тем, маточка, что вы, может быть, подумаете, что я вам клевету говорю, или что это так, хандра на меня нашла, или что я это из книжки какой выписал? Нет, маточка, вы разуверьтесь, — не то: клеветою гнушаюсь, хандра не находила и ни из какой книжки ничего не выписывал228 — вот что!


Бедные люди
85
Пришел я в грустном расположении духа домой, присел к столу, нагрел себе чайник, да и приготовился стаканчик-другой чайку хлебнуть. Вдруг, смотрю, входит ко мне Горшков, наш бедный постоялец. Я еще утром заметил, что он всё что-то около жильцов шныряет и ко мне хотел подойти. А мимоходом скажу, маточка, что их житье-бытье не в пример моего хуже. Куда! жена, дети! Так что, если бы я был Горшков, так уж я не знаю, что бы я на его месте сделал! Ну, так вот, вошел мой Горшков, кланяется, слезинка у него, как и всегда, на ресницах гноится, шаркает ногами, а сам слова не может сказать. Я его посадил на стул, правда, на изломанный, да другого не было. Чайку предложил. Он извинялся, долго извинялся, наконец, однако же, взял стакан. Хотел было без сахару пить, начал опять извиняться, когда я стал уверять его, что нужно взять сахару, долго спорил, отказываясь, наконец положил в свой стакан самый маленький кусочек и стал уверять, что чай необыкновенно сладок. Эк, до уничижения какого доводит людей нищета! — «Ну, как же, что, батюшка?» — сказал я ему. Да вот так и так, дескать, благодетель вы мой, Макар Алексеевич, явите милость Господню, окажите помощь семейству несчастному; дети и жена, есть нечего; отцу-то, мне-то, говорит, каково! Я было хотел говорить, да он меня прервал: я, дескать, всех боюсь здесь, Макар Алексеевич, то есть не то что боюсь, а так, знаете, совестно; люди-то они всё гордые и кичливые. Я бы, говорит, вас, батюшка и благодетель мой, и утруждать бы не стал: знаю, что у вас самих неприятности были, знаю, что вы многого и не можете дать, но хоть что-нибудь взаймы одолжите; и потому, говорит, просить вас осмелился, что знаю ваше доброе сердце, знаю, что вы сами нуждались, что сами и теперь бедствия испытываете, — и что сердце-то ваше потому и чувствует сострадание. — Заключил же он тем, что, дескать, простите мою дерзость и мое неприличие, Макар Алексеевич. — Я отвечаю ему, что рад бы душой, да что нет у меня ничего, ровно нет ничего. «Батюшка, Макар Алексеевич, — говорит он мне, — я многого и не прошу, а вот так и так (тут он весь покраснел) — жена, говорит, дети, голодно — хоть гривенничек какой-нибудь». Ну, тут уж мне самому сердце защемило. Куда, думаю, меня перещеголяли! А всего-то у меня и оставалось двадцать копеек, да я на них рассчитывал: хотел завтра на свои крайние нужды истратить. — «Нет, голубчик мой, не могу; вот так и так», — говорю. — «Батюшка, Макар Алексеевич, хоть что хотите, — говорит, — хоть десять копеечек». Ну, я ему и вынул из ящика и отдал свои двадцать копеек, маточка, всё доброе дело! Эк, ншцета-то! Разговорился я с ним: да как же вы, батюшка, спрашиваю, так зануждались, да еще при таких нуждах комнату в пять рублей серебром нанимаете? Объяснил он мне, что полгода назад нанял и деньги внес вперед за три месяца; да потом обстоятельства такие сошлись, что ни туда, ни сюда ему, бедному. Ждал он, что


86
Ф.М. Достоевский
дело его к этому времени кончится. А дело у него неприятное. Он, видите ли, Варенька, за что-то перед судом в ответе находится. Тягается он с купцом каким-то, который сплутовал подрядом с казною; обман открыли, купца под суд, а он в дело-то свое разбойничье и Горшкова запутал, который тут как-то также случился. А по правде-то Горшков виновен только в нерадении, в неосмотрительности и в непростительном упущении из вида казенного интереса. Уж несколько лет дело идет: всё препятствия разные встречаются против Горшкова. — «В бесчестии же, на меня взводимом, — говорит мне Горшков, — неповинен, нисколько не повинен, в плутовстве и грабеже неповинен». Дело это его замарало немного; его исключили из службы229, и хотя не нашли, что он капитально виновен, но, до совершенного своего оправдания, он, до сих пор, не может выправить с купца какой-то знатной суммы денег, ему следуемой и перед судом у него оспариваемой. Я ему верю, да суд-то ему на слово не верит; дело-то оно такое, что всё в крючках да в узлах таких, что во сто лет не распутаешь. Чуть немного распутают, а купец еще крючок230 да еще крючок. Я принимаю сердечное участие в Горшкове, родная моя, соболезную ему. Человек без должности; за ненадежность никуда не принимается; что было запасу, проели; дело запутано, а между тем ни с того ни с сего, совершенно некстати, ребенок родился, — ну, вот издержки; сын заболел — издержки, умер — издержки; жена больна; он нездоров застарелой болезнью какой-то: одним словом, пострадал, вполне пострадал. Впрочем, говорит, что ждет на днях благоприятного решения своего дела и что уж в этом теперь и сомнения нет никакого. Жаль, жаль, очень жаль его, маточка! Я его обласкал. Человек-то он затерянный, запутанный; покровительства ищет, так вот я его и обласкал. Ну, прощайте же, маточка, Христос с вами, будьте здоровы. Голубчик вы мой! Как вспомню об вас, так точно лекарство приложу к больной душе моей, и хоть страдаю за вас, но и страдать за вас мне легко.
Ваш истинный друг
Макар Девушкин.
Сентября 9.
Матушка, Варвара Алексеевна!
Пишу вам вне себя. Я весь взволнован страшным происшествием. Голова моя вертится кругом. Я чувствую, что всё кругом меня вертится. Ах, родная моя, что я расскажу вам теперь! Вот, мы и не предчувствовали этого. Нет, я не верю, чтобы я не предчувствовал; я всё это предчувствовал. Всё это заранее слышалось моему сердцу! Я даже намедни во сне что-то видел подобное.
Вот что случилось! Расскажу вам без слога, а так, как мне на душу Господь положит231. Пошел я сегодня в должность. Пришел, сижу, пишу. А нужно вам


Бедные люди
87
знать, маточка, что я и вчера писал тоже. Ну, так вот, вчера подходит ко мне Тимофей Иванович и лично изволит наказывать, что — вот, дескать, бумага нужная, спешная. Перепишите, говорит, Макар Алексеевич, почище, поспешно и тщательно: сегодня к подписанию идет. — Заметить вам нужно, ангель- чик, что вчерашнего дня я был сам не свой, ни на что и глядеть не хотелось; грусть, тоска такая напала! На сердце холодно, на душе темно; в памяти всё вы были, моя бедная ясочка. Ну вот, я принялся переписывать; переписал чисто, хорошо, только уж не знаю, как вам точнее сказать, сам ли нечистый меня попутал, или тайными судьбами какими определено было, или просто так должно было сделаться, — только пропустил я целую строчку; смысл-то и вышел господь его знает какой, просто никакого не вышло. С бумагой-то вчера опоздали и подали ее на подписание его превосходительству только сегодня. Я как ни в чем не бывало являюсь сегодня в обычный час и располагаюсь рядком с Емельяном Ивановичем. Нужно вам заметить, родная, что я с недавнего времени стал вдвое более прежнего совеститься и в стыд приходить. Я в последнее время и не глядел ни на кого. Чуть стул заскрипит у кого-нибудь, так уж я и ни жив ни мертв. Вот точно так сегодня, приник, присмирел, ежом сижу, так что Ефим Акимович (такой задирала, какого и на свете до него не было) сказал во всеуслышание: что, дескать, вы, Макар Алексеевич, сидите таким у-у-у? да тут такую гримасу скорчил, что все, кто около него и меня ни были, так и покатились со смеху, и, уж разумеется, на мой счет. И пошли, и пошли! Я и уши прижал и глаза зажмурил, сижу себе, не пошевелюсь. Таков уж обычай мой; они этак скорей отстают. Вдруг слышу — шум, беготня, суетня; слышу — не обманываются ли уши мои? Зовут меня, требуют меня, зовут Девушкина. Задрожало у меня сердце в груди, и уж сам не знаю, чего я испугался: только знаю то, что я так испугался, как никогда еще в жизни со мной не было. Я прирос к стулу — и как ни в чем не бывало, точно и не я. Но вот опять начали, ближе и ближе. Вот уж над самым ухом моим: дескать, Девушкина! Девушкина! где Девушкин? Подымаю глаза, передо мною Евстафий Иванович; говорит: «Макар Алексеевич, к его превосходительству232, скорее! Беды вы с бумагой наделали!» Только это одно и сказал, да довольно, не правда ли, маточка, довольно сказано было? Я помертвел, оледенел, чувств лишился, иду — ну, да уж просто ни жив ни мертв отправился. Ведут меня через одну комнату, через другую комнату, через третью комнату, в кабинет — предстал! Положительного отчета, об чем я тогда думал, я вам дать не могу. Вижу, стоят его превосходительство, вокруг него все они. Я, кажется, не поклонился — позабыл. Оторопел так, что и губы трясутся и ноги трясутся. Да и было отчего, маточка. Во-первых, совестно; я взглянул направо в зеркало, так просто было отчего с ума сойти от того, что я там увидел. А во-вторых, я всегда делал так, как будто бы меня и на свете не было233. Так что едва ли его пре¬


88
Ф.М. Достоевский
восходительство были известны о существовании моем. Может быть, слышали, так, мельком, что есть у них в ведомстве Девушкин, но в кратчайшие сего сношения никогда не входили.
Начали гневно: «Как же это вы, сударь! Чего вы смотрите? нужная бумага, нужно к спеху, а вы ее портите. И как же вы это»234, — тут его превосходительство обратились к Евстафию Ивановичу. Я только слышу, как до меня звуки слов долетают: «Нераденье! неосмотрительность! Вводите в неприятности!» Я раскрыл было рот для чего-то. Хотел было прощения просить, да не мог, убежать — покуситься не смел, и тут... тут, маточка, такое случилось, что я и теперь едва перо держу от стыда. Моя пуговка — ну ее к бесу, — пуговка, что висела у меня на ниточке, — вдруг сорвалась, отскочила, запрыгала (я, видно, задел ее нечаянно), зазвенела, покатилась235 и прямо, так-таки прямо, проклятая, к стопам его превосходительства, и это посреди всеобщего молчания! Вот и всё было мое оправдание, всё извинение, весь ответ, всё, что я собирался сказать его превосходительству! Последствия были ужасны! Его превосходительство тотчас обратили внимание на фигуру мою и на мой костюм. Я вспомнил, что я видел в зеркале: я бросился ловить пуговку! Нашла на меня дурь! Нагнулся, хочу взять пуговку — катается, вертится, не могу поймать, словом, и в отношении ловкости отличился. Тут уж я чувствую, что и последние силы меня оставляют, что уж всё, всё потеряно! Вся репутация потеряна, весь человек пропал! А тут в обоих ушах ни с того ни с сего и «Тереза», и «Фальдони»236, и пошло перезванивать. Наконец поймал пуговку, приподнялся, вытянулся, да уж, коли дурак, так стоял бы себе смирно, руки по швам! Так нет же: начал пуговку к оторванным ниткам прилаживать237, точно оттого она и пристанет, да еще улыбаюсь, да еще улыбаюсь. Его превосходительство отвернулись сначала, потом опять на меня взглянули — слышу, говорят Евстафию Ивановичу: «Как же?., посмотрите, в каком он виде!., как он!., что он!..» Ах, родная моя, что уж тут — как он? Да что он? отличился! Слышу, Евстафий Иванович говорит: «Не замечен, ни в чем не замечен, поведения примерного, жалованья достаточно, по окладу...» — «Ну, облегчить его как-нибудь, — говорит его превосходительство. — Выдать ему вперед...» — «Да забрал, говорят, забрал, вот за столько-то времени вперед забрал238. Обстоятельства, верно, такие, а поведения хорошего и не замечен, никогда не замечен». — Я, ангельчик мой, горел, я в адском огне горел! Я умирал! — «Ну, — говорят его превосходительство громко, — переписать же вновь поскорее; Девушкин, подойдите сюда, перепишите опять вновь без ошибки;239 да послушайте...» Тут его превосходительство обернулись к прочим, роздали приказания разные, и все разошлись. Только что разошлись они, его превосходительство поспешно вынимают книжник240 и из него сторублевую: «Вот, — говорят они, — чем могу, считайте, как хоти¬


Бедные люди
89
те», — да и всунул мне в руку. Я, ангел мой, вздрогнул, вся душа моя потряслась; не знаю, что было со мною; я было схватить их ручку хотел. А он-то весь покраснел, мой голубчик, да — вот уж тут ни на волосок от правды не отступаю, родная моя: взял мою руку недостойную, да и потряс ее, так-таки взял да потряс, словно ровне своей, словно такому же, как сам, генералу. «Ступайте, — говорит, — чем могу... Ошибок не делайте, а теперь грех пополам».
Теперь, маточка, вот как я решил: вас и Федору прошу, и если бы дети у меня были, то и им бы повелел, чтобы Богу молились, то есть вот как: за родного отца не молились бы, а за его превосходительство каждодневно и вечно бы молились! Еще скажу, маточка, и это торжественно говорю — слушайте меня, маточка, хорошенько — клянусь, что как ни погибал я от скорби душевной, в лютые дни нашего злополучия, глядя на вас, на ваши бедствия, и на себя, на унижение мое и мою неспособность, несмотря на всё это, клянусь вам, что не так мне сто рублей дороги, как то, что его превосходительство сами мне, соломе241, пьянице, руку мою недостойную пожать изволили! Этим они меня самому себе возвратили. Этим поступком они мой дух воскресили, жизнь мне слаще навеки сделали, и я твердо уверен, что я как ни грешен перед Всевышним, но молитва о счастии и благополучии его превосходительства дойдет до престола Его!..
Маточка! Я теперь в душевном расстройстве ужасном, в волнении ужасном! Мое сердце бьется, хочет из груди выпрыгнуть. И я сам, как-то весь, как будто ослаб. — Посылаю вам 45 руб. ассигнациями, 20 рублей хозяйке даю, у себя 35 оставляю: на 20 платье поправлю, а 15 оставлю на житье-бытье. А только теперь все эти впечатления-то утренние потрясли всё существование мое. Я прилягу. Мне, впрочем, покойно, очень покойно. Только душу ломит, и слышно там, в глубине, душа моя дрожит, трепещет, шевелится. — Я приду к вам; а теперь я просто хмелен от всех ощущений этих... Бог видит всё242, маточка вы моя, голубушка вы моя бесценная!
Ваш достойный друг
Макар Девушкин.
Сентября 10.
Любезный мой Макар Алексеевич!
Я несказанно рада вашему счастию и умею ценить добродетели вашего начальника, друг мой. Итак, теперь вы отдохнете от горя! Но только, ради бога, не тратьте опять денег попусту. Живите тихонько, как можно скромнее, и с этого же дня начинайте всегда хоть что-нибудь откладывать, чтоб несчас- тия не застали вас опять внезапно. Об нас, ради бога, не беспокойтесь. Мы с


90
Ф.М. Достоевский
Федорой кое-как проживем. К чему вы нам денег столько прислали, Макар Алексеевич? Нам вовсе не нужно. Мы довольны и тем, что есть у нас. Правда, нам скоро понадобятся деньги на переезд с этой квартиры, но Федора надеется получить с кого-то давнишний, старый долг. Оставляю, впрочем, себе двадцать рублей на крайние надобности. Остальные посылаю вам назад. Берегите, пожалуйста, деньги, Макар Алексеевич. Прощайте. Живите теперь покойно, будьте здоровы и веселы. Я писала бы вам более, но чувствую ужасную усталость, вчера я целый день не вставала с постели. Хорошо сделали, что обещались зайти. Навестите меня, пожалуйста, Макар Алексеевич.
в.д.
Сентября 11.
Милая моя Варвара Алексеевна!
Умоляю вас, родная моя, не разлучайтесь со мною теперь, теперь, когда я совершенно счастлив и всем доволен. Голубчик мой! Вы Федору не слушайте, а я буду всё, что вам угодно, делать; буду вести себя хорошо, из одного уважения к его превосходительству, буду вести себя хорошо и отчетливо; мы опять будем писать друг другу счастливые письма, будем поверять друг другу наши мысли, наши радости, наши заботы, если будут заботы; будем жить вдвоем согласно и счастливо. Займемся литературою...243 Ангельчик мой! В моей судьбе всё переменилось, и всё к лучшему переменилось. Хозяйка стала сговорчивее, Тереза умнее, даже сам Фальдони стал какой-то проворный. С Ратазяе- вым я помирился. Сам, на радостях, пошел к нему. Он, право, добрый малый, маточка, и что про него говорили дурного, то всё это был вздор. Я открыл теперь, что всё это была гнусная клевета. Он вовсе и не думал нас описывать: он мне это сам говорил. Читал мне новое сочинение. А что тогда Ловеласом-то он меня назвал, так это вовсе не брань или название какое неприличное: он мне объяснил. Это слово в слово с иностранного взято и значит «проворный малой», и если покрасивее сказать, политературнее, так значит «парень плохо не клади» — вот! а не что-нибудь там такое. Шутка невинная была, ангельчик мой. Я-то, неуч, сдуру и обиделся. Да уж я теперь перед ним извинился... И погода-то такая замечательная сегодня, Варенька, хорошая такая. Правда, утром была небольшая изморось, как будто сквозь сито сеяло. Ничего! Зато воздух стал посвежее немножко. Ходил я покупать сапоги, и купил удивительные сапоги. Прошелся по Невскому. «Пчелку» прочел244. Да! про главное я и забываю вам рассказать.
Видите ли что:
Сегодня поутру разговорился я с Емельяном Ивановичем и с Аксентием Михайловичем об его превосходительстве. Да, Варенька, они не с одним мною


Бедные люди
91
так обошлись милостиво. Они не одного меня облагодетельствовали, и добротою сердца своего всему свету известны. Из многих мест в честь ему хвалы воссылаются и слезы благодарности льются245. У них сирота одна воспитывалась. Изволили пристроить ее: выдали за человека известного, за чиновника одного, который по особым поручениям при их же превосходительстве находился. Сына одной вдовы в какую-то канцелярию пристроили и много еще благодеяний разных оказали. Я, маточка, почел за обязанность тут же и мою лепту положить246, всем во всеуслышание поступок его превосходительства рассказал; я всё им рассказал и ничего не утаил. Я стыд-то в карман спрятал. Какой тут стыд, что за амбиция такая при таком обстоятельстве! Так-таки вслух — да будут славны дела его превосходительства! Я говорил увлекательно, с жаром говорил и не краснел, напротив, гордился, что пришлось такое рассказывать. Я про всё рассказал (про вас только благоразумно умолчал, маточка), и про хозяйку мою, и про Фальдони, и про Ратазяева, и про сапоги, и про Маркова — всё рассказал. Кое-кто там пересмеивались, да, правда, и все они пересмеивались. Только это в моей фигуре, верно, они что-нибудь смешное нашли или насчет сапогов моих — именно насчет сапогов. А с дурным каким-нибудь намерением они не могли этого сделать. Это так, молодость, или оттого, что они люди богатые, но с дурным, с злым намерением они никак не могли мою речь осмеивать. То есть что-нибудь насчет его превосходительства — этого они никак не могли сделать. Не правда ли, Варенька?
Я всё до сих пор не могу как-то опомниться, маточка. Все эти происшествия так смутили меня! Есть ли у вас дрова? Не простудитесь, Варенька; долго ли простудиться. Ох, маточка моя, вы с вашими грустными мыслями меня убиваете. Я уж Бога молю, как молю Его за вас, маточка! Например, есть ли у вас шерстяные чулочки, или так, из одежды что-нибудь потеплее. Смотрите, голубчик мой. Если вам что-нибудь там нужно будет, так уж вы, ради Создателя, старика не обижайте. Так-таки прямо и ступайте ко мне. Теперь дурные времена прошли. Насчет меня вы не беспокойтесь. Впереди всё так светло, хорошо!
А грустное было время, Варенька! Ну да уж всё равно прошло! Года пройдут, так и про это время вздохнем. Помню я свои молодые годы. Куда! Копейки иной раз не бывало. Холодно, голодно, а весело, да и только. Утром пройдешься по Невскому, личико встретишь хорошенькое — и на целый день счастлив247. Славное, славное было время, маточка! Хорошо жить на свете, Варенька! Особенно в Петербурге. Я со слезами на глазах вчера каялся перед Господом Богом, чтобы простил мне Господь все грехи мои в это грустное время: ропот, либеральные мысли, дебош и азарт. Об вас вспоминал с умилением в молитве. Вы одни, ангельчик, укрепляли меня, вы одни утешали меня, напутствовали советами благими и наставлениями. Я этого, маточка, никогда забыть не могу.


92
Ф.М. Достоевский
Ваши записочки все перецеловал сегодня, голубчик мой! Ну, прощайте, маточка. Говорят, есть где-то здесь недалеко платье продажное. Так вот я немножко наведаюсь. Прощайте же, ангельчик. Прощайте!
Вам душевно преданный
Макар Девушкин.
Сентября 15.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Я вся в ужасном волнении. Послушайте-ка, что у нас было. Я что-то роковое предчувствую. Вот посудите сами, мой бесценный друг: господин Быков в Петербурге. Федора его встретила. Он ехал, приказал остановить дрожки248, подошел сам к Федоре и стал наведываться, где она живет. Та сначала не сказывала. Потом он сказал, усмехаясь, что он знает, кто у ней живет. (Видно, Анна Федоровна всё ему рассказала.) Тогда Федора не вытерпела и тут же на улице стала его упрекать, укорять, сказала ему, что он человек безнравственный, что он причина всех несчастий моих. Он отвечал, что когда гроша нет, так, разумеется, человек несчастлив. Федора сказала ему, что я бы сумела прожить работою, могла бы выйти замуж, а не то так сыскать место какое- нибудь, а что теперь счастие мое навсегда потеряно, что я к тому же больна и скоро умру. На это он заметил, что я еще слишком молода, что у меня еще в голове бродит, и что и наши добродетели потускнели (его слова). Мы с Федорой думали, что он не знает нашей квартиры, как вдруг, вчера, только что я вышла для закупок в Гостиный двор, он входит к нам в комнату; ему, кажется, не хотелось застать меня дома. Он долго расспрашивал Федору о нашем житье-бытье, всё рассматривал у нас, мою работу смотрел, наконец спросил: «Какой же это чиновник, который с вами знаком?» На ту пору вы чрез двор проходили; Федора ему указала на вас; он взглянул и усмехнулся. Федора упрашивала его уйти, сказала ему, что я и так уже нездорова от огорчений и что видеть его у нас мне будет весьма неприятно. Он промолчал; сказал, что он так приходил, от нечего делать, и хотел дать Федоре двадцать пять рублей; та, разумеется, не взяла. Что бы это значило? Зачем это он приходил к нам? Я понять не могу, откуда он всё про нас знает! Я теряюсь в догадках. Федора говорит, что Аксинья, ее золовка249, которая ходит к нам, знакома с прачкой Настасьей, а Настасьин двоюродный брат сторожем в том департаменте, где служит знакомый племянника Анны Федоровны, так вот не переползла ли как-нибудь сплетня? Впрочем, очень может быть, что Федора и ошибается; мы не знаем, что придумать. Неужели он к нам опять придет! Одна мысль эта ужасает меня! Когда Федора рассказала всё это вчера, так я так испугалась,


Бедные люди
93
что чуть было в обморок не упала от страха. Чего еще им надобно? Я теперь их знать не хочу! Что им за дело до меня, бедной! Ах! в каком я страхе теперь; так вот и думаю, что войдет сию минуту Быков. Что со мною будет! Что еще мне готовит судьба? Ради Христа, зайдите ко мне теперь же, Макар Алексеевич. Зайдите, ради бога, зайдите.
в.д.
Сентября 18.
Маточка, Варвара Алексеевна!
Сего числа случилось у нас в квартире донельзя горестное, ничем не объяснимое и неожиданное событие. Наш бедный Горшков (заметить вам нужно, маточка) совершенно оправдался. Решение-то уж давно как вышло, а сегодня он ходил слушать окончательную резолюцию. Дело для него весьма счастливо кончилось. Какая там была вина на нем за нерадение и неосмотрительность — на всё вышло полное отпущение. Присудили выправить в его пользу с купца знатную сумму денег, так что он и обстоятельствами-то сильно поправился, да и честь-то его от пятна избавилась, и все стало лучше, — одним словом, вышло самое полное исполнение желания. Пришел он сегодня в три часа домой. На нем лица не было, бледный как полотно, губы у него трясутся, а сам улыбается — обнял жену, детей. Мы все гурьбою ходили к нему поздравлять его. Он был весьма растроган нашим поступком, кланялся на все стороны, жал у каждого из нас руку по нескольку раз. Мне даже показалось, что он и вырос-то, и выпрямился-то, и что у него и слезинки-то нет уже в глазах. В волнении был таком, бедный. Двух минут на месте не мог простоять; брал в руки всё, что ему ни попадалось, потом опять бросал, беспрестанно улыбался и кланялся, садился, вставал, опять садился, говорил бог знает что такое — говорит: «Честь моя, честь, доброе имя, дети мои», — и как говорил-то! даже заплакал250. Мы тоже большею частию прослезились. Ратазяев, видно, хотел его ободрить и сказал: «Что, батюшка, честь, когда нечего есть;251 деньги, батюшка, деньги главное; вот за что Бога благодарите!» — и тут же его по плечу потрепал. Мне показалось, что Горшков обиделся, т. е. не то чтобы прямо неудовольствие выказал, а только посмотрел как-то странно на Ратазяева, да руку его с плеча своего снял. А прежде бы этого не было, маточка! Впрочем, различные бывают характеры. — Вот я, например, на таких радостях гордецом бы не выказался; ведь чего, родная моя, иногда и поклон лишний, и унижение изъявляешь, не от чего иного, как от припадка доброты душевной и от излишней мягкости сердца... но, впрочем, не во мне тут и дело! «Да, — говорит, — и деньги хорошо; слава Богу, слава Богу!» — и потом всё время, как мы у него были, твердил: «Слава Богу, слава Богу!..» Жена его заказала обед поделикатнее и пообиль¬


94
Ф.М. Достоевский
нее. Хозяйка наша сама для них стряпала. Хозяйка наша отчасти добрая женщина. А до обеда Горшков на месте не мог усидеть. Заходил ко всем в комнаты, звали ль, не звали его. Так себе войдет, улыбнется, присядет на стул, скажет что-нибудь, а иногда и ничего не скажет — и уйдет. У мичмана даже карты в руки взял; его и усадили играть за четвертого. Он поиграл, поиграл, напутал в игре какого-то вздора, сделал три-четыре хода и бросил играть. Нет, говорит, ведь я так, я, говорит, это только так, — и ушел от них. Меня встретил в коридоре, взял меня за обе руки, посмотрел мне прямо в глаза, только так чудно; пожал мне руку и отошел и всё улыбаясь, но как-то тяжело, странно улыбаясь, словно мертвый. Жена его плакала от радости; весело так всё у них было, по-праздничному. Пообедали они скоро. Вот после обеда он и говорит жене: «Послушайте, душенька, вот я немного прилягу», — да и пошел на постель. Подозвал к себе дочку, положил ей на головку руку и долго, долго гладил по головке ребенка. Потом опять оборотился к жене: а что ж Петенька? Петя наш, говорит, Петенька?.. Жена перекрестилась, да и отвечает, что ведь он же умер. «Да, да, знаю, всё знаю, Петенька теперь в царстве небесном». Жена видит, что он сам не свой, что происшествие-то его потрясло совершенно, и говорит ему: «Вы бы, душенька, заснули». «Да, хорошо, я сейчас... я немножко», — тут он отвернулся, полежал немного, потом оборотился, хотел сказать что-то. Жена не расслышала, спросила его: «Что, мой друг?» А он не отвечает. Она подождала немножко — ну, думает, уснул, и вышла на часок к хозяйке. Через час времени воротилась — видит, муж еще не проснулся и лежит себе, не шелохнется. Она думала, что спит, села и стала работать что-то. Она рассказывает, что она работала с полчаса и так погрузилась в размышление, что даже не помнит, о чем она думала, говорит только, что она позабыла об муже. Только вдруг она очнулась от какого-то тревожного ощущения, и гробовая тишина в комнате поразила ее прежде всего. Она посмотрела на кровать и видит, что муж лежит всё в одном положении. Она подошла к нему, сдернула одеяло, смотрит — а уж он холодехонек — умер, маточка, умер Горшков, внезапно умер, Бог его знает. Меня это так сразило, Варенька, что я до сих пор опомниться не могу. Не верится что-то, чтобы так просто мог умереть человек. Этакой бедняга, горемыка этот Горшков! Ах, судьба-то, судьба какая! Жена в слезах, такая испуганная. Девочка куда-то в угол забилась. У них там суматоха такая идет; следствие медицинское будут делать... уж не могу вам наверно сказать. Только жалко, ох как жалко! Грустно подумать, что этак в самом деле ни дня, ни часа не ведаешь...252 Погибаешь этак ни за что...
Ваш
Макар Девушкин.


Бедные люди
95
Сентября 19.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Спешу вас уведомить, друг мой, что Ратазяев нашел мне работу у одного сочинителя253. — Приезжал какой-то к нему, привез к нему такую толстую рукопись — слава Богу, много работы. Только уж так неразборчиво писано, что не знаю, как и за дело приняться; требуют поскорее. Что-то всё об таком писано, что как будто и не понимаешь... По сорок коп. с листа уговорились. Я к тому всё это пишу вам, родная моя, что будут теперь посторонние деньги. — Ну, а теперь прощайте, маточка. Я уж прямо и за работу.
Ваш верный друг
Макар Девушкин.
Сентября 23.
Дорогой друг мой,
Макар Алексеевич!
Я вам уже третий день, мой друг, ничего не писала, а у меня было много, много забот, много тревоги.
Третьего дня был у меня Быков. Я была одна, Федора куда-то ходила. Я отворила ему и так испугалась, когда его увидела, что не могла тронуться с места. Я чувствовала, что я побледнела. Он вошел, по своему обыкновению, с громким смехом, взял стул и сел. Я долго не могла опомниться, наконец села в угол за работу. Он скоро перестал смеяться. Кажется, мой вид поразил его. Я так похудела в последнее время; щеки и глаза мои ввалились, я была бледна как платок... действительно, меня трудно узнать тому, кто знал меня год тому назад. Он долго и пристально смотрел на меня, наконец опять развеселился. Сказал что-то такое; я не помню, что отвечала ему, и он опять засмеялся. Он сидел у меня целый час, долго говорил со мной, кой о чем расспрашивал. Наконец, перед прощанием, он взял меня за руку и сказал (я вам пишу от слова и до слова): «Варвара Алексеевна! Между нами сказать, Анна Федоровна, ваша родственница, а моя короткая знакомая и приятельница, препод- лая женщина». (Тут он еще назвал ее одним неприличным словом.) «Совратила она и двоюродную вашу сестрицу с пути, и вас погубила. С моей стороны и я в этом случае подлецом оказался, да ведь что, дело житейское». Тут он захохотал что есть мочи. Потом заметил, что он красно говорить не мастер и что главное, что объяснить было нужно и об чем обязанности благородства повелевали ему не умалчивать, уж он объявил, и что в коротких словах приступает к остальному. Тут он объявил мне, что ищет руки моей, что долгом своим почитает возвратить мне честь, что он богат, что он увезет меня после


96
Ф.М. Достоевский
свадьбы в свою степную деревню, что он хочет там зайцев травить; что он более в Петербург никогда не приедет, потому что в Петербурге гадко, что у него есть здесь, в Петербурге, как он сам выразился, негодный племянник, которого он присягнул лишить наследства, и собственно для этого случая, т. е. желая иметь законных наследников, ищет руки моей, что это главная причина его сватовства. Потом он заметил, что я весьма бедно живу, что не диво, если я больна, проживая в такой лачуге, предрек мне неминуемую смерть, если я хоть месяц еще так останусь, сказал, что в Петербурге квартиры гадкие и, наконец, что не надо ли мне чего?
Я так была поражена его предложением, что, сама не знаю отчего, заплакала. Он принял мои слезы за благодарность и сказал мне, что он всегда был уверен, что я добрая, чувствительная и ученая девица, но что он не прежде, впрочем, решился на сию меру, как разузнав со всею подробностию о моем теперешнем поведении. Тут он расспрашивал о вас, сказал, что про всё слышал, что вы благородных правил человек, что он с своей стороны не хочет быть у вас в долгу и что довольно ли вам будет 500 руб. за всё, что вы для меня сделали? Когда же я ему объяснила, что вы для меня то сделали, чего никакими деньгами не заплатишь, то он сказал мне, что всё это вздор, что всё это романы, что я еще молода и стихи читаю, что романы губят молодых девушек, что книги только нравственность портят254 и что он терпеть не может никаких книг; советовал прожить его годы и тогда об людях говорить; «тогда, — прибавил он, — и людей узнаете». Потом он сказал, чтобы я поразмыслила хорошенько об его предложениях, что ему весьма будет неприятно, если я такой важный шаг сделаю необдуманно, прибавил, что необдуманность и увлечение губят юность неопытную, но что он чрезвычайно желает с моей стороны благоприятного ответа, что, наконец, в противном случае, он принужден будет жениться в Москве на купчихе, потому что, говорит он, я присягнул негодяя-племянника лишить наследства. Он оставил насильно у меня на пяльцах пятьсот рублей, как он сказал, на конфекты; сказал, что в деревне я растолстею, как лепешка, что буду у него как сыр в масле кататься, что у него теперь ужасно много хлопот, что он целый день по делам протаскался и что теперь между делом забежал ко мне. Тут он ушел. Я долго думала, я много передумала, я мучилась, думая, друг мой, наконец я решилась. Друг мой, я выйду за него, я должна согласиться на его предложение. Если кто может избавить меня от моего позора, возвратить мне честное имя, отвратить от меня бедность, лишения и несчастия в будущем, так это единственно он. Чего же мне ожидать от грядущего, чего еще спрашивать у судьбы? Федора говорит, что своего счастия терять не нужно; говорит — что же в таком случае и называется счастием? Я, по крайней мере, не нахожу другого пути для себя,


Бедные люди
97
бесценный друг мой. Что мне делать? Работою я и так всё здоровье испортила; работать постоянно я не могу. В люди идти? — я с тоски исчахну, к тому же я никому не угожу. Я хворая от природы и потому всегда буду бременем на чужих руках. Конечно, я и теперь не в рай иду, но что же мне делать, друг мой, что же мне делать? Из чего выбирать мне?
Я не просила у вас советов. Я хотела обдумать одна. Решение, которое вы прочли сейчас, неизменно, и я немедленно объявляю его Быкову, который и без того торопит меня окончательным решением. Он сказал, что у него дела не ждут, что ему нужно ехать и что не откладывать же их из-за пустяков. Знает Бог, буду ли я счастлива, в Его святой, неисповедимой власти судьбы мои, но я решилась. Говорят, что Быков человек добрый; он будет уважать меня; может быть, и я также буду уважать его. Чего же ждать более от нашего брака?
Уведомляю вас обо всем, Макар Алексеевич. Я уверена, вы поймете всю тоску мою. Не отвлекайте меня от моего намерения. Усилия ваши будут тщетны. Взвесьте в своем собственном сердце всё, что принудило меня так поступить. Я очень тревожилась сначала, но теперь я спокойнее. Что впереди, я не знаю. Что будет, то будет — как Бог пошлет!..
Пришел Быков; я бросаю письмо неоконченным. Много еще хотела сказать вам. Быков уж здесь!
АД
Сентября 23.
Маточка, Варвара Алексеевна!
Я, маточка, спешу вам отвечать; я, маточка, спешу вам объявить, что я изумлен. Всё это как-то не того... Вчера мы похоронили Горшкова. Да, это так, Варенька, это так; Быков поступил благородно; только вот, видите ли, родная моя, так вы и соглашаетесь. Конечно, во всем воля Божия; это так, это непременно должно быть так, т. е. тут воля-то Божия непременно должна быть; и Промысл Творца небесного, конечно, и благ и неисповедим, и судьбы тоже, и они то же самое. — Федора тоже в вас участие принимает. Конечно, вы счастливы теперь будете, маточка, в довольстве будете, моя голубочка, ясочка моя, ненаглядная вы моя, ангельчик мой, — только вот, видите ли, Варенька, как же это так скоро?.. Да, дела... у г-на Быкова есть дела — конечно, у кого нет дел, и у него тоже они могут случиться... видел я его, как он от вас выходил. Видный, видный мужчина; даже уж и очень видный мужчина. Только всё это как-то не так, дело-то не в том именно, что он видный мужчина, да и я-то теперь как-то сам не свой. Только вот как же мы будем теперь


98
Ф.М. Достоевский
письма-то друг к другу писать? Я-то, я-то как же один останусь? Я, ангельчик мой, всё взвешиваю, всё взвешиваю, как вы писали-то мне там, в сердце-то моем всё это взвешиваю, причины-то эти. Я уже двадцатый лист оканчивал переписывать, а между тем эти происшествия-то нашли! Маточка, ведь вот вы едете, так и закупки-то вам различные сделать нужно, башмачки разные, платьице, а вот у меня, кстати, и магазин есть знакомый в Гороховой; помните, как я вам еще его всё описывал. — Да нет же! Как же вы, маточка, что вы! ведь вам нельзя теперь ехать, совершенно невозможно, никак невозможно. Ведь вам нужно покупки большие делать, да и экипаж заводить. К тому же и погода теперь дурная; вы посмотриге-ка, дождь как из ведра льет, и такой мокрый дождь, да еще... еще то, что вам холодно будет, мой ангельчик; сер- дечку-то вашему будет холодно! Ведь вот вы боитесь чужого человека, а едете. А я-то на кого здесь один останусь? Да вот Федора говорит, что вас счастие ожидает большое... да ведь она баба буйная и меня погубить желает. Пойдете ли вы ко всенощной сегодня, маточка? Я бы вас пошел посмотреть. Оно правда, маточка, совершенная правда, что вы девица ученая, добродетельная и чувствительная, только пусть уж он лучше женится на купчихе! Как вы думаете, маточка? пусть уж лучше на купчихе-то женится! — Я к вам, Варенька вы моя, как смеркнется, так и забегу на часок. Нынче ведь рано смеркается, так я и забегу. Я, маточка, к вам непременно на часочек приду сегодня. Вот вы теперь ждете Быкова, а как он уйдет, так тогда... Вот подождите, маточка, я забегу...
Макар Девушкин.
Сентября 27.
Друг мой, Макар Алексеевич!
Господин Быков сказал, что у меня непременно должно быть на три дюжины рубашек голландского полотна. Так нужно как можно скорее приискать белошвеек для двух дюжин, а времени у нас очень мало. Господин Быков сердится, говорит, что с этими тряпками ужасно много возни. Свадьба наша через пять дней, а на другой день после свадьбы мы едем. Господин Быков торопится, говорит, что на вздор много времени не нужно терять. Я измучилась от хлопот и чуть на ногах стою. Дела страшная куча, а, право, лучше, если б этого ничего не было. Да еще: у нас недостает блонд255 и кружева, так вот нужно бы прикупить, потому что господин Быков говорит, что он не хочет, чтобы жена его как кухарка ходила, и что я непременно должна «утереть нос всем помещицам». Так он сам говорит. Так вот, Макар Алексеевич, адресуйтесь, пожалуйста, к мадам Шифон в Гороховую256 и попросите, во-первых,


Бедные люди
99
прислать к нам белошвеек, а во-вторых, чтоб и сама потрудилась заехать. Я сегодня больна. На новой квартире у нас так холодно и беспорядки ужасные. Тетушка господина Быкова чуть-чуть дышит от старости. Я боюсь, чтобы не умерла до нашего отъезда, но господин Быков говорит, что ничего, очнется. В доме у нас беспорядки ужасные. Господин Быков с нами не живет, так люди все разбегаются бог знает куда. Случается, что одна Федора нам прислуживает; а камердинер господина Быкова, который смотрит за всем, уже третий день неизвестно где пропадает. Господин Быков заезжает каждое утро, всё сердится и вчера побил приказчика дома, за что имел неприятности с полицией...257 Не с кем было к вам и письма-то послать. Пишу по городской почте. Да! Чуть было не забыла самого важного. Скажите мадам Шифон, чтобы блонды она непременно переменила, сообразуясь со вчерашним образчиком, и чтобы сама заехала ко мне показать новый выбор. Да скажите еще, что я раздумала насчет канзу, что его нужно вышивать крошью. Да еще: буквы для вензелей на платках вышивать тамбуром; слышите ли? тамбуром, а не гладью. Смотрите же, не забудьте, что тамбуром! Вот еще чуть было не забыла! Передайте ей, ради бога, чтобы листики на пелерине шить возвышенно, усики и шипы кордонне, а потом обшить воротник кружевом или широкой фальба- лой258. Пожалуйста, передайте, Макар Алексеевич.
Ваша
в. д.
P.S. Мне так совестно, что я всё вас мучаю моими комиссиями. Вот и третьего дня вы целое утро бегали. Но что делать! У нас в доме нет никакого порядка, а я сама нездорова. Так не досадуйте на меня, Макар Алексеевич. Такая тоска! Ах, что это будет, друг мой, милый мой, добрый мой Макар Алексеевич! Я и заглянуть боюсь в мое будущее. Я всё что-то предчувствую и точно в чаду в каком-то живу.
P.S. Ради бога, мой друг, не позабудьте чего-нибудь из того, что я вам теперь говорила. Я всё боюсь, чтобы вы как-нибудь не ошиблись. Помните же, тамбуром, а не гладью.
В.Д.
Сентября 27.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Комиссии ваши все исполнил рачительно. Мадам Шифон говорит, что она уже сама думала обшивать тамбуром; что это приличнее, что ли, уж не знаю,


100
Ф.М. Достоевский
в толк не взял хорошенько. Да еще, вы там фальбалу написали, так она и про фальбалу говорила. Только я, маточка, и позабыл, что она мне про фальбалу говорила. Только помню, очень много говорила; такая скверная баба! Что бишь такое? Да вот она вам сама всё расскажет. Я, маточка моя, совсем замотался. Сегодня я и в должность не ходил. Только вы-то, родная моя, напрасно отчаиваетесь. Для вашего спокойствия я готов все магазины обегать. Вы пишете, что в будущее заглянуть боитесь. Да ведь сегодня в седьмом часу всё узнаете. Мадам Шифон сама к вам приедет. Так вы и не отчаивайтесь; надейтесь, маточка; авось и все-то устроится к лучшему — вот. Так того-то, я всё фальба- лу-то проклятую — эх, мне эта фальбала — фальбала! Я бы к вам забежал, ангельчик, забежал бы, непременно бы забежал; я уж и так к воротам вашего дома раза два подходил. Да всё Быков, то есть, я хочу сказать, что господин Быков всё сердитый такой, так вот оно и не того... Ну, да уж что!
Макар Девушкин.
Сентября 28.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Ради бога, бегите сейчас к брильянпцику. Скажите ему, что серьги с жемчугом и изумрудами делать не нужно. Господин Быков говорит, что слишком богато, что это кусается. Он сердится; говорит, что ему и так в карман стало, и что мы его грабим, а вчера сказал, что если бы вперед знал да ведал про такие расходы, так и не связывался бы. Говорит, что только нас повенчают, так сейчас и уедем, что гостей не будет, и чтобы я вертеться и плясать не надеялась, что еще далеко до праздников. Вот он как говорит! А Бог видит, нужно ли мне всё это! Сам же господин Быков всё заказывал. Я и отвечать ему ничего не смею: он горячий такой. Что со мною будет!
В.Д.
Сентября 28.
Голубчик мой, Варвара Алексеевна!
Я — то есть брильянтщик говорит — хорошо; а я про себя хотел сначала сказать, что я заболел и встать не могу с постели. Вот теперь, как время пришло хлопотливое, нужное, так и простуды напали, враг их возьми! Тоже уведомляю вас, что к довершению несчастий моих и его превосходительство изволили быть строгими, и на Емельяна Ивановича много сердились и кричали и под конец совсем измучились, бедненькие. Вот я вас и уведомляю обо всем.


Бедные люди
101
Да еще хотел вам написать что-нибудь, только вас утруждать боюсь. Ведь я, маточка, человек глупый, простой, пишу себе что ни попало, так, может быть, вы там чего-нибудь и такого — ну, да уж что!
Ваш
Макар Девушкин.
Сентября 29.
Варвара Алексеевна, родная моя!
Я сегодня Федору видел, голубчик мой. Она говорит, что вас уже завтра венчают, а послезавтра вы едете, и что господин Быков уже лошадей нанимает. Насчет его превосходительства я уже уведомлял вас, маточка. Да еще: счеты из магазина я в Гороховой проверил; всё верно, да только очень дорого. Только за что же господин-то Быков на вас сердится? Ну, будьте счастливы, маточка! Я рад; да, я буду рад, если вы будете счастливы. Я бы пришел в церковь, маточка, да не могу, болит поясница. Так вот я всё насчет писем: ведь вот кто же теперь их передавать-то нам будет, маточка? Да! Вы Федору-то облагодетельствовали, родная моя! Это доброе дело вы сделали, друг мой; это вы очень хорошо сделали. Доброе дело! А за каждое доброе дело вас Господь благословлять будет. — Добрые дела не остаются без награды, и добродетель всегда будет увенчана венцом справедливости Божией, рано ли, поздно ли. Маточка! Я бы вам много хотел написать, так, каждый час, каждую минуту всё бы писал, всё бы писал! У меня еще ваша книжка осталась одна, Белкина повести, так вы ее, знаете, маточка, не берите ее у меня, подарите ее мне, мой голубчик. Это не потому, что уж мне так ее читать хочется. Но сами вы знаете, маточка, подходит зима; вечера будут длинные; грустно будет, так вот бы и почитать. Я, маточка, перееду с моей квартиры на вашу старую и буду нанимать у Федоры. Я с этой честной женщиной теперь ни за что не расстанусь; к тому же она такая работящая. Я вашу квартиру опустевшую вчера подробно осматривал. Там, как были ваши пялечки, а на них шитье, так они и остались нетронутые: в углу стоят. Я ваше шитье рассматривал. Остались еще тут лоскуточки разные. На одно письмецо мое вы ниточки начали было наматывать. В столике нашел бумажки листочек, а на бумажке написано: «Милостивый государь, Макар Алексеевич, спешу» — и только. Видно, вас кто-нибудь прервал на самом интересном месте. В углу за ширмочками ваша кроватка стоит... Голубчик вы мой!!! Ну, прощайте, прощайте; ради бога, отвечайте мне что-нибудь на это письмецо поскорее.
Макар Девушкин.


102
Ф.М. Достоевский
Сентября 30259.
Бесценный друг мой, Макар Алексеевич!
Всё совершилось! Выпал мой жребий; не знаю какой, но я воле Господа покорна. Завтра мы едем. Прощаюсь с вами в последний раз, бесценный мой, друг мой, благодетель мой, родной мой! Не горюйте обо мне, живите счастливо, помните обо мне, и да снизойдет на вас благословение Божие! Я буду вспоминать вас часто в мыслях моих, в молитвах моих. — Вот и кончилось это время! Я мало отрадного унесу в новую жизнь из воспоминаний прошедшего; тем драгоценнее будет воспоминание об вас, тем драгоценнее будете вы моему сердцу. Вы единственный друг мой; вы только одни здесь любили меня. Ведь я всё видела, я ведь знала, как вы любили меня! Улыбкой одной моей вы счастливы были, одной строчкой письма моего. Вам нужно будет теперь отвыкать от меня! Как вы одни здесь останетесь! На кого вы здесь останетесь, добрый, бесценный, единственный друг мой! Оставляю вам книжку, пяльцы, начатое письмо; когда будете смотреть на эти начатые строчки, то мыслями читайте дальше всё, что бы хотелось вам услышать или прочесть от меня, всё, что я ни написала бы вам; а чего бы я ни написала теперь! Вспоминайте о бедной вашей Вареньке, которая вас так крепко любила. Все ваши письма остались в комоде у Федоры, в верхнем ящике. Вы пишете, что вы больны, а господин Быков меня сегодня никуда не пускает. Я буду вам писать, друг мой, я обещаюсь, но ведь один Бог знает, что может случиться. Итак, простимся теперь навсегда, друг мой, голубчик мой, родной мой, навсегда!.. Ох, как бы я теперь обняла вас! Прощайте, мой друг, прощайте, прощайте. Живите счастливо; будьте здоровы. Моя молитва будет вечно об вас. О! как мне грустно, как давит всю мою душу. Господин Быков зовет меня. Вас вечно любящая
В.
P.S. Моя душа так полна, так полна теперь слезами... Слезы теснят меня, рвут меня. Прощайте.
Боже! как грустно!
Помните, помните вашу бедную Вареньку!
Маточка, Варенька, голубчик мой, бесценная моя! Вас увозят, вы едете! Да теперь лучше бы сердце они из груди моей вырвали, чем вас у меня! Как же вы это! — Вот вы плачете, и вы едете?! Вот я от вас письмецо сейчас получил, всё слезами закапанное. Стало быть, вам не хочется ехать; стало быть, вас насильно увозят, стало быть, вам жаль меня, стало быть, вы меня любите! Да


Бедные люди
103
как же, с кем же вы теперь будете? Там вашему сердечку будет грустно, тошно и холодно. Тоска его высосет, грусть его пополам разорвет. Вы там умрете, вас там в сыру землю положат; об вас и поплакать будет некому там! Господин Быков будет всё зайцев травить... Ах, маточка, маточка! на что же вы это решились, как же вы на такую меру решиться могли? Что вы сделали, что вы сделали, что вы над собой сделали! Ведь вас там в гроб сведут; они заморят вас там, ангельчик. Ведь вы, маточка, как перышко слабенькие! И я-то где был? Чего я тут, дурак, глазел! Вижу, дитя блажит, у дитяти просто головка болит! Чем бы тут попросту — так нет же, дурак дураком, и не думаю ничего, и не вижу ничего, как будто и прав, как будто и дело до меня не касается; и еще за фальбалой бегал!.. Нет, я, Варенька, встану; я к завтрашнему дню, может быть, выздоровлю, так вот я и встану!.. Я, маточка, под колеса брошусь; я вас не пущу уезжать! Да нет, что же это в самом деле такое? По какому праву всё это делается? Я с вами уеду; я за каретой вашей побегу, если меня не возьмете, и буду бежать что есть мочи, покамест дух из меня выйдет. Да вы знаете ли только, что там такое, куда вы едете-то, маточка? Вы, может быть, этого не знаете, так меня спросите! Там степь, родная моя, там степь, голая степь;260 вот как моя ладонь голая! Там ходит баба бесчувственная, да мужик необразованный, пьяница ходит. Там теперь листья с дерев осыпались, там дожди, там холодно — а вы туда едете! Ну, господину Быкову там есть занятие: он там будет с зайцами; а вы что? Вы помещицей хотите быть, маточка? Но, херувимчик вы мой! вы поглядите-ка на себя, похожи ли вы на помещицу?.. Да как же может быть такое, Варенька! К кому же я письма буду писать, маточка? Да! вот вы возьмите-ка в соображение, маточка, — дескать, к кому же он письма будет писать? Кого же я маточкой называть буду, име- нем-то любезным таким кого называть буду? Где мне вас найти потом, ангельчик мой? Я умру, Варенька, непременно умру; не перенесет мое сердце такого несчастия! Я вас, как свет Господень, любил, как дочку родную любил, я всё в вас любил, маточка, родная моя! и сам для вас только и жил одних! Я и работал, и бумаги писал, и ходил, и гулял, и наблюдения мои бумаге передавал в виде дружеских писем, всё оттого, что вы, маточка, здесь, напротив, поблизости жили. Вы, может быть, этого и не знали, а это всё было именно так! Да, послушайте, маточка, вы рассудите, голубчик мой миленький, как же это может быть, чтобы вы от нас уехали? Родная моя, ведь вам ехать нельзя, невозможно; просто решительно никакой возможности нет! Ведь вот дождь идет, а вы слабенькие, вы простудитесь. Ваша карета промокнет; она непременно промокнет. Она, только что вы за заставу выедете, и сломается; нарочно сломается. Ведь здесь в Петербурге прескверно кареты делают! Я и каретников этих всех знаю; они только чтоб фасончик, игрушечку там какую-ни¬


104
Ф.М. Достоевский
будь смастерить, а непрочно! присягну, что непрочно делают! Я, маточка, на колени перед господином Быковым брошусь; я ему докажу, всё докажу! И вы, маточка, докажите; резоном докажите ему! Скажите, что вы остаетесь и что вы не можете ехать!.. Ах, зачем это он в Москве на купчихе не женился?261 Уж пусть бы он там на ней-то женился! Ему купчиха лучше, ему она гораздо лучше бы шла; уж это я знаю почему! А я бы вас здесь у себя держал. Да что он вам-то, маточка, Бьпсов-то? Чем он для вас вдруг мил сделался? Вы, может быть, оттого, что он вам фальбалу-то всё закупает, вы, может быть, от этого! Да ведь что же фальбала? зачем фальбала? Ведь она, маточка, вздор! Тут речь идет о жизни человеческой, а ведь она, маточка, тряпка, фальбала; она, маточка, фальбала-то — тряпица. Да я вот вам сам, вот только что жалованье получу, фальбалы накуплю; я вам ее накуплю, маточка; у меня там вот и магазинчик знакомый есть; вот только жалованья дайте дождаться мне, херувимчик мой, Варенька! Ах, Господи, Господи! Так вы это непременно в степь с господином Быковым уезжаете, безвозвратно уезжаете! Ах, маточка!.. Нет, вы мне еще напишите, еще мне письмецо напишите обо всем, и когда уедете, так и оттуда письмо напишите. А то ведь, ангел небесный мой, это будет последнее письмо; а ведь никак не может так быть, чтобы письмо это было последнее. Ведь вот как же, так вдруг, именно, непременно последнее! Да нет же, я буду писать, да и вы-то пишите... А то у меня и слог теперь формируется... Ах, родная моя, что слог! Ведь вот я теперь и не знаю, что это я пишу, никак не знаю, ничего не знаю, и не перечитываю, и слогу не выправляю, а пишу только бы писать, только бы вам написать побольше... Голубчик мой, родная моя, маточка вы моя!


ДОПОЛНЕНИЯ


ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО 1838-1846
1
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 9 августа 1838 г. Петербург
С.-Петербург. Августа 9-го дня. 1838 года.
Брат!
Как удивило меня письмо твое, любезный брат: неужели же ты не получил от меня ни полстрочки; я тебе со времени отъезда твоего переслал 3 письма:
1-е вскоре после твоего отъезда; на 2-е не отвечал, потому что не было ни копейки денег (я не брал у Меркуровых1). Это продолжалось до 20 июля, когда я получил от папеньки 40 руб.; и наконец, недавно 3-е. След<овательно>, ты не можешь похвалиться, что не забывал меня и писал чаще. След<овательно>, и я был всегда верен своему слову. Правда, я ленив, очень ленив. Но что же делать, когда мне осталось одно в мире: делать беспрерывный кейф! Не знаю, стихнут ли когда мои грустные идеи? Одно только состоянье и дано в удел человеку: атмосфера души его состоит из слиянья неба с землею; какое же противузаконное дитя человек; закон духовной природы нарушен... Мне кажется, что мир наш — чистилище духов Небесных, отуманенных грешною мыслию. Мне кажется, мир принял значенье отрицательное и из высокой, изящной духовности вышла сатира. Попадись в эту картину лицо, не разделяющее ни эффекта, ни мысли с целым, словом, совсем постороннее лицо... что ж выйдет? Картина испорчена и существовать не может!
Но видеть одну жесткую оболочку, под которой томится вселенная, знать, что одного взрыва воли достаточно разбить ее и слиться с вечностию, знать и быть как последнее из созданий... ужасно! Как малодушен человек! Гамлет! Гамлет! Когда я вспомню эти бурные, дикие речи, в которых звучит стенанье оцепенелого мира, тогда ни грусть, ни ропот, ни укор не сжимают груди моей...2 Душа так подавлена горем, что боится понять его, чтоб не растерзать себя. Раз Паскаль сказал фразу: кто протестует против философии, тот сам философ3. Жалкая философия! Но я заболтался. — Из твоих писем я получил


108
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
только 2 (кроме последнего). Ну брат! ты жалуешься на свою бедность. Нечего сказать, и я не богат. Веришь ли, что я во время выступленья из лагерей не имел ни копейки денег; заболел дорогою от простуды (дождь лил целый день, а мы были открыты) и от голода и не имел ни гроша, чтоб смочить горло глотком чаю4. Но я выздоровел, и в лагере участь моя была самая бедственная до получения папенькиных денег. Тут я заплатил долги и издержал остальное. Но описанье твоего состоянья превосходит всё. Можно ли не иметь 5 копеек; питаться бог знает чем и лакомым взором ощущать всю сладость прелестных ягод, до которых ты такой охотник! Как мне жаль тебя! Спросишь, что сталось с Меркуровыми и деньгами твоими? А вот что: я бывал у них несколько раз после твоего отъезда. Потом я не мог быть, потому что отсиживал5. В крайности я послал к ним, но они прислали мне так мало, что мне стало стыдно просить у них. Тут я получил на мое имя письмо к ним от тебя. У меня ничего не было, и я решился просить их вложить мое письмо в ихнее. Ты же, как видно, не получил ни которого. Кажется, они не писали к тебе. Перед лагерями (не имея денег прежде отослать давно приготовленное папеньке письмо) я обратился к ним с просьбою прислать мне хоть что-нибудь; они прислали мне все наши вещи, но ни копейки денег, и не написали ответа; я сел как рак на мели! Из всего я заключил, что они желают избавиться от докучных требований наших. Хотел объясниться в письме с ними, но я отсиживаю после лагеря, а они съехали с прежней квартиры. Знаю дом, где они квартируют, но не знаю адреса. Его я сообщу тебе после. — Но давно пора переменить матерью разговора. Ну ты хвалишься, что перечитал много... но прошу не воображать, что я тебе завидую. Я сам читал в Петергофе по крайней мере не меньше твоего. Весь Гофман русский и немецкий (то есть непереведенный «Кот Мурр»)6, почти весь Бальзак (Бальзак велик! Его характеры — произведения ума вселенной! Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили бореньем своим такую развязку в душе человека)7. «Фауст» Гёте8 и его мелкие стихотворенья, «История» Полевого9, «Уголино»10, «Ундина»11 (об «Уголино» напишу тебе кой-что- нибудь после). Также Виктор Гюго, кроме «Кромвеля» и «Гернани»12. Теперь прощай. Пиши же, сделай одолженье, утешь меня и пиши как можно чаще. Отвечай немедля на это письмо. Я рассчитываю получить ответ через 12 дней. Самый долгий срок! Пиши же или ты меня замучаешь.
Твой брат Ф. Достоевский.
У меня есть прожект: сделаться сумасшедшим. Пусть люди бесятся, пусть лечат, пусть делают умным. Ежели ты читал всего Гофмана, то наверно помнишь характер Альбана. Как он тебе нравится? Ужасно видеть человека, у


2. М.А. Достоевскому. 30 октября 1838 г.
109
которого во власти непостижимое, человека, который не знает, что делать ему, играет игрушкой, которая есть — Бог!13
Часто ли ты пишешь к Куманиным?14 И напиши, не сообщил ли тебе Кудрявцев что-нибудь о Чермаке15. Ради бога, пиши и об этом; мне хочется знать об Андрюше16.
Но послушай, брат. Ежели наша переписка будет идти таким образом, то, кажется, лучше не писать. Условимся же писать через неделю каждую субботу друг к другу, это будет лучше. Я получил еще письмо от Шренка17 и не отвечал ему 3 месяца. Ужасно! Вот что значит нет денег!
2
М.А. ДОСТОЕВСКОМУ 30 октября 1838 г. Петербург
С.-Петербург. 30 октября 1838 года.
Любезнейший папенька!
Не сердитесь, ради бога, на мое молчанье после полученья письма Вашего, любезнейший папенька! Много имею я причин молчанья и оправданий. Скажу Вам только то, что Ваше письмо застало меня в начале экзамена: он теперь кончился. Спешу уведомить Вас обо всем. Прежде нежели кончился наш экзамен, я Вам приготовил письмо... я хотел обрадовать Вас, любезнейший папенька, письмом моим, хотел наполнить сердце Ваше радостию; одно слышал и видел и наяву и во сне. Теперь что осталось мне? Чем мне обрадовать Вас, мой нежный, любезнейший родитель? Но буду говорить яснее.
Наш экзамен приближался к концу; я гордился своим экзаменом, я экзаменовался отлично, и что же? Меня оставили на другой год в классе. Боже мой! Чем я прогневал Тебя? Отчего не посылаешь Ты мне благодати своей, которою мог бы я обрадовать нежнейшего из родителей? О, скольких слез мне это стоило. Со мной сделалось дурно, когда я услышал об этом1. В 100 раз хуже меня экзаменовавшиеся перешли [по протекции). Что делать, видно, сам не прошибешь дороги. Скажу одно: ко мне не благоволили некоторые из преподающих и самые сильные своим голосом на конференцной. С двумя из них я имел личные неприятности. Одно слово их, и я был оставлен. (Всё это я услышал после.) Судите сами, каков был мой экзамен, когда я Вам скажу мои баллы; ничего не скрою — буду откровенен:
При 10-ти полных баллах (из алгебры и фортификации 15 полных) я получил:


по
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Из алгебры —11 (преподающий хотел непременно, чтоб я остался, он зол на меня более всех) —
Теперь судите сами, каково мне было, когда я услышал, что я остался в классе при таких баллах. Заметьте, что из алгебры и фортификации я отличился, и мне выставили баллы несоответственные.
Что мне до того, что я буду сидеть 1-м в нашем классе. Что мне до того. Через полгода я буду во 2-м классе2. Экзамен назначен в мае. Но я потерял целый год! Не огорчайтесь, папенька! Что же делать! Пожалейте самих себя. Взгляните на бедное семейство наше; на бедных малюток братьев и сестер наших, которые живут только Вашею жизнью, ищут только в Вас подпоры. К чему же огорчать себя и не беречь, предаваясь отчаянью. Вы до того любите нас, что не хотите видеть никакой неудачи в судьбе нашей. Но с кем же их и не было. Теперь Вы убиваете себя неосновательною мыслию, что ежели я останусь в классе, то меня исключат из училища. Да разве я лишен всех способностей, чтобы выключать меня. Или я не знаю постановлений училища? Я оставлен на 2-й год! О, подлость!3 Завтра же спрошу генерала, за что я оставлен. Что-то мне скажут. Пишете Вы, любезн<ый> папенька, что Вы теперь одни- одинехоньки и что и сестра Варенька4 оставила Вас. О, не ропщите же и на нас, любезнейший папенька. Верьте, что вся жизнь моя будет иметь одно целью любить и угождать Вам. Что делать, Богу так угодно. Остаюсь Вас любящий и почитающи<ий> сын Ваш
P.S. Теперь я буду аккуратнее в письмах. Поцелуйте Колю и Сашу5. О, когда-то будет время, когда я обниму Вас с любовью и радостию. Еще лишний год дрянной ничтожной кондукторской службы!6
Вы мне приказали быть с Вами откровенным, любезнейший папенька, насчет нужд моих. Да, я теперь порядочно беден. Я занял к Вам на письмо и отдать нечем. Пришлите мне что-нибудь не медля. Вы меня извлечете из ада. О, ужасно быть в крайности!
Ив<ан> Николаевич7 в Петербурге, кланяется Вам и свидетельствует свое почтенье.
Фортификации — 12. Артиллерия — 8. Геометрия — 10. История — 10. География —10.
Русск<ий> язык — 10. Французский — 10. Немецкий — 10. 3<акон> божий — 10.
Феодор Достоевский.


3. М.М. Достоевскому. 31 октября 1838 г.
111
Скоро праздник в нашем семействе: торжественный день Вашего ангела; обливаюсь слезами, исторгнутыми воспоминаньями. Всё, что может быть счастливого в мире, всего желаю Вам, ангел наш! О, как рад бы я был, ежели бы мое поздравленье застало Вас в веселии и радости.
3
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ
31 октября 1838 г. Петербург
С.-Петербург. 1838 года 31 октября.
О, 	как долго, как долго я не писал к тебе, милый мой брат... Скверный экзамен! Он задержал меня писать к тебе, папеньке и видеться с Иваном Николаев<ичем>, и что же вышло? Я не переведен! О ужас! еще год, целый год лишний! Я бы не бесился так, ежели бы не знал, что подлость, одна подлость низложила меня; я бы не жалел, ежели бы слезы бедного отца не жгли души моей. До сих пор я не знал, что значит оскорбленное самолюбие. Я бы краснел, ежели бы это чувство овладело мною... но знаешь? Хотелось бы раздавить весь мир за один раз... Я потерял, убил столько дней до экзамена, заболел, похудел, выдержал экзамен отлично в полной силе и объеме этого слова и остался... Так хотел один преподающий (алгебры), которому я нагрубил в продолженье года и который нынче имел подлость напомнить мне это, объясняя причину, отчего остался я... При 10-ти полных я имел 9средних, и остался...1 Но к черту всё это. Терпеть так терпеть... Не буду тратить бумаги, я что-то редко разговариваю с тобой.
Друг мой! Ты философствуешь как поэт. И как не ровно выдерживает душа градус вдохновенья, так не ровна, не верна и твоя философия. Чтоб больше знать, надо меньше чувствовать, и обратно, правило опрометчивое, бред сердца. Что ты хочешь сказать словом знать\ Познать природу, душу, Бога, любовь... Это познается сердцем, а не умом. Ежели бы мы были духи, мы бы жили, носились в сфере той мысли, над которою носится душа наша, когда хочет разгадать ее. Мы же прах, люди должны разгадывать, но не могут обнять вдруг мысль. Проводник мысли сквозь бренную оболочку в состав души есть ум. Ум — способность материальная... душа же, или дух, живет мыслию, которую нашептывает ей сердце... Мысль зарождается в душе. Ум — орудие, машина, движимая огнем душевным... Притом (2-я статья) ум человека, увлекшись в область знаний, действует независимо от чувства, следсова- тельно>, от сердца. Ежели же цель познания будет любовь и природа, тут открывается чистое поле сердцу... Не стану с тобой спорить, но скажу, что не


112
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
согласен в мненье о поэзии и философии... Философию не надо полагать простой математической задачей, где неизвестное — природа... Заметь, что поэт в порыве вдохновенья разгадывает Бога, следовательно, исполняет назначенье философии. След<овательно>, поэтический восторг есть восторг философии... След<овательно>, философия есть та же поэзия, только высший градус ее!.. Странно, что ты мыслишь в духе нынешней философии. Сколько бестолковых систем ее родилось в умных пламенных головах; чтобы вывести верный результат из этой разнообразной кучи, надобно подвесть его под математическую формулу. Вот правила нынешней философии...2 Но я замечтался с тобою... Не допуская твоей вялой философии, я допускаю, однако ж, существованье вялого выраженья ее, которым я не хочу утомлять тебя...
Брат, грустно жить без надежды... Смотрю вперед, и будущее меня ужасает... Я ношусь в какой-то холодной, полярной атмосфере, куда не заползал луч солнечный... Я давно не испытывал взрывов вдохновенья... зато часто бываю и в таком состоянье, как, помнишь, Шильонский узник после смерти братьев в темнице...3 Не залетит ко мне райская птичка поэзии, не согреет охладелой души... Ты говоришь, что я скрытен; но вот уже и прежние мечты мои меня оставили, и мои чудные арабески, которые создавал некогда, сбросили позолоту свою. Те мысли, которые лучами своими зажигали душу и сердце, нынче лишились пламени и теплоты; или сердце мое очерствело или... дальше ужасаюсь говорить... Мне страшно сказать, ежели всё прошлое было один золотой сон, кудрявые грезы...
Брат, я прочел твое стихотворенье... Оно выжало несколько слез из души моей и убаюкало на время душу приветным нашептом воспоминаний. Говоришь, что у тебя есть мысль для драмы... Радуюсь... Пиши ее...4 О, ежели бы ты лишен был и последних крох с райского пира, тогда что тебе оставалось бы... Жаль, что я прошлую неделю не мог увидеться с Ив<аном> Николаев<и- чем>, болен был! — Послушай! Мне кажется, что слава также содействует вдохновенью поэта. Байрон был эгоист: его мысль о славе была ничтожна, суетна... Но одно помышление о том, что некогда вслед за твоим былым восторгом вырвется из праха душа чистая, возвышенно-прекрасная, мысль, что вдохновенье как таинство Небесное освятит страницы, над которыми плакал ты и будет плакать потомство, не думаю, чтобы эта мысль не закрадывалась в душу поэта и в самые минуты творчества. Пустой же крик толпы ничтожен. Ах! я вспомнил 2 стиха Пушкина, когда он описывает толпу и поэта:
И плюет (толпа) на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник!..5
Не правда ли, прелестно! Прощай. Твой друг и брат
Ф. Достоевский.


4. М.А. Достоевскому. 23 марта 1839 г.
113
Да! Напиши мне главную мысль Шатобрианова сочиненья «Génie du Christianisme»6. — Недавно в «Сыне Отечества» я читал статью критика Низа- ра о Victor’e Hugo. О, как низко стоит он во мненье французов. Как ничтожно выставляет Низар его драмы и романы. Они несправедливы к нему, и Ни- зар (хоть умный человек), а врет7. — Еще: напиши мне главную мысль твоей драмы: уверен, что она прекрасна; хотя для обдумывания драматических характеров мало 10-ти лет. Так по крайней мере я думаю. — Ах, брат, как жаль мне, что ты беден деньгами! Слезы вырываются. Когда это было с нами? Да, кстати. Поздравляю тебя, мой милый, и со днем ангела, и с прошедшим рожденьем.
В твоем стихотворенье «Виденье матери» я не понимаю, в какой странный абрис облек ты душу покойницы. Этот замогильный характер не выполнен. Но зато стихи хороши, хотя в одном месте есть промах8. Не сердись за разбор. Пиши чаще, я буду аккуратнее.
Ах, скоро, скоро перечитаю я новые стихотворенья Ивана Николаевича. Сколько поэзии! Сколько гениальных идей!9 Да, еще позабыл сказать. Ты, я думаю, знаешь, что Смирдин готовит Пантеон нашей словесности книгою: портреты 100 литераторов с приложеньем к каждому портрету по образцовому сочиненью этого литератора. И вообрази: Зотов (?!) и Орлов (Александ<р> Анфимов<ич>) в том же числе10. Умора! Послушай, пришли мне еще одно стихотворенье. То прелестно! — Меркуровы скоро едут в Пензу или, кажется, уже совсем уехали.
Мне жаль бедного отца! Странный характер! Ах, сколько несчастий перенес он! Горько до слез, что нечем его утешить. — А знаешь ли? Папенька совершенно не знает света: прожил в нем 50 лет и остался при своем мненье о людях, какое он имел 30 лет назад. Счастливое неведенье. Но он очень разочарован в нем. Это, кажется, общий удел наш. — Прощай еще раз.
Твой.
4
М.А. ДОСТОЕВСКОМУ 23 марта 1839 г. Петербург
С.-Петербург. Марта 23-го дня 1839 года.
Боже мой! Сейчас только узнал я, что Вы, любезнейший папенька, не получили и последнего письма моего. Теперь, которое пишу к Вам, уже пятое. И я наконец лишаюсь терпенья. Боже мой! Неужели я должен быть всегда


114
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
причиною Вашего отчаянья. То, чего я так опасался, всё осуществилось; я в отчаянье, в совершенном отчаянье!
Выслушайте же теперь всё, что я в коротких словах объясню Вам, любезнейший папенька.
Сейчас после получения Вашего письма с посылкою 25 руб. ассигнац<иями> я ответил и благодарил Вас за помощь. Через неделю я послал письмо, и в тот же день и Ваше и братнино письмо пропали. Долго не получая известий, я в отчаянье о судьбе Вашей, дорогой наш папенька, в отчаянье о судьбе семейства нашего, я написал Вам пред Рождеством еще письмо. И это имело ту же участь. 3-е я послал на Масленице. Четвертое в начале Великого поста. 5-е пишу Вам теперь у Ивана Николаевича, не застав его дома; узнал о судьбе моих писем и в горе, в отчаянье, со слезами на глазах беру перо. Завтра, то есть в пятницу, пойдет к Вам письмо это. Иван Николаевич человек благородный и исполнит то, что я прошу его в оставляемой ему теперь записке.
Теперь я знаю причину, почему мои письма не доходили до Вас. У нас в училище случилась ужаснейшая история, которую я не могу теперь объяснить на бумаге; ибо я уверен, что и это письмо перечитают многие из посторонних. 5-ть человек кондукторов сослано в солдаты за эту историю. Я ни в чем не вмешан. Но подвергся общему наказанью. Месяца 2 никуда не выпускали нас совсем невинных из училища1. В это время распечатывали и читали все письма у нас в канцелярии и, должно быть, задерживали на почте. Вот почему и Вы не получили. — Те письмо мое к Вам я хотел послать чрез Ивана Николаевича (в этом письме я отвечал на Ваше страховое, которое смертельно уязвило меня), и солдат, которого послал я, как я сейчас узнал это, обманул меня и не исполнил моего поручения. След<овательно>, я совершенно прав перед Вами, любезнейший папенька. Клянусь Вам в этом. Боже мой! Но Вы в отчаянье о судьбе Вашего сына! У ног Ваших прошу прощенья за всё неумышленное зло, какое я сделал Вам.
Я, оставшись в классе, не потерял времени. Я занимался военными науками и успел много. Я следил за курсом высшего класса и намерен экзаменоваться через класс в первый2. Но я много истратил денег (на покупку книг, вещей и т. д.) и всё должен был занимать. Я задолжал кругом и очень много. Я должен по крайней мере 50 руб. Боже мой! Долго ли я еще буду брать у Вас последнее. Но эта помощь необходима или я пропал. Срок платежа прошел давно. Спасите меня. Пришлите мне 60 руб. (50 руб. долга, 10 для моих расходов до лагеря). Скоро в лагери, и опять новые нужды. Боже мой! Знаю, что мы бедны. Но, Бог свидетель, я не требую ничего липшего. Итак, умоляю Вас: помогите мне скорее, как можно. — Время идет, бумага вся. — Ваш до гроба преданный во веки веков. Сын Ваш
Ф. Достоевский.


5. М.А. Достоевскому. 5—10 мая 1839 г.
115
P.S. Я ужасно спешу писать к Вам.
Брат пишет, что он уже скоро будет готов экзаменоваться к нам в полевые инженеры3. Дай Бог ему счастья. Кстати, поздравляю Вас с Светлым праздником, дражайший отец наш. От всей души желаю Вам счастья.
Я сейчас только приобщался. Денег занял для священника. Давно уже не имею ни копейки денег.
От брата получил недавно письмо. Он говорит, что не получил от меня ни строчки.
Мое предположенье держать экзамен в высший класс очень занимает меня. Я могу выдержать. Но для этого надобны деньги. Ежели Вы мне можете прислать 100 руб., то я буду экзаменовать<ся>. Ежели же нет, то год лишний. Это для Вас, любезнейший папенька: мне же всё равно. — Еще раз прощайте.
Расцелуйте наших малюток и сестру. — Я получил письмо от Хотяинцева (Александра)4. Я отвечал ему, что послал письмо чрез Ивана Николаевича. Ужасно досадую, зачем Хотяинцев не осведомился немного ранее.
Письмо ко мне адресуйте на имя Ивана Николаевича.
5
М.А. ДОСТОЕВСКОМУ 5—10 мая 1839 г. Петербург
1839 года. Мая 5-го дня.
Любезнейший папенька!
Угадываю, что Вы и теперь беспокоитесь обо мне, не получив от меня тотчас ответа. Любезнейший папенька! Спешу успокоить Вас и постараюсь оправдаться в теперешнем моем молчанье сколько можно. Теперь у нас настали экзамены. Нужно заниматься, а между тем всё свободное время мы употребляем на фрунтовое ученье, ибо скоро будет майский парад. Оставалось сыскать свободного времени ночью. Очень рад, что я нашел наконец свободный часок поговорить с Вами. Ах! Как я упрекаю себя, что был причиною Вашего горя! Теперь как можно буду стараться загладить это. — Письмо Ваше я получил и за посылку Вашу благодарю от всего сердца1. Пишете, любезнейший папенька, что сами не при деньгах и что уже будете не в состоянье прислать мне хоть что-нибудь к лагерям. Дети, понимающие отношенья своих родителей, должны сами разделять с ними все радость и горе; нужду родителей должны вполне нести дети. Я не буду требовать от Вас многого.


116
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Что же; не пив чаю, не умрешь с голода. Проживу как-нибудь! Но я прошу у Вас хоть что-нибудь мне на сапоги в лагери, потому что туда надо запасаться этим. Но кончим это: экзамены мои я уже начал и очень хорошо. Кончу так же. В этом я уверен. — Теперь многие из тех преподающих, которые не благоволили ко мне прошлого года, расположены ко мне как не надо лучше. Да и вообще я не могу жаловаться на начальство. Я помню свои обязанности, а оно ко мне довольно справедливо. Но когда-то я развяжусь со всем этим.
Пишете, любезнейший папенька, чтобы я не забывал своих обязанностей. Повторяю: я их помню очень хорошо, и со службою я уже связан присягою при самом поступлении моем в училище. — От брата я долго не получал писем. Он как будто забыл меня. Но недавно получил от <него> клочок исписанной бумаги, где он на меня нападает донельзя за мое мнимое к Вам молчанье, и, признаюсь, этим письмом оскорбил меня до глубины души, выставив меня перед самим собою пренизким созданьем. Я пропустил это мимо, потому что его посланье не ко мне писано. Я считаю себя гораздо лучшим, нежели с кем он ведет подобную переписку. Впрочем, я забываю это и готовлюсь ему на этой неделе отвечать. Его положенье теперь совсем не худое. Ему бы можно было экзаменоваться к нам в училище в нижний офицер<ский> класс. Посоветуйте ему это. Из крепосг<ных> кондукторов очень много это делают. Примеры тому каждогодные. Через год он может быть готовым. Я берусь доставить ему все записки и всё нужное. Он уже и так теперь знает довольно из математики. Но надобно ему лучше заняться фортификацией (которая у нас самый главный предмет в кондукторских классах) и артиллерией; ибо и артиллерию очень подробно у нас проходят как входящую в состав фортификации. — Ах! Как Вы меня обрадовали, написав, что Вы, слава Всевышнему, здоровы. А я думал и полагал наверно, что Ваши всегдашние недуги еще более увеличились огорченьями (неполучением от меня писем). Целую маленьких братьев и сестер. Что-то делает Андрюша; как-то он учится? Не захотите ли Вы его отдать к нам в училище? Когда я выйду в офицеры, то берусь его приготовить для поступленья к нам; ибо поступить к нам довольно легко. Костомаров обморочил Вас и только взял с Вас деньги за нас, тогда как мы бы могли и без приготовленья поступить в училище. Но прощайте, любезнейший папенька. Бессчетно раз желаю Вам счастья.
Ваш покорный и любящий Вас сын
Ф. Достоевский.
Поздравляю Вас с прошедшим праздником Христова воскресенья. С какою грустью вспоминаю я о том, как проводил я день этот в кругу родных моих! А теперь? Но только бы вырваться из училища.


5. М.А. Достоевскому. 5—10 мая 1839 г.
117
Перейдя в высший класс, я нахожу совершенно необходимым абонироваться здесь на французскую библиотеку для чтенья. Сколько есть великих произведений гениев — математики и военных гениев на французском языке. Вижу необходимость читать это; ибо я страстный охотник до наук военных, хотя не терплю математики. Что за странная наука! и что за глупость заниматься ею. С меня довольно столько, сколько требуется инженеру или еще и побольше.
Но к чему мне сделаться Паскалем или Остроградским2. Математика без приложенья чистый 0, и пользы в ней столько же, как в мыльном пузыре. Скажу Вам еще, что мне жаль бросить латинского языка. Что за прелестный язык. Я теперь читаю Юлия Цезаря3 и после 2-годичной разлуки с латинским языком понимаю решительно всё.
10 	мая.
Странно: эти глупые обстоятельства моей теперешней жизни многого лишают меня. Я на 5 дней должен был удержать посылку письма моего. Парад был отложен до 10 мая. Я хотел сделать Вам эту приписку, и, верите ли, любезнейший папенька, мне не удавалось за фронтовым ученьем (которым нас мучат) и за экзаменами. Теперь пишу к Вам на почтовых.
Милый, добрый родитель мой! Неужели Вы можете думать, что сын Ваш, прося от Вас денежной помощи, просит у Вас лишнего. Бог свидетель, ежели я хочу сделать Вам хоть какое бы то ни было лишение, не только из моих выгод, но даже из необходимости. Как горько то одолжение, которым тяготятся мои кровные. У меня есть голова, есть руки. Будь я на воле, на свободе, отдан самому себе, я бы не требовал от Вас копейки; я обжился бы с железною нуждою. Стыдно было бы тогда мне и заикнуться о помощи. Теперь я Вам высказываю себя одними обещаньями в будущем; но это будущее недалеко, и Вы меня со временем увидите.
Теперь же, любез<ный> папенька, вспомните, что я служу в полном смысле слова. Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества. К чему же делать исключенья собою? Подобные исключенья подвергают иногда ужасным неприятностям. Вы сами это понимаете, любезный папенька. Вы жили с людьми. Теперь: лагерная жизнь каждого воспитанника военно-учебных заведений требует по крайней мере 40 руб. денег. (Я Вам пишу всё это потому, что я говорю с отцом моим.) В эту сумму я не включаю таких потребностей, как например: иметь чай, сахар и проч. Это и без того необходимо, и необходимо не из одного приличия, а из нужды. Когда вы мокнете в сырую погоду под дождем в полотняной палатке, или в такую погоду, придя с ученья усталый, озябший, без чаю можно заболеть; что со мною случилось прошлого года на походе. Но все-таки я, уважая Вашу


118
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
нужду, не буду пить чаю. Требую только необходимого на 2 пары простых са- погов — 16 руб. Теперь мои вещи: книги, сапоги, перья, бумага и т. д., и т. д. — должны же лежать где-нибудь. Для этого я должен иметь сундук; ибо в лагерях нет никаких строений, кроме палаток. Койки наши — это кучи соломы, покрытые простынею. Спрашивается, не имея сундука, куда я положу всё это? Нужно знать, что казна не заботится, нужно ли мне место или нет; не заботится, имею ли я сундук. Ибо экзамены кончаются, следовательно, книги не нужны; казна одевает меня, след<овательно>, книги не нужны, и т. д. Но без книг как я проведу время? 3-х пар казенных сапог не станет и в городе на полгода! След<овательно>, мне нет казенного места поставить сундука, который необходим для меня. В палатке общей я стесню товарища, след<овательно>, сделаю неприятность другим, да и мне просто не позволят держать сундук в палатке, ибо никто в палатке не держит; след<овательно>, для моей поклажи я должен буду иметь место. Место я найду, уговорившись (как все делают) с каким-нибудь из солдат, служителей наших, поставить сундук мой. За это надобно заплатить. Следовательно, за покупку сундука по крайней мере целковый.
За провоз туда и сюда 5 руб.
За место 2 целковых
За чистку 5 руб.
Это условная такса с служителем. В городе — дело другое; а в лагере им должно платить за каждый шаг их. А начальство не входит в это.
Теперь 16
3.75
7 	(2 целковых)
5
36 	или 40.
(За отсылку писем, за перья, бумагу и т. д.) Я сберег от Вашей посылки 15 руб. Вы видите, любез<ный> папенька, что мне крайне необходимо нужны 25 руб. еще. В 1-х числах июня мы выйдем в лагери. Итак, пришлите мне эти деньги к 1-му июню, ежели Вам хочется помочь Вашему сыну в ужасной нужде. Не смею требовать; не требую излишнего; но благодарность моя будет беспредельна4. — Письмо адресуйте опять на имя Шидловского. Прощайте, мой любезный папенька.
Ваш весь, весь
Ф. Достоевский.


6. М.М. Достоевскому. 16 августа 1839 г.
119
6
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ
16 августа 1839 г. Петербург
С.-Петербург. 1839 года, aBiycra 16 дня.
Да, милый брат мой, так-то всегда бывает с нами: обещаемся, сами не зная, в силах ли то исполнить; хорошо, что я никогда не обещаю опрометчиво. На- пр<имер>. Что бы ты сказал об моем молчанье? что я ленив... что я забываю тебя и т. д. и т. д. Нет! всё дело в том, что денег ни гроша; теперь они есть, и я рад им, давно небывалым гостям, несказанно.
Ну вот наконец и тебе письмо мое!
Поговорим, потолкуем!
Милый брат! Я пролил много слез о кончине отца1, но теперь состоянье наше еще ужаснее; не про себя говорю я, но про семейство наше. Письмо мое отсылаю в Ревель, сам не зная, дойдет ли оно до тебя... Я наверно полагаю, что оно тебя не застанет здесь... Дай-то Бог, чтобы ты был в Москве; тогда об семействе нашем я бы был покойнее; но скажи, пожалуйста, есть ли в мире несчастнее наших бедных братьев и сестер? Меня убивает мысль, что они на чужих руках будут воспитаны. А потому мысль твоя, получивши офицерский чин, ехать жить в деревню, по-моему, превосходна2. Там бы ты занялся их образованьем, милый брат, и это воспитанье было бы счастье для них. Стройная организация души среди родного семейства, развитие всех стремлений из начала христианского, гордость добродетелей семейственных, страх порока и бесславия — вот следствия такого воспитания. Кости родителей наших уснут тогда спокойно в сырой земле; но, милый друг, многое должен ты вынести. Ты или должен рассориться, или помириться прочно с родней. Рассориться — это пагубно; сестры погибнут. Помирившись, ты должен ухаживать за ними. Они назовут леностью твое пренебрежение службы. Но, брат любезный! вытерпи это. Плюнь на эти ничтожные душонки и будь благодетелем братьев. Ты один спасешь их... Я знаю, ты выучился терпеть; исполни же свое намеренье. Оно бесподобно. Дай Бог тебе сил для этого! Я объявляю, что я во всем буду с тобою согласен впредь3.
Что-то ты делаешь теперь?* С <Иваном> Николаев<ичем> ты искреннее, чем со мною; <ты сказал> ему, что завален работой и не <имеешь> времени; да, твоя служба чертовская, <что> делать; избавляйся от нее скорее.
* Верхний угол листа, занятый этим местолл письма, оборван. При автографе есть еще копия неизвестно чьей руки [но не А.Г. Достоевской): в этой копии на месте пропущенных слов вписаны карандашом отдельные слова, которые мы вводим в текст, заключая их в угловые скобки, как отсутствующие в автографе.


120
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Что мне сказать тебе о себе... Давно я не говорил с тобою искренно. Не знаю, нахожусь ли я и теперь в духе, чтобы говорить с тобою об этом. Не знаю, но теперь гораздо чаще смотрю на меня окружающее с совершенным бесчувствием. Зато сильнее бывает со мною и пробуждение. Одна моя цель — быть на свободе. Для нее я всем жертвую. Но часто, часто думаю я, что доставит мне свобода... Что буду я один в толпе незнакомой? Я сумею развязать со всем этим; но, признаюсь, надо сильную веру в будущее, крепкое сознанье в себе, чтобы жить моими настоящими надеждами; но что же? всё равно, сбудутся ли они или не сбудутся; я свое сделаю. Благословляю минуты, в которые я мирюсь с настоящим (а эти минуты чаще стали посещать меня теперь). В эти минуты яснее ссознаю свое>* положение, и я уверен, <что эти> святые надежды сбудутся.
<...ду>х** не спокоен теперь; но в этой <6орьбе> духа созревают обыкновенно характеры <сил>ьные; туманный взор яснеет, а вера в жизнь получает источник более чистый и возвышенный. Душа моя недоступна прежним бурным порывам. Всё в ней тихо, как в сердце человека, затаившего глубокую тайну; учиться, «что значит человек и жизнь», — в этом довольно успеваю я; учить характеры могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно; более ничего не скажу о себе. Я в себе уверен. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком. Прощай. Твой друг и брат
Ф. Достоевский.
<...>*** любимыми идеями каждую минуту <...> мечтах и думах жизнь незаметнее. Еще одно <...>: я могу любить и быть другом. Я недавно <...>. Как много святого и великого, чистого <...> этом свете. Моисей и Шекспир4 всё <...> <гольжо вполовину.
Любовь, любовь! Ты говоришь, что ты рвешь цветы ее. Мне кажется, что нет святее самоогверженника как поэт. Как можно делиться своим восторгом с бумагой. Душа всегда затаит более, нежели сколько может выразить в словах, красках или звуках. Оттого трудно исполнить идею творчества.
Здесь оборотная сторона листа, правый верхний край которого оборван. Вписанное карандашом в копии мы ставим в угловые скобки.
Начало оторвано. Здесь и далее образовавшиеся в тексте письма пробелы обозначаем <...>, а отсутствующие слова и части слов в очевидных случаях восполняем также в ломаных скобках.
*** Следующие четыре абзаца, приписанные на полях первой, второй и третьей страниц, занимают и часть оторванного края этих страниц.


7. А.А. и А.Ф. Куманиным. 25 декабря 1839 г.
121
Когда любовь связывает два сердца. От* <....> и подавно не показывает слез своих <...> только в груди. Плакать может од<ин> <...> надобно иметь гордость и веру хрисгсианскук» <...> ты что-нибудь о Ш<нрз6.>.
Ежели через неделю, считая с теперешнего числа, не получу ответа, то заключаю, что ты в Москве, и пишу к тебе на имя Куманиных. Напиши мне, брат, подробно, как ты управился или как другие управились со всем этим. Жду нетерпеливо ответа. Теперь, мой милый, остановки не будет в нашей переписке. Скоро пришлю тебе реестр книг. Пиши. Теперь некогда.
7
А.А. и А.Ф. КУМАНИНЫМ
25 декабря 1839 г. Петербург
С.-Петербург. Декабря 25-го дня 1839 года.
Милостивый государь любезнейший дяденька,
милостивая государыня любезнейшая тетенька!
Продолжительное, ничем не оправдываемое и не извиняемое молчанье мое могло показаться Вам, любезнейшие дяденька и тетенька, странным, непонятным, непростительным, грубосгию против Вас и, наконец, черною небла- годарностию. Беру перо, но не для того чтобы оправдываться: нет! я знаю, что вина моя, какие бы обстоятельства ни извиняли ее, далеко ниже оправданий. Да и могу ли еще надеяться, что мои оправданья будут приняты? Скажу одно: если искреннее, откровенное признанье мое, попытка объяснить мой проступок пред Вами, удостоится хотя немногого вниманья Вашего, то я почту себя счастливым; ибо возвращу то, чего не надеялся возвратить, — хотя малейшее вниманье и расположенье Ваше ко мне.
Поступив в Гл<авное> ин<женерное> уч<илшце>, занятия, новость и разнообразие нового рода жизни, всё это развлекло меня на несколько времени — и вот единственная эпоха, в которую совесть тяжко упрекает меня за забвенье моих обязанностей, в моем тяжком проступке перед Вами, в моем молчанье; нечем объяснить его! Нет для него оправданий! Разве кроме моей странной рассеянности?..
Знаю, что это признанье в рассеянности много унижает меня в глазах Ваших; но я должен снести и снесу стыд свой, ибо я заслужил его. Напоминанья и приказанья покойного родителя моего прервать мое странное молчанье с
* Здесь опять вырвана часть страницы и текста.


122
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
теми из родственников, которые столь часто осыпали нас благодеяниями1, заставили меня вникнуть в проступок мой, и я увидал себя в самом невыгодном свете в отношенье к Вам, любезнейшие дяденька и тетенька. Кроме тяжкой вины моей — рассеянности, я увидел, что мой проступок может принять вид более мрачный, вид грубости, неблагодарности... Это привело меня в замешательство, смущенье...
Разумеется, это смущенье должно было недолго продолжаться; исправить вину мою было первым делом, первою мыслию моею; но одна мысль, что я нарушил первейшие обязанности мои, что я не исполнил моего долга, положенного на меня самою природою, эта мысль уничтожила меня. Я не держался правила многих, что бумага не краснеет и что два, три пошлых извиненья (в неименье времени и т. п.) будут достаточны для поправленья ошибки, я краснел заочно, досадовал на себя, не знал, что, как и с каким видом буду писать к Вам; я брал перо и бросал его, не докончив письма моего. Я молю, заклинаю Вас, любезнейшие дяденька и тетенька, верить этому; это чистые излиянья раскающегося (ж!) сердца; это смущенье и тягостное положенье моего к Вам (ж!) было причиною моего столь долгого молчанья.
Горестная смерть отца моего и благодеянья, Вами оказанные семейству нашему, благодеянья, за которые даже не знаю, как научиться быть благодарным Вам, это возбудило во мне чувства, которые возбудили во мне в большей степени всё прежнее, — и чувства стыда, и муки раскаянья. Чувствую вину мою; не смею надеяться на прощенье; но величайшею милостию для меня было бы, если бы Вы позволили мне писать к Вам или хоть к сестре моей, от которой я бы мог узнавать о всем том, что дорого сердцу моему; новый год, которого я встречаю желаньем блага и счастья Вам, любезнейшие дяденька и тетенька, новый год будет свидетелем моего исправленья.
Постараюсь в продолженье его заслужить вниманье Ваше изъявленьем искренней привязанности моей к Вам, моею благодарностию к благодеяниям Вашим нашему семейству и постоянным сохраненьем того священного чувства любви, почтенья и преданности, с которыми честь имею пребыть покорным и преданным племянником
Ф. Достоевский.
На конверте:
Его высокоблагородию милостивому государю
Александру Алексеевичу Куманину.
В Москву.
На Покровку,
в приходе Козьмы и Дамиана, в собственном доме.


8. М.М. Достоевскому. 1 января 1840 г.
123
8
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ
1 января 1840 г. Петербург
С.-Петербург. 1840 года. Генваря l-ro дня.
Благодарю тебя от души, добрый брат мой, за твое милое письмо. Нет! я не таков, как ты; ты не поверишь, как сладостный трепет сердца ощущаю я, когда приносят мне письмо от тебя; и я изобрел для себя нового рода наслажденье — престранное — томить себя.
Возьму твое письмо, перевертываю несколько минут в руках, щупаю его, полновесно ли оно, и, насмотревшись, налюбовавшись на запечатанный конверт, кладу в карман... Ты не поверишь, что за сладострастное состоянье души, чувств и сердца! И таким образом жду иногда с *Д часа; наконец с жад- ностию нападаю на пакет, рву печать и пожираю твои строки, твои милые строки. О, чего не перечувствует сердце, читая их! Сколько ощущений толпятся в душе, и милых и неприятных и сладких и горьких; да! брат милый, — и неприятных и горьких; ты не поверишь, как горько, когда не разберут, не поймут тебя, поставят всё совершенно в другом виде; совершенно не так, как хотел сказать, но в другом, безобразном виде... Прочитав твое последнее письмо, я был un enragé*, потому что не был с тобою вместе: лучшие из мечтаний сердца, священнейшие из правил, данных мне опытом, тяжким, многотрудным опытом, исковерканы, изуродованы, выставлены в прежалком виде. Сам ты пишешь ко мне: «Пиши, возражай, спорь со мною», — и находишь в этом какую-то пользу! Никакой, милый брат мой, решительно никакой; только то, что твой эгоизм (который есть у всех нас грешных) выведет превыгодное заключенье о другом, о его мненьях, правилах, характере и скудоумии... Ведь это преобидно, брат! Нет! Полемика в дружеских письмах — подслащенный яд. — Что-то будет, когда мы увидимся с тобою? Это будет, кажется, всегдашним предлогом раздора между нами... Но оставляю это! об этом еще можно поговорить на последних страницах.
Военная академия — c’est du sublime!** Знаешь ли, что это преблистатель- ный проект (?!) Я много думаю о судьбе твоей, чтобы согласить ее с нашими обстоятельствами, и сам остановился на Военной академии; но ты предупредил меня; след<овательно>, и тебе это нравится... Но вот что: ведь надо прослужить по крайней мере год, пред вступлением в Военную акад<емию>; останься при чертежной на этот год.
в ярости ((фр.).
в этом есть нечто возвышенное! [фр)


124
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Ну что ты бредишь тетрадками, когда я не знаю твоей программы; что же я пришлю тебе? Артиллерию, впрочем, курс кондукторских классов (что именно, кажется, вам и надобно) пришлю непременно, записки генерал-майора Дядина1, который сам, собственною особою, будет экзаменовать тебя. Но не иначе посылаю тебе эти тетрадки, как на месяц. Они чужие. Я насилу достал их. Ни дня больше одного месяца. Спиши их или отдай списать (Дядин человек с причудами, ему надо вызубрить или говорить своими словами как по книге). Полевая фортификация такая глупость, которую можно вызубрить в 3 дня. Впрочем, в мае пришлю и ее тебе. Другое дело долговременная; постараюсь об ней. Есть у нас и из аналитики литографиров<анные> тетрадки; но это взято слово в слово из Брашмана2 и, разум<еется>, сокращено. Итак, у нас проходят Брашмана, и ты его зубри. Купи себе.
Знаешь ли геодезию? у нас (курс Болотова)3. Физика (курс Оземова). О ли- тографиров<анных> дифференциалах постараюсь. Истории у нас курс пре- полнейший и преогромнейший (литографированный) — достать не могу. Словесность и литература русская — Плаксина4, который сам учит у нас. — Скажу тебе, что ваш экзамен в полевые инженеры прелегкий. Глядят сквозь пальцы, и у всех та лотка, чтобы не притеснять своего брата инженера. Этому вижу я пречастые примеры.
К Куманиным я отправил преблагопристойное письмо. Не беспокойся. Я жду хороших последствий. К опекуну5 еще не писал: ей-богу, нет времени!
Поздравляю тебя с Новым годом, милый. Что-то принесет он нам! Что хочешь, а последние 5 лет для нашего семейства были ужасны. — Я читал твое прошлогоднее посланье к Новому году. Мысль хорошая; дух и выраженья стихов под сильным влияньем Barbier; между прочим, у тебя были в свежей памяти его слова о Наполеоне6.
Теперь о твоих стихах. Послушай, милый брат! Я верю: в жизни человека много, много печалей, горя и — радостей. В жизни поэта это и терн и розы. Лирика — всегдашний спутник поэта; потому что он существо словесное. Твои лирические стихотворенья были прелестны: «Прогулка», «Утро», «Виденье матери», «Роза» (кажется, так), «Фебовы кони», — и много других прелестны. Какая живая повесть о тебе, милый! И как близко она сказалась мне. Я мог тебя понимать тогда; потому что те месяцы были так памятны для меня, так памятны. О, сколько случилось тогда и странного и чудесного в моей жизни. Это предолгая повесть, и я ее никому не расскажу.
Шидловский показал мне тогда твои стихотворенья...7 О! как ты несправедлив к Шидловскому. Не хочу защищать того, что разве не увидит тот, кто не знает его и кто не очень переменчив в мненьях — знаний и правил его. Но ежели бы ты видел его прошлый год. Он жил целый год в Петербурге без


8. М.М. Достоевскому. 1 января 1840 г.
125
дела и без службы. Бог знает, для чего он жил здесь; он совсем не был так богат, чтобы жить в Петербурге для удовольствий. Но это видно, что именно для того он и приезжал в Петербург, чтобы убежать куда-нибудь. — Взглянуть на него: это мученик! Он иссох; щеки впали; влажные глаза его были сухи и пламенны; духовная красота его лица возвысилась с упадком физической. Он страдал! тяжко страдал! Боже мой, как любит он какую-то девушку (Marie, кажется). Она же вышла за кого-то замуж. Без этой любви он не был бы чистым, возвышенным, бескорыстным жрецом поэзии... Пробираясь к нему на его бедную квартиру, иногда в зимний вечер (н<а>п<ример>, ровно год назад), я невольно вспоминал о грустной зиме Онегина в Петербурге (8-я глава)8. Только предо мною не было холодного созданья, пламенного мечтателя поневоле, но прекрасное, возвышенное созданье, правильный очерк человека, который представили нам и Шекспир и Шиллер; но он уже готов был тогда пасть в мрачную манию характеров байроновских. — Часто мы с ним просиживали целые вечера, толкуя бог знает о чем! О, какая откровенная чистая душа! У меня льются теперь слезы, как вспомню прошедшее! Он не скрывал от меня ничего, а что я был ему? Ему надо было сказаться кому-нибудь; ах, для чего тебя не было при нас! Как он желал тебя видеть! Назвать тебя лично другом — названье, которым гордился он. Я помню, когда слезы лились у него при чтенье стихов твоих; он знал их наизусть! И про него ты мог сказать, что он смеялся над тобою! О, какое бедное, жалкое созданье был он! Чистая ангельская душа! И в эту тяжкую зиму он не забыл любви своей. Она разгоралась всё сильнее и сильнее. — Наступила весна; она оживила его. Воображенье его начало создавать драмы, и какие драмы, брат мой. Ты бы переменил мненье о них, ежели бы прочел переделанную «Марию Симонову». Он переделывал ее всю зиму, старую же форму ее сам назвал уродливою. — А лирические стихотворенья его! О, ежели бы ты знал те стихотворенья, которые написал он прошлою весною. Наприм<ер>, стихотворенье, где он говорит о славе. Ежели бы ты прочел его, брат!
Пришед из лагеря, мы мало пробыли вместе. В последнее свиданье мы гуляли в Екатерингофе. О, как провели мы этот вечер! Вспоминали нашу зимнюю жизнь, когда мы разговаривали о Гомере, Шекспире, Шиллере, Гофмане, о котором столько мы говорили, столько читали его! Мы говорили с ним о нас самих, о прошлой жизни, о будущем, о тебе, мой милый. — Теперь он уже давно уехал, и вот ни слуху ни духу о нем! Жив ли он? Здоровье его тяжко страдало; о, пиши к нему!
Прошлую зиму я был в каком-то восторженном состоянии. Знакомство с Шидловским подарило меня столькими часами лучшей жизни; но не то было тогда причиною этого. Ты, может быть, упрекал и упрекнешь меня, почему я


126
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
не писал к тебе. Глупые ротные обстоятельства тому причиною9. Но сказать ли тебе, милый; я никогда не был равнодушен к тебе; я любил тебя за стихотворенья твои, за поэзию твоей жизни, за твои несчастья — и не более; братской любви, дружеской любви не было... Я имел у себя товарища, одно созданье, которое так любил я!10 Ты писал ко мне, брат, что я не читал Шиллера. Ошибаешься, брат! Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им; и я думаю, что ничего более кстати не сделала судьба в моей жизни, как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни; никогда бы я не мог узнать его так, как тогда11. Читая с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного, пламенного Дон Карлоса, и маркиза Позу, и Мортимера12. Эта дружба так много принесла мне и горя и наслажденья! Теперь я вечно буду молчать об этом; имя же Шиллера стало мне родным, каким-то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний; они горьки, брат; вот почему я ничего не говорил с тобою о Шиллере, о впечатленьях, им произведенных: мне больно, когда услышу хоть имя Шиллера.
Хотел было много написать тебе в ответ на твои нападки на меня, на то, что ты не понял слов моих. Также и потолковать кой о чем; но нынешнее письмо к тебе доставило мне столько сладких минут, мечтаний, воспоминаний, что я решительно не способен говорить о другом. Оправдаюсь только в одном: я не сортировал великих поэтов, и тем более не зная их. Я никогда не делал подобных параллелей, как, н<апример>, Пушкин и Шиллер. Не знаю, с чего ты взял это; выпиши мне, пожалуйста, слова мои; а я отрекаюсь от подобной сортировки; может быть, говоря о чем-нибудь, я поставил рядом Пушкина и Шиллера, но я думаю, что между этими 2-мя словами есть запятая. Они ни мало не похожи друг на друга. Пушкин и Байрон так. Что же касается до Гомера и Victor’a Hugo, то ты, кажется, нарочно не хотел понять меня. Вот как я говорю: Гомер (баснословный человек, может быть как Христос, воплощенный Богом и к нам посланный) может быть параллелью только Христу, а не Гёте. Вникни в него, брат, пойми «Илиаду», прочти ее хорошенько (ты ведь не читал ее? признайся). Ведь в «Илиаде» Гомер дал всему древнему миру организацию и духовной и земной жизни, совершенно в такой же силе, как Христос новому13. Теперь поймешь ли меня? Victor Hugo как лирик чисто с ангельским характером, с христианским младенческим направленьем поэзии, и никто не сравнится с ним в этом14, ни Шиллер (сколько ни христиан- ск<ий> поэт Шиллер), ни лирик Шекспир, я читал его сонеты на французском, ни Байрон, ни Пушкин. Только Гомер с такою же неколебимою уверен- ностию в призванье, с младенческим верованием в бога поэзии, которому служит он, похож в направленье источника поэзии на Victor’a Hugo, но только в направленье, а не в мысли, которая дана ему природою и которую он выра¬


8. М.М. Достоевскому. 1 января 1840 г.
127
жал; я и не говорю про это. Державин, кажется, может стоять выше их обоих в лирике15. Прощай, милый!
Твой друг и брат
Ф. Достоевский.
Вот тебе распеканции: говоря о форме, ты почти с ума сошел; я давно уже подозреваю это маленькое беспокойство ума твоего, и не шутя. Недавно ты что-то такое говорил о Пушкине! Я пропустил это, и не без причины. О форме твоей потолкую в следующ<ем> письме. Теперь нет ни места, ни времени. Но скажи, пожалуйста: говоря о форме, с чего ты взял сказать: нам не могут нравиться ни Расин, ни Корнель16 (?!?!), оттого что у них форма дурна. Жалкий ты человек! Да еще так умно говорит мне: Неужели ты думаешь, что у них нет поэзии? У Расина нет поэзии? У Расина, пламенного, страстного, влюбленного в свои идеалы Расина, у него нет поэзии? И это можно спрашивать. Да читал ли ты «Andromaque»*, а? брат! Читал ли ты «Iphigénie»;*  **’17 неужели ты скажешь, что это не прелестно. Разве Ахилл18 Расина не гомеровский? Расин и обокрал Гомера, но как обокрал! Каковы у него женщины! Пойми его. Расин не был гений; мог <ли> он создать драму! Он только должен подражать Корнелю. A «Phedre»?*** 19 Брат! Ты бог знает что будешь, ежели не скажешь, что это не высшая, чистая природа и поэзия. Ведь это шекспировский очерк, хотя статуя из гипса, а не из мрамора.
Теперь о Корнеле? Послушай, брат. Я не знаю, как говорить с тобою; кажется, à la Иван Никифорыч: «гороху наевшись»20. Нет, не поверю, брат! Ты не читал его и оттого так промахнулся. Да знаешь ли, что он по гигантским характерам, духу романтизма — почти Шекспир. Бедный! У тебя на всё один отпор: «классическая форма». Бедняк, да знаешь ли, что Корнель появился только 50 лет после жалкого, бесталанного горемыки Jodelt, с его пасквильною «Клеопатрою»21, после Тредьяковского Ronsard’a22 и после холодного рифмача Malerb’a23, почти его современника. Где же ему было выдумать форму плана? Хорошо, что он ее взял хоть у Сенеки24. Да читал ли ты его «Cinna»4*. Пред этим божественным очерком Октавия25, пред которым <...>5* Карл Мор, Фиеско, Тель26, Дон Карлос. Шекспир<у> честь принесло бы это. Бедняк. Ежели ты не читал этого, то прочти, особенно разговор Августа с Cinna, где
«Андромаху» (фр). «Ифигению» (фр.).
** «Федра» (фр.).
!* «Цинну» (фр.).
5 Уголок страницы срезан.


128
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
он прощает ему измену (но как прощает(?)).Увидишь, что так только говорят оскорбленные ангелы. Особенно там, где Август говорил: «Soyons amis, Cinna»*’ 27. Да читал ли ты «Horace»**. Разве у Гомера найдешь такие характеры. Старый Horace — это Диомед. Молодой Horace — Аякс Телемонид, но с духом Ахилла, а Куриас — это Патрокл, это Ахилл28, это всё, что только может выразить грусть любви и долга. Как это велико всё. Читал ли ты «Le Cid»***’29. Прочти, жалкий человек, прочти и пади в прах перед Корнелем. Ты оскорбил его! Прочти, прочти его. Чего же требует романтизм, ежели высшие идеи его не развиты в «Cid’e». Каков характер Don Rodrigue’a30, молодого сына его и его любовницы! А каков конец!
Впрочем, не сердись, милый, за обидные выраженья, не будь Иваном Ивановичем Перерепенко31.
Нынешнее письмо заставило меня пролить несколько слез от воспоминаний о прошлом.
Сюжет твоей драмы прелестен, видна верная мысль, и особенно нравится мне, что твой герой, как Фауст, ища беспредельного, необъятного, делается сумасшедшим именно тогда, когда он нашел это беспредельное и необъятное — когда он любим. Это прекрасно! Я рад, что тебя чему-нибудь научил Шекспир32.
Сердишься, зачем не отвечаю на все твои вопросы. Рад бы, да нельзя! ни бумаги, ни времени нет. Впрочем, ежели на всё отвечать, наприм<ер>, и на такие вопросы: «Есть ли у тебя усы?» — то ведь никогда не найдешь места написать что-нибудь лучшего. Прощай, мой милый, добрый брат. Прощай еще. Пиши.
9
А.А. и А.Ф. КУМАНИНЫМ 28 января 1840 г. Петербург
С.-Петербург. Генваря 28-го дня 1840 года. Милостивый государь любезнейший дяденька и милостивая государыня любезнейшая тетенька!
Никогда никакое радостное известие не производило столь приятного и сладостного впечатленья в душе моей, как то, которое ощутил я при чтенье
«Будем друзьями, Цинна» (фр-)-
** «Горация» ((фр.).
*** «Сид» (<фр.).


9. А.А. и А.Ф. Куманиным. 28 января 1840 г.
129
письма сестры. Ожидал ли я и, судя по вине моей, мог ли я ожидать подобной благосклонности и расположенья со стороны Вашей, любезнейшие дяденька и тетенька. Не могу дать отчета в тех чувствованьях, которые волновались во мне при получение письма Вашего. Вся тяжесть моей вины, всё справедливое негодованье Ваше, любезнейшие дяденька и тетенька, живо представились предо мною! Но какая перемена! Вы возвращаете мне Ваше благорасполо- женье охотно, с любовью, мне, нисколько не заслужившему этого. Но я не знал, и не могу сказать, что происходило тогда в сердце моем? Я должен был радоваться, я не знал, как радоваться письму этому; ибо ничто в мире не могло меня сделать более счастливым, как прощенье Ваше; но досада на себя, стыд, Ваша беспримерная снисходительность ко мне, так долго во зло употреблявшему благорасположенье Ваше, всё это налегло на сердце мое тягостнейшим бременем. Наказанье собственной совести — сильнейшее, я несу на себе всю тягость этого наказанья... Я в долгу у Вас, любезнейшие дяденька и тетенька, в долгу, превышающем силы мои, и если исправленье вины моей, раскаянье и привязанность моя к Вам будут иметь хотя малейшую цену в глазах Ваших, то я почту еще себя счастливым: ибо весьма облегчу совесть мою.
Но что меня восхитило больше всего, что напомнило душе моей так много милого в прошедшем, что заставило мое сердце забиться еще пламеннее к Вам, то это собственноручные строки Ваши, любезнейшая тетенька. Такого снисхожденья и добродушия не мог ожидать я... Тем более были приятны для меня эти строки, что уже давно, единственно по собственной вине и ошибке своей, не слыхал я таких сладких серд<ц>у слов, и выраженья Вашей любви ко мне, любезнейшая тетенька, которые напомнили мне покойную мать мою... С каким жаром целовал я строки эти; с каким жаром 1000 раз целую ручки Ваши, любезнейшая тетенька!
Но нет и счастья без горести. Это письмо глубоко растравило в сердце моем едва зажившие раны. Смерть дяденьки1 заставила меня пролить несколько искренних слез в память его. Отец, мать, дяденька, и всё это в 2 года!2 Ужасные годы!
Еще ранее поспешил бы я письмом моим, если бы не экзамены, задержавшие меня. Теперь они кончились, и я не теряю ни минуты. Но чувствую, что уже я утомляю Вас письмом моим. — Итак, позвольте искренно любящему и почитающему Вас племяннику Вашему пребыть навсегда покорным и послушным Вам
Ф. Достоевский.


130
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
10
В.М. ДОСТОЕВСКОЙ 28 января 1840 г. Петербург
Любезнейшая сестра Варенька! Твое письмо обрадовало меня несказанно: в нем ты объявила мне прощенье дяденьки и тетеньки. Но как ты подумать могла, любезнейшая сестра моя, что я забыл тебя; о ком же помнить мне более, если не об родственниках — благодетелях наших, и вас, мои милые братья и сестры. Нет! я никогда не забывал этого; верь всегда, Варенька, что у тебя есть братья, которые любят тебя более жизни своей. Старший брат твой, любезнейшая сестра моя, любит тебя также пылко, несказанно: умей почитать и, ежели можешь, столько же любить его. Вспомни, сколько несчастий перенес он бедный, чтобы успокоить отца своего при жизни;1 поэтому можешь судить и о любви его к родным своим. Самая теснейшая дружба связывает меня с ним.
Милая сестра! Ты написала мне столь много приятных известий о семействе нашем... Но о сестре Верочке2 еще ни слова... Она как будто забытая. Напиши мне о них всех и больше, как можно больше. Что они? выросли ли малютки наши, изменились ли? Всех их целую от души, так же как и тебя, милая сестра моя. Скажи Андрюше, что я бы весьма желал получить несколько собственных строчек в письме твоем. Научи его быть благодарным благодетелям нашим. Передай ему это от меня.
Прощай, милая сестра моя.
Твой друг и брат
Ф. Достоевский.
11
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 19 июля 1840 г. Петергоф
Петергоф. 19 июля 1840 г.
Снова беру перо, милый, хотя и неумолимый, брат мой, и снова должен начинать письмо просьбою о незлопамятности, просьбою тем сильнейшею, чем ты будешь более упорствовать и сердиться. Нет, мой милый, добрый брат! я от тебя не отстану, пока ты не протянешь, по-прежнему, ко мне руки своей. И не знаю, милый мой! ты всегда был справедлив ко мне (бывали хотя и исключенья), всегда извинял меня в случае долгого молчанья, а теперь, ко¬


11. М.М. Достоевскому. 19 июля 1840 г.
131
гда я представляю причину, причину неопровержимую, сам знаешь, ты как будто глух к словам моим; извини эти упреки, добрый друг мой; я не скрою от тебя, что они вышли прямо из сердца; я люблю тебя, милый мой, и мне больно видеть твое равнодушие. На твоем месте я бы давно забыл всё, чтобы только скорее извинить друга своего, чем заставить его еще долее выпрашивать извиненье! По крайней мере я с моей стороны, видя себя теперь в порядочных обстоятельствах, то есть при деньгах (опекун уже прислал мне), хотя не при больших, непременно обещаюсь писать решительно каждую неделю. Теперь же пишу наскоро, потому что не смею распространиться большим письмом; поминутно ожидаем тревоги и маневров, которые будут продолжаться дня 3.
Ах, милый брат, пиши мне, ради бога, хоть что-нибудь. Ежели бы ты только знал, как я беспокоюсь о твоей участи, о твоих решеньях, намереньях, о твоем экзамене, милый мой; потому что вот уже и он и на дворе. Бог знает, застанет ли это письмо тебя еще в Ревеле;1 дай-то бог тебе, милый друг; ах! ежели мы еще далее будем продолжать эти несогласия, это расстройство в нашей неразрывной дружбе, то я и не знаю, что за мученье испытаю я через твое молчанье. — Ведь вот уже наступает эта глупая и между тем эта решительная развязка в судьбе твоей, развязка, которой я ожидал всегда с каким-то трепетом. В самом деле: что от этого зависит? вспомни-ка. Твоя жизнь, твой досуг, твое счастье, милый мой, да, твое счастье; потому что, ежели ты не переменился сам или не переменилась судьба твоя с тех пор, когда ты с таким восторгом писал мне о своих надеждах, о своей Эмилии2, то, разумеется, можешь сам рассудить, какую перемену может произвести удачный экзамен в судьбе твоей. Ну вот хоть и это обстоятельство в судьбе твоей, добрый брат мой! Неужели ты думаешь, что это было бы не слишком уж жестоко лишать доверенности брата своего, когда, может быть, я бы мог своею дружбою разделить с тобой или счастье или горе, милый друг; ах! добрый мой! Бог тебе судья за то, что ты оставляешь меня в такой неизвестности, в такой тяжкой неизвестности.
Да что-то сталось с тобою, брат мой! Сбылись ли, я не говорю мечты твои, но сбылось ли то, чем блеснула тебе в глаза судьба, показав в темной перспективе жизни твоей светлый уголок, где сердце сулило себе столько надежд и счастья; время, время много показывает; только одно время может оценить, ясно определить всё значенье этих эпох жизни нашей. Оно может определить, прости мне за слова мои, брат мой, может определить, была ли эта деятельность душевная и сердечная чиста и правильна, ясна и светла, как наше естественное стремленье в полной жизни человека, или неправильная, бесцельная, тщетная деятельность, заблужденье, вынужденное у сердца одинокого, часто


132
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
не понимающего себя, часто еще бессмысленного как младенец, но также чистого и пламенного, невольного, ищущего для себя пищи вокруг себя и истомляющего себя в неестественном стремленье «неблагородного мечтанья». В самом деле, как грустна бывает жизнь твоя и как тягостны остальные ее мгновенья, когда человек, чувствуя свои заблужденья, сознавая в себе силы необъятные, видит, что они истрачены в деятельности ложной, в неестественности, в деятельности недостойной для природы твоей; когда чувствуешь, что пламень душевный задавлен, потушен бог знает чем; когда сердце разорвано по клочкам, и отчего? От жизни, достойной пигмея, а не великана, ребенка, а не человека.
И здесь опять необходима дружба; потому что сердце само осетит себя тогда неразрывными путами, и человек падет духом, поникнет перед случаем, перед причудами сердца своего как перед веленьями судьбы, и сочтет ничтожную паутину за эти ужасные сети, из нитей которых не выбивается никто, перед которыми всё никнет: это тогда, когда судьба бывает истинно веленьем Провиденья, то есть действует на нас неотразимою силою целой природы нашей.
Я на время прервал письмо мое; был развлечен службою; ах, брат, ежели бы ты только имел понятие о том, как мы живем! Но приезжай скорее, милый друг мой; ради бога, приезжай. Ежели бы знал ты, как необходимо для нас быть вместе, милый друг! Целые годы протекли со времени нашей разлуки. Клочок бумаги, пересылаемый мною из месяца в месяц, — вот была вся связь наша; между тем время текло, время наводило и тучи и вёдро на нас, и всё это протекло для нас в тяжком, грустном одиночестве; ах! ежели бы ты знал, как я одичал здесь, милый, добрый друг мой! любить тебя это для меня вполне потребность. Я совершенно свободен, не завишу ни от кого; но наша связь так крепка, мой милый, что я, кажется, сросся с кем-то жизнию.
Сколько перемен в нашем возрасте, мечтах, надеждах, думах ускользнуло друг от друга меж нами незамеченными и которые мы сохранили у себя на сердце. О! когда я увижу тебя, чувствую, что мое существованье обновится; я чувствую себя как-то неспокойным теперь; теченье моего времени так неправильно... Я сам не знаю, что со мною. Приезжай, ради бога, приезжай, друг мой, милый брат мой.
Не знаю, опасаться ли мне насчет твоего экзамена. Как-то ты приготовлен? Что касается до ваших экзаменаторов, то я уверен в них. Вас экзаменуют у нас всегда так легко и просто, что ежели ты чем-нибудь да занимался, то выдержишь; и не такие выдерживали3. Примеров я видал кучу. — Я думаю, ты не


12. М.М. Достоевскому. 27 февраля 1841 г.
133
сердишься на меня за тетрадки; опять повторяю, они не нужны для тебя по их ничтожности, это всё прежалкие сокращенья, стыдно сказать; да их и нет ни у кого.
Сестры не было в Петербурге. Мы скоро выйдем из Петергофа. Адрес в Петербург. Прощай, добрый, милый друг мой. Вот тебе несколько строк, писал такими урывками. Ежели бы ты знал, как нам теперь несносно жить.
Прощай же, мой милый, мой добрый друг, брат. Пиши скорее непременно.
Ф. Достоевский.
12
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 27 февраля 1841 г. Петербург
С.-Петербург. 27 февраля.
Вот и опять письма, милый друг мой! Давно ли думали мы почти навек не разлучаться и кое-как, весело, беспечно проводили время, и вдруг в один миг ты отнят от меня надолго, надолго. Мне очень стало грустно одному, милый мой. Не с кем слова молвить, да и некогда. Такое зубренье, что и боже упаси, никогда такого не было. Из нас жилы тянут, милый мой. Сижу и по праздникам, а вот уж наступает март месяц — весна, тает, солнце теплее, светлее, веет югом — наслажденье, да и только. Что делать! Но зубрить осталось немного!
Вероятно, ты догадаешься, отчего это письмо на листа. Пишу его ночью, урвав время1.
Ну, милый мой, рад, очень рад хоть одним тебя порадовать — ежели ты доселе еще не обрадован и если письмо мое еще застанет тебя в Нарве. В понедельник (в день твоего отъезда)2 приезжает ко мне Кривопипшн;3 мы обедали тогда, и я не видал его. Оставил записку — приглашенье к ним. В воскресенье я был у него вечером, и он мне показывает донесение Пол. т. к. в. ского [siel) о сделанном распоряженье насчет твоей командировки в Ревель. Вероятно (да и без сомнения), ты уже в Ревеле, целуешь свою Эмилию (не забудь и от меня); иначе ничем не объяснится медленность командировки. Только насчет денег, вероятно, у тебя сильная чахотка. Писал я к опекуну и в понедельник отослал письмо (в день отъезда твоего). Но письмо его, ежели и будет от него что-нибудь, придет в Нарву, след<овательно>, все-таки не скоро получишь, а между тем задолжаешь. Из замка остается получить немного. Вообще обстоятельства неблагоприятны. Нет надежды ни на настоящее, ни на буду¬


134
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
щее. Правда, ошибаюсь! Есть одна на 1 000 000, который я выиграю — надежда довольно вероятная! 1 против 1 000 000!
Не умри, голубчик мой, с тоски в Нарве прежде полученья дальнейшей командировки4.
Благодари Кривопишина. Вот бесценнейший человек! Поискать! Принят я у них бог знает как. Меня одного принимают, когда всем отказывают, как в последний раз. Твое дело решилось в минуту, а без того
«не жить тебе с людьми!»5
Благодари его. Они стоят того. Чем заслужили мы их вниманье? Не понимаю! Ни у кого еще не был у кое-кого из знакомцев Петербурга. Ни у m-me Зубатовой, ни у Григоров<ича>6, ни у Ризенкампфа7, ни в крепости. Жду погоды.
Голова болит смертельно. Передо мною системы Марино и Жилломе8 и приглашают мое вниманье. Мочи нет, мой милый. Ожидай большей связи в следующем письме моем, а теперь, ей-богу, не могу. Хочется застать тебя в Нарве, оттого и пишу теперь.
О 	брат! милый брат! Скорее к пристани, скорее на свободу! Свобода и призванье — дело великое. Мне снится и грезится оно опять, как не помню когда-то. Как-то расширяется душа, чтобы понять великость жизни. В следующем письме более об этом.
Ты же, милый, — дай Бог тебе счастья в мирном, прелестном кругу семейственном, в любви, в наслажденье — и свободе.
О, 	ты будешь свободнее меня — ежели устроится внешность!
Прощай, друг мой.
Твой
Достоевский.
13
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 22 декабря 1841 г. Петербург
22 	декабря.
Ты пишешь мне, бесценный друг мой, о горести, защемившей сердце твое, о твоем бедствии, пишешь, что ты в отчаянии, мой любезный, милый брат! Но посуди же сам о тоске моей, об моей горести, когда я узнал всё это. Мне стало грустно, очень грустно: это было невыносимо. Ты приближаешься к той минуте жизни, когда расцветают все надежды наши и желания наши; когда счастие


13. М.М. Достоевскому. 22 декабря 1841 г.
135
прививается к сердцу, и сердце полно блаженством; и что же? Минуты эти осквернены, потемнены горестию, трудом и заботами. — Милый, милый мой! Если бы ты знал, как я счастлив, что могу хоть чем-нибудь помочь тебе. С каким наслажденьем посылаю я эту безделку, которая хоть сколько-нибудь может восстановить покой твой; этого мало — я знаю это. Но что же делать, если более — брат — клянусь, не могу! Сам посуди. Если бы я был один, то я бы для тебя, дорогой мой, остался бы без необходимого; но у меня на руках брат;1 а писать скоро в Москву — бог знает, что они подумают! Итак, посылаю эту безделицу. Но боже мой. Как же несправедлив ты, мой милый бесценный друг, когда пишешь подобные слова — взаймы — заплачу. Не совестно ли, не грешно ли, и между братьями! Друг мой, друг мой, неужели ты не знаешь меня. Не этим могу я для тебя пожертвовать!! Нет! ты был не в духе, и я это тебе прощаю.
Когда свадьба! Желаю тебе счастия и жду длинных писем. Я же даже и теперь не в состоянии написать тебе порядочного. Веришь ли, я к тебе пишу в 3 часа утра, а прошлую ночь и совсем не ложился спать. Экзамены и занятия страшные. Всё спрашивают — и репутации потерять не хочется, — вот и зубришь, «с отвращением» — а зубришь.
Чрезвычайно много виноват перед твоей дорогой невестой — моей сестрицею, милой, бесценной, как и ты, но извини меня, добрый друг мой, — непонятого характером. Неужели так мало ко мне родственного доверия или уже обо мне составлено чудовищное понятие — неучтивости, невежливости, неприязни, наконец, всех пороков, чтобы быть так против меня предубежденной, не верить моим уверениям в совершенном отсутствии времени и сердиться за молчание; но я этого не заслужил — по чести нет. Извиняюсь пред нею нижайше, прошу ее снисхождения и, наконец, совершенного прощения и отпущения во грехах мне, окаянному. Лестно было бы мне называться братом ее, добрым, искренно любящим, но что же делать? Но всегда льщу и буду льстить себя надеждою, что наконец достигну этого.
Об 	себе в письме этом не пишу ничего. Не могу, некогда — до другого времени. Андрюша болен;2 я расстроен чрезвычайно. Какие ужасные хлопоты с ним. Вот еще беда. Его приготовление и его житье у меня вольного, одинокого, независимого, это для меня нестерпимо. Ничем нельзя ни заняться, ни развлечься — понимаешь. Притом у него такой странный и пустой характер, что это отвлечет от него всякого; я сильно раскаиваюсь в моем глупом плане, приютивши его. — Прощай, бесценный мой! Счастие да будет с тобой.
Твой
Достоевский.
Посылаю тебе 150 рублей. (Это для верности.)


136
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
14
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ Декабрь 1842 г. Петербург
Брат! Если ты получил деньги, то, ради бога, пришли мне рублей 5 или хоть целковый. У меня уж 3 дня нет дров, а я сижу без копейки. На неделе получаю 200 руб. (я занимаю) наверное, то тебе всё отдам. Если ты еще не получил, то пришли мне записку к Кривопишину; Егор1 снесет ее. А я тебе перешлю сейчас же.
Достоевский.
На обороте:
Г-ну Достоевскому.
15
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ Январь — начало февраля 1843 г. Петербург
Писал ты мне, люб<езный> брат, что не можешь достать денег ранее Масленицы1. Но вот что я придумал: с этим письмом я шлю тебе другое, в котором прошу у тебя взаймы 50 руб. Ты его и покажи сейчас генералу2 и попроси, чтоб тотчас же выдал тебе немедленно деньги, чтобы отправить сейчас с Егором. Разумеется, скажи ему, что ты мне дал честное слово и что твое желание мне помочь. Ради самого Бога, любезнейший, не откажи; а я только лишь получу от брата взаймы же, расплачусь с тобою; без денег сидеть не будешь. Из 50 руб. возьми себе, что нужно. А на Масленице, честное слово, всё отдам, тебе же теперь не нужны деньги, а у меня, поверить не можешь, какая страшная, ужасная нужда3.
Помоги мне, пожалуйста.
Твой
Достоевский.
P.S. Если к Масленице не будет денег у меня, то я возьму вперед из жалованья4 и тебе отдам.
На обороте:
Андрею Михайловичу Достоевскому.


17. М.М. Достоевскому. 31 декабря 1843 г.
137
16
П.А. КАРЕПИНУ Конец декабря 1843 г. Петербург
Милостивый государь, любезнейший брат, Петр Андреевич!
Прежде всего позвольте пожелать Вам благополучной встречи Нового года, и хотя обычай предков наших желать при сем нового счастья нашли почтенные потомки избитым и устарелым, а я все-таки пожелаю Вам при моем поздравлении от всей души продолжения счастия старого, если оно было по Вашим желаниям, и нового по житейскому обычаю желать более и более. Счастие Ваше, разумеется, неразлучно с счастием сестрицы — супруги Вашей, и милых малюток Ваших. Да будет же и их счастие упрочено на всю жизнь — пусть принесет он в семейство Ваше сладостную, светлую гармонию блаженства.
Благодарю за посылку, хотя очень, очень позднюю. Я был уже должен столько же и отдал всё присланное тотчас до копейки. Сам остался ни с чем. Совершенно вверяюсь расчету Вашему на вспоможение остальное за нынешний год; но все-таки, если бы Вы прислали мне теперь же, на днях рублей 150, мои обстоятельства надолго бы упрочились. Теперешнее требование мое объясняется нуждами, изложенными в прошлом письме моем; причем потщусь просить извинения за несколько неосторожных слов — вырванных из души нуждою и необходимостью.
В ожидании ответа Вашего с глубочайшим почтением и преданностью позвольте пребыть, любезнейший братец, Вас любящим родственником.
Ф. Достоевский.
17
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 31 декабря 1843 г. Петербург
31 	декабря 1843 года.
Мы весьма давно не писали друг другу, любезный брат, и поверь мне, что обоим нам это не делает чести. Ты тяжел на подъем, любезнейший... Но так как дело сделано, то ничего не остается, как схватить за хвост будущность, а тебе пожелать счастья на Новый год, да еще малютку. Ежели будет у тебя дочка, то назови Марией1.


138
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Эмилии Федоровне свидетельствую нижайшее почтение мое, желаю при сем Нового года, с которым тут же и поздравляю. Желаю ей наиболее здоровья, а Федю2 целую и желаю ему выучиться ходить.
Теперь, милейший мой, поговорим о делах. Хотя Карепин и прислал мне 500, но, следуя прежней системе, которой невозможно не следовать, имея долги в доме, я опять с 200 руб. сереб<ром> долгу. Из долгов как-нибудь нужно выбраться. Под сидяч камень вода не потечет. — Судьба благословила меня идеею, предприятием, назови, как хочешь. Так как оно выгодно донельзя, то спешу тебе сделать предложение участвовать в трудах, риске и выгодах. Вот в чем сила.
2 	года тому назад на русском языке появился перевод V2 первой книжки «Матильда» (Eug. Sue)3, то есть 1/16-я доля романа. С тех пор не являлось ничего. Между тем внимание публики было разожжено; из одной провинции прислали 500 требований и запросов о скором продолжении «Матильды».
Но продолжения не было. Серчевский, переводчик ее, бестолковый спекулянт, не имел ни денег, ни перевода, ни времени. Так шли дела 11А года. Около святой недели некто Черноглазов купил за 2000 руб. асс<игнациями> у Серчевского право продолжать перевод «Матильды» и уже переведенную 1-ю часть. Купивши, он нанял переводчика, который перевел ему всю «Матильду» за 1600 руб. Черноглазов получил перевод, отложил его к сторонке, не имея ни гроша не только издать на свой счет, но даже заплатить за перевод. «Матильда» канула в вечность.
Паттон4, я и, ежели хочешь, ты соединяем труд, деньги и усилия для исполнения предприятия и издаем перевод к святой неделе. Предприятие держится нами в тайне, рассмотрено со всех сторон и irrévocablement* принято нами.
Вот как будет происходить дело.
Мы разделяем перевод на 3 равные части и усидчиво трудимся над ним. Рассчитано, что ежели каждый может переводить по 20 страничек BruxelT- ского маленького издания «Матильды», то к 15 февраля кончит свой участок. Переводить нужно начисто прямо, то есть разборчиво. У тебя хороша рука, и ты можешь эта сделать. По мере выхода перевода он будет цензурован. Паттон знаком с Никитенко5, главным цензором, и дело будет сделано скорее обыкновенного. — Чтобы напечатать на свой счет, нужно 4500 руб. ассигсна- циями>. Цены бумаги, типографии нами узнаны.
За бумагу требуют Уз цены, а остальное дают в долг. Долг обеспечивается экземплярами книги.
* бесповоротно (<фр.).


18. М.М. Достоевскому. Вторая половина января 1844 г.
139
Знакомый типографщик, француз, сказал мне, что ежели я дам 1000 руб., то он мне напечатает все экземпляры (в числе 2500) руб. (яс!), а остальное будет ждать до продажи книги.
Денег нужно самое малое 500 руб. сереб<ром>. У Паттона готовы 700. Мне пришлют в генваре руб. 500 (ежели же нет, я возьму вперед жалованье). С своей стороны ты распорядись, чтобы иметь к февралю 500 руб. (к 15-му числу), хоть возьми жалованье. С этими деньгами мы печатаем, объявляем и продаем экземпляры по 4 руб. сереб<ром>. (Цена дешевая, французская.)
Роман раскупается. Никитенко предсказывает успех. Притом любопытство возбуждено. 300 экземпляров окупают все издержки печати. Пусти весь роман в 8 томах по целковому, у нас барыша 7000. Книгопродавцы уверяют, что книга раскупится в 6 месяц<ев>. Барыш на 3 части. Ежели мы пустим роман по рублю ассигнац<иями>, то твои 500 руб. возвратятся к тебе и издание окупится.
Вот наше предприятие; хочешь вступить в союз или нет. Выгоды очевидны. Если хочешь, то начни переводить с «la cinquième partie»*. Переводи как можно более, насчет границ перевода твоего напишу.
Пиши немедля. Хочешь или нет?
Достоевский.
Отвечай немедля. Прощай.
18
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Вторая половина января 1844 г. Петербург
Любезный брат!
Твой ответ имел я удовольствие получить и спешу сам написать тебе несколько строк. Пишешь, что не знал моего адреса. Но, милый мой, ведь ты знал, что я служу в чертежной Инженерного департамента. Можно ли ошибиться, адресуя в место службы. Твой адрес совершенно верен. Но радуюсь твоей отговорке и принимаю ее. По крайней мере ты не совсем забыл меня, милый брат. Весьма рад вашему счастью, желаю дочку и хорошеть Федашке. Уж если мне суждено крестить у тебя, то да будет воля Господня. Только дай Бог крестникам. Целую ручки Эмилии Федоровне и благодарю за память. Насчет Ревеля мы подумаем, nous venons cela** (выражение Papa Grandet)1.
* с пятой части (iфр.).
* посмотрим (<фр.).


140
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Теперь к делу; это письмо деловое. Налги обстоятельства идут хорошо, до пес plus ultra*. Редакторство поручено мне, и перевод хорош будет. Паттон — человек драгоценный, когда дело дойдет до интереса. А ведь ты знаешь, что подобные товарищи в аферах лучше самых бескорыстных друзей. Ты непременно нам помоги и постарайся перевесть щегольски. Книгу я тебе хотел послать с этой же почтою, но она у Паттона, а он куда-то пропал. Пришлю с следующею. Но, ради бога, не выдай, милейший! Переводи с перепиской. Не худо, если бы крайним сроком прислал ты нам перевод к 1-му марта. Тут мы сами все кончим свои участки, и перевод пойдет в цензуру. Цензор Никитенко знаком Паттону и обещал процензуровать в 2 недели. 15 марта печатаем всё разом и много что к половине апреля выдаем. — Спросишь, где достали деньги; я сколочусь и дам 500. Паттон — 700; у него они есть; и маменька Паттона 2000. Она дает сыну деньги по 40 процентов. Этих денег вельми довольно для печатания. Остальное в долг.
Мы обегали всех книгопродавцев и издателей и вот что узнали. Черногла- зов, переводчик «Матильды» — un homme qui ne pense à rien**, не имеет ни денег, ни смысла. Перевод же у него есть. Мы объявим о переводе, когда будет половина напечатана, и Черноглазое погиб. Он виноват сам; зачем между 1-ю и 2-ю частями протекло три года. Всякий имеет право выдавать по 2, по 3 перевода одного и того же сочинения. Книгопродавцы ручаются за 1000 экземп- <ляров> в провинции, причем деньги получаются тотчас; только берут они по 40 к. с руб. Книгопродавцы сказали нам, что безрассудно пускать книгу менее 6-ти руб. сереб<ром> (цена французской книги 6рюсс<ельского> изд<ания>). Следов<ательно>, мы разом в мае получим 3500 руб. сереб<ром>. Теперь в Петербурге, по уверению тех же самых книгопрод<авцев>, выйдет непременно 350 экземпляр<ов>, 20 проц<ентов> в пользу лавочников; считая за 1500 экземпляров, нельзя получить менее 5000 руб. серебром. На нас будет 1000 руб. с<еребром> долгу, 4000 с<еребром> барыша. Мы решились делить по-братски, трое, и ты непременно получишь 4000 асс<игнациями> на свою долю. Переведи только теперь.
В переписке оставляй собственные имена в карандаше или мы перепишемся насчет этого.
Миленький побратим, есть до тебя субтильная просьбица. Я теперь без денег. Нужно тебе знать, что на праздниках я перевел «Евгению Grandet» Бальзака (чудо! чудо!). Перевод бесподобный. — Самое крайнее мне дадут за него 350 руб. ассиг<нациями>. Я имею ревностное желание продать его, но у будущего тысячника нет денег переписать; времени тоже. Ради ангелов небесных,
* высшего предела [лат).
* человек, который ни о чем не думает (фр.).


19. М.М. Достоевскому. 14 февраля 1844 г.
141
пришли 35 руб. ассиг<надиями> (цена переписки). Клянусь Олимпом и моим «Жидом Янкелом» (оконченной драмой)2 и чем еще? разве усами, кои, надеюсь, когда-нибудь вырастут, что половина того, что возьму за «Евгению», будет твоя. — Dixi*.
До свидания.
Достоевский.
Понимаешь, что с первою почтою.
19
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 14 февраля 1844 г. Петербург
14 	февр<аля> 1844 г.
Любезный брат!
Ты мне приказал уведомить себя насчет обстоятельств перевода. К крайнему прискорбию моему, бесценный друг мой, скажу тебе, что дело, кажется, не пойдет на лад; — и потому прошу тебя повременить до времени и не переводить далее, доколе не получишь, милый мой, от меня более верного уведомления... Видишь ли: я по-настоящему не имею никакого основания подозревать неудачу. Но осторожность не излишня ни в каком случае. Что до меня, я переводить продолжаю. Тебя же прошу остановиться до времени, чтобы на всякий случай не утруждать себя понапрасну. Мне и так очень прискорбно, милый мой, что, может быть, ты и теперь уже потерял время. — Подозреваемая мною неудача находится не в самом переводе и не в литературном его успехе (предприятие было бы блистательно), но в странных обстоятельствах, возникших между переводчиками. 3-й переводчик был Паттон, который за условленную цену от себя нанял капитана Гартонга поправить свой перевод. Это тот самый Гартонг, который переводил «Плик и Плок», «Хромоногий бес» и написал в «Библиотеку для чтения» повесть «Панихида»1. Дело шло очень хорошо. Деньги нам давала взаймы мать Паттона, которая дала в том честное слово. Но Паттон в апреле едет на Кавказ служить под командою отца, вместе с своею материю; он говорит, что непременно окончит перевод и мне поручит печатание и продажу. Но мне что-то не верится, чтобы такие жиды, как Паттоны, захотели поверить до 3000 руб. мне на дело, как бы то ни было, а рискованное; для них двойной риск. Несмотря на то, Паттон переводит. Я это знаю и видел своими глазами.
* Я сказал (лат.).


142
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Все эти причины понудили меня просить тебя, друг мой, оставить покамест перевод. Весьма в недолгом времени уведомлю тебя последним решением; но, вероятно, не в пользу перевода: сам суди. А как жалко, друг мой, как мне-то тебя жалко. Извини, голубчик, и меня бедняка; ведь я Мурад несчастный2.
Желаю Эмилии Федоровне прехорошенькую дочку и много, много здоровья. Целую у ней и у Феди ручки.
Твой всегда
Ф. Достоевский.
Напиши, что у тебя было с Егором Ризенкампфом3. Отец писал что-то своему сыну. А я тебе в будущем письме напишу про моего Ризенкампфа Александра.
На обороте:
Его благородию милостивому государю
Михаиле Михайловичу Достоевскому.
В Ревель. В крепость.
Инженер-прапорщику
при тамошней Инженерной команде.
20
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Март—апрель 1844 г. Петербург
Любезный брат!
Пишу к тебе наскоро и несколько строчек. Я полагаю, что ты, получа письмо мое, немедленно принялся за работу. Ради бога, займись переводом «Дон Карлоса». Славная будет вещь. Займись, и поскорее. На днях в голове моей блеснула идея. Это: напечатать «Дон Карлоса» немедленно по получении на свой счет. Деньги я достану, именно возьму вперед жалованье (что я уже не раз делывал). Вот счет, что будет стоить печать, что я накинул примерно: Бумаги лучшей веленевой на 1000 экземпляров — листов 5000. 500 листов лучшей бумаги стоят 10 руб., итого 100 руб. Печатать мелким разбористым шрифтом (немного крупнее бельгийского), за лист 30 руб. асс<игнациями>), всех листов будет 5 (наиб<олыпее>),


20. М.М. Достоевскому. Март—апрель 1844 г.
143
следсовательнс» всего 150
да 100 за бум<агу>
250
Красивая лососиновая или
светло-зеленая обертка 30 руб. ассиг<надиями>
всего 280 руб.
Экземпляр стоит 1 руб. сереб<ром>. 100 экземпляров окупят издание с большими процентами.
Остальное, если продать по 10 коп. серебром экземпляр, то выручишь в случае неудачи 350 руб. ассиг<нациями> — цену, которую дадут тебе в «Репер- туар<е>»1, — это наибольшее.
Подумай, брат. Перевод «Дон Карлоса» будет отрадною новостию в литературе2. Его купят любители, продадут по крайней мере 300 экземпляров. Подумай! Ты ничем не рискуешь. За меня не беспокойся; я эти дела понимаю и не войду впросак, всегда окуплю издание.
У тебя семейство. Сидя или колотясь на работах, смотря, как кладут кирпичи, немного отрадных мыслей войдет в голову. Жалованье маленькое. Будете с хлебом; но ты будешь без нового сюртука, когда надобно его иметь непременно3. Горе в молодости опасно! Следсователыгс», нужно работать. Стихом ты владеешь прекрасно. И с французского переводчик может быть с хлебом в Петербурге; да еще с каким; я на себе испытываю (перевожу Жорж Занд4 и беру 25 руб. асс<игнациями> с листа печатного). Отчего Сгруговщи- ков уже славен в нашей литературе? переводами5. А ты хуже его, что ли, переводишь? Тот нажил состояние. Ты бы давно мог, а прежде мы приняться не умели только. Я напишу предисловие, а ты стихи к Шиллеру. Можно начать печатать в июне, и к 1-му июлю я бы тебе прислал экземпляр в золотой обертке. В литературе — поле чисто: примут с восторгом. Я уверен, что ты переводишь. Пиши, ради бога, скорее и успокой меня. Эполеты не прислал, оттого что позабыл. Пришлю непременно. Жду ответа, ради бога.
Твой
Достоевский.
Служба надоедает.
Служба надоела, как картофель. Прощай.
Кланяйся Эмилии Федоровне. Целуй племянников. Приехать к вам не могу. Не пускают, душа моя. Но приеду на 2 недели в сентябре, когда выйду в отставку6. То-то поговорим.


144
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
21
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Июль—август 1844 г. Петербург
Любезный брат!
Промежуток между последним письмом твоим и моим ответом был чреват различными происшествиями. Не все удались, но некоторые довольно благоприятны.
Получив «Разбойников»1, я тотчас же принялся за чтение; вот мое мнение о переводе: песни переведены бесподобно, одни песни стоят денег. Проза переведена превосходно — в отношении силы выражения и точности. Ты жалуешься на Шиллера за язык; но заметь, мой друг, что этот язык и не мог быть другим. Но я заметил, что ты слишком увлекался разговорным языком и часто, весьма часто для натуральности жертвовал правильностью русского слова. Кроме того, кой-где проскакивают слова нерусские (но не штудировать, не сувенирчики — употребление этих слов верх искусства и находчивости). Наконец, иная фраза переведена с величайшею небрежностью. Но вообще перевод удивительный в полном смысле слова. Я подчистил кое-что и приступил к делу тотчас. Я пошел к Песоцкому и Межевичу. Канальи жмутся. О помещении в своем журнале2 всего Шиллера и думать не хотят; они не постигают хорошей идеи, они спекулируют. Отдельно «Разбойников» взять не хотят, боятся цензуры. Действительно Никитенко3 не может и не хочет взять ответственности, не перечеркнув целой трети. Я, впрочем, дал ему цензуровать, а потом можно будет заделать неровности. Что делать! Услыхав решение Песоц<кого> и Меж<евича>, и понюхать им не дал «Разбойников». Но тогда же решил вот что: напечатать в их журнале «Дон Карлоса». Это заинтересует публику; она увидит, что перевод хорош. В том же номере журнала объявить об издании всего Шиллера. За «Дон Карлоса» нам заплатят; и я настою, что заплатят хорошо. Итак, кончай его, ради бога, скорее. Осенью разом напечатаем «Раз- 6ойник<ов>», «Фиеско», «Дон Карлоса» и «Марию Стуарт»4 (ради бога, и «Марию Стуарт». Нужно стихов, это непременно, если желаешь успеха). Деньги для напечатания будут. Нужно 1000 с лишком рублей. След<овательно>, чистых денег нужно 700, ибо треть всегда в долг поверят. Так все делают, а 700 руб. я всегда берусь достать. Назначив соответственную цену изданию, 100 распроданных экземпляров могут не только окупить наши издержки, но и дать маленький барыш, а 100 пустяки; намерение, след<овательно>, хорошо, и дело совершенно верное. Пиши, мой друг, переводи. За успех я ручаюсь головою и тебя без денег не оставлю. Подожди, к нам как мухи налетят, когда в руках наших увидят переводы. Не одно будет предложение от книгопродавцев и издателей. Это собаки — я их несколько узнал.


21. М.М. Достоевскому. Июль—август 1844 г.
145
Итак, спеши с «Дон Карлосом»; непременно спеши; это и денег даст, и пустит в ход наше издание. Деньги будут тотчас. Полагаю, что ты не ленился и переводил всё это время. Если бы ты хотел сначала много денег, то должен бы был начать перевод не по порядку, а прямо с «Дон Карлоса». Но лучше делать дело хорошо.
Межевич просит покорнейше и поскорее прислать, если есть в переводе готово, все прозаические сочинения Шиллера о драме и драматическом искусстве. Особенно о наивном и сантиментальном5. Советую перевесть, будут деньги, и поскорее переводи. (Без денег я из рук не выпушу, не беспокойся.) Итак, теперь работай «Дон Карлоса» и прозу. «Фиеско» и «Мария Стуарт» потом. Надеюсь, брат, на тебя; пуще всего не повесь носа. Помнишь — «Семелу» и «Германа и Доротею». «Семелу» отказали в одном месте, и ты оставил перевод: а недавно «Семела» появилась в «Отеч<ественных> записках» в гадчайшем переводе. «Герман и Доротея» также, и оба имели успех6. А отчего; оттого, что ты повесил свой нос не вовремя, милейший мой; ради бога, спеши и работай. Пожива будет славная. «Фиеско» и «Марию» потом можешь делать исподволь. А напечатаем, только что деньги будут. А они будут. На этот случай можно прижать москвичей.
Ну теперь все черти помогай тебе, а не угадаешь, кого я открыл в Петербурге, милый брат. — МеркуровыхУ7 Я встретился с ними случайно и, разумеется, возобновил знакомство. Я тебе всё расскажу. Во-первых, брат, это люди хорошие. Мария Крескентьевна удивительная женщина. Я ее уважаю от всей души. Меркуров un peu picardo*, но славный малый. Они разбогатели и имеют тысяч семь годового дохода. Живут отлично. Старик Меркуров, кажется, умер, и они разделились. Ты напрасно предполагал, что он в жандармах. Он служил в жандармах только полгода; потом перешел в Ольвиопольск<ий> гусарский полк (на юге). Потом был прикомандирован в Петербург к образцовому полку. Это было, когда ты производился в офицеры (и мы не знали). Наконец, опять служил и теперь пггаб-офицер, вышел в чистую отставку и живет в Петербурге. Меня приняли превосходно. Они совершенно такие же, как и прежде. Но о деньгах в 1-е, 2-е, 3-е и Те свидание ни слова; я тоже не говорил, да и совестился. Наконец, случился со мной один неприятный случай. Я был без денег. Но перевод Жорж Занда романа кончался у меня («La dernière Aldini**»). Суди же о моем ужасе — роман был переведен в 1837 году8. А черт это знал, я был в исступлении. Написал в Москву, но покамест погибал в Петербурге. Нужда заставила меня попросить взаймы*** у Меркурова. Полу¬
* немножко на пикардийский лад [фр), намек на широко распространенное мнение о наивности, чистосердечии, вспыльчивости и грубости пикардийцев.
** «Последняя Альдини» (<фр.).
*** Под этими словами Достоевский подписал: понимаешь????


146
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
чаю вместо ответа приглашение на чай. Прихожу: он говорит, что краснеет от моего письма. Что не знает, почему я просил у него взаймы, когда имел право требовать должное. Что он молчал оттого, что не было денег (действительно не было, ибо он на моих глазах истратил 2000 на покупки), что он ждет самого скорого получения и тогда хотел доказать строгость характера, отдав деньги без нашей просьбы. Но теперь краснеет оттого, что я напомнил ему. Не имея денег, просил он меня принять 50 руб. ассигнад<иями>. Я принял (брат, ты не знаешь, какова была нужда моя). Приказали тебе кланяться. Пиши к ним, брат, они об тебе весьма интересуются, удивились, что ты женат. Как счастливо! Теперь деньги верные, он не хотел отдавать прежде, но теперь, увидав меня снова, я уверен, что он с 1-го свидания решился отдать, к тому же он имеет средства. Пиши, пожалуйста, лучше как можно более дружески и денег не проси слишком. Они будут всё равно в самое короткое время. Но можешь упомянуть вскользь и назначь весь долг, он забыл сколько, а я сам не знаю. Прощай, мой возлюбленный, поздравляю тебя с неожиданным кушем. Дай ему свой адрес в Ревель и уведомь меня, когда он тебе всё вышлет. Потому что деньги не мои, и я их получать не буду. Живет он рядом со мною: у Владимирской церкви, по Владимирской улице, в доме Нащокина (его вы- сок<ородия>).
Прощай. Кланяйся милой жене своей, целуй детей, будь прилежен и счастлив.
Твой
Достоевский.
Уведомляю, что Ободовский9 перевел «Дон Карлоса». Смотри, брат, ухо востро и спеши скорее: Ободовский еще не печатал, да еще и не намерен печатать.
Я могу выручить за «Дон Карлоса» руб. 500.
Перевод выпусками по 1-й книжке издавать нельзя, публика помнит выпуски Гёте. Невозможно.
22
П.А. КАРЕЛИНУ Конец августа 1844 г. Петербург
Милостивый государь Петр Андреевич.
Спешу уведомить Вас, Петр Андреевич, что по естественному весьма неприятному ходу дел моих я принужден был подать в отставку. Просьба пода¬


22. П.А. Карепину. Конец августа 1844 г.
147
на дней 10 тому назад; на нее последовало со стороны начальства соизволение. Высочайшее решение идет много что через две недели1. Не имея денег на почту, не уведомлял Вас тотчас же. Причина такого переворота в судьбе моей заключалась в критическом положении моем насчет денег. Видя естественную невозможность получить откуда-нибудь помощь, я не знал, что придумать лучше. Теперь жить плохо. Ни вверху, ни внизу, ни по бокам ничего нет хорошего. Человек может сгнить и пропасть, как пропавшая собака, и хоть бы тут были братья единоутробные, так не только своим не поделятся (это было бы чудом, и потому на это никто не хочет надеяться, потому что не должен надеяться), но даже и то, что по праву бы следовало погибающему, стараются отдалить всеми силами и всеми способностями, данными природою, а также и тем, что свято.
Всякий за себя, а Бог за всех! Вот удивительная пословица, выдуманная людьми, которые успели пожить. С моей стороны, готов признать все совершенства такого мудрого правила. Но дело в том, что пословицу эту изменили в самом начале ее существования. Всякий за себя, все против тебя, а Бог за всех. После этого естественно, что надежда человеку остается весьма плохая2.
Меня назначили в командировку на крепость. Должен я был около 1200 руб., должен был наделать про запас платья, должен был жить в дороге, может быть, на пути в Оренбург или Севастополь или даже подальше куда- нибудь, да, наконец, иметь средства обзавестись кой-чем на месте. Так как я твердо был уверен (по опыту), что если бы меня командировали хоть в Камчатку, то мне неоткуда бы было ждать вспоможения, то я принужден был избрать зло меньшее, то есть отсрочить катастрофу своего житья-бытья хоть на 2 месяца; а там хоть в тюрьму тащи; но тогда я законно бы получил то, что уже бог знает сколько времени вымаливаю.
Уведомляю Вас, Петр Андреевич, что имею величайшую надобность в платье. Зимы в Петербурге холодны, а осени весьма сыры и вредны для здоровья. Из чего следует очевидно, что без платья ходить нельзя, а не то можно протянуть ноги. Конечно, есть на этот счет весьма благородная пословица — туда и дорога! Но эту пословицу употребляют только в крайних случаях, до крайности же я не дошел. Так как я не буду иметь квартиры, ибо со старой за неплатеж нужно непременно съехать, то мне придется жить на улице или спать под колоннадою Казанского собора. Но так как это нездорово, то нужно иметь квартиру. Существует полупословица, что в таком случае можно найти казенную, но это только в крайних случаях, а я еще не дошел до подобной крайности. Наконец, нужно есть. Потому что не есть нездорово, но так как тут нет ни вспомогательного средства, ни пословицы, то остается умереть с голоду;


148
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
но это только в крайних случаях возможно, а я, слава Всевышнему, еще не дошел до подобной крайности. Я требовал, просил и умолял три года, чтобы мне выделили из имения следуемую мне после родителя часть. Мне не отвечали, мне не хотели отвечать, меня мучили, меня унижали, надо мной насмехались. Я сносил всё терпеливо, делал долги, проживался, терпел стыд и горе, терпел болезни, голод и холод, теперь терпение кончилось и остается употребить все средства, данные мне законами и природою, чтобы меня услышали, и услышали обоими ушами.
Почти в каждом письме моем я предлагал Вам, как заведующему всеми делами семейства нашего, проект о выдележе, сделке, контракте, уступке или как там угодно части моего имения за известную сумму денег. Ответа не было никакого. Дело в том, что сумма, которую я требовал в обмен, была так ничтожна, что выгода семейства требовала подробнейшего рассмотрения моего предложения. Дело должно было быть сделано законно, следсователык», опасаться было нечего (в сделках опасение допускается). Но так как ответа не получил, то теперь хочу употребить все средства, чтобы получить его.
Так как я хочу, чтобы никто не смел говорить, что я разоряю всё семейство наше, то я теперь говорю, в последний раз, по моей собственной воле, по моему собственному желанию сделать так, чтобы всем было хорошо, что я отказываюсь от всего участка моего [приносящего до 1000руб. дохода) за 1000руб. серебром, из которых половина должна быть выплачена разом, а остальное на сроки. В противном случае я принужден буду употребить все мои усилия сбыть с рук мой участок хоть лицу постороннему, что будет довольно плохо для всех. С первого взгляда вещь не может быть допущена по закону; но допускают обязательства выплачивания долгов доходами, дарственные на получение не имения, но только доходов. Это возможно, а если этого нельзя, так можно что-нибудь другое, и т. д. Меня не остановит малость предлагаемой суммы. Что же делать? деньги нужны. Я пропащим человеком быть не хочу. Нужно устроиться. Теперь я свободен, и меня не остановит ничто.
Вдобавок попрошу я Вас, Петр Андреевич, прислать мне в счет чего хотите, хоть за 10 лет вперед или всей цены выдележа, прислать мне как можно более, чтобы удовлетворить означенным на страничке четвертой требованиям. Уведомляю Вас, что жалованье мое я взял всё вперед в мае месяце (нужно было есть). След<овательно>, теперь нет у меня ни копейки, к тому же нет платья, а наконец, нужно долги заплатить. Ничего так не желаю, как кончить дела мои вышеозначенным. Они мешают мне жить.
Ф. Достоевский.


23. П.А. Карепину. 7 сентября 1844 г.
149
23
П.А. КАРЕПИНУ 7 сентября 1844 г. Петербург
7 	сентября.
Милостивый государь Петр Андреевич!
В прошлом письме моем к брату Михаиле писал я ему, чтобы он поручился за меня всей семье нашей в том, что после получения теперь некоторой суммы я ничем не преступлю уговора, который благоугодно будет Вам предложить мне от лица всех наших, и что брат Михайло на мои будущие требования должен будет или сам отвечать мне, или, наконец, в случае несдержа- ния моего слова, сам из своей части поплатится мне. Будучи твердо уверен, что брат Михайло исполнил то, что я писал ему1, нахожу необходимым еще раз обеспокоить Вас письмом моим.
Брату кажется, так же как и мне казалось давно, что хотя и трудно сделать законный раздел, но весьма легко сделать семейный, соблюдать его нерушимо с обеих сторон и потом довершить законами; конечно, не мне самому должно было предлагать Вам такое решение; теперь же предстательство брата естественно может несколько споспешествовать ходу дел. — Угадывая и всегда будучи уверен, что на меру, принятую мною теперь, то есть отставку вследствие долгов и неустройства дел, посылаются крики, обвинения, между которыми скажется известная фраза — что, дескать, хочет сесть на шею братьям и сестрам, я даже считаю обязанным выделиться, несмотря на то, что дело это само по себе уж необходимо в моих обстоятельствах. Вследствие же сих вышеизложенных причин назначаю цену 1000 руб. сереб<ром>, которая с окупкою всего-навсего и уплатою долгов и казенных и частных и т. д., и т. д., и т. д., выходит весьма сговорчивая, даже ниже и непременно ниже, чем следует, приняв в соображение Вашу оценку когда-то.
Из этой суммы 1000 руб. сереб<ром> я прошу 500 руб. сереб<ром> выдать разом, а остальные 500 руб. сереб<ром> выдавать по 10 руб. сере6<ром> в месяц. Назначая 500 руб. сереб<ром> разом, я назначаю самое необходимое — 1500 для уплаты долгов и 250 на окупление издержек теперешних, которые по-настоящему требуют втрое более, чем 250 руб. — Конечно, Петр Андреевич, нужно сознаться, что согласие и решение дела находится теперь в Ваших руках. Вы можете отвергнуть все эти предложения по тысяче предлогам. Но несколько строчек самых откровенных с моей стороны, эссенции всего, что до сей поры было писано и говорено с обеих сторон, теперь, в настоящую минуту необходимы. Никогда не имев сомнения, что ум, благородство и сочувствие


150
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
всегда сопутствуют каждой мере Вашей, полагаю, что Вы простите неприятность смысла следующих строчек; их диктует необходимость. Вот они.
— Неужели Вы, Петр Андреевич, после всего, что было между нами насчет известного пункта, то есть дирижирования моей неопытной и заблуждающейся юности, после всего, что было писано и говорено с моей стороны, после (не спорю — и сознаюсь), после нескольких дерзких выходок с моей стороны насчет советов, правил, принуждений, лишений и т. п., Вы захотите еще употреблять ту власть, которая Вам не дана, действовать в силу тех побуждений, которые могут управлять только решением одних родителей, наконец, играть со мною роль, которую я в первую минуту досады присудил Вам неприличною. Неужели и после этого всего Вы будете противиться моим намерениям, ради моей собственной пользы и из сострадания к жалким грезам и фантазиям заблуждающейся юности. Если же не эти причины действуют сердцем Вашим теперь и запрещают Вам помочь мне в самом ужасном обстоятельстве моей жизни, то неужели это одна досада на несколько вырвавшихся с пера моего выражений. Досада может быть и должна быть, это естественно, хотя я и сожалею об этом, но продолжительный гнев и желание вредить быть не могут — это, как я всегда предполагал, против правил благородства вообще и Ваших в особенности; в этом я твердо уверен; хотя до сих пор не постигаю причины, заставившей Вас, приняв в соображение Ваше участие в семейных делах наших, отстраниться от меня и предать меня самым неприятным гадостям и обстоятельствам, которые только были на свете.
А обстоятельства мои вот какие. В половине августа я подал в отставку, в силу того что долгов у меня бездна, а командировка не терпит уплаты их и что ославленный офицер начнет весьма дурно свою карьеру. Наконец, самому жизнь была не в рай. Долги, превышающие состояние, простятся богачу. Даже в иных случаях на это обстоятельство везде смотрят с уважением. Бедняку дают щелчка. Прекрасно было бы продолжать службу, параллельно распространению жалоб по всевозможным командам. Наконец, отставка моя была следствием горячности. Меня мучили долги, с которыми я три года не могу расплатиться. Меня мучила безнадежность расплаты в будущем. И потому я вышел в отставку единственно с целью уплаты долгов известным образом — разделом имения (по справедливому замечанию Вашему, весьма и даже донельзя весьма миниатюрного, но для известных целей годящегося). Что же касается до уважения к родительской памяти, то именно ради сего-то обстоятельства хочу употребить родительское достояние на то, на что бы мой батюшка сам не пожалел его. То есть на спокойство своего сына, на средства для новой дороги и на избавление от названия подлеца, то есть хотя не названия, но мнения, что всё одно и то же. Просьбы по домашним обстоятельствам под¬


24. П.А. Карепину. 19 сентября 1844 г.
151
вергаются высочайшему решению с 1-го октября — всё дело занимает дней 10, немного что две недели. Половина месяца подходит. Мне выйдет отставка, кредитора ринутся на меня без жалости, тем более, что на мне даже и платья не будет, и я подвергнусь самым неприятным делам. Хотя я отчасти это предвидел, и если оправдаются мои предположения и предугадывания, и был готов к этому, но согласитесь, что я пойду в тюрьму, напевая песню из глупой бравады. Это даже смешно. Вот почему, Петр Андреевич, пишу это письмо в последний раз, представляю всю крайность моих нужд в последний раз, прошу Вас мне помочь в возможно скором времени в последний раз, на предложенных условиях, хотя не разом, но столько, чтобы заткнуть голодные рты и одеться. — Наконец, говорю Вам в последний раз, теперь, будучи в совершенном неведении насчет Вашего решения, что лучше сгнию в тюрьме, чем вступлю в службу, прежде окончания и устроения дел моих.
Ф. Достоевский.
24
П.А. КАРЕПИНУ 19 сентября 1844 г. Петербург
19 	сентября 1844.
Письмо Ваше от 5-го сентября, наполненное советами и представлениями, я получил и теперь спешу отвечать Вам.
Естественно, что во всяком другом случае я бы начал благодарностию за родственное, дружеское участие и за советы. Но тон письма Вашего, тон, который обманул бы профана, так что он принял бы всё за звонкую монету, этот тон не по мне. Я его понял хорошо и — он же мне оказал услугу, избавив меня от благодарности.
Вы, положим, что Вы как опекун имеете право, Вы укоряете меня в жадности к деньгам и в обиде меньших братьев, насчет которых я пользовался доселе большими суммами денег. После всего, что я писал в продолжение двух лет, я даже считаю излишним отвечать Вам на это. Вы ясно могли видеть из писем моих, что не в количестве денег, разумеется до известного предела, всегдашнее и теперешнее спасение мое и устройство моих обстоятельств, а в своевременной присылке денег. Я Вам объяснял 1000 раз положение дела — не я виноват.
Но как же теперь-то говорить то же самое и вооружать против меня своими словами всё семейство наше? Вы должны бы были понять мои требования.


152
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Разве требование 500 руб. серебром единовременно и других 500 руб. се- ре6<ром> отдачею, положим, хоть в трехгодичный срок, разве уж такое огромное требование за выделку моего участка? Кажется, это не мне одному будет полезно. Что же касается до затруднений опекунского совета, дворянской опеки, гражданской палаты и всех этих имен, которыми Вы закидали меня, думая ошеломить, то я полагаю, что эти затруднения не существуют. Разве не продаются имения с переводом долгу? Разве много проиграют или потеряют кто-нибудь, если имение останется собственносгию нашего семейства по-прежнему; ведь оно в чужие руки не переходит, не отчуждается. Наконец, это дело самое частное выдать 500 руб. серебром разом в счет сгольких-то лет дохода — хоть десяти.
По крайней мере я беру отставку. Я подал прошение в половине августа (помнится так). И, разумеется, по тем же самым причинам, по которым подаю в отставку, не могу опять поступить на службу. То есть нужно сначала заплатить долги. Так или этак, а заплатить их нужно.
Вы восстаете против эгоизма моего и лучше соглашаетесь принять неосновательность молодости.
Но всё это не Ваше дело. И мне странно кажется, что Вы на себя берете такой труд, об котором никто не просил Вас и не давал Вам права.
Будьте уверены, что я чту память моих родителей не хуже, чем Вы Ваших. Позвольте Вам напомнить, что эта материя так тонка, что я бы совсем не желал, чтоб ею занимались Вы. Притом же, разоряя родительских мужиков, не значит поминать их. Да и, наконец, всё остается в семействе.
Вы говорите, что на многие письма мои Вы молчали, относя их к неосновательности и к юношеской фантазии. Во-первых, Вы этого не могли делать; я полагаю, Вам известно почему: кодекс учтивости должен быть раскрыт для всякого. Если же Вы считаете пошлым и низким трактовать со мною о чем бы то ни было, разумеется уж в тех мыслях, что он-де мальчишка и недавно надел эполеты, то все-таки Вам не следовало бы так наивно выразить свое превосходство заносчивыми унижениями меня, советами и наставлениями, которые приличны только отцу, и шекспировскими мыльными пузырями. Странно: за что так больно досталось от Вас Шекспиру. Бедный Шекспир!1
Если Вам угодно рассердиться за слова мои, то позвольте мне напомнить Вам одну Вашу фразу: «Превзойти размер возможности уплаты есть посягательство на чужую собственность». Так как Вы сами весьма хорошо знаете, что всего — всего 1500 руб. долгу не есть весь размер моей уплаты, то каким образом Вы написали это? Я Вам не представляю никаких других причин, по которым Вы не могли этого написать. Я Вам даю только факт, сумму, число. Вам даже известна и история этих долгов; не я их делал, и я не виноват, что в


24. П.А. Карепину. 19 сентября 1844 г.
153
Петербурге процветает более чем где-нибудь коммерция, покровительствуемая Бентамом2. Во всяком случае эту наивность (из уважения к Вашим летам я не могу принять это за нарочную грубость и желание уколоть), так эту-то наивность я должен отнести да и непременно отнесу к одной категории с шекспировскими мыльными пузырями.
Если Вы и за это рассердитесь, то вспомните, пожалуйста, Ваше письмо к его прев<осходигельсгву> Ив<ану> Гр<игорьевичу> Кривопишину3. Помилуйте, Петр Андреевич, неужели Вы могли это сделать? Я, видите ли, не принимаю, потому что не хочу принимать этого в том смысле: что Вы пишете обо мне письмо, не спросясь меня, с целью повредить моим намерениям и остановить мою шекспировскую фантазию.
Но, послушайте, кто же может остановить законную волю человека, имеющего те же самые права, как и Вы... Ну да что тут! Чтоб не быть Иваном Ивановичем Перерепенко4, я готов и это принять за наивность, по вышеозначенной причине.
Четвертая страница Вашего письма, кажется, избегнула общего тона письма Вашего, за что Вам душевно благодарен. Вы правы совершенно: реальное добро вещь великая. Один умный человек, именно Гёте, давно сказал, что малое, сделанное хорошо, вполне означает ум человека и совершенно стоит великого5. Я взял эту цитацию для того, чтоб Вы видели, как я Вас понял. Вы именно то же хотели сказать, задев меня сначала и весьма неловко крючком Вашей насмешки. Изучать жизнь и людей — моя первая и цель и забава, так что я теперь вполне уверился, н<а>п<ример>, в существовании Фамусова, Чичикова и Фальстафа.
Во всяком случае, дело сделано, я подал в отставку, а у меня гроша нет для долгов и экипировки. Если Вы не пришлете мне немедленно, то совершенно оправдаете прошлое письмо мое.
Ваш
Ф. Достоевский.
Вы знаете причину моего выхода в отставку — заплата долгов. Хотя две идеи вместе не вяжутся, но оно так. К 1-му числу ок<тября> выйдет отставка6. Разочтите.
Вам угодно было сказать несколько острых вещей насчет миниатюрности моего наследства. Но бедность не порок. Что Бог послал. Положим, что Вас благословил Господь. Меня нет. Но хоть и малым, а мне все-таки хочется помочь себе по возможности, не повредя другим по возможности. Разве мои требования так огромны? Что же касается до слова наследство, то отчего ж не называть вещь ее именем?


154
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
25
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 30 сентября 1844 г. Петербург
30 	с<енгября>.
Любезный брат.
Я получил «Дон Карлоса» и спешу отвечать как можно скорее (времени нет). Перевод весьма хорош, местами удивительно хорош, строчками плох; но это оттого, что ты переводил наскоро. Но, может быть, всего-то пять, шесть строчек дурных. Я взял смелость кое-что поправить, также кой-где сделать стих позвучнее. Всего досаднее, что местами ты вставлял иностранные слова, н<а>п<ример> комплот1. Этого допустить нельзя. Также (впрочем, я не знаю, как в подлиннике) ты употребляешь слово «сир». Сколько мне известно, этого слова в Испании не было, а употреблялось только в Западной Европе в государствах нормандского происхождения. Но это всё пустяки сущие. Перевод удивительно как хорош. Лучше, чем я ожидал. — Я отнесу его этим дуракам в «Репертуар»2. Пусть рты разинут. Если же (чего я боюсь) есть уже у них перевод Ободовского3, то в «0<течественные> записки». За мелочь не продам, будь спокоен. Как только продам, пришлю деньги. Что касается до издания Шиллера, то, разумеется, я с тобой согласен, даже сам хотел предложить тебе разделить на 3 выпуска. Письма о Карлосе и Наивн<ости>4. Это будет очень хорошо. Насчет издателей посмотрим. Но штука в том, что гораздо лучше самим; не беспокойся: как-нибудь их найдем, так ли, этак ли, всё равно. Только вот что, брат, через месяц это дело нужно кончить, то есть решиться, ибо объявление не может быть выпущено после, а без объявления мы погибли. Вот почему я и прикажу припечатать несколько слов о сем в «Репертуаре».
Перевод произведет сенсацию5. (Малейший успех — и барыш удивительный.)
Ну, брат, — я и сам не знаю, что я в адских обстоятельствах; вот я тебе объясню:
Подал я в отставку, оттого что подал, то есть, клянусь тебе, не мог служить более. Жизни не рад, как отнимают лучшее время даром. Дело в том, что я, наконец, никогда не хотел служить долго, след<овательно>, зачем терять хорошие годы? А наконец, главное: меня хотели командировать — ну, скажи, пожалуйста, что бы я стал делать без Петербурга. Куда я бы годился? Ты меня хорошо понимаешь?
Насчет моей жизни не беспокойся. Кусок хлеба я найду скоро. Я буду адски работать. Теперь я свободен. Но что я буду делать теперь, в насгоящую- то минуту? — вот вопрос. Вообрази себе, брат, что я должен 800 руб., из коих


25. М.М. Достоевскому. 30 сентября 1844 г.
155
хозяину 525 руб. асс<игнациями> (я написал домой, что долгов у меня 1500 руб., зная их привычку присылать Уз чего просишь).
Никто не знает, что я выхожу в отставку. Теперь, если я выйду, — что тогда буду делать. У меня нет ни копейки на платье. Отставка моя выходит к 14 октябр<я>. Если свиньи-москвичи промедлят, я пропал. И меня пресерьезно стащут в тюрьму (это ясно). Прекомическое обстоятельство. Ты говоришь, семейный раздел. Но знаешь ли ты, чего прошу я? За отстранение мое от всякого участия в имении теперь и за совершенное отчуждение, когда позволят обстоятельства, то есть за уступку с сей минуты моего имения им, — я требую 500 руб. сереб<ром> разом и другие 500 уплатою по 10 руб. сер<ебром> в месяц (вот всё, что я требую). Согласись, что немного и никого не обижаю. Они и знать не хотят. Согласись еще, что не мне предлагать им это теперь. Они мне не доверяют. Они думают, что я их обману. Поручись, душа моя, пожалуйста, за меня. Скажи именно так: что ты готов всем поручиться за меня в том, что я не простру далее моих требований!5. Если у них нет столько денег, то в моем положении 700, даже 600 руб. могут быть отрадными; я еще могу обернуться, и за это поручись, что это примется в уплату всей суллмы 500руб. сер<ебром> и 500руб. сер<ебром> интервалами.
Ты говоришь, спасение мое драма. Да ведь постановка требует времени7. Плата также. А у меня на носу отставка (впрочем, милый мой, если бы я еще не подавал отставки, то подал бы сейчас. Я не каюсь).
У меня есть надежда. Я кончаю роман в объеме «Eugénie Grandet»*  *. Роман довольно оригинальный. Я его уже переписываю, к 14-му я наверно уже и ответ получу за него. Отдам в «0<течественные> з<аписки>». (Я моей работой доволен.) Получу, может быть, руб. 400, вот и все надежды мои. Я бы тебе более распространился о моем романе, да некогда8 (драму поставлю непременно. Я этим жить буду).
Свинья-Карепин глуп как сивый мерин9. Эти москвичи невыразимо самолюбивы, глупы и резонеры. В последнем письме Карепин ни с того ни с сего советовал мне не увлекаться Шекспиром! Говорит, что Шекспир и мыльный пузырь всё равно. Мне хотелось, чтобы ты понял эту комическую черту, озлобление на Шекспира. Ну к чему тут Шекспир? Я ему такое письмо написал! Одним словом, образец полемики. Как я его отделал. Мои письма chef-d’ œuvre** летристики10.
Брат, пиши домой как можно скорее, пожалуйста, ради самого Создателя. Я в страшном положении; ве<дь> 14 самый дальний срок; я уже ГД месяца, как подал. Ради Небес! Проси их, чтобы прислали мне11. Главное, я буду без
* «Евгении Гранде» [фр).
* шедевр [фр.).


156
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
платья. Хлестаков соглашается идти в тюрьму, только благородным образом12. Ну, а если у меня штанов не будет, будет ли это благородным образом?.. ...Карепи<н>* водку пьет, имеет чин и в Бога верит. Своим умом дошел. Мой адрес: у Владимирской церкви в доме Прянишникова, в Графском переулке. Спросить Достоевского.
Я чрезвычайно доволен романом моим. Не нарадуюсь. С него-то я деньги наверно получу, а там —
Извини, что письмо безо всякой связи.
26
П.А. КАРЕЛИНУ
20-е числа октября 1844 г. Петербург
Милостивый государь Петр Андреевич.
В последнем письме моем я объявил Вам, что пишу в последний раз, до лучшей перемены в моих обстоятельствах. Я мыслил так, не имея писать ничего более, истощив все средства убеждения и представив Вам весь ужас моего положения. Теперь критический срок для меня уже прошел, и я остался один без надежды, без помощи, преданный всем бедствиям, всем горестям моего ужасного положения — нищете, наготе, сраму, стыду и намерениям, на которые бы не решился я в другое время. Что мне остается более делать, чем начать. Куда оборотиться — судите сами.
Нужно Вам знать, что я в ту минуту, как Вы будете читать письмо мое, уже получил отставку (справьтесь в газетах). У меня нет ни платья, ни денег, нет ничего заплатить кредиторам и не будет квартиры, потому что вряд ли хозяин дома еще будет держать меня на старой. — Начал я Вам писать для того, чтобы несколько пояснить из того, что было не так выражено в прошлом письме моем. Постараюсь говорить как можно яснее.
Из Ваших писем, Петр Андреевич, я вижу, что раздел, как Вы говорите, невозможен, во-1-х), потому, что на именье есть долги казенные и частные, а во-2-х), так как я забрал, в продолжение трех лет, денег более, чем на долю мою следовало бы, то со временем при отчете я должен буду, в мой ущерб, наверстать лишнюю сумму в пользу других.
Всё это так, но я и брат Михайло предполагаем семейный раздел, который будет существовать ненарушимо до окончательного. Но если с чьей-нибудь
Далее 6ыло\ пьет, <...>, серит (.зачеркнуто, возможно, не Достоевским).


26. П.А. Карепину. 20-е числа октября 1844 г.
157
стороны будет хотя малейшая запинка и остановка в этом деле, то, уж конечно, оно состояться не может. Дело основано на полнейшей обоюдной доверенности друг к другу, а если встретится на этот счет недоразумение, то договоров быть не может никаких. Я предполагаю, что Вы в качестве опекуна можете сомневаться в верности и справедливости с моей стороны и наконец какой- нибудь случай — вот почему я предлагаю следующее.
Но прежде чем приступить к делу: Вам известно, какую я предлагаю цену, — 1000 руб. сереб<ром>, из коих 500 руб. сереб<ром> разом, а остальную сумму рассчитать на самый отдаленный срок. Эта цена по своей умеренности не боится никаких требований кредиторов, казенных и частных, и никаких затруднений при разделе. Почему я назначаю такую умеренную цену, почему я хочу, по выражению некоторых, спустить с рук отцовское добро (миниатюрное), — эти вопросы, по Вашему собственному теперешнему мнению, Петр Андреевич, лишние. Дело в том, что я вижу в этом свое избавление от неприятностей и возможность устроиться к лучшему, а это для меня чего-нибудь да стоит. Наконец, 1000 руб. сереб<ром> с предполагаемым их разделом в платеже, — сумма такая, что может родить предположения об юношеской неосновательности и нерасчетливости. Но, во-1-х, я имею дело не с барышниками, а во-вторых, далеко не думал быть чьим-нибудь благодетелем, я просто в моих обстоятельствах нахожу неумеренным требовать более, а для уничтожения подозрений я решаюсь на следующее:
Дать заемное письмо на имя одного из членов нашего семейства, если нельзя на имя всех, или даже на Ваше имя, Петр Андреевич. Это заемное письмо будет в такой сумме, что будет обеспечивать совершенно и сумму, теперь мне разом выплаченную, и дальнейшие мои требования доходов до окончательного раздела. Заемное письмо будет, например, дано по 1-е января 1845 года. Я не выплачу, разумеется. Тогда Вы будете иметь полное право поступать по законам, и мои доходы уже формально будут обращены в пользу семейства, до самого окончательного раздела. При разделе я дам обязательство, что получил деньги сполна, заемное письмо будет разорвано, и всё пойдет как следует. Если же в последнем случае будет затруднение, то можно дать вексель в такой сумме, что все притязания мои при (настоящем) разделе уничтожаются. — Мне кажется, это весьма просто и возможно, Петр Андреевич. Я не могу выразить, какое благодетельное дело будет это для всей судьбы моей. Я обеспечу себя совершенно теперь, вырвусь из гадкого положения, в котором бьюсь с лишком два года, и буду в возможности продолжать службу. Впрочем, напрасно я это пишу всё. Я понимаю, что исчисление надежд моих здесь не у места. Я бы мог изобразить Вам тоже картину моего бедственного положения. Но будет понятно и того, что я написал Вам, хотя это сотая доля.


158
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Так как я без средств, с долгами, без платья и вдобавок больной, что, впрочем, всё равно, то я естественно прихожу к заключению как-нибудь, так или этак, поправить свои обстоятельства. Вы человек деловой, Петр Андреевич, Вы и с нами действуете, как человек деловой, не иначе, и так как Вы человек деловой\ то у Вас времени не будет обратить внимание на мои дела, хотя они и миниатюрны, или, может быть, именно оттого, что миниатюрны. Но если эти миниатюрные дела составляют всё спасение, всё благосостояние, всю надежду человека, то нужно извинить его настойчивость и назойливость. Вот почему я нижайше прошу Вас помочь мне в том смысле, как я Вам писал. Мое положение теперь решено, определено — то есть всё, что есть ужасного, всё на мою голову, так что я теперь решил — будь что будет! Так как по Вашему счету я вижу, что денег нет, то займите. Потому что дело полезное для всего семейства, а Вы обеспечены достаточно. Наконец, Петр Андреевич, если Вы еще оставите меня хоть сколько-нибудь времени без ответа и без помощи, то я погиб2. И потому принужден просить у Вас свидетельство, что Вы, точно, наш опекун (сделанное по форме) и сколько имение дает мне дохода (наименьшего) при всех обстоятельствах, даже дальнейших. Я у Вас прошу это для того, чтобы показать моим кредиторам возможность уплаты в самом крайнем случае, и потому прошу Вас прислать как можно скорее это свидетельство. Прошу извинения у Вас, Петр Андреевич, во-1-х, потому, что моими просьбами отрываю Вас от Ваших занятий, а во-2-х, что я требую его немедленно. Еще раз убедительнейше прошу Вас, Петр Андреевич, рассмотреть мое предложение и согласиться на него. Дело может быть окончено так, как я писал Вам. Нет никакого затруднения. Я бы сам решился прислать Вам заемное письмо вперед, но у меня денег нет. Вы же можете поручить дело кому-нибудь в Петербурге. Наконец, в самом отчаянном случае (и потому я прошу Вас как можно скорее отвечать мне), в самом отчаянном случае я, может быть, решусь нажить себе еще кредиторов и уступить им всё, в силу заемных писем и некоторых обязательств ценою в 10 раз более, чем я воспользовался. В Петербурге это сделать возможно. Но что же выйдет из этого, посудите сами: всем неприятности. И потому еще раз прошу Вас, Петр Андреевич, ради бога, отвечайте мне поскорее. Кроме всех бедствий моих я без гроша на обыкновенное житье- бытье. Не дай Вам Бог испытать то, что я испытываю. Наконец, не оставьте присылкой свидетельства. Согласитесь, что оно в моем положении совершенно необходимо.
Честь имею пребыть Ваш
Фед. Достоевский.
Я полагаю, что насчет присылки свидетельства я не встречу с Вашей стороны никаких затруднений. Мне это кажется ясно.


28. А.М. Достоевскому. Осень 1844 г.
159
27
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Ноябрь 1844 г. Петербург
<...> Нужно заметить тебе, любезный брат, что последнее письмо мое в Москву было немножко слишком желчно, даже грубо. Но я был ввергнут во всевозможные бедствия, я страдал в полном смысле слова, я был без малейшей надежды — немудрено, что физические и нравственные мучения заставили меня писать желчную, резкую правду...
Итак, я со всеми рассорился. Дядюшка, вероятно, считает меня неблагодарным извергом, а зять с сестрою — чудовищем. Меня это очень мучает. Но со временем я надеюсь помириться со всеми. Из родных остался мне ты один. Остальные все, даже дети, вооружены против меня. Им, вероятно, говорят, что я мот, забулдыга, лентяй, не берите дурного примера, вот пример — и тому подобное. Эта мысль мне ужасно тяжела. Но Бог видит, что у меня такая овечья доброта, что я, кажется, ни сбоку, ни спереди не похож на изверга и на чудовище неблагодарности. Со временем, брат, подождем. Теперь я отделен от вас от всех со стороны всего общего; остались те путы, которые покрепче всего, что ни есть на свете, и движимого и недвижимого. А что я ни делаю из своей судьбы — какое кому дело? Я даже считаю благородным этот риск, этот неблагоразумный риск перемены состояния, риск целой жизни — на шаткую надежду. Может быть, я ошибаюсь. А если не ошибаюсь?..
Итак, бог с ними! Пусть говорят что хотят, пусть подождут. Я пойду по трудной дороге! <...>
28
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ Осень 1844 г. Петербург
Напрасно ты тогда ушел, брат! Я сам сидел совершенно без копейки и потому был не в духе. До сих пор не мог перебиться. Теперь посылаю к тебе хоть такую малость, что стыдно самому, но, ей-богу, больше никак не могу1. Приходи, если можно.
Ф. Достоевский.
На обороте:
В Строительное училище. Воспитаннику А.М. Достоевскому. На Обуховском проспекте.


160
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
29
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 24 марта 1845 г. Петербург
24 	марта.
Любезный брат.
Ты, верно, заждался письма моего, л<юбезный> б<рат>. Но меня задерживала неустойчивость моего положения. Я никак не могу заниматься вполне чем бы то ни было, когда перед глазами одна неизвестность и нерешительность. Но так как я и до сих пор ничего не сделал хорошего по части моих собственных обстоятельств, то всё равно пишу; ибо давно бы было нужно писать.
Я получил от москвичей 500 руб. сереб<ром>1. Но у меня столько было долгов, старых и вновь накопившихся, что на печать недостало. Это бы еще ничего. Можно бы было задолжать в типографии или уплатить не все из домашних долгов, но роман еще не был готов. Кончил я его совершенно чуть ли еще не в ноябре месяце, но в декабре вздумал его весь переделать; переделал и переписал, но в феврале начал опять снова обчищать, обглаживать, вставлять и выпускать. Около половины марта я был готов и доволен. Но тут другая история: цензора не берут менее чем на месяц. Раньше отцензироватъ нельзя. Они-де работой завалены. Я взял назад рукопись, не зная, на что решиться. Ибо кроме четырехнедельного цензурованья печать съест тоже недели три. Выйдет к маю месяцу. Поздно будет! Тут меня начали толкать и направо и налево, чтобы отдать мое дело в «Отечеств<енные> записки». Да пустяки. Отдашь, да не рад будешь. Во-первых, и не прочтут, а если прочтут, так через полгода. Там рукописей довольно и без этой. Напечатают, денег не дадут. Это какая-то олигархия. А на что мне тут слава, когда я пишу из хлеба? Я решился на отчаянный скачок: ждать, войти, пожалуй, опять в долги и к 1-му сентября, когда все переселятся в Петербург и будут, как гончие собаки, искать носом чего-нибудь новенького, тиснуть на последние крохи, которых, может быть, и недостанет, мой роман. Отдавать вещь в журнал — значит идти под ярем не только главного maître сГЬсйеРя*2, но даже всех чумичек и поваренков, гнездящихся в гнездах, откуда распространяется просвещение. Диктаторов не один: их штук двадцать. Напечатать самому — значит пробиться вперед грудью, и если вещь хорошая, то она не только не пропадет, но окупит меня от долговой кабалы и даст мне есть.
* метрдотеля [фр).


29. М.М. Достоевскому. 24 марта 1845 г.
161
А теперь насчет еды! Ты знаешь, брат, что я в этом отношении предоставлен собственным силам. Но как бы то ни было, а я дал клятву, что коль и до зарезу будет доходить, — крепиться и не писать на заказ. Заказ задавит, загубит всё. Я хочу, чтобы каждое произведение мое было отчетливо хорошо. Взгляни на Пушкина, на Гоголя. Написали немного, а оба ждут монументов. И теперь Гоголь берет за печатный лист 1000 руб. сереб<ром>, а Пушкин, как ты сам знаешь, продавал 1 стих по червонцу. Зато слава их, особенно Гоголя, была куплена годами нищеты и голода. Старые школы исчезают. Новые мажут, а не пишут. Весь талант уходит в один широкий размах, в котором видна чудовищная недоделанная идея и сила мышц размаха, а дела крошечку. Beranger3 сказал про нынешних фельетонистов французских, что это бутылка Chambertin4 в ведре воды. У нас им тоже подражают. Рафаэль5 писал годы, отделывал, отлизывал, и выходило чудо, боги создавались под его рукою. Vernet6 пишет в месяц картину, для которой заказывают особенных размеров залы, перспектива богатая, наброски, размашисто, а дела нет ни гроша. Декораторы они!
Моим романом я серьезно доволен7. Это вещь строгая и стройная. Есть, впрочем, ужасные недостатки. Печатание вознаградит меня. Теперь покамест я пуст. Думаю что-нибудь написать для дебюта или для денег, но пустяки писать не хочется, атга дело нужно много времени.
Приближается время, в которое я обещал быть у вас8, милые друзья. Но не будет средств, то есть денег. Я решил остаться на старой квартире. Здесь по крайней мере сделал контракт и знать ничего не знаешь месяцев на шесть. Так дело в том, что я всё это хочу выкупить романом. Если мое дело не удастся, я, может быть, повешусь.
Мне бы хотелось спасти хоть 300 руб. к августу месяцу. И на триста можно напечатать. Но деньги ползут, как раки, все в разные стороны. У меня долгов было около 400 руб. сереб<ром> (с расходами и прибавкою платья), по крайней мере я на два года одет прилично. Впрочем, я непременно приеду к вам. Пиши мне поскорее, как ты думаешь насчет моей квартиры. Эго решит<ельный> шаг. Но что делать!
Ты пишешь, что ужасаешься будущности без денег. Но Шиллер выкупит всё, а вдобавок, кто знает, сколько раскупится экземпляров моего романа. Прощай. Отвечай мне скорее. Я тебе объявлю в следующую почту все мои решения.
Твой брат
Достоевский.
Целуй детей и кланяйся Эмилии Федоровне. Я о вас часто думаю. Ты, может быть, хочешь знать, чем я занимаюсь, когда не пишу, — читаю. Я страшно


162
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
читаю, и чтение странно действует на меня. Что-нибудь, давно перечитанное, прочитаю вновь и как будто напрягусь новыми силами, вникаю во всё, отчетливо понимаю, и сам извлекаю умение создавать.
Писать драмы — ну, брат. На это нужны годы трудов и спокойствия, по крайней мере, для меня. Писать ныне хорошо. Драма теперь ударилась в мелодраму. Шекспир бледнеет в сумраке и сквозь туман слепандасов-драматургов кажется Богом9, как явление духа на Брокене или Гарце10. Впрочем, летом я, может быть, буду писать. 2, 3 года, и посмотрим, а теперь подождем!
Брат, в отношении литературы я не тот, что был тому назад два года. Тогда было ребячество, вздор. Два года изучения много принесли и много унесли.
В «Инвалиде», в фельетоне, только что прочел о немецких поэтах, умерших с голоду, холоду и в сумасшедшем доме. Их было штук 20, и какие имена!11 Мне до сих пор как-то страшно. Нужно быть шарлатаном...
30
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 4 мая 1845 г. Петербург
4 	мая. 1845 год.
Любезный брат.
Извини, что так давно не писал к тебе. Я до сей самой поры был чертовски занят. Этот мой роман, от которого я никак не могу отвязаться, задал мне такой работы, что если бы знал, так не начинал бы его совсем. Я вздумал его еще раз переправлять, и ей-богу к лучшему; он чуть ли не вдвое выиграл. Но уж теперь он кончен, и эта переправка была последняя. Я слово дал до него не дотрогиваться. Участь первых произведений всегда такова, их переправляешь до бесконечности. Я не знаю, была ли «Atala»* Chateaubrian’a его первым произведением, но он, помнится, переправлял ее 17 раз1. Пушкин делал такие переправки даже с мелкими стихотворениями. Гоголь лощит свои чудные создания по два года, и если ты читал «Voyage Sentimental» Stem’a** — крошечную книжечку, то ты помнить, что Valter Scott*** в своем «Notice»4* о Стерне говорит, ссылаясь на авторитет Лафлёра, слуги Стерна. Лафлёр говорил, что
* «Атала» [фр).
«Сентиментальное путешествие» Стерна (<фр.).
** Вальтер Скотт {искаж. англ).
4 «Предисловии» {фр).


30. М.М. Достоевскому. 4 мая 1845 г.
163
барин его исписал чуть ли не сотню дестей бумаги о своем путешествии во Францию2. Ну, спрашивается, куда это пошло? Всё-то это составило книжоноч- ку, которую хороший писака, как Плюшкин, н<апример>, уместил бы на полу- десги. Не понимаю, каким образом этот же самый Вальтер Скотт мог в несколько недель писать такие, вполне оконченные, создания, как «Маннеринг» например!3 Может быть, оттого, что ему было 40 лет.
Не знаю, брат, что со мною будет! Ты несправедливо говоришь, что меня не мучает мое положение. До дурноты, до тошноты мучает; часто я по целым ночам не сплю от мучительных мыслей. Мне говорят толковые люди, что я пропаду, если напечатаю мой роман отдельно. Говорят — положим, книга будет хороша, очень хороша. Но вы не купец. Как вы будете публиковать о нем. В газетах, что ли? Нужно непременно иметь на своей руке книгопродавца; а книгопродавец себе на уме; он не станет себя компрометировать объявлениями о неизвестном писателе. Он потеряет кредит у своих pratiques*. Каждый из порядочных книгопродавцев — хозяин нескольких журналов и газет. В журналах и газетах участвуют первейшие литераторы или претендующие на первенство. Объявляется о новой книге — в журнале, скрепленном их подписью, а это много значит. След<овательно>, книгопродавец поймет, когда ты придешь к нему с своим напечатанным товаром, что он может прижать тебя донельзя. Вот дело какое! А книгопродавец, алтынная душа, прижмет непременно, и я сяду в болото, непременно сяду.
Итак, я решил обратиться к журналам и отдать мой роман за бесценок — разумеется, в «Отечеств<енные> записки». Дело в том, что «Отечеств<енные> записки» расходятся в 2500 экземплярах, след<овательно>, читают их по крайней мере 100 000 человек. Напечатай я там — моя будущность литературная, жизнь — всё обеспечено. Я вышел в люди. Мне в «От<ечественные> записки» всегда доступ, я всегда с деньгами, а вдобавок пусть выйдет мой роман, положим, в августовском номере или в сентябре, я в октябре перепечатываю его на свой счет, уже в твердой уверенности, что роман раскупят те, которые покупают романы. К тому же объявления мне не будут стоить ни гроша4. Вот дело какое!
В Ревель приехать я не могу раньше пристройки романа, а то и времени нечего напрасно терять. Нужно хлопотать. Есть у меня много новых идей, которые, если 1-й роман пристроится, упрочат мою литературную известность. Вот все мои надежды в будущем.
Что же касается до денег, то, увы! их нет. Черт знает, куда они исчезли. Зато мало долгов. Что же касается до квартиры, то, во-1-х, я еще кое-что дол¬
клиентов (фр).


164
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
жен; 2-е) я в неизвестном положении — поеду ли я в Ревель, нет ли? Пристрою ль роман, нет ли? Если поеду, то успею тогда же съехать; ибо расходы и хлопоты на переселение обойдутся дороже, чем оставаться, какую бы ни нанять квартиру. Я уж считал. Квартира, роман, Ревель — 3 неподвижные идеи — Ma femme et mon parapluie*’5.
Прощай, в будущем письме будет всё решено. А теперь до свидания, и желаю тебе всех благ вместе с твоею супругой и детками.
Твой
Достоевский.
Устрой я роман, тогда Шиллер найдет себе место, или я не я. «Вечный жид» недурен. Впрочем, Сю весьма недалек6.
Я только не хочу писать, брат, но меня так мучает твое положение и Шиллер, что я о себе забываю. А мне самому нелегко.
А не пристрою романа, так, может быть, и в Неву7. Что же делать? Я уж думал обо всем. Я не переживу смерти моей idée fixe**.
Эмилии Федоровне мое нижайшее почтение. Хочется мне со всеми вами увидеться.
У нас погода страшная. Разверзлись хляби небесные, и Провидение послало на С<еверную> Пальмиру по несколько lOOO-ч насморков, кашлей, чахоток, лихорадок, горячек и т. п. даров. Иже согрешихом! Читал ли ты «Емелю» Вельтмана, в послед<ней> «Б<иблиотеке> д<ля> ч<тения>» — что за прелесть8. «Тарантас» хорошо написан. Что за гадость иллюстрации9.
Отвечай поскорее, ибо скучно.
31
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Начало сентября 1845 г. Петербург
Драгоценнейший друг мой!
Пишу к тебе тотчас же по приезде моем, по условию. Сказать тебе, возлюбленный друг мой, сколько неприятностей, скуки, грусти, гадости, пошлости было вьггерпено мною во время дороги и в первый день в Петербурге — свыше пера моего. Во-первых, простившись с тобою и с милой Эмилией Федоровной, я взошел на пароход в самом несносном расположении духа.
* Моя жена и мой зонтик (iфр.).
** идеи-фикс (iфр.).


31. М.М. Достоевскому. Начало сентября 1845 г.
165
Толкотня была страшная, а моя тоска была невыносимая. Отправились мы в двенадцать часов с минутами первого. Пароход полз, а не шел. Ветер был противный, волны хлестали через всю палубу; я продрог, прозяб невыносимо и провел ночь неописанную, сидя и почти лишась чувств и способности мыслить. Помню только, что меня раза три вырвало. На другой день ровно в четыре часа пополудни пришли мы в Кронштадт, то есть в 28 часов. Прождав часа три, мы отправились уже в сумерках на гадчайшем, мизернейшем пароходе «Ольга», который плыл часа три с половиною в ночи и в тумане. Как грустно было мне въезжать в Петербург. Я смутно перечувствовал всю мою будущность в эти смертельные три часа нашего въезда. Особенно привыкнув с вами и сжившись так, как будто бы я целый век уже вековал в Ревеле, мне Петербург и будущая жизнь петербургская показались такими страшными, безлюдными, безотрадными, а необходимость такою суровою, что если б моя жизнь прекратилась в эту минуту, то я, кажется, с радостию бы умер. Я, право, не преувеличиваю. Весь этот спектакль решительно не стоит свечей. Ты, брат, желаешь побыть в Петербурге. Но если приедешь, то приезжай сухим путем, потому что нет ничего грустнее и безотраднее въезда в него с Невы и особенно ночью. По крайней мере, мне так показалось. Ты, верно, замечаешь, что мои мысли и теперь отличаются пароходной качкою.
Когда я приехал на квартиру, ночью в 12-м часу, то человека моего дома не оказалось; он служил на время в другом месте, и дворник, неизвестно чему обрадовавшийся, вручил мне осиротелый ключ моей шестисот рублей квартиры (в долгах). Я даже не мог чаю напиться и так и лег в решительном апатическом состоянии. Сегодня, проснувшись в восемь часов, я увидел перед собой моего человека. Порасспросил его. Всё как было; по-старому. Квартира моя слегка подновлена. Григоровича и Некрасова нет еще в Петербурге, а известно лишь по слухам, что они явятся разве-разве к 15-му сентяб<ря>, да и то сомнительно. Дав самую коротенькую, но весьма решительную аудиенцию кой-каким кредиторам, я отправился по делам и ровно ничего не сделал. Познакомился с журналами, поел кое-что, купил бумаги и перьев — да и кончено. К Белинскому не ходил. Намереваюсь завтра отправиться, а сегодня я страшно не в духе. Вечером присел за письмо, которое уже почти кончается, а письмо вялое, тоскливое, вполне отзывающееся тяжким моим теперешним положением — «Скучно на белом свете, господа!»1.
Это письмо пишу к тебе, во-первых, вследствие обещания написать поскорее, а во-вторых, оттого, что тоска, и письмо просилось написаться. Ах, брат, какое грустное дело одиночество, и я начинаю тебе теперь завидовать. Ты, брат, счастлив, право, счастлив, сам не зная того. С следующею почтою напишу тебе еще. Занимает меня немного то, что я почти совсем (до 15-го) без ре¬


166
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
сурсов, но только немного, потому что я в настоящее время и думать ни об чем не могу. Впрочем, всё это вздор. Я ослаб страшно и хочу теперь лечь спать, потому что уже ночь на дворе. Что-то скажет будущность. Как жаль, что нужно работать, чтобы жить. Моя работа не терпит принуждения.
Ах, брат, ты не поверишь, как бы я желал теперь хоть два часочка еще пожить вместе с вами. Что-то будет, что-то будет впереди? Я теперь настоящий Голядкин, которым я, между прочим, займусь завтра же2. Покамест прощай! До следующей почты. Прощай, возлюбленный друг мой; кланяйся и поцелуй за меня Эмилию Федоровну. Детям тоже кланяюсь. Помнит ли еще меня Федя или оказывает равнодушие? Ну, прощай, дражайший мой. Прощай.
Твой
Достоевский.
Голядкин выиграл от моего сплина. Родились две мысли и одно новое положение. Ну, прощай, мой голубчик. Послушай, что-то с нами будет лет через двадцать? Не знаю, что со мной будет; знаю только, что я теперь мучительно чувствую.
М<арии> И<ванов>не и А<лександ>ру Ада<мови>чу Бергманам3 мое нижайшее почтение. Петербург еще пуст. Всё порядочно вяло.
32
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 8 октября 1845 г. Петербург
8 	октября.
Любезнейший брат.
До сих пор не было у меня ни времени, ни расположения духа уведомить тебя о чем-нибудь до меня касающемся. Так всё было скверно и гадко, что самому тошно было глядеть на свет божий. Во-первых, дражайший, единственный друг мой, всё это время я был без копейки и жил на кредит, что весьма скверно. Во-вторых, было вообще как-то грустно, так что поневоле опадаешь духом, не заботишься о себе и становишься не безмозгло-равнодушным, но, что хуже этого, переходишь за предел и бесишься и злишься до крайности. В начале этого месяца явился Некрасов, отдал мне часть долга, а другую получаю на днях. Нужно тебе знать, что Белинский недели две тому назад прочел мне полное наставление, каким образом можно ужиться в на¬


32. М.М. Достоевскому. 8 октября 1845 г.
167
шем литературном мире, и в заключение объявил мне, что я непременно должен, ради спасения души своей, требовать за мой печатный лист не менее 200 руб. асс<игнациями>. Таким образом мой Голядкин пойдет по крайней мере в 1500 рублях ассиг<надиями>. Терзаемый угрызениями совести, Некрасов забежал вперед зайцем и к 15 генварю обещал мне 100 руб. серебром за купленный им у меня роман «Бедные люди». Ибо сам чистосердечно сознался, что 150 руб. сереб<ром> плата не христианская. И посему 100 руб. сереб<ром> набавляет мне сверх из раскаяния. Всё это покамест хорошо. Но вот что сквер но. Что еще ровнешенько ничего не слыхать из цензуры насчет «Бедных людей». Такой невинный роман таскают, таскают, и я не знаю, чем они кончат. Ну как запретят? Исчеркают сверху донизу? Беда, да и только, просто беда, а Некрасов поговаривает, что не успеет издать альманаха, а уж истратил на него 4000 руб. ассиг<нациями>1.
Яков Петрович Голядкин выдерживает свой характер вполне. Подлец страшный, приступу нет к нему; никак не хочет вперед идти, претендуя, что еще ведь он не готов, а что он теперь покамест сам по себе, что он ничего, ни в одном глазу, а что, пожалуй, если уж на то пошло, то и он тоже может, почему же и нет, отчего же и нет? Он ведь такой, как и все, он только так себе, а то такой, как и все. Что ему! Подлец, страшный подлец! Раньше половины ноября никак не соглашается окончить карьеру. Он уж теперь объяснился с е<го> превосходительством и, пожалуй, (отчего же нет) готов подать в отставку2. А меня, своего сочинителя, ставит в крайне негодное положение.
Я бываю весьма часто у Белинского. Он ко мне донельзя расположен и серьезно видит во мне доказательство перед публикою и оправдание мнений своих. Познакомился я на днях с Кронебергом, переводчиком Шекспира (сыном стар<ого> Кронеберга, харьк<овского> проф<ессора>). Вообще говоря, будущность (и весьма недалекая) может быть хороша и может быть и страх как дурна. Белинский понукает меня дописывать Голядкина. Уж он разгласил о нем во всем литературн<ом> мире и чуть не запродал Краевскому3, а о «Бедных людях» говорит уже пол-Петербурга. Один Григорович чего стоит! Он сам мне говорит: «Je suis votre claqueur-chauffeur»*.
Некрасов аферист от природы, иначе он не мог бы и существовать, он так с тем и родился — и посему в день же приезда своего, у меня вечером, подал проект летучему маленькому альманаху, который будет созидаться посильно всем литературным народом, но главными его редакторами будем я, Григоров<ич> и Некрасов. Последний берет издержки на свой счет. Альманах будет в 2 печат<ных> листах и выходить будет один раз в две недели, 7-го и
* Я ваш пропагандист, пиар-агент [фр).


168
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
21-го каждого месяца. Название его «Зубоскал»; дело в том, чтобы острить и смеяться над всем, не щадить никого, цепляться за театр, за журналы, за общество, за литературу, за происшествия на улицах, за выставку, за газетные известия, за иностранные известия, словом, за всё, всё это в одном духе и в одном направлении. Начнется он 7-го ноября. Составился он у нас великолепно. Во-первых, он будет с иллюстрациями. Эпиграфом берутся знаменитые слова Булгарина из фельетона «Северной пчелы», что «мы готовы умереть за правду, не можем без правды» и т. д., и подпишет Фаддей Булгарин4. То же будет написано в объявлении, которое пойдет 1-го числа ноября5. Статьи для
1-го нумера будут Некрасова, о некоторых (разумеется, на днях случившихся) петер6уркских> подлостях. 2) Будущий роман Евг. Сю «Семь смертных грехов» (на 3-х страничках весь роман)6. Обозрение всех журналов. Лекция Ше- вырева о том, как гармоничен стих Пушкина, до того, что когда он был в ко- лизее и прочел двум дедам, с ним бывшим, несколько стансов из Пушкина, то все лягушки и ящерицы, бывшие в колизее, сползлись его слушать. (Шевырев читал это в Москов<ском> университете.)7 Потом последнее заседание славянофилов, где торжественно докажет, что Адам был славянин и жил в России, и по сему случаю покажется вся необыкновенная важность и польза разрешения такого великого социального вопроса для благоденствия и пользы всей русской нации8. Потом в отделе искусств и художеств «Зубоскал» отдает полную справедливость «Иллюстрации»9 Кукольника, причем даже сошлется на следующий пункт «Иллюстрации», где она говорит: что: ысктгзел-дтоом-дудурн и т. д. несколько строк таким образом. (Известно, что «Иллюстрация» весьма неисправна в корректуре: переставление слов, слова оборотом для нее вовсе ничего не значат10.) Григоров<ич> напишет «Историю недели» и поместит несколько своих наблюдений. Я буду писать «Записки лакея о своем барине»11 и т. д. Видишь, что журнал будет весьма веселый, вроде «Guêpes»* Карра12. Дело это доброе; ибо самый малый доход может дать на одну мою часть 100—150 руб. в месяц. Книжка пойдет. Некрасов будет помещать и стихи13.
Ну, прощай. В другой раз напишу больше. Теперь страшно занят, а видишь, между прочим, что настрочил тебе целое письмо, а ты мне ни полстрочки не напишешь без моего письма. Считаешься визитами. Лентяй ты такой, Фетюк, просто Фетюк!14
Прочти «Теверино» (Жорж Занд в «Отечеств<енных> записк<ах>», окт<ябрь>)15. Ничего подобного не было еще в нашем столетии. Вот люди, первообразы.
* «Осы» (iфр.).


33. М.М. Достоевскому. 16 ноября 1845 г.
169
Прощай, друг мой. Эмилии Федоровне кланяюсь и целую у ней ручки. Здоровы ли дети? Пиши мне поподробнее.
Шиллера переводи исподволь, хотя издание его решительно нельзя сказать, когда осуществится. Я теперь пронюхиваю какой-нибудь перевод для тебя. Но беда! В «Огеч<ественных> зап<исках>» три офиц<иальных> переводчика. Авось уладим мы, брат, что-нибудь вместе с тобой. Всё впереди, впрочем. Если я пойду, то Театр Шиллера тоже пойдет, — вот что я только знаю16.
Твой
Ф. Достоевский.
33
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 16 ноября 1845 г. Петербург
16 	ноября 45.
Любезный брат.
Пишу к тебе теперь наскоро и тем более, что временем теперь совсем не богат. Голядкин до сей поры еще не кончен; а нужно кончить непременно к 25-му числу. Ты мне весьма долго не отвечал, и я было начал крайне за тебя беспокоиться. Пиши почаще; а что ты отговариваешься неимением времени, то это просто вздор. Времени тут надо немного. Лень провинциальная губит тебя в цвете лет, любезнейший, а более ничего.
Ну, брат, никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное. Я познакомился с бездной народу самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением1, а граф Соллогуб рвет на себе волосы от отчаяния2. Панаев3 объявил ему, что есть талант, который их всех в грязь втопчет. Соллогуб обегал всех и, зашедши к Краевскому, вдруг спросил его: Кто этот Достоевский? Где мне достать Достоевского?4 Краевский, который никому в ус не дует и режет всех напропалую, отвечает ему, что «Достоевский не захочет Вам сделать чести осчастливить Вас своим посещением». Оно и действительно так: арисгократишка теперь становится на ходули и думает, что уничтожит меня величием своей ласки. Все меня принимают как чудо. Я не могу даже раскрыть рта, чтобы во всех углах не повторяли, что Досгоев<ский> то-то сказал, Достоев<ский> то-то хочет делать. Белинский любит меня как нельзя более. На днях воротился из Парижа поэт Тургенев5 (ты, верно, слыхал) и с первого раза привязался ко мне такою привязанностию,


170
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
такою дружбой, что Белинский объясняет ее тем, что Тургенев влюбился в меня. Но, брат, что это за человек? Я тоже едва ль не влюбился в него. Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет6, — я не знаю, в чем природа отказала ему? Наконец: характер неистощимо прямой, прекрасный, выработанный в доброй школе. Прочти его повесть в «От<ечественных> записк<ах>» «Андрей Колосов» — это он сам, хотя и не думал тут себя выставлять7.
Деньгами же я до сих пор не богат, — но не нуждаюсь. На днях я был без гроша. Некрасов между тем затеял «Зубоскала» — прелестный юмористический альманах, к которому объявление написал я. Объявление наделало шуму; ибо это первое явление такой легкости и такого юмору в подобного рода вещах. Мне это напомнило 1-й фельетон Lucien de Rubempré8. Объявление мое напечатано уже в «Отеч<ественных> записках» в Разных известиях9. За него взял я 20 руб. серебр<ом>. Итак, на днях, не имея денег, зашел я к Некрасову. Сидя у него, у меня пришла идея романа в 9 письмах. Придя домой, я написал этот роман в одну ночь; величина его V2 печатного листа. Утром отнес к Некрасову и получил за него 125 руб. ассиг<нациями>, то есть мой лист в «Зубоскале» ценится в 250 руб. асс<игнациями>. Вечером у Тургенева читался мой роман во всем нашем круге, то есть между 20 челов<ек> по крайней мере, и произвел фурор. Напечатан он будет в 1-м номере «Зубоскала»10. Я тебе пришлю книгу к 1-му декабря, и вот ты сам увидишь, хуже ли это, нап<ример>, «Тяжбы» Гоголя?11 Белинский сказал, что он теперь уверен во мне совершенно, ибо я могу браться за совершенно различные элементы. На днях Краевский, услышав, что я без денег, упросил меня покорнейше взять у него 500 руб. взаймы. Я думаю, что я ему продам лист за 200 руб. асссигна- циями>.
У меня бездна идей; и нельзя мне рассказать что-нибудь из них хоть Тургеневу, н<а>п<ример>, чтобы назавтра почти во всех углах Петербурга не знали, что Достоев<ский> пишет то-то и то-то. Ну, брат, если бы я стал исчислять тебе все успехи мои, то бумаги не нашлось бы столько. Я думаю, что у меня будут деньги. Голядкин выходит превосходно; это будет мой chef-d’œuvre*. Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажет<ся>, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя12. Время я провожу весело. Наш кружок пребольшой. Но я всё пишу о себе; извини, любезнейший; я откровенно тебе скажу, что я теперь упоен собствен<ной> славой своей. С будущим письмом пришлю «Зубоскала». Белинский говорит, что я профанирую себя, помещая свои статьи в «Зубоскале».
шедевр (фр.).


34. М.М. Достоевскому. 1 февраля 1846 г.
171
Прощай, мой голубчик. Желаю счастья тебе. Поздравляю с чином. Целую ручки Эмилии Федоровне и детей твоих. Что они?
Твой
Достоевский.
Белинский охраняет меня от антрепренеров. Я перечел мое письмо и нашел, что я, во-1-х, безграмотен, а во-2-х, самохвал.
Прощай. Ради бога, пиши.
Наш Шиллер пойдет на лад непременно. Белинский хвалит предприятие полного издания. Я думаю, со временем его можно выгодно продать, хоть Некрасову, н<а>прим<ер>. Прощай.
Минушки, Кларушки, Марианны13 и т. п. похорошели донельзя, но стоят страшных денег. На днях Тургенев и Белинский разбранили меня в прах за беспорядочную жизнь. Эти господа уж и не сознают, как любить меня, влюблены в меня все до одного. Мои долги на прежней точке.
34
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ
1 февраля 1846 г. Петербург
1 	февраля.
Любезный брат.
Во-первых, не сердись, что долго не писал. Ей-богу, некогда было, и сейчас докажу. Главное, что меня задержало, было то, что я до самого последнего времени, то есть до 28-го числа, кончал моего подлеца Голядкина1. Ужас! Вот каковы человеческие расчеты: хотел было кончить до августа и протянул до
февраля! Теперь посылаю тебе альманах2. «Бедные люди» вышли еще 15-го. Ну, брат! Какою ожесточенною бранью встретили их везде! В «Иллюстрации» я читал не критику, а ругательство3. В «Северной пчеле» было черт знает что такое4. Но я помню, как встречали Гоголя, и все мы знаем, как встречали Пушкина. Даже публика в остервенении: ругают 3Д читателей, но V4 (да и то нет) хвалит отчаянно. Débats* пошли ужаснейшие. Ругают, ругают, ругают, а все-таки читают. (Альманах расходится неестественно, ужасно. Есть надежда, что через 2 недели не останется ни одного экземпляра.) Так было и с Гоголем.
* Дебаты (фр.).


172
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Ругали, ругали его, ругали-ругали, а все-таки читали и теперь помирились с ним и стали хвалить. Сунул же я им всем собачью кость! Пусть грызутся — мне славу дурачье строят. До того осрамиться, как «Северная пчела» своей критикой, есть верх посрамления. Как неистово-глупо! Зато какие похвалы слышу я, брат! Представь себе, что наши все и даже Белинский нашли, что я даже далеко ушел от Гоголя. В «Библиотеке для чтения», где критику пишет Никитенко, будет огромнейший разбор «Бедных людей»5, в мою пользу Белинский подымает в марте месяце трезвон. Одоевский пишет отдельную статью о «Бедных людях». Соллогуб, мой приятель, тоже6. Я, брат, пустился в высший свет и месяца через три лично расскажу тебе все мои похождения7.
В публике нашей есть инстинкт, как во всякой толпе, но нет образованности. Не понимают, как можно писать таким слогом. Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал. А им и невдогад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может. Роман находят растянутым, а в нем слова лишнего нет. Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я8. Прочтешь и сам увидишь. А у меня будущность преблистательная, брат!
Сегодня выходит Голядкин. 4 дня тому назад я еще писал его. В «Оте- честв<енных> записках» он займет 11 листов. Голядкин в 10 раз выше «Бедных людей». Наши говорят, что после «Мертвых душ» на Руси не было ничего подобного9, что произведение гениальное и чего-чего не говорят они! С какими надеждами они все смотрят на меня! Действительно, Голядкин удался мне донельзя. Понравится он тебе, как не знаю что! Тебе он понравится даже лучше «Мертвых душ», я это знаю. Получают ли у вас «Отечеств<енные> записки»? Не знаю, даст ли мне экземпляр Краевский.
Ну, брат, я тебе так давно не писал, что не помню, на чем я тогда остановился. Так много воды утекло! Скоро увидимся. Летом я непременно к вам, друзья мои, и всё лето буду страшно писать: мысли есть. Теперь я тоже пишу. За Голядкина взял я ровно 600 руб. серебром. Сверх того я еще получал бездну денег, так что истратил 3 тысячи после разлуки с тобою. Живу-то я беспорядочно — вот в чем вся штука! Я переехал с квартиры и нанимаю теперь две превосходно меблированные комнаты от жильцов. Мне очень хорошо жить.
Адрес мой: у Владимирской церкви, на углу Гребецкой улицы и Кузнечного переулка, дом купца Кучина, в № 9-м. Пиши, пожалуйста, ради бога. Напиши, понравились ли «Бедные люди». Кланяйся Эмилии Федоровне и целуй детей. Я был влюблен не на шутку в Панаеву, теперь проходит, а не знаю


35. М.М. Достоевскому. 1 апреля 1846 г.
173
еще. Здоровье мое ужасно расстроено; я болен нервами и боюсь горячки или лихорадки нервической10. Порядочно жить я не могу, до того я беспутен. Если не удастся летом купаться в море, то просто беда. Прощай, ради бога, пиши. Извини, что скверно написал письмо. Спешу. Целую тебя. Прощай.
Т<вой>
Достоевский.
Ну, брат, ради бога, извини, что ничего не прислал до сих пор. Летом всё привезу. Ну прощай, уже третий час.
Всем вам привезу подарки.
Мы с тобою летом, дружище, проведем время повеселее нынешнего. Деньгами-то я буду не богат, но на 800 руб. или на 1000 надеюсь. На лето довольно.
Верочка выходит замуж11. Знаешь ты это?
35
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 1 апреля 1846 г. Петербург
1 	апреля 1846.
Любезный брат.
Посылаю тебе каску с принадлежностями и пару эполет. Чешуи на каске не вделаны, потому что, как сказали, в дороге кивер попортится. Не знаю, хорошо ли услужил. Если же не хорошо, то не я виноват, потому что решительно ничего не понимаю в этих вещах. Отстал от века, друг мой.
Теперь 2-й вопрос. Спросишь, почему так поздно. Но я, милейший мой, в такой каторге, что, как бы ни показалось оно странным тебе, ей-öoiy, не сыскал времени для комиссии твоей. Правда, две почты пропустил решительно только по своей оплошности. Виноват. Не сердись.
Теперь далее. Друг мой. Ты, верно, пеняешь, что я так долго тебе не пишу. Но я совершенно согласен с Гоголевым Поприщиньш: «Письмо вздор, письма пишут аптекари»1. Что мне было написать тебе? Мне нужно было бы исписать томы, если бы начать говорить так, как бы хотелось мне. В моей жизни каждый день столько нового, столько перемен, столько впечатлений, столько хорошего и для меня выгодного, столько и неприятного и невыгодного, что и самому раздумывать некогда. Во-первых, я весь занят. Идей бездна и пишу


174
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
беспрерывно. Не думай, чтобы я совсем был на розах. Вздор. Во-первых, я прожил много денег, то есть ровно 4500 руб. со времени нашей разлуки с тобою и на 1000 руб. ассиг<надиями> продал вперед своего товару. Таким образом, при известной тебе моей аккуратности я себя обокрал совершенно и начинаю опять по-прежнему бывать без копейки2.
Но это ничего. — Слава моя достигла до апогеи. В 2 месяца обо мне, по моему счету, было говорено около 35 раз в различных изданиях. В иных хвала до небес, в других с исключениями, а в третьих руготня напропалую. Чего лучше и выше? Но вот что гадко и мучительно: свои, наши, Белинский и все мною недовольны за Голядкина3. Первое впечатление было безотчетный восторг, говор, шум, толки. Второе — критика. Именно: все, все с общего говору, то есть наши и вся публика, нашли, что до того Голядкин скучен и вял, до того растянут, что читать нет возможности. Но что всего комичнее, так это то, что все сердятся на меня за растянутость и все до одного читают напропалую и перечитывают напропалую. А один из наших тем только и занимается, что каждый день прочитывает по главе, чтобы не утомить себя, и только чмокает от удовольствия. Иные из публики кричат, что это совсем невозможно, что глупо и писать и помещать такие вещи, другие же кричат, что это с них и списано и снято, а от некоторых я слыхал такие мадригалы, что говорить совестно.
Что же касается до меня, то я даже на некоторое мгновение впал в уныние. У меня есть ужасный порок: неограниченное самолюбие и честолюбие. Идея о том, что я обманул ожидания и испортил вещь, которая могла бы быть великим делом, убивала меня. Мне Голядкин опротивел. Многое в нем писано наскоро и в утомлении. 1-я половина лучше последней. Рядом с блистательными страницами есть скверность, дрянь, из души воротит, читать не хочется. Вот это-то создало мне на время ад, и я заболел от горя. Брат, я тебе пришлю Голядкина через две недели, ты прочтешь. Напиши мне свое полное мнение.
Пропускаю жизнь и мое учение и скажу кое-что о наших новостях. 1-е (огромная новость). Белинский оставляет «Отечеств<енные> записки»4. Он страшно расстроил здоровье, отправляется на воды и, может быть, за границу. Он не возьмется за критику года два. Но для поддержания финансов издает исполинской толщины альманах (в 60 печ. листов). Я пишу ему две повести: 1-е) «Сбритые бакенбарды», 2-я) «Повесть об уничтоженных канцеляриях», обе с потрясающим трагическим интересом и — уже отвечаю — сжатые донельзя. Публика ждет моего с нетерпением. Обе повести небольшие. Кроме того, что-нибудь Краевскому и роман Некрасову. Всё это займет меня год. «Сбритые бакенбарды» я кончаю5.


35. М.М. Достоевскому. 1 апреля 1846 г.
175
2-я новость. Явилась целая тьма новых писателей. Иные мои соперники. Из них особенно замечателен Герцен (Искандер) и Гончаров. 1-й печатался, второй начинающий и не печатавшийся нигде. Их ужасно хвалят6. Первенство остается за мною покамест, и надеюсь, что навсегда. Вообще никогда так не закипала литература, как теперь. Это к лучшему.
Третье. Я или очень рано приеду к вам, или очень поздно, или даже совсем не приеду. Я должен, у меня денег не будет (а без денег я ни за что не приеду, в-третьих, я завален работой. Всё скажет будущее)7.
4- 	е. Шидловский отозвался. Его брат был у меня. Я с ним начинаю переписку.
5- 	е. Если хочешь, мой возлюбленный друг, что-нибудь заработать на литературн<ом> поприще, то есть случай и щегольнуть и эффект произвести одним переводом. Переведи «Рейнеке-Фукс» по Гёте8. Меня даже просили поручить тебе перевести, ибо вещь нужна в альманах Некрасову. Если захочешь, переведи. Не торопись. И даже если я не приеду к 15-му маю или к 1-му июню, то присылай, если будет готово. Все разъезжаются на лето; но если возможно будет, то я, может быть, и весной помещу его куда-нибудь и тебе деньги привезу. Если же не весной, то осенью, — но непременно. Деньги будут непременно. Некрасов издатель, он купит, Белинский купит, Ратъкоег* купит, а Краевский в полном моем распоряжении. Дело выгодное. У нас говорили об этом переводе. Итак, начни, если хочешь, а за успех я ручаюсь головой. Если переведешь главы три, то пришли мне, я покажу господам, и случиться может, что денег дадут вперед.
Никогда еще не был я так богат деятельностною, как теперь. Всё кипит, идет... Но что-то будет? Прощай, мой возлюбленный.
Прощай, милый мой. Целую вас всех и желаю вам всего. У Эмилии Федоровны целую обе ручки. Детей тоже. Как ты? Напиши о себе. Ах, друг мой. Я хочу тебя видеть. Но что делать.
Твой весь
Достоевский.
Верочка уже 3 месяца как вышла замуж. Говорят, счастливо. Дядя дал столько же, сколько и Варе10. Пиши дяде. Она вышла за Иванова (его высо- коб<лагородие>). Ему 30 лет. Он где-то профессор химии11. Мне писала Верочка, говорит, что и тебе тоже.


176
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
36
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 26 апреля 1846 г. Петербург
26 	апреля.
Любезный брат.
Я не писал тебе оттого, что до самого сегодня не мог взять пера в руки. Причина же тому та, что был болен, при смерти в полном смысле этого слова. Болен я был в сильнейшей степени раздражением всей нервной системы, а болезнь устремилась на сердце, произвела прилив крови и воспаление в сердце, которое едва удержано было пьявками и двумя кровопусканиями. Кроме того, я разорился на разные декокты, капли, порошки, микстуры и тому подобн<ые> гадости. Теперь я вне опасности. Но только, потому что болезнь осталась при мне и по объявлению доктора моего, так как она была приготовлена тремя или четырьмя годами, то и вылечиться можно не в малое время. Лечение же мое должно быть и физическое и нравственное. — 1-е, диетой и постоянными физическими лишениями, мне предписанными. 2-е) переменою места, воздержанием ото всех сильных впечатлений, потрясений, ровною и тихою жизнию и, наконец, порядком во всем. На сей конец поездка в Ревель (хотя не для купания, ибо купание мне признано вредным) для перемены места и образа жизни мне предписана как средство радикальное. Но так как я без копейки, а для этой поездки мне нужны огромные деньги, не столько для Ревеля, сколько для расходов и уплаты долгов в Петербурге, то по сему случаю всё, почти жизнь и здоровье мое зависят от Краевского. Даст он мне денег вперед, приеду, нет — так и совсем не приеду. И по сему случаю после письма сего я не буду писать недели три, по прошествии коих или сам явлюсь к Вам собственною особою, или не явлюсь совсем в целое лето.
Я пишу тебе наскоро и за делом. У меня есть до тебя просьба, которую ты должен исполнить и хлопотать о ней всеми силами. Это вот что, Белинский едет на лето (он уехал сегодня) в Москву, а потом вместе с другом своим актером Щепкиным и еще кое с кем предпринимает путешествие на юг России, в Малороссию, в Одессу и в Крым. Он возвращается в сентябре1 и будет хлопотать о своем альманахе2. Жена же его с своей сестрой и с годовалым ребенком отправляются в Гапсаль3. Может быть, я приеду с ними, а может быть, и нет4. Пароход останавливается в Ревеле на несколько часов. Теперь, дело в том, что люди их отказываются ехать с ними в чужую сторону, хотя и на лето. Они остаются без няньки. Нанять здесь тоже нельзя; ибо на выезд не соглашаются как за огромную цену, которой они дать не в состоянии. И посему просят меня покорнейше написать к тебе следующую просьбу их. Начиная со дня получе¬


37. М.М. Достоевскому. 16 мая 1846 г.
177
ния сего письма моего, постараться всеми силами (о чем и я прошу тебя) поискать в Ревеле няньку, немку, а не чухонку (это непременно), если можно пожилую, которая бы согласилась с ними отправиться в Гапсаль до сентября. Цена их будет 15 руб. ассиг<надиями> в месяц, если же она согласится потом с ними отправиться в Петербург, то 25 руб. ассиг<нациями>, больше они дать не могут. Разумеется, весьма желательно сыскать женщину с хорошей репутацией, одним словом, порядочную няньку. Сыскавши ее, с самого 5-го мая держать ее наготове, то есть готовую в минуту к отъезду, по тому обстоятельству, что так как пароход останавливается в Ревеле четыре часа, то в эти четыре часа m-me Белинская пожалует к тебе, ты пошлешь за нянькой, и всё дело уладится. Вот их проект. Вся сила в том, согласишься ли ты, а я перед тобой падам — до ног за это. Умоляю тебя за себя. Я люблю и уважаю этих людей. Прошу тебя покорнейше, тебя вместе с Эмилией Федоровной, постарайтесь. М-me Белинская, весьма слабая, пожилая и больная женщина, принуждена ехать одна-одинешенька, да еще с ребенком. Служить же у них не надо лучше. Они люди добрые, живут в довольстве и обходятся с людьми примерно хорошо. Нянька у них только нянька и более не занимается ничем. Ради бога, брат, постарайся. Кроме того, отвечай как можно скорее. Белинские могут быть в Ревеле к 10-му числу. Напиши поскорее и объясни еще, принимаются ли пассажиры на пароход, который из Петербурга отправляется через Ревель в Гапсаль? Иначе не возьмут няньку на пароход.
Я должен окончить одну повесть до отъезда небольшую, за деньги, которые я забрал у Краевского5, и тогда уже взять вперед денег.
Деятельность у нас в литературе закипает огромная. Нового не упишешь. Есть надежды большие. Увидимся, расскажу, а теперь прощай.
Твой весь
Ф. Достоевский.
Жду с нетерпением письма твоего. Свидетельствую мою любовь и уважение Эмилии Федоровне, мое нижайшее почтение Феде и уважение, смешанное с почтением, Маше6.
37
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 16 мая 1846 г. Петербург
1846. 16 мая.
Любезный брат.
Перед тобою госпожи, вручившие тебе сие послание. Пожалуйста, прими хорошенько и если можно, то даже не худо бы было пригласить их к обе¬


178
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
ду, — и m-me Белинскую, и ее интереснейшую сестрицу. Просят они тоже заре- комендоваться и к Эмилии Федоровне. Попитай их дамский эгоизм как можно более участием к ним и, разумеется, как можно менее толкуй о литературе. Впрочем, ты и сам смыслишь лучше меня в этих делах. Научи их, где им остановиться и что делать. Я не знаю, что для них лучше — остаться ли в Ревеле или ехать в Гапсаль.
Про себя скажу, что я решительно не знаю, что еще со мною будет. Денег у меня нет ни копейки, да и не знаю еще, откуда я их получу. Подняться мне нельзя отсюдова, не имея 500 рублей собственно для отдачи петербург<ских> долгов. След<овательно>, суди сам. Вероятно, да и всего вероятнее, что мы просто не увидимся, брат, и что я не приеду1. Мне скучно и тяжело здесь. Я пишу и не вижу конца работе. Посылаю мой поклон Эмилии Федоровне. Прошу ее о г<оспожа>х Белинских и надеюсь на всё ее снисхождение и любезность. Недурно, если Федя и Маша окажут тоже со своей стороны какую- нибудь приязнь и откровенно выскажут свое мнение в пределах их известной солидности. Ну, прощай, брат, некогда. Я решительно никогда не имел у себя такого тяжелого времени. Скука, грусть, апатия и лихорадочное судорожное ожидание чего-то лучшего мучат меня. А тут болезнь еще. Черт знает что такое! Кабы как-нибудь пронеслось всё это.
Твой
Ф. Достоевский.
38
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ 24 мая 1846 г. Петербург
Брат. Я сейчас еду в Ревель1. Виноват, что к тебе не зашел. У меня в последнее время были всё разные квартиры, и вообще преобладал около меня беспорядок за неизвестностию, останусь ли я в Петербурге или нет. Ты, верно, меня искал, но не нашел. Здоровье мое не дурно, хотя еще я вовсе не вылечился2. Еду лечиться, буду кланяться от тебя брату. А теперь прощай.
Ворочусь в октябре3 и, как устроюсь, приду к тебе сам. Прощай.
Твой
Ф. Достоевский.
На обороте:
Его благородию
Андрею Михайловичу Достоевскому
В Строительное училище, воспитаннику.
На Обуховском проспекте.


39. М.М. Достоевскому. 5 сентября 1846 г.
179
39
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ
5 сентября 1846 г. Петербург
5 	сентября.
Спешу тебя уведомить, любезный брат, что я кое-как добрался до Петербурга и остановился, как желал, у Трутовского1. Качки я не чувствовал, но в дороге и здесь в Петербурге промок до костей и простудился совсем, кашель, насморк, и всё это у меня в самой сильной степени. Первое время было ужасно скучно. Я ходил нанимать квартиру и нанял уже за 14 руб. серебр<ом> от жильцов 2 маленькие комнатки, с хорошею мебелью и прислугою, но еще не переехал. Адрес же: напротив Казанского собора, в доме Кохендорфа, в нумере 25. По этому адресу ты мне и пиши поскорее; ибо очень желаю от тебя письма. На мне грусть страшная.
Белинские доехали хорошо, и с самой пристани я еще не видался с ними2. Зашел на другой день к Некрасову. Он живет в одной квартире с Панаевыми3, и потому я виделся со всеми. Альманах идет; нужно спешить4. Про лавку я не хотел спрашивать и не знаю; но верно тоже идет5. Но вот известие: чтоб узнать адрес Некрасова, я зашел к Прокоповичу6. Он мне объявил причину приезда Некрасова в Ревель — причину, которую он держал в тайне, по разным политическим видам, и не говорил даже и Прокоповичу; да тот догадался по разным данным. Приезжал он видеться с Масальским, чтобы купить у него «Сын Отечества». Дело-то, кажется, пошло на лад, и к Новому году у нас может быть новый журнал7.
Я тебе ничего не говорю о Гоголе, но вот тебе факт. В «Современнике» в следующем месяце будет напечатана статья Гоголя — его духовное завещание, в которой он отрекается от всех своих сочинений и признает их бесполезными и даже более. Говорит, что не возьмется во всю жизнь за перо, ибо дело его молиться. Соглашается со всеми отзывами своих противников. Приказывает напечатать свой портрет в огромнейшем количестве экземпляров и выручку за него определить на вспомоществование путешествующим в Иерусалим8 и проч. Вот. — Заключай сам.
Был я и у Краевского. Он начал набирать «Прохарчина»; появится он в октябре. Я покамест о деньгах не говорил; он же ласкается и заигрывает. У других ни у кого не был еще. Языков открыл контору и выставил вывеску9. На дворе страшный дождь и потому трудно выходить. Я еще живу у Трутовского, завтра же переезжаю на квартиру. Насчет шинели тоже никак нельзя было хлопотать за хлопотами и дождем. Хочу жить скромнейшим образом. Желаю и тебе того же. Нужно дело делать помаленьку. Поживем и увидим. А теперь


180
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
прощай. Я спешу. Много бы хотелось написать, да иногда лучше и не говорить. Пиши. Жду от тебя ответа в наискорейшем времени. Целуй детей. Кланяйся Эмилии Федоровне. Тоже поклонись и другим, кому следует. С следующей почтой напишу гораздо более. Это только уведомление. Прощай, желаю тебе всего лучшего, бесценный друг мой, — а главное покамест терпения и здоровья.
Твой брат
Ф. Достоевский.
На обороте:
Его благородию
Михаиле Михайловичу Достоевскому. В Ревель.
В Инженерную команду.
Г-ну инженер-прапорщику.
40
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 17 сентября 1846 г. Петербург
17 	сентября.
Любезный брат.
Посылаю тебе шинель. Извини, что поздно. Задержка была не с моей стороны, отыскивал моего человека и наконец-то нашел. Без него же купить не мог. Шинель имеет свои достоинства и свои неудобства. Достоинство то, что необыкновенно полна, точно двойная, и цвет хорош, самый форменный, серый; недостаток тот, что сукно только по 8 руб. ассигнациями. Лучше не было. Зато стоила только 82 руб. ассиг<нациями>. Остальные деньги употреблены на посылку. Что делать: были сукна и по 12 руб. ассигнац<иями>, но цвета светло-стального, отличного, но ты ими брезгаешь. Впрочем, не думаю, чтоб тебе не понравилась. Она еще немного длинна.
И не писал тебе до сих пор из-за шинели. Я уже тебе объявлял, что нанял квартиру. Мне не дурно; только средств в будущем почти не имею. Краевский дал 50 руб. сереб<ром>, и по виду его можно судить, что больше не даст; мне нужно сильно перетерпеть.
«Прохарчин» страшно обезображен в известном месте. Эти господа известного места запретили даже слово чиновник и Бог знает из-за чего; уж и


40. М.М. Достоевскому. 17 сентября 1846 г.
181
так всё было слишком невинное, и вычеркнули его во всех местах. Всё живое исчезло. Остался только скелет того, что я читал тебе. Отступаюсь от своей повести1.
Нового у нас ничего не слышно. Всё по-старому; ждут Белинского2. М-те Белинская тебе кланяется. Все затеи, которые были, кажется, засели на месте; или их, может быть, держат в тайне — черт знает3.
Я обедаю в складчине. У Бекетовых собралось шесть человек знакомых, в том числе я и Григорович4. Каждый дает 15 коп. серебр<ом> в день, и мы имеем хороших чистых кушаний за обедом 2 и довольны. След<овательно>, обед мне обходится не более как 16 руб.
Пишу к тебе наскоро. Ибо запоздал, и человек ждет с посылкой, чтобы нести на почту. У меня еще больше нескладицы, чем когда у тебя зубы болели. Очень боюсь, что шинель тебе поздно придется. Что делать? Я старался всеми силами.
Пишу всё «Сбритые бакенбарды». Так медленно дело идет. Боюсь опоздать5. Я слышал от двух господ, именно от 2-го Бекетова и Григоровича, что «Петербур<гский> сборник» в провинции не иначе называется как «Бедными людьми». Остального и знать не хотят, хотя нарасхват берут его там, перекупают друг у друга, кому удалось достать, за огромную цену. А в книжных лавках, н<а>пр<имер> в Пензе и в Киеве, он официально стоит 25 и 30 руб. ассигнац<иями>. Что за странный факт: здесь сел, а там достать нельзя.
Григорович написал удивительно хорошенькую повесть, стараниями моими и Майкова, который, между прочим, хочет писать обо мне большую статью к 1-му января, эта повесть будет помещена в «Отеч<ественные> записки»6, которые, между прочим, совсем обеднели. Там нет ни одной повести в запасе.
У меня здесь ужаснейшая тоска. И работаешь хуже. Я у вас жил как в раю, и черт знает, давай мне хорошего, я непременно сам сделаю своим характером худшее. Желаю Эмилии Федоровне удовольствий, а всего более здоровья, искренно желаю; я много об вас всех думаю. — Да, брат: деньги и обеспечение хорошая вещь. Целую племянников. Ну, прощай. В следующем письме напишу более. А теперь, ради бога, не сердись на меня. Да будь здоров и не ешь так много говядины.
Адрес мой:
У Казанского собора, на углу Большой Мещанской и Соборной площади, в доме Кохендорфа, № 25.
Прощай.
Твой брат
Ф. Достоевский.


182
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Старайся есть как можно здоровее, и, пожалуйста, без грибков, горчиц и тому подобной дряни. Ради бога.
Т<вой>
Д<остоевский>.
41
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ
7 октября 1846 г. Петербург
7 	октября 1846.
Любезный брат.
Спешу отвечать тебе на твое письмо и вместе с тем написать то, об чем хотел уведомить тебя и без твоего письма.
Прошлый раз писал я тебе, что собираюсь за границу. Книгопродавцы дают мне четыре тысячи ассигнац<иями> за всё. Некрасов давал было 1500 руб. серебр<ом>. Но, кажется, у него денег на это не будет и он отступится. Если цена моя покажется низкою (судя по моим расходам), то я не возьму и сам издам свой томик, может быть, даже к 15-му ноября. Оно же и лучше, ибо на глазах дело будет, не изуродуют издания, например, и, одним словом, будут свои выгоды. Потом к Ему январю продам все экземпляры гуртом книгопродавцам. Может быть, выручу 4000, и хотя это то же самое, что дают книгопродавцы, но я буду в своем томе печатать не всё. Следсователыгс», если немного прибавить, то по возвращении из Италии выйдет 2-й том1, и я приеду прямо на деньги.
Я еду не гулять, а лечиться. Петербург ад для меня. Так тяжело, так тяжело жить здесь! А здоровье мое, слышно, хуже. К тому же я страшно боюсь. Что-то скажет, наприм<ер>, октябрь, до сих пор дни ясные. — Я очень жду твоего письма, ибо желаю знать твое мнение. А покамест вот тебе следующее: помоги мне, брат, до l-ro декабря самое дальнее. Ибо до 1-го декабря я совершенно не знаю, где взять денег. То есть деньги-то будут, Краевский, н<а>при- м<ер>, навязывает, но я взял уже у него 100 руб. серебр<ом> и теперь от него бегаю. Ибо что 50 целковых, то и лист печатный. А я в Италии, на досуге, на свободе хочу писать роман для себя и быть в возможности накинуть наконец цену. А система всегдашнего долга, которую так распространяет Краевский, есть система моего рабства и зависимости литературной. Итак, дай же мне средства, если можешь. Уезжая за границу, я тебе писал уж, что отдам 100 руб. серебр<ом>; но если мне пришлешь теперь 50 руб. серебр<ом>, то отдам и их,


41. М.М. Достоевскому. 7 октября 1846 г.
183
всё будет обделано к 1-му январю. Рассчитайся, если можешь ссудить меня до 1-го января, то дай. На меня же в отношении отдачи надейся как на каменную гору. Пишу последнее собственно для того, чтоб тебе яснее было можно рассчитать.
Деньги эти мне нужны на шинель. Платья себе я уже не шью, занятый весь моею системою литературной эманципации, а оно, то есть платье, уже неприличное. Шинель же нужна. На нее употреблю с воротником 120, а на остальные хочу кое-как пробиться до напечатки. Вызвался хлопотать за меня сам Краевский. Печатают же по его рекомендации Ратьков и Кувшинников. Я уже с ними говорил. Давали же они 4000 за рукопись.
К 1-му января намерен еще настрочить какую-нибудь мелочь Краевскому и потом удеру от всех. Чтобы мне подняться в Италию, нужно заплатить разных долгов (тут же и тебе) всего 1600 руб. ассиг<нациями>. След<овательно>, останется разве 2400 асс<игнациями>. Я обо всем расспрашивал: проезд стоит 500 (крайнее). Да в Вене я сделаю платья и белья на 300 руб., там дешево, всего 800; останется, стало быть, 1600. Я проживу восемь месяцев. Пришлю в «Современник» 1-ю часть романа, получу 1200 и из Рима на 2 месяца съезжу в Париж и обратно. Приехав, издам тотчас же 2-ю часть, а роман буду писать до осени 1848 года и тут издам 3 или 4 части его2. Первая же, пролог, будет напечатана уже в «Совр<еменнике>» в виде пролога. И сюжет и мысль у меня в голове. Я теперь почти в паническом страхе за здоровье. Сердцебиение у меня ужасное, как в 1-е время болезни.
«Современник» издает Некрасов и Панаев 1-го января3. Критик — Белинский. Подымаются разные журналы и черт знает что еще. Но я бегу от всего затем, что хочу быть здоровым, чтобы написать что-нибудь здоровое. Лавка падает у Некрасова. Но Языков и комп<ания> процветают. У него тоже комиссионерство и книгами4. Я уже с ним говорил для сдачи ему экземпляров для хозяйственного командова<ния> ими.
Кланяйся всем. Эмилии Федоровне особенно. Детям тоже и, ради бога, отвечай мне по первой почте. Жду твоего письма. Напиши скорее; ибо если не пришлешь денег, то по крайней мере скажи, что нет (за что, ей-богу, не буду претендовать), чтоб мне можно было хлопотать в другом месте.
Твой весь
Ф. Достоевский.
Я тебе буду теперь писать письма очень часто.
Мы, брат, долго теперь не увидимся. Но по приезде из-за границы прямо заеду к тебе, где бы ты ни был.


184
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
К 20 октября, время окончания сырого материала, то есть «Сбритых бакенбард», мое положение означится наияснейшим образом, ибо уже с 15-го октября начнется печатание с «Бедных людей».
42
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 17 октября 1846 г. Петербург
17 	октяб<ря> 46.
Спешу тебя уведомить, л<юбезный> б<рат>, что я твои деньги получил, за что несказанно благодарен, ибо не чувствую более холода и других неприятностей. Спешу тоже сказать тебе, что все мои надежды и расчеты отлагаются, кажется, до более удобного времени. По крайней мере теперь сам еще не много знаю. Предлагаются всё такие условия, каких и принять нельзя; то деньги маленькие, то деньги порядочные, но не все, а ждать нужно. Разумеется, если продавать, то я могу исполнить это только на наличные деньги. Наконец, советуют мне подождать. Оно и худо и хорошо. Худо за здоровье. Хорошо то, что если выждать, так можно получить более значительную сумму. Издавать же в последнем случае никак не предстоит к Рождеству. Ибо нужно жить чем- нибудь; след<овательно>, нужно продавать повести в журналы; и потом нужно будет выжидать; и потому издание может разве состояться к 1-му мая. К тому же нужно будет потрудиться всё пообделать; и издать 2 томика толстых и не за 2 <руб.> 50 к., как я предполагал, а уже за 3 и, может быть, более. Итак, может быть, увидимся летом еще раз, и разве осенью осуществится поездка, при больших деньгах.
Меня всё это так расстраивает, брат, что я как одурелый. Эк сколько труда и тягости разной нужно перенести сначала, чтоб устроить себя. Здоровье свое, наприм<ер>, нужно пускать на авось, а обеспечение черт знает еще будет когда. Я тебе пишу письмо маленькое; ибо сам наверно не знаю ничего. Я, впрочем, не совсем унываю. Как-то ты живешь? Пишешь, что ожидаешь нового гостя в семейство. Дай бог, чтоб это всё обошлось хорошо1. Кабы и у тебя тоже поправлялись обстоятельства. Я, брат, не перестаю думать о своих целях. Наша ассоциация может осуществиться. Я всё мечтаю. Мне, брат, нужно решительно иметь полный успех, без того ничего не будет, и я буду только существовать с горем пополам. Всё же это зависит не от меня, а от сил моих.
«Сбрит<ые> баке<нбарды>» еще не совсем кончены. «Прохарчина» очень хвалят. Мне рассказывали много суждений2. Белинский еще не приехал.


43. М.М. Достоевскому. 20-е числа октября 1846 г.
185
Господа в «Современнике» всё таятся. Так что я еще придерживаюсь с «Сбрит<ыми> бакенбард<ами>» и не обещал. Может быть, будут у Краевско- го3. Впрочем, я еще не знаю, как устроюсь и с этим. Буду пользоваться обстоятельствами и пущу повесть в драку, кто больше. Стащу-то я денег уж наверно порядочно. Но если случится издавать отдельно, так что дадут известную сумму вперед, то я не отдам в журналы.
Брат Андрей тебе кланяется. Белинские тоже, и тебе и Эмилии Федоровне. Я у них бываю. Вот играют-то на авось!4 Целую детей, я об них часто вспоминаю. Если продам хорошо повесть, то непременно пришлю им к Рождеству конфекты и разных сластей. Свидетельствую всю мою преданность Эмилии Федоровне. Потерпим, брат, авось разбогатеем. Нужно работать. Но, ради бога, храни здоровье. И я бы тебе советовал и просил — не работай много. Что к черту! Пожалуйста, береги себя. И главное, ешь здоровее пищу. Меньше кофию и мяса. Это яд. Прощай, брат. Скоро еще напишу. Такие потемки.
Ф. Достоевский.
У нас октябрь сухой, ясный и холодный. Болезней мало. Не забывай меня и пиши. Кланяйся Форпггадским, Рейнгардту и прочим.
43
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 20-е числа октября 1846 г. Петербург
Любезный брат!
Хочу тебе написать слова два, но не более, ибо хлопочу и бьюсь об лед как рыба. Дело в том, что все мои планы рухнули и уничтожились сами собою. Издание не состоится. Ибо не состоялось ни одной из тех повестей, о которых я тебе говорил. Я не пишу и «Сбритых бакенбард». Я всё бросил: ибо всё это есть не что иное, как повторение старого, давно уже мною сказанного. Теперь более оригинальные, живые и светлые мысли просятся из меня на бумагу. Когда я дописал «Сбр<итые> бак<енбарды>» до конца, всё это представилось мне само собою. В моем положении однообразие гибель.
Я пишу другую повесть, и работа идет, как некогда в «Бедных людях», свежо, легко и успешно. Назначаю ее Краевскому1. Пусть господа «Современника» сердятся, это ничего2. Между тем написав повесть к январю, перестаю печатать совсем до самого будущего года, а пишу роман, который уж и теперь не дает мне покоя3.


186
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
Но, чтоб жить, я решаюсь издать «Бедных людей» и обделанного «Двойника» отдельными книжками4. Я не ставлю, например, на них 1-я часть, 2-я часть, это просто будет «Бедные люди» отдельно и «Двойник» тоже — вся деятельность моя за год. Так же точно надеюсь я поступить и относительно будущего романа.
И наконец, разве года через 2 приступлю к полному изданию и тем чрезвычайно выиграю, ибо возьму деньги два раза и сделаю себе известность.
«Бедные люди» начинаю печатать завтра или послезавтра. Сделаю это через Ратькова, он обещает. И теперь только кляну судьбу, что нет у меня 700 руб. ассигнац<иями>, чтоб издать на свой счет. Издавать на свой счет — это всё. На чужой — это значит на страх, можно погибнуть. Книгопродавцы подлецы. Бездна есть у них уловок, которых не знаю я и которыми можно облапошить. Но самая варварская вещь у них следующая: напечатает он издание на свой счет и получит за это от меня 350 или 400 экземпляров (цена, окупающая ему издержки), проценту берет он 40 на 100, то есть 40 к. сереб<ром> с экземпляра (я пущу по рублю). Это за оборот его капитала и за страх. У него в руках, положим, 300 экземп<ляров>. Он уж их и продает. Я же не имею права продать ни одного экземпляра до тех пор, пока он всё свое не продаст, ибо его подрываю. Он продаст всё и скажет мне, что публика не требует более и что у него нейдут. Поверять его невозможно. Это значит рассориться с ним. Это делается только в крайних случаях. У меня экземпляры лежат. Мне нужны деньги. Он покупает наконец у меня, проморив меня, сотни две экз<емпля- ров> за половинную цену. Наконец, есть такие канальи, которые задерживают иногородние требования и не дают требующей даже в Петербурге публике. Теперь: издай я сам, я вдруг продаю всем книгопродавцам в Петербурге, на чистые. Процент берется законный. Они дают каждый больше, подрывая друг друга, если книга идет, и наконец в конторе Языкова учреждается главная складка.
Слушай, брат: требую от тебя немедленного ответа и вот что предлагаю. Если только у тебя есть деньги, 200руб. серебр<ом> (нужно более, но можно войти в маленький долг), то не хочешь ли спекуляцию? Если ты копишь, то деньги у тебя пролежат даром. Я же тебе предлагаю, дай мне денег на издание. К 15-му ноября можно уже напечатать. До 1-го января окупится издание. Я тебе присылаю деньги твои 200 руб. сереб<ром> тотчас же. Потом со всего остального барыша тебе долю. Издание окупится 350 экземплярами. Останется 850 по 75 к. сереб<ром> = 635 руб. ассигн<ациями>. Книгопродавцу я дам же этот барыш. Но я бы лучше желал взять тебя в долю. Мои деньги бы не пропали. Потом, если бы попахло успехом, мы бы издали «Двойника». Наконец, во всяком случае твои деньги воротятся к тебе до января месяца. Свидетельствуюсь честным словом моим, что я не вовлеку тебя в ложное по¬


44. М.М. Достоевскому. 26 ноября 1846 г.
187
ложение. Наконец, я ожидаю успеха. Хотя и медленного. Всё издание разойдется разве в год. Вот пример: «Пан Холявский» Основьяненко был напечатан в «Отеч<ественных> записках» 3 года назад5. Потом издан отдельно и теперь уже хотят делать 3-е издание.
Если хочешь, брат, то отвечай мне немедленно и деньгами. Я же поправлю в это время кое-что, буду в цензуре и уговорюсь в типографии. Если пришлешь и у тебя нет столько, то пришли на 1-й раз хоть 120 руб. сереб<ром> не менее для задатка, и потом непременно к 15 ноября остальные 80 руб. сереб- <ром>.
Наконец, если ты не можешь всего этого сделать, то ты меня не стеснишь по крайней мере во времени. Я обращусь к книгопродавцам, и мы издадим уже потом «Двойника».
Отбрось в этом деле всю братскую любовь, деликатность и проч. разности. Смотри на дело как на спекуляцию. Из желания мне добра не обкради себя сам, хотя даже и не на большое время. У тебя рождается новое дитя. Прощай, целуй всех. Кланяйся кому нужно. Мне всё нездоровится. Но ведь ты меня знаешь.
Твой
Достоевский.
Прощай, любезный брат. Ожидаю ответа немедленного. Ради бога, не ставь себя сам в ложное положение, то есть если бы ты, например, давал свои последние. Тогда лучше не нужно. Я ведь только предлагаю. Но если ты богат и согласен, то высылай деньги с 1-ю почтою, н<а>прим<ер> ко 2-му или 3-му числу.
Ну, слушай же. Я тебе написал всё и последний раз говорю: если есть деньги, не бойся и соглашайся. Нет или мало, то, ради бога, не вступай в долю. Отвечай сейчас.
Кланяйся Эмилии Федоровне. Желаю вам всем счастья, друзья мои. Гоголь умер во Флоренции 2 месяца назад.
44
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ
26 ноября 1846 г. Петербург
26 	ноября 1846 г.
Ну как ты мог, драгоценнейший друг мой, писать, будто бы я на тебя рассердился за неприсылку денег и потому молчу1. Как могла такая идея прийти


188
Дополнения. Избранные письма Ф.М. Достоевского
тебе в голову? И чем, наконец, я мог подать тебе повод так думать обо мне? Если ты меня любишь, то сделай одолжение, откажись впредь навсегда от подобных идей. Постараемся, чтоб между нами было всё прямо и просто. Я вслух и прямо скажу тебе, что я тебе уж и так много обязан, и что было бы смешным и подлым свинством с моей стороны не сознаться в этом. Теперь об этом довольно. Буду писать лучше о моих обстоятельствах и постараюсь обо всем тебя пояснее уведомить.
Во-первых, все мои издания лопнули и не состоялись. Не стоило, брало много времени и рано было. Публика, может быть, не поддалась бы. Издание я сделаю к будущей осени. Со мной к тому времени публика более ознакомится, и положение мое будет яснее. К тому же я ожидаю нескольких авансов. «Двойник» уже иллюстрирован одним московским художником. «Бедные люди» иллюстрируются здесь в двух местах — кто сделает лучше2. Бернардский говорит, что не прочь начать со мной переговоры в феврале месяце и дать мне известную толику денег на право издать в иллюстрации. До того времени он возится с «Мертвыми душами»3. Одним словом, до времени я к изданию стал равнодушен. К тому же и некогда возиться с этим. Работы и заказов у меня бездна. — Скажу тебе, что я имел неприятность окончательно поссориться с «Современником» в лице Некрасова. Он, досадуя на то, что я всеч'аки даю повести Краевскому, которому я должен, и что я не хотел публично объявить, что не принадлежу к «Отечеств<енным> запискам», отчаявшись получить от меня в скором времени повесть, наделал мне грубостей и неосторожно потребовал денег. Я его поймал на слове и обещал заемным письмом выдать ему сумму к 15-му декабря. Мне хочется, чтобы сами пришли ко мне. Это всё подлецы и завистники. Когда я разругал Некрасова в пух, он только что семенил и отделывался, как жид, у которого крадут деньги. Одним словом, грязная история4. Теперь они выпускают, что я заражен самолюбием, возмечтал о себе5 и передаюсь Краевскому затем, что Майков хвалит меня6. Некрасов же меня собирается ругать. Что же касается до Белинского, то это такой слабый человек, что даже в литературных мнениях у него пять пятниц на неделе. Только с ним я сохранил прежние добрые отношения. Он человек благородный7. Между тем Краевский, обрадовавшись случаю, дал мне денег и обещал сверх того уплатить за меня все долги к 15 декабря. За это я работаю ему до весны. — Видишь ли, что, брат: из всего этого я извлек премудрое правило. 1-е убыточное дело для начинающего таланта — это дружба с проприетерами изданий, из которой необходимым следствием исходит кумовство и потом разные сальности. Потом независимость положения и, наконец, работа для Святого Искусства, работа святая, чистая, в простоте сердца, которое еще никогда так не дрожало и не двигалось у меня, как теперь перед всеми новы¬


44. М.М. Достоевскому. 26 ноября 1846 г.
189
ми образами, которые создаются в душе моей8. Брат, я возрождаюсь, не только нравственно, но и физически. Никогда не было во мне столько изобилия и ясности, столько ровности в характере, столько здоровья физического. Я много обязан в этом деле моим добрым друзьям Бекетовым, Залюбецкому и другим, с которыми я живу; это люди дельные, умные, с превосходным сердцем, с благородством, с характером. Они меня вылечили своим обществом9. Наконец, я предложил жить вместе. Нашлась квартира большая, и все издержки, по всем частям хозяйства, всё не превышает 1200 руб. ассигнац<иями> с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации! У меня своя комната, и я работаю по целым дням. Адрес мой новый, куда прошу адресовать ко мне: На Васильевском острове в 1-й линии у Большого проспекта, в доме Солоши- ча, № 26, против Лютеранской церкви.
Поздравляю, милейший мой друг, с 3-м племянником10. Желаю всех благ и ему и Эмилии Федоровне. Я вас теперь втрое больше люблю. Но не сердись на меня, бесценный мой, что пишу не письмо, а какой-то клочок исписанный: времени нет, меня ждут. Но зато в пятницу еще раз буду писать. Считай же это письмо недоконченным.
Твой друг
Ф. Достоевский.


Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ О РОМАНЕ «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ
Фрагменты
<...> Вот в это-то время, незадолго до их приезда, я кончил мой первый роман, тот самый, с которого началась моя литературная карьера, и, как новичок, сначала не знал, куда его сунуть. У Ихменевых я об этом ничего не говорил; они же чуть со мной не поссорились за то, что я живу праздно, то есть не служу и не стараюсь приискать себе места. Старик горько и даже желчно укорял меня, разумеется, из отеческого ко мне участия1. Я же просто стыдился сказать им, чем занимаюсь. Ну как, в самом деле, объявить прямо, что не хочу служить, а хочу сочинять романы, а потому до времени их обманывал, говорил, что места мне не дают, а что я ищу из всех сил. Ему некогда было поверять меня. Помню, как однажды Наташа, наслушавшись наших разговоров, таинственно отвела меня в сторону и со слезами умоляла подумать о моей судьбе, допрашивала меня, выпытывала: что я именно делаю, и, когда я перед ней не открылся, взяла с меня клятву, что я не сгублю себя как лентяй и праздношатайка. Правда, я хоть не признался и ей, чем занимаюсь, но помню, что за одно одобрительное слово ее о труде моем, о моем первом романе, я бы отдал все самые лестные для меня отзывы критиков и ценителей, которые потом о себе слышал. И вот вышел, наконец, мой роман. Еще задолго до появления его поднялся шум и гам в литературном мире. Б. обрадовался как ребенок, прочитав мою рукопись2. Нет! Если я был счастлив когда-нибудь, то это даже и не во время первых упоительных минут моего успеха, а тогда, когда еще я не читал и не показывал никому моей рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний и страстной любви к труду; когда я сжился с моей фантазией, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими; любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже и плакал самыми искренними слезами над незатейливым героем моим3. И описать не могу, как обрадовались старики моему успеху, хотя сперва ужасно удивились: так странно их это поразило! Анна Андреевна,


Униженные и оскорбленные
191
например, никак не хотела поверить, что новый, прославляемый всеми писатель — тот самый Ваня, который и т. д., и т. д., и все качала головою. Старик долго не сдавался и сначала, при первых слухах, даже испугался; стал говорить о потерянной служебной карьере, о беспорядочном поведении всех вообще сочинителей. Но беспрерывные новые слухи, объявления в журналах и наконец несколько похвальных слов, услышанных им обо мне от таких лиц, которым он с благоговением верил, заставили его изменить свой взгляд на дело. Когда же он увидел, что я вдруг очутился с деньгами, и узнал, какую плату можно получать за литературный труд, то и последние сомнения его рассеялись. Быстрый в переходах от сомнения к полной, восторженной вере, радуясь как ребенок моему счастью, он вдруг ударился в самые необузданные надежды, в самые ослепительные мечты о моей будущности. Каждый день создавал он для меня новые карьеры и планы, и чего-чего не было в этих планах! Он начал выказывать мне какое-то особенное, до тех пор небывалое ко мне уважение. Но все-таки, помню, случалось, сомнения вдруг опять осаждали его, часто среди самого восторженного фантазирования, и снова сбивали его с толку.
«Сочинитель, поэт! Как-то странно... Когда же поэты выходили в люди, в чины? Народ-то все такой щелкопер, ненадежный!» <...>
Помню, я ободрял его анекдотами про генеральство Сумарокова4, про то, как Державину прислали табакерку с червонцами5, как сама императрица посетила Ломоносова6, рассказывал про Пушкина, про Гоголя.
— Знаю, братец, всё знаю, — возражал старик, может быть, слышавший первый раз в жизни все эти истории. — Гм! Послушай, Ваня, а ведь я все-таки рад, что твоя стряпня не стихами писана. Стихи, братец, вздор; уж ты не спорь, а мне поверь, старику; я добра желаю тебе; чистый вздор, праздное употребление времени!7 Стихи гимназистам писать; стихи до сумасшедшего дома вашу братью, молодежь, доводят... Положим, что Пушкин велик, кто об этом! А все-таки стишки, и ничего больше; так, эфемерное что-то... Я, впрочем, его и читал-то мало... Проза другое дело! тут сочинитель даже поучать может, — ну, там о любви к отечеству упомянуть или так, вообще про добродетели... да! Я, брат, только не умею выразиться, но ты меня понимаешь; любя говорю. А ну-ка, ну-ка прочти! — заключил он с некоторым видом покровительства, когда я наконец принес книгу и все мы после чаю уселись за круглый стол, — прочти-ка, что ты там настрочил; много кричат о тебе! Посмотрим, посмотрим!
Я развернул книгу и приготовился читать. В тот вечер только что вышел мой роман из печати, и я, достав наконец экземпляр, прибежал к Ихменевым читать свое сочинение.


192
Дополнения. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
Как я горевал и досадовал, что не мог им прочесть его ранее, по рукописи, которая была в руках у издателя! Наташа даже плакала с досады, ссорилась со мной, попрекала меня, что чужие прочтут мой роман раньше, чем она... Но вот наконец мы сидим за столом. Старик состроил физиономию необыкновенно серьезную и критическую. Он хотел строго-строго судить, «сам увериться». Старушка тоже смотрела необыкновенно торжественно; чуть ли она не надела к чтению нового чепчика. Она давно уже приметила, что я смотрю с бесконечной любовью на ее бесценную Наташу; что у меня дух занимается и темнеет в глазах, когда я с ней заговариваю, и что и Наташа тоже как-то яснее, чем прежде, на меня поглядывает. Да! пришло наконец это время, пришло в минуту удач, золотых надежд и самого полного счастья, все вместе, все разом пришло! Приметила тоже старушка, что и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня и как-то особенно взглядывает на меня и на дочь... и вдруг испугалась: всё же я был не граф, не князь, не владетельный принц или, по крайней мере, коллежский советник из правоведов8, молодой, в орденах и красивый собою! Анна Андреевна не любила желать вполовину.
«Хвалят человека, — думала она обо мне, — а за что — неизвестно. Сочинитель, поэт... Да ведь что ж такое сочинитель?»
* * *
Я прочел им мой роман в один присест. Мы начали сейчас после чаю, а просидели до двух часов пополуночи. Старик сначала нахмурился. Он ожидал чего-то непостижимо высокого, такого, чего бы он, пожалуй, и сам не мог понять, но только непременно высокого; а вместо того вдруг такие будни и всё такое известное — вот точь-в-точь как то самое, что обыкновенно кругом совершается. И добро бы большой или интересный человек был герой, или из исторического что-нибудь, вроде Рославлева или Юрия Милославского;9 а то выставлен какой-то маленький, забитый и даже глуповатый чиновник, у которого и пуговицы на вицмундире обсыпались;10 и всё это таким простым слогом описано, ни дать ни взять как мы сами говорим... Странно! Старушка вопросительно взглядывала на Николая Сергеича и даже немного надулась, точно чем-то обиделась: «Ну стоит, право, такой вздор печатать и слушать, да еще и деньги за это дают», — написано было на лице ее. Наташа была вся внимание, с жадностью слушала, не сводила с меня глаз, всматриваясь в мои губы, как я произношу каждое слово, и сама шевелила своими хорошенькими губками. И что ж? Прежде чем я дочел до половины, у всех моих слушателей текли из глаз слезы. Анна Андреевна искренно плакала, от всей души сожалея моего героя и пренаивно желая хоть чем-нибудь помочь ему в его несчастиях, что


Примечание [к статье Н.Н. Страхова «Воспоминания...»]
193
понял я из ее восклицаний. Старик уже отбросил все мечты о высоком: «С первого шага видно, что далеко кулику до Петрова дня; так себе, просто рассказец; зато сердце захватывает, — говорил он, — зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой!»11 <...>
ПРИМЕЧАНИЕ
[К СТАТЬЕ Н.Н. СТРАХОВА «ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АПОЛЛОНЕ АЛЕКСАНДРОВИЧЕ ГРИГОРЬЕВЕ»]
Фрагмент
Никак не могу умолчать о том, что в первом письме Григорьева1 касается меня и покойного моего брата2. Тут есть ошибки, и по некоторым из них полную правду могу восстановить только я; я был тут сам деятелем, а по другим фактам личным свидетелем.
1) 	Слова Григорьева: «Следовало не загонять как почтовую лошадь высокое дарование Ф. Достоевского, а холить, беречь его и удерживать от фельетонной деятельности, которая его окончательно погубит и литературно и физически...»3 — никоим образом не могут быть обращены в упрек моему брату, любившему меня, ценившему меня, как литератора, слишком высоко и пристрастно и гораздо более меня радовавшемуся моим успехам, когда они мне доставались. Этот благороднейший человек не мог употреблять меня в своем журнале как почтовую лошадь. В этом письме Григорьева, очевидно, говорится о романе моем «Униженные и оскорбленные», напечатанном тогда во «Времени». Если я написал фельетонный роман4 (в чем сознаюсь совершенно), то виноват в этом я и один только я. Так я писал и всю мою жизнь, так написал всё, что издано мною, кроме повести «Бедные люди» и некоторых глав из «Мертвого дома»5. Очень часто случалось в моей литературной жизни, что начало главы романа или повести было уже в типографии и в наборе, а окончание сидело еще в моей голове, но непременно должно было написаться к завтраму. Привыкнув так работать, я поступил точно так же и с «Униженными и оскорбленными», но никем на этот раз не принуждаемый, а по собственной воле моей. Начинавшемуся журналу, успех которого мне был дороже всего, нужен был роман, и я предложил роман в четырех частях. Я сам, уверил брата, что весь план у меня давно сделан (чего не было), что писать мне будет легко, что первая часть уже написана и т. д. Здесь я действовал не из-за денег. Совершенно сознаюсь, что в моем романе выставлено много кукол, а не лю¬


194
Дополнения. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
дей, что в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму (на что требовалось действительно время и выноска идей в уме и в душе). В то время как я писал, я, разумеется, в жару работы этого не сознавал, а только разве предчувствовал. Но вот что я знал наверно, начиная тогда писать: 1) что хоть роман и не удастся, но в нем будет поэзия, 2) что будет два-три места горячих и сильных, 3) что два наиболее серьезных характера будут изображены совершенно верно и даже художественно. Этой уверенности было с меня довольно. Вышло произведение дикое, но в нем есть с полсотни страниц, которыми я горжусь. Произведение это обратило, впрочем, на себя некоторое внимание публики. Конечно, я сам виноват в том, что всю жизнь так работал, и соглашаюсь, что это очень нехорошо, но...
Да простит мне читатель эту рацею о себе и о «высоком даровании» моем, хотя бы в том уважении, что я первый раз в жизни заговорил теперь сам о своих сочинениях. <...>
СТАРЫЕ ЛЮДИ
Фрагмент
<...> Белинский был по преимуществу не рефлективная личность, а именно беззаветно восторженная, всегда, во всю его жизнь. Первая повесть моя «Бедные люди» восхитила его (потом, почти год спустя, мы разошлись — от разнообразных причин, весьма, впрочем, не важных во всех отношениях); но тогда, в первые дни знакомства, привязавшись ко мне всем сердцем, он тотчас же бросился с самою простодушною торопливостью обращать меня в свою веру. Я нисколько не преувеличиваю его горячего влечения ко мне, по крайней мере, в первые месяцы знакомства. Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма. В этом много для меня знаменательного, — именно удивительное чутье его и необыкновенная способность глубочайшим образом проникаться идеей. Интернационалка в одном из своих воззваний, года два тому назад, начала прямо с знаменательного заявления: «Мы, прежде всего, общество атеистическое»1, то есть начала с самой сути дела; тем же начал и Белинский2. Выше всего ценя разум, науку и реализм, он в то же время понимал глубже всех, что одни разум, наука и реализм могут создать лишь муравейник, а не социальную «гармонию», в которой бы можно было ужиться человеку. Он знал, что основа всему — начала нравственные. В новые нравственные основы социализма (который, однако, не указал до сих пор ни единой, кроме гнусных извращений природы и здравого смысла) он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг. <...>


Русская сатира. «Новь». «Последние песни»...
195
РУССКАЯ САТИРА. «НОВЬ». «ПОСЛЕДНИЕ ПЕСНИ». СТАРЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагмент
<...> недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный1, с первого слова начал с того, что помнит об тех днях. Тогда (это тридцать лет тому!) произошло что-то такое молодое, свежее, хорошее, — из того, что остается навсегда в сердце участвовавших. Нам тогда было по двадцати с немногим лет2. Я жил в Петербурге, уже год как вышел в отставку из инженеров3, сам не зная зачем, с самыми неясными и неопределенными целями. Был май месяц сорок пятого года. В начале зимы я начал вдруг «Бедных людей»4, мою первую повесть, до тех пор ничего еще не писавши. Кончив повесть, я не знал, как с ней быть и кому отдать. Литературных знакомств я не имел совершенно никаких, кроме разве Д.В. Григоровича, но тот и сам еще ничего тогда не написал, кроме одной маленькой статейки «Петербургские шарманщики» в один сборник5. Кажется, он тогда собирался уехать на лето к себе в деревню, а пока жил некоторое время у Некрасова6. Зайдя ко мне, он сказал: «Принесите рукопись» (сам он еще не читал ее);7 «Некрасов хочет к будущему году сборник издать8, я ему покажу». Я снес, видел Некрасова минутку, мы подали друг другу руки9. Я сконфузился от мысли, что пришел с своим сочинением, и поскорей ушел, не сказав с Некрасовым почти ни слова. Я мало думал об успехе, а этой «партии Отечественных записок», как говорили тогда10, я боялся. Белинского я читал уже несколько лет с увлечением, но он мне казался грозным и страшным и — «осмеет он моих “Бедных людей”!» — думалось мне иногда. Но лишь иногда: писал я их с страстью, почти со слезами — «неужто всё это, все эти минуты, которые я пережил с пером в руках над этой повестью, — всё это ложь, мираж, неверное чувство?» Но думал я так, разумеется, только минутами, и мнительность немедленно возвращалась. Вечером того же дня, как я отдал рукопись, я пошел куда-то далеко к одному из прежних товарищей; мы всю ночь проговорили с ним о «Мертвых душах» и читали их, в который раз не помню. Тогда это бывало между молодежью; сойдутся двое или трое: «А не почитать ли нам, господа, Гоголя!» — садятся и читают, и пожалуй, всю ночь. Тогда между молодежью весьма и весьма многие как бы чем-то были проникнуты и как бы чего-то ожидали. Воротился я домой уже в четыре часа, в белую, светлую как днем петербургскую ночь. Стояло прекрасное теплое время, и, войдя к себе в квартиру, я спать не лег, отворил окно и сел у окна. Вдруг звонок, чрезвычайно меня удививший, и вот Григорович и Некрасов бросаются обнимать меня, в совершенном восторге, и оба чуть сами не плачут11. Они


196
Дополнения. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
накануне вечером воротились рано домой, взяли мою рукопись и стали читать, на пробу: «С десяти страниц видно будет». Но, прочтя десять страниц, решили прочесть еще десять, а затем, не отрываясь, просидели уже всю ночь до утра, читая вслух и чередуясь, когда один уставал12. «Читает он про смерть студента, — передавал мне потом уже наедине Григорович, — и вдруг я вижу, в том месте, где отец за гробом бежит, у Некрасова голос прерывается, раз и другой, и вдруг не выдержал, стукнул ладонью по рукописи: “Ах, чтоб его!” Это про вас-то, и этак мы всю ночь». Когда они кончили (семь печатных листов!), то в один голос решили идти ко мне немедленно: «Что ж такое что спит, мы разбудим его, это выше сна!» Потом, приглядевшись к характеру Некрасова, я часто удивлялся той минуте: характер его замкнутый, почти мнительный, осторожный, мало сообщительный. Так, по крайней мере, он мне всегда казался, так что та минута нашей первой встречи была воистину проявлением самого глубокого чувства. Они пробыли у меня тогда с полчаса, в полчаса мы бог знает сколько переговорили, с полслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь; говорили и о поэзии, и о правде, и о «тогдашнем положении», разумеется, и о Гоголе, цитуя из «Ревизора» и из «Мертвых душ», но, главное, о Белинском. «Я ему сегодня же снесу вашу повесть, и вы увидите, — да ведь человек- то, человек-то какой! Вот вы познакомитесь, увидите, какая это душа!» — восторженно говорил Некрасов, тряся меня за плечи обеими руками. «Ну, теперь спите, спите, мы уходим, а завтра к нам!» Точно я мог заснуть после них! Какой восторг, какой успех, а главное — чувство было дорого, помню ясно: «У иного успех, ну хвалят, встречают, поздравляют, а ведь эти прибежали со слезами, в четыре часа, разбудить, потому что это выше сна... Ах хорошо!» Вот что я думал, какой тут сон!
Некрасов снес рукопись Белинскому в тот же день. Он благоговел перед Белинским и, кажется, всех больше любил его во всю свою жизнь. Тогда еще Некрасов ничего еще не написал такого размера, как удалось ему вскоре, через год потом13. Некрасов очутился в Петербурге, сколько мне известно, лет шестнадцати14, совершенно один. Писал он тоже чуть не с 16-ти лет15. О знакомстве его с Белинским я мало знаю, но Белинский его угадал с самого начала и, может быть, сильно повлиял на настроение его поэзии16. Несмотря на всю тогдашнюю молодость Некрасова и на разницу лет их, между ними наверно уж и тогда бывали такие минуты, и уже сказаны были такие слова, которые влияют навек и связывают неразрывно. «Новый Гоголь явился!» — закричал Некрасов, входя к нему с «Бедными людьми». «У вас Гоголи-то как грибы растут»17, — строго заметил ему Белинский, но рукопись взял. Когда Некрасов опять зашел к нему, вечером, то Белинский встретил его «просто в волнении»: «Приведите, приведите его скорее!»


Русская сатира. «Новь». «Последние песни»...
197
И вот (это, стало быть, уже на третий день) меня привели к нему18. Помню, что на первый взгляд меня очень поразила его наружность, его нос, его лоб; я представлял его себе почему-то совсем другим — «этого ужасного, этого страшного критика»19. Он встретил меня чрезвычайно важно и сдержанно. «Что ж, оно так и надо», — подумал я, но не прошло, кажется, и минуты, как всё преобразилось: важность была не лица, не великого критика, встречающего двадцатидвухлетнего начинающего писателя, а, так сказать, из уважения его к тем чувствам, которые он хотел мне излить как можно скорее, к тем важным словам, которые чрезвычайно торопился мне сказать. Он заговорил пламенно, с горящими глазами: «Да вы понимаете ль сами-то, — повторял он мне несколько раз и вскрикивая по своему обыкновению, — что это вы такое написали!» Он вскрикивал всегда, когда говорил в сильном чувстве. «Вы только непосредственным чутьем, как художник, это могли написать, но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, на которую вы нам указали? Не может быть, чтобы вы в ваши двадцать лет уж это понимали. Да ведь этот ваш несчастный чиновник — ведь он до того заслужился и до того довел себя уже сам, что даже и несчастным-то себя не смеет почесть от приниженности и почти за вольнодумство считает малейшую жалобу, даже права на несчастье за собой не смеет признать, и, когда добрый человек, его генерал, дает ему эти сто рублей, — он раздроблен, уничтожен от изумления, что такого, как он, мог пожалеть “их превосходительство”, не его превосходительство, а “их превосходительство”, как он у вас выражается! А эта оторвавшаяся пуговица, а эта минута целования генеральской ручки, — да ведь тут уж не сожаление к этому несчастному, а ужас, ужас! В этой благодарности-то его ужас! Это трагедия! Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное разом указали. Мы, публицисты и критики, только рассуждаем, мы словами стараемся разъяснить это, а вы, художник, одною чертой, разом в образе выставляете самую суть, чтоб ощупать можно было рукой, чтоб самому нерассуждающему читателю стало вдруг всё понятно! Вот тайна художественности, вот правда в искусстве! Вот служение художника истине! Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..»
Всё это он тогда говорил мне. Всё это он говорил потом обо мне и многим другим, еще живым теперь и могущим засвидетельствовать. Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома20, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. (А я был тогда страшный мечтатель.) «И неужели вправду я так


198
Дополнения. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
велик», — стыдливо думал я про себя в каком-то робком восторге. О, не смейтесь, никогда потом я не думал, что я велик, но тогда — разве можно было это вынести! «О, я буду достойным этих похвал, и какие люди, какие люди! Вот где люди! Я заслужу, постараюсь стать таким же прекрасным, как и они, пребуду “верен”! О, как я легкомыслен, и если б Белинский только узнал, какие во мне есть дрянные, постыдные вещи! А всё говорят, что эти литераторы горды, самолюбивы. Впрочем, этих людей только и есть в России, они одни, но у них одних истина, а истина, добро, правда всегда побеждают и торжествуют над пороком и злом, мы победим; о, к ним, с ними!» <...>
ИСТОРИЯ ГЛАГОЛА «СТУШЕВАТЬСЯ»
Фрагменты
<...> Первая повесть моя «Бедные люди» была начата мною в 1844 году1, была окончена, стала известна Белинскому и была принята Некрасовым для его альманаха «Петербургский сборник» в 1845 году2. Вышел этот альманах в конце 45-го года. Но в этом же 1845 году я и начал летом, уже после знакомства с Белинским, эту вторую мою повесть «Двойник, приключения господина Голядкина»3. Белинский, с самого начала осени 45-го года, очень интересовался этой новой моей работой. Он повестил об ней, еще не зная ее, Андрея Александровича Краевского, у которого работал в журнале4, с которым и познакомил меня и с которым я и уговорился, что эту новую повесть «Двойник» я, по окончании, дам ему в «Отечественные записки» для первых месяцев наступающего 46-го года. <...>
Тем не менее, кажется, в начале 45-го года, Белинский настоял, чтоб я прочел у него хоть две-три главы этой повести5. Для этого он устроил даже вечер (чего почти никогда не делывал) и созвал своих близких. На вечере, помню, был Иван Сергеевич Тургенев, прослушал лишь половину того, что я прочел, похвалил и уехал, очень куда-то спешил. Три или четыре главы, которые я прочел, понравились Белинскому чрезвычайно (хотя и не стоили того). Но Белинский не знал конца повести и находился под обаянием «Бедных людей». <...>


[Краткие биографические сведения...]
199
[КРАТКИЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ, ПРОДИКТОВАННЫЕ ДОСТОЕВСКИМ СВОЕЙ ЖЕНЕ, АННЕ ГРИГОРЬЕВНЕ]
Фрагмент
Федор Михайлович Достоевский, русский писатель, родился в 1821 году в Москве. Отец его был дворянин, помещик и доктор медицины1.
Воспитывался до 16 лет в Москве. На семнадцатом году выдержал в Петербурге экзамен в Главном инженерном училище2. В 1842 году окончил военноинженерный курс и вышел из училища инженер-подпоручиком3. Был оставлен на службе в Петербурге4, но другие цели и стремления влекли его к себе неотразимо. Он особенно стал заниматься литературой, философией и историей.
В 1844 году вышел в отставку и тогда же написал свою первую довольно большую повесть «Бедные люди». Эта повесть разом создала ему положение в литературе, встречена была критикой и лучшим русским обществом чрезвычайно благосклонно. Это был успех в полном смысле слова редкий. Но наступившее затем постоянное нездоровье5 несколько лет сряду вредило его литературным занятиям. <...>


ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ О ЛИТЕРАТУРНОМ ДЕБЮТЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
i
К А. Трутовский ВОСПОМИНАНИЯ
О ФЕДОРЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДОСТОЕВСКОМ
Фрагмент
В 1839 году я поступил в Главное инженерное училище (ныне Николаевское)1 в четвертый, младший, класс, тринадцати лет. Федор Михайлович в это время был во втором классе2. Мы, воспитанники низшего класса, не имели ничего общего в то время с воспитанниками (как тогда называли, «кондукторами»)3 высших классов, так как первый год поступления в училище был для новичка годом полного бесправия и подчинения старшим воспитанникам. Существовал обычай, что все старшие воспитанники имели полное право приказывать новичкам, а те должны были беспрекословно исполнять их приказания. Всякое сопротивление их приказанию или проявление самостоятельности было наказываемо ими подчас очень жестоко. Обычай дикий, который, слава Богу, теперь вывелся.
Я лично находился в этом случае в исключительном положении: так как я рисовал лучше других, то мне часто приходилось, по просьбе, а большею частью по приказанию, рисовать для старших воспитанников. Рисовал я или орнаменты для архитектурных проектов, или вырисовывал самые архитектурные проекты, или наконец делал просто рисунки. Офицеры «офицерских» классов4 (ныне академических) иногда также приносили мне свои архитектурные проекты, на которых я должен был вычерчивать капители и орнаменты на зданиях.
Как-то раз и Федор Михайлович попросил меня исполнить для него подобного рода работу, — и когда я сделал то, что он просил, то Федор Михайлович заинтересовался моими способностями и стал моим защитником против грубых наших повелителей из старших классов.


1. К.А. Трутовский. Воспоминания о Федоре Михайловиче...
201
В то время Федор Михайлович был очень худощав; цвет лица был у него какой-то бледный, серый, волосы светлые и редкие, глаза впалые, но взгляд проницательный и глубокий.
Во всем училище не было воспитанника, который бы так мало подходил к военной выправке, как Ф.М. Достоевский. Движения его были какие-то угловатые и вместе с тем порывистые. Мундир сидел неловко, а ранец, кивер, ружье — всё это на нем казалось какими-то веригами5, которые временно он обязан был носить и которые его тяготили.
Нравственно он также резко отличался от всех своих — более или менее легкомысленных — товарищей. Всегда сосредоточенный в себе, он в свободное время постоянно задумчиво ходил взад и вперед где-нибудь в стороне, не видя и не слыша, что происходило вокруг него.
Добр и мягок он был всегда, но мало с кем сходился из товарищей. Было только два лица, с которыми он подолгу беседовал и вел длинные разговоры о разных вопросах. Эти лица были Бережецкий6 и, кажется, А.Н. Бекетов7. Такое изолированное положение Ф<едора> М<ихайловича> вызывало со стороны товарищей добродушные насмешки, и почему-то ему присвоили название «Фотия»8. Но Ф<едор> М<ихайлович> мало обращал внимания на такое отношение товарищей. Несмотря на насмешки, к Ф<едору> М<ихайловичу> вообще товарищи относились с некоторым уважением. Молодость всегда чувствует умственное и нравственное превосходство товарища — только не удержится, чтоб иногда не подсмеяться над ним.
Когда Ф<едор> М<ихайлович> окончил курс в академических классах, то он поступил на службу в С.-Петербурге при Инженерном департаменте9. Жил он тогда на углу Владимирской улицы и Графского переулка10.
Как-то встретив меня на улице, Ф<едор> М<ихайлович> стал расспрашивать меня, занимаюсь ли я рисованием, что я читаю? Потом советовал мне серьезно заниматься искусством, находя во мне талант, и в то же время заниматься и чтением произведений великих авторов, — при этом пригласил меня навестить его когда-нибудь в праздничное время. Я поспешил воспользоваться любезным приглашением и в первое же воскресенье отправился к Ф<едору> М<ихайловичу>. Квартира его была во втором этаже и состояла из четырех комнат: просторной прихожей, зальца и еще двух комнат; из них одну занимал Ф<едор> М<ихайлович>, а остальные были совсем без мебели. В узенькой комнате, в которой помещался, работал и спал Ф<едор> М<ихайлович>, был письменный стол, диван, служивший ему постелью, и несколько стульев. На столе, стульях и на полу лежали книги и исписанные листы бумаги.
Встретил меня Ф<едор> М<ихайлович> очень ласково и участливо стал расспрашивать о моих занятиях. Долго говорил со мною об искусстве и лите¬


202
Дополнения. Воспоминания современников...
ратуре, указывал на сочинения, которые советовал прочесть, и снабдил меня некоторыми книгами. Яснее всего сохранилось у меня в памяти то, что он говорил о произведениях Гоголя. Он просто открывал мне глаза и объяснял глубину и значение произведений Гоголя. Мы, воспитанники училища, были очень мало подготовлены к пониманию Гоголя, да и не мудрено: преподаватель русской словесности, профессор Плаксин, изображал нам Гоголя как полную бездарность, а его произведения называл бессмысленно-грубыми и грязными11. Но значение Гоголя было в то время уже так велико, а юность так восприимчива к новым великим талантам, что никакие профессора старого закала не могли затмить для нас образ великого Гоголя. Мы зачитывались его «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Конечно, на нас, юношей, действовала больше внешняя сторона его произведений — его юмор и лиризм.
Затем Ф<едор> М<ихайлович> советовал мне читать и других русских и иностранных писателей, и Шекспира в особенности. По его совету я усиленно занялся французским языком; читал и делал переводы. Одним словом, Ф<едор> М<ихайлович> дал сильный толчок моему развитию своими разговорами, руководя моим чтением и моими занятиями.
В 1843 году я окончил курс в Инженерном училище, будучи 17 лет, и перешел в академические классы. Жил я тогда во все время моего пребывания в академических классах (в Петербурге) с товарищем, Безусом12, и Ф<едор> М<ихайлович> изредка посещал меня. В это время он оканчивал свою повесть «Бедные люди». Но об этом его произведении никто не знал, пока он его не напечатал, так как Ф<едор> М<ихайлович> никому не говорил о своей работе. <...>
2
А.И. Савельев
ВОСПОМИНАНИЯ О Ф.М. ДОСТОЕВСКОМ
Я позволяю себе передать в «Русской старине» мои воспоминания о годах молодости Ф.М. Достоевского, времени его пребывания кондуктором (воспитанником) в Главном инженерном училище, где я служил в должности дежурного офицера1 и знал Федора Михайловича близко и пользовался дружеским его расположением.
Ф.М. Достоевский, по конкурсному экзамену (1838 г.), поступил в Гл<авное> инж<енерное> уч<илшце>2 при мне, и с первых годов его пребывания в нем


2. А.И. Савельев. Воспоминания о Ф.М. Достоевском
203
и до выпуска из верхнего офицерского класса (1843 г.) на службу он настолько был непохожим на других его товарищей во всех поступках, наклонностях и привычках и так оригинальным и своеобычным, что сначала всё это казалось странным, ненатуральным и загадочным, что возбуждало любопытство и недоумение, но потом, когда это никому не вредило, то начальство и товарищи перестали обращать внимание на эти странности. Ф<едор> М<ихайлович> вел себя скромно, строевые обязанности и учебные занятия исполнял безукоризненно, но был очень религиозен, исполняя усердно обязанности православного христианина. У него можно было видеть и Евангелие, и «Die Stunden der Andacht»* Цшокке3, и др. После лекций из закона Божия о. Полуэктова4 Федор Михайлович еще долго беседовал со своим законоучителем. Все это настолько бросалось в глаза товарищам, что они его прозвали монахом Фотием5. Невозмутимый и спокойный по природе, Федор Михайлович казался равнодушным к удовольствиям и развлечениям его товарищей; его нельзя было видеть ни в танцах, которые бывали в училище каждую неделю, ни в играх в «загонки6, бары7, городки», ни в хоре певчих. Впрочем, он принимал живое участие во многом, что интересовало остальных кондукторов, его товарищей. Его скоро полюбили и часто следовали его совету или мнению. Нельзя забыть того, что в то время, в замкнутом военно-учебном заведении, где целую неделю жили сто с лишком (125) человек, не было жизни, не кипели страсти у молодежи. Училище тогда представляло из себя особенный мирок, в котором были свои обычаи, порядки и законы. Сначала в нем преобладал немецкий элемент, так как и начальство и воспитанники были большею частию немцы; впоследствии, в шестидесятых годах, наибольшее число воспитанников училища были уроженцы Польши. Ф<едору> М<ихайловичу> приходилось часто мирить в его время эти два элемента. Он умел отклонять товарищей от задуманных шалостей (так наз<ываемых> отбоев, бенефисов8 и пр.), но были случаи, где его авторитет не помогал, так, нередко, когда проявлялось своеволие товарищей его над «рябцами» (новичками) или грубое их обращение с<о> служителями, Ф<едор> М<ихайлович> был из тех кондукторов, которые строго сохраняли законы своей aima mater**, поддерживали во всех видах честность и дружбу между товарищами, которая впоследствии между ними сохранялась целую жизнь. Это был род масонства, имевшего в себе силу клятвы и присяги. Ф<едор> М<ихайлович> был тоже врагом заискивания и внимания у высшего начальства и не мог равнодушно смотреть на льстецов даже и тогда, когда лесть выручала кого-либо из беды или составляла благополучие.
* «Часы благоговения» [нем).
Букв.: кормящей матери (.лат.), старинное обозначение университета.


204
Дополнения. Воспоминания современников...
Судя по спокойному, невозмутимому его лицу, можно было догадываться об его грустном, может быть, наследственном настроении души, и если вызывали его на откровенность, то он отвечал часто на это словами Монтескье: «Ne dites jamais la vérité aux dépens de votre vertu»*’9.
Посещая часто кондукторскую роту Главного инженерного училища, я мог заметить всю его внутреннюю жизнь, мог близко познакомиться с его воспитанниками (кондукторами), а при небольшой наблюдательности и с их характером, наклонностями и привычками. Припоминая давно минувшее, могу только сказать, что многое, что было тогда замечено мною в бывших при мне воспитанниках, их душевных качествах и недостатках, сохранилось при них впоследствии и на жизненном поприще. Одно качество, которое не пропадало в кондукторах с летами, это любовь к училищу, где они учились, уважение к их воспитателям и взаимная между товарищами дружба.
Сказать, что эти качества были между молодежью, жившею вместе четыре года, без изменения, никак нельзя. Большая часть этой молодежи по свойствам характера, по воспитанию и образованию легко увлекалась общим настроением, товариществом, местными обычаями. Но было много молодежи, которых душевные свойства никогда не изменялись; они в дни юности и в преклонные года оставались без перемены. Таким был Ф.М. Достоевский. Он и в юности был по виду таким же стариком, каким он был в зрелом возрасте. И в юности он не мог мириться с обычаями, привычками и взглядами своих сверстников-товаршцей. Он не мог найти в их сотне несколько человек, искренно ему сочувствовавших, его понятиям и взглядам, и только ограничился выбором одного из товарищей, Бережецкого10, тоже кондуктора, хотя старшего класса. Это был юноша очень талантливый и скромный, тоже, как Достоевский, любящий уединение, как говорится, человек замкнутый, особняк (homme isolé)**. Бывало, на дежурстве мне часто приходилось видеть этих двух приятелей. Они были постоянно вместе или читающими газету «Северная пчела»11, или произведение тогдашних поэтов: Жуковского, Пушкина, Вяземского, или литографированные записки лекций, читанных преподавателями. Можно было видеть двух приятелей, Б<ережецкого> и Д<остоевского>, гуляющих по камерам12, когда их товарищи танцевали во вторник в обычном танцклассе или играли на плацу. То же можно было видеть и летом, когда они были в лагере, в Петергофе13. Кроме строевых и специальных занятий, в которых они обязательно участвовали, оба приятеля избегали подчиненности; в то время когда отправляли командами при офицере гулять в саду «Александрии»14 или
«Никогда не говорите правды в ущерб вашей добродетели» (<фр.). одинокий человек {фр).


2. А.И. Савельев. Воспоминания о Ф.М. Достоевском
205
водили купаться, они никогда не были. Точно так же их нельзя было видеть в числе участвовавших на штурме лестниц Сампсониевского фонтана15 и пр. Занятия и удовольствия летом у двух приятелей были те же, что и зимою.
Не нужно было особенного наблюдения, чтобы заметить в этих друзьях особенно выдающихся душевных качеств, например, их сострадания к бедным, слабым и беззащитным, которое у Д<остоевского> и Б<ережецкого> проявлялось чаще всего зимою, нежели летом, когда они видели грубое обращение товарищей со служителями и с рябцами (только что поступившими в училище кондукторами). Достоевский и Бережецкий употребляли все средства, чтобы прекратить эти обычные насилия, точно так же старались защищать и сторожей, и всякого рода служащих в училище. Д<остоевского> и Б<ережец- кого> возмущали и всякого рода демонстрации, проделки кондукторов с учителями иностранных языков, особенно немцев. Пользуясь большим авторитетом у товарищей, они, Д<остоевский> и Б<ережецкий>, или прекращали задуманные проделки с учителями, или останавливали. Только то, что творилось внезапно, им нельзя было остановить, как, например, это случилось во время перемены классов, когда из четвертого класса (называвшегося Сибирью) вдруг, из открытых дверей, выбежал кондуктор О., сидевший верхом на учителе Н. немецкого языка16. Конечно, эта проделка не прошла даром. По приговору Д<осгоевского> и Б<ережецкого> виновник проделки был порядочно товарищами старшего класса побит.
Сострадание к бедным и беззащитным людям у Ф<едора> М<ихайловича> могло в нем родиться с летами очень рано, по крайней мере в детстве, когда он жил в доме своего отца, в Москве, который был доктором в больнице для бедных, при церкви Петра и Павла17. Там ежедневно Ф<едор> М<ихайлович> мог видеть перед окнами отца, во дворе и на лестнице бедных и нищих и голытьбу, которые сбирались к больнице, сидели и лежали, ожидая помощи. Чувства сострадания сохранились в Ф<едоре> М<ихайловиче> и в училище. Состоя в нем воспитанником (кондуктором), ему приходилось видеть и другого рода бедняков — крестьян в пригородных деревнях, когда летом, идя в лагерь в Петергоф, кондукторская рота ночевала в деревне Старая Кикенка18. Здесь представлялась картина нищеты в ужасающих размерах от бедности, отсутствия промыслов, дурной глинистой почвы и безработицы. Главной причиною всего этого было соседство богатого имения гр. Орлова19, в котором всё, что требовалось для графа или для его управляющего, всё это делалось под руками, своими людьми. Поразительная бедность, жалкие избы и масса детей, при бескормице, увеличивали сострадание в молодых людях к крестьянам Старой Кикенки. Д<остоевский>, Б<ережецкий> и многие их товарищи устраивали денежную складку, сбирали деньги и раздавали беднейшим кресть¬


206
Дополнения. Воспоминания современников...
янам. Ничего нет мудреного, что бедность, которую видел Федор Михаилович в юности, была канва, по которой искусный художник создавал своих «бедных людей». Чувства уважения к боевым заслугам у молодых кондукторов развивались при виде георгиевских кавалеров, которые им служили и были при них каждый день; в особенности это было заметно 26 ноября, когда георгиевский кавалер Серков20, по повелению государя, обедал вместе с кондукторами. Были особенно интересны его рассказы о войне 1828 года, когда Серков по службе сапера участвовал на штурмах Браилова и Шумлы21 и когда, будучи раненным, он вынес на себе тяжело раненного и лежащего во рву крепости офицера.
По службе посещая каждый день кондукторскую роту Инженерного училища и будучи немногими годами старше воспитывавшихся в нем юношей, я пользовался их расположением ко мне. Нередко они передавали откровенно свои минутные впечатления, свои радости и горе. Мне приходилось иногда останавливать шаловливых или лично, или с пособием старших кондукторов от задуманных ими шалостей (так наз<ываемых> отбоев, отказов отвечать на заданный урок) и проч. Интереснее для меня на дежурстве были беседы со мною кондукторов Григоровича и Достоевского. Оба были весьма образованные юноши, с большим запасом литературных сведений из отечественной и иностранной литературы: и каждый из этих юношей, по свойствам своего характера, возбуждал во мне живой интерес. Трудно было отдать преимущество в их рассказах кому-либо более, чем другому. Что-то глубоко обдуманное, спокойное видно было в рассказах Достоевского и, напротив, живое, радостное являлось в рассказах Григоровича. Оба они занимались литературою более, нежели наукою; Достоевского [более] занимали лекции [по] истории и словесности Турунова и Плаксина, чем интегральные исчисления, уроки Тер-Сге- панова, Черневского22. Сам Достоевский был редактором литографированной при училище газеты «Ревельский сняток»23. Григорович, с первых дней вступления в Инженерное училище, не любил, как он говорил, «considération calcul»* и боялся преподавателей математики; его занимали Виктор Гюго, m-me** Сталь, Бокаччио, Дюдеван24 и пр. Владея отлично французским языком и даром слова и памятью, Григорович часто приводил изустно стихи в переводе из Байрона25 и др.
Будни в Инженерном училище проходили в известном установленном порядке: классные занятия были два раза в день, от 8 час<ов> до 12 и от 3 час<ов> до 6. От 7 часов до 8 кондукторы занимались повторением уроков,
* расчетливых соображений [искаж. фр.).
мадам ((фр.).


2. А.И. Савельев. Воспоминания о Ф.М. Достоевском
207
а от 8 до 9 часов были или гимнастика, фехтование, или танцы. В эти условные часы занятий Ф<едор> М<ихайлович> или участвовал, а в некоторых его не видно было. В то время, когда кондукторы, его товарищи, каждый, сидя у своего столика, занимался подготовкою к следующему дню, Ф<едор> Мсихай- лович> с кем-либо из товарищей (Бережецким или Григоровичем) гулял по рекреационной зале26 или беседовал с дежурным офицером. Нередко можно было видеть его у кого-либо из товарищей, которому он объяснял какую-либо формулу или рисунок из начертательной геометрии, которым, как Шидлов- ский* и др., эти чертежи были, что наз<ывается>, китайской грамотой. Всего чаще можно было видеть Ф<едора> М<ихайловича>, подготовлявшего товарищу сочинение на заданную тему. До вечерней повестки нередко сбирались в рекреационной зале все, не исключая прислуги, послушать рассказы старшего писаря Игумнова21.
Это был старший писарь кондукторской роты, человек, прослуживший долго в строю, в армейском полку; весьма честный, добрый, весьма любимый кондукторами, большой любитель литературы и обладавший отличной памятью. Он имел большое нравственное влияние на молодежь. Его рассказы исторические из русской старины были весьма интересны, в особенности об Инженерном замке28, о жительстве в нем в 20-х годах секты «людей Божиих»29, об их курьезных радениях (пляске, кружениях и пениях), о кастеляне замка Брызгалове**, носившем красный камзол с большими золотыми пуговицами, треугольную шляпу и напудренный парик30. Игумнов в зимние вечера, по приглашению чаще всего Ф.М. Достоевским, приходил в рекреационную залу и становился посреди ее. Немедленно зала наполнялась всеми кондукторами, являлись скамейки и табуреты, и водворялась тишина. Игумнов, обладая хорошею памятью, изустно передавал целые баллады Жуковского и поэмы Пушкина, повести Гоголя и др. Присутствовавшие, приходившие в восторг от рассказов Игумнова, не ограничивались аплодисментами, но сбирали ему каждый раз обильное денежное вознаграждение.
Нельзя забыть того из времени пребывания Ф<едора> М<ихайловича> в Инженерном училище, что на Федора Михайловича имели нравственное влияние тогдашние внешние и внутренние события и лица, его окружающие. Сохраняющий в сердце своем чувства высокой честности, он рассказывал мне
* Шидловский, будучи очень тупым, отличался от товарищей только хорошей памятью. Он кончил образование в двух учебных заведениях, но своими поступками, будучи государственным сановником (губернатором, товарищем министра внутренних дел), назывался человеком с фаршированной головой (Щедрин) или, проще, наз<ывался> барабанщиком31.
** Брызгалов еще жив был в сороковых годах.


208
Дополнения. Воспоминания современников...
свое глубокое негодование на некоторых начальников, грабивших и возмущающих солдат тогдашней продолжительной службы, напр<имер>, генералов Батурина, Тришатного (впоследствии разжалованного в рядовые), кн. Дадья- на, зятя командовавшего войсками барона Розена, на Кавказе32. Кн. Дадьян был разжалован в рядовые и посажен в крепость Бобруйск. Ф<едора> М<ихай- ловича> возмущали проделки русских людей, братьев П. Одного из них — директора Североамериканской компании, продавшего Алеутские острова Америке, и другого брата — ограбившего инвалидный капитал33. Ф<едор> Мсихай- лович> знал имена начальников в войсках на войне и на гражданском поприще, которые получали награды не по заслугам, а благодаря родству и связям с сильными мира сего. Он знал проделки бывшего инспектора классов Инженерного училища34, как он помещал и поддерживал тех кондукторов, которых родители ему платили или делали подарки и пр. Кроме всего мною упомянутого и не сказанного, все было известно лучше меня одному из преподавателей Инженерного училища, г. Толю (известному энциклопедисту)35. Впоследствии, когда ему было отказано, кондукторы откровенно рассказывали про него много любопытного. Он был учителем русского языка и словесности в третьем кондукторском классе. На его лекции пробирались и кондукторы из старших классов. Ни Ф<едор> М<ихайлович>, ни другие воспитанники не могли, рассказывая об нем, сказать36, какой философской системе или кому из ученых социалистов он держался37, достаточно того, что он говорил юношам о таких предметах (о настоящей, истинной религии, буддизме и даосизме, коммунизме38 и равенстве и пр.), о которых им не приходилось ни читать, ни слышать. При нем можно было сидеть в классе, где кому угодно и не застегиваясь на все крючки и пуговицы, и, что важнее всего, можно было курить. В предостережение того, чтобы неожиданно не вошел бы дежурный офицер в третий класс, в замочную скважину смотрел кто-либо из кондукторов или сам учитель Толь.
Теперь трудно сказать, чтобы эти лекции производили на слышавших их молодых людей, а в том числе на Ф<едора> М<ихайловича>, вредное влияние; скорей всего возмущали тогдашнюю молодежь суровый старый режим военного суда и расправы. Еще с юных лет Ф<едор> М<ихайлович> не имел расположения к военной службе, хотя очень любило его училищное начальство (некто А.Ч. Фере)39, которое готовило его на «ординарца»40. Раз даже Достоевский, будучи ординарцем, представлялся вел<икому> князю Михаилу Павловичу, подходя к которому и сделав «на караул», он оробел и вместо следующей фразы: «К В<ашему> И<мператорскому> В<ысочеству>» — громко сказал: «К Вашему превосходительству». Этого было довольно, чтобы за это досталось и начальству, и самому ординарцу. Возмущало Ф<едора> М<ихайло-


3. П.П. Семенов-Тян-Шанский. Мемуары
209
вича> на службе многое, и когда он был инженерным офицером в Кронштадте41, и те домашние и судебные расправы. Он не мог видеть крепостных арестантов в кандалах на работах его дистанции42, ни расправы, которые происходили в войсках, содержавших караулы в Кронштадте. Разрушали в чувствах Ф<едора> М<ихайловича> и расположение к техническим работам. Нередко его чертежи (планы и фасады зданий, караульни с их платформами и пр.), составленные им неправильно, без масштаба, возвращались обратно в инженерную команду с выговором или с саркастической заметкой... их автору. Всё это тревожило молодого инженера и охлаждало его к военной службе, и как ни старались я и товарищи его успокоить, помирить с испытываемыми им неудачами, а тут еще и удручающая его болезнь43 окончательно его свалили. Ф<едор> М<ихайлович> подал в отставку44.
3
77.77. Семенов-Тяп-Шанский
МЕМУАРЫ
Фрагмент
<...> Данилевский и я познакомились с двумя Достоевскими1 в то время, когда Федор Михайлович сразу вошел в большую славу своим романом «Бедные люди», но уже рассорился с Белинским и Тургеневым2, совершенно оставил их литературный кружок и стал посещать чаще кружки Петрашевского3 и Дурова4. В это время Достоевский, по обыкновению, боролся с нуждою. Успех «Бедных людей» сначала доставил ему некоторые материальные выгоды, но затем принес ему в материальном же отношении более вреда, чем пользы, потому что возбудил в нем неосуществимые ожидания и вызвал в дальнейшем нерасчетливые затраты денег. Неуспех следующих его произведений, как, например, «Двойник», над которым он так много работал, и «Хозяйка»5, от которой так много ожидал, привел его к заключению, что слава, по выражению Пушкина, только
...яркая заплата На ветхом рубище певца6.
Биография Достоевского прекрасно разработана, но с двумя выводами некоторых его биографов я никак не могу согласиться. Первое — это то, что Достоевский будто бы был очень начитанный, но необразованный человек.


210
Дополнения. Воспоминания современников...
Мы знали близко Достоевского в 1846—1849 годах, когда он часто приходил к нам и вел продолжительные разговоры с Данилевским. Я утверждаю вместе с О.Ф. Миллером, что Достоевский был не только начитанным, но и образованным человеком7. В детские годы он имел прекрасную подготовку от своего научно образованного отца, московского военного медика8. Ф.М. Достоевский знал французский и немецкий языки достаточно для того, чтобы понимать до точности все прочитанное на этих языках. Отец обучал его даже латинскому языку. Вообще воспитание Ф<едора> М<ихайловича> велось правильно и систематично до поступления его в шестнадцатилетнем возрасте в высшее учебное заведение — Инженерное училище, в котором он также систематически изучал с полным успехом, кроме общеобразовательных предметов, высшую математику, физику, механику и технические предметы, относящиеся до инженерного искусства. Он окончил курс в 1843 году9, двадцати двух лет от роду. Таким образом, это было хотя и специальное, но высшее и систематическое образование, которому широким дополнением служила его начитанность. Если принять в соображение, что он с детских лет читал и много раз перечитывал всех русских поэтов и беллетристов, а историю Карамзина знал почти наизусть10, что, изучая с большим интересом французских и немецких писателей, он увлекался в особенности Шиллером, Гёте, Виктором Гюго, Ламартином, Беранже, Жорж Зандом11, перечитал много французских исторических сочинений, в том числе и историю французской революции Тьера, Минье и Луи Блана12 и «Cours de philosophie positive»* Огюста Конта13, что читал и социалистические сочинения Сен-Симона и Фурье14, то нельзя было не признать Ф.М. Достоевского человеком образованным. Во всяком случае, он был образованнее многих русских литераторов своего времени, как, например, Некрасова, Панаева, Григоровича, Плещеева и даже самого Гоголя.
Но всего менее я могу согласиться с мнением биографов, что Ф.М. Достоевский был «исгерически-нервным сыном города»15. Истерически-нервным он действительно был, но был им от рождения и остался бы таким, если бы даже никогда не выезжал из деревни, в которой пробыл лучшие годы своего детства16.
В эти-то годы он был ближе к крестьянам, их быту и всему нравственному облику русского народа, чем не только интеллигентные и либеральные столичные бюрократы, никогда не бывавшие в деревне в свои детские и юношеские годы, но даже, может быть, и многие из зажиточных столичных столбовых русских дворян17, например, граф Алексей Толстой18, граф Соллогуб19 и даже Тургенев (последний ближе познакомился с деревнею уже в более поздний
* «Курс позитивной философии» [фр).


3. П.П. Семенов-Тян-Шанский. Мемуары
211
период своей жизни, во время своих охотничьих экскурсий), которых родители намеренно держали вдали от всякого общения с крестьянами.
Стоит вспомнить показания Андрея Михайловича Достоевского о детстве его брата20, слышанное нами сознание самого Ф.М. Достоевского о том, что деревня оставила на всю его жизнь неизгладимые впечатления21, и его собственные рассказы о крестьянине Марее22 и страстные сообщения на вечерах Петрашевского о том, что делают помещики со своими крестьянами23, его идеалистическое отношение к освобождению крестьян с землею24 и, наконец, его глубокую веру в русский народ, разумея под таковым сельское население — крестьян, чтобы убедиться в том, что Ф.М. Достоевский был сыном деревни, а не города.
Особенностью высокохудожественного творчества Ф.М. Достоевского было то, что он мог изображать, притом с необыкновенной силою, только тех людей, с которыми освоился так, как будто бы влез в их кожу, проник в их душу, страдал их страданиями, радовался их радостями. Таким он был, когда еще в детские годы привез жбан воды жаждущему ребенку25 и когда помогал крестьянам в их работах. Когда же он впервые писал свой роман «Бедные люди», то у него случайно не было под рукою другого объекта для его творчества, кроме «городского разночинца-пролетария»26.
Но сам Достоевский не был ни разночинцем, ни пролетарием. Он чувствовал себя дворянином даже и на каторге27, и не с действительной нуждою он боролся, а с несоответствием своих средств даже не с действительными потребностями, а нередко с психопатическими запросами его болезненной воли; вот хотя бы, например, его запросы отцу на лагерные расходы. Я жил в одном с ним лагере, в такой же полотняной палатке, отстоявшей от палатки, в которой он находился (мы тогда еще не были знакомы), всего только в двадцати саженях расстояния, и обходился без своего чая (казенный давали у нас по утрам и вечерам, а в Инженерном училище один раз в день), без собственных сапогов, довольствуясь казенными, и без сундука для книг, хотя я читал их не менее, чем Ф.М. Достоевский. Стало быть, всё это было не действительной потребностью, а делалось просто для того, чтобы не отстать от других товарищей, у которых были и свой чай, и свои сапоги, и свой сундук. В нашем более богатом, аристократическом заведении мои товарищи тратили в среднем рублей триста на лагерь, а были и такие, которых траты доходили до 3000 рублей, мне же присылали, и то неаккуратно, 10 рублей на лагерь, и я не тяготился безденежьем28.
По окончании Инженерного училища, до выхода своего в отставку, Достоевский получал жалованье и от опекуна, всего пять тысяч рублей ассигнациями29, а я получал после окончания курса в военно-учебном заведении и


212
Дополнения. Воспоминания современников...
во время слушания лекций в университете всего тысячу рублей ассигнациями в год.
Только в первый год после выхода в отставку (1844 г.) и до успеха его «Бедных людей» Достоевский мог быть в действительной нужде, потому что уже не имел ничего, кроме своего литературного заработка. Н.Я. Данилевский, не имея ничего и ничего ниоткуда не получая, жил таким же заработком с 1841 по 1849 год и не был в нужде, хотя тот же Краевский оплачивал его статьи меньшей платою, чем беллетристические произведения Достоевского. Но хроническая, относительная нужда Достоевского не прекращалась и после того, как он в 1845 году вошел сразу в большую славу: когда мы с ним сблизились, он жил «предвосхищением вещественных получений»30, а с действительной нуждою познакомился разве только после выхода из каторги с 1854 года. По возвращении в 1859 году из ссылки Достоевский вошел уже окончательно в свою столь заслуженную славу31, и хотя все еще нуждался в средствах, но не был, однако, и не мог быть пролетарием.
О 	том, какое несомненное влияние имело на Достоевского его пребывание на каторге, я буду говорить в другом месте. Здесь же могу сказать только то, что революционерам Достоевский никогда не был и не мог быть, но, как человек чувства, мог увлекаться чувствами негодования и даже злобою при виде насилия, совершаемого над униженными и оскорбленными, что и случилось, например, когда он увидел или узнал, как был прогнан сквозь строй фельдфебель Финляндского полка. Только в минуты таких порывов Достоевский был способен выйти на площадь с красным знаменем, о чем, впрочем, почти никто из кружка Петрашевского и не помышлял. <...>
4
А.Е. Ризенкампф ВОСПОМИНАНИЯ
О ФЕДОРЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДОСТОЕВСКОМ
Фрагменты
Приступая к изложению моих воспоминаний о Федоре Михайловиче Достоевском, я поневоле должен начать со старшего его брата, Михаила Михайловича, не только потому, что первоначальное мое знакомство было заключено с сим последним1, но и потому, что влияние старшего брата на Федора Михайловича было огромное и жизнь их почти постоянно находилась в тесной связи, скрепившейся их неизменной дружбой и братскою любовью. Замечательно,


4. А.Е. Ризенкампф. Воспоминания о Федоре Михайловиче...
213
что оба брата отличались в значительной степени друг от друга сложением, характером и типом физиономии. Михаил Михайлович на шестнадцатом году был таков же, каковым он остался во всю жизнь: невысокого роста, худощав, с несколько впалою грудью, лицо его было очень красивое, умное, продолговатое, слегка смуглое, осененное длинными каштановыми волосами; несмотря на постоянную бледность, цвет его был здоровым; глаза темно-голубые, открытые, весьма выразительные, часто оживленные, почти огненные; нос продолговатый, слегка сгорбленный; губы тонкие, подвижные, нередко сжимавшиеся в виде насмешки. Разговор его был при первой встрече, особенно в кругу незнакомых людей, сдержанный, осторожный; затем, коль скоро удалось возбудить его сочувствие или затронуть живую нотку по которому-нибудь из любимых предметов, например, литературе, музыке, он делался более сообщительным и, наконец, вдохновлялся; в декламации не было ему подобных.
Федор Михайлович, напротив, был в молодости довольно кругленький, полненький, светлый блондин, с лицом округленным и слегка вздернутым носом. Ростом он был не выше брата; светло-каштановые волосы были большею частию коротко острижены; под высоким лбом и редкими бровями скрывались небольшие, довольно глубоко лежащие серые глаза; щеки были бледные, с веснушками, цвет лица болезненный, землистый; губы толстоватые. Он был далеко живее, подвижнее, горячее степенного своего брата, который при совместном жительстве нередко его удерживал от неосторожных поступков, слов и вредных знакомств; он любил поэзию страстно, но писал только прозою, потому что на обработку рифмы не хватало у него терпения; хватаясь за какой-нибудь предмет, постепенно им одушевляясь, он, казалось, весь кипел; мысли в его голове родились подобно брызгам в водовороте; в это время он доходил до какого-то исступления, природная прекрасная его декламация выходила из границ артистического самообладания; сиплый от природы голос его делался крикливым, пена собиралась у рта, он жестикулировал, кричал, плевал около себя. Притом ему вредили испорченные от постоянной привычки к курению трубки зубы. Михаила Михайловича я никогда не видел сердитым; в минуту неудовольствия он разве пустит, бывало, какую-нибудь тонкую, нередко едкую насмешку; это был человек общества, не увлекавшийся, большею частью ласковый, хотя часто и холодный, обходительный, вследствие природной доброты всегда склонный к оптимизму; Федор Михайлович был не менее добр, обходителен, но, будучи не в духе, он часто смотрел на всё сквозь черные очки, разгорячаясь, он забывал приличие и увлекался иногда до брани и самозабвения. <...>
В октябре я отправился в Петербург2 с целью поступления в императорскую Медико-хирургическую академию3, и Михаил Михайлович, провожая


214
Дополнения. Воспоминания современников...
меня до парохода, дал мне письмо к младшему брату с просьбой немедленно по прибытии в Петербург познакомиться с Федором Михаиловичем. <...>
Свидания мои с Федором Михайловичем в конце 1838 и в начале 1839 года сделались довольно редкими. Но, к счастию, новый президент Шлегель4 по высокому своему просвещению и сердечной доброте был настоящим отцом для студентов; он был страстный любитель музыки; с целью распространения ее он дал в мое распоряжение отдельную комнату (24-й номер), в которой помещался рояль. Во время летних вакаций5 1839 года Федор Михайлович нередко приезжал ко мне, и мы здесь восхищались вместе не только новостями литературы, но и музыки. Немало было любителей, присоединившихся к нашему времяпровождению. В числе их упомяну о незабвенном товарище, Станиславе Осиповиче Сталевском6, искренно подружившемся с Федором Михайловичем.
В декабре 1840 года приехал в Петербург Михаил Михайлович держать экзамен на чин прапорщика полевых инженеров7. <...> Квартира его была на Васильевском острове (кажется, по 9-й линии) у вдовы Изуматовой8. <...> Здесь мы встречались часто с Федором Михайловичем. <...>
<...> 16 февраля 1841 года Михаил Михайлович, покончив с прощальными визитами, собрал немногочисленных своих знакомых и друзей на прощальный вечер9. Здесь был и Федор Михайлович, который в первый раз нам читал отрывки из двух драматических своих опытов: «Марии Стюарт» и «Бориса Годунова»10. Михаил Михайлович читал нам довольно пространное стихотворение «Беседа двух ангелов»11 и некоторые другие. После дружного ужина мы распростились. Рано утром 17-го числа Михаил Михайлович уехал в Ревель12.
После отъезда Михаила Михайловича мы в продолжение 1841 года с Федором Михайловичем виделись довольно редко. Я знал, что он готовился к выходному экзамену из училища и потому усиленно занят был изучением требовавшихся при этом экзамене предметов. По окончании экзамена он был выпущен в числе лучших офицеров. Два года оставалось ему еще пробыть в офицерских классах училища13. <...>
Из разных петербургских удовольствий более всех привлекал его театр. Можно сказать, что в 1841 и 1842 годах в Петербурге все театры без исключения процветали. Что касается балета, то я сам в нем почти никогда не бывал, но Федор Михайлович всегда с восхищением говорил о впечатлении, которое на него производили танцовщицы Тальони, Шлефахт, Смирнова, Андреянова и танцовщик Иогансон14. Преимущественно процветал тогда Александрийский театр. Такие артисты, как Каратыгины15, Брянский16, Мартынов17, Григорьевы18, г-жа Асенкова19, Дюр20 и пр., производили неимоверное впечатление, тем более на страстную, поэтическую натуру Федора Михайловича. На


4. А.Е. Ризенкампф. Воспоминания о Федоре Михайловиче...
215
французской сцене мы одинаково восторгались такими талантами, как супруги Алланы, Vernet и его сестра m-me Paul Ernest, Mondidier, Bressant (которого впоследствии заменил не менее даровитый Deschamps), Têtard, Dumenil, m-me Louisa Mayer, m-lle Mila, Malvina21 и пр. На немецком театре выдавались тогда двое: г. Кунст и г-жа Лилла Лёве22. Впечатление, произведенное последней актрисою на Федора Михайловича в роли Марии Стюарт23, было до той степени сильно, что он решился разработать этот сюжет для русской сцены, но не в виде перевода или подражания Шиллеру, но самостоятельно и согласно с данными истории. В 1841 и 1842 годах это была одной из главных его задач, и то и дело он нам читал отрывки из своей трагедии «Мария Стюарт».
Второе место в числе петербургских удовольствий занимала музыка. В 1841 году публика восхищалась концертами известного скрипача Оле-Бу- ля24. С 9 апреля 1842 года начались концерты гениального Листа и продолжались до конца мая25. Несмотря на не слыханную до тех пор цену билетов (сначала по 25, после по 20 рублей ассигнациями)26, мы с Федором Михайловичем не пропускали почти ни одного концерта. Федор Михайлович нередко посмеивался над своими друзьями, носившими перчатки, шляпы, прическу, тросточки à la Liszt*  *’21. После одного из концертов, в тесноте при выходе из залы, у него была оторвана кисточка от шпажного темляка28, и с тех пор до самой отставки он ходил без этой кисточки, что, конечно, было замечено многими, но Федор Михайлович равнодушно отвечал на все замечания, что этот темляк без кисточки ему дорог как память о концертах Листа. Впрочем, собственно к музыке Федор Михайлович никогда не относился с тем восторгом, как старший брат его. Михаил Михайлович во всю жизнь был страстным любителем музыки. <...> Кроме этих удовольствий молодые люди находили еще развлечение на вечеринках в частных домах. Но Федор Михайлович имел мало знакомств и вообще чуждался их, чувствуя себя в семейных домах не в своей сфере. Оставались балы и маскерады в Дворянском собрании — в соединенном обществе, в немецком собрании. Наконец, для так называемой jeunesse dorée** существовали еще танцклассы с шпицбалами: Марцынкевича, Буре, мадам Кестениг, Рейхардта29 и пр., и в летнее время загородные гулянья. Понятно, что Федор Михайлович при своей страстной натуре, при своей жажде всё видеть, всё узнать, кидался без разбора в те и другие развлечения; но скорее всего он отказался от балов, маскерадов и пр., так как он вообще был довольно равнодушен к женскому полу и его приманкам. Непостижимы только были мне непомерные его расходы, несмотря на сравнительную умеренность в удовольствиях. <...>
* а-ля Лист (iфр.).
* золотой молодежи [фр).


216
Дополнения. Воспоминания современников...
Весною 1843 года здоровье Федора Михайловича стало поправляться. По- видимому, и материальные его средства улучшились; во время Великого поста он навещал концерты вновь прибывшего Листа, знаменитого тенора Рубини и кларнетиста Блаза30. 18 апреля мы были на представлении «Руслана и Людмилы»31. С привычным увлечением он мне декламировал отрывки из сочинений Гоголя, также Ламартина «Le poète mourant»*’32, но более всего он занимался чтением французских романистов, особенно «Confession générale»** Фредерика Сулье, «Les contes bruns»*** Бальзака, <Japhet à la recherche d’un père»*  4* Марриэта33 и т. п.
<...> Скажу несколько слов об обыкновенном ежедневном препровождении времени Федора Михайловича. Не имея никаких знакомств в семейных домах, навещая своих бывших товарищей весьма редко, он почти всё время, свободное от службы, проводил дома. Служба ограничивалась ежедневным (кроме праздников) хождением в Инженерный замок, где он с 9 часов утра до
2-х часов пополудни занимался при Главном инженерном управлении. После обеда он отдыхал, изредка принимал знакомых, а затем вечер и большую часть ночи посвящал любимому занятию литературой. Какую ему принесет выгоду это занятие, о том он мало думал. «Ведь дошел же Пушкин до того, что ему за каждую строчку стихов платили по червонцу, ведь платили же Гоголю, — авось и мне заплатят что-нибудь!» — так выражался он часто.
Когда были деньги, он брал из кондитерской последневышедшие книжки «Отечественных записок»34, «Библиотеки для чтения»35 или другого журнала, нередко абонировался в которой-нибудь библиотеке на русские и французские книги. У меня были из новейших немецких беллетрических сочинений творения Карла Бека36, Фрейлиграта37, Рюккерта38, Ник. Ленау39, Эм. Гейбеля40, Ан. Грюна41, Иммермана42, Фёрсгера43, Гервега44, Ланге45, Г. фон Фаллерслебе- на46, Гейне47 и Берне48 и пр. Федор Михайлович считал истраченные на эти сочинения деньги брошенными; единственные интересовавшие его стихи были: «Es kamen nach Frankreich zwei Grenadier’»5* Гейне49 и <Janko, der ungarische Rosshirt»6* К. Бека. Во время безденежья (т. e. всего чаще) он сам сочинял, и письменный стол его был всегда завален мелко, но четко исписанными цельными или изорванными листами бумаги. Как жаль, что он в хранении своих листков не соблюдал порядка и аккуратности своего старшего брата!
«Умирающего поэта» (фр).
** «Общей исповеди» (фр).
«Темных рассказов» (фр).
4* «Иафета в поисках отца» (фр).
5* «Во Францию два гренадера из русского плена брели» (нем).
6* «Янко, венгерский табунщик» (нем).


4. А.Е. Ризенкампф. Воспоминания о Федоре Михайловиче...
217
<...> Я старался познакомить его в некоторых семейных домах. Первым в том числе был дом почтенного бельгийца Монтиньи, служившего механиком при арсенале50. <...> Монтиньи жил в соседстве с нами в Эртелевом переулке51 в доме аптекаря Фромма52. <...> На Выборгской стороне была известная ситцевая фабрика швейцарца Шугарта53. Еще будучи студентом, я нередко проводил праздничные вечера в этом прекрасном семействе, где, кроме образованнейших иностранцев, собирались и ученые люди, например, известный писатель доктор Максимилиан фон Гейне (брат поэта)54, профессор Хоменко55, товарищ мой, живописец и скульптор Андерсон56 и пр. Служившие в фабрике брат известного естествоиспытателя и туриста фон Чуди57 и писатель Г. Фрей58 навещали меня нередко и познакомились с Федором Михайловичем.
Но будучи не совершенно тверд во французском разговоре, Федор Михайлович часто разгорячался, начинал плевать и сердиться, и в один вечер разразился такой филиппикой59 против иностранцев, что изумленные швейцарцы его приняли за какого-то «enragé»* и почли за лучшее ретироваться. Несколько дней сряду Федор Михайлович просил меня убедительно оставить всякую попытку к сближению его с иностранцами. «Чего доброго, — женят меня еще на какой-нибудь француженке и тогда придется проститься навсегда с русскою литературой!»
Гораздо лучше Федор Михайлович сошелся с некоторыми товарищами моими из поляков. Первое место в том числе занимал выше уже упоминаемый незабвенный друг мой Станислав Осипович Сталевский. Он происходил из хорошего семейства Витебской губернии и провел юношеские лета в военной службе. Неудачи заставили его через покровительство своего дяди Солтана60 пристроиться к Медицинской академии, когда ему был уже 23-й год. Военная выправка, стройный высокий стан, красивое лицо с выразительно польским типом, в котором просвечивало истинное добродушие, соединенное с замечательным умом, приятные манеры — все это сделало Сталевского любимцем хорошего женского общества. Разговор его был увлекательный, но всегда обдуманный и осторожный. Опытность жизни отличала его перед товарищами, которые все были моложе его летами. Он был одинаково любим и уважаем равно своими товарищами, как и начальниками. Посещения его были Федору Михайловичу особенно приятны, так что, услышав голос его, он нередко бросал свои занятия, чтобы наслаждаться умною и приятною беседою. Сталевский знакомил нас обоих с сочинениями Мицкевича, и многие из прекрасных его сонетов тогда же были мною переведены на немецкий язык61.
* «одержимого» (фр.).


218
Дополнения. Воспоминания современников...
<...> Я выше говорил о постоянной болезненности Федора Михайловича. В чем состояла эта болезненность и от чего зависела она? Прежде всего, он был золотушного телосложения, и хриплый его голос при частом опухании подчелюстных и шейных желез, также землистый цвет его лица указывали на порочное состояние крови (на кахексию62) и на хроническую болезнь воздухоносных путей. Впоследствии присоединились опухоли желез и в других частях, нередко образовались нарывы, а в Сибири он страдал костоедой63 костей голенных. Но он переносил все эти страдания стоически и только в крайних случаях обращался к медицинской помощи. Гораздо более его тревожили нервные страдания. Неоднократно он мне жаловался, что ночью ему все кажется, будто бы кто-то около него храпит; вследствие этого делается с ним бессонница и какое-то беспокойство, так что он места себе нигде не находит. В это время он вставал и проводил нередко всю ночь за чтением, а еще чаще за писанием разных проектированных рассказов. Утром он тогда был не в духе, раздражался каждой безделицей, ссорился с денщиком64, отправлялся расстроенный в Инженерное управление, проклинал свою службу, жаловался на не благоволивших к нему старших инженерных офицеров и только мечтал о скорейшем выходе в отставку. О болезненной его раздражительности, об опасении наступления какого-то летаргического сна пишет и брат его Андрей Михайлович в Nо 1778, 8 февраля 1881 года газеты «Новое время»65. Впрочем, и обстоятельства расстраивали его. То и дело он нанимал писарей для переписки черновых своих сочинений и выходил из себя, видя их ошибки и бесполезно им истраченные деньги. Между тем время шло, и Федор Михайлович до 23-летнего возраста не заявил о себе еще ни одним печатным сочинением.
Друзья его, как то: Григорович в 1844 году поставил уже на сцену две комедии66, разыгранные с успехом; Патон67 оканчивал перевод «Истории польского восстания Смиггена»;68 Михаил Михайлович оканчивал перевод «Дона Карлоса» Шиллера;69 я сам помещал разные статейки на немецком языке в «Магазине для немецких читателей в России» Л.Т. Эльснера70, а Федор Михайлович, глубоко веривший в свое литературное призвание, изготовил сотни мелких рассказов71, но не успел еще составить ни одного вполне оконченного литературного труда. Притом денежные его обстоятельства со дня на день более и более приходили в упадок. Всё это расстраивало его нервы и производило припадки какого-то угнетения, заставлявшие опасаться нервного удара или, как он выражался, кондрашки. Я как врач давно заметил его расстройство, требовавшее необходимо деятельного медицинского пособия, но я приписывал всё это неправильному образу жизни, бессонным ночам, несоблюдению диеты. Федор Михайлович любил скрывать не только телесные свои недуги, но и затруднительные денежные обстоятельства. В кругу друзей он


5. [А.Е. Ризенкампф.] [Воспоминания о Ф.М. Достоевском...]
219
казался всегда веселым, разговорчивым, беззаботным, самодовольным. Но немедленно по уходе своих гостей он впадал в глубокое раздумье, затворившись в уединенном кабинете, выкуривал трубку за трубкой, обдумывал печальное свое положение и искал самозабвения в новых литературных вымыслах, в которых главную роль играли страдания человечества.
5
[А.Е. Ризенкампф]
[ВОСПОМИНАНИЯ О Ф.М. ДОСТОЕВСКОМ В ЗАПИСЯХ И ПЕРЕСКАЗЕ О.Ф. МИЛЛЕРА]
Фрагменты
<...> В ноябре 1838 года посетил Федора Михайловича в Инженерном училище Александр Егорович Ризенкампф, приехавший для поступления в Медикохирургическую академию из Ревеля, где познакомился с Михаилом Михайловичем1, поручившим ему передать Федору Михайловичу письмо. «Здесь, — вспоминает г. Ризенкампф, — в приемном покое, находившемся на южном фасаде Инженерного замка, мы провели несколько незабвенных часов. Он продекламировал мне со свойственным ему увлечением стихи: из Пушкина “Египетские ночи” и Жуковского “Смальгольмский барон”2 и др., рассказывал о своих собственных литературных опытах и жалел только, что заведенная в училище строгость не позволяла ему отлучаться3. Но мне это не мешало бывать у него по воскресеньям перед обедом; кроме же того, по пятницам мы встречались в гимнастическом заведении шведа де Рона, помещавшемся в одном из павильонов Инженерного замка»4. <...>
В конце 1840 года Федору Михайловичу довелось увидеться с братом, приехавшим, по свидетельству г. Ризенкампфа, в Петербург держать экзамен на чин прапорщика полевых инженеров. Он и был произведен в офицеры в январе 1841 года и оставался затем в Петербурге до 17 февраля. Накануне отъезда он собрал к себе друзей на прощальный вечер5.
Был тут, конечно, и Федор Михайлович и читал отрывки из двух своих драматических опытов (навеянных, надо думать, чтением Шиллера и Пушкина): «Марии Стюарт» и «Бориса Годунова»6. Что касается первого сюжета, то Федор Михайлович, по свидетельству г. Ризенкампфа, продолжал ревностно им заниматься и в <18>42 году, чему способствовало сильное впечатление, произведенное на него в роли Марии Стюарт немецкою трагическою актрисою Лилли Лёве7. Достоевский хотел обработать эту трагическую тему по-своему,


220
Дополнения. Воспоминания современников...
для чего тщательно принялся за приготовительное историческое чтение. Куда девались наброски его «Марии Стюарт», а равно и «Бориса» — остается неизвестным. <...>
Как раз к первым годам жизни Федора Михайловича на свободе8 относится продолжительный перерыв в его переписке с братом.
Пробел, оказывающийся в письмах, до некоторой степени восполняется тем более драгоценными воспоминаниями доктора Ризенкампфа. Побывав в Ревеле в июле 1842 года и повидавшись там с Михаилом Михайловичем, Александр Егорович Ризенкампф, по возвращении своем осенью в Петербург, стал чаще навещать Федора Михайловича, о незавидном матерьяльном положении которого наслышался от его брата. На поверку в самом деле оказалось, что из всей занимаемой Федором Михайловичем квартиры отапливался только один кабинет. Федор Михайлович совершенно почти отказался от удовольствий, после того как немало потратился в 1841 и начале 1842 года на Александрийский театр, процветавший в то время, отчасти и на балет, который он почему- то тогда любил, и на дорогие концерты таких виртуозов, как Оле-Буль и Лист9. Теперь, после утреннего посещения офицерских классов, он сидел, запершись в своем кабинете, предавшись литературным занятиям. Цвет лица его был какой-то земляной, его постоянно мучил сухой кашель, особенно обострявшийся по утрам; голос его отличался усиленною хрипотой; к болезненным симптомам присоединялась еще опухоль подчелюстных желез. Все это, однако же, упорно скрывалось от всех, и даже приятелю-доктору насилу удавалось прописать Федору Михайловичу хотя какие-нибудь средства от кашля и заставить его хоть несколько умереннее курить жуковский табак10. Из товарищей часто навещал тогда Достоевского только Дм<итрий> Вас<ильевич> Григорович, представлявший во многих отношениях прямую противоположность Федору Михайловичу. «Молодой, ловкий, статный, — вспоминает доктор Ризенкампф, — светский, красивый и живой, сын богатого iycapcKoro полковника и его жены, француженки-аристократки11, друг поручика Тотлебена, тогда уже обнаруживавшего задатки будущей своей известности12, и артиста Рамазанова13, любимец и поклонник прекрасного пола, вращавшийся постоянно в лучшем петербургском обществе, Григорович привязался к нелюдиму и затворнику Достоевскому по врожденной ему страсти к литературе». Тогда он, сколько помнится г. Ризенкампфу, переводил с французского какую-то пьесу из китайского быта14, а Достоевский, отказавшись от продолжения своей «Марии Стюарт», усердно принялся за «Бориса Годунова», также оставшегося неоконченным. Кроме того, Федора Михайловича тогда уже занимали различные повести и рассказы, планы которых так и сменяли друг друга в его плодовитом воображении. Подобного рода производительность поддерживалась в нем по¬


5. [А.Е. Ризенкампф.] [Воспоминания о Ф.М. Достоевском...]
221
стоянным литературным чтением. (О том, будто Ф<едор> М<ихайлович> еще в Инженерном училище писал своих «Бедных людей», доктор Ризенкампф ничего не знал.)15 Из русских писателей он особенно охотно читал тогда Гоголя и любил произносить наизусть целые страницы из «Мертвых душ». Из французских писателей, кроме прежде уже ему особенно полюбившихся Бальзака, Жорж Занд и Виктора Гюго, — он, по свидетельству г. Ризенкампфа, читал Ламартина, Фредерика Сулье (особенно любя «Mémoires du diable»*)16, Эмиля Сувестра17, отчасти даже Поль-де-Кока18. Понятно, что при всё более и более развивающихся литературных наклонностях Достоевский должен был тяготиться посещением офицерских классов. Он бы давно бросил их, если бы не угроза опекуна прекратить в таком случае выдачу ему денег. А Федор Михайлович в них постоянно нуждался! <...>
В Великом посту 1842 года, запомнил, однако, г. Ризенкампф, Федор Михайлович, у которого вдруг оказался опять прилив денег (расщедрился, может быть, опекун, чтобы поощрить его усидчивые занятия инженерными науками), позволил себе отдыхать от трудов на концертах вновь прибывшего Листа, а также знаменитого певца Рубини и кларнетиста Блаза19. После Пасхи, в апреле, он сошелся с доктором Ризенкампфом на представлении «Руслана и Людмилы»20. Но уже с мая Федор Михайлович опять отказался от всяких удовольствий, чтобы вполне отдаться приготовлениям к окончательному экзамену, продолжавшемуся с 20 мая по 20 июня. В то же время держал свой выпускной экзамен и д<окто>р Ризенкампф. От усиленных занятий он заболел и еще 30 июня лежал в постели. Как вдруг в этот день приезжает к нему Федор Михайлович, которого нельзя было и узнать. Веселый, с здоровым видом, довольный судьбой, он возвестил о благополучном окончании экзаменов, выпуске из заведения с чином подпоручика (в полевые инженеры), о получении от опекуна такой суммы денег, которая дала ему возможность расплатиться со всеми кредиторами, наконец о получении 28-дневного отпуска в Ревель и о своем намерении отправиться туда на другой же день. Теперь же он силою стащил приятеля с постели, посадил его с собой на пролетку и повез в ресторан Лерха на Невском проспекте21. Тут Достоевский потребовал себе номер с роялем, заказал роскошный обед с винами и заставил больного приятеля есть и пить с собой вместе. Как ни казалось это сначала невозможным для больного г. Ризенкампфа, но пример Федора Михайловича подействовал на него заразительно; он хорошо пообедал, сел за рояль — и выздоровел.
На другой день, в 10 часов утра, он, как ни в чем не бывало, проводил Федора Михайловича на пароход, а через три недели и сам отправился в Ревель, где нашел его вполне наслаждающимся свободой в семействе брата22.
«Мемуары дьявола» (фр).


222
Дополнения. Воспоминания современников...
Пришлось, однако, познакомиться и с ревельским обществом, и оно, по свидетельству д<окто>ра Ризенкампфа, «своим традициональным, кастовым духом, своим непотизмом23 и ханжеством, своим пиэтизмом, разжигаемым фанатическими проповедями тогдашнего модного пастора гернгутера Гуна24, своею нетерпимостью особенно в отношении военного элемента» произвело на Достоевского весьма тяжелое впечатление. Оно так и не изгладилось в нем во всю жизнь. Он был тем более поражен, что ожидал встретить в культурном обществе здоровые признаки культуры. «С трудом я мог убедить Федора Михайловича, — говорит д<окто>р Ризенкампф, — что всё это — только местный колорит, свойственный жителям Ревеля... При своей склонности к генерализации25 он возымел с тех пор какое-то предубеждение против всего немецкого».
Между тем Михаил Михайлович, с помощью жены, снабдил брата полным ремонтом26 белья и платья, столь дешевого в Ревеле. Уверенный в том, что Федор Михайлович никогда не знает, сколько у него чего, он, по словам г. Ризенкампфа, просил последнего поселиться в Петербурге вместе с Федором Михайловичем и, по возможности, подействовать на него примером немецкой аккуратности. Вернувшись в Петербург в сентябре 1843 года, доктор Ризенкампф так и сделал27. Застал он Федора Михайловича без копейки, кормящимся молоком и хлебом, да и то в долг из лавочки. «Федор Михайлович, — говорит он, — принадлежал к тем личностям, около которых живется всем хорошо, но которые сами постоянно нуждаются. Его обкрадывали немилосердно, но, при своей доверчивости и доброте, он не хотел вникать в дело и обличать прислугу и ее приживалок, пользовавшихся его беспечностью». Самое сожительство с доктором чуть было не обратилось для Федора Михайловича в постоянный источник новых расходов. Каждого бедняка, приходившего к доктору за советом, он готов был принять как дорогого гостя. «Принявшись за описание быта бедных людей, — говорил он как бы в оправдание, — я рад случаю ближе познакомиться с пролетариатом столицы». На поверку, однако же, оказалось, что громадные счеты, подававшиеся в конце месяца даже одним булочником, зависят не столько от подобного гостеприимства Федора Михайловича, сколько от того, что его денщик Семен28, находясь в интимных отношениях с прачкой, прокармливал не только ее, но и всю ее семью и целую компанию ее друзей на счет своего барина. Мало того: вскоре раскрылась и подобная же причина быстрого таяния белья, ремонтировавшегося29 каждые три месяца, то есть при каждой получке денег из Москвы. Но точно так же, как в денщике, пришлось разочаровывать Федора Михайловича в его портном, сапожнике, цирюльнике ит. д.,а равным образом доводить его до сознания, что и в числе угощаемых им посетителей далеко не все заслуживали участия.


5. [А.Е. Ризенкампф.] [Воспоминания о Ф.М. Достоевском...]
223
Крайнее безденежье Федора Михайловича продолжалось около двух месяцев. Как вдруг, в ноябре, он стал расхаживать по зале как-то не по-обыкновенному — громко, самоуверенно, чуть не гордо. Оказалось, что он получил из Москвы 1000 рублей. «Но на другой же день утром, — рассказывает далее д<окго>р Ризенкампф, — он опять своею обыкновенною тихою, робкою походкою вошел в мою спальню с просьбою одолжить ему 5 рублей». Оказалось, что большая часть полученных денег ушла на уплату за различные заборы в долг, остальное же частию проиграно на бильярде, частию украдено каким-то партнером, которого Федор Михайлович доверчиво зазвал к себе и оставил на минуту одного в кабинете, где лежали незапертыми последние 50 рублей.
По всей вероятности, зазванный Федором Михайловичем незнакомец в свою очередь показался ему любопытным субъектом для наблюдений. Особенное его внимание остановил на себе один молодой человек, более долгое время пользовавшийся советами г. Ризенкампфа, — брат фортепьянного мастера Келера30. Это был, рассказывает доктор, вертлявый, угодливый, почти оборванный немчик, по профессии комиссионер, а в сущности — приживалка. Заметив беззаветное гостеприимство Федора Михайловича, он сделался одно время ежедневным его посетителем — к чаю, обеду и ужину, и Федор Михайлович терпеливо выслушивал его рассказы о столичных пролетариях. Нередко он записывал слышанное, и г. Ризенкампф впоследствии убедился, что кое-что из келеровского материала отразилось потом на романах «Бедные люди», «Двойник», «Неточка Незванова» и т. д.
В декабре 1843 года Федор Михайлович опять дошел до крайнего недостатка в деньгах. Дело дошло до займа у одного отставного унтер-офицера, бывшего прежде приемщиком мяса у подрядчиков во 2-м Сухопутном госпитале и дававшего деньги под заклад31. Федору Михайловичу пришлось дать ростовщику доверенность на получение вперед жалованья за январскую треть 1844 года32, с ручательством казначея Инженерного управления. При этой операции вместо 300 руб<лей> асс<игнациями> Федору Михайловичу доставалось всего 200, а 100 р<ублей> считались процентами за четыре месяца. Понятно, что при этой сделке Федор Михайлович должен был чувствовать глубокое отвращение к ростовщику. Оно, может быть, припомнилось ему, когда, столько лет спустя, он описывал ощущения Раскольникова при первом посещении им процентщицы33. В единственном дошедшем до нас письме 1843 года, относящемся к его последнему дню, сам Ф<едор> М<ихайлович> говорит о своих долгах, хотя опекун и не оставляет его без денег34. Он подбивает брата общими усилиями перевести «Матильду» Евгения Сю35, причем молодое разыгравшееся воображение сулит ему огромный барыш для поправления их запутанных денежных обстоятельств.


224
Дополнения. Воспоминания современников...
К 1 февраля 1844 года Ф<едору> М<ихайлови>чу выслали опять из Москвы 1000 р<у6лей>, но уже к вечеру в кармане у него, по свидетельству г. Ризен- кампфа, оставалось всего сто. На беду, отправившись ужинать к Доминику36, он с любопытством стал наблюдать за биллиардной игрой. Тут подобрался к нему какой-то господин, обративший его внимание на одного из участвующих в игре — ловкого шулера, которым была подкуплена вся прислуга в ресторане. «Вот, — продолжал незнакомец, — домино так совершенно невинная, честная игра». Кончилось тем, что Федор Михайлович тут же захотел выучиться новой игре, но за урок пришлось заплатить дорого: на это понадобились целых 25 партий и последняя сторублевая Достоевского перешла в карман партнера- учителя.
На другой день новое безденежье, новые займы, нередко за самые варварские проценты, чтобы только было на что купить сахару, чаю и т. п. В марте доктору Ризенкампфу пришлось оставить Петербург37, не успев приучить Федора Михайловича к немецкой аккуратности и практичности. <...>
6
С.Д. Яновский
ВОСПОМИНАНИЯ О ДОСТОЕВСКОМ
Фрагменты
Я познакомился с Федором Михайловичем Достоевским в 1846 году1. В то время я служил в Департаменте казенных врачебных заготовлений2 Министерства внутренних дел. Жил я между Сенною площадью и Обуховским мостом, в доме известного тогда доктора-акушера В.Б. Шольца3. Так как на эту квартиру я переехал вскоре после оставления мною службы в Лесном и Межевом институте4, где я состоял врачом и преподавателем некоторых отделов естественной истории, то практики у меня в Петербурге было еще немного. В числе моих пациентов был В.Н. Майков;5 я любил беседовать с ним, и меня очень интересовали его рассказы о том интеллигентном и артистическом обществе, которое собиралось тогда в доме их родителей6. Имя Ф.М. Достоевского в то время повторялось всеми и беспрерывно, вследствие громадного успеха первого его произведения («Бедные люди»), и мы часто о нем говорили, причем я постоянно выражал мой восторг от этого романа. Майков вдруг однажды объявил мне, что Федор Михайлович просит у меня позволения посоветоваться со мною, так как он тоже болен. Я, конечно, очень обрадовался. На другой день в десять часов утра пришел ко мне Владимир Николаевич Май-


6. С.Д. Яновский. Воспоминания о Достоевском
225
ков7 и познакомил со мною того человека, с которым я впоследствии виделся ежедневно до самого его ареста8.
Вот буквально верное описание наружности того Федора Михайловича, каким он был в 1846 году: роста он был ниже среднего, кости имел широкие и в особенности широк был в плечах и в груди; голову имел пропорциональную, но лоб чрезвычайно развитой с особенно выдававшимися лобными возвышениями, глаза небольшие светло-серые и чрезвычайно живые, губы тонкие и постоянно сжатые, придававшие всему лицу выражение какой-то сосредоточенной доброты и ласки; волосы у него были более чем светлые, почти беловатые и чрезвычайно тонкие или мягкие, кисти рук и ступни ног примечательно большие. Одет он был чисто и, можно сказать, изящно; на нем был прекрасно сшитый из превосходного сукна черный сюртук, черный казимировый жилет9, безукоризненной белизны голландское белье10 и циммермановский цилиндр;11 если что и нарушало гармонию всего туалета, это не совсем красивая обувь и то, что он держал себя как-то мешковато, как держат себя не воспитанники военно-учебных заведений, а окончившие курс семинаристы. Легкие при самом тщательном осмотре и выслушивании оказались совершенно здоровыми, но удары сердца были не совершенно равномерны, а пульс был неровный и замечательно сжатый, как бывает у женщин и у людей нервного темперамента. <...>
Лечение Федора Михайловича было довольно продолжительно; когда местная болезнь совершенно была излечена, он продолжал недели три пить видоизмененный декокт Цитмана12, уничтоживший то золотушно-скорбутное13 худосочие, которое в сильной степени заметно было в больном. Во всё время лечения, которое началось в конце мая и продолжалось до половины июля, Федор Михайлович ежедневно посещал меня, за исключением тех случаев, когда ненастная погода удерживала его дома и когда я навещал его. В это время он жил в каком-то переулке между Большою и Малою Морскими14 в маленькой комнатке у какой-то хозяйки, державшей жильцов. Каждое утро, сначала около десяти часов, а потом ровно в половине девятого, после звонка, раздав<ав>шегося в передней, я видел скоро входившего в приемную комнату Федора Михайловича, который, положив на первый стул свой цилиндр и заглянув быстро в зеркало (причем наскоро приглаживал рукой свои белокурые и мягкие волосы, причесанные по-русски15), прямо обращался ко мне: «Ну, кажется, ничего; сегодня тоже не дурно; ну, а вы, батенька? (это было любимое и действительно какое-то ласкающее слово Федора Михайловича, которое он произносил чрезвычайно симпатично) ну да, вижу, вижу, ничего. Ну, а язык как вы находите? Мне кажется, беловат, нервный; спать-то спал; ну а вот галлюцинации-то, батенька, были, и голову мутило».


226
Дополнения. Воспоминания современников...
Когда, бывало, после этого приступа я осмотрю подробно и внимательно Федора Михаиловича, исследую его пульс и выслушаю удары сердца и, не найдя ничего особенного, скажу ему в успокоение, что всё идет хорошо, а галлюцинации — от нервов, он оставался очень доволен и добавлял: «Ну, конечно, нервы; значит, кондрашки не будет? это хорошо! Лишь бы кондрашка не пришиб, а с остальным сладим».
Успокоившись, он быстро менял свою физиономию и свой юмор: сосредоточенный и как бы испуганный взгляд исчезал, сильно сжатые в ниточку губы открывали рот и обнаруживали его здоровые и крепкие зубы; он подходил к зеркалу, но уже для того, чтобы посмотреть на себя как на совсем здорового, и в это время, взглянув на свой язык, говорил уже: «Ну, да, конечно, нервный, просто белый без желтизны, значит — хорошо!»
Потом мы усаживались за чайный столик, и я слышал обычную фразу: «Ну, а мне полчашечки и без сахару, я сначала вприкусочку, а вторую с сахаром и с сухариком». И это повторялось каждый день. За чаем же мы беседовали о разных предметах, но более всего о медицине, о социальных вопросах, о вопросах, касавшихся литературы и искусств, и очень много о религии.
Во всех своих суждениях Федор Михайлович поражал меня, равно как и других в то время наших знакомых, особенною верностию своих взглядов, обширною, сравнительно с нами (хотя все мы были с университетскою подготовкой и люди читавшие), начитанностию и до того глубоким анализом, что мы невольно верили его доказательствам как чему-то конкретному, осязаемому.
В конце 1846 года знакомство мое с Федором Михайловичем перешло в близкую приязнь, и беседы наши приняли характер самый искренний и задушевный. <...>
Сойдясь со мной на дружескую ногу, вот что доверил мне Федор Михайлович. Он говорил мне, что он человек положительно бедный и живет своим трудом как писатель. В это время он сообщал мне многое о тяжелой и безотрадной обстановке его детства, хотя благоговейно отзывался всегда о матери, о сестрах и о брате Михаиле Михайловиче; об отце он решительно не любил говорить и просил о нем не спрашивать, а также мало говорил о брате Андрее Михайловиче. Когда я однажды спросил у него, почему он не служит и зачем оставил свою специальную карьеру, он дал мне тот ответ, который я сообщил уже в письме моем к Оресту Федоровичу Миллеру и достоверность коего утверждаю и в настоящую минуту, несмотря на изложенный г. Миллером в биографии Федора Михайловича вариант16. Почему я с такой уверенностью поддерживаю ту причину выхода в отставку Федора Михайловича, какую я сообщил, то есть неблагоприятный отзыв императора Николая Павловича об


7. Д.В. Григорович. Литературные воспоминания
227
одной из чертежных работ Достоевского, а не ординарчество у Великого Князя, на это отвечу коротко: потому что все мною сказанное я слышал из уст самого Федора Михайловича и рассказ записан был мною в моем «Дневнике». <...>
7
Д.В. Григорович
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагменты
Первый год в училище был для меня сплошным терзанием. Даже теперь, когда меня разделяет от этого времени больше полу столетия1, не могу вспомнить о нем без тягостного чувства; и этому не столько способствовали строгость дисциплинарных отношений начальства к воспитанникам, маршировка и ружьистика, не столько даже трудность ученья в классах, сколько новые товарищи, с которыми предстояло жить в одних стенах, спать в одних комнатах. Представить трудно, чтобы в казенном, и притом военно-учебном, заведении могли укорениться и существовать обычаи, возможные разве в самом диком обществе. Начальство не могло этого не знать; надо полагать, оно считало зло неизбежным и смотрело на него сквозь пальцы, заботясь, главным образом, о том, чтобы внешний вид был исправен и высшая власть осталась им довольна.
Комплект учащихся состоял из ста двадцати воспитанников, или кондукторов, как их называли, чтоб отличать от кадет2. В мое время треть из них составляли поляки, треть — немцы из прибалтийских губерний, треть — русские. В старших двух классах были кондукторы, давно брившие усы и бороду; они держали себя большею частию особняком, присоединяясь к остальным в крайних только случаях. От тех, которые были моложе, новичкам положительно житья не было. С первого дня поступления новички получали прозвище рябцов — слово, производимое, вероятно, от рябчика, которым тогда военные называли штатских. Смотреть на рябцов как на парий было в обычае. Считалось особенною доблестью подвергать их всевозможным испытаниям и унижениям.
Новичок стоит где-нибудь, не смея шевельнуться; к нему подходит старший и говорит задирающим голосом: «Вы, рябец, такой-сякой, начинаете, кажется, кутить?» — «Помилуйте... я ничего...» — «То-то, ничего... Смотрите вы у меня!» — и — затем щелчок в нос, или повернут за плечи и ни за что ни про


228
Дополнения. Воспоминания современников...
что угостят пинком. Или: «Эй вы, рябец, как вас?.. Ступайте в третью камеру; подле моей койки лежит моя тетрадь, несите сюда, да, смотрите, живо, не то расправа!» Крайне забавным считалось налить воды в постель новичка, влить ему за воротник ковш холодной воды, налить на бумагу чернил и заставить его слизать, заставить говорить непристойные слова, когда замечали, что он конфузлив и маменькин сынок.
В классах, во время приготовления уроков, как только дежурный офицер удалялся, поперек двери из одного класса в другой ставился стол; новички должны были на четвереньках проходить под ним, между тем как с другой стороны их встречали кручеными жгутами и хлестали куда ни попало. И боже упаси было заплакать или отбиваться от такого возмутительного насилия3. Сын доктора К.4, поступивший в одно время со мною, начал было отмахиваться кулаками; вокруг него собралась ватага, и так исколотили, что его пришлось снести в лазарет; к его счастью, его научили сказать, что он споткнулся на классной лестнице и ушибся. Пожалуйся он, расскажи, как было дело, он, конечно, дорого бы поплатился.
И всё это происходило в казенном заведении, где над головой каждого висел дамоклов меч строгости, взыскательности самой придирчивой; где за самый невинный проступок — расстегнутый воротник или пуговицу — отправляли в карцер или ставили у дверей на часы с ранцем на спине и не позволяли опускать ружье на пол.
В одном из помещений училища находилась канцелярия, сообщавшаяся с квартирой ротного командира Фере;5 в канцелярии заседал письмоводитель из унтер-офицеров, по фамилии Игумнов6. Зайдешь, бывало, в канцелярию узнать, нет ли письма, не приходил ли навестить родственник. Случайно в дверях показывался Фере; он мгновенно указывал пальцем на вошедшего и сонным голосом произносил: «Игумнов, записать его!» Игумнов исполнял приказание, и вошедший ни за что ни про что должен был отсиживать в училище праздничный день.
Безусловно, винить начальство за допущение своеволия между воспитанниками было бы несправедливо. Не надо забывать, что в то время оно находилось, более чем мы сами, под гнетом страха и ответственности; на шалости, происходившие у себя дома, в закрытии, смотрели снисходительно, лишь бы, как я уже заметил, в данный момент воспитанники были во всем исправны: не пропустили на улице офицера, не отдав ему чести, выходной билет был бы на месте7 между второй и третьей пуговицей, отличились бы на ординарцах8 или на разводе или молодцами прошли бы на майском параде9. Надо сказать также, начальство ничего не знало о том, что происходило в рекреационной зале, — оно туда почему-то редко заглядывало. Там, между тем, помимо исгя-


7. Д.В. Григорович. Литературные воспоминания
229
зания рябцов, совершались другие предосудительные сцены; распевались песни непристойного характера, и в том числе знаменитая «Феня», кончавшаяся припевом:
Ах ты, Феня, Феня,
Феня ягода моя!..10
Раз в год, накануне Рождества, в рекреационную залу входил письмоводитель Игумнов в туго застегнутом мундире, с задумчивым, наклоненным лицом. Он становился на самой середине залы, выжидал, пока обступят его воспитанники, кашлял в ладонь и, не смотря в глаза присутствующим, начинал глухим, монотонным голосом декламировать известное стихотворение Жуковского:
Раз в крещенский вечерок Девушки гадали...11 и т. д.
Покончив с декламацией, Игумнов отвешивал поклон и с тем же задумчивым видом медленно выходил из залы.
Всякий раз после этого собиралась подписка в пользу Игумнова; одному из старших поручалось отдать ему деньги.
Разноплеменность в составе персонала училища не давала себя чувствовать или, по крайней мере, настолько слабо выражалась, что была почти незаметна; ее сглаживали чувство строгой зависимости, распространявшейся на всех одинаково, труд и сложность занятий в классах, отчасти также общий гонор, царивший в мое время в училище; гонор основывался на преимуществе перед другими военно-учебными заведениями, не допускавшем в училище телесного наказания. Такое преимущество в значительной степени приподымало дух каждого, составляло его гордость. <...>
•к 1с 1с
Раз в воскресенье отправился я из училища12, желая навестить бывшего моего наставника К.Ф. Костомарова13. Я пришел утром, в то время, когда его питомцы (их был новый комплект, и по-прежнему человек пять) не занимались. Меня тотчас же все радостно обступили; я был для них предметом живейшего любопытства, мог сообщить о житье-бытье училища, в которое они должны были вступить будущею весной.
В числе этих молодых людей находился юноша лет семнадцати, среднего роста, плотного сложения, белокурый, с лицом, отличавшимся болезненною бледностью. Юноша этот был Федор Михайлович Достоевский. Он приехал


230
Дополнения. Воспоминания современников...
из Москвы вместе со старшим братом, Михаилом Михайловичем. Последний не держал экзамена в Инженерное училище, определился в кондукторскую саперную роту, был произведен в офицеры и отправлен на службу в Ревель14. По возвращении оттуда, спустя уже несколько лет, Михаил Михайлович вышел в отставку15, открыл папиросную фабрику16, занимался одновременно переводами сочинений Гёте17, написал комедию «Старшая и меньшая»18 и после возвращения из ссылки Федора Михайловича сделался редактором журнала «Эпоха»19.
Сближение мое с Ф.М. Достоевским началось едва ли не с первого дня его поступления в училище20. С тех пор прошло более полустолетия, но хорошо помню, что изо всех товарищей юности я никого так скоро не полюбил и ни к кому так не привязывался, как к Достоевскому. Казалось, он сначала отвечал мне тем же, несмотря на врожденную сдержанность характера и отсутствие юношеской экспансивности — откровенности. Ему радостно было встретить во мне знакомого в кругу чужих лиц, не упускавших случая грубо, дерзко придираться к новичку. Ф<едор> М<ихайлович> уже тогда выказывал черты необщительности, сторонился, не принимал участия в играх, сидел, углубившись в книгу, и искал уединенного места;21 вскоре нашлось такое место и надолго стало его любимым: глубокий угол четвертой камеры с окном, смотревшим на Фонтанку; в рекреационное время его всегда можно было там найти, и всегда с книгой.
С неумеренною пылкостью моего темперамента и, вместе с тем, крайнею мягкостью и податливостью характера, я не ограничился привязанностью к Достоевскому, но совершенно подчинился его влиянию. Оно, надо сказать, было для меня в то время в высшей степени благотворно. Достоевский во всех отношениях был выше меня по развитости; его начитанность изумляла меня. То, что сообщал он о сочинениях писателей, имя которых я никогда не слыхал, было для меня откровением. До него я и большинство остальных наших товарищей читали специальные учебники и лекции, и не только потому, что посторонние книги запрещалось носить в училище, но и вследствие общего равнодушия к литературе.
Кончина Пушкина в 1837 году была чувствительна между нами, я убежден, одному Достоевскому22, успевшему еще в пансионе Чермака (в Москве)23 прочесть его творения; предосторожности, принятые во время перенесения тела великого поэта из его квартиры, легко могло статься, приняты были также по отношению к учебным заведениям: приказано было, по возможности, скрыть событие и наблюдать, чтобы меньше о нем говорили.
Мне потом не раз случалось встречаться с лицами, вышедшими из пансиона Чермака, где получил образование Достоевский; все отличались замечательною литературною подготовкой и начитанностью.


7. Д.В. Григорович. Литературные воспоминания
231
Первые литературные сочинения, читанные мной на русском языке, были мне сообщены Достоевским; это были: перевод «Кот Мур» Гофмана и «Исповедь англичанина, принимавшего опиум» Матюрена — книга мрачного содержания и весьма ценимая тогда Достоевским. «Астролог» Вальтера Скотта и особенно «Озеро Онтарио» Купера24 окончательно пристрастили меня к чтению. Читая в «Озере Онтарио» сцену прощания Патфайндера с Маделью25, я заливался горькими слезами, стараясь отворачиваться и украдкой утирать слезы из опасения, чтобы этого не заметили и не подняли меня на смех. Литературное влияние Достоевского не ограничивалось мной; им увлеклись еще три товарища: Бекетов26, Витковский27 и Бережецкий;28 образовался, таким образом, кружок, который держался особо и сходился, как только выпадала свободная минута. Любовь к чтению сменила у меня на время страсть к рисованию, которым я усердно занимался до того времени. Читалось без разбору всё, что ни попадало под руку и что тайком приносилось в училище. Раз, помню, я имел даже терпение прочесть до конца всего «Josselin»*  *, скучнейшую и длиннейшую поэму Ламартина29, и не менее скучный переводный английский роман «La Mapelle d’Dayton»** 30. Описание жизни знаменитых живописцев, помещенное в одном из сочинений Карамзина31, привело меня в восторг. Я вступал в горячий спор с Достоевским, доказывая, что Рафаэль Санцио значит Рафаэль святой, так прозванный за его великие творения; Достоевский доказывал, что Санцио обозначает только фамилию художника32, с чем я никак не хотел согласиться. Воображение, более и более увлекаемое чтением, не могло им ограничиться.
После чтения пьесы Шиллера «Разбойники»33 я тотчас же принялся сочинять пьесу из итальянских нравов; прежде всего я позаботился приискать название: «Замок Морвено». Написав первую сцену, я тут же остановился: с одной стороны, помешало бессилие воображения, с другой — неуменье выражать на русском языке то, что хотелось.
Чтение и мысли, которые оно пробуждало, не только мешали мне следить за уроками, но заметно охлаждали к классным занятиям. Достоевский, сколько помнится, учился также неважно; он приневоливал себя, с тем чтобы окончить курс и переходить из класса в класс без задержки. Последнее не удалось ему, однако ж; при переходе в один из классов он не выдержал экзамена и должен был в нем остаться еще год; неудача эта потрясла его совершенно;34 он сделался болен и пролежал несколько времени в лазарете. <...>
Около этого времени я случайно встретился на улице с Достоевским, вышедшим из училища и успевшим уже переменить военную форму на статское
* «Жоселена» [искам. фр).
* «Часовня в Антоне» [искам, фр).


232
Дополнения. Воспоминания современников...
платье35. Я с радостным восклицанием бросился обнимать его. Достоевский также мне обрадовался, но в его приеме заметна была некоторая сдержанность. При всей теплоте, даже горячности сердца, он еще в училище, в нашем тесном, почти детском кружке, отличался не свойственною возрасту сосредоточенностью и скрытностью, не любил особенно громких, выразительных изъявлений чувств. Радость моя при неожиданной встрече была слишком велика и искренна, чтобы пришла мне мысль обидеться его внешнею холодностью. Я немедленно с воодушевлением рассказал ему о моих литературных знакомствах и попытках и просил сейчас же зайти ко мне, обещая прочесть ему теперешнюю мою работу, на что он охотно согласился.
Он, по-видимому, остался доволен моим очерком, хотя и не распространялся в излишних похвалах; ему не понравилось только одно выражение в главе «Публика шарманщика». У меня было написано так: когда шарманка перестает играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика. «Не то, не то, — раздраженно заговорил вдруг Достоевский, — совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам... Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая...» Замечание это — помню очень хорошо — было для меня целым откровением. Да, действительно: звеня и подпрыгивая36 — выходит гораздо живописнее, дорисовывает движение. Художественное чувство было в моей натуре; выражение: пятак упал не просто, а звеня и подпрыгивая, — этих двух слов было для меня довольно, чтобы понять разницу между сухим выражением и живым, художественно-литературным приемом. <...>
В течение этого времени я чаще и чаще виделся с Достоевским. Кончилось тем, что мы согласились жить вместе, каждый на свой счет37. Матушка посылала мне ежемесячно пятьдесят рублей; Достоевский получал от родных из Москвы почти столько же. По тогдашнему времени, денег этих было бы за глаза для двух молодых людей; но деньги у нас не держались и расходились обыкновенно в первые две недели; остальные две недели часто приходилось продовольствоваться булками и ячменным кофеем, который тут же подле покупали мы в доме Фридерикса38. Дом, где мы жили, находился на углу Владимирской и Графского переулка; квартира состояла из кухни и двух комнат с тремя окнами, выходившими в Графский переулок; последнюю комнату занимал Достоевский, ближайшую к двери — я. Прислуги у нас не было, самовар ставили мы сами, за булками и другими припасами также отправлялись сами.
* * *
Когда я стал жить с Достоевским, он только что кончил перевод романа Бальзака «Евгения Гранде»39. Бальзак был любимым нашим писателем; гово¬


7. Д.В. Григорович. Литературные воспоминания
233
рю «нашим» потому, что оба мы одинаково им зачитывались, считая его неизмеримо выше всех французских писателей. Не знаю, как потом думал Достоевский, но я до сих пор остался верен прежнему мнению и часто перечитываю некоторые из творений Бальзака. Не могу припомнить, каким образом, через кого перевод «Евгении Гранде» попал в журнал «Библиотека для чтения»;40 помню только, когда книга журнала попала к нам в руки, Достоевский глубоко огорчился, и было отчего: «Евгения Гранде» явилась едва ли не на треть в сокращенном виде против подлинника. Но таков уж, говорили, был обычай у Сенковского, редактора «Библиотеки для чтения»41. Он поступал так же бесцеремонно с оригинальными произведениями авторов. Последние были настолько смирны, что молчали, лишь бы добиться счастья видеть свою рукопись и свое имя в печати.
Увлечение Бальзаком было причиной, что Белинский, к которому в первый раз повел меня Некрасов, сделал на меня впечатление обратное тому, какое я ожидал. Настроенный Некрасовым, я ждал как счастья видеть Белинского; я переступал его порог робко, с волнением, заблаговременно обдумывая выражения, с какими я выскажу ему мою любовь к знаменитому французскому писателю. Но едва я успел коснуться, что сожитель мой, — имя которого никому не было тогда известно, — перевел «Евгению Гранде», Белинский разразился против общего нашего кумира жесточайшею бранью, назвал его мещанским писателем, сказал, что, если бы только попала ему в руки эта «Евгения Гранде», он на каждой странице доказал бы всю пошлость этого сочинения42. Я был до того озадачен, что забыл всё, что готовился сказать, входя к Белинскому; я положительно растерялся и вышел от него как ошпаренный, негодуя против себя еще больше, чем против Белинского. Не знаю, что он обо мне подумал; он, вероятно, смотрел на меня как на мальчишку, не умевшего двух слов сказать в защиту своего мнения.
Достоевский между тем просиживал целые дни и часть ночи за письменным столом. Он слова не говорил о том, что пишет; на мои вопросы он отвечал неохотно и лаконически; зная его замкнутость, я перестал спрашивать. Я мог только видеть множество листов, исписанных тем почерком, который отличал Достоевского: буквы сыпались у него из-под пера, точно бисер, точно нарисованные43. Такой почерк видел я впоследствии только у одного писателя: Дюма-отца44. Как только Достоевский переставал писать, в его руках немедленно появлялась книга. Он одно время очень пристрастился к романам Ф. Сулье, особенно восхищали его «Записки демона»45. Усиленная работа и упорное сиденье дома крайне вредно действовали на его здоровье; они усиливали его болезнь, проявлявшуюся несколько раз еще в юности, в бытность его в училище46. Несколько раз во время наших редких прогулок с ним случались припадки. Раз, проходя вместе с ним по Троицкому переулку47, мы встретили


234
Дополнения. Воспоминания современников...
похоронную процессию. Достоевский быстро отвернулся, хотел вернуться назад, но, прежде чем успели мы отойти несколько шагов, с ним сделался припадок настолько сильный, что я с помощью прохожих принужден был перенести его в ближайшую мелочную лавку; насилу могли привести его в чувство48. После таких припадков наступало обыкновенно угнетенное состояние духа, продолжавшееся дня два или три.
Раз утром (это было летом)49 Достоевский зовет меня в свою комнату; войдя к нему, я застал его сидящим на диване, служившем ему также постелью; перед ним, на небольшом письменном столе, лежала довольно объемистая тетрадь почтовой бумаги большого формата, с загнутыми полями и мелко исписанная.
— Садись-ка, Григорович; вчера только что переписал; хочу прочесть тебе; садись и не перебивай, — сказал он с необычною живостью.
То, что он прочел мне в один присест и почти не останавливаясь, явилось вскоре в печати под названием «Бедные люди».
Я был всегда высокого мнения о Достоевском; его начитанность, знание литературы, его суждения, серьезность характера действовали на меня внушительно; мне часто приходило в голову, как могло случиться, что я успел уже написать кое-что, это кое-что было напечатано50, я считал уже себя некоторым образом литератором, тогда как Достоевский ничего еще не сделал по этой части? С первых страниц «Бедных людей» я понял, насколько то, что было написано Достоевским, было лучше того, что я сочинял до сих пор; такое убеждение усиливалось по мере того, как продолжалось чтение. Восхищенный донельзя, я несколько раз порывался броситься ему на шею; меня удерживала только его нелюбовь к шумным, выразительным излияниям; я не мог, однако ж, спокойно сидеть на месте и то и дело прерывал чтение восторженными восклицаниями.
Результат этого чтения более или менее известен читающей публике. История о том, как я силой почти взял рукопись «Бедных людей» и отнес ее Некрасову, рассказана самим Достоевским в его «Дневнике»51. Из скромности, вероятно, он умолчал о подробностях, как чтение происходило у Некрасова. Читал я. На последней странице, когда старик Девушкин прощается с Варенькой, я не мог больше владеть собой и начал всхлипывать; я украдкой взглянул на Некрасова: по лицу у него также текли слезы. Я стал горячо убеждать его в том, что хорошего дела никогда не надо откладывать, что следует сейчас же отправиться к Достоевскому, несмотря на позднее время (было около четырех часов утра), сообщить ему об успехе и сегодня же условиться с ним насчет печатания его романа.
Некрасов, изрядно также возбужденный, согласился, наскоро оделся, и мы отправились.


7. Д.В. Григорович. Литературные воспоминания
235
Должен признаться, я поступил в настоящем случае очень необдуманно. Зная хорошо характер моего сожителя, его нелюдимость, болезненную впечатлительность, замкнутость, мне следовало бы рассказать ему о случившемся на другой день, но сдержанно, а не будить его, не тревожить неожиданною радостью и вдобавок не приводить к нему чуть ли не ночью незнакомого человека; но я сам был тогда в возбужденном состоянии, в такие минуты здраво рассуждают более спокойные люди.
На стук наш в дверь отворил Достоевский; увидав подле меня незнакомое лицо, он смутился, побледнел и долго не мог слова ответить на то, что говорил ему Некрасов. После его ухода я ждал, что Достоевский начнет бранить меня за неумеренное усердие и излишнюю горячность; но этого не случилось; он ограничился тем только, что заперся в своей комнате, и долго после того я слышал, лежа на своем диване, его шаги, говорившие мне о взволнованном состоянии его духа.
После знакомства с Некрасовым и через него с Белинским, который прочел рукопись «Бедных людей», с Достоевским произошла заметная перемена. Во время печатания «Бедных людей»52 он постоянно находился в крайне нервном возбуждении. Со свойственною ему несообщительностыо, он не говорил мне о том, как сошелся с Некрасовым и что дальше было между ними. Стороною только доходили до меня слухи о том, что он требовал печатать «Бедных людей» особым шрифтом и окружить рамкой каждую страницу;53 я не присутствовал при этих разговорах и не знаю, справедливо это или нет; если и было что-нибудь похожее, тут, вероятно, не обошлось без преувеличения.
Могу сказать только с уверенностью, что успех «Бедных людей» и еще больше, кажется, неумеренно-восторженные похвалы Белинского положительно вредно отразились на Достоевском, жившем до той поры замкнуто, в самом себе, встречавшемся, да и то нечасто, с немногими товарищами, не имевшими ничего общего с литературой. Возможно ли было такому человеку, даже при его уме, сохранить нормальное состояние духа, когда с первого шага на новом поприще такой авторитет как Белинский преклонился перед ним, громко провозглашая, что появилось новое светило в русской литературе? Вскоре после «Бедных людей» Достоевский написал повесть «Господин Про- харчин» или «Господин Голядкин»54, не помню хорошо названия. Чтение назначено было у Некрасова;55 я также был приглашен. Белинский сидел против автора, жадно ловил каждое его слово и местами не мог скрыть своего восхищения, повторяя, что один только Достоевский мог доискаться до таких изумительных психологических тонкостей.
Увлечение Белинского не сделало бы еще, может быть, такого действия на Достоевского, как тот внезапный, резкий поворот на его счет в мнении Белинского и его кружка. Вот что около этого времени писал Белинский к


236
Дополнения. Воспоминания современников...
Анненкову: «Не знаю, писал ли я вам, что Достоевский написал повесть “Хозяйка”, — ерунда страшная! В ней он хотел помирить Марлинского с Гофманом, подбавивши немного Гоголя. Он еще написал кое-что после того, но каждое его новое произведение — новое падение. В провинции его терпеть не могут, в столице отзываются враждебно даже о “Бедных людях”, я трепещу при мысли перечитать их. Надулись же мы, друг мой, с Достоевским-гением!»56 Писал это Белинский, честнейший из людей, но склонный к увлечению, — писал совершенно искренно, как всегда, по убеждению. Белинский не стеснялся громко высказывать свое мнение о Достоевском; близкие люди его кружка ему вторили.
Неожиданность перехода от поклонения и возвышения автора «Бедных людей» чуть ли не на степень гения к безнадежному отрицанию в нем литературного дарования могла сокрушить и не такого впечатлительного и самолюбивого человека, каким был Достоевский. Он стал избегать лиц из кружка Белинского, замкнулся весь в себя еще больше прежнего и сделался раздражительным до последней степени. При встрече с Тургеневым, принадлежавшим к кружку Белинского, Достоевский, к сожалению, не мог сдержаться и дал полную волю накипевшему в нем негодованию, сказав, что никто из них ему не страшен, что, дай только время, он всех их в грязь затопчет57. Не помню, что послужило поводом к такой выходке; речь между ними шла, кажется, о Гоголе.
Во всяком случае, я уверен, вина была на стороне Достоевского. Характер Тургенева отличался полным отсутствием задора; его скорее можно было упрекнуть в крайней мягкости и уступчивости. После сцены с Тургеневым произошел окончательный разрью между кружком Белинского и Достоевским; он больше в него не заглядывал. На него посыпались остроты, едкие эпиграммы58, его обвиняли в чудовищном самолюбии, в зависти к Гоголю, которому он должен был бы в ножки кланяться, потому что в самых хваленых «Бедных людях» чувствовалось на каждой странице влияние Гоголя.
В последнем обвинении, — если можно это считать обвинением молодому начинающему литератору, — была доля правды. Лицо старика Девушкина в «Бедных людях» невольно приводит на память чиновника Попршцина в «Записках сумасшедшего»; сцена, когда дочь директора роняет платок и Попри- щин, бросившись подымать его, скользит на паркете и чуть не разбивает себе нос59, напоминает сцену, когда у Девушкина, в присутствии начальника, отрывается пуговица, и он, растерявшись, старается поднять ее. Не только в приеме частого повторения одного и того же слова, но в постройке самих фраз, в их духе заметно проглядывает влияние Гоголя. «Также читал очень приятное изображение, описанное курским помещиком; курские помещики хорошо пишут!»60 — «Хотел бы рассмотреть поближе жизнь этих господ, все эти экивоки


8. В.А. Соллогуб. Воспоминания
237
и придворные штуки, как они, что они»61 и т. д. «Хотелось бы быть генералом для того, чтобы увидеть, как они будут увиваться и делать все эти разные экивоки...»62 — «Настасья Петровна; хорошее имя: Настасья Петровна; у меня тетка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна»63 (Чичиков у Коробочки). — «Не то я тебя, знаешь, березовым веником, чтоб для вкусу-то... Вот у тебя теперь славный аппетит, так чтоб еще был получше...»64 (Плюшкин). — «А вот черти-то тебя и припекут, и припекут! Скажут: а вот тебе, мошенница, за то, что барина обманывала, и припекут, припекут!..»65 и т. д. Склад этих фраз, их дух, если можно так выразиться, часто встречаемый в первых произведениях Достоевского, не может служить ему большим упреком. Следовало бы тогда винить всё тогдашнее литературное молодое поколение; все в одинаковой степени были увлечены Гоголем; почти всё, что писалось в повествовательном роде, было отражением повестей Гоголя, преимущественно повести «Шинель». В последующих произведениях Достоевского не заметно уже тени подражания; он становится совершенно самостоятельным.
Не помню, о чем-то раз зашел у меня с Достоевским горячий спор. Результат был тот, что решено было жить порознь. Мы разъехались, но, однако ж, мирно, без ссоры66. Бывая оба часто у Бекетовых67, мы встречались дружелюбно, как старые товарищи. <...>
8
В Л. Соллогуб
ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагмент
<...> Один, всего один раз мне удалось затащить к себе Достоевского. Вот как я с ним познакомился.
В 1845 или 1846 году я прочел в одном из тогдашних ежемесячных изданий повесть, озаглавленную «Бедные люди»1. Такой оригинальный талант сказывался в ней, такая простота и сила, что повесть эта привела меня в восторг. Прочитавши ее, я тотчас же отправился к издателю журнала, кажется Андрею Александровичу Краевскому2, осведомиться об авторе; он назвал мне Достоевского и дал мне его адрес3. Я сейчас же к нему поехал и нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных петербургских улиц, кажется на Песках4, молодого человека, бледного и болезненного на вид. На нем был одет довольно поношенный домашний сюртук с необыкновенно короткими, точно не на него сшитыми, рукавами. Когда я себя назвал и выразил ему в востор¬


238
Дополнения. Воспоминания современников...
женных словах то глубокое и вместе с тем удивленное впечатление, которое на меня произвела его повесть, так мало походившая на всё, что в то время писалось, он сконфузился, смешался и подал мне единственное находившееся в комнате старенькое старомодное кресло. Я сел, и мы разговорились; правду сказать, говорил больше я — этим я всегда грешил. Достоевский скромно отвечал на мои вопросы, скромно и даже уклончиво. Я тотчас увидел, что это натура застенчивая, сдержанная и самолюбивая, но в высшей степени талантливая и симпатичная. Просидев у него минут двадцать, я поднялся и пригласил его поехать ко мне запросто пообедать.
Достоевский просто испугался.
— Нет, граф, простите меня, — промолвил он растерянно, потирая одну об другую свои руки, — но, право, я в большом свете отроду не бывал и не могу никак решиться...
— Да кто вам говорит о большом свете, любезнейший Федор Михайлович, — мы с женой действительно принадлежим к большому свету5, ездим туда, но к себе его не пускаем!
Достоевский рассмеялся, но остался непреклонным, и только месяца два спустя решился однажды появиться в моем зверинце6. Но скоро наступил 1848 год, он оказался замешанным в деле Петрашевского и был сослан в Сибирь, в каторжные работы7. <...>
9
И.И. Панаев
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагменты
<...> Надобно сказать, что первый, узнавший о существовании «Бедных людей», был Григорович. Достоевский был его товарищем по Инженерному училищу.
Он сообщил свою рукопись Григоровичу, Григорович передал ее Некрасову. Они прочли ее вместе и передали Белинскому1 как необыкновенно замечательное произведение.
Белинский принял ее не совсем доверчиво. Несколько дней он, кажется, не принимался за нее.
Он в первый раз взялся за нее, ложась спать, думая прочесть немного, но с первой же страницы рукопись заинтересовала его... Он увлекался ею более и более, не спал всю ночь и прочел ее разом, не отрываясь.


10. А .Я. Панаева-Головачева. Воспоминания. Русские писатели...
239
Утром Некрасов застал Белинского уже в восторженном, лихорадочном состоянии.
В таком положении он обыкновенно ходил по комнате в беспокойстве, в нетерпении, весь взволнованный. В эти минуты ему непременно нужен был близкий человек, которому бы он мог передать переполнявшие его впечатления...
Нечего говорить, как Белинский обрадовался Некрасову.
— Давайте мне Достоевского! — были первые слова его.
Потом он, задыхаясь, передал ему свои впечатления, говорил, что «Бедные люди» обнаруживают громадный, великий талант, что автор их пойдет далее Гоголя, и прочее. «Бедные люди», конечно, замечательное произведение и заслуживало вполне того успеха, которым оно пользовалось, но все-таки увлечение Белинского относительно его доходило до крайности.
Когда к нему привезли Достоевского, он встретил его с нежною, почти отцовскою любовью и тотчас же высказался перед ним весь, передал ему вполне свой энтузиазм. <...>
Вообще открытие всякого нового таланта было для него праздником. <...>
10
А.Я, Панаева-Головачева
ВОСПОМИНАНИЯ РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ И АРТИСТЫ
Фрагменты
<...> Панаев в своих «Воспоминаниях» рассказывает об эффекте, произведенном «Бедными людьми» Достоевского1, и я об этом не буду распространяться. Достоевский пришел к нам в первый раз вечером с Некрасовым и Григоровичем2, который только что вступал на литературное поприще3. С первого взгляда на Достоевского видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались. Почти все присутствовавшие тогда у нас уже были ему знакомы, но он, видимо, был сконфужен и не вмешивался в общий разговор. Все старались занять его, чтобы уничтожить его застенчивость и показать ему, что он член кружка. С этого вечера Достоевский часто приходил вечером к нам; застенчивость его прошла, он даже выказывал какую-то задорность, со всеми заводил споры, оче¬


240
Дополнения. Воспоминания современников...
видно, из одного упрямства противоречил другим. По молодости и нервности он не умел владеть собой и слишком явно высказывал свое авторское самолюбие и самомнение о своем писательском таланте. Ошеломленный неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он как впечатлительный человек не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно выступили на это поприще с своими произведениями. С появлением молодых литераторов в кружке беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев4 — он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался. У Достоевского явилась страшная подозрительность вследствие того, что один приятель передавал ему всё, что говорилось в кружке лично о нем и о его «Бедных людях». Приятель Достоевского5, как говорят, из любви к искусству, передавал всем, кто о ком что сказал. Достоевский заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду; он приходил уже к нам с накипевшей злобой, придирался к словам, чтобы излить на завистников всю желчь, душившую его. Вместо того, чтобы снисходительнее смотреть на больного, нервного человека, его еще сильнее раздражали насмешками. Достоевский претендовал6 на Белинского за то, что он играет в преферанс, а не говорит с ним о его «Бедных людях».
— Как можно умному человеку просидеть даже десять минут за таким идиотским занятием, как карты!., а он сидит по два и по три часа! — говорил Достоевский с каким-то озлоблением. — Право, ничем не отличишь общества чиновников от литераторов: то же тупоумное препровождение времени.
Белинский избегал всяких серьезных разговоров, чтобы не волноваться. Достоевский приписывал это охлаждению к нему Белинского, который иногда, слыша разгорячившегося Достоевского в споре с Тургеневым, потихоньку говорил Некрасову, игравшему с ним в карты: «Что это с Достоевским, говорит какую-то бессмыслицу, да еще с таким азартом». Когда Тургенев, по уходе Достоевского, рассказывал Белинскому о резких и неправильных суждениях Достоевского о каком-нибудь русском писателе, то Белинский ему замечал:
— Ну, да вы хороши, сцепились с больным человеком, подзадориваете его, точно не видите, что он в раздражении, сам не понимает, что говорит.


10. А .Я. Панаева-Головачева. Воспоминания. Русские писатели...
241
Когда Белинскому передавали, что Достоевский считает себя уже гением, то он пожимал плечами и с грустью говорил:
— Что за несчастье, ведь несомненный у Достоевского талант, а если он, вместо того чтобы разработать его, вообразит уже себя гением, то ведь не пойдет вперед. Ему непременно надо лечиться, всё это происходит от страшного раздражения нервов. Должно быть, потрепала его, бедного, жизнь! Тяжелое настало время, надо иметь воловьи нервы, чтобы они выдержали все условия нынешней жизни. Если не будет просвета, так, чего доброго, все поголовно будут психически больны!
Раз Тургенев при Достоевском описывал свою встречу в провинции с одной личностью, которая вообразила себя гениальным человеком, и мастерски изобразил смешную сторону этой личности. Достоевский был бледен как полотно, весь дрожал и убежал, не дослушав рассказа Тургенева. Я заметила всем: к чему изводить так Достоевского? — но Тургенев был в самом веселом настроении, увлек и других, так что никто не придал значения быстрому уходу Достоевского. Тургенев стал сочинять юмористические стихи на Девушкина, героя «Бедных людей», будто бы тот написал благодарственные стихи Достоевскому, что он оповестил всю Россию об его существовании, и в стихах повторялось часто «маточка»7.
С этого вечера Достоевский уже более не показывался к нам и даже избегал встречи на улице с кем-нибудь из кружка. Раз, встретив его на улице, Панаев хотел остановиться и спросить, почему его давно не видно, но Достоевский быстро перебежал на другую сторону. Он виделся только с одним своим приятелем, бывшим в кружке, и тот сообщал, что Достоевский страшно бранит всех и не хочет ни с кем из кружка продолжать знакомства, что он разочаровался во всех, что все завистники, бессердечные и ничтожные люди.
«Петербургский сборник», изданный Некрасовым, быстро разошелся, и он очень сожалел, что не рискнул напечатать его в большом числе экземпляров. <...>
В 1848 году мы жили летом в Парголове;8 там же на даче жил Петрашев- ский, и к нему из города приезжало много молодежи. Достоевский, Плещеев и Толь иногда гостили у него9. Достоевский уже не бывал у нас с тех пор, как Белинский напечатал в «Современнике» критику на его «Двойника» и «Про- харчина»10. Достоевский оскорбился этим разбором. Он даже перестал кланяться и гордо и насмешливо смотрел на Некрасова и Панаева; они удивлялись таким выходкам Достоевского. Петрашевский не бывал у нас, но знал Панаева и иногда при встрече разговаривал с ним. Петр ашевский имел всегда вид мрачный; он был небольшого роста, с большой черной бородой, длинными волосами, всегда ходил в плаще и в мягкой шляпе с большими полями и с толстой палкой. Дачников тогда в Парголове проживало немного, так что все знали не


242
Дополнения. Воспоминания современников...
только друг друга в лицо, но и образ жизни каждого. Частые сборища молодежи у Петрашевского были известны всем дачникам. Петрашевского часто можно было встретить на прогулках, окруженного молодыми людьми. <...>
Однажды явился в редакцию Достоевский, пожелавший переговорить с Некрасовым. Он был в очень возбужденном состоянии. Я ушла из кабинета Некрасова и слышала из столовой, что оба они страшно горячились; когда Достоевский выбежал из кабинета в переднюю, то был бледен как полотно и никак не мог попасть в рукав пальто, которое ему подавал лакей; Достоевский вырвал пальто из его рук и выскочил на лестницу. Войдя к Некрасову, я нашла его в таком же разгоряченном состоянии.
— Достоевский просто сошел с ума! — сказал Некрасов мне дрожащим от волнения голосом. — Явился ко мне с угрозами, чтобы я не смел печатать мой разбор его сочинения в следующем номере11. И кто это ему наврал, будто бы я всюду читаю сочиненный мною на него пасквиль в стихах!12 До бешенства дошел. <...>
11
А.Г. Достоевская
ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагмент
<...> В апреле 1880 года Федору Михайловичу стали говорить знакомые, что в «Вестнике Европы» появилась статья П.В. Анненкова под названием «Замечательное десятилетие», в которой автор говорит и о Достоевском1, Федор Михайлович очень заинтересовался статьей и просил меня достать из библиотеки апрельскую книжку журнала. Мне удалось ее достать от знакомых только пред самым отъездом в Руссу2, и мы увезли книгу с собой. Прочитав статью, муж мой пришел в негодование: Анненков в своих воспоминаниях сообщает, что Достоевский был такого высокого мнения о своем литературном таланте, что будто бы потребовал, чтобы его первое произведение, «Бедные люди», было отмечено особо — именно было напечатано «с каймой по сторонам страниц»3. Муж был страшно возмущен такою клеветой и немедленно написал Суворину, прося его заявить в «Новом времени» от его имени, что ничего подобного тому, что рассказано в «Вестнике Европы» П.В. Анненковым насчет «каймы», не было и не могло бытьК Многие из сверстников Федора Михайловича (напр<имер>, А.Н. Майков)5, отлично помнившие те времена, тоже были возмущены статьею Анненкова, и А.С. Суворин, на основании письма Федора Михайловича и свидетельств современников, написал по пово¬


12. Л.Ф. Достоевская. [Воспоминания] Об отце
243
ду «каймы» две талантливых заметки (2 и 16 мая 1880 года) и поместил их в «Новом времени»6.
В ответ на опровержение Федора Михаиловича П.В. Анненков высказал в ..Л7, что произошла ошибка, что требование «каймы» относилось до другого произведения Федора Михаиловича под названием «Рассказ Плисмылькова» (никогда не написанного)8. Клевета Анненкова так возмутила моего мужа, что он решил, если придется встретиться с ним на Пушкинском празднестве, не узнать его, а если подойдет, — не подать ему рукй. <...>
12
Л.Ф. Достоевская
[ВОСПОМИНАНИЯ] ОБ ОТЦЕ
Фрагменты
После окончания своих занятий в Инженерном замке Достоевский получил место в инженерном ведомстве. Но он не долго оставался здесь и скоро вышел в отставку1. К тому времени уже умер его отец, который мог бы заставить его служить на государственной службе; военная служба его не привлекала, тем более, что у него было желание стать писателем. Молодой Григорович последовал его примеру2. Они решили поселиться вместе, сняли холостяцкую квартиру3 и наняли слугу. Григорович получал деньги от своей матери, жившей в провинции, а мой отец — из Москвы от своего опекуна4, предоставлявшего ему средства, достаточные для скромного образа жизни. К сожалению, отец всегда имел фантастическое представление о бережливости. Всю жизнь он <...> сразу растрачивал все деньги, имеющиеся в его кармане, не задумываясь о том, на что он будет жить завтра. Он не изменился и в старости. Мне вспоминается одна поездка с отцом на Украину, предпринятая нами в его последние годы, чтобы провести лето у моего дяди Ивана5. На несколько дней мы должны были остановиться в Москве, и, к большому неудовольствию моей матери, Достоевский снял номер в лучшей гостинице города в первом этаже, тогда как в Петербурге мы жили в очень скромной квартире. Как ни протестовала моя мать, но она никогда не могла справиться с расточительностью своего супруга. Когда на семейные праздники приглашали родных, отец всегда вызывался покупать деликатесы для закуски, занимающей столь большое место на русских обедах, а также фрукты и десерт. Если мать имела неосторожность позволить ему это, Достоевский шел в лучшие магазины города и покупал всё  ** Далее в рукописи пропуск.


244
Дополнения. Воспоминания современников...
хорошее, что ему попадалось. Я смеюсь каждый раз, когда читаю, как Дмитрий Карамазов делает покупки у Плотникова перед поездкой в Мокрое6. Я вижу себя опять в Старой Руссе в той же лавке Плотникова7, куда я иногда ходила с отцом и с любопытством лакомки следила за его оригинальным способом делать покупки. Когда я шла туда с матерью, мы выходили оттуда со скромным пакетиком в руке. Но если я сопровождала туда отца, мы покидали магазин с пустыми руками, но несколько маленьких мальчиков шли перед нами или за нами и несли, довольные, в ожидании хороших чаевых, большие корзины. <...>
Достоевский подавал милостыню всем бедным, встречавшимся на его пути, и никогда не мог отказать в деньгах, если кто-нибудь говорил ему о своем несчастье и просил его о помощи. Чаевые, которые он раздавал за малейшую услугу прислуге, были баснословны и приводили мою бедную мать в бешенство.
Неудивительно, что отец при таком образе жизни тратил больше, чем мог ему посылать из Москвы опекун. Он делал долги, и, чтобы избавиться от своих кредиторов, предложил своему опекуну отказаться от своих прав наследства за довольно скромную, но сразу же выплаченную сумму.
Не зная сути газетного и издательского дела, Достоевский был столь наивен, что думал зарабатывать себе на жизнь писательством. Опекун согласился на эту сделку, хотя он ни в коем случае не должен был это делать8. Мои тетки заметили, что их брат Федор ничего не понимает в делах, и ему можно делать самые невыгодные предложения. Позднее они и попытались это сделать, когда семье Достоевского досталось другое наследство, и борьба, которую отец должен был вести против притязаний своих сестер, омрачила конец его жизни9. На этом я остановлюсь подробнее в последних главах моей книги.
Выплатив долги, Достоевский быстро истратил остаток своих денег. Он попробовал переводить*, но это давало мало денег. Тут к нему на помощь пришла тетка Куманина и назначила ему пенсию. Она была сестрой его матери, удачно вышла замуж и жила в прекрасном доме в Москве, окруженная толпой преданных слуг, бесчисленными приживалками, бедными женщинами, трепетавшими перед ней и угождавшими всем прихотям богатой деспотической барыни. Она протежировала своим племянникам и племянницам, выделяя особенно моего отца, который всегда оставался ее любимцем. Она одна из всей семьи знала ему цену и всегда была готова ему помочь. Отец любил свою старую тетку Куманину, хотя несколько и подсмеивался над ней, как это бывает обычно с молодыми племянниками. Он изобразил ее в «Игроке» в образе  ** В это время он сделал отличный перевод «Евгении Гранде» Бальзака10.


12. Л.Ф. Достоевская. [Воспоминания] Об отце
245
старой московской бабушки, которая приезжает в Германию, играет в рулетку, теряет половину своего состояния и так же быстро, как появилась, возвращается в Москву11. В то время, когда в Германии процветала игра в рулетку, моя бабушка Куманина была слишком стара, чтобы путешествовать. Но вполне вероятно, что она играла в Москве в карты и проигрывала большие суммы денег. И, отправляя ее в Германию и заставляя играть там в рулетку, Достоевский, вероятно, хотел показать, от кого он унаследовал страсть к игре.
Но было бы ошибкой утверждать, что отец тратил много денег, предаваясь удовольствиям праздной жизни. Достоевский в молодости был очень прилежным и трудолюбивым. Он мало выходил, все дни проводил за письменным столом, беседовал со своими героями, смеялся, плакал и страдал с ними. Его друг Григорович, обладавший большим житейским опытом, пытался наряду со своим писательством приобретать знакомства, которые могли бы оказаться полезными для его дальнейшего преуспевания, добился того, что его ввели в литературные круги, и представил там своего друга Достоевского. Григорович был красивым, веселым и элегантным, ухаживал за дамами и восхищал каждого. Отец был неловким, робким, нелюдимым, скорее некрасивым; он мало говорил и больше слушал. В этих салонах оба друга встречались также с Тургеневым, которого привела в Петербург тоже литературная карьера. Отец был его большим почитателем. «Я влюблен в Тургенева, — писал он наивно своему брату Михаилу, служившему после окончания военного училища офицером в Ревеле12. — Он так красив, так привлекателен, так элегантен»13. Тургенев самодовольно принимал почитания моего отца — для него он был совершенный нуль14.
Григоровичу удалось познакомиться с поэтом Некрасовым, собиравшимся издавать литературный журнал15. Григорович стремился тем или иным путем принять участие в журнале. Его первые произведения еще не были окончены16 — он слишком много времени уделял обществу, — но он знал, что отец написал роман, который постоянно переделывал, боясь, что он еще недостаточно хорош. Григорович убедил его доверить ему рукопись и показал ее Некрасову. Тот спросил его, знает ли он произведение своего друга, и, услышав, что у Григоровича еще не было времени прочесть его, предложил ему посмотреть вместе с ним две или три главы и проверить, стоящая ли это вещь.
Они прочли, не отрываясь, этот первый роман* отца. Уже рассвет брезжил за окном, когда они подошли к концу. Некрасов был восхищен. «Пойдем к
* Этот роман назывался «Бедные люди». Перед тем как его писать, он начал трагедию «Мария Стюарт», которую отложил, чтобы сочинить драму «Борис Годунов»17. <...> Достоевский отложил в сторону «Марию Споарт» и «Бориса Годунова» и дал нам «Бедных людей», проникнутых нашим удивительным славянским состраданием.


246
Дополнения. Воспоминания современников...
Достоевскому, — предложил он Григоровичу. — Я хочу ему сказать, что я благодарен ему за его роман». — «Но он спит, еще ночь», — ответил Григорович. — «Ну и что из этого! Это важнее сна». И энтузиаст бросился в сопровождении Григоровича на улицу, разбудил отца в 5 часов утра, чтобы сообщить ему, что он — большой талант18.
Потом рукопись отдали знаменитому критику Белинскому, который, прочтя ее, пожелал увидеть молодого писателя. Достоевский, охваченный дрожью возбуждения, предстал перед ним. Белинский принял его строго. «Знаете ли вы, что вы написали, молодой человек? — сказал он ему. — Нет, вы не знаете. Вы еще не можете понять это»19.
Некрасов опубликовал «Бедных людей» в своем сборнике, и они имели большой успех. С этого момента отец стал знаменит. Все хотели с ним познакомиться. «Кто он — этот Достоевский?» — раздавалось со всех сторон. Отец уже с давних пор посещал литературные салоны20, и никто на него не обращал внимания. Этот робкий человек всегда забивался в угол или в нишу окна или пытался укрыться за какой-нибудь ширмой. Теперь ему больше не позволяли прятаться. Его окружали, всячески ему льстили; заставляли его говорить и находили его восхитительным. Наряду с литературными салонами, где принимали тех, кто хотел стать писателем или интересовался литературой, в Петербурге были еще и другие интересные салоны, куда допускались поэты, художники и известные музыканты. Таким был салон князя Одоевского, выдающегося поэта, графа Соллогуба21, романиста с большим вкусом, очень тонко описавшего свои наблюдения над русской жизнью первой половины XIX века; кроме того, салон графа Виельгорского, обрусевшего поляка22. Все эти господа старались познакомиться с Достоевским, приглашали его к себе и сердечно принимали. Отец особенно хорошо чувствовал себя у Виельгорских, у которых можно было послушать отличную музыку. Достоевский страстно любил музыку. Но я не думаю, чтобы у него был собственно музыкальный слух, так как он не воспринимал неизвестные вещи и предпочитал уже знакомые ему. Чем чаще он их слушал, тем большее наслаждение он получал.
Граф Виельгорский был большим любителем музыки, покровительствовал музыкантам и умел отыскивать их в закоулках столицы. Вероятно, тот особый тип бедного, спившегося, честолюбивого и ревнивого скрипача, которого граф Виельгорский отыскал на чердаке и заставил играть на своих музыкальных вечерах, произвел впечатление на фантазию отца, так как для графа Виельгорского он издал свой роман «Неточна Незванова»23. Он дал в нем истинный шедевр женской психологии, но возможно из-за своей молодой неопытности он не смог быть достаточно понятен публике. Говорят, что графиня Виельгорская была урожденной княгиней Бирон24. Князья Бироны, происхо¬


12. Л.Ф. Достоевская. [Воспоминания] Об отце
247
дившие из Курляндии, считали своими родоначальниками скорее европейских государей, чем европейских дворян25. При внимательном чтении «Неточки Незвановой» можно скоро заметить, что князь X.26, оказывающий гостеприимство бедной сироте, конечно, человек из хорошего общества и хорошего воспитания, но что именно благодаря его жене, гордой и высокомерной, дом приобретает княжеский вид. Все окружающие ее говорят о ней как о государыне. Ее дочь Катя — это настоящая маленькая принцесса, избалованная и капризная, терроризирующая своих подданных, а потом осыпающая их милостями. Дружба ее с Неточной с самого начала страстная, даже несколько эротическая. Русские критики строго порицали эту эротику в творчестве Достоевского, и всё же отец совершенно прав, потому что эти бедные немецкие принцессы, не имевшие права на брак по любви и всегда приносившие себя в жертву благосостоянию государства, часто питали подобную страстную и даже эротическую дружбу к какой-нибудь женщине. Эта болезнь у них — наследственная и могла естественно возникнуть и у их отпрыска, маленькой Кати, не по возрасту развитого ребенка. У Виельгорских не было дочерей; образ Кати весь создан Достоевским, этот образ возник у него, когда он ближе познакомился с княжеской супружеской парой. Этим образом маленькой нервной принцессы Достоевский демонстрирует знание женской психики, удивительное в таком робком молодом человеке, не осмелившемся даже приблизиться к женщинам. Его талант к этому времени уже вырос, но, к сожалению, у него еще не было настоящих художественных типов. Нет ничего более блеклого, потухшего, чем эти несчастные петербуржцы, родившиеся и выросшие в болоте. Они не более, чем копия, пародия, карикатура на европейские типы. «Эти люди все давно уже умерли, — говорил русский писатель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. — Они продолжают жить только потому, что полиция забыла их похоронить»27.
Друзья Достоевского, молодые писатели, начинавшие литературную карьеру, не могли примириться с его неожиданным успехом. Они завидовали моему отцу, выходили из себя при мысли, что этот скромный и робкий молодой человек был принят в салонах знаменитостей, куда кандидаты на звание писателя не имели доступа. Они не могли оценить его роман. «Бедные люди» казались им скучными и смешными. Они писали на них пародии в прозе и в стихах и безжалостно насмехались над молодым автором28. Чтобы повредить ему в общественном мнении, приятели Достоевского распространяли смешные анекдоты о нем. Они утверждали, что успех вскружил ему голову и он потребовал, чтобы каждая страница его второго романа, который должен был появиться в журнале Некрасова, была взята в рамку с целью выделить его из других произведений этого журнала. Само собой разумеется, это было


248
Дополнения. Воспоминания современников...
ложью; роман «Двойник» появился без каких бы то ни было рамок29. Друзья Достоевского высмеивали его робость перед женщинами и рассказывали, что он от волнения в обморочном состоянии упал к ногам юной красавицы, когда ей его представили30. Отцу было очень больно терять свои иллюзии в отношении дружбы. Он иначе понимал дружбу; он наивно полагал, что его друзья должны радоваться его успеху, так же как и он, конечно, был бы рад их успеху. Особенно тяжела для отца была злость Тургенева, который, вне себя от успеха «Бедных людей», не знал уже, что и придумать, чтобы навредить Достоевскому. Он так его любил, почитал его так искренно! Именно здесь начало их вражды, длившейся всю их жизнь и вызвавшей в России столько разговоров. <...>
Первый роман отца, несомненно, был очень хорошо написан, но он не был оригинален. Это было подражание гоголевскому роману, который, в свою очередь, имитировал французскую литературу этой эпохи. «Отверженные» Виктора Гюго с их знаменитым Жаном Вальжаном — вот символ этого нового литературного движения31. Конечно, «Отверженные» были написаны позднее32, но фшура каторжника, человека большого благородства, уже начала появляться в Европе.
Демократические идеологии, побудившие французскую революцию, стремились поставить писателей, бедных людей, крестьян и мещан на одну доску с дворянами и интеллигенцией из крупной буржуазии. Это новое литературное направление очень пришлось по душе русским, никогда не имевшим феодальной аристократии и чувствовавшим поэтому всегда влечение к демократическим идеям. Русские писатели, бывшие в это время людьми света и хорошего воспитания, не хотели больше описывать салоны; они искали своих героев на чердаках. Они не имели ни малейшего представления об этих людях, и вместо того, чтобы описывать их такими, какими они были в действительности, собственно, невежественными и придавленными нищетой, они наделяли своих новых героев рыцарскими чувствами, заставляли писать письма, достойные мадам Севинье33. <...>
«Двойник» — несравненно более значительное произведение, чем «Бедные люди». Это уже оригинальный, настоящий Достоевский. Психиатры нашей страны чрезвычайно восхищаются этим маленьким шедевром и поражаются, как молодой романист, никогда не изучавший медицину*, смог так хорошо описать последние дни сумасшедшего34.
* Достоевский очень высоко ценил «Двойника». В письме, отосланном брату Михаилу после возвращения из Сибири, отец говорит о «Двойнике» следующее: «Это была превосходная идея, величайший тип по своей социальной важности, который я первый открыл и которого я был провозвестником»35.


12. Л.Ф. Достоевская. [Воспоминания] Об отце
249
И, однако, этот второй роман отца не имел такого успеха, как первый. Это было слишком ново; тогда еще не был понятен этот детальный анализ человеческого сердца, завоевавший позднее столь большую популярность. Люди с больной психикой еще не вошли в моду; этот роман без героя и героини находили скучным. Критики не скрывали своего разочарования. «Мы ошиблись, — писали они, — талант Достоевского гораздо менее значителен, чем мы думали». Если бы отец был старше, он не обратил бы внимания на критиков, продолжал бы писать в своей новой манере, приучил бы к ней публику и дал бы нам уже тогда превосходные психологические этюды. Но тогда он был еще слишком молод; критика сбила его с пути. Отец боялся, что выдающийся успех его первого романа может не повториться более, и вернулся к ложному жанру Гоголя.
Теперь он уже не желал черпать материал для своих произведений только в самом себе. Он изучал новых героев русской литературы, отыскивал обитателей чердаков в трактирах и пивнушках. Он беседовал с ними, наблюдал их, изучал до мельчайших подробностей их нравы и привычки. Так как Достоевский был робок и не знал, как подойти к ним, он предлагал им сыграть с ним партию на бильярде. Сам он не умел играть, бильярд его не интересовал, поэтому он, конечно, проигрывал крупные суммы. Но Достоевский не жалел об этом, ведь игра на бильярде давала ему возможность наблюдать любопытные сцены и записывать оригинальные выражения*.
Изучив за несколько месяцев эту своеобразную среду, не известную ему прежде, он стал описывать этих маленьких людей такими, какими они были в действительности, и думал доставить этим радость читателям, но, к сожалению, он имел еще меньше успеха, чем прежде.
Русская публика соглашалась проявлять интерес к этим несчастным только при условии, что они будут изображены автором в духе Жана Вальжана. Их реальная, ничтожная и обыденная жизнь никого не интересовала.
Тогда Достоевский стал сомневаться в своем таланте. Здоровье его пошатнулось, он стал нервным и истеричным. В нем уже пустила корни эпилепсия, и, хотя припадков еще не было, он уже чувствовал себя чрезвычайно подав¬
* Друзья Достоевского рассказывают в своих воспоминаниях, что он часто приглашал к себе неизвестных, с которыми он завязывал знакомство в кафе, и весь день беседовал с ними, выслушивал их рассказы. Друзья отца не могли понять удовольствия, испытываемого им от разговора с простыми людьми; читая потом романы Достоевского, они узнавали там тех субъектов, с которыми встречались у него. Вероятно, отец, как все молодые таланты, умел тогда писать только с натуры. Потом ему уже не нужны были прототипы, и он сам стал создавать своих героев.


250
Дополнения. Воспоминания современников...
ленным*. Теперь он избегал салоны, часами отсиживался дома или блуждал по самым темным и пустынным улицам Петербурга. Гуляя, он разговари<ва>л сам с собой, жестикулировал, так что прохожие оглядывались на него. Друзья, встречавшие его, считали его сумасшедшим. В этом бесцветном и отупляющем Петербурге его талант угасал. <...>
У него не было денег, чтоб уехать в Европу, на Кавказ или в Крым — путешествие в то время было очень дорого. Отец чахнул в Петербурге и чувствовал себя счастливым только у брата Михаила, также осевшего в столице и собиравшегося оставить военную службу, чтобы посвятить себя литературе36. Он женился на немке Эмилии Дитмар37, и у них было много детей. Отец мой очень любил своих племянников; их детский смех рассеивал его меланхолию.
Удивляются тому, что в период первой молодости, которую большинство людей посвящает любви, у Достоевского не было ни одной женщины. <...> Коллеги отца, изобретавшие анекдоты о том, как он падает в обморок при виде прекрасных женщин, конечно, заметили эту удивительную робость его перед женщинами**. Период страстей у отца начинается только после каторги, и тогда уже в обмороки он не падает.
Героини первых романов Достоевского — бледные, словно призраки, они неживые. В этот период он создал только два замечательных женских портрета: маленькой Неточки Незвановой и Кати, детей десяти и двенадцати лет. Этот роман вместе с «Двойником» — лучшее, что написал Достоевский в этот период. <...>
* Доктор Яновский, очень любивший моего отца, который часто обращался к нему за советом по поводу своего здоровья, рассказывает, что задолго до каторги Достоевский страдал нервной болезнью, очень похожей на эпилепсию38. Как я уже отмечала, семья отца утверждала, что первый припадок случился с ним, когда он узнал о трагической смерти моего деда Михаила39. Очевидно, Достоевский страдал эпилепсией с 18 лет. Но только после каторги она приобрела свою явно выраженную форму.
** Доктор Ризенкампф, хорошо знавший моего отца в этот период жизни, пишет в своих воспоминаниях: «В 20 лет молодые люди ищут обычно идеал женщины и бросаются за каждой юной красавицей. Ничего подобного нельзя было заметить у Достоевского. Он был равнодушен к женщинам, питал почти антипатию к ним»40. Ризенкампф, однако, добавляет, что Достоевского интересовали сердечные дела его друзей и он охотно пел сентиментальные песни. На всю жизнь Достоевский сохранил привычку петь песни, которые ему нравились. Он пел их вполголоса, особенно, когда думал, что один в комнате.


13. П.В. Аненков. Замечательное десятилетие...
251
13
П.В. Анненков
ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ. 1838-1848 ИЗ ЛИТЕРАТУРНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ
Фрагмент
<...> В одно из моих посещений Белинского, перед обедом, когда он отдыхал от утренних писательских работ, я со двора дома увидел его у окна гостиной, с большой тетрадью в руках1 и со всеми признаками волнения на лице. Он тоже заметил меня и прокричал: «Идите скорее, сообщу новость... Вот от этой самой рукописи, — продолжал он, поздоровавшись со мною, — которую вы видите, не могу оторваться второй день. Это — роман начинающего таланта: каков этот господин с виду и каков объем его мысли — еще не знаю, а роман открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снились никому. Подумайте, это первая попытка у нас социального романа и сделанная притом так, как делают обыкновенно художники, т. е. не подозревая и сами, что у них выходит. Дело тут простое: нашлись добродушные чудаки, которые полагают, что любить весь мир есть необычайная приятность и обязанность для каждого человека. Они ничего и понять не могут, когда колесо жизни со всеми ее порядками, наехав на них, дробит им молча члены и кости. Вот и всё, — а какая драма, какие типы! Да, я забыл вам сказать, что художника зовут Достоевский, а образцы его мотивов представлю сейчас». И Белинский принялся с необычайным пафосом читать места, наиболее поразившие его, сообщая им еще большую окраску своей интонацией и нервной передачей. Так встретил он первое произведение нашего романиста*.
И этим еще не кончилось. Белинский хотел сделать для молодого автора то, что делал уже для многих других, как, например, для Кольцова2 и Некрасова, т. е. высвободить его талант от резонерских наклонностей и сообщить ему сильные, так сказать, нервы и мускулы, которые помогли бы овладевать предметами прямо, сразу, не надрываясь в попытках, но тут критик встретил уже решительный отпор. В доме же Белинского прочитан был новым писате¬
* Во время вторичного моего отсутствия из России3, в 1846 г., почти такое же настроение охватило Белинского, как рассказывали мне, и с рукописью «Обыкновенная история» И.А. Гончарова4 — другим художественным романом. Он с первого же раза предсказал обоим авторам большую литературную будущность5, что было нетрудно, но он еще предсказал, что потребуется им много усилий и много времени, прежде чем они наживут себе творческие идеи, достойные их таланта.


252
Дополнения. Воспоминания современников...
лем и второй его рассказ, «Двойник»; это — сенсационное изображение лица, существование которого проходит между двумя мирами — реальным и фантастическим, не оставляя ему возможности окончательно пристроиться ни к одному из них. Белинскому нравился и этот рассказ по силе и полноте разработки оригинально странной темы, но мне, присутствовавшему тоже на этом чтении, показалось, что критик имеет еще заднюю мысль, которую не считает нужным высказать тотчас же. Он беспрестанно обращал внимание Достоевского на необходимость набить руку, что назьюается, в литературном деле, приобрести способность легкой передачи своих мыслей, освободиться от затруднений изложения. Белинский, видимо, не мог освоиться с тогдашней еще расплывчатой манерой рассказчика, возвращавшегося поминутно на старые свои фразы, повторявшего и изменявшего их до бесконечности, и относил эту манеру к неопытности молодого писателя, еще не успевшего одолеть препятствий со стороны языка и формы. Но Белинский ошибся: он встретил не новичка, а совсем уже сформировавшегося автора, обладающего потому и закоренелыми привычками работы, несмотря на то, что он являлся, по-видимому, с первым своим произведением6. Достоевский выслушивал наставления критика благосклонно и равнодушно. Внезапный успех, полученный его повестью, сразу оплодотворил в нем те семена и зародыши высокого уважения к самому себе и высокого понятия о себе, какие жили в его душе. Успех этот более чем освободил его от сомнений и колебаний, которыми сопровождаются обыкновенно первые шаги авторов: он еще принял его за вещий сон, пророчивший венцы и капитолии7, а когда решено было напечатать «Бедные люди» в альманахе Некрасова «Петербургский сборник» (1846), автор совершенно спокойно и как условие, следующее ему по праву, потребовал, чтобы его роман был отличен от всех других статей книги особенным типографским знаком, например — каймой. Роман и был действительно обведен почетной каймой в альманахе8.
Впоследствии из Достоевского вышел, как известно, изумительный искатель редких, поражающих феноменов человеческого мышления и сознания, который одинаково прославился верностию, ценностию, интересом своих психических открытий — и количеством обманных образов и выводов, полученных путем того же самого тончайшего, хирургически острого, так сказать, психического анализа, какой помог ему создать и все наиболее яркие его типы. С Белинским он вскоре разошелся, — жизнь развела их в разные стороны9, хотя довольно долгое время взгляды и созерцание их были одинаковы. <...>


1. [А.С. Суворин <?>.] [Заметка в отделе «Наброски и мелочи»...]
253
Полемика А.С. Суворина и М.М. Стасюлевича о мемуарах П.В. Анненкова (Вопрос о «кайме»)
1
[А.С. Суворин <?>]
[ЗАМЕТКА В ОТДЕЛЕ «НАБРОСКИ И МЕЛОЧИ» «НОВОГО ВРЕМЕНИ»]
П.В. Анненков в своей статье «Замечательное десятилетие» («Вестник Европы», апрель, 1880)1 говорит, между прочим, о Ф.М. Достоевском и об отношении к нему Белинского, по поводу романа «Бедные люди» и повести «Двойник». Г. Анненков уверяет, не без некоторого ехидства, что Достоевский выслушивал наставления критика «благосклонно и равнодушно»2, точно Достоевский обязан был благоговеть и восторгаться. Это ехидство, впрочем, весьма невинное, г. Анненков высказывает и далее. «Внезапный успех, полученный его повестью (“Двойник”), сразу оплодотворил в нем те семена и зародыши высокого уважения к самому себе и высокого понятия о себе, какие жили в его душе. Успех этот более чем освободил (?) его от сомнений и колебаний, которыми сопровождаются обыкновенно первые шаги авторов: он еще принял его за вещий сон, пророчивший венцы и капитолии, а когда решено было напечатать “Бедные люди” в альманахе Некрасова “Петербургский сборник” (1846), автор совершенно спокойно, и как условие, следующее ему по праву, потребовал, чтобы его роман был отличен от всех других статей книги особенным типографским знаком, например — каймой. Роман и был действительно обведен почетной каймой в альманахе»3.
Так уверяет г. Анненков, желая выставить самомнение г. Достоевского как можно рельефнее, обвести его, так сказать, особой каймой, в отличие от других начинающих авторов, отличающихся скромностью. Мы взяли «Петербургский сборник» 1846 года и увидели, что г. Анненков это обстоятельство сочинил, вероятно, по свойственному ему добродушию: «Бедные люди» напечатаны без всякой каймы, тем же самым шрифтом, как и другие статьи этого сборника. Мало этого, «почетной каймой» отличены «Помещик» Тургенева и «Парижские увеселения» Ив. Панаева — под этой почетной каймой мы разумеем иллюстрации, которыми украшены эти незначительные и эфемерные произведения4.
Таким образом, П.В. Анненкову надо покаяться, а вместе с ним и «Вестнику Европы». Это прискорбно будет для таких тузов...


254
Дополнения. Воспоминания современников... Полемика...
2
[М.М. Стасюлевич <?>]
ОТ РЕДАКЦИИ [«ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ»]
ПО ПОВОДУ «ВОСПОМИНАНИЙ»
П.В. АННЕНКОВА
В той части «Воспоминаний» П.В. Анненкова («Замечательное десятилетие»), которая была напечатана у нас в апрельской книге1, между прочим, было сказано, что, пред напечатанием «Бедных людей» г. Достоевского в альманахе Некрасова «Петербургский сборник» (1846 г.), автор потребовал, чтобы его роман был отличен от всех других статей книги особенным типографским знаком, например — каймой. Роман и был действительно обведен почетной каймой в альманахе2.
Весь этот анекдот сам по себе не представляет важности, но, по поводу вышеприведенных слов П.В. Анненкова, в No 1473 «Нового времени» сделана была следующая заметка:
«Так уверяет г. Анненков, желая выставить самомнение г. Достоевского как можно рельефнее, обвести его, так сказать, особой каймой в отличие от других начинающих авторов, отличающихся скромностью. Мы взяли “Петербургский сборник” 1846 г. и увидали, что г. Анненков это обстоятельство сочинил, вероятно, по свойственному ему добродушию: “Бедные люди” напечатаны без всякой каймы, тем же самым шрифтом, как и другие статьи этого сборника... Таким образом, П.В. Анненкову надо покаяться, а вместе с ним и “Вестнику Европы”. Это прискорбно будет для таких тузов»3.
Мы ни на минуту не сомневались, что П.В. Анненков ни «по свойственному ему добродушию», ни по какой другой причине никак не мог «сочинить» вышеприведенного «обстоятельства» в своих «Воспоминаниях»; но, ввиду сделанного возражения, сочли необходимым разъяснить этот вопрос окончательно. Автор «Воспоминаний» находится за границей; но нам и не пришлось ожидать от него объяснений, так как возможность справки оказалась у нас под рукой. Вся существенная сторона рассказа о «кайме» — несомненна, но автор «Воспоминаний», писанных им на расстоянии 25 лет и явившихся в печати 35 лет спустя после описываемых событий, отнес «обстоятельство», известное всем в ту эпоху, к «Бедным людям», между тем как дело должно было идти о другом произведении г. Достоевского — «Рассказ Плисмылькова», или что-то в этом роде, предназначавшемся в задуманный Белинским сборник «Левиафан». Туда, как известно, готовились произведения лучших писателей, как, например: «Кто виноват?», «Обыкновенная история», первые рассказы из «Записок охот¬


2. [М.М. Стасюлевич <?>.] От редакции [«Вестника Европы»]...
255
ника»4 и др. Автор «Бедных людей» потребовал не от Некрасова, а от Белинского, чтобы его новый труд был помещен не иначе, как в начале или в конце сборника, но никак не между другими, в середине, а к тому же — был бы обведен каймой. Белинский тогда же, смущенный таким оригинальным требованием, изложил свое затруднение близким друзьям; чтобы утешить его — Некрасов, Панаев и др. придумали написать от имени Белинского стихотворное послание к автору «Бедных людей», которое заключалось таким четверостишием:
Будешь ты доволен мною:
Поступлю я, как п
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец*’5.
После этого, обвинение П.В. Анненкова в «сочинении» делается, по меньшей мере, преждевременным, и не ему предстоит необходимость принести покаяние. Сущность дела, конечно, состоит не в том, — относилась ли «кайма» к «Бедным людям» или к какому-нибудь другому произведению того же автора, а в том,— существовал ли когда-нибудь факт требования о «кайме» или его «сочинил» П.В. Анненков? Точно так же важно не то, — в «Петербургский сборник» или в «Левиафан» назначалась статья г-на Достоевского. А в таком случае, рассказ П.В. Анненкова в главном совершенно верен: такое «обстоятельство» было, но автор «Воспоминаний», по прошествии значительного промежутка времени, мог весьма легко ошибиться в подробностях, которые легко исправит, не прибегая к обвинению его в «сочинении». «Сочинить» и «ошибиться» в<о> второстепенных подробностях — далеко не одно и то же. Ошибка П.В. Анненкова очевидна, впрочем, сама собою: г. Достоевский мог предъявлять требования «каймы» только после того, как он сделался автором «Бедных людей», следовательно, эта повесть должна была быть уже напечатана, когда могло состояться такое требование; кайма же должна относиться только к какому-нибудь последующему произведению того же автора, уже составившего себе имя вышеупомянутою повестью и действовавшего сообразно с тем.
Чтобы довести до конца историю этой «каймы», прибавим, что, как известно, издание «Левиафана» не осуществилось: в 1847 г. открылся «Современ¬
* Это четверостишие памятно многим людям той эпохи; мы слышали его с небольшим вариантом первого стиха, а именно: «Буду нянчиться с тобою»6, в настоящем же его виде оно сообщено нам из записной книги 50-х годов, веденной одним из лиц, весьма близко стоявших к редакции «Современника» той эпохи7.


256
Дополнения. Воспоминания современников... Полемика...
ник»8, и все статьи, предназначавшиеся в этот сборник, были уступлены Белинским, вместе с упомянутою повестью г. Достоевского, редакции нового журнала9, для которой «кайма» уже не была обязательна, да и притом во главе ее стояли авторы вышеприведенного четверостишия.
Итак, самое «обстоятельство», как теперь оказывается, П.В. Анненков вовсе не «сочинил»; ошибка его — повторяем — может относиться не к обстоятельству, а к заглавию альманаха и самой повести; за тем же, самая кайма так и остается каймою, как рассказал ее историю П.В. Анненков, без всякого желания выставить самомнение г. Достоевского, по возможности, рельефнее; да это было бы несогласно и с общим характером его «Воспоминаний», изложенных вообще с соблюдением известного правила историков: писать — ad narrandum, sed non ad probandum*’10.
3
[В.П. Буренин <?>]
[ЗАМЕТКА В ОТДЕЛЕ «СРЕДИ ГАЗЕТ И ЖУРНАЛОВ» «НОВОГО ВРЕМЕНИ»]
Фрагмент
<...> неприятно было встретиться с мелочною сплетнею, которую распространяет г. Стасюлевич о г. Достоевском по поводу сочиненного г. Анненковым анекдота о «кайме»1. Поддерживать эту глупую сплетню, сочиненную каким- нибудь досужим журналистом чуть не полвека назад, и притом поддерживать так серьезно и важно, как это делает почтенная редакция «Вестника Европы», — право, это недостойное дело. Со стороны г. Анненкова нехорошо уже было то, что он, подобрав где-то сплетню, ввел ее в свои воспоминания; но со стороны г. Стасюлевича совсем уже дурно, что он различными лживыми изворотами старается утвердить достоверность явного журнального вздора.
* для того, чтобы рассказать, а не для того, чтобы доказать [лат).


4. [А.С. Суворин.] [Редакционное сообщение в «Новом времени»]
257
4
[А.С. Суворин]
[РЕДАКЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ В «НОВОМ ВРЕМЕНИ»]
Фрагмент
Ф.М. Достоевский, находясь в Старой Руссе, где он лечится, просит нас заявить от его имени, что «ничего подобного тому, что рассказано в “Вестнике Европы” П.В. Анненковым насчет “каймьС\ не было и не могло быть»1 и что он «никогда не получал стихотворения, якобы сочиненного Некрасовым и Панаевым насчет этой же каймы»2.
Мы говорили уже об этой старческой сплетне почтенного г. Анненкова3, поддержанной другим старцем, не объявившим своего имени, которое осталось тайною кабинета г. Стасюлевича4.
Как бы то ни было, вот фактические данные для опровержения этой сплетни, помимо категорического заявления г. Достоевского.
Сначала говорит г. Анненков, что «Бедные люди» обведены каймой;5 когда мы доказали, что это вздор6, г. Стасюлевич и какой-то старец, имеющий записную книжку, куда он заносит все сплетни, стали утверждать, что это относится не к «Бедным людям», что г. Анненков ошибся — а к «Рассказу Плисмыль- кова»7, предназначавшемуся в задуманный Белинским сборник «Левиафан»; но материалы, мол, поступившие для этого сборника, перешли в «Современник», и условие о кайме само собой уничтожилось. Если бы дело шло о такой вещи, как «Бедные люди», еще можно было понять с какою-нибудь натяжкою самолюбие автора, пожелавшего такой отлички; но когда сплетники, желая увернуться от улики, относят самолюбивую заносчивость автора к какому-то ничтожному рассказу, то она становится абсурдом.
Но мало и этого: никакого «Рассказа Плисмылькова» нет ни в «Сочинениях» Достоевского8, ни в «Современнике». В первой книжке «Современника», куда вошли разные вещи, назначавшиеся в сборник «Левиафан», есть крошечный рассказ Достоевского, всего в десять страниц, под заглавием «Роман в десяти письмах»9. Он помещен в «Смеси» рядом с «Хорем и Калинычем» Тургенева и первым письмом из Парижа г. Анненкова — и есть не что иное, как один из тех фельетонных рассказов, которые часто стряпались сотрудниками «Современника». Ничего другого Достоевского не было в «Современнике». В «Иллюстрированном альманахе» Панаева и Некрасова, приложенном к «Современнику» 1847 г. и изданном в 1848 г., находится другой такой же


258
Дополнения. Воспоминания современников... Полемика...
маленький рассказ Достоевского, под заглавием «Ползунков»; он иллюстрирован, как и другие мелкие рассказы, помещенные в этом альманахе, напр- <имер> «Заборов», повесть Гребенки, «Старушка», рассказ А. Майкова, «Встреча на станции» Панаева, «Три хашшаша», рассказ Сааруни, «Дурак Федя»
А. 	Станкевича и «Смотрины и рукобитье» Даля10. Не иллюстрированы только две более крупные (по объему) повести — одна Станицкого, другая Дружинина11. Рассказ Достоевского просто — анекдот о взятке, и ничего больше. Люди, коротко знавшие в то время Достоевского, говорили нам, что он приходил в восторг от «Антона-Горемыки» Григоровича и от первых рассказов Тургенева из «Записок охотника»12. Как всё это может вязаться с самомнением о фельетонных рассказах? Не с самих ли себя списали это почтенные представители сороковых годов, так художественно изображенные г. Достоевским в «Бесах»?13


КРИТИЧЕСКИЕ ОТЗЫВЫ СОВРЕМЕННИКОВ О РОМАНЕ «БЕДНЫЕ ЛЮДИ» 1846-1848
1
[В.Г. Белинский\
[РЕЦЕНЗИЯ НА:]
«МЕЛЬНИК» («LE MEUNIER D’ANGIB AULT»)
РОМАН ЖОРЖА САНДА. ПЕРЕВОД П. ФУРМАНА С.-ПЕТЕРБУРГ, 1845 Фрагмент
<...> в кипе новых книг, вышедших в прошлом месяце, мы, к крайнему удовольствию, не нашли ни одной, которая бы вся написана была стихами1. Это добрый знак и хорошее предвестие для наступающего года. Действительно, наступающий год, — мы знаем это наверное, — должен сильно возбудить внимание публики одним новым литературным именем, которому, кажется, суждено играть в нашей литературе одну из таких ролей, какие даются слишком немногим. Что это за имя, чье оно, чем занимательно, — обо всем этом мы пока умолчим, тем более что всё это сама публика узнает на днях2. <...>
2
[Н.В. Кукольник <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ.
С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
«Бедные люди», роман Ф.М. Достоевского: название безошибочно; по объему это не роман, и при всем том мы не читали еще такого длинного романа. Варенька после смерти отца с матушкой своей переехала жить к дальней род-


260
Дополнения. Критические отзывы современников...
ственнице Анне Федоровне, у которой была другая молодая родственница, Саша; обеих этих молодых девиц Анна Федоровна как-то погубила; участь Саши неизвестна, а Варенька ушла, поселилась где-то очень далеко, жила работой и помощью чиновника-старичка, который поселился насупротив Вареньки и показывает китайские тени1 платонической любви. Хотя эта странная чета и могла видеться ежедневно, и виделась на гуляньях и там и сям, но во время свиданий не разговаривала, а всё, что сказать могла, излагала в письмах, посылаемых через улицу, для того, чтобы не видали соседи, поэтому вероятно, что соседи ходили по другим улицам, а эту оставили для почтовой дороги между старым чиновником и обольщенной девицей. Впрочем, и чиновник Девушкин... Переписка эта продолжается сто огромных страниц; но, видно, у Федоры, которая в этом романе занимает роль Меркурия2, заболели ноги. Варенька сжалилась над нею и вышла замуж за своего соблазнителя. Но чтобы не разом обрадовать читателя, Варенька обратила Девушкина не в почтальона, а в почтовую лошадь; гоняла его по всем свадебным заказам и уехала с мужем в деревню. Девушкин напутствовал ее еще одним длинным-предлин- ным письмом. В последнее время так называемый сатирический род развился донельзя. Где набрать предметов: чиновники и картежники, картежники и чиновники, и опять чиновники и картежники. «Петербургские вершины», кажется, служили образцом или, лучше сказать, натурой для нового романа3. В «Петербургских вершинах» заметен талант, который сколько-нибудь заботится о формах; по некоторым подробностям можно ошибиться и подумать, что автор «Вершин» написал и этот роман; но роман, который не имеет никакой формы и весь основан на подробностях утомительно однообразных, наводит такую скуку, какую нам еще испытывать не удавалось. Подробности да подробности в романе похожи на обед, в котором вместо супа — сахарный горошек, вместо говядины, соуса, жаркого и десерта — сахарный горошек4. Оно, может быть, и сладко, может быть, и полезно, но в таком смысле, в каком потчевают сластями кондитерскими учеников: чтобы поселить отвращение к сахарным произведениям. В каждом письме Девушкин дает какой-нибудь подарочек, и непременно с тем же сахарным горошком; в каждом письме Вареньки нежная заботливость о здоровье соседа сахарным горошком. Неизвестно, почему вообразили себе наши сатирики, что мелкие чиновники говорят только уменьшительными5. И уж в этом романе уменьшительным нет никакой пощады. Это лексикон, справочное место уменьшительных. Впрочем, чего нельзя взвести на безответных мелких чиновников. Истинно бедные люди!..
<...> За исключением романа «Бедные люди» и последней статьи [В.Г. Белинского]6, все прочие пиесы этого сборника принадлежат литературе по достоинству; это не спекуляции досужей грамотности, а произведения искусства.


3. [Л.В. Брант.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
261
3
[Л.В. Брант]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагмент
<...> В прежних альманахах, украшенных хорошенькими гравюрами, помещались преимущественно мелкие стихотворения, небольшие повести, легкие рассказы. Нынешние, презирая этими игрушками искусства, предстают миру с целыми поэмами, трагедиями, романами и, только уступая духу времени, иллюстрируются или, говоря яснее, пестрятся какими-то черными пятнами, известными у нас под именем политипажей1. Таков «Петербургский сборник», только что изданный г. Н. Некрасовым (после замечания «Северной пчелы» он уже не называет себя «редактором трудов русских литераторов», как именовался в прошлом году, при издании мирно опочившей в Лете «Физиологии Петербурга»)2 и открывающийся романом г. Достоевского, лица, впервые выступающего на литературное поприще. Роман этот называется «Бедные люди» и сочинен в письмах — форме повествования, требующей таланта необыкновенного, большой опытности, житейской и литературной, мастерского, увлекательного изложения, согретого глубоким, пламенным чувством, чем мог бы выкупаться недостаток внешнего содержания, свойственного сочинениям этого рода. В нем (не говоря о «Новой Элоизе» Руссо)3 представляет новейший образец г-жа Дюдеван (Жорж Санд), превосходным романом своим «Жак»4, едва ли не лучшим созданием этой гениальной писательницы. Новичок в литературе, г. Достоевский решился прямо испытать свои силы в столь трудном, весьма немногим удавшемся роде — попытка смелая, наказанная совершенным крушением. Содержание романа нового автора чрезвычайно замысловато и обширно: из ничего он вздумал построить поэму, драму и вышло ничего, несмотря на все притязания совершить нечто глубокое, нечто высокопатетическое, под видом наружной, искусственной (а не искусной) простоты. Макар Алексеевич Девушкин, пожилой канцелярский чиновник, тридцать лет сряду переписывающий бумаги в каком-то департаменте, и Варвара Алексеевна Доб- роселова, падшая добродетель и виновная невинность — главные и почти единственные лица романа. Они ежедневно пишут друг к другу предлинные письма, иногда по два раза в день, хотя живут в одном доме, горько жалуясь на свою судьбу и бедность да пересылая друг к другу по 20-ти или 30-ти копеек


262
Дополнения. Критические отзывы современников...
серебром, в пособие. Связь трогательная и великодушная: но где же тут драма, роман? Чем наполнить тут 166 страниц в большую осьмушку? Поневоле пришлось прибегнуть к юмору, повторениям, бесконечному распложению5 одного и того же. В лице необразованного, простого, чтоб не сказать подчас глупого, старичка автор хотел явить миру тип простодушной доброты, бессознательного благородства, бескорыстия, честности, высокой «человечности», хотя иной раз эта высокая человечность, с горя, не выдерживая ударов рока, шибко изволила напиваться, и ее, высокую человечность, приводили домой под руки или привозили без ног, что «добродетельной» Варваре Алексеевне подавало повод к весьма поучительным «нотациям» своему другу. И эта добродетельная Варвара Алексеевна, «неведомо как обольщенная»6 в молодости, разыгрывает непритворную роль угнетенной невинности, жертвы! Можете вообразить, к каким натяжкам и ложным положениям повели эти два характера, маловероятные, по крайней мере, чересчур надуманные «высшим романтизмом». Нынче мода — в самых обыкновенных, простых положениях насильственно отыскивать, выжимать, так сказать, какую-то небывалую высокознаменательную, многозначительную сторону, «тонко» (уж больно тонко!) анализировать «внутренний мир» души и сердца — самые дюжинные характеры возводить в какой-то недосягаемый идеал, вопреки истине и действительности — другими словами, из мухи делать слона. — «Вот тайна, вот верх, вот торжество искусства!» — восклицают эксцентрические критики. А неопытная молодость, подобно Варваре Алексеевне, обольщается этими мудреными теориями, и выходит... ничего не выходит, кроме скуки читателю и работы типографским станкам! Но чем кончается эта «наивно-простая» и «глубокознаменательная» история «Бедных людей»?7 О! удивительный конец, «художественная» развязка! Варвара Алексеевна Доброселова, убитая горем, нуждою и страданиями «высокой, не понятой миром» души своей, решается, наконец, выйти замуж за своего гнусного (но, как видите, еще довольно честного) обольстителя. Злополучная жертва! Но этот «горестный, невольный» брак не мешает Варваре Алексеевне очень заботливо заниматься своими нарядами к свадьбе (опять тонкий намек на женскую природу!), и в этом случае бесценный друг ее, Макар Алексеевич, обращается в комиссионера «жертвы», как угорелый бегая по ее поручениям, к бриллиантщику и в модный магазин в Гороховой. Не внушают ли глубочайшего сострадания следующие строки несчастной жертвы: «Скажите мадам Шифон, чтобы блонды она непременно переменила, сообразуясь со вчерашним образчиком. Да скажите еще, что я раздумала насчет канезу, что его нужно вышивать крошью. Да еще: буквы для вензелей на платках вышивать тамбуром; слышите ли? тамбуром, а не гладью. Смотрите же, не забудьте, что тамбуром. Вот еще чуть было не забы¬


3. [Л.В. Брант.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
263
ла! Передайте ей, ради бога, чтобы листики на пелерине шить возвышенно, усики и шипы кордонне, а потом обшить воротник кружевом или широкой фальбалой. Пожалуйста, передайте, Макар Алексеевич»8 (стр. 157). — Несчастная жертва! Не раздирается ли ваше сердце, слыша в этих трогательных словах о кружеве и фальбале голос жесточайшего душевного страдания?.. А бедный Макар Алексеевич? Что сталось с ним, девственнно добродетельным старичком, как гласит и самая фамилия его: «Девушкин»? Он в отчаянии, что его возлюбленная «маточка» (так он обыкновенно называет Варвару Алексеевну в письмах своих) выходит замуж и разлучается с ним, в отчаянии до такой степени, что можно опасаться, не хватил бы он с такого горя через меру? Тем роман и кончается. Читатель, взволнованный до глубины души, обливаясь слезами над участью жалостных «жертв рока», роняет книгу... может быть, и от другой причины... тяжестью своею она ужасно оттягивает руки — но, во всяком случае, в ней много, много «пафоса»!! Мы, конечно, не распространялись бы столько о первом неудачном опыте молодого писателя, если б к внимательной критике не обязывало нас следующее обстоятельство. За несколько времени до выхода в свет «Петербургского сборника» уверяли, что в этом альманахе явится произведение нового, необыкновенного таланта, произведение высокое, едва ли не выше творений Гоголя и Лермонтова9. Стоустая молва мигом разнесла приятную весть по «стогнам Петрограда»: любопытство, ожидание, нетерпение были ловко задеты. Душевно радуясь появлению нового дарования среди бесцветности современной литературы русской, мы с жад- ностию принялись за чтение романа г. Достоевского и вместе со всеми читателями жестоко разочаровались. — «Вы увидите образец неподдельной, высокой простоты, тихую, но глубокую драму, мастерски веденную!» — говорили нам в самый день выхода альманаха; но, увы, наше тупоумие и безвкусие не узрело сих достоинств в «Бедных людях», хотя мы начали чтение романа с самым полным и искренним расположением в его пользу. Угодно ли образчика мнимо-высокой простоты в письмах Девушкина? Вот несколько строк: «Я к вам, Вари(е)нька вы моя, как смеркнется, так и забегу на часок. Нынче ведь рано смеркается, так я и забегу. Я, маточка, к вам непременно на часочи(е)к забегу сегодня. Вот вы теперь ждете Быкова (обольститель), а как он уйдет, так я и забегу. Вот, подождите, маточка, я забегу»10. — Что это, простота или юмор, комизм? — Право, не понимаем. Мы могли бы привести десятка два примеров подобной простоты, но объем газеты не позволяет больших выписок. Заметим, что Девушкин в большей части писем своих беспрестанно толкует о бедственном состоянии своей обуви, о сапогах своих. Это его idée fixe*. С сапогами
* навязчивая идея (<фр.).


264
Дополнения. Критические отзывы современников...
своими он никак не может расстаться. Он всё с ними носится и возится, так что весь роман, можно сказать, написан à propos de bottes*. В одном месте (сгр. 132) Девушкин говорит даже: «маточка, все мы, родная моя, выходим немного сапожники»u. В каждом литературном произведении старательно отыскивая и хорошую сторону, не скажем, чтоб новый автор был совершенно бездарен, но он увлекся пустыми теориями «принципиальных» критиков, сбивающих у нас с толку молодое, возникающее поколение12. Есть даже несколько сносных мест, которые, однако, далеко не искупаются всем остальным. Главная причина недостатков скучного романа г. Достоевского заключается, по нашему мнению, в том, что он в тоне своего рассказа хотел соединить юмор Гоголя с наивным простодушием покойного Основьяненки (Квитка)13. Пусть в дальнейших опытах он уклонится от соблазна наружного подражания, устранит нелепые теории фокусников искусства, и, может быть, лучше удастся. А на этот раз извините: первый блин комом вышел, гора родила мышь — «слухи» не оправдались и даже очень повредили автору, ибо настроили публику к ожиданию чего-то необыкновенного. <...>
4
[ПА. Плетнев <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагмент
<...> Читатели «Современника» в разное время, при разных обстоятельствах, хорошо ознакомлены с талантами, духом, слогом и прочими литературными особенностями почти всех лиц, названных в заглавии. Одно между ними является в печати в первый раз: это Ф.М. Достоевский. Его статья называется «“Бедные люди”, роман». Она занимает 166 страниц — очень значительную часть всей книги. В этом романе два элемента поэзии: серьезный и комический. Первый гораздо более второго носит на себе той художнической истины, которая так высоко ценится в произведениях таланта. Комическое же здесь как-то изысканно и составляет заметное подражание тону, краскам и даже языку Гоголя и Квитки. Места, где автор говорит серьезно, восхитительны, наприм<ер>, описание осеннего вечера и озера на стран<ицах> 121—124. Нам особенно понравились как чисто романтическое «Записки бедной девушки»,
Букв.: о сапогах (iфр.), в переносном значении — некстати, без всякого повода.


5. [Ф.В. Булгарин.] [Фельетон из «Северной пчелы», 1846, № 27]
2 65
рассказывающей сперва о своем детстве и после о первой любви своей (от 24 стран<ицы> до 58). Автор так хорошо постигнул свой предмет, создал столь независимо положения и характеры лиц, выражениям их сообщил такую верность, естественность и оригинальность, наконец, рассказ свой вел с таким мастерским искусством, усиливая интерес и кончив его самым трогательным образом, что никто не усомнится в его неподдельном, прекрасном таланте. Другие части этого же романа не произвели на нас столь приятного действия. Нам даже показалось, когда мы проходили длинный ряд этих шуточных сцен, картин и прочих украшений, этих карикатур, не без претензии на характер трогательного, нам показалось, что г-н Достоевский все это вызвал к жизни усиленно, теоретически, без сердечного разделения описанных ощущений.
5
[Ф.В. Булгарин]
[ФЕЛЬЕТОН ИЗ «СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ», 1846, № 27]
Фрагмент
Новой литературной партии «натуралистов»1 непременно нужны гении, чтоб блеском их славы помрачить всех прежних русских писателей, живых и умерших. На первых порах они хватились за г. Гоголя, человека с дарованием, рисовщика и довольно забавного рассказчика, и, без его ведома и, вероятно, желания, произвели его в гении, сравнили с Гомером, а пустую и неправдоподобную сказку о «Мертвых душах» с «Илиадою»!2 Сперва все думали, что это тонкая ирония, ловкая сатира против г. Гоголя; вышло на поверку, что это не шутка, а маневр для унижения противников. Г. Гоголь замолчал, и вот по городу разнесли вести о новом гении, г. Достоевском (не знаем наверное, псевдоним или подлинная фамилия), и стали превозносить до небес роман «Бедные люди». Мы прочли этот роман и сказали: бедные русские читатели! Благодарим «Иллюстрацию», что она также высказала несколько правд о «Петербургском сборнике»3 и оценила по достоинству повесть «Бедные люди». Г. Достоевский человек не без дарования, и если попадет на истинный путь в литературе, то может написать что-нибудь порядочное. Пусть он не слушает похвал «натуральной» партии и верит, что хвалят только для того, чтоб унижать других. Захвалить — то же, что завалить дорогу к дальнейшим успехам. А как жаль, что мало хорошего появляется на русском языке! Все жалуются, что читать нечего, и невольно обращаются к журналам, чтоб читать что-нибудь, а ведь и что-нибудь должно быть написано, по крайней мере, толково и чисто по-русски...<...>


266
Дополнения. Критические отзывы современников...
6
Ап. Григорьев
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагмент
«Петербургский сборник» г. Некрасова — одно из таких приятных явлений в нашей литературе, на которых можно отдохнуть, отвести душу, как говорится, и за которое читатель несколько раз невольно поблагодарит издателя. В нем собрано столько замечательных и столько разнообразных статей самых даровитых из наших писателей, что он угодит на самый разборчивый и даже прихотливый вкус.
Первое и главное место в «Сборнике» занимает: «Бедные люди», роман г. Ф. Достоевского, дарования, еще в первый раз являющегося на литературном поприще, и являющегося, сказать правду, со славою. Мы не станем входить в подробное рассмотрение романа, предполагая, что он прочтен уже или, по крайней мере, будет прочтен всеми, не только образованными, но даже грамотными читателями; но не можем удержаться от нескольких замечаний, внушенных нам уважением к таланту автора, многие страницы которого — скажем, нисколько не стыдясь — трогали нас до слез. Содержание «Бедных людей» так просто, так просто, что только с слишком большими силами можно было отважиться на трудный подвиг развить из этого бедного содержания целую внутреннюю драму. Бедный, немного старый, немного смешной, пожалуй, чиновник — Макар Алексеевич Девушкин — терпит всевозможные лишения и нужды, отказывает себе во всем — для одного из тех несчастных, глубокого сожаления достойных существ, которых так много в Петербурге, для очень простой, но по натуре очень благородной и поэтому поэтической девушки — Варвары Алексеевны Доброселовой, погибающей оттого, что она была завлечена когда-то в сети; бедной и страдающей потому, что она предпочла бедность и страдание разврату и пороку. Два лица — в высокой степени интересные — просветленные, пожалуй: одно своим человеческим чувством любви и сострадания, другое своим страданием, своей христианской покорностью, — два лица, которым нельзя не сочувствовать, несмотря на все однообразие их ощущений, на видимую мелочность их страданий и радостей. Но в самом создании этих двух лиц, в самой любви автора к возведению в художественные образцы этих, по-видимому, мелких отношений — проглядывает влияние Гоголя, и при чтении целого романа над вами так и носятся невольно многозначительные слова творца «Мертвых душ»: «Везде, где бы ни было в жизни,


6. Ап. Григорьев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
267
среди ли черствых, шероховато-бледных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее, или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, всегда хоть раз встретится на пути человека явление, непохожее на всё то, что случалось ему видеть до того, которое хоть раз пробудит в нем чувство, непохожее на те, которые суждено ему испытывать всю жизнь»1. Вот мысль, под влиянием которой создана личность Девушкина; что касается до героини романа, то при создании ее присутствовала мысль гоголевского «Невского проспекта», только взятая в обратном смысле. Да не подумают, чтобы мы с натяжкою отыскивали это сходство. В авторе на каждом шагу виден продолжатель, развитель Гоголя, хотя развитель самостоятельный и талантливый; скажем еще более, автор анализирует явления больше, пожалуй, даже Гоголя, роется в них глубже, если хотите и — хотя, по слову самого главы этой новой школы: «равно чудны стекла, озирающие солщы и передающие движения незамеченных насекомых»2, — но в анализе явления мелкого, хотя и проникнутом сознанием общности, лежит всегда много привязанности к этому отдельному явлению, много любви эгоистической. И потому-то, несмотря на то, что автор более плачет, нежели смеется, несмотря на то, что лица его драмы так просты и добры — в холодном, злобном, грустном юморе, создавшем Акакия Акакиевича, в величавом негодовании поэта, проникающем идеал художника Пискарева3 — более, гораздо более любви общей, мировой, христианской. У Гоголя — в лучших его произведениях — вы не найдете ни одного лица поэтического, ни одного даже человеческого образа: вы видите только степени падения человечности, — озаряемые только или уцелевшей печатью красоты, как известное лицо в «Невском проспекте»4, или мгновенно пролетевшим выходящим из круга повседневной жизни явлением, как Чичиков при встрече с блондинкою5, или, наконец, общим целому мирозданию чувством радости, хотя бы и мелочной, как Акакий Акакиевич — и потому-то самому глубоко сочувствуете вы поэту, который говорит вам: «И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновения поднимется из облеченной в святой ужас и в блистанье главы...»6 И как обыкновенно бывает, школа взяла у главы только его односторонности: г. Достоевский, человек с большим талантом, смешал личности с минутами их озарения, с минутами возвращения им образа Божия, — и уединивши их, так сказать, в особый мирок, анализировал их до того, что сам поклонился им; автор «Петербургских вершин», г. Бутков проникся только безотрадностью мелочных явлений и стал изображать их синтетически7. Другие писатели школы взяли только форму учителя, нисколько не вникнув в глубину содержания. Только гг. Достоевский и Бутков приняли дух его, первый усвоил себе самостоятельно, второй рабски пошел по следам творца «Шинели». И г. Достоевскому суждено, кажется, — судя по огромным разме¬


268
Дополнения. Критические отзывы современников...
рам его таланта — довести школу до крайних граней, до пес plus ultra*, — быть, так сказать, примиряющим звеном между Гоголем и Лермонтовым. <...>
7
[А.Н. Плещеев <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
<...> Первая статья в этом массивном альманахе: «Бедные люди», роман г. Достоевского, молодого писателя, еще впервые выступающего на литературное поприще, но уже обнаружившего огромное дарование. В страшной, сжимающей сердце картине представляет он несчастия, претерпеваемые бедным классом нашего общества. Герой этого романа — убогий пожилой чиновник, Макар Алексеевич, ведет переписку с бедной девушкой, Варварой Алексеевной Доброселовой, к которой он питает самые нежные отеческие чувства. Ничего, чем пышна и ясна наша земная жизнь — богатство, почести, уважение, любовь и мирские наслаждения, — ничего не существует для этих несчастных людей. Они живут, счастливые только взаимной дружбой. Они делятся друг с другом скудным запасом своих денег с материнской нежностью, пекутся друг о друге, один другому передают вести о своих бедствиях и тайны своих истерзанных сердец, и в то же время стараются скрыть друг от друга эти тайны и бедствия, опасаясь нарушить взаимное спокойствие. И всё кругом их мрачно и грустно, как осенний вечер в Петербурге с мелким дождем и слякотью. Читаешь эти полузабавные, полупечальные страницы: иногда улыбка навернется на уста; но чаще грустно защемит и заноет сердце, и глаза оросятся слезами. Вы кончите роман, и в душе вашей останется тяжкое невыразимо-скорбное ощущение — такое, какое наводит на вас предсмертная песня Дездемоны. Слог автора или, если хотите, слог писем Макара Алексеевича отличается смелым детским простодушием и самой умилительной сердечностью. <...>
По одному первому произведению молодого литератора еще нельзя определить его характер; но уже видно, что у г. Достоевского много наблюдательности и сердце, исполненное теплой любовью к добру и благородным негодо-
крайносги, предела (лат.).


8. А.[В.] Никитенко. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
269
ванием ко всему, что зовем малодушным и порочным. Присоедините к этому еще особенную манеру рассказа — слог весьма оригинальный, ему одному только свойственный. Нам кажется, что г-ну Достоевскому для полноты успеха надобно составить свою публику и, судя по первому его опыту, он приобретет ее, и весьма многочисленную, как приобрели ее Гоголь и Лермонтов. Едва успел он выйти на литературную сцену и уже встретил с одной стороны восторженных поклонников, с другой — запальчивых порицателей, а это самое лучшее доказательство его талантливости. Вспомните, в наше время, на нашей памяти, Пушкин, Гоголь, Лермонтов не точно ли так же начинали свое поприще?1
В авторе «Бедных людей» мы заметили один недостаток — немаловажный, но весьма свойственный молодому писателю, еще не достигшему искусства художнически обделывать свои произведения: это излишнее многословие, неумение кстати остановиться, и роман его много выиграл бы, если б хоть немного был короче. При всем том многие страницы превосходны. <...>
8
А\В\ Никитенко
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
<...> Публика должна быть благодарна господину Некрасову за его «Петербургский сборник»: он издан добросовестно и заключает в себе несколько пьес замечательного литературного достоинства. Внимание читателя особенно останавливается на произведении автора, который в первый раз отдает свету плоды своего прекрасного дарования. Мы говорим о романе господина Достоевского «Бедные люди». Нам следует преимущественно заняться им. Это не значит, однако ж, что другие пьесы, как, например, «Машенька», поэма господина Майкова1, менее заслуживают внимательного анализа критики; но мы обязаны, прежде всего, приветствовать новое дарование, которое всегда более имеет права, а может быть и нужды, знать следствия своих литературных предначертаний. <...>
Обращаясь к роману «Бедные люди», мы с удовольствием останавливаемся на его направлении, на основной его идее. Несомненным признаком дарования автора служит уже то, что он не увлекается мелочным желанием передавать свои личные впечатления, свои отвлеченные или вещественные думы о


270
Дополнения. Критические отзывы современников...
жизни; он хочет понять жизнь из ее собственных уроков; он допрашивает ее о ее заветных тайнах, которые, наконец, по его воле должны отразиться в слове — этом истинном, великом посреднике между ними и людьми. Начать свое литературное поприще таким образом — значит стать прямо перед лицом искусства с несомненными правами на принятие его даров и полномочия действовать во имя его. Мы утомлены этими беспрерывными злоупотреблениями фантазии вымышляющей, но не творческой, этими сплетаниями грез и призраков с притязанием на подлинность, которые под личиною нравоописаний, юмористических рассказов, очерков передают нам косые и близорукие воззрения на вещи; утомлены этими драмами, романами и прочее, в которых насилуют историю, искажают современные нравы, лицемерят и лгут, преувеличивая в своих мнениях и понятиях всё — и добродетель и порок. Наблюдения над вещами и людьми необстоятельные и поверхностные, предубеждения, полуис- тины, полумысли и мечты должны же, наконец, уступить в литературе нашей место анализу строгому, отчетливому и правдивому. <...>
Направление романа господина Достоевского именно отличается духом этого умного не одностороннего анализа, — анализа, который в людях на всех ступенях общества и во всех изменениях жизни видит предмет достойный изучения и который изучает его не в отдельных бросающихся в глаза случаях и качествах, а в стихиях его и отношениях многосторонних. Что выходит из этого способа наблюдать? Выходит истина. Нравы, страсти, чувствования, положения у автора потеряли свой безусловный характер, по которому кажется, как будто люди делают всё это себе нарочно сами и как будто в них ничего нет, кроме непреклонной решимости на добро или зло, кроме исключительной одной такой-то пружины, от которой вся нравственная система поворачивается на один бок без малейшей внутренней возможности стать прямо, расправиться, согнуться, склониться на ту или на другую сторону. Название романа показывает, какое поле на этот раз для жатвы материалов избрал автор в беспредельном пространстве жизни. Поле это широко и простирается бесконечными извилинами почти по всему обществу человеческому; уныло и безотрадно оно. Непроницаемый, едкий туман охватывает его со всех сторон, как бы запирая от благодатной теплоты и сияния солнца, которое иногда рассыпает лучи свои рядом возле его рубежей, едва приметных, но почти непроходимых для обитателей другой полосы. Почва его сухая, песчаная, тощая, местами изрытая пропастями, местами грязная и болотистая. На ней не встретите вы богатых растений, ни широковетвистого дуба, ни благоухающей роскошной розы и лилии <...>. Всё это поле человеческой жизни называется нищетою. Художники, люди по природе своей добрые и сострадательные, не гнушаются этим зрелищем запустения и мрака и иногда заглядывают сюда, что¬


8. А.[В.] Никитенко. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
271
бы передать о нем весть обществу. Но не всякий в состоянии внимательно наблюдать человеческие бедствия, негромкие и неэффектные, которым нет места ни на театре, ни в истории, бедствия, снедающие сердце в глухой тишине, как ворон клюет свою смрадную добычу где-нибудь в овраге, вдали от города и селения, бедствия, с которыми борьба не приносит ни славы, ни чести, потому что это борьба разумного создания с разорванным сапогом или с изношенною шинелью; бедствия, переносимые с тем страшным хладнокровием, которое мир считает и неспособным произвести что-нибудь, кроме грязных рубищ и темного чердака, или с теми жалобами, на которые отвечает другое хладнокровие, думающее, что мир не может произвести ничего, кроме золота и пресыщения и что, следовательно, можно и не жаловаться на судьбу свою. Не всякий, говорим мы, в состоянии любящим сердцем обнять эту печальную сторону жизни и отважиться употребить свой талант на тщательное и добросовестное ее изображение. Потому что каких рукоплесканий ожидать ему за этот подвиг? К чести человеческого сердца, конечно, должно сказать, что оно не чуждо сочувствия к подобным изображениям; но предмет их так однообразен, положения лиц так обыкновенны, страдания их так жестоки, но так замараны и пошлы, без живописных поз, без утонченных поползновений и сплетней сердца, без права на участие света, с одним эгоизмом нестерпимой боли, без эгоизма честолюбия и других широких и губительных страстей, сцен блестящих, поразительных, бурных, роковых, так мало, что сочувствию не на чем долго поддерживаться, хотя бы оно и хотело того, а художник должен возбудить полное и безусловное сочувствие к своему произведению. <...> В романе господина Достоевского нет ни сильных эффектов, ни мощных энергических характеров, потому что их и не бывает в области, в которой родилось его создание. Но стихии, из которых созданы его характеры и положения им придуманные, большею частию столь человечественны, несмотря на свою отверженную специальность, верность, с какою они угаданы в куче самых обыкновенных явлений жизни, столь несомненна, столь чужда всяких преувеличений, что читатель с первого взгляду на всё это подает доверчиво руку автору, говоря: «ведите меня к вашим бедным — я вижу, что они люди, я хочу разделить их мелкие, не громкие, но тяжкие скорби, потому что я сам человек!». Главные действующие лица в романе — один из тех мелких чиновников, на которых так много истощают остроумия наши юмористы и нравоописатели, и молодая девушка, сделавшаяся жертвою обольщения, по неопытности и бедности, но умевшая уйти от пороку, гнавшегося за ней по пятам, по чувству собственного достоинства, внушенному ей некоторым образованием. Встречая в наших романах или повестях бедного чиновника, вы заранее уже знаете, кто он такой: существо до того уродливое, что кажется, как будто оно образова¬


272
Дополнения. Критические отзывы современников...
лось вне общих исторических и нравственных законов общества: как будто природа не дала ему ни отца, ни матери, ни детей, к которым бы он мог питать сыновние и отеческие чувства; вырвала из его сердца й выбросила вон всякий зародыш здравого рассудка, чести, честности, сознания своего долга; как будто для него не существует никаких обстоятельств, никаких отношений, управляющих его поступками, кроме непреодолимого, свободного, инстинктивного влечения красть и, иногда, пить. <...> Чиновник в романе господина Достоевского, напротив, есть одно из тех невымышленных и нередких существ, в груди которых чувство истинного, справедливого и доброго не погасает даже в самом глубоком мраке злой доли. Правда, оно светится едва заметною искрою в тревогах и низких нуждах жизни и выражается в формах, слишком стереотипных, едва доступных глазу обыкновенного наблюдателя; но, тем не менее, оно прекрасно, потому что просто, истинно и потому что доказывает непреложность добра в человеческом сердце. Мелочность выказывающих его случаев не уменьшает его цены; способы и размеры дел назначает судьба, нам принадлежат их основания — побуждения и решимость. Человек везде человек; на обширном поприще он возбуждает удивление и восторг величием своих замыслов, мужественным сопротивлением наветам рока и страстей; на поприще тесном он трогает безропотною покорностью закону необходимости или выполнением скромных своих обязанностей вопреки искушениям страстей, маленьких, но, тем не менее, опасных. И там и здесь одно начало, одна сила — душа с ее побуждением и решимостью. Девочкин2 — чиновник очень мелкого разряду; внешнее его положение таково, что из него вовсе нельзя извлечь никакого ободрения, никакой опоры чувству чести, а это, как известно, весьма нужно для удовлетворения, что хорошие расположения нашего сердца не пустые грезы. Обстоятельства решительно склоняют его к нравственному уничижению; боишься, что он прибегнет, наконец, к одному из тех средств, какие в минуты физических опасностей нам свойственны со всеми животными, отличающимися ловкими и хитрыми проделками, в пользу само- охранения. Нет! он и не думает о том, как бы ему сплутовать; раза два только он прибегнул к другому, известному у нас универсальному средству против всех нравственных зол, — к рюмочке; но и то неожиданно, мимоходом как-то, увлеченный дурным примером. Он не постигает возможности лучшего положения; в нем есть какое-то простодушное убеждение, что всё идет как должно — и, однако ж, в самой глубине безмолвного смирения у него является не гордое, но справедливое сознание своей общественной небесполезности. «Я никому не в тягость, — говорит он, — у меня кусок хлеба есть свой; правда, простой кусок хлеба, подчас даже черствый, но он — трудами добытый, законно и безукоризненно употребляемый. Ну! что ж делать, я ведь и сам знаю, что


8. А.[В.] Никитенко. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
273
переписываю: да все-таки я этим горжусь; я работаю, я пот проливаю. Если бы все сочинять стали, кто ж бы стал переписывать? Ну, так я и сознаю теперь, что я нужен, что я необходим. Ну, пожалуй, пускай я крыса, коли сходство нашли; да крыса-то эта нужна, да крыса эта пользу приносит, да за крысу-то эту держатся»3.
Но этот маленький чиновник, этот бедняк, которому общество и не может уделить более благ, как сколько следует существу переписывающему, он вне своей общественной сферы, посреди отношений человеческих, является уже с полным правом на наше уважение и сочувствие. Между разными грустными истинами, почерпаемыми в опытах жизни, есть одна особенно грустная, что немного сердец на свете, которых не могли бы очерствить богатство и нищета. Чрезмерное горе одинаково делает людей эгоистами, как и чрезмерное счастие, и вот, однако ж, наш жалкий чиновник сохранил во всей силе прекрасную способность сочувствовать скорбям других и способность любить. Он разделяет последнюю копейку с таким же бедняком, как сам, и привязывается к другому слабому и беззащитному созданию с таким самоотвержением и горячностью, какие свойственны самому благородному, самому неповрежденному, истинно человечественному сердцу. Это создание женщина — другое из главных действующих лиц романа. В этом лице уже нет того трогательного простодушия, того детского несознания силы своих скорбей, той безотчетной потребности сострадать и любить, какие даны автором первому. Девушка, выведенная автором на сцену, рано должна была вступить в борьбу с пороками, которые рождает нищета; она не выдержала первого их натиска, пала, но с тем, чтобы восстать и купить горьким опытом недоверчивость к жизни и влечениям сердца. В характере чиновника выражена та истинная христианская любовь простой души, которая несет крест свой как долг; для него жить и страдать значит одно и то же; он и не подозревает, что в глубине его души таятся также силы, которые могли бы его повести по пути борьбы, могли бы, может быть, увенчать его венцом победы, но, вместе с сознанием этих сил, могли бы показать ему и тщету его любви, потому что не любят уже того, чего принуждены опасаться и что бесплодно стоило нам самой теплой и свежей крови сердца. Тут можно только прощать и не мстить. Характер девушки в романе выражает именно этот нравственный результат, где достоинство самопознания и разума, устоявших среди самого отвратительного позора нищеты, приобретено охлаждением сердца и потерею драгоценнейших его благ. Она существо, далеко превосходящее своего друга умственным развитием; она и смотрит на него как на дитя, нуждающееся в ее руководстве и советах; она тронута его нежною любовью, приносящею ей жертвы драгоценнее всех жертв богача, потому что последний, что бы он ни делал, всегда отказывается


274
Дополнения. Критические отзывы современников...
только от большей или меньшей части своих прихотей, а этому нечего отдавать, кроме своей жизни, кроме поту его и крови. Она вполне ценит это прекрасное самопожертвование, но она знает также, что оно не может ее спасти от превратностей судьбы, которые так глубоко и так горестно ею изведаны; покровительство ее друга слабее того, какое она сама себе может доставить твердостью своего рассудка, закаленного в огне страданий и проясненного тяжкими опытами. Она чувствует это; ей хочется уже не чистых радостей сердца, которые так гнусно перемешались в ее жизни с пошлыми притязаниями разврата; она хочет одного — не дойти до ужасной необходимости пасть вторично. Ей должно обезопасить себя от нападения двух страшных врагов, столь тесно соединенных между собою на погибель человека — от нищеты и позора. Поэтому она смело и легко разрывает узы, связывавшие ее с бедным ее другом, как скоро представился случай стать в безопасное положение. Она выходит замуж за своего обольстителя, с желанием найти не сочувствие в его сердце, а убежище в его доме и общественную честь в его имени.
В этих двух характерах выражаются господствующие идеи романа; но они, кроме того, проходят еще ряд событий и выказываются в разных лицах, важных более для них, чем необходимых для плана сочинения. Эти эпизодические части, однако ж, как увидим, играют весьма важную роль в эстетическом значении романа.
Нельзя не согласиться, что характеры, которыми автор выражает главное направление своих идей, придуманы им превосходно и очерчены с большим искусством. Их физиономия определительна и жива; размеры их естественны и стройны. Вы не только можете составить себе ясное о них понятие, но и не найдете ничего насильственно изобретенного, чтоб ярче осветить их пред вами. Автор, как мы заметили уже выше, умеет наблюдать верно и основательно, и, что чрезвычайно важно для истины художественного произведения, он умеет порывы созидающего и живописующего воображения подчинять наблюдениям. Оттого характеры, им представляемые, так просты, что их, кажется, всякой увидит сам на деле, стоит только войти в тот круг общества, откуда они взяты. Эта-то скромная, целомудренная, неблестящая простота и обыкновенность изображения часто бывает предметом ложных осуждений; думают, что содержание их не стоило труда, а способы не доказывают особенного дарования. И то и другое несправедливо. Содержание картины зависит от идеи; предметы, лица сами по себе ничего не значат; идея сообщает им и душу, и жизнь, и значение. Кому не известно, что называемое в свете великим становится величайшею пошлостью, несмотря на весь свой наружный блеск, если оно не проникнуто мыслью, разумным значением, и ничтожная мелочь, попираемая ногами, возносится высоко, как скоро разум поставит ее в сфере своих


8. А.[В.] Никитенко. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
275
видов и стремлений? Что касается до способов или манеры изображать, то, без сомнения, самая лучшая из них та, которая наименее похожа на манеру, а более всего похожа на природу, как бы она сама изобразила художественные вещи в духе оживляющей их идеи. Не думайте, что художник списывает только, когда он представляет вещь под чертами, свойственными ей в природе; эти черты имеют у него другое назначение: они являются по зову идеи, которую разум художественный полагает в основание творения. Тут списывать нельзя; тут надобно избирать, соображать и сосредоточивать. <...>
Пока вы всматриваетесь в физиономии характеров, созданных господином Достоевским, в их внутреннее значение, вы удовлетворены — и вам отрадно с ними, как отрадно после всякого умно и удачно исполненного человеческого дела. Но когда он начинает распоряжаться собственными созданиями, направлять их, заставлять их исполнять свои внушения — он уже не владеет ими; они своевольно и эгоистически присваивают себе право говорить и делать для себя больше, чем для романа. Главный недостаток автора состоит в злоупотреблении той самой силы, которая составляет в нем такое неотъемлемое достоинство — в злоупотреблении анализа. Он до того углублен в подробности наблюдаемого им мира, что наконец теряется в них, запутывается и впадает то в пошлые мелочи, то в скучные повторения. Мы понимаем, как одна умная и милая дама могла сказать, сидя за «Петербургским сборником», раскрытым на половине романа «Бедные люди»: «Я плачу, а дочитать не могу». Этот приговор простодушного чувства вернее всякой критической оценки. В самом деле, в романе есть сцены, которые в состоянии тронуть сердце ваше до глубины слез; между тем, прочитав весь роман, вы испытываете впечатление, похожее на то, какое ощущаем после приятной, но утомительной прогулки. «Дайте нам подробностей столько, сколько нужно для полноты изображения, ни больше, ни меньше», вот первый и важнейший закон исполнения; «поставьте всё на своем месте» — второй, столь же важный. Главные лица в романе господина Достоевского переписываются: понятны выгоды этой формы; но она же скорее всякой другой может сделаться камнем преткновения для писателя. Кажется, что тут-то и можно говорить всё, что каждая, даже излишняя, ненужная мелочь может быть оправданною этою свободою излияния чувства, которая составляет сущность и прелесть письма. Это справедливо, когда люди действительные пишут письма о себе и о своих обстоятельствах; но если автор сочиняет их от имени своих героев, представителей какой-нибудь идеи, то здесь уже очень нужны умеренность и аккуратность. Варвара Алексеевна еще меньше поддается искушению болтовни, хотя она и женщина, чем Макар Алексеевич; он уже величайший болтун из всех возможных титулярных советников на свете. При всем своем нечестолюбии и скромности, он,


276
Дополнения. Критические отзывы современников...
кажется, считает всякое слово, приходящее ему в голову, за величайшую важность. В том-то и заслуга автора, могут возразить нам, что он оба лица заставляет выражаться образом, каждому свойственным. Варвара Алексеевна образованнее Макара Алексеевича, потому что она знает, что сказать и о чем умолчать. Но плохой расчет автора изобличать господствующие качества своих героев, наскучая читателям. Дело в том, что Макар Алексеевич говорит много такого, что он сказал уже и, кажется, не один раз, что многими из своих писем он не решает никакого определенного вопроса ни сердца, ни положения своего и не подвигает дела, то есть романа, вперед; что он растягивает эти письма с очевидным эгоистическим желанием доставить себе удовольствие наговориться досыта с Варварой Алексеевной, что, наконец, самый интерес излагаемых им предметов исчезает в наборе слов и фраз. Да и к чему, вообще, давать такую цену всем мелочным обстоятельствам? Они могут только охладить внимание читателя к необходимому и существенному. Иногда одна черта, верно избранная и удачно обозначенная, важнее десяти. Что автор владеет этим даром выбора, хотя редко употребляет его, доказывается некоторыми эпизодическими прекрасными сценами в этом же романе. Сцена смерти ребенка в семействе Горшкова едва ли не лучшая из них. Впечатление, ею производимое, столь сосредоточенно, так нераздельно и полно, как только может быть в изображении, где нет ни одной подробности ненужной или вредящей характеру целого. Оттого самое простое обстоятельство получает какое-то важное значение. Вот, например, посреди беспорядка и смятения, произведенного нищетою и смертию, девочка, сестра умершего ребенка, «стоит, прислонившись к гробику; бедняжка, скучная, задумчивая! кукла какая-то из тряпки лежит возле нее на полу — она не играет; держит на губах пальчики: стоит себе, не пошевелится. Ей дала хозяйка конфекту: взяла, а не ела»4.
Мы уже указали на главные стихии, из которых образовался характер Варвары Алексеевны. Значение этого характера истинно и прекрасно, а между тем он вовсе не возбуждает того сочувствия, какое способен возбудить. И тут исполнение не соответствует намерению. Автор, по-видимому, забыл, что в какое бы положение ни был приведен изображаемый предмет, он должен непременно отразить в себе дух своей природы. Девушка в романе вся пожертвована основной его мысли так, что в ней не осталось почти ничего женского. Она сложена хорошо и правильно; но чувствуешь, что сложена из камня. Она поставлена как-то слишком прямо, без наклонного положения, свидетельствующего о гибкости членов; она не дышит, в теле ее нет теплоты живого создания; в сердце нет неровных биений, свидетельствующих о том, что это сердце женщины: оно движется как маятник, всегда по одному и тому же размаху. Как можно было не дать ей ни одной черты грациозной, ни одной


8. А.[В.] Никитенко. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
2 77
позы с этой милой волнистой линией, по которой в женщине бежит электрическая искра к вашему сердцу! Она могла бы быть всем чем угодно автору, разочарованною героинею, покорившею свои чувства долгу, страждущею или возвысившеюся над страданиями, только не существом холодным, не существом, полным расчета, без мечты, без сердечных маленьких неблагоразумий, не существом, близким к эгоизму — потому что это противно женской натуре. Женщина прекраснее именно оттого, когда она немножко ошибается в цифрах и умозаключениях. В решительную минуту — в минуту вечной разлуки со своим простодушным другом — Варвара Алексеевна думает о фальбалах, но так неловко и некстати, что еще больше возбуждает к себе антипатию в читателе. Это уже совсем не милое, детское или, что все равно, женское легкомыслие; это уже почти, по выражению Гоголя, женщина-кулак, которая, наконец, сделается так умна, что заберет в свои руки весь уездный город, куда она едет5.
Мы указали на главнейшие недостатки в романе «Бедные люди». Недостатки эти столь важны, что почти все благие намерения, заключающиеся в основных идеях автора, от них проходят мимо своей цели — мимо сердца читателей, дотронувшись до него только некоторыми эпизодическими сценами романа, которые, действительно, прекрасны, даже сами по себе, без отношения к целому произведению. Таковы, между прочим, кроме приведенной нами сцены смерти ребенка, встреча девушки с шарманщиком, заем денег, сцена его с начальником, когда тот оказывает ему помощь, смерть Покровского. Кстати о Покровском. Лицо это обрисовано очень неопределенно. Что это такое? Жертва ли пошлого школьного труженичества, которая невинно погибает единственно оттого, что в хилом сидении за книгами забыла о моционе, или это смелый, мощный, ищущий возвестить себя ум, который и должен законно погибнуть оттого, что ищет возвестить себя? Отец его, или нечто вроде отца, составляет одно из замечательнейших лиц в сфере «бедных людей». Идея, служащая основанием этого характера, истинна и верна; рисунок его смел и обдуман. Но он страдает некоторыми недостатками выполнения. Сцена похорон, например, бегство этого бедняка за гробом сына выходит уже несколько из условий той естественности изображений, которую автор усвоил себе в такой высокой степени. Она несколько изысканна и преувеличенна, так же, как и ребяческая боязнь отца перед сыном, хотя эта последняя основана на глубоком психологическом начале.
Но вот странность! Язык автора лишен особенной художественной обработки; он, по-видимому, есть настоящий язык Варвары Алексеевны, мало знакомой с литературою, и Макара Алексеевича, вовсе с ней не знакомого; казалось бы, чего лучше? это настоящая, неподражаемая, неподдельная простота,


278
Дополнения. Критические отзывы современников...
простота, доходящая до патриархальности ежедневных сплетнических бесед Песков6 или Петербургской стороны7. Между тем это язык очень изысканный; для Макара Алексеевича он пригоден по своей жеманной сладости, растянут по особенному его желанию переворачивать одну и ту же фразочку на несколько разных оборотов, что показывает в нем не только переписчика бумаг, но истинного сочинителя. Такой лукавец — а говорит, что у него слогу нет. Иногда даже он употребляет слова, очевидно доказывающие слог, как например: «я просто не существую»8, «слушаешь, как начнут они состязаться»9 и тому подобные. Для Варвары Алексеевны язык рассказа слишком благообразен, холоден, лишен женственной гибкости и игривости. Думаешь, что она писала некоторые из своих писем еще в пансионе, на заданные темы для экзамена. Автор страшным образом употребляет во зло уменьшительные слова; вместо того, чтобы, употребляя их изредка, где надобно, сообщать выражению особенный колорит нежности и грациозности, к чему так способны наши сравнительные слова, он до того испещряет ими фразу, что они наконец становятся затейливою игрушкою и не составляют уже никакой краски. Но что вообще автор способен писать прекрасным языком, это неоспоримо. <...>
Какой же общий вывод мы должны сделать из всего сказанного нами о романе «Бедные люди»? Достоинства его несомненны; но они пока заключаются более в прекрасных замыслах, чем в событиях, более в удачных, хорошо сообщенных и обдуманных проектах, чем в исполнении. Всё сочинение есть, скорее, ряд задач глубоко понятых, сопровождаемых верными намеками, с обнаружением даже средств решить их, но без настоящих удовлетворительных решений. Сделанное автором и больше и меньше того, что он хотел сделать — больше потому, что в романе бездна излишеств; меньше именно потому, что не сделано должного. От этого, несмотря на истинный талант автора, произошли разом три не совсем приятные следствия: сочинение растянуто как роман, не полно как умная книга и немножко скучновато как та и другая вместе. А что ж должно произойти из всего этого? То, что автор, соединяя в лице своем человека с дарованием и человека просвещенного, поймет трудности искусства и мужественно преодолеет их уважением к его требованиям и глубоким изучением его тайны. В наше время нельзя сделаться писателем иначе как пройдя длинный и трудный путь усовершенствований, как овладев вместе собою, идеями, образами и средствами, какие предоставляют вечные законы красоты и избранный род литературы. Так и должно быть. Если век и образованность признают литературу одною из могущественнейших нравственных властей, то надобно, чтобы она властвовала над умами законно.


9. [О.И. Сенковский <?>.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
279
9
[О.И. Сенковский <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
Вот мы благополучно возвратились к великой точке, из которой некогда вышли, к блаженной простоте аркадских нравов1 в литературе, к золотому времени печатаной невинности, к эпохе альманахов. <...> Да! собрание статеек... из которых некоторые иллюстрированы. — Так о чем же тут шуметь? Бесконечно, не об чем. Но, извольте видеть, статейки статейкам рознь: в этом альманахе есть несколько примечательно хороших статеек, даже по своей длине. Одна из этих статеек, именно «Бедные люди», роман Федора Достоевского, — так называется статейка: романы стали нынче поэмами, а статейки романами, — одна, говорю я, из этих статеек, самая длинная из всех, — гораздо длиннее своего сюжета! — отличается даже трогательным интересом. Она читается — иногда с утомлением — но большею частию с удовольствием. Это, как кажется, испугало многих. Увидели дарование — искусство — ужас — и решились, одни — захвалить его тут же, на месте, другие забранить — с тем чтобы впредь и следа его не было. У одних, говорят, была вакансия гения, и они поскорее произвели автора статьи в гении2 — да еще в какие! — свет не видывал ничего подобного! — просто превосходит всякое вероятие! — у других уж, видно, не было в виду ничего истинно необыкновенного и стоящего того, чтоб унизить, когда они так ожесточились на новорожденное дарование автора «Бедных людей». Те и другие не правы. Брань в искусных руках — вещь дорогая: зачем тратить ее по-пустому на первые опыты начинающих? Погодите, посмотрите еще, что будет. Столько молодых дарований, вспыхивающих вдруг более или менее блистательно, оказывается дарованиями на одну статью или одну книгу! Столько писателей, начавших хорошо, вечно начинают! Когда вы так жестоко браните дарование едва-едва рождающееся, что же будете делать, когда, паче чаяния, оно вырастет, возмужает, сделается великим, опасным и действительно станет мешать вам? Не взять же его тогда и в Неву бросить. Не расчет! Необузданная похвала тоже — очень хорошее средство, я согласен, и видел отличные примеры убийственного действия таких дифирамбов. Но первое условие похвалы, которая хочет достигнуть своей цели, — не унижать ею, в пользу похваляемого, тех, перед кем вы его превозносите. Поверю ли вам я, читатель, когда вы скажете: вот явился человек, который умнее


280
Дополнения. Критические отзывы современников...
решительно всех, и нас и вас? В самом крайнем случае, я поверю только наполовину. Говорите за себя! Вы бесполезно обижаете не только тех, кого хотите унизить, но и собирательный русский ум, его общее выражение, нашу литературу. Судя по этим ожесточенным похвалам вновь выводимому на сцену лицу и по сопровождающим их отзывам о нашей русской литературе3, выходит, что она не стоит чести обладать таким чудным явлением, что недостойна его, что для нее, бедняжки, такого великого романиста слишком много... <...>
Бедный молодой человек!., (а я, признаться, сначала думал, что автор «Бедных людей» не молодой человек, а молодая особа, и теперь еще не совсем уверен, что он не девушка, — чего прошу не принимать в укоризну — это своего рода похвала!)... бедный молодой человек! За что вы его так жестоко хвалите, так лестно браните?., что он вам сделал?., он, такой скромненький, тихонький, миленький, пригоженькой? — он, который даже не смеет говорить ore rotundo*’4 и изъясняется всё одними только уменьшительными?., «в роще щебетали птичкщ кустики, обегавшие опушку, были такие хорошенькие, такие веселенькие, березка раскидывалась с такими говорливыми трепещущими листочками, что, бывало, невольно перебежишь лужайку, по травке так гармонически шелестящей под ножкой»5... всё у него миньонное6 — идеечка самая капельная — подробности самые крошечные — сложок такой чистенький — перышко такое гладенькое, — наблюденьице такое меленькое — чувства и страс- тицы такие нежненькие, такие кружевные, что, прочитавши, невольно воскликнул я: премиленький талантик!.. Я имею слабость верить в будущность всякого начинающего дарования, хотя столько раз уже они меня надували, и убежден, впредь до распоряжения, что господин Федор Достоевский вскоре заставит меня воскликнуть полным ртом и густым басом: премилый талант!., но, покамест, его микроскопические словечки, предметы, лица и подробности так сузили и сжали мои губы, что и я, подобно ему, говорю уменьшительными.
Насчет уменьшительных, я расскажу господину Достоевскому один анекдотец, нравоучением которого он, вероятно, воспользуется, потому что, впредь до распоряжения, я верю в его писательную будущность. В иные годы знал я одного столоначальника — его звали Иваном Ивановичем — мужчина был огромного роста, с толстым и красным лицом, покрытым опойковою кожею7, и с голосом, похожим на звук гороховой бочки, грязный, неуклюжий, грубый в обращении и примечательно ограниченный в понятиях: он ел редьку, тянул пунш и рассуждал только о бумагах и картах. Когда кто приходил к нему за делом после обеда, он тотчас кликал слугу своим громовым голосом: «Вань¬
* изящным, ясным языком (лат.).


9. [О.И. Сенковский <?>.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
281
ка!.. а Ванька! подай нам, братец, горячей водицы, сахарцу да чайку... да принеси тоже бутылочку с ромцом... а прежде всего дай нам трубочек, табачку и огоньку... ворочайся же, мошенник!., что спишь?» И для большей ясности таковых распоряжений Иван Иванович отвешивал своему братцу жестокий пинок, который всегда сшибал его с ног. Мне привелось быть однажды свидетелем этой речи и ее эпилога, и с тех пор я получил отвращение к уменьшительным. Я убедился, что уменьшительные ничего не уменьшают, что они просто — признак мелочности понятий, а не тонкости воображения или нежности чувства, и что человек со вкусом должен избегать их по возможности как пошлого и приторного средства любезности8. Он же, Иван Иванович, обращаясь ко мне, вовсе не употреблял уменьшительных, и я позволил себе заметить ему, что речь его к Ваньке была гораздо ласкательнее, чем та, которой он удостаивал меня. «Помилуйте! — вскричал Иван Иванович, — как я могу говорить с вами этаким манером! Ведь я знаю обращение!.. С вами нейдет!.. Неблагородно! С этими негодяями — дело другое: то как-то ловчее... Лучше, знаете, понимают!»
Господин Достоевский сейчас, или со временем, непременно удостоверится, что Иван Иванович был прав: уменьшительные — вещь неблагородная, особенно в таком изобилии, как у него в «Бедных людях», и притом в искусстве, у которого находится много других средств, более художественных и менее пошлых, придать мысли и ее выражению оттенок нежности. Рядом с этими нянюшкиными словечками он любит еще употреблять парадные прилагательные, каковы широко-разросшиеся, зелено-раскипувшиеся\ и тому подобные. Общее и несомненное правило: чем длиннее или сложнее прилагательное, тем менее оно выражает, потому что фраза становится от него более растянутою, тяжелою, темною, да и самая явственность претензии на живописность уже достаточна, чтобы убить эффект. Театральные эпитеты — несчастная слабость начинающих писателей. <...>
Много разных разностей сбирался я сказать об этом произведении благополучно начинающего дарования, которое, если еще возможно, стоило бы спасти добрыми советами и от неминуемой погибели, изготовленной ему предательством рассчитанных восторгов, и от огорчений заказной брани, представляющих другого роду опасность. Погибель под грудою пристрастной хвалы тем ужаснее, что она делает человека смешным навсегда. Нетрудно даже было бы указать молодому писателю на место, которого, за дифирамбами, он, вероятно, не видит, но где, наверное, погибнет, если тотчас же не устремит на него всего своего внимания: он утонет в длиннотах — в наводнении подробностей, мелочности и многословия. Я очень боюсь этого. Из тех, которые начинают длинно и обильно, почти никто не спасается. Я мог бы тотчас привести


282
Дополнения. Критические отзывы современников...
несколько разительных и известных примеров, но не люблю собственных имен в общей беседе. В искусстве творить первое условие — уметь смело и непреклонно вымарывать липшее. Но я должен остановиться. Один из моих ученых друзей, умный и опытный знаток литературного дела, отнял у меня «Петербургский сборник» и хочет сам поговорить об нем в другом отделении10. Он скажет там всё, что нужно, и обо всем, что заслуживает внимания, и скажет лучше моего.
10
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
<...> в «Петербургском сборнике» напечатан роман «Бедные люди» г. Достоевского — имя совершенно неизвестное и новое, но которому, как кажется, суждено играть значительную роль в нашей литературе. В этой книжке «Отеч<ественных> записок» русская публика прочтет и еще роман г. Достоевского, «Двойник»1, — этого слишком достаточно для ее убеждения, что такими произведениями обыкновенные таланты не начинают своего поприща. <...> Если бы «Бедные люди» вышли даже отдельною книжкою, то и тогда о них нельзя было бы говорить иначе как в отдельной критической статье, потому что при разборе подобного произведения обыкновенные похвальные фразы, как бы они, в сущности, ни были справедливы, не могут иметь места. Разбирать подобное произведение искусства — значит высказать его сущность, значение, причем легко можно обойтись и без похвал, ибо дело слишком ясно и громко говорит за себя; но сущность и значение подобного художественного создания так глубоки и многозначительны, что в рецензии нельзя только намекнуть на них. Это заставляет нас отложить подробный критический разбор «Петербургского сборника» до следующей книжки «Отеч<ественных> записок»2 — что даст нам возможность поговорить о «Двойнике», который к тому времени будет прочтен всею публикою. <...>


12. С.П. Шевырев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
283
11
[В.Г. Белинский]
НОВЫЙ КРИТИКАН
Фрагмент
А что нового в нашей литературе? Последняя новость в ней — явление нового необыкновенного таланта. Мы говорим о г. Достоевском, который рекомендуется публике «Бедными людьми» и «Двойником» — произведениями, которыми для многих было бы славно и блистательно даже и закончить свое литературное поприще; но так начать — это, в добрый час молвить! что-то уж слишком необыкновенное... Теперь в публике только и толков, что о г. Достоевском, авторе «Бедных людей»; но слава не бывает без терний, и говорят, что посредственность и бездарность уже точат на г. Достоевского свои деревянные мечи и копья... Тем лучше: такие терния не колют, а дают ход таланту, который — не талант, если у него нет врагов и завистников. Потом, последняя литературная новость — «Петербургский сборник», альманах, изданный г. Некрасовым; перл этого альманаха опять-таки «Бедные люди», но в нем и кроме того много замечательно хороших произведений. Пока тут и все новости. Но не без новостей и в другом углу нашей литературы. Из них самая забавная (и уж не совсем новая) — полемические статьи в «Северной пчеле» какого-то г. Я. Я. Я.1 <...>
12
С.П. Шевырев
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагмент
Нельзя не удивляться деятельности петербургских литераторов! Любо смотреть! Давно ли вышла «Физиология Петербурга» в двух томах?1 И вот, вслед за нею, колоссальный «Петербургский сборник», от которого столу тяжело! 560 страниц довольно мелкого, убористого шрифта! Вот огромная повесть «Бедные люди» нового дебютанта в литературе — г. Федора Достоевского! Одна уже эта повесть — целая книга! Вот повесть в стихах г. Ив. Тургенева с рисунками г. А. Агина, гравированными на дереве г. Е. Бернардским!2 Вот «Капризы и раздумье» г. Искандера!3 Вот «Парижские увеселения» г. И. Пана¬


284
Дополнения. Критические отзывы современников...
ева с политипажами, рисованными и гравированными в Париже!4 Вот новая поэма г. А. Майкова!5 Вот имена князя Одоевского, графа Соллогуба, г. Никитенко!..6 Как не броситься с жадностью публике на такое литературное приобретение! Запас чтения, по крайней мере, на два месяца, если не более! По крайней мере, три толстых номера журнала вместились в одном томе. Честь и слава петербургским литераторам! Неутомимы! деятельны! Только перья скрипят на всю Россию! Станки типографские в движении! Бумажные фабрики в ходу! Публика читает, радуется! Любо, да и только! Честь и слава петербургским литераторам!..
Воздав должную похвалу за трудолюбие участникам «Петербургского сборника», развернем же его и почитаем.
Новое имя в литературе — г. Федор Достоевский! Молва журнальная трубила в большие трубы перед его появлением7. Рассылыцики вестей о петербургской литературе ходили по разным московским гостиным и трубили в маленькие, но звонкие, голосистые трубочки, что является звезда первой величины на небе нашей немногозвездной литературы. Нам кажется, что вся эта суета была напрасна и только вредна новому таланту. В одном журнале петербургском весьма справедливо было сказано, что «новый талант, великий или обыкновенный, может теперь смело выходить на литературное поприще без журнальных и всяких других протекций: он сейчас же будет признан за то, что он есть в самом деле»8. Так зачем же было трубить предварительно? Пускай бы он вышел спокойно: публика оценила бы его сама по достоинству. Предпосланные похвалы могут слишком усилить ожидания, что не всегда выгодно для вновь возникающей славы. Кроме того, тот же журнал признает, что вся литература наша разделена теперь на партии:9 тем он объявляет себя главою одной из них. Зачем же навязывать свою протекцию и штемпель своей партии таланту новому, еще свежему, еще чуждому всех разделений? Художник истинный прежде всего должен беречь свободу своего мнения — и не привязывать своей деятельности, еще менее своей мысли, к листам какого бы то ни было журнала.
Мы не принадлежим ни к какой партии. Считаем, что существование партий только вредно в литературе. Всего более дорожим свободою личного мнения, основанного на убеждениях разума и совести. Нисколько не сочувствуем ни направлению, ни способу действий той литературной партии, которая взяла на себя напрасный труд представить новый талант публике10, но скажем об нем беспристрастное слово, и, может быть, для него не бесполезное.
На поле, почти пустом, нашей современной изящной словесности повесть «Бедные люди» есть явление, конечно, замечательное. Какая мысль этого произведения? Она объяснится, когда мы расскажем историю этой повести.


12. С.П. Шевырев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
285
В северной столице, под величавым миром европейского блеска, роскоши, неги, таится мир, невидимый для глаза, увлеченного великолепием: сюда принадлежат и бедные чиновники-переписчики, чуть заметные винты в государственной махине, но также люди. Кроме того, что они доставляют на всю Россию бесконечное число бумаг, необходимых по управлению, они доставляют также и литературе почти единственный материал для водевилей, комедий, повестей, сатирических сцен, эскизов и проч. Вся она почти исключительно на них выезжает. Едва ли проходит вечер, чтобы в петербургских и московских театрах не посмеялась над ними публика.
Из множества всех тех сочинений, которые разрабатывали почти единственный материал петербургской словесности — мир чиновнический, выступают два произведения, принадлежащие двум нашим первостепенным повествователям.
Павлов, в порыве раздраженной сатиры, свойственной его таланту, изобразил в своем «Демоне» всё нравственное унижение, до которого могла дойти эта жертва общественных условий11. Сатира повествователя обращалась, конечно, не на сословие, откуда он взял своего героя, но на те самые условия жизни, из которых возникла его возможность.
Может быть, «Демон» вызвал Гоголеву «Шинель»12. Гоголь, который сам в своих комических произведениях часто выводил мир чиновников, искупил прежние насмешки своею «Шинелью». Под личиной своего неистощимого юмора тая глубину любящего чувства, он изобразил так своего Акакия Акакиевича13, что сначала он срывает вашу улыбку, а потом извлекает слезы из ваших глаз. Но Акакий Акакиевич возбуждает ваше участие не своею внутреннею личностью, а тем положением, в которое общество его поставило. За шинель его и за трагическую смерть отвечает мир, его окружающий. Нужно ли говорить о том, что художественное создание Гоголя вне всякой тенденции и стоит выше всяких временных отношений?
Г. Достоевский задал себе задачу в своей первой повести: изобразить в бедном чиновнике человека с благороднейшими сочувствиями ко всему бедному. Макар Девушкин живет особнячком, помаленьку, втихомолочку. У него сердце овечье. Он страстный охотник до уменьшительных, в чем уже видно его смирение. Занятие его одно: он переписывает, хотя, судя по слогу его писем и по многим размышлениям, очень верным, обнаруживающим ум наблюдательный, можно б было предположить, что он вовсе не лишен способностей, как Акакий Акакиевич, и годился бы на другое дело. Самым чистым чувством сострадательной любви он связан с одним бедным существом, с девушкой довольно образованной, Варварой Доброселовой. Передадим словами самого


286
Дополнения. Критические отзывы современников...
Макара Девушкина мысль повести автора. Вот как он выражается в одном из своих писем:
«Узнав вас, я стал, во-первых, и самого себя лучше знать, и вас стал любить; а до вас, ангельчик мой, я был одинок и как будто спал, а не жил на свете. Они, злодеи-то мои, говорили, что даже и фигура моя неприличная, и гнушались мною, ну и я стал гнушаться собою; говорили, что я туп, и я в самом деле думал, что я туп, а как вы мне явились, то вы мою жизнь осветили темную, так что и сердце и душа моя осветились, и я обрел душевный покой, и узнал, что и я не хуже других; что только так, не блещу ничем, лоску нет, тону нет, но все-таки я человек, что сердцем и мыслями я человек»14.
В этих немногих словах высказывается намерение автора. Он окружил своего героя миром бедности. Все несчастное трогает сердце Девушкина, все невольно льнет к нему. Тут семейство Горшковых, шарманщик, мальчик с запиской, просящей милостыни, и другие эпизоды.
С этим врожденным чувством человеколюбия соединена в Макаре Девуш- кине амбиция. Он боится общественного мнения; он думает много о том, что скажут люди. И чай пьет он ради чужих, для вида, для тона, потому что чаю не пить как-то стыдно. Для людей он и в шинели ходит; сапоги даже нужны ему для поддержки чести и его имени. Вот почему он ужасно как рассердился на Гоголеву «Шинель», которая задела его за живое, посягнула на его амбицию. Он даже с тех пор переменил мнение свое об литературе, которую прежде любил, а тут уж начал называть вздором. Прочтение «Шинели» как будто содействовало к его первому падению; оскорбление, сделанное недостойным искателем Варваре Доброселовой, довершило его до конца. Он в первый раз напился пьян. В другой раз случилось с ним тоже несчастие после того, как чиновники, узнав о дружбе его с Варварой через одно черновое его письмо, перетолковали дело и назвали его Ловеласом.
Вот главные черты, которыми обозначен несложный характер Макара Девушкина. Другое лицо, Варвары, незначительно: оно принесено в жертву главному герою — и мало возбуждает человеческого участия, особенно под конец, когда, выходя замуж за одного помещика, Быкова, Варвара объявляет о том своему другу довольно равнодушно и мучает его до конца скучными поручениями для приготовлений к свадьбе.
Повесть эта сочинена с явными видами филантропическими. В первой половине они довольно искусно прикрыты живым исполнением, но во второй становятся очень заметны. Потому надобно разбирать ее с двоякой точки зрения: художественной и филантропической.
В отношении художественном мы можем заметить в новом повествователе наблюдательность и чувство. Многое в Макаре Алексеевиче подмечено


12. С.П. Шевырев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
287
очень верно. Все эпизоды о бедных людях проникнуты чувством, особенно рассказ о студенте Покровском и об отце его — едва ли не лучше всей повести. Письмо Девушкина о смерти сына у Горшковых заставит больше чем задуматься.
Но заметно ли оригинальное художественное создание? Решить такой вопрос с первого раза очень трудно. Оригинальность художника определяется формою его созданий. На форме лежит еще такая резкая, неотразимая печать влияния Гоголева, что мы не видим возможности освобождения. Обвинять в этом нельзя. Гоголева походка видна в большей части произведений нашей повествовательной и особенно драматической литературы. Трудно начинающему от нее отделаться. В слоге Макара Девушкина так часто отзывается слог лиц, выводимых Гоголем. Юмористические выходки так и пахнут его юмором. Когда Макар Девушкин, недовольный тем, что сочинения Ратазяева не понравились Варваре, советует ей прочесть их тогда, когда она конфетку во рту держит, — это как будто написал Гоголь. Место о распеканции напоминает Селифана15. Мечтания Макара о том, что он литератор с заплатками на сапогах и что об нем говорят контессы, напоминает тот же юмор. В описаниях Варвары Доброселовой есть многие внешние приемы, неудачно выхваченные у Гоголя, особенно в широких эпитетах, которые у Гоголя — краски, а здесь одно подражание. Словом, на всем колорите повести видно такое сильное влияние учителя, что мы не можем еще ни слова сказать об ученике. Что будет вперед — не знаем.
Филантропическая сторона этой повести заметнее, чем художественная. Она всего более выдается во второй половине, в письме от 5-го сентября. Если в обществе нет никакого иного высшего двигателя, который возбудил бы любовь к ближнему и сострадание к бедным, то, конечно, хорошо подогревать эти чувства и повестями. Действие их, правда, не может быть продолжительно и надежно, но все-таки, если какая повесть хоть на время заставила людей сделаться подобрее, и то хорошо. Добрые дела не погибают. Но мы по этому случаю хотим сказать несколько слов вообще о филантропической тенденции в литературе и об ее отношении к стороне художественной.
Эта тенденция забрела в нашу словесность из чужи: мы становимся и филантропами даже из подражания, как будто не нашлось у нас другого, более чистого, источника для того, чтобы внести чувство любви к ближнему в изящное слово. Но вот чего мы не заметили. Литература западная — высочайшую христианскую добродетель — любовь к ближнему умела превратить в филантропическую тенденцию. Всякая тенденция прикована к условиям времени: она может пройти, и даже должна пройти, должна смениться другою, если всюду внесено развитие. Тенденция есть то же, что мода, но только в


288
Дополнения. Критические отзывы современников...
высшей сфере. Превратить любовь к ближнему — добродетель вечную — в филантропическую тенденцию века — значит на самую добродетель наложить моду. Вот до каких странностей доводит начало движения и развития, вводимое в то, что есть святейшего, неизменного и вечного в самом человеке, что нераздельно соединено с его существом и должно принадлежать всем векам и народам. Что за странный, что за самолюбивый и гордый век или, лучше, небольшая часть века, которая объявляет себя по преимуществу филантропическою, которая из любви к ближнему делает знамя, из людей человеколюбивых — свою партию, обижает все другие эпохи и народы своею похвальбою, создает литературу, создает какое-то искусство филантропическое, как будто бы любви к ближнему не было в прежнем искусстве, даже языческом, не говоря уже о христианском! Согласитесь, что положение того общества не совсем нормально, которое дошло до таких результатов, что на добродетель вечную и всемирную хочет наложить печать какой-то своей привилегии. Мы понимаем тенденцию индустриальную, но тенденция филантропическая и ее литература нам кажутся странным исчадием нашего капризного столетия. Тенденция филантропическая сменяется религиозною, и религия подвергается также условиям переходного движения.
Но что делает несчастное искусство, будучи поставлено в агенты человеколюбивой тенденции? Оно лишено своей красоты и наполнено только выставкой филантропии какого-нибудь писателя, который сам не только питается, но и роскошничает от своих бедных. Хорошо еще, если он талантом рассказчика завлечет читателей к нищей братии; но беда, если он, ходатайствуя за них повестями и действуя на филантропию вашу — самое нежное чувство, возбуждает вместо того скуку и доводит вас до такого ужасного крика к бедному: «на, но отвяжись».
Истинно изящное и без филантропических тенденций всегда возбуждало любовь к ближнему. Это сознавали и язычники: у них красота рождала любовь. Вспомним слова Платона о высокой любви, возбуждаемой красотою16. Христианство еще более уяснило эти понятия. После всякого вполне изящного впечатления ваша душа настроена гармонически и растворена к добру. К чему же создавать какое-то особенное филантропическое искусство, когда всякое искусство, изящное само в себе, непременно содержит в себе сочувствие и любовь к человечеству? Заботьтесь об одном только, чтобы произведение ваше было прекрасно: добро от него будет. Если же вы, отчаиваясь за его красоту, метите им на одну филантропию, — тогда вы, вредя изящному, вредите и доброму, а самое любовь к ближнему подвергаете искусу моды вместе с вашим произведением, которое, не имея непреходящих достоинств истинно прекрасного, живет только временною потребностию.


13. [Л.В. Брант.] Журналистика
289
Возвращаясь к г. Достоевскому, мы не понимаем, как автор «Бедных людей», повести все-таки замечательной, мог написать «Двойника», напечатанного во 2-м номере «Отечественных записок»17. Это грех против художественной совести, без которой не может быть истинного дарования. Вначале тут беспрерывно кланяешься знакомым из Гоголя: то Чичикову, то Носу, то Петрушке, то индейскому петуху в виде самовара18, то Селифану; но чтение всей повести, если вы захотите непременно до конца дочитать ее, произведет на вас действие самого неприятного и скучного кошмара после жирного ужина. Но нельзя сказать, чтоб и в этой повести не было мысли. Мотив, правда, тот же, что и в Макаре Девушкине, но только половиною: это амбиция русского человека в чиновнике, оскорбленная произвольным поступком. Можно б было разработать эту тему: она богата. В русском человеке чувство личности заменяется тем чувством, которое создало пословицу: на людях смерть красна. Русский человек дорожит тем, что скажут о нем люди, и постольку ценит себя и личность свою, поскольку признают ее другие. Русский человек служит народу и миру. Петр Великий понял это в русском человеке — и к этому свойству нашему привил амбицию, привязал к русскому человеку шпагу и на этом чувстве основал табель о рангах, которая хотя перенесена из чужой земли19, но привилась так крепко на народном начале.
Голядкина20, чиновника очень порядочного, имевшего виды супружеские в одном доме, вытолкали по шеям из этого дома. Он на том помешался и видит двойника своего везде. Опять повторим: мысль обнаруживает талант наблюдательный. Но беда таланту, если он свою художественную совесть привяжет к срочным листам журнала, и типографские станки будут из него вытягивать повести. Тогда рождаться могут одни кошмары, а не поэтические создания. Г. Достоевский поймет нас, если дарование его истинно. <...>
13
[Л.В, Брант]
ЖУРНАЛИСТИКА
Фрагменты
<...> в сто первый раз повторяется в «От<ечественных> записках», что «направление, данное Карамзиным нашей литературе, было по преимуществу сантиментальное»1. Вот уже года два как критик, исписавшийся в парадоксах2, томит читателей скучнейшими повторениями много раз сказанного им прежде, и теперь решительно иссяк в изобретениях, забавлявших «легкомысленную


290
Дополнения. Критические отзывы современников...
толпу»3. Для возбуждения вновь любопытства и привлечения внимания к «Отечественным запискам» необходимо перо новое, свежее, а старые шутки смертельно уже надоели всем, ибо как говорит сам критикан на стр. 8-й своего обозрения: «стать смешным — значит проиграть свое дело»4. А не смешны ли подобные рассуждения (та же страница): «Что же было причиною его (романтизма) падения? Переворот в литературе, новое направление, принятое ею (т. е. скучнейше описывать помешанных чиновников, как в “Двойнике” г. Достоевского). Этого переворота не смог сделать ни Пушкин, ни Лермонтов (слышите: ни Пушкин, ни Лермонтов?)»5, а мог сделать юмор, прибавляет критикан. — «Только вооруженный этим сильным орудием писатель мог дать новое направление литературе и убить романтизм (создавши, вместо него, грязный натурализм). Нужно ли говорить, кто был этот писатель? Его давно уже знает вся читающая Россия; теперь его знает и Европа...»6 Ого!.. Понимаем, понимаем, что речь идет о «творце Шинели», г. Гоголе7, продолжаемом теперь в г. Достоевском, которого скоро также узнает Европа, хотя и не знает еще вся читающая Россия; зато к известности его в Петербурге приняты надлежащие меры*. <...> Мы не обременяли бы столбцов «Северной пчелы», терпения читателей и собственного выписками из суждений «Отечественных записок», если б, к сожалению, не убедились, что этот журнал в продолжение нескольких лет постоянно напрягает все усилия свои к распространению ложных, превратных понятий об искусстве и поэзии, сбивающих с толку молодое поколение и молодых писателей. Пример последнему видим в том же г. Достоевском, рассказчике не без таланта, но безнадежно увлеченном пустыми и жалкими теориями партии, которая провозглашает (стр. 9-я), что только «новая школа пишет хорошо, что только ее произведения и читаются публикою (!!!???)»8. <...>
* На Невском проспекте, в многолюдной кондитерской Излера9 всенародно вывешено великодушно-картинное объявление о «Петербургском сборнике». На вершине сего отлично расписанного яркими цветами объявления, по сторонам какого-то бюста, красуются, спиною друг к другу, большие фигуры «Макара Алексеевича Девушкина» и «Варвары Алексеевны Доброселовой», героя и героини романа г. Достоевского «Бедные люди». Один пишет на коленах, другая читает письма, услаждавшие их горести. Нет сомнения, что, подвигнутый этим картинным объявлением, «Петербургский сборник» воспользуется успехом, отнятым у него покамест «завистью и несправедливостью»16.


14. [Ф.В. Булгарин.] [Фельетон из «Северной пчелы», 1846, No 55]
291
14
[Ф.В. Булгарин]
[ФЕЛЬЕТОН ИЗ «СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ», 1846, № 55]
Фрагмент
<...> За несколько лет перед сим, в «Библиотеке для чтения» пояснили весьма умно и справедливо, почему одной литературной партии необходимо нужно было произвесть г. Гоголя в первостепенные гении1, прославлять его беспрерывно с криком и шумом. Дело ясное и простое. «Отечественные записки», основанные покойным Павлом Петровичем Свиньиным, не выходили в свет в конце его жизни, когда неисцелимый недуг овладел им2. Несколько молодых людей, и в том числе два-три литератора, т. е. пишущие и печатающие, вознамерились приобресть у П.П. Свиньина его журнал и противопоставить его «Библиотеке для чтения»3, имевшей тогда самый блистательный успех, потому что она издавалась любимым книгопродавцем А.Ф. Смирдиным4, от имени всех русских литераторов, языком «Библиотеки» управлял первый знаток его, Н.И. Греч5, а внутренним устройством журнала распоряжался умный и ученый нынешний его редактор О.И. Сенковский6. Компания, составившаяся для издания «Отечественных записок», решительно объявила известное правило: «кто не с нами, тот против нас». Молодых, начинающих писателей переманили из «Библиотеки для чтения», а старым, известным уже писателям объявлена война. Но каким образом уничтожить выгодное мнение, водворившееся и утвердившееся в публике о Н.И. Грече, М.Н. Загоскине, Н.А. Полевом, Ф.В. Булгарине, О.И. Сенковском, Н.В. Кукольнике и других? Решились объявить, что эти писатели уже устарели, что теперь настала «новая школа» в литературе и явились новые гении, затмившие и славу, и известность прежних писателей. Парадокс легко высказать, но откуда взять гениев? По счастию, в это время появились два молодых писателя с замечательным дарованием: гг. Лермонтов и Гоголь. За них-то, как за якорь спасения, ухватилась партия — и давай трезвонить. Лермонтова поставили выше Шиллера, Державина и Пушкина, а Гоголя провозгласили основателем новой школы, повесть его, «Мертвые души», во многих местах забавную, во многих местах совершенно пошлую, названную автором, вероятно, в шутку поэмою, они признали поэмою, без шуток, и веселого рассказчика, какие десятками встречаются в других литературах, преважно сравнили... с Гомером!7 При этом вызвали из Москвы критика, который своими парадоксами, печатаемыми в «Молве»8, заставил добрых людей взглянуть на себя с улыбкою удивления, и поручили ему писать разборы книг, т. е. уничтожать всё прошлое и рубить всё: «что не с нами, то противу нас»9. Вот и пошла потеха. Редакция продолжает вести дело на преж¬


292
Дополнения. Критические отзывы современников...
нем основании, т. е. обращать внимание на журнал парадоксами, порицанием всего, не способствующего успеху журнала, утверждая, что вся гениальность в новом поколении и т. п. Штука удалась, следовательно, и говорить нечего. Но вот беда! Лермонтов умер, а г. Гоголь едва ли будет продолжать писать, если верить слухам из Италии...10 Откуда же взять нового гения, чтоб криком о нем заглушить прежние известности? Вот явился молодой человек, г. Достоевский, написавший две весьма слабые повести: «Бедные люди» и «Двойник», которые во всякое другое время прошли бы незаметно в нашей литературе, повести, какие появляются сотнями в Германии и Франции, не находя читателей, — и партия ухватилась за г. Достоевского и давай превозносить его выше леса стоячего, ниже облака ходячего! Смешно, но более жалко. Чего ждать от литературы, в которой дух партии может дойти до такой степени, чтоб явно перед публикою называть гениальными произведениями мелочные рассказцы, в которых нет ни пламенного чувства, ни силы воображения, ни одной высокой идеи, нет даже заманчивости в развязке и прелести в слоге! Две повести г. Достоевского не могут даже быть сравниваемы ни с одним рассказом графа Соллогуба11, ни с одною повестью И.И. Панаева, князя Одоевского, г. Павлова12, словом, ни с одним произведением новых и прежних повествователей; о повестях г. Достоевского не станем говорить! Заметьте, что, кроме «Отечественных записок», все журналы одного мнения об этих несчастных повестях г. Достоевского. Даже «Иллюстрация», amie de tout le monde*, высказала резкую истину13. В последней книжке «Библиотеки для чтения» (за март месяц) почтенный критик, разбирающий «Петербургский сборник», употребил все свое красноречие, все пружины диалектики, чтобы доказать на 24-х страницах, что у г-на Достоевского есть талант, и в конце своих усилий должен был принести жертву истине, и сказал (см. сг. 36): «Сделанное автором (т. е. г. Достоевским) и больше, и меньше того, что он хотел сделать, больше потому, что в романе бездна излишества; меньше именно потому, что не сделано должного. От этого, несмотря на истинный талант (ж!) автора, произошли разом три не совсем приятные следствия: сочинение растянуто как роман, не полно как умная книга и немножко скучновато, как та и другая вместе»14. — Милости просим перевести эту искусную фразеологию в простую фразу: выйдет, что повесть растянута, неполна и скучна, т. е. имеет все три самые верные признака отсутствия всякого дарования. И это сказано в усильной похвале! В той же книжке «Библиотеки для чтения» вслед за этой критикою идет «Литературная летопись», и эта «Летопись» (в нынешней книжке весьма милая и остроумная) презабавно посмеялась над этою страстью новой школы: «статейки производит
всеобщая подруга (<фр.).


16. [В.Г. Белинский.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
293
в романы, а романы в поэмы»15. Летопись говорит: «У одних (т. е. хвалителей г. Достоевского), говорят, была вакансия гения, и они поскорее произвели автора статейки в гении, да еще какие, свет не видывал ничего подобного — просто превосходит всякое вероятие!»16 <...>
15
[А А. Григорьев]
ГОГОЛЬ И ЕГО ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА
Фрагмент
<...> Школа эта, названная ее довольно жалкими противниками «натуральною»1, увидела в Гоголе только оправдателя и восстановителя всякой мелочной личности, всякого микроскопического существования — она пошла дальше в этом оправдании и вдалась, с одной стороны, в сентиментальное поклонение добродетелям Макара Алексеевича Девушкина и Варвары Алексеевны (в романе «Бедные люди»), забывши слово Гоголя, что опошлел образ добродетельного человека2, — с другой стороны, до того углубилась в созерцание личности, что дала гражданство всякой претензии в патологической истории о Голядки- не-сгаршем3, где человек является уже вполне рабом, рабом, для которого нет исхода из его рабства.
16
[ВТ. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
«Бедные люди», роман г. Достоевского, в этом альманахе1 — первая статья и по месту и по достоинству. Начинаем с нее.
Появление всякого необыкновенного таланта рождает в читающем и пишущем мире противоречия и раздоры. Если такой талант является в раннюю эпоху еще не установившейся литературы, — он встречает, с одной стороны, восторженные клики, неумеренные хвалы, с другой — безусловное осуждение, безусловное отрицание. Так было с Пушкиным. Одни увидели в нем «северного Байрона» (как будто где-нибудь был южный Байрон!), «представителя


294
Дополнения. Критические отзывы современников...
современного человечества»2, и всё это — по первым его произведениям, особенно по тем, которые были слабее других и теперь совершенно потеряли безотносительную ценность; другие упорно смотрели на его произведения как на унижение, профанацию поэзии, во имя дебелых торжественных од, к которым привыкли с детства. Понять Пушкина предоставлено было уже другому поколению, и едва ли уже не после его смерти. Несколько иначе было с Гоголем. Много встретил себе врагов талант Пушкина, но несравненно более явилось преданных ему друзей, восторженных его почитателей. Против него были старцы летами и духом; за него — и молодые поколения, и сохранившие свежесть чувства старики. Как всякий великий талант, Гоголь скоро нашел себе восторженных поклонников, но число их было уже далеко не так велико, как у Пушкина. Можно сказать, что как на стороне Пушкина было большинство, так на стороне Гоголя — меньшинство: большинство же было сначала решительно против Гоголя. И это очень естественно: мир поэзии Гоголя так оригинален и самобытен, так принадлежит исключительно его таланту, что даже и между людьми, не омраченными пристрастием и не лишенными эстетического смысла, нашлись такие, которые не знали, как им о нем думать. В недоумении им казалось, что это или уж слишком хорошо, или уж слишком дурно, — и они помирились на половине с творениями самого национального и, может быть, самого великого из русских поэтов, то есть решили, что у него есть талант, даже большой, только идущий по ложной дороге. Естественность поэзии Гоголя, ее страшная верность действительности, изумила их уже не как смелость, но как дерзость. Если и теперь еще не совсем исчезла из русской литературы та чопорность, которая так прекрасно выражается французским словом pruderie* и в которой так верно отразились нравы полубоярской и по- лумещанской части нашего общества; если и теперь еще существуют литераторы, которые естественность считают великим недостатком в поэзии, а неестественность великим ее достоинством, и новую школу поэзии думают унизить эпитетом «натуральной»3, — то понятно, как должно было большинство публики встретить основателя новой школы. И потому естественно, что еще и теперь в нем упорствуют признавать великий талант часто те самые люди, которые с жадностию читают и перечитывают каждое его новое произведение; а кто теперь не читает с жадностию его новых и не перечитывает с наслаждением его старых произведений? Нет нужды говорить, что беспощадная истина его созданий — одна из причин этого нерасположения большинства публики признать на словах великим поэтом того, кого оно же, это же большинство, признало великим поэтом на деле, читая и раскупая его творения и даже самы¬
* преувеличенная стыдливость, излишняя щепетильность [фр).


16. [В.Г. Белинский.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
295
ми своими нападками на них давая им больше, нежели только литературное значение. <...>
Правда, и теперь появление необыкновенного таланта не может не возбуждать своим* довольно противоречащих толков; но, во-первых, это свойство необыкновенного таланта во всякой литературе, пока не привыкнут к нему (привычка — ум толпы), а во-вторых, в самом противоречии этих толков уже лежит безусловное признание необыкновенности таланта. Говорят и спорят о том, что хорошо и что дурно в его первых произведениях; но что он необыкновенный талант — об этом говорят, но не спорят. Несколько невежественных или завистливых голосов тут ничего не значит. Если какой-нибудь quasi* ^критик или критикан решится объявить, что произведение нового писателя, возбудившего своим появлением сильное движение в читательском мире, решительно дурно, что в нем нет ни искры таланта, — такой критикан поступит очень нерасчетливо в отношении к самому себе. Самые недогадливые увидят ясно, что он, критикан, не иное что, как жалкая и купно завистливая посредственность... Но, с другой стороны, и преувеличенно-восторженные похвалы, критические гимны и дифирамбы теперь тоже возможны только со стороны людей, не могущих иметь никакого влияния на общественное мнение. Литература наша пережила свою эпоху энтузиастических увлечений, восторженных похвал и безотчетных восклицаний. Теперь от критика требуют, чтоб он спокойно и трезво сказал, как понимает он поэтическое произведение; а до восторгов, в которые привело оно его, до счастия, какое доставило оно ему, никому нет нужды: это его домашнее дело.
Слухи о «Бедных людях» и новом, необыкновенном таланте, готовом появиться на арене русской литературы, задолго предупредили появление самой повести. Подобного обстоятельства никак нельзя назвать выгодным для автора. Для людей с положительным, развитым эстетическим вкусом всё равно быть или не быть предубежденными в пользу или не в пользу автора: прочитав повесть, они увидят, что это такое; но истинных знатоков искусства немного на белом свете, а не знаток от всего заранее расхваленного ожидает какого- то чуда совершенства, то есть фразистой мелодрамы во вкусе Марлинско- го4, — и, увидя, что это совсем не то, что всё так просто, естественно, истинно и верно, он разочаровывается и в досаде уже не видит в произведении и того, что более или менее ему доступно и что, наверное, понравилось бы ему, если б он не был заранее настроен искать тут каких-то волшебных фокус-покусов. Несмотря на то, успех «Бедных людей» был полный. Если б эту повесть при¬
Веролтно, далее в тексте было пропущено слово «факт». псевдо [лат).


296
Дополнения. Критические отзывы современников...
няли все с безусловными похвалами, с безусловным восторгом, — это служило бы неопровержимым доказательством, что в ней точно есть талант, но нет ничего необыкновенного. Такой дебют был бы жалок. Но вышло гораздо лучше: за исключением людей, решительно лишенных способности понимать поэзию, и за исключением, может быть, двух-трех испугавшихся за себя писак5, все согласились бы, что в этой повести заметен не совсем обыкновенный талант. Для первого раза нечего больше и желать. Со временем та же повесть будет казаться иною многим из тех, которые сочли преувеличенными предшествовавшие ее появлению слухи о высоком художественном ее достоинстве. Из всех критиков самый великий, самый гениальный, самый непогрешитель- ный — время. Впрочем, не должно забывать, что роман г. Достоевского прочтен всеми только в Петербурге и что только Петербург обнаружил свое мнение о таланте нового поэта. В Москве еще только читают его «Бедных людей» и «Двойника» (помещенного в февральской книжке «Отеч<ественных> записок»), а в провинции еще и не читали их. Мы очень любим и уважаем Петербург во многих отношениях, но отнюдь не в климатическом и не в эстетическом: нигде в России так много не читают, как в Петербурге, следовательно, нигде в России нет такой многочисленной читающей публики, сосредоточенной на таком малом пространстве, как в Петербурге, — и при всем том, нас (chaque baron a sa fantaisie!)* почему-то всегда интересует более мнение Москвы и провинции о книге, нежели Петербурга. Мы никогда не говорим: «Это сочинение так хорошо, что даже в провинции имело огромный успех»; но, напротив, мы как-то особенно не расположены к сочинениям, которые только в Петербурге возбуждают общий восторг. <...>
С первого взгляда видно, что талант г. Достоевского не сатирический, не описательный, но в высокой степени творческий, и что преобладающий характер его таланта — юмор. Он не поражает тем знанием жизни и сердца человеческого, которое дается опытом и наблюдением: нет, он знает их, и притом глубоко знает, но a priori**, следовательно, чисто поэтически, творчески. Его знание есть талант, вдохновение. Мы не хотим его сравнивать ни с кем, потому что такие сравнения вообще отзываются детством и ни к чему не ведут, ничего не объясняют. Скажем только, что это талант необыкновенный и самобытный, который сразу, еще первым произведением своим, резко отделился от всей толпы наших писателей, более или менее обязанных Гоголю направлением и характером, а потому и успехом своего таланта. Что же касается до его отношений к Гоголю, то если его, как писателя с сильным и самостоятельным
* (у каждого барона своя фантазия) (фр.).
** Букв.: из предшествующего [лат.) в философии и логике — независимо от опыта, заранее.


16. [В.Г. Белинский.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
297
талантом, нельзя назвать подражателем Гоголя, то и нельзя не сказать, что он еще более обязан Гоголю, нежели сколько Лермонтов обязан был Пушкину. Во многих частностях обоих романов г. Достоевского («Бедных людей» и «Двойника») видно сильное влияние Гоголя, даже в обороте фразы; но со всем тем в таланте г. Достоевского так много самостоятельности, что это теперь очевидное влияние на него Гоголя, вероятно, не будет продолжительно и скоро исчезнет с другими, собственно ему принадлежащими недостатками, хотя, тем не менее, Гоголь навсегда останется, так сказать, его отцом по творчеству. Продолжая эту риторическую фигуру сравнения, прибавим, что тут нет никакого даже намека на подражательность: сын, живя своею собственною жиз- нию и мыслию, тем не менее все-таки обязан своим существованием отцу. Как бы ни великолепно и ни роскошно развился впоследствии талант г. Достоевского, Гоголь навсегда останется Коломбом той неизмеримой и неистощимой области творчества, в которой должен подвизаться г. Достоевский. Пока еще трудно определить решительно, в чем заключается особенность, так сказать, индивидуальность и личность таланта г. Достоевского, но что он имеет всё это, в том нет никакого сомнения. Судя по «Бедным людям», мы заключили было, что глубоко человечественный и патетический элемент, в слиянии с юмористическим, составляет особенную черту в характере его таланта; но, прочтя «Двойника», мы увидели, что подобное заключение было бы слишком поспешно. Правда, только нравственно слепые и глухие не могут не видеть и не слышать в «Двойнике» глубоко патетического, глубоко трагического колорита и тона; но, во-первых, этот колорит и тон в «Двойнике» спрятались, так сказать, за юмор, замаскировались им, как в «Записках сумасшедшего» Гоголя... Вообще, талант г. Достоевского, при всей его огромности, еще так молод, что не может высказаться и выказаться определенно. Это естественно: от писателя, который весь высказывается первым своим произведением, многого ожидать нельзя. Как ни хорош «Герой нашего времени», но если б кто подумал, что Лермонтов впоследствии не мог бы написать чего-нибудь несравненно лучшего, тот этим показал бы, что он не слишком высокого мнения о таланте Лермонтова.
Мы сказали, что в обоих романах г. Достоевского заметно сильное влияние Гоголя, и это должно относиться только к частностям, к оборотам фразы, но отнюдь не к концепции целого произведения и характеров действующих лиц. В последних двух отношениях талант г. Достоевского блестит яркою самостоятельностью. Если можно подумать, что Макару Алексеевичу Девушкину, старику Покровскому и г-ну Голядкину-сгаршему г. Достоевского несколько сродни Попрьпцин6 и Акакий Акакиевич Башмачкин Гоголя, то в то же время нельзя не видеть, что между лицами романов г. Достоевского и повес¬


298
Дополнения. Критические отзывы современников...
тей Гоголя существует такая же разница, как и между Попрьпциным и Баш- мачкиным, хотя оба эти лица созданы одним и тем же автором. Мы даже думаем, что Гоголь только первый навел всех (и в этом его заслуга, которой подобной уже никому более не оказать) на эти забитые существования в нашей действительности, но что г. Достоевский сам собою взял их в той же самой действительности.
Нельзя не согласиться, что для первого дебюта «Бедные люди» и, непосредственно за ними, «Двойник» — произведения необыкновенного размера и что так еще никто не начинал из русских писателей. Конечно, это доказывает совсем не то, чтоб г. Достоевский по таланту был выше своих предшественников (мы далеки от подобной нелепой мысли), но только то, что он имел перед ними выгоду явиться после них; однако ж со всем тем подобный дебют ясно указывает на место, которое со временем займет г. Достоевский в русской литературе, и на то, что если б он и не стал рядом с своими предшественниками как равный с равными, то долго еще ждать нам таланта, который бы стал к ним ближе его. Посмотрите, как проста завязка в «Бедных людях»: ведь и рассказать нечего! А между тем так много приходится рассказывать, если уже решишься на это! Бедный пожилой чиновник, недалекого ума, без всякого образования, но с бесконечно доброю душою и теплым сердцем, опираясь на право дальнего, чуть ли еще не придуманного им для благовидного предлога, родства, исхшцает бедную девушку из рук гнусной торговки женскою добродетелью, девическою красотою. Автор не говорит нам, любовь ли заставила этого чиновника почувствовать сострадание или сострадание родило в нем любовь к этой девушке; только мы видим, что его чувство к ней не просто отеческое и стариковское, не просто чувство одинокого старика, которому нужно кого-нибудь любить, чтоб не возненавидеть жизни и не замереть от ее холода, и которому всего естественнее полюбить существо, обязанное ему, одолженное им, — существо, к которому он привык и которое привыкло к нему. Нет, в чувстве Макара Алексеевича к его «маточке, ангельчику и херувимчику Вареньке»7 есть что-то похожее на чувство любовника, — на чувство, которое он силится не признавать в себе, но которое у него против воли по временам прорывается наружу и которое он не стал бы скрывать, если б заметил, что она смотрит на него не как на вовсе неуместное. Но бедняк видит, что этого нет, и с героическим самоотвержением остается при роли родствен- ника-покровителя. Иногда он разнеживается, особенно в первом письме, насчет поднятого уголочка оконной занавески, хорошей весенней погоды, птичек небесных и говорит, что «всё в розовом цвете представляется»8. Получив в ответ намек на его лета, бедняк впадает в тоску, чувствуя, что его поймали на шалости, и досада его слегка высказывается только в уверениях, что он еще


16. [В.Г. Белинский.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
299
вовсе не старик. Эти отношения, это чувство, эта старческая страсть, в которой так чудно слились и доброта сердечная, и любовь, и привычка, — всё это развито автором с удивительным искусством, с неподражаемым мастерством. Девушкин, помогая Вареньке Доброселовой, забирает вперед жалованье, входит в долги, терпит страшную нужду и, в лютые минуты отчаяния, как русский человек, ищет забвения в пьянстве. Но как он деликатен по инстинкту! Благодетельствуя, он лишает себя всего, так сказать, обворовывает, грабит самого себя, — до последней крайности обманывает свою Вареньку небывалым у него капиталом в ломбарде, и если проговаривается об истинном своем положении, то по стариковской болтливости и так простодушно! Ему не приходит в голову, что он приобрел право своими пожертвованиями требовать вознаграждения любовью за любовь, тогда как по тесноте и узкости его понятий он мог бы навязать себя Вареньке в мужья уже по тому естественному и весьма справедливому убеждению, что никто, как он, не может так любить ее и всего себя принести ей на жертву; но от нее он не потребовал жертвы: он любил ее не для себя, а для ней самой, и жертвовать для ней всем — было для него счастием. Чем ограниченнее его ум, чем теснее и грубее его понятия, тем, кажется, шире, благороднее и деликатнее его сердце; можно сказать, что у него все умственные способности из головы перешли в сердце. Многие могут подумать, что в лице Девушкина автор хотел изобразить человека, у которого ум и способности придавлены, приплюснуты жизнью. Была бы большая ошибка думать так. Мысль автора гораздо глубже и гуманнее: он в лице Макара Алексеевича показал нам, как много прекрасного, благородного и святого лежит в самой ограниченной человеческой натуре. Конечно, не все бедняки такого рода похожи на Макара Алексеевича в его хороших свойствах, и мы согласны, что такие люди редки, но в то же время нельзя не согласиться и с тем, что на таких людей мало обращают внимания, мало ими занимаются, мало их знают. Если богач, ежедневно проедающий сто, двести и больше рублей, бросит нищему двадцать пять рублей, все замечают это и, в чаянии получить от него больше, умиляются душою от его великодушного поступка. Но бедняк, отдающий такому же бедняку, как и он сам, свои последние двадцать копеек медью, как отдал их Девушкин Горшкову, — такой бедняк не всех тронет и в повести, мастерски написанной, а в действительности в его поступке не захотели бы увидеть ничего, кроме смешного. Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раззолоченных палат: «Ведь это тоже люди, ваши братья!»
Обратите внимание на старика Покровского — и вы увидите ту же гуманную мысль автора. Подставной муж обольщенной, обманутой женщины, потом угнетенный муж разлихой бой-бабы, шут и пьяница — и он человек! Вы


300
Дополнения. Критические отзывы современников...
можете смеяться над его любовью к своему мнимому сыну, напоминающею робкую любовь собаки к человеку; но если, смеясь над нею, вы в то же время глубоко ею не трогаетесь, если изображение Покровского, с книгами в кармане и под мышкою, без шапки на голове, в дождь и холод бегущего, с видом помешанного, за гробом смешно любимого им сына, не производит на вас трагического впечатления, не говорите об этом никому, чтоб какой-нибудь Покровский, шут и пьяница, не покраснел за вас как за человека...
Вообще, трагический элемент глубоко проникает собою весь этот роман. И этот элемент тем поразительнее, что он передается читателю не только словами, но и понятиями Макара Алексеевича. Смешить и глубоко потрясать душу читателя в одно и то же время, заставить его улыбаться сквозь слезы, — какое уменье, какой талант! И никаких мелодраматических пружин, ничего похожего на театральные эффекты! Всё так просто и обыкновенно, как та будничная, повседневная жизнь, которая кишит вокруг каждого из нас и пошлость которой нарушается только неожиданным появлением смерти то к тому, то к другому!.. Все лица обрисованы так полно, так ярко, не исключая ни лица господина Быкова, только на минуту появляющегося в романе собственною особою, ни лица Анны Федоровны, ни разу не появляющейся в романе собственною особою. Отец и мать Доброселовой, старик и юноша Покровские, жалкий писака Ротозяев9, ростовщик, — словом, каждое лицо даже из тех, которые или только вскользь показываются, или только заочно упоминаются в романе, так и стоит перед читателем, как будто давно коротко ему знакомое. Можно бы заметить, и не без основания, что лицо Вареньки как-то не совсем определенно и оконченно; но, видно, уж такова участь русских женщин, что русская поэзия не ладит с ними, да и только! Не знаем, кто тут виноват, русские ли женщины или русская поэзия; но знаем, что только Пушкину удалось, в лице Татьяны10, схватить несколько черт русской женщины, да и то ему необходимо было сделать ее светскою дамою, чтоб сообщить ее характеру определенность и самобытность. Журнал Вареньки прекрасен, но все-таки, по мастерству изложения, его нельзя сравнить с письмами Девушкина. Заметно, что автор тут был не совсем, как говорится, у себя дома; но и тут он блистательно умел выйти из затруднительного положения. Воспоминания детства, переезд в Петербург, расстройство дел Доброселова, ученье в пансионе, особенно жизнь в доме Анны Федоровны, отношения Вареньки к Покровскому, их сближение, портрет отца Покровского, подарок молодому Покровскому в день именин, смерть Покровского — всё это рассказано с изумительным мастерством. Доброселова не выговаривает ни одного щекотливого для нее обстоятельства, ни бесчестных видов на нее Анны Федоровны, ни своей любви к Покровскому, ни своего потом невольного падения; но читатель сам видит всё так ясно, что ему и не нужно никаких объяснений.


17. А.А. Григорьев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
301
Рассказывать содержание этого романа было бы излишне; делать большие выписки тоже. Но не мешает иным, может быть, забывчивым читателям напомнить их же собственные впечатления, их же самих призвать в свидетели справедливости и верности нашего мнения о высоком, художественном достоинстве «Бедных людей», и потому считаем необходимым выписать несколько мест из писем Макара Алексеевича. Это не даст большой работы вниманию читателей, — а между тем посреди их, вероятно, найдутся такие, которым эти выписанные нами места покажутся как будто новыми, в первый раз прочитанными, и это обстоятельство, может быть, заставит их вновь перечесть всю повесть и сознаться себе, что они только при этом втором чтении поняли ее. Такие произведения, как «Бедные люди», никому не даются с первого раза: они требуют не только чтения, но и изучения11. <...>
Что перед этою картиною, написанною такою широкою и мощною кистию, что перед нею мелодраматические ужасы в повестях модных французских фельетонных романистов! Какая страшная простота и истина! И кто всё это рассказывает? — ограниченный и смешной Макар Алексеевич Девушкин!..
Мы не будем больше указывать на превосходные частности этого романа: легче перечесть весь роман, нежели пересчитать всё, что в нем превосходного, потому что он весь, в целом, — превосходен. Упомянем только о последнем письме Девушкина к его Вареньке: это слезы, рыдание, вопль, раздирающие душу! Тут всё истинно, глубоко и велико, а между тем это пишет ограниченный, смешной Макар Алексеевич Девушкин! И, читая его, вы сами готовы рыдать, и в то же время вы улыбаетесь... Сколько сокрушительной силы любви, горя и отчаяния в этих простодушных словах старика, теряющего все, чем мила была ему жизнь: «Да вы знаете ли только, что там такое, куда вы едете- то, маточка? Вы, может быть, этого не знаете, так меня спросите! Там степь, родная моя, там степь, чистая, голая степь, вот как моя ладонь голая! Там ходит баба бесчувственная, да мужик необразованный, пьяница ходит...»12 <...>
17
А и4. Григорьев
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
Сборник наделал шуму еще до своего появления в свет, и этим шумом обязан он сколько роману нового и, сказать правду, блестящего дарования, столько


302
Дополнения. Критические отзывы современников...
же и голосу одного журнала, который довольно давно уже в нашей литературе уготовывает путь почти всему сколько-нибудь замечательному1, что в ней появлялось и до сих пор появляется. — Проходит уже, кажется, и для нас эпоха безусловных возгласов, безусловных приветствий различным триумфаторам, и наступает другая, сознательная, зрелая, уважающая не столько личности, сколько направления. <...> Итак, один журнал, как мы уже сказали, еще до появления в свет «П<етербургского> сборника», возвестил русской читающей публике о явлении нового дарования, которому суждено, по его словам, играть в нашей литературе слишком необыкновенную роль; потом, по выходе его в свет, по обычаю, начал разбор свой ab ovo;* говорил много, много отчасти дельного, отчасти уже слишком часто повторявшегося, и наконец заключил, что талант обыкновенный не начинал никогда такими произведениями, как «Бедные люди» и в особенности «Двойник», осилить который до конца, по собственному признанию рецензента, может только истинный ценитель искусства, и притом потому именно, что он чересчур уже обилует превосходными местами2. Таков смысл слов знаменитой рецензии, в которой, несмотря на удивление слишком щедро рассыпанным красотам «Двойника», проглядывает, однако же, более умеренности, нежели сколько можно было ожидать, судя по предшествовавшим фактам. Другое, резко противоположное этому мнение выразилось в одной известной газете, оспаривавшей достоинства почти всякого нового самобытного дарования3. Фельетонист этой газеты, или по остроумно придуманному «Иллюстрацией» названию, «газеточки»4, не только тешился, но в буквальном смысле бесновался над промахами молодого таланта, над частыми повторениями слов «маточка вы моя, голубушка вы моя»5 и т. п., и, разумеется, своими возгласами немало содействовал к распространению и «Сборника», и литературной известности г. Достоевского в читающей публике. Но и мнение журнала, и мнение газеты так диаметрально противоположны; всё это мнения, зараженные тлетворным дыханием Запада; с нетерпением ожидали мы настоящего восточного, неподдельного славянского мнения, того мнения, которое в великой поэме Гоголя поняло только Селифана с его словами: «Отчего ж мужика и не посечь»6, — и потом в этой новой «Divina Comedia»**’7 увидело «Илиаду»8. Действительно, нетерпение наше не обманулось; неподдельно-славянское мнение напало на зараженную дыханием Запада тенденцию романа, на его возвышенную и благородную цель. Одним словом, на филантропию, на это порождение гниющей цивилизации. Кроме того, оно сделало, впрочем, романисту
* Букв.: с яйца (лат.), в переносном значении — с самого начала.
«Божественной комедии» (искам, um).


17. А.А. Григорьев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
303
несколько дельных частных замечаний, которыми ему вовсе не мешает воспользоваться.
Что же остается сказать нам после всех этих знаменитых мнений? Углубляться ли нам в неисчислимые, до обессиления терпения читателей красоты «Двойника»? глумиться ли над выражениями «маточка и голубочка»! или, наконец, восстать на лукавое обаяние филантропии? Увы! мы не сделаем ни того, ни другого, ни третьего. «Д faut toujours partir du point où on est»*’9, как говорят французы, и потому да позволено будет нам взглянуть на настоящее положение нашей литературы, на то, какие стороны, какие направления она выразила в настоящее время и, вследствие этого, заключить, проложен или нет какой-либо путь г. Достоевским. <...>
Что молодой поэт принадлежит к школе Гоголя, это слишком ясно из содержания «Бедных людей» и из формы, сообщенной им его «Двойнику». Но большая разница, быть продолжателем, развителем школы учителя и быть продолжателем его идеи; ибо никто не станет, вероятно, спорить с нами, что, с одной стороны, Александрийская школа, например, обязана бытием своим Платону10, и что, с другой, велико расстояние, отделяющее ее туманные мечтания от светлых, чисто эллинских созерцаний наставника. Но обратимся к г. Достоевскому и сначала, par droit d’aînesse**, к его «Бедным людям».
Содержание «Бедных людей» так просто, что только со слишком большими силами можно было отважиться на трудный подвиг развить из этого бедного содержания целую внутреннюю драму. Бедный, немного старый, немного смешной, пожалуй, чиновник, Макар Алексеевич Девушкин, терпит всевозможные лишения и нужды, отказывает себе во всем для одного из тех несчастных, глубокого сожаления достойных, существ, которых так много в Петербурге, для очень простой, но по натуре очень благородной, и потому поэтической девушки, Варвары Алексеевны Доброселовой, погибающей оттого, что она была завлечена когда-то в сети, бедной и страдающей, потому что она предпочла бедность и страдание разврату и пороку. Два лица в высокой степени интересные, просветленные... пожалуй, одно — своим человеческим чувством любви и сострадания, другое — своим страданием, своей христианской покорностью, два лица, которым нельзя не сочувствовать, несмотря на всё однообразие их ощущений, на видимую мелочность их страданий и радостей. Но в самом создании этих лиц, в самой любви автора к возведению в художественные образы этих, по-видимому, мелких отношений проглядывает влияние Гоголя, и при чтении целого романа, над вами так и носятся многозначитель¬
* «Следует исходить из сложившейся ситуации» [фр).
по праву первородства {фр).


304
Дополнения. Критические отзывы современников...
ные слова творца «Мертвых душ»: «Везде, где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее, или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, всегда хоть раз встретится на пути человека явление, не похожее на всё то, что случалось ему видать до того, которое хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему испытывать всю жизнь»11. Вот мысль, под влиянием которой создана личность Девушкина; что касается до героини романа, то при создании ее присутствовала мысль гоголевского «Невского проспекта», только взятая в обратном смысле. Да не подумают, чтобы мы с натяжкою отыскали это сходство. В авторе на каждом шагу виден продолжатель, развитель Гоголя, хотя развитель самостоятельный и талантливый; скажем еще более: автор анализирует явления иногда даже больше Гоголя, роется в них глубже, если хотите, и хотя по слову самого главы этой новой школы, «Равно чудны стекла, озаряющие солщы и передающие движения незамеченных насекомых»12, но в анализе явления мелкого, хотя и проникнутом сознанием общности, лежит всегда много привязанности к этому отдельному явлению, много любви эгоистической. И потому-то, несмотря на то, что автор более плачет, нежели смеется, несмотря на то, что лица драмы его так просты и добры, в холодном, злобном юморе, создавшем Акакия Акакиевича, в величавом негодовании поэта, проникающем идеал художника Пискарева13, более, гораздо более любви общей, мировой, христианской. У Гоголя, в лучших его произведениях, вы не найдете ни одного лица поэтического, вы видите только степени падения человечности, но нам понятно, что эти степени падения вызваны поэтом во всем их страшном безобразии для того, чтобы сильнее, божественнее, благодатнее отпечатлелось на них христианское озарение; «ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое создание искусства. Оно не может поселить ропота в душе, но звучащей молитвой стремится вечно к Богу»14, как говорит великий поэт в одном из глубочайших своих созданий, в «Портрете», где разоблачает он тайну человеческого творчества. И потому-то самому вы глубоко сочувствуете поэту, который говорит вам: «И далеко еще то врелля, когда иным ключом грозная вьюга вдохновения поднимется из облеченной в святой ужас и блистание главы»15. И как обыкновенно бывает, школа взяла у главы только его односторонности. Г. Достоевский, человек с большим талантом, смешал личности с минутами их озарения, с минутами возвращения им образа Божия, и, уединивши их, так сказать, в особый мир, анализировал их до того, что сам поклонился им; автор «Петербургских вершин», г. Бутков, проникся только безотрадностью мелочных явлений и стал изображать их синтетически16.


18. [Ф.-Ф. Лёве <?>.] [Рецензия на:] Роман Ф.М. Достоевского...
305
Но между тем, несмотря на огромное преимущество таланта на стороне г. Достоевского, дух, миросозерцание учителя усвоены едва ли не более простыми, иногда грубоватыми изображениями г. Бупсова. У г. Достоевского по местам мелькает даже иногда ложная сентиментальность и апотеоза17 мещанских добродетелей; и хотя, может быть, судя по огромным размерам его таланта, ему суждено довести до пес plus ultra гоголевскую школу, т. е. гоголевскую форму и манеру, но не дух того, кто так энергически, так сурово-грустно говорит, что «пора, наконец, дать отдых бедному добродетельному человеку»18.
Мы высказали как могли то общее впечатление, которое оставили в нас «Бедные люди». Обращаясь теперь к частностям, скажем, что они-то в особенности свидетельствуют о громадном художественном даровании автора, что многие из них, не стыдясь, скажем, трогали нас до слез. Таковы эпизод Покровского, характер его отца, которого прототип, впрочем, в гениальном создании Бальзака «Le père Goriot»*’ 19, в особенности описание его смерти; эпизод Горшковых и, наконец, болезненно сжимающее сердце последнее письмо Макара Алексеевича, эти истинно-трагические стоны, глубоко-верные действительности, хотя и здесь не можем удержаться от сравнения и не обратить внимания наших читателей на последнее письмо, которым кончает Гоголь свои «Записки сумасшедшего». Да! всё, что у Гоголя возводится в единослитный, сияющий перл создания, у Достоевского дробится на искры20. <...>
18
[Ф.-Ф. Лёве <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] РОМАН Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
Русская литература, как и вообще вся современная русская жизнь, имеет то преимущество, что она никогда не следовала примеру какого-либо одного народа1. К моменту пробуждения ее ждало всё богатство европейской духовной культуры, и от изучения и освоения оной характер этой литературы приобрел нечто универсальное, хотя и за счет некоторой утраты оригинальности2. Остальные народы Европы, выйдя за строго очерченные рамки национальной жизни и постепенно достигнув ступени духовного общения и обмена ценностями, поднялись как бы от частного к общему. Русскому народу, корифею славянских племен, было уготовано проделать обратный путь: повинуясь об¬
* «Отец Горио» (фр-)-


306
Дополнения. Критические отзывы современников...
щим принципам, он возвратился к своей собственной сущности. Не впадая в хвалебный тон, излюбленный многими славянофилами и славяноманами, следует, во всяком случае, признать, что мировая история решилась здесь на некий новый эксперимент3.
Для столь великого дела, как вступление славянских племен в число исторических народов, важнее и полезнее всяких декламаций являются конкретные произведения славянского духа, свидетельствующие о том, что ему уже удается вносить в национальное творчество веяния европейской культуры. На поэтическом поприще Пушкин остается первым, кто проник в тайные глубины русского гения, однако в сочинениях этого автора лишь отдельные мотивы, отдельные образы имеют народный характер, а не всё в целом. Тем не менее бессмертная и неоспоримая заслуга Пушкина заключается в том, что русскую литературу, прежде плывшую по воле волн в европейском культурном море, он привел к берегам национальной поэзии, и его поэтический дар не убоится сравнения с самыми великими именами. Не разделяя мнения, высказанного недавно на страницах нашего листка4, мы должны вполне согласиться с «Отечественными записками», которые неизменно указывают нам на Пушкина, Гоголя и Крылова*’ 5. Творения сего триумвирата суть истинный источник русской поэзии, из которого станут черпать вдохновение все будущие поэты.
Автор романа, о котором идет речь, пьет из этого источника полной мерою. Но это отнюдь не означает, что мы имеем дело с подражателем. Вообще ошибочно полагать, будто изучение великих образцов словесности лишает писателя самостоятельности. Чем глубже проникаешь во внутренний мир произведения искусства, чем явственнее видишь его суть, тем легче избавиться от всего наносного и тем больше развиваются способности к самобытному творчеству6. Точно так и воспитание не лишает человека свободы, но помогает самоопределению после того, как личность воспитанника сформируется под влиянием извне. Подобно «Вертеру» Гёте7 в прошлом столетии, столь же оригинальны тон и направление «Бедных людей», и мы без колебаний ставим рядом эти два произведения, поскольку основным настроением того и другого является сентиментальность. О значении, которое мы вкладываем в это понятие, надо сказать следующее.
Сентиментальность в жизни народов и индивидов есть ступень, переходный этап8. Разумеется, мы имеем в виду не результат ее вырождения — слаща¬
* Не можем также согласиться с упреком, будто «Отеч<ественные> записки» больше восторгаются, нежели вникают в дело9. Достаточно указать на подробный и основательный разбор «Собрания сочинений» Пушкина10.


18. [Ф.-Ф. Лёве <?>.] [Рецензия на:] Роман Ф.М. Достоевского...
307
вую чувствительность, достойную только насмешки и презрения, но тот кризис души, когда в ней рушатся наивные представления и абстрактные идеалы и она вступает в противоборство с действительностью. Лишь осознав конфликт идеи с объективной реальностью, душа подымается до духовной личности, так как невозможно достигнуть вершин бытия, верно понять свое место в нем, не пережив внутренней борьбы противоречий. Сентиментальность есть, таким образом, личное чувство. Если при наивном, естественном состоянии народа отдельный человек чувствует, как все и словно через всех, подобно, например, младенцу в материнской утробе, который дышит вместе с матерью, то, обретая сознание, индивид начинает свою собственную духовную жизнь, хотя и воспринимает нацию как общую мать. Сентиментальность в этом смысле незнакома ни древности, ни Средневековью, это сугубо современное явление. Говоря философским языком, это противостояние субъекта и субстанции11. В искусстве начало сентиментальности положил Шекспир, Гёте способствовал ее развитию в эпосе, Шиллер — в драматургии. В России произведение Достоевского стало наиболее удачным опытом отображения в искусстве современного периода народности.
Так кто же герой нашего романа, если вообще применительно к роману допустимо говорить о герое, без которого не может обойтись, например, драма? Это чиновник, титулярный советник, бедный человек, над которым насмехаются и зло издеваются товарищи по ведомству, нахлобучивая на голову Макару папки с делами12 и пр. Он стал для них притчей во языцех, символом простака и мишенью для самых грубых острот и шуток и с трогательной безответностью примирился со своим печальным положением, как с неизбежностью. Тридцать лет кряду прослужил он переписчиком, но признает, что только у одного из его товарищей есть такой же отличный почерк, как у него самого. Он искренне почитает «его превосходительство», список проступков героя пуст, поведения он всегда надлежащего и ни в чем предосудительном не замечен. Его потребности не превышают его денежных возможностей, а внешний облик отличается крайней непритязательностью. Таков наш герой или наше главное действующее лицо. Что же примечательного в таком человеке?
Это запоздалая, но расцветающая в нем с большой силою духовная жизнь. То, что делает этого человека сорока семи лет, после тридцатилетней службы интересным и притягательным для нас, что придает ему трагическую значимость, это — любовь. В канцелярскую душу, в чиновничье сердце, через вицмундир пробился поздний луч творческого огня и заставил иссохшую, увядшую душу воспрянуть с новой силой, загореться новой жизнью. Когда мы поздней осенью, на отцветшем лугу находим цветок, которому раньше недоставало солнца, потому что кусты и деревья, как и обилие других цветов, ме¬


308
Дополнения. Критические отзывы современников...
шали ему расти, и вот теперь он спешит наверстать упущенное время — нас охватывают радость пополам с печалью. Подобные же переживания вызывает у нас и Макар Алексеевич Девушкин.
Мысль показать нам всеми презираемого человека, непонятного ни себе, ни другим, который в тягостных и удручающих обстоятельствах сумел сохранить в сердце всю полноту чувств, и в душе которого от одной лишь искры любви разгорелись свет и тепло, — эта мысль поистине гениальна, это мысль христианина в ее всемирно-историческом значении13. И автору полностью удалось ее воплотить. Мы видим, как с души нашего титулярного советника слой за слоем, размягчаясь, спадает кора, пока не обнажается самая суть, которая нежится в лучах нового, сильного чувства, хотя и способна расцвести лишь на краткий миг. Потому что и в душевной жизни всему свое время, и писатель умеет внушить нам сожаление о том, что эти прекрасные побеги в душе Макара Алексеевича не смогут развиться сполна. Письма, которыми обмениваются наш Макар со своей Варварой Алексеевной, позволяют нам заглянуть в тот мир, где неизбежно присутствует трагическое начало.
Варвара Алексеевна Доброселова — юная сиротка, которую Макар, из чистого сострадания, спас от сетей порочной женщины, некой Анны Федоровны, предъявив свои права дальнего родственника*. После смерти отца Варвара и ее мать нашли пристанище у их родственницы Анны Федоровны. А когда умерла и мать Варвары, прелесть девушки должна была возместить этой корыстной женщине ее затраты. Писатель заставляет нас поверить в красоту и чистоту этого женского характера, когда Варвара становится предметом ухаживаний некоего Быкова. Об этом не говорится в подробностях, только даются намеки, что само по себе верно в художественном отношении. И все-таки должно признаться, что данное предположение кажется нам натянутым.
Неужели существо, которое ведет дневник, подобный тому, о коем она сообщает Макару Алексеевичу, существо, способное чувствовать так чисто и прекрасно, после тяжелых испытаний в ранней юности, после утраты отца и первого возлюбленного, пусть даже тот не исчерпал всю ее душу до конца, после смерти любимой матушки, неужели это существо, пройдя все потрясающие и очищающие страдания, не обрело достаточно сил и ума, чтоб оградить себя от недостойного мужчины? Конечно, растленные души вполне владеют искусством соблазна, можно себе также представить и минуту отчаяния, и внезапную потерю самообладания, да к тому же такое происшествие должно послужить мотивом для трагического разрыва с Макаром Алексеевичем, тем не менее у нас остается некоторое сомнение во всем этом. Не привлекла ли
«Седьмая вода на киселе»14 — так он сам обозначает степень своего родства.


18. [Ф.-Ф. Лёве <?>.] [Рецензия на:] Роман Ф.М. Достоевского...
309
писателя здесь сама сложность проблемы? Охотно допускаем, что любовь оправдывает и искупает любое прошлое, но наш случаи не таков, поскольку Варвара в конце концов, хотя и без любви, всё же отдает руку этому Быкову, который руководствуется отчасти сердечной склонностью, отчасти неспокойной совестью, а отчасти и расчетом. Так возникает в характере Варвары надлом, внутреннее противоречие, с которым в глазах читателя не согласуются ни удивительно тонкие наблюдения в ее дневниковых записях, ни всё ее благородное поведение и образ мыслей. Таково наше мнение, и мы будем только рады, если кто-либо поможет нам его исправить. Проследим же дальнейшее развитие сюжета.
Первое письмо показывает нам Макара Девушкина в настроении, новом для него самого. Он ощущает себя человеколюбивым спасителем Варвары Алексеевны. В то же время душа его в упоении, которого она давно или даже никогда еще не испытывала. Им движет давно чуждое ему чувство, все тайные пружины существа героя натянуты, и он пытается выразить словами этот свой душевный подъем. Он восхищается прекрасным утром, солнечным светом, пением птиц, ароматами весеннего воздуха, всей природой и внезапно впадает в канцелярскую прозу: «...ну, и остальное там всё было тоже соответственное; всё в порядке, по-весеннему»15. Он выстраивает сравнения: «Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной»16 — и использует другие, столь же надуманные сопоставления: «всё такие сравнения отдаленные»17. И тут же он откровенно признаётся, что обращался к книжке со стихами. Макар Алексеевич проводит первую ночь в новой квартире, которую нанял, чтобы жить напротив своей Вареньки. Забавно наблюдать, как он старается — безуспешно — скрыть, что живет, собственно говоря, в кухне, так как цена за настоящую квартиру в доме, который представляет собою нечто вроде hôtel garni*, ему «не по карману»18. Однако с какой радостью сменил он свое прежнее уютное жилье у вдовы с дочкою на нынешнюю беспокойную и нечистую комнатушку. Ведь теперь он может смотреть на Ва- ренькины окна, знать, что она близко от него. Макар Алексеевич стал жить, кажется, только для нее. С полной самоотверженностью печется он о ее нуждах, важных и незначительных, а стоит ей хотя бы обмолвиться о каком-нибудь пожелании, он не успокаивается, пока не выполнит это пожелание. Никакие лишения не властны над ним, когда он видит, что она довольна, и нет у него большей заботы, чем скрывать от нее, что он живет в бедности. Он забывает о себе, чтобы обрести себя в ней.
Однако хотя искра, теплившаяся под пеплом повседневности и мелкой суеты, и разгорелась, пламя юности возжечь она уже не сумела. Любовь на¬
* меблированных комнат (фр.).


310
Дополнения. Критические отзывы современников...
шего Макара превращается в теплое, сердечное чувство, в простодушное почитание дорогого существа, преданность той, чья душевная красота остается для героя недостижимой. Он жаждет проникнуть в самую глубь этой женской души, вжиться в нее, он чувствует, что он может тут больше получить, нежели дать. Он упрашивает Вареньку присылать ему отрывки из дневника, которые очень удачным образом включены в их переписку. Эта тонкость восприятия, это вдумчивое созерцание природы, эта с ранней юности обособленная жизнь души очаровывают, и мы собираемся вскоре познакомить наших читателей с дневником.
Итак, Макар Алексеевич понимает, что ему суждено быть для этого существа только другом, но не любимым человеком. Его слог — мягкая неспешность, своеобразная нежность в сотне разных вариантов — в полной мере дает ему соблазнительную возможность облекать даже самые горячие чувства в невинную форму отеческой, родственной привязанности. В другом он и сам себе не признался бы. И, несмотря на ее мимолетные просьбы, он с благороднейшей деликатностью упорно отказывается встречаться с Варенькой где-либо, кроме некоего нейтрального места19. Это скромность человека, который знает себе нравственную цену. Там, где речь идет о морали, Макар Алексеевич считает себя равным своей приятельнице, хотя именно она помогла ему осознать это, и, обращаясь к ней, он выражает чувство равенства открыто и прямо, часто с комическим пафосом. Только убеждение, что он не в силах внушить страсть, не может предложить ей ни богатства, ни молодости, ни звания, ни образованности — как часто герой оговаривается, что он человек неученый, что нет у него «стиля»20, что он «на медные деньги учился»21, — только это убеждение препятствует его сердечному сближению с Варенькой, мешает ему признаться в своих чувствах, претендовать на ее руку, хотя она, вероятно, ответила бы ему согласием, если бы он не был столь деликатным и решился бы напомнить ей, что он — ее благодетель, ее спаситель. Но он не допускает и тени морального принуждения.
Такая натура не могла развиться, потому что любое препятствие было для нее непреодолимым. Сила обстоятельств гасила огонь, горевший в душе Макара Алексеевича. Если бы в юности он оказался в благоприятном окружении, имел поддержку хороших людей, нетрудно представить, что этот тонкий от природы человек превратился бы в отличного поэта, художника, деятельно относящегося к жизни, тогда как сейчас он всего лишь машина. И теперь он с горечью сознаёт это — после того как волшебное влияние женщины открыло ему и помогло понять его собственное сердце. Он начинает задавать вопросы — почему над ним издеваются его товарищи, ведь она его уважает, она, которая лучше их всех. Разве он когда-нибудь у кого-то «чин перехватил»22, разве он не добывал в поте лица хлеб свой и не держался всегда подальше от


18. [Ф.-Ф. Лёве <?>.] [Рецензия на:] Роман Ф.М. Достоевского...
311
всяких либеральных идей? Однако, несмотря на все эти сомнения, втайне возникающие у героя, он не теряет веры в людей, сохраняя нравственную опору, он внутренне примирен. По поводу своего униженного положения он утешается мыслью, что занимается нужным делом, и «его превосходительство», верно, им доволен, потому что даже к «крестику» его однажды представил*. То, что Макар Алексеевич подчиняется существующему порядку вещей, — свидетельство его нравственной силы. Он способен перенести всё, но когда он видит, как страдает та, кто помогла ему осознать свое человеческое достоинство, этого он не выдерживает. Она объяснила ему, что он «не хуже других»23, сделала так, что он «живет, а не спит»24. Он глубоко осознаёт ее воздействие на всю его внутреннюю жизнь. И вот она, заслуживающая корону прекраснейшей из женщин, должна мучиться, работать до потери сил, в то время как знатные, полуобнаженные — «такие разодетые»25 — дамы катаются в дорогих экипажах.
Вареньке предлагают место гувернантки. Она спрашивает совета у друга, но в таких выражениях, из которых очевидно, что она предложению не рада. Она слишком независима, слишком стеснительна и ранима, чтобы жить в людях. Он испуган, он решительно против. «Ведь вы, верно, еще не знаете, что такое чужой человек. Знаю я его, маточка**, хорошо знаю; случалось хлеб его есть. Зол он, Варенька, зол, уж так зол, что сердечка твоего недостанет, так он его истерзает укором, попреком да взглядом дурным»26. Он растолковывает ей, каким покинутым он себя ощутит, он всё сделает для нее, чтобы только ее не отпустить: «Да и нас-то вы как без головы оставите. Ну что мы будем делать без вас; что я, старик, буду делать тогда? Вы нам не нужны? Не полезны? Как не полезны? <...> Вы мне очень полезны, Варенька. Вы такое влияние имеете благотворное... Вот я об вас думаю теперь, и мне весело... Я вам иной раз письмо напишу и все чувства в нем изложу, на что подробный ответ от вас получаю. Гардеробцу вам накупил, шляпку сделал; от вас комиссия подчас выходит какая-нибудь, я и комиссию... Нет, как же вы не полезны? Да и что я один буду делать на старости, на что годиться буду?»27 и т. д.
С этим же письмом Макар Алексеевич возвращает подруге томик Пушкина, который она ему одолжила. Незадолго до того он с комическим пафосом защищал от ее критики сочинения некоего литератора, живущего в том же доме, «чиновника по литературной части»28, как назвал его герой. Витиева-
* Заметим между прочим, что здесь писатель, кажется, допустил lapsus memoriae (ошибку памяти. — Примеч. пер), так как в другом месте говорится: «даже крестик выхо-
29
дил» .
Данное обращение, «маточка», весьма примечательно для Макара. Всю свою любовь, всю доброту сердечную, всё уважение он вкладывает в это слово, но только не страсть в прямом смысле.


312
Дополнения. Критические отзывы современников...
тосгь и плоские остроты он принял за поэзию и юмор, как это бывает и с более опытными читателями, чем наш бедный Макар. И вот теперь его тронула, словно электрической искрою, истинная поэзия: «Спрашиваю я теперь себя, маточка, как же это я жил до сих пор таким олухом, прост Господи? Что делал? Из каких я лесов? <...> Теперь я “Станционного смотрителя” здесь в вашей книжке прочел; ведь вот скажу я вам, маточка, случается же так, что живешь, а не знаешь, что под боком там у тебя книжка есть, где вся-то жизнь твоя как по пальцам разложена. <...> Я, например, — я туп, я от природы моей туп, так я не могу слишком важных сочинений читать; а это читаешь — словно сам написал, точно это, примерно говоря, мое собственное сердце, какое уж оно там ни есть, взял его, людям выворотил изнанкой, да и описал всё подробно...»30 и т. д. Душа его так взволнована, что в нем самом просыпается честолюбие, жажда славы. Что сказали бы люди, мечтает герой, если бы стало известно, что он написал повесть, если бы стали указывать на него, говоря: «вот идет “пиита и сочинитель литературы”31 Макар Алексеевич Девушкин».
Варенька не пошла в гувернантки, но все его усилия избавить от страданий это бедное создание наталкиваются на стену действительной жизни. Она и сама сказала герою, что ему надо было бы держаться подальше от нее, поскольку несчастье заразительно. Ее часто мучают предчувствия трагического исхода. Едва ли Макар Алексеевич сумеет долго поддерживать ее существование, стараясь доставить ей, болезненной и работающей сверх сил, облегчение и радость. Он тратит больше, чем может себе позволить. В этом незавидном положении он вдвойне оскорблен литературной стряпней чиновника-пи- саки Ратазяева, который, подслушав его и подсмотрев за ним, «вставил» его и события из его жизни в свою повестушку, кою Макар называет пасквилем, в возмущении проклиная всю литературу вообще. Не может он спасти от бедности свою Вареньку, не может уберечь ее и от позора. Естественно, его выгоняют из дома некоего офицера, который приставал к ней с нечестными намерениями и к которому Макар отправился, напившись для храбрости, чтобы поговорить с ним начистоту. Этот выпад против несправедливого мироустройства невольно напоминает поведение благородного рыцаря из Ла-Манчи32, который, собственно говоря, в принципе был прав.
Окружающие люди едва ли могут придать бедному титулярному советнику мужества и сил. По соседству живет чиновник, который разорился в ходе длительного судебного процесса и в конце концов, выиграв тяжбу, умирает. Самоотверженность этого несчастного семейства, видевшего лучшие дни, но не потерявшего еще чувства собственного достоинства, — Горшков (так зовется тот человек), сбрасывает с плеча руку писаки Ратазяева, поздравившего его с выигранным делом, — глубина невысказанной боли изображена с такой правдивостью, что понимаешь: автор всем существом своим переживает описыва¬


18. [Ф.-Ф. Лёве <?>.] [Рецензия на:] Роман Ф.М. Достоевского...
313
емое. Крикливая хозяйка, грубые слуги изменяют свое отношение к Макару в зависимости от веса его кошелька. Бесчувственные товарищи по ведомству отказываются давать ему деньги в долг. Никто не желает полагаться только на его честное лицо и доброе имя. Ростовщики прежде требуют залог. А деньги бедному Макару нужны, о них просит уже и подруга, чье беспомощное положение только усиливает приставания — она хотела бы съехать с квартиры. Попытки Макара раздобыть денег ни к чему не ведут. После долгих скитаний по ростовщикам в сильную непогоду он, весь в грязи, приходит в свое ведомство и наталкивается на отказ сторожа дать ему одежную щетку, по- скольку-де это казенная собственность и ее можно испортить. Понятно, что наш бедный друг теряет мужество. Его отношения с Варенькой вызывают подозрения и насмешки*, он впадает в отчаяние и соблазн и впервые за свою безупречную карьеру и жизнь оказывается в руках полиции. Варенька отчитывает, упрекает его, заклиная больше так не делать. Она и на этот раз поступает благородно, не отвергая его. Она его приглашает к себе, посылает ему кое-какие деньги. Макар и смущен и тронут этой «милостыней», которая позволяет ему «наслаждаться»33, т. е. покуривать табачок, пока его подруга бедствует и страдает. Но вот на его мрачном небосводе зажигается еще одна спасительная звездочка — не кто иной, как сам «его превосходительство». Сцена, в которой сей редкостный начальник, тронутый всем обликом Макара, переходит от раздражения из-за ошибки, допущенной тем в важной и срочной бумаге, к глубокому состраданию, втискивает ему в ладонь сторублевую купюру, запрещает всякое выражение нижайшей благодарности и жмет руку растроганному титулярному советнику — эта сцена очень трогательна и характерна: «Я, ангел мой, вздрогнул, вся душа моя потряслась; не знаю, что было со мною; я было схватить их ручку хотел. А он-то весь покраснел, мой голубчик, да — вот уж тут ни на волосок от правды не отступаю, родная моя: взял мою руку недостойную, да и потряс ее, так-таки взял да потряс, словно ровне своей, словно такому же, как сам, генералу. “Ступайте, говорит, чем могу... Ошибок не делайте. А теперь грех пополам”»34. Чувство признательности «его превосходительству» настолько овладевает Макаром Алексеевичем, что на
* Упоминавшийся уже Ратазяев находит черновик письма Макара к Вареньке. Макар застает у Ратазяева гостей, которые веселятся, слушая, как хозяин читает им это письмо, и бросается на Ратазяева, а тот награждает героя непонятным ему прозвищем Lovelace (Ловелас. — Примеч. пер). Как верно в этом Ратазяеве изображены некоторые критики, чье отношение к автору очень похоже на насмешки окружающих над Макаром! А фамилия Ратазяев может стать типичным наименованием крикливых, самоуверенных, но духовно и нравственно низких борзописцев. Этот Р<атазяев> даже и на Пушкина смотрит сверху вниз, в дополнение к остальным своим «достоинствам».


314
Дополнения. Критические отзывы современников...
миг у него исчезают все прочие чувства. Он пишет подруге, что, несмотря на все их беды, для него важны не сто рублей, а то, что «его превосходительство сами мне, соломе, пьянице, руку мою недостойную пожать изволили! Этим они меня самому себе возвратили. Этим поступком они мой дух воскресили, жизнь мне слаще навеки сделали...»35. Ему непонятно, отчего товарищи смеются над его восторженным отношением к «его превосходительству», и причины этого он готов искать в себе самом, а не в их бесчувственности. В то время как он ищет мира даже с Ратазяевым, рисует себе счастливое будущее, просит у Бога прощения за все свои грехи: брюзжание, либерализм, дебош и азарт, — уговаривает не съезжать с квартиры подругу, обещает той быть впредь благоразумным и упоминает о жизни в согласии и радости, об обмене «счастливыми письмами»36 и разными мыслями, о занятиях литературой — в самом разгаре этих мечтаний и надежд беднягу постигает последний страшный удар.
В Петербург приехал Быков и предлагает Вареньке руку и сердце. Спрашивает ли Варенька совета у друга? Нет, она сама определяет свою судьбу. Она мужественно решается отказаться от всех возвышенных надежд, которые всё еще теплятся в ее душе, и пишет другу, что дала утвердительный ответ и притом бесповоротно.
Что толкнуло нашу Вареньку на этот важный шаг? Причины и соображения здесь самые разные. Дальнейшее развитие ее отношений с Макаром Алексеевичем очевидным образом внутренне невозможно. Она полна глубочайшей благодарности к нему, высоко почитает его как человека, независимо от его слабостей и недостатков. Любовь, тем не менее, чувство свободное, ее нельзя ни вымолить, ни насильно себе внушить. Полюбить его Варенька не в силах и слишком уважает и себя, и его, чтобы предположить в нем чувства, которые он сам выразить не отваживается. Ее натура слишком тонко устроена, ее дух слишком благороден, чтобы она могла раствориться в довольно женоподобном характере Макара*. Верно говорят, что женщинам свойствен прирожденный аристократизм, они всегда ценят властность, но чем выше обитают души их, тем одухотвореннее должна быть данная власть. Ее-то и недостает этому человеку, потому и не может героиня его полюбить, предпочитая вовсе отказаться от сей чисто внешней связи, чем заключать союз, к которому он сам, кажется, и не стремился и в котором она не сумела бы участвовать всем сердцем. Поэтому она решает освободить друга от себя сразу и решительно. Разумеется, тому находится и внешний повод — Макар Алексеевич едва ли способен основать свой очаг, к тому же с болезненной женщиной. Она предвидит,
* Сожалеем, что писатель воспользовался такой фамилией, как «Девушкин», как бы намекая на характер героя. К такому способу не стоило прибегать, так как характер должен говорить сам за себя.


18. [Ф.-Ф. Лёве <?>.] [Рецензия на:] Роман Ф.М. Достоевского...
315
что напрасные жертвы и усилия погубят его. Вот и теперь писака Ратазяев подыскал ему работу переписчика. Но, пожалуй, все эти внешние причины второстепенны. Духовная сила, которую писатель подарил ей, дает нам основание полагать, что исключительная порядочность не позволяет Вареньке обманывать ни себя, ни своего друга видимостью чувства, которого у нее самой нет и о котором она лишь смутно мечтала, не испытывая его в действительности. Подобно тому как в природе не все почки дают цветки и не все цветы приносят плод, есть сердца, которым не суждено расцвести в жизни полным цветом. А если такое сердце еще и осознает свою ущербность, его судьба — это трагедия. Трагедия, когда нежная и благородная натура должна разлучиться с любящим другом, чтобы попасть в руки того, кто и не любит и не уважает ее. Трагедия, когда человек, неосознанно лелеявший в груди глубокое чувство, теряет существо, научившее его чувствовать и жить. Но оба эти человека так и не созрели ни для себя, ни друг для друга. И, несмотря на то, что неотвратимый ход вещей предуготовил им нелегкую борьбу, оба они проявили мужество духа, не унизившись до безвольного подчинения судьбе, и это — примиряющий момент, который успокаивает полюбившего их читателя.
Бедный Девушкин! Поначалу он раздавлен, накануне он похоронил несчастного Горшкова, и свой ответ на роковое послание подруги пишет в полном смятении. Он взвесил-де ее обоснования, Быков — мужчина видный и ведет себя пристойно, но как же быть теперь с перепиской, да и его самого Варенька оставляет в одиночестве.
Не без упрека он замечает, что она всегда боялась чужих людей, а теперь все-таки уходит к ним. Затем он, собравшись с силами, берется за последние комиссии37 для своей Вареньки, бегает туда и сюда, занимаясь приготовлениями к свадьбе и поездке, и это для него своего рода отвлечение, помогающее устоять на ногах. Но в конце концов он не выдерживает, и заключительное послание, крик отчаяния, пишет уже прикованный к постели. Он еще пытается горько шутить, что, мол, у него «слог теперь формируется»38. Кажется, что в последних словах Вареньки, обращенных к другу, сквозит нечто вроде раскаяния. Уже в первые дни Быков, неожиданно для нее, обходится с нею грубо, — может быть, именно оттого она осознаёт свои глубокие чувства к Девушкину. Но поздно, жребий брошен, ей надо покориться своей участи.
Как же сложится судьба этих двух людей, которые стали уже дороги читателю? Оправится ли бедный Макар от своей ужасной утраты? Не потеряет ли он себя снова после того, как едва обрел себя? Или он впадет обратно в сон разума, сон, от которого его пробудила та, кого он любил, «как свет Господень»?39 Нет, такое воспоминание не умрет и не позволит ему умереть, оно убережет его от отчаянных действий, будет утешать героя в страданиях до конца его безрадостной жизни.


316
Дополнения. Критические отзывы современников...
Ведь и Вертера погубили обстоятельства, которые не давали простора его пламенным стремлениям40. И вместе с тем он гибнет из-за случайности, к которой прибегает как к поводу проявить свое неприятие жизни. Вертер — это бунтующий титан, который не может не покончить с собой. Наш российский Вертер — «великолепный мученик»41, который не желает управлять судьбою, хотя и не чужд наивной насмешки, саркастических замечаний по поводу этой самой судьбы. Через все горькие невзгоды ведет его вера в человека, и он внутренне спокоен, поскольку ему неведомы субъективные требования к окружающей жизни. В этом характере присутствует род фатализма, однако такой взгляд на мир не исключает сознательного подчинения судьбе и добровольного принятия героем существующего порядка вещей. Как бы ни была трудна судьба его, он преодолевает ее тяготы осмыслением собственной личности, которая полностью осознанно приемлет свою участь.
Женский характер не столь пассивен. В нем главенствует чувство индивидуальности, своего рода духовное упрямство, свойственное одаренным натурам. Обладая утонченной душою, женщина попадает в сферу, совершенно ей чужую. Она никогда не сделает эту сферу своей, она скорее погибнет с разбитым сердцем, чем сумеет искренне отдаться тому, что ей чуждо.
На этом мы прерываем свои размышления. Из наших замечаний читатель видит, что перед ним незаурядная книга, полная мыслей и побуждающая к раздумьям. Нет нужды разбирать в подробностях все характеры или перечислять несчетные красоты стиля. Необходимо лишь подчеркнуть следующее: с сим произведением в русскую литературу входит совершенно новый язык. Это не многокрасочная манера Пушкина, это не мудрая краткость Крылова, не исполненный теплоты и вместе с тем острый стиль Гоголя — это повседневная речь в лучшем и самом высоком смысле слова. Писатель взял за основу своего слога народный язык и глубоко вскрыл новые его стороны. Герои Достоевского изъясняются точно так, как могли бы говорить в данном положении русские люди этого сословия, терзаясь такими же мыслями, и вместе с тем автор нигде не унижается до простого копирования народной речи, как это делают многие литераторы, внешне перенимая чуждые основному их стилю фразы. Нет, Достоевский воплотил в своем произведении дух и речь народа; всё — тихое и развеселое, деловитое и хлесткое, что есть в прекрасном языке, предстает здесь поэтически облагороженным и просветленным. Читая данное сочинение, русский человек, — а мы надеемся, что «Бедные люди» станут народной книгою*, — услышит самого себя, но вместе с тем и нечто более
* Отыщется ли русский издатель, который возьмет «Бедных людей» из «[Петербургского] сборника» и напечатает их отдельным изданием? Если он назначит умеренную цену, книга непременно найдет путь к читающей публике.


19. [Л.В. Брант.] [Рецензия на:] «Стихотворения» А. Плещеева...
317
возвышенное и совершенное, он всё поймет и поднимется над собою прежним — это и есть печать истинно поэтического языка, истинно поэтического духа. Разве не тот только может назваться подлинным поэтом, кто всякий сюжет, самый дух собственного народа впитал и преобразовал в своей душе?
Возражая на некую критику, которая, впрочем, едва ли имеет большое значение, мы решительно подтверждаем великую заслугу господина Достоевского перед родной литературой. Но, может быть, автор позволит нам дать ему в конце один совет. Он доказал, что знает жизнь сердца, умеет подмечать тончайшие движения души. Мы с волнением следовали за ним, и он явил нам чувствующих и мыслящих людей в тех кругах, где таковых обычно не находят, открыл перед нами неистребимое ядро народной нравственности. Отважимся посоветовать ему, чтобы, утвердив сердце в своих правах, он не останавливался на субъективном анализе души. От сентиментальности ему пора перейти к объективному творчеству, которое отображает дух народа в идеальных сильных образах вместо мягких линий, замкнувшихся в себе натур, надломленных характеров, подобных этим «бедным людям». На путь, начатый «Борисом Годуновым» Пушкина, не ступил еще ни один достойный продолжатель. То, что автор «Бедных людей» не чужд драматического таланта, видно по самому роману, который, из-за эпистолярной формы, не допускающей вмешательство автора в повествование, стоило бы назвать не романом, а скорее — просто перепиской или повестью в письмах. Добавим к этому, что элемент юмора, столь важный в драме, с большим искусством внесен в сентиментальную атмосферу книги. Будем рады встретить произведения автора на ниве драматургии, когда крылья его достаточно окрепнут.
19
[Л.В. Брант]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «СТИХОТВОРЕНИЯ» А. ПЛЕЩЕЕВА. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагмент
<...> В некоторых альманахах доброго старого времени попадались нередко произведения достоинства замечательного, возбуждавшие сильное любопытство, шевелившие внимание и участие читателей. В нынешних незрелые и безвкусные плоды юношеской фантазии начинающих выдаются за дары первостепенной гениальности; остальное в увесистой книжице наполняется разным натуральным хламом. Издатели, сами предвидя, сознавая внутренне, что


318
Дополнения. Критические отзывы современников...
не всякая натура выдержит его тягость и бесцветность, за полгода разглашают, что в печатающемся новом альманахе явится нечто диковинное... действительно «диковинное»: по прочтении оно обращается в совершенное ничто и даже не дочитывается самыми терпеливыми, записными любителями. Так было, например, в прошлую зиму, с прославленными в «Отечественных записках» «Бедными людьми», романом г. Достоевского, и так, по всей видимости, будет с грядущим неким «Левиафаном»1, о котором приятели также толкуют очень важно и с таинственным видом*. <...>
20
[АА. Григорьев <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «МОСКОВСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ И УЧЕНЫЙ СБОРНИК». МОСКВА, 1846
Фрагмент
В нынешнем году появились два литературных сборника: «Петербургский» и «Московский»1. Одинаковые по своему объему, они резко отличаются между собою как направлением, так и содержанием своих статей. В «Петербургском сборнике» отразилось направление живое, современное; появлением своим он справедливо возбудил всеобщее внимание. В нем мы прочли роман г. Достоевского «Бедные люди», произведение, замечательное неотъемлемым, самобытным дарованием и много обещающее нам в будущем; в нем мы встретились с дельными, умными статьями Искандера, Белинского, Тургенева, Никитенко и других. В московском же сборнике, за исключением весьма, весьма немногих статей проявилось направление мертвое, неестественное: в нем раздались какие-то болезненные вопли о том, что уже пора России оторваться от дряхлого и болезненного Запада, что теперь настало время исправить то ложное направление, которое приняло наше отечество полтораста лет назад, что пора русским возвратиться к самобытному развитию2 помимо оскудевшего Запада, пора воспринять снова наше древнее просвещение, нашу древнюю жизнь. <...>
* По новейшим слухам, пришедшим из Австралии с последнею почтою, «Левиафан» вовсе не выйдет2. Что умно, то умно! (Примеч. корректора [«Северной пчелы»].)


21. Э.И. Губер. Русская литература в 1846 году
319
21
Э.И. Губер
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В 1846 ГОДУ
Фрагменты
Что такое наша русская литература? Откуда она и куда идет? Где ее книги и где ее писатели? Чего она требует, чего хочет, да и хочет ли она чего-нибудь? Существует ли она на самом деле, эта литература, без книг и без читателей, литература на авось, литература толстых журналов и мелких чиновников? Мы мало пишем и мало читаем; новый литератор делается явлением, на которое смотрят как на диковинку; хорошая книга становится происшествием, которое выступает в очередь нашей беспечной болтовни и наших глубокомысленных разговоров, вместе с новой планетой или с новым пороком. Всё, что производится в этой литературе, переходит в журналы. Отдельные книги гостят в магазинах или нищенствуют в библиотеках для чтения; литератор, который решается на особенное издание своего произведения, не любит говорить о том, сколько экземпляров он напечатал и сколько их разошлось. Это число ограничивается немногими сотнями. Откуда же такое противоречие между читателем и литератором, между книгой и покупателем? Как согласить голодную годину книжного дела с возрастающим количеством грамотных людей в России? Одни говорят — а между ними есть и читатели и литераторы, — что литература упала, что поэзия роется в грязи и купается в лужах, что читать у нас нечего. Зато другие уверяют, что только теперь литература поняла свое назначение и пробила себе дорогу к действительной жизни, в этой единственной сфере, в которой она должна существовать и действовать, на благо читателей и на прославление своих воплощенных идей. Прежде поэзия космополитом обходила города и села, распевая сладкие песни и чуждаясь соприкосновения с ежедневною жизнью; она расхаживала, непричастная к тому, что творилось кругом, строгая муза, неприступная жрица, с важным, праздничным лицом; она облекалась в воскресные одежды и служила чистую, неподкупную службу своей единственной богине — красоте. <...> С другой стороны, шумная деятельность этой критики, со всеми ее увлечениями и промахами, имела благодетельное влияние на развитие русской литературы: она разрушила целый ряд бессмысленных поверий, которые самозванцами ворвались в терпеливое искусство; она уничтожила слепую веру в авторитеты, осмеяла безотчетное поклонение именам, сблизила литературу с явлениями действительного мира и подружила ее с жизнию. Но и в этих случаях критика юного поколения действовала по увлечению, говорила второпях, жаловала в гении


320
Дополнения. Критические отзывы современников...
не оглядываясь и потом уже горевала над своими неудачными производствами. Этот неприятный случаи повторился в прошедшем году при появлении первого произведения молодого, даровитого литератора. Я говорю о «Бедных людях» г. Достоевского. Это была прекрасная книга, в которой рассказывалась трогательная история бедного труженика с чистым и любящим сердцем, осужденного на унижение, голод и нужды. Это была простая повесть из действительной жизни, которая повторяется, может быть, каждый день в одном из темных закоулков нашего шумного, холодного, равнодушного города: повесть, переданная с глубоким чувством и с верным знанием дела; но в то же время со всеми ошибками первого опыта, с длиннотами и повторениями, с вычурными уменьшительными именами и с утомительным однообразием в рассказе. Новая критика жадно ухватилась за эту книгу, рассыпалась в восторженных похвалах, пожаловала молодого литератора в гении первой степени1 и вознесла его на такую высочу, на которой поневоле голова закружится, что и случилось на самом деле; промахи, простительные в первом произведении, сделались грубыми ошибками во втором;2 недостатки выросли; что было сперва однообразно, потом сделалось скучно до утомления, и только немногие прилежные читатели, да и те по обязанности, дочитали до конца «Господина Голядкина» и «Прохарчина». Эта горькая, но чистая правда, которая должна была опечалить человека с таким решительным дарованием, как Ф. Достоевский. И кто знает, насколько виновата в этих неудачах неосторожная критика юного поколения? кто скажет, какое влияние имела она на молодого, сильного, но еще шаткого, незрелого дарования? <...>
Другое обвинение — будто бы наши молодые литераторы стараются замарать целое сословие своими язвительными насмешками — в высшей степени несправедливо. Никто еще не поднимал пера против честного и бескорыстного труда, никто еще не уничтожал человека, потому что он беден и нуждается, потому что взгляды его и соображения прикованы к тесному кругу жизни, в котором суждено ему действовать тихо, скромно и трудолюбиво. Не бедность ума, а бедность сердца подвергается строгой и справедливой укоризне; не терпеливый труженик, не бескорыстный работник, который несет без ропота свою тяжелую долю и питается горьким хлебом честной нужды, не этот скромный и незаметный брат художника выставляется им на позор и поругание, а гадкий и отвратительный порок, язва чиновного мира, низкий взяточник, подлый вор, который щетинится перед голодным просителем и низкопоклонствует перед столоначальником. Стоит несколько вспомнить о характере Девушкина в прекрасной повести г. Достоевского, об этом бедном, но чистом и трогательном мученике своих обязанностей, чтобы понять и оценить всю несправедливость подобного обвинения. Подле улыбки, которую срывают про-


22. [В.Г. Белинский.] Взгляд на русскую литературу 1846 года
321
сгые похождения этого бедного человека, рядом идет и слеза, которая выражает и любовь, и участие к нему. Недостаток этой молодой литературы состоит не в том, что она пишет о чиновниках, а в том, что она ничего другого не пишет, не в том, что она выставляет грязные стороны жизни, а в том, что она еще не возвысилась ни до одной из чистых ее сторон. <...>
22
[В.Г. Белинский]
ВЗГЛЯД НА РУССКУЮ ЛИТЕРАТУРУ 1846 ГОДА
Фрагменты
<...> Обращаясь к замечательным произведениям беллетристической прозы, являвшимся в сборниках и журналах прошлого года, — взгляд наш, прежде всего, встречает «Бедных людей», роман, вдруг доставивший большую известность до того времени совершенно не известному в литературе имени. Впрочем, об этом произведении было так много говорено во всех журналах, что новые подробные толки о нем уже не могут быть интересны для публики. И потому мы не будем слишком распространяться об этом предмете. Оригинальность таланта г. Достоевского была признана тотчас же всеми, и — что еще важнее — публика тотчас же обнаружила ту неумеренную требовательность к его недостаткам, которые имеет свойство возбуждать только талант. Почти все единогласно нашли в «Бедных людях» г. Достоевского способность утомлять читателя, даже восхищая его, и приписали это свойство одни — растянутости, другие — неумеренной плодовитости. Действительно, нельзя не согласиться, что если бы «Бедные люди» явились хотя десятою долею в меньшем объеме и автор имел бы предусмотрительность поочистить их от излишних повторений одних и тех же фраз и слов1, — это произведение явилось бы более художественным. <...>
В десятой книжке «Отеч<ественных> записок» появилось третье произведение г. Достоевского, повесть «Господин Прохарчин»2, которая даже и почитателей таланта г. Достоевского привела в неприятное изумление. В ней сверкают искры таланта, но в такой густой темноте, что их свет ничего не дает рассмотреть читателю...3 <...>


322
Дополнения. Критические отзывы современников...
23
[В.Н. Майков]
НЕЧТО О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ В 1846 ГОДУ
Фрагмент
Периоды развития литературы наступают и проходят, не справляясь с искусственным разделением времени на годы. Зачем же сохраняется до сих пор обычай в первых числах нового года отдавать публике отчет в том, что прочла она в течение старого? Какой интерес может иметь перечень книг, изданий и статей, о которых во время выхода их в свет уже говорено было подробно? Не всё ли равно — прочитать на обертках двенадцати книг того или другого журнала названия всех разобранных им в течение года сочинений? Говорят, будто такие очерки могут служить материалами для будущей истории литературы. Но что сказали бы подписчики журнала в настоящее время, если б узнали, что он трудится не для них, а для тех из их потомков, которые вздумают когда-нибудь заниматься историей отечественной литературы? Это особенно справедливо в отношении к годам, ничего не значащим отдельно. А такие годы бывают нередко; их можно назвать переходными. Они свидетельствуют только о том, что мысль, одушевлявшая период, начинает изнемогать, истощаться в содержании; что общество утомляется той точкой зрения, с которой смотрело на вещи в течение этого периода; что партии, образовавшиеся под влиянием духа времени, начинают распадаться.
В это время (веселое, но бесплодное время!) каждый спешит отдать себе отчет в характере своего призвания, бойко анализирует свои отношения к кругу, в котором находится, старается высвободиться из-под влияния, которое увлекало его в круговорот деятельности вопреки его настоящему, природному влечению; одним словом, это — краткий миг всеобщего раздумья, всеобщей самостоятельности, всеобщего порыва к обнаружению своей личности. В это блаженное время мало работается, зато много думается, многое предпринимается, объявляется и собирается; надежда захватывает дух, и мысль несется в будущее... Бодрый работник, поглощенный процессом труда, метким взглядом окидывает все стороны, смекая, где можно будет положить больше сил, где потребуется больше печатных листов и бессонных ночей, где попрочнее капиталы и повернее заказы; юноша с блистающим взором самоуверенно и доверчиво кидается под зыбкую сень первого попавшегося ему в глаза предприятия в полном убеждении, что мысль его, незадолго до того стяжавшая ему цветущий лавр в школе и в тесном кружку школьных товарищей, дивным, неожиданным светом прольется на целый мир, трепещущий в ожидании ее и в за¬


23. [В.Н. Майков.] Нечто о русской литературе в 1846 году
323
бвении всего остального; непреклонный утопист в костюме отжившего покроя показывается из-за темного угла городского предместья, с пожелтевшею и отсыревшею тетрадью проекта, вогнавшего его в слезную нищету и осеребрившего его горячую голову преждевременными сединами; а пройдоха прикидывает на счетах, какую бы новую дрянь превознести ему до небес, не моргнув глазом, и в какую новую светлую точку наметить повернее куском свежей грязи... Всё суетится в картине, перспектива потеряна, линии вьются и путаются, фигуры дрожат в быстро изменяющемся свете; одни типографские наборщики сохраняют свое неподвижное безучастие к беспокоящейся вокруг них метелице...
Но всё это беспокойство не имеет почти никакого печатного выражения, кроме программ и объявлений: чем разрешится оно на деле — это еще загадка будущего.
Истекший 1846 год носит на себе все признаки переходной эпохи. Во всё это время происходило в русском литературном мире какое-то не совсем обыкновенное брожение; расклеивалось множество плотных масс, распадалось и формировалось вновь множество групп; раздавались свежие звуки новых надежд и хриплые стоны давно подавленного отчаяния. И всё это разрешилось программами и объявлениями об изданиях, имеющих печататься в 1847 году1. Таким образом, в литературном отношении 1846 год был как бы приступом к 1847-му; сам по себе он не имеет ровно никакого значения.
"к к к
Еще в ноябре и декабре 1845 года все литературные дилетанты ловили и перебрасывали отрадную новость о появлении нового огромного таланта. «Не хуже Гоголя», — кричали одни; «лучше Гоголя», — подхватывали другие; «Гоголь убит», — вопили третьи... Удружив таким образом автору «Бедных людей», глашатаи сделали то, что публика ожидала от этого произведения идеального совершенства и, прочитав роман, изумилась, встретив в нем, вместе с необыкновенными достоинствами, некоторые недостатки, свойственные труду всякого молодого дарования, как бы оно ни было огромно. Отчаянный размах энтузиазма, с которым спущена была новость, привел большую часть читателей к забвению самых простых истин: может быть, никого еще в свете не судили так неразумно строго, как г. Достоевского. Предположили, что «Бедные люди» должны быть венцом литературы, прототипом художественного произведения по содержанию и по форме; а автора их наперед решились лишить даже возможности совершенствования. Результат всего этого был тот, что большая часть публики по прочтении «Бедных людей» некоторое время преимущест¬


324
Дополнения. Критические отзывы современников...
венно толковала о растянутости этого романа, умалчивая об остальном. То же самое повторилось по выходе в свет «Двойника»2. Можно решительно сказать, что полный успех эти два произведения имели в небольшом кругу читателей. Мы полагаем, что кроме приведенной нами причины нерасположения большинства публики к сочинениям г. Достоевского следует искать в непривычке к его оригинальному приему в изображении действительности. А между тем этот прием, может быть, и составляет главное достоинство произведений г. Достоевского. Напрасно говорят, что новость всегда приятно действует на большинство. Во-первых, большинство не везде одинаково; во- вторых, во всяком большинстве до известной степени действует рутина. Есть примеры мгновенного успеха весьма посредственных литературных произведений — успеха, основанного действительно не на чем ином, как на новизне содержания; зато сколько же примеров и холодности, с которою в разные времена и в разных местах встречались произведения истинно изящные, в последствии времени признанные первоклассными и вознесенные до небес! Если Гоголь был не понят и не оценен в первые годы своей деятельности по противоположности его произведений с романтическим направлением, господствовавшим в то время в нашей литературе, то нет ничего мудреного, что и популярность Достоевского нашла себе препятствие в противоположности его манеры с манерой Гоголя. Дело только в том, что Гоголь своими произведениями содействовал к совершенной реформе эстетических понятий в публике и в писателях, обратив искусство к художественному воспроизведению действительности. Произвести переворот в этих идеях значило бы поворотить назад. Произведения г. Достоевского, напротив того, упрочивают господство эстетических начал, внесенных в наше искусство Гоголем, доказывая, что и огромный талант не может идти по иному пути без нарушения законов художественности. Тем не менее, манера г. Достоевского в высшей степени оригинальна и его меньше, чем кого-нибудь, можно назвать подражателем Гоголю. Если бы вы назвали его этим именем, вам бы пришлось и самого Гоголя назвать подражателем Гомера или Шекспира. В этом смысле все истинные художники подражают друг другу, потому что изящество всегда и всюду подчинено одним и тем же законам.
И Гоголь, и г. Достоевский изображают действительное общество. Но Гоголь — поэт по преимуществу социальный, а г. Достоевский — по преимуществу психологический. Для одного индивидуум важен как представитель известного общества или известного круга; для другого самое общество интересно по влиянию его на личность индивидуума. Гоголь тогда только вдохновляется лицом, когда чувствует возможность проникнуть с ним в одну из обширных сфер общества. Чтоб поладить с Чичиковым, он изъездил с ним все углы и


23. [В.Н. Майков.] Нечто о русской литературе в 1846 году
325
закоулки русской провинции. То же самое можно сказать и о всех его произведениях, за исключением разве «Записок сумасшедшего». Собрание сочинений Гоголя можно решительно назвать художественной статистикой России. У г. Достоевского также встречаются поразительно художественные изображения общества; но они составляют у него фон картины и обозначаются большею частию такими тонкими штрихами, что совершенно поглощаются огромностью психологического интереса. Даже и в «Бедных людях» интерес, возбуждаемый анализом выведенных на сцену личностей, несравненно сильнее впечатления, которое производит на читателя яркое изображение окружающей их сферы. И чем больше времени проходит по прочтении этого романа, тем больше открываешь в нем черт поразительно глубокого психологического анализа. Мы убеждены, что всякое произведение г. Достоевского выигрывает чрезвычайно много, если читать его во второй и в третий раз. Мы не можем объяснить этого иначе, как обилием рассеянных в нем психологических черт необыкновенной тонкости и глубины. Так, например, при первом чтении «Бедных людей», пожалуй, можно прийти в недоумение — зачем вздумалось автору заставить Варвару Алексеевну в конце романа с таким холодным деспотизмом рассылать Девушкина по магазинам с вздорными поручениями. Однако ж эта черта имеет огромный смысл для психолога и сообщает целому сочинению интерес необыкновенно верного снимка с человеческой природы. Само собой разумеется, что любовь Макара Алексеевича не могла не возбуждать в Варваре Алексеевне отвращения, которое она постоянно и упорно скрывала, может быть, и от самой себя. А едва ли есть на свете что-нибудь тягостнее необходимости удерживать свое нерасположение к человеку, которому мы чем-нибудь обязаны и который (сохрани боже!) еще нас любит! Кто потрудится пошевелить свои воспоминания, тот наверное вспомнит, что величайшую антипатию чувствовал он никак не к врагам, а к тем лицам, которые были ему преданы до самоотвержения, но которым он не мог платить тем же в глубине души. Варвара Алексеевна (мы в этом глубоко убеждены) томилась преданностью Макара Алексеевича больше, чем своей сокрушительной бедностью, и не могла, не должна была отказать себе в праве помучить его несколько раз лакейскою ролью, только что почувствовала себя свободной от тягостной опеки. Неестественно человеку столько времени изнывать от насилия, в котором видит привязанность, и когда-нибудь не вступиться за поруганную самостоятельность своей симпатии. Впрочем, что ж? чувствительные души, которые не выносят уразумения подобных фактов, могут утешить себя тем, что все-таки перед отъездом в степь, где «ходит баба бесчувственная, да мужик необразованный, пьяница ходит»3, Варвара Алексеевна написала Макару Алексеевичу письмецо, в котором называет его и другом, и голубчиком.


326
Дополнения. Критические отзывы современников...
При первом прочтении очень легко пропустить без внимания приведенную нами черту. Довольно сказать, что многим казалась она даже излишнею и неестественною. Но перечтите «Бедных людей» уже после того, как время дало вам возможность оценить все подробности этого создания — и вы найдете в них бездну достоинств, которые с первого взгляда и вам, и нам, и всякому читателю, и рецензенту могли показаться недостатками. <...>
24
[К.С. Аксаков]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Фрагменты
Неутомим Петербург! Надо отдать ему справедливость. Толстые номера журналов и более или менее толстые сборники появляются один за другим. Деятельность необыкновенная. Да надо знать еще, какая эта деятельность, скажут многие из беспристрастных читателей. Конечно, надо еще знать, какова эта деятельность; тогда мы, может быть, поймем и причину ее. Если судить о деятельности вообще, то мы увидим, что всё то, что условлено мыслию и внутренним трудом, совершается не так легко и скоро; мысль умеряет эту быстроту, и внутренняя деятельность часто замедляет внешнюю, как отсутствие внутренней деятельности часто бывает, наоборот, причиною многой деятельности внешней. Гораздо легче строчить всякий вздор, марать бумагу, править корректуры и т. д., нежели прочесть внимательно что-нибудь и о чем-нибудь не шутя подумать. Мысль и дельный труд в этом смысле — большая помеха. Но этой помехи не существует для Петербурга, и здесь-то заключается причина изумительной литературной деятельности. Петербургские литераторы сочли за нужное избавиться от тяжести мысли и труда, сбросили ее и быстро, налегке помчались по поприщу литературы.
Такова литературная деятельность Петербурга! Неужели, однако, в ней не найдем мы чего-нибудь, какого-нибудь явления, заслуживающего внимания? Неужели в таком множестве литературных произведений не попадется, хотя ошибкою, исключением, что-нибудь хорошее? Случиться может.
Перед нами еще плод петербургской деятельности, носящей на себе даже имя этого города.
«Петербургский сборник» начинается с повести г-на Достоевского; она так отличается от всего остального, является таким исключением, что на нее должны мы обратить особенное внимание.


24. [К.С. Аксаков.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
327
Рассказывать содержание повести, как обыкновенно у нас его понимают, мы не станем, да его и нет, что, по нашему мнению, нисколько не есть недостаток. Вся повесть — переписка молодой, бедной, несчастной девушки со старым бедным чиновником. Прежде всего, скажем, что напрасно сочинитель избрал эту форму, саму по себе неудобную и сверх того им неверно выполненную. Мы уверены, что Девушкин (чиновник) говорил, мог говорить точно так, как в повести; но уверены в то же время, что он никогда не писал так; так может писать сочинитель, поставивший вне себя описываемое лицо, сознавший и ухвативший его своею художественною силою; но само лицо никогда бы не написало так, как говорит; иначе надо было бы ему тоже сознать само себя и вне себя поставить. Но эта ошибка, хотя и важная в художественном отношении, не мешает повести быть художественным произведением, произведением человека, в таланте которого нельзя сомневаться. Мы сказали «в таланте»; слово «талант» еще не определенно; он может быть виден и не в художественном произведении; для живых образов, для одушевленного рассказа, для увлекательных описаний (что всё может не иметь достоинства художественного) нужен талант; даже для того, чтобы расположить повесть, написать гладко, нужно уменье, дарование, даже талант. Таких талантов (не художественных) немало. И у гр. Соллогуба1 — талант, такой талант признаем мы бесспорно у г. Достоевского; но это еще было бы не важно; дело в том, что мы находим у него и то, что выше такого разряда талантов. Вся повесть написана решительно под влиянием Гоголя; самобытность заключается в самом таланте. Влияние, правда, доходит до поразительного сходства, до подражания; но здесь можно извинить г. автора тою силою великого поэта, которая невольно овладевает, покоряет себе и увлекает за собою. Г. Достоевский взял форму, столько раз являвшуюся у Гоголя — чиновника и вообще бедных людей. Она является у него живо в повести. Но повесть его решительно не может назваться произведением художественным. Никакая прекрасная мысль, никакое прекрасное содержание еще не составляют художественного произведения. Здесь необходимо еще то творчество, то чудо, которое дает мысли, содержанию соразмерный и высоко-действительный образ: так что сама мысль никогда не выдвигается как мысль, а между тем вы приняли ее в свою душу, она сделалась частью вашего духовного бытия и никогда не оставит вас. Вот великая задача художника, которой не исполнил г. Достоевский. Результатом такого недостатка то, что повесть его оставляет впечатление тяжелое, чего никогда не может быть при создании истинно художественном. Художник никогда ничего не доказывает; вопрос художественный есть вопрос исполнения, воплощения мысли; если этого нет, то как бы ни было прекрасно по мысли произведение, оно остается нехудожественным. Искусство требует полной преданности себе, и тогда оно облекает избранника дивною силою и высоко ста-


328
Дополнения. Критические отзывы современников...
новит его над людьми. Поговорим здесь о самом впечатлении или создании искусства. После художественного произведения у вас не остается тяжелого, сказали мы, впечатления, если, напр<имер>, бедный человек изображен в нем, — в вас не пробуждается даже сострадание: оно пробудится при встрече с бедным человеком в жизни; но это впечатление частное; художник идет глубже. Не возбуждая в вас никакого частного движения, он производит на вас общее впечатление; он действует на начало, на тот общий недостаток, который мешал вам видеть в бедном человеке — человека; он истребляет самый зародыш зла; он перерождает вас. Такова «Шинель» Гоголя, способная переродить человека; но не остается после нее тяжелого впечатления; вам не жаль Акакия Акакиевича. Глубокая, примиряющая красота художественного произведения обняла и внесла между тем в вашу душу новую жизнь, новое начало; светлее и чище, радостнее стало в вашей груди; впечатление, принятое вами, подействовало на всю душу вашу, и новая великая мысль поселилась в ней, которая на всю вашу жизнь будет иметь влияние. Такое творчество — удел немногих. Для истинного художника необходима полная преданность искусству, полная искренность, полное беспристрастие; только при отсутствии всякой задачи может он решить великую задачу искусства.
Г. Достоевский не явил в своей повеет как в целом художественного таланта. Это, конечно, первая его повесть, но в первых попытках истинного художника почти всегда уже виден его талант и свойство этого таланта, — эта искренность творчества, которая так неотъемлемо принадлежит ему. Но этого мы не видим в повести вообще у г. Достоевского; в ней нет этого бесцельного творчества. В одном журнале было замечено, что в его повести есть филантропическая тенденция;2 мы согласны с этим; это тенденция высокая и прекрасная, но это-то и мешает произведению быть изящным. Картины бедности являются во всей своей случайности, не очищенные, не перенесенные в общую сферу. Впечатление повести тяжелое и частное, потому проходящее и не остающееся навсегда в вашей душе.
Но, мы сказали, в г. Достоевском есть что-то, что выше разряда нехудожественных талантов; где же его проявление, если в его повести нет художественного достоинства?
В отдельных местах, истинно прекрасных. Хотя, конечно, творчество является в целом, но отдельные места могут быть прекрасны сами по себе и даже художественны; художественный талант может быть такой, которому по силам только эти отдельные места и не более. Укажем на Диккенса, разумеется, не думая нисколько сравнить его с г. Достоевским; у Диккенса именно художественны отдельные места, которыми он напоминает Гоголя, тогда как целое, по большой части, у него искусственно. В повести г. Достоевского очень


24. [К.С. Аксаков.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник»...
329
хороши некоторые черты в характере бедной девушки; много прекрасного в истории студента Покровского и т. д. <...>
Замечательно мнение Девушкина, когда он прочел «Шинель» Гоголя: он обиделся; это кажется нам натянутым. Девушкин обижается за то, что бедный чиновник выставлен в смешном, обидном для него виде, и невольно узнает в нем хотя отчасти себя. Он обижается будто бы за то, что не показана в нем хорошая сторона его. Странно! Нам кажется совершенно напротив. Именно в этом жалком бедном чиновнике, несмотря на низкую степень, на которой стоит он, Гоголь видит человека, и пробуждает это же чувство в читателе; не только не унижен, но возвышен этот бедный ничтожный чиновник во имя человеческого братского чувства. Но выпишем лучше эти живые, многознаменательные строки Гоголя, которых не забудут люди и сохранят, как великое свое достояние, возвышающее человека, — строки, в глубокий живительный смысл которых долго и долго надо вникать. <...>
«<...> “оставьте меня, зачем вы меня обижаете” — и в этих проникающих словах звенели другие слова: “Я брат твой”. И закрыл себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным...»3 (стр. 253 и 254).
Замечательно, что строки эти именно следуют за тем местом, где сыплют на голову Акакию Акакиевичу бумажки, о чем упоминает Макар Девушкин, говоря, что тут бы следовало сказать, что он (чиновник) такого обхождения не заслуживал. И Макар Девушкин, который выставлен, кажется, не таким, чтобы не понять этого места, который всё твердит, что он человек, не понял, однако же, этих строк. Странно. В этом, кажется, виноват уже сам г. сочинитель. Не хотел ли, впрочем, сказать г. Достоевский, что тяжело впечатление повестей Гоголя для бедного человека. Еще страннее! Это значит не понимать повести Гоголя, и только. Макар Девушкин обиделся не только за бедного чиновника, он обиделся и за его превосходительство. Надо прибавить, что его превосходительство выставлен у г. Достоевского человеком благороднейшим — превосходным.
Вот наше мнение о повести г. Достоевского! Несмотря на то, мы еще не знаем, что будет вперед, и не можем, судя по первой повести (хотя говорится, что видна птица по полету), сказать решительно: нет, г. Достоевский не художник и не будет им. Надо подождать, что будет далее. <...>


330
Дополнения. Критические отзывы современников...
25
[Ф.В. Булгарин]
[ФЕЛЬЕТОН ИЗ «СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ», 1847, № 81]
Фрагменты
<...> Один молодой человек, написавший довольно удачную повесть, сказал мне недавно: «Почему вы не хотите признавать талантов в молодом поколении?» — Этот вопрос удивил меня и заставил призадуматься. Итак, молодые писатели верят, что мы не хотим признавать в них таланта! Странно! Нет, милостивые государи, мы признаем все таланты и душевно радуемся, находя даже признаки дарования, но меряем версты верстами, сажени саженями, а вершки вершками, и не называем вершков географическими милями и аршины целыми градусами! Молодые люди не постигают, что спекуляторы, возвышая их для своих видов — их унижают1. Почтенного господина Гоголя, который никогда не возвышался над Поль-де-Коком2 и Пито-Лебреном3, провозгласили Гомером4, не постигая, что такое Гомер, отразивший в себе мифологическую, историческую и этнографическую Грецию в первом ее возрасте, что Гомер — это народ греческий, с его преданиями и поверьями, а не карикатура на народ! После господина Гоголя, приводившего в отчаянье спекуля- торов своим молчанием5, выдвинули из толпы другого молодого человека, господина Достоевского, и назвали его гением, равным Гоголю6, не для пользы г. Достоевского, а для того только, чтоб обратить внимание публики на тот журнал, где печатались сказки г. Достоевского. Попытка не удалась! Теперь ударили в барабан о третьем гении, господине Гончарове, напечатавшем в «Современнике» повесть «Обыкновенная история»7. В муравейнике8 больше крика об этой повести, чем было крика в Европе при появлении первой поэмы Байрона и первого романа Вальтера Скотта9. <...> Видите ли, в чем поставляет натуральная школа гениальность! В метком взгляде на мелочные предметы\ <...> Мелочные подробности, мелочные сцены, мелочные образы, мелочные характеры, мелочные люди, мелочная литература, мелочные писатели! <...>


27. [В.Г. Белинский.] Страж чистоты русского языка
331
26
[А А. Григорьев]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:]
«ТРИ КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ» Г. ИМРЕК
Фрагменты
Г. Имрек в статьях своих1 отличается некоторою излишнею нетерпимостью. <...> В третьей статье своей г. Имрек разбирает «Петербургский сборник». История о Петербургском сборнике уже теперь весьма старая история, но все-таки нельзя не заметить некоторых взглядов г. Имрек. Повестью г. Достоевского «Бедные люди» г. Имрек недоволен в особенности потому, что «она оставляет впечатление тяжелое, чего никогда не может быть при создании истинно художественном»2. Мы нисколько не хотим здесь стоять за «Бедных людей», но находим недостатки этой повести, во-первых, в крайней сентиментальности; во-вторых, в том, что все письма Девушкина — вариации и варианты на одно письмо; но не в том, что она оставляет тяжелое впечатление. Тяжелое впечатление на всякого, за исключением, впрочем, г. Имрек, который находит в «Шинели» Гоголя нечто примирительное3, оставляют и все почти создания Гоголя — не только тяжелое, но безотрадное впечатление оставляет Гамлет — да и нельзя быть иначе, если «изящное — по словам самого г. Имрек — есть истинное в образе, в непосредственном представлении»4. Над «Двойником» г. Достоевского г. Имрек шутит иногда очень остроумно и — главное — очень верно5. <...>
27
[ВТ. Белинский]
СТРАЖ ЧИСТОТЫ РУССКОГО ЯЗЫКА
Фрагмент
<...> Вы говорите, что Гоголь не возвышался никогда над Поль-де-Коком (No 81)1, и много раз говорили, что он умеет изображать одно мелкое, ничтожное, грязное. Сколько можно понять из этих странных отзывов, вы хотите сказать, что у него талант только комический, да и тот не высокого полета. Это всячески несправедливо. Кроме высокого комического таланта, Гоголь обладает таким же и трагическим. Это всего лучше доказывает его «Тарас Бульба», поэма, исполненная трагической силы, трагического величия, блис¬


332
Дополнения. Критические отзывы современников...
тающая картинами великих характеров, великих страстей. Лицо художника Пискарева в повести «Невский проспект» вовсе не комическое. Присутствие трагического элемента сильно чувствуется и в комической, по-видимому, повести «Шинель», в лице и судьбе смешного и жалкого Акакия Акакиевича. В «Старосветских помещиках» добродушный, веселый смех читателя разрешается в грустное, раздирающее сердце чувство... Мы могли бы проследить этот трагический элемент в большей части комических сочинений Гоголя; но это уже значило бы говорить для всех, а мы имели в виду только вас, г. фельетонист...2 А что Гоголь умеет так тесно слить трагический элемент с комическим, — это самая резкая и яркая особенность его таланта, и есть отнюдь не недостаток, а великое достоинство.
«После господина Гоголя, приводившего в отчаяние спекуляторов своим молчанием, выдвинули из толпы другого молодого человека, господина Достоевского, и назвали его гением, равным Гоголю, для того только, чтоб обратить внимание публики на тот журнал, где печатались сказки г. Достоевского. Попытка не удалась! Теперь ударили в барабан о третьем гении, господине Гончарове, напечатавшем в “Современнике” повесть “Обыкновенная история”. В муравейнике (каком? чьем?) больше крика об этой повести, чем было крика в Европе при появлении первой поэмы Байрона и первого романа Вальтер Скотта»3.
Тут что ни фраза — то и небылица, что ни строка — то и выдумка. Что будто бы Гоголь обязан необычайным успехом своих творений и своею громкою славою в России проделке спекулянтов, — такая мысль, или, лучше сказать, такая бессмыслица, не стоит опровержения, — и ее автор первый не верит ей. Может быть, талант г. Достоевского был встречен преувеличенными похвалами; но зачем же и тут непременно предполагать заговор, кабалу4, скопище, спекуляцию, а не увлечение, не ошибку? И притом никто из людей с умом и со вкусом не станет отрицать в г. Достоевском таланта, даже замечательного; стало быть, весь вопрос только в степени и объеме таланта. Первая (и лучшая) повесть г. Достоевского была напечатана не в журнале, а в сборнике; следующие две помещены в одном журнале6. Но мы не помним, чтоб какой- нибудь журнал поднялся и увеличил число своих подписчиков повестями г. Достоевского. <...>


28. [В.Г. Белинский.] [Рецензия на:] «Московский литературный...
333
28
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «МОСКОВСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ И УЧЕНЫЙ СБОРНИК НА 1847 ГОД»
МОСКВА, 1847
Фрагмент
<...> Теперь посмотрим на статью о «Петербургском сборнике»1. Она обличает другой важный недостаток в г-не Имрек — недостаток памяти, которою так богат г. Хомяков, по уверению «Москвитянина»2. Но «Москвитянин» говорил, не доказывая; мы же имеем доказательства, которые сейчас представим, почему и почитаем наше замечание о достойном сожаления недостатке г-на Имрек совершенно уместным. Вы помните, г. Имрек сказал, что «петербургские литераторы сочли за нужное избавиться от тяжести труда и мысли»3. По этим словам, вы уж не ожидаете в трудах петербургских литераторов ни присутствия мысли, ни признака труда. Ошибаетесь. Через десять строк г. Имрек называет «Бедных людей», повесть петербургского литератора (г. Достоевского), напечатанную в Петербурге, да еще и в «Петербургском сборнике», — «художественным произведением»4, а об авторе говорит, что в «таланте его нельзя сомневаться»...5 Как так? Да совсем из ума вон! Г-н Имрек забыл, что сказал десятью строками выше... Но погодите, и тем дело не кончилось; память на той же странице сыграла с г. Имрек новую шутку. Ровно через 19 строк он говорит: «Но повесть его (г. Достоевского) решительно не может назваться художественным произведением»^. Просто несчастье! Признаюсь, теперь я понимаю, почему «Москвитянин» не задумался назвать г. Хомякова «примечательным человеком и знаменитостью»1. Память — великое дело, а если присоединить к ней сведения о винокурении и практическое знание псовой охоты8, так вот вам и великий человек! Ровно столько, сколько нужно, ни больше, ни меньше!.. Разбирая превосходную повесть г. Достоевского «Бедные люди», г. Имрек находит натянутым, что Девушкин обиделся, прочитав «Шинель». Это замечание не доказывает даже, чтоб г. Имрек думал не шутя\ несомненным остается только то, что он писал три небольшие статейки свои, наполненные наполовину выписками, с лишком полтора года. Но мы уже знаем причину такой медленности: избыток внутренней деятельности мешал ему.
От «Бедных людей» г. Имрек переходит к «Двойнику», второй повести г. Достоевского. Искусственность и манерность слога, которым она написана,


334
Дополнения. Критические отзывы современников...
разительно доказывается тем, что даже г. Имрек смастерил на слог ее довольно удачную пародию9. <...>
А затем сердце читателя опять должно наполниться горьким соболезнованием, если только он сколько-нибудь чувствителен к недостаткам ближнего. <...>
29
[М.П. Погодин <?>]
РУССКАЯ СЛОВЕСНОСТЬ В 1846 ГОДУ
Фрагменты
Деятельность наших писателей в прошедшем году, так же как и в предыдущих, преимущественно сосредотачивалась в журналах и разных сборниках. <...> Так, в начале этого года были напечатаны г. Достоевским в «Петербургском сборнике» «Бедные люди», и вслед за ними «Двойник» и «Прохарчин» в «Отечественных записках»1, и в том же журнале начало довольно часто появляться имя г. Тургенева2. Как г. Достоевский, так и г. Тургенев (последний в своих прозаических сочинениях), следуют тому направлению, которое дал нашей словесности Гоголь и которое петербургские критики назвали «натуральною школою»3. Хотя трудно определить достоинство писателя по его первым произведениям, потому что в деле искусства первые попытки, часто как вспышки насильственно сосредоточенного жара, не всегда могут ручаться за будущее развитие: однако и по начальным опытам видно, что г. Достоевский не без таланта; но талант этот, по признанию даже самых жарких поклонников его, принял какое-то утомительное для читателя направление, юмор автора большею частию не в мысли, а в словах, в беспрестанном и несносном повторении одних и тех же выражений, сплошь и рядом скопированных с манеры гоголевского рассказа (недостаток общий, впрочем, всем последователям так называемой «натуральной школы»). <...>


30. [К.А. Полевой <?>.] [Рецензия на издание:] «Бедные люди»...
335
30
[КА. Полевой <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА ИЗДАНИЕ:] «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
РОМАН ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО С.-ПЕТЕРБУРГ, 1847
Года два назад этот роман явился в одном литературном сборнике и заслужил неумеренные хвалы и неумеренные порицания: верный признак, что в нем есть какие-нибудь достоинства. О плохих книгах не спорят и даже не говорят ничего. Между тем, в эти два года автор «Бедных людей» написал еще несколько повестей, которые были напечатаны в журналах1, следовательно, одобрены ими, но которые вообще вызвали больше порицаний, нежели похвал. Вот в каком положении известность автора, и мы видим в ней верную оценку его сочинений, до сих пор изданных, видим ясный взгляд публики, не смущаемой ни похвалами, ни порицаниями неумеренными. Это подтвердит нам рассмотрение сочинения, которое доставило известность автору.
«Бедные люди» — не роман, как называет его автор, а отрывок, эпизод огромной картины, которая бывает перед глазами каждого поколения людей, и каждое прибавляет к ней какую-нибудь новую черту. Уловить одну из этих черт и представить ее с поразительною истиною есть уже большое искусство. Бедность — слово, которое выслушивают с таким равнодушием, — бедность ужасна в своем развитии. Часто, начинаясь у колыбели младенца, она преследует, теснит его, высасывает из него жизнь и оставляет свою жертву только тогда, как кинет ее в некупленный гроб какой-нибудь богадельни. Жизнь одного такого человека есть уже страшная драма, потому что бедность лишает не только одежды и куска хлеба — это было бы несчастие еще переносимое — нет, она унижает, она губит человека нравственно, она постепенно, медленно высасывает из него сердце, душу, ум, она делает его негодяем даже посреди тех людей, которые боятся только полицейского надзора. Сколько встречается примеров, что люди, казалось, рожденные для успехов и добрых подвигов, оканчивали жизнь в грязных кабаках, посреди разврата и преступления! И не думает ли кто-нибудь, что от такой развязки предохранит характер, или, лучше сказать, упрямство гордости человеческой? Или не предохранит ли образованность, светскость, привычка к хорошему обществу, к комфортабельной жизни? Нет, бедность умеет взяться за такого человека; она иногда так внезапно, оглушительно, иногда так незаметно, медленно схватывает обреченного и начинает сжимать своими тяжкими клещами, что он, одушевляемый только мудростью здешнего мира, не замечая того, нисходит больше и больше, и


336
Дополнения. Критические отзывы современников...
наконец изумляется сам, видя себя наряду с нищими и даже негодяями. От такого положения недалек переход к преступлению, если — повторяем — человека не одушевляет религия, одна надежная опора во всех бедствиях жизни. Мы так часто видим примеры нравственного падения от бедности, что только тот, кто не жил в мире и знает его из книг, только тот не согласится со сказанными здесь истинами. Тот не видал и не знает бедности, кто не знает, в какие положения, в какое общество ставит она человека, как заставляет его привыкать к таким предметам, о которых одна мысль привела бы его в ужас за несколько лет прежде. Бездействует ум, бездействуют душа и сердце, и человек, думая только о своих животных потребностях, наконец переходит к тому скотскому состоянию, которое заставило французских солдат в 1812 году есть своих товарищей!.. Нечего содрогаться от такого примера: вскрыть череп или отрезать кусок умершего человека едва ли гнуснее, нежели оклеветать живого, питать к нему злобу, убить его нравственно, лишить спокойствия, чести, вогнать в гроб. А всё это бывает при страшной драме бедности. Да из чего бьются и те почтенные люди, которые делают дела едва ли не похуже, запасаясь кредитными билетами или недвижимыми имениями? Чтобы предохранить себя от бедности и потом разыгрывать роль честных и нравственных людей! Итак, самая мысль о бедности доводит человека до преступления, и показать одну черту этого ужасного страшилища есть уже, как мы сказали, доказательство искусства. Как во всех крайностях встречаются и в тяжких положениях бедности высокие примеры самоотвержения, благородства, борьбы нравственной, потому что борьба вещественная при том необходима, и ее нечего ставить в заслугу. Поневоле надобно сидеть в холоде, когда нечем истопить печи, надобно голодать, когда не на что купить хлеба, и носить лохмотья и дырявые сапоги, когда нет денег на покупку одежды и обуви. Но если при том человек сохраняет спокойствие духа, борется с нуждою как с врагом, желающим покорить и унизить его, если после долгой борьбы он остается победителем, даже делается лучше, нежели был бы без этих испытаний, тогда картина бывает умилительна, и божественная природа человека радуется, глядя на нее. Правда, что это еще не составляет поэтического произведения, потому что бывает в повседневной жизни; но пусть обстоятельства будут необыкновенны, положения действующих лиц исключительны, и тогда поэтическая картина образуется сама собою. Поэту надобно взглянуть на нее своим взглядом, и гармония идеи с наружностью покажет событие во всей его увлекательности.
Автор «Бедных людей» представляет нам чиновника, полуграмотного, глуповатого старика, бедного единственно от тупости своего ума, и несчастную девушку, каким-то чудом избавленную от крайнего разврата. Она также бедна и живет в одном доме с этим глуповатым чиновником Девушкиным, который, по чувству какой-то детской привязанности к ней, не только помогает ей в


30. [К.А. Полевой <?>.] [Рецензия на издание:] «Бедные люди»...
337
бедности, но даже присылает то фунтик конфет, то ленточку, то цветочки. Будучи сам беден, он, наконец, доходит до нищеты, начинает пьянствовать, и несколько раз его подымают на улице. Между тем девушка, Варенька, тоже на краю гибели, нравственной и вещественной: жить ей нечем, и к ней снова являются обольстители. Обо всем этом ведет она с Девушкиным продолжительную переписку, покуда в жизни обоих не является неожиданная катастрофа: Макару Девушкину дарит начальник его сто рублей, а Варенька выходит замуж за прежнего обольстителя своего. Макар Алексеевич в отчаянии, что она уезжает с мужем, а она больше занимается нарядами и вещами, которые дарит ей жених, приговаривая, что «если б вперед знал да ведал про такие расходы, так и не связывался бы»2, и «чтобы она вертеться и плясать не надеялась»3.
Тут, собственно, и нет бедных людей, а выставлены люди глупые и грубые: бедность только немножко касается их. Но в этих глупых и грубых людях проявляется иногда человеческое чувство и мирит с ними, и — с автором. Впрочем, главный интерес всего сочинения заключается в истине, с какою изображен Макар Девушкин: многие события его жизни, многие его письма отличаются поразительною верностью, и глупая, искренняя доброта его представлена в некоторых местах так живо и увлекательно, что это несомненно свидетельствует о даровании автора. Но создания в этом произведении нет, и потому автор неверно назвал его «романом»; в романе необходим интерес события, тогда как тут только отдельные черты, хотя и верно набросанные. Лучшими из них можно назвать: эпизод о смерти Покровского, прогулку Девушкина по Гороховой, рассказ о свидании с его превосходительством и, наконец, последнее письмо. Но всё это так мало связано одною мыслью, так отдельно, что каждая из названных нами частей могла быть, могла и не быть в целом сочинении — лучшее доказательство, что тут нет гармонического создания. Автор, говорят, исключил некоторые части, бывшие в первом издании его рассказа:4 этого никто и не заметил бы, если б не сказали добрые люди. Но какое же не бессвязное сочинение поэтическое можно урезывать и переделывать?
Кроме бессвязности в создании, это сочинение страждет общим недостатком так называемой «натуральной школы» — безвкусием. Автор выводит из терпения читателя беспрестанными повторениями одного и того же в письмах Девушкина, многими грязными подробностями и даже неумеренным употреблением уменьшительных слов, которые при первом издании «Бедных людей» вызвали улыбку неодобрительную5. Бесцветность характера Вареньки также несносна. Не в пример, но для сравнения укажем на характер Риголетты у Эженя Сю:6 вот сильно задуманный и поэтически оттененный характер такого рода! Риголетта всегда как живая перед вами, и карандаш художников уже изобразил это лицо своими средствами. Попытайтесь составить себе такое же понятие о Вареньке, и даже о самом Макаре Девушкине: это какие-то неясные


338
Дополнения. Критические отзывы современников...
тени, общие черты, где иное находите вы верным, иное разрушающим и то, что верно. Так слабо воображал автор свои лица.
Но публика снисходительно смотрела на недостатки сочинения и за немногие поэтические черты его думала провидеть в нем то новое, возникающее дарование. Резкие осуждения и достолюбезные (прекрасное слово!)7 хвалы еще больше утверждали ее в этом мнении.
С тех пор автор написал уже столько, что дарование его могло бы проявиться вполне; но, кроме упорного, тяжелого труда, ничто не поражает в новейших его сочинениях. Видно, что ему хочется сближать резкие противоположности, выставлять золото в грязи; но всё это дело известное, и если оно еще представлено не поэтически, то наводит тоску. Кажется, последняя повесть автора, «Хозяйка», до того скучна, написана таким допот<оп>ным языком, что едва станет сил дочитать ее. Но читателя не победите такими затруднениями: он прочтет и закроет книгу, с тем чтобы никогда не раскрывать ее более. Высказываем мнение наше с сожалением, и в другом месте, при взгляде на так называемую «натуральную школу» вообще найдем разгадку, отчего несомненные признаки дарования не развиваются в полной красе, но более и более задергиваются туманом слов, облекающих бессвязные мысли и самые странные идеи8. Очень естественно, что и публика, обыкновенно снисходительг ная к начинающему дарованию, делается строже к следующим его произведениям. Она готова была извинять недостатки первого опыта, но, видя как бы систематическое столпление9 их в другой, в третий, в десятый раз, — она имеет право выразить свое недовольство и потому, что никогда не прощает неисполненных своих надежд.
31
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА ИЗДАНИЕ:] «БЕДНЫЕ ЛЮДИ» РОМАН ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО С.-ПЕТЕРБУРГ, 1847
«Бедные люди» были первым и, к сожалению, доселе остаются лучшим произведением г. Достоевского. Появление этого романа было шумным событием в нашей литературе. Раздались громкие похвалы и громкие порицания, начался спор. В продолжение нескольких месяцев имя г. Достоевского одно занимало наши журналы. Это движение доказывало, что дело идет о произведении и таланте, выходящих из ряда обыкновенных явлений. Г. Достоевский недав¬


32. [М.М. Достоевский <?>, А.Ф. Кони <?>.] Сигналы литературные
339
но напечатал свой новый роман «Хозяйка»1, который не возбудил никакого шуму и прошел в страшной тишине. Шум, конечно, не всегда одно и то же со славою, но без шуму нет славы. «Бедные люди» доставили своему автору громкую известность, подали высокое понятие о его таланте и возбудили большие надежды — увы! — до сих пор не сбывающиеся. Это, однако ж, не мешает «Бедным людям» быть одним из замечательных произведений русской литературы. Роман этот носит на себе все признаки первого, живого, задушевного, страстного произведения. Отсюда его многословность и растянутость, иногда утомляющие читателя, некоторое однообразие в способе выражаться, частые повторения фраз в любимых автором оборотах, местами излишество в отделке, несоразмерность в частях. Но всё это выкупается поразительною истиною в изображении действительности, мастерскою обрисовкою характеров и положений действующих лиц, и — что, по нашему мнению, составляет главную силу таланта г. Достоевского, его оригинальность — глубоким пониманием и художественным, в полном смысле слова, воспроизведением трагической стороны жизни. В «Бедных людях» много картин, глубоко потрясающих душу. Правда, автор подготовляет своего читателя к этим картинам немного тяжеловато. Вообще, легкость и текучесть изложения не в его таланте, что много вредит ему. Но зато самые эти картины, когда дойдешь до них, — мастерские художественные произведения, запечатленные глубиною взгляда и силою выполнения. Их впечатление решительно и могущественно, их никогда не забудешь...
«Бедные люди» вышли теперь отдельным изданием, в небольшой красивой книжке. На обертке сказано: «издание исправленное». Мы не имели времени сличить нового издания со старым и узнать, в чем состоят «исправления», но, сколько можно догадываться по сравнению объема обоих изданий, должно думать, что во втором сделаны автором сокращения. Это хорошо, и роман должен от этого много выиграть.
32
[М.М. Достоевский <?>, А.Ф. Кони <?>]
СИГНАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ
Фрагменты
<...> По правде сказать, все три новости, о которых мы хотим поговорить, не совсем новы, но мы почитаем обязанностию своею заняться ими, потому что эти неновые новости весьма замечательны. Вы уже угадали, что речь идет об


340
Дополнения. Критические отзывы современников...
«Обыкновенной истории» Гончарова, «Кто виноват» Искандера1 и о «Бедных людях» Достоевского. <...>
Много толковали в свое время о «Бедных людях» г. Достоевского, много хвалили и много бранили их. Чуть ли не единственное беспристрастное суждение об этом романе высказал в прошлом году г. Никитенко2, показавший, что он не заслуживает «Ni cet exces d’honneur, ni cette indignité...»* 3
Во многом, хотя не во всем, согласны мы с почтенным профессором, но здесь не место рассуждать о различиях критического взгляда. Заметим только, что это первое произведение г. Достоевского осталось до сих пор лучшим: это, впрочем, не художественное создание, не глубоко задуманный роман, а отчетливая копия с натуры, поразительная верностию, дагерротипная4 картина бедности. Кроме двух-трех сцен, именно смерть сына Горшкова, смерть самого Горшкова и сцена с «его превосходительством», нарисованных бойкою и теплою кистью, всё прочее хотя и верно, но довольно бледно по колоршу, и сквозь бесцветное многословие только местами прорывается что-то задушевное, несколько поэтическое. <...>
33
[С. С. Дудышкин <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА ИЗДАНИЕ:] «БЕДНЫЕ ЛЮДИ» РОМАН ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО С.-ПЕТЕРБУРГ, 1847
Можно с уверенностью сказать, что все те, которые суждение свое о литературном произведении готовы формулировать в наивной фразе: «я не могу судить в литературном отношении», равно как и немногие, не привыкшие верить на слово чьему бы то ни было отзыву, не проверив его по собственным впечатлениям — все после чтения «Бедных людей» прониклись каким-то болезненным чувством — болезненным в такой мере, насколько восторженная скорбь, томительное беспокойство, страх, досада, озлобление могут быть названы чувством болезненным. В этом первоначальном впечатлении, как кажется, и заключена высшая оценка и признание таланта г. Достоевского.
Одна группа читателей обнаружила живое сочувствие роману «Бедные люди». Это живое сочувствие пошло так далеко, что влияние, произведенное на них романом, было неправильно, в чем они и согласились впоследствии.
«Ни избытка чести, ни унижения...» (iфр.).


33. [С.С. Дудышкин <?>.] [Рецензия на издание:] «Бедные люди»...
341
Живая картина бедности и страданий Макара Алексеевича так сильно на них подействовала, что некоторое время они оставались в настроенности, очень похожей на настроенность бедствовавшего героя романа. Не один умный человек до того вошел в положение Девушкина, до того проникся его горем, что сам как бы очутился в коже бедного чиновника, сердцем оправдывал все его движения, сокрушался за Вареньку и оставался при наивном желании увидеть в конце книги, что все «несчастия их кончились»1 и что всё устроилось к лучшему — что они будут жить на прежнем положении — он переписывать бумаги, она шить и вязать, поливать цветочки, ходить ко всенощной и писать письма к «доброму Макару Алексеевичу»...2 Такое принятие к сердцу этой повести, разумеется, отозвалось на читателях болезненно. В романе видели они безвыходность бедности, неизбежность, неотразимость зла и горя, а с такой мыслью тяжело примириться человеку, озирающему жизнь с точки зрения восторженного Макара Алексеевича. Этим объяснилось и страшное беспокойство таких читателей за Вареньку, уезжающую с господином Быковым. Особенно поразительна была такая настроенность в читателях-женщинах, которые со слезами на глазах произнесли весьма резкий окончательный приговор Вареньке, безжалостно покинувшей Макара Алексеевича — приговор чуть ли не в бесчувственности и суетности... Ясно, такое суждение как нельзя лучше показывает, что чувствительные читательницы не имели еще времени привести в сознание впечатление, произведенное на них Макаром Алексеевичем, не подвергли анализу всех обстоятельств, подвигнувших Вареньку на такой поступок... не поставили себя на ее место... В качестве свидетелей и сочувсгвовате- лей они видели в этом крутом обрыве, совершившемся в жизни бедняги Девушкина, факт болезненный, и всю тяжесть обвинения перенесли на пассивную виновницу мучительной развязки — на Вареньку. Как ни ошибочно такое суждение, но оно говорит в высшей степени в пользу романа, пробудившего в читателях такое живое сочувствие к судьбе выведенных в нем действующих лиц. С другой стороны, очень понятно, что эти самые читатели, и особенно читательницы, по миновании первого мучительного ощущения, произведенного на них горькой развязкой, не отдали должной справедливости произведению, исторгшему у них искренние, благородные слезы... Так, наприм<ер>, очень многие милые дамы не задумались признать поступок Вареньки неверным психологически, не подозревая, что подобное движение отпускается всякой женщиной, самой сильной и прекрасной, что более выгодного предположения на тот случай, если б они очутились в положении, подобном Вареньке, нельзя сделать ни об одной из них... Все вообще читатели-сочувствователи обнаружили какую-то уклончивость в суждении о романе, потому что автор только навел их на тяжелое размышление, но по художественному такту не представил им в своей книге теоретического разрешения их дум.


342
Дополнения. Критические отзывы современников...
Несравненно более оказалось таких читателей, которые, по прочтении книги, жаловались на какую-то истому, тягостное чувство, в котором они не могут дать себе отчета, или с какой-то настойчивостью старались уверить, что, несмотря на все свои старания, они не могли ничего понять в «Бедных людях». Эти отзывы заслуживают особенное внимание, потому что по ним всего удобнее определить «особенность» таланта г. Достоевского.
Так как еще никто, даже из самых неприязненных судей, не указал до сих пор в романе «Бедные люди» неверностей, ошибок в изображении действительности, то приходится согласиться, что утомились читатели обилием истин, обнаруженных в этом произведении, излишеством представленных в нем фактов такого рода, которые остаются безразличными для читателя, неспособного сосредоточить на них всё свое внимание и прочувствовать их сердцем...
С другой стороны, мы знаем, как много есть на свете людей, куда ни повороти, порядочных, добрых, нежных отцов и заботливых супругов, которые, несмотря на все свои прекрасные качества, очень не любят давать себе отчет в том, что около них делается, а особенно не любят заглядывать туда, где стоном-стонет бедное сердце... Для них чтение романа г. Достоевского должно было показаться мучительным, точно так же как больно бывает с непривычки рассматривать предмет в микроскоп... Мы вовсе не думаем упрекнуть добрых людей в безучастности: совсем нет, самый впечатлительный, но несознательный человек наверно пристанет к мнению большинства о «Бедных людях». Тут встретит он много таких фактов, о которых не доводилось ему думать пристально, от которых он много-много что хмурился и морщился, но никак не плакал, потому что не останавливался, не всматривался, а если касались они его собственной особы, то опять-таки, не углубляясь в самого себя, не доискиваясь причин враждебных явлений, сетовал он и плакался на судьбу и на злых людей... Удивительно ли, окончив книгу, такой человек задаст себе наивный вопрос: да зачем такое говорить? что мне в том, что людям подчас очень худо, невмочь худо жить на свете? — и с радостью ухватится за какие- нибудь освежительные анекдотцы о совершенно оригинальных, весьма редких случаях светской жизни, или за сказку о храбром мушкетере д’Арманьяке и его товарищах...3
Разнообразия событий, сложной обстановки не ищите в романе г. Достоевского; колоссальных личностей тоже не ищите... Дело-то известное, дело-то обыкновенное, зауряд случающееся, «так, пустой какой-то пример из повседневного подлого быта»4 (смотри «Бедные люди», страница 97): что ж тут удивительного, что не оценили вовсе достоинств романа «Бедные люди»!.. А между тем нельзя не согласиться, что в романе г. Достоевского затронута та же идея, которая положена в основание «Шинели» Гоголя. Макар Алексе¬


33. [С.С. Дудышкин <?>.] [Рецензия на издание:] «Бедные люди»...
343
евич точно так же, как и Акакий Акакиевич, страждет вообще от недостатка обеспеченности. Один из них гибнет от пропавшей шинели, другой страждет и падает, потому что подчинился чувству столь же нормальному и законному, как и потребность теплого платья. В особе Акакия Акакиевича читатели с ужасом прочли приговор тем несчастным забитым существам, над которыми, по общепринятому порядку, дозволено тешиться «зубоскалам-мальчишкам»5 и сыпать им бумажки на голову, которых принято «распекать» единственно для острастки и внушения — между тем, как в Макаре Алексеевиче, не менее грустном представителе касты «обладающих ровным почерком»6, преимущественно поражаешься рельефным изображением тех движений, которые общи всем людям, большим и малым, загнанным и могущественным... Эта повесть похожа на долгий, тяжелый опыт над живучим терпеливым субъектом, которого филолог обрек в жертву для испытания чувствительности нервов... Долго слышатся стоны и крики, долго страждет организм, и самый спокойный наблюдатель содрогается и невольно спрашивает, к чему поведет это живое испытание живого существа. Но мудр тот, кто до конца вытерпит зрелище опыта и доищется данных!
После этого неудивительно, что обилие психологических черт, представленных художником, произвело какое-то ошеломляющее впечатление на большую часть читателей, даже на тех, которые способны проникаться произведениями Гоголя.
Таким образом, если до сих пор критика не представила строгой оценки романа господина Достоевского, то взамен того большинство читателей хотя отрицательно, но определило значение этого произведения своими разнородными, не совсем сознательными толками. С своей стороны, признавая в авторе необыкновенную способность психологического анализа, мы не видим возможности в пределах библиографической статьи привести в известность огромное богатство психологических данных и определить в точности, чем преимущественно характеризуется в наше время человеческая бедность...


И. Шляпкин
ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ «БЕДНЫХ ЛЮДЕЙ»
Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
15 	января 1846 года в «Петербургском сборнике» Некрасова появился в свет первый роман нового писателя Федора Михайловича Достоевского «Бедные люди». Лозунгом нового произведения, объединявшим в себе воззрения лучших кружков тогдашнего общества и западнических, и славянофильских, было слово «гуманность», слово, которое так прекрасно характеризует всю деятельность писателей 40-х годов. Родоначальником этой гуманности был Пушкин, ставивший себе в исключительную заслугу, что он первый воспел милосердие, что он первый милость к падшим призывал1. За ним как за своим великим учителем шел Гоголь, гениальный основатель нашей «натуральной» школы, давший ей чудные формы и верное направление. Но Гоголю не суждено было дойти в своих произведениях до высоты художественного объективизма Пушкина, всё понимающего и всё прощающего. В произведениях Гоголя мы видим ошеломляющую картину человеческой подлости, чувствуем бич сатиры, но не выносим светлого примиряющего с жизнью чувства. Восполнить этот недостаток, этот пробел натуральной школы, внести не одно, хотя справедливое, но строгое осуждение, но и теплую человечность в наши отношения к окружающему выпало на долю новых писателей, и из первых — Ф.М. Достоевскому. Правда, и у Гоголя в его «Шинели» есть зачатки этого гуманного отношения к обиженным; правда, в словах молодого человека, подшутившего над Акакием Акакиевичем, призыв высокого ума, понявшего необходимость уничтожения бесчеловечности в людских отношениях, но тут нет языка сердца, указывающего на то, что он, ниже меня стоящий, не только младший брат мой, но и человек в полном смысле этого слова. Прочтет обыкновенный читатель «Шинель» и подумает: смешной и глупый был Акакий Акакиевич, а все- таки следовало бы обратить внимание начальника на такую бедность чиновников, надо бы их обеспечить большим жалованьем, но о поднятии человеческого достоинства Акакия Акакиевича, о его моральных муках простому


И. Шляпкин. Пятидесятилетие «Бедных людей» Ф.М. Достоевского 345
читателю и в голову не приходит. Вот эта-то сторона гоголевской «Шинели» и заставила Достоевского взяться за перо и почти на ту же тему, но в защиту человеческого достоинства «бедных людей» написать свой первый роман. Вот как говорит о нем сам Достоевский, как бы дополняя вышеприведенные слова Гоголя, в одном из последующих своих произведений («Униженных и оскорбленных»): «так себе просто рассказец: зато сердце захватывает, зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познаётся, что самый забитый последний человек есть тоже человек и называется брат мой»2. Личность Акакия Акакиевича вызывает к себе только жалость, а не участие, не сочувствие; тонкая остроумная обрисовка привычек и понятий этого бедного чиновника вызывает невольную улыбку, отчасти даже улыбку самодовольствия. Может быть, у Гоголя в частностях образ Акакия Акакиевича ближе к действительности, чем образ Девушкина у Достоевского; но сама эта действительность воспринята Достоевским объективнее, чем Гоголем: он не смотрит на нее сквозь стекло, собирающее исключительно темные лучи. Акакий Акакиевич, в конце концов, гротеск, до обмана схожий с человеком, но не человек: мы, теперь, после плеяды сороковых годов, знаем, что нет людей, у которых не было бы хотя крупиц каких-нибудь общих мыслей, какой-нибудь религии, каких-нибудь привязанностей или, по крайней мере, симпатий или антипатий. Девушкин был и есть живой человек с живыми душевными свойствами, симпатиями и антипатиями. Ну, пусть не так, пусть Акакий Акакиевич живая фигура, пусть оба героя — забитые люди, но и тогда перевес остается за Девушкиным. Акакий Акакиевич заботится исключительно о себе, о своих удобствах, мы понимаем это и мы к нему снисходительны, Девушкин в нашем снисхождении не нуждается. Недаром Достоевский, как это заметил еще покойный
О.Ф. Миллер, заставил своего героя читать «Шинель» и обижаться ее содержанием3, хотя эта обида автором изложена как будто в ироническом тоне. И рядом с этим Девочкин4 восхищается «Станционным смотрителем» Пушкина, восхищается спившимся из-за любви к погибшей дочери, но не утратившим перед ее богатством своего человеческого достоинства Самсоном Выриным5. Гоголь обещал дать во втором томе «Мертвых душ» характеры высокодобродетельных женщин и героев6. Как бы вопреки этому Достоевский так характеризует свой первый роман в «Униженных и оскорбленных»: «Старик ожидал чего-то непостижимо высокого, а вместо того вдруг такие будни и все такое известное, вот точь-в-точь, как то самое, что обыкновенно кругом совершается... выставлен какой-то маленький, забитый и даже глуповатый чиновник, у которого и пуговицы на вицмундире осыпались... но прежде чем я дочел до половины, у всех моих слушателей текли из глаз слезы...»7 Акакий Акакиевич почти всё время ничего кроме смеха у простых читателей не вызывает. Неда¬


346
Дополнения
ром Белинский восторженно спрашивал молодого автора: «да понимаете ли вы, что вы написали?»8 Никакого социального романа, как думал П.В. Анненков9, тут нет, но зато здесь впервые открыт внутренний психологический мир униженных и оскорбленных. Этот мир, обойденный великим живописцем Гоголем, был впервые раскрыт Достоевским и твердо обосновался в нашей литературе. Ему посвящены повести Григоровича10, «Записки охотника» Тургенева и выросшая на них «народническая» литература.
* Je *
Что такое Макар Алексеевич Девушкин? — Бедный канцелярский чиновник, совершенно одинокий, глуповатый в молодости, недалекий и в зрелом возрасте — Достоевский как бы нарочно подчеркивает эту сторону своего героя: вечный труженик и неудачник, имя которого сделалось в департаменте, где он служил, символом всего, случившегося некстати — по пословице: на бедного Макара и шишки валятся; старая крыса с куриной храбростью: и Бога боится прогневать своим мнимым вольнодумством и ропотом, а начальство осердить указанием на несправедливость распекания; даже для того, чтоб защитить честь любимой девушки, Макару Алексеевичу надо напиться пьяным для отваги. Но всматриваемся в него ближе и видим за этой невзрачной картиной первых впечатлений высокие достоинства чистой, непорочной натуры. Основная черта ее — душевная доброта. Всех жалко Девушкину, и не одною платоническою жалостью он ограничивается: последний свой двугривенный отдает он голодному Горшкову... но он понимает не одно фактическое ощущение бедности, но и ее нравственное действие. «Эх, до уничижения какого доводит людей нищета!» — говорит он и знает, что «бедный-то человек взыскателен... он прислушивается к каждому слову, дескать, не про него ли там что говорят»11. Но не озлобился Девушкин на окружающих; он верит в добрые свойства человеческого сердца, — он жалеет и о богатом графе, что на Невском или на набережной живет, если и на него придет горе, хотя и в чуждой для бедных людей форме, он так же оптимистически смотрит на насмехающуюся над ним молодежь. «С дурным, с злым намерением они никак не могли мои речи осмеивать»12, — говорит он; наконец, особенно симпатичным является нам Девушкин в отношениях к соседке Вареньке, бедной сиротке, героине романа.
Прекрасно отметил Белинский, что Достоевский вовсе не хотел изобразить человека, у которого ум и способности придавлены, приплюснуты жизнью13. Соображения Добролюбова об общественной приниженности героев Достоевского14 не могут быть отнесены к Девушкину, твердо убежденному,


И. Шляпкин. Пятидесятилетие «Бедных людей» Ф.М. Достоевского 347
что как-никак он работает и «начальство его за это уважает, да, таки уважает»15. Кроме Алеши Карамазова, Девушкин единственный у Достоевского здоровый цельный тип бедного человека, над которым нельзя делать психологических наблюдений. Это вообще редкий в русской литературе тип жизнерадостного идеалисга-неудачника, резко выделяющийся на фоне разнообразных нытиков. В начале романа вы невольно подсмеиваетесь над заботами сорокасемилетнего мнимого ловеласа о горшке бальзамина или над его склонностью à la Тогенбург к открытой занавесочке у соседки16, но по мере развертывания действия вы начинаете чувствовать искреннее уважение к этому Дон-Кихоту. Вы видите, что это настоящий рыцарь с душою чистой и прекрасной, с выдержкой (не спился же он, как Емеля), с верою в торжество всего доброго, не идущий на компромиссы даже с любимой девушкой, хотя и не дающий ей ни единого намека на неблаговидность ее практицизма. Он, этот романтик, потому и увлекается ходульными романами, да и самой Варенькой, что привык идеально смотреть на свою жизнь, на жизнь окружающих, а тем более на любимую девушку. Вот почему он боготворит эту, в сущности, очень обыкновенную девушку и лишь в конце делает ей нежный, трогательный упрек: «Что вы над собой сделали? Я для вас только и жил одних... Вы, может быть, оттого, что он вам фальбалу-то все закупает... Ведь она, маточка, вздор! Тут речь идет о жизни человеческой, а ведь она, маточка, тряпка, фальбала-то!»17 Дон- Кихот так и останется верным Дульцинее Тобосской18... Дульцинея Варвара Алексеевна — девушка достаточной когда-то семьи, воспитывалась в пансионе и развилась благодаря влиянию студента Покровского настолько, что предпочитает Пушкина и Гоголя Марлинскому и Булгарину с К°. Безысходная бедность, смерть матери и особа известной специальности, Анна Федоровна, довели ее до падения, но она не хочет идти по торной дороге и упорно борется с нищетой. Ее мог бы спасти умный студент Покровский, но он умер, а нравственной высоты Макара Девушкина она оценить не в состоянии. Она не понимает, что этот студент, со всем его умственным развитием, ниже нравственной высоты Макара Алексеевича, что Девушкин не относился бы как Покровский к своему пьянице отцу, не прогнал бы его. И вот жизнь дает Вареньке неожиданный исход. Тот, кто отнял ее честь, предлагает ей свою руку не по любви, а чтобы обмануть расчеты своих наследников. Перед Варенькой перспектива обеспеченной, богатой жизни. Практическая жилка ее ума берет верх, и ради нарядов и золота она бросает свои драгоценности: свою бедную гордую независимость, свою верную сожительницу Федору и любящего, обоготворяющего ее Девушкина. Мало того: она даже не подумала позолотить этой пилюли: она гоняет больного Макара Алексеевича хлопотать о ее нарядах и уезжает, ничего для него не сделав, даже не повидавшись с ним на прощанье. Но не чувство


348
Дополнения
негодования, а чувство глубокого сожаления выносит читатель из романа: он знает, что Вареньке не видать счастья в новом ее положении. В общем, фигура Вареньки очерчена бледнее и пристрастнее тех женских типов, которые впоследствии даст Достоевский в Соне Мармеладовой, Грунюшке19 и др....
* * *
По вопросу о влиянии иностранных, особенно французских авторов на нашу литературу 40-х годов у нас почти ничего не сделано, но знаем, что Достоевский зачитывался Бальзаком и Жорж Зандом и почитал «Père Gariot»* перлом современной литературы. Их влиянием могут быть объяснены известная идеализация душевных движений и внутреннего мира героев «Бедных людей» и особенности их поступков. Подарки цветов, обмен мыслями по поводу прочитанного, самая форма романа в виде писем, лиризм писем, даже самый тип Вареньки носят на себе следы влияния французской литературы. С другой стороны, Пушкин со «Станционным смотрителем» и Гоголь с «Шинелью» — вот те великие учители, из школы которых вышел с первым своим романом молодой двадцатипятилетний автор20. В обрисовке быта бедных людей Достоевский руководился и собственным опытом данного времени: в письмах его к брату можно найти те же жалобы на бедность, даже те же выражения, что и в письмах Девушкина (напр., «хоть бы в Неву»)21. Отметим, впрочем, что Достоевский отличил, и очень искусно, стиль писем пожилого малообразованного чиновника и стиль литературно образованной молодой девушки. Думается, что и тема романа взята из действительной жизни петербургского пролетариата, о котором, помимо собственного опыта, Достоевский мог слышать, по свидетельству г. Ризенкампфа, от фортепианного мастера Келера22. Достоевский долго и серьезно работал над своим романом. К сожалению, он как будто хотел сказать в нем всё, что знал по данному вопросу, и вот почему в романе чувствуется растянутость изложения, частые повторения и скомканность конца: автор, вероятно, и в действительности не представлял себе как в конце поступит Макар Алексеевич. Сам Достоевский, судя по письмам к брату, был доволен своим произведением и считал его оригинальным23. Гений Достоевского сразу выразился не только в создании двух различных объективных образов бедных людей, но и в умении ввести читателя в глубину души действующих лиц, заставить узнать их и сердечно, тепло отнестись не только к их материальным бедствиям, но и к их душевному горю. Бедные люди — первенец той серии позднейших романов Достоевского, которые раз-
«ОтцаГорио» [искам. фр.).


И. Шляпкин. Пятидесятилетие «Бедных людей» Ф.М. Достоевского 349
рабатывают темы, здесь только намеченные. Эти романы, будучи написаны опытною рукою мастера, несколько затмевают изящный, романический профиль первого произведения нашего великого писателя, но «Бедные люди» как первый роман из жизни «униженных и оскорбленных», полный тонкого анализа внутреннего мира действующих лиц, открывает новую эпоху в истории русского романа.


ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОТРАЖЕНИЯ
[И.С] Тургенев и [НА] Некрасов [ПОСЛАНИЕ БЕЛИНСКОГО К ДОСТОЕВСКОМУ]
Витязь горестной фигуры1,
Достоевский, милый пьпц2,
На носу литературы Рдеешь ты, как новый прыщ.
Хоть ты юный литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя знает император,
Уважает Лейхтенберг3.
За тобой султан турецкий Скоро вышлет визирей.
Но когда на раут светский,
Перед сонмище князей,
Ставши мифом и вопросом,
Пал чухонскою звездой И моргнул курносым носом Перед русой красотой,
Как трагически недвижно Ты смотрел на сей предмет И чуть-чуть скоропостижно Не погиб во цвете лет4.
С высоты такой завидной,
Слух к мольбе моей склоня,
Брось свой взор пепеловидный5,
Брось, великий, на меня!


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
351
Ради будущих хвалений (Крайность, видишь, велика) Из неизданных творений Удели не «Двойника»6.
Буду нянчиться с тобою, Поступлю я, как подлец, Обведу тебя каймою, Помещу тебя в конец7.
НА. Некрасов «В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
ЧАСОВ В ОДИННАДЦАТЬ УТРА...»
П
В тот же день часов в одиннадцать утра Чудов, в страшных попыхах, побежал с «Каменным сердцем»1 к своему приятелю Мерцалову и с увлечением сказал ему:
— Григорий Александрович! Прочтите, ради бога, прочтите эту рукопись поскорее! Если я не ошибаюсь, судьба посылает нашей литературе нового блестящего деятеля! По моему мнению, это превосходнейшая вещь!
Мерцалов был человек с тонким литературным вкусом, справедливо пользовавшийся репутацией отличного критика. Он был главным сотрудником журнала, имевшего тогда громкую и почетную известность2, которую, можно сказать без преувеличения, доставил ему Мерцалов. Беспристрастие, не преклонявшееся ни пред какими отношениями, ни пред какими выгодами, резкий раздражительный тон, ирония, если не всегда тонкая, то всегда злая и меткая, — доставили ему множество врагов, которые распускали о нем бог знает какие слухи: в их рассказах Мерцалов являлся каким-то бичом всего даровитого и прекрасного, каким-то литературным бандитом, не дающий пощады ни встречному ни поперечному, лишь бы потешить свою молодецкую удаль. Но, в сущности, не было существа добрее, благороднее и деликатнее, и если он действительно иногда накидывался на некоторые недостойные литературы явления с большим жаром и негодованием, чем они заслуживали, то причиною этому была его горячая, страстная любовь к литературе; как нежный отец в любимом детище, он желал видеть в ней одни достоинства, и каждое без¬


352
Дополнения. Литературные отражения
дарное, недобросовестное или почему-нибудь вопиющее явление приводило его в отчаяние, поднимало в нем всю желчь, которая и отражалась обыкновенно в отзывах его о таких произведениях.
Зато никто с такою любовью, с таким ободрительным теплым участием не встречал нового явления, обнаруживающего признаки таланта. В этом отношении увлечение его доходило до такой степени, что за одною хорошею стороною он не замечал десяти дурных и, таким образом, подавал врагам своим повод обвинять его не только в преувеличенных порицаниях, которые они называли ругательствами, но и в преувеличенных похвалах, которые они называли кумовством. Вообще крайности составляли главную черту его характера как в литературе, так и в жизни. Середины у него не было — и человек или книга, еще сегодня милые ему, рисковали завтра возбудить его отвращение3. Такие переходы совершались в нем всегда резко и круто, предшествуемые внутренним мучительным, тяжким процессом мысли, доводившей его до сознания ошибки. Ни печатно, ни словесно он не стыдился сознаваться в ошибках и если не был упорно постоянен в своем мнении (что некоторыми почитается необходимым признаком великого ума), то можно сказать положительно, что мнения его истекали из глубокого убеждения. Надо прибавить, что судьба не обнаруживала к нему особенного расположения, он был очень несчастлив в жизни, и это, естественно, усиливало его раздражительность.
Мерцалов выслушал восторженные похвалы Чудова «Каменному сердцу» с тою кроткою улыбкою недоверия, с которою опытные критики выслушивают обыкновенно людей, решающихся произнести положительные приговоры в деле, подлежащем исключительно суду их, опытных критиков. К этому должно прибавить, что частые увлечения, за которыми следовали горькие, обидные самолюбию разочарования, научили Мерцалова быть осторожнее, и если он не мог переделать своей натуры, то по крайней мере старался показать, что теперь уже спокойнее и трезвее встречает каждое новое явление, наученный летами и опытом не поддаваться увлечению.
Мерцалову было под сорок лет4, но — если сказать правду — он был моложе иного двадцатилетнего юноши благодаря богатству, восприимчивости своей натуры.
— Эх вы, молодежь, молодежь! — сказал он с усмешкой. — Чуть прочтете что-нибудь, понравится, расшевелит сердчишко, уж сейчас и превосходная, пожалуй, даже — гениальная вещь!
— Прежде прочтите — сами то же скажете.
— Прочесть? Да смотрите: стоит ли читать? Я теперь очень занят.
— Стоит, уверяю вас, стоит! — с жаром отвечал Чудов. — Вы только начните — не оторветесь!


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
353
— Будто? Вы по себе судите. Полноте! Я уже не ваших лет. Для меня нет теперь книги, от которой я не мог бы оторваться для чего угодно — хоть для пустого разговора.
— Я ужо зайду, — сказал Чудов.
— Вечером? Хорошо, заходите.
— И вы мне скажете ваше мнение.
— Уже? Вы думаете, что я вот так всё брошу и примусь читать.
— Но ведь отличная вещь. Прочтите сегодня...
— Сегодня никак не могу. Я начал прекрасную книгу <...> надобно кончить.
— Когда же вы прочтете?
— Да вот... прочту как-нибудь, — лениво отвечал Мерцалов.
Чудов ушел. Следует заметить, что Мерцалов вовсе и не думал продолжать чтение, но тотчас же по уходе Чудова с живостью ухватил рукопись «Каменного сердца». Он прочел заглавие, пробежал эпиграф, который составляли несколько строк, выписанных из его собственной критической статьи5, и стал читать. По прочтении нескольких страниц лицо его вспыхнуло, он оставил рукопись и заходил скорыми шагами по комнате. Потом он кликнул человека, приказал ему никого не принимать и стал продолжать чтение.
Около осьми часов вечера Чудов, поджигаемый нетерпением, побежал к Мерцалову.
Мерцалов лежал на диване, когда раздался звонок. Лицо его выражало сильное волнение; в руках была рукопись «Каменного сердца». Услышав звонок, он быстро вскочил с дивана и встретил Чудова следующими словами, в которых отражались и досада и нетерпение:
— Где вы пропадали?
— Я? Обедал... Мы обедали с Глажиевским в «Hôtel de Paris»*’6.
— Я вас жду, жду; думал уж послать к вам. Что, он молодой человек?
Увидав в руках Мерцалова знакомую рукопись, Чудов догадался, о ком
идет речь.
— Молодой, — отвечал он.
— А как?
— Ему, я думаю, лет двадцать пять или двадцать четыре7.
— Слава богу! — с восторгом воскликнул Мерцалов и перевел дух: как будто камень свалился с его груди. — Этот вопрос меня очень занимал. Я просто измучился, дожидаясь вас. Так ему только двадцать четыре года?
— Никак не более двадцати пяти! — отвечал Чудов.
* гостинице «Париж» (фр).


354
Дополнения. Литературные отражения
— Ну, так он гениальный человек! — с эффектом произнес Мерцалов.
— Я вам говорил, — заметил обрадованный Чудов.
— Вы говорили? Что вы говорили! Можно ли так говорить о подобной вещи! Пришел, повернулся, оставил рукопись и пропал! Превосходная вещь, — мало ли что мы называем превосходною вещью. Это слово так же применяется к пустенькому водевилю, как и к дельной вещи. Это художественное гениальное произведение! — с одушевлением продолжал Мерцалов. — Я вам скажу, Чудов, — заключил он, вспыхнув так, что лицо его покраснело, и сделав резкое движение рукой, — я не возьму за «Каменное сердце» всей русской литературы!8
Потом пошли толки о достоинствах «Каменного сердца», о художественном его значении, о глубоком принципе, который лежит в его основании, о необыкновенной концепции его частей и замкнутости целого (тогда подобные слова были в большом употреблении в литературном языке); далее говорил Мерцалов (и говорил чрезвычайно умно и с большим одушевлением) отдельно о каждом лице романа и решительно не находил достаточных похвал искусству автора.
— Главное, что поражает в нем, — сказал он, между прочим, — это удивительное мастерство живьем ставить лицо перед глазами читателя, очеркнув его только двумя-тремя словами, но такими, что если б иной писатель исписал десять страниц, то и тогда лица его не выступили бы так резко и рельефно! И потом, какое глубокое, теплое сочувствие к нищете, к страданию! Скажите, что он, должно быть, бедный человек — и сам много страдал?
Тут пошли расспросы о личности Глажиевского: Чудов пересказал всё, что успел узнать и заметить о его характере и образе жизни. Мерцалов интересовался даже знать его манеры и общий очерк физиономии и делал изо всего, что передавал ему Чудов, более или менее удачные применения к «Каменному сердцу», объясняя, как тогда любили выражаться, автора его произведением и наоборот: произведение — его автором. В этих соображениях если и не было, по бедности фактов, истины, то они отличались остроумием и умными тонкостями, в которые вдаваться Мерцалов был большой мастер и охотник. Довольно было ему самого незначительного факта, как уже воображение его создавало целую личность человека, или, если дело шло о событии, оно тотчас давало ему недостающую стройность — Мерцалов мастерски и совершенно логически объяснял причины уклонения его с прямого пути и вероятный исход; любо было слушать, как отрывок факта, события или не вполне дошедшей еще до нас далекой газетной новости приобретал в его устах и форму и душу, превра<ща>ясь в нечто стройное и целое, подобно зерну, брошенному в землю, которое постепенно превращается в высокое и прекрасное дерево, с


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
355
крепким стволом и широкими, красиво раскидывающимися листьями. И забавно было видеть потом (а подчас и досадно, потому что он развивал свои положения так остроумно, что и сам слушатель нередко увлекался ими и верил им), — забавно было видеть, когда вторая половина факта в свою очередь наконец также достигала до него и, убивая совершенно первую, уничтожала в то же время и здание, выстроенное им с такою тщательностию и такою, по- видимому, логичностию, — здание, которое он привык уже почитать не пустым фантомом.
Он был большой мастер, что называется, логически проводить мысль, восходя до самых отдаленных последствий, но не всегда разборчиво брал точку отправления своей мысли и оттого, — весьма, по-видимому, логическим путем, — приходил иногда к чрезвычайно странным заключениям. Верность, с которою он часто уловлял таким путем истину, и общее беспредельное поклонение приятелей, слушавших его, как оракула, не позволяли ему обуздывать врожденную живость своей фантазии.
Мерцалов сказал Чудову, что, дожидаясь его в мучительной агонии (он любил выражаться сильно), составил было уже нравственный и даже внешний портрет автора «Каменного сердца», но признался, что портрет его не совсем сходен с подлинником.
— Всего более радует, — говорил он, — что ему только двадцать пять лет. Если б он был уже человек зрелого возраста, тогда всего вернее, что из него ничего более не вышло бы. Тогда на «Каменное сердце» можно было бы смотреть как на результат целой и лучшей половины жизни умного и наблюдательного человека, много пережившего и перечувствовавшего. Но написать такую вещь в двадцать пять лет может только гений, который силою постижения в одну минуту схватывает то, для чего обыкновенному человеку потребен опыт многих лет!
Мерцалов говорил и о недостатках «Каменного сердца» (как тонкий критик, он не мог не заметить их, да и самое его звание повелевало найти их), но недостатки эти — растянутость, многословие, неуместное повторение одних и тех же слов, обличающее некоторую манерность9, — отнесены были к молодости и неопытности автора, конечно нисколько не служащим обвинением ни ему самому, ни его произведению.
До глубокой ночи проговорили приятели о «Каменном сердце» и его авторе, и Чудов ушел, пообещав завтра же привести к Мерцалову нового гениального человека. Как ни поздно было, однако ж Чудов забежал к Глажиевскому и откровенно, с юношеским увлечением пересказал ему мнение Мерцалова о «Каменном сердце». В продолжение короткого знакомства с Глажиевским Чудов имел много случаев наблюдать выражение радости в лице нового писа¬


356
Дополнения. Литературные отражения
теля, которая тем разительнее отражалась в нем, что в обыкновенном, спокойном состоянии оно уподоблялось сероватой и мглистой осенней туче, готовой ежеминутно разрешиться дождем пополам со снегом и слякотью. Но ни разу еще не заметил Чудов в лице Глажиевского такого счастия, каким озарилось оно при рассказе о похвалах Мерцалова. Повторилось нечто вроде обморока, приключившегося с Глажиевским ночью10. Тем же дрожащим, расслабленным, неровным голосом переспрашивал он по нескольку раз, что именно говорил Мерцалов, повторял сам его отзывы, как будто вникал в них и взвешивал значительность каждого слова, поминутно усмехаясь своим дребезжащим нервным смехом и тщетно усиливаясь сообщить солидность и спокойствие своей физиономии.
Чудов не без основания подумал, что, не будь свидетелей, гениальный человек, вероятно, пустился бы вприсядку, как делают обыкновенные смертные в минуты сильной радости. В то же время Чудов заметил, что его собственные похвалы «Каменному сердцу» уже не так радостно выслушиваются Глажиевским; ему как будто всё казалось их мало, и он спрашивал небрежно:
— Григорий Александрыч, что ли, так говорил? — спрашивал он иногда, и при ответе Чудова, что так он сам думает, но что, вероятно, и Мерцалов согласится с его мнением, выражал в своем лице нечто вроде презрения: так, по крайней мере, казалось Чудову.
— А ведь вот Разбегаев, — заметил, между прочим, Глаж<иевский>. — Ведь вот он пустой малый, а вкус у него есть; такт есть... И добрый он; бесподобный малый: не завистливая душа! Я улыбнулся — да и вы, кажется, тоже? (тут он значительно, не без иронии, взглянул в глаза Чудову), — когда Разбегаев назвал мое «Каменное сердце» гениальной вещью, а вот теперь Григорий Александрыч говорит то же!
В этом замечании Чудов как бы слышал упрек себе в том, что при первом знакомстве с Глаж<иевским> был осторожен в похвалах его произведению и не только ни разу не назвал «Каменного сердца» гениальным произведением, но даже не удостоил никаким замечанием мнение Разбегаева как пустое и вздорное.
Это его несколько удивило.
На другой день Чудов ждал Глажиев<ского>, чтоб отправиться вместе к Мерцалову.
Условное время уже прошло, а его не было. Зная нетерпеливый нрав Мерцалова, Чудов побежал к Глажиевскому.
Ген<иальный> чел<овек> был неодет; лицо его носило признаки долгого колебания, борьбы с самим собою и слабости.
— Что же вы? — с упреком сказал Чудов.


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
357
— Я не пойду к Мерцалову, — отвечал Глаж<иевский>.
— Как? Что такое? Отчего?
— Да так... право... Не лучше ли будет не идти? — произнес он менее решительно, потупив глаза в пол.
— Отчего же?
— Да я так думал... Я сегодня целую ночь думал... Ведь вы говорите, он спрашивал обо мне, о моем лице даже... что, если... я боюсь... если....
Тут он вдруг остановился, как будто осекся, и потом с решительностью прибавил:
— Нет, — лучше не идти!
— Какое ребячество! — воскликнул с жаром Чудов, — Неужели вы боитесь, что эффект вашего произведения разрушится, когда Мерцалов увидит вас!
— С чего вы взяли, что я так думаю? — резко возразил гениальный человек, обидясь тем, что Чудов угадал причину его раздумья, которое он и высказывал и не высказывал. — Я просто не пойду потому, что рассудил, что мне нечего там делать. Что я ему? Какую роль буду играть я у него? Что между нами общего? Он ученый человек, известный литератор, знаменитый критик, а я... что я такое?
— Осип Михайлыч! Осип Михайлыч! — с кротким упреком заметил Чудов. — Какое смирение! И перед кем? Разве я не читал «Каменного сердца», разве Мерцалов тоже не читал его?
— Так что ж такое? — сдерживая улыбку удовольствия, тихо и вкрадчиво произнес Глаж<иевский>.
— Как будто вы не знаете, как будто не говорили вам, что если не ваши личные достоинства, которых Мерцалов еще не знает, то ваше произведение...
Лицо гениального человека процвело; каждая веснушка его налилась радостью; но, стараясь скрыть ее, он перебил Чудова с притворной досадой и смирением:
— Полноте, полноте! Вы, может быть, так думаете. А он? Вот он вчера расхвалил... а теперь, может быть, поохладел и уж совсем иначе думает...
Тут опять тень действительного сомнения и страха показалась в его лице, которое имело обыкновение меняться тысячу раз в минуту, то изображая собою, как мы уже заметили, угрюмую тучу, готовую разрешиться дождем и слякотью, то вдруг, мгновенно озаряясь ярким играющим светом, каким блестит солнце к морозу.
— Мерцалов не такой человек, да и «Каменное сердце» не такая вещь, чтобы так скоро разочароваться, — отвечал Чудов (причем лицо гениального


358
Дополнения. Литературные отражения
человека опять изменилось — к морозу). — Он привык обдуманно произносить суждения...
— И прекрасно, и прекрасно! — заметил Глажиевский. — Чего же ему еще? Прочел роман, сделал свое заключение о нем, — ну и пусть пишет, пусть хоть целую книгу, как говорил сам вчера, пишет...
— Так вы не пойдете?
— Нет... разве в другой раз когда... после... будет еще время...
— Ну, как хотите! — с досадой отвечал Чудов, которому надоело упрашивать его. Он также не имел охоты вторично пускаться в доказательства, почему Мерцалову интересно видеть его, к чему Глажиевский как бы вызывал его, прибавив:
— Да и что ему интересного в человеке, который... который...
— Прощайте! — вместо ответа резко сказал Чудов и ушел.
Едва сделал он десять шагов по тротуару, как услышал за собой крик:
— Тихон Васильич! Тихон Васильич!
Он обернулся и увидел Терентия, бежавшего за ним без шапки.
-Что?
— Барин вас просит. Он приказал сказать, что идет, только сейчас оденется.
Тростников воротился.
— Я подумал, — сказал ему Глажиев<ский>, — ловко ли будет: он, может быть, ждет... всё равно, ведь беды большой нет, если и сходить, ведь нет? — спрашивал он, как будто еще сомневаясь, действительно ли нет беды.
— Какая же беда, когда он сам просил и ждет. Я уж вам сколько раз повторял.
Глажиевский оделся, и они пошли. Всю дорогу Глажиевский расспрашивал о привычках Мерцалова; говорил, что он человек несветский, не умеет ни войти, ни поклониться, ни говорить с незнакомыми людьми. Тростников отвечал ему, что с Мерцаловым нужно вести себя просто и больше ничего.
Когда они вошли на лестницу и Тростников взялся за звонок, — «Погодите!» — произнес Глаж<иевский> таким судорожным, резким голосом, что Тр<остников> испугался и невольно принял руку со звонка.
— Что с вами?
— Нет, ей-богу... нет... я решительно сообразил, что мне не должно идти. Я не пойду! Идите одни, — говорил Глажиевск<ий> таким голосом, как будто Тростников был посланником ада, пришедшим тащить его в царство тьмы.
И он бросился с лестницы.
— Как хотите! — отвечал взбешенный Тростников. — Мне всё равно; только смотрите: Мерцалов рассердится, он человек желчный, раздражительный...


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
359
— Рассердится?
Не успел Тростников договорить последнего слова, как Глаж<иевский> стоял уже рядом с ним и искал рукою звонок; ручка его была о другой стороны двери, чего он не видал, хотя смотрел во все глаза. Эти глаза и вообще вся физиономия Глажиевского походила на тучу, уже разрешившуюся всем тем, о чем было сказано выше; серый осенний день был в полном разгуле; вглядываясь в нее, можно было даже слышать визгливое и жалобное завывание ветра, сопровождающее осенние непогоды...
Тростников только тогда понял долгую нерешительность Глажиев<ского>, когда увидел, до какой изумительной степени автор «Каменного сердца» оробел, представ пред грозные очи критика. В минуты сильной робости он имел привычку съеживаться, уходить в себя до такой степени, что обыкновенная застенчивость не могла подать о состоянии его ни малейшего понятия. Оно могло быть только охарактеризовано им же самим изобретенным словом «стушеваться»11, которое и пришло теперь в голову Тростникову. Лицо его всё вдруг осовывалось, глаза исчезали под веками, голова уходила в плечи; голос, всегда удушливый, окончательно лишался ясности и свободы, звуча так, как будто гениальный человек находился в пустой бочке, недостаточно наполненной воздухом, и притом его жесты, отрывочные слова, взгляды и беспрестанные движения губ, выражающих подозрительность и опасение, имели что- <то> до такой степени трагическое, что смеяться не было возможности.
Однако ж простой и ласковый прием Мерцалова, а особенно похвалы, которыми он не замедлил осыпать «Каменное сердце», скоро возвратили Глажиев<скому> употребление способностей. Он даже перешел в другую крайность: вздумал щегольнуть развязностью, промурлыкал какой-то стих из песенки и рассказал анекдот о своем Терентии, который, по незнанию грамоты, съел какой-то пластырь, прописанный ему для наружного употребления. Анекдот не был забавен, а изложение его отличалось деланностью и двумя- тремя натянутыми сарказмами.
— Ну, бог с ним, с вашим Терентьем, — заметил Мерцалов. — А вот скажите мне, долго вы писали ваше «Каменное сердце»?
Глаж<иевский> несколько смешался.
— Я?.. Недолго...
— А как?
Глажиевский не вдруг отвечал:
— Да как? Начал я его в мае... а кончил, кончил... в том же году.
Тростникову такой ответ показался несколько странным: еще недавно
Глаж<иевский> сказал ему, что писал свой роман четыре года и шестнадцать раз переписывал12. «Неужели он, — подумал Тростников, — стыдится перед Мерц<аловым> сказать правду?»


360
Дополнения. Литературные отражения
— Скоро! — заметил Мерц<алов>. — Впрочем, в деле творчества время ничего не значит. Пушкин писал некоторые свои произведения необыкновенно скоро, другие, напротив, доставались ему, по-видимому, с огромным трудом; мне случалось видеть рукопись некоторых глав «Онегина»: исчеркано, перечеркнуто по десяти раз каждое слово, а результат один — и то, что написалось скоро, и то, что писано долго и с напряженным трудом, читается одинаково легко, с одинаковым наслаждением. И то и другое одинаково гениально! Байрон вообще писал очень скоро. «Манфреда» своего написал он в двадцать два дня, а некоторые песни «Дон-Жуана» стоили ему не более одной ночи13. Наш Гоголь пишет, говорят, трудно, по нескольку раз переставляет одно слово, — его рукописи тарабарская грамота, а можно ли заметить, читая его плавную, певучую, картинную прозу, что она стоила автору таких усилий? Я имею автографы и целые рукописи многих замечательных писателей. Хотите видеть?
Мерцалов говорил добродушно, не думая о впечатлении, которое производят его слова, но если б он следил за лицом Глажиев<ского>, он увидел бы, что не столько его слова и автографы великих людей занимали слушателя, сколько то обстоятельство, что он, великий русский критик, по поводу его, Глажиевского, заговорил о Пушкине, Байроне и Гоголе, — лицо автора «Каменного сердца» всего красноречивее выражало чувства, возбужденные в нем таким лестным сближением: по этому лицу Тростников, уже начинавший понимать Глаж<иевского>, тотчас догадался, в чем дело!
— Какой умный человек, — сказал он Тростникову, когда Мерцалов ушел за автографами, — и как удивительно, как тонко понимает изящное. Вот настоящий критик!
Мерцалов был действительно умный человек, но ум его, конечно, проявлялся не в таких сценах и обстоятельствах. Он очень скоро сбился с роли, которую думал выдержать, приняв твердое намерение быть умеренным в похвалах. Довольно было одной фразы Глажиев<ского>, сказанной необыкновенно кротким тоном смирения:
— Вы, кажется, преувеличиваете достоинства моего романа.
И добродушный Мерцалов, вспыхнув, принялся доказывать, почему считает «Каменное сердце» художественным, великим, гениальным произведением. Глажиевский время от времени бросал словечко (не без умыслу, как начало казаться Тростникову), которое производило действие масла, влитого на огонь: Мерцалов горячился еще более и, забывая всякую умеренность в выражениях, повторил снова и торжественно вчерашнюю фразу, что он за «Каменное сердце» не возьмет всей русской литературы!
— Да вот увидите: я буду писать; тогда только раскроется всё великое художественное значение «Каменного сердца». Это такой роман, о котором можно написать целую книгу, вдвое толще его самого!


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
361
— Полноте, Григорий Александрии! Вы, право, так ко мне добры... да что ж тут напишешь! Признаюсь, привелись на меня, я не нашел бы, чем наполнить и коротенькую рецензию. Похвала коротка, а если растянуть ее, выйдет однообразно...
— Это только доказывает, — не без маленькой гордости отвечал Мерц<а- лов>, — что вы не критик и взялись бы не за свое дело. Разбирать подобное произведение — значит выказать его сущность, значение, причем легко можно обойтись и без похвалы: дело слишком ясно и громко говорит само за себя; но сущность и значение подобного художественного создания так глубоки и многозначительны, что в рецензии нельзя только намекнуть на них14.
— Ну, это ваше дело, ваше дело! — отвечал Глаж<иевский>, давая знать, что он совершенно убежден доводами критика.
Беседа в этом роде продолжалась еще часа полтора. Прощаясь с Глаж<иевским>, Мерц<алов> объявил, что надеется очень скоро его увидеть опять у себя.
— На днях я соберу у себя кой-кого из моих приятелей, и мы введем вас в наш литературный круг. Люди все очень хорошие, — я готовлю им хорошее наслаждение: мы прочтем «Каменное сердце».
Через три дня Глаж<иевский> действительно получил записку след<ующе- го> содержания:
Любезный Осип Мих<айлович> ! У меня собралось сегодня несколько хороших приятелей, они все будут рады познакомиться с автором «Кам<енного>
сер<дца>», которое вы, будьте так добры, прочтете нам и прочее, пр<очее>.
Мерцалов
По прочтении записки лицо Глаж<иевского> вытянулось в длинный вопрос: идти или нет?
Весть о новом гениальном романе, о новом литературном гении с необыкновенною быстротою разнеслась в литературном кружке, центром и светилом которого был Мерцалов15. Приятели, приходившие к нему, не видели его иначе как с рукописью «Каменного сердца» в руках, из которой он тотчас же начинал читать отрывки, восхищаясь ими и отдавая должную дань удивления таланту автора.
Литературный кружок, составившийся около Мерцалова, заключал в себе всё, что тогда в литературе было молодого, талантливого и благородного. Но, кроме литераторов, к нему принадлежало несколько лиц, ничего никогда не писавших и которые, вероятно, никогда ничего не напишут. Тем не менее они,


362
Дополнения. Литературные отражения
однако ж, не имели другого круга, кроме литературного, в котором и проводили всё свое время, свободное от служебных или других занятий. Их терпели там, да и попали они туда благодаря покровительству Мерцалова или другого литератора, имевшего авторитет; вступление их в литературный круг всегда оправдывалось какими-нибудь достоинствами, которые открывали в них меценаты, а за ними и другие. «Он хотя и не пишет стихов, но он поэт в душе, — говорили про одного. — Посмотрите, как он понимает прекрасное! Как умеет подметить каждую тончайшую черту в поэтическом произведении!» Другого именовали благородной личностью, удивляясь его широкой способности сочувствовать прекрасному, рассказывая о нем всё один и тот же анекдот в доказательство его необыкновенной нравственной силы. В третьем признавали необыкновенный юмор. Особенно много было таких, которые умели сочувствовать, почему их и можно назвать литературными сочувствователями. В самом же деле они были добрые малые, большей частию совершенно безразличные, умевшие сделаться необходимыми светилам кружка кто по своим связям, кто по богатству, а кто просто по особенной угодливости и уменью льстить.
Поэт в душе был богат — и вся компания раз в неделю у него ужинала с шампанским и трюфелями. Кроме того, в важных случаях он давал деньги взаймы, чем литераторы с кредитом нравственным, но не существенным, не упускали пользоваться.
Благородная личность, отличавшаяся необыкновенной наклонностью ко сну, апатии и тучности, умела сделаться необходимою благодаря своей ловкости и неутомимости в исполнении поручений. Нужно ли достать книгу, заказать в долг платье, устроить дело с книгопродавцем, заставить кого-нибудь задать обед и пригласить именно тех-то и тех-то, занять денег, — Благородная личность бросала собственные дела и с жаром спешила выполнить желание поручителя, разумеется, если он был человек с весом. Если литератор уезжал куда-нибудь далеко и имел нужду в корреспонденте, никто и никогда не мог быть надежнее Благородной личности. С непостижимым жаром бралась она извещать вас обо всем, что делается в литературе в ваше отсутствие, управлять вашими крестьянами, если они имеются в Петербурге, высылать вам ваши любимые сигары. И делала она всё с такою готовностию, любезностию, так бескорыстно, так исправно, что слава Благородной личности росла с необыкновенной быстротою и, не довольствуясь литературным кругом, начала проникать уже в другие круги.
Скоро она открыла ему дорогу в более широкую сферу деятельности, где Благородная личность и не замедлила проявиться в таком блеске, что описание подвигов Благородной личности в своем месте наших записок составит несколько отдельных глав, а может быть и целый том.


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
363
Художественная натура отличалась почти тем же, чем и Поэт в душе, с тою только разницею, что ужины, которые с стесненным сердцем давала она иногда, чтоб поддержать свое достоинство, были невероятно плохи, а деньги ссужала она с большим трудом, малыми суммами и притом не иначе как под верные залоги, взимая изрядные проценты.
Практическая голова, принимавшая участие в одной акционерной компании, разошедшейся «вследствие неблагоприятного оборота дел» и приславшей своим акционерам вместо дивиденда счет, по которому приходилось приплатить порядочную сумму, — Практическая голова брала тем, что помогала литераторам, как людям трудящимся и способным приобретать, в крайних случаях извертываться их же собственными средствами и доставать денег, когда уже другим путем достать их не было возможности. Она зналась с книгопродавцами, хорошо знала моральный кредит каждого литератора и, действительно, между ними была самая практическая голова.
Элемент светскости держался тем, что приносил собранные, впрочем, из третьих рук, новости и сплетни из светского круга, до которых все вообще литераторы весьма падки.
Библиотека снабжала литераторов редкими и дорогими изданиями и вообще всякими нужными книгами.
Газета дополняла Элемент светскости: это был человек, с утра до ночи шатавшийся по разным петербургским кружкам, выслушивавший и тотчас вписывавший в свою книжечку даже всё, что доводилось услышать на улице.
Наконец, Всесторонняя (она же и Восприимчивая) натура брала тем, что всё знала, всё видела, всему сочувствовала и всем наслаждалась, глубоко воспринимая в свое широкое лоно каждое явление жизни, произведение пера, резца и кисти и, подобно пчеле, сбирая со всего сок наслаждений. Так о нем говорили, замечая, что счастливая способность его всем наслаждаться, всё понимать, всему сочувствовать, не отдаваясь ничему исключительно, достойна зависти. В самом же деле он приобрел вес тем, что три года пространствовал за границей, был в Париже и Лондоне, видел все замечательные картинные галереи и обладал необыкновенным нахальством говорить обо всем, — хоть о китайской грамматике, — резко, решительно, с ученым видом знатока.
Таковы были разнородные элементы, составлявшие ту часть кружка, которой мы дали название литературных сочувствователей. Между ними были два-три человека ученых (к ним принадлежала Всеобъемлющая натура), которые были бы у места во всяком кругу; остальные были решительно безразличны и, кроме исчисленных средств, держались в литературном кругу не¬


364
Дополнения. Литературные отражения
истощимой и подобострастной лестью, раболепством и угодливостью, доходившей до того, что многие почитали счастием, если литератор поручал им переписать свое сочинение, и уверяли, что, исполняя работу, чувствовали восторженный трепет и проливали слезы умиления; другие подвергались добровольному унижению, выдерживая довольно неприятные сцены, когда Мерца- лов, раздражавшийся довольно скоро, находился в моменте распадения; в такие минуты он не почитал неудобным объявить некстати пришедшему литературному сочувствователю: «Убирайтесь вон!» — или встретить другого таким образом:
— Куда вы к черту пропали? Мне нужен был до зарезу «Conversations Lexicon»:*’ 16 я посылал к вам три раза. Вечно вас нет, когда нужно, а как не до вас — вы тотчас тут как тут! И чего вы пришли, я просил не вас, а лексикон. Принесли?
— Нет, отдан Лыкошину.
— Отдан? Вечно так! И кто вас просил отдавать!
Бедный сочувствователь молчал, не осмеливаясь напомнить даже, что библиотека принадлежит ему и что он волен распоряжаться своими книгами.
Если ужин, данный сочувствователем, оказывался дурен, ему тотчас же делался строжайший выговор:
— Подошвы, батюшка, подошвы! — кричал один, вздев на вилку котлету и поднося ее к носу хозяина.
— Уксус! — говорил другой, пробуя сотерн17.
— Сандал! — говорил третий, выплескивая на тарелку красное вино.
И так далее.
В заключение некто Парутин, человек с строгими и непреклонными правилами, щеголявший правдивостью <...>
Иногда кончалось тем, что хозяина приводили в слезы. Но страсть к литературному кругу скоро подавляла в нем претерпенное унижение, и через неделю он снова созывал приятелей ужинать.
— Смотрите! — говорили ему в один голос приглашаемые. — Смотрите!
— Смотри! — возглашал басом Парутин, говоривший всякому без исключения «ты», выразительно грозя пальцем амфитриону18.
Впрочем, страсть некоторых литературных сочувствователей созывать литераторов, которые в таких случаях обыкновенно осведомлялись, будет ли ужин, доходила до такой степени, что они стоили такого обхождения.
Человек ограниченный, редко и неохотно допускаемый в лит<ературный> круг (хотя в горячих усилиях добиться такого счастия он даже ездил за грани-
« Энциклопедический словарь» {устар. нем.).


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
365
цу, при совершенном незнании французского языка), желая сблизиться с литераторами, изъявляет желание дать им ужин. Он робко сообщает свое требование Парутину.
— А ужин будет? — угрюмо спр<ашивает> Парутин.
— Будет, будет.
— С шампанским?
— Как же!
— Смотрите, чтоб шампанского было довольно.
— Будет, поверьте, будет. Только позвольте вас спросить: жена моя также желает видеть литераторов... Ну, понимаете, ей интересно: она может присутствовать?
— Жена? — восклицает Парутин.— Жена! Никогда! Чтобы духу ее не было!
— Но она потом уйдет; ей только посмотреть...
— Ни-ни-ни! — возражает Парутин, грозно поводя чубуком, который у него в зубах.— Жены не надо, слышишь? И детей не надо... Слышишь?
И робкий сочувствователь гонит со двора жену и детей, чтоб только иметь честь потчевать ужином господ литераторов.
Юные сочувствователи, находящиеся еще под опекой папенек и маменек, иногда также поддаются желанию созвать литераторов, долго борются они с искушением; наконец всё, по-видимому, устроено хорошо; комната их, к счастию, особо, в нижнем этаже, и притом родителей нет дома. Сочувствователь спешит воспользоваться благоприятным случаем и созывает компанию.
Пир в полном разгаре; только что поужинали, шампанское льется рекою, и под его живительным влиянием разговор всё становится одушевленнее; наконец начинается горячий спор, постепенно переходящий в крик.
Вдруг посреди всеобщего одушевления тихими шагами, в туфлях, халате и колпаке, входит старик, с раздраженным, пылающим лицом, с сальным огарком в руке. Он падает, как осколок бомбы, посреди веселой компании, и всё в минуту умолкает, устремляя вопрошающий и недовольный взор к сочув- ствователю, как полотно бледному и трепещущему. Воцаряется глубокая тишина, посреди которой, подобно грому, раздается грозный, раздражительный голос старика:
— Мальчишка! Что ты делаешь? Мальчишка! А вы, господа...
— Папенька, честь имею представить вам моих приятелей: господин Реше- тилов — автор «Каменного сердца»; Ветлугин — наш знаменитый критик, Тростников — тоже критик, Лыкошин — переводчик Кальдерона...19 и всего!
Несчастный! Он думает знаменитостию своих гостей смягчить гнев раздраженного родителя. Но родитель грозно прерывает его восклицанием:


366
Дополнения. Литературньге отражения
— Молчать! Убирайся спать, мальчишка! Прошу покорно: вино! лампы! канделябры!
Он подходит к лампе, к канделябрам и тушит их. Комната остается в полумраке, и только свеча в руках старика тускло освещает ее...
Гости хватают шляпы и гурьбой уходят, сопровождаемые грозным ворчаньем старика, который не соблюдает разборчивости в выражениях ни касательно их, ни касательно своего сына, которого он угрожает просто посечь.
— Да и гостям твоим надо бы то же! — кричит он так громко, что уходящие гости слышат.
Проклиная юного сочувствователя, гости расходятся с хохотом.
Юный сочувствователь долго потом не показывается в литературном кругу, пока наконец важная услуга Мерцалову или какая-нибудь чрезвычайная новость, ему одному известная, снова не раскроет ему дверей туда.
Но сильнее ужинов, мелких услуг и лести поддерживал сочувсгвователей в литературном кругу, даже делал необходимыми, их язык, покорный и неутомимый, которому светила кружка могли давать по собственному произволу какое угодно направление в твердой уверенности, что похвала, порицание, новость, мнение — всё будет пущено в ход с неимоверною скоростию и таким же искусством. Не должно думать, чтоб такие вещи делались вследствие предварительной стачки. Избави бог! Как между литераторами, так и между сочув- ствователями господствовал дух правдивости, может быть, потому, что светила кружка отличались действительно честностью или, говоря литературным языком, добросовестностью; дурные поступки подвергались здесь строжайшему осуждению; неод<нок>ратно решаемо было такому-то не подавать руки за то, что он, как оказалось, дурно обошелся с своей женой, а такому-то <...>
Самый последний сочувствователь гнушался быть орудием кого бы то ни было; каждый хотел иметь свое мнение, всего более хлопотал о самостоятельности. Но поклонение светилам было так безусловно, что стоило одному из них пустить в ход какую угодно нелепость, чтоб через час все диле<та>нты повторяли ее между собой и своим приятелям, попадающимся на Невском. Ревность их к славе своих патронов доходила до такой степени, что если какой-нибудь литератор, не согласный с общим мнением, резко отзывался о превозносимом произведении, то сочувствователи доходили иногда до такой дерзости, что накидывались на него и обвиняли его в пристрастии, в зависти. Такие, нечастые впрочем, пассажи оканчивались обыкновенно к стыду чрез меру хвативших в своем усердии сочувсгвователей, ибо взбешенный их на- глостию литератор наконец серьезно принимался доказывать свое мнение о недостатках спорного произведения; к нему приставали другие литераторы, и


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
367
часто с ним соглашался даже сам автор. Тут надо было видеть замешательство бедных сочувствователей, впрочем, оно было непродолжительно. Они круто поворачивали в противную сторону, замечали, что им самим начинало казаться, и пр.
Вскоре после посещения Решетилова к Ветлугину забежал Балаклеев. Ре- шетилов поговорил и с ним о «Каменном сердце». От него Решетилов побежал на Невский проспект, и через полчаса все сочувствователи знали о гениальной повести.
Такова была меньшая и неглавная часть кружка. Литераторы... Но пусть не думает читатель, что я намерен теперь представить глазам его ряд светлых, безукоризненных портретов в пример и назидание непишущего человечества. Человек всегда человек и будет всегда человеком, как сказано в одной глубокомысленной рецензии...20 Мелкие слабости, ничтожные побуждения, низкие чувства так же причастны людям, пишущим хорошие книги, как и людям, читающим их. Как и самые простые смертные, они
Сплетничали и злословили,
Хвастали и завидовали.
И сплетни их были тем непростительнее, что они прекрасно знали и здраво судили, до какой степени такое ремесло унизительно. И тем ужаснее, что под видом участия к вам, во имя справедливости, во имя новых и светлых идей они почитали своим правом вмешиваться в ваши дела; входить в анализ вашей домашней жизни; без спроса и позволения давать вам советы, сначала косвенные, а если вы недогадливы, то и прямые, поражавшие и оскорблявшие вас грубой, непрошеной откровенностью и бесцеремонным прикосновением к таким сторонам вашей жизни, даже вашего сердца, которые и самой деликатной рукой не могли быть тронуты без боли и оскорбления. И боже мой! К чему приходили слабые характеры, поддававшиеся их влиянию! Чему подвергались люди, благоразумно заключившиеся в заколдованный круг, куда не допускался посторонний нескромный глаз! Ужасна была участь последних: их называли тупоголовыми, отсталыми, чуть не раскольниками; не зная ничего верного о них, сплетничали вдвое более, чем о тех простодушных, которые сами подавали оружие и подставляли голову; в бессильной злобе изобретали небывалые факты, предрекали им разорение, считали в их кармане каждую копейку, им писали колкие намеки и даже выговоры отсутствующие светила и, наконец, придирались к маленькому лбу, неспособному вмещать обширного ума, отрицали в них талант, не помня собственных недавних восхвалений, не справляясь с общим мнением!


368
Дополнения. Литературные отражения
Но положение первых было поистине еще ужаснее: каждый факт, каждая мелочная черта их жизни делалась тотчас общим достоянием. Избави бог, если случалось что-нибудь с ними особенное, не ежедневное! Люди несветские, никуда не выезжающие, редко бывающие даже в театре, они радовались, как празднику, такому событию и (добросовестно) считали своим долгом принять в нем участие. Уже не одна непишущая часть кружка, но весь кружок до последнего своего члена превращался в самых жарких, бескорыстных, великодушных сочувствователей. Бедной жертве сочувствия никуда невозможно было показаться.
При появлении его дамы с грустию, чуть не со слезами, смотрели ему в глаза и потом медленно опускали голову.
Сочувствователи поникали головой, вздыхали, грустно пожимали плечами и были в разговорах с ним уступчивее.
Как только он уходил, тотчас проносился общий вопль сожаления, такого искреннего, такого теплого, что, случись тут посторонний зритель, он должен был неминуемо расплакаться. Потом начинались толки:
— Бедный, бедный Ветлугин, или Балаклеев, или Тростников! Какое несчастье: такой прекрасный, умный, образованный человек — и жена его бьет!
— Бьет, бьет! Я сам видел... Я пришел к ним, а он вышел ко мне с красными глазами...
— Может быть, он спал?
— Нет, нет! Какое спал! У него и щека одна немного припухла...
— Да чего тут много толковать! Я пришел к ним; в столовой никого нет; так как я вхожу без доклада, то я пошел дальше — в гостиную, в детскую. Наконец вхожу в спальню — и ужасная картина представилась моим глазам: он сидит на полу, прислонившись лицом к кровати, а Наталья Карповна страшно топает ногами и кричит: «Так ты не хочешь, так ты не хочешь?» Чего не хочешь, уж я не знаю, только волосы у ней были растрепаны и лицо пылало, как у фурии.
— Ах несчастный!
В самом деле, участь несчастного, сделавшегося жертвой сочувствия, с каждым днем становилась ужаснее. О нем говорили и Элемент светскости, и Всеобъемлющая натура, и Симпатическая натура, и Поэт в душе; о нем кричал даже Мальчишка, рассказывая, что сам видел, как Лыкошин подрался при нем с своей женой и не показывается теперь, потому что у него один глаз подбит. И Благородная личность, отводя в сторону приятеля, с грустью шептала, качая таинственно головой:
— Мы с женой сегодня целую ночь не могли уснуть.


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
369
— А что?
— Бедный, бедный Лыкошин! — и прочее.
И Симпатическая натура, испугавшись урчания в желудке и отказываясь пить шампанское, говорила:
— Не могу, друг мой, не могу! Положение Лыкошина мучит меня.
— Положение Лыкошина, положение Лыкошина! — и начинались беспокойства только о положении Лыкошина.
— Что же, однако ж? — замечал господин, любивший предавать всему таинственный громадный колорит. — Отчего он молчит? Отчего он не хочет облегчить души своей, открыв тайну своим друзьям? Надеюсь, он знает, что мы его друзья, что мы желаем ему добра и готовы сделать всё, что только можно. Помочь советом, даже самым делом. Я пойду, я непременно вызову его: пусть выскажется; на что же мы и друзья его...
И он шел к нему и после небольшой прелюдии говорил ему:
— Послушай, Лыкошин: ты знаешь, как я люблю тебя...
Лицо бедной жертвы сочувствия покрывалось смертельной бледностью; она усиливалась молчать, но пытливый и неотвязчивый приятель добив ался- таки своей цели. Уверенный, что сделался теперь человеком интересным, он, не справляясь с временем, смело шел теперь к мудрецам первой величины и сочувствователям и каждому пересказывал тайну Лыкошина, начиная так:
— Ну, я был у него. Сцена была тяжела. Я плакал. Никогда еще я не выходил ниоткуда с таким тяжелым, безотрадным впечатлением.
Обнадеженные его успехом, и другие начинали заходить к несчастному. Он крепился, упорно молчал. Но сочувствие становилось всё смелее и настойчивее, сожаление делалось явным, намеки становились уже вовсе недвусмысленными. В то же время летели письма к отсутствующим мудрецам и сочувствователям с подробным описанием драки <и> бедственного положения со- чувствователя.
И спустя несколько дней несчастный начинал получать письма двусмысленного, щекотливого содержания, в которых уверяли, что его любят, что он пользуется общим уважением, что никто к нему не переменился и что, если он вздумает приехать, его ждет самый блестящий прием, и всё кончалось намеками, далеко не двусмысленными и которых целию было — утешить, успокоить его!
И о таких письмах потом с важностью говорили: «Тр<остников> писал к нему. Кажется, это его несколько утешило. Что ни говорите, а Тр<остников> чуд<ный> малый!»
Наконец сплетня разрасталась до невероятных размеров; о ней чуть не говорили явно при самой жертве сочувствия; она уже начинала делаться до¬


370
Дополнения. Литературные отражения
стоянием лакеев и горничных. Несчастный всё видел, видел, что уже поздно скрываться, что всё уже известно, приятели приставали всё настойчивее, и под конец, в заключение какого-нибудь обеда или ужина, когда любопытство, разгоряченное шампанским, становилось настойчивее, совершался последний позорный акт сочувствия. Несчастный, осажденный со всех сторон, во всеуслышание рассказывал свой позор. И роль его была бы в высшей степени тягостна, оскорбительна, если б, к счастию, замечая, что производит эффект, делается предметом общего внимания, несчастный не поддавался тщеславию и не начинал рисоваться своим положением. Пересказав всё и подстрекаемый общим вниманием, он начинает рассказывать такие вещи, о которых мог бы умолчать...
Тут уже жертва сочу<вствия> становится достойною своих сочувст- <вователей>, и как тот, так и другие возбуждают одно чувство... чувство...
Начинался другой период — период явного сочувствия, советов, бесцеремонного вмешательства, но не лучше ли мы сделаем, если опустим завесу, которую чуть приподняли?..
Они начали толпами забегать каждое утро, раздражаемые молвой о необыкновенном литературном явлении. И он каждому охотно рассказывал подробности как о самом авторе, так и о произведении его, скрашивая свои сведения отрывками из «Каменного сердца», которое, как он сам говорил, сделалось его настольною книгою. В самом деле, он не выпускал рукописи из рук и в разговорах своих беспрестанно цитировал выражения нового писателя, что, вп<р>очем, делал каждый раз по прочтении замечательной книги: так впечатлителен был его ум. В подтверждение своих похвал он читал и перечитывал перед сочувствователями места из «Каменного сердца», и многократно повторенное чтение наконец <так> притупило его вкус, что он стал находить превосходным даже и то, что сначала находил недостатком в «Каменном сердце».
— В этом удивительном сочинении, — говорил он, — нет недостатков. В нем всё строго обдумано, соображено и выполнено так художественно, что то, что с первого раза кажется как будто натянутым, не идущим к делу, — вглядитесь пристальнее, вы увидите, что недостаток не в ослаблении таланта автора, а в вашей собственной неспособности и ограниченности обнять во всей полноте и ширине художественное произведение. Такова его глубина, что только по внимательном чтении открывается оно во всей глубине и высоте широкого своего содержания... и вы видите, что тут не один роман, но пять, десять, двадцать романов; развейте любую страницу — и выйдет прекрасная вещь, которая могла бы составить славу писателю с обыкновенным талантом!


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
371
Таких отзывов было слишком достаточно, чтобы взволновать не только сочувствователей, но и литераторов, которых мнение Ветлугина не могло не расположить в пользу нового автора.
— Слышали, слышали? — говорил встречному и поперечному Балаклеев, пробегая с своей обыкновенной торопливостию по Невскому. — В нашей литературе явился новый гений. Мы с Тростниковым первые открыли его; я его знал еще в детстве. Мы с ним приятели. Удивительная вещь! Ветлугин говорит, что он не читал ничего лучше в жизнь свою!
— Были у Ветлугина? — таинственно спрашивал тот, которого именовали Благородною личностью, встречая другого сочувсгвователя или литератора.
— Был.
— Слышали?
— Слышал, как же, интересно прочесть...
— Новая эпоха в русской литературе: такого воспроизведения действительности еще не бывало! Ветлугин говорит, что он не возьмет всей русской литературы... В самом деле, необыкновенное явление.
— Вы его знаете?
— Нет. А что?
— Жена моя очень интересуется его видеть. Мы не спали всю ночь.
— А что? Болен у вас кто-нибудь?
— Нет, слава богу, здоровы. Мы всю <ночь> говорили о «Каменном сердце». Ветлугин прочел мне одну сцену. Я рассказал жене. У ней такая впечатлительная, симпатическая натура! Не могла уснуть...
И, нагнувшись таинственно к уху сочувсгвователя, Благородная личность под величайшим секретом передавала сочувствователю то, что уже было известно всему ли<тературному> кругу.
— Ах, ты не поверишь, Лыкошин, что я скажу! — восклицал сладеньким, протяжным голосом Элемент светскости своему приятелю.
— Что такое?
— Ветлугин открыл гения...
И проч.
И, встречаясь между собою, сочувствователи и литераторы ни о чем более не говорили, как о «К<аменном> сер<дце>».
— Будете в пятницу у Ветлугина?
— Буду. А вы?
— Как же! Еще бы! — и проч.
Наконец наступила и пятница.
Литературные чтения выводятся в Петербурге. Теперь в моде показывать пренебрежение к литературе и бегать с таких собраний, где пронесется шепот,


372
Дополнения. Литературные отражения
что тот или другой господин прочтет свою повесть, и лучший способ разогнать гостей — пустить такой слух. Журналисты избегают чтений, отговариваясь недостатком времени, литераторы разъединены и редко сходятся; не то что прежде, когда существовало несколько таких домов, которые как будто и процветали единственно с тою целью, чтоб служить приютом литераторам21, и которые потому назывались литературными отелями; литератор мог приходить туда когда угодно, делать что угодно: если он хотел есть, ему хоть в полночь начинали варить и жарить; хотел спать — ему клали под голову мягкую подушку и ходили около него на цыпочках, разговаривали не иначе как шепотом; хотел говорить — его слушали с подобострастием, улыбались каждому его слову, и всё семейство сбивалось с ног, спеша предложить ему кто варенья, кто любимых крендельков к чаю, кто папирос22.
Без голоса и без слуха ему иногда вспадала мысль петь итальянские арии, и семейство слушало его с восхищением и клялось, что не пойдет уже в оперу, и рассказывало потом знакомым, что вчера у них дома была опера. Литературные сочувствователи сделались редки и тоже заняли у литераторов пренебрежение к чтению. Только в мелких литературных кружках процветают еще чтения; литераторы-дилетанты тоже до них большие охотники, не совсем, впрочем, бескорыстные: заманив литераторов известием, что у них будет прочтено замеч<ательное> сочинение, они действительно уступают сначала роль автору, интересующему литераторов, но потом, когда он кончит чтение (что случается иногда уже к полуночи), дилетанты скромно уведомляют, что у них тоже есть новинка, которую они желали бы прочесть, чтобы воспользоваться советами таких избранных и опытных судей. И под видом советов, которым не следуют, они начинают мучить литераторов своим собственным произведением иногда до трех и до пяти часов ночи.
Но в ту эпоху, к которой относится наш рассказ, чтения литературные процветали. Причиной тому были отчасти, что Ветлугин, дававший направление вкусам кружка, действительно любил свое дело и явление каждого нового таланта составляло для него праздник; он носился с ним, как с собственным детищем, — и не только раз, но десять раз готов был его слушать, а отчасти потому, что массу кружка составляли люди очень молодые. В пятницу часов в семь к Ветлугину сбежалось всё, что принадлежало к кружку и имело какое- нибудь право присутствовать. Даже явилось несколько таких лиц, посещением которых Ветлугин был вовсе недоволен.
Тут был, говоря слогом модных нувеллистов23, и ты, литератор <...>
В восемь часов явился Решетилов в сопровождении маленького благовидного господина лет двадцати семи, с необыкновенно мягкими, плавными движениями, обличавшими сразу тихий, обязательный характер молодого чело¬


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». П
373
века. Этот молодой человек, не литератор и не художник, представлял собою особенный тип литературных сочувсгвователей. Роль его состояла в сопровождении литературных и других знаменитостей, почему и называли его Спутником. Бог знает, как случалось, но лишь разносилась молва о новой знаменитости, он уже находился неотлучно при ней; был даже с нею в коротких отношениях, которые, впрочем, имели странный, несколько подозрительный характер: не дружеские и не приятельские, они скорее напоминали умилительные отношения скромного, расторопного и понятливого подчиненного к милостивому начальнику. И действительно, было почти так.
Гениальному человеку, в пылу торжеств, славы и поклонения, конечно, не могла льстить короткость с неизвестным маленьким человеком, но Спутник с первого визита умел сделаться необходимым ему обязательною и многостороннею услужливостию.
Каждое утро являясь к гениальному человеку, он передавал ему (разумеется, не без прибавлений) всё, что слышал вчера лестного о нем и нелестного о соперниках его, посвящал, кстати, гениального человека в сплетни и закулисные тайны еще мало знакомого ему литературного кружка.
Прибегал к нему немедленно с каждым нумером журнала и листком газеты, в которых говорилось о гениальном человеке.
Вытверживал наизусть и делал общим достоянием остроты и достопримечательные изречения гениального человека, произнесенные в кругу двух-трех приятелей.
Был посредником между гениальным человеком и теми, которые желали с ним познакомиться, дать ему обед, равно и теми, у которых он желал занять, и в подобных случаях.
Если гениальный человек желал пустить в ход такую мысль о своем сочинении, которую ему самому неловко было высказать, он сообщал ее Спутнику. И догадливый Спутник понимал, что с ней делать.
Сменял слабого грудью гениального человека во время торжественных чтений, придавая своему голосу в патетических местах творения (читаемого даже в двадцатый раз) дрожание — признак потрясенного чувства.
Если читалось сочинение новое, восклицал в известных местах: «Тс, тс!., сейчас начнется превосходная сцена!..» И внимание слушателей удвоива- лось.
И прочее.
Как будто в вознаграждение столь бескорыстных и многосторонних услуг косвенные лучи славы, осенявшей чело гениального человека, падали на Спутника, доставляя ему своего рода выгоды.
— Вы знаете, с кем я сейчас шел? — спрашивал он, встретив литератора.


374
Дополнения. Литературные отражения
— С кем?
— С Решетиловым!
— А, вы с ним знакомы!
— Как же, мы приятели. Хотите, я приведу его к вам?
— Сделайте одолжение!
— Непременно. Когда же?
— Да хоть завтра.
И таким образом Спутник попадал наконец к литератору, который знал его уже десять лет, но никогда не приглашал.
— Владимир Петрович! Владимир Петрович! — кричал Спутник журналисту, который, завидев его, опрометью бросался в сторону.— Владимир Петрович!
— Что? — сердито спрашивал журналист, оборачиваясь, но не останавливаясь.
— Я вчера был у Решетилова. Он пишет новую повесть...
Журналист останавливался.
— Я уговаривал его, чтоб он отдал ее в ваш журнал.
Журналист быстро подходил к Спутнику и, любезно подавая ему руку, говорил:
— Здравствуйте! Что же он?
— Да не знаю еще. Хотите, я поговорю...
— Сделайте одолжение.
— С удовольствием, непременно! Да я просто скажу ему: «Если не отдашь повести Томачевскому, я больше не друг твой!»
— Очень обяжете. Когда же я могу получить ответ?
— Да когда вам угодно; хоть завтра. Только где мы встретимся?
Кончалось тем, что суровый и надменный журналист приглашал его обедать.
Встретив актера, пользующегося славою (до бесславных актеров, сочинителей, журналистов ему не было нужды; он отзывался о них презрительно, с кислой гримасой), он спрашивал:
— Скоро ваш бенефис?
— Да не знаю еще! — небрежно отвечал актер, едва удостоивая его поклоном. — А что?
— Знаете, Решетилов...
И начиналась та же история.
Словом, Спутник так мастерски пользовался знаменитостью своего друга, что оставалось жалеть, почему он лишен собственной, — как иногда жалеешь голодного бедняка, искусно трактующего о размещении и употреблении чу¬


Н.А. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II
375
жих капиталов. Фразы: «Мы с Решетиловым», «Я вчера работал, вдруг входит Решетилов», «Новость, важная новость: Решетилов пишет новый роман; я слышал две главы: превосходно!», «Знаете, что сказал Решетилов о вашей повести?», «Какой странный характер у Решетилов а», — такие и подобные фразы не сходили с его языка, доставляя ему улыбку, внимание, ласковый прием у людей, которых общества он добивался. А пообедать у журналиста или известного литератора, пройтись с ним по Невскому или проехаться в его коляске — такие события составляли светлые точки в жизни Спутника, благоразумно сознавшего, что ему не дано блистать собственным светом. К неприятным и продолжительнейшим эпохам его лсизни принадлежали те, когда великий человек спивался и умирал, или надменно покидал своего преданного друга, или, наконец, нисходил в ряды обыкновенных смертных.
В таких горестных случаях Спутник мгновенно исчезал, оставляя в литературном кругу одно воспоминание, столь же смутное, как и его личность.
Как случилось, что Спутник сблизился с Решетиловым, никто не знал; но, когда они явились вместе, никто не удивился; все как будто ждали такого события и безусловно покорились ему.


ПРИЛОЖЕНИЯ


К.А. Баршт
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДЕБЮТ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО: ТВОРЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РОМАНА «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
Даты и факты
Роман «Бедные люди» занимает особое место в художественном наследии Достоевского: это первое произведение писателя, кроме того, написанное в редком для автора эпистолярном жанре. По сей день не прекращаются споры о том, как происходил дебют классика мировой литературы. История создания этого текста заключает в себе ряд загадок, а немногочисленные мемуарные свидетельства и исторические документы в некоторых случаях противоречат друг другу. Кроме того, изучая высказывания Достоевского об обстоятельствах создания романа, можно прийти к выводу, что писатель и сам колебался в ответе на вопрос о том, что считать периодом работы над этим произведением, а возможно, и намеренно скрывал условия и обстоятельства, при которых произошло его рождение как литератора.
В «Дневнике писателя» за 1877 год Достоевский сообщает, что «в начале зимы» 1844 года, «до тех пор ничего еще не писавши», взялся за роман (с. 195 наст, изд.). Вместе с тем, в письме к брату Михаилу от 30 сентября 1844 года он сообщает, что произведение близится к завершению: «У меня есть надежда. Я кончаю роман в объеме “Eugénie Grandet”. Роман довольно оригинальный. Я его уже переписываю, к 14-му я наверно уже и ответ получу за него. Отдам в “0<течественные> з<аписки>”» (с. 155 наст. изд.). Была ли первая редакция романа уже окончена поздней осенью 1844 года или он к ней только приступил? Что означают слова «ничего не писавши» в свете имеющихся у нас мемуарных свидетельств, например А.Е. Ризенкампфа, который задается вопросом, как Достоевский в 1843—1844 годах, много и напряженно работавший в качестве литератора, «изготовил сотни мелких рассказов, но не успел еще составить ни одного вполне оконченного литературного труда» (с. 218 наст, изд.)?
Вариативность в ответах Достоевского на вопрос о времени написания романа «Бедные люди» отмечал и Н.А. Некрасов в автобиографической повести «Каменное сердце». В беседе между персонажами этого произведения Мерцаловым (В.Г. Белинским), Чудовым (Н.А. Некрасовым) и Глажиевским (Ф.М. Достоевским) упоминаются разные сроки написания “Каменного сердца” (“Бедных людей”):


380
Пр иложения
«А вот скажите мне, долго вы писали ваше “Каменное сердце”?» — Глажсиев- ский> несколько смешался. — «Я?.. Недолго...» — «А как?» — Глажиевский не вдруг отвечал: «Да как? Начал я его в мае... а кончил, кончил... в том же году». — Тростникову такой ответ показался несколько странным: еще недавно Глаж<иевский> сказал ему, что писал свой роман четыре года и шестнадцать раз переписывал. «Неужели он, — подумал Тростников, — стыдится перед Мерц<аловым> сказать правду?» (с. 359 наст. изд.).
С другой стороны, исследователями не раз отмечалась необычность ситуации создания художественного шедевра лишь начинающим свой творческий путь автором: Достоевский вошел в литературу в роли «зрелого мастера, прекрасно разбирающегося в профессиональных тонкостях литературной работы», и в 1845 году «Белинский встретил не новичка, а совсем уже сформировавшегося автора, обладающего <...> закоренелыми привычками работы»1. Когда, при каких условиях и где были обретены эти «закоренелые привычки»? Вряд ли мастерство Достоевского могло быть основано исключительно на прослушанных им лекциях профессора словесности В.Т. Плаксина в Главном инженерном училище и прилежном чтении произведений мировой литературы дома, в Москве, и в период студенчества. Обобщая мнения современников и позднейших исследователей творчества писателя, В.С. Нечаева решает вопрос об истории создания «Бедных людей» следующим образом: «<...> замысел явился в 1843 г., когда шла работа по переводу “Евгении Гранде”, а само написание относится к весне, лету и осени 1844 г.» (Нечаева 1979: 135).
Творческая история литературного произведения обычно отсчитывается с момента, когда были сделаны первые шаги на пути создания писателем художественной формы, воплощающей художественную идею. Такие даты, как правило, близко расположены к датам окончания предыдущих произведений. Об этом свидетельствуют автографы — черновые наброски, сделанные писателем на предварительном этапе работы. Однако «Бедным людям» как дебютному произведению Ф.М. Достоевского не предшествовали другие публикации, если только к таковым не относить перевод (переложение) романа Бальзака «Евгения Гранде» (1843). Как известно, практически все рукописи произведений 1840-х годов погибли от руки М.М. Достоевского, уничтожившего архив брата в апреле 1849 года, когда возникла угроза ареста Федора за участие в кружке М.В. Петрашевского.
Тем не менее, создается впечатление, что «Бедные люди» были написаны человеком с многолетним опытом литературной работы. Из воспоминаний писателя мы знаем, что первые попытки создать некое прозаическое произведение он предпринимает еще в пятнадцатилетием возрасте. В мае 1837 года, по дороге из Москвы в Петербург, согласно его свидетельству в «Дневнике писателя», он «беспрерывно в уме сочинял роман из венецианской жизни» (Акад. ПСС/22: 27). Позже появились какие-то, очевидно подражательные, драмы — «Мария Стюарт» и «Борис Годунов». 16 февраля 1841 года на товарищеском ужине, посвященном проводам
Ветловская В.Е. Роман Ф.М. Достоевского «Бедные люди». Л., 1988. С. 46—47.


К.А. Барыгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
381
брата Михаила Михайловича в Ревель, Достоевский зачитывал отрывки из этих ранних произведений. По мнению Ризенкампфа, он продолжал работать над ними и в 1842 году (см. с. 215 наст. изд.). До нас не дошло ни одной строчки из этих произведений, вероятно не законченных, но их существование представляется бесспорным. К 1843 году относится перевод «Евгении Гранде», опубликованный в «Репертуаре и Пантеоне», и в эти же годы он работает над переводами романов Э. Сю «Матильда» и «Последняя из Альбини» Ж. Санд. В январе 1844 года он сообщает брату Михаилу о новом литературном опыте — драме «Жид Янкель», по его словам, уже оконченной и, видимо, тематически связанной с «Тарасом Бульбой» Н.В. Гоголя (см. с. 141 наст. изд.). Все эти произведения, за исключением перевода «Евгении Гранде», так и не нашли адресата, и контакт со своим читателем, которого жаждал начинающий автор, еще не состоялся. Нарождающееся авторское слово уходило в никуда, а отсутствие отзыва на созданные тексты и опасение, что читатель их отвергнет, оборачивались для Достоевского подлинной трагедией.
Острота проблемы лишь усугублялась тем, что достаточно большой письменный опыт Достоевского уже был к этому времени сформирован благодаря внимательному, понимающему и отзывчивому читателю, с которым будущий писатель находился в многолетнем и интенсивном литературно-философском диалоге. Речь идет о старшем брате Достоевского Михаиле Михаиловиче, также начинающем писателе и переводчике, который не оставлял без отзыва ни одной строчки из «огромных» и частых, по свидетельствам современников, писем к нему молодого Достоевского. Специфика условий, в которых взрастал его литературный талант, наложила свой отпечаток и на первые произведения.
Принято считать, что Достоевский был «гениальным читателем» и смог в юности вобрать в себя всё лучшее, что было создано к тому моменту в мировой литературе. Л.П. Гроссман пишет:
Русские люди сороковых годов обычно проходили в молодости специальные курсы по эстетике, одновременно изучая историю живописи и ваяния. Так, Гончаров слушал магистра изящных искусств и археологии Надеждина; Тургенев записывал в Берлине лекции по римским древностям и Гегелевой философии творчества <...> Всё это заметно подготавливало даровитых юношей к их будущей писательской деятельности. Совершенно по-иному проходил такую школу инженерный портупей-юнкер Федор Достоевский <...> Для него теорию поэзии заменяла молодая русская критика, а совершенными образцами красоты являлись образцы мировой литературы, которые он так прилежно и с таким рвением изучал в нишах Михайловского замка <...>2.
Во многих работах о литературном дебюте Достоевского подчеркивается его интенсивное чтение, однако довольно часто в тень уходит другое, не менее, если не более важное занятие — его письменная практика. Она присутствовала в пери¬
2 	Гроссман Л.П. Достоевский-художник // Творчество Ф.М. Достоевского. М., 1959. С. 330.


382
Приложения
од, предшествовавший написанию «Бедных людей» в великом многообразии: это были и первоначальные литературные опыты — попытки «описать что-то», как сказал бы Макар Девушкин, планы будущих творений, критические отзывы на прочитанные им произведения, философские письма-эссе к брату Михаилу, занятия литературной эстетикой в классе профессора В.Т. Плаксина, прививавшего своим студентам навыки создания художественных текстов. Кстати, не будем забывать, что профессор Плаксин являлся непосредственным наставником в первоначальных литературных опытах еще как минимум двух выдающихся русских писателей: М.Ю. Лермонтова и Д.В. Григоровича.
Ссылаясь на позднейшее устное признание самого писателя, А.И. Савельев, служивший в эти годы в Главном инженерном училище ротным офицером, утверждал, что Достоевский начал писать роман еще в студенчестве:
Зная способности и прилежание его в учебных занятиях, нельзя было предполагать, чтобы Ф.М. Достоевскому недоставало бы времени днем для этих занятий; я тогда же допускал, что постоянная усидчивая его работа, работа письменная ночью, когда никто ему не мешал, была литературная, и, конечно, не для газеты, издававшейся в роте <...> а для более серьезного предмета. Но какая это была работа, отгадать было трудно: сам же Федор Михайлович никому об ней не говорил (Биография 1883: 43).
Встретившись с Савельевым много лет спустя, на его вопрос, что же он писал в училище по ночам, Достоевский ответил: «<...>действительно тогда писал роман “Бедные люди”» (Биография 1883: 43).
Противоречие между свидетельством мемуариста, которого трудно заподозрить в намерении исказить факты, и указанием самого писателя о начале работы над «Бедными людьми» в 1844 году, разрешается тем, что в период обучения в Главном инженерном училище Достоевский в самом деле производил первые «пробы пера» и воспитывал в себе авторское вйдение — что впоследствии и стало главной темой романа «Бедные люди». Одновременно он создавал некие «описания» и «небольшие рассказы», которые сыграли более важную, чем ранее считалось, роль в писательском дебюте. По мнению А.Л. Бема, свидетельство Савельева заслуживает большего внимания и доверия (см.: Бем 2001: 61), поскольку Достоевский, создавая свои первые литературные наброски во время обучения в Главном инженерном училище, фактически уже работал над первым произведением.
Версию о серьезной литературной работе Достоевского в годы пребывания в Инженерном училище поддерживает и В.С. Нечаева. Согласно ее мнению, именно в те годы Достоевский жил напряженной творческой жизнью, «неутомимо что-то писал», даже «несмотря на трудности предэкзаменационного периода» (Нечаева 1976: 96). Дело не только в том, что он в своих первых литературных опытах подготавливал себя к дебютному сочинению, но вполне вероятно, что некоторые фрагменты, сюжетные эпизоды романа действительно были написаны (или, по крайней мере, начаты) еще в годы обучения в Главном инженерном училище. Возможно, осознание этого факта заставило писателя признаться А.И. Савельеву в


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
383
том, что в стенах Главного инженерного училища подспудная работа над текстом произведения фактически уже велась, хотя замысла эпистолярного произведения с известными персонажами у него тогда еще не было.
Об 	этом заставляют задуматься и некоторые страницы романа, которые резко отличаются в стилевом отношении от остальных; возможно, они были написаны раньше. Таков, например, «дневник Вареньки». По предположению К.К. Истомина, этот текст и был первым вариантом «Бедных людей», а эпистолярная форма возникла позже, во второй редакции (см.: Истомин 1924: 13—15). В связи с этим возникает вопрос: почему, дорабатывая произведение для отдельного издания (1847), Достоевский выбросил большой кусок «дневника» Вареньки Доброселовой, описывающий, с очевидным автобиографическим подтекстом, прогулку в лесу («И зачем, бывало ~ любопытства и страха...» (с. 522—523 наст. изд.)). Возможно, потому, что Достоевский решил убрать из своего романа фрагмент, написанный задолго до 1844 года — предположим, что он возник в рамках учебного практикума по созданию «художественных описаний» на занятиях профессора В.Т. Плаксина, который, как известно, не только читал своим воспитанникам лекции по русской литературе, но и учил их искусству правильно «описывать события». Не фрагмент ли это ученической работы будущего писателя в стенах Главного инженерного училища? Это может быть дополнительным объяснением слов Достоевского о том, что он еще в стенах училища писал роман «Бедные люди».
Как мы видим, и в мемуарах, и в работах исследователей обнаруживается немало противоречий и загадок, касающихся творческой истории первого произведения Достоевского. Эти проблемы можно было бы разрешить, «отбросив версии, восходящие к поздним мемуарам К.А. Трутовского и А.И. Савельева, о начале работы над романом “Бедные люди” еще в Инженерном училище» (Якубович 1991: 40). Однако представляется, что дело тут не в мистификациях или ошибках. Причина этих колебаний в показаниях современников и самого писателя, по всей видимости, заключается в неопределенности объема понятия «история создания романа “Бедные люди”». Хотя и уточнение некоторых дат, касающихся этого произведения, также более чем необходимо.
Обратимся к описанию истории замысла романа «Бедные люди», сделанному Достоевским по его возвращении в литературу после десятилетней каторги и ссылки в 1860 году. В своих «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» писатель вспоминает.
Помню, раз, в зимний январский вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой. Был я тогда еще очень молод. Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне. Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от замерзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея. Становился мороз в двадцать градусов... Мерзлый пар валил с усталых лошадей, с бегущих людей. Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных


384
Пр иложения
подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование <...> Только что я сам обзавелся квартирой и смиренным местечком, самым, самым смиренным из всех местечек на свете, мне стали сниться какие-то другие сны <...> И заме- рещилась мне тогда другая история, в каких-то темных углах, какое-то титулярное сердце, честное и чистое, нравственное и преданное начальству, а вместе с ним какая-то девочка, оскорбленная и грустная, и глубоко разорвала мне сердце вся их история (Акад. ПСС/19: 69, 71).
Далее Достоевский детализирует этот замысел в описании некоего «недавно приснившегося сна», и здесь мы видим эскиз образа, намекающий одновременно и на Горшкова, и на Макара Девушкина, и на других персонажей ранних произведений писателя:
<...> жил-был один чиновник, разумеется, в одном департаменте. Ни протеста, ни голоса в нем никогда не бывало; лицо вполне безгрешное. Белья на нем почти тоже не было; вицмундир перестал исполнять свое назначение. Ходил мой чудак сгорбившись, смотрел в землю, и когда, бывало, возвращаясь из должности к себе на Петербургскую, он попадал на Невский, то, наверное, на Невском никогда не являлось существа покорнее и безответнее <...> сидел себе в уголку у печки, не отвечал ни слова, писал казенные бумаги или упорно молчал, опустя глаза в землю и что-то пришептывая, как будто замаливал у Господа свои прегрешения (Акад. ПСС/19: 71—72).
Заметим, что до мая 1845 года (известной даты окончания романа «Бедные люди») Достоевский «обзаводился квартирой» дважды: в августе 1841 года (дом на Караванной улице, возле Манежа) и весной 1842 года (дом Прянишникова, по адресу: Владимирская улица, 11, где и было завершено произведение). Если замысел о «титулярном сердце, честном и чистом» и «какой-то девочке, оскорбленной и грустной» родился в тот момент, когда писатель «только что обзавелся квартирой», то художественная идея дебютного произведения Достоевского и первоначальный авторский импульс к его написанию имели место уже в 1841 или, самое


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
385
позднее, в 1842 году. В это время Достоевский был слушателем офицерских классов Главного инженерного училища, поэтому утверждение мемуаристов, что роман «Бедные люди» был начат в училищные годы, не вступает в противоречие со свидетельством А.И. Савельева.
Двадцать четвертого марта 1845 года Достоевский писал брату:
Кончил я его совершенно чуть ли еще не в ноябре месяце, но в декабре вздумал его весь переделать; переделал и переписал, но в феврале начал опять снова обчищать, обглаживать, вставлять и выпускать. Около половины марта я был готов и доволен <...> Моим романом я серьезно доволен. Это вещь строгая и стройная. Есть, впрочем, ужасные недостатки (с. 160—161 наст. изд.).
Судя по всему, роман «Бедные люди» имел три редакции: первая была готова к осени 1844 года, вторая — к марту 1845-го, третья была окончена 4 мая 1845-го (см.: Летопись 1993: 40—41). По предположению А. Бема, в основе первого варианта лежал сюжет о любви бедного чиновника к молодой девушке, обманутой и глубоко несчастной, и лишь затем роман превратился в эпистолярное повествование о том, как немолодой чиновник становится литератором, согретый перепиской с любимым и любящим его человеком (см.: Бем 2001: 70).
По мнению Д.В. Гришина, мысль о добродетельном герое, профессиональном переписчике, обладающем каллиграфическим почерком и влюбленном в идеальную девушку, была подсказана Достоевскому эпистолярным романом Гёте «Страдания юного Вертера» (1774; первый русский перевод — 1781), оказавшим, как известно, сильное влияние на развитие тематики и эстетические искания русской литературы XIX века. История Генриха, каллиграфа, переписчика бумаг и поэта в душе, сошедшего с ума от любви, возможно, является аллюзивным планом для персонажа «Бедных людей» Макара Девушкина, также обладателя идеального почерка и поэта в душе. Датировка писем героев при всех последующих переделках сохранялась и, по всей видимости, является криптограммами авторских дат их написания, обозначая число и месяц 1844 года3. Заметим, что в традиции французского эпистолярного романа («Юлия, или Новая Элоиза» Ж.-Ж. Руссо, «Жак» Ж. Санд, «Тереза и Фальдони» Н.-Ж. Леонара) обычно применялось обозначение писем порядковыми номерами или с помощью простого указания адресата; однако система датировки писем, похожая на датировку в романе Достоевского, есть в «Страданиях юного Вертера».
Итак, мы имеем несколько вариантов хронологических границ в творческой истории «Бедных людей»: 1) 1844—1845 годы (письма и «Дневник писателя» Достоевского; мемуарная повесть Н.А. Некрасова); 2) 1841—1845 годы («Петербургские сновидения» Достоевского; А.И. Савельев; мемуарная повесть Н.А. Некрасова); 3) с конца 1830-х годов до 1845 года (мемуаристы: А.И. Савельев, А.Е. Ризенкампф, К.А. Трутовский; мемуарная повесть Н.А. Некрасова). Мы видим, что если месяц
3 	См.: Баршт К А. Литературный дебют Достоевского //Нева. 1986. Nq 9. С. 194; Якубович 1991: 39.


386
Приложения
завершения романа — май 1845 года — ни у кого не вызывает сомнений, то дата начала работы над этим произведением (равно как датировка подготовительного периода) оказывается под вопросом. Неопределенность, царящая в мемуарных текстах — не простая путаница в показаниях. Она свидетельствует о наличии некоторой неясности в вопросе о том, что именно вкладывается в понятие «период работы Достоевского над романом “Бедные люди”»: относить ли сюда небольшие очерки и рассказы и другие пробы пера (некоторые из которых, возможно, позднее вошли в основной текст романа); стоит ли учитывать письменный опыт Достоевского, имевшийся к тому моменту, например, интенсивную переписку с братом Михаилом, в которой был освоен эпистолярный нарратив, или речь идет о работе над окончательным текстом романа?
Игнорируя предварительный этап подготовки к созданию «Бедных людей», мы встаем на неприемлемый для нас путь искажения смысла литературного дебюта Достоевского, в котором существенную роль играли все перечисленные выше его письменные опыты в их переходах из одного вида в другой. Более того, именно это характерное сочетание различных факторов и условий во многом предопределило идеологические и художественно-эстетические свойства не только первого произведения писателя, но и всего его последующего творчества. Вот отчего мы принимаем вариант, расширяющий период литературного дебюта писателя до семи лет: с момента поступления в Главное инженерное училище и разлуки с братом Михаилом в 1838 году до окончания романа весной 1845 года.
Таким образом, история формирования текста первого произведения Достоевского состояла из ряда разнородных и от этого не менее существенных факторов и этапов: 1) совместное с братом юношеское увлечение литературой, а затем — разлука с ним и последующий эпистолярный диалог (особенно интенсивный, начиная с 1839 г.); 2) усиленное чтение «в кельях Инженерного замка» (1838—1841 гг.); 3) теоретические и практические занятия литературой в классе профессора В.Т. Плаксина (1838—1841 гг.); 4) первые опыты, преимущественно драматические («Борис Годунов», «Мария Стюарт», «Жид Янкель»), а также написание указанных мемуаристом «сотен рассказов» в период учебы в офицерских классах (1841—1843 гг.); 5) созревание авторской нравственноонтологической позиции, что в конечном итоге породило «видёние на Неве» и сюжет «Бедных людей» (1841—1842 гг.); 6) опыт перевода произведений Э. Сю, Ж. Санд, О. де Бальзака (1843—1844 гг.); 7) завершающий опыт работы над текстом романа (1844— 1845 гг.).
Когда 4 мая 1845 года третья редакция роман была завершена, Достоевский написал брату:
Этот мой роман, от которого я никак не могу отвязаться, задал мне такой работы, что если бы знал, так не начинал бы его совсем. Я вздумал его еще раз переправлять, и ей-богу к лучшему; он чуть ли не вдвое выиграл. Но уж теперь он кончен, и эта переправка была последняя. Я слово дал до него не дотрагиваться (с. 162 наст. изд.).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
387
Далее Достоевский говорит о бесконечных авторских переделках, которым подвергались известные литературные шедевры («Атала» Ф.-Р. Шатобриана, сочинения Н.В. Гоголя)4, о том, что «крошечная книжечка» — «Сентиментальное путешествие» Л. Стерна — была основана на целом чемодане черновых материалов, о том, что быстро написать хорошее произведение никак невозможно, разве что автору «40 лет» (см. с. 163 наст, изд.), тем самым косвенно подтверждая зафиксированные Н.А. Некрасовым данные о многолетнем труде писателя и о значительном объеме подготовительной литературной работы.
Судьба первого произведения, от которого зависела вся его будущая жизнь, волновала Достоевского «до дурноты, до тошноты», и он признавался брату: «часто я по целым ночам не сплю от мучительных мыслей» (с. 163 наст. изд.). У Достоевского не было определенного плана, что с ним делать дальше, свои плюсы и минусы имелись и у отдельного издания, и у издания в журнале. Печатать отдельной книжкой на свой страх и риск — опасно: «Мне говорят толковые люди, что я пропаду, если напечатаю мой роман отдельно», — пишет Достоевский брату; при отсутствии должной рекламы роман потеряется, а книгопродавец «не станет себя компрометировать объявлениями о неизвестном писателе», более того, если «ты придешь к нему с своим напечатанным товаром, <...> он может прижать тебя донельзя. Вот дело какое! А книгопродавец, — алтынная душа, прижмет непременно, и я сяду в болото, непременно сяду» (с. 163 наст. изд.).
Другая опасность подстерегает начинающего писателя в журнале: туда придется отдать «за бесценок», но другого выхода нет, в хорошем издании роман получит лучшие условия для распространения в читательской среде. Достоевский выбирает «Отечественные записки», так как они «расходятся в 2500 экземплярах, следовательно, читают их, по крайней мере, 100 000 человек». Отсюда он делает вывод о том, что публикация в толстом журнале — самый реальный путь к успеху: «Напечатай я там — моя будущность литературная, жизнь — всё обеспечено. Я вышел в люди» (с. 163 наст. изд.). Достоевский планирует отдать туда свои новые произведения, тогда его цель — стать профессиональным литератором — будет достиг¬
4 	Из письма к брату Михаилу от 4 мая 1845 года: «Я не знаю, была ли “Atala” Chateau- brian’a его первым произведением, но он, помнится, переправлял ее 17 раз. Пушкин делал такие переправки даже с мелкими стихотворениями. Гоголь лощит свои чудные создания по два года, и если ты читал “Voyage Sentimental” Stem’a — крошечную книжечку, то ты помнишь, что Valter Scott в своем “Notice” о Стерне говорит, ссылаясь на авторитет Лафлёра, слуги Стерна. Лафлёр говорил, что барин его исписал чуть ли не сотню дестей бумаги о своем путешествии во Францию <...>. Всё-то это составило книжоночку, которую хороший писака, как Плюшкин, н<апример>, уместил бы на полудести» (Акад. ПСС/28р 108—109). Речь здесь идет о повести Ф.-Р. Шатобриана «Атала, или Любовь двух дикарей» (1801), которая имела множество редакций. Согласно свидетельству самого автора, среди одиннадцати изданий этой повести «нет двух одинаковых» {Chateaubriand. Œuvres completes. Bruxelles, 1828. T. 16. P. 5). Согласно свидетельству Н.А. Некрасова, зафиксированному им в биографической повести «Каменное сердце», Достоевский говорил ему, что работа над романом «Бедные люди» продолжалась «четыре года», и он переписывал это произведение «шестнадцать раз» (с. 359 наст. изд.).


388
Пр иложения
нута. Далее в планы начинающего писателя входило опубликовать свой первый роман, который, он надеялся, получит к тому моменту известность, отдельным изданием. Обстоятельства сложились таким образом, что в целом весь этот план вполне удался, с заменой «Отечественных записок» на литературный альманах «Петербургский сборник» Н.А. Некрасова.
Первым читателем романа «Бедные люди» оказался Д.В. Григорович, с которым в это время на одной квартире жил Достоевский. Произошло это в конце мая 1845 года. До сих пор точно не известно, читал ли Григоровичу свой роман сам Достоевский, как указывает мемуарист, «в один присест и почти что не останавливаясь» (с. 234 наст, изд.) или рукопись, как об этом говорит сам Достоевский, просто была ему передана (см. с. 195 наст. изд.). О том, как Достоевский (возможно) читал свой роман Д.В. Григоровичу, который затем передал рукопись Н.А. Некрасову, а тот, в свою очередь — В.Г. Белинскому, существует целый ряд версий: Д.В. Григоровича (см. с. 234—235 наст, изд.), Н.А. Некрасова (см. с. 351—353 наст, изд.), И.И. Панаева (см. с. 238 наст, изд.), П.В. Анненкова (см. с. 251 наст, изд.) и самого Ф.М. Достоевского (см. с. 195—196 наст. изд.). Не все детали этих свидетельств совпадают, но главное в них одинаково — Н.А. Некрасов, познакомившись с рукописью, передал ее В.Г. Белинскому.
Согласно версии Д.В. Григоровича, который к тому моменту уже успел дебютировать в литературе очерком «Петербургские шарманщики» («Физиология Петербурга» , 1844), он был в полном восхищении от «Бедных людей» и по собственной инициативе передал произведение Н.А. Некрасову, собиравшему новый литературный альманах «Петербургский сборник». Далее Некрасов и Григорович читали «Бедных людей» весь вечер и всю ночь, а покончив, пришли в 4 часа утра к Достоевскому, чтобы поздравить его и сообщить о принятии романа в сборник. Начинающий писатель был немало смущен и обрадован этим визитом и с удовольствием согласился печататься в «Петербургском сборнике». Далее Некрасов решил познакомить с этим произведением Белинского.
В «Каменном сердце» Некрасов детально описывает, как он уговаривал Белинского прочесть роман «нового Гоголя», упоминает его первоначальную недоверчивую реакцию («у вас Гоголи-то как грибы растут»), а затем — высокую оценку и восторженные слова, смешанные с тревогой: «молод ли автор», или ему столько лет, сколько главному герою?5 Белинский попросил Некрасова познакомить их.
5 	Об этом диалоге между Н.А. Некрасовым и В.Г. Белинским Достоевский вспоминает в своем «Дневнике писателя» за 1877 год: «“Новый Гоголь явился!” — закричал Некрасов, входя к нему с “Бедными людьми”. — “У вас Гоголи-то как грибы растут”, — строго заметил ему Белинский, но рукопись взял. Когда Некрасов опять зашел к нему, вечером, то Белинский встретил его “просто в волнении”: “Приведите, приведите его скорее!”» (с. 196 наст. изд.). В своем «Каменном сердце» Н.А. Некрасов говорит об особом интересе Белинского к возрасту автора этого произведения: «Ему, я думаю, лет двадцать пять или двадцать четыре. — Слава богу! — с восторгом воскликнул Мерцалов и перевел дух: как будто камень свалился с его груди. — Этот вопрос меня очень занимал. Я просто измучился, дожидаясь вас. Так ему только двадцать четыре года? — Никак не более двадцати пяти! — отвечал Чудов» (с. 353 наст. изд.).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
389
О 	подробностях этой встречи (которая, видимо, состоялась 1 июня 1845 года)6, существует ряд мемуарных текстов современников и самого Достоевского. Согласно воспоминаниям П.В. Анненкова, Белинский находил, что это произведение «открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снились никому», и определял главное достижение автора в том, что «Бедные люди» — «первая попытка у нас социального романа, и сделанная притом так, как делают обыкновенно художники, т. е. не подозревая и сами, что у них выходит» (с. 251 наст. изд.). В «Дневнике писателя» Достоевский вспоминает:
Он заговорил пламенно, с горящими глазами: «Да вы понимаете ль сами-то <...> что это вы такое написали!» <...> «Вы только непосредственным чутьем, как художник, это могли написать, но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, на которую вы нам указали? <...> А эта оторвавшаяся пуговица, а эта минута целования генеральской ручки, — да ведь тут уж не сожаление к этому несчастному, а ужас, ужас! В этой благодарности-то его ужас! Это трагедия! Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное разом указали. Мы, публицисты и критики, только рассуждаем, мы словами стараемся разъяснить это, а вы, художник, одною чертой, разом в образе выставляете самую суть, чтоб ощупать можно было рукой, чтоб самому нерассуждающему читателю стало вдруг всё понятно! Вот тайна художественности, вот правда в искусстве! Вот служение художника исшне! Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..» (с. 197 наст. изд.).
Через неделю после этого рукопись была передана цензору А.В. Никитенко, согласившемуся по просьбе Н.А. Некрасова взять на себя курирование «Петербургского сборника»; передавая роман, Некрасов определил его как «чрезвычайно замечательный» (Некрасов в 1981—2000/10: 43). Однако рукопись застряла в цензурном комитете до конца года (см. письмо Достоевского к брату от 8 октября 1845 года — с. 167 наст, изд.), несмотря на то, что роман был совершенно «невинный», по мнению его автора. Достоевский рассказывает в своем письме и о благородном жесте Н.А. Некрасова, по собственной инициативе повысившего оплату этого произведения с 150 до 250 рублей серебром. Затем рукопись многократно и с неизменным успехом читалась в кружке Белинского — Некрасова самим автором. После возвращения из ссылки этим первым чтениям пока не опубликованных «Бедных людей» Достоевский посвятил несколько страниц своего романа «Униженные и оскорбленные» (см. с. 190—193 наст. изд.). Фактически, уже к тому моменту (июль—август 1845 г.) дебют Достоевского благополучно состоялся: его признал как талантливого писателя самый большой авторитет в русской литературе — В.Г. Белинский. Но дальше на молодого писателя обрушились многочисленные беды: жесткая критика со стороны литературных бонз (Ф.В. Булгарина,
О.И. Сенковского), недовольных возникновением нового имени, злые шутки
6 	См.: Оксман Ю.Г. Летопись жизни и творчества В.Г. Белинского. М., 1958. С. 407.


390
Пр иложения
молодых коллег по цеху в адрес конкурента, недопонимание и нежелание понять его произведения со стороны и тех и других и, самое главное, разочарование в нем как в подающем надежды молодом сочинителе, постигшее В.Г. Белинского, Н.А. Некрасова и других участников «кружка» — людей, мнением которых Достоевский дорожил.
Решающую роль в дебюте Достоевского сыграл В.Г. Белинский, чья поддержка помогла начинающему писателю обрести уверенность в своих силах и двинуться к новым художественным свершениям. Многочисленные встречи с Белинским, беседы о литературе и философских проблемах, волновавших их обоих, Достоевский не мог забыть до конца жизни, возвращался к ним и в своих мыслях, и в воспоминаниях (см. с. 194 наст. изд.). Вопросам взаимоотношений двух выдающихся деятелей русской литературы XIX века посвящен большой корпус исследований, что избавляет нас от необходимости подробнее останавливаться на них. Для нас важнее выделить в этих отношениях главное: Белинский смог разглядеть в молодом авторе ростки настоящего таланта и помог ему обрести уверенность в своих силах.
Вначале Достоевский «страстно принял всё учение его» (Акад. ПСС/21: 12), но к концу 1845 года былой восторг и почтительное внимание к суждениям критика сменились достаточно решительным неприятием некоторых его идей. Основным пунктом расхождения во взглядах стал сознательный и решительный отказ писателя от эстетического канона «натуральной школы» Белинского — Некрасова, уже хорошо различимый в «Бедных людях». В этой связи Достоевский утверждал следующее:
Взгляд мой был радикально противоположный взгляду Белинского. Я упрекал его в том, что он силится дать литературе частное, недостойное ей назначение, низводя ее единственно до описания, если можно так выразиться, одних газетных фактов или скандальных происшествий. Я именно возражал ему, что желчью не привлечешь никого, а только надоешь смертельно всем и каждому7.
Второй причиной разрыва Достоевского с кружком Белинского была холодная реакция на «Д войника» со стороны тех, кто еще вчера восхищался романом «Бедные люди». Третью причину находит К.И. Чуковский, который не без оснований считал, что, помимо бесконечных насмешек И.С. Тургенева, само состояние «идейного кипения» участников кружка не очень отвечало вкусам и интересам Достоевского, искавшего первопричину зла не вовне, а внутри человеческой природы8. По мнению писателя, зло коренится внутри человека, а социальная жизнь есть нечто вторичное по отношению к его моральному состоянию: «человек изменится не от внешних причин, а не иначе как от перемены нравственной» (Акад. ПСС/20: 171). Исполненные гражданского пафоса статьи Белинского Достоевский
7 Цит. по.: Бельчиков Н.Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1936. С. 85.
8 См.: Чуковский К.И. Комментарий // Некрасов Н.А. Каменное сердце. Повесть из жизни Достоевского. 2-е изд. СПб., 1922. С. 34.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
391
читал с большим уважением, видимо, задолго до очного знакомства с их автором; однако в творческом наследии создателя «Бедных людей» трудно найти следы заинтересованного диалога с критиком. Можно считать, что значительно большее впечатление на него произвела сама личность В.Г. Белинского, которого он вспоминал и описывал в «Дневнике писателя» с огромной симпатией.
Не меньше споров, чем хронология создания «Бедных людей», вызывают вопросы, связанные с их жанровой природой. Почему дебютное сочинение автора «полифонических» романов или «романов-трагедий» написано в эпистолярной форме, хотя в своем дальнейшем творчестве Достоевский не обращался к этому жанру (за исключением неудачного «Романа в девяти письмах», хотя и его появление имеет вполне объяснимые причины)? В научной литературе не раз выражалось недоумение по поводу принятого писателем решения: «Эпистолярная форма, казалось, должна бы стеснить изображение социального фона <...> И, тем не менее, Достоевский, несмотря на ограниченную форму, сумел развернуть перед читателем подлинную физиологию Петербурга, дать обширную картину жизни»9. По мысли В.Я. Кирпотина, гениальность Достоевского в том, что он сумел втиснуть значительное и высокое содержание в неудобную, даже непригодную для этого форму, заключив «натуральную» тему в «сентиментальный» жанр. Стоит ли говорить, что такого рода художественно-эстетические манипуляции не были свойственны Достоевскому, равно как и любому другому писателю: поиск формы для художественной идеи происходит в соответствии с иными соображениями и принципами.
В комментарии к «Бедным людям» в полном собрании сочинений Ф.М. Достоевского указывается, что в своем романе писатель
<...> хочет не только обрисовать <...> социальную судьбу «бедных людей», окружающую их обстановку и среду, но и предельно полно выразить их внутренний мир. Это побудило Достоевского избрать для своего первого произведения форму романа в письмах, которая давала возможность объединить в нем описательный, «физиологический» материал с эмоциональным, лирическим тоном изложения, глубоким психологическим раскрытием души «бедных людей». Обращение к эпистолярной форме позволило Достоевскому воспользоваться для анализа психологии обоих главных героев теми разнообразными приемами тонкого «микроанализа» человеческой души, которые были разработаны создателями сентиментального («Новая Элоиза» Руссо, «Страдания юного Вертера» Гёте; в России — «Письма Эрнеста и Доравры» Ф. Эмина) и романтического («Жак» Ж. Санд; русский перевод — 1844) романа в письмах, а также психологического романа-исповеди 1830—1840-х годов <...> Эпистолярная форма позволяла передать в романе слово самим персонажам и при этом, по примеру Гоголя, сделать их язык и стиль своеобразным масштабом, отражающим уровень их духовной жизни, выявляющим их силу и слабость, их ограниченность и нравственные потенции (Акад. ПСС/1: 468—469).
9 	Кирпотин В.Я. Ф.М. Достоевский. Творческий путь (1821—1859). М., 1960. С. 246.


392
Приложения
Вышеприведенная цитата представляет собой резюме из работ В.В. Виноградова,
В.Б. Шкловского и Г.М. Фридлендера (см.: Фридлендер 1964: 62—64).
Вторым по значению фактором, повлиявшим на жанр «Бедных людей», помимо целого ряда литературных предшественников, прежде всего авторов сентиментальных эпистолярных романов, признавался «письмовник», в 1830-е—1840-е годы издававшийся в великом множестве вариантов. Согласно мнению некоторых исследователей, его композиционно-стилевые схемы также оказали влияние на жанр дебютного произведения Достоевского10.
Намеком на эпистолярный жанр как путь к выполнению автором осознанной творческой задачи может служить замечательное наблюдение М.М. Бахтина и В.В. Виноградова, указавших на то, что языковая стихия «Бедных людей» построена на полноценной реализации «голоса» автора-рассказчика11 и что «особенностью речи Девушкина является его постоянная, скрытая оглядка на “чужую речь”»12. Как пишет В.В. Виноградов, форма «Бедных людей» характерна для сентиментального «мещанского» романа, где композиционным центром переписки традиционно является героиня. Таков, например, роман «Тереза и Фальдони, или Письма двух любовников, живущих в Леоне, изданные г. Леонардом» (2-е изд., 1816), упомянутый в «Бедных людях». В.В. Виноградов также показал, что Достоевский объединил ряд клише традиционного сентиментального романа, который обычно включал в себя: 1) переписку любовников, 2) «записки» мемуарного типа одного из них, 3) мотив трагически безысходной любви к бедному учителю, 4) мотив совращения идеальной молодой девушки, при участии богатого «покровителя» и сводни, приходящейся ей родственницей (см.: Виноградов 1959: 477—492).
В главе Г.М. Фридлендера о «Бедных людях» из коллективной монографии «История русского романа», говорится:
Форма переписки героев, которой Достоевский воспользовался в «Бедных людях», получила широкое распространение в русском и западноевропейском сентиментальном романе <...>, так как она давала возможность с особой полнотой раскрыть перед читателем внутренний мир героев, подвергнуть их переживания детальному анализу (Фридлендер 1962: 409).
Речь идет о хорошо известных Достоевскому произведениях: «Юлия, или Новая Элоиза» Руссо, «Жак» Жорж Санд, а также «Страдания юного Вертера» Гёте. Однако Г.М. Фридлендера не покидала уверенность, что «Достоевский отнюдь не выступает в качестве запоздалого продолжателя сентименталистских традиций», и сходство между «“чувствительностью” героя традиционного сентиментального романа и “чувствительностью” Макара Девушкина и Вареньки — чисто внешнее»
10 См.: Владимирцев В.П. Петербург Достоевского (поэтика локальных историко-этнографических отражений) // Проблемы исторической поэтики. Петрозаводск, 1990. С. 90.
11 См.: Лихачев Д.С. Небрежение словом у Достоевского Ц ДМИ. Л., 1976. Т. 2. С. 30-41.
12 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. 2-е изд. М., 1963. С. 274—282.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
393
(Фридлендер 1962: 413). С этим нельзя не согласиться, и, по всей видимости, причина жанровых предпочтений вступающего на литературный путь Достоевского была иной.
Первое произведение, вне зависимости от степени одаренности его автора, всегда создается литературным дилетантом, пребывающим в неизвестности и лишенным своего читателя. Поэтому в объяснении жанра дебютного произведения особое значение приобретают причины общего характера, которые мотивируют саму попытку создания художественного текста и начала художественно-эстетического диалога с неким неизвестным читателем. То, как протекает процесс развития и роста авторского самосознания начинающего литератора, играет решающую роль в формировании композиции и жанра первого произведения, а затем — имеет ключевое значение для всего его дальнейшего творчества. Для авторов известных эпистолярных романов Х\П—XVTH веков — Шарля Луи де Монтескьё («Персидские письма»), Филиппа Бридара де ла Гард («Письма Терезы»), Сэмюэла Ричардсона («Памела, или Вознагражденная добродетель», «Кларисса, или История молодой леди», «История сэра Чарльза Грандиозна»), Жан-Жака Руссо («Юлия, или Новая Элоиза»), Шодерло де Лакло («Опасные связи»), Иоганна Вольфганга Гёте («Страдания юного Вертера») — форма произведения была лишь «прикрыта» их реальным жанровым прототипом — письмом, — будучи в то же время резко отчуждена от неких реальных писем. Иначе у Достоевского. Его эпистолярный опыт в период подготовки к созданию «Бедных людей», оказал решающее воздействие на выбор художественной формы. Если упомянутые авторы сентиментальных романов сознательно облекали свои произведения в эпистолярный жанр, то у Достоевского письмо стало средством личного самовыражения, адекватным творческой задаче.
В статье, посвященной творчеству Достоевского 1840-х годов, Г.И. Чулков отмечает, что «работа писателя начинается не тогда, когда он взялся за перо, и даже не тогда, когда он задумал то или иное произведение, а значительно раньше — когда в нем просыпаются первоначальные творческие силы и то особое внимание к окружающему миру, которое определяет его судьбу как художника»13. Тесную связь между пробуждениями творческого начала писателя и его первым произведением подчеркивает А.Г. Цейтлин14. Первый опыт писательства, пусть даже с невеликим художественным потенциалом, не очень большой и во многом случайный, может быть важен для изучения литературной эволюции автора, особенно его раннего творчества. Тем более важно принять во внимание, что основным видом литературной работы Достоевского в период, предшествующий роману «Бедные люди», были его письма к брату, Михаилу Михайловичу, и некоторым другим корреспондентам, написанные в период 1838—1844 годов.
Согласно свидетельству Андрея Михайловича Достоевского, братья Федор и Михаил с самого раннего детства много читали: оба к шестнадцати годам знали
13 Чулков Г.И. Как работал Достоевский в сороковых годах //Литературная учеба. 1938. No 4. Апрель. С. 46.
14 См.: Цейтлин А.Г. Труд писателя. М. 1962. С. 104—105.


394
Пр иложения
всего Пушкина наизусть, не раз обращались к «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, балладам В.А. Жуковского, штудировали новейших французских и английских писателей (О. де Бальзак, Э. Сю, В. Гюго, Ч.-Р. Метьюрин,
A. Дюма), русских авторов (М.Н. Загоскин, И.И. Лажечников, К.П. Масальский, Д.И. Бегичев). Особенно увлекались они В. Скоттом, а также А.Ф. Вельтманом,
B. 	Т. Нарежным, Н.А. Полевым, Г.Р. Державиным (см.: Воспоминания 1990: 84— 87). Братья Достоевские любили декламировать стихи, делиться друг с другом прочитанным или написанным. Этот постоянно действовавший литературно-эстетический диалог стал важнейшей формой их интеллектуальной жизни и вскоре превратился из приятного развлечения в необходимость, стал условием их существования. Общение братьев Достоевских имело устную форму вплоть до их расставания в июне 1838 года.
В сентябре 1837 года во время вступительных экзаменов в Главное инженерное училище медицинская комиссия признала, что Михаилу вреден петербургский климат, и в июне 1838 года он был отправлен в Школу гвардейских прапорщиков в Ревель (Таллинн), а Федор был принят в училище (16 января 1838 г.) и остался в Петербурге. Уникальная литературно-эстетическая среда, созданная их многолетними усилиями, оказалась под угрозой. Естественным выходом стала частая переписка (более одного письма в неделю), «отчеты» об увиденном, прочитанном, передуманном.
Достоевский настойчиво внушал брату: «Пиши же, сделай одолженье, утешь меня и пиши как можно чаще. Отвечай немедля на это письмо <...> Пиши же или ты меня замучаешь» (9 августа 1838 г.); «Напиши мне главную мысль Шатобриа- нова сочинения «Génie du Christianisme» <...> напиши мне главную мысль твоей драмы» (31 октября 1838 г.); «<...> ты не поверишь, какой сладостный трепет сердца ощущаю я, когда мне приносят письмо от тебя <...>» (1 января 1840 г.); «Ах, милый брат, пиши мне, ради бога, хоть что-нибудь <...> я и не знаю, что за мученье испытаю я через твое молчанье <...> Клочок бумаги, пересылаемый мною из месяца в месяц, — вот была вся связь наша <...> любить тебя это для меня вполне потребность. Я совершенно свободен, не завишу ни от кого; но наша связь так крепка, мой милый, что я, кажется, сросся с кем-то жизнию» (19 июля 1840 г.); «Вот и опять письма, милый друг мой! <...> Мне очень стало грустно одному, милый мой» (27 февраля 1841 г.); «Желаю тебе счастия и жду длинных писем» (22 декабря 1841 г.); «Пиши не медля. Хочешь или нет?» (31 декабря 1843 г.); «Понимаешь, что с первою почтою» (2-я пол. января 1844 г.); «Жду ответа, ради бога» (апрель 1844 г.) (с. 108, 113, 123, 131, 132, 133, 135, 139, 141, 143 наст. изд.). Мысль о насущной необходимости этой переписки можно обнаружить в любом послании Ф.М. Достоевского к брату в период 1838—1844 годов. Однако в 1846—1849 годы он отходит от столь настойчивой потребности и коммуникативный характер писем резко меняется, чему есть объяснение.
Важно отметить, что необходимость в реализации своего «голоса» была для него связана не только с желанием высказаться, излить душу, но и обрести нравственное и онтологическое оправдание своей жизни в диалоге с духовно близким


К.А. Баригг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
395
существом. Эту же потребность Достоевский обнаруживал и в своем брате Михаиле, и в друге Иване Шидловском15, о котором писал: «Часто мы с ним просиживали целые вечера, толкуя Бог знает о чем! О, какая откровенная чистая душа! <...> Он не скрывал от меня ничего, а что я был ему? Ему надо было сказаться кому- нибудь <...>» (с. 125 наст. изд.). Такого рода единение двух душ в процессе обмена письменными текстами нельзя назвать чем-то необычным для России 1840-х годов, скорее, это дань времени. Коммуникативная модель, сформировавшая первоначальный авторский опыт Достоевского и жанр его первого произведения, не была им выдумана, ее истоки — в свойствах русской культуры середины XIX века. Сравним письма Девушкина к живущей в соседнем доме Вареньке с письмами Т.Н. Грановского, который в 1841 году облекал в эпистолярную форму свою любовь к невесте, и, бывало, отлучаясь всего на несколько часов из дома, «писал ей каждый день, а иногда два раза в день»16. Обратим внимание на стремление Грановского «упорядочить переписку», сделать ее регулярной, зафиксировать ее жизненное значение. С самого начала переписки Достоевского с братом Федор Михайлович настаивал: «Условимся же писать через неделю каждую субботу друг к другу <...>» (с. 109 наст, изд.), что находится в русле общей тенденции, свойственной письменной культуре XIX века.
Таким образом, важнейшая форма духовной жизни молодого Достоевского, — литературно-философский диалог с Михаилом — в силу случайных обстоятельств, получила письменную форму, не налагающую на автора никаких особых обязательств, не выдвигающую никаких требований, кроме необходимости быть искренним и, главное, заинтересованным и понимающим читателем. Эпистолярный диалог с братом оказался уникальным механизмом, предоставившим Достоевскому возможность совершенствовать навыки письменного выражения мыслей и чувств, обретать опыт авторства и стал настоящим началом его литературной практики. Неудивительно, что коммуникативная модель переписки братьев Достоевских 1838—1844 годов в художественной форме повторилась в романе «Бедные люди». В свою очередь, повествовательная структура романа является непосредственным продолжением и, в определенном смысле, продуктом переписки братьев (см.: Баригг 1994).
Достоевский с энтузиазмом использовал возможности такой коммуникации, создавая письма-исповеди, письма-стихотворения в прозе, письма-философские трактаты, письма-рецензии или целые критические статьи и, наконец, письма-черновики или наброски планов будущих произведений. Не будем забывать также, что до нас дошла лишь малая, едва ли десятая, часть этой переписки, учитывая заявленный Достоевским ритм — одно письмо в неделю. В этих текстах, за счет максимально интенсивного использования языковых средств и с учетом общих
15Шидловский Иван Николаевич (1816—1872) — историк и поэт, выпускник Харьковского университета, друг Ф.М. Достоевского, в эти годы — чиновник Министерства финансов.
16 	Станкевич А.В. Тимофей Николаевич Грановский: биогр. очерк. 3-е изд. М., 1914.
С. 	181.


396
Приложения
для братьев литературно-эстетических пристрастий, юный Ф.М. Достоевский впервые опробовал свои возможности в сфере письменного воплощения мыслей и чувств. Неидентифицированность этой работы с неким «литературным произведением» и осознанная эстетическая опора на мировую литературную традицию создавали прекрасные условия для противостояния агрессии «чужого слога» и литературным клише. Возможная и опасная «оглядка на себя» как на «начинающего писателя» оказалась, фактически, снята тремя обстоятельствами:
1. Эпистолярный диалог как запись откровенного и дружеского общения стал естественным продолжением устного, имевшего в предшествующие годы развитую традицию.
2. Темы и вопросы, обсуждавшиеся в посланиях братьев, носили почти исключительно литературный и философский характер, их переписка переросла в творческий семинар, где мелькают имена персонажей и авторов, скрытые и явные цитаты, густо рассыпаны аллюзии и парафразы. При этом сам строй писем остается совершенно спокойным, свободным и раскованным. Ф.М. Достоевский придерживается разговорного стиля, а иногда вживается в речевую манеру литературного героя, и тогда мы видим стилизацию авторского голоса под речь персонажа одного из прочитанных произведений.
3. Мотивация переписки братьев осталась той же, что была и в их устном общении: свободное философствование и осмысление шедевров мировой литературы, поиск ответа на «вопрос о человеке» («вековечный вопрос»), принятый ими как основной вектор их духовных исканий. Общий смысл совершавшейся в сознании Ф.М. Достоевского работы был сформулирован следующим образом: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» (с. 120 наст. изд.).
Таким образом, в переписке с братом молодой Достоевский сделал первые шаги на пути письменной интерпретации «тайны о человеке», что позволяет считать эти тексты реальным началом творчества будущего классика мировой литературы. Отсюда — то серьезнейшее значение, которое придавал он всем своим письмам, напряженно работая над их формой, добиваясь наиболее точного выражения мысли. Нет сомнений, что им как настоящим художественным творениям предшествовали черновики и случайно оброненный Девушкиным черновик письма к Вареньке — криптограмма Достоевского17. Письма братьев Достоевских и письма героев романа роднит не только жанр и тематика, но и общие стилевые особенности, многочисленные парафразы.
Итак, в эпистолярном наследии Достоевского 1838—1844 годов можно выделить четыре жанровые формы: письмо-исповедь, письмо-рецензия, письмо-описание и письмо-эссе. Эти же формы мы находим и в романе: письмо-исповедь Девушкина от 5 сентября (см. с. 80—86 наст, изд.) — письмо-исповедь Достоевского
17 	Привычка писать письма с черновиками сохранилась у Достоевского на всю жизнь, например, письмо к Н.М. Каткову от 10—15 сентября 1865 года из Висбадена с замыслом романа «Преступление и наказание» (см.: Акад. ПСС/282: 136—139).


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
397
от 31 октября 1838 года (см. с. 111—113 наст, изд.), письмо-рецензия Девушкина от 7 июня (см. с. 52—54 наст, изд.) — письмо-рецензия Достоевского от 1 января 1840 года (см. с. 123—128 наст, изд.), письмо-описание Достоевского от 16 августа 1839 года (см. с. 119—121 наст, изд.) — повествование Девушкина от 18 сентября о Горшкове, о нищем мальчике и шарманщике (см. с. 93—94, 80—86 наст, изд.) и Вареньки Доброселовой о своем детстве (см. с. 20—39 наст, изд.), социально-философское эссе в письме Достоевского от 31 октября 1838 года (с. 111—113 наст, изд.) и «иносказательное» размышление Макара Девушкина о несправедливом устройстве общества (см. с. 81—83 наст. изд.). Можно также увидеть, что и стилевая эволюция писем Девушкина к Варваре Доброселовой и Достоевского к брату Михаилу происходила в определенной степени параллельно: первые письма двух эпистолярных текстовых корпусов созданы в условном романтико-сентиментальном стиле, последние — в виде детальных описаний реальных событий, в модусе реалистического очерка.
Помимо этого, создание первого произведения в эпистолярном жанре помогло Достоевскому преодолеть психологическую трудность, с которой сталкивается начинающий писатель — отсутствие готового к восприятию адресата (что нашло отражение в письмах к брату и ряде эпизодов «Бедных людей»). Для решения проблемы «своего» читателя Достоевскому был необходим такой тип повествования, который был бы способен: 1) максимально дистанцировать автора и героя- повествователя; 2) довести до предела эффект объективности изображенного им мира, придав ему «документальный» характер; 3) актуализировать письменный модус создаваемого текста. Писатель добился этих целей с помощью формирования такого нарратива, где поочередно в диалог вступают два автора-повествовате- ля, тексты которых расположены в хронологической последовательности. Проблема отсутствующего адресата разрешается тем, что каждый из них получает другого в качестве искомого адресата, фигура которого легко приобретает форму имплицитного читателя.
После окончания романа «Бедные люди» эпистолярный нарратив исчерпывает себя, однако в последующих произведениях остаются герои-повествователи и герои-хроникеры, которые, наподобие Макара Алексеевича Девушкина, ведущего летопись своей жизни и жизни окружающих его людей — Вареньки, Горшкова, Ратазяева, Федоры, Емели и др., говорят о насущных проблемах мироздания.
Симптоматично, что письма Достоевского после романа «Бедные люди» существенно отличаются от писем 1838—1845 годов, принимая, скорее, функционально-бытовой характер. До полного окончания романа Достоевский интенсивно переписывался с Михаилом, постоянно жалуясь, что брат редко пишет и отвечает недостаточно развернуто, декларировал насущную потребность в этой переписке. По завершении «Бедных людей» его отношение к переписке резко изменилось: теперь он говорит о том, что писать к брату для него — «сущее мучение». Причина — в новой ситуации, которая теперь потребовала совмещать эпистолярное творчество и работу над очередным произведением, не предполагающим эпистолярной формы. О невозможности подобного Достоевский позже свидетельствовал: «<...> для меня ничего нет ужаснее, как написать письмо. Если я чем занимаюсь,


398
Приложения
то есть пишу, то я кладу в это всего себя, и после написания письма я уже никогда не в состоянии в тот день приняться за работу» (Акад. ПСС/ЗО^ 220). Это отношение к письмам после завершения романа «Бедные люди» сохранялось всю жизнь: «Что же до писем, то на этот счет я скучлив: я не умею написать письма и боюсь писать», — признавался он Л.А. Ожигиной в 1878 году (Акад. ПСС/ЗО^ 9).
В это новое для себя состояние Достоевский вошел немедленно сразу же после первой редакции «Бедных людей»: уже к концу 1844 года письма Достоевского к брату приобретают совершенно несвойственный им ранее характер. Начинаются они уже по-новому: «<...> спешу отвечать как можно скорее (времени нет)» (30 сентября 1844 г.); «Ты, верно, заждался письма моего, л<юбезный> б<рат>» (24 марта 1845 г.); «Извини, что так давно не писал тебе» (4 мая 1845 г.); «До сих пор не было у меня ни времени, ни расположения духа уведомить тебя о чем-нибудь до меня касающемся» (8 октября 1845 г.); «Пишу к тебе теперь наскоро и тем более, что временем теперь совсем не богат» (16 ноября 1845 г.); «Во-первых, не сердись, что долго не писал. Ей-богу, некогда было <...>» (1 февраля 1846 г.) (с. 154, 160, 162, 166, 169, 171 наст. изд.). В одном из писем этого периода, от 1 апреля 1846 года, Достоевский дает характеристику произошедшей в нем перемены:
Друг мой. Ты, верно, пеняешь, что я так долго тебе не пишу. Но я совершенно
согласен с Гоголевым Поприщиным: «Письмо вздор, письма пишут аптекари».
Что мне было написать тебе? Мне нужно было бы исписать томы, если бы начать говорить так, как бы хотелось мне (с. 173 наст. изд.).
Достоевский вполне отдает себе отчет в том, что эпистолярная форма исчерпала свои возможности в уже написанном романе. Работая над «Двойником», первым произведением не эпистолярного жанра, Достоевский осознает узость рамок прежней формы. Резюмируя смысл происшедших с ним перемен, он подводит итог: «Брат, в отношении литературы я не тот, что был тому назад два года. Тогда было ребячество, вздор. Два года изучения много принесли и много унесли» (с. 162 наст. изд.). Сформировавшийся в эпистолярной практике Достоевского новый тип нарратива эстетически уже отрицает письмо как, еще недавно, основной способ авторского самовыражения.
Однако к тому времени им уже был накоплен немалый эпистолярный опыт, и писатель считал себя непревзойденным мастером этой формы, называя свои письма «шедеврами» (см. с. 155 наст. изд.). В октябре того же, 1845 года (еще до опубликования «Бедных людей»!) Достоевский держит пари, что за одну ночь напишет роман. Эксплуатируя свои эпистолярные навыки и собираясь вновь поразить кружок Белинского своим талантом, он создает «Роман в девяти письмах» — произведение крайне претенциозное и слабое. Достоевский, казалось бы вполне логично, выбирает столь хорошо знакомый ему эпистолярный жанр. Однако здесь Достоевский вступает в борьбу с самой логикой развития своего авторского статуса, обращаясь к форме романа в письмах в то время, когда он уже стал анахронизмом для автора «Двойника», оставившего позади эпистолярный нарратив «Бедных людей». Пытаясь обратить вспять историю становления своего


К.А. Баригг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
399
«слога», писатель закономерно потерпел творческую неудачу. У Достоевского в эту пору уже был свой немногочисленный, но исключительно квалифицированный и благожелательный читатель (Д.В. Григорович, Н.А. Некрасов, Б.Г. Белинский, другие участники «кружка»). Иными словами, коммуникативная ситуация существенно изменилась, и в новых условиях стало невозможно «говорить так», как в романе в письмах. Ранее письменный диалог между двумя заинтересованными друг в друге людьми был своего рода условием шестилетнего подготовительного периода, во время которого сформировались все основные темы и мотивы написанного вслед за этим романа. После эпистолярных «Бедных людей», исчерпав себя формально и функционально, сошла на нет и интенсивная переписка с братом. Однако письмо как форма письменной практики Достоевского не исчезло, снова обратившись в бытовой документ, как это было до 1838 года.
Учитывая перемены, происходившие в творческом самовыражении Достоевского, и условия его личной коммуникации с миром, можно выстроить типологию коммуникативно-письменных форм, которые сопровождали его литературную деятельность:
1. Письмо как бытовой документ: до разрыва устного диалога с братом Михаилом (1838 г.), а также после 1838 года в переписке со всеми респондентами, кроме М.М. Достоевского, и после 1846 года — в общении со всеми респондентами. Письмо как первичный жанр, на основе которого возникли метаэпистолярные тексты (эссе, исповеди, рецензии и проч.) в переписке с братом Михаилом.
2. Письма к М.М. Достоевскому (1844—1845 гг.) как повествовательный нарратив, сформированный на основе бытового письма, первоначальная форма авторства, первые литературные шаги, проба «слога», «прожектов» и «художественных идей» (1838—1844 гг.).
3. Роман в письмах «Бедные люди» как дебютное произведение. Фиксация в художественном нарративе стиля и идей, намеченных и опробованных в предшествующей семилетней переписке с братом.
4. После 1845 года эпистолярная форма уходит из письменной практики Достоевского. Выполнив свою роль, письмо возвращает себе прежний модус бытового коммуникативного акта (со всеми адресами, включая М.М. Достоевского). На его основе возникает нарратив «рассказчика-хроникера» во всем разнообразии вариантов (произведения 1846—1881 гг., начиная с «Двойника»).
5. Письма Достоевского после каторжного периода (1854—1859 гг.) появились в тех же условиях, что и послания к брату до выхода «Бедных людей» (утрата/от- сутствие своего читателя), а потому весьма схожи в жанровом отношении с письмами 1838—1844 годов, выполняя роль единственной формы творческой реализации. В этом случае адресат письма восстанавливал условие существования столь необходимого Достоевскому литературно-философского диалога.
6. Возрождение старого жанра литературно-философской переписки с братом Михаилом в «Дневнике писателя». Такой уровень доверительного обращения к адресату оказался возможным в связи с тем, что в 1870-е годы у Достоевского, впервые за всю его литературную жизнь, появился реальный читатель, пусть лишь приближающийся по своему качеству к коммуникативному идеалу, образцом которого на протяжении всей жизни был брат Михаил. Можно предположить, что он


400
Приложения
являлся имплицитным адресатом многих последующих произведений Ф.М. Достоевского.
Разумеется, границы между периодами неотчетливы, и в ряде случаев невозможно назвать точную дату превращения обычного бытового письма в «литературный дневник» и обратно. Эти процессы были тесно связаны со становлением личности Ф.М. Достоевского в рамках общей коммуникативной ситуации, определявшей формат его диалога с окружающим миром. Каждый последующий формат письменного слова Достоевского не был бы возможен без предыдущего. Ступени развития креативного письма Достоевского неравноценны для историка литературы, особенно в плане сравнительного изучения разных авторов, литературных течений, школ и направлений. Наибольшее внимание исследователи уделяли четвертому, литературно-профессиональному, периоду жизни писателя.
Лишь небольшая часть работ о литературном дебюте Достоевского затрагивает письменные формы раннего периода его развития, причем и в этих случаях достойными изучения оказываются сведения о не дошедших до нас драмах, написанных им в юности (см.: Алексеев 1921)18. Письма 1838—1844 годов чаще всего расцениваются как источник сведений биографического характера или касающихся фактов внутренней интеллектуально-эстетической жизни молодого писателя (см.: Гроссман 1935). Однако сложный характер творческого пути Достоевского тесно связан с обстоятельствами его литературного дебюта. В поздних произведениях нередко встречаются письма и записки героев, исповеди, дневниковые записи и другие варианты вторичной наррации, их изучение доказывает, что Достоевский действительно в совершенстве владел эпистолярной формой.
* * *
Жизненные обстоятельства 1844 и 1845 годов сыграли немаловажную роль в формировании фабулы романа «Бедные люди». Ряд событий из личной жизни Достоевского, описанных им в посланиях к брату, переводился непосредственно в художественную ткань романа в виде скрытых аллюзий — «криптограмм». Письма Девушкина и Вареньки в «Бедных людях», как и письма Достоевского и его брата Михаила, располагаются блоками, объединенными одним днем отправки- получения. Таких блоков шесть, обычно они состоят из 3—5 писем. Интервалы в переписке в 2—3 дня и 10—12 дней, возможно, указывают на сроки обычного обмена письмами по маршруту Петербург — Ревель — Петербург. Из этого ряда выпадают два перерыва в переписке героев: 25 апреля — 20 мая (24 дня) и 8—27 июля
18 	Почему эти драматические произведения не были завершены? Возможно, роковую роль в творческом развитии Достоевского-драматурга сыграла встреча с Белинским в период завершения и публикации «Бедных людей». А.С. Суворин, рассказывая о своем разговоре с Достоевским незадолго до его смерти в 1881 году, так воспроизводит слова писателя: «У меня какой-то предрассудок насчет драмы. Белинский говорил, что драматург настоящий должен начать писать с двадцати лет. У меня это и засело в голове. Я все не осмеливался» [Суворин А.С. О покойном ^НВ. 1881. No 1771. 1(13) сентября. С. 13).


К.А. Баригг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
401
(18 дней). Доказать, что даты всех писем Девушкина и Вареньки совпадают с датами писем братьев Достоевских 1844 года, невозможно, ведь до нас дошли лишь 11 писем Ф.М. Достоевского за этот год, из которых только шесть приходятся на апрель—сентябрь 1844 года — время действия романа: два к П.А. Карепину и четыре к М.М. Достоевскому. Полное совпадение датировок писем героев и их автора наблюдается только в посланиях Достоевского от 19 и 30 сентября (к П.А. Карепину и М.М. Достоевскому). Однако такое предположение имеет право на существование, поскольку и в других случаях целый ряд имен, тем и мотивов в письмах Достоевского этого периода, с близкими или совпадающими датами, и писем Девушкина оказываются семантически связанными. Не раз наблюдается автоцитирование 101ли скрытые автобиографические аллюзии.
Так, в письме от 19 сентября 1844 года Достоевский довольно резко отвечает на призывы П.А. Карепина ни в коем случае не увольняться со службы, в результате чего между ними разворачивается «полемика о Шекспире». Отказ Ф.М. Достоевского от наследства отца, полное равнодушие к служебной карьере и, наконец, отставка, именно тогда, когда намечалось продвижение по служебной лестнице (командировка с возможностью получения следующего чина) — все это казалось П.А. Карепину верхом глупости. Для Достоевского же, почувствовавшего в себе «категорический императив» авторства, одновременно с непреодолимым отвращением к «департаменту» и уже приступившего к роману «Бедные люди», доводы Карепина не имели никакого значения: решение было окончательным.
Характерно, что эти противоречия, по негласной договоренности между Ка- репиным и Достоевским, были обозначены именем Шекспира, который, по мнению Карепина, своим авторитетом преграждал Федору Михайловичу путь к правильной и счастливой жизни (см. с. 152—153, 155 наст. изд.). Согласно мнению А.М. Достоевского, младшего брата писателя, Карепин был «евангельски добрый человек», но, навязывая своему подопечному — молодому военному инженеру — неприемлемую для него модель мещанского счастья, он стал врагом Достоевского как философа и писателя. Концепция Карепина, при всей его житейской мудрости, была для будущего писателя прямым воплощением той модели бедности/ богатства, что предполагала неизбежный вывод о преимуществе богатства материального над богатством духовным. Отсюда столь жесткое отношение Федора к своему опекуну, которое мы обнаруживаем в его письме к брату: «...Карепи<н> водку пьет, имеет чин и в Бога верит» (с. 156 наст. изд.).
Получив от него очередное письмо с поучениями, Достоевский пишет брату Михаилу:
Эти москвичи невыразимо самолюбивы, глупы и резонеры. В последнем письме Карепин ни с того, ни с сего советовал мне не увлекаться Шекспиром! Говорит, что Шекспир и мыльный пузырь всё равно. Мне хотелось, чтобы ты понял эту комическую черту, озлобление на Шекспира. Ну к чему тут Шекспир? (с. 155 наст. изд.).
В письме от 5 сентября 1844 года П.А. Карепин увещевал Достоевского следующими доводами:


402
Приложения
Вам ли оставаться при софизмах портических, в отвлеченной лени и неге шекспировских мечтаний? На что они, что в них вещественного, кроме распаленного, раздутого, распухлого — преувеличенного, но пузырного образа? Тогда как в вещественности Вам указан и открыт путь чести, труда уважительного, пользы общественной не в рабских подражаниях чужому видению, но в произведениях собственного ума и знания <...> (Письма 1928—1959/4: 449—450).
Для Достоевского, приступившего к роману «Бедные люди», эти доводы уже не имели значения. Он писал Карепину:
Вы восстаете против эгоизма моего и лучше соглашаетесь принять неосновательность молодости. Но всё это не Ваше дело. И мне странно кажется, что Вы на себя берете такой труд, об котором никто не просил Вас и не давал Вам права. <...> Один умный человек, именно Гёте, давно сказал, что малое, сделанное хорошо, вполне означает ум человека и совершенно стоит великого. Я взял эту цитацию для того, чтоб Вы видели, как я Вас понял. Вы именно то же хотели сказать, задев меня сначала и весьма не ловко крючком Вашей насмешки. Изучать жизнь и людей — моя первая и цель и забава, так что я теперь вполне уверился, н<а>-п<ример>, в существовании Фамусова, Чичикова и Фальстафа (с. 152—153 наст. изд.).
Заметим, что Достоевский испытывает явное полемическое удовольствие, оспаривая ценности, которые ему пытался внушить опекун, и, одновременно, осознавая себя мастером эпистолярного жанра, он говорит: «Я ему такое письмо написал! Одним словом, образец полемики. Как я его отделал. Мои письма chef-d’œuvre летристики» (с. 155 наст. изд.). Достоевский писал Карепину:
Если же Вы считаете пошлым и низким трактовать со мною о чем бы то ни было <...> то все-таки Вам не следовало бы так наивно выразить свое превосходство заносчивыми унижениями меня, советами и наставлениями, которые приличны только отцу, и шекспировскими мыльными пузырями. Странно: за что так больно досталось от Вас Шекспиру. Бедный Шекспир! (С. 152 наст, изд.)
Следы этой полемики мы видим и в романе «Бедные люди», где Девушкин в подобном стиле поучает Вареньку: «Стихи вздор! За стишки и в школах теперь ребятишек секут...» (с. 13 наст. изд.). В другом случае Девушкин, возмущенный намерением Ратазяева высмеять его в «тонкой сатире», выражает свой протест против литературы, используя риторические фигуры, какие встречались в письме П.А. Карепина: «<...> роман вздор, и для вздора написан, так, праздным людям читать <...> опытности моей многолетной поверьте. И что там, если они вас заговорят Шекспиром каким-нибудь, что, дескать, видишь ли, в литературе Шекспир есть, — так и Шекспир вздор, всё это сущий вздор, и всё для одного пасквиля сделано!» (с. 65 наст. изд.). Письмо П.А. Карепину о «Шекспире» было написано Достоевским 19 сентября 1844 года.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
403
В письме с близкой датировкой, 23 сентября, Варенька Доброселова рассказывает о визите к ней помещика Быкова (прототипом которого был П.А. Карепин, равно как прототипами Вареньки Доброселовой — жена Карепина и сестра Достоевского Варвара Михайловна), который сказал ей, что «романы губят молодых девушек, что книги только нравственность портят и что он терпеть не может никаких книг; советовал прожить его годы и тогда об людях говорить; “тогда, — прибавил он, — и людей узнаете”» (с. 96 наст. изд.). Не вызывает сомнений, что мы видим здесь еще одно переложение некоего утерянного письма Карепина к Достоевскому, возможно — цитату из него. Это позволяет придать основательность нашей версии, что письма героев «Бедных людей» создавались Достоевским в тех же числах 1844 года, которыми они датированы в тексте романа. Предположив, что почти треть романа написана в сентябре 1844 года (16 писем Девушкина и Вареньки), и исходя из этого, можно попытаться сделать сравнительный анализ текста романа с письмами самого Достоевского за сентябрь 1844 года.
В письме от 19 сентября Девушкин сообщает, что нашел работу «у одного сочинителя» (с. 95 наст, изд.), 19 сентября 1844 года Достоевский написал своему опекуну, извещая его о подаче прошения об отставке и о своем твердом решении стать литератором (см. с. 152—153 наст. изд.). 5 сентября 1844 года Достоевский получил письмо Карепина с советами и наставлениями, направленными, дабы отвратить Достоевского от этого намерения; в романе «Бедные люди» письмом Девушкина от 5 сентября Достоевский отвечает на призыв Каперина в жанре философского эссе, утверждая принципиальность своего отказа от роли «маленького человека», сосредоточенного на своих «сапогах» (с. 84 наст. изд.). Дата письма Девушкина от 21 июня, где он связывает свою будущую судьбу с литературой и «проводит дни в радости» приходится на время публикации первого литературного опыта Достоевского — перевода романа Бальзака «Евгения Гранде». Трагический перелом в настроении Девушкина в конце июля — начале августа совпадает с резким ухудшением материального и морально-психологического состояния Достоевского, которому, как и его герою, в это же время приходится иметь дело с ростовщиками (см.: Якубович 1991: 51).
Отметим, что именно с конца сентября 1844 года документы Достоевского на увольнение со службы проходят по разным ведомствам (см.: РГВИА. Ф. 827. Оп. 8. Д. 470. Л. 328—333). Весь сентябрь он не писал брату, по-видимому, напряженно работая над романом. Затем, в письме от 30 сентября, сообщает: «У меня есть надежда. Я кончаю роман в объеме «Eugénie Grandet». Роман довольно оригинальный. Я его уже переписываю <...> (Я моей работой доволен.) <...> Я чрезвычайно доволен романом моим. Не нарадуюсь» (с. 155—156 наст. изд.). Нет сомнений, Достоевский взялся за письмо брату, едва поставив в романе последнюю точку. Далее им были сделаны некоторые исправления в тексте, однако значимые даты писем Вареньки и Девушкина остались без изменения. Заметим: письмо Достоевского к брату и дата последних писем Вареньки и Девушкина — 30 сентября. Вряд ли это случайное совпадение. Завершающая фраза Достоевского: «Извини, что письмо безо всякой связи» (с. 156 наст. изд.). Видимо, это реминисценция: по¬


404
Пр иложения
добными словами заканчиваются и некоторые письма Девушкина к Вареньке, например: «Да не взыщите на мне, маточка, за то, что я вам такое письмо написал; как перечел, так и вижу, что всё такое бессвязное» (с. 14 наст, изд.); «Об одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее» (с. 10 наст, изд.). Такого рода формулировку, как указывалось, можно встретить почти в каждом письме Достоевского к брату Михаилу в период 1838—1844 годов.
Предшественники и литературные учителя
Главный литературный учитель Достоевского в эти годы — да и на протяжении всего его творчества — А. С. Пушкин, произведениями которого он зачитывался с раннего детства. Следует отметить, что творчество Пушкина родители Достоевского воспринимали как нечто второстепенное и сомнительное и не поддерживали страстного увлечения сыновей. Это не мешало Достоевскому на протяжении всей жизни, от юношеских чтений и до его известной речи на открытии памятника Пушкину в Москве, испытывать состояние, которое Л.П. Гроссман называл «благоговейным культом». Писатель знал многое из Пушкина наизусть и с удовольствием его декламировал. Этико-художественная интонация в «Станционном смотрителе» оказалась неким эталоном для строительства образа Девушкина. Особенно важна в этот период для Достоевского способность автора «Станционного смотрителя» ярко и точно показать трагизм жизни «бедного человека» — не только как социально и материально ущемленного существа (что мы находим у Н.В. Гоголя), но и как человека, интеллектуально и нравственно одаренного, однако затертого тяжкими бытовыми условиями и не способного выигрывать на социальных конкурсах и ярмарках тщеславия именно из-за своих выдающихся моральных качеств. Пафос «восстановления человека в человеке», который был отмечен М.М. Бахтиным как главный вектор творческих усилий Достоевского (см.: Бахтин 1979), во многом основывался на усвоении «уроков» Пушкина, носителя «всемирной отзывчивости» (Акад. ПСС/26: 145), согласно формулировке Достоевского из «Пушкинской речи». Макар Девушкин свидетельствует:
<...> говорили, что я туп, я и в самом деле думал, что я туп, а как вы мне явились, то вы всю мою жизнь осветили темную, так что и сердце, и душа моя осветились, и я обрел душевный покой, и узнал, что и я не хуже других, что только так, не блещу ничем, лоску нет, тону нет, но все-таки я человек, что сердцем и мыслями я человек (с. 77—78 наст. изд.).
Эту «всемирную отзывчивость» Достоевский считал не только важным свойством «положительно прекрасного человека», но и условием, без которого невозможно художественное творчество. Многочисленные упоминания имени Пушкина и его персонажей, реминисценции и аллюзии на его произведения — примета практически любого творения Достоевского, начиная с дебютного романа «Бедные


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
405
люди»19. Необходимо также выделить развшую Пушкиным в «Повестях Белкина» нарративную схему рассказа от имени простого человека о своей горестной судьбе. Этот прием, который разрабатывался целым рядом писателей в 1820—1830-е годы, получил у Пушкина адекватное художественное воплощение и был с успехом использован Достоевским в дебютном романе. Начиная с творческого усвоения «простодушного типа Белкина» (Акад. ПСС/22: 43) в «Бедных людях», Достоевский и далее пытался прояснить для себя и для своих читателей «колоссальное значение Пушкина», в котором проявился смысл «русского развития» (Акад. ПСС/18: 69). То, что Девушкин говорит о повести Пушкина, согласуется с мнением автора произведения: «Вся-то жизнь твоя как по пальцам разложена. Да и что самому прежде невдогад было, так вот здесь, как начнешь читать в такой книжке, так сам всё, помаленьку, и припомнишь, и разыщешь, разгадаешь <...> это натурально! это живет! Я сам это видал — это вот всё около меня живет <...>» (с. 53—54 наст. изд.). Устами своего героя Достоевский выражает благодарность автору «Станционного смотрителя», который с таким уважением и любовью отнесся к презираемому обществом «маленькому человеку»; подобное отношение автора к своему персонажу навсегда стало основой повествовательного стиля Достоевского.
Почти во всех рецензиях на вышедший роман «Бедные люди» указывалось, что автор является последователем Н.В. Гоголя, а многочисленные реминисценции из гоголевских повестей «Шинель» и «Записки сумасшедшего» подтверждают верность таких утверждений. О влиянии творчества Гоголя на раннего Достоевского написано столь много, что нет необходимости детально освещать эту тему20. В русле сформировавшейся к этому времени традиции, для которой немало сделал и Гоголь, Достоевский присвоил героям своего первого романа говорящие фамилии и имена: Макар (блаженный, счастливый), Варвара (неземная помощница); оба героя обладают отчеством, смысл которого — «помощник, защитник» с очевидным намеком на Алексея Божьего человека, популярного в России героя раннехристианских легенд, входящих в Четьи-минеи и Пролог — героя-страдальца,
19 См.: Тамарченко Н.Д. Тема преступления у Пушкина, Гюго и Достоевского Ц Ф.М. Достоевский, Н.А. Некрасов: сб. науч. тр. Л., 1974; Поддубная Р.Н. Герой и его литературное развитие: Отражение «Выстрела» Пушкина в творчестве Достоевского // ДМИ. Л., 1978. Т. 3. С. 54—66; Она же. От цикла трагедий к роману-трагедии Ц Науч. докл. высш. шк.: Фи- лол. науки. 1982. No 3. С. 21—29; Волгин ИЛ. Завещание Достоевского //Вопросы литературы. 1980. No 6. С. 154—197; Струве П.Б. Достоевский — путь к Пушкину //РА. 1992. No 3. С. 91— 93; Аллен А. О пушкинских корнях романов Достоевского Ц ДМИ. СПб., 1996. Т. 12. С. 43— 48; Михнюкевич В А. «Тварь дрожащая» в «Подражаниях Корану» А. С. Пушкина и «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Челябинск, 1995. С. 23—28.
20 См.: Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) //Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977; Виноградов 1976: 141—187; Бочаров С.Г. О литературных мирах. М., 1985. С. 161—209; Фридлендер Г.М. Достоевский и Гоголь // ДМИ. Л., 1987. Т. 7. С. 3—21; Викторович В А. Гоголь в творческом сознании Достоевского //ДМИ. СПб., 1997. Т. 14. С. 227.


406
Пр иложения
мудреца и нищего, стойко претерпевающего многочисленные невзгоды и лишения, умершего неузнанным в доме своего отца21. Фамилия «Доброселова» содержит очевидную аллюзию на дневниковые записи героини, в которых усматривается апология деревенской жизни как единственно счастливой и полноценной; той жизни, которую она обретает в финале романа, уезжая в деревню вместе со своим мужем Быковым.
С другой стороны, имя главного героя романа «Бедные люди» — Макар — не было слишком оригинальным для литературы 1840-х годов, посвященной жизни бедного чиновника. Его носили персонажи многих произведений, в которых описывались злоключения чиновников. Особо следует отметить рассказ Ф.В. Булгарина «Бедный Макар, или Кто за правду горой, тот истый ирой» (1842)22, в котором главное действующее лицо, как и герой Достоевского, будучи неспособным ко лжи и лицемерию, постоянно попадает в беду, его презирают и гонят, люди бегут от него «как от прокаженного», и за свое стремление «плыть против течения» он получает кличку «бедный Макар». В финале же, согласно принятому в произведениях Булгарина правилу, добродетель героя вознаграждается: он обретает богатство и семейное благополучие. Иная судьба у Макара Девушкина: в отличие от булга- ринского «бедного Макара», грудь которого украшают ордена за его умение жить и говорить по правде, он не получает обещанного ему начальством «крестика».
В «Бедных людях» содержится целый ряд аллюзий на произведения Булгарина. Например, спальня Девушкина, как и «бедного Макара», находилась «за перегородкой»23, а воспоминания Вареньки о злоключениях после смерти ее отца весьма напоминают рассказ Татьяны, «бедной обольщенной девушки», оставшейся без родителей на попечении людей, от которых она терпела несправедливые упреки и обвинения из «Памятных записок титулярного советника Чухина» Булгарина. Варенька, как и Татьяна, получала домашние уроки по грамматике и арифметике и, подобно Татьяне, другом которой был большой книжный шкаф — «завистливо» смотрела на полки с книгами (см. с. 29 наст. изд.). Как и героиню «Бедных людей», Татьяну выдают замуж за богатого и не очень чистоплотного в моральном отношении человека24. И другие произведения Булгарина о «человечестве 14-го класса» содержат эпизоды, которые заставляют думать о скрытых аллюзиях в романе Достоевского: «Чиновник», «Послание губернского секретаря Петушкова к Христофору Колумбу», «Плач подьячего Н.Ф. Тычкова над сводом законов», «Победа от обеда», «Три листка из дома сумасшедших» и др. Помимо того, Варенька Добро-
21 См. об этом: Адрианова-Перетц В.П. Житие Алексея человека Божия в древнерусской литературе и народной словесности. Петроград, 1917.
22 См.: Булгарин Ф.В. Картинки русских нравов Ц СО. 1825. No 23; Он же. Картинки ру- ских нравов. СПб., 1842.
23 См.: Он же. Бедный Макар, или Кто за правду горой, тот истый ирой // Булгарин Ф.В. Лицевая стороны и изнанка рода человеческого. М., 2007. С. 43.
24 См.: Он же. Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни. СПб., 1835. Ч. 2. С. 6—39.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
407
селова напоминает Лизу из «Живого мертвеца» В.Ф. Одоевского, где описывается горестная судьба обесчещенной девушки благородного происхождения, доведенной до отчаяния сомнительным «благодетелем». А среди предшественников Макара Девушкина в русской литературе следует назвать и героя повести Н.А. Некрасова «Макар Осипович Случайный» (1840).
Внимание молодого Достоевского могли привлечь и другие авторы, писавшие о жизни бедных чиновников, например: М.Н. Загоскин («Новорожденный»), И.И. Панаев («Слабый очерк сильной особы», «Прекрасный человек», «Галерная гавань»), Я.П. Бутков («Невский проспект», «Странная история»), П.А. Машков («Две карьеры», «Очерки канцелярской жизни», «Адам Адамович Адамгейм»; этой же теме посвящены все пять томов его собрания сочинений (СПб., 1833— 1835)), Е.П. Гребёнка («Горев Николай Федорович», «Записки студента», «Дальний родственник»), Н.Ф. Павлов («Демон»), А.С. Афанасьев-Чужбинский («Чиновник»), Р.М. Зотов («Служба и дружба»), В.И. Даль («Любовь по гроб»), А. Емачев («Любовь бедных людей»), В.А. Соллогуб («Букеты, или Петербургское цветобе- сие»). На близость сюжета «Бедных людей» к повести Е. Гребёнки «Горев», опубликованной в «Репертуаре и Пантеоне» (1840), указал А.Г. Цейтлин. Герой повести — бедный чиновник, жизненные обстоятельства которого отражены в его фамилии, а героиня — бедная невеста и сирота Варенька (см.: Цейтлин 1923: 14). Идеальная девушка, сирота, терпящая невзгоды, есть и в романе «Евгения Гранде» Бальзака, переведенном Достоевским в 1843 году.
На «Бедных людей» также оказало сильное влияние творчество Н.М. Карамзина, его антропологическая концепция, пафос защиты попранного человеческого достоинства25. Еще в раннем детстве, в Москве, Достоевский перечитывал «Историю государства Российского», которая стала для него на долгие годы источником тем и сюжетов, подлинной настольной книгой; мемуарист утверждает, что Достоевский знал ее «почти наизусть» (с. 210 наст. изд.). Особенно большое впечатление на него произвело изображение у Карамзина идеального «доброго, чувствительного человека», способного противостоять жестокости окружающего мира. Влияние карамзинской модели сентиментализма видно как в романе «Бедные люди», так и в переписке с братом Михаилом. 1 января 1840 года Федор Михайлович пишет: «Ты не поверишь, что за сладострастное состоянье души, чувств и сердца! И таким образом жду иногда с 1/± часа; наконец с жадностию нападаю на пакет, рву печать и пожираю твои строки, твои милые строки. О, чего не перечувствует сердце, читая их! Сколько ощущений толпятся в душе <...>» (с. 123 наст. изд.).
25 	В письме к Н.Н. Страхову от 2 (14) декабря 1870 года Достоевский указывает, что в юности он «возрос на Карамзине» (Акад. ПСС/29Р 153.) См. об этом: Бем 2001: 58—94; Ту- ниманов В А. Отголоски IX тома Истории государства Российского Н.М. Карамзина в творчестве Достоевского Ц Slavia. 1980. No 4. С. 350—360; Архипова А.В. Достоевский и Карамзин // ДМИ. СПб., 1994. Т.11. С. 102—121; Седельникова О.В. Диалог с Н.М. Карамзиным и его роль в художественной структуре романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди»//Карамзин и его время. Томск, 2006. С. 238—251.


408
Приложения
А 19 июля 1840 года: «<...> ах, добрый мой! <...> сбылось ли то, чем блеснула тебе в глаза судьба, показав в темной перспективе жизни твоей светлый уголок, где сердце сулило себе столько надежд и счастья<...>» (с. 131 наст. изд.).
Образец подчеркнуто нежного, уважительного отношения к ближнему, репрезентированный Достоевским в «Бедных людях», произвел на современников большое впечатление. Аполлон Григорьев предложил называть его «сентиментальным натурализмом»23"1  *, Валериан Майков именовал этот модус этически совершенной коммуникации «законом симпатии»256. Карамзинская идея о необходимости сочетания таланта и этической доброты в душе человека получила у Достоевского всестороннее развитие на всем протяжении его творчества.
Согласно гипотезе И. С. Абрамовской, нравоописательную традицию Достоевский почерпнул не только из произведений Н.М. Карамзина, многое он взял из романов Поля де Кока, также сочетавшего сентиментализм и натуралистические описания бытовой жизни городских низов. Роман Поля де Кока «Женни, или Три цветочные рынка в Париже» (русский перевод: М., 1844), по мнению исследователя, стал «источником для “Бедных людей” в разработке сюжета, в характеристике персонажей» (Абрамовская 2004: 76—82). В.Л. Комарович подтверждает, что во французской литературе в этот период обнаруживается заметный поворот к сентиментализму26. В вопросе о генезисе сентиментальных форм у Достоевского необычайно важным представляется замечание А.И. Белецкого:
Не Гоголя и не Пушкина, а нечто более раннее заставляет вспомнить эта манера. Ее пионерами были когда-то писатели, вместе с Карамзиным исповедовавшие истину, что «дурной человек не может быть хорошим автором» — представителей так называемого русского сентиментализма, «сентиментально-реалистического направления»27.
В целом роман «Бедные люди» был написан под впечатлением, которое Достоевский получил от чтения современной ему русской и европейской литературы сентименталистского, романтического и натуралистического направлений, хотя влияние это было непрямым, чаще в модусе эстетического отталкивания и сопротивления28. Заметим, что в «кельях» Инженерного замка Достоевский читал не только художественную литературу, но и философскую, историческую, напри¬
2581 Григорьев А А. Парадоксы органической критики (письма к Ф.М. Достоевскому) //
Григорьев А.А. Этика и критика. М., 1980. С. 135, 137.
256 Майков В.Н. Стихотворения Кольцова //Майков В.Н. Литературная критика. Статьи, рецензии. Л., 1985. С. 95.
26 См.: Комарович В.Л. Достоевский. Современные проблемы историко-литературного изучения. Л., 1925. С. 46-47.
27 Белецкий А.И. Достоевский и натуральная школа в 1846 году // Наука на Украине. 1922. № 4. С. 342.
28 См.: Щенников Г.К. Эволюция сентиментального и романтического характеров в творчестве раннего Достоевского // ДМИ. Л., 1983. Т. 5. С. 90—100.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
409
мер, книгу Ф. Ансиньона «Изображение переворотов в политической системе европейских городов»29, «Мысли» Б. Паскаля30, «Картину человека» А.И. Галича31.
Уже некоторые современники Достоевского находили, что настоящий родоначальник всех его героев-философов — Макар Девушкин32. В первом же своем произведении Достоевский выступил как писатель-аналитик, подвергающий глубокому изучению самые насущные вопросы человеческого бытия. Книга А.И. Галича, упомянутая в романе «Бедные люди», оказала на творческое развитие Достоевского большое и весьма благотворное влияние. Развернутая в ней теория единства и целостности мира была близка философским интенциям молодого Достоевского, формирующего свой вариант антропологии. Интерес к нравственной философии, в частности к концепциям Галича, мог возникнуть в период обучения в пансионе Л.И. Чермака усилиями преподавателя словесности Н.И. Би- левича;33 стимулировало же этот интерес общение с И.Н. Шидловским. Сравнение основных положений книги Галича со взглядами Достоевского конца 1830-х — начала 1840-х годов, предпринятое Э.М. Жиляковой, показало близость писателя к идеям просветительской философии, одушевлявшим Галича, а также отношение к утопическому социализму, к концепции романтического сознания, к вопросам художественного творчества (см.: Жилякова 1989: 20—39).
В программном письме к старшему брату от 16 августа 1839 года Достоевский пишет:
Душа моя недоступна прежним бурным порывам. Всё в ней тихо, как в сердце человека, затаившего глубокую тайну; учиться, «что значит человек и жизнь», — в этом довольно успеваю я; учить характеры могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно; более ничего не скажу о себе. Я в себе уверен. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком (с. 120 наст. изд.).
29 См.: Максимовский М. Исторический очерк развития Главного инженерного училища. 1819-1869. СПб., 1869. С. 65.
30 Помимо самой книги французского философа, Достоевский мог познакомиться и с рецензией В.Г. Белинского, вышедшей в начале июня 1843 года: [Белинский В.Г\ Мысли Паскаля. Перевел с французского Иван Бутовский. Санкт-Петербург. В тип. И. Бочарова. 1843. В 12-ю д. л. 299 с. // 03. 1843. Т. 29. Nо 7. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 23-25.
31 См.: Галич А.И. Картина человека, опыт сравнительного чтения о предметах самопознания для всех образованных сословий. СПб., 1834.
32 См.: Щедрин Н. [Салтыков-Щедрин М.Е.] Поли. собр. соч.: В 20 т. М., 1941. Т. 4. С. 454.
33 Билевич Николай Иванович (1812—1860) — автор книг «Картинная галерея светской жизни, или Нравы девятнадцатого столетия» (1833), «Святочные вечера, или Рассказы моей тетушки» (2-е изд. СПб., 1839) и ряда публикаций в петербургской и московской печати. Согласно мнению Андрея Михайловича Достоевского, именно он привил старшим братьям любовь к литературе.


410
Пр иложения
Обещание юного Достоевского посвятить жизнь разгадке тайны человека, возможно, реминисценция из книги Галича, которая начинается словами: «Из всех предметов, подлежащих познанию человека, сам он и был и останется для себя важнейшим»34. Близость между молодым Достоевским и Галичем в решении вопросов об отношении человека к обществу, формировании личной картины мира и системы ценностей нельзя считать случайной.
Как убедительно показал А.Г. Цейтлин, в романе Достоевского нет ни одного нового сюжета, по сравнению с сотнями больших и маленьких произведений о бедных чиновниках, написанных к моменту создания «Бедных людей» (см.: Цейтлин 1923: 25—26). Роман Ф.М. Достоевского — выдающееся произведение не потому, что описывает нечто такое, что еще не было описано. Оригинальность этого сочинения, сразу же отмеченная первыми читателями — Н.А. Некрасовым и В.Г. Белинским, заключалась, во-первых, в специфической постановке вопроса о ценности человеческой жизни, несводимой ни к каким материальным благам, а во-вторых — в художественном моделировании видения мира изнутри сознания «бедного человека», ранее выступавшего в роли «объекта изучения», как было принято в «натуральной школе». Это лишь внешне социальный роман «о бедном чиновнике», но посвящен он универсальной всечеловеческой теме, которую кратко можно свести к формуле: чем лучше человек развит в нравственном отношении, тем хуже ему живется в сообществе людей, и так во все времена, а не только в России 1840-х годов. В обществе работает отрицательный фильтр, который отсеивает на дно общества его лучших представителей, в то время как властью и богатством наделяются худшие из худших. Среди прочих современников, А.Е. Ри- зенкампф отмечает, что писателя интересовала не столько социально-материальная, сколько нравственно-философская проблематика, главную роль во всем, что писал в эти годы Достоевский, играли «страдания человечества» (с. 219 наст. изд). Для выполнения этой задачи был необходим тип повествования, способный объединить возможность доверительного, искреннего рассказа с максимальным многообразием освещаемых тем.
Поиск верного «слога» и «тона» повествования, адекватных творческим задачам, начиная с этого момента, стал стратегическим направлением всего творчества Ф.М. Достоевского. Об этом свидетельствуют не только его произведения, но и «записные тетради», где мы видим мнемонические «криптограммы», выполненные в виде рисунков-размышлений, иные следы творческой рефлексии и автокоммуникации35. Многочисленные указания на откровенность и простоту повествования, рассыпанные по произведениям Достоевского, свидетельствуют о желании писателя освободиться от «литературности» и, одновременно, сформировать максимально полную картину того, что на самом деле видит и переживает персонаж и
34 Галич А.И. Картина человека, опыт наставительного чтения о предметах самопознания для всех образованных сословий. СПб., 1834. С. 1; см. также: Жилякова 1989: 20—32.
35 См.: Баршт К А. Языки творческой рукописи Ф.М. Достоевского Ц Языки рукописей: сб. статей. СПб., 2000. С. 122-147.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
411
убрать все возможные дополнительные фильтры между оценочным видением и фиксирующим это видение словом: «Полная откровенность вполне серьезная до наивности, и одно только необходимое» (Акад. ПСС/7: 149). Записывая «План для рассказа в “Зарю”», он подчеркивает качество нарратива: «<...> краткий и без объяснений, психологически откровенный и простодушный» (Акад. ПСС/9: 115).
В своем первом романе Достоевский решил эту труднейшую задачу гениально просто: отдав авторский «голос» двум героям, простым жителям Петербурга, вступившим в переписку друг с другом и по очереди меняющимся функциями нарра- тора и реципиента. Тем самым Достоевский, еще не имевший «своего читателя», освободился от тяжкой для дебютанта необходимости демонстрировать, как он выразился, «рожу сочинителя», подчеркивая: «<...> я же моей не показывал <...> говорит Девушкин, а не я <...>» (с. 172 наст. изд.). Тем самым была решена проблема, мучившая Достоевского в юности, проблема, связанная с желанием высказаться о мире и о себе при отсутствии адекватного слушателя: «Но часто, часто думаю я, что доставит мне свобода... Что буду я один в толпе незнакомой? Я сумею развязать со всем этим; но, признаюсь, надо сильную веру в будущее <...>» (с. 120 наст. изд.). В зрелые годы, работая над своими всемирно известными шедеврами, Достоевский постоянно имел в виду опыт строительства повествования в «Бедных людях» — опыт важнейший и фактически определивший его движение к новой художественной форме диалогического повествования — «полифонии» (М.М. Бахтин). Так, намечая замысел повести «Смерть поэта», он записывает: «Подсочинить повесть (будет как “Бедные люди”, только больше энтузиазма)» (Акад. ПСС/9: 120—121). В формировании верной позиции нарратора ему был важен опыт «Бедных людей», где с таким блеском удалось установить в художественной форме столь любимого им «непрофессионального», «наивного», «простодушного» повествователя.
О характерном для всего творчества Достоевского повествователе, который с удовольствием свидетельствует о себе как о неумелом и непрофессиональном рассказчике, охотно подчеркивающим свою литературную некомпетентность, существует довольно значительная литература36. Следует признать, что в области формирования нарратива с точки зрения обычного, простого человека Достоевский учился не только у Н.В. Гоголя и А.С. Пушкина, но и у Ф.В. Булгарина. В глазах многих к середине XIX века Булгарин считался признанным носителем «идеального слога», образцового литературного стиля. Однако главное достижение Булгарина заключалось в том, что он был новатором в области художественной формы, разрабатывал механизм повествования, основанный на эффекте неумелого, «наивного рассказчика», выборе в качестве объекта описания «ближнего», передаче
36 	Д.С. Лихачев, например, указывал, что на протяжении всей творческой жизни Достоевскому был «важен образ неопытного рассказчика, хроникера, летописца, репортера — отнюдь не профессионального писателя. Он не хочет, чтобы его произведение сочли за писательское, литературное творчество. Достоевскому чужда позиция спокойного писательского всеведения <...>» [Лихачев Д.С. «Небрежение словом» у Достоевского. С. 10).


412
Приложения
точки зрения «самой Натуры»37. В программном предисловии к «Ивану Выжиги- ну» Булгарин так сформулировал предмет своего внимания и, одновременно, облик своего повествователя: «<...> существо доброе от природы, но слабое в минуты заблуждения, подвластное обстоятельствам — одним словом, человек, каких мы видим в свете много и часто»38. Применив этот метод на практике, Булгарин стал автором произведений, имевших большой читательский успех: «Иван Иванович Выжигин» (1829), «Дмитрий Самозванец» (1830), «Мазепа» (1834), упомянутые выше «Памятные записки Чухина» (1841)39. То, что Булгарин был литературным врагом Пушкина и Белинского, не отменяет того факта, что именно он первым сформулировал нарративную модель, которую затем с блеском развивали поколения литераторов и которую принял, как и многие другие, Ф.М. Достоевский.
В предисловии к роману «Петр Иванович Выжигин» Булгарин манифестирует свой творческий метод как неуклонное следование правде реальной жизни. Он пишет: «Книги сочиняются на Земном шаре, а не на Луне, следовательно, и вымышленные происшествия должны быть земные <....>». Взамен свойственного сентиментализму взгляда на проблемы человечества со стороны обладающего «чувствительным сердцем» «просвещенного философа» или свойственного романтизму видения мира с вершины «башни из слоновой кости», он предложил принципиально новую идею: увидеть и описать мир с точки зрения обычного человека, «такого как все», выдвинув в качестве диегетического нарратора «наивного, простодушного рассказчика», возможно, не слишком образованного, но, как выражался сам Булгарин, исключительно «земного»40. Нельзя игнорировать, что эту нарративную модель подхватили и с успехом использовали поколения русских прозаиков, начиная с А.С. Пушкина («Повести Белкина») и М.Ю. Лермонтова («Герой нашего времени»), а вслед за ними — Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков и многие другие. Булгарин: «одним из первых ввел в русскую литературу жанры
37 См.: Вершинина Н.Л. Одиссея Булгарина// Булгарин Ф.В. Лицевая сторона и изнанка рода человеческого. М., 2007. С. 33.
38 Булгарин Ф.В. Иван Иванович Выжигин // Поли. собр. соч. Фаддея Булгарина. СПб., 1839. T. 1. С. УШ.
39 К началу работы над своим первым романом «Бедные люди» Ф.М. Достоевский мог быть знаком со следующими произведениями Ф.В. Булгарина: «Правдоподобные небылицы, или Странствование по свету в XXIX веке» (1824); «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию Земли» (1825); «Сцена из частной жизни в 2028 году» (1828); «Эстерка» (1828); «Иван Иванович Выжигин» (1829); «Дмитрий Самозванец» (1830); «Мазепа», «Дух фон-Визина на нижегородской ярмарке» (1834); «Где раки зимуют» (1836); «Отрывок из статистических и этнографических записок, веденных глухо-немо-слепым путешественником во время пребывания его в безыменном городе, лежащем в неоткрытой поныне стране» (1836); «Разговор в царстве мертвых» (1836); «Похождения Митрофанушки на Луне» (1837); «Беглая мысль», «Метемпсихоза, или Душепревращение», «Путешествие к антиподам на Целебный остров (1842); «Письмо жителя кометы Белы к жителям Земли», «Предок и потомки» (1843).
40 Булгарин Ф.В. Петр Иванович Выжигин // Поли. собр. соч. Фаддея Булгарина. СПб., 1839. Т. 4. С. П.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
413
нравоописательного очерка, утопии и антиутопии, “батального рассказа” и фельетона»41. Особенность повествовательного стиля Булгарина, основанного на позиции «простодушного рассказчика», первым заметил А.А. Бестужев. В 1823 году, обозревая русскую словесность в «Полярной звезде», он писал о способности бул- гаринского повествователя излагать мысли «с какою-то военною искренностию и правдою, без пестроты, без игры слов», причем такие формы булгаринского слога, по мнению Бестужева, совершенно оригинальные, «незаимствованные»42. Это умение произвело большое впечатление на героя «Бедных людей» Макара Девушкина: он хвалит «Станционного смотрителя» А.С. Пушкина как раз за то самое свойство повествования, которое впервые разработал Ф.В. Булгарин, правда, точнее и искуснее применил Пушкин:
<...> сколько между нами-то ходит Самсонов Выриных, таких же горемык сердечных! <...> Нет, это натурально! вы прочтите-ка; это натурально! это живет! Я сам это видал — это вот всё около меня живет; вот хоть Тереза — да чего далеко ходить! — вот хоть бы и наш бедный чиновник <...>» (с. 54 наст. изд.).
В числе прочитанных Девушкиным авторов — их список отнюдь не случаен — кроме Пушкина и Гоголя, мы находим Ф. Шиллера. Роль творений немецкого поэта в духовном росте молодого писателя нельзя переоценить. Как пишет Достоевский брату 1 января 1840 года,
Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им; и я думаю, что ничего более кстати не сделала судьба в моей жизни, как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни; никогда бы я не мог узнать его так, как тогда. Читая с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного, пламенного Дон Карлоса, и маркиза Позу, и Мортимера. Эта дружба так много принесла мне и горя и наслажденья! Теперь я вечно буду молчать об этом; имя же Шиллера стало мне родным, каким-то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний; они горьки, брат; вот почему я ничего не говорил с тобою о Шиллере, о впечатленьях, им произведенных: мне больно, когда услышу хоть имя Шиллера (с. 126 наст. изд.).
Согласно более позднему суждению писателя, «Шиллер, действительно, вошел в плоть и кровь русского общества, особенно в прошедшем и в запрошедшем поколении. Мы воспитались на нем, он нам родной и во многом отразился на нашем развитии» (Акад. ПСС/19: 17).
С творчеством В. Гюго Достоевский познакомился в стенах Главного инженерного училища, и это сыграло огромную роль в формировании творческого кредо молодого писателя. 9 августа 1838 года он сообщает брату, что перечитал
41 Рейтблат А.И. Видок Фиглярин: История одной литературной репутации// Вопросы литературы. 1990. N° 3. С. 76.
42 Бестужев-Марлинский АА. Сочинения: В 2 т. М., 1958. Т. 2. С. 537.


414
Приложения
все произведения Гюго, «кроме “Кромвеля” и “Гернани”» (с. 108 наст. изд.). Особенно привлекло Достоевского оригинальное сочетание лиричности повествования и «христианского младенческого направления поэзии» (с. 126 наст. изд.). «Собор Парижской Богоматери» стал на многие годы любимой книгой писателя, не случайно во время работы над своими произведениями он рисовал в записной тетради стрельчатые арки и готические окна, а чертеж одного из лучших творений европейской готики, Кёльнского собора, избрал в качестве учебной работы. Публикуя перевод любимого произведения В. Гюго в своем журнале «Время», Достоевский снабдил его обстоятельной статьей, в которой указал на значение творчества французского писателя, на его основную мысль, сближающую его с Пушкиным:
Его мысль есть основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия, и этой мысли Виктор Гюго как художник был чуть ли не первым провозвестником. Это мысль христианская и высоконравственная; формула ее — восстановление погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков. Эта мысль — оправдание униженных и всеми отринутых парий общества» (Акад. ПСС/20: 28).
Нельзя не обратить внимания на то, что уже с первого своего романа Достоевский тоже восстанавливает человеческое в человеке — эту идею он считал основополагающей для всей европейской литературы XIX века.
Согласно мнению многих современников писателя, подтвержденных резюмирующей статьей к пятидесятилетию выхода романа «Бедные люди» (см.: с. 344—348 наст, изд.), во время работы над ним Достоевский испытал сильное влияние французской литературы того времени, и особенно — Ж. Санд. В семнадцатилетнем возрасте Достоевский прочел «Ускока» Ж. Санд, за ним следовали «Мопра», «Теверино», «Жак» и «Орас», каждый оставлял глубокий след в душе будущего писателя. Он пишет брату: «Прочти “Теверино” (Жорж Занд в “Отечеств<енных> записк<ах>”, окт<ябрь>). Ничего подобного не было еще в нашем столетии. Вот люди, первообразы» (с. 168 наст. изд.). Весной 1844 года он надеется заняться переводами романов Ж. Санд и затмить славу А.Н. Стругов- щикова (штатного переводчика «Отечественных записок» А.А. Краевского). Возможно, образ Варвары Доброселовой навеян образом юной Женевьевы из романа Ж. Санд «Андре» (см. подробнее: Гришин [1976]: 81), также круглой сироты, зарабатывающей на жизнь поденным трудом, идеальной в этическом отношении девушки, мечтательной натуры, остро чувствующей чужую боль, понимающей и любящей природу. В романе Ж. Санд она описана как «бедный сиротка-ягненок», которая живет «одна-одинехонька в своем уголке, никому не грозя, ни у кого не прося ничего»43.
В пору подготовки к написанию «Бедных людей» Достоевский читал и произведения Ч. Диккенса. Урбанистические мотивы в «Бедных людях» перекли¬
43 	Санд Ж. Андре //03. 1843. № 26. Отд. 1: Словесность. С. 130.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
415
каются с диккенсовским Лондоном, особенно много реминисценций из Диккенса в описании страданий детей44. Изображения крайней нищеты и тяжелых страданий городской бедноты, особенно детей, Достоевский видел и в произведениях Э. Сю, о творчестве которого отзывался с некоторым пренебрежением (см. с. 164 наст, изд.), но читал его с удовольствием, особенно «Вечного жида», а в насыщенный переводческими планами 1843 год включил работу над «Матильдой». По мнению Д.В. Гришина, на «мечтателей» Достоевского 1840-х годов, начиная с Вареньки, Девушкина из «Бедных людей» и последовавших затем героев «Белых ночей» и «Неточки Незвановой», большое влияние оказало описание феномена «мечтательства» в романе Т. Де Квинси, приписанного Метьюрину («Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» (СПб., 1834)45. Главный герой этого произведения также подменяет фантазиями унылую, пошлую, а иногда и исполненную трагизма окружающую действительность. В романе Де Квинси Достоевский встречался с бытом городских трущоб, близким по стилю к его собственной жизни в дешевых «меблированных комнатах» Петербурга. Но особенно важна для него была авторская установка, сам метод ведения рассказа. Здесь, без сомнения, ему пригодится опыт А.Ф. Вельтмана, Ф.В. Булгарина и А. С. Пушкина, которые в своих творениях активно использовали повествование от лица героя-хроникера. Этот метод Достоевский применял во всех произведениях, от «Бедных людей» до «Братьев Карамазовых».
Умение автора увидеть и описать реальность с позиции простого, не искушенного в литературных тонкостях человека, вне всякого сомнения, произвело большое впечатление на Ф.М. Достоевского, еще в юности перечитавшего всю современную русскую литературу, разумеется, включая «Ивана Выжигина», статьи в «Северной пчеле» и «Библиотеке для чтения»46. Блестящая находка Ф.В. Булгарина — наивный, безыскусный тон изложения — пришлась по вкусу будущему писателю, который давно уже заприметил фальшь лживого классицизма и выспреннего романтизма, наводнявших журналы и книжные лавки 1830—1840-х годов. Вернувшись из каторги в Петербург, в I860 году он написал об этом так:
Но хорошо бы было, если б, например, поэты не удалялись в эфир и не смотрели бы оттуда свысока на остальных смертных; потому что хотя греческая антология и превосходная вещь, но ведь иногда она бывает просто не к месту, и
44 См.: Lary N.M. Dostoevsky and Dickens: a study of literary influence. L.; Boston, 1973.
45 См.: Алексеев М.П. Достоевский Ф.М. и книга Де Квинси «Confessions of an English Opium-eater» // Уч. зап. Высшей школы Одессы. Одесса, 1922. Т. 2: Сб. статей, посвященных В.М. Ляпунову. С. 97—102.
46 С 1835 года в семье Достоевских была подписка на этот журнал, причем, как отмечает брат писателя Андрей Михайлович, это издание было «исключительным достоянием» старших братьев, Михаила и Федора (см.: Воспоминания 1990: 85). В 1843 году, непосредственно перед созданием романа «Бедные люди», Достоевский также был заинтересованным читателем журнала (см.: АН 1973: 329—330). Как отмечает И.Д. Якубович, «Библиотеку для чтения» как лучший литературный журнал современности, пропагандировал В.Т. Плаксин (см.: Якубович 1991: 44).


416
Приложения
вместо нее приятнее было бы видеть что-нибудь более подходящее к делу и помогающее ему. А искусство много может помочь иному делу своим содействием, потому что заключает в себе огромные средства и великие силы (Акад. ПСС/18: 77).
Первый том первого собрания сочинений Булгарина (1827) открывался «Предисловием в лицах», где автор декларировал опору на каноны сентиментализма, рисуя облик своего повествователя как одинокого и скромного труженика, заключившего себя в тихом месте, «в ночной тишине в уединенном своем кабинете», а сердце его «сжимается грустью»47. Заметим, что эту позицию «тишины» в «уединенном кабинете» обыгрывает Достоевский в жанре трагического бурлеска, заставляя Макара Девушкина, первого своего героя-философа, обосноваться для «занятий литературою» в похожей позиции в «углу», в «тишине» и «уединении» (осмысленном Девушкиным как «запустение»): «<...> комнатка небольшая, уголок такой скромный <...> нумер сверхштатный; всё просторное, удобное, и окно есть, и всё, — одним словом, всё удобное. Ну, вот это мой уголочек <...> я себе ото всех особняком, помаленьку живу, втихомолочку живу» (с. 9 наст. изд.). Подобно бул- гаринскому повествователю, Девушкин в зачине романа подчеркивает, что он не претендует быть «писателем»: «Не взыщите, душечка, на писании <...> Пишу, что на ум взбредет <...>» (с. 17 наст, изд.), однако именно его письма заставили В.Г. Белинского квалифицировать Девушкина как настоящего мастера повествования48.
Как и Достоевский, в формировании облика своего повествователя Булгарин активно использовал автобиографические детали (см.: Кузовкина 2007: 62.): например, в программной повести «Бедный Макар, или Кто за правду горой, тот истый ирой», впервые опубликованной в «Сыне Отечества» в 1825 году49 и, несомненно, повлиявшей на название, имя главного героя и сюжет «Бедных людей». Эта повесть имела громкий успех, и именно в ней достигла расцвета культивируемая Булгариным нарративная модель «рассказа от лица умного, но наивного человека», которую писатель активно применял и далее и которая оказалась приемлемым подспорьем в формировании повествовательной манеры для начинающего писателя. Возможно, отсюда же взял Достоевский манеру активно использовать
47 [Булгарин Ф.В.] Сочинения Фаддея Булгарина. СПб., 1827. Т. 1.4. 1. С. I—П.
48 Письма Девушкина постепенно превращаются в блестящие очерки, поражавшие своей художественной силой уже современников Достоевского. В.Г. Белинский пишет: «<...> журнал Вареньки прекрасен, но все-таки, по мастерству изложения, его нельзя сравнить с письмами Девушкина» (Белинский 1953—1959/9: 554). Меткости и художественной точности характеристик Девушкина «окружающей действительности» удивлялся и Н.А. Добролюбов: «Можно заметить, пожалуй, что Макар Девушкин для своего образования и положения является уже слишком метким оценщиком противоречий официальных основ жизни с ее действительными требованиями, но потому, что, сочиняя в течение полугода чуть не каждый день свои письма к Вареньке, Макар Алексеевич изощрил свой слог» [Добролюбов НА. Забитые люди // Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 255—256).
49 См.: СО. 1825. Na 23. С. 277-305.


К.А. Баригг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
417
данные своей биографии в виде «криптограмм» в зашифрованном, скрытом от читателя виде.
В предисловии к «Ивану Выжигину» Булгарин подчеркивает:
Понравится ли читателям моим эта простота в происшествиях и рассказе — не знаю. Пусть простят недостатки ради благой цели и потому, что это первый оригинальный русский роман в этом роде. Смело утверждаю, что я никому не подражал, ни с кого не списывал, а писал то, что рождалось в собственной моей голове50.
В романе «Бедные люди» содержится аллюзия на этот текст Булгарина, причем аллюзивный характер цитаты обнажается еще и тем, что Девушкину, в отличие от Булгарина, никто не задает вопрос о возможной оригинальности его философского эссе («о сапогах»). Тем не менее, вторя Булгарину и подкрепляя свою сентенцию о примате духовного над «сапожным», Девушкин говорит:
<...> «полно, дескать, о таком думать, о себе одном думать, для себя одного жить <...> оглянись кругом, не увидишь ли для забот своих предмета более благородного, чем свои сапоги!» Вот что хотел я сказать вам иносказательно, Варенька <...> подумаете, что я вам клевету говорю, или что это так, хандра на меня нашла, или что я это из книжки какой выписал? Нет, маточка, вы разуверьтесь, — не то: клеветою гнушаюсь, хандра не находила и ни из какой книжки ничего не выписывал — вот что! (С. 84 наст, изд.)
Как и Булгарин, признавая морально-этическую сторону жизни важнейшим предметом литературы, Достоевский категорически не принимал его идеологию, а также его излюбленную фабулу о «награжденной добродетели», где все испытания и злоключения героя «заканчиваются традиционным для булгаринского повествования награждением добродетельного героя деньгами, почетом и женой- красавицей» (Кузовкина 2007: 63). Строя сюжет «Бедных людей», Достоевский завершает судьбы своих добродетельных героев трагической гибелью, социальной и/или физической. Неожиданной смертью Горшкова оканчивается, казалось бы, счастливое событие — выигрыш им судебного дела, в котором он защищал свою честь от несправедливых посягательств: «“Честь моя, честь, доброе имя, дети мои”, — и как говорил-то! даже заплакал» (с. 93 наст, изд.); тяжким моральным ударом для Девушкина оканчивается история его отношений с Варенькой, единственным существом на свете, которое давало ему столь необходимый отзвук и оправдание его существованию. Следует отметить, что рассказ Девушкина о Горшкове является парафразом типичной для 1830—1840-х годов повести о «добродетели ном чиновнике», подвергающемся жестоким и несправедливым преследованиям; в повестях Ф.В. Булгарина такого рода сюжеты завершались счастливым концом,
50 	Булгарин Ф.В. Иван Иванович Выжигин // Поли. собр. соч. Фаддея Булгарина. СПб., 1839. T. 1. С. УШ.


418
Приложения
в итоге чиновника оправдывали, награждали или даже чествовали. Однако у Достоевского Горшков «внезапно умер, словно его громом убило!» (с. 536 наст, изд.), эта ироническая реминисценция излюбленного булгаринского сюжетного хода показывает, что именно Достоевский отрицал в «правде жизни» по-булгарински.
Таким образом, охотно принимая продуктивную модель «простого», «наивного повествователя», Достоевский вовсе не был склонен брать и все остальное, присущее нравственному облику и идеологии автора «Выжигина». В этом смысле отношение к Ф.В. Булгарину развивалось по сценарию его отношения к другому писателю — Н.В. Гоголю: это было притяжение-отталкивание, учеба и, одновременно, отказ от многого, чем были знамениты эти столь разные авторы. В упомянутом пассаже из «Петербургских сновидений в стихах и прозе», который литературоведы называют «видением на Неве», Достоевский описывает зарождение в его сознании идеи «Бедных людей», определяя ее значение словами: «Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование...» И тут же перед его глазами, не без иронического оттенка, в виде немой укоризны за неправильный, слишком фривольный характер мыслей, возникло видение — «тучный образ покойного Фаддей Венедиктовича» (Акад. ПСС/19: 69) (Ф.В. Булгарин умер в 1859 году, за два года до написания этой статьи Достоевского).
В начале 1860-х годов, в период активной журналистской деятельности, Достоевский не раз нелицеприятно поминал имя Булгарина как литературного примитивиста, у которого «всё разлиневано» (Акад. ПСС/19: 176). Принимая идею о том, чтобы повествователь был ближе к предмету своего описания — простому человеку, Достоевский тем не менее отвергал поверхностный «нравоучительно-дидактический» тон произведений Булгарина и не раз критиковал его за это (см.: Акад. ПСС/20: 57, 95). Эти негативные стороны отношения к Булгарину также получили отражение в аллюзиях и реминисценциях романа. Склоняясь к мысли «заняться литературою», Макар Девушкин излагает в письме к Вареньке свои теоретические тезисы: «А хорошая вещь литература, Варенька, очень хорошая <...> страсти выраженье, критика такая тонкая, поучение к назидательности и документ» (с. 45 наст. изд.). Эти слова героя «Бедных людей» выглядят как иронический парафраз фрагмента предисловия к «Ивану Выжигину», где актуализировано сравнение литературы как «благонамеренной сатиры» с «волшебным зеркалом», в свою очередь, заимствованным им из журнальных текстов Екатерины П (см.: Кузовкина 2007: 122). Булгарин писал:
Любить отечество — значит желать искоренения злоупотреблений, предрассудков и дурных обычаев, и водворение добрых нравов и просвещения. <...> Благонамеренная сатира способствует улучшению нравственности, представляя пороки и странности в их настоящем виде и указывая в волшебном зеркале, чего должно избегать и чему следовать <...> Все дурное происходит от недостатков нравственного воспитания51.
51 	Булгарин Ф.В. Иван Иванович Выжигин // Поли. собр. соч. Фаддея Булгарина. СПб., 1839. T. 1. С. V-VL


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
419
Исходя из этой мысли, праведный булгаринский Макар («Бедный Макар...») считает, что многие сочинения современной литературы «заключают в себе гниль и дичь»52. Такого же мнения придерживается и Макар Девушкин, рассерженный на Ратазяева, который собирается его вместе с Варенькой «в сатиру свою поместить». Критикуя современную литературу за безнравственность, он говорит:
Вы, маточка, мне книжку какую-то хотели, ради скуки, прислать. А ну ее, книжку, маточка! Что она, книжка? Она небылица в лицах! И роман вздор, и для вздора написан, так, праздным людям читать: поверьте мне, маточка, опытности моей многолетней поверьте. И что там, если они вас заговорят Шекспиром каким-нибудь, что, дескать, видишь ли, в литературе Шекспир есть, — так и Шекспир вздор, всё это сущий вздор, и всё для одного пасквиля сделано! (С. 65 наст, изд.)
Активно применяя и творчески развивая булгаринскую модель «наивного повествователя», Достоевский видел все известные недостатки и художественное несовершенство произведений Ф.В. Булгарина, не говоря уже о многократно раскритикованных свойствах его личности. В 1876 году Достоевский вспоминал лживые статьи Булгарина о Жорж Санд: «<...> в 48-м году, Булгарин печатал об ней в “Северной пчеле”, что она ежедневно пьянствует с Пьером Леру у заставы и участвует в афинских вечерах в Министерстве внутренних дел», правда, «Булгарину никто не поверил» (Акад. ПСС/23: 33). Не вызывало симпатии у Достоевского и верноподданнические настроения Булгарина, легко переходившие в лесть по отношению к «сильным мира сего». Саркастически характеризуя так называемый «либеральный фельетон», он находил в нем сходство с «булгаринским»: «<...> та же самая крепкая опора сзади» (Акад. ПСС/24: 84).
Глубокий след оставило в тексте «Бедных людей» творчество М.Ю. Лермонтова. В письме к Варваре Доброселовой, с которого начинается роман, Макар Девушкин воспроизводит стихотворную строку: «Зачем я не птица, не хищная птица!» (С. 8 нас. изд.) По единодушному мнению исследователей, это цитата. Расхождения касаются лишь того, какой именно текст имел в виду Достоевский, используя эту строку, явно не без определенного умысла, в самом зачине своего произведения. Некоторые исследователи, включая и автора этих строк, находят, что здесь присутствует неполное цитирование первой строки стихотворения М.Ю. Лермонтова «Желание» («Зачем я не птица, не ворон степной»)53. Согласно версии, высказанной И.Д. Якубович, Достоевский в этой стихотворной строке воспроизводит фрагмент стихотворения украинского поэта М.Н. Петренко «Не¬
52 [Булгарин Ф.В.] Поли. собр. соч. Фаддея Булгарина. СПб., 1843. Т. 6. С. 38.
53 См. об этом: Белецкий А.И. Достоевский и натуральная школа в 1846 году // Б1\ець- кш. 31брання праць: У 5 т. Киев, 1966. Т. 4. С. 330; Belknap R.L. The Genesis of The Brothers Karamazov. The Aesthetics, Ideology and Psychology of Making a Text. Evanston (IL), 1990. P. 32—33; Баргитп К А. «Птица», но не «ворон степной» Макара Алексеевича Девушкина («Бедные люди» Ф.М. Достоевского) Ц Русская литература. 2012. No 3. С. 132—145.


420
Пр иложения
доля», опубликованного в альманахе «Снш» (Харьков, 1841): «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: | Чому я не союл, чому не л1таю...» (Якубович 1991: 54). Косвенным доказательством этой гипотезы является то, что Достоевский, при посредничестве И.Н. Шидловского (выпускника Харьковского университета, друга Достоевского, а в рассматриваемые годы — чиновника Министерства финансов), имел в 1840-х годах контакты с украинской диаспорой в Петербурге и мог услышать это произведение во время встречи с представителями малороссийской интеллигенции. С другой стороны, В.Е. Ветловская утверждает, что стихотворная строчка, которую воспроизводит Макар Девушкин, не имеет отношения ни к М.Н. Петренко, ни к М.Ю. Лермонтову, определяя ее аллюзивный адрес в стихотворении В.Г. Бенедиктова «Порыв», опубликованном в 1839 году в «Одесском альманахе»54. В этом стихотворении также присутствует «птица», правда, смысловое сходство с цитатой из «Бедных людей» здесь весьма непрямое: «Как в кованой клетке дубравная птица, I Все жажду я, грустный, свободного дня»55. В.Е. Ветловская связывает с аллюзией не первую («одесскую»), а вторую публикацию стихотворения В.Г. Бенедиктова «Порыв» — в сборнике «Сто русских литераторов», вышедшем в конце мая 1845 года, меняя тем самым наше представление о творческой истории романа «Бедные люди», законченного, согласно общепринятому мнению, несколько раньше56. Однако, повышенный интерес Ф.М. Достоевского к творчеству В.Г. Бенедиктова вызывает сомнения. Достоевский, конечно, знал его стихи: доказанные аллюзии на них есть и в романе «Бедные люди»57. Однако все известные формы цитирования, связывающие стихи Бенедиктова с творчеством Достоевского, носят очевидно пародийный оттенок, отражая общее отношение писателя к этому стихотворцу58. В данном случае речь не идет о пародии, и Девушкин цитирует стихи безо всякой иронии, прямо обозначая свое душевное состояние метафорой, заключенной в стихотворной строке.
С другой стороны, имеющиеся данные свидетельствуют о том, что Достоевский к 1844 году, то есть к началу работы над романом «Бедные люди», был хорошо знаком с произведениями М.Ю. Лермонтова, включая и не опубликован¬
54 См.: Ветловская В.Е. «Зачем я не птица, не хищная птица!» // Русская литература. 2011. № 3. С. 82.
55 Бенедиктов В.Г. Стихотворения. Л., 1983. (Библиотека поэта. Большая серия). С. 154.
56 Согласно мнению исследователя, Достоевский работал над «Бедными людьми» в течение лета 1845 года, и «после первой встречи с Белинским — почти до самого выхода (и даже до самого выхода) своего романа в свет» [Ветловская В.Е. Указ. соч. С. 91). Предположение, что дебютирующий писатель изменил текст своего произведения, получив восторженную оценку первого критика России, выглядит маловероятным, нормальной реакцией в таком случае является замысел нового произведения.
57 Например, выписка, сделанная Макаром Девушкиным из произведения Ратазяева о Степане Разине: «О, весело шаркать железом о камень...» (см.: Мельник В.И. Пародия на
B. 	Г. Бенедиктова в «Бедных людях» Ф.М. Достоевского // Русская литература. 1994. No 4.
C. 178-179).
58 См.: Ветловская В.Е. Указ. соч. С. 84.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
421
ные к тому моменту стихотворения, широко распространявшиеся в виде списков. В.Э. Вацуро отмечает, что изготовление такого рода рукописных книжек, как правило, со стихами Пушкина и Лермонтова, являлось важной приметой быта дворянской интеллигенции 1820—1850-х годов. Эта традиция, теряя свою популярность, сохранялась и далее59. Примером может служить хранящийся в настоящее время в НИОР РГБ «Pour souvenir Катерине Дмитриевне» (1843), в котором были опубликованы стихи М.Ю. Лермонтова «К портрету», «Молитва», «Ангел», «В альбом», «Благодарность»60. «Пансионные альбомы — наиболее распространенный и наиболее типичный вид массового альбома <...>», это «альбомы, вышедшие из мужских учебных заведений — альбомы лицейские, гимназические, университетские». Согласно наблюдению исследователя, особенно широко были распространены «мужские массовые альбомы в 1830—1840-е годы», при этом «мужской массовый альбом в еще большей степени, чем женский, обнаруживал стремление к перерастанию в рукописный сборник»61.
В рукописном отделе РО ИРЛИ находится несколько других рукописных сборников со стихами Лермонтова, как опубликованных, так и не опубликованных к моменту заполнения того или иного альбома или рукописной «книжки»62. Такого рода личные рукописные сборники со стихотворениями Пушкина и Лермонтова составляли практически все представители дворянской интеллигенции, например, В.Г. Белинский63. Заметим, что именно в таком жанре — тексты черновиков, перемежающиеся рисунками карандашом и пером — оформлял свои «записные тетради» и сам Достоевский, пародируя их затем в описании тетради Ви- доплясова из «Села Степанчикова» (см.: Баршт 1996: 3).
59 См.: Вацуро В.Э. Литературные альбомы в собрании Пушкинского Дома (1750—1840-е годы) Ц Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977 год. Л., 1979. С. 3—56.
60 См.: НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1311. Ед. хр. 5.
61 Вацуро В.Э. Литературные альбомы в собрании Пушкинского Дома (1750—1840-е годы). С. 44,47-48. Стихи Лермонтова были в большом количестве представлены в альбоме Воейковых (РО ИРЛИ. Ф. 524. Оп. 2. No 58), в нескольких альбомах Е.Н. и С.Н. Карамзиных, не дошедших до нас; в альбоме А.О. Смирновой-Россет (1809—1882; РО ИРЛИ. Ф. 244. On. 1. No 180), где есть несколько карандашных рисунков Лермонтова; в альбоме М.А. Бартеневой (1816—1870), содержащем стихи Лермонтова в списках и автографе (1839—1841; РО ИРЛИ. Ф. 524. On. 1. № 54); в альбоме В.С. Оболенской (1830—1855), который в числе прочих стихов Лермонтова содержал «Молитву» (РО ИРЛИ. Ф. 524. On. 1. No 55); в альбоме А.А. Альбрехт (Углицкой), троюродной сестры Лермонтова, куда он вписал свое посвящение «Ma chère Alexandrine» (1835; РО ИРЛИ. No 10047).
62 См.: Рукописный сборник стихотворений. Начало XIX века // РО ИРЛИ. Ф. 682. No 678. 91 л.; Стихотворения (7) Лермонтова из альбома Верещагиной. 1831—1835 // Там же. Ф. 524. Оп. 2. No 167; Стихотворения (5) Лермонтова. Список рукой неизвестного //Там же. Ф. 141. No 26. 10 л.; Стихотворения (36) Лермонтова. Копии рукой неизвестного // Там же. Ф. 524. Оп. 2. Ne 143. 60 л.; Стихотворения Лермонтова. Список 1834 года //Там же. No 144. 10 л.
63 См.: Григорьян К.Н. Стихотворения Пушкина, перепечатанные Белинским в альбом Л.А. Бакуниной // Белинский. Статьи и материалы. Л., 1949. С. 242.


422
Пр иложения
В письме к Вареньке Девушкин комментирует смысл указанной стихотворной цитаты следующим образом:
Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастию небесных птиц <...> У меня там книжка есть одна, Варенька, так в ней то же самое, всё такое же весьма подробно описано (с. 8 наст. изд.).
Согласно свидетельству А.Е. Ризенкампфа, Ф.М. Достоевский и И.Н. Шид- ловский, находившиеся в этот период в тесной дружбе, располагали собранием стихов Михаила Достоевского (см.: ЛН 1973: 327). Федор искренне и многократно восхищался стихами брата, считая его талантливым поэтом (см. с. 112, 124 наст, изд.), и трудно себе представить, чтобы он хранил его тексты как-то не так, как это было принято в эти годы, а именно: в виде рукописного сборника, некой «книжки» или «тетрадки». Наличие такого рукописного документа с понравившимися стихами было характерной приметой быта дворянского сословия, и не исключено, что в таком сборнике содержались стихи и других авторов. Рукописным сборником стихотворений владеет и Макар Девушкин, о чем он упоминает в своем письме к Вареньке, обещая «стихов достать» и добавляя, что у него есть «тетрадка одна переписанная» (с. 19 наст. изд.). Не оттуда ли герой «Бедных людей» взял процитированную им стихотворную строку?
При каких обстоятельствах у Достоевского мог появиться текст не опубликованного к этому времени стихотворения М.Ю. Лермонтова, копировалось ли стихотворение «Желание» в период, предшествующий окончанию романа «Бедные люди» — весна 1845 года? Сбор материалов для Лермонтовского музея (основанного в Санкт-Петербурге 18 декабря 1883 года при Николаевском кавалерийском училище) показал, что рукописные копии, как опубликованных, так и не опубликованных стихотворений М.Ю. Лермонтова, ходили по рукам и хранились в личных архивах в великом множестве экземпляров. Об этом свидетельствуют списки материалов, переданных в музей в 1880-е годы и опубликованных в нескольких номерах «Русской старины»64  * 66. Среди сотен единиц хранения, полученных музеем от разных лиц, нашлись и анонимные рукописные сборники стихов Лермонтова. В указанной публикации в «Русской старине» отмечается значительное место, которое в этих материалах занимали наброски и готовые стихотворения 1829—
64 	Процесс формирования Лермонтовского музея детально освещался в «Русской старине» (1881. Т. 30. С. 709-713; 1883. Т. 40. С. 731-738; 1884. Т. 41. С. 240; Т. 42. С. 425-432 и др.). Здесь же публиковались материалы, связанные с открытием новых текстов и фактов биографии поэта: Неизданные стихотворения, отрывки и письма М.Ю. Лермонтова. Сообщ. П.А. Ефремов //PC. 1874. Т. 10. С. 172—185; Наброски стихотворения и письмо М.Ю. Лермонтова. Сообщ. П.А. Ефремов и В.Н. Поливанов Ц PC. 1875. Т. 14. С.57—60; Неизданные
стихотворения М.Ю. Лермонтова. Сообщ. проф. П.В. Висковатов Ц PC. 1882. Т. 35. С. 387— 392; Воспоминание о М.Ю. Лермонтове. Сообщ. Я.И. Косгенецкий // PC. 1875. Т. 14. С. 60—
66 и др.


К.А. Баригг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
423
1831 годов, например, стихотворение «Исповедь», которое «содержит 124 стиха»;65 также в форме рукописной книжки распространялась поэма «Демон»66. В музей попала и рукописная «школьная тетрадь Лермонтова, присланная <...> князем Н.Н. Манвеловым», которая «представляет собой переплетенную книжку из 134 страниц, х/\ листа, кругом покрытую рисунками пером и карандашом»65  66 67. Следует отметить, что активно копировались и юношеские тетради Лермонтова, содержащие его ранние стихотворения. Так, среди поступивших в музей материалов имеются «копии с 3 и 11-й юношеских тетрадей Лермонтова от П.А. Ефремова»68. Обратим внимание на то, что в 11-й тетради, в самом ее начале, под Nq 2, находится «Желание» («Зачем я не птица...»). Таким образом, можно считать доказанным, что текст «Желания» («Зачем я не птица...»), вместе с другими юношескими стихотворениями Лермонтова, распространялся в рукописных копиях.
Известно, что Лермонтов не делал секретов из своих стихотворных опытов, щедро делился ими с друзьями и знакомыми. В юнкерском училище — с М.Г. Хомутовым, Н.И. Поливановым, В.А. Вонлярлярским, многими другими. По мнению автора публикации в «Русской старине», Лермонтов не стремился отделять себя от круга однокашников, которые образовали благоприятную обстановку, где «талант Лермонтова мог свободно развиваться». Согласно этому свидетельству, «шумная, веселая, кутящая молодежь имела возвышенные идеалы», любимый способ времяпровождения был связан с «художественными произведениями литературы, которые часто громко читались в среде товарищей». Автор публикации не сомневается, что друзьям поэта в юнкерском училище были хорошо известны произведения, написанные им к этому моменту: «Многие из товарищей Лермонтова понимали, ценили и увлекались его талантом, как бы предчувствуя в нем великого поэта»69. Известно, что «Лермонтов не только позволял свободно декламировать свои стихи, но и сам не раз читал их публично; также охотно вписывал свои стихи в рукописные сборники своих друзей и знакомых»70. Так, альбом Н.А. Тухачевского 1825—1848 годов71 среди стихов разных авторов содержит выписки из Лермонтова («И скучно, и грустно...», «Бородино», а также многочисленные рисунки и шаржи)72.
Важную роль в распространении неопубликованных стихотворений Лермонтова сыграл Аким Павлович Шан-Гирей (1818—1883), троюродный брат и близкий
65 См.: Бильдерлинг АЛ. Лермонтовский музей в С.-Петербурге, основан 18 декабря 1883 г. // PC 1890. Т. 65. С. 590.
66 См.: Там же. С. 593.
67 Там же.
68 Там же.
69 Там же. С. 592.
70 См.: Голованова Т.П., Чистова И.С. Стихотворения 1828—1841. ПримечанияЦЛермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. Л., 1979. T. 1. С. 533—534.
71 См.: РО ИРЛИ. Ф. 1. Он. 8. Na 61.
72 См.: Вацуро В.Э. Литературные альбомы в собрании Пушкинского Дома (1750—1840-е годы). С. 48.


424
Приложения
друг Лермонтова, хранитель его рукописей. Известно, что Шан-Гирей «принадлежал к числу немногих друзей, посвященных в творческие замыслы поэта. Лермонтов диктовал ему свои сочинения <...>», в 1841 году, незадолго до гибели, Лермонтов встретился в Петербурге с Шан-Гиреем и передал ему «связку рукописей», где была и указанная 11-я тетрадь, содержащая текст «Желания»73. В своих воспоминаниях последний пишет:
Срок отпуска Лермонтова приближался к концу; он стал собираться обратно на Кавказ. Мы с ним сделали подробный пересмотр всем бумагам, выбрали несколько как напечатанных уже, так и еще не изданных и составили связку. «Когда, Бог даст, вернусь, — говорил он, — может, еще что-нибудь прибавится сюда, и мы хорошенько разберемся и посмотрим, что надо будет поместить в томик и что выбросить». Бумаги эти я оставил у себя, остальные же, как ненужный хлам, мы бросили в ящик. Если бы знал, где упадешь, говорит пословица, — соломки бы подостлал; так и в этом случае: никогда не прощу себе, что весь этот хлам не отправил тогда же на кухню под плиту74.
Нет никаких сомнений, что Шан-Гирей знал и стихотворение «Желание». Получив известие о смерти Лермонтова, в 1842—1843 годы Шан-Гирей раздавал друзьям и знакомым полученные от Лермонтова рукописи — В.Ф. Одоевскому, Н.А. Столыпину, Л.И. Арнольди и др.75. Важно, что это были рукописи именно ранних произведений, на что совершенно определенно указывает Шан-Гирей: «ученические тетради и стихи первой юности»76.
Разумеется, этими текстами А.П. Шан-Гирей охотно делился и со старшим другом Лермонтова, большим почитателем его таланта и его учителем литературы в Юнкерской школе (а также своим преподавателем в годы пребывания в Артиллерийском училище) профессором словесности Василием Тимофеевичем Плаксиным77. Во все годы учебы, в начале 1830-х годов в Московском университете, позже — в Юнкерской школе, Лермонтов передавал свои стихи Плаксину без всяких ограничений. Плаксин вспоминает, что был знаком с произведениями Лермонтова, не напечатанными при его жизни. По его свидетельству, Лермонтов «написал остроумно-забавный рассказ “Монго” <...>. Тогда же он начал писать свою поэму “Демон”, многие из его товарищей знали эти стихотворения наизусть;
73 См.: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 618.
74 Шан-Гирей А.П. М.Ю. Лермонтов // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 52.
75 Одновременно Елизавета Алексеевна Арсеньева (Столыпина) после смерти внука раздавала знакомым и близким стихи Лермонтова в автографах и списках.
76 Шан-Гирей А.П. Указ. соч. С. 53.
77 Ученическая тетрадь Лермонтова «Лекции из военного слова» (см.: Собрание рукописей Лермонтова Ц ОР РНБ. No 31) представляет собой конспект лекций Плаксина, почти дословно совпадающий с изданным им «Кратким курсом словесности, приспособленным к прозаическим сочинениям» (1832).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
425
я читал их в качестве учителя»; по его мнению, и прочие ненапечатанные произведения Лермонтова «быстро распространялись в рукописях»78. Важно, что Плаксин был не просто преподавателем Лермонтова, но в буквальном смысле учил его писать художественную прозу, именно по его индивидуальному заданию Лермонтов создал свое известное описание Москвы с птичьего полета; смысл задания сводился к практическому применению правил, которые были изложены в учебнике — «Кратком курсе словесности, приспособленном к прозаическим сочинениям»79.
Согласно позднейшему свидетельству самого Плаксина, еще в 1832—1834 годах он читал в рукописях ранние произведения Лермонтова, включая и те, над которыми поэт работал в период пребывания в Школе юнкеров80, более того, он был первым критиком и наставником Лермонтова, «в качестве учителя делал свои замечания»81. Затем, во время учебы в Юнкерской школе, Лермонтов еще раз передал Плаксину свои стихи, в том числе входившие в 11-ю рукописную тетрадь82. Плаксин знал «Хаджи Абрека» — по мнению Лермонтова, произведение неудачное. Тем более поэт был заинтересован в том, чтобы преподаватель ознакомился с его лучшим творением — стихотворением «Желание».
В.Т. Плаксин после смерти поэта еще более ревностно популяризировал творчество своего ученика на занятиях в Главном инженерном училище, на которых присутствовал Ф.М. Достоевский (см.: Якубович 1991: 40—46). Как свидетельствует мемуарист, Достоевский в эти годы «любил поэзию страстно», с большим воодушевлением декламировал стихи, и при этом «природная прекрасная его декламация выходила из границ артистического самообладания» (с. 213 наст. изд.).
78 Плаксин В.Т. Голос за прошедшее // Сборник литературных статей, посвященных русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя А.Ф. Смирдина. СПб., 1858. T. 1. С. 14.
79 См.: Плаксин В.[Т] Краткий курс словесности, приспособленный к прозаическим сочинениям. СПб., 1832. С небольшими дополнениями и расширениями отдельных разделов (при сохранении основного содержания) этот учебник издавался еще два раза: Руководство к познанию истории литературы. СПб., 1833; Учебный курс словесности, с присовокуплением предварительных понятий о человеке вообще, о его познавательных силах, о свойствах и связи мыслей: краткой теории изящных искусств и примеров во всех родах прозаических и поэтических сочинений, составленный Василием Плаксиным. СПб., 1843— 1844. Кн. 1-2.
80 «На л. 3 авторизированной копии “Панорамы Москвы” имеется помета, сделанная карандашом, возможно, рукою Плаксина» [Назарова Л.Н. Лермонтов в Школе юнкеров Ц Лермонтов М.Ю. Исследования и материалы. Л. 1979. С. 142).
81 Плаксин В.Т. Голос за прошедшее. С. 304.
82 Согласно воспоминаниям Н.Н. Манвелова, в 1834 году, до публикации поэмы в «Библиотеке для чтения», Лермонтов передал «преподавателю русской словесности Плаксину <...> сочинение свое в стихах “Хаджи Абрек”» [Манвелов Н.Н. Воспоминания, относящиеся к рисункам тетради М.Ю. Лермонтова // Лермонтов М.Ю. в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 186). Поэма «Хаджи Абрек» была опубликована в 1835 году, следовательно, Плаксин мог познакомиться с произведением только по рукописи.


426
Приложения
Л.П. Гроссман подчеркивает, что знание молодым Достоевским современной ему русской поэзии было выдающимся даже в пределах возникшего вокруг него литературного кружка: «Начитанность Достоевского создала ему почетный авторитет среди товарищей и друзей <...>» (Гроссман 1965: 35). Воспоминания самого Достоевского о пребывании в училище сильно отличаются от этой подкорректированной временем оценки — «почетный авторитет среди товарищей» — скорее всего, там Достоевскому было так же тяжко, как Девушкину в его канцелярии.
Тем не менее, в эти непростые училищные годы, когда происходил процесс подготовки будущего писателя к созданию первого произведения, он был более чем заинтересованным слушателем лекций по русской литературе, старательно делал записи во время занятий и выполнял творческие учебные работы по курсу. В расписании Главного инженерного училища значилось: «Российская словесность. 2 лекции. ЗУ2 часа Ц По книге, изданной преподающим историю русской литературы // Коллежский асессор Плаксин // История литературы, языка, с практическим упражнением кондукторов в сочинениях»83. Будущий романист изучал курс изящной словесности Т.П. Плаксина «с увлечением и радостью», в том числе и потому, что Плаксин в своих лекциях «уделял много внимания» творчеству Лермонтова, своего ученика и «надежде русской словесности». На занятиях Плаксин постоянно читал и комментировал стихотворения Лермонтова, как опубликованные, так и неопубликованные84. Отсюда ясно: вероятность того, что Плаксин читал стихотворение «Желание» («Зачем я не птица...») с кафедры своим студентам (в том числе и Ф.М. Достоевскому) более чем высока. В студенческие годы Достоевский редактировал литографированную училищную газету «Ревельский сня- ток» и, со всей очевидностью, имел дело с литературными текстами, ходившими в списках по училищу. Не исключено, что Плаксин делился со своими воспитанниками и неопубликованными стихотворениями Лермонтова. Следует заметить, стихи Лермонтова Достоевский помнил и в последующие годы (см.: Гроссман 1965: 466-467).
Нельзя не отметить, что Плаксин был весьма заметной фигурой в литературной жизни России первой половины XIX века, регулярно печатался в известных журналах, издавал обширные монографии. Блестящий лектор, с любовью относившийся к своим ученикам, он был противником зубрежки и всякого рода «нормативов». Склонный к либерализму, он с удовольствием преподавал в Инженерном училище все то, что носило оттенок фронды. Еще в молодости его уволили из Санкт-Петербургского университета за вольномыслие вместе с рядом других профессоров, в процессе известной идеологической «чистки» (14 июня 1822 года). Его взгляды носили очевидный демократический характер, и формулировка мо¬
83 Цит. по: Макашовский М. Исторический очерк развития Главного инженерного училища. 1819—1869 гг. СПб., 1869. С. 64.
84 «В своем преподавании Плаксин придерживался старинных образцов и Гоголя не признавал. Но он уделял много внимания Пушкину, Лермонтову, Кольцову и давал в своих хрестоматиях хороший подбор образцов народной поэзии» (Гроссман 1965: 31).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
427
тива увольнения — «за недостатки в нравственности», за «дух, в котором преподавались науки исторические» — не оставляет в этом никаких сомнений85. Особенностью преподавательской манеры Плаксина было чтение вслух поэтических текстов, которые он затем детально анализировал и комментировал. Известно, что содержание лекций В.Т. Плаксина получило полноценное отражение в его известной рецензии на собрание сочинений Лермонтова, опубликованной в 1848 году86. Свою работу о Лермонтове Плаксин опубликовал через пять лет после того, как Достоевский вышел из Главного инженерного училища. В статью естественным образом вошло то, что составляло основу его лекций: «<...> в его бумагах сохранился подробный конспект лекций, который практически совпадает с изданным Плаксиным “Кратким курсом словесности, приспособленным к прозаическим сочинениям” (СПб., 1832)»87.
Нельзя не отметить и еще одну нить, связывающую творческую историю «Бедных людей» с училищным преподавателем Достоевского. В.Т. Плаксин не только дружил, но и сотрудничал с А.И. Галичем, совместно с ним издал «Летопись факультетов на 1835 год» (СПб., 1935), отмеченную несколькими рецензиями, в том числе и В.Г. Белинского (см.: Белинский 1953—1959/2: 196.) Учитывая, что В.Т. Плаксин в своих учебных пособиях воспроизводил собственные лекции — или, наоборот, лекции строил как изложение этих учебных пособий — не исключено, что студентам он рассказывал о своих встречах с Галичем, о его философской системе. В своей книге он пишет:
<...> однажды профессор философии Галич приходит ко мне и, между прочим, с озабоченным видом говорит: «Есть у меня заветная идея; я хотел бы написать книжонку, правда, довольно плотную, в виде введения к истории человечества <...> Сказано — сделано. Книга эта — “Картина человека” — Галичем написана»88.
Возможно, что Достоевский читал эту книгу раньше и перечитывал ее в студенческие годы по совету преподавателя. Отнюдь не случайно в своем первом романе Достоевский вводит книгу А.И. Галича «Картина человека» в число тех
85 См.: Назарова Л.Н. Лермонтов в Школе юнкеров С. 140—142.
86 См.: Плаксин В.Т. Сочинения Лермонтова. С.-Петербург, 1847, в типографии Академии наук. Два тома. 390 и 510 с., в 8-ю д. л. Ц Северное обозрение. 1848. No 3. Огд. 5. С. 1—20. См. также: Он же. Сочинения Лермонтова. С.-Петербург, 1847, в типографии Академии наук. Два тома. 390 и 510 с., в 8-ю д. л. // Лермонтов М.Ю.: pro et contra. СПб., 2002.
87 См.: Потапова Г.Е., Заварзина Н.Ю. Комментарий к статье Плаксина В.Т. «Сочинения Лермонтова. С.-Петербург, 1847, в типографии Академии наук. Два тома. 390 и 510 с., в 8-ю д. л.» Ц Лермонтов М.Ю.: pro et contra. СПб., 2002. С. 184. Согласно мнению Л.Н. Назаровой, Лермонтов конспектировал лекции своего учителя; важно, что временами эти конспекты «дословно совпадают» с учебными пособиями, изданными Плаксиным (см.: Назарова Л.Н. Лермонтов в Школе юнкеров С. 143).
88 Плаксин В.Т. Голос за прошедшее. С. 27.


428
Пр иложения
немногих книг, которые составляют круг чтения Макара Алексеевича Девушкина89.
Говоря о круге лиц, которые могли ознакомить Достоевского со стихотворением Лермонтова «Желание», нельзя не упомянуть об Игумнове, старшем писаре Главного инженерного училища, о котором оставил нам воспоминания А.И. Савельев, один из мемуаристов Ф.М. Достоевского. Военный инженер и историк инженерного дела в России, полковник (впоследствии — генерал-лейтенант) Александр Иванович Савельев (1816—1907)90 в годы учебы Достоевского в Главном инженерном училище занимал должность ротного офицера, разумеется, был хорошо знаком и с В.Т. Плаксиным. Савельев оставил нам ценное свидетельство о стихотворных декламациях училищного писаря Игумнова. Согласно его описанию, это был
человек, прослуживший долго в строю, в армейском полку; весьма честный, добрый, весьма любимый кондукторами, большой любитель литературы и обладавший отличной памятью. Он имел большое нравственное влияние на молодежь <...> Игумнов в зимние вечера, по приглашению чаще всего Ф.М. Достоевским, приходил в рекреационную залу и становился посреди ее. Немедленно зала наполнялась всеми кондукторами, являлись скамейки и табуреты, и водворялась тишина. Игумнов, обладая хорошею памятью, изустно передавал целые баллады Жуковского и поэмы Пушкина, повести Гоголя и др. Присутствовавшие, приходившие в восторг от рассказов Игумнова, не ограничивались аплодисментами, но сбирали ему каждый раз обильное денежное вознаграждение (с. 207 наст. изд.).
Возможно ли, что Игумнов читал кондукторам стихи Лермонтова? Велика вероятность, ведь он с ними был хорошо знаком, учитывая, что обслуживал в качестве переписчика В.Т. Плаксина, штатного профессора училища; нетрудно догадаться, откуда у него столь обширные познания в современной русской поэзии91. Характер немолодого писаря Игумнова, склонного к поэзии и философствованию и находившегося на более высоком для своего социального положения
89 Девушкин читал фундаментальный труд А.И. Галича «Картина человека, опыт наставительного чтения о предметах самопознания для всех образованных сословий, начертанный А. Галичем» (СПб., 1834). Лицейский преподаватель Пушкина, профессор Санкт- Петербургского университета, известный философ-просветитель, в начале 1840-х годов пребывал в опале, и прямое упоминание его имени не могло пройти цензуру. Нравственные проблемы, поднятые в его книге, получили свое выражение в романе «Бедные люди» (см.: Жилякова 1989: 20—26).
90 Его перу принадлежат статьи в «Военном энциклопедическом лексиконе», а также многочисленные статьи по истории инженерного дела в России в журналах «Инженерные записки», «Древняя и новая Россия», «Русская старина» и «Исторический вестник».
91 Помимо Игумнова, в училище было еще три писаря, делавших копии для преподавателей и воспитанников (см.: Максимовский М. Исторический очерк развития Главного инженерного училища. С. 32).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
429
уровне духовного развития, очень напоминает нам переписчика бумаг и большого любителя литературы Макара Алексеевича Девушкина. Не из его ли стихотворных декламаций Достоевский взял лермонтовскую цитату? Или хранил это стихотворение в своей рукописной «книжке»? Или услышал его на лекции В.Т. Плаксина? Одно не исключает, скорее, дополняет другое.
Несомненно, творчество Лермонтова «было живо в художественной памяти Достоевского», и обращение к нему всегда имело глубоко «продуманный и художественно значимый смысл»92. Совпадение это или нет, но наиболее часто писатель цитировал именно те произведения Лермонтова, которые вошли в учебник- антологию В.Т. Плаксина («Дума», «Демон», «Русалка», «Молитва»), на протяжении всей жизни воспринимавшего его стихи как «нежную, чудесную музыку» и «запас <...> мыслей, удивительных даже для мудреца»93. В год начала профессиональной литературной деятельности (1843) Достоевский был внимательным читателем журнала «Отечественные записки». Вряд ли он мог пропустить статью о творчестве М.Ю. Лермонтова, написанную В.Т. Плаксиным94. В декабрьском номере журнала за 1843 год было восемь стихотворений М.Ю. Лермонтова;95 в Nq 2 за 1844 год, где публиковался источник эпиграфа к «Бедным людям» — «Живой мертвец» В.Ф. Одоевского — также входили стихи Лермонтова, включая «Пророка», особенно любимого Ф.М. Достоевским96. На протяжении всей жизни Достоевского имя Лермонтова стояло для него рядом с Пушкиным. Об этом он говорил не раз, в частности, в траурной речи на похоронах Н.А. Некрасова (см.: Акад. ПСС/26: 111—113). Писатель был убежден, что «Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Островский, Гоголь <...> дали нам право на фактическое участие в общеевропейской жизни» (Акад. ПСС/20: 10). Нет никаких сомнений, что важную роль в формировании этого убеждения сыграл глубокий и давний интерес Достоевского к творчеству М.Ю. Лермонтова, поддерживаемый и ходившими по рукам рукописными «книжками стихов», и лекциями профессора В.Т. Плаксина, и блестящими декламациями писаря Инженерного училища Игумнова.
Обратим внимание на текстуальное совпадение первой части процитированной Достоевским стихотворной строки («Зачем я не птица...»), с последующим нарочитым искажением стихотворного размера и лексики лермонтовского текста. Возникает вопрос, почему Достоевский изменил вторую часть строки («...не ворон степной»)? Он не мог не знать, что это стихотворение не опубликовано, и, возможно, усомнился в своем праве полностью воспроизводить чужой текст. Другой причиной может быть то, что в финале романа Варенька Доброселова уезжает «в степь» к «помещику Быкову», и слово «степь», многократно повторяясь в прощальных письмах Девушкина, обрастает негативными коннотациями, маркируя буду¬
92 Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 143.
93 Опочинин Е.Н. Беседы с Достоевским // Звенья. М.; Л., 1936. Т. 6. С. 470.
94 См.: 03. 1843. Т. 26. № 1. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 1—3.
95 См.: 03. 1843. № 12. Декабрь. Т. 31. Отд. 1: Словесность. С. 194г-196, 279—280, 317— 318, 342.
96 См.: 03. 1844. № 2. Февраль. Т. 32. Отд. 1: Словесность. С. 197—200.


430
Приложения
щую трагедию. С другой стороны, если «птица» взята из Лермонтова, то идея о «хищной птице» полностью принадлежит самому Достоевскому. Аллюзивный план «хищной птицы», связанной с лермонтовской поэзией, можно дополнить статьей А.Д. Галахова, опубликованной в сентябре 1843 года. Обсуждая различные трактовки поэтического наследия М.Ю. Лермонтова, он полемизирует с С.П. Шевыревым, который высмеивал лермонтовский поэтический мир, где «и зверь, и птица, и облака, и скалы, и банши накиданы как ни попало»97. Защищая Лермонтова, Галахов формирует важный, по его мнению, аспект лермонтовского нарратива: «хищный зверь, вместе с птицей, внимает глаголу вод Терека, который ревет»98.
Не исключено, что эта «хищная птица» положила начало любимой темы Достоевского — о «хищном» и «кротком» типах людей, которую он разрабатывал на протяжении всей творческой жизни99. Трактовки характеров литературных персонажей в рамках этой темы можно обнаружить практически во всех его произведениях. Например, в «Вечном муже»: «— Фу, черт! да вы решительно “хищный тип” какой-то! <...> — А хищно-то что ж? Вы сказали хищно? — Я сказал, что вы “хищный тип”, — в насмешку вам сказал. — Какой такой “хищный тип-с” ? Расскажите, пожалуйста, Алексей Иванович, ради бога-с, или ради Христа-с» (Акад. ПСС/9: 47). Мотив определения персонажа как «хищного» или, наоборот, «кроткого» типа присутствует также в «Записках из подполья», «Преступлении и наказании », «Бесах», «Идиоте», «Подростке», «Кроткой», «Братьях Карамазовых», есть и в «Дневнике писателя».
Однако уже в «Бедных людях» мы находим достаточно точное и убедительное разъяснение «хищного типа». Девушкин так объясняет Вареньке глубокое различие, существующее между «смирными» и «хищными» типами людей: «Я привык, потому что я ко всему привыкаю, потому что я смирный человек»: не «перехватил» ни у кого «чина», «награждение» никогда не просил, «кабалу» никогда не стряпал, не имею «способностей, достаточных для коварства и честолюбия». Понятно, что перечисленными «способностями» обладает антипод Девушкина — «не смирный» («хищный») человек, явление более чем распространенное; в основе такого характера, как саркастически замечает Девушкин, лежит принцип «наибольшей гражданской добродетели»: «деньгу уметь зашибить» (с. 41 наст. изд.). Осознавая себя «человеком достойным», Девушкин отказывается от «хищной» «гражданской добродетели», о чем и свидетельствует во второй части стихотворной строки. Предположительно, говоря о своей возможности стать «хищной птицей», он сознает нереальность этого, в то же время понимая: последуй он пресловутой житейской «мудрости», он был бы избавлен от многих и многих
97 Галахов А.Д. Литературные и журнальные заметки. Ответ г. Шевыреву на разбор его «Полной русской хрестоматии», составленной г. Галаховым. Статья П // 03. 1843. № 9. Сентябрь. Т. 30. Отд. 8: Смесь. С. 37.
98 См.: Там же. С. 39.
99 См., напр., изложение концепции «хищной души» в «Братьях Карамазовых» (Акад. ПСС/14: 446).


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
431
«напастей», которые сыплются на него градом. Попытка жить, как он определяет, «никому не в тягость», своим, пусть и «черствым» «простым куском хлеба», «трудами добытым», «законно и безукоризненно» (с. 41 наст, изд.) обходится ему дорого. Саркастическое предположение о себе как о «хищном типе», конечно, не сбудется в жизни Девушкина как этически совершенного человека, предтечи Мышкина («Идиот») и Алеши Карамазова («Братья Карамазовы»). Таким образом, лермонтовская стихотворная строка, в переделанном виде, содержит в себе базовую формулу сюжета: Девушкин как незаурядная творческая личность, философ и этически совершенный человек, втиснутый в низкую должность и прокрустово ложе социальной ячейки «маленького человека», тяжело и болезненно переживающий свое положение, с сарказмом предполагает, насколько ему в житейском смысле было бы легче, стань он «хищной птицей». Нельзя считать невозможным, что в формировании не только аллюзивного плана, но и сюжета для этого романа Достоевскому оказал содействие М.Ю. Лермонтов со своим стихотворением «Желание».
Тема «Бедных людей»: аксиология бедности
Название романа «Бедные люди» тесно смыкается с его основной темой и мотивами. Как указывалось, это название демонстративно тривиально в контексте современной Достоевскому литературы, когда сотнями появлялись произведения, авторы которых вольно или невольно перепевали мотивы гоголевской «Шинели». Тема «бедности» стала не просто модной, но в 1840-е годы уже воспринималась как общее место. Роман Достоевского не потерялся на этом фоне потому, что содержал художественное исследование сути понятия «бедность», далеко выходящее за привычные рамки значения «материальная недостаточность», в которых работало большинство последователей Гоголя. Складывается впечатление, что Достоевский, выражая в своем романе протест против безнравственности произведений, сосредоточенных на описании пустоты и ничтожества жизни бедняков, умышленно вносит элемент бурлеска в название своего романа. Это заставляет внимательнее присмотреться к структуре знаков «бедности», которые обнаруживаются в тексте произведения.
Исследователи не раз удивлялись тому, что Достоевский описывает жизнь бедняков в своем первом романе так, будто он сам пережил подобную бедность, чего, конечно, не было. К.К. Истомин, один из первых авторов, затрагивавших этот вопрос, отмечает: «“Бедные люди” <...> отлагают в душе читателя такое впечатление, что Достоевский сам пережил положение бедных людей, ютился вместе с ними в жалких трущобах и чуть ли не погибал от нищенской обстановки. На самом деле материальное положение Достоевского за все это время было вполне обеспеченным» (Истомин 1924: 9). В эти годы он снимал квартиру в доме Прянишникова за 1200 рублей, — это, по тем временам, уровень высшего чиновничества Петербурга или родовой знати. По словам К.А. Трутовского, квартира Достоевского состояла из 4-х комнат: «просторной прихожей, зальца и еще двух комнат», причем сам Достоевский занимал только одну из них, меньшую по раз¬


432
Приложения
меру, остальные помещения стояли пустые и без мебели (см. с. 201 наст. изд.). Почему Достоевский не выдержал и года в «меблированных комнатах» на Караванной улице, первом своем самостоятельном жилье в Петербурге, а затем снял квартиру без соседей, занимая в ней одну комнату? Возможно, с пресловутым «Ноевым ковчегом», в котором обитает Девушкин, где и «чижикам» плохо, и людям жить невыносимо, Достоевский познакомился именно на Караванной. Переехав на Владимирскую улицу, он занимал комнату в многокомнатной квартире, возможно, только чтобы не видеть того, с чем познакомился по прежнему адресу.
С отказом от описанных в «Бедных людях» дешевых «меблированных комнат», лишающих молодого писателя какой-либо возможности собраться с мыслями и продуктивно работать, связаны и большие денежные траты Достоевского в этот период: как указывает К.К. Истомин, Достоевский «вместе с жалованьем получал около 5000 р. асе. в год» (Истомин 1924: 9—10). На самом деле, значительно меньше — из отчета по опеке братьев и сестер Достоевских за 1844 год ясно, что из 4559 рублей 40 копеек, потраченных на всю семью, Федор Михайлович получил 2412 рублей 50 копеек ассигнациями (см.: Цейтлин 1923: 40), но и это довольно крупная сумма. Другой причиной столь больших трат было пристрастие Достоевского к театру. Доктор Ризенкампф пишет, что у Достоевского в 1840-е годы были регулярные «приливы денег», до 1000 рублей в год, которые с легкостью уходили на «роскошные обеды с винами», а также на «Александринский театр, процветавший в то время, отчасти и на балет <...> и на дорогие концерты таких виртуозов, как Оле-Буль и Лист» (с. 220 наст. изд.). Одним словом, траты молодого Достоевского в этот период и правда были немалыми.
Тем не менее, Достоевский действительно «пережил положение бедных людей», и смысл словосочетания «бедные люди» в его письмах этого периода полностью совпадает с его трактовкой в романе, где писатель проводит глубокое художественное исследование понятия «бедность». Причем оказывается, что этот вопрос, давно, казалось бы, выясненный (по модели: «бедным быть плохо, а богатым хорошо»), связан отнюдь не только с материальной стороной жизни человека, но и с самыми сложными экзистенциальными проблемами в пределах заявленного «вековечного вопроса». Роман «Бедные люди» и здесь оказывается «с двойным дном», формулируя несколько значений знака «бедность» и вступая в полемику с известным способом описания «бедного человека», сложившегося в рамках гоголевской традиции.
Несмотря на это, вслед за современной Достоевскому критикой — в частности, В.Г. Белинским, Н.А. Добролюбовым и Н.К. Михайловским, — в литературоведении укрепилась точка зрения на дебютный роман как на образцовое произведение «натуральной школы», в котором ставится задача «отразить общие условия жизни бедных людей». В заслугу Достоевскому — это служит и признаком, выделяющим роман из массы других произведений подобного типа — ставилось то, что «Достоевский выдвигает на первый план в своем романе не особые, конкретные условия жизни того или иного разряда “бедных людей”, но более широкий и общий контраст между богатыми и бедными, сытыми и обездоленными» (Фридлендер 1962:


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
433
406). Однако нет никакой уверенности в том, что это произведение вписывается в рамки «натуральной школы», равно как и в верности тезиса о «контрасте между богатыми и бедными» как основной идее произведения. По сути, творческий метод Достоевского противоположен «натуральной школе», и В.Г. Белинский, найдя в «Бедных людях» «попытку социального романа», увидел там «оправдание» своих социальных и эстетических взглядов. Однако другие читатели не находили в нем «социального романа», определяя его более как роман философско-психологический (см. отзывы Ф.-Ф. Лёве, В.Н. Майкова и А.А. Григорьева — с. 266—268, 293, 301—317, 322—326 наст, изд.)
Согласно мнению Г.М. Фридлендера, «под влиянием идей утопического социализма Достоевский стремится в “маленьком” человеке найти большого человека — человека, который способен благородно действовать, благородно мыслить и чувствовать, несмотря на свою нищету и социальную приниженность» (Фридлен- дер 1962: 407). Девушкин мыслит и поступает «благородно», невзирая на свою бедность; материальное благосостояние не является атрибутом благородства. По Достоевскому, бедный человек может мыслить благородно не вопреки, а благодаря «своей нищете». В романе «Бедные люди» объясняется эта причинная связь: «бедные люди» потому-то и становятся «бедными», что им присуще «благородство мысли и действия», которые не ценятся в обществе и уводят их обладателей на социальное дно, в то время как люди, социально не приниженные, обладающие высоким положением в обществе и крупными капиталами, добиваются этого высокого положения именно за счет присущих им отрицательных качеств — жестокости, агрессивности, беспринципности. Как удачно формулирует Девушкин — обладая пресловутыми «способностями, достаточными для коварства и честолюбия» (с. 41 наст. изд.). Поэтому, говоря о «бедности», писатель имеет в виду вовсе не только и не столько проблему материальной необеспеченности, он ставит вопрос о трагедии человека, одаренного высокими нравственными качествами, которому суждена неминуемая гибель в обстановке социального дарвинизма, где, согласно переосмысленной Достоевским французской пословице, «Всякий за себя, все против тебя, а Бог за всех» (с. 147 наст. изд.). В «Бедных людях» идет речь не столько о материальных невзгодах Девушкина и Вареньки, сколько о несчастье человека, родившегося на белый свет с умом и сердцем.
Базовый знак «бедности» имеет у Достоевского сложную структуру и распадается на три концепта, смысловой конфликт между которыми образует основную сюжетную коллизию романа. Первое из значений «бедности» — полуголодное существование, противоположное «материальной обеспеченности», часто имеет значение «маски», образующей концептуальную перспективу художественного пространства романа. Второе — социальная приниженность, заставляющая человека ощущать себя в этом мире незначительной «ветошкой», возникает как семантическая параллель первому. Третье из этих значений, становящееся антонимом первому и второму: духовно богатая натура, испытывающая жестокие страдания в несовершенном мире, где зло постоянно оказывается сильнее добра. Противоречия между концептами «бедности» (в смысле материальной необеспеченности), «бедности» (в смысле принадлежности к общественному «низу») и «бедностью»


434
Приложения
как страданием, связанным с переживанием экзистенциальных проблем, образуют идеологическое пространство романа. Вопрос о том, как связаны между собой эти «три бедности», Достоевский делает смысловым центром повествования. Сведение проблематики «Бедных людей» лишь к первому и второму концептам, что довольно часто встречается в работах об этом произведении, существенно сужает заложенный в нем смысл.
Вопрос о сути понятия «бедность», вложенного в текстовый смысл произведения, является одним из главных в работах, посвященных первому роману Достоевского. Отметим концептуальные вехи, расставленные исследователями: «<...> герои Достоевского на каждом шагу вынуждены ощущать материальную нужду, зависимость не только от мира людей, но и от мира вещей. Чай, сахар, хлеб, сапоги, вицмундир — все это становится для Макара Алексеевича предметом серьезного внимания и обсуждения в его письмах» (Фридлендер 1962: 413); «Макар Девушкин не думает об изменении своего социального и материального положения <...>» 10°; «“Бедные люди” Достоевского <...> похожи на тех участников старинных общин, которые дорожили материальным блаженством только потому, что оно делало их вкладчиками в жизнь общины <...>»100  101. Эти три точки зрения на вопрос выразительно очерчивают предмет спора, но можно сказать, что реплики исследователей на данную тему либо совпадают, либо соотносятся с одной из этих точек зрения.
В первом же своем письме Девушкин дает подробное, в духе «физиологического очерка», описание своей новой квартиры, в которую он въехал, отказавшись от прежних благоустроенных апартаментов. Это письмо можно прочитать как жалобу на ужасающую нищету. Именно так понимает это письмо Варенька, указывая, что оклад Девушкина и описанное им материальное состояние не очень-то согласуются друг с другом: «<...> вы бы могли гораздо лучше жить, судя по жалованью вашему» (с. 11 наст. изд.). Однако Девушкин откровенно сердится на то, что Варенька предположила в нем какое-то намерение жить в комфорте: «Что это вы пишете мне, Варвара Алексеевна, про удобства, про покой и про разные разности? Маточка моя, я не брюзглив и не требователен, никогда лучше теперешнего не жил; так чего же на старости-то лет привередничать?» (с. 13 наст. изд.). Подчеркивая материальную нищету Девушкина, Достоевский еще резче акцентирует неизменность его презрительного отношения к вопросу о материальной обеспеченности, сравнивая его с принципиально нищими философами-киниками Древней Греции. Когда Варенька пытается пристыдить его бедностью, указывая на ужасное состояние его платья и обуви, Девушкин возражает: «<...> что ж тут такого,
100 Николаев ПА. Творчество Достоевского и современная ему русская журналистика // Вестник МГУ. 1957. No 1. С. 81. Так же думает и В.С. Нечаева: «Для человека с амбицией деньги не имеют никакого обаяния, им совершенно чужд дух наживы, для них они только один из ресурсов поддержания своей чести <...>» [Нечаева В.С. Два лица мещанской интеллигенции в ранних повестях Достоевского // Русский язык в школе. 1930. Nq 1. С. 21).
101 Берковский Н.Я. О мировом значении русской литературы. Л., 1975. С. 114.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
435
маточка, особенного? <...> Я тогда про подошвы мои и не думаю, потому что подошва вздор и всегда останется простой, подлой, грязной подошвой. Да и сапоги тоже вздор! — И мудрецы греческие без сапог хаживали <...> За что ж обижать, за что ж презирать меня в таком случае?» (С. 76 наст, изд.)
Затрагивая эту тему в своих письмах к Вареньке и в разговорах со своими сослуживцами и соседями, Девушкин указывает на «бедность Ш» как основную, имеющую кардинальное значение проблему, систематически отрицая важность постановки вопроса о «бедности I», и сожалея о том, что ему непрестанно приходится переживать связанные с этим унижения и невзгоды. Это позволяет сделать вывод: главной темой романа является концептуальная «бедность» по П.А. Николаеву и Н.Я. Берковскому, в то время как вопрос о материальной и социальной обеспеченности («бедность I и II») присутствует в романе скорее как тематическая «маска», прикрывающая или дополняющая глубинный смысл произведения. Переключения между этими значениями, по тем же правилам, какие мы наблюдаем в романе «Бедные люди», оказываются также центральным компонентом риторической структуры переписки Достоевского с братом Михаилом. Становится ясно, что текстовое значение романа репрезентировано его заглавием: «бедные люди» озабочены у Достоевского отнюдь не только материальными проблемами — главное, они остро переживают несовершенство мира, в котором торжествуют злые силы, в то время как все доброе и прекрасное оказывается унижено и оскорблено.
Отметим, что невольным соавтором названия первого романа Достоевского был его отец, Михаил Андреевич Достоевский. Словосочетание «бедные люди», применяемое во всех трех смыслах, было одним из самых употребляемых в семье писателя: именно так именовал себя и своих домочадцев глава семейства Достоевских. Замечено, однако, что материальная бедность Михаила Андреевича Достоевского, как позже и самого Федора Достоевского, была далеко не буквальной. Известно, что М.А. Достоевский имел 100 рублей в месяц жалованья, не считая доходов от частной практики, у него было семь слуг, и он содержал четверку лошадей: «Сохранившиеся письма Михаила Андреевича содержат постоянно повторяющиеся жалобы на бедность, на отсутствие денег <...> Несомненно, в этих жалобах Достоевского-отца есть нота преувеличения. Нужды в точном смысле слова семья не испытывала»102.
Непроизвольно готовя смысловую парадигму для своего будущего романа, в письмах из училища 1838—1839 годов Достоевский подражал тону и стилю отца, жалуясь ему на бедность; письма эти пишутся под незримым эпиграфом: «мы — бедные люди». Тема эта в письмах к отцу выступала в качестве основной и, в результате, сформировала особый слой риторических фигур, пользуясь которым, можно было наиболее успешно решать задачу ее разработки. Характерные обозначения «бедности» впервые возникли в процессе переписки отца Достоевского с сыном Федором (и, видимо, не только с Федором), а затем — в том же, специ¬
102 	Кирпотин В.Я. Достоевский Ф.М. Творческий путь (1821—1859). М., 1960. С. 246.


436
Пр иложения
альном значении вошли в роман «Бедные люди». Речь идет о знаках: «чаи», «сахар» и «сапоги». При всем различии практической ценности этих предметов (особенно второго с третьим), отсутствие, или сама вероятность отсутствия их, без всяких дополнительных пояснений означали в письмах Достоевского к отцу самую крайнюю степень бедности. Что, само по себе, довольно парадоксально, так как чай в 1830—1840-е годы в России являлся предметом роскоши, деля всех жителей Петербурга на тех, которые «пили чай», и тех, которые не могли себе этого позволить: стоимость фунта чая была равна стоимости 2 бутылок французского шампанского или нескольких пудов говядины103.
Эти три знака располагались, в порядке их экспрессивной ценности: сильнейшим из них был «чай», «сахар» имел функцию дополнения и отдельно от «чая» не употреблялся, «сапоги» же оказывались последним аргументом, так как значительно уступали по уровню экспрессивности «чаю». Таким образом, если «сахар», то вместе с «чаем», а если эти знаки переставали работать, появлялись «сапоги» как второй, ниже первого, уровень того же знака в качестве второй линии, очерчивающей границы «бедности». Важно отметить, что концепты «чая» и «сапог» как символов «бедности» были тесно связаны в сознании Достоевского со «службой» еще задолго до начала работы над своим первым романом.
Пятого мая 1839 года Федор Достоевский пишет отцу:
Милый, добрый родитель мой! Неужели Вы можете думать, что сын Ваш, прося у Вас денежной помощи, просит у Вас лишнего. <...> У меня есть голова, есть руки. Будь я на воле, на свободе, отдан самому себе, я бы не требовал от Вас копейки; я обжился бы с железною нуждою. <...> Теперь же, любез<ный> па- пинька, вспомните, что я служу в полном смысле слова. Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества. <...> Когда вы мокнете в сырую погоду под дождем в полотняной палатке, или в такую погоду, придя с ученья усталый, озябший, без чаю, можно заболеть <...> Но все-таки я, уважая Вашу нужду, не буду пить чаю. Требую только необходимого на 2 пары простых сапогов <...> (с. 117—118 наст. изд.).
В данном случае Достоевский использует два значения поливалентного знака «бедность»: в смысле отсутствия материального блага («можно заболеть») и как знак социального статуса («сообразоваться с уставами общества»). Обратим внимание на последовательность в использовании знаков «бедности»: если нет денег на «чай» (качественный и количественный максимум), то необходимы хотя бы «сапоги» (минимум). «Служба» описывается здесь как социальное состояние, по¬
103 	По свидетельству современника, фунт чая (2 рублей 50 копеек) равен стоимости целого теленка, восьми индеек, десяти гусей, 125 яиц, 5 кг кофе, двух пар башмаков или двух-трех обедов в ресторане высшего класса (см.: Сумароков 77. Старый и новый быт // Маяк современного просвещения и образованности. СПб., 1841. Ч. 16. С. 35).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
437
рождающее «бедность»: Достоевский объясняет, что если бы он был «на воле, на свободе», то отпала бы необходимость «пить чай», и «железная нужда» оказалась бы не такой уж страшной; однако общий негативизм по отношению к службе как «отсутствию воли» указывает на то, что в данном случае «бедность» связана с социальной закрепощенностью человека.
Типологически сходную семантику знаков «служба», «чай», «общество», «воля» мы обнаруживаем на страницах романа «Бедные люди». В письме к Вареньке Макар Девушкин употребляет похожую мотивировку своего желания «пить чай», поясняя: «Оно, знаете ли, родная моя, чаю не пить как-то стыдно; здесь всё народ достаточный, так и стыдно. Ради чужих и пьешь его, Варенька, для вида, для тона; а мне всё равно, я не прихотлив» (с. 10 наст. изд.). Нежелание подвергать сомнению свое социальное положение в глазах других оказывается важнейшим мотивом для Девушкина, как это было и для Достоевского в годы обучения в училище (см.: Нечаева 1976: 138—139) — в обоих случаях «чай» выступает в качестве критерия социальной состоятельности. Аналогичная картина возникает в связи с другим индексом «бедности» — «сапогами», который обозначает «самое необходимое». В список такого рода предметов Девушкин включает три позиции: « карманные деньги», «сапожишки <...> платьишко» (с. 10 наст, изд.), объяснение чему выступает в качестве семантической параллели к предыдущему объяснению: «Ведь для людей и в шинели ходишь, да и сапоги, пожалуй, для них же носишь. Сапоги в таком случае, маточка, душечка вы моя, нужны мне для поддержки чести и доброго имени; в дырявых же сапогах и то и другое пропало, — поверьте, маточка, опытности моей многолетней поверьте <...>» (с. 71—72 наст. изд.). «Чай» и «сапоги» в данном случае оказываются основой социальной идентификации человека.
Тема «сапог» настолько серьезно акцентирована в романе «Бедные люди», что это вызывало удивление и насмешку у некоторых современных критиков. Так, один из первых рецензентов романа заметил: «Девушкин в большей части своих писем беспрестанно толкует о бедственном состоянии своих сапог. Это его idée fixe. С сапогами своими он никак не может расстаться. Он с ними носится и возится, так что весь роман, можно сказать, написан «à propos de bottes»104 (с. 264 наст, изд.; ср.: Цейтлин 1923: 30). Надо отдать ему должное, Л.В. Брант подметил важную особенность поэтического языка романа «Бедные люди», но лишь неверно истолковал результат своего наблюдения — как проявление писательской неумелости Достоевского. «Сапожный знак», в отличие от «чая-сахара», таит в себе еще более сложную структуру, кратко обобщенную Достоевским уже в зрелые годы в
104 	По поводу сапог [фр.) — здесь имеет место амбивалентное значение слова «à ргоро», связанное с преданием времен завоевания Франции англичанами. Англичане, не довольствуясь обыкновенными поборами, под разными предлогами брали крупные суммы, например, на свои башмаки и сапоги (pour Leurs sou Liers et pour Leurs bottes), т. e. без всякого основания и смысла. Другими словами «à propos!» — это «кстати», употребляемое совсем некстати.


438
Приложения
виде дилеммы: «Шиллер или сапоги», еще более точно проводящую грань между материальным и духовно-нравственным аспектами бытия человека105.
В письмах самого Достоевского 1838—1844 годов и в письмах Макара Девушкина мы видим развитую аналитику понятия «бедность», которая образует систему смысловых оппозиций и далеко выходит за рамки значения «материальное неблагополучие» и «низкое общественное положение». Давая в своем письме к брату Михаилу развернутую характеристику Ивану Шидловскому, который в те годы служил для него живым воплощением идеала духовной красоты и самим олицетворением «шиллеровской идеи», Достоевский писал: «О, какая откровенная, чистая душа! <...> О, какое бедное, жалкое созданье был он! <...> Знакомство с Шидловским подарило меня столькими часами лучшей жизни <...>» (с. 125 наст. изд.)106. Мы видим, что «бедность» И.Н. Шидловского, в сочетании со своим контекстовым синонимом («жалкое созданье»), не означает недостаток у него денежных средств (кстати, в эти годы он был весьма богат), но в третьем контекстовом синониме означает «чистая, ангельская душа» — именно то качество, которое неминуемо приводит к состоянию «бедности» в его основном значении — страдательном положении человека, чувствующего личную ответственность за все зло, существующее на Земле. Возвращаясь к смыслу названия романа «Бедные люди», отметим, что в нем звучит именно эта мысль: люди «бедные» от осознания дисгармоничности окружающего их мира и несчастные от осознания своего бессилия остановить зло — это «чистые, ангельские души», которые при соприкосновении с реальным миром естественным образом впадают и в материальную бедность (сколько бы у них при этом ни было денег). Но при этом вполне естественно, что в условиях принятой ими модели мироотношения денег у них не будет вовсе.
Можно заметить, что Достоевский всегда тяготел к названиям произведений, в которых обозначена борьба между противоположными, находящимися в резкой оппозиции друг к другу понятиями. Эти названия либо состоят из двух слов, каждое из которых обозначает одно из пары противоборствующих понятий («Преступление и наказание», «Честный вор», «Елка и Свадьба»), либо одного слова или словосочетания, которое толкуется двояко, где одно из значений оказывается «маской», закрывающей «значение-лицо» («Идиот», «Бесы», «Кроткая»). К этому вто¬
105 Эта формула, упоминаемая во многих произведениях, вошла затем в писательское сознание Достоевского как один из главных аспектов «вековечного вопроса», глубоко пронизывавшего общественную жизнь (см.: Акад. ПСС/10: 23, 172; Акад. ПСС/2: 233 и др.).
106 На протяжении всей своей жизни Достоевский относился к И.Н. Шидловскому с глубочайшим уважением и любовью. Когда Всеволод Соловьев собрался писать биографию Достоевского, писатель специально оговаривал необходимость упоминания имени друга его юности: «Непременно упомяните в вашей статье о Шидловском, нужды нет, что его никто не знает и что он не оставил после себя литературного имени. Ради Бога, голубчик, упомяните — это был большой для меня человек и стоит он того, чтобы его имя не пропало» (Соловьев Вс.С. Воспоминания о Ф.М. Достоевском //ИВ. 1881. Т. 3. С. 608). См. также: Гришин [1976]: 31—32.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
439
рому типу принадлежит и название романа «Бедные люди», где за разными прочтениями его стоят два стилевых мира: «бедные люди» в первом и втором смысле, анатомия экономической, социальной и интеллектуальной ущербности бедняка, развиваемая в сотнях произведений представителей «натуральной школы», вызывающих своей ошибочной трактовкой чувство протеста (в равной степени у Девушкина и его автора). В романе мы сталкиваемся с анализом «бедности» как нравственно-онтологического состояния человека, не нашедшего пути в этой реальности, который позволил бы ему выжить, не делая зла другому, но пытающегося создать в условиях «смиренного местечка» свой мир, основанный на пренебрежении к материальным благам, где ценятся «ветхое рубище певца», жертвенная любовь к ближнему, босые ноги Диогена или Сократа, а не «новые сапоги». Аспекты этого знака, сопряженные с «натуральной» стилистикой, привязывают «бедняка» к узкой социальной ячейке и мыслят возможное «богатство» лишь за счет ее расширения или смены. Ответом на эту сомнительную перспективу является история чиновника Горшкова, своего рода притча о неожиданно свалившемся на человека успехе и оказавшемся еще более убийственным, чем материальная нищета. Третье значение связано с отрицанием возможности добра вне свободы самовыражения и с романтическим культом освобождения от всевозможных пут и ограничений, что понимается в первую очередь как свобода творчества и полное раскрытие внутреннего потенциала личности. Творчество для романтика — это всегда страдание и в то же время счастье. В сформулированной Достоевским «бедности Ш» звучит и мотив свободы страдания ради высокой идеи, обязательно связанной с поклонением «идеальной красоте» и отказом от унижения человеческого достоинства в некой, пусть даже удобной, социальной ячейке.
Именно это пытался разъяснить Достоевский П.А. Карепину — почему «бедность» в его сознании так неразрывно связана со «службой». Ведь парадоксальность такой постановки вопроса для обывательского сознания очевидна: Достоевский бросает службу из-за «бедности», в чем он настойчиво уверяет своего опекуна Карепина, хотя именно служба в петербургской инженерной команде давала ему твердый достаток, и эти доходы, естественно, тут же прекращались в случае выхода в отставку. Разумеется, так было бы, если бы речь шла только о недостатке денежных средств. Однако в представлениях Достоевского, что следует и из его писем этого периода, и из текста «Бедных людей», стремление к материальному благополучию есть своего рода фикция или цель, недостойная по-настоящему порядочного человека, который, не изменяя себе, неизбежно в конечном итоге должен стать бедняком в духе Шидловского или Девушкина (Раскольникова, Шатова, Алеши Карамазова и др.). Лишь затем, и только как следствие, возникает необходимость способов избавления от этой тяготящей человека дисгармонии бытия, в том числе — и от материальных проблем. Другими словами, Сократ и Диоген ходили босыми именно потому, что были философами, а не философствовали потому, что не имели денег на покупку обуви. Таким образом, и для самого Достоевского, и для героя его первого произведения литературное творчество оказывается способом преодоления этого зла «бедности» с помощью заинтересованного диалога двух любящих друг друга людей (объединенных общей заботой о


440
Пр иложения
человеке, страдающем от несовершенства мира). Здесь художественный мир если не заменяет, то, по крайней мере, заслоняет и отчасти компенсирует собой окружающее их «царство Ваала».
Следует заметить, что и далее на протяжении всей своей жизни Достоевский резко отделял вопрос о счастье от вопроса о материальном достатке и «комфорте» и был верен такой постановке вопроса до конца107. В идеологической схеме романа «Бедные люди» эти же две модели мира, две шкалы ценностей совпадают в своих основных значениях с двумя типами сознания, взаимно враждебными друг другу, герои четко разделяются на апологетов одного из названных выше значений. Давно замечено, что П.А. Карепин стал прототипом помещика Быкова, сторонника концепции «счастья» как материального преуспевания, а Девушкин индексирует защиту духовных ценностей и отрицание примата ценностей материальных и социальных. Персонажи группируются вокруг этих двух центров (Рата- зяев, Петр Петрович, многочисленные «недоброжелатели» Девушкина и др.; Тереза, Федора, Горшков и др.); Варенька Доброселова, являясь главным героем романа, перемещается из «лагеря Девушкина» в «лагерь Быкова», траектория этого движения и обеспечивает роману необходимый динамизм, являясь основой сюжета.
Итак, в русской литературе 1840-х годов тема жизни городских низов была заезжена до основания, но роман «Бедные люди» не потерялся на этом фоне потому, что содержал художественное исследование понятия «бедность», не только выходящее за привычные для последователей Гоголя рамки значения «материальная недостаточность», но твердо противостоящее этому штампу. В сознании Достоевского шекспировский «бедный Иорик» противостоял гоголевскому Баш- мачкину, что и нашло свое отражение в претензиях Макара Девушкина к Н.В. Гоголю, вызвавших недоумение у плохо понявшего смысл романа К. С. Аксакова, многословно удивлявшегося отвращению, которое вызвала у Девушкина повесть Гоголя «Шинель» (см. с. 329 наст. изд.). Преодоление трагедии «бедного человека», находящегося в социальном «запустении», в конце 1830-х — начале 1840-х годов для Достоевского оказалось прочно связано с мыслью о поэзии как выходе из трагического тупика нравственно-онтологической «бедности» современного человека.
Нельзя сказать, что современная Достоевскому критика не обратила на это внимания, новизна постановки вопроса о «бедности» не укрылась и от некоторых внимательных читателей. А.В. Никитенко в своей рецензии отметил, что «этот маленький чиновник, этот бедняк, которому общество и не может уделить более благ, как сколько следует существу переписывающему, он вне своей общественной сферы, посреди отношений человеческих, является уже с полным правом на наше уважение и сочувствие» (с. 273 наст. изд.). С.П. Шевырев проницательно заметил, что «г. Достоевский задал себе задачу в своей первой повести: изобразить
107 	Ср. черновики к «Преступлению и наказанию»: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием <...> жизненное знание и сознание <...> приобретается опытом pro и contra, которое нужно перетащить на себе» (Акад. ПСС/7: 154—155).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
441
в бедном чиновнике человека с благороднейшими сочувствиями ко всему бедному» (с. 285. наст. изд.). Позже Н.А. Добролюбов поддержал эту мысль в своей статье «Забитые люди»:
«Каждый человек должен быть человеком и относиться к другим как человек к человеку» — вот идеал, сложившийся в душе автора помимо всяких условных и парциальных воззрений, по-видимому, даже помимо его собственной воли и сознания, как-то priopi, как что-то составляющее часть его собственной натуры108.
Суммируя эти наблюдения, Г.М. Фридлендер предположил, что основное отличие романа Достоевского от множества других произведений о бедных чиновниках заключается в идее «защиты человеческого достоинства “бедных людей”», «в то время как специфическая “бедность”», описанная Достоевским в его романе, складывается как дихотомия «материальной бедности и душевного богатства, величайших лишений и невиданной щедрости, грубой прозы быта и возвышенной поэзии чувства» (Фридлендер 1964: 53, 59). Если авторы повестей о «бедных чиновниках» в 1840-е годы были склонны делать акцент в первую очередь на материальной нищете, забитости, юридическом и социальном бесправии героев, то Достоевский «особенно остро почувствовал и выразил другую сторону их социальной драмы — каждодневное оскорбление <...> личного человеческого достоинства». Основной вопрос, который управлял творческой работой Достоевского в период создания им романа «Бедные люди» — «каковы потенциальные силы и возможности, скрытые в груди» так называемого «маленького человека» (Фридлендер 1983: 13).
Продолжая эту мысль Г.М. Фридлендера и исправляя некоторый перекос в сторону социальной мотивировки мыслей и поступков героев, свойственный критике прошлых лет, Т.И. Печерская сосредотачивается на описании нравственной проблематики романа Достоевского; справедливо замечая, что Девушкин — человек с высоким духовным потенциалом, который «гнушается <...> заботами о низкой материи»109. Мысль о сюжете «Бедных людей», основанном на описании процесса воспитания духовных ценностей, «постоянного и неуклонного процесса совершенствования личности», поддерживается Е.Е. Соллертинским110. А.П. Кузичева также оспаривает популярный в прежние годы тезис о доминировании в «Бедных людях» «социальной бедности» главного героя романа, который, по ее мнению, беден не столько потому, что «нищ, унижен, оскорблен, а потому, что думает, сострадает, потому что ему стыдно за других». Согласно мнению исследователя,
108 Добролюбов НА. Забитые люди Ц Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 242.
109 Печерская Т.И. Загадочная Федора (Об одной из авторских проекций в романе Ф.М. Достоевского «Бедные люди») //Поэтика русской литературы. М., 2001. С. 271.
110 Соллертинский Е.Е. Некоторые особенности форм повествования в романе Ф.М. Достоевского «Бедные люди» Ц Проблемы реализма. Вологда, 1978. Вып. 5. С. 67—68.


442
Приложения
Макар Девушкин — полноценный герой-философ, игнорирующий проблему социального преуспевания и жизненного комфорта, который становится по-настоящему «бедным» лишь потеряв возможность переписки с Варенькой111.
Оригинальность первого романа Достоевского, которая не дала ему потеряться в эти годы на фоне сотен других произведений о «бедных людях», выразилась в стремлении к духовному и нравственному воскрешению человека, казалось бы, потерявшего остатки самосознания и ответственной мысли — бедного чиновника, «машины для письма»112. В исследованиях «Бедных людей» все еще время от времени звучит обветшалая трактовка этого произведения как описания конфликта между бедными и богатыми; однако все чаще литературоведы отказываются от упрощений, искажающих смысл первого романа Достоевского, и обращаются к его сокровенному смыслу, ничем не противоречащему всему остальному творчеству писателя.
Чин и образование Макара Девушкина
Девушкин говорит, что «на службу явился» в возрасте семнадцати лет, и в самое ближайшее время исполнится тридцать лет его «служебного поприща» (с. 41 наст. изд.). Цифра эта — тридцать лет — не случайная. Именно такой срок, согласно специальному указу Николая I, должен был прослужить гражданский чиновник, чтобы получить право на пенсию (в некоторых ведомствах, связанных с опасностью или сложностью прохождения службы — 20 лет). По истечении этого срока чиновник, как правило, покидал службу. Возможно, именно с этой перспективой связаны планы Девушкина в ближайшее время вплотную «заняться литературою» (с. 90 наст. изд.).
Что такое чин 9-го класса, которым обладает Девушкин? Его название в придворной службе — камер-юнкер (чин, пожалованный Николаем I А.С. Пушкину); в артиллерийской — капитан-лейтенант, квартирмейстер; в морской — галерный мастер; в статской — «полицмейстер в резиденции, обер-ротмейстер в губерниях, бургомистр от магистрата», этот чин имели также «профессоры в академиях, до- кторы всяких факультетов, которые в службе обретаются, переводчик и протоколист сенатские, казначеи при монетном дворе» (Евреинов 1888: 107). Это был самый высокий из «низших чинов». Следующий за ним чин 8-го класса называется в «Положении о порядке производства в чины по гражданской службе» первым
111 Кузичева А.П. Кто он, «маленький человек»? (Опыт чтения русской классики) //Художественные проблемы русской культуры второй половины XIX века. М., 1994. С. 87.
112 Попытки обоснования православных традиций в нравственной философии, представленной романом «Бедные люди» см.: Захаров В.Н. Дебют гения //Достоевский Ф.М. Поли, собр. соч. Канонические тексты. Петрозаводск, 1995. T. 1; Надзвецкий В. Право на личность и ее тайну //ДМК. М., 1997. № 8. С. 31-40; Степанян К А. Тайна человека в романе «Бедные люди» // Вопр. литературы. 2004. Nq 6. С. 179—194.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
443
из высших113, и родовые дворяне могли претендовать на него только через 5 лет безупречной службы в должности 9-го класса. В период, когда только что был закончен роман «Бедные люди», масла в огонь подлил манифест Николая I от 11 июня 1845 года, согласно которому потомственное дворянство приобреталось с производством в нггаб-офицерский чин (8-й класс)114. Что касается лиц, «не имеющих родового дворянства», то это оказывалось возможным лишь через 10 лет безупречной службы в чине 9-го класса115. Несколько сокращается этот срок при «особых отличиях», для 14-го, 12-го и 10-го классов — следующий чин через 3 года; из 9-го в 8-й: родовые дворяне — через 3 года, а не имеющие родового дворянства — через 8 лет116. Данная система правил перехода из чина в чин действовала только в пределах от 5-го до 14-го класса, что касается первых четырех, они зависели «единственно от высочайшего усмотрения», то есть контролировались лично царем117. Во всех документах, определяющих порядок присвоения чинов, отмечается «непреложная постепенность» в получении следующего чина, исключающая перескакивание через ступеньку118.
Правительственным указом 1831 года было установлено, что действительная гражданская служба для подданных Российской империи разрешается с шестнадцатилетнего возраста, кроме того, поступающее на службу юношество «с 10 до 18 лет возраста должно быть воспитываемо в отечественных учебных заведениях или хотя бы и в домах своих под надзором родителей и опекунов, но всегда в России; в противном случае лишается права на вступление в гражданскую службу» (цит. по: Шепелев 1999: 199). Девушкин поступил на службу в 17 лет и к своим сорока семи годам дослужился до титулярного советника. Учитывая действовавший в те годы порядок присвоения очередного чина, можно с уверенностью утверждать, что у Девушкина не было университетского образования. Это ясно из его возраста вступления на служебное поприще (17 лет), кроме того, имея диплом о высшем образовании, при вступлении на службу он сразу получил бы чин, как минимум, 14-го класса, и за 30 лет сделал бы намного более успешную служебную карьеру. Скорее всего, герой «Бедных людей» имел либо домашнее, либо среднее гимназическое образование, такое решение подсказывает нам динамика его продвижения по служебной лестнице.
113 Положение о порядке производства в чины по гражданской службе (от 25 июня 1834 г.) //Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1935. Т. 9. Огд. 1. С. 661.
114 Это правило действовало до 1856 года, после 1856 года потомственное дворянство обеспечивал 5-й класс (см.: Евреинов 1888: 70, 107).
115 См.: Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 661.
116 См.: Там же. С. 662.
117 См.: Свод правил о наградах, определяемых по удостоению комитета министров. СПб., 1838. С. 20.
118 См.: Там же. С. 25.


444
Приложения
Преимущество, определяемое «правом происхождения», имели дети потомственных и личных дворян, священников и дьяконов православного и униатского вероисповедания, дети протестантских пасторов и купцов первой гильдии (обратим внимание на законодательно закрепленное равенство христианских конфессий). Для детей приказных служителей (низшего разряда работников департаментов, не имевших классного чина) и приравненных к ним почтальонов, мастеров и подмастерьев фабрик и заводов, было ограничение, связанное с тем, что они могли служить только в определенных министерствах и департаментах119. Все остальные категории населения, как указывалось в пятом пункте «Устава о службе гражданской», не лишались возможности поступать на государственную службу «по праву происхождения». Однако при этом можно было использовать право образования: на службу могло претендовать любое лицо, обладающее дипломом высшего или среднего учебного заведения и, тем более, академической степенью120.
Эти требования и правила приема на работу, подготовленные М.М. Сперанским и принятые в 1809 году, не пользовались популярностью среди гражданских чиновников, многие из которых не могли пройти подобного типа аттестацию, хотя бы уровень их профессиональной подготовки и был удовлетворительным. Поэтому, для совершенствования этой модели, в 1834 году было принято «Положение о порядке производства в чины по гражданской службе», где все чиновники подразделялись, в соответствии с уровнем образования, на три образовательных уровня: а) с высшим образованием, 6) со средним, в) с начальным или домашним образованием. В документе под названием «Свод правил о наградах, определяемых по удостоению комитета министров» сказано:
Все лица, могущие участвовать в службе, разделяются на три разряда: 1) лица, совершившие курс наук в высших в Государстве учебных заведениях и получившие от оных установленные аттестаты, 2) лица, совершившие курс наук и получившие аттестаты средних учебных заведений, и 3) лица, не имеющие аттестатов ни тех, ни других учебных заведений. Какие из учебных за-
119 «Церковнослужители и дети их, а также дети придворных служителей, не достигших классных чинов, дети почтальонов и других почтовых нижних служителей, определенные на места канцелярских служителей, первые — Консисторий, Духовных попечительств и Духовных правлений, вторые — по Придворному ведомству, а последние — по ведомству Почтовому <...>» (Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 664).
120 Претенденты на государственную службу, обладающие академическими дипломами, «принимаются в оную чинами, ученым аттестатам их соответственными, или на кои приобрели они право успехами своими в науках, сообразно преимуществам, месту учения их присвоенным, и определяются к должностям по особым правилам, для сего рода службы установленным <...>» (Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 659-660).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
445
ведений принадлежат к высшим и какие к средним, определяется особым
расписанием <...>121.
Служба Девушкина располагалась в законодательных рамках этих указов 1809 и 1834 годов. Если служащий претендовал на повышение в чине, требовавшего более высокого уровня образования, он обязан был сдать соответствующий экзамен, повысив таким образом свой разряд. Этот порядок был введен для того, чтобы «высшие места по гражданской службе сделались доступны только для образованных чиновников» (Карнович 1897: 90).
Итак, для хорошего начала служебной карьеры нужно было иметь благородное происхождение, классный чин или диплом о высшем или среднем образовании, а еще лучше — и то, и другое. При отсутствии всего вышеперечисленного122, для поступления на государственную службу требовалось пройти вступительный экзамен. В соответствии с указом от 6 августа 1809 года «О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытаниях в науках для производства в коллежские асессоры и статские советники», собеседование («испытание») проводилось по следующим четырем дисциплинам: «Науки словесные», «Правоведение», «Науки исторические» и «Науки математические и физические» (см.: Карнович 1897: 88—89). Уровень требований на экзамене соответствовал программам уездных училищ. Кроме того, обязательно было знание одного иностранного языка; испытание проводилось в форме письменного перевода. Если же у чиновника было только среднее образование (пансион, гимназия, уездное училище и проч.), от экзамена на первый классный чин (14-го класса) он освобождался; такое освобождение, вероятно, получил и Девушкин. Позже данная система испытаний была отменена Николаем I — он ввел «разряды по воспитанию», делавшие подход много гибче, сохраняя при этом возможность более успешного продвижения по службе образованных чиновников (см.: Карнович 1897: 90). Эти «разряды», в свою очередь, в 1856 году отменил Александр П с мотивировкой, что такой порядок был полезен ранее, но в настоящее время выглядит анахронизмом. Как следствие, уровень образованности чиновников резко повысился. Но герой романа Достоевского жил и работал в рамках указов 1809 и 1834 годов, предполагавших жесткую
121 Свод правил о наградах, определяемых по удостоению комитета министров. С. 19. Согласно «Приложению П» и «Расписанию высших и средних учебных заведений», Инженерное училище, которое окончил Ф.М. Достоевский, относилось, наравне с Петербургским университетом, к первому разряду (см.: Там же. С. 91), следовательно, у него действительно были прекрасные предпосылки сделать карьеру, имея родовое дворянство и первый образовательный класс.
122 Причину, по которой Девушкин избрал гражданскую службу, а не более престижную военную, можно объяснить тем, что он не имел дворянского происхождения. О том, насколько низко в обществе ценилась тогда гражданская служба, свидетельствует следующее правило: при отставке с военной службы за пьянство или другие нарушения офицеров переводили с понижением на гражданскую службу (см.: Карнович 1897: 95).


446
Пр иложения
связь между чином государственного служащего и наличием у него определенного класса образования123.
Заметим, что принадлежность чиновника к одному из трех образовательных рангов диктовала не только темп производства в чины, но и уровень его заработной платы. Так, занимая одну и ту же должность, чиновники одного класса, но разного образовательного ранга получали разные оклады. Чиновник 1-го ранга получал прибавку к жалованью в 20—50% за высокий уровень образования, подтвержденный дипломом, в сравнении с такими же должностями чиновников 2-го ранга, та же схема действовала и в отношении чиновников 2-го и 3-го рангов. Однако подавляющее большинство чиновников имело начальное или среднее образование, и лишь незначительное меньшинство — высшее, поэтому такого рода надбавки были доступны немногим.
Очередной чин в России давали с двумя мотивировками: «за отличия, оказанные в службе» и за «усердное и похвальное прохождение службы, по выслуге лет», но и то, и другое «без одобрения начальства не дает права на производство», то есть в обоих случаях чин присваивался только по истечении определенного периода службы, и никак не «ранее установленного срока»124.
Согласно «Положению о порядке производства в чины по гражданской службе», подписанному 25 июня 1834 года Николаем I,
Имеющие ученые аттестаты высших учебных заведений производятся при доброй нравственности и похвальной службе за выслугу лет: Из 14 в 12 класс че¬
123 Каждый чиновник, помимо чина по «Табели о рангах» и должности, в пределах одного из десяти разрядов (того, что сегодня называется «штатным расписанием»), включался в один из четырех образовательных разрядов, которые отражали уровень его профессиональной подготовки, что самым непосредственным образом влияло на скорость производства в следующие чины, а также на возможность занятия должностей и получение награждений. В первый разряд входили лица, получившие высшее образование и имеющие «весьма обширные научные познания»; во второй — получившие познания «в особых высших науках» и проходившие курсы в «академии наук, художеств и медико-хирургических университетах и других высших учебных заведениях»; в третий разряд входили лица, которые получили среднее образование и поэтому занимали «должности, требующие только некоторых специальных научных и практических познаний», например, «межевая часть, лесная, сельскохозяйственная, художественная (архитекторы и модельеры), банковская, счетная и контрольная». Четвертый разряд, предполагавший незаконченное среднее или начальное образование, присваивался лицам, которые имели «простой навык или некоторые самые ограниченные научные сведения», и потому занимали такие должности, как «чертежная, архивные, исполнительные полицейские, почтовые, таможенные, по части надзора и хозяйства при разных заведениях, а равно должности в типографиях, литографиях и других технических заведениях» [Евреинов В А. Гражданское чинопроизводство в России. СПб., 1888. С. 63—64). Эти четыре разряда формировали три образовательных ранга, в общем, соответствующие нынешней образовательной системе России: высшее образование (первый и второй разряды), среднее (третий разряд) и начальное (четвертый разряд).
124 Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 657.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
447
рез 3 года. Из 12 в 10 класс через 3 года. Из 10 в 9 класс через 4 года. Из 9 в 8 класс: а) Дворяне родовые через 4 года, б) Не имеющие родового дворянства через 6 лет125.
Таким образом, если бы у Макара Девушкина было высшее образование, он получил бы чин 9-го класса примерно через 10 лет службы; далее, чин 8-го класса — через 6 лет (разумеется, при условии «беспорочной службы», о которой он свидетельствует в романе). Еще более сокращался этот срок за особые отличия по службе: до 2 лет для 14-го, 12-го, 10-го чинов, а из 9-го в 8-й класс для родовых дворян — до 2 лет, для не имеющих родового дворянства — до 4 лет126. Преимущество и в этом случае также отдавалось лицам с высшим образованием. То есть, при безупречной работе и при наличии такого образования, Девушкин мог бы получить чин 9-го класса за 6—8 лет службы, то есть годам к двадцати пяти. Отсюда вывод: у Девушкина было среднее образование. По данному «второму образовательному разряду» в чин 14-го класса производились лица, «окончившие курс учения в гимназиях или равных им учебных заведениях и по происхождению своему вступившие в канцелярское звание»127. Сроки и условия производства в новый чин здесь иные, близкие к тому, что мы наблюдаем в служебной карьере Девушкина. Во-первых, служащим данной категории не давали сразу «классный чин», как лицам с высшим образованием — вначале надо было поступить «канцелярским служителем» (аналог солдатской или унтер-офицерской службе в армии). Далее сроки производства в классный чин были следующие:
1) Из родовых дворян через 1 год. 2) Из детей личных дворян, купцов 1-й гильдии, священнослужительских православного и грекоунитского исповедания и из детей евангелических и реформатских пасторов через 2 года. 3) Из детей приказных служителей, ученых и художников, не имеющих чинов, через 4 года128.
Это позволяет с уверенностью утверждать, что, в юности поступив на службу и до получения первого классного чина (14-го класса, коллежского регистратора), Девушкин работал в должности «канцелярского служителя» от 2 до 4 лет.
Что касается дальнейшего производства в чины, то лица второго образовательного разряда, к которому принадлежал Девушкин, переводились каждые четыре года: из 14-го в 12-й класс, из 12-го в 10-й и из 10-го в 9-й. Отсюда ясно, что человек недворянского происхождения, но из семьи купца 1-й гильдии, священнослужителя, канцелярского служащего, ученого или художника, и имеющий среднее образование, поступив на гражданскую службу, при условии безупречного выполнения своих обязанностей, получал чин 9-го класса самое раннее через 16—
125 Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 659.
126 Там же.
127 Там же. С. 660.
128 Там же.


448
Приложения
20 	лет. Еще большее напряжение с присвоением чинов возникало, если претендент принадлежал к низшему образовательному разряду.
Важно отметить, что именно в 1844 году — время действия романа «Бедные люди» — правительство России всерьез озаботилось уровнем образованности государственных служащих. Как отмечает современник,
<...> постановлениями 28 ноября 1844 года еще более были стеснены права лиц, принадлежащих к низшему разряду по воспитанию. В силу этого постановления, лица, не окончившие курса в уездных или высших училищах и не выдержавшие научного испытания по особой программе, могли быть производимы в первый классный чин по прослужении продолжительных сроков (Евреинов 1888: 65).
В соответствии с параграфом № 37 «Положения» 1834 года «О лицах, не имеющих свидетельств учебных заведений или обучавшихся только в низших учебных заведениях» и в соответствии с «Указом» от 10 июля 1831 года, такой чиновник также должен был стать сначала «канцелярским служителем» и мог претендовать на классный чин лишь через 2 года (если он сын родовитых родителей), через 4 года (если он сын «личного дворянина» или купца 1-й гильдии и священнослужителя) или через 6 лет (если он происходил из мещанского сословия). Такой график присвоения чинов действовал только при условии соблюдения всех остальных требований «Положения». Судя по всему, Макар Девушкин получил чин 9-го класса отнюдь «не вчера», видимо, он работает в соответствующей этому чину должности уже несколько лет. Если бы у него было начальное или домашнее образование, перспектива добиться чина 9-го класса через 30 лет службы представлялась бы эфемерной, а перспектива 8-го класса полностью отсутствовала бы — таковы были ограничения третьего образовательного разряда.
«Положение» от 25 июня 1834 года, а затем принятые 28 ноября 1844 года правила к уставу гражданской службы, отменяли некоторые прежние, принятые 6 августа 1809 года. Однако в неизменном виде осталась главная идея М.М. Сперанского — преимущество получали высокообразованные чиновники. Именно в 1834 году была принята новая «система поощрения и награждения чинами», а «сроки выслуги в чины сообразованы с тем разрядом учебного заведения (высшего, среднего, низшего), в котором воспитывался чиновник» (Евреинов 1888: 65). Согласно этому документу, если бы Девушкин был по образовательному цензу «служителем третьего разряда», он мог бы получать очередной чин «не прежде, как через 16 лет» (Евреинов 1888: 72). Другими словами, максимум, на что он мог рассчитывать, это чин 12-го или 10-го класса (11-й класс существовал в Табели лишь номинально, обычно из 12-го класса переходили в 10-й).
То, что Девушкин после тридцати лет лет службы приобрел лишь чин 9-го класса, указывает на возможность одного из двух вариантов: 1) у него среднее образование и он происходит из семьи мелкого служащего, почтальона, фабричного мастера или священнослужителя, или 2) он имеет начальное или домашнее образование и происходит из семьи родовитых дворян, но этот вариант можно


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
449
даже и не рассматривать, так как родитель Девушкина, по его собственным словам, «не из дворянского звания» (с. 13 наст. изд.). Косвенно подтверждая эту версию, о себе Девушкин говорит: «Я, Варенька, старый, неученый человек; смолоду не выучился <...>» (с. 14 наст, изд.); «Ведь вот, если б я учился как-нибудь, дело другое; а то ведь как я учился? даже и не на медные деньги» (с. 17 наст. изд.). Правда, в другом месте он все же признает «медные деньги», означавшие специальную условную оплату за обучение для сирот, детей неимущих родителей и проч. в уездном училище или гимназии: «Я, конечно, неученый человек и сам знаю, что неученый, что на медные деньги учился <...>» (с. 51 наст. изд.). Девушкин сетует на отсутствие хорошего образования: «Я вам, Варенька, спроста скажу, — я человек неученый; читал я до сей поры мало, очень мало читал, да почти ничего <...>» (с. 53 наст. изд.). Ведь для него «человек образованный» — это человек «ученый», имеющий академическую степень или, по крайней мере, высшее образование, пусть и незаконченное. Характеризуя своих соседей, он говорит: «Впрочем, кажется, люди хорошие, всё такие образованные, ученые» (с. 9 наст. изд.). Однако реплика: «Я не вытерпел от него, от необразованного мужика, оскорбления, да и сказал ему дурака <...>» (с. 75 наст, изд.), свидетельствует о том, что Девушкин все же ставит себя выше полного неуча, и может служить еще одним аргументом в пользу наличия у него среднего образования.
Помимо ограничений по родовитости, образованию и времени достижения заветной цели для всех низших чиновников — 8-го класса Табели о рангах — было еще одно существенное ограничение, фактически, ставившее непреодолимый барьер перед теми, кто не был угоден начальству, которое на свое усмотрение могло воспользоваться правилом, установленным Комитетом при Государственном Совете (образован 6 декабря 1826 года). Этот Комитет модернизировал петровскую Табель о рангах, соединив чины с должностями 14 степеней (см.: Евре- инов 1888: 61—62), что подтверждает «Положение» 1834 года: «Никто из чиновников сего разряда не может быть произведен в чин 8 класса иначе, как при занятии должности, оному соответствующей или высшей»129. Другими словами, для получения чина этого класса, даже выслуженного и заслуженного, необходимы были должностная вакансия и намерение начальства предложить ее конкретному чиновнику; повышение в чине без повышения в должности теперь было запрещено. Таким образом, чин 8-го класса оказывался практически непроходимым рубежом для любого гражданского чиновника, не принадлежавшего к родовому дворянству. Однако именно этот чин обеспечивал качественно новый социальный статус, его достижение было основным стимулом службы для гражданского чиновничества, которое, как свидетельствует современник, «надев вицмундир <...> с трудом снимет его и ершится сесть за рабочий инструмент или прилавок» (Евреинов 1888: 72). Представить себе Девушкина, «машину для письма» в глазах его сослуживцев, получающего новую должность в своем департаменте, было бы очень затруднительно.
129 Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 661.


450
Пр иложения
Второй параметр бюрократических ограничений, делавший чин 8-го класса недостижимым для Макара Девушкина, — это уровень его образования: чиновники, имевшие начальное и среднее образование, были «ограничены в награждении высшими чинами»: согласно действовавшим правилам, лиц, занимающих должности четвертого разряда, то есть имевших начальное или незаконченное среднее образование, «предполагалось производить только до чина титулярного советника» (9-й ранг). Десятиразрядная система должностей, четырнадцати рангов (чинов) по петровской Табели и жесткие рамки образовательных рангов создавали условия, при которых Девушкин не мог рассчитывать на более высокую должность, дававшую надежду на получение следующего чина. Современник комментирует это следующим образом: «<...> вообще чиновники, не окончившие курса наук в высших учебных заведениях, были стеснены в том еще отношении, что никто из них не мог быть произведен в чин 8-го класса иначе, как при занятии должности, сему чину соответствующей или высшей» (Евреинов 1888: 64—65). Макар Девушкин не мог рассчитывать на чин восьмого класса, который был наглухо закрыт для него указом Николая I от 1834 года.
Все эти дискриминационные меры существенно ограничивали права людей, не имевших потомственного дворянства. Чин зависел от должности, должность — от благоволения начальства, и то, и другое — от полученного в детстве образования и родовитости родителей; что же касается профессиональных качеств чиновника, они оказывались на последнем месте. Несправедливость этой системы вызывала недоумение и возмущение у многих современников Достоевского. В печати и в государственных структурах на протяжении всего XIX века дебатировался вопрос о полной отмене системы чинов. Как указывает современный исследователь, эта архаичная и тяжелая для исполнения система, восходившая к Табели о рангах Петра I, «обращалась в укоризну и насмешку не только иностранцами, писавшими о России, но и многими из русских, не постигавших смысла сего учреждения» (Евреинов 1888: 110).
Заметим, что Достоевский в период, когда он задумывал свой роман «Бедные люди» и служил в Петербургской инженерной команде, имел чин 12-го ранга — был инженерным подпоручиком (инженерные войска давали ранг на один выше обычного войскового, армейский подпоручик — чин 13-го класса). Согласно действовавшим правилам, при выходе в отставку обладатель чина, военного или гражданского, получал чин следующего ранга с прибавлением: «в отставке». Например, Достоевский, уволенный из инженерных подпоручиков (12-й ранг), стал обладателем чина 10-го класса — инженер-поручика в отставке (чинов 11-го класса не существовало). Однако чин 8-го класса, при своей отставке со службы, герой романа «Бедные люди» не получил бы, так как, согласно параграфу Nq 20 «Положения о порядке производства в чины по гражданской службе» от 1834 года, «с издания сего положения лица, не имеющие потомственного дворянства, не могут быть награждаемы при отставке чином 8-го класса»130. У Девушкина было лишь личное, а не потомственное дворянство.
130 Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 659.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
451
Достоевский все время вспоминал, что чин 9-го класса, к которому всю жизнь шел Макар Девушкин, достался ему ценой увольнения со службы. Так, работая над характером Раскольникова, в обстоятельствах жизни которого много автобиографических деталей, он вновь вернулся к этой истории и записал каллиграфическим почерком: «Поруч. Достоевский» (Баршт 1996: 68) — словно в память о своих годах выбора между службой и литературой.
В каком ведомстве работал Девушкин? В 1840-е годы в России были министерства: военно-сухопутных сил, военно-морских сил, внутренних дел, финансов и коммерции, народного просвещения, юстиции, а также Синод, Главное дворцовое управление и Департамент уделов, Министерство государственных имуществ, Главное управление водных и сухопутных сообщений, министерство торговли и промышленности, Министерство путей сообщения, государственный контроль (см.: Шепелев 1999: 27). Самым крупным было Министерство внутренних дел. Можно точно сказать, где не служил Девушкин: он не служил в Министерстве государственных имуществ, в силу того, что оно было образовано в 1837 году, а Девушкин с 1814 года уже состоял на службе.
ДОХОДЫ «БЕДНОГО ЧЕЛОВЕКА»
Скромный образ жизни государственных служащих в России XIX века официально признавался своего рода гражданской доблестью, даже с намеком на некие суворовские добродетели131. С другой стороны, в стране было огромное количество полунищих чиновников, и эта ситуация со всей очевидностью вредила делу, порождая всевозможные нарушения или злоупотребления. Современник свидетельствует, что в правительстве постоянно обсуждался вопрос о повышении зарплаты чиновникам:
<...> министр юстиции внес в комитет министров предложение, заключавшееся в том, чтобы при весьма скудном жалованье, положенном чиновникам по статской службе, определение на разные должности, особенно же тех, которые состоят на низших должностях и «следовательно в большой бедности» находятся, послужило бы «великим подкреплением» в содержании их и удержало бы многих из них от нарушений обязанностей и от тех самых злоупотреблений, в которые они, по заявлению самого министра юстиции, большей частью «от недостатка и бедности» впадают (Карнович 1897: 99—100).
В «Записке» Комитета для соображения законов о лихоимстве отмечалось: «Близкое к нищете положение большей часта посвящающих себя гражданской службе часто самого благорасположенного и лучшей нравственности чиновника невольным образом превращает во врага правительству»132.
131 См.: Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Первого отделения Собственной его императорского величества канцелярии: В 16 вып. СПб., 1895. Вып. 7.
132 ОПИ ГИМ. Ф. 60. Он. 3. Д. 2653. Л. 15.


452
Приложения
Чиновникам низших классов денег едва хватало на одежду и обувь, а мундир для многих вообще был непозволительной роскошью, и они являлись на службу в вицмундирах или мундирных фраках или вовсе в домашней одежде. Зачастую чиновники вынуждены были искать дополнительную работу на стороне или пытались получить ее в том же департаменте. Доходило до того, что некоторые служили лакеями, кучерами, сторожами, швейцарами, получая за это больше, чем на государственной службе. «Жалованье швейцара в среднем составляло 203 рубля, кучера — 401, лейб-лакея — 463 рубля, тогда как оклад канцелярского служителя министерства не превышал 200 рублей в год» (Писарькова 2004: 364). Для того, чтобы избавить от позора чиновника, имеющего, как минимум, личное дворянство и вынужденного при этом служить, например, лакеем у богатого купца, в правительстве обсуждалась возможность работы по совместительству на основном месте и на двух должностях одновременно — для «подспорья в прибавке жалованья» (Карнович 1897: 100). Затем, правда, выяснилось, что с помощью такого механизма некоторые чиновники высоких рангов начали эксплуатировать своих подчиненных, давая им слишком большую сверхурочную работу за минимальную прибавку (см.: Карнович 1897: 100—101). Разрешение, а затем запрещение совместительства относится к 1810—1820 годам133. К моменту, когда Девушкин ищет способы свести концы с концами, такое совместительство уже запрещено, и единственный выход для него — приработок на стороне: он переписывает пространные творения некоего «литератора».
В одном из своих первых писем Варенька указывает Девушкину на то, что его бедственное положение не соответствует уровню доходов. По ее мнению, Девушкин мог бы «гораздо лучше жить, судя по жалованью <...> Федора говорит, что вы прежде и не в пример лучше теперешнего жили» (с. 11 наст. изд.). Отсюда следует, что люди, окружавшие героя Достоевского, знали размеры его зарплаты. И неудивительно, ведь уровни окладов для разных должностей различных департаментов были довольно ясно определены, при этом суммы не слишком отличались.
Примерное представление о доходах чиновников низших званий дают таблицы «Предметов расходов» по Санкт-Петербургской губернии, которые содержатся в «Отчете по управлению С.-Петербургского мещанского сословия с 1847 по 1856 г.»: «На 1849 год жалованье приказчику, впоследствии смотрителю общественного дома — 240 р.»134, такое же жалованье он получал с 1850 по 1855 год. Согласно этому же документу, член распорядительной думы Управления С.-Петербургского мещанского сословия получал 300 рублей в год, писарь при богадельне — 120, столько же — сторожа и рассыльные135. Эти цифры почти не меня¬
133 А.А. Аракчеев считал, что это позволительно только для профессоров, «занимающихся преподаванием лекций», но никак не для чиновников государственных учреждений (Карнович 1897: 100).
134 Отчет по управлению С.-Петербургского мещанского сословия с 1847 по 1856 г. СПб., 1858. С. 188-189.
135 См.: Там же. С. 190—191.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
453
лись вплоть до реформ Александра П. В 1856 году, согласно подсчетам Ю.А. Га- гемейстера, служившего в финансовом ведомстве, средняя зарплата чиновника в Министерстве внутренних дел была 240 рублей, по ведомству юстиции — 155 рублей в год (см.: Шепелев 1999: 121).
Более детальную информацию по этому вопросу предоставляют «Штаты Губернских правлений» за 1843 год. Согласно этим данным, цифры окладов гражданских чиновников 4—8-го классов были следующими (первая цифра — жалованье, вторая — столовые): гражданский губернатор (4-й класс) — 2145 и 2145, вице- губернатор (5-й класс) — 1400 и 600, советники (6-й класс) — 600 и 400—500, асессоры (7-й класс) — 450 и 250, старшие секретари (8-й класс) — 391 и 169136.
Резко понижалась зарплата чиновникам от 9-го класса и ниже. Регистратор 10-го класса получал 172 рубля жалованья и 114 квартирных. Помощник экзекутора 12-го класса — 115 рублей жалованья и 85 квартирных. Документ ясно показывает, что в диапазоне между 14-м и 12-м классами практически не существовало различий в размерах окладов. Так, например, помощник архивариуса 14-го класса получал такую же сумму, как и помощник экзекутора 12-го класса — 115 рублей жалованья и 85 рублей квартирных. Разумеется, «канцелярские служители», не имевшие чина и приравнивавшиеся к рядовым и унтер-офицерам по военной службе, получали значительно меньше названных сумм137.
Даже если предположить, что при чине 9-го класса Девушкин занимал более низкую должность в своем департаменте, его зарплата была не менее 200 рублей в год, так как ниже зарплаты для чиновников, обладавших чином, в Петербурге просто не существовало. Кроме того, служебное положение Девушкина защищал закон о соответствии чина должности, принятый в 1835 году Правительством России — «Расписания должностей гражданской службы по классам от XIV до V включительно», вменявший в обязанность всем государственным учреждениям страны соответствие должности классу, что ранее далеко не всегда соблюдалось. Поэтому занимать должность, сильно противоречащую его чину, Девушкин не мог: скорее всего, она соответствовала чину 9—10-го классов, так как кадровые назначения в России 1840-х годов могли быть сдвинуты (да и то в виде исключения, то есть при отсутствии штатного места) только на одну ступень.
Косвенное подтверждение тому, что месячный доход Девушкина — около 30 рублей в месяц, мы находим в романе: «А моя квартира стоит мне семь руб. ассигн. (1 рубль 90 копеек серебром. — К. Б.), да стол пять целковых (т. е. 5 рублей серебром. — К. Б.): вот 24 с полтиною (ассигнациями. — К. Б.), а прежде ровно 30 платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а теперь вот и на чай и на сахар выгадал»; комната со столом за «35 руб. ассигн.», ему «не по карману» (с. 10 наст. изд.). Если Девушкин платил 30 рублей за квартиру, его зар¬
136 См.: Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1846. Т. 20. Отд. 2. С. 4т-5.
137 См.: Там же.


454
Приложения
плата была не меньше 360 рублей ассигнациями, а вероятнее всего, составляла около 400—420 рублей в год.
Бесконечные переводы из «рублей серебром» в «рубли ассигнациями», которыми заняты герои «Бедных людей», отражают причину крайней бедности тысяч чиновников: падение курса рубля ассигнациями по отношению к рублю серебряному. Приведенное выше рассуждение Девушкина о стоимости квартиры помогает вычислить курс рубля ассигнациями к серебряному рублю: от двадцати четырех с полтиною отнимаем семь и делим на «пять целковых» (пять рублей серебром). Выходит, что в одном серебряном рубле было 3 рубля 50 копеек ассигнациями, то есть один рубль ассигнациями стоил во время действия романа 0,2857 серебряного рубля.
Чиновники получали зарплату в ассигнациях, с падением их курса падала и реальная покупательная способность служащих. Правительство постоянно увеличивало заработную плату чиновникам государственного аппарата, однако процесс девальвации шел еще быстрее. Исследователь свидетельствует:
К середине XIX века оклады чиновников заметно выросли, но повышение их было относительным. Так, если в 1806 году оклад в 600 рублей ассигнациями равнялся 438 серебряным рублям, то в 1829 году, повышенный до 1200 рублей, он соответствовал только 320 рублям серебром, а в 1847 году — 343 серебряным рублям (Писарькова 2004: 364).
Макар Девушкин располагал суммой около 30—35 рублей ассигнациями в месяц. Из них за свою новую квартиру («нумер сверхштатный») он платил 7 рублей. Таким образом, на остальные нужды у него оставалось около 23—28 рублей.
Как указывалось выше, приличная комната в Петербурге стоила, включая питание, по подсчетам Девушкина, подтвержденным другими источниками, около 30 рублей в месяц. Поэтому положение «низших разрядов служащих», согласно мнению современника, напоминало «нищих во фраке» (Евреинов 1888: 72). Это было очевидно не только самим чиновникам низших классов и обществу, но и правительству. Архивные документы подтверждают такое предположение. Тяжелое положение чиновничества не раз становилось предметом обсуждения в государственных органах России, например — особого совещания под председательством Д.Н. Блудова в 1857 году, в рамках реформ, подготавливаемых правительством Александра П. На этом совещании отмечалось, что «в канцеляриях присутственных мест многие, иногда семейные люди, должны жить с пятью или десятью рублями в месяц» (Шепелев 1999: 121). В данном случае речь идет о серебряных рублях, в переводе на ассигнации — 20 или 40 рублей в месяц или 240—480 рублей в год, то есть как раз в пределах выясненной нами зарплаты Макара Девушкина.
Макар Девушкин утверждает себя как необходимого обществу человека, служба — это жертва с его стороны, подвиг христианской любви к тем, вместо кого он всю жизнь «переписывает бумаги». Он говорит:
<...> нравоучение же то, что не нужно быть никому в тягость собою, — а я никому не в тягость! У меня кусок хлеба есть свой; правда, простой кусок хлеба,


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
455
подчас даже черствый; но он есть, трудами добытый, законно и безукоризненно употребляемый. Ну что ж делать! Я ведь и сам знаю, что я немного делаю тем, что переписываю; да все-таки я этим горжусь: я работаю, я пот проливаю. <...> Ну, так я и сознаю теперь, что я нужен, что я необходим и что нечего вздором человека с толку сбивать. Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли! Да крыса-то эта нужна, да крыса-то пользу приносит, да за крысу-то эту держатся, да крысе-то этой награждение выходит — вот она крыса какая! (С. 41—42 наст, изд.)
Следует отметить, что в данном случае Девушкин говорит о «гражданской добродетели» не только от своего лица: здесь его позиция полностью согласуется с мнением правительства России. На всех уровнях гражданской службы государственные органы страны популяризировали эту идею скромного и непритязательного образа жизни чиновника, что считалось великой добродетелью, неотъемлемой частью всего комплексного понятия «служения отечеству», даже гражданской доблестью. Когда Девушкин говорит о возможности «вольнодумства» среди чиновников, он, предположительно, намекает на достаточно широкое распространение критического отношения к правительству России среди мелкого чиновничества, именно в связи с бедственным положением этих слоев населения. Например, в своей известной «Записке» граф С. С. Уваров жестко критикует «так называемых чиновников, составляющих уже у нас многочисленное сословие людей без прошедшего и будущего, имеющих свое особое направление и совершенно похожих на класс пролетариев», и даже выражает опасение в возможной гибели самодержавия от рук возникающего на основе «чиновников» класса «буржуа»138.
Служба Макара Девушкина
Как выглядела канцелярия, где сидел Девушкин, можно представить себе по описанию подобного места, составленного в «Мертвых душах» Н.В. Гоголем: стены, имевшие
<...> темноватый цвет снизу от спин канцелярских чиновников, сверху от [пауков] паутины, от пыли. Бумаги без коробок в связках одна на другой, как [дрова] <...> вместо чернильниц иногда торчало дно разбитой бутылки. У иных чиновников даже и табакерок не было <...> табак держался просто в бумажке и засовывался куда-то подмышку. Взгляды у всех были какие-то косые (Гоголь 1937-1952/6: 599-600).
<...> чернильницы, бумаги, лица, множество разных темных верхних облачений, более или менее поношенных, и отделявшуюся весьма резко какую-то се¬
138 	Всеподданнейшая записка, представленная государю императору Николаю I бывшим министром народного просвещения графом Уваровым в феврале 1847 года // Евреинов 1888: 112.


456
Пр иложения
рую куртку, которая, своротив голову набок и положивши ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто, вероятно, какое-нибудь очень убедительное, да слышали[сь] урывками небольшие фразы, как-то: <...> «Вы всегда куды-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы». Иногда же голос более величавый, без сомнения, одного из начальников раздавался повелительно: «На, перепиши, а не то снимут сапоги, и просидишь ты у меня сорок дней не евши». Шум от перьев был страшный и походил на то, как будто бы несколько телег в глубокую осень проезжали по лесу, заваленному на четверть аршина иссохшими листьями. Один из священнодействующих, тут же находившийся, который с таким усердием приносил жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях, и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора <...> (Гоголь 1937—1952/6: 448).
Вот другое свидетельство современника, А.А. Закревского. Назначенный в 1815 году начальником Инспекторского департамента Военного министерства, при посещении вверенного ему департамента он был поражен увиденной им картиной:
В комнатах с грязным полом и покрытыми паутиной стенами около столов изломанных, изрезанных и замаранных чернилами сидели неопрятно одетые, а инде в рубищах чиновники и писаря на изломанных же, веревками связанных стульях и скамейках, где вместо подушек употреблялись журнальные книги. Под столом и везде на полу валялись кипы бумаг в пыли и беспорядке, а между ними дрова с водой139.
Живописную картину дополняли не по форме одетые чиновники, некоторые из которых приходили на службу в домашнем платье. Впрочем, учитывая, что действие «Бедных людей» происходит не в губернском городе, а в столице, обстановка в служебных помещениях департамента, где служил Девушкин, могла быть несколько более удовлетворительной.
В России XVTH века у государственных служащих был весьма продолжительный рабочий день, но он компенсировался большим числом дней неприсутственных. Например, в 1797 году было всего 220 рабочих дня, то есть в среднем — 18 в месяц.
В XIX веке рабочий день стал короче. В 1820-е годы в губернских учреждениях он продолжался с девяти часов утра до шести, иногда до семи часов вечера, а два раза в неделю, когда не было почты, заканчивался в час дня. В 1840-х годах чиновники собирались на службу в девять-десять часов утра и сидели до трехчетырех часов дня; многие приходили и вечером на два-три часа, а переписчики еще брали работу на дом. Режим работы министерских служащих был более свободным: они являлись на службу в десять утра и занимались часов до четы¬
139 	Сборник Императорского русского исторического общества. СПб., 1892. Т. 78. С. 331-332.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
457
рех, а раз в неделю (в дни докладов министру) уходили позднее (Писарькова 2004: 360).
Рабочий день Макара Девушкина длился около 6 часов.
Отдельная тема — гражданский мундир: наличие на нем пуговиц или даже само его наличие было для героя «Бедных людей» большой проблемой. Форменная одежда российского гражданского чиновника образца 1809 года по воспоминаниям современников «отличалась значительной вычурностью» и «представляла большие затруднения для ношения»140. Поэтому вопрос об одежде гражданских чиновников занимал правительство с самого начала царствования Николая I. В апреле 1828 года царь потребовал доставить ему образцы мундиров гражданского ведомства для личного ознакомления. Из-за начавшейся русско-турецкой войны реформа была подготовлена только к 1833 году. Идея заключалась в унификации мундиров разных ведомств и внедрении четкой системы знаков, с помощью которых можно было бы легко определить чин и место службы чиновника того или иного ведомства, как это было в армии. Результатом стал соответствующий Указ от 27 февраля 1834 года «Положение о гражданских мундирах», разработкой которого занималась Собственная канцелярия. Оно дополнялось двумя приложениями: «Расписанием мест и званий для различия в парадных мундирах гражданских чиновников» и перечнем должностей, мундиры которых не относились к десятиразрядному разделению шитья (например, Горное и Придворное ведомства). Главное изменение, которое коснулось гражданских мундиров в 1834 году, заключалось в том, что шитье теперь отражало не чин, а должность. К сожалению, этот указ сделал лишь немного более комфортным мундир 1809 года; только в 1855 году, одной из своих первых реформ, Александр П сменил мундир французского образца на более простые и удобные фраки и сюртуки.
Первоисточник предписывал: «Общий покрой гражданских мундиров однобортный, с девятью пуговицами на груди, с тремя на обшлагах, <...> с тремя же подкарманными клапанами и с двумя на каждой фалде, что составит всего двадцать пять пуговиц, коих цвет металла и изображения на них назначаются по ведомствам»;141 «воротник гражданских мундиров стоячий бархатный», а «обшлага <...> круглые»142. Далее, с помощью разного вида шитья мундиры подразделялись на 10 разрядов: у старших чиновников было золотое и серебряное шитье на всех деталях одежды, количество его уменьшалось с каждым понижением чина, и мундир 9-го класса имел только «надлежащий шитью каждого ведомства кант на воротнике и обшлагах»143. Для парадной формы полагалась треуголка черного цвета с серебряными кистями на краях и небольшой пуговицей.
140 Шепелев А.Е. Титулы, мундиры, ордена в Российской империи. М., 2004. С. 264.
141 Положение о гражданских мундирах от 27 февраля 1834 года (опубл. и принято к исполнению 19 марта 1834 г.) // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1935. Т. 9. Огд. 1. С. 169.
142 Там же.
143 Там же. С. 173.


458
Приложения
Было установлено семь модификаций каждого типа должностного мундира (парадный, праздничный, обыкновенный, будничный, особый, дорожный и летний). Чиновнику непросто было правильно одеться: приходилось внимательно изучать инструкции или получать специальные консультации на этот счет. Поскольку не всегда было легко разобраться в том, какой именно мундир по какому случаю надевать, в 1845 году вышло отдельным изданием «Расписание, в какие дни в какой быть форме» (Шепелев 1999: 228). Время от времени выходили специальные предписания о форме одежды, например: «В дни траурные» первые пять классов должны «надевать вицмундир»144. Разумеется, в официальных приглашениях на торжества, обеды и совещания всегда указывалось, в каком мундире ожидают гостя.
Новая система гражданских мундиров распространялась на всю Россию; губернские мундиры, которые существенно отличались от столичных, упразднялись; покрой французского типа сохранялся, но мундиры теперь обозначали не чин, а должность его обладателя. При нестесненных денежных обстоятельствах чиновник имел мундир, вицмундир, мундирный фрак и сюртук. Однако мундирный фрак и сюртук не различались для разных разрядов и потому оказались самым простым и дешевым способом одеваться, а потому бедные чиновники очень редко носили настоящие мундиры и пользовались фраками и вицмундирами (сюртуками), которые чаще всего и были их единственной форменной одеждой145.
Вицмундир Девушкина как гражданского чиновника 9-го класса был скроен по образцу сюртука, имел темно-зеленый цвет, красную подкладку, воротник и обшлага и был дополнен белыми «исподницами» (штанами) с пуговицами желтого металла. В холодное время года вицмундир дополнялся того же темно-зеленого цвета суконными панталонами: «В дни обыкновенные, когда следует быть в мундирах, всем вообще чиновникам иметь суконные панталоны, под цвет мундира, сверх сапогов»146, летом — белые полотняные панталоны: «При сих мундирных фраках носить панталоны суконные одинакового с оными цвета, сверх сапогов, а
144 Положение о гражданских мундирах. С. 169.
145 К мундиру в обязательном порядке прилагалась шпага гражданского образца с серебряным темляком. К мундирному фраку полагалось носить черный цилиндр с полями. Форменный сюртук требовал фуражку того же зеленого цвета с околышем по цвету воротника. Вся эта одежда шилась из одного и того же сукна, различаясь по покрою, имела одинаковые «по материалу и цвету воротники, обшлага и пуговицы» (Шепелев 1999: 229). Чем различались эти четыре вида одежды? Мундир имел шитье, указывавшее на департамент и чин владельца, вицмундир отличался от него тем, что не имел шитья и предназначался для ношения преимущественно вне присутствия. Двубортный фрак с отложным воротником также предназначался для повседневного использования и, фактически, выполнял ту же функцию вицмундира, т. е. облегченной версии мундира. Однобортный сюртук был одеждой для путешествий и для ношения на открытом воздухе. Последние два вида верхней одежды различались лишь покроем и часто выполняли функцию вицмундира, так как «не имели отличий по разрядам и как самые демократичные и относительно дешевые компоненты форменной одежды получили широкое употребление» (Шепелев 1999: 230).
ш Положение о гражданских мундирах. С. 170.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
459
в летнее время носить белые полотняные панталоны, внизу с ремешками сверх сапогов или штиблет»147.
В 1830-е годы из-за резкой девальвации рубля ассигнациями многие чиновники низших классов впали в бедность; выяснилось, что они не в состоянии выполнять строгие нормативы, касавшиеся формы одежды. Вицмундир, выступая некой заменой полному мундиру, стоил значительно дешевле, и большинство чиновников обходилось одним вицмундиром, вместо семи положенных по закону образцов форменной одежды. Нередко в Петербурге можно было встретить чиновника, единственный вицмундир которого приходил в ветхое состояние, подобно одежде Девушкина: «<...> из сапога голые пальцы торчат <...> локти продраны <...> сквозь одежду голые локти светятся да пуговки на ниточках мотаются» (с. 64 наст. изд.). Но и это не было пределом: многие чиновники грубо нарушали форму одежды и носили буквально что придется. Работая над описанием канцелярии в «Мертвых душах», Гоголь пометил: «<...> чиновники <...> не носили вицмундиров, а всякой надевал что ни попало на свои плечи» (Гоголь 1937—1952/6: 447).
Нарушений оказалось так много, что пришлось собирать специальное заседание правительства. В мае 1838 года Комитет министров рассмотрел вопрос о массовом несоблюдении гражданскими чиновниками установленной формы одежды. Характерны замечания по этому поводу самого Николая I, который указывал, что «некоторые чиновники дозволяют себе при мундирных фраках носить фуражки, цветные жилеты <...> панталоны и палочки, к явному безобразию форменной одежды» (Шепелев 1999: 231). Более того, отмечались случаи, когда чиновники вообще носили одежду, грубо не соответствующую их классу или должности. К этому типу чиновников, поневоле нарушавших предписания, относился и Девушкин: продав свой вицмундир, скорее всего, он приходил на службу в гражданском платье, а, возможно, в мундирном фраке, предназначенном для нахождения вне «присутствия», в обычной бытовой обстановке.
В романе «Бедные люди» Макар Девушкин дважды говорит о своем несосто- явшемся награждении орденом: «меня хотели даже раз к получению креста представить» (с. 41 наст, изд.); «даже крестик выходил» (с. 56 наст, изд.), а также об ожидаемой денежной премии: «сорок рублей серебром награждения выходит» (с. 19 наст. изд.). Зададимся вопросом: насколько эти поощрения были возможны и почему ни одно из них так и не состоялось (денежный подарок начальника награждением не является)? Изучение вопроса также показывает, что у Девушкина все же была одна награда, о которой он умалчивает.
Согласно «Положению о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы», в качестве наград предусматривались:
<...> 1) чины, 2) ордена, 3) Высочайшее благоволение, 4) звания камергеров и камер-юнкеров двора Его императорского Величества, 5) арендные деньги, 6) подарование земель, 7) прибавочное жалованье, 8) подарки от имени Его
147 	Положение о гражданских мундирах. С. 169—170.


460
Приложения
императорского Величества, 9) единовременные денежные выдачи, 10) признательность начальства, объявляемая с Высочайшего соизволения148.
<...> в вознаграждение ревностной и долговременной службы, не сопровождавшейся, однако, заслугами, выходящими из круга обыкновенных, предназначаются: 1) чины за выслугу установленного срока, по удостоению Правительствующего Сената, 2) ордена по статутам жалуемые, 3) обыкновенные подарки, 4) единовременные денежные выдачи, и 5) признательность начальства, объявляемая с Высочайшего соизволения149.
Впрочем, действовало следующее ограничение: нельзя было награждать одного и того же чиновника два года подряд150.
Что касается Девушкина, то он мог получить некоторые другие виды поощрения, за исключением подарка и высочайшего благоволения, которые не присуждались чиновникам ниже Вто класса151. Помимо чинов и орденов, предусматривались многообразные виды поощрений деятельных и ответственных чиновников: «<...> прочие из наград, в обыкновенном порядке жалуемых, предоставляются чиновникам, отличающимся неутомимым трудолюбием, похвальным во всех отношениях поведением и усерднейшим в сравнении с другими исполнением своих обязанностей»152. Девушкин, потерявший надежду на получение ордена, мог претендовать именно на последнее.
Политика таких поощрений чиновников во многом зависела от личных склонностей государя. Можно привести пример: когда в 1820-е годы некоторые ведомства стали злоупотреблять награждением подарками, Николай I потребовал, что¬
148 Положение о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы. СПб. 1842. С. 3-4.
149 Там же. С. 11.
150 Согласно «Положению о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы», «к награждению никто, ранее двух лет, считая со времени получения последней награды, представлен быть не может» (с. 10). Следует отметить, что именно получение наград и поощрений могло продвинуть чиновника к получению следующего чина, однако тут действовало новое ограничение: такое продвижение по служебной лестнице могло происходить только по прошествии двух лет, отмеченных в высшей степени ревностной службой: «Состоящие ныне в должностях более, чем одною степенью выше чинов их, и отправляющие сии должности уже более двух лет, могут быть по сей причине представляемы к повышению и в сроки, установленные для производства за особенные отличия, доколе не достигнут тех чинов, в коих, по правилам сего Положения, должности их могут быть замещаемы» (Положение о порядке производства в чины по гражданской службе. С. 662).
151 «К объявлению высочайшего благоволения не могут быть представляемы чиновники, занимающие должности ниже восьмого класса»; «К подаркам с вензеловым изображением имени его императорского величества удостаиваются только такие чиновники, которые состоят в чинах <...> не ниже пятого класса» (Положение о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы. С. 2Т-25).
152 Там же. С. 12.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
461
бы «сколь возможно было ограничено представление к подаркам; но чтоб вместо того удостаивать их к награждению третным, полугодовым или годовым окладом жалованья»153. Такую форму награды называет Девушкин, указывая сумму — 40 рублей серебром (около 150 рублей ассигнациями). Это подтверждает его годовой доход: в соответствии с принятыми правилами, сумма награждения обычно составляла половину или треть годового заработка чиновника и всегда выдавалась только серебряными рублями: «Денежная награда одному лицу не должна превышать годового оклада его жалованья <...>»154. Видимо, он уже был представлен к этой награде за добросовестное исполнение своих обязанностей, однако не получил ее за регулярное нарушение формы одежды и выговор, связанный с ошибкой при переписывании важного документа (см. с. 56, 66, 87—88 наст. изд.).
Заметим, что сумма 40 рублей серебром связана не только с годовым окладом Девушкина, в романе «Бедные люди» она имеет и другое значение, хорошо известное современникам Достоевского. Именно эта сумма была помечена в «Своде правил о наградах, определяемых по удостоенною комитета министров» в качестве наградной «за подвиги человеколюбия, с опасностью собственной жизни совершенных, но не подводящих под действие орденских статутов»155. Согласно этому положению, человеку, совершившему подвиг человеколюбия, помимо 40 рублей серебром, «всемилостивейше жалуются, без различия состояния лиц, подвиги таковые оказавших, серебряные медали; а за особые подвиги или за спасение нескольких лиц, с особой опасностью, медали золотые, и те и другие с надписью: “За спасение погибающих”, на Владимирской ленте <...>»156. Достоевский, разумеется, отдавал себе отчет в том, что его роман и есть описание «подвига человеколюбия», незаметно для многих совершаемого Девушкиным в отношении Вареньки Добросе- ловой. Возможно, что в репликах Девушкина о возможном «награждении 40 рублями» звучит понятная современникам ироническая аллюзия Достоевского на вышеупомянутые правила и установления, плохо различающие истинное человеколюбие, скромно и без лишнего шума осуществляемого в реальной жизни.
Кроме того, для получения какой-либо правительственной награды, Девушкину надлежало иметь образцовый внешний вид, чего конечно же не было. В параграфе 48 «Положения о наградах» указывается, что «к годовым представлениям о наградах, по особенным отличиям жалуемым, присоединяют объяснения о действиях и заслугах каждого», и это должен делать непосредственный начальник чи¬
153 О назначении в награду чиновникам, вместо подарков, третного, полугодового или годового жалованья (от 10 октября 1833 г.) // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. 1833. СПб., 1834. Т. 8. Отд. 1. С. 568—569.
154 Положение о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы. С. 13.
155 Свод правил о наградах, определяемых по удостоению комитета министров. СПб., 1838. С. 64—65. Подвиг человеколюбия, согласно документу, оценивается «до 200 рублей», такие подарки назначаются лицам мужского и женского пола и без различия возраста (включая детей), и без различия состояния.
156 Там же.


462
Пр иложения
новника157. Поэтому начальник Девушкина, желая помочь ему, был в большом затруднении, так как не мог обосновать его «награждение» орденом или денежной премией. Выход он нашел в том, что просто выдал деньги из собственного кармана. Никаким другим образом, учитывая все нарушения Девушкина, он ему помочь не мог. Более того, ближе к финалу «Бедных людей» над Девушкиным нависла угроза суда — история Горшкова здесь звучит как суровое предостережение. В те годы служащий мог быть предан суду за нерадивость после «трех строгих и шести простых выговоров»158, а ведь два — за неисправный внешний вид и за испорченный документ — Девушкин уже получил, и когда до сослуживцев и начальства дошли «сплетни» об учиненном им дебоше, он самым серьезным образом подвергался опасности попасть под суд (с этим связан высказанный им ужас при известии о распространении «сплетни»). В качестве минимального наказания в таких случаях могли вычесть год или два стажа работы в должности, отодвинув время выхода на пенсию, о которой Девушкин, начинающий литератор, вероятно, мечтал.
Девушкин как начинающий писатель
Время действия романа «Бедные люди» — пять с половиной месяцев, в течение которых его герои пишут 55 писем: 31 — Девушкин и 24 — Варенька, причем текстовый объем писем Девушкина в три с липшим раза больше, чем объем писем Вареньки. В.С. Нечаева справедливо отмечает, что «большая часть писем Вареньки рассудочно холодна, иногда сбивается на официально деловой тон» (Нечаева 1976: 152), в то время как инициатором и главным действующим лицом переписки героев является Девушкин. В сущности, та же схема обнаруживается в своих основных чертах и в переписке Достоевского с братом Михаилом в 1838—1844 годы: как и Девушкину, Достоевскому было важно само письменное слово, которое теряло свою силу и релевантность при личной встрече с адресатом текста, а для М.М. Достоевского письма были не лучшей заменой устного диалога. Личные встречи в тот период даже могли поставить письменный диалог братьев под угрозу. Так, посетив Михаила Михайловича в Ревеле, Федор Михайлович чуть не поссорился с ним, без всякого, впрочем, повода, после чего умолял сохранить отношения и возобновить переписку.
Не понимая, зачем Девушкину все эти письма, Варвара Доброселова чуть ли не в каждом своем послании приглашает его в гости, считая, что переписка — вынужденная замена очной встречи, непосредственной беседы и необязательна в случае, если можно просто увидеться: «Конечно, — с некоторым недоумением соглашается она с Девушкиным, — письма хорошее дело; всё не так скучно. А зачем вы сами к нам никогда не зайдете? Отчего это, Макар Алексеевич? Ведь теперь
157 Положение о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы. С. 27.
158 Свод правил о наградах, определяемых по удосгоению комитета министров. С. 8.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
463
вам близко, да и время иногда у вас выгадывается свободное. Зайдите, пожалуйста!» (с. 11—12 наст. изд.). Девушкин неловко оправдывается: «Как же я к вам приду? Голубчик мой, что люди-то скажут? Ведь вот через двор перейти нужно будет, наши заметят, расспрашивать станут, — толки пойдут, сплетни пойдут, делу дадут другой смысл» (с. 14 наст. изд.). Эти объяснения выглядят, на первый взгляд, довольно убедительно, однако тут же опровергаются дальнейшими событиями: Макар Алексеевич не пришел на безобидное свидание с Варенькой: «Я только простудилась немного вчера, когда ходила на Волково к матушке панихиду служить. Зачем вы не пошли вместе со мною — я вас так просила» (с. 18 наст. изд.). Девушкин, отношение которого к Вареньке не просто позволяло, но даже обязывало его навестить могилу ее матери (не будем забывать, и своей родственницы), отказался. Окончательно рассеивается сомнительный довод Девушкина, что он боится сплетен и только поэтому не встречается с Варенькой, когда все узнают о существовании переписки между ними, и «делу дают другой ход», распуская сплетни. Конечно, Девушкин огорчен, но и теперь, когда уже все знают, он продолжает писать свои письма и так же редко видится с Варенькой. Оказывается, переписка имеет для него некую самостоятельную ценность, значительно более высокую, чем устное общение.
Таким образом, Девушкин не просто инициатор переписки, он — единственное заинтересованное в ней лицо. Варенька же находится в коммуникативном пассиве. Для нее переписка — это лишь один из каналов этического общения, очевидно, не самый лучший, а для Девушкина — способ авторского самовыражения в формате письменной коммуникации. Дневник как обращение к себе самому и письмо как обращение к другому — два исходных жанровых формата, определивших не только нарративную структуру, но и сюжет романа «Бедные люди». Достоевский наделяет каждого из двух героев своим доминантным модусом письменного слова. Диалог между Девушкиным и Варенькой фиксирует противоречие и неразрывную связь между двумя принципиально различными типами письменного слова как средства самовыражения. Варенька Доброселова, как и Михаил Михайлович Достоевский, являясь обязательным условием коммуникации, не настаивает на самостоятельной ценности этой переписки, в отличие от Достоевского и его героя Девушкина, для которых письма — единственная возможность проявить свой индивидуальный авторский «голос», оправдать тем самым свое существование как личности. Тревога человека, напряженно ищущего средство личностного самовыражения, составляет психологический фон всех писем Макара Девушкина.
В первом его письме содержатся две взаимоисключающие позиции: уговоры писать побольше и мысль о том, что вообще не стоит писать, если коммуникация может быть достигнута с помощью внелингвистических средств связи. Он говорит о замене писем специальными условными знаками: «<...> какова наша придумоч- ка насчет занавесочки вашей, Варенька? <...> как это ловко придумано: и писем не нужно!» (с. 8 наст. изд.). Однако в конце письма мы видим совершенно иное: «Об одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее» (с. 10 наст. изд.). Не замечая нарастающего удивления Варвары Доброселовой относительно нежелательности для него устного общения, Девушкин утверждает насущ¬


464
Приложения
ную необходимость этой переписки: «Хочу писать <...> Я к тому говорю, что я никогда моих дней не проводил в такой радости» (с. 43 наст. изд.).
Игнорируя приглашения в гости, Девушкин с энтузиазмом подхватывает малейшее проявление желания Вареньки прочесть его письмо: «Изъявляете желание, маточка, в подробности узнать о моем житье-бытье и обо всем, меня окружающем. С радостью спешу исполнить ваше желание <...>» (с. 15 наст. изд.). Проблема «слога» возникает в связи с необходимостью найти своему видению мира полное и точное языковое соответствие, и особенно остро этот вопрос воспитания в себе творческой личности встает в связи с тяжелым морально-психологическим состоянием человека, униженного и социальным положением, и травлей товарищей по работе. Девушкин фиксирует факт своих творческих усилий почти в каждом письме: «Ну, прощайте, дружочек бесценный мой, Варенька! Описал я вам всё, как умел. <...> Не взыщите, душечка, на писании: слогу нет, Варенька, слогу нет никакого. Хоть бы какой-нибудь был! Пишу, что на ум взбредет, так, чтобы вас только поразвеселить чем-нибудь» (с. 17 наст. изд.).
Варенька отвечает Девушкину, он же создает в своих письмах развернутые описания, работает над «слогом», чутко реагируя на малейшие признаки недовольства темами, содержанием и стилем своих произведений со стороны Добросело- вой. С ее стороны поступают «ответы» на письма Девушкина и советы относительно «слога», в котором она усматривает выражение душевного состояния своего респондента: «Смотрите, ведь я вам говорила прошедший раз, что у вас слог чрезвычайно неровный» (с. 65 наст. изд.). Опираясь на отражение своего слова в ответах Вареньки, Девушкин напряженно ищет подходящий «слог», способный передать те новые значения, которые, на его взгляд, есть в жизни, но отсутствуют в «литературе»: «<...> как прочтешь такое <...> умилится сердце, а потом разные тягостные рассуждения придут» (с. 41 наст. изд.). Слог письма, фактически, оказывается метафорой формирования личной индивидуальности пишущего и знаком зарождения авторской интонации.
Объяснение этого очень важного момента лежит в особых свойствах письменного слова, закрепленного в русской и мировой культуре соответствующей традицией. Переписка А.С. Хомякова и И.В. Киреевского, А.И. Герцена и Н.П. Огарева,
А.С. Пушкина с друзьями, письма Н.В. Гоголя, В.П. Боткина, И.С. Тургенева и др. образовали особый и в высшей степени ценный раздел русской культуры, значение которого и по сей день недостаточно проанализировано и изучено. Именно особые свойства письменного слова как наиболее адекватного средства самовыражения определили то, что Татьяна пишет Онегину, сознательно обращаясь к письменной речи, хотя имеет возможность лично встретиться и объясниться с адресатом. В таких случаях переписка обращается в обмен откровениями, при этом исповедальный характер повествования несет смысловую нагрузку большую, чем это предполагает бытовая записка.
Девушкин в своих письмах повествует слишком ярко и выразительно для простого переписчика бумаг, что отмечал в своих первых рецензиях еще В.Г. Белинский (см. с. 300 наст, изд.), и слишком уж часто жалуется на несовершенство своего стиля: «<...> досадно, что я вам написал так фигурно и глупо»; «выходит


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
465
такая дрянь, что убереги меня, Господи!»; «За бумаги принялся рачительно — да что вышло-то потом из этого!»; «Да не взыщите на мне, маточка, за то, что я вам такое письмо написал; как перечел, так и вижу, что всё такое бессвязное» (с. 12, 14 наст. изд.). Причина в том, что в творческом процессе создания своих писем к Вареньке Девушкин выдвигает эстетические задачи и идентифицирует свои тексты как поэтические — это для него не что иное, как на Пегасе ездить (см. с. 12 наст. изд.). Он исписывает громадное количество бумаги, ища верное выражение, работает всю ночь: «Вот и теперь всё как-то рябит в глазах; чуть поработаешь вечером, попишешь что-нибудь, наутро и глаза раскраснеются, и слезы текут, так что даже совестно перед чужими бывает» (с. 7 наст. изд.). Варенька, высмеявшая результаты столь тяжелого творческого труда, обижает Девушкина еще и тем, что усматривает в этих лирических медитациях шутку, желание «посмеяться». Девушкин отвечает ей: «Я, родная моя, сатиры-то ни об ком не пишу теперь. Стар я стал, матушка, Варвара Алексеевна, чтоб попусту зубы скалить! и надо мной засмеются, по русской пословице: кто, дескать, другому яму роет, так тот... и сам туда же» (с. 14 наст. изд.). Точно так же отметается и предположение Вареньки, что во время ночной работы Девушкин переписывал служебные бумаги.
Загадочна и оговорка Девушкина: «<...> сатиры-то <...> не пишу теперь». Не значит ли это, что в прошлом он был автором неких сатирических произведений или, по крайней мере, писем с элементами сатирических описаний? Или это очередная криптограмма Достоевского, указывающая на написанные им в прошлом произведения?
Становится все более ясно, что «Бедные люди» — это «повесть скорее не о бедном чиновнике, а о бедном писателе»159. Согласно мнению Е.Е. Соллертинско- го, роман «Бедные люди» посвящен теме открытия «потенциальных возможностей» и «взлета самосознания» человека, уничтоженного социально и обращенного в «ветошку». «Варенька делается для него еще дороже, потому что именно она есть тот стимул, та причина, которые лежат в основе всей кипучей деятельности Девушкина в течение этих пяти с половиной месяцев, пока шла переписка»160. Соглашаясь с этим, Т.И. Печерская признает «авторскую литературную рефлексию» Девушкина в качестве реальной основы для «оформления самосознания героя»161. Целый ряд исследователей сходится на том, что за риторикой «маленького человека» скрывается основная тема романа «Бедные люди» — об авторстве как способе осуществления себя в качестве творческой индивидуальности в условиях, минимально для этого подходящих. Конкретным выражением данной сюжетной линии, по мнению В.В. Виноградова, является сосредоточенность героя романа на
159 Трофимов ЕЛ. Культурная символика «Бедных людей» и проблема литературной позиции Ф.М. Достоевского // Документальное и художественное в литературном произведении: межвуз. сб. науч. тр. Иваново, 1994. С. 28.
160 Соллертинский Е.Е. Некоторые особенности форм повествования в романе Ф.М. Достоевского «Бедные люди» // Проблемы реализма. Вологда, 1978. Вып. 5. С. 67—68, 72, 75.
161 Печерская Т.И. Загадочная Федора (Об одной из авторских проекций в романе Ф.М. Достоевского «Бедные люди») Ц Поэтика русской литературы. К 70-летию проф. Ю.В. Манна. М., 2001. С. 264.


466
Приложения
стиле, выполнение им «определенного стилистического задания», здесь, по его мнению, «отыскиваются часто корни тех преобразований литературной системы натурализма, в результате которых был осуществлен оригинальный, поражающий острой новизной синтез художественных форм» (Виноградов 1976: 165). На этом фоне сами письма его начинают выступать как своеобразные «литературные упражнения»; ломая отживающие формы «натуральной школы» и пародируя «литературных тлей», Девушкин выступает «как один из передовых и талантливейших провозвестников и творцов новых художественных форм» (Виноградов 1976: 175). Продолжая эту мысль, К.И. Тюнькин отмечает, что «мотив “слога” является центральной осью повествования в романе “Бедные люди”»162. Вопрос о поиске точного языкового соответствия своему видению мира имеет для Макара Девушкина жизненно важное значение; особенно остро этот вопрос встает в связи с морально-психологическим состоянием героя Достоевского, низведенного низким социальным статусом до положения «ветошки».
К началу 1840-х годов в русской литературе уже сложился определенный стереотип описания «бедного чиновника»: в нем не было места попыткам углубиться в его внутренний мир, а его внешность и манера говорить оказывались предметом шуток или даже издевательств. Таковы, например, повести Я.П. Буткова. Иногда он представал как жертва ужасающих обстоятельств, убивающих или растлевающих его (Н.Ф. Павлов). Ф.В. Булгарин любил рисовать его тяжкую жизнь, завершающуюся «счастливым концом». Во всех случаях никто не пытался увидеть мир глазами этого человека, дать ему «голос». Именно это и сделал Достоевский, в этом заключается его новаторство и вызвавшая взрыв интереса к нему особенность, далеко не всеми правильно понятая (впрочем, в числе первых коренное отличие Девушкина от Башмачкина верно увидел критик «Москвитянина»163). Отсюда напряженная забота Девушкина о своем «слоге», за которой видится авторская стратегия самого Достоевского.
Девушкин фиксирует факт отсутствия у него «слога» почти в каждом своем письме. Эти жалобы имеют два значения, первое из которых постепенно заменяется вторым. Вначале они выглядят как самокритичные замечания неумелого автора, не способного облечь мысль в приемлемую языковую форму. Затем, с середины романа, они напоминают свидетельства писателя о трудностях творческой работы, и с этого момента письма Девушкина превращаются в блестящие очерки, поражавшие современников Достоевского своей художественной силой. Сосредоточенность главного героя на поиске своего слога, акцент на формировании письменного стиля, как справедливо указывает Т.И. Печерская, «определяет и пути выхода в сюжетное пространство романа, отличающегося высокой степенью литературной рефлексии»164.
162 См.: Тюнькин К.И. Страдания и радости «добрых сердец»//Вершины. Книга о выдающихся произведениях русской литературы. М., 1983. С. 128.
163 См.: Москвитянин. М., 1846. Ч. 1. No 2. С. 167.
т Печерская Т.И. Загадочная Федора. С. 264.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
467
Письмо Варвары Доброселовой от 3 сентября и ответ Девушкина от 5 сентября показательны в этом смысле, превращаясь в некое литературное соревнование, главное содержание которого — преодоление нарождающимся новым «слогом» Девушкина всех вошедших в литературный обиход стилей, представленных в письме Вареньки. В сущности, это даже не письма, а два небольших рассказа, облеченные в эпистолярную форму. За обращением следует текст, не имеющий ничего общего с тем, что мы называем письмом, даже с учетом тогдашней литературной традиции. Эти два текста выходят даже за пределы жанра письма-исповеди «литературной переписки», фактически являясь двумя прозаическими набросками, снабженными приветствием в начале и прощальными словами в конце.
Характерно, что Варенька «описывает природу», в то время как Девушкин — Петербург. «Описания» противостоят друг другу не только тематически, но и стилистически. Мягкий, светлый, несколько слащавый и сентиментальный тон «описания» Вареньки противостоит глубокому, тяжелому, но и значительно более живому, яркому и «натуральному» слогу Девушкина. К этому моменту Девушкин уже «нашел работу у сочинителя», и даже 100 рублей, подаренные ему начальником, не могут отвлечь его от самого главного, о чем он и сообщает Вареньке: «Займемся литературою...» (с. 90 наст. изд.). Девушкин наконец обретает «слог», осуществляет свою личность, и впервые в жизни у него есть не просто завтрашний день, но будущее: «Ангельчик мой! В моей судьбе всё переменилось, и всё к лучшему переменилось <...> Теперь дурные времена прошли. Насчет меня не беспокойтесь. Впереди всё так светло, хорошо» (с. 90—91 наст. изд.). А вот как Достоевский сообщает брату о своем решении стать писателем: «Насчет моей жизни не беспокойся. Кусок хлеба я найду скоро. <...> Теперь я свободен. <...>»; «Я хочу, чтобы каждое произведение мое было отчетливо хорошо» (с. 154, 161 наст. изд.).
Коммуникативное преимущество, общее для писем Достоевского 1838—1844 годов и писем Девушкина в романе «Бедные люди», заключается в наличии оптимального читателя, в первом случае — Михаила Михайловича Достоевского, во втором — Варвары Доброселовой. Их выдающаяся рецептивная чуткость обеспечивала письменному слову максимально благоприятный режим, в котором выработка «слога» могла идти особенно успешно. То, что в обоих случаях «читатель» существовал в единственном числе, не слишком огорчало пишущего: ведь любое произведение искусства коммуникативно направлено на индивидуальность, качество восприятия не зависит от количества реципиентов. С другой стороны, на определенном этапе развития авторского самосознания возникает желание быть услышанным как можно большим числом людей. Однако с увеличением аудитории возрастает опасность быть не понятым, понижается вероятность нахождения с нею общего языка. Для Достоевского эта опасность была особенно реальной: вместо духовно близкого ему брата Михаила в случае публикации произведения на смену привычному и идеальному адресату приходил «неизвестный» читатель. Опасность коммуникативного краха отчетливо осознавалась Достоевским как трагическая перспектива лишиться возможности заниматься литературой, утратив тот письменный контакт с «другим», который стал для него необходимой формой


468
Приложения
личного самоосуществления. Этот потенциальный провал ассоциировался в сознании Достоевского с физической смертью. Об этом говорит он сам в письмах к брату, затем та же мысль, в виде скрытой аллюзии, повторяется в романе «Бедные люди».
Варвара Доброселова более склонна к устному общению, определяя своей переписке роль подсобного коммуникативного механизма. Она благодарна Девушкину за материальную помощь и обеспокоена тем, что «не полезна» для него. Он же, отвечая на эти слова, вместо ожидаемых изъявлений любви и привязанности, обозначает главное: «Как не полезны? Нет, вы, маточка, сами рассудите, как же вы не полезны? Вы мне очень полезны, Варенька <...> Я вам иной раз письмо напишу и все чувства в нем изложу, на что подробный ответ от вас получаю» (с. 53 наст. изд.). Это признание Девушкина раскрывает смысл его переписки с Варенькой: своими ответами она обеспечивает ему онтологическую устойчивость бытия, саму возможность жить, чему в предыдущие годы препятствовали социальное «запустение» и моральная изоляция, в которых он пребывал. Фактически, молодой Достоевский в первом же своем произведении точно сформулировал проблему, впоследствии получившую определение в трудах М.М. Бахтина: человек не располагает бытием вне отражения в глазах «другого», обладающего «положи- тельно-приемлющим» к нему отношением165. Наличие Вареньки как сочувственно относящегося к нему «иного» и возможность письменного общения с ней есть непреложное условие существования Девушкина как личности, ищущей себе адекватного выражения в «слоге». Получая возможность высказаться, он реализуется как «голос», что и есть самое несомненное и неуничтожимое свидетельство его бытия. Установление языкового контакта со своим читателем является условием существования автора как человека и человека как автора, понимаемого в широком (бахтинском) смысле, идет ли речь о письме или о художественном произведении.
Напротив, отсутствие адресата или наличие «глухого», непонимающего адресата сводит к минимуму возможность личности к самовыражению, следовательно — полноценному бытию, которого жаждет Девушкин. Эту насущную необходимость «другого» как само условие жизни Достоевский остро ощущал и фиксировал в своих юношеских письмах к брату, которые переполнены требованиями «ответов» на его «мысли и чувства»: «Ах, милый брат, пиши мне ради бога, хоть что-нибудь <...> я и не знаю, что за мученье испытаю я через твое молчанье» (с. 131 наст. изд.). Такого же рода сомнения испытывает и Девушкин: «Только будете ли вы-то читать? Вы у меня на этот счет привередница; трудно угодить на ваш вкус, уж я вас знаю, голубчик вы мой; вам, верно, всё стихотворство надобно, вздыханий, амуров <...>» (с. 19 наст. изд.). Подобно Девушкину, для которого
165 	«<...> творческий голос всегда может быть только вторым голосом в слове. Только второй голос — чистое отношение — может быть до конца безобъектным, не бросать образной, субстанциональной тени» [Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках: Опыт философского анализа // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 286).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
469
жизненно необходимы письма Вареньки, Достоевский, получая письмо от брата, воспринимал его как высшее благо и некую спасительную благодать:
Благодарю тебя от души, добрый брат мой, за твое милое письмо. Нет! я не таков, как ты; ты не поверишь, как сладостный трепет сердца ощущаю я, когда приносят мне письмо от тебя; и я изобрел для себя нового рода наслажденье — престранное — томить себя. Возьму твое письмо, перевертываю несколько минут в руках, щупаю его, полновесно ли оно, и, насмотревшись, налюбовавшись на запечатанный конверт, кладу в карман... Ты не поверишь, что за сладострастное состояние души, чувств и сердца! И таким образом жду иногда с У4 часа; наконец с жадностию нападаю на пакет, рву печать и пожираю твои строки, твои милые строки. О, чего не перечувствует сердце, читая их! (С. 123 наст, изд.)
Указывая на исключительное значение, которое имеет в его жизни письменное общение с братом, Достоевский пророчески говорит:
<...> время, время много показывает; одно только время может оценить, ясно определить всё значенье этих эпох жизни нашей. Оно может определить, прости мне за слова мои, брат мой, была ли эта деятельность душевная и сердечная чиста и правильна, ясна и светла, как чисто наше естественное стремленье к полной жизни человека, или неправильная, бесцельная, тщетная деятельность, заблужденье, вынужденное у сердца одинокого, часто не понимающего себя, часто еще бессмысленного как младенец, но также чистого и пламенного, невольно ищущего для себя пищи вокруг себя и истомляющего себя в неестественном стремленье «неблагородного мечтанья». <...> И здесь опять необходима дружба; потому что сердце само осетит себя тогда неразрывными путами, и человек падет духом, поникнет перед случаем, перед причудами сердца своего <...> (с. 131—132 наст. изд.).
Литературное творчество, выражающее себя в умении найти формы, соответствующие идейному замыслу, возникает как канал связи между внутренним миром автора и окружающей действительностью, представленной адресатом произведения.
В связи с этим, большую озабоченность любого автора вызывает ситуация непонимания или искаженного восприятия текста, того, что называется «коммуникативной неудачей», ситуация расхождения между смыслом, вложенным в текст автором, и пониманием этого смысла читателем. Такого рода разрыв между реалы ным и должным может привести к глубокому конфликту человека с окружающим миром. Этот вопрос Достоевский обсуждал с братом, возник он и в нескольких эпизодах романа «Бедные люди». Достоевский, равно как Девушкин, испытывал немало горьких разочарований, связанных с неадекватным пониманием того видения мира, которое заявлено в его письмах. Коммуникативной неудачей Девушкина обозначен зачин романа «Бедные люди»: в ответ на свое первое письмо, выполненное в сентиментально-романтическом стиле, герой получает едкий, сатирический ответ Вареньки, которая высмеивает его «розовые чувства» и все пони¬


470
Приложения
мает, по мнению Девушкина, в «превратном виде». Такого рода ситуации не раз возникали и в переписке Достоевского с братом, причем, как и в «Бедных людях», факт непонимания приводил к ощущению трагического разъединения с миром. Вот один из ответов Федора Михайловича:
Сколько ощущений толпятся в душе, и милых и неприятных и сладких и горьких; да! брат милый, — и неприятных и горьких; ты не поверишь, как горько, когда не разберут, не поймут тебя, поставят всё в совершенно другом виде; совершенно не так, как хотел сказать, но в другом, безобразном виде... Прочитав твое последнее письмо, я был un enragé, потому что не был с тобою вместе: лучшие из мечтаний сердца, священнейшие из правил, данных мне опытом, тяжким, многотрудным опытом, исковерканы, изуродованы, выставлены в прежалком виде (с. 123 наст. изд.).
Однако еще большей опасностью для философствующего искателя «истины о человеке» является полная потеря возможности обратиться со своим «словом» к другому, к тому, кто именно потому способен полноценно внимать авторскому «голосу», что является любимым и любящим существом. Это с юности остро чувствовал сам Достоевский, передав затем свое ощущение герою-повествователю «Бедных людей»: потеряв Вареньку, Девушкин лишается необходимой ему формы бытия, связанной, как и у самого писателя, с самоидентификацией в «слоге», что в буквальном смысле оказывалось равно смерти, поскольку никакой жизни вне сочувственного и любящего взгляда он себе не представлял. Последнее письмо Девушкина, написанное «в никуда», не случайно без даты: это предсмертная записка166. Девушкин пишет его по инерции своего коммуникативного самоосу- ществления: конкретный реципиент потерян, но имплицитный адресат все еще продолжает существовать в его сознании и в его письме. Основной темой здесь становится смерть Девушкина как автора, естественным образом приводящая к его физической смерти — эти две ипостаси бытия в сознании героя Достоевского сливаются в одно целое. Он пишет: «К кому же я письма буду писать, маточка? Да! вот вы возьмиге-ка в соображение, маточка, — дескать, к кому же он письма будет писать? <...> Я умру, Варенька, непременно умру; не перенесет мое сердце такого несчастия!» (С. 103 наст, изд.)
Достоевский теперь окончательно обнажает смысл эпистолярного пристрастия Девушкина — это писательская работа, которая заключается в формировании индивидуальной, ответственной точки зрения на мир через описание видимого с этой точки мира. В обоих случаях авторство оказывается единственной возможной формой бытия личности, имеющей акцентированный этико-онтологический характер, при котором само бытие обеспечивается наличием положительно-при-
166 	Намек на это содержится в одном из писем Девушкина: «<...> вы именно об этом подумайте — что вот, дескать, на что он будет без меня-то годиться? <...> А то что из этого будет? Пойду к Неве, да и дело с концом. Да право же, будет такое, Варенька; что же мне без вас делать останется!» (С. 53 наст, изд.)


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
471
емлющего реципиента. В.Г. Белинский первым заметил существенное различие в качестве художественности между письмами Вареньки и Девушкина: «Журнал Вареньки прекрасен, но все-таки, по мастерству изложения, его нельзя сравнить с письмами Девушкина» (с. 300 наст. изд.). Проницательно увидев в бедном чиновнике талантливого писателя, Белинский подчеркивает: «Многие могут подумать, что в лице Девушкина автор хотел изобразить человека, у которого ум и способности придавлены, приплюснуты жизнью. Было бы большой ошибкой думать так» (с. 299 наст. изд.). Необычную для забитого «маленького человека» художественную силу текстов обнаружил также Н.А. Добролюбов167. Самоуничижение Девушкина как литератора расчищало автору путь для проведения всевозможных философско-психологических экспериментов, характерных для всего творчества Достоевского «проб», а также открывало путь к тем стилистическим экспериментам, которые выделял в качестве важного компонента художественной структуры романа В.В. Виноградов168.
Речь идет о выраженной в фигурах поэтического языка структуре мышления творческой индивидуальности, вырабатывающей новое вйдение реальности с соответствующей этому вйдению системой ценностей. «Отсутствие слога» — это естественное состояние любого начинающего писателя: и Достоевского в период написания романа «Бедные люди», и Макара Девушкина, ищущего свое «я» в опоре на «положительно-приемлющее» чтение Вареньки. В период создания первого романа у Достоевского не было иного литературного опыта, кроме переписки с братом и другими респондентами, равно как и читательской аудитории, способной сочувственно воспринять и пережить описываемые им события. Эту проблему Достоевский решает с помощью создания эпистолярной модели, которая облегчает формирование имплицитного автора, адекватного своему читателю. Борьба автора за «слог» как основное направление творческого и бытийного самоопределения Макара Девушкина становится основой внутреннего сюжета романа «Бедные люди», фабульной основой которого были поиски своего «слога» самим Достоевским.
Таким образом, сюжет романа о «бедных людях» открывается нам как противостояние двух возможных путей самореализации человека в этом мире: творческого, в положительно-приемлющем контакте с «другим», и нетворческого, в состоянии глухого «запустения». Творческому письменному слову в романе «Бедные люди» противостоит нетворчество и неавторство в виде пресловутого «переписывания бумаг», сулящего смерть духовную, а для героя-философа Достоевского и физическую гибель. Несвободное и нетворческое социальное преуспевание в роли владельца новой шинели («сапог», «вицмундира») Девушкина не устраивает, не случайно он отрицает свою похожесть на героя «Шинели» Гоголя.
167 «Макар Девушкин для своего образования и положения является уже слишком метким оценщиком противоречий официальных основ жизни с ее действительными требованиями <...> Макар Алексеевич изощрил свой слог» (см.: Добролюбов НА. Забитые люди // Собр. соч.: В 9 т. М.; Л, 1963. Т. 7. С. 255-256).
168 По мнению В.В. Виноградова, Макар Девушкин, усилиями Достоевского, является не просто талантливым писателем, но одним «из передовых и талантливейших провозвестников и творцов новых художественных форм» (Виноградов 1976: 177).


472
Пр иложения
Этот важнейший эпизод «Бедных людей» был отмечен многими рецензентами. Роман начинается с момента, когда Девушкин пробуждается как автор и тем самым начинает формироваться как личность (ранее, по его словам, он не жил, а как бы «спал», пребывая в состоянии духовной комы), а кончается — потерей читателя, следовательно, жизни как автора, но другой жизни у Девушкина к этому моменту уже нет.
Трагический характер финала «Бедных людей» подчеркивается тем, что именно к этому моменту индивидуальность Девушкина наконец сложилась, обрела свой «слог» и получила искомую форму зрелой личности. Заметим, что герой испытывал тяготение к литературе еще до встречи с Варенькой. Об этом он со всей определенностью свидетельствует в письме от 11 июня. Значение категории «слога» — в обращении безгласного «социального животного» в точку сознания, в необходимый и «незаместимый голос», где творчество рождается в самооткрове- нии «действительности сознания»: «Творца мы видим только в его творении, но никак не вне его»169. Нарратив из «речи» превращается в «состояние», свойственное точке сознания, реализующей свое право на онтологическое оправдание. После отъезда Вареньки возврат к состоянию «переписчика бумаг» и прозябанию в своем «запустении» для Девушкина уже невозможен, и его последнее письмо — протест против потери возможности авторского самовыражения и, одновременно, против смерти: «<...> ведь никак не может так быть, чтобы письмо это было последнее. Ведь вот как же, так вдруг, именно, непременно последнее! Да нет же, я буду писать, да и вы-то пишите... А то у меня и слог теперь формируется...» (с. 104 наст. изд.). Эти судорожные фразы напоминают пресловутую «минуточку Дюбар- ри», о которой писал Достоевский годы спустя — Девушкин по секундам продлевает последнее мгновение своего творчества, и, по существу, своей жизни: «Ведь вот я теперь и не знаю, что это я пишу, никак не знаю, ничего не знаю, и не перечитываю, и слогу не выправляю, а пишу только бы писать, только бы вам написать побольше...» (с. 104 наст. изд.). Достоевский утверждает здесь то, что утверждал затем на всем протяжении своей творческой жизни: никаких альтернатив для существования личного «голоса» человека, свидетельствующего о своем бытии, кроме того, чтобы этому голосу быть услышанным, оцененным и принятым, не существует.
Таким образом, попытка человека, находящегося в самых невыгодных для него условиях (возраст, образование, условия жизни) реализовать свой индивидуальный голос в форме авторского письма является основным двигателем сюжета романа «Бедные люди». «В Макаре Девушкине мы видим завуалированный экспрессией бедного человека лик писателя-реалиста», «Ф.М. Достоевский создает очень сложную стилистическую структуру образа ‘‘бедного человека” в лице Макара Девушкина, наделяя его авторскими функциями» (Виноградов 1959: 142, 490). Соглашаясь с этим, Г.М. Фридлендер отмечает, что Девушкин «пишет о людях и предметах, попадающих в сферу его наблюдений», не только как чинов¬
169 	Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 363.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
473
ник, но и «как поэт» (Фридлендер 1964: 58). За гоголевской темой «маленького человека» скрывается главная тема романа «Бедные люди» — об авторстве как способе осуществления себя творческой индивидуальностью в условиях, совершенно для этого неподходящих. Мечты героя «Бедных людей» о будущем, как и у самого Достоевского в 1844—1845 годы, оказываются тесно связанными с литературным творчеством.
Роман-пророчество
Служебная карьера Ф.М. Достоевского как начинающего военного инженера, окончившего курс в одном из лучших учебных заведений страны, складывалась не слишком гладко. Он был зачислен в кондукторы Главного инженерного училища в Петербурге 16 января 1838 года, когда ему шел семнадцатый год. Унтер-офицерский чин получил 29 ноября 1840 года, 27 декабря 1840 года был произведен в портупей-юнкера, 5 августа 1841 года — в полевые инженер-прапорщики; 11 августа 1842 года переведен в верхний офицерский класс, выпущен из училища 12 августа 1843 года и в чине инженер-подпоручика 23 августа 1843 года зачислен в Петербургскую инженерную команду. Прослужив в чине 12-го класса чуть более года, 19 октября 1844 года был уволен «в связи с болезнью» и вычеркнут из списков Петербургской инженерной команды 17 декабря 1844 года.
Мечтая о литературной деятельности, Достоевский тяготился службой, что подтверждают многочисленные жалобы в письмах к брату: «Служба надоедает. Служба надоела, как картофель» (с. 143 наст. изд.). Отвращение к официозу и рутине порождало невнимательность при выполнении служебного задания. Существует версия, что Достоевский в эти годы за плохо выполненный чертеж получил от государя «скверную кличку» — «дурака» (с. 700 наст. изд.). По свидетельству С.Д. Яновского, на вопрос о том, «отчего он не хочет, не оставляя литературы, служить и зачем он оставил именно инженерную карьеру?», Достоевский ответил: «Прислуживаться тошно, да и не умею, — добавив, — нельзя, не могу, скверную кличку дал мне государь, а ведь известно, что иные клички держатся до могилы <...>»170. Речь идет о следующем: сдавая письменный экзамен в Главном инженерном училище, Достоевский неудачно выполнил чертеж, и, просматривая работы учащихся, Николай I наложил нелицеприятную резолюцию: «Какой дурак это чертил» (с. 700 наст. изд.). Правда, поскольку найти данный документ пока что не удалось, это всего лишь версия, хотя и весьма правдоподобная. О невнимательности Достоевского как военного инженера пишет А.И. Савельев: «Нередко его чертежи (планы и фасады зданий, караульни с их платформами и пр.), составленные им неправильно, без масштаба, возвращались обратно в инженерную команду с выговором или с саркастической заметкой... их автору» (с. 209 наст. изд.).
Мемуаристы не раз подчеркивали фатальную непригодность Достоевского к государственной службе. О.Ф. Миллер свидетельствует:
170 	См., напр.: Волгин И. Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах. М., 1991. С. 278, 358.


474
Приложения
К числу неприятностей, перенесенных Федором Михайловичем в Инженерном училище, относится и то, что со слов его записала Анна Григорьевна об отправлении его в ординарцах к великому князю Михаилу Павловичу. При этом он забыл отрапортовать слова: «К Вашему Императорскому Высочеству». «Посылают же таких дураков», — заметил великий князь (Биография 1883: 45)171.
Картину служебных перспектив Достоевского-офицера дополняют воспоминания С.Д. Яновского о «мешковатой» военной выправке будущего писателя (см. с. 225 наст. изд.). Небрежение службой со стороны Достоевского не было проявлением лени или каких-то иных недостатков, но, скорее, свидетельствовало о глубокой сосредоточенности на других задачах, что вскоре обеспечило ему возможность полноценной реализации творческих сил.
Известно, что судьбы многих персонажей Достоевского имеют автобиографический подтекст, во множестве случаев можно говорить о «криптограммах» писателя, в скрытых аллюзиях шифрующего свои жизненные впечатления. Не является исключением и главный герой «Бедных людей» Макар Девушкин. На уровне темы роман практически полностью состоит из личных впечатлений писателя в годы, предшествующие его литературному дебюту. Так, Девушкин живет в первой петербургской квартире Достоевского (или недалеко от нее) — вблизи Караванной улицы, выходящей на набережную Фонтанки172. Заметим, что и впоследствии писатель следовал манере размещать своих героев неподалеку от дома, где создавалось то или иное произведение (например, «Дом Раскольникова» в «Преступлении и наказании» находится напротив дома, где было написано это произведение, в Столярном переулке).
Создание романа «Бедные люди» было для Достоевского не только экзаменом на звание профессионального писателя, к чему он стремился, не только значительным творческим актом, но и поворотным рубежом в решении вопроса о своей будущей судьбе. В работе над этим произведением проводился анализ конкретной жизненной ситуации, в которой писатель оказался в 1844 году; проверялась правильность идеи отказа от военно-инженерной карьеры — поприща, к которому его склоняли сначала отец, М.А. Достоевский, а затем и опекун, П.А. Карепин. Вопрос, стоявший перед Достоевским, обратился в главную тему произведения, созданием которого он решал свою судьбу — государственного служащего и, одновременно, начинающего литератора. Необходимость опоры на сочувственное внимание ближнего заставила главного героя «Бедных людей» «искать свой слог»
171 А.И. Савельев подтверждает: «Еще с юных лет Ф<едор> М<ихайлович> не имел расположения к военной службе, хотя очень любило его училищное начальство (некто А.Ч. Фере), которое готовило его на “ординарца”. Раз даже Достоевский, будучи ординарцем, представлялся вел<икому> князю Михаилу Павловичу, подходя к которому и сделав “на караул”, он оробел и вместо следующей фразы: “К В<ашему> И<мператорскому> В<ысочеству>” — громко сказал: “К Вашему превосходительству”. Этого было довольно, чтобы за это досталось и начальству, и самому ординарцу» (с. 208 наст. изд.).
172 Писатель жил по этому адресу в 1841—1842 годы.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
475
и стать писателем; как и Достоевский, он приступает к творению своего слова о мире в откровенной и интенсивной переписке с духовно родственным человеком. Круг замкнулся. В 1844 году реальность поставила перед Достоевским выбор: тусклая и спокойная служебная карьера, отягощенная неважным ее началом, или рискованный, но творчески перспективный литературный путь.
Макар Девушкин — это пророчество молодого писателя об одной из возможных и крайне нежелательных перспектив его будущего. Еще в семнадцатилетнем возрасте Достоевский поставил перед собой задачу разгадать «тайну человека» и тогда же вступил в свою «кондукторскую» службу. Макар Девушкин указывает, что отдан был на службу в 17 лет и говорит о своем «тридцатилетием опыте». На эти тридцать лет Девушкина и устремлен взгляд Достоевского, разрешающего в романе «Бедные люди» загадку своей будущей судьбы. Вопрос ставился так: в случае отказа от творческой самореализации его ждет либо судьба Покровского — гибель нравственно совершенного юноши в хаосе и грязи социальной жизни, с которой он несовместим, либо судьба Девушкина (того же «Покровского» в старости), тридцать лет кряду несущего в своем сердце идеал красоты и истины и жертвующего всем ради него: карьерой, материальными благами, комфортом и, в итоге, влачащего тяжелое существование «бедного человека». Третий и четвертый варианты: обратиться в «продажного писателя», вроде Ратазяева, или уехать в деревню и стать еще одним «помещиком Быковым» — отметались как неприемлемые или практически невыполнимые.
От природы Достоевский был выше меры одарен редким даром — способностью испытывать чужие страдания как свои собственные. Это свойство мировосприятия рождает философов и пророков, однако оно же и весьма опасно в условиях жестокого социума, во все времена запрограммированного на уничтожение «белых ворон», наиболее талантливых и одаренных людей. 24 марта 1845 года, работая над последней редакцией «Бедных людей», он написал брату: «В “Инвалиде”, в фельетоне, только что прочел о немецких поэтах, умерших с голоду, холоду и в сумасшедшем доме. Их было штук 20, и какие имена! Мне до сих пор как-то страшно. Нужно быть шарлатаном...» (с. 162 наст. изд.). Рано поняв оба грозных условия — невозможность изменить себя и нависшую над ним опасность, — писатель искал возможность реализовать главное свойство своего мировосприятия в таком виде, который мог бы стать не причиной гибели по модели «немецких поэтов» или Девушкина-Голядкина-Ефимова-Шумкова, но средством спасения от мира Быковых-Лужиных-Тоцких.
Такова была первая художественная «проба» Достоевского: если я поступлю так, как мне заповедал отец и теперь советует опекун, каков будет итог? Используя метод художественного анализа, «пробы идеи», развитый им в I860—1870-е годы, Достоевский доказывает себе следующее: в любом случае авторскому са- моосуществлению и литературному творчеству нет альтернативы — ни в возрасте Покровского, ни даже в возрасте Девушкина. В своем романе и своим романом Достоевский сделал иной выбор, решив уволиться со службы и начать творческий путь как можно раньше и во что бы то ни стало, не дожидаясь прихода воз¬


476
Приложения
раста Девушкина и того трагического тупика «запустения», в котором оказался его герой.
Этот метод автобиографической криптографии писатель использовал затем в течение всей жизни. Например, в работе над «Униженными и оскорбленными», вторым своим произведением, которое как бы зафиксировало его возвращение в «большую литературу» после десятилетней ссылки, Достоевский не только расшифровал основной смысл заглавия своего первого романа, но и воспроизвел уже опробованную нарративную модель. Если для первого произведения он использовал в качестве базового фабульно-жанрового основания переписку с братом Михаилом, становление авторского самосознания и сопутствующее ему увольнение со службы, то в «Униженных и оскобленных» фабульной основой стала творческая история романа «Бедные люди» и личные воспоминания о жизни в тот период (см. с. 645—646 наст, изд.), когда он круто поменял направление своей социологи- зации, вопреки мнению опекуна. Надо сказать, что упомянутое отвращение к службе, которое вытолкнуло Достоевского на литературный путь, сформировалось еще в училищные годы.
В «Записках из подполья» содержится автобиографическое описание переживаний, которые испытывал Достоевский в период обучения в Главном инженерном училище. Будущий писатель плохо уживался с однокашниками, головы которых были заняты идеями, внушавшими ему омерзение, и потому, в свою очередь, был презираем ими:
Я застал у него еще двух моих школьных товарищей. Они толковали, по-види- мому, об одном важном деле. На приход мой ни один из них не обратил почти никакого внимания, что было даже странно, потому что я не видался с ними уж годы. Очевидно, меня считали чем-то вроде самой обыкновенной мухи173. Так не третировали меня даже в школе, хотя все меня там ненавидели. Я, конечно, понимал, что они должны были презирать меня теперь за неуспех моей служебной карьеры и за то, что я уж очень опустился, ходил в дурном платье и проч., что в их глазах составляло вывеску моей неспособности и мелкого значения. <...> Мосье Зверков был всё время и моим школьным товарищем174. Я особенно стал его ненавидеть с высших классов. В низших классах он был только хорошенький, резвый мальчик, которого все любили. Я, впрочем, ненавидел его и в низших классах, и именно за то, что он был хорошенький и резвый мальчик.
173 Аллюзия на гоголевскую «Шинель»: крайняя степень презрения к Башмачкину со стороны сослуживцев выражается в том, что «сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха» (Гоголь 1937—1952/3: 143).
174 Возможно, имеется в виду одноклассник Достоевского по Главному инженерному училищу Константин Яковлевич Зверев (1821—1890). Ко времени написания этих строк он был уже генерал-майором инженерных войск, зачисленным в свиту императора, кавалером многих орденов, автором не одного архитектурного проекта, в том числе — Кронштадтской крепости и Дворцового моста в Санкт-Петербурге.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
477
Учился он всегда постоянно плохо и чем дальше, тем хуже; однако ж вышел из школы удачно, потому что имел покровительство. В последний год его в нашей школе ему досталось наследство, двести душ, а так как у нас все почти были бедные, то он даже перед нами стал фанфаронить. Это был пошляк в высшей степени, но, однако ж, добрый малый, даже и тогда, когда фанфаронил. У нас же, несмотря на наружные, фантастические и фразерские формы чести и гонора, все, кроме очень немногих, даже увивались перед Зверковым, чем более он фанфаронил. И не из выгоды какой-нибудь увивались, а так, из-за того, что он фаворизированный дарами природы человек. Притом же как-то принято было у нас считать Зверкова специалистом по части ловкости и хороших манер. Последнее меня особенно бесило. Я ненавидел резкий, не сомневающийся в себе звук его голоса, обожание собственных своих острот, которые у него выходили ужасно глупы, хотя он был и смел на язык; я ненавидел его красивое, но глупенькое лицо (на которое я бы, впрочем, променял с охотою свое умное) и развязно-офицерские приемы сороковых годов. Я ненавидел то, что он рассказывал о своих будущих успехах с женщинами (он не решался начинать с женщинами, не имея еще офицерских эполет, и ждал их с нетерпением) и о том, как он поминутно будет выходить на дуэли. Помню, как я, всегда молчаливый, вдруг сцепился с Зверковым, когда он, толкуя раз в свободное время с товарищами о будущей клубничке и разыгравшись наконец как молодой щенок на солнце, вдруг объявил, что ни одной деревенской девы в своей деревне не оставит без внимания, что это — droit de seigneur*, а мужиков, если осмелятся протестовать, всех пересечет и всем им, бородатым канальям, вдвое наложит оброку. Наши хамы аплодировали <...> (Акад. ПСС/5: 135—136).
Все это подталкивало Достоевского к решению об отставке со службы, пребывание на которой оказалось несовместимо с его нравственным здоровьем.
Герой «Записок из подполья» вспоминает:
<...> весь вечер давили меня воспоминания о каторжных годах моей школьной жизни, и я не мог от них отвязаться. Меня сунули в эту школу мои дальние родственники, от которых я зависел и о которых с тех пор не имел никакого понятия175, — сунули сиротливого, уже забитого их попреками, уже задумывающегося, молчаливого и дико на всё озиравшегося. Товарищи встретили меня злобными и безжалостными насмешками за то, что я ни на кого из них не был похож. Но я не мог насмешек переносить; я не мог так дешево уживаться, как они уживались друг с другом. Я возненавидел их тотчас и заключился от всех в пугливую, уязвленную и непомерную гордость. Грубость их меня возмущала.
* право господина, право первой ночи (фр.); разрешало помещику взять девственность невесты или дочери своего крепостного.
175 	Сестра покойной матери Достоевского Марии Федоровны, Александра Федоровна Куманина (Нечаева) (1796—1871), и ее муж, Александр Алексеевич Куманин (1792—1863), сделали денежный взнос при его поступлении в Главное инженерное училище.


478
Приложения
Они цинически смеялись над моим лицом, над моей мешковатой фигурой;176 а между тем какие глупые у них самих были лица! В нашей школе выражения лиц как-то особенно глупели и перерождались. Сколько прекрасных собой детей поступало к нам. Чрез несколько лет на них и глядеть становилось противно. Еще в шестнадцать лет я угрюмо на них дивился; меня уж и тогда изумляли мелочь их мышления, глупость их занятий, игр, разговоров. Они таких необходимых вещей не понимали, такими внушающими, поражающими предметами не интересовались, что поневоле я стал считать их ниже себя. Не оскорбленное тщеславие подбивало меня к тому, и, ради бога, не вылезайте ко мне с приевшимися до тошноты казенными возражениями: «что я только мечтал, а они уж и тогда действительную жизнь понимали». Ничего они не понимали, никакой действительной жизни, и, клянусь, это-то и возмущало меня в них наиболее. Напротив, самую очевидную, режущую глаза действительность они принимали фантастически глупо и уже тогда привыкли поклоняться одному успеху. Всё, что было справедливо, но унижено и забито, над тем они жестокосердно и позорно смеялись. Чин почитали за ум; в шестнадцать лет уже толковали о теплых местечках. Конечно, много тут было от глупости, от дурного примера, беспрерывно окружавшего их детство и отрочество. Развратны они были до уродливости. Разумеется, и тут было больше внешности, больше напускной циничности; разумеется, юность и некоторая свежесть мелькали и в них даже из-за разврата; но непривлекательна была в них даже и свежесть и проявлялась в каком-то ерничестве. Я ненавидел их ужасно, хотя, пожалуй, был их же хуже. Они мне тем же платили и не скрывали своего ко мне омерзения. Но я уже не желал их любви; напротив, я постоянно жаждал их унижения. Чтоб избавить себя от их насмешек, я нарочно начал как можно лучше учиться и пробился в число самых первых. Это им внушило. К тому же все они начали помаленьку понимать, что я уже читал такие книги, которых они не могли читать, и понимал такие вещи (не входившие в состав нашего специального курса), о которых они и не слыхивали. Дико и насмешливо смотрели они на это, но нравственно подчинялись, тем более что даже учителя обращали на меня внимание по этому поводу. Насмешки прекратились, но осталась неприязнь, и установились холодные, натянутые отношения. Под конец я сам не выдержал: с летами развивалась потребность в людях, в друзьях. Я попробовал было начать сближаться с иными; но всегда это сближение выходило неестественно и так само собой и оканчивалось. Был у меня раз как-то и друг. Но я уже был деспот в душе; я хотел неограниченно властвовать над его душой; я хотел вселить в него презрение к окружавшей его среде; я потребовал от него высокомерного и окончательного разрыва с этой средой. Я испугал его моей страстной дружбой; я доводил
176 	Ср. воспоминания К.А. Трутовского: «Во всем училище не было воспитанника, который бы так мало подходил к военной выправке, как Ф.М. Достоевский. Движения его были какие-то угловатые и вместе с тем порывистые. Мундир сидел неловко, а ранец, кивер, ружье — всё это на нем казалось какими-то веригами, которые временно он обязан был носить и которые его тяготили» (с. 201 наст. изд.).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
479
его до слез, до судорог; он был наивная и отдающаяся душа; но когда он отдался мне весь, я тотчас же возненавидел его и оттолкнул от себя, — точно он и нужен был мне только для одержания над ним победы, для одного его подчинения. Но всех я не мог победить; мой друг был тоже ни на одного из них не похож и составлял самое редкое исключение. Первым делом моим по выходе из школы было оставить ту специальную службу, к которой я предназначался, чтобы все нити порвать, проклясть прошлое и прахом его посыпать... (Акад. ПСС/5: 139-140).
Эти слова можно считать лучшим объяснением тому, что именно имел в виду Достоевской, когда написал П.А. Карепину, что не только увольняется со службы, но и, «по тем же самым причинам», никогда более служить не будет (с. 152 наст, изд.); ведь именно с подобными же людьми Достоевскому предстояло проводить время в своем «департаменте», и это была судьба, которую он определил для своего героя Девушкина.
Следует отметить, что программу своей будущей чиновничьей жизни, подвергшуюся художественному осмыслению в романе «Бедные люди», своих собственных полных, отмеченных судьбой Девушкина, «тридцати годочков» (максимальный срок выслуги для получения чиновником пенсии), Достоевский обсуждал и в переписке с братом в конце 1830-х годов. Говоря об отце, Михаиле Андреевиче Достоевском, он как бы примеряет его жизненный путь на себя:
Мне жаль бедного отца! <...> Ах, сколько несчастий перенес он! Горько до слез, что нечем его утешить. — А знаешь ли? Папенька совершенно не знает света: прожил в нем 50 лет и остался при своем мнении о людях, какое он имел 30 лет назад. Счастливое неведенье. Но он очень разочарован в нем. Это, кажется, общий удел наш (с. 113 наст. изд.).
Этот грядущий «общий удел» и усилия главного героя по его преодолению стали предметом художественного анализа в романе «Бедные люди». Так же, как и его автор, и в том же 17-летнем возрасте Девушкин был решительно чужд призвания, в которое его «сунули» (см.: Акад. ПСС/5: 139), однако проживает в нем целую долгую жизнь. Разумеется, эта нелепая подвижническая жизнь, полная высокого героизма и самоотречения, не приносит ему счастья. Встретив Вареньку, готовую признать в нем человека, он преодолевает свое «запустение», становясь автором и обретая свой «голос», получая тем самым искомую им связь с миром на языке искусства и силой художественного творчества. Но жизнь уже прожита, и поэтому обретение «слога» оказывается трагическим тупиком, из которого только один выход — в Неву, «да и дело с концом» (с. 53 наст. изд.). Герои практически всех последующих произведений Достоевского подтверждают сделанный в «Бедных людях» грустный вывод о полной несовместимости честного и доброго человека с окружающей его общественно-социальной реальностью. В «Бедных людях» запечатлена трагедия нравственно совершенного человека, которому неминуемо


480
Пр иложения
суждено быть раздавленным «колесом жизни», как это удачно сформулировал П.В. Анненков (с. 251 наст. изд.). Фактически, то же самое происходит с Ордыно- вым («Хозяйка»), Васей Шумковым («Слабое сердце»), «мечтателем» («Белые ночи»), матерью Неточки и Ефимовым («Неточка Незванова») и другими персонажами произведений Достоевского.
Исследуя свою будущую судьбу в романе «Бедные люди», Достоевский максимально объективирует условия художественного эксперимента, не давая себе ни малейшей уступки. Макар Девушкин — сорокасемилетний чиновник в чине титулярного советника (9-й класс по Табели о рангах), занимающий должность переписчика бумаг в своем департаменте. Эта письменная практика должна была бы выбить из него творческие задатки и авторские интенции; более того, кажется, что он утерял все человеческие черты и превратился в некую ходячую «машину для письма». Он беден, у него скверные условия быта и ветхая одежда, после ряда неблаговидных поступков — плохая репутация, все ему говорят, что он «туп», над ним издеваются сослуживцы, соседи, и даже хозяйский слуга Фальдони. Но «имидж» еще одного «башмачкина», как показывает Достоевский, слетает с него словно шелуха, когда у него появляется возможность письменного изложения своего личного видения мира. Заинтересованный и любящий взгляд одного только человека, или, как сказал бы М.М. Бахтин, «положительно-приемлющее» внимание, пробуждает дремлющие в нем творческие силы, и Макар Девушкин раскрывается как яркая и сильная индивидуальность, как незаурядный моральный философ и художник слова.
Так решается вопрос о жизненном пути Девушкина в «Бедных людях», и, как мы знаем, таким же образом решил его и сам Достоевский, написав это произведение. С той лишь разницей, что, закончив художественное исследование вопроса, он не стал жертвовать жизнью в виде «тридцати годочков» беспорочной службы, чтобы проверить правильность выбора, но немедленно вышел в отставку и осуществил перевод эпистолярного «мира на двоих» своей переписки с братом Михаилом в форму литературного произведения. Обратим внимание на формулировку ответа Достоевского своему опекуну П.А. Карепину, возражавшему против увольнения его со службы: «Я подал прошение в половине августа <...> И, разумеется, по тем же самым причинам, по которым подаю в отставку, не могу опять поступить на службу (курсив мой. — К. Б.)» (с. 152 наст. изд.).
Таким образом, роман «Бедные люди» — реминисценция внутреннего текста Достоевского, напряженно искавшего самоопределения в мире и в литературе в начале 1840-х годов. От этого произведения, на втором уровне цитации, протягиваются аллюзивные ниточки ко всем последующим произведениям Достоевского, начиная с «Двойника» и кончая «Братьями Карамазовыми».
Умирающий от голода и холода мальчик 10—12 лет, который слушает шарманку в «Бедных людях», потом проявляется в «Мальчике у Христа на Елке»; добрейший человек, бывший чиновник и пьяница Емеля снова возникает в рассказе «Честный вор», а затем отзывается в судьбе и облике Мармеладова в «Преступлении и наказании»; смерть Горшкова от сильнейшего потрясения на пороге своего «счастья» угадывается в сюжете «Слабого сердца», а также, отчасти, «Господи-


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
481
на Прохарчина». Отголоски этой темы мы находим и в позднем творчестве Достоевского: молодой философ, ищущий смысла своему существованию, похожий на Покровского, встречается нам в «Игроке» и в «Идиоте»; богатый помещик Быков, совративший молодую девушку (и прикрывающий напускным цинизмом то, что он влюблен в нее), а затем пытающийся искупить свою вину, отзывается в Свидригайлове («Преступление и наказание»), готовом отдать жизнь за любовь к Авдотье Раскольниковой; одухотворенная молодая девушка, становящаяся объектом купли-продажи, Варенька, затем обращается в Соню Мармеладову; спившийся старик Покровский, полный любви и жалости к своему ребенку, проступает в Мармеладове; «Его Превосходительство», по мнению его сослуживцев, довольно двусмысленно выдающий некую бедную девицу-содержанку за «чиновника по особым поручениям» в его же департаменте, получает сюжетное воплощение в Тоцком, который, видимо, по тем же самым соображениям выдает замуж за Ганю Настасью Филипповну Барашкову («Идиот»); безответная труженица Тереза — этот сквозной персонаж всего творчества писателя — появляется затем в «Преступлении и наказании» (Лизавета), в «Бесах» (М.Т. Лебядкина), в рассказе «Кроткая» и других произведениях; «гадкий» старик с орденами, который ругает своего «негодяя племянника», делающего непристойные предложения Вареньке, и одновременно пытается купить ее любовь, узнаваем в Федоре Павловиче Карамазове (а его «племянник» — в сыне Федора Павловича Дмитрии). Макар Алексеевич Девушкин — начало длинного ряда героев-философов Достоевского, донкихотствующих в условиях презрительного и жестокого отношения к ним окружающих: помимо упомянутых ранее Раскольникова, Алеши Карамазова, князя Мышкина, Аркадия Долгорукова, это и Иван Петрович, главный герой также пронизанного автобиографическими аллюзиями романа «Униженные и оскорбленные».
Отдельная тема — система мотивов романа «Бедные люди»: практически все они также повторяются в дальнейшем творчестве Достоевского, включая и «Дневник писателя». Например, Варенька, впадающая от сильного душевного потрясения в бессознательное состояние, длящееся много дней, затем отзывается в описании «болезни» Раскольникова после совершения им преступления. Наблюдения Девушкина над психологией и социальной определенностью «хищного» и «кроткого» типов человека — начало лейтмотива всего творчества писателя; сострадание к обиженным и угнетенным детям в конце его творческого пути обретает известную формулировку Ивана Карамазова о «слезинке ребенка», которой не стоят все «будущие гармонии».
Фабульная основа романа «Бедные люди» — о человеке, сознание которого пробудилось после полувековой социально-бытовой спячки — волновала Достоевского и в поздние годы. В 1868 году он задумывает роман «Атеизм» как главное произведение своей жизни, герой которого «русский человек нашего общества, и в летах, не очень образованный, но и не необразованный, не без чинов». Как и Макар Алексеевич Девушкин, «всю жизнь он занимался одной только службой, из колеи не выходил, и до 45 лет ничем не отличился». Дальнейшее развитие сюжета предполагало потерю в нем веры в Бога и, одновременно, страстное желание ее обрести:


482
Приложения
Он шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно, между прочим, попадается на крючок иезуиту, пропагатору, поляку; спускается от него в глубину хлыстовщины — и под конец обретает и Христа и русскую землю, русского Христа и русского Бога. (Ради бога, не говорите никому; а для меня так: написать этот последний роман, да хоть бы и умереть — весь выскажусь.) (Акад. ПСС/282: 329).
Переход от «Бедных людей» к «Двойнику» был вторым актом литературного дебюта Достоевского. После завершения своего первого произведения писатель отказался от эпистолярной формы и «зеркальной» наррации как промежуточной, буферной зоны коммуникативного пространства, в котором был размещен его авторской голос. В «Двойнике» произошла смена не просто жанра, но и, главное, формата повествования. Однако связи на уровне поэтической формы сохранились, указывая на роман «Бедные люди» как на художественную основу завершающего акта литературного дебюта Достоевского: многие элементы структуры «Двойника» и сама концепция «двойничества» — из «Бедных людей».
В своем письме от 21 июня Макар Девушкин указывает, что после встречи с Варенькой его жизнь обогатилась, и он теперь «живет вдвойне» — в обыденной и суровой действительности и в коммуникативном пространстве переписки с Варенькой. Эта вторая реальность, устраивающая его значительно больше первой, возникает за счет моделирования видения мира с нравственно-аксиологической позиции другого человека, постепенно усиливаясь по мере развития авторского самосознания. В реальности, образованной авторским видением и сочувственным вниманием к нему «другого», появляются персонажи созданных Девушкиным очерков — Горшков, шарманщик, ростовщик, Ратазяев, «мальчик с ручкой» и др. Обе реальности, действительная и коммуникативно-поэтическая, в равной степени важны для героя Достоевского. Реальная жизнь обуславливает состояние диалога с другим «я», которому адресован отлитый в текст «голос» рассказчика; возможность видеть мир и формулировать это видение в слове является непременным, основным условием существования личной индивидуальности Девушкина.
Вскоре понимание принципиальной двойственности происходящих вокруг него событий, существующих одновременно и в этом, и в том мире, становится главной приметой восприятия Девушкиным окружающей реальности. Во время посещения «офицеров» (письмо от 28 июля) у него начинает двоиться в глазах, что, видимо, объясняется просто количеством выпитого им накануне, однако затем, находясь в трезвом уме, он снова переживает феномен «жизни вдвойне», на этот раз — в виде «бедности вдвойне». Встретив шарманщика, он обнаруживает в нем как бы еще одного себя: «Вот и я точно так же как и этот шарманщик, т. е. я не то, вовсе не так, как он <...> точно так же, как и он, по мере сил тружусь <...>» (с. 82 наст. изд.). «Зеркальная» коммуникация между двумя авторами, обменивающимися художественными текстами, постепенно выдвигает на первый план специфическое авторское видение, важное качество которого — способность двойного восприятия реальности: со своей точки зрения и, одновременно, с точки зрения другого, иного существа.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
483
В основе формирования литературного персонажа в сознании автора, как убедительно доказано М.М. Бахтиным, лежит необратимость и конкретность отношения к «другому», в чем проявляются принципиальная незаменимость и незамести- мостъ человека в мире: «Как только я пытаюсь определить себя для себя самого <...>, я нахожу только разрозненную направленность, неосуществленное желание и стремление — membra disjecta (разъятые члены) моей возможной целостности <...> Быть для себя самого — значит еще предстоять себе <...>» (Бахтин 1979: 108—109). Активность человека реализуется через движения души и тела, в которых происходит фиксация чужой точки зрения на мир как ценной и иной, что «выражается в ряде необратимых действий, из меня исходящих и ценностно утверждающих другого человека в моментах его внешней завершенности» (Бахтин 1979: 39). В процессе формулирования иной бытийной точки, который Бахтин называл «тотальной реакцией на героя», в занятии его ценностной и нравственноонтологической позиции автор «должен пережить — увидеть и узнать — то, что он (другой. — К. Б) переживает, стать на его место, как бы совпасть с ним <...>» (Бахтин 1979: 26). Отсюда задача художника слова по отношению к идеальному «другому» — литературному герою: «<...> вчувствоваться в этого другого человека, ценностно увидеть изнутри его мир так, как он его видит, стать на его место и затем, снова вернувшись на свое <...> Обрамить его, создать ему завершающее окружение из этого избытка моего видения, моего знания, моего желания и чувства» (Бахтин 1979: 24.) Одновременный диалог с миром — изнутри авторского видения и изнутри созданного этим видением героя — оказывается существенным фактором раздвоения личного «я» автора, и этот эффект, с которым Достоевский столкнулся в процессе работы над романом «Бедные люди», стал основой сюжета «Двойника». Моделирование онтологического взаимоотношения «человек — другой человек — мир», лежащее в основе процесса создания художественного текста, естественным образом привело писателя к формированию персонажей-двойников. Началом этого перевоплощения персонажа, который способен воспринимать реальность изнутри тела «другого», является временная утрата способности видеть мир изнутри собственного «я».
В романе «Бедные люди», в сцене с испорченным документом и последующим визитом к «его превосходительству», Девушкин теряет способность отождествиться со своим телом, его «я» раздваивается. Вначале он «прирастает к стулу» и ощущает себя неким чужим посторонним существом, которое «точно и не я» (с. 87 наст, изд.) (впрочем, попытка ощутить себя бесплотным, пребывающим в состоянии «не я», в жизни Девушкина не уникальна, он свидетельствует: «<...> я всегда делал так, как будто бы меня и на свете не было» (с. 87 наст. изд.)). Далее, в сцене с «оторванной пуговкой» в кабинете начальника состояние раздвоенности принимает новую форму, он начинает воспринимать реальность со стороны, глазами «другого я» (см. с. 88 наст. изд.). В письме Вареньке, описывая эту сцену, он подчеркивает, что не видел все изнутри себя самого, однако помнит лишь, что это было и как выглядело снаружи: «Я вспомнил, что я видел в зеркале: я бросился ловить пуговку!» (С. 88 наст, изд.) Потеря контроля над собственным телом, обратившимся теперь из субъекта в объект видения, в свою очередь приводит к невозможности полноценного и адекватного физического действия: он никак не может


484
Пр иложения
взять в руки оторванную пуговицу: «Нагнулся, хочу взять пуговку — катается, вертится, не могу поймать <...>» (с. 88 наст. изд.). Здесь, на уровне конкретного примера, Достоевский показывает, как на основе раздвоения видения мира в сознании автора рождаются персонаж и описывающий его повествователь.
Имя главного героя «Двойника» Голядкина коренится в самоназвании Макара Девушкина — «голь-чиновник» (с. 64 наст. изд.). Упоминание о последнем в «Бедных людях» связано с раздвоением жизненного пути человеческого «я» к выполнению одной из полярных социальных ролей: по словам Девушкина, кому-то уготован обед из «каши без масла», а кому-то — «соте-папильйот» (с. 64 наст. изд.). Главная антиномия внутреннего мира Девушкина в том, что он одновременно и «переписчик» (повторяющий чужое слово), и талантливый писатель (создатель «своего слога»); в Горшкове сочетаются преступник и жертва; в самом Достоевском — неудачно начинающий карьеру инженер-поручик и вступающий на творческий путь великий писатель. Логика движения творческой мысли и качество сложившейся к этому моменту системы эстетической коммуникации Ф.М. Достоевского предопределили, что двойной повествователь в романе «Бедные люди» перешел в статус двойного персонажа в повести «Двойник».
Некоторые внимательные читатели ранних произведений Достоевского, например К.С. Аксаков (см. с. 327 наст, изд.), уже в «Бедных людях» разглядели начало идеологии «Двойника», связанной с формированием двойной наррации и раздвоенного внутреннего мира персонажа. Нарратив «двойной жизни» и «двойного видения», «от себя и от другого», в первоначальном варианте сложившийся в романе «Бедные люди», в новой коммуникативной ситуации наличия «своего читателя» получил форму повествования изнутри сознания персонажа, глубоко укорененного в описываемой реальности и удваивающего свое видение за счет моделирования «иного», «такого же как я», но живущего альтернативной жизнью.
Если представить себе собирательный образ повествователя в произведениях Достоевского, то возникнет фигура, обладающая тремя основными свойствами. Во-первых, он позиционирует себя как неумелого и непрофессионального рассказчика, всячески подчеркивающего свою литературную некомпетентность177. Во-вторых, он склонен передавать повествование любому другому персонажу, не настаивая на авторитете своей личной точки зрения. В-третьих, он очень внимательный слушатель и ответственный референт возникающих в процессе повествования тем и, чаще всего, равноправный с другими героями участник описываемых событий.
Достоевский всю жизнь искал верные «слог» и «тон», способные вполне реализовать его видение мира, адекватную творческим задачам нарративную позицию, что, в сущности, и являлось главным направлением его эволюции как писателя. Стратегической целью этих исканий была художественная дефиниция эти¬
177 	С утверждения своей «неумелости» начинает рассказ хроникер «Бесов» (см.: Акад. ПСС/10: 7); «Я — не литератор, литератором быть не хочу», — говорит повествователь «Подростка» (Акад. ПСС/13: 5); полон сомнений в оправданности своего рассказа повествователь «Братьев Карамазовых» (см.: Акад. ПСС/14: 5), список примеров можно умножить.


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
485
чески идеальной позиции человека, жаждущего гармонических отношений с Мирозданием и с другими людьми, но, по понятным причинам, живущего в тяжелом разладе с несправедливо устроенным обществом. В основе взгляда Достоевского на окружающую жизнь лежал процесс онтологической и нравственной самоидентификации, непрерывный диалог с самим собой. О верности этого предположения говорят не только его произведения, но и тексты «записных тетрадей», особенно мнемонические записи, выполненные в виде графических рисунков-размышлений, следы других актов творческой рефлексии и автокоммуникации, пометки, сделанные специальными шрифтами (например, печатными буквами): «А можно и так», «Или так (окончательно)», «Драгоценный вопрос и ответ», «Поэтичнее» и др.178. Специальное изучение этих мнемонических записей еще впереди, но уже сейчас ясно, что здесь зафиксирован процесс формирования основного повествователя Достоевского как оценивающего реальность и вступающего с ней в диалог. Отвечая на упреки критиков романа «Бедные люди», писатель указывал на отличие ценностной позиции повествователя от своей личной: «Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал» (с. 172 наст. изд.). Здесь не только попытка отделить себя как конкретного автора от своего повествователя, но осознание того, что формируемая им в тексте точка зрения на реальность может оказаться более цельной и глубокой, нежели его личная точка зрения на мир. Эффект творческого «я» Достоевского состоит в том, что значительность, гуманитарная релевантность и этическая компетентность его абстрактного автора основаны на: 1) принципиальной скромности конкретного автора, не желающего выставлять в произведении свое личное «я» на первый план, доводящего нарративный релятивизм до состояния бахтинской «полифонии»; 2) некомпетентности и литературной неискушенности его повествователя, также имеющих не случайное, но принципиальное значение. Тем самым творчество Достоевского предстает перед нами как акт формулирования писателем своей точки зрения на мир, а созданный им христоподобный (нравственно ответственный за все, происходящее в пределах его видения и знания) повествователь — как высшее его достижение; как и о чем он повествует — уже, выражаясь словами Достоевского, «дело художника», а не «поэта»179.
На протяжении всего творческого пути Достоевский пытался обрести такую точку зрения на мир, которая была бы наиболее адекватна задаче решения «вековечного вопроса». Поэтому поиск своего героя и его «истории» и поиск повествователя, способного освоить и изложить эту «историю», не были отдельными и изолированными друг от друга процессами. Одно означало другое, и любая точка зрения на мир, сформулированная Достоевским, могла оказаться повествующей, а нарратор мог неожиданно умолкнуть, отказавшись от своего «кругозора» в по¬
178 См.: Баршт К А. Каталог рисунков Ф.М. Достоевского // Достоевский Ф.М. Поли, собр. соч.: В 17 т. М., 2005. Т. 17. No 106, 107, 182, 193.
179 Ф.М. Достоевский в работе над романом «Подросток»: Творческие рукописи. М., 1965. С. 64. (Литературное наследство. Т. 77).


486
Пр иложения
вествуемой «истории». С другой стороны, повествователь как герой кругозора и актор как герой окружения меняются местами или, если не меняются, как, например, в «Бесах», то всегда готовы это сделать. Таким образом, Достоевский определяет инстанцию человека в мире как точки сознания, готовой быть одновременно и в центре, и на периферии мироздания, охватывая собой всю бытийную парадигму реальности. Возможно, именно это имел в виду М.М. Бахтин в своей концепции «полифонии»: речь идет не о «множественности точек зрения на мир», свойственных и другим литературным произведениям, но об универсальности формируемой Достоевским точки зрения на мир, которая может легко оказаться и повествуемой, и повествующей, а иногда — и той и другой одновременно.
Начиная с «Бедных людей» и далее, на протяжении всей творческой жизни, событийность в произведениях Достоевского была основана на ментальном подходе к нравственно-онтологическому максимуму возможностей человека, обозначенному писателем как «Лик Христов», или, напротив, сознательном или бессознательном отходе от него персонажей его произведений (см.: Барпгг 1996: 15—46). Шаги героев к реализации своих целей могут быть определены как этические метафоры: сдвиги вдоль (вперед или назад) или перпендикулярно центральной оси — так формируются сюжетные линии. Искомый Достоевским повествователь может быть описан как персонификация этически идеальной ценностной системы, своим вйдением и свидетельством придающая смысл самой жизни. Из этой точки возникает порождение в высшей степени реалистического текста180, в котором первое, второе и третье лицо оказываются принципиально равны в своей бытийной ценности и функционально обусловлены друг другом. В письмеА.Н. Майкову от 11 (23) декабря 1868 года Достоевский писал: «Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. <...> Ихним реализмом — сотой доли реальных, действительно случившихся фактов не объяснишь. А мы нашим идеализмом пророчили даже факты. Случалось» (Акад. ПСС/282: 329).
Это и есть тот самый реализм «в высшем смысле», в котором реальность проступает такой, какой она обязана быть в максимуме своих потенций, но не какой она становится в результате последовательного унижения и подавления в ней всего самого перспективного и продуктивного: речь идет о вскрытии важнейших, чаще всего нереализованных, заглушенных рутиной или обыкновенной глупостью бытийных перспектив жизни. Такого героя и такого нарратора искал Достоевский всю свою жизнь, и в этой его нарративной «лествице», от «Бедных людей» и до «Дневника писателя», выявляются двенадцать основных ступеней:
1. 	Личное видение и свидетельствование — переписка с братом Михаилом с 1838 по 1844 год. Если вначале эти письма имели чисто монологическую природу, выступали в роли бытовых документов, фиксируя простой обмен мнениями, то,
180 	Основной задачей писателя Достоевский считал необходимость «при полном реализме найти в человеке человека». На попытки определить его метод как психологический, он замечал: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой» (Акад. ПСС/27: 65).


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
487
начинал с 1839 года, Федор Михайлович активно внедряет в них литературнофилософскую тематику, отвечает на вопросы, и поставленные им же самим, и отраженные в комментариях Михаила Михаиловича. Брат оказывается и автором текстов, и реципиентом, способным адекватно ассистировать рождающемуся здесь диалогическому дискурсу. Образуется структурный прототип «зеркальной наррации», примененной затем в «Бедных людях».
2. «Реалистический» нарратор с высокой степенью компетентности и интроспекции, заимствованный из традиции европейского (более всего — французского) романа. Переводы Достоевского (О. де Бальзака, возможно, также Э. Сю и Ж. Санд) формулируют оценку событий с точки зрения общепринятой системы ценностей. Это заимствование не прижилось в дальнейшем творчестве Достоевского, однако оказалось бесценным опытом в формировании повествования, основанного на «я-для-тебя», где «ты» — это пока еще не «брат мой», но гражданин и родственник, «товарищ по событию жизни», как выразился бы Бахтин.
3. Роман «Бедные люди» — соединение первой и второй ступеней с удвоением ситуации: интенсивно субъективный и интенсивно объективный нарраторы. Девушкин и Варенька воплощают эти повествовательные установки, вступая в обмен письменными репликами, меняясь нарративными ролями и образуя тем самым общий текст. Формируется эффект «зеркальной наррации»: имплицитный автор и имплицитный читатель текста, рассчитанного на конкретного читателя, меняются местами. Девушкин вместо себя представляет Вареньке «абстрактного автора» своих писем, а Варенька в своем лице предоставляет Девушкину требуемого «абстрактного читателя». В письмах Вареньки ситуация разворачивается в структурно противоположную. Обратим при этом внимание на то, что по мере формирования у Девушкина «слога», абстрактный, конкретный авторы и нарраторы, слитые воедино в бытовом письме, постепенно расходятся. Абстрактный автор «Бедных людей» распадается на два уровня: на первом — он принадлежит тексту романа, на втором — раздваивается на абстрактного автора писем Девушкина и абстрактного автора писем Вареньки.
4. Повесть «Двойник» — следующий этап в поисках Достоевским идеальной нарративной системы. Писатель отказывается от раздвоения субъекта наррации («Бедные люди») и приходит к раздвоению ее объекта: два различных характера образуют две стороны одного героя, создают два противоположных варианта судьбы этого героя и формируют две, ценностно противоположные, точки зрения на мир. Однако заметим, что полного функционального равенства между двойниками нет: нарративная инстанция остается связанной с Голядкиным-старшим, в то время как Голядкин-младший выступает в роли чистого персонажа, лишенного нарративных функций. Голядкин-старший — прототип «хроникеров» Достоевского, скромных свидетелей и описателей, обладающих минимальным социальным статусом и максимальной этической компетентностью. Однако в «Двойнике», первой попытке Достоевского пробиться через «зеркальную наррацию» к искомому «фантастическому реализму», «я-для-тебя», еще нет тех свойств, что отличают позднего Достоевского: единства, одновременности и ценностного равенства нескольких точек отсчета, взгляда на себя самого и на окружающий мир.


488
Пр иложения
5. «Роман в девяти письмах» — шаг назад в творческой эволюции Достоевского: от нарративной системы «Двойника» к более ранней модели «зеркальной нар- рации» «Бедных людей». Попытка автора повернуть вспять историю собственных творческих поисков оказалась неудачной: он сумел воспроизвести повествовательную структуру «Бедных людей», однако в художественном отношении вышло неудовлетворительно. Писатель не без оснований был уверен, что блестяще владеет этой формой, и сравнивал свой текст с «Тяжбой» Н.В. Гоголя (см. с. 170 наст, изд.). Однако художественная система «Романа в девяти письмах» оказалась хотя и хорошо знакомой, но, применительно к новым задачам, устаревшей.
6. Группа «Петербургских повестей» 1846—1849 годов («Неточка Незванова», «Слабое сердце», «Белые ночи» и др.) свидетельствует о том, что писатель, отшатнувшись после неудачи «Романа в девяти письмах» от системы «двойной нарра- ции» и, одновременно, отказавшись от перспективной повествовательной системы «Двойника», холодно принятого кружком Белинского и другими критиками, вернулся к нарративной схеме французского романа (О. де Бальзака, Ж. Санд, Э. Сю и др.), опробованной и изученной им в период переводческих экспериментов. В этих повестях Достоевский заново осваивает Бальзака.
7. Связанный с поиском нового повествователя кризис, который Достоевский переживает в конце 1850-х годов, хорошо виден в жанровых пробах писателя, его устремленности к драматургии: принципиально отсутствуя в действии, нарратор присутствует здесь лишь как точка зрения. В «Селе Степанчикове» и «Дядюшкином сне», близких по своим структурным особенностям к драме, максимально затушеван авторитет повествователя, который обладает низким уровнем интроспекции и, одновременно, высоким уровнем компетенции — способности понимать происходящие события.
8. Позитивным итогом сибирской каторги и ссылки (1850—1859 гг.) для Достоевского как писателя было то, что он изучил и хорошо прочувствовал нарративную систему Евангелий: безыскусственность, скромную интонацию рассказчика, искренность, откровенность и бесстрашие в изображении всего, о чем он свидетельствует. Период постоянного и внимательного чтения Евангелия, подаренного Н.Д. Фонвизиной, сформировал повествовательную систему будущих романов «пятикнижия». Опираясь на зафиксированный рассказчиками Евангелий идеал простого и безыскусственного свидетельствования о Божественном Промысле, Достоевский осознанно шел к созданию подобного типа инстанции повествования, основанной на свидетельствовании без зла и осуждения. Шаг на этом пути — «Униженные и оскорбленные», где нарратор по своей этической компетентности, как и в «Бедных людях», близок к идеалу сентиментального «доброго чувствительного человека» или «Лику Христову».
9. Следующим этапом на пути Достоевского к формированию коммуникации по модели «идеальный нарратор — идеальный читатель» были статьи в журналах «Время» и «Эпоха» (1861—1865 гг.). Вероятность объединения абстрактного автора и нарратора, которая виделась Достоевскому в публицистической деятельности, привлекала его перспективой реализации творческого потенциала в самой естественной и непосредственной форме «свидетельствования», наиболее полно отвечая


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
489
тому повествовательному идеалу, который сформировался в его сознании в годы каторги и ссылки. Особенностью такого рода эстетической коммуникации является возможность использовать культурный кругозор читателя в качестве хронотопа для размещения героев своего повествования.
10. Особое место в поисках модели идеального повествования занимают «Записки из подполья». Здесь Достоевский, уже осознавший ценность высказанного слова и его позитивной оценки в исповедальном нарративе, реализует модель «Двойника», разворачивая ее пространство из внешнего мира внутрь сознания героя. В повести дан беспощадный самоанализ человека, настроенного на высокий уровень объективности и точности в описании явно неудовлетворительного состояния мира, однако он обращает этот нелицеприятный судебный пафос в том числе и на самого себя. Демонстрируя выдающуюся точность и откровенность своих оценок, он естественным образом приходит к открытию катастрофического состояния не только окружающей действительности, но и своего личного «я». Фактически, здесь Достоевский возвращается к модели «Бедных людей» и «Двойника», модернизируя ее — снимая эффект физического раздвоения и оставляя «старшего» и «младшего» подпольного в качестве одного героя, распавшегося на две инстанции — повествующего (подпольный-нарратор) и повествуемого (под- польный-актор).
11. Различия нарративных вариантов, представленных в «пятикнижии» Достоевского 1860—1870-х годов («Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы»), могут быть предметом специального анализа181, мы же условно рассматриваем все эти произведения как единый этап. Главное здесь то, что Достоевский развивал в них следующую после «Записок из подполья» модель, особенность которой не в совмещении субъекта и объекта повествования в одном герое, а принципиальная возможность передачи нарративной позиции того же типа любому персонажу. При этом нарративная позиция работает, как и в «Записках из подполья», одновременно в двух направлениях: в рамках кругозора и окружения, из себя и внутрь себя — в направлении лично-бытийного интерьера и экстерьера. В этих условиях цепь событий, сам сюжет произведения становятся набором ошибок и творческих удач человека, идущего к положительному этическому идеалу («положительно прекрасному человеку», «Лику Христову»). Причем от романа к роману возрастает проповедническая интонация, становясь особенно очевидной в «Братьях Карамазовых», что выражается в подражании точке зрения Христа на все происходящие события.
12. «Дневник писателя», являющийся своего рода усечением нарративной системы «пятикнижия»: нарратор располагается в культурном диегезисе, образованном временем и пространством, общими для автора «Дневника писателя» и его читателя. Здесь предельно актуализируется позиция безыскусственного и праведного свидетеля, вырабатывавшаяся Достоевским на каторге во время чтения Евангелия. «Дневник писателя» — новая попытка описания действительности с точки
181 	О типологии романов Достоевского с точки зрения вариаций повествовательной модели, см.: Шмид В. Нарратология. М., 2003. С. 91—92.


490
Приложения
зрения хрисгоподобного нарратора. Достоевский ориентировался на новую идеальную точку повествования, все эти книги объединяет главное для него — нравственная позиция автора. Предназначение повествователя «Дневника писателя» — правильный отсчет шагов по направлению к нравственному совершенству, высшей, по мнению Достоевского, цели существования человека. Оценки этих шагов или движений вспять и есть главные события в нарративе «Д невника писателя», снова, как и в юности, времени писем-исповедей к брату Михаилу, замыкающего голос автора на чуткого к его слову, доверчивого и в высшей степени компетентного имплицитного читателя. Такой читатель в 1870-е годы у Достоевского уже был.
«Бедные люди» в критических отзывах
Обсуждение появления «нового, неслыханного таланта» или «нового Гоголя» в русской литературе началось в июне 1845 года, после знакомства с «Бедными людьми» Н.А. Некрасова и В.Г. Белинского, еще задолго до напечатания романа в «Петербургском сборнике» (январь 1846 года). В тот год Достоевский неоднократно читал отрывки из своего романа в различных литературных кружках, что в соответствии с обычаями времени было настоящей и полноценной публикацией. В результате о романе расходились легенды, по словам самого Достоевского, о «Бедных людях» и об их авторе говорило «пол-Петербурга» (с. 167 наст. изд.). Федор Михайлович был поражен тем, насколько быстро из никому не известного инженер-поручика в отставке он обратился в популярного сочинителя. Брату Михаилу он написал: «<...> слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное» (с. 169 наст. изд.). Обращает на себя внимание скромность Достоевского (вопреки мнению членов кружка Белинского, упрекавших его в зазнайстве), который в эти годы не верил, что еще при жизни станет классиком русской литературы, что и произошло в 1870-е годы. Слова молодого писателя об «апогеи» не были преувеличением, они отражали не только интерес русской публики к роману «Бедные люди», но и общую культурную ситуацию 1840-х годов, для которой было характерно напряженное ожидание новых литературных текстов как неких выдающихся событий. В этом смысле Достоевскому повезло: вместе с другими писателями того времени, составившими затем пантеон «русского классического романа», он дебютировал в годы, наиболее для этого благоприятные, и его слово упало в плодородную почву, старательно вспаханную предшествующим поколением: М.Н. Карамзиным,
В.А. Жуковским, А.С. Пушкиным, М.Ю. Лермонтовым, Н.В. Гоголем и другими гениями. Из уст в уста передавали «новость о появлении нового огромного таланта»182, и Достоевский буквально купался в лучах славы.
Главным источником мнения о Достоевском как о будущем светиле русской литературы был В.Г. Белинский, использовавший весь свой авторитет критика, чтобы поддержать молодого писателя в ответственный момент вступления на
182 03. 1847. № 1. Огд. 5. С. 2.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
491
литературное поприще. Почти одновременно с выходом в свет «Петербургского сборника», в январе 1846 года, он писал:
<...> наступающий год, — мы знаем это наверное, — должен сильно возбудить внимание публики одним новым литературным именем, которому, кажется, суждено играть в нашей литературе одну из таких ролей, какие даются слишком немногим. Что это за имя, чье оно, чем занимательно, — обо всем этом мы пока умолчим, тем более что всё это сама публика узнает на днях (с. 259 наст, изд.).
После публикации «Бедных людей» эта мысль звучит снова: Достоевский — «имя совершенно неизвестное и новое, но которому, как кажется, суждено играть значительную роль в нашей литературе» (с. 282 наст. изд.). В своей рецензии на сборник Белинский находил, что такими произведениями, как «Бедные люди» и «Двойник», «обыкновенные таланты не начинают своего поприща», их «сущность и значение <...> глубоки и многозначительны» (с. 282 наст, изд.), и предрекал их автору великое будущее.
С другой стороны, роман «Бедные люди» вызвал шквал критики со стороны презирающих «петербургскую литературу» московских славянофилов (см., напр., с. 283—289, 326—329 наст, изд.), а также писателей и критиков старшего поколения, не захотевших или не сумевших увидеть в нем подлинно выдающееся художественное явление. В первых рядах атакующих роман Достоевского были газеты «Северная пчела» со статьями Ф.В. Булгарина и Л.В. Бранта, «Иллюстрация» Н.В. Кукольника, а также журнал «Москвитянин». В этих статьях есть и одобрительное похлопывание начинающего писателя по плечу, и, временами, довольно точные указания на недостатки произведения, но главным для их авторов было то, что «Бедных людей» хвалил Белинский. Объявив Достоевского восходящей звездой литературы и «новым Гоголем», Белинский превратил роман «Бедные люди» в мишень для атак со стороны Ф.В. Булгарина и литераторов его круга. Многие критические отзывы в адрес дебюта Достоевского оказались отзвуками старинной межпартийной битвы, и Достоевскому досталось за всё то, что Булгарин и его единомышленники называли «пустыми теориями критикана» и «натуральной школой». Принадлежность романа «Бедные люди» к «натуральной школе» вообще вызывает серьезные сомнения, возможно, он даже противостоял ей эстетически; однако об эстетике и поэзии думали далеко не все критики Достоевского. Самого Достоевского немало удивила резкость тех нападок, коим подвергались «Бедные люди». Прочитав в течение января несколько критических отзывов на только что вышедший «Петербургский сборник», он написал Михаилу:
Ну, брат! Какою ожесточенною бранью встретили их везде! В «Иллюстрации» я читал не критику, а ругательство. В «Северной пчеле» было черт знает что такое. <...> Даже публика в остервенении: ругают 3Д читателей, но !А (да и то нет) хвалит отчаянно. Débats пошли ужаснейшие. Ругают, ругают, ругают, а все- таки читают (с. 171 наст. изд.).


492
Пр иложения
Понимая, что само это противоречие есть признак большого успеха, он добавляет: «Но я помню, как встречали Гоголя, и все мы знаем, как встречали Пушкина» (с. 171 наст. изд.).
Автор рецензии в газете «Иллюстрация» находил, что роман «Бедные люди» Достоевского много хуже «Петербургских вершин» А.П. Буткова, поскольку не имеет «никакой формы», основан
на подробностях утомительно однообразных, наводит такую скуку, какой нам еще испытывать не удавалось. Подробности, да, подробности в романе похожи на обед, в котором вместо супа — сахарный горошек, вместо говядины, соуса, жаркого и десерта сахарный горошек. Оно, может быть, и сладко, может быть, и полезно, но в таком смысле, в каком потчевают сластями кондитерскими учеников: чтобы поселить отвращение к сахарным произведениям (с. 260 наст, изд.).
Художественные достижения и находки Достоевского, о которых речь шла выше, выпали из поля зрения рецензента, увидевшего лишь еще одно, и не лучшее, произведение «натуральной школы» и гоголевского «сатирического направления»183. «Иллюстрации» вторила «Северная пчела»:
<...> уверяли, что в этом альманахе явится произведение нового, необыкновенного таланта, произведение высокое, едва ли не выше творений Гоголя и Лермонтова. Стоустая молва мигом разнесла приятную весть по «стогнам Петрограда»: любопытство, ожидание, нетерпение были ловко задеты. Душевно радуясь появлению нового дарования среди бесцветности современной литературы русской, мы с жадностию принялись за чтение романа г. Достоевского и вместе со всеми читателями жестоко разочаровались (с. 263 наст. изд.).
Содержание романа нового автора чрезвычайно замысловато и обширно: из ничего он вздумал построить поэму, драму и вышло ничего, несмотря на все притязания создать нечто глубокое, нечто высокопатетическое, под видом наружной, искусственной (а не искусной) простоты (с. 261 наст. изд.).
Эти пустые общие фразы, которые, как ярлыки, Л.В. Брант обычно навешивал на не понравившиеся ему произведения, понадобились ему лишь для того, чтобы затем направить удар по основному адресу — репутации В.Г. Белинского. Согласно мнению Бранта, главная причина «художественной неудачи» Достоевского заключалась в следовании «пустым теориям» В.Г. Белинского, фраза же о том, что «новый автор» не «совершенно бездарен» лишь подтверждает — основная цель этой брани вовсе не Достоевский, подвернувшийся под горячую руку Бранта, а Белинский, в адрес которого выпущен полемический залп (см. с. 289—293 наст, изд.).
183 	И. 1848. № 4. 26 января. С. 59.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
493
Этот вывод подкрепляется статьей самого Ф.В. Булгарина в той же «Северной пчеле». Издеваясь над названием романа, он восклицает: «<...> бедные русские читатели!» (С. 265 наст, изд.) В рецензии прослеживаются те же две идеи, что и в статье Бранта: огорчение по поводу того, что в русской литературе появился новый опасный конкурент в борьбе за внимание читателя, и досада, что дебютант следует новациям «школы Белинского», хотя следование это, скорее, полемическая декларация, нежели реальность: ведь мы знаем, что Достоевский учился и у таких писателей, как Булгарин, а не только у Гоголя и Пушкина. Но политические интересы опять заслонили художественно-эстетические аспекты нового произведения русской литературы; раздражение Булгарина вызывало уже одно то, что в кружке Белинского «стали превозносить до небес роман “Бедные люди”» (с. 265 наст. изд.).
В примечании к своей статье Л.В. Брант с иронией пишет:
На Невском проспекте, в многолюдной кондитерской Излера, всенародно вывешено великодушно-картинное объявление о «Петербургском сборнике». На вершине сего отлично расписанного яркими цветами объявления, по сторонам какого-то бюста, красуются, спиною друг к другу, большие фигуры «Макара Алексеевича Девушкина» и «Варвары Алексеевны Доброселовой», героя и героини романа г. Достоевского «Бедные люди». Один пишет на коленах, другая читает письма, услаждавшие их горести. Нет сомнения, что, подвигнутый этим картинным объявлением «Петербургский сборник» воспользуется успехом, отнятым у него покамест «завистью и несправедливостью» (с. 290 наст. изд.).
Возможно, Ф.В. Булгарин все же увидел в композиции и «слоге» романа «Бедные люди» нечто, родственное его собственной манере повествования от лица простого, безыскусственного рассказчика, или, вероятно, какую-то симпатию вызвал у него сам автор произведения, и это заставило его произнести несколько добрых слрв в адрес начинающего писателя: «Г-н Достоевский — человек не без дарования, и если попадет на истинный путь в литературе, то может написать что- нибудь порядочное». Но это может произойти, по его мнению, лишь в том случае, если молодой автор не станет слушать «похвал “натуральной” партии». Нельзя не отметить провиденциальный характер следующих слов из рецензии Ф.В. Булгарина, где он говорит, учитывая ту не столь уж редкую ситуацию, когда в литературном мире хвалят одного писателя, дабы унизить другого: «Захвалить — то же, что завалить дорогу к дальнейшим успехам» (с. 265 наст. изд.). Булгарин проявил здесь поразительную интуицию: именно это и произошло с Достоевским в 1846— 1849 годы, когда от него отвернулись все те, кто недавно «превозносил его до небес», и наступило то самое ужасное «запустение», которого так страшились Макар Девушкин и сам молодой Достоевский.
Первого марта того же года «Северная пчела» снова вернулась к этой теме. В статье Л.В. Бранта, посвященной январской и февральской книжкам «Отечественных записок», содержатся дежурные упреки и обвинения в адрес В.Г. Белинского, «критика исписавшегося в парадоксах» и утомляющего читателей «скучней¬


494
Приложения
шими повторениями много раз сказанного им прежде» (с. 289 наст, изд.), и, как следствие, новая атака на Ф.М. Достоевского, автора наводящих тоску произведений «о помешанных чиновниках», которого, как с сарказмом пишет, Брант, «скоро также узнает Европа, хотя и не знает еще вся читающая Россия» (с. 290 наст, изд.). Впрочем, «Северная пчела» все-таки верила в Достоевского как в «рассказчика не без таланта», надеясь, что он преодолеет увлечение «пустыми и жалкими теориями» (с. 290 наст, изд.) В.Г. Белинского. Справедливости ради стоит сказать, что Достоевский вовсе не увлекался «теориями», на которые намекает Брант, и если бы критик мог в эти годы прочитать «Братьев Карамазовых», то не поверил бы своим глазам: настолько будет далек Достоевский от пресловутых «теорий», которые сам писатель называл «верой» Белинского (с. 194 наст. изд.).
Отход от модного «исторического материализма», который владел умами в 1840-е годы, был очевиден и в «Бедных людях». Два основных продуктивных тезиса в ругательных статьях «Северной пчелы» — обилие уменьшительных суффиксов и длинноты — Достоевский принял к сведению, и, как становится очевидным при сравнении с «Петербургским сборником» первого отдельного издания романа (1847), пытался эти недостатки исправить. Что касается следования канонам «гоголевской школы», то этот упрек можно было бы адресовать едва ли не любому начинающему писателю 1840-х годов. Гоголь был эталоном и мерой для каждого дебютанта в литературе, однако Достоевский сообщает брату, что «наши все и даже Белинский нашли, что я даже далеко ушел от Гоголя» (с. 172 наст, изд.). «Финский вестник» трактовал автора «Бедных людей» как еще одного пишущего в духе гоголевской школы, указывая, что в данном случае его появление «наделало шуму» неспроста, речь идет о действительно талантливом писателе (см. с. 301 наст. изд.).
Такого рода ангажированных статей появилось немало со стороны обеих партий. Значительно интереснее высказывания независимых критиков, сосредоточенных не на межпартийной борьбе, но на литературно-эстетических свойствах дебюта Достоевского.
К такого рода рецензиям относится отзыв газеты «Русский инвалид». Особенность его в том, что здесь впервые, перебивая шум громкой перебранки двух ведущих литературных партий, прозвучала мысль, ради которой, собственно, и был написан роман:
В страшной, сжимающей сердце картине представляет он несчастия, претерпеваемые бедным классом нашего общества. <...> Читаешь эти полузабавные, полупечальные страницы: иногда улыбка навернется на уста; но чаще защемит и заноет сердце, и глаза оросятся слезами. Вы кончите роман, и в душе вашей остается тяжкое, невыразимо-скорбное ощущение — такое, какое наводит на вас предсмертная песня Дездемоны (с. 268 наст. изд.).
Второе достижение рецензента «Русского инвалида» заключается в том, что он проницательно заметил «весьма оригинальный, ему одному только свойственный» характер повествования, который, как мы знаем, лег в основу всего последующего творчества Достоевского: «<...> сердце, исполненное теплою любовью к


К.А. Баригг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
495
добру и благородным негодованием ко всему, что мы зовем малодушным и порочным» (с. 268—269 наст. изд.). Что же до обстановки неумеренных славословий и такой же неумеренной брани в адрес Достоевского и его дебютного романа, то критик «Русского инвалида» совершенно справедливо относит это скорее к свойствам времени, чем произведения, повторяя мысль, прозвучавшую в письме Достоевского о Гоголе и Пушкине: резкий разброс оценок произведения лишь указывает на его значительность.
Первой статьей, содержащей адекватный и глубокий анализ «Бедных людей», оказалась рецензия от 9 февраля 1846 года Аполлона Григорьева в «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции» (см. с. 266—268 наст. изд.). Характеризуя «Петербургский сборник» Некрасова как издание, за которое «читатель несколько раз невольно поблагодарит издателя», в числе «замечательных и столько разнообразных статей самых даровитых из наших писателей» критик выделяет роман Ф.М. Достоевского «Бедные люди». Высказывая пожелание, чтобы он был прочтен «всеми, не только образованными, но даже грамотными читателями», Григорьев отдает должное таланту автора этого произведения, «многие страницы которого — скажем, нисколько не стыдясь — трогали нас до слез» (с. 266 наст. изд.). Особенностью литературного дара Достоевского критик считает умение развить из простой, даже «бедной» фабулы «целую внутреннюю драму» (с. 266 наст. изд.).
Главное, что обнаруживает в романе Ап. Григорьев, — способность автора показать «просветление» человека «чувством любви и сострадания», «христианской покорностью» (с. 266 наст. изд.). Признавая большое влияние на писателя произведений Гоголя, Григорьев чутко уловил глубокое различие между «Бедными людьми» и многочисленными подражаниями Гоголю, наводнявшими журналы и сборники. Лучшим имитатором Гоголя в эти годы, по общему мнению, был Я.П. Бутков со своими «Петербургскими вершинами». Однако, по мнению Григорьева, «школа взяла у главы только его односторонности <...> г. Бутков проникся только безотрадностью мелочных явлений и стал изображать их синтетически» (с. 267 наст, изд.), в то время как Достоевский говорит о возрождении человека в самых тяжелых условиях его жизни, о личности в «минуты возвращения им образа Божия» (с. 304 наст, изд.), подвергая сам этот процесс глубокому анализу. Различие между Достоевским, талантливым продолжателем дела Гоголя, и Бутко- вым, умелым подражателем Гоголю, по мнению критика, заключается в том, что первый, имея «огромный размер таланта», может оказаться звеном примиряющим Гоголя и Лермонтова, в то время как второй «рабски пошел по следам творца “Шинели”» (с. 267 наст. изд.).
Не обошла вниманием роман Достоевского и немецкая газета «Занкт Петерс- бургише Цайтунг», поместившая на своих страницах большой критический отзыв (см. с. 305—317 наст, изд.)184, вызвавший затем полемику на ее же страницах. Следует отметить, что автор отзыва, Фридрих Фердинанд Лёве, отнесся к роману
184 	См.: Дудкин В.В., Азадовский К.М. Достоевский в Германии (1846—1921) // ЛН. 1973. С. 659; Цигенгайст Г. Фердинанд Лёве — забытый пропагандист русской литературы // Русско-европейские литературные связи: сб. статей к 70-летию со дня рождения академика М.П. Алексеева. М.; Л., 1966. С. 249—255.


496
Приложения
«Бедные люди» как к значительному явлению русской и, одновременно, европейской литературы; рецензент сумел увидеть главную мысль произведения: восстановление личной индивидуальности в задавленном жизнью бедняке. Оригинальность «Бедных людей» Достоевского, пишет Ф.-Ф. Лёве, заставляет вспомнить о «Вертере» Гёте — «мы без колебаний ставим рядом эти два произведения» (с. 306 наст. изд.). Подчеркивая нежелание следовать «образцам» и «универсализм», по его мнению, свойственные русской литературе, автор находит в романе умение аккумулировать «все богатство европейской духовной культуры» (с. 305 наст, изд.), сохраняя при этом свою самобытность. Считая, что А.С. Пушкин привел русскую литературу, «прежде плывшую по воле волн в европейском культурном море <...> к берегам национальной поэзии», и что «автор романа, о котором идет речь, пьет из этого источника полной мерою» (с. 306 наст, изд.), рецензент отметает обвинение в «подражательности» «Бедных людей» — по его мнению, «изучение великих образцов» не лишает писателя самостоятельности». Находя «сентиментальность» ключом, объясняющим сходство творческих кредо Достоевского и Гёте, автор статьи определяет ее как «ступень», «этап» в «жизни народов и индивидов»: «<...> мы имеем в виду не результат ее вырождения — слащавую чувствительность, достойную только насмешки и презрения, но тот кризис души, когда в ней рушатся наивные представления и абстрактные идеалы и она вступает в противоборство с действительностью» (с. 306—307 наст. изд.). «Бедные люди» понимаются автором как история борьбы человека за свою индивидуальность, страдающую от презрительного и равнодушного отношения общества: «Лишь осознав конфликт идеи с объективной реальностью, душа подымается до духовной личности, так как невозможно достигнуть вершин бытия, верно понять свое место в нем, не пережив внутренней борьбы противоречий» (с. 307 наст. изд.). Обнаруживая в первом произведении молодого писателя «противостояние субъекта и субстанции», автор статьи резюмирует: «В искусстве начало сентиментальности положил Шекспир, Гёте способствовал ее развитию в эпосе, Шиллер — в драматургии. В России произведение Достоевского стало наиболее удачным опытом отображения в искусстве современного периода народности» (с. 307 наст. изд.).
Статью продолжает аналитическое описание сюжета «Бедных людей», с доводами в пользу выдвинутого автором тезиса. Перечисление известных служебных и общественных качеств и свойств Макара Девушкина приводит Ф.-Ф. Лёве к вопросу: чем же может быть интересен этот «символ простака» и «мишень для самых грубых острот» в качестве героя романа?
Это запоздалая, но расцветающая в нем с большой силою духовная жизнь. То, что делает этого человека сорока семи лет, после тридцатилетней службы интересным и притягательным для нас, что придает ему трагическую значимость, это — любовь. В канцелярскую душу, в чиновничье сердце, через вицмундир пробился поздний луч творческого огня и заставил иссохшую, увядшую душу воспрянуть с новой силой, загореться новой жизнью (с. 307 наст. изд.).
Гениальность молодого писателя критик видит в том, что ему удалось показать, как его герой «в тягостных и удручающих обстоятельствах сумел сохранить в


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
497
сердце всю полноту чувств» и как в его душе «от одной лишь искры любви разгорелись свет и тепло», и находит в таком художественном решении «мысль христианина в ее всемирно-историческом значении», мысль, по его мнению, полноценно художественно завершенную (с. 308 наст. изд.). Полагая, что жесткая критика в адрес Достоевского, звучащая на страницах популярных печатных изданий проживет недолго, автор немецкого отзыва на роман «Бедные люди» «решительно подтверждает великую заслугу господина Достоевского перед родной литературой» (с. 317 наст. изд.). В то же время автор дает начинающему писателю совет — нельзя не отметить, что впоследствии Достоевский ему последовал — «от сентиментальности <...> перейти к объективному творчеству» (с. 317 наст. изд.).
У П.А. Плетнева, в отличие от его немецкого коллеги, роман «Бедные люди» не вызвал никакого восторга. В своем письме к Я.К. Гроту от 30 января 1846 года он говорит:
Я купил «Петербургский сборник», чтобы сказать о нем слова два в No 2 «Современника». Это альманах, изданный Некрасовым, где вся шайка Соллогуба, Краевского и Белинского. Там и хваленый роман Достоевского «Бедные люди». Он мне почти не понравился, кроме одного места. Всё на тон Гоголя и Квитки. Так утомительно185.
Тем не менее «Современник» Плетнева, избегая слишком резких оценок, попытался сосредоточиться на художественном качестве романа, находя в нем «серьезный и комический» элементы поэзии, высоко оценивая первый и привязывая к творениям Гоголя и Квитки-Основьяненко второй. Симптоматично, что как человеку, близкому Пушкину, Плетневу больше понравились тексты Вареньки Добро- селовой, чем Макара Девушкина:
Места, где автор говорит серьезно, восхитительны, наприм<ер>, описание осеннего вечера и озера на стран<ицах> 121—124. Нам особенно понравились как чисто романическое «Записки бедной девушки», рассказывающей сперва о своем детстве и после о первой любви своей <...> (с. 264—265 наст. изд.).
Попытка же описания внутреннего мира персонажа, что стало впоследствии главным достижением Достоевского как классика мировой литературы, не была оценена Плетневым:
Другие части этого же романа не произвели на нас столь приятного действия. Нам даже показалось, когда мы проходили длинный ряд этих шуточных сцен, картин и прочих украшений, этих карикатур, не без претензии на характер трогательного, нам показалось, что г-н Достоевский всё это вызвал к жизни усиленно, теоретически, без сердечного разделения описанных ощущений (с. 265 наст. изд.).
185 	Переписка Я.К. Грота с П.А. Плетневым: В 3 т. СПб., 1896. Т. 2. С. 663—664.


498
Пр иложения
Разумеется, в рецензии Плетнева, друга и соратника А. С. Пушкина, не было конъюнктурных мотивов; он искренне считал художественные искания Достоевского ошибочными. Глухота к эстетическим новациям — глубокой интроспекции повествователя и отраженному диегетическому нарративу, которые были применены Достоевским в первом же его произведении, — свойственная всем писателям старой школы, проявилась и здесь.
Период похвал, равно как и голословных обвинений в адрес первого романа Достоевского, несколько ослаб к весне 1846 года. Основная мысль статьи В.Г. Белинского о «Петербургском сборнике», где важное место было уделено аналитическому рассмотрению «Бедных людей», заключалась в том, что Достоевский, конечно, многое унаследовал у Гоголя, однако это эстетически самостоятельный писатель, «необыкновенный и самобытный, который сразу, еще первым произведением своим, резко отделился от всей толпы наших писателей, более или менее обязанных Гоголю направлением и характером, а потому и успехом своего таланта» (с. 296 наст. изд.). Особенность и «необыкновенность» Достоевского Белинский обнаружил в том, что писатель выявляет в жизни бедняков «трагический элемент», который не разделяет, но, напротив, объединяет их со всем остальным человечеством. По мнению Белинского, заслуга Достоевского в том, что он показал этическое совершенство человека, обходясь без «театральных эффектов». Если в персонажах других авторов мы встречаем некую позитивную зависимость между нравственным и материальным статусом, то у Достоевского изображена натура «благородная», в ней заключено много «святого», несмотря на наши ожидания увидеть какую-то башмачкинскую ущербность. Белинский отметил также, что нравственная философия Девушкина преподнесена без «мелодраматических эффектов», и важнейшее достижение Достоевского — формирование «понятий» Макара Девушкина, его способа видения мира, в то время как фигура Вареньки Доброселовой представляется ему играющей лишь служебную роль. Практически как и все, писавшие о романе «Бедные люди», стремление автора углубиться в психологию своего героя, попытаться отобразить движение его мысли, критик объяснил некоторой «растянутостью» произведения, оправдывая это «плодовитостью» Достоевского (см. с. 321 наст. изд.).
С похожими претензиями выступил С.П. Шевырев, который также упомянул о многословии автора «Бедных людей» и о слишком очевидном влиянии на него Гоголя: «На форме лежит еще такая резкая, неотразимая печать влияния Гоголева, что мы не видим возможности освобождения. Обвинять в этом нельзя. Гоголева походка видна в большей части произведений нашей <...> литературы» (с. 287 наст. изд.). Однако от каких-либо прогнозов на будущее Шевырев отказывается. Главным в романе он счел «филантропическую сторону», в отличие от Белинского, полагая это скорее недостатком, чем достоинством, так как, по его мнению, именно неумеренное стремление возбудить сочувствие к герою стало причиной художественного несовершенства дебютного произведения Достоевского. Подобно Плетневу, не отрицая в авторе «Бедных людей» талант, он находил самыми удачными страницами романа «Воспоминания» Вареньки Доброселовой: «Все эпизоды о бедных людях проникнуты чувством, особенно рассказ о студенте Покровском и об отце его — едва ли не лучше всей повести» (с. 287 наст. изд.).


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
499
Шевырев справедливо указал на важную роль вышедшей ранее повести Н.Ф. Павлова «Демон» в формировании интереса общества к внутреннему психологическому состоянию человека, простого обывателя, жителя столицы.
Павлов, в порыве раздраженной сатиры, свойственной его таланту, изобразил в своем «Демоне»186 всё нравственное унижение, до которого могла дойти эта жертва общественных условий. Сатира повествователя обращалась, конечно, не на сословие, откуда он взял своего героя, но на те самые условия жизни, из которых возникла его возможность. Может быть, «Демон» вызвал Гоголеву «Шинель» (с. 285 наст. изд.).
Считая «Бедных людей» попыткой изобразить страдания смирного и покорного судьбе «агнца Божия» в мире, где царствуют жадность, своекорыстие и жестокость, он полагает важным достижением автора достоверный портрет человека, живущего в бедности и запустении, однако не ожесточившегося сердцем, «человека с благороднейшими сочувствиями ко всему бедному», более того, сохранившего «ум наблюдательный», не лишенного «способностей», разительно отличающегося в этом смысле от гоголевского Акакия Акакиевича и, главное, способного любить — жизнь Девушкина освещена смыслом, потому что идет в русле «сострадательной любви» к Варваре Доброселовой (с. 285 наст. изд.). Следует отметить, что в статье Шевырева содержится ценное указание на главное свойство мироот- ношения Достоевского, которое в будущем стало основанием для включения писателя в пантеон мировой литературы — умение увидеть мир глазами другого человека, изобразить его не извне, а изнутри его сознания. Шевырев называет это «наблюдательность и чувство». Обнаруживая в романе «Бедные люди» пресловутую «филантропию» и вычитая из него следы влияния Гоголя, Шевырев не заметил или, точнее, не смог заметить устремленности молодого автора к изображению психологии и внутренней жизни своего героя, исповедально-покаянной интенции его нарратора, попытки проследить путь мысли в сознании человека, трагически переживающего свое место в мире. Поэтому ему категорически не понравился «кошмарный», по его мнению, «Двойник», в котором все эти черты выступили еще более ярко, чем в «Бедных людях»:
<...> мы не понимаем, как автор «Бедных людей», повести все-таки замечательной, мог написать «Двойника», напечатанного во 2-м номере «Отечественных записок». Это грех против художественной совести, без которой не может быть истинного дарования. <...> Мотив, правда, тот же, что и в Макаре Девушкине, но только половиною: это амбиция русского человека в чиновнике, оскорбленная произвольным поступком. <...> беда таланту, если он свою художественную совесть привяжет к срочным листам журнала, и типографские станки будут из него вытягивать повести. Тогда рождаться могут одни кошмары, а не поэтиче-
186 	Повесть Н.Ф. Павлова «Демон» была опубликована в составе сборника его произведений «Новые повести» (СПб., 1839).


500
Приложения
ские создания. Г. Достоевский поймет нас, если дарование его истинно (с. 289
наст. изд.).
Такого же рода пожелания успешного пути в литературе содержатся в статье профессора Петербургского университета А.В. Никитенко. Называя роман «Бедные люди» в ряду «пьес замечательного литературного достоинства», он говорит о его авторе как носителе «прекрасного дарования». Следует отметить, что Никитенко верно угадал в «Бедных людях» намерение писателя «понять жизнь из ее собственных уроков», «допрашивая ее о ее заветных тайнах» (с. 270 наст, изд.), невольно совпав здесь с рассуждениями Достоевского, который писал брату Михаилу 16 августа 1839 года о своем служении делу разгадки «тайны человека» (см. с. 120 наст. изд.). В отличие от П.А. Плетнева, Никитенко не обнаруживает никакого «комического» элемента в романе, напротив, утверждает, что он отвлекает нас от сонма продуктов «фантазии вымышляющей, но не творческой <...> грез и призраков с притязанием на подлинность, которые под личиною нравоописаний, юмористических рассказов, очерков передают нам косые и близорукие воззрения на вещи», и добавляет: мы «утомлены этими драмами, романами и прочее, в которых насилуют историю, искажают современные нравы, лицемерят и лгут, преувеличивая в своих мнениях и понятиях всё — и добродетель и порок» (с. 270 насг. изд.). Согласно его мнению, «Бедные люди» есть выражение глубокой мысли и «строгого, отчетливого и правдивого» анализа реальной жизни. Никитенко разделяет сарказм Макара Девушкина, его презрение в отношении циничных бытописателей, авторов повестей о «жизни бедняков», совершенно не воспринимающих их как равных себе живых существ, и считает трагедией мирового масштаба ситуацию, когда человек, создание Божие, занят «борьбой <...> с разорванным сапогом» — тем большего уважения заслуживает автор, который «в состоянии любящим сердцем обнять эту печальную сторону жизни и отважиться употребить свой талант на тщательное и добросовестное ее изображение» (с. 270—271 наст. изд.).
Следует отдать должное Никитенко, он увидел в первом романе Достоевского проблески того, что сделало писателя известным всему миру, — умение показать внутренний мир человека, в груди которого «чувство истинного, справедливого и доброго не погасает даже в самом глубоком мраке злой доли», а также «непреложность добра в человеческом сердце», умение нести свои идеалы как «крест», выполняя этим свой «долг» по отношению к мирозданию. Надо отметить и то, что, в отличие от многих своих коллег, Никитенко отказывается воспринимать отъезд Вареньки с Быковым как предательство или измену, считая подобное решение выходом из ее ситуации, единственным способом «не дойти до ужасной необходимости пасть вторично. <...> обезопасить себя от нападения двух страшных врагов, столь тесно соединенных между собою на погибель человека — от нищеты и позора» (с. 274 наст. изд.). Характеризуя двух героев романа Достоевского как «очерченных с большим искусством», Никитенко отмечает как важную составляющую таланта молодого писателя «умение наблюдать верно и основательно <...> что чрезвычайно важно для истины художественного произведения» (с. 274 насг. изд.). Мысль о том, что описание мелочных предметов и мелочных чувств указывает на мелочность самого произведения, уже прозвучавшую в рецензиях «Иллюстрации» и «Северной пчелы» (см. с. 260, 330 наст, изд.), Никитенко отвергает:


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
501
Эта-то скромная, целомудренная, неблестящая простота и обыкновенность изображения часто бывает предметом ложных осуждений; думают, что содержание их не стоило труда, а способы не доказывают особенного дарования. И то и другое несправедливо. Содержание картины зависит от идеи; предметы, лица сами по себе ничего не значат; идея сообщает им и душу, и жизнь, и значение. Кому не известно, что называемое в свете великим становится величайшею пошлостью, несмотря на весь свой наружный блеск, если оно не проникнуто мыслью, разумным значением, и ничтожная мелочь, попираемая ногами, возносится высоко, как скоро разум поставит ее в сфере своих видов и стремлений? (С. 274^-275 наст, изд.)
Признавая умение автора «писать прекрасным языком», Никитенко относит к недостаткам (которые затем Достоевский пытался исправить, готовя свой роман к отдельному изданию) употребленные «во зло уменьшительные слова; вместо того, чтобы, употребляя их изредка, где надобно, сообщать выражению особенный колорит нежности и грациозности, к чему так способны наши сравнительные слова, он до того испещряет ими фразу, что они наконец становятся затейливою игрушкою и не составляют уже никакой краски» (с. 278 наст. изд.).
В целом очень верный, наполненный точными замечаниями отзыв Никитенко обладает тем же недостатком, что и все другие современные отклики на роман «Бедные люди» — попытки автора углубиться во внутренний мир героев, стремление проследить ход их мысли он воспринимает как некое излишество, художественную чрезмерность:
Главный недостаток автора состоит в злоупотреблении той самой силы, которая составляет в нем такое неотъемлемое достоинство — в злоупотреблении анализа. Он до того углублен в подробности наблюдаемого им мира, что наконец теряется в них, запутывается и впадает то в пошлые мелочи, то в скучные повторения. Мы понимаем, как одна умная и милая дама могла сказать, сидя за «Петербургским сборником», раскрытым на половине романа «Бедные люди»: «Я плачу, а дочитать не могу». Этот приговор простодушного чувства вернее всякой критической оценки (с. 275 наст. изд.).
Впоследствии у романов Достоевского появился читатель, способный «дочитать», в отличие от многих его современников, и это свидетельствует о том, что он опередил свое время по отношению не только к «милым дамам», составлявшим важную часть русской публики, но и к высокопрофессиональным, вдумчивым критикам 1840-х годов.
Благожелательное и, видимо, одно из самых точных прочтений романа «Бедные люди» господином Никитенко соседствует в том же номере журнала с отзывом самого издателя «Библиотеки для чтения» О.И. Сенковского. В нем, помимо ревнивых реплик о «блаженной простоте аркадских нравов» и «эпохе альманахов», которые, действительно, отвлекали внимание петербургских читателей от издаваемого им журнала, содержится натянутое вышучивание одной из «статеек» «Петербургского сборника», романа «Бедные люди», который оказался «длиннее своего сюжета», читается «с удовольствием», хотя и с некоторым «утомлением».


502
Пр иложения
Стоит заметить, что, как и Ф.В. Булгарин, О.И. Сенковский верно указывает на неправильность чрезмерного захваливания и такой же чрезмерной критики первого произведения молодого писателя, исходящих, с одной стороны, от тех, у кого, «говорят, была вакансия гения, и они поскорее произвели автора статьи в гении», и, с другой — от тех, кто «ожесточились на новорожденное дарование автора “Бедных людей”. Те и другие не правы» (с. 279 наст. изд.). Сенковский обращает внимание на многочисленные «молодые дарования, вспыхивающие вдруг более или менее блистательно», которых хватило лишь «на одну статью или одну книгу» (с. 279 наст. изд.). Кроме того, он, не без сарказма, находит не очень мудрым занятием для литератора слишком жестко критиковать дебютное произведение молодого писателя — «что же будете делать, когда, паче чаяния, оно вырастет, возмужает, сделается великим, опасным и действительно станет мешать вам? Не взять же его тогда и в Неву бросить» (с. 279 наст. изд.). После ряда характерных для его стиля афоризмов и притчеобразных сравнений, Сенковский пытается анализировать сюжет и поэтический язык «Бедных людей», но это удается ему значительно хуже. Его намерение «воскликнуть полным ртом и густым басом: премилый талант!..» (с. 280 наст, изд.) оказывается связано обилием у Достоевского уменьшительных прилагательных (упрек, явно позаимствованный из соседствующего в том же номере отклика Никитенко), а также сложных прилагательных типа «широко- разросшиеся» и «зелено-раскинувшиеся». Сенковский преподносит урок правильного стиля начинающему автору, замечая, что, «чем длиннее или сложнее прилагательное, тем менее оно выражает, потому что фраза становится от него более растянутою, тяжелою, темною» (с. 281 наст. изд.). Спасение дебютирующего писателя от опасности, «которую, за дифирамбами, он, вероятно, не видит» (с. 281 наст, изд.), по мнению критика, заключается в избавлении от длиннот; здесь снова проявилась общая для всей критики 1840-х годов — за исключением разве что Ап. Григорьева и В.Н. Майкова — неспособность понять важность попытки изображения «голоса» человека, осознающего свое место в мире, что, годы спустя, принесет Достоевскому мировую известность.
Рецензия Ап. Григорьева в «Финском вестнике» также утверждает принадлежность «Бедных людей» к школе Гоголя, однако вновь оспаривает мнение «Иллюстрации», что Я.П. Бутков добился на этом пути больше Достоевского. Григорьев проводит различие между тем, чтобы
быть продолжателем, развителем школы учителя и быть продолжателем его идеи; ибо никто не станет, вероятно, спорить с нами, что, с одной стороны, Александрийская школа, например, обязана бытием своим Платону, и что, с другой, велико расстояние, отделяющее ее туманные мечтания от светлых, чисто эллинских созерцаний наставника (с. 303 наст, изд.),
и далее заключает:
<...> несмотря на огромное преимущество таланта на стороне г. Достоевского, дух, миросозерцание учителя усвоены едва ли не более простыми, иногда грубоватыми изображениями г. Буткова. У г. Достоевского по местам мелькает


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
503
даже иногда ложная сентиментальность и апотеоза мещанских добродетелей; и хотя, может быть, судя по огромным размерам его таланта, ему суждено довести до пес plus ultra гоголевскую школу, т. е. гоголевскую форму и манеру, но не дух того, кто так энергически, так сурово-грустно говорит, что «пора, наконец, дать отдых бедному добродетельному человеку» (с. 305 наст. изд.).
Отмечая большое нравственно-философское значение произведения Достоевского Григорьев и во второй своей рецензии верно указал на направление, которому будет следовать писатель на всем протяжении своего творческого пути.
Роман «Бедные люди» обсуждался не только в литературных салонах и на страницах газет и журналов, но и в частной переписке его читателей. Н.В. Гоголь познакомился с этим произведением, находясь в Италии, и в своем письме к
А.М. Вьельгорской из Генуи 14 мая 1846 года, как и другие, отметил некоторую растянутость произведения, но увидел главное — литературный талант автора и его умение сострадать ближнему:
«Бедные люди» я только начал, прочел страницы три и заглянул в середину, чтобы видеть склад и замашку речи нового писателя (напрасно вы оторвали одних «Бедных людей», а не прислали весь сборник, я бы его прочел, мне нужно читать все новые повести; в них хотя и вскользь, а все-таки проглядывает современная наша жизнь). В авторе «Бедных людей» виден талант, выбор предметов говорит в пользу его качеств душевных, но видно также, что он еще молод. Много еще говорливости и мало сосредоточенности в себе: всё бы оказалось гораздо живей и сильней, если бы было более сжато. Впрочем, я это говорю, еще не прочитавши, а только перелистнувши. У меня так мало теперь читать из современного русского, что я читаю понемногу, в виде лакомства или когда очень придет трудно и дух в таком болезненно-черством состоянии, как мое болезненно тяжелеющее на мне тело (Гоголь 1937—1952/13: 66).
Как одно из самых замечательных событий 1846 года не обошли своим вниманием роман «Бедные люди» и годичные обзоры крупнейших литературных журналов 1847 года.
Несмотря на уже ставший фактом окончательный разрыв Достоевского с кружком Белинского и Некрасова, В.Г. Белинский отметил роман «Бедные люди» в числе наиболее «замечательных произведений беллетристической прозы, являвшихся в сборниках и журналах прошлого года», однако высказал мысль, что в случае с дебютом Достоевского мы имеем дело с известным вариантом «автора одного произведения», создавшего шедевр, и на этом окончившего свой творческий путь. Белинский подчеркивает «оригинальность автора», то, что он вступил в литературу из неизвестности, но отказывается комментировать его роман: «<...> об этом произведении было так много говорено во всех журналах, что новые подробные толки о нем уже не могут быть интересны для публики. И потому мы не будем слишком распространяться об этом предмете» (с. 321 наст. изд.). Далее Белинский приводит лишь сводный список недостатков «Бедных людей», обнаруженных критиками: «способность утомлять читателя, даже восхищая его», а также «растя¬


504
Приложения
нутость» сюжета (с. 321 наст. изд.). Присоединяясь к этим замечаниям, Белинский указывает: «<...> если бы “Бедные люди” явились хотя десятою долею в меньшем объеме и автор имел бы предусмотрительность поочистить их от излишних повторений одних и тех же фраз и слов187, — это произведение явилось бы более художественным» (с. 321 наст. изд.). Никто, включая Белинского, не понял, ради чего Достоевский, столь тщательно работавший над каждым словом своего романа, допустил присутствие этих «повторений». Они нужны были писателю для передачи динамики мыслительного процесса героя, разворачивания его внутренней речи. С помощью этого приема он указывал на мучительную длительность того или иного моральнопсихологического состояния своего персонажа, «повторения» имеют важную семантику, похожую на долготу гласных в фонетике чешского языка, в роли обозначения семантического акцента. К сожалению, этот новаторский прием не был понят никем из современников Достоевского, за исключением Ф.-Ф. Лёве, едва ли не единственного, кто не высказал автору подобной претензии.
Что касается последующих произведений Достоевского, Белинский отказывает им в художественности, вновь утверждая свою мысль о нем как авторе одного произведения, в своих новых повестях погрузившегося в беспросветный мрак:
В десятой книжке «Отеч<ественных> записок» появилось третье произведение г. Достоевского, повесть «Господин Прохарчин», которая даже и почитателей таланта г. Достоевского привела в неприятное изумление. В ней сверкают искры таланта, но в такой густой темноте, что их свет ничего не дает рассмотреть читателю... (С. 321 наст, изд.)
Принципиально иначе освещает роль «Бедных людей» и будущее Достоевского в обзоре русской литературы 1846 года В.Н. Майков («Отечественные записки»). Он был единственным из критиков того времени, кто увидел в современной литературе, в частности в романе «Бедные люди», зарождение нового этапа — того, что мы сегодня называем эпохой русского классического романа. «Истекший 1846 год носит на себе все признаки переходной эпохи. Во всё это время происходило в русском литературном мире какое-то не совсем обыкновенное брожение <...>» (с. 323 наст. изд.). Один из признаков этого «брожения» Майков видит в романе «Бедные люди», и, как он иронически указывает, все попытки оценивать его по шкале «лучше Гоголя», «не хуже Гоголя» или даже «Гоголь убит» являются данью конъюнктуре, взглядом с заведомым предубеждением, что и привело к парадоксу: квалификации «Бедных людей» как гениального произведения с ужасающими недостатками. Майков пишет:
Удружив таким образом автору «Бедных людей», глашатаи сделали то, что публика ожидала от этого произведения идеального совершенства и, прочитав роман, изумилась, встретив в нем, вместе с необыкновенными достоинствами, некоторые недостатки, свойственные труду всякого молодого дарования, как
187 Упрек в «повторениях слов» содержался ранее в целом ряде рецензий на роман Достоевского (см., напр., с. 320, 321 наст. изд.).


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
505
бы оно ни было огромно. Отчаянный размах энтузиазма, с которым спущена была новость, привел большую часть читателей к забвению самых простых истин: может быть, никого еще в свете не судили так неразумно строго, как г. Достоевского. Предположили, что «Бедные люди» должны быть венцом литературы, прототипом художественного произведения по содержанию и по форме; а автора их наперед решились лишить даже возможности совершенствования. Результат всего этого был тот, что большая часть публики по прочтении «Бедных людей» некоторое время преимущественно толковала о растянутости этого романа, умалчивая об остальном (с. 323—324 наст. изд.).
Указывая, что излишняя сосредоточенность на поиске «недостатков» приводит читателя к ситуации «из-за деревьев леса не видно», Майков намекает также и на то, что сами эти «недостатки», возможно, коренятся в сознании читателя, в то время как объективно являются свойствами нового типа повествования, до которого читатель просто еще не дорос. Поэтому, как некогда у А. С. Пушкина, у Достоевского пока образовался весьма небольшой круг поклонников:
Можно решительно сказать, что полный успех эти два произведения («Бедные люди» и «Двойник». — К. Б) имели в небольшом кругу читателей. Мы полагаем, что кроме приведенной нами причины нерасположения большинства публики к сочинениям г. Достоевского следует искать в непривычке к его оригинальному приему в изображении действительности (с. 324 наст. изд.).
Речь идет о последовательном внедрении типа повествования, в котором изображению подлежит внутренний мир героя, его «поток сознания», нравственное чувство и решение им «вековечного вопроса» о смысле и содержании его жизни. Эта «оригинальность» Достоевского, как обычно и происходит, была понята и принята далеко не всеми, однако именно ей было суждено сыграть основную роль в творческой жизни писателя. Нельзя не отметить, что В.Н. Майков был практически единственным, кто понял или хотя бы предположил такое развитие творческого пути автора «Бедных людей»: «<...> этот прием, может быть, и составляет главное достоинство произведений г. Достоевского» (с. 324 наст. изд.).
Поэтому критерии типа «лучше Гоголя» или «хуже Гоголя» не работают, Достоевский, по мнению Майкова, сильно отличается от Гоголя: «<...> манера г. Достоевского в высшей степени оригинальна и его меньше, чем кого-нибудь, можно назвать подражателем Гоголю», однако именно поэтому он «упрочивает господство эстетических начал, внесенных в наше искусство Гоголем, доказывая, что и огромный талант не может идти по иному пути без нарушения законов художественности» (с. 324 наст. изд.). Заметим, что эта мысль о нарушении сложившегося литературного канона как единственно возможного пути развития литературы была высказана Майковым почти на век раньше известных работ Ю.Н. Тынянова «Литературный факт» и «О литературной эволюции», в основе которых лежит та же идея о смещении литературного штампа на периферию и устремленности новых форм от маргинальных зон к центру литературного процесса. Трактуя в рамках этой концепции процесс преемственности литературных форм начина¬


506
Приложения
ющим свое поприще писателем, Майков иронически замечает, что, исходя из логики тех, кто ищет в Достоевском Гоголя, пришлось бы «и самого Гоголя назвать подражателем Гомера или Шекспира» (с. 324 наст. изд.). Кроме того, глубокая разница между Гоголем и Достоевским, по мнению Майкова, заключается в том, что нравственное состояние человека у Гоголя показано на фоне общественной нормы, в то время как у Достоевского, напротив, нравственное состояние общества показано на фоне и с точки зрения нравственно совершенного человека, видящего и хорошо осознающего все пороки социальной системы, отказавшегося жить по предложенным ему волчьим законам, а потому и оказавшегося на ее дне, в роли «бедного человека», ищущем некоего «смиренного местечка», своего рода обители монаха в миру:
<...> Гоголь — поэт по преимуществу социальный, а г. Достоевский — по
преимуществу психологический. Для одного индивидуум важен как представитель известного общества или известного круга; для другого самое общество
интересно по влиянию его на личность индивидуума (с. 324 наст. изд.).
По мнению критика, это определяет глубокое различие между двумя писателями, заодно объясняющее, почему же Макару Девушкину так не понравилась повесть Гоголя «Шинель» — загадку для многих читателей «Бедных людей» в 1840-е годы: «Собрание сочинений Гоголя можно решительно назвать художественной статистикой России»; у Достоевского же описания общественных проблем «совершенно поглощаются огромностью психологического интереса. Даже и в “Бедных людях” интерес, возбуждаемый анализом выведенных на сцену личностей, несравненно сильнее впечатления, которое производит на читателя яркое изображение окружающей их сферы» (с. 325). В заключение Майков призывает читать «Бедных людей», отказавшись от всяких сравнений с другими авторами и поисков «недостатков»: «<...> и вы найдете в них бездну достоинств, которые с первого взгляда и вам, и нам, и всякому читателю, и рецензенту могли показаться недостатками» (с. 326 наст. изд.).
В своем аналитическом обзоре («Санкт-Петербургские ведомости») Э.И. Губер обращает внимание на закономерности феномена дебютирующего писателя, находя в ряде случаев гибельное для литературы «противоречие между читателем и литератором, между книгой и покупателем» (с. 319 наст. изд.). Среди многих точек зрения на нынешнее состояние литературы автор останавливается на той, что «только теперь литература поняла свое назначение и пробила себе дорогу к действительной жизни, в этой единственной сфере, в которой она должна существовать и действовать, на благо читателей и на прославление своих воплощенных идей» (с. 319 наст. изд.). Одним из признаков этой тенденции, по мнению Губера, является роман «Бедные люди», автора которого критика сначала «жаловала в гении, не оглядываясь», а потом «горевала над своими неудачными производствами» (с. 319—320 наст. изд.). Явно намекая здесь на Белинского, Губер называет это «неприятным случаем» в жизни «молодого, даровитого литератора» — Ф.М. Достоевского. По мнению критика, это была


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
507
прекрасная книга, в которой рассказывалась трогательная история бедного труженика с чистым и любящим сердцем, осужденного на унижение, голод и нужды. Это была простая повесть из действительной жизни, которая повторяется, может быть, каждый день в одном из темных закоулков нашего шумного, холодного, равнодушного города: повесть, переданная с глубоким чувством и с верным знанием дела <...> (с. 320 наст, изд.);
однако, не без недостатков, среди которых «ошибки первого опыта, с длиннотами и повторениями, с вычурными уменьшительными именами и с утомительным однообразием в рассказе» (с. 320 наст. изд.). Недопустимо, по мнению автора обзора, сначала «рассыпаться в восторженных похвалах, пожаловать молодого литератора в гении первой степени», а затем жестко критиковать его новые произведения за те недостатки, которые не были вовремя отмечены в его первом произведении и расцвели в новых его созданиях с удвоенной силой:
<...> только немногие прилежные читатели, да и те по обязанности, дочитали до конца «Господина Голядкина» и «Прохарчина». Эта горькая, но чистая правда, которая должна была опечалить человека с таким решительным дарованием, как Ф. Достоевский. И кто знает, насколько виновата в этих неудачах неосторожная критика юного поколения? кто скажет, какое влияние имела она на молодого, сильного, но еще шаткого, незрелого дарования? (С. 320 наст, изд.)
Губер здесь фактически выступил пророком: в 1846 году, отвернувшись от враждебно настроенного к нему кружка Белинского, Достоевский обратился к социалистическому обществу М.В. Петрашевского, что впоследствии стоило ему десяти лет каторги и ссылки. Трудно сказать, как сложилась бы судьба Федора Михайловича, не случись пресловутого «производства в гении» с последующим низвержением его с «пьедестала» и издевательствами над ним как над неким «новым прыщом» на носу современной русской литературы.
По мнению Губера, частые обвинения авторов повестей о жизни чиновников в стремлении очернить «бедного человека» снимаются многими произведениями современной литературы:
Стоит несколько вспомнить о характере Девушкина в прекрасной повести г. Достоевского, об этом бедном, но чистом и трогательном мученике своих обязанностей, чтобы понять и оценить всю несправедливость подобного обвинения. Подле улыбки, которую срывают простые похождения этого бедного человека, рядом идет и слеза, которая выражает и любовь, и участие к нему (с. 320— 321 наст. изд.).
В.Г. Белинский в своей следующей статье попытался ответить на обвинения Губера относительно искусственного создания стрессовой для Достоевского ситуации: сначала «произведенного в гении», а затем — в авторы одного неплохого романа. В статье «Современные заметки» Белинский подтвердил свое мнение о


508
Приложения
Достоевском как «человеке с решительным талантом» (Белинский 1953—1959/10: 98), на этот раз ничего не говоря о пресловутом «густом мраке», в котором этот талант, как он еще недавно писал, ныне пребывает. Свое же мнение о Достоевском как писателе, лучшее произведение которого уже позади, он повторил в мае 1847 года (см.: Белинский 1953—1959/10: 180).
Статья Имрека (К.С. Аксакова) в «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год», несколько страниц которой были посвящены «Бедным людям» Достоевского, спровоцировала еще одну полемику, касавшуюся места этого произведения в современной русской литературе. Претензии автора статьи к Достоевскому можно определить следующим образом:
1) Роман «Бедные люди» — продукт «петербургской литературы», которая с бешеной скоростью продуцирует все новые и новые тексты, не успевая при этом применить к литературной деятельности «деятельность мыслительную»: «Гораздо легче строчить всякий вздор, марать бумагу, править корректуры и т. д., нежели прочесть внимательно что-нибудь и о чем-нибудь не шутя подумать. Мысль и дельный труд в этом смысле — большая помеха» (с. 326 наст. изд.).
2) Автор совершенно напрасно избрал форму переписки героев, «саму по себе неудобную и сверх того им неверно выполненную» (с. 327 наст. изд.).
3) Художественная сила писем Девушкина входит в противоречие с его статусом мелкого чиновника, «машины для письма»:
Мы уверены, что Девушкин (чиновник) говорил, мог говорить точно так, как в повести; но уверены в то же время, что он никогда не писал так; так может писать сочинитель, поставивший вне себя описываемое лицо, сознавший и ухвативший его своею художественною силою; но само лицо никогда бы не написало так, как говорит; иначе надо было бы ему тоже сознать само себя и вне себя поставить (с. 327 наст. изд.).
4) Достоевский не исполнил «великой задачи художника», не создал атмосферы гармонии человека с окружающим миром, «результатом такого недостатка явилось то, что повесть его оставляет впечатление тяжелое, чего никогда не может быть при создании истинно художественном» (с. 327 наст. изд.).
Непонимание основного смысла «Бедных людей» приводит К.С. Аксакова к недоумению, почему Девушкин «обиделся» по прочтении «Шинели» Гоголя:
<...> это кажется нам натянутым. Девушкин обижается за то, что бедный чиновник выставлен в смешном, обидном для него виде, и невольно узнает в нем хотя отчасти себя. Он обижается будто бы за то, что не показана в нем хорошая сторона его. Странно! Нам кажется совершенно напротив (с. 329 наст. изд.).
По мнению Аксакова, дело не в том, что Макар Девушкин не понял смысла «Шинели», но в том, что здесь «виноват уже сам г. сочинитель. Не хотел ли, впрочем, сказать г. Достоевский, что тяжело впечатление повестей Гоголя для бедного человека. Еще страннее!» (С. 329 наст, изд.)


К.А. Барпгг. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
509
Тем не менее, Аксаков признает за «Бедными людьми» право называться «художественным произведением, произведением человека, в таланте которого нельзя сомневаться», с оговоркой, что слово «талант» может означать и «нехудожественный талант», как в данном случае:
Г. Достоевский не явил в своей повести как в целом художественного таланта. Это, конечно, первая его повесть, но в первых попытках истинного художника почти всегда уже виден его талант и свойство этого таланта, — эта искренность творчества, которая так неотъемлемо принадлежит ему. Но этого мы не видим в повести вообще у г. Достоевского; в ней нет этого бесцельного творчества. В одном журнале было замечено, что в его повести есть филантропическая тенденция; мы согласны с этим; это тенденция высокая и прекрасная, но это-то и мешает произведению быть изящным. Картины бедности являются во всей своей случайности, не очищенные, не перенесенные в общую сферу. Впечатление повести тяжелое и частное, потому проходящее и не остающееся навсегда в вашей душе (с. 328 наст. изд.).
С другой стороны, «в г. Достоевском есть что-то, что выше разряда нехудожественных талантов», что проявляется в «отдельных местах, истинно прекрасных <...> отдельные места могут быть прекрасны сами по себе и даже художественны» (с. 328 наст. изд.). Все это заставило автора статьи «сказать решительно: нет, г. Достоевский не художник и не будет им. Надо подождать, что будет далее» (с. 329 наст. изд.).
На эту статью последовал ряд откликов. Путаные размышления К.С. Аксакова о романе «Бедные люди» с колебаниями и сомнениями: «талант — не талант», «художественное — нехудожественное», «Достоевский не художник» — а может быть, и художник, «надо подождать, что будет далее» — вызвали реакцию В.Г. Белинского, который в своей рецензии на «Московский литературный и ученый сборник на 1847 год» с сарказмом отметил:
<...> г. Имрек сказал, что «петербургские литераторы сочли за нужное избавиться от тяжести труда и мысли». По этим словам, вы уж не ожидаете в трудах петербургских литераторов ни присутствия мысли, ни признака труда. Ошибаетесь. Через десять строк г. Имрек называет «Бедных людей», повесть петербургского литератора (г. Достоевского), напечатанную в Петербурге, да еще и в «Петербургском сборнике», — «художественным произведением», а об авторе говорит, что в «таланте его нельзя сомневаться»... Как так? Да совсем из ума вон! Г-н Имрек забыл, что сказал десятью строками выше... (С. 333 наст, изд.)
В этот период Белинский уже считал «несбывшимися» надежды на Достоевского как на крупного писателя, способного стать «новым Гоголем», но подчеркнул, что это
не мешает «Бедным людям» быть одним из замечательных произведений русской литературы. Роман этот носит на себе все признаки первого, живого, заду¬


510
Приложения
шевного, страстного произведения. Отсюда его многословность и растянутость, иногда утомляющие читателя, некоторое однообразие в способе выражаться, частые повторения фраз в любимых автором оборотах, местами излишество в отделке, несоразмерность в частях. Но всё это выкупается поразительною истиною в изображении действительности, мастерскою обрисовкою характеров и положений действующих лиц, и — что, по нашему мнению, составляет главную силу таланта г. Достоевского, его оригинальность,— глубоким пониманием и художественным, в полном смысле слова, воспроизведением трагической стороны жизни (с. 339 наст. изд.).
Белинский так сильно переживал по поводу своего «ошибочного» пророчества относительно таланта Достоевского, что, готовя рецензию на отдельное издание, не стал перечитывать роман, видимо, опасаясь разочароваться еще больше.
На сумбурную статью Аксакова в «Московском сборнике» ответил также «Финский вестник», указав, что речь идет о «произведении, замечательном неотъемлемым, самобытным дарованием и много обещающем в будущем» (с. 318 наст, изд.). Автор рецензии Ап. Григорьев отметил, что «г. Имрек в статьях своих отличается некоторою излишнею нетерпимостью», также найдя признаки противоречия в рассуждениях автора: «Повестью г. Достоевского “Бедные люди” г. Имрек недоволен в особенности потому, что “она оставляет впечатление тяжелое, чего никогда не может быть при создании истинно художественном”», однако, по мнению Григорьева, «тяжелое впечатление на всякого, за исключением, впрочем, г. Имрек, который находит в “Шинели” Гоголя нечто примирительное, оставляют и все почти создания Гоголя — не только тяжелое, но безотрадное впечатление оставляет Гамлет <...>» (с. 331 наст. изд.).
В отзыве на книжную публикацию романа «Бедные люди» журнал «Пантеон и репертуар русской сцены» поставил произведение Достоевского в один ряд с «Обыкновенной историей» И.А. Гончарова и «Кто виноват?» А.И. Герцена, назвав эти три текста самыми замечательными явлениями последних лет. Рецензент также сокрушается по поводу слишком пристрастного отношения к молодому писателю:
Много толковали в свое время о «Бедных людях» г. Достоевского, много хвалили и много бранили их. Чуть ли не единственное беспристрастное суждение об этом романе высказал в прошлом году г. Никитенко, показавший, что он не заслуживает «Ni cet exces d’honneur, ni cette indignité...» (c. 340 наст, изд.; рецензия A.B. Никитенко — см. с. 269—278 наст. изд.).
Тем не менее, приводя далее дежурный набор претензий к Достоевскому, звучавший в периодике 1846—1847 годов, он замечает,
что это первое произведение г. Достоевского осталось до сих пор лучшим: это, впрочем, не художественное создание, не глубоко задуманный роман, а отчетливая копия с натуры, поразительная верностию, дагерротипная картина бедности. Кроме двух-трех сцен, именно смерть сына Горшкова, смерть самого


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
511
Горшкова и сцена с «его превосходительством», нарисованных бойкою и теплою кистью, всё прочее, хотя и верно, но довольно бледно по колориту, и сквозь бесцветное многословие только местами прорывается что-то задушевное, несколько поэтическое (с. 340 наст. изд.).
Из более поздних критических отзывов стоит отметить упоминания романа в новых статьях Ап. Григорьева, развивавшего в рамках своей «органической критики» концепцию «сентиментального натурализма», одним из проявлений которого он считал «Бедных людей»188. Известная статья Н.А. Добролюбова «Забитые люди» (1861) о романе «Униженные и оскорбленные» связывала его, не без оснований, с первым произведением Достоевского. Вслед за Майковым и Белинским Добролюбов указал, что основа творчества Достоевского — «боль о человеке», защита угнетенной социальным неравенством личности, наделенной выдающимися нравственными качествами; ее «высокогуманный идеал» оказывается внизу социальной системы именно из-за требовательности к себе и другим; «тайники натуры» человека — это некое «внутреннее существо», обладающее скрытыми творческими силами, которое «лишь по временам, в минуты особенного настроения, мельком проявляется на поверхности»189.
Особый раздел составляет ряд статей, появившихся в периодической печати к пятидесятилетию издания романа «Бедные люди»190. Наиболее интересной представляется статья профессора Санкт-Петербургского университета И.А. Шляпки- на (см. с. 344—349 наст, изд.), — возможно, первая научная публикация о творчестве Ф.М. Достоевского. Особенностью этой работы является не репрезентация личного мнения о творчестве писателя или о его произведении, но аналитический подход к тексту «Бедных людей», с выяснением места писателя в истории русской литературы XIX века, а также выявление некоторых свойств поэтического языка и ряда текстовых аллюзий: «В обрисовке быта бедных людей Достоевский руководился и собственным опытом данного времени: в письмах его к брату можно найти те же жалобы на бедность, даже те же выражения, что и в письмах Девушкина (напр., “хоть бы в Неву”)» (с. 348 наст. изд.).
И.А. Шляпкин указывает на активную гуманистическую направленность всей русской литературы XIX века, определяющую роль в ней А.С. Пушкина, а также важность 1840-х годов, давших ряд писателей, основой творчества которых стали нравственно-философские искания. «В произведениях Гоголя мы видим ошеломляющую картину человеческой подлости, чувствуем бич сатиры, но не выносим светлого примиряющего с жизнью чувства», — пишет автор статьи (с. 344 наст, изд.), место Ф.М. Достоевского в этом ряду оказывается уникальным в силу того, что он объединил критическую ноту Гоголя с пушкинской художественной интонацией: «Восполнить этот недостаток, этот пробел натуральной школы, внести не одно хотя справедливое, но строгое осуждение, но и теплую человечность в наши
188 См.: Григорьев А. И.С. Тургенев и его деятельность по поводу романа «Дворянское гнездо»//PC. 1859. № 5. Отд. 2. С. 22.
189 Добролюбов НА. Забитые люди// Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 242, 245, 254.
190 См.: НВ. 1896. № 7135. 9 (21) января; № 7150. 24 января (5 февраля).


512
Приложения
отношения к окружающему выпало на долю новых писателей, и из первых — Ф.М. Достоевскому» (с. 344 наст. изд.).
Цитируя известную авторскую оценку «Бедных людей» из романа «Униженные и оскорбленные» («так себе просто рассказец: зато сердце захватывает, зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый последний человек есть тоже человек и называется брат мой»), Шляпкин указывает, что вызвать «сочувствие» к ближнему — стратегическая задача Достоевского. «Может быть, у Гоголя в частностях образ Акакия Акакиевича ближе к действительности, чем образ Девушкина у Достоевского; но сама эта действительность воспринята Достоевским объективнее, чем Гоголем <...>» (с. 345 наст, изд.) — пишет автор, указывая на глубокое различие между Башмачкиным и Девушкиным: первый заботится только о себе, а Девушкин — о ближнем, отказываясь думать о своей «новой шинели». Сострадание к ближнему и есть центральный пункт всего творчества Достоевского, а потому, делает вывод Шляпкин, в «Бедных людях» «никакого социального романа <...> нет, но зато здесь впервые открыт внутренний психологический мир униженных и оскорбленных» (с. 346 наст. изд.).
Призывая читателя почувствовать «искреннее уважение к этому Дон-Кихоту», который суть «настоящий рыцарь с душою чистой и прекрасной <...> с верою в торжество всего доброго, не идущий на компромиссы», Шляпкин уверен в том, что роман «Бедные люди» — несомненное художественное достижение. Девушкин как «рыцарь бедный» жалеет всех подряд — и нищих, и богатых — и нравственное его совершенство может быть сравнимо только с одним персонажем — Алешей Карамазовым:
Кроме Алеши Карамазова, Девушкин единственный у Достоевского здоровый цельный тип бедного человека, над которым нельзя делать психологических наблюдений. Это вообще редкий в русской литературе тип жизнерадостного идеалиста-неудачника, резко выделяющийся на фоне разнообразных нытиков (с. 347 наст. изд.).
Продолжая сравнение Девушкина с Дон-Кихотом, автор статьи подчеркивает идеальность нравственного статуса героя, ни словом не упрекнувшего покидающую его Варвару Доброселову: «Дон-Кихот так и останется верным Дульцинее Тобос- ской» (с. 347 наст. изд.).
Прослеживая следы влияния на роман Достоевского французских писателей, И.А. Шляпкин находит ряд сходных черт:
<...> известная идеализация душевных движений и внутреннего мира героев «Бедных людей» и особенности их поступков. Подарки цветов, обмен мыслями по поводу прочитанного, самая форма романа в виде писем, лиризм писем, даже самый тип Вареньки носят на себе следы влияния французской литературы (с. 348 наст. изд.).
Однако главенствующее влияние на автора «Бедных людей» оказали «Пушкин со “Станционным смотрителем” и Гоголь с “Шинелью”» (с. 348 наст, изд.), которых


Ил. 1. Титульный лист «Петербургского сборника». 1846
Здесь впервые был опубликован роман «Бедные люди»


Ил. 2. Мундир гражданского чиновника. 1840-е годы


Ил. 3. Пожилой чиновник
в мундирном фраке. 1840-е годы
Ил. 4. Девушка в летнем платье. 1840-е годы
Ил. 5. Бобыль. 1868 г.
Ил. 6. Петербургские меблированные комнаты. 1840-е годы


Ил. 7. Шарманщик. 1840-е годы
Ил. 8. Трактир. 1840-е годы


Ил. 9. Дворник. 1846 г.
Ил. 10. Ростовщик. 1849 г.


Ия. 7 7. Владимирская площадь. Середина XIX в.


Ил. 12. Аничков мост, вид на дом купца И.Ф. Лопатина (набережная реки Фонтанки, 40). 1840-е годы


Ил. 13. М.М. Достоевский. 1847


Ил. 14. К.А. Трутовский. 1860-е годы Ил. 15. Д.В. Григорович. 1854 г.
Ил. 16. В.Г. Белинский. 1843 г.
Ил. 17. Н.А. Некрасов. 1843 г.


Ил. 18. И.И. Панаев. 1840-е годы
Ил. 19. И.С. Тургенев. 1838 г.
Ил. 20. А .Я. Панаева. 1841 г.
Ил. 21. И.И. Панаев и Н.А. Некрасов. 1848 г.


Ил. 22. П.В. Анненков. 1860-е годы Ил. 23. А.А. Краевский. 1840-е годы
Ил. 24. А.В. Никитенко. 1853 г.
Ил. 25. П.А. Плетнев. 1836 г.


Ил. 26. В.Н. Майков. 1840-О голы


Ил. 27. Апполон Григорьев. 1860-е годы


Ил. 28. Ф.В. Булгарин. 1825 г.
Ил. 29. Л.В. Брант. 1848 г.
Ил. 30. Н.В. Кукольник.
Конец 1830-х годов
Ил. 31. Н.И. Греч. 1830-е годы


Ил. 32. Ф.В. Булгарин. 1848 г.
Ил. 33. Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч,
О.И. Сенковский. 1840-е годы
Ил. 34. Ф.В. Булгарин с доносом в Ш Отделение. 1848 г.


Ил. 35. Титульный лист последней прижизненной публикации романа «Бедные люди». 1865 г.


К.А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского...
513
Шляпкин называет «великими учителями, из школы которых вышел с первым своим романом молодой двадцатипятилетний автор» (с. 348 наст. изд.). Согласно статье, нет никакого водораздела между «большим» Достоевским (послекаторж- ного периода) и «малым» (до ареста в 1849 году). Значение первого романа Достоевского для его последующего творчества Шляпкин видит в целом ряде тем, которые получили развитие в 1860—1870-х годах: «Бедные люди — первенец той серии позднейших романов Достоевского, которые разрабатывают темы, здесь только намеченные» (с. 348—349 наст. изд.). Значение этого произведения для русской литературы в целом заключается, по мнению автора, в том, что «“Бедные люди” как первый роман из жизни “униженных и оскорбленных”, полный тонкого анализа внутреннего мира действующих лиц, открывает новую эпоху в истории русского романа» (с. 349 наст. изд.).
Помимо легкого всплеска интереса к роману «Бедные люди», связанного с «круглой датой», в конце XIX и первой половине XX века, произведение не особо привлекало исследователей, находясь в тени «пятикнижия»: романов «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы», довольно быстро оказавшихся в центре внимания читателей России и всего мира. Возрождение же интереса к первому роману Достоевского в конце XX века объясняется возрастающей актуальностью вопросов, связанных с формированием мировоззрения и творческого кредо писателя. Былая сосредоточенность исследователей романа «Бедные люди» на социальной проблематике в последние годы все очевиднее уступает место интересу к поэтическому языку, свойствам повествования, вопросам рецепции этого произведения, а также месту романа в русской литературе XIX века и в творческой судьбе писателя191. К справедливому выводу о несводимое™ художественного мира Достоевского к эстетическим стандартам «натуральной школы» и «социологического романа» пришел С.Г. Бочаров192. По- новому ставится вопрос о параметрах избитого и мало что объясняющего термина «маленький человек», морально-нравственной проблематике в русской литературе середины XIX века193, появляются работы, задача которых — изучение особенностей композиционного строения и повествовательных форм в «Бедных людях». В ряде современных исследований анализ художественно-эстетических свойств первого романа Достоевского связывается с проблемой поэтики своего и «чужого слова»194 и вопросом о формировании в нем специфической формы диалогиче¬
191 См.: Исупов К.Г. Читатель и автор в текстах Достоевского Ц ДМИ. СПб., 2001. Т. 16. С. 3-22.
192 См.: Бочаров С.Г. О литературных мирах. М., 1985. С. 161—209.
193 См.: Кузичева А.П. Кто он, «маленький человек»? //Художественные проблемы русской культуры второй половины XIX века. М., 1994. С. 61—115; Захаров В.Н. Дебют гения // Достоевский. Канонические тексты. Петрозаводск, 1995. T. 1. С. 609—637.
194 См.: Рутсала К. Картина и зеркало: метапародия в «Бедных людях» и «Записках из подполья» Ц Достоевский и мировая культура. СПб., 2001. No 14. С. 26—50; Яблоков ЕА. Сын девушки, ставший словом: мифопоэтические мотивы романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди» // Яблоков Е.А. Нерегулируемые перекрестки. О Платонове, Булгакове и многих других. М., 2005. С. 4—22.


514
Приложения
ской коммуникации, которую Бахтин называл «полифонией»195. Открыты новые данные о влиянии творческого наследия Н.М. Карамзина на поэтику и сюжет «Бедных людей»196. Высказано предположение, что специфическое сочетание сентиментальной и «натуральной поэтики» в творчестве раннего Достоевского связано с сильнейшим влиянием французского нравоописательного романа, в частности Поля де Кока (см.: Абрамовская 2004: 76). Приложение бахтинской концепции карнавалу к изучению первого произведения Достоевского позволило исследователям открыть новые возможности в описании картины мира писателя197. В конце XX — начале XXI века открылись и иные перспективы исследования романа «Бедные люди»: в свете концепций философского интуитивизма (А. Ковач)198 или в контексте христианской традиции199.
Ушли в прошлое и снисходительное отношение к этому произведению как к первой пробе пера начинающего гения, и едва ли не главное в былые годы его определение как «социального романа», эпистолярный жанр которого сложился под влиянием произведений сентименталистов XVIII века. Мы постепенно приходим к пониманию того, насколько принципиален был разлад писателя с художественно-эстетическими принципами «натуральной школы» В.Г. Белинского и Н.А. Некрасова и насколько глубоко укоренен метод автобиографической криптографии в художественной структуре романа «Бедные люди». Современное прочтение этого произведения выявляет новые обертоны заложенного в нем глубочайшего философского смысла, становится все более ясно, что мы имеем дело с шедевром, по своему литературно-эстетическому достоинству не уступающим другим произведениям Достоевского — шедевром и пророчеством, тем более очевидным, что в нем предметом литературно-философской «пробы» стала сама личная судьба писателя. Жизненные препятствия, сопутствовавшие дебюту Достоевского, известный набор неизлечимых болезней, снисходительно-презрительное отношение «мэтров» и травля восходящей литературной звезды разудалой литературной «молодежью» не сломили будущего автора «Братьев Карамазовых». Роман «Бедные люди» состоялся. Состоялся как начало большого творческого пути именно тем, что в нем впервые и исключительно ясно обозначилась магистральная тема всего творчества писателя — об этически совершенном, «положительно-прекрасном» человеке, способном выжить в современной России.
195 См.: Этов В.И. У истоков полифонизма Достоевского («Голоса» в «Бедных людях», земные и небесные Ц Достоевский и современность. Старая Русса, 1999. С. 116—125.
196 См.: Архипова А.В. Достоевский и Карамзин // ДМИ. Т. 11. С. 102—121; Седельнико- ea О.В. Диалог с Н.М. Карамзиным и его роль в художественной структуре романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди» // Карамзин и его время. Томск, 2006.
197 См.: Этов В.И. У истоков полифонизма Достоевского. С. 116—125.
198 См.: Ковач А. Элементы прозрения в «Бедных людях» // Ковач А. Роман Достоевского. Опыт поэтики жанра. Budapest, 1985.
199 См.: Надзвецкий В. Право на личность и ее тайну Ц ДМК 1997. No 8. С. 31—40; Степа- нян К А. Тайна человека в романе «Бедные люди» у/Вопр. литературы. 2004. N° 6. С. 174— 194.


Примечания
«Петербургский сборник», в составе которого впервые были опубликованы «Бедные люди», вышел из печати и поступил в продажу 15 января 1846 г., но еще ранее у Достоевского возник план издать свой роман отдельной книгой. Под впечатлением от критических отзывов, призывавших начинающего литератора избавиться от уменьшительных форм, длиннот и повторов (см., напр., с. 260, 261—264, 269, 275—276, 278, 279—282, 285 наст, изд.), Достоевский, подготавливая отдельное издание, подвергнул текст романа серьезной правке, и эта доработанная версия увидела свет в 1847 г. Черновики и рукопись «Бедных людей» не сохранились: их уничтожили в конце апреля 1849 г. друзья и брат Достоевского, Михаил Михайлович, когда писателю угрожал арест за участие в социалистическом кружке М.В. Петрашевского. При жизни автора роман печатался еще дважды — в I860 и 1865 гг., оба раза с небольшими исправлениями, которые касались скорее отдельных слов и фраз, нежели представляли собой попытки изменить повествовательный стиль произведения, как в случае с редакцией 1847 г. Главным источником текста романа является издание 1865 г.: оно наиболее полно отражает авторскую волю Достоевского. В основе этого, четвертого и последнего прижизненного, издания «Бедных людей» лежит редакция 1847 г. с небольшими авторскими уточнениями и исправлениями. Публикуемый в настоящем томе текст подготовлен с учетом всех предшествующих изданий произведения.
По сравнению с публикацией «Бедных людей» в «Петербургском сборнике» Достоевский, согласившись с замечаниями, высказанными в нескольких критических отзывах (см., напр., с. 260, 263—264, 278, 280—281, 285, 302—303 наст, изд.), сократил в последующих редакциях количество обращений «маточка», а также во множестве случаев отказался от уменьшительных форм существительных «занавески» («занавесочки»), «стулья» («стульчики»), «конфеты» («конфетки»), «цветы» («цветочки»), «ребенок» («ребеночек»), «комната» («комнатка»), «улыбка» («улыбочка»), «гроб» («гробик»), «табак» («табачок»), «шинель» («шинелька»), «дом» («домик») и др. Насколько они были значимы для него в качестве изобразительного средства, характеризующего стиль Макара Девушкина, становится ясно из того, что писатель добавил деминутив (единственный раз за всё редакти¬


516
Приложения
рование романа) в текст последнего, важнейшего, послания героя: «<...> еще мне письмецо напишите <...>» (ред. 1847, ред. 1860, ред. 1865; ср. в ред. 1846: «<...> еще мне письмо напишите <...>»). Кроме того, Достоевский устранил из редакции 1847 г. повторения некоторых фраз («есть ли аппетит», «исправьтесь», «заступлюсь», «я не спорю», «вот вам пример», «маточка Варенька», «тут-то я и пал», «верю, Варенька», «изведут», «пуговки, дружок мой» и пр.), являвшиеся отличительной чертой «слога» Макара Девушкина в издании 1846 г.; случаи повторного использования этих и некоторых других оборотов были исключены и из последующих изданий романа. С другой стороны, пытаясь сохранить характер «голоса» своего героя, писатель оставил без изменений целый ряд неоднократно употребляемых Девушкиным выражений. Можно предположить, что, готовя роман для издания 1865 г., Достоевский правил текст по изданию 1860 г. Доказательством тому служит встречающаяся в последней редакции «Бедных людей» фраза «под следствием каким-то, что ли уж, истинно не могу вам сказать» (ред. 1865; ср. в ред. 1860: «под следствием каким-то, что ли-уж, истинно не могу вам сказать»), которая в первых двух изданиях имеет более внятную пунктуацию: «под следствием каким-то что ли — уж истинно не могу вам сказать» (ред. 1846, ред. 1847).
Роман «Бедные люди» публикуется в соответствии с текстологическими принципами, принятыми в академических изданиях, и сообразно с нормами современного русского языка. Опечатки типа «часто»/«чисто», «щелушить»/«шелушить» исправляются по смыслу, без специальных оговорок. Без оговорок дается также современное написание слов в случаях, когда семантика фразы неявно связана со специфической или устаревшей формой лексемы, например: «вицмундир» вместо «виц-мундир», «коридор» вместо «корридор», «комиссия» вместо «коммисия» или «коммиссия», «целовал» вместо «цаловал», «Варенька» вместо «Варинька», «желтенькая» вместо «жолтинькая», «дружочек» вместо «дружочик», «краешек» вместо «краюшек», «шейный платок» вместо «шейной платок», «сплетен» вместо «спле- тень», «кусочек» вместо «кусочик» (примечательно, что при подготовке романа для издания 1865 г. Достоевский заменил в тексте часть лексико-грамматических форм на более современные).
Устаревшие языковые формы, однако, сохраняются, если они передают особенности письменной речи героев-повествователей. Так, например, персонажи используют разные формы предложного падежа существительного «угол»: Макар Девушкин употребляет современную форму — «в углу» (с. 17,83, 84,101 наст, изд.), тогда как Варенька применяет более архаический вариант — «в угле» (дважды, с. 49 наст, изд.; ср. также с. 526—527 наст. изд.). То же касается и устаревшей формы слова «пасквилянты» — «пасквилянты», к которой прибегает Девушкин (с. 64 наст, изд.); в ранних изданиях «Бедных людей» содержится еще более древняя форма — «пашквиланты» (ср. с. 529 наст. изд.). Написание слова «конфеты» также позволяет различать стиль речи героев: Варенька использует архаический вариант «конфекты» (с. 11, 49, 59, 96 наст, изд.; ср. также с. 536 наст, изд.), Девушкин — более современный «конфеты» (с. 44, 49, 51 наст, изд.; ср. также с. 520 наст. изд.). Глаголы «успокоивать» и «дотрогиваться» воспроизводятся как памятные приметы


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
517
языка эпохи. Во всех прижизненных публикациях романа оставалась неизменной устаревшая форма существительного «объедение» — «объядение», характерная черта стиля того времени; она встречалась в подавляющем большинстве случаев в литературных произведениях первой половины столетия (в частности, именно этот вариант лексемы отмечен в изд.: Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный Вторым отделением императорской академии наук [: В 4 т.]. СПб., 1847. Т. 3. С. 40), тогда как написанию через «е» и «ять» (Ь) можно найти лишь единичные примеры. Слово «изморозь» в прижизненных изданиях «Бедных людей» используется в значении «изморось»; в настоящем томе эти понятия разведены по смыслу. Так как во всех случаях употребления данного слова Девушкин имеет в виду не ледяные наросты на деревьях, а мелкий дождь (см. с. 21, 39, 90 наст, изд.), мы приняли написание «изморось».
Прописные и строчные буквы воспроизводятся в соответствии с авторской волей, если это не противоречит современным нормам русского языка; так, среди используемых в тексте географических и топографических названий изменены были «Петербургская-Сторона» на «Петербургскую сторону», «Гостиный Двор» и «гостиный-двор» — на «Гостиный двор» и т. д. «Небо» в значении «Дух Святой» или «Бог» всегда приводится с заглавной, исходя из правки I860 г. (которая была сохранена в издании 1865 г.), предусматривавшей замену строчной буквы во фразе «Воздадим благодарение небу!» из редакций 1846 и 1847 гг. на прописную (ср. с. 18 наст. изд.). Считая это принципиальной позицией Достоевского, мы исправили как опечатки все иные случаи, когда указанная лексема в религиозном ее значении дана в тексте с маленькой буквы. Так, например, во фразе «вечно буду за вас Бога молить, и если моя молитва доходна к Богу и Небо внемлет ей, то вы будете счастливы» (с. 15 наст, изд.) начальная буква слова заменена на заглавную. «Бог» пишется со строчной в устойчивых сочетаниях вроде «бог его знает», «бог с нею», «ей-богу», «ради бога», если субъект речи не апеллирует к Создателю, а лишь придает с их помощью экспрессивную окраску высказыванию. При употреблении в очевидно религиозном значении (к примеру как адресата молитвенного обращения: «<...> молилась, чтоб Бог его прибрал поскорее». — С. 38 наст, изд.) данное слово дается с заглавной буквы. Названия литературных произведений приводятся в соответствии с современной орфографической нормой («Станционный смотритель» вместо «Станционный Смотритель»); слова, обозначающие национальность — «француз», «англичанин» — пишутся со строчной буквы. Курсив автора во всех случаях сохраняется.
Учитывая, что в редакции 1865 г. окончания прилагательных в единственном числе мужского рода соответствуют современной языковой норме чаще, чем в предыдущих публикациях романа (к примеру, «увертливой» исправлено на «увертливый», «новехонькой» — на «новехонький»; ср. также с. 526 наст, изд.), при подготовке настоящего издания эти изменения были приняты как основной грамматический принцип оформления флексий прилагательных мужского рода, не нарушающий авторскую волю и в тех случаях, когда в оригинале оставлены более архаичные словоформы. При плавающем написании слов — например, «галстух»


518
Пр иложения
и «галстук» — сохранена авторская орфография. Правка 1865 г. отражает особенности новой языковой эпохи; различие между речью двух героев-повествователей романа в словоупотреблении и грамматике не случайно, оно является частью художественного замысла Достоевского.
Пунктуация в тексте сохранена авторская, с необходимыми изменениями, соответствующими современным грамматическим нормам. Нередко встречающееся в тексте сочетание точки с запятой и тире (; —), отсутствующее в современной грамматике, исправлено на тире или точку с запятой, сообразно с общим контекстом и смыслом конкретных фраз. Вместе с тем оставлена без изменений комбинация точки в конце предложения с тире (. —), отделяющая одну фразу от другой внутри абзаца. Этот интонационный знак — особенность пунктуации эпистолярной формы — широко использовался Достоевским в переписке с братом. По всей видимости, он выполнял функцию маркера абзаца в тексте послания, возможно, в целях экономии бумаги; поэтому данный знак сохранен в настоящем издании. Особое внимание к указанным знакам продиктовано тем, что мы имеем дело с текстом, принадлежащим авторам двух уровней — Достоевскому (автор 1-го уровня) и Девушкину с Варенькой (авторы 2-го уровня). Заметим также, что Достоевский оставил неизменными эти интонационные знаки во всех четырех редакциях романа.
При воспроизведении вариантов первыми последовательно даются фрагменты основного текста с указанием номера страницы; косой чертой отделены варианты соответствующего фрагмента, в скобках обозначена принадлежность варианта к одному из прижизненных изданий романа «Бедные люди». В вариантах сохранена оригинальная пунктуация, текст представлен в современной графике.
Воспоминания и критические отзывы современников приводятся по прижизненным или наиболее авторитетным изданиям; тексты Достоевского, не вошедшие в данный том, цитируются по изданию: Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972—1990.
Варианты прижизненных изданий
С. 	7. Кн. В.Ф. Одоевский / Князь В.Ф. Одоевский (ред. 1846).
С. 	7. к горшку с бальзамином / к горшочку с бальзаминчиком (ред. 1846).
С. 7. слезы текут, так что даже совестно / слезы текут, что даже совестно (ред. 1865).
С. 7. было точно такое ощущение / было точно такое же ощущение (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 8. насчет занавески вашей / насчет занавесочки вашей (ред. 1846).
С. 8. просыпаюсь ли, и уж знаю / просыпаюсь ли уж знаю (ред. 1865).
С. 8. Опустите занавеску / Опустите занавесочку (ред. 1846).
С. 8. таким ясным соколом /таким соколиком (ред. 1846).
С. 8. желание в стишках и пишет / желание в стишках; дескать (ред. 1846).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
519
С. 8. порхнули из комнаты / порхнули из комнатки (ред. 1846).
С. 9. как вы с нею там живете теперь / как вы там с нею живете теперь (ред. 1846, ред. 1847).
С. 9. Бог с нею! Она такая добрая / Бог с нею! она такая добрая (ред. 1860, ред. 1865)
С. 9. А уж как я беспокоился об наших письмах! Как они / А уж как я беспокоился об наших письмах! как они (ред. 1860, ред. 1865).
С. 9. Прежде ведь я жил / Прежде я ведь жил (ред. 1846, ред. 1847).
С. 9. Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый / Вот этак, примерно, длинный коридор, такой темный, и по правде немного нечистый (ред. 1846).
С. 9. По правую его руку будет глухая стена / По правую руку глухая стена (ред. 1846).
С. 9. нанимают эти нумера / нанимают эти номера (ред. 1846, ред. 1847).
С. 9. т. е. как они там сами по себе, со всею подробностию / т. е. как они там сами-то по себе, поподробнее их опишу (ред. 1846).
С. 9. Хозяйка наша — очень маленькая и нечистая старушонка / И хозяйка-то наша, уж такая она право, — она, знаете ли, такая маленькая, нечистая старушонка (ред. 1846).
С. 9. или гораздо правильнее будет сказать вот как / т. е. что я? обмолвился! не
в кухне, совсем не в кухне, а знаете вот как (ред. 1846).
С. 9. комнатка небольшая, уголок такой скромный... / ну так вот, как я вам сказал, есть одна небольшая комнатка, уголок такой скромный.... (ред. 1846).
С. 9. т. е., или еще лучше сказать, кухня большая в три окна / вот видите ли, кухня большая в три окна (ред. 1846).
С. 9. одним словом, всё удобное / одним словом, совершенно удобное (ред. 1846, ред. 1847).
С. 9. чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был / чтобы
тут что-нибудь такое; чтобы тут тайный смысл какой был (ред. 1846).
С. 9. ото всех особняком / ото всех особнячком (ред. 1846).
С. 9. комод, стульев парочку / комодец, стульчиков парочку (ред. 1846).
С. 9. это я всё для удобства, и вы не думайте / это я всё для удобства, а вы не
думайте (ред. 1846).
С. 9. двор-то узенький / двор-то узенькой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 10. 35 руб. ассигн. стоит / 35 руб. ассигнад. стоит (ред. 1846).
С. 10. Я там купил парочку горшков с бальзаминчиком / Я вам там купил баль- заминчиков парочку (1846) / Я вам там купил парочку горшков с бальзаминчиком (1847).
С. 10. не думайте чего-нибудь и не сомневайтесь, маточка, обо мне / не думайте чего-нибудь, маточка, обо мне-то (ред. 1846).
С. 10. это удобство заставило, и одно удобство / это удобство заставило, одно удобство (ред. 1846).
С. 10. у меня денежка водится / у меня денежка-то водится (ред. 1846).


520
Приложения
С. 10. Нет, маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого, как прилично твердой и безмятежной души человеку / Нет, маточка, я про себя-то не промах. Ну, так вы насчет меня и успокойтесь, родная моя, и не полагайте чего-нибудь предосудительного (ред. 1846).
С. 10. Прощайте, мой ангельчик / Прощайте же, прощайте, мой ангельчик (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 10. посылаю, Варенька, фунтик конфект / посылаю, Варенька, фунтик конфеток (ред. 1846) / посылаю, Варенька, фунтик конфет (ред. 1847, ред. 1860).
С. 10. Знаете ли, что придется / Знаете ли, что мне придется (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 10—11. как, напр., об этой герани / как на пр. об этой гераньке (ред. 1846).
С. 11. Что за прелесть на ней цветы / Что за прелесть на ней цветочки (ред. 1846).
С. 11. поставлю скамейку, а на скамейку еще цветов / поставлю скамеечку, а на скамеечку еще цветов (ред. 1846).
С. 11. рай в комнате / рай в комнатке (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 11. Что это, я думаю /Что это, думаю (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 11. Про занавеску и не думала / Про занавеску же и не думала (ред. 1846).
С. 12. нарочно угол загну / нарочно уголок загну (ред. 1846).
С. 12. выходит такая дрянь / такая дрянь выходит (ред. 1846).
С. 12. я вам написал так фигурно / я вам-то написал так фигурно (ред. 1846).
С. 13. единственно чистая отеческая приязнь / единственная чистая отеческая приязнь (ред. 1865).
С. 13. на старой квартире моей / на старой квартирке моей (ред. 1846).
С. 13. против этого ничего не говорю, да всё старой жаль / против этого ничего не говорю, да всё старой-то жаль (ред. 1846).
С. 13. стены были... ну, да что говорить! — стены были, как и все стены, не в них и дело / стены были.... ну, да что говорить-то! — стены как стены, не в стенах и дело (ред. 1846).
С. 13. Странное дело — тяжело, а воспоминания как будто приятные / И странное дело — всё приятные такие воспоминания (ред. 1846).
С. 13. ребенком еще помню ее / ребеночком еще помню ее (ред. 1846).
С. 13. жмется к старушке / жмется к старушке-бабушке (ред. 1846, ред. 1847).
С. 14. метель метет / метелью метет (ред. 1846).
С. 14. да и мне вспоминать не так-то легко, — особливо теперь / да и мне вспоминать не так-то легко. Особливо теперь (ред. 1846, ред. 1847).
С. 14. попусту зубы скалить / попусту зубы-то скалить (ред. 1846).
С. 14. и надо мной засмеются, по русской пословице / и надо мной засмеются, коли я других начну пересмеивать. Знаете, по русской пословице (ред. 1846, ред. 1847).
С. 14. так тот... и сам туда же /так тот, того... и сам туда же (ред. 1846).
С. 14. вы ошибетесь, если будете подозревать / вы ошибаетесь, если будете подозревать (ред. 1865).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
521
С. 15. чтоб не выходили в дурную погоду / чтоб вы не выходили в дурную погоду (ред. 1846).
С. 15. душно, то есть/душно, т. е. (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 16. недалеко, то есть/ недалеко, т. е. (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 16. кто в службе или так / кто на службе или так (ред. 1846, ред. 1847).
С. 16. Самовары у нас хозяйские / Самовары-то у нас хозяйские (ред. 1846).
С. 16. в очередь со своим чайником / в очередь с своим чайником (ред. 1846, ред. 1847) / в очередь своим чайником (ред. 1860).
С. 16. Вот я было попал в первый раз, да... впрочем, что же писать / Вот я было- попал в первый раз, да... ну да уж что (ред. 1846).
С. 16. по правде, рад был тому / по правде, и рад был тому (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 16. Фальдони, хозяйский слуга / Фальдони, хозяйской слуга (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 17. огородясь в ней перегородкою / отродясь в ней перегородочкою (ред. 1846).
С. 17. такой седенький, маленький / такой седенькой, маленькой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 17. Жалкий, хилый такой / Жалкой, хилой такой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 17. тоже такой чахлый / тоже такой чахлой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 17. под следствием каким-то, что ли, — уж истинно не могу вам сказать / под следствием каким-то, что ли-уж, истинно не могу вам сказать (ред. 1860) / под следствием каким-то, что ли уж, истинно не могу вам сказать (ред. 1865).
С. 17. Всегда у них в комнате тихо / Всегда у них в комнатке тихо (ред. 1846).
С. 17. а уж это худой знак. Как-то мне раз, вечером / а уж это худой знак. Стало быть, в семье что-нибудь да не прочно. Как-то мне раз, вечером (ред. 1846).
С. 17. случилось мимо их дверей пройти / случилось мимо их дверей пройдти (ред. 1860, ред. 1865).
С. 17. у вас теплого салопа нет/ у вас тепленького салопчика-то нет (ред. 1846).
С. 17. как я учился? даже и не на медные деньги / как я учился? я и на медные деньги не учился (ред. 1846).
С. 18. Сегодня двоюродную сестру мою Сашу встретила / Сегодня я двоюродную сестру мою Сашу встретила (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 18. на вашем содержании... говорит, что я забыла ее хлеб-соль / на вашем содержании. Она бранит меня, укоряет меня в неблагодарности!... говорит, что я забыла ее хлеб-соль (ред. 1846, ред. 1847) / на вашем содержании. Она бранит меня, укоряет меня в неблагодарности... говорит, что я забыла ее хлеб-соль (ред. 1860).
С. 18. винограду немного / виноградцу немного (ред. 1846).
С. 18. так вот я вам их теперь посылаю / вот я горшочек купил, и теперь посылаю (ред. 1846).


522
Приложения
С. 18. Есть ли у вас аппетит, душечка? — вот что главное. / Есть ли у вас аппетит, душечка, есть ли у вас аппетит — вот что главное? (ред. 1846) / Есть ли у вас аппетит, душечка, — вот что главное? (ред. 1847).
С. 18. всё прошло и кончилось и что несчастия наши тоже совершенно оканчиваются / всё прошло, что всё это кончилось, что несчастия-то наши окончились всё совершенно (ред. 1846).
С. 18. Воздадим благодарение Небу! А что / Воздадим благодарение небу; а что (ред. 1846, ред. 1847).
С. 19. Я просил ее для себя /Я попросил ее для себя (ред. 1846).
С. 19. вам, верно, всё стихотворство надобно / вам всё стихов надобно (ред. 1846).
С. 19. Кто это говорит вам, что я похудел / Кто это говорил вам, что я похудел (ред. 1846, ред. 1847).
С. 19. сыт и доволен по горло / сыт и доволен по горлышко (ред. 1846, ред. 1847).
С. 19. Что-то они подумают и что они скажут / Что-то они подумают? что-то они скажут (ред. 1846).
С. 20. Всё это писано в разные сроки / Всё это я писала в разные сроки (ред. 1846).
С. 20. Мне ужасно скучно теперь, и меня часто мучит бессонница / Мне ужасно скучно теперь; меня часто мучит бессонница (ред. 1846).
С. 20. в провинции, в глуши. / в провинции, в глуши, и так счастливо началось! (ред. 1846) / в провинции, в глуши! (ред. 1847).
С. 20. ничего. / ничего. И зачем, бывало, бежишь далеко от селенья, гуляешь где- нибудь одна-одинешенька, так что самые строжайшие приказания матушки не уходить одной и без позволения и ограничивать прогулку одним садом не останавливали меня?... Я и сама не знала; я с детства любила быть в уединении, а между тем была страшная трусиха. Я помню, у нас в конце сада была роща, густая, зеленая, тенистая, раскидистая, обросшая тучною опушкой. Эта роща была любимым гуляньем моим, а заходить в ней далеко я боялась. Там щебетали такие веселенькие пташки, деревья так приветно шумели, так важно качали раскидистыми верхушками, кустики, обегавшие опушку, были такие хорошенькие, такие веселенькие, что, бывало, невольно позабудешь запрещение, перебежишь лужайку как ветер, задыхаясь от быстрого бега, боязливо оглядываясь кругом, и вмиг очутишься в роще, среди обширного, необъятного глазом моря зелени, среди пышных, густых, тучных, широко разросшихся кустов. Между кустами чернеют кое-где дикие порубленные пни, тянутся высокие, неподвижные сосны, раскидывается березка с трепещущими говорливыми листочками, стоит вековой вяз с сочными, тучными, далеко раскидывающимися ветвями, — трава так гармонически шелестит под ногой, так весело-весело звенят хоры вольных, радостных птичек — что и самой, неведомо отчего, станет так хорошо, так радостно, — но не резво-радостно, а как-то тихо, молчаливо, задумчиво.... Осторожно пробираешься в чащу; — и как будто кто зовет туда, как будто кто туда манит, туда, где деревья чаще, гуще, синее, чернее, где кустарник мельчает; и мрачнее становится лес, чернее и


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
523
гуще пестрят гладкие пни дерев, где начинаются овраги, крутые, темные, заросшие лесом, глубокие, так что верхушки дерев наравне с краями приходятся; — и чем дальше идешь, тем тише, темнее, беззвучнее становится. Сделается и жутко и страшно, кругом тишина мертвая; сердце дрожит от какого-то темного чувства, а идешь, всё идешь дальше, осторожно, боязливо, тихо; и только и слышишь как хрустит под ногами валежник, или шелестят засохшие листья, или тихий, отрывистый стук скачков белки с ветки на ветку.... Резко напечатлелся в памяти моей этот лес, эти прогулки потихоньку, и эти ощущения — странная смесь удовольствия, детского любопытства и страха.... (ред. 1846).
С. 20. И мне кажется / Мне кажется (ред. 1846).
С. 20. матушка плакала; говорили, что надобно, что дела того требовали / матушка плакала; говорили, что надобно, что дела этого требовали (ред. 1860) / матушка плакала; говорила, что надобно, что дела этого требовали (ред. 1865).
С. 20. Мы здесь поселились на Петербургской стороне / Мы здесь поселились на Петербургской-Стороне (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 21. стаи птиц; всё было так ясно и весело, а здесь, при въезде / стаи птиц; крестьянин весело запевал свою бесконечную песню, а здесь, при въезде (ред. 1846) / стаи птиц; всё было так ясно и весело: а здесь, при въезде (ред. 1860, ред. 1865).
С. 21. После каждого посещения / После каждого их посещения (ред. 1846).
С. 21. Как к завтра урока не выучишь / К завтраму урока не выучишь (ред. 1846, ред. 1847) / К завтраку урока не выучишь (ред. 1860).
С. 22. разговоры, рассказы / разговоры, россказни (ред. 1846, ред. 1847).
С. 22. долгов было пропасть / долгов была пропасть (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 22. слова сказать боялась, чтобы не рассердить / слова сказать боялась, чтоб не рассердить (ред. 1846).
С. 22. Чего не причиталось!.. И французский / Чего не говорилось, чего не причиталось!... И французский (ред. 1846, ред. 1847).
С. 23. Наш домик на Петербургской стороне / Наш домик на Петербургской- Стороне (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 23. и заказала панихиду / и заказала паннихиду (ред. 1846, ред. 1847).
С. 23. помню утро / помню то утро (ред. 1846).
С. 23. мы перебирались с Петербургской стороны на Васильевский остров / мы перебирались с Петербургской-Стороны на Васильевский-Остров (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 23—24. Потом, в одной комнате жили мы, и, наконец, в последней комнате, рядом с нами, помещался один бедный студент Покровский / В остальных же двух комнатах, в одной жили мы, а в другой, рядом с нашей, один бедный студент Покровский (ред. 1846).
С. 24. почему матушка не решалась жить у Анны Федоровны / почему матушка не решилась жить у Анны Федоровны (ред. 1847, ред. 1860).


524
Приложения
С. 24. До сих пор для меня тайна, зачем именно / До сих пор для меня тайною, зачем именно (ред. 1846, ред. 1847).
С. 24. как увидала, что мы совершенно беспомощны и что нам идти некуда / когда увидала, что мы совершенно бесполезны, и что нам идти некуда (ред. 1846).
С. 25. В нашей комнате/В нашей комнатке (ред. 1846, ред. 1847).
С. 26. маленький, седенький / маленькой, седенькой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 26. да стоит в сенях / да и стоит в сенях (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 26. Потом я узнала подробно всю историю / Покровский рассказал мне подробно всю историю (ред. 1846).
С. 27. года четыре спустя после замужества / года четыре спустя после своего замужества (ред. 1846, ред. 1847).
С. 27. от поминутного болтания / от поминутного болтанья (ред. 1846, ред. 1847).
С. 28. улыбался, краснел и не знал / улыбался, краснел как рак, и не знал (ред. 1846).
С. 29. Приносил мне и Саше пряничных петушков, яблоков / Приносил мне и Саше пряничных петушков, яблочков (ред. 1846).
С. 29. Комната Покровского была / Комнатка Покровского была (ред. 1846).
С. 30. и сплотились так / и сплотились так (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 31. стоны матери / стоны матушки (ред. 1846).
С. 31. успокойтесь, лягте, засните / успокойтесь, лягьте, засните (ред. 1846, ред. 1865) / успокойтесь, ляжьте, засните (ред. 1860).
С. 31. решившись заснуть только на полчаса / твердо решившись заснуть только на полчаса (ред. 1846).
С. 31. вряд ли я тогда в нее заглянула, хоть / вряд ли я и тогда в нее заглянула, хотя (ред. 1846) / вряд ли я тогда в нее заглянула, хотя (ред. 1847, ред. 1860).
С. 32. и я знала, что он не придет/я и знала, что он не придет (ред. 1846, ред. 1847).
С. 32. загадывала о будущем вечере/загадывала о следующем вечере (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 32. Впрочем, я с тайною радостию / Впрочем, я с тайною радостью (ред. 1846).
С. 32. Мне стало вдруг ужасно больно, грустно. Мне показалось / Мне стало вдруг ужасно больно, грустно, страшно. Мне показалось (ред. 1846, ред. 1847).
С. 32. сама себя удержать не могла / я сама себя удержать не могла (ред. 1846).
С. 32. он всё это видел и с каждым днем / он всё это видел, всё это замечал, и с каждым днем (ред. 1846).
С. 33. я еще продолжала/ я всё еще продолжала (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 33. давал мне книги / давал мне книг (ред. 1846, ред. 1847).
С. 33. тем сладостнее потрясали всю душу / тем сладостнее потрясали всю душу мою (ред. 1846).
С. 34. у букинистов в Гостином дворе можно купить / у букинистов в гостином- дворе можно купить (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 34. Я положила непременно отправиться в Гостиный двор / Я положила не¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
525
пременно отправиться в гостиный-двор (ред. 1846, ред. 1847) / Я положила непременно отправиться в гостинный-двор (ред. 1860).
С. 34. самое неожиданное обстоятельство помогло мне в моем горе / самое неожиданное обстоятельство помогло мне совсем неожиданно (ред. 1846).
С. 35. Нет, нет, это дорого / Нет, нет, это дорого, очень-дорого (ред. 1846, ред. 1847).
С. 35. с улыбкой, потирая руки / с улыбочкой, потирая руки (ред. 1846, ред. 1847).
С. 35. Видите: вы, как /Видите ли: вы, как (ред. 1846, ред. 1847).
С. 36. уж это так... / уж так, уж это так.... (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 36. выпью иногда липшее / выпью, иногда и липшее выпью (ред. 1846) / выпью, иногда лишнее (ред. 1847).
С. 36. вот он увидит / вот он и увидит (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 36. Мне стало ужасно жаль старика / Мне стало ужасно как жаль старика (ред. 1846, ред. 1847).
С. 36. «Да слушайте, Захар Петрович, — сказал я, — вы подарите их ему все». / «Да послушайте, Захар Петрович», сказал я: «вы подарите их ему все!» (ред. 1846, ред. 1847).
С. 36. «Как все? т. е. книжки все?» / Как все! т. е. книжки все?... (ред. 1846, ред. 1847).
С. 36. вы будете рады, то и я буду рада, потому что втайне-то / вы будете рады, то и я буду рада. Потому что втайне-то (ред. 1846, ред. 1847).
С. 37. исчислил даже / исчислил далее (ред. 1846).
С. 37. с надеждою жить очень долго / с надеждою жить еще очень долго (ред. 1846, ред. 1847).
С. 37. Подступила осень / Подступала осень (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 38. в комнату сына / в комнату к сыну (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 38. Он поминутно входил в комнату / Он поминутно ходил в комнату (ред. 1846).
С. 38. он с ума сойдет с горя / он с ума сойдет от горя (ред. 1846).
С. 38. начинающийся день / начинавшийся день (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 39. все три дня / все три дни (ред. 1865).
С. 40. мне всё казалось, что я умереть должна и что умру непременно / мне всё казалось, что я умереть должна, что я умру непременно (ред. 1846).
С. 40. Но зачем я вам всё это пишу? Всё это / Но зачем я вам всё это пишу? всё это (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 40. Это доказывает / Это показывает (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 40. Не забывайте меня, заходите почаще / Не забывайте меня, т. е. заходите почаще (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 40. я человек добрый, незлобивый, ко вреду ближнего неспособный / я человек добрый, незлобивый, ко вреду ближнего своего неспособный (ред. 1846, ред. 1847).
С. 41. и сам это знаю; но как прочтешь такое / и сам это знаю. Но как прочтешь такое (ред. 1846, ред. 1847).


526
Приложения
С. 41. А оттого, что я смирненький, а оттого, что я тихонький, а оттого, что добренький / А оттого, что я смирненькой, а оттого, что я тихонькой, а оттого, что я добренькой (ред. 1846, ред. 1847) / А оттого, что я смирненькой, а оттого, что я тихонькой, а оттого, что добренькой (ред. 1860).
С. 41. Не пришелся им по нраву / Не пришелся я им по нраву (ред. 1846).
С. 41. потому что я маленький человек / потому что я маленькой человек (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 42. «Он, дескать, переписывает!» Да что же тут / «Он дескать переписывает!» «Эта, дескать, крыса-чиновник, переписывает!» Да что же тут (ред. 1846).
С. 42. совершенно новехонький / совершенно новехонькой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 43. уж вы меня оставьте, маточка; не троньте меня / уж вы меня оставьте, маточка, в покое-то меня оставьте; не троньте меня (ред. 1846).
С. 44. пребываю | другом вашим искренним / пребываю | Другом вашим искренним (ред. 1846, ред. 1847).
С. 44. умер у Горшкова маленький /умер у Горшкова маленькой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 44. всё семейство живет в одной комнате / всё семейство живет в одной комнатке (ред. 1846).
С. 44. простенький, но довольно хорошенький гробик / простенькой, но довольно хорошенькой гробик (ред. 1846, ред. 1847).
С. 44. стоит прислонившись к гробу / стоит прислонившись к гробику (ред. 1846).
С. 45. Правда, прочел несколько, вижу, что блажь / Правда, прочел несколько страничек, вижу, что блажь (ред. 1846).
С. 46. можно было бы и / можно бы было и (ред. 1846, ред. 1847).
С. 46. и по пяти писывал / и по пяти листов писывал (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 46. Увертливый, право, такой / Увертливой право такой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 46. бороздящего мою истомленную грудь / бороздящего мою истомленную, страдальческую грудь (ред. 1846, ред. 1847).
С. 47. Они будут гнать / Они будут гнать нас (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 47. Тогда казацкая сабля взовьется над ними и свистнет / Тогда казацкая сабля взовьется над ними и присвиснет (ред. 1846, ред. 1847).
С. 48. на Невский не смел бы показаться / на Невский не смел показаться (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 48. Ратазяев! /Ратазяев! | Нет, вот я всё про свое. Что бы у нас-то в ведомстве сказали тогда! Что бы Евстафий Иванович сказали? Как, и ты, братец? — сказали бы. — Точно так-с, и я, Евстафий Иванович. — Ну, ну, сказали бы, молодец, молодец! Продолжай и вперед таким образом. — Спасибо тебе, спасибо! Одним словом, зашиб бы я себе славу, Варенька (ред. 1846).
С. 48. чтобы вас потешить / чтобы вас посмешить (ред. 1846, ред. 1847).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
527
С. 49. люблю пообжиться в привычном угле надолго / люблю пообжиться в привычном углу надолго (ред. 1846).
С. 49. Вы точно как я! / Вы тоже как я. (ред. 1846).
С. 49. А ведь я вам почти родная /А ведь я вам почти что родная (ред. 1846, ред. 1847).
С. 49. вспоминаешь всё старое /вспомянешь всё старое (ред. 1846, ред. 1847).
С. 49. в чужом доме, в чужом угле!.. /в чужом доме, в чужом углу!... (ред. 1846).
С. 50. если он что-нибудь напечатал / если он что-нибудь и когда-нибудь напечатал (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 50. Это лекарство: тотчас легче сделается / Это лекарство! — Тотчас легче сделается (ред. 1846, ред. 1847).
С. 50. Прощайте, прощайте, мой друг! | Ваша / Прощайте, прощайте, мой друг | ваша (ред. 1846, ред. 1847).
С. 50. Вы посмотрите-ка на меня, маточка. Живу себе / Вы посмотрите-ка на меня, маточка, отчего же мне ничего не делается. Живу себе (ред. 1846).
С. 50. Исправьтесь. Я ведь / Исправьтесь, ради Бога, исправьтесь. Я ведь (ред. 1846, ред. 1847).
С. 50. Да и что это вам думается такое, что это находит на вас / Да и что это вам думается такое, маточка, что это находит на вас (ред. 1846).
С. 51. из пустяков не блажите / из пустячков не блажите (ред. 1846).
С. 51. Як вам приду, и в весьма скором времени / Як вам приду, непременно приду, и в весьма скором времени (ред. 1846, ред. 1847).
С. 51. а за Ратазяева заступлюсь, воля ваша. Он мне друг / а за Ратазяева заступлюсь; воля ваша, а я заступлюсь. Он мне друг (ред. 1846).
С. 51. Не соглашаюсь я с вами и никак не могу согласиться / Не соглашаюсь я с вами; никак не могу согласиться (ред. 1846).
С. 51. прочтите-ка это с чувством, получше, когда вы довольны и веселы / прочтите-ка это с чувством, с особенным чувством, получше, когда вы довольны и веселы (ред. 1846, ред. 1847).
С. 51. Я не спорю (кто же против этого), есть и лучше Ратазяева писатели /Я не спорю (кто же против этого), я вовсе не спорю, — есть и лучше Ратазяева писатели (ред. 1846) / Я не спорю (кто же против этого), — есть и лучше Ратазяева писатели (ред. 1847).
С. 51. пребываю | вашим верным другом / пребываю | Вашим верным другом (ред. 1846, ред. 1847).
С. 51. Июля 1. / [Без даты] (ред. 1860, ред. 1865).
С. 52. но только, а не творить добро / но только любить, а не творить добро (ред. 1846, ред. 1847).
С. 53. не случалось мне читать / мне не случалось читать (ред. 1846).
С. 53. Ведь ничего-то я не знаю, маточка, ровно ничего не знаю! совсем ничего не знаю / Ведь ничего-то я не знаю, маточка, ровно ничего, совсем ничего не знаю (ред. 1846, ред. 1847).
С. 53. случается же так, что живешь, а не знаешь / случается же так, что жи- вешь-живешь, а не знаешь (ред. 1846, ред. 1847).


528
Приложения
С. 54. и со мною / и со мной (ред. 1846, ред. 1847).
С. 54. птенчик вы мой слабенький / птенчик вы мой слабенькой (ред. 1846, ред. 1847).
С. 55. Июля 6. / [Без даты] (ред. 1860, ред. 1865).
С. 55. Она говорит, что вы совсем не по достаткам жить начали / Она говорит, что вы совсем не по доходам жить начали (ред. 1846, ред. 1847).
С. 55. Ну, прощайте; я спешу / Ну, прощайте; я так спешу (ред. 1846, ред. 1847).
С. 55. голосок был хорошенький — звонкий, соловьиный, медовый / голосок был хорошенькой; — звонкой, соловьиный, медовый (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 56. как в чаду хожу! в кармане / как в чаду хожу! В кармане (ред. 1846, ред. 1847).
С. 56. довольны. / довольны. Письмо мое довольно четкое и красивое, так, не слишком крупное, но и не слишком мелкое, более на курсив сбивающееся, но при каждом случае удовлетворительное; у нас разве-разве только один Иван Прокофьевич так напишет (ред. 1846).
С. 56. Всякий грешен / Всякой грешен (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 57. Варенька! вот от вас-то именно / Варенька! Вот от вас-то именно (ред. 1846, ред. 1847).
С. 57. Зачем писать про другого, что вот-де он иной раз нуждается, что чаю не пьет / Зачем писать про другого, что вот-де он иной раз нуждается, что он чаю не пьет (ред. 1846, ред. 1847).
С. 57. Ну, и вот вам пример, Варвара Алексеевна, вот что / Ну, и вот вам пример, Варвара Алексеевна, вот вам пример, вот что (ред. 1846).
С. 57. испечет тебе пасквиль / испечет тебе пашквиль (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 57. Но я все-таки истинно удивляюсь / Но всё таки я истинно удивляюсь (ред. 1846).
С. 58. пасквиль сработают / пашквиль сработают (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 58. чтобы тот генерал, узнавши подробнее об его добродетелях, перепросил бы его в свою канцелярию, повысил чином и дал бы хороший оклад жалованья / чтобы Федор Федорович, то есть что я! — чтобы тот генерал, узнавши подробнее об его добродетелях, перепросили бы его в свою канцелярию, повысили бы чином, и дали бы хороший оклад жалованья (ред. 1846).
С. 58. Да ведь после такого надо жаловаться, Варенька, формально жаловаться/ Нет, я буду жаловаться, Варенька, просто буду жаловаться (ред. 1846).
С. 58. у вас в ломбарде на всякий случай лежали / у вас, в Ломбардте, на всякой случай лежали (ред. 1846, ред. 1847) / у вас в ломбардте на всякой случай лежали (ред. 1860).
С. 59. Я заметила вашу тоску / Я замечала вашу тоску (ред. 1846).
С. 60. скажу я вам, маточка / скажу я вам, маточка, вот что (ред. 1846).
С. 60. и всех этих беспорядках /и о всех этих беспорядках (ред. 1846).
С. 60. хозяйка кричит / хозяйка только кричит (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
529
С. 61. и о приключении с офицерами / и приключении с офицерами (ред. 1846).
С. 61. Эх, Варенька, Варенька! / Маточка Варенька! | Эх, Варенька, Варенька! (ред. 1846).
С. 61. отчего это я должен вас любить, так вы бы не то сказали / отчего это я должен вас любить так, то вы бы не то сказали (ред. 1846).
С. 61. да и дома тоже / да и дома-то тоже (ред. 1846).
С. 61. Тут-то я и пал, маточка / Тут-то я и пал, маточка, тут-то я и пал (ред. 1846).
С. 61. Он уж, я и не знаю, что делает / Он уж я не знаю что делает (ред. 1846).
С. 62. сбросили, то есть оно не то чтобы совсем сбросили / сбросили; т. е. они не то чтобы совсем сбросили (ред. 1846) / сбросили; т. е. оно не то чтобы совсем сбросили (ред. 1847) / сбросили, т. е. оно не то чтобы со всем сбросили (ред. 1860).
С. 62. вот оно и всё / ну и всё тут, вот оно и всё (ред. 1846).
С. 62. то есть хочу сказать/т. е. хочу сказать (ред. 1846, ред. 1847, ред 1860).
С. 62. я, Варенька, с вами спорить не смею / я, Варенька, с вами не спорю (ред. 1846).
С. 62. так в ту же пору / так в ту ж пору (ред. 1846).
С. 62. оба письма, да так / оба письма, Макар Алексеевич, да так (ред. 1846).
С. 63. верю, Варенька / верю, Варенька, верю (ред. 1846).
С. 63. и не в укор вам говорю / а не в укор вам говорю (ред. 1846).
С. 63. Я это и прежде чувствовал / Я это и прежде чувствовал, а теперь еще более почувствовал (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 63. А отчего же так и будет по-прежнему / А отчего так и будет по-прежнему (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 63. даром свои гривенники ему дают — ан нет: / даром свои гривенники ему дают. Ан нет; (ред. 1846, ред. 1847).
С. 64. пасквиланты / пашквиланты (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 64. сквозь одежду голые локти / сквозь одежу голые локти (ред. 1846).
С. 64. оно выползло в наше ведомство / оно выползло да и приползло в наше ведомство (ред. 1846, ред. 1847).
С. 65. пасквиля / пашквиля (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 65. чтоб мне займов не делать / чтобы мне займов не делать (ред. 1846, ред. 1847).
С. 66. Я немного оторопел. Нет, говорю, Петр Петрович / Я немного оторопел — нет, говорю, Петр Петрович (ред. 1846, ред. 1847).
С. 67. Я к тому вам и писал /Як тому вам и написал (ред. 1846, ред. 1847).
С. 67. рекомендовать одному человеку / рекомендовать одному человечку (ред. 1847).
С. 67. нет у меня! А ну как из начальства-то кто-нибудь / нет у меня! а ну как из начальства-то, кто-нибудь (ред. 1846, ред. 1847).
С. 67. займите сколько-нибудь / займите хоть сколько-нибудь (ред. 1846, ред. 1847).
С. 67. племянник его мальчишка / племянник-то его мальчишка (ред. 1846).
С. 68. на вас одного вся надежда моя / на вас одних вся надежда моя (ред. 1846).


530
Пр иложения
С. 68. И изведут / И изведут, изведут (ред. 1846).
С. 68. умереть готов / умирать готов (ред. 1846, ред. 1847).
С. 69. ищут хороших писцов / ищут хороших писцов, ищут (ред. 1846).
С. 69. а остальное назначено / а остальное назначаю (ред. 1846).
С. 69. Видите ли / Видите ли, маточка (ред. 1846).
С. 69. о платке и думать больше не буду / о платочке и думать больше не буду (ред. 1846).
С. 69. Так вот, сапоги и платок есть. Теперь пуговки, дружок мой / Так вот сапоги и платочек есть. Теперь пуговки, дружок мой, пуговки (ред. 1846).
С. 69. я без табаку-то жить не могу /я без табачку-то жить не могу (ред. 1846).
С. 70. чтобы угрызения совести не мучили / чтобы угрызения совести после не мучили (ред. 1846).
С. 70. масленицы, — теперь, маточка / масленицы, теперь, — теперь, маточка (ред. 1846).
С. 70. сторонюсь от всех / сторонюсь ото всех (ред. 1846).
С. 70. да нет, уж я и не ворочусь тогда, я просто сгину куда-нибудь, пропаду / да, нет, нет, уж я и не ворочусь тогда, а просто сгину куда-нибудь, пропаду (ред. 1846) / да, нет, уж я и не ворочусь тогда, а просто сгину куда-нибудь, пропаду (ред. 1847).
С. 70. так мучаетесь / так мучитесь (ред. 1846).
С. 71. Если принимать всё чужое так к сердцу и если так сильно / Если принимать всё чужое так к сердцу, если так сильно (ред. 1846, ред. 1847).
С. 71. меня, старика, не покидаете / меня-то старика не покидаете (ред. 1846) / меня старика не покидаете (ред. 1847).
С. 71. Да, ангельчик мой, пожалуй, и сам скажу / Да я, ангельчик мой, пожалуй и сам скажу (ред. 1846).
С. 71. я перетерплю и всё вынесу, мне ничего / я перетерплю, я за нуждой перетерплю и всё вынесу, мне ничего (ред. 1846, ред. 1847).
С. 71. человек-то я простой, маленький / человек-то я простой, маленькой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 72. А того я натерпелся, столько тяготы душевной / А того я натерпелся, маточка, столько тяготы душевной (ред. 1846).
С. 72. Я, ясочка моя, в шинель-то закутался / Я, ясочка моя, в шинельку-то закутался (ред. 1846).
С. 72. занятые, озабоченные / занятые, сердитые, озабоченные (ред. 1846, ред. 1847).
С. 72. эх, братец, подумал я / эк, братец, подумал я (ред. 1846, ред. 1847).
С. 72. дом деревянный, желтый, с мезонином вроде бельведера / домик деревянный, желтенькой с мезонином, вроде бельведерчика (ред. 1846) / дом деревянный, желтый с мезонином, вроде бельведера (ред. 1847) / дом деревянный, желтый, с мезонином, вроде бельведера (ред. 1860).
С. 72. а спросил-таки будочника — чей, дескать, это, братец, дом / а спросил-таки у будочника — чей дескать это, братец, дом (ред. 1846) / а спросил-таки будочника — чей дескать это, братец, дом (ред. 1847).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
531
С. 72. нет, думаю, не даст, ни за что не даст / нет, думаю, не даст, не даст, ни за что не даст (ред. 1846, ред. 1847).
С. 73. Вошел я. Комната ничего / Вошел я, комнатка ничего (ред. 1846) / Вошел я, комната ничего (ред. 1847).
С. 73. Я уж и к двери, да он-то вошел — так себе, седенький, глазки такие во- роватенькие, в халате засаленном и веревкой подпоясан / Я уж и к двери, да он-то вошел — так себе, седенькой, глазки такие вороватенькие, в халате засаленном и веревочкой подпоясан (ред. 1846, ред. 1847) / Я уж и к двери, да он-то вошел — так себе, седенький, глазки такие вороватенькие, в халате засаленном и веревочкой подпоясан (ред. 1860).
С. 73. Осведомился к чему и как / Осведомился в чем и как (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 73. Выслушав всё /Выслушал всё (ред. 1846, ред. 1847).
С. 73. если б в другом случае / если б в другом таком случае (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 73. Уж я ему представлял-представлял, говорю / Уж я ему представлял, представлял, говорю (ред. 1860, ред. 1865).
С. 74. Вам хотелось угодить/Вам хотел угодить (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 74. всё потеряно /всё замарано, всё потеряно (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 74. кричала-кричала на меня сегодня, распекала-распекала меня / кричала, кричала на меня сегодня, распекала, распекала меня (ред. 1860, ред. 1865).
С. 74. Величали-величали нас, хохотали-хохотали / Величали, величали нас, хохотали, хохотали (ред. 1860, ред. 1865).
С. 75. страшные вещи говорят / странные вещи говорят (ред. 1846, ред. 1847).
С. 75. все жильцы с презрением указывают: вот, говорят / все жильцы с презрением указывают. — Вот, говорят (ред. 1846).
С. 76. когда я всё это узнала / когда всё это узнала (ред. 1846).
С. 76. Ведь я для вас одного /Ведь я для вас для одного (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 76. Стыдно мне, ясочка моя, Варвара Алексеевна, совсем застыдился / Стыдно мне ясочка моя, Варвара Алексеевна, совсем стыдно (ред. 1846).
С. 76. В заключение желаю вам / В заключение же, желаю вам (ред. 1846).
С. 77. провинился пред вами / провинился перед вами (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 77. так же как и ни сердце, ни мысли мои / так же как ни сердце, ни мысли мои (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 77. а пишете, чтоб я табаку купил / а пишете, чтоб я табачку купил (ред. 1846).
С. 77. так уж тут и всё пропадай, тут уж и падение / так уж тут и всё пропадай; тут уж и падение, неминуемое падение (ред. 1846, ред. 1847).
С. 78. И так как вы теперь всё знаете, маточка, то я умоляю вас / И так как вы теперь все знаете, маточка, то я и умоляю вас (ред. 1846, ред. 1847).
С. 78. ибо сердце мое разрывается, и горько, тягостно / ибо сердце мое разры¬


532
Приложения
вается, и мне становится и горько и тягостно (ред. 1846, ред. 1847) / ибо сердце мое разрывается — и горько, тягостно (ред. 1860).
С. 78. И нет впечатления / И нет впечатленья (ред. 1846).
С. 78. здоровье мое и без того / здоровье мое без того (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 78. Но сегодня свежее, яркое, блестящее утро, каких мало / Но сегодня свежее, яркое, блестящее утро, утро каких мало (ред. 1846, ред. 1847).
С. 78. это озеро было такое широкое, светлое / это озеро было такое широкое, ровное, светлое (ред. 1846).
С. 78. на деревах, что по берегу росли, листком не шелохнет / на деревах, что по берегу росли, не шелохнет (ред. 1860, ред. 1865).
С. 79. воздух такой звонкий / воздух такой звонкой (ред. 1846, ред. 1847).
С. 79. от легонького ветерка или рыба всплеснется / от легонького ветерочка, или рыбка всплеснется (ред. 1846).
С. 79. По синей воде встает белый пар, тонкий / По синей воде встает белый пар, тонкой (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 79. чудно мне! А я еще была ребенком, дитя!.. / чудно хорошо было мне! А я еще была ребенок, дитя!... (ред. 1846, ред. 1847) / чудно мне! А я еще была ребенок, дитя.... (ред. 1860).
С. 79. страшные сказки / старинные сказки (ред. 1846).
С. 79. и лучи разбивают как стекло тонкий лед / и лучи разбивают в стекло тонкий лед (ред. 1846).
С. 79. В печке опять трещит огонь / В печке опять трещит огонек (ред. 1846).
С. 80. веселы!.. / веселы! На гумнах запасено много-много хлеба; на солнце золотятся крытые соломой скирды болыиие-болыыие; отрадно смотреть! И все спокойны, все радостны; всех Господь благословил урожаем; все знают, что будут с хлебом на зиму; мужичок знает, что семья и дети его будут сыты; — оттого по вечерам и не умолкают звонкие песни девушек и хороводные игры, оттого все с благодарными слезами молятся в доме Божием в праздник Господень!... (ред. 1846).
С. 80. Ах, какое золотое было детство мое!.. / Ах, какое золотое-золотое было детство мое!... (ред. 1846).
С. 80. слесарский ученик / слесарской ученик (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 80. солдат отставной в сажень ростом — вот какова / солдат отставной, в сажень ростом, поджидавший купца на перочинный ножичек или колечко бронзовое — вот какова (ред. 1846).
С. 81. еще во чреве матери прокаркнула счастье ворона-судьба / еще в чреве матери прокаркнула счастье ворона-судьба (ред. 1846) / еще в чреве матери прокаркнула счастье ворона судьба (ред. 1847, ред. 1860).
С. 81—82. какая-нибудь там дрянь, забулдыга / какой-нибудь там дрянь, забулдыга (ред. 1846, ред. 1847).
С. 82. ему всё с рук сходит / ему всё с рук сходи (ред. 1846).
С. 82. А отчего же это всё / А отчего это всё (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
533
С. 82. Замечаю малютку, мальчика, так себе лет десяти / Замечаю малютку, мальчика, так себе лет двенадцати (ред. 1846).
С. 82. загляделся, как у немца куклы танцуют / загляделся как у Немца куклы танцуют (ред. 1846, ред. 1847).
С. 82. упала в тот ящик с огородочкой / упала в тот ящичек с огородочкой (ред. 1846).
С. 83. Мальчик бедненький, посинелый / Мальчик бедненькой, посинелый (ред.
1846, ред. 1847, ред. I860).
С. 83. и дрожит напрасно на холоде бедненький, запуганный мальчик / и дрожит напрасно на холоде бедненькой, запуганный мальчик (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 84. как хоть бы и этот бедненький мальчик / как хоть бы и этот бедненькой мальчик (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 84. этажом выше или ниже / этажом выше иль ниже (ред. 1846, ред. 1847).
С. 85. присел к столу, нагрел себе чайник / присел к столику, нагрел себе чайничек (ред. 1846).
С. 85. входит ко мне Горшков / смотрит ко мне Горшков (ред. 1865).
С. 85. наконец, однако же, взял стакан / наконец однако же взял стаканчик (ред. 1846).
С. 85. долго спорил, отказываясь / долго спорил, отказывался (ред. 1846, ред.
1847, ред. 1860).
С. 85. свои двадцать копеек / свои двадцать копеечек (ред. 1846).
С. 86. а между тем ни с того ни с сего, совершенно некстати, ребенок родился / а между тем жить было нужно; а между тем ни с того, ни с сего, совершенно некстати, ребенок родился (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 86. ну, вот издержки; сын заболел — издержки, умер — издержки; жена больна; он нездоров застарелой болезнью какой-то: одним словом, пострадал, вполне пострадал / ну вот издержки. Старшенькой заболел — издержки, умер — издержки. Жена больна; он нездоров застарелой болезнью какой- то. Одним словом, пострадал, вполне пострадал (ред. 1846) / ну вот издержки; сынок заболел — издержки, умер — издержки; жена больна; он нездоров застарелой болезнью какой-то: одним словом пострадал, вполне пострадал (ред. 1847, ред. 1860).
С. 86. Человек-то он затерянный, запутанный / Человек-то он затерянный, запуганный (ред. 1846).
С. 86. Пишу вам / Пишу к вам (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 86. Я чувствую, что всё кругом меня вертится / Я чувствую, что всё вокруг меня вертится (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 86. Ах, родная моя, что я расскажу вам теперь / Ах, родная моя, что я расскажу-то вам теперь (ред. 1846).
С. 86. Всё это заранее слышалось /Всё это заране слышалось (ред. 1846).
С. 87. Ну вот, я принялся переписывать / Ну, вот, я и принялся переписывать (ред. 1846, ред. 1847).


534
Приложения
С. 87. Вот точно так сегодня / Вот точно так и сегодня (ред. 1846, ред. 1847).
С. 87. что, дескать, вы, Макар Алексеевич, сидите таким у-у-у? / Что, дескать, вы, Макар Алексеевич, сидите сегодня таким у-у-у! (ред. 1846) / что, дескать, вы, Макар Алексеевич, сидите сегодня таким у-у-у? (ред. 1847, ред. 1860).
С. 87. скорей отстают. Вдруг слышу — шум / скорей отстают. И так, я уткнулся носом в бумагу, и вожу пером. Вдруг слышу шум (ред. 1846).
С. 88. Так нет же: начал пуговку к оторванным ниткам / Так нет же. Начал пуговку к оторванным ниткам (ред. 1846).
С. 88. Да что он? отличился! Слышу / Да что он? отличился, в полном смысле слова отличился! Слышу (ред. 1846, ред. 1847).
С. 88. Ну, облегчить его как-нибудь / Ну, облегчите его как-нибудь (ред. 1846).
С. 88—89. сторублевую: «Вот, — говорят они, — чем могу, считайте, как хотите», — да и всунул мне в руку / сторублевую, вот, говорят они — чем могу, считайте как хотите, возьмите.... да и всунул мне в руку (ред. 1846, ред. 1847) / сторублевую, вот, говорят они — чем могу, считайте как хотите, возьмите... да и всунул мне в руку (ред. 1860).
С. 89. взял да потряс/взял да и потряс (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 90. Я писала бы вам /Я написала бы вам (ред. 1846, ред. 1847).
С. 90. что про него говорили дурного, то всё это был вздор / что про него говорили дурного, то всё это было вздор (ред. 1846).
С. 90. А что тогда Ловеласом-то он меня назвал / А что тогда Ловласом-то он меня назвал (ред. 1847, ред. 1860, ред. 1865).
С. 90. он мне объяснил / он мне объяснял (ред. 1846).
С. 90. Я-то, неуч, сдуру и обиделся /А я-то неуч сдуру и обиделся (ред. 1846, ред. 1847).
С. 90. сквозь сито сеяло. Ничего! Зато воздух / сквозь сито сеяло. Но ничего, это все ничего! Зато воздух (ред. 1846).
С. 90. «Пчелку» прочел. Да! про главное я и забываю вам рассказать. | Видите ли что: I Сегодня поутру / Пчелку прочел. Да! Так вот что; я главное-то и позабываю. Займемся-ка теперь делами, родная моя. Я, маточка, рассчитал сегодня, как мне будет лучше и удобнее его превосходительству долг отдать. А отдать-то как можно поскорее нужно; непременно нужно, Варенька. Они и сами-то человек небогатый. Они мне сами в этом во всем признались. Конечно, у них здесь и домик свой есть, и даже два домика есть, и деревенька-другая есть, но как же вы хотите, маточка, как же вы это так хотите, они ведь и жить-то должны не по-нашему. Ведь они, ан- гельчик мой, лицо. Они человек не простой, не наш брат темный человек. Они, там, по-своему должны фигурировать. У них, вон, звезда есть, дескать, знай наших — вот что! Так вот и отдать им, по сему случаю, нужно как можно скорее. Да и для меня-то самого хорошо будет. Исправность мою заметят, одобрением своим осчастливят. Вот какой я расчет сделал, Варенька, слушайте-ка: при первом жалованье, в ноябре месяце, вручить им, голубчику, два рубля серебром, с всенижайшим извинением, что не


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
535
более. Потом каждый месяц отдавать по пяти руб. ассигнациями. Таким образом, если благословит Господь, и к Святой я получу обычное награждение, то уж разом и вручу им всё остальное, с всенижайшей благодарно- стию. Но как вы думаете, не будут ли они, мой голубчик, сердиться за такую медленность в отдаче? Но ведь и обстоятельства-то мои каковы! Сами о том посудите, маточка! Как вы думаете? Вы, пожалуйста, мысли ваши на этот счет мне во всей подробности опишите, и что теперь предпринять на сей конец, посоветуйте. | Сегодня поутру (ред. 1846).
С. 91. не одного меня облагодетельствовали / не одного меня благодетели (ред. 1846, ред. 1847) / не одного меня благодетельствовали (ред. 1860).
С. 91. Я, маточка, почел за обязанность тут же и мою лепту положить, всем во всеуслышание / Я, маточка, почел за обязанность тут же и мою лепту положить. Всем во всеуслышание (ред. 1846, ред. 1847).
С. 91. они не могли этого сделать. Это так / они не могли этого сделать. Они бы этого не сделали; я уверен в этом. Это так (ред. 1846).
С. 91. этого они никак не могли сделать. Не правда ли, Варенька? / этого никак они не могли сделать, (ред. 1846) / этого никак они не могли сделать. Не правда ли Варенька? (ред. 1847).
С. 91. все грехи мои в это грустное время: ропот, либеральные мысли, дебош / все грехи мои в это грустное время — ропот, либеральности, дебош (ред. 1846) / все грехи мои в это грустное время — ропот, либеральные мысли, дебош (ред. 1847).
С. 92. Прощайте же, ангельчик. Прощайте / Прощайте же, ангельчик, прощайте (ред. 1846, ред. 1847).
С. 92. Вот посудите сами, мой бесценный друг: господин Быков в Петербурге / Вот посудите сами, мой бесценный друг, вот что было такое: господин Быков в Петербурге (ред. 1846).
С. 92. я вышла для закупок в Гостиный двор, он входит к нам в комнату; / я вышла для закупок в Гостиный Двор, он входит к нам в комнатку; (ред.
1846) / я вышла для закупок в Гостиный Двор, он входит к нам в комнату: (ред. 1847) / я вышла для закупок в Гостинный двор, он входит к нам в комнату; (ред. 1865).
С. 92. знакомый племянника Анны Федоровны, так вот не переползла ли как- нибудь сплетня / знакомый племянника Анны Федоровны! Так вот не переползла ли как-нибудь сплетня (ред. 1846, ред. 1847).
С. 93. и как говорил-то! даже заплакал / и как говорил-то! Даже заплакал (ред. 1846, ред. 1847).
С. 93. неудовольствие выказал / неудовольствие высказал (ред. I860, ред. 1865).
С. 93. унижение изъявляешь / уничижение изъявляешь (ред. 1846).
С. 93. не во мне тут и дело / не во мне тут и дело-то (ред. 1846).
С. 93—94. поделикатнее и пообильнее / поделикатнее, пообильнее (ред. 1846, ред.
1847) 	.
С. 94. Нет, говорит, ведь я так, я, говорит, это только так / Нет, говорит, ведь я так, я это только так (ред. 1846).


536
Приложения
С. 94. долго, долго гладил по голове ребенка / долго-долго гладил по головке ребенка (ред. 1846) / долго-долго гладил по голове ребенка (ред. 1847).
С. 94. Потом опять оборотился к жене: а что ж Петенька? Петя наш, говорит, Петенька?.. / Потом опять оборотился к жене: дескать, а что ж Петенька? Петя наш, Петенька?... (ред. 1846).
С. 94. Да, хорошо, я сейчас... я немножко / Да, говорит, я сейчас... я немножко (ред. 1846).
С. 94. она позабыла об муже / она и позабыла об муже (ред. 1846).
С. 94. умер Горшков, внезапно умер, Бог его знает / умер Горшков, внезапно умер, словно его громом убило. А отчего умер Бог его знает (ред. 1846) / умер Горшков, внезапно умер, словно его громом убило! А отчего умер Бог его знает (ред. 1847).
С. 95. привез к нему такую толстую рукопись — слава Богу, много работы / привез такую толстую рукопись — Слава Богу, много работы (ред. 1846, ред. 1847).
С. 95. Что-то всё об таком писано /Что-то всё об таком написано (ред. 1846, ред. 1847).
С. 95. что будут теперь посторонние деньги. — Ну, а теперь / что будут теперь посторонние деньги. — Таким образом я теперь его превосходительству разом рублей 25 выплачу; — оно всё благороднее как-то белую ассигнацию вручить — а? Как вы думаете? Так вот я к тому и пишу. Ну, а теперь (ред. 1846).
С. 95. Федора куда-то ходила / Федора куда-то уходила (ред. 1846).
С. 95. испугалась, когда его увидела, что / испугалась, когда его увидала, что (ред. 1846).
С. 95. я вам пишу от слова и до слова / я вам пишу от слова до слова (ред. 1846, ред. 1847).
С. 96. что про всё слышал / что он про всё слышал (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 96. что всё это вздор, что всё это романы / что всё вздор; что всё это романы (ред. 1860) / что всё вздор: что всё это романы (ред. 1865).
С. 96. Он оставил насильно у меня на пяльцах пятьсот рублей, как он сказал, на конфекты / Он насильно оставил у меня на пяльцах пятьсот рублей, как он сказал, на конфетки (ред. 1846) / Он насильно оставил у меня на пяльцах пятьсот рублей, как он сказал, на конфекты (ред. 1847).
С. 97. так вы и соглашаетесь. Конечно, во всем / так вы и соглашаетесь? Как же вы это так соглашаетесь, Варвара Алексеевна? Конечно, во всем (ред. 1846, ред. 1847).
С. 98. причины-то эти/все причины-то эти (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 98. помните, как я вам еще его всё описывал. — Да нет же / помните, как я вам еще его всё описывал, как я его всё описывал. — Да нет же (ред. 1846).
С. 98. Как же вы, маточка / Как же это вы, маточка (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 98. Ведь вам нужно /Ведь вам будет нужно (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
537
С. 98. да и экипаж заводить / да экипаж заводить (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 98. Оно правда, маточка, совершенная правда / Оно правда, маточка, правда, совершенная правда (ред. 1846, ред. 1847).
С. 98. пусть уж лучше на купчихе-то женится / пусть уж он лучше на купчихе-то женится (ред. 1846).
С. 98. Я, маточка, к вам непременно на часочек приду сегодня / Я, маточка, к вам непременно на часочек забегу сегодня (ред. 1846) / Я, маточка, к вам непременно на часочек прийду сегодня (ред. 1847, ред. 1860).
С. 98. Вот вы теперь ждете Быкова, а как он уйдет, так тогда... / Вот вы теперь ждете Быкова, а как он уйдет, так я и забегу, (ред. 1846).
С. 99. насчет канзу / насчет канезу (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 99. что это будет / что это будет, что это будет (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 99. не позабудьте чего-нибудь из того / не позабудьте что-нибудь из того (ред. 1846).
С. 100. Только помню, очень много / Только помню, что очень много (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 101. счеты из магазина я в Гороховой проверил / счеты из магазина в Гороховой я проверил (ред. 1846, ред. 1847).
С. 102. Быков зовет меня. / Быков завет меня. Прощайте! (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 103. об вас и поплакать будет некому там / об вас и поплакать-то будет некому там (ред. 1846).
С. 103. Чего я тут, дурак, глазел/Чего я-то тут, дурак, глазел (ред. 1846) / Чего я тут дурак, глазел (ред. 1847, ред. 1860).
С. 103. Я, маточка, под колеса брошусь; я вас не пущу уезжать / Я, маточка, под колеса брошусь, а вас не пущу уезжать (ред. 1846) / Я, маточка, под колеса брошусь; а вас не пущу уезжать (ред. 1847, ред. 1860).
С. 103. там степь, голая степь / там степь, чистая, голая степь (ред. 1846, ред. 1847, ред. 1860).
С. 103. К кому же я письма буду писать / К кому же я письма-то буду писать (ред. 1846).
С. 103. вы возьмите-ка в соображение, маточка / вы возьмиге-ка в соображение-то, маточка (ред. 1846).
С. 103. письма будет писать / письма-то будет писать (ред. 1846).
С. 103. Кого же я маточкой называть буду / Кого же я маточкой-то называть буду (ред. 1846).
С. 103. Она, только что вы за заставу выедете, и сломается; нарочно сломается / Она только что вы за заставу выедете, и сломается; она непременно сломается, нарочно сломается (ред. 1846).
С. 103. Я и каретников этих всех знаю / Я и каретников-то этих всех знаю (ред. 1846).
С. 104. И вы, маточка, докажите; резоном докажите ему/И вы, маточка, докажите, всё ему докажите; резоном докажите ему (ред. 1846, ред. 1847).
С. 104. Ему купчиха лучше, ему она гораздо лучше бы шла; уж это я знаю по¬


538
Приложения
чему / Ему купчиха лучше; ему она гораздо лучше бы шла; уж это я знаю (ред. 1846) / Ему купчиха лучше; ему она гораздо лучше бы шла; уж это я знаю почему (ред. 1847).
С. 104. Чем он для вас вдруг мил/Чем он для вас так вдруг мил (ред. 1846).
С. 104. еще мне письмецо напишите / еще мне письмо напишите (ред. 1846).
С. 104. а пишу только бы писать, только бы вам написать побольше... / а пишу только бы писать, только бы вам написать-то побольше.... (ред. 1846).
ФМ. Достоевский БЕДНЫЕ ЛЮДИ
1 Ох уж эти мне сказочники\ ~ просто вовсе бы запретил. — Неточная цитата из памфлета В.Ф. Одоевского «Живой мертвец». Ср.:
Ох, уж мне эти сказочники! нет чтобы написать что-нибудь полезное, приятное, усладительное, — а то всю подноготную в земле вырывают!.. Вот уж запретил бы им писать! Ну, на что это похоже! читаешь... невольно задумаешься — а там всякая дребедень и пойдет в голову; право бы запретить им писать, так-таки просто, вовсе бы запретить... [Одоевский В.Ф. Живой мертвец Ц 03. 1844. Т. 32. No 2. Февраль. Отд. 1: Словесность. С. 331—332; ср. во 2-м изд.: «Ох, уж мне эти сказочники! Нет чтоб написать что-нибудь полезное, приятное, усладительное! а то всю подноготную в земле вырывают! — Вот уж запретил бы им писать! Ну, на что это похоже! читаешь и невольно задумаешься — а там всякая дребедень и пойдет в голову; право бы запретить им писать, так-таки просто, вовсе бы запретить...» — Одоевский 1844: 140).
Памфлет Одоевского был направлен против Ф.В. Булгарина и нравоучительной бульварной литературы, весьма популярной в России 1840-х годов. Достоевский изменил форму глагола «запретить» в конце цитаты на «запретил» и переделал порядок слов в первой фразе. Он разделяет иронию Одоевского по отношению к цензурным запретам на критическое отображене русских реалий того времени, а также обращает внимание читателя на то, что основной задачей романа «Бедные люди» является освещение внутренней, «“подноготной” жизни человеческого духа и сознания» (Турьян 1997: 94).
2 ...Варвара Алексеевна}. — Главным прототипом основного женского персонажа романа послужила Варвара Михайловна Карепина (урожд. Достоевская; 1822— 1893), сестра писателя (указ.: Нечаева 1979: 143); выйдя в апреле 1840 г. замуж за крупного чиновника П.А. Карепина, она оказывала Достоевскому материальную помощь в годы его юности. Она также стала, в частности, одним из прообразов Анны Андреевны Версиловой, на что указывают, к примеру, черновые записи Достоевского к роману «Подросток»: «Вроде какой-то дружбы у Подростка с Анной Андреевной (Варя)» (Акад. ПСС/16: 270).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
539
3 Вечером, часов в восемь, просыпаюсь... свечку достал, приготовляю бумаги, чиню перо... — Автобиографическая деталь. Еще в пору юности, в годы учебы в Главном инженерном училище, Достоевский привык читать допоздна; это обыкновение заниматься по ночам сохранилось у него на всю жизнь. Став писателем, Достоевский предпочитал работать над своими произведениями глубоким вечером или ночью. По свидетельству А.Е. Ризенкампфа, близкого друга Достоевского в период создания «Бедных людей», он «вечер и большую часть ночи посвящал любимому занятию литературой», «проводил нередко всю ночь за чтением, а еще чаще за писанием разных проектированных рассказов» (с. 216, 218 наст, изд.). Чинить (очинять) перо — срезав кончик, заострить и расщепить гусиное перо с помощью специально предназначенного для этого ножа (перочинного); одного пера хватало на несколько дней, и время от времени его необходимо было обрезать. С середины 1830-х годов в России уже начали вводиться в обиход стальные перья и ручки-вставки английского производства, но они были весьма дороги, и Девушкин по старинке писал более дешевыми гусиными перьями. В Петербурге, как и во всей стране, использовали, в порядке возрастания их цены и качества, сальные, парафиновые, стеариновые, восковые и спермацетовые осветительные свечи; у Девушкина, вероятно, были недорогие сальные или парафиновые свечи.
4 Не радость старость... — Первая часть ряда русских пословиц; ср.: «Старость не радость, а и смерть не корысть (не находка)»; «Старость не радость, а молодость не корысть»; «Старость не радость, не красные дни» [Даль В. Пословицы русского народа. Изд. 2-е. СПб.; М., 1879. T. 1. С. 336, 445). Девушкину к началу действия романа исполнилось сорок семь лет.
5 Ну, а какова наша придумочка насчет занавески вашей, Варенька? — Реминисценция из рассказа М.И. Воскресенского «Замоскворецкие Тереза и Фальдони» (см. примеч. 55): герои Воскресенского живут в одном доме, «построенном в виде литеры П. <...> так, что из окон одной половины можно глазами всегда хозяйничать в другой, если только окно не завесилось занавескою» (ЛГ. 1843. № 7. 14 февраля. С. 128; указ.: Альтман 1975: 159, 265; см. также: Якубович 2001: 82— 83). Другим источником реминисценции, возможно, является повесть А. С. Пушкина «Станционный смотритель» (1830), где повествователь, вспоминая горестную историю Самсона Вырина, так же фиксирует свое внимание на «горшках с бальзамином, и кровати с пестрой занавескою» (Пушкин 1937—1959/öj: 99).
6 Встал я сегодня таким ясным соколом... — Аллюзия на сказку «Перышко Финиста — ясна сокола», известную Достоевскому, вероятно, по сборнику «Старая погудка на новый лад» (см.: Сказка о финифтяном перышке Ясного Сокола // Старая погудка на новый лад, или Полное собрание древних простонародных сказок / Издана для любителей оных иждивением московского купца Ивана Иванова. М., 1794. Ч. 2. № 11: Сказки о финифтяном перышке Ясного Сокола, о Ва- силье Королевиче и о Сером Волке. С. 3—14). Как отмечает младший брат писателя, Андрей Михайлович Достоевский (1885—1897), «во время нашего детства, были очень распространены так называемые лубочные издания сказок про Бову Королевича, Еруслана Лазаревича и т. п. <...> Таковые тетрадки у нас в доме не


540
Пр иложения
переводились» (Воспоминания 1990: 61). «Милыми соколами» в семье Достоевских именовали старших братьев, Михаила и Федора (Нечаева 1939: 81).
7 Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной. ...и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастию небесных птиц... — Библейская аллюзия; ср.: «<...> взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Мф. 6: 26). Образ птицы небесной встречается также в переписке Достоевского с братом, Михаилом Михайловичем (1820—1864); в частности, этот образ содержится в письме от 31 октября 1838 г.: «Не залетит ко мне райская птичка поэзии, не согреет охладелой души...» (с. 112 наст, изд.), однако там он семантически ближе к метафоре птицы в Екклесиасте (ср.: «<...> птица небесная может перенести слово [твое], и крылатая — пересказать речь [твою]». — Екк. 10: 20).
8 Зачем я не птица, не хищная птица\ — Неточная цитата из стихотворения М.Ю. Лермонтова «Желание» (1831; опубл. 1859); ср.: «Зачем я не птица, не ворон степной...» [Лермонтов М.Ю. Желание Ц Лермонтов М.Ю. Поли. собр. соч.: В 5 т. М.; Л., 1936. T. 1. С. 188). С этим еще не напечатанным текстом Достоевский мог познакомиться по спискам, ходившим по Главному инженерному училищу, а также во время литературных чтений, проводившихся старшим писарем кондукторской роты Игумновым (см., напр., с. 207, 229 наст, изд.), или на занятиях по русской словесности профессора В.Т. Плаксина, который показывал на своих лекциях «превосходство Лермонтова перед многими современными поэтами» (Руководство к изучению истории русской литературы, составленное наставни- ком-наблюдателем, преподающим русскую словесность в офицерских и верхних юнкерских классах артиллерийского училища, в верхних классах Главного инженерного училища и в специальных 1-го кадетского корпуса Василием Плаксиным. 2-е изд., оконченное и во многих частях совсем переделанное. СПб., 1846. С. 396; см. также: Белнеп Р. Структура «Братьев Карамазовых». СПб., 1997. С. 51; Баршт К А. «Птица», но не «ворон степной» Макара Алексеевича Девушкина («Бедные люди» Ф.М. Достоевского) //РЛ. 2012. No 3. С. 132—145).
9 А вот, куда это вы утром ходили сегодня... Я еще и в должность не сбирался... — В 1840-е годы рабочий день государственных служащих, как правило, начинался в девять-десять часов утра и оканчивался около трех-четырех часов пополудни; некоторые чиновники ходили на службу вечером, оставаясь на два-три часа, и брали работу на дом. «Режим работы министерских служащих был более свободным: они являлись на службу в десять утра и занимались часов до четырех, а раз в неделю (в дни докладов министру) уходили позднее» (Писарькова 2004: 360—361). По свидетельству А.Е. Ризенкампфа, в те немногие месяцы, что Достоевский состоял на действительной службе и что предшествовали написанию «Бедных людей», он находился в присутствии (он занимал в Санкт-Петербургской инженерной команде с 23 августа 1843 г. по 19 октября 1844 г. скромную должность чертежника — фактически такого же составителя бумаг, как Девушкин) «с 9 часов утра до 2-х часов пополудни» (с. 216 наст. изд.).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
541
10 ...писал о здешней Терезе... Она женщина добрая, кроткая, бессловесная. — Первый у Достоевского набросок образа праведной русской женщины, страдающей от жестокого и несправедливого обращения. Этот сквозной персонаж всего творчества писателя появляется позднее в «Преступлении и наказании» (Лизавета), в «Бесах» (Марья Тимофеевна Лебядкина), в рассказе «Кроткая» (жена рассказчика) и в других произведениях.
11 Затирает ее в работу словно ветошку какую-нибудь. — «Ветошка» — принятое в художественной системе Достоевского обозначение судьбы униженного и забитого человека; встречается также в «Двойнике» (1846), «Честном воре» (1848) и «Записках из Мертвого дома» (1860—1861), получая синонимическую связь со словами «бесчиновная дрянь», «тряпка», «гниль» и «сплетник» (см.: Акад. ПСС/1: 160, 168—169, 172, 180; Акад. ПСС/2: 88, Акад. ПСС/4: 85). Формула «человек-ветошка» могла быть в известной мере подсказана Достоевскому романом И.И. Лажечникова «Ледяной дом», где в главе 3 «ветошкой» Бирона назван любимец герцога, Кульковский: «<...> трещотка, ветошка, плевательный ящик Бирона» [Лажечников И.И. Ледяной дом. М., 1835. Ч. 1. С. 70; о любви Достоевского к этому роману и его автору см.: Достоевский 1992: 69). Достоевский наполнил данную формулу глубоким трагическим содержанием, превратив ее в обобщенное определение судьбы существа, низведенного до самого дна и страдающего от потери человеческих прав. Согласно гипотезе И.Л. Волгина, представление о «чело- веке-ветошке», как и о «твари дрожащей», синониме данного образа, восходит к нехристианским священным текстам, Корану (см., напр.: 79: 6—8), языческим преданиям и мифам о сотворении человека из куска ткани (ср., напр.: «Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил». — Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало ХП века. М., 1978. С. 191). Уподобление человека материальному предмету, несовместимое с христианским пониманием человека как нравственного и духовного существа, созданного по образу и подобию Божьему, вызывает резкий протест со стороны героя «Бедных людей», который стремится к реабилитации своего творческого начала. Исследователь отмечает двойственность семантики слова «ветошка» в произведениях Достоевского: обозначая скорбный удел «маленького человека», оно одновременно указывает на человека как на «твар- ное», «природное» существо (Волгин 1996: 174). Это второе значение, по Волгину, аллюзивно отсылает к «Истории государства Российского» (т. 1—8 — опубл. 1816, т. 9 — опубл. 1821, т. 10—11 — опубл. 1824, т. 12 — опубл. 1829), где приводится объяснение слов «ветх» и «ветошка»: «Ветх то же, что ветошка» [Карамзин Н.М. Примечания ко П тому Истории государства Российского Ц Карамзин Н.М. История государства Российского. Изд. 2-е, испр. СПб., 1818. Т. 2. С. 85).
12 Прежде ведь я жил таким глухарем... — Глухарь — использовавшееся на верфях и металлургических заводах жаргонное обозначение клепальщиков, как правило, утрачивавших слух из-за тяжелых условий труда и вследствие этого получавших репутацию замкнутых и неприветливых людей. В данном контексте под


542
Приложения
глухарем подразумевается человек, лишенный способности воспринимать окружающее, находящийся в изоляции, подобно тетереву, теряющему слух на время токования (см.: Даль 1903—1909/1: 884).
13 Вообразите, примерно, длинный коридор ~ и по двое, и по трое. — Речь идет о так называемых меблированных комнатах — роде дешевой гостиницы в XIX — начале XX в., в которой сдавались внаем на длительный срок комнаты с обстановкой. К началу работы над романом Достоевский имел опыт проживания в подобных комнатах: после окончания кондукторских классов в 1841 г. он вместе с А.-Г.И. Тотлебеном снимал квартиру на Караванной улице. «Квартира, в которой жил Достоевский, была мрачной, с низким потолком и состояла, как вспоминает младший брат писателя — Андрей, из двух комнат, кухни и передней» (Са- руханян 1972: 28).
14 Ноев ковчег — в Ветхом завете судно, на котором спасся от всемирного потопа Ной с семьей и животными — «[из птиц чистых и из птиц нечистых, и] из скотов чистых и из скотов нечистых, [и из зверей] и из всех пресмыкающихся по земле по паре, мужского пола и женского» (Быт. 7: 8—9); в данном случае имеется в виду теснота наподобие той, что царила на ветхозаветном ковчеге. На протяжении всего XIX в. перенаселенность петербургских «доходных домов» была одной из излюбленных тем русской публицистики (см.: Юхнева 2008: 114—119, 150—151). Возможно, здесь также заключена реминисценция из рассказа М.И. Воскресенского «Замоскворецкие Тереза и Фальдони» (см. примеч. 55); ср.: «Дом этот снизу доверху набит, как Ноев ковчег, разнородными обитателями. Тут живут по найму и мелкие торговцы, и писари из губернского правления, и модная портниха, и бухарец с походной лавочкой, и чистильщик кружев, и пятновыводчики, одним словом, не перечтешь всех...» (ЛГ. 1843. Ns 7. 14 февраля. С. 128; указ.: Якубович 1991: 82).
15 Чиновник один есть [он где-то по литературной части), человек начитанный... — Речь идет об одном из второстепенных персонажей романа, литераторе Ратазяеве, чьи «сочинительские» вечера в дальнейшем посещает Девушкин (см. примеч. 116) и который позже угрожает написать фельетон о героях-повествова- телях (см. примеч. 175). В 1830—1840-е годы среди государственных служащих, «употребляемых по делам цензуры», числилось немало литераторов: Н.И. Греч, О.И. Сенковский, А.В. Никитенко, В.Ф. Одоевский, Ф.И. Тютчев и многие другие. Кроме цензоров, как правило известных писателей и университетских профессоров, в Петербургском цензурном комитете «был небольшой штат низших чиновников для канцелярской работы» [Фут 77. Санкт-Петербургский цензурный комитет: 1828—1905. Персональный состав //Цензура в России: история и современность: Сб. науч. тр. СПб., 2001. Вып. 1. С. 51). Комитет внутренней цензуры в то время состоял из «двух цензоров, двух лекторов, секретаря, журналиста, двух производителей дел, их помощника, канцелярских служащих». В штат Комитета иностранной цензуры — помимо председателя, старшего и младшего цензоров, их помощников, библиотекаря и секретаря — также входили несколько канцелярских чиновников, задача которых заключалась в сверке книгопродавческих реестров со списком зарубежных изданий, просмотренных цензорами [Гринчен-


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
543
ко НА. История цензурных учреждений в России в первой половине XIX века // Там же. С. 17, 18—19). Следует отметить, что на протяжении 1830—1840-х годов внешняя и внутренняя цензура объединялись в одном ведомстве. Ратазяев мог относиться либо к младшему персоналу Комитета внутренней или иностранной цензуры, либо к свободным журналистам, состоявшим на дополнительной службе в Цензурном комитете.
16 ...и о Брамбеусе... — Барон Брамбеус — литературный псевдоним Осипа (Юлиана) Ивановича Сенковского (1800—1858), профессора ориенталистики, редактора популярного журнала «Библиотека для чтения», автора многочисленных статей и повестей, написанных в агрессивной манере и имевших громкий успех у массового читателя. С 1835 г. у семьи Достоевских была подписка на этот журнал, причем, как отмечает Андрей Михайлович, данное издание являлось «исключительным достоянием» старших братьев, Михаила и Федора (Воспоминания 1990: 80). О «Библиотеке для чтения» как о лучшем литературном журнале современности отзывался и преподаватель русской словесности в Главном инженерном училище, профессор В.Т. Плаксин (см.: Якубович 1991: 44). В 1843 г., непосредственно перед началом работы над романом «Бедные люди», Достоевский также был заинтересованным читателем журнала (см.: ЛН 1973: 329—330).
17 Два офицера живут и всё в карты играют. — По воспоминаниям А.М. Достоевского, в годы, непосредственно предшествовавшие созданию «Бедных людей», писатель «увлекался игрою в карты» (преферанс, вист, банк и штосс) с офицерами — однокашниками по Главному инженерному училищу (Достоевский 1992: 127).
18 Мичман (от англ, midshipman) — офицерское звание в русском флоте, в годы, к которым отнесено время действия романа, — военно-морской чин 12-го класса по Табели о рангах.
19 ...в шлафроке ходит... — Шлафрок (шлафор, нем. Schlafrock, от schlafen — «спать» и Rock — «сюртук») — разновидность домашнего халата без пуговиц, обычно подпоясывавшегося толстым шнуром с кистями. В XIX в. в шлафроке иногда принимали гостей с неофициальными визитами.
20 ...комнатка небольшая, уголок такой скромный... — Реминисценция из «Мыслей» («Pensées», 1651—1658, опубл. 1669) Б. Паскаля, с которыми Достоевский познакомился в период, предшествовавший созданию романа; ср. в пер. И. Бутовского: «<...> я часто повторял, что всё горе людей происходит от неумения покойно сидеть в одной комнате. Человек, имеющий довольно достатка жить тихо, если б умел оставаться дома, не вышел бы оттуда пускаться в море или идти на приступ крепости <...>» (Паскаль 1843: 157—158). Здесь также угадывается реминисценция из поэмы А. С. Пушкина «Медный всадник» (1833), герой которой, бедный чиновник Евгений, теснится в «пустынном уголке», мечтая устроить себе «приют смиренный и простой» (Пушкин 1937—1959/5: 146, 139).
21 ...у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната... — В подобного рода помещении, во флигеле Московской больницы для бедных (с 1828 г. Мариинская), жил в раннем детстве Достоевский: «При входе из холодных сеней, как обыкновенно бывает, помещалась передняя в одно окно <...>


544
Приложения
В задней части этой довольно глубокой передней отделялось, помощию дощатой столярной перегородки, не доходящей до потолка, полутемное помещение для детской» (Воспоминания 1990: 36—37).
22 Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку... — При найме жилого помещения в меблированных комнатах можно было получить в аренду мебель из специального фонда, принадлежавшего домовладельцу.
23 У нас здесь ~ прежде ровно 30 платил... — Ассигнации — бумажные деньги, введенные в России в 1769 г. и имевшие хождение параллельно с серебряным рублем вплоть до 1849 г.; целковый — рубль серебром. Девушкин рассчитывает свои расходы по курсу, установленному в 1839 г. министром финансов графом Е.Ф. Канкриным: 27,78 копеек серебром за 1 рубль ассигнациями (1 рубль серебром — 3 рубля 60 копеек ассигнациями). С 1843 г., в рамках денежной реформы 1839—1843 гг., началась, в соответствии с царским манифестом от 1 июля 1843 г. «О замене ассигнаций и других денежных представителей кредитными билетами», замена ассигнаций государственными кредитными билетами, разменивавшимися на серебряную и золотую монету (см.: Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1844. Т. 13. Отд. 1. С. 360—363).
24 ...чай пивал не всегда ~ для вида, для тона... — Аллюзия на «Мысли» Б. Паскаля, анализирующего стремление бедняка скрыть свое материальное положение и тем самым обрести должное уважение в обществе; ср.: «Вещи, которые наиболее нас тревожат, часто вовсе незначительны; например, заботливости скрыть свою бедность. Из этой ничтожной вещи воображение наше делает гору. Дай другой оборот воображению, тогда бедняк охотно выскажет свою бедность» (Паскаль 1843: 189; указ.: Гришин [1978]: 77). О необходимости пить чай «ради чужих» Достоевский сообщал в письмах к отцу, Михаилу Андреевичу (1788—1839), во время учебы в Главном инженерном училище, к примеру, в послании, датированном 5—10 мая 1839 г.: «<...> не пив чаю, не умрешь с голода. Проживу как-нибудь!»; «Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества» (с. 116, 117, наст. изд.). Об этом упоминает, в частности, и П.П. Се- менов-Тян-Шанский, в 1842—1845 гг. учившийся в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров: «Я жил в одном с ним (Достоевским. — К. Б.) лагере, в такой же полотняной палатке <...> и обходился без своего чая (казенный давали у нас по утрам и вечерам, а в Инженерном училище один раз в день), без собственных сапогов, довольствуясь казенными, и без сундука для книг, хотя я читал их не менее, чем Ф.М. Достоевский. Стало быть, всё это было не действительной потребностью, а делалось просто для того, чтобы не отстать от других товарищей, у которых были и свой чай, и свои сапоги, и свой сундук» (с. 211 наст, изд.).
25 ...для карманных денег — всё сколько-нибудь требуется — ну сапожишки какие- нибудь... — По свидетельству одного из современников, пара сапог в Петербурге начала XIX в. стоила два рубля, являясь достаточно крупным приобретением по сравнению с другими необходимыми для жизни товарами:


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
545
Куль ржаной муки 2 р.
Фунт говядины 2 и 1 у2 к.
Полтеленка 1 р.
Индейка живая 35 к.
Гусь живой 25 к.
Курица 6 и 5 к.
Десяток яиц 2 к.
Коровьего масла пуд 2 р.
Восковых свечей пуд 7 и 6 р.
Сальных 2 р. 50 к.
<...> Сахару пуд 8 р.
Кофею пуд 8 р.
Фунт чаю лучшего 2 р. 50 к.
<...> Хлеб белый, не менее полфунта весом 2 к.
<...> Штоф сладкой водки 50 и 45 к.
<...> Сапоги 2 р.
Башмаки 1 р. <...>
[Сумароков П.[И.] Старый и новый быт// Маяк современного просвещения и образованности. 1841. Ч. 16. Гл. 1: Словесность. Проза. С. 257).
Примечательно, что в период учебы в Главном инженерном училище Достоевский регулярно в письмах к отцу включал сапоги в перечень предметов первой необходимости: «<...> прошу у Вас хоть что-нибудь мне на сапоги <...>»; «Требую только необходимого на 2 пары простых сапогов — 16 руб.» (с. 116, 118 наст. изд.).
26 Вот и всё мое жалованье. — Содержание государственных служащих зависело от занимаемых ими чина и должности; основу его составляло «жалованье» (заработная плата), у высших чинов дополнявшееся квартирными и столовыми выплатами. Жалованье обычно выдавалось ежемесячно, 20 числа текущего месяца. См. также с. 451—452 наст. изд.
27 ...парочку горшков с бальзаминчиком, и гераньку... — Возможная реминисценция из романа французского прозаика-бытописателя и драматурга Шарля Поля де Кока (1793—1873) «Женни, или Три цветочные рынка в Париже» («Jenny, ou Les trois marchés aux fleurs de Paris», 1841; рус. nep. 1844); Достоевский прочел его в 1844 г. В сочинении де Кока цветы также играют важную роль во взаимоотношениях главных персонажей, начиная с их знакомства при покупке цветов в завязке и вплоть до самого финала, где герой приносит цветы на могилу героини (указ.: Абрамовская 2004: 81). Стоит отметить, что бальзамин и герань высоко ценились в домашнем быту петербуржцев, поскольку считалось, что эти растения наиболее эффективно очищают воздух в помещении.
28 ...отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее. — Такого рода призывами писать чаще и подробнее Достоевский нередко завершал свои послания к брату Михаилу Михайловичу в годы, предшествовавшие созданию романа «Бедные люди»; см., напр.: «Пиши же, сделай одолженье, утешь меня и пиши как можно чаще. Отвечай немедля на это письмо. <....> Пиши же или ты меня заму¬


546
Приложения
чаешь» (с. 108 наст, изд.); «Напиши мне, брат, подробно, как ты управился или как другие управились со всем этим. <....> Пиши» (с. 121 наст, изд.); «<....> пиши мне, ради бога, хоть что-нибудь» (с. 131 наст, изд.); «Пиши мне поподробнее» (с. 169 наст, изд.) и др.
29 ...фунтик конфект... — Фунт (от лат. pondus — «вес», «гиря») — мера веса, принятая в России в 1747 г.; русский фунт равнялся 409,5 г.
30 Пунсовый (у с тар., от фр. ponceau) — пунцовый, ярко-красный.
31 ..ллогли гораздо лучше жить, судя по жалованью вашему. — Стандартный размер содержания государственного служащего 9-го класса в Петербурге, согласно «Общему штату губернских и уездных присутственных мест», принятому Сенатом в 1800 г., составлял в год около 200 рублей ассигнациями жалованья и, сверх того, 143 рубля квартирных (см.: Полное собрание законов Российской империи. [Собр. 1-е.] СПб., 1830. Т. 44. Ч. 2. Отд. 4. С. 394—395 (1-я паг.)). Цифра эта незначительно колебалась в зависимости от места службы и уровня образования чиновника. Так, в повести Е.П. Гребенки «Дальний родственник» (1841) указана сумма годового жалованья бедного чиновника — 300 рублей (см.: Гребенка Е.[П\ Сочинения [: В 5 т.]. СПб., 1862. Т. 2. С. 214); в другой повести писателя, «Записках студента», герой поступает на службу в простые писаря «с жалованьем 420 рублей в год» [Гребенка Е. Записки студента Ц 03. 1841. Т. 14. No 2. Февраль. Отд. 3: Словесность. С. 187); Алексей Алексеевич Башмачкин из «Шинели» (1839) Н.В. Гоголя имеет 400 рублей жалованья в год (см.: Гоголь 1937—1952/3: 146). Это подтверждает произведенный Девушкиным расчет месячного бюджета: за квартиру он платит семь рублей ассигнациями (2 рубля серебром), на питание уходит «пять целковых» (17 рублей 50 копеек ассигнациями); всего, в ассигнациях — «24 с полтиною» (тогда как «прежде ровно 30 платил, зато во многом себе отказывал»), в то же время комната со столом за «тридцать пять рублей ассигнациями» герою уже «не по карману» (с. 10 наст. изд.).
32 Конечно, письма хорошее дело; всё не так скучно. А зачем вы сами к нам никогда не зайдете? — Интенсивная переписка между людьми, находящимися на небольшом удалении друг от друга, — одна из характерных черт русской культуры того времени, основанной на значимости письменного слова в бытовом общении. К примеру, Т.Н. Грановский в начале 1840-х годов облекал в эпистолярную форму свой диалог с невестой, а впоследствии — женой, Е.Б. Мюльгаузен, и иногда адресовал ей по нескольку посланий в день, отлучаясь ненадолго из дому (см.: Станкевич А.В. Тимофей Николаевич Грановский. Биографический очерк. Изд. 3-е. М., 1914. С. 181). Варвара Доброселова не находит в переписке с Девушкиным самостоятельной ценности, придавая корреспонденции исключительно утилитарное значение; для Девушкина, напротив, важен сам процесс обмена письменными текстами.
33 ...и тоска, и скучно, и грустно\ — Аллюзия на стихотворение М.Ю. Лермонтова «И скучно и грустно» (1840).
34 ...пускаться... в амуры да в экивоки... — То есть ухаживать за дамой, вовлекаться в любовные интриги; экивок [фр. équivoque, от позднелат. aequivocus —


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
547
«двусмысленный», «многозначный») — двусмысленный намек, позволяющий говорящему избежать ответственности за сказанное.
35 ...выходит такая дрянь, что убереги меня, Господи\ — Аллюзия на характерную особенность стиля Н.В. Гоголя. Ср. в «Тяжбе» (опубл. 1842): «Вся дрянь, какая ни есть на душе — у него на языке» (Гоголь 1937—1952/5: 111); см. также в «Мертвых душах» (1835—1841): «“Такая дрянь!” — говорил Ноздрев, стоя перед окном и глядя на уезжавший экипаж» (Гоголь 1937—1952/6: 77). В «Петербургской летописи» (1847) Достоевский подтверждает аллюзивный характер данной фразы: «Всё, всё, какая ни есть внутри дрянь, как говорит Гоголь, всё летит с языка в дружеское сердце» (Акад. ПСС/18: 13; указ.: Ветловская В.Е. Из комментария к произведениям Достоевского //ДМИ. СПб., 1997. Т. 14. С. 288).
36 ...досадно, что я вам написал так фигурно и глупо. — Подобный опыт коммуникативной неудачи в период, предшествовавший созданию романа «Бедные люди», пережил и Достоевский в переписке с братом Михаилом Михайловичем; ср., например: «<...> ты не поверишь, как горько, когда не разберут, не поймут тебя, поставят всё в совершенно другом виде; совершенно не так, как хотел сказать, но в другом, безобразном виде... <...> лучшие из мечтаний сердца, священнейшие из правил, данных мне опытом, тяжким, многотрудным опытом, исковерканы, изуродованы, выставлены в прежалком виде» (с. 123 наст. изд.).
37 ...пошел сегодня таким гоголем-щеголем... — Ходить гоголем — выглядеть самоуверенно, посматривать на всех свысока, подобно гоголю — дикой утке, которая передвигается, выпятив грудь и откинув назад голову. Используя это выражение в послании Девушкина, Достоевский, возможно, составляет очередную «криптограмму», в которой зашифровано чувство удовлетворения от очевидной творческой удачи, испытываемое начинающим писателем гоголевской школы.
38 ...так чего же тут было на Пегасе-mo ездить? — С первых же писем к Вареньке Девушкин придает им статус поэтического творчества. Пегас — в древнегреческой мифологии — крылатый конь, рожденный из крови обезглавленной Персеем Горгоны Медузы; согласно мифу, он выбил на Геликоне ударом копыта Гиппокре- ну — источник муз, воды которого даруют вдохновение поэтам. Образ Пегаса часто использовался в литературе как символ полета фантазии.
39 Я весне-mo обрадовался... да в холодной шинели пошел. — Согласно уставу гражданской службы, государственный служащий в классном чине обязан был иметь несколько мундиров и шинелей, соответствовавших разным временам года (см.: Положение о гражданских мундирах (от 26 февраля 1834 г.) Ц Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1835. Т. 9. Отд. 1. С. 168—181; см. также с. 457^159 наст. изд.).
40 ...я вам хоть дальний родной, хоть по пословице и седьмая вода на киселе... — Седьмая вода на киселе — устойчивое словосочетание, используемое по отношению к человеку, который находится с кем-либо в крайне отдаленном родстве. Выражение связано со старинным рецептом приготовления киселя из муки (овсяной, ржаной и пр.): ее несколько раз промывали водой, которую затем отстаиваи- вали, чтобы получить крахмальный осадок; после многократных повторных про¬


548
Пр иложения
мываний крахмальный осадок уже не образовывается, и «седьмая вода» не может превратиться в кисель. Иллюстрируемая фразеологизмом ситуация была хорошо понятна Достоевскому благодаря тесным узам, которые связывали его с Кумани- ными — дальними родственниками Достоевских, щедро помогавшими им. В частности, именно Куманины сделали крупный денежный взнос в Главное инженерное училище, тем самым обеспечив будущему писателю возможность поступить туда в 1837 г. Они оказывали поддержку Достоевским и в других формах.
41 Стихи вздор\ За стишки и в школах теперь ребятишек секут... — Подобного рода выпады против поэзии содержались в адресованных молодому Достоевскому посланиях Петра Андреевича Карепина (1796—1850), мужа Варвары Михайловны, любимой сестры писателя. Он был назначен опекуном братьев и сестер Достоевских в декабре 1840 г. (см.: Летопись 1993: 71) и приложил немало сил, чтобы отговорить Федора Михайловича от намерения стать литератором. Спустя десятилетия, в «Дневнике писателя» за 1876 г., Достоевский указал, какое именно значение вкладывает в слово «стишки» — оно служит синонимом высокой поэзии и нравственного идеала, унижаемых презрительным к ним отношением: «Идеалы вздор, поэзия, стишки! <...> Идеалы побоку, идеалы вздор, поэзия, стишки; наместо них одна “реальная правда” <...>» (Акад. ПСС/23: 63—64).
42 Родитель мой был не из дворянского звания и со всей-то семьей своей был беднее меня по доходу. — В «Ономастиконе», составленном С.Б. Веселовским на основе источников XVI—ХУЛ вв., фамилия Девушкин указана как крестьянская (см.: Веселовский С.В. Ономастикой. Древнерусские имена, прозвища и фамилии. М., 1974. С. 93); вероятно, она произошла от обобщенного названия прислуги в дворянских домах — «комнатных, дворовых, сенных и других “девушек” <...> Прижитые ими дети получали матронимичные прозвания, которые переходили в разряд худородных фамилий, имен семей» (Владимирцев 1983: 87). Заметим, что похожая фамилия, Девочкин, встречается в списке дворянских фамилий России (см.: Российская родословная книга. СПб., 1854. Ч. 1. С. 24). На формирование имени героя «Бедных людей» могло оказать влияние надгробное слово Григория Богослова (Назиан- зина) Василию Великому, архиепископу Кесарии Каппадокийской, которое трактует жизнь праведника как подвиг «девствования», подразумевающего «положение закона плоти», т. е. обращение «от видимого мира к невидимому» и погружение в «уединенное любомудрие» (Святого отца нашего Григория Назианзина Слово надгробное на блаженную кончину иже во святых отца нашего Василия Великого, Архиепископа Кесарии Каппадокийской / Пер. с эллино-греч. Ц Богословский трактат, или Христианское рассуждение о четырех последних человека. I. О смерти. П. О суде. Ш. О муках гееннских. IV. О радостях небесных. С присовокуплением надгробного слова, говоренного Святым Григорием Назианзином на блаженную кончину Святого отца нашего Василия Великого, архиепископа Кессарии Каппадокийской / Пер. с ин. яз. Св. правительств. Синода членом Иринеем, епископом Тверским и Кашинским. СПб., 1795. С. 75, 76 (2-я паг.).
43 ...вязала из лоскутков разных одеяла на аршинных спицах... — Речь идет о заимствованной из Англии технике рукоделия «печворк» (от англ, patchwork — «лоскутное шитье»), модной в первой половине XIX в.: с ее помощью изготавли¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
549
вали одеяла и пледы из разноцветных шерстяных или хлопчатобумажных лоскутов, соединяя их между собой. Аршин — старинная русская мера длины, равен 16 вершкам или 71,12 см.
44 А старушка, чтоб Маше не скучно ~ жжется, жмется к старушке. — Русские народные сказки Достоевскому в детстве рассказывали крестьянки-кормилицы Дарья, Лукерья и Катерина, а также няня Алена Фроловна, о чем он упоминает в «Дневнике писателя» за 1876 г. (см.: Акад. ПСС/22: 112). Деревенские женщины, работавшие прислугой в петербургских домах и обладавшие талантом сказительниц, — характерная примета городского быта того времени (см.: Пыляев ММ. Старый Петербург. Рассказы из бытовой жизни столицы. 2-е изд. СПб., 1889. С. 78; Владимирцев 1983: 78—79). По свидетельству младшего брата писателя, Андрея, сказки в семье Достоевских читали в «темной (неосвещенной) зале <...> часа по три, по четыре <...> некоторые сказки казались для нас очень страшными» (Воспоминания 1990: 60—61).
45 ...завтра у всенощной увижу... — Всенощная (всенощное бдение) — церковная служба в ночь на воскресные и праздничные дни, объединяющая в себе вечерню (или великое повечерие), литию, утреню и первый час. В 1830-е годы Достоевский часто бывал в Москве у всенощной вместе с родителями (см.: Воспоминания 1990: 65). Примечательно, что 8 апреля 1844 г. — число, к которому относится данное письмо Девушкина, — приходилось на понедельник.
46 Стора (у стар.) — штора, оконная занавеска.
47 ...по русской пословице: кто, дескать, другому яму роет, так тот... и сам туда же. — Имеется в виду пословица «Не рой другому ямы, сам попадешь!» (Даль 1903—1909/4: 1573); здесь также заключена библейская аллюзия, ср.: «Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змей» (Екк. 10: 8).
48 Чистый вход — парадный вход в дом.
49 Посредственный — здесь: вполне приличный, неплохой.
50 Зато уж про черную ~ одним словом, нехорошо. — Реминисценция из повести Н.В. Гоголя «Шинель», в которой черная лестница также «вся умащена водой, помоями и проникнута тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов <...>» (Гоголь 1937—1952/3: 148).
51 У нас чижики так и мрут. ...не живут в нашем воздухе... — Один из первых примеров употребления Достоевским ольфакторной характеристики места действия (о запахах у Достоевского см.: Богданов К. «Тлетворный дух» в русской литературе XIX века: (анти) эстетика как мораль // Ароматы и запахи в культуре. М., 2003. Ч. 2. С. 101—133). Чиж пользовался особой популярностью среди низших слоев петербургского общества, не случайно эту птицу иногда называли канарейкой для бедняков. Как отмечал один из современников, в России «в настоящее время почти нет ни одного дома, где под окном не висело бы клетки» (Ак-ков Д. Записки московского охотника о комнатных певчих птицах. М., 1860. С. 3). Хорошее самочувствие этих птиц, которое обычно выражается в пении, свидетельствовало о благоприятных санитарно-гигиенических условиях в жилищах горожан (см.: Вещеславский А. О певчих птицах и содержании их. СПб., 1851. С. 27). Девушкин верно определяет причину гибели птиц: отличаясь стойким здоровьем и


550
Приложения
способностью легко адаптироваться к жизни в клетке, чиж не выносит шума и отсутствия свежего воздуха. Возможно, здесь заключена также реминисценция из «Демона» Н.Ф. Павлова: главный герой повести, мелкий чиновник сорока пяти лет, держит в своем жилище клетку с певчей птицей (см.: Павлов Н.Ф. Демон // Новые повести Н.Ф. Павлова: Маскарад; Демон; Миллион. СПб., 1839. С. 149).
52 ...голову вымоют. — Вымыть (намылить, напудрить) голову — упрекнуть, сделать замечание или выговор, дать нагоняй.
53 ...про сестрицу, что за тульским заседателем... — Возможная автобиографическая аллюзия (криптограмма). После трагической смерти М.А. Достоевского в селе Даровом 6 июня 1839 г. осиротевшим братьям и сестрам Достоевским пришлось иметь дело с заседателями из Тульской уголовной палаты, которые расследовали предполагаемое убийство главы семейства (см.: Достоевский 1992: 109—119). См. также примеч. 39 к воспоминаниям Л.Ф. Достоевской.
54 Кронштадт — военно-морская база, основанная Петром I в 1704 г. на острове Котлин в Финском заливе; в описываемые в романе годы — своего рода штрафной военно-морской батальон, куда ссылали провинившихся моряков.
55 ...Тереза да Фальдони... — Имена несчастных героев-любовников популярного в конце XVTH — начале XIX в. сентиментального романа «Тереза и Фальдони, или Письма двух любовников, живших в Лионе» («Lettres de deux amauts, habitants de Lyon, contenant l’histoire tragique de Trérèse et de Faldoni», 1783; рус. nep. M.T. Ka- ченовского — 1804), принадлежащего перу французского писателя Н.-Ж. Леонара (1744—1793), в 1840-е годы употреблялись в качестве нарицательных. Незадолго до возникновения «Бедных людей» в «Литературной газете» появился рассказ М.И. Воскресенского «Замоскворецкие Тереза и Фальдони» (см.: ЛГ. 1843. № 7. 14 февраля. С. 127—134; Nq 8. 21 февраля. С. 147—158), добродетельные герои этого сочинения уподоблялись персонажам Леонара (см.: Якубович 2001: 80—96). Впервые о трагической историии любви Терезы и Фальдони Достоевский прочел, вероятно, в «Письмах русского путешественника» (1-е полн. изд. в 6 ч. — 1801) Н.М. Карамзина:
Кто, будучи здесь, не вспомнит еще о других, несчастнейших любовниках, которые за двадцать лет перед сим умертвили себя в Лионе? Итальянец, именем Фальдони, прекрасный, добрый юноша, обогащенный лучшими дарами природы, любил Терезу и был любим ею. Уже приближался тот счастливый день, в который, с общего согласия родителей, надлежало им соединиться браком, но жестокий рок не хотел их счастья. <...> Любовники упали перед алтарем на колени и — приставили к сердцам свои пистолеты, обвитые алыми лентами; взглянули друг на друга — поцеловались — и сей огненный поцелуй был знаком смерти — выстрел раздался — они упали, обнимая друг друга, и кровь их смешалась на мраморном помосте [Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. М., 1797. Ч. 4. С. 218-221).
56 ...чухна какая-то... — Чухонцы (от «чудь») — идущее из древности название представителей финно-угорских племен (водь, ижора, вепсы, эстоны, финны, каре¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
551
лы), населявших побережье Финского залива, ряд других районов Петербургской губернии, Карелию и Финляндию; в настоящее время для обозначения этих народов принято наименование «ингерманландцы». Ко времени создания романа «Бедные люди» в Петербурге проживало несколько тысяч ингерманландцев и финнов.
57 Содом — здесь: обозначение шума и суматохи, безобразных, непристойных сцен, произошедшее от названия города в южной Палестине, который, согласно Ветхому Завету, вместе с Гоморрой был сожжен посланным с небес огнем за грехи жителей (см.: Быт. 19: 24—25).
58 ...места лишился... процесс не процесс, под судом не под судом, под следствием каким-то... — Согласно действовавшим правилам, чиновник, оказавшийся под следствием, уходил в бессрочный отпуск без сохранения содержания. В случае выигрыша судебного процесса период вынужденного отпуска засчитывался как оплачиваемое рабочее время, денежную компенсацию за этот промежуток государственный служащий получал немедленно после решения суда: «<...> если кто находился под судом и оным оправдан, то время суда из действительной службы не исключается». «Бытность чиновника под судом» при этом отмечалась в послужном списке «и тогда, когда бы он был под судом не по службе, а по делам посторонним» (Устав о службе по определению от правительства Ц Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Павловича составленный [: В 15 т.]. Изд. 1842 г. СПб., 1842. Т. 3: Свод учреждений государственных и губернских. Ч. 3: Уставы о службе гражданской. С. 93, 244). — Проигрыш дела в суде означал полную невозможность добиться каких-либо премий, наград и других поощрений, а также вероятное увольнение со службы или понижение в должности: «Никто не может быть представлен или удостоен к награде, пока находится под судом или следствием»; «Производство прибавочных окладов прекращается <...> с удалением от службы, при предании суду»; «Состоящие под следствием или под судом изъемлются от общего права на производство в чины до окончания суда; <...> подвергнутые же по суду какому-либо взысканию, удосто- иваются к производству тогда только, когда прежняя или последующая их служба признана будет заслуживающею особого уважения» (Там же. С. 198, 224, 92). К примеру, в романе Ф.В. Булгарина «Памятные записки титулярного советника Чухина» отец главного героя был по ложному обвинению привлечен к «суду и следствию» и в результате «исключен из службы» [Булгарин Ф.[В.] Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни. СПб., 1835. Ч. 1. С. 144). Рассказ Девушкина о чиновнике Горшкове является парафразом типичной для 1830—1840-х годов повести о «добродетельном чиновнике», подвергающемся жестоким и несправедливым преследованиям. Однако, если в произведениях Булгарина такого рода сюжеты имели счастливый конец — чиновника оправдывали, награждали или даже чествовали, то у Достоевского история завершается трагически: как и во всех последующих сочинениях писателя, в «Бедных людях» человек не укладывается без остатка в рамки бытовой и социальной жизни.
59 Салоп (фр. salope, от англ, slop — «просторное платье») — широкое женское пальто с пелериной (иногда с капюшоном) и прорезями для рук или небольшими


552
Пр иложения
рукавами, обычно подбитое мехом или на вате. В 1840-е годы салоп был одеждой преимущественно бедных слоев населения (см.: Кирсанова Р.М. Розовая ксандрей- ка и драдедамовый платок. М., 1989. С. 202—203).
60 ...благорастворение воздухов... — Словосочетание, которое вошло в русский язык из литургии по чину Василия Великого и Иоанна Златоуста (ср.: «О благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных и временах мирных Господу помолимся»), многократно дополнявшейся новыми текстами начиная с V в. Первые списки литургии относятся к VIII в. (см.: Успенский Н.Д. Молитвы Евхаристии св. Василия Великого и св. Иоанна Златоуста (в чине православной литургии) Ц Богословские труды. Сб. 2. М., 1961. С. 66), однако существуют указания на то, что отдельные ее фрагменты были зафиксированы и ранее (см.: Красносельцев Н.Ф. Сведения о некоторых литургических рукописях Ватиканской библиотеки. Казань, 1885. С. 221). Данное выражение используется иносказательно для обозначения покоя и умиротворения, прекрасной погоды и возвышенного состояния духа.
61 ...слогу нет.... — Из позднейших свидетельств Достоевского известно, что в адресованных ему письмах брата, Михаила Михайловича, часто звучали такого рода упреки в «отсутствии слога». В частности, в послании от 8 (20) мая 1867 г. писатель признается Анне Григорьевне Достоевской (урожд. Сниткина; 1846— 1918): «Куда мне так написать и так выразить мое сердце, мои ощущения. Я и наяву-то, и когда мы вместе, не сообщителен, угрюм и совершенно не имею дара выразить себя всего. Формы, жеста не имею. Покойный брат Миша часто с горечью упрекал меня в этом» (Акад. ПСС/282: 189).
62 Не взыщите, душечка, на писании... Пишу, что на ум взбредет... — Нарративная техника, основанная на эффекте неумелого, «наивного» рассказчика, повествующего как бы от лица самой природы, активно разрабатывалась Ф.В. Булгариным (см.: Вершинина Н.Л. Одиссея Булгарина //Булгарин Ф.В. Лицевая сторона и изнанка рода человеческого. М., 2007. С. 33). На протяжении всей творческой жизни Достоевскому был «важен образ неопытного рассказчика, хроникера, летописца, репортера — отнюдь не профессионального писателя. Он не хочет, чтобы его произведение сочли за писательское, литературное творчество. Достоевскому чужда позиция спокойного писательского “всеведения” <...>» [Лихачев Д.С. В поисках выражения реального Ц ДМИ. Л., 1974. T. 1. С. 10).
63 ...ведь как я учился? даже и не на медные деньги. — То есть на крайне скудные, недостаточные средства; ср.: «Мы, бедные, учимся на медные, а богачи на рубле- вички» (Даль 1903—1909/2: 367).
64 Волково (Волковское кладбище) — кладбище в Петербурге; его православная часть располагалась в те годы между Расстанной улицей и рекой Монастыркой. Название его возникло от общего обозначения кладбищ, заложенных в XVIII в. по обоим берегам реки Волковка, в районе Волковой Деревни. В 1840-е годы при кладбище существовала также богадельня для вдов и «сирот духа».
65 Ах, бедная, бедная моя матушка, если 6 ты встала из гроба, если 6 ты знала, если 6 ты видела, что они со мною сделали\.. — Реминисценция из «Записок сумасшедшего» (1834) Н.В. Гоголя; ср.: «Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
553
груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят!» (Гоголь 1937— 1952/3: 214).
66 Вам розанчиков намедни захотелось... — Розан — кондитерское изделие, творожное печенье-хворост в виде бутонов роз. В период создания «Бедных людей» Достоевский был завсегдатаем кондитерской Вольфа и Беранже (Невский проспект, 18), куда заходил прочесть свежие газеты и журналы. Там он через год после окончания дебютного романа познакомился с М.В. Петрашевским (см.: Са- руханян 1972: 67).
67 ...стихов достану... есть тетрадка одна переписанная. — По словам А.Е. Ризен- кампфа, у него хранилось около тридцати стихотворений М.М. Достоевского — переводов из немецкой поэзии и оригинальных произведений, созданных в 1837— 1840-е годы (см.: ЛН 1973: 323). Достоевский был горячим поклонником поэтического таланта своего брата, считая его стихи «прелестными» (с. 124 наст, изд.), о чем сообщал ему, в частности, в письме от 1 января 1840 г.: «<...> я никогда не был равнодушен к тебе; я любил тебя за стихотворения твои, за поэзию твоей жизни <...>» (с. 126 наст. изд). Особенно нравилось ему стихотворение «Видение матери», рецензия на которое содержится в послании Достоевского Михаилу Михайловичу от 31 октября 1838 г. (см. с. 112—113 наст. изд.).
68 Я нового вицмундира совсем не продавал. — Вицмундир — один из видов форменной одежды, установленных для гражданских чиновников указом Николая I от 27 февраля 1834 г.; его стоимость в Петербурге равнялась приблизительно 25 рублям ассигнациями (см.: Сумароков П.[И.] Старый и новый быт // Маяк современного просвещения и образованности. 1841. Ч. 16. Гл. 1: Словесность. Проза. С. 257). Вицмундир Девушкина как гражданского чиновника 9-го класса представлял собой темно-зеленый мундирный фрак с отложным воротником, который дополняли «панталоны суконные одинакового с оным цвета, сверх сапогов» (в летнее время — «белые полотняные панталоны, внизу с ремешками сверх сапогов или штиблет»), а также темно-зеленый или белый суконный жилет, «круглая, пуховая, черная и нескладная» шляпа и белый или черный шелковый галстук (Положение о гражданских мундирах (от 27 февраля 1834 г.) Ц Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1835. Т. 9. Отд. 1. С. 171). К концу работы над романом «Бедные люди», осенью 1844 г., Достоевский имел чин 12-го класса (инженер-подпоручик) и, подобно своему герою, страдал от нехватки обмундирования, оставшись «без средств, с долгами, без платья» (с. 157 наст. изд.).
69 ...сорокрублей серебром награждения выходит... — Согласно специальному указу Николая I от 10 октября 1833 г., основной формой награды для чиновников гражданской службы являлась единовременная денежная выдача: «Государь Император Величайте повелеть изволил, чтоб в делаемых Его Величеству по министерствам и Главным ведомствам представлениям о награждении чиновников сколь возможно было ограничено представление к подаркам; но чтоб вместо того удостаивать их к награждению третным, полугодовым и годовым окладом жалованья» (О назначении в награду чиновникам вместо подарков третного, полугодового или годового жалованья // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1834. Т. 8. Отд. 1. С. 569). Сумма награды, указанная Девушки¬


554
Приложения
ным — 40 рублей серебром (около 150 рублей ассигнациями), — приблизительно равна трети его годового оклада.
70 ...теперь и ночей-то почти не бывает• время такое. — Речь идет о начале периода петербургских «белых ночей»; 20 мая 1844 г. — числа, которым помечено данное письмо Девушкина, — продолжительность дня составляла 17 часов 30 минут (солнце встало в 5 часов утра и зашло в 22 часа 30 минут). Важность этого времени года для творческого процесса молодого Достоевского отражена в названии повести «Белые ночи», написанной двумя годами позднее (см.: 03. 1848. Т. 61. No 12. Декабрь. Отд. 1: Словесность. С. 357—400).
71 Рандеву (фр. rendez-vous — букв.: «приходите») — заранее условленное свидание (обычно любовное).
72 ...тетрадь, где мне вздумалось... отметить кое-какие мгновения из моей жизни...— «Записки» Вареньки Доброселовой, возможно, являются реминисценцией из романа Эжена Сю (наст, имя Мари Жозеф; 1804—1857) «Матильда, или Записки молодой женщины» («Mathilde: Mémoires d’une jeune femme», 1841), произведения, чрезвычайно популярного в начале 1840-х годов; в основе сюжета французского романа лежит горестная история жизни молодой женщины, представленная в форме исповеди и сходная по тональности с дневником Вареньки. Непосредственно перед началом работы над «Бедными людьми», в 1843 г., Достоевский занимался переводом этого произведения, опубликованным в 1844 г. (см.: РиП. 1844. Кн. 6. Огд. 2. С. 386-457; Кн. 7. С. 44-125; см. также с. 138-139, 140, 223 наст. изд.).
73 Мне ужасно скучно теперь, и меня часто мучит бессонница. — От «припадков какого-то угнетения» и бессонницы, по воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа, в 1840-е годы страдал сам писатель (с. 218 наст. изд.).
74 Мне было только четырнадцать лет, когда умер батюшка. — Сестре писателя, Варваре Михайловне, послужившей прототипом Вареньки Доброселовой, исполнилось 14 лет к моменту смерти матери, Марии Федоровны (урожд. Нечаева; 1800—1837). Глава семьи, Михаил Андреевич, умер в 1839 г.
75 ...в Т-й губернии. — В Тульской губернии находилось имение Достоевских — село Даровое с соседней деревней Черемошней, куда семья выезжала летом в 1830-е годы; в этих местах прошли детские годы писателя.
76 ...на пруд, или в рощу, или на сенокос, или к жнецам... — Описание носит автобиографический характер: в нем отражены черты усадьбы Даровое, где в детстве проводил каждое лето Достоевский (указ.: Нечаева 1979: 186). Брат писателя, Андрей Михайлович, так изображает Даровое в мемуарах:
Маленький плетневый, связанный глиною на манер южных построек, флигелек для нашего приезда состоял из трех небольших комнаток и был расположен в липовой роще, довольно большой и тенистой. Роща эта через небольшое поле примыкала к березовому леску, очень густому и с довольно мрачною и дикою местностию, изрытою оврагами. <...> Лесок Брыково с самого начала очень полюбился брату Феде, так что впоследствии в семействе нашем он назывался Фединою рощею. <...> В первое же лето маменька распорядилась вырытием


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
555
довольно большого пруда и запрудить его близ проезжей усадебной улицы. В конце же лета образовался пруд довольно глубокий, с очень хорошею водою <...> (Воспоминания 1990: 70—71).
77 Петербургская сторона (до конца XVÏÏI в. — Городская сторона) — прежнее название (вплоть до 1914 г.) района в Петербурге, расположенного на четырех островах (Петроградский, Аптекарский, Петровский и Заячий), которые заключены между Малой Невой, Большой и Малой Невкой; в те годы одна из наиболее дешевых для проживания частей города (см.: Юхнева 2008: 150).
78 Пансион (фр. pension) — закрытое учебное заведение, воспитанники которого круглые сутки находились под попечительством наставников — учителей и воспитателей (надзирателей). Обычно число учащихся в пансионе составляло 10— 15 человек. Первые частные пансионы в России появились в начале XIX в. В сентябре 1834 г., вместе со своим братом Михаилом, Достоевский поступил в частный пансион Л.И. Чермака. Однокашник писателя, В.М. Каченовский, вспоминает, что Достоевского в пансионе «мало занимали игры; во время рекреаций он не оставлял почти книг» (МВ. 1881. No 31. 31 января. С. 4).
79 ....сижу себе за разговорами или вокабулами... — То есть за штудированием диалогов из учебника французского языка и за заучиванием иностранных слов и словосочетаний, снабженных переводом на русский язык. Ср. в «Братьях Карамазовых» (1778—1880): «“А вы знаете, чем он теперь особенно занимается? — спросил он Ивана Федоровича, — французские вокабулы наизусть учит; у него под подушкой тетрадка лежит и французские слова русскими буквами кем-то записаны, хе-хе-хе!» (Акад. ПСС/15: 48).
80 Поставят на колени, дадут одно кушанье. — Обычное в те годы взыскание, назначавшееся в начальных и средних учебных заведениях вследствие запрета на телесные наказания для дворян.
81 ...о грамматике Ломонда... — Имеется в виду широко популярная в России первой половины XIX в. грамматика французского языка, составленная Шарлем Франсуа Ломоном (1727—1794), — «Основы французской грамматики» («Élémens de la grammaire françoise», 1780); в период между 1820 и 1845 гг. она выдержала более 20 изданий (см., напр.: Французская грамматика, содержащая в себе произведение, сочинение и правописание слов, сочиненная Профессором Ломондом, исправленная и дополненная Профессором Летелье: В 3 ч. / Пер. с 40-го издания. М, 1834).
82 ...грамматика... Запольского гораздо лучше... — Имеется в виду «Новая учебная книга для французского языка, содержащая в себе букварь, этимологию, синтаксис и хрестоматию, изданная Василием Запольским, учителем французского языка при Университетском благородном пансионе» (1817; во 2-м изд. — «Новая учебная книга французского языка, по руководству Левизака и Жиро Дювалье на французском и российском языках расположенная Василием Запольским, московских уездах и частных училищ смотрителем», 1824). По-видимому, этим учебным пособием Достоевский пользовался в пансионе Л.И. Чермака (см. при- меч. 78); французскую словесность, впрочем, несколько позже, в нижних классах


556
Приложения
Главного инженерного училища, он изучал «по книге французского писателя и переводчика И.И. Ферри де Пиньи “Курс французской литературы” для высших учебных заведений (СПб., 1830) <...> и книге преподавателя Инженерного училища Курнанда “De la Composition”» (Якубович 1991: 40).
83 Только что скончался батюшка, кредиторы явились к нам как из зелии, нахлынули гурьбою. — Автобиографическая деталь: похожая ситуация сложилась летом 1839 г. в семье Достоевского после трагической смерти его отца, Михаила Андреевича, в селе Даровом.
84 ...посетила Анна Федоровна. Она всё говорит, что она какая-то помещица и нам доводится какою-то роднею. — Характер взаимоотношений отца Вареньки и Анны Федоровны отражает реальные отношения, существовавшие между М.А. Достоевским и его свояченицей, А.Ф. Куманиной (урожд. Нечаева; 1796— 1871), которая позднее способствовала браку Варвары Михайловны Достоевской с П.А. Карепиным (Куманины дали за невестой приданое, поскольку у Достоевских на это не было средств); последний в дальнейшем послужил прототипом целого ряда отрицательных персонажей Достоевского (помещик Быков в «Бедных людях», надворный советник Лужин в «Преступлении и наказании», 1865—1866).
85 ...в Шестой линии. — Линия — историческое название ряда параллельных улиц, пересекающих Васильевский остров с севера на юг; всего в Петербурге насчитывается 30 линий (за исключением Кадетской, все они вместо названия носят порядковый номер), при этом противоположные стороны одной улицы относятся к разным линиям. Недалеко от указанного места с декабря 1840 г. по февраль 1841 г. проживал брат писателя, Михаил Михайлович, прибывший в Петербург для сдачи экзамена на чин инженер-прапорщика (см. с. 214 наст, изд.); на 6-й линии находился также дом Ивана Тимофеевича Нечаева (1759 — после 1811), купца
3-й гильдии, двоюродного деда Достоевского по матери (см.: Федоров 2004: 127).
86 ...один бедный студент Покровский... — М.А. Достоевский, отец писателя, называл «Покровскими» своих родственников, Александра Алексеевича (1790— 1863) и Александру Федоровну Куманиных, имевших дом на Покровке (см.: Нечаева 1939: 11; Нечаева 1979: 145).
87 ...он прошептал: «Злые дети». — Реминисценция из поэмы А.С. Пушкина «Медный всадник» (ч. 2, ст. 108—109); ср.: «Злые дети | Бросали камни вслед ему» (Пушкин 1937—1959/5: 146; указ.: Касаткина ТА. «Бедные люди» и «злые дети» (Достоевский — наследник творческого метода Пушкина) // ДМК. 2004. Nq 20. С. 102).
88 У нас в доме являлся иногда старичок, запачканный, дурно одетый, маленький, седенький, мешковатый... — Реминисценция из романа Поля де Кока «Женни, или Три цветочные рынка в Париже»; ср.: «<...> заметен был маленький старичок, очень бедно одетый, которого платье, уже изношенное и в разных местах починенное, казалось, уже отжило свой век» (Женни, или Три цветочные рынка в Париже. Сочинение Поль-де-Кока/Пер. с фр. М., 1844. Ч. 1. С. 15; указ.: Абрамовская 2004: 81).
89 ...в сенях у стеклянных дверей... — Сени — нежилая часть дома, соединяющая жилое помещение с крыльцом или разделяющая две половины дома, также при¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
557
хожая господского дома; с начала XIX в. они иногда оборудовались стеклянными дверями на металлических петлях. Например, в господском доме Верхнеунжен- ского завода (Замосковный горный округ), занимаемом приказчиком, в те годы располагались «в середине теплые сени со стеклянными снаружи дверьми на железных петлях с замком» (ЦИАМ. Ф. 2199. On 1. T. 1. Д. 273. Л. 153), тогда как в доме князей Львовых в Калужской губернии были сени с «дверьми стеклянными и двумя окнами» [Соснер И.Ю. Село Маклаки — калужское имение князей Львовых //Русская усадьба. М., 2005. Вып. 11. С. 402—403).
90 Единственным же признаком человеческих благородных чувств была в нем неограниченная любовь к сыну. — По мнению А.А. Григорьева, в описании старика Покровского заключена аллюзия на отца Горио, персонажа одноименного романа («Le Père Goriot», 1835) О. де Бальзака (см. с. 305 наст. изд.).
91 ...он был ужасно любопытен... разговорами и расспросами... он поминутно мешал сыну заниматься... являлся иногда в нетрезвом виде. — По мнению А.Е. Ризенкампфа, одним из прототипов старика Покровского послужил «брат фортепьянного мастера Келера», человек «вертлявый, угодливый, <...> в сущности — приживалка». Он охотно пользовался добротой писателя и почти каждый день приходил к нему обедать, снабжая Достоевского «рассказами о столичных пролетариях» (с. 223 наст. изд.).
92 Четвертачок — серебряная монета достоинством в 25 копеек (четверть рубля).
93 ...тихонько вошла в комнату Покровского ~ прочесть его книги, все до одной... — Возможно, здесь содержится реминисценция из седьмой главы «Евгения Онегина» А.С. Пушкина, в которой описывается, как Татьяна, посещая «дом пустой, где жил недавно наш герой», с жадностью читает найденную в кабинете Онегина «груду книг», открывая для себя «мир иной» (Пушкин 1937—1959/6: 147, 148).
94 ...при дрожащем свете лампадки... у... постели моей бедной больной матушки?.. — Согласно обычаю, в доме больного под иконами постоянно горела лампада или ставились свечи.
95 ...полное собрание сочинений Пушкина, в последнем издании... — Имеется в виду посмертное издание собрания сочинений поэта (см.: Пушкин А.[С.] Сочинения [: В 11т.]. СПб., 1838—1841).
96 Гостиный двор. — Первый Гостиный двор в Петербурге был основан при Петре I на Троицкой площади и представлял собой ряд деревянных лавок, которые спустя несколько лет сгорели при пожаре 1710 г.; позднее было построено еще несколько подобного рода торговых рядов — на Васильевском острове, на берегу реки Мойки (возле Зеленого моста), также пострадавших во время пожаров. Ныне существующий Большой Гостиный двор в Петербурге (совр. Невский проспект, 35) был задуман при Елизавете Петровне как крупнейшее торговое помещение Российской империи. Его сооружение началось в 1757 г. по плану Б.-Ф. Растрелли, однако из-за трудностей с финансированием проект пришлось изменить, здание было отстроено к 1785 г. Ж.-Б.-М. Валлен-Деламотом в стиле раннего классицизма; позднее, в 1886—1887 гг., фасад Гостиного двора, выходящий на Невский проспект, был декорирован по проекту Н.Л. Бенуа. Гостиный двор состоит из четырех линий (рядов), первоначально носивших название Сукон¬


558
Приложения
ной (совр. Невская), Зеркальной (совр. Садовая), Большой Суровской (совр. Перинная), Малой Суровской (совр. Ломоносовская) и позднее переименованных по названию улиц, на которые они выходят.
97 ...в весьма красивом переплете. — В соответствии с принятой в те годы практикой, типография выпускала неразрезанные книги; изготовление переплета предоставлялось покупателям или книгопродавцам, так что тома одного и того же издания могли иметь различный переплет.
98 ...десятьюрублями серебром. — То есть приблизительно 36 рублями ассигнациями. Похожую сумму Достоевский получил 27 мая 1839 г. от своего отца, незадолго до его смерти 6 июня 1839 г. (см.: Летопись 1993: 61).
99 ...долго бы нужно было ждать первого оклада жалованья. — В отличие от государственных чиновников, которым полагалось ежемесячное жалованье, служащие по вольному найму получали заработную плату по соглашению с работодателем; в ряде случаев эти выплаты могли начинаться через несколько недель или даже месяцев после приема на работу.
100 Я почти не оставляла его комнаты во всё продолжение его болезни, ухаживала за ним и прислуживала ему. — Возможная реминисценция из повести Е.П. Гребенки «Записки студента», где описывается болезнь юноши, которому во сне является образ возлюбленной (см.: 03. 1841. Т. 14. No 2. Февраль. Отд. 3: Словесность. С. 203).
101 ...оправлял венчик на покойнике... — Венчик — полоска бумаги или ткани с изображением Спасителя, Божией Матери и Иоанна Предтечи и текстом молитвы: «Святой Боже, Святой Крепкий, Святой Безсмертный, помилуй нас»; согласно православному обычаю, его возлагают на лоб усопшего после положения тела в гроб, до чтения Псалтыри и до отпевания.
102 ...увязалась с ним вместе провожать гроб какая-то нищая старуха. — Аллюзия на повесть Н.В. Гоголя «Невский проспект» (1833—1834); ср.: «<...> ломовой извозчик тащит красный, ничем не покрытый гроб бедняка и только одна какая-нибудь нищая, встретившись на перекрестке, плетется за ним, не имея другого дела» (Гоголь 1937—1952/3: 34). Возможно, здесь содержится также реминисценция из романа Поля де Кока «Женни, или Три цветочные рынка в Париже»; ср.: «Мертвую повезли; старик последовал за нею, оглядываясь вокруг себя, ища глазами сопутников; но их не было! Никто, кроме него, не провожал дроги Женни Де- грильон, и один старик оплакивал эту молодую девушку, у которой было столько обожателей» (Женни, или Три цветочные рынка в Париже. Сочинение Поль-де- Кока. М., 1844. Ч. 2. С. 134—135; указ.: Абрамовская 2004: 81).
103 ...на острова... — Имеются в виду Крестовский, Елагин и Каменный острова в Петербурге, на которых расположены городские парки.
104 Это доказывает, что у вас доброе сердце... — Тип доброго чувствительного человека был выработан западноевропейским и русским сентиментализмом во второй половине XVÏÏI в. По мнению В.В. Виноградова, роман «Бедные люди» в определенном смысле есть продолжение традиций «“мещанского” сентиментального романа», что, в частности, подчеркивают имена главных героев, а также слуг в доме, где ютится Девушкин [Виноградов В.В. Стиль петербургской поэмы


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
559
«Двойник» // Ф.М. Достоевский. Статьи и материалы. Пб., 1922. Сб. 1. С. 216, сноска 3; см. также примеч. 55).
105 ...было мне всего семнадцать годочков, когда я на службу явился... — Согласно действовавшему в те годы уставу гражданской службы, чин, присваиваемый лицу при поступлении на статскую службу, определялся возрастом, сословной принадлежностью и уровнем образования; различия в вероисповедании или национальности претендентов были не важны: «При определении в гражданскую службу принимаются в уважение: 1) Состояние лица и его происхождение. 2) Возраст. 3) Познания. <...> Различия вероисповедания или племени не препятствуют определению в службу, если желающие вступить в оную имеют на сие право <...>» (Устав о службе по определению от правительства // Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Павловича составленный [: В 15 т.]. Изд. 1842 г. СПб., 1842. Т. 3: Свод учреждений государственных и губернских. Ч. 3: Уставы о службе гражданской. Кн. 1. С. 3). Не обладая дипломом высшего или среднего учебного заведения и не имея благородного происхождения, Девушкин не мог за истекшие 30 лет службы сделать более успешной карьеры; тот факт, что он дослужился до 9-го класса, указывает на высокий уровень его профессиональной подготовки.
106 ...скоро тридцать лет стукнет моему служебному поприщу. — Согласно «Уставу о пенсиях и единовременных пособиях» от 6 декабря 1827 г., остававшемуся в силе вплоть до 1844 г. — времени, к которому отнесено действие романа, гражданский чиновник должен был прослужить 30 лет (в некоторых ведомствах, служба в которых была сложной или сопряжена с опасностью, — 20 лет), чтобы получить право на пенсию: «Все, беспорочно прослужившие в гражданской службе двадцать лет и более, до тридцати лет, получают при отставке в пенсию одну треть оклада, определенного по расписанию» (Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Павловича составленный [: В 15 т.]. Изд. 1842 г. СПб., 1842. Т. 3: Свод учреждений государственных и губернских. Ч. 3: Уставы о службе гражданской. Кн. 3. С. 18). Находясь в положении человека, готовящегося к увольнению, Девушкин переживает то, что, вероятно, чувствовал автор «Бедных людей» в конце 1844 г., и тоже обдумывает план «заняться литературою» (с. 90 наст. изд.). Возможно, здесь также заключена реминисценция из «Мыслей» Б. Паскаля, где упоминаются «тридцать лет» жизни, которые «выигрываются без всякого труда» в общественном мнении восемнадцатилетним человеком знатного происхождения (Паскаль 1843: 187).
107 ...хотели даже раз к получению креста представить. — У Девушкина нет орденов, в противном случае он бы упомянул их название (к примеру «Вторая Анна», «Третий Владимир»). Порядок награждения орденами был жестко регламентирован, в частности, соблюдалась строгая последовательность в присвоении знаков отличия, а также учитывался чин представленных к ним лиц. Согласно параграфу 36 «Положения о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы», принятого 3 июня 1842 года, «при награждении орденами» сохранялась «следующая постепенность: Св. Станислава третьей степени, Св. Анны третьей степени, Св. Станислава второй степени, Св. Станислава той же степени с Импе¬


560
Приложения
раторской короною; Св. Анны второй степени; Св. Анны той же степени с Императорской короною, Св. Владимира третьей степени, Св. Станислава первой степени, Св. Анны первой степени, Св. Анны той же степени с Императорской короною и Св. Владимира второй степени» (Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Павловича составленный [: В 15 т.]. Изд. 1842 г. СПб., 1842. Т. 3: Свод учреждений государственных и губернских.
Ч. 	3: Уставы о службе гражданской. Кн. 1. С. 200). Таким образом, говоря о «кресте», Девушкин имеет в виду орден Св. Станислава 3-й степени. Этот орден был учрежден 7 мая 1765 г. королем польским Станиславом Августом Понятовским, а в 1831 г. включен в наградную систему Российской империи, позднее, в 1839 г., Николай I утвердил новый статут ордена (см.: Квадри В., Конаржевский К. Российские императорские и царские ордена. Краткий исторический очерк, выдержки из орденских статутов и правила ношения орденов. [СПб.], 1901. С. 43). Орденом Св. Станислава мог быть награжден любой подданный Российской империи или Королевства Польского, который заслужил внимание «преуспеянием в Христианских добродетелях или отличною ревностию к службе на поприще военном, как на суше, так и на морях, или гражданском, или же в частной жизни, совершением какого-либо подвига на пользу человечества или общества» (Исторический очерк российских орденов и сборник основных орденских статутов. Изд. 2-е. СПб., 1892. С. 253). Перечисляя основания для присвоения ему ордена, Девушкин употребляет формулировки, которыми пользовались составители характеристик рекомендуемых к поощрению чиновников:
<...> служу безукоризненно, поведения трезвого, в беспорядках никогда не замечен. Как гражданин, считаю себя, собственным сознанием моим, как имеющего свои недостатки, но вместе с тем и добродетели. Уважаем начальством, и сами его превосходительство мною довольны; и хотя еще они доселе не оказывали мне особенных знаков благорасположения, но я знаю, что они довольны. <...> в больших проступках и продерзостях <...> в нарушении общественного спокойствия, в этом я никогда не замечен, этого не было (с. 56 наст. изд.).
Эти типичные канцеляризмы, очевидно, хорошо были знакомы Девушкину в связи с представлением к «крестику» (с. 56 наст. изд.). Присуждение награды привело бы к изменению материального положения и общественного статуса Девушкина: помимо почетного звания, он получил бы прибавку к своему годовому бюджету в размере 86 рублей, а также серьезные шансы дослужиться до чина 8-го класса (см.: Квадри В., Конаржевский К. Российские императорские и царские ордена. С. 77). Причина, по которой Девушкин не удостоился ордена Св. Станислава, кроется в политическом событии, хорошо известном Достоевскому, который сам находился в то время на государственной службе. Еще в 1840 г. Николай I, выражая недовольство слишком щедрой раздачей орденов, «изволил заметить, что предоставления к наградам за отличия по службе нередко основываются только на одной выслуге срока, <...> а не на прямом отличии, выходящем из круга общих служебных обязанностей», при этом император указал, что «удо-


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
561
стоение к награде орденами без особой заслуги <...> противно цели установления орденов», и потребовал, чтобы «в представлениях к награде орденами» непременно «объясняемы были в подробности особенные заслуги, представляемым чиновником оказанные» (О порядке представления к наградам за отличие по службе (от 21 мая 1840 г.) //Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1841. Т. 15. Отд. 1. С. 335). В 1844 г., получив очередной список претендентов на орден Св. Станислава 3-й степени, «Комитет министров из наградных список усмотрел, что пожалование низшими степенями орденов открывало легкий путь к приобретению потомственного дворянства даже чиновникам, занимавшим незначительные должности, между тем как по важности соединенных с дворянским достоинством прав, оное должно быть возмездием отличных заслуг» [Квадри В., Конаржевский К. Указ. соч.. С. 11). В этой связи последовало высочайшее повеление о создании специальной комиссии для рассмотрения и решения данного вопроса, а 22 июля 1845 г. Николай I подписал три указа: об уточнении статута ордена Св. Георгия и о новом статуте орденов Св. Владимира и Св. Анны, — приостанавливавших (вплоть до выхода 28 июня 1855 г. особого указа) награждение низшими степенями ордена Св. Станислава и возлагавших роль младшего знака отличия на орден Св. Владимира 4-й степени (см.: Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1846. Т. 20. Отд. 1. С. 553— 566). Таким образом, Макар Девушкин, притязавший в 1844 г. на орден, оказался не только без «крестика», но и безо всякой надежды его получить. Нельзя не отметить, что на данный знак отличия мог претендовать и сам Достоевский (причем в не столь отдаленной перспективе — через пару лет), если бы не оставил службы. И точно так же, как Макар Девушкин, после 1845 г. он лишился подобной возможности. Не случайно, видимо, орден Св. Станислава часто упоминается в произведениях писателя, в частности, его имеет Николай Ставрогин в романе «Бесы» (см.: Акад. ПСС/10: 36). Тем не менее, у Девушкина была одна правительственная награда, о которой он умалчивает в письмах к Вареньке. В день своей коронации, 22 августа 1827 г., для поощрения добросовестного отправления чиновниками своих обязанностей, Николай I учредил «Знак отличия беспорочной службы» за пятнадцать и более (кратно пяти) лет нахождения в классных чинах, также входивший в «Капитул Российских Императорских и царских орденов»; он был выполнен в виде «квадратной сквозной пряжки серебряной позолоченной, на которой изображен дубовый венок, а в середине венка означено римскими цифрами число лет службы, за которые знак сей к выдаче назначен» (Статут знака отличия беспорочной службы (от 22 августа 1827 г.) Ц Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1830. Т. 2. С. 685). К этой награде чиновники представлялись ежегодно, в день венчания Николая I на царство. В противоположность орденам, порядок присвоения коих был тесно связан с чином и наличием других регалий, получить такой знак могли «все без изъятия чины», подать прошение о его выдаче дозволялось любому государственному служащему, что строго запрещалось в отношении всех прочих видов наград и поощрений, пожалование которых всецело зависело от начальства (Там же. С. 685). Обладание данным знаком являлось условием представления к ордену;


562
Пр иложения
рассчитывая получить свой первый орден, Св. Станислава 3-й степени, Девушкин уже имел награду, вероятно, «За 25 лет беспорочной службы». Варенька знала об этом знаке отличия, так как он носился постоянно — согласно уставу, он никогда не снимался (см.: Там же. С. 686). На чиновничьем жаргоне он именовался «пряжкой»; им, например, обладает заглавный герой рассказа Е.П. Гребенки «Лука Прохорович»: «Сам Лука Прохорович был губернский секретарь, служил чиновником в каком-то департаменте, имел прекрасные серые брюки, здравый рассудок, вицмундир и за 15 лет пряжку» [Гребенка Е\П\ Романы, повести и рассказы. СПб., 1847. Т. 3. С. 56). С уверенностью можно сказать, что, хотя в скором времени грядет тридцатилетие служебной карьеры Девушкина, знак «30 лет беспорочной службы» ему уже не дадут. В параграфе 22 известного ему «Статута знака отличия беспорочной службы» указано, что права на знак лишаются чиновники, «получившие от начальства своего во время службы выговоры, штрафы и аресты, внесенные в формулярные или кондуитные списки за нерадение, леность и поведение, противное нравственности или порядку службы. <...> Кто замечен слабым в отправлении обязанностей» или допустил «какие-либо беспорядки или неисправности», а также те, «кто огласится и изобличен будет в неприличном поведении» (Статут знака отличия беспорочной службы. С. 687). Это прямо касается Девушкина, нарушившего три пункта из одиннадцати, указанных в списке исключений. В параграфе 38 статута есть уточнение: если чиновник, удостоенный знака, ведет себя недолжным образом или неудовлетворительно выполняет служебные обязанности, награды он не лишается, но и новая ему не вручается (см.: Там же. С. 688). Более того, над Девушкиным нависла угроза быть преданным суду, история Горшкова выступает здесь своего рода предостережением; государственный служащий мог предстать перед судом за нерадивость после «трех строгих и шести простых выговоров», из коих два — за неисправный внешний вид и за испорченный документ — Девушкин уже получил (Свод правил о наградах, определяемых по удостоению комитета министров. СПб., 1838. С. 8). В качестве наказания применялось также вычитание года или двух из выслуги лет, что отодвигало время выхода на пенсию. Следует отметить, что позднее, во время службы солдатом в 7-м Сибирском линейном батальоне в Семипалатинске, Достоевского также едва не представили к награде; в его формулярном списке указано: «Орденами и знаками отличия награждаем не был. Высочайших благоволений, всемилостивейших рескриптов и наград не получал»; «К награждению знаком отличия беспорочной службы: хотя не выслужил срока, но случаям, препятствующим к награждению знаком отличия за время его служения в сем (7-м Сибирком линейном. — К. Б.) батальоне, не подвергался» (Формулярный список Ф.М. Достоевского / Сообщ. К. Шимков ЦИВ. 1909. Т. 116. Апрель. С. 218, 219). Единственным достижением писателя на этом поприще была «бронзовая медаль на Владимирской ленте в память войны [в] 1853, 1854, 1855 и 1856 годах», утвержденная Александром П (Там же. С. 218); ее получили все военнослужащие русской армии, а также все потомственные дворяне и некоторые гражданские лица (к примеру, купцы), участвовавшие в снабжении войск всем необходимым для ведения боевых действий. Медаль была отчеканена в двух вариантах, из светлой бронзы и из тем¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
563
ной. Первый из них выдавался — на Георгиевской ленте — военнослужащим, участвовавшим в военных действиях, на Андреевской ленте — ополченцам и сестрам милосердия. Медали из темной бронзы, на Владимирской ленте, получили все остальные воинские чины русской армии, и в их числе Достоевский, который в то время проходил службу в 7-м Сибирском линейном батальоне.
108 ...в пословицу ввели Макара Алексеевича... — Герой Достоевского сюжетно сближается с фатально незадачливым Макаром, персонажем множества пословиц, лубочных картинок и скоморошьего театра, ср.: «Макару поклон, а Макар на семь сторон», «Не шути, Макар, коль до шапки не достал», «Не рука Макару калачи есть», «На бедного Макара все шишки валятся» (Даль 1903—1909/2: 290; указ.: Альтман 1975: 11). Ср. также замечание Ивана Андреевича Шабрина в рассказе Достоевского «Чужая жена и муж под кроватью» (1848): «А вот там есть другая пословица: на бедного Макара и так далее» (Акад. ПСС/2: 64); в романе «Бесы» (1870—1872) Степан Трофимович Верховенский переиначивает на французский лад выражение «куда Макар телят не гонял»: «Я сердцем с вами и ваш, с одной всегда, en tout pays (в любой стране. — К. Б.) и хотя бы даже dans le pays de Makar et de ses veaux (в стране Макара и его телят. — К. Б.), о котором, помните, так часто мы, трепеща, говорили в Петербурге перед отъездом» (Акад. ПСС/10: 25). К началу работы Достоевского над романом «Бедные люди» имя «Макар» уже использовалось в целом ряде литературных произведений, описывавших злоключения чиновников, которые пытались сделать служебную карьеру, в частности, оно фигурирует в повести «Бедный Макар, или Кто за правду горой, тот истый герой» Ф.В. Булгарина (см.: Северный архив. 1825. № 23. С. 277—305) и в рассказе Н.А. Некрасова «Макар Осипович Случайный» (опубл. под псевдонимом Н. Пере- пельского; см.: Пантеон русского и всех европейских театров. 1840. Ч. 2. Кн. 5. Май. Отд. 3. С. 36—61); полным тезкой героя Достоевского является заглавный герой комедии П.И. Григорьев «Макар Алексеевич Губкин» (1840).
109 Кабалу стряпал, что лщ какую-нибудь? — Кабалу стряпать (от нем. Kabale — «коварство», «козни») — возводить напраслину.
110 ...наиважнейшая добродетель гражданская — деньгу уметь зашибить. — Возможная реминисценция из «Апологии Сократа» (390-е до н. э..; ЗОЬ) Платона, известной Достоевскому, вероятно, по переводу В.Н. Карпова; ср.: «Я доказываю, что не из денег рождается добродетель, а из добродетели — деньги и все другие частные и общественные для людей блага» (Сочинения Платона, переведенные с греческого и объясненные профессором Санкт-Петербургской духовной академии Карповым. СПб., 1842. Ч. 2. С. 256).
111 ...я работаю, я пот проливаю. — Парафраз повести Н.Ф. Павлова «Демон», главный герой которой «не бегал по комнате, не тер себе лба, не раскидывался на спинке кресел, не ломал рук, а всё сидел, не разгибался и писал, — сонный, терпеливый, полезный, добродетельный!..» [Павлов Н.Ф. ДемонЦНовые повести Н.Ф. Павлова: Маскарад; Демон; Миллион. СПб., 1839. С. 151; указ.: Зудина Н.М. Повесть о бедном чиновнике Н.Ф. Павлова и «Бедные люди» Ф.М. Достоевского Ц Традиции и новаторство в русской литературе XIX века. Горький, 1983. С. 43— 48).


564
Пр иложения
112 Письмо такое четкое, хорошее, приятно смотреть... Ну, слогу нет... вот потому- то я и службой не взял... — Важнейшим профессиональным навыком чиновника, наряду с хорошим почерком, считалась простота слога; ясного стиля изложения добивались от своих подчиненных начальники всех ведомств России. В официальных документах указывалось, что временами «докладные записки представляют большей частью несообразные громады бумаг, коих никто не слушает потому, что, не заключая ни системы, ни логики, ни стиля, никто их не понимает», а в государственных учреждениях пишут так, «как никто уже в России из людей сколько-нибудь образованных не пишет», «даже доклады государю императору не лучше обделываются. Сие положение причиняет немалый вред, ибо от неясности <...> умножается напрасно письмоводство» (Сборник исторических материалов, извлеченных из Архива Собственной Его Императорского Величества канцелярии [: В 16 вып.]. СПб., 1895. Вып. 7. С. 127). Карьера чиновника прямо зависела от умения составить стилистически правильный документ, который был бы в точности «сообразен <...> с существом дела» (Там же. С. 124). Для обучения «письменному слогу» в 1830—1840-е годы во множестве издавались письмовники, композиционно-стилевые схемы которых оказали влияние на форму романа «Бедные люди» (указ.: Владимирцев В.П. Петербург Достоевского (поэтика локальных историко-этнографических отражений) // Проблемы исторической поэтики. Петрозаводск, 1990. С. 90). См. также с. 392 наст. изд.
113 Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли\ — Из-за широко распространившегося среди государственных служащих мздоимства в адрес чиновников в те годы не редко использовали ряд негативных определений: «“приказная строка”, “чернильная душа”,“канцелярская крыса”, “люди — нос по ветру”, “люди — что прикажете”, и массу других более или менее обидных, более или менее жестоких, беспощадных выражений». Слово «чиновник» произносилось «с каким-то своеобразным, едва уловимым оттенком в голосе — не то ироническим, не то пренебрежительным», а носителей этого имени выставляли «в карикатурном несимпатичном освещении» и сочиняли о них «массу анекдотов самого стыдного характера» [Л-в С Л. По поводу письма «Старого чиновника» // Спутник чиновника. 1911. № 5. С. 14). По свидетельству одного из современников, «чиновничество, или бюрократия, нигде в своей общей массе не пользовалось особым расположением населения, и обыкновенно смотрели на него или на нее как на какую-то недружелюбную по отношению к народу силу» (Карнович 1897: 6).
114 ..моя ясочка. — Ласковое обращение, образованное от слова «ясный» и означающее «голубушка», «душенька», «милая».
115 Христарадничать — просить милостыню (ср.: «Христа ради»), в переносном значении — униженно просить о чем-либо.
116 ...сочинительские вечера бывают. — В 1830—1840-е годы литературные кружки и салоны самого разного уровня играли важную роль в общественной и культурной жизни страны, особенно в Петербурге. После подавления восстания декабристов крупные литературные объединения наподобие «Беседы любителей русского слова» (1811—1816) или «Арзамаса» (1815—1818) оказались в опале, и основным видом объединений и общения общественно активных людей стали небольшие домашние литературные кружки. Особенно широко были распро¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
565
странены еженедельные собрания, по дню проведения называвшиеся «четвергами», «пятницами» или «субботами». Наибольшую известность в это время получили кружки Н.В. Станкевича, А.И. Герцена и Н.П. Огарева, В.Г. Белинского (сначала в Москве, затем — в Петербурге), А.Н. Оленина, З.А. Волконской, Е.А. Карамзиной, А .Я. и И.И. Панаевых. Стремление к формированию «своего слога» естественным образом приводит Макара Девушкина, «истинного сочинителя» по словам А.В. Никитенко (с. 278 наст, изд.), в одно из таких литературных объединений.
117 Блажь — здесь: каприз, причуда.
118 ...ради смехотворства одного написано, чтобы людей смешить... — Данная черта литературы 1840-х годов была предметом оживленного обсуждения в публицистике; см., например: «С тех пор, как малороссийская фарса посетила нашу важную и чинную литературу под именем юмору, остроумие и веселость вдруг в нас развязались. <...> И шутливость вспыхнула в нас волканом. Теперь мы шутим, жар- туем, фарсим, как чумаки в степи» (БдЧ. 1843. Т. 58. Отд. 6: Литературная летопись. С. 9—10); «Набрать юмористических похождений не трудно: взять любого мелкого чиновника, взять его, как водится, бедняком, простаком, заставить попасть впросак, даже в беду, рассказать дело с посильными прибаутками и местными оттенками — получится юмористический рассказ» (ФВ. 1846. Т. 8. Отд. 5: Библиографическая хроника. С. 74). Образцовыми произведениями подобного жанра, помимо текстов Н.В. Гоголя, считались сочинения Ф.В. Булгарина «Послание губернского секретаря Петушкова к Христофору Колумбу, адмиралу испанской службы и кавалеру» (1834) и «Плач подьячего Панкратия Фомича Тычкова над “Сводом законов”» (1835).
119 Перо такое бойкое и слогу пропасть ~ со всякой страницы букет вяжи\ — Аллюзия на оценку стиля Ф.В. Булгарина В.Г. Белинским. Называя слог «Ивана Ивановича Выжигина» (1829) гладким и грамматически безупречным, критик отмечал, что никто из русских писателей «не отличался в родном языке такою чистотою и правильностию, как г. Булгарин в языке чуждом ему» (Белинский 1953—1959/5: 203). Похожие похвалы Булгарину, правда, со стороны Н.А. Полевого, Белинский с иронией приводит в другой своей статье (см.: Белинский 1953—1959/8: 111; указ.: Кузовкина 2007: 122).
120 А хорошая вещь литература ~ поучение к назидательности и документ. — Иронический парафраз «Письма к его сиятельству Арсению Андреевичу Закревско- му», предисловия к роману Ф.В. Булгарина «Иван Иванович Выжипш», прочитанному Достоевским в издании 1839 г. незадолго до написания «Бедных людей» (см.: Булгарин Ф.В. Иван Выжигин//Булгарин Ф.В. Поли. собр. соч. СПб., 1839. T. 1). Во вступлении к этому роману актуализировано сравнение литературы как благонамеренной сатиры с волшебным зеркалом: «Любить отечество, значит — желать искоренения злоупотреблений, предрассудков и дурных обычаев, и водворение добрых нравов и просвещения. <...> Благонамеренная сатира способствует улучшению нравственности, представляя пороки и странности в их настоящем виде и указывая в волшебном зеркале, чего должно избегать и чему следовать <...> всё дурное происходит от недостатков нравственного воспитания» [Булгарин Ф.В. Иван Выжигин. С. V—VI; указ.: Кузовкина 2007: 122).


566
Пр иложения
121 ...вырос, а ума не вынес. — Ср. пословицы: «Борода выросла, а ума не вынесла»; «С оглоблю вырос, а ума не вынес» [Даль В. Пословицы русского народа. Изд. 2-е. СПб.; М., 1879. T. 1. С. 388, 559).
122 Что ему лист написать? ~ семь тысяч просит, подумайте. — В 1830—1840-е годы в русском обществе сложился миф о баснословных доходах Ф.В. Булгарина и О.И. Сенковского, первых писателей, обогатившихся с помощью печатного слова. Начало бурному успеху Булгарина положила публикация «Ивана Ивановича Выжигина» в 1829 г. издательством А.Ф. Смирдина; огромный для того времени тираж книги в 4 тысячи экземпляров разошелся за три недели. Ходили слухи, что за роман Булгарин получил 2 тысячи рублей ассигнациями, тогда как Сенковско- му — редактору «Библиотеки для чтения», также выпускавшейся Смирдиным, — выплачивали б тысяч рублей за каждые 3 тысячи проданных экземпляров журнала и по 2 тысячи рублей за каждую последующую тысячу (см.: Вишневецкий Л.М., Иванов Б.И., Левин Л.Г. Формула приоритета. Возникновение и развитие авторского и патентного права. Л., 1990. С. 52). Девушкин называет цифры, близкие к гонорарам Сенковского, принятым в «Библиотеке для чтения»: 400 рублей ассигнациями за оригинальную статью, 200 рублей — за переводную, притом что «рядовые сотрудники журнала получали вдвое меньше» (Там же). В статье «Словесность и торговля» С.П. Шевырев по этому поводу писал: «“Библиотека для чтения” есть просто пук ассигнаций, превращенный в статьи <...> Торговля теперь управляет нашей словесностью, и все подчинились ее расчетам <...> Но в чем тайна всего этого? В том, что цена печатного листа есть 200 или 300 руб.; что каждый эпитет в статье его ценится, может быть, в гривну; каждое предложение есть рубль <...>» (МН. 1835. Кн. 1. С. 7). Ему возражал В.Г. Белинский, называя предприятие Смирдина «прекрасным делом», так как «плата за честный труд нисколько не унизительна» (Белинский 1953—1959/2: 127—128). А.Е. Ризенкампф вспоминает, что Достоевский в те годы не раз произносил фразу: «Ведь дошел же Пушкин до того, что ему за каждую строчку стихов платили по червонцу, ведь платили же Гоголю, — авось и мне заплатят что-нибудь!» (с. 216 наст. изд.).
123 Да ведь это имение недвижимое, дом капитальный! — «Словарь русского языка XVIII века» (СПб., 1997. Вып. 9. С. 243) дает определение прилагательного «капитальный» как «солидный», «основательный», «крепкий». В данном случае, однако, это слово использовано в значении «обеспечивающий социальный статус небедного человека».
124 «...Владимир вздрогнул ~ потрепав жену по щеке». — В «выписке» из сочинения Ратазяева Достоевский пародирует бульварную («лубочную») приключенческую литературу; в частности, большой популярностью в то время пользовалось произведение безымянного автора «Могила Марии, или Притон под Москвою» (Русский роман с картинами нравов в конце XVI века: В 2 ч. М., 1835), с 1846 по 1916 г. книга выдержала более тридцати переизданий. Главные герои анонимного романа, Владимир Мстиславский и Мария Блондовская, представлены во время любовного свидания в столь же нарочитом возбужденно-восторженном состоянии, что и персонажи ратазяевской повести:


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
567
«О! как я счастлива! Я любима — и вот первые слезы радости!., я любима!.. Я клянусь им (медальоном. — К. Б.) до гроба любить тебя, посвятить всю жизнь твоему счастию <...>». <...> Владимир стоял подобно исступленному; непостижимый огонь пожирал всю его внутренность; сильная борьба чувств волновала душу, несколько раз он силился что-то выговорить, но слова замирали на устах, и, наконец, сила страстей победила всё. «Клянусь!., клянусь жить для тебя одной, Мария!..» — вскричал он наконец и в упоении упал на грудь юной девицы. Пылкие восторги их смешались, души слились в одну гармонию наслаждения! — Это был первый миг их блаженства!.. (Могила Марии, или Притон под Москвою. Ч. 1. С. 127-129).
Возможным адресатом пародии является также А.А. Бестужев-Марлинский, экзальтированная манера поведения его персонажей осмеивается, к примеру, в анонимном «Отрывке из повести в романтически-ужасном вкусе» (см.: СО. 1839. Т. 9. С. 59—63; указ.: Виноградов 1976: 153, 241). Последовательно используя в своих произведениях эстетические принципы романтизма, Бестужев-Марлинский называет главной задачей поэзии выражение чувств. В преамбуле к небольшой заметке «Определение поэзии», переведенной им с английского, он соглашается с автором, что «самое справедливое и понятное определение, какое только <...> можно дать поэзии», это «наречие страстей или воспламененного воображения, заключенное, обыкновенно, в известных размерах. <...> душа поэта занята предметом привлекательным, оживлена огнем воображения или борением страстей, которые в изложении сообщают слогу его и мыслям особую возвышенность, совершенно отличную от выражения души, находящейся в спокойном, обыкновенном ее состоянии» (Труды высочайше утвержденного Вольного общества любителей российской словесности. 1824. Ч. 25. Кн. 3. С. 304). Данные представления о сути литературы нашли воплощение в его романе «Вадимов», начатом в 1834 г., но так и не завершенном. В четвертой части этого произведения, «Свидании», описывается романтическая встреча главных персонажей, Вадимова и Ольги, на Волковом кладбище: героиня, освещаемая светом молнии, «упадает в объятия страстного Вадимова», чьи мысли — «как брызги растопленного металла», а стоны напоминают «рев тигра» [Марлинский А. [Бестужев-Марлинский А А.] Свидание // Марлин- ский А. Поли. собр. соч. Изд. 3-е. СПб., 1839. Ч. 12: Повести и прозаические отрывки, оставшиеся после смерти автора. С. 226, 234). В такой же экспрессивной манере изображены в повести «Фрегат “Надежда”» (1833) отношения капитана Правила и княгини Веры. По завершении сцены страстного объяснения между последними, супруг Веры, князь Петр, «с озабоченным видом, но с салфеткою в руке» выходит из столовой и, «вытирая губы», спрашивает у доктора причину неровного пульса княгини: «Ну что, любезный доктор <...> какова моя Верочка?» [Бестужев-Марлинский А А. Фрегат «Надежда» //Бестужев-Марлинский А. А. Кавказские повести. СПб., 1995. С. 448. (Литературные памятники)).
125 	...отрывочек... из повести «Ермак и Зюлейка». ...казак Ермак, дикий и грозный завоеватель Сибири, влюблен в Зюлейку, дочь сибирского царя Кучужа, им в полон взятую. Событие прямо из времен Ивана Грозного... — Ермак (Ермолай) Тимофее¬


568
Приложения
вич (1537/1540—1585) — русский землепроходец, казачий атаман, положивший начало освоению Русским государством Сибири. Был приглашен уральскими купцами и солепромышленниками Строгановыми для охраны их владений от нападений хана Кучума. В 1582 г. отряд Ермака одержал ряд побед над сибирскими татарами, разгромив основные войска Кучума, и занял столицу Сибирского ханства, Кашлык, в результате чего ханство распалось, Кучум откочевал в степь, а население Западной Сибири стало выплачивать Ермаку дань — ясак. Попав с небольшим отрядом в подстроенную Кучумом засаду, Ермак попытался переплыть Ваграй (приток Иртыша), но из-за тяжелой кольчуги — дара Ивана IV Васильевича (1530—1584, великий князь Московский и всея Руси с 1533 г., царь всея Руси с 1547 г.) — утонул. Ермак был воспет во многих народных песнях и неоднократно становился героем литературных сочинений. Приводимый Девушкиным фрагмент повести Ратазяева является пародийным изложением известной легенды о том, что при взятии Ермаком города Тебенде (ныне село Большая Тебендя Усть-Ишимского района Омской области) местный князь Еличай «вместе с данию представил Ермаку и юную дочь свою, невесту сына Кучумова; но целомудренный атаман велел ей удалиться с ее прелестями опасными и с невинностью» (Собрание портретов россиян, знаменитых по своим деяниям, воинским и гражданским, по учености, сочинениям, дарованиям, или коих имена по чему другому сделались известными свету, в хронологическом порядке, по годам кончины, с приложением их кратких жизнеописаний /Изд. П. Бекетовым. М., 1821. Ч. 1. С. 37). Любовная драма Ермака не единожды привлекала внимание писателей, примером тому служит, в частности, пьеса П.А. Плавилыцикова «Ермак, покоритель Сибири» (1806), повести «Ермак» А.А. Шишкова (1828) и А. С. Хомякова (1832), роман в четырех частях П.П. Свиньина «Ермак, или Покорение Сибири» (1834). К весне 1845 г., когда Достоевский завершал «Бедных людей», из печати вышло переиздание анонимного лубочного романа «Ермак, покоритель Сибири» (Исторический роман: В 2 ч. Изд. 4-е [5-е]. М., 1845), впервые выпущенного в 1839 г. По-видимому, оно являлось контрафактной (с несущественными изменениями текста оригинала) публикацией книги «Жизнь и деяния Ермака, завоевателя Сибири, выбранные из разных писателей как российских, так и иностранных» (1807; во 2-м изд. — «Ермак, завоеватель Сибири. Историческая повесть», 1827), возможно принадлежавшей И.Ф. Докучаеву (на это косвенно указывает надпись на обороте титула издания 1807 г.: «Храброму козацкому воинству посвящает книгу сию Издатель. И. Д.»; см. также Якубович 1991: 53). В рецензии на предыдущую публикацию «Ермака, покорителя Сибири», помещенной в «Отечественных записках», отмечалось, что «это даже не “анекдоты Ермака”, а вздорная сказка, к которой имя Ермака идет гораздо менее, чем к сказке о Семи Семи- онах; однако благодаря образованному вкусу известной публики, читающей по складам, книга радует свет уже и третьим изданием. Это очень утешительно» (03. 1843. Т. 31. № 12. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 11). Данный роман, повествовавший о страстной любви Ермака и Велики, дочери гетмана, изобиловал сентиментально-романтическими клише, в частности, в сценах свиданий героев:


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
569
Он бросился перед ней на колени. Радость влюбленного была неизъяснима. Восторг не давал свободы его языку <...> «Прекраснейшая из дев! прости дерзости того, который осмелился простирать на дочь знаменитого Гетмана взоры любви. Вини не меня, но любовь и мое сердце, против которых я не в силах противоборствовать». «Храбрый воин! — отвечала Велика, — я почла бы себя недостойною, если б презрела таким храбрым и честным воином, каков ты <...>» (Ермак, покоритель Сибири. Исторический роман. Изд. 4-е. М., 1843. Ч. 1. С. 51—52).
Их пламенный, нежный разговор, а вместе с этим неизъяснимое беспокойство занимали всё их внимание. Страстный юноша обнимал страстную Велику; ее голова лежала на его груди, орошаемой ее слезами (Там же. С. 75).
Имя восточной красавицы Зюлейки (Зулейки), клишированное многочисленными текстами, вероятно, было знакомо Достоевскому по «Книге Зулейки» («Suleika Nameh. Buch Suleika») из сборника И.-В. Гёте «Западно-восточный диван» («West- östlicher Divan», 1819), в частности, по стихотворению «Как тебя утратить милый...» («Nimmer will ich dich verlieren...»), известному также благодаря переводу А.А. Бестужева-Марлинского «Зулейка» (1828; Достоевский мог прочесть его в изд.: Марлинский А. [Бестужев-Марлинский А А.] Поли. собр. соч. СПб., 1838. Ч. 11: Стихотворения и полемические статьи. С. 148). С историей завоевания Ермаком Сибири Достоевский впервые познакомился в десятилетнем возрасте: главы из «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина читал по вечерам своим детям Михаил Андреевич Достоевский (см.: Акад. ПСС/21: 134). Цитируемая Девушкиным повесть Ратазяева имеет сюжетные и тематические корни в 12-й «думе» К.Ф. Рылеева «Смерть Ермака» (1821), ставшей к моменту написания романа «Бедные люди» народной песней. Д.В. Гришин указывает на еще один возможный источник пародийной реминисценции — роман «Удольфские тайны» («The Mysteries of Udolpho», 1794) Анны Радклиф (см.: Гришин [1978]: 86); Достоевский читал его в переводе Ф.А. Загорского (см.: Радклиф А. Таинства Удольфские: В 4 ч. / Пер. с фр. С... Ф... 3.... М., 1802.; согласно В.Н. Рогожину, криптоним расшифровывается как «студент Федор Загорский», см.: Указатель к «Опыту российской библиографии» В.С. Сопикова/ Сост. В.Н. Рогожин. Испр. и доп. изд. СПб., 1908. С. 173). Сцена встречи влюбленных в этом произведении, описывающем невероятные приключения двух любящих сердец, перегружена штампами сентиментальной литературы.
В промежутке судорожных своих вздохов он собрал слезы Эмилии своими устами <...> вскричал: «О, Эмилия! Сердце мое разрывается. Я не Moiy, не могу Вас оставить. Теперь я Вас вижу, теперь Вас держу в своих объятиях <...> О, Эмилия. Отважьтесь поверить Вашему сердцу, отважьтесь быть моею навсегда!» [Радклиф А. Таинства Удольфские. Ч. 1. С. 375—376).
126 	Каменный Пояс — одно из устаревших обозначений Уральских гор (наряду с Камнем, Большим Камнем, Большим Поясом, Земным Поясом, Камнем Большого Пояса и пр.).


570
Пр иложения
127 Что будет делать бедная дева, взросшая среди родных снегов Сибири, в юрте отца своего, в вашем холодном, ледяном, бездушном, самолюбивом свете? — Аллюзия на распространенный в романтической литературе мотив встречи невинной девы, выросшей на лоне природы, с цивилизацией, олицетворяемой влюбленным в прекрасную дикарку юношей, представителем светского общества, встречи, оканчивающейся трагически («Цыганы» (1824) А. С. Пушкина; «Эда» (1826) Е.А. Баратынского и др.). Тема живущего праведной жизнью «естественного» человека, чуждого условностей европейской культуры, была разработана в литературе сентиментализма и широко использовалась в произведениях романтиков начала XIX в., однако к 1840-м годам воспринималась уже как литературное клише. См. в «Цыганах» Пушкина:
Когда бы ты воображала Неволю душных городов!
Там люди, в кучах за оградой,
Не дышут утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов;
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят И просят денег да цепей.
(Пушкин 1937—1959/4: 185).
Стоит отметить, что непосредственно перед созданием романа «Бедные люди» Достоевский познакомился с драмой М.Ю. Лермонтова «Маскарад» (1842), которая развивает мотив трагической участи человека, принадлежащего к светскому обществу.
128 «— Любо мне шаркать железом о камень\ — Реминисценция из стихотворения В.Г. Бенедиктова «Возвратись!»; ср.:
О, весело шаркать железом о камень,
И думать: «Вот скоро взыграет оно!
Вот скоро при взмахе блеснет и присвистнет!» [Бенедиктов [В.Г] Возвратись! //ВдЧ. 1836. Т. 16.
Отд. 1: Русская словесность. С. 161).
С этим стихотворением Бенедиктова Достоевский мог также быть знаком по изданию «Стихотворения Владимира Бенедиктова. Вторая книга» (СПб., 1838. С. 28; указ.: Мельник В.И. Пародия на В.Г. Бенедиктова в «Бедных людях» // РЛ. 1994. No 4. С. 178).
129 «Знаете ли вы Ивана Прокофьевича Желтопуза? Ну, вот тот самый, что укусил за ногу Прокофия Ивановича. — Пародийная аллюзия на «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (1833) Н.В. Гоголя; ср.: «Вы знаете Агафию Федосеевну? та самая, что откусила ухо у заседателя» (Го¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
571
голь 1937—1952/2: 223). Идея подобного пародирования могла быть подсказана Достоевскому анонимными «Отрывками из повестей в новейшем современном вкусе», в числе которых содержался и «Отрывок из гумористически-шутливой повести», представляющий собой явную карикатуру на указанное произведение Гоголя (см.: СО. 1839. Т. 9. No 6. Отд. 1: Русская словесность. С. 85—91). См. также примеч. 118.
130 ...прекрасного поведения и потому превосходный писатель, не то что другие писатели. — Возможная аллюзия на литературное и общественное кредо Ф.В. Булгарина, который своими печатными выступлениями создал себе образ идеального верноподданного писателя, ревностно служащего своей литературной деятельностью правительству (указ.: Кузовкина 2007: 122).
131 ...вышла бы в свет книжка, под титулом — «Стихотворения Макара Девушкина»! — В начале 1840-х годов предпочтения читателей резко изменились: интерес к поэзии стремительно угас и выпустить книгу стихотворений «возможно было только на собственные средства: издатели стихов не брали» [Вишневецкий Л.М., Иванов Б.И., Левин Л.Г. Формула приоритета. Возникновение и развитие авторского и патентного права. Л., 1990. С. 54). А .Я. Панаева упоминает в мемуарах о том, что И. С. Тургенев, высмеивая роман «Бедные люди», сочинил эпиграмму в форме благодарного письма Девушкина Достоевскому, где часто повторялось слово «маточка» (см. с. 241 наст, изд.); текст эпиграммы не сохранился.
132 ...контесса-дюшесса... — То есть именитая дама. Контесса (от. фр. contesse) — графиня; дюшесса (от фр. duchesse) — герцогиня.
133 Петля этот Ратазяев\ — Слово «петля» использовано здесь в значении «плут», «хитрец», «проныра», «выжига». Меткое замечание Девушкина содержит аллюзию на Ивана Ивановича Выжигина, героя одноименного популярного романа Ф.В. Булгарина. Апология ловкой посредственности, или среднего человека, которую развивал в ряде своих произведений Булгарин, стала его визитной карточкой в русских литературных кругах начиная с 1820-х годов (см.: Вершинина Н.Л. Одиссея Булгарина Ц Булгарин Ф.В. Лицевая сторона и изнанка рода человеческого. М., 2007. С. 6—9). Плутоватость самого Булгарина была общеизвестна: Н.И. Греч называл его «ловким своим товарищем», указывая, что «проделки» и «интриги» редактора «Северной пчелы» в общественной и литературной жизни связаны с коренной чертой его натуры и присущим ему способом вести дела (цит. по: Пушкин 1937-1959/11: 204).
134 ...пустили в ход такой романеи... — Романея {устар.) — обозначение сладкой настойки на заграничных («фряжских» — букв.: итальянских) винах (Даль 1903— 1909/3: 1713); в данном случае слово «романея» использовано как метафора скабрезных тем в разговорах. Девушкин намекает на фривольный характер бесед в кружке Ратазяева.
135 Ходит здесь порукам Поль де Кока одно сочинение... всех критиков петербургских в благородное негодование приводит. — Романы Ш.-П. де Кока имели большой успех в России 1830—1840-х годов, однако осуждались консервативной критикой как «грязные». Девушкин, по всей видимости, имеет в виду роман писателя «Женни, или Три цветочные рынка в Париже». Рецензия на эту книгу, вышедшая в «Отече¬


572
Пр иложения
ственных записках», указывала на скверное качество самого сочинения и плохой перевод, однако констатировала популярность романа у читателей: «Когда я просмотрел <...> плохой перевод романа Поль-де-Кока, то удивился не тому, что роман дурен (у нас это не в диковинку), не тому, что перевод дурен (это также не редкость), а богатству и разнообразию читающего народа» (03. 1844. Т. 37. № 11. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 45). В «Биографическом очерке», посвященном писателю, Н.А. Некрасов отмечал:
Журналы наши прокричали Поль де Кока безнравственным, тривиальным, грязным; они иногда даже отказывались говорить о его произведениях, опасаясь обвинения в дурном тоне. И вот мы начали припрятывать романы Поль де Кока с своих кабинетных столов или закладывать их под спуд, под романы Дюма, Сю, Сулье, Жорж-3анд и тому подобных господ и госпож. Мы доставали их оттуда только украдкой, читали втихомолку <...> объявляя решительно, что не читаем и презираем Поль де Кока (ЛГ. 1842. № 10. 8 марта. С. 208).
О творчестве этого романиста одобрительно отзывался В.Г. Белинский, находивший, что в сочинениях Поля де Кока присутствуют «доброта сердечная, теплота души, мастерской рассказ, удачные очерки характеров, оригинальность, веселость», а тот из читателей, «кто читает Поль де Кока с дурной целью <...> испорчен еще до Поль де Кока» (Белинский 1953—1959/3: 215, 216; указ.: Абрамовская 2004: 76).
136 ..„меняютуж третью гувернантку в два года. — Гувернантка (от фр. gouvernante — «воспитательница») — наемная домашняя воспитательница девочек (с восьми — десяти лет), занимавшаяся также их обучением, как правило иностранка. Частая смена гувернанток обычно указывала на тяжелый характер нанимателей.
137 «Повести Белкина» («Повести покойного Ивана Петровича Белкина», 1830) — цикл повестей А. С. Пушкина, до 1845 г. публиковавшийся трижды — в 1831 г. (отдельное издание; см.: Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные Александром] П[ушкиным]. СПб., 1831), 1834 г. (в составе «Повестей» Пушкина; см.: Повести, изданные Александром Пушкиным. СПб., 1834. С. П—ХШ, 13—158) и в 1838 г. (в т. 8 посмертного издания «Сочинений» писателя; см.: Пушкин А\С\ Сочинения [: В 11 т.]. Т. 8. С. 5—132).
138 ...неученый человек и сам знаю, что неученый, что на медные деньги учился... — Дети из небогатых семей получали начальное образование частным образом, у приходящих учителей. «На медные деньги» в раннем детстве учился и сам автор романа — сперва у «служившего в Екатерининском институте <...> отца дьякона» И.В. Хинковского, который давал Достоевскому уроки русского языка и литературы, закона Божьего, арифметики и географии, и у титулярного советника Н.И. Драшусова (наст, фамилия Сушард), преподавателя Александровского и Екатерининского институтов, обучавшего старших братьев Достоевских французскому. Позднее, с осени 1833 г. он вместе с братом Михаилом «ездил <...> в продолжение целого года или даже более» на занятия в домашний пансион Драшусова (Достоевский 1992: 64). Для Девушкина образованный человек — это человек,


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
573
имеющий среднее или высшее образование; характеризуя соседей по квартире, герой пишет: «<...> люди хорошие, всё такие образованные, ученые» (с. 9 наст, изд.). С другой стороны, среди простого народа Девушкин чувствует себя достаточно просвещенным: «Я не вытерпел от него, от необразованного мужика, оскорбления, да и сказал ему дурака <...>» (с. 75 наст, изд.; см. также примеч. 63).
139 ...вот, например, когда конфетку во рту держите, — вот когда прочтите. — Реминисценция из рецензии Ф.В. Булгарина на «Повести Белкина» А. С. Пушкина; ср.: «<...> несколько анекдотцев (из коих некоторые давно известны), рассказанных весьма приятно, языком правильным и слогом, во многих местах, чрезвычайно живым. <...> Прочтешь точно так, как съешь конфект — и забыл!» (СП. 1831. No 288. 18 декабря).
140 ...последнюю копейку ребром ставите... — Поставить ребром последнюю копейку {разг.) — истратить на что-либо все средства, рискнуть в игре, поставив на кон все деньги.
141 ...случалось хлеб его есть. — Есть чей-то (чужой) хлеб — жить на чужой счет, быть на чьем-либо иждивении.
142 Пойду к Неве, да и дело с концом. ...что же мне без вас делать останется! — Закончив работу над «Бедными людьми», Достоевский писал брату Михаилу 4 мая 1845 г.: «А не пристрою романа, так, может быть и в Неву. Что же делать?» (с. 164 наст. изд.).
143 Ломовой извозчик — кучер наемного конного экипажа, перевозивший грузы.
144 ...старуха-пошлепница... — Пошлепница — женщина, идущая шаркающей походкой, шлепая (по грязи).
145 Что делал? Из каких я лесов? — Ср. в пословицах: «В лесу лесеют, в людях людеют», «Наука в лес не ходит», «И мы не в лесу родились, не ленью молились» (Даль 1903—1909/2: 724) лес как обозначение дикого, противопоставленного культуре и цивилизации пространства.
146 ...читал... «Картину человека»... — Имеется в виду курс лекций по философии «Картина человека, опыт наставительного чтения о предметах самопознания для всех образованных сословий, начертанный А. Галичем» (1834). А.И. Галич (1783— 1848) — лицейский преподаватель Пушкина, профессор Санкт-Петербургского университета, известный философ-просветитель — в начале 1840-х годов был в опале, и прямое упоминание его имени не пропустила бы цензура. Отрывки из книги Галича, вероятно, читал в детстве писателя на семейных вечерах М.А. Достоевский, ее также популяризировал на своих занятиях в Главном инженерном училище профессор В.Т. Плаксин, хорошо знакомый с автором. Многие нравственные проблемы, поднятые в этой книге, получили свое отражение в романе «Бедные люди» (см.: Жилякова 1989: 20—26; Летопись 1993: 34).
147 ...«Мальчика, наигрывающего разные штучки на колокольчиках» читал... — Речь идет о романе французского писателя Ф.-Г. Дюкре-Дюмениля (1761—1819) «Маленький звонарь» («Le petit carillonneur», 1809), впервые опубликованном на русском языке под заглавием «Мальчик, наигрывающий разные штуки колокольчиками» (т. 1—4, 1810; 2-е изд. — 1820).


574
Приложения
148 «Ивиковы журавли» («Die Kraniche des Ibykus», 1797) — баллада Ф. Шиллера, известная в России по переводу В.А. Жуковского (см.: BE. 1814. № 3. Отд. 1: Изящная словесность. С. 200—205). В начале 1840 г. Достоевский писал брату Михаилу о том, что имя Шиллера стало для него «родным, каким-то волшебным звуком» (с. 126 наст. изд.).
149 «Станционный смотритель» — четвертая повесть из цикла «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» А. С. Пушкина; см. примеч. 137.
150 ...это читаешь, — словно сам написал... — Возможная реминисценция из «Мыслей» Б. Паскаля; ср.: «Лучшие книги суть те, о которых каждый читатель думает, что и он мог бы написать их» (Паскаль 1843: 90).
151 Нет, это натурально! вы прочтите-ка; это натурально! это живет\ — Здесь содержится намек на развивавшуюся в те годы идеологию литературного натурализма, включавшего в себя «эмпиризм» Ф.В. Булгарина, «реализм» А.С. Пушкина, «натуральную школу» В.Г. Белинского и Н.А. Некрасова и др. Вокруг нового направления в литературе велись ожесточенные споры, активными участниками которых были А.С. Грибоедов, Н.А. Полевой, Булгарин, В.Ф. Одоевский, Пушкин и многие другие.
152 ...на Невском или на набережной живет... — Имеются в виду Невский проспект и Английская набережная — районы Петербурга, в которых были расположены дома богатых и знатных людей.
153 ...теперь всё пошли книжки с картинками и с разными описаниями... — В 1840-е годы — время, к которому отнесено действие романа, — в России получили широкое распространение иллюстрированные издания, в частности, появившиеся в этот период физиологические очерки, которые, вероятно, и подразумевает Девушкин, как правило, сопровождались гравированными изображениями «типов» — представителей различных сословий и профессий. Примером подобного рода публикаций могут послужить «Наши, списанные с натуры русскими» А.П. Башуцкого (В 14 вып. СПб., 1841—1842; факс, изд.: М., 1986), «Картинки русских нравов» Ф.В. Булгарина и В.Ф. Тимма (В 6 кн. СПб., 1842—1843); «Физиология Петербурга» Н.А. Некрасова (В 2 ч. СПб., 1844—1845; переизд.: М., 1991) и др. Младший брат писателя, Андрей Михайлович, вспоминает, что в раннем возрасте Достоевский обучался грамоте по снабженному иллюстрациями изданию «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового завета, выбранные из Священного Писания и преизряднейшими нравоучениями снабженные, изданные Иоанном Гибнером, в переводе М. Соколова и с его примечаниями» (1801 г.) — переводу книги «Zweymal zwey und funffzig auserlesene biblische Historien aus dem Alten und Neuen Testamente» (Der Jugend zum Besten abgefasset von Johann Hübnern, Rectore des Johannei zu Hamburg, Nebst einer Vorrede E. Hoch-Ehrwürdigen Ministerii Der Stadt Hamburg. Leipzig, 1714), написанной гамбургским пастором И. Гюбнером и перелагавшейся в течение XVIII в. на многие европейские языки (см.: Достоевский 1992: 66; см. также: Гроссман Л.77. Семинарий по Достоевскому. М.; Пг., 1922. С. 68; ДМИ. СПб., 1996. Т. 13. С. 3). В России она фактически превратилась в учебное пособие, которое широко использовалось на уроках Закона Божьего — дисциплины, во¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
575
шедшей в программы русских учебных заведений в 1828 г. В семье Достоевских дети часами рассматривали занимательные картинки в издании Гюбнера, изображавшие «сотворение мира, пребывание Адама и Евы в раю, потоп и прочие главные священные факты». Эту книгу Достоевский разыскал в 1870-е годы и берег ее «как святыню» (Достоевский 1992: 66), она упоминается, в частности, в романе «Братья Карамазовы» (см.: Акад. ПСС/14: 264).
154 Посьиаю вам одну книжку, тут всё разные повести... прочтите одну... под названием «Шинель». — Вероятно, имеется в виду напечатанный в 1842 г. третий том «Сочинений» Н.В. Гоголя, где была впервые опубликована повесть «Шинель» (см.: Гоголь Н.В. Сочинения [: В 4 т.]. СПб, 1842. Т. 3. С. 249—312). Поскольку цензурный комитет до середины января 1843 г. медлил с разрешением выпуска книги в свет, она поступила в продажу лишь в последней декаде января 1843 г.
155 ...в театр... в галерею. — Галерея (галерка, раек) — верхний ярус зрительного зала; на галерее находились самые дешевые места.
156 Мантилья (исп. mantilla) — короткая свободная женская накидка с широкими рукавами, из кружев или тюля, которую носили поверх платья.
157 ...всякий ее своей Глашей зовет, все в одну в нее влюблены... — Возможно, здесь содержится намек на актрису Варвару Николаевну Асенкову (1817—1841), обладавшую выдающимся артистическим талантом и обаянием и собиравшую вокруг себя толпы поклонников. Она создала целую галерею лирических героинь, играла Евгению Гранде в пьесе Ж.-Ф. Байяра и П. Дюпора «Дочь скупого» («La fille de l’avare», 1835; водевиль по роману О. де Бальзака «Евгения Гранде» («Eugénie Grandet», 1833)), Офелию в «Гамлете» («Hamlet», 1600—1601) У. Шекспира, Марью Антоновну в «Ревизоре» (1835) Н.В. Гоголя, Софью в «Горе от ума» (1822—1824) А.С. Грибоедова и др. Ее амплуа были нежные, женственные натуры, готовые к подвигу во имя любви и чести. Ф.А. Кони — автор водевиля «Девушка-гусар» (пост. 1836), в котором блестяще играла Асенкова, — отзывался о ней: «Асенкова прекрасная актриса, и притом хорошенькая актриса — и ее хвалят» [Кони ФА. Письма//Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1975 год. Л., 1977. С. 129 (Письмо И.С. Кони от 18 декабря 1836 г.)). Особенный успех она имела в роли Параши в пьесе «Параша-Сибирячка» (см.: Полевой Н.А. Параша Сибирячка. Русская быль в двух действиях, с эпилогом Ц Репертуар русского театра. 1840. Кн. 2. Февраль. С. 1—24 (1-я паг.)), написанной по мотивам повести Ксавье де Местра «Юная сибирячка» («La jeune Sibérienne», 1815; рус. пер.: [Местр К. де.] Молодая сибирячка. Истинное происшествие / Пер. А. Попова. СПб., 1840; Параша Лупалова. Соч. гр. Ксавье де-Местра/Пер. с фр. СПб., 1845). Популярность и выдающийся талант Асенковой отмечали многие известные литераторы, в том числе В.Г. Белинский (см.: ЛГ. 1840. № 17. 28 февраля. Стб. 394—400). Восхищался ее творчеством и Н.А. Некрасов. В январе 1840 г., побывав на представлении «Параши-Сибирячки» в Александрийском театре, он написал в стихотворении «Провинциальный подьячий опять в Петербурге. Беда неминучая и радость могучая» (часть 3 стихотворного фельетона «Провинциальный подьячий в Петербурге»): «На днях смотрел Па- рашеньку | — Нет прелестям конца!» Позже, в 1855 г., он посвятил актрисе стихотворение «Памяти <Асенков>ой», где есть строки:


576
Приложения
<...> Ты благородно поняла Призвание актрисы <...>
Ты до последних дней своих Со сцены не сходила
В сознанье светлой красоты И творческого чувства Восторг толпы любила ты,
Любила ты искусство.
На полях своего экземпляра издания «Стихотворений» 1873 г., куда вошло и указанное произведение, Некрасов пометил карандашом: «Актрисе Асенковой, блиставшей тогда. Бывал я у нее; помню похороны, — похожи, говорили тогда, на похороны Пушкина <...>» (Некрасов 1981—2000/1: 200, 147, 625). Образ Асенковой также нашел отражение в г-же Дюменгель, персонаже «комедии-водевиля» Некрасова «Вот что значит влюбиться в актрису!» (опубл. под псевд. Н. Перепельско- го; см.: Репертуар русского театра. 1841. Ч. 2. Кн. 12. Отд. 2: Комедии и водевили. С. 1—18). См. также примеч. 19 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (Nq 4).
158 	Тому определено быть в генеральских эполетах, этому служить титулярным советником.., — Возможная реминисценция из повести Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего»; ср.: «Всё, что есть лучшего на свете, всё достается или камер-юнкерам, или генералам» (Гоголь 1937—1952/3: 205). «Генеральские эполеты» — ироничное метонимическое обозначение чинов первых четырех классов. Титулярный советник — гражданский чин 9-го класса в Табели о рангах, самый высокий из «низших» чинов, первоначально приравнивавшийся среди придворных чинов, например, к камер-юнкеру (последний в 1737 г. был «повышен» до 6-го класса, затем, в 1742 г., до 5-го класса, а после 1809 г. стал младшим дворянским званием, в частности, его получил 31 декабря 1833 г. А.С. Пушкин); к XIX в. среди военных чинов ему, к примеру, соответствовал капитан в пехоте и драгунских войсках, поручик в гвардии, есаул в казачьих войсках. Герою романа принадлежит более высокий чин по сравнению с самим Достоевским, который в период зарождения замысла «Бедных людей» служил в Санкт-Петербургской инженерной команде инженер-подпоручиком (чин 12-го класса). Стоит отметить, что, согласно существовавшему уставу, «дворяне, увольняемые от службы по их просьбам, буде они состояли в последнем чине не менее года, по засвидетельствованию начальств о беспорочном и усердном их служении» награждались «при отставке следующими чинами». Данное правило действовало для всех чиновников до 7-го класса включительно (остальным нужно было испрашивать разрешение царя), однако не распространялось на тех служащих, «которые увольняются только от занимаемых ими должностей для определения к другим делам» (Устав о службе гражданской по определению от правительства Ц Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Павловича составленный [: В 15 т.]. Изд. 1842 г. СПб., 1842. Т. 3: Свод учреждений государственных и губернских. Ч. 3: Уставы о службе гражданской. Кн. 1. С. 217, 218). В частности, Достоевский по увольнении


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
577
из инженерных войск стал инженер-поручиком в отставке (чин 10-го класса, военных чинов 11-го класса в XIX в. не было). Однако героя романа не повысили бы до чина 8-го класса (коллежский асессор) и после выхода в отставку, поскольку для производства в следующий по старшинству чин необходимо было, чтобы увольняемый не имел взысканий по службе, выслужил положенный срок и отказался от требований пенсии (получение Достоевским чина инженер-поручика говорит о том, что, несмотря на известные финансовые трудности, писатель отказался от военной пенсии). Кроме того, с принятием 25 июня 1834 г. «Положения о порядке производства в чины по гражданской службе» лица, не имевшие потомственного дворянства, не могли быть «награждаемы при отставке чином восьмого класса» (Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1835. Т. 9. Отд. 1. С. 659). Введение данного ограничения объяснялось тем, что по действовавшим тогда правилам чин 8-го класса в гражданской службе давал право на потомственное дворянство (получение личного дворянского звания обеспечивал любой гражданский чин, начиная с низшего, 14-го класса); для сравнения на более престижной военной службе, вплоть до 1845 г., право на потомственное дворянство давал обер-офицерский чин. Манифест «О приобретении дворянства службою» от 11 июня 1845 г. еще более ужесточил существовавшие нормы: согласно ему, право потомственного дворянства в военной службе гарантировал чин не ниже штаб-офицерского, в гражданской — не ниже 5-го класса (см.: Там же. СПб., 1846. Т. 20. Огд. 1. С. 450-451).
159 ...в больших проступках и продерзостях никогда не замечен... — Типичный канцеляризм, подобного рода формулировки в те годы использовались при увольнении или переводе на новую должность. Достоевский был знаком с этим клише по личному опыту. В «Формулярном списке о службе и достоинстве числящегося при С.-Петербургской инженерной команде полевого инженер-поручика Достоевского за 1843 год» в графе замечаний по службе значится: «таковых не отмечено» (цит. по: Летопись 1993: 86). Продерзость {устар.) — дерзость, вызывающий поступок.
160 ...крестик выходил... — См. примеч. 107.
161 ...жить водой не заллутя... — Ср. пословицу: «Он и водой [?] [воды] не замутит» — т. е. ведет спокойный и скромный образ жизни (Даль 1903—1909/1: 1513).
162 ...иной раз нуждается, что чаю не пьет? А точно все и должны уж так непременно чай пить\ — См. примеч. 24.
163 Распеканция (устар.) — выговор, нагоняй, взбучка.
164 ...вся гражданская и семейная жизнь твоя по литературе ходит... — Описание быта гражданского чиновника стало едва ли не основной темой прозы 1830—1840-х годов; в это время появились в изобилии водевили, которые содержали «куплетики невинно-насмешливого свойства над секретарями и заседателями, да в иных повестях выводились с сатирическим, по тогдашним понятиям, направлением, жизнь мелких чиновников». По словам современника, такого рода тексты в целом можно было озаглавить «водевильчиком доброго старого времени под названием “Титулярный советник в домашнем быту”» (Карнович 1897: 105). «Финский вестник» писал по этому поводу:


578
Приложения
<...> существо, известное у нас под общим названием чиновник, играет весьма страдательную роль и в литературе, и на сцене. Жалоба, что на бедных чиновников не нападает только разве ленивый, стала в последнее время повторяться во всех уголках читающего мира. Дурак — чиновник, обманутый муж — чиновник, негодяй — чиновник, отверженный и осмеянный любовник — чиновник, взяточник — уж, разумеется, не кто иной как чиновник. И всякий писака ездит на бедном чиновнике как ему заблагорассудится; и, особенно, мелким, безответным чиновникам беда! (ФВ. 1846. Т. 11. Отд. 5: Библиографическая хроника. С. 45-46; указ.: Цейтлин 1923: 24).
165 ...после того пункта, как ему бумажки на голову сыпали... — Аллюзия на повесть Н.В. Гоголя «Шинель»; ср.: «<...> сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом» (Гоголь 1937—1952/3: 143).
166 ...это злонамеренная книжка... это просто неправдоподобно, потому что и случиться не может, чтобы был такой чиновник. — Аллюзия на замечание Ф.В. Булгарина о комедии Н.В. Гоголя «Ревизор»; ср.: «В существе нет и не бывало ни такого “Ревизора”, ни таких дворян русских, ни таких женщин, ни таких судей, ни такого городничего. Это фарс и притом самый неправдоподобный, то, что французы называют: pièce burlesque (бурлеск. — К. Б.)\» (СП. 1841. № 286. 20 декабря. С. 1142). Достоевский знал о нелестных статьях и отзывах Булгарина о Гоголе. Так, 1 февраля 1846 г., после того, как издатель «Северной пчелы» раскритиковал «Бедных людей», он написал брату Михаилу: «“Бедные люди” вышли еще 15-го. <...> Какой ожесточенною бранью встретили их везде! <...> В “Северной пчеле” было черт знает что такое. Но я помню, как встречали Гоголя <...>» (с. 171 наст, изд.).
167 ...амбиция моя мне дороже всего. — Реминисценция антропологической концепции Н.М. Карамзина, мысль о защите попранного человеческого достоинства получила отражение, в частности, в таких его произведениях, как «Бедная Лиза» (1791), «Письма русского путешественника», а также в литературно-философских диалогах, вошедших в альманах «Аглая», который издавался в 1794—1795 гг. (см.: Седельникова О.В. Диалог с Н.М. Карамзиным и его роль в художественной структуре романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди» // Карамзин и его время. Томск, 2006. С. 241). Современная семантика слова «амбиция» (от лат. ambitio — «честолюбие, суетность») — тщеславие, властолюбие, обостренное самолюбие и самомнение — не совпадает с его значением, существовавшим в середине позапрошлого столетия. Во второй половине XVIII — начале XIX в. под амбицией подразумевали честность, ответственность, благородное поведение и чувство собственного достоинства. К примеру, А.С. Пушкин в июльском письме П.А. Вяземскому 1825 г. использует это слово в значении «благородная гордость» (Пушкин 1937— 1959/13: 185).
168 Я Емелю встретил... — Емеля, в дальнейшем также именуемый Емельяном Ивановичем — сквозной персонаж романа; этот тип добродетельного, но спившегося чиновника впоследствии получил развитие в рассказе «Честный вор», а спустя годы в образе Мармеладова появляется в романе «Преступление и наказание».


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
579
169 Дворник — работник при доме, в чьи обязанности входило убирать прилегающую к дому территорию, отпирать и запирать ворота, следить за порядком, не пускать во двор посторонних или подозрительных лиц (шарманщиков, разносчиков и пр.), собирать с жильцов квартирную плату (в доходных домах), разносить дрова по квартирам (см.: Юхнева 2008: 243).
170 ...тут-то меня и с лестницы сбросили, т. е. оно не то чтобы совсем сбросили, а только так, вытолкали. — Реминисценция из романа Ф.В. Булгарина «Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни» (В 2 ч. СПб., 1835. Ч. 1. С. 37), где главного героя, Вениамина Чухина, сталкивают с парадной лестницы в доме князя Туманина. Похожий эпизод содержится и в «Станционном смотрителе» А.С. Пушкина: Минский, раздосадованный попытками Самсона Вырина увидеться с дочерью, «вытолкнул его на лестницу» (Пушкин 1937—1959/8!: 104).
171 Он, бедный-то человек, он взыскателен:; он и на свет-то Божий иначе смотрит, и на каждого прохожего косо глядит, да вокруг себя смущенным взором поводит, да прислушивается к каждому слову... — Возможная реминисценция из «Мыслей» Б. Паскаля; ср.: «Человек так велик, что величие его проявляется даже в том, что он сознает свое бедственное состояние»; «Вещи, которые наиболее нас тревожат, часто вовсе незначительны; например, заботливость скрыть свою бедность. Из этой ничтожной вещи воображение наше делает гору. Дай другой оборот воображению, тогда бедняк охотно выскажет свою бедность» (Паскаль 1843: 100, 180).
172 ...бедный человек хуже ветошки... — См. примеч. 11.
173 Соте-папильйот (от фр. sauté papillote — «соте, приготовленное в пергаментной бумаге») — дорогое ресторанное блюдо: филе мелкой дичи, обжаренное в растительном масле.
174 ...всей ли ногой на камень ступаешь али носочком одним... у такого-то чиновника, такого-то ведомства, титулярного советника, из сапога голые пальцы торчат... у него локти продраны... — Реминисценция из повести Н.В. Гоголя «Шинель»; ср.:
Акакий Акакиевич <...> решил <...> ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидывать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем (Гоголь 1937—1952/3: 154; указ.: Бем 1936: 137).
175 ...это ничто перед гнусным намерением Ратазяева нас с вами в литературу свою поместить и в тонкой сатире нас описать... — Борьба с изображением и обсуждением в литературе чиновничества, а также с литературной деятельностью государственных служащих продолжалась всю первую половину XIX в. При различии взглядов на многие проблемы и задачи внутренней политики, в этом вопросе императоры Александр I и Николай I были полностью солидарны. Так, в министерском предписании от 24 мая 1818 г. указывалось, что «обо всем, касающемся правительства, можно писать только по воле самого правительства, которому


580
Пр иложения
лучше известно, что и когда сообщить публике; частным же лицам не следует писать о политических предметах ни за, ни против: и то, и другое нередко бывает одинаково вредно, давая повод к различным толкам и заключениям» (Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. T. 1. С. 429). В этой связи, к примеру, не дозволялось писать об игре актеров в театральных постановках на том основании, что артисты состояли на государственной службе. Подобный запрет «тем более простирался на всех служащих чиновников, литературные суждения о действиях которых строго преследовались цензурою» (Скабичевский AM, Очерки истории русской цензуры (1700—1863 г.). СПб., 1892. С. 156). Точку в этом вопросе поставил высочайший указ от 23 июня 1824 г., воспрещавший государственным служащим публиковать без разрешения начальства сочинения, так или иначе тематически связанные со службой или политикой: «“Дошло до сведения государя императора, что некоторые из служащих и отставных чиновников позволяют себе издавать в свет печатные известия о поступках своих в исполнении возложенных на них должностей; а другие, напротив, такими же печатными известиями опровергают первые, и что отсюда проистекают неприличные суждения, доводящие до нескромности о предметах, как по обязанностям службы, так и по самым правилам благопристойности. Его императорское величество изволит находить полезным единожды навсегда принять за правило, чтобы российские чиновники, находящиеся на службе, нигде и ни на каком языке не издавали в свет никаких сочинений, заключающих что-либо, касающееся до внешних и внутренних отношений Российского государства, сверх обыкновенной цензуры, без дозволения своих начальств”» (О запрещении российским чиновникам, находящимся на службе, издавать в свет сочинения, заключающие что- либо, касающееся до внешних или внутренних отношений Российского государства, без дозволения своих начальников (от 23 июня 1824 г.) // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. СПб., 1830. Т. 39. С. 395). Столь же неодобрительно относилось к литературной деятельности чиновников и правительство Николая I. Так, 10 июня 1826 г. Николай I подписал крайне тяжелый цензурный устав (см.: Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. СПб., 1862. С. 125—196), который современники восприняли не только как вредный, но и практически неисполнимый. По свидетельству Е.П. Карновича, цензура настолько активно включилась в работу по выявлению нарушений указа, что иногда слово «чиновник» цензоры заменяли словосочетанием «служащий в конторе» (Карнович 1897: 105); «дело дошло до того, что одна только чистая поэзия и беллетристика подлежали ведению цензурных комитетов; всё же прочее сверх их отдавалось на просмотр того или другого ведомства» (Скабичевский А.М. Указ. соч. С. 252). Не случайно, к примеру, Н.В. Гоголь жаловался в письме от 29 апреля 1836 г. М.С. Щепкину: «Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях [в “Ревизоре”]. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня. Бранят и ходят на пьесу <...>» (Гоголь 1937—1952/11: 38). Вскоре к пониманию чрезмерности требований цензурного устава пришло и правительство, о чем свидетельствуют, в частности, многочисленные постановления


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
581
и «предложения» цензурному комитету от отдельных министерств и кабинета министров, направленные на облегчение производства и распространения книжных и периодических изданий (см., напр.: Сборник постановлений и распоряжений по цензуре. С. 204, 208—213; см. также: Скабичевский А.М. Указ. соч. С. 220— 224). В 1830-е годы, со смягчением цензурного устава, бедный чиновник обосновался в качестве одной из центральных фигур в тематическом поле русской литературы и публицистики: «<...> как только печать наша почувствовала некоторую долю свободы, то первый ее натиск был направлен на чиновников без соображений с тем подневольным положением, в каком они находились»; при этом считалось, что «чиновничество представляло у нас всегда самый смирный, самый консервативный элемент» (Карнович 1897: 102, 106). Стоит, однако, отметить, что первые сатирические выпады против конкретных должностных лиц в русской литературе появились еще при Екатерине П, как разновидность принятых в последней трети XVIII в. «моральных поучений»; наиболее резким выступлением против государственных служащих в отечественной словесности долгие годы почиталась комедия В.В. Капниста «Ябеда» (1798). «Натуральная школа» подняла тему чиновничества на новый уровень. Вместе с тем существовало мнение, что любое печатное слово о чиновниках должно исходить непосредственно от их начальства, в противном случае освещение общественного и бытового аспектов чиновной жизни является противоправным и/или аморальным. В качестве главной причины тому называли априорную необъективность свидетельства одного чиновника о другом. Как пишет современник, речь шла именно об этическом аспекте проблемы: «<...> чиновники-литераторы должны были прекратить <...> хвалебные самим себе гимны», равно как и «направленные против своих коллег обличения». Порочность автора, затрагивавшего тему чиновничества, по общепринятому мнению, заключалась в том, что он, «нападая на низшее чиновничество, кадит вместе с тем перед высшим не только утонченным фимиамом, но донельзя удушливым ладаном» (Там же: 103, 104). Примечательно, что, выражая возмущение «Шинелью», Девушкин, по сути, повторяет критические замечания Ф.В. Булгарина в адрес гоголевской повести (ср., напр.: СП. 1841. № 286. 20 декабря. С. 1142).
176 ...и Шекспир вздор, всё это сущий вздор... — В сентябре 1844 г., работая над романом «Бедные люди», Достоевский отстаивал право стать профессиональным писателем в переписке со своим опекуном, П.А. Карепиным, который резкими высказываниями в адрес У. Шекспира пытался подорвать значение литературного труда в глазах шурина (см. примеч. 1 к письму 24). Достоевский отвечал ему: «<...> Вам не следовало бы так наивно выразить свое превосходство заносчивыми унижениями меня, советами и наставлениями, которые приличны только отцу, и шекспировскими мыльными пузырями. Странно: за что так больно досталось от Вас Шекспиру. Бедный Шекспир!» (с. 152 наст. изд.). Об этом споре с опекуном Достоевский писал, в частности, 30 сентября 1844 г. брату Михаилу (см. с. 155 наст. изд.).
177 ...у вас слог чрезвычайно неровный. — Реминисценция из повести Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего»; ср. слова Поприщина о переписке собачек: «Чрезвычай¬


582
Пр иложения
но неровный слог. Тотчас видно, что не человек писал» (Гоголь 1937—1952/3: 203; указ.: Бочаров 1985: 53).
178 ...жизнёночек вы мой... — Этот эпитет встречается в письме Михаила Андреевича Достоевского к жене, Марии Федоровне: «Прощай, душа моя, голубица моя, радость моя, жизненочек мой, целую тебя до упаду. Детей за меня поцелуй» (цит. по: Достоевский 1992: 85; см. также: Нечаева 1979: 81). До создания «Бедных людей» Достоевский использовал данный эпитет в переводе романа О. де Бальзака «Евгения Гранде», в репликах папаши Гранде (см.: Бальзак О. Евгения Гранде / Пер. Ф.М. Достоевского Ц Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: Канонические тексты. Петрозаводск, 1995. T. 1. С. 269, 333).
179 Он добрая душа, бескорыстная душа, да неразговорчивый такой... — Емеля начинает собой длинный ряд персонажей Достоевского, сочетающих в себе выдающиеся душевные качества со склонностью к пьянству. Возможно, на создание этого типа героя повлияла личность И.Н. Шидловского, близкого друга писателя в юности. Вс. С. Соловьев указывает в мемуарах, что «Шидловский, по рассказам Достоевского, был человек, в котором мирилась бездна противоречий: он имел “громадный” ум и талант, не выразившийся ни одним писаным словом и умерший вместе с ним; кутеж и пьянство — и потрижение в монахи. Умирая, он сделал бог знает что: он был тоже в Сибири, на каторге; когда его выпустили, то из железа своих кандал он сделал себе кольцо, носил его постоянно и, умирая, — проглотил это кольцо...» (Соловьев Вс.С. Воспоминания о Ф.М. Достоевском //ИВ. 1881. Т. 3. Март. С. 608). Шидловский служил в Министерстве финансов, из бесед с ним Достоевский был знаком с внутренней жизнью этого департамента и, вероятно, использовал эти сведения при описании канцелярии, где занимает должность Макар Девушкин. По свидетельству Н. Решетова, Шидловский отличался высоким ростом, привлекательной наружностью, красноречием; любил философствовать, часто цитировал А. С. Пушкина, «писал стихи так же легко и свободно, как говорил <...> В какое бы общество Шидловский ни являлся, всюду он был желанный гость». Особой популярностью он пользовался на дружеских вечеринках, на которых «тут же при всей компании слагались им стихи, не уступающие музе Баркова. При этом случалась и попойка, от которой Шидловский никогда не отказывался, так что мало-помалу она сделалась для него необходимостью». Это не мешало ему всерьез заниматься религиозно-философскими вопросами, в частности, совершать паломничества в монастыри, проповедовать Слово Божье в состоянии религиозного экстаза, что, впрочем, также нередко «оканчивалось обильной выпивкой» [Решетов Н. Люди и дела давно прошедших дней. II. Иван Николаевич Шидловский //РА. 1886. № 10. С. 226-227).
180 ...пероу него — чистый английский почерк... — По утвердившемуся тогда среди канцелярских служащих мнению, «английский» стиль письма, без росчерков и завитушек, — в отличие от «французского», предполагающего мелкое написание букв, «испанского», с характерными вычурными завитушками, и угловатого «немецкого» — обладал сдержанностью и благородной простотой, предоставляя максимум удобства для текущего делопроизводства. Ср. в «Идиоте» (1867—1868): «Ну, вот это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изя¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
583
щество не может идти, тут всё прелесть, бисер, жемчуг; это законченно <...>» (Акад. ПСС/8: 28-29).
181 ...дает на проценты; я занимал... — Речь идет о процентщике (ростовщике) — лице, ссужавшем деньги под большие проценты. В качестве гарантии возврата долга процентщики брали заклад — часть имущества должника или поручительство. Осенью 1843 г. Достоевский занимал деньги у ростовщика, отставного унтер- офицера, использовав в качестве залога «доверенность на получение вперед жалованья за январскую треть 1844 года, с ручательством казначея Инженерного управления» (с. 223 наст. изд.).
182 Выборгская сторона (в XVIII в. Карельская, Финляндская или Шведская) — окраинный, самый дешевый для проживания район на северо-западе Петербурга, на правом берегу рек Нева и Большая Невка. По воспоминаниям А.Е. Ризенкамп- фа, в 1843 г. Достоевский посещал литературно-художественный кружок швейцарского заводчика Шугарта, чья фабрика располагалась на Выборгской стороне (см. с. 217 наст. изд.).
183 ... 14-го класса какой-то. — Имеется в виду коллежский регистратор, гражданский чин низшего класса в Табели о рангах.
184 ...переписывать буду разные бумагиразным литераторам... — В период создания «Бедных людей» Достоевский часто обращался к переписчикам, чтобы изготовить беловую рукопись романа. Об этом упоминает, в частности, А.Е. Ризен- кампф: «То и дело он нанимал писарей для переписки черновых своих сочинений и выходил из себя, видя их ошибки и бесполезно им истраченные деньги» (с. 218 наст. изд.).
185 На рубль серебром куплю сапоги... — По свидетельству одного из современников, пара простых сапог в начале XIX в. в среднем стоила два рубля ассигнациями (см.: Сумароков П.[И.] Старый и новый быт //Маяк современного просвещения и образованности. 1841. Ч. 16. Гл. 1: Словесность. Проза. С. 257). За один рубль серебром (3 рубля 60 копеек ассигнациями) можно было купить обувь высокого качества.
186 ....мне без пуговок быть нельзя; а у меня чуть ли не половина борта о6сыпалась\ ...его превосходительство могут такой беспорядок заметить да скажут — да что скажут}. — На однобортном гражданском мундире 1830—1840-х годов, независимо от чина его владельца и ведомства, к которому тот принадлежал, было 25 круглых металлических пуговиц: девять на груди, три на обшлагах, три под карманными клапанами и по две на каждой фалде (исключение составляли мундиры чиновников Лесного ведомства и Академии художеств, имевшие «разрезные» обшлага с двумя пуговицами; см.: Положение о гражданских мундирах (от 27 февраля 1834 г.) // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1835. Т. 9. Отд. 1. С. 169). В соответствии с мундирной реформой 1834 г., на пуговицах чеканилось специальное изображение, обозначавшее ведомство, к которому принадлежал владелец мундира (см.: Там же). К примеру, на пуговицах мундира Межевого гражданского корпуса были представлены «межевые орудия», на пуговицах мундира Почтового департамента — герб Российской империи с почтовыми сигнальными трубами внизу, на пуговицах чиновников Ми¬


584
Пр иложения
нистерства иностранных дел — государственный герб, на пуговицах мундира и вицмундира служащих при Правительствующем сенате — колонна с высеченным на ней словом «закон», получившая наименование «сенатского чекана». Помимо Сената, такие пуговицы использовали и некоторые другие ведомства. «Сенатские» пуговицы, например, были на мундире чиновников Комиссии составления законов. Отсутствие пуговиц на мундире являлось грубейшим нарушением формы одежды, которое могло повлечь за собой суровое наказание со стороны начальства.
187 ...и прежде мне не было масленицы... — Масленица — древнерусский многодневный праздник проводов зимы, приуроченный Православной Церковью к мясопустной неделе перед Великим постом; здесь: обозначение радости жизни и беззаботного веселья.
188 Ведь для людей и в шинели ходишь, да и сапоги, пожалуй, для них же носишь. — См. примеч. 24.
189 ...Господи\ прости... мои согрешения и пошли исполнение желаний. — В молитве Девушкина просьба о прощении грехов сочетается с не вполне канонической для молитвенного обращения мольбой об «исполнении желаний».
190 Мимо -ской церкви... — Вероятно, имеется в виду Владимирская церковь на Владимирском проспекте (до 1806 г. часть Литейного проспекта); в 1840-е годы и позднее, с 1878 по 1881 г., Достоевский был ее прихожанином.
191 У самого Воскресенского моста... — Воскресенский наплавной мост, находившийся в створе Воскресенского проспекта (ныне — проспект Чернышевского), в те годы связывал Литейную часть Петербурга с Выборгской стороной (Литейный мост в то время еще не существовал, он был сооружен лишь в 1875—1879 гг.). В 1879 г. он был демонтирован.
192 ...дом деревянный, желтый, с мезонином вроде бельведера... — Описание сооружения, типичного для петербургских окраин. Мезонин (от um. mezzanino) — небольшая надстройка над средней частью (как правило небольшого) жилого дома, полуэтаж; бельведер (от urn. belvedere) — башенка или терраса наверху здания.
193 ...спросил-таки будочника ~ Будочники эти все такие нечувствительные... — Реминисценция из повести Н.В. Гоголя «Шинель»; ср.: «<...> натолкнулся на будочника, который, поставя около себя свою алебарду, натряхивал из рожка на мозолистый кулак табаку <...> будочник сказал: “чего лезешь в самое рыло, разве нет тебе трухтуара?”» (Гоголь 1937—1952/3: 152; указ.: Бем 1936: 128—129). Будочник — низший полицейский чин; выполнял функции часового и следил за порядком на вверенном участке города. Для защиты от непогоды на перекрестках ставили небольшие деревянные постройки для будочников, где те дежурили по двое, сменяя друг друга. Эти же сооружения предназначались и для ареста задержанных ими нарушителей общественного порядка.
194 ...только в десять часов в должность успел явиться. — Рабочий день чиновника в XIX в. составлял порядка шести часов и, согласно правилам того времени, начинался около девяти-десяти часов утра (жесткого графика работы у чиновников не было). См. также примеч. 9.
195 Конкет (конкета; ус тар. от фр. conquête) — завоевание, победа.


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
585
196 Ловелас — герой популярного в России в конце ХУШ — начале XIX в. эпистолярного романа С. Ричардсона «Кларисса, или История молодой леди, заключающая в себе важнейшие вопросы частной жизни и показывающая, в особенности, бедствия, которые могут явиться следствием неправильного поведения как родителей, так и детей в отношении к браку» («Clarissa; or, The history of a young lady, comprehending the most important concerns of private life, and particularly shewing the distresses that may attend the misconduct both of parents and children, in relation to marriage», 1747—1748; 2-е изд. — 1749; 3-е изм. изд. — 1751; рус. пер.: Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов, истинная повесть; английское творение г. Ричардсона; с присовокуплением к тому оставшихся по смерти Клариссы писем и духовного ее завещания: В 6 ч. |/Пер. с фр Н.П. Осипов и П. Кильдюшевский.] СПб., 1791—1792; Кларисса, или История о юной барышне, содержащая в себе разные важнейшие дела частной жизни, с особенным указанием на бедствия, могущие произойти от дурного образа действования родителей и детей в отношении к браку. Сочинение автора «Памела», в семи томах // БдЧ. 1848. Т. 87. Апрель. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 137—240; Т. 88. Май. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 29—134; Июнь. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 135—244; Т. 9. Июль. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 5—96). Имя этого персонажа стало нарицательным для обозначения коварного соблазнителя.
197 ...точно оглашенный какой-нибудь... — Оглашенный (названный) — вступающий в Православную Церковь, готовящийся к принятию крещения; здесь: потерявший смысл происходящего, ведущий себя шумно, бестолково.
198 ...бедность не порок. — Первая часть пословиц: «Бедность не порок, а вдвое хуже», «Бедность не порок, а несчастье» и пр. (Даль 1903—1909/1: 374, 423).
199 И мудрецы греческие без сапог хаживали... — Речь идет прежде всего о Сократе (469/470—399 до н. э.) и Диогене (ок. 412 — ок. 323 до н. э.), которые, следуя собственным этическим учениям, сознательно избегали в быту удобств и комфорта, в частности, ходили босыми и зимой, и летом; эта характерная черта их образа жизни приобрела символический смысл, обозначая победу духа над плотью. Так, в диалоге Платона «Пир» (370—360-е до н. э.; 220Ь), впервые переведенном на русский язык в конце ХУШ в., Алкивиад рассказывает, как в зимнюю пору, когда все «одевали <...> звериными кожами свои ноги», Сократ «необувенный шествовал по льду удобнее, нежели другие обувенные» (Творений велемудрого Платона части второй первая половина, преложенная с греческого языка на российский священником и Императорской российской академии членом Иоанном Сидоровским и секретарем Матвеем Пахомовым, находящимся при Обществе благородных девиц. СПб., 1783. С. 152). Обыкновение Сократа ходить босым отмечает и Федр в одноименном диалоге (370—360-е до н. э.; 229а) Платона, также вошедшем в первое русскоязычное издание сочинений философа: «Весьма изящно случилось, яко является, быти и мне не обувенну; поелику ты, Сократ, всегда не обувен еси» (Там же. С. 165). Босые ноги Сократа, в частности, упоминаются и в переводе комедии Аристофана «Облака» (423 до н. э.), принадлежащем И.М. Муравьеву-Апостолу (см.: Облака, комедия Аристофана, на афинском театре в первый раз представленная во время большого Дионисиева празднества,


586
Пр иложения
в 1-м году LXXXIX Олимпиады, (в 425 г. до P. X. по счислению Ньютона) при архоне Исархе. СПб., 1821. С. 69). Источником сведений Достоевского о древнегреческих мыслителях могли послужить также многочисленные популярные издания, в которых среди прочего сообщалось, что Сократ считал неприличной «богатую одежду» {[Вгианд К.М.] Краткое начертание жизни афинского философа Сократа Ц [Виланд К.М.] Разговор Сократа с Тимоклеею о мнимой и истинной красоте с кратким начертанием жизни сего великого нравоучителя / Пер. с нем. Н. Горчакова. М., 1795. С. 49; [Шоффен Д.Э.] Сокращенная Сократова история, сочинена Давидом Стефаном Шоффином, а переведена с французского на российский лейб-гвардии Семеновского полку сержантом Платоном Шатровым. М., 1788. С. 13), а Диоген «всегда ходил бос, не имея башмаков даже в то время, когда земля была покрыта снегом» [[Фенелон Ф. de Салиньяк de ла Мот.] Краткое описание жизней древних философов с присовокуплением отборнейших их мнений, систем и нравоучений, сочиненное г. Фенелоном, архиепископом Камбрийским / Пер. с фр. в Московской академии 1787 г. М., 1788. С. 244).
200 ...очень do6puü человек, и весьма чувствительный человек. — Традиция изображения доброго, чувствительного человека берет начало в литературе сентиментализма. Достоевскому этот образ, вероятно, был навеян сочинениями Н.М. Карамзина, в частности, повестью «Бедная Лиза», ставшей программным произведением русского сентиментализма; в ней был сформирован этико-социальный идеал доброго, чувствительного человека, воплощенный ее персонажами: Лизой — «чувствительной невинной душой», ее матерью — «чувствительной, доброй старушкой», Эрастом — «добрым человеком», «с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы» [Карамзин Н.М. Бедная Лиза. М., 1796. С. 25, 8, 9, 14).
201 ...demcmeo, мое золотое demcmeo\ — Идеализированное изображение детства как «золотого века» восходит к идиллической традиции; вместе с тем в этом образе, очевидно, нашли отражение воспоминания детства Достоевского (см.: Cedeль- никова О.В. Об онтологической природе социальной утопии в романе Ф.М. Достоевского «Бедные люди» // Проблемы литературных жанров. Томск, 1999. С. 273-279).
202 Пос^елки — собрания сельской молодежи, устраиваемые преимущественно осенними и зимними вечерами, «под видом рукоделья, пряжи, а более для россказней, забав и песен»; вечерки, беседки (Даль 1903—1909/3: 864—865).
203 ...как 6ydmo заслышишь кого-то — чей-то голос, как éÿdmo кто-то шепчет: «Беги, беги, dunm, не onaedbieaü; страшно 3decb 6ydem тотчас, беги, dunui\» —ужас npoüdem по cepduy, и бежишь-бежишь так, что dyx занимается. — Воспоминание детства Достоевского, связанное с первым летом (конец апреля — начало осени 1832 г.), проведенным Достоевским в имении Даровом; оно описано также в рассказе «Мужик Марей» из февральского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г.:
<...> мне вдруг припомнилось почему-то одно незаметное мгновение из моего первого детства, когда мне было всего девять лет от роду <...> Мне припомнился август месяц в нашей деревне: день сухой и ясный, но несколько холодный и ветреный; лето на исходе, и скоро надо ехать в Москву опять скучать всю зиму


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
587
за французскими уроками, и мне так жалко покидать деревню. Я прошел за гумна и, спустившись в овраг, поднялся в Лоск — так назывался у нас густой кустарник по ту сторону оврага до самой рощи. <...> Вдруг, среди глубокой тишины, я ясно и отчетливо услышал крик: «Волк бежит!» Я вскрикнул и вне себя от испуга, крича в голос, выбежал на поляну, прямо на пашущего мужика.
Это был наш мужик Марей. <...> Он даже остановил кобыленку, заслышав крик мой, и когда я, разбежавшись, уцепился одной рукой за его соху, а другою за его рукав, то он разглядел мой испуг.
— Волк бежит! — прокричал я, задыхаясь.
Он вскинул голову и невольно огляделся кругом, на мгновенье почти мне поверив.
— Где волк?
— Закричал... Кто-то закричал сейчас: «Волк бежит»... — пролепетал я. <...>
Я понял наконец, что волка нет и что мне крик: «Волк бежит» — померещился. Крик был, впрочем, такой ясный и отчетливый, но такие крики (не об одних волках) мне уже раз или два и прежде мерещились, и я знал про то (Акад. ПСС/22: 47-48).
204 ...старая няня, Ульяна... — Прототипом няни Вареньки Доброселовой, Ульяны Фроловны, послужила Алена Фроловна (ум. 1850-е), няня самого Достоевского, сыгравшая в его воспитании исключительно важную роль (см.: Летопись 1993: 14). По мнению некоторых исследователей, ее фамилия была Крюкова (см.: Федоров 1987: 24; Белов С.В. Ф.М. Достоевский и его окружение. СПб., 2000. T. 1. С. 441—442), однако это предположение остается спорным. Писатель на протяжении всей жизни возвращался к образу Алены Фроловны, называл ее «любимой няней» и — за доброту и абсолютное бескорыстие — «святой» (Акад. ПСС/21: 134; Акад. ПСС/22: 112). По свидетельству Анны Григорьевны Достоевской, «о своей няне Алене Фроловне часто любил вспоминать Феодор Михайлович с благодарным чувством и рассказывал о ней своим детям» (цит. по: Гроссман Л.П. Семинарий по Достоевскому. М.; Пг. 1922. С. 64). Ее образ был использован Достоевским при создании ряда характеров героинь-подвижниц. Имя Алены Фроловны упоминается в романе «Бесы» (няня Лизы Тушиной; см.: Акад. ПСС/10: 87, 90) и в апрельском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г.:
<...> наша няня, Алена Фроловна, служившая у нас по найму, вольная то есть, из московских мещанок. Всех она нас, детей, взрастила и выходила. Была она тогда лет сорока пяти, характера ясного, веселого и всегда нам рассказывала такие славные сказки! Жалованья она не брала у нас уже много лет: «Не надо мне», и накопилось ее — жалованья рублей пятьсот, и лежали они в ломбарде, — «на старость пригодится», и вот она вдруг шепчет маме:
— Коли надо вам будет денег, так уж возьмите мои, а мне что, мне не надо... (Акад. ПСС/22: 112).
205 Самопрялка — устройство для прядения ниток из шерсти, льна или хлопка, вошедшее в русский быт с начала XIX в. От обычной прялки отличалась наличи¬


588
Приложения
ем ножного привода и вращающейся посредством него вилки с зубцами, благодаря которой готовая нить равномерно наматывалась на бобину.
206 В шестом часу уж смеркается... — Согласно месяцеслову на 1844 г. — год, к которому отнесено действие романа — 5 сентября 1844 г. по Юлианскому календарю (17 сентября 1844 г. по н. ст.), солнце в Санкт-Петербурге зашло в 6 часов 12 минут (см.: Месяцеслов на (високосный) 1844 год. СПб., 1843. С. 25).
207 Артельщики — участники артели — добровольного объединения лиц для совместного выполнения каких-либо хозяйственных или производственных работ. Как правило, в артели собирались крестьяне, отправлявшиеся в города на заработки: бурлаки, возчики, лесорубы, плотовщики, грузчики. Во главе артели стоял староста, один из артельщиков выполнял функции кашевара. Доходы, полученные по завершении работ, делились между артельщиками строго в соответствии с негласным уставом артели.
208 Сажень — русская мера длины, равная трем аршинам или 2,1336 м; в народном быту существовала также «маховая сажень», составлявшая 2,5 аршина (1,76 м, расстояние между кончиками средних пальцев раскинутых в стороны рук), и «косая сажень» (2,48 м, расстояние от носка левой ноги до кончика среднего пальца поднятой вверх правой руки).
209 Судоходный канал Фонтанка\ Барок такая бездна... — Барка — грузовое речное несамоходное судно облегченной конструкции, с плоским дном и без руля. Среди водоемов Петербурга в середине XIX в. судоходными были Большая и Малая Нева, Большая, Средняя и Малая Невка, Фонтанка, Мойка, Обводный и Екатерининский (совр. канал Грибоедова) каналы. В качестве основного вида грузовых судов в дельте Невы, наряду с мариинкой — небольшой баркой для транспортировки грузов по Мариинской водной системе, использовалась так называемая «невская» (сплавная) барка — судно грузоподъемностью около 200 тонн, предназначенное для перевозки сыпучих грузов (см.: Брокгауз 1890—1907/40: 794). Эти барки строились в расчете на «одну воду» (два-три рейса за одну навигацию), а затем разбирались на дрова (Юхнева 2008: 157).
210 Гороховая улица — одна из старейших магистралей Петербурга, расположенная между Адмиралтейским проспектом и Загородной улицей (ныне — Загородный проспект). Появилась в 1720-х годах и первоначально называлась Средней Проспективной улицей (сокр. Средняя перспектива); позднее носила также имена Средней Адмиралтейской перспективы, Адмиралтейской улицы, Адмиралтейского проспекта (ныне существующий Адмиралтейский проспект получил свое название лишь в 1880 г.) и др. Современное название улицы произошло от имени обрусевшего немецкого купца Герраха (принявшего фамилию «Горохов»), который построил на ней во второй половине ХУШ в. каменный дом и открыл в нем лавку; первое время оно носило неофициальный, «бытовой» характер и окончательно закрепилось лишь после 1846 г. На планах Петербурга конца ХУШ — первой половины XIX в., как правило, встречается двойное обозначение магистрали: Адмиралтейский проспект, или Гороховая улица. В 1840-е годы эта улица стала местом расположения модных лавок, магазинов и пошивочных ателье (см.: Бройтман Л.И. Гороховая улица. М., 2013).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
589
211 ...газ зажигать стали. — Газовое освещение появилось в Петербурге в 1839 г., до этого улицы столицы освещали с помощью масляных фонарей. Первые 204 газовых фонаря были установлены на Дворцовой площади, Невском проспекте до Фонтанки, на Миллионной, Большой Морской и Малой Морской улицах. Данное событие воспринималось горожанами как большое достижение, приравнивавшее по этому показателю Петербург к другим европейским столицам.
212 Немецких булочников очень много живет в Гороховой... — Немецкие булочники были первыми цеховыми хлебопекарями в Петербурге, они делились на булочников, калачников, бараночников, пряничников и пр. В первой половине XIX в. немцам принадлежала значительная часть столичных булочных и кондитерских. Сосредоточены немецкие пекарни были в основном на территории, ограниченной Невой, Мойкой и Екатерининским каналом, на Васильевском острове и между рекой Фонтанкой и Крюковым каналом (см.: Чеснокова А.Н. Немцы в Петербурге. СПб., 2001; Немцы в России: Сборник статей. СПб., 2000).
213 Любопытно увидеть княгиню и вообще знатную даму вблизщ должно быть, очень хорошо... — Приведенное выше описание набережной Фонтанки стилистически восходит к изображению Невского проспекта в одноименной повести Н.В. Гоголя (ср.: Гоголь 1937—1952/3: 9—15). Недалеко от набережной Фонтанки, на Караванной улице, возле Манежа, Достоевский жил в 1841—1842 гг., когда у него зарождался замысел романа «Бедные люди» (см. с. 384—385, 431—432 наст. изд.).
214 ...в карету заглянешь. ...да чем же вы-то хуже их всех? — Вероятная реминисценция из повести Н.Ф. Павлова «Демон»; ср.: «<...> почему жене его не проехать бы в таком же экипаже, когда его жена не в пример лучше той, которая сидит там?» (Павлов Н.Ф. Демон // Новые повести Н.Ф. Павлова: Маскарад; Демон, Миллион. СПб., 1839. С. 163; указ.: Зудина А.М. Повесть о бедном чиновнике Н.Ф. Павлова и «Бедные люди» Достоевского // Традиции и новаторство в русской литературе XIX века. Горький, 1953. С. 43-48).
215 ...зачем одному еще во чреве матери прокаркнула счастье ворона-судьба, а другой из воспитательного дома на свет божий выходит? — Реминисценция из главы 2 («Вдохновение») цикла очерков «Свет и люди» Н.А. Полевого; ср.: «Чудно устроен мир! Всё в нем находится в разнообразии и противоположности — розы цветут на могиле — дурак и трус рождаются на бархате и кружевах, а герой и гений на лохмотьях»; «Мир разделился на две половины: первая — люди с деньгами, вторая — люди без денег»; «Человек с полным карманом равен с кем хотите. Человек с пустым карманом, как ни тяните его, не выровняете ни с кем!» (Были и небылицы. Статейки, вырванные из большой книги, называемой: Свет и люди. Философиче- ско-филантропическо-гуморическо-сатирическо-живописные очерки, составленные под редакциею Ивана Балакирева [псевд. Н.А. Полевого]. СПб., 1843. Кн. 1: Деньги. С. 11, 72, 77; указ.: Гришин [1978]: 88—89). Ворона-судьба — зооморфный образ, характерный для народнопоэтической традиции, означает фатальный характер обстоятельств, управляющих жизнью человека (см.: Сумцов Н.Ф. Ворон в народной словесности // Этнографическое обозрение. 1890. № 1. С. 61—86). Воспитательный дом — финансируемое государством закрытое благотворительное учреждение для воспитания сирот и подкидышей; смертность в этих заведениях достигала 70% (см.: Брокгауз 1890—1907/13: 278).


590
Приложения
216 Холстинковый — сделанный из холстинки — легкой льняной или хлопчатобумажной ткани полотняного переплетения, обычно полосатой или в клетку, изготовленной, как правило, кустарно; по числу пасм (30 чисменок по 3 нити) в основе холстинки различали «семерик», «осьмерик» и так далее, вплоть до «семнадцати- рика» (Даль 1903—1909/4: 1217).
217 ...в лорнетку-то золотую он на вас смотрит, бесстыдник... — Лорнет (от фр. lorgnette — «бинокль») — складные очки с ручкой; носился на цепочке или шнурке на шее либо на шнурке, прикрепленном справа к пуговице фрака. Когда лорнет не был нужен, его прятали в карман или закладывали за вырез жилета. В России он стал особенно популярен в XIX в., превратившись в один из атрибутов костюма денди. «В поведении денди большую роль играли очки — деталь, унаследованная от щеголей предшествующей эпохи. Еще в XVTQ веке очки приобрели характер модной детали туалета. Взгляд через очки приравнивался разглядыванию чужого лица в упор, то есть дерзкому жесту. <...> Дендизм ввел в эту моду свой оттенок: появился лорнет, воспринимавшийся как признак англомании» [Лотман М.Ю. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994. С. 129).
218 Это какая-то дрянь, а не люди, просто дрянь\ так себе, только числятся... — Аллюзия на «Мертвые души» Н.В. Гоголя; ср.:
Побужденный признательностью, он (Манилов. — К. Б.) наговорил тут же столько благодарностей, что тот смешался, весь покраснел, производил головою отрицательный жест и наконец уже выразился, что это сущее ничто, что он, точно, хотел доказать чем-нибудь сердечное влияние, магнетизм души, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь. «Очень не дрянь», — сказал Чичиков, пожав ему руку (Гоголь 1937—1952/6: 36).
См. также примеч. 35.
219 Шарманщик — бродячий музыкант с шарманкой — старинным небольшим механическим органом без клавиш, в виде ящика с размещенными внутри него трубками, мехами и валом, приводившимся в действие вращением ручки; шарманку носили на лямке, перекинутой через плечо. Мелодия шарманки обычно служила аккомпанементом для пения, кукольных спектаклей, представлений фокусников или акробатических номеров. Название инструмента произошло от начальной строки популярной французской песенки, которую исполняли первые попавшие в Россию инструменты, — «Charmante Catherine» («Прекрасная Катрин»). Шарманщики в Петербурге чаще всего были иностранцами — немцами, итальянцами, румынами. Весной 1842 г. товарищ Достоевского по Главному инженерному училищу, К.А. Трутовский, создал на квартире писателя рисунок шарманщика, вероятно, с натуры. Достоевский очень дорожил этим рисунком и хранил его долгие годы (см.: Достоевский 1992: 119). Позднее, в конце октября 1844 г., Д.В. Григорович прочел недавно оконченный им физиологический очерк «Петербургские шарманщики» Достоевскому, работавшему тогда над романом «Бедные люди» (см. с. 232 наст. изд.).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
591
220 ...в благородном-то, в дворянском-то отношении... — Как чиновник 9-го класса по Табели о рангах (титулярный советник; см. с. 56, 64, 66 наст, изд., а также примем. 158) Макар Девушкин имел право на личное (не передаваемое по наследству) дворянство.
221 Сердца у них каменные; слова их жестокие... — Аллюзия на стихотворение М.Ю. Лермонтова «Два сокола» («Степь синея расстилалась...», 1829); ср.:
— Ах, я свет возненавидел
И безжалостных людей.
«Что ж ты видел там худого?»
— Кучу каменных сердец <...>.
[Лермонтов М.Ю. Поли. собр. стихотворений:
В 2 т. Л., 1989. T. 1. С. 87)
222 ...у меня с недавнего времени слог формируется. — Стремясь обрести свой слог, Девушкин преследует две цели одновременно: преодолеть литературные штампы, представленные современной ему беллетристикой, а также избавиться от канцелярских клише, с которыми он ежедневно имеет дело в присутствии.
223 ...случается мне... рано утром... заглядываться на город, как он там пробуждается^ встает, дымится, кипит, гремит... — Традицию детального описания жизни городских бульваров и улиц в литературу ввел Поль де Кок; ср., например:
В этой улице всегда тьма народа во всякое время дня, и в хорошую, и в плохую погоду. Рано поутру вы встретите тут деловых людей и скромных чиновников, которые бегут, с портфелями под мышкою; после тех увидите девушек из модных магазинов с картонками; <...> когда ударит двенадцать часов, то на тротуарах улицы Панорамы является уже лучшее общество (Господин Трупо и его дочка. Сочинение Поль-де-Кока: В 4 ч. / Пер. с фр. СПб., 1840. Ч. 1. С. 2—3).
В.Г. Белинский определял художественный мир Поля де Кока как «мир гризеток, солдат, поселян, среднего городского класса; его сцена — это бульвар, публичный сад, трактир, кофейная средней руки, иногда кабак, комната швеи, бедная квартира честного ремесленника» (Белинский 1953—1959/2: 490).
224 ...в этих черных, закоптелых, больших капитальных домах... — Имеются в виду доходные дома — тип архитектурного сооружения, характерный для большинства зданий Петербурга, многоквартирные жилые дома, предназначавшиеся для сдачи квартир и комнат в аренду. Квартиры в таких домах группировались вокруг лестничных клеток и вдоль коридоров и галерей. Как правило, четырехугольные в плане и насчитывавшие четыре-пять этажей, эти дома имели внутренний двор- колодец, где хранились дрова для печного отопления и располагались места для свалки мусора.
225 ...этажом выше или ниже, в позлащенных палатах... — В петербургских доходных домах самые дорогие квартиры с высокими потолками располагались на втором этаже, в то время как первый и верхние этажи занимали жильцы победнее.


592
Пр иложения
226 ...и богатейшему лицу всё те же сапоги... ночью снились, то есть на другой манер сапоги, фасона другого, но все-таки сапоги... — Описываемый Девушкиным общий сон, привидевшийся одновременно сапожнику и богачу, вероятно, является парафразом сна Василия Кузьмича Аристидова, героя рассказа «Живой мертвец» В.Ф. Одоевского (см. примеч. 1); душа этого персонажа, отлетевшая от тела, путешествует по городу и, наблюдая с нового ракурса за родными и знакомыми, выслушивая различные отзывы о себе, анализирует нравственное и духовное состояние человечества.
227 ...все мы, родная моя, выходим немного сапожники. — В используемом здесь слове «сапожник», синониме существительного «башмачник», угадывается аллюзия на имя Акакия Акакиевича Башмачкина, главного героя повести Н.В. Гоголя «Шинель».
228 ...вы, может быть, подумаете... что я это из книжки какой выписал? Нет... ни из какой книжки ничего не выписывал... — Аллюзия на предисловие к роману Ф.В. Булгарина «Иван Иванович Выжигин»; ср.: «<...> я никому не подражал, ни с кого не списывал, а писал то, что рождалось в собственной моей голове» [Булгарин Ф.[В.] Иван Выжигин Ц Булгарин Ф. Поли. собр. соч. СПб., 1839. T. 1. С. УШ). См. также примеч. 62.
229 Дело это его замарало немного; его исключили из службы... — См. примеч. 58.
230 Крючок (у стар., р аз г.) — человек, умеющий затягивать и запутывать судебн ное дело в своекорыстных целях.
231 Расскажу вам без слога, а так, как мне на душу Господь положит. — См. примеч. 62.
232 ...к его превосходительству... — Устная и письменная форма обращения государственного служащего к коллегам регламентировалась уставом и зависела прежде всего от чина, звания и титула адресата. В письме или прошении низшего чиновника к высшему употреблялись все три категории (напр.: «Его превосходительству, товарищу министра финансов, тайному советнику...»), в документах, адресованных высшим чином низшему, напротив, указывалась только должность последнего. В устной речи низшему государственному служащему полагалось использовать по отношению к высшему формулу, учитывавшую его должность и класс чина, тогда как вышестоящему лицу при обращении к нижестоящему достаточно было назвать его либо по имени, либо по занимаемой им должности. Метонимический оборот, к которому прибегает Евстафий Иванович, означает, что начальник Девушкина достиг чина 3-го или 4-го класса по Табели о рангах, т. е. является действительным статским или тайным советником.
233 ...всегда делал так, как будто бы меня и на свете не было. — Реминисценция из повести Н.В. Гоголя «Шинель»; ср.: «И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было» (Гоголь 1937—1952/3: 169).
234 Начали гневно: «Как же это вы, сударь\ Чего вы смотрите? нужная бумага, нужно к спеху, а вы ее портите. И как же вы это»... — Реминисценция из повести Е.П. Гребенки «Записки студента», в центре фабулы которой — сцена порчи переписчиком важной бумаги; ср.:


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
593
<...> Петр Иванович долго рассматривал мою копию, сличал ее с оригиналом, придирался к запятым и вдруг побледнел от ужаса и, гордо подняв голову, грозно посмотрел на меня:
— Как вы смеете делать подобные дерзости, невежественности? вот что значит принимать на службу неизвестные лица!
— Какие дерзости?
— Еще и какие! Как вы могли сметь исказить смысл бумаги, данной вам начальником?
— Где же, позвольте указать?
— Где же! где же! вы хотите по суд меня упрятать? еще где же?.. Этакое фанфаронство, с позволения сказать, вольнодумство, сущее безбожие! неуважение властей!.. [Гребенка Е.[П] Записи студента // 03. 1841. Т. 14. № 2. Февраль. Отд. 3: Словесность. С. 190).
235 ...пуговка, что висела у меня на ниточке, — вдруг сорвалась, отскочила, запрыгала... зазвенела, покатилась... — Д.В. Григорович, живший в одной квартире с писателем в период создания «Бедных людей», вспоминает, что, когда читал недавно законченный им очерк «Петербургские шарманщики» (1843) Достоевскому, на словах «чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика» тот поправил его: «“<...> слишком сухо: пятак упал к ногам... Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая..Г» (с. 232 наст. изд.).
236 ...и «Тереза», и «Фалъдони»... — См. примеч. 55.
237 Наконец, поймал пуговку, приподнялся, вытянулся... начал... к оторванным ниткам прилаживать... — Реминисценция из повести Н.В. Гоголя «Шинель», в которой упоминается, что после смерти главного персонажа, Акакия Акакиевича Башмачкина, среди прочего осталось «две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон» (Гоголь 1937—1952/3: 168; указ.: Бем 1936: 131).
238 «...Выдать ему вперед...» — «Да забрал, говорят, забрал, вот за столько-то времени вперед забрал. — Разрешение более свободно распределять бюджетные средства внутри департаментов было дано лично Николаем I в именном указе 1838 г., предусматривавшем, что «остаточные по миновании года в каждом ведомстве суммы могут быть распределяемы, по усмотрению начальства, между чиновниками, наиболее того заслуживающими, в виде единовременных пособий и наград» (О возвышении окладов чиновникам по министерствам и другим высшим частям государственного управления (от 23 декабря 1838 г., распубл. 7 января 1839 г.) Ц Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1839. Т. 13. Отд. 2. С. 431). Предлагая выдать Девушкину жалованье за следующий месяц, начальник департамента действует в соответствии с указом императора, вышедшим за два года до написания «Бедных людей», в 1842 г., и дозволявшим «в случаях необыкновенных <...> испрашивать единовременные денежные выдачи и два года сряду, равно и более годового оклада жалованья» (Положение о наградах гражданских чиновников во время прохождения службы. СПб., 1842. С. 25—26 (§ 46)). Замечание Евстафия Ивановича о том, что Девушкин уже получил свое жалованье вперед, а больше выдавать зарплату авансом не разрешается,


594
Пр иложения
означает, что герой-рассказчик взял в казне кредит, равный годовому жалованью, а возможно, и превышавший его. Опыт такого рода был у самого Достоевского, который брал подобный кредит в казне канцелярии Санкт-Петербургской инженерной команды во время прохождения службы; в частности, в письме П.А. Ка- репину от 19 сентября 1844 г. он указывает на необходимость заплатить перед отставкой долг, вероятно, казначею Инженерной команды (см. с. 152 наст, изд.; см. также примеч. 181).
239 ...Девушкин, подойдите сюда, перепишите опять вновь без ошибки... — Обращение на «ты» к подчиненным господствовало в российских канцеляриях вплоть до конца 1830-х годов. В начале 1840-х годов Николай I, руководствуясь намерением повысить общественное реноме и статус гражданских чиновников (император утверждал, что обязан «знать всех <...> чиновников», как знает «всех офицеров <...> армии»), потребовал от начальников использовать более вежливую форму обращения к подчиненным (цит. по: Листовский И. С. Рассказы из недавней страны //РА. 1878. Кн. 3. № 12. С. 508). В связи с этим в середине 1840-х годов в министерских департаментах уже повсеместно было принято обращение на «вы».
240 Книжник (у с тар.) — бумажник.
241 ..„мне, соломе... — Слово «солома» использовано здесь как синоним слабого, зависимого от обстоятельств человека; ср. в Синодальном переводе Библии: «Да будут они, как пыль в вихре, как солома перед ветром» (Пс. 82: 14); «<...> все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей» (Мал. 4: 1); «Вот они, как солома: огонь сожег их, — не избавили души своей от пламени; не осталось угля, чтобы погреться, ни огня, чтобы посидеть перед ним» (Ис. 47: 14).
242 Бог видит всё... — Библейская аллюзия; ср.: «Ибо очи Его над путями человека, и Он видит все шаги его» (Иов. 34: 21); «Потому Господь совершенно ясно видит все дела ваши <...>» (3 Езд. 16: 65).
243 ...буду вести себя хорошо и отчетливо; мы опять будем писать друг друг счастливые письма... Займемся литературою... — Автоаллюзия на письма Михаилу Михайловичу Достоевкому от 30 сентября 1844 г. и 24 марта 1845 г.; ср.: «Насчет моей жизни не беспокойся. Кусок хлеба я найду скоро. Я буду адски работать. Теперь я свободен»; «Я хочу, чтобы каждое произведение мое было отчетливо хорошо» (с. 154, 161 наст. изд.).
244 «Пчелку» прочел. — Имеется в виду популярная петербургская газета «Северная пчела», издававшаяся в 1825—1864 гг. Ф.В. Булгариным и Н.И. Гречем. Н.В. Гоголь в «Записках сумасшедшего» иронически изобразил «Северную пчелу» как «классическое» чтение мелкого чиновника (см.: Гоголь 1937—1952/3: 196). Как отмечает И.Д. Якубович, «усердным читателем “Северной пчелы” летом 1844 г. был и Достоевский» (Якубович 1991: 53).
245 ...в честь ему хвалы воссылаются и слезы благодарности льются. — Иронический парафраз сюжета большинства произведений Ф.В. Булгарина, имевших, за редким исключением, счастливый финал. К примеру, в программном сочинении Булгарина, повести «Бедный Макар, или Кто за правду горой, тот истый ирой», все злоключения добродетельного героя благополучно заканчиваются и он тради¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
595
ционно вознаграждается деньгами, почетом и красавицей женой (см.: Кузовкина 2007: 61-62).
246 ....лепту положить... — Ср. выражение: «внести свою лепту» — сделать посильный вклад в общее дело, принять в меру своих возможностей участие в общем начинании. Ср. также у В.И. Даля: «И он положил свою лепту к этому делу» (Даль 1903-1909/2: 640).
247 Утром пройдешься по Невскому, личико встретишь хорошенькое — и на целый день счастлив. — Аллюзия на повесть Н.В. Гоголя «Невский проспект», в которой описывается роковая встреча художника Пискаева с прекрасной брюнеткой, «совершенно Пируджиновой Бианкой», вначале принесшая счастье герою, однако в итоге приведшая его к гибели (Гоголь 1937—1952/3: 15).
248 Дрожки (дроги) — легкий одноместный или двухместный открытый четырехколесный экипаж на рессорах, снабженный крыльями над колесами для защиты от пыли и грязи и подножками; получили свое название от «дрог» — длинных брусьев, соединяющих оси повозки. Характерным элементом конструкции одноместных подрессоренных дрожек был высокий продольный выступ, на котором располагалось сиденье для ездока. Первоначально они представляли собой примитивную повозку — скрепленную с двумя осями доску, на которую приходилось садиться верхом или боком; позднее дрожки усовершенствовали, получив кузов с кожаным сиденьем и рессорами. Для езды на длинные расстояния дрожки не использовались, это был преимущественно городской экипаж; особую популярность имели калиберные дрожки, или просто «калибер». Астольф де Кюстин писал: «Дрожки состоят из мягкого сиденья и четырех крыльев лакированной кожи. Кажется, перед вами — некое крылатое насекомое: сиденье покоится на четырех небольших рессорах, а те в свой черед — на четырех колесах. Кучер сидит впереди, едва ли не упираясь ногами в подколенки лошади, а совсем рядом с ним, верхом на сиденье, ютятся пассажиры — иной раз в одних дрожках едут двое» {Кюстин А. де. Россия в 1839 году. М., 2007. С. 141).
249 Золовка — сестра мужа.
250 ...«Честь моя, честь, доброе имя, дети мои», — и как говорил-то\ даже заплакал. — Рассказ Девушкина о Горшкове является парафразом типичной для 1830— 1840-х годов повести о добродетельном чиновнике, подвергшемся жестоким и несправедливым преследованиям. В произведениях Ф.В. Булгарина такого рода сюжеты, как правило, имели счастливый конец: в финале чиновника оправдывали, награждали или даже чествовали (см., напр.: Булгарин Ф.[В.] Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни: В 2 ч. СПб., 1835).
251 «Что, батюшка, честь, когда нечего есть...» — Парафраз пословиц: «И честь не в честь, коли нечего есть», «Худая честь, коли нечего есть», «Что и честь, коли нечего есть?» (Даль 1903—1909/4: 328). Возможно, здесь также заключена реминисценция из романа Ф.В. Булгарина «Петр Иванович Выжигин» (1831); в сцене, где обсуждается судьба пленных французов, один из персонажей, «третья женщина», говорит: «Знай честь, коли хочешь хлеб есть!» [Булгарин Ф\В.] Петр Иванович Выжигин //Булгарин Ф. Поли. собр. соч. СПб., 1839. Т. 4. С. 125.).


596
Пр иложения
252 ...ни дня, ни часа не ведаешь... — Евангельская аллюзия; ср.: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф. 25: 13).
253 Сентября 19.... нашел мне работу у одного сочинителя. — Автобиографическая аллюзия (криптограмма): 19 сентября 1844 г. Достоевский отправил своему опекуну, П.А. Карепину, письмо, в котором извещал того о подаче прошения об отставке и сообщал о твердом решении стать литератором (см. с. 151—153 наст. изд.).
254 ...он сказал мне, что всё это вздор, что всё это романы, что я еще молода и стихи читаю, что романы губят молодых... что книги только нравственность портят... — Парафраз поучений П.А. Карепина, долгое время не разрешавшего Достоевскому взять отставку из Санкт-Петербургской инженерной команды и заняться литературным трудом (см. примеч. 176). В письме от 19 сентября 1844 г. (этим числом в романе помечено предыдущее послание Девушкина) Достоевский резко отвечал на требование своего опекуна ни в коем случае не увольняться со службы (см. с. 151—153 наст, изд.), что привело к серьезной размолвке между ними. Примечательно, что в данном письме (с близкой датировкой — 23 сентября) Варенька Доброселова рассказывает о визите к ней помещика Быкова, прототипом которого послужил Карепин.
255 Блонды (от фр. blonde — «золотистая», «белокурая») — кружева из нитей шелка-сырца, имеющего естественный золотистый цвет. Целую статью о блондах Достоевский мог прочесть в мартовском номере «Отечественных записок» за 1844 г., когда завершал работу над романом (см.: Происхождение шелка // 03. 1844. Т. 33. No 3. Март. Отд. 8: Смесь. С. 63—64). Детальные сведения о женской моде содержались практически в каждом номере этого издания в 1840-е годы (см., напр.: 03. 1845. Т. 40. Nq 5. Май. Отд. 8: Смесь. С. 69 (Моды); № 6. Июнь. Отд. 8: Смесь. С. 145—146 (Моды); Т. 41. No 7. Июль. Отд. 8: Смесь. С. 60—61 (Моды); Nq 8. Август. Отд. 8: Смесь. С. 128 (Моды)). Не отставали и другие русские «толстые» журналы, ни один из них не обходился без соответствующего раздела, вероятно, дабы дополнительно привлечь читательниц (см., напр.: БдЧ. 1844. Т. 67. Октябрь. Отд. 7: Смесь. С. 53—56 (Моды); Ноябрь. Отд. 7: Смесь. С. 101—102 (Моды); 1845. Т. 68. Январь. Отд. 7: Смесь. С. 67—68 (Моды); Февраль. Отд. 7: Смесь С. 131—132 (Моды)). В том же номере журнала, откуда Достоевский взял эпиграф для романа (см. примеч. 1), к примеру, приводится описание нескольких бальных и визитных платьев:
<...> из белого крепа с несколькими бие (бейками. — К. Б), которые пришиты к юбке в виде больших воланов, и у каждого волана приколот букет из одной зелени. <...> из зеленого бархата, убранное зелеными атласными лентами и бусами. <...> из белого атласа; напереди положено розовое бархатное бие в виде распашного капота, снизу широкое, а кверху несравненно уже. <...> из poult-de- soie (плотной тафты. — К. Б.), обшитое в несколько рядов бархатом, очень близко один возле другого. <...> из белой шерстяной материи, убранное узенькой турецкой каемкой. <...> из клетчатого гроденапеля с тремя широкими складка¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Бедные люди
597
ми, которые покрывают всю юбку (03. 1844. Т. 32. N° 2. Февраль. Отд. 8: Смесь. С. 144 (Моды)).
256 ...к мадам Шифон в Гороховую... — В имени модистки Достоевский обыгрывает слово «chiffon» [фр), означающее тряпку, лоскут, клок ткани.
257 ...вчера побил приказчика дома, за что имел неприятности с полицией... — Приказчик дома — старший дворник, являвшийся фактически помощником домовладельца, исполнял функции домоправителя, ведал снабжением дома дровами и водой, очисткой дымовых труб и другими работами, связанными с коммунальным обслуживанием дома, иногда собирал квартирную плату с жильцов. Одной из его обязанностей был надзор за жильцами, для чего велись так называемые домовые книги, служившие своего рода фискальными документами (в них фиксировались имена жильцов, даты их въезда и выезда). В инструкции, которую получали при регистрации доходных домов их владельцы, говорилось:
Каждый хозяин дома обязан исполнять все требования полиции и уведомлять по данной форме надзирателя того квартала, в котором жительствует, или сам или через управляющего, о нижеследующих предметах: 1) О приезжающих на постоянное или временное житье в С.-Петербург из иных мест, и об отъезжающих из С.-Петербурга. 2) О переменяющих квартиры без выезда из С.-Петербурга, означая: кто куда, по его показанию, переехал. — За неизвещение о приезжающих и отъезжающих и вообще за держание людей без сведения полиции и без письменных видов хозяева домов подвергаются ответственности <...> (Об обязанностях владельцев домов и других недвижимых имений в С.-Петербурге по наблюдению за живущими в доме Ц Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Первого составленный. Изд. 1857 г. СПб., 1857. Т. 14: Уставы о паспортах, о предупреждении преступлений, о цензуре, о содержащихся под стражею и о ссыльных. Тетр. 3: Устав о предупреждении и пресечении преступлений. С. 99).
Нарушение этого предписания каралось штрафом в 10 рублей за каждые сутки опоздания с заявлением в полицию о вновь прибывшем, за приют беспаспортного или лица с просроченным паспортом взымалось 50 рублей в сутки (см.: Юхнева 2008: 128). Конфликт Быкова с приказчиком дома, вероятно, был связан с расспросами того о времени и цели пребывания помещика в Петербурге.
258 ...насчет канзу ~ широкой фальбалой. — Как большинство своих современников, Достоевский знакомился с тонкостями женской моды по «толстым» журналам, содержавшим обзор мод, — прежде всего по «Библиотеке для чтения» и «Современнику», имевшим «модный раздел с картинками и описаниями мод» (Русский костюм 1830—1850-х годов. М., 1961. Вып. 2. С. 8). Канзу (канезу; фр. canezou — «кофточка-безрукавка») — больших размеров платок из легкой ткани или кружев, который, по моде первой половины XIX в., носили, перекрестив концы на груди и завязав их на талии. Крошь (кроше; от фр. crochet — «вязальный крючок») — крепкие крученые нитки, использовавшиеся в основном для вязания. Там¬


598
Приложения
бур (от фр. tambour à broder — «круглые пяльцы») — род вышивания петля в петлю; выполняется специальным тамбурным крючком по туго натянутой на пяльцах ткани. Кордонне (кордоне; от фр. cordonnet — «шнурок, тесьма») — вид шва, гладь- евой валик, или шов-шнурок. Пелерина [фр. pèlerine) — короткая накидка на плечи, обычно не доходящая до пояса, либо воротник в виде такой накидки. Фальба- ла (фалбала; фр. falbala) — оборка, кружевная сборчатая обшивка по подолу женского платья или по краю чего-либо (занавески, портьеры и пр.), служащая для украшения.
259 Сентября 30. — Число на последнем датированном послании Девушкина совпадает со временем создания письма, в котором Достоевский сообщает своему брату, Михаилу Михайловичу, о завершении романа «Бедные люди» (см. с. 155— 156 наст. изд.).
260 Там степь, родная моя, там степь, голая степь... — Аллюзия на роман Н.-Ж. Леонара «Тереза и Фальдони, или Письма двух любовников, живших в Лионе» (см. примеч. 55); героиня романа, Тереза, сравнивает со «степью необитаемой» жизнь в разлуке со своим возлюбленным Фальдони (Тереза и Фальдони, или Письма двух любовников, живших в Лионе, изданные г. Леонардом / Пер. с фр. М.[Г.] Каченовского. Изд. 2-е. М., 1816. T. 1. С. 7; см. также: Жилякова 1989: 56).
261 Ах, зачем это он в Москве на купчихе не женился? — Автобиографическая аллюзия (криптограмма): чтобы исправить трудное материальное положение, сложившееся после смерти родителей (М.Ф. Достоевская скончалась в 1837 г., а М.А. Достоевский — в 1839 г.), Варвара Михайловна Достоевская, старшая из сестер писателя, была вынуждена выйти замуж за богатого московского предпринимателя П.А. Карепина, который стал опекуном остальных шести братьев и сестер Достоевских.
ДОПОЛНЕНИЯ
Ф.М. Достоевский ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА 1838-1846
В разделе представлены письма Достоевского, связанные с творческой историей романа «Бедные люди». Публ. по: Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 1. С. 49-134.
1
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 9 августа 1838 г. Петербург
1 Меркуровы. — Речь идет об отставном ротмистре Аполлоне Николаевиче Меркурове (1801—1871) и его жене Марии Крескентьевне, с которыми в феврале


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
599
1838 г. познакомил братьев М.М. и Ф.М. Достоевских И.Н. Шидловский (о нем см. примеч. 5 к письму 2).
2 Гамлет:! Гамлет! Когда я вспомню эти бурные, дикие речи... тогда ни грусть, ни ропот, ни укор не сжимают груди моей... — Трагедия У. Шекспира «Гамлет» вышла в переложении Н.А. Полевого в 1837 г.; этот перевод цитируется Достоевским в рассказе «Чужая жена и муж под кроватью» (см.: Акад. ПСС/2: 62, 481). Увлечение Шекспиром образовало одну из тем переписки Достоевского с братом Михаилом и опекуном П.А. Карепиным в период ухода со службы. Влияние драматургии и самой личности Шекспира на творчество и мировоззрение Достоевского, начиная с этого момента, было более чем значительным.
3 Раз Паскаль сказал фразу: кто протестует против философии, тот сам философ. — Аллюзия на афоризм Блеза Паскаля: «Смеяться над философией значит философствовать» (Паскаль 1843: 254).
4 ...я во врелля выступленья из лагерей не имел ни копейки денег; заболел дорогою от простуды... и от голода и не имел ни гроша, чтоб смочить горло глотком чаю. — Имеется в виду полевой лагерь под Петергофом для воспитанников Главного инженерного училища, созданный с целью обеспечить «возможно лучшую подготовку воспитанников к служебной деятельности» (Максимовский 1869: 19). После годовых экзаменов юнкера отправлялись в лагерь для прохождения практики (строевые занятия, инженерные и топографические работы и пр.). В частности, Достоевский в одно из пребываний в лагере, вероятно, принимал участие в штатном лагерном занятии кондукторов — наведении понтонной переправы через речку Кикенку, отделявшую территорию лагеря от Английского (ныне — Константиновского) парка (см.: Там же: 113). Эти занятия не были безвредными, иногда они приводили к смерти кондукторов, так, во время прохождения практики по артиллерии, погибли юнкеры Петр Руммель и князь Михаил Бебутов (см.: Там же: 133—134 (Прил.)). Выбор окрестностей Петергофа в качестве места проведения учений (лагерь юнкеров располагался всего в нескольких верстах от летней императорской резиденции) определялся особым отношением к Инженерному училищу со стороны царствующей фамилии. Историк училища пишет об этом с теплотой:
Во время переходов в лагерь и в продолжение лагерной стоянки Государь весьма часто пропускал мимо себя кондукторов и обращался к ним иногда с несколькими ласковыми словами. В лагерях Его Величество делал неоднократно тревоги всем военно-учебным заведениям, заставлял иногда штурмовать каскады около Самсона в Петергофе, и проч. Всё это возбуждало в юношах бодрость и смелость и увеличивало любовь к Государю.
Его Величество, посетив раз кадетский лагерь, нашел, что кондукторы лежали в сырости и на совершенно мокрой соломе: он приказал отправлять маленьких на ночь во дворец, а больным умывать по вечерам ноги водкою (Там же: 112).
5 ...я не мог быть, потому что отсиживал. — При отсутствии денежных средств, которые необходимо было предъявить дежурному офицеру, воспитанники учили¬


600
Приложения
ща не могли покидать Инженерный замок. См. также примем. 7, 12 к воспоминаниям Д.В. Григоровича.
6 Я сам читал в Петергофе по крайней мере не меньше твоего. Весь Гофман русский и немецкий [то есть непереведенный «Кот Мурр»)... — Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776—1822) — немецкий писатель-романтик. В 1836 г. в русском переводе вышло собрание повестей и сказок Гофмана «Серапионовы братья» (ч. 1—8, 1836); ряд его произведений публиковался также на русском языке в «Телескопе», «Сыне отечества», «Московском наблюдателе», «Московском телеграфе». В частности, «Житейские воззрения кота Мурра» («Lebensansichten des Kater Murr», 1820—1822) были переведены в 1831 г. (см.: Гофман Э.-Т.-А. Черты из жизни Кота Мурра и отрывки биографии капельмейстера Иоганна Крейслера // Московский телеграф. 1831. Ч. 42. № 23. С. 255—286; No 24. С. 385—410), однако, судя по тексту письма, Достоевский не был знаком с этой публикацией. (Об увлечении Достоевского Гофманом см. с. 231 наст, изд.)
7 ...{Бальзак велик). Его характеры — произведения ума вселенной\ Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили бореньем своим такую развязку в душе человека). — Достоевский высоко ценил творчество французского писателя Оноре де Бальзака (1799—1850). Очевидно, не случайно с перевода романа «Евгения Гранде» начался его путь как профессионального литератора.
8 «Фауст» Гёте... — Иоганн Вольфганг фон Гёте (1749—1832) — немецкий писатель. Первый перевод «Фауста» («Faust», ч. 1 — опубл. 1808, ч. 2 — опубл. 1832), сделанный Э.И. Губером, вышел из печати в 1838 г., но, видимо, уже после этого письма Достоевского. Аллюзии на произведение Гёте во множестве встречаются в «записных тетрадях» и произведениях писателя (см.: Акад. ПСС/12: 230—231; Акад. ПСС/13: 352-353; Акад. ПСС/17: 327 и др.).
9 ...«История» Полевого... — Имеется в виду «История русского народа» (т. 1—6, 1829—1833; всего планировалось 18 томов) Н.А. Полевого.
10 «Уголино» (1837) — первая пьеса Н.А. Полевого, премьера которой состоялась в Петербурге 17 января 1838 г.
11 «Ундина» («Undine», 1813) — повесть Фридриха де ла Мотт Фуке, впервые переведенная на русский язык А.А. Дельвигом (см.: Фуке Ф. де ла Мотт. Ундина. Волшебная повесть /Пер. А. Влигде [псевд. А. А. Дельвига]. СПб., 1831). В 1835 и 1837 гг. в «Библиотеке для чтения» были опубликованы фрагменты повести в поэтическом переложении В.А. Жуковского (см.: Ундина, Старинная повесть // БдЧ. 1835. Т. 12. Отд. 1: Русская словесность. Стихотворения. С. 7—14; Т. 20. Отд. 1: Русская словесность. Стихотворения. С. 5—32); в 1837 г. вышло отдельное иллюстрированное издание (см.: Ундина, Старинная повесть, рассказанная на немецком языке в прозе бароном Ф. Ламотт Фуке / На русском в стихах, В. Жуковским [; ил. Г. Майделя]. СПб., 1837).
12 Также Виктор Гюго, кроме «Кромвеля» и «Гернани». — Виктор Мари Гюго (1802—1885) — французский поэт и романист, один из любимых писателей Достоевского, увлекавшегося им с ранней юности. Его роман «Собор Парижской Богоматери» («Notre-Dame de Paris», 1831) был в 1862 г. впервые опубликован на


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
601
русском языке в журнале братьев М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» (Т. 9. No 9. Сентябрь. С. 44—118; № 10. Октябрь. С. 174—259; No 11. Ноябрь. С. 32—140; No 12. Декабрь. С. 141—234) с предисловием, в котором отражено отношение Достоевского к важнейшему, с его точки зрения, произведению Гюго и всему творчеству автора в целом. В этом предисловии отмечено, что «основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия» совпадает с главной мыслью сочинений Гюго: «Это мысль христианская и высоконравственная; формула ее — восстановление погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков» (Акад. ПСС/20: 28; см. об этом также: Беж А. Л. Гюго и Достоевский // Slavia. 1937—1938. Т. 15. С. 73—86; Алексеев М.П. В. Гюго и его русские знакомства//Литературное наследство. М., 1937. Т. 31/32. С. 777—932). «Кромвель» («Cromwell», 1827), «Эрнани» («Hemani», 1830) — пьесы Виктора Гюго, вызывавшие большие споры в литературных кругах Европы.
13 Ежели ты читал всего Гофмана, то наверно помнишь характер Альбана... Ужасно видеть человека,у которого во власти непостижимое... который не знает, что делать ему, играет игрушкой, которая есть — Бог\ — Альбан — персонаж повести
3. 	-Т.-А. Гофмана «Магнетизер» («Der Magnetiseur», 1813). Это произведение Гофмана к августу 1839 г. было дважды опубликовано на русском языке в переводе Д.В. Веневитинова «Что пена в вине, то сны в голове» (см.: МВ. 1827. Ч. 5. Nq 19. С. 244—301; Сорок одна повесть лучших иностранных писателей: В 12 ч. М., 1836.
4. 5. С. 1—82). Возможно, Достоевский впервые познакомился с повестью Гофмана в оригинале. Аллюзии на это произведение можно обнаружить в «Преступлении и наказании», а также практически во всех ранних произведениях писателя («Двойник», «Хозяйка», «Белые ночи», «Неточка Незванова» и др.).
14 Куманины. — Имеются в виду Александра Федоровна Куманина, сестра матери писателя, Марии Федоровны Достоевской, и ее муж, Александр Алексеевич Куманин (1792—1863). А.Ф. Куманина была крестной матерью всех детей Достоевских. А.А. Куманин, купец первой гильдии, в 1838 г. получивший потомственное дворянство, отличался добротой и отзывчивостью, был известным благотворителем. Куманины материально помогали семье Достоевских, в частости, оплатили крупный взнос при поступлении Достоевского в Главное инженерное училище. См. также примеч. 3 к письму 6.
15 ...не сообщил ли тебе Кудрявцев... о Чермаке. — Кондратий (Кондрат) Кондратович Кудрявцев (1823—1843) — товарищ братьев М.М. и Ф.М. Достоевских по пансиону Леонтия (Леопольда) Ивановича Чермака (ум. 1840) — одному из лучших учебных заведений Москвы, находившемуся на Новой Басманной улице в доме княгини Н.П. Касаткиной-Ростовской. Здание пансиона не сохранилось, оно располагалось на месте современного дома № 31 (см.: Федоров ГА. Пансион Л.И. Чермака (по новым материалам) Ц ДМИ. Л., 1974. T. 1. С. 244).
16 Андрюша. — Имеется в виду младший брат писателя, Андрей Михайлович Достоевский.
17 Шренк Леопольд Иванович (1826—1894) — известный биолог, этнограф и путешественник, однокашник Достоевского по пансиону Чермака в Москве.


602
Пр иложения
2
М.А. ДОСТОЕВСКОМУ 30 октября 1838 г. Петербург
1 	Наш экзамен приближался к концу ~ сделалось дурно, когда я услышал об этом. — Этот конфликт Достоевского вполне мог быть следствием фривольностей, которые позволяли себе некоторые преподаватели по отношению к своим воспитанникам, грубо задевая тем самым их чувство собственного достоинства. В «Историческом очерке развития Главного инженерного училища» М.С. Максимовского содержится ряд свидетельств о манере преподавания профессора математики Михаила Васильевича Остроградского (1801—1862), который, по всей видимости, и оставил Достоевского на второй год. По словам современника, он «открыто гнушался ролью» воспитателя юношества:
<...> читал только по вдохновению, когда чувствовал охоту к чтению (а она проявлялась у него не очень часто) <...> вовсе не заботился, чтобы воспитанники целого класса непременно занимались его предметом. Напротив того, считая себя необыкновенным физиономистом, он преследовал даже многих, желавших следить за его лекциями. В этом случае он был беспощаден, открыто высказывая полное презрение к попыткам такого рода. Поставить прямо в журнал «0» — балл полного незнания за одну физиономию, за недовольно остроумно рассказанный анекдот, до которых он был большой охотник, и проч., для него ничего не значило <...>. Были примеры, что, встретив где-либо своих слушателей, в том числе и офицеров, на вечере в частном доме, он и здесь не оставлял их: приказывал, напр., танцевать с дамами, которых другие избегали, и проч., приговаривая: «нэ то зарэжу на экзамени!» (он говорил с резким малороссийским акцентом) <...> На лекциях Остроградский <...> слушал анекдоты воспитанников, давая последним постоянно различные прозвища. Заметив однажды одного из своих слушателей с довольно мрачной физиономией, он потребовал от него хорошего анекдота. Слушатель сейчас рассказал, какой пришел ему в голову. Анекдот вышел плох. Рассердился Остроградский: «сидыть!» — крикнул он насупившись, — «и такие скверные анекдоты рассказывает! нуль ему» — и поставил нуль за успехи (Максимовский 1869: 107—108).
Не вызывает сомнений, что, попав в руки такого преподавателя, Достоевский, имевший манеру поведения и душевный склад философа («монаха Фотия», по мнению его одноклассников, см. с. 201, 203 наст, изд.), не имел больших шансов получить хорошую оценку, как сам отмечает в своем письме к брату, «преподающий хотел непременно, чтоб я остался, он зол на меня более всех» (с. 110 наст, изд.). Несмотря на неординарный стиль преподавания, Остроградского высоко ценило училищное начальство, которое платило ему «вшестеро в сравнении с принятою тогда нормой», а коллеги сходились во мнении, что, «когда на него находило вдохновение, он читал так, что увлекал всех; самые сложные вещи излагал с такою простотой и ясностью, что не понять было невозможно» (Максимовский


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
603
1869: 62). Достоевский же очень тяжело воспринял необходимость провести добавочный год в стенах училища. Д.В. Григорович вспоминает о том, как переживал Достоевский эту историю (см. с. 231 наст. изд.). 19 ноября 1838 г. М.А. Достоевский написал по этому поводу своей дочери, Варваре Михайловне Достоевской:
<...> я получил от брата твоего Феденьки письмо, для нас всех неприятное; он уведомляет, что на экзамене поспорил с двумя учителями, это сочли за грубость, и — оставили его до мая будущего года в том же классе; это меня, при болезненном состоянии, до того огорчило, что привело в совершенное изнеможение, левая сторона тела начала неметь, голова начала кружиться; тут я призвал Бога на помощь, послал за фельдшером <...> (циг. по: Нечаева 1939: 120).
2 Что мне до того, что я буду сидеть 1-м в нашем классе... Через полгода я буду во 2-м классе. — В Главном инженерном училище была принята обратная нумерация классов: высшим был первый класс, низшим — четвертый. Достоевский после успешной сдачи вступительных экзаменов был принят в третий класс училища.
3 Взгляните на бедное семейство наше ~ Я оставлен на 2-й год\ О, подлость\ — Согласно мнению Д.В. Гришина, на стиль этого письма Достоевского оказали влияние произведения немецкого писателя Иоганна Кристофа Фридриха фон Шиллера (1759—1805) (см.: Гришин [1978]: 29).
4 Варенька. — Имеется в виду сестра писателя, Варвара Михайловна Достоевская.
5 ...Колю и Сашу. — Имеются в виду младший брат и младшая сестра писателя, Николай Михайлович (1831—1883) и Александра Михайловна (1835—1889) Достоевские.
6 кондукторской службы\ — Слово «кондуктор» означало младшего инженера, ученика инженера, служителя по инженерной части; так называли младшие (неклассные) чины инженерной службы, равноценные чину юнкера (унтер-офицера, имеющего дворянское происхождение) в армейской иерархии, а также воспитанников младших классов Главного инженерного училища.
7 Ив<ан> Николаевич... — Имеется в виду Иван Николаевич Шидловский (1816—1872) — поэт, чиновник Министерства финансов, близкий друг братьев Ф.М. и М.М. Достоевских начиная с 1837 г., когда они приехали в Петербург для поступления в Главное инженерное училище. См. также примеч. 179 к роману.
3
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 31 октября 1838 г. Петербург
1 	Я потерял... столько дней до экзамена... выдержал экзамен отлично... и остался... Так хотел один преподающий... которому я нагрубил... и который нынче имел подлость напомнить мне это... При 10-ти полных я имел 9^2 средних, и остался... — Ср. воспоминания А.И. Савельева (с. 208 наст. изд.).


604
Пр иложения
2 ...чтобы вывести верный результат из этой разнообразной кучи, надобно подвесть его под математическую формулу. Вот правила нынешней философии... — Речь идет о статье М.Г. Павлова «О неуместности математики в физике» (см.: ЛПкРИ. 1837. No 16. С. 153—154), которая была написана в ходе полемики, связанной с публикацией его книги «Основания физики» (М., 1833. Ч. 1; М., 1836. Ч. 2). Павлов пользовался широкой известностью в кругах гуманитарной интеллигенции, его лекции слушали и его книги читали А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский. Особенностью научного метода Павлова была специфическая непротиворечивость гуманитарного и математического знания, он первым в России поставил вопрос о сущности знания как такового, пытался разработать классификацию наук. Книга вызвала большую дискуссию, в которой участвовали журналы «Московский наблюдатель», «Телескоп» (см., напр.: Телескоп. 1833. No 9. Разд. 5: Критика. С. 103—114); обсуждение этого натурфилософского труда вылилось в оживленный диспут об онтологии и истории мироздания, смысле существования природы и месте в ней человека. Позже Достоевский не раз возражал против применения «арифметики» и «математики» в вопросах о смысле бытия и предназначении человеческой жизни (см.: Акад. ПСС/6: 50, 54; Акад. ПСС/15: 80 и др.).
3 ...часто бываю и в таком состоянье, как, помнишь, Шильонскийузник после смерти братьев в темнице... — Аллюзия на строки из поэмы Джорджа Гордона Байрона (1788—1824) «Шильонский узник» («The Prisoner of Chillon», 1816); cp.:
И виделось, как в тяжком сне,
Всё бледным, темным, тусклым мне!
Всё в мутную слилося тень!
То не было ни ночь, ни день...
(Шильонский узник, поэма лорда Байрона /
Пер. В. Ж<уковского>. СПб., 1822. С. 15).
Начиная с 1820-х годов Байрон пользовался огромной популярностью в России, в первую очередь благодаря автобиографической поэме «Паломничество Чайльд- Гарольда» («Childe Harold’s Pilgrimage», 1812—1818), где он описал свое путешествие по ряду европейских стран (1809—1811 гг.). Главный герой поэм Байрона — романтический бунтарь, не смиряющийся с давлением на него жизненных обстоятельств, вступающий в бескомпромиссную борьбу против лицемерных общественных норм и правил, стесняющих свободу человека.
4 Говоришь, что у тебя есть мысль для драмы... Радуюсь... Пиши ее... — М.М. Достоевский в это время, прервав работу над стихотворными произведениями, писал драму, о чем он сообщает в своем письме к отцу от 28 ноября 1838 г. (см.: Письма 1928-1959/1: 80).
5 И плюет [толпа) на алтарь, где твой огонь горит, | И в детской резвости колеблет твой треножник}... — Пушкин А.С. Поэту //Пушкин 1937—1959/3i: 223.
6 Напиши мне главную мысль Шатобрианова сочиненья «Génie du Christianisme». — В своем известном апологетическом трактате «Гений христианства»


Пр имечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
605
(1802) писатель романтической школы Франсуа Рене де Шатобриан (1768—1848) выразил протест против схоластической и безжизненной, по его мнению, поэтики Просвещения, противопоставляя ей метод интуитивного погружения в тайны мироздания, основанного на эстетических принципах романтизма. Ко времени написания письма русский перевод этой книги уже был выполнен — в 1821 г. М.П. Погодиным, но не опубликован; вероятно, Достоевский читал работу Ша- тобриана в оригинале.
7 Недавно в «Сыне Отечества» я читал статью критика Низара о Victor"е Hugo... Как ничтожно выставляет Низар его драмы и романы. ...Низар [хотьумный человек) , а врет. — Речь идет о статьях французских критиков Дезире Низара (о Ламартине) и Гюстава Планша (о Гюго) (см.: Низар Д. [Рецензия] / Пер. с фр. А.По- левого // СО. 1838. Т. 2. Отд. 4: Критика. С. 1—96. Рец. на изд.: Lamartine A. de. Œuvres complètes. Bruxelles, 1837; Планы Г. [Рецензия] [/Пер. с фр.] // СО. 1838. Т. 2. Отд. 4: Критика. С. 97—147. Рец. на изд.: Hugo V. Œuvres complètes. P., 1837), вероятно, Достоевский перепутал этих двух авторов между собой. Достоевский не был согласен с достаточно популярным мнением о «слабости» романов В. Гюго, многократно выступая в защиту Гюго устно и в печати. «Сын Отечества» — общественно-политический и литературный журнал, издававшийся в Петербурге в 1812—1852 гг. (с перерывами). До 1825 г. редактором и издателем журнала был Н.И. Греч, впоследствии «Сын Отечества» Греч издавал и редактировал совместно с Ф.В. Булгариным. В 1838 г. издание журнала перешло к книгопродавцу А.Ф. Смирдину, с этого времени редакторы часто менялись, среди них были А.В. Никитенко, О.И. Сенковский, К.П. Масальский.
8 В твоем стихотворенье «Виденье матери» я не понимаю, в какой странный абрис облек ты душу покойницы. Этот замогильный характер не выполнен. Но зато стихи хороши, хотя в одном месте есть промах. — Об этом стихотворении сам М.М. Достоевский писал отцу в конце января 1839 г.:
Я не могу вспомнить покойной маменьки без сильного душевного движения! Летом я видел ее во сне; видел, будто она нарочно сошла с Небес, чтоб только благословить меня, и это было причиною рождения моего стихотворения. Я посылал его брату; он читал его Шидловскому, и Ш<идловский> в восхищении от него; он так хвалит мой талант, что я, право, не знаю, достоин ли я всех похвал его. Я переслал уж ему стихотворений с 10; он пишет ко мне огромнейшие письма (Письма 1928—1959/1: 82).
9 Ах, скоро, скоро перечитаю я новые стихотворенья Ивана Николаевича. Сколько поэзии\ Сколько гениальных идей\ — Немногие дошедшие до нас стихотворения И.Н. Шидловского опубликованы; см.: Решетов Н. Люди и дела давно минувших дней // РА. 1886. Кн. 3. Вып. 10. С. 226—232; Алексеев М.П. Ранний друг Ф.М. Достоевского. Одесса, 1921. С. 13—18.
10 ...Смирдин готовит Пантеон нашей словесности книгою: портреты 100 литераторов с приложеньем... по образцовому сочиненью этого литератора. И вообрази: Зотов (?!) и Орлов [Александ<р> Анфимов<ич>) в том же числе. — Александр Филип¬


606
Пр иложения
пович Смирдин (1795—1857) — известный издатель и книгопродавец, основатель «Библиотеки для чтения», первого «толстого журнала» в истории России. Роль Смирдина как издателя заключается в существенном удешевлении книг, внедрении института гонораров и, фактически, создании цеха профессиональных литераторов в России. В письме речь идет о сборнике Смирдина «Сто русских литераторов» (т. 1—3, 1839—1845). Судя по тому, что Достоевский уже успел к этому моменту познакомиться с первым томом издания: в действительности он вышел в свет в октябре 1838 г. В том входили произведения десяти авторов: А.А. Александрова (Н.А. Дуровой), А.А. Марлинского (Бестужева), И.И. Давыдова, Р.М. Зотова, Н.В. Кукольника, Н.А. Полевого, А.С. Пушкина, П.И. Свиньина, О.И. Сенковского и А.А. Шаховского. Сочинения А.А. Орлова в сборник помещены не были. Достоевский высмеял в романе «Бедные люди», в отрывках из сочинений Ратазяева, лубочные романы «для народа», авторами которых были упоминаемые в письме Р.М. Зотов и А.А. Орлов (см. с. 46-^8 наст. изд. и примеч. 124 к роману).
4
М.А. ДОСТОЕВСКОМУ 23 марта 1839 г. Петербург
1 5-ть человек кондукторов сослано в солдаты за эту историю. Я ни в чем не вмешан. Но подвергся общему наказанью. Месяца 2... не выпускали нас... из училища. — Речь идет о скандале, случившемся 31 января 1839 г. и связанном с избиением одного из учащихся (Д.Я. Владыкина) за «фискальство». Прибежавшего на шум дежурного офицера кондукторы забросали картофелем, а на следующее утро, когда прибыли начальник училища В.Л. Шарнгорст и начальник штаба военноучебных заведений А.К. Леруа, в ответ на их официальное приветствие — демонстративно молчали. Об этом пишет в воспоминаниях Д.В. Григорович: «Результат был тот, что всю роту заперли в училище на неопределенное время. Арест разрешился только необходимостью выступать в лагерь» [Григорович Д.В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 41).
2 Я, оставшись в классе, не потерял времени. Я занимался военными науками... Я следил за курсом высшего класса и намерен экзаменоваться через класс в первый. — См. примеч. 1 к письму 3.
3 Брат пишет, что он уже скоро будет готов экзаменоваться к нам в полевые инженеры. — Этот план осуществился позже, в декабре 1840 г., когда М.М. Достоевский прибыл в Петербург из Ревеля (совр. Таллинн) для сдачи экзамена на чин инженер-прапорщика.
4 Я получил письмо от Хотяищева [Александра). — Александр Иванович Хо- тяинцев — прежний владелец деревни Черемошни (Тульская губерния), которую купил отец писателя Михаил Андреевич Достоевский в начале 1833 г. Его двоюродный брат, Павел Петрович Хотяинцев, был владельцем села Моногарово, расположенного рядом с имением Достоевских, Даровым. П.П. Хотяинцев, как и


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
607
М.А. Достоевский, был заинтересован в покупке Черемошни, однако деревня была продана М.А. Достоевскому; межевой план имений А.М. Достоевского и П.П. Хотяинцева см.: Баршт К Л. Дворянское гнездо Ф.М. Достоевского Ц Летние чтения в Даровом. Материалы международной научной конференции 27— 29 августа 2006 года. Коломна, 2006. С. 119—122.
5
М.А. ДОСТОЕВСКОМУ 5—10 мая 1839 г. Петербург
1 Письмо Ваше я получил и за посылку Вашу благодарю от всего сердца. — Достоевский получил от отца 75 рублей ассигнациями.
2 Остроградский. — См. примеч. 1 к письму 2.
3 ...читаю Юлия Цезаря. — Гай Юлий Цезарь (102 или 100-44 до н. э.) — римский государственный и политический деятель, полководец, писатель.
4 ...ежели Вам хочется помочь Вашему сыну в ужасной нужде. Не смею требовать; не требую излишнего; но благодарность моя будет беспредельна. — В ответ на эти просьбы M.Ä. Достоевский, в послании от 27 мая 1839 г., описывал тяжелую ситуацию, сложившуюся в Даровом и Черемошне:
Пишешь ты, что терпишь и в лагерях будешь терпеть нужду в самых необходимейших вещах, как-то: в чае, в сапогах и т. п., и даже изъявляешь на ближних твоих неудовольствие, в коем разряде, без сомнения, и я состою, в том, что они тебя забывают. Как ты несправедлив ко мне в сем отношении! <...> пишу тебе, что за нынешним летом последует решительное и конечное расстройство нашего состояния <...> С начала весны и до сих пор ни одной капли дождя, ни одной росы. Жара, ветры ужасные всё погубили. Озимые поля черны, как будто и не были сеяны <...> от сильной засухи, хотя уже конец мая, но всходов еще не видно. Это угрожает не только разорением, но и совершенным голодом! После этого станешь ли роптать на отца за то, что тебе посылает мало <...> Теперь посылаю тебе тридцать пять рублей асс<игнациями>, что по московскому курсу составляет 43 р. 75 к.; расходуй их расчетливо, ибо, повторяю, что я не скоро буду в состоянии тебе послать (цит. по: Нечаева 1939: 120—121).
6
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 16 августа 1839 г. Петербург
1 Я пролил много слез о кончине отца... — М.А. Достоевский умер 8 июня 1839 г. Широкое распространение получила версия, что он был убит своими крестьянами. Узнав о смерти отца, Достоевский сообщил об этом брату. Переживая слу¬


608
Приложения
чившееся, 30 июня 1839 г. М.М. Достоевский отправил письмо к А.А. и А.Ф. Ку- маниным, в котором сообщал:
<...> На этой неделе получил я от брата Феодора письмо, в котором он извещает меня о несчастий, постигшем семейство наше. Видно, Провидению угодно было вновь поставить на пробу твердость нашего духа и заставить нас до дна испить чашу горести. Мы теперь круглые сироты, без матери и без отца. Не говорю уж о себе и о брате: мы, слава богу, в летах... но эти бедные малютки... Боже, Боже мой! что они тебе сделали?! Из деревни я не получал еще никакого известия, а брат пишет очень неясно о всем происшедшем; потому я почти ничего не знаю подробно (Акад. ПСС/28ь 409—410).
2 ..лаысль твоя, получивши офицерский чин, ехать жить в деревню, по-жоежу, превосходна. — В августе—сентябре 1839 г. М.М. Достоевский всерьез обдумывал план отставки и переселения в деревню Даровое, и эти планы встретили поддержку со стороны близких ему людей.
3 ....многое должен ты вынести ~ я во всеж буду с тобою согласен впредь. — После смерти М.А. Достоевского в 1839 г. помощь осиротевшим семи братьям и сестрам Достоевским (мать писателя, М.Ф. Достоевская, умерла в 1837 г. от чахотки) оказывали А.А. и А.Ф. Куманины (см. примеч. 14 к письму 1), они стали фактическими опекунами Достоевских, хотя от официального опекунства отказались. Некоторые черты Куманиных просматриваются в произведениях Достоевского: князь Х-ий («Неточна Незванова») и «бабушка» Антонида Васильевна Тарасевичева («Игрок»).
Официальным опекуном Достоевских был назначен каширский исправник Н.П. Елагин, который «занялся прилежным <...> обкрадыванием и в полтора года нанес много вреда наследникам» (Нечаева 1939: 61). М.М. Достоевский 1 сентября 1839 г. в письме к сестре Варваре Михайловне обрисовал ситуацию следующим образом:
Время идет, вот уже четвертый месяц, как скончался папенька, — а еще ничего не устроено. У нас, я думаю, ужаснейший беспорядок; староста не знает, к кому относиться в делах своих; все запечатано <...> Боюсь, сестра, боюсь, чтоб крохи, собранные покойником, не разлетелись вместе с его кончиной (АН 1973: 363).
21 	апреля 1840 г. Варвара Михайловна Достоевская (с приданым, которое ей обеспечили Куманины) вышла замуж за П.А. Карепина, который и стал опекуном семейства Достоевских.
4 Как жного святого и великого, чистого <...> этож свете. Моисей и Шекспир... — Объединяя имена ветхозаветного пророка Моисея и английского писателя Уильяма Шекспира (1564—1616), Достоевский указывает на пророческий дар, свойственный поэту. На протяжении всей жизни писатель был верен этой идее, многократно обращаясь к ней в своих произведениях. Готовясь к написанию романа «Бесы»,


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
609
он называет художника слова избранником Бога, «которого Творец помазал пророком, чтоб разоблачить перед миром тайну о человеке» (Акад. ПСС/9: 157); об этом же Достоевский говорил и в своей «Пушкинской речи» (см.: Акад. ПСС/26: 130-131).
7
А.А. и А.Ф. КУМАНИНЫМ 25 декабря 1839 г. Петербург
1 	Напоминанья и приказанья покойного родителя моего прервать мое странное молчанье с теми из родственников, которые столь часто осыпали нас благодеяниями... — См. примеч. 14 к письму 1 и примеч. 3 к письму 6.
8
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 1 января 1840 г. Петербург
1 ...записки генерал-майора Дядина... — Алексей Васильевич Дядин (1789— 1864) — генерал-лейтенант (до 1848 г. — генерал-майор) артиллерии, профессор нескольких военно-учебных заведений, включая и Главное инженерное училище.
2 ...это взято слово в слово из Брашмана... — Имеется в виду один из учебников Николая Дмитриевича Брашмана (1796—1866), выпускника Венского Политехнического института, с 1834 г. ординарного профессора кафедры прикладной математики Московского университета, автора нескольких учебных пособий.
3 Болотов Алексей Павлович (1803—1853) — выдающийся русский ученый, профессор геодезии и топографии Академии Генштаба России (с 1832 г.), автор новаторской системы изображения рельефа на планах и картах штрихами. Его труд «Геодезия, или Руководство к исследованию общего вида земли, построению карт и производству тригонометрических и топографических съемок и нивелировок» (в 2-х т., 1836—1837) был основным учебным пособием по соответствующей дисциплине в учебных заведениях России.
4 Плаксин Василий Тимофеевич (1796—1869) — коллежский асессор, преподаватель русской словесности в Главном инженерном училище (1839—1865), автор ряда учебников по истории русской литературы: «Краткий курс словесности» (1832), «История русской литературы» (1835), «Учебный курс словесности» (ч. 1—2, 1843—1844), «История литературы, языка, с практическим упражнением кондукторов в сочинениях» и др.
5 К опекуну... — См. примеч. 3 к письму 6.
6 ...дух и выраженья стихов под сильным влияньем Barbier, между прочим,у тебя были в свежей памяти его слова о Наполеоне. — Анри-Опост Барбье (1805—1882) — французский поэт и драматург романтической школы, его сборники «Ямбы» («Jambes», 1831) и «Плач» («II pianto», 1833) пользовались некоторой популярно¬


610
Приложения
стью в России. О поэме Барбье «Раздел добычи» («La curée, 1830) из сборника «Ямбы» есть упоминание в «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевского (см.: Акад. ПСС/5: 83). Описание Наполеона как «кровавого палача», «взнуздавшего Францию», содержится в сатире Барбье «Идол» («L’Idole», 1831) из сборника «Ямбы».
7 Шидловский показал мне тогда твои стихотворенья... — И.Н. Шидловский в своем отзыве на стихи М.М. Достоевского писал: «Ваша поэзия своим изящным характером возвращает меня к младенчеству, к той чистой простоте, чуждой современного суемудрия, байроновского бешеного эгоизма, без которой нельзя вни- ти в Царствие Божие <...>» (Биография 1883: 38).
8 ...вспоминал о грустной зиме Онегина в Петербурге (8-я глава). — Аллюзия на восьмую главу романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин», где герой переживает любовь к Татьяне, к тому времени уже замужней даме.
9 Глупые ротные обстоятельства тому причиною. — См. примеч. 1 к письму 4.
10 Я имел у себя товарища, одно созданье, которое так любил я! — Вероятно, речь идет о И.И. Бережецком, кондукторе старшего класса. См. о нем воспоминания А.И. Савельева (с. 204—206 наст. изд.).
11 Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им... ничего более кстати не сделала судьба... как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни; никогда бы я не мог узнать его так, как тогда. — Достоевский многократно подчеркивал глубокое впечатление, которое он получил в юности от произведений Ф. Шиллера (см.: Акад. ПСС/15: 462; Акад. ПСС/26: 130—131). В 1861 г., возвращаясь в литературу после десятилетнего перерыва, он написал: «Да, Шиллер, действительно, вошел в плоть и кровь русского общества, особенно в прошедшем и запрошедшем поколении. Мы воспитались на нем, он нам родной и во многом отразился на нашем развитии. Шекспир тоже» (Акад. ПСС/19: 17).
12 Читая с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного, пламенного Дон Кар- лоса, и маркиза Позу, и Мортимера. — Возможно, Достоевский читал драму Ф. Шиллера «Дон Карлос, инфант испанский» («Don Kariös, Infant von Spanien», 1783—1787) и в переводе на русский язык (см.: Дон Карлос, инфант Испании: Драматическое стихотворение Фридриха Шиллера/Пер. М.[Н.] Лихонина. 1828. М., 1833), и в оригинале. Это может объяснить тот факт, что Достоевский в 1844 г. поддержал намерение брата Михаила Михайловича перевести это произведение. Дон Карлос и маркиз Поза — персонажи этого произведения. Мортимер — персонаж драмы Шиллера «Мария Стюарт» («Maria Stuart», 1801), опубликованной в переводе А.А. Шишкова в 1831 г.
13 ...в «Илиаде» Гомер дал всему древнему миру организацию и духовной и земной жизни, совершенно в такой же силе, как Христос новому. — В своей программной статье «Г-н -бов и вопрос об искусстве» (1861) Достоевский писал:
<...> красота всегда полезна <...> «Илиада»-то полезнее сочинений Марка Вовч-
ка <...> Ведь это эпопея такой мощной, полной жизни, такого высокого момента
народной жизни <...> эта вековечная гармония, которая воплощена в «Илиаде»,
может слишком решительно подействовать на душу (Акад. ПСС/18: 95—96).


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
611
14 Victor Hugo как лирик чисто с ангельским характеролл, с христианским ллладен- ческим направленьем поэзии, и никто не сравнится с ним в этом... — К началу 1840 г.
B. Гюго издал восемь сборников своих стихотворных произведений, и, начиная с 1824 г., его поэтическое творчество постепенно обретало популярность в России (см.: [Гоффман] О новых одах Виктора Гугона и о поэзии романтической. (Извлечение из Ж. П. [«Journal de Débats»] / [Пер.] С фр. // BE. 1824. No 13. Июль.)
C. 45—56 (Отд.: Изящные искусства, науки и литература)), сочинения расходились в рукописных копиях (см.: Сушкова Е. [Хвостова ЕА.) Записки. 1812—1841. Л., 1928. С. 164), многократно переводились и публиковались в московских и петербургских журналах (см.: Морщинер М.С., Пожарский Н.И. Библиография русских переводов Виктора Гюго. М., 1953).
15 Державин, кажется, может стоять выше их обоих в лирике. — Как вспоминает Андрей Михайлович Достоевский, младший брат писателя, в начале 1830-х годов в их семье читали стихи Г.Р. Державина, в частности оду «Бог» (1784), во время традиционных домашних чтений (см.: Достоевский 1992: 70).
16 ...ни Расин, ни Корнель... — Жан Расин (1639—1699) и Пьер Корнель (1606— 1684) — крупнейшие французские драматурги-классицисты.
17 ...читал ли ты «Andromaque»... «Iphigénie»... — Имеются в виду трагедии Ж. Расина «Андромаха» (опубл. 1668) и «Ифигения» (опубл. 1675).
18 Ахилл. — Речь идет о герое трагедии Ж. Расина «Ифигения»; с точки зрения Достоевского, образ Ахилла в ней близок образу, представленному в поэме «Илиада».
19 А «Phedre»? — Имеется в виду трагедия Ж. Расина «Федра» («Phèdre», 1677).
20 ...кажется, à la Иван Никифорыч: «гороху наевшись». — Аллюзия на гоголевскую «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
21 ...бесталанного горемыки JodeV я, с его пасквильною «Клеопатрою»... — Этьен Жодель (1532—1573) — французский поэт и драматург, участник «Плеяды» (поэтического объединения, образованного в середине XVI в. во Франции), автор трагедии «Плененная Клеопатра» («Cléopâtre captive», 1552).
22 ...после Тредьяковского Ronsard?а... — Пьер де Ронсар (1524—1585) — известный французский поэт, глава «Плеяды». Ронсар был автором эпопеи «Франсиада» («La Franciade», 1572), что и послужило основанием для сравнения его с В.К. Тредиа- ковским, написавшим «Телемахиду» (1766).
23 ...после холодного рифмача MalerVa... — Франсуа де Малерб (1555—1628) — французский поэт-классицист.
24 Сенека Луций Анней (4 до н. э. — 65) — римский поэт и философ-стоик, автор классической трагедии «Медея».
25 ...читал ли ты его «Cinna». Пред этим божественным очерком Октавия... — Октавий Цезарь Август — персонаж трагедии П. Корнеля «Цинна, или Милосердие Августа» («Cinna, ou la Clémence d’Auguste», опубл. 1643).
26 ...Карл Мор, ФиескОу Тель... — Имеются в виду персонажи пьес Ф. Шиллера «Разбойники» («Die Räuber», 1781), «Заговор Фиеско в Генуе» («Die Verschwörung des Fiesco zu Genua», 1783), «Вильгельм Телль» («Wielhelm Teil», 1804), соответственно Карл Moop, Фиеско, Вильгельм Телль.


612
Пр иложения
27 «Soyons amis, Cinna». — Corneille P. Cinna, ou la Clémence d’Auguste. P.: Chez Toussainct Quinet, 1643. P. 106 (Acte V, sc. 3). Cp. в пер. Вс. Рождественского: «Дай руку, Цинна, мне. Останемся друзьями!» [Корнель 77. Цинна//Корнель П. Избранные трагедии. М., 1956. С. 195)
28 ...читал ли ты «Horace»... Старый Horace — это Диомед. Молодой Horace — Аякс Телемонид, но с духом Ахилла, а Куриас — это Патрокл, это Ахилл... — Достоевский перечисляет героев древнегреческой мифологии, участников Троянской войны, и сравнивает с ними персонажей трагедии П. Корнеля «Гораций» (опубл. 1641) старого Горация, Горация-сына и Куриация.
29 Читал ли ты «Le Cid». — Пьеса П. Корнеля «Сид» (опубл. 1637).
30 Каков характер Don Rodrigue'а... — Дон Родриго — главное действующее лицо пьесы П. Корнеля «Сид». Подробнее о Достоевском и Корнеле см.: Битюгова ИА. Достоевский и Пьер Корнель Ц ДМИ. СПб., 2010. Т. 19. С. 76—86.
31 Впрочем, не сердись, милый, за обидные выраженья, не будь Иваном Ивановичем Перерепенко. — Аллюзия на «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н.В. Гоголя; Иван Иванович Перерепенко — один из персонажей повести.
32 Сюжет твоей драмы прелестен ~ тебя чему-нибудь научил Шекспир. — Письмо М.М. Достоевского, где он сообщает брату о своем замысле, не сохранилось. В своем ответном письме от 31 октября 1838 г. Достоевский одобрительно отозвался о намерении брата писать драму: «Говоришь, что у тебя есть мысль для драмы... Радуюсь... Пиши ее...» (с. 112 наст. изд.). Другим свидетельством об этом проекте служит письмо М. М. Достоевского от 28 ноября 1838 г. к отцу: «Теперь я начал писать драму. Она мне удалась в первом действии!» (Достоевский 1981: 80). Об этом см.: Писцова А.З. Ревельский период жизни и деятельности М.М. Достоевского //Научные труды Ташкентского государственного университета. 1974. Вып. 474. С. 55-74.
9
А.А. и А.Ф. КУМАНИНЫМ 28 января 1840 г. Петербург
1 	Смерть дяденьки... — Имеется в виду Михаил Федорович Нечаев (1801— 1839), брат матери Достоевского. Служил приказчиком в суконном магазине, проживал у А.А. и А.Ф. Куманиных. Часто посещал семью сестры и был в очень близких, дружеских отношениях с племянником. Возможно, является одним из прототипов старика Покровского в романе «Бедные люди». А.М. Достоевский вспоминал о Нечаеве:
Он был одним годом моложе моей маменьки <...> они в детстве с братом были очень дружны. Эта дружба сохранилась и впоследствии. Он приходил к нам постоянно по воскресеньям, потому что в будние дни был занят, служа главным приказчиком в одном богатом суконном магазине и получая очень хорошее со¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
613
держание. Его приход <...> бывал радостью для нас, детей, и большею частью сопровождался маленьким домашним концертом <...> маменька порядочно играла на гитаре, дядя же <...> играл на гитаре артистически <...> Папенька тоже всегда был очень радушен с дядей, хотя и негодовал на него, в особенности в последнее время, за то, что дядя стал покучивать и много пить <...> Пагубную страсть свою к вину дядя не только не оставил, но даже усиливал, от чего преждевременно и скончался в рождественские праздники с 1838 на 1839 год, когда и я на праздниках находился у дяди (Достоевский 1992: 42).
2 Отец, жать, дяденька, и всё это в 2 года\ — Мария Федоровна Достоевская умерла 27 февраля 1837 г. от чахотки. В описании гибели Покровского в романе «Бедные люди» видны следы того тяжкого впечатления, которое произвели на Достоевского болезнь и смерть матери. См. также примеч. 1, а также примеч. 1, 3 к письму б.
10
В.М. ДОСТОЕВСКОЙ 28 января 1840 г. Петербург
Датируется на основании смысловой связи с письмом А.А. и А.Ф. Куманиным от 28 января 1840 г.; написано на обороте 2-го листа указанного письма к ним.
1 Вспомни, сколько несчастий перенес он бедный, чтобы успокоить отца своего при жизни... — М.М. Достоевский, как и его младший брат Федор, не имел никакой склонности к военной службе и мечтал стать литератором. Он вступил кондуктором 2-го класса в Санкт-Петербургскую инженерную команду (откуда позднее был переведен в Ревельскую инженерную команду), выполняя волю отца, который мечтал видеть своих сыновей в офицерском чине, имеющими прочное положение в обществе.
2 Верочка. — Имеется в виду сестра писателя, Вера Михайловна Достоевская (1829-1896).
11
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 19 июля 1840 г. Петергоф
1 ...застанет ли это письмо тебя еще в Ревеле... — Приказом от 19 февраля 1840 г. М.М. Достоевский был прикомандирован к Петербургской инженерной команде для прохождения экзамена на офицерский чин (см.: Летопись 1993: 69).
2 ...ты с таким восторгом писал мне о своих надеждах, о своей Эмилии... — Эмилия Федоровна Достоевская (урожд. фон Дитмар; 1822—1879) была прибалтийской немкой, жившей в Ревеле; вышла замуж за М.М. Достоевского в 1842 г.


614
Приложения
3 	Не знаю, опасаться ли мне насчет твоего экзамена. ...ежели ты чем-нибудь да занимался, то выдержишь; и не такие выдерживали. — М.М. Достоевский был произведен в инженер-прапорщики 9 января 1841 г. (см.: Летопись 1993: 72).
12
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 27 февраля 1841 г. Петербург
Письмо датируется по содержанию. В нем говорится о визите М.М. Достоевского в Петербург с целью прохождения экзамена на чин полевого инженер-прапорщика, после чего брат писателя был командирован в Нарву.
1 Пишу его ночью, урвав время. — Привычку работать ночью Достоевский сохранил с юношеских лет на всю жизнь. Герой «Бедных людей» Макар Девушкин также работает по ночам, сочиняя свои письма-рассказы, адресованные Варваре Доброселовой. См. также примеч. 3 к роману.
2 В понедельник (в день твоего отъезда)... — Эту дату подтверждает А.Е. Ризен- кампф: М.М. Достоевский приехал в Петербург в декабре 1840 г. и пробыл там до 17 февраля 1841 г. Перед его отъездом 16 февраля состоялся прощальный вечер, на котором Достоевский читал «отрывки из двух драматических своих опытов» (см. с. 214 наст. изд.).
3 Кривопишин Иван Григорьевич (1796—1867) — родственник П.А. Карепина, опекуна сестер и братьев Достоевских, имел чин генерал-лейтенанта и был вицедиректором инспекторского департамента Военного министерства. Кривопишин оказывал отеческую поддержку Достоевскому и его младшему брату Андрею. Писатель относился к нему с большим уважением, возможно, опыт общения с Кривопишиным был использован им при работе над романом «Бедные люди» (ср. сцены общения Девушкина и «его превосходительства», с. 87—89 наст. изд.).
4 Не умри... с тоски в Нарве прежде полученья дальнейшей командировки. — М.М. Достоевский выехал из Нарвы в Ревель 22 марта 1841 г.
5 ...«не жить тебе с людьми\» — Грибоедов А. С. Горе от ума // Грибоедов А.С. Поли. собр. соч.: В 3 т. СПб., 1995. T. 1. С. 120.
6 Григоров<ич> Дмитрий Васильевич (1822—1900) — русский писатель, вместе с Достоевским учился в Главном инженерном училище, позднее жил с ним в одной квартире около года (1845—1846 гг.), почти одновременно с Достоевским дебютировал в литературе (см. примеч. 5 к «Русской сатире» и примеч. 66 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа, No 4). Автор получивших широкую известность повестей «Деревня» (1846), «Антон-Горемыка» (1847), «Гуттаперчевый мальчик» (1883), а также романов «Рыбаки» (1853) и «Переселенцы» (1855—1856).
7 Ризенксшпф Александр Егорович (1821—1895) — врач, с 1838 по 1843 г — студент Петербургской медико-хирургической академии. С Достоевским его позна¬


Пр имечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
615
комил брат писателя, Михаил Михаилович, служивший вместе с Ризенкампфом в Ревельской инженерной команде. С сентября 1843 г. Ризенкампф жил в одном доме с Достоевским на углу Графского переулка и Владимирской улицы (ныне Владимирский проспект, 11).
8 ...системы Марино и Жилломе... — Вероятно, речь идет об изучаемых в Инженерном училище курсах фортификации.
13
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 22 декабря 1841 г. Петербург
Датируется по содержанию 1841 г.: в послании речь идет о предстоящей свадьбе М.М. Достоевского и Эмилии фон Дитмар, которая состоялась в январе 1842 г.
1 Если бы я был один, то я бы для тебя... остался бы без необходимого; ноу меня на руках брат... — Достоевский опекал младшего брата Андрея Михайловича, который готовился к поступлению в Главное инженерное училище и проживал с ним в одной квартире на Караванной улице.
2 Андрюша болен... — А.М. Достоевский писал об этом так:
Какая была у меня болезнь, теперь я не могу определенно сказать, — кажется, я где-то простудился и у меня сделалась сильнейшая тифозная горячка, по крайней мере я долгое время лежал и наконец впал в беспамятное состояние. Брат ухаживал за мною очень внимательно, он давал лекарства, предписываемые доктором, который ездил ежедневно (Достоевский 1992: 117).
14
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ Декабрь 1842 г. Петербург
Письмо датируется на основании воспоминаний А.М. Достоевского. В связи с его поступлением 6 декабря 1842 г. в Училище гражданских инженеров, А.А. Ку- манин выслал племяннику на имя И.Г. Кривопишина 100 рублей ассигнациями (см.: Достоевский 1992: 143—144). Узнав об этом, Достоевский обратился к брату с просьбой, изложенной в письме. Сумма 100 рублей ассигнациями фигурирует в романе «Бедные люди» как спасительная для Макара Девушкина, впавшего в нищету и отчаянье (см. с. 88—89 наст. изд.).
1 	Егор — слуга А.М. Достоевского.


616
Приложения
15
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ Январь — начало февраля 1843 г. Петербург
Датируется 1843 г. по воспоминаниям А.М. Достоевского (см.: Достоевский 1992: 144).
1 ...достать денег ранее Масленицы. — Масленица пришлась в 1843 г. на 15—21 февраля.
2 Ты его и покажи сейчас генералу... — Имеется в виду барон Федор Карлович Притвиц (1798—1849), генерал-майор корпуса инженеров путей сообщения, директор Училища гражданских инженеров.
3 ...а у меня, поверить не можешь, какая страшная, ужасная нужда. — A.M. Достоевский опубликовал три адресованные ему Достоевским записки конца 1842 — начала 1843 г. и сопроводил их замечанием: «Я рассказал здесь о присланном мне подарке дяди и привел записки брата Федора единственно для того, чтобы показать, до какой степени нуждался тогда в деньгах брат Федор» (Достоевский 1992: 144).
4 Если к Масленице не Ту дет денег у меня, то я возьму вперед из жалованья... — Этот мотив Достоевский также использовал в романе «Бедные люди»: находясь в затруднительном положении, Девушкин берет жалованье на полгода вперед (см. с. 88 наст. изд.).
16
П.А. КАРЕЛИНУ Конец декабря 1843 г. Петербург
Письмо датировано А.М. Достоевским (см.: Достоевский 1992: 329).
17
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 31 декабря 1843 г. Петербург
1 Ежели Ту дет у тебя дочка, то назови Марией. — Достоевский предлагает брату назвать ребенка в честь их матери, Марии Федоровны.
2 Федя. — Имеется в виду сын М.М. Достоевского, Федор Михайлович (1842— 1906).
3 2 года тому назад на русском языке появился перевод 7/2 первой книжки «Матильда» [Eug. Sue)... — Анонимный перевод первой части романа французского писателя Эжена Сю (1804—1857) «Матильда, или Записки молодой женщины» (1841) был опубликован в 1842 г. Этот роман оставил след в творчестве Достоевского, о чем свидетельствует параллелизм в изображении детства, внутренней


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
617
жизни героинь «Матильды» и «Неточки Незвановой». Интерес к творчеству Сю в России был столь велик, что именно с переводов его произведений начинали свой литературный путь некоторые русские писатели (например, И.А. Гончаров).
4 Паттон Оскар Петрович (1823 — после 1869) — однокашник Достоевского по Главному инженерному училищу. Значимость его участия в проекте объяснялась близким знакомством с А.В. Никитенко (см. примеч. 5), который обещал быстро выдать цензурное разрешение на издание перевода. Сотрудничество с Паттоном и братом Михаилом не состоялось, и Достоевский вскоре начал переводить на русский язык роман О. де Бальзака «Евгения Гранде».
5 Никитенко Александр Васильевич (1804 или 1805—1877) — критик, публицист, действительный член Академии наук (1853 г.), профессор русской словесности Санкт-Петербургского университета (с 1834 г.), редактор журнала «Сын Отечества» в 1839—1841 гг., цензор.
18
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Вторая половина января 1844 г. Петербург
1 ...nous verrons cela (выражение Papa Grandet). — Эти слова из романа О. де Бальзака «Евгения Гранде», в переводе Достоевского характеризуются как одна из «четырех фраз, словно четырех алгебраических формул, для возможных счетов, расчетов и рассуждений в <...> частной и домашней жизни» папаши Гранде. У Достоевского переводится как «посмотрим» и «увидим» (см.: РиП. 1844. Кн 6. Огд. 2. С. 393, 435; Кн 7. Огд. 4. С. 52).
2 Клянусь Олимпом и моим «Жидом Янкелом» [оконченной драмой)... — Достоевский в шутку клянется Олимпом — местом пребывания древнегреческих богов — и своей драмой «Жид Янкель», в настоящее время неизвестной. В этом произведении писатель, по-видимому, использовал образ из повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» (1835—1842), где фигурирует «длинный как верста» Янкель (см.: Гоголь 1937—1952/2: 152). Согласно мнению М.П. Алексеева, драма «Жид Янкель» была построена на интерпретации характеров гоголевского Янкеля и шекспировского Шейлока из «Венецианского купца» («The Merchant of Venice», 1576?) (см.: Алексеев М.П. О драматических опытах Достоевского Ц Творчество Достоевского. Одесса, 1921. С. 52—54). Это сочинение и другие бумаги Достоевского были, вероятно, уничтожены его друзьями, когда писателю грозил арест за участие в кружке М.В. Петрашевского.
19
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 14 февраля 1844 г. Петербург
1 	Это тот самый Гартонг, который переводил «Плик и Плок», «Хромоногий бес» и написал в «Библиотеку для чтения» повесть «Панихида». — Василий Андреевич


618
Пр иложения
Гартонг — капитан, начальник офицерских отделений Главного инженерного училища, автор повести «Панихида» (см.: БдЧ. 1837. Т. 22. Отд. 1: Русская словесность. Проза. С. 41—64), а также ряда переводов из французской литературы. Во время обучения в офицерских классах училища Достоевский подавал на его имя прошения об отпуске (см.: Акад. nCC/28i: 380—381). «Плик и Плок» — роман Э. Сю («Plich et Ploch», 1831; рус. пер. 1832); «Хромоногий бес» — роман А.-Р. Ле- сажа («Le Diable boiteux», 1707; рус. пер. 1832). «Библиотека для чтения» — ежемесячный журнал «словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод», основанный А.Ф. Смирдиным и издававшийся в Петербурге в 1834—1865 гг. Редактором журнала в 1834—1848 гг. (номинально до 1856 г., первые два года совместно с Н.И. Гречем) был О.И. Сенковский, в 1848 г. Смирдин передал права на «Библиотеку для чтения» В.П. Печаткину, который пригласил в соредакторы А.В. Старчевского. В 1856 г. во главе издания стал А.В. Дружинин, в конце 1857 г. в состав редакции вошел А.Ф. Писемский. В последние годы журналом руководили Писемский и П.Д. Боборыкин.
2 ...ведь я Мурад несчастный. — Имеется в виду Мурат (ошибочно названный в письме Достоевского Мурадом) — персонаж романа П.П. Каменского «Искатель сильных ощущений» (В 3 ч. СПб., 1839), мальчик, чье стремление к познанию мира входит в конфликт с попытками окружающих научить героя мыслить с помощью обыденных понятий. Пытаясь постигнуть смысл вещей, Мурат сталкивается с всеобщим непониманием и различными трудностями. Главный герой произведения, Энский, размышляет вслух, доискиваясь до первопричин всех явлений — «первого ноумена всех феноменов» (Ч. 1. С. 74), — и, одновременно, диктует философские афоризмы Мурату, который представляет собой руссоистского «естественного человека». Обладая пытливым умом, но не имея образования, Мурат пытается осмыслить эти софизмы и впадает в противоречия, что забавляет Энского, тем не менее относящегося в своему воспитаннику с уважением, как к равному.
3 Егор Ризенкампф. — Имеется в виду отец А.Е. Ризенкампфа (см. примеч. 7 к письму 12).
20
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Март—апрель 1844 г. Петербург
1 ...цену, которую дадут тебе в «Репертуар<е>»... — Журнал «Репертуар», выходивший с 1839 г. (ред. и изд. И.П. Песоцкий, при участии Ф.В. Булгарина), в 1842 г. объединился с журналом «Пантеон», тематикой которого была история театра и драматического жанра (выходил ежемесячно с 1840 г. под ред. Ф.А. Кони, изд.
В.П. Поляков). Новое печатное издание называлось «Репертуар русского и пантеон всех европейских театров» (ред. В.С. Межевич). Затем название журнала неоднократно менялось, в 1844 г. он назывался «Репертуар и Пантеон». В этом


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
619
журнале Достоевский опубликовал свою дебютную работу — перевод романа О. де Бальзака «Евгения Гранде» (см.: РиП. 1844. Кн. 6. Отд. 2. С. 386—457; Кн. 7. Отд. 4. С. 44-125).
2 Перевод «Дон Карлоса» будет отрадною новостию в литературе. — Задуманные М.М. Достоевским переводы Ф. Шиллера были опубликованы несколько позже: драма «Дон Карлос» в конце 1840-х годов (см.: БдЧ. 1848. Т. 86. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 111—202; Т. 87. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 1—32, 81—136), трактат «О наивной и сентиментальной поэзии» («Uber naive und senti- mentalische Dichtung», 1795—1796) в начале 1850 г. (см.: 03. 1850. T. 68. No 2. Отд. 2: Науки и художества. С. 93—114; Т. 69. Nq 3. Отд. 2: Науки и художества. С. 53—80), драма «Разбойники» спустя полтора десятилетия (см.: Драматические сочинения Шиллера в переводах русских писателей, изданные под ред. Н.В. Гербеля. СПб., 1857. Ч. 3. С. 1—171), стихотворение «Боги Греции» («Die Götter Griechen Lands», 1788), еще позже (см.: Светоч. I860. № 1. С. 11).
3 ...ты будешь без нового сюртука, когда надобно его иметь непрелленно. — Ср. эпизод продажи/покупки Макаром Девушкиным «почти нового» вицмундира (с. 19 наст. изд.).
4 ...перевожу Жорж Занд... — Речь идет о французской писательнице (наст, имя Амандина Аврора Люсиль Дюпен; 1804—1876), известной под псевдонимом Жорж Санд. Начиная с 1830-х годов она стала одним из самых популярных в России французских авторов, практически все ее произведения переводились и публиковались в журналах «Библиотека для чтения», «Отечественные записки» и др. Достоевский, кроме того, мог читать сочинения Ж. Санд в оригинале или быть знаком с ними по многочисленным книжным изданиям (см., напр.: Квинтилия. Сочинение Жорж-Санда: В 2 ч. / Пер. с фр. СПб., 1837; Леоне де Леони. Сочинение Жоржа Занда / С фр. пер. Н. М. H. М., 1840; Мозаисты. Сочинение Ж. Занда / Пер. Михаил Р. СПб., 1841; Мопра. Роман Жорж-Занда / Пер. И. Проташинского. М., 1839; Симон. Сочинение Жорж-Занда / Пер. с фр. А.В. Нинжянк-Вофосолиф [псевд. А.В. Княжнин, В.Д. Философов]. СПб., 1837). Весной 1844 г. Достоевский, разочарованный неудачей коллективного перевода романа Э. Сю «Матильда», пытается перевести роман Жорж Санд «Последняя Альдини» («La dernière Aldi- ni», 1837). Практически закончив перевод, он отказывается его печатать, неожиданно узнав о том, что это произведение, хотя и не полностью, уже было переведено и опубликовано (см.: БдЧ. 1838. Т. 27. Отд. 2: Иностранная словесность.
С. 	141—246). Творчество Жорж Санд интересовало Достоевского всегда: в «Дневнике писателя» он посвятил этой теме главу «Несколько слов о Жорж Занде» (см.: Акад. ПСС/23: 32-37).
5 Отчего Струговщиков уже славен в нашей литературе? переводами. — Александр Николаевич Струговщиков (1808—1878) — один из лучших переводчиков с немецкого, известность которому принесли переводы произведений И.-В. Гёте и Ф. Шиллера. Одновременно он успешно продвигался по служебной лестнице (в Министерстве народного просвещения, Департаменте внешней торговли Министерства финансов, Военном министерстве), получая ордена и другие правительственные награды и дослужившись в 1868 г. до чина тайного советника.


620
Приложения
6 	...приеду на 2 недели в сентябре, когда выйду в отставку. — Эта поездка в Ревель не состоялась, во многом из-за напряженной работы в сентябре 1844 г. над романом «Бедные люди». Прошение об отставке в канцелярию военного министра Достоевский подал 5 октября 1844 г. Приказ был издан 19 октября: «Его императорское величество в присутствии своем в Гатчине, октября 19 дня 1844 года соизволил отдать следующий приказ: Увольняется со службы по Инженерному корпусу по домашним обстоятельствам полевой инженер-подпоручик Достоевский поручиком» (РИ. 1844. 24 октября. Nq 239).
21
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Июль—август 1844 г. Петербург
1 «Разбойники» — пятиактная драма Ф. Шиллера. Впервые на русский язык произведение переложил Н.Н. Сандунов (см.: Разбойники, трагедия г. Шиллера / Пер. с нем. Н. Сандунова. М., 1793), позднее появился также перевод Н.Х. Кетчера (см.: Разбойники, трагедия в пяти действиях, соч. Шиллера/Пер. с нем. М., 1828).
2 Я пошел к Песоцкому и Межевичу. ...О помещении в своем журнале... — Имеется в виду журнал «Репертуар и Пантеон», издателями которого были в это время И.П. Песоцкий и В.С. Межевич.
3 Никитенко. — См. примеч. 5 к письму 17.
4 ...«Фиеско»... и «Марию Стуарт»... — Речь идет о пьесах Ф. Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе» и «Мария Стюарт».
5...все прозаические сочинения Шиллера о драже и драллатическолл искусстве. Особенно о наивнолл и сантиллентальнолл. — Статья Ф. Шиллера «О наивной и сентиментальной поэзии», переведенная М.М. Достоевским, была опубликована позже в «Отечественных записках» (см. примеч. 2 к письму 20).
6 	...недавно «Селлела» появилась в «Отеч<ественных> записках» в гадчайшем переводе. «Герман и Доротея» также, и оба имели успех. — Лирическая оперетта Ф. Шиллера «Семела» («Semele», 1779) была опубликована в переводе А.А. Фета (03. 1844. Т. 35. № 7. Отд. 1: Словесность. С. 1—16). Поэма И.-В. Гёте «Герман и Доротея» («Herrmann und Dorothea», 1797) вышла на русском языке в 1842 г. в переводе Ф. Арефьева. На это издание откликнулся В.Г. Белинский:
<...> считая Гёте действительно «великим германским поэтом», мы, тем не менее, не усомнимся сказать прямо и просто, что его «Герман и Доротея» — прежалкое произведение в пухло-водяно-сантиментальном вкусе пастушеской эпопеи Гесне- ра и Битобе... Трудно вообразить себе что-нибудь приторнее и надутее этой поэмы <...> (03. 1843. Т. 26. No 1. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 13).
«Отечественные записки» — русский журнал, основанный в 1818 г. П.П. Свиньи- ным (первоначально как ежегодник), в 1820—1830 гг. выходил ежемесячно и печа¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
621
тал материалы по русской промышленности, этнографии и истории. В 1838 г. Свиньин возобновил журнал и через год уступил права на него А.А. Краевскому, реорганизовавшему ежемесячник и превратившему его в литературное и общественно-политическое издание. В 1868 г. Краевский передал «Отечественные записки» Н.А. Некрасову, который привлек к изданию журнала М.Е. Салтыкова- Щедрина и Г.З. Елисеева; после смерти Некрасова в 1877 г. в редакцию вошел Н.К. Михайловский. Журнал просуществовал до 1884 г.
7 Меркуровы. — См. примеч. 1 к письму 1.
8 ...перевод Жорж Занда романа кончался у меня {«La dernière Aldini»). Суди же о моем ужасе —роман был переведен в 1837 году. — См. примеч. 4 к письму 20.
9 Ободовский Платон Григорьевич (1803—1861) — писатель и драматург, плодовитый переводчик драматических произведений. В 1829 г. при участии В.А. Каратыгина был поставлен на русском языке «Дон Карлос» Ф. Шиллера в переводе П.Г. Ободовского (д. I — опубл. 1829, см.: Северные цветы. 1829. С. 156—163; целиком не издавалось).
22
П.А. КАРЕПИНУ Конец августа 1844 г. Петербург
1 Высочайшее решение идет много что через две недели. — Говоря о «двух неделях», Достоевский пытается поставить опекуна перед свершившимся фактом; на самом деле его отставка произошла много позже (см. примеч. 6 к письму 20).
2 Всякий за себя, а Бог за всех! ~ надежда человеку остается весьма плохая. — Объясняя опекуну П.А. Карепину причины, по которым подает в отставку, Достоевский одновременно воспроизводит основную идею романа «Бедные люди», над которым напряженно работает в этот период. Указанную французскую пословицу «Chacun pour soi et Dieu pour tous» — букв.: «Всякий за себя, а Бог за всех» писатель воспринимал как приговор внутренним творческим силам человека, который неизбежно оказывается унижен или уничтожен в условиях, когда им пытаются управлять и «держать в узде». Ср. афоризм Макара Девушкина: «<...> наиважнейшая добродетель гражданская — деньгу уметь зашибить» (с. 41 наст. изд.). В «Дневнике писателя» за 1880 г. Достоевский отмечал: «А осмелитесь ли вы утверждать, что “Chacun pour soi et Dieu pour tous” есть только поговорка, a не общественная уже формула, всеми принятая на Западе и которой все там служат и в нее верят?» Насилию над личностью Достоевский противопоставлял «Христово просвещение», в котором внутренние силы человека могут быть «развиты <...> в полноте, в полном сиянии и блеске» (Акад. ПСС/26: 153—154).


622
Приложения
23
П.А. КАРЕЛИНУ 7 сентября 1844 г. Петербург
1 	...брат Михайло исполнил то, что я писал ему... — М.М. Достоевский в переписке с П.А. Карепиным всеми силами поддерживал просьбу брата о выдаче ему денег за отказ от своей доли в наследстве. 25 сентября 1844 г. он написал опекуну:
Ему предстоит теперь трудное дело — проложить себе дорогу, завоевать имя. Он пожертвовал всем своему таланту, и талант — я знаю, я уверен — его не обманет. Дай бог, чтоб он только не пал, чтоб он только вынес первые удары, а там... кто может знать, что будет впереди?
Он хочет во что бы то ни стало продать нам свою часть. Согласитесь сами, что отдает он нам ее за бесценок. Даже совестно покупать у него за эту цену: просит он единовременно 500 рублей серебром и потом по 10 рублей серебром в месяц. Но Вы ему и без того в год перешлете эти 500 рублей, стало быть, почти он продает капитал за годовой доход. Ваша правда, судейским порядком слишком затруднительно кончить это дело, но нельзя ли домашним, семейным образом? Он дает подписку, что отказывается от своей части <...>. Брат так честен, что ему можно и без расписки дать эти деньги. Я за него, если хотите, в качестве второго опекуна, — ручаюсь (АН 1973: 365).
М.М. Достоевский сообщил опекуну 3 октября 1844 г., что долги брата дошли до 1500 рублей ассигнациями; на самом деле у Достоевского был долг 800 рублей, однако в письме к П.А. Карепину он указывал большую сумму, «зная их привычку присылать Уз чего просишь» (с. 155 наст. изд.). Достоевскому на самом деле грозила долговая тюрьма, и выплата денег за отказ от наследства могла исправить ситуацию. Акт отказа не был закреплен формально и держался только на честном слове Достоевского и его брата, который заверял опекуна:
Одно только и есть затруднение: если, получа эти деньги, брат все-таки будет иметь еще притязания на свою долю. Но в этом я Вам, как угодно, письменно, форменно, ручаюсь, что этого никогда не будет. <...> Брат Федор вам готов дать Акт, свидетельство или подписку, все, что угодно, что он торжественно отказывается от своей части; я же, с своей стороны, какое угодно вам поручительство... (АН 1973: 368).
24
П.А. КАРЕПИНУ 19 сентября 1844 г. Петербург
1 ...Вам не следовало бы так наивно ~ больно досталось от Вас Шекспиру. Бедный Шекспир! — Достоевский отвечает здесь на переполненное советами и нотациями письмо П.А. Карепина от 5 сентября 1844 г.:


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
623
Любезный брат Федор Михайлович! Посылаю Вам 50 руб<лей> сереб<ром> и вместо заносчивости и грубости, коими наполняются Ваши письма, прилагаю два исчисления: 1-е на серебро за прошедший год, 2-е на ассигнац<ии> текущего года по теперешнее число; а в заключение вывод, сколько кто из вас получил доходов. Здесь сами увидите, что Вам переслано больше других, Андрею очень мало, а Николе вовсе ничего. Уважительной причиной могла быть экипировка по выходе из училища, первое обзаведение на первый год; а дальше нет уже никакого права одному брату пользоваться больше другого, не упоминая еще о сестрах. Достояние родительское приносит, как видно по опыту 3-х лет, от 4 т<ысяч> р<ублей> ас<сигнациями> с чем-нибудь или без чего-нибудь — зависит от урожая и цен на продукт. Из этого нужно уделить на взнос опек<унскому> сов<ету>, на уплату частного долгу г-ну Маркусу, которому следует 1 т<ысяча> р<ублей> капит<ала>, стало быть, каждому из братьев считается до 700-800, а в хороший год до 1000 руб<лей> ас<сигнациями> — вот ваш основной капитал.
Продать следующую Вам часть наследства, кроме того прискорбия, что сын слишком мало дорожит трудами и заботами родителей и что стоило им ценой жизни сбыть на другой год выхода из школы и сбыть бог знает для чего, не было возможным, потому что Вам едва минуло совершеннолетие. Невозможно и теперь, потому что имение состоит в залоге опек<унского> сов<ета>, не оплачен еще частный долг и что другие сонаследники малолетние. Хотя бы, наконец, длинным процессом представлений через дворянскую опеку, гражданскую палату и сенат возможно было получить в пользу других участников в наследстве разрешение на выдел Вам части деньгами, то затруднение останется одинаковым; то есть недостанет Вам выдать деньги вдруг, а частями Вы и теперь их получаете в том излишке, какой перебираете против других братьев и который им возвратить обязаны при расчете. Эта причина будет существовать не только нравственным, но и официальным препятствием передать в чужие руки.
Не хотелось мне высказывать Вам этой истины, потому что Вы сами ее довольно понимаете и даже потому, что легче предполагать неосновательность в молодости, нежели холодный эгоизм и равнодушие к памяти родительской и семейству.
Вы едва почувствовали на плечах эполеты, довольно часто в письмах своих упоминали два слова: наследство и свои долги; я молчал, относя это к фантазии юношеской, твердо зная, что опыт, лета, поверка отношений общественных и частных лучше Вам истолкуют; но теперь хочу упомянуть, что первое слишком миниатюрно: сердиться и сетовать на это нельзя, ибо не от нас зависит, и много есть на свете людей, и того не имеющих. И по размеру расходов Ваших едва ли станет на год; а дальше что? Последние, кроме границ юридических, имеют еще и нравственные — нисколько не сомневаюсь, что Вы их пренебрегли и не были бы согласны со мной в том, что превзойти размер возможности уплаты есть посягательство на чужую собственность. Не вина наша, что мы родились не миллионерами; но наша вина будет в том, если не воспользоваться средствами от Бога и положением, благодетельного начальства пред¬


624
Приложения
ставленными. Не Вы первый, а много, очень много людей, начинающих свое поприще по известным чистым, светлым и всегда отрадным правилам труда, прилежания и терпения, со способностями ума, коими одарил Вас Господь, с хорошим образованием, которое получили в заведении отличном, — Вам ли оставаться при софизмах портических, в отвлеченной лени и неге шекспировских мечтаний? На что они, что в них вещественного, кроме распаленного, раздутого, распухлого — преувеличенного, но пузырного образа? Тогда как в вещественности Вам указан и открыт путь чести, труда уважительного, пользы общественной не в рабских подражаниях чужому видению, но в произведениях собственного ума и знания, коими украсили его работою стольких лет.
Если Вам доступен еще совет родства и дружбы, то послушайтесь, любезный брат! Оставьте излишнюю мечтательность и обратитесь к реальному добру, которого бог весть почему избегаете; примитесь за службу с тем убеждением, которому поверите по опыту, что сколь бы ни велики были наши способности, всё нужно еще при них некоторое покорство общественному мнению, особенно мнению старших, они больше и дольше нашего прожили, больше нашего видели и испытали. Не только нет Вам благословения сердечного (если Вы когда- нибудь поставите оное в цену) выходить из службы, но даже убеждаю Вас самих искать командировки — чем дальше, тем лучше. Вы там поверите жизнь человеческую с различных ее фазов, тогда как теперь — знакомы только односторонне со школьной лавки — да книжных мечтаний? Офицеру в военном мундире нельзя останавливаться приготовлениями мягких пуховиков и лукол- ловой кухни. Почтовая кибитка, бурка и кусок битой говядины, приготовленной денщиком, всегда найдется за прогоны и царское жалованье. Зато сколько приятных ощущений при удачном исполнении своего долга; сколько отрады во внимании начальников, в любви и уважении товарищей, а далее награда, заслуженная трудом своим путем прямым, благородным. Вот брат! настоящая поэзия жизни и сердечное желание Вам преданного
П. Карепина (Акад. ПСС/28!: 421—422).
Это письмо оставило заметный след в памяти писателя, наставления Карепина были широко использованы в романе «Бедные люди» в эпизодах, связанных с агрессивными выпадами «мещанской добродетели» против талантливой человеческой индивидуальности. Сюда можно отнести и слова Девушкина о значении Шекспира (с. 65 наст. изд.). Реминисценции из этого письма Карепина, осмысленные в том же ключе, встречаются и в более поздние годы, например, в «Дядюшкином сне» (см.: Акад. ПСС/2: 307).
2 	...в Петербурге процветает... коммерция, покровительствуемая Бентамом. — Иеремия Бентам (1748—1832) — английский философ-утилитарист, социолог, юрист, теоретик политического либерализма. В своем труде «Защита процентов с капитала» («Defence of Usury», 1787) развивал мысль о пользе ростовщичества. Ср. перевод романа О. де Бальзака «Евгения Гранде», выполненный Достоевским, где председатель суда Де Бонфон говорит: «Всякое дело товар, у которого своя цена. Так определяет Иеремия Бентам, говоря о ростовщиках. Знаменитый


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
625
публицист доказал, что предрассудок, преследующий ростовщиков, — сущий вздор» (РиП. 1844. Кн. 7. Отд. 4. С. 51).
3 ...к его прев<осходителъству> Ив<ану> Гр<игорьевичу> Кривопишину. — См. примеч. 3 к письму 12.
4 Иван Иванович Перерепенко. — См. примеч. 31 к письму 8.
5 Один умный человек, именно Гёте, давно сказал, что малое, сделанное хорошо, вполне означает ум человека и совершенно стоит великого. — Аллюзия на роман И.-В. Гёте «Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся» («Wilhelm Meisters Wandeijahre, oder die Entsgenden», 1821—1829). Cp. в пер. С. Ошерова: «Самый ничтожный человек может быть “полным”, если действует в пределах своих способностей и умений; но если это необходимое равновесие исчезает, тогда затмеваются, идут прахом и пропадают самые великие достоинства» [Гёте И-В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1979. Т. 8. С. 251). Эта сентенция Гёте многократно воспроизводилась в сборниках его афоризмов (см., напр.: Mémoires de Goethe traduits et précédés d’une introduction par Henri Richelot et suivis des pensées et maximes de Goethe, traduites par le même. P., 1844. P. 308).
6 К 1-му числу ок<тя6рл> выйдет отставка. — См. примеч. 6 к письму 20.
25
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 30 сентября 1844 г. Петербург
1 Комплот (устар.) — преступный заговор против кого-либо.
2 «Репертуар». — См. примеч. 1 к письму 20.
3 Ободовский. — См. примеч. 9 к письму 22.
4 ...о Карлосе и Наивн<ости>. — Имеются в виду произведения Ф. Шиллера «Дон Карлос» и «О наивной и сентиментальной поэзии».
5 Перевод произведет сенсацию. — См. примеч. 2 к письму 20.
6 Ты говоришь, семейный раздел ~ я не простру далее моих требований. — См. примеч. 1 к письму 23.
7 ...постановка требует времени. — Речь идет о не дошедшей до нас драме Достоевского «Борис Годунов», которую читал «с восхищением» и высоко оценивал М.М. Достоевский (см.: АН 1973: 365). Об этом произведении говорит и А.М. Достоевский в письме к А.С. Суворину от 5 февраля 1881 г.:
Еще в 1842 г<оду>, то есть гораздо ранее «Бедных людей», брат мой написал драму «Борис Годунов». Автограф лежал часто у него на столе, и я — грешный человек — тайком от брата нередко зачитывался с юношеским восторгом этим произведением. Впоследствии, уже в очень недавнее время, кажется в 1875 г<оду>, я в разговорах с братом покаялся ему, что знал о существовании его «Бориса Годунова» и читал эту драму. На вопрос мой: «Сохранилась ли, брат, эта рукопись?», он ответил только, махнув рукой: «Ну, полно! Это... это детские глупости!» (НВ. 1881. № 1778. 8 февраля. С. 2).


626
Пр иложения
О 	чтении Достоевским отрывков из этого произведения на прощальном вечере по поводу отъезда М.М. Достоевского в Нарву см. с. 214, 219 наст. изд.
8 Я бы тебе более распространился омоем романе, да некогда. — В это время шла интенсивная работа над романом «Бедные люди».
9 ...глуп как сивый мерин. — В комедии Н.В. Гоголя «Ревизор» такая характеристика городничего содержится в письме Хлестакова, которое читает вслух почтмейстер (д. V, явл. 8; см.: Гоголь 1937—1952/4: 91).
10 ...chef-d'œuvre летристики. — Возможный намек на эпистолярный роман «Бедные люди», над которым в это время работал Достоевский.
11 Брат, пиши домой как можно скорее... Я в страшном положении; ве<дь> 14 самый дальний срок', я уже V/2 месяца, как подал... Проси их, чтобы прислали мне. — М.М. Достоевский выполнил просьбу брата и в тот же день, 3 октября 1844 г., написал письмо П.А. Карепину, поручившись за выполнение Достоевским всех связанных с данной договоренностью обязательств (см. примеч. 1 к письму 23).
12 Хлестаков соглашается идти в тюрьму, только благородным образом. — Аллюзия на комедию Н.В. Гоголя «Ревизор» (д. П, явл. 7); ср.: «Что, если в самом деле он потащит меня в тюрьму? Что ж? если благородным образом, я, пожалуй... нет, нет, не хочу» (Гоголь 1937—1952/4: 32).
26
П.А. КАРЕПИНУ
20-е числа октября 1844 г. Петербург
1 Вы человек деловой, Петр Андреевич, Вы и с нами действуете, как человек деловой, не иначе, и так как Вы человек деловой... — Ср. свидетельство А.М. Достоевского:
Служил Петр Андреевич во многих местах и везде получал солидное содержание <...> Во-первых, он служил правителем канцелярии московского военного генерал-губернатора; во-вторых, аудитором при каком-то военном учреждении <...>, в-третьих, он был секретарем в дамском комитете, то есть при дамском попечительном о тюрьмах комитете, где между тогдашними патронессами города играл видную роль, прельщая всех своим чисто парижским французским языком; в-четвертых, он был секретарем в попечительном комитете о просящих милостыню. И в-пятых, главнейшая и самая доходнейшая его служба была частная, а именно, он был главноуправляющим над всеми имениями, кажется, князей Голицыных, и одна канцелярия его, как главноуправляющего, помещалась в его квартире, занимая несколько комнат <...> он был добрейший из добрейших людей <...> евангельски добрым человеком <...> он вышел из народа, достигнув всего своим умом (Достоевский 1992: 107, 113—114, 120—121).
2 Так как по Вашему счету я вижу, что денег нет, то займите... Вы обеспечены достаточно. ...если Вы еще оставите меня хоть сколько-нибудь времени без ответа и


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
627
без помощи, то я погиб. — Следует отметить, что, оправдывая мнение А.М. Достоевского о нем как о «евангельски добром человеке» (см. примеч. 1), П.А. Каре- пин, отказавшись от своих попыток склонить Достоевского к инженерной службе, всё же выслал ему 500 рублей серебром. Переживая за брата, М.М. Достоевский написал Карепину благодарственное послание:
Представить себе не можете, любезный брат Петр Андреевич, как я обрадовался, узнав из письма Вашего, что Вы, наконец, порешили с братом Федором. Этой суммой он удовлетворит, по крайней мере, минутным нуждам и проживет целый год — а это много значит в его положении. <...> Из письма Вашего <...> я понял, что деньги на выдачу брату Вы употребили свои собственные. Примите за это мою наиглубочайшую благодарность... (ЛН 1973: 369).
27
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Ноябрь 1844 г. Петербург
Письмо Достоевского воспроизводится по цитате в письме М.М. Достоевского к П.А. Карепину от 28 ноября 1844 г. Из текста ясно, что Достоевский сожалеет о своем «невежливом письме» и о резком тоне. Продолжая выполнять роль заступника за брата перед опекуном, М.М. Достоевский пишет:
Что ни говорите, любезный брат, а я слепо верю в его необыкновенное дарование и уверен, что на избранном им поприще рано или поздно он составит себе славное имя. Правда, я совершенно согласен с Вами, что все это можно бы сделать иначе, не вдруг, осторожнее, рассудительнее. Но и то сказать, все зависит от того, с какой точки зрения станешь смотреть на предмет; с одной стороны, брат может показаться человеком ветреным, нерассудительным... не спорю; с другой — человеком с сильною душою и энергическим характером. <...> Вы сердитесь на него, любезный брат, за невежливое письмо его, но, поверьте, он и сам теперь в этом раскаивается. <...> Жаль, что Вы не знаете его лично — Вы переменили бы свое мнение (ЛН 1973: 369).
28
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ Осень 1844 г. Петербург
Датировано А.М. Достоевским (см.: Достоевский 1992: 339).
1 	...посылаю к тебе хоть такую малость, что стыдно самому, но, ей-богу, больше никак не могу. — Автобиографический мотив посылки остро нуждающимся чело¬


628
Пр иложения
веком денежной «малости» близкому Достоевский использовал в романе «Бедные люди» (см. с. 69, 85, 89 наст. изд.).
29
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 24 марта 1845 г. Петербург
1 Я получил от москвичей 500руб. сере6<ром>. — См. примеч. 2 к письму 26.
2 Отдавать вещь в журнал — значит идти под ярем не только главного maître d'hotel'я... — Намек на А.А. Краевского, издателя «Отечественных записок», имевшего репутацию жесткого предпринимателя, нещадно эксплуатировавшего авторов своего журнала.
3 Вег anger. — Пьер Жан де Беранже (1780—1857) — французский поэт-сатирик и сочинитель песен.
4 Chambertin (шамбертен) — сорт красного вина (Бургундия).
5 Рафаэль (наст, имя Раффаэлло Санти; 1483—1520) — великий итальянский художник и архитектор эпохи Возрождения.
6 Vernet. — Клод Жозеф Верне (1714—1789) — французский пейзажист, в течение 20 лет учился живописи в Италии, был известен как мастер, отличавшийся большой плодовитостью, его картины охотно приобретали августейшие особы всех европейских стран, включая Россию, где и по сей день находится немало его работ.
7 Моим романом я серьезно доволен. — Свидетельство того, что Достоевский окончил работу над второй редакцией романа «Бедные люди».
8 Приближается время, в которое я обещал быть у вас... — Этот визит к брату в Ревель состоялся 9 июня 1845 г.
9 Драма теперь ударилась в мелодраму. Шекспир бледнеет в сумраке и сквозь туман слепандасов-драматургов кажется Богом... — Мысль, близкая этой, высказывается в статье В.Г. Белинского «Александринский театр» (1845) в «Физиологии Петербурга» Н.А. Некрасова (см.: Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов, под редакциею Н. Некрасова. СПб., 1845. Ч. 2. С. 49— 51). В этой публикации говорится об измельчании современного русского театра, падении художественного уровня пьес. А популярных драматургов Н.А. Полевого и П.Г. Ободовского Белинский называет в статье «Шекспиром» и «Шиллером» Александрийской сцены. Слепандас — не получивший распространения неологизм Достоевского, используемый писателем для обозначения авторов низкопробных театральных пьес.
10 ...явление духа на Брокене или Гарце. — Броккен — самая высокая точка (1141 м) Гарца, горного массива в Северной Германии. Это место овеяно легендами. Согласно поверьям, здесь собираются ведьмы для празднования Вальпургиевой ночи, не случайно на Броккене происходит действие некоторых сцен трагедии И.-В. Гёте «Фауст» (см.: ч. 1, сц. 21).
11 В «Инвалиде», в фельетоне, только что прочел о немецких поэтах, умерших с


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
629
голоду, холоду и в сумасшедшем доме. Их было штук 20, и какие имена! — Речь идет о статье А. Вейля «Поэты в Германии», где содержатся факты, которые упоминает в письме Достоевский:
Лессинг умер в нужде, проклиная германскую нацию. Шиллер никогда не имел 1000 фр<анков>, чтобы съездить взглянуть на Париж и на море. Моцарт получал всего 1500 фр<анков> жалования, оставив после смерти 3000 фр<анков> долгу. Бетховен умер в крайней нужде. Друг Гегеля и Шеллинга Гельдерлин принужден был быть школьным учителем. Терзаемый любовью и нуждой, сошел с ума 32-х лет и дожил в этом состоянии до 76 лет. Гёльти, чистый поэт любви, давал уроки по 6 фр<анков> в месяц, чтобы иметь кусок хлеба. Умер молодым — отравился. Бюргер знал непрерывную борьбу с нуждою. Шуберт провел 16 лет в заключении и кончил сумасшествием. Граббе, автор гениальных «Фауста и Д<он->Жуана», в буквальном смысле умер с голода 32 лет. Ленц, друг Гёте, умер в крайней нужде у одного сапожника в Москве. Писатель Зонненберг раздробил себе череп. Клейст застрелился; Лесман повесился; Рай- мунд — поэт и актер — застрелился. Луиза Бришман кинулась в Эльбу. Шарлотта Штиглиц заколола себя кинжалом. Ленау отвезен в дом умалишенных (РИ. 1845. 22 марта. № 64).
30
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 4 мая 1845 г. Петербург
1 Участь первых произведений... такова, их переправляешь до бесконечности. ...была ли «Ataltt» Chateaubrian"а его первым произведением, но он... переправлял ее 17 раз. — Достоевский упоминает повесть Ф.-Р. Шатобриана «Атала, или Любовь двух дикарей» («Atala, ou Les amours de deux sauvages dan le désert»), которая была начата автором во время поездки в Америку в 1791—1792 гг. и издана в 1801 г., однако затем множество раз переделывалась.
2 Лафлёр говорил, что барин его исписал чуть ли не сотню дестей бумаги о своем путешествии во Францию. — Аллюзия на «Заметку о жизни и произведениях Лоренса Стерна» В. Скотта, где приводится свидетельство слуги Л. Стерна (1713— 1768) Лафлёра:
Когда я сообщил Лафлёру о небольшом количестве опубликованных произведений Стерна, он выразил крайнее удивление: «Я знаю, — сказал он, — что по нашем возвращении из этой поездки был большой чемодан, наполненный бумагами». — «Знаете ли вы хоть немного, Лафлёр, к чему они относились?» — «Да, это различные заметки о нравах разных народов, которые он посещал, а в Италии он был чрезвычайно занят проведением активных исследований форм управления различных городов и характерных особенностей различных сословий итальянского общества» (Scott, sir W. Notice sur la vie et les ouvrages de


630
Приложения
Laurent Sterne par sir Walter Scott // Œuvres complètes de Sterne. P., 1840. P. 10— 11. — Пер. Джу соевой Е.Н.).
С этим свидетельством Лафлёра Достоевский мог познакомиться также в карам- зинском журнале «Вестник Европы». Ср.:
Стерн много писал, и по ночам. Лафлёр удивился, слыша от меня, что его сочинений мало в печати. «Я знаю, — сказал он, — что у него был целый сундук бумаг». — «Какого содержания?» — спросил я. «Всякого роду мысли о характере народов. В Италии он с великим старанием разведывал о всех частях правления и собирал примечания достойные черты правок; пользовался библиотеками, а еще более сам наблюдал» (История Лафлёра, Стернова слуги // BE. 1802. Ч. 4. № 13. С. 15-16).
Под путешествием во Францию подразумевается роман Стерна «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» («А Sentimental Journey through France and Italy», 1768); вероятно, Достоевский читал его в одном из следующих изданий: Стерново путешествие по Франции и Италии под именем Йорика, содержащее в себе: необыкновенные, любопытные и весьма трогающие приключения, многие критические рассуждения и замечания, изображающие истинное свойство и дух французского народа; нежные чувствования, тонкие и острые изречения, нравственные и философские мысли, основанные на совершенном познании человеческого сердца, с приобщением дружеских писем Йорика к Элизе и^Элизы к Йорику: В 3 ч. / Пер. А. Колмакова. СЙ6., 1793; Стерн Л. Путешествие Йорика по Франции, или Забавные и остроумные замечания и живописные оттенки нравов и характера французского народа до революции: В 4 ч. М., 1806.
3 ...Вальтер Скотт мог в несколько недель писать такие, вполне оконченные, создания,, как «Маннеринг» например\ — Имеется в виду роман В. Скотта «Гай Манне- ринг, или Астролог» («Guy Mannering, or The Astrologer», 1815). Достоевский был знаком с ним по изд.: Маннеринг, или Астролог. Сочинение сира Балтера Скотта: В 4 ч. Ц Пер. с фр. Владимира Броневского. М., 1824.
4 Итак, я решил обратиться к журналам ~ объявления мне не будут стоить ни гроша. — Эти сомнения дебютирующего писателя вскоре разрешились благодаря предложению Н.А. Некрасова включить «Бедных людей» в «Петербургский сборник» (1846).
5 Квартира, роман, Ревель — 3 неподвижные идеи — Ma femme et mon parapluie. — Достоевский обыгрывает название водевиля «Жена и зонтик» (1834) французского драматурга П.-Э. Шапелля (1802—1890), писавшего под псевдонимом Лорен- сен. Один из героев этой пьесы приравнивает свою жену к зонтику, выражая этим особенности мировоззрения обывателя (см.: Жена и зонтик, или Расстроенный настройщик. Водевиль в I действии / Пер. с фр. П.А. Каратыгина // Репертуар русского театра. 1840. Nq 9. С. 1—18).
6 «Вечный жид» недурен. Впрочем, Сю весьма недалек. — Роман Э. Сю «Вечный жид» («Le Juif errant») переводился — параллельно с его публикацией в парижской


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
631
газете «Конститюсьонель» («Constitutionnel») — в течение 1844—1845 гг. в приложении к журналу «Библиотека для чтения» (см.: Сю Евгений. Вечный жид: В 9 ч. СПб., 1844-1845).
7 А не пристрою романа, так, может быть, и в Неву. — Скрытая аллюзия на роман «Бедные люди»; ср. слова Девушкина о возможной потере Вареньки, о перспективе утраты своего «голоса»: «А то что из этого будет? Пойду к Неве, да и дело с концом» (с. 53 наст. изд.).
8 Читал ли ты «Емелю» Вельтмана, в послед<ней> «Б<и6лиотеке> д<ля> ч<те- ния>» — что за прелесть. — Имеется в виду фрагмент романа А.Ф. Вельтмана (1800—1870) «Емеля, или Превращения» (см.: БдЧ. 1845. Т. 69. Отд. 1: Русская словесность. Проза. С. 161—264). Произведения Вельтмана — известного писателя- историографа, археолога, члена Императорского общества истории и древностей российских, директора Оружейной палаты — характеризовало сочетание исторических фактов и фантастики, а также умение автора насыщать повествование деталями жизни прошлых эпох, диалектизмами и лексикой древнерусского языка. Многие его сочинения были популярны у русского читателя: «Странник» (1831), «Кащей бессмертный» (1833), «Святославич, вражий питомец» (1835), «Александр Филиппович Македонский» (1836), ряд произведений из цикла «Приключения, почерпнутые из моря житейского»: «Саломея» (1848), «Чудодей» (1849), «Воспитанница Сарра» (1862) и «Счастье-несчастье» (1863).
9 «Тарантас» хорошо написан. Что за гадость иллюстрации. — Достоевский имеет в виду повесть В. А. Соллогуба «Тарантас» (см.: Соллогуб В А. Тарантас. Путевые впечатления / Изд. Андреем Ивановым. СПб.: Тип. Journal de St.-Petersbourg, 1845. С. 5—286). Издание сопровождалось иллюстрациями А.А. Агина и Г.Г. Гагарина. Также в книгу было помещено 28 виньеток, включая одну на обложке.
31
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ Начало сентября 1845 г. Петербург
1 ...«Скучно на белом свете, господа\» — Неточная цитата из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н.В. Гоголя; ср.: «Скучно на этом свете, господа!» (Гоголь 1937—1952/6: 276).
2 Я теперь настоящий Голядкин, которым я, между прочим, займусь завтра же. — Яков Петрович Голядкин — персонаж повести «Двойник», над которой Достоевский работал с лета 1845 г.
3 М<арии> И<ванов>не и А<лександ>ру Ад<амови>чу Бергманам... — С Александром Адамовичем Бергманом, часовщиком, ревельским знакомым А.Е. Ри- зенкампфа и М.М. Достоевского, и его супругой Марией Ивановной Достоевский познакомился во время своей поездки в Ревель летом 1845 г.


632
Пр иложения
32
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 8 октября 1845 г. Петербург
1 Беда, да и только, просто беда, а Некрасов поговаривает, что не успеет издать альманаха, а уж истратил на него 4000 руб. ассиг<нациями>. — Финансовые проблемы издателя «Петербургского сборника», Н.А. Некрасова, отражены в его письме от 19 октября 1845 г. А.А. и Г.С. Буткевичам: «Затеял предприятие в 10 тысяч, имея только четыре, и всякую копейку, какая есть, принужден отдавать на бумагу, на печать, на картинки и на всякие другие принадлежности» (Некрасов 1981—2000/14,: 53).
2 Яков Петрович Голядкин выдерживает свой характер ~ готов подать в отставку. — Объяснение с «его превосходительством» содержится в главе 12 повести «Двойник» (см.: Акад. ПСС/1: 215—218).
3 Краевский Андрей Александрович (1810—1889) — издатель и журналист, вошедший в историю русской литературы прежде всего благодаря журналу «Отечественные записки», который он издавал в 1839—1867 гг. и превратил в крупнейшее в России литературно-общественное издание.
4 Эпиграфом берутся знаменитые слова Булгарина из фельетона «Северной пчелы», что «мы готовы умереть за правду, не можем без правды» ит.д.,и подпишет Фаддей Булгарин. — Фаддей Венедиктович Булгарин (1789—1859) — популярный беллетрист и критик, издатель проправительственной газеты «Северная пчела». Саркастическое указание на Булгарина обусловлено тем, что тот любил называть себя поборником правды; эту его черту не раз высмеивал В.Г. Белинский. Так, в статье «“Северная пчела” — защитница правды и чистоты русского языка» он писал: «Если поверить ей <...> только одна “Пчела” любит правду больше всего на свете — ежеминутно готова умереть за правду и терпит за нее гонения от всей литературной братии <...>» (03. 1845. Т. 43. Nq 12. Отд. 8: Смесь. С. 117).
5 То же будет написано в объявлении, которое пойдет 1-го числа ноября. — Объявление об издании альманаха «Зубоскал» было опубликовано в «Отечественных записках» (см.: 03. 1845. Т. 43. Ne 11. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 42— 48). Согласно мнению Д.В. Григоровича, именно едкий текст объявления, автором которого был Достоевский, стал причиной того, что издание было запрещено (см.: Григорович Д.В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 81—82).
6 Будущий роман Евг. Сю «Семь смертных грехов» [на 3-х страничках весь роман). — Возможно, Достоевский задумывал создание пародии на Э. Сю, который к этому моменту уже успел утомить читателя неестественным авантюризмом своих персонажей, а также однообразным нагромождением мистики и кошмаров. Вместе с тем нельзя исключать, что Достоевскому стало известно о замысле очередного романа Сю «Семь смертных грехов» («Les Sept péchés capitaux», 1847— 1849).
7 Лекция Шевырева о том, как гармоничен стих Пушкина ~ [Шевырев читал это в Москов<ском> университете.) — Степан Петрович Шевырев (1806—1864) — рус¬


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
633
ский литературный критик, историк литературы, поэт и публицист. Здесь Достоевский практически полностью воспроизводит сюжет юмористического рассказа Н.А. Некрасова «Пушкин и ящерицы» (см.: Первое апреля. СПб., 1846. С. 20—21), направленного против тенденции ставить творчество А. С. Пушкина на службу официальной идеологии, которую поддерживал и Шевырев.
8 ...последнее заседание славянофилов, где... докажет, что Адам был славянин и жил в России, и по сему случаю покажется вся... важность и польза разрешения такого... вопроса для благоденствия и пользы всей русской нации. — В одном из фельетонов «Петербургской летописи» Достоевский жестко критиковал «досужие кабинетные идеи» славянофилов — представителей «московской национальности», идеи которых, согласно его мнению, больше похожи на «кучу камней», чем на реально существовавшую «древнюю Русь» (см.: Санкт-Петербургские ведомости. 1847. № 121. 1 июня). Такое отношение к «москвичам» было характерной чертой представителей кружка В.Г. Белинского. Ср. другой памфлет, направленный против апологетов «патриархальности» (см.: [Аноним] Славянофил //Первое апреля. СПб., 1846. С. 141-142).
9 «Иллюстрация» — журнал, издаваемый в 1845—1847 гг. Нестором Васильевичем Кукольником (1809—1868), русским поэтом, драматургом и прозаиком, публицистом.
10 Известно, что «Иллюстрация» весьма неисправна в корректуре: переставление слов, слова оборотом для нее вовсе ничего не значат. — Относительно издательской культуры журнала Н.В. Кукольника «Иллюстрация» Ф.В. Булгарин писал: «...слова и знаки препинания разбросаны в таком лирическом беспорядке, какого нам еще не случалось видеть в печати! <...> небрежность в “Иллюстрации” дошла до того, что на самом верху, при обозначении цены, дня, числа и года, пропущены знаки препинания! Всё тринь трава!» (СП. 1845. 7 апреля. N° 79).
11 Я буду писать «Записки лакея о своем барине»... — Этот замысел Достоевским не был осуществлен.
12 ...журнал будет весьма веселый, вроде «Guêpes» Карра. — Имеется в виду газета «Осы» («Les Guêpes»), основанная в 1839 г. французским писателем, публицистом и предпринимателем Жаном Альфонсом Карром (1808—1890). Издание имело сатирическую направленность и получило огромную популярность благодаря тому, что подвергало осмеянию всевозможные недостатки и злоупотребления в современной общественной и политической жизни Франции. «Осам» безуспешно пытались подражать и Ф.В. Булгарин с «Северной пчелой», и Н.В. Кукольник с «Иллюстрацией».
13 ...самый малый доход может дать на одну мою часть 100—150руб. в месяц. Книжка пойдет. Некрасов будет помещать и стихи. — Достоевский надеется на возможность пригласить брата к участию в новом периодическом издании.
14 ...Фетюк, просто Фетюк\ — Гоголь Н.В. Мертвые души //Гоголь 1937—1952/6: 77). Н.В. Гоголь в тексте своей поэмы дает следующее пояснение: «Фетюк слово обидное для мужчины, происходит от 0, буквы, почитаемой неприличною буквою» (Гоголь 1937—1952/6: 77).
15 Прочти «Теверино» [Жорж Занд в «Отечеств<енных> записк<ах>», ок¬


634
Пр иложения
т<я6ръ>). — Имеется в виду издание перевода романа «Teverino» (1845) Жорж Санд: Теверино. Повесть Жоржа Занда // 03. 1845. Т. 42. Nо 10. Отд. 1: Словесность. С. 272—385.
16 	Если я пойду, то Театр Шиллера тоже пойдет, — вот что я только знаю. — О публикациях переводов Ф. Шиллера М.М. Достоевским см. примеч. 2 к письму 20.
33
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 16 ноября 1845 г. Петербург
1 Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением... — Князь Владимир Федорович Одоевский (1803/1804—1869) — русский писатель. Это приглашение Одоевского подтверждается в записке Н.А. Некрасова к князю, датированной 27 ноября 1845 г.: «Я виделся с г. Достоевским. Он теперь очень занят и просил меня извинить его перед Вами, что не может быть у Вас ранее, как после первого декабря» (Некрасов 1981—2000/4^ 55).
2 ...а граф Соллогуб рвет на себе волосы от отчаяния. — Граф Владимир Александрович Соллогуб (1813—1882) — русский писатель, принадлежал к кругу В.Г. Белинского, был также хорошо знаком с Достоевским. Автор нескольких повестей и рассказов, из которых наибольшее признание получила повесть «Тарантас» (1845), написанная в форме путевых записок. Она заслужила, в частности, одобрительный отзыв Белинского (см.: [Белинский В.Г.] [Рецензия] // 03. 1845. Т. 39. № 4. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 19—20. Рец. на кн.: Соллогуб В.А. Тарантас. Путевые впечатления. СПб., 1845. 286 с.). Печатался в «Отечественных записках» и «Современнике», создавал также водевили (напр., «Беда от нежного сердца», 1850). Об отношении Соллогуба к молодым литераторам, в том числе Достоевскому, см. примеч. 3 к воспоминаниям Соллогуба.
3 Панаев Иван Иванович (1812—1862) — русский писатель, литературный критик, журналист.
4 Соллогуб обегал всех и, зашедши к Краевскому, вдруг спросил его: Кто этот Достоевский? Где мне достать Достоевского? — Ср. с. 237 наст. изд.
5 На днях воротился из Парижа поэт Тургенев... — И.С. Тургенев вернулся в Петербург в середине ноября 1845 г.
6 Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет... — И. С. Тургеневу было к этому моменту 27 лет.
7 Прочти его повесть в «От<ечественных> записк<ах>» «Андрей Колосов» — это он сам, хотя и не думал тут себя выставлять. — Достоевский приписывает сочинению И.С. Тургенева (см.: Т. Л. [Тургенев И.С.] Андрей Колосов // 03. 1844. Т. 37. No 11. Отд. 1: Словесность. С. 109—134) ту глубокую автобиографичность, которая лежала в основании его собственной художественно-эстетической системы, но Андрей Колосов, герой одноименной повести, не был автобиографическим персонажем.


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
635
8 Мне это напомнило 1-й фельетон Lucien de Rubempré. — Достоевский имеет в виду ставшую новаторской работу журналиста Люсьена де Рюбампре из романа О. де Бальзака «Утраченные иллюзии» («Illusions perdues», 1837—1843). Отрывок из бальзаковского романа был опубликован в «Библиотеке для чтения» под названием «Провинциальный Байрон» (см.: БдЧ. 1837. Т. 21. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 85—148).
9 Объявление мое напечатано уже в «Отеч<ественных> записках» в Разных известиях. — См. примеч. 5 к письму 32.
10 Вечером у Тургенева читался мой роман... и произвел фурор. Напечатан он будет в 1-м номере «Зубоскала». — Имеется в виду небольшое произведение Достоевского «Роман в девяти письмах». Было напечатано в журнале «Современник» (см.: Современник. 1847. T. 1. № 1. Отд. 4: Смесь. С. 45—54).
11 ...хуже ли это, нап<ример>, «Тяжбы» Гоголя? — Драматическая сцена Н.В. Гоголя «Тяжба» была опубликована в 1842 г. в томе 4 собрания сочинений писателя (см.: Гоголь Н. Сочинения. СПб., 1842. Т. 4. С. 449—463). Первая постановка пьесы состоялась в 1844 г. на сцене Александрийского театра.
12 Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажет<ся>, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя. — Имеется в виду Авдотья Яковлевна Панаева (урожд. Брянская, по второму мужу Головачева; 1819— 1893) — хозяйка известного литературного салона, писательница, автор нескольких повестей и романов, опубликованных под псевдонимом «Н.Н. Станицкий». Некоторые ее произведения, в частности, приключенческие романы «Мертвое озеро» и «Три страны света», были написаны в соавторстве с Н.А. Некрасовым (см.: Некрасов НА., Станицкий Н.Н. [псевд. Панаева А.Я.] Три страны света. Роман в осьми частях // Современник. 1848. T. 11. Nq 10. Отд. 1: Словесность. С. 169—274; Т. 12. Nq 11. Отд. 1: Словесность. С. 39—148; No 12. Отд. 1: Словесность. С. 307—410; 1849. Т. 13. Nq 1. Отд. 1: Словесность. С. 165—274; No 2. Отд. 1: Словесность. С. 315—418; Т. 14. № 3. Отд. 1: Словесность. С. 107—230; Nq 4. Отд. 1: Словесность. С. 279—380; Т. 15. No 5. Отд. 1: Словесность. С. 73—172; Станицкий Н.Н. [псевд. Панаева А.Я.], Некрасов НА. Мертвое озеро //Там же. 1851. Т. 25. No 1. Отд. 1: Словесность. С. 5—114; No 2. Отд. 1: Словесность. С. 141—247; Т. 26. № 3. Отд. 1: Словесность. С. 81—120; Nq 4. Отд. 1: Словесность. С. 143—202; Т. 27. № 5. Отд. 1: Словесность. С. 33—88; Nq 6. Отд. 1: Словесность. С. 137—182; Т. 28. № 7. Отд. 1: Словесность. С. 121—216; Nq 8. Отд. 1: Словесность. С. 217— 322. Т. 29. № 9. Отд. 1: Словесность. С. 93—200; No 10. Отд. 1: Словесность. С. 210—248). О ее знакомстве с Достоевским см. воспоминания А.Я. Панаевой (с. 239—240 наст. изд.).
13 Минушки, Кларушкщ Марианны — характерные имена и псевдонимы профессиональных проституток, как правило, немок и/или уроженок прибалтийских губерний России. В другом письме брату, от 1 февраля 1846 г., Достоевский переживает этот период своей жизни как тяжелый грех, сокрушаясь: «Порядочно жить я не могу, до того я беспутен» (с. 173 наст. изд.).


636
Приложения
34
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 1 февраля 1846 г. Петербург
1 ...кончал моего подлеца Голядкина. — Повесть «Двойник» была опубликована в февральском номере «Отечественных записок» (см.: 03. 1846. Т. 44. No 2. Отд. 1: Словесность. С. 263—428).
2 Теперь посылаю тебе альманах. — Имеется в виду «Петербургский сборник», в котором был напечатан роман «Бедные люди» (см.: ПС 1846: 1—166).
3 В «Иллюстрации» я читал не критику, а ругательство. — См. с. 259—260 наст.
изд.
4 В «Северной пчеле» было черт знает что такое. — См. с. 261—264, 265 наст.
изд.
5 В «Библиотеке для чтения», где критику пишет Никитенко, будет огромнейший разбор «Бедных людей»... — См. с. 269—278 наст. изд.
6 ...Белинский подымает в марте месяце трезвон. Одоевский пишет отдельную статью о «Бедных людях». Соллогуб\ мой приятель, тоже. — Статьи этих авторов о «Бедных людях» написаны не были из-за изменившегося отношения к Достоевскому со стороны литераторов из круга В.Г. Белинского после катастрофического, согласно общему мнению, фиаско с повестью «Двойник».
7 Я, брат, пустился в высший свет и месяца через три лично расскажу тебе все мои похождения. — Эти «похождения» Достоевского в «высшем свете», как правило, заканчивались конфузами и большими неприятностями (см. примеч. 4 к «Посланию Белинского к Достоевскому»).
8 Во мне находят новую оригинальную струю [Белинский и прочие)... я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и... отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я. — Ср. статью А.А. Григорьева (с. 267 наст. изд.).
9 Голядкин в 10раз выше «Бедных людей». Наши говорят, что после «Мертвых душ» на Руси не было ничего подобного... — Достоевский часто сравнивал свои сочинения с произведениями Н.В. Гоголя. В письме от 16 ноября 1845 г., обещая брату прислать «Роман в девяти письмах», он отмечает, что его сочинение не хуже «Тяжбы» Гоголя (см. с. 170 наст. изд.).
10 Здоровье мое ужасно расстроено\ я болен нервами и боюсь горячки или лихорадки нервической. — Подтверждением слов Достоевского являются свидетельства докторов А.Е. Ризенкампфа и С.Д. Яновского, которые наблюдали писателя в этот период (см. с. 218, 225—226 наст, изд.; см. также: НВ. 1881. № 1778. 8 февраля). По словам À.M. Достоевского, Достоевский «страдал падучею болезнью еще в Петербурге, и притом за три, а может быть, и более лет до арестования его по делу Петрашевского, а следовательно, и до ссылки в Сибирь. Дело всё в том, что тяжелый этот недуг, называемый epilepsia, падучая болезнь, у Фед<ора> Мих<айло- вича> в 1846, 1847 и в 1848 годах обнаруживалась в легкой степени; между тем хотя посторонние этого не замечали, но сам больной, правда смутно, болезнь свою


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
637
сознавал и называл ее обыкновенно кондрашкой с ветерком» (НВ. 1881. № 1793. 24 февраля).
11 	Верочка выходит замуж. — Вера Михайловна Достоевская, младшая сестра писателя, вышла замуж 7 января 1846 г. за Александра Павловича Иванова, врача и преподавателя физики в Межевом институте. Варвара Михайловна Карепи- на (Достоевская) писала брату в начале 1846 г.:
Помолвка ее была еще 2 декабря 1845 года, а свадьба — 7 генваря 1846 года. Муж ее, Александр Павлович Иванов — очень добрый и умный человек тридцати двух лет <...> Он так любит и обожает сестру, что весело на них посмотреть. У него есть мать, которая также не наглядится на Верочку; одним словом, она так счастлива, как, кажется, и желать нельзя (ЛН 1973: 370).
Отношения с семьей Ивановых складывались неровно. С одной стороны, Достоевский любил бывать у сестры, с удовольствием переписывался с племянницей, Софьей Ивановой (ей посвящен роман «Идиот»); семья Захлебиных, описанная в повести Достоевского «Вечный муж», имеет некоторые черты семьи Ивановых. Однако в конце 1870-х годов отношения Достоевского с Ивановыми осложнились. Причиной была жесткая позиция, которую заняла Вера Михайловна в вопросе о разделе наследства их богатой тетки, А.Ф. Куманиной (см. об этом: Ильин Н. Достоевский в споре за куманинское наследство // Звенья. 1951. Т. 9. С. 547—559; см. также примеч. 9 к воспоминаниям Л.Ф. Достоевской).
35
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 1 апреля 1846 г. Петербург
1 ...«Письмо вздор, письма пишут аптекари». — Гоголь Н.В. Записки сумасшедшего //Гоголь 1937—1952/3: 211.
2 ...я прожги много денег... и... продал вперед своего товару. Таким образом... я себя обокрал совершенно и начинаю опять... бывать без копейки. — Ср. позднейшее признание Достоевского в письме Н.Н. Страхову от 18 (30) сентября 1863 г. (см.: Акад. ПСС/282: 50).
3 Но вот что гадко и мучительно: свои, наши, Белинский и все мною недовольны за Голядкина. — Еще до окончания «Двойника» Достоевский на вечере у В.Г. Белинского читал первые главы повести, в которой заострил философско-психологическую проблематику, что вызвало недовольство Белинского, ожидавшего от писателя, что тот и дальше будет творить в жанре социального романа. По выходе повести в свет критик отметил, что, «как талант необыкновенный, автор нисколько не повторился во втором своем произведении, — и оно представляет у него совершенно новый мир», а «герой романа — г-н Голядкин — один из тех обидчивых, помешанных на амбиции людей, которые так часто встречаются в низших и средних слоях нашего общества». Недостатки повести Белинский увидел в ее растяну-


638
Пр иложения
тоста, «частом и, местами, вовсе ненужном повторении одних и тех же фраз» и в том, что «почта все лица в нем («Двойнике». — К. Б.) как ни мастерски, впрочем, очерчены их характеры, говорят почта одинаковым языком» (03. 1846. Т. 45. № 3. Отд. 5: Критика. С. 18—20). Позднейшая переоценка «Двойника» Белинским отразилась в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года», где критик кроме «неумения слишком богатого силами таланта определять разумную меру и границы художественному развитию задуманной им идеи» указал на другой существенный, с его точки зрения, недостаток «Двойника» — «фантастический колорит» (Белинский 1953—1959/10: 40—41). Об отношении Белинского к «Двойнику», а также о своеобразии романа и его места в истории русского реализма см.: Дмитриев В А. Реализм и художественная условность. М., 1974. С. 117—126.
4 Белинский оставляет «Отечеств<енные> записки». — В.Г. Белинский решил перейти из «Отечественных записок» в «Современник» и отказаться от сотрудничества с А.А. Краевским еще в 1845 г. В письме к А.И. Герцену от 2 января 1846 г. он саркастически называет своего работодателя «благородным, бескорыстным», подчеркивая, что намерение расстаться было его навязчивой идеей (см.: Белинский 1953—1959/12: 252). Разрыв с Краевским произошел весной 1846 г., а с начала 1847 г. Белинский начал веста отдел критики взятого под контроль И.И. Панаевым и Н.А. Некрасовым журнала «Современник».
5 Он не возьмется за критику ~ «Сбритые бакенбарды» я кончаю. — В.Г. Белинский собирался издавать «огромный альманах» под названием «Левиафан» и приглашал для участия в нем практически всех авторов своего круга, особые надежды возлагая на восходящих звезд русской литературы — Достоевского, И.А. Гончарова и А.И. Герцена (см.: Белинский 1953—1959/12: 254—255). Повести, которые Достоевский предназначал для «Левиафана», не были написаны, альманах не состоялся, итог творческой работы Достоевского в этот период — несколько рассказов («Господин Прохарчин», «Честный вор», «Ползунков» и др.), в которые вошли фрагменты незаконченных «Сбритых бакенбард» и «Повести об уничтоженных канцеляриях» и которые были опубликованы в «Отечественных записках». Рассорившись с кружком Белинского, не принявшим столь важную для писателя повесть «Двойник», Достоевский печатался преимущественно в этом журнале.
6 Из них особенно замечателен Герцен [Искандер) и Гончаров. 1-й печатался, второй начинающий и не печатавшийся нигде. Их ужасно хвалят. — Роман А.И. Герцена «Кто виноват?» появился в это время в журнале «Отечественные записки» (см.: 03. 1845. Т. 43. No 12. Отд. 1: Словесность. С. 195—245; 1846. Т. 45. № 4. Отд. 1: Словесность. С. 155—192). В кружке В.Г. Белинского к этому моменту уже прочитали и «Обыкновенную историю» И.А. Гончарова. Планировалась ее публикация в сборнике «Левиафан», но из-за провала проекта роман был напечатан в «Современнике» (см.: Современник. 1847. Т. 2. Отд. 1: Словесность. С. 5—158, 241-412).
7 Я или очень рано приеду ~ скажет будущее). — Достоевский прибыл пароходом в Ревель 25 мая 1846 г. и гостил у старшего брата до конца августа (см.: Летопись 1993: 117, 119)
8 Переведи «Рейнеке-Фукс» по Гёте. — Перевод прозаической поэмы И.-В. Гёте


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
639
«Рейнеке-Лис» («Reineke Fuchs», 1793), выполненный М.М. Достоевским, был опубликован лишь через год (см.: 03. 1848. Т. 56. № 2. Отд. 1: Словесность. С. 265—313; Т. 58. № 3. Отд. 1: Словесность. С. 1^9).
9 Ратъков Петр Алексеевич — петербургский издатель, книгопродавец.
10 Дядя дал столько же, сколько и Варе. — Варвара Михайловна Достоевская получила от дяди А.А. Куманина 25 тысяч рублей в качестве приданого.
11 Она вышла за Иванова [его высоко6<лагородие>). Еллу 30 лет. Он где-то профессор химии. — Александру Павловичу Иванову (1813—1868), действительному статскому советнику, преподавателю и врачу в Межевом институте, было в это время 32 года.
36
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 26 апреля 1846 г. Петербург
1 ...Белинский едет на лето... в Москву, а потом вместе с другом своим актером Щепкиным и еще кое с кем предпринимает путешествие на юг России... Он возвращается в сентябре... — Речь идет о русском актере Михаиле Семеновиче Щепкине (1788—1863). Эта поездка В.Г. Белинского продолжалась с 16 мая до середины октября 1846 г.
2 ...будет хлопотать о своем альманахе. — Речь идет об альманахе «Левиафан», издание которого не состоялось. См. также примеч. 5 к письму 35.
3 Жена же его с своей сестрой и с годовалым ребенком отправляются в Гапсаль. — М.В. Белинская, вместе со своей сестрой А.В. Орловой и дочерью, провела лето в Ревеле, где познакомилась с семьей М.М. Достоевского. Гапсаль (Хаапсалу) — город в Эстонии, в те годы — уездный город Эстляндской губернии.
4 Может быть, я приеду с ними, а может быть, и нет. — См. примеч. 7 к письму 35.
5 Я должен окончить одну повесть до отъезда небольшую, за деньги, которые я забралу Краевского... — Речь идет о рассказе «Господин Прохарчин», который был опубликован в «Отечественных записках» А.А. Краевского (см.: 03. 1846. Т. 48. № 10. Отд. 1: Словесность. С. 151—178).
6 Маша. — Имеется в виду дочь М.М. Достоевского, Мария Михайловна (1844-1888).
37
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 16 мая 1846 г. Петербург
1 	Вероятно, да и всего вероятнее, что мы просто не увидимся, брат, и что я не приеду. — См. примеч. 7 к письму 35.


640
Приложения
38
А.М. ДОСТОЕВСКОМУ 24 мая 1846 г. Петербург
1 Я сейчас еду в Ревель. — См. примем. 7 к письму 35.
2 Здоровье мое не дурно, хотя еще я вовсе не вылечился. — См. воспоминания С.Д. Яновского (с. 225—226 наст. изд.).
3 Ворочусь в октябре... — Достоевский пробыл в Ревеле до 31 августа 1846 г. и, вернувшись в Петербург 1 сентября 1846 г., остановился у К.А. Трутовского (см. Летопись 1993: 119).
39
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 5 сентября 1846 г. Петербург
1 Трутовский Константин Александрович (1826—1893) — живописец и график, товарищ Достоевского по Главному инженерному училищу, вольнослушатель Петербургской Академии художеств (1845—1849 гг.), удостоен звания академика (1860 г.). Автор известного портрета (1847) Достоевского.
2 Белинские доехали хорошо, и с самой пристани я еще не видался с ними. — М.В. Белинская вместе с дочерью и сестрой отбыли из Ревеля на одном пароходе с Достоевским. См. также примем. 3 к письму 36.
3 Зашел на другой день к Некрасову. Он живет в одной квартире с Панаевыми... — В начале сентября 1846 г. Н.А. Некрасов, вместе с И.И. и А.Я. Панаевыми, поселился в доходном доме княгини Урусовой на Фонтанке. Здесь же вскоре расположилась и редакция благоприобретенного ими журнала «Современник».
4 Альманах идет\ нужно спешить. — См. примем. 5 к письму 35.
5 Про лавку я не хотел спрашивать и не знаю; но верно тоже идет. — Возможно, речь идет о коммерческом договоре с книгопродавцами относительно недавно выпущенных изданий.
6 Прокопович Николай Яковлевич (1810—1857) — друг Н.В. Гоголя, учитель русской словесности.
7 Приезжал он видеться с Масальским, чтобы купить у него «Сын Отечества». ...к Новому году у нас может быть новый журнал. — Константин Петрович Масальский (1802—1861) — русский писатель и переводчик, в 1842—1843 и 1847—1852 гг. редактор журнала «Сын Отечества». Не исключено, что Н.А. Некрасов и И.И. Панаев вели переговоры о приобретении журнала «Сын Отечества», однако в итоге в конце 1846 г. ими был куплен «Современник» П.А. Плетнева, и с начала 1847 г. журнал выходил уже под их редакцией (хотя формально редактором журнала был А.В. Никитенко).
8 В «Современнике» в следующем месяце будет напечатана статья Гоголя — его духовное завещание... Говорит, что не возьмется... за перо, ибо дело его молиться...


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
641
Приказывает напечатать свой портрет... и выручку за него определить... путешествующим в Иерусалим... — «Завещание» (1845) Н.В. Гоголя было опубликовано в составе «Выбранных мест из переписки с друзьями» (1847). Сарказм в отношении к этой увлеченности Гоголя религиозной атрибутикой разделяли все участники кружка В.Г. Белинского; годы спустя некоторые из тезисов «Выбранных мест» Достоевский использовал для формирования образа Фомы Фомича Опискина в повести «Село Степанчиково и его обитатели» (см.: 03. 1859. №11. Отд. 1. С. 65— 206; № 12. Огд. 1. С. 343-410).
9 Языков открыл контору и выставил вывеску. — Речь идет о Конторе агентства и комиссионерства, предлагавшей жителям провинции возможность выписать, т. е. заказать, любой товар (предметы быта, одежду, украшения, книги). Контора была открыта в октябре 1846 г. на средства Н.Н. Тютчева и М.А. Языкова и в течение нескольких лет занималась среди прочего распространением журнала «Современник». Однако к концу 1850-х годов предприятие обанкротилось из-за неумелого управления.
40
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 17 сентября 1846 г. Петербург
1 «Прохарчин» страшно обезображен в известном месте. Эти господа... запретили даже слово чиновник... и вычеркнули его во всех местах. Всё живое исчезло... Отступаюсь от своей повести. — Рассказ «Господин Прохарчин» пострадал от цензуры (см.: 03. 1846. Т. 48. № 10. Отд. 1: Словесность. С. 151—178), которая пыталась контролировать любые тексты, где так или иначе обсуждались вопросы государственной службы (см. примеч. 164, 175 к роману).
2 ...ждут Белинского. — После разрыва с «Отечественными записками»
A. 	А. Краевского весной 1846 г. В.Г. Белинский, вместе с актером М.С. Щепкиным (который совмещал эту поездку с гастролями), в мае—октябре 1846 г. путешествовал по югу России.
3 Все затеи, которые были, кажется, засели на месте\ или их, может быть, держат в тайне — черт знает. — Речь идет о создании печатного органа, в котором
B. 	Г. Белинский мог бы реализовать свой творческий потенциал. В ходе этих поисков обдумывался ряд проектов, в том числе альманах «Левиафан», периодическое издание «Зубоскал» и др. В конечном итоге И.И. Панаев и Н.А. Некрасов приобрели журнал «Современник», в котором, начиная с первого же номера, Белинский стал вести отдел критики.
4 У Бекетовых собралось шесть человек знакомых, в том числе я и Григорович. — В сентябре 1846 г. Достоевский сблизился с братьями Ал.Н., Ан.Н. и Н.Н. Бекетовыми и стал активным участником их литературного кружка.
5 Пишу всё «Сбритые бакенбарды». Так медленно дело идет. Боюсь опоздать. — См. примеч. 5 к письму 35.


642
Приложения
6 	Григорович написал... хорошенькую повесть, стараниями моими и Майкова, который... хочет писать обо мне... статью к 1-му января, эта повесть будет помещена в «Отеч<ественные> записки»... — Речь идет о повести Д.В. Григоровича «Деревня» (см.: 03. 1846. Т. 49. No 12. Отд. 1: Словесность. С. 177—229), а также о статье русского литературного критика и публициста Валериана Николаевича Майкова (1823—1847) «Нечто о русской литературе в 1846 году» (см. с. 322—326 наст. изд.).
41
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 7 октября 1846 г. Петербург
1 ...по возвращении из Италии выйдет 2-й том... — Имеется в виду запланированное Достоевским отдельное издание «Двойника». «Первым томом» должны были стать «Бедные люди». Однако из-за финансовых затруднений этот проект не состоялся, как и поездка в Италию. В конце 1846 г. писатель начал серьезную работу по редактированию «Двойника», поэтому в 1847 г. отдельной книгой были изданы только «Бедные люди».
2 Пришлю в «Современник» 1-ю часть романа... издам... 2-ю часть, а роман буду писать до осени 1848 года и... издам 3 или 4 части его. — «Неточна Незванова» была задумана Достоевским как роман. Произведение осталось неоконченным из-за ареста писателя 22 апреля 1849 г. за участие в кружке петрашевцев.
3 «Современник» издает Некрасов и Панаев 1-го января. — См. примеч. 7 к письму 39.
4 Но Языков и комп<ания> процветают. У него тоже комиссионерство и книгами. — См. примеч. 9 к письму 39.
42
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 17 октября 1846 г. Петербург
1 Пишешь, что ожидаешь нового гостя в семейство. Дай бог, чтоб это всё обошлось хорошо. — Речь идет о сыне М.М. Достоевского Михаиле, который родился 5 ноября 1846 г.
2 «Прохарчина» очень хвалят. Мне рассказывали много суждений. — Достоевский преувеличивает: суждения об этом произведении были немногочисленны и носили критический характер.
3 Господа в «Современнике» всё таятся. Так что я еще придерживаюсь с «Сбрит<ыми> бакенбард<ами>» и не обещал. Может быть, будут у Краевского. — О конфликте с издателями «Современника» см. с. 390—391 наст. изд. См. также примеч. 5 к письму 35.
4 Белинские тоже... Я у них бываю. Вот играют-то на авось\ — Достоевского раздражала игра в карты в кружке Белинского, и он не раз высказывался на этот


Примечания. Ф.М. Достоевский. Избранные письма...
643
счет, заставляя окружающих думать о себе как о человеке высокомерном и недоброжелательном (см. с. 240 наст. изд.).
43
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 20-е числа октября 1846 г. Петербург
1 Я пишу другую повесть, и работа идет, как некогда в «Бедных людях», свежо, легко и успешно. Назначаю ее Краевсколлу. — Имеется в виду повесть «Хозяйка» (см.: 03. 1847. Т. 54. № 10. Отд. 1: Словесность. С. 396-^24; Т. 55. No 12. Отд. 1: Словесность. С. 381—414).
2 Пусть господа «Современника» сердятся, это ничего. — К тому моменту уже произошел окончательный разрыв писателя с кружком В.Г. Белинского; Достоевский сознательно публиковал свои произведения в «Отечественных записках», не желая видеть свое имя рядом с именами Н.А. Некрасова и И.И. Панаева (см. также при- меч. 2 к воспоминаниям П.П. Семенова-Тян-Шанского).
3 ...пишу роман, который уж и теперь не дает мне покоя. — В то время Достоевский писал роман «Неточна Незванова» и возлагал на него особые надежды. См. также примеч. 2 к письму 41.
4 ...решаюсь издать «Бедных людей» и обделанного «Двойника» отдельными книжками. — Тогда «Двойник» отдельным изданием так и не вышел; после возвращения из ссылки Достоевский несколько раз приступал к переработке этого произведения, в результате чего к 1866 г. была создана новая редакция повести (см.: Акад. ПСС/1: 109-229).
5 ...«Пан Холявский» Основьяненко был напечатан в «Отеч<ественных> записках» 3 года назад. — В журнале А.А. Краевского была опубликована первая часть романа Г.Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Халявский» (см.: 03. 1839. Т. 4. № 7. Отд. 3: Словесность. С. 5—73, 144—206). Отдельной книжкой роман вышел в конце 1840 г.
44
М.М. ДОСТОЕВСКОМУ 26 ноября 1846 г. Петербург
1 Ну как ты мог, драгоценнейший друг мой, писать, будто бы я на тебя рассердился за неприсылку денег и потому молчу. — См. с. 186—187 наст. изд.
2 «Двойник» уже иллюстрирован одним московским художником. «Бедные люди» иллюстрируются здесь в двух местах — кто сделает лучше. — Первое собрание своих сочинений Достоевскому удалось издать только в 1860 г. [Достоевский Ф.М. Сочинения: В 2 т. СПб., 1860). Обновленный «Двойник» появился в томе 3 Полного собрания сочинений Достоевского (см.: Достоевский Ф.М. Двойник // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 4 т. СПб., 1866. Т. 3. С. 64—128), выпущенном


644
Пр иложения
Ф.Т. Стелловским. Отдельное издание «Бедных людей» увидело свет к концу 1847 г., однако иллюстрации в книгу не вошли, сведения об их авторах не сохранились.
3 Бернардский говорит, что не прочь начать со мной переговоры в феврале... и дать... денег на право издать в иллюстрации. До того времени он возится с «Мертвыми душами». — Евстафий Ефимович Бернардский (1819—1889) — русский гравер и рисовальщик, выпускник Петербургской Академии художеств, учился ксилографии в мастерской К.К. Клодта. Гравировал иллюстрации для альманахов «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник» Н.А. Некрасова, а также для отдельного издания повести B.Ä. Соллогуба (см.: Соллогуб В Л. Тарантас. Путевые впечатления. СПб., 1845). Над иллюстрациями к «Мертвым душам» Бернардский работал в сотрудничестве с художником, рисовалыциком-иллюстратором Александром Алексеевичем Агиным (см. примеч. 2 к статье С.П. Шевырева). Достоевский писал о работе по иллюстрированию «Мертвых душ» в «Петербургской летописи»: «<...> прекрасное предприятие господ Бернардского и Агина — иллюстрация “Мертвых душ” — приближается к концу, и нельзя достаточно нахвалиться добросовестностию обоих художников. Некоторые из политипажей окончены превосходно, так что лучше трудно желать» (Акад. ПСС/18: 28). Часть иллюстраций цикла — 72 нгг. — вышли в составе изд.: Сто рисунков из сочинения Н.В. Гоголя «Мертвые души» / Рисовал А. Агин, гравировал на дереве Е. Бернардский. СПб., 1846; три гравюры к «Повести о капитане Копейкине» опубл. в изд.: Иллюстрированный альманах, изданный И. Панаевым и Н. Некрасовым. СПб., 1848; две гравюры опубл. в изд.: Литературный сборник с иллюстрациями / Издан редакцией «Современника». СПб., 1849; полностью цикл иллюстраций опубл. в изд.: Сто четыре рисунка к поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» / Рисовал А. Агин, гравировал Е. Бернардский. СПб., 1893. Бернардский примыкал к кружку петрашевцев и в 1849 г. был арестован, но вскоре оправдан. По выходе из заключения продолжал работать, однако рисунки к «Мертвым душам» остались его последней крупной работой.
4 ...имел неприятность окончательно поссориться с «Современником» ~ грязная история. — Об этой размолвке с Н.А. Некрасовым см. воспоминания А.Я. Панаевой (с. 242 наст. изд.). Отношение к новым произведениям Достоевского, характерное для кружка В.Г. Белинского, впоследствии — уже после возвращения Достоевского из ссылки, — в октябре 1859 г. было сформулировано Некрасовым, отказавшимся печатать в своем журнале повесть «Село Степанчиково»: «Достоевский вышел весь. Ему не написать ничего больше» [Ковалевский П.М. Встречи на жизненном пути // Григорович Д.В. Литературные воспоминания. Л., 1928.
С. 	422). Достоевский хорошо знал о своей репутации автора одного произведения, установившейся в кружке Белинского в 1840-е годы и сохранявшейся вплоть до середины 1860-х годов. В письме к брату Михаилу от 9 октября 1859 г., комментируя отказ Некрасова публиковать повесть и намекая на историю с «Двойником», он заметил: «Им не в первый раз становиться в тупик и браковать хорошие вещи» (Акад. ПСС/28^ 346).
5 Теперь они выпускают, что я заражен самолюбием, возмечтал о себе... — См. об этом с. 240—241 наст. изд.


Примечания. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
645
6 ...передаюсь Краевскому затем, что Майков хвалит меня. — В.Н. Майков, печатавший свои статьи в «Отечественных записках», был в эти годы одним из тех людей, которые не поддались популярному в то время умонастроению: не пытался унижать Достоевского, издеваться над не оправдавшим надежд гением. В своих критических отзывах он говорил о Достоевском как о талантливом писателе, не до конца понятом современниками и, возможно, опередившем свое время (см. с. 322—326 наст. изд.).
7 Что же касается до Белинского, то... даже в литературных мнениях у него пять пятниц на неделе. Только с ним я сохранил... добрые отношения. Он человек благородный. — В.Г. Белинский во всех своих работах о «Бедных людях» подчеркивал выдающиеся литературно-художественные качества произведения. По поводу других сочинений Достоевского его мнение менялось, попытки писателя создать новую модель психологической прозы, сосредоточенной на внутреннем мире человека, не встречали у Белинского понимания и одобрения. Надежды критика на Достоевского как на продолжателя линии русского социального романа не оправдались (см. с. 238—239 наст. изд).
8 ...перед всеми новыми образами, которые создаются в душе моей. — Достоевский в это время работал над повестью «Хозяйка».
9 Я много обязан в этом деле... Бекетовым, Залюбецкому и другим, с которыми я живу... Они меня вылечили своим обществом. — В тот период Достоевский тяжело переживал конфликт с кружком В.Г. Белинского, и общение с братьями Ал.Н., Ан.Н. и Н.Н. Бекетовыми морально поддерживало писателя.
10 Поздравляю... с 3-м племянником. — См. примеч. 1 к письму 42.
Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ О РОМАНЕ «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ
Фрагменты
Публ. по: Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972. Т. 3. С. 186—189.
Роман «Униженные и оскорбленные» был создан в 1860 г., после возвращения Достоевского из ссылки, и опубликован в первом выпуске журнала «Время» (1861. T. 1. № 1. Отд. 1. С. 5-92; № 2. Отд. 1. С. 419-474; Т. 2. № 3. Отд. 1. С. 235-324; № 4. Отд. 1. С. 615-633; Т. 3. М> 5. Отд. 1. С. 269-314; № 6. Отд. 1. С. 535-582; Т. 4. N° 7. Отд. 1. С. 287—314), организованного писателем совместно с его братом Михаилом. Сообщая о замысле нового романа А.И. Шуберт в письме от 3 мая 1860 г., Достоевский подчеркивал, что это произведение должно вернуть его в литературу: «Воротился я сюда (в Петербург. — К. Б.) и нахожусь вполне в лихорадочном положении. Всему причиною мой роман. <...> от удачи его зависит вся моя литературная карьера. <...> Хочется нам что-нибудь сделать порядочное в литературе <...>» (Акад. ПСС/282: 9—10). В своем творчестве Достоевский всегда


646
Приложения
опирался на личные переживания и воспоминания, однако предшествующее десятилетие его жизни тематически было связано с каторгой и ссылкой, такого рода сюжет не годился для задуманных целей. Поэтому он положил в основу замысла сочинения историю о молодом писателе, который, несмотря на множество трудностей, с триумфом входит в литературу, а в качестве фабулы нового романа использовал историю создания «Бедных людей». Фактически он повторил автобиографическую модель фабулы, реализованную им пятнадцать лет назад в дебютном произведении, в сюжете которого Достоевский воплотил личную жизненную драму: судьбу бедного чиновника, преодолевающего все препоны на пути к обретению личного видения мира и литературному творчеству. Роман «Униженные и оскорбленные» автобиографичен вдвойне: его действие протекает во второй половине 1840-х годов, стилистически и тематически он продолжает сочинения писателя, созданные в этот период, кроме того, в произведении содержатся свидетельства самого Достоевского о своем «втором дебюте» после десятилетнего творческого перерыва, вызванного ссылкой в Сибирь (1849—1859 гг.). Достоевский вводит в роман не только воспоминания о работе над «Бедными людьми», но и множество деталей из собственной жизни того времени, часть из которых легко узнаваема: восторженные статьи В.Г. Белинского начала 1846 г. о «Бедных людях» (см., напр., с. 259, 282—283, 293—301 наст, изд.), недруги из «Северной пчелы», осмеивающие автора и его роман (см., напр., с. 261—264, 265, 289—293, 317—318 наст, изд.), литературный эксплуататор А.А. Краевский, срочные статьи для «многотомной книги» (Акад. ПСС/3: 284) — первого русского энциклопедического словаря под редакцией А.В. Старчевского (см.: Справочный энциклопедический словарь [: В 12 т.] / Под ред. А.[В.] Старчевского. СПб., 1847—1855) и др. (см. об этом: Гроссман АП. Семинарий по Достоевскому. М.; Пг., 1922. С. 55—56). Приведенный в настоящем томе фрагмент романа «Униженные и оскорбленные» был написан Достоевским, вероятно, на основе личных переживаний, связанных с памятным ему чтением «Бедных людей» в кругу близких лиц.
1 Старик горько и даже желчно укорял меня, разумеется, из отеческого ко мне участия. — Аллюзия на продолжительную дискуссию писателя с П.А. Карепиным и другими родственниками, скептически относившимися к намерению Достоевского покинуть службу и посвятить себя литературе (см. с. 401—402 наст. изд.). В частности, подобные наставления он получал, по видимости, и от А.Ф. и А. А. Ку- маниных, оплативших взнос при поступлении Достоевского в Главное инженерное училище. Собираясь оставить службу, Достоевский бесспорно уведомил их о причинах, вынудивших его принять такое решение, чем, вероятно, вызвал у Кумани- ных сомнения в правильности сделанного им выбора.
2 Б. обрадовался как ребенок, прочитав мою рукопись. — Речь идет о В.Г. Белинском, который познакомился с рукописью «Бедных людей», переданной ему Н.А. Некрасовым, в конце мая 1845 г.
3 Если я был счастлив ~ над незатейливым героем моим. — Подробнее об этом Достоевский писал позднее в январском выпуске «Дневника писателя» за 1877 г. (см. с. 197—198 наст. изд.).


Примечания. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
647
4 ...ободрял его анекдотами про генеральство Сумарокова... — А.П. Сумароков (1717—1777), выпущенный в возрасте 23 лет из Сухопутного шляхетского корпуса, спустя три года, в 1743 г., был назначен генерал-адъютантом при графе А.Г. Разумовском, в те годы — фаворите императрицы Елизаветы Петровны (см.: История кавалергардов. 1724—1799—1899 / Сост. С. Панчулидзев. СПб., 1899. T. 1. С. 260, 391). В середине ХУШ в. звание генерал-адъютанта приравнивалось к чину старшего офицера (звания 8—6-го классов, от майора до полковника), генерал- адъютанты служили в качестве секретарей и делопроизводителей при высших должностных лицах: генерал-фельдмаршалах, полных генералах и пр. (позднее, в XIX в., это звание перестало быть воинским и обратилось в свитское, присваивавшееся в виде высочайшей милости военным чинам 3-го и 2-го классов). На этом служебная карьера Сумарокова не закончилась, в 1756 г., в звании бригадира (воинский чин 5-го класса), он был назначен директором Императорского Русского театра. Личная жизнь Сумарокова была предметом пересудов: во исполнение своих жизненных принципов вторым и третьим браком он женился на крепостных девушках, чем навлек на себя желчную критику со стороны блюстителей норм светской жизни. Автобиографический герой романа «Униженные и оскорбленные» — молодой литератор Иван Петрович — отвечал анекдотами из жизни Сумарокова на упреки и увещевания своих близких, опасавшихся, что увлечение литературой может привести к бедности, потере нравственности, общественному непризнанию и жизненным невзгодам.
5 ...Державину прислали табакерку с червонцами... — Г.Р. Державин (1743—1816) получил от Екатерины П (урожд. София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская; 1729—1796, российская императрица с 1762 г.) золотую табакерку, усыпанную бриллиантами, и 500 червонцев в качестве награды за посвященную императрице оду «Фелица» (1782).
6 ...сама императрица посетила Ломоносова... — Речь идет о Екатерине П, которая посетила лабораторию М.В. Ломоносова, находившуюся в его доме, 7 июня 1864 г.
7 Стихи, братец, вздор; уж ты не спорь, а мне поверь, старику; я добра желаю тебе\ чистый вздор, праздное употребление времени\ — Двойная реминисценция, отсылающая к письмам П.А. Карепина Достоевскому (см., напр., примеч. 1 к письму 24) и к роману «Бедные люди» (см. с. 13, 65, 96 наст. изд.).
8 ...коллежский советник из правоведов... — Коллежский советник — гражданский чин 6-го класса по Табели о рангах. Правоведами называли выпускников Императорского училища правоведения, закрытого привилегированного учебного заведения, созданного в 1835 г. для подготовки к службе по судебному ведомству (преимущественно в Министерстве юстиции); в него принимались лишь потомственные дворяне.
9 ...вроде Рославлева или Юрия Милославского... — Имеются в виду герои исторических романов М.Н. Загоскина (1789—1852) «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) и «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1829); оба сочинения входили в круг домашнего чтения в семье Достоевских (см.: Достоевский 1992: 70).


648
Приложения
10...выставлен какой-то маленький, забитый и даже глуповатый чиновнику которого и пуговицы на вицмундире обсыпались... — Аллюзия на Макара Девушкина, героя романа «Бедные люди».
11 	...самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой\» — Аллюзия на критическую статью В.Г. Белинского, посвященную альманаху Н.А. Некрасова «Петербургский сборник» (см. с. 299 наст. изд.).
ПРИМЕЧАНИЕ
[К СТАТЬЕ Н.Н. СТРАХОВА «ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АПОЛЛОНЕ АЛЕКСАНДРОВИЧЕ ГРИГОРЬЕВЕ»]
Фрагмент
Публ. по: Достоевский Ф.М. Примечание <к статье Н. Страхова «Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве»> // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1980. Т. 20. С. 133-134.
«Примечание» было создано как своего рода послесловие к «Воспоминаниям об Аполлоне Александровиче Григорьеве» Н.Н. Страхова (см.: Эпоха. 1864. № 9. С. 1—50 (8-я паг.)), в состав которых вошли одиннадцать писем к мемуаристу, отправленных А.А. Григорьевым из Оренбурга, куда тот уехал в конце мая — начале июня 1861 г. В «Примечании» Достоевский пытается оградить своего покойного брата, Михаила Михайловича, память о котором он бережно хранил в своем сердце, от обвинений со стороны современников, в частности, Григорьева, указывавшего на жестокую эксплуатацию таланта Достоевского издателями журналов, в том числе и М.М. Достоевским, редактором журналов «Время» и «Эпоха». Защищая брата, он утверждает, что творческая манера «литературного пролетария», при которой произведения создавались к определенному сроку, чтобы вернуть деньги, взятые у редакторов в долг, была избрана им самим, став выражением совершенно устраивавшей его модели отношений с работодателями — модели, которой он следовал практически на протяжении всей своей жизни, за исключением времени написания «Бедных людей» и «Записок из Мертвого дома».
1 ...в первом письме Григорьева... — Имеется в виду письмо А.А. Григорьева Н.Н. Страхову от 18 июня 1861 г. В «Воспоминаниях» Страхов приводит его первым в числе посланий, отправленных Григорьевым из Оренбурга и в той или иной мере излагающих взгляд автора на современную литературу.
2 ...покойного моего брата. — Имеется в виду М.М. Достоевский, умерший 10 июля 1864 г.
3 ...«Следовало не загонять ~ литературно и физически....... — Неточная цитата из
письма А.А. Григорьева Н.Н. Страхову от 18 июня 1861 г.; ср.:
Время» могло сделаться честным, самостоятельным и потому самому в конце
концов первенствующим органом, но для этого нужно было: <...> не загонять


Примечания. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
649
как почтовую лошадь высокое дарование Ф. Достоевского, а холить, беречь его и удерживать от фельетонной деятельности, которая его окончательно погубит и литературно и физически (Страхов Н\Н.\ Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве // Эпоха. 1864. No 9. С. 8—9 (8-я пат.)).
4 ...«Униженные и оскорбленные»... фельетонный роман... — Жанр романа-фельетона зародился во Франции в 1830-е годы. Произведения, относящиеся к данному жанру, — крупные прозаические сочинения, как правило, отличающиеся занимательным сюжетом и живым повествованием, — публиковались небольшими отрывками в периодических изданиях, чаще всего — в нижней части страницы, именуемой «подвалом», или по-французски «feuilleton». Отсюда и произошло название жанра. Особую роль в формировании романа-фельетона сыграла известная парижская газета «Конститюсьонель», в которой печатались многие произведения О. де Бальзака, А. Дюма (отца), Э. Сю и других выдающихся писателей, ставшие впоследствии классикой литературы. В России роман-фельетон получил признание в 1840-е годы и имел популярность до конца XIX в. Первыми пробами в этом жанре на ниве русской литературы следует считать «Петербургские нетайны (небывальщина вроде правды, из записок петербургского старожила)» (1843) Ф.В. Булгарина и «Петербург днем и ночью» (1845) Е.П. Ковалевского. Роман «Униженные и оскорбленные», с подзаголовком «Из записок неудавшегося литератора. Роман. (Посвящается М.М. Достоевскому)», также печатался по частям в журнале «Время» (см. преамбулу к фрагменту из «Униженных и оскорбленных»).
5 ...так написал всё, что издано мною, кроме повести «Бедные люди» и некоторых глав из «Мертвого дома». — За исключением своего дебютного романа и «Записок из Мертвого дома», игравших особую роль в его жизни, Достоевский на протяжении всего периода творчества создавал произведения, предназначенные для публикации по частям в периодических изданиях, причем, как правило, принимался за следующий фрагмент текста, когда предыдущие уже вышли в свет. Подобный формат отношений с издателями объяснялся крупным долгом, который остался после банкротства журнала «Эпоха», выпускавшегося писателем совместно с его братом Михаилом. Не имея достаточных средств к существованию, Достоевский брал деньги вперед у издателей и, живя на эти средства, заканчивал очередную часть или главу произведения. Именно так он создал «Преступление и наказание», «Идиота» и другие крупные сочинения 1860—1870-х годов. В послании к Михаилу Михайловичу от 9 мая 1859 г. Достоевский жаловался, что из-за необходимости брать вперед деньги за ненаписанные тексты он получает много меньше, чем другие авторы, например, И.С. Тургенев или И.А. Гончаров:
Ты пишешь мне беспрерывно такие известия, что Гончаров, например, взял 7000 за свой роман (по-моему, отвратительный), и Тургеневу за его «Дворянское гнездо» (я наконец прочел. Чрезвычайно хорошо) сам Катков (у которого я прошу 100 руб. с листа) давал 4000 рублей, то есть по 400 рублей с листа. Друг мой! Я очень хорошо знаю, что я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же ху¬


650
Пр иложения
же, и наконец, я надеюсь написать совсем не хуже. За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 руб., а Тургенев, у которого 2000 душ, по 400? От бедности я принужден торопиться, а писать для денег, следовательно, непременно портить (Акад. ПСС/28{. 324).
В апреле 1859 г., намереваясь выехать из Семипалатинска в Тверь (разрешение переехать в Петербург писатель к тому времени еще не получил), Достоевский попросил у М.Н. Каткова, издателя «Русского вестника», 100 рублей с листа за повесть «Село Степанчиково» (см.: Там же: 323), но тот отверг его предложение.
СТАРЫЕ ЛЮДИ
Фрагмент
Публ. по: Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1873 // Достоевский Ф.М. Поли, собр. соч.: В 30 т. Л., 1980. Т. 21. С. 10.
1 	Интернационалка в одном из своих воззваний, года два тому назад, начала прямо с знаменательного заявления: «Мы, прежде всего, общество атеистическое»... — Имеется в виду I Интернационал (Международное товарищество рабочих), основанный К. Марксом и Ф. Энгельсом в 1864 г. По-французски слово «Internationale» («Интернационал») женского рода, в русском языке того времени оно сохраняло свой род («Интернационалка») и иногда передавалось как «Международка» (см., напр., передовую статью в газете «Русский мир» (1872. No 97. 14 апреля)). Достоевский с большой тревогой следил за деятельностью Интернационала, именно эта обеспокоенность подвигла писателя к созданию романа-предупреждения «Бесы», в котором Интернационал упоминается несколько раз (см., напр.: Акад. ПСС/10: 180, 193, 290, 355, 510 и др.). По его мнению, посредством своих агентов в России эта организация консолидировала в стране «всякую сволочь» (Там же: 354). Агрессивный атеизм был свойствен практически всем разновидностям марксизма; приведенную Достоевским декларацию опубликовал соратник К. Маркса (и его соперник в борьбе за главенство в организации), М.А. Бакунин, основатель альтернативного Интернационалу Международного альянса социалистической демократии (L’Alliance internationale de la démocratie socialiste, 1868—1872). Осенью 1868 г. он издал в Женеве отдельной листовкой на французском и немецком языках программу и устав альянса, где тот объявлялся атеистическим объединением, стремящимся «к отмене культов, к замене веры наукой и божественной справедливости — справедливостью человеческой» (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. М., 1961. Т. 18. С. 449; текст программы полностью приведен в работе Маркса и Энгельса «Альянс социалистической демократии и Международное Товарищество Рабочих» («L’Alliance de la Démocratie Socialiste et l’Association Internationale des Travailleurs», 1873); см.: Там же. С. 449— 450). С антирелигиозными выпадами Интернационала Достоевский мог быть знаком по статье известного публициста Николая Васильевича Щербаня, осве¬


Примечания. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
651
щавшего в 1871 г. для газеты «Голос» работу женевского форума. В очередной его публикации говорилось, что «в Женеве одна из секций общества, именуемая “Alliance” (“Альянс”. — К. Б.), провозгласила такого рода программу: 1) Атеизм: отмену всех вероисповеданий, замену религий — наукою, божественного правосудия — человеческим; уничтожение брака в смысле политического, религиозного, юридического и гражданского учреждения» [Щербань Н. С перепутья. ХШ Ц Голос. 1871. № 151. 2 (14) июня. С. 3).
2 ...тем же начал и Белинский. — В.Г. Белинский не был последовательным материалистом: он отвергал религию, сохраняя в то же время неистовую жажду верить: «<...> хочется верить и всё так же не верится» (Белинский 1953—1959/11: 558); его главная претензия к религии заключалась в навязывании человеку «субстанциальных начал, связывающих в качестве верования волю» (Белинский 1953—1959/12: 70). Эту черту Белинского, сочетавшего в себе потребность в вере с яростным отрицанием последней, отмечал М.П. Погодин, по словам которого Белинскому были свойственны искания, заставлявшие того «переменять свой образ мысли так быстро о самых высоких предметах человеческого ведения, и впадать внезапно из одной крайности в другую, совершенно противоположную, из пламенного христианина делаться отчаянным безбожником и пропагандистом — это ни с чем не сообразно и не имеет себе примера нигде» [Погодин М. [77.] К характеристике Белинского. (Справка с объяснениями) // Гражданин. 1873. № 9. 26 февраля. С. 274). Достоевский был полностью согласен с такой оценкой деятельности Белинского, о чем лично писал Погодину (см.: Акад. ИСС/29{. 261).
РУССКАЯ САТИРА. «НОВЬ».
«ПОСЛЕДНИЕ ПЕСНИ».
СТАРЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагмент
Публ. по: Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 год // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1983. Т. 25. С. 28—31.
1 	...недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный... — Этот визит состоялся в январе 1877 г. Кроме данной фразы Достоевского, сведений о его посещении Н.А. Некрасова не сохранилось. Он еще дважды навещал тяжело больного Некрасова в течение года — 23 марта и 18 ноября (см.: Летопись жизни и творчества Н.А. Некрасова: В 3 т. СПб., 2009. Т. 3: 1867—1877. С. 565, 595). Первые признаки недомогания поэта относятся к 1874 г., когда он приглашал доктора из Медико-хирургической академии, жалуясь на острые боли и повышенную утомляемость. В лечении Некрасова принимали участие известные врачи: С.П. Боткин и Н.В. Склифософский. Однако болезнь быстро прогрессировала, и вскоре был поставлен диагноз: раковая опухоль прямой кишки. Умер Некрасов 27 декабря 1877 г. (8 января 1878 г. по н. ст.). Отношения Достоевского и Некрасова проделали сложный путь: серьезная ссора в 1846 г., ожесточенная полемика и почти враж¬


652
Пр иложения
да в 1860-е годы, сменившиеся затем тесным сотрудничеством и дружбой в середине 1870-х, когда Достоевский восхищался некрасовскими стихами, а Некрасов с удовольствием читал роман «Подросток» (см.: Туниманов В. А. Достоевский и Некрасов Ц Достоевский и его время. Л., 1971. С. 33—66).
2 Нам тогда было по двадцати с немногим лет. — И Достоевскому и Некрасову ко времени первой встречи, состоявшейся в последних числах мая 1845 г., исполнилось 23 года (см.: Летопись 1993: 96—97).
3 ...уже год как вышел в отставку из инженеров... — Достоевский подал прошение об отставке 21 августа 1844 г., 19 октября того же года Николай I подписал приказ об увольнении Достоевского от службы с присвоением чина инженер-поручика (см.: Летопись 1993: 89, 93). Следовательно, после выхода Достоевского в отставку к моменту его первой встречи с Некрасовым (конец мая 1845 г.) еще не прошло года.
4 В начале зимы я начал вдруг «Бедных людей»... — См. с. 379—380 наст. изд.
5 ...тот и сам еще ничего тогда не написал, кроме одной маленькой статейки «Петербургские шарманщики» в один сборник. — Имеется в виду очерк Д.В. Григоровича «Петербургские шарманщики», опубликованный в альманахе «Физиология Петербурга» (СПб., 1844. Ч. 1. С. 133—191); этот очерк заслужил, в частности, похвалу В.Г. Белинского: «“Петербургские шарманщики” г. Григоровича — прелестная и грациозная картинка, нарисованная карандашом талантливого художника. В ней видна наблюдательность, умение подмечать и схватывать характеристические черты явлений и передавать их с поэтическою верностью» ([Белинский Л] [Рецензия] Ц 03. 1845. Т. 40. № 5. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 23. Рец. на кн.: Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов, под редакциею Н. Некрасова. СПб.: Изд. А. Иванова, 1844. Ч. 1. 304 с.). Достоевский допускает неточность, утверждая, что ранее Григорович ничего не писал; к моменту появления из печати «Петербургских шарманщиков» тот уже дебютировал двумя небольшими очерками: «Театральная карета» (см.: ЛГ. 1844. Nq 45. 16 ноября. С. 752—757) и «Собачка» (см.: Там же. 1845. N« 6. 8 февраля. С. 110—112). См. также примеч. 66 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (№ 4).
6 ...пока жил некоторое врелляу Некрасова. — Весной 1845 г., перед тем как уехать в деревню, Д.В. Григорович поселился на некоторое время у Н.А. Некрасова в доме А.А. Тулубьева (Поварской пер., 13; см.: Летопись жизни и творчества Н.А. Некрасова: В 3 т. СПб., 2006. T. 1: 1821—1855. С. 170). В течение двух лет, в 1844—1846 гг., Григорович и Достоевский снимали квартиру в доме К .Я. Прянич- никова (совр. Владимирский проспект, 11; см.: Саруханян 1972: 34).
7 ...(сам он еще не читал ее)... — По свидетельству Д.В. Григоровича, Достоевский прочел ему рукопись романа, прежде чем она попала к Н.А. Некрасову (см. с. 234 наст, изд.); ср. также с. 238 наст. изд.
8 ...«Некрасов хочет к будущему году сборник издать... — Речь идет о «Петербургском сборнике» (1846), в котором впервые был опубликован роман «Бедные люди».
9 Я снес, видел Некрасова минутку, мы подали друг другу руки. — Согласно воспоминаниям Д.В. Григоровича, именно он отнес Н.А. Некрасову рукопись романа «Бедные люди» (см. с. 234 наст, изд.); ср. также с. 238 наст. изд.


Пр имечания. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
653
10 ...этой «партии Отечественных записок», как говорили тогда... — В конце 1830 — начале 1840-х годов «Отчественные записки» А.А. Краевского (не без участия В.Г. Белинского, работавшего в отделе критики журнала с 1839 по 1846 г.) получили репутацию лучшего в России общественно-литературного журнала, собрав вокруг себя людей с очевидно выраженными либеральными «западническими» взглядами. Помимо самого Белинского, в их число входили В.П. Боткин, Т.Н. Грановский, Н.А. Некрасов, Н.Х. Кетчер, А.И. Герцен, И.С. Тургенев и др. Круг лиц, связанных с журналом, в силу очевидного единства их общественно-политических и художественно-эстетических взглядов, иногда называли «партией», противопоставлявшейся, в одной стороны, проправительственным изданиям, «Северной пчеле» Ф.В. Булгарина и «Библиотеке для чтения» О.И. Сенковского, а с другой — славянофильскому «Москвитянину» М.П. Погодина и С.П. Шевырева (ср., напр., с. 284, 290, 291, 292 наст. изд.).
11 Вдруг звонок... и вот Григорович и Некрасов бросаются обнимать меня, в совершенном восторге, и оба чуть сами не плачут. — Ср. с. 234—235 наст. изд.
12 ...читая вслух и чередуясь, когда один уставал. — Ср. с. 234 наст. изд.
13 Тогда еще Некрасов ничего еще не написал такого размера, как удалось ему вскоре, через год потом. — Достоевский знал о неудачном литературном опыте Н.А. Некрасова: в юности тот издал подражательную книгу стихов «Мечты и звуки» (1840), на несколько лет «отлучившую» его от поэзии. Это заставило его заняться издательской деятельностью, а также попробовать свои силы в прозе и драматургии. Несколько юмористических рассказов и водевилей большого успеха Некрасову не принесли, однако повесть «Петербургские углы», которая вышла в составе альманаха «Физиология Петербурга» и обладала несомненными литературными достоинствами, вызвала большой интерес у читателей. В рецензии на сборник В.Г. Белинский одобрительно отзывался об этом произведении: «“Петербургские углы” г. Некрасова отличаются необыкновенною наблюдательностью и необыкновенным мастерством изложения. Это живая картина особого мира жизни, который не всем известен, но тем не менее существует, — картина, проникнутая мыслив» {[Белинский В.Г.] [Рецензия] // 03. 1845. Т. 40. No 5. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 20. Рец. на кн.: Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов, под редакциею Н. Некрасова. СПб.: Изд. А. Иванова, 1844. Ч. 1. 304 с.).
14 Некрасов очутился в Петербурге... лет шестнадцати... — Н.А. Некрасов приехал в Петербург в конце июля 1838 г.
15 Писал он тоже чуть не с 16-ти лет. — Достоевский считает отправной точкой поэтической биографии Н.А. Некрасова время его прибытия в Петербург, хотя в действительности Некрасов начал писать стихи еще в период обучения в Ярославской гимназии (1832—1837 гг.).
16 ...Белинский его угадал с самого начала и, может быть, сильно повлиял на настроение его поэзии. — Первому сборнику Н.А. Некрасова, «Мечтам и звукам», В.Г. Белинский посвятил отдельную рецензию, оказавшую серьезное влияние на дальнейшую творческую судьбу поэта. Он назвал автора сборника «посредственностью», которая коллекционирует «истертые чувствованьица» и «может позаба¬


654
Приложения
вить читателя своею бездарностью и ограниченностью», однако не в силах породить ничего, кроме «отвлеченных мыслей, общих мест, правильности, гладкости и — скуки». В статье содержится совет начинающему литератору: обратиться к прозе, так как в его случае «итог для поэзии и для славы автора один и тот же — нуль» ([Белинский В.Г\ [Рецензия] // 03. 1840. Т. 9. No 3. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 8. Рец. на кн.: H. Н. [псевд. Некрасов НА] Мечты и звуки. СПб.: Тип. Егора Алипанова, 1840. 103 с.). Тем не менее позднее Белинский приветствовал стихотворение «В дороге» (1845), обозначившее перспективы развития повествовательного поэтического стиля, благодаря которому Некрасов вошел в историю русской литературы как «поэт-гражданин».
17 «У вас Гоголи-то как грибы растут»... — В представлении многих авторов 1840-х годов Н.В. Гоголь являлся единственным современным писателем, в чьем творчестве воплотились эстетические и идеологические принципы, изложенные в статьях В.Г. Белинского, признанного литературного учителя «западнической» интеллигенции. Сравнивать произведения начинающих авторов с Гоголем как неким литературно-эстетическим эталоном было в порядке вещей, тем более что практически все молодые прозаики 1840-х годов либо учились у Гоголя, либо пытались ему подражать. В статье «О русской повести и повестях Гоголя» (1835) Белинский связывал имя Гоголя с новым направлением в литературе, призванным не столько выражать эмоции, сколько размышлять о смысле окружающих явлений действительной жизни. По его мнению, в тот период нужна была «поэзия реальная, поэзия жизни, поэзия действительности, наконец, истинная и настоящая поэзия нашего времени. Ее отличительный характер состоит в верности действительности; она не пересоздает жизнь, но воспроизводит, воссоздает ее и, как выпуклое стекло, отражает в себе, под одною точкою зрения, разнообразные ее явления, выбирая из них те, которые нужны для составления полной, оживленной и единой картины» (Белинский 1953—1959/1: 267). Все эти черты Белинский находил в произведениях Гоголя, из чего заключал, что «в настоящее время он является главою литературы, главою поэтов; он становится на место, оставленное Пушкиным. Предоставим времени решить, чем и как кончится поприще г. Гоголя, а теперь будем желать, чтобы этот прекрасный талант долго сиял на небосклоне нашей литературы, чтобы его деятельность равнялась его силе» (Там же: 306).
18 И вот (это, стало быть, уже на третий день) меня привели к нему. — Первая встреча Достоевского с В.Г. Белинским произошла около 1 июня 1845 г. (см.: Летопись 1993: 98).
19 ...«этогоужасного, этого страшного критика». — На протяжении всей своей творческой деятельности В.Г. Белинский имел репутацию беспощадного критика, который дает оценки, не обращая внимания на авторитеты и славу, подвергая в равной степени жесткому разбору произведения известных и начинающих авторов. Оправдывая резкость своих суждений, он писал в 1836 г.:
Есть странное мнение, что строгий и резкий приговор может убить неразвившее-
ся дарование. Правда ли это? Положим, если и может — тогда что ж за беда
такая?.. К чему эти поэты, которых заставляет замолчать первая выходка кри-


Примечания. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
655
тики, как раскричавшегося ребенка лоза няньки? — Истинного и сильного таланта не убьет суровость критики, так, как незначительного не подымет ее привет (Белинский 1953—1959/2: 148—149).
Стоит заметить, что это не мешало ему доброжелательно и заботливо относиться к молодым дарованиям, начинающим писателям — Н.А. Некрасову, Достоевскому, И. С. Тургеневу, И.А. Гончарову и многим другим.
20 Я остановился на углу его дома... — С 1842 по 1846 г. Белинский жил в доме купца А.Ф. Лопатина (угол Невского проспекта и набережной реки Фонтанки, ныне Невский проспект, 68/40).
ИСТОРИЯ ГЛАГОЛА «СТУШЕВАТЬСЯ»
Фрагменты
Публ. по: Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 год // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1984. Т. 26. С. 65—66.
1 Первая повесть моя «Бедные люди» была начата мною в 1844 году... — См. с. 382—383 наст. изд.
2 ...для его альманаха «Петербургский сборник» в 1845 году. — Достоевский допускает неточность: изданный Н.А. Некрасовым альманах «Петербургский сборник», где впервые был опубликован роман «Бедные люди», в Петербурге поступил в продажу 15 января 1846 г. (см. об этом: Летопись жизни и творчества Н.А. Некрасова: В 3 т. СПб., 2006. T. 1: 1821—1855. С. 202; см. также с. 388 наст, изд.)
3 ...в этом же 1845 году я и начал летом,уже после знакомства с Белинским, эту вторую мою повесть «Двойник, приключения господина Голядкина». — Следующее после «Бедных людей» произведение Достоевского, повесть «Двойник», написанная летом — осенью 1845 г., вышло с подзаголовком «Приключения господина Голядкина» в журнале «Отечественные записки» (см.: 03. 1846. Т. 44. № 2. Отд. 1: Словесность. С. 263-428). См. также примеч. 18 к «Русской сатире...».
4 ..Андрея Александровича Краевского,у которого работал в журнале... — В 1839— 1867 гг. А.А. Краевский издавал «Отечественные записки», где, помимо Достоевского, печатались лучшие писатели того времени — Н.В. Гоголь, В.Ф. Одоевский, Е.А. Баратынский, А.Ф. Вельтман, В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, А.В. Кольцов, А.И. Герцен, Н.А. Некрасов, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров и др. Популярность и читательский успех изданию обеспечивал также В.Г. Белинский, который вел в журнале отдел критики в 1839—1846 гг. и писал обо всех сколь-нибудь заметных явлениях русской и переводной европейской литературы. См. также примеч. 3 к письму 32.
5 ...Белинский настоял, чтоб я прочел у него хоть две-три главы этой повести. — Достоевский прочел начальные главы повести «Двойник» на вечере у В.Г. Белинского в первых числах декабря 1845 г.; на чтении в числе прочих присутствовали И.С. Тургенев, Д.В. Григорович, П.В. Анненков (см.: Летопись 1993: 104).


656
Приложения
Вероятно, писатель прочел не три, а четыре главы повести: именно в главе 4 «Двойника» появляется слово «стушеваться» (см: Акад. ПСС/1: 135). См. также с. 235 наст. изд.
[КРАТКИЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ, ПРОДИКТОВАННЫЕ ДОСТОЕВСКИМ СВОЕЙ ЖЕНЕ, АННЕ ГРИГОРЬЕВНЕ]
Фрагмент
Публ. по: Краткие биографические сведения, продиктованные писателем А.Г. Достоевской // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1984. Т. 27. С. 120-121.
«Краткие биографические сведения...» были составлены Достоевским по просьбе иностранного издания и продиктованы Анне Григорьевне в 1879 г. Вероятно, они предназначались для французской газеты, на это указывает, в частности, встречающийся в стенограмме перевод названия журнала «Время» — «Revue» (Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения. М.; Л., 1961. Т. 6. С. 120; см. также: Акад. ПСС/27: 384—385).
1 Отец его был дворянин, помещик и доктор медицины. — Отец писателя, Михаил Андреевич Достоевский, происходил из старинного дворянского рода Ртищевых, который берет начало от татарского князя Аслан-Челеби-мурзы, получившего крещение при Дмитрии Донском. Ртищевы были близки ко двору князя Серпуховского и Боровского Ивана Васильевича, который в 1456 г. выбрал своей резиденцией Пинск, город, находившийся в составе Великого княжества Литовского. Позднее, 6 октября 1506 г., Данила Иванович Ртищев (Иртишевич, Ортищевич, Иртшц) получил в дар от пинского князя Федора Ивановича часть села Достоева, располагавшегося к северо-западу от Пинска. Эта дарственная была подтверждена 18 июня 1633 г. королем польским и великим князем литовским Владиславом IV. От названия данного населенного пункта и возникло имя дворян Достоевских, на протяжении нескольких поколений, вплоть до 1795 г., проживавших на территории Великого княжества Литовского. Род Достоевских не был богат, Андрей Михайлович Достоевский, дед писателя и отец М.А. Достоевского, служил протоиереем в селе Войтовцы Брацлавского уезда Подольской губернии. Михаилу Андреевичу родители также уготовили церковную стезю, он учился в Шаргород- ской, позднее в Подольской духовной семинарии, однако затем, вопреки воле родителей, по окончании класса риторики уехал в Москву и 14 октября 1809 г. поступил в московское отделение Медико-хирургической академии на казенное содержание. В 1812 г. он вынужденно прервал обучение из-за начала Отечественной войны и в августе того же года был командирован в военный госпиталь. С 1813 г. он служил в Бородинском пехотном полку, в 1816 г. получил звание штаб-лекаря, затем в 1819 г. был переведен ординатором в Московский военный госпиталь. В декабре 1820 г. М.А. Достоевский уволился с военной службы и в


Примечания. Ф.М. Достоевский о романе «Бедные люди»
657
январе 1821 г. устроился в Московскую больницу для бедных на должность «лекаря при отделении приходящих больных женска пола» (цит. по: Летопись 1993: 13). В 1827 г. он был произведен в чин коллежского асессора (гражданский чин 8-го ранга), который восстанавливал его право на потомственное дворянство, утерянное после бегства из родительского дома, и внесен в родословную книгу московского потомственного дворянства и Общий гербовник с разрешением использовать герб Радван, принадлежавший Достоевским с XVI в. М.А. Достоевский мог доказать свою родовитость, однако не обладал достаточными средствами для проведения необходимых архивных разысканий и потому предпочел, чтобы его вписали в третью часть родословной книги по разряду выслуженного дворянства (см.: Волоцкой М.В. Хроника рода Достоевского. М., 1933. С. 22—44). Летом 1831 г. он приобрел у И.П. Хотяинцева сельцо Даровое Каширского уезда Тульской губернии, в 150 км от Москвы. Достоевские построили там для себя небольшой дом. Позже, зимой 1833 г., М.А. Достоевский купил у А.И. Хотяинцева соседнюю деревню Черемошню (Чермашню), находившуюся в полутора верстах от Дарового, ее название упоминается, в частности, в романе «Братья Карамазовы» (см.: Нечаева В.С. Поездка в Даровое //Новый мир. 1926. № 3. С. 128—134). В 1837 г. M.A. Достоевский вышел в отставку в чине коллежского советника (гражданский чин 6-го класса); через два года он умер от апоплексического удара в своем имении Даровом (см. также примеч. 39 к воспоминаниям Л.Ф. Достоевской).
2 	На семнадцатом году выдержал в Петербурге экзамен в Главном инженерном училище. — Главное инженерное училище — высшее учебное заведение «первого класса» (к которому относились также Московский и Петербургский университеты), созданное в 1819 г. на базе существовавшего с 1810 г. Инженерного училища. Местом размещения училища стала одна из императорских резиденций — Михайловский замок, после трагической кончины Павла I находившийся в запустении. В 1855 г., после смерти Николая I, училище переименовали в Николаевскую инженерную академию. Оно готовило военных инженеров и строителей самого высокого уровня и считалось одним из лучших в Европе, не случайно в нем училось немало иностранцев. Полный курс обучения в этом заведении длился шесть лет: четыре года кондукторских классов, затем два офицерских (М.С. Максимовский, однако, указывает, что кондукторских классов было три; см.: Максимовский 1869: 29; ср. также: с. 200 наст, изд., а также Акад. ПСС/281: 39). Общее число учащихся в нем составляло 150—200 человек, из них две трети были кондукторами, находившимися на казарменном положении, и треть — офицерами, жившими в наемных квартирах. Структура учебного процесса в училище предполагала освоение как специальных, так и общеобразовательных предметов. К первым относились русский язык и литература, иностранные языки (французский и немецкий), география, этнография, «статистика родного Отечества и соседних государств», математика, физика, химия, минералогия; примечательно, что отечественная литература преподавалась в училище на протяжении всех кондукторских классов (Максимовский 1869: 38). Специальные дисциплины включали полевую фортификацию, постройку дорог и мостов, геодезию, топографию, артиллерию, военно-строительное искусство, крепостную войну, минное искусство, гражданское строительное ис¬


658
Приложения
кусство, строительную практику, военное искусство, начертательную геометрию, ситуационное рисование.
В училище принимались лишь дети потомственных дворян от 14 до 18 лет, имевшие хорошее здоровье — за этим тщательно следила медицинская комиссия (которую не прошел старший брат Достоевского, Михаил Михайлович). На вступительных экзаменах у кандидатов проверялись знания Закона Божьего, арифметики, алгебры, геометрии, истории, русского языка, географии, французского и немецкого языков, а также умение «рисовать карандашом с легкого оригинала» (Там же: 83). За каждый предмет ставились баллы; те, кто набрал больше баллов, зачислялись на свободные места, однако при условии, что получили по всем предметам оценку не ниже удовлетворительной (шесть по десятибалльной системе). Исключением были четыре сверхштатных места (из 30), на которые принимались два воспитанника Государя Императора и два пансионера Государыни Императрицы: они также сдавали экзамены, но поступали вне конкурса и не на казенное содержание, а за плату в 350 рублей «из собственных сумм Их Императорских Величеств» (Там же: 84). Вступительный экзамен в училище не смог пройти в августе 1842 г. брат Достоевского, Андрей Михайлович (см.: Летопись 1993: 79). Нужно отметить, что по негласному правилу при поступлении юных дворян в училище их родители или покровители вносили посильные суммы в фонд развития заведения. В частности, за Достоевского такое пожертвование в размере 950 рублей сделала его тетка, сестра М.Ф. Достоевской, А.Ф. Куманина (см.: Там же: 43—44). После окончания кондукторских классов воспитанники сдавали специальный экзамен, по результатам которого получали офицерский чин: набравшие хороший балл производились в инженер-прапорщики, а показавшие высокие результаты — в инженер-подпоручики; Достоевскому после соответствующего экзамена 5 августа 1841 г. был присвоен чин инженер-прапорщика (см.: Там же: 74). Учащиеся со средним уровнем успеваемости либо оставались в младшем классе на второй год, либо отчислялись из училища с тем чином, который к тому моменту имели. Те же, кто показывал низкий уровень успеваемости, переводились юнкерами в действующую армию, где должны были отслужить не менее двух лет, прежде чем получали возможность снова держать экзамен или удостоиться офицерского звания по распоряжению начальства (см.: Максимовский 1869: 89).
Достоевский с конца мая 1837 г. проходил курс обучения в пансионе инженерного капитана К.Ф. Костомарова, специально подготавливавшим абитуриентов к сдаче вступительных экзаменов в Главное инженерное училище. В сентябре того же года он успешно выдержал вступительные испытания и 16 января 1838 г. был зачислен в 3-й кондукторский класс, минуя самый младший 4-й (см.: Летопись 1993: 39, 42—44, 45).
3 	В 1842 году окончил военно-инженерный курс и вышел из училища инженер-подпо- ручиколл. — Подпоручик (эквивалент лейтенанта в европейских армиях) — обер- офицерский чин, в зависимости от рода войск относящийся к 10—13-му классам, в частности, в артиллерии и инженерных войсках с начала XIX в. — чин 12-го класса. В течение ХУШ—XIX вв. наблюдались колебания в соответствии рангов чинам. Так, офицеры гвардии вплоть до конца XIX в. имели преимущество в два ранга по сравнению с армейскими офицерами; к примеру, гвардейский поручик был


Примечания. Воспоминания современников...
659
равен чином капитану армии (оба принадлежали к 9-му классу). «В 1810 г. преимущество в один чин против армии получили офицеры 1-го и 2-го кадетских корпусов, а в 1811 и 1825 гг. — и других военно-учебных заведений. В 1811 г. в артиллерии и инженерных войсках (а также в квартирмейстерской части) упразднен чин майора, а следующие за ним чины повышены в классе, в результате чего они также получили преимущество в один чин перед пехотой и кавалерией. Тогда же в артиллерии и инженерных войсках введен чин прапорщика» [Волков С.В. Русский офицерский корпус. М., 1993. С. 44). В инженерных войсках такое преимущество было оправдано тем, что служба там требовала высокого уровня образованности. Этот порядок действовал до 1884 г., когда все подобного рода привилегии были отменены. Достоевский допускает неточность: он окончил верхний офицерский класс Главного инженерного училища в чине инженер-подпоручика (фактически равном армейскому поручику) и был выпущен на действительную службу в Инженерный корпус б августа 1843 г. (см.: Летопись 1993: 84).
4 Был оставлен на службе в Петербурге... — Достоевский завершил сдачу выпускных экзаменов в Главном инженерном училище 20 июня 1843 г., после чего был зачислен 23 августа «при С.-Петербургской инженерной команде с употреблением при чертежной инженерного департамента» (Акад. ПСС/28^ 383). В формулярном списке Достоевского за 1843 г. было отмечено, что «за малые успехи в науках» он мог быть произведен в следующий чин — инженер-поручика — «не прежде как по удостоверению ближайшего начальства о старании и прилежании и после сего год выслуги» (цит. по: Летопись 1993: 84).
5 ...наступившее затем постоянное нездоровье... — На протяжении всей жизни Достоевский страдал от целого ряда недугов, включая эпилепсию (см. об этом: Рыбалко Б.Н., Рыбалко В.В. Болезнь и смерть Ф. М. Достоевского // Статьи о Достоевском. 1971—2001: Сб. ст. СПб., 2001. С. 175—181; см. также примеч. 46 к воспоминаниям Д.В. Григоровича).
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ О ЛИТЕРАТУРНОМ ДЕБЮТЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
1
К А. Трутовский
ВОСПОМИНАНИЯ
О ФЕДОРЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДОСТОЕВСКОМ Фрагмент
Публ. по: Трутовский К.А. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском // Русское обозрение. 1893. Январь. С. 211—215.


660
Приложения
1 ...Главное инженерное училище [ныне Николаевское)... — См. примеч. 2 к «Кратким биографическим сведениям...».
2 Федор Михайлович в это врелля был во втором классе. — Достоевский был оставлен на второй год в младшем (3-м) кондукторском классе из-за ссоры с преподавателем (см. примеч. 1 к письму 2).
3 ...{как тогда называли, «кондукторами»)... — См. примеч. 6 к письму 2 и примеч. 2 к «Кратким биографическим сведениям...».
4 Офицеры «офицерских» классов... — См. примеч. 2 к «Кратким биографическим сведениям...».
5 Вериги — ручные, ножные или наплечные железные полосы либо цепи, которые добровольно носили религиозные аскеты для укрощения плоти и усмирения страстей.
6 Бережецкий Иван Игнатьевич (1820 — после 1869) — друг юности писателя, учился на курс старше Достоевского, окончил Главное инженерное училище в чине инженер-прапорщика летом 1841 г. (см.: Максимовский 1869: 98 (Прил.)). Активно участвовал в литературном кружке училища, сложившемся осенью 1838 г. под влиянием Достоевского; помимо него самого и Достоевского туда входили также Д.В. Григорович, Ал.Н. Бекетов, Н.И. Витковский (см. примеч. 7, а также примеч. 27 к воспоминаниям Д.В. Григоровича).
7 ...г/, кажется, А.Н. Бекетов. — Имеется в виду Алексей Николаевич Бекетов (1823—?) — товарищ Достоевского по Главному инженерному училищу, окончивший училище в 1844 г. в чине инженер-поручика (см.: Максимовский 1869: 102 (Прил.)). Вместе со своими младшими братьями, Андреем Николаевичем (1825— 1902) — впоследствии известным ботаником и публицистом, почетным членом Академии наук (1895 г.), ректором Петербургского университета (с 1876 г.), дедом А.А. Блока, и Николаем Николаевичем (1827—1911) — в будущем академиком (1866 г.), профессором химии Харьковского и Петербургского университетов, Ал.Н. Бекетов организовал кружок, который с начала 1846 г. стал посещать Достоевский. Помимо братьев Бекетовых и Достоевского, в кружок входили А.Н. Плещеев, Д.В. Григорович, Н.И. Витковский, А.Н. и В.Н. Майковы, А.В. Ха- ныков, С.Д. Яновский (см. примеч. 27 к воспоминаниям Д.В. Григоровича и преамбулу к воспоминаниям Яновского). В октябре или ноябре 1846 г. Достоевский переехал на квартиру в доме В.М. Солошича, на Васильевском острове (Большой проспект, 4; см.: Саруханян 1972: 270—271), в которой вместе с братьями Бекетовыми создал «ассоциацию» — своеобразную коммуну, распавшуюся в феврале 1847 г. после переезда Бекетовых в Казань. Участниками ассоциации, кроме Достоевского и Бекетовых, были Плещеев, Ханыков, Григорович, А.Н. Майков и некоторые другие, — всего 15 человек. Достоевский писал своему брату об «ассоциации» осенью 1846 г. (см. с. 189 наст. изд.).
8 ...ему присвоили название «Фотия». — Это прозвище, вероятно, было связано с присущей Достоевскому манерой поведения, проявлявшейся в том, что он сторонился веселых и не всегда невинных развлечений остальных кондукторов, предпочитая тихо размышлять над книгами. Имя Фотия ему было дано в память о, возможно, самом знаменитом в то время православном священнослужителе, ар¬


Примечания. Воспоминания современников...
661
химандрите Фотии (в миру Петр Никитич Спасский; 1792—1838), почившем в год зачисления Достоевского в Главное инженерное училище. Фотий прославился своей активной общественной деятельностью, непримиримой борьбой с масонством и противниками православия, а также проповедью строгой аскезы. Среди кондукторов он был также известен как законоучитель во Втором кадетском корпусе и автор «Огласительного богословия веры кафолическия и апостольския церькви восточныя» (см.: НИОР РГБ. Ф. 17. No 1059.16) — учебного пособия по Закону Божьему, использовавшегося на занятиях в училище.
9...поступил на службу в С.-Петербурге при Инженерном департаменте. — Инженерный департамент был частью Военного министерства, он разделялся по территориальному принципу на инженерные округа; всего в 1840-е годы существовало десять военно-инженерных округов, в каждый из которых входило от пяти до восемнадцати инженерных команд. В одной из них — Санкт-Петербургской инженерной команде — служил Достоевский. В сферу деятельности этого ведомства входило строительство и ремонт военных сооружений, крепостей, казарм и пр., архивное хранение документов, касавшихся этих вопросов, а также выполнение ряда хозяйственных функций — прежде всего снабжение войск материалами и инструментами для саперных (пионерных) и строительных частей.
10 ...на углу Владимирской улицы и Графского переулка. — Имеется в виду дом К .Я. Пряничникова (совр. Владимирский проспект, 11), в котором Достоевский жил с весны 1842 г. по начало 1846 г.
11 ...профессор Плаксин, изображал нам Гоголя как полную бездарность, а его произведения называл бессмысленно-грубыми и грязными. — В.Г. Белинский объяснял отрицательное отношение В.Т. Плаксина к творчеству Гоголя и всему гоголевскому направлению в литературе принадлежностью самого профессора к числу литературных ретроградов, возглавляемых О.И. Сенковским и Ф.В. Булгариным, которые судили о литературе «тоном пиитик гг. Толмачева, Греча, Плаксина, Георгиевского и подобных им» (Белинский 1953—1959/7: 42). Этим же, по мнению критика, объяснялась и неспособность Плаксина увидеть существенное различие между творчеством М.М. Хераскова и А.С. Пушкина (см.: Белинский 1953—1959/9: 149). См. также примеч. 4 к письму 8.
12 ...с товарищем, Безусом... — Сведений об этом лице не обнаружено.
2
А.И. Савельев
ВОСПОМИНАНИЯ О Ф.М. ДОСТОЕВСКОМ
Публ. по: Савельев А.И. Воспоминания о Ф.М. Достоевском // Русская старина. 1918. Т. 173. Январь — февраль. С. 13—20.
Савельев Александр Иванович (1816—1907) — ротный офицер Главного инженерного училища в годы учебы там Достоевского (см.: Максимовский 1869: 145),


662
Приложения
впоследствии — генерал, автор многочисленных научных работ по геодезии и истории инженерного дела в России, публиковавшихся в журналах «Русская старина», «Исторический вестник», «Древняя и новая Россия»; член Русского археологического и географического обществ.
1 ...в Главном инженерном училище... служил в должности дежурного офицера... — В структуре Военного ведомства Российской империи Главное инженерное училище было приравнено к дивизии. В соответствии с этим распределялись чины и права принадлежащих к этому учреждению управленцев. В частности, начальники отделений, или дежурные пггаб-офицеры, пользовались административными правами командира роты. В их функции входил контроль за соблюдением учащимися всех пунктов внутреннего распорядка училища (см: Максимовский 1869: 142).
2 Ф.М. Достоевский, по конкурсному экзамену (1838 г.), поступил в Гл<авное> инж<енерное>уч<илище>... — Достоевский сдал вступительные экзамены в Главное инженерное училище в сентябре 1837 г. и был зачислен туда в январе 1838 г. (см.: Летопись 1993: 42—43, 45).
3 ...«Die Stunden der Andacht» Цшокке... — Речь идет об известном богословском сочинении немецко-швейцарского писателя и историка Иоганна Генриха Даниэля Цшокке (Чокке; 1771—1848) «Часы благоговения» («Stunden der Andacht», 1809— 1816; рус. пер.: [Цшокке И.-Г.-Д.] Часы благоговения, для споспешествования истинному христианству и домашнему богопочтению: В 3 ч. / Пер. с нем., 14-го изд. [Т.С. Крылова.] СПб., 1834—1835). Эта книга пользовалась большой популярностью в России.
4 Полуэктов (Полиектов, Полиевктов) — протоиерей, служил священником и законоучителем в Пажеском корпусе, также преподавал Закон Божий в младшем кондукторском классе Главного инженерного училища; принимал в 1837 г. экзамен по этому предмету у поступавших в училище.
5 ...его прозвали монахом Фотием. — См. примеч. 8 к воспоминаниям К.А. Тру- товского.
6 Загонки — игра наподобие горелок.
7 Бары (барры; ф р. barre) — заимствованная из Франции игра наподобие салочек.
8 Бенефис (фр. bénéfice — «выгода, польза») — здесь: неприятность, устроенная недоброжелателями.
9 ...«Ne dites jamais la vérité aux dépens de votre vertu». — Montesquieu Ch.[L.] de. Discours prononcé à la rentrée du Parlement de Bordeaux, le Jour de la Saint-Martin 1725 [Речь, произнесенная на открытии сессии Парламента Бордо в день Св. Мартина 1725 года] //Montesquieu Ch. de. Œuvres complètes. P., 1818. T. 5. P. 181. Шарль Луи де Монтескьё (1689—1755) — французский философ-просветитель и правовед.
10 Бережецкий. — См. примеч. 6 к воспоминаниям К.А. Трутовского.
11 «Северная пчела». — См. примеч. 244 к роману.
12 Камера (устар., от позднелат. camera — «комната») — комната в учреждении.


Примечания. Воспоминания современников...
663
13 ..летом, когда они были в лагере, в Петергофе. — См. примеч. 4 к письму 1.
14 ...гулять в саду «Александрии»... — Имеется в виду парк Александрия, один из живописнейших парков Петергофа, разбитый в 1826—1829 гг. по приказу Николая I вокруг возводившегося в то время летнего дворца Коттедж. По окончании строительных работ император подарил дворец вместе с парком своей супруге, Александре Федоровне, назвав их дачей Ее Величества Александрией.
15 ...на штурме лестниц Сампсониевского фонтана... — Имеются в виду лестницы, идущие вдоль Большого каскада в Петергофе к грандиозному фонтану, в центре которого возвышается скульптурная группа «Самсон, разрывающий пасть льва» (1801—1802, скульптор М.И. Козловский (взамен одноименной свинцовой композиции работы К.-Б. Растрелли, 1735); утрачена в 1942 г. и воссоздана в 1947 г. В.Л. Симоновым). «Штурмы» петергофских фонтанов воспитанниками инженерного училища описывает, в частности, А.В. Эвальд:
Император Николай Павлович очень любил играть с кадетами и во время пребывания своего в Петергофе, где каждое лето кадеты стояли лагерем, зачастую шутил с ними и придумывал для них игры, в которых они могли выказывать свою ловкость и находчивость. В петергофском саду есть перед дворцом широкая мраморная лестница, по которой каскадами льется вода. Однажды, по случаю какого-то праздника, кадеты гуляли в нижнем дворцовом саду и, заметив государя на верху этой лестницы, остановились толпою. Увидя их, государь крикнул:
— Дети, идите ко мне прямо по лестнице!
Кадеты, нимало не думая, исполнили приказание и, стараясь перегнать один другого, полезли по каскадам. Понятно, что они скользили, падали, кувыркались, сбиваемые водою, но все-таки добрались до верху, хотя и вымоченные с ног до головы [Эвальд А.В. ВоспоминанияЦИВ. 1895. Т. 61. Август. С. 296—297).
16 ...кондуктор О., сидевший верхом на учителе Н. немецкого языка. — Установить, о ком идет речь, не удалось.
17 ...в доме своего отца, в Москве, который был доктором в больнице для бедных, при церкви Петра и Павла. — М.А. Достоевский, штаб-лекарь Московской больницы для бедных на Божедомке (ныне улица Достоевского, 4), жил вместе с семьей в небольшой казенной квартире при самой больнице, сначала в правом флигеле здания, а с 1825 г., вплоть до переезда в Даровое летом 1837 г., — в левом. Московская больница для бедных была построена в 1803—1806 гг. архитекторами И.Д. Жилярди и А.А. Михайловым по проекту Д. Кваренги на средства, выделенные Московским присутствием Опекунского совета учреждений императрицы Марии Федоровны. Больничный комплекс состоял из главного корпуса с центральным восьмиколонным портиком, выдержанным в ионическом стиле, и двух боковых флигелей; в главном корпусе больницы была возведена церковь св. апостолов Петра и Павла, в которой 6 ноября 1821 г. был крещен Достоевский (см.: Сараскина Л. И. Достоевский. М., 2011. С. 56). Это учреждение стало одной из первых бесплатных клиник в Москве. После смерти императрицы в 1828 г. боль¬


664
Приложения
ница была переименована в Мариинскую; в настоящее время в здании больницы располагается НИИ фтизиопульмонологии Первого МГМУ имени И.М. Сеченова.
18 Старая Кикенка. — Деревня и речка Кикенка, рядом с которыми находился лагерь кондукторов Главного инженерного училища, получили свое название по имени сподвижника Петра I, А.В. Кикина (1670—1718), чья дача располагалась поблизости. В XIX в. этот населенный пункт чаще называли Старой Кикенкой. В 1920-е годы деревню переименовали в Каменку; к концу XX в. она исчезла, слившись со Стрельной, поселком на берегу Финского залива в 20 км от Петербурга, частью Большого Петергофа. О существовании этой деревни сегодня напоминает улица Каменка, пролегающая недалеко от Константиновского дворца и парка; местные жители до сих пор называют этот район Стрельны Кикенкой.
19 ...имения гр. Орлова... — Имеется в виду расположенная в Стрельне (ныне Санкт-Петербургское шоссе, 78) усадьба Алексея Федоровича Орлова (1786—1861), генерала от кавалерии, председателя Государственного Совета и Комитета министров, шефа корпуса жандармов и главного начальника 3-го Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Усадьба была возведена в 1834— 1835 гг. на берегу Заводского пруда (совр. Орловский) архитекторами П.С. Садовниковым и И.И. Шарлеманем и включала в себя дворцовый комплекс, парк и ряд служебных построек.
20 ...георгиевский кавалер Серков... — Участник Русско-турецкой войны 1828— 1829 гг. Других сведений о нем не обнаружено.
21 ...о войне 1828 года... штурмах Браилова и Шулллы... — Речь идет о событиях Русско-турецкой войны 1828—1829 гг., об осаде и взятии крепости Браилов (совр. г. Брэила, Румыния) в мае — июне 1827 г. 7-м корпусом под общим командованием великого князя Михаила Павловича, а также о блокаде Шумлы (тур. название г. Шумен, Болгария) русской армией под командованием П.Х. Витгенштейна в июле — октябре 1828 г. Браилов располагался на левом берегу Дуная и имел гарнизон численностью до 12 тысяч человек. Осада укрепления началась в середине мая 1827 г. Торопясь покончить с блокадой крепости и присоединиться к главным силам, переправлявшимся через Дунай, Михаил Павлович приказал 3 июня штурмовать Браилов. Приступу должен был предшествовать подрыв подведенных к крепостной стене мин, однако одна из мин взорвалась раньше времени и засыпала соседнюю землей, из-за чего вместо намеченных двух брешей в укреплениях противника образовалась лишь одна. Из-за недостаточной подготовки штурм Браилова закончился неудачей; 4 июня возобновился интенсивный обстрел крепости, от которого осажденные несли значительный урон. Крупные потери личного состава, а также бесперспективность обороны Браилова, отрезанного от основных сил, вынудили гарнизон крепости капитулировать 7 июня. Падение Браилова повлекло за собой сдачу крепостей Гирсово, Тульча, Кюстенджи и др., в результате весь левый берег Дуная был очищен от турецких войск, и русская армия смогла приступить к активным боевым действиям на территории Болгарии. Укрепленный пункт Шумла являлся центральной опорной точкой турецких войск, своего рода ключом «малых Балкан»; в нем размещалась сорокатысячная турецкая армия. Крепость находилась на горном плато, окруженном обрывами. Русские войска, располагая


Примечания. Воспоминания современников...
665
значительно меньшими силами, не могли взять крепость штурмом и потому начиная с 8 июля 1828 г. блокировали гарнизон Шумлы, образовав фронт длиною 35 верст. Однако после нескольких месяцев им так и не удалось овладеть укреплением. Поэтому верховное командование приняло решение снять осаду крепости, оставить часть войск для наблюдения за Шумлой, а остальными силами укрепить корпус под Варной; 3 октября 1828 г. блокада Шумлы завершилась отводом русских войск. Осада Шумлы не увенчалась успехом, однако она отвлекла значительную часть турецких сил от Варны, ставшей в кампании 1828 г. главным объектом действий со стороны русской армии.
22 ...[более] занижали лекции [по] истории и словесности Турунова и Плаксина, чем интегральные исчисления, уроки Тер-Степанова, Черневского. — Описывая академические предпочтения Достоевского-кондуктора, А.И. Савельев, вероятно, по ошибке упоминает дисциплины, входившие в программу офицерских классов Главного инженерного училища (интегральное и дифференциальное исчисление). Михаил Николаевич Турунов (1813—1890) — действительный тайный советник, сенатор, председатель Петербургского цензурного комитета (1863—1865 гг.), в 1840-е годы преподавал историю в Главном инженерном училище. Степан Иосифович Тер-Степанов (1810—1857) — военный инженер, полковник, преподавал дифференциальное исчисление в Главном инженерном училище. Профессор Петр Иванович Черневский — лучший выпускник Главного инженерного училища 1823 г., его имя значится на мраморной Доске почета в конференц-зале Инженерного замка; числился при Инженерном корпусе, вышел в отставку в чине инженер-генерал-лейтенанта. Преподавал топографию в младшем кондукторском классе Главного инженерного училища и принимал в 1837 г. экзамен по геометрии у поступавших в это учреждение (см.: Максимовский 1869: 65; 176 (Прил.)). См. также примеч. 4 к письму 8, примеч. 11 к воспоминаниям К.А. Трутовского и с. 424-^129 наст. изд.
23 «Ревельский сняток» — стенная газета, которую, с одобрения училищного начальства, выпускали кондуктора младших классов.
24 ...его занижали Виктор Гюго, т-те Сталь, Бокаччио, Дюдеван... — Описывая круг чтения Д.В. Григоровича, А.И. Савельев не случайно называет преимущественно французских авторов: Григорович по происхождению был наполовину французом (см. примеч. 11 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа, No. 5) и вполне овладел русским языком лишь в подростковом возрасте; тексты французских сочинителей он читал преимущественно в оригинале. Анна Луиза Жермена, баронесса де Сталь-Голыптейн (урожд. Неккер; 1766—1817) — французская романистка, писавшая под псевдонимом Мадам де Сталь (Madame de Staël). Ее произведения пользовались в России огромной популярностью в первые десятилетия XIX в., о чем среди прочего свидетельствует множество появившихся в то время переводов (см., напр.: [Сталь А.-Л.-Ж.] Мелина /Пер. с фр. [и предисл. Н.М. Карамзина]. Изд. 3-е. М., 1802; Две повести [Аделаида и Теодор; Мирза]. Соч. г-жи Стаель / Пер. с фр. Михайло Михайлов. СПб., 1804; Дельфина. Сочинение госпожи Сталь-Голыптейн: В 5 ч. / Пер. с фр. М., 1803—1804; Коринна, или Италия. Сочинение госпожи Сталь-Гольстейн: В 6 ч. / Пер. с фр. М., 1809—1810; Новые по¬


666
Пр иложения
вести баронессы Сталь Голстейн [Семь спящих; Испанский дезертир; Наполеонов сон в Москве] / Пер. с фр. М., 1815; и др.). Джованни Боккаччо (1313—1375) — великий итальянский писатель Раннего Возрождения; вершиной его творчества считается книга новелл «Декамерон» (опубл. 1471). В России XIX в. сочинения Боккаччо находились под запретом как нарушающие нормы нравственности и церковные устои и были известны преимущественно по переводным французским изданиям. Первые литературные переводы произведений Боккаччо на русский язык относятся к концу 19-го столетия. Под Дюдеван А.И. Савельев подразумевает Жорж Санд (наст, имя Амандина Аврора Люсиль Дюпен), в 1822—1835 гг. состоявшую в браке с Казимиром Дюдеваном. См. также примеч. 12 к письму 1, примеч. 4 к письму 20.
25 ...стихи в переводе из Байрона... — Новые произведения лорда Джорджа Гордона Байрона быстро переводились на русский язык, они становились эстетическими образцами, влиявшими на умонастроение русского общества; прежде всего это относилось к поэмам «Гяур» («The Giaour: A Fragment of a Turkish Tale», 1813; рус. пер.: Джаур, отрывки турецкой повести. Из сочинений лорда Байрона в стихах/Пер. H. Р. [псевд. Н.А. Радищев.] М., 1822), «Абидосекая невеста» («The Bride of Abydos: A Turkish Tale», 1813; рус. пер.: Невеста Абидосская. Турецкая повесть лорда Байрона /Пер. с англ. Иван Козлов. СПб., 1831), «Лара» («Lara: A Tale», 1814; рус. пер.: Лара. Повесть в стихах, сочинение лорда Байрона/Пер. Александра Носкова. М., 1829), «Паризина» («Parisina: А Роет», 1816; рус. пер.: Паризина. Историческая повесть лорда Байрона / Вольный пер. В. Вердеревского. СПб., 1827; Паризина. Историческая повесть лорда Байрона / Вольный пер. Н. Карцова. М., 1829), «Манфред» («Manfred», 1817; рус. пер.: Байрон Дж.Г. Манфред, драматическая поэма, в трех действиях / Пер. с англ. А. Бородина Ц Пантеон русского и всех европейских театров. 1841. Ч. 1. Кн. 2. С. 1—24), «Мазепа» («Mazeppa», 1818; рус. пер.: Байрон Дж.Г. Мазепа. М., 1841) и др. В России были хорошо известны и лирические произведения Байрона, из которых, без сомнения, самым известным стала поэма «Шильонский узник» в переводе В.А. Жуковского (см.: Шильонский узник, поэма лорда Байрона / Пер. с англ. В. Ж. [псевд. В.А. Жуковский.] СПб., 1822). Поскольку первые тексты поэта в России появились на французском языке, в 1820-е годы иногда печатались также переводы творений Байрона с французского (см., напр.: Выбор из сочинений лорда Бейрона, переведенных с французского / Изд. М. Каченовский. М., 1821). Во множестве возникали вольные переложения произведений Байрона (см., напр.: Олин В.Н. Корсар. Романтическая трагедия в
3-х действиях, с хором, романсом и двумя песнями, турецкою и аравийскою, заимствованная из английской поэмы лорда Байрона под названием «The Corsair». СПб., 1827; Зотов Р.М. Разбойник богемских лесов. Трагедия в 5-ти действиях, в стихах, взятая из творений Байрона. СПб., 1829); в частности, стихотворение М.Ю. Лермонтова «Ах! ныне я не тот совсем» (1832) написано по мотивам песни 5 поэмы «Мазепа». Получили распространение также сочинения, приписываемые Байрону (см., напр.: [Полидори Дж.В.] Вампир. Повесть, рассказанная лордом Байроном. С приложением отрывка из одного недоконченного сочинения Байро¬


Пр имечания. Воспоминания современников...
667
на /Пер. с англ. П. К. [псевд. П.А. Киреевский.] М., 1828). См. об этом: Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л., 1978.
26 Рекреационная зала (устар.) — помещение в учебных заведениях, предназначенное для отдыха в свободное от занятий время.
27 ...старшего писаря Игумнова. — Сведений о данном лице не обнаружено. См. также с. 228—229 наст. изд.
28 Инженерный замок (до 1823 г. Михайловский) — дворец Павла I, расположенный рядом с Летним садом, между Садовой улицей и рекой Фонтанкой (Садовая улица, 2), построен по проекту архитектора В.И. Баженова при участии В.Ф. Бранны, руководившего отделкой здания, Д. Кваренги, Ч. Камерона, К. Росси и других известных архитекторов. Общий замысел дворца и первые наброски его планировки принадлежали самому будущему императору. Работы по его возведению начались в 1784 г., когда Павел Петрович был еще Великим князем, и закончились в 1801 г. После убийства Павла I заговорщиками в ночь на 12 марта 1801 г. императорская фамилия покинула дворец, и он был в запустении до 1819 г., когда в нем открыли Главное инженерное училище, отчего сооружение и получило свое современное название. В настоящее время здание передано Государственному Русскому музею.
29 ...секты «людей Божиих»... — Речь идет о секте «хлыстов» («духовных христиан»), существовавшей в России с XVII в. Об их «радениях» Достоевский писал, в частности, в статье «Лорд Редсток» в мартовском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г.: «<...> в философской основе этих самых сект, этих трясучек и хлыстовщины, лежат иногда чрезвычайно глубокие и сильные мысли. <...> И Тамплиеры тоже вертелись и пророчествовали, тоже были хлыстовщиной и за это самое сожжены, а потом восхвалены и воспеты французскими мыслителями и поэтами перед первой революцией <...>» (Акад. ПСС/22: 99).
30 ...о кастеляне замка Брызгалове, носившем красный камзол с большими золотыми пуговицами, треугольную шляпу и напудренный парик. — Иван Семенович Брызгалов (1753—1841) — кастелян Михайловского замка, происходивший из крестьянской семьи; работал истопником Гатчинского дворца, когда обратил на себя внимание цесаревича Павла Петровича, который после восшествия на престол произвел его в обер-гоф-фурьеры Михайловского замка и пожаловал чином статского советника. В 1830-е годы Брызгалов продолжал носить мундир XVIII в., демонстрируя свою незыблемую преданность Павлу I (см.: Наши чудодеи. Летопись чудачеств и эксцентричностей всякого рода / Сост. К. Касьянов [псевд. В.П. Бурнашев]. СПб., 1875. С. 134-161).
31 Шидловский, будучи очень тупым ~ или, проще, наз<ывался> барабанщиком. — Михаил Романович Шидловский (1826—1880) — товарищ Достоевского по Главному инженерному училищу, окончил курс Императорской военной академии. Несмотря на заявленные личные качества, он быстро взобрался по служебной лестнице, став тульским гражданским губернатором (1865—1870 гг.), товарищем министра внутренних дел (1871—1874 гг.), генерал-лейтенантом и сенатором (1873 г.). В 1866—1867 гг. в Туле при Шидловском служил управляющим Казенной палатой М.Е. Салтыков-Щедрин (наст. фам. Салтыков, псевд. Н. Щедрин;


668
Приложения
1826—1889), который написал на Шидловского едкий памфлет «Губернатор с фаршированной головой» (рукопись рассказа не сохранилась, о нем упоминают современники писателя; см., напр.: Жуковская Е.И. Из воспоминаний о М.Е. Салтыкове // М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников: В 2 т. Изд. 2-е, переем, и доп. М., 1975. T. 1. С. 216—217; Мерцалов И.М. М.Е. Салтыков в Туле (из воспоминаний сослуживца //Там же. С. 152—153); позднее этот текст в измененном виде вошел в «Историю одного города» (1869—1870). Называя Шидловского барабанщиком, А.И. Савельев, вероятно, имеет в виду поговорку «отставной козы барабанщик», используемую по отношению к пустому, бесталанному человеку, занимающемуся никчемным делом.
32 	...негодование на некоторых начальников, грабивших и возмущающих солдат... генералов Батурина, Тришатного [впоследствии разжалованного в рядовые), кн. Дадья- на, зятя командовавшего войсками барона Розена, на Кавказе. — Речь идет о скандальных историях, связанных с некоторыми высокопоставленными чинами русской армии, которые были наказаны за злоупотребления. А.И. Савельев, однако, по ошибке упоминает в числе лиц, уличенных в должностных преступлениях, Сергея Герасимовича Батурина (1789—1856) — героя Отечественной войны 1812 г., генерал-лейтенанта, с 6 декабря 1836 г. — командующего 5-й пехотной дивизией, впоследствии — коменданта Шлиссельбургской крепости; никаким взысканиям за указанные злоупотребления Батурин не подвергался. Александр Львович Тришат- ный (1785—1852) — дворянин Черниговской губернии, сделал головокружительную карьеру от унтер-офицера до генерал-лейтенанта. Являлся блестящим военачальником, участвовал в трех войнах: Русско-шведской (1808—1809 гг.), Отечественной 1812 г. и Русско-турецкой (1828—1829 гг.), имел ранения, был контужен в Бородинском сражении, получил восемь орденов и множество других наград за личную доблесть. В 1843 г. Тришатный был назначен начальником корпуса внутренней стражи (воинское формирование, выполнявшее функции военной полиции). На этой должности он прославился грубым обращением с подчиненными, которые постоянно терпели от него незаслуженные оскорбления, кроме того, вскоре вскрылись его злоупотребления, приведшие к смерти нескольких солдат. Несмотря на былые заслуги и высокую должность, Тришатного судили за халатность, лишили дворянского звания и разжаловали в рядовые. Эта история имела большой общественный резонанс, вызвав бурную дискуссию вокруг проблемы коррупции в армии, однако никак не могла интересовать Достоевского в училищные годы, так как произошла через четыре года после окончания им училища, в 1847 г. Барон Григорий Владимирович Розен (1782—1841) — один из выдающихся русских военачальников XIX в., удостоенный множества орденов и золотой шпаги за участие в нескольких кампаниях против наполеоновской Франции, генерал-адъютант (1818 г.), генерал от инфантерии (1826 г.); о его личной храбрости и таланте командующего ходили легенды. В конце 1831 г. Розен получил в командование Кавказский корпус и успешно управлял русскими войсками в Грузии вплоть до 1837 г. В этот период случилось чрезвычайное происшествие — разжалование и заключение в тюрьму его зятя, князя Александра Леоновича Дадиана (Дадианов; 1801— 1865), флигель-адъютанта и полковника русской армии (1829 г.), служившего ко¬


Примечания. Воспоминания современников...
669
мандиром Эриванского карабинерного полка. Дадиан запятнал себя тяжкими должностными преступлениями, в частности, он обратил солдат своего полка в бесплатных рабочих на целом ряде созданных им ферм и предприятий (свиноферме, винокуренном заводе, пасеке и пр.). Узнав об этом, Николай I во время смотра войск 11 октября 1837 г. призвал к себе Дадиана и публично приказал сорвать с него аксельбанты и заключить его в Бобруйский каземат, где опальный князь провел три года. Этот случай широко обсуждался в русском обществе, особенно в военных кругах.
33 	...проделки русских людей, братьев П. Одного из них — директора Североамериканской компании, продавшего Алеутские острова Америке, и другого брата — ограбившего инвалидный капитал. — А.И. Савельев смешивает два разных события: передачу Россией Аляски и Алеутских островов в управление США в 1867 г. и продажу части Тихоокеанского побережья (совр. Форт Росс, Северная Калифорния), принадлежавшей Российско-американской компании, в 1841 г. гражданину Мексики Джону Саттеру (Суттеру). Вместе с тем мемуарист впадает в анахронизм, утверждая, что Достоевского в училищные годы возмущали проделки «братьев П.», один из которых служил в Российско-американской компании, а другой — растратил инвалидный капитал, поскольку эти события произошли после окончания писателем училища. С 1827 по 1844 г. директором (председателем совета директоров) Российско-американской компании был Иван Васильевич Прокофьев (ум. 1845), оставивший о себе память как о деятельном и честном руководителе и хорошем управляющем. Позднее, с 1850 по 1866 г., ту же должность занимал Владимир Гаврилович Политковский (1807—1867), генерал-лейтенант инженерных войск, также ведавший установкой противокорабельных артиллерийских батарей на фортах в устье Невы. Его работа в обоих направлениях была высоко оценена императором, который выразил ему «высочайшую благодарность» за службу; 17 апреля 1863 г. В.Г. Политковский был награжден орденом Белого Орла. Несмотря на все его усилия в 1860-е годы Российско-американская компания начала терпеть большие убытки, связанные с объективными обстоятельствами, а не с казнокрадством, в котором некоторые современники усматривали источник всех бед. Из-за проблем с компанией В.Г. Политковский тяжело заболел и умер; он был с почестями похоронен в Александро-Невской лавре. Одной из причин, по которой В.Г. Политковского подозревали в хищениях, стал коррупционный скандал, в котором оказался замешан его старший брат, Александр Гаврилович Политковский (1804— 1853). Последний растратил средства Александровского комитета о раненых — так называемого «инвалидного капитала», благотворительного фонда, который был создан после Отечественной войны 1812 г. с целью финансовой поддержки военнослужащих, получивших увечья в боях с неприятелем. Эта организация была учреждена Александром 1в 1814 г. и просуществовала до начала XX в. Благодаря щедрым пожертвованиям со стороны патриотически настроенных лиц, капиталы фонда быстро росли и к 1825 г. достигли 26 млн рублей. К началу 1850-х годов в финансовой отчетности фонда обнаружились несоответствия, указывавшие на возможные злоупотребления. В результате ревизии была выявлена растрата на сумму свыше 1 млн рублей серебром, виновником растраты оказался


670
Пр иложения
скоропостижно скончавшийся директор канцелярии фонда, А.Г. Политковский. Он служил в фонде с 1831 г., и уже к концу 1840-х годов имел возможность распоряжаться денежными средствами, которые бесконтрольно тратил на личные нужды.
34 ...проделки вывшего инспектора классов Инженерного училища... — С 1833 по 1838 г. инспектором классов в Главном инженерном училище был полковник Петр Карлович Ломновский (1798—1860). Судя по письму Достоевского отцу от 4 февраля 1838 г., где упоминается, что «Ломновский (прежний инспектор) передал свое место барону Дальвицу; что-то будет, а прежний инспектор мною был доволен» (Акад. ПСС/28^ 46), речь идет о полковнике бароне Германе Карловиче Дальвице (ум 1881), служившем инспектором классов в 1838—1845 гг.
35 ...Толю (известному энциклопедисту). — Феликс-Эммануил Густавович Толь (Толль; 1823—1867) — писатель и публицист, преподаватель русской словесности в Главном инженерном училище, арестованный впоследствии, как и сам Достоевский, за участие в кружке М.В. Петрашевского. Называя его энциклопедистом, А.И. Савельев, прежде всего, имеет в виду трехтомный «Настольный словарь для справок по всем отраслям знания», изданный Толем в 1863—1864 гг.
36 Ни Ф<едор> М<ихайлович>, ни другие воспитанники не могли, рассказывая об нем, сказать... — А.И. Савельев, вероятно, ошибается, относя Достоевского к числу воспитанников Главного инженерного училища, слушавших лекции Ф.-Э.Г. Толя: последний стал преподавать в училище лишь с 1848 г., через четыре года после окончания Достоевским учебы (см.: Зиневич НА. Ф.Г. Толь (1823—1867): Очерк жизни и деятельности. М., 1964. С. 4). Не исключено, впрочем, что Толь читал лекции в училище и раньше указанного Н.А. Зиневичем времени.
37 ...кому из ученых социалистов он держался... — Говоря об «ученых социалистах», А.И. Савельев вряд ли имеет в виду утопические концепции Томмазо Кам- панеллы (1568—1639) или Томаса Мора (1478—1535). В 1830—1840-е годы в Западной Европе происходило бурное развитие социалистической идеи, был сформирован и даже применен на практике целый ряд философско-экономических доктрин, обосновывавших идеологию социализма не только посредством религиозно-нравственных аргументов, но и с помощью научных данных, почерпнутых из социологии и экономики. Наибольший интерес у русских читателей вызывали, прежде всего, идея «производительной ассоциации» Клода Анри Сен-Симона (1760—1825), усовершенствованная затем в концепции фаланстеров Шарля Фурье (1772—1837) и в теории «трудовых кооперативных общин» Роберта Оуэна (1771— 1858), этический утилитаризм и теория «равенства жертв» Джона Стюарта Милля (1806—1873), роман Этьена Кабе (1788—1856) «Путешествие в Икарию» («Voyage en Icarie», 1840), в котором последовательно доказывалась необходимость уничтожить социальное неравенство. Особое место в этом ряду занимала первая по времени попытка аналитического рассмотрения социалистической идеи (с гегельянских позиций) — книга «Социализм и коммунизм в современной Франции» («Der Socialismus und Kommunismus des heutigen Frankreichs», 1842) Лоренца Штейна (1815—1890), правоведа и экономиста, подвергнувшего критическому осмыслению современные ему социалистические концепции.


Примечания. Воспоминания современников...
671
38...говорил... о... коммунизме... — В середине XIX в., когда представление о «научном коммунизме» еще только формировалось в трудах классиков марксизма, слово «коммунизм» обозначало учение об общей, коллективной собственности как принципе организации социально-общественной жизни. Об этом свидетельствует, в частности, словарь В.И. Даля: «Коммунизм <...> политическое учение о равенстве состояний, общности владений, и о правах каждого на чужое [?, на общее] имущество» (Даль 1903—1909/2: 377). Ср. с классическим (марксистским) пониманием термина: «<...> коммунизм есть положительное выражение упразднения частной собственности; на первых порах он выступает как всеобщая частная собственность»; «Коллмунизм как положительное упразднение частной собственности — этого самоотчуждения человека — <...> есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение» [Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. М., 1974. Т. 42. С. 114, 116).
39 ...[некто А.Ч. Фере)... — Полковник А.Ч. Фере (Ферре) — командир кондукторской роты Главного инженерного училища (1833—1839 гг.), в составе которой числился Достоевский. Присутствовал при освидетельствовании кандидатов, поступавших в училище в 1837 г. (см.: Летопись 1993: 41). Других сведений о нем не обнаружено.
40 Ординарец (от нем. Ordonnanz, фр. ordonnance) — офицер для поручений при командующем, преимущественно — для передачи приказаний подчиненным. Ординарцами обычно выступали младшие офицеры, чье воинское звание определялось рангом того начальника, к которому они были приставлены. Начальник Главного инженерного училища, исключительно по рекомендации дежурных ротных командиров, выбирал кондукторов для временного исполнения ими функций ординарца при великом князе Михаиле Павловиче, который в 1825—1849 гг. занимал должность генерал-инспектора по военно-инженерной части Российской империи. Назначение ординарцем к главе ведомства было и почетной обязанностью, так как предпочтение отдавалось только наиболее отличившимся в учебе и самым дисциплинированным воспитанникам, и своего рода практикой, и возможностью заслужить благорасположение высокого начальства, тем самым продвинуть свою карьеру. Достоевский, как известно, этим шансом не воспользовался.
41 ...когда он был инженерным офицером в Кронштадте... — Весной 1843 г., проходя обучение в верхнем офицерском классе Главного инженерного училища, Достоевский должен был стажироваться в Кронштадте. Об этом свидетельствует его официальное обращение от 8 июня 1843 г. к начальнику офицерских отделений Главного инженерного училища, капитану В.А. Гартонгу; в нем Достоевский, ссылаясь на предписание врача, просит дать ему отпуск на четыре недели в Ревель для принятия морских ванн и обязуется выполнить там все практические работы, которые «предстоят верхнему офицерскому классу» в Кронштадте (Акад. nCC/28j: 380).


672
Пр иложения
42 ...на работах его дистанции... — То есть на том участке строящегося объекта, за который он отвечал как инженер.
43 ...удручающая его болезнь... — Речь идет об эпилепсии. См. примеч. 46 к воспоминаниям Д.В. Григоровича.
44 ...подал в отставку. — См. примеч. 3 к «Русской сатире...».
3
77.77. Семенов-Тян-Шанский
МЕМУАРЫ
Фрагмент
Публ. по: Семенов-Тян-Шанский 77.77. Мемуары. Пг., 1917. T. 1: Детство и юность (1827-1855). С. 200-204.
Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович (до 1906 г. — Семенов; 1827—1914) — русский естествоиспытатель и путешественник, общественный и государственный деятель. Познакомился с Достоевским в 1840-е годы в кругу лиц, близких к М.В. Петрашевскому.
1 Данилевский и я познакомились с двуллл Достоевскими... — Николай Яковлевич Данилевский (1822—1885) — русский публицист, ученый и философ, автор широко известной книги «Европа и Россия» (1869). Под «двумя Достоевскими» подразумеваются писатель и его брат, Михаил Михайлович, познакомившиеся с П.П. Се- меновым-Тян-Шанским и Данилевским осенью 1846 г.; позднее Достоевский встречался с Семеновым-Тян-Шанским и Данилевским на «пятницах» М.В. Петрашев- ского в течение 1848 г. Писатель очень высоко оценивал книгу Данилевского, в частности, он отмечал в послании к Н.Н. Страхову от 18 (30) марта 1869 г.:
Статья же Данилевского, в моих глазах, становится всё более и более важною и капитальною. Да ведь это — будущая настольная книга всех русских надолго; и как много способствует тому язык и ясность его, популярность его, несмотря на строго научный прием. <...> Она до того совпала с моими собственными выводами и убеждениями, что я даже изумляюсь, на иных страницах, сходству выводов; многие из моих мыслей я давно-давно, уже два года, записываю, именно готовя тоже статью, и чуть не под тем же самым заглавием, с точно такою мыслию и выводами. Каково же радостное изумление мое, когда встречаю теперь почти то же самое, что я жаждал осуществить в будущем, — уже осуществленным — стройно, гармонически, с необыкновенной силой логики и с тою степенью научного приема, которую я, конечно, несмотря на все усилия мои, не мог бы осуществить никогда (Акад. ПСС/29!: 30).
2 ...когда... уже рассорился с Белинским и Тургеневым... — То есть в конце 1846 — начале 1847 г. Охлаждение отношений Достоевского с В.Г. Белинским и Н.А. Некрасовым произошло в конце января — феврале 1846 г., в это время Достоевский


Примечания. Воспоминания современников...
673
стал избегать других участников кружка Белинского. Позже, в середине ноября 1846 г. он «окончательно» поссорился с «“Современником” в лице Некрасова», но сохранил «прежние добрые отношения» с Белинским (с. 188 наст, изд.), впрочем, ненадолго: согласно показаниям Следственной комиссии по делу М.В. Пет- рашевского, к апрелю 1847 г. он прекратил общаться с Белинским (см.: Акад. ПСС/18: 127). См. также с. 236 наст. изд. и преамбулу к «Полемике А.С. Суворина и М.М. Стасюлевича...».
3 Петрашевский (Буташевич-Петрашевский) Михаил Васильевич (1821—1866) — чиновник Министерства иностранных дел, в 1844 г. организовавший известный литературно-политический кружок, который получил название кружка петрашевцев. Участники кружка, всего около сорока человек, собирались в доме Петрашев- ского по пятницам и обсуждали вопросы политического устройства России, труды французских философов-утопистов, произведения русских и европейских писателей. Петрашевцы не придерживались единой социалистической идеологии, среди них были и сторонники укрепления общественного согласия в духе Ш. Фурье, и более радикальные социалисты (группировавшиеся вокруг Н.А. Спешнева), которые считали необходимой организацию крестьянского восстания. Как и другие участники собраний, Петрашевский был арестован 23 апреля 1849 г. за создание социалистического кружка, где читалась запрещенная литература и вынашивались планы по преобразованию государственного строя России, и приговорен к смертной казни, впоследствии замененной бессрочной каторгой, которую он отбывал в Забайкальском крае, на Нерчинском, Шилкинском, Александровском заводах. После амнистии 1856 г. он получил возможность выйти на поселение и жил в Иркутске на положении ссыльного. Там Петрашевский возобновил свою общественную деятельность, начал печататься в газетах «Иркутские губернские ведомости» и «Амур», вызвав своими публикациями резкое недовольство генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева, который удалил его в Минусинск, затем Шушенское, Енисейск, Красноярск, Верхний Кебеж и наконец Вельское. Достоевский стал бывать на пятницах у Петрашевского с конца января 1847 г.
4 Дуров Сергей Федорович (1816—1869) — русский поэт, сотрудник «Литературной газеты», участник кружка М.В. Петрашевского. Осенью 1848 г. вместе с А.И. Пальмом создал свой литературно-политический кружок, куда входили наиболее радикально настроенные петрашевцы. Достоевский регулярно бывал на вечерах у Дурова с конца 1848 г.
5 Неуспех следующих его произведений, как... «Двойник»... и «Хозяйка»... — См. при- меч. 1 к письму 34, примеч. 1 к письму 43, примеч. 4 к письму 44, а также с. 235— 236 наст. изд.
6 ...яркая заплата \ На ветхом рубище певца. — Пушкин А. С. Разговор книгопродавца с поэтом Ц Пушкин 1937—1959/2^ 329.
7 ...утверждаю вместе с О.Ф. Миллером, что Достоевский был не только начитанным, но и образованным человеком. — Орест Федорович Миллер (1833—1889) — филолог-фольклорист, выпускник и впоследствии профессор Петербургского университета, в юности позиционировал себя как поэт, позднее стал публицистом и историком литературы. Его монументальные труды «Опыт исторического обозрения


674
Приложения
русской словесности» (1863) и «Илья Муромец и богатырство киевское» (1869) получили признание в научных кругах; в 1874 г. он издал курс лекций «Русская литература после Гоголя», где большое место уделялось творчеству Достоевского. После смерти писателя Миллер стал его первым биографом. П.П. Семенов-Тян-Шанский имеет в виду замечание Миллера о юношеских письмах Достоевского: «Трудно, кажется, не сознаться, что эти письма свидетельствуют о большой литературной начитанности, носят на себе отпечаток такой образованности, с какою далеко не всегда выходят и из университетов» (Биография 1883: 41).
8...отца, московского военного медика. — М.А. Достоевский начинал службу как военный врач: еще до окончания полного курса обучения в Медико-хирургической академии он был командирован в августе 1812 г. (из-за нехватки врачей) в военный госпиталь, учрежденный в Екатерининском (Головинском) дворце, позже, в сентябре, перемещен в Касимовский военно-временный госпиталь и затем направлен в Верейский уезд для борьбы со «свирепствовавшей там повальной болезнью» (цит. по: Хроника рода Достоевских / Под ред. И.Л. Волгина // Хроника рода Достоевских. Волгин И.[Л.] Родные и близкие. М., 2013. С. 91—92). По окончании обучения М.А. Достоевский с сентября 1813 г. служил в Бородинском пехотном полку, откуда был переведен в Московский военный госпиталь в апреле 1818 г. Через полтора года, в декабре 1820 г. он уволился из военной службы и в дальнейшем посвятил себя гражданской медицине.
9 Он окончил курс в 1843 году... — См. примеч. 3 к «Кратким биографическим сведениям...»
10 ...историю Карамзина знал почти наизусть... — Речь идет об «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, которую часто по вечерам читал своим детям М.А. Достоевский (см.: Акад. ПСС/21: 134).
11 ...изучая с большим интересом французских и немецких писателей, он увлекался в особенности Шиллером, Гёте, Виктором Гюго, Ламартином, Беранже, Жорж Зан- дом... — Упоминая об увлечении Достоевского в юности французской и немецкой литературой, П.П. Семенов-Т ян-Шанский называет в первую очередь имена немецких авторов, Иоганна Кристофа Фридриха Шиллера и Иоганна Вольфганга Гёте. О неподдельном интересе Достоевского к их сочинениям свидетельствует, в частности, его переписка. Так, по его собственному признанию, в юности он «вызубрил Шиллера» (с. 126 наст, изд.), прочел (вероятно, в оригинале) «Фауста» и часть стихотворений Гёте (см. с. 108 наст. изд.). Позже Достоевский неоднократно обращался в творчестве к их произведениям. Альфонс Мари Луи де Ламартин (1790—1869) — французский писатель и политический деятель, автор известных трудов «История жирондистов» («Histoire des Girondins», 1847) и «История революции 1848 года» («Histoire de la révolution de 1848», 1849); последняя книга была в библиотеке Достоевского 1870-х годов. Утверждение мемуариста об «увлечении» Достоевского Ламартином следует считать преувеличением: Достоевский с большим скепсисом относился к творчеству этого автора, хотя и черпал из его работ сведения об истории Французской революции 1848 г. В статье «Нечто об адвокатах вообще. Мои наивные и необразованные предложения. Нечто о талантах вообще и в особенности» из февральского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г. он иронично отзывался о Ламартине:


Примечания. Воспоминания современников...
675
Помнит ли кто из вас, господа, про Альфонса Ламартина, бывшего, так сказать, предводителя временного правительства в февральскую революцию сорок восьмого года? Говорят, ничего не было для него приятнее и прелестнее, как говорить бесконечные речи к народу и к разным депутациям, приходившим тогда со всей Франции <...> Это был поэт и талант. Вся жизнь его была невинна и полна невинности, и всё это при прекрасной и самой внушительной наружности, созданной, так сказать, для кипсеков. Я вовсе не приравниваю этого исторического человека к тем типам отзывчиво-поэтических людей, которые, так сказать, так и рождаются с соплей на носу, хотя, впрочем, он и написал «Harmonies poétiques et religieuses» («Поэтические и религиозные гармонии». — К. Б.) — необыкновенный том бесконечно долговязых стихов, в которых увязло три поколения барышень, выходивших из институтов (Акад. ПСС/22: 55).
Пьер Жан де Беранже (1780—1857) — французский поэт-сатирик, резко критиковавший социальную систему Франции, за что неоднократно подвергался арестам и тюремным заключениям. Первые его произведения вышли в свет в начале XIX в., но настоящую славу автору принесли его скандальные «песни»: «Маркиз де Караба» («Marquis de Carabas», 1816), «Навуходоносор» («Nabuchodonosor», 1823), «Святые отцы» («Les révérends pères», 1819), в которых содержались иронические куплеты, задевавшие Людовика ХУШ и его приближенных. Достоевский цитирует Беранже в письме брату Михаилу от 24 марта 1845 г. (см. с. 161 наст, изд.), а в публикации «Книжность и грамотность. Статья первая» (из цикла «Ряд статей о русской литературе», 1861), сравнивая Беранже с Пушкиным, указывает на их сходство в плане непризнанности среди народа:
Если у французов есть, например, Беранже, то разве он для всего народа поэт? Он поэт только парижан: огромное большинство французов и не знает, и не понимает его, потому что не развито и не может понять, а сверх того, исповедует и другие интересы. А если Беранже все-таки не так далек от сознания не понимающего его большинства, как у нас Пушкин от простонародья, то это потому, что подобного исторического раздвоения народа, как у нас, во Франции не было (Акад. ПСС/19: 14).
См. также примеч. 8 и 12 к письму 1, примеч. 4 к письму 20.
12 	...перечитал... историю французской революции Тьера, Минье и Луи Блана... — Луи Адольф Тьер (1797—1877) — французский историк и политический деятель, член Французской академии, автор известного трактата «История французской революции с 1789 года по 18 брюмера» («Histoire de la révolution française depuis 1789 jusqu’au 18 brumaire», 1823—1827), первого аналитического труда об истории Французской революции 1789—1799 гг. Франсуа-Опосг Минье (1796—1884) — французский историк, член Французской академии, автор альтернативной и чрезвычайно популярной в Европе истории Французской революции («Histoire de la révolution française», 1824). Главное отличие его работы от книги Тьера заключалось в отказе от преувеличенного внимания к отдельным историческим личностям, а также в


676
Пр иложения
попытке обнаружить объективные закономерности процессов, приведших к описываемым им катаклизмам. Луи Жан Жозеф Блан (1811—1882) — французский журналист, участник и историк Французской революции 1848 г. (он был членом временного правительства), опубликовавший свои размышления о событиях конца 18-го столетия в сочинении «История французской революции» («Histoire de la révolution française», т. 1—2 — 1847, т. 3—12 — 1852—1862). Эта работа, в отличие от двух предыдущих, является в высшей степени тенденциозным произведением, в котором фактография перемежается с авторскими рассуждениями о возможности и необходимости построения социалистического государства.
13 ...«Cours de philosophie positive» Огюста Конта... — Речь идет о фундаментальном сочинении «Курс позитивной философии» (т. 1—6, 1830—1842) Исидора Мари Огюста Франсуа Ксавье Конта (1798—1857), французского социолога и мыслителя, родоначальника философии позитивизма. Эта книга, наряду с «Системой позитивной политики» («Système de politique positive», т. 1—4, 1851—1854), является важнейшей работой Конта, в ней отражены основные положения его учения.
14 ...социалистические сочинения Сен-Симона и Фурье... — Клод Анри де Рувруа, граф де Сен-Симон (1760—1825) — французский философ и социолог, основатель школы утопического социализма, борец за права рабочего класса, автор таких известных сочинений, как «Катехизис индустриалов» («Catéchisme des industriels», 1823) и «Новое христианство» («Nouveau Christianisme», 1825). Франсуа Мари Шарль Фурье (1772—1837) — французский философ, историк и социолог, развивший собственную концепцию утопического социализма в трудах «Всемирная гармония» («L’harmonie universelle», 1803), «Теория четырех движений и всеобщих судеб» («Théorie des quatre mouvements et des destinées générales», 1808). Он составил подробное описание структуры будущего социалистического государства, которая основывалась на концепции «всемирного единства», в работе «Трактат о домоводческо-земледельческой ассоциации» («Traité de l’Association domestique- agricole», т. 1—2, 1822), позднее переиздававшейся под заглавием «Теория всемирного единства» (Théorie de l’unité iniverselle», 1841—1843). В статье «Злоба дня» из февральского выпуска «Дневника писателя» за 1877 г. Достоевский писал о зарождении социалистической идеологии в России:
<...> лет сорок назад все эти мысли и в Европе-то едва начинались, многим ли и там были известны Сен-Симон и Фурье — первоначальные «идеальные» толковники этих идей, а у нас — у нас знали тогда о начинавшемся этом новом движении на Западе Европы лишь полсотни людей в целой России. И вдруг теперь толкуют об этих «вопросах» помещики на охоте, на ночлеге в крестьянской риге, и толкуют характернейшим и компетентнейшим образом <...> (Акад. ПСС/25: 55).
Достоевский обнаруживал в сочинениях Сен-Симона и Фурье близкую ему самому «нравственную постановку вопроса», которая, по его мнению, исчезла из риторики новых революционеров-социалистов, сосредоточившихся на идее разрушения старого порядка (Там же: 59).


Примечания. Воспоминания современников...
677
15 	...с мнением биографов, что ФМ. Достоевский был «истерически-нервным сыном города». — Имеется в виду работа Е.А. Соловьева о Достоевском, популярная на рубеже XIX—XX вв.; ср.:
Сын города виден также в выборе сюжетов. Баре Тургенев, Толстой, Гончаров бар прежде всего и рисовали и, как дополнение к ним, — мужика. <...> Изящного общества Достоевский не знал и не выводил на сцену в своих произведениях. Мир чиновничества, интеллигенции, городского пролетариата — вот его сфера. <...>
К довершению всего, то есть своей особенности, Достоевский был несомненным психопатом, не помешанным, говорю я, а психопатом, что не то же самое. В детстве он страдал галлюцинациями, потом падучей. Но и, кроме этого, у него были ярко выраженные признаки мнительности и истеричности характера [Соловьев ЕЛ. Ф. Достоевский. Его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1891. С. 4—5).
16...деревни, в которой пробыл лучшие годы своего детства. — Речь идет об имении Достоевских Даровом в Тульской губернии, находившемся недалеко от Зарайска.
17 ...из... столбовых русских дворян... — Столбовыми в России называли потомственных дворян, которые принадлежали к древним знатным родам, занесенным в XVI—ХУЛ вв. в родословные книги — «столбцы». Столбовые дворяне не имели никаких особых привилегий в прохождении государственной службы перед представителями новых дворянских родов, то же относилось и к «титулованному» дворянству — князьям, графам, баронам, герцогам и пр. Так, в «Положении о порядке производства в чины по гражданской службе» от 25 июня 1834 г. предусмотрены разные условия присвоения чинов «личным» и «родовым» (потомственным) дворянам, но отсутствует указание на преимущества в продвижении по службе для «титулованных» дворян и потомков древних, «столбовых» родов (см.: Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. СПб., 1835. Т. 9. Отд. 1. С. 659-662).
18 ...граф Алексей Толстой... — Граф Алексей Константинович Толстой (1817— 1875) — выдающийся русский поэт, драматург и прозаик, автор романа «Князь Серебряный» (1863), драматической трилогии («Смерть Иоанна Грозного», 1866; «Царь Федор Иоаннович», 1868; «Царь Борис», 1870), а также баллад и лирических стихотворений; вместе с братьями Алексеем Михайловичем, Александром Михайловичем и Владимиром Михайловичем Жемчужниковыми создал сатирический образ вымышленного литератора Козьмы Пруткова, от лица которого публиковал пародийные стихи и афоризмы в «Современнике», «Искре» и других печатных изданиях.
19 ...граф Соллогуб... — Имеется в виду В.А. Соллогуб (см. примеч. 2 к письму 33).
20 ...показания Андрея Михайловича Достоевского о детстве его брата... — Имеются в виду фрагменты воспоминаний А.М. Достоевского, опубликованные О.Ф. Миллером (см.: Биография 1883: 5—30).
21 ...сознание самого Ф.М. Достоевского о том, что деревня оставила на всю его


678
Приложения
жизнь неизгладимые впечатления... — Вероятно, имеется в виду статья «Разговор мой с одним московским знакомым. Заметка по поводу новой книжки» из выпуска «Дневника писателя» за июль — август 1877 г.; в ней Достоевский рассказывает, как, собираясь ехать в Курскую губернию, решил «сделать, пользуясь случаем, маленький крюк по дороге из Москвы полтораста верст в сторону, чтобы посетить места первого моего детства и отрочества, — деревню, принадлежавшую когда-то моим родителям, но давно уже перешедшую во владение одной из наших родственниц. Сорок лет я там не был п столько раз хотел туда съездить, но всё никак не мог, несмотря на то, что это маленькое и незамечательное место оставило во мне самое глубокое и сильное впечатление на всю потом жизнь и где всё полно для меня самыми дорогими воспоминаниями» (Акад. ПСС/25: 172). Достоевский гостил у своей сестры, Веры Михайловны Ивановой (урожд. Достоевская), в Даровом 20—21 июля 1877 г. Анна Григорьевна Достоевская сообщает по этому поводу:
За последние годы Федор Михайлович много раз выражал сожаление, что ему никак не удается побывать в Даровом, в имении его покойной матери, где он по летам жил во времена своего детства. Ввиду того, что летом 1877 года Федор Михайлович чувствовал себя вполне здоровым, я уговорила его на обратном пути из Петербурга в Мирополье остановиться в Москве и оттуда съездить в Даровое. Федор Михайлович так и сделал и прожил у своей сестры, В<еры> М<ихайловны> Ивановой (к которой перешло имение), двое суток. Родные его рассказывали мне потом, что в свой приезд муж мой посетил самые различные места в парке и окрестностях, дорогие ему по воспоминаниям, и даже сходил пешком (версты две от усадьбы) в любимую им в детстве рощу «Чермашню», именем которой он потом назвал рощу в романе «Братья Карамазовы». Заходил Федор Михайлович и в избы мужиков, своих сверстников, из которых многих он помнил <...> Поездка в Даровое доставила много воспоминаний, о которых муж по приезде передавал нам с большим оживлением [Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1981. С. 319—320).
22 ...его собственные рассказы о крестьянине Марее... — См.: Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1876 год //Акад. ПСС/22: 46—50.
23 ...страстные сообщения на вечерах Петрашевского о том, что делают помещики со своими крестьянами... — В показаниях, данных им Следственной комиссии по делу М.В. Петрашевского, Достоевский не стал отрицать тот факт, что на собраниях кружка обсуждался вопрос о страданиях крестьян и о необходимости «освободить этих угнетенных страдальцев». Однако, дабы не выдавать товарищей, он прибавил, что не припоминает, чтобы там звучал «окончательный вывод <...> что освободить (крестьян. — К. Б.) нужно бунтом», напротив, все «разошлись безо всякого разрешения на этот вопрос» (Акад. ПСС/18: 141). В действительности проблема отмены крепостного права была одной из основополагающих для петрашевцев, она затрагивалась почти на каждом заседании кружка. Сам Петрашев- ский даже пытался осуществить социалистические преобразования в своей дерев¬


Примечания. Воспоминания современников...
679
не и построил для крестьян фурьеристскую «фаланстеру», но предприятие не увенчалось успехом: крестьяне сожгли «фаланстеру» (см.: Егоров Б.Ф. Возникновение социалистической мысли в России // Первые русские социалисты: Воспоминания участников кружков петрашевцев в Петербурге. Л., 1984. С. 16).
24 	...его идеалистическое отношение к освобождению крестьян с землею... — Речь идет о развернувшейся в 1876 г. полемике Достоевского с Василием Григорьевичем Авсеенко (1842—1913), беллетристом и литературным критиком, написавшим ряд рецензий на произведения Достоевского (см., напр.: Русский мир. 1872. № 315. 2 декабря. С. 1—2; 1873. № 5. 6 января. С. 1—2; 1875. Ns 27. 29 января. С. 1—2; № 55. 27 февраля. С. 1; PB. 1873. Т. 106. Июль. С. 800—835). В статье «О любви к народу. Необходимый контракт с народом» из февральского номера «Дневника писателя» за 1876 г. Достоевский выразил центральную для почвенничества мысль о высоком значении народной нравственности, которая, как он верил, перевешивает все возможные достоинства западной цивилизации (см.: Акад. ПСС/22: 42-^5). Авсеенко подверг критике работу Достоевского, утверждая, что «перед новыми потребностями, созданными реформами последнего времени, народ наш находится в состоянии беспомощности. Образованное сословие обязано прийти на выручку этой беспомощности, и, вместо того чтобы ждать от народа “мысли и образа”, должно само дать ему и мысль, и образ» (А. [псевд. Авсеенко В.Г] Опять о народности и о культурных типах Ц PB. 1876. Т. 122. Март. С. 386). Достоевский ответил на это статьей «Сбивчивость и неточность спорных пунктов» в апрельском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г., вступившись за крестьянскую реформу, которая, несмотря ни на что, предполагала освобождение крестьян с землей, в то время как «эти учигеля-то наши, европейцы-то, швейцары-то эти все благодетельные, научившие нас освободить крестьян с землею, они-то почему там у себя в Европе никого не освободили, да не только с землей, а и просто в чем мать родила, и это повсеместно. <...> А мы-то кричим, что научились освобождать у европейцев!» (Акад. ПСС/22: 117—118). Размышляя об итогах крестьянской реформы, Достоевский писал, что это «не только великий момент русской жизни, в который русские культурные люди в первый раз решились поступить своеобразно, но и пророческий момент русской жизни. И, может быть, очень скоро начнет сбываться пророчество...» (Там же: 118). Крестьянская реформа, проведенная правительством Александра П, отменяла в стране крепостное право, однако условия освобождения крестьян, предложенные в манифесте от 19 февраля 1861 г., не всем казались приемлемыми. Некоторые критики реформы находили несправедливым, что крестьяне, или в новой терминологии — свободные сельские обыватели, обязаны были выкупать у помещика или получали в кредит обрабатывавшиеся ими земельные наделы (за исключением придомового участка). Кредит этот выплачивался с помощью всё той же барщины или оброка, от которых крестьяне не могли отказаться в течение 49 лет. Впрочем, они могли отказаться от выкупа определенного им законом земельного надела и тогда получали четверть надела бесплатно, в этом случае их обязательства перед помещиком исчерпывались. Таким образом, прав и Достоевский, отстаивавший в споре с Авсеенко тезис о необходимости освобождать крестьян с землей, и критики реформы, находившие, что для кресть¬


680
Приложения
янского двора сокращение на % пахотной земли являлось узаконенным грабежом (средний размер надела после реформы оказался в среднем 3,3 десятины на душу) и нередко приводило к обнищанию крестьянских семей. Не лучше было и положение тех, кто принял в пользование «несокращенный» земельный надел и взял на себя обязательства по выплате его стоимости: по позднейшим подсчетам, суммы, которые выплачивали крестьяне, с учетом инфляции и 6% годовых, в 4—7 раз превышали рыночную стоимость выкупаемой ими земли (см.: Зайончковский П.А. Отмена крепостного права в России. М., 1954. С. 129, 140—141). Некоторые историки считают, что эти и другие недостатки крестьянской реформы оказались одной из предпосылок революции 1917 г. (см.: Рожков НА. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы социальной динамики). Изд. 2-е. Л.; М., 1928. T. 11. С. 392).
25 ...когда еще в детские годы привез жбан воды жаждущему ребенку... — Имеется в виду случай из детства Достоевского, который был описан в воспоминаниях А.М. Достоевского, опубликованных в 1883 г. О.Ф. Миллером: «Я помню, что одна крестьянка, вышедшая в поле жать, вместе с маленьким ребенком в люльке, пролила нечаянно жбанчик воды, а бедного ребенка нечем было напоить. Брат сейчас же взял жбанчик, сбегал в деревню (версты /4) за водою и принес на радость матери полный жбан воды» (Биография 1883: 15).
26 Когда же он... писал свой роман «Бедные люди», то у него... не было под рукою другого объекта для... творчества, кроме «городскогоразночища-пролетария». — Аллюзия на «Материалы для жизнеописания Ф.М. Достоевского» О.Ф. Миллера, указывающего, со ссылкой на А.Е. Ризенкампфа, что в период вынашивания замысла «Бедных людей» Достоевский много общался с городским пролетариатом; ср.: «Каждого бедняка, приходившего к доктору за советом, он (Достоевский. — К. Б.) готов был принять как дорогого гостя. “Принявшись за описание быта бедных людей, — говорил он как бы в оправдание, — я рад случаю ближе познакомиться с пролетариатом столицы”» (Биография 1883: 51). Стоит отметить, что, отрицая принадлежность Достоевского к числу литературных пролетариев, П.П. Семенов- Тян-Шанский оспаривает мнение самого писателя: в послании к Н.Н. Страхову от 18 (30) сентября 1863 г., опубликованном в одном томе с работой Миллера, Достоевский сокрушенно признает: «<...> во всю жизнь мою ни разу не продавал сочинений, не брав вперед деньги. Я литератор-пролетарий <...>» (Биография 1883: 260-261).
27 ...даже и на каторге... — Достоевский был арестован 23 апреля 1849 г. за участие в кружке М.В. Петрашевского и заключен в Петропавловскую крепость. В конце года, 22 декабря, на Семеновском плацу (ныне Пионерская площадь) в Петербурге состоялась гражданская казнь петрашевцев; Достоевского приговорили к четырем годам каторжных работ в крепостях с последующей ссылкой рядовым в линейный батальон. Он был отправлен 25 декабря 1849 г. в Сибирь и провел четыре года в Омском остроге, после окончания каторжного срока Достоевского зачислили рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон. Весной 1859 г. Достоевский вышел в отставку в чине подпоручика и к концу декабря того же года вернулся в Петербург.


Примечания. Воспоминания современников...
681
28 В нашем... аристократическом заведении мои товарищи тратили в среднем рублей триста на лагерь... мне же присылали... 10рублей... и я не тяготился безденежьем. — Эти слова П.П. Семенова-Тян-Шанского можно считать ответом на опубликованные в 1883 г. письма Достоевского к отцу, содержащие жалобы на постоянную нехватку чая и отсутствие сапог (см.: Биография 1883: 31—32; см. также с. 115—118 наст. изд).
29 По окончании Инженерного училища... Достоевский получал жалованье и от опекуна, всего пять тысяч рублей ассигнациями... — Достоевский получил крупную сумму денег от опекуна, П.А. Карепина, после успешного прохождения выпускных экзаменов в 1843 г. (см.: Летопись 1993: 83). Это подтверждают, в частности, воспоминания А.Е. Ризенкампфа, который сообщает также, что 30 июня 1843 г. Достоевский позвал его в недавно открывшийся ресторан Лерха (Лерхе) на Невском проспекте, где заказал роскошный обед (см. с. 221 наст. изд.).
30 ...«предвосхищением вещественных получений»... — Источник цитаты не установлен.
31 По возвращении в 1859 году из ссылки Достоевский вошел уже окончательно в... славу... — Произведением, которое в 1860-е годы вернуло Достоевского в ряды ведущих русских писателей, стал роман «Преступление и наказание».
4
А.Е. Ризенкампф
ВОСПОМИНАНИЯ
О ФЕДОРЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДОСТОЕВСКОМ Фрагменты
Публ. по: Ризенкампф А.Е. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском Ц Ф.М. Достоевский. Новые материалы и исследования. М., 1973. С. 324—325, 328— 331. (Литературное наследство. Т. 86).
1 ...первоначальное мое знакомство было заключено с сим последним... — А.Е. Ризенкампф познакомился с М.М. Достоевским в апреле — октябре 1838 г. во время службы инженерным кондуктором в Ревельской инженерной команде (см.: Летопись 1993: 48, 54). См. также примеч. 7 к письму 12.
2 В октябре я отправился в Петербург... — А.Е. Ризенкампф отбыл в Петербург в конце октября 1838 г.
3 Императорская Медико-хирургическая академия — военно-медицинское учреждение лечебного и учебного назначения, созданное в Петербурге по указу Павла I 18 декабря 1798 г.; одной из основных задач академии являлась подготовка врачей высшей квалификации для нужд армии и флота. Свое название она получила в 1808 г., когда Александр I придал ей статус важнейшего учебного и медицинского учреждения России. Параграф 59 подписанного им «Устава Императорской Медико-хирургической Академии» гласил, что «академия поставляется на степень


682
Пр иложения
первых ученых заведений в Империи» (цит. по: Столетие военного министерства. 1802—1902. Императорская военно-медицинская (медико-хирургическая) академия: Исторический очерк / Сост. Г.Г. Скориченко. СПб., 1902. Ч. 1. С. 48 (Прил.)). Количество учащихся в академии в 1830—1840-е годы составляло около 200—300 человек, среди которых были как студенты, находящиеся на казенном содержании, так и «своекоштные». В той же функции системы специализированных клиник и, одновременно, учебного заведения это учреждение существует и по сей день под именем Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова (улица Академика Лебедева, 6). А.Е. Ризенкампф учился в Медико-хирургической академии с 1838 по 1843 г.
4...новый президент Шлегель... — Иван Богданович Шлегель (1787—1851) с 8 декабря 1838 г. и до самой смерти занимал пост президента Императорской Медикохирургической академии в Петербурге.
5 Вакации (устар.) — перерыв занятий в учебных заведениях, каникулы.
6 ...о незабвенном товарище, Станиславе Осиповиче Сталевском... — Сведений об этом лице не обнаружено.
7 В декабре 1840 года приехал в Петербург Михаил Михайлович держать экзамен на чин прапорщика полевых инженеров. — М.М. Достоевский приехал в Петербург для сдачи экзамена на офицерский чин (звание кондуктора было унтер-офицерским) в декабре 1840 г., поскольку в Ревеле, где он проходил службу, не было экзаменационной комиссии, уполномоченной присваивать офицерские чины по инженерной части. Он успешно выдержал экзамен и получил 9 января 1841 г. звание полевого инженер-прапорщика (см.: Летопись 1993: 71, 72). См. также примеч. 14 к воспоминаниям Д.В. Григоровича.
8 ...у вдовы Изуматовой. — Сведений об этом лице не обнаружено.
9 ...Михаил Михайлович, покончив с прощальными визитами, собрал... знакомых и друзей на прощальный вечер. — После окончания командировки в Петербург, связанной со сдачей экзамена на офицерский чин, М.М. Достоевский должен был вернуться в свой военный округ для прохождения дальнейшей службы; 14 февраля 1841 г. он получил назначение в Нарвскую инженерную команду. М.М. Достоевский устроил прощальный вечер накануне отъезда, 16 февраля 1841 г. (см.: Летопись 1993: 72, 73).
10 ...отрывки из двух драматических своих опытов: «Марии Стюарт» и «Бориса Годунова». — Эти юношеские произведения, даже если они и сохранились в бумагах писателя к апрелю 1849 г., были уничтожены его братом и друзьями, когда Достоевскому грозил арест за участие в кружке М.В. Петрашевского. Ср. с. 219— 220, 245 наст, изд., а также см. примеч. 7 к письму 25.
11 ...пространное стихотворение «Беседа двух ангелов»... — Текст этого стихотворения не сохранился.
12 ...утром 17-го числа Михаил Михайлович уехал в Ревель. — М.М. Достоевский отправился 17 января 1841 г. не в Ревель, а в Нарву (см.: Летопись 1993: 73). См. также примеч. 9.
13 Два года оставалось ему еще пробыть в офицерских классах училища. — Достоевский успешно сдал 22 апреля — 3 июня 1841 г. итоговые экзамены, которыми за¬


Примечания. Воспоминания современников...
683
вершался курс обучения в кондукторских классах Главного инженерного училища; в начале августа он получил звание инженер-прапорщика и был принят в нижний офицерский класс училища. См. также примеч. 3 к «Кратким биографическим сведениям...».
14 ...танцовщицы Талъонщ Шлефахт, Смирнова, Андреянова и танцовщик Иоган- сон. — Речь идет о популярных в то время артистах балета. Мария Тальони (1804— 1884) — прославленная танцовщица, принадлежавшая к итальянской балетной династии XIX в., в 1837—1842 г. блистала на петербургской сцене. Ольга Тимофеевна Шлефохт (Шлейфохт, наст. фам. Ильина; 1822—1845) — известная танцовщица, с 1840 г. выступавшая в балетной труппе петербургского Большого театра. Татьяна Петровна Смирнова (в замуж. Невахович; 1821—1871) — русская балерина, в 1837—1854 гг. работала в труппе петербургского Большого театра. Елена Ивановна Андреянова (1819—1857) — выдающаяся русская балерина, с 1837 г. выступавшая в петербургской императорской балетной труппе. Христиан Иогансон (1817—1903) — шведский артист балета, с 1841 г. танцевавший на петербургской сцене.
15 Такие артисты, как Каратыгины... — Имеются в виду потомственные актеры, сыновья А.В. и А.Д. Каратыгиных, Василий Андреевич (1802—1853) и Петр Андреевич (1805—1879) Каратыгины, выступавшие на сцене Петербургского Императорского театра (с 1832 г. — Александринский) с 1820 и 1823 гг., соответственно. В.А. Каратыгин по праву считался одним из лучших петербургских трагиков. В отличие от своего блистательно одаренного брата, П.А. Каратыгин играл в основном эпизодические роли и вошел в историю русского театра прежде всего как драматург-водевилист.
16 Брянский Яков Григорьевич (наст. фам. Григорьев; 1790—1853) — известный актер, участник «молодой труппы» императорской сцены — труппы молодых актеров, которая была создана в 1810-е годы из воспитанников Петербургского Императорского театрального училища известным драматургом и театральным деятелем князем А.А. Шаховским, состоявшим в репертуарной комиссии императорских театров. Труппа Шаховского на протяжении двух десятилетий находилась — наряду с труппой русских актеров во главе с А. С. Яковлевым — в центре театральной жизни России. Она играла в основном в Кушелевском театре; именно там 11 сентября 1811 г. Брянский дебютировал в комедии Александра Дюваля «Влюбленный Шекспир» («Shakespeare amoureux», 1804), переведенной на русский Д.И. Языковым (см.: Влюбленный Шекспир. Комедия в одном действии и в прозе Александра Дюваля/Пер. с фр. Д. Языков. СПб., 1807).
17 Мартынов Александр Евстафьевич (1816—1860) — русский актер, с 1836 г. выступавший в труппе Александрийского театра.
18 ...Григорьевы... — Имеются в виду два выдающихся актера Александрийского театра. Петр Иванович Григорьев (Григорьев 1-й; 1806—1871) — русский актер и драматург, автор множества популярных водевилей, в том числе пьесы «Макар Алексеевич Губкин» (1840), имя главного героя которой могло отложиться в памяти Достоевского, вынашивавшего в то время замысел романа «Бедные люди»; играл на сцене Петербургского Императорского театра с 1826 г. Петр Григорьевич


684
Приложения
Григорьев (Григорьев 2-й; 1807—1854) — русский актер, драматург-водевилист и комедиограф; работал в труппе Петербургского Императорского театра с 1831 г.
19 Асенкова Варвара Николаевна — знаменитая драматическая актриса, выступавшая на сцене Александрийского театра с 1835 г. См. также примеч. 157 к роману.
20 Дюр Николай Осипович (1807—1839) — драматический актер и оперный певец, принятый в труппу Петербургского Императорского театра в 1829 г.; был известен также как сочинитель музыки к водевильным куплетам.
21 На французской сцене мы... восторгались такими талантами, как супруги Алланы:, Vernet и его сестра т-те Paul Ernest, Mondidier, Bressant [которого впоследствии заменил не менее даровитый Deschamps), Têtard, Dumenil, т-те Louisa Mayer, m-lle Mila, Malvina... — Речь идет о французской труппе, выступавшей на сцене Михайловского театра (ныне — Санкт-Петербургский государственный академический театр оперы и балета имени М.П. Мусоргского — Михайловский театр) с середины 1830-х годов — наряду с немецкой и «казенной» труппами. На протяжении всего XIX в. у Михайловского театра не было своей постоянной труппы, его сцену делили немецкий и французский коллективы. В зависимости от национального состава труппы, театр именовался то «Théâtre Michel» (фр.), то «Michael-Theater» [нем). Иногда здесь выступала русская труппа Александрийского театра. Французская труппа была укомплектована актерами «Комеди Франсез» («Comédie Française»), в число коих входили супруги Луиза Розали (урожд. Депрео; 1810—1856) и Александр Аллан, Виктор Верне, Клеменс Поль-Эрнест (наст, имя Клементин Жамэ; ум. 1892), Мондидье (наст, имя Жан-Луи Лабриш), Жюльен Дешан, Тетар, Луи Лемениль (ошибочно названный А.Е. Ризенкампфом Дюменилем), Луиза Майер (Мейер, в замуж. Александр-Майер), Мила (Миля) Мари (наст. фам. Дешан), Мальвина Дешан, а также Шарль-Франсуа Бертон, Жанна Сильвания Арну-Плес- си, Леонтина Вольнис, Гюстав Вормс, Мария Делапорт и Мария Паска, Люсьен Гитри и др. Среди французских актеров, игравших на сцене Михайловского театра, был также Жан-Батист Проспер Брессан (1815—1886), однако, в отличие от большинства артистов труппы, он долгое время работал в парижском «Варьете» (Théâtre des Variétés), а не в «Комеди Франсез», прежде чем получил ангажемент в Михайловский театр. О впечатлении, произведенном на него игрой французской труппы, упоминает, в частности, в своих мемуарах П.Д. Боборыкин:
Из глубины «курятника» в райке Михайловского театра смотрел я пьесу, переделанную из романа Бальзака «Лилия в долине». <...> И в этой слащавой светской пьесе, и в каком-то трехактном фарсе (тогда были щедры на количество актов) я ознакомился с лучшими силами труппы — в женском персонале: Луиза Майер, Вольнис, Миля, Мальвина; в мужском — Бертон, П. Бондуа, Лемениль, Берне, Дешан, Пешна и другие [Боборыкин П.Д. За полвека // Боборыкин П.Д. Воспоминания: В 2 т. М., 1965. T. 1. С. 135).
Ср. также у М.Е. Салтыкова-Щедрина: «Приедешь, бывало, в Михайловский театр, да выйдет на сцену Луиза Майер в китайском костюме (водевиль “La fille de


Примечания. Воспоминания современников...
685
Dominique” (“Дочь Доминика”. — К. Б.)), да запоет <...> как весь театр Михайловский словно облютеет. “Bis! bis!” (“Бис! Бис!” — К. Б) — зальются хором люди всех ведомств и всех оружий» [Салтыков-Щедрин М.Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1974. Т. 16. Кн. 2. С. 15). А.Е. Ризенкампф, вероятно, допускает неточность, перечисляя артистов французской труппы Михайловского театра, чье выступление вызвало у Достоевского и у него самого особое восхищение: Мила, Мальвина и Жульен Дешан, Мондидье, Лемениль, Поль- Эрнест и Тетар играли на сцене Михайловского театра в 1850—1860-е годы (Мила Дешан в 1850—1863 гг., Мальвина и Жюльен Дешан в 1850—1864 гг., Мондидье в 1850—1851 гг., Лемениль в 1850—1864 гг., Поль-Эрнест в 1853 г., Тетар в 1853— 1869 гг.). В описываемое время Ризенкампф с Достевским могли присутствовать на спектаклях с участием лишь Верне, Брессана, Майер и супругов Аллан (см.: Вольф А.Я. Хроника петербургских театров с конца 1826 до начала 1855 года. СПб., 1877. Ч. 1).
22 На немецком театре выдавались тогда двое: г. Кунст и г-жа Лилла Лёве. — Речь идет о немецкой труппе Михайловского театра, сыгравшей особую роль в популяризации произведений немецкой литературы, именно эта труппа впервые в России начали ставить спектакли по сочинениям И.-В. Гёте и Ф. Шиллера. Вероятно, А.Е. Ризенкампф и Достоевский побывали на выступлении немецкой труппы в 1841 г.: именно в это время на гастроли в Петербург приехал немецкий актер Вильгельм Кунст (наст. фам. Кунце; 1799—1859). О его игре, в частности, весьма положительно отзывалась «Северная пчела»:
В нашей столице находится теперь один из первоклассных трагических артистов Германии, г-н Кунст <...>. Г-н Кунст являлся уже в четырех ролях на нашей немецкой сцене: в Карле Море («Разбойники», Шиллера), Гамлете, Родерике («Жизнь есть сон», Кальдерона) и Гюго («Преступление», Мюльнера); во всех этих ролях он увенчался полным успехом. Любители театра в особенности с нетерпением ожидают повторения «Гамлета», пьесы, которую пойдут смотреть и не знающие немецкого языка, потому что благодаря переводу Н.А. Полевого и игре В.А. Каратыгина они знают ее почти наизусть. Роль Гамлета в игре г-на Кунста представляется совершенно в новом виде (СП. 1841. No 194. 2 сентября. С. 774).
Лилла Лёве (род. 1817) — немецкая артистка из немецкой актерской династии XIX в., выступала на петербургской сцене в 1841—1843 гг.; весной 1843 г. Р.М. Зотов писал о ее выдающемся мастерстве: «Немецкая труппа также продолжает свое quasi-существование. <...> А между тем, в ней есть много истинных дарований. Такая актриса, как Лёве, блистала бы везде на первых театрах Германии, а у нас посетители других трупп едва ли знают ее. Это грустно!» (СП. 1843. N® 53. 9 марта. С. 210).
23 ...в роли Марии Стюарт... — Речь идет о пьесе французского драматурга П.-А. Лебрена «Мария Стюарт» («Marie Stuart», 1820), ставившейся на сцене Михайловского театра.


686
Приложения
24 В 1841 году публика восхищалась концертами известного скрипача Оле-Буля. — Имеется в виду Уле Борнеман Булль (1810—1880) — норвежский скрипач-виртуоз, композитор и фольклорист. Во время гастролей 1841 г. он дал в Петербурге несколько концертов, первый из которых состоялся 11 мая в зале дома Энгельгардта, а второй (и, по уверению «Северной пчелы», последний в том году) прошел 17 мая, в том же помещении (см.: СП. 1841. No. 101. 10 мая. С. 404; № 107. 17 мая. С. 428).
25 С 9 апреля 1842 года начались концерты гениального Листа и продолжались до конца мая. — Ференц (Франц) Лист (1811—1886) — венгерский пианист-виртуоз и композитор, основоположник Веймарской школы в музыке. Первый концерт Листа в Петербурге состоялся 8 апреля 1842 г. в зале Дворянского собрания (см.: СП. 1842. No 78. 8 апреля. С. 312); на нем музыкант исполнил увертюру к «Вильгельму Теллю» («Guillaume Tell», 1828) Д.-А. Россини, анданте из «Лючии ди Ламмермур» («Lucia di Lammermoor», 1835) Г. Доницетти, свою фантазию «Дон-Жуан» («Réminiscences de Don Juan», 1841) на тему оперы (1787) В.-А. Моцарта, романс «Аделаида» («Adelaide», 1796) Л. ван Бетховена и собственный «Большой хроматический галоп» («Grand galop chromatique», 1838). Лист дал в Петербурге еще пять концертов во время гастролей 1842 г.: 11 апреля, 10 и 15 мая в зале Дворянского собрания, 28 апреля и 5 мая в зале дома Энгельгардта (см.: СП. 1842. No 81. 11 апреля. С. 324; № 92. 28 апреля. С. 368; М> 98. 5 мая. С. 392; № 102. 9 мая. С. 408; № 107. 15 мая. С. 428). Также Лист участвовал 25 апреля 1842 г. в большом благотворительном концерте, прошедшем в зале Дворянского собрания, 26 апреля выступил на драматическо-музыкальном вечере Валери-Мира в зале дома Энгельгардта, 30 апреля играл на благотворительном концерте в зале Дворянского собрания, 8 мая исполнил свою фантазию «Дон-Жуан» в петербургском Большом театре, 11 мая принял участие в утреннем концерте А. Миллер, состоявшемся в зале графини А.Г. Лаваль, а 12 мая выступил на музыкальном утре Г. Гилью в зале дома Энгельгардта (см.: Там же. № 90. 25 апреля. С. 360; № 94. 30 апреля. С. 376; No 101. 8 мая. С. 404; Nq 103. 11 мая. С. 412; № 104. 12 мая. С. 416).
26 Несмотря на неслыханную до тех пор цену билетов [сначала по 25, после по 20рублей ассигнациями)... — Ср. в «Северной пчеле»: «Сегодня, в среду, 8-го апреля, г. Лист дает в зале Дворянского собрания музыкальное утро. Начало в 2 часа попол. — Билеты по 15 и 10 р<ублей> асс<игнациями>» (СП. 1842. Nо 78. 8 апреля. С. 312; ср. также: СП. 1842. № 81. 11 апреля. С. 324; No 92. 28 апреля. С. 368; Nq 98. 5 мая. С. 392; № 102. 9 мая. С. 408; Nq 107. 15 мая. С 428).
27 ...носившими... тросточки à la Liszt. — Ференц Лист постоянно ходил с тростью, согласно легенде, однажды он побил ею грузчиков, которые уронили его рояль при погрузке на корабль. Некоторые петербургские франты пытались перенять эту манеру и ввести ношение трости в моду.
28 Теллляк — петля с кистью на конце рукоятки меча, шпаги, сабли, шашки.
29 ...танцклассы с шпицбалами: Марцынкевича, Буре, мадам Кестениг, Рейхард- та... — Необходимость обучения бальным танцам определялась нормами жизни русского дворянства; к началу XIX в. умение хорошо танцевать для мужчин было важным условием успешной карьеры, для дам — залогом удачного замужества.


Примечания. Воспоминания современников...
687
Танцевальные классы, как в богатых частных домах, так и в общественных заведениях, работавших по принципу школы, обычно возглавлялись иностранными танцмейстерами. Общественные танцевальные залы при этом, продолжая выполнять дидактическую функцию, постепенно приобрели и развлекательную, обратившись в место для досуга не только дворян, но и людей других сословий. К середине столетия они стали всё более напоминать нечто вроде «мюзик-холла»: с проникновением в них канкана и подобных ему танцев оттуда почти полностью исчезла атмосфера дворянского бала, там нередки были скандалы и потасовки подвыпившей молодежи. Среди двух десятков танцевальных залов Петербурга наибольшей популярностью пользовался зал Луизы Кессених-Графемус (урожд. Эстер Мануэ; 1786—1852), располагавшийся на набережной реки Мойки, 95 (позже на набережной реки Фонтанки, 114). А.Е. Ризенкампф, вероятно, упоминает его во многом потому, что там играл превосходный оркестр; помимо Достоевского и Ризенкампфа там бывали Н.А. Некрасов, М.Е. Салтыков-Щедрин и многие другие писатели. Не менее известным было танцевальное заведение К.М. Марцинке- вича (ум. 1867), называемое завсегдатаями «Марцинки» (Гороховая улица, 57 / набережная реки Фонтанки, 81), оно имело, однако, дурную славу из-за часто происходивших там бесчинств. См: Бахрушин Ю.А. История русского балета. М., 1973. С. 24—28; Столпянский П.Н. Музыка и музицирование в старом Петербурге. Л., 1989. С. 87—93. Сведений о двух других владельцах танцевальных классов обнаружить не удалось. Шпицбал — платный танцевальный вечер.
30 	Весною 1843... во время Великого поста он навещал концерты вновь прибывшего Листа, знаменитого тенора Рубини и кларнетиста Блаза. — Джованни Батиста Рубини (1795—1854) — выдающийся итальянский певец-тенор. Рубини концертировал в Петербурге в марте — июне 1843 г.; в Великий пост 1843 г. он дал четыре концерта в зале Дворянского собрания — 2, 4, 9 и 14 марта (см.: СП. № 47. 2 марта. С. 188;J4o 49. 4 марта. С. 196; Ne 53. 9 марта. С. 212; No 57. 13 марта. С. 228). Арнольд Йозеф Блас (1814—1892) — известный бельгийский кларнетист, «то же на кларнете, что Лист на фортепиано и Паганини на скрипке», как писала о нем «Северная пчела» (Там же. 1842. Ne 30. 7 февраля. С. 119). А.Е. Ризенкампф допускает неточность: во время гастролей 1843 г. Лист впервые дал в Петербурге концерт 14 апреля в зале дома Энгельгардта, а затем выступил 18 апреля на благотворительном концерте, который состоялся в зале Дворянского собрания и в котором среди прочих принял участие Рубини, тогда как Великий пост в том году длился с 22 февраля по 10 апреля (см.: Корф М.А. Дневник. Год 1843-й. М., 2004. С. 181; СП. 1843. № 83. 17 апреля. С. 332). Блас же играл перед петербургской публикой в мае — июне 1843 г.: 23 мая вместе с Листом, Рубини и басом Нигри на музыкальном утре Элизы Мерти в зале дома Энгельгардта, 27 мая вместе с Листом, Рубини и пр. на музыкальном утре М. Чекка в зале дома Энгельгардта, 2 июня вместе с Рубини и пр. на последнем в сезоне петербургском концерте Листа, прошедшем в петербургском Большом театре, и, наконец, 5 июня вместе с Листом и пр. на музыкальном утре ТА. и И.С. Маффей в зале дома Энгельгардта (см.: СП. 1843. Nq 112. 22 мая. С. 448; № 116. 27 мая. С. 464; Nq 123. 5 мая. С. 492). Ср. также с. 221 наст. изд.


688
Пр иложения
31 ...на представлении «Руслана и Людмилы». — Имеется в виду опера в пяти действиях (1837—1842) М.И. Глинки, премьера которой прошла 27 ноября 1842 г. на сцене петербургского Большого театра. Ср. также с. 221 наст. изд.
32 ...декламировал... Ламартина «Le poète mourant»... — Имеется в виду элегия Альфонса де Ламартина «Умирающий поэт» из сборника «Новые поэтические размышления» («Nouvelles méditations poétiques», 1823), одно из лучших произведений поэта.
33 ...более всего он занимался чтением французских романистов, особенно «Confession générale» Фредерика Су лье, «Les contes bruns» Бальзака, «Japhet à la recherche d'un père» Марриэта... — A.E. Ризенкампф допускает неточность: из перечисленных сочинений лишь «Общая исповедь» (1839) удовлетворяет обоим критериям — является романом и принадлежит французскому автору — писателю-романисту и драматургу Фредерику Сулье (1800—1847). Роман «Иафет в поисках отца» (1836; фр. пер. 1837) был создан Фредериком Марриетом (1792—1848), известным английским сочинителем, автором приключенческих романов преимущественно морской тематики. «Темные рассказы» (1832; рус. пер.: Темные рассказы опрокинутой головы. Соч. Бальзака: В 2 ч. / С фр. СПб., 1836) — сборник новелл, в котором О. де Бальзак участвовал только двумя произведениями: «Разговор от одиннадцати до полуночи» («Une conversation entre onze heures et minuit») и «Испанский гранд» («Le Grand d’Espagne»), остальные тексты сборника принадлежали Ф. Шалю и Ш. Рабу.
34 «Отечественные записки». — См. примеч. 6 к письму 21.
35 «Библиотека для чтения». — См. примеч. 1 к письму 19.
36 Карл Бек (1817—1879) — австрийский поэт, автор романа в стихах «Янко, венгерский табунщик» («Jankö, der ungarische Rosshirt», 1840).
37 Фрейлиграт Фердинанд (1810—1876) — немецкий поэт, писавший стихи на политические темы.
38 Рюккерт Фридрих (1788—1866) — немецкий поэт и переводчик, профессор восточной литературы в Эрлангенском (1826—1841 гг.) и Берлинском (1841— 1848 гг.) университетах.
39 Ник. Ленау (полн. имя Николаус, наст, имя Франц Нимбш фон Штреленау; 1802—1850) — австрийский поэт-романтик.
40 Эм. Гей бель (полн. имя Эммануил; 1815—1884) — немецкий поэт позднего романтизма.
41 Ян. Грюн (полн. имя Анастазиус; наст, имя Антон Александр фон Ауэр- шперг; 1806—1876) — австрийский поэт и новеллист.
42 Иллмерман Карл Лебрехт (1796—1840) — немецкий поэт, прозаик, театральный деятель и юрист.
43 Фёрстер Георг (Форстер; 1754—94) — немецкий просветитель и публицист.
44 Гервег Георг (1817—1875) — немецкий революционно-демократический поэт и публицист.
45 ...Ланге... — Вероятно, имеется в виду Самуэль Готлиб Ланге (1767—1823) — немецкий религиозный философ, автор трактата «Система теологической мора-


Примечания. Воспоминания современников...
689
ли» («System der theologischen Moral», 1803) и учебника элементарной логики («Lehrbuch der reinen oder Elementar-Logik», 1828).
46 ...Г. фон Фаллерслебена... — Имеется в виду Август Генрих Гофман фон Фал- лерслебен (1798—1874) — немецкий поэт, историк, филолог-фольклорист.
47 Гейне Генрих (1797—1856) — выдающийся немецкий поэт и публицист.
48 Берне Людвиг (1786—1837) — немецкий писатель и публицист.
49 ...«Es kamen nach Frankreich zwei Grenadier’» Гейне... — Имеется в виду романс Г. Гейне «Два гренадера» («Die Grenadiere» («Nach Frankreich zogen zwei Grenadier’...»), 1820) из сборника «Книга песен» («Buch der Lieder», опубл. 1827), неоднократно переводившийся на русский язык.
50 ...долл почтенного бельгийца Монтиньщ служившего ллеханиколл при арсенале. — Сведений о названном лице не обнаружено.
51 Эртелев переулок (совр. улица Чехова) — улица в центре Петербурга, ведущая от улицы Жуковского к улице Некрасова. Свое название получил по имени героя Отечественной войны 1812 г. Ф.Ф. Эртеля (1768—1825).
52 ...в долле аптекаря Фролллла. — Аптека Эрнста Фрома находилась по адресу: Екатерининский канал, 93 (см.: Книга адресов С.-Петербурга на 1837 год, изданная с разрешения и одобрения С.-Петербургского г. военного генерал-губернатора, Карлом Нистремом. СПб., 1837. С. 1272).
53 ...фабрика швейцарца Шугарта. — Ситцевая фабрика Шугарта (Шугарда) находилась в принадлежащем ему доме в 3-м квартале Выборгской стороны, на набережной реки Большая Невка (см.: Городской указатель, или Адресная книга присутственных мест, учебных заведений, врачей, художников и разных предметов торговой и ремесленной производительности на 1850 год у Сост. Н.И. Цылов]. СПб., 1849. С. 378). Других сведений о Шугарте на обнаружено.
54 ...известный писатель доктор Максимилиан фон Гейне [брат поэта)... — Максимилиан Гейне (1805/1807—1879) — младший брат немецкого поэта Генриха Гейне, выпускник медицинского факультета Мюнхенского университета (1829 г.); состоял военным врачом на русской службе, в частности, принимал участие в Русско-турецкой войне (1828—1829 гг.) и в подавлении Польского восстания (1830—1831 гг.). С начала 1830-х годов работал хирургом в военном госпитале, вышел в отставку в чине статского советника. М. Гейне участвовал в создании первого русского медицинского журнала на немецком языке «Медицинише Цайтунг Руссландс» («Medizinische Zeitung Russlands», 1844—1859), а также в 1833 г., вместе с Н.Ф. Аренд- том, разработал проект первой в России специализированной детской клиники — Императорской Николаевской детской больницы (в наст, время — Детская городская клиническая больница № 5 имени Н.Ф. Филатова, Бухарестская улица, 134). Ему принадлежит ряд научных исследований, в частности: «Медико-топографические наброски о Санкт-Петербурге» («Medico-topographische Skizze von St.- Petersburg», 1844), «Статьи об истории восточной чумы» («Beiträge zur Geschichte der orientalischen Pest», 1846), «Фрагменты из истории медицины в России» («Fragmente aus der Geschichte der Medizin in Russland», 1848). M. Гейне не был чужд и литературе, он написал несколько беллетристических произведений и публицистических очерков (см., напр.: Гейне М. Путевые заметки врача. Из писем к


690
Приложения
редактору «Врачебной газеты». СПб., 1853; Он же. Празднование пятидесятилетнего юбилея Императорской медико-хирургической академии. [СПб.], 1850; Heine М. Bilder aus der Türkei. St.-Petersburg, 1833).
55 ...профессор Хоменко... — Установить, о ком идет речь, не удалось.
56 ...живописец и скульптор Андерсон... — Сведений об упоминаемом лице не найдено.
57 ...брат известного естествоиспытателя и туриста фон Чуди... — Возможно, речь идет о Фридрихе Чуди (1820—1886) — брате известного швейцарского натуралиста Иоганна Якоба Чуди (1818—1889), политическом деятеле и ученом, впоследствии написавшем труд «Жизнь животных в Альпах» («Das Tierleben der Alpenwelt», 1853), который был переведен на множество языков.
58 ...писатель Г. Фрей... — Возможно, имеется в виду Адам Леонтьевич Фрей (1820—1876) — недоучившийся студент филологического факультета Дерггтского университета, переехавший в Петербург в 1845 г. Достоевский мог знать его еще по Главному инженерному училищу, где Фрей преподавал немецкий язык. Он написал несколько учебных пособий по немецкому языку, которые широко использовались в средних учебных заведениях Петербурга (см., напр.: Немецкая грамматика для русских гимназий, составленная А-ом Фреем, учителем немецкого языка при 2-ой Петербургской гимназии и при училище Св. Анны. 2-е испр. изд. St. Peterburg; Leipzig, 1868).
59 Филиппика (греч. çiXwwnxol) — гневная обличительная речь, выступление против кого-либо (от названия речей древнегреческого оратора Демосфена против македонского царя Филиппа П).
60 ...своего дяди Солтана... — Солтан (Пересвпг-Солтан) — дворянский род русско- литовского происхождения, разделившийся на несколько ветвей; внесен в родовые книги Минской, Гродненской и Могилевской губерний. О каком именно представителе рода идет речь, не установлено.
61 ...с сочинениями Мицкевича, и многие из... его сонетов тогда же были мною переведены на немецкий язык. — Адам Бернард Мицкевич (1798—1855) — поэт и публицист, классик польской и мировой литературы, один из лидеров польского национально-освободительного движения. В 1820-е годы неоднократно посещал Санкт- Петербург, был знаком с некоторыми декабристами (в частности, с К.Ф. Рылеевым, А.А. Бестужевым), а также с рядом русских писателей и поэтов (прежде всего с А.С. Пушкиным, П.А. Вяземским, А.А. Дельвигом, И.В. Киреевским, братьями К.А. и Н.А. Полевыми, Д.В. Веневитиновым, Е.А. Баратынским). В России Мицкевич был запрещенным автором и не издавался до 1867 г.; его стихотворение «К русским» («Do przyjaciol moskali», 1832) было опубликовано А.И. Герценом — в оригинале с параллельным прозаическим переводом, вероятно, Н. Огарева — в составе поэтического сборника К.Ф. Рылеева (см.: Думы. Стихотворения К. Рылеева/ С предисл. Н. Огарева. L., 1860. С. XX—ХХШ, XXV—ХХУШ). Немецкие переводы произведений Мицкевича, упоминаемые А.Е. Ризенкампфом, не известны.
62 Кахексия (от греч. xocxoç — «плохой», eÇtç — «состояние») — крайнее истощение организма, которое характеризуется общей слабостью, резким снижением веса и активности физиологических процессов, а также изменением психического состояния больного.


Примечания. Воспоминания современников...
691
63 Костоеда (устар.) — воспаление костной ткани или зуба, сопровождаемое их разрушением.
64 Денщик — нестроевая солдатская служба в качестве казенной прислуги офицера, учрежденная при Петре I и просуществовавшая до отмены специальным указом 1881 г. Первоначально слово «денщик», впрочем, использовалось как обозначение находящихся в дневном наряде. Некоторые русские дворяне, получившие военное образование, по выходе в отставку продолжали называть своих слуг денщиками.
65 ...обопасении наступления какого-то летаргического сна пишет и брат его Андрей Михайлович в Nq 1778, 8 февраля 1881 года газеты «Новое врелля».— Речь идет о замечании из письма А.М. Достоевского в редакцию «Нового времени»: «Мне часто приходилось видеть записи его, оставляемые им на ночь, приблизительно следующего содержания: “Сегодня со мною может случиться летаргический сон, а потому — не хоронить меня (столько-то) дней”» [Достоевский А.[М.] О Ф.М. Достоевском. Письмо в редакцию //НВ. 1881. No 1778. 8 февраля. С. 2). «Новое время» — одна из крупнейших русских газет, издававшаяся в Петербурге в 1868— 1917 гг.; с 1876 по 1912 г. газета принадлежала А.С. Суворину.
66 Друзья его, как то: Григорович в 1844 году поставил уже на сцену две комедии... — Имеются в виду две переведенные Д.В. Григоровичем пьесы: пятиактная драма «Наследство» (см.: РиП. 1844. Кн. 9. Отд. 10. С. 606—683) — интерпретация пьесы Фредерика Сулье «Евлалия Понтуа» («Eulalie Pontois», 1843), и одноактный водевиль «Шампанское и опиум» (см.: Клервиль Л.-Ф., Варен Ш. Шампанское и опиум, или Война с Китаем: Водевиль в одном действии. / Пер. Д.В. Григорович // ОР СП6ГТБ. 1.6.1.51. № 3869. Л. 1—27об.) — переложение сочинения Луи Франсуа Никола Клервиля и Шарля Варена («L’opium et le champagne, ou La guerre de Chine», 1842), дополненное куплетами B.P. Зотова. Григорович опубликовал также в 1844 г. рассказ «Театральная карета» (см.: ЛГ. 1844. № 45. 16 ноября. С. 752-757).
67 Патон (Паттон). — См. примеч. 4 к письму 17.
68 ...перевод «Истории польского восстания Смиттена»... — Речь идет об «Истории польского восстания и войны 1830 и 1831 годов» («Geschichte des polnischen Aufstandes und Krieges in den Jahren 1830 und 1831»; t. 1—2 — 1839, t. 3 — 1848; pyc. nep. — 1863—1864) Федора Ивановича Смита (в зап. традиции Фридрих фон Смитт; 1787—1865), русского военного историка, во время польской кампании 1830—1831 гг. состоявшего при главной квартире армии фельдмаршала И.И. Дибича редактором известий о действиях русской армии для иностранной печати. Смит опубликовал свой труд на немецком языке, о чем, в частности, упоминает переводчик книги, В.К. Квитницкий, в сопроводительной статье к тому 3 русского издания «Истории польского восстания»: «Смит получил возможность в 1839 г. издать в Берлине первые два тома своего сочинения, т. е. поход Дибича. Более затруднений встретил он при издании похода Паскевича, но и 3-й том, наконец, издан в Берлине в 1848 г.» [Квитницкий В.[К.] [Биографические сведения о Ф.И. Смите] // Смит Ф. История польского восстания и войны 1830 и 1831 годов. СПб., 1864. Т. 3. С. XXV). Очевидно, именно этот труд пытался переводить Оскар


692
Пр иложения
Петрович Паттон (Патон), товарищ Достоевского по Главному инженерному училищу. Издание данной работы на русском языке в 1840-е годы было невозможно по цензурным причинам, вероятно, этим объясняется и выход книги в России лишь в начале 1860-х годов. Ошибка А.Е. Ризенкампфа в имени автора, по всей видимости, связана с тем, что в подавлении Польского восстания 1830—1831 гг. участвовали несколько представителей рода Смитгенов, в частости, генерал-майор Густав Густавович Смиттен (1793—1864), а также Александр Евстафьевич Смиттен (1803—1846), герой ппурма Варшавы в 1831 г., кавалер ордена Св. Георгия 4гй степени.
69 ...Михаил Михайлович оканчивал перевод «Дона Карлоса» Шиллера... — К 1844 г. относится лишь замысел М.М. Достоевского переложить драму Ф. Шиллера, сам перевод вышел позже, в 1848 г. (см. примеч. 2 к письму 20).
70 ...разные статейки на немецком языке в «Магазине для немецких читателей в России» Л.Т. Эльснера... — Людвиг Теодор Эльснер (в рус. традиции также Людвиг Федорович; 1808—1861) — преподаватель немецкого языка и немецкой литературы XVIII—XIX вв. на историко-филологическом факультете Санкт- Петербургского университета (1835—1852 гг.), после смерти Фридриха Вальтера редактировал немецкоязычный журнал «для поучительного и приятного времяпрепровождения» — «Магацин белерендер унд ангенемер Унтерхальтунг фюр дойче Лезер ин Руссланд» («Magazin belehrender und angenehmer Unterhaltung für deutsche Leser in Rußland», 1831—1840; c 1836 r. — «Magazin für deutsche Leser in Rußland», в 1840 г. — «Magazin angenehmer Unterhaltung»), пока его не сменил на этой должности Карл Край. Найт упоминаемые А.Е. Ризенкампфом статьи не удалось. См. также: Григорьев В.В. Императорский С.-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет его существования. СПб., 1870. С. 111, 128, 142.
71 ...Федор Михайлович, глубоко веривший в свое литературное призвание, изготовил сотни мелких рассказов... — По всей видимости, некоторая часть этих набросков, связанных с основным текстом «Бедных людей» эпистолярной формой, вошла затем в роман в виде вставных эпизодов (история Горшкова, детство Вареньки, история Покровского, вещий сон Девушкина «о сапогах» и др.).
5
[А.Е. Ризенкампф]
[ВОСПОМИНАНИЯ О Ф.М. ДОСТОЕВСКОМ В ЗАПИСЯХ И ПЕРЕСКАЗЕ О.Ф. МИЛЛЕРА]
Фрагменты
Публ. по: Миллер О.Ф. Материалы для жизнеописания Ф.М. Достоевского //Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1883. T. 1: Биография, письма и заметки из записной книжки. С. 34—35, 41, 48—53.
Создавая «Материалы для жизнеописания Ф.М. Достоевского», О.Ф. Миллер считал возможным пересказывать и по-своему интерпретировать собранные им


Примечания. Воспоминания современников...
693
свидетельства о Достоевском, как устные, так и письменные (уже опубликованные к началу 1880-х годов или присланные исследователю по его просьбе «лицами, близко стоявшими к Достоевскому в ту или иную пору его жизни»). Сетуя на «слабую отзывчивость лиц, близко знавших покойного», он находил позволительным «сообщать о нем сведения апокрифического характера» и призывал смотреть на свою книгу «как на свод материалов — не более» (Биография 1883: 4, 3). Среди свидетельств, полученных Миллером от людей, лично знакомых с Достоевским, были и воспоминания доктора А.Е. Ризенкампфа. Свои заметки он отправил Миллеру в конце 1881 г.; рукопись, переданная Ризенкампфом Миллеру, долгое время была не известна, пока ее не удалось найти и опубликовать Г.Ф. Коган (см.: ЛН 1973: 322—331). Так появились два варианта воспоминаний Ризенкампфа о Достоевском. Эти тексты не совпадают полностью: «соединяя иногда отрывки воспоминаний из разных мест тетради, Миллер упустил некоторые существенные детали» (Там же: 322), в частности, имена некоторых лиц из окружения Достоевского.
1 ...приехавший для поступления в Медико-хирургическую академию из Ревеля, где познакомился с Михаилом Михайловичем... — См. примеч. 1, 3 к воспоминаниям
A. 	Е. Ризенкампфа (No 4).
2 ...Жуковского «Смалъгольмский барон»... — Имеется в виду баллада сэра
B. Скотта «The Eve of St. John» («Канун Иванова дня», 1799), в России известная в переводе В.А. Жуковского «Замок Смальгольм, или Иванов вечер» (1822).
3 ...заведенная в училище строгость не позволяла ему отлучаться. — Как воспитанник младших классов Главного инженерного училища Достоевский был на казарменном положении вплоть до 1841 г. Лишь с переходом в офицерские классы летом 1841 г. он получил возможность жить вне стен училища и снял квартиру на Караванной улице близ Манежа. См. также примеч 7, 12 к воспоминаниям Д.В. Григоровича.
4 ...в гимнастическом заведении шведа де Рона, помещавшемся в одном из павильонов Инженерного замка». — Имеется в виду гимнастический зал Главного инженерного училища. Помимо фехтования, по инициативе великого князя Михаила Павловича, в Главном инженерном училище были введены уроки гимнастики и верховой езды (см.: Максимовский 1869: 144). Занятия проходили в специально предназначенном для этого гимнастическом зале, оборудованном во время перестройки Инженерного замка в 1822 г. Согласно штатному расписанию училища, с кондукторами 1-го и 2-го классов занимались три преподавателя фехтования и гимнастики, на что в год отводилась сумма в тысячу рублей (см.: Там же: 38 (Прил.)). Сведений об упоминаемом А.Е. Ризенкампфом лице не обнаружено.
5 В конце 1840 года ~ друзей на прощальный вечер. — См. примеч. 7, 9, 12 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (No 4).
6 ...Федор Михайлович и читал отрывки из двух своих драматических опытов... «Марии Стюарт» и «Бориса Годунова». — Ср. с. 214 наст. изд.
7...впечатление, произведенное на него в роли Марии Стюарт... Лилли Лёве. — См. примеч. 22, 23 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (No 4).
8 	...к первым годам жизни Федора Михайловича на свободе... — См. примеч. 3.


694
Приложения
9 ...в 1841 и начале 1842 года... концерты таких виртуозов, как Оле-Буль и Лист. — Уле Борнеман Булль впервые гастролировал в России в феврале — марте 1838 г. Второй раз в Петербург он приехал в 1841 г. и дал два концерта в зале дома Энгельгардта, 11 и 17 мая (см.: СП. 1841. № 101. 10 мая. С. 404; № 107. 17 мая.
С. 	428). В третий раз Булль концертировал в Петербурге лишь в 1865 г. Ференц Лист впервые выступал с концертами в Петербурге в апреле — мае 1842 г. (см. примеч. 24, 25 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа, № 4).
10 ...курить жуковский табак. — Имеется в виду табак широко известной петербургской фабрики, принадлежавшей Василию Григорьевичу Жукову (1796—1882). Фабрика и магазин находились на набережной реки Фонтанки, около Чернышева моста (совр. мост Ломоносова).
11 ...сын богатого гусарского полковника и его жены, француженки-аристократки... — Семья Д.В. Григоровича была дворянской, но не принадлежала ни к родовитым, ни к богатым. Отец писателя — Василий Ильич Григорович (ум. 1830) — бывший гусар, дослужившийся до чина майора, по выходе в отставку устроился управляющим в имении С.И. Соллогуб (урожд. Архарова), матери литератора В.А. Соллогуба, затем приобрел имение Дулебино в Тульской губернии и стал помещиком. В 1820 г. он женился на француженке Сидонии Вармо (1799—1869), чья сводная сестра Камилла Ле Дантю была замужем за декабристом В.П. Ивашевым.
12 ...поручика Тотлебена, тогда уже обнаруживавшего задатки будущей своей известности... — Граф Эдуард Иванович Тотлебен (1818—1884) — выдающийся русский военный инженер, генерал-адъютант (1855), инженер-генерал (1869), герой Крымской войны (1853—1856 гг.), а также Русско-турецкой войны 1877—1878 гг.; его именем названа одна из улиц Софии. Из-за болезни сердца Тотлебен был в чине инженер-подпоручика отчислен в 1838 г. из Главного инженерного училища с назначением на действительную службу в Рижскую инженерную команду, откуда его по собственной просьбе перевели в 1839 г. в гренадерский батальон. Годом позже Тотлебен поступил поручиком в учебный саперный батальон.
13 ...артиста Рамазанова... — Николай Александрович Рамазанов (1815—1867) — выдающийся русский художник и скульптор, выпускник Петербургской Академии художеств (1839 г.). После смерти С.И. Гальберга в 1839 г. участвовал вместе с А.А. Ивановым, П.А. Ставассером и К.М. Климченко в реализации двух проектов мастера — памятников Н.М. Карамзину в Симбирске (совр. Ульяновск) и Г.Р. Державину в Казани. В 1843 г. как пенсионер Академии художеств уехал в Италию и пробыл там три года. См. также примеч. 2 к воспоминаниям Л.Ф. Достоевской.
14 ...переводил с французского какую-то пьесу из китайского быта... — Возможно, речь идет о водевиле Л.-Ф.-Н. Клервиля и Ш. Варена «Шампанское и опиум, или Война с Китаем», ставившемся, в переводе Д.В. Григоровича, в Малом и Александрийском театрах в сезоне 1843/44 г. (см. об этом: Григорович Д.В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 64). См. также примеч. 66 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (No 4).
15 (О том, будто Ф<едор> М<ихайлович> еще в Инженерном училище писал своих «Бедных людей», доктор Ризенкампф ничего не знал). — Как и А.И. Савельев (см.


Примечания. Воспоминания современников...
695
с. 382 наст, изд.), О.Ф. Миллер был уверен, что часть сюжетных линий, а также отдельные фрагменты романа «Бедные люди» были созданы Достоевским в 1841— 1843 гг., в пору написания им «сотен мелких рассказов» (с. 218 наст. изд.).
16 ...Фредерика Сулье [особенно любя «Mémoires du diable»)... — Имеется в виду один из лучших романов Ф. Сулье, «Мемуары дьявола» («Les mémoires du diable», 1837—1838), в начале 1840-х годов пользовавшийся большой популярностью в России. Достоевский читал это сочинение в оригинале: при его жизни роман в русском переводе не публиковался.
17 Эмиль Сувестр (1806—1854) — французский романист, автор популярных водевилей, в поздние годы жизни — историк и фольклорист.
18 ...отчасти даже Поль-де-Кока. — См. примеч. 27, 88, 102, 135, 223 к роману.
19 В Великом посту 1842 года... позволил себе отдыхать от трудов на концертах вновь прибывшего Листа, а также знаменитого певца Рубини и кларнетиста Блаза. — А.Е. Ризенкампф допускает неточность: в 1842 г. Ференц Лист впервые концертировал в России, следующие гастроли музыканта в Петербурге состоялись весной — летом 1843 г.; во время Великого поста, длившегося в 1842 г. со 2 марта по 18 апреля, он дал два концерта в зале Дворянского собрания — 8 и 11 апреля (см.: СП. 1842. № 78. 8 апреля. С. 312; № 81. 11 апреля. С. 324). Итальянский певец Д.-Б. Рубини впервые предстал перед петербургской публикой лишь в 1843 г. Бельгийский кларнетист А.-И. Блас в Великий пост 1842 г. дал два выступления: 16 марта в зале дома Энгельгардта и 31 марта в Юсуповском дворце, в зале графа Браниц- кого, а также принял участие в большом концерте, прошедшем 7 апреля в Михайловском театре (см.: Там же. Nо 59. 16 марта. С. 236; № 71. 31 марта. С. 284; № 77. 7 апреля. С. 308). См. также примеч. 25, 30 к воспоминаниям А.Е. Ризен- кампфа (No 4); ср. с. 215—216 наст. изд.
20 После Пасхи, в апреле... на представлении «Руслана и Людмилы». — Премьера оперы М.И. Глинки «Руслан и Людмила» состоялась 27 ноября 1842 г. в петербургском Большом театре. Вероятно, Достоевский встретился с А.Е. Ризенкампфом на спектакле в апреле следующего, 1843 г. Ср. также с. 216 наст. изд.
21 ...ресторан Лерха на Невском проспекте. — Ресторан Лерха (Лерхе) находился по адресу: Невский проспект, 74.
22 На другой день, в 10 часов утра, он... проводил Федора Михайловича на пароход, а через три недели и сам отправился в Ревель, где нашел его... в семействе брата. — Достоевский навещал своего брата Михаила не в 1842 г., а годом позже. Проводы, о которых пишет А.Е. Ризенкампф, состоялись 1 июля 1843 г., на морском вокзале Петербурга. Достоевский отправился в Ревель морем, на пароходе «Сторфурстен». По приезде он остановился у Михаила Михайловича, познакомился с его женой Эмилией Федоровной и со своим племянником, сыном М.М. и Э.Ф. Достоевских, Федором; 19 июля 1843 г. он отбыл в Петербург (см.: Летопись 1993: 84).
23 Непотизм (от лат. nepos — «внук, племянник») — широко распространенная в XV—XVI вв. раздача Папами Римскими доходных должностей, высших церковных званий, земель и пр. родственникам для укрепления своей власти; в переносном значении — кумовство, служебное покровительство родственникам и друзьям.


696
Приложения
24 ...своим пиэтизмом, разжигаемым фанатическими проповедями тогдашнего модного пастора гернгутера Гуна... — Находясь в Ревеле, Достоевский, вместе с братом, Михаилом Михаиловичем, и А.Е. Ризенкампфом, посетил воскресную службу в Свято-Олайской церкви (Олевисте) и прослушал проповедь Августа Фердинанда фон Хууна (1807—1871), являвшегося одним из видных представителей гернгутеров — протестантской религиозной секты, которая получила широкое распространение в прибалтийских странах в XVIII—XIX вв. Название этого религиозного движения произошло от саксонского города Гернгут (Hermhut). В основе этико-социальной модели гернгутерства лежали традиционные для протестантизма идеи равенства, трудолюбия, уважения к старшим, бережливости и скромности в быту. В первой половине XIX в. количество последователей этого движения среди латвийских и эстонских крестьян приближалось к 50 тысячам. Пиетизм (от лат. pietas — «благочестие») — мистическое течение в протестантизме конца XVII— XVIII в., основанное на убеждении в самодостаточности «личной веры»; пиетизм ставил личные религиозные переживания верующих выше религиозных догматов и отвергал внешнюю церковную обрядность. В данном случае понятие пиетизма использовано, скорее, как обозначение напускного благочестия и религиозной фанатичности.
25 Генерализация — здесь: склонность к обобщениям.
26 Ремонт — здесь: комплект.
27 ...просил последнего поселиться в Петербурге вместе с Федором Михайловичем... Вернувшись в Петербург в сентябре 1843 года, доктор Ризенкампф так и сделал. — В сентябре 1843 г. А.Е. Ризенкампф поселился в одном доме с Достоевским — на втором этаже дома К.Я. Пряничникова.
28 Денщик Семен — вероятный прототип Фальдони в романе «Бедные люди». См. также примеч. 64 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (No 4).
29 Ремонтировавшийся — здесь: пополнявшийся.
30 ...брат фортепьянного мастера Келера. — Сведений о братьях Келер не обнаружено. Впоследствии Достоевский дал похожую фамилию (Келлер) одному из персонажей, состоящих в свите Парфена Рогожина и надеющихся поживиться его наследством («Идиот»). Возможно, некоторые из черт этого образа восходят к реальному Келеру, «брату фортепьянного мастера»: Келлер — отставной поручик, лет тридцати, совершенно опустившийся морально, автор отвратительной по своему содержанию и очень обидной для Мышкина статьи «Пролетарии и отпрыски, эпизод из дневных и вседневных грабежей! Прогресс! Реформа! Справедливость!» По мнению генерала Епанчина, текст этот выглядел так, как если бы его сочиняли «пятьдесят лакеев» (Акад. ПСС/8: 222).
31 Дело дошло до займа у одного отставного унтер-офицера, бывшего прежде приемщиком лляса у подрядчиков во 2-м Сухопутном госпитале и дававшего деньги под заклад. — Ср. описание посещения Макаром Девушкиным ростовщика (с. 72—74 наст. изд.). Второй военно-сухопутный госпиталь — один из первых в России госпиталей, образованный по приказу Петра I в 1717 г. на Выборгской стороне и первоначально носивший название сухопутного. С 1733 г. при нем была открыта медико-хирургическая школа, которую в 1786 г. объединили с аналогичным учрежде¬


Примечания. Воспоминания современников...
697
нием при Адмиралтейском госпитале в Главное врачебное училище, готовившее лекарей для армии и флота. Позднее, в 1798 г., на базе училища было создано полноценное высшее учебное заведение, в 1808 г. получившее статус академии (см. примеч. 3 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа, No 4). Наименование «Второй сухопутный госпиталь» клиника получила в 1840 г., когда около Смольного открылся новый военный госпиталь, названный «Первым». В настоящее время — Военно-медицинская академия имени С.М. Кирова.
32 ...получение вперед жалованья за январскую треть 1844 года... — В соответствии с действовавшими правилами, государственные служащие, находясь в стесненных обстоятельствах, имели право на получение жалованья вперед (см. также примеч. 238 к роману).
33 ...ощущения Раскольникова при первом посещении им процентщицы. — Имеется в виду сцена из романа «Преступление и наказание» (см.: Акад ПСС/б: 8—10).
34 В единственном дошедшем до нас письме 1843 года, относящемся к его последнему дню, сам Ф<едор> М<ихайлович> говорит о своих долгах, хотя опекун и не оставляет его без денег. — Имеется в виду письмо Достоевского к брату, Михаилу Михайловичу, от 31 декабря 1843 г. (см. с. 137—139 наст. изд.).
35 ...подбивает брата общими усилиями перевести «Матильду» Евгения Сю... — В русской традиции XIX в. имя Эжена Сю (Eugène Sue) чаще всего передавалось как Евгений. См. также с. 138—140 наст. изд.
36 ...ужинать к Доминику... — Имеется в виду популярное кафе «Доминик» (Невский проспект, 24) швейцарского кондитера Доминика Риц-а-Порта, открытое в 1841 г.
37 В марте доктору Ризенкампфу пришлось оставить Петербург... — А.Е. Ри- зенкампф уехал из Петербурга в марте 1844 г.
6
С.Д. Яновский
ВОСПОМИНАНИЯ О ДОСТОЕВСКОМ Фрагменты
Публ. по: Яновский С.Д. Воспоминания о Достоевском // Русский вестник. 1885. Т. 176. Апрель. С. 796-799.
Яновский Степан Дмитриевич (1815—1897) — врач, близкий друг Достоевского в 1840-е годы.
1 Я познакомился с Федором Михайловичем Достоевским в 1846 году. — Знакомство Достоевского с С.Д. Яновским произошло, вероятно, в конце мая 1846 г.
2 Департамент казенных врачебных заготовлений — департамент в структуре Министерства внутренних дел, образованный 17 июня 1836 г. после разделения Медицинского департамента; в его обязанности входило управление казенными аптеками и аптечными магазинами, заготовление медикаментов и медицинских


698
Пр иложения
инструментов, а также снабжение оными армии и флота. Состоял из общего присутствия, распорядительного и счетного отделений. В марте 1859 г. был передан в Военное министерство.
3 ...в доме известного тогда доктора-акушера В.Б. Шольца. — Василий Богданович Шольц (1798—1860) — врач-акушер, действительный статский советник, был известен не только как один из лучших медиков Петербурга — он первым из врачей осмотрел раненого А. С. Пушкина; сохранилась его записка о болезни и смерти поэта (см.: Записка доктора Шольца // Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. М., 1987. С. 174—175). Шольц жил в доме Т.С. Шпех- та, располагавшемся по адресу: Демидов переулок (ныне — переулок Гривцова), 4 (см.: Путеводитель. 60 000 адресов из Санкт-Петербурга, Царского Села, Петергофа, Гатчина и прочие [/ Сост. В.М. Матвеев]. СПб., 1854. С. 227).
4 Лесной и Межевой институт — военно-учебное заведение, созданное в 1837 г. на основе Санкт-Петербургского лесного института (до 1813 г. — Санкт-Петербургский форст-институт) с целью подготовки чиновников для лесной службы, а также землемеров и гражданских топографов для размежевания и оценки казенных земель. В 1862 г. преобразован в Лесную Академию; в настоящее время — Санкт- Петербургский государственный лесотехнический университет имени С.М. Кирова.
5 В числе моих пациентов был В.Н. Майков... — Имеется в виду Валериан Николаевич Майков (1823—1847) — русский литературный критик и публицист, сотрудник журналов «Современник» и «Отечественные записки», близкий друг Достоевского в 1846—1847 гг.; после ухода из журнала В.Г. Белинского возглавил отдел критики «Отечественных записок».
6 ...интеллигентном и артистическом обществе, которое собиралось тогда в доме их родителей. — Николай Аполлонович Майков (1794—1873), известный художник, академик живописи, вместе с супругой, Евгенией Петровной Майковой (урожд. Гусятникова; 1803—1880), превратил свою квартиру в Петербурге (Садовая улица, 51) в литературный и художественный салон, одно из многочисленных — но исключительно яркое по своему наполнению — общественно-культурных образований города. Салон посещали не только художники, коллеги хозяина по цеху, но и ученые, музыканты, литераторы; особенно любила эти собрания молодежь, ценившая обстановку безыскусного дружеского общения, в которой могли на равных обмениваться мнениями представители разных профессий, возрастов и идеологий. Из известных людей салон Н.А. и Е.П. Майковых посещали поэт В.Г. Бенедиктов, И.А. Гончаров — в те годы домашний учитель детей четы Майковых, журналист и писатель И.И. Панаев, только начинавший свой путь в литературе Д.В. Григорович, экономист А.П. Заблоцкий-Десятовский и многие другие. Основными темами, занимавшими участников кружка, были вопросы истории и теории изобразительного искусства и словесности; в салоне велись также рукописные журналы «Подснежник» и «Лунные ночи», где младшие Майковы помещали свои юношеские сочинения.
7 ...Владимир Николаевич Майков... — С.Д. Яновский ошибочно называет Валериана Николаевича Майкова Владимиром.


Примечания. Воспоминания современников...
699
8 ...до самого его ареста. — То есть до 22 апреля 1849 г. (см. примеч. 27 к воспоминаниям П.П. Семенова-Тян-Шанского).
9 ...казимировый жилет... — Казимир [фр. Casimir) — тонкая шерстяная ткань саржевого переплетения; отличается от кашемира плотностью и отсутствием орнаментации.
10 ...голландское белье... — Белье из голландского полотна — дорогого тонкого льняного полотна, первоначально ввозившегося из Голландии.
11 ...циллмермановский цилиндр... — Имеется в виду цилиндр из известного шляпного магазина Циммермана на Невском проспекте.
12 ...декокт Цитмана... — Декокт — отвар из лекарственных растений; декокт Цитмана, или Цитманов отвар (Decoctum Sarsaparillae), изготавливается из корня сассапареля (Smilax), растения из семейства лилейных. В XIX в. этот препарат широко применялся для лечения ревматизма и сифилиса. Как правило, больной принимал 300—400 г теплого крепкого отвара Цитмана утром и такое же количество слабого холодного отвара вечером.
13 Скорбутный (устар.) — цинготный.
14 В это время он жил в каком-то переулке между Большою и Малою Морскими... — Имеется в виду Кирпичный переулок (номер дома неизвестен); здесь Достоевский жил весной 1846 г.
15...волосы, причесанные по-русски... — То есть на прямой пробор; ср.: «<...> волосы он причесал по-русски — с прямым пробором <...>» (Тургенев И.С. Новь // Тургенев И.С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения: В 12 т. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 1981. Т. 9. С. 316).
16 Когда я... спросил у него, почему он не служит... он дал мне тот ответ, который я сообщил уже в письме... Оресту Федоровичу Миллеру и достоверность коего утверждаю... несмотря на изложенный г. Миллером в биографии Федора Михайловича вариант. — Речь идет о послании С.Д. Яновского к О.Ф. Миллеру от 8 (20) ноября 1882 г., где изложены причины выхода Достоевского в отставку, известные со слов самого писателя:
<...> опишу Вам не только рассказ Фед<ора> Мих<айловича> об отставке, но и те детали, которые к нему, т. е. к этому рассказу, относятся и по которым Вы как лицо, знакомое с моими отношениями с покойником, еще более дать критическое ему значение.
Однажды, когда я еще жил на Обуховском проспекте, в доме доктора и известного акушера Шольца, где именно я познакомился с Фед<ором> Михай<ловичем> и другими памятными для меня хорошими людьми, но когда я уже пользовался любовью и дружеским расположением Фед<ора> Мих<айловича>, он, зайдя ко мне вечером, остался ночевать. В IO™ часов, по обыкновению, мы уселись за самовар и за чаепитием разговорились о том: а что будет после «Бедных людей», и как он думает вообще устроить свою жизнь. <...> зная то, что Фед<ор> Мих<айлович> был в Инженерном училище одним из первых воспитанников и что старший его брат Михаил Михай<ович>, тоже


700
Пр иложения
инженер, и состоит на службе*, я невольно предложил моему другу-собеседнику вопрос: отчего он не хочет, не оставляя литературы, служить и зачем он оставил именно инженерную карьеру? На первый мой вопрос Федор Мих<айлович> ответил мне скоро, без запинки и с улыбкою, известным стихом Грибоедова, повторив дважды — прислуживаться и тошно, да и не умею; при ответе же на второй вопрос он сильно призадумался, сжал губы вплотную и, как теперь помню, побледнев значительно в лице, проговорил тихо, свойственным ему шепотком и покачивая головою — нельзя, не могу, скверную кличку мне дал Государь, а ведь известно, что иные клички держатся до могилы, Государь же назвал меня... да еще как, на бумаге пером, дураком! Всё это он говорил мне с чрезвычайною грустью, добавляя — ну вот, батюшка, я и оставил эту специальность, которую любил страстно и знал хорошо, — а теперь она мне противна и говорить об ней я не могу; а буду писать и писать, а в писании буду во всю мою жизнь защищать обиженных и оскорбленных!..
Подробности же, касающиеся Царской клички, он мне передал в следующих словах: кончая курс учения в инженер<ном> учил<шце>, я должен был, как и все мои товарищи по классу, представить практическую работу на заданную тему. Работу эту я кончил, и она была рассмотрена и одобрена в Совете, поступила на окончательную апробацию Императора Николая Павловича, который любил инженерное дело сильно и знал его хорошо. И вообразите себе, что Государь, как только взглянул на мой чертеж, тотчас же увидел, что в изображенной мною крепости нет ни одних ворот! Эта моя ошибка, прошедшая незамеченною включительно до глаза Директора, сразу была замечена Царем, и Он написал на моем чертеже: «Какой дурак это чертил». Мне надпись эта предъявлена была в подлиннике; я видел ее покрытую клеем и тотчас же порешил: оставить то ведомство, в котором кличка эта, само собою разумеется, осталась бы за мною на всю мою жизнь и, конечно, имела бы влияние на всю мою служебную карьеру.
Вот то, что я слышал из уст самого покойного Федора Михайловича и по выслугиании чего я дал ему честное слово никому об этом не говорить. Обещание мое до сих пор я свято исполнил и, нарушая его по Вашему обращению ко мне, глубоко уважаемый мною Орест Федорович, я еще раз прошу Вас: не признаете ли Вы возможным мое сообщение проверить с документом, что, я знаю, сделать нетрудно (РО ИРАН. No 29918/CCXI6.14. Л. 2—6).
* Я должен еще сказать то, что в это время Фед<ор> Мих<айлович> постоянно мне говорил, что он средств к жизни, кроме гонорара за сочинения, никаких не имеет, а вследствие этого мы делились с ним всем, решительно всем, чем могли; но это я говорю только Валл, Орест Федорович, но не для всех, хотя Аполлон Никол<аевич> Майков это знал. (Примеч. С.Д. Яновского.)
Документальное подтверждение словам Достоевского Миллер попытался найти в архиве Инженерного ведомства, однако тщетно. Возможно, поэтому в «Материалах для жизнеописания Ф.М. Достоевского» он излагает иную версию происхождения нелицеприятного августейшего отзыва о Достоевском:


Примечания. Воспоминания современников...
701
К числу неприятностей, перенесенных Ф<едором> М<ихайлови>чем в Инженерном училище, относится и то, что со слов его записала Анна Григорьевна об отправлении его в ординарцах к в<еликому> к<нязю> Михаилу Павловичу. При этом он забыл отрапортовать слова: «к вашему императорскому высочеству». «Посылают же таких дураков», — заметил великий князь** (Биография 1883: 45).
** Из рассказа этого образовался — своего рода lapsus memoriae — другой, будто бы на одном чертеже Ф<едора> М<ихайлови>ча был какой-то пропуск и император Николай Павлович написал на нем: «Какой дурак это чертил», будто это было уже тогда, когда Ф<едор> М<ихайлович> уже офицером занимался в чертежной Инженерного департамента и будто он подал в отставку вследствие того, что пометка государя была покрыта лаком и чертеж с нею отдан на сохранение в архив Инженерного управления. Между тем, после тщательных розысков в архиве при обязательном содействии А.И. Савельева ничего подобного там не оказалось. (Примеч. О.Ф. Миллера)
О том, как Достоевский перепутал обращения «К Вашему Императорскому Высочеству» и «К Вашему превосходительству», упоминает также А.И. Савельев (см. с. 208 наст. изд.).
7
Д.В. Григорович
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагменты
Публ. по: Григорович Д.В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 38-^Ю; 45—48; 78-79; 80-86.
1 Даже теперь, когда меня разделяет от этого времени больше полу столетия... — «Литературные воспоминания» Д.В. Григоровича впервые были изданы в журнале «Русская мысль» (1892. Кн. 12. Декабрь. С. 1—48; 1893. Кн. 1. Январь. С. 1—41; Кн. 2. Февраль. С. 49—82). Публикация помечена датой «Апрель — июль 1892» (Русская мысль. 1893. Кн. 2. Февраль. С. 82).
2 Кадет — воспитанник среднего военно-учебного заведения. Ср. также примеч. 6 к письму 2 и примеч. 2 к «Кратким биографическим сведениям...».
3 В классах, во время приготовления уроков ~ от такого возмутительного насилия. — О нравах, царивших в то время в Главном инженерном училище см. также: Савельев Ал.И. Памяти Д.В. Григоровича. (Пребывание его в Главном инженерном училище) //PC. 1900. Т. 103. Август. С. 327—336.
4 Сын доктора К. ... — Установить, о ком идет речь, не удалось.
5 ...ротного командира Фере... — См. примеч. 39 к воспоминаниям А.И. Савельева.


702
Пр иложения
6...в канцелярии заседал письмоводитель из унтер-офицеров, по фамилии Игумнов. — Ср. с. 207 наст. изд.
7 ...выходной билет был бы на месте... — Поскольку воспитанники кондукторских классов Главного инженерного училища находились на казарменном положении, покинуть стены училища они могли только по особому дозволению руководства, оформлявшемуся как специальный «билет». Опоздание из увольнения строго наказывалось не только начальством, но и старшими товарищами: «<...> новичку не прощалось ни малейшее отступление от всего, что предписывалось кондукторам по уставу: Боже избави новичку опоздать из отпуска <...>» (Максимовский 1869: 102).
8 ...отличились бы на ординарцах... — См. примеч. 40 к воспоминаниям А.И. Савельева.
9 Майский парад — традиционный ежегодный военный парад Петербургского гарнизона на Марсовом поле, официально именуемый «Высочайшим смотром войск Гвардейского корпуса», знаменовал окончание зимнего сезона и переход военных подразделений с зимних квартир в летние лагеря; начиная с 1820-х годов проводился в конце апреля или в первых числах мая. Описание майского парада 1846 г. оставила супруга английского посла в России, Д.-А.-Д. Блумфилда, леди Джорджиана Блумфилд:
Я видела чудное зрелище: император Николай делал смотр 40 тысячам войска на Марсовом поле. День был прекрасный и ясный, и у меня было отличное место у окна, во дворце принца Ольденбургского. В час дня все войска выстроились и государь со свитой, в состав которой вошли все военные дипломатического корпуса, и мой муж в том числе, подъехал верхом к строю; войска закричали «Ура!», и звук такого множества голосов потрясал воздух. Государь тогда подъехал к Летнему саду, и все войска дефилировали перед ним: сперва легкая артиллерия, затем пехота, за нею кавалерия, сопровождаемая тяжелой артиллерией... (цит. по: Зуев Г.И. Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта. М., 2012. С. 194).
10 ...знаменитая «Феня», кончавшаяся припевом: | Ах ты, Феня, Феня, \ Феня ягода моя\.. — Имеется в виду популярная в первой половине XIX в. солдатская песня, описывающая невзгоды и тяжесть солдатской службы: «Эх, солдатское житье, I Горемычное вытье! <...> Всяка воля отнята! | Всяка правда заклята! <...> Чуть заслышишь барабан, | Повинуйся как чурбан. <...> Не доспи и не доешь, | Знай ученье да манеж! <...> Зябь и мокни нод ружьем | На морозе, под дождем. <...> А в награду опосля | Кулаки да фухтеля. <...>» («Эх, солдатское житье...» // Вольная русская поэзия XVIII—XIX вв.: Сб. стихотворений. М., 1975. С. 341—343); припевом песни служит цитируемое Д.В. Григоровичем двустишие. Эта песня упоминается, к примеру, в повести А.М. Ремизова «В плену» (1896—1903; ч. II, гл. 4), ее распевают «кандальники» (см.: Ремизов А.М. В плену // Ремизов А.М. Собрание сочинений: В 10 т. М., 2000. Т. 3. С. 93). Говоря о «непристойности» песни, Григорович имеет в виду, что слово «феня» обладает также эротической семантикой: на воровском жаргоне оно означает женские ягодицы.


Примечания. Воспоминания современников...
703
11 Раз в крещенский вечерок \ Девушки гадали... — Жуковский В.А. Светлана // Жуковский В.А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1959. Т. 2. С. 18. Баллада написана Жуковским в 1808—1812 гг. и является одним из переложений «Леноры» («Lenore», 1773) Г.-А. Бюргера.
12 Раз в воскресенье отправился я из училища... — Воспитанников младших классов Главного инженерного училища отпускали в увольнение по воскресеньям, при этом увольнительную получали лишь те кондуктора, которые успевали по всем предметам, не имели взысканий и, кроме того, у которых были наличные деньги в размере не менее пяти рублей. Поскольку у Достоевского их практически никогда не было, он не покидал училища в период обучения в кондукторских классах. См. также примеч. 7.
13 ...навестить бывшего моего наставника К.Ф. Костомарова. — Коронад Филиппович Костомаров (1804—1873) — военный инженер, капитан (с 1844 г. подполковник, с 1854 г. полковник, с 1869 г. генерал-лейтенант), содержал пансион, представлявший собой разновидность подготовительных курсов для поступавших в Главное инженерное училище. Достоевский вместе с братом, Михаилом Михайловичем, проходил там курс обучения с конца мая по начало сентября 1837 г. (см.: Летопись 1993: 39—41). Д.В. Григорович был определен к Костомарову в 1836 г. 14-летним подростком.
14 Последний не держал экзамена в Инженерное училище, определился в кондукторскую саперную роту, был произведен в офицеры и отправлен на службу в Ревель. — М.М. Достоевский также претендовал на поступление в Главное инженерное училище, однако не прошел медицинскую комиссию (был признан «чахоточным»). Он был зачислен 25 января 1838 г. кондуктором 2-го класса в Санкт- Петербургскую инженерную команду, откуда через три месяца, 15 апреля 1838 г., был откомандирован в Ревельскую инженерную команду (до производства в офицеры; см.: Летопись 1993: 46, 48). См. также примеч. 7 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (Nq 4).
15 По возвращении оттуда, спустя уже несколько лет, Михаил Михайлович вышел в отставку... — М.М. Достоевский уволился со службы 14 октября 1847 г. «по домашним обстоятельствам» в чине инженер-подпоручика (цит. по: ДМИ. Л., 1976. Т. 2. С. 236). За несколько месяцев до отставки, 20 мая 1847 г., М.М. Достоевский был переведен из Ревельской инженерной команды в Свеаборгскую. Незадолго до увольнения он отбыл из Свеаборга в Ревель, откуда, взяв продолжительный отпуск, отправился в конце сентября 1847 г. в Петербург (см.: Летопись 1993: 133, 136-137).
16 ...открыл папиросную фабрику... — М.М. Достоевский организовал небольшое предприятие, изготавливавшее кустарным способом папиросы, в начале 1854 г.; чтобы увеличить спрос на продукцию «фабрики», он придумал папиросы «с сюрпризом» — стал вкладывать в пачки папирос небольшие подарки для покупателей. В письме из Семипалатинска от 27 марта 1854 г. Достоевский одобрительно отзывался об этом начинании: «Я чрезвычайно рад тому, что ты принялся за дело. У тебя семья; состояние тебе необходимо; наживай его. Усиль деятельность, если можно. Одним словом, не покидай того, что начал» (Акад. ПСС/28^ 178). Пред¬


704
Приложения
приятие располагалось в доме А.А. Астафьевой, по адресу: Малая Мещанская (ныне Казначейская) улица, 1.
17 ...занимался одновременно переводами сочинений Гёте... — Речь идет о выполненном М.М. Достоевским переводе поэмы И.-В. Гёте «Рейнеке-Лис» — почти дословного переложения на современный поэту язык одного из вариантов средневекового животного эпоса (непосредственным источником Гёте послужила «Reineke de Vos» — нижненемецкая версия поэмы, впервые опубликованная в Любеке в 1498 г.); см. также примеч. 8 к письму 35.
18 ...написал комедию «Старшая и меньшая»... — Пьеса М.М. Достоевского «Старшая и меньшая» — комедия в одном действии — была опубликована позднее (см.: 03. 1851. Т. 76. No 6. Отд. 1: Словесность. С. 349—392), с 1851 г. она шла на сцене Александрийского театра.
19 «Эпоха» — литературно-общественный журнал, который братья М.М. и Ф.М. Достоевские выпускали в 1864—1865 гг. после запрещения цензурой журнала «Время» (1861—1863) из-за статьи Н.Н. Страхова, посвященной польскому восстанию 1863—1864 гг. (см.: Русский [псевд. Страхов Н.Н]. Роковой вопрос. (Заметка по поводу польского вопроса) Ц Время. 1863. Nq 4. Апрель. Отд.: Современное обозрение. С. 152—163). В первых номерах журнала «Эпоха» была опубликована, в частности, повесть Достоевского «Записки из подполья» (см.: Эпоха. 1864. № 1—2. Январь — Февраль. С. 497—529; № 4. Апрель. С. 293—367). После смерти Михаила Михайловича 10 июня 1864 г. (см.: Акад. ПСС/27: 93) Достоевский стал главным редактором издания, но из-за финансовых трудностей вынужден был закрыть журнал в феврале 1865 г.
20 ...едва ли не с первого дня его поступления в училище. — Достоевский был зачислен в Главное инженерное училище 16 января 1838 г. (см.: Летопись 1993: 45).
21 Ф<едор> М<ихайлович> уже тогда выказывал черты необщительности, сторонился, не принимал участия в играх, сидел, углубившись в книгу, и искал уединенного места... — Это замечание совпадает с наблюдением А.И. Савельева (см. с. 203 наст. изд.).
22 Кончина Пушкина в 1837 году была чувствительна между нами... одному Достоевскому... — Смерть А.С. Пушкина застала Достоевского еще в Москве. Он был так потрясен случившимся, что просил отца «носить траур по Пушкине» (цит. по: Летопись 1993: 37). Слова Д.В. Григоровича свидетельствуют о том, что мысли Достоевского были обращены к этому событию в течение всего 1838 г.
23 ...в пансионе Чермака (в Москве)... — Достоевский учился в пансионе Л.И. Чер- мака с осени 1834 г. по весну 1837 г. (см.: ДМИ. Л., 1974. T. 1. С. 241—254). Ср. описание пребывания Вареньки Доброселовой в пансионе, во многом автобиографичное (с. 21—22 наст, изд.), а также см. примеч. 15 к письму 1.
24 ...перевод «Кот Мур» Гофмана ~ «Озеро Онтарио» Купера... — Этот список лишь отчасти отражает литературные увлечения Достоевского в 1838 г.: «всего Гофмана», в том числе роман «Житейские воззрения кота Мурра» в оригинале, он прочел, еще находясь в летнем лагере (о чем сообщил в письме брату 9 августа 1838 г., с. 108 наст, изд.); очевидно, он не знал в то время, что сочинение Э.-Т.-А. Гофмана уже издавалось в сокращенном русском переводе (см. примеч. 6 к письму 1). О романе В. Скотта «Гай Маннеринг, или Астролог», в русском переводе озаглав¬


Примечания. Воспоминания современников...
705
ленном «Маннеринг, или Астролог», Достоевский также упоминает в переписке с Михаилом Михайловичем, однако позже, в 1845 г. (см. с. 163 наст. изд.). Позднее он утверждал в послании к Н.Л. Озмидову от 18 августа 1880 г., что прочел большинство романов Скотта еще в юности, летом 1834 г. в Даровом (см.: Акад. ПСС/ЗО^ 212), возможно, среди них был и «Гай Маннеринг». Григорович ошибается: автором «Исповеди англичанина, любителя опиума» («The Confessions of an English Opium-eater», 1821) является Томас де Квинси (1785—1859), однако это произведение действительно было опубликовано в России под именем Чарлза Роберта Мэтьюрина (1780—1824), или в русской традиции XIX в. — Матюрена (см.: Исповедь англичанина, употреблявшего опиум. Соч. Матюрена, автора «Мельмота». СПб., 1834; указ.: Алексеев М.П. Ф.М. Достоевский и книга де Квинси //Уч. зап. Высшей школы г. Одессы. Одесса, 1922. Т. 2. С. 97—102; см. также: Ипатова С А. Достоевский и повесть Томаса де Квинси «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум». (К теме «мечтательства») Ц ДМИ. СПб., 2005. Т. 17. С. 178—197). Под «Озером Онтарио» подразумевается роман «Следопыт, или На берегах Онтарио» («The Pathfinder; or, The Inland Sea») — третья книга из пенталогии Джеймса Фе- нимора Купера (1789—1851) о Натти (Натаниэле) Бампо. Роман возник в 1840 г. и потому не мог быть рекомендован Достоевским Григоровичу в 1838 г.; в России это сочинение впервые было опубликовано в переводе И.И. Панаева, М.Н. Каткова и М.А. Языкова под заглавием «Путеводитель в пустыне, или Озеро-море» (см.: 03. 1840. T. 11. № 8. Отд. 3: Словесность. С. 151—380; Т. 12. № 9. Отд. 3: Словесность. С. 3—224). Григорович, судя по приведенному им названию, читал роман во французском переложении (см.: Cooper J.F. Le Lac Ontario, ou Le guide [: En 4 vol.] / Trad, de Pangl. par AJ.B. Defauconpret. P., 1840).
25 Читая в «Озере Онтарио» сцену прощания Патфайндера с Маделью... — Речь идет об одной из последних сцен романа Д.-Ф. Купера «Следопыт, или На берегах Онтарио» (гл. 29). Патфайндер — транскрипция прозвища главного героя романа [англ. Pathfinder — «следопыт»), Натаниэля Бампо. Маделью ошибочно названа Мэйбл Дунхем, главный женский персонаж произведения Купера.
26 ...Бекетов... — Имеется в виду Алексей Николаевич Бекетов (см. примеч. 7 к воспоминаниям К.А. Трутовского).
27 Витковский Николай Иванович (ок. 1820—1892) — русский военный инженер, товарищ Достоевского по Главному инженерному училищу, был выпущен в 1842 г. из нижнего офицерского класса в чине инженер-прапорщика (см.: Максимовский 1869: 100 (Прил.)). Вместе с Достоевским, Ал.Н. Бекетовым и И.И. Бере- жецким входил в литературный кружок Главного инженерного училища, сложившийся осенью 1838 г. (см. также примеч. 6, 7 к воспоминаниям К.А. Трутовского).
28 Бережецкий. — См. примеч. 6 к воспоминаниям К.А. Трутовского.
29 ...«Josselin», скучнейшую и длиннейшую поэму Ламартина... — Имеется в виду «Jocelyn» («Жоселен», 1836) — мистическая поэма Альфонса де Ламартина.
30 ...переводный английский роман «La Mapelle (ГDayton». — Вероятно, имеется в виду опубликованный анонимно роман «Часовня в Айтоне, или Эмма Кортни» («La chapelle d’Ayton, ou Emma Courtey», 1799) французской писательницы Эли- забет-Шарлотты-Полины де Мелан (в замуж. Гизо; 1773—1827), задуманный как подражание английским романам. [Примеч. Е. Безмен.)


706
Приложения
31 Описание жизни знаменитых живописцев, помещенное в одном из сочинений Карамзина... — Имеются в виду «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина, где содержатся многочисленные и детальные описания полотен ренессансных мастеров, особенно большое внимание в книге уделено творчеству Рафаэля (см.: Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 50—53, 247, 283, 294, 306, 350 и др.)
32 ...горячий спор... что Рафаэль Санцио значит Рафаэль святой... Достоевский доказывал, что Санцио обозначает только фамилию художника... — Форма фамилии Рафаэля, Санцио, возникла от Сантиус (Santius) — латинизированного варианта итальянской фамилии Санти (Santi), принадлежавшей отцу мастера, Джованни Санти, а не от созвучного слова «sanctius» [лат. — «священный») или «santi» [um. — «святые»), как полагал Д.В. Григорович. Достоевский впервые познакомился с литографированными копиями произведений Рафаэля в Главном инженерном училище. Впоследствии, во время заграничных поездок (1863 г., 1867—1871 гг.), он посещал картинные галереи (Уффици во Флоренции, Дрезденскую картинную галерею и др.), чтобы еще раз увидеть картины художника, игравшие в его творчестве выдающуюся роль и подчас становившиеся импульсом для формирования нового замысла, как в случае с романом «Идиот». Об увлеченности Достоевского творчеством Рафаэля см.: Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1987. С. 170, 205, 208.
33 «Разбойники». — См. примеч. 1 к письму 21.
34 ...при переходе в один из классов он не выдержал экзамена и должен был в нем остаться еще год; неудача эта потрясла его совершенно... — О своей ссоре с преподавателем и проваленном экзамене Достоевский сообщал отцу и брату в письмах от 30 и 31 октября 1838 г. (см. с. 109—111 наст. изд.).
35 Около этого времени я случайно встретился на улице с Достоевским, вышедшим из училища и успевшим уже переменить военную форму на статское платье. — Летом 1844 г. Достоевский еще числился в Петербургской инженерной команде; 21 августа 1844 г. он подал прошение об отставке, сославшись на домашние обстоятельства: «Имея необходимую надобность в устройстве домашних моих обстоятельств, я вынужденным нахожусь, при всем моем усердии продолжать службу Вашего императорского величества, просить об увольнении от оной <...>» (Акад. ПСС/302: 25). Поспешная смена формы одежды, вероятно, была связана с тем отвращением, которое Достоевский питал к военной службе.
36 ...ему не понравилось только ~ Да, действительно: звеня и подпрыгивая... — Речь идет о главе 6 очерка Д.В. Григоровича «Петербургские шарманщики»; замечание Достоевского было учтено Григоровичем (см.: Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов, под редакциею Н.[А.] Некрасова. СПб., 1844. Ч. 1. С. 186).
37 ...мы согласились жить вместе, каждый на свой счет. — К концу сентября 1844 г. Д.В. Григорович и Достоевский поселились в одной квартире в доме К .Я. Пряничникова (Владимирский проспект, 11; см.: Саруханян 1972: 34).
38 ...в доме Фридерикса. — Имеется в виду дом барона Бориса Андреевича Фре¬


Примечания. Воспоминания современников...
707
дерикса (1796—1874), генерал-адъютанта, генерала от инфантерии, впоследствии — петербургского военного губернатора; это здание находилось на пересечении Графского переулка с Владимирской улицей (ныне — Владимирский проспект, 13 / Графский переулок, 9).
39 ...кончил перевод романа Бальзака «Евгения Гранде». — Первый русский перевод романа О. де Бальзака «Евгения Гранде» был выполнен Достоевским в 1843 г. и опубликован, в сокращенном варианте, в журнале «Репертуар и Пантеон» без упоминания имени переводчика (см.: Евгения Гранде. Роман Оноре де-БальзакаЦ РиП 1844. Кн. 6. Отд. 2. С. 386-457; Евгения Гранде. Роман г-на Оноре де Бальзака //Там же. Кн. 7. Отд. 4. С. 44—125). Позднейшее отношение Достоевского к переводческой деятельности отразилось в «Преступлении и наказании», в частности, в реплике Раскольникова, адресованной Разумихину: «Переводов не надо» (Акад. ПСС/6: 89).
40 ...перевод «Евгении Гранде» попал в журнал «Библиотека для чтения»... — Д.В. Григорович допускает неточность: в «Библиотеке для чтения» был опубликован «Старик Горио» — перевод романа О. де Бальзака «Le Père Goriot» (1835), принадлежащий А.Н. Очкину (см.: БдЧ. 1835. Т. 8. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 61—108. Т. 9. Отд. 2: Иностранная словесность. С. 1—106).
41 ...Сенковского, редактора «Библиотеки для чтения». — Осип (Юлиан) Иванович Сенковский (1800—1858) — русский писатель, публицист, востоковед, в 1834— 1848 гг. (номинально вплоть до 1856 г.) редактор журнала «Библиотека для чтения» (см. примеч. 1 к письму 19). См. также примеч. 16 к роману.
42 ...Белинскийразразился против общего нашего кумира жесточайшею бранью, назвал его мещанским писателем, сказал, что... доказал бы всю пошлость этого сочинения. — Критическое отношение к творчеству О. де Бальзака было свойственно
В.Г. Белинскому на протяжении всей его литературной деятельности: Бальзак был для него «убийственно скучным» автором (Белинский 1953—1959/2: 122), проповедовавшим мысль, что «быть бедным — всё равно, что заживо попасть в ад» (Там же: 469) и описывавшим два предмета: «современное светское общество и женщину: это его вечный предмет, его цель, в этом его значение и сущность» (Белинский 1953—1959/3: 251). Помимо тематики и идеологии бальзаковских произведений, Белинский резко критиковал художественный стиль романиста, утверждая, что тому свойственна манера «рассуждать там, где надо рассказывать» (Белинский 1953—1959/4: 116). В целом же, для Белинского «г. де Бальзак похож на великого писателя или гениального человека» в той же мере, в какой его «герцоги, герцогини, графы, графини и маркизы <...> похожи на истинных» (Белинский 1953— 1959/5: 175), однако если бы он «не расплывался в водяном и растянутом многословии, которое он выдает за тонкий анализ», то, возможно, «был бы одним из замечательных писателей второго или третьего разряда» (Белинский 1953—1959/6: 61, 62). Д.В. Григорович принимал личное участие в чествовании Бальзака во время визита того в Петербург летом 1843 г.
43...почерком, который отличал Достоевского: буквы сыпались у него из-под пера, точно бисер, точно нарисованные. — Владение каллиграфическим почерком состав¬


708
Пр иложения
ляло особенность письменного стиля Достоевского; в поздние годы он осознанно использовал этот навык в качестве метода творческой работы (см.: Барнгг 1996: 107-125).
44 Такой почерк видел... только у... Дюма-отца. — С почерком А. Дюма (1802— 1870) Д.В. Григорович мог познакомиться при личной встрече с писателем. В июне 1858 г. Дюма посетил Петербург, где ему был оказан радушный прием; он с большим интересом знакомился с бытом и культурной жизнью города. Григорович, о литературной деятельности которого Дюма был осведомлен, «стал его гидом по литературному Петербургу. Дюма с радостью принял предложение Григоровича посетить живших на даче между Петергофом и Ораниенбаумом Некрасова и Панаева — соредакторов “Современника”, одного из наиболее популярных журналов. Как вспоминал впоследствии Дюма, Панаев встретил его с “раскрытыми объятиями”» (Чистова И. С. О двух стихотворных переводах А. Дюма из Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. Л., 1986. Вып. 20. С. 178).
45 ...особенно восхищали его «Записки демона». — Имеется в виду роман Ф. Сулье «Мемуары дьявола». Ср. также с. 221 наст. изд.
46 ...усиливали его болезнь, проявлявшуюся несколько раз еще в юности, в бытность его в училище. — Достоевский был болен эпилепсией. Когда у него началась эта болезнь, точно не известно, в своем прошении на имя Александра П, написанным в октябре 1859 г., Достоевский указывал, что «подал в отставку, вследствие падучей болезни, открывшейся во мне еще в первый год каторжной работы моей» (Акад. ПССДО^ 386), однако первый приступ болезни случился с ним, возможно, в 1839 г., когда он «пролил много слез о кончине отца» (с. 119 наст. изд.). Достоевский не скрывал свой недуг: он нередко жаловался в письмах друзьям на плохое самочувствие после приступов (см., напр.: Акад. ПСС^: 303, 342; Акад. ПСС/282: 30, 102; Акад. ПСС/29^ 185 и др.). Делая набросок очередной критической статьи для журнала «Время» и как бы отвечая на обвинения в свой адрес, он признавал: «Да, я болен падучею болезней, которую имел несчастье получить 12 лет назад. Болезнь в позор не ставится. Но падучая болезнь не мешает деятельности. Было много даже великих людей в падучей болезни, из них один даже полмира перевернул по-своему, несмотря на то, что был в падучей болезни» (Акад. ПСС/20: 198). Достоевский боролся со своей болезнью, которая серьезно мешала, в частности, его работе — на протяжении 2—3 дней после приступа он часто чувствовал себя разбитым.
47 ...по Троицкому переулку... — Имеется в виду Троицкая улица (совр. улица Рубинштейна), которая проходит от Невского проспекта до Загородного; начиная с 1776 г. эта улица именовалась «Троицким переулком», т. к. неподалеку от нее располагалось подворье Троице-Сергиевой лавры.
48 ...встретили похоронную процессию ~ привести его в чувство. — Ср. с. 218, 225— 226 наст. изд.
49 Раз утром [это было летом)... — Имеется в виду конец мая 1845 г. (см.: Летопись 1993: 96).
50 ...успелуже написать кое-что, это кое-что было напечатано... — См. примеч. 5


Примечания. Воспоминания современников...
709
к «Русской сатире...», а также примеч. 66 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа
(No 4).
51 История о том, как я силой почти взял рукопись «Бедных людей» и отнес ее Некрасову, рассказана самим Достоевским в его «Дневнике». — См. с. 195—196 наст. изд.
52 После знакомства с Некрасовым и через него с Белинским... Во врелля печатания «Бедных людей»... — Имеется в виду промежуток времени с середины 1845 г. (см. примеч. 2, 18 к «Русской сатире...») по начало 1846 г.: «Петербургский сборник» вышел в свет 15 января 1846 г. (см.: Летопись жизни и творчества Н.А. Некрасова: В 3 т. СПб., 2006. T. 1: 1821-1855. С. 202).
53 Стороною только доходили до меня слухи о том, что он требовал печатать «Бедных людей» особым шрифтом и окружить рамкой каждую страницу... — Слух о том, что Достоевский требовал особого типографского оформления для своего дебютного романа, в печати пустил, не назьюая, впрочем, имени Достоевского, И.И. Панаев, писавший в фельетоне «Литературные кумиры и кумирчики»:
Однажды <...> он (кумирчик. — К. Б.) долго ходил в волнении по комнатке — и вдруг побежал к издателю одного журнала, которому дал какую-то статейку за несколько дней пред этим. Для издателя он был в эту минуту так же, как и для всех нас — кумирчиком. Кумирчик наш потребовал, чтобы его статью напечатали непременно в начале или в конце книги, чтобы она бросилась в глаза всем и была, не в пример другим, обведена золотым бордюром или каймою. Издатель на всё согласился <...> (Современник. 1855. Т. 54. No 12. С. 240 (5-я пат.)).
Позднее эта сплетня была повторена П.В. Анненковым в статье «Великолепное десятилетие» (см. с. 252 наст. изд.). См. об этом: Захаров В.Н. По поводу одного мифа о Достоевском // Север. 1985. Nq 11. С. 113—120; Волгин И.Л. Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах. М., 1991. С. 529—538; см. также преамбулу к «Полемике А.С. Суворина и М.М. Стасюлевича...».
54 Вскоре после «Бедных людей» Достоевский написал повесть «Господин Прохар- чин» или «Господин Голядкин»... — Вторым опубликованным произведением Достоевского стала повесть «Двойник», вышедшая с подзаголовком «Приключения господина Голядкина» в февральском номере «Отечественных записок» за 1846 г.; вслед за ней, в октябрьском номере журнала, появился рассказ «Господин Про- харчин» (см. примеч. 1 к письму 34 и примеч. 5 к письму 36).
55 Чтение назначено было у Некрасова... — В действительности чтение первых четырех глав «Двойника» происходило в начале декабря 1845 г. на квартире В.Г. Белинского (см.: Летопись 1993: 104).
56 «Не знаю, писал ли ~ друг мой, с Достоевским-гением\» — Неточная цитата из письма В.Г. Белинского к П.В. Анненкову от 15 февраля 1848 г.; ср.:
Не знаю, писал ли я Вам, что Достоевский написал повесть «Хозяйка» — ерунда страшная! В ней он хотел помирить Марлин<ского> с Гофманом, подболтавши немножко Гоголя. Он и еще кое-что написал после того, но каждое его новое произведение — новое падение. В провинции его терпеть не могут, в столице


710
Пр иложения
отзываются враждебно даже о «Бедных людях». Я трепещу при мысли перечитать их, так легко читаются они! Надулись же мы, друг мой, с Достоевским — гением! (Белинский 1953—1959/12: 467).
Павел Васильевич Анненков (1812—1887) — известный литературный критик и мемуарист, с 1843 г. — участник кружка В.Г. Белинского, где формировалось литературно-эстетическое направление, получившее название «натуральной школы».
57 При встрече с Тургеневым ~ всех их в грязь затопчет. — Ср. мемуары А.Я. Панаевой-Головачевой (с. 240—241 наст. изд.).
58 На него посыпались остроты, едкие эпиграммы... — См. эпиграмму И.С. Тургенева и Н.А. Некрасова «Послание Белинского к Достоевскому» (с. 350—351 наст, изд.).
59...сцена, когда дочь директора роняет платок и Поприщин, бросившись подымать его, скользит на паркете и чуть не разбивает себе нос... — См.: Гоголь 1937—1952/3: 197.
60 «Также читал очень приятное изображение, описанное курским помещиком; курские помещики хорошо пишут\» — Неточная цитата из повести Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего»; ср.: Гоголь 1937—1952/3: 196.
61 «Хотел бы рассмотреть поближе жизнь этих господ, все эти экивоки и придворные штуки, как они, что они»... — Неточная цитата из «Записок сумасшедшего» Н.В. Гоголя; ср.: Гоголь 1937—1952/3: 199.
62 «Хотелось бы быть генералом для того, чтобы увидеть, как они будут увиваться и делать все эти разные экивоки...» — Неточная цитата из «Записок сумасшедшего» Н.В. Гоголя; ср.: Гоголь 1937—1952/3: 205.
63 «Настасья Петровна; хорошее илля: Настасья Петровна', у меня тетка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна»... — Гоголь Н.В. Мертвые души // Гоголь 1937-1952/6: 50.
64 «Не то я тебя, знаешь, березовым веником, чтоб для вку су-то... Воту тебя теперь славный аппетит, так чтоб еще был получше....... — Неточная цитата из главы
6 первой части поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души»; ср.: Гоголь 1937—1952/6: 124.
65 «А вот черти-то тебя и припекут, и припекут}. Скажут: а вот тебе, мошенница, за то, что барина обманывала, и припекут, припекут}...»... — Неточная цитата из главы 6 первой части поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души»; ср.: Гоголь 1937—1952/6: 127.
66 Мы разъехались... мирно, без ссоры. — В начале 1846 г. Достоевский переехал на квартиру в доме У.К. Кучиной (Кузнечный переулок, 5), где в настоящее время находится Литературно-мемориальный музей писателя.
67 Бывая оба часто у Бекетовых... — Имеется в виду кружок братьев Ал.Н., Ан.Н. и Н.Н. Бекетовых, являвшийся естественным продолжением того литературного кружка, который сложился еще в Главном инженерном училище и основу которого составляли Достоевский, Д.В. Григорович, И.И. Бережецкий, Н.И. Витковский и Ал.Н. Бекетов. Достоевский стал посещать кружок Бекетовых с начала 1846 г. (см. примеч. 27, а также примеч. 6, 7 к воспоминаниям К.А. Тру- товского).


Примечания. Воспоминания современников...
711
8
В А. Соллогуб
ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагмент
Публ. по: Соллогуб В А. Воспоминания //Исторический вестник. 1886. Т. 24. Июнь.
С. 	561-562.
1 В 1845 или 1846 году я прочел в одном из... ежемесячных изданий повесть... «Бедные люди». — В.А. Соллогуб допускает неточность: дебютный роман Достоевского был опубликован в альманахе «Петербургский сборник», составленном Н.А. Некрасовым (см.: ПС 1846: 1—166)
2 ...к издателю журнала... Андрею Александровичу Краевскому... — А.А. Краевский издавал в то время «Отечественные записки»; он был знаком с Достоевским и, в частности, готовил к публикации повесть писателя «Двойник», вышедшую в февральском номере журнала за 1846 г. (см. примеч. 1 к письму 34). См. также при- меч. 3 к письму 32.
3 ...он назвал мне Достоевского и дал мне его адрес. — Ср. мемуары И.И. Панаева:
Появление всякого нового замечательного таланта в русской литературе было праздником для Соллогуба. В Соллогубе не было ни малейшей тени той литературной зависти или того неприятного ощущения при чужом успехе, которые, к сожалению, нередко встречаются в очень талантливых артистах и литераторах... Он был увлечен «Бедными людьми» Достоевского и приставал ко всем нам: «Да кто такой этот Достоевский? Бога ради покажите его, познакомьте меня с ним!» [Панаев И.И. Литературные воспоминания с приложением писем. Изд. 3-е. СПб., 1888. С. 140-141).
Сам Достоевский несколько иначе излагает эту историю в письме брату Михаилу от 16 ноября 1845 г. (см. с. 169 наст. изд.).
4 Я сейчас же к нему поехал и нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных петербургских улиц, кажется на Песках... — Эта встреча произошла в конце января 1846 г.; Достоевский жил в это время в доме У.К. Кучиной (Кузнечный переулок, 5). Пески — исторический район Петербурга, располагавшийся на левом берегу Невы, на месте современных Суворовского, Греческого и Литовского проспектов; название района происходит от некогда проходившей там большой песчаной гряды.
5 ..мы с женой действительно принадлежим к большому свету... — В.А. Соллогуб принадлежал к старинному литовскому графскому роду, восходящему к XV в. Первая жена Соллогуба, Софья Михайловна Виельгорская (1820—1878), была дочерью графа Михаила Юрьевича Виельгорского и Луизы Карловны Бирон, внучки Эрнста Иоганна Бирона, фаворита императрицы Анны Иоанновны (см. также примеч. 22, 24 к воспоминаниям Л.Ф. Достоевской).


712
Пр иложения
6 Достоевский... только месяца два спустя решился однажды появиться в моем зверинце. — О визите к В А. Соллогубу Достоевский упоминает в письме к А.Е. Врангелю от 4 октября 1859 г.: «Я здесь сделал знакомство, между прочим, с графом Барановым (губернатором). Графиня прекрасная женщина (Васильчикова урожденная) которую я встречал еще девушкой в Петербурге, у их родственника Соллогуба, о чем она сама мне напомнила» (Акад. ПСС/28^ 344).
7 Но скоро наступил 1848 год, он оказался замешанным в деле Петрашевского и был сослан в Сибирь, в каторжные работы. — В.А. Соллогуб допускает неточность: Достоевский был арестован по делу М.В. Петрашевского в ночь на 23 апреля 1849 г.; см. также примеч. 27 к воспоминаниям П.П. Семенова-Тян-Шанского.
9
И.И. Панаев
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагменты
Публ. по: Панаев И.И. Литературные воспоминания. М., 1950. С. 308—309.
1 	Он сообщил свою рукопись Григоровичу, Григорович передал ее Некрасову. Они прочли ее вместе и передали Белинскому... — Ср. воспоминания Достоевского в «Дневнике писателя» за 1877 г., а также мемуары Д.В. Григоровича (с. 195—196, 234—235 наст. изд.).
10
А.Я. Панаева-Головачева
ВОСПОМИНАНИЯ РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ И АРТИСТЫ Фрагменты
Публ. по: Панаева-Головачева А.Я. Воспоминания. Русские писатели и артисты. 1824-1870. СПб., 1890. С. 157-160; 197; 200-201.
1 Панаев в своих «Воспоминаниях» рассказывает об эффекте, произведенном «Бедными людьми» Достоевского... — См. с. 238—239 наст. изд.
2 Достоевский пришел к нам в первый раз вечером с Некрасовым и Григоровичем... — Достоевский впервые появился в литературном салоне И.И. и А.Я. Панаевых 15 ноября 1845 г. Личность и женское обаяние Панаевой произвели на Достоевского огромное впечатление, о чем он писал брату Михаилу: «Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажет<ся>, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя» (с. 170 наст. изд.). Спустя три месяца, в феврале 1846 г., он признавался: «Я был влюблен не на шутку в Панаеву,


Примечания. Воспоминания современников...
713
теперь проходит, а не знаю еще» (с. 172—173 наст. изд.). Если некоторые коллеги по литературному цеху, также вхожие к Панаевым, держались с Достоевским насмешливо и презрительно, то хозяйка салона отнеслась к нему доброжелательно и с пониманием. Фигура Панаевой нашла отражение в ряде женских образов Достоевского, наделенных незаурядным умом гордых красавиц, протестующих против ущемления их человеческого достоинства (Авдотья Романовна Раскольникова в «Преступлении и наказании», Настасья Филипповна Барашкова в «Идиоте», Лиза Тушина в «Бесах», Катерина Николаевна Ахмакова в «Подростке», Аграфена Александровна Светлова (Грушенька) в «Братьях Карамазовых»). Из салона Панаевых Достоевский вынес опыт отношения к себе как к «душевнобольному», позднее использованный им при создании романа «Идиот».
3 ...только что вступал па литературное поприще. — А .Я. Панаева-Головачева допускает неточность: к тому времени Д.В. Григорович уже дебютировал, см. при- меч. 5 к «Русской сатире...», а также примеч. 66 к воспоминаниям А.Е. Ризенкамп- фа (N® 4).
4 ...особенно на это был мастер Тургенев... — Достоевский познакомился с И.С. Тургеневым у В.Г. Белинского около 10 ноября 1845 г. (см.: Летопись 1993: 102). При первой встрече Достоевский проникся к нему глубокой симпатией; в частности, он признавался своему брату Михаилу 16 ноября 1845 г., что «едва ль не влюбился» в Тургенева, и сравнивал того с Андреем Колосовым (с. 170 наст, изд.). Однако Достоевский плохо выносил атмосферу кружков Белинского и И.И. Панаева, в особенности принятый среди их членов обычай обмениваться едкими шутками, колкостями и высмеивать произведения друг друга. Отношения между двумя писателями вскоре обрели черты дружбы-вражды. В романе «Бесы» Достоевский вывел Тургенева в образе Семена Егоровича Кармазинова — тщеславного исписавшегося сочинителя, барина и покровителя «нигилистов».
5 Приятель Достоевского... — Вероятно, имеется в виду Д.В. Григорович.
6 Претендовать (устар.) — обижаться, жаловаться на кого-то, выражать недовольство кем-либо.
7 Тургенев стал сочинять юмористические стихи на Девушкина... будто бы тот написал благодарственные стихи Достоевскому, что он оповестил всю Россию об его существовании, и в стихах повторялось часто «маточка». — Текст стихотворения не сохранился.
8 В 1848 году мы жили летом в Парголове... — Парголово [карел. Parkola, фин. Parkala) — в XIX в. небольшой дачный поселок на северо-западе от Петербурга. Начало его образованию положила императрица Елизавета Петровна, которая в 1746 г. подарила графу П.И. Шувалову «Парголовскую мызу». В разные годы в Парголово отдыхали А.С. Пушкин, И. С. Тургенев, Н.А. Некрасов, А.Н. Майков, М.А. Балакирев, А.К. Глазунов, П.А. Федотов, И.И. Шишкин, И.Е. Репин, Н.А. Римский-Корсаков, С.М. Ляпунов, В.В. Верещагин, Ф.И. Шаляпин, М. Горький; летом 1848 г. там вместе с семьей брата, Михаила Михайловича, снимал дачу Достоевский. В настоящее время эта местность входит в черту города (Выборгский район Петербурга).
9 Достоевский, Плещеев и Толь иногда гостили у него. — Алексей Николаевич


714
Приложения
Плещеев (1825—1893) — русский поэт, переводчик и литературный критик — был активным участником кружка М.В. Петрашевского, как Достоевский и Ф.-Э.Г. Толь (см. примеч. 35 к воспоминаниям А.И. Савельева). Именно Плещеев прислал Достоевскому копию знаменитого зальцбруннского письма В.Г. Белинского к Н.В. Гоголю от 15 июля 1847 г., чтение этого послания вслух на очередном собрании кружка стало одним из главных обвинений в адрес Достоевского со стороны следственной комиссии. Плещеев был арестован 8 апреля 1849 г. и приговорен к расстрелу (как и Достоевский), замененному затем лишением всех прав состояния и ссылкой рядовым в Оренбургские линейные войска. После восьми лет ссылки он вернулся в Петербург и продолжил литературную деятельность.
10 	...Белинский напечатал в «Соврелленнике» критику на его «Двойника» и «Про- харчина». — Речь идет о статье В.Г. Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 года», которая была опубликована в первом номере преобразованного Н.А. Некрасовым журнала «Современник» (см. примеч. 15 к воспоминаниям Л.Ф. Достоевской и примеч. 1 к статье В.Н. Майкова). Отмечая глубину и силу таланта Достоевского, Белинский указывал на неумение начинающего писателя использовать с умом свое дарование:
Хотя первый дебют молодого писателя уже достаточно угладил ему дорогу к успеху, однако, должно сознаться, что «Двойник» не имел никакого успеха в публике. <...> В «Двойнике» автор обнаружил огромную силу творчества, характер героя принадлежит к числу самых глубоких, смелых и истинных концепций, какими только может похвалиться русская литература, ума и истины в этом произведении бездна, художественного мастерства — тоже; но вместе с этим тут видно страшное неумение владеть и распоряжаться экономически избытком собственных сил. Всё, что в «Бедных людях» было извинительными для первого опыта недостатками, в «Двойнике» явилось чудовищными недостатками, и это всё заключается в одном: в неумении слишком богатого силами таланта определять разумную меру и границы художественному развитию задуманной им идеи ([.Белиснкий В.Г.] Взгляд на русскую литературу 1846 года // Современник. 1847. T. 1. № 1. Отд. 3: Критика и библиография. С. 36).
О рассказе Достоевского «Господин Прохарчин» Белинский писал далее:
<...> третье произведение г. Достоевского, повесть «Господин Прохарчин» <...> даже и почитателей таланта г. Достоевского привела в неприятное изумление. В ней сверкают искры таланта, но в такой густой темноте, что их свет ничего не дает рассмотреть читателю... Не вдохновение, не свободное и наивное творчество породило эту странную повесть, а что-то вроде... как бы это сказать? — не то умничанья, не то претензии... иначе она не была бы такою вычурною, манерною, непонятною, более похожею на какое-нибудь истинное, но странное и запутанное происшествие, нежели на поэтическое создание (Там же. С. 37).


Примечания. Воспоминания современников...
715
11 ...разбор его сочинения в следующем номере. — Эта критическая работа так и не была написана Н.А. Некрасовым.
12 И кто это ему наврал, будто бы я всюду читаю сочиненный мною на него пасквиль в стихах! — Вероятно, речь идет об эпиграмме на Достоевского «Послание Белинского к Достоевскому», сочиненной Н.А. Некрасовым совместно с И.С. Тургеневым в начале 1846 г. (см. с. 350—351 наст. изд.). Возможно, до Достоевского дошли слухи и о повести Некрасова «В тот же день часов в одиннадцать утра...» (см. с. 351—375 наст. изд.).
11
А.Г. Достоевская
ВОСПОМИНАНИЯ
Фрагмент
Публ. по: Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1981. С. 360—361.
Достоевская Анна Григорьевна (урожд. Сниткина; 1846—1918) — вторая жена Достоевского, стенографистка и помощница писателя в издательском деле, автор мемуаров о его жизни и творчестве; после смерти мужа — издатель его произведений (см., напр.: Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 6 т. СПб., 1885—1886; Достоевская А.Г. Дневник. 1867 г. М., 1923).
1 В апреле 1880 года... в «Вестнике Европы» появилась статья П.В. Анненкова... «Замечательное десятилетие», в которой автор говорит и о Достоевском... — Статья П.В. Анненкова «Замечательное десятилетие. 1838—1848. Из литературных воспоминаний» была опубликована в январе — мае 1880 г. (см.: BE. T. 1. Кн. 1. Январь. С. 216—243; Кн. 2. Февраль. С. 461—510; Т. 2. Кн. 3. Март. С. 5—52; Кн. 4. Апрель. С. 457—506; Т. 3. Кн. 5. Май. С. 5—67); фрагмент статьи, где автор касается дебютного романа Достоевского, увидел свет в апрельском выпуске журнала (см. с. 251— 252 наст. изд.). Мемуары Анненкова являются одним из лучших описаний русской литературной жизни 1830—1840-х годов. «Вестник Европы» — русский ежемесячный литературно-политический журнал, основанный в 1866 г. М.М. Стасюлевичем; издавался в Петербурге до 1918 г.
2 ...пред самым отъездом в Руссу... — Старая Русса — город в Новгородской области; в 1829 г. здесь был открыт один из первых в средней полосе России бальнеогрязевых курортов. По возвращении из четырехлетней заграничной поездки (1867—1871 гг.) Достоевский из-за ухудшения самочувствия решил по совету врачей снять дачу в Старой Руссе, которая уже в то время славилась своими лечебными минеральными источниками. Желание перебраться туда на лето он впервые выразил в апреле 1872 г., а 15 мая того же года вместе с семьей отбыл в Старую Руссу (см.: Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского: В 3 т. СПб., 1994. Т. 2. С. 311—312, 313). Вначале Достоевские жили в доме священника Ивана Ивановича Румянцева, ставшего близким другом писателя в те годы, затем пере¬


716
Приложения
ехали в более просторный дом отставного подполковника Александра Карловича Гриббе, расположенный в живописном месте на набережной реки Перерытицы (совр. набережная Достоевского, 42). После смерти хозяина дома в 1876 г. Анна Григорьевна обратилась к своему брату, И.Г. Сниткину, с просьбой выкупить дом (у Достоевских не было в тот момент необходимой суммы); Достоевский проводил в нем каждое лето, начиная с 1873 г. Здесь были созданы, в частности, «Братья Карамазовы», действие которых происходит в Скотопригоньевске — небольшом провинциальном городке, в описании которого легко угадываются черты Старой Руссы второй половины XIX в. В 1909 г. в доме был открыт мемориальный музей писателя. В 1880 г. Достоевский выехал с семьей из Петербурга в Старую Руссу между 9 и 11 мая (см.: Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского. СПб, 1995. Т. 3. С. 411).
3 ...«с каймой по сторонам страниц». — Неточная цитата из статьи П.В. Анненкова «Замечательное десятилетие», ср. с. 252 наст. изд.
4 Муж... написал Суворину, прося его заявить в «Новом времени» от его имени, что ничего подобного тому, что рассказано в «Вестнике Европы» П.В. Анненковым насчет «каймы», не было и не могло быть. — Алексей Сергеевич Суворин (1834—1912) — русский публицист, писатель и театральный критик; издавал с 1876 г. газету «Новое время». Познакомившись с двумя заметками в «Новом времени» от 4 апреля и 2 мая 1880 г, в которых оспаривалась правдивость слов П.В. Анненкова о том, что «Бедные люди» отличались от остальных произведений «Петербургского сборника» особым типографским оформлением (см. с. 253, 256 наст, изд.), Достоевский написал Суворину 14 мая 1880 г.:
Насчет глупенькой «каймы» не знаю, что Вам сказать. Словами в «Нов<ом> времени» (о кайме) я конечно доволен. Если сам что-нибудь напишу, то когда- нибудь потом, когда начну мои «Литературные воспоминания» (а их начну непременно). Но если бы теперь Вы, например, как издатель газеты, поместили бы в ней всего пять строк в том смысле что: «Мы-де получили от Ф.М. Достоевского формальное заявление, что никогда ничего подобного рассказанному в “Вестн<ике> Европы” (насчет каймы) не было и не могло быть», и проч. и проч. (формулировка по Вашему усмотрению), то я был бы Вам весьма за это благодарен (Акад. ПСС/ЗО^ 155).
Суворин выполнил просьбу Достоевского и поместил в «Новом времени» 18 мая 1880 г. опровержение на статью Анненкова (см. с. 257—258 наст. изд).
5 ...{напр<имер>, А.Н. Майков)... — Аполлон Николаевич Майков (1821—1897) — один из лучших русских поэтов послепушкинского периода, старший брат литературного критика и публициста Валериана Николаевича Майкова, прозаика и переводчика Владимира Николаевича Майкова и историка литературы, библиографа и этнографа Леонида Николаевича Майкова. С А.Н. Майковым Достоевский познакомился в 1846 г. у В.Г. Белинского.
6 ..А. С. Суворин... написал... две талантливых заметки (2 и 16мая 1880 года)... в «Новом времени». — В действительности заметки А.С. Суворина вышли 4 апреля


Примечания. Воспоминания современников...
717
и 18 мая 1880 г., статья, опубликованная в номере «Нового времени» от 2 мая 1880 г., принадлежит, вероятно, В.П. Буренину (см. с. 253, 256—258 наст. изд.).
7 ...П.В. Анненков высказал в ... — Вероятно, имеется в виду заметка «От редакции [“Вестника Европы”]. По поводу “Воспоминаний” П.В. Анненкова» в майском выпуске «Вестника Европы» за 1890 г. (см. с. 254—256 наст. изд.).
8 ...требование «каймы» относилось до другого произведения Федора Михайловича под названием «Рассказ Плисмылъкова» [никогда не написанного). — Речь идет о рассказе «Ползунков», который Достоевский написал для «Иллюстрированного альманаха», задуманного Н.А. Некрасовым как приложение к одному из последних номеров журнала «Современник» за 1847 г. Первоначально произведение носило название «Рассказ Плисмылъкова» (см. объявление о готовящемся издании «Иллюстрированного альманаха»: Современник. 1848. Т. 7. No 2. С. [2 (7-я паг.)]); в отпечатанных экземплярах альманаха оно озаглавлено «Ползунков» (см.: Иллюстрированный альманах, изданный И. Панаевым и Н. Некрасовым. СПб., 1848. С. 502—516), однако в переписке между редакцией «Современника» и Санкт- Петербургским цензурным комитетом оно обозначено как «Шут» (см.: Акад. ПСС/2: 472). Никаких следов особого типографского оформления в сохранившихся экземплярах «Иллюстрированного альманаха» рассказ не обнаруживает. По вине типографии и граверов выпуск альманаха задержался, а в сентябре 1848 г., после вторичного рассмотрения Цензурным комитетом, сборник был запрещен. Цензурный комитет, впрочем, разрешил после неоднократных просьб И.И. Панаева и редакции «Современника» выпустить в 1849 г. новое издание, включавшее в себя ряд материалов из «Иллюстрированного альманах», в том числе и рассказ «Шут». Этим новым изданием стал «Литературный сборник» (1849), однако произведение Достоевского туда не вошло, вероятно, из-за ухудшившихся отношений между писателем и редакцией журнала. Рассказ «Ползунков» оставался неизвестным читателям вплоть до публикации Н.Н. Страховым в составе «Полного собрания сочинений» Достоевского (см.: Биография 1883: 1—15 (Прил.)).
12
Л.Ф. Достоевская
[ВОСПОМИНАНИЯ] ОБ ОТЦЕ Фрагменты
Публ. по: Л.Ф. Достоевская об отце. (Впервые переведенные главы воспоминаний) Ц Ф.М. Достоевский. Новые материалы и исследования. М., 1973. С. 297—303. (Литературное наследство. Т. 86).
Достоевская Любовь Федоровна (1869—1926) — дочь Достоевского от второго брака, писательница и мемуаристка. Свою книгу об отце она написала на французском, живя за границей с 1913 г., книга, однако, появилась в Германии в немецком переводе, выполненном Г.О. Кноп (см.: Doskojewski Aimée [псевд. Достоев-


718
Приложения
скал Л.Ф.]. Dostojewski geschildert von seiner Tochter / Übers, aus dem Fr. von G.O. Knoop. München, 1920). В русском переводе (под редакцией А.Г. Горнфель- да) ее мемуары с купюрами вышли под заглавием «Достоевский в изображении его дочери А. Достоевской» (1922), в частности, сильно сокращена была глава «Первые шаги», посвященная жизни Достоевского в период создания и публикации «Бедных людей». Позднее эти пробелы были отчасти восполнены при публикации фрагментов воспоминаний А.Ф. Достоевской в «Литературном наследстве» (см.: АН 1973: 290—308).
1 После окончания своих занятий ~ скоро вышел в отставку. — По окончании полного курса обучения в Главном инженерном училище Достоевский был выпущен 6 августа 1843 г. на действительную службу в Инженерный корпус и 23 августа зачислен в чертежную Инженерного департамента, откуда через год уволился (21 августа 1844 г. он подал прошение об отставке, 19 октября был подписан приказ об увольнении Достоевского с военной службы; см.: Летопись 1993: 90, 93).
2 Молодой Григорович последовал его примеру. — Д.В. Григорович поступил в Главное инженерное училище на год раньше Достоевского, в 1836 г., но оказался на одном с ним курсе, поскольку Достоевский при поступлении сразу был зачислен в 3-й кондукторский класс, минуя самый младший 4-й (см. примеч. 2 к письму 2). В верхние классы, дававшие офицерский чин, Григорович поступать не стал; покинув училище в 1840 г. юнкером, он решил сделаться художником и некоторое время учился в Петербургской Академии художеств, а затем недолго работал в дирекции Императорских театров (1842 г.); в дальнейшем он никогда более не состоял на государственной службе.
3 Они решили поселиться вместе, сняли холостяцкую квартиру... — См. примеч. 37 к воспоминаниям Д.В. Григоровича.
4 ...из Москвы от своего опекуна... — Имеется в виду П.А. Карепин, муж сестры писателя, Варвары Михайловны Достоевской.
5 ...поездка с отцом на Украину... чтобы провести лето у моего дяди Ивана. — Речь идет о брате второй жены Достоевского, Иване Григорьевиче Сниткине (1849— 1887), имение которого находилось в Суджанскому уезде Курской губернии, в деревне Малый Прикол, недалеко от села Мирополье. Достоевский, вместе с женой и детьми, гостил там с 21/22 мая по 3 июля 1877 г. (см.: Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского: В 3 т. СПб., 1995. Т. 3. С. 206, 210). По словам А.Г. Достоевской, поездка была долгой, «с остановками в Москве и на больших железнодорожных станциях» [Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1981. С. 312).
6 ...Дмитрий Карамазов делает покупки у Плотникова перед поездкой в Мокрое. — Имеется в виду эпизод из романа Достоевского «Братья Карамазовы»; см.: Акад. ПСС/14: 364—365.
7 ...в Старой Руссе в той же лавке Плотникова... — Имеется в виду бакалейная лавка купца второй гильдии Павла Ивановича Плотникова в Старой Руссе.
8 Он делал долги ~ не должен был это делать. — См. с. 157 наст, изд., а также примеч. 1 к письму 23.


Примечания. Воспоминания современников...
719
9...когда семье Достоевского досталось другое наследство... борьба, которую отец должен был вести против притязаний своих сестер, омрачила конец его жизни. — Речь идет о ссоре, произошедшей в конце января 1881 г. между Достоевским и его сестрой, Верой Михайловной Ивановой, из-за раздела наследства Александры Федоровны Куманиной, тетки писателя по материнской линии (см. примеч. 11). После смерти Куманиной между ее наследниками, в числе которых был и Достоевский, началась длительная имущественная тяжба, продолжавшаяся около 10 лет. В январе 1881 г. Достоевский был введен во владение частью рязанского имения Куманиной при условии выплаты денежных сумм своим сестрам, не участвовавшим в разделе. Это обстоятельство сильно осложнило его отношения с сестрами. 26 января 1881 г. к Достоевскому приехала В.М. Иванова, чтобы просить его отказаться от своей доли в имении тетки в пользу сестер. Между ними состоялся бурный разговор, после ухода Веры Михайловны у Достоевского хлынула горлом кровь, и через два дня писатель скончался. По мнению Л.Ф. Достоевской, кровотечение горлом, приведшее к смерти ее отца, было вызвано волнением при встрече с сестрой.
10 ...отличный перевод «Евгении Гранде» Бальзака. — См. примеч. 39 к воспоминаниям Д.В. Григоровича.
11 ...на помощь пришла тетка Куманина ~ как появилась, возвращается в Москву. — Имеется в виду Александра Федоровна Куманина — сестра матери Достоевского, Марии Федоровны, крестная мать писателя, жена Александра Алексеевича Куманина (с 1813 г.). Вместе с мужем она материально помогала семье Достоевских в воспитании детей (в частности, внесла за Достоевского плату при его поступлении в Главное инженерное училище), а после смерти М.А. и М.Ф. Достоевских взяла на себя заботу о племянниках. Образ Куманиной, московской барыни со множеством причуд, нашел отражение не только в «Игроке» («бабушка» Антонида Васильевна Тарасевичева), но и, по мнению А.Г. Достоевской, в «Идиоте» (мать Парфена Рогожина; см.: Примечания А.Г. Достоевской к сочинениям Ф.М. Достоевского // Гроссман Л.П. Семинарий по Достоевскому. М.; Пг., 1922. С. 60).
12 ...брату Михаилу, служившему после окончания военного училища офицером в Ревеле. — Л.Ф. Достоевская допускает неточность: М.М. Достоевский получил офицерский чин не по окончании военного училища. Он не прошел медицинскую комиссию в сентябре 1837 г. и потому не был допущен к сдаче вступительных экзаменов в Главное инженерное училище; 25 января 1838 г. его зачислили кондуктором 2-го класса (унтер-офицером) в Санкт-Петербургскую инженерную команду. Благодаря хлопотам и финансовой поддержке его тетки, А.Ф. Куманиной, его перевели 15 апреля 1838 г. в Ревельскую инженерную команду (см.: Летопись 1993: 46, 48). Там М.М. Достоевский приступил к учебе в местной Школе инженерных юнкеров, образовательный уровень которой примерно соответствовал младшим (кондукторским) классам Главного инженерного училища и которая могла служить основой для сдачи экзамена на офицерский чин. См. также примеч. 7, 9 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (No 4).
13 «Я влюблен в Тургенева... Он так красив, так привлекателен, так элегантен». —


720
Приложения
Неточная цитата из письма М.М. Достоевскому от 16 ноября 1845 г.; ср. с. 170 наст. изд.
14 Тургенев самодовольно принимал почитания моего отца — для него он был совершенный нуль. — Л.Ф. Достоевская несколько преувеличивает. Действительно, отношения между писателями на протяжении большей части времени были непростыми. Однако даже в пору разлада И. С. Тургенев заверял Достоевского в послании от 28 марта 1877 г.:
Я решился написать Вам это письмо, несмотря на возникшие между нами недоразумения, вследствие которых наши личные отношения прекратились. Вы, я уверен, не сомневаетесь в том, что недоразумения эти не могли иметь никакого влияния на мое мнение о Вашем первоклассном таланте и о том высоком месте, которое Вы по праву занимаете в нашей литературе [Тургенев И.С. Поли. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. М.; Л. 1966. Т. 12. С. 129).
Достоевский, в свою очередь, упрекал русскую публику в недооценке романа «Отцы и дети» (1862):
С каким спокойным самодовольствием мы отхлестали, например, Тургенева за то, что он осмелился не успокоиться с нами и не удовлетвориться нашими величавыми личностями и отказался принять их за свой идеал, а искал чего-то получше, чем мы. Лучше, чем мы, господи помилуй! Да что же нас краше и безошибочнее в подсолнечной? Ну и досталось же ему за Базарова, беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм. Даже отхлестали мы его и за Кукшину, за эту прогрессивную вошь, которую вычесал Тургенев из русской действительности нам на показ, да еще прибавили, что он идет против эманципации женщины (Акад. ПСС/5: 59—60).
15 ...с поэтом Некрасовым, собиравшимся издавать литературный журнал. — Речь идет о журнале «Современник», основанном в 1836 г. А.С. Пушкиным и после смерти поэта издававшемся вначале П.А. Вяземским, а затем, в 1837—1846 гг., П.А. Плетневым. В 1846 г. журнал был продан Н.А. Некрасову и И.И. Панаеву, туда перешли многие писатели гоголевского направления, а отдел критики издания возглавил сам В.Г. Белинский.
16 Его первые произведения еще не были окончены... — Ср. примеч. 5 к «Русской сатире...», а также примеч. 66 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (№ 4).
17 ...начал трагедию «Мария Стюарт», которую отложил, чтобы сочинить драму «Борис Годунов». — Ср. с. 219—220 наст, изд., а также см. примеч. 7 к письму 25 и примеч. 10 к воспоминаниям А.Е. Ризенкампфа (No 4).
18 Они прочлщ не отрываясь ~ что он — большой талант. — Ср. воспоминания Достоевского в «Дневнике писателя» за 1877 г., а также мемуары Д.В. Григоровича и И.И. Панаева (с. 195—196, 234—235, 238 наст. изд.).
19 «Знаете ли вы, что вы написалщ молодой человек? ... Нет, вы не знаете. Вы еще не можете понять это». — Ср. с. 197 наст. изд.


Примечания. Воспоминания современников...
721
20 Отец уже с давних пор посещал литературные салоны... — Начиная с 1846 г. Достоевский, прекратив посещать кружок В.Г. Белинского, стал активным участником собраний у братьев Ал.Н., Ан.Н. и Н.Н. Бекетовых, а также у А.Н. и В.Н. Майковых и, с 1847 г., у М.В. Петрашевского; с 1848 г. он регулярно бывал в кружке С.Ф. Дурова, приглашался также к Н.А. Спешневу и В.Ф. Одоевскому, появлялся у своих старых друзей А.Н. и М.К. Меркуровых. Не всегда он отказывался и от приглашений на светские рауты, судя по его визиту зимой 1846 г. в салон известного мецената графа М.Ю. Виельгорского, где с писателем случился припадок, что послужило темой для злых эпиграмм (см. с 350—351 наст. изд.).
21 ...графа Соллогуба... — Имеется в виду В.А. Соллогуб (см. примеч. 2 к письму 33).
22 ...салон графа Виельгорского, обрусевшего поляка. — Имеется в виду граф Михаил Юрьевич Виельгорский (1788-1856) — известный композитор-любитель и меценат, старший сын польского посланника при дворе Екатерины П, Юрия Михайловича (Ежи Винцентия) Виельгорского, держатель широко известного в Петербурге литературно-музыкального салона. В.А. Соллогуб вспоминает о нем: «<...> философ, критик, лингвист, медик, теолог, герметик, почетный член всех масонских лож, душа всех обществ, семьянин, эпикуреец, царедворец, сановник, артист, музыкант, товарищ, судья, он был живой энциклопедией самых глубоких познаний, образцом самых нежных чувств и самого игривого ума» [Соллогуб В А. Воспоминания // Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. Л., 1988. С. 549). Достоевский посетил салон Виельгорского зимой 1846 г. вместе с В.Г. Белинским (см.: Летопись 1993: 111-112).
23 ...для графа Виельгорского он издал свой роман «Неточна Незванова». — Незаконченный роман Достоевского «Неточка Незванова», опубликованный в 1849 г. в «Отечественных записках» (см.: 03. 1849. Т. 62. № 1. Январь. Отд. 1: Словесность. С. 1—52; № 2. Февраль. Отд. 1: Словесность. С. 307—356; Т. 64. No 5. Май. Отд. 1: Словесность. С. 81—130), не обнаруживает никаких признаков посвящения графу М.Ю. Виельгорскому.
24 ...графиня Виельгорская была урожденной княгиней Бирон. — Имеется в виду графиня Луиза Карловна Виельгорская (урожд. Бирон; 1791—1853), вторая супруга М.Ю. Виельгорского (с 1816 г.), дочь принца Карла-Эрнста Бирона и княжны Аполлонии Матвеевны Понинской (в замуж. Бирон).
25 Князья Бироны, происходившие из Курляндии, считали своими родоначальниками скорее европейских государей, чем европейских дворян. — Бироны (Бюрены, Бире- ны — нем. Bühren) — курляндский дворянский род, восходящий к ХУП в., до второй трети XVIII в. не относился к числу знатных и лишь в 1730-е годы оказался в ряду титулованных, благодаря тому что Э.-И. Бирон, фаворит Анны Иоанновны, был избран в 1737 г. при содействии императрицы герцогом Курляндии (Курземе, историческая область в западной части совр. Латвии) после смерти последнего герцога из рода фон Кеттлеров — Фердинанда.
26 ...князь X. ... — Имеется в виду князь Х-ий, персонаж романа Достоевского «Неточка Незванова».
27 «Эти люди все давно уже умерли, — говорил... Михаил Евграфович Салтыков-Щед¬


722
Приложения
рин. — Они продолжают жить только потому, что полиция забыла их похоронить». — Имеется в виду очерк М.Е. Салтыкова-Щедрина «Дворянские мелодии» (опубл. 1877) из «Отголосков», второй части цикла «В среде умеренности и аккуратности», начинающийся словами «Я — человек отживающий». В нем писатель подвергает нелицеприятной критике поколение 40-х годов XIX в.: «<...> каждый из нас очень хорошо понимает, что он беседует, обменивается мыслями, критикует и негодует, в сущности, один на один с самим собою, в четырех стенах. Да и это, пожалуй, еще слишком много: не сознает ли каждый из нас, что он, в сущности, уже давно умер и только забыли его похоронить?» [Салтыков-Щедрин М.Е. Дворянские мелодии // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1971. Т. 12. С. 257). Ср. также в письме Салтыкова-Щедрина к В.М. Соболевскому от 13 сентября 1887 г.: «В газетах тоже помалчивают обо мне, и об моей новой книге — нигде ни слова. Точно я уже давно умер, да забыли похоронить» [Салтыков-Щедрин М.Е. [Письмо] В.М. Соболевскому // Там же. М., 1977. Т. 20. С. 374; это послание впервые было опубликовано в изд.: Розенберг Вл. Русские ведомости. 1863—1913: Сб. ст. М., 1913. С. 211).
28 Друзья Достоевского, молодые писатели ~ насмехались над молодым автором. — Речь идет прежде всего об И.И. Панаеве, И.С. Тургеневе и других писателях, входивших в кружок В.Г. Белинского. Ср. воспоминания А .Я. Панаевой-Головачевой (с. 240—241 наст, изд.); см. также преамбулу к «Полемике А.С. Суворина и М.М. Стасюлевича...».
29 Они утверждали, что успех ~ без каких бы то ни было рамок. — Имеется в виду слух, чаще всего связываемый с «Бедными людьми», о том, что Достоевский требовал особого типографского оформления для одного из своих произведений. Впервые об истории с «каймой», не называя, впрочем, имени Достоевского, упоминал И.И. Панаев (см.: Современник. 1855. Т. 54. No 12. С. 240 (5-я паг.)). Позднее этот слух был повторен, в частности, П.В. Анненковым в «Замечательном десятилетии» (см. с. 252 наст, изд.), что привело к открытой полемике между «Вестником Европы» и «Новым временем» (см. с. 253—258 наст. изд.).
30 Друзья Достоевского высмеивали его робость перед женщинами и рассказывали, что он от волнения в обморочном состоянии упал к ногам юной красавицы, когда ей его представили. — По воспоминаниям Д.В. Григоровича, подобный случай действительно произошел в начале 1846 г., когда на вечере у М.Ю. и Л.К. Виельгорских Достоевского представили известной красавице А.В. Сенявиной (см.: Из записной книжки Д.В. Григоровича // Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива». 1901. Ноябрь. Стб. 393). Ср. также примеч. 4 к «Посланию Белинского к Достоевскому».
31 «Отверженные» Виктора Гюго с их знаменитым Жаном Вальжаном — вот символ этого нового литературного движения. — Л.Ф. Достоевская развивает мысль отца о возникновении в Европе новой литературы, призванной восстановить пошатнувшееся моральное состояние человечества; эту идею писатель связывал с произведениями Виктора Гюго, прежде всего с «Отверженными» («Les Misérables», 1862) и «Собором Парижской Богоматери», впервые опубликованным на русском языке в 1862 г. в журнале братьев М.М. и Ф.М. Достоевских «Время». В предисловии к переводу этого знаменитого сочинения Достоевский назвал Гю¬


Примечания. Воспоминания современников...
723
го одним из главных провозвестников «восстановления погибшего человека» (Акад. ПСС/20: 28—29; см. также примеч. 12 к письму 1). Роман «Отверженные» Достоевский прочел в 1862 г. в оригинале, находясь во Флоренции (см.: Биография 1883: 244).
32 ...«Отверженные» были написаны позднее... — Роман В. Гюго «Отверженные» был написан в 1862 г.
33 ...заставляли писать письма, достойные мадам Севинъе. — Мари де Рабюген- Шанталь, маркиза де Севинье (1626—1696) — французская аристократка, славившаяся при дворе Людовика XIV своим интеллектом и образованностью. Ее эпистолярное наследие — письма к дочери, Франсуазе-Маргарите де Севинье, графине де Гриньян, а также к ряду друзей и родственников, в частности, к Роже де Бюсси- Рабютену и Симону Арно де Помпонну, — было опубликовано посмертно (1-е отд. изд. — 1725, см.: Lettres choisies de madame la marquise de Sévigné à madame de Grignan, sa fille, qui contiennent beaucoup de particularitez de Phistoire de Louis XIV. [S. 1.], 1725). В ХЛОП в. эти письма были признаны образцом эпистолярного жанра, примером галантности и изящного стиля.
34 Психиатры нашей страны чрезвычайно восхищаются этим... шедевром и поражаются, как молодой романист, никогда не изучавший медицину, смог так хорошо описать последние дни сумасшедшего. — Среди бумаг Достоевского сохранилось письмо провинциального врача Александра Федоровича Благонравова от 10 декабря 1880 г., где отмечена высокая точность изображения галлюцинаций Ивана Карамазова в главе «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» романа «Братья Карамазовы»:
Едва ли кому-либо, кроме вас, суждено так ярко и так глубоко анализировать душу человека во время различных ее состояний, — изображение же галлюцинации, происшедшей с И.Ф. Карамазовым вследствие сильной душевной напряженности <...> создано так естественно, так поразительно верно <...>. Описать форму душевной болезни, известную в науке под именем галлюцинации, так натурально и вместе так художественно, навряд ли бы сумели наши корифеи психиатрии (цит. по: ЛН 1973: 490).
35 ...«Это была превосходная идея, величайший тип по своей социальной важности, который я первый открыл и которого я был провозвестником». —Неточная цитата из письма Достоевского к брату, Михаилу Михайловичу, от 1 октября 1859 г.; ср.: «<...> (и наконец, если я теперь не поправлю “Двойника”, то когда же я его поправлю? Зачем мне терять превосходную идею, величайший тип, по своей социальной важности, который я первый открыл и которого я был провозвестником?)» (Акад. ПСС/г^: 340).
36 ...брата Михаила, также осевшего в столице и собиравшегося оставить военную службу, чтобы посвятить себя литературе. — Ср. с. 119 наст, изд., см. также примеч. 15 к воспоминаниям Д.В. Григоровича.
37 Он женился на немке Эмилии Дитмар... — См. примеч. 2 к письму 11.
38 Доктор Яновский... рассказывает, что задолго до каторги Достоевский страдал нервной болезнью, очень похожей на эпилепсию. — См. с. 224—226 наст. изд.


724
Пр иложения
39...когда он узнал о трагической смерти моего деда Михаила. — Михаил Андреевич Достоевский, отец писателя, умер б июня 1839 г. в своем имении, селе Даровом. Обстоятельства его смерти до сих пор остаются загадкой, существует предположение, что он был убит своими крепостными крестьянами за нанесенную им обиду (см.: Федоров Г. А. Помещик. Отца убили //Новый мир. 1988. № 10. С. 234). Проведенное после его кончины следствие установило, что он умер от апоплексического удара. Воспоминания А.М. Достоевского подтверждают, впрочем, первую версию:
<...> в деревне Черемошне на полях под опушкою леса работала артель мужиков, в десяток или полтора десятка человек; дело, значит, было вдали от жилья! Выведенный из себя каким-то неуспешным действием крестьян, а может быть, только казавшимся ему таковым, отец вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною грубостию, и вслед за тем, убоявшись последствия этой грубости, крикнул: «Ребята, карачун ему!..», и с этим возгласом все крестьяне, в числе до 15 человек, кинулись на отца и в одно мгновенье, конечно, покончили с ним... (Достоевский 1992: 104).
Сокрытие родственниками М.А. Достоевского факта его смерти от рук крестьян, по мнению В.М. Нечаевой, объяснялось желанием избежать ссылки виновных, которая привела бы к окончательному разорению семьи (см.: Нечаева 1979: 89— 94; Федоров Г.А. Домыслы и логика фактов // ЛГ. 1975. № 25. 18 июня. С. 7).
40 ...«В 20 лет молодые люди ищут ~ питал почти антипатию к ним». — Неточная цитата из воспоминаний А.Е. Ризенкампфа, опубликованных О.Ф. Миллером в «Материалах для жизнеописания Ф.М. Достоевского»; ср.: «<...> “молодые люди в своих двадцатых годах обыкновенно гонятся за женскими идеалами, привязываются к хорошеньким женщинам. Замечательно, что у Федора Михайловича ничего подобного не было заметно. К женскому обществу он всегда казался равнодушным и даже чуть ли не имел к нему какую-то апатию”» (Биография 1883: 64).
13
П.В. Анненков
ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ. 1838-1848 ИЗ ЛИТЕРАТУРНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ Фрагмент
Публ. по: Анненков П.В. Замечательное десятилетие. 1838—1848. Из литературных воспоминаний // Вестник Европы. 1880. Т. 2. Кн. 4. Апрель. С. 478-^480.
1 	В одно из моих посещений Белинского... увидел его... с большой тетрадью в руках... — Достоевский передал рукопись «Бедных людей» Д.В. Григоровичу и Н.А. Некрасову в конце мая 1845 г., далее, встреча Достоевского с В.Г. Белинским произошла около 1 июня. Из этого следует, что описываемый П.В. Анненковым


Примечания. Воспоминания современников...
725
визит к Белинскому состоялся в первых числах июня 1845 г. Белинский жил в это время в доме А.Ф. Лопатина на углу Невского проспекта и набережной реки Фонтанки.
2...сделать... то, что делал... например, для Кольцова... — Посмертному собранию сочинений рано ушедшего из жизни Алексея Васильевича Кольцова (1809—1842)
B. 	Г. Белинский предпослал свою статью «О жизни и сочинениях Кольцова», в которой дал высокую оценку творчеству этого выдающегося русского поэта, незаслуженно замалчиваемого современниками (см.: Стихотворения Кольцова / С портр. авт., его факс, и ст. о его жизни и сочинениях, писанною В.[Г.] Белинским; изд. Н.[А.] Некрасова и Н.[Я.] Прокоповича. СПб., 1846. С. I—LXXX).
3 Во врелля вторичного моего отсутствия из России... — П.В. Анненков уехал за границу в 1840 г. и прожил там несколько лет, время от времени навещая Россию; он присылал оттуда письма-очерки литературной и общественно-политической тематики, охотно публиковавшиеся «Отечественными записками» (см.: A-в [псевд. Анненков П.В.]. Письма из-за границы//03. 1841. Т. 15. № 3. Март. Отд. 7: Смесь.
C. 15—21 (Письма I—П); Т. 16. No 5. Май. Отд. 7: Смесь. С. 30—34 (Письма Ш—IV); No 6. Июнь. Отд. 7: Смесь. С. 91—102 (Письмо V); Т. 18. No 10. Октябрь. Отд. 7: Смесь. С. 81—87 (Письмо VI); Т. 19. Nq 12. Декабрь. Отд. 7: Смесь. С. 79—82 (Письмо VII); 1842. Т. 20. № 1. Январь. Отд. 8: Смесь. С. 17—27 (Письмо VIII); Т. 21. No 3. Март. Отд. 8: Смесь. С. 15—22 (Письмо IX); Т. 22. No б. Июнь. Отд. 8: Смесь. С. 95—101 (Письмо X); Т. 23. Ne 7. Июль. Отд. 8: Смесь. С. 47—51 (Письмо XI); Т. 24. № 9. Сентябрь. Отд. 8: Смесь. С. 58—65 (Письмо XII); 1843. Т. 27. № 4. Апрель. Отд. 8: Смесь. С. 90—94 (Письмо ХШ)).
4 ...в 1846 г. ...срукописью «Обыкновенная история» ИА. Гончарова... — П.В. Анненков допускает неточность: роман И.А. Гончарова «Обыкновенная история» был опубликован в 1847 г. в «Современнике» (см. примеч. 6 к письму 35).
5 Он с первого же раза предсказал обоим авторам большую литературную будущность... — Высокую оценку «Обыкновенной истории» И.А. Гончарова В.Г. Белинский дал в обширной статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» (см.: Современник. 1848. Т. 8. No 3. Отд. 3: Критика и библиография. С. 3—4, 13— 32 (2-я пат.)).
6 ...не новичка, а совсем уже сформировавшегося автора, обладающего... закоренелыми привычками работы, несмотря на то, что он являлся... с первым своим произведением. — П.В. Анненков был прав — за спиной Достоевского к тому моменту был большой опыт литературной работы, включивший интенсивную переписку с братом Михаилом и многочисленные литературные наброски (см.: Нечаева 1979: 130—152; Барпгг 1994).
7 ...пророчивший венцы и капитолии... — Капитолий — один из семи холмов Рима. Выражение «венцы и капитолии» использовано здесь как символический знак признания выдающихся литературных заслуг, наподобие лаврового венка.
8 Роман и был действительно обведен почетной каймой в альманахе. — Эту фразу, после публикации в «Новом времени» опровержения (см. с. 257—258 наст, изд.), П.В. Анненков изъял из мемуаров (она отсутствует в последующих изданиях его воспоминаний) и отредактировал предшествующий фрагмент текста; ср.:


726
Приложения
Успех этот более чем освободил его от сомнений и колебаний, которыми сопровождаются обыкновенно первые шаги авторов: он еще принял его за вещий сон, пророчивший венцы и капитолии. Так, решаясь отдать роман свой в готовившийся тогда альманах, автор его совершенно спокойно, и как условие, следующее ему по праву, потребовал, чтоб его роман был отличен от всех других статей книги особенным типографским знаком, например — каймой [Анненков П.В. Замечательное десятилетие (1838—1848) //Анненков П.В. Воспоминания и критические очерки. Собрание статей и заметок. 1849—1868. СПб., 1881. Отд. 3. С. 139).
9 	С Белинским он вскоре разошелся, — жизнь развела их в разные стороны... — См. преамбулу к «Полемике А.С. Суворина и М.М. Стасюлевича...».
Полемика А.С. Суворина и М.М. Стасюлевича о мемуарах П.В. Анненкова (Вопрос о «кайме»)
Приведенные в данном разделе три небольшие заметки из «Нового времени» и редакционное сообщение «Вестника Европы», хотя и вышли в последний год жизни Достоевского, непосредственно относятся к обстоятельствам, сопутствовавшим его литературному дебюту. Полемика вокруг слуха о том, что Достоевский требовал особого типографского оформления для одного из своих произведений (по разным версиям — для «Бедных людей», «Двойника», «Ползункова», первоначально носившего название «Рассказ Плисмылькова») была инспирирована одним из фрагментов литературных воспоминаний П.В. Анненкова, опубликованным в апрельском номере «Вестника Европы» за 1880 г. (см. с. 251—252 наст. изд.). Следует отметить, что этот слух прозвучал в печати вторично; первый раз, не называя имени Достоевского, об истории с «каймой» упомянул И.И. Панаев в фельетоне «Литературные кумиры и кумирчики» из «Заметок Нового поэта о петербургской жизни» (см.: Современник. 1855. Т. 54. № 12. С. 240 (5-я паг.)). Достоевский в то время находился в ссылке в Семипалатинске и был далек от литературной жизни Петербурга, а потому никак не отреагировал на инсинуации в свой адрес.
Полемика между М.М. Стасюлевичем, издателем журнала «Вестник Европы», и А.С. Сувориным, издателем газеты «Новое время», проходила в три этапа. После того как Анненков в «Замечательном десятилетии» упомянул, что дебютный роман Достоевского в «Петербургском сборнике» был обведен «почетной каймой» (с. 252 наст, изд.), Суворин, по собственной инициативе, вступился за писателя, указав на явное противоречие слов Анненкова реальным фактам (см. с. 253 наст. изд.). Второй этап ознаменовался редакционной заметкой в майском номере «Вестника Европы», в которой Стасюлевич настаивал на правдивости истории с «каймой», однако с уточнением, что речь идет не о «Бедных людях», а об ином произведении Достоевского, которое предназначалось для задуманного


Примечания. Воспоминания современников... Полемика...
727
В.Г. Белинским сборника «Левиафан», возможно, о повести «Двойник». Этой новой версии истории с «каймой» редакция «Вестника Европы», вероятно, была обязана Д.В. Григоровичу, в чьей записной книжке сохранился, в частности, один из списков эпиграммы «Послание Белинского к Достоевскому», тематически связанной со сплетней о «кайме» (см. с. 350—351 наст. изд.). Следует отметить, что Суворин, еще до получения письма Достоевского от 14 мая 1880 г. (см. примеч. 4 к воспоминаниям А.Г. Достоевской), пытался как-то сгладить скверное впечатление, которое вся эта история производила на общественность. Вышедшая в начале мая заметка В.П. Буренина фактически снимала с Анненкова обвинение в сочинении сплетни, оставляя, впрочем, упрек в распространении слухов (см. с. 256 наст. изд.). Однако, судя по ряду мемуаров (см., напр., с. 235, 242—243 наст, изд.), эта легенда действительно имела широкое хождение в литературных кругах и была не лишена оснований, хотя и являлась «преувеличением», как прозрачно намекает на грубое искажение фактов Григорович (с. 235 наст. изд.).
Заключительный, третий этап полемики был связан с письмом Достоевского Суворину от 14 мая 1880 г.; в нем Достоевский просил напечатать опровержение на публикацию Анненкова, унижающую его авторское и человеческое достоинство. Что Суворин и сделал в очередном номере «Нового времени» от 18 мая 1880 г., добавив от себя развернутый анализ всей ситуации, дабы доказать нелепость предположения, будто писатель хотел с помощью «каймы» представить как некий литературный шедевр произведение, которое сам вряд ли считал таковым. Любопытно, что после столь резкого выступления «Нового времени» Анненков подверг редактуре ту часть мемуаров, которая касалась «каймы» (см. примеч. 8 к воспоминаниям Анненкова).
Следует отметить, что в результате травли со стороны Панаева, И.С. Тургенева и других писателей, входивших в кружок Белинского, Достоевский действительно мог потребовать для своего текста особого оформления в замыслен- ном Белинским сборнике «Левиафан», фактически обозначив тем самым свой разрыв с другими участниками издания. Разумеется, не для того, чтобы указать на собственную гениальность, но с совершенно иными целями, грубо искаженными сплетней о «кайме». Легко представить, как, страдая от бессилия перед издевательствами коллег по литературному цеху, Достоевский в запальчивости заявил Белинскому о размежевании с кругом «молодых литераторов», как их ласково называет А.Я. Панаева-Головачева (с. 240 наст, изд.), о невозможности существования с ними под обложкой одного сборника, о желании как-то отделиться от них — тем самым дав повод для новых насмешек над «новоиспеченным гением». Если всё обстояло именно так, нетрудно предположить, с каким удовольствием сей повод был подхвачен Н.А. Некрасовым, Панаевым и Тургеневым, чтобы сочинить очередную шутку о некой персоне, возомнившей себя гением. Эта коллизия оказала значительно большее влияние на судьбу Достоевского, чем то принято считать. Ее косвенным следствием было то, что с весны 1846 г. он перестал посещать кружок Белинского, предпочитая ему кружок Ал.Н., Н.Н. и Ан.Н. Бекетовых, братьев В.Н. и А.Н. Майковых, а затем — собрания у М.В. Петрашевского


728
Приложения
и у С.Д. Дурова, что, в конечном итоге, обернулось для Достоевского десятью годами каторги и ссылки. Стоит добавить, что подобное оформление, при котором каждая страница книги заключалась в рамку, действительно встречалось в изданиях первой половины XIX в. (см., напр.: Достойное наказание за вероломство, или Истинная и примерная любовь и редкое великодушие. Гишпанская повесть, служащая к удовольствию и пользе, переложенная с немецкого на российский А. Леченеговым. М., 1793; указ.: Гришин [1978]: 92).
1
[А.С. Суворин <?>]
[ЗАМЕТКА В ОТДЕЛЕ «НАБРОСКИ И МЕЛОЧИ»
«НОВОГО ВРЕМЕНИ»]
Публ. по: [Суворин А. С. ?] [Заметка] Ц Новое время. 1880. № 1473. 4 (16) апреля. С. 3 (Наброски и мелочи).
1 77.В. Анненков в своей статье «Замечательное десятилетие» («Вестник Европы», апрель, 1880)... — Имеется в виду фрагмент воспоминаний П.В. Анненкова, вышедший в апрельском выпуске «Вестника Европы» за 1880 г. (см. с. 251—252 наст. изд.).
2 ...«благосклонно и равнодушно»... — С. 252 наст. изд.
3 «Внезапный успех, полученный его повестью ~ обведен почетной каймой в альманахе». — С. 252 наст. изд.
4 ...«почетной каймой» отличены «Помещик» Тургенева и «Парижскиеувеселения» Ив. Панаева... мы разумеем иллюстрации, которыми украшены эти... произведения. — В «Петербургском сборнике» Н.А. Некрасова иллюстрированы лишь два указанных А. С. Сувориным произведения, причем рассказ И. С. Тургенева — рисунками А.А. Агина, гравированными Е.Е. Бернардским, а очерк И.И. Панаева — политипажами, заимствованными из парижских изданий (см.: Тургенев Ив. Помещик. Рассказ в стихах^ПС 1846: 167—202; Панаев 77.[77.] Парижские увеселения// Там же: 223—274).
2
[М.М. Стасюлевич <?>]
ОТ РЕДАКЦИИ [«ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ»] ПО ПОВОДУ «ВОСПОМИНАНИЙ» П.В. АННЕНКОВА
Публ. по: [Стасюлевич ММ3] От редакции [«Вестника Европы»]. По поводу «Воспоминаний» П.В. Анненкова Ц Вестник Европы. 1880. Т. 3. Кн. 5. Май. С. 412—414.


Примечания. Воспоминания современников... Полемика...
729
Данная публикация являлась ответом журнала «Вестник Европы» на замечание «Нового времени» об эпизоде с «каймой» (см. с. 253 наст, изд.), описанном П.В. Анненковым (см. с. 252 наст. изд.). В этом же выпуске «Вестника Европы» был напечатан заключительный фрагмент воспоминаний Анненкова «Замечательное десятилетие» (см.: BE. 1880. Т. 3. Кн. 5. Май. С. 5—67).
Стасюлевич Михаил Матвеевич (1826—1911) — профессор Санкт-Петербургского университета (1858—1861 гг.), журналист, историк, издатель и редактор журнала «Вестник Европы» (с 1866 г.); занимался также книгоиздательской деятельностью: выпускал книжную серию «Русская библиотека», в которой вышли сочинения А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, В.А. Жуковского, А.С. Грибоедова, И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова и др., и участвовал в подготовке собрания сочинений Некрасова (т. 1—4, 1879) и Тургенева (т. 1—10, 1883).
1 В той части «Воспоминаний» П.В. Анненкова («Замечательное десятилетие»), которая была напечатана у нас в апрельской книге... — См. с. 251—252 наст. изд.
2 ...пред напечатанием «Бедных людей» ~ обведен почетной каймой в альманахе. — Ср. с. 252 наст. изд.
3 «Такуверяет г. Анненков ~ прискорбно будет для таких тузов». — С. 253 наст.
изд.
4 ...«Рассказ Плисмылъкова», или что-то в этом роде, предназначавшемся в задуманный Белинским сборник «Левиафан». Туда... готовились произведения лучших писателей... «Кто виноват?», «Обыкновенная история», первые рассказы из «Записок охотника»... — «Левиафан» — литературный альманах, который В.Г. Белинский намеревался издать в 1846 г. после ухода из журнала «Отечественные записки» и который должен был включать, в частности, произведения Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева, И.И. Панаева и др. (см.: Белинский 1953—1959/12: 254—255). Судя по посланию брату, Михаилу Михайловичу, от 1 апреля 1846 г., Достоевский собирался опубликовать в этом сборнике «Повесть об уничтоженных канцеляриях» и «Сбритые бакенбарды» (см. с. 174 наст. изд.). Рассказ «Ползунков», первоначально носивший название «Рассказ Плисмылъкова», Достоевский написал для «Иллюстрированного альманаха» Некрасова (см. примеч. 8 к воспоминаниям А.Г. Достоевской). Из перечисленных в заметке произведений лишь «Обыкновенная история» И.А. Гончарова предназначалась для «Левиафана». А.И. Герцен, напротив, никогда не планировал издавать роман «Кто виноват?» в сборнике Белинского. Когда последний, сообщив о готовящемся альманахе, попросил Герцена прислать для публикации свои сочинения, прежде всего, вторую часть романа, писатель, ссылаясь на обязательства перед А.А. Краевским, ответил вежливым отказом, но пообещал создать для «Левиафана» новую повесть. Позднее он предложил для альманаха «Сороку-воровку» и «Доктора Крупова». В свою очередь, И.С. Тургенев должен был предоставить для сборника «повесть и поэму» (Белинский 1953—1959/12: 254), однако не смог сдержать слова. Материалы, собранные для альманаха, Белинский позже передал редакции реорганизованного «Современника»; в их числе были также повесть «Без рассвета» П.Н. Кудрявцева, вое-


730
Приложения
поминания М.С. Щепкина («Из записок артиста»), статья «Взгляд на юридический быт древней России» К.Д. Кавелина и др. (см.: Ванюшина MA. Белинский в работе над организацией альманаха «Левиафан» в 1846 г. //Уч. зап. Саратовского ун-та. Саратов, 1952. Т. 31. С. 263—276). См. также примеч. 5 к письму 35 и примеч. 1 к статье Л.В. Бранта (No 19).
5 ...Будешь ты доволен мною ~ Помещу тебя в конец. — Один из вариантов последней строфы «Послания Белинского к Достоевскому», сочиненного Н.А. Некрасовым и И.С. Тургеневым в 1846 г. (ср. с. 351 наст. изд.). Впервые этот фрагмент эпиграммы на Достоевского (в несколько иной редакции) был опубликован И.И. Панаевым в «Заметках Нового поэта о петербургской жизни» как заключительная часть истории с «каймой»: «Издатель на всё согласился и запел, потрепав маленького гения по плечу: | Ты доволен будешь мною: | Поступлю я, как подлец, I Обведу тебя каймою, | Помещу тебя в конец» (Современник. 1855. Т. 54. № 12. Огд. 5. С. 240).
6 ...«Буду нянчиться с тобою»... — Основной вариант стиха из заключительной строфы эпиграммы на Достоевского, зафиксированный, в частности, у Д.В. Григоровича (см.: Из записной книжки Д.В. Григоровича Ц Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива». 1901. Ноябрь. Стб. 393); ср. с. 351 наст. изд.
7 ...сообщено... из записной книги 50-х годов, веденной одним из яиц, весьма близко стоявших к редакции «Современника» той эпохи. — Имеется в виду, вероятно, Д.В. Григорович, в записной книжке которого находился один из списков эпиграммы Н.А. Некрасова и И.С. Тургенева на Достоевского, тематически связанной со слухом о «кайме» (см.: Из записной книжки Д.В. Григоровича //Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива». 1901. Ноябрь. Стб. 392—393). См. также преамбулу к «Посланию Белинского к Достоевскому».
8 ...в 1847 г. открылся «Современник»... — В конце 1846 г. Н.А. Некрасов и И.И. Панаев выкупили «Современник» у П.А. Плетнева и реорганизовали журнал; в частности, туда перешла часть постоянных сотрудников «Отечественных записок» во главе с В.Г. Белинским. См. также примеч. 1 к статье В.Н. Майкова.
9 ...все статьи, предназначавшиеся в этот сборник, были уступлены Белинским, вместе суполлянутою повестью г. Достоевского, редакции нового журнала... — В.Г. Белинский не мог передать Н.А. Некрасову и И.И. Панаеву обещанные Достоевским повести в числе материалов для «Левиафана», поскольку Достоевский отказался от замысла «Повести об уничтоженных канцеляриях», а «Сбритые бакенбарды» оставил незавершенными.
10 ...ad narrandum, sed non ad probandum. — Quintilianus M.F. Institutionis oratoriae libri duodecim. Lipsiae, 1854. Vol. 2. P. 153 (X. 1. 31). Ср. в пер. B.A. Алексеева: «Между историей и поэзией существует очень тесная связь, — первая из них своего рода неотделанное стихотворение; она пишется для рассказа, не для доказательств <...>» [Квинтилиан М.Ф. Правила ораторского искусства = De institutione oratoria. Книга десятая. СПб., 1896. С. 6).


Примечания. Воспоминания современников... Полемика...
731
3
[В.П. Буренин <?>]
[ЗАМЕТКА В ОТДЕЛЕ «СРЕДИ ГАЗЕТ И ЖУРНАЛОВ» «НОВОГО ВРЕМЕНИ»]
Фрагмент
Публ. по: [Буренин В.Л.?] [Заметка] //Новое время. 1880. № 1499. 2 (14) мая. С. 2. (Среди газет).
1 	...неприятно было встретиться с мелочною сплетнею, которую распространяет г. Стасюлевич о г. Достоевском по поводу сочиненного г. Анненковым анекдота о «кайме». — Имеется в виду редакционная заметка, помещенная в майском выпуске «Вестника Европы» (см. с. 254—256 наст, изд.), в том же номере была опубликована, в частности, заключительная часть «Замечательного десятилетия» П.В. Анненкова.
4
[А.С. Суворин]
[РЕДАКЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ В «НОВОМ ВРЕМЕНИ»]
Фрагмент
Публ. по: [Суворин А.С.] [Редакционное сообщение] //Новое время. 1880. № 1515. 18 (30) мая. С. 2—3.
1 ...«ничего подобного тому, что рассказано в “Вестнике ЕвропьГ П.В. Анненковым насчет “каймъС\ не было и не могло быть»... — Неточная цитата из письма Достоевского А.С. Суворину от 14 мая 1880 г. (см. примеч. 4 к воспоминаниям А.Г. Достоевской.
2 ...«никогда не получал стихотворения, якобы сочиненного Некрасовым и Панаевым насчет этой же каймы». — Имеется в виду эпиграмма Н.А. Некрасова и И.С. Тургенева на Достоевского (см. с. 350—351 наст, изд.), несколько строк из которой были опубликованы в майском номере «Вестника Европы» (см. с. 255 наст. изд.). Источник цитаты не обнаружен. Возможно, закавыченная фраза принадлежит самому А. С. Суворину, буквально воспринявшему просьбу Достоевского составить от его имени опровержение на публикацию П.В. Анненкова, при этом выбрать формулировку по собственному усмотрению (см. примеч. 4 к воспоминаниям А.Г. Достоевской).
3 ...говорили уже об этой старческой сплетне... Анненкова... — См. с. 253, 256 наст. изд.
4 ...старцем, не объявившим своего имени, которое осталось тайною кабинета г. Стасюлевича. — Вероятно, имеется в виду Д.В. Григорович, в записной книжке


732
Пр иложения
которого содержался один из вариантов «Послания Белинского к Достоевскому» (фрагменты записной книжки Григоровича были позднее опубликованы; см.: Из записной книжки Д.В. Григоровича Ц Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива». 1901. Ноябрь. Стб. 386—416; Декабрь. Стб. 609—640). Приводя в майском выпуске «Вестника Европы» заключительное четверостишие эпиграммы на Достоевского, М.М. Стасюлевич не раскрывает имени источника, а ссылается на «записную книгу 50-х годов, веденную одним из лиц, весьма близко стоявших к редакции “Современника”» (с. 255 наст. изд.). Ср. также замечание А .Я. Панаевой- Головачевой о Григоровиче (с. 240 наст. изд.). Возможно, однако, что под старцем подразумевается ИИ Панаев, первым упомянувший в печати об истории с «каймой» (см.: Современник. 1855. Т. 54. No 12. С. 240).
5 Сначала говорит г. Анненков, что «Бедные люди» обведены каймой... — См. с. 252 наст. изд.
6 ...когда мы доказали, что это вздор... — См. с. 253 наст. изд.
7 ...сталиутверждать, что это относится не к «Бедным людям»... а к «Рассказу Плисмылькова»... — См. с. 254—256 наст. изд.
8 ...в «Сочинениях» Достоевского... — Речь идет об издании: Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 4 т. / Вновь проем, и доп. самим авт. изд. СПб., 1865—1870.
9 В первой книжке «Современника», куда вошли разные вещи, назначавшиеся в сборник «Левиафан», есть крошечный рассказ Достоевского... под заглавием «Роман в десяти письмах». — Достоевский написал рассказ «Роман в девяти письмах» (1845) для юмористического альманаха «Зубоскал», который был задуман Н.А. Некрасовым в октябре 1845 г. и должен был выходить под совместной редакцией Некрасова, Д.В. Григоровича и Достоевского дважды в месяц (см. с. 167—168, 170 наст. изд.). Поскольку издание «Зубоскала» не было разрешено цензурой, Достоевский передал рассказ Некрасову для «Современника», где произведение и появилось в свет (см.: Современник. 1847. T. 1. No 1. Отд. 4: Смесь. С. 45—54). Сразу за «Романом в девяти письмах» в январском номере «Современника» следовал рассказ И.С. Тургенева «Хорь и Калиныч» (см.: Там же. С. 55—64), а чуть ранее в номере находилось «Первое письмо из Парижа» П.В. Анненкова (см.: Там же. С. 34—40). См. также примеч. 4 к заметке М.М. Стасюлевича.
10 В «Иллюстрированном альманахе» ~ «Смотрины и рукобитье» Даля. — Речь идет о запрещенном цензурой «Иллюстрированном альманахе», замысленном Н.А. Некрасовым как литературное приложение к «Современнику» за 1847 г. (см. примеч. 8 к воспоминаниям А.Г. Достоевской). А.С. Суворин допускает неточность: иллюстрациями в сборнике были снабжены лишь повесть А.В. Дружинина «Лола Монтес», рассказ В.И. Даля «Смотрины и рукобитье», «Ползунков» Достоевского, сказка Н.А. Сааруни-Гамазова «Три хашшаша» и повесть Е.П. Гребенки «Заборов» (см.: Иллюстрированный альманах, изданный И.[И.] Панаевым и Н.[А.] Некрасовым. СПб., 1848. С. 1—40, 50—76, 106—136 (2-я паг.)). Остальные тексты сборника (повесть А .Я. Панаевой «Семейство Тальниковых. Записки, найденные в бумагах покойницы», рассказы «Дурак Федя» А.В. Станкевича и «Старушка. (Отрывок из записок праздного человека)» А.Н. Майкова, очерк И.И. Панаева «Встреча на станции. (Отрывок из дорожных рассказов)») вышли без графического оформления.


Примечания. Критические отзывы современников...
733
11 Не иллюстрированы только две более крупные... повести — одна Станицкого, другая Дружинина. — Речь идет о «Семействе Тальниковых» А .Я Панаевой, опубликованном под псевдонимом Н.Н. Станицкого, и «Лоле Монтес» А.В. Дружинина, в действительности вышедшей с иллюстрацией А.П. Федотова. Повесть Панаевой занимает половину сборника и имеет отдельную пагинацию (см.: Иллюстрированный альманах, изданный И.[И.] Панаевым и Н.[А.] Некрасовым. СПб., 1848. С. 1—116 (1-я паг.)), сочинение Дружинина заметно уступает по количеству страниц «Семейству Тальниковых» (см.: Там же. С. 1—27 (2-я паг.)), однако превосходит по объему произведения в остальной части альманаха.
12 ...от «Антона-Горемыки» Григоровича и от первых рассказов Тургенева из «Записок охотника». — Повесть Д.В. Григоровича была опубликована в 1847 г. (см.: Григорович Д.[В.] Антон-горемыка. Повесть. // Современник. 1847. Т. 6. Ns 11. Отд. 1: Словесность. С. 5—118). В том же году вышли первые пять рассказов из цикла «Записки охотника» (см.: Тургенев Ив. Хорь и Калиныч//Там же. T. 1. № 1. Отд. 4: Смесь. С. 55—64; Он же. Записки охотника, четыре рассказа: Ермолай и мельничиха; Мой сосед Радилов; Однодворец Овсянников; Льгов) //Там же. 1847. Т. 3. No 5. Отд. 1: Словесность. С. 130—176).
13 ...почтенные представители сороковых годов, так художественно изображенные г. Достоевским в «Бесах»? — А.С. Суворин имеет в виду, что в описании ряда персонажей романа «Бесы» — «либералов сороковых годов» и их беснующихся детей — угадываются черты современников Достоевского (Акад. ПСС/10: 252). Так, в образе давно исписавшегося литератора Семена Егоровича Кармазинова выведен И. С. Тургенев, прототипами Степана Трофимовича Верховенского послужили участники кружка М.В. Петрашевского — С.Ф. Дуров, Н.В. Кукольник, отчасти Т.Н. Грановский, прообразом Николая Ставрогина стал Н.А. Спешнев, а Петра Верховенского — Петрашевский.
КРИТИЧЕСКИЕ ОТЗЫВЫ СОВРЕМЕННИКОВ О РОМАНЕ «БЕДНЫЕ ЛЮДИ» 1846-1848
1
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:]
«МЕЛЬНИК» («LE MEUNIER D ’AN GIB AULT ») РОМАН ЖОРЖА САНДА. ПЕРЕВОД П. ФУРМАНА С.-ПЕТЕРБУРГ, 1845 Фрагмент
Публ. по: [Белинский В.Г.] [Рецензия] // Отечественные записки. 1846. Т. 44. Nq 1. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 1—2. Рец. на изд.: Мельник = Le Meunier


734
Пр иложения
d’Angibault: Роман Жоржа Санда: В 2 ч. / Пер. П. Фурманна. СПб.: Тип. Карла Крайя, 1845.
Данная рецензия была написана В.Г. Белинским, вероятно, в конце 1845 г., после знакомства в последних числах мая 1845 г. с «Бедными людьми» и их автором и до выхода из печати «Петербургского сборника», где был впервые опубликован дебютный роман Достоевского.
Фурман (Фурманн) Петр Романович (1809—1856) — русский переводчик, журналист и писатель, сотрудник «Иллюстрации», «Санкт-Петербургских ведомостей», «Репертуара и Пантеона», «Литературной газеты», в 1850-е годы редактировал журнал «Сын Отечества» и газету «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции».
1 ...в кипе новых книг, вышедших в прошлом месяце, мы... не нашли ни одной, которая бы вся написана была стихами. — Скрытая аллюзия на роман «Бедные люди»; ср.: «Стихи вздор! За стишки и в школах теперь ребятишек секут... вот оно что, родная моя» (с. 13 наст. изд.).
2 Что это за имя, чье оно, чем занимательно... всё это сама публика узнает на днях. — Речь идет о романе «Бедные люди», который должен был в конце января 1846 г. появиться в составе «Петербургского сборника» Н.А. Некрасова, вскоре после выхода данной рецензии В.Г. Белинского.
2
[Н.В. Кукольник <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагменты
Публ. по: [Кукольник Н.В.?] Статья 1 //Иллюстрация. 1846. Т. 2. Nq 4. 26 января. С. 59. Рец. на кн.: Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым. СПб.: Тип. Эдуарда Праца, 1846. 560 с.
1 ...китайские тени... — Имеется в виду театр теней — театральный жанр, зародившийся в Азии около двух тысяч лет назад и получивший в первые века своего существования широкое распространение в Китае, а начиная с XII— XIII вв. — на территории современных Индии, Индонезии, Турции и других странах Востока. В Европу теневой театр попал в ХУЛ в. благодаря европейским путешественникам и дипломатам. В России первой половины XIX в. представления театра теней обычно давались в домашней обстановке, лишь к концу столетия появились публичные спектакли. Основной репертуар теневого театра составляли небольшие сценки, описавшие чудесные превращения или природные явления, и жанровые картинки: «Буря, гром, град на море и погибающие корабли», «Маг, совершающий чудесные превращения», «Канатоходцы», «Говорящие стулья» и др.


Примечания. Критические отзывы современников...
735
2 ...занимает роль Меркурия... — То есть роль посланника. Меркурий — в древнеримской мифологии бог торговли, отождествлявшийся с Гермесом, также почитался как проводник душ в мире мертвых, вестник и прислужник богов.
3 «Петербургские вершины»... служили образцом или... натурой для нового романа. «Петербургские вершины, описанные Я. Бутковым» (кн. 1 — 1845, кн. 2 — 1846) — сборник повестей и рассказов, принесший известность Якову Петровичу Буткову (ок. 1821—1856), одному из наиболее видных авторов натуральной школы; туда вошли такие его сочинения, как «Порядочный человек», «Ленточка», «Битка», «Сто рублей», «Петербургские вершины» и др. Бутков был одним из немногих писателей новой волны, чья судьба совпадала с судьбой героев его собственных произведений — простых людей, задавленных нуждой и презираемых «начальством». Происходя из семьи бедных мещан Саратовской губернии, Бутков не получил систематического образования, он был литератором-самоучкой и вел жизнь, полную лишений; ему грозила солдатчина, от которой его избавил издатель «Отечественных записок», А.А. Краевский, обративший его затем в литературного раба. Герои произведений Буткова — «горюны», люди, из последних сил тянущие лямку, отверженные обществом, обреченные на голод и нищету. В своих повестях и рассказах он создал энциклопедию типов, принадлежащих к социальным низам, которая в немалой степени влияла на творчество его современников, в том числе и Достоевского: он с уважением относился к сочинениям Буткова, питал к нему дружеские чувства и, в частности, приглашал его в ресторан отпраздновать публикацию «Неточки Незвановой» (см.: Летопись 1993: 158). Достоевский дал имя и некоторые черты характера Буткова главному герою повести «Д войник» — Якову Петровичу Голядкину, намеки на автора «Петербургских вершин» угадываются также в персонажах «Слабого сердца» (см.: 03. 1848. Т. 56. No 2. Отд. 1: Словесность. С. 412-446) и «Униженных и оскорбленных». Достоевский, несомненно, ощущал близость персонажей своих ранних произведений к типам бедняков Буткова, также описывавшего трудный путь героев к самореализации, их стремление, несмотря ни на что, сохранить человечность. Бутков обладал самобытным стилем и незаурядным талантом; никому не подражая, «совершенно сам по себе», он, по оценке В.Г. Белинского, создал «какой-то особенный род литературы, доселе небывалый» (Белинский 1953—1959/10: 39).
4 Подробности да подробности в романе похожи на обед, в котором вместо супа — сахарный горошек, вместо говядины, соуса, жаркого и десерта — сахарный горошек. — Впоследствии эту мысль повторил Н.К. Михайловский в статье «Жестокий талант» (1882):
«Бедные люди» проникнуты «гуманическим» направлением; но, читая их теперь, после всего того, что мы получили от Достоевского, после всего, что мы вообще за последние годы пережили, — вы не найдете в них ни одной высокохудожественной страницы, а местами так даже получите такое приблизительно впечатление, будто вас насильно манной кашей кормят: кушанье, очень любимое детьми, но редко нравящееся взрослым [Михайловский Н.К. Жестокий талант Ц Михайловский Н.К. Литературная критика. Статьи о русской литературе XIX — начала XX века. Л., 1989. С. 207).


736
Пр иложения
5 Неизвестно, почему вообразили себе наши сатирики, что мелкие чиновники говорят только уменьшительными. — Этот упрек в адрес «Бедных людей» прозвучал и в ряде других рецензий (см., напр., с. 278, 280—281, 285 наст, изд.) и был учтен Достоевским, что отразилось в правке текста романа при подготовке отдельного издания в 1847 г.
6 ...последней статьи [В.Г. Белинского]... — Речь идет о статье В.Г. Белинского «Мысли и заметки о русской литературе», замыкающей «Петербургский сборник» (см.: ПС 1846: 515-560).
3
[Л.В. Брант]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагмент
Публ. по: Я. Я. Я. [псевд. Брант Л.В.] [Рецензия] // Северная пчела. 1846. Nq 25. 30 января. С. 99. Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
Брант Леопольд Васильевич (1813—1884) — критик, сотрудник «Северной пчелы».
1 Политипаж — типографское клише из дерева или металла, изготовленное не для печати конкретной книги, а для многократного использования при оформлении заголовков, виньеток и пр.
2 ...изданный... Некрасовым [после замечания «Северной пчелы» он уже не называет себя «редактором трудов русских литераторов», как именовался... при издании... «Физиологии Петербурга»)... — «Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов, под редакциею Н. Некрасова» (ч. 1—2, 1844—1845) — литературный альманах, ставший программным для «натуральной школы». Сборник подвергся жесточайшей критике в статьях Ф.В. Булгарина (СП. 1845. Nq 79. 7 апреля. С. 313—315) и Л.В. Бранта (Там же. № 235. 18 октября. С. 939; № 236. 19 октября. С. 942—943). Оценивая Н.А. Некрасова как редактора, Брант уже тогда писал, что хорошей статье (каковой, по его мнению, является «Петербургский дворник» В.И. Даля) «не следовало бы помещаться, окруженным соседством совсем не лестным — быть изданной под редакцией г. Некрасова» (Там же. No 235. 17 октября. С. 939).
3 ...[не говоря о «Новой Элоизе» Руссо)... — Имеется в виду произведение Ж.-Ж. Руссо, роман в письмах «Юлия, или Новая Элоиза» («Julie, ou la Nouvelle Héloïse», 1761).
4 ...г-жа Дюдеван [Жорж Санд)... романом своим «Жак»... — Речь идет об эпистолярном романе Жорж Санд (псевд. А.-Л.-А. Дюпен, в замужестве Дюдеван) «Жак» («Jacques», 1834).


Примечания. Критические отзывы современников...
737
5 Распложение — здесь: повторение.
6 ...«неведомо как обольщенная»... — Этих слов в романе «Бедные люди» нет, возможно, кавычки служат для придания фразе риторичности.
7 «Вот тайна ~ история «Бедных людей»? — Имеются в виду слухи о появлении нового литературного таланта, которые ходили по Петербургу до выхода «Петербургского сборника» с романом Достоевского. Писатель с большим успехом читал свое произведение в литературных кружках и салонах (см. с. 169 наст. изд). Воспроизводя «восклицания эксцентрических критиков», Брант намекает на В.Г. Белинского, узнаваемой чертой стиля которого было частое употребление эпитета «глубоко знаменательный» (см., напр., Белинский 1953—1959/5: 230, 323 и др.).
8 ...«Скажите мадам Шифон ~ передайте, Макар Алексеевич». — Неточная цитата из романа «Бедные люди» (ср. с. 99 наст. изд.).
9 ...до выхода в свет «Петербургского сборника» уверяли, что в этом альманахе явится произведение нового... таланта... высокое, едва ли не выше творений Гоголя и Лермонтова. — Речь идет об опубликованной за несколько дней до появления в продаже «Петербургского сборника» заметке В.Г. Белинского (см. с. 259 наст, изд.).
10 ...«Я к вам, Вари{е)нька ~ подождите, маточка, я забегу». — С. 98 наст, изд.; ср. с. 537 наст. изд. Л.В. Брант рассматривает написание «Варинька» и «часочик» как ошибку автора, а не как речевую характеристику героя произведения.
11 ...«маточка, все мы, родная моя, выходим немного сапожники». — С. 84 наст.
изд.
12 ...увлекся пустыми теориями «принципиальных» критиков, сбивающих у нас с толку молодое, возникающее поколение. — Речь идет о В.Г. Белинском.
13 ...покойного Основьяненки [Квитка). — Имеется в виду Григорий Федорович Квитка (1778—1843), русский и украинский писатель, публиковавший свои произведения под псевдонимом Основьяненко.
4
[П.А. Плетнев <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагмент
Публ. по: [Плетнев ZL4.?]. [Рецензия] Ц Современник. 1846. Т. 41. № 2. С. 273—274 (Новые сочинения. № 49). Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
Плетнев Петр Александрович (1792—1865) — поэт и критик, профессор кафедры русской словесности, ректор Петербургского университета, после смерти
А.С. Пушкина редактировал журнал «Современник» (1837—1846 гг.).


738
Пр иложения
5
[Ф.В. Булгарин]
[ФЕЛЬЕТОН ИЗ «СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ», 1846, № 27]
Фрагмент
Публ. по: Ф. Б. [псевд. Булгарин Ф.В.] [Фельетон] // Северная пчела. 1846. № 27. 1 февраля. С. 107 (Фельетон. Журнальная всякая всячина).
1 Новой литературной партии «натуралистов»... — Именно Ф.В. Булгарин дал новому литературному направлению пренебрежительное название — «натуральная школа», обвиняя его в отсутствии художественности (см.: СП. 1846. No 22. 26 января. С. 86). Впоследствии название было переосмыслено В.Г. Белинским как обозначение связанного с продолжением гоголевских традиций в литературе русла реализма (см., напр.: [Белинский Æ.T.] Взгляд на русскую литературу 1846 года // Современник. 1847. T. 1. No 1. Отд. 3: Критика и библиография. С. 1—56). К «натуральной школе» принадлежали литераторы, объединенные идейным влиянием Белинского: Н.А. Некрасов, И.И. Панаев, Д.В. Григорович, молодой Достоевский. Их сочинения публиковались в «Физиологии Петербурга», «Петербургском сборнике», журналах «Отечественные записки» и «Современник».
2 ...Гоголя... сравнили с Гомером, а пустую и неправдоподобную сказку о «Мертвых душах» с «Илиадою»\ — В.Г. Белинский в статье 1835 г. «О русской повести и повестях г. Гоголя (“Арабески” и “Миргород”)» охарактеризовал повесть Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» следующим образом: «<...> дивная эпопея, написанная кистию смелою и широкою, этот резкий очерк героической жизни младенчествующего народа, эта огромная картина в тесных рамках, достойная Гомера» (Белинский 1953—1959/1: 298). Позднее К.С. Аксаков посвятил сравнению Гоголя с Гомером, а «Мертвых душ» с «Илиадой» брошюру «Несколько слов о поэме Гоголя “Похождения Чичикова, или Мертвые души”» (1842). Белинский ответил на нее рецензией, в которой подверг жестокой критике это сравнение: «<...> Гоголь так же похож на Гомера, а “Мертвые души” на “Илиаду”, как серое петербургское небо и сосновые рощи петербургских окрестностей на светлое небо и лавровые рощи Эллады» (Белинский 1953—1959/6: 254). В ходе полемики с Аксаковым Белинский отметил, что некорректно называть «Мертвые души» вторым творением после «Илиады», «но “Мертвые души” и без всяких претензий становиться наряду с “Илиадой” имеют великое достоинство» (Белинский 1953—1959/6: 410—411).
3 Благодарим «Иллюстрацию», что она также высказала несколько правд о «Петербургском сборнике»... — См. с. 259—260 наст. изд.


Примечания. Критические отзывы современников...
739
6
Ап. Григорьев
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846
Публ. по: Григорьев Ап. [Рецензия] Ц Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции. 1846. 9 февраля. С. 3 (Фельетон полицейской газеты. Новые книги). Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
Григорьев Аполлон Александрович (1822—1864) — поэт, переводчик, литературный и театральный критик, автор популярных песен и романсов, в начале 1860-х годов сотрудник журналов «Время» и «Эпоха», издававшихся братьями Ф.М. и М.М. Достоевскими, один из идеологов «почвенничества».
1 ...«Везде, где бы ни было в жизни ~ суждено ему испытывать всю жизнь». — Неточная цитата из поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» (ср.: Гоголь 1937—1952/6: 92).
2 ...«равно чудны стекла, озирающие солнцы и передающие движения незамеченных насекомых»... — Гоголь Н.В. Мертвые души //Гоголь 1937—1952/6: 134.
3 Пискарев — персонаж повести Н.В. Гоголя «Невский проспект».
4 ...озаряемые только или уцелевшей печатью красоты, как известное лицо в «Невском проспекте»... — Речь идет о прекрасной брюнетке, встретившейся на Невском проспекте художнику Пискареву и на поверку оказавшейся дамой легкого поведения.
5 ...или мгновенно пролетевшим выходящим из круга повседневной жизни явлением, как Чичиков при встрече с блондинкою... — Имеется в виду небесной красоты девушка, которую Чичиков впервые увидел, направляясь за мертвыми душами к Собакевичу, а затем встретил на балу у губернатора: «<...> молоденькая шестнадцатилетняя девица, свеженькая блондинка, с тоненькими, стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси <...> она вся походила на какую-то игрушку, отчетливо выточенную из слоновой кости; она только одна белела и выходила прозрачною и светлою из мутной и непрозрачной толпы» (Гоголь 1937—1952/6: 166, 169).
6 ...«И далеко еще то врелля, когда иным ключом грозная вьюга вдохновения поднимется из облеченной в святой ужас и в блистанье главы...» — Неточная цитата из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя; ср.: Гоголь 1937—1952/6: 134—135.
7 ...г. Достоевский... смешал личности... с минутами возвращения им образа Божия, — и... анализировал их до того, что сам поклонился им... г. Бутков проникся... безотрадностью... явлений и стал изображать их синтетически. — Ср. письмо Достоевского брату Михаилу от 1 февраля 1846 г.: «Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я...» (с. 172 наст. изд.). См. также примеч. 3 к статье Н.В. Кукольника.


740
Приложения
7
\А.Н. Плещеев <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагменты
Публ. по: [Плещеев А.Н.?] [Рецензия] //Русский инвалид. 1846. Nq 34. 10 февраля. С. 133—134; № 35. 12 февраля. С. 137—138. Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб, 1846.
1 	Вспомните, в наше время, на нашей памяти, Пушкин, Гоголь, Лермонтов не точно ли так же начинали свое поприще? — Похожая мысль содержится в письме Достоевского к брату Михаилу от 1 февраля 1846 г.: «В “Иллюстрации” я читал не критику, а ругательство. В “Северной пчеле” было черт знает что такое. Но я помню, как встречали Гоголя, и все мы знаем, как встречали Пушкина. Даже публика в остервенении: ругают % читателей, но У4 (да и то нет) хвалит отчаянно» (с. 171 наст. изд.).
8
А.[В] Никитенко
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагменты
Публ. по: Никитенко А. Статья первая // Библиотека для чтения. 1846. Т. 75. Отд. 5: Критика. С. 15—16, 18—19, 21, 22—29, 30—36. Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб, 1846.
1 ...«Машенька», поэма господина Майкова... — Поэму «Машенька» (ч. 1, см.: ПС 1846: 391—443; первоначально задумывалась как двухчастная) А.Н. Майков считал своей неудачей и, видимо, поэтому не стал писать вторую часть произведения.
В.Г. Белинский был противоположного мнения об этом произведении: в рецензии на «Петербургский сборник» он отмечал превосходно сформированные характеры, а также умение автора «представлять жизнь в ее истине» (Белинский 1953— 1959/9: 572).
2 Девочкин. — Имеется в виду Макар Алексеевич Девушкин. А.В. Никитенко ошибочно называет его Девочкиным.
3 «Я никому не в тягость ~ да за крысу-mo эту держатся». — Неточная цитата из романа «Бедные люди» (ср. с. 41—42 наст. изд.).
4 ...«стоит, прислонившись к гробику ~ взяла, а не ела». — Неточная цитата из романа «Бедные люди» (ср. с. 44 наст. изд.).


Примечания. Критические отзывы современников...
741
5 ...этоуже почти, по выражению Гоголя, женщина-кулак, которая... сделается так умна, чттга заберет в свои руки весь уездный город, 7су<?я она едет. — А.В. Никитенко сравнивает Варвару Доброселову с персонажем «Мертвых душ» Н.В. Гоголя Собакевичем: Чичиков называет его «человеком-кулаком», которому «не разогнуться в ладонь», за несокрушимую твердость в отстаивании своих интересов (Гоголь 1937—1952/6: 104, 106).
6 Пески. — См. примеч. 4 к воспоминаниям В.А. Соллогуба.
7 Петербургская сторона. — См. примеч. 77 к роману.
8 ...«я просто не существую»... — Неточная цитата из романа «Бедные люди» (ср. с. 45 наст. изд.).
9 ...«слушаешь, как начнут они состязаться»... — Неточная цитата из романа «Бедные люди» (ср. с. 45 наст. изд.).
9
[О.И. Сенковскт <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагменты
Публ. по: [Сенковскт О.И.?] [Рецензия] //Библиотека для чтения. 1846. Т. 75. Отд. 6: Литературная летопись. С. 1—5. Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
1 ...к блаженной простоте аркадских нравов... — Аркадский — относящийся к Аркадии — области Древней Греции, жизнь обитателей которой в литературной традиции изображалась безмятежной и простой.
2 У одних, говорят, была вакансия гения, и они поскорее произвели автора статьи в гении... — О «вакансии гения» в русской литературе писал также Ф.В. Булгарин (с. 293 наст. изд.). В повести Н.А. Некрасова «В тот же день часов в одиннадцать утра...» также повторяется мысль о «гениальности» Достоевского (Глажиевского) (см., напр., с. 354, 355 наст. изд.).
3 Судя по этим ожесточенным похвалам вновь выводимому на сцену лицу и по сопровождающим их отзывам о нашей русской литературе... — Речь идет о статье В.Г. Белинского, резко критиковавшего современное состояние русской литературы и одновременно дававшего высокую оценку первому роману Достоевского (см. с. 293—301 наст. изд.).
4 ...ore rotundo... — Выражение, обозначающее умение говорить складно и стройно, заимствовано из послания «К Пизонам» («Науки поэзии») Горация (65—8 до н. э.): «Graiis ingenium, Graiis dedit ore rotundo | Musa loqui»; ср. в пер. М.Л. Гаспарова: «Грекам, грекам дались и мысли, и дар красноречья <...>» [Гораций. К Пизонам Ц Гораций. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М., 1970. С. 391).
5 ...«в роще щебетали птички ~ гармонически шелестящей под ножкой»... — Ср. первоначальную редакцию романа (с. 522 наст. изд.).


742
Приложения
6 ...всёу него минъонное... — Один из наиболее частых упреков в адрес дебютного романа Достоевского. Ср., напр., с. 260, 278, 285, 320 наст. изд.
7 Опойковая кожа — кожа, выделанная из шкуры молочного теленка.
8 Я убедился, что уменьшительные ничего не уменьшают ~ как пошлого и приторного средства любезности. — По этому поводу Достоевский писал старшему брату 1 февраля 1846 г.: «В публике нашей есть инстинкт, как во всякой толпе, но нет образованности. Не понимают, как можно писать таким слогом. Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал. А им и невдо- гад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может» (с. 172 наст. изд.).
9 ..любит еще употреблять парадные прилагательные, каковы широко-разросшие- ся, зелено-раскинувшиеся... — Сенковский высмеивает стиль «Дневника» Вареньки Доброселовой (см. ред. 1846: с. 522 наст. изд.). Возможно, под влиянием рецензии Сенковского Достоевский исключил этот фрагмент из всех последующих изданий романа «Бедные люди».
10 Один из моих ученых друзей... отнял у меня «Петербургский сборник» и хочет сам поговорить об нем в другом отделении. — Речь идет о статье А.В. Никитенко, опубликованной в том же номере журнала (см. с. 269—278 наст. изд.).
10
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагменты
Публ. по: [Белинский В.Г.] [Рецензия] // Отечественные записки. 1846. Т. 44. № 2. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 45—46. Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб, 1846.
1 В этой книжке «Отеч<ественных> записок» русская публика прочтет и еще роман г. Достоевского, «Двойник»... — Имеется в виду повесть Достоевского «Двойник», опубликованная в том же номере «Отечественных записок», что и данная рецензия В.Г. Белинского, и первоначально носившая подзаголовок «Приключения господина Голядкина» (см.: 03. 1846. Т. 44. № 2. Отд. 1: Словесность. С. 263— 428.)
2 ...отложить подробный критический разбор «Петербургского сборника» до следующей книжки «Отеч<ественных> записок»... — В следующем, мартовском выпуске «Отечественных записок» В.Г. Белинский опубликовал большую критическую статью, посвященную «Петербургскому сборнику» Н.А. Некрасова (см. с. 293—301 наст. изд.).


Примечания. Критические отзывы современников...
743
11
[В. Г. Белинский]
НОВЫЙ КРИТИКАН
Фрагмент
Публ. по: [Белинский В.Г.] Новый критикан Ц Отечественные записки. 1846. Т. 44. No 2. Отд. 8: Смесь. С. 126.
1 	...полемические статьи в «Северной пчеле» какого-то г. Я. Я. Я. — Имеется в виду ироничная рецензия на «Петербургский сборник», принадлежащая Л.В. Бранту (см. с. 261—264 наст, изд.), который публиковался в «Северной пчеле» Ф.В. Булгарина под псевдонимом «Я. Я. Я.» (см.: Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. М., 1958. Т. 3.
С. 	290).
12
С.П. Шевырев
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагмент
Публ. по: Шевырев С.П. [Рецензия] //Москвитянин. 1846. Ч. 1. № 2. С. 163—174 (Отд.: Критика). Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
1 Давно ли вышла «Физиология Петербурга» в двух томах? — Первая часть «Физиологии Петербурга» появилась в 1844 г., вторая — в 1845 г.; см. также примеч. 2 к статье Л.В. Бранта (№ 3).
2 ...повесть в стихах г. Ив. Тургенева с рисунками г. А. Агина, гравированными на дереве г. Е. Бернардским\ — Имеется в виду рассказ в стихах «Помещик» И.С. Тургенева, опубликованный в «Петербургском сборнике» с иллюстрациями, которые были гравированы Е.Е. Бернардским (см. примеч. 3 к письму 44) по рисункам А.А. Агина (см.: ПС 1846: 167—202). Александр Алексеевич Агин (1817—1875) — русский художник, выпускник Петербургской Академии художеств, ученик К.П. Брюллова; получил известность как иллюстратор литературных произведений.
3 ...«Капризы и раздумье» г. Искандера}. — Речь идет о цикле статьей А.И. Герцена, опубликованном под псевдонимом Искандера (арабизированная форма имени Александр) в «Петербургском сборнике» Н.А. Некрасова (см.: ПС 1846: 203—222). Впервые этим псевдонимом Герцен подписал свою статью «Гофман» (см.: Телескоп. 1836. Ч. 33. № 10. С. 139-168).
4 ...«Парижскиеувеселения» г. И. Панаева с политипажами, рисованными и гра¬


744
Пр иложения
вированными в Париже\ — Речь идет об очерке И.И. Панаева, вышедшем в «Петербургском сборнике» с политипажами, которые были заимствованы из парижских изданий (см.: ПС 1846: 223—274; см. также примеч. 1 к статье Л.В. Бранта, № 3).
5 ...новая поэма г. А. Майковой. — Имеется в виду поэма А.Н. Майкова «Машенька»; в печати появилась лишь первая ее часть (см.: ПС 1846: 391—443), хотя поэма задумывалась как двухчастная, вторая часть, однако, так и не была написана (см. примеч. 1 к рецензии А.В. Никитенко).
6 Вот имена князя Одоевского, графа Соллогуба, г. Никитенко\.. — Имеются в виду вошедшие в «Петербургский сборник» повесть князя В.Ф. Одоевского «Мартингал. (Из записок гробовщика)», стихотворение графа В.А. Соллогуба «Мой autographe» и статья А.В. Никитенко «О характере народности в древнем и новейшем искусстве» (см.: ПС 1846: 375—390; 513—514; 483-^98).
7 Молва журнальная трубила в большие трубы перед его появлением. — Имеется в виду прежде всего рецензия В.Г. Белинского на перевод жорж-сандовского романа «Мельник из Анжибо», в которой критик обещает в скором времени явление нового литературного дарования, подразумевая в первую очередь Достоевского, чей роман еще только готовился к выходу в «Петербургском сборнике» (см. с. 259 наст, изд.).
8 ...«новый талант, великий или обыкновенный, может теперь смело выходить на литературное поприще без журнальных и всяких других протекций: он сейчас же будет признан за то, что он есть в самом деле». — [Белинский В.Г] Голос в защиту от «Голоса в защиту русского языка» Ц 03. 1846. Т. 44. Nq 2. Отд. 5: Критика. С. 45.
9 ...тот же журнал признает, что вся литература наша разделена теперь на партии... — Сложная аллюзия, отсылающая к ряду статей В.Г. Белинского 1845— 1846 гг., опубликованных преимущественно на страницах «Отечественных записок». Так, критикуя культурную концепцию славянофилов в работе «Русская литература в 1845 году», Белинский иронично замечал:
<...> во что бы ни нарядился романтик, он всё остается романтиком. Не понимая этого, романтики обеими руками начали хвататься за маски и костюмы, — и вышел пестрый маскарад, где на один вечер так легко быть чем угодно — и турком, и жидом, и рыцарем. Некоторые, говорят, не шутя надели на себя терлик, охабень и шапку-мурмолку; более благоразумные довольствуются только тем, что ходят дома в татарской ермолке, татарском халате и желтых сафьянных сапожках — всё же исторический костюм! Назвались они «партиями» и думают, что делать — значит рассуждать на приятельских вечерах о том, что только они — удивительные люди и что, кто думает не по их, тот бродит во тьме ([.Белинский В.Г] Русская литература в 1845 году // 03. 1846. Т. 44. Ne 1. Отд. 5: Критика. С. 4).
Позднее, в статье «Голос в защиту от “Голоса в защиту русского языка”», которая являлась, по сути, его ответом на публикацию Д.П. Голохвастова (см.: Д. [псевд. Голохвастов Д.П] Голос в защиту русского языка// Москвитянин. 1845. Ч. 6. № 11. Ноябрь. С. 47—134 (Отд.: Критика)), Белинский, цитируя указанную работу, писал:


Примечания. Критические отзывы современников...
745
Недавно в одном петербургском журнале одним очень уважаемым лицом в нашей литературе была высказана следующая дельная мысль: «У нас есть уже что-то похожее на школы, на партии в науке и литературе; бывают споры, хоть не совсем за идеи, а за самолюбие и карманы, однако ж в них сверкают иногда искры идей, как крупинки золота в глыбах рудокопной грязи. Всё это производит какую-то игру в обществе, хотя не шумную и не богатую выигрышем, но показывающую по крайней мере уже замечательное развитие понятий, некоторую самостоятельность умов». Действительно, в этих словах заключается очень верная характеристика журнальной стороны современной русской литературы. К сожалению, у нас не во всех «глыбах рудокопной грязи» сверкают искры идей <...> ([.Белинский В.Г.] Голос в защиту от «Голоса в защиту русского языка» // 03. 1846. Т. 44. № 2. Отд. 5: Критика. С. 46).
Это суждение получило развитие в очерке Белинского «Мысли и заметки о русской литературе», опубликованном в «Петербургском сборнике»; ср.:
<...> у нас так много квасных патриотов, которые всеми силами натягиваются ненавидеть всё европейское — даже просвещение, и любить всё русское — даже сивуху и рукопашную дуэль. Пристаньте к одной из этих партий, — она сейчас же произведет вас в великие люди и в гении, тогда как другая — возненавидит и объявит бездарным человеком (ПС 1846: 528).
Следует отметить, что в литературно-общественной жизни России середины XIX в. существовало несколько «партий», противостоявших друг другу по идеологическим и художественно-эстетическим принципам, в частности — славянофилы во главе с К. С. Аксаковым и А. С. Хомяковым, группа литературных «староверов» во главе с Ф.В. Булгариным и Н.И. Гречем, круг сторонников «натуральной школы» во главе с Белинским.
10....литературной партии, которая взяла на себя напрасный труд представить новый талант публике... — Речь идет о «натуральной школе», сформировавшейся в начале 1840-х годов вокруг В.Г. Белинского и Н.А. Некрасова.
11 	Павлов... изобразил в своем «Демоне» всё нравственное унижение, до которого могла дойти эта жертва общественных условий. — Николай Филиппович Павлов (1805—1864) — русский писатель. Повесть «Демон» была опубликована в составе его сборника «Новые повести» (1839). Главный герой этого произведения — Андрей Иванович, немолодой, живущий в бедности мелкий чиновник, который, как и Макар Девушкин, занимается переписыванием бумаг. Его молодая жена Марья Ивановна, к несчастью, вызывает симпатию у руководителя его департамента. Пытаясь спасти себя и свою супругу от позора, герой решается на тяжелое объяснение с начальником, оканчивающееся провалом: его выгоняют из начальственного кабинета. Однако вскоре финансовое положение и служебная карьера героя повести резко идут в гору, и в финале «Демона» переехавший в новую, благоустроенную квартиру Андрей Иванович не без удовольствия разглядывает себя в зеркале, любуясь недавно полученным им орденом Св. Анны.


746
Приложения
12 Может быть, «Демон» вызвал Гоголеву «Шинель». — Повесть Н.Ф. Павлова вышла в 1839 г., когда Н.В. Гоголь лишь приступал к работе над «Шинелью», и вполне могла оказать влияние на замысел и стилистику гоголевского произведения. Следует, однако, учесть, что «Шинель» тематически близка к другим сочинениям, опубликованным в 1830—1840-е годы, например, к рассказу В.Ф. Одоевского «Живой мертвец», повести Е.П. Гребенки «Перстень» (1841) и очерку Ф.В. Булгарина «Гражданственный гриб, или Жизнь, то есть прозябание и подвиги приятеля моего, Фомы Фомича Опенкова» (1833).
13 Акакий Акакиевич Башмачкин — центральный персонаж повести Н.В. Гоголя «Шинель».
14 «Узнав вас, я стал ~ сердцем и мыслями я человек». — Неточная цитата из дебютного романа Достоевского; ср. с. 77—78 наст. изд.
15 Место о распекащии напоминает Селифана. — Имеется в виду рассуждение Макара Девушкина о том, что «каждый чин требует совершенно соответственной по чину распеканции <...> естественно, что после этого и тон распеканции выходит разночинный — это в порядке вещей! Да ведь на том и свет стоит, маточка, что все мы один перед другим тону задаем, что всяк из нас один другого распекает. Без этой предосторожности и свет бы не стоял, и порядка бы не было» (с. 57 наст. изд.). По мнению С.П. Шевырева, в этом месте дебютного романа Достоевского заключена аллюзия на поэму Н.В. Гоголя «Мертвые души», а именно на эпизод, где лакей Чичикова, Селифан, в ответ на угрозу барина высечь его за нерадение, произносит: «Как милости вашей будет завгодно, <...> коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело? на то воля господская. Оно нужно посечь потому, что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?» (Гоголь 1937—1952/6: 43).
16 Вспомним слова Платона о высокой любви, возбуждаемой красотою. — Имеется в виду речь Агафона, прославляющая совершенство Эрота, в диалоге Платона «Пир» (385—380 до н. э.; 197Ь—с); ср. в пер. КС. Апта:
<...> дела богов пришли в порядок только тогда, когда среди них появилась любовь, разумеется, любовь к красоте, ибо безобразие не вызывает любви. Дотоле, как я уже сказал вначале, среди богов творилось, по преданию, много ужасных дел, и виною тому было господство Необходимости. А стоило лишь появиться этому богу, как из любви к прекрасному возникли всякие блага для богов и людей [Платон. Пир Ц Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1993. Т. 2. С. 106).
17 ...«Двойника», напечатанного во 2-м номере «Отечественных записок». — См. примеч. 1 к письму 34.
18 ...индейскому петуху в виде самовара... — Речь идет об описании самовара в повести Достоевского «Двойник»:
Петрушки опять не нашлось за перегородкой, а сердился, горячился и выходил из себя лишь один поставленный там на полу самовар, беспрерывно угрожая


Примечания. Критические отзывы современников...
747
сбежать, и что-то с жаром, быстро болтал на своем мудреном языке, картавя и шепелявя господину Голядкину, — вероятно, то, что, дескать, возьмите же меня, добрые люди, ведь я совершенно поспел и готов (Акад. ПСС/1: 110).
По мнению С.П. Шевырева, здесь заключена аллюзия на поэму Н.В. Гоголя «Мертвые души», а именно на главу, повествующую о посещении Чичиковым Коробочки; ср.: «Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что подошедший в это время к окну индейский петух, окно же было очень близко от земли, заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно “желаю здравствовать”, на что Чичиков сказал ему дурака» (Гоголь 1937— 1952/6: 48).
19 ...табель о рангах, которая... перенесена из чужой зелии... — «Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в котором классе чины, и которые в одном классе, те имеют по старшинству времени, вступления в чин между собою однакож воинские выше прочих, хотя б и старее кто в том классе пожалован был» (сокр.: Табель о рангах) — законодательный акт, утвержденный Петром I в 1722 г. и определявший порядок прохождения государственной службы чиновниками, соотношение чинов по старшинству, последовательность чинопроизводства. Призвана была стать своего рода социальным лифтом, который позволял бы выдвинуться на государственной службе талантливым и инициативным людям из простого народа. Ее идея и общие принципы были заимствованы из западноевропейского законодательства (шведские регламенты о чинах 1696 и 1705 гг., «Указ о рангах» Христиана V от 1699 г., «Новый указ о рангах» Фредерика IVot1717 г. и др.). Основу табели разработал сподвижник Петра, выходец из Северной Германии, Генрих Иоганн Фридрих Остерман, с 1707 г. состоявший на русской службе и фактически руководивший внешней политикой России в 1720— 1730-е годы (см. об этом: Буганов В. И. Петр Великий и его время. М., 1989).
20 Голядкин. — См. примеч. 2 к письму 31.
13
[.Л.В. Брант]
ЖУРНАЛИСТИКА
Фрагменты
Публ. по: Я. Я. Я. [псевд. Брант Л.В.] Журналистика // Северная пчела. 1846. № 48. 1 марта. С. 191 (Русская литература). Рец. на изд.: Отечественные записки. 1846. Т. 44. № 1-2.
1 	...«направление, данное Карамзиньил нашей литературе, бьио по преимуществу сантиментальное». — [Белинский В.Г.] Русская литература в 1845 году Ц 03. 1846. Т. 44. № 1. Отд. 5: Критика. С. 5. Рассуждая о новых веяниях в литературно-художественной жизни России, Белинский многократно использовал понятие «санти¬


748
Приложения
ментального», которое служило ему обозначением уходящего в прошлое периода литературы, счастливо преодолеваемого усилиями писателей гоголевского направления (см., напр.: Белинский 1953—1959/1: 53, 260, 410; Белинский 1953— 1959/2: 394, 469, 495, 527; Белинский 1953—1959/3: 271, 310—311, 383, 432; Белинский 1953—1959/4: 15, 27, 64, 126, 129 и др.).
2 ...критик, исписавшийся в парадоксах... — Имеется в виду В.Г. Белинский, находившийся в резкой оппозиции к газете Ф.В. Булгарина «Северная пчела».
3 ...забавлявших «легкомысленную толпу». — Сложная аллюзия, отсылающая, прежде всего, к цитируемой ранее статье В.Г. Белинского, в которой он выдвигает идею о том, что основное различие между сентименталистами и романтиками лучше всего отражено в их отношении к «толпе». Так, если для мечтателей-роман- тиков, «высоких натур», этико-эстетической нормой являлось «презрение “к толпе”», которая «живет не мысля», то «чувствительные души» сентименталистов «резко отделились от бесчувственной толпы; но они гордились перед нею только своею способностью чувствовать <...> а еще не тянулись в герои и великие люди» ([.Белинский В.Г.] Русская литература в 1845 году // 03. 1846. Т. 44. № 1. Отд. 5: Критика. С. 3, 4, 5). Вместе с тем здесь содержится намек на рецензию Белинского, посвященную переводу романа Ж. Санд «Мельник из Анжибо»; давая понять, что наступающий 1846 г. принесет новые имена («счастливец новый год блеснет трудами и достоянием своего предшественника»), критик в ней сетует на то, что год прошедший, с его немалыми достижениями, уже несправедливо забыт «легкомысленною толпою» ([.Белинский В.Г.] [Рецензия] //Там же. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 2. Рец. на изд.: Мельник = Le Meunier d’Angibault: Роман Жоржа Санд а: В 2 ч. СПб., 1845).
4 ...«стать смешным — значит проиграть свое дело». — [Белинский В.Г.] Русская литература в 1845 году // 03. 1846. Т. 44. Nq 1. Отд. 5: Критика. С. 8. С помощью этой фразы Белинский поясняет свое утверждение о кризисе романтизма, обросшего литературными клише и потому легко становящегося объектом пародии.
5 ...«Что же было причиною его... падения? Переворот в литературе, новое направление, принятое ею... Этого переворота не смог сделать ни Пушкин, ни Лермонтов....... — Неточная цитата из статьи В.Г. Белинского «Русская литература в 1845
году» (ср.: 03. 1846. Т. 44. No 1. Отд. 5: Критика. С. 8). Сарказм Л.В. Бранта направлен на попытку Белинского утвердить литературный авторитет Н.В. Гоголя, победившего, по мнению Белинского, романтизм реалистическим изображением правды жизни.
6 «Только вооруженный этим сильным орудием писатель мог дать новое направление литературе и убить романтизм... Нужно ли говорить, кто был этот писатель? Его давно уже знает вся читающая Россия; теперь его знает и Европа...» — [Белинский В.Г\ Русская литература в 1845 году Ц 03. 1846. Т. 44. No 1. Отд. 5: Критика. С. 8—9. Говоря о европейской известности Н.В. Гоголя, Белинский подразумевает, прежде всего, первые переводы повестей Гоголя на французский, выполненные Луи Виардо совместно с И. С. Тургеневым и С.А. Гедеоновым и опубликованные в 1845 г. Этому событию Белинский посвятил отдельную статью «Перевод сочинений Гоголя на французский язык» (см.: 03. 1845. Т. 43. № 12. Отд. 8: Смесь.


Примечания. Критические отзывы современников...
749
С. 115—116. Рец. на изд.: Gogol N. Nouvelles russes: Tarass Boulba; Les Mémoires d’un Fou; La Calèche; Un ménage d’autrefois; Le Roi des Gnomes / Trad. ff. publ. par
L. 	Viardot. P.: Paulin, 1845. 325 p.).
7 ...речь идет о «творце Шинели», г. Гоголе... — Аллюзия на статью Ф.В. Булгарина о «Петербургских вершинах» Я.П. Буткова, в которой последний назван человеком «не без таланта», поскольку «у него взгляд самостоятельный, юмор неподдельный и достоинство не в грязных картинах, а в истине», в противоположность Н.В. Гоголю, «творцу натуры 15-го класса», пишущему картины «грязью» (СП. 1845. No 243. 27 октября. С. 971).
8 ...«новая школа пишет хорошо, что только ее произведения и читаются публикою...» — Неточная цитата из статьи В.Г. Белинского «Русская литература в 1845 году»; ср.:
<...> главная заслуга 1845 года состоит в том, что в нем заметно определеннее выказалась действительность дельного направления литературы. По крайней мере, так должно заключать из отчаянных воплей некоторых отставных или отсталых ci-devant (бывших. — К. Б.) талантов, а теперь плохих сочинителей, которые клятвенно уверяют, что с тех пор, как их книги не идут с рук и их никто уже не читает, литература наша гибнет, в чем виновата, во-первых, новая школа, которая пишет так хорошо, что только ее произведения и читаются публикою, а во-вторых, толстые журналы, которые принимают на свои страницы произведения этой школы или хвалят их, когда они являются отдельными книгами... ([.Белинский В.Г.] Русская литература в 1845 году Ц 03. 1846. Т. 44. № 1. Отд. 5: Критика. С. 9).
9 ...в многолюдной кондитерской Излера... — Кондитерская Иоганна Люция Из- лера (1811—1877) — любимое место встреч петербургского литературного бомонда, помещалась на первом этаже Дома армянской церкви (Невской проспект, 40).
10 ...воспользуется успехам, отнятым у него... «завистью и несправедливостью». — Аллюзия на статью «Русская литература в 1845 году», в которой В.Г. Белинский защищает гоголевское направление в литературе от нападок консервативной критики — прежде всего Ф.В. Булгарина и Л.В. Бранта; ср.:
Если бы нас спросили, в чем состоит существенная заслуга новой литературной школы, — мы отвечали бы: в том именно, за что нападает на нее близорукая посредственность или низкая зависть, — в том, что от высших идеалов человеческой природы и жизни она обратилась к так называемой «толпе», исключительно избрала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою ([.Белинский В.Г] Русская литература в 1845 году // 03. 1846. Т. 44. No 1. Отд. 5: Критика. С. 9).


750
Пр иложения
14
[Ф.В. Булгарин:]
[ФЕЛЬЕТОН ИЗ «СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ», 1846, № 55]
Фрагмент
Публ. по: Ф. Б. [псевд. Булгарин Ф.В.] [Фельетон] // Северная пчела. 1846. № 55. 9 марта. С. 218 (Фельетон. Журнальная всякая всячина).
1 ...в «Библиотеке для чтения» пояснили весьма умно и справедливо, почему одной литературной партии необходимо нужно было произвесть г. Гоголя в первостепенные гении... — Речь идет о рецензии О.И. Сенковского на «Мертвые души» Н.В. Гоголя, объясняющей повышенный интерес читателей к творчеству писателя тем, что в его произведениях центральное место занимают низкие, недостойные упоминания темы и явления. Высмеивая «Мертвые души» как некое «литературное чудо, какого еще не бывало ни в одной словесности», рецензент саркастически называет Гоголя гением, перед которым «Гомер, Ариосто, Пушкин, лорд Байрон и Гёте» есть то, «чем Ноздрев называет Чичикова» (БдЧ. 1842. Т. 53. Отд. 6: Литературная летопись. С. 21). Сенковский подвергает резкой критике текст Гоголя, снабжая обширные (и зачастую неточные) выдержки из «Мертвых душ» язвительными комментариями, дабы убедить читателей в том, что они имеют дело с безграмотной и пошлой писаниной — «литературной нечистотой» (Там же. С. 53). Развивая эту мысль, он указывает на то, что данное обстоятельство играет на руку автору — поскольку публика падка на всякие скабрезности и ее «любопытство возбуждают эти соблазнительные сцены», она «с жадностью пожирает эту литературную нечистоту», а потому настоящий и будущий успех «Мертвых душ» обеспечивает скандальная откровенность повествования: об этом произведении «будут говорить с гневом, но между тем будут читать их с тайным наслаждением <...> для писателей, не разбирающих средств к успеху, больше, кажется, и не нужно <...> “поэма” достигнет своей цели» (Там же. С. 53—54). Подобное выступление против Гоголя не было единичным случаем в литературной биографии Сенковского: начиная с 1836 г. «Библиотека для чтения» «в течение семнадцати или восемнадцати лет постоянно нападала на Гоголя» (Чернышевский Н.Г. Поли. собр. соч.: В 15 т. М., 1947. Т. 3. С. 62).
2 «Отечественные записки», основанные покойным Павлом Петровичем Свиньи- ным, не выходили в свет в конце его жизнщ когда неисцелимый недуг овладел им. — Павел Петрович Свиньин (1787—1839) — русский литератор, журналист и художник, основатель и издатель журнала «Отечественные записки»; с 1818 по 1819 г. издание выходило в виде альманаха, наполненного преимущественно биографическими и автобиографическими произведениями самого Свиньина, с 1820 по 1830 г. — в виде ежемесячного журнала. Перед смертью Свиньин действительно серьезно заболел, однако истинной причиной прекращения «Отечественных записок» были резко ухудшившиеся отношения Свиньина с властью и вызванные этим финансовые трудности. При Александре I журнал получал поддержку дво¬


Примечания. Критические отзывы современников...
751
ра, к примеру, от государственного секретаря и министра народного просвещения
A. 	С. Шишкова и от А.А. Аракчеева, фактически управлявшего страной в первой половине 1820-х годов. Новое правительство не скрывало подозрения на издателя «Отечественных записок» как на человека, скомпрометировавшего себя тесными связями с прежним руководством страны. Журнал также не пользовался популярностью среди читателей; в частности, А. С. Пушкин выразил нелестное мнение об издателе «Отечественных записок» в притче-сказке «Маленький лжец» (1830), герой которой «имел большой порок — он не мог сказать трех слов, чтоб не солгать» (Пушкин 1937—1959/11: 101). В 1830 г. Свиньин отказался от издания убыточного журнала.
3 Несколько молодых людей, и в том числе два-три литератора... вознамерились приобрестьу /7.77. Свиньина его журнал и противопоставить его «Библиотеке для чтения»... — Литературно-общественный журнал «Отечественные записки» с января 1839 г. перешел к А.А. Краевскому, который привлек к сотрудничеству
B. 	Г. Белинского, В.А. Жуковского, В.Ф. Одоевского, С.П. Шевырева, В.А. Соллогуба, И.И. Панаева, Ф.Ф. Корфа; позже к ним присоединились молодые авторы, дебютировавшие в 1840-е годы: Н.А. Некрасов, Достоевский, И.С. Тургенев,
A. 	И. Герцен, В.Н. Майков, И.А. Гончаров и др. писатели гоголевского направления. В 1840-е годы «Отечественные записки» находились в состоянии жесткой конкурентной борьбы с «Библиотекой для чтения» О.И. Сенковского, издательское дело которого в итоге серьезно пошатнулось.
4 ..любимым книгопродавцем А.Ф. Смирдиным... — В 1817 г. А.Ф. Смирдин переехал из Москвы в Петербург и поступил на службу к книгопродавцу и издателю
B. 	А. Плавилыцикову, после смерти которого, в 1823 г., принял на себя руководство издательством и книжным магазином, располагавшимся на набережной реки Мойки, рядом с Синим мостом (дом не сохранился). Удачные коммерческие проекты, в частности, публикация романа Ф.В. Булгарина «Иван Иванович Выжи- гин», позволили Смирдину расширить дело, и в конце 1831 г. он открыл собственный магазин в здании, принадлежавшем немецкой лютеранской церкви (Невский проспект, 22). Создание при магазине публичной библиотеки стало заметным событием в культурной жизни столицы; в частности, Н.И. Греч писал о том, что Смирдин «в минувшем декабре [1831 года] открыл <...> книжный свой магазин, устроив и расположив оный со вкусом и великолепием. Ныне перевел он в сей же дом и библиотеку для чтения. Магазин занимает часть нижнего яруса, а библиотека помещается в среднем, бельэтаже, в огромной, светлой, великолепной зале. В прошедшую пятницу, 19-го февраля, открыл он сию библиотеку празднеством, на которое пригласил многих литераторов и других любителей просвещения» (СП. 1832. № 45. 26 февраля). На торжественном обеде, устроенном по этому случаю, присутствовали В.А. Жуковский, Н.И. Гнедич, А.С. Шишков, И.А. Крылов, А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Греч, Ф.В. Булгарин, П.А. Вяземский, В.Ф. Одоевский, П.А. Плетнев и многие другие литераторы (всего 51 человек). Вскоре издательский дом Смирдина превратился в литературный клуб, пользовавшийся популярностью у петербургской читающей публики. Несмотря на достаточно высокую стоимость абонемента (30 рублей за год, 20 рублей за полгода, 12 рублей


752
Пр иложения
за три месяца, 5 рублей за месяц; подписка на периодическую печать — дополнительно 20 рублей за год, 12 рублей за полгода, 7 рублей за три месяца, 3 рубля за месяц), библиотека получила известность, а предприятие Смирдина воспринималось как важный шаг в развитии книжной культуры в стране: «<...> Смирдин, явивший себя достойным средником между писателями и публикою, займет в истории нашей литературы первое место подле Новикова, оживившего книжную торговлю в семидесятых и восьмидесятых годах [XVTH века]» (Там же). См. также примеч. 10 к письму 3.
5 	...языком «Библиотеки»управлял первый знаток его, Н.И. Греч... — Николай Николаевич Греч (1787—1867) — русский журналист, писатель, филолог, выпускник Санкт-Петербургского педагогического института. Дебютировал в печати научным трудом «Синонимы» (см.: Н. Г. [псевд. Греч Н.И.] Синонимы. Чувство и чувствование Ц Журнал российской словесности. 1805. Ч. 2. № 5. Май. С. 53—55; ...м ....ь. [псевд. Греч Н.И.] Синонимы. Щастие, благополучие, блаженство //Там же. № 7. Июль. С. 139—140), служил секретарем Петербургского цензурного комитета (1806—1815 гг.), преподавал русский язык во Второй петербургской гимназии (1813—1817 гг.). В 1817 г. получил звание почетного библиотекаря Императорской Публичной библиотеки как свидетельство высокой оценки своего вклада в развитие отечественной книжной культуры (см.: Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 393, 414): начав в 1808 г. свою журнальную и издательскую деятельность, Греч принял участие в выпуске историко-политического журнала «Гений времен» (1808—1809 гг.), «Журнала новейших путешествий» (1809— 1810 гг.), «Исторического, статистического и географического журнала» (1811 г.), «Санкт-Петербургского вестника» (1812 г.), в 1812 г. основал журнал «Сын Отечества», с 1825 г. вместе с Ф.В. Булгариным публиковал «Северную пчелу», популярность которой, из-за ее ретроградно-охранительной позиции, в 1840-е годы начала снижаться. В историю русской периодической печати Греч вошел также как один из редакторов журнала «Русский вестник» (1841—1844 гг.) и соредактор журнала «Библиотека для чтения» (с О.И. Сенковским, 1834—1835 гг.). Греч был важной фигурой в русской журналистике как член журнального триумвирата (с Булгариным и Сенковским), являвшегося главным противником кружка В.Г. Белинского, «Отечественных записок» А.А. Краевского и всего гоголевского направления в литературе. Несмотря на приверженность охранительно-консервативной идеологии и дружбу с Булгариным, Греч имел репутацию честного человека; не случайно из-под его пера не вышло ни одного грубого выпада в адрес писателей новой волны, в частности, Достоевского. К середине 1840-х годов Греч был одним из самых читаемых русских писателей, получившим известность благодаря романам «Черная женщина» (1834) и «Поездка в Германию» (1836), а также серии путевых очерков — «28 дней за границею, или Действительная поездка в Германию. 1835» (1837), «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» (1839), «Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии» (1843). Кроме того, он создал целый ряд учебных пособий по русскому языку: «Практическая русская грамматика» (1827), «Начальные правила русской грамматики» (1828), «Практические уроки русской грамматики» (1832) и др., а также принял участие в подготовке «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля.


Примечания. Критические отзывы современников...
753
6...нынешний его редактор О.И. Сенковский. — О.И. Сенковский был редактором «Библиотеки для чтения» с 1834 по 1847 г. См. также примем. 1 к письму 19.
7 Лермонтова поставили выше Шиллера, Державина и Пушкина, а Гоголя провозгласили основателем новой школы... «Мертвые души»... сравнили... с Гомером\ — Имеются в виду прежде всего публикации В.Г. Белинского, который многократно высказывался о выдающемся значении творчества М.Ю. Лермонтова и сравнивал последнего с лучшими русскими и зарубежными поэтами (см., напр.: [Белинский В.Г.] Журналистика //ЛГ. 1840. Nо 42. 25 мая. Стб. 980; [Он же.] [Рецензия] // 03. 1840. Т. 10. № 6. Отд. 5: Критика. С. 27—54; Т. 11. № 7. Отд. 5: Критика.
С. 	1—38. Рец. на изд.: Лермонтов М. Герой нашего времени: В 2 ч. СПб., 1840). В частности, в пространной рецензии на «Стихотворения» (1840) Лермонтова Белинский утверждает, «что такие стихотворения, как “Русалка”, “Три пальмы” и “Дары Терека”, можно находить только у таких поэтов, как Байрон, Гёте и Пушкин...»; «По глубине мысли, роскоши поэтических образов, увлекательной, неотразимой силе поэтического обаяния, полноте жизни и типической оригинальности, по избытку силы, бьющей огненным фонтаном, его (Лермонтова. — К. Б.) создания напоминают собою создания великих поэтов» (03. 1841. Т. 14. № 2. Отд. 5: Критика. С. 74, 79). Мысль о Н.В. Гоголе как об основателе новой — «натуральной» — литературной школы содержится практически во всех статьях Белинского, посвященных писателю. Так, в рецензии на первый том «Мертвых душ», вышедший из печати в мае 1842 г. под заглавием «Похождения Чичикова, или Мертвые души», Белинский указывает, что гоголевские «оригинальные и самобытные создания, полные мысли, сияющие художественною красотою, веющие духом новой, прекрасной жизни, проникают в сознание общества, производят новую школу в искусстве и литературе <...> и вопиющая партия отсталых посредственностей теряется, не знает, что делать, грозит ругательными статьями и не смеет выполнить угрозы, боясь конечного для себя позора...» (Там же. 1842. Т. 23. № 7. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 4). См. также примеч. 2 к статье Ф.В. Булгарина (No 5).
8 ...вызвали из Москвы критика, который своими парадоксами, печатаемыми в «Молве»... — Имеется в виду В.Г. Белинский, дебютировавший статьей «Литературные мечтания. (Элегия в прозе)», что была опубликована на страницах московской газеты «Молва» (см.: Молва. 1834. № 38. С. 173—176; Nq 39. С. 190—194; № 41.
С. 	224-236; № 42. С. 248-256; № 45. С. 295-302; № 46. С. 308-318; №> 49. С. 360- 377; № 50. С. 387—402; № 51. С. 413—428; № 52. С. 438—462), которую, вместе с журналом «Телескоп», редактировал профессор Московского университета Н.И. Надеждин. Белинский был активным сотрудником обоих периодических изданий, он написал для них около двухсот заметок, рецензий и очерков; в октябре 1839 г. Белинский переехал по приглашению А.А. Краевского в Петербург, чтобы возглавить отдел критики «Отечественных записок». Упоминание Ф.В. Булгариным «Молвы» имеет значение политического доноса, так как эта газета, вместе с «Телескопом», была запрещена в 1836 г. за опубликование «Философических писем» П.Я. Чаадаева, а ее издатель, Надеждин, сослан в Усть- Сысольск (ныне — Сыктывкар).


754
Приложения
9 ...«что не с нами, то противу нас». — Библейская аллюзия. Ср.: «Если Бог за нас, кто против нас?» (Рим. 8: 31); «Кто не со Мною, тот против Меня <...>» (Мф. 12: 30; Лк. 11: 23). Ф.В. Булгарин обвиняет авторов «Отечественных записок» во враждебном отношении ко всему, что не укладывается в идеологию «натуральной школы»; в действительности речь идет о принципиальном политическом конформизме Булгарина и литераторов из его окружения, неприемлемом для молодых писателей, сплотившихся вокруг В.Г. Белинского.
10 ...Гоголь едва ли будет продолжать писать, если верить слухам из Италии... — После выхода из печати первого тома «Мертвых душ» Н.В. Гоголь поселился в Риме, где переживал душевный кризис, «перелом», получивший отражение в его переписке, а позднее и в «Авторской исповеди» (1847). Обращаясь к друзьям, Гоголь говорил о необходимости покаяния, настаивал, чтобы к нему и его произведениям относились как можно строже. Так, он писал 15 августа 1842 г. С.П. Шевыреву:
Во имя нашей дружбы, во имя правды, которой нет ничего святее в мире, и во имя твоего же душевного, верного чувства, я прошу тебя быть как можно строже. Чем более отыщешь ты и выставишь моих недостатков и пороков, тем более будет твоя услуга. <...> верь в эту минуту словам моим: нет, может быть, в целой России человека, так жадного узнать все свои пороки и недостатки! Я это говорю в сердечном полном излиянии, и нет лжи в моем сердце (Гоголь 1937— 1952/12: 89).
Начиная с 1842 г. Гоголь стал отдаляться от общественной жизни, и в последующие пять лет читающую публику охватило тревожное ожидание его новых произведений, смешанное с разочарованием в возможности их появления; сам Гоголь определял происходящий в его душе процесс как «подвиг». По его словам, для создания второго тома «Мертвых душ», который должен был проникнуться позитивной идеей, требовалась «высокая трезвость духа»:
<...> я могу теперь работать увереннее, тверже, осмотрительнее, благодаря тем подвигам, которые я предпринимал к воспитанию моему и которых тоже никто не заметил. Например, никто не знал, для чего я производил переделки моих прежних пьес, тогда как я производил их, основываясь на разуменьи самого себя, на устройстве головы своей. Я видел, что на этом одном я мог только навыкнуть, производить плотное создание, сущное, твердое, освобожденное от излишеств и неумеренности, вполне ясное и совершенное в высокой трезвости духа. После сих и других подвигов, предпринятых во глубине души, я, разумеется, могу теперь двигать работу далеко успешнее и быстрее, чем прежде; но нужно знать и то, что горизонт мой стал чрез то необходимо шире и пространнее, что мне теперь нужно обхватить более того, что верно бы не вошло прежде (Там же: 143 (Письмо к Шевыреву от 28 февраля 1843 г.)).
Объясняя в «Авторской исповеди» суть внутреннего процесса, который совершался в его душе в предшествующие годы, Гоголь оправдывал сожжение второго тома «Мертвых душ» тем, что «в уничтоженных Мертвых душах гораздо больше


Примечания. Критические отзывы современников...
755
выражалось моего переходного состояния, гораздо меньшая определительность в главных основаниях и мысль двигательней, а уже много увлекательности в частях, и герои были соблазнительны. Словом — как честный <человек>, я должен бы оставить перо, даже и тогда, если бы действительно почувствовал позыв к нему. На это дело следует взглянуть благоразумно. <...> Мне не легко отказаться от писательства, одни из лучших минут в жизни моей были те, когда я наконец клал на бумагу то, что выносилось долговременно в моих мыслях; когда я и до сих пор уверен, что едва есть ли высшее из наслаждений, как наслажденье творить. Но, повторяю вновь, как честный человек, я должен положить перо даже и тогда, если бы чувствовал позыв к нему» (Гоголь 1937—1952/8: 458—459). См. также: Карпов АЛ. Николай Васильевич Гоголь в его переписке // Гоголь Н.В. Переписка: В 2 т. М., 1988. T. 1. С. 5-27.
11 ...графа Соллогуба... — Имеется в виду В.А. Соллогуб (см. примеч. 2 к письму 33).
12 ...г. Павлова... — Имеется в виду Николай Филиппович Павлов, автор повести «Демон».
13 Даже «Иллюстрация»... высказала резкую истину. — Имеется в виду статья Н.В. Кукольника (см. с. 259—260 наст. изд.).
14 ...«Сделанное автором... и больше, и меньше того, что он хотел сделать, больше потому, что в романе бездна излишества; меньше именно потому, что не сделано должного. От этого, несмотря на истинный талант... автора, произошли разом три не совсем приятные следствия: сочинение растянуто как роман, не полно как умная книга и немножко скучновато, как та и другая вместе». — Неточная цитата из статьи О.И. Сенковского; ср. с. 278 наст. изд.
15 ...«статейки производит в романы, а романы в поэмы». — Неточная цитата из статьи О.И. Сенковского; ср. с. 279 наст. изд.
16 ...«У одних... говорят, была вакансия гения, и они поскорее произвели автора статейки в гении, да еще какие, свет не видывал ничего подобного — просто превосходит всякое вероятие\». — Неточная цитата из публикации О.И. Сенковского; ср. с. 279 наст. изд.
15
[А. А. Григорьев]
ГОГОЛЬ И ЕГО ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА Фрагмент
Публ по: А. Г. [псевд. Григорьев А.А.] Гоголь и его последняя книга. П // Московский городской листок 1847. Nq 62. 17 марта. С. 250.
Фрагмент второй части статьи «Гоголь и его последняя книга» А.А. Григорьева, опубликованной в 1847 г. за подписью «А. Г.» в «Московском городском листке» (см.: Там же. Nq 56. 10 марта. С. 225—226; Nq 62. 17 марта. С. 249—250; Nq 63. 18 марта. С. 254; Nq 64. 19 марта. С. 255—256).


756
Приложения
1 Школа эта, названная ее довольно жалкими противниками «натуральною»... — Имеется в виду Ф.В. Булгарин, впервые присвоивший новому направлению в отечественной литературе пренебрёжительное наименование «натуральная школа» (см.: СП. 1846. No 22. 26 января. С. 86).
2 ...слово Гоголя, что опошлел образ добродетельного человека... — Аллюзия на «Мертвые души» Н.В. Гоголя; ср.:
<...> пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку; потому что праздно вращается на устах слово: добродетельный человек; потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом и всем, чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, и остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека (Гоголь 1937-1952/6: 223).
3 ...в патологической истории о Голядкине-старшем... — Имеется в виду повесть Достоевского «Двойник», главными героями которой являются титулярный советник Яков Петрович Голядкин (Голядкин-старший) и его двойник (Голядкин- младший).
16
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фраглленты
Публ. по: [Белинский В.Г\ [Рецензия] Ц Отечественные записки. 1846. Т. 45. Nq 3. Отд. 5: Критика. С. 1—2, 5—6, 7—11, 17—18. Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
1 ...в этом альманахе... — Имеется в виду «Петербургский сборник», открывавшийся дебютным романом Достоевского.
2 Одни увидели в нем «северного Байрона»... «представителя современного человечества»... — Имеется в виду статья Н.А. Полевого 1833 г., посвященная драме А.С. Пушкина «Борис Годунов» (1825). В своей работе Полевой отмечает, что «Пушкин доныне был полным представителем русского духа нашего времени», на протяжении практически всей жизни испытывавшим сильнейшее «влияние более могущего, современного ему европейского гения — Байрона», который «возобладал совершенно поэтическою душою Пушкина»; тем не менее, в произведениях последнего, по словам автора, «отзывается Русь сквозь байроновскую оболочку». Говоря о жанровых особенностях «Бориса Годунова», Полевой указывает, что


Примечания. Критические отзывы современников...
757
Пушкин создал «драму северную», реализовав в ней «самобытную, национальную» тему, взятую из отечественной истории [Полевой Н.[А.\ Очерки русской литературы. Ч. 1. СПб., 1839. С. 159, 166, 177).
3..литераторы, которые... новую школу поэзии думают унизить эпитетом «натуральной»... — См. примеч. 1 к фельетону Ф.В. Булгарина (No 5).
4 ...фразистой мелодрамы во вкусе Марлинского... — Марлинский — литературный псевдоним Александра Александровича Бестужева (1797—1837), писателя романтического направления; пародийная аллюзия на его произведения содержится в романе «Бедные люди» (см. с. 46 наст. изд.).
5 ...двух-трех испугавшихся за себя писак... — Имеются в виду Ф.В. Булгарин, Л.В. Брант и О.И. Сенковский, резко критиковавшие произведения Достоевского.
6 Попрыщин. — Имеется в виду Попршцин, герой-рассказчик повести Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего».
7 ...«маточке, ангельчику и херувимчику Вареньке»... — В.Г. Белинский объединяет в этой фразе три разных обращения, которые Девушкин использует в письмах к Вареньке.
8 ...«всё в розовом цвете представляется». — Неточная цитата из «Бедных людей»; ср. с. 8 наст. изд.
9 ...писака Ротозяев... — В.Г. Белинский приводит в искаженном виде имя Рата- зяева, персонажа «Бедных людей».
10 ...в лице Татьяны... — Речь идет о главном женском персонаже романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин», Татьяне Лариной.
11 ...они требуют не только чтения, но и изучения. — Далее В.Г. Белинский приводит ряд обширных выписок из романа «Бедные люди» (соответствует с. 17, 82—89, 93—94 наст. изд.).
12 ...«Да вы знаете ли только ~ мужик необразованный, пьяница ходит...» — С. 103 наст. изд.
17
А.А. Григорьев
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагменты
Публ. по: Григорьев А.А. [Рецензия] // Финский вестник. 1846. Т. 9. Отд. 5: Библиографическая хроника. С. 21—24, 27—30. Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
1 	...голосу одного журнала, который... в нашей литературеуготовывает путь почти всему сколько-нибудь замечательному... — Имеются в виду «Отечественные записки»; в первом номере журнала за 1846 г. В.Г. Белинский извещал читателей о скором появлении в литературе нового выдающегося дарования, подразумевая


758
Пр иложения
Достоевского, чей дебютный роман должен был выйти в январе 1846 г. в составе «Петербургского сборника» (см. с. 259 наст. изд.).
2...потом, по выходе его в свет ~ чересчур уже обилует превосходными местами. — Речь идет о рецензии В.Г. Белинского на «Петербургский сборник», опубликованной в мартовском номере «Отечественных записок» (см. с. 293—301 наст. изд.).
3 Другое, резко противоположное этому мнение выразилось в одной известной газете, оспаривавшей достоинства почти всякого нового самобытного дарования. — Имеются в виду публикации Ф.В. Булгарина и Л.В. Бранта в «Северной пчеле» (см. с. 261—264, 265, 289—293 наст. изд.).
4 ...по остроумно придуманному «Иллюстрацией» названию, «газеточки»... — Речь идет о статье Н.В. Кукольника, помещенной в журнале «Иллюстрация» под рубрикой «Странствователь по чужим изданиям»; ср.:
Многие нас уговаривали оставить всякий разговор с известной газеткой. Но если опять молчать на все ее выходки, могут подумать, что газетка права. А между тем с некоторого времени этого с нею не случается. Газеточка забыла, что прошли времена слепой веры в ее сказания; что только одни невежды не умеют читать внутреннего смысла ее писаний (Иллюстрация. 1846. Т. 2. № 10. 16 марта. С. 155).
Это не единственный выпад Кукольника в адрес «Северной пчелы», ранее «Иллюстрация» называла газету Ф.В. Булгарина «сором» (Там же. № 5. 2 февраля. С. 79 (Переписка)) и «ежедневной штучкой» ([Аноним^ [Рецензия] //Там же. № 6. 9 февраля. С. 90. Рец. на кн.: Воспоминания Фаддея Булгарина. Отрывки из виденного, слышанного и испытанного в жизни. СПб.: Изд. Д.М. Ольхина, 1846. Ч. 1—2).
5 ...не только тешился, но... бесновался над промахами молодого таланта, над частыми повторениями слов «маточка вы моя, голубушка вы моя»... — Речь идет о рецензии Л.В. Бранта на «Петербургский сборник» (см. с. 261—264 наст. изд.).
6 ...«Отчего ж мужика и не посечь»... — Неточная цитата из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя; ср.: «Почему ж не посечь, коли за дело?» (Гоголь 1937—1952/6: 43).
7 ...«Divina Comedia»... — Имеется в виду поэма Данте Алигьери «La Divina Commedia» (1307—1321).
8 ...неподдельного славянского мнения... которое в великой поэме Гоголя поняло только Селифана... и... увидело «Илиаду». — Речь идет о С.П. Шевыреве, наряду с К.С. Аксаковым — одном из главных оппонентов В.Г. Белинского в споре о смысле и художественном значении поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души». Давая детальную оценку персонажам произведения, Шевырев особо сосредотачивается на описании характера кучера Селифана: «Из всех лиц, какие до сих пор являются в поэме, самое большое участие наше возбуждено к неоцененному кучеру Сели- фану». Основанием для этого, по словам критика, может служить то, что Сели- фан, «будучи всегда с лошадьми и в конюшне, сохранил свежую, непочатую русскую природу. <...> это новое, полное типическое создание, вынутое из простой русской жизни. Мы не знали об нем до тех пор, пока дворня Манилова не напоила его пьяным и пока вино не открыло нам всю его славную и добрую натуру. Напивается он пьян более для того, чтобы поговорить с хорошим человеком. Вино


Примечания. Критические отзывы современников...
759
расшевелило Селифана: он пустился в разговоры с лошадьми, которых в своем простодушии считает почти своими ближними» [Шевырев С. [77.] Статья первая // Москвитянин. 1842. Ч. 4. Nq 7. С. 219—220 (Отд.: Критика). Рец. на кн.: Гоголь Н.[В.] Похождения Чичикова, или Мертвые души. М.: У нив. тип., 1842. 475 с.). Эпитет «славянское» в данном случае использовано в качестве синонима славянофильского, т. е. принадлежащего «московской партии», в которой Шевырев являлся значимой фигурой.
9 «Il faut toujours partir du point ой on est»... — Неточная цитата из «Трактата о веротерпимости» (1763) Вольтера; ср.: Voltaire. Traité sur la tolérance. [S. 1.], 1763. P. 44.
10 ..Александрийская школа... обязана бытием своим Платону... — Имеется в виду Александрийская школа неоплатонизма (V—VI вв.), являвшаяся ответвлением афинской школы неоплатонизма; первым неоплатоником Александрийской школы считается Гиерокл (первая пол. V в.), ученик Плутарха Афинского. Виднейшими представителями этой школы были Гелиодор Александрийский (V в.), Гипатия (ум. 415), Аммоний (сын Гермия; 435/445—517/526), Асклепиодот Александрийский (вторая пол. V в.), Олимпиодор Младший (до 505 — после 564), Иоанн Филопон (ок. 490 — ок. 570). Александрийская школа известна в первую очередь своей комментаторской деятельностью. Значимое место в ней уделялось толкованию сочинений как Аристотеля (прежде всего логических работ философа), так и Платона, причем творения первого рассматривались как введение и необходимое дополнение к сочинениям второго; в целом труды александрийских неоплатоников отличались умеренностью и стремлением дать натуралистическое толкование комментируемым работам. Своеобразие Александрийской школы было сопряжено с высоким уровнем развития точных наук в Александрии: представители этой школы (прежде всего Гипатия, Аммоний, Асклепиодот и Олимпиодор) сочетали интерес к философии с интересом к естественным наукам, математике и технике.
11 ...«Везде, где бы ни было ~ суждено ему испытывать всю жизнь». — Неточная цитата из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя; ср.: Гоголь 1937—1952/6: 92.
12 ...«Равно чудны стекла, озаряющие солщы и передающие движения незамеченных насекомых»... — Неточная цитата из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя; ср.: «<...> равно чудны стекла, озирающие солнцы и передающие движенья незамеченных насекомых <...>» (Гоголь 1937—1952/6: 134).
13 ...величавом негодовании поэта, проникающем идеал художника Пискарева... — Речь идет о трагедии художника, остро воспринимающего красоту окружающего мира и потому мучительно страдающего или даже погибающего, как Пискарев — персонаж повести Н.В. Гоголя «Невский проспект», не выдержавший столкновения с грубостью и жестокостью объективной действительности, где красота и добро унижены и опошлены. См. также примеч. 4 к рецензии Ап. Григорьева на «Петербургский сборник» (Nq 6).
14 ...«ибо для успокоения ~ стремится вечно к Богу»... — Гоголь Н.В. Портрет //Гоголь 1937-1952/3: 135.
15 ...«И далеко еще то вреляя, когда иным ключом грозная вьюга вдохновения поднимется из облеченной в святой ужас и блистание главы». — Неточная цитата из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя; ср.: Гоголь 1937—1952/6: 134—135.


760
Пр иложения
16 ...автор «Петербургских вершин», г. Бутков, проникся только безотрадностью мелочных явлений и стал изображать их синтетически. — См. примем. 7 к статье Ап. Григорьева (No б).
17 Апотеоза (устар.) — то же, что апофеоз; прославление, возвеличение чего- либо.
18 ...«пора, наконец, дать отдых бедному добродетельному человеку». — Гоголь Н.В. Мертвые души Ц Гоголь 1937—1952/6: 223.
19 «Le père Goriot» (1834—1835) — роман Оноре де Бальзака из цикла «Человеческая комедия» («La Comédie humaine»).
20...всё, что у Гоголя возводится в едино-слитный, сияющий перл создания, у Достоевского дробится на искры. — Эту метафору позднее использовал В.Г. Белинский в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (см. с. 321 наст. изд.).
18
[Ф.-Ф. Лёве <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] РОМАН Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
Пер. выполнен по изд.: [Löwe F.F.] «Бедные люди». «Die armen Leute». Roman (in Briefen) von F.M. Dostojewski // St. Petersburgische Zeitung. 1846. № 183. 15./27. August. S. 737-738; № 184. 16./28. August. S. 741-742; № 185. 17/29. August. S. 745-465; № 186. 18./30. August. S. 749—751. Rez. zu: Достоевский Ф.М. Бедные люди //Петербургский сборник. СПб., 1846. С. 1—166.
Статья опубликована анонимно; аргументы в пользу авторства Ф.-Ф. Лёве см.: Цигенгейст Г. Фердинанд Лёве — забытый пропагандист русской литературы Ц Русско-европейские литературные связи: Сб. ст. к 70-летию со дня рождения акад.
М.П. Алексеева. М.; Л., 1966. С. 249—255; см. также: Дудкин В.В., Азадовский К.М. Достоевский в Германии (1846—1921) // ЛН 1973: 659.
Лёве (Лове) Фридрих Фердинанд (в рус. традиции также Федор Егорович; 1809—1863) — немецкий писатель, переводчик (с эстонского и русского языков) и публицист, выпускник Берлинского университета, кандидат теологии. Прибыл в Россию в 1836 г., получил право преподавать немецкий язык и литературу на женских курсах Ведомства учреждений императрицы Марии (1844 г.), служил также сверхштатным хранителем в Библиотеке Академии наук (1839—1848 гг.), вел каталог Императорской Публичной библиотеки (1857—1859 гг.), являлся сотрудником (с 1845 г.), а позднее и редактором (с 1857 г.) газеты «Занкт Петерсбургише Цайтунг» («St. Petersburgische Zeitung»). В 1854 г. принял российское подданство, однако в 1863 г. из-за тяжелой болезни оставил службу в чине коллежского асессора и вернулся на родину.
1 	Русская литература, как и вообще вся современная русская жизнь, имеет то преимущество, что она никогда не следовала примеру какого-либо одного народа. —


Примечания. Критические отзывы современников...
761
Ф.-Ф. Лёве указывает на одну из тем журнальной полемики 1830 — начала 1840-х годов, развернувшейся в связи с выходом «Истории русского народа» Н.А. Полевого (т. 1—6, 1829—1833), где был поставлен ряд вопросов об историческом пути России и формах ее национального самоопределения. Книга многократно критиковалась с различных позиций, в частности, за попытку подвергнуть сомнению историческую достоверность «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина (см., напр.: [Пушкин А. С.] [Рецензия] //ЛГ. 1830. T. 1. Nq 4. 16 января. С. 31—32; № 12. 25 февраля. С. 96—98. Рец. на кн.: Полевой Н.[А\ История русского народа. М.: Тип. А. Семена, 1829. T. 1. ЬХХП, 368, УП, 4 с.). Оживленная журнальная полемика, в конце концов, привела к формированию лагерей «славянофилов» и «западников»: первые настаивали на исключительном своеобразии исторического пути России, вторые полагали необходимым следовать европейскому пути развития. К середине 1840-х годов противостояние этих противоборствующих идеологий в русской общественной жизни — «славянофилов» (А. С. Хомяков, И.В. и П.В. Киреевские, К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин и др.) и «западников» (Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский, П.В. Анненков,
А.И. Герцен, Н.П. Огарев и др.), дававших противоположные ответы на вопрос о продуктивности заимствования Россией западной культурной модели — достигло предела. Важным этапом в обсуждении этой проблемы явилась статья В.Г. Белинского «Русская литература в 1840 году» (см.: 03. 1841. Т. 14. № 1. Январь. Отд. 5: Критика. С. 1—34). Соглашаясь с Полевым, писавшим об особом значении поэзии в формировании культурной модели европейских народов, Белинский полемизировал с ним по другим вопросам, поднимая тему существенного различия между художественной литературой и словесностью и указывая на то, что сознание народа адекватно выражается не в языке, но именно в литературе:
<...> в ней (литературе. — К. Б.), как в зеркале, отражается его дух и жизнь; в ней, как в факте, видно назначение народа, место, занимаемое им в великом семействе человеческого рода, момент всемирно-исторического развития человеческого духа, который он выражает своим существованием. Источником литературы народа может быть не какое-нибудь внешнее побуждение или внешний толчок, но только миросозерцание народа. Миросозерцание всякого народа есть зерно, сущность (субстанция) его духа, тот инстинктивный внутренний взгляд на мир, с которым он родится, как с непосредственным откровением истины, и который есть его сила, жизнь и значение, — та призма с одним или несколькими первосущными цветами радуги, сквозь которую он созерцает тайну бытия всего сущего. Миросозерцание есть источник и основа литературы. Это фон, на котором рисуются ее картины, канва, по которой вышиваются ее узоры (Там же. С. 9—10).
Сравнивая русскую литературу с немецкой и французской и обнаруживая, что каждая из них обладает своеобычаем, Белинский особо подчеркивал самобытность отечественной литературы, отражающую оригинальность характера русского народа:


762
Пр иложения
Теперь, в чем же состоит наше русское миросозерцание? Наука еще не сделала у нас никакого успеха, и потому не в ней должно искать нашего миросозерцания (ибо миросозерцание выражается не в математике и других положительных науках, а в истории и философии, которых как наук у нас еще нет). Станем же искать его в поэзии. Развернем наши народные песни и легенды: что найдем в них? Дух силы, какого-то удальства, которому море по колено, какого-то широкого размета души, не знающего меры ни в горе, ни в радости. <...> Удальство и широкий размет души опять-таки показывает сильную, свежую и здоровую натуру народа, но в них еще не видно никакого миросозерцания. Правда, глубокая грусть, при этой исполинской силе, намекает на какое-то темное сознание противоречия судьбы народа с его значением; но всё это относится собственно к его индивидуальности, а миросозерцание есть непосредственное разумение общего, вечного, непреходящего (Там же. С. 12—13).
2 	К моменту пробуждения ее ждало всё богатство европейской духовной культуры, и от изучения и освоения оной характер этой литературы приобрел нечто универсальное, хотя и за счет некоторой утраты оригинальности. — Аллюзия на философско- публицистическое эссе В.Ф. Одоевского «Русские ночи», действующие лица которого поднимают вопрос об «универсализме» и об особом отношении к поэзии как важнейших свойствах русского национального характера. Главная проблема Европы, накопившей значительный научный и культурный капитал, заключается, по мнению участников описываемого Одоевским философского диспута, в узости и «односторонности» развития, излишней специализации, «погружении в вещественные выгоды», тогда как «материальная польза не может быть целью общества» и «основанием для его законов». Россия же, с точки зрения персонажей, способна избежать этой опасности, поскольку ее отличает «многосторонность духа», «сродная чувству истины» как врожденное и «естественное влечение» [Одоевский В.Ф. Русские ночи //Одоевский В.Ф. Сочинения. СПб., 1844. Ч. 1. С. 62, 144—145, 383, 388). Мысль о присущей русскому народу «многосторонности <...> национального духа» поддерживал и В.Г. Белинский, называвший А.С. Пушкина единственным, кому пока удалось в полной мере отразить в своей поэзии всю многогранность русского духа (Белинский 1953—1959/8: 571). Если западники не признавали реальной угрозой возможность утраты Россией оригинальности в процессе усвоения достижений европейской цивилизации, упоминаемую Ф.-Ф. Лёве, то славянофилы считали ее неприемлемой. Так, в «Письме в Петербург» А.С. Хомяков констатирует «подражание» России Западной Европе и активное использование ее достижений отечественной культурой. Однако он настаивает на том, что в культурнообщественном организме России «чуждые стихии, занимаемые по необходимости одним народом у другого», не просто копируются или воспринимаются в качестве некоего образца, но «переделываются и усваиваются этим организмом в силу его внутренних неуловимых законов: он не подвергается неизбежным изменениям, которых не может угадать практический рассудок» [Хомяков А.[С.] Письмо в Петербург //Москвитянин. 1845. Ч. 2. Nо 2. Февраль. Отд. 1: Изящная словесность. С. 83, 85).


Примечания. Критические отзывы современников...
763
3 Русскому народу, корифею ~ на некий новый эксперимент. — Имеется в виду требование славянофилов отказаться от следования европейской модели развития, основанной, по их мнению, на апологии насилия и культе индивидуализма. Согласно социально-политической концепции славянофилов, стране следовало жить в соответствии с собственными традициями, в полной мере сформированными культурой допетровской эпохи (см. об этом: Устрллов Н.В. Политическая доктрина славянофильства. Харбин, 1925). Главными теоретиками этого идейного движения, помимо А.С. Хомякова, выступали братья К. С. и И.С. Аксаковы, И.В. Киреевский, Ю.Ф. Самарин. Противостоявшие им «западники» (В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.П. Огарев, Т.Н. Грановский, П.В. Анненков и др.) отрицали необходимость «эксперимента» по возвращению России на допетровский путь развития, призывая сохранять «дух народа» и одновременно учиться у Запада, дабы почерпнуть его культурные и технические достижения, а также учесть совершенные им ошибки.
4 Не разделяя мнения, высказанного недавно на страницах нашего листка... — Речь идет об анонимно опубликованной в «Занкт Петерсбургише Цайтунг» статье, посвященной обзору русских журналистов за 1845 г. Очерк критикует издательскую политику «Отечественных записок», по мнению автора публикации, тематически рыхлого журнала, который способен удовлетворить лишь вкусу невзыскательного читателя и «допускает все отрасли знания и всю литературную продукцию, от поэтических опусов до сельского хозяйства и высокого искусства. Большой объем и энциклопедическое содержание журнала в полной мере соответствуют бесхарактерному дилетантизму, которым отличается преимущественная часть образованной публики. <...> Большинство русской публики, однако, довольствуется первым непосредственным впечатлением, не утруждая себя его анализом, и поэтому может легко и быстро переходить при чтении от одного жанра к другому. Русская публика в этом отношении похожа на тех больных, которые, несмотря на достаточное количество пищи, что они поглощают, всё же не способны утолить свой голод, поскольку их ослабевший желудок не в состоянии получить вдоволь питательных веществ из съеденной пиши» (\Anonymus.\ Die russische Journalistik im Jahre 1845 // St. Petersburgische Zeitung. 1846. № 41. 21. Februar/
5. 	März. S. 165. — Пер. Е.Б. Маровой).
5 ...согласиться с «Отечественными записками», которые неизменно указывают нам на Пушкина, Гоголя и Крылова. — Речь идет, прежде всего, о цикле статей
В.Г. Белинского «Сочинения Александра Пушкина» (к моменту выхода рецензии Ф.-Ф. Лёве было напечатано десять из одиннадцати статей; см.: 03. 1843. Т. 28. Nq б. Отд. 5: Критика. С. 19—42; Т. 30. № 9. Отд. 5: Критика. С. 1—60; No 10. Огд. 5: Критика. С. 61-88; Т. 31. № 12. Отд. 5: Критика. С. 25-46; 1844. Т. 32. № 2. Отд. 5: Критика. С. 43—82; Т. 33. № 3. Отд. 5: Критика. С. 1—20; Т. 34. Nq 5. Отд. 5: Критика. С. 1—32; Т. 37. No 12. Отд. 5: Критика. С. 45—72; 1845. Т. 39. Nq 3. Отд. 5: Критика. С. 1—20; Т. 48. №11. Отд. 5: Критика. С. 1—22), а также о ряде его публикаций, посвященных Н.В. Гоголю и И.А. Крылову (см., напр.: [Белинский В.Г\ Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» // 03. 1842. Т. 23. № 8. Август. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 46—51; [Он


764
Приложения
же] Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души» //Там же. Т. 25. № 11. Ноябрь. Отд. 5: Критика. С. 13—30; [Он же] [Рецензия] //Там же. 1843. Т. 26. No 2. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 43—48. Рец. на изд.: Гоголь Н.[В.\ Сочинения: В 4 т. СПб., 1842; [Белинский В.Г] [Рецензия] //03. 1840. Т. 10. № 5. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 2—7. Рец. на изд.: Крылов И\А] Басни: В 8 кн. СПб., 1840; [Белинский В.Г.] [Рецензия] // 03. 1844. Т. 32. Nq 2. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 50—52. Рец. на изд.: Крылов И.А. Басни: В 9 кн. СПб., 1843; [Белинский В.Г.] Иван Андреевич Крылов // 03. 1845. Т. 38. № 2. Отд. 2: Науки и художества. С. 62—84). Дискуссия о культурно-историческом значении творчества Пушкина занимала большое место в русской печати конца 1830 — первой половины 1840-х годов, начиная со знаменитой статьи Н.В. Гоголя «Несколько слов о Пушкине» (1835), где Пушкин провозглашался «русским национальным поэтом <...> русским человеком в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет» (Гоголь 1937—1952/8: 50). Соглашаясь с «Отечественными записками», Лёве в первую очередь имеет в виду замечание Белинского о том, что «поэзия Пушкина удивительно верна русской действительности», а сам поэт принадлежит «к числу тех творческих гениев, тех великих исторических натур, которые, работая для настоящего, приуготовляют будущее» ([.Белинский В.Г] Сочинения Александра Пушкина. Статья пятая // 03. 1844. Т. 32. Nq 2. Отд. 5. С. 65; [Он же] Статья первая // Там же. 1843. Т. 28. Nq 6. Отд. 5.
С. 	20).
6 Вообще ошибочно полагать ~ способности к самобытному творчеству. — Мысль о возможности использовать эстетические достижения прошлых эпох не для подражания, но для выработки новых форм одним из первых высказал Г.-Э. Лессинг в трактате «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии» («Laokoon, oder Über die Grenzen der Malerei und Poesie», 1766):
В древности Гомера читали, без сомнения, больше и внимательнее, чем сейчас, и, однако, мы не видим, чтобы древние художники извлекали из него много сюжетов для своих картин. Они пользовались в этом отношении преимущественно указаниями поэта на особую телесную красоту; такую телесную красоту и любили они изображать <...> Но зато они проникались духом поэта, наполняя свое воображение высокими чертами его поэзии; огонь его воодушевления воспламенял и их; они видели и чувствовали так же, как он, и, таким образом, их произведения делались как бы копиями поэтических произведений, хотя сходство их не было сходством портрета с оригиналом, а скорее — сына с отцом: один похож на другого и, между тем, отличен от него. По большей части это сходство состоит лишь в одной черте, с которой гармонируют все остальные, хотя сами по себе эти остальные черты не имеют между собой ничего общего (Лессинг Г.Э. Лаокоон / Пер. Е. Эдельсона // Лессинг Г.Э. Избранное. М., 1980. С. 464).
7 Подобно «Вертеру» Гёте... — Имеется в виду роман И.-В. Гёте «Страдания юного Вертера» («Die Leiden des jungen Werther», 1774). О влиянии этого сочине¬


Примечания. Критические отзывы современников...
765
ния Гёте на русскую литературу см.: Жирмунский В.М. Гёте в русской литературе // Жирмунский В.М. Избранные труды. Л., 1981. С. 33—64.
8 Сентиментальность в жизни народов и индивидов есть ступень, переходный этап. — О серьезных изменениях в литературно-эстетической жизни Европы и России первой половины XIX в. как о переходной эпохе, во время которой отмирают старые эстетические формы, сентиментализм и романтизм, и возникают новые, реалистические формы искусства, писал в статьях 1840-х годов В.Г. Белинский (см.: Белинский 1953—1959/6: 470, 476, 521, и др.). В частности, он упоминает о подобном сдвиге, совершившемся в творчестве А. С. Пушкина, в статье 4 из цикла «Сочинения Александра Пушкина», давая оценку литературной деятельности К.Н. Батюшкова, П.А. Вяземского и всему карамзинскому периоду в целом (см.: 03. 1843. Т. 31. No 12. Отд. 5: Критика. С. 41—46).
9 Не можем также согласиться с упреком, будто «Отеч<ественные> записки» больше восторгаются, нежели вникают в дело. — См. примеч. 4.
10 ...подробный и основательный разбор «Собрания сочинений» Пушкина. — Речь идет о цикле статей В.Г. Белинского «Сочинения Александра Пушкина», посвященных посмертному изданию произведений поэта (см.: Пушкин А.[С.\ Сочинения [: В 11т.]. СПб., 1838—1841); все они, за исключением последней, одиннадцатой, вышли в свет к моменту появления данной публикации Ф.-Ф. Лёве (см. примеч. 5).
11 Говоря философским языком, это противостояние субъекта и субстанции. — Вопрос об отношении субъекта и субстанции был одним из центральных в европейской философской традиции, начиная с Аристотеля (см., напр.: Аристотель. Физика //Аристотель. Сочинения: В 4 т. М., 1981. Т. 3. С. 66, 164, 265, 368), но особую актуальность приобрел в связи с выходом весьма популярной в России в 1830— 1840-е годы работы Г.-В.-Ф. Гегеля «Феноменология духа» («Phänomenologie des Geistes», 1807), которой в равной степени увлекались и славянофилы, и западники — в особенности В.Г. Белинский. В трудах критика «субстанция» является ключевой категорией, связующей другие понятия его философии и эстетики (в частности, в рамках его историософской концепции, а также внутри его жанровой системы) и служащей критерием значимости литературного сочинения. Исходя из того, что «народность» есть «выражение субстанции народа» (Белинский 1953— 1959/2: 349), Белинский выводит собственное определение «национального поэта». Смысл деятельности последнего состоит в том, что он, реализуя в максимально адекватной форме связь между субстанцией и субъектом, создает произведения, в коих находит воплощение управляющая жизнью народа «субстанциальная стихия» (Белинский 1953—1959/7: 333, 345): сама по себе субстанция не имеет значения без формы, которую может получить лишь в акте творчества, обретая свое завершение и выражение в личности, в субъекте, «в личном, индивидуальном, субъективном определении» (Белинский 1953—1959/3: 181). Задача писателя, следовательно, заключается в предельно полном отображении «зерна, сущности (субстанции)» народа, народного духа, «инстинктивного внутреннего взгляда на мир». Вйдение «тайны бытия всего сущего» являет собой «источник и основу литературы» (Белинский 1953—1959/4: 418), а мерилом художественных достоинств результата творческого акта становится качество связи формы с выражаемой ею суб¬


766
Приложения
станцией (см.: Белинский 1953—1959/2: 563; Белинский 1953—1959/5: 308, 329, 404— 405). Как и Белинский, Ф.-Ф. Лёве придерживается — вслед за Ф. Бэконом, Б. Спинозой и Г.-В. Лейбницем — онтологической концепции субстанции, понимаемой как предельное основание бытия (Бог, природа, космос и пр.). По мнению рецензента, сентиментализм в дебютном произведении Достоевского представляет собой не заимствование чужого творческого метода, но частный случай проявления всеобщей субстанции, ее формального присутствия в творческом процессе, служащий непосредственным отражением авторской модели мира. Углубленную сосредоточенность на эмоциональной сфере человека, свойственную эстетике сентиментализма, Лёве трактует как естественную реализацию внутреннего потенциала мировой субстанции, ищущей причину собственного существования.
12 ...нахлобучивая на голову Макару папки с делами... — Некоторое преувеличение Ф.-Ф. Лёве: в романе «Бедные люди» сослуживцы не предпринимали подобных действий по отношению к Девушкину.
13 Мысль показать нам ~ в ее всемирно-историческом значении. — Ф.-Ф. Лёве одним из первых увидел и назвал важнейшую составляющую мировоззрения Достоевского, нашедшую отражение во всех без исключения произведениях автора, — идею любви и самопожертвования, идущую не от буквы, а от самого духа христианства как религии любви и всепрощения. Эта идея впоследствии главенствовала в восприятии творчества Достоевского русскими философами конца XIX — начала XX в. По словам Н.А. Бердяева, Достоевский, пораженный «религиозной болью и мукой», через всю жизнь «пронес исключительное, единственное чувство Христа» и, как создатель христианской антропологии Нового времени, «возвращает веру в человека, в глубину человека», «его духовную глубину» (Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Русские эмигранты о Достоевском. СПб., 1994. С. 40, 44). Д.С. Мережковский называл творчество Достоевского «глубочайшим откровением христианства в русской, может быть, и во всемирной культуре» [Мережковский Д.С. Пророк русской революции. [СПб.], 1906. С. 151). Впоследствии на этом пункте творческого метода Достоевского сосредоточился М.М. Бахтин, писавший: «<...> нам важно не христианское исповедание Достоевского само по себе, но те живые формы его идеологического мышления, которые здесь достигают своего осознания и отчетливого выражения. Формулы и категории чужды его мышлению. Он предпочитает остаться с ошибкой, но с Христом, т. е. без истины в теоретическом смысле этого слова, без истины-формулы, истины-положения. Чрезвычайно характерно вопрошание идеального образа (как поступил бы Христос?), т. е. внутренне диалогическая установка по отношению к нему, не слияние с ним, а следование за ним»; «В образе идеального человека или в образе Христа представляется ему разрешение идеологических исканий» [Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972. С. 165, 164).
14 «Седьмая вода на киселе»... — С. 13 наст. изд.
15 .......ну, и остальное там всё было тоже соответственное; всё в порядке, по-
весеннему». — С. 8 наст. изд.
16 ...«Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной»... — С. 8 наст. изд.


Примечания. Критические отзывы современников...
767
17 ...«всё такие сравнения отдаленные». — С. 8 наст. изд.
18 ...«не по карману». — С. 10 наст. изд.
19 ...кроме некоего нейтрального места. — В оригинале «als am dritten Orte» [нем. — букв.: «кроме третьего места»), т. е. где-то еще, кроме Варенькиного дома, церкви или прогулок вдвоем. [Примеч. Р.Ю. Данилевского.)
20 ...нету него «стиля»... — Ср.: «<...> слогу нет, Варенька, слогу нет никакого», «Ну, слогу нет, ведь я это сам знаю, что нет его, проклятого <...>» (с. 17, 42 наст, изд.).
21...«на медные деньги учился»... — С. 51 наст, изд.; ср. также с. 17 наст. изд.
22 ...«чин перехватил»... — С. 41 наст. изд.
23 ...«не хуже других»... — С. 78 наст. изд.
24 ...«живет, а не спит». — Неточная цитата из «Бедных людей»; ср.: «<...> до вас, ангельчик мой, я был одинок и как будто спал, а не жил на свете» (с. 77 наст, изд.).
25 ...«такиеразодетые»... — С. 81 наст. изд.
2(3 «Ведь вы, верно ~ попреком да взглядом дурным». — С. 52—53 наст. изд.
27 ...«Да и нас-то вы ~ на что годиться буду?»... — С. 53 наст. изд.
28 ...«чиновника нелитературной части»... — С. 16 наст. изд.
29 ...«даже крестик выходил». — С. 56 наст. изд.
30 ...«Спрашиваю я теперь себя ~ описал всё подробно....... — С. 53—54 наст. изд.
31 ...«пиита и сочинитель литературы»... — Неточная цитата из романа Достоевского; ср. с. 48 наст. изд.
32 ...благородногорыцаря из Ла-Манчи... — Имеется в виду Дон-Кихот Ламанчский, центральный персонаж романа М. де Сервантеса.
33 ...«наслаждаться»... — С. 70 наст. изд.
34 ...«Я, ангел мой ~ теперь грех пополам”». — С. 89 наст. изд.
35 ...«его превосходительство сами ~ слаще навеки сделали...». — С. 89 наст. изд.
36 ...«счастливыми письмами»... — С. 90 наст. изд.
37 Комиссия (устар.) — поручение, возложенная на кого-либо обязанность, хлопоты.
38 ...«слог теперь формируется». — С. 104 наст. изд.
39 ...«как свет Господень»? — С. 103 наст. изд.
40 ...Вертера погубили обстоятельства, которые не давали простора его пламенным стрелиениям. — Речь идет об эпизоде из романа И.-В. Гёте «Страдания юного Вертера», описывающем обстоятельства, при которых главному персонажу приходится покинуть службу и город: не имея дворянского звания, Вертер задерживается с визитом у графа фон К. и тем самым нарушает этикет, что, в свою очередь, вызывает волну слухов и сплетен и создает невыносимую для героя обстановку (см.: Гёте И.В. Страдания юного Вертера //Гёте И.В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1978. Т. 6. С. 57-59).
41 ...«великолепный мученик»... — В оригинале «der herrliche Dulder» [нем.) — устойчивый эпитет Одиссея в переводе одноименной древнегреческой поэмы, принадлежащем И.-Г. Фоссу (Homers Odüßee / Ubers, von J.H. Voß. Hamburg, 1781. S. 113, 114, 123, 132, 139, 147, 156, 255, 268, 307, 311, 312, 313, etc.; cp. в пер. В.А. Жуковского: «в испытаниях твердый» [Гомер. Одиссея. М., 2000. С. 185, 186


768
Пр иложения
и др. (Литературные памятники)). Возможно, здесь также заключена аллюзия на восьмую главу романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин», в которой повествователь называет Вертера «мучеником мятежным» (Пушкин 1937—1959/6: 55).
19
[Л.В. Брант\
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «СТИХОТВОРЕНИЯ» А. ПЛЕЩЕЕВА С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагмент
Публ. по: Я. Я. Я. [псевд. Брант Л.В.] [Рецензия] // Северная пчела. 1846. № 226. 8 октября. С. 903. Рец. на кн.: Плещеев А. [Н.\ Стихотворения. 1845—1846. СПб.: Тип. 3 Отд. Собств. Е. И. В. канцелярии, 1846. 82 с.
1 ...так... будет с грядущим неким «Левиафаном»... — «Левиафан» — литературный альманах, который В.Г. Белинский задумал в 1846 г. как альтернативу «Отечественным запискам» А.А. Краевского, разрыв с которым стал для критика к тому времени неизбежен. Выход «огромного сборника статей литературного и ученого содержания» Белинский анонсировал в рецензии на стихотворения
A. 	А. Григорьева и Я.П. Полонского — одной из последних своих статей для журнала Краевского (см.: 03. 1846. Т. 45. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 53). Замечание Л.В. Бранта оказалось «пророческим»: в конце октября 1846 г. Н.А. Некрасов предложил Белинскому уступить материалы для альманаха «Современнику», и критик согласился. См. также примеч. 5 к письму 35 и примеч. 4 к заметке М.М. Стасюлевича.
2 По новейшим, слухам, пришедшим из Австралии с последнею почтою, «Левиафан» вовсе не выйдет. — О каких именно слухах идет речь, установить не удалось. Австралия упоминается здесь, возможно, для усиления авторской иронии, в качестве географического пункта, предельно удаленного от России; дальний материк тем самым служит намеком на небольшую вероятность того, что замыслу
B. 	Г. Белинского суждено осуществиться.
20
[АЛ. Григорьев <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «МОСКОВСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ И УЧЕНЫЙ СБОРНИК». МОСКВА, 1846 Фрагмент
Публ. по: [Григорьев А.А.?] [Рецензия] //Финский вестник. 1846. Т. 12. Отд. 5: Библиографическая хроника. С. 77. Рец. на кн.: Московский литературный и ученый сборник. М.: Тип. Августа Семена, 1846. 592 с.


Пр имечания. Критические отзывы современников...
769
1 В нынешнем году появились два литературных сборника: «Петербургский» и «Московский». — Полемика между западниками и славянофилами, первые из которых большей частью находились в Петербурге, а вторые — в Москве, породила множество культурно-общественных оппозиций, в частности, в журналистике постоянно поднималась тема противопоставления Москвы и Петербурга. Эта тенденция нашла отражение и в названии двух знаменитых литературных сборников середины 19-го столетия, «Петербургского сборника», опубликованного Н.А. Некрасовым в 1846 г., и «Московского литературного и ученого сборника» — альманаха, издававшегося В.А. Пановым (под редакцией Д.А. Валуева, И.С. и К.С. Аксаковых; 1846, 1847) и А.И. Кошелевым (под редакцией И. С. Аксакова; 1852). Московский альманах служил печатным органом славянофилов после коммерческой неудачи журнала «Москвитянин»; в нем выходили художественные произведения, в том числе и переводные, а также исторические и культурологические очерки, публикации, посвященные вопросам филологии, сельского хозяйства и пр. «Московский сборник» был идейно направлен против идеологии «западничества» и «Петербургского сборника». Помимо братьев Аксаковых, в издании принимали участие многие известные писатели, публицисты и ученые, как то: В.И. Даль, Н.М. Языков, П.А. Вяземский, М.П. Погодин, В.А. Жуковский, К.К. Павлова, С.М. Соловьев, И.И. Срезневский, Я.А. Линовский, Ф.В. Чижов, Ю.Ф. Самарин, Н.А. Ригельман, Я.П. Полонский, Ю.В. Жадовская и др. В.Г. Белинский благожелательно отзывался о первом «Московском сборнике» в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года»: «По примеру “Петербургского сборника”, в Москве издан был “Московский литературный и ученый сборник”, который, несмотря на свое славянофильское направление, заключает в себе несколько интересных статей, из которых особенно замечательна умным содержанием и мастерским изложением статья “Тарантас” <...>» (Современник. 1847. T. 1. No 1. Отд. 3: Критика и библиография. С. 41). Позднее, в обширной рецензии, посвященной этому изданию, Белинский более подробно остановился на вошедших в альманах произведениях (см.: Там же. Т. 3. № б. Отд. 3: Критика и библиография. С. 114—137).
2 ...болезненные вопли о том, что... настало вреллл исправить то ложное направление , которое приняло наше отечество полтораста лет назад, что пора русским возвратиться к самобытному развитию... — Аллюзия на статью К.С. Аксакова, опубликованную в «Московском литературном и ученом сборнике»; ср.: «Запоздалые предыдущего, иностранного, подражательного направления усиливаются удержать его <...>. Ложному подражательному направлению не победить истинного, естественного, здорового стремления к самобытности и к народности» [Г-н Имрек [псевд. Аксаков К. С.]. Три критические статьи. I [статья] //Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. М., 1847. С. 10 (2-я пат.). Рец. на кн.: Вчера и сегодня: Литературный сборник, составленный гр. В.А. Соллогубом, изданный А. Смирдиным. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1845. Кн. 1. 164 с.).


770
Приложения
21
Э.И. Губер
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В 1846 ГОДУ Фрагменты
Публ. по: Губер Э.И. Русская литература в 1846 году // Санкт-Петербургские ведомости. 1847. № 4. 5 января. С. 14 (Фельетон).
Губер Эдуард Иванович (1814—1847) — поэт пушкинского круга, известный критик, переводчик трагедии И.-В. Гёте «Фауст» (см.: Фауст. Соч. Гёте /Пер. [и предисл.] Э. Губера. СПб., 1838. [Ч. 1]; Губер Э. Вторая часть Фауста//БдЧ. 1840. Т. 38. No 2. Отд. 1: Русская словесность. С. 173—218).
1 Новая критика жадно ухватилась за эту книгу, рассыпалась в восторженных похвалах, пожаловала молодого литератора в гении первой степени... — Речь идет о статьях В.Г. Белинского 1846 г., отмечавших бесспорный литературный талант Достоевского (см. с. 259, 282—283, 293—301 наст. изд.).
2 ...сделались грубыми ошибками во втором... — Имеется в виду повесть Достоевского «Двойник», вышедшая с подзаголовком «Приключения господина Голядкина» в февральском номере «Отечественных записок» за 1846 г. (см. примеч. 1 к письму 34).
22
[В.Г. Белинский]
ВЗГЛЯД НА РУССКУЮ ЛИТЕРАТУРУ 1846 ГОДА Фрагменты
Публ. по: [Белинский В.Г\ Взгляд на русскую литературу 1846 года Ц Современник. 1847. T. 1. No 1. Отд. 3: Критика и библиография. С. 35—36, 37.
1 ...если бы «Бедные люди» явились хотя десятою долею в меньшем объеме и автор имел бы предусмотрительность поочистить их от излишних повторений одних и тех же фраз и слов... — Упрек в частом повторении одинаковых слов и выражений встречался ранее в целом ряде критических статей, уделявших внимание дебютному роману Достоевского (см., напр., с. 262—263, 275—276, 302 наст. изд.).
2 В десятой книжке «Отеч<ественных> записок» появилось третье произведение г. Достоевского, повесть «Господин Прохарчит... — См. примеч. 5 к письму 36.
3 В ней сверкают искры таланта, но в такой густой темноте, что их свет ничего не дает рассмотреть читателю... — Эту метафору В.Г. Белинский, вероятно, позаимствовал из рецензии А.А. Григорьева на «Петербургский сборник» (см. с. 305 наст. изд.).


Примечания. Критические отзывы современников...
771
23
[.В.Н. Майков]
НЕЧТО О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ В 1846 ГОДУ Фрагмент
Публ. по: [Майков В.Н.] Нечто о русской литературе в 1846 году // Отечественные записки. 1847. Т. 50. No 1. Отд. 5: Критика. С. 1^.
Судя по всему, статья подверглась жестокой цензурной правке, об этом свидетельствует, в частности, примечание редакции журнала (к названию статьи): «Полное, отчетливое обозрение замечательнейших явлений русской литературы 1846 года не могло быть напечатано по причинам, от редакции не зависящим» (Там же. С. 1).
1 Во всё это время происходило в русском литературном мире какое-то не совсем обыкновенное брожение; расклеивалось множество плотных масс, распадалось и формировалось вновь множество групп... И всё это разрешилось програллмами и объявлениями об изданиях, имеющих печататься в 1847 году. — Речь идет о реорганизации двух наиболее популярных в России литературных журналов, привлекшей большое внимание общественности. В результате конфликта с издателем «Отечественных записок», А.А. Краевским, в 1846 г. журнал покинула часть постоянных сотрудников (во главе с Н.А. Некрасовым и В.Г. Белинским), с тем чтобы с начала следующего года принять участие в издании «Современника», приобретенного Некрасовым и И.И. Панаевым у П.А. Плетнева. Главным редактором обновленного «Современника» стал А.В. Никитенко (см.: Плетнев [ПА\ К читателю «Современника» // Современник. 1846. Т. 44. No 12. С. 243—250).
2 То же самое повторилось по выходе в свет «Двойника». — Новаторская в философско-эстетическом плане повесть Достоевского «Двойник», художественноэстетически опередившая на десятилетия свое время, оказалась большим разочарованием для современников, писателей из кружка В.Г. Белинского, друзей и литературных недругов автора. Так, Белинский отмечал «искусственность и манерность слога» сочинения (с. 333 наст, изд.), С.П. Шевырев усматривал в «Двойнике» «грех против художественной совести» (с. 289 наст, изд.), Л.В. Брант не нашел в повести ничего, кроме намерения «скучнейше описывать помешанных чиновников» (с. 290 наст, изд.), даже А.А. Григорьев, наиболее объективный из критиков в определении эстетических достоинств произведений Достоевского, утверждал, что «Двойника» может осилить «только истинный ценитель искусства» (с. 302 наст. изд).
3 ...«ходит баба бесчувственная, да мужик необразованный, пьяница ходит»... —
С. 	103 наст. изд.


772
Пр иложения
24
[К.С. Аксаков]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н. НЕКРАСОВЫМ. С.-ПЕТЕРБУРГ, 1846 Фрагменты
Публ. по: Г-н Имрек [псевд. Аксаков К.С.]. Три критические статьи. Ш [статья] // Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. М.: Тип. Семена, 1847. С. 25—30, 31—33 (2-я пат). Рец. на кн.: Петербургский сборник. СПб., 1846.
Аксаков Константин Сергеевич (1817—1860) — русский философ и публицист, идеолог славянофильства.
1 ...у гр. Соллогуба... — Имеется в виду В.А. Соллогуб (см. примеч. 2 к письму 33).
2 В одном журнале было замечено, что в его повести есть филантропическая тенденция... — О филантропической тенденции в романе «Бедные люди» писал С.П. Шевырев (см. с. 286—288 наст, изд.; ср. также с. 302—303 наст. изд.).
3 «<...> “оставьте меня, зачем вы меня обижаете” ~ свет признает благородным и честным...» — Гоголь Н.В. Шинель//Гоголь 1937—1952/3: 143.
25
[Ф.В. Булгарин]
[ФЕЛЬЕТОН ИЗ «СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ», 1847, № 81]
Фрагменты
Публ. по: Ф. Б. [псевд. Булгарин Ф.В.] [Фельетон] // Северная пчела. 1847. № 81. 12 апреля. С. 322 (Фельетон. Журнальная всякая всячина).
1 ...спекуляторы, возвышая их для своих видов — их унижают. — Имеются в виду книжные издатели, заинтересованные прежде всего в получении выгоды, в частности, А.А. Краевский.
2 ...над Поль-де-Коком... — См. примеч. 27, 135, 223 к роману.
3 Пиго-Лебрен (наст, имя Шарль Антуан Гийом Пито де л’Эпинуа; 1753—1835) — плодовитый французский романист, автор более семидесяти романов, многие из которых были переведены на русский язык (см., напр.: Сто двадцать дней, или Четыре новости. Соч. Пиго-Лебрюна / Пер. с фр. Е. Лифанова. СПб., 1806. Ч. 1; Господин Кенглен, или Предвидение. Сочинение Пито Ле-Брюна/Пер. с фр. М., 1810; Прекрасный паж, или Арестант в Шпандау. Соч. Пиго-Лебрюня: В 4 ч./ Пер. с фр. [А.В. Иванова.] М., 1811—1812; Услужливый маркиз, или Подарок в день свадьбы. Соч. Пиго-Ле-Брюня: В 4 ч. / Пер. с фр. М., 1819; Валентин, или Беззаботная голова. Соч. Пиго-Лебрюна: В. 4 ч. / Пер. М. Виноградова. М., 1820).


Примечания. Критические отзывы современников...
773
4...Гоголя... провозгласили Гомером... — См. примеч. 2 к фельетону Ф.В. Булгарина (No 5).
5 ...Гоголя, приводившего в отчаянье спекуляторов своим молчанием... — После публикации первого тома «Мертвых душ» (1842) Н.В. Гоголь временно прекратил писать. Пик ожидания новых его творений пришелся на середину 1840-х годов, когда появились «Бедные люди» Достоевского.
6 ...Достоевского... назвали... гением, равным Гоголю... — Имеются в виду рецензии А.А. Григорьева на «Петербургский сборник», в которых отмечено, что Достоевский, развивая традиции Н.В. Гоголя, «анализирует явления больше, пожалуй, даже Гоголя, роется в них глубже» (с. 267 наст, изд.; ср. также с. 304 наст, изд.).
7 ...ударили в барабан о третьем гении, господине Гончарове, напечатавшем в «Современнике» повесть «Обыкновенная история». — Имеется в виду рецензия А.А. Григорьева на повесть И.А. Гончарова, опубликованная внутри большой обзорной статьи в «Московском городском листке» (см.: А. Г. [псевд. Григорьев А А.] Обозрение журналов за март 1847 года // МГЛ. 1847. No 66. 28 марта. С. 264—265; № 67. 29 марта. С. 268—269). Григорьев подвергает детальному анализу «Обыкновенную историю», высоко оценивая ее художественные достоинства и сравнивая ее с выдающимися творениями Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова и А.С. Пушкина. По его мнению, это «лучшее произведение русской литературы со времени появления “Мертвых душ”», достойное «по простоте языка <...> стать после повестей Пушкина и почти наряду с “Героем нашего времени” Лермонтова» (Там же. No 66. 28 марта. С. 264). Рассматривая ряд сцен и характеров повести Гончарова, Григорьев выражает резко отрицательное отношение к «философии здравого смысла», которая подразделяет людей на «ловцов и ловимых» и требует от человека, по русской пословице, «в мутной воде рыбу ловить» (Там же. № 67. 29 марта. С. 269). Осмеивая рецензию Григорьева, Ф.В. Булгарин указывает на основной недостаток «натуральной школы», в равной степени представленной, по его мнению, и «Обыкновенной историей» Гончарова, и рецензией Григорьева, — на особое внимание писателей новой волны к деталям, которые кажутся критику не заслуживающими внимания мелочами. Причиной, заставляющей «натуральную школу» выдвигать на первый план молодых писателей-дебютантов, Булгарин считает сведение счетов лично с ним как самым крупным из современных русских романистов и коммерческое соперничество с возглавляемой им «Северной пчелой». Чуть позже со столь же жесткой критикой статьи Григорьева выступил Л.В. Брант, также усмотревший в его рецензии на «Обыкновенную историю» признаки «послушного эха известной литературной партии» (СП. 1847. No 88. 21 апреля. С. 351). На эти обвинения в адрес Григорьева и несправедливую оценку «Обыкновенной истории» ответил в статье «Современные заметки» (1847) В.Г. Белинский, указав на типичную «стратагему» фельетониста «Северной пчелы», который «не всегда прямо нападает на новое произведение, имевшее большой успех, но дожидается для этого появления какой-нибудь неловкой критики в его похвалу», в частности, именно так «он привязался к стихам г. Некрасова <...> по поводу весьма неловкой статьи в одном листке, где весьма неуклюже расхваливаются


774
Приложения
стихи г. Некрасова и “Обыкновенная история”, повесть г. Гончарова» (Белинский 1953-1959/10: 173).
8 В муравейнике... — Имеется в виду круг писателей «натуральной школы».
9 ...крика в Европе при появлении первой поэмы Байрона и первого романа Вальтера Скотта. — Речь идет о двух самых блестящих дебютах в европейской литературе начала XIX в.: дебюте Вальтера Скотта в жанре романа — опубликованном анонимно историческом романе «Уэверли, или Шестьдесят лет назад» («Waverley; or, ‘Tis Sixty Years Since», 1814), который завоевал огромную популярность, и дебюте Дж.-Г. Байрона в крупной форме — поэме «Паломничество Чайльд-Га- рольда» («Childe Harold’s Pilgrimage», 1809—1817), первые две песни коей появились в феврале 1812 г., эта поэма стала программным произведением романтизма и принесла ее автору мировую известность.
26
[АА. Григорьев]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «ТРИ КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ» Г. ИМРЕК
Фрагменты
Публ. по: А. Г. [псевд. Григорьев А А.] [Рецензия] // Московский городской листок. 1847. No 131. 17 июня. С. 524 (Критика). Рец. на ст.: Г-н Имрек [псевд. Аксаков К. С.]. Три критические статьи// Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. М., 1847. С. 3—44 (2-я паг.).
1 Г. Имрек в статьях своих... — Имеются в виду «Три критические статьи» К. С. Аксакова, опубликованные под псевдонимом «г-н Имрек» в «Московском литературном и ученом сборнике» (см. с. 326—329 наст. изд.).
2 ...«она оставляет впечатление тяжелое, чего никогда не может быть при создании истинно художественном». — Неточная цитата из рецензии К.С. Аксакова на «Петербургский сборник», ср. с. 327 наст. изд.
3 ...г. Имрек... находит в «Шинели» Гоголя нечто примирительное... — Имеется в виду замечание К. С. Аксакова о том, что повесть Н.В. Гоголя «Шинель» способна переродить человека, не оставляя тяжелого впечатления (см. с. 328 наст. изд.).
4 ...«изящное... есть истинное в образе, в непосредственном представлении». — Неточная цитата из статьи К.С. Аксакова; ср.: «Но что ж такое изящное, как не истинное в образе, в непосредственном представлении?» [Г-н Имрек [псевд. Аксаков К. С.]. Три критические статьи. П [статья] // Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. М., 1847. С. 19 (2-я паг.). Рец. на кн.: Никитенко А.[В] Опыт истории русской литературы. СПб.: Французская типография, 1845. Кн. 1: Введение. VIII, 152 с.).
5 Над «Двойником» г. Достоевского г. Имрек шутит иногда очень остроумно и — главное — очень верно. — Речь идет о фрагменте из рецензии К.С. Аксакова на


Примечания. Критические отзывы современников...
775
«Петербургский сборник», пародирующем повествовательный стиль «Двойника» Достевского:
Приемы эти схватить не трудно; приемы-то эти вовсе не трудно схватить; оно вовсе не трудно и не затруднительно схватить приемы-то эти. Но дело не так делается, господа; дело-то это, господа, не так производится; оно не так совершается, судари вы мои, дело-то это. А оно надобно тут, знаете, и тово; оно, видите ли, здесь другое требуется, требуется здесь тово, этово, как его — другова. А этово-то, другово-то, и не имеется; именно этово-то и не имеется; таланта-то, господа, поэтического-то, господа, таланта этак художественного-то и не имеется. Да вот оно, оно самое дело-то, то есть настоящее, вот оно как; оно именно так [Г-н Имрек [псевд. Аксаков К.С.]. Три критические статьи. III [статья] // Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. М., 1847. С. 35 (2-я пат.)).
27
[В.Г. Белинский\
СТРАЖ ЧИСТОТЫ РУССКОГО ЯЗЫКА Фрагмент
Публ. по: [Белинский В.Г.] Страж чистоты русского языка. — Призраки. — Сей. — Примерные опыты в стихах. — «Счастье лучше богатырства». — Журналист Вампиров. — «Юрий Милославский». — «Москва и москвичи». — Новая книга. — Поправка // Современник. 1847. Т. 3. No 3. Отд. 4: Смесь. С. 124—125.
1 ...говорите, что Гоголь не возвышался никогда над Поль-де-Коком (.ЛЬ 81)... — Речь идет о фельетоне Ф.В. Булгарина, опубликованном в номере 81 «Северной пчелы» за 1847 г.; в этой статье содержатся резкие выпады против молодого поколения писателей, прежде всего против Достоевского и И.А. Гончарова (см. с. 330 наст. изд.).
2 ...г. фельетонист... — Имеется в виду Ф.В. Булгарин.
3 «После господина Гоголя ~ первого романа Вальтер Скотта». — С. 330 наст. изд.
4 Кабала (устар., от нем. Kabale — «коварство») — интриги, ковы.
5 Первая (и лучшая) повесть г. Достоевского была напечатана не в журнале, а в сборнике; следующие две помещены в одном журнале. — Речь идет о романе «Бедные люди», опубликованном в «Петербургском сборнике» Н.А. Некрасова (см. при- меч. 1 к воспоминаниям В.А. Соллогуба), а также о повести «Двойник» и рассказе «Господин Прохарчин», изданных в журнале «Отечественные записки» (примеч. 1 к письму 34 и примеч. 5 к письму 36).


776
Пр иложения
28
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА:] «МОСКОВСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ И УЧЕНЫЙ СБОРНИК НА 1847 ГОД». МОСКВА, 1847
Фрагмент
Публ. по: [Белинский В.Г] [Рецензия] Ц Современник. 1847. Т. 3. № 6. Отд. 3: Критика и библиография. С. 130—132. Рец. на кн.: Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. М., 1847.
1 ...статью о «Петербургском сборнике». — Имеется в виду рецензия К.С. Аксакова на «Петербургский сборник», опубликованная под псевдонимом «г-н Имрек» в «Московском литературном и ученом сборнике»; см. с. 326—329 наст. изд.
2 ...памяти, которою так богат г. Хомяков, по уверению «Москвитянина». — Имеется в виду Алексей Степанович Хомяков (1804-1860) — русский поэт, философ и богослов, идеолог славянофильства. В.Г. Белинский подразумевает опубликованную в «Москвитянине» анонимную рецензию на «Московский литературный и ученый сборник», в которой перечисляются достоинства и заслуги Хомякова, в том числе и незаурядная память:
Совсем не то Хомяков. <...> Это ум глубокий, живой, веселый, легкий, разнообразный. Не говорю о сведениях, не говорю о памяти. Все, знающие Хомякова, засвидетельствуют, что ему столь же легко прочесть вам сотню стихов из любой трагедии Шекспира, как и привесть какой-нибудь параграф, сто двадцать третий, из постановлений поместного Собора в Трулле, а о Вселенских и говорить нечего, и г-н N. давно уже не смеет выговорить пред ним имени ни одного Папы (Москвитянин. 1846. Ч. 3. № 5. С. 185—186 (Отд. 4: Русская библиография и критика)).
«Москвитянин» — научно-литературный журнал, издававшийся в Москве М.П. Погодиным совместно с С.П. Шевыревым в 1841—1856 гг.
3 ...«петербургские литераторы сочли за нужное избавиться от тяжести труда и мысли». — Неточная цитата из рецензии К.С. Аксакова на «Петербургский сборник», ср. с. 326 наст. изд.
4 ...«художественным произведением»... — С. 327 наст. изд.
5 ...«таланте его нельзя сомневаться»... — Неточная цитата из статьи К.С. Аксакова; ср. с. 327 наст. изд.
6 ...«Но повесть его... решительно не может назваться художественным произведением». — Неточная цитата из статьи К.С. Аксакова; ср. с. 327 наст. изд.
7 ...«примечательным человеком и знаменитостью». — Неточная цитата из анонимной рецензии на «Московский литературный и ученый сборник», вышедшей в «Москвитянине»; ср.: «Да, г-н Хомяков есть лицо примечательное в России, не только в Москве. Это наша знаменитость» (Москвитянин. 1846. Ч. 3. № 5. С. 185 (Отд. 4: Русская библиография и критика)).


Примечания. Критические отзывы современников...
777
8 ...сведения о винокурении и практическое знание псовой охоты... — Аллюзия на цитируемую ранее анонимную статью, посвященную «Московскому литературному и ученому сборнику»; cp.: «С другой стороны, не угодно ли вам послушать его (Хомякова. — К. Б.), как начнет он рассказывать вам об охоте за зайцами, или объяснять новые образы винокурения, постройки крестьянских дворов. Это опытнейший винокур, это домовитейший хозяин, это отчаянный охотник» (Москвитянин. 1846. Ч. 3. No 5. С. 186 (Отд. 4: Русская библиография и критика)).
9 ...г. Имрек смастерил на слог ее довольно удачную пародию. — См. примеч. 5 к рецензии А.А. Григорьева на «Три критические статьи» К. С. Аксакова.
29
[М.П. Погодин <?>]
РУССКАЯ СЛОВЕСНОСТЬ В 1846 ГОДУ Фрагменты
Публ. по: П. 77. [псевд. Погодин М.П.] Русская словесность в 1846 году //Москвитянин. 1847. Ч. 1. С. 143, 152 (Отд.: Критика).
Статья подписана псевдонимом «П. П.», под которым в «Москвитянине» в
1840- 	е годы публиковал свои работы историк П.И. Пежемский (см.: Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. М., 1957. Т. 2. С. 324). Вероятно, это ошибка работников типографии, неправильно набравших псевдоним М.П. Погодина «М. П.», под которым тот печатался в
1841— 	1854 гг. в «Москвитянине» (см.: Там же. С. 150).
Погодин Михаил Петрович (1800—1875) — русский историк, писатель, публицист, член Академии наук (1841 г.), издатель журналов «Московский вестник» (1827—1830 гг.) и «Москвитянин» (совместно с С.П. Шевыревым в 1841—1856 гг.).
1 ...в начале этого года были напечатаны г. Достоевским в «Петербургском сборнике» «Бедные люди», и вслед за ними «Двойник» и «Прохарчин» в «Отечественных записках»... — См. примеч. 1 к воспоминаниям В.А. Соллогуба, примеч. 1 к письму 34 и примеч. 5 к письму 36.
2 ...в том же журнале начало довольно часто появляться имя г. Тургенева. — С 1847 г., после перехода «Современника» к Н.А. Некрасову и В.Г. Белинскому, И.С. Тургенев стал печататься преимущественно в этом журнале. Здесь появились первые рассказы из цикла «Записки охотника»: «Хорь и Калиныч», «Ермолай и мельничиха», «Мой сосед Радилов», «Однодворец Овсянников», «Льгов» (см. примеч. 12 к «Редакционному сообщению в “Новом времени”»), а также очерк Тургенева «Письма из Берлина» (см.: Современник. 1847. Т. 2. № 3. Отд. 4: Смесь. С. 46—49). В «Отечественных записках» же в начале 1847 г. были опубликованы его рассказ «Бретер» и небольшая рецензия на «Повести, сказки и рассказы Казака Луганского» (1846) В.И. Даля (см.: 03. 1847. Т. 50. No 1. Отд. 1: Словесность. С. 1—42; Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 1—3).


778
Пр иложения
3 	...направлению, которое... петербургские критики назвали «натуральною школою». — См. примеч. 1 к фельетону Ф.В. Булгарина (No 5).
30
[КА. Полевой <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА ИЗДАНИЕ:] «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
РОМАН ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО С.-ПЕТЕРБУРГ, 1847
Публ. по: К. П. [псевд. Полевой К.А.\ [Рецензия] // Санкт-Петербургские ведомости. 1848. № 12. 16 января. С. 46 (Фельетон. Библиография). Рец. на кн.: Достоевский Ф.[М.] Бедные люди. СПб.: Тип. Эдуарда Праца, 1847. 181 с.
Полевой Ксенофонт Алексеевич (1801—1867) — русский писатель и литературный критик, выступавший в периодической печати под псевдонимом «К. П.» (см.: Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. М., 1957. Т. 2. С. 17); брат Н.А. Полевого.
1 ...в эти два года автор «Бедных людей» написал еще несколько повестей, которые были напечатаны в журналах... — Имеются в виду повести «Двойник» (см. примеч. 1 к письму 34), «Хозяйка» (см. примеч. 1 к письму 43) и рассказы «Господин Прохарчин» (см. примеч. 5 к письму 36) и «Роман в девяти письмах» (см.: Современник. 1847. T. 1. No 1. Отд. 4: Смесь. С. 45—54); кроме того, в первом номере «Отечественных записок» за 1848 г. вышло начало рассказа «Чужая жена и муж под кроватью» (см.: 03. 1848. Т. 56. № 1. Отд. 8: Смесь. С. 50—58).
2 ...«если б вперед знал да ведал про такие расходы, так и не связывался бы»... — Неточная цитата из «Бедных людей»; ср. с. 100 наст. изд.
3 ...«чтобы она вертеться и плясать не надеялась». — С. 100 наст. изд.
4 Автор, говорят, исключил некоторые части, бывшие в первом издании его рассказа... — См. преамбулу к роману.
5 ...выводит из терпения... беспрестанными повторениями одного и того же... неумеренным употреблением уменьшительных слов, которые при первом издании «Бедных людей» вызвали улыбку неодобрительную. — Подобные упреки начинающему писателю содержались в ряде предшествующих критических статей; см., например, публикации Н.В. Кукольника, Л.В. Бранта, А.В. Никитенко, О.И. Сенковско- го, С.П. Шевырева (с. 259—263, 275—276, 278—282, 285 наст. изд.).
6 ...характер Риголеттыу Эженя Сю... — Имеется в виду роман Эжена Сю «Парижские тайны» («Les Mystères de Paris», 1842—1843), незадолго до того вышедший в русском переводе (см.: Сю Э. Парижские тайны/Пер. В.М. Строева // РиП. 1843. Т. 2. Кн. 4. Отд. 3. С. 58-171; Кн. 6. Отд. 3. С. 1-80; Т. 3. Кн. 7. Отд. 3. С. 1-92; Кн. 8. Отд. 4. С. 1—135; Кн. 9. Отд. 4. С. 1—118; Т. 4. Кн. 10. Отд. 4. С. 1—104; Кн. 11. Отд. 3. С. 1—140; Кн. 12. Отд. 5. С. 1—122). В рецензии на переложение «Парижских тайн», опубликованное отдельным изданием, В.Г. Белинский также


Примечания. Критические отзывы современников...
779
отмечал характер Риголетты как несомненную удачу автора, несмотря на то, что «в целом этот роман — верх нелепости» ([.Белинский В. Г] [Рецензия] // 03. 1844. Т. 33. N° 4. Отд. 5: Критика. С. 33. Рец. на кн.: Сю Э. Парижские тайны: В 2 т., 8ч./Пер. В. Строева. СПб., 1844).
7.. 	.достолюбезные [прекрасное слово!)... — Скрытая аллюзия на критические статьи В.Г. Белинского, который систематически использовал в работах это малоупотребительное слово (см., напр.: Белинский 1953—1959/2: 396, 537; Белинский 1953—1959/3: 209, 401, 448; Белинский 1953—1959/4: 354; Белинский 1953—1959/5: 302; Белинский 1953—1959/6: 37, 106, 304, 551, 610 и др.), отсутствующее, к примеру, в «Словаре церковно-славянского и русского языка» (В 4 т. СПб., 1847). Чаще всего критик употребляет данное прилагательное в обращениях к оппонентам: «Уверяем г. Булгарина, что мы нисколько не сердимся на него <...> добродушное незнание достолюбезно, но ничуть не обидно» (Белинский 1953—1959/2: 464); «“Какая должна быть современная драма?” — спрашивает г. Полевой: вот предостолюбезный вопрос! Право, подобные вопросы напоминают нежных супругов, которые до слез спорят — один, что у них родится сын, а другая, что у них родится дочь...» (Белинский 1953—1959/3: 517); «Новое доказательство старой истины, что худо рассчитанные удары бьют по воздуху или задевают самого же бойца, представляет собою и наша журнальная кумушка “Северная пчела”. <...> привычка к брани и мелочным придиркам — вторая природа для этой достолю- безной газеты» (Белинский 1953—1959/7: 42). Позднее Достоевский использовал слово «достолюбезный» в романе «Подросток», возможно, как реминисценцию из настоящей статьи К.А. Полевого: «“Достолюбезной и почтенной супруге нашей Софье Андреевне посылаю наш нижайший поклон”» (Акад. ПСС/13: 13)
8.. 	.в другом месте, при взгляде на так называемую «натуральную школу»... найдем разгадку, отчего несомненные признаки дарования не развиваются... но... задергиваются туманом слов, облекающих бессвязные мысли и самые странные идеи. — Речь идет о журнальной полемике вокруг вопроса о социальных и эстетических условиях литературного творчества, развернувшейся между А.С. Аксаковым и В.Г. Белинским после издания «Физиологии Петербурга», во введении к которой последний изложил свою концепцию о двух типах писателей (см.: [Белинский В.Г.] Вступление // Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов, под редакцией) Н. Некрасова. СПб., 1844. Ч. 1. С. 5—27). Согласно идее Белинского, для нормального развития литературного процесса в равной степени необходимы как гениальные, так и обычные писатели. Особенность русской литературы, в сравнении со многими европейскими, заключается в том, что она «гениальными произведениями едва ли не гораздо богаче, чем произведениями обыкновенных талантов», в то время как необходимо, чтобы «гениальные действователи» были «окружены огромною и блестящею свитою талантов, которые были бы посредниками между ими и публикою, усвоив себе их идеи и идя по проложенной ими дороге. Этих последних у нас слишком немного <...> А между тем, в них-то больше всего и нуждается наша литература, и оттого, что их у нас так мало, литературные предприятия так дурно поддерживаются и публике теперь стало совершенно нечего читать» (Там же. С. 13—14). Позже, в «Петербургском сборнике»,


780
Пр иложения
Белинский пояснил, что художественность, по его мнению, напрямую связана с правильностью социальной позиции автора, при этом писатели-беллетристы могут перенять «верную» точку зрения на общество у великих поэтов — Пушкина, Лермонтова, Гоголя: «Беллетрист есть подражатель, он живет чужою мыслию — мыс- лию гения» (ПС 1846: 547). Таким образом, беллетристика играет большую роль в литературном процессе: «Высокий талант, особенно гений, действует по вдохновению, прихотливо идет своею дорогой; его нельзя пригласить в сотрудничество <...> нельзя сказать: “Напишите нам статью, которой содержание касалось бы петербургской жизни <...>”», отсутствие же ее приводит к тому, что «публике теперь стало совершенно нечего читать» ([.Белинский В.Г.} Вступление // Физиология Петербурга. С. 14). С другой стороны, подобная ситуация вредит и самим писателям, особенно начинающим:
<...> беда в том, что обыкновенный талант или скоро переходит в бездарность, или вовсе не замечается даже в первую пору его деятельности, если он не подкрепляется умом, сведениями, образованием, более или менее оригинальным и верным взглядом на вещи... К сожалению, часто бывают даже очень замечательные таланты, из которых потому ровно ничего не выходит, что, кроме естественного таланта, в них ничего нельзя рассмотреть даже в микроскоп... (Там же. С. 15—16).
Данная концепция вызвала резкую критику со стороны Аксакова, в особенности мысль Белинского о необходимости беллетристов, создающих благоприятную среду для поистине талантливых писателей. Дефицит «“обыкновенных талантов”, <...> этих творцов посредственных произведений» в русской литературе Аксаков считает, напротив, за благо, поскольку они нужны лишь, «чтобы могли быть предпринимаемы и поддерживаемы литературные спекуляции» {...ъ [псевд. Аксаков К.С]. [Рецензия] //Москвитянин. 1845. Ч. 3. № 5 и 6. Май и июнь. Отд. 2: Изящная словесность и смесь. С. 91—96, 92. Рец. на изд.: Физиология Петербурга. СПб.: Издание А. Иванова, 1844. Ч. 1. 304 с.). Он соглашается с замечанием Белинского, что талантливому автору нельзя приказать писать на заданную тему, «по заказу», однако саму подобного рода задачу называет большим злом, которое разрушает творческий процесс и придает изящной словесности «торговый характер», способствуя выработке такого типа литераторов, для коих «литература составляла бы своего рода службу». Указанный феномен объясняется, по мнению Аксакова, тем, что Петербург — «город чиновнический», отсюда и возникает требование «особого разряда сочинений, которые не то чтобы дурны, да и не то чтобы хороши, одним словом посредственные» {...ъ [псевд. Аксаков К.С.]. [Рецензия]. С. 96).
9 	Столпление — здесь: скопление.


Примечания. Критические отзывы современников...
781
31
[В.Г. Белинский]
[РЕЦЕНЗИЯ НА ИЗДАНИЕ:] «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
РОМАН ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО С.-ПЕТЕРБУРГ, 1847
Публ. по: [Белинский В.Г.] [Рецензия] // Современник. 1848. Т. 7. No 1. Отд. 3: Критика и библиография. С. 43—44. Рец. на кн.: Достоевский Ф.[М.] Бедные люди. СПб., 1847.
1 ...недавно напечатал свой новый роман «Хозяйка»... — См. примем. 1 к письму 43.
32
[М.М. Достоевский <?>, А.Ф. Кони <?>]
СИГНАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ
Фрагменты
Публ. по: [Достоевский М.М.?, Кони А.Ф.?\ Сигналы литературные // Пантеон и репертуар русской сцены. 1848. Т. 2. Кн. 3. Март. С. 53, 59 (Петербургский телеграф).
Статья, по-видимому, написана братом писателя, М.М. Достоевским, совместно с редактором журнала А.Ф. Кони, которому, очевидно, принадлежит вводная часть со словами: «Почтеннейший г. Достоевский подал мысль передать нашим читателям сигналы о журналах и привел их в исполнение» (Там же. С. 52).
Кони Анатолий Федорович (1844—1927) — известный литератор и юрист, общественный деятель, член Академии наук по разряду изящной словесности (1900 г.), редактор журнала «Пантеон и репертуар русской сцены».
1 ...неновые новости... речь идет об «Обыкновенной истории» Гончарова, «Кто виноват» Искандера... — Повесть И.А. Гончарова появилась в 1847 г. (см. примем. 6 к письму 35). Первая часть романа А.И. Герцена «Кто виноват» была опубликована в журнале «Отечественные записки», главы 1—4 — под псевдонимом «И**», главы 5—7 — под псевдонимом «Искандер» (см.: 03. 1845. Т. 43. No 12. Отд. 1: Словесность. С. 195—245; 1846. Т. 45. № 4. Отд. 1: Словесность. С. 155—192). Позднее, в 1847 г., роман вышел полностью как особое приложение к январскому номеру первого тома «Современника» (см.: Искандер [псевд. Герцен А.И.]. Кто виноват? Роман в двух частях. СПб., 1847).
2 Чуть ли не единственное беспристрастное суждение об этом романе высказал в прошлом году г. Никитенко... — См. рецензию А.В. Никитенко на «Петербургский сборник», с. 269—278 наст. изд.


782
Пр иложения
3 ...«Ni cet exces d'honneur, ni cette indignité...» — Racine J. Britannicus. P.: Chez Claude Barbin, 1670. P. 25. Cp. в пер. Э.Л. Линецкой: «За что такая честь, за что такой позор?» [Расин Ж. Британик Ц Расин Ж. Трагедии. М., 1977. С. 89. (Литературные памятники)).
4 Дагерротипный — свойственный дагерротипии — применявшемуся до 1850-х годов способу фотографирования на металлической пластинке, которая была покрыта слоем йодистого серебра.
33
[С. С. Дудышкин <?>]
[РЕЦЕНЗИЯ НА ИЗДАНИЕ:] «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
РОМАН ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО С.-ПЕТЕРБУРГ, 1847
Публ. по: [Дудышкин С.С.?] [Рецензия] //Отечественные записки. 1848. Т. 57. No 4. Отд. 6: Библиографическая хроника. С. 11—14. Рец. на кн.: Достоевский Ф.[М] Бедные люди. СПб., 1847.
Дудышкин Степан Семенович (1820—1866) — русский историк и журналист. По свидетельству В.Н. Майкова, Дудышкин, получив 7 августа 1847 г. приглашение в «Отечественные записки», вначале отказывался занять место штатного критика, однако согласился по мере сил «разбирать книги» [Майков Вал. Критические опыты. СПб., 1891. С. XXVI). Тем не менее, с 1848 г. он стал активно сотрудничать с журналом, помещая там не только библиографические обзоры, но и критические статьи, пользовавшиеся интересом у читателей и получавшие одобрительные отзывы В.Г. Белинского (см.: Егоров Б.Ф. С.С. Дудышкин — критик //Уч. зап. Тарт. ун-та. 1962. Вып. 119. С. 198—204).
1 ...«несчастия их кончились»... — Неточная цитата из романа «Бедные люди»; ср. с. 18 наст. изд.
2 ...«доброму Макару Алексеевичу»... — С. 10 наст. изд.
3 ...сказку о храбром мушкетере д'Арманьяке и его товарищах... — Имеется в виду, вероятно, Шарль де Бац де Кастельмор, граф д’Артаньян (1613—1673) — гаскон- ский дворянин, капитан-лейтенант 1-й роты королевских мушкетеров, сделавший блестящую карьеру при Людовике XIV. Он происходил родом из-под местечка Люпак, находящегося на границе Арманьяка — исторической области на юго-западе Франции, в Гаскони, между реками Гаронна и Адур. Жизнь капитан-лейтенанта д’Артаньяна, щедро расцвеченная различного рода анекдотами и вымышленными приключениями, легла в основу трехтомного сочинения «Мемуары г-на д’Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, содержащие множество частных и секретных вещей, которые произошли в эпоху правления Людовика Великого» («Mémoires de Mr. d’Artagnan, capitaine lieutenant de la première compagnie des mousquetaires du roi, contenant quantité de choses particulières et secrettes qui se sont passées sous le regne de Louis le Grand», изд. 1700), при¬


Примечания. И. Шляпкин. Пятидесятилетие «Бедных людей»...
783
надлежащего в действительности перу Гасьена де Куртиля де Сандра (1644—1712). Позднее, в XIX в. книгу Куртиля де Сандра использовал при создании своей знаменитой трилогии о мушкетерах А. Дюма («Три мушкетера» («Les Trois Mousquetaires», 1844); «Двадцать лет спустя» («Vingt ans après», 1845); «Виконт де Браже- лон, или Десять лет спустя» («Le Vicomte de Bragelonne ou Dix ans plus tard», 1847—1850)). В России 1830—1840-х годов трилогия Дюма многократно переводилась и переиздавалась (см., напр.: Дюма А. Три мушкетера: В 8 ч./ Пер. с фр. СПб., 1846; Дюма А. Двадцать лет спустя: В 8 ч. [/ Пер. И. Кронберга.] СПб., 1846—1847; Виконт де-Бражлон. Роман Александра Дюма / Пер. В. Дерикера // БдЧ. 1847. Т. 85. Декабрь. Отд. 7: Смесь. С. 174—262; 1848. Т. 86. Январь. Отд. 7: Смесь. С. 59—151; Февраль. Отд. 7: Смесь. С. 201—287; Т. 87. Март. Отд. 7: Смесь. С. 38—85; Виконт де Бражелон. Роман Александра Дюма. (Окончание Трех мушкетеров и Двадцати лет спустя): В 6 ч. / Поли. пер. В.М. Строева. СПб., 1848).
4 ...«так, пустой какой-то пример из повседневного подлого быта»... — Неточная цитата из «Бедных людей»; ср. с. 58 наст. изд.
5 ...тешиться «зубоскалам-мальчишкам»... — Легкомысленные «мальчишки» канцеляристы, готовые осмеять странный вид углубленного в свои размышления героя-философа, встречаются как в романе «Бедные люди» (см. с. 66 наст, изд.), так и в других произведениях Достоевского 1840-х годов, в частности, в «Двойнике» (см.: Акад. ПСС/1: 112, 121, 160) и «Господине Прохарчине» (см.: Там же: 242, 243, 253).
6 ...«обладающихровным почерком»... — Имеется в виду одна из основных добродетелей чиновников, многократно упоминаемая на страницах романа «Бедные люди», — владение каллиграфическим «английским почерком» (см., напр., с. 42, 66 наст. изд.).
И. Шляпкин
ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ «БЕДНЫХ ЛЮДЕЙ»
Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Публ. по: Шляпкин И. Пятидесятилетие «Бедных людей» Ф.М. Достоевского // Всемирная иллюстрация. 1896. Т. 55. No 3. 13 января. С. 59—61.
Шляпкин Илья Александрович (1858—1918) — историк литературы, приват-доцент, затем профессор Санкт-Петербургского университета (с 1888 г.). Вместе с этой статьей Шляпкина в газете были опубликованы фрагменты из «Дневника писателя» за 1877 г., где Достоевский вспоминает историю своего литературного дебюта, и из воспоминаний Д.В. Григоровича («Первая литературная работа Достоевского. Роман “Бедные люди”»).
1 ..милость к падшим призывал. — Пушкин А. С. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» //Пушкин 1937—1959/3^ 424.


784
Приложения
2 ...«так себе просто рассказец ~ называется брат мой». — Неточная цитата из романа «Униженные и оскорбленные». Ср. с. 193 наст. изд.
3 Недаром Достоевский, как это заметил еще покойный О.Ф. Миллер, заставил своего героя читать «Шинель» и обижаться ее содержанием... — И.А. Шляпкин допускает неточность: указанное замечание принадлежит Н.Н. Страхову (см.: Участие и поминки Ф.М. Достоевского в Славянском благотворительном обществе // Биография 1883: 61—62 (3-я пат.)), который, как и О.Ф. Миллер, а также ряд других лиц, держал слово на посвященном памяти Достоевского собрании Санкт- Петербургского Славянского благотворительного общества 14 февраля 1881 г. Однако эпизод чтения Девушкиным «Шинели» обсуждался в печати и ранее (см. статьи К.С. Аксакова, В.Г. Белинского, С.П. Шевырева, с. 329, 333, 286 наст. изд.).
4 Девочкин. — Имеется в виду герой «Бедных людей» Девушкин; следует отметить, что И.А. Шляпкин не единственный, кто так ошибался в имени этого персонажа (см. примеч. 2 к рецензии А.В. Никитенко на «Петербургский сборник»).
5 Самсон Вырин — персонаж повести А.С. Пушкина «Станционный смотритель».
6 Гоголь обещал дать во втором томе «Мертвых душ» характеры высокодобродетельных женщин и героев. — Об этом Н.В. Гоголь пишет в «Выбранных местах из переписки с друзьями», объясняя причины уничтожения второго тома «Мертвых душ»: «Появление второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу. <...> Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведет. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство» (Гоголь 1937—1952/8: 298).
7 ...«Старик ожидал чего-то непостижимо высокого ~ текли из глаз слезы...» — Неточная цитата из романа «Униженные и оскорбленные». Ср. с. 192 наст. изд.
8 Недаром Белинский восторженно спрашивал молодого автора: «да понимаете ли вы, что вы написалиЪ> — Ср. воспоминания Достоевского в «Дневнике писателя» за 1877 г. (с. 197 наст. изд.). Ср. также воспоминания Л.Ф. Достоевской (с. 246 наст. изд.).
9 Никакого социального романа, как думал П.В. Анненков... — В своей работе «Замечательное десятилетие. 1838—1848» П.В. Анненков упоминает, что социальным романом «Бедные люди» называл В.Г. Белинский (см. с. 251 наст. изд.).
10 Ему посвящены повести Григоровича... — Речь идет о повестях Д.В. Григоровича «Деревня», «Антон Горемыка», «Капельмейстер Сусликов» (1848).
11 «Эх, до уничижения какого доводит людей нищета\»... «бедный-то человек взыскателен... он прислушивается к каждому слову, дескать, не про него ли там что говорят». — Неточные цитаты из романа «Бедные люди». Ср. с. 63, 85 наст. изд.
12 «С дурным, с злым намерением они никак не могли мои речи осмеивать»... — Неточная цитата из романа «Бедные люди». Ср. с. 91 наст. изд.
13 Прекрасно отметил Белинский, что Достоевский вовсе не хотел изобразить человека, у которого ум и способности придавлены, приплюснуты жизнью. — Ср. с. 299 наст. изд.


Примечания. И. Шляпкин. Пятидесятилетие «Бедных людей»...
785
14 Соображения Добролюбова об общественной приниженности героев Достоевского... — Имеется в виду статья Н.А. Добролюбова «Забитые люди»:
Сколько горя, сколько тоски самой прозаической, но оттого не меньше тягостной и ужасной! Средь этих-то забот чувствует человек, до чего он уничижен, до чего он обижен жизнью; тут-то посылает он желчные укоры тому, на чем, по- видимому, так сладостно покоится в другое время, по изложенной выше философии Макара Алексеича. И в этом-то пробуждении человеческого сознания всего более заслуживает наше сочувствие, и возможностью подобных сознательных движений он искупает ту противную, апатичную робость и безответность, с которою всю жизнь подставляет себя чужому произволу и всякой обиде [Добролюбов НА. Забитые люди //Добролюбов Н.А. Русские классики. Избранные литературно-критические статьи. М., 1970. С. 340. (Литературные памятники)).
15 ...«начальство его за это уважает, да, таки уважает». — Неточная цитата из «Бедных людей»; с. 57 наст. изд.
16 ...подсмеиваетесь над заботами сорокасемилетнего мнимого ловеласа... или над его склонностью à la Тогенбург к открытой занавесочке у соседки... — Речь идет о балладе Ф. Шиллера «Рыцарь Тогенбург» («Ritter Toggenburg», 1797), получившей в России широкую известность в переводе В.А. Жуковского (1818). Главный герой баллады видит свое единственное счастье в том, чтобы «Дожидаться, чтоб у милой I Стукнуло окно, I Чтоб прекрасная явилась» [Жуковский В А. Рыцарь Тоген- бург// Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1959. Т. 2. С. 139).
17 ...«Что вы над собой сделали? ~ она, маточка, тряпка, фальбала-то\» — Неточная цитата из романа «Бедные люди». Ср. с. 103—104 наст. изд.
18 Дон-Кихот так и останется верным Дульцинее Тобосской... — Дульсинея То- босская — дама сердца главного героя романа М. Сервантеса (1547—1616) «Дон- Кихот».
19 Грунюшка. — Имеется в виду Грушенька из романа «Братья Карамазовы».
20 ...молодой двадцатипятилетний автор. — И.А. Шляпкин допускает неточность: Достоевскому к моменту выхода романа в свет было 24 года.
21 ...в письмах его к брату можно найти те же жалобы на бедность, даже те же выражения, что и в письмах Девушкина [напр., «хоть бы в Неву»). — Имеется в виду письмо М.М. Достоевскому от 4 мая 1845 г. (с. 162—164 наст. изд.). И.А. Шляпкин мог ознакомиться с этим и рядом других писем по публикации в первом Полном собрании сочинений Достоевского (см.: Биография 1883: 1—352 (2-я паг.)).
22 ...Достоевский мог слышать, по свидетельству г. Ризенкампфа, от фортепианного мастера Келера. — И.А. Шляпкин допускает неточность: речь идет о брате фортепианного мастера Келлера (см. с. 223 наст. изд.).
23 ...Достоевский, судя по письмам к брату, был доволен своим произведением и считал его оригинальным. — Ср. с. 156 наст. изд.


786
Приложения
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОТРАЖЕНИЯ
[И.С] Тургенев и [Н.А\ Некрасов
ПОСЛАНИЕ БЕЛИНСКОГО К ДОСТОЕВСКОМУ
Публ. по: Тургенев [И.С.], Некрасов [НА.] <Послание Белинского к Достоевско- му>//Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. М., 1978. T. 1. С. 332.
Впервые фрагмент этого стихотворения (строфа «Обведу тебя каймою...») опубликовал И.И. Панаев (см.: Современник. 1855. Т. 54. No 12. Отд. 5: Смесь. С. 240). Полностью эпиграмма была напечатана в изд.: Письма К.Дм. Кавелина и Ив.С. Тургенева к Ал.Ив. Герцену / Примеч. М. Драгоманова. Женева, 1892. С. 207—208. Выбор соавторами жанра «послания» обусловлен тем, что в начале 1846 г. В.Г. Белинский, собиравшийся издавать литературный сборник «Левиафан», рассылал возможным авторам письма с приглашением к участию (см.: Белинский 1953—1959 /12: 254). «Послание» пародирует реальное приглашение, которое, правда в устной форме, получил и Достоевский. Стихотворные вышучивания Достоевского, видимо, были популярны в кружке Белинского. Так, А.Я. Панаева вспоминает, что И.С. Тургенев сочинил «юмористические стихи на Девушкина, героя “Бедных людей”, будто бы тот написал благодарственные стихи Достоевскому за то, что он оповестил всю Россию об его существовании, и в стихах повторялось часто “маточка”» (с. 241 наст. изд.). Во всех авторитетных копиях «Послания» стоит подпись: «Тургенев и Некрасов». Однако М.М. Стасюлевич в статье «От редакции (по поводу “Воспоминаний” П.В. Анненкова)» отрицал участие И.С. Тургенева в написании этого стихотворения, утверждая, что стихотворение было написано «Некрасовым, Панаевым и другими» (BE. 1880. Nq 5. С. 413). Панаева считала автором «Послания» одного Некрасова (см.: Панаева АЛ. Воспоминания. М., 1956. С. 177, 178). При публикации эпиграммы в «Литературном вестнике» (1903. Т. 5. Кн. 1. С. 114) редакторами было сделано примечание: «Поправки по рукописи Некрасова сделаны рукой Тургенева». Вероятно, именно Некрасов был основным автором «Послания».
1 Витязь горестной фигуры... — Аллюзия на главного героя романа М. Сервантеса «Дон-Кихот». Участники кружка Белинского справедливо считали, что поведение молодого Достоевского, плохо справлявшегося с условностями петербургской окололитературной жизни, было схоже с поведением Дон-Кихота. В романе «Идиот» (1868) Достоевский обыграл это сходство: князь Мышкин походит на Дон-Кихота и одновременно на того Достоевского, каким он выглядел в глазах участников кружка Белинского.
2 Пыщ (от «напыщенный») — здесь: преисполненный важности, гордый, самодовольный человек.
3 Тебя знает император, | Уважает Лейхтенберг. — Имеются в виду император


Примечания. Литературные отражения
787
Николай I и герцог Максимилиан Лейхтенбергский (1817—1852), зять императора, муж великой княгини Марии Николаевны, считавшийся покровителем искусств и литературы. До участников кружка В.Г. Белинского дошли сведения о том, что «Бедные люди» получили известность при дворе и были прочитаны самим Николаем I.
4 Но когда на раут светский, | Перед сонмище князей... Пал чухонскою звездой \ И моргнул курносым носом | Перед русой красотой... И чуть-чуть скоропостижно \ Не погиб во цвете лет. — Случай, о котором идет речь, произошел в салоне М.Ю. Виель- горского в начале 1846 г., когда Достоевский был представлен одной из первых красавиц Петербурга А.В. Сенявиной (1803—1862), супруге товарища министра внутренних дел, сенатора и тайного советника И.Г. Сенявина, дочери голландского посла барона Вильгельма д’Оггера (об этом см.: Из записной книжки Д.В. Григоровича //Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива». 1901. Ноябрь. Стб. 393). При знакомстве с ней Достоевский потерял сознание, что стало расхожей темой для шуток среди молодых петербургских литераторов. Потрясение, которое тогда пережил Достоевский, отразилось в романе «Идиот» (1868), в частности, в описании впечатления, которое произвела на князя Мышкина красота Настасьи Филипповны Барашковой (см.: Акад. ПСС/8: 31—32). «Чухонцем» Достоевский назван из-за характерных черт его внешности: светлые волосы, серо-голубые глаза, бледное веснушчатое лицо; «звезда» — издевательский намек на огромную популярность, которую писатель получил всего через несколько недель после публикации «Бедных людей», оставаясь меж тем, по мнению других литераторов, только удачливым литературным дебютантом.
5 ...взор пепеловидный... — Слово «пепеловидный», имеющее значение «своим видом напоминающий пепел», употреблено здесь в шутливо-ироническом смысле. Оно заменяет риторический штамп «испепеляющий взгляд».
6 ...Из неизданных творений | Удели не «Двойника». — Повесть «Двойник» вышла в февральском номере «Отечественных записок» за 1846 г. (см.: примеч. 1 к письму 34); следовательно, эпиграмма была написана в январе 1846 г.
7 Буду нянчиться с тобою, | Поступлю л, как подлещ \ Обведу тебя каймою, | Помещу тебя в конец. — В основу этой строфы положен распространенный в литературных кругах того времени слух. К.Н. Леонтьев приводит такое свидетельство И. С. Тургенева о Достоевском: «Когда он отдавал свою повесть Белинскому для издания, так увлекся до того, что сказал ему: “Знаете, — мою-то повесть надо бы каким-нибудь бордюрчиком обвести”» [Леонтьев К. Собр. соч.: В 9 т. СПб., [1913]. Т. 9. С. 114). Современники Достоевского, оставившие свидетельства об истории с «каймой» (П.А. Анненков, И.И. Панаев, Д.В. Григорович, Тургенев) не были едины в мнении о том, какое произведение Достоевский планировал напечатать в издании В.Г. Белинского. Так, публикация эпиграммы по списку Григоровича снабжена следующим примечанием: «Достоевский настоятельно требовал помещения в “Сборнике” Белинского его повести “Двойник” и желал, чтобы она напечатана была окруженная рамкой, для отличия ее от других произведений “Сборника”» (Из записной книжки Д.В. Григоровича Ц Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива». 1901. Ноябрь. Стб. 393—394). На самом деле


788
Приложения
Достоевский не передавал Белинскому никаких произведений для «Левиафана»: «Сбритые бакенбарды» и «Повесть об уничтоженных канцеляриях», которые он планировал опубликовать в сборнике (см. с. 174 наст, изд.), не были закончены, а «Левиафан» так и не состоялся.
Н.А. Некрасов
«В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ ЧАСОВ В ОДИННАДЦАТЬ УТРА...»
II
Публ. по: Некрасов НА. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II // Некрасов Н.А. Поли. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1984. Т. 8. С. 411—438.
Впервые фрагмент неоконченного прозаического произведения Н.А. Некрасова, начинающийся словами «В тот же день часов в одиннадцать утра...», был опубликован К.И. Чуковским под заглавием «Каменное сердце» (см.: Нива. 1917. № 34—37. С. 560—569). Один из отрывков этого произведения позже был издан в «Записках Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина» (М., 1940. Вып. 6. С. 20—21). Незаконченная повесть, получившая в XX в. условные названия «Каменное сердце» и «Как я велик!», является автобиографическим произведением, в основе которого лежат воспоминания Некрасова о литературном дебюте Достоевского. История вхождения Достоевского в литературу обрастала анекдотами и эпиграммами еще при жизни писателя, и незавершенная повесть Некрасова стала одним из многочисленных литературных отражений этого события, отражением сатирическим.
Поскольку произведение не было завершено, имена персонажей иногда меняются. Так, Чудов в середине повести становится Тростниковым. Многие личности, выведенные в произведении, легко узнаваемы: Чудов (Тростников) — Некрасов, Глажиевский — Достоевский, Мерцалов — В.Г. Белинский, Томачевский — А.А. Краевский, Парутин — Н.Х. Кетчер, Разбегаев — И.И. Панаев, Балаклеев — Д.В. Григорович, и др. За ироничными обозначениями угадываются некоторые другие участники кружка Белинского: возможно, «Художественная натура» — это А.В. Дружинин, «Восприимчивая натура» или «Всесторонняя натура» — В.П. Боткин, «Спутник» — П.В. Анненков, «Библиотека» — А.С. Комаров, «Элемент светскости» — В.А. Соллогуб. Есть также и не вполне узнаваемые персонажи: «Поэт в душе», «Благородная личность», «Сочувствователь», «Мальчишка», «Газета». Герой, чьим прототипом послужил Белинский, называется также Ветлугиным и Лы- кошиным, в то время как фамилия Решетилов может обозначать одновременно сразу несколько реально существовавших участников кружка Белинского.
«В тот же день часов в одиннадцать утра...» — не единственное пародийнопамфлетное произведение Некрасова. В числе лиц, удостоившихся его пародий, — Ф.В. Булгарин, Боткин, В.С. Межевич, Анненков, Л.В. Брант (см. об этом: Шестериков С. Ненайденная повесть Некрасова «Как я велик!»: Библиографическая загадка // Литературное наследство. Н.А. Некрасов. Т. 49—50. [Кн.] 1. М., 1949. С. 611-612).


Примечания. Литературные отражения
789
Исследователи датируют повесть по-разному. Согласно версии Л.П. Гроссмана, сходство некоторых эпизодов с эпиграммой «Послание Белинского к Достоевскому» (см. с. 350—351 наст, изд.) указывает на то, что повесть написана в 1846—1847 гг. (см.: Гроссман 1935: 46). К.И. Чуковский, В.Е. Евгеньев-Максимов и А.Н. Лурье датируют произведение серединой 1850-х годов (см.: Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. М., 1948. Т. 2. С. 632; М., 1950. Т. 6. С. 576—578; Евгеньев-Максимов В.Е. Все еще не разысканная повесть Н.А. Некрасова «Как я велик!» (Некрасов в борьбе против Достоевского и дворянских либералов) // Вестник Ленинградского государственного университета. 1949. No 8. С. 66—67). Той же точки зрения придерживаются Н.Н. Мостовская и В.И. Коровин (см.: Некрасов 1981—2000/8: 767—772). Основанием для такой датировки является генетическая связь между этой повестью и поэмами Некрасова «В.Г. Белинский» и «Несчастные», над которыми он работал в 1855—1856 гг., снятие запрета с имени Белинского в середине 1850-х годов, а также текстуальные и тематические переклички с фельетоном Панаева «Заметки Нового поэта о петербургской жизни» (см.: Современник. 1855. Т. 54. № 12. Отд. 5: Смесь. С. 238, 240) и некоторыми другими сочинениями того же периода.
1 «Каменное сердце». — В названии повести «Каменное сердце» заключена аллюзия на название повести Достоевского «Слабое сердце».
2 Мерцалов... был главным сотрудником журнала, имевшего тогда громкую и почетную известность... — Речь идет об «Отечественных записках» А.А. Краевского, где Белинский вел отделы критики и библиографии с 1839 по 1846 г.
3 Середины у него не было — и человек или книга, еще сегодня милые ему, рисковали завтра возбудить его отвращение. — Так развивалось и отношение В.Г. Белинского к творчеству Достоевского.
4 Мерцалову было под сорок лет... — В конце мая — первых числах июня 1845 г., когда состоялось знакомство Достоевского с Белинским, последнему было 35 лет.
5 ...пробежал эпиграф, который составляли несколько строк, выписанных из его собственной критической статьи... — Роман «Бедные люди» снабжен эпиграфом из рассказа В.Ф. Одоевского «Живой мертвец» (см. с. 7 наст. изд.).
6 «Hôtel de Paris» (гостиница «Париж») — здесь: ресторан при одноименной гостинице, располагавшейся на Малой Морской улице. Это заведение упоминается в «Записках из подполья» (1864) Достоевского (см.: Акад. ПСС/5: 137, 138, 141, 162).
7 — Ему... лет двадцать пять или двадцать четыре. — В 1845 г., к моменту завершения «Бедных людей», Достоевскому исполнилось 24 года.
8 ...Превосходная вещь... Это художественное гениальное произведение... заключил он, вспыхнув так, что лицо его покраснело, и сделав резкое движение рукой, — я не возьму за «Каменное сердце» всей русской литературы! — Ср. свидетельство И.И. Панаева (с. 238—239 наст. изд.).
9 Мерцалов говорил и о недостатках «Каменного сердца»... растянутость, многословие, неуместное повторение одних и тех же слов, обличающее некоторую манерность... — В своих отзывах В.Г. Белинский указывал на эти недостатки романа (см. с. 321, 333—334 наст, изд.), наряду с А.В. Никитенко, О.И. Сенковским, В.Н. Майковым (см. с. 278, 281, 323—324 наст, изд.) и др.


790
Приложения
10 Повторилось нечто вроде обморока, приключившегося с Глажиевским ночью. — Современники знали о болезни Достоевского (см. с. 218, 225—226, 233—234 наст, изд.).
11 ...им же самим изобретенным словом «стушеваться»... — Слово «стушеваться» впервые употреблено Достоевским в повести «Двойник» (1846). В записных тетрадях 1872—1875 гг. он отметил: «Я изобрел или, лучше сказать, ввел одно только слово в русский язык, и оно прижилось, все употребляют: глагол “стушевался” (в “Голядкине”)» (Акад. ПСС/21: 264). Историю слова «стушеваться» Достоевский также излагает в своем «Дневнике писателя» за 1877 г. (см.: Акад. ПСС/26: 65—67).
12 ...еще недавно Глаж<иевский> сказал ему, что писал свой роман четыре года и шестнадцать раз переписывал. — Косвенное свидетельство того, что период подготовки романа «Бедные люди» (написанного с апреля по декабрь 1845 г.) занял несколько лет.
13 Байрон вообще писал очень скоро. «Манфреда» своего написал он в двадцать два дня, а некоторые песни «Дон-Жуана» стоили ему не более одной ночи. — Мифы о невероятной скорости, с какой создавались шедевры мировой литературы, были чрезвычайно распространены среди русских литераторов 1840-х годов. На самом деле к написанию поэмы «Манфред» Дж.-Г. Байрон приступил летом 1816 г., а закончил ее в феврале 1817 г., поэмой «Дон-Жуан» он занимался с 1818 г. до конца жизни. Достоевского в юности также волновал вопрос о том, какое время должно занимать создание произведения искусства, о чем он писал брату 24 марта 1845 г. (см. с. 161 наст. изд.).
14 Разбирать подобное произведение ~ нельзя только намекнуть на них. — Ср. рецензию Белинского на «Петербургский сборник» (с. 282 наст. изд.).
15 Весть о новом гениальном романе... разнеслась в литературном кружке, центром и светилом которого был Мерцалов. — Ср. письмо Достоевского от 8 октября 1845 г. (с. 166—167 наст. изд.).
16 «Conversations Lexicon». — Имеется в виду одно из первых изданий «Энциклопедического словаря», регулярно републиковавшегося с 1796 г. (первоначально издание принадлежало Ф. Рихтеру, в 1808 г. оно было выкуплено Ф.-А. Брокгаузом).
17 Сотерн — сорт белого вина (от названия места производства, фр. деревни Sauternes).
18 Амфитрион — здесь: хлебосольный, гостеприимный хозяин. В древнегреческой мифологии Амфитрион — царь Тиринта, приемный отец Геракла. Традиция обозначать этим именем радушного хозяина связана с эпизодом комедии древнеримского драматурга Плавта (ок. 250—184 до н. э.) «Амфитрион», описывающим, как Юпитер, превратившись в Амфитриона, приглашает на обед другого персонажа. Этот эпизод повторяется в одноименной комедии Мольера («Amphitryon», 1668; д. Ш, явл. 5); ср. в пер. П.С. Свистунова: «Подлинный Амфитрион тот, который зовет к себе обедать» [Мольер Ж.-Б. Амфитрион / Пер. с фр. Изд. 2-е. М., 1788. С. 124). Ср. в повести А.С. Пушкина «Дубровский»: «Троекуров отдал полную справедливость винам своего Амфитриона и искусству его повара» (Пушкин 1937-1959/8: 209).


Примечания. Литературные отражения
791
19 Кальдерон Педро де ла Барка (1600—1681) — выдающийся испанский драматург, представитель барокко и предтеча европейского романтизма. Первый опыт обращения к творчеству Кальдерона в России принадлежит Екатерине П, которая написала пьесу «Чулан» (опубл. посмертно) по мотивам комедии «Спрятанный кабальеро» («El escondido у la tapada», 1636). Важную роль в восприятии русским читателем драматургии Кальдорона сыграли немецкие романтики начала XIX в.
20 Человек всегда человек и будет всегда человеком, как сказано в одной глубокомысленной рецензии... — Речь идет о получившей резонанс статье В.Г. Белинского «Литературные мечтания. Элегия в прозе» (1834). Ср.:
Между искусствами драма есть то же, что история между науками. Человек всегда был и будет самым любопытнейшим явлением для человека, а драма представляет этого человека в его вечной борьбе с своим лис своим назначением в его вечной деятельности, источник которой есть стремление к какому-то темному идеалу блаженства, редко им постигаемого и еще реже достигаемого (Белинский 1953—1959/1: 79).
21 ...существовало несколько таких домов, которые как будто и процветали единственно... чтоб служить приютом литераторам... — Речь идет о литературных кружках и салонах столичных меценатов (подробнее об этом см.: Аронсон М, Рейсер С. Литературные кружки и салоны. М., 2001). О посещении Достоевским салонов М.Ю. Виельгорского и В.А. Соллогуба см. с. 246—247, 237—238 наст. изд.
22 ..литератор мог приходить туда ~ кто любимых крендельков к чаю, кто папирос. — Подобным образом И.И. Панаев описывает отношение к Н.В. Гоголю в доме Аксаковых (см.: Панаев И.И. Литературные воспоминания. М., 1988. С. 205— 206). Вероятно, Достоевский использовал наблюдения, сделанные во время петербургских «литературных вечеров», в повести «Село Степанчиково и его обитатели», изображая поведение Фомы Опискина и создавшуюся вокруг него обстановку подобострастия и почитания.
23 ...говоря слогом модных нувеллистов... — Возможно, речь идет о популярном ежемесячном музыкальном журнале «Нувеллист», который выходил с 1842 г. В издании публиковались фортепианные пьесы, романсы салонного характера; с 1844 г. появилось «Литературное прибавление» к журналу, которое наполнялось низкопробными произведениями и статьями. Среди авторов «Нувеллиста» было несколько прямых недругов Н.А. Некрасова, в том числе О.И. Сенковский и Н.В. Кукольник.


СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИИ*
Ил. на с. 2. Ф.М. Достоевский. Худ. К.А. Трутовский. Бумага, карандаш. 1847.
Государственный литературный музей (Москва).
Ил. 7. Титульный лист «Петербургского сборника» (СПб.: Тип. Эдуарда Пра- ца, 1846).
Ил. 2. Мундир гражданского чиновника. Литография. 1840-е годы. Музей ПД.
Ил. 3. Пожилой чиновник в мундирном фраке. Литография с рис. карандаша- шом. 1840-е годы. Музей ПД.
Ил. 4. Девушка в летнем платье. Неизв. худ. Акварель. 1840-е годы. Музей ПД.
Ил. 5. Бобыль. Худ. П.М. Шмельков. Фототипия. 1868. Музей ПД.
Ил. 6. Петербургские меблированные комнаты. Неизв. худ. Карандаш, бумага. 1840-е годы. Музей ПД.
Ил. 7. Шарманщик. Худ. А.Ф. Чернышев. Литография В.Ф. Тимма. 1840-е годы. Музей ПД.
Ил. 8. Трактир. Худ. П.М. Шмельков. Фототипия. 1840-е годы. Музей ПД.
Ил. 9. Дворник. Худ. И.С. Щедровский. Литография. 1846. Музей ПД.
Ил. 10. Ростовщик. Худ. П.М. Шмельков. Фототипия. 1849. Музей ПД.
Ил. 11. Владимирская площадь. Литография. Середина XIX в. Музей НН.
Ил. 12. Аничков мост, вид на дом купца И.Ф. Лопатина (набережная реки Фонтанки, 40). Литография. 1840-е годы. Музей НН.
Ил. 13. М.М. Достоевский. Худ. К.А. Трутовский. Бумага, карандаш. 1847. Государственный литературный музей (Москва).
* В настоящем издании в качестве иллюстраций использованы материалы из фондохранилищ Государственного литературного музея (Москва), Всероссийского музея А.С. Пушкина (Санкт-Петербург), музея Н.А. Некрасова (Санкт-Петербург) [далее — Музей НН), Музея Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН [далее — Музей ПД), за что приносим этим организациям искреннюю благодарность.


Список иллюстраций
793
Ил. 14. К.А. Трутовский. Фотография. 1860-е годы. Музей Ф.М. Достоевского (Санкт-Петербург).
Ил. 15. Д.В. Григорович. Фотография И.Ф. Александровского. Литография П.И. Иванова 1854. Музей НН.
Ил. 16. В.Г. Белинский. Худ. К.А. Горбунов. Литография В.Ф. Тимма. 1843. Музей НН.
Ил. 17. Н.А. Некрасов. Худ. И.Д. Захаров. Акварель. 1843. Музей НН.
Ил. 18. И.И. Панаев. Фотография. 1840-е годы. Музей Ф.М. Достоевского (Санкт-Петербург).
Ил. 19. И.С. Тургенев. Гравюра с акварели К.А. Горбунова. 1838. Музей НН.
Ил. 20. А .Я. Панаева. Худ. К.А. Горбунов. Акварель. 1841. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 21. И.И. Панаев и Н.А. Некрасов. Литография с карикатуры Н.А. Степанова. 1848. Музей НН.
Ил. 22. П.В. Анненков. Фотография А.И. Деньера. Литография А. Мюнстрера. 1860-е годы. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 23. А.А. Краевский. Худ. К. Турчанинов. Холст, масло. 1840-е годы. Музей НН.
Ил. 24. А.В. Никитенко. Литография Н.Г. Ванифатьева. 1853. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 25. П.А. Плетнев. Худ. А.В. Тыранов. Холст, масло. 1836. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 26. В.Н. Майков. Гравюра с портрета работы Н.А. Майкова. 1840-е годы. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 27. А.А. Григорьев. Фотография. 1860-е годы. Музей Ф.М. Достоевского (Санкт-Петербург).
Ил. 28. Ф.В. Булгарин. Литография Е.И. Эстеррейха. 1825. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 29. Л.В. Брант. Литография с карикатуры Н.А. Степанова. 1848. Музей НН.
Ил. 30. Н.В. Кукольник. Худ. К.П. Брюллов. Графитный карандаш, бумага.
Конец 1830-х годов. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 31. Н.И. Греч. Худ. П.И. Мейер. Литография А.О. Мошарского. 1830-е годы. Всероссийский музей А.С. Пушкина (Санкт-Петербург).
Ил. 32. Ф.В. Булгарин. Литография с карикатуры Н.А. Степанова. 1848. Музей НН.
Ил. 33. Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч, О.И. Сенковский. Карикатура неизв. худ. Карандаш. 1840-е годы. Музей ПД.
Ил. 34. Ф.В. Булгарин с доносом в Ш Отделение. Карикатура Н.А. Степанова. Акварель. 1848. Музей ПН.
Ил. 35. Титульный лист последней прижизненной публикации романа «Бедные люди» (СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865).


СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Ред. 1846
Прижизненные публикации романа «Бедные люди»
Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым. СПб.: Тип. Эдуарда Праца, 1846. С. 1—166.
Ред. 1847
Достоевский Ф.[М.] Бедные люди. СПб.: Тип. Эдуарда Праца, 1847.
Ред. 1860
Достоевский Ф.М. Сочинения /Изд. Н.А. Основского. М.: Тип. Лазаревского института восточных языков, 1860. Т. 1. С. 3-152.
Ред. 1865
Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений / Вновь просмотренное и дополненное самим автором издание. СПб.: Изд. Ф. Стелловского, 1865. Т. 1. С. 195—245 (воспр. в изд.: Достоевский Ф.М. Бедные люди / Вновь просмотренное самим автором издание. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865).
Акад. ПСС
Современное издание текстов Ф.М. Достоевского
Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л. (СПб.), 1972-1990.
НИОРРГБ
Библиотеки и архивы
Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки.
ОПИГИМ
Отдел письменных источников Государственного истори¬
ОРРНБ ОР СПбГТБ
ческого музея.
Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Отдел редких книг, рукописных, архивных и изобразительных материалов Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеки.


Список сокращений
795
РГВИА
Российский государственный военно-исторический архив.
РОИРЛИ
ЦИАМ
Рукописный отдел Института русской литературы. Центральный исторический архив Москвы.
БдЧ
BE
ВСПбГП
Периодические издания
Библиотека для чтения [журнал).
Вестник Европы [журнал).
Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции [газета).
И
ИВ
ЛГ
ЛПкРИ
МВ
мгл
мн
нв
03
РА
PB
РИ
РА
РиП
PC
СО
СО
СП
ФВ
Иллюстрация [журнал).
Исторический вестник [журнал).
Литературная газета.
Литературные прибавления к «Русскому инвалиду» [газета). Московские ведомости [газета).
Московский городской листок [газета).
Московский наблюдатель [журнал).
Новое время [газета).
Отечественные записки [журнал).
Русский архив [журнал). русский вестник [журнал).
Русский инвалид [газета). русская литература [журнал).
Репертуар и Пантеон [журнал). русская старина [журнал).
Сын Отечества [газета).
Сын Отечества [журнал).
Северная пчела [газета).
Финский вестник [журнал).
Абрамовская 2004
Исследовательские работы
Абрамовская И.С. Бедные люди в художественном мире Достоевского и Поля де Кока // русская литература и философия: постижение человека: Материалы Второй Все- рос. науч. конф. (Липецк, 6—8 октября 2003 г.). Липецк, 2004. Ч. 1. С. 76-82.
Алексеев 1921
Алексеев М.П. О драматических опытах Достоевского // Творчество Достоевского / Под ред. Л.П. Гроссмана. Одесса, 1921. С. 41-62.
Альтман 1975 Баршт 1982
Альтман М.С. Достоевский: По вехам имен. Саратов, 1975. Баршт К А. «Маленькая рама» эпистолярного романа. Ран-


796
Приложения
Барпгг 1994
Баригг 1996 Бахтин 1979
Белинский 1953-1959 Бем 1936
Бем 2001
Библиотека 2005
Биография 1883
Бочаров 1985
Брокгауз 1890— 1907
Виноградов 1959 Виноградов 1976
Владимирцев 1983
Волгин 1996
Воспоминания 1990 Галич 1834
Гоголь 1937—1952
ние письма Ф.М. Достоевского и роман «Бедные люди» // Литературная учеба. 1982. No 4. С. 172—177.
Баршт К А. Две переписки. Письма Ф.М. Достоевского и его роман «Бедные люди» // Достоевский и мировая культура. М, 1994. № 3. С. 77-94.
Баршт КА. Рисунки в рукописях Ф.М. Достоевского. СПб., 1996.
Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 1-180.
Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М., 1953-1959.
Белл, А.Л. У истоков творчества Достоевского: Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский. Прага, 1936.
Беж АЛ. Первые шаги Достоевского (Генезис романа «Бедные люди») Ц Бем А.Л. Исследования. Письма о литературе. М, 2001. С. 58-94.
Библиотека Ф.М. Достоевского. Опыт реконструкции. Научное описание. СПб., 2005.
Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1883. T. 1: Биография, письма и заметки из записной книжки. Бочаров С.Г. Переход от Гоголя к Достоевскому // Бочаров С.Г. О художественных мирах. М., 1985. С. 161—209. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь:
В 86 т. СПб, 1890-1907.
Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М, 1959.
Виноградов В.В. Школа сентиментального натурализма. Роман Достоевского «Бедные люди» на фоне литературной эволюции 40-х годов // Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М, 1976. С. 141—187. Владимирцев В.П. Опыт фольклорно-этнографического комментария к роману «Бедные люди» Ц Достоевский. Материалы и исследования. Л, 1983. Т. 5. С. 74—89.
Волгин И. Homo substitutus: человек подмененный. Достоевский и языческий миф //Октябрь. 1996. Nq 3. С. 172—181. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. М, 1990. T. 1.
Галич А.И. Картина человека, опыт сравнительного чтения о предметах самопознания для всех образованных сословий. СПб, 1834.
Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: В 14 т. М, 1938— 1952.


Список сокращений
797
Гришин [1978] Гроссман 1935
Гроссман 1962
Даль 1903-1909
Достоевский 1992 ДМИ ДМК
Достоевский 1981
Евреинов 1888 Жилякова 1989 Истомин 1924
Карнович 1897
Кузовкина 2007
Летопись 1993
АН 1973
Максимовский 1869 Некрасов 1981-2000 Нечаева 1939
Нечаева 1979 Одоевский 1844
Паскаль 1843
Гришин Д.В. Ранний Достоевский. Мельбурн, [1978]. Гроссман Л.П. Жизнь и труды Ф.М. Достоевского: биография в датах и документах. М.; Л., 1935.
Гроссман Л.П. Достоевский. М., 1962 [вых. свед.: 1963]. (Жизнь замечательных людей).
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. / Под ред. И.А. Бодуэна де Куртенэ. Изд. 3-е. СПб.; М, 1903-1909.
Достоевский А.М. Воспоминания. СПб., 1992.
Достоевский. Материалы и исследования. Л. (СПб.), 1974—. Достоевский и мировая культура: Альманах. СПб.; М., 1993—.
Письма Михаила Достоевского к отцу // Памятники культуры = Monuments of culture: Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник. 1980. Л., 1981. С. 69-87.
Евреинов В А. Гражданское чинопроизводство в России. СПб., 1888.
Жилякова Э.М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского (1844 —1849). Томск, 1989.
Истомин К.К. Из жизни и творчества Достоевского в молодости (введение в изучение Достоевского) Ц Творческий путь Достоевского: Сборник статей / Под ред. Н.Л. Бродского. Л., 1924. С. 3—39.
Карнович Е.П. Русские чиновники в былое и настоящее время. СПб., 1897.
Кузовкина Т.Д. Феномен Булгарина: проблема литературной тактики. Тарту, 2007.
Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского: В 3 т. СПб., 1993. T. 1.
Ф.М. Достоевский. Новые материалы и исследования. М., 1973. (Литературное наследство. Т. 86).
Максимовский М. Исторический очерк развития Главного инженерного училища. СПб., 1869.
Некрасов НА. Полное собрание сочинений и писем: В 15 т. Л. (СПб.), 1981-2000.
Нечаева В.С. В семье и усадьбе Достоевских. (Письма М.А. и М.Ф. Достоевских). М., 1939.
Нечаева В.С. Ранний Достоевский. 1821—1849. М., 1979. Одоевский В.Ф. Живой мертвец Ц Сочинения князя В.Ф. Одоевского: В 3 ч. СПб., 1844. Ч. 3. С. 98—140.
Паскаль [Б1, де]. Мысли /Пер. с фр. И. Бутовского. СПб., 1843.


798
Приложения
Писарькова 2004
Писцова 1972
Письма 1928—1959 ПС 1846
Пушкин 1937—1959
Саруханян 1972 Турьян 1997
Федоров 1974 Федоров 1987 Федоров 2004
Формулярный список 1909 Фридлендер 1962
Фридлендер 1964 Фридлендер 1972
Фридлендер 1983
Цейтлин 1923
Чулков 1939 Шепелев 1999
Юхнева 2008
Якубович 1983
Писарькова Л.Ф. Чиновник на службе в конце ХУП — середине XIX века // Отечественные записки. 2004. No 2. С. 358-370.
Писцова A3. Неизвестные письма М.М. Достоевского о брате — знаменитом романисте // Вестник Ленинградского университета. Сер.: История, язык, литература. 1972. Вып. 1. No 2. С. 153.
Достоевский Ф.М. Письма: В 4 т. М.; Л., 1928—1959. Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым. СПб., 1846.
Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Л., 1937— 1959.
Саруханян Е.П. Достоевский в Петербурге. Л., 1972.
Турьян МЛ. Об эпиграфе к «Бедным людям»: модификации рефлектирующего/«разорванного» сознания // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1997. Т. 14. С. 88— 95.
Федоров Г.А. Драшусовы и пансионишко Тушара// Литературная газета. 1974. No 29. 17 июля.
Федоров Г.А. Фроловна и Ульяна // Литературная Россия. 1987. N° 47. 20 ноября.
Федоров ГА. Московский мир Достоевского. Из истории русской художественной культуры XX века / Предисл. С.Г. Бочарова, В.Н. Топорова. М., 2004.
Формулярный список Ф.М. Достоевского // Исторический вестник. 1909. No 9. С. 217—219.
Фридлендер Г.М. Бедные люди // История русского романа: В 2 т. М.; Л., 1962. T. 1.
Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. М.; Л., 1964. Фридлендер Г.М. Вступительная статья // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972. T. 1. С. 462— 481.
Фридлендер Г.М. Художественный мир Достоевского и современность Ц Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1983. Т. 5. С. 3-26.
Цейтлин А. Г. Повести о бедном чиновнике Достоевского (к истории одного сюжета). М., 1923.
Чулков Г. И. Как работал Достоевский. М., 1939.
Шепелев Л.Е. Чиновный мир России: XVTH — начало XX в. СПб., 1999.
Юхнева Е.Д. Петербургские доходные дома. Очерки из истории быта. М., 2008.
Якубович И.Д. Достоевский в Главном инженерном учили-


Список сокращений
799
Якубович 1991 Якубович 2001
ще. (Материалы к летописи жизни и творчества писателя) // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1983. Т. 5. С. 179-185.
Якубович И.Д. Достоевский в работе над романом «Бедные люди» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1991. Т. 9. С. 39-55.
Якубович И.Д. Поэтика романа «Бедные люди» в свете европейской традиции эпистолярного романа: Н. Леонар — Пушкин — Достоевский // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 2001. Т. 16. С. 80—96.


Содержание
Ф.М. Достоевский
БЕДНЫЕ ЛЮДИ 7
ДОПОЛНЕНИЯ
ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО 1838-1846
1. М.М. Достоевскому. 9 августа 1838 г. Петербург 107
2. М.А. Достоевскому. 30 октября 1838 г. Петербург 109
3. М.М. Достоевскому. 31 октября 1838 г. Петербург 111
4. М.А. Достоевскому. 23 марта 1839 г. Петербург 113
5. М.А. Достоевскому. 5—10 мая 1839 г. Петербург 115
6. М.М. Достоевскому. 16 августа 1839 г. Петербург 119
7. А.А. и А.Ф. Куманиным. 25 декабря 1839 г. Петербург 121
8. М.М. Достоевскому. 1 января 1840 г. Петербург 123
9. А.А. и А.Ф. Куманиным. 28 января 1840 г. Петербург 128
10. В.М. Достоевской. 28 января 1840 г. Петербург 130
11. М.М. Достоевскому. 19 июля 1840 г. Петергоф 130
12. М.М. Достоевскому. 27 февраля 1841 г. Петербург 133
13. М.М. Достоевскому. 22 декабря 1841 г. Петербург 134
14. А.М. Достоевскому. Декабрь 1842 г. Петербург 136
15. А.М. Достоевскому. Январь — начало февраля 1843 г. Петербург.... 136
16. П.А. Карепину. Конец декабря 1843 г. Петербург 137
17. М.М. Достоевскому. 31 декабря 1843 г. Петербург 137
18. М.М. Достоевскому. Вторая половина января 1844 г. Петербург 139
19. М.М. Достоевскому. 14 февраля 1844 г. Петербург 141
20. М.М. Достоевскому. Март—апрель 1844 г. Петербург 142


Содержание
801
21. М.М. Достоевскому. Июль—август 1844 г. Петербург 144
22. П.А. Карепину. Конец августа 1844 г. Петербург 146
23. П.А. Карепину. 7 сентября 1844 г. Петербург 149
24. П.А. Карепину. 19 сентября 1844 г. Петербург 151
25. М.М. Достоевскому. 30 сентября 1844 г. Петербург 154
26. П.А. Карепину. 20-е числа октября 1844 г. Петербург 156
27. М.М. Достоевскому. Ноябрь 1844 г. Петербург 159
28. А.М. Достоевскому. Осень 1844 г. Петербург 159
29. М.М. Достоевскому. 24 марта 1845 г. Петербург 160
30. М.М. Достоевскому. 4 мая 1845 г. Петербург 162
31. М.М. Достоевскому. Начало сентября 1845 г. Петербург 164
32. М.М. Достоевскому. 8 октября 1845 г. Петербург 166
33. М.М. Достоевскому. 16 ноября 1845 г. Петербург 169
34. М.М. Достоевскому. 1 февраля 1846 г. Петербург 171
35. М.М. Достоевскому. 1 апреля 1846 г. Петербург 173
36. М.М. Достоевскому. 26 апреля 1846 г. Петербург 176
37. М.М. Достоевскому. 16 мая 1846 г. Петербург 177
38. А.М. Достоевскому. 24 мая 1846 г. Петербург 178
39. М.М. Достоевскому. 5 сентября 1846 г. Петербург 179
40. М.М. Достоевскому. 17 сентября 1846 г. Петербург 180
41. М.М. Достоевскому. 7 октября 1846 г. Петербург 182
42. М.М. Достоевскому. 17 октября 1846 г. Петербург 184
43. М.М. Достоевскому. 20-е числа октября 1846 г. Петербург 185
44. М.М. Достоевскому. 26 ноября 1846 г. Петербург 187
Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ О РОМАНЕ «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
Униженные и оскорбленные. Фрагменты 190
Примечание [к статье Н.Н. Страхова «Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве»]. Фрагмент 193
Старые люди. Фрагмент 194
Русская сатира. «Новь». «Последние песни». Старые воспоминания. Фрагмент 195
История глагола «стушеваться». Фрагменты 198


802
Содержание
[Краткие биографические сведения, продиктованные Достоевским своей
жене, Анне Григорьевне]. Фрагмент 199
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ О ЛИТЕРАТУРНОМ ДЕБЮТЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
1. К А. Трутовский. Воспоминания о Федоре Михаиловиче Достоев¬
ском. Фрагмент 200
2. А.И. Савельев. Воспоминания о Ф.М. Достоевском 202
3. 77.77. Семенов-Тян-Шанский. Мемуары. Фрагмент 209
4. А.Е. Ризенкампф. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоев¬
ском. Фрагменты 212
5. [А.Е. Ризенкампф.] [Воспоминания о Ф.М. Достоевском в записях
и пересказе О.Ф. Миллера.] Фрагменты 219
6. С.Д. Яновский. Воспоминания о Достоевском. Фрагменты 224
7. Д.В. Григорович. Литературные воспоминания. Фрагменты 227
8. В А. Соллогуб. Воспоминания. Фрагмент 237
9. 77.77. Панаев. Литературные воспоминания. Фрагменты 238
10. А.Я. Панаева-Головачева. Воспоминания. Русские писатели и артис¬
ты. Фрагменты 239
11. А.Г.Достоевская. Воспоминания. Фрагмент 242
12. Л.Ф. Достоевская. [Воспоминания] Об отце. Фрагменты 243
13. 77.7?. Анненков. Замечательное десятилетие. 1838—1848. Из литера¬
турных воспоминаний. Фрагмент 251
Полемика А.С. Суворина и М.М. Стасюлевича о мемуарах П.В. Анненкова (Вопрос о «кайме»)
1. [А.С. Суворин <?>.] [Заметка в отделе «Наброски и мелочи» «Ново¬
го времени»] 253
2. [М.М. Стасюлевич <?>.] От редакции [«Вестника Европы»]. По по¬
воду «Воспоминаний» П.В. Анненкова 254
3. [7777. Буренин <?>.] [Заметка в отделе «Среди газет и журналов»
«Нового времени».] Фрагмент 256
4. [А.С. Суворин.] [Редакционное сообщение в «Новом времени».]
Фрагмент 257


Содержание
803
КРИТИЧЕСКИЕ ОТЗЫВЫ СОВРЕМЕННИКОВ О РОМАНЕ «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»
1846-1848
1. [Ä/". Белинский] [Рецензия на:] «Мельник» («Le Meunier d’Angiba-
ult»). Роман Жоржа Санда. Перевод П. Фурмана. С.-Петербург,
1845. Фрагмент 259
2. [Н.В. Кукольник <?>.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», из¬
данный Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 259
3. [Л.В. Брант] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», изданный
Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагмент 261
4. [ПА. Плетнев <?>.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», издан¬
ный Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагмент 264
5. [Ф.В. Булгарин] [Фельетон из «Северной пчелы», 1846, № 27.]- Фраг¬
мент 265
6. Ап. Григорьев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник», изданный
Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагмент 266
7. [А.Н. Плещеев <?>.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», издан¬
ный Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 268
8. А. [Б.] Никитенко. [Рецензия на:] «Петербургский сборник», издан¬
ный Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 269
9. [О.И. Сенковский <?>.] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», из¬
данный Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 279
10. [В.Г. Белинский] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», издан¬
ный Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 282
11. [В.Г. Белинский] Новый критикан. Фрагмент 283
12. С.П. Шевырев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник», изданный
Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагмент 283
13. [Л.В. Брант] Журналистика. Фрагменты 289
14. [Ф.В. Булгарин] [Фельетон из «Северной пчелы», 1846, № 55.]. Фраг¬
мент 291
15. [АА. Григорьев] Гоголь и его последняя книга. Фрагмент 293
16. [В.Г. Белинский] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», изданный
Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 293
17. А А. Григорьев. [Рецензия на:] «Петербургский сборник», изданный
Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 301
18. [Ф.-Ф. Лёве <?>.] [Рецензия на:] Роман Ф.М. Достоевского «Бедные
люди» 305


804
Содержание
19. [Л.В. Брант] [Рецензия на:] «Стихотворения» А. Плещеева. С.-Петер¬
бург, 1846. Фрагмент 317
20. [АА. Григорьев <?>.] [Рецензия на:] «Московский литературный и уче¬
ный сборник». Москва, 1846. Фрагмент 318
21. Э.И. Гу Гер. Русская литература в 1846 году. Фрагменты 319
22. [В.Г. Белинский] Взгляд на русскую литературу 1846 года. Фрагмен¬
ты 321
23. [В.Н. Майков] Нечто о русской литературе в 1846 году. Фрагмент ... 322
24. [К.С. Аксаков] [Рецензия на:] «Петербургский сборник», изданный
Н. Некрасовым. С.-Петербург, 1846. Фрагменты 326
25. [Ф.В. Булгарин] [Фельетон из «Северной пчелы», 1847, № 81.]. Фраг¬
менты 330
26. [АА. Григорьев] [Рецензия на:] «Три критические статьи» г. Имрек.
Фрагменты 331
27. [Б.Т. Белинский] Страж чистоты русского языка. Фрагмент 331
28. [В.Г. Белинский] [Рецензия на:] «Московский литературный и ученый
сборник на 1847 год». Москва, 1847. Фрагмент 333
29. [М.П. Погодин <?>.] Русская словесность в 1846 году. Фрагменты 334
30. [КА. Полевой <?>.] [Рецензия на издание:] «Бедные люди». Роман
Федора Достоевского. С.-Петербург, 1847 335
31. [В.Г. Белинский] [Рецензия на издание:] «Бедные люди». Роман Фе¬
дора Достоевского. С.-Петербург, 1847 338
32. [М.М. Достоевский <?>, А.Ф. Кони <?>.] Сигналы литературные. Фраг¬
менты 339
33. [С.С. Дудышкин <?>.] [Рецензия на издание:] «Бедные люди». Роман
Федора Достоевского. С.-Петербург, 1847 340
И. Шляпкин. ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ «БЕДНЫХ ЛЮДЕЙ» Ф.М. ДОС-
ТОЕВСКОГО 344
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОТРАЖЕНИЯ
[И.С] Тургенев и [НА] Некрасов. [Послание Белинского к Достоевскому] 350
НА. Некрасов. «В тот же день часов в одиннадцать утра...». II 351


Содержание
805
ПРИЛОЖЕНИЯ
К А. Баршт. Литературный дебют Ф.М. Достоевского: творческая история романа «Бедные люди» 379
Примечания. Сост. К А. Баршт 515
Список иллюстраций. Сост. К А. Баршт 792
Список сокращений 794


ДОСТОЕВСКИЙ, ФЕДОР МИХАИЛОВИЧ
Бедные люди /Из д. подгот. К.А. Барнгг. — М.: Ладомир: Наука, 2015. — 807 с., ил. (Литературные памятники)
ISBN 978-5-86218-517-1
Дебютный роман Ф.М. Достоевского «Бедные люди» стал вехой в развитии русской литературы, вызвав в момент публикации шквал откликов как у критиков, так и у читателей. Настоящее издание подготовлено в лучших традициях серии «Литературные памятники», поскольку преследует цель реконструировать атмосферу, в которой роман создавался и прочитывался. Письма самого Достоевского, воспоминания его современников, отклики на роман — рецензии, стихотворные и прозаические пародии — вот то, что позволит читателю проникнуть в творческую лабораторию писателя и прочувствовать дух того времени. Исчерпывающий комментарий превосходит даже новейший академический и вводит в научный оборот комплекс материалов, которые позволят по-новому взглянуть на казалось бы общеизвестное сочинение.
Текст «Бедных людей» заново сверен по всем авторитетным источникам.


Научное издание Ф.М. Достоевский
БЕДНЫЕ ЛЮДИ
Утверждено к печати Редакционной коллегией серии «Литературные паллятники»
Редакторы
Е.В. Безмен, ЛА. Новицкас, М.Б. Смирнова
Корректор ОТ. Наренкова
Оригинал-макет, верстка и препресс О.Л. Кудрявцевой
ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 31.01.2015 г. Формат 70 X 90yiö. Бумага офсетная № 1. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 50,5. Зак. NoK-12195.
Научно-издательский центр «Ладомир» 124681, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8-499-729-96-70 E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано
в ГУП «ИПК «Чувашия»
428019, Чебоксары, пр. Ивана Яковлева, 13
ISBN 978-5-86218-517-1
9 785862 185171


ВНИМАНИЮ
ЛИТЕРАТУРОВЕДОВ,
ИСТОРИКОВ И ПЕРЕВОДЧИКОВ
Если вы хотели бы принять участие в подготовке томов серии «Литературные памятники», отправляйте свои предложения в Научноиздательский центр «Ладомир» по адресу: 124681, Москва, ул. Заводская, д. 4, НИЦ «Ладомир».
E-mail: ladomirbook@gmail.com (в реквизитах электронного письма, в разделе «Тема», укажите: «Ладомир»).
ВНИМАНИЮ
СОБИРАТЕЛЕЙ СЕРИИ «ЛИ»
Любые книги «Ладомир а»
можно заказать наложенным платежом в издательстве по адресу: 124681, Москва, ул. Заводская, д. 4, НИЦ «Ладомир». Тел.: 8-499-717-98-33; тел. склада: 8-499-729-96-70.
Email: ladomirbook@gmail.com (в реквизитах электронного письма, в разделе «Тема», укажите: «Ладомир»).
Аннотированный каталог имеющихся изданий «Ладомира», а также перспективный план рассылаются электронной почтой по соответствующему запросу.