Серия
«НАРОДЫ И КУЛЬТУРЫ»
Основана в 1992 году
Ответственные редакторы серии:
B.	А. ТИШКОВ,
C.	В. ЧЕШКО
МОСКВА
НАУКА
2003

Прибалтийско
финские
народы
России
Ответственные редакторы:
Е. И. КЛЕМЕНТЬЕВ, Н. В. ШЛЫГИНА
МОСКВА
НАУКА
2003

УДК 391/395
ББК 65.5(2)
П75
Ответственный секретарь
серии “Народы и культуры”
Л.И. МИССОНОВА
Рецензенты:
академик В.В. СЕДОВ,
кандидат исторических наук А. А. КОЖАНОВ
Прибалтийско-финские народы России / Отв. ред. Е.И. Клементьев,
Н.В. Шлыгина; Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. -
М.: Наука, 2003. - 671 с., ил. - (Народы и культуры). - ISBN 5-02-008715-7 (в пер.)
Очередная книга серии “Народы и культуры” посвящена прибалтийско-финским народам России -
саамам, карелам, вепсам, российским финнам, води и ижоре, Культура каждого из этих народов рассмо¬
трена с древнейших времен до наших дней, охватывая ее различные аспекты - от традиционных форм
хозяйства до народных верований и обрядности. Авторы учли новейшие уточняющие данные археоло¬
гии и результаты лингвистических исследований. История и культура прибалтийско-финских народов
тесно связаны с традиционной культурой русского населения Севера Европейской части России. В рабо¬
те освещены проблемы сегодняшнего дня, когда ощутимо возрос интерес этих народов к своей культу¬
ре, ее возрождению, к современному статусу родных языков.
Для историков, этнографов, лингвистов, широкого круга читателей.
ТП 2000-1-№ 31
ISBN 5-02-008715-7	© Коллектив авторов, 2003
© Российская академия наук
и издательство “Наука”, серия “Народы
и культуры” (разработка, оформление),
1992 (год основания), 2003

ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящая монография продолжает описание финноязычных народов
России в рамках серии “Народы и культуры”, проекта, осуществляемого
при поддержке Президиума РАН и Российского гуманитарного научно¬
го фонда*. В предыдущих изданиях серии нами уже рассматривались принципы
формирования томов. Было отмечено, что универсального научного критерия
группирования народов нет и мы придерживаемся одного из распространенных
принципов, основанного на так называемом этнолингвистическом родстве.
Этот подход эффективен в первую очередь при исследовании ранних стадий эт¬
ногенеза. Для поздних этапов изучения прибалтийско-финских народов право¬
мернее региональный подход, так как более значимыми в развитии их культур
становятся системы жизнеобеспечения, определяемые различными географи¬
ческими ареалами, а также межэтнические контакты.
Заметим, что попытки придерживаться при изучении финно-угорских наро¬
дов лишь этнолингвистической классификации однажды уже заводили некото¬
рых этнологов в тупик. Так, в конце XIX-начале XX в. финляндские ученые, на¬
ходившиеся под сильным влиянием языкознания, попытались создать некое “эт¬
нографическое древо” по подобию лингвистического древа угро-финских язы¬
ков. Во многом это было обусловлено идеями финляндского национального
движения того времени, стремлением, в частности, установить общность куль¬
тур всех финно-угорских народов. Эти построения ученых, окрашенные в ро¬
мантические тона, были, к сожалению, использованы определенными полити¬
ческими кругами Финляндии после обретения ею независимости для обоснова¬
ния идеи создания “Великой Финляндии”,
Между тем, анализ научных данных, накопленных в XIX-XX столетиях, оп¬
ровергает правомерность построений, основанных только на этнолингвистиче¬
ском принципе. За многие века на отдельные финно-угорские народы и их груп¬
пы широкое расселение их на территории Евразии, разнообразие исторических
условий развития, чересполосность расселения с другими народами и интенсив¬
ные контакты с ними оказали настолько сильное влияние, что сегодня поиски
культурного родства прибалтийско-финских народов с волжско-финскими и
пермскими, а тем более с угорскими, на основе их общего происхождения лише¬
ны исторического смысла. Первым подобную точку зрения высказал еще в
1934 г. финляндский ученый И. Маннинен (.Manninen, 1934); позже многие фин¬
ляндские этнологи подтверждали его правоту {см., например: Vilkuna К., 1975).
Тем не менее, как показывает история, этногенетический подход дает подпитку
этническому романтизму и политическим спекуляциям и в наши дни. Они осно¬
вываются при этом на иллюзорном тезисе о единстве не только культуры, но и
интересов родственных в языковом отношении народов. Прошедшие в послед¬
ние годы конгрессы финно-угорских народов Российской Федерации с наличи-
Рансс вышел том “Народы Поволжья и Приуралья. Коми-зыряне. Коми-пермяки. Марий¬
цы. Мордва. Удмурты” (М.: Наука, 2000).
5

ем явно политического подтекста демонстрируют устойчивость этого идеологи¬
ческого стереотипа.
Если “макроэтногенетический подход’’ являет свою несостоятельность, то
вполне возможно говорить об ареальных этнокультурных общностях финно¬
язычных народов, сформировавшихся в сходных условиях. Так, в частности,
прибалтийско-финские народы России формировались и развивались в тесных
контактах между собой и со славянским населением. В результате у них сложи¬
лись во многом сходные культурные комплексы, этнокультурные процессы
шли в значительной мере в одном русле, одной из доминант их развития на про¬
тяжении последних столетий была аккультурация в общероссийском простран¬
стве под воздействием главным образом русской культуры.
В отечественной исторической науке неоднократно исследовался вопрос о
взаимодействии славян и финноязычных народов. Тот факт, что Российское го¬
сударство уже изначально формировалось как полиэтничное, втягивая в свой
состав и в орбиту своего влияния различные, в том числе финские племена, не
вызывал сомнения ни у кого из исследователей, начиная с Н.М. Карамзина {Ка¬
рамзин, 1842), Летописи сохранили об этом достаточно богатый и достоверный
материал. Так, Повесть временных лет, составленная в начале XII в., дает пере¬
чень волжско-финских и прибалтийско-финских народов, находившихся в той
или иной форме политического союза или зависимости от славян. Это - чудь,
весь, меря, черемисы, мордва, пермь, либь (ливы), югра.
Не подвергался сомнению и тот факт, что в лесной зоне Восточно-Европей¬
ской равнины славяне расселялись на землях, уже занятых финноязычными на¬
родами. Вместе с тем процесс славянского расселения и характер их взаимоот¬
ношений с финноязычными племенами оценивался учеными по-разному. Ряд
исследователей считал, что этот процесс шел бесконфликтно: финское населе¬
ние при продвижении на территорию их расселения славян постепенно отступа¬
ло на свободные и окраинные земли без каких-либо столкновений. Наиболее
аргументированно против этой точки зрения выступил в свое время И.И. Собо¬
левский, который, основываясь на данных тех же самых летописей, показал,
что невозможно отрицать многочисленные столкновения славян с автохтонным
населением так же, как и тот факт, что значительная его часть постепенно вли¬
лась в состав русского населения (Соболевский, 1891).
Особые споры вызывала проблема культурного воздействия финских пле¬
мен на славянское население. Некоторые, как, например, С.В. Ешевский, пола¬
гали, что в силу малочисленности и относительной отсталости финноязычного
населения это воздействие не могло быть значительным. Он считал, что фин¬
ские племена не оказали никакого влияния на формирование “русского народ¬
ного типа” (Ешевский, 1900). Другие исследователи считали, что именно смеше¬
ние русских с местным финноязычным населением привело к складыванию осо¬
бенностей северного великорусского населения - их физического облика, умст¬
венного склада, говора и т.д. (см., например: Платонов, 1917).
Проблемами русско-финских контактов занимались крупнейшие историки
дореволюционной России: С.В, Соловьев, Д.И. Иловайский, В.О. Ключевский и
многие другие. Особое значение решению этой проблемы придавал Н.И. Кос¬
томаров (Костомаров, 1904). Эта проблема привлекала внимание ученых и поз¬
же. Широкий резонанс в 1930-е годы получила дискуссия между Д.К. Зелени¬
ным, с одной стороны, и М.К. Маркеловым (Маркелов, 1930) и С.П. Толстовым
(Толстов, 1930), с другой. В статье, опубликованной в 1929 г., Зеленин, призна¬
вая смешанное происхождение русского народа, отрицал в то же время наличие
в нем финно-угорского элемента (Зеленин, 1929). Зеленин написал эту статью с
6

целью опровергнуть построения М.Н. Покровского, который считал, что несла¬
вянская примесь у русских составляла чуть ли не 80% (Покровский, 1933). Оп¬
поненты Зеленина, оперировавшего преимущественно этнографическими ма¬
териалами, указывали на то, что данные археологии, относящиеся к периоду
формирования древнерусской народности, свидетельствуют об ином.
Дальнейшие исследования показали сложную картину межкультурного вза¬
имодействия славян и прибалтийско-финских народов, которое определило их сов¬
ременный культурный облик. Из недавно вышедших последних крупных работ,
связанных с этой темой, следует отметить, в частности, коллективный труд “Рус¬
ский Север: Этническая история и народная культура ХП-ХХ вв ” (2001 г.) и моно¬
графию В.В. Седова “Славяне: Историко-этнографическое исследование” (2002 г.).
В настоящем томе отражены результаты изучения прибалтийско-финских
народов за более, чем столетний период, включая новейшие материалы. Чита¬
тели обратят внимание на существенное преобладание историко-этнографиче¬
ской тематики над современной. Это объясняется стремлением авторов пока¬
зать богатство традиционной доиндустриальной культуры рассматриваемых на¬
родов, ценность их исторического опыта для ныне живущих людей в условиях
современного трансформирующегося мира.
Развитие культуры народов Северо-Западного края России ни в коей мере
не прекращается, но оно идет в иных условиях. То, что доиндустриальная куль¬
тура прибалтийско-финских народов постепенно замещалась новыми формами,
складывавшимися в XX в., вовсе не означает культурной деградации. Подобные
процессы характерны для всей нашей страны и для всего мира.
В этой связи стоит отметить, что ставший популярным в 1990-е годы в сре¬
де ряда финноязычных культур России лозунг о “национальном возрождении”,
подразумевавший возрождение этнических культур, многими его приверженца¬
ми истолковывался в таком аспекте, который не может быть продуктивным в
силу самой необратимости исторического процесса.
Отражением неисторического подхода к осмыслению как прошлого, так и
современности может служить деятельность ряда общественных и обществен¬
но-политических организаций финноязычных народов России, возникших в
1990-е годы. Достаточно вспомнить подчас сложное взаимодействие некоторых
из них с республиканскими органами власти Республики Карелия. Это касалось,
в частности, определения статуса финноязычных народов республики и их язы¬
ков, обеспечения возможностей их для поступательного этнокультурного раз¬
вития и т.п. Такой диалог нередко принимал чрезмерно политизированные фор¬
мы, сопровождаясь избыточным ажиотажем на почве “национального возрож¬
дения” Материалы об этих коллизиях содержатся в некоторых разделах книги,
но авторы не сочли возможным давать в настоящем томе специальный анализ
этнополитических процессов у прибалтийско-финских народов в перестроеч¬
ный и постсоветский периоды.
В работе над томом принимал участие большой авторский коллектив, ос¬
новное ядро которого составили сотрудники научных учреждений Петрозавод¬
ска, в первую очередь - Института языка, литературы и истории Карельского
научного центра РАН, а также Петрозаводского государственного университе¬
та. Ряд разделов был написан специалистами Института этнологии и антрополо¬
гии РАН, участие в работе приняли сотрудники и других научных учреждений.
На первых этапах подготовки тома большая работа по разработке проспекта
и организации авторских коллективов по всем его разделам была проведена
доктором филологических наук Г.М. Кертом и кандидатом филологических
наук Э.С. Киуру (ИЯЛИ Карельского научного центра).
7

Раздел по физической антропологии подготовлен сотрудниками ИЭА РАН
кандидатом биологических наук Г.А. Аксеновой (расовая соматология), докто¬
ром исторических наук А,А. Зубовым (одонтология), кандидатом исторических
наук Н.А. Долиновой и доктором исторических наук Г.Л. Хить (дерматоглифи¬
ка), а также сотрудником Музея антропологии и этнографии имени Петра Ве¬
ликого (Кунсткамеры) РАН кандидатом исторических наук В,И, Хартановичем
(краниология).
В разделе “Саамы” основной объем авторской работы выполнен Г.М. Кер-
том, очерк по археологическим памятникам, связанным с древними саамскими
культами, написан кандидатом исторических наук И.С. Манюхиным (ИЯЛИ Ка¬
рельского научного центра). Главы по хозяйству, материальной культуре и се¬
мейному быту саамов написаны кандидатом исторических наук Т.В. Лукьянчен-
ко (ИЭА РАН), а главы об изучении Кольских саамов и их верованиях - дирек¬
тором Апатитского краеведческого музея Б.И. Кошечкиным. Главу о социаль¬
ном строе саамов подготовила кандидат философских наук М.С. Куропятник
(СПбГУ), а очерк о саамской музыке - заслуженный деятель искусств И.К. Тра¬
вина (Союз композиторов России, Москва).
Раздел “Карелы” написан сотрудниками ИЯЛИ Карельского научного цен¬
тра: “Гипотезы происхождения карел” “Древняя корела”, а также “Карельские
земли в XII-XV вв.” написаны доктором исторических наук СИ. Кочкуркиной,
“История и расселение карел в XVI-XIX вв.” и “Карелия в XX в.” - кандидатом
исторических наук Е.И. Клементьевым. Глава о карельском языке и его раз¬
витии подготовлена кандидатом филологических наук В.Д. Рягоевым и
Е.И. Клементьевым, о топоним™ Карелии - кандидатом филологических наук
Н.Н. Мамонтовой. Глава по демографическому развитию карел принадлежит
кандидату исторических наук В.Н. Бирину, в настоящее время работающему в
Госкомнаце Республики Карелия. Автором глав по хозяйственным занятиям и
материальной культуре является Е.И. Клементьев (некоторые части написаны
при участии кандидата исторических наук Р.Ф. Никольской и С.И. Кочкурки¬
ной). Глава о семье и обрядах жизненного цикла написана Е.И. Клементьевым
и кандидатом исторических наук Ю.Ю. Сурхаско[, главу о календарной обрядно¬
сти подготовил Е.И. Клементьев. Глава “Фольклор и народная хореография”
написана кандидатом филологических наук Э.С. Киуру, Е.И. Клементьевым,
кандидатом филологических наук А.С. Степановой. Глава “Народное декора¬
тивно-прикладное искусство” принадлежит кандидату исторических наук
А.П. Косменко.
Раздел “Вепсы” по большей части подготовлен сотрудниками ИЯЛИ Ка¬
рельского научного центра. Археологический очерк принадлежит С.И. Кочкур-
киной, глава о топонимии и этнонимии - доктору филологических наук
И.И. Муллонен, проблемы вепсского языка и литературы освещаются кандида¬
том филологических наук Н.Г. Зайцевой и Е.И, Клементьевым. Части по тра¬
диционной материальной и духовной культуре, а также о жизненном цикле у
вепсов написаны кандидатом исторических наук И.Ю. Винокуровой, А.П. Кос¬
менко, кандидатом филологических наук В.П. Кузнецовой. Глава по демогра¬
фии и послесловие к этому разделу подготовлены кандидатом исторических
наук З.И. Строгалыциковой. В подготовке этого раздела приняли участие так¬
же сотрудники Петрозаводского государственного университета: доктор архи¬
тектуры В.П. Орфинский и И.Е. Гришина (“Крестьянские поселения и построй¬
ки”); очерк по истории изучения вепсов написан кандидатом исторических наук
А.М. Пашковым. Две части - о пище и транспорте - подготовлены сотрудником
8

Кафедры этнографии и антропологии С.-Петербургского государственного
университета С.Б. Егоровым.
Раздел “Российские финны” написан при участии исследователей ряда учреж¬
дений: профессора Петрозаводского государственного университета доктора ис¬
торических наук Л.В. Сунн, кандидата исторических наук того же университета
С.Э. Яловицыной. сотрудников ИЯ ЛИ Карельского научного центра Е.И. Кле¬
ментьева, кандидата исторических наук И.Р. Такала, часть о демографическом
развитии финнов на территории Карелии принадлежит В.Н. Бирину. В подготов¬
ке главы, посвященной финнам-ингерманландцам, участвовали также советник
Института языкознания РАН Ю.С. Елисеев, доктор исторических наук
Н.В. Шлыгина (ИЭА РАН) и доцент кафедры этнографии МГУ О.Е. Казьмина.
Раздел “Водь и ижора” подготовлен Н.В. Шлыгиной при участии Э.С. Киу-
ру (ижорский фольклор) и сотрудника Института истории Эстонии, лиценциата
искусств И.В. Тынуриста (музыкальное творчество води).
Издатели серии “Народы и культуры” выражают благодарность рецензен¬
там тома - академику РАН В.В. Седову и кандидату исторических наук А.А. Ко-
жанову, сотрудникам ИЭА РАН, готовившим том к изданию, - кандидату исто¬
рических наук О.Л. Миловой, Л.И. Миссоновой, Н.В. Павловой, сотруднице
ИЯЛИ КНЦ НЛ. Шибановой, а также коллективу редакции истории издатель¬
ства “Наука” - Н.Л. Петровой и ее коллегам. Мы выражаем признательность
Российскому этнографическому музею (Санкт-Петербург) за предоставление
ценного иллюстративного материала из фондов музея, бблыдая часть которого
публикуется впервые.
В А. Тишкову С.В. Четко

ВВЕДЕНИЕ
редлагаемый читателям очередной том серии “Народы и культуры” по¬
священ прибалтийско-финским народам России, к числу которых отно¬
сятся карелы, вепсы, российские финны, водь и ижора. В него включены
также и саамы, язык которых представляет особую ветвь финно-угорских язы¬
ков (карта 1), Но при этом прибалтийско-финские народы и саамы с незапамят¬
ных времен жили и живут сегодня в непосредственной близости друг к другу,
что определяло их вековые контакты и культурный обмен в различных облас¬
тях традиционного быта* Языковая общность прибалтийско-финских народов,
их принадлежность к одной ветви финно-угорских языков сама по себе свиде¬
тельствует об их единых в далеком прошлом генетических корнях* Их сопре¬
дельное расселение и непосредственные контакты определяли также немалое
сходство в различных областях традиционного быта. Тем не менее каждый из
этих народов представляет особый этнос, со своим языком, этническим самосо¬
знанием, отличительными чертами народной культуры*
Следует сказать, что до недавнего времени правомерность рассмотрения
этих народов как особых этносов оспаривалась рядом финских ученых, склон¬
ных преувеличивать степень этнического единства некоторых из них, например
карел и финнов, ижоры и карел, некоторых групп карел и вепсов. В связи с этим
в работе особое место уделено древнейшим периодам истории этих народов,
рассматриваемым, в частности, на основе археологических материалов* Это
преимущественно новые, полученные во второй половине XX в* данные, ре¬
зультаты раскопок и аналитических исследований отечественных ученых. Та¬
ковы в первую очередь очерки по средневековым племенам карел и вепсов*
Воссоздана картина быта древнего племени корелы, занимавшего земли запад¬
ного Приладожья и юго-восточной части современной Финляндии. Обзор ар¬
хеологических памятников, принадлежавших древневепсским племенам, пока¬
зывает, что летописная весь, при ее несомненной близости к карельским племе¬
нам, уже в X-XV вв* имела, как свидетельствуют находки и формы погребений,
ряд отличий в материальной и духовной культуре*
Раскопки отечественных, в основном петербургских археологов, в широких
масштабах проведенные в последней четверти прошлого века, позволили - при
учете данных смежных дисциплин и письменных источников - во многом уточ¬
нить историю формирования, расселения и развития водской и ижорской народ¬
ностей, которые представляют древнейшее известное нам прибалтийско-фин¬
ское население на южном побережье Финского залива* Особое внимание уделе¬
но также проблемам этногенеза саамов - народа, живущего в суровых условиях
субарктики, многие вопросы происхождения которого остаются и сегодня нере¬
шенными* В кратких исторических очерках, в велю че иных в соответствующие
главы, авторы концентрировали внимание на факторах, которые имели суще¬
ственное значение для судеб описываемых прибалтийско-финских народов. Од¬
ним из них было, несомненно, то обстоятельство, что все они были втянуты, хо¬
тя и в разной степени, в круг влияния славяно-русской культуры весьма рано, на
той стадии, когда у них еще не сформировалось государственного строя. Войдя
10

Индоевропейская семья
Славянская группа
Восточнославянская подгруппа
*
-	русские
-	белорусы
® - украинцы
Уральско-юкагирская
семья
Финно-угорская группа
Прибалтийско-финская подгруппа
I - карелы
ИИ и - финны
-	ижорцы
-	водь
■ - саамы
Пермская подгруппа
♦ - коми
* - редко заселенные территории
• — ♦ - малочисленные группы
Карта 1. Население Северо-Запада России (карта выполнена И.Г. Клюевой)
и

на этом этапе развития в состав Новгородского, а затем Русского государства,
они в дальнейшем так или иначе оказывались вовлеченными в ход политиче¬
ских событий и экономической жизни России,
Бесконечные войны, которые вели с Западом Великий Новгород, а затем
российские государи из-за торговых путей, идущих на Восток через побережья
Финского залива, разоряли эти земли и приводили к массовой гибели населения
этих мест, как в ходе самих военных действий, так и в результате следовавших
за ними моровых поветрий и голода. Военные кампании отзывались на судьбах
народов и в другом аспекте. Заключавшиеся, как правило, “на веки веков” мир¬
ные договоры не раз меняли границы воюющих государств. В одних случаях но¬
вые рубежи нарушали установившуюся систему хозяйственных занятий, в дру¬
гих - разделяли на части формирующуюся этническую общность, в третьих -
вызывали массовые миграции.
Неоднократным изменениям подвергалась, в частности, граница, проходя¬
щая по Карельскому перешейку и разделявшая в свое время сферу влияния
Новгорода и Швеции, в состав который входили тогда финляндские земли. Так,
граница 1323 г. (Ореховецкий мир) отрезала от основного ареала карельских
племен его западную часть. Правда, новгородское и карельское население еще
сохраняло возможность пользоваться их традиционными охотницко-рыболо¬
вецкими угодьями в северо-западной части финляндских земель, включая устья
семужных рек, впадающих на севере в Ботнический залив. Это отразилось ме¬
жду прочим и на более длительном воздействии на местную культуру идущих
сюда с Карельского перешейка культурных влияний.
Затем в ходе военных столкновений, начавшихся уже через 14 лет после за¬
ключенного в Ореховце “вечного мира”, Русью было потеряно еще больше.
Новый мирный договор, подписанный в Тявзине в 1595 г., отодвинул границу
еще далее на восток в той части, где она шла по финской земле Саво, лишив
этим российскую сторону права пользования северными угодьями в Приботнии.
Кроме того, граница, рассекавшая Карельский полуостров, была окончательно
закреплена. В итоге привыборгская и присайменская часть карел осталась во
владениях шведского государства, и в дальнейшем ее население развивалось в
рамках становления финляндского народа.
Войны, которые вели русские властители на северо-западе страны в начале
XVII в., привели к временной потере всего южного побережья Финского зали¬
ва, Карельского перешейка и западного Приладожъя, которые отошли Швеции
по Столбовскому миру 1617 г. Почти полностью эти земли были возвращены
России менее, чем через столетие, Петром I. Однако за годы шведского господ¬
ства с этих земель ушло в российские владения подавляющее большинство ста¬
рожильческого населения, как русского, так и финноязычного - водского,
ижорского, карельского. На опустевших землях возникли колонии переселен¬
цев из Финляндии, которые остались здесь и после возвращения этих земель
России. Таким образом, этнический состав населения стал здесь еще более
сложным. Далеко не все жители, ушедшие в годы шведского господства на рос¬
сийские земли, вернулись обратно. Возникшие в XVII в. поселения карел сохра¬
нились под Тверью, близ Тихвина, на Валдае; за счет мигрантов увеличилась
группа южной, оредежской ижоры. Какая-то часть финноязычных переселен¬
цев быстро растворилась среди русского населения.
В исторических очерках тома коротко освещены также основные изменения
в развитии экономики рассматриваемого региона, как в дореволюционный пери¬
од, так и при советской власти, что во многих случаях значительно отражалось на
жизнеобеспечении местного населения и его демографическом развитии.
12

Так, в частности, для крестьян Петербургской губернии, вне зависимости от
их этнической принадлежности, огромное значение имела близость новой сто¬
лицы России - Санкт-Петербурга. Он стал потребителем продовольственных
товаров, поставляемых на рынок крестьянскими хозяйствами, Это ускорило
развитие товарного производства, особенно заметно после реформы 1861 г. На¬
ряду с этим в крае в определенной мере затормозилось развитие крестьянских
ремесел, поскольку фабричные товары Петербурга и Нарвы были дешевле. Де¬
нежные отношения в крестьянской среде активно развивались и благодаря то¬
му, что в губернии широкое развитие получило отходничество, кроме того, зна¬
чительный слой сельского населения был втянут в работу на промышленных
предприятиях Петербурга и Нарвы. Результатом было ощутимое влияние го¬
родской культуры на быт сельского населения в самых различных сферах.
В определенной мере это вело и к ассимиляционным процессам, начиная
прежде всего с усвоения русского языка, необходимого при работе за предела¬
ми родных поселений. Это отразилось в первую очередь на малых этнических
группах Петербургской губернии - води и ижоре. Если численность ижоры ос¬
тавалась при этом довольно стабильной вплоть до середины XX в., то число во¬
ди стремительно сокращалось уже в царское время.
Авторами кратко обрисованы также те серьезные перемены в экономике
Карелии, которые она переживала начиная с петровской эпохи и до революции.
При этом в дореволюционный период основная масса карельского населения
оставалась сельской и в демографическом развитии стабильной. В годы совет¬
ской власти попытка поднять экономику республики за счет лесной промыш¬
ленности привела с массовой миграции карел в лесопромышленные поселки и
города. Наряду с этим в Карелию по различным формам трудового набора при¬
была масса мигрантов, в первую очередь русских и белорусов, в основном на те
же лесоразработки и другие промышленные предприятия. Следствием стало
быстрое размывание карельского этноса, что отражено в разделах, посвящен¬
ных развитию карельской семьи и демографическим процессам.
В отличие от остальных прибалтийско-финских народов, которые веками
занимались земледельческим хозяйством, саамы принадлежат к промысловому
населению, система жизнеобеспечения которого основывалась на сочетании
оленеводства, рыболовства и охоты. Эти занятия были хорошо сбалансированы
и ориентированы на местные условия: оленьи стада были невелики вследствие
ограниченности ягельных угодий, сохранению которых способствовал рассеян¬
ный способ выпаса, позволявший при этом Кольским саамам заниматься сезон¬
ными рыболовством и охотой. Определенный удар по саамскому оленеводству
нанесли уже приход на Кольский полуостров в конце XIX в. ижемских оленево¬
дов с крупными стадами и иными способами выпаса, а затем и организация кол¬
хозов с объединенным поголовьем оленей.
Кроме того, на экологической ситуации края трагически отозвалось разви¬
тие промышленности, а именно - таких губительных для окружающей среды
предприятий, как никелевый комбинат и др.
Большое внимание во всех главах тома уделено языковым проблемам, име¬
ющим для описываемых народов тем большую важность, что все они - за ис¬
ключением финнов - не только в условиях царской России, но и при советской
власти остались народами, не имеющими письменности на родном языке.
Лингвисты в соответствующих разделах на профессиональном уровне пред¬
ставили характеристики карельского, вепсского и саамского языков - с целью
показать, с одной стороны, их место в системе прибалтийско-финских языков, с
другой - особенности каждого из них, определяющие право на выделение их в
13

качестве самостоятельного языка. В разделе о води и ижоре отражены резуль¬
таты исследований эстонских лингвистов IL Аристэ и А. Лаанеста, посвятивших
немало лет изучению водских и ижорских диалектов и их развитию.
Наряду с этим большое внимание уделено языковым процессам у прибал¬
тийско-финских народов в новейшее время и той работе, которая была прове¬
дена в первый послереволюционный период по созданию письменности на ка¬
рельском, саамском, ижорском языках, - эти сведения до последнего времени
оставались мало известными широкому читателю. Работа по созданию карель¬
ской письменности и преподаванию в школах на родном языке особенно трудно
протекала в Карелии. Местное руководство, как в правительственных, так и в
партийных органах, в 1920-1930-е годы состояло в основном из финнов-эмиг-
рантов, частью покинувших добровольно, частью выдворенных насильственно
из Финляндии после поражения там революционного движения весной 1918 г.
Эти так называемые красные финны в своей культурной программе исходили
из весьма распространенных в Финляндии в XIX в., особенно в период подъема
национального движения, представлений о языковом и культурном единстве
всех финноязычных, и в первую очередь прибалтийско-финских народов. Кро¬
ме того, они идеалистически верили в неизбежность близкой мировой револю¬
ции, которая должна была бы объединить, в частности, карельский и финский
народы. Они считали поэтому целесообразным внедрять в официальную сферу
и в систему образования, в том числе школьного, финский язык, а не содейство¬
вать становлению письменности на карельском языке.
Следует отметить, что и сегодня в Карелии некоторая часть интеллигенции
стоит на той точке зрения, что именно распространение в республике в офици¬
альной сфере финского языка способствовало сохранению у карел их этниче¬
ской культуры. Однако большая часть карельских деятелей науки и культуры,
в том числе и авторы соответствующих глав о карелах, считают, что исключе¬
ние родного языка из официальной сферы и системы образования нанесло раз¬
витию карельского народа непоправимый вред.
Работа по созданию письменности карел, вепсов и ижорцев прекратилась в
конце 1930-х годов, когда в рассматриваемом регионе распоряжением прави¬
тельства были закрыты все школы с преподаванием на языках этих народов.
Это относилось и к финнам Ленинградской области, где система школ с препо¬
даванием на финском языке сложилась еше в царское время и успешно развива¬
лась в первый послереволюционный период. Только в Карелии финский язык,
несмотря на определенное сужение сферы использования, не утратил своих по¬
зиций, что, без сомнения, способствовало сохранению там национальной куль¬
туры местных финнов.
Большое место в настоящем издании уделено традиционной культуре каж¬
дого из прибалтийско-финских народов России. Стоит напомнить, что в свое
время, в конце XIX - начале XX в. сравнительное изучение традиционных куль¬
тур всех народов, принадлежащих к угро-финской семье языков, приобрело ши¬
рокий размах. Этнологи того времени, в первую очередь финляндские исследо¬
ватели, явно попали под влияние лингвистов, составлявших схему развития уг¬
ро-финских языков (в наше время уже значительно скорректированную), кото¬
рая наглядно изображалась в форме “родословного древа”. Этнологи пытались
в аналогичной форме представить развитие культур этих народов от наиболее
примитивных форм у промысловых народов (ханты, манси, саамы) к “высоко¬
развитым” (т.е. имеющим письменность венграм, эстонцам и финнам), исходя из
прямого эволюционного развития элементов традиционной культуры, в первую
очередь материальной. В таком аспекте планировалось, в частности, трехтом¬
14

ное издание “Финского племени” (“Suomen suku”), в редакцию которого входил
ведущий финский лингвист Э. Сетяля. Однако уже в вышедшем в 2934 г. III то¬
ме этой работы, посвященном этнографическим сюжетам, ответственный за
этот выпуск И. Маннинен писал, что на этнографических материалах доказать
общность происхождения финно-угорских народов невозможно: они слишком
давно расселились в разных регионах, восприняли влияние иноэтничной окру¬
жающей среды, и в изучении их необходим региональный подход.
Отечественные этнографы и в тот период, и позже, как правило, не увлека¬
лись попытками создания подобных схем, и региональные исследования занима¬
ли в их работах должное место. В настоящем томе рассматриваются, однако, те
народы, которые имеют не только языковую близость, но и расселены, в сущ¬
ности, в одном регионе. Кроме того, они в течение веков сохраняли контакты
не только между собою (хотя и не все непосредственно друг с другом), но и с те¬
ми прибалтийско-финскими народами, которые живут за рубежами сегодняш¬
ней России, - с эстонцами, финнами и зарубежными саамами. В их культуре,
особенно в ее ранних пластах, обнаруживается много аналогичных явлений и
элементов. В одних случаях это феномены, восходящие к единым истокам, в
других - просто явления конвергентного характера. На их фоне особенно хоро¬
шо выступают иноэтничные заимствования разных исторических периодов, как
в материальной, так и в духовной культуре рассматриваемых народов.
Все рассматриваемые народы за исключением саамов были земледельцами,
и основу их жизнеобеспечения составляли хлебопашество и животноводство.
Но скудость почв практически во всем ареале, а также суровость северных при¬
родных условий требовали поиска дополнительных источников средств к суще¬
ствованию. В известной мере это были древние занятия - отчасти охота и соби¬
рательство, но в первую очередь подспорьем служила рыбная ловля. Рыболов¬
ство было развито как пресноводное - регион изобилует реками и озерами, так
и морское - как в Финском заливе, так и Белом море. Немалую роль в хозяйст¬
ве играли также лесные промыслы, а с течением времени все большую роль
приобретали различные формы отходничества.
Природные условия существенно повлияли на такую отрасль материальной
культуры, как транспортные средства. Изобилие водных путей, с одной сторо¬
ны, и обширные заболоченные пространства, с другой, обусловили хорошее
развитие водных средств передвижения и замедленное развитие колесного
транспорта. Отсутствие сети проезжих дорог определило устойчивость тради¬
ций пешего передвижения и транспортировки грузов на себе, передвижения зи¬
мой на лыжах, длительного сохранения примитивных волокуш, использования
летних саней. Волокуши долго сохранялись даже в Петербургской губернии,
так же, как и двуколки, более пригодные на местных песчаных почвах. В главе
о саамах особое внимание уделено использованию оленя в качестве вьючного и
упряжного животного.
Характерные черты отличают и саамское жилище, приспособленное к се¬
зонной смене мест жительства и перекочевкам. Остальные народы имели ста¬
бильные срубные постройки с духовой (в прошлом курной) печью. Для север¬
ных районов расселения прибалтийско-финских народов характерно жилище на
высоком подклете, стоящее под одной крышей с хозяйственными постройками.
В целом оно относилось к тому же типу, что и северное русское жилище, но
имело отличия в технических приемах, формах кровли, кладке пола, устройст¬
ве печи и т.д. В ряде случаев можно, видимо, говорить об ареальном формиро¬
вании и распространении этого типа жилища, в других - с очевидностью высту¬
пает воздействие на постройки финноязычного населения местных форм рус¬
15

ской избы. Данные о води позволяют даже вполне обоснованно говорить о том,
что жилому дому русского типа, отмеченному здесь исследователями в конце
XVI11 в., предшествовало жилище того же типа, что у соседнего эстонского на¬
селения, - так называемая жилая рига.
Одежда каждого из рассматриваемых народов, напротив, долго сохраняла
своеобразие, правда, преимущественно у женского населения. Благодаря этому
она длительное время играла роль этнического определителя, что в некоторых
случаях отразилось даже на формах местных этнонимов, используемых, в част¬
ности, для петербургских финнов и ижоры. В женском костюме можно выде¬
лить немало давних заимствований, в ряде случаев свидетельствующих об очень
дальних контактах и развитых торговых связях. О них говорят, например, по¬
ступавшие в этот регион раковины каури; некоторые формы серег, шейных ук¬
рашений, указывающие на связи с Поволжьем и более дальними восточными
краями. Традиционная одежда финнов-ингерманландцев послужила также из¬
вестным ориентиром для определения мест их исхода.
Особо следует отметить, что одежда малых финноязычных народов Петер¬
бургской губернии - води, ижоры, финнов-ингерманландцев - долго сохраняла
в наборе элементов женского костюма, покрое отдельных его частей и украше¬
ниях немало архаических черт, позволяющих использовать их при разработках
истории народного костюма.
В традиционной системе питания определяющую роль, естественно, играла
специфика хозяйственных занятий и природных условий. Поэтому пища саамов
принципиально отличалась в прошлом от народной кухни остальных рассматри¬
ваемых народов. У прибалтийско-финских народов набор используемых в пищу
продуктов и многие основные блюда рациона однотипны (каши, молочные про¬
дукты, толокно, кулага). Многие из них имеют более широкий ареал, как напри¬
мер, так называемые калитки — пироги из тонко раскатанного теста с разнооб¬
разной начинкой. Они характерны не только для народной кухни карел и веп¬
сов, но и для Русского Севера, восточнее - для коми и западнее - для финлянд¬
ской провинции Карьяла. То же самое можно сказать о рыбниках - пирогах с за¬
пекаемой в них различной рыбой, которые у карел и вепсов были непременным
блюдом праздничного стола.
Традиционным праздничным напитком как у карел и вепсов, так и у води и
ижоры, было пиво, хотя в способах его приготовления существовали некоторые
отличия. О древности этого напитка свидетельствует факт его обязательности
при различных ритуалах и принесение его в жертву при некоторых обрядах, со¬
хранивших языческие корни.
При описании семейной жизни авторами особое внимание уделено фор¬
мам семьи и положению в ней женщины. Несмотря на то, что у всех рассма¬
триваемых народов преобладала малая семья, в отдельных случаях и в неко¬
торых областях долго сохранялись большие семьи. Это отмечено и у части
саамов и финнов-ингерманландцев, води, но в первую очередь длительное
сохранение большой семьи было характерно для карел, где она окончатель¬
но исчезла лишь в 1930-е годы. Положение девушки в семье было относи¬
тельно свободным и независимым, хотя она и считалась лишь ее “времен¬
ным” - до выхода замуж - членом. Но после замужества она оказывалась
обычно в подчиненным положении, поскольку молодожены, как правило, не
выделялись, а оставались в семье родителей мужа. Особенно сложным было
положение молодой в большой семье, где свекровь обладала правами полной
хозяйки и где необходимо было уживаться также с золовками, братьями му¬
жа и их женами.
16

Детально рассматриваются обряды жизненного цикла, начиная с рожде¬
ния ребенка и до ухода человека из жизни. Большое место отведено описа¬
нию свадебного обряда. У всех рассматриваемых народов свадьба вплоть до
1930-х годов сохраняла семейно-родовой и эгалитарный характер. Ее ритуал
был однотипен у крестьян вне зависимости от их достатка: состоятельные хо¬
зяева просто могли больше затратить средств на приданое, подарки и угоще¬
ние. Характерно, что при решении вопроса о выборе невесты и принятии сва¬
товства у карел и вепсов имели право слова не только семьи невесты и жени¬
ха, но и ближайшие родственники, которых собирали для этого на “думу”
Для участия в свадебной церемонии гости приглашались по степени их родст¬
ва, а нс по социальному статусу.
Отмечены и характерные черты свадебного фольклора, в том числе плачи
невесты, служащие отличительной чертой народной свадьбы у православных
прибалтийско-финских народов ( в отличие от лютеран - финнов и эстонцев).
В похоронных обрядах земледельческих народов, рассматриваемых в дан¬
ном случае (как и во многих календарных праздниках), несмотря на церковную
форму погребения, длительно сохранялись следьг древнего культа предков,
представлений о неразрывной связи живых с миром умерших. Эта тема до
последнего времени мало освещалась в отечественной печати, особенно в обобща¬
ющих работах. Все же раннее принятие христианства разрушило значительную
часть дохристианских воззрений и верований. Предполагается, что у большин¬
ства прибалтийско-финских народов пантеон древних божеств не успел четко
оформиться и принять определенную иерархическую структуру. Однако фольк¬
лорные материалы, начиная с саамских мифов и сказок и кончая рунами “Кале-
валы”, содержат многие из этих представлений, что отражено в соответствующих
разделах тома.
Фольклор прибалтийско-финских народов обнаруживает немало общих
черт, часть их восходит к единому источнику, что очевидно при рассмотрении
рун “Калевалы”, распространенных, с одной стороны, в Карелии, с другой - у
ижорского населения. Наряду с этим для устного творчества ижоры характерен
жанр баллады, что исследователи связывают с западным, эстонским влиянием.
Следует отметить, что на южном побережье Финского залива влияния, идущие,
с одной стороны, с запада, со стороны Эстонии, с другой - с востока н юго-вос¬
тока, ощутимы во многих областях народной культуры, причем практически у
всех этнических групп местного населения.
Фольклор рассматриваемых прибалтийско-финских народов обнаруживает
значительное русское влияние. Это объясняется в первую очередь многовеко¬
выми контактами, естественными благодаря смежному расселению. В ряде
сфер - например в свадебном обряде - русские фольклорные элементы усваи¬
вались легко благодаря тому, что обрядность была и типологически, и по сути
многих ритуалов у русского и прибалтийско-финского населения аналогична.
Степень распространенности среди прибалтийско-финского населения русских
свадебных песен, традиционных формулировок, произносимых при сватовстве и
на свадьбе, в целом соответствовала уровню проникновения русского языка в
сферу бытового общения. Это хорошо прослеживается в традициях малочис¬
ленной и быстро ассимилирующейся води, а также отдельных групп вепсского
населения.
Особую отрасль народного художественного творчества представляет деко¬
ративно-прикладное искусство; у всех рассматриваемых народов оно, как прави¬
ло, не приобрело характера кустарной промышленности, работающей на ры¬
нок. Типично развитие художественного творчества в области текстиля: худо¬
17

жественное ткачество, вышивка, в меньшей мере вязание. Широко была разви¬
та и художественная обработка дерева при украшении построек, утвари и быто¬
вого инвентаря; в основном использовались различные формы резьбы, в от¬
дельных местностях была распространена и декоративная роспись, На рубеже
XIX—XX вв. ювелирное искусство у описываемых народов было развито слабо,
хотя, как известно по археологическому материалу, в средние века оно стояло
на весьма высоком уровне.
Мотивы и элементы декора почти на всей рассматриваемой территории об¬
наруживают большое сходство. Многие аналогии выходят за ареал рассматри¬
ваемых народов. Это объясняется как использованием простейших технических
приемов и близостью древней символики орнаментов, так и взаимовлияниями —
в частности, значительным воздействием традиций местного русского населе¬
ния. Тем не менее тщательно проведенный анализ декоративного искусства
прибалтийско-финских народов позволил выделить у тех же карел и вепсов
оригинальные, специфические черты, уходящие корнями в глубокое прошлое,
что подтверждается археологическими материалами.
Особое место в традициях прикладного искусства занимает творчество
саамов уже потому, что основными материалами у саамских мастериц были
не текстиль, а мех и кожа. При этом формы декоративного использования
меха во многом отличают Кольских саамов от других оленеводческих народов
России, в частности — от коми и ненцев. В украшении одежды у Кольских са¬
амов есть приемы, не встречающиеся у западных саамов: например, исполь¬
зование бисера, что известно за рубежом только самым восточным группам
саамов - колттам.
По возможности в работе обрисована современная культурная ситуация у
рассматриваемых прибалтийско-финских народов. Как уже упомянуто, эти на¬
роды, за исключением финнов, не имели в прошлом собственной письменности
и попытки ее разработки и использования были практически уничтожены пра¬
вительственными постановлениями конца 1930-х годов, Потребность излагать
мысли на родном языке тем не менее в народе существовала так же, как и стре¬
мление создавать литературные произведения. Стоит упомянуть, что даже во-
жане, не знавшие другой грамоты, кроме русской, писали, при наличии соответ¬
ствующего адресата, письма по-водски русскими буквами. Первые поэтические
опыты на карельском языке появились еще в конце XIX в. В той языковой си¬
туации, которая сложилась в Карелии в советский период, когда карельский
язык был осужден оставаться бесписьменным, многие карельские писатели со¬
здавали свои произведения на финском или русском языках; в них обычно при¬
сутствовала тема родного края, в значительной мере использовались художест¬
венные приемы и мелодика карельского фольклора. В настоящее время число
писателей, пишущих на карельском языке, растет. Формируется литература и
на вепсском языке. Невелика, но очень красива литература на саамском языке,
ее первые публикации относятся к 1950-м годам. В ней также ощутимы тради¬
ции саамского фольклора.
Все прибалтийско-финские народы России в настоящее время невелики по
численности. Зарубежная печать систематически включает их в “красные кни¬
ги” исчезающих народов. В России в настоящее время прилагаются немалые,
хотя, вероятно, запоздавшие усилия для улучшения жизненных условий этих на¬
родов и развития их этнической культуры. Ряду из них — ижорцам, вепсам, саа¬
мам - предоставлены различные льготы как малочисленным народам Россий¬
ской Федерации. Особое внимание уделяется сохранению их традиционной
культуры, начиная с родного языка.

ФИННОЯЗЫЧНЫЕ НАРОДЫ
СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ
ПО ДАННЫМ ФИЗИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ
Материалы по физической антропологии прибалтийско-финских народов
и саамов собирались в разное время разными исследователями, так что
численность выборок по разным системам признаков неодинакова, что
несколько затрудняет комплексный сравнительный анализ* Однако имеющиеся
данные в целом достаточны, чтобы дать общее представление об антропологи¬
ческой характеристике финноязычных групп рассматриваемого региона. Необ¬
ходимо упомянуть, что в литературе есть и опубликованные ранее работы (в ча¬
стности, авторов настоящей публикации), содержащие более подробный, узко
специальный анализ тех же материалов, это отражено в прилагаемой библио¬
графии. В настоящей публикации предлагается более общедоступный вариант
изложения в расчете прежде всего на читателей-историков. Поэтому в нее не
включен табличный и иллюстративно-аналитический материал и авторы огра¬
ничились описанием результатов вариационно-статистической обработки со
ссылками на соответствующую литературу.
В предлагаемом разделе публикуются данные нескольких систем призна¬
ков, имеющих различную биологическую природу и формировавшихся в разное
время, в силу чего нельзя ожидать полного совпадения полученных по ним ре¬
зультатов* Однако читатель, внимательно ознакомившийся с каждой из предла¬
гаемых статей, неизбежно придет к выводу о существовании общей внутренней
логики представленных для разработки проблем этногенеза антропологических
материалов, которые в историческом плане хорошо дополняют друг друга,
обеспечивая достоверность их анализа*
Материалы излагаются в следующем порядке: соматология (автор Г.А* Ак-
сянова), одонтология (автор А*А. Зубов), дерматоглифика (авторы Г*Л. Хить и
Н.А. Долинова), краниология (автор В.И. Хартанович).
СОМАТОЛОГИЯ
Финноязычное население Северо-Запада России изучено антропологами в
целом хорошо* Результаты исследований говорят о неоднородности его антропо¬
логического состава. В нем исследователи выделяют два заметно различающих¬
ся комплекса: один - это так называемый ланоноидный тип - характерен для са¬
амов, а другой - для остальных рассматриваемых народов (карел, вепсов, ижор-
цев, финнов-ингерманландцев, води). Все названные группы, кроме саамов, отно¬
сятся к так называемым “северным европеоидам”, для которых типична макси¬
мальная в мире степень депигментации волос, глаз и кожи. Их черты - очень вы¬
сокая частота светлых волос (вместе с русыми до 50-60%), и особенно светлых
глаз (до 55-75% серых и голубых), - характерны также для значительной части
современного населения Фенноскандии, Восточной Прибалтики, Белоруссии, Се¬
вера Западной и Восточной Европы. Таксономически совокупность этих крайне
19

депигментированных популяций рассматривают как северную ветвь большой ев¬
ропеоидной (евразийской) расы; Н.Н. Чебоксаров и B.IL Алексеев определяли ее
как североевропейскую, или балтийскую малую (локальную) расу.
На территории России североевропеоидный комплекс представлен одним из
вариантов, а именно - беломоро-балтийской группой типов, или беломоро-бал¬
тийской расой (по Алексееву - “восточнобалтийская группа популяций”) (Чебо¬
ксаров, 1951; Витое и др., 1959; Алексеев, 1974а; Рогинский, Левин, 1978). По
сравнению с более западным североевропеоидным вариантом (атланто-балтий¬
ская раса) для народов беломоро-балтийской группы характерны заметно более
низкий рост, меньшие размеры головы и лица, брахикефалия (округлая мозго¬
вая коробка), относительно более низкое и широкое лицо, уменьшение высоты
лба, расширение нижней челюсти по сравнению с шириной лба, немного более
уплощенное по европейскому масштабу лицо и более выступающие скулы, по¬
ниженное переносье при хорошо выступающем носе, значительно более высо¬
кая частота вогнутой спинки носа, приподнятость кончика и основания носа
(“курносость”) и ряд других признаков.
В составе беломоро-балтийской расы выделяют два ее географических ва¬
рианта —восточнобалтийский и беломорский типы. Первый представлен в боль¬
шинстве карельских групп, и особенно четко у вепсов. Он типичен и для ижор-
цев, финнов-ингерманландцев и води. Согласно наиболее распространенной
точке зрения восточнобалтийский тип характерен и для населения восточной
Финляндии, восточных эстонцев и латышей (особенно латгальцев). Он встреча¬
ется также практически повсюду в составе соседних с ними групп русского на¬
селения* Восточнобалтийский тип, без сомнения, имеет ряд локальных вариан¬
тов, и, по замечанию Ю. Аул я, даже в ареале распространения прибалтийско-
финских народов - это “мультиформная раса” (Ауль, 1964. С. 153). В Эстонии
территория его распространения совпадает с ареалом водских элементов в эс¬
тонском языке (Витое и др., 1959). Второй, беломорский тип представлен в ос¬
новном у русских и северо-западных коми, а по данным Д.А. Золотарева, отме¬
чен и у северокарельских групп («Золотарев, 1930). Однако анализ материалов
К. Марк и М. Витова выявляет в большинстве карельских популяций только от¬
дельные, мозаично разбросанные черты этого типа. По сравнению с восточно-
балтийским типом беломорский тип характеризуется более высоким ростом,
более удлиненной головой (мезокефалия), несколько более темными волосами
и глазами, усилением роста бороды.
Как следует из данных К. Марк, в которых наиболее полно представлены
прибалтийско-финские популяции (мужские выборки), восточнобалтийский
тип на российской территории характеризуют светлые волосы (до 35% вместе с
русыми, в том числе белокурых до 4%), рыжие волосы не отмечены, очень свет¬
лые глаза (до 70% серых и голубых), прямые мягкие волосы при наличии вол¬
нистых форм (до 17%), средний рост (164-168 см в среднем у мужчин), некруп¬
ная и укороченная голова округлой формы (головной указатель 81-83), средние
размеры лица и носа, средний рост бороды, немного уплощенное лицо и легкая
скуластость. Глаза — немного зауженные, с небольшой складкой верхнего века
и очень редким (до 3%) эпикантусом. Нос — хорошо выступающий, иногда с по¬
ниженным переносьем, значительная (до 33%) частота вогнутых спинок носа,
наличие выпуклых (до 10%) и извилистых (до 41%) профилей носа, приподня¬
тый кончик носа, выступающий подбородок. По данным экспедиций М.В. Вито¬
ва, для карел и вепсов характерны особенно светлые волосы (до 63%) при мень¬
шем проценте черных волос (до 15%, по Марк - до 39%) и чаще встречающие¬
ся вогнутые спинки носа (до 47%) (Марк, 1975; Витое, 1997, Mark, 1970).
20

В составе восточнобалтийского комплекса в свою очередь ясно выделяют¬
ся два подтипа, или локальных варианта: первый, который мы называем “при¬
онежским”, распространен в популяциях вепсов и карел, а второй, прилужско-
сойкинский, - у ижорцев, финнов-ингерманландцев и, очевидно, у води. Для
прионежского локального варианта, ярче выраженного у вепсов, характерна
меньшая длина тела (164-166 см в среднем у мужчин, по К.Ю. Марк и М.В. Би¬
тову), абсолютно более длинная мозговая коробка при разной степени брахике¬
фалии, более низкое и относительно более широкое лицо, относительно более
широкий нос, более темные глаза, а в некоторых группах - и волосы. Кроме то¬
го, этот комплекс отличается немного сильнее развитой складкой верхнего ве¬
ка, отмечается также более низкое переносье, чаще вогнутая спинка носа, реже
встречаются извилистые спинки носа. У вепсов ощутимо ослаблен рост бороды.
Характеристика вепсов, по данным Марк, определенно смещена в сторону ла-
поноидного типа. К более западному по своей территории - прштужско-сойкин-
скому варианту восточнобалтийского типа ближе карельские группы, что ясно
проявляется, например, в группе из Калевальского района.
Внутриэтническое разнообразие вепсских и карельских популяций в целом
невелико, т.е. оба этноса по антропологическому составу можно считать до¬
вольно гомогенными. Из территориальных групп вепсов, по-видимому, ближе
друг к другу популяции, живущие в районах Онежского и Белого озер. У них
черты прионежского локального варианта восточнобалтийского типа выраже¬
ны в максимальной степени по большинству признаков, кроме цвета волос и
глаз. Это очень депигментированные группы; здесь отмечаются следы так на¬
зываемого “древнеуралъекого типа” {Давыдова, 1997).
Карельские группы несколько более разнообразны, что связано с их более
широким расселением. Г.Ф. Дебец, анализируя в свое время работу Д.А. Золо¬
тарева, выявил градиент нарастания восточнобалтийских черт от северных ка¬
рельских групп к южным (Золотарев, 1930; Дебец, 1933). Последующими, бо¬
лее совершенными, чем у Золотарева, в методическом отношении материалами
Марк и Витова это направление изменчивости в пределах карельского этноса
подтвердилось лишь частично и с меньшей определенностью: только для цвета
волос и глаз (в среднем более светлых на юге) и для формы головы (в среднем
более округлой на юге). При этом две южные карельские группы (Колатсельга
и Ведлозеро) в целом оказались ближе других к вепсам; как и у последних, здесь
можно предполагать следы ‘'древнеуральского” типа. В большинстве карель¬
ских групп преобладает единая с соседними русскими группами направленность
вариаций антропологического комплекса. По данным как Золотарева, так и Ви¬
това, сближение тверских карел с окружающим русским населением на общем
карельском фоне ясно выражено, что свидетельствует об интенсивности и дли¬
тельности брачных контактов между двумя этими этническими группами. При
общем таксономическом определении комплекса соматологичсских особенно¬
стей карельских выборок как прионежского варианта восточнобалтийского ти¬
па в них имеется некоторое своеобразие. Видимо, это один из наиболее смешан¬
ных на рассматриваемой территории России финноязычных народов. Карелы,
как считал Д.А. Золотарев, в общем мало отличаются от окружающего русско¬
го населения. Но по усредненным данным М.В. Витова, эти различия все же
проявляются достаточно четко. Карелы, по сравнению с территориально близ¬
кими к ним русскими группами, характеризуются более округлой формой голо¬
вы, немного большей относительной широколицестъю (при оценке высоты ли¬
ца от бровей), более коротким и немного более расширенным в крыльях носом,
более светлыми волосами (больше светлых и меньше темных оттенков), уменъ-
21

шением частоты волнистых волос, заметно более слабым развитием бороды,
менее наклонным лбом, более “уплощенным” и “скуластым” лицом. Глазная
щель более узкая и наклонная, заметно более развита складка верхнего века,
спорадически встречается эпикантус. Нос менее выступающий, с резким повы¬
шением частоты вогнутых спинок и снижением их выпуклых форм, немного бо¬
лее приподнятым кончиком носа. Нижняя часть лица характеризуется более
выступающей вперед и несколько более высокой верхней губой, чуть менее вы¬
ступающим подбородком.
По сравнению с вепсами, карелы в целом немного выше ростом. Кроме то¬
го, они менее брахикефальны, имеют более узкое и профилированное лицо, у
них в среднем более светлые волосы, меньше волнистых волос, более сильный
рост бороды, реже встречается выпуклая спинка носа. Эти различия смещают
характеристику большинства карельских групп скорее всего к комплексу бело¬
морского типа. Анализируя распространенность основных антропологических
комплексов в регионе, М.В. Битов пришел к выводу о преобладании на Русском
Севере процесса аккультурации и частичной ассимиляции финноязычного насе¬
ления славяноязычным, русским, в то время как обратный процесс имел крайне
ограниченный масштаб {Витое, 1964; 1997).
Другую разновидность восточнобалтийского типа в населении Северо-За¬
пада России представляет прилужско-сойкинский локальный вариант, распро¬
страненный у ижорцсв, финнов-ингерманландцев и, по всей видимости, у води.
По сравнению с прионежским вариантом восточнобалтийского типа его харак¬
теризует большая длина тела (165-168 см без учета данных по води), выражен¬
ная брахикефалия (головной указатель 83), более светлые волосы и глаза, по¬
вышение переносья и большая частота извилистых спинок носа, некоторая тен¬
денция к большей скуластости. Ижорцы и финны-ингерманландцы характери¬
зуются, по сравнению с карелами и вепсами, короткой, более широкой и при
этом такой же некрупной головой. Ижорцы выделяются повышенной высотой
лица, а вследствие этого - относительной узколицестью. По сравнению с фин-
нами-ингерманландцами, у ижорцев чаще наблюдаются черные оттенки волос,
менее профилированное лицо и менее выступающий нос. Глазная щель более
узкая, складка верхнего века развита сильнее, иногда встречается эпикантус.
Кончик носа более приподнятый, верхняя губа более высокая и выступающая
вперед, более широкий рот, максимально выступающий подбородок. Финны-
ингерманландцы более высокорослы (168 см в среднем у мужчин), они более
низколицы и относительно широколицы. У них в рамках этого варианта отно¬
сительно самый узкий и самый выступающий нос, обычно с высоким перенось¬
ем, они выделяются из всех местных групп низким, нетипичным для региона
процентом вогнутой спинки носа (всего 10%) при очень высокой частоте ее из¬
вилистых форм, а также самой низкой частотой темных волос и глаз.
Водь - самая высокорослая группа (около 170 см у мужчин) с довольно
крупной головой округлой формы. У представителей этого народа отмечены
самые большие среди анализируемых групп значения ширины головы, лица и
нижней челюсти, что в комплексе с повышенным ростом и исключительно
светлой окраской волос и глаз очень сближает их с эстонцами. Водь, ло-видимо-
му, одна из самых депигментированных групп России: голубые глаза Ю.М. Ауль
отметил в 50% случаев, цвет волос такой же, как у территориально близких эс¬
тонских групп, рыжие волосы не отмечены. Три одновременно изученные в
1943 г. Ю.М. Аулем группы на западе Ленинградской области - водь, ижорцы,
местные русские - по размерам головы и тела наиболее близки друг к другу, хо¬
тя водь все же сильнее различается с русскими, чем ижорцы. Из других сравни¬
22

ваемых групп к води оказались заметно ближе эстонцы, чем вепсы (по Дебецу)
п карелы (по Золотареву) (Аулъ, 1964* С 149).
При сопоставлении карел и финнов-ингерманландцев с финнами из восточ¬
ных районов Финляндии (финской Каръяла) выявляется большая близость рос¬
сийских групп друг к другу.
Самый северный из рассматриваемых народов - саамы - характеризуется
очень своеобразным комплексом черт, который в настоящее время называется
обычно лапоноидным типом. Его таксономическое положение - предмет науч¬
ной дискуссии, рассматривающей вопрос о включении этого оригинального
комплекса в круг либо европеоидных типов, либо смешанных евро-монголоид-
ных типов уральской группы типов, или расы* Лапоноидный тип заметно выде¬
ляется на фоне северных европеоидов, особенно их западных вариантов. Он
обычно характеризуется как относительно низкорослый (155-164 см у мужчин,
но данным разных авторов), грацильный, брахикефальный (головной указатель
82-84), крайне низколицый, относительно самый широколицый и самый темно-
пигментированный тип в регионе. Для него характерно ослабление европеоид¬
ных черт. В частности, глазная щель немного зауженная и нередко наклонная,
складка верхнего века умеренно развита, однако эпикантус встречается чаще,
чем у других народов региона (в среднем 7%), нос расширен, переносье пониже¬
но. Профиль спинки носа обычно прямой, хотя нередки вогнутые (20-37%) и из¬
вилистые (18-25%) формы. Кончик носа приподнят не больше, чем в других эт¬
нических группах (кроме финнов-ингерманландцев), подбородок выступающий,
губы очень тонкие (11-12 мм), развитие бороды немного ниже среднего уровня,
волосы мягкие и прямые, по цвету самые темные в регионе, белокурых и ры¬
жих волос нет, глаза тоже самые темные, но во всех группах имеются глаза и
светлых оттенков (в среднем 35%).
Локальные различия между саамскими группами средние, более значи¬
тельные, чем у карел и вепсов. Ясно выделяются два географических вариан¬
та, представленных у финляндских (из районов оз. Инари) и Кольских саамов*
Изученные К. Марк популяции финляндских саамов относятся к трем различ¬
ным лингвистическим и этнокультурным группам этого народа: 1) западные,
или горные оленеводы (в источнике названы “северные” саамы), 2) восточные,
или инарские рыболовы, 3) колтты (сколты), в языковом и этнокультурном
плане наиболее близкие к нотозерской группе Кольских саамов. Опираясь на
средние данные по финляндским саамам первых двух групп, можно отметить,
что, по сравнению с Кольскими, саамами, они в общем гораздо менее грациль-
ны, но сохраняют наиболее специфическую лапоноидную особенность - очень
низкое лицо. Это “инарский” вариант лапоноидного типа, для которого хара¬
ктерно сочетание контрастных тенденций: увеличение длины тела при увели¬
чении всех широтных размеров головы и лица, наиболее широкое лицо (143
мм) с менее выступающими скулами, очень низкое лицо с более высокой верх¬
ней губой, более светлые и волнистые волосы, более развитая борода, замет¬
ное присутствие выпуклых спинок носа в сочетании с максимальной и значи¬
тельной для современного европейского населения частотой эпикантуса
(8-13%).
“Кольский” вариант лапоноидного типа, распространенный у российских са¬
амов, характеризуется более низким ростом (155-158 см у мужчин), меньшими
широтными размерами головы и лица при той же высоте лица от бровей, умень¬
шением относительной широколицести, т.е. наиболее выраженной грацильно-
стью в сочетании с некоторым усилением “монголоидности"’ по ряду черт*
Здесь, по сравнению с вышеописанным вариантом, существенно возрастает
23

процент черных волос, редко встречаются волнистые волосы, значительно ос¬
лаблен рост бороды. Скулы заметно более выступающие, частота вогнутых
спинок носа максимальна и крайне редки ее выпуклые формы. При этом оба
локальных варианта в составе лапоноидного типа не имеют четких различий
между собой по таким важным расодиагностическим характеристикам, как цвет
глаз, уплощенность лица и выступание носа.
Данные по финляндским саамам-колттам (сколтам) показывают их опреде¬
ленные отличия от двух других финляндских групп и близость к Кольским саамам.
Так, у них сочетается грацилъность “Кольского” варианта с максимальным среди
саамов усилением некоторых европеоидных особенностей (например, относитель¬
ное расширение лба и ослабление относительной широколицести, очень светлые
глаза, минимальная - 2,5% - частота эпикантуса).
Из антропологических комплексов, описанных для финноязычного населе¬
ния Северо-Запада России, лапоноидный тип, при всей его специфичности, име¬
ет определенное структурное сходство с прионежским вариантом восточнобал¬
тийского типа, наиболее яркими представителями которого являются популя¬
ции вепсов. Более близкий к вепсам комплекс наблюдаем у финляндских саамов
(“инарский” вариант).
Несмотря на большую “монголоидность” саамов, по сравнению с представи¬
телями прионежского варианта восточнобалтийского типа, ясно, что лапоноид¬
ный комплекс еще сильнее различается с относительно грацильными и весьма
умеренно монголоидными азиатскими таежными комплексами уральской груп¬
пы типов (расы), известными, в частности, у обских угров (манси и ханты). По
условной доле монголоидности лапоноидный тип не превосходит поволжско-
приуральские антропологические варианты - волжско-камский и камский типы
по Дерябину (марийцы, удмурты, коми-пермяки и др.) (Дерябин, 1998 б; 1999). В
то же время он значительно расходится и с ними по размерному комплексу, при¬
чем в этом массиве восточноевропейских популяций саамьг в целом больше при¬
ближаются к северным удмуртам и коми-пермякам. По данным расовой сомато¬
логии, нет веских оснований говорить о сибирской монголоидной основе лапо-
ноидного типа, так как в нем преобладает европейский градиент изменчивости
антропологических черт. Более вероятно, что лапоноидный тип - это автохтон¬
ный на Северо-Западе Европы комплекс какого-то палеоевропейского, абори¬
генного в северных широтах населения. Исходя из данных расовой соматологии,
данный тип, по мнению В.В. Бунака, имеет все основания быть признанным ав¬
тохтонным в Европе носителем черт древней антропологической формации
(Бунак, 1965; 1980). Формирование лапоноидного типа логично связать с ослаб-
ленно европеоидным, мезо-брахикранным, относительно низколицым и широ¬
колицым палеоевропейским населением Восточной Европы эпохи мезоли¬
та-неолита. На Северо-Западе Европы особенности этого древнего европей¬
ского населения наиболее полно сохранились, видимо, не только в современном
лапоноидном типе (к настоящему времени уже очень специализированном), но
и в составе восточнобалтийского типа. Формирование лапоноидного типа, рас¬
пространенного в саамских популяциях, связано с балтийской зоной расообра-
зования. На этом основании В.П. Алексеев предложил рассматривать лалоно-
идную группу популяций в составе северных европеоидов, с чем можно согла¬
ситься (Алексеев, 19746; Бунак, 1980). Однако среди отечественных антрополо¬
гов по-прежнему немало сторонников принадлежности лапоноидного типа к
уральской, или урало-лапоноидной (по терминологии Чебоксарова) группе ти¬
пов, имеющей промежуточные евро-монголоидные характеристики, в том чис¬
ле и метисного происхождения.
24

Мы склонны придерживаться той точки зрения, что “монголоидностъ” в са¬
амских популяциях - это в большей степени наследие черт протоморфного (“не¬
дифференцированного”) комплекса, чем результат смешения с азиатскими мон¬
голоидами. Видимо, уже на субарктических территориях лапоноидный тип вклю¬
чил в свой состав какой-то восточный по происхождению компонент, скорее все¬
го из северо-уральского региона {Бунак, 1965; А ксянова, 1991; Шумкинт 1991; Ак-
сянов, Аксянова, 2000).
Антропологов, как правило, интересуют не только описание физических
особенностей населения земного шара и выделение более или менее различаю¬
щихся между собой географических вариантов в морфологии современного че¬
ловека, но и вопросы их происхождения (генезиса): где, когда и при участии ка¬
ких предшествующих компонентов оформился тот или иной устойчивый комп¬
лекс расовых черт. Одной из самых интригующих научных загадок XX в. явля¬
ется проблема происхождения лапоноидного типа.
При этом в данном контексте следует учитывать также то обстоятельст¬
во, что все исследователи отметили так называемую “лапоноидностъ” восточ¬
нобалтийского типа, особенно ярко выраженную в прионежском локальном
варианте - у вепсов. Г.Ф. Дебец, анализируя свои материалы 1933 г. по воло¬
годским вепсам, которые оказались исключительно светловолосыми, светло¬
глазыми и при этом почти не отличались по многим признакам от саамов,
обоснованно не соглашался с предположением, что формирование этого ком¬
плекса происходило на основе лапоноидного типа: для последнего характер¬
но потемнение, а не посветление волос и глаз {Дебец, 1941). Чебоксаров и Би¬
тов в свое время выразили мнение, что резкая депигментация волос и радужи¬
ны глаз относятся, вероятно, к очень древним расовым особенностям населе¬
ния Северной Европы {Витое и др,, 1959. С. 123). На материалах Прибалтий¬
ской комплексной экспедиции (1952—1954 гг.) антропологи констатировали,
что наиболее депигментированные группы населения одновременно оказы¬
ваются и наиболее — условно - “монголоидными”: более широколицыми и уп¬
лощенными, с сильнее развитой складкой верхнего века, пониженным пере¬
носьем и пр. Более поздние материалы К. Марк по всем финно-угорским на¬
родам СССР подтвердили такое сочетание признаков, в частности - у перм¬
ских народов (коми и удмуртов) {Марк, 2000). Данная комбинация антрополо¬
гических особенностей (“монголоидностъ” в сочетании с депигментацией)
наиболее выражена именно в северо-западной части Европы. Ученые счита¬
ли возможным видеть в ней результат совмещения двух расогенетических
процессов, а именно евро-монголоидного смешения (метисации) и депигмен¬
тации (посветления). В то же время, по мнению Г.М. Давыдовой {Давыдова,
1997), эта комбинация отражает особенности протоморфного древнеураль¬
ского типа.
В заключение следует констатировать, что прибалтийско-финские народы
антропологически в общем более разнообразны, чем восточнофинские (перм¬
ские и волжские) народы. Необходимо еще раз подчеркнуть, что при широком
межгрупповом сопоставлении карелы, вепсы, ижорцы и финны-ингерманланд-
цы существенно сходны; они образуют единый антропологический массив на
фоне всех финно-угорских народов.
В науке и сейчас имеется немало дискуссионных расогенетических момен¬
тов, касающихся тех антропологических комплексов, которые представлены в
финноязычном населении Северо-Запада нашей страны: это таксономическое
положение лапоноидного типа, проблема западных границ распространения во¬
сточнобалтийского типа, участие лапоноидного тина в его формировании, пали-
25

чие монголоидной примеси в регионе и др. Надеемся, что будущие исследования
в области этнической антропологии помогут в окончательном решении этих ан¬
тропологических загадок.
ОДОНТОЛОГИЯ
Одонтологические данные по прибалтийско-финским группам России пока
недостаточны для детального сравнительного анализа. Однако для ориентиро¬
вочной характеристики финноязычных народов Северо-Запада Европейской
части России этот материал представляет определенный интерес. По саамам,
относящимся к особой ветви финно-угорских народов, мы располагаем наибо¬
лее полным одонтологическим материалом: он собран как по Кольским саамам,
так и по трем их финляндским группам: горным или оленным саамам, инарским
саамам-рыболовам и колттам (сколтам).
Все саамские группы отличаются некоторым повышением частоты “вос¬
точных” маркирующих одонтологических признаков, по сравнению с соседним
русским и финским населением. При этом чрезвычайно сходны с саамами ло¬
кальные группы северо-восточных финнов Финляндии (районы Куусамо, Салла
и Савукоски), Это объясняется наличием там саамского субстрата, которое под¬
тверждается и историческими источниками. При этом анализ одонтологических
материалов из северо-восточных районов Финляндии показывает, что по от¬
дельным признакам население этого района не только не уступает “чистым” са¬
амам по удельному весу “восточного” компонента, но даже превосходит послед¬
них (30% лопатообразных резцов в группе Савукоски, 16% шестибугорковых
первых нижних моляров в Куусамо, 42% коленчатой складки метаконида в Сал¬
ла). Это дает право считать группы финнов северо-востока Финляндии по одон¬
тологии аналогичными анализируемым саамским группам. В одонтологическом
отношении они делятся на два или три варианта. К первому относятся группа са-
амов-рыболовов из Инари (финская Лапландия) и финское население северо-
востока Финляндии. Этот вариант отличается максимальной по саамскому мас¬
штабу выраженностью “восточных” одонтологических особенностей (лопато¬
образные резцы - 25%, коленчатая складка 31-34%) и грацильностью нижних
моляров (15-16% четырехбугорковых форм первого нижнего моляра). Среди
‘"восточных” маркеров следует отметить высокий по европейскому масштабу
процент шестибугорковых нижних моляров (11%, у северо-восточных финнов -
до 16%). Обращает на себя внимание крайне низкий процент бугорка Карабел-
ли у инарских саамов (13%).
От описанного варианта в целом мало отличаются Кольские саамы, имею¬
щие в целом такую же долю “восточного” компонента (лопатообразные рез¬
цы - 23,4%, коленчатая складка - 32,7%), но более матуризованные нижние мо¬
ляры (7% четырехбугорковых форм).
Два рассмотренных варианта довольно хорошо отражают характерные
особенности “северного грацильного” и “североевропейского реликтового”
комплексов, типичных для большинства финноязычных народов России и
Финляндии. К промежуточному варианту, сохранившему черты обоих комп¬
лексов, относятся саамы-колтты, которые по удельному весу “восточного”
компонента сближаются скорее с Кольской выборкой, но по некоторым при¬
знакам (бугорок Карабелли, четырехбугорковый первый нижний моляр) ско¬
рее сходны с инарскими саамами, т.е. с представителями северного грациль¬
ного варианта. В целом, однако, они все же более близки к восточному кругу
саамских групп, чего и следовало ожидать: по диалекту колтты близки к
26

крайней западной (нотозерской) группе Кольских сааамов; к тому же часть их
в Финляндии представляет недавних переселенцев из района Петсамо. Таким
образом, среди изученных саамских групп выделяются два хорошо различи¬
мых варианта: западный и восточный* Анализируя их, мы прежде всего долж¬
ны обратить внимание на тот факт, что одонтологический градиент (т.е. на¬
правление уменьшения концентрации “восточных" особенностей) среди изу¬
ченных саамских групп ориентирован не в соответствии с географией саам¬
ского региона, а прямо противоположным образом: “восточный" компонент
сильнее выражен не на востоке ареала, а на западной его окраине, в Финлян¬
дии* Это наводит на мысль, что саамский этнос изначально был неоднород¬
ным в антропологическом отношении и что первые волны миграции прото¬
саамов на запад, по-видимому, имели более значительный “восточный" ком¬
понент, чем современные саамы в среднем. Гипотеза “изначальной" неодно¬
родности находит подтверждение в том факте, что известная иротосаамская
краниологическая серия из Оленеостровского могильника характеризуется
более европеоидным одонтологическим комплексом, чем современные саа¬
мы Финляндии: по данным Р. Гравере (1984 г.) - лопатообразные резцы -
12%, шестибугорковые первые нижние моляры - 12,5%, вариант “II” второй
борозды метаконида - 30%, четырехбугорковые первые нижние моляры -
3,5%, бугорок Карабелли - 30,8%, коленчатая складка - 15,4%. Р. Гравере
считает, что именно этот могильник характеризует момент проникновения
“восточных” элементов в Прибалтику (мезолит, культура Суомусъярви) и
формирования протосаамского типа. Однако тогда остается без объяснения
наличие более значительной “восточной" примеси у современных финских
саамов. Очевидно, оленеостровская серия отражает лишь определенную
часть неоднородного по типу населения, характеризовавшегося мозаичным
распределением очагов большей илм меньшей концентрации “восточных"
элементов. Несомненно при этом, что на разных этапах своей этнической ис¬
тории саамы подвергались значительной метисации с более европеоидными
группами, что определяется уже самим географическим положением саам¬
ского ареала. Это служит также и еще одним аргументом в пользу гипотезы
более значительного в прошлом “восточного" компонента у какой-то части
протосаамских групп: ведь даже при наличии европеоидной примеси у совре¬
менных финских саамов “восточный” компонент в их одонтологическом ком¬
плексе прослеживается достаточно отчетливо.
Таким образом, наряду с почти “западным" обликом зубной системы чере¬
пов из Оленеостровского могильника среди протосаамов был, по-видимому,
представлен вариант, имеющий значительно больший удельный вес “восточно¬
го” компонента, что и определило исходную гетерогенность антропологическо¬
го типа саамов в целом. Возможно, конечно, предположить, как это делает фин¬
ский исследователь П. Кирвескари {Kirveskari, 1974), что характеристика саамов
за века сильно изменилась благодаря изоляции. Но такое объяснение не рас¬
крывает причин одновременного усиления разных “восточных" одонтологиче¬
ских черт, сложившихся в наблюдаемые в современном этносе комплексы. К
тому же, судя по одонтологической характеристике современных саамов, они,
во всяком случае в течение последних двух веков, вряд ли находились в услови¬
ях жесткой генетической изоляции: известно, что изоляция и инбридинг меняют
морфологические особенности зубов скорее в сторону матуризации и макро-
донтизма (Вайте, 1981), а одонтологический тип саамов XIX-XX вв. отличает¬
ся выраженным гипермикродонтизмом, т.е. саамы - “самый мелкозубый" народ
в мире (Selmer-Olsen, 1949; Зубов, 1968).
27

Придерживаясь гипотезы “изначальной” одонтологической неоднородно¬
сти саамского этноса, мы в то же время не исключаем и влияния эффекта мети¬
сации как одного из факторов возникновения мозаичности локального распре¬
деления антропологических компонентов в пределах ареала саамов.
Одонтологическая неоднородность саамов ставит еще один интересный,
с точки зрения антропологии, вопрос: какова степень генетического родства
“северного грацильного” и “североевропейского реликтового” комплексов,
которые, как известно, оба достаточно хорошо связываются с финноязыч¬
ными народами. Наличие в составе саамского этноса названных компонен¬
тов говорит как будто о генетической близости последних и о возможности
возникновения одного из них (“северного грацильного”) на базе другого (из¬
вестного уже в мезолите) либо путем трансформации (грацилизации вследст¬
вие мутационного эффекта), либо путем метисации. Два разных комплекса
маркеров в пределах саамского ареала могли сложиться вследствие неодина¬
ковых темпов единого редукционного процесса зубной системы на севере
Евразии или же вследствие метисации со среднеевропейским вариантом
на востоке и каким-то грацильным европеоидным на западе. Возникшие
в пределах саамского этноса значительные различия по степени грацилиза¬
ции моляров, как и различия по общему удельному весу “восточного” ком¬
понента, свидетельствуют о разобщенности отдельных саамских и прото-
саамских групп в ходе формирования современного этноса и о давней гете¬
рогенности антропологического типа этих групп. Межэтническая и внутри-
этническая гетерогенность современных финноязычных народов, включая
саамов, в значительной мере сводится к широкому спектру промежуточных
форм между “северным грацильным” и “североевропейским реликтовым”
комплексами, причем в основе формирования этого спектра лежат как
трансформационные, так и метисационные процессы, происходившие в раз¬
ные эпохи.
Исследование одонтологических показателей в выборках карел Кале-
вальского района и вепсов Прионежского района показали, что эти группы
относятся к основной массе финноязычных народов (в частности, финнов
Финляндии и эстонцев), характеризующихся хорошо выраженным “север¬
ным грацильным” комплексом одонтологических особенностей. Для карель¬
ской группы характерен в целом “западный” одонтологический тип (лопато¬
образные резцы - 3,3%, бугорок Карабелли - 40,0%, шестибугорковый пер¬
вый нижний моляр - 4,6%, четырехбугорковый второй нижний моляр -
78,3%, дистальный гребень тригонида - 5,5%). При этом отмечается и доста¬
точно хорошо выраженное своеобразие, проявившееся в некотором уклоне¬
нии комплекса в “восточном” направлении (понижен процент варианта “П”
второй борозды метаконида - 19% при одновременном повышении по евро¬
пеоидному масштабу типа “3” первой борозды параконуса - 23,8%), а самое
главное — в высокой частоте коленчатой складки метаконида (24,1%) при до¬
вольно хорошо выраженной грацилизации первого нижнего моляра (четы¬
рехбугорковые формы - 12,3%). Все эти особенности, в частности - две пос¬
ледних, являются яркими показателями принадлежности карел к почти
“классическому” “северному грацильному” типу. Одонтологический анализ
краниологических серий карел XIX-XX вв„ проведенный Р. Гравере {Граве¬
ре, 1987), показал результаты, очень близкие к описанным выше, за исклю¬
чением частоты лопатообразных резцов, которая оказалась выше, чем у со¬
временного населения (очевидно, сказался постоянно протекающий процесс
метисации с окружающим русским населением).
28

Выборка вепсов также может быть охарактеризована как принадлежащая
к “западному” одонтологическому комплексу, от которого она, как и карель¬
ская, обнаруживает ряд отклонений* В числе последних следует прежде всего
назвать очень высокий процент коленчатой складки метаконида (32,5%!).
Столь высокая частота в Европе встречается только у северо-западных прибот-
нийских финнов Финляндии (район Оулу). Зато второй “финский” показатель
(процент четырехбугорковых первых нижних моляров) у вепсов ниже, чем у ка¬
рел (9,8%). По одонтоглифическим маркерам вепсы обнаруживают “западный
сдвиг”, по сравнению с карелами (вариант “II” второй борозды метаконида -
34,1%, форма “3” борозды 1ра - 9,3%). В том же направлении отличается груп¬
па вепсов от карел по частоте четырехбугорковых форм второго нижнего мо¬
ляра (84,0%). Зато частота дистального гребня тригонида скорее показывает
“восточный” сдвиг, по сравнению с карелами (9,8%). По частотам лопатообраз¬
ных резцов (6,0%), бугорка Карабелли (44,4%) и шестого бугорка на первом
нижнем моляре (4,6%) вепсы - типично “европеоидная” группа, ничем не выде¬
ляющаяся среди основной массы европейского населения. Как карелы, так и
вепсы, судя по взятым выборкам, характеризуются достаточно типичным “се¬
верным грацильным” комплексом, свойственным большинству финноязычных
народов Прибалтики.
Суммарное сопоставление прибалтийско-финских и саамских выборок по
“средним таксономическим расстояниям” (СТР), а также проведенное нами гра¬
фическим методом {Зубов, 1982; 1989) показало следующее:
1)	среди всех финноязычных народов резко выделяются саамы, причем вы¬
борки кольских и финских саамов очень сходны между собой;
2)	к саамам очень близки группы финнов северо-восточных районов Фин¬
ляндии (Куусамо, Салла и Савукоски), что указывает на наличие общего гено¬
фонда этих популяций;
3)	выборка карел Калевальского района настолько близка к населению
юго-востока Финляндии (финской Карьялы), что эти две группы по одонтоло¬
гическим признакам можно было бы объединить в одну;
4)	к карелам близки также вепсы, коми-пермяки, коми-зыряне и финны
юго-запада Финляндии; по среднему таксономическому расстоянию к этой общ¬
ности примыкают: мордва-эрзя, горные мари, северные и центральные удмур¬
ты, восточные эстонцы;
5)	группа вепсов сходна с карелами, коми-пермяками, юго-восточными
и юго-западными финками, но все же имеет определенные черты свое¬
образия;
6)	различия между группами, входящими в описанную выше общность
(пункты 3-5), в среднем не достигают статистически достоверных величин;
от этого одонтологически единого конгломерата финноязычных групп су¬
щественно отличаются саамы, коми-ижемцы, северо-западные финны, луто-
вые мари;
7)	от рассматриваемой общности наиболее далеки в таксономическом отно¬
шении угорские выборки (венгры, ханты, манси), а также группы русских Севе¬
ро-Запада России;
8)	проведенный анализ позволяет предположить существование в древности
единого генетического пласта финноязычных (точнее - протофинноязычных)
групп, причем по одонтологическим характеристикам наиболее близки к этому
протоморфному населению карелы, коми-пермяки, вепсы; саамский одонтоло¬
гический комплекс имеет несколько иное происхождение и представляет собой
отдельную ветвь финно-угорских народов.
29

ДЕРМАТОГЛИФИКА
Интенсивное и систематическое изучение кожных узоров кисти финно¬
язычных народов рассматриваемого региона началось в 60-е годы XX в, и про¬
водилось рядом исследователей - ГЛ. Хить, А. Хорном, Р.Я. Денисовой,
Н.А. Долиновой, В. Леманом, Р. Джентцем и др. В настоящем разделе мы дела¬
ем очередную попытку подытожить результаты дерматоглифического изуче¬
ния этих народов в аспекте их расо- и этногенеза*.
Методы анализа. Нами были рассмотрены 33 мужские выборки, охватываю¬
щие свыше 3,6 тыс. человек. Серии обработаны по методу Камминса и Мидло, а
также Шармы (Cummins, Midlo, 1961; Sharma, 1964) авторами статьи и Р.Я. Дени¬
совой, и, следовательно, методические расхождения сведены к минимуму. Изуче¬
ны локальные группы всех основных прибалтийско-финских этносов и саамов.
Анализировались пять ключевых признаков: дельтовый индекс (Dl10), индекс
Камминса (1С), осевой проксимальный трирадиус ладони (t), истинные узоры на
гипотенаре (Ну), добавочные межпальцевые трирадиусы (ДМТ). Основные свой¬
ства этих признаков описаны в деталях (Хить, 1983; Хить,Долинова, 1990; 1997).
Шестой ключевой признак - узорность тенараД межпальцевой подушечки - в
многомерный анализ не вошел по двум причинам: он не разграничивает европео¬
идов и монголоидов, во-первых, и варьирует на территории Северной Евразии ис¬
ключительно широко и ненаправленно, во-вторых. Кроме того, рассматривались
два интегративных показателя, или комплекса, отражающих расовую основу: ев¬
ропеоидно-монголоидный (ЕМК) и североевропеоидный (СЕК), Первый рассчи¬
тывается при гипотезе наличия в выборке двух расовых компонентов - европео¬
идного и монголоидного и прямо связан с долей монголоидное™, находясь в об¬
ратной зависимости от содержания европеоидного компонента. Второй исключа¬
ет наличие монголоидного компонента, ограничиваясь европеоидным в двух его
вариантах - северном и южном. Поэтому СЕК правомерно применять, строго го¬
воря, лишь при анализе групп, в составе которых европеоидность абсолютно пре¬
обладает. Его величина связана прямо с долей северного и обратно - с долей юж¬
ного европеоидных компонентов. Техника вычисления комплексов нами неодно¬
кратно описана (Хить, 1983; 1986; 1991).
В качестве тотальной меры дивергенции послужило обобщенное дермато-
глифическое расстояние (ОДР). Оно вычислялось как средняя из стандартизо¬
ванных разниц по пяти признакам, причем каждая из них выражалась в процен¬
тах евразийской амплитуды популяционных величин признака. Весь указанный
набор приемов разработан и введен в дерматоглифические исследования под на¬
званием метода межгрупповой шкалы (Хить, 1983).
Прибалтийско-финские народы как часть финно-угорской языковой общ¬
ности. Прибалтийские финны, по данным дерматоглифики, представляют собой
разные варианты северных европеоидов. При этом некоторые из черт (ДМТ, Ну,
t) выдают наличие монголоидной примеси. Саамы, которые рассматриваются по
языку как особая ветвь финских языков и, по данным дерматоглифики, занима¬
ют особое место, обнаруживая значительную долю монголоидного компонента в
составе наименее смешанных выборок, происходящих из Финляндии.
При несомненном единстве дерматоглифического типа как популяции, так
и этносы прибалтийских финнов обнаруживают значительное разнообразие.
Они почти полностью занимают широкую шкалу вариаций европеоидно-монго¬
лоидного комплекса, которая включает всех финно-угров Евразии, чрезвычай-
* Подробнее см.: Хить> Долинова, 2000.
30

во разнородных по составу. Но большинство популяций имеет малые или сред¬
ние значения ЕМК и сближается с обобщенной группой европеоидного населе¬
ния Скандинавии и Восточной Европы. Доля северного европеоидного компо¬
нента у прибалтийско-финских народов заметно увеличена, особенно у вепсов,
карел, частично у финнов (и саамов России).
По данным кластерного анализа матрицы ОДР, в составе всех финно-угров
Евразии выделены три типа: два европеоидных и метисный монголоидно-евро¬
пеоидный.
Подавляющее большинство прибалтийско-финских выборок принадлежит
ко второму европеоидному (ФУ-2) типу, который наиболее характерен для фин¬
но-угров и имеет повышенную долю североевропеоидного компонента. Сюда
входят все выборки карел и вепсов, почти все эстонцы, основная часть финнов,
а также Кольские саамы. Другая, меньшая часть прибалтийско-финских наро-
юв (шесть финских и одна эстонская выборка) вошла в первый (ФУ-1) тип, у
которого уменьшены оба комплекса. Такая комбинация означает, что здесь по
сравнению с ФУ-2 наблюдается увеличение европеоидности, связанное с возрас¬
танием доли южноевропеоидного компонента. Три группы финляндских саамов
I горные, инарские и сколты) относятся к третьему (ФУ-3) типу, явно метисного
монголоидно-европеоидного происхождения, сходному с волго-камским и за¬
падносибирским вариантами.
Гетерогенность прибалтийско-финского населения еще ярче проявляется
при переходе с популяционного уровня на этнический, где закономерности вну-
трирасовой дифференциации выражены в максимальной степени (Хитъ, 1983).
И типологически (по комбинациям ключевых признаков) и статистически (по
сумме признаков) карелы, вепсы, финны и эстонцы тяготеют к мордве, коми и
венграм, будучи при этом все-таки ближе друг к другу (Хить, Долинова, 2000).
Саамы близки с марийцами, удмуртами и манси. Очевидна причина этих взаимо¬
отношений: карелы, вепсы, финны и эстонцы имеют примерно такую же долю
монголоидного компонента, что и европеоидное население Восточной Европы
в целом. Однако при этом у прибалтийских финнов сильнее развиты североев¬
ропеоидные черты. Что касается саамов, то они по величине ЕМК ближе к або¬
ригенам Сибири, чем Европы, а по величине североевропеоидного комплекса
почти сравнимы с вепсами.
Насколько гомогенны и как располагаются этносы прибалтийских финнов,
рассмотренные в системе финно-угров? Об этом можно судить по данным ком¬
понентного анализа локальных финно-угорских выборок. Этнические ареалы,
очерченные по данным о популяциях, рисуют картину непрерывных трансгрес¬
сий этносов, выстраивающихся по оси абцисс “Запад-Восток”, что означает пе¬
реход от европеоидных популяций к монголоидным. Так же широк разброс аре¬
алов по оси ординат, связанной с направлением “Север-Юг“. Не обнаруживают
взаимных захождений ареалы лишь двух групп этносов: с одной стороны, это
финны, карелы, вепсы, мордва, эстонцы, с другой - ханты, марийцы, а также са¬
амы и удмурты (в двух последних случаях единичные выборки уходят в “чужую”
зону). Карелы, исключительно гомогенные, полностью инкорпорированы фин¬
нами, как и вепсы, В составе вепсов североевропеоидная основа несколько раз¬
мыта, а доля монголоидной примеси увеличена. Что касается саамов, то их аре¬
ал невелик и расположен в “монголоидном” квадранте системы координат.
Существенно рассмотреть и взаимоотношения прибалтийских финнов с ши¬
роким кругом народов Северной Евразии.
Кластерным анализом матрицы ОДР выделены три скопления, отражающие
расовый состав групп {Хить, Долинова, 2000). Первое полностью состоит из на¬
31

родов, европеоидных по расовому типу и по дерматоглифическому комплексу.
Сюда входят прибалтийские финны и все остальные восточноевропейские наро¬
ды, кроме марийцев, удмуртов, чувашей, башкир и саамов. Последние пять этно¬
сов образуют второй кластер вместе с манси, хантами, сибирскими татарами, ке¬
тами и ненцами. Третье скопление образуют долганы, нганасаны и эвенки. В пре¬
делах первого, т.е. включающего европеоидов, кластера финны, карелы и вепсы
обособляются (вместе со шведами) в “североевропеоидном” субкластере, где все
его члены связаны между собой теснейшим сходством. Что касается саамов, то
они располагаются в центре скопления метисных народов Поволжья и Западной
Сибири, что свидетельствует об их инородном происхождении.
Таким образом, и на этническом уровне, в максимальной степени отражаю¬
щем результаты этногенетического процесса, прибалтийско-финские народы
оказываются неоднородными.
Соотношение дерматоглиф инеской и языковой дифференциации прибал¬
тийских финнов. Исследованиями тюркских народов бывшего СССР и финно-
угорских этносов Евразии было установлено несовпадение дерматоглифической и
языковой классификаций, что означает отсутствие причинно-следственной связи
между ними. Дифференциация по признакам кожного рельефа отражает скорее
итоги процесса расогенеза, а не лингвогенеза (Хить, 1990; Хить, Долинова, 2000).
В частности, схемы дивергенции финно-угров, построенные на основе данных
сравнительной лингвистики (Хайду, 1983) и дерматоглифики, различаются корен¬
ным образом. Но прибалтийские финны - исключение из этого правила. Основная
их часть (карелы, вепсы, финны и эстонцы) и по языковым, и по дерматоглифиче-
ским особенностям образуют единую общность, отчетливо обособляясь от осталь¬
ных финно-угров. Одновременно эти народы по антропологическому типу отно¬
сятся к северным европеоидам, представленным разными вариантами. Таким об¬
разом, именно здесь, в циркумбалтийском регионе, где основной процесс расоге¬
неза шел в антропологически и этнически однородной среде, в итоге возникло оп¬
ределенное антропологическое и языковое единство. Антропологические грани¬
цы его птре языковых; напомним, что в этот круг по признакам дерматоглифики
включаются шведы (и, вероятно, норвежцы и датчане, данными о которых мы не
располагаем). В остальном же при сопоставлении обеих схем наблюдается суще¬
ственное расхождение в составе и взаимоотношениях группировок. По кожным
узорам объединяются народы, сходные и по антропологическому типу (коми,
мордва, венгры; марийцы, удмурты, манси), что составляет резкое расхождение с
лингвистической классификацией, выделяющей волжских финнов, пермских фин¬
нов и угров. Показательно, что саамы в дерматоглифическом отношении выходят
из круга прибалтийско-финских народов и объединяются с народами смешанного
европеоидно-монголоидного происхождения (с удмуртами, мари и манси - по то¬
тальной дивергенции, с хантами - по двум первым главным компонентам).
КРАНИОЛОГИЯ
С территории Северо-Запада России мы располагаем значительными кра¬
ниологическими материалами, позволяющими не только дать антропологиче¬
скую характеристику финноязычных народов этого региона, но и проследить
динамику антропологических вариантов их территориальных групп.
Саамы Кольского полуострова как прибрежные, (морские саамы), так и
жившие в центральной части полуострова (тундровые саамы) обладают рядом
характеристик, сближающих их между собой, а также с саамами из Норвегии и
Финляндии. Это грацильная, короткая и широкая, очень низкая черепная ко-
32

Карта 2. Карта-схема расположения могильников ХУШ-Х1Х вв. (составлена В. Хартанови-
чем; выполнена И,Г. Клюевой)
/ - Иокашга, 2 - Варзино, 3 - Пулозсро, 4 - Чальмны-Варрэ, 5 - Чикша, 6 - Регярви, 7 - Компаково, 8 -
Пеккавуара, 9 - Боконвуара, 10 - Кондиевуара, 11 - Турха, 12 - Суйстамо, 13 - Куркиёки, 14 - Липпово
робка брахикранной формы; низкое, широкое, несколько уплощенное по евро¬
пейскому масштабу лицо и на уровне точки назион, и на уровне субспинале. На¬
ряду с этим в антропологическом составе Кольских саамов можно выделить ло¬
кальные варианты, различия между которыми, однако, невелики и не выходят
за рамки одного антропологического типа.
Наиболее представительным для характеристики собственно лапоноидных
2. Прибалтийско-финские...
33

особенностей, свободным от инородных примесей, по всей вероятности, можно
считать краниологический вариант черепов из саамского погоста Чальмны-
Варрэ, расположенного в наиболее труднодоступной части острова (карта 2),
Саамов из Чальмны-Варрэ отличает самое низкое и уплощенное среди Коль¬
ских групп лицо, слабо выступающий нос, ряд других показателей. Черепа из
Варзино и Иоканги (Иоканьги) - погостов, расположенных на побережье Ба-
ренцева моря, менее широколицые, чем чальмны-варрсхие, с более высоким и
профилированным лицевым скелетом, сильнее выступающим носом. Черепа из
Пул озера недлинные, но широкие и самые массивные среди саамских.
Величины и направление различий между признаками территориальных
групп саамов Кольского полуострова дают основания для предположения о при¬
сутствии в составе тундровых саамов европейской примеси. Однако остается не¬
ясным вопрос о времени и причинах появления такой примеси. Более европей¬
ский (антропологически) облик черепов из Варзино и Иоканги можно считать
результатом древнего смешения, но, возможно, также, что он является резуль¬
татом относительно недавних контактов саамов на побережье Баренцева моря
с разнообразным в антропологическом и этническом планах временным и по¬
стоянным несаамским населением Кольского полуострова - поморами, норвеж¬
цами, финнами.
Краниологический материал по карелам (10 серий черепов) есть по всем их
основным группам: карелам-ливвикам, карелам-людикам, группам собственно¬
карельского диалекта и сегозерским карелам (.Хартанович, 1986).
Черепа карел в целом имеют небольшой продольный и значительный попе¬
речный диаметры, т.е. брахикранную черепную коробку. Существенная их осо¬
бенность - очень большая высота черепа по измерениям как от порионов, так и
от точки базион. При этом высотно-продольный указатель большой, высотно¬
поперечный - средний. Лоб прямой, довольно широкий. Длина основания черепа
средняя, лица - значительная, а их отношение свидетельствует о мезогнатности
лицевого скелета. Лицо неширокое, а в соотнесении с широкой черепной короб¬
кой оно узкое, средневысокое. Величина назомалярного угла говорит о некото¬
рой (в масштабах вариаций этого признака на территории Европы) уплощенно-
сти лица на верхнем уровне, а зигомаксиллярного угла - о достаточно резкой кли-
ногнатности на среднем. В вертикальном плане лицевой скелет резко ортогнатен
и в общем, и в альвеолярной части. Орбиты неширокие, низкие. Отражающие
строение грушевидного отверстия носа размеры и указатель средней величины.
Угол выступания носа к линии профиля большой. Носовые кости и переносье до¬
вольно широкие, высокие по указателю, и особенно по абсолютным размерам.
Таким образом, основные параметры карельских краниологических мате¬
риалов свидетельствуют о чрезвычайной специфичности присущего этим чере¬
пам антропологического комплекса. Его основные особенности заключаются в
сочетании очень высокой, брахикранной формы черепной коробки, средневы¬
сокого и неширокого, ортогнатного по углу и мезогнатного по указателю лица
со средней горизонтальной профилировкой на верхнем уровне и резкой - на
среднем, высокого переносья и сильно выступающих носовых костей. Этот
комплекс характеристик резко отличает карельские черепа от краниологиче¬
ских материалов других народов Евразии, как финноязычных, так и относящих¬
ся к иным языковым группам.
В краниологических сериях карел наряду с общими чертами отмечаются не¬
которые специфические особенности, позволяющие выделить ряд вариантов в
пределах общего антропологического типа. Один тип представлен черепами из
северной Карелии, с территории распространения собственно-карельского диалек¬
34

та - это наиболее массивные, с очень большой высотой черепа, очень широким
лицом и узким, сильно выступающим носом с высокими костями и переносьем*
Второй тип представляют черепа карел-ливвиков и карел-людиков из средней
Карелии. Они отличаются от северных преимущественно более узким лицом.
Особый интерес представляют краниологические серии, происходящие из
районов расселения сегозерских карел. Сегозерские черепа имеют наиболее
плоские переносье и носовые кости, несколько меньший угол выступания носа
а больший зигомаксиллярный угол. Эти и Другие особенности дают основания
тля отнесения черепов сегозерских карел к третьему антропологическому вари¬
анту и сближают их с черепами саамов. Но при этом вариации признаков чере¬
пов карел Сегозерья в целом не выходят за рамки изменчивости показателей в
пределах общего для карел антропологического типа.
Среди материалов с территории Карелии присутствуют и серии, существен¬
но отличающиеся по своему антропологическому типу от остальных карель¬
ских. Это, во-первых, одна из групп из северного Приладожья - материалы из
чогильника XIX в. в Суйстамо. Погребения в нем различались по типу надмо¬
гильных сооружений: встречались как с православным восьмиконечным кре¬
стом, так и лютеранским четырехконечным. Черепа из лютеранских погребе¬
ний , по сравнению с православными, имеют гораздо более низкую черепную
коробку, высокие лицо, орбиты и грушевидное отверстие. Лицевой скелет у них
ченее уплощен на обоих уровнях, дакриальный и симотический указатели боль¬
ше, как и угол выступания носа. По основным характеристикам материалы из
лютеранских погребений явно отличны от черепов из захоронений с православ¬
ным обрядом. Первые близки к финским, тогда как черепа из православных по¬
гребений близки к карельским.
При формировании антропологического состава населения северо-западно¬
го Приладожья несомненную роль сыграли миграционые процессы. На этой
территории с XVII в. стали расселяться, а затем преобладать переселенцы из
Финляндии. При этом шла и массовая эмиграция карел с Карельского перешей¬
ка и северо-западного Приладожья как в северные районы современной Каре-
лип, так и в Тверскую губернию и другие места Северо-Западной России. Кра¬
ниологическая серия из Куркийоки, представляющая население северо-запад-
эого Приладожья XIX-начала XX в., оказалась однородной в антропологиче-
гком отношении и промежуточной по многим признакам между финскими и ка¬
рельскими черепами, но ближе к последним. Такая однородность свидетельст¬
вует о законченности процессов метисации финского и карельского населения
з этом регионе; ее промежуточное положение, при сдвиге в карельскую сторо¬
ну - о значительной доле участия карельского субстрата в сложении антрополо¬
гического типа жителей юго-западной Карелии XIX-начала XX в.
Серия черепов, по своим особенностям резко отличающаяся от остальных ка¬
рельских, происходит с территории Беломорского района и была получена из мо¬
гильника близ д. Компаково. Черепа из Компаково имеют гораздо более низкую
черепную коробку, низкое и менее профилированное, особенно на среднем уров¬
не. лицо. Они заметно грацильнее остальных групп. Все эти характерные черты
гают основания для сближения черепов из этого пункта с саамскими. Антрополо¬
гический комплекс черепов из Компаково наиболее близок саамскому антропо¬
логическому варианту прибрежных групп саамов Кольского полуострова.
Учитывая особое положение черепов из Компаково в составе карельских
:ерий, а также некоторые “лапоноидные” тенденции групп сегозерских карел,
гледует несколько подробнее остановиться на историческом аспекте проблемы
взаимодействия саамского и карельского населения в последние столетия.
35

В лингвистических, исторических, этнографических источниках содержится до¬
стоверная информация о том, что в недалеком прошлом территория расселения
саамов и карел существенно отличалась от современной. Лингвистические ис¬
следования последних лет выявили топонимы саамского происхождения на всей
территории Карелии, вплоть до р. Свирь (,Лескинеи Б., 1967; Керт, 1960). Фин¬
ляндские лингвисты обнаружили саамскую топонимику и на Карельском пере¬
шейке. Писцовые книги и акты XVI в. проводят южную границу лопских пого¬
стов по северному Прионсжью (Лукъянченко, 1979). Существуют исторические
свидетельства о присутствии лопских погостов в XVI в. и в южном Приладожье
{Кирпичникову 1984).
С другой стороны, известно, что в средней и северной Карелии постоян¬
ное карельское население в небольшом количестве стало появляться только
начиная с XI-X1I вв. н.э. Продвижение карел на север продолжалось и поз¬
же, но до конца XVI в. оно не было массовым. Большие группы карел про¬
двинулись на север Карелии, как уже упомянуто, в начале XVII в. К этому же
времени, вероятно, следует относить и окончательное оттеснение саамского
населения с территории Карелии на Кольский полуостров и (или) его частич¬
ную ассимиляцию. О том, что саамы, пришедшие из Карелии, в какой-то сте¬
пени оказали влияние на формирование Кольских саамов, свидетельствуют
элементы традиционной культуры терских саамов - одной из групп саамов
Кольского полуострова. Эти элементы связывают терских саамов с “лешей
лопью”, отмечаемой в Карелии документами XVI-XVII вв. и остатки кото¬
рой в XVIII в. еще жили в северных районах Карелии (Лукъянченко, 1979),
Наряду с этим следует учитывать взаимодействие саамов и карельского на¬
селения. Во-первых, можно допустить, что часть саамского населения, оттес¬
няемого на север Карелии, осталась на местах прежнего обитания и вошла в
состав местного карельского населения. Такое предположение подтвержда¬
ют данные о языке и этнографии уже упомянутой группы сегозерских карел.
Несмотря на то что местное население говорит на собственно-карельском
диалекте карельского языка, сами карелы Сегозерья называют свой язык
лопарским. Особенности материальной и духовной культуры карел этой
группы отчетливо указывают на связь с саамской культурой, а в их самона¬
звании вплоть до недавнего времени сохранялся этноним “ланий” (Бубрих,
1947; Конкка У.С., Конкка А.П,у 1980; Никольская, Косменко, 1981; см. так¬
же раздел “Карелы” настоящего издания).
Длительные контакты саамов и карел оставили, видимо, следы не толь¬
ко в языке и культуре, но и в антропологическом облике обоих народов. У
саамов на результат таких влияний еще в середине XIX в. обратил внимание
во время фольклорных и лингвистических экспедиций Элиас Лённрот. Он
отметил сходство саамов восточных районов Кольского полуострова - по¬
томков упомянутой выше “лешей лопи” - с карелами (Путешествия..., 1985).
Наблюдение Лённрота подтверждают неопубликованные соматологические
материалы М.В. Битова. Согласно этим данным, в антропологическом типе
восточных Кольских саамов содержится значительная карельская примесь
(.Лукъянченко, 1971).
С другой стороны, приведенные факты антропологической специфики ка¬
рельских краниологических материалов из Сегозерья, и особенно из Компако-
во, можно рассматривать как достаточно весомое доказательство сохранения в
той или иной степени у отдельных групп карел сходных с лапоноидным комплек¬
сом признаков, по-видимому, генетически связанных с ранним саамским населе¬
нием Карелии. Однако это население вряд ли оказывало существенное влияние
36

на формирование антропологического типа карел в целом, а сами такие группы
скорее всего существовали в массе карел в виде отдельных островков. Даже в
XVI в. население занимавших огромную часть территории современной Каре¬
лии лопских погостов было очень невелико в численном отношении и составля¬
ло около 6-7 тыс. человек (Жербин, Морозов, 1983). Незначительную роль са¬
амского субстрата в антропологическом составе карел подтверждает и отсутст¬
вие меридионального градиента нарастания лапоноидности с юга на север в ка¬
рельских краниологических сериях. Самые северные карельские группы, из Ка-
левальского района Карелии, напротив, имеют наиболее отличный от саамов
краниологический комплекс.
Из финноязычного населения Северо-Запада России в нашем распоряжении
есть также краниолотческие материалы ижор Курголовского полуострова
неопубликованные данные автора). Мужские черепа ижорцев отличаются ко¬
роткой и широкой, брахикранной по указателю черепной коробкой. Высота че¬
репа очень большая. Лицо невысокое, довольно широкое, несколько уплощен¬
ное на уровне точки назион и резко профилированное на уровне точки субспи-
нале. Носовые кости и переносье высокие и по абсолютным размерам, и по ука¬
зателям. Нос к линии профиля выступает сильно. Таким образом, очевидно, что
по всем основным характеристикам ижорские материалы очень близки антро¬
пологическому типу карел.
Морфологические особенности серий черепов населения Фенноскандии,
Северо-Запада России и Восточной Прибалтики позволяют выделить в их со¬
ставе несколько антропологических типов. К первому относятся краниологиче¬
ские материалы шведов и норвежцев. Второй составляют саамы. Финны и эс¬
тонцы образуют третий краниологический тип, по многим показателям занима¬
ющий промежуточное положение между первыми двумя. И, наконец, у карел и
ижоры выявлен четвертый, очень специфичный комплекс.
Подводя итоги, можем констатировать, что краниологические данные сви¬
детельствуют, что прибалтийские финны в антропологическом отношении не
едины. Например, финны и эстонцы более сходны с финноязычными народами
Поволжья, чем с карелами. Карелы, с одной стороны, обнаруживают общие
зерты с коми-зырянами (.Хартанович, 1991), с другой - демонстрируют очень
своеобразный комплекс признаков, по-видимому, доставшийся им от древнего
субстратного населения восточнобалтийского ареала. Саамы вообще отлича¬
ются крайне специфическими антропологическими характеристиками.
В целом все прибалтийско-финские народы несомненно относятся к евро¬
пеоидной группе популяций. Вместе с тем отдельные особенности антрополо¬
гического облика прибалтийских финнов, и даже населения Северо-Запада
России и Восточной Прибалтики в целом, заставляют антропологов в тече¬
ние уже длительного времени вести дискуссию о возможности участия древ¬
них азиатских иммигрантов в генезисе населения данного региона (сводку би¬
блиографии см.: Гохману 1986). Дело в том, что отдельные признаки или груп¬
пы признаков у некоторых из этих народов или сходны с таковыми у азиат¬
ских монголоидов, или демонстрируют тенденцию к сходству. Такие особен¬
ности выражены в разных популяциях и на различных территориях неравно¬
мерно. В наибольшей степени сходство с монголоидами проявляют саамы, в
меньшей - практически все остальные прибалтийско-финские народы, хотя
г-ы на уровне отдельных групп. При этом необходимо отметить, что “монго¬
лоидные” характеристики у всех них крайне противоречивы и сочетаются с
вполне “европеоидными”.
37

В российской (советской) антропологии были выработаны две основные
гипотезы, объясняющие причины возникновения этих особенностей. Со¬
гласно одной, получившей название “метисационной”, в формировании ан¬
тропологического состава населения Северо-Запада России и восточной
Прибалтики принимали участие выходцы из-за Урала, причем такие мигра¬
ции проходили уже в древности, в мезо-неолитическое время. Согласно дру¬
гой - расогенез населения этой территории происходил без участия азиат¬
ских популяций и отдельные антропологические характеристики прибалтий¬
ских финнов лишь внешне сходны с таковыми у азиатских монголоидов, но
не связаны с ними генетически.
В последнее время, после накопления новых массовых палеоантрополо¬
гических и краниологических материалов, получает подтверждение скорее
точка зрения, которая предполагает воздействие обоих этих факторов. Не
исключено, что на север Восточной Европы и в Фенноскандию проникали в
разное время группы популяций из-за Урала. Но вместе с тем очевидно, что
древнейшее европеоидное население этого ареала отличалось крайне свое¬
образным комплексом антропологических показателей, включавшим и по¬
хожие на монголоидные, но не зависимые от метисации с ними краниологи¬
ческие признаки.

СААМЫ
ГЛАВА 1
ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ
В настоящее время саамы живут на территории четырех государств: Норве¬
гии (не менее 25 тыс. человек), Швеции (около 17 тыс, человек), Финлян¬
дии (5,7 тыс, человек) и России (менее 2 тыс. человек)*. Родным языком
саамский считают около 20 тыс. человек (Национальный состав населения
РСФСР, 1989. С. 104; Magga, 1993. S. 46).
Самоназвание саамов: samlint, samld, sdbme, sapmelas и др.
Древнейшее упоминание о саамах содержится в трудах римского историка
Тацита (1—II вв. н.э.). Он называет их fenni, finni, finn. Византийский хроникер
Прокопий Кесарийский (VI в. н.э.) упоминает дикий народ - skrithifinne, живу¬
щий на земле Thule. Название страны “Лаппия” (и ее жителей - “лапли”) впер¬
вые встречается у Саксона Грамматика (конец XIII в.). Норвежцы и в настоящее
время называют саамов “финлап” (finnlap), шведы - “лапп” (1арр), финны и ка¬
релы - “лапгаГ, “лаппалайнсн” (lappi, lappalainen). Финские исследователи эти¬
мологизируют этот термин различно: Тойво Итконен считает его производным
jt финского lape, lappea (сторона), Эркки Итконен - от шведского 1арр (место).
Существуют интересные попытки связать термин “лаппи”, одно из значений ко¬
торого в финском языке “клин”, с древними межэтническими контактами саа¬
мов и води (ср.: SKES. ХН-З. S. 977; Валонеи, 1982. С. 78-79). В старых русских
источниках употреблялся термин “лопь”, и русские в прошлом называли саамов
лопарями. Термин “лопарь” вообще широко вошел и в русскую, и в зарубежную
этнографическую литературу. В настоящее время в России утвердился этноним,
соответствующий самоназванию - саамы (или саами).
Саамы - народ самобытной арктической культуры. Живя с незапамятных
зремен в суровых природных условиях Севера, они выработали приспособлен¬
ный к ним тип хозяйства. Правда, он не един для всех групп саамов. Террито¬
рию, где живут саамы, можно разделить на четыре естественных ареала: 1) лес¬
ные районы северной Швеции и Финляндии; 2) побережье Северного Ледовито¬
го океана; 3) горные районы Норвегии, Швеции и Финляндии и 4) Кольский по¬
данные о численности саамов статистически колеблются от 36 до 70 тысяч. Эго происхо¬
дит вследствие разного подхода к определению этнической принадлежности: в одних случа¬
ях она основывается на происхождении, в Швеции - на наследном праве на оленеводство, в
России - на самосознании человека.

луосгров. В соответствии с природными условиями этих ареалов сформирова¬
лись и хозяйственно-культурные типы. “Лесные” саамы в прошлом занимались
в основном охотой на дикого северного оленя и пушных зверей, а также лесным
оленеводством. Основное занятие норвежских саамов северного побережья -
морское рыболовство, горных саамов - преимущественно оленеводство и т. д.*
Российские саамы живут на Кольском полуострове, в Мурманской области.
Для материковой части Мурманской области характерен горный рельеф,
наиболее крупные горные безлесные массивы - это Туадаш, Сальная, Волчья,
Чуна и Монче тундры высотой до 1000 м над уровнем моря. Их цепь продолжа¬
ют на Кольском полуострове Хибинские и Ловозерские горные тундры подко¬
вообразного очертания, с плоскими вершинами, достигающие в высших точках
1200-1300 м абсолютной высоты. Массивы круто обрываются к окружающим
их низинам, в которых лежат крупные озера: Имандра, Умбозеро, Ловозеро.
К северу и югу от центральной гряды, за узкими, изобилующими озерами
низменностями тянутся невысокие (400-500 м) горные цепи. Северная цепь,
идущая вдоль Мурманского побережья, в восточной части носит название гря¬
ды Кейв, а ее южная часть заканчивается близ Кандалакшского залива Белого
моря Колвицкими тундрами. Эти массивы обрываются к берегам Баренцева мо¬
ря (на севере) и Кандалакшской губы (на юге) крутыми склонами, образуя мас¬
су узких фиордообразных заливов.
Характер рельефа, близкое залегание водонепроницаемых пород, большое
количество осадков и малое испарение вызывают скопление поверхностных
вод. В Мурманской области протекает около 21 тыс. рек общей протяженно¬
стью свыше 60 тыс. км и насчитывается свыше 100 тыс. озер. Более 20% Мур¬
манской области занято болотами.
На реках и озерах Мурманской области устойчивый ледяной покров дер¬
жится в течение 150-210 дней в году.
Положение подавляющей части Мурманской области за Полярным кругом
и наряду с этим близость теплого течения Гольфстрим определяют уникаль¬
ность местных климатических условий. Низкое летнее солнцестояние и кругло¬
суточные полярные дни сменяются короткими осенне-зимними полуденными
сумерками и затем продолжительными полярными ночами. Число полярных
дней колеблется от 17 суток на юге области до 107 на севере. Гольфстрим опре¬
деляет высокие зимние температуры воздуха, а значительные температурные
различия Баренцева моря и материка в летние и зимние месяцы - большую из¬
менчивость температуры при смене направления ветра.
В разных частях области число дней с осадками колеблется от 150 до 245, а
годовое количество осадков - от 340 до 640 мм. Преобладающая масса осадков
выпадает в виде летних дождей, в среднем от 200 до 320 мм.
Первые заморозки бывают уже в августе, последние - в конце мая-начале
июня. Осень обычно ранняя, часто затяжная, дождливая. Продолжительность
безморозного периода на побережье превышает 100 суток, во внутренних районах
колеблется от 50 до 100 дней. Первый снег выпадает в третьей декаде сентября, а
устанавливается снежный покров во второй декаде октября. Колебания между
средними ночными и дневными температурами в период незаходящего солнца, а
также в период зимних полярных сумерек всего 3^4 градуса. Гололеды и ледяная
корка, сильные морозы, метели и туманы не благоприятствуют оленеводству.
* Подробнее об этноэкологических группах зарубежных саамов см,: Линкола, 1982 (примем,
ред.).
40

По особенностям климата, рельефа и почв в Мурманской области выделя¬
ются две геоботанические зоны - тундровая и таежная - и между ними неболь¬
шая полоса лесотундры. Зона тундры - это северная окраина Кольского полу¬
острова шириной от 20-30 км на западе и до 120 км в средней части. Леса состо¬
ят в основном из ели, сосны и березы; ель преобладает на востоке и севере, а со¬
сна - на западе и юге. По долинам рек растут ивняки, стоят березовые и елово¬
березовые леса с травянистым покровом почвы.
Особенности климата и ландшафта определяют флору и фауну Мурман¬
ской области. Уже в начале апреля, при сплошном снежном покрове прилетают
пуночки, гуси, утки, скворцы; во время снеготаяния появляются трясогузки.
В период с середины мая до середины июня начинает зеленеть береза, распус¬
каются листья ив, цветет вороника, пушица и другие ранневесенние травы. Оле¬
ни переходят на свежий зеленый корм. С середины июня наступает время цве¬
тения черемухи и ягодников: черники, голубики и многих трав. Начинается на¬
шествие комаров и гнуса. С конца июня - начала июля цветет брусника и зацве¬
тает рябина. К этому времени трава и кустарники достигают полного развития.
В конце июля-начале августа созревает морошка, а затем голубика и черника,
Подходит пора красных грибов. Ко второй половине сентября березы и кустар¬
ники полностью желтеют, наступает пора сплошных ночных заморозков.
В Мурманской области обитают 32 вида млекопитающих, из них 8 промы¬
словых. Здесь встречаются медведь, волк, олень, лось, куница, горностай, лиса,
белка, заяц, росомаха, выдра, мышь и др.
В области водится до 200 видов птиц. Наиболее распространены различные
виды уток, гуси, лебеди, чайки, гагары, куропатки, рябчики, вороны, ястребы и др.
Рыбы внутренних водоемов представлены 29 видами. Нерест большинства
пород рыб происходит в ранний осенний, осенний и зимний периоды. Промы¬
словые виды рыб - это семга, кумжа, сиг, хариус, щука, плотва, налим, окунь,
срш. В Баренцевом море обитает около 120 видов рыб, из которых важнейшую
промысловую породу представляет треска.
Своеобразный тип хозяйства саамов связан с сезонными перекочевками и
уникальной социальной организацией саамов, так называемым сыййтом. Важ¬
нейшим общественным органом управления у саамов был собор (собэр) - соб¬
рание старших или глав семьи. В функции собора входил контроль за охотничь¬
ими и рыболовными угодьями семей (см. главы 5 и 6 о хозяйственной и социаль¬
ной организации саамов в настоящем издании).
Цикл кочевания зависел не только от местного ландшафта и времени года,
но и от биологических особенностей поведения объектов хозяйствования (оле¬
ни. рыба, птица, звери). На вопрос писателя М. Пришвина к саамам, почему их
называют кочующими, они отвечали: “А вот почему кочующие: один живет
камня, другой у ягельного бора, третий - у Железной вараки. Весной лопарь
эколо рек промышляет семгу, придет Ильин день - переселится на озера, в по¬
ловине сентября - опять к речкам... Около Рождества - в погост, в пырт... По¬
тому кочующие, что лопарь живет по рыбе и по оленю. В жаркое время олень
эт комара подвигается к океану. Лопарь - за ним. Так уж нам Бог показал, он
правит, он создатель” {Пришвин, 1987. С. 229).
Характер традиционного саамского хозяйства предполагал как нечто само
собой разумеющееся бережное отношение к природе. Саам никогда не брал ры¬
бы или птицы больше, чем нужно для нужд семьи, птицу или зверя с детенышем
не трогал. Хороший урок тому же М. Пришвину преподал саам Василий, сказав
ему, когда писатель хотел подстрелить куропатку: “У нее детки, нельзя стре¬
лять, надо пожалеть. Грех!” {Пришвин, 1987. С. 242).
41

Суровые условия Севера способствовали выработке в характере саамов гу¬
манистических начал, чувства коллективизма, помощи друг другу. Один из пер¬
вых исследователей саамского языка М. А. Кастрен писал, что саам “тих, мирен,
уступчив. Любимое его слово - мир: миром он встречает вас, миром и провожа¬
ет; мир для чего все. Он любит мир, как мать любит вскормленное ею дитя”
(цит. по: Кошечкин, 1983. С. 34).
Цикличная система хозяйства просуществовала у саамов в чистом виде до
начала XX в. Ликвидация традиционной системы пользования угодьями в 1917 г.
и затем коллективизация разрушили эту систему. Значительный урон природе
и традиционным видам хозяйственной деятельности саамов нанесло промыш¬
ленное освоение края, проводившееся к тому же без использования экологиче¬
ски чистых технологий. В статье П. Усачева “Отравленный вдох” приводятся
ошеломляющие цифры нарушения экологического равновесия на Кольском по¬
луострове. По этим данным, промышленные предприятия и автотранспорт еже¬
годно выбрасывают в атмосферу около 800 тыс. т вредных веществ, а комбина¬
ты “Североникель” и “Печенганикелъ” ежесуточно - около 1500 т. Из
460 млн кбм промышленных и бытовых стоков 260 млн в год сбрасывается в от¬
крытые водоемы без очистки. В ягодах, растущих на территории протяженно¬
стью 30-35 км к югу и северу от комбинатов, концентрация никеля превышает
предельно допустимую норму в 20 раз (Север. 1992. N° 9. С. 88-93).
Саамов, по существу, отторгли от привычной среды обитания. Отрасли, хо¬
зяйства, считавшиеся исконно саамскими, подчинены государственным структу¬
рам и не приносят того дохода саамскому населению, который могли бы. В са¬
амских семьях неуклонно снижается рождаемость (с 1970 г. она сократилась на
30%). Саамки все реже выходят замуж за саамов: за последние 10 лет в Ловоэе-
ре из 18 браков только один был однонациональным-саамским (НШипеп, 1990).
Многие саамы умирают неестественной смертью: погибают в автомобильных
катастрофах, пропадают и замерзают в тундре в состоянии опьянения; уходят из
жизни добровольно.
Со времени начала демократизации общества в России у саамов отмечается
некоторый подъем национального самосознания и культуры. Воссоздание саам¬
ской письменности повысило статус саамского языка. Создана Ассоциация
Кольских саамов (1989 г.), содействующая социальному и культурному поддер¬
жанию самобытной культуры потомственных оленеводов. Успешно развивают¬
ся культурные и спортивные связи Ассоциации с зарубежными обществами и
организациями саамов. Восстанавливаются народные промыслы.
Но восстановление саамского социума связано тем не менее со значитель¬
ными трудностями. Для этого необходим поддерживаемый правительством
комплекс экономических, социальных и культурных мероприятий.

ГЛАВА 2
ЭТНОГЕНЕЗ СААМОВ
аамский язык имеет значительные совпадения в морфологической струк¬
туре и общность объема лексики, а также типологические сходства с
финно-угорскими языками. Он наиболее близок к прибалтийско-фин¬
ским языкам, но в нем есть ряд признаков, отличающих его от остальных язы¬
ков этой группы. Саамы значительно отличаются от своих ближайших языко¬
вых родственников - прибалтийских финнов - и по данным физической антро¬
пологии. Особняком в кругу прибалтийско-финских народов стоит и их тради¬
ционная материальная и духовная культура. Все это послужило причиной дли¬
тельных дискуссий о происхождении саамов. Основные теории нашли освеще¬
ние в статье Ю.Х. Тойвонена “К проблеме протолопарей” (Toivonen, 1949). Все
они могут быть сведены к двум диаметрально противоположным точкам зрения
пли гипотезам.
Согласно одной гипотезе саамы первоначально не принадлежали к числу
финно-угорских народов. В глубокой древности этот арктический народ сопри¬
касался с самодийскими племенами, позже вошел в контакт с прибалтийско-
финскими племенами и воспринял от них язык*. Родоначальника этой теории,
шведского ученого К.Б. Виклунда, поддерживали известный норвежский иссле¬
дователь саамского языка Конрад Ниельсон и ведущий финский языковед
Э.Н, Сетяля. Правда, Э, Сетяля считал, что соприкосновение протосаамов и
финно-угров происходило еще в эпоху единого финно-угорского праязыка.
По второй гипотезе саамы и финны (в широком смысле) представляли собой
в древности единую общность с относительно единым языком. Северные племе¬
на этой прафинско-саамской общности уже довольно рано освоили территорию
современной Карелии и Финляндии. Примерно в V в. до н.э. связь между северны¬
ми и южными племенами этого пранарода прервалась. Северные племена асси¬
милировали аборигенов края, приобретя при этом их антропологические черты.
Так сложился собственно саамский народ. Эту теорию с 1950-х годов энергично
разрабатывал финский академик Эркки Итконен <jtkonen	1960).
Проф. М. Корхонен в обстоятельном исследовании “Введение в историю са¬
амского языка” (Korhonen, 1981) выдвигает как особую свою теорию контакт¬
ных заимствований, согласно которой саамы (протосаамы), находясь в тесном
контакте с прибалтийскими финнами, заимствовали их язык. По нашему мне¬
нию, здесь мы имеем случай смены языка, что соответствует первой теории**.
Многие лингвисты внесли свой вклад, с одной стороны, в поиски и изучение
следов протосаамского языка и, с другой - на установление возможной общно¬
сти саамского языка с самодийскими (Ю. Тойвонен, И. Шебештьен-Немет,
П. Аристэ).
Проблемой этногенеза саамов живо интересовались и интересуются
ученые различных специальностей - языковеды, археологи, этнографы,
* Известный отечественный финно-угровед Д. Бубрих, рассматривая эту проблему, подчер¬
кивал, что нрасаамскис племена только контактировали с само дни нами, но не состояли с
ними в генетическом родстве (нс принадлежали к уральской семье языков).
™ Краткий обзор литературы, посвященной этим теориям, приводится в нашей ст атье “Зна¬
чение саамского языка для финно-угорского языкознания" (Керт, 1958).
43

антропологи (Алексеев В.П., 1969; Симчепко 1976; Финно-угры и славяне,
1979; Этногенез народов Севера, 1980; и др.). К настоящему времени уже
довольно хорошо изучены язык, антропологический тип и материальная
культура саамов, в несколько меньшей мере - их духовная культура. И все
же многое остается неизученным, невыясненным. Тем не менее на основе
накопленных знаний можно осветить основные моменты предистории и
истории саамов.
Лингвистические данные представляются в этом вопросе наиболее сущест¬
венными. Поэтому интересно сравнить фонетику, грамматику и лексику саамско¬
го и других прибалтийско-финских языков, выявить общности и различия между
ними и определить, по возможности, происхождение специфических черт, прису¬
щих саамскому языку и отличающих его от прибалтийско-финских языков.
Важное фонетическое явление, общее для саамского и прибалтийско-фин¬
ских языков, представляет чередование ступеней согласных. Не касаясь вопро¬
са о его происхождении, отметим, что в прибалтийско-финских и саамских язы¬
ках оно осуществляется различно. Если в прибалтийско-финских языках тако¬
му чередованию подвергаются только определенные согласные и сочетания со¬
гласных, то в саамском языке (за исключением южных диалектов) чередование
пронизывает всю структуру языка, охватывает не только одиночные согласные
и геминаты, но и сочетания долгих и кратких согласных.
О переходе протосаамов на финно-угорскую речь и об отражении этого яв¬
ления в фонетике саамского языка Д. Бубрих писал: “Не подлежит сомнению,
что лопари стали пользоваться одной из разновидностей финно-угорской речи
только несколько тысячелетий назад - в лопарской фонетике отражаются фо¬
нетические “перебои”, объясняющиеся переходом финно-угорской речи в но¬
вую среду (появление задержки артикуляции согласных при определенных ус¬
ловиях, исчезновение шипящих согласных, сокращение числа гласных и т.д.)”
(Бубрих, 1949. С. 192).
Большинство морфологических категорий прибалтийско-финских и саам¬
ского языков имеют материальные общности и типологические сходства. Это
относится как к категориям существительного, так и глагола. Для прибалтий¬
ско-финских языков характерно наличие от 12 до 20 падежей (включая новей¬
шие, возникшие от послелогов); в саамских диалектах имеется от 8 до 10 паде¬
жей. В системе глагола, как в прибалтийско-финских, так и в саамском языке,
есть одни и те же времена и наклонения. Особенно много общностей в глаголь¬
ном словообразовании (.Керт, Маркиаповау 1979).
Вместе с тем в морфологии и синтаксисе саамского языка есть два важных
явления, отличающие его от прибалтийско-финских языков. Во-первых, в боль¬
шинстве диалектов саамского языка, помимо единственного и множественного
числа, имеется двойственное число. Оно существует также в обско-угорских и
самодийских языках. Правда, Э. Итконен считает, что в прибалтийско-финских
языках в прошлом также существовало двойственное число (Itkonen £., 1955).
Второе важное отличие саамского языка от прибалтийско-финских - это отсут¬
ствие согласования прилагательного и существительного в косвенных падежах
(Оно отсутствует также в остальных финно-угорских языках.)
Лексические данные наиболее эффективны при исследовании этногенети-
ческих вопросов. Во-первых, базисные слои лексики являются наиболее древ¬
ними и устойчивыми в языке. Во-вторых, лексика наиболее показательна при
исследовании контактов народов.
Тщательное выявление и анализ фонетических соответствий между гласны¬
ми и согласными саамского и прибалтийско-финских языков в различных слоях
44

лексики в балтийских и германских заимствованиях и общем прибалтийско-
финском фонде и др. дают возможность не только уточнить детали взаимодей¬
ствия саамского и прибалтийско-финских языков, но и помогают решению кар¬
динального вопроса происхождения саамов (Wiklund, 1892; Aima, 1918;
likonen TJ., 1920; Itkonen £., 1977; Lehtiranta, 1989).
Привлечение археологических данных к проблеме этногенеза саамов вы¬
двигает перед исследователями два вопроса - это идентификация саамской ар¬
хеологической культуры и проблема автохтонности саамов.
Среди археологов нет единства в ответах на эти вопросы. Наиболее после¬
довательно поисками саамской археологической культуры на территории Рос¬
сии занимался Г.А. Панкрушев. Он придерживается той точки зрения, что про-
тосааамскому населению на территории Карелии (и Финляндии) принадлежали
древнейшие археологические памятники - поселения с кварцевым инвентарем.
Позже (в середине IV тысячелетия до н.эЛ на них появляется керамика типа
Сперрингс (Панкрушев, 1984. С. 96)» Это была эпоха наивысшего расцвета и за¬
ката протосаамской самодийской культуры (Панкрушев,1978. С. 91). Возникно¬
вение в дальнейшем стоянок с чистым комплексом ямочно-зубчатой керамики,
а также значительного числа стоянок со смешанным комплексом керамики
первоначально двух типов: Сперрингс и ямочно-зубчатая, а затем и трех типов:
Сперрингс, ямочно-зубчатая и “асбестовая") он связывает с появлением при¬
шлого протофинского населения и началом процесса ассимиляции ими местно¬
го протосаамского населения (Панкрушев, 1984. С. 92, 98).
Интерпретация Г.А. Панкрушевым археологического материала укладыва¬
ется в выдвинутую К. Виклундом и Ю. Тойвоненом теорию о нефинно-угорском
происхождении протосаамов и последующей их ассимиляции финно-уграми
точнее, прибалтийскими финнами).
Мнение о принадлежности саамам культуры асбестовой керамики разделя¬
ется также отечественными археологами Ю.А. Савватеевым и Н.Н. Гуриной
Савватеев, 1983. С. 154; Гурина, 1982. С. 116). Также и эстонский археолог
X. Моора считал, что керамика с примесью асбеста, типичная для позднего
бронзового века в северной Финляндии, Карелии, а также севера Швеции и
Норвегии, принадлежала саамам и имела известные связи с Приуральем. Ввиду
того что между этой культурой и соседней южной культурой типа Сарса-Томи-
па нет резкой границы, а наблюдается постепенный переход, X. Моора полагал,
что в переходной зоне “видимо обитало смешанное население, состоящее из са¬
амов и прибалтийско-финских племен" (Моора, 1956. С. 91-92).
Несколько иначе трактует археологические материалы финляндский ар¬
хеолог К. Карпелан. Он также полагает, что древнейшее население этого реги¬
она связано с мезолитическими культурами и неолитической керамикой типа
Сперрингс (VII—III тысячелетия до н.э.), но подчеркивает невозможность его
языковой идентификации (Карпелан, 1982. С. 40-41). Появление типичной гре¬
бенчатой керамики, распространившейся в Карелии, на юге Финляндии и в се¬
верной Прибалтике, он интерпретирует, как появление там нового, очевидно,
финноязычного населения (3200-е годы до н.э.), которое сливается с абориген¬
ным населением, причем последнее переходит на прибалтийско-финский пра¬
язык. Именно к этому времени Карпелан относит разделение на протоприбал-
гниско-финскую и прасаамскую общности. Что же касается асбестовой керами¬
ки, то он связывает ее распространение с волной влияний из древних прасаам-
jkих районов (Карпелан, 1982. С. 43^45; Carpelan, 1984. S. 106).
Иной точки зрения на происхождение саамов как в локальном и временном
отношениях, так и в смысле преемственности культур придерживается отечест¬
45

венный археолог В.Я. Шумкин. Он полагает, что представление о былом широ¬
ком расселении саамов (или протосаамов) и их активном участии в этногенезе
других народов не соответствует действительности и что археологические дан¬
ные достаточно определенно свидетельствуют, что саамское население никогда
не выходило за пределы Фенноскандии (Шумкин, 1990, С. 1127),
Петрозаводский археолог, М.Г. Косменко, полагает, что раннесаамский эт¬
нос следует связывать с культурой лууконсаари южной Карелии и Финляндии и
северной керамикой “арктического” типа (Косменко М„ 1993, С. 201).
Таким образом, среди археологов нет единого мнения ни о соотношении
ранних археологических культур с протосаамским населением, ни о самом про¬
цессе формирования саамского этноса.
Археология может установить хронологию пластов культур, но во многих
случаях это не дает убедительных оснований для определения языковой принад¬
лежности населения, создавшего эту культуру. Поэтому основным приемом для
определения этнической принадлежности носителей археологической культу¬
ры служит сопряжение лингвистических фактов с данными археологии. Так, на
основе балтийских заимствований в прибалтийско-финских и саамских языках
вполне убедительно установлено, что языковые контакты прибалтийских фин¬
нов и саамов прекратились в V в. н.э.
Рассматривая проблемы этногенеза саамов, нельзя обойти и тех данных, ко¬
торыми располагает антропология. По своему антропологическому типу саамы
существенно отличаются от других народов прибалтийско-финской языковой
группы. Этот тип принято называть именно лапоноидным (Марк, 1982. С. 132).
Исследования групп крови современных саамов, проведенные в 1960-1970 гг.
финляндским исследователем А.-В. Эрикссоном, привели его к выводу, что
предки саамов имели во многом уникальную генетическую характеристику, что
прослеживается и в наши дни (Eriksson, 1974)’. Особое положение саамов среди
прибалтийско-финских народов подтверждают и данные дерматоглифики. Ос¬
новываясь на обширном материале (в частности, и по саамам Финляндии) оте¬
чественный специалист Г. Хить констатирует, что весь комплекс дерматогли-
фических данных сближает саамов с монголоидным населением Сибири и рез¬
ко отличает их от окружающих народов - шведов, финнов, карел, вепсов, коми
и русских (Хить, 1982. С. 163). Ряд существенных уточнений в антропологию са¬
амов внесены авторами сборника “Финно-язычные народы Северо-Западной
России по данным физической антропологии”, вышедшем в 1991 г. (подробнее
см. соответствующий раздел настоящего издания).
Анализ данных всех приведенных дисциплин позволяет нам считать, что,
во-первых, протосаамы до встречи с прибалтийско-финскими племенами не
принадлежали к народам финно-угорской языковой семьи и, во-вторых, не бы¬
ли автохтонами Фенно-скандинавского массива. Одним из важных доказа¬
тельств этого служит субстратная лексика саамского языка, не имеющая соот¬
ветствий в лексике финно-угорских языков. Эта лексика, по мнению Т.И. Итко-
нена, составляет до одной трети словарного запаса саамского языка (Irkonen T.L,
1948.1. S. 165-168), Она отражает при этом жизненно важные для саамов поня¬
тия окружающего ландшафта, флоры, фауны и т.д., а также другие базисные
понятия: названия частей тела человека, терминологию, связанную с хозяйст¬
венной деятельностью, и цр. Например: kuft’k - сердце, nirr - щека, cad'z’ - во¬
да, vuntas - песок, poav'n - кочка на болоте, k'ed'd'k - камень, abbf - дождь, ** Данными по Кольским саамам А.-В. Эрикссон не располагал.
46

pitpjk - ветер, ket't'k’ - росомаха, nigkeS- щука, murr- дерево, cigk- туман, тип -
мороз, pin'пе - пасти, присматривать, (ujke - ходить на лыжах, puaz - олень,
koan’n’t - дикий олень, IuhpeV - годовалый олень, sejjd - божество, kipp’te - ва¬
рить, kuras - пустой, порожний, modles - красивый, n’uike - прыгать, саске -
бросать, шлл1е - кипеть, kuarkte - хвастать, лщх'ке - плакать, nisse - целоваться,
madt - беда, tommte - узнавать, aps - запах и др.* Абсолютное большинство суб¬
стратных слов имеют соответствия во всех диалектах саамского языка
«Lehtiranta, 1989).
Субстратный слой лексики в саамском языке отчетливо свидетельствует о
его большей древности и связях с исконными занятиями саамов (собирательст¬
во, охота, рыбная ловля, оленеводство).
Касаясь лексических параллелей саамской субстратной лексики в других
иносистемных языках, отметим, что пристального внимания заслуживают при¬
веденные эстонским лингвистом Э. Эрнитсом также аналогии в лексике тунгу¬
со-маньчжурских языков (Эрнитс, 1977. С. 20-24). Даже если не все приведен¬
ные им примеры вполне надежны, сам факт их наличия нельзя объяснить слу¬
чайными звукосовпадениями.
Несколько по-иному следует рассматривать саамско-самодийскую лексику,
выявленную Ю, Тойвоненом. Вряд ли можно отнести этот пласт лексики к суб¬
стратной. Скорее всего общности в лексике саамского и самодийского языков
возникли в результате существовавших с глубокой древности контактов само-
лиицев и протосаамов.
При анализе сведений о прошлом саамского этноса, в частности - о терри¬
тории его расселения, следует учитывать данные топонимии. Они свидетельст¬
вуют о том, что протосаамы жили южнее и восточнее теперешнего их ареала.
Т.И. Итконен убедительно показал наличие саамского пласта топонимов на
всей территории Финляндии (Itkonen Г./., 1948. I. S. 99). Широко представлены
топонимы саамского происхождения и на территории Карелии (Керт, 1960.
С. 86-92). По подсчетам В. Лескинена, на территории Карелии имеется около
800 гидрообъектов с названиями из саамского языка (Лескинен, 1967. С. 86).
При исследовании бассейна реки Оять И.И. Муллонен выявила около 70 гидро¬
объектов с наименованиями саамского происхождения (Муллонен И,И., 1985.
С 192).
Предложенная еще в XIX в. А.И. Шегреном и М.А. Кастреном гипотеза о
расселении в прошлом саамов в бассейне Северной Двины подтверждена рабо¬
тами М. Фасмера и А.И. Попова. Законченную аргументацию на широком
фактическом материале эта идея получила в работах А.К. Матвеева. По его
данным, слой саамской топонимии распространен на широких просторах
бассейнов рек Водлы, Онеги, Северной Двины, Мезени, Важно отметить, что
ушогие топонимы этимологизируются средствами саамской субстратной лекси¬
ки (Матвеев, 1964; и др.). Реликты саамской топонимии обнаружены также на
территории Коми Республики (Туркин, 1985. С. 54-67) и Волго-Двинского меж¬
дуречья (Востриков, 1979).
Исследователи саамской топонимики подчеркивали ее субстратный харак¬
тер по отношению к прибалтийско-финским языкам (Itkonen T.L, 1948. I; Мул¬
лонен ИМ., 1985. С. 191; Матвеев, 1964. С. 83). Подтверждая мысль об актив¬
ном освоении прибалтийско-финскими народами саамской территории от гра¬
ниц Республики Коми до Скандинавии, А.К. Матвеев опирается на дифферен¬
Здесь и далее килъдинский диалект.
47

цирующие признаки, выдвинутые еще К.Б. Виклундом, которые отличают са¬
амскую топонимию от прибалтийско-финской. По его утверждению, в русской
топонимии Севера четко различаются саамский пласт с основой шуб- (соответ¬
ствует саамскому слову “осина” - suep) и прибалтийско-финский хав- , габ- (ср.
фин. - haapa - осина). То, что саамская топонимия представляет по отношению
к прибалтийско-финской субстратный слой, позволяет говорить о саамах, как
этносе, который занимал еще до прихода прибалтийских финнов обширные
территории.
Следует отметить, что топонимия на громадных пространствах Европейско¬
го Севера России почти не собрана, а следовательно, и не исследована. Устра¬
нение этих “белых пятен”, интерпретация материалов, несомненно, дадут воз¬
можность установить ареал саамских элементов в топонимии с большей досто¬
верностью.
Исследования отечественного этнографа А.П. Косменко подтвердили, что
искусство саамов значительно ближе к искусству сибирских народов, особенно
их западного ареала, чем окружающих европейских соседей {Косменко А.,
1993). В пользу гипотезы о восточном происхождении саамов говорят также ре¬
зультаты анализа традиционных форм саамского орнамента. О том, что искус¬
ство саамов представляет собой в Европе периферийную зону искусства аркти¬
ческого или субарктического типа, писали уже и норвежские ученые Э. Воррен
и Э. Манкер, а также Б.А. Рыбаков.
Таким образом, можно считать, что протосаамы, древние племена арктиче¬
ской культуры охотников и рыболовов, в эпоху мезолита - начала неолита по¬
степенно продвигались с востока на территорию Фенноскандии. Примерно
1500-2000 лет до н.э. их накрыла мощная волна финноязычных народов, двигав¬
шаяся, предположительно, от Урала и с верхнего течения Волги. Совместно с
прибалтийскими финнами саамы образовали в тс времена так называемую при-
балтийско-финско-саамскую общность. Разделение этой общности на прибал¬
тийско-финскую и саамскую произошло примерно к началу I тысячелетия до
н.э., после чего протосаамы сформировались как собственно саамы.
Территорию соприкосновения протосаамов с прибалтийско-финскими пле¬
менами, т.е. прародину современных саамов, ученые определяют неоднозначно.
К. Виклунд и Э. Итконен считали, что она лежала на запад от Онежского озе¬
ра. П. Равила включает в нее и окрестности Белого моря. По мнению М. Кор-
хонена и К. Карпелана, ее следует искать в окрестностях Ладожского озера и на
север от него. Напомним, что эта территория входит также в ареал асбестовой
керамики (Волочен, 1982. С. 93).
Проблема происхождения саамов важна не только в плане их этногенеза, но
и в связи с изучением происхождения других народов Севера и Сибири. Дискус¬
сия о происхождении саамов не затухает.

ГЛАВА 3
СААМСКИЙ ЯЗЫК
ак уже отмечено, саамский язык - это отдельная ветвь финно-угорских
языков, которые вместе с самодийскими составляют уральскую семью
языков. Саамский язык распадается на несколько диалектальных групп,
сильно отличающихся друг от друга. Это в значительной мере обусловлено ис¬
торией саамского этноса и, в частности, процессами колонизации древних саам¬
ских земель в ходе последних 6-7 столетий другими народами Фенноскандии и
России {Magga, 1993. S. 46).
Некоторые исследователи склонны даже считать диалектные группы саам¬
ских языков отдельными языками, исходя из того, что они не менее отличаются
друг от друга, чем другие прибалтийско-финские языки между собой (Magga4
1993. S. 46). Но нельзя не учитывать и того, что некоторые саамские диалекты не
имеют резко разделяющих их границ и многие их диалектные признаки плавно
переходят от одного диалекта к другому, образуя “диалектный континуум” Оп¬
ределенное обособление диалектных групп произошло, видимо, также в ходе вре¬
мени вследствие жизни саамов в рамках четырех государств, когда в каждом из
них создавалась своя саамская письменность, влиявшая на разговорный язык.
В настоящее время саамский язык подразделяется на 10 диалектных групп
карта 3) и диалектов, а также ряд более мелких языковых единиц - говоров.
1.	Южносаамские диалекты - Емтланда (Jemtland) и Оселе (Asclc) в Швеции
н Норвегии.
2.	Диалекты уме (Ume) в Вестерботнии (Швеция) и Нордланде (Норвегия).
3.	Диалекты пите (Pile) в Норботнии (Швеция) и Нордланде (Норвегия).
4.	Диалекты луле (Lule) в Норботнии (Швеция) и Нордланде (Норвегия).
5.	Северносаамские диалекты: а - торниоский (Tomio) в Норботнии (Шве¬
ция), Нордланде и Тромсё (Норвегия); б - диалект руйя (Ruija) в Норвегии к
Финляндии; в - приморский диалект (Норвегия).
6.	Инарский (Inari) диалект в Финляндии
7.	Колттские диалекты: а- няятямё (Naatamfl) в Финмаркене (Норвегия); б -
диалект патейоки (Patsjoki) к суоникюля (Suonikyla) (Финляндия); в - нотозер-
скнй на северо-западе Кольского полуострова (Россия).
8.	Бабинский диалект (Akkala) в окрестностях оз. Имандра на Кольском по¬
луострове (Россия).
9.	Кильдинский диалект в центральной части Кольского полуострова (Рос¬
сия).
10.	Иокангский диалект (ter, turja) на восточной оконечности Кольского по¬
луострова (Россия).
Фонетически и морфологически различия наиболее велики между западны¬
ми и восточными группами саамов. К западным принадлежат 1-5 названные
группы, к восточным - 6-10.
Некоторые западноевропейские ученые выделяют центральную группу (от
диалекта пите на восток до инарского диалекта) (ср.: Лиикола, 1982. С. 49;
Kulonen, 1994. S. 97).
Степень сохранности и статус различных диалектов неоднородны: так, поч¬
ти исчез диалект уме; оба южных диалекта и диалект пите не имеют письмен¬
ности. Диалекты луле и северный (финмаркский) относительно устойчиво со-
49

Карта 3. Саамские диалекты (по кн>; Korhonen, 1981; Johdatus.*., 1994; Bergsland, 1994)
(карта выполнена И.Г. Клюевой)

храняются, при этом имеют свою письменность; письменным является и пиар¬
ский диалект, в последнее время разработана письменность и для финляндских
колттов.
Саамскому языку посвящена огромная литература, его изучением занима¬
лись и занимаются в наше время специалисты разных стран, как тех, где есть са¬
амское население - т.е. Норвегии, Швеции, Финляндии и России, так и лингвис¬
ты-финно-угроведы других стран - Венгрии, Эстонии, Германии и др.
В изучении восточных диалектов саамского языка “отправной точкой” счи¬
тается список слов на иокангском диалекте, составленный английским путеше¬
ственником, капитаном Барроу (Burrough), во время вынужденной остановки
его судна у мыса Святой Нос (май 1557 г.). Саамские слова записаны им но пра¬
вилам английского гражданского письма. Впервые список был опубликован
в Лондоне в 1589 г. В 1895 г. этот список из 95 слов и словосочетаний был
опубликован вторично в журнале Финно-угорского общества Д. Аберкромби.
Он несколько усовершенствовал транскрипцию и провел соответствующие
эквиваленты из “Словаря саамов Кольского полуострова” Арвида Генетца
Genetiy 1891).
Стоит отметить, что в конце XIX в. появилось несколько книг, преимущест¬
венно духовного содержания, на диалектах саамов Кольского полуострова.
В 1878 г. Общество распространения Библии в Великобритании и других стра¬
зах издало в Хельсинки Евангелие от Матфея в переводе на кильдинский диа¬
лект саамского языка {Махьтвеест пась-евангели); текст Евангелия был запи¬
сан русскими буквами. В 1884 г. в г. Архангельске появился перевод Евангелия
от Матфея русского священника Щеколдина (Господа м1й Jncyca Христа Пась
Евангелие Матвеесть). В 1885 г. в Архангельске была издана также иодготов-
генная им “Азбука для лопарей” на нотозерском диалекте*.
Научное изучение языка саамов Кольского полуострова тесно связано с
именем уже упомянутого финского ученого Арвида Генетца. В 1879 г. он опуб¬
ликовал в венгерском журнале Nyelvtudomanji Kflzlemenyek (№ 15) свой перевод
Евангелия от Матфея на саамский язык, а также образцы текстов трех саам¬
ских диалектов Кольского полуострова. В 1883 г. венгерским ученым И. Хала-
сом в этом же журнале (№ 17) напечатан “Очерк грамматики русских лопарей”
1883 г.). Этот очерк, написанный по материалам А. Генетца, по существу, был
первым подробным научным описанием кильдинского диалекта саамского язы¬
ка. В 1891 г. в Хельсинки вышел в свет уже упомянутый первый словарь Коль¬
ских диалектов саамского языка А. Генетца с приложением саамских текстов с
переводом на немецкий язык.
В 1916 г. появилась монография Т.И. Итконена, посвященная проблеме че¬
редования ступеней согласных в языке саамов России (Itkonen ТА1916).
В 1939 г. вышла монография Э. Итконена, анализирующая вопросы восточно¬
саамского вокализма, в 1946 г. им же опубликовано исследование по структуре
а развитию восточносаамской квантитативной системы (Itkonen £., 1946).
В России изучение саамского языка началось в середине 1920-х годов, с ор¬
ганизацией Северного факультета при Восточном институте Ленинградского
университета. Эта работа шла в общем русле создания и развития письменности
пля малочисленных народов Крайнего Севера. Углубленный и организованный
характер эта работа приобрела в 1930 г., после того как Северный факультет
был реорганизован в самостоятельный Институт народов Севера ЦИК СССР
" Интересно, что первая саамская азбука появилась очень рано - она была опубликована
Ннлсом в Швеции в 1619 г.
51

(ИНС1) с научно-исследовательской ассоциацией при нем. Подготовка саамско¬
го букваря и другой учебной литературы, а также книг для чтения велась сот¬
рудниками ИНС и студентами саамского отделения. В июле 1932 г. бригада ин¬
ститута под руководством 3. Чернякова выехала в район Нотозера для работы
над букварем на месте. В 1933 г. “Букварь” (“Saam bukvar”) 3. Чернякова и
А. Герасимова вышел в свет. Алфавит на латинской основе состоял из 37 букв.
В 1934 г. резко увеличился выпуск учебной литературы на саамском языке для
начальных классов. Вышли учебники для школ и детская литература на саам¬
ском языке в переводе А. Эндюковского (Керт, 1967). С 1937 г. саамская пись¬
менность, как и письменность других языков народов Севера, переводится на
русский алфавит. В этом же году был издан новый букварь А. Эндюковского с
обстоятельной статьей о саамском языке.
Исследованием диалектов саамского языка в теоретическом плане в пред¬
военные годы занимался А. Емельянов, но рукопись его фундаментальной
грамматики языка саамов Кольского полуострова пропала во время войны в
блокадном Ленинграде.
После Отечественной войны изучение саамского языка возобновилось в
Институте языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР. На¬
чиная с 1954 г. под руководством Г. Керта был проведен ряд экспедиций по сбо¬
ру фольклорного, этнографического, а также топонимического материалов са¬
амов Кольского полуострова. Г. Кертом был опубликован ряд статей по вопро¬
сам фонетики, морфологии, лексики, а также топонимики саамского языка,
“Образцы саамской речи” (Керт, 1961) и монография “Саамский язык” (Керт,
1971а).
Вышли в свет статьи В. Гудковой-Сенкевич, посвященные языку и фольк¬
лору саамов. П.М. Зайков опубликовал исследование по бабинскому диалекту
саамского языка {Зайков, 1987). Исследованием языка иокангских саамов в на¬
ши дни занимается С. Терешкин,
В 1980-е годы была начата работа по воссозданию саамской письменности
на основе кильдинского диалекта. В 1982 г. вышел “Букварь для подготовитель¬
ного класса саамской школы” А. Антоновой (1982 г.). В 1985 г. в Москве
был издан под редакцией Р. Куруч “Саамско-русский словарь”; его подготовил
коллектив сотрудников из саамской интеллигенции. В 1986 г. был опубликован
“Словарь саамско-русский и русско-саамский” Г. Керта. В Мурманском Секторе
лингвистических проблем финно-угорских народностей Крайнего Севера (при
Институте языкознания АН СССР) были подготовлены книги для чтения
для 2-го класса и методическое руководство по обучению саамскому языку
в начальной школе для 1-го и 2-го классов. В 1991 г. в Мурманске вышел в
свет “Саамско-русский словарь” для начальных школ (составители Р. Куруч,
И. Виноградова и Р. Яковлева). Интересный опыт сравнительно-сопоставительно¬
го словаря саамских диалектов предприняли П. Саммаллахти и А. Хворостухина
(Sammallahti, Хворостухина, 1991). Помимо лексических параллелей, в публика¬
ции приводятся парадигмы имен и глаголов, а также фонетические соответствия.
На некоторых наиболее существенных чертах саамских диалектов - их
грамматическом строс, фонетике, лексике необходимо остановиться хотя бы
вкратце.
Фонетика. Из особенностей гласных саамского языка следует отметить фо¬
нологическое различение некоторых гласных на краткие и долгие. Главное уда¬
рение приходится всегда на первый слог и затем второстепенные ударения па¬
дают на все нечетные слоги, кроме последнего.
52

Фонетический состав согласных саамского языка представляет за немноги¬
ми исключениями стройную систему. Со гласные фонемы располагаются по ра¬
зам, в которых они противополагаются по следующим признакам: 1) крат¬
кость - долгота - это фонологическое противоположение проходит через всю
систему согласных за исключением звонких переднеязычных з, зъ, ж, жъ\
1. твердость - мягкость - это противоположение, как правило, проходит через
зесь состав согласных; исключение составляют переднеязычные смычные сог¬
ласные, которые имеют три ряда: твердые - т, д, н> мягкие - ть, дь,нь и полу¬
мягкие - тЪ, дъ, н,Ъ\ 3) глухость - звонкость - это противоположение выдержа¬
но только в смычных согласных, кратких аффрикатах, губных щелевых и крат¬
ких переднеязычных щелевых.
Особенность фонетики саамского языка представляет наличие в качестве
самостоятельных фонем глухих ц, р (как кратких и долгих, так и твердых
з мягких), заднеязычного смычного н и звонких аффрикат дж, дз.
Всю структуру саамского языка пронизывает чередование согласных. Чере¬
дования могут быть количественными и качественными. К количественным че¬
редованиям относятся чередования геминат с краткими согласными, например:
аабп - ‘сиг’ - шаб - ‘сиги'; нэмм - 'имя1 ~ нэм - ‘имена'; чоннэ - ‘вертеться’ -
--она - ‘верчусь' и т.д., а также чередования сочетаний долгих и кратких с соот¬
ветствующими сочетаниями кратких и долгих согласных, например: поттк -
тоня' - поткк - 4тони'; торрк - ‘шуба’ - торге к - ‘шубы’; террпэ - ‘рубить’ -
^еэппа - ‘я рублю' и т.д.
К качественным относятся чередования: 1) долгих глухих щелевых сс, шш
: краткими звонкими: кусс - ‘ель' - куз - ‘ели’, поашшэ - ‘подметать’ - поажа -
подметаю’, 2) звонких аффрикат дз, дж с краткими звонкими щелевыми з, ж:
?здз - ‘снег' - вэз - ‘снега'; ваджь - ‘важенка (самка оленя)' ~ важъ - ‘важен¬
ки’, 3) сочетаний фарингального х с глухим смычным или аффрикатой: вуххп -
свекор' ~ вуп - ‘свекры', муххцэ - ‘мучить' ~ муца - ‘мучаю' и т.д.
Грамматика. В грамматической структуре саамского языка имеются те же ча-
ли речи, что и в других языках. В языке наличествуют послелоги, которые вы¬
полняют ту же функцию, которую в других языках обычно несут предлоги и паде¬
жи. Специфика грамматических категорий частей речи проявляется в системе па-
гадигматических моделей каждой части речи, особенно в именной и глагольной.
В саамском языке отсутствует категория грамматического рода. В его за¬
падных диалектах существительные наряду с единственным и множественным
имеют еще и двойственное число. В восточных диалектах двойственное число
выявляется в виде реликта - специфического окончания 2-го лица множествен¬
ного числа. В различных диалектах саамского языка насчитывается от восьми
зо десяти падежей. Саамскому языку присуща категория притяжательности, это
ЕЫражается в притяжательных суффиксах 1-го, 2-го и 3-го лица единственного
я множественного числа. Притяжательные суффиксы образуют особый вид
притяжательного склонения. Категория прилагательного в саамском языке раз¬
вита значительно слабее. Это проявляется в том, что атрибутивные отношения
з саамском языке в большей степени выражаются именем существительным в
именных конструкциях типа: коанн’Ъткэннц - ‘оленье копыто’ (букв, олень -
копыто), карнэсънюннъ - ‘вороний нос’ (букв, ворон - нос) и т.д. В саамском
языке представлены некоторые разделы числительных и местоимений.
Глаголы имеют 4 времени: презенс, имперфект, перфект и плюсквампер-
рект; четыре наклонения: изъявительное, сослагательное, условное, повели¬
тельное. В восточных диалектах есть особый аналитический способ выражения
сослагательности.
53

Саамский глагол в своей лексической форме не имеет значения законченно¬
сти и незаконченности действия (совершенного и несовершенного видов). Одна¬
ко словообразовательные суффиксы глагола могут передавать тончайшие от¬
тенки протекания действия как в количественном, так и в качественном отно¬
шении. Более того, эти суффиксы могут выражать и другие значения: видовой
и залоговой направленности, модальности, начинательности и др. В производ¬
ных саамских глаголах существует строгая иерархия последовательности,
включения словообразовательных суффиксов, начиная от корня* Для саамско¬
го языка характерен жесткий порядок слов.
Лексика. Лексика является тем разделом языка, в котором отражаются со¬
циально-экономические особенности этноса, его история и среда обитания.
Особенно ярко отражены в лексике традиционные занятия саамов. Так, охота
на дикого оленя и домашнее оленеводство привели к развитию терминологии в
названиях оленей в зависимости от пола и возраста. При наличии общего поня¬
тия пуаз - ‘олень’ существует множество специальных терминов: коанпЪт -
это ‘дикий олень’, или ‘оставленный без присмотра’; вуссь - просто ‘теленок
оленя’ а лухпель - ‘годовалый теленок оленя’, чирмах - ‘олененок возраста с
осени до весны следующего года’, лонтак - ‘двухлетний олень-самец’, вубресь -
‘трехлетний олень-самец’, шелмахт - ‘четырехлетний олень-самец’, пыэрсем-
шалмахт - ‘олень-самец на пятом году’, еррък - ‘кастрированный олень от ше¬
сти лет и старше’, контасс - ‘олень-самец четырех лет’, аллт -‘полновозраст¬
ная важенка (самка оленя), способная приносить потомство’, ваджь - ‘важенка
трех-шести лет, отелившаяся один раз’, вуннял - ‘вонделка, важенка трех лет’
и др. Ландшафт характеризуется очень детально и тонко, например горы:
паххък - ‘гора’, терръм - ‘пригорок’, вырр - ‘круча’, луеххк - ‘горка’, уррьд -
‘скалистая гора’, куодзь - ‘широкая низкая гора’, кайса - ‘высокая, часто реб¬
ристая, с конусообразной вершиной безлесная гора’, вуайв - ‘гора, вершина
(большей частью голая)’, паххьт - ‘обрыв, горная стена’ и др. Детальна терми¬
нология рыболовства (различные типы рыболовных устройств и их частей), по¬
строек и частей чума, упряжи. Имеется много названий различных видов и со¬
стояний снега.
В саамском языке можно выделить омонимы, синонимы, антонимы. Боль¬
шинство омонимов появилось в результате совпадения звучаний коренных и за¬
имствованных слов. Так, слово туррыг - ‘морда’ - это коренное саамское сло¬
во, а туррыг - ‘труба’ - заимствование из русского языка (ср. рус. “труба”).
В процессе развития языка в результате метафоры, метонимии значения от¬
дельных слов расширяются и появляются многозначные слова, например вуг-
кесь означает: 1) лохматый, 2) мохнатый, 3) частый, 4) густой, 5) дешевый; или
глагол пыине - это: 1) охранять, 2) беречь (хранить), 3) спасать, 4) нести, 5) сте¬
речь, 6) ухаживать, 7) защищать. В саамском языке существуют синонимы -
слова, близкие по значению, но различные по звучанию, например: таххтэ -
‘желать’ и туввэ - ‘желать’; сыннь - ‘жадный, скупой’ и куххпесь - ‘жадный’;
луэппьтэ - ‘кончать’ и киркхэ, пудхэ - ‘кончить’. Антонимы (слова, обознача¬
ющие противоположные понятия), как правило, есть у слов, которые в своем
значении содержат качественный или количественный признак: шигктэнне -
"хорошо’ - нюэзельт - ‘плохо’, ваптэк - ‘богатый’ - вайваш - ‘бедный’, шуръ-
не - ‘увеличивать’ - уцьне - ‘уменьшать’, аллът - ‘близко’ - куххькень - ‘дале¬
ко1 и др.
Особый класс лексики составляют онимы - собственные имена. К таким
словам и словосочетаниям относятся географические названия - топонимы,
собственные имена людей - антропонимы, клички животных и др.
54

Топонимы по своей структуре одно-, двух-, трех- и четырехкомпонентны.
Онимизации подвергаются как определительные, так и аналитические конст¬
рукции. Суффиксация на топонимическом уровне развита слабо. В образовании
топонимов участвует особый класс нарицательной лексики. Как реликт, в каче¬
стве субстрата карельских, финских, вепсских и русских названий саамская то¬
понимия распространена в России на территории Карелии, Мурманской, Ленин¬
градской, Вологодской, Архангельской областей.
Саамский антропонимикой исторически состоит из двух пластов: древних
асконных саамских имен, восходящих к нарицательным именам (на Кольском
полуострове почти не сохранились), и заимствованных имен (скандинавских, ка-
телъско-финских, русских). На неофициальном уровне у саамов Кольского по¬
луострова существует трех- и четырехименная конструкция имени: это имя пра-
леда + имя деда + имя отца + имя называемого. На официальном уровне суще¬
ствует принятая в русском языке модель: имя, отчество, фамилия.
Своеобразие и национальную самобытность придает саамскому языку фра¬
зеология. Примеры фразеологических словосочетаний: туллтэ еннэ лимен'Ь -
прошел огонь, воду и медные трубы (букв, "сварен во многих супах”)’, егккуги-
.икенЪ мэнэ еллемналль — 'бурно прошла жизнь (букв, “жизнь прошла, как во¬
ла через порог")’
Межъязыковые связи. Языки, как и народы, существуют не изолированно
труг от друга, а развиваются в контактах, что ведет к их взаимопроникновению
аа различных уровнях. Наиболее легко заимствуется лексика. При длительных
контактах могут заимствоваться также фонетика, грамматика.
До трети словарного запаса саамского языка не имеет соответствий в ураль¬
ских языках. Этот субстратный слой лексики свидетельствует о нефинно-угор-
ских элементах, участвовавших в этногенезе саамов. Нельзя считать случайным
н лексические совпадения в саамском и тунгусо-маньчжурских языках. И нако¬
нец, в саамском языке хорошо прослеживаются финно-угорский и прибалтий¬
ско-финский слои лексики.
В древности протосаамы, но всей видимости, контактировали с древними уг-
по-самодийцами. Об этом говорит тот факт, что в саамском и угро-самодийских
языках найдено свыше 60 общих слов, не имеющих соответствий в других фин¬
но-угорских языках (Toivonen, 1949; Itkonen Е., 1950а).
Древние прибалтийские финны и саамы взаимодействовали с древними бал¬
лами (летто-литовскими племенами). В результате этого в прибалтийско-фин¬
ских языках отложилось свыше 100 заимствований из балтских языков. К ним
относились слова из области земледелия, животноводства, одежды, пищи, рели¬
гии и др. В диалектах саамского языка свыше 20 балтских заимствований. Сре¬
за них саамские сулльн 'изморозь’ (ср. фин. halla - 'заморозки’), нузнъ - ‘гусь’
ср, фин. hanhi), лусс - ‘семга’ (ср. фин. lohi), луввът - ‘доска’ (ср. фин. lauta)
н др. Древняя лепч> литовская речь, очевидно, оказала влияние также на фоне¬
тику, морфологию, синтаксис прибалтийско-финских и саамского языков.
Д.В. Бубрих утверждал, что такие нефинно-угорские явления в прибалтийско-
финских и саамском языках, как различение долгих и кратких согласных или со¬
гласование определения с определяемым (в саамском языке согласование про¬
является только в западных диалектах), появились не без влияния балтийских
языков (Бубрих, 1947. С. 12).
Еще до распада прибалтийско-финской общности в прибалтийско-финские
языки и в саамский язык начали проникать и германские заимствования. По
подсчетам ученых, в различных диалектах саамского языка насчитывается до
3000 таких заимствований. В диалектах саамского языка Кольского полуостро¬
55

ва к настоящему времени отмечено свыше 100 германских заимствований. Эти
заимствования проникали в кольско-саамские диалекты вначале через прибал¬
тийско-финские языки, а позже - благодаря непосредственным контактам.
К таким заимствованиям относятся в первую очередь слова из области торгов¬
ли и мореходства, а также связанные с распространением металлов: например,
лайй - 'свинец’, сыллп - 'серебро’, коаль - 'золото’, навек - 'морское судно’,
аввън - 'уключина’, лаввкэ - ‘мыть, купать’, маррьк - ‘рубль’, лаййн - ‘долг’,
нуррь - 'веревка’ и др. Германское влияние отразилось не только на лексике,
но и на фонетике и синтаксисе прибалтийско-финских и саамского языков. Сло¬
жилось также устойчивое ьшение, что перфект и плюсквамперфект в этих язы¬
ках - результат воздействия германских языков (Керт, 19716).
В процессе взаимодействия с русскими саамы Кольского полуострова вос¬
приняли от них большое количество слов, отражающих различные стороны хо¬
зяйственной и общественной жизни. Языковые контакты саамов я русских дли¬
тельное время осуществлялись в форме устного общения. Существенную роль
в усилении русского влияния сыграла христианская церковь (Керт, 1994).
Наиболее ранние лексические заимствования из русского языка освоены
полностью по законам саамской фонетики: это не только адаптация русских
слов к нормам саамской фонетики, но и включение их в фонологические чере¬
дования, свойственные саамскому языку. Можно привести примеры чередова¬
ний согласных в заимствованных русских словах: пудт - £пуд’ и пуд - ‘пуды’,
латтьк - ‘миска’ илатък- ‘миски’, коссэ - 'косить, жать’ и коза - 'кодгу’, ту-
элль - ‘стол’ и ту эль - ‘столы’, куррэ - 'курить’ и кура - 'курю’ и т.д.
Заимствования из русского языка происходили в основном на уровне диа¬
лектной речи. Об этом свидетельствуют слова, находящиеся на периферии рус¬
ского литературного языка, или диалектные: например, суле - ‘бутылка’ (ср.
рус. сулея - ‘бутылка, штоф’), бухмарнэ - ‘пасмурный’ (ср. рус. бухмарный -
‘пасмурный, мрачный, облачный’), домвэй - ‘надгробье’ (ср. рус. домовина -
'гроб’), сулемь - ‘ядовитый’ (ср. рус. сулема - 'ядовитый белый порошок’), ко-
адтэ - 'брюки’ (ср. рус. диалектн. гачя - ‘штаны’), зоабелъ - ‘правда, конечно’
(ср. диалект, взобыль - ‘в самом деле, точно, вправду’), алаш - 'металлический
лист или плоский камень, на котором разводится огонь в зимней куваксе’ (ср.
диалект, алажь, алашь, алашка - ‘очаг для варки, шесток на лодках’) и т.д.
В советское время лексика саамского языка значительно обогатилась сло¬
вами, отражающими политические и социально-экономические реалии време¬
ни: билет, буква, газета, герб, глагол, депутат, закон, совет, флаг и др.
В фонетике саамский язык воспринял от русского языка противопоставле¬
ние мягких и твердых согласных (кильдннский диалект), в то время как в запад¬
ных диалектах противопоставления мягких и твердых согласных как самостоя¬
тельных фонем не наблюдается.
Морфология языка наименее проницаема для иносистемных влияний.
Падежная система имени, показатели лица, числа, наклонения в глаголе -
это грамматические категории, наиболее трудно поддающиеся заимствова¬
ниям. Процесс заимствования легче всего проходит как бы на периферии
морфологической системы. Причем на первоначальном этапе могут сосуще¬
ствовать грамматические категории разносистемных языков. Так, при выра¬
жении сослагательности в саамском языке наряду с исконным агглютинатив¬
ным саамским суффиксом -н- употребляется частица русского происхожде¬
ния пе, па - аналог русской частицы “бы”. При образовании превосходной
степени наряду с исконным саамским суффиксом -мус- пользуются русским
словом “самый”.
56

Для речи молодого поколения характерно большое число кйлск с русского
пыка, особенно во фразеологических оборотах. Кроме того, речь буквально
пестрит русскими вводными словами, наречиями и другими малозначащими
словами типа: “ну вот”, “уже”, “тоже”, “вот это”, “начит (значит)”, “больше”
в др. Употребляются русские словосочетания, например: ‘вот допустим’, *лю-
:"ой мороз’ и др. Они вводятся в речь не из-за отсутствия саамских эквивален¬
те, а в силу того, что молодые не всегда сразу находят нужное саамское слово.
Синтаксис сложных предложений саамского языка сформировался в основ¬
ном под влиянием русского синтаксиса. Сложные предложения образуются из
простых с помощью союзов русских “и”, “но”, “а”, “што”, “а то”, “если, то”, “по¬
тому што” и др.
В советское время на Кольском полуострове исчезли территории компакт¬
ных саамских поселений. Сейчас все саамы живут чересполосно с русским насе¬
лением. Общение на родном языке происходит в основном в этнически однород¬
ных семьях и в производственных коллективах (рыболовецких, оленеводческих,
то обработке продукции оленеводства и др.). Длительное пребывание саамских
тетей в детских садах и интернатах приводит к забвению родного языка.
В настоящее время общественные функции саамского языка несколько рас¬
ширяются. В начальных классах ведется преподавание родного языка, в детских
:адах функционируют группы саамского языка. Издается учебно-методическая
литература. В Ловозере (наиболее крупный саамский населенный пункт) по ме-
ггному радио, хотя и нерегулярно, идут передачи на саамском языке, функцио¬
нирует фольклорно-этнографический ансамбль “Ойяр” Организован литера¬
турно-художественный кружок “Кяййн”

ГЛАВА 4
ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ СААМОВ
КОЛЬСКОГО ПОЛУОСТРОВА
аамы с давних времен привлекали немалое внимание исследователей, но
изучение их истории и этнографии шло крайне неравномерно. Сведения о
“русских лопарях” долго поступали лишь от немногочисленных путеше¬
ственников, маршруты которых, повторяя друг друга, охватывали преимущест¬
венно узкую полосу “Кольского тракта”, проходившего по берегам оз. Имандра
и долинам рек Нивы и Колы. Публикации их наблюдений рассеяны по страни¬
цам различных журналов и трудов научных обществ. Лишь к 1890 г. появилась
первая отечественная монография по этнографии Русской Лапландии (Харузин,
1890), а в 1930 г. - первый обзор литературы, посвященный лопарям (Шмаков,
1930). Мы попытались кратко изложить историю изучения Кольских саамов.
Первые сведения о саамах в Европе и России. Отрывочные и не всегда дос¬
товерные сведения о населении Крайнего Севера в сочинениях древних авторов
появились в начале новой эры. Первым сообщил о нем, называя этот народ
финнами, римский историк Тацит (1 в. н.э,); финнов упоминает и Птолемей (II в.
н.э.), но его сообщение не очень надежно. В VI в.н.э. византийский писатель-ис¬
торик Прокопий Кессарийский (его труды дошли до нас лишь в изложении) рас¬
сказывал о северных странах, о ежегодной смене там “полярного дня” и “поляр¬
ной ночи” О местных обитателях {skrithiphine) он писал, что они не пьют вина
и не употребляют растительной пищи, а занимаются только охотой. Мясо уби¬
тых животных они съедают, а шкуры, скрепляя их жилами, используют в каче¬
стве одежды. В IX в.н.э. о населении в лесах побережья Кольского полуострова
сообщил норвежский купец-мореплаватель Оттар, видевший на побережье ме¬
стных охотников и рыбаков, имевших также стада домашних животных (Тиан-
дер, 1906; Матузова, 1979. С. 24, 30-31). Один из первых датских хронистов Са¬
ксон Грамматик (начало XIII в.) писал, что жители Севера - опытные стрелки
из лука, они используют для передвижения лыжи и сани, обладают даром кол¬
довства и предвидения. Им впервые дано наименование страны - Лаппиа
(Lappia), занимающей территорию между Белым и Норвежским морями, и се
обитателей - лаппи.
Русские летописи сообщали о проникновении новгородских дружин и сбор¬
щиков дани в XIII в. на весь Кольский полуостров и за его западные пределы,
вплоть до р.Таяы и Тано-фиорда. Население этой территории в древних отечест¬
венных источниках именуется как “летая” (лесная) или “дикая лопь” В летопи¬
сях рассеяны сведения о жизни, занятиях и верованиях саамов. Русские источники
отмечали те же черты их быта, что и западноевропейские документы, Например,
монашеские рукописи основанного в 1436 г. Соловецкого монастыря свидетель¬
ствовали, что “лопляне ... яко зверие дикие живуще в пустынях непроходимых, в
разеелинах каменных, не имуще ни храма, не инаго погребного к жительству че¬
ловеческому; но токмо животными питахуся, зверьми и птицами и морскими ры¬
бами, одежа же - кожа еленей тем бяше” (цит. по: Кошечкип, 1983. С. 18).
С 1478 г. территория Кольского полуострова оказалась под властью Моск¬
вы. Внешнеполитические и торговые связи Русского государства нити частью
через Мурман и север Скандинавии, Русские послы, среди которых были весь-
58

Рис. L Саамы на охоте {Олаус Магнус. История.,., 1555. Ч. гл. 4)
Рис. 2. Поклонение сейду (Шеффер, J673)
59

ма просвещенные люди, посещая по пути северные берега Кольского полуост¬
рова, знакомились с бытом и занятиями саамов. Рассказы одного из них, Григо¬
рия Истомы, записанные в Москве австрийским посланником Сигизмундом Гер-
берштейном, содержат упоминания и о “дикой лопи” В частности, рассказыва¬
ется, что “шалаши они (лопари) покрывают древесною корою, и нигде нет по¬
стоянных жилищ: потребив на одном месте диких зверей и рыбу, они перекоче¬
вывают на другое” (Герберштейн, 1908. С. 203).
С конца XVI в. берега Кольского полуострова систематически посещали ан¬
глийские, датские, голландские мореплаватели и купцы. Их записки содержат
интересные сведении но истории и этнографии края (Английские путешествен¬
ники, 1937). Таковы, например, путевые впечатления французского врача
П.М. Ламартиньера, участника плавания трех датских кораблей по морям Рус¬
ского Севера {Ламартинъер, 1912), дневники путешествий голландского купца
Симона ван Салингена (см.: Филиппов, 1901), сочинения участников плаваний
В. Баренца 1594—1597 гг., Т. Линсхотена (Линсхотеи, 1914) и Г. де Фера (Фер,
1936), маршруты которых пролегали у берегов Кольского полуострова.
Начало изучения коренного населения Кольского Севера. Изучение корен¬
ного населения Русской Лапландии связано с созданием Санкт-Петербургской
Академии наук (1724 г.) и академическими экспедициями на Север. У истоков
изучения Севера стоял М.В. Ломоносов, уроженец Архангельской губернии, в
юности не раз плававший на Мурман и наблюдавший образ жизни лопарей.
В замечаниях на сочинение Вольтера “История Российской империи при Петре
Великом” (1760) Ломоносов привел свои юношеские впечатления о саамах. Он
отмечал особенности их физического облика, наличие нескольких диалектов
языка, основной пищей лопарей он называл рыбу (.Ломоносов, 1986. С. 324).
Благодаря деятельности Санкт-Петербургской Академии наук, в 1727 г. в
Архангельскую губернию была направлена экспедиция Лакроайера, посетив¬
шая Колу, о. Кильдин, Ковду, Кереть и пр. Рукописный “Дневник путешествий
но Московии в 1727-1729 гг.”, составленный им и до сих пор не опубликован¬
ный, содержит интересные описания хозяйства и быта местного населения.
Существует также ряд русских источников XVI-XV1I вв., содержащих
разносторонние сведения об этом крае. Это “жалованные грамоты”, дающие
право монастырям и погостам на владение в Лапландии отдельными террито¬
риями, писцовые книги, челобитные местных жителей и их деловые бумаги.
Некоторые из этих интересных материалов опубликованы в изданиях Мос¬
ковского общества истории и древностей российских, Архангельского обще¬
ства изучения Русского Севера и в “Архангельских губернских ведомостях”
Наиболее полное собрание таких грамот хранится в архиве Копенгагена.
Многие из них, содержащие сведения о местах жительства, промысловых
угодьях саамов, о сборе с них дани, опубликованы Ю.Н. Щербачевым (Щерба-
чев, 1893; 1897; 1915; 1916).
Подробные описания населенных пунктов Русской Лапландии конца
XVI-начала XVII в. содержат писцовые книги дьяков Василия Агалина (1578) и
Алая Михалкова (1606-1611). Они опубликованы в качестве приложений к мо¬
нографии Н.Н. Харузина (Харузин, 1890).
С начала XVIII в. в России появляются сведения о лопарях в этнографиче¬
ских сочинениях, описывающих народы России (Миллер, 1776; Георги, 1789, Па¬
ули, 1861). Часть из них вышла на иностранных языках (Georgi, 1783; Pauli de Т
1862).
Важной вехой в изучении Лапландии были академические экспедиции под
руководством академика И.И. Лепехина при участии его ученика Н.Я. Озерец-
60

ковского, Последний провел в Коле зиму 1771-1772 тт. Ему принадлежат “При¬
мечание на Кольский острог“ (Озерецковский, 1773), “Описание города Колы и
Архангельска” и записка “О российской Лапландии”, до сих пор остающаяся
лишь достоянием архива* Записка содержит описание Колы, природы края, све¬
дения о населении Кольского полуострова, даны перечень 22 населенных пунк¬
тов Русской Лапландии, сведения о численности мужчин (785 чел*), отмечается
их принадлежность к православной церкви. Вместе с тем говорится и об их “пре¬
небрежении правилами, верою предписанными”, в частности - “употреблении
терскими лопарями мяса во время постов” Упоминается значительная продол¬
жительность жизни (“по 80 лет и больше себе сказывают”), характеризуется их
полукочевой образ жизни: летом у моря, зимой во внутренних погостах страны.
Названы рыбный промысел, охота, оленеводство. Озерецковский описывает
местные транспортные средства (кережки); одежду лопарей, использование при
ее изготовлении оленьих шкур, выделанных кож и оленьих жил; обувь, ее от¬
делку сукнами и бисером; жилища - вежи и деревянные избы, их убранство.
Описания Озерецковского, отличающиеся большой полнотой, стали первыми
работами, которые дали русскому читателю яркое и достоверное представле¬
ние о жителях Лапландии,
Вскоре материалы академических экспедиций были дополнены описаниями
гидрографов, занимавшихся картографированием берегов Белого моря и Мур¬
мана* Так, Ф.ГТ. Литке принадлежит описание ряда летних погостов: Иокангско-
го, Семиостровского и Лумбовского {Литке, 1828); М.Ф. Рейнеке - работа
"Описания города Колы в Российской Лапландии”. Он также отметил саамскую
систему летних и зимних погостов, кроме того, дал подробное описание лопар¬
ских жилищ, предметов быта, рассказал о занятиях и языке саамов приморских
районов (Рейнеке, 1830).
С 1830-х годов Кольский полуостров стал ареной исследовательской дея¬
тельности финских ученых. Зимой 1837 г. Русскую Лапландию посетил извест¬
ный собиратель рун Э* Лённрот (1802-1884). Он проехал через Кандалакшу в
Колу, записав в пути интересные бытовые наблюдения* Его дневник впоследст¬
вии был опубликован, а в 1985 г. он вышел и на русском языке* Существенный
вклад в изучение саамов внес М. Кастрен, неоднократно побывавший в Карелии
и Лапландии (в 1833, 1838, 1839 гг.). Он проехал из окрестностей оз. Инари в
Сонгельский погост и в Колу, а затем в Кандалакшу* Ряд работ М. Кастрена по¬
священ этнографии и языку саамов, они публиковались и на русском языке.
В них можно найти характеристику саамских жилищ, одежды, национального
характера и духовного мира саамов. М. Кастрену принадлежат также и первые
сведения о диалектах саамского языка {Кастрен, 1814; 1858)*
Позже изучением языка Кольских саамов занимался финский ученый А. Ге-
ыетц, составивший первый словарь диалектов саамского языка Кольского полу¬
острова (iGenetz, 1891). В 1867 г. на западе Кольского полуострова побывал
И.А. Фриис - норвежский филолог, крупный специалист по истории и культуре
северных народов. Им написаны путевые очерки “Лето в Финмаркене, Русской
Лапландии и Северной Карелии” (Friis, 1871), известные своей иконографией.
Фриис был также составителем первой этнографической карты края.
В связи с подготовкой первой в России антропологической выставки ее ор¬
ганизационный комитет командировал в 1876 г. на Кольский полуостров моло¬
дого естествоиспытателя А.И. Кельсиева. Начав от о. Сосновца в Белом море,
он посетил многие пункты Терского берега. В саамских погостах А.И. Кельей -
ев проводил антропологические измерения, делал зарисовки, вел записи лингви¬
стического и этнографического материалов, собрал небольшую коллекцию
61

резьбы по дереву, плетению из бересты и корней, вышивок бисером, предметов
одежды, изображений родовых клейм. К сожалению, в настоящее время мате¬
риал этот утрачен. В 1876 г. Кельсиев продолжил свое путешествие уже вдоль
Мурманского берега. Из Колы он направился в Масельгский, Экостровский и
Ловозерский погосты, побывал на западе Мурмана (в Еретиках, Титовке, Пе-
ченге), в летнем и зимнем Пазрецких погостах, а затем через Финляндию вер¬
нулся в Петербург. Им опубликованы путевые записки, статья “Антропологи¬
ческий очерк лопарей” (Кельсиев, 1879) и другие работы.
Самобытность и своеобразие жизненного уклада и духовного мира лопарей
привлекали в Лапландию многих русских литераторов, давших объективные и
выразительные картины жизни местного населения. В числе первых профессио¬
нальных литераторов, оставивших художественные очерки края, был С.В. Макси¬
мов, осуществивший свою “литературную экспедицию” в 1856 г. Ее результатом
стала известная книга ярких путевых очерков “Год на Севере” (Максимов, 1890).
В 1873 г. поездку вдоль Мурманского берега до Колы, а затем вглубь стра¬
ны совершил известный беллетрист Василий Иванович Немирович-Данченко.
Наряду с первыми, хотя и несовершенными, записями саамского фольклора он
дал колоритные картины социальных условий быта саамов и опубликовал ряд
популярных произведений, посвященных обитателям Лапландии (.Немирович-
Данченко, 1875; 1877; 1892 и др.). Художественное описание пути по “Кольско¬
му тракту” с ценными этнографическими подробностями жизни аборигенов
Русской Лапландии мы находим в книге известного путешественника-беллетри-
ста А.В. Елисеева “По белу свету” {Елисеев, 1895) и в путевых очерках
К.К. Случевского (Слуневский, 1886). Лапландскую “художественную библио¬
теку” завершает яркое произведение крупного мастера отечественной прозы
М.М. Пришвина “За волшебным колобком” (Пришвин, 1987). Особая ценность
названных литературных произведений состоит в том, что они содержат черты
быта и духовного мира населения Лапландии, уже исчезнувшие ныне.
Профессиональными этнографами, изучавшими саамов, были В.Н. и
Н.Н Харузины, командированные в саамские районы в 1887 г. Обществом лю¬
бителей естествознания, антропологии и этнографии. Следуя из Кандалакши в
Колу и посетив Сонгельский, Нотозерский и Борисоглебский погосты, они на¬
правились затем в Ловозеро. Монография Н.ГГХарузина “Русские лопари” (Ха-
рузин, 1890), получившая уже тогда высокую оценку Д.Н. Анучина, на долгое
время стала основным источником сведений по этнографии саамов. В 1887 г.
тот же маршрут проделал зоолог А.И. Ященко, записавший при этом несколь¬
ко саамских преданий о сейдах Пул озера и Имандры СЯщенко, 1892).
Со второй половины XIX в. в изучении коренного населения Кольского
Севера наряду со столичными исследователями стала принимать активное уча¬
стие местная интеллигенция. На страницах “Архангельских губернских ведомо¬
стей”, а с 1910 г. и в “Известиях Архангельского общества изучения Русского
Севера” появляются краеведческие публикации чиновников, учителей, врачей,
священников. Там были опубликованы содержательные материалы по хозяйст¬
ву и промыслам (Антонов, 1852; Соловцев, 1861), санитарному состоянию, ро¬
ждению и смертности (.Шмаков, 1904; 1908), этнографии (Ненарокомов, 1867;
Терентьев, 1874; 1877), статистике, фольклору. Такого рода материалы публи¬
ковались ив изданиях научных обществ России (Горн, 1878; Шмаков, 1909). Ста¬
ли появляться и первые этнографические очерки общего характера СРозанов,
1903). В 1930 г. вышел в свет упомянутый обзор работ и библиографический
указатель литературы о русских лопарях, составленный И. Шмаковым (Шма¬
ков, 1930).
62

Изучение саамов в XX в. В первой четверти XX в. немалый вклад в изуче-
ние саамского населения западной части Кольского полуострова сделали уче¬
ные Финляндии* Большой интерес вызывал расположенный к югу от Печенг-
ских тундр зимний Сонгельский погост (фин. Suenjel), где из-за удаленности от
других поселений сохранились многие архаические черты быта лопарей. В Сон-
гельском погосте работали известные финские исследователи Т.И. Итконен и
С. Паулахарью, изучавшие язык, фольклор, материальную культуру его обита¬
телей, Благодаря их работам, погост оказался чуть ли не наиболее изученным
саамским селением Русской Лапландии. По условиям Тартуского договора
1920 г.) район Печенги (Петсамо) отошел к Финляндии, что усилило интерес
финских этнографов к этому самобытному уголку. Здесь побывал В. Таннер,
автор фундаментального очерка быта местного населения (Tanner, 1929). Мно¬
гие годы изучению этого края посвятил К. Никкуль, опубликовавший серию ра¬
бот по этнографии и топонимии колттов, ему принадлежит также ряд трудов по
саамам Финляндии и зарубежных стран {Nickul, 1933; 1934; 1970).
Особый интерес представляет публикация так называемого “Сонгельского
архива” - собрания древних грамот, данных жителям сонгельского и соседних
погостов на владение землями в XVI-XVII вв. и вплоть до 1937 г. сохранявших¬
ся самими жителями селения (Mikkola, 1941).
Этнографические исследования среди саамов в России были прерваны пер¬
вой мировой войной, затем октябрьскими событиями и гражданской войной.
Только в конце 1920-х годов этнографические работы в регионе возобновила
Карело-Мурманская комиссия Русского географического общества во главе с
ХА. Золотаревым. При поддержке Главнауки и колонизационного отдела Мур¬
манской железной дороги была организована Лопарская экспедиция, начавшая
антропологическое и медико-гигиеническое изучение саамов Кольского полу¬
острова. В состав экспедиции, кроме профессора Д.А. Золотарева, вошли врач
Ф.Г. Иванов-Дятлов и этнограф В.В. Чарнолуский. Работы начались зимой
1927 г. в пос. Пулозеро (б. Масельгском погосте). Затем экспедиция переехала
в Ловозеро, посетила Ловозерский, Семиостровский, Каменский и Иокангский
зимние погосты и Поной. Во всех селениях проводились антропологические и
этнографические наблюдения. Кроме содержательного предварительного от¬
чета (Золотарев, 1927), результаты работ были обобщены в монографиях
Д.А. Золотарева (Золотарев, 1928), Ф.Г. Иванова-Дятлова {Иванов-Дятлов,
1928) и В.В. Чарнолуского (Чарнолуский, 1930). Весной 1928 г. в летних Ио-
кангском и Лумбовском погостах побывал В.В. Чарнолуский, а Д.А. Золотарев
обследовал Мотовской и Титовский погосты. На начальном периоде коллекти¬
визации саамских хозяйств В.В. Чарнолуский вел возложенные на него работы
□о упорядочению оленьих пастбищ в Ивановке и Каневке, по материалам этих
исследований он опубликовал “Заметки о пастьбе и организации стада у лопа¬
рей” (Чарнолуский, 1930). Неоднократно бывал В.В. Чарнолуский и в Монче
тундре. Посмертно вышли в свет две его книги “Легенда об олене-человеке”
Чарнолуский, 1965) и “В краю летучего камня” (Чарнолуский, 1972).
Важную роль в организации хозяйства и культурном строительстве среди
саамов сыграло создание в 1924 г. при правительстве РСФСР Комитета народов
Севера (позднее - Комитета Севера). В каждом национальном районе страны
Комитет имел своих квалифицированных уполномоченных. В Мурманске та¬
ким был В.К. Алымов - председатель губернского статистического бюро, луч¬
ший в то время знаток коренного населения края. В.К. Алымов не только все¬
мерно содействовал сохранению этнической, хозяйственной и духовной само¬
бытности саамов, не только организационно способствовал их изучению, но и
63

сам выступал в роли исследователя, оставив оригинальные работы по традици¬
онным формам организации хозяйства и культовым памятникам {Алымов,
1927а; 1928а; 1930а)* Особенно важна роль В.К. Алымова в создании в конце
1920-х годов Общества изучения Мурманского края, объединившего в своем со¬
ставе краеведов и исследователей Мурмана. В 1927-1928 гг. Общество издало
“Доклады и сообщения”, посвященные анализу традиционных форм саамского
хозяйства (озерное рыболовство и оленеводство), путям их укрепления, а также
вопросам изучения самобытной материальной и духовной культуры абориге¬
нов. Последовавшие вскоре необоснованный арест и гибель В.К. Алымова,
по существу, прервали деятельность Общества.
После создания Комитета Севера большую роль в изучении националь¬
ных окраин страны стали играть и центральные учреждения. Научным цен¬
тром стал организованный в 1927 г. Северный факультет Ленинградского
Восточного института (в 1930 г. он был преобразован в Институт народов
Севера), где обучались первые студенты-саамы. Институт народов Севера
провел опыты по созданию саамской письменности (подробнее см.: гл, 10
“Фольклор, музыкальная культура и литература” раздела “Саамы” настоя¬
щего издания).
С 1937 по 1954 г. изучение этнографии и языка Кольских саамов практиче¬
ски не велось. Но в эти годы существенный вклад в изучение этногенеза саамов
внесли археологи, открывшие на Кольском полуострове памятники от мезоли¬
та до эпохи раннего металла (Шмидт, 1930; Земляков, 1940; и др,; Гурина, 1948;
1950; 1951; 1953; 1971; и др.). Н.Н. Гуриной были обнаружены следы древнеса¬
амских поселений, позволившие изучить материальную и духовную культуру
ранних обитателей края. Для широкого читателя ею написана книга “Время,
врезанное в камень” (Гурина, 1982). Заметный вклад в археологию и изучение
этногенеза саамов сделан учениками Н.Н. Гуриной, в частности - В.Я. Шумки¬
ным, открывшим наскальные изображения в долине Поноя и на полуострове
Рыбачьем. Его кандидатская диссертация посвящена проблеме происхождения
саамов (Шумкин, 1990).
Начиная с 1950-х годов публикуется ряд этнографических очерков о саамах
(Сенкевич-Гудкова, 1957; Воскобойников, 1973; и др.). В 1971 г. выходит в свет
фундаментальный труд Т.В. Лукьянченко, посвященный материальной культу¬
ре саамов (.Лукьянченко, 1971).
Новые материалы по этногенезу саамов дали и антропологические экспеди¬
ции 1976-1977 гг. И.И. Гохмана и В.И. Хартановича. Ими был собран кранио¬
логический материал из саамских могильников и впервые исследованы значи¬
тельные серии саамских черепов (Гохман, 1986; Хартановин, 1980; 1986).
Начиная с 1954 г. во всех районах Кольского полуострова работали лингви¬
стические экспедиции Института истории, языка и литературы Карельского
филиала АН СССР под руководством Г.М. Керта (подробнее см.: “Фольклор,
музыкальная культура и литература” в настоящем разделе). Определенный
вклад в изучение и пропаганду саамского фольклора внесло издание антологии
и сборников саамских сказок, подготовленных Е.Я. Пацией.
Состояние саамского общества охарактеризовано в книге А.А. Киселева и
Т.А. Киселевой “Советские саамы” (1979 г.). В 1987 г. вышло дополненное из¬
дание этой книги. В 1989 г. в Институте этнографии РАН защитила кандидат¬
скую диссертацию на тему “Формы социальной организации саамов Кольского
полуострова в конце XIX - начале XX в.” М.С. Куропятник.
24 августа 1995 г. безвременно, в расцвете творческих сил ушел из жизни не¬
утомимый и плодотворный исследователь и популяризатор истории и культуры
64

народов Севера, основатель Музея-архива истории изучения и освоения Севера
в г. Апатиты Борис Иванович Кошечкин (1931-1995)*.
За сравнительно короткий период, с 1972 по 1992 г., он опубликовал серию
научно-популярных работ: “Тундра хранит след. Очерки об исследователях
Кольского Севера”, “Сын Новой Земли (Тыко Вылко)”, “Имена на скале”, “От¬
крытие Лапландии”, “Боже, дай нам ветра. Кемские полярные мореходы” и др.
В 1996 г. в Норвегии под редакцией Л.-Н. Ласко (Саамский институт в Кау-
токейно) и Ч. Таксами (Музей антропологии и этнографии им, Петра Велико¬
го) вышла из печати кандидатская диссертация необоснованно репрессирован¬
ного в 1947 г. Н.Н. Волкова (1904—1953 гг.) “Российские саамы. Историко-этно¬
графические очерки” (Волков, 1996). В 1998 г. в Финляндии Университетом Ла¬
пландия (г. Рованиеми) под редакцией Л. Рантала издан труд одного из старей¬
ших исследователей языка и культуры российских саамов, “ровесника века” За¬
хария Чернякова (1900-1997 гг.) - “Очерки этнографии саамов” Как отмечал
сам автор, это труд, “в котором подведен итог моего полувекового изучения
Кольских саамов” (Черняков, 1998).
В 1999 г. в Санкт-Петербурге была издана работа Л.В. Хомич “Саамы”, по¬
священная материальной и духовной культуре саамов Кольского полуострова
I Хомич, 1999).
* Последние строки этой главы написаны Г.М. Кертом.
3. Прибаятпйско-фикские...

ГЛАВА 5
ТРАДИЦИОННЫЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ
радиционная культура саамов, отличающаяся большим своеобразием,
формировалась в течение долгих веков под воздействием различных фак¬
торов, среди которых немалую роль играла природная среда. На более
поздних этапах значительное влияние оказали межэтнические контакты саамов
с русскими, карелами, финнами, коми-ижемцами, ненцами.
Древний хозяйственно-культурный тип саамов, который в основных своих
чертах сохранялся у них вплоть до конца XIX - начала XX в., характеризовался
сочетанием охоты, рыболовства и оленеводства. Археологические раскопки,
произведенные на Кольском полуострове, свидетельствуют о том, что рыбо¬
ловство и охота на морского и сухопутного зверя еще со времен неолита были
основными занятиями населения этой территории. Оленеводство, по-видимому,
возникло позже. Первые сведения об оленеводстве у саамов содержатся в сооб¬
щении Отара (IX в.),
В XIX в. охота имела еще очень большое значение в хозяйстве саамов. При
этом у саамов, живших поблизости от морского побережья, был распространен
прибрежный лов морского зверя, в частности - нерпы, а саамы внутренних рай¬
онов полуострова больше занимались охотой на дикого северного оленя и пуш¬
ного зверя (лисицу, куницу, бобра, песца и др.). К концу XIX в. в связи с истоще¬
нием запасов промыслового зверя в крае роль охоты падает. Основным источ¬
ником существования становится оленеводство, вспомогательную роль играет
рыболовство (промысел “черной” рыбы на внутренних водоемах и семги в усть¬
ях крупных рек, впадающих в море). Вспомогательное, но достаточно важное
место в хозяйстве, как раньше, так и теперь, занимает сбор дикорастущих, не¬
изменно входящих в пищевой рацион.
Проведенная в 1926 г. Перепись Приполярного Севера содержит данные о
степени доходности и значении разных отраслей хозяйства саамов (табл. Г).
Как видно из таблицы, большинство Кольских саамов (286 хозяйств) вело в
это время еще кочевой образ жизни. Основной доход - более 63% - они получа¬
ли от рыболовства и оленеводства. Другие виды занятий (охота, как сухопутная,
так и морская, животноводство, земледелие, разные прочие заработки) играли
у них второстепенную роль. Чуть более трети саамов (85 хозяйств) были к это¬
му времени уже оседлыми. Это были саамы, живущие в основном в районе Ки¬
ровской железной дороги. Они занимались преимущественно рыболовством,
сельским хозяйством, работали на железной дороге, в лесодобывающей про¬
мышленности. проводниками в геологических партиях. Около 40% дохода они
получали от рыболовства и более 25% от различных нетрадиционных занятий.
Итак, как уже отмечено, оленеводство в конце XIX-начале XX в. играло в
жизни саамов огромную роль. Олень давал мясо для питания, шкуры для по¬
крытия жилищ и шитья одежды, служил основным средством передвижения по
тундре. Зимой оленей запрягали в маленькие саночки - керёжку, а летом ис¬
пользовали под вьюк. Доение важенок было распространено только у самых за¬
падных групп Кольских саамов. ** Составлена по: Похозяйственная перепись Приполярного Севера СССР 1926/27 гг. М., 1929.
С. 16-26.
66

Таблица )
Доходы саамов по отраслям хозяйства, %
Саамы
Число хозяйств
Оленеводство
Рыболовство I Добыча морского
I зверя
Оседлые
85
8,1
37,7
2,1
Кочевые
286
29,8
33.8
3,9
Саамы
Охота (сухо-
1 путная)
Животновод-
С1Ж)
Земледелие
Разные зара¬
ботки
Служба
Оседлые
6,3
14,2
0,1
26.1
5,4
Кочевые
7,0
2,3
-
22,5
0,7
Хозяйственный год у Кольских саамов был строго регламентирован и разде¬
лялся на 8 сезонных периодов (не совпадавших с календарными месяцами), в те¬
чение которых работа планировалась таким образом, что обеспечивалось все
комплексное хозяйство и успешное сочетание разных видов деятельности.
Оленеводство стояло на первом месте и по степени затрачиваемых усилий и
времени, саамы занимались им с разной мерой интенсивности практически в те¬
чение всего года. Саамская система оленеводства по всем своим особенностям
размеры стад, приемы выпаса, использование пастушеской собаки и т.д.) была
очень своеобразна и необыкновенно приспособлена как к природным условиям
Кольского полуострова, так и ко всему образу жизни саамов.
Оленьи стада в начале нашего века состояли из крупных, сильных, узкогру¬
дых животных довольно светлой (желто-коричневой) масти, которых можно
зтнести к лесной породе. В настоящее время таких оленей у саамов уже нет.
После появления на Кольском полуострове оленеводов коми-ижемцев в
880-е годы и смешения саамских оленей с ижемскими (тундровой породы,
гюлее мелкими, широкогрудыми, темной масти) домашние олени полуострова
стали темнее и мельче.
В конце XIX - начале XX в. у Кольских саамов стада оленей были очень не¬
большими. Средний размер стад был от 50 до 100 голов, хотя, разумеется, были
н малооленные хозяйства, имевшие не более 30 оленей, и крупные, имевшие
1000 и более голов.
В разные сезоны выпас оленей проходил по-разному. Осенью, зимой и
весной олени выпасались в стадах, окарауливаемых пастухами с помощью
пастушеских собак - оленегонных лаек. Зимний выпас, который длился око¬
ло 4,5 месяцев (примерно со второй половины ноября по март), происходил
во внутренних лесных и лесотундровых районах полуострова, в сравнитель¬
ной близости от зимних поселений - погостов. Это время было сравнитель¬
но спокойным для саамов. Передвижения оленей были довольно медленны.
Стада выпасались рассеянной массой, и в задачи пастухов входило лишь со¬
хранять общее направление их движения, оберегать от волков и не давать
смешиваться со стадами соседей. Только изредка пастух собирал все стадо
зместе. Такой метод “рассеянного” выпаса, по мнению саамов, очень способ¬
ствует сохранности ягельников.
67

Рис. 3. Возвращение с выпаса оленного стада, с, Ловозеро, 1971 г. (архив Г.М. Керта)
Зимой население довольно много времени проводило в поселках. Кроме
оленеводства, занимались подледным ловом рыбы в озерах, охотой на пушного
зверя, белую куропатку и на дикого оленя (после 19 января). Кроме того, саа¬
мы, жившие на востоке полуострова (Иокангский, Лумбовский, Понойский и
Сосновский погосты), с февраля по апрель вместе с соседним русским населени¬
ем участвовали в так называемом торосовом промысле, т.е. охоте на гренланд¬
ского тюленя с прибрежных льдов - торосов.
Примерно в середине марта оленьи стада выходили из лесной зоны и начи¬
нали движение к северу, переходя на весенние пастбища, а затем достигали
берегов Северного Ледовитого океана, где оставались на летних пастбищах
до осени.
В начале мая начинался отел. У саамов, живших в западных районах Коль¬
ского полуострова (мотовских, кильдинских и др.), оленеводство имело сравни¬
тельно меньшее значение в хозяйстве и потому, достигнув летних погостов, они
отпускали быков и важенок на свободу, клеймение телят откладывали на осень
и начинали заниматься рыболовством. У восточных или терских саамов, олене¬
водческая культура и степень прирученности оленя были гораздо выше и про¬
ведение отела было для них очень ответственным и важным делом. В течение
всего периода отела пастухи находились при важенках, которых длинными, тол-

отыми веревками привязывали к большим камням или деревьям и ежедневно
переводили на новые места. Быков к этому времени уже отпускали на свободу.
Клеймение телят проводили сразу же, на второй или третий день после их рож¬
дения. После окончания клеймения телят вместе с важенками также отпускали
на свободу.
Такой способ проведения отела “на привязи” обеспечивал лучший уход за
важенками и телятами, препятствовал важенке бросить теленка, давал возмож¬
ность лучше провести клеймение. По мнению известного исследователя Коль¬
ских саамов В.В. Чарнолуского, такой способ отела свидетельствует об очень
высокой степени прирученности оленя у саамов. Возможен он только при не¬
больших размерах оленьих стад (Чарнолуский, 19306. С. 30).
Итак, летом, как уже говорилось, примерно в начале июня всех оленей от¬
пускали на свободу, и они до октября паслись вольно, почти без надзора пасту¬
хов, на пастбищах, находившихся поблизости от морского побережья. Вольный
летний выпас составляет отличительную черту саамского оленеводства конца
ХЗХ - начала XX в. Для него характерны дымокуры и изгороди, причем и те и
другие применялись, по-видимому, издавна. Дымокуры устраивали обычно в
июле, в самое жаркое время, в период обилия комаров и оводов. Делали их из
дерна, который складывали небольшими горками и поджигали. Дерн сильно
дымил и отгонял комаров и оводов от оленей. В.В. Чарнолуский"'сообщает, что
терские саамы сооружали в местах летних пастбищ специальные сараи с дымо¬
курами перед входом. В таких сараях олени спасались от комаров (Чарнолу¬
ский, 1930а. С. 66; 19306. С. 26).
У всех Кольских саамов была распространена изгородь как один из приемов
выпаса оленей. На востоке Кольского полуострова, у терских саамов изгородь
использовали во время летнего вольного выпаса. Ею ограничивали участки лет¬
них пастбищ, расположенные между двумя реками, на полуостровах, вдающих¬
ся в озеро или море, или просто отгораживали часть прибрежной полосы. Изго¬
родь охраняла оленей от волков, препятствовала уходу важенок от телят, облег¬
чала пастухам время от времени наблюдать за стадом. Изгородь состояла из де¬
ревянных кольев, воткнутых в землю, между которыми натягивали в несколько
рядов проволоку или прибивали жерди. Подобное использование изгороди при
выпасе было свойственно саамам, по-видимому, издавна (Чарнолуский, 19306.
С. 41-44).
Кроме оленей основного стада, у саамов были еще так называемые ручные
пли островные олени - наиболее обученные быки, которых использовали под
вьюк или в упряжке. Их было сравнительно немного, и летом они выпасались
вольно на небольших островах, имеющихся в большом количестве вдоль всего
морского побережья.
В летнее время население было практически свободно от занятий оленевод¬
ством. Только в начале августа часть мужчин отправлялась в места выпаса на
забой трехмесячных телят, мех которых был наиболее пригоден для изготовле¬
ния одежды. Вольный летний выпас позволял саамам летом без помех зани¬
маться рыболовством, которое в конце XIX - начале XX в., как уже отмечалось,
составляло существенную статью их дохода.
Вольный выпас оленей продолжался примерно три с половиной месяца, до
октября. В октябре по первому снегу происходили “имание оленей” и сбор
стад - очень трудный период в жизни польских оленеводов. Имание начиналось
с того, что пастухи обходили всю территорию пешком вместе с навьюченными
^ручными) оленями, которые везли снаряжение. Затем, поймав с помощью
аркана несколько ездовых быков, объезжали тундру на керёжках. Пастухи
69

Рис. 4. Переправа с оленями через р, Воронья, 1956 г. (архив Г.М. Керта)
Рис. 5, Пазрецкий погост. Общий вид, на переднем плане амбары на ножках, 1911 г.
(РЭМ. Ф.н. 5754-3)
70

приманивали оленей особыми гортанными криками, а также с помощью коло¬
кольчика. Олени сбегались на эти звуки, а уклонявшихся в сторону подгоняла
собака (.Харузин, 1890. С. 107). Но в целом, надо сказать, что роль собаки в има-
нии была очень незначительной.
После того как стада были собраны, оленей распределяли между их вла¬
дельцами. Затем начиналось передвижение стад на зимние лесные пастбища
вглубь полуострова. К середине ноября оленеводы достигали обычно зимних
погостов. На этом у саамов заканчивался круглогодичный хозяйственный цикл.
Такие особенности саамского оленеводства, как выпас оленей в течение
большого времени рассеянной, не плотной массой, окарауливание их, как пра¬
вило, пешком или зимой на лыжах, без использования саней, способствовали со¬
хранению ягельников, предохраняли их от вытаптывания.
Традиционная система оленеводства сохранялась у саамов еще в начале
XX в. В 1880-е годы в районах расселения саамов появились оленеводы коми-
юкемцы и ненцы, пришедшие с реки Печоры вследствие прошедших там силь¬
ных эпизоотий. Оленеводство ижемцев, заимствованное ими в XVIII в. у ненцев,
относится к совершенно другому типу. Это крупнотабунное оленеводство про¬
дуктивного направления, с круглогодичным и круглосуточным окарауливанием
животных.
Вскоре после появления в Кольских тундрах ижемских оленеводов обе сис¬
темы оленеводства вступили в конфликт, и перевес оказался на стороне эконо-
ъшчески более сильных ижемцев. Организация колхозов окончательно закре¬
пила господство ижемской системы.
Однако было бы неправильно считать, что эта система более прогрессивная
по сравнению с саамской. Это были две разные системы, хорошо адаптирован¬
ные каждая к своим, местным природно-географическим условиям. Обширные
пространства Большеземельской тундры, откуда пришли коми, позволяли вы¬
пасать крупные стада. Оленеводство здесь было основным хозяйственным заня¬
тием. Саамы же располагали сравнительно ограниченными пространствами, и в
процессе исторического развития у них выработался комплексный тип хозяйст¬
ва, сочетающий оленеводство, рыболовство и охоту. Особенности саамского
оленеводства (малые размеры стад, вольный летний выпас) позволяли сочетать
эти три вида хозяйственных занятий. Поэтому переход на ижемскую систему
оленеводства означал для саамов нарушение комплексности их хозяйства. Они
ее могли уже, как прежде, уделять достаточно времени рыболовству. Следстви¬
ем было то, что начали хуже осваиваться промысловые рыбные водоемы, ры¬
ба стала занимать меньшее место в пищевом рационе. Одним словом, был сде¬
лан шаг по пути утраты саамами своей традиционной культуры.
В 1930-е годы саамское население, занятое в оленеводстве и продолжавшее
вести полукочевой образ жизни, начали переводить на оседлость. В оленеводст¬
ве был введен выпас с периодической сменой состава пастушеских бригад. Од¬
ни пастухи уезжали на отдых в поселок, их сменяли другие. Жены пастухов вме¬
сте с детьми стали круглый год жить оседло в поселке.
В результате коллективизации саамское население объединилось в 11 кол¬
хозов. Базы этих колхозов находились в поселениях, расположенных в местах
старых саамских погостов, причем 9 из 11 поселений были почти однонацио¬
нальными саамскими.
В конце 1950-х годов в районах расселения саамов начался процесс ликвида¬
ции мелких поселений и переселения саамов из старинных погостов в более
крупные поселки. Одни селения были ликвидированы как неперспективные
<Чудзьявр, Иоканга, Варзино, Лумбовка, Поной), другие попадали в зону затоп-
71

Рис. 6. Вытягивание рыболовных сетей с берега, оз. Сейдоэеро, 1971 г. (архив Г.М. Керта)
ления в местах строящихся или проектируемых гидроэлектростанций (Воронье,
Ивановка). В конце 1960-х годов саамы оказались сселенными в несколько бо¬
лее крупных населенных пунктов со смешанным национальным составом. Оле¬
неводство сохранялось практически только в двух крупных совхозах - “Тундра”
(база в селе Ловозеро) и “Память Ленина” (база в селе Краснощелье).
Другим основным занятием Кольских саамов издавна было рыболовство.
Развитию этой отрасли хозяйства способствовали и благоприятные природные
условия: многочисленные, изобилующие рыбой озера и реки Кольского полу¬
острова.
Саамы, населяющие внутренние районы полуострова, занимались в основ¬
ном озерным ловом. В хозяйстве же саамов прибрежных районов Баренцева
моря главное место вплоть до последнего времени занимал промысел семги в
устьях впадающих в море рек. Рыбный промысел, особенно озерный лов, был
раньше у саамов преимущественно женским занятием. Поэтому, например, гор¬
ностая, ворующего из амбаров рыбу, называли “бабьим пакостником”, в отли¬
чие от “мужского пакостника” - росомахи, любящей поживиться мясом оленя,
добывать которое было делом мужчины СЯщенко, 1892. С. 19).
Озерный лов у саамов начинается примерно с конца мая, после вскрытия
озер, и длится до конца сентября. Это время совпадало раньше с периодом воль¬
ного выпаса оленей. В озерах ловят сига, щуку, кумжу, окуня, хариуса, форель.
В конце XIX - начале XX в. все саамы занимались также подледным ловом
(ноябрЬг-декабрь) щуки, сига и кумжи.
Способы рыболовства у Кольских саамов во многом сходны с приемами ло¬
ва рыбы у соседнего русского и карельского населения, у коми, хантов и манси,
а также у саамов Финляндии и Скандинавии. Старинными орудиями лова были
72

острога с шестью или семью прямыми зубьями и ставной крючок. Острогой би¬
ли щук, хариусов, налимов, иногда кумжу, занимаясь этим не только ночью, но
иногда и днем. Острога была исключительно мужским орудием лова.
Ставной крючок представлял собой шест, который втыкали в дно реки или
озера, а к верхнему его концу прикрепляли крючок на бечевке и спускали его в
воду. В XX в. крючки использовались только при подледном лове, но в старину
они, по-видимому, применялись очень широко. Об этом, например, говорит тот
факт, что некоторые озера в районах расселения саамов носят названия Лувн-
ярвь, что в переводе с саамского означает “озеро, где ловят крючками”.
Наиболее распространенным орудием озерного лова у саамов в прошлом
была и остается теперь ставная сеть или “сетка”. Сети были разных размеров, с
мелкой, средней или крупной ячеей. Средняя длина сети составляла около 20 м,
высота - 3 м, а наиболее обычный размер ячеи - 3,5x3,5 см.
Плели сети женщины, обычно из довольно тонкой льняной пряжи, затем
просмаливали их и окрашивали березовой, ольховой или сосновой корой. Для
плетения использовали деревянную или костяную иглу-челнок и деревянную
палочку, на которую надевалась готовая часть сети. Поплавками служили ку¬
сочки дерева с отверстиями или трубочки бересты, а грузилами - камни, завер¬
нутые в бересту.
В настоящее время при индивидуальном лове используются сети фабрично¬
го производства или самодельные, которые плетут сами женщины, но уже не из
льняных, а из хлопчатобумажных, шелковых или капроновых фабричных ни¬
ток. Поплавки делают, как и раньше, из бересты, а грузилами служат металли¬
ческие кольца.
Подледный лов у Кольских саамов происходил следующим образом. На
озере, недалеко от берега, делали большую прорубь диаметром около 10 м,
вокруг которой пробивали маленькие лунки. Деревянную жердь с привязан¬
ной к одному из ее концов веревкой и прикрепленной к веревке сетью опус¬
кали в большую прорубь и выводили наружу в одну из лунок. Затем подтяги¬
вали сеть и выводили жердь в соседнюю лунку, и так до тех пор, пока сеть по¬
до льдом не образовывала круг. При этом один конец сети торчал из большой
проруби, а другой, обойдя все лунки, выходил вслед за жердью в ту же про¬
рубь. Вытаскивали сеть 4 человека. В настоящее время подледным ловом
почти не занимаются.
Саамы, летние погосты которых находились на морском побережье, зани¬
мались промыслом семги. Старинным способом семужьего лова было устройст¬
во заборов, заколов - сооружений из кольев, которыми перегораживали реки.
В середине запора оставляли проходы и в них ставили одну или несколько
ловушек из прутьев - морды (Чарнолуский, 1930а. С. 87, 91). Запором семгу
■бычно ловило все общество. Улов делили по паям, которые получали только
мужчины. Сооружения типа запоров были широко известны русскому, финско¬
му и угорскому Северу. Использовали их также финские и скандинавские
~аамы.
В конце XIX - начале XX в. в семужьем промысле был наиболее распро¬
странен особый вид ставных сетей - крупноячеистые гарвы. От обычных сетей
_-ни отличались большими размерами и более крупной ячеей (до 10x10 см). Тар¬
ам ставили поперек течения реки, прикрепляя к вбитым в дно кольям. Рыба,
поднимавшаяся вверх по течению на нерест, запутывалась в ячее поставленных
гарв.
В 1930-е годы гарвы везде были заменены ставными неводами. Был устано¬
влен особый режим лова - с июня, после вскрытия рек, и до августа.
73

Рыба, вылавливаемая саамами в озерах, шла большей частью на потребле¬
ние самой семьи. Семужий промысел был основным источником денежного до¬
хода. Почти вся добываемая семга продавалась, притом за бесценок, русским
купцам. Однако существовал обычай, по которому первый улов семги должен
был быть разделен между пайщиками и съеден.
В 1960-е годы в семужьем промысле был введен новый метод лова. Вся ре¬
ка перегораживалась ставной сетью - “стенкой”, которую укрепляли на кольях,
воткнутых в дно реки. Размер ячеи такой сети был не более 4x4 см, так что ры¬
ба не могла застревать в ней. В “стенку” на равном расстоянии от берегов по дну
реки вставляли два невода. Рыба, поднимаясь вверх по реке, наталкивалась на
стенку, начинала двигаться вдоль нее и попадала в невод. В целях сохранения и
восстановления рыбных запасов часть пойманной семги выпускали обратно в
реку по другую сторону стенки, и она уходила на нерест. Добытую рыбу совхо¬
зы сдавали в расположенные по побережью фактории, где она сразу же засали¬
валась.
Со временем саамы все меньше занимались семужьим промыслом. Совхо¬
зы, где больше всего живут саамы, - “Тундра” и “Память Ленина” - в 1980-е го¬
ды уже не отправляли свои бригады на побережье Баренцева моря, на семужьи
места. И вообще рыболовство как отрасль хозяйства совхозов в значительной
мере утратило свое значение и сохранилось практически только как индивиду¬
альный промысел.
В конце XIX - начале XX в. одним из хозяйственных занятий Кольских саа¬
мов была охота, главным образом сухопутная, на тундрового и лесного зверя и
птицу, а также и морская - на нерпу и гренландского тюленя. Охотничий про¬
мысел у саамов восходит, как уже упомянуто, к глубокой древности и когда-то
наряду с рыболовством давал основные средства существования. В более ран¬
ние времена преобладала охота на дикого оленя, лося, медведя. Позже получа¬
ет развитие пушная охота - на белку, соболя, росомаху, горностая, бобра, куни¬
цу, выдру, зайца, лисицу, песца. К концу XIX в. количество пушных зверей в ле¬
сах и тундрах Лапландии значительно сократилось и роль охоты в хозяйстве са¬
амов падает.
На дикого оленя охотились почти круглый год. К концу XIX в. лук и стре¬
лы сменило огнестрельное оружие. Осенью часто использовали манщика (при¬
ем, характерный для многих народов арктической зоны), при этом как самца
(хирваса), так и самку (важенку). В оленьем стаде обычно даже имелась специ¬
альная категория оленей-манщиков, предназначенных для охоты и содержав¬
шихся отдельно от остальных (Архив Кунсткамеры РАН. К. I. On. 1. № 3.
С. 174). Зимой и летом охотились на оленя с собакой, которая выслеживала его
и загоняла в ловушки. На собаку, чтобы она не лаяла, надевали специальный на¬
мордник, сшитый из кожи или сделанный из бересты. Весной издавна практико¬
вали охоту на лыжах-голицах по насту. Олени проваливались в начинающий та¬
ять снег и становились добычей охотников.
К середине XX столетия численность диких оленей на Кольском полуостро¬
ве очень сократилась. Однако в 1970-е годы снова были отмечены их значи¬
тельные стада в южных районах полуострова, к югу от реки Поной. В настоя¬
щее время разрешена лицензионная охота на дикого оленя и лося, а также на
волка и медведя в радиусе, превышающем 7 км от населенного пункта.
Охота на мелкого пушного зверя проходила примерно с середины ноября
до апреля. В лесных западных и центральных районах (нотозерские, печенг-
ские, ловозерские, воронинские и другие саамы) охотились на лисицу, белку,
куницу, горностая и других зверей. В тундре, на севере и востоке полуостро¬
74

ва (семиостровские, иокангские, лумбовские и другие саамы) преобладала
охота на песца. Восточные саамы, жившие в лесной зоне (каменские, поной-
ские, сосновские), охотились также на лисицу, куницу и др. У западных Коль¬
ских саамов больше всего была распространена охота с ружьем и преследова¬
нием зверя по следу на лыжах, с собакой. Восточные саамы ловили песца, в
основном капканом на приманку, которой служили оленьи потроха или рыб¬
ные отбросы. При охоте на других зверей также использовались различные
ловушки. На куницу, например, охотились с сетью, расставляя ее ночью под
деревом. Из дупла или норы зверька выкуривали специально разводимым ды¬
мокуром. Он выскакивал и попадал в сеть (.Архив Кунсткамеры РАН. К. I.
On. 1. № 3). Различные ловушки устраивали для охоты на волков, росомах и
других зверей.
В конце XIX - начале XX в. Кольские саамы в большом количестве добыва¬
ли белую куропатку, которую ловили силками - специальными петлями, сде¬
ланными из оленьих жил или льняных нитей (Верещагин, 1849. С. 82). В насто¬
ящее время пушной промысел, а также охота на лесную птицу и белую куропат¬
ку носят чисто индивидуальный характер.
Большое место в хозяйстве саамов, живших в непосредственной близости от
берегов Баренцева и Белого морей (кильдинских, семиостровских, иокангских,
понойских и др.), занимал морской зверобойный промысел. Охотились на нер¬
пу, морского зайца, а также гренландского тюленя. Традиционным занятием са¬
амов издавна был сетный промысел нерпы в заливах или в устьях рек, впадаю¬
щих в Ледовитый океан. Сети ставили летом, недалеко от берегов таким обра¬
зом, что они образовывали своеобразные ловушки, попав в которые, выйти об¬
ратно нерпа уже не могла и запутывалась в ячеях. Размер ячеи такой сети был
15x15 см. Кроме того, нерп стреляли из ружей с лодок или с берега. Таким же
образом, вблизи берегов, шла охота на морского зайца. В настоящее время по¬
добный промысел почти забыт.
Торосовой охотой на гренландского тюленя саамы занимались вместе с рус¬
ским населением примерно с середины февраля до середины апреля. Промысел
велся в горле Белого моря, куда самки тюленя приходили рожать детенышей.
Охотники на лыжах шли по льдам и били тюленей из ружей с прибрежных
льдов-торосов.
В настоящее время морской охотой саамы не занимаются, а промысел грен¬
ландского тюленя ведется в основном силами русских рыболовецких хозяйств
Терского берега.
Современные хозяйственные занятия. За последние десятилетия сфера
приложения труда Кольских саамов значительно расширилась. Кроме своих ис¬
конных традиционных занятий (оленеводства, рыболовства и охоты), саамы ра¬
ботают теперь и во многих других сферах народного хозяйства - в молочном
животноводстве, на строительстве, транспорте, в области просвещения, культу¬
ры и т.д. В оленеводстве, по данным местной статистики и нашим полевым ма¬
териалам, работает не более 13% саамов.
С 1 января 1993 г. совхозы “Тундра” и “Память Ленина”, два крупнейших
оленеводческих хозяйства Мурманской области, где работают саамы, были ре¬
организованы в коллективно-долевые товарищества с ограниченной ответст¬
венностью (ТОО) с теми же названиями. Предварительно был проведен опрос
путем анкетирования, и 90% населения из числа работавших в совхозах выска¬
зались за такую реорганизацию. После этого товарищества были зарегистриро¬
ваны в районной администрации, а на состоявшихся собраниях был принят
устав и выбраны председатели и члены правления.
75

Проведенная реорганизация не дала положительного эффекта и не улучши¬
ла положения в оленеводстве. Через несколько лет были созданы новые объ¬
единения, названные Сельскохозяйственными производственными кооперати¬
вами “Тундра” и “Оленевод” с директорами во главе.
Оленеводство продолжает оставаться основной отраслью хозяйства. В коо¬
перативе “Тундра”, где работает большинство саамов, оленье поголовье соста¬
вляет около 40 тыс. голов. Работает 9 оленеводческих бригад, в каждой из ко¬
торых 7-9 пастухов, 2-3 чумработницы и иногда 1 или 2 ученика. Националь¬
ный состав бригад смешанный (работают вместе саамы, коми и ненцы), однако
саамы составляют 65%.
Современное оленеводство характеризуется очень крупными стадами - от 3
до 6 тыс. голов. Выпас такого стада на сравнительно ограниченных территори¬
ях пастбищ представляет большие трудности. По мнению оленеводов, при таких
крупных размерах стад снижается прирученность оленя, который становится
практически полудиким. Изменилась и структура оленьего стада, в котором ма¬
точное поголовье составляет не 40%, как это было раньше у саамов, а 60%. Та¬
кая жесткая переориентация оленеводства с транспортного на продуктивное на¬
рушила всю традиционную сбалансированность хозяйства саамов, основанную
на комплексности. Оленеводство стало основной отраслью хозяйства коопера¬
тива, что нанесло большой ущерб другим хозяйственным занятиям.
Новая система оленеводства, и в частности появление крупных стад, повле¬
кла за собой и изменение способов выпаса. На смену летнему вольному выпасу
пришло жесткое круглосуточное окарауливание оленей в течение всего года.
За последние годы вследствие того, что пастухами стали больше работать саа¬
мы, в оленеводстве наблюдается возвращение к некоторым чисто саамским
приемам выпаса и поведения в тундре. Например, в третьей бригаде “Тундры”,
где пастухами работают только саамы, а размер стада не превышает 3 тыс. го¬
лов, применяют летний вольный выпас и последующий сбор оленей по первому
снегу, используют во время “имания” для перевозки небольших грузов “ташеч-
ных”, т.е. вьючных оленей. На шею наиболее ручных оленей подвязывают ко¬
локольчики, чтобы по их звуку при сборе стада определить нахождение живот¬
ного. Одним словом, используют те приемы, которые применяли саамы еще в
начале XX в. Эти приемы, и в частности применение вольного выпаса, когда
стадо выпасается не кучной, а рассеянной массой, благотворно действуют на со¬
хранение пастбищ, предохраняя их от вытаптывания.
В целом можно сказать, что в современном оленеводстве имеется много
серьезных проблем. Это, во-первых, снижение профессионализма пастухов и
отсутствие условий для подготовки кадров оленеводов, во-вторых, снижение ка¬
чества и сокращение площади пастбищ в связи с ухудшением экологической си¬
туации в регионе и вследствие отторжения части земель в пользу новых город¬
ских поселков и, наконец, небывалый рост браконьерства.
Рыболовство к настоящему времени, как и охота, перестали быть в коопе¬
ративе общественными отраслями хозяйства. Оба эти занятия стали чисто ин¬
дивидуальными лицензионными промыслами. Наблюдается тревожная ситуа¬
ция и с сохранением запасов лососевых в реках Ловозерского района, в местах
проживания саамов, а наибольшая угроза этому - спортивный лов семги, кото¬
рый ведется с лета 1990 г. в одной из самых крупных рек полуострова - Поное.
До этого времени река Поной имела статус семужьего заказника, в котором за¬
прещался всякий лов. В 1990 г. был подписан контракт о передаче в монополь¬
ное пользование реки Поной (всего бассейна) на 5 лет финско-американской
кампании “Гарри-Лумис”. Статус семужьего заказника был срочно ликвидиро¬
76

ван. Населению были обещаны большие доходы. После истечения срока конт¬
ракт был продлен. Заключение этого контракта и ведение туристского спор¬
тивного лова в реке Поной, с одной стороны, серьезно ущемляют интересы ко¬
ренного населения, а с другой - приводят к развитию в небывалых масштабах
браконьерства. Не заботой о коренном населении продиктована и деятельность
совместного российско-американского предприятия “Кола Салмон маркетинг,
Инк”, которое по договору с администрацией Ловозерского района ловит семгу
на другой крупной реке - Варзине и всех ее притоках. Подобная эксплуатация
водоемов в местах расселения саамов в дальнейшем может привести к потере
этих угодий для основной части населения района.

ГЛАВА 6
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
ЖИЛИЩЕ
Материалы конца XIX-XX в. свидетельствуют, что у Кольских саамов в
тот период существовало несколько форм жилых построек. Широко
распространенным типом жилища у всех Кольских саамов в конце
XIX в. была постройка, называемая в литературе вежей (иок. - kiedf е\ килд. -
kuedf); в русских источниках XVII-XIX вв. это жилище часто называется шала¬
шом. Вежа конца XIX в. представляла собой непереносную каркасную построй¬
ку из жердей, крытую древесной корой и дерном. Ставились вежи обычно на
рыболовных (весенних, летних и осенних) местах. При перекочевке на другую
сезонную стоянку (или зимнее поселение) саамы не разбирали их, не брали с со¬
бой, а оставляли на том же месте, чтобы воспользоваться ими при следующем
своем приезде. Как правило, вежа имела форму усеченной четырехгранной пи¬
рамиды. Имеются сведения о существовании шестигранных и даже восьмигран¬
ных веж. В конструктивных особенностях этой постройки выявляются опреде¬
ленные различия между западными и восточными районами полуострова.
Саамы западных районов (бабенекие, воронинские и др.), а также ловозер-
ские сооружали свои вежи следующим образом. Четыре толстые прямые
жерди вал-тэг, что означает "горбатые жерди”\ длиной около 2 м каждая, вты¬
кались в землю в намечаемых углах постройки. Верхние концы их перекрещи¬
вались попарно друг с другом так, что одна пара жердей оказывалась парал¬
лельной другой. В верхних концах эти жерди имели сквозные отверстия. Через
них пропускали пятую горизонтальную жердь сув-мур, т.е. "дымовую жердь”,
которая скрепляла весь остов. Дымовая жердь шла от входа к противополож¬
ной стене, которая считалась "передней” Для достижения большей прочности
каркаса обе пары жердей вал-тэг скреплялись между собой еще одной или дву¬
мя горизонтальными жердями. Они проходили вдоль боковых стен параллель¬
но дымовой жерди и приколачивались к вал-тэгам гвоздями. Покрытие вежи
состояло из прислоненных к остову жердей, поставленных наклонно вплотную
друг к другу. Их покрывали березовой, сосновой или еловой корой и дерном,
а поверх для большего укрепления покрытия ставили еще несколько жердей.
Наверху постройки оставляли отверстие для выхода дыма.
В восточных районах Кольского полуострова (у ссмиостровских, иоканг-
ских, лумбовских, каменских саамов) зафиксирована несколько иная вежа. Она
сохраняла описанный выше основной принцип крепления каркаса, состоявшего
из двух нар жердей вал-тэг и горизонтальной жерди су в-мур, и ту же пирами¬
дальную форму. Но ее основанием служил небольшой сруб из горбыля или тон¬
ких бревен в 2-3 венца, углы которого скрепляли обычно рубкой в лапу. На
верхнем венце укрепляли один ряд поставленных на ребро досок - лувт. На это
основание ставился основной каркас жилища, причем нижние концы жердей ** Название это соответствует форме опорных жердей вежи у саамов Фснноскандии. где они
имели изогнутую ‘'арочную форму”. О такой конструкции вежи на Кольском полуострове
есть только одиночные сведения, в частности из Нуоротиярви (ср.: Vuorela. 1960. S. 46-47),
и в середине XX в. их уже не существовало.
78

Рис. 7. Вежа {куэдть) на оз. Сейдозеро, 1971 г. (архив Г.М. Керта)
Рис, 5. Срубное жилище, с. Ловозеро, 1976 г. (архив Г.М. Керта)
79

вал-тэг упирались в доски лувт боковых стенок сруба на некотором расстоя¬
нии от его углов. Для лучшего поддержания покрытия вежи к каркасу добавля¬
ли еще несколько дополнительных жердей. Четыре из них шли от углов сруба
к местам пересечения вал-тэгов с сув-муром. Кроме того, на задней и передней
сторонах каркаса (т.е. со стороны входа и напротив) прикрепляли по две жерди,
которые шли от сруба к дымовой жерди. На одной из них держалась входная
дверь. Вежу здесь покрывали досками, которые начинали класть сверху, отсту¬
пя примерно на полметра от вершины, где оставляли отверстие для выхода ды¬
ма. Сверху укладывали несколько горизонтальных рядов, а в нижней части до¬
ски ставили стоймя, упирая их концами в сруб. Доски покрывали несколькими
слоями бересты, поверх них настилался дерн. Вся постройка немного (на
15-20 см, т.е. примерно на один венец) углублялась в землю. Устанавливались
вежи с ориентацией входа на юг.
Саамские вежи бывали, по-видимому, разных размеров, но в среднем их
площадь была около 9 кв. м (3x3 м). Вежи восточного и западного вариантов
имели две двери. Одна из них, в южной стене, служила входом в жилье. Ее де¬
лали из досок обычно на железных или деревянных петлях, но иногда применя¬
ли также петли из кожи или рога. Открывалась дверь наружу и благодаря сво¬
ему наклонному положению сейчас же захлопывалась, что способствовало луч¬
шему сохранению тепла в жилище. В вежах у восточных саамов входная дверь
устраивалась над венцами сруба, которые образовывали при этом довольно вы¬
сокий порожек. Снаружи перед дверью для защиты от ветра часто устраивалось
небольшое прикрытие из полотна или брезента. Иногда с этой же целью перед
дверью устраивали небольшой шалаш из нескольких палок, переплетенных
хворостом. В некоторых случаях зимой перед входом в вежу сооружалось нечто
вроде сеней из снега.
В прошлом, по рассказам саамов, в стене, противоположной входу, которая
считалась передней стеной, находилась другая, маленькая дверь - поасс,
имевшая особое ритуальное значение и связанная с религиозными представле¬
ниями саамов. Эта дверь, как и вся передняя, обращенная на север сторона
жилища, считалась священной. Через нее выходили охотники и рыболовы,
отправляясь на промысел. Через нее же они, возвращаясь домой, проносили в
жилище свою добычу (дичь, мясо убитых животных, в том числе диких оленей,
улов рыбы). Женщинам проходить через поасс и даже ходить с северной внеш¬
ней стороны жилища не разрешалось. Материалы конца XIX в. и тем более
XX в. почти не содержат упоминаний об устройстве саамами в своих вежах две¬
ри поасс. Однако на ее месте саамы стали делать небольшое окно, затягивая его
рыбьим пузырем. Это окно, по-видимому, уже не было связано с религиозными
представлениями и действиями, а служило для освещения, В вежах, которые
еще недавно использовали саамы в качестве промысловых жилищ, таких окон
уже не было.
Внутренняя планировка вежи одинакова как в западном, так и в восточном
вариантах этой постройки. В центре устраивался круглый очаг, служивший для
обогревания жилья, освещения и варки пищи, огонь в нем горел почти непре¬
рывно. Место очага обкладывали большими камнями. Сверху от дымовой жер¬
ди к очагу спускалось несколько цепей (аввелъ) с крюками на концах, на кото¬
рых подвешивали над огнем котлы и чайники. По обе стороны от очага находи¬
лись жилые половины. Их устилали березовыми и еловыми ветками, поверх ко¬
торых клали оленьи шкуры, служившие постелями. Часть вежи между очагом и
входом служила местом для различных женских занятий (обработки шкур и
др.). Здесь же во время родов находилось ложе роженицы.
80

Рис. 9. Амбар (айхьт). На крыше сложены оленья рога, с. Воронье, 1956 г.
(архив Г.М. Керта)
Рис. 10. Амбар “на курьих ножках”, с. Ловозеро, 1956 г. (архив Г.М. Керта)
81

Часть вежи за очагом считалась священной. В ней находилось так назы¬
ваемое чистое место {иок. - lips; килд. - lups), огороженное с трех сторон по¬
ставленными на ребро досками. Здесь саамы хранили запасы пшци, посуду и
прочую утварь, для чего на передней стороне постройки делали небольшие
полочки из досок. Сюда же ставили икону. В более ранние времена саамы,
по-видимому, хранили в этом месте идолов, различные амулеты и другие се¬
мейные сокровища. Переступать границу “чистого места” и даже наступать
ногой на поставленные доски не разрешалось. Распределение мест в веже
между членами семьи было определено следующим образом. Если в веже
жила одна семья, то наиболее почетное место хозяина, главы семьи, находи¬
лось на правой от входа жилой половине, около “чистого места” За ним сле¬
довало место хозяйки. На левой половине располагались места детей. Там
же спали и работники, если таковые имелись. Гостя сажали на место хозяи¬
на, который соответственно в этом случае передвигался ближе к входной
двери.
Если в веже жили две семьи, то одна из них занимала левую половину, а дру¬
гая - правую. В каждой из половин хозяин располагался возле “чистого места”,
затем следовала хозяйка, а за нею, почти у двери находились дети и работники.
Вежа была когда-то, по-видимому, основным жилищем саамов, широко рас¬
пространенным по всему Кольскому полуострову. С появлением срубных по¬
строек, которые стали сооружаться на местах зимних саамских поселений, вежа
приобретала характер летнего промыслового жилища и ее строили главным об¬
разом у рек и озер на весенних, летних и осенних промысловых местах. Именно
таково было назначение саамской вежи в конце XIX - начале XX в. Со време¬
нем, однако, вежа все больше выходила из употребления и постепенно вытесня¬
лась другими, более удобными видами временного жилья.
В конце XIX в. очень распространенной формой жилища у саамов была
срубная постройка, называемая у Кольских лопарей пырт, а у финских н скан¬
динавских - тупа. Последнее название часто употреблялось и Кольскими лопа¬
рями. Тупа была зимним жилищем и строилась главным образом на местах зим¬
них поселений - погостов. Первое упоминание о срубных постройках у саамов,
живущих в районе оз. Имандры, принадлежит Н. Озерецковскому и относится
к концу XVIII в. Очень возможно, что именно саамы Имандры и других близле¬
жащих мест стали первыми строить себе рубленые дома. Ведь как раз через эти
районы проходил, по-видимому, один из древних путей проникавших на Север
новгородцев, и здесь издавна сосредоточивалось русское население. Одним из
результатов контактов русских и лопарей и было, вероятно, появление у пос¬
ледних срубных построек.
Материалы второй половины XIX в. отмечают уже повсеместное рас¬
пространение таких построек у саамов Кольского полуострова. Лопарский
пырт конца XIX в. представлял собой срубяую (из соснового или елового ле¬
са) однокамерную постройку с плоской, односкатной, чуть наклонной кры¬
шей из досок, крытой дерном. Некоторые зажиточные лопари уже в конце
XIX в. строили пырты с двускатными дощатыми крышами. Площадь пырта
составляла в среднем от 10 до 16 кв. м, а высота - от 1,5 до 2 м. Входом слу¬
жила низкая (не выше 1 м) дощатая дверь на деревянных петлях, перед кото¬
рой часто устраивали “сени” из досок или сучьев и кольев (наподобие шала¬
ша). В некоторых постройках были пол и потолок, сделанные из горбыля.
В передней и боковых стенах (или в одной боковой стене) постройки делали
по одному маленькому (от 20 до 50 см высотой) окошку со стеклом, а иногда
и затянутому слюдой.
82

Рис. ]]. Амбар на столбе (нили),
Ното^еро, 1930 г. (фото Т. Итко-
нена)
Рис. 12. Куваксл, р. Воронья, 1956 г. (архив Г.М. Керта)
83

В одном из углов пырта, справа или слева от входа, сооружали из камней,
обмазанных глиной, камелек с открытым устьем. От него шла широкая,
суживающаяся кверху прямая труба, выходившая в отверстие в крыше. Над
огнем в камельке укрепляли горизонтальный железный прут, от которого к
очагу спускалось несколько цепей с крюками на концах. На них подвешива¬
ли над огнем котлы и чайники, в которых приготовляли пищу и кипятили
чай. Между камельком и передней (противоположной входу) стеной
постройки находилось “чистое место’', где, как и в веже, на полках и просто
на полу хранилась разная утварь, состоявшая зачастую лишь из одного мед¬
ного котелка, нескольких деревянных ложек, чашек и ковшиков из бересты;
глиняная посуда была только у зажиточных хозяев. Здесь же держали
икону, и это место было отделено от остальной части жилья поставленной
на ребро доской. Вдоль стен устраивались деревянные нары для спанья,
которые покрывали оленьими шкурами, на них складывали также одежду
и оленью упряжь, На нарах около передней стены спали хозяева, затем
сыновья и остальные мужчины, а у самой двери, как и в веже, были места
девушек,
У наиболее зажиточных саамов уже в конце XIX в., и особенно в начале
XX в., в зимних погостах появились русские избы с двускатными тесовыми
крышами. Они состояли обычно из двух половин: избы с русской печью и
пырта с камельком. Эти половины чаще всего были разделены сенями, но
иногда пырт пристраивался прямо к избе. В некоторых случаях вместо пыр¬
та к избе пристраивалось холодное помещение, служившее для хозяйствен¬
ных нужд или хлевом для овец. Нередко рядом строили и вежу, которая слу¬
жила кухней. По данным обследования 1926 г., в 8 саамских погостах при¬
мерно половину жилищ (73) составляли пырты (тупы), вторую половину
(74) — избы, соединенные с пыртом. И только три постройки значились как
“дом” {Иванов-Дятлов, 1928. С. 26).
В конце XIX - начале XX в. у саамов была распространена и сохраняет¬
ся в настоящее время также переносная форма постройки - кувакса. Это -
легкая, разборная коническая постройка из жердей, покрываемая паруси¬
ной. Каркас куваксы состоит из жердей длиной около 3 м, расставленных по
кругу и сходящихся в вершине. Количество жердей бывает различным (от 12
до 25) и зависит от размеров куваксы, которые определяются числом живу¬
щих в ней людей. При сооружении куваксы первоначально ставятся 2 или
3 жерди (особого названия не имеют), вершины которых связывают верев¬
кой. Если на конце одной из жердей есть развилка, то они соединяются без
помощи веревки. К этим основным жердям приставляют все остальные. Ес¬
ли первые жерди скреплены веревкой, то концы всех последующих подсовы¬
вают под нее.
Покрытие куваксы состоит обычно их двух кусков мешковины, брезента
или парусины - салвасов (иок. - sialvas), которые привязываются к каркасу ве¬
ревками. Сверху для большей прочности к постройке прислоняются еще не¬
сколько жердей. Наверху оставляют отверстие для выхода дыма. Вход в кувак-
су устраивают обычно с подветренной стороны, а дверью служит незакреплен¬
ный край одного из салвасов. Кувакса служила саамам жилищем во время их пе¬
редвижений по тундре при занятиях оленеводством, охотничьим промыслом
или при каких-либо других переездах. Разбивая куваксу где-нибудь в тундре ле¬
том, саамы закрывали тлеющий очаг мхом, и тогда постройка становилась сво¬
его рода дымокуром, хорошо защищавшим от комаров. В настоящее время ею
иногда пользуются и рыбаки.
84

Описанные виды жилищ были распространены у саамов еще в первые
десятилетия XX в. Вежа, бывшая когда-то основным саамским “домом” и
еще в первой половине XX в. служившая промысловым жилищем на рыбо¬
ловных местах, в 1960-е годы окончательно вышла из употребления. Модель
вежи можно теперь увидеть только в музеях Ловозера или Мурманска. Что
касается срубных жилищ, то об однокамерном пырте саамы также уже дав¬
но забыли. В избах еще живет население небольших поселков (Красно-
щелье, Лопарская, Ена и др.). В поселке Ловозеро, где живет большая часть
саамов Кольского полуострова, почти все живут в коммунальных много¬
квартирных домах со всеми удобствами. Единственное традиционное жили¬
ще, которое в полной мере сохраняет свое значение, - легкая переносная
кувакса. Ею пользуются оленеводы, рыбаки и охотники во время заня¬
тий промыслами.
ОДЕЖДА
Основными видами материалов, из которых Кольские саамы шили свою
одежду в конце XIX - начале XX в., были оленьи шкуры и дубленые кожи, по¬
лучаемые ими в собственном хозяйстве, а также ткани - сукно, холст и ситец,
которые покупали преимущественно у русских купцов на ярмарках, ежегодно
проводившихся в уездном городе Кола. В качестве отделки использовались ли¬
сьи, заячьи и бобровые шкурки. Некоторые виды обуви шили из нерпичьих или
тюленьих шкур. Нитки, применяемые в шитье одежды из шкур, изготовлялись
из оленьих сухожилий. Кроме того, в составе саамской одежды в конце
XIX-XX в. были вещи, вязаные из овечьей шерсти (носки, варежки и т.д.) или
плетеные (пояса).
Лучшим видом оленьих шкур, которые шли на изготовление одежды, были
шкуры четырехмесячных телят (неблюев). Для головных уборов использовали
шкурки пыжиков - новорожденных оленей, мех которых отличается особой
мягкостью. Одной шкурки пыжика хватало на шапку с длинными, доходящими
до пояса ушами. Обувь делали из койб - наиболее прочных частей шкуры с ног
оленя.
Основным видом верхней плечевой одежды Кольских саамов, как мужчин,
так и женщин, в конце XIX в. был пенок - глухая одежда из оленьих шкур, ме¬
хом наружу, обычно темно-коричневого цвета. Печок был длиной ниже колен
и немного расширялся к подолу. Стан печкй состоял из двух прямых полотнищ,
которые составляли перед и спинку, и двух (а иногда и четырех) боковых клинь¬
ев трапециевидной формы, идущих от еймой проймы. Переднее и заднее полот¬
нища пришивались к двум кускам, которые покрывали плечи и переходили на
перед острыми мысами, а назад спускались прямоугольниками. Широкие рука¬
ва с ластовицами заканчивались узкими обшлагами из цветного сукна. Низкий
стоячий воротник стягивался завязками с кистями на концах.
Мужской печок делали длиной немного ниже колен, а женский - длиннее,
иногда до самой щиколотки. Основное отличие женского печка от мужского за¬
ключалось в наличии у первого украшений - главным образом на груди, у воро¬
та, а также по подолу и обшлагам. Украшения состояли из кистей (на груди),
и из узких полосок цветного сукна, пропущенных в швы. Мужской печок почти
не имел украшений, иногда только делали ворот из белого меха. Печок, как
правило, не различался на праздничный и повседневный. Его шили всегда оди¬
наково. В праздничных случаях при обычном печке надевали лишь более кра¬
сочную шапку.
85

Рис. 13. Прядение шерсти, с. Ловозеро
1982 г. (фото Г.В. Рапацкой)
Рис. 14. Обработка кожи, 1990-е годы
(фото Т.В. Лукьянченко)
86

Печок саамы надевали обычно на рубаху прямого покроя из белого (у
женщин) и серого (у мужчин) сукна, называемую юпой. Юпа кроилась из це¬
лого куска материала, сложенного поперек вдвое, и имела два шва по бокам
и по шву с внутренней стороны цельнокроенных, суживающихся к концам ру¬
кавов, Иногда юпу делали немного расклешенной. Спереди рубаха имела не¬
большой прямой разрез (длиной 20-22 см), вдоль которого пришивалась
планка из того же материала. Небольшой стоячий, с закругленными углами
воротник и эта планка обшивались по краю цветной тесьмой. Застегивалась
рубаха (у мужчин и у женщин) справа налево, на одну или две самодельные
медные пуговицы и воздушные петли из крученого узкого ремешка. Украше¬
ния помещали по вороту, подолу и обшлагам. Они состояли из нашитых ку¬
сочков (в форме ромбов и треугольников) цветного сукна, бисера и цветной
тесьмы вдоль подола. Зимой юпу носили под печок, а летом она часто служи¬
ла верхней, в частности - промысловой, одеждой, которую использовали на
рыболовном и охотничьем промыслах. Вместо топы мужчины-лопари летом
часто надевали кафтан - распашную одежду из сукна, в талию, неотрезную в
спине, расширяющуюся книзу, длиной до колен. Такие кафтаны носило и все
русское население Архангельской губернии.
Неизменной принадлежностью костюма саамов как мужчин, так и жен¬
щин был пояс, который надевали поверх одежды (печка или юпы). Зимой,
надевая пояс поверх печка, делали на талии большой напуск - пазуху, слу¬
жившую местом хранения мелких вещей. Мужчины носили обычно кожа¬
ный пояс (иок. - tasma\ килд. - tasm), к которому подвешивали кожаные нож¬
ны с охотничьим ножом, кожаный мешок с огнивом, сумочку с иголками и
нитками, кошелек для денег, разного рода амулеты (медвежьи зубы, медные
колечки и др.).
Женщины носили обычно пояс, плетеный из шерсти, шириной 10-15 см, на
который также подвешивали нож с рукояткой их оленьего рога в кожаных нож¬
нах, кису (маленькую сумочку) с иголками и нитками, кошелек и различные
амулеты.
К нижней плечевой одежде саамов, которая появилась у них относительно
поздно (в конце XIX в.), относится полотняная (у женщин) и ситцевая (у муж¬
чин) рубаха туникообразного покроя (иок. - pajta; килд. - pajt\ длиной до ко¬
лен, с прямым воротом, длинными прямыми рукавами с ластовицами. Стан ру¬
бахи состоял из двух прямых полотнищ и двух небольших боковых клиньев
Фонды РЭМ. Колл. 444. № 37 и др,).
На эту рубаху мужчины надевали обычно суконные или из дубленой олень¬
ей кожи штаны (иок. - kadte), а женщины - сарафан (иок. - saarivan) из пестро¬
го сатина или ситца и из того же материала фартук (иок. -fartuk).
Сарафан, который носили как женщины, так и девушки, шили из четырех
пли пяти прямых полос ткани и собирали их наверху в густую сборку. Наверху
сарафан заканчивался широкой обшивкой, к которой пришивали узкие лямки.
На левом боку делали застежку. Сарафаны шили чаще из яркого однотонного
-красного, голубого, желтого) или пестрого сатина, а лямки и пояс делали
пз ситца другого цвета. Поверх сарафана надевали сшитый из такого же мате¬
риала передник, который сзади завязывали тесемками. Полотнище передника
собирали в сборку и пришивали наверху к широкой обшивке, а вдоль подола
шла широкая оборка.
Под сарафан саамские женщины иногда надевали кофту из ситца или из по¬
купной шерстяной ткани ярких оттенков на ситцевой подкладке. Кофту шили в
талию и украшали по подолу оборками, она имела невысокий стоячий ворот-
87

Рис. 15. Саам с женой в будничной одежде
(РЭМ. Ф.н. № 3287-19/3, 1911 г.)
ник, застежку спереди. Рукав был
длинный, собранный у плеча в сбор¬
ку и суживающийся к обшлагу (Фон¬
ды РЭМ. Колл. 5845. № 15).
Особенностью саамской обуви
был острый, загнутый кверху носок.
Зимней обувью служили обычно яры
(иок. - jeri) - обувь из оленьих шкур,
мехом наружу, с длинными, доходя¬
щими до паха голенищами и острыми
загнутыми кверху носками. Голени¬
ще яров состояло из четырех сшитых
друг с другом продольных полос:
передней, задней и двух боковых,
причем полоски светлого меха чере¬
довались с темными. По швам выпус¬
кали узкий кант из цветного (крас¬
ного, желтого или черного) сукна.
Кроме этого, яры украшали нашиты¬
ми треугольничками из цветного
сукна (Фонды РЭМ. Колл. 4847.
№ 91). Яры - очень красивая и на¬
рядная обувь, их шитье требовало
от саамской женщины большого
искусства. Саамы говорили, что у них сватают ту девушку, которая сумеет
сшить яры.
Яры носили и мужчины, и женщины. При переездах по тундре Кольские са¬
амы надевали яры с пришитыми к ним из дубленой оленьей кожи штанами -
“огузеньем” (иок. - kadta). Верхнюю часть огузенья делали из двух слоев кожи.
На талии штаны заканчивались поясом, который сзади стягивали ремешками
(делалось нечто вроде шнуровки) (Фонды РЭМ. Колл. 4848. № 91).
Находясь в погосте, саамы вместо яров часто носили другую, более низкую
обувь - канъги (иок. - kammij; килд. - к’гтт}£), которые также шили из оленьих
шкур, мехом наружу. По покрою они не отличались от яров, но были гораздо
короче и лишь немного закрывали щиколотку. Спереди к каньгам пришивали
две длинные, плетеные {или вязаные) из шерсти завязки - оборы. Их обматыва¬
ли вокруг ноги и тем самым они закрепляли канъги (Фонды РЭМ. Колл. 6639.
№ 1, 2; ПМА, 1964 г.). Женские каньги делали обычно из выбеленных на солн¬
це оленьих шкур и украшали бисером и нашитыми кусочками цветного сукна.
Каньги носили как зимой, так и летом. Летние каньги (рус. - нюренъки) делали
из выделанной, дубленой оленьей кожи, а также из нерпичьей или тюленьей
шкуры, обладающей способностью не пропускать влагу. Для большего сохра¬
нения тепла в яры и каньги клали сено. Под каньги и яры на ноги надевали вя¬
заные из овечьей шерсти чулки без ступни (иок. - sukka; килд. - suk)> длиной вы¬
ше колен, или носки.
На руках саамы носили рукавицы, летом - вязаные из овечьей шерсти бело¬
го или серого цвета, зимой - из оленьей шкуры, мехом наружу - койбинцы
88

Рис. J6. Саам в летней рабочей одежде,
с, Иоканьга, 1955 г. (архив ГМ. Керта)
1иок- - kist\ килд. - k’este), отороченные
цветным сукном* Зимой в дорогу наде¬
вали две нары рукавиц: внутрь шерстя¬
ные, а сверху меховые (Фонды РЭМ.
Колл. 444. № 16).
Очень интересны, разнообразны и
красочны головные уборы саамов
конца XIX - начала XX в. Наиболее
распространенным головным убором
мужчин была суконная шапка (рус. -
латушка\ иок. - kab’p’er’), состоявшая
из околыша красного или синего цве¬
та, высокой четырехугольной тульи
другого цвета (красного, синего или
черного) и наушников, имевших на
концах тесемки, которые завязыва¬
лись иод подбородком. Иногда око¬
лыш и наушники делали их меха.
Шапки шили на меховой оленьей под¬
кладке и с лисьей опушкой. Украше¬
ния состояли из нашитых треуголь¬
ничков цветного сукна, бисера и ма¬
леньких прозрачных пуговиц. Бога¬
тые лопари украшали шапки жемчу¬
гом. По швам выпускали кант из сук¬
на другого цвета (Фонды РЭМ.
Колл. 1233. № 2 и др.). Женские су¬
конные шапки шили также на мехо¬
вой подкладке, с меховой лисьей или
заячьей опушкой и наушниками. В от¬
личие от мужских они имели не четы¬
рехугольную, а высокую круглую ту¬
лью. Такие шапки носили, как правило, зимой. Летним обычным головным
убором замужних женщин лопарок была шамьиура или самшура (иок. -
samSur; килд. - $ат$), напоминающая по форме русский кокошник. Щамшу-
ру делали из бересты, обтягивали красным сукном, расшивали бисером
Фонды МАЭ. Колл. 343. № 33; ПМА, 1964-1965 гг.).
Девичий головной убор - перевязка (иок. - p’sr’Ev’es’k) - представлял собой
цилиндр из бересты без донышка, обтянутый красным сукном и расшитый би¬
сером. Если шамшуру носили, убирая под нее все волосы, то перевязку надева¬
ли выше, открывая лоб и часть волос. Поверх летних головных уборов женщи¬
ны и девушки часто надевали платок, складывая его треугольником и завязывая
углы под подбородком (ПМА).
В конце XIX в., с появлением на Кольском полуострове ненцев и коми-ижем-
цев (начиная с 1887 г.), началось проникновение в саамскую культуру ижемско-
^моедских элементов. В одежде это выразилось в распространении у саамов ма¬
лицы с капюшоном, маличной рубахи и некоторых видов обуви (пимов, тоборков
89

Рис. 17. Женские пимы, с. Ловозеро (фото
Г.В. Рапацкой, 1982 г.)
Рис. 18. Девушки в национальной одежде,
с. Воронье, 1956 г. (архив Г.М. Керта)
и меховых чулок-липтов). Особенно этот процесс усилился с начала XX в. Мали¬
ца и пимы получали все большее распространение, пока окончательно не вытес¬
нили лопарскую традиционную меховую одежду (печок и яры).
В прибрежных погостах Кольского полуострова (Иокангском и Лумбов-
ском), где ижемского населения почти не было, у так называемых терских
лопарей дольше сохранилась традиционная саамская одежда. Еще в конце
1920-х годов саамы этих погостов носили печок и яры, тогда как в центре ижем-
90

Рис, 19. Современная зимняя одежда, с. Ловозеро, 1954 г. (архив ГМ. Керта)
ской колонизации - Ловозере - их уже целиком заменили малица и пимы
Иванов-Дятлов, 1927. С. 60, 67). В настоящее время малица, пимы и тоборки
используются главным образом как осенняя и зимняя промысловая одежда
в оленеводческом и рыболовном промыслах.
Современная одежда саамов Кольского полуострова в большой мере утра¬
тила черты, свойственные ей в конце XIX в. Из традиционных элементов кос-
91

тюма в повседневной жизни в настоящее время сохраняют свое значение кань-
ги как летняя обувь, ареал которой выходит сейчас далеко за пределы Кольско¬
го полуострова и охватывает весь Европейский Север.
В женской одежде, кроме канег, сохраняется сарафан с передником, их но¬
сит в основном старшее поколение, а также головной убор шамшур - обяза¬
тельный элемент современной праздничной одежды.
В мужском костюме традиционные черты сохраняются главным образом б
промысловой одежде: ношение промысловых тоборков, шерстяных чулок, а
также кожаного пояса - тасмы, которым теперь подпоясывают малицу.
Современный костюм Кольских саамов, живущих в поселке, состоит преи¬
мущественно из покупной одежды и обуви.
Итак, особенностью верхней плечевой одежды саамов, как мужчин, так и
женщин, начиная со второй половины XIX в. был ее глухой покрой. Это была
одежда без разреза спереди, надевавшаяся через голову. У других народов
Крайнего Севера одежда глухого покроя имеет довольно ограниченное распро¬
странение и является в основном мужской.
Наличие в саамском костюмном комплексе женской глухой одежды, несом¬
ненно, говорит о ее большой древности. Об архаичности глухой одежды у саа¬
мов свидетельствует и ее слабая дифференциация по иолу и возрасту. Мужская
одежда почти не отличалась от женской, а последняя - от девичьей. Почти не¬
известны у саамов специальные виды одежды, такие, как свадебная, погребаль¬
ная и т.п.
Очень возможно, что одежда глухого покроя на Кольском Севере была из¬
вестна еще неолитическим морским охотникам и рыболовам, которые жили
оседло по побережью Баренцева моря и чьи стоянки открыты Н.Н. Гуриной.
Преемниками этой береговой неолитической культуры стали, по-видимому, бе¬
реговые лопари, чьи стойбища, как показали археологические работы под ру¬
ководством Н.Н. Гуриной, издавна существовали в этих местах (Гурина, 1982.
С. 163-164).
С другой стороны, материалы по одежде саамов конца XIX - начала XX в.
позволяют выделить общие черты в одежде саамов и других финноязьтчных
народов*. Например, отличительная черта всей саамской обуви - острый, за¬
гнутый кверху носок - встречалась также в обуви эстонцев, финнов, собст¬
венно карел, северных коми. Общие черты появляются и в других элементах
одежды. В результате длительных контактов саамов с русскими в саамской
одежде появился ряд черт севернорусского костюма. Это касается главным
образом головных уборов и одежды из тканей. Одежда саамов прекрасно от¬
ражает различные периоды их этнической истории и те процессы, которые
происходили в их ареале.
ПИЩА
Пища саамов издавна состояла из мяса (зимой) и рыбы (летом). В более да¬
леком прошлом, когда большую роль в хозяйстве играла охота, в пищу шло мя¬
со дикого оленя и реже - медведя. Употребление в пищу медвежьего мяса бы¬
ло характерно, по-видимому, преимущественно для саамов лесной полосы.
Медведь считался священным животным и, как у многих других народов Севе¬
ра, у лопарей существовал целый ритуал, связанный с охотой и поеданием мяса
медведя (Архив РАН. СПб.О. Ф. 135. Он. 2. № 280. Л. 19, 20). Медвежье мясо
считалось лакомством. У Кольских саамов в конце XIX в. медвежий праздник.
92

по-видимому, был уже в значительной степени забыт. Имеются даже указания,
что с убитого медведя снимали шкуру, а мясо бросали в лесу, считая его “пога¬
ным”, “негодным” (Архив ИЭА РАН. Ф. 3. 1964 г. № 64).
К концу XIX в., в связи с сокращением размеров охотничьего промысла ос¬
новным источником мясной пищи стало домашнее оленеводство. Мясо оленя
употребляли в вареном, вяленом, замороженном или реже - в соленом виде. Об
употреблении сырого мяса сведений почти нет. С. Герберштейн (начало XVI в.)
сообщает о том, что среди лопарей начинает распространяться обычай варки
пищи и что они уже предпочитают есть не сырое, а немного “прожаренное” мя¬
со {Герберштейн, 1908, С. 190). В конце XIX - начале XX в. из оленины чаще
всего варили суп (иок.-Нмт), добавляя туда немного ржаной муки, соли и тертых
ягод (вороники и морошки), причем во время еды сначала съедали мясо, а затем
выпивали оставшийся бульон.
Вяленое мясо заготавливали впрок, на зиму. Для этого мясо нарезали поло¬
сами и подвешивали над огнем. Иногда вялили прямо на воздухе. Такое мясо
считалось более вкусным. Особенно любили лопари вяленую оленью грудинку.
Куски вяленого мяса, пересыпанные солью, хранили в особых корзинах.
Кроме вяленого, саамы издавна употребляли в пищу также и сырое заморо¬
женное мясо, которое для еды нарезали тонкими ломтиками. Это так называе¬
мая строганина, известная у многих северных оленеводческих народов. Об упо¬
треблении саамами подобного, “выдержанного на морозе”, мяса упоминал еще
И. Шеффер (Scheffer, 1675). Поэтому нельзя согласиться с утверждением неко¬
торых авторов, что это блюдо заимствовано лопарями от коми-ижемцев, поя¬
вившихся на Кольском полуострове только в конце XIX в. Солили оленину саа¬
мы редко - только в том случае, если весной или осенью по какой-либо причи¬
не приходилось закалывать оленя.
В пищу употребляли всего оленя за исключением головы и легких, которы¬
ми обычно кормили собак. Почки, посыпав немного солью и положив перед ка¬
мельком на камень, запекали на огне. Печенку употребляли в жареном виде.
Особыми деликатесами считались мозги, сердце, язык, желудок и грудинка.
Любили саамы и свежую оленью кровь, которую пили как лекарственное сред¬
ство {Иванов-Дятлов, 1928. С. 48; Лебедев, 1933. С. 76; ПМА, 1964 г.).
Интересно привести цифры, иллюстрирующие, сколь велика была разница
в потреблении мяса зажиточными и бедными саамами. Если первые съедали за
год до 100 пудов мяса на семейство, то последние иногда не более 4-5 пудов (Ар¬
хив РАН. СПб.О. Ф. 135. Оп, 2. № 133).
Летом и осенью основу питания Кольских саамов составляла рыба, преиму¬
щественно озерная: сиг, щука, окунь, налим и др. Семга же скупалась, как пра¬
вило, русскими и норвежскими купцами. Береговые саамы (иокангские, лумбов-
ские и др.), продавая выловленную семгу, закупали одновременно у саамов вну¬
тренних районов для собственного употребления озерную рыбу. Ее употребля¬
ли в вареном, жареном, вяленом, реже - в соленом виде, а также запекали в те¬
сте. Из рыбы варили, как и из мяса, суп, съедая также сначала куски сваренной
рыбы, а затем выпивая бульон.
Жарили рыбу на открытом огне следующим образом. Ее потрошили, мыли,
нарезали на большие куски, солили и жарили, накалывая на особые палочки,
которые втыкались в землю около огня (Дурылину 1913. С. 97; ПМА, 1965 г.).
Поджаренную таким образом рыбу ели с хлебом или без него. Вяление рыбы
происходило обычно на воздухе. Кольские саамы прикрепляли куски разделан¬
ной рыбы, предназначавшейся для вяления, к внешней стороне вежи или тупы.
Соление рыбы у саамов было распространено, по-видимому, значительно мень¬
93

ше. Для этого ее разрезали, потрошили, мыли, насыпали внутрь соли и уклады¬
вали для хранения в кадушки. В конце XIX - начале XX в. готовили иногда еще
и рыбу “с душком”, для чего ее предварительно зарывали на некоторое время в
землю. Количество потребляемой рыбы зависело не от достатка семьи, а от
улова. Саамы внутренних районов полуострова {Ловозеро, Пулозеро и др.) за¬
готавливали обычно около 30 пудов на семейство, а береговые - от 5 до 10 пу¬
дов (Архив РАН. СПб.О. Ф. 135. Оп. 2. № 133).
Оленье мясо и рыба были основной пищей и скандинавских, и финских саа¬
мов. Однако последние более широко использовали продукты своего оленевод¬
ческого хозяйства. И финские, и скандинавские саамы употребляли в пищу оле¬
нье молоко, из которого приготовляли также сыр. Российские саамы доили ва¬
женок в очень ограниченных размерах.
Кроме оленьего мяса и рыбы, зимой российские саамы употребляли в пишу
также дичь, главным образом куропатку, из которой чаще приготовляли суп, а
иногда ее жарили. Одно семейство за зиму съедало в среднем 3-4 пуда куропа¬
ток (Архив РАН. СПб.О. Ф. 135. On. 2. N° 133. Л. 11).
Из растительных продуктов в состав пищи саамов в конце XIX - начале
XX в. входила ржаная мука. Ржаную муку саамы покупали у русских, и появи¬
лась она у них довольно давно. Основное изделие из нее - пресные ржаные ле¬
пешки, которые выпекали в пырте перед камельком.
Довольно распространенным пищевым продуктом у всех саамов издавна
была сосновая заболонь. С помощью особого костяного орудия с дерева снима¬
ли кору. Затем другим, заостренным костяным скребком соскабливали ее внут¬
ренний, белый слой - заболонь и сушили се над огнем. После этого ее толкли,
смешивали с небольшой частью ржаной муки и употребляли в пищу. Эту так на¬
зываемую сосновую кашу ели обычно с рыбным или мясным супом.
В 1920-е годы Кольские саамы стали употреблять в пищу, хотя и в неболь¬
ших количествах, овощи, особенно картофель и лук. Грибы, в изобилии име¬
ющиеся в Лапландии, саамы стали собирать совсем недавно. Зато ягоды - во¬
ронику, бруснику, чернику и морошку - собирают охотно и едят в сушеном
или моченом виде, а также употребляют в качестве приправ к пище (кладут в
суп и др.).
Любимый напиток Кольских саамов - чай, который они пьют несколько раз
в день. Раньше особенно любили пить чай с луком, опуская его в стакан тонки¬
ми ломтиками. Бедняки иногда вместо чая заваривали его суррогат, для которо¬
го употребляли куски чаги - болезненного нароста на стволах березы. Такой
чай называли мур-чай, т.е. “дерево-чай”.
Одним из наиболее важных предметов саамской кухонной утвари в конце
XIX - начале XX в. был чугунный (иногда медный) котел, подвешиваемый над
очагом. В нем приготовлялась основная пища (главным образом суп), а также
кипятился чай. В начале XX в. многие саамы уже имели чайники. Подавляющее
большинство предметов саамской утвари конца XIX - начала XX в. изготовля¬
лось из дерева. Многие принадлежности домашнего обихода саамы выделыва¬
ли из бересты: различные чашки, ковшики, корзины, солонки, скатерти.
Кроме этого, в каждом саамском хозяйстве имелись всевозможные мешоч¬
ки, сумочки, где хранились запасы муки, соли, сахара, а также различные пище¬
вые припасы для дороги. Эти сумки и мешки шили из шкуры с оленьих лбов,
тюленьей шкуры или замши. Они были овальной или круглой формы. Застеж¬
кой служили затягивающийся у горла ремешок из оленьей кожи или скобы, сде¬
ланные из оленьего рога.
94

В настоящее время питание Кольских лопарей существенно изменилось. Пи¬
ща стала более разнообразной. С развитием молочного животноводства в раци¬
он саамских семей, кроме оленьего мяса и рыбы, вошло коровье молоко. Зна¬
чительно увеличилось содержание в пище витаминов. В магазинах саамы поку¬
пают хлеб, муку, различные крупы, сахар, масло, овощи и другие продукты.
Кроме того, в магазинах можно купить и оленье мясо.
Современная хозяйственная утварь Кольских саамов существенным обра¬
зом отличается от прежней. Большую роль в этом сыграли переход саамов к
оседлому образу жизни, а также повышение материального уровня их жизни.
В быт саамов теперь прочно вошла эмалированная и фарфоровая посуда (каст¬
рюли, чайники, тарелки, чашки и пр.).
СПОСОБЫ И СРЕДСТВА ПЕРЕДВИЖЕНИЯ
Летом саамы передвигались преимущественно пешком по тропам или на
лодках по озерам и рекам. Они были известны, как прекрасные ходоки необык¬
новенной выносливости. Шли в дальнюю дорогу саамы обычно с посохом
• иок. - siem’p'e) - палкой длиной около 140 см и толщиной примерно 3 см; ино¬
гда на верхнем конце была рукоятка. Груз несли в заплечном мешке (иок. -
kas’purik) или крепили его к решетчатой раме - кроите (иок. - krosna). Раму де¬
лали из толстой березовой ветки, которую сгибали дугой и скрепляли посреди¬
не и внизу поперечинами, Перпендикулярно поперечинам натягивали веревку.
Рама в среднем имела высоту около 75 см и ширину 40 см. На решетку крепили
вооту и надевали ее на спину, как рюкзак, с помощью двух лямок из оленьей ко¬
жи. Подобные приспособления для переноски грузов широко распространены
по всему Северу - у саамов-сколтов, карел, местных русских, а также у обских
угров и др.
При переходах на большие расстояния, когда приходилось брать с собой
чшого вещей, саамы везли свой груз и маленьких детей на вьючных (или тащен¬
ных) оленях (Фонды РЭМ. Колл. 1908. № 343). Для этого использовалось вьюч¬
ное седло. В конце XIX - начале XX в. оно (иок., килд, - taske) было очень при¬
митивно и непохоже на вьючные седла других оленеводческих народов (Фонды
РЭМ. Колл. 4848, 445, 1507, 4037). Седло состояло из двух сосновых (или ело¬
вых) дугообразных дощечек, которые накладывались на спину оленю. Наверху
они скреплялись таким образом, что утолщенный шишковидный конец одной
из них входил в соответствующее отверстие в другой и при этом защелкивался.
В нижних концах дощечек имелись отверстия, в которые продевался ремень, со¬
единявший эти концы и проходивший под брюхом животного. Вьюки и люльки
с детьми подвешивались на верхние, торчащие концы дощечек и ложились на
бока оленя {Фонды МАЭ. Колл. 1908. № 1; Фонды РЭМ. Колл. 4848. № 62).
Летом широко пользовались передвижением по воде на лодках. Как можно
судить по имеющимся материалам, у всех саамов (как финно-скандинавских, так
в Кольских) издавна были распространены очень легкие, сделанные из тонких
сосновых или еловых досок килевые лодки. По швам их скрепляли не гвоздями,
а высушенными оленьими жилами или свежими древесными корнями (Дерга¬
нее, 1869. С 62).
Со временем способ “сшивания лодок” Кольские саамы все больше, по-
видимому, стали сочетать с техникой соединения (сколачивания) отдельных
частей гвоздями. Материалы конца XIX - начала XX в. свидетельствуют, что
у Кольских саамов этого периода были широко распространены легкие со¬
ставные лодки, построенные именно такой смешанной техникой (иок. - va/is;
95

килд. - Зачастую они были даже единственными встречающимися у них
судами. На таких лодках саамы совершали свои поездки как по озерам, круп¬
ным и неспокойным, вроде Имандры или Нотозера, так и по быстрым и по¬
рожистым рекам: Туломе, Варзуге, Поною и др. (Архив РАН. СПб.О. Ф. 135.
On. 2. № 289. Л. 8).
Лодка имела обычно три плоских лопатообразных весла: два гребных, ко¬
торые укреплялись ближе к носу, и рулевое (двустороннее) - на корме. Уклю¬
чины делали из бересты или веревок и прикрепляли с помощью колышков.
Иногда для управления пользовались также шестом. Подобная лодка вмещала
не более 4 человек.
В конце XIX - начале XX в. у Кольских саамов был распространен еще один
вид лодок, заимствованный, по-видимому, от русского населения. Это так назы¬
ваемый карбас - довольно большая, двух- или четырехвесельная килевая лодка
с выдолбленным из целого дерева днищем и нашивными бортами. На таких лод¬
ках обычно плавали по озерам. Она по основной своей конструкции и технике
изготовления (тоже смешанной) мало чем отличалась от предыдущей, но была
массивнее, больших размеров (вмещала от 6 до 10 человек) и имела более вы¬
ступающий киль. В случае надобности на носу карбаса ставили прямой парус
(Дерганее, 1869, С. 62-63\Дурылин, 1913. С. 93).
В настоящее время техника шитья лодок у Кольских саамов почти вышла из
практики. Преобладают двухвесельные килевые лодки, сделанные из еловых
досок, скрепленных железными гвоздями. Очень широко распространены мо¬
торные лодки.
Зимними средствами передвижения у Кольских саамов в конце XIX - начале
XX в. служили лыжи и, как и у всех оленеводческих народов, оленья упряжка.
Лыжи у саамов относятся к числу наиболее старинных средств транспорта, со¬
ставляющих к тому же очень важную деталь снаряжения лопаря-охотника.
В конце XIX - начале XX в. у колъеких саамов были распространены две ос¬
новные разновидности лыж. К первой относятся прямые лыжи-голицы (иок. -
sev/fc), изготовлявшиеся из березового или соснового дерева. Это узкие (около
10 см шириной), длинные (около 2 м длиной) лыжи с плоской скользящей по¬
верхностью и заостренными, немного приподнятыми передними концами. Для
закрепления ноги служил один поперечный ремень. Во время передвижения на
голицах лопарь держал в одной руке деревянную палку длиной около 130 см, на
нижнем конце которой было укреплено деревянное кольцо на трех ремешках.
Голицы служили средством передвижения, а также использовались во время
охоты (особенно, например, при охоте на диких оленей по пасту - так называе¬
мой гоньбе). В настоящее время они уже не употребляются.
Другим видом лыж, которым пользовались Кольские саамы, были широ¬
кие (от 15 до 25 см) и длинные (до 200-210 см) лыжи с острыми, сильно загну¬
тыми вверх передними концами (иок. - kalk\ килд. - hollas). Они были выгну¬
ты в средней части и имели высокую ступательную площадку, не накладную,
а вырезанную из той же пластины дерева, что и вся лыжа. Через нее пропус¬
кали ремень для закрепления ноги. Снизу эти лыжи были обтянуты оленьим,
тюленьим, реже нерпичьим мехом, положенным ворсом назад. Мех снизу
обычно пришивался или приклеивался рыбьим клеем. Это преимущественно
охотничьи лыжи, на которых ходят без палок. Они сохраняют свое значение
и в настоящее время.
В древности и, по-видимому, еще в конце XIX в. у Кольских саамов был рас¬
пространен и третий вид лыж - так называемые непарные лыжи, состоящие из
левой длинной голицы (lyly) (обычно из березового дерева) и правой короткой,
96

подшитой мехом калги, которая служила для более сильного отталкивания. Не¬
парные лыжи употребляли во время охоты. Кроме саамов (как скандинавских,
так и финских), подобные лыжи были известны также у скандинавов, финнов,
карел, эстонцев (Историко-этнографический атлас Сибири, 1961. С. 84-86).
Этимология названий толкательной (kalhu, sivakka, paljainen) и скользящей
I suks, lyly) лыж, по данным лингвистической географии и древних рун, разреша¬
ет предполагать, что этот тип лыж зародился близ Ботнического залива (Вало-
ней, 1982. С 74).
Упряжное оленеводство саамов отличается рядом весьма своеобразных
черт и выделяется исследователями в особый тип среди аналогичных способов
передвижения у других северных народов (Василевич, Левин, 1951. С. 75).
Оленья упряжка Кольских саамов в конце XIX - начале XX в. состояла
обычно из одного оленя, запряженного в однополозные, бескопыльные сани,
называемые кережей (килд., иок. - k’er’es') и напоминающие по форме лодку со
срезанной кормой и острым, высоко поднятым носом. Более ранние формы ке-
режи имели закругленную форму дна, что позволяло кережке при езде свобод¬
но переваливаться с боку на бок и легче двигаться по непроторенному пути.
В конце ХЕХ в. кережи имели довольно широкое, суживающееся кпереди
плоское дно-полоз, способное легко скользить по снегу. Это дно делали из од~
ной широкой продольной доски (заменившей киль), которая у “носа” сужива¬
лась и утолщалась одновременно. К доске были прибиты гвоздями поперечные
шпангоуты (по 4 на каждый борт). Все это составляло остов кережи, к которо¬
му с помощью веревок и деревянных гвоздей прикреплялись прямая спинка и
боковые продольные доски (по 3 доски с каждого борта). Кережу делали обыч¬
но из особенно прочных пород деревьев (сосны или ели). В носовой части дела¬
лось небольшое отверстие, куда пропускалась кожаная петля, к которой при¬
креплялась упряжь. Различий между женской и мужской кережей не было.
В женскую обычно старались лишь запрягать белого быка - хирваса. В некото¬
рых случаях у ездовой кережи устраивали крытый передок и высокий крытый
верх {Верещагин В., 1849. С. 59-60; Фонды МАЭ. Колл. 343).
Старинная лопарская упряжь (иок. - puazassa) оленя, запрягаемого в кере¬
жу, состояла из хомута и отходившего от него тяжа, который проходил под
брюхом животного, между его передними и задними ногами, и прикреплялся к
саням. Тяж и хомут делали из оленьей кожи, а последний сверху обшивали цвет¬
ным сукном. Тяж одним концом привязывали к хомуту, а другой его конец за¬
канчивался рогулькой из оленьего рога или дерева, которую просовывали в ко¬
жаную петлю на носу кережи.
В состав упряжи входил пояс (килд. - auteg\ иок. - jenden) - полоса из олень¬
ей кожи шириной в 10-12 см, обшитая с лицевой стороны цветным сукном (ча¬
сто красным), а с изнанки - серым сукном, холстом или другой тканью. Пояс пе¬
рекидывался через спину оленя и обоими концами свободно прикреплялся к тя¬
жу (Фонды РЭМ. Колл. 4848. № 16, 17; Колл. 1507. № 12-14; Колл. 445. № 14).
На голову оленю надевали недоуздок (килд. - pejnt), который представлял
собой петлю из нескольких ремешков и вставленных между ними оленьих кос¬
точек (Фонды РЭМ. Колл. 4037. № 25-27).
Управляли кережей с помощью вожжи, которая шла от недоуздка по левому
боку оленя. Чтобы она не спадала вниз, на упряжном поясе имелся небольшой
медный или костяной крючок. Саам обычно держал вожжу в правой руке. При
повороте налево вожжу просто натягивали, если же требовалось повернуть уп¬
ряжку направо, то вожжу натягивали, перебросив ее через спину оленя на пра¬
вый бок. Для подстегивания оленя в левой руке держали небольшой тонкий
97
- Прибалгийско-финские..

Рис. 20. Саамская кережка (рисунок О. Корхонена, 1976 г.)
хлыстик (иок. - sempe; килд. - гаУе), изготовлявшийся обычно из молодой бе¬
резки (Фонды РЭМ. Колл. 4037. № 25 а, г; ПМА, 1964).
Упряжь оленя украшали кусочками цветного сукна, кисточками и коло¬
кольчиками. Особенно нарядной была упряжь праздничного выезда, она укра¬
шалась полосками цветного сукна, золотой тесьмой, кисточками, расшивалась
бисером и перламутровыми пуговицами.
Кроме легковой или ездовой кережи у саамов в конце XIX - начале XX в.
были и грузовые кережи, которые по своей конструкции не отличались от пер¬
вых, но были значительно больших размеров и с более низкой спинкой или со¬
всем без нее. Груз, уложенный на такую кережу, закрывали брезентом и зашну¬
ровывали веревками, которые продевали через специальные отверстия в бор¬
тах саней. Олень, запряженный в кережу, мог вести не более 100 кг груза.
При перекочевке на новое место саамы выезжали из погоста длинной вере¬
ницей упряжек. Каждое семейство составляло свой поезд, называемый райдой,
в котором олени, запряженные в кережи, следовали один за другим. За каждой
ездовой кережей обычно шло несколько грузовых.
С конца XIX в., с переселением на Кольский полуостров коми-ижемцев
Кольские саамы все чаще начинают использовать в оленьей упряжке вместо ез¬
довой кережи заимствованную у ижемцев высокую косокопыльную нарту само¬
едского типа. Нарта имеет три (иногда четыре) пары высоких косых копыльев,
расположенных в задней части под сиденьем (тундровый вариант). Мужская
нарта сзади имеет спинку, а женская нарта еще и невысокие боковинки, с пра¬
вой стороны - повыше, с левой - совсем низкую. В нее впрягают веерообразно
3 или 4 оленя (а при особенно далеких поездках и 5 оленей). В такой упряжке
саамы пользуются упряжью обычного самоедского типа. Ведущий, передовой
олень идет всегда крайним слева.
98

Рис. 21. Ездовые саня-яарты (yijoms&n\ с. Ловозеро, 1*>71 г. (архив Т.Б. Лукъянченко)
Рис. 22. Грузовые сани-нарты (viestin), с. Ловозеро. 1971 г. (архив Т.В. Лукьянченко)
4*
99

Садятся на нарту с левой стороны, вытянув правую ногу и опустив левую на
полоз. Управляют с помощью вожжи (термины те же, что и в упряжке с кере-
жей), идущей от недоуздка по левому боку передового оленя. Вожжу при езде
держат в правой руке, а в левой - хорей, деревянный шест длиной около 5,5 м с
набалдашником из оленьего рога на конце.
Косокопыльная нарта, принесенная на Кольский полуостров коми-ижемца-
ми и ненцами, оказалась более удобной и прочной, чем лопарская кережа, кото¬
рую она постепенно полностью вытеснила.
Наряду с ездовой нартой саамы Кольского полуострова используют для пе¬
ревозки грузов небольшую низкую нарту на трех парах прямых копыльев. По¬
добными грузовыми нартами пользуются многие народы, живущие на Европей¬
ском Севере: ненцы, северные коми, финны, карелы, русские. Саамы, по-види-
мому, заимствовали их от русских или карел, так как распространены такие
нарты преимущественно в западных районах Кольского полуострова.
В настоящее время оленья упряжка практически не используется для пере¬
движений по тундре. Для переездов на большие расстояния широко применяют¬
ся моторные сани “бураны” зимой, вездеходы и тракторы летом.
Оленья упряжка используется оленеводами главным образом во время вы¬
паса оленей. Кроме того, оленеводы-саамы при передвижениях по летней тунд¬
ре вновь, как и раньше, стали перевозить небольшие грузы традиционным спо¬
собом на вьючных (или ташечных) оленях.

ГЛАВА 7
СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
сновной ячейкой социальной структуры у Кольских саамов в конце XIX -
начале XX в. была община (саам, сыййт). Ее главными признаками бы¬
ли: четкая локализация на местности (общее зимнее поселение и общие
промысловые угодия), общность хозяйственно-экономической и духовной жиз¬
ни, существование определенной внутренней структуры, а также элементов об¬
щинного самосознания.
Как и у других народов Севера, община у Кольских саамов совпадала с посе¬
лением, Это, в частности, отражалось в том, что и община, и поселение называ¬
лись - сыййт. Ее размеры колебались от 60-70 до 200-300 человек. По данным
1861 г., самым малочисленным был Куроптевский погост (64 человека), а наибо¬
лее крупным - Семиостровский (255 человек) (Списки населенных мест,.., 1861.
С. 24). Для сыййта характерен постоянный состав жителей, хотя он и был при
этом открытой социальной структурой, допускавшей инкорпорацию новых чле¬
нов. Основными подразделениями сыййта были семьи, а также временные и по¬
стоянные производственные коллективы, объединявшиеся как по территори¬
альному, так и по родственному признаку. Взаимоотношения его членов были
основаны на взаимопомощи и кооперации.
Территория каждого погоста состояла из угодий, представлявших основу
традиционного комплексного хозяйства. В угодья входили: семужьи тони, озе¬
ра, охотничьи территории, оленьи пастбища, участки приморской береговой
территории. Своеобразным центром всей этой территории в западных и цент¬
ральных районах Кольского полуострова был зимний погост (тйлльв-сыййт),
в котором саамы жили с декабря по апрель. В остальную часть года община рас¬
падалась на группы семей, совершавшие небольшие перекочевки по традицион¬
но сложившемуся маршруту (Kuropyatnik, 1992. Р. 163-164). В ядро совместно
кочевавшей группы входили несколько родственных, по определению В. Чар-
нолуского, “братских семей” (МОКМ, Ф. нв 3570/100), Сыййт располагал в пре¬
делах своей промысловой территории общины разветвленной сетью сезонных
мест (нёххн-сайй - доел, “осеннее место”). В наследственном владении одной
или нескольких семей могло быть 4—5 сезонных мест.
“Вечно, как смена времен года, движение по кругу лопарского народа”, - zm-
сал И. Маннинен (Маптпеп, 1932. S. 287), Архаичная модель функционирования
общины у западной и центральной групп Кольских саамов сохранялась вплоть
до 1920-х годов. Население сыййта то расходилось по промысловым угодьям, то
собиралось вместе. Таким образом, можно говорить, что у этих саамских групп
существовала двухступенчатая структура общины: первую из них представлял
сыййт, совпадающий с общим зимним поселением и включающий все его насе¬
ление, вторую - хозяйственные группы, на которые сыййт распадался на весен¬
не-осенний период и которые можно рассматривать как субобщины.
Важнейшими отличительными признаками восточной модели сыййта, харак¬
терной для терских (за исключением каменских) и семиостровских саамов, бы¬
ли: существование двух стабильных поселений (зимнего и летнего), а также
длинные кочевые маршруты. Они были ориентированы на традиционные пути
передвижения оленей и пролегали из зоны тайги через тундру к побережью Ле¬
довитого океана. Поэтому контуры промысловых угодий у этих групп саамов
101

напоминали форму вытянутого эллипса и отличались от конфигурации угодий
западной группы, не выходящих за пределы лесной зоны и имеющих более ок¬
руглую форму. Саамы западных погостов совершали лишь небольшие одно¬
дневные переходы между сезонными промысловыми местами, в то время как у
восточных саамов перекочевка из зимника в летник осуществлялась одновре¬
менно всем населением погоста и занимала несколько дней. Временем переко¬
чевки были конец апреля - начало мая.
Территориальность была одним из основных признаков сыййта. Границы
земель каждого погоста были всем хорошо известны. Ими служили возвышен¬
ности, крупные реки, общеизвестные ориентиры на местности, а также пусты¬
ри без ягельного покрова (СПбФ АРАН. Ф. 135. Оп. 2. № 322. Л. 1). Сыййт имел
исключительное право на эксплуатацию природных ресурсов своих угодий. По¬
этому, “несмотря на любовь к скитаниям, лопари редко выходят за границы
владений погоста..., да и то только во время поисков своих оленей, носящих хо¬
зяйскую тамгу” (Гебель, 1905. С. ПО).
Названия сыййтов были в основном топонимические, связанные с рекой или
озером, находящимися в пределах владений общины. По данным Г. Темпля, у
саамов Кольского полуострова “каждое племя названо по территории, на кото¬
рую оно имеет право, основанное на давнем обычае11 (Temple, 1880. Р. 595). Дру¬
гими словами, саамский сыййт - это локальная группа, идентифицирующая се¬
бя (и других) прежде всего по территории обитания.
Соотношения коллективного и индивидуального характера пользования
угодьями в разных сферах хозяйственных занятий были различными. Морские
и речные семужные тони рассматривались как собственность всего сыййта:
“В лопарских селениях семужьи угодья представляли общинную собственность
и находились в пользовании всего общества” (Алымов, 1924. С. 10-11). Общин¬
ная собственность на семужьи угодья сочеталась при этом с регулярными пере¬
делами тоней. При промысле семги заколами права на места и орудия лова при¬
надлежали общине, а распределение улова шло с учетом “долей”, принадлежав¬
ших каждой семье.
Озера находились в пользовании семей или семейно-родственных групп.
Право пользования местами лова на них передавалось по наследству, и в пе¬
редел они не поступали. Английский путешественник Э. Раэ в заметках о ба-
бинских саамах в конце XIX в. сообщал: “Места рыбной ловли выглядят как
собственность и являются наследственными - некоторые из них с давних
пор” (Raey 1881. Р. 233). Однако на священных, но представлению саамов,
озерах промысел рыбы можно было вести “только в определенные дни года
и только путем общественной путины” Такими озерами, например, у камен-
ских саамов были Сейдозеро, Пурнач, Юрозсро и несколько озер севернее
р. Поной, которые славились особенно крупными сигами (Чарнолуский,
1972. С. 66-68).
Общинная собственность на охотничьи угодья была обусловлена значитель¬
ной ролью в прошлом загонной охоты на дикого оленя с использованием изго¬
родей и ям-ловушек или силков. Такая охота затрагивала интересы всего пого¬
ста, и в ней, как правило, принимало участие все его мужское население
(АМАЭ. К-1. On. 1. № 1. Л. 210-211; МОКМ. Ф. нв 3570/92. Л. 48-49). Коллек¬
тивной была также охота на волка, медведя и, очевидно, до начала XIX в. на бо¬
бра. К общественной собственности относилась также береговая территория
океана, а выброшенные на берег киты рассматривались как общее достояние
того сыййта, в урочищах которого они были найдены (Ефименко, 1877. С. 32).
В то же время часть охотничьих угодий выделилась в семейное пользование,
102

что было связано с индивидуальной охотой и значимостью промысла пушнины,
дававшего товарную продукцию.
Во второй половине XLX - начале XX в. в пользовании сыййта были и оле¬
ньи пастбища. В оленеводстве существовали глубокие традиции кооперации
как между членами одной общины, так и между соседними погостами. По на¬
блюдению Н. Волкова, вольный выпас оленей - характерная особенность саам¬
ской оленеводческой системы - был возможен только при наличии полной
согласованности между отдельными селениями, добрососедских отношений ме¬
жду ними и известной коллективной ответственности за свободно гуляющие
стада (АМАЭ. Ф. 13. On. 1. № 59, Л. 4). Находка оленя, принадлежавшего чле¬
ну своего сыййта, не вознаграждалась, а за оленя из другого погоста получали
от его хозяев плату в 1 руб, (1900-е годы). Олени из стада отдаленных погостов
могли рассматриваться как дикие, следовательно, и как возможный объект охо¬
ты (Гебель, 1905. С. 60).
Хозяйственные функции сыййта имели большее значение и проявлялись бо¬
лее рельефно, чем его функции как органа самоуправления и культовой единицы.
Важную роль во внутриобщинной жизни сыййта и в регулировании отноше¬
ний с другими сыййтами и представителями (органами) русской администрации
играло собрание глав домохозяйств - сход (<сходт, собэр, суййм, norros). В схо¬
де обычно принимало участие все мужское население, но правом решающего
голоса обладали только главы семей, т.е. “лопари, имеющие вежу или тупу”
Особое влияние на решение дел оказывали “наиболее старые и наиболее ува¬
жаемые лопари” (Ефименко, 1877. С. 55-56; Харузин, 1890. С. 246). В компетен¬
цию схода входили прежде всего важные вопросы хозяйственного характера:
регулирование пользования промысловыми угодьями, перераспределение се¬
мужьих тоней между семьями, строительство рыболовных заколов, соблюдение
территориальных интересов сыййта, а также рассмотрение вопросов, касаю¬
щихся семейной жизни: раздел наследства, изменение тамг, адоптация прием¬
ных детей. В случае конфликтов, краж, присвоения чужих оленей собрание вы¬
ступало как судебный орган. Возложенные на сыййт податные обязательства
также обсуждались на сходе.
Есть также свидетельства о существовании элементов общинного культа и
общинных праздников. Так, А. Генетц приводит описание жертвоприношения
оленя у терских саамов около камней-сейдов (sijte-taippe) с участием всех жите¬
лей деревни. В другом месте он сообщает о жертвоприношениях Кавраю - вер¬
ховному божеству терских и семиостровских саамов. По его данным, эти языче¬
ские церемонии не практиковались уже с середины XIX в. и причиной их возро¬
ждения у семиостровских саамов стали многочисленные несчастья: люди поги¬
бали в море, умирали от болезней, охота и рыболовство пришли в упадок.
В описываемой Генетцем церемонии жертвоприношения в 1874 г. принимали
участие все мужчины и некоторые старые женщины сыййта. Вдали от селения
на пустынных склонах горы Упте были выстроены “два лопарских дома
•Lapphauser), чтобы проводить здесь ночи в период жертвоприношений” Для
жертвоприношений были предназначены 12 оленей, которых убивали по одно¬
му в день. Шкура каждого оленя “надевалась на деревянные козлы”, которые
ставили в лесу. Следующая церемония жертвоприношения была назначена на
1877 г., и во время посещения Семиостровского погоста А. Генетцем там уже
было собрано 10 жертвенных оленей. Жертвоприношения проводились обычно
зимой, после Рождества (Genetz, 1891. S. 65). Общинный характер жертвоприно¬
шений Кавраю, называемых у терских саамов яйИтэ-вёррау отмечен В.В, Чар-
нолуским. Дни совершения липтэ-вёрра в разных погостах были различными: в
103

Каменском это был день Михаила Зимнего, в Семиостровском - Петра и Пав¬
ла (29.06/12.07), в Иокакге - на Крещение (06.01/19.01). Жертвенное место лип-
тэ-сайй находилось обычно вблизи оленных изгородей. Жертвенного оленя
съедали совместно все участники жертвоприношения. Жертву Кавраю могли
приносить также отдельные лица или семьи (МОКМ. Ф. нв 3570/56. Л. 6).
Общественное жертвоприношение покровительнице домашних оленей Ра-
зиайке совершалось, по одним сведениям, осенью (Лумбовский погост), по дру¬
гим - около Троицы (Каменский погост), а в Иоканге - в Егорьев день
(23.04/6.05), “когда домашний олень бывает именинником” Лопари всем обще¬
ством выезжали в тундру и на горе, где обычно собираются олени, строили ве¬
жу (/суэдж'Б) и приносили жертву. “Весь ритуал совершали особые знающие
люди, так называемые пастухи, которые с обыденным пастушеством имели ма¬
ло общего” (МОКМ. Ф. нв 3570/56. Л. 4-А об.).
На осенний олений праздник все мужчины-ловозерцы на лодках отправ¬
лялись на Олений остров, складывая там в пещере привезенные с собой оле¬
ньи рога. По рассказам стариков, записанных 3. Рихтер, на острове устраива¬
ли состязания “молодых лопарей, которые выходили на бой голыми, с олень¬
ими рогами на голове. Победитель получал в награду самую красивую девуш¬
ку” (Рихтер, 1929. С. 20). Иокангские саамы выбирали лучшего целоухого
оленя, на котором еще никто не ездил, и приносили его в жертву сеиду (свя¬
щенному камню), на жертвенном месте лйктэ-паЦк, приблизительно в версте
от погоста. Варили его в общем котле и “ели мясо всем обществом” (Алымов,
1929. С. 24).
Культ сейдов функционировал по крайней мере на двух уровнях - семейном
и общинном. В последнем случае это был обязательно сейд, который находил¬
ся в пределах территории погоста. Э. Манкер, например, различает среди куль¬
товых мест саамов личные, семейные и принадлежащие деревенскому общест¬
ву или общие для жителей всей данной местности (Manker, 1963. S. 40). В этой
связи исключительный интерес вызывает гипотеза А. Несхейма о существова¬
нии этимологической связи six1 da (община, поселение) и siei’dne (святилище,
культовое место) (Nesheim, 1951. S. 292-302).
Коснемся также проблемы экзогамности саамского сыййта, неоднократно
поднимавшейся в литературе.
В зарубежной литературе существуют различные точки зрения. Так,
Г. Гьессинг, проанализировав статистические материалы по саамам Кбнкбма и
Каутокейно, пришел к выводу об экзогамности сыййта. Другие ученые, напри¬
мер Я. Уитекер, не поддерживают этой точки зрения (Gjessing, 1960; Whitaker,
1955. Р. 48-49).
В отечественной литературе экзогамия погоста (сыййта) обычно рассмат¬
ривалась в качестве одного из аргументов существования в прошлом у саамов
рода, как обязательной стадии развития общества. Однако материалы, которы¬
ми мы сегодня располагаем, не дают нам для этого достаточных оснований.
В литературе и архивных источниках нет сведений о делении саамского обще¬
ства на роды: не приводятся их названия и состав. В саамском языке отсутству¬
ет и специальный термин для понятия “род”. Понятие родства выражается заим¬
ствованным из русского языка словом “рбдт”, которое обозначает у саамов до¬
статочно широкий круг родственников как по отцовской, так и по материнской
линии. Весьма показательно в этом плане свидетельство Н. Харузина: “Среди
лопарей под словом родство (рооть) подразумеваются все решительно лица, со¬
единенные друг с другом родственными связями, без различия, будет ли это
кровное или молочное родство” (Харузину 1990. С. 246). Таким образом, саам¬
104

ский рбдт - это билатеральный эгоцентрированный круг родственников (род¬
ня), соответствующий англоязычному kindred.
Отсутствие каких-либо экзогамных унилинейных структур проявлялось и в
системе норм, регулировавших выбор потенциального брачного партнера. В от¬
личие от принципов родовой организации, у саамов жесткое предписание брака
отсутствовало, а брачные запреты были билатеральными, т.е. наиболее типич¬
ным было равномерное распределение запретов на браки с родственниками
второй степени коллатерального удаления как со стороны отца, так и со сторо¬
ны матери. Действенность этого табу поддерживалась определенными этиче¬
скими установками. Так, например, считалось, что в случае их нарушения и за¬
ключения брака с более близкими родственниками “какая-то из сторон вым¬
рет’', “не повезет”
Браки с однофамильцами специально не запрещались и, судя по данным ме¬
трических книг, практиковались довольно часто. Из изученных нами 1115 бра¬
ков 90 (или 8%) были заключены между представителями одной фамилии. По
мнению старшего поколения саамов, запрещалось выходить замуж за двоюрод¬
ных, “а там уже можно”. “Браки с представителями одной фамилии нс запреща¬
лись, хоть и родня” (ПМА, 1987, 1988 гг.).
Проведенный нами анализ архивных материалов XIX - начала XX в. свиде¬
тельствует, что погост не был в это время экзогамной единицей и чем крупнее
был погост, тем выше был в нем процент эндогамных браков.
Так, в своем погосте печенгскими саамами было заключено 18 из 30 браков,
пазрецкими - 21 из 36, кильдинскими - 56 из 104, нотозерскими - 58 из 109, сон-
гельскими - 32 из 61, семиостровскими - 39 из 70, ловозерскими - 38 из 75, т.е.
от 50 до 60% браков унилокальяы. В остальных погостах доля унилокальных
браков несколько ниже (Фонды ГАМО и Мурманского ЗАГСа).
Эндогамные брачные ареалы Кольских саамов в XIX - начале XX в. пред¬
ставляли собой совокупность погостов, связанных устойчивыми брачными свя¬
зями, и характеризовались значительным удельным весом эндогамных браков
(от 75 до 85%).
Изучение круга брачных связей Кольских саамов позволяет выделить у них
несколько эндогамных ареалов* *:
1)	Терский: Терский, Иокангский, Лумбовский, Сосновский, Каменский, Ку-
роптевский, Тулванский погосты; степень эндогамности 83%;
2)	Кмльдинско-Ловозерский: Кильдинский, Масельгекий, Воронинский, Ло-
возерский, Семиостровский и Лявозерский погосты; степень эндогамности
83,8%;
3)	Печенгско-Сонгельский: Печенгский, Пазрецкий, Сонгельский, Нявдем-
ский, Мотовской погосты; степень эндогамности 85%;
4)	Бабинско-Нотозерский: Бабинский, Экостровскнй, Нотозерский погос¬
ты; степень эндогамности 74,7%**.
В пределах выделенных ареалов, иногда на их границе складываниеь “сою¬
зы двух погостов”, интенсивные брачные связи которых накладывались на тра¬
диционные соседско-производственные отношения. В таких отношениях были
Печенгский и Пазрецкий, Сонгельский и Нотозерский, Экостровский и Бабин-
ж Обращает на себя внимание совпадение границ выделенных эндогалгаых общдостей с диа¬
лектной картой Кольского полуострова (Керпг, 1971а. С. 7).
* Нявдемский погост отошел к Норвегии в 1826 г. Однако традиционные брачные связи со¬
хранялись и позднее. Проанализированные нами браки нявдемских саамов относятся к
1837-1895 гг.
105

ский погосты. Так, например, в совместном пользовании сонгельских и нотозер-
ских саамов находились лососевый закол на большом пороге р. Туломы, обшир¬
ные охотничьи угодья на дикого северного оленя между верховьями рек Лотта,
Нота, Явр (Вилкуна К.у 1970. С. 3^4; Терентьев, 1872). Общими угодьями тер¬
ских саамов были оленьи пастбища в районе оз. Пурнач и верховий рек Стрель-
ны, Чапомы и Пялицы (СПбФ АРАН. Ф. 135. Оп. 2. № 17. Л. 6 об.), закол на
р. Поной. Безусловно, на формирование таких “союзов” оказывали влияние и
факт территориальной близости погостов, и личностные отношения, а также
уже существующие отношения родства и свойства.
В конце XIX - начале XX в. для саамов Кольского полуострова были харак¬
терны как малые (нуклеарные) семьи, так и семьи расширенного типа (или не¬
разделенные).
Средняя численность малой семьи варьировала. Так, средняя численность
малой семьи в западных погостах была несколько выше, чем в восточных, у
терских саамов. Например, в Нотозере она составляла 5,2, в Сонгельском пого¬
сте - 6,4, в Экостровском - 5,6, в то время как в Иокангском погосте - 3,4, в Ка¬
менском - 3,5, в Лумбовском - 3,6 человека.
Неразделенные типы семьи к началу XX в. были распространены преиму¬
щественно в западных и центральных районах полуострова, составляя от 40 до
60% всех семей. Среди них преобладали семьи расширенного типа с прямой ли¬
нией родства брачных пар. Большая семья называлась шурр пПрас. В ней, как
правило, главенствовал отец, а в братской семье - старший брат. Братская се¬
мья в основном была двухпоколенной, а отцовская - трехпоколенной. Известны
достаточно крупные семьи, численностью до 20 человек обоего пола, например
Коньковы в Масельге, Осиповы в Нотозере, Юрьевы в Ловозере. Большая се¬
мья представляла собой единый промысловый и хозяйственный коллектив, в
общем владении которого находились промысловые угодья, жилища, лодки, не¬
вод и т.д. Можно привести несколько конкретных примеров. Так, в 1920-е годы
в отцовской семье Яковлевых (Кильдинский погост), состоявшей из родителей
и двух женатых сыновей, хозяйство велось совместно, пища варилась в одном
котле, при этом существовало распределение работ: “полсемьи семгу ловят, ос¬
тальные с оленями на озеро”. Другой пример - братская семья Коньковых, где
главой был старший брат - А.М. Коньков. У Коньковых летнее стойбище Ко-
лозеро, известное так же, как Абрамовка, семужья тоня Вылдэк-кйннт на бере¬
гу р. Колы и летнее пастбище Куад-тунтэр использовались совместно. Жилище
же на месте промысла у каждой из брачных пар было свое: “Мы, Коньковы, жи¬
ли чум в чум, за весну в трех местах чум меняли, как важенки ягель” (ПМА).
В ряде случаев коллективная собственность сохранялась и при распаде
большой семьи. Так, семья С.К. Осипова (Нотозеро) после его смерти раздели¬
лась. При этом его 6 сыновей оставили в общем владении места рыбного про¬
мысла и невод, “рыбачили обычно вместе, а улов делили поровну”.
Саамская семья была владельцем всего оленьего стада, но в нем обычно
выделялись олени, принадлежавшие отдельным членам семьи.
Одним из традиционных путей формирования личного имущества были да¬
рения, приуроченные к наиболее важным, социально-значимым моментам в
жизни человека: рождению, крещению, появлению первого зуба. Принадле¬
жавшие девушке олени выделялись первоначально в стаде ее родителей, а пос¬
ле замужества - в стаде ее супруга и маркировались ее личной тамгой. Такие
олени назывались “бессмертными” в соответствии с требованиями, “чтоб число
оленей всегда цело было” (Пошман, 1873. С. 75). При расторжении брака жен¬
щина сохраняла права на таких оленей и вместе с ними возвращалась в дом ро-
106

дител ей. Б. Коллиндер справедливо рассматривает четкое выделение оленей за¬
мужней женщины в общем стаде как свидетельство ее относительно независи¬
мого положения (Collinder, 1949. Р. 131). Личным имуществом считались также
предметы, созданные индивидуальным трудом.
Для обозначения прав собственности очень широко использовались тамги
{muhm), которые ставились на карбасы, весла, кережи, шесты, домашнюю ут¬
варь. Широко применялось клеймение убитого зверя, временно оставленного
на месте промысла. Важнейшая сфера применения тамг - маркировка оленей,
являвшихся собственностью того или иного лица. В качестве юридических зна¬
ков, подписей тамги служили для оформления официальных документов. Обла¬
дателями тамг были не только мужчины, но и женщины.
Параллельно с тамгами существовали и другие знаки собственности - “уше-
пятна” или просто “пятна” (пелль-тйкт), т.е. знаки, вырезаемые на ушах моло¬
дых оленей и удостоверяющие их принадлежность определенному лицу.
Существование и развитие тамг тесно связано с отношениями собственно¬
сти, институтом наследования, кругом родственных связей. Основная линия на¬
следования тамг - от отца к младшему сыну. Старшие сыновья, выделяясь, не¬
сколько видоизменяли основное клеймо. Об изменении тамг ставили в извест¬
ность соседей, а иногда для этого требовалось разрешение сыийта. Известны
случаи продажи клейм и “ушепятен” общиной {Ефименко, 1877. С. 30; Комши-
лову 1927. С. 46; Харузин, 1890. С. 251-252). Использование тамг и “пятен”, а
также система их наследования свидетельствуют, что они служили и как семей¬
ные, и как личные знаки собственности.
В целом можно говорить о том, что у саамов в конце XIX - начале XX в.
на территориально-соседском и семейном уровнях продолжал действовать
полный комплекс социальных связей: производственных и территориаль¬
ных, по родству и свойству, отношений по обеспечению территориальной це¬
лостности общины и взаимодействию с русской администрацией, соседских и
межличностных, который и обеспечивал полнокровную жизнедеятельность
саамского общества.

ГЛАВА 8
СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
емья и внутрисемейные отношения. В конце XIX в. для саамов обычной
была простая малая семья. Лишь в некоторых местностях сохранялись
большие семьи* Обычно же сыновья после женитьбы отделялись от от¬
ца и заводили свое хозяйство. Только если у родителей был один сын, он оста¬
вался вместе с ними до смерти (Харузин, 1890. С. 246). Характерной традицией
было то, что нередко, прежде чем основать свое хозяйство, молодой муж дол¬
жен был определенное время (иногда до года) отработать в хозяйстве у тестя.
В прошлом главой саамской семьи всегда был мужчина, но положение женщи¬
ны в семье было довольно свободным.
После свадьбы, когда молодая жена становилась хозяйкой, хранительницей
домашнего очага, она, как правило, не попадала в униженное положение и не
становилась рабой мужа, а ее влияние на детей иногда даже было большим, чем
власть и влияние отца. Правда, на поведение женщины, как на существо, по ста¬
рым представлениям саамов, “нечистое”, налагался ряд запретов и ограничений.
Так, она не могла заходить в переднюю часть вежи, где находилось “чистое”
место; когда в доме были гости, не участвовала в общей трапезе, а только пода¬
вала угощение. Ей запрещалось также близко подходить к местам святилищ,
она нс смела прикасаться к шаманскому бубну и т.д. Тем не менее ее положение
нельзя было назвать бесправным (Харузин, 1890. С. 301-302).
Особенности образа жизни и быта саамов в условиях суровой северной при¬
роды и промыслового хозяйства были таковы, что семья большую часть време¬
ни проводила на своих семейных промысловых участках, вне общения с други¬
ми семьями и членами территориального объединения - погоста. Специфика
этих условий определяла положение каждого из супругов в семье, их взаимоот¬
ношения, обязанности. Жена была единственной помощницей мужа, она не
только выполняла необходимую работу по дому и занималась воспитанием де¬
тей, но и участвовала в промыслах (рыбной ловле, иногда даже оленеводстве),
т.е. в добывании основных средств существования.
Как отмечал знаток саамского быта Н.Н. Харузин, работу в семье нельзя
было строго разделить на женскую и мужскую, а можно лишь говорить о рабо¬
тах, преимущественно исполняемых женщинами (приготовление пищи, шитье и
починка одежды, прядение шерсти и вязание, изготовление рыболовных сетей,
лов мелкой рыбы в озерах и т.д.), и работах, исполняемых преимущественно
мужчинами (уход за оленями, заготовка и продажа дров, ямская повинность, лов
крупной рыбы, постройка карбасов и т.д.) (Харузин, 1890. С 301-302). Но в дей¬
ствительности в семье не всегда строго придерживались этих норм, и нередко
можно было встретить саамскую женщину, которая ехала в лес за дровами или
пасла оленей, а также и саама, занимавшегося приготовлением пищи или почин¬
кой одежды. Это также делало положение мужа и жены в семье равным.
Особенности быта саамской семьи складывались веками и определялись
спецификой их хозяйственной жизни и полукочевого быта. Эти особенности,
кажущиеся, на первый взгляд, утраченными, в действительности в опредслсн-
* См. гл. 7 “Социальная организация” раздела “Саамы” настоящего издания.
108

ной мере сохраняются и в настоящее время, особенно в тех семьях, где кто-ли¬
бо из членов занят в традиционном хозяйстве, а именно - в оленеводстве. В та¬
ких семьях необходима одежда из оленьего меха и сохраняется умение изготов¬
лять ее так же, как и навыки изготовления различных орудий труда (аркана, са¬
ней и пр.), умение традиционной разделки оленьей туши, навыки ориентировки
и поведения в тундре. В этих семьях хорошо сохраняется и родной язык,
В современной семье главой может быть как мужчина, так и женщина.
В трехпоколенных семьях это чаще бывают люди старшего поколения, но ино¬
гда главой семьи считается и кто-нибудь из более молодых (например, женатый
сын или замужняя дочь). Это может быть связано с их более высоким заработ¬
ком или более высоким социальным положением. Внутрисемейные отношения
строятся обычно на равенстве членов семьи. На вопрос, как распределяются в
семье обязанности между мужчиной и женщиной, большинство саамов отвеча¬
ет, что “муж помогает жене” или что “обязанности распределяются равномер¬
но”. Надо отметить, наши информанты часто затруднялись ответить, как имен¬
но в их семье распределяются обязанности между мужем и женой, что свиде¬
тельствует, на наш взгляд, о том, что по традиции четкого разделения мужско¬
го л женского труда в семье практически нет. Во многих семьях, по словам саа¬
мов, муж, помогая жене, занимается закупкой продуктов, участвует в уборке
квартиры, в заготовке продовольствия на зиму, т.е. исполняет не только специ¬
фически мужские работы. Жена в свою очередь, помимо работы по дому, поч¬
ти всегда участвует в рыболовном промысле. Распределение семейного бюдже¬
та чаще всего также происходит с общего согласия мужа и жены.
В старые времена, да еще и в 1950-е годы саамская семья была очень мно¬
годетной: 10—11 детей в семье было обычным явлением. В конце 1960-х годов
средний размер семьи был равен 5,3 (в однонациональных - 5,2), а к настояще¬
му времени по полевым материалам эти показатели составляют 4,3 (националь¬
но-смешанные семьи) и 3,9 (однонациональные семьи). Сокращение размеров
семей объясняется, по-видимому, как довольно большим числом разводов, так
и значительным сокращением рождаемости. В современной семье обычно
2-3 ребенка, причем особенно понизилась детность однонациональных саам¬
ских семей.
В конце XIX в. саамы на Кольском полуострове составляли всего 21% насе¬
ления (Первая перепись, 1897 г.). Остальные почти 80% составляли русские
(66%), карелы (4,5%), коми (1,5%) и др. Но при этом саамы, занимаясь своими
промыслами, вели полукочевую жизнь и мало контактировали с представителя¬
ми других народов. Естественно, что процент национально-смешанных браков
был у них в то время очень низким. Только понойские саамы уже в конце XIX в.
активно смешивались с русскими.
В настоящее время, спустя 100 лет, уровень межнациональных контактов
саамов с другими народами очень высок. Имеется совершенно очевидная тен¬
денция роста национально-смешанных браков: за последние 10 лет их доля вы¬
росла с 57 до 63%. Среди них половина браков саамов с коми, около 40% - саамов
с русскими и примерно 10% - саамов с ненцами (ПМА, 1968, 1981, 1997 гг.).
При общем росте национально-смешанных браков в Ловозере увеличилась
доля саамско-русских семей (за последние 10 лет с 60 до 65%) и одновременно
уменьшилась доля саамско-коми семей (за тот же период с 25 до 20%). В Крас-
нощелье, наоборот, выросла доля саамско-коми браков (с 40 до 50%) и умень¬
шилась доля саамско-русских семей (с 50 до 38%) (ПМА, 1994 г.)
Свадьба. В конце XIX - начале XX в. вопрос о браке своих детей решали ро¬
дители, хотя в то же время обычно учитывалось возможное несогласие молодых
109

Рис. 23. Саамская женщина с детьми, 1911 г.
(РЭМ. Ф.н. № 3287-23)
людей. Чтобы избежать родственных
браков (у саамов браки разрешались
не ближе, чем в четвертом колене),
предпочиталось, чтобы жених и неве¬
ста были родом из разных погостов.
При выборе невесты большое
значение имел достаток ее родите¬
лей и самой девушки, т.е. обраща¬
лось внимание на то, сколько она
имела оленей. По саамскому обы¬
чаю ребенку при рождении дарили
несколько оленей, приплод от кото¬
рых в дальнейшем считался его соб¬
ственностью. Поэтому девушка, у
которой было так называемое олен-
ное счастье, могла иметь ко време¬
ни выхода замуж довольно большое
количество оленей и сравнительно
легко находила себе жениха. Красо¬
та и прочие достоинства невесты
имели меньшее значение. Как пи¬
шет И. Шеффер, автор XVII в., люди, живущие в таком суровом климате, сре¬
ди скудной природы, больше заботятся о пропитании, источником которого
главным образом являются олени, чем обо всем остальном. Владение боль¬
шим стадом кажется им вернейшей гарантией избежать в дальнейшей жизни
ужасов бедности и сопряженных с ней страдании, холода и голода. В этом нет
ничего удивительного. Со временем, однако, все большее значение при заклю¬
чении брака стала иметь взаимная симпатия молодых людей. В брак вступали
обычно после 20 лет, причем нередко девушка была старше жениха. Счита¬
лось, что для заключения брака молодые люди должны были иметь опреде¬
ленные хозяйственные навыки. От юноши требовалось умение убить и осве¬
жевать дикого оленя, а от невесты - сшить яры, высокую, до паха обувь из
оленьих шкур, что требовало большого искусства.
Свадьбы устраивались обычно зимой, после Крещения, когда все население
было свободно от промысловых работ и находилось в поселке.
Свадебный обряд саамов имел множество местных вариантов, но всегда со¬
стоял из сватовства, “смотренья” или “рукобитья” и венчания, причем решаю¬
щее значение имело рукобитье, после которого брак считался заключенным, и
молодая переходила в дом к мужу.
Сватать невесту ехали жених с отцом и несколько родственников со сторо¬
ны жениха. Невеста нередко знала заранее о приезде сватов и уже готова была
дать согласие. Во время сватовства невеста могла находиться в доме (веже, ту¬
не), но чаще уходила куда-нибудь, чтобы ее никто не видел. Жених также сна¬
чала не входил в дом. Сват и отец жениха угощали всех присутствовавших при¬
везенной с собой водкой, после чего сват, обращаясь к будущему тестю, просил
его выдать дочь замуж. Надо сказать, что сватом обычно выбирали человека,
который владел в какой-то мере искусством колдовства, обладал силой внуше¬
110

ния и умел вести сватовство так, что почти всегда получал положительный от¬
вет Сват расхваливал достоинства жениха и при этом был очень учтив с его бу¬
дущим тестем. Вести переговоры свату помогала cucca (sisse) - сестра отца же¬
ниха, которая вообще играла видную роль во всем свадебном ритуале.
В случае согласия на свадьбу родители невесты приглашали в дом жениха, ко¬
торый сначала здоровался с ними, а потом подходил к невесте. После этого же¬
них и невеста переодевались в праздничные платья. Он надевал новую суконную
юпу, а она - белые юпу и каньги. Свадебный печбк также всегда делался из свет¬
лых оленьих шкур. Потом жених подходил к невесте и приветствовал ее поцелу¬
ем. По словам И. Шеффера, при поцелуе саамы не только прижимают губы к гу¬
бам, но еще и носы к носам. Без этого поцелуй у них считается “ненастоящим”
“Поцеловавшись с невестой, - продолжает И. Шеффер, - жених делает ей подар¬
ки, преподносит изысканнейшие, по его мнению, лакомства - олений язык, боб¬
ровое мясо”. Кроме того, он дарил ей платок и кольцо. Если невеста была соглас¬
на выйти замуж, она принимала подарки, если нет - бросала ему обратно.
Завершающим этапом сватовства, означающим скрепление брачного дого¬
вора, было смотренье или рукобитье, которое иногда проводилось сразу же, при
первом визите свата и родственников жениха. Это особенно часто происходило
в тех случаях, когда жених был родом из удаленного погоста. Но иногда руко¬
битье проводили и в следующий приход сватов. В давние времена оно сводилось
к шуточной ловле женихом невесты-уточки (такое название невесты было, ве¬
роятно, связано с культом водоплавающей птицы) и напоминало о былом похи¬
щении невест. Позже при рукобитье отец невесты и сват били друг друга по ру¬
кам, что означало - брак заключен. После рукобитья до свадьбы проходило от
одной-двух недель до нескольких месяцев.
Жених должен был приготовить к свадьбе довольно дорогие подарки роди¬
телям невесты, ее сестрам, братьям и другим родственникам. Подарки состояли
из оленей, мехов, различных предметов и украшений из серебра, денег и имели
значение выкупа невесты. В некоторых случаях плата за невесту выражалась в
службе тестю в течение года. Подарки, которые в виде платы за невесту делал
жених ее родителям и родственникам, возвращались к нему равными по стоимо¬
сти ценными “отдарками”
Приданое невесты состояло из оленей, одежды, оленьих шкур - постелей,
различной домашней утвари и принадлежностей хозяйства. В XIX в. обычай вы¬
купа постепенно исчезает и сменяется простым одариванием невесты. Подарки
родителям и родственникам стали делать редко. Иногда жених заменял их едой
и напитками к свадебному столу.
После рукобитья назначали день свадьбы. Накануне этого дня в доме, где
жила невеста, собирались все родственники жениха и невесты и жених раздавал
свои подарки. Все гости, пришедшие в этот день в дом невесты, приносили с со¬
бой съестные припасы, из которых потом готовились блюда для свадебного
стола. Н.Н, Харузин считает, что этот обычай можно считать отголоском того
времени, когда “вся родня жениха помогала члену своего рода в отдаче выкупа
за невесту - обычай, перешедший потом в обычай принесения съестных припа¬
сов на свадебный пир, вероятно, сначала лишь родственниками жениха, затем
уже родственниками и знакомыми обеих брачующихся сторон” (Харузин, 1890.
С. 270).
Свадебный пир по традиции устраивали в доме невесты. На столе обычно в
изобилии была хорошая еда: разными способами приготовленное оленье мясо,
оленьи языки, грудинка и также рыба, в том числе лососевых пород (семга, кум¬
жа). Из напитков - чай, водка.
111

В XIX-XX вв. саамы уже не придерживались обычая, по которому молодой
муж должен год отрабатывать в доме тестя. После традиционной свадьбы и вен¬
чания, а если венчание задерживалось, то сразу после свадьбы молодые жили в
доме тестя еще несколько дней, а затем переселялись в собственное жилище,
В наши дни браки заключаются, как правило, по выбору и решению самих
молодых людей. Знакомство происходит в клубе, на танцах, во время праздни¬
ков, народных гуляний и т.д. Время года для свадьбы практически не имеет зна¬
чения. Сейчас возраст вступления в брак в основном от 20 до 25 лет, хотя встре¬
чаются как более ранние, так и более поздние браки.
В настоящее время молодая пара стремится получить собственное жилье и
жить отдельно от родителей. Однако, как замечают исследователи, у саамов
иногда и сейчас сохраняется традиция поселения молодых в доме родителей не¬
весты. В то же время нередки случаи, когда представители старшего поколения,
родители мужа или жены, живут вместе со своими замужними или женатыми
детьми.
Рождение и воспитание детей. Саамы с большой любовью относятся к де¬
тям. Все авторы, писавшие когда-либо об этом народе, отмечали стремление са¬
амов иметь потомство. И если семья оставалась все-таки бездетной, это счита¬
лось большим позором и воспринималось как наказание за какие-либо совер¬
шенные в прошлом грехи.
В родильном обряде саамы соблюдали определенные правила гигиены и
проводили различные магические действия, направленные на благополучный
исход родов. В первый период жизни ребенка также заботились о необходимой
гигиене и о полноценном питании матери и новорожденного. Кроме того, про¬
исходило как бы естественное закаливание, так как ребенок с младенчества
очень много времени проводил на свежем воздухе и волей-неволей привыкал
переносить холод, неудобства переездов, случавшиеся перерывы в кормлении.
Роженице с приближением родов отводили особое место, обычно ближе
к двери, и отгораживали его от остальной части куском парусины или брезента.
В более раннее время (по сообщению автора XVII в.) для роженицы строили от¬
дельное, но холодное жилище, где она (если роды случались зимой) была вынуж¬
дена рожать в леденящем холоде. Горящий в центре жилища очаг не мог согреть
ее. Помогала во время родов старая и знающая женщина. Во время сильных схва¬
ток родильницу заставляли ходить, а рожала она обычно, сидя на корточках.
Изоляция беременной женщины делалась, с одной стороны, с целью убе¬
речь ее от “сглаза”, с другой стороны, беременная женщина, по представлениям
саамов, была существом нечистым, и общение с ней могло принести окружаю¬
щим ее людям вред. С целью “очищения” во время беременности она должна
была окуривать себя дымом от подожженной оленьей шерсти или бобрового
волоса. По этой же причине перед родами, а также в течение шести недель по¬
сле них женщина находилась в относительной изоляции от остальных членов се¬
мьи. Это правило изоляции роженицы, а первое время и новорожденного, обе¬
регало их и от занесения возможной инфекции извне. После родов проводили
“очищение” чума, окуривая его дымом от подожженного можжевельника или
оленьего сала. Иногда для свершения этого обряда наливали в котел воды,
опускали туда кусок чаги (нарост на стволе березы) и некоторое время кипяти¬
ли, после чего обрызгивали водой все вещи, а также и людей, находившихся
в чуме.
Новорожденного ребенка обтирали холодной водой (а иногда и снегом) и,
когда он начинал дышать, окунали его в теплую воду. После этого новорожден-
112

Рис. 24. Саамская колыбель (киткэм), с. Ловозеро, 1971 г. (архив ГМ. Керта)
ного завертывали в теплый заячий мех и укладывали рядом с матерью. Через
три дня, когда отпадала пуповина, ребенка голеньким клали в люльку (иок. -
kitkim, клд. - Шкет), сделанную из выдолбленного куска дерева (обычно сосны
или березы, которые, по представлениям саамов, обладают целебными свойст¬
вами), обтянутую снаружи и изнутри выделанной оленьей кожей. Над изголовь¬
ем был небольшой полукруглый навес из бересты. Дно колыбели устилали мяг¬
ким мхом красноватого цвета, который в большом количестве растет в Лаплан¬
дии, а поверх клали кусочек шкурки молодого оленя. Мох по мере надобности
заменяли новым, а шкурку стирали и сушили над очагом. Под голову ребенку
подкладывали маленькую подушечку, набитую оленьей шерстью или пухом ку¬
ропатки, а самого его укрывали кусочками мягких оленьих шкур. К люльке
мальчика саамы подвешивали обычно маленькие лук и стрелы, сделанные из
олова или оленьего рога, а для девочки - кусочки цветного сукна, украшения из
бисера, перламутровые пуговки, крылышки и лапки белой куропатки. Кроме
того, в люльку и мальчику, и девочке в качестве оберега клали зубы лося, игол¬
ку и серебряные монетки, а также немного овсяной крупы для обеспечения до¬
статка в их будущей жизни (Харузин, 1890. С. 308). Во время недолшх передви¬
жений мать носила люльку с ребенком у себя за спиной. При летних иерекочев-
ках колыбель с ребенком подвешивали к седлу вьючного оленя, а при зимних
переездах брали с собой в кережу.
Важным вопросом первого периода появления ребенка в семье был вопрос
о его крещении. В более раннее время (XVII в.), когда христианство еще не во¬
шло глубоко в сознание народа, лопари не считали крещение необходимым.
Крещение детей проводилось только в определенные праздники, всего два раза
в год - на Новый год и Благовещение. Однако к концу XVII в. крещение счита¬
лось уже необходимым. Если ребенок появлялся на свет зимой, когда семья жи¬
ла в зимнем погосте, где жил священник и была церковь, то крестили довольно
113

скоро (в пределах трех-шести недель). Если же ребенок рождался весной или
летом, когда семья находилась на промысловых местах, вдали от зимних посе¬
лений и церкви, то крещение происходило лишь через несколько месяцев.
Ребенка могли крестить в церкви, и тогда при этом присутствовала мать.
Если же крестины совершались в доме (пырте), то должны были присутство¬
вать и мать, и отец.
Во время крещения священник давал ребенку христианское имя. Однако по¬
том родители могли поменять это имя на саамское, принадлежавшее какому-ни¬
будь близкому или уважаемому предку новорожденного.
Саамские женщины кормили своих детей грудью очень долго, обычно “два
великих поста” (Иванов-Дятлов, 1928. С. 91), иногда до 3 или 4 лет. Но в то же
время их с младенчества начинали приучать к мясу. Так, уже грудному ребенку
давали пососать кусочек вареной оленины, с 4—5 месяцев прикармливали разже¬
ванным хлебом, салом и сахаром (Иванов-Дятлов, 1928. С. 92). Летом в пищу
детям добавляли много ягод. К концу первого года жвачку заменяли манной и
рисовой кашей.
Вскоре после появления ребенка на свет в доме новорожденного собирались
родственники, приносившие подарки (серебряные деньги, перламутровые пу¬
говки и т.д.). От отца новорожденный получал в подарок важенку (оленью сам¬
ку), а от матери - овцу. Животных метили тамгой новорожденного, и они вме¬
сте с будущим приплодом становились его собственностью. Сын получал этих
животных в случае раздела семьи, а дочь - при выходе замуж. Существенную
роль в начальном периоде жизни ребенка у саамов играли суеверия, связанные
с различными магическими действиями, направленными на защиту новорож¬
денного от злых духов.
Наиболее опасным, по представлениям саамов, был период от рождения до
появления первого зуба - период, когда ребенка мог подменить злой дух. С по¬
явлением первого зуба опасный период кончался (Bernatzik, 1995. S. 95). По это¬
му поводу ребенку в качестве оберегов повязывали на шею платок и на талию
льняную повязку. Было распространено также представление, что если ребенок
родился с зубом во рту, то он может стать позже шаманом.
Саамские дети, особенно маленькие, пользовались и пользуются в семье до¬
вольно большой свободой поведения. Им почти не делают замечаний, а они в
свою очередь ведут себя спокойно и почти лишены каких-либо капризов.
В прошлом все полезные знания и навыки дети получали от своих родите¬
лей, причем отец больше занимался с сыновьями, а мать обучала дочерей, и на
первых этапах все происходило в виде игры. Так, отец делал сыну маленькую
детскую кережу, на которой он уже мог везти небольшой груз, маленькие лук и
стрелы. Отцы учили своих сыновей искусству стрельбы из лука (позже из огне¬
стрельного оружия) и метанию копья, умению ставить ловушки на пушных зве¬
рей, охотиться на дикого оленя, приемам оленеводства и т.д.
Если мальчики с раннего детства любили соперничать друг с другом в си¬
ле, ловкости, беге на лыжах, то саамские девочки играли в куклы и, подражая
матери, шили им одежду из оленьего меха, шапочки, обувь. В процессе игры
девочка училась также приготовлению пищи и другим женским работам.
В 10 лет девочка могла уже самостоятельно испечь хлеб, а в 14 лет - сшить
себе одежду. Мать учила дочь и такой работе, как сборка и разборка поход¬
ного жилища саамов - куваксы, ловле зимой силками белой куропатки,
рыбной ловле.
Таким образом происходила передача традиций от старшего поколения
младшему, происходила естественно. Во время жизни в тундре, на местах про-
114

Рас: 25. Старое саамское кладбище, 1911 г. (РЭМ. Ф.н, № 5738-92(а))
мысла дети наблюдали за работой родителей, помогали им и одновременно пе¬
ренимали их навыки.
В 1930-е годы саамы были переведены на оседлость. Мужчины большую
часть года продолжали находиться в тундре, выпасая оленей, а их семьи стали
жить оседло в поселках. Маленьких детей отдавали в ясли и детские сады. Дети
школьного возраста находились в интернатах на полном государственном обес¬
печении. Они мало времени проводили в тундре, и им было трудно перенимать
навыки и умение родителей.
Передача хозяйственных традиций в таких условиях стала большой пробле¬
мой, с которой только семья справиться не может. Этой важнейшей проблеме и
сейчас уделяется еще недостаточно внимания.
Погребальный обряд. Саамы хоронили умерших на кладбищах, возникнове¬
ние которых по времени совпадает, по-видимому, с появлением у них погостов,
т.е. с концом XVI - началом XVII в. У большинства саамских обществ было по
два погоста: зимний и летний. В тех случаях, когда погосты располагались дале¬
ко друг от друга, на каждом из них имелось кладбище. Так было у иокангских,
семиостровских и других групп саамов. Каменские саамы, как, по-видимому, и
саамы западных районов полуострова, у которых расстояния между погостами
были небольшие, имели по одному кладбищу.
Погребальный обряд Кольских саамов в конце XIX - начале XX в., несмот¬
ря на некоторые особенности, был единым, хотя в нем и прослеживались опре¬
деленные различия, в частности - между обычаями саамов, живших в тундро¬
вых прибрежных и в лесных центральных районах полуострова.
Места для кладбищ саамы предпочитали выбирать на высоких, сухих мес¬
тах, чаще всего “за водой” (на островах, за рекой и т.п.), так как вода считалась
115

надежной преградой, препятствующей возвращению умершего в мир живых.
Так, в зимних Иокангском и Семиостровском погостах кладбища от поселков
отделялись ручьем. У экостровских саамов известен могильный остров на Ено-
зере, Каменские саамы хоронили своих умерших на острове Чальмны-Варрэ (на
р. Поной), в центре Кольского полуострова.
В 1970-е годы в Чальмны-Варрэ были проведены раскопки кладбища Ка¬
менских саамов, где обследовано 52 погребения, и кладбища иокаягских саамов
(Иоканга-1 на побережье), где изучено 27 погребений. Хронологически все по¬
гребения относятся к концу XIX — началу XX в.
Каменские саамы - одна из наиболее изолированных групп саамского насе¬
ления на Кольском полуострове. Они жили по среднему течению р. Поной и ко¬
чевали на небольших пространствах, преимущественно в широтном направле¬
нии, по левому берегу реки. Их погосты (один зимний и два летних) находились
недалеко друг от друга (в пределах 10-20 км). Они имели одно общее кладбище
с уже упомянутым названием “Чальмны-Варрэ”
Иокангские саамы издавна населяли места по р. Иокаиге и кочевали в ме¬
ридиональном направлении на довольно большие расстояния. Два их погоста
(летний и зимний) отстояли друг от друга примерно на 200 км, и каждый имел
свое кладбище. Поселок Иоканга существовал до начала 1960-х годов; его этни¬
ческий состав оставался преобладающе саамским. В связи с укрупнением посе¬
лений саамы переселились из Иоканги в соседние Каневку, Гремиху и другие на¬
селенные пункты,
Каменские саамы хоронили умерших на кладбище Чальмны-Варрэ как зи¬
мой, так и летом. В районе летнего Каменского погоста, по сообщению мест¬
ных жителей, встречаются единичные погребения, которые возникали, видимо,
в тех случаях, когда покойника почему-либо нельзя было перевезти на основное
кладбище.
Кладбище в Чальмны-Варрэ расположено на песчаной дюне, примерно в
500 м от берега реки. По времени и видам захоронений кладбище можно разде¬
лить на две части: старую (большую), исключительно саамскую часть, площа¬
дью около 400 кв. м, и более новую, площадью не более 100 кв, м. Здесь обна¬
ружено не менее 100 погребений, расположенных рядами и ориентированных
по большей части СЗ-ЮВ (головой на ЮВ). Некоторые могилы ориентирова¬
ны ССЗ-ЮВ, небольшая часть могил имеет ориентацию 3-В, Глубина могил в
Чальмны-Варрэ колеблется от 40 см до 1 м. Умершие везде захоронены в доща¬
тых гробах с крышкой. Положение костяков везде вытянутое, на спине, кисти
рук скрещены на животе или груди.
Виды намогильных сооружений в Чальмны-Варрэ различны. Среди них вы¬
деляется два основных:
1)	наиболее старые погребения имеют овальную форму и круговую
обкладку из валунов. Внутри каменного овала в ногах стоит крест, надгробие
в виде прямоугольного дощатого ящика из-за давности покрыто почвенным
слоем;
2)	более поздние погребения имеют прямоугольное дощатое надгробие в ви¬
де ящика с плоской или двускатной крышей и стоящим па нем в ногах крестом;
с внешней стороны надгробия, у головы и ног лежит по нескольку валунов.
Все кресты на старой части кладбища имеют “крыши” - скаты, концы ко¬
торых во многих случаях орнаментированы пропильной резьбой.
Большой интерес представляют обнаруженные на многих крестах изобра¬
жения — личины умерших. Они нанесены в самой нижней части креста и выре¬
заны скорее всего ножом. Изображения расположены наклонно по отношению
116

к вертикальной оси креста и своей верхней частью всегда направлены влево.
Некоторые изображения сделаны с бородой или с бородой и волосами, и, воз¬
можно, они делались на мужских погребениях. По утверждению местных жите¬
лей, изображать на кресте лицо умершего - старинный обычай.
Еще в начале XX в, у саамов был распространен обычай захоронения пус¬
того гроба, без покойника, в том случае, если человек погиб (утонул, задран зве¬
рем и т.д.) и его труп не был обнаружен. При этом рыли могилу, опускали туда
гроб и производили всю процедуру погребального обряда. Такое захоронение
(кенотаф) обнаружено нами в Чальмны-Варрэ.
Второе изученное кладбище Иоканга-1 расположено на высоком камени¬
стом месте, в 200 м от поселка Иоканга, Его отличает огромная площадь, соста¬
вляющая примерно 4000 кв. м, на которой расположено около 200 очень плот¬
но местами расположенных погребений, В стороне от основного кладбища, в
западной его части, обнаружено несколько погребений, в которых, по сведени¬
ям местных жителей, похоронены люди, умершие неестественной смертью (са¬
моубийцы, утопленники и др.).
Могилы в Иоканге расположены беспорядочно, но строго ориентированы в
направлении ЮВ-СЗ (головой на 03), По сравнению с Чальмны-Варрэ, ориен¬
тировка отличается на J 80 градусов. Погребения имеют овальную форму и вы¬
являются по круговой каменной обкладке. В головах обычно лежит один или
два более крупных камня. Каких-либо намогильных сооружений нет. По утвер¬
ждению местных жителей, раньше на могилах стояли дощатые прямоугольные
надгробия (как в Чальмны-Варрэ) и кресты, которые в 1940-е годы из-за отсут¬
ствия топлива были использованы на дрова. Как и в Чальмны-Варрэ, в Иокан¬
ге на крестах раньше вырезали личины умерших.
Погребения в Иоканге в силу особенностей почвы очень мелкие. Их глуби¬
на не превышает 60 см. Имеются и совсем поверхностные захоронения, когда
снимался только верхний слой почвы настолько, чтобы можно было опустить
гроб до уровня крышки. Сверху такую могилу немного засыпали землей и зава¬
ливали камнями,
Иокангские саамы, как и каменские, хоронили умерших в дощатых гробах с
крышкой. Положение костяков также вытянутое, на спине, со сложенными на
груди руками.
Саамы готовили погребальную одежду заранее. Она состояла у мужчин из
нижнего белья, костюма, галош или канег, у женщин - из традиционной юбки и
кофты, шамшуры с платком и канег. С канег срезали острые загнутые кверху
носы. Смертная одежда обязательно должна была быть новой, с преобладани¬
ем белого цвета.
После того как гроб опускали в могилу, засыпали землей и устанавливали
деревянное надгробие, на могиле обязательно оставляли затупленный топор,
разную утварь, пищу.
Хоронили умершего обычно на третий день после смерти, но если ждали
родственников из дальнего погоста, то похороны откладывали. После похорон
устраивали поминки.
В погребальном обряде саамов конца XIX - начала XX в. совершенно отчет¬
ливо прослеживались черты, связанные с дохристианскими верованиями. Это -
оставление на могиле инвентаря, пищи, захоронения в стороне от основного
кладбища людей, умерших неестественной смертью, захоронение гроба без по¬
койника и др. К настоящему времени многие из этих особенностей погребаль¬
ного ритуала забыты.

ГЛАВА 9
ДОХРИСТИАНСКИЕ ВЕРОВАНИЯ
ДРЕВНИЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ*
И ОБРЯДЫ КОЛЬСКИХ СААМОВ
В наши дни дохристианские верования саамов трудно поддаются реконст¬
рукции. Несмотря на то, что христианство было принято ими довольно
поздно и при этом значительный пласт языческих воззрений и культов са¬
амы сохранили вплоть до XX в., их первоначальная целостность была утрачена
в ходе времени и они значительно трансформировались под воздействием раз¬
личных внешних влияний.
Имеющиеся в распоряжении исследователей данные свидетельствуют, что у
разных групп саамов в их древних культах существовали определенные разли¬
чия; неодинаковы были как дошедшие до нашего времени имена древних бо¬
жеств и мифологических фигур, так и места, которые они занимали в пантеоне.
Немало особенностей отмечается в древних воззрениях западных и восточных
групп саамов. К тому же часть восточных саамов - в первую очередь Кольские
саамы - в отличие от их западных групп восприняли христианство в его право¬
славной форме. Это вело также к некоторым особенностям в развитии их рели¬
гиозных взглядов, сказывалось и на системе брачных отношений. Наряду с этим
приходится отметить, что источники по культам Кольских саамов особенно
скудны. Правда, связанные с ними археологические материалы, как будет пока¬
зано в разделе о культовых местах Кольских саамов, изучены на территории их
расселения достаточно хорошо.
Древними источниками по ранним формам религии предков современных
саамов большинство исследователей считают наскальные росписи и петрогли¬
фы, сохранившиеся на всей древней территории расселения саамов, включая
Карелию. Связывать их с саамским населением позволяет определенная преем¬
ственность, а именно - тот факт, что аналоги наскальным изображениям обна¬
руживают рисунки на бубнах саамских шаманов.
Наскальные изображения отражают охотничьс-рыболовецкис занятия ос¬
тавившего их населения и явно связаны с соответствующими формами культов:
это изображения человеческих фигур, животных, лодок, охотничьих луков, ряд
абстрактных фигур, которые можно толковать, как символы солнца и т.д.
(.Pentikainen, 1994. S. 131). На некоторых бубнах можно видеть и отражение са¬
амских представлений о трехмерности мироздания.
Письменные источники, на которые можно было бы опереться при рекон¬
струкции саамских верований, довольно поздние и относятся преимущественно
к западным саамам. Это - судебные протоколы, в основном XVII-XVIIl вв„ свя¬
занные с рассмотрением дел о саамских колдунах и их деятельности. Показания
обвиняемых нельзя считать достаточно соответствующими реалиям, к тому же
они отражают и тенденциозность писцов. Более надежны записки христианских
священнослужителей, работавших в саамских приходах. Составлялись они в
* Смерть Б.И. Кошечкина оборвала его работу над данным разделом. Текст был дополнен
научными редакторами тома, использовавшими обобщающую статью Ю. Пен тикяйнена о
саамской религии и некоторые другие новые публикации.
118

значительной мерс благодаря запросам шведской Коллегии древностей, осно¬
ванной в 1667 г. Именно на основе этих материалов была написана И. Шеффе¬
ром, профессором Упсальского университета, его “Лаппония” (1673 г.), остаю¬
щаяся до наших дней ценнейшим источником по саамской культуре. Стоит упо¬
мянуть, что К. Ганандер в свое время опубликовал притчу о финской мифоло¬
гии (Mythologia Fennica, 1789), где он привел список имен саамской мифологии.
Сведения о религии Кольских саамов относятся лишь к концу XIX - началу
XX в. и основаны на полевых материалах того времени. Определенный вклад в
это внесли финские пасторы (Я. Фельман, Л. Лестадиус), но основная роль при¬
надлежит Н. Харузину, который считается классиком в этой области. Его ос¬
новная работа (Харузин, 1890) до сих пор мало известна западным исследовате¬
лям (Pentiktiinen, 1994. S. 133). Следует оговорить, что и большинство западных
исследований, посвященных саамской религии, не затрагивают верований Коль¬
ских саамов, исключение составляет, видимо, только труд финляндского рели¬
гиеведа Уно Харва (Harva, 1915).
Определенная часть дохристианских верований была, видимо, однотипной у
всех групп саамов, как, например, представления о трех частях мироздания -
верхнем, среднем и нижнем мирах.
Нижний, потусторонний мир, где жили души умерших и духи-покровители,
восточные саамы называли Туот-илмби, т.е “другой мир”, западные - Ямиэай-
муо, Ябмеаймо. Этот мир находился под землей, хотя есть записи, сделанные у
восточных саамов, что мир мертвых был, напротив, на небе, среди звезд, при¬
чем люди, погибшие насильственной смертью, уходили в северное сияние, кото¬
рое и возникло из крови этих жертв IPentikdinen, 1994. S. 151).
Средний мир был земным, где жили люди и животные, а верхний - небо -
принадлежал божествам. При этом у всех саамов существовало представление
о том, что неподвижная Полярная звезда служила опорой, державшей небо, ви¬
димо, с помощью столба или дерева. На это указывают ее названия, в переводе
означающие “столп мира”, “столп неба” и т.п. Как уже упомянуто, трехмерный
мир четко изображен на ряде шаманских бубнов, однако толкование этих изо¬
бражений в определенной мере гипотетично, так как достоверных материалов,
полученных от самих саамов, об этом нет.
Реконструировать древний пантеон саамских божеств крайне трудно: очень
велико число их имен и разнообразны представления о них, во всяком случае в
том виде, в каком они дошли даже до ранних исследователей. При этом одно и
то же божество имело несколько вариантов имени. Можно полагать, что едино¬
го верховного божества у саамов не существовало (Pentikdinen, 1994. S. 152).
Одним из верховных божеств был, видимо, Юбмель или Ибмель. Именно
это божество многократно упоминалось в древних, относящихся к XI—XIII вв.
скандинавских сагах и рассказах о плаваниях на Север в эпоху викингов. Имя
Юбмеля и его культ в различных формах известны у большинства народов ура¬
ло-алтайской языковой общности, возможно, и шире (ср.: Haavio, 1965. S. 205).
Предполагается, что Юбмель символизировал жизненные силы природы.
Наряду с этим к числу верховных божеств принадлежал бог Солнца, кото¬
рый существовал у всех групп саамов (Pcntikainen, 1994. S. 152). Он носил имя
Пейвэ или Бяйвэ. Известно, что при окончании полярной ночи появление Солн¬
ца следовало приветствовать поклоном (Itkonen TJ,, 1946 в). По сохранившимся
сведениям, Пейвэ приносили в жертву белую важенку.
Бог Солнца, видимо, не был персонифицирован, а бог Грома, напротив, был
антропоморфным существом и держал в руке молот. Кольские саамы так же,
119

как и колтты, называли его Тиермес, остальные финские саамы - Укко, Укло¬
нен, у скандинавских саамов его имя было Хораквалес.
Среди древних божеств известны и женские. В старых источниках часто
упоминаются четыре богини - Мадеранна, Саранна, Юксанка и Уксакка, при¬
чем их роли не всегда ясны, но в целом их связывают с заботой о сохранении
жизни на земле - как рождением людей, так и животных. Упоминается и еще
одна богиня - Ябмеакка, властительница загробного мира.
Но самая многочисленная группа божеств или духов в древнем пантеоне бы¬
ла связана с повседневной жизнью и хозяйственными занятиями саамов. Это
были “хозяева”, ведавшие различными отраслями хозяйственной деятельности
саамов. Первое место среди них занимала Луот-хозик (“хозяйка оленей”) - по¬
кровительница оленей и оленеводства. По сведениям, полученным Н.Н. Хару-
зиным, облик ее зооантропоморфный: “ходит на ногах, как человек, и лицо че¬
ловечье, только вся в шерсти, словно олень” (.Харузин, 1890. С. 152). При благо¬
получном возвращении оленей после вольного выпаса саамы благодарили по¬
кровительницу стада словами: “Спасибо тебе, Луот-хозик, что сберегла наших
оленей”. Божествами охотничьего и рыболовного промыслов были Аккрува -
покровительница рыболовства и Мец-хозяин - хозяин леса. Покровителем дома
являлся Пырт-хозяин - домовой, местом пребывания которого служил камелёк.
Для западных саамов были характерны также представления о подземных
жителях - карликах или гномах, у которых вся жизнь шла “наизнанку” или
“вверх ногами” Они так же, как и саамы, вели оленеводческое хозяйство. У за¬
падных саамов они известны под скандинавскими наименованиями куфихтар
или илда. О них сохранилась богатая устная традиция. Согласно ей гномы очень
богаты, поведение их похоже на поведение людей, а их отношение к людям не¬
однородно: они могут помогать людям, давать им добрые советы, но могут пы¬
таться и заманить человека в свой мир и оставить его там навсегда (если он по¬
пробует их угощения). Кроме того, их подозревали в том, что они могли похи¬
тить человеческого ребенка, оставив вместо него своего “подменыша”. Эти
представления существовали у всех групп саамов СPentikdinen, 1994. S. 154).
У саамов были широко распространены реликты культа животных, в пер¬
вую очередь это касается медведя и дикого оленя. У некоторых групп саамов
медведь был тотемным животным. Во всяком случае, финляндские восточные
(инарские) саамы считали, что их соседи колтты были “детьми медведя”. По од¬
ной версии, медведь в прошлом сам был человеком, которого заколдовали, по
другой - он взял в жены женщину-саамку, от которой и произошли саамы-кол-
тты. Колтты сами считают, что медведь может превратиться в человека (и на¬
оборот). Характерно, что они не едят медвежатины.
У других групп саамов сохранились, хотя и относительно слабо, пережитки
медвежьего культа. “Медвежий праздник” подготавливался уже начиная с вы¬
хода на охоту на медведя, при этом соблюдались различные ритуалы. Поедание
медвежатины организовывалось всем поселком, но при этом на женщин накла¬
дывался ряд запретов. Кости съеденного медведя тщательно собирались и захо¬
ранивались - считалось, что это позволит ему вновь воплотиться в живого.
Многочисленны также различные предания и представления о священном
олене с золотыми рогами - Мяндаше, который, по некоторым представлениям,
также выступает как прародитель саамов. К тому же дикий олень был обязатель¬
ным спутником саамского шамана в его путешествиях в загробный мир. Шаман
(iнойда, ноайде) вообще осуществлял связь людей с потусторонним миром, мог ле¬
чить тяжелобольных и предсказывать будущее. В случае тяжелого заболевания
человека, - если он лежал в сильном жару или в состоянии комы, - считалось, что
120

Рис. 26. Внешняя сторона шаман¬
ского бубна с изображением трех¬
частной системы мироздания, окре¬
стности р. Кемь (Мапкег, 1950)
это результат попыток духов
подземного мира похитить его
душу. Чтобы спасти его, шаман
должен был послать свою душу
в потусторонний мир и вызво¬
лить оттуда душу больного.
Шаман доводил себя до состоя¬
ния транса пением, ударами в
бубен, пил настойку мухомора
или водку. Душа его воплоща¬
лась в дикого оленя {Sdiva
saroa) и отправлялась в стран¬
ствие. Этот олень и был его
“альтер-эго” Помогали нойде
в его странствиях также свя¬
щенная рыба (Sdiva guelie) и
священная птица {Sdiva loddie).
Понятие сайва {sdjva) было
распространено у всех групп са¬
амов, хотя значение его было
неодинаковым. У Кольских саа¬
мов оно связывалось с поняти¬
ем южного или юго-западного
ветра, но шире всего оно упот¬
ребляется для обозначения свя-
щепных вод - это прежде всего
проточные озера с очень чис¬
той водой и особо вкусной рыбой, лов которой был связан с различными запрета¬
ми (в частности, на участие в нем женщин) и приношением жертв “хозяину” озера.
Следует сказать, что саамы верили в существование у человека двух душ:
одна из них была неотъемлемой частью живого человека и покидала тело с его
последним вздохом. Вторая душа была '‘свободной”. Она могла покинуть тело и
без того, чтобы человек умер. Именно так происходило с шаманом, когда он
“отправлялся в странствие” Однако долгое отсутствие “свободной души” также
могло привести к смерти.
Непременной принадлежностью обрядов саамских нойдов был “магический
барабан” - бубен. Он имел в основе округлый, овальный, иногда расширенный
к верхней части обод. С внутренней стороны в ободе были две прорези, в кото¬
рые вставлялась поперечная рукоять. Обод обтягивался оленьей кожей. По¬
верхность кожи покрывалась, как уже упомянуто, изображениями трехчастно¬
го мира, символическими знаками, астральными рисунками, изображавшими
скандинавских и саамских божеств. На более поздних экземплярах встречались
п изображения Иисуса Христа. Нередко на поверхности бубна, прямо на изобра¬
жении солнца цепочкой прикреплялись медные кольца. Специальным молот¬
ком из рога оленя нойда ударял в бубен таким образом, чтобы кольца пришли
121

Рис. 27. Бубен с изображением в центре солнца в форме ромба
(рисунок X. Шанкс, 1767 г.; Member. 1950)
в движение. Удары сопровождались пением, к которому присоединялись при¬
сутствующие. По данным скандинавских исследователей, магический бубен ис¬
пользовался чаще всего при проведении сложных обрядов предсказания, в част¬
ности и для того, чтобы узнать, удастся ли охота или какое-либо иное начина¬
ние, а также при лечения больных.
В записях В.Ю. Визе сохранился рассказ известного Кольского саама-олене-
вода Василия Бархатова о нойде Михаиле Кирилловиче, жившем в 1890-е годы
R Яовозерском погосте. Нойда жил в веже с двумя женщинами, которых изби¬
рал “в товарищи*’. В их домашнем обиходе совершенно отсутствовали изделия
из железа. Желающий услышать от нойды пророчество приходил к нему с оле¬
нем. Заколов животное и сварив его мясо в медном котле, все ели оленину
"по-собачьи”, "нападком”, т.е. ртом, без участия рук. Пришедший за советом
также приглашался к трапезе, но при условии соблюдать эту манеру есть. На¬
сытившись, колдун запрягал тройку оленей, упряжь которых была расшита би¬
сером. После бешеной езды нойда начинал общение с духами.
122

По представлениям саамов, нойды обладали способностью привлекать об¬
ратно ушедших оленей, лечить болезни, наладить счастливую супружескую
жизнь, они разъясняли вещие сны и прорицали будущее. Нойцы могли также
нанести вред человеку - с помощью некой нематериальной силы, называемой
“ветряное” или “стрелы”, наслать недуги, из которых наиболее распространена
была “колотья”, т.е. лихорадка.
Особой известностью в Русской Лапландии пользовались нойды - урожен¬
цы Сонгельского погоста, которые считались способными вынимать из живых
животных сердце или печень. В других погостах боялись сонгельчан и встреча¬
ли их с почтением и страхом.
До нас дошли имена некоторых нойдов. Кроме уже упомянутого В. Бархато¬
ва, в Пазрецком погосте в 1880-е годы успешно занималась колдовством Афи-
мья Егоровна Титова, жена нотозерского уроженца Ивана Титова, которого она,
по преданию, спасла из рук нечистой силы. Фотография Афимьи Егоровны ил¬
люстрирует упоминавшийся уже труд Н.Н. Харузина “Русские лопари”
У саамов существовали языческие идолы - грубо выполненные антропо¬
морфные фигуры из дерева или камня. Они долго сохранялись вблизи саамских
жилищ или промыслов, в уединенных живописных уголках, где совершали ре¬
лигиозные обряды и жертвоприношения. Но среди культовых памятников наи¬
большей известностью пользовались сейды.
В числе первых европейцев, описавших капища саамов, был уже упомяну¬
тый И.Шеффер. В своей знаменитой “Лаппонии” он подчеркивал, что сеиды со¬
зданы не какими-нибудь искусными способами, люди находят на берегах рек
или болот каменные глыбы причудливой формы, которые и служат символом
бога Сторюнкаре и объектом поклонения.
Источники указывают на территории Кольского полуострова немалое чис¬
ло мест, где совершались жертвоприношения. Так, на полуострове Рыбачьем, в
районе Шарапова Наволока следы древнего капища найдены на плоской верши¬
не одной из прибрежных скал. Здесь же в расселине можно увидеть скопление
рогов и костей животных, некогда принесенных в жертву. В Печенгском районе
известны древние капища недалеко от зимнего Пазрецкого погоста на озерах
Сальмиярви, Ярв и др. На оз. Ловозеро, на вершине острова Колдун, в углубле¬
нии под моховым покровом в 1980-е годы были обнаружены в большом коли¬
честве полусгнившие оленьи рога, что напоминало вид капища в известном тру¬
де Шеффера.
Священными камнями-сейдами обычно были такие валуны и скалы, кото¬
рые хорошо выделялись на общем фоне ландшафта - возвышались на островах
озер, среди болот или на вершинах горных тундр. Бблыыая часть сейдов - есте¬
ственного происхождения, как отмечал еще Шеффер, хотя некоторые, очевид¬
но, воздвигались искусственно {подробнее см.: “Культовые места саамов в Ка¬
релии” в настоящем издании).
В зависимости от сходства с обликом человека или животного сейды мож¬
но подразделить на антропоморфные и зооморфные. Выразительное описание
внешнего вида антропоморфного сейда в долине р. Поной дано В.В. Чарнолу-
ским в книге “В краю летучего камня” (Чарполуский, 1972). Издали каменная
фигура напоминает приземистого человека, в печке, лицом она обращена к по¬
госту. Весь “человек” сложен из семи больших плоских камней, только голова
имеет вид усеченной пирамиды с вершиной (т.е. “лицом”), обращенной к восто¬
ку. Семь маленьких камней-прокладок вложены между большими камнями. От¬
сутствует камень, изображающий шапку. Вокруг истукана достаточно свобод¬
ного места - здесь, вероятно, происходили общие собрания старцев погоста,
123

приносились жертвы этому каменному богу, проводились гадания. Он грубо
сложен из камней, и притом так, что действительно производит впечатление бо¬
жества” (Чарнолуский, 1972. С 100-101). В настоящее время сейды можно вы¬
делить среди обычных валунов и скал, благодаря сохранившимся среди местно¬
го населения воспоминаниям, иногда по вещественным доказательствам. Так.
прямым подтверждением связи того или иного отдельно стоящего камня с
языческим культом служат следы жертвоприношений: присутствие у его подно¬
жья костей животных и птиц, оленьих рогов, находки монет и ружейных пуль.
Известно, что иногда священный камень обмазывали кровью жертвенных жи¬
вотных или рыбьим соком. По мере их высыхания считалось, что сейд “съел"
подношение.
Представления о саамах, как народе, среди которого было много колдунов,
отразились в народном творчестве соседних народов, были известны также в
Западной Европе и в Московии.
Так, в карело-финском эпосе “Калевала” говорится, что жители Севера -
Похъёлы опасны тем, что владеют чарами. Когда Лемминкяйнен направлялся в
Лапландию, мать предупреждала его:
Даже у Шекспира, в “Комедии ошибок” есть отголосок этой славы жителей
Лапландии:
Распространение христианства на территории Карелии происходило посте¬
пенно, Крещение карельского населения Приладожъя было проведено еще в
ХШ в. (1227 г.). Саамов же крестили в 1540 г., после основания монастыря в
Кандалакше. Наиболее активно их обращение в православие пошло после осно¬
вания Печенгского монастыря, когда обряды крещения были проведены сразу
в нескольких местах. Одним из них, по-видимому, стала Пазрецкая губа. По
мнению знатока края Д.Н. Островского, ритуал здесь напоминал картину кре¬
щения в Днепре, осуществленного в свое время князем Владимиром. Основа¬
тель Печенгского монастыря Трифон соорудил для новокрещенных часовню во
имя Бориса и Глеба, сыновей Владимира. Саамов Сонгельского погоста крести¬
ли на их родовых землях, у оз. Алла-Аккаярви, где в то время находилось их
зимнее поселение, получившее затем название Ристомен-сыййт, т.е. Крестовый
погост. Наконец, обитателей долины р. Печенги крестили близ места впадения
в нее р. Манны, и там в честь этого события была построена небольшая церковь
Успения.
Поклонение “русскому богу” нередко сочеталось у саамов с традициями
языческих обрядов. Они усердно посещали церковь или часовню в зимнем по¬
госте, а переселяясь весной на родовые промысловые угодья, брали с собой ико¬
ны и, прибыв на место, укрепляли их на ветвях близко расположенных от жи¬
лья деревьев. Лики святых в обрамлении весенней листвы весьма напоминали
положение древних идолов в языческом капище. Не прекращались и жертво¬
приношения сеидам.
Не ходи ты, мой сыночек,
В села далекой Похъслы,
На поля детей лапландских,
Запоет тебя лапландец
Закленет тебя терьянец,
По уста положит в угли,
В пламя голову и плечи,
В жаркую золу всю руку.
(перевод Л. Бельского),
Не сомневаюсь я,
Что это все проделки чародейства,
Что много здесь лапландских колдунов.
124

КУЛЬТОВЫЕ МЕСТА СААМОВ В КАРЕЛИИ
В Финляндии, Швеции и Норвегии саамским культовым местам посвящена
большая литература, начиная с описаний их христианскими миссионерами в
XVII в. до обобщающих работ современных авторов. Выявлены многие сотни
мест поклонения. В своем большинстве это природные объекты - горы, утесы,
камни, ущелья, пещеры, гроты и щели в скалах, озера, реки, родники, пороги и
водопады, мысы и перешейки. Лишь небольшую долю составляют искусствен¬
ные сооружения - часть рукотворных сейдов, лабиринты, жертвенные площад¬
ки. В отечественной литературе тема саамских культовых мест представлена
слабее. Описания священных гор, сейдов и лабиринтов есть в работах Н.Н. Ха-
рузина, В.Ю. Визе, В.В. Чарнолуского, ДА. Золотарева, Н.Н. Гуриной,
Ю.В. Титова, И.М Мулло, А.А. Куратова и др. Общее количество таких мест
невелико, а источники касаются в основном района Кольского полуострова, хо¬
тя география памятников шире и включает в себя Соловецкие острова Архан¬
гельской области и Карелию. Целенаправленное изучение культовых памятни¬
ков лопарей на территории Карелии, проведенное в последнее время, позволя¬
ет поставить вопросы, актуальные для изучения подобных древностей Фенно-
скандии (Манюхин, 1996. С 343-361).
Первые сведения о существовании лабиринтов на Кемских островах Белого
моря встречаются у русских авторов XIX в. (Елисеев, 1883. С. 2-16). Финский ис¬
следователь Л. Пяяккёнен, путешествовавший по северной Карелии в конце
XIX в., отмечал, что в это время еще существовали свежие воспоминания о жив¬
ших здесь ранее лопарях. Жители деревень на озерах Каменное и Кенто пока¬
зывали следы от чумов, оленьи ямы, так называемые каменки. На карге, соста¬
вленной Пяяккёненом, обозначены 35 саамских сейдов. Сейд на мысе Аккони-
еми он описал, как гладкий камень “высотой больше руки и около двух локтей
в ширину и толщину’’, на нем, “будто шапка на голове”, лежал камень помень¬
ше. Согласно преданию, на этом месте лопь прокляла “женщину с животом”, и
считалось, что “если кто камень с камня поднимет, то не будет ему покоя, пока
не поставит на место” (Pddkkonen, 1898. S. 42). В предании, возможно, отрази¬
лись традиции, связанные с культом сейдов, по которым участие женщин, тем
более беременных, в жертвоприношениях запрещалось.
А.Я. Брюсов в 1933 г. посетил так называемый Чуманный камень - пяти¬
угольный валун, лежащий на трех небольших валунах, находящийся в 20-25 км
западнее оз. Евжезеро. Фотография подтверждает искусственное происхожде¬
ние сейда (Брюсов, 1940. С. 219-220). Сходный по описанию валун на трех ка¬
мешках есть на вершине скалы у д. Высокая Нива в Заонежье. По местной бы-
личке, “его обронил черт, когда нес, и около него всегда чудится” (сообщение
В.П. Кузнецовой, 1987 г.).
К саамским культовым местам могла относиться и скала антропоморф¬
ного вида на оз. Радиол ье в Заонежье, именуемая Рад Кольским богом. По су¬
ществующему обычаю местные крестьяне раз в году, в последнее воскресе¬
нье перед Ильиным днем съезжались на остров. Во время праздника моло¬
дежь забавлялась тем, что пыталась столкнуть камень в озеро (Шайжин,
1909. С. 192-230). Это напоминает организованные в свое время христиана¬
ми по всей Лапландии кампании по уничтожению саамских культовых мест.
Во всяком случае, в отношении местного населения к камням как к “нечис¬
тым” и “инородным” сказалось представление о саамах как народе, отлич¬
ном по образу жизни, внешнему облику и верованиям, владеющем искусст¬
вом ворожбы.
125

8 БЕЛОЕ
МОРЕ
Карта 4. Саамские культов и се памятники (составлена И. Манюхиным)
а - круппые культовые комплексы, б - средние культовые комплексы, в - лабиринты, г - одиночные ссй-
ды; 1 - деревня Верхняя Губа; 2 - гора Вотговаара; 3 - озеро Енжезеро; 4-7 - острова Немецкий Кузов
я Русский Кузов, Лсдевский; 8 - остров Олешнн; 9 - мыс Ахколиеми; 19 - гора Кивакка; Л - полуостров
Красная Луда
126

В западном Беломорье записаны три предания о превращении в камни “нем¬
цев” (так поморское население именовало шведов и польско-литовских интер¬
вентов в XVII в.). По преданиям это произошло на островах Кузова, в с. Бирма
и на острове Ярославец в Чупинском заливе (Криничная, 1978, № 139-145).
“Окаменевшими братьями” считаются три гранитные скалы неподалеку от Ак-
ка-порога на р. Винча, близ Полярного круга. Мотив внезапного окаменения
людей характерен для фольклора Кольских саамов, именно так объясняют про¬
исхождение многих сейдов.
Во второй половине 1960-х годов сотрудник Карельского государственного
музея И.М. Мулл о посетил острова Кузова и открыл там два больших культо¬
вых комплекса, мелкие скопления сейдов и лабиринт. Ранее, в 1955 г. им был об¬
наружен лабиринт на полуострове Красная Луда близ пос.Чупа и осмотрены ос¬
татки лабиринта в устье р. Поньгома. Эти памятники он считал саамскими
СМулла, 1984. С. 52-81). Позже И.С. Манюхин исследовал памятники Кузовов,
и им был найден новый культовый комплекс на горе Кивакка близ оз. Пяозеро,
а М.М. Шахновичем - сходный комплекс на горе Воттоваара в средней Карелии
{Манюхин, 1996. С. 343-361; Шахнович, 1994. С. 26-35).
К настоящему времени в Карелии выявлены четыре крупных культовых
комплекса, два лабиринта, несколько групп сейдов и около десяти одиночных
сейдов. Крупные комплексы расположены на вершинах островов Русский и Не¬
мецкий Кузова и на горах Воттоваара (417,2 м) и Кивакка (499,5 м). Последние
относятся к числу самых высоких гор Карелии, а вершины архипелага Кузова
(123,4 м и 117,8 м) абсолютны по высоте в Карельском и Архангельском Бело¬
морье. Все эти памятники находятся в зонах горной тундры и лесотундры. Каж¬
дый памятник включает множество сложений из камня. Каменные конструкции
в комплексах расположены на наиболее высоких точках рельефа, где они за¬
метны издали и откуда открывается широкий обзор местности. Такая привязка
памятников и отдельных конструкций, по-видимому, отражает психологию соз¬
дателей комплексов. Наделенные одушевленными качествами камни или духи,
живущие в камнях, могли наблюдать и контролировать события в подвластном
им мире, а древнее население - заручиться поддержкой воображаемых покрови¬
телей.
Саамский сеид - это идол из камня, реже - из дерева (Manker, 1957,
S. 304—305; см. также выше). Размеры сейдов колебались от небольших камней
до громадных валунов и плит. Рукотворные сейды, как правило, состоят из
большого валуна-основы с подведенными под него снизу или положенными
сверху небольшими камнями. Изредка встречались и более сложные фигуры из
нескольких камней. Деревянные сейды имели вид врытых корнями вверх де¬
ревьев или столбов. Существовали деревянные идолы и с антропоморфными
чертами.
Лучше прочих пока изучены культовые сложения на Кузовах - архипелаге
из 15 небольших скалистых островов на полпути между устьем р. Кемь и Соло¬
вецкими островами. Границами культовых памятников на них служат с юга, за¬
пада и востока крутые скальные склоны, с севера - большие валуны-сейды. На
Русском Кузове выявлено 360 сложений, на Немецком - 339. Комплексы зани¬
мают относительно ровные, покатые к северу - по ходу движения ледника -
вершины. Их площадь приближается к 7 и 8 га соответственно. Сейды состав¬
ляют примерно 91% от общего числа конструкций, на долю каменных куч при¬
ходится около 8%, овалов - около 1%. Среди сейдов преобладают валуны с “го¬
ловками” - одним, реже 2-3 или даже более камешками наверху. Меньшие по
численности группы образуют сейды с “ножками” - это валуны, поставленные
127

Рис. 29. Сейд в святилище на горе Кивакха (фото И. Манюхина. 1991 г.)
128

на 1-6 мелких камешков, и сейды, имеющие и “головки”, и “ножки”. В пределах
памятников встречаются и естественные камни, которые могли использоваться
в культовых целях.
Несколько каменных куч выстроено на самых высоких точках вершин. Воз¬
можно, они являются своего рода структурными центрами. За исключением
двух, каменные кучи небольшие, диаметром до 1,5 м, а высотой менее 1 м.
Диаметр овалов, сложенных из небольших камней, менее 1 м. Кладки не но¬
сят следов прокала и обжига и поэтому не могут рассматриваться как остатки
очагов. В центре трех из пяти овалов Немецкого Кузова лежит камень. Для со¬
оружения комплексов использовали камни с береговой полосы и с поверхности
вершин. Хорошо заметна граница между культовыми пространствами, густо на¬
сыщенными камнями и почти полным отсутствием их вокруг. Близость компле¬
ксов по многим параметрам позволяет говорить о некоей упорядоченности, а
может быть, и планомерности в сооружении памятников. На архипелаге есть и
более мелкие скопления сеидов; два из них содержат около трех десятков сей-
дов всех трех видов и каменные кучи. В общей сложности на Кузовах выявлено
около 800 сложений.
Комплексы на вершинах Кивакка и Воттоваара могут быть охарактеризо¬
ваны только в общем виде. В культовом комплексе на Кивакке сложения наи¬
более многочисленны на самых крутых северном и восточном склонах горы и в
центре, вокруг двух небольших озер с обрывистыми берегами. На Воттовааре
основное скопление сложений зафиксировано также у вершины горы близ
озерка. В обоих случаях преобладают сейды, а среди них - сейды с “ножками”
Сейды с “головками” малочисленны. Есть здесь и овалы, а на Кивакке и камен¬
ные кучи. Одиночные сейды найдены на самой высокой горе Карелии Нуору-
нен (576 м) и горе Поссосора (обе близ оз. Пяозеро).
Сложные геологические процессы четвертичного периода в Карелии (оле¬
денение, отступление ледника, землетрясение) затрудняют разграничение есте¬
ственных и искусственных объектов. Сейды с “ножками” могут возникать в ре¬
зультате деятельности материковых льдов и выветривания. Из многих сотен ва¬
лунов Кивакки и Воттоваары к бесспорно искусственным относится меньшая
часть сложений (Демидов, 1997. С. 200-203).
С саамами традиционно связывают лабиринты - сложные конструкции из
множества камней, выложенных в виде сходящихся к центру дорожек. На всем
Севере Европы их около 500, на Белом море около 40, из них два в Карелии.
Первый - северный лабиринт расположен у границы с Мурманской областью,
на небольшом полуострове у мыса Красного, связанном с последним узкой пе¬
ремычкой, затопляемой во время прилива. Такая топография типична для час¬
ти лабиринтов Севера. Второй лабиринт находится на острове Олешин в архи¬
пелаге Кузова. По форме и размерам он близок первому. По сведениям
И.М. Мулло (Мулло, 1966; 1984), в устье р. Поньгома также существовал лаби¬
ринт, разрушенный в послевоенные годы.
Карелия - юго-восточная окраина ареала культовых саамских памятников -
выделяется именно культовыми комплексами с разными типами сложений. В
Финляндии, Швеции и Норвегии сведений о существовании таких комплексов
нет. Наиболее частыми объектами поклонения там были каменные сейды
37,4% от 1172 культовых мест). Из 172 каменных сейдов Швеции два намерен¬
но оббиты, иногда встречаются сейды с “головками” Э. Манкер, основываясь
на данных А. Генетца, М. Кастрена, Я. Фелъмана по Русской Лапландии, пред¬
положил, что искусственные сейды были больше распространены у восточных
саамов СМапкег, 1957. S. 305).
5 Прнбалтилско-финские...
129

Рис. 30. Сейд в святилище на горе Воттоввврв (фото И. Манюхина, 1991 г.)
Многочисленные конструкции из камня известны на Соловецких островах.
По своему составу они отличны от зафиксированных в Карелии, здесь много ка¬
менных куч (более 600) и лабиринтов (33). На острове Большой Заяцкий, на
вершинах Сигнальная и Сопка, на мысе Лабиринтов разнообразные сложения
образуют скопления (Мартынов, 1990. С. 268-281).
Сведения о культовых местах саамов на Кольском полуострове немногочис¬
ленны, но получены от самих саамов и содержат ценную информацию о связан¬
ных с ними поверьях и обрядах.
По рассказам саамов Экоостровского погоста, на острове на оз. Имандра был
особо почитаемый сейд (Харузин, 1890. С. 192-193). Ему приносили в жертву
столько оленьих рогов, что они полностью загромождали этот небольшой ост¬
ров. Древнее саамское капище находилось на мысе Шарапов Наволок на полуост¬
рове Рыбачий. Здесь высокую скалу рассекает глубокая трещина, на дне которой
виднелось множество рогов и костей животных. Недалеко от оз. Вакозеро, в тун¬
дре Калгойв на наволоке Калгнярг в качестве жертвы оставляли привязанного
оленя. Был ли тут сейд, саамы не говорят. Упоминается также старинное капище
в Печенге, на осенних стойбищах, где приносили в жертву оленей, овец, рыбу,
чтобы все это возвращалось в изобилии на землю. Еще одно святилище известно
в тундре Сидовар, недалеко от оз.Чалмозеро. Само озеро представлялось саамам
похожим на человеческое лицо. Сюда приводили жертвенных овец и оленей, вза¬
мен просили хорошую погоду, но больше всего сюда обращались за помощью во
время нашествия чуди. На р. Туломе было несколько жертвенных мест, ныне за¬
бытых. В дореволюционных источниках неоднократно упоминается Божья гора
близ оз. Имандра, к которой саамы относились с большим почтением, и Пент-ка-
мень около р, Печенги, в тундре Учойв. По словам саамов, это был окаменевший
колдун-нойда, во власти которого было послать хорошую или дурную погоду.

В.Ю. Визе {Визе, 1912) собрал сведения о сейдах в окрестностях озер Лово-
зеро и Имандра. На небольшом оз. Сейдозере самым почитаемым считался сейд
kuiw - скала с трещиной, подобная человеческой фигуре. В ней видели окаме¬
невшего “начальника”, которому приносили в жертву что-нибудь из пищевых
припасов, рыбу. Здесь никогда не кричали, опасались черпать воду. Три камня
на берегу оз. Сейдозеро считались окаменевшими колдуньями: матерью с двумя
дочерьми. На западном берегу оз.Умбозеро существовал настоящий сейд - leip
kieddik (хлебный камень), а в юго-восточной части озера - другой камень, кото¬
рый уже не почитают. По словам саамов, это не сейд, “а так, ворожба одна”. Ин¬
формацию В,Ю. Визе по оз. Имандра дополнили краеведы О. Комарецкая {Ко-
марецкая, 1927. С. 37-45) и В. Алымов (.Алымов, 1927. С 7-22), описавшие
17 одиночных сейдов. Это - обычные камни, с которыми связаны различные
предания, обычаи и поверья. Д.А. Золотарев (Золотарев, 1927. С. 31—32) посе¬
тил священную гору на берегу оз. Бабьего, в 35 км от Сосновского погоста. Она
заметно возвышалась над окружающей тундрой. Место жертвоприношения
можно было определить по верхушкам оленьих рогов, торчащим из-под снега.
В.В.Чарнолуский считал, что культ сейдов широко бытовал на Кольском
полуострове, о чем свидетельствует большое количество географических на¬
званий с корнем seit. В устье р. Иоканги саамы показали ученому сейд в виде
большого валуна, похожего на лопарскую тупу. Несколько культовых памятни¬
ков отмечено и на р. Поной. Близ бывшей деревни Каменка есть фигура высо¬
той 1,3 м, сложенная из больших камней, рядом с ней - овал из голышей с кам¬
нем в центре. Этот памятник считался у лопарей очень древним. У оз. Вуллияр-
вп высится особо почитаемая гора Сейдпакх - по-саамски “гора сейдов”. На ска¬
ле, обособленной от основного массива, стоит огромный валун. У подножия го¬
ры находятся два каменных столба в “три человеческих роста” с антропоморф¬
ными чертами. Саамы считали их своими предками и именовали стариком и ста-
рухой (Чарнолуский, 1972. С, 35-37,84-104). Отождествление некоторых утесов
с предками вообще характерно для саамов. Их называли Акка - мать, бабушка,
старуха - и реже Атче - старик. Такие памятники есть в Швеции и Норвегии,
Небольшая информация о сейдах на реках Вороньей и Печенге собрана архео¬
логами (Титов, 1976. С. 28-29; Спиридонов, 1982).
В сказках упоминаются сейды на островах в Ловозере и Экоострове, в Бе¬
лой губе на оз. Имандра, на озерах Щучьем и Выдозеро, морских островах Ай-
новы и Кильдин. Происхождение многих сейдов в сказках связывается с внезап¬
ным превращением людей в камни (Саамские сказки, 1980).
В зарубежных исследованиях, проведенных в северо-западной части Коль¬
ского полуострова, близ границы с Норвегией и Финляндией, упоминаются
11 священных гор, 12 озер, водопадов и источников, два скалистых утеса, два
острова и одно дерево или деревянный сейд (Мапкег, 1957).
В Мурманской области известно 10 лабиринтов в устьях рек Поноя, Умбы,
Хдрловки, Вящины, Варзины, близ г. Кандалакша на небольшой высоте над
■ровнем моря 0Гурина, 1953. С. 408-420).
Вопрос о времени возникновения культа сейдов сложен и не решается вне свя¬
зи с саамским этногенезом. Скорее всего он зародился у древнейшего населения
Фенноскандии, где камень составляет существеннейшую часть ландшафта, и был
воспринят пришлым финноязычным населением, а затем стал частью общей саам-
гкой культуры. Обилие скал, камней, которые в ходе природных процессов при¬
обретали необычную форму и местоположение, пробуждало фантазию и, возмож¬
но. желание копировать, воссоздавать вновь некоторые природные феномены.
131

О большой древности культа сеидов свидетельствуют и археологические ма¬
териалы. Отдельные каменные орудия были найдены на территории культовых
комплексов на г. Кивакка и острове Немецкий Кузов в Карелии, вершинах Соп¬
ка и Сигнальная на Соловецких островах, сейды - в Съелакерке, Сайво, Въиек-
сакоски в шведской Лапландии, В Унна Сайво вместе с куском обколотого квар¬
цита и точильным бруском найден фрагмент асбестовой керамики, в Сейтъярви
кусок асбестовой керамики лежал вместе с куском кварца и несколькими про¬
сверленными дисками слюды (Мапкег, 1957. S. 312). Тип керамики не указан, но в
целом время существования асбестовой посуды в северной Швеции лежит в про¬
межутке между II тысячелетием до н.э. и I—II вв. н.э. Хронологические ориенти¬
ры дает и высота расположения памятников над уровнем моря. С I тысячелетия
до н.э. береговые линии Баренцева и Белого морей не испытывали существенных
перемещений и имели тенденцию к регрессии. Около рубежа новой эры контуры
побережий приближались к современным (Девятова, 1976. С. 109-111). Отдель¬
ные сейды и каменные кучи архипелага Кузова находятся на высоте 2-3 м и поэ¬
тому не могут датироваться ранее рубежа новой эры. Здесь и на Соловках найде¬
ны и частично обследованы древние поселения, находящиеся в непосредственной
близости от культовых памятников - Русский Кузов I, Немецкий Кузов П, Мук-
салма I, Капорская, Соловецкая I и Андреевский Скит. Находки и высота распо¬
ложения позволяют датировать их со П тысячелетием до н.э. до примерно рубе¬
жа новой эры (Куратов, 1983. С. 199-204; Мартынов, 1990. С. 269-281).
Большинство лабиринтов на территории России находятся на высоте от
2-3 м до 7-9 м, У трех лабиринтов Кольского полуострова (Кандалакшский,
Кольский, Харловский) археологами обнаружены четыре поселения с асбесто¬
вой керамикой I тысячелетия до н.э. СГурина, 1953. С. 419). В Пильской губе
Белого моря, в центре одного сооружения была расчищена плита с остатками
кострища, в котором лежали кварцевый скребок, отщеп, кальцинированные
косточки и фрагмент асбестовой керамики (Титов, 1976. С. 6). Следовательно,
время раннего функционирования сейдов и лабиринтов примерно синхронно.
В Карелии и на Соловках их можно связывать с археологическими культурами
периода поздней бронзы - раннего железного века.
Культ сейдов оказался долговечным. У саамов Кольского полуострова он
сохранялся и в начале XX в. (Визе, 1912. С. 453^459). В 1925 г. группа престаре¬
лых терских и семиостровских саамов решила втайне приносить жертвы сейдам
в надежде, что боги помогут поднять оленеводство и даруют уловы семги (Чар-
нолуский, 1965. С. 133). О. Комарецкая, собиравшая данные о сеидах среди саа¬
мов около оз. Имандра, отмечала, что новое поколение о сейдах почти ничего
не знает, но старики верили в их чудодейственную силу (Комарецкая, 1997.
С. 39). Подобная информация записана и Д.А. Золотаревым у саамов Соснов-
ского погоста на Терском берегу Белого моря (Золотарев, 1927).
Некоторый материал о позднем функционировании сейдов дает и археоло¬
гия. Близ сейдов у пос. Луостари были обследованы остатки жилища и раскопа¬
на каменная кладка, возможно “жертвенник”. Найдены кусок бронзовой ленты,
костяная пуговица, железная рогатина, обломки фарфоровой чашки, оплавлен¬
ного стекла, множество кальцинированных костей и кованые гвозди (Спиридо¬
нов, 1982).
До последнего времени сохранились пережитки старых культов и у саамов
Швеции и Норвегии, где жертвоприношения сейдам совершались несколько де¬
сятилетий тому назад (Kjellstrom, 1984. S. 24-33).
Время использования лабиринтов короче. Память об их создателях и назна¬
чении утрачена. За рубежом эти конструкции в основном датируют более позд¬
132

ним временем, чем в России. Так, из почти 160 лабиринтов северной Швеции 100
не могут датироваться по высоте расположения раньше средневековья СKraft,
1977. S. 79-80). Лабиринты Финмаркена в северной Норвегии отнесены к
XIII—XVIII вв. 6Olsen, 1991. Р. 51-58).
В Карелии культовые памятники сохраняли свою роль, пока по соседству с
ними жили саамы. Для южной, средней и северной Карелии это время различ¬
но, поскольку в ходе столетий саамы оттеснялись все дальше на север. Еще по
актам XVI в. в западном Беломорье проживала “дикая лопь на Студеном море”,
в 1530 г. упоминается “лопь крещеная и некрещеная” на р. Шуя (Огородников,
1877. С. 70-76). Период пользования культовыми памятниками на Кузовах и Со¬
ловках ограничен временем возникновения (XV в.) и становления Соловецкого
монастыря - мощного центра православия на Севере России. Несколькими сто¬
летиями позже саамами могли еще использоваться культовые памятники в цен¬
тральной, и особенно северной Карелии, где их поселения сохранялись долее
всего. По картам XVIII в., на севере Карелии существовало еще два лопских по¬
госта - Оръезерский западнее оз. Ковдозеро и Пяозерский на юго-восточной
оконечности Ругозеро. Последний упомянут в 1716 г., тогда в нем жило 27 душ
лопарей мужского пола в 11 вежах (Харузин, 1890. С. 76). Окрестности оз. Пя-
озеро периодически посещались саамами и в начале XX в. Здесь расположены
обширные ягельники, и сюда для забоя и продажи оленей пригоняли свои стада
карелы, финны и саамы. Оленеводство в этом крае исчезло только после 1918 г.
\Никольская, 1981. С. 75-80).
В 1936 г. на оз. Тавоярви, близ вершин Нуорунен и Уккотунтури при про¬
кладке дороги найден богатый (более 20 вещей) клад серебряных украшений. В
1953 г. подобный клад обнаружен на финской стороне, близ г. Куусамо
Bjorkmann, 1957. S. 17-32; Huurre, 1983. S. 362-363). Всего в Фенноскандии най¬
дено 20 таких кладов, датируемых ХП-ХШ вв. (Макаров, 1991), их считают жер¬
твенными (Serning, 1956).
Культ сейдов характерен для всей Лапландии, и он был одной из основопо¬
лагающих черт саамской религии. Он был связан с жертвоприношениями, кото¬
рые должны были обеспечить поддержку духов или божеств. При обращении к
сеиду обычными были просьбы об удачной охоте, рыбной ловле, о помощи в
оленеводстве, в путешествии, об излечении от болезни и пр. Желание навредить
другим выражалось редко. Последний мотив встречается в Кольских сказках,
когда к колдовству, в частности - к сеидам, обращались за помощью против
врагов. По письменным источникам, у лопарей шведской Лапландии жертво¬
приношения для удачи в оленеводстве упоминаются 50 раз, пожелания успеха в
охоте - 13, в рыболовстве - 58, в путешествии - 15, о жизни и здоровье - 20 раз
Manker, 1957, Р. 316),
Жертвоприношения, как правило, совершались по определенному ритуалу с
заклинаниями, колдовством, использованием бубна. Размеры и частота жертво¬
приношений зависели от статуса почитаемого места. В особо почитаемых мес¬
тах собраны тысячи рогов оленей. По словам лопарей, рога представляли жер¬
твенную символику и клались концами вверх (Визе, 1913). Жертвовали обычно
и те части животного, которые не шли в пищу: копыта, кости, иногда шкуру.
После поедания жертвенного животного кости собирали и оставляли возле сей-
та. От птиц оставляли голову и крылья, от рыб - чешую и кишки. Считалось,
что если все кости целы, то мясо легко нарастет. Обряд имел целью воспроиз¬
водство и приумножение животных, рыб и птиц. Наряду с дикими животными
жертвовали и домашних, а также хлеб, водку, лоскутки материи, пули. За рубе¬
жом в 11 жертвенных местах X-XIV вв. найдены ювелирные вещи, монеты с
133

проделанными отверстиями, наконечники стрел* Появление этих кладов прихо¬
дится на пик меховой торговли (Zachrisson, 1984). В Карелии с жертвоприноше¬
ниями связаны упомянутый клад с оз. Тавоярви и, возможно, отдельные камен¬
ные орудия*
Жертвоприношения всегда совершались также в дни традиционных празд¬
ников, посвященных определенному божеству: богу грома Айке-Тиермесу,
солнца - Бейве или Пейве, охоты - Сгорьюнкаре. Известно, что лопари в Тор-
нео и Кеми считали сеиды воплощением именно Сгорьюнкаре. Но в целом обы¬
чай посвящать идолы высшим божествам не был особо распространенным* Да¬
ры либо зарывали в землю, либо клали на специально сооруженный алтарь из
дерева* Вдоль дороги к сейду иногда втыкали ветви деревьев, зимой - хвойных,
а летом - березы. Пространство вокруг сей да часто окружалось кольцом из
оленьих рогов и считалось священным* Посещали его только в целью принесе¬
ния жертвы* Жертвоприношения совершались мужчинами, главой семьи или
шаманом* У каждой семьи или рода существовали свои сейды, но некоторым
поклонялись целые селения {Харузин> 1890* С* 182-193)* К местам общего по¬
клонения, по-видимому, относились и крупные комплексы Карелии и Соловков.
Многие исследователи связывают сейды с культом предков* Слова сайво,
ситте, сите обозначали имя и душу умершего и одновременно сейды. Н*Н. Ха-
рузин (.Харузин, 1890* С. 183) полагал, что вера в сейд как жилище духа умерше¬
го происходит от первоначального назначения сеида как могильного памятни¬
ка* По саамским поверьям, связь между камнем и человеком очевидна, о чем
уже было упомянуто выше*
Некоторые исследователи утверждают, что сейды в горах или у озер изо¬
бражали сайво - духов-хранителей определенной семьи или рода* По саамским
представлениям, в священных горах их жило множество, один человек мог
иметь до 10-14 духов-защитников. Эти духи были как антропоморфного, так и
зооморфного вида* Сайво требовали жертв из оленьих стад, а со своей стороны
они способствовали оленеводству, охоте и рыболовству, оберегали от опасно¬
стей и порчи людей*
Большинство исследователей все же рассматривают сейды как духов-хозя¬
ев определенной территории, от которых зависела удача в промысле (Hultkrantz,
1984. Р. 110-123). Это мнение подтверждено многими этнографическими свиде¬
тельствами*
Сложным представляется и вопрос о том, были ли сейды божеством или
служили лишь его воплощением или жилищем. В источниках есть подтвержде¬
ния и тому, и другому* По-видимому, старые саамы не делали различий между
духовным и материальным, и камень мог быть как богом, так и его жилищем, и
посредником для вызова духа при жертвоприношениях. Саамы оз. Имандра на
вопрос, что есть сейд, в 1920-е годы отвечали: “Сейд есть дух, обитающий в не¬
которых, большей частью приозерных скалах, покровительствующий лопарю в
разных его промыслах и обладающий сверхъестественной силой” (Комарецкая,
1927* С. 39)* Многие саамы верили, что сейд необходимо регулярно “кормить”,
иначе он обидится и покинет место своего обитания.
Сейды расположены в местах промысловой деятельности, на путях сезон¬
ных миграций оленя и морского зверя, постоянных охотничьих и рыболовных
угодьях. В этом смысле показательно размещение крупных культовых компле¬
ксов: Кивакка и Воттоваара находятся в местах миграции и обитания северного
оленя, Кузова и Соловки - морского зверя, гренландского тюленя.
О верованиях, связанных с лабиринтами, достоверных этнографических
сведений нет. Некоторые исследователи (Н.Н* Виноградов, А.Я. Брюсов,
134

Б. Ольсен) связывают их с культом мертвых, другие - с промысловой магией
(Н.Н. Гурина) или иными обрядовыми действиями (А.А. Куратов), кое-кто рас¬
сматривает их даже как части рыболовных ловушек. При раскопках К.П. Ревой
двух лабиринтов на р. Поной в 1902 г. и А.Я. Брюсовым одного лабиринта на
Соловках в 1930 г. никаких предметов не найдено. Ю.В. Титов, как упомянуто,
нашел в центре одного из беломорских лабиринтов изделия из камня, фрагмент
керамики и кальцинированные кости {Титов, 1976. С. 6).
Разнообразие конструкций лабиринтов может свидетельствовать об их раз¬
ных функциях. В подковообразных лабиринтах иногда есть центральное соору¬
жение в виде кучи камней или крупного валуна, - возможно, жертвенник. В се¬
редине одного из лабиринтов Мурманской области обнаружен обработанный
позвонок молодого кита СГурина, 1990. С. 15).
Назначение каменных куч в культовых комплексах, очевидно, различно. В
трех кучах на Соловках обнаружены захоронения по обряду кремации, сопрово¬
ждающиеся кальцинированными костями животных и кварцевыми орудиями.
Некоторые кучи могли играть роль жертвенников. Во время поездки по
Кольскому полуострову В.В. Чарнолуский видел на вершине горы кучу голы¬
шей, обложенную рогами, концы которых были украшены лоскутками сукна и
бусами (Чарнолуский, 1965. С. 70). Такая куча-жертвенник обследована и у
пос. Луостари (Спиридонов, 1982).
В Лапландии каменные кучи сооружались также над жертвенными захоро¬
нениями оленей вплоть до начала нашего столетия. В северной Карелии в кон¬
це XIX - начале XX в. в районе оз. Паанаярви местное население могло пока¬
зать подобные “оленьи могилы”.
Культ камней распространен у многих народов. Так, параллели обнаружи¬
ваются у ненцев, у них также существовал культ священных гор и камней, по¬
читались крупные валуны в тундре, считавшиеся духами-хозяевами места. Пре¬
жде им жертвовали оленьи рога, лоскутки материи, теперь - щепотку табака,
немного вина, монетку. Черты сходства между саамами и ненцами проявляются
также в материальной культуре, изобразительном искусстве, языковых заимст¬
вованиях. Возможно, что и религиозные представления ненцев складывались
при определенном влиянии саамов.

ГЛАВА 10
ФОЛЬКЛОР, МУЗЫКАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
И ЛИТЕРАТУРА
ФОЛЬКЛОР
В фольклоре саамов ярко отразились их трудовая деятельность и бытовой
уклад, мир народных идеалов, мыслей, чувств и поэтической фантазии,
этническое самосознание народа.
Устное творчество Кольских саамов изучено еще недостаточно, хотя пер¬
вые записи фольклорных произведений сделаны уже в середине XIX в. Мало ис¬
следованы жанры саамских сказок и их художественные особенности, обойде¬
ны вниманием фольклористов пословицы, поговорки, загадки. Только музыка
саамов, ввиду ее своеобразия, больше привлекала ученых.
Первые записи фольклора от Кольских саамов сделаны финским ученым
Д.Е.Д. Европеусом в 1856 г., во время его экспедиции по Карелии и западной ча¬
сти Кольского полуострова. От кочевавших в районе с. Кузомень (Терский берег)
саамов он записал сказки из Иоканьги (20), Семиостровска (2) и Ловозера (1), а
также 3 короткие песни: две в Нотозере, одну в Имандре. Записи саамских тек¬
стов Европеус делал на саамском языке в грубой латинской транскрипции.
Первые публикации фольклорных текстов Кольских саамов принадлежат
Арвиду Генетцу. В 1879 г. в венгерском журнале “Nyelvmdomanyi Kozlemenyek”
№ 15 он опубликовал свой перевод Евангелия от Матфея на саамский язык и об¬
разцы фольклора трех диалектов Кольских саамов (Genetz, 1879). В 1891 г. в При¬
ложение к “Словарю Кольских саамов” он включил 12 сказок на иоканьгском ди¬
алекте и по одной сказке на кильдинском и колттском диалектах (Genetz, 1891).
Зачинателем сбора и изучения фольклора саамов Кольского полуострова
на русском языке по праву можно назвать видного беллетриста Вас. Ив, Неми¬
ровича-Данченко. В конце XIX в. им был опубликован ряд работ, посвященных
саамам. Так, в 1875 г. в “Известиях императорского Русского географического
общества” был напечатан его отчет “О народной поэзии лопарей”, в книгу
“Страна холода” (1879 г.) вошли два саамских предания о чуди, а также песни са¬
амов. Вас. Ив. Немировичем-Данченко было записано на русском языке более
десятка саамских преданий и легенд. Образцы саамского фольклора были
включены также в работы Н.Н, Харузина (Харузин, 1890), Д.Н. Островского
(1889), К. Щеколдина {Щеколдам, 1890), В.Ю. Визе (Визе, 1911).
В 1931 г. Тойво Итконен, виднейший финский специалист по языку, духов¬
ной и материальной культуре и археологии саамов, издал сборник фольклор¬
ных и этнографических текстов саамов Кольского полуострова (Itkonen Г./.,
1931). Все тексты (за исключением образцов иоканьгского диалекта) были за¬
писаны им во время экспедиции. В сборник включены образцы диалекта фин¬
ляндских саамов-колттов, а также тексты на кильдинском и иоканьгском диале¬
ктах. Эти тексты впервые были записаны и опубликованы на саамском языке
(с переводом на финский язык). В жанровом отношении материал очень разно¬
образен: это и исторические предания о чуди и руцах (см. С 139), зооморфные
и волшебные сказки. Т. Итконен усовершенствовал и уточнил транскрипцию
Европеуса в соответствии со своими наблюдениями над иоканьгским диалек¬
том, сделанными в 1914 г. Запись подлинных (не в переводе) саамских текстов
давала возможность изучения и осмысления их художественных особенностей,
а не только канвы сюжета.
136

Рис. 31. Сказительница Ирина Кузьминична Черных (1905 г.р.), нос. Ёна, 1972 г.
(архив Г.М. Керта)
Первое, наиболее полное собрание саамских сказок на русском языке, под¬
готовленное А. Ермоловым, опубликовано в Мурманске в 1959 г. Наряду с уже
ранее печатавшимися в разных изданиях сказками в сборник включены и сказ¬
ки из архива Мурманского краеведческого музея, в свое время собранные крае¬
ведами В.К. Алымовым и Я.И. Комшиловым. Сказки распределены по темати¬
ческим рубрикам: “Исторические сказания”, “Сказки о животных и про охоту”,
"*Сказки, были, небылицы” и “Сказки о происхождении островов”. В сборнике,
к сожалению, отсутствует справочный аппарат (где, когда, кем, от кого записа¬
ны тексты, источник, из которого взят тот или иной текст). В том же, 1959 г. в
гЗорнике “Сказки народов Севера”, подготовленном М.Г. Воскобойниковым и
Г.А. Меновщиковым, опубликовано семь саамских сказок.
В 1961 г. вышел первый отечественный сборник образцов кильдинского и
аыьгского диалекта саамского языка (Керт, 1961). Тексты были записаны
специалистами по саамскому языку Г. Кертом, В. Гудковой-Сенкевич, а также
студентами факультета народов Севера Ленинградского педагогического инсти¬
тута им. А,И. Герцена, саамками А. Антоновой, В. Железняковой и О. Матрсхи-
э: п. Наряду с текстами этнографического и исторического содержания в сборни-
te представлены различные жанры сказок, отчасти современное песенное твор¬
чество (две русские песни, исполнявшиеся на саамском языке). Лингвистическая
^ппсь текстов позволяет исследовать не только собственно языковедческие воп¬
росы, но и стилистические, и художественные особенности саамской речи.
Сбором саамского фольклора занимался известный этнограф В.В. Чарно-
— ский (1894-1969). В 1936 г. но инициативе известного фольклориста профес¬
137

сора Б.М. Соколова он был командирован фольклорной секцией Союза писате¬
лей СССР на Кольский полуостров специально для сбора фольклора саамов.
Записанные в то время В.В. Чарнолуским на русском языке “Саамские сказки”
были опубликованы только в 1962 г. Тематически сказки сборника разделены
на три цикла “Найнас (Сказки и легенды о северном сиянии)”, “Мяндаш (Мифы
и сказки о диком северном олене)” и сказки о таинственном существе Тала.
В сборнике даны краткие сведения о сказителях, но отсутствуют комментарии
к сказкам, а также паспортизация* Излишняя стилизация (“расцвечивание”)
саамских сказок на русский лад, нарушающая скупой стиль саамских сказок, а
также неоправданные авторские сентенции несколько снижают достоверность
исходного материала. В 1965 г. вышла книга В.В. Чарнолуского “Легенда об
олене-человеке”, в 1972 г. - “В краю летучего камня”. В последней автор в фор¬
ме путевых записок высказывает свои мысли о саамском фольклоре. В 1993 г.
собранные им сказки были опубликованы на итальянском языке.
В 1980 г. в Мурманске вышел сборник “Саамские сказки” на русском языке,
подготовленный Е.Я. Пацией. Составитель, критически оценив все публикации
саамских сказок, включила в сборник 173 текста. Сказки тематически распреде¬
лены на: 1) Героические и исторические сказания и сказки, 2) Волшебные сказ¬
ки, 3) Тотемно-волшебные сказки о животных, 4) Бытовые сказки. Сборнику
предпослано Введение “Сказки саамов Кольского края” с кратким изложением
истории сбора и характера сказок. Несомненное достоинство сборника в нали¬
чии комментария, где даны сведения о собирателях, информантах, времени и
местах записи каждой сказки и ее краткое содержание.
В 1985 г. в Финляндии Ю. Лехтиранта опубликовал собранные Э. Итконе-
ном “Образцы речи кильдинского диалекта” Саамские тексты в финно-угор¬
ской транскрипции записаны были Э. Итконеном от Максима Васильевича Ан¬
тонова из поселка Шонгуй в 1943 г. и даны с переводом на немецкий язык. Во¬
шедшие в работу сказки включают сказки о животных, приключенческие и
шутливые сказки - всего 19 сказок и одна песня-йойка.
В 1988 г. в Петрозаводске вышел П том “Образцов саамской речи”, подго¬
товленный Г.М. Кертом и П.М. Зайковым (Керт, Зайков, 1988). В него вклю¬
чен 51 текст фольклорного и этнографического содержания на бабинском и
иоканъгском диалектах, данных в финно-угорской транскрипции с небольшими
упрощениями.
Сказка (моайнас) - один из самых распространенных жанров устно-поэтиче¬
ского творчества саамов. Именно сказка скрашивала долгие вечера в дымных
избушках-пыртах на зимних погостах. Рассказывались сказки и в летнее время,
когда после многотрудной дневной работы саамы отдыхали в вежах и куваксах
или просто на природе.
В пантеоне саамских сказок представлены все жанры. Классификация ска¬
зок по жанрам в известной мере условна, ибо в одной и той же сказке зачастую
можно найти сочетание многих жанров. Правильнее говорить о сюжетах, моти¬
вах в сказочном творчестве. Самые древние сюжеты сказок отражают мифоло¬
гические представления саамов о Детях солнца, о Мяндаше - человске-олене и
злой волшебнице старухе Аадзь, о Найнасе - северном сиянии, о сейдах и злых
духах, а также таинственном существе Тала {Талла) (в западных диалектах
Стаяло). В сказках о сейдах проявлялись анимистические взгляды саамов об
одушевленности природы - камней, скал, деревьев, зооморфные - в сказках о
животных. Объяснение происхождения окружающих вещей и явлений находят
свое отражение в этиологических сюжетах. В сказке “Прекрасная Катерина”
героиня, бросившись в воду, превращается в ската, се игольник стал ей хвостом,
138

а бисер и бусы превратились в ракушки. Простые иголки стали песчинками, а
граненые - мойвой. В этой же сказке старик превратился в торф, а старушка -
в золу.
Рельефно выражены в сказках космогонические представления саамов о
трехступенности (трехмерности) мира. Напомним, что этот сюжет представлен
в рисунках на древних саамских бубнах.
Силам добра в сказках противостоят силы зла, воплощенные в аадзь - жен-
гцине-пауке, которая высасывает кровь, или женщине-лягушке. И добрая, и злая
стороны наделены даром волшебства и владеют сверхъестественными силами.
Своеобразного колорита и прелести полны сказки о животных, наиболее
частыми героями которых обычно являются медведь, лиса, волк, всгречаются
также и куница, песец, заяц, мышка. Хитрая лиса, как правило, выходит побе¬
дительницей доверчивых животных: медведя, волка, зайца и др. Особенно ус¬
тойчивы и распространены сюжеты о медведе-Талле. В одном из них рассказы¬
вается о незадачливом медведе-Талле, который собрал в мешок катавшихся с
горы ребят и собирался их съесть. Однако ребята его перехитрили и сбежали.
От огорчения он заплакал, а слезы превратились в смолу. В другой сказке пове¬
ствуется о его неудачной попытке жениться на трех сестрах. Во всех сказках о
животных герои наделены образом мыслей и поступками людей.
В сказках о животных проявляются следы древних верований, почитания
животных как тотемов. У саамов, по всей видимости, к ним относились олень,
ворон, лебедь, медведь, возможно, тюлень. В этом отношении они сближаются
со сказками других народностей Севера. Для сравнения можно отметить, что у
нанайцев таким животным является тигр, у нивхов — медведь и т.п.
Широко представлены бытовые сказки. В них рассказывается о необычных
ситуациях, в которые попадают их герои. И, конечно, как и сказки других жан¬
ров, они наполнены юмором, а иногда и сатирой.
Длительное проживание саамов рядом с русскими не могло не сказаться на
саамской сказочной традиции. Влияние русской сказки проявляется прежде
всего в сюжетах. Так, распространенная у саамов сказка “О попе и его работни¬
ке” — явно русского происхождения. Встречаются вследствие заимствований и
курьезы. Герой восточной сказки “Али-баба и сорок разбойников”, пришедший
через русскую традицию, у саамов в результате дословного понимания имени
(Али-баба) превратился в женщину. Персонажами ряда саамских сказок высту¬
пают такие заимствованные персонажи, как “принц”, “Иван-царевич” и др. Есть
сказки о конкретных исторических личностях, например, о Петре Великом.
Причем во всех этих сказках “антураж" сохраняется саамский. Жилье у разбой¬
ников - соратников Али-бабы - это каменная, но саамская вежа. Детали быта в
русских сказках зачастую саамские. Например, в заимствованной у русских
сказке “Чертенок” атрибуты, связанные с варкой мяса, — саамские. Русские и са¬
амские реалии быта в сказках причудливо переплетаются.
Интересно, что в текстах сказок и по настоящее время сохранились песен¬
ные вкрапления. В этом плане характерна сказка “Про ворона, тюленя и дико¬
го оленя” (Керт, 1961. С, 158). В ней повествуется о том, что у старика три до¬
чери вышли замуж: старшая за ворона, средняя за тюленя и младшая за дикого
оленя. При посещении стариком дочерей внуки встречают его возгласами-псс-
ней (исполняют песню-йойку или луввту). Дети старшей дочери, вышедшей за
ворона, поют: “Кронк, кронк, кронк, дедушка идет”; дети средней дочери, вы¬
шедшей за тюленя: “Хурьк, хурьк, хурьк, дедушка идет”, а младшей дочери:
"Хонкэр, хонкэр, хонкэр, дедушка идет” В сказке “Гриб” (сборник А. Ермоло¬
ва) лисица поет: “Калазай - акай — пырр-пырр-пырр... Такта — шарк-шарк-
139

шарк” (букв, старичок - старушка - кругом-кругом-кругом.,. косточки - шарк-
шарк-шарк). Возможно, эти ономатопоэтические (звукоподражательные) слова
представляли собой заклинания, а рассказывание таких сказок имело ритуаль¬
ное значение.
Характерным художественным приемом в саамских сказках служит мета¬
фора. Так, мать оленя Мяндаша дает наказ своему сыну: «Не бойся, сыночек,
того, кто “черен мехом шкуры” (т.е. медведь), но берегись “из щели кишки сте¬
регущего” (волк) и “из-за дерева и камня краснеющего - красноликого” (чело¬
век)» (Саамские сказки, 1962. С. 92). Медведя зачастую называют “мой братец”
или “мой дедушка”
При некоторой экономии выразительных средств, в частности - в сказках,
сравнительно мало эпитетов, для саамских сказок характерно быстрое и энер¬
гичное развертывание сюжета, изобилующего острыми ситуациями. Степень
экспрессии, интенсивности действия передастся неоднократным повторением
глагола: в сказке, герой которой очень долго шел, глагол ‘идти5 повторяется
иногда до пяти раз.
Большое место в традиции саамов занимают исторические предания (так
называемая “историческая память”). В них повествуется о героической борьбе
саамов с иноземными захватчиками. Предводитель саамов - храбрый, сильный
и благородный герой Ляйн отважно сражается с врагами; другим персонажем
таких сказаний выступает герой по имени Яял {нялл - песец). Врагами саамов
выступают либо чудь, либо руц. Причем, иод чудью понимались враги вообще,
а руцьт - это, по всей вероятности, скандинавские завоеватели (рууцы - шведы).
Во главе вражеских отрядов стояли хитрые и коварные Чудечуерьв (“Сторо¬
гий”) и Чуэтахкэм (“Имеющий силу ста женщин”). Герои и антигерои схваток
персонифицированы.
Характерно, что в борьбе с врагами саамы используют не только хитрость,
смекалку, но и волшебные чары. Так, хитроумные саамки вызвались постирать
окровавленные одежды чуди и опустили их в прорубь, отчего враги замерзли.
Хитрый саам, узнав о приближении ста руцов к погосту, предлагает каждому из
них кережку и затем спускает всю райду с обрыва, и все руцы погибают. Наи¬
более часто встречаются мотивы напускания саамскими колдунами на врагов
бури, пурги, а также превращения их в камни.
Большинство сюжетов борьбы с захватчиками локализовано на местности.
Так, хитрый саам, уничтоживший по легенде отряд руцов, жил в Кордэгсыйте
(с. Воронье). В другом случае сообщается, что “Проходили шведы через Ното-
зеро на Тулому, направляясь в Ноту. На Туломе у Падуна жил один саам” За¬
частую современное географическое название связывается с каким-либо преда¬
нием. Так, рассказывается, что саамская девушка Мазя напустила чары на плы¬
вущих но озеру 40 шведов и в результате большой трехдневной бури шведы ока¬
менели. Образовавшийся новый остров стали называть Руцсуэлл (“Шведский
остров”).
Пословицы, поговоркиу загадки, приметы - наименее исследованный жанр
саамского фольклора. Существует лишь одно специальное издание поговорок и
загадок норвежского ученого Ю. Квигстада (iQvigstad, 1992).
Т. Иткояен опубликовал в упомянутом сборнике {Itkonen Т,/., 1931. S. 145-161)
пословицы, поговорки, приметы и др., собранные в населенном пункте Патсйоки
(колттский диалект). Переводы пословиц, поговорок и пр. на финский язык по¬
мещены также в его фундаментальной работе “Финские лопари” {Itkonen T.L,
1948. II. S. 568-579). К сожалению, российские ученые не занимались сбором и ис¬
следованием этого вида устно-поэтического творчества саамов.
140

Мойки - один из древнейших жанров устно-поэтического творчества саа¬
мов. Это песни-импровизации, они не имеют четко зафиксированных слов, а
только определенный сюжет, на который исполняется песня. Своеобразие это¬
го вида песенного творчества заключается в манере пения, в частности - нали¬
чии горлового вибрато, сопровождаемого рефреном нун нун нуу, лул лул луу,
лал лал лаа, лоо лоло лоо, войн войя и т.д. Венгерский музыковед Ласло Галди
и финский исследователь музыки А.О. Вяйсянен находят аналоги йойкам саа¬
мов в мотивах обско-угорских (ханты, манси) и самодийских народов
(Kirjoittamaton kirjallisuus. I. 1963. S. 528). Для обозначения этого вида пения во
всех саамских диалектах существует термин juoikat - ‘петь йойки\ букв, “йой-
кать” В кольско-саамских диалектах этот термин в настоящее время уже не
встречается, вместо него употребляется слово луввтэ (liivte, levtt) - означаю¬
щее “петь в саамской манере” Словом лаввлэ - ‘петь’ обозначаются рифмован¬
ные песни, частушки. У шведских саамов для пения йойек употребляется также
слово vuolle (соответствующее финскому vala - ‘клятва, присяга'; мордовскому
veil - ‘слово')-
Исследованию йойек посвящены монографии Армаса Лауниса {Launis,
1908), Харальда Грундстрёма (музыкальная обработка А.О. Вяйсянена)
{Grundstrom, 1958) и труд Самули Айкио, Иштвана Кечкемети и Золтана Киш-
ша {Aikio, Kecskemeti, Kiss, 1973). Об этих нерифмованных песнях-импровизаци¬
ях музыковед М. Чулаки писал: “Саамские песни полны своеобразной прелести
и динамичности. Они настолько живы и расцвечены исполнительски, что вызы¬
вают самый непосредственный интерес. Удивления достойна также музыкаль¬
ность саамского народа... Саамы поют чрезвычайно много. Всякий сколько-ни¬
будь значительный повод вызывает к жизни если не развитую песню-импрови¬
зацию, то единичный рассказ в манере аморфного опевания. Так, старик может
часами петь своей старухе о том, как хорошо он с ней прожил жизнь; в свою
очередь и старуха отвечает ему тем же... Пастух поет об оленях, которых стере¬
жет от волков... Создаются песни шуточные, юмористические - на основе под¬
линных фактов, хотя и сильно приукрашенные...” (Чулаки, 1940. С. 116-117).
Темой, содержанием йойек для исполнителя служит все, что его окружает, -
ландшафт, фауна, флора. В импровизациях выражены мысли, чувства, настро¬
ение певца, в них слышатся шум водопада, завывание волка, карканье ворона,
щебетание птиц. В прошлом саамы сочиняли йойки и про свои божества - сей-
лы. Из животного мира наиболее почитаемы в йойках были олень и его злей¬
ший враг - волк. О медведе иногда сочиняли шутливые йойки, в них часто упо¬
минаются лосось и щука. Однако центральной темой в йойках был человек, его
судьба, повседневные заботы. Некоторые ученые различают в йойках темы па¬
стушеские, любовные, сватовства, свадьбы, разлуки и др. Н. Харузин отметил у
саамов-колттов лирические импровизации, которые молодые люди исполняли в
честь своих избранниц (Kirjottamaton kirjallisuus, 1963. S. 538).
Существует ряд запретов и ограничении на сочинение и пение йойек. Так,
запрещается сочинять йойки о самом себе. Однако, если йойка была сочинена
кем-либо другим, то ее можно исполнять и самому. Не полагалось сочинять
яойки о покойниках, по можно было исполнять йойки, которые пели о нем еще
при жизни. О детях йойкали лишь с того времени, когда они начинали ходить в
школу. Если человек очень беден, о нем также не йойкали. Женщине запреща¬
лось исполнять йойки о медведе (Itkonen Г./., 1948. II. S. 561-562).
Йойки исполняют большей частью индивидуально. Нередки случаи, когда
мелодию ведущего (лучшего исполнителя) подхватывают другие. Йойки можно
слышать во время поездок на райдах по тундре, их поют в такт гребле на л од-
141

Рис. 32. Саамский народный хор, с. Ловозеро, 1971 г. (архив Г.М. Керта)

Рис. 33. Федосья Михайловна Мошникова (1910 г.р.), пос. Ёна, 1972 г.
(архив Г.М. Керта)
ках, просто сидя в избах, вежах, куваксах. Если в сказках в большей степени от¬
ражается социальный, общественный мир саамов, его история, то в йойках яр¬
ко выражен внутренний мир человека, его переживания, чувства.
Музыкальная сторона саамских народных песен Кольского полуострова,
т.е. лады, модуляции, ладовая система, мелодика, музыкальная драматургия,
ритмика и пр.у профессионально изложена в монографии И. Травиной “ Саам¬
ские народные песни” (Травина, 1987).
У саамов бытуют также рифмованные песни и частушки. В 1950-е годы
в с. Ловозеро был организован саамский народный хор. В репертуаре хора
основное место занимают саамские песни. Помимо русских народных песен,
на саамском языке исполняются также те, которые ведущие солисты хора
сочинили сами с учетом саамских реалий и традиций. Народный хор получил
признание не только в Ловозере и в Мурманской области. Хор выступал по
Центральному телевидению, с успехом гастролировал в Финляндии, Норве¬
гии, Швеции.
В настоящее время основным музыкальным инструментом саамов служит
гармонь. Вместе с тем восстанавливаются традиционные саамские музыкаль¬
ные инструменты - завывалка (наввът), жужжалка (хоуфф), деревянные коло¬
тушки и др. Завывалка - деревянная, выструганная, определенной формы пла¬
стинка, к которой привязана нитка. С ее помощью пластинке придается враща¬
тельное движение, и она издает звук, похожий на завывание ветра (Киселев, Ки-
оыева, 1987. С. 169). В 1985 г. в с. Ловозеро был организован фольклорно-этно¬
графический ансамбль “Ойяр”, в репертуаре которого как народные саамские
песни, так и танцы.
143

Фирма звукозаписи “Мелодия’" в 1977 г* записала на пластинки восемь саам¬
ских народных песен в исполнении П.И. Коньковой (Ловозеро) и А.И. Гераси¬
мовой (Пулозеро). В 1987 г. была выпущена пластинка этой же фирмы с запи¬
сями 23 народных песен на всех диалектах саамского языка Кольского полуост¬
рова - кильдинском (исполнительницы П.И. Конькова, А.А. Пелькина,
М.А. Антонова, А.Т. Фефелова и др.), бабинского (исп. Ф.М. Мошникова,
Ф.Р. Серьгин), туломского (исполнительницы А.И. Герасимова, А.И. Мошнико-
ва и др.), иоканьгского (исполнители Г.А. Друженъков, Е.А. Горбунцова,
В.Д. Захарова, А.А. Савельева).
И в наши дни среди саамов насчитывается не один десяток замечательных
исполнителей оригинальных саамских песен.
МУЗЫКАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
Музыкальная культура саамов издавна привлекала внимание ученых, этно¬
графов, музыкантов. Причиной этого была необычайная музыкальная одарен¬
ность народа, создавшего яркое, увлекательное и во многом уникальное музы¬
кальное искусство.
О музыкальной одаренности саамов не раз писали русские и зарубежные ис¬
следователи. “Лопарь любит петь и поет почти всегда, где только ему не меша¬
ет работа или суеверный страх перед божеством. Но при рыбной ловле, при
охоте, при домашней работе, в кёгорах, во время своих путешествий он любит
петь и поет”, - писал Н.Н. Харузин (Харузин, 1890. С. 375).
Характерна запись Вас. Ив. Немировича-Данченко, сделанная в поездке по
оз. Имандра: “Лопарка, сидевшая против меня за веслами, запела, сначала тихо,
про себя, а потом и громче... Звуки были чрезвычайно оригинальные. Гортан¬
ные, тихие, но в высшей степени монотонные, они не лишены были своеобраз¬
ной прелести” (Немирович-Данченко. 1887. С. 197).
О феноменальной памяти певцов-саамов писал в свое время финский ученый
А. Лаунис, отмечавший, что исполнители саамских народных песен хранят в своей
памяти от 50 до 250 мелодий, как своих, так и из отдаленных мест (Lamis, 1908).
Музыкальная культура саамов - одна из древнейших в ряду культур народов
Севера. Народная музыка саамов Кольского полуострова представлена преиму¬
щественно произведениями песенного творчества. Самобытные музыкальные
инструменты, по-видимому, утеряны. Имеются, однако, сведения о наличии у
Кольских саамов в XVII в. бубна и однострунного смычкового инструмента, об¬
наруженного в последнее время И.А. Богдановым.
Характерной чертой саамских народных песен служит наличие в них лейт¬
мотивов, о чем в свое время писали Т. Лехтисало (Lehtisalo, 1936-1937) и К. Ти-
рен (Tire'n, 1941). Лейтмотивы четко соотносятся с появлением в тексте песен
определенных слов, которые составляют параллельную разговорному языку
лексику музыкального языка саамов. Лейтмотивы - это музыкальные символы-
рисунки гор, рек, озер и т.д. К ним же относятся темы тундры, бега оленей, оле-
ней-быков, человека, ловли рыбы и др.
Саамские народные песни исполняются обычно в очень быстром темпе. В
них ярко выражена стихия движения - бег оленей, колебание волн или движе¬
ние иглы в руках шьющего. Хорошие певцы прекрасно владеют приемами под¬
ражания в музыке голосам птиц, людей, о которых сочиняют свои песни. Мно¬
гие песни исполняются с юмором. Так, в песне “Уцц Егра” (“Маленький Егор”)
поется о незадачливом пастухе Егоре, который нс смог найти дорогу в тундре и
после восьми часов блужданий приехал на то же место, откуда выехал.
144

Большое место в песенном творчестве саамов занимает тема, основанная на
звукоподражании бегу оленей, встречаемая и в эвенкийских народных песнях.
Это универсальный элемент музыкального языка народов Севера и Сибири.
Продолжая мысль, высказанную Р. Граффом о том, что музыкальный “язык са¬
амов интернационален для всей скандинавской Лапландии” (Graff, 1954. S. 29),
можно предположить, что отдельные элементы этого музыкального языка рас¬
пространены и за ее пределами. Шведский ученый Э. Эмсхаймер писал: “Музы¬
ка саамов заслуживает особого внимания, так как содержит элементы, прине¬
сенные с их первоначальной родины” (Emsheimer, 1947).
ЛИТЕРАТУРА
Национальная литература появляется у народа с созданием письменности.
В истоках младописьменной национальной литературы, как правило, заложе¬
на “неписанная литература”, т.е. фольклор. Как и в фольклоре, в саамской
литературе отражается природа Севера, добрая и опасная для человека. Саам
чувствовал свое гармоничное единство с ней, что проявилось в традиционной
религии, верованиях, обычаях, поведении. Все это нашло отражение и в лите¬
ратуре. Конечно, не могли остаться вне литературы и думы и чаяния о добре
и зле, воспоминания о прошлой жизни, весь жизненный и эстетический опыт
народа. Среди литератур малочисленных народностей Севера саамская - са¬
мая молодая.
Зачинатель саамской литературы - Октябрина Владимировна Воронова
(урожд. Матрехина) родилась в 1934 г. в семье потомственного оленевода. С
детских лет от своей бабушки она слышала сказки, песни, предания, легенды.
Еще будучи студенткой факультета народов Севера Ленинградского педагоги¬
ческого института им. А.И. Герцена, она проявляла неподдельный интерес к
языку своего народа, к его фольклору. Вместе с другими студентами саамами
она выезжала в организованные Институтом языка, литературы и истории Ка¬
рельского филиала АН СССР лингвистические экспедиции на Кольский полу¬
остров. В родном с. Чальмны-Варрэ ею были записаны самобытные сказки
(Керт, 1961).
В 1971 г. в сборнике “Прибалтийско-финское языкознание”, посвященном
80-летию со дня рождения Д.В. Бубриха, появился поэтический перевод-обработка
на саамский язык “Сказки о рыбаке и рыбке” А.С. Пушкина. Он был сделан О. Во¬
роновой совместно с матерью Клавдией Матрехиной и сестрой Тамарой Матрехи-
ной. Ниже дан отрывок ее саамского текста и подстрочный русский перевод:
Еллинь чуйвис миеррындасьт
Каллызай я акай выэмме коадасьт
Чаццки акай сайгит - шардий,
Каллызай кылить кирти - ёрдий.
Ныть сыйй еллинь соагесьт агесь
Кил лог коллм Йиге омпяны.
Чиэвресь жыэлет ноаластман цоннкмынь,
Пылльке пыэвынихьк оайвасьт тялпаж,
Чабпесьт каджиетьк ниэллекиердинь
Кульгайдсв, выэйве выэлас тиеньтев,
Колльтэ сырмызить кидты цоннкмынь,
Ушшэ чиэнэрыэч саххышй рошкев.
Лахкала я кажихь тасьт ёррыв,
Сонн синт вадтымэнь вадт, паррк.
Жили на берегу синего моря
Старик и старуха в старой веже.
Пряла-жужжала шерсть старуха.
Старик рыбу ловил - гремел.
Так они жили в любви век свой
Тридцать три года полностью.
Выдровый жилет натянула, застегнула,
Блестящий убор на голове торчит,
На шее бусы в четыре ряда
Болтаются, голову вниз тянут,
Золотые перстни на руку натянуты,
Как гусиные лапы, сапоги краснеют.
Слуги и служанки тут крутятся.
Она их боем бьет, треплет.
145

Так в переложение сюжета сказки были тонко вплетены детали и колорит
саамского быта. И все это подано с тонким юмором. Саамский вариант сказки
приобрел самостоятельную художественную ценность.
В 1986 г. вышел первый сборник стихов О. Вороновой “Снежница”. Ее по¬
эзии присущ тонкий лиризм, она посвящает суровой красоте родного Севера
глубоко прочувствованные лирические строки:
Тундра моя - моя жюнь и любовь навсегда.
Сколько вершин у тебя, словно скатерти, ровных,
Как хорошо здесь, у неба! Да только сюда
Труден подъем среди скал и ущелий огромных.
Для О. Вороновой Север - не край экстремальных условий, тяжелой борьбы
за существование, а Родина, с ее особой неяркой красотой. Так писать о Севере
может только человек, бесконечно влюбленный в свой край, в свою природу.
Фольклорные мотивы буквально пронизывают поэзию О. Вороновой. Осо¬
бенно рельефно они проявляются в стихотворении “Чахля” о маленьких гномах,
живущих в корнях деревьев. Говоря о самом сокровенном, поэтесса вызывает
ответные чувства в душе читателя, и в этом сила ее поэтического дара.
Хорошо зная жизнь и быт своего народа, она поднимает и важные социаль¬
ные проблемы. Так, в стихотворении, рассказывающем о судьбе пастуха Егора,
она пишет:
Связать бы все пути, что вместе с ветром	Но если бы когда его спросила:
Прошел он через топи валуны, -	"Чем счастлив ты? Признайся до конца!"
Наверняка бы этих километров	Сказал бы: "Пастухом стал сын Василии,
Хватило от Земли и до Луны.	Не изменил призванию отца!"
Вслед за первым сборником вышли сборники ее стихов в Москве “Вольная
птица” (1987 г.) и в Мурманске “Хочу остаться на земле” (1995 г.). Особо следу¬
ет отметить вышедшую в 1989 г. в Мурманске первую на иоканьгском диалек¬
те саамского языка поэтическую книгу с переводом на русский “Ялла”
(“Жизнь)” Рассказ о поэтическом мастерстве О. Вороновой был бы не полон
без упоминания о переводчике В. Смирнове, бережно донесшем до русского чи¬
тателя своеобразие саамской поэзии.
Яркий самобытный талант О. Вороновой завершился внезапно на взлете ее
творчества. Первая саамская поэтесса, пишущая на родном языке, член Союза
писателей СССР Октябрина Владимировна Воронова закончила свой
жизненный путь 18 июня 1990 г. в пос. Ревда Мурманской области. Собратья по
перу - мурманские писатели - в некрологе “Памяти товарища” писали: “Среди
двенадцати мурманских писателей Воронова была не только первой саами, но и
вообще первой писательницей-женщргаой. Можно с уверенностью сказать, что
книги ее будут жить долго” Как свет угасшей звезды, на страницах журнала
“Север” (1993. № 3) появилась подборка ее ранее не опубликованных стихов
“Отчий край, Ловозерье”. В них она продолжает тему красоты родного края,
любви к своей “малой родине”.
Почти одновременно с О. Вороновой в саамскую поэзию пришел Ас¬
кольд Бажанов, потомок саама-оленевода из с. Нотозеро. Он был, как и она,
студентом факультета народов Севера, затем учился в Литературном институте
им. А.М. Горького. В настоящее время живет в пос. Ревда Мурманской области.
Стихи его на русском языке публиковались в районных, областных и республи¬
канских газетах и журналах, в коллективных сборниках; песни на слова А. Еа-
146

жанова в исполнении Ловозерского хора звучали по Всесоюзному и областному
радио. В 1983 г. в Мурманске вышел его сборник “Солнце над тундрой”. Поэзия
А. Бажанова проникнута знанием народной жизни - идет ли речь о нелегкой ра¬
боте пастуха в тундре или о своеобразии быта саамов, их идеалах, морали и
нравственности, красоте суровой природы Севера.
Характерная особенность поэзии А. Бажанова - отстаивание высокого чув¬
ства собственного достоинства саамского народа. И хотя А. Бажанов пишет
стихи на русском языке, в каждой строке его стихотворений чувствуется коло¬
рит жизни и быта саамов.
С воссозданием саамской письменности в Ловозере организовалось первое
саамское литературное объединение (1986 г.), принявшее символическое назва¬
ние “Кяййн” (“Путь”). В его состав вошли А. Бажанов. О. Воронова, Ф. Клеще-
ва, П. Конькова, Е. Коркина, М. Медведева.
Началось изучение родного языка в школах. В Мурманском книжном изда¬
тельстве в 1991 г. были изданы книжки для детей И. Виноградовой “Мун
Кан'Ъц” (“Мои друзья”), Э. Галкиной “Пеййвесь пеййв” (“Солнечный день”),
Е.Н. Коркиной “Чуррпа-уррпа”, коллективный сборник стихов и рассказов
“Пудзъенч” (“Олешек”).

ГЛАВА П
ДЕКОРАТИВНО-ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО
екоративное искусство саамов XIX-XX вв. обнаруживает значительно
большую близость с искусством малых народов приполярного Севера,
чем с искусством своих южных, земледельческих народов* Оно было свя¬
зано в основном с изготовлением утилитарных изделий, необходимых в полуко¬
чевом быте (Искусство религиозно-культового назначения отражено в поздних
материалах слабо.) В прикладном искусстве саамов основное место занимают
различные виды орнаментаций при незначительном распространении в нем
скульптурной пластики. Орнаментом у саамов украшались предметы одежды,
домашняя утварь, а также инвентарь для оленеводческого, рыболовецкого, лес¬
ного и охотничьего хозяйства,
При изготовлении и художественном оформлении вещей саамы использова¬
ли все доступные в условиях Приполярья материалы: кожи и шкуры домашних,
лесных, морских животных и водоплавающих птиц, а также шерсть (овечью),
кость, дерево, бересту. Широко применяли они также покупные материалы -
сукно, бисер, бусы, перламутр, металлические бляшки и др, Кольские саамы
знали множество технических приемов орнаментации: меховую мозаику, роспи¬
си по коже, различные виды аппликации, шитье бисером, художественное вяза¬
ние, плетение и тканье, а также резьбу по дереву, бересте и кости*
Для всех перечисленных видов декора характерна общая черта - исключи¬
тельное преобладание в них геометрического орнамента {Волков, 1939). Изоб¬
разительная тематика, включавшая в себя мотивы птиц, животных и др., отра¬
жена слабо*
Меховая мозаика Скыррьи') у саамов Кольского полуострова, как и других
народов Севера Евразии, представляла традиционный вид декорирования изде¬
лий* Она была известна также зарубежным саамам {Itkonen Г./., 1948)* По пред¬
положению исследователей (Королеват 1967; и др.), распространение меховой
мозаики у финно-угорских народов Севера (хантов, манси, коми-ижемцев) свя¬
зано с влиянием на них ненецкого искусства* Саамская меховая мозаика также
обнаруживает большее сходство с ненецкой мозаикой, чем с угорской, при этом
в ней есть и свои, специфические черты.
В прошлом саамы украшали меховой мозаикой в основном такие бытовые
изделия, как различные по форме и назначению сумки (вусс' (переметные, жен¬
ские и др.), а также меховые коврики* Орнаментация же наплечной одежды ме¬
ховой мозаикой, в отличие, в частности, от самодийских и угорских народов, им
была почти неизвестна. Исключение составляла лишь меховая обувь - каньги и
яры, которые иногда шились из черно-белых полос меха. Украшение меховой
мозаикой обуви (бурок, пимов, домашних туфель) у них распространено и в на¬
стоящее время,
Основными материалами для мозаичных узоров у русских саамов были об¬
щеупотребительные у всех народов Севера шкурки, снятые с ног оленя - кой-
бы, камусы, а также куски меха со лба (кялляга) и хвостовой части оленя* Для
орнаментов саамы использовали кусочки белого, серого, коричневого и черно¬
го меха. Применяли саамские женщины и шкурки водоплавающих птиц, из ко¬
торых шили мозаичные коврики, а также изготовляли небольшие мешочки для
хранения мелких вещей. Из шкурок водоплавающих птиц шили сумочки и об-
148

Рис. 34. Меховые каньги и узорные оборы к ним (из коллекции МАЭ; фото Г.В. Рапацкой)
ские угры (Кулемзин, Лукина, 1977). Для мозаичных орнаментов саамы исполь¬
зовали также замшу, нерпичий и тюлений мех, цветное сукно.
Техника исполнения мозаичных узоров у Кольских саамов обычно была сле¬
дующая: ножом вырезали каждую отдельную фигуру будущего орнамента, за¬
тем заготовки сшивали с мездровой стороны вместе и прикрепляли к изделию.
Для получения контрастных узоров темная шкурка накладывалась мехом на
мездровую сторону светлой и так вырезались одновременно две одинаковые
фигурки.
Существовала и иная техника - декорирование вещей одноцветными, в ча¬
стности - серыми меховыми кусками. В этом случае каждую вырезанную но¬
жом фигурку нашивали прямо на фоновой (ровдушный) материал изделия. Эта
разновидность техники была, в сущности, аппликационной.
Интересно, что у саамов почти не встречалась техника вырезания при помо¬
щи трафарета меховых ленточных фигурных полос. Как известно, для мозаики
угорских и самодийских народов Сибири она наиболее характерна (Иванов, 1963;
Королева, 1967). Узоры саамской мозаики, как и у европейских, канинских нен¬
цев, состояли в основном из простейших геометрических фигур - крупных прямо¬
угольников, палкообразных фигур, квадратов, треугольников, ромбов. Более
сложные мотивы, в основе которых лежали изобразительные элементы - рого¬
видные узоры, а также ромбы, поставленные на треугольное основание (так на¬
зываемые “головки”), которые были чрезвычайно распространены в угорской и
ненецкой мозаике Западной Сибири (Иванов, 1963; Королева, 1967; и др.), у саа¬
мов встречались крайне редко, и они их называли “ненецким” узором.
Неизвестны саамам также и характерные для сибирских народов розеточ-
ные одиночные мотивы сложного строения (Чернецов, 1948; Иванову 1963). В
настоящее время под влиянием коми-ижемской меховой мозаики Кольские саа¬
мы стали вводить в орнаменты изобразительные мотивы - оленей и их головки
149

{Грибова, 1980). Ими украшается меховая обувь коми-ижемского типа (бурки
и др,), а также небольшие настенные декоративные панно (Косменко А1993).
По сравнению с меховой мозаикой других североевразийских народов, саам¬
ская отличается более низким техническим и художественным уровнем испол¬
нения.
Кольские саамы любили украшения из сукна на меховых изделиях. Исполь¬
зовали обычно красное и желтое сукно, иногда добавляли кусочки синей или
черной ткани.
Меховые изделия, такие, как капор, печбк, рукавицы, обувь (яры, каньги),
украшались сукном двумя способами, Первый заключался в том, что в констру¬
ктивные швы изделия вшивались узкие полоски цветного сукна. Такими же по¬
лосками ткани, слегка выступающими из-под швов, обрамляли иногда и мехо¬
вые мозаичные узоры.
Второй, очень распространенный прием украшения сукном - это суконные
подвески из “пучка” равновеликих разноцветных треугольников, которые при
помощи кожаных ремешков с нанизанными на них бусами прикреплялись к ве¬
щи. Небезынтересно отметить, что если декорирование швов цветными сукон¬
ными кантами было широко известно, как русским и зарубежным саамам, так и
другим народам Севера, особенно в северо-западной части Сибири, то украше¬
ния в виде треугольных подвесок - специфическая черта искусства только рус¬
ских саамов и живущих за рубежом саамов-колттов. Ряд косвенных данных по¬
зволяет считать, что в древние времена у Кольских саамов такие подвески изо¬
бражали стилизованные лапки водоплавающей птицы и, очевидно, имели, по
крайней мере на одежде, не только художественное, но и магическое значение.
Меховые (детские капоры) и другие изделия (оленья упряжь) наряду с суконны¬
ми треугольными подвесками украшались также “бахромой” из узких полосок
цветного сукна, которые пришивались к предмету одним их концом. Подобная,
свободно свисающая с изделия “бахрома” использовалась как декоративный
элемент и финляндскими саамами, ненцами, а также другими самодийскими на¬
родами (Itkonen T.I., 1948; Прыткова, 1970).
Росписи по коже {ровдуге) имели у саамов, как, впрочем, и у народов Сиби¬
ри, глубокие исторические корни. Представление о наиболее старинных роспи¬
сях дают шаманские бубны шведских, норвежских и финляндских саамов, дати¬
руемые XVII-XVIII вв. Рисунки на них были выполнены краской из ольховой
коры {Мanker, 1950; 1971; Itkonen T.L, 1948). У Кольских саамов ритуальные буб¬
ны к концу XIX в. уже не сохранились, хотя письменные источники подтвержда¬
ют их существование в прошлом и у этой группы саамов.
У Кольских саамов традиция росписи кожи узорами дольше сохранилась на
скатертях, изготовлявшихся ими весьма оригинально из ровдуги и бересты. По¬
добные скатерти не были известны ни зарубежным саамам, ни другим народам
Севера Евразии. У русских саамов, как отмечал Т.И. Итконен, они стали выхо¬
дить из употребления уже в начале XX в. {Itkonen T.I.f 1920). Поэтому об их ор¬
наментации нам известно немного. Имеющиеся в музеях единичные экземпля¬
ры скатертей сшиты из 4-6 и более прямоугольных кусков бересты, которые
соединялись между собой с помощью широких ровдужных лент, что позволяло
их складывать. Роспись на них состоит из раппорта ромбов и квадратов. Узоры
выполнены красной краской, получаемой, очевидно, из ольховой коры. Сохра¬
нившиеся образцы росписей на саамских скатертях отличает высокий уровень
технического мастерства.
На рубеже XIX-XX вв, и в более позднее время была очень распространена
орнаментация изделий - аппликацией. Ее техника одинакова у всех народов Се¬
150

вера. Узорные ленты, а также одиночные мотивы нашивались очень мелким
верхошвом или же наметкой на контрастный по отношению к орнаментальным
фигурам фон изделия. Аппликациями русские саамы украшали самые различ¬
ные предметы: зимние капоры с суконным верхом, летние рубахи {юпы, мат-
цайки), каньги, берестяные скатерти, колыбели, хозяйственные и охотничьи
сумки, оленью упряжь, чехлы для ружей и т.д. Характерной чертой саамских ап¬
пликаций было то, что в них использовались различные декоративные матери¬
алы и их сочетания. Наряду с наиболее распространенными, как и у других на¬
родов Севера, аппликациями сукном по сукну и кожей по коже саамы также
применяли аппликации из сукна на оленьей коже (меху), из меха на коже, даже
из кожи на бересте. Кроме того, аппликаций дополняли иными декоративными
материалами - цветным бисером, перламутровыми пуговицами, позументом
и т.д. Следует отметить, что такого разнообразия декоративных материалов в
аппликациях не знали на рубеже XIX—XX вв. даже наиболее близкие к Кольским
саамам народы северо-западной части Сибири, у которых техника аппликации
также была широко распространена (Иванов, 1963).
Мотивы саамской аппликации состояли, как и в других видах декора, преи¬
мущественно из простейших геометрических мотивов - прямых линий, зигза¬
гов, треугольников, квадратов, ромбов, но, кроме того, были и нехарактерные,
в частности для меховой мозаики, узоры сложного строения - звездчатые розет¬
ки, ромбы с крупными треугольниками на углах, а также квадраты с большими
крестами, ромбы, круги. Большое распространение в саамских аппликациях, в
частности из кожи по коже, получили еще и оригинальные ленточные узоры,
верхняя часть которых вырезалась в виде раппорта дуг; саамы называли их “по¬
лумесяцами” (мяннбяля).
Для аппликационных узоров характерны три разновидности композиций:
бордюры, одиночные мотивы и зональные орнаменты. Таковы общие черты
аппликационных орнаментов у Кольских саамов.
Аппликациями традиционно украшались зимние меховые головные убо¬
ры - капоры. Их внешняя сторона шилась из синего, реже - черного сукна. Ор¬
наментировались аппликациями они однотипно - горизонтальной лентой из яр¬
ко-желтого сукна, вырезанной в виде высоких и крупных треугольников. На
мужских капорах бордюр из треугольников шел по очелью и боковой части
убора, тогда как на женских (девичьих) он обрамлял их полностью, кругом.
Кроме того, на мужских капорах ниже аппликационной ленты пришивали еще
и ряд белых перламутровых пуговиц и прямоугольный кусок красного сукна с
бисерным шитьем. У девичьих капоров, напротив, лишь “донышко” - верхняя
часть убора украшалась бисерной вышивкой в форме большого креста в круге,
который имел, очевидно, значение оберега.
Интересны аппликационные узоры, выполнявшиеся кожей по коже, на дет¬
ских люльках. Боковые части обтянутых кожей колыбелей украшались посере¬
дине бордюром из “полумесяцев”, тогда как изголовье и ножная часть, часто и
покрывало декорировались одиночными мотивами: встречались крупный ромб
с двойными острыми шипами на его внешних сторонах, зубчатый круг, а также
квадрат с длинным прямым крестом, имевшим стреловидные утолщения. Эти
изображения на саамских люльках имели, можно полагать, не столько декора¬
тивное, сколько магическое значение.
Вышивки бисером у польских саамов в XIX в. и позже были самым распро¬
страненным видом украшения текстильных изделий в то время, как уже отме¬
чено, зарубежным саамам, исключая живущих в Финляндии колттов, вышивка
бисером вообще не была известна.
151

Рис. 35. Саамский узорный женский пояс (а) и кушак (б) (из коллекции РЭМ)
Судя по всему, бисер, как декоративный материал, стал распространяться
среди Кольских саамов только в позднем средневековье. Об украшении бисером
саамской одежды первым из российских авторов упоминает Н.Я. Озерецков-
ский (Озерецковский, 1773). По его сведениям, русским саамам бисерное шитье
было уже хорошо знакомо в XVIII в. Бисер саамы получали в это время, оче¬
видно, от русских купцов в обмен на пушнину.
Можно полагать, что бисерное шитье заняло место более старинной тради¬
ции - вышивки оловянной нитью, которая, по мнению ученых, была известна в
Лапландии издавна. О существовании вышивки оловянной нитью у российских
саамов во второй половине XVIII в. писал, в частности, исследователь того вре¬
мени И. Георги (Георги, 1776). У зарубежных саамов вышивка оловянной ни¬
тью сохранилась до наших дней (,Nickul, 1970. S. 290, 291; Manker, 1971. S. 155;
и др.). Кроме того, сравнение образцов бисерных вышивок с опубликованными
в печати вышивками оловом показывает, что они сходны между собой даже в
деталях орнамента. Следует полагать, что именно тем, что саамское бисерное
шитье во многом продолжило традицию вышивки оловянными нитями, объяс¬
няются его оригинальные орнаменты. Они отличают это искусство саамов от
бисерного шитья всех других народов Севера.
В XIX - начале XX в. саамы украшали бисерным шитьем многие предметы:
головные уборы (капоры, девичьи перевязи, женские шамшуры), пояса, каньги,
оборы к ним, игольницы, кошельки, сумки, люльки, детали оленьей упряжи.
Техника украшения бисером состояла из предварительного нанизывания
разноцветного бисера на сухожильные нити, затем поперечными нитями их
152

прикрепляли к декорируемому изделию, В цветовой гамме ведущую роль играл
белый бисер, он обычно сочетался с бисером голубого, синего, желтого, иногда
зеленого цвета. Бисерные низки саамские женщины особенно любили приши¬
вать на красное сукно.
Мотивы многочисленных вариантов бисерных орнаментов состояли как
из известных нам уже по другим видам техники простейших прямолинейно¬
геометрических узоров (треугольников, ромбов и др.), так и из многочислен¬
ных орнаментов криволинейных очертаний- К последним относились вариан¬
ты дугообразных и розеточных узоров, в частности - звездчатых кругов, эл¬
липсов и некоторых других, имевших сложную трактовку. Своеобразной чер¬
той бисерных узоров, как геометрических, так и криволинейных были петле¬
образные украшения на углах (или выступающих частях) орнаментов. Их
происхождение было, видимо, связано с древней традицией вышивки оловян¬
ной нитью. При этой технике петля на углах орнамента определялась самой
жесткостью нити. Такая техника с соответствующим орнаментом сохрани¬
лась у западных групп саамов и в наши дни. У Кольских саамов вышивка ме¬
таллической нитью исчезла, но орнаментальный ее элемент в форме петли
сохранился в бисерном шитье.
Для бисерной вышивки наряду с геометрическим орнаментом характер¬
ны и изобразительные мотивы. Среди них наиболее типичны крайне стили¬
зованные антропоморфные фигуры с раскинутыми в стороны руками, а так¬
же узоры, изображавшие отдельные части животного или птицы; например,
схематичные лапки водоплавающей птицы или мотивы, отчетливо напоми¬
навшие оленьи лобики с ушками. У ловозерских саамов и поныне существу¬
ет обычай в связи со смертью кого-либо из близких родственников вешать
на стену избы снятую со лба оленя шкуру с ушками. Поэтому возможно, что
у названных изобразительных “оленьих” мотивов была символическая осно¬
ва. Схематичные антропоморфные изображения имеют стилистическое
сходство с образами человеческих фигур, которые на бубнах XVII-XVIU вв.
скандинавских саамов олицетворяли различных духов, в том числе духов
плодородия. Небезынтересно в этой связи отметить, что в бисерном шитье
XIX-начала XX в. антропоморфными фигурами таких очертаний Кольские
саамы декорировали в основном головные уборы: мужские капоры и жен¬
ские шамшуры.
В бисерном шитье, как и в аппликациях, в одном изделии часто сочетаются
бордюрные и одиночные узоры, что особенно характерно для женских шамшур.
Эти кичкообразные головные уборы состояли из трех частей - мягкого чепчи¬
ка, высокой и сильно загнутой в сторону лба копытообразной “короны” и пол¬
ностью прикрывающего сзади шею “позатылъника”. Лицевая часть короны де¬
корировалась бордюром из раппорта антроморфных фигурок, а тыльная сторо¬
на украшалась либо одной крупной геометрической фигурой (ромбом с крупны¬
ми треугольниками на углах, лучистой окружностью и др.), либо вертикальным
рамочным бордюром, располагающимся в центре этой части убора. Боковые
части шамшуры орнаментировались крупными одиночными геометрическими
мотивами: многослойной розеткой, треугольником, ромбом, свастикой. Бисер¬
ный орнамент на позатыльниках состоял из бордюра: например, раппорта ром¬
бических фигур, порой встречались раппорты антропоморфных и иных изобра¬
зительных мотивов*.
* Более подробно об орнаментах саамского бисерного шитья на шамшурах см.: Косменко Л.,
1993. С. 69-81.
153

Рис. 36. Бисерное шитье на женском головном уборе - шамшуре, с. Ловозеро, 1982 г.
(фото Г.В. Рапацкои)
Саамские женщины занимались узорным вязанием, но оно у них в про¬
шлом было менее развито, чем охарактеризованные выше виды прикладно¬
го искусства. Шерсть, которую они получали от овец белого цвета, красили
естественными, позже анилиновыми красителями. Варежки, чулки, носки,
фуфайки, летние головные уборы типа колпаков саамские женщины вязали,
как и другие народы Европейского Северо-Запада, одной иглой или на спи¬
цах. При вязании на спицах, как неоднократно подчеркивали юго-западные
(бабинские) саамки, они пользовались “карельским способом”, при котором
нити так укладываются на спицу, что сложные узоры не получались. Поэто¬
му местные саамские вязаные изделия своей орнаментикой резко отличают¬
ся от изделий русского и коми-ижемского населения Кольского полуостро¬
ва, Они украшались обычно лишь зональными узорами, состоявшими из рап¬
порта простейших фигур: зигзагов, треугольников, диагональных линий.
Реже встречались бордюрные орнаменты. Саамские вязаные изделия отли¬
чались яркой расцветкой рисунка, где красный цвет в числе других был
основным.
Навыки плетения и тканья у саамов уходили в древние, частично, воз¬
можно, и в первобытные времена. Еще в XIX - начале XX в. изготовление
узорных поясов было любимым рукоделием женщин, и эти изделия находи¬
ли широкое применение. Кушаки и пояса различной ширины были необхо¬
димой принадлежностью плечевой одежды, служили завязками капоров,
оборами для канег, использовались при поездках для крепления детских лю¬
лек, сумок и других предметов саамского обихода. Изготовляли их различ¬
ными способами: узкие пояски плели на руках, более широкие - с рисунком -
ткали с помощью иглы, напоминавшей челнок для плетения сетей. Но наи¬
более распространенным было тканье узорных поясов на бердечке. В про¬
шлом, согласно письменным источниками, орнаменты тканых поясов и их
колорит различались не только по местностям, но и в зависимости от пола и
возраста их носителей. По современным материалам такие различия уже
154

почти не прослеживаются. Сохранившиеся кушаки для одежды и пояски-
оборы демонстрируют большое разнообразие вариаций геометрического, в
основном ромбического орнамента часто сложного построения, и отличают¬
ся совершенством технического мастерства. Оригинальный вид женским ку¬
шакам придавали наглухо пришитые к ним кошельки с ярким бисерным и
аппликационным орнаментом, а также подвески из медвежьих зубов. Пос¬
ледние считались оберегом от болезней.
Наряду с примитивными способами тканья в прошлом у саамов Кольско¬
го полуострова существовало также ткачество на станке, причем верти¬
кальном. На нем изготовляли шерстяные покрывала. Вертикальные ткацкие
станы были известны не только российским саамам, они и ныне сохраняются
также у колттов и норвежских лопарей. У соседних с саамами народов Рус¬
ского Севера вертикальных станов нет, однако у русских они довольно долго
сохранялись в Рязанской и Тульской областях для изготовления некоторых
типов одежды. Кроме того, на вертикальном стане ткали ковры в Курской,
Орловской областях, а также на Украине (Лебедева, 1956). Вопрос о происхо¬
ждении вертикального стана у российских саамов требует дополнительного
изучения.
Берестяные и деревянные изделия, различные по форме и назначению, в
условиях полукочевого быта находили у саамов широкое применение. Это бы¬
ли чаши, коробы, туеса, солонки, упоминавшиеся выше скатерти. В настоящее
время с ними можно познакомиться лишь по музейным коллекциям. Саамские
берестяные изделия, изготовлением и орнаментацией которых занимались в
прошлом девушки, делались из широких пластов бересты; данных о плетеных
изделиях из бересты нет.
Берестяные изделия орнаментировались различными способами: контур¬
ной резьбой по поверхности и профилировкой краев, аппликацией (берестой
по бересте и кожей по бересте), а также художественным шитьем из сосно¬
вых корней. Эти виды техники орнаментации, по всей вероятности, очень ар¬
хаичные.
Декорировались берестяные изделия геометрическими узорами из зигзагов,
треугольников, квадратов с петлевидными элементами на углах, а также из пе¬
рекрещенных кругов.
Хорошо владели Кольские саамы также искусством художественной обра¬
ботки дерева. Как и у других народов Севера, она представлена объемной и
плоскостной резьбой, с преобладанием последней.
Объемная художественная резьба, по материалам XIX - начала XX в.,
использовалась для украшения бытовой утвари (посуды, грабилок для сбора
ягод). Некоторые из этих изделий имели ассоциативное сходство с орнито-
морфными образами. Предметы объемной резьбы дополнительно деко¬
рировались орнаментом. Объемная резьба встречается и в намогильных
сооружениях - это скулыггурки птиц на крестах. В целом объемная резьба
Кольских саамов сходна во многом с резьбой других народов лесной зоны
Европы.
Изделия, украшенные орнаментальной резьбой, у русских саамов чрезвы¬
чайно разнообразны. Ее можно было видеть на орудиях женского труда (прял¬
ках, веретенах, пряслицах, катушках для сухожильных нитей, досках для разре¬
зания шкур, вальках, коробах для мелких вещей), предметах промыслового хо¬
зяйства: оленеводческого (дощечки-метки для оленей), лесного (орудия для сня¬
тия коры, пестики для размягчения коры), рыболовного (иглы для вязания се¬
тей и поплавки для неводов). Такого разнообразия орнаментированных резьбой
155

а
Рис. 37. Резьба по дереву
- ягодная грабилка, с. Ловозеро 1чфото Г.В. Рапацкой, 1982 г.); 6 - край “тарелки” для мяса (рыбы).
Контурная резьба, тамговый знак, Нотозерский погост, 1917 г. (из коллекции РЭМ)
предметов обихода не знала традиционная культура южных соседей саамов ( ка¬
рел, вепсов, русских и др.).
Техника исполнения орнаментальных узоров на деревянных изделиях была
различной: в известной мере применялась профилированная и контурная резь¬
ба, сходная с орнаментацией берестяных изделий. Однако излюбленным видом
декорирования дерева у Кольских саамов была трехгранно-выемчатая резьба,
распространенная и у других народов Европы и Западной Сибири,
Основная часть мотивов резьбы по дереву состояла из уголков и треуголь¬
ников, составлявших бордюры, идущие на изделиях в горизонтальном, верти¬
кальном и диагональном направлениях. Наряду с бордюрами на деревянных
предметах встречались геометрические узоры зонального построения, а также
156

Рис. 38. Костяные затворы для сумок. Контурная резьба, плетеночный орнамент
(Itkonen Т1948; рисунок В.А. Базегского)
рисунки, расположенные на орнаментальном поле без определенного порядка.
Поверхность многих изделий оформлялась одним или двумя крупными мотива¬
ми, такими, как пятиконечные звезды, концентрические круги, кресты (прямой,
косой, православный) и др. Подобные одиночные мотивы, встречавшиеся, на¬
пример, на дощечках-метках для оленей, поплавках для неводов, орудиях лесно¬
го хозяйства, имели, возможно, символическое значение.
Кроме того, на различных по назначению предметах часто встречались там-
говые знаки, которые порой полностью покрывали поверхность изделия: на¬
пример, наружную сторону плоской подставки - “тарелки” для мяса или рыбы.
Традиция резьбы по бересте и дереву у саамов восходит к наиболее древним
пластам их художественной культуры.
Изготовление изделий из кости - традиция, как известно, очень древняя
и характерная также для сибирских народов. Хотя в настоящее время саам¬
ских традиционных предметов из кости сохранилось очень мало, однако и они
позволяют утверждать, что в прошлом были распространены две разновид¬
ности художественной обработки этих изделий. Это - собственно орнамента¬
ция и резьба фигурных накладок для ремней. Последними в прошлом украша¬
лись мужские кожаные ремни, правда, в XIX - начале XX в. костяные наклад¬
ки на ремнях стали все чаще заменяться покупными металлическими бляшка¬
ми. Сохранившиеся образцы костяных ременных наборов показывают, что
часть из них почти полностью повторяет формы костяных накладок для рем¬
ней I тысячелетия н.э., которые были обнаружены археологами на стоянках
острова Кьельмо (в 100 км от Кольского полуострова) и принадлежали, види¬
157

мо, предкам современных саамов (Solberg, 1909). К сходным с древними ре¬
менными украшениями относились костяные бляшки в виде квадратов и ок¬
ружностей. Наряду с ними в XIX - начале XX в. ремни Кольских саамов укра¬
шались также накладками с сердцевидной сквозной прорезью и шиловидны¬
ми внешними краями. Они повторяли форму ненецких ременных бляшек, сде¬
ланных из металла.
Орнаментальная резьба по кости у Кольских саамов выполнялась той же
техникой, что и резьба по дереву (профилировка краев, контурная и трехгран-
но-выемчатая резьба). Ею украшались в основном женские бытовые предметы:
затворы сумок, игольницы, крюки для колыбелей, пряслица и др. Но встреча¬
лась она у них и на хозяйственных изделиях, в частности - на рукоятках различ¬
ных по назначению ножей и ножнах, а также пороховницах, костяных деталях
“имальниц” для отлова оленей и т.д.
Орнаменты на кости вырезали кончиком ножа, для этого ее предваритель¬
но долго вываривали в воде.
Большинство мотивов, характерных для костяных изделий, не отличалось
от орнаментальной резьбы по дереву. В основном - это уголки, зигзаги, тре¬
угольники, которые образовывали бордюрные орнаменты. Многочисленны на
них также различного рода кружковые (концентрические круги, круги с точкой
в середине, круги с лучами) и точечно-ямчатые узоры. Они служили либо до¬
полнительными элементами основных прямолинейно-геометрических мотивов,
либо были самостоятельным, обычно зональным орнаментом на поверхности
вещи. Прямолинейно-геометрические узоры могли представлять не только бор¬
дюрные и зональные композиции: иногда они беспорядочно разбросаны на по¬
верхности предмета. Сходным образом располагались рисунки на костяных из¬
делиях также у обских угров.
Кроме того, в саамской резьбе по кости XIX в., в частности на затворах
сумок, выделяется оригинальный пласт орнамента - так называемая ленточ¬
ная плетенка, истоки которой у русских и зарубежных (скандинавских, фин¬
ляндских) саамов, очевидно, связаны с раннесредневековой культурой скан¬
динавов.
В наши дни художественное творчество у Кольских саамов хотя и сохраняет
свои традиции, но уже в значительно измененном и редуцированном виде. Уш¬
ли в прошлое такие виды занятий, как росписи по коже, резьба по кости, бере¬
сте, дереву, а также тканье на ткацких станах и на бердечках. В то же время со¬
храняются шитье бисером, меховая мозаика, аппликации. Ими Кольские жен¬
щины орнаментируют в основном пришедшую на смену традиционным ярам и
каньгам обувь коми-ижемского типа - пимы, бурки, домашние туфли, заимст¬
вуя иногда при декоре этих изделий и мотивы ижемского искусства. В незначи¬
тельных размерах сохраняется плетение красных шерстяных поясков для креп¬
ления меховой обуви производственного назначения (тоборок), а также узорное
вязание варежек, носков и других изделий.

о данным переписи 1989 г., на территории Советского Союза насчи¬
тывалось 130 929 человек карел. Ббльшая их часть живет в настоя¬
щее время в Республике Карелия (78 929 человек) и значительная
группа так называемых тверских карел - в Тверской области (23 169 чело¬
век). Карелы расселены в Мурманской (3 505 человек) и Ленинградской
(3 371 человек) областях; в центральных городах - Петербурге и Москве на¬
считывается соответственно 3 607 и 1 245 человек. Жили карелы и в бли¬
жайших к Карелии областях - в Архангельской, Вологодской и др. В резуль¬
тате эвакуации в военные годы немалое число карел осело в различных ча¬
стях Союза, включая южные районы (например, Краснодарский край), в Си¬
бири и на Урале. В сумме их численность в этих регионах составляет 4,5 тыс,
человек. Свыше 6 тыс. карел оказались теперь за пределами Российской Фе¬
дерации - в Белоруссии, Эстонии, Казахстане.
Язык карел относится к прибалтийско-финской группе финно-угорской
языковой семьи. В нем различаются три диалекта: собственно-карельский, лив-
виковский и людиковский. Собственно-карельский диалект распространен в се¬
верной и средней частях Карелии и у верхневолжских карел, где он делится на
ряд местных говоров. Ливвиковский диалект распространен в юго-западной ча¬
сти Карелии, людиковский - на ее юго-востоке, в Кондопожском районе и час¬
ти Пряжинского.
Самоназвание карел - каръяла, каръялайиен\ наряду с этим в районах лив-
виковского диалекта помнят и самоназвание “ливвик” - ливгилайне, ливвикёй, а
в ареале людикского диалекта употребляется также этноним “людик” - лююди-
ляйнену лююдикой.
Следует оговорить то обстоятельство, что для названия древнего карель¬
ского этноса в науке утвердилось написание его через “о” - корела, так же, как
и в названии их земель, а позже уездов официальными были наименования Ко-
рельская земля, Корельский уезд.
КАРЕЛЫ
159

ГЛАВА 1
ИСТОРИЯ КАРЕЛЬСКОГО НАРОДА
ГИПОТЕЗЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ КАРЕЛ
Проблема происхождения карел долгое время оставалась дискуссионной.
По одной из гипотез карелы составляли бблыную часть населения леген¬
дарной Биармии, занимавшей окрестности Белого моря. После распада
этого государства карелы двинулись в западном и южном направлении, к Онеж¬
скому и Ладожскому озерам и Финскому заливу.
В начале XX в. в финляндской литературе получают распространение тео¬
рии западного происхождения карел, по которым карелы - прямые потомки за¬
паднофинского племени хяме (емь русских источников), предположительно за¬
нимавшего в I тысячелетии н.э. земли Карельского перешейка (см: Конкурки-
нау 1982. С. 7). Однако некоторые финляндские археологи того времени
(А.М. Тальгрен, А. Европеус, К.А. Нордман) считали идею западного происхо¬
ждения карел необоснованной. Так, К.А. Нордман полагал, что карелы сфор¬
мировались в результате смешения восточных и западных элементов и что их
культура уже в 1 тысячелетии н.э. отличалась от западнофинской. Нордман от¬
верг также распространенное у финляндских исследователей представление,
будто походы викингов были причиной подъема и расцвета карельской культу¬
ры того времяни. Он убедительно показал, что именно их прекращение способ¬
ствовало подъему Корельской земли в ХП-XVI вв. и признавал прогрессивным
влияние Новгорода на карел (Nordman, 1924. S. 182-196).
Гипотеза о заселении Карельского перешейка с востока сформулирована в
1930-е годы известным советским археологом В.И. Равдоникасом на основании
археологических материалов из курганов Олонецкого перешейка. Он придер¬
живался распространенной точки зрения о карелах, как довольно поздно сфор¬
мировавшемся этническом образовании. Равдоникас полагал, что племя корела
до конца XI в. жило в восточном Приладожье, а затем в конце XI-XII в. засели¬
ло и северо-западное Приладожье 0Равдоникас, 1930; С. 6-7,25; 1940. С. 11). Од¬
нако современные археологические материалы не подтверждают этого предпо¬
ложения. Сегодня доказано, что население, оставившее курганы на Олонецком
перешейке, не могло принимать участия в формировании племени корела (Коч-
куркина, 1975. С. 303-305V
В середине XX в. крупнейшим российским финно-угроведом Д.В. Бубрихом
была разработана концепция происхождения карел, базирующаяся на лингвис¬
тическом материале. По его мнению, до возникновения Древнерусского госу¬
дарства на Карельском перешейке кочевали лишь редкие саамские родо-пле¬
менные группы. Корела же начала формироваться в период образования Древ¬
нерусского государства. Откуда она пришла, Д.В. Бубрих не дал убедительного
ответа. Он полагал, что это население частью пришло с запада, из земель еми,
частью из мест, близких к Чудскому озеру и Новгороду; допускал также участие
в сложении корелы и древней веси (Бубрих, 1947; 1971).
В последние годы в отечественной и зарубежной литературе рассматрива¬
ют древних карел как особый этнос, возникший на базе местного, западнофин¬
ского и пришедшего из юго-восточного Приладожья населения. Однако неко¬
торые ученые, в частности - финляндский историк X. Киркинен, считают что
160

совокупность археологических, лингвистических и исторических данных гово¬
рит против западного участия “емского” элемента в составе корелы. Киркинен
считает, что племя корела формировалось одновременно с Новгородским госу¬
дарством в результате смешения чудских, прибалтийско-финских, вепсских, а
может быть, и варяжских компонентов (Kirkinen, 1963, S. 31,35). При этом пред¬
полагает, что корела сложились только в XI-XII вв. Отечественные исследова¬
тели, напротив, считают, что формирование корелы произошло уже в первой
половине I тысячелетия н.э. (Жербин, Шасколъский., 1976. С. 37; Шаскольский,
1979, с. 44).
Данные топонимики помогают уточнить территорию расселения карел и
пути их миграции в далеком прошлом. В северо-западном Приладожье древни¬
ми оказываются саамские топонимы, а основной пласт составляют карельские.
По отношению к ним топонимы славянского происхождения более поздние, хо¬
тя довольно часты в ландшафте Карельского перешейка (см. гл. 3 “Саамский
язык” раздела “Карелы” настоящего издания).
Относительно территории расселения корелы в XII-XIV вв. у исследовате¬
лей в настоящее время нет принципиальных разногласий. Историки, археологи,
лингвисты и фольклористы считают, что это были Карельский перешеек и се¬
веро-западное побережье Ладожского озера, а г. Корела являлся племенным
центром. Населению земли южной Саво и Приладожской Карелии были свой¬
ственны многие общие черты культуры. Однако некоторая удаленность ее от
карельского центра, влияние западных соседей, политические акции (Ореховец-
кий мирный договор 1323 г.) привели к нарушению восточных связей. Посте¬
пенно местное население стало отличаться по культуре от населения Карель¬
ского перешейка.
ДРЕВНЯЯ КОРЕЛА
Упоминания о древних карелах достаточно часты как в западноевропей¬
ских, так и русских письменных источниках (см.: Конкур кина, Спиридонов,
Лжаксон, 1990). Сведения о них содержатся в древнескандинавских географиче¬
ских сочинениях, латиноязычной хронике “История Норвегии”, исландских ан¬
налах, королевских и родовых сагах и сагах о древних временах (по современ¬
ной классификации). Их дополняют фрагмент договора XIII в. между Норвеги¬
ей и Новгородом, буллы папы римского, шведские рифмованные хроники, в
том числе древнейшая “Хроника Эрика” XIII-XIV вв. и “Хроника XV в.” “Кари-
.ты” названы и в средневековом латинском анонимном географическом тракта¬
те второй половины XIII в., известном, как “Описание земель”. Он введен в на¬
учный оборот в 1979 г. американским исследователем Марвином JI. Колкером
и опубликован на русском языке в 1993 г. (Чекин, 1993. С. 206-225). Отметим,
что в западноевропейских источниках древние карелы выступают как конку¬
ренты в освоении северных районов, пограничных с Норвегией.
Суммируя данные этих источников, в первую очередь русских летописей,
можно полагать, что существовало несколько групп корелы: корела централь¬
ной части Карельского перешейка, привыборгская, присайменская, приботний-
ская и ижора (Бубрих, 1947). Летописи сообщают также о “немецкой” Городец¬
кой (т.е. привыборгской), семидесятской и кобылицкой кореле. Определенные
затруднения вызывает локализация семидесятской корелы. Одни исследовате¬
ли считают, что речь идет о саволакской кореле и г. Нишлоте (Гиппинг, 1909.
С 148. Примеч. 107), другие полагают, что это приботнийская корела (Егоров,
1930; Julkuy 1968). Кобылицкая корела, судя по летописным сообщениям под
161
* Прибалтийско-финские...

1338 г., жила, вероятно, в окрестностях нынешнего Токсова Ленинградской об¬
ласти» Именно в границах этого района переписная книга Водской пятины до¬
вольно часто упоминает деревни “на Кобылицах”. Не исключено, однако, что
кобылицкая корела обитала на территории Саво (Кочкуркина, 1982. С. 74-75).
Таким образом, в эпоху средневековья летописная корела жила в северо-за¬
падном Приладожье (с центром в городке Корела), в юго-восточной Финляндии
и северной Приботнии, отдельные древнекарелъские группы существовали, ви¬
димо, и в провинции Хяме, и на Ижорском плато. Северо-западное Приладожье.
подвластное Новгороду, в значительной мере отличалось от других карельских
ареалов, которые были отделены большими пространствами, и связи между ни¬
ми постепенно ослабевали.
Археологические материалы позволяют восстановить картину образа
жизни, культуры и культурных связей древней корелы. Они были накоплены
в ходе более, чем ста лет, благодаря раскопкам отечественных и финляндских
исследователей. Из их числа следует упомянуть работы Т. Швиндта (Schwindt*
1893) и Я. Аппельгрена (.Appelgren, 1891) в конце XIX в. Существенный вклад
в изучение древностей северо-западного Приладожья в 1930-1940-е годы вне¬
сла Э. Кивикоски - известный специалист по археологии Фенноскандии
(Kivikoski, 1942; 1944; 1973). С 1970-1980-х годов археологические раскопки в
Приладожье вели А.Н. Кирпичников, С.И. Кочкуркина, А.И. Сакса, А.В. Тю-
ленев.
На территории расселения летописной корелы в период 1 - начала II тыся¬
челетия н.э. известны 17 могил и могильников, шесть кладов и отдельных нахо¬
док монет, ряд случайных находок и предметы Х-ХТ вв., собранные при раскоп¬
ках более поздних древнекарельских городищ. Поселений этого времени не вы¬
явлено (Кочкуркина, 1981; 1982). По погребальным обрядам и сопровождаю¬
щим вещам памятники близки синхронным древностям из Финляндии и Эсто¬
нии, что может свидетельствовать о частичном передвижении населения из
Скандинавии, западной Финляндии и Прибалтики на берега Ладоги и о его раз¬
нородном этническом составе. Материальная культура этого периода в общих
чертах интернациональна. Мечи (типы Н, Е, X, Q, S, Т, по классификации Пе¬
терсена (Petersen, 1923), наконечники копий (типы Е, G, М) и топоры, найденные
на территории летописной корелы, аналогичны оружию Северной Европы то¬
го времени. Некоторые предметы украшений из трупосожжения в Куркийёки-
Лопотти - овально-выпуклые фибулы типа 27 по классификации Петерсена
(Petersen, 1928), ажурные круглые застежки типа В по классификации Аппель¬
грена (Appelgren, 1897), арбалетная фибула - указывают на связи со Швецией,
Финляндией и Прибалтикой. Это равноплечие фибулы скандинавского проис¬
хождения, а также изготовленные по их образцам. Крученым и железным про¬
волочным гривнам есть соответствия и в древнерусских землях, Прибалтике и
Финляндии. К кругу западных древностей относятся подковообразные фибулы
с многогранными головками и шипами на них. Массивные бронзовые браслеты
с полой средней частью, закрывающейся ажурной вставкой, найденные в упо¬
мянутых могильниках, известны в Фенноскандии (кроме западной Финляндии)
и в юго-восточном Приладожье. К западным древностям близки поясные бляш¬
ки, железные бритвы, поясные крючки-скрепы.
О связях с древнерусскими территориями свидетельствуют калачевидная
серьга, ромбощитковое височное кольцо, орнаментированные пластинчатые
подвески, сердоликовые бусы и некоторые типы стеклянных бус, шумящие под¬
вески, бронзовые игольники в виде ножен и трубчатый игольник с ажурным
овалом.
162

Карта 5. Ареал памятников карел V-XI вв. (составлена С.И. Кочкуркиной)
а - могилы и могильники, 6 - клады монет; 1-3 - номера памятников: 1-2 - Коукушшеми, 3 - Улякууса,
' - Уоеуккала, 5 - Лшшнлахти, 6 - Ннскнлхшмяки, 7 -8 - Хенноямяки, 9 - Эссари, 10 - Калмистомяки.
11 - Кийсанлахти, 12 - Лопотти, 13 - Кууппала, 14 - Нукутталахги, 15 - Хелюля, 16 - Мийнала,
17- Мантсинсаари, 18-19 - Рауту, 20 - Хейнйокн, 21 - Выборг. 22 - Кякисалми, 23 - Куркиёки
Археологические памятники ХП-XV вв. представлены поселениями, горо¬
дищами-убежищами, так называемыми хозяйственными сооружениями, мо¬
гильниками с 66 могилами, погребениями с городища Тиверск, кладами с сере¬
бряными вещами.
Поселения обнаружены на берегу залива Ладожского озера, вблизи пос.
Куркийёки (Хямеенлахти), на островах р. Вуоксы (Тиверск и Корела), на бере¬
гах рек, в 1-2 км от их устья (Паасо и Лопотти). На четырех последних памят¬
никах обнаружены остатки более древних поселений и погребений.
На топографии поселений, конструктивных особенностях застройки с ис¬
пользованием защитных свойств микрорельефа отражалась напряженная внеш¬
неполитическая обстановка. Внешние оборонительные линии создавались в ви¬
де каменных стен и валов, а дома и постройки ставились таким образом, чтобы
создать защитную линию. Дома были деревянными на каменном фундаменте,
площадью от 18-20 до 54 кв. м, отапливались очагами и печами, сложенными из
мелких камней и обмазанными глиной. Хозяйственные комплексы размеща¬
лись в помещениях, кузнечные и гончарные горны, кузницы - за их пределами.
На острове посреди р. Вуоксы, в 2-Л км от ее впадения в Ладожское озеро
располагалась крепость Корела - административный центр древнекарельской
9'
163

территории. Планировка, жилые постройки срубного типа, обилие вещей рус¬
ского городского ремесла свидетельствуют о доминирующей роли русского на¬
селения. Следы древних карел выявлены по археологическим предметам и пис¬
цовым книгам конца XV в.
В бассейне р. Вуоксы исследованы в основном могильники. Для погребаль¬
ных памятников корелы характерна их близость к участкам, пригодным для зе¬
мледелия. Традиция закладывать кладбища по соседству с полями и поселения¬
ми, прослеженная в I тысячелетии, сохранялась долго, поэтому они иногда тер¬
риториально совпадают с могильниками и городищами XII-XV вв. (Тиверск,
Корела, Лопотти, Паасо).
Господствующим обрядом погребения было трупоположение; трупосожже-
ние отмечено лишь в некоторых могилах. Погребения ориентированы головой
на север с отклонением к западу или востоку (хотя встречается и другая ориен¬
тация), захоронения проводились в деревянных срубах с дощатым настилом, по¬
крытым шкурами животных. Хоронили в праздничной одежде; в могилах обна¬
ружены разнообразные предметы, в том числе и христианского культа. Поми¬
нальные обряды совершались у могилы. В жертву приносили лошадь или соба¬
ку, овцу или корову. Остатки тризны складывали в посуду и ставили у могилы.
В Приладожъе много территорий, покрытых мелкозернистыми породами,
подходящих для земледелия, - в первую очередь на берегах Ладожского озера и
в долинах рек. Это способствовало тому, что поселения и активная хозяйствен¬
ная деятельность были сосредоточены в прибрежной полосе Ладожского озера.
Благоприятные условия способствовали развитию в Приладожье земледе¬
лия. Сеяли в основном рожь, ячмень, овес. По всей вероятности, в начале II ты¬
сячелетия н.э., как и в лесной полосе России, здесь стали пользоваться сохой,
что способствовало получению более высоких урожаев при длительной эксплу¬
атации подсеки. К концу XV в., по свидетельству писцовых книг, уже повсеме¬
стно применялась и трехпольная система земледелия.
Роль животноводства у карел уже в то время была немалой. По остаткам
костей в археологических памятниках установлено, что корела держала лоша¬
дей, овец, свиней, в большом количестве низкорослых коров.
Важное значение имели охота и рыболовство. Раскопки обнаруживают спе¬
циально предназначенные для охоты железные и костяные наконечники стрел.
Шкурками пушных зверей выплачивались феодальные повинности. Охотничья
терминология в топонимах распространена по всей территории расселения
древних карел, но особенно плотно - в северной части. Археологические мате¬
риалы свидетельствуют, что рыбу ловили с помощью острог, гарпунов, удочек
и сетей. Глиняные и каменные грузила для сетей, крючки, берестяные поплав¬
ки - довольно частые находки.
Несомненно, широко было распространено бортничество: после пушнины
воск был важнейшим экспортным товаром Руси, и о карельском воске упомина¬
ется, в частности, в договорной грамоте 1342 г. Новгорода с Ригой, Готским бе¬
регом и немецкими городами.
Древним карелам были известны различные ремесла. Особенно богаты ма¬
териалы, позволяющие восстановить уровень развития железообработки и
ювелирного дела. Они отражают к тому же торговые и культурные контакты
корелы в период Новгородской республики и потому заслуживают особого вни¬
мания.
Железоделательное производство базировалось на местных болотных ру¬
дах. Оно отличалось высокой степенью сложности и не уступало в этом древне¬
русским городам, прежде всего Новгороду, под влиянием которого развивалось
164

(Хомутова, 1982). Использовались те же технологические схемы: трехслойный
пакет, вварка стальной полосы в рабочую часть клинка, наварка стального лез¬
вия на железный клинок. Местным ремесленникам были известны термическая
обработка, паяние, обмеднение железных изделий. При изготовлении разнооб¬
разного кузнечного инвентаря применялись вытяжка, рубка, обрезка, пробивка
отверстий, изгиб, скручивание. На некоторых предметах прослежена художест¬
венная кузнечная ковка. Среди находок того периода обнаружены разнообраз¬
ные инструменты местного производства для обработки дерева и ювелирных
работ, сапожного, шорного, ткацкого, оружейного ремесел, сельскохозяйствен¬
ный и промысловый инвентарь; бытовые предметы: ножи, серпы, бритвы, зам¬
ки, ключи, кресала и т.д.
Меднолитейное дело в древнекарельских землях также развивалось в русле
новгородских традиций; использовались сложные, аналогичные новгородским
сплавы. Вещи Х-ХП вв. сделаны в основном из сплава меди с цинком, в
XIII-XIV вв. растет доля продукции из “чистой” меди, свинцово-оловянистой и
оловянистой бронзы. Применялись льячки, тигли, разнообразный инструмента¬
рий: молоточки, зубила, бородки для пробивания отверстий, пинцеты, бронзо¬
вые весы для взвешивания компонентов при составлении сложных сплавов из
цветных металлов.
Найденные многочисленные ювелирные изделия отражают особенности
древнекарельской одежды, в первую очередь женской: серебряные и медные
украшения для крепления к волосам головного покрывала, круглые выпуклые
фибулы, которыми застегивали ворот рубахи. Крупные подковообразные, с
растительным узором фибулы в научной литературе получили название “ка¬
рельских”. Их находки сконцентрированы в центральной части Карельского пе¬
решейка и в юго-восточной части земли Саво, они встречаются также на Ижор-
ской земле и в Эстонии. Наиболее распространенными были овально-выпуклые
фибулы нескольких типов (О -СЗ, D, FI-F4, Н, по Э. Линтури. -Линтури, 1984).
В женских нагрудных украшениях между овально-выпуклыми фибулами и
цепедержателями располагались пронизки, своей формой напоминающие букву
Ф. Через них пропускался шнур, один конец которого привязывался к верхнему
украшению, другой - к нижнему. Иногда между Ф-образной пронизкой и цегте-
держателем помещались металлические бусы. К ушкам пронизок подвешива¬
лись миниатюрные украшения треугольной, ромбической, сердцевидной фор¬
мы, а также в виде бубенчиков, лапок водоплавающей птицы. Такие украшения
найдены в памятниках центральной части Карельского перешейка, но они неиз¬
вестны на северном берегу Ладоги. В западную Финляндию, очевидно, занесе¬
ны выходцами с Карельского перешейка; они характерны также для перми вы¬
чегодской с X по XIV в. {Савельева, 1971. Табл. 35, 8, 9; 36,18-21\ 1972. С. 13).
Спиралевидные, усложненной формы цепе держатели (серебряные и мед¬
ные) следует считать, видимо, местным изобретением. За пределами террито¬
рии летописной корелы лишь единичные их экземпляры встречены на о. Гот¬
ланде, о. Сааремаа, на Ижорском плато, в погребении у д. Пьянково около Ко¬
стромы, в Орешке, в Новгороде (Кочкуркина, 1982. С. 112-113).
Наиболее распространенными были ажурные, крестообразной формы це-
педержатели, имитирующие плетение двойного металлического шнура, с при¬
клепанными к нижней части ушками, к которым подвешивались бубенчики, но
чаще - сердцевидные подвески. Их ареал - северо-западное Приладожье. На
территории современной Финляндии они найдены на юго-востоке, в озерном
крае, в могильниках Тууккала и Каускила. За пределами этого ареала подобных
изделий нет.
165

Рис, 39. Древнекарельские ювелирные изделия
1-4 - овально-выпуклые фибулы; 5,12, 15 - подвески; 6 - перстень; 7.8 - ножи с орнаментированными
рукоятями; 9,25 - звенья цепей; 10, 13,21 - кольцевидная, подковообразная и звездообразная застежки;
11,14 - цепедержатели; 16 - янтарный крестик; 17 - металлические бусины; 18 - игольник; 19, 20 - шу¬
мящие подвески; 22-24 - поясные пряжки
166

Карта 6. Ареал памятников карел XII-XV вв. (составлена С.И. Конкур киной)
а - поселения, 6 - городища-убежища, в - хозяйственные сооружения; могилы и могильники: г - единич¬
ные, д - два-три, е - четыре-пять, ж - семь; з - клады; 24-83 - номера памятников: 24 - Тиверск,
25 - Корела, 26 - Лопотти, 27 - Хямеенлахти, 28 - Паасо, 29 - Ранталиннамяки, 30 - Суур-Микли,
31 - Анттиланиеми, 32 - Хииретсаари, 33 - Линнасаари, 34 - Линнавуори, 35 - Лисритсаари, 36-39 - Хо-
виисаари, 40 - Коверила, 41 - Хийтола, 42 - Кууппала, 43 - Коукунниеми, 44 - Хаапакюля, 45 - Лейни-
юоля. 46-52 - Саккола, 53 - Кирккосаари, 54 - Салнтсанранта; 55-67 - Рянсяля, 62 - Суотнисми,
63-66 - Каукола, 67-73 - Хийтола, 74-76 - Куркиёки, 77-78 - Яаккима, 79 - Риеккала, <50 - Сипиляимяки,
81 - Тиверск, 82 - Килпола, 83 - Рантуэ
Металлические пластинчатые копоушки с петлей в верхней части и узкой
лопаточкой внизу были обязательной принадлежностью древнекарельского ко¬
стюма. Большинство изделий украшено гравированным орнаментом. Такие ко¬
поушки характерны для обширных территорий финно-угорского мира, но за¬
паднее Саво они крайне редки.
Шумящих подвесок найдено немного. Их носили на длинной цепочке, спуска¬
ющейся от нагрудного украшения (справа или слева) до пояса. Древними карела¬
ми, судя по всему, они не производились, их завозили, видимо, из Новгорода.
Для украшения женской одежды широко применялись спиральки, скручен¬
ные из медной проволоки различного диаметра. Эта традиция характерна как
Х1Я ранних, так и для поздних этапов развития древнекарельской культуры
*Кочкуркинау 1986. С.72-73).
На территории корелы получили распространение ножи с орнаментирован¬
ными рукоятями, в кожаных ножнах, которые украшались медно-бронзовыми
пластинками. У женщин их прикрепляли к нагрудным цепочкам, свисавшим с
167

правой или левой стороны чуть ниже пояса. Их ареал - северо-западное Прила-
дожье, единичные экземпляры найдены в Швеции, на Ижорском плато, в горо¬
дах Копорье, Орешек и Новгород (Кочкуркина. 1982. С. 118-122), куда они по¬
пали в результате торгово-культурных контактов.
О существовании ткачества свидетельствуют пряслица, спицы для кудели,
остатки ткацких станов. О ткачестве у карел подтверждают и берестяные гра¬
моты. Так, в берестяной грамоте 130 о сборе податей с населения названы до¬
мотканые шерстяные ткани - водмол и херь, т.е. серое, некрашеное сукно (под¬
робнее см. гл. 6 “Одежда и обувь” раздела “Карелы” настоящего издания).
Гончарные изделия в I - начале II тысячелетия, изготовлялись ручным спо¬
собом, позднее - на гончарном круге. Примесью к глиняному тесту служили
кварц и крупнозернистый песок, дресва и слюда, шамот, иногда охра, древесная
зола и асбест. Горшки орнаментированы волнистыми и параллельными линия¬
ми, но встречаются узоры и в виде овальных, округлых, подковообразных вда-
влений, ромбовидных и треугольных ямок, квадратов, расставленных в шахмат¬
ном порядке. Древнекарельские горшки имели в основном формы, аналогич¬
ные древнерусским или похожие на них. Это, однако, не исключает керамиче¬
ского производства на месте, что подтверждается особенностью формы, орна¬
ментации, составом глины и различным качеством посуды.
КАРЕЛЬСКИЕ ЗЕМЛИ В XII-XV вв.
Важнейшие события в истории карельского народа отразились в русских ле¬
тописях начиная с XII в. Особое значение для их реконструкции и освещения
имеет Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Первое
упоминание о древних карелах в ней под 1143 г. гласит: “В то же лето ходиша
Корела на Емь, и отбежаша 2 лоиву бита” Речь идет о неудачном походе коре-
лы на финское племя емь, в результате которого были потеряны два парусных
судна (лойвы). С этого времени корела не сходит со страниц русских летописей.
Они рассказывают о внешнеполитических акциях, связанных с корелой, столк¬
новениях с постоянными врагами корелы, а также о внутренних событиях. Зем¬
ли корелы с начала XIV в. отдавались в кормление приглашенным русским и ли¬
товским князьям, которые должны были организовать охрану северо-западных
границ Новгородского государства. Другие известия информируют об участии
корелы в княжеских междоусобицах на стороне Новгорода, их крещении и о ка¬
рательном походе князя Дмитрия, о мятеже в 1314 г. но сооружении боевой
башни в г. Кореле, о голоде и т.д. Взаимоотношения Новгорода и корелы были
сложными, в целом дружественными, но далеко не идеальными, меняющимися
от внешнеполитической и внутренней ситуаций.
Формирование и развитие древнекарельского народа проходило под не¬
посредственным влиянием Новгорода и в сложной общеполитической обста¬
новке. Одной из важнейших проблем для Великого Новгорода в ХП-ХШ вв.
было сохранение своих прав на некоторые территории современной Финлян¬
дии. Часть Центральной Финляндии, заселенную емью, и северо-западные
Приботнийские земли Новгород считал сферой своих интересов и упорно
боролся за право на эти земли со Швецией. Зимой 1227 г. князь Ярослав Все¬
володович двинул свои полки против еми, уже попавшей под влияние шве¬
дов, и, как сообщает, явно преувеличивая, Лаврентьевская летопись, “всю зе¬
млю их плени”. В 1228 г. около 2000 воинов еми появилось на Ладожском
озере. Посадник г. Ладоги Владислав вступил в бой и с помощью корелы и
ижоры разгромил их.
168

Летописные рассказы XII-XIV вв., как и другие источники, пестрят извести¬
ями о столкновении корелы со своими постоянными врагами. Так, не упомяну¬
тое в русских летописях участие корелы в походе новгородцев на емь в 1256 г.
отмечено в папской булле 1257 г., причем они названы как главные действую¬
щие в нем лица. Корела наряду с новгородцами, ладожанами и ижорой участво¬
вала под руководством Александра Невского в освобождении от немецких ры¬
царей Копорья в 1240 г. (Kirkineny 1963. S. 83; Шаскольский, 1978. С. 217-222).
В 1240 г. на Северо-Западе Руси обстановка чрезвычайно обострилась. Нов¬
городу и Пскову пришлось вести борьбу с тремя опаснейшими врагами одновре¬
менно: шведами, Литвой и остзейскими немецкими рыцарями. Решающая битва
на р. Неве была выиграна Александром Ярославичем, получившим вследствие
этого прозвище Невского. Как правитель Александр Невский обладал неужив¬
чивым характером, и в тот же победный год он уехал из Новгорода. На запад¬
ные рубежи вновь вторглись войска немецкого Ордена и захватили Изборск.
Навстречу врагам вышли псковичи, но были разбиты.
К территориям, прилежащим к Финскому заливу, шведы и немецкие рыца¬
ри проявляли особый интерес. При этом их походы поддерживались католиче¬
ской церковью. Так, в 1250-е годы папа Александр IV писал архиепископу Уп-
псалы о необходимости крестового похода на корелу. В 1255 г. архиепископ Ри¬
ги получил от папы разрешение направить епископа к язычникам - води, ижо-
ре, кореле, которые якобы только и ждут принятия новой веры.
Шведы после некоторого перерыва активизировали свою деятельность. В
1283 г. они прошли Невой в Ладожское озеро и напали на обонежских купцов
(или купцов, ведущих торговлю с Обонежьем). На следующий год тем же путем
шведы под руководством воеводы Трунда вознамерились взять дань с корелы.
Новгородцы с посадником Семеном Михайловичем и с ладожанами заняли
устье р. Невы, и 9 сентября 1284 г. враги были разбиты. В 1292 г. новгородцы
совершили удачный набег на емь и вернулись “вси здрави” В ответ шведы об¬
рушились на корелу и ижору, которые, однако, успешно расправились с врага¬
ми. Но это были все-таки успехи местного значения, а в целом шведы методич¬
но теснили корелу с ее западных территорий. Свои походы им удалось завер¬
шить строительством в 1293 г. на Корельской земле крепости Выборг. Сообще¬
ние об этом в русской летописи лаконично: “пришедши свея, поставиша город
на Корельской земле”. Зато шведская Рифмованная хроника Эрика не скупи¬
лась на похвалы своей победе. В следующую зиму новгородцы попытались раз¬
рушить крепость, но неудачно: у Новгорода, втянутого в княжескую распрю,
провоцируемую монголо-татарами, не было ни сил, ни согласованности в дейст¬
виях. Шведы стремились взять под контроль и водный путь в Ладожское озеро,
с этой целью в 1295 г. они укрепили крепость Корелу в устье р. Вуоксы. Позже
она была захвачена и уничтожена новгородцами.
Сооружение Выборга создало для шведов базу для дальнейших нападений
на земли корелы, и они этим умело воспользовались, подчинив себе земли
14 общин (из них 4 в Ижорской земле). Шведы взяли под контроль и путь по Не¬
ве. Под руководством Торгильса Кнутсона с помощью иноземных мастеров в
устье р. Охты шведы построили с “несказанной твердостью” крепость с претен¬
циозным названием Ландскруна - “Венец земли” На Руси оценили всю опас¬
ность создавшегося положения. В новгородской грамоте от начала 1301 г. не¬
мецкому городу Любеку говорится, что “король шведский отнимет у вас и у нас
п\ть по Неве”. Князь Андрей с суздальскими и новгородскими полками двинул¬
ся к крепости. О грамотной военной тактике русских войск подробно рассказы¬
вает хроника Эрика. Русский же летописец с удовлетворением сообщает о побе¬
169

де и наказании шведов "за высокоумье их” Для усиления обороноспособности
Карельского перешейка Новгород в 1310/11 г. укрепляет город Корелу, а выше
по течению Вуоксы строит Тиверский городок.
Корела принимала активное участие и во внутренних делах Новгорода. Так,
в 1149 г. она в составе новгородского войска вместе с жителями Пскова и Смо¬
ленска участвовала в походе против суздальского князя Юрия Владимировича
Долгорукого.
Жители подвластной Новгороду территории, в том числе северо-западного
Приладожья, включились также в борьбу тверского князя Михаила Ярослави-
ча с московским князем Юрием Даниловичем за великое княжение, приняв сто¬
рону последнего.
Взаимоотношения корелы с Новгородом не раз менялись в зависимости от
политической ситуации, как и степень зависимости древних карел от Господина
Великого Новгорода. Новгородцы в подчиненных землях не держали своих
войск, ограничиваясь сбором налогов-дани; опираясь на племенную знать, они
сохраняли там старый племенной уклад. Карелы, очевидно, имели достаточную
самостоятельность, пока их интересы не шли вразрез с государственными. Од¬
нако, когда они забывали о своем подчиненном положении, Новгород напоми¬
нал им об этом: он не раз предпринимал карательные экспедиции против карел.
Одна из них была связана с борьбой за княжение в Новгороде. После дли¬
тельных перипетий на новгородский стол в 1276 г. вернулся сын Александра
Невского Дмитрий. Сразу после вокняжения в 1277 г. он пошел с войском в Ко-
рельскую землю и "казни корелу, и взя землю их на щит”. Причин карательной
экспедиции могло быть несколько. Возможно, карельская племенная знать пре¬
тендовала на большую, чем определял Новгород, самостоятельность в сборе да¬
ни, торговле, контактах с западными соседями. Не исключено, что в самом Нов¬
городе карелы приняли участие в борьбе за княжение в рядах противников Дми¬
трия, и он этого не простил. Его военный поход повлек за собой и некоторые
административные меры. Племенная территория корелы, состоявшая из 10 по¬
гостов, стала называться Корельской землей (впервые термин “Корельская зе¬
мля” встречается в русских летописях под 1278 и 1293 гг.) с центром в городке
Корела. Правителями там были поставлены служилый князь и воевода.
Первая половина XIV в. вновь отмечена войнами Швеции и Новгорода. В
1311 г. новгородцы совершили опустошительный набег на землю Хяме. В
1313 г. шведы подошли под Ладогу и сожгли город. В 1317 г, они вновь проник¬
ли к Ладожскому озеру, а в 1318 г. новгородцы совершили новый поход в Фин¬
ляндию. Юрий Данилович осадил Выборг, а шведы в свою очередь - Корелу.
В 1323 г. на Ореховом острове, при выходе из Ладожского озера в Неву, Нов¬
город строит крепость Орешек. В тот же год заключается Ореховецкий мирный
договор со шведами. Он дошел до нас в трех текстах: на русском, латинском и
шведском языках, хотя ни один из них не представляет оригинала. Русский текст
начинается словами: "Се яз князь великыи Юрги с посадником Алфоромеем и с
тысяцким Аврамом с всем Новым городом докончали есм с братом своим с кня¬
зем свеискым с Манушем Ориковицем... мир вечный и хрест целовали”.
Ореховецкий договор вызвал недовольство карел, так как установленная но¬
вая граница оставляла шведской стороне часть их земель. Ситуацию усугублял
усиливающийся феодальный гнет. Известны карельские восстания 1314 и 1337 г.
Нестабильность ситуации в Корельской земле в определенной мере была
связана с частой сменой новгородских наместников, в числе которых были и
иностранцы. С 1333 г. Корельская земля находилась во владении литовского
князя Наримонта, которого Новгород пригласил, борясь за свою независимость
170

от Москвы. Наримонт получил в наследственное владение Корельскую землю с
городами Корелой, Ладогой, Орешком и половину г. Копорья. Но надежд Нов¬
города князь не оправдал. В критических ситуациях он оказывался в Литве и не
откликался на зов новгородцев. Отсутствовал он и в 1348 г., когда в его корель-
ские владения вторглись шведские войска под предводительством Магнуса. В
1383 г. принадлежавшие Наримонту земли были переданы его сыну Патрикию,
но уже не в наследное владение, а лишь в “кормление” Однако уже на следую¬
щий год жители Орешка и Корелы пожаловались на Патрикия Новгороду.
Князь попытался в ответ поднять восстание своих сторонников. До усобицы де¬
ло не дошло, но литовскому князю взамен недовольных городов дали другие -
Руссу и Ладогу.
На какое-то время карелы избавились от обязанности содержать князя, но
в 1389 г, Корельская земля вновь отдается в кормление литовскому князю Луг-
веню. В 1392 г. шведы вошли в Неву, не дойдя лишь 5 верст до Орешка, и захва¬
тили села по обе стороны реки. Под руководством князя Семена (христианское
имя Лугвеня) враги были разгромлены. После этого Семен-Лугвень уехал в
Литву. В 1407 г. он появляется на короткое время в Новгороде и, получив в
кормление города и земли, бывшие за Наримонтом, в 1412 г. опять уезжает в
Литву. Известно, что на кормлении какой-то период находился его сын Юрий, а
в 1444 г. его сменил князь Иван Владимирович из Литовской земли. В 1459 г.
вновь был пущен на кормление Юрий Семенович-Лугвеневич. В перерывах ме¬
жду литовскими княжениями в Корельской земле на кормлении находились рус¬
ские: Константин Белозерский, смоленский князь Юрий Святославич, москов¬
ский князь Константин Дмитриевич. Особо неспокойными были годы “кормле¬
ния” Бориса Константиновича и Наримонта.
В заключение еще раз вернемся к значению подписанного в 1323 г. Орехо-
вецкого мирного договора, сыгравшего особую роль в дальнейших судьбах ка¬
рельского народа. Его подписание должно было, с одной стороны, обеспечить
долговременный мир, с другой - содействовать восстановлению торговли, в чем
были заинтересованы обе стороны.
Для установления определенного равновесия военных сил Швеция и Новго¬
род отказывались от строительства новых крепостей. Шведам, а также всем жи¬
телям Выборга, который оставался на шведской стороне, запрещалось поку¬
пать земли у новгородских карел. Все возникающие конфликты предполага¬
лось впредь решать мирным путем. В мирных переговорах участвовали и куп¬
цы, вследствие чего в текст договора было включено соглашение о том, что
всем купцам из немецкой земли - Любека и Готского берега, а также и швед¬
ским будет открыт свободный путь через Неву в Новгород и выборгские шве¬
ды не имеют права этому мешать. Такой же свободой должны были пользо¬
ваться в свою очередь и новгородские торговые гости.
Особо следует сказать о намеченной договором границе между новгород¬
скими и шведскими владениями. Она начиналась на юге от устья р. Сестры и
шла на север, через Карельский перешеек, далее на северо-запад, по направле¬
нию к крепости Олавилинна (совр, г. Савонлинна), стоявшей в центре системы
Сайменских озер. Оттуда граница шла к северо-восточному побережью Ботни¬
ческого залива - к “Каяно морю” Относительно того, где она заканчивалась,
есть разные мнения. Большинство исследователей считает, что она просто под¬
ходила к побережью залива южнее устья р, Пюхяйоки {Kirkinen, 1970. S. 16-26).
В последнее время историками Я. Галленом и Дж. Линдом выдвинуто предполо¬
жение, что на севере граница была довольно условной и имела две линии: одна
подходила к Ботническому заливу, другая - к Кандалакшскому заливу Белого
171

моря. Этому, по их мнению, соответствует определение в тексте договора - nor
i haffuit (швед, “на севере, в море”) (Gallen> 1968; Gallen> Lind, 199L К. 1). Таким
образом, Новгород сохранял за собой старые права на земли Финляндии, лежа¬
щие на северо-восток от установленной границы, в первую очередь на пользо¬
вание там охотничьими и рыболовецкими угодьями. Лапландская же террито¬
рия, лежащая, соответственно гипотезе Галлена и Линда, между двумя линиями
границы, была общей сферой интересов Новгорода и Швеции (точнее Норве¬
гии, находившейся в это время в личной унии со Швецией). Это соответствует
реальной ситуации и подтверждается некоторыми археологическими находка-
ми (Uino, 1997. S. 201).
Традиционные права карел в северных частях Финляндии сохранялись пос¬
ле заключения Ореховецкого договора еще почти три столетия - до 1595 г. Это
были пути проникновения карельской культуры в северные районы, что хоро¬
шо прослеживается по этнографическим материалам (Villoma К.у 1960; Talve,
1972 а, Ъ).
Основная часть корелы, населявшая северо-западное Прнладожье, осталась
под властью Новгорода, сохраняя с ним тесные экономические, политические и
культурные контакты. Оказавшаяся на шведской стороне корела вместе с емью
образовала восточную группу финского населения (савосцы), которая позже
приняла участие в формировании финской нации. Из захваченных шведами
древнекаре л неких погостов возник Выборгский замковый лен (губерния).
Первые три года после заключения мира можно считать спокойными. В
1326 г. Магнус, король Швеции н Норвегии, подписал с Новгородом соглашение
относительно северного рубежа норвежско-новгородских территорий. Если
граница нарушалась одной из сторон, земли возвращались владеющему ими го¬
сударству. Норвегия и Новгород сохраняли за собой право сбора дани у саамов.
Однако вскоре в Новгород стали поступать сигналы о неблагополучном поло¬
жении на русско-шведской границе. Об этом сообщают берестяные грамоты с
жалобами на притеснения со стороны савосцев и отмеченные в источниках фа¬
кты поездок новгородских дипломатов для урегулирования конфликтов. Угро¬
за шведской агрессии по-прежнему оставалась реальной.
ИСТОРИЯ И РАССЕЛЕНИЕ КАРЕЛ
В XVI —XIX вв.
К XVI в. формируется основной ареал карел, сохранившийся вплоть до на¬
стоящего времени. По данным писцовых книг Водской и Обонежской пятин и
другим источникам, предположительная численность карел ко второй полови¬
не XVI в. составляла около 55-63 тыс., из которых более половины жили в пре¬
делах Корельского уезда (32-37 тыс.). Остальные были расселены на Олонец¬
ком перешейке (14—15 тыс.), на севере, в Лопских погостах (6-7 тыс.) и в Ка¬
рельском Поморье (2-3 тыс.) (Карелы,,., 1983, С. 33).
Вхождение Карелии в состав России (1478 г.) благотворно повлияло на хо¬
зяйственное развитие края, в значительной мере благодаря тому, что первая по¬
ловина XVI в. была для этих мест временем относительного военного затишья.
При переходе под власть Москвы на карельских землях была проведена частич¬
ная конфискация земель светских и духовных феодалов в пользу государства, и
таким образом возникла прослойка черносошного крестьянства. Оно было по¬
сажено в основном на денежный оброк, что обеспечивало ему определенную
экономическую самостоятельность. Наряду с этим в Карелии интенсивно стали
развиваться неземледельческие промыслы (выварка соли, производство железа
172

Карта 7. Административное деление Карелии в XVI-XV1I вв. (по кн.: Карелы Карельской
АССР. Петрозаводск, 1983. С» 3)
л - русско-шведская граница но Гявзинскому миру 1595 г. б - границы административных областей,
в - границы погостов, г - центры погостов, д - прочие населенные пункты
173

из болотной и озерной руды, добыча слюды и жемчуга), различные виды реме¬
сел (кузнечное, кожевенное, сапожное, скорняжное, портяжное и т.д.), расши¬
рялись торговые связи, возникли многие местные рынки и торжки (Очерки...,
1957. С. 81-95; Сербина, 1951). Все эти факторы, укрепляя экономические осно¬
вы региона в целом, играли немаловажную роль в процессах консолидации ка¬
рельского этноса.
В целях укрепления позиций центральной власти, ликвидации феодальной
раздробленности, упорядочивания налоговых сборов и укрепления западных ру¬
бежей Московская центральная власть провела ряд административных реформ.
В 1500 г. был образован из Приладожской части Корелы Корельский уезд, в
1580 г. - Кольский уезд, а в 1592 г. - административный округ Соловецкого мо¬
настыря. Непосредственное управление Корельским уездом было возложено на
наместников, а с 1563 г. - на воевод.
Территории расселения карел были различны как по плотности населения,
так и по основным хозяйственным занятиям. Южная часть Корельского уезда*,
(“Передняя Корела”) отличалась значительной (по сравнению с другими уезда¬
ми) плотностью населения, и это был в целом земледельческий край. Здесь на¬
ходился и основной административный центр — город Корела - с резиденцией
наместника.
В северной части уезда (“Задняя Корела”)** еще шло активное освоение но¬
вых земель и развитие поселенческой сети. Здесь еще сохранились и старьте
формы сельской общины - перевары.
Лопские погосты***, расположенные на север от Корельского уезда, занима¬
ли территорию от финской границы на западе до Заонежских погостов и Ка¬
рельского Поморья на востоке. Крестьяне здесь также принадлежали к разряду
черносошных и занимались в основном земледелием, преимущественно подсеч¬
ным, так как шло освоение новых земель из-под леса. Дополнительный доход
давали лесные промыслы и охота. Карельское Поморье частью вошло в Соло¬
вецкий административный округ (Шуезерская и Кемская волости и Беломор¬
ское побережье Выгозерского погоста), а Керетский погост и так называемая
Беломорская Карелия стали частью Кольского уезда.
За исключением морского побережья северной части Карельского Помо¬
рья и ряда волостей от Сороки до Колежмы, входивших в состав Выгозерского
погоста, большинство населения Лопских погостов составляли карелы, незна¬
чительную его часть - саамы.
Население северных частей Карелии занималось рыболовством и промыс¬
лом морского зверя. Земледелие здесь вследствие суровых климатических усло¬
вий развивалось медленно.
К востоку от Корельского уезда и Лопских погостов располагались земли
Заонежских погостов. Северная и западная части этих погостов были заселены
карелами, южная и восточная - русскими и вепсами. На Олонецком перешейке
жили преимущественно карелы и вепсы.
С XVII в. местное самоуправление стало низовым звеном системы управле¬
ния и подчинялось властям Москвы, Новгорода и Соловков (“по принадлежно¬
сти”) (Очерки..., 1957. С. 80-81). Укреплению центральной власти содействова¬
ло проведение “губной” реформы (по “разбойным делам”) и несколько позже -
В эту часть уезда входили старые погосты: Город енский, Са куль скип ж Ровдужский.
Погосты: Кирьяжский, Сер до боль скш, Соломенский ж И л оманский.
Погосты: Пречистенско-Семчезерскиж, Спасско-Селецкжж, Никольско-Паданский, Спа-
со-Ругозер ский. Ильинско -Шуе з е р ский.
174

земской, по которой вместо института наместников вводилось земское самоуп¬
равление с выборными старостами, судьями и “целовальниками’* для сбора по¬
датей. Последующие административные, хозяйственные и иные реформы были
направлены на упрочнение связей между карельской окраиной и центром. К их
числу относились реформы XVII в. подворного обложения и затем - введение
подушной подати. В петровскую эпоху Олонецкий край был преобразован в во¬
енно-заводской округ, а в 1784 г. - в Олонецкую губернию.
Укреплению позиций центральной власти в Карелии способствовала также
политика в области религии. Для борьбы с язычеством карел меры принимали
еще в новгородское время архиепископы Макарий и Феодосий, но это вело не¬
редко лишь к тому, что карелы бросали свои дома и наделы и уходили в даль¬
ние погосты, в необжитые места (Степанов, 1986. С. 40-43; Чернякова, 1998 б.
С. 28; и др). Со временем довольно широкое распространение получила практи¬
ка основания на территории Карелии церквей и монастырей. В XIV в. возник
Валаамский монастырь, известность получили такие монастыри, как Муром¬
ский, Коневецский, Соловецкий, позднее Александрово-Свирский, Челмогор-
ский и др. В XVI в. на территории Карелии насчитывалось уже около 240 пра¬
вославных церквей и часовен, примерно 60 монастырей и скитов {Киркинен, Не-
валайнен, Сихво, 1998. С. 67). Распространению православной религии способ¬
ствовала и русская крестьянская колонизация Севера. Церковники нередко
пользовались продвижением русского крестьянства, создавая новые единые
приходы из жителей различной этнической принадлежности.
В последующие века распространение очагов православия приобретало еще
более массовый характер: если в 1847 г. в Олонецкой епархии было 359 церк¬
вей и 1271 часовня, то к 1904 г. их численность возросла соответственно до 545
и 2127 (Степанов, 1986. С. 51). К концу XIX в. абсолютное большинство насе¬
ления Олонецкой губернии (98,2%) исповедовали православие (Олонецкий
сборник. Вып. 3, 1894. С. 425).
Возвращаясь к проблемам взаимоотношений Москвы со Швецией и их воз¬
действию на судьбы карел, отметим, что на северо-западных рубежах Москов¬
ского княжества шла постоянная борьба за выход России в Балтийское море и
за владение торговыми путями. Разного рода вооруженные столкновения, от
мелких пограничных конфликтов до многолетних войн, разоряли карельскую
землю практически до начала XIX в., до заключения в 1809 г. Фридрих сгамско-
го мира и вхождения Финляндии в состав Российской империи.
Не останавливаясь на всех военных событиях XVI в., отметим лишь, что на¬
селение западных частей Карелии жило в хронически нестабильной обстановке,
страдало от военных набегов и сражении на этой территории. При этом работо¬
способная часть населения гибла в боях, люди вымирали от моровых поветрий
и голода. Наряду с этим неоднократное изменение западной границы препятст¬
вовало нормальному развитию карельского этноса и сохранению его исконно¬
го ареала. Граница, установленная между новгородскими и шведскими землями
в 1323 г., просуществовала до 1595 г. По Тявзинскому миру 1595 г., подписанно¬
му в тяжелые годы правления царя Федора Иоанновича, Россия, правда, сохра¬
нила за собой земли южного побережья Финского залива, но была вынуждена
отдать Швеции эстонские земли и Нарву. Кроме того, граница, шедшая по Оре-
ховецкому миру 1323 г. от Карельского перешейка на северо-запад к Ботниче¬
скому заливу, по новому договору от западной границы Корельского уезда шла
прямо на север к Варангер-фьорду. Таким образом, приботнийские земли были
навсегда утрачены для карел, веками владевших там рыболовными (семужны¬
ми) и охотничьими угодьями.
175

Заключение мирного договора 1595 г. также не принесло мира на карель¬
ские земли. Смутное время в России давало возможность ее внешним врагам
воспользоваться нестабильностью ситуации: с одной стороны, началась откры¬
тая польская интервенция, с другой - к активным действиям перешли шведы.
Последние не только вторглись в юго-западную часть Карелии, но к середине
1612 г. шведам удалось захватить и большую часть Новгородских земель. В
1617 г. между Россией и Швецией был подписан в Столбове мирный договор. В
период мирных переговоров позиция Москвы несколько усилилась, благодаря
избранию к этому времени на царство Михаила Романова, но тем не менее по¬
тери ее были очень велики. Швеция, правда, должна была отказаться от Новго¬
рода, но вся Ижорская земля (Вотская пятина по административному делению
того времени), т.е. побережье Финского залива, а также Корельский уезд с
г. Корелой, отошли под власть шведской короны.
Тот факт, что “родовое гнездо” карел на добрые 100 лет попало под власть
Швеции, трагически отозвался на дальнейших судьбах карел, нарушив нормаль¬
ный ход их этнического развития.
Противодействие шведским властям и их политике на завоеванных землях
выразилось в миграции за рубежи аннексированной территории, как в северные
части Карелии, так и на русские земли. По подсчетам историков, уже в первую
половину XVII в. из Карелии и Ижорской земли (получившей в тексте договора
шведскую форму названия - Ингерманландия) ушло на русскую территорию не
менее 25 тыс. карел. По данным шведских источников, только из Корельского
уезда в 1627-1635 гг. ушли 1524 семьи, или около 10 тыс. человек, а к 1636 г.
численность переселившихся достигла 2 тыс. семей.
В еще более массовой форме начался исход населения с отошедших Швеции
земель во второй половине XVII в. Этому предшествовали волнения на всей тер¬
ритории от Нарвы до земель Корельского уезда. Причиной их были отчасти не¬
посильные повинности, возлагаемые на крестьян как государственной властью,
так и новыми иноземными помещиками, которым было роздано немало земель
на захваченной территории. Недовольство в значительной мере объясняется и
попытками обращения местного населения в лютеранство. Нельзя забывать,
что шведские короли той эпохи, в частности Густав И Адольф, и еще более
Карл XI были ярыми адептами новой лютеранской религии и что лютеранская
церковь тех лет была воинствующей церковью. Поэтому внедрение новой рели¬
гии шло насильственными методами с применением к православному населе¬
нию края различных экономических и социальных санкций. Несмотря на, каза¬
лось бы, слабую приверженность карел к православной вере, к предлагаемой им
“новой вере” они отнеслись весьма негативно. Вооруженные восстания, поддер¬
жанные перешедшими границу русскими войсками, превратились в 1656 г. в на¬
стоящую войну, которую финляндские историки не без основания рассматрива¬
ют как религиозную. В 1658 г. она закончилась победой шведской стороны, и
часть православного крестьянского населения ушла в Россию вместе с войска¬
ми. Отток местного населения продолжался и в последующие годы. Часть ка¬
рел двинулась в северном направлении и обосновалась в средней и северной Ка¬
релии. Особенно увеличилась численность карел в округе Ребол и Вокнаволо-
ка (Чернякова, 1998 а. С. 28-33).
Часть мигрировавшего карельского населения осела в Заонежских погос¬
тах, но значительный поток беженцев двинулся далее на юг, в сторону Тихвина,
Валдая и Бежецкого Верха - по оценочным подсчетам 25^Ю тыс. человек. Од¬
ни из них обосновались на землях монастырей - Тихвинского, Александро-
Свирского, Иверского и в монастырских владениях Белозерского края, Двин¬
176

ского и Каргопольского уездов. Часть крестьян поселилась на дворцовых зем¬
лях - еще в 1656 г. был издан царский указ об отдаче “зарубежным выходцам
корелянам в селитьбу или на денежный оброк” пустошей из дворцовых земель.
Наиболее многочисленные группы карел осели в шести уездах Тверской гу¬
бернии - Новоторжском, Вышневолоцком, Весьегонском, Бежецком, Тверском
и Зубцовском.
Следует отметить еще одну сторону воздействия Столбовского договора на
жизнь карельских земель. Прежде всего, изменился статус Олонецкого уезда -
он превратился в пограничный район, форпост России. В Олонце была постро¬
ена крепость и размещен военный гарнизон. В крае продолжали развиваться
железоделательные и медеплавильные промыслы, их продукция вывозилась на
российские рынки. Шло определенное стягивание карельского населения в эти
районы, что наряду с миграцией из Корельского уезда вело к изменению диа¬
лектных границ и нивелировке языковых различий между этнолокальными
группами карел. Увеличилось и русское языковое влияние, которое шло в пер¬
вую очередь через территориально ближайшую к русским районам группу ка¬
рел - людиков {Беляков, 1958).
Северная война (1700-1721 гг.) закончилась, как известно, решительной по¬
бедой России и возвращением земель Корельского уезда и Ижорской земли под
ее власть. В петровскую эпоху в Карелии оживилось промышленное развитие.
На смену крестьянским железоделательным промыслам приходят металлурги¬
ческие заводы. Началось строительство Олонецких Петровских заводов, в том
числе возник Петровский завод (1703 г.) со слободой, будущим Петрозаводском,
было положено начало литейному производству в Кончезере, плавильному - в
Повенце. Возникает крестьянская мануфактура с использованием наемного
труда. Во второй половине XVIII в. в районе Олонца и Видлиц появились пер¬
вые лесопильные заводы, работающие на энергии водяных мельниц. В 1780-е
годы здесь действовало 18 лесопилен, в конце столетия - уже 52; их продукция
отправлялась на экспорт и в Петербург. Широкую известность получили тив-
дийские мраморные разработки (рускеальский мрамор), велась добыча слюды,
точильного камня и огнеупоров для чугунолитейного производства. Карелия
постепенно втягивалась в общероссийский рынок.
В начале XVIII в., согласно реформам Петра I, были созданы Архангель¬
ская губерния, куда вошла Беломорская Карелия в составе Кемского уезда, и
Олонецкая губерния, разделенная в 1760-е годы на 4 уезда - Олонецкий, Петро¬
заводский, Повенецкий и Пудожский. Центр губернии из Олонца был переведен
в Петровскую слободу (Петрозаводск). На территории 5 названных выше уез¬
дов проживало около 85 тыс. человек.
Несмотря на то что Россия обрела в ходе XVIII в. значительную военную
мощь, Швеция отнюдь не отказалась от стремления расширить свои восточ¬
ные владения за счет российских земель. Наряду с этим и Россия не считала
свои рубежи на северо-западе окончательно установленными и неизменными.
Военные столкновения, иногда имевшие лишь местное значение, а иногда пе¬
реходившие в войны, были характерны и для послепетровского периода. При
этом в своей дипломатии Россия исходила из того, что поддерживала у фин¬
нов мысль об их возможной самостоятельности. Военный поход в период пра¬
вления Елизаветы Петровны привел к тому, что в 1743 г. в Або (Турку) был
подписан договор, согласно которому основная часть финляндской Карелии
была уступлена России (она получила позже наименование “Старой Финлян¬
дии”).
177

Попытки Швеции доказать свое прежнее могущество не увенчались успе¬
хом и в дальнейшем. Война, начавшаяся в 1789 г., оказалась по сути безрезуль¬
татной. В годы наполеоновских войн Швеции не удалось остаться нейтральной,
и в 1805 г. она вступила в союз с Англией и Россией. По мнению многих истори¬
ков, судьба Финляндии была предопределена уже при подписании французско-
русского перемирия в Тильзите в 1807 г. Вскоре русские войска перешли грани¬
цу Финляндии, и Россия - согласно манифесту царя - “взяла Финляндию времен¬
но под свою власть”. Последующие царские манифесты декларировали вхожде¬
ние Финляндии в состав Российской империи, и это было узаконено на Порво-
ском (Боргоском) ландтаге в 1809 г. В том же году Швеция подтвердила свой от¬
каз от прав на Финляндию. Не останавливаясь на условиях вхождения Финлян¬
дии в состав России как автономии и ее новых правах, необходимо упомянуть
один неожиданный шаг Александра I: он передал в состав Финляндского княже¬
ства те земли, которые были возвращены России при Петре I на Карельском пе¬
решейке и в Приладожье, а также так называемую Старую Финляндию - тер¬
риторию, полученную Россией по Туркускому договору. Таким образом, грани¬
ца великого княжества Финляндии оказалась столь близко к российской столи¬
це, что это вызвало недовольство в придворных кругах. Тем не менее она не бы¬
ла изменена. Вхождение этих земель в состав Финляндии определило дальней¬
шие судьбы живших на этой территории карел: они постепенно растворялись
среди финского населения. Это было результатом не только их естественной ас¬
симиляции, карелы испытывали определенное давление со стороны финлянд¬
ских властей, которые предоставляли здесь различные преимущественные пра¬
ва (например, в торговой деятельности) финнам. Проводилась и политика обра¬
щения православного карельского населения в лютеранство, о чем свидетельст¬
вуют многочисленные реляции православных священников из этих мест в вер¬
ха. Содействовало ассимиляции, разумеется, и начавшееся в конце XIX в. разви¬
тие школьного образования, которое шло на финском (или шведском) языке.
После того как Финляндия, получив после революции самостоятельность, ока¬
залась за пределами уже не административной, а государственной границы, про¬
цесс окулътурации карел ускорился. Несмотря на то что юго-восточная губер¬
ния Финляндии называлась Карьяла, т.е. Карелия, ее население было уже фин¬
ским по гражданству, что в свою очередь влияло на самосознание. Правда, часть
карел в Финляндии сохранила православие и определенные черты восточной
карельской культуры (в строительстве, одежде, традиционной кухне и т.д.)
(Heikinen К1989; Sallinen-Gimpl, 1994; 1987; 1994). Сказались на судьбах этого
населения и внутримиграционные процессы: к концу 1930-х годов лишь незна¬
чительная часть карьяласцев - жителей финляндской Карьяла - была местны¬
ми уроженцами. В послевоенный период, когда большая часть Приладожской
Карелии и Карельского перешейка отошла СССР, местное население было эва¬
куировано во внутренние части страны, что привело к дальнейшему стиранию
локальных особенностей его культуры.
Следует, пожалуй, упомянуть и о попытках Финляндии в начале XX в. про¬
вести некую “миссионерскую” работу в Карельском Поморье. Как известно,
умозрительная перспектива объединения всех российских финноязычньгх наро¬
дов и племен возникла в Финляндии еще в середине XIX в. и в период финского
национального возрождения имела широкое хождение. Эти же идеи лежали, в
сущности, и в основе той “культурной экспансии”, которая была предпринята в
1906-1909 гг. в Беломорской Карелии. В 1906 г. в Ваасе (Финляндия) был орга¬
низован “Союз беломорских карел” (“Vienan Karjalan liitto”), в который входило
около 600 человек. Основная задача Союза состояла в том, чтобы содейство¬
178

вать сближению этих карельских волостей с Финляндией, Союз начал свою де¬
ятельность в Карелии, организовав в Беломорской Карелии в 1907 г. 22 читаль¬
ни, несколько библиотек и 6 передвижных школ; попытался также выпускать
газеты (“Karjalaisten pakinoita” и “Kaijalan kiivija”). Российские власти с самого
начала отнеслись к деятельности Союза настороженно, усмотрев в ней попыт¬
ки финнизации и лютеранизации карел. Православная церковь также ощутила
угрозу для себя и стала организовывать в Карелии свои школы и даже выпус¬
кать газету “Карельские известия”. Власти очень быстро потребовали закры¬
тия всех финляндских библиотек и школ, и к 1909 г. деятельность Союза была
сведена на нет (Kovasiipi, 1985).
Изменения общей политической и социально-экономической ситуации в Рос¬
сийской империи в XIX в. повлияли и на экономическую ситуацию в Карелии.
Развитие крупной металлургической промышленности, в первую очередь на Ура¬
ле, привело к упадку мелкого железоделательного производства в Карелии, а
крупные заводы не играли определяющей роли в экономике края. Не развивалась
должным образом и лесная промышленность. Государство, в руках которого на¬
ходилась значительная часть карельских лесов, не оказывало необходимой под¬
держки. Сельское хозяйство края, как и в пореформенный период, развивалось
медленно, сохраняя полунатуральный характер (Филиппов, 1961). Бюджет семьи
карельского крестьянина частично пополнялся внеземледельческими доходами.
В начале XX в. 95% крестьянских хозяйств Карелии занимались различными ви¬
дами промысловой деятельности, но подавляющее большинство кустарей и ре¬
месленников (93%) не порывали связей с сельскохозяйственными занятиями.
Замедленное 1Гроникновение капиталистических отношений в карельскую
среду в значительной степени способствовало сохранению в быту многих арха¬
ических черт и явлений. К началу XX столетия карельский этнос представлял
собой общность со значительными локальными этнокультурными различиями,
что было свидетельством незавершенности этнической консолидации карел.
КАРЕЛИЯ В XX в.
Двадцатое столетие стало эпохой коренных изменений в политической, эко¬
номической и этнокультурной жизни карельского народа.
Установление советской власти в Карелии шло непросто, в условиях граж¬
данской войны и иностранной интервенции определенные военно-политические
круги Финляндии вынашивали идею создания “Великой Финляндии”, в состав
которой вошла бы если не вся Карелия, то ее Беломорская часть. Весной 1919 г,
Финляндия развернула военные действия на территории Олонецкого уезда. В то
же время войска Антанты, высадившиеся в Мурманске, овладели побережьем
Белого моря. В этот период в самой Карелии шла также борьба сторонников и
противников советской власти. Наряду с определенным распространением фин¬
ляндской идеи объединения финноязычных народов - финнов, карел, вепсов - в
Карелии рождались и идеи “чистого" этнического самоопределения (“Карелия
для карел"), местного сепаратизма (независимость отдельных регионов Каре¬
лии) и выхода из состава России. Так, в марте 1918 г. в Ухте было принято по¬
становление о независимости Карелии; в августе 1918 г. собрание жителей с. Ре¬
болы поставило вопрос о присоединении этой волости к Финляндии, а жители
соседней Поросозерской волости провели при участии представителей Финлян¬
дии собрание представителей своих деревень и объявили о ликвидации в волос¬
ти советской власти.
179

Весной 1919 г. в Олонце, на территории, захваченной финнами, из заранее
подобранных в Финляндии представителей формируется “Временное Олонец¬
кое правительство”, а в Вицлице - “Олонецкая директория” из местных купцов
и кулаков, В феврале 1919 г. собрание представителей 10 волостей Беломор¬
ской Карелии принимает решение о самоопределении Восточной Карелии* За¬
тем “Архангельское карельское временное правительство” в с, Ухта, которое
было сформировано в марте 1920 г., созывает съезд представителей северных
карельских волостей. Это временное правительство приняло постановление о
возможности присоединения северной Карелии к Финляндии, поскольку “Каре¬
лия сама должна править своими делами”. Делегация Ухтинского съезда вручи¬
ла советским представителям, ведущим переговоры с Финляндией о перемирии,
решение о независимости северных областей Карелии. Архангельское прави¬
тельство действовало на территории северной Карелии вплоть до прихода туда
частей Красной Армии весной 1920 г. (Карело-Мурманский край, 1927. № 10-11.
С. 7-13; Советы Карелии, 1993. С, 72).
В этой непростой военно-политической обстановке, насыщенной поиска¬
ми путей национального самоопределения и националистическими настрое¬
ниями, Э. Гюллинг, участник революции 1918 г. в Финляндии, приехавший в
Карелию после ее подавления, обратился с письмом к В.И. Ленину с предло¬
жением создать Карельскую Трудовую Коммуну как буферное государство
на границе с Финляндией. Этот вопрос был обсужден при участии В.И. Лени¬
на с делегатами от Олонецкой губернской партийной организации во время
работы IX съезда партии (29.11I-5IV 1920 г.), а затем на заседании Политбю¬
ро 18 мая 1920 г. Организация Карельской коммуны была признана жела¬
тельной (Всекарельский съезд..., 1990. С. 252-253). В итоге был принят дек¬
рет о создании Карельской Трудовой Коммуны “в целях борьбы за социаль¬
ное освобождение трудящихся Карелии” при сохранении ее в составе России.
Был сформирован революционный комитет Коммуны во главе с Э. Гюллин-
гом*. В июле 1920 г. состоялся Всекарельский съезд представителей трудя¬
щихся карел. Съезд одобрил образование Коммуны и выступил за сохранение
Карелии в составе России.
Решения съезда принимались в период, когда между Советской Россией и
Финляндией велись мирные переговоры (июнь-октябрь 1920 г.). Военно-по¬
литическая обстановка этого времени оказала значительное влияние на со¬
держание тех статей Тартуского мирного договора, которые затрагивали
проблемы Карелии (октябрь 1920 г.). В этих статьях значилось, что Восточ¬
но-Карельская область, т.е. Коммуна, получает автономию в своих внутрен¬
них делах, входя в состав России на правах федерации (статьи 10, 35). Мест¬
ным жителям гарантировалось право собственности “на все принадлежащее
им в пределах волости движимое имущество, а также право распоряжаться и
пользоваться принадлежащими им или возделываемыми ими угодьями и про¬
чим находящимся в их пользовании недвижимым имуществом’'. Советская де¬
легация внесла в Протокол переговоров также положение о том, что “...дела,
касающиеся этой области, решаются органом народного представительства”,
а пятый пункт этого документа гласил: “Восточно-Карельская область имеет
право устанавливать свою экономическую жизнь согласно местным нуждам в
соответствии с общим хозяйственным планом республики” (Всекарельский
съезд..., 1990. С. 254-256).
* В состав Коммуны вошли 6 волостей Олонецкого, 10 - Петрозаводского, 5 - Повенецкого
и 20 - Кемского уездов.
180

Программа развития Коммуны была обсуждена на I Всекарельском съезде
Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (11-18 февраля
1921 г)* В резолюции съезда отмечалось, что задачей Коммуны, в частности, яв¬
ляется “поднятие населения Карелии, как карельского, так и русского, к едино¬
душной и усердной работе для укрепления Советской власти”»
II Всекарельский съезд Советов (октябрь 1921 г.) проходил в условиях бело¬
финской интервенции, подогревающей сепаратистские устремления карел, а
также антисоветского крестьянского восстания, известного как “карельский
мятеж”. Однако попытки Финляндии путем продовольственной блокады и воо¬
руженными действиями вызвать общее недовольство населения советской вла¬
стью оказались безуспешными. Карелия получила от правительства России зна¬
чительную материальную финансовую помощь, право на использование дохо¬
дов с территории для собственных нужд и др. Военное вторжение Финляндии
II съезд расценил, как вмешательство во внутренние дела Коммуны, которая
"стремится к тесному союзу в федеративных формах с Советской Россией” В
июле 1923 г. В ДИК и СНК СССР приняли постановление об образовании Ав¬
тономной Карельской Советской Социалистической республики. Республика
получила широкие права в государственном, хозяйственном и культурном стро¬
ительстве.
Введение новой экономической политики (НЭП) позволило укрепить эко¬
номический суверенитет Карелии. Легализация многоукладной экономики и
свободного товарооборота оживила материальную заинтересованность товаро¬
производителей. Повсеместно и в основном по инициативе снизу стали возни¬
кать различные формы кооперации и внедрялся хозрасчет.
К середине 1920-х годов наметился подъем сельского хозяйства. Это опре¬
делялось развитием агротехники, рядом землеустроительных мер и мелиора¬
тивных работ, а также обеспечением деревни техникой и организацией сети аг¬
рономических, ветеринарных, мелиоративных служб и т.д. Стали увеличивать¬
ся и объемы заготовки леса. К концу 1925 г. возобновили работу 14 лесозаво¬
дов.
Наряду с этим началось промышленное освоение зоны вдоль Мурманской
железной дороги, были сделаны первые шаги в создании собственной энергети¬
ческой базы и разработке минеральных ресурсов. Начался приток населения
из-за пределов республики, ускорилась и миграция карел в города. Тем не менее
карелы в основной массе оставались сельским населением.
Общегосударственная национальная политика и курс на преодоление фак¬
тического неравенства народов Союза обеспечивали в 1920-1930-е годы и в Ка¬
релии широкое представительство карел в различных структурах власти и пра¬
вления. Примерно половина состава Карелревкома, уездных, волостных и рай¬
онных исполнительных комитетов формировалась в этот период из карел и
финнов (Советы Карелии, 1993. С. 502-513). Активно велась ликвидация негра¬
мотности, и с 1926 г. по 1939 г. доля грамотных среди карел возросла с 34,9%
примерно до 80%. Успешно шло развитие среднего специального и высшего об¬
разования, что содействовало формированию карельской интеллигенции, в пер¬
вую очередь учителей, культурно-просветительских работников, в известной
мере и инженерно-технических кадров. Быстро увеличивалась прослойка карел
и в составе рабочих (Покровская, 1978. С. 88-95; Афанасъева> 1983. С. 207-212;
Карелы..., 1983. С. 190-196).
Переход в Советском Союзе на плановое ведение хозяйства (пятилетние
штаны) резко ограничивал экономическую самостоятельность республик, тем
более автономных. Форсированная коллективизация стала поворотным момен¬
181

том в развитии сельского хозяйства. Она означала отчуждение крестьянина от
средств производства и результатов труда, а для карельской деревни также и на¬
чало ликвидации традиционной комплексной системы хозяйственных занятий.
Предложения о развитии фермерско-хуторских хозяйств как форм, наиболее
приемлемых для природно-климатических условий Карелии, были расценены
партийным руководством как правый уклон.
К концу 1931 г. в республике было создано 673 колхоза, в том числе 54 ры¬
боловецких, объединяющих 24,3 тыс. (58,1%) всех хозяйств республики. Сред¬
ний показатель коллективизации варьировал от 39,3% в Сегозерском районе до
80,9% в Кандалакшском районе (Никитина, 1997. С. 68, 77).
Ведение хозяйства в колхозах стало жестко регламентироваться сверху.
Кроме выполнения твердых заданий по производству сельскохозяйственной
продукции, в Карелии колхозники в обязательном порядке должны были участ¬
вовать в заготовках и сплаве леса. К 1932 г. продолжительность работы колхоз¬
ников на лесозаготовках в течение года была увеличена вдвое и доведена до
100-120 дней {Никитина, 1997. С. 82-83).
Попытки местных органов власти отстаивать перед республиканскими
структурами управления интересы своих территорий встречали противодей¬
ствие партийных органов, а республиканская власть в свою очередь была зна¬
чительно ограничена в принятии самостоятельных решений. С начала 1930-х
годов в республике, несмотря на протест правительства Карелии, создается
сеть спецпоселков, куда направлялись осужденные, в первую очередь раску¬
лаченные крестьяне. В 1930-е годы в связи со строительством Беломорско-
Балтийского канала в Карелии возникает настоящее “государство в государ¬
стве’' - система ГУЛАГов с десятками тысяч заключенных. Их трудом были
возведены Сегежский целлюлозно-бумажный комбинат, Пиндушская и По-
венецкая судоверфи, Сорокский порт, Сорокская-Обозерская железнодорож¬
ная ветка. В 1937 г. в Карелии 35% древесины заготавливалось заключенны¬
ми, в начале 1940-х годов - более половины. Репрессии 1930-х годов со всей
силой ударили и по карельскому народу: в Карелии среди репрессированных
с июля 1937 г. по апрель 1938 г. 43% составляли карелы (Неизвестная Каре¬
лия, 1997. С. 342).
Необходимо упомянуть о тех преобразованиях, которые были проведены
в местах массового расселения тверских карел в Калининской области. В
1937 г. там был создан Карельский национальный район с центром в Лихосла-
вле. Но это произошло в обстановке подозрительного отношения к карель¬
ским руководящим кадрам, наветов и обвинений их в принадлежности к бур¬
жуазным контрреволюционным организациям и уже начавшихся массовых
репрессий. Начались и закрытие национальных школ, и ликвидация печати
на национальных языках. В апреле 1939 г. Карельский район был ликвидиро¬
ван, что привело к резкому ускорению процессов языковой и этнической ас¬
симиляции, численность тверских карел стала стремительно сокращаться.
С 1926 г. по 1959 г. она уменьшилась со 140,6 тыс. до 59,1 тыс. человек;
по данным переписи 1989 г., число тверских карел составило лишь 23,2 тыс.
человек.
За годы Великой Отечественной войны Карелия понесла большие чело¬
веческие потери, были разрушены промышленность и колхозное хозяйство
республики. В первые послевоенные годы население Карелии, в том числе
сельское, пополнялось за счет реэвакуации местного людей, демобилизации и
начатого организованного переселения в республику населения из различных
регионов страны. Поток переселенцев (русских, белорусов, украинцев, фин¬
182

нов, литовцев, эстонцев, чувашей, татар и т.д.) устремился в основном на ле¬
созаготовительные предприятия восточных районов Карелии. Из переселен¬
цев формировались и лесные поселки в малообжитых районах западной, се¬
верной и отчасти центральной Карелии В поселениях аграрного сектора, в
районах традиционного расселения карел приток инонационального населе¬
ния был невелик и сельское хозяйство по-прежнему оставалось в основном
сферой занятости карел. В 1949 г. доля карел среди работников сельского хо¬
зяйства составляла около 70% (.Клементьев, Кожанов, 1988. С. 31). Первый
послевоенный пятилетний план предусматривал наряду с развитием традици¬
онных для карельской деревни зерноводства и животноводства также рост
производства картофеля, овощей, развитие птицеводства, звероводства, оле¬
неводства, пчеловодства, садоводства вплоть до создания сети ягодных плодо-
питомников (Закон..., 1946). При остром дефиците рабочей силы и недоста¬
точности материально-технической базы в послевоенные годы восстановле¬
ние сельского хозяйства и переход его на многоотраслевую систему проходи¬
ли медленно (Клементьев, Кожанов, 1988).
Развитие лесозаготовок, напротив, приобретало все больший размах. Деся¬
тилетием наиболее интенсивного наращивания объемов лесозаготовок, строи¬
тельства лесных поселков стали 1950-е годы, до середины 1950-х годов шел мас¬
совый приток рабочей силы из-за пределов республики. Развитие лесоразрабо¬
ток привело и к оттоку населения из сельскохозяйственной сферы. Численность
занятых в сельском хозяйстве к 1959 г. по сравнению с 1939 г. сократилась поч¬
ти на треть, а в лесной промышленности работало почти 50% всего сельского
населения Карелии; к 1959 г. каждый четвертый карел стал жителем лесного
поселка. Тем не менее среди занятых в лесной промышленности людей процент
карел был невысок, так как приток в нее работников других национальностей
значительно перекрывал их по численности.
В итоге происходило усложнение этнического состава сельского населения
и формирование национально-смешанной среды в местах традиционного рассе¬
ления карел. К 1959 г. в сельской местности Карелии осталось только 3 сель¬
ских района с преимущественно карельским населением - Олонецкий (66,5%),
Калевальский (58,6%) и Пряжинский (56,8%). В остальных районах карелы ока¬
зались в национальном меньшинстве. Многоэтяичная среда стала предпосыл¬
кой и причиной расширения межнациональных брачных связей, взаимовлияния
народов в хозяйственной, культурной, бытовой сферах, развития межнацио¬
нального общения на основе русского языка (Кожанов, 1986; Клементьев, 1988;
1994; Клементьев, Кожанов, 1988; 2000; Бирин, 1993).
Укрупнение колхозов и последующая реорганизация их в совхозы в конце
1950-х годов не привели к более эффективному развитию сельского хозяйства.
Увеличение капитальных вложений в сельскохозяйственное производство и
техническое оснащение деревни были недостаточными и вели к весьма медлен¬
ному увеличению объемов производства. Не увенчались успехом и попытки в
1980-х годах возродить карельскую деревню путем концентрации производства
в крупных аграрных селениях, обычно в центральных усадьбах совхозов. Ори¬
ентация на крупные селения не способствовала эффективному использованию
земель, и из сельскохозяйственного оборота вышло 78 тыс. гектаров угодий, в
том числе 30 тыс. гектаров пашни.
Урбанизация населения, в том числе карел, шла в республике быстрыми
темпами: к 1989 г. подавляющая часть карел (61,8%) жила в городах и поселках.
К концу 1980-х годов Карелия превратилась в одну из наиболее урбанизирован¬
ных республик страны - свыше 81% населения республики были жителями го¬
183

родов и поселков городского типа, К настоящему времени в северной и средней
Карелии старая сельская система поселений полностью разрушена; резко поре¬
дела сеть деревень в ареалах карел-ливвиков и карел-людиков. В местах ранее
компактного расселения карелы становились национальным меньшинством: в
1989 г. только в Олонецком районе (без учета населения, проживающего в по¬
селках городского типа) доля карел была выше, чем представителей других на¬
циональностей, - 62,4%,
С разрушением системы сельских поселений шло свертывание и сети учре¬
ждений и предприятий культурно-бытового обслуживания населения, закрытие
школ и т.д. В сельской местности неотвратимо стали нарастать сложности вос¬
производства карельского этноса. Уже в конце 1980-х годов каждый 8-9-й сель¬
ский житель не мог завести семью из-за отсутствия невест. В условиях городов
и поселков городского типа, где возможности создания однонациональных се¬
мей крайне ограничены, а национальный фактор никогда не имел существенно¬
го значения при заключении брачных союзов, возможности воспроизводства
карельского этноса по существу обрываются.

ГЛАВА 2
КАРЕЛЬСКИЙ ЯЗЫК
КАРЕЛЬСКИЙ ЯЗЫК И ЕГО ДИАЛЕКТЫ
Язык карел входит в прибалтийско-финскую группу уральской языковой
семьи. Видный эстонский языковед П. Аристэ считал, что в результате
произошедшего примерно во II тысячелетии до н.э. распада древнего при¬
балтийско-финского праязыка постепенно сложилось пять племенных языков
(ливский, южный и северный эстонский, карельский и вепсский). Их формиро¬
вание, в том числе и карельского, он относит к концу I тысячелетия до н.э. или
к первой половине I тысячелетия н.э. 0Аристэ, 1956. С. 15, 21-22). Также и по
мнению Д.В. Бубриха формирование отдельных племенных объединений при¬
балтийских финнов завершилось в I тысячелетии н.э. или несколько раньше
(Бубрих, 1947; 1948).
В современных прибалтийско-финских языках исследователи обнаружива¬
ют следы индоевропейского (иранского) языкового влияния, весьма древнего.
Во всех прибалтийско-финских языках есть балтские (летто-литовские) заимст¬
вования, относящиеся к лексике в области земледелия, скотоводства, общест¬
венного строя, семейных отношений и т.д. Их появление языковеды датируют
11 тысячелетием до н.э., когда прибалтийско-финские и балтские племена при¬
шли в непосредственное соприкосновение. Более поздними в карельском языке
являются германские заимствования, проникшие в прибалтийско-финские язы¬
ки, как считалось в I тысячелетии до н.э. Это ряд понятий из сферы земледелия,
животноводства, мореходства, торговли, военного дела. К концу I тысячелетия
до н.э. относятся, вероятно, и карельско-саамские контакты. Установление по¬
стоянных контактов прибалтийско-финских народов с древнеславянским насе¬
лением языковеды датируют примерно серединой I тысячелетия н. э., хотя от¬
дельные слова, заимствованные от западных славян (район р. Вислы), проникли
в прибалтийско-финскую речь уже в I тысячелетии до н.э. В карельском языке,
особенно в южных диалектах, славянские и более поздние лексические заимст¬
вования из русского языка составляют заметный языковый пласт, свидетельст¬
вующий о давних и тесных связях карел со славянским миром (Бубрих, 1947).
Наушная с раннего средневековья (с XI-XII вв.) карельские языковые связи со
славянами неуклонно расширялись.
В настоящее время в карельском языке выделяются 3 диалекта - собствен¬
но-карельский, ливвиковский и людиковский. Напрямую связывать язык древ¬
него племени корела с тремя ныне существующими диалектами карельского
языка было бы неправомерным. Формирование диалектов отражает непростые
процессы становления и развития карельского этноса, взаимодействие языков
древней корелы и древней веси, древних карел и саамов (лопи русских летопи¬
сей), а также волнообразных и разновременных миграций, затянувшихся вплоть
до XIX столетия. При этом диалекты карельского языка формировались в те¬
чение XII-XVII вв. и “являются относительно поздними образованиями” (Ба¬
ранцев, 1976).
В формирований карельского народа участвовал, без сомнения, вепсский
этнический компонент и современный карельский язык складывался в процес¬
се взаимодействия языков этих двух племен (Бубрих, 1948. С. 46).
185

Карта 8. Диалектные группы карел Карелии (составлена В.А. Базегским)
Диалекты: а - собственно-карельский, 6 - людиковский, в - ливвиковский
Начальный период сложения двух этнических групп карел - ливвиков и лю-
диков и их языков Д.В. Бубрих относит к ХП в., связывая это с миграцией карел,
с одной стороны, на Олонецкий перешеек, заселенный вепсами, и с другой - ко¬
лонизацией вепсами и карелами территории от Святозерских озер вплоть до се¬
верной оконечности Онежского озера. В языковом отношении процесс “сплав-
186

Ленин” корелы и веси выразился в том, что речь карел Олонецкого перешейка
но множеству признаков стала близкой к вепсской речи, а в Прионежье она от¬
личается от вепсской речи вообще незначительно (Бубрих, 1947). Общеприз¬
нанно, что и ливвиковский и людиковский диалекты карельского языка имеют
вепсскую основу, причем в ливвиковском диалекте влияние вепсской речи ме¬
нее ощутимо, чем в людиковском. Исследователи этот факт оценивают по-раз¬
ному, Так, А,А, Беляков считал, что там, где население племени веси было ко¬
личественно большим, сложился людиковский диалект, а где оно было мень¬
шим, - ливвиковский диалект (Беляков, 1958). Другие исследователи говорят о
равномерном сплаве в речи карел-людиков вепсских и карельских черт {Баран¬
цев, 1976. С. 89), Некоторые финские исследователи вообще не включают лю-
диковские говоры в состав карельских диалектов и относят людиков просто к
вепсам (Virtaranta, 1968. S. LXIX).
Собственно-карельский диалект подразделяется на две группы говоров:
южную и северную. Формирование собственно-карельского диалекта происхо¬
дило сложно. По диалектологическим данным в средней и северной Карелии
прослеживаются три значимые миграционные волны корелы: первая - терри¬
ториально распространившаяся от р, Суна до оз. Сегозеро, вторая продвинулась
затем от Сегозера до оз, Ондозеро и оттуда до нижнего течения р. Кеми. Тре¬
тья большая переселенческая волна (XVII в.) в среднюю и северную Карелию в
языковом отношении интересна тем, что там до сих пор диалект сохраняет
близкое сходство с речью древней корелы. Наряду с этим происходили и менее
массивные переселения. Так, после реформы местного самоуправления в Ко¬
ре л ьском уезде в 1556 г. компактные группы карел стали покидать Приладожье
и переселяться на западные земли современной средней Карелии, в район Ребол
и севернее, К концу 1670-х годов Ребольский погост, например, “превратился в
заметно более населенную территорию, чем остальные Донские погосты” (Чер¬
някова, 1998 б, С. 33), Наконец, в XVIII в. на территорию Карелии произошло
переселение из Финляндии приботнийских карел, большая часть которых рас¬
селилась в современном Калевальском районе. Их речь схожа с речью карел,
мигрировавших в среднюю и северную Карелию в XVI-XV1I вв., но имеет суще¬
ственные особенности вследствие длительного проживания на территории со¬
временной Финляндии и систематических контактов с финнами. Несмотря на
наличие значительных черт сходства севернокарелъского говора с финским
языком, язык северных карел не может быть прямо выведен из восточнофинских
диалектов и относится исследователями к собственно-карельскому диалекту
(Бубрих, 1948. С. 47).
Наряду с внутренней миграцией, шедшей на территории современной Каре¬
лии, известна и массовая миграция карел за ее пределы, а именно - их исход во
второй половине XVII в. с территории, отошедшей Швеции, в Россию.
Сложившиеся в ходе этого переселения группы новгородских и тверских ка¬
рел говорят на собственно-карельском диалекте, но их говоры имеют и локаль¬
ные отличия. У карел Верхневолжья выделяются три локальные языковые
группы: козловско-рамешковская, весье го некая и зубцовская (дёржинская). В
конце XIX в. основным ареалом козловско-рамешковского говора была погра¬
ничная часть Вышневолоцкого, Бежецкого, Новоторжского и Тверского уез¬
дов. Весьегонский был распространен в центральной и юго-восточной части
Весьегонского уезда, а зубцовский - на юге Тверской губернии (Жербин, 1956;
Фишман, 1987; Воскресенская, 1997).
Характерно, что у различных диалектных групп и даже некоторых говоров
карел есть отличия и в самоназвании. Носитель собственно-карельского диале -
187

кта называет себя карьялани - karjalani (мн. ч. - karjalazet, karjalaizet, karjalazet).
Карелы юго-восточной части Сегозерья, т.с. в ареале собственно-карельского
диалекта (деревни Остречье, Чебино, Покронекое, Мяндусельга и др.), по-рус¬
ски называют себя карелами, но по-карельски именуют себя “лаппи”, “лаппа-
лайсет”, и говорят они, по их мнению, “по-лопарски”. В центральной части Се-
гозерья этноним “карелы” и название языка совпадают. Еще севернее, напри¬
мер, в д. Ондозеро, население до сих пор помнит, что когда-то их и они сами се¬
бя называли лопарями, но здесь всегда говорили только по-карельски. Но древ¬
ний саамский (лопарский) след сохранился в этих краях, например, в названиях
болот, пожней и т.д. При этом своих южных соседей (карел-людиков, а также
карел-ливвиков) жители Сегозерья вплоть до настоящего времени называют
“вепся” (Духовная культура..., 1980. С. 4).
Карел-ливвик в настоящее время, наряду с общим этнонимом karjalane, на¬
зывает себя и просто ливвиком (мн. ч. - livgilaizet, livvikdit), т.е. свою этническую
принадлежность тесно связывает с диалектом, на котором говорит. Это харак¬
терно для карел Олонецкого и значительной части Пряжинского районов Каре¬
лии, а также карел Ленинградской области (кондушские карелы).
Карелы, говорящие на людиковском диалекте карельского языка, также
сохраняют два самоназвания: общий для карел - karjalane и языковой - людик.
О происхождении этнонима “карел” существует несколько гипотез. Так.
некоторые лингвисты полагают, что слово “карелы” восходит к лстто-литов-
скому слову garia, означавшему “лесная или горная страна”. В процессе язы¬
ковых изменений g перешло в к и к новому слову karja прибавился суффикс
-1ау который выражает место. В последующем название территории стало эт¬
нонимом народа (Бубрих, 1947). Существует также версия, что термин kar¬
jalane связан с понятием karja - стадо (Фасмер, 1967. Т. II. С. 325; SKES. ХП.
Т. 1. 1981. S. 163).
Все три карельских диалекта различаются между собой по конечной огла¬
совке двусложных (и некоторых многосложных) слов с древней основой на aid:
так ольха - с.-к. - leppd, ливв. - leppy, люд. - 1ерре\ жена, женщина - с.-к. - акка,
ливв. - акки, люд, - акке, акк. Данный фонетический сдвиг прослеживается и в
падежном показателе эссива, а также в глагольных личных окончаниях. В соб¬
ственно-карельском диалекте согласным £(*), если они находятся в позиции по¬
сле i, соответствует s(z), в ливвиковском и людиковском диалектах - s(z) (игра -
с.-к. - kiza, ливв., люд. - kiza\ веять - с.-к. - vissata, ливв., люд. - vtikata). В люди¬
ковском диалекте чередование ступеней согласных в основном распространяет¬
ся только на взрывные геминаты к, р, t, £. В собственно-карельском диалекте
чередованием ступеней согласных охвачены и сочетания взрывных sk, st7 tky ht п
частично hk, в то время как в ливвиковском и людиковском диалектах они вне
чередования (с.-к. - leSki - lezen, ливв. - leski - lesken, люд. - lesk - lesken). В соб¬
ственно-карельском и ливвиковском диалектах 1-й инфинитив у глаголов мар¬
кируется суффиксом -aid, в людиковском - -daidd (сказать - с.-к. - sanua, ливв. -
sanua, люд. - sanoda).
На морфологическом уровне людиковский диалект отличается от первых
двух наличием начинательной глагольной формы на -Ska, -Skaze (люд. - savu-
daSkdt - 'начала дымить'). По-разному образуются в диалектах возвратные гла¬
гольные формы: у собственно-карел употребляется суффикс -де (садиться -
istuoWe), у людиков -т (istezuda), у ливвиков -vu (istovua).
Между диалектами существуют и лексические различия. Так, “крыша” у
собственно-карел - kattoy kato$y у ливвиков - levo, у людиков - kroul\ “борона” у
собственно карел - Нага, у ливвиков - astavu, У людиков - dgeh.
188

Со временем фонологическая система карельского языка значительно уда¬
лилась от прибалтийско-финской системы. Большинство древних долгих глас¬
ных первого слога слова перешли в дифтонги: аа > оа, ua,ja (земля - таа - тоау
тиа, mja)\ оо > ио (молодой - nuori), ее > ie9 id (маленький -pieni); об > ид (по¬
яс -	Яй > id, iey ей, (голова - pie, pid). Из древних долгих гласных сохрани¬
лись в первом слоге лишь и (зубец - /ш), ии (дерево - рии)у уу (рябчик - руу).
В результате выпадения интервокальных согласных и стяжения гласных
в собственно-карельском и ливвиковском диалектах образовались дифтонги
и долгие гласные: muata, maata < magata ('спать'), kaStiella < kastegel С no
росе’), anduaf andaa < andada (‘дать’). Пополнился инвентарь звуков - появились
Ь, d, g, di.
В некоторых северных говорах звонких взрывных вообще нет, в то время
как в других диалектах звонкие и глухие взрывные противостоят друг другу. По
сравнению с другими родственными языками произошел переход s, z в 1 В не¬
которых случаях сузилось, в других расширилось чередование ступеней соглас¬
ных, за исключением калевальских говоров произошло также смягчение сог¬
ласных.
Для людиковского и некоторых говоров собственно-карельского и ливви-
ковского диалектов характерны сочетания из трех гласных, т.е. трифтонги
(спит - maguau, такой - muguoine).
ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ КАРЕЛЬСКОГО ЯЗЫКА
В карельском языке главное ударение в исконных словах падает на первый
слог. Для карельского языка характерна гармония гласных: если в первом сло¬
ге слова выступает гласный переднего ряда (й, ду у), то и в последующих слогах
могут выступать гласные лишь того же ряда, и, наоборот, при задних гласных
(а, о, и) в первом слоге в последующих слогах выступают гласные только задне¬
го ряда; / и е в отношении гармонии гласных нейтральны. В сложных словах ка¬
ждый компонент гармонирует как изолированное слово.
Словообразующим элементом могут быть гласный, долгий гласный, дифтонг
или трифтонг, количество слогов в слове идентично количеству гласных или
дифтонгов и трифтонгов ('мелкий’ - ma-da-la; ‘мы копали’ - kaivoim-ma, ‘такой’ -
mu-guoi-ne). При сочетаниях согласных внутри слова слогоделение проходит
нерсд последним согласным: 'борода’ - par-da, ‘верста’ - virs-ta. Противопостав¬
ление долгих гласных кратким (‘ветер’ - tuulU ‘огонь’ - tuii)y а в некоторых
диалектах кратких (одиночных) взрывных согласных долгим (геминатам)
(‘неурожай’ - kata, ‘крыша’ - katto) имеет фонологическое значение.
Корневая морфема карельского языка характеризуется сложностью из¬
меняемости. Все слова имеют корни на гласный, но определенная группа слов
п на согласный (так называемые двуосновные слова): ‘мох’ - $ammale-n (гене-
тив, ед. ч.) - Sammai-da (партитив, ед. ч.). Многообразие видов корневых мор¬
фем обуславливается альтернацией согласных внутри морфемы, чередовани¬
ем гласных, переходом гласной в исходе морфемы при присоединении того
пли иного суффикса, переходом гласной в исходе морфемы в состав суффик¬
са, выпадением суффикса. Альтернация в словах с согласными, охваченными
чередованием, выступает как обязательное средство для образования той или
иной формы. Образование именных падежных форм реализуется употребле¬
нием сильной гласной основы (иллатив, ед. ч. - vede-h), согласной основы
(партитив, ед. ч. - vettd), основы множественного числа (партитив, мн, ч. -
\ezi-e, vezildidd).
189

Для карельского языка характерно чередование ступеней согласных внутри
корневой части (радикальное чередование). Чередованием охвачены к; ру г, t, ?
с, g,d,b,l и их сочетания с другими согласными. Чередования могут быть коли¬
чественными (во всех диалектах) и качественными (в собственно-карельском и
ливвиковском диалектах). Количественными чередованиями охвачены kklk.
ppip, ttlt, t't'/t',	rrir, ss/s, ss/s. Например: pakkuan - ‘я прошу’, pakota - ‘про¬
сить’; leppd - ‘ольха’, lepan - ‘ольхи’ (генетив, ед. ч.); katto - ‘крыша’, katon -
‘крыши’ (генетив, ед. ч.).
По морфологическому типу карельский язык исконно аглюнативный. Од¬
нако в силу происшедших в нем изменений большую роль играет и флексия.
Весьма широко представлены также аналитические способы выражения грам¬
матических значений (сложные глагольные времена, послеложные конструк¬
ции, степени сравнения).
Категории слов в карельском языке разграничены довольно четко. Однако
былая зыбкость границ, близость частей речи между собой прослеживаются и в
настоящее время. Так, наблюдается совпадение основ непроизводных глаголов
и имен (сохнуть - kuivua, основа - kuiva и прилагательное - kuiva, т.е. сухой). Не¬
точность границ наблюдается и между существительными и прилагательными
(‘холод’ - vilu, ‘холодная погода’ - vilu Sid).
Из грамматических значений категориальное выражение получили число,
надежность, степени сравнения, время, модальность и остаточное - посессив-
ность.
В карельском языке нет рода. В местоименной сфере прослеживается про¬
тивопоставление одушевленного и неодушевленного. В первом случае употреб¬
ляется вопросительное местоимение кто? - ken?, во втором - что? - mi? Личные
местоимения 3-го лица, ед. ч. он, она - hidn (hdi, hid) относятся только к одуше¬
вленному объекту.
Грамматическое число имеет 2 формы - единственную и множественную.
Показателем множественного числа выступают окончания -г, -i, -loi/ioi. Показа¬
тель -t употребляется для имен в номинативе (kyldt - ‘деревни’, pimiet - ‘тем¬
ные’, kahet- ‘двое’). Формант -i выступает в косвенных падежах у двусложных
имен с основой на aid, а также у имен на согласную основу (‘творог’ - rahka\
партитив, мн. ч. - rahkoi), -loiiloi у односложных {vikdloi, suoloi) и части дву- и
многосложных (medtoloi). Некоторые имена существительные имеют только
форму множественного числа, например, обозначающие предметы, состоящие
из сложных составных частей (Idnget - ‘хомут’, kerittimet- ‘ножницы’).
Противопоставление форм единственного и множественного числа после¬
довательно прослеживается и в глагольной форме, где единственность/множе-
ственность выражается лично-числовыми показателями. Имперсональные гла¬
голы имеют форму только единственного числа, совпадающую с формой 3-го
лица ед. ч. презенса в индикативе (pakaStau - морозит).
Пространственно-временные отношения, посессивность, состояние, мера и
степень, цель и причина, способ, орудийность, совместность и другие действия
выражаются с помощью падежных формантов. Расширению падежных значе¬
ний служат предлоги и послелоги, из них некоторые имеют относительно за¬
стывшие падежные форманты: например “у” - 1ио, “к” - luoh, “около” - luona.
Грамматическое лицо в карельском языке выражается личными местоиме¬
ниями, у глаголов - лично-числовыми окончаниями, а в именной сфере в от¬
дельных говорах личной притяжательной суффиксацией. В личном спряжении
противопоставляются формы 1-, 2-, 3-го лица глаголов. Так называемые гла¬
гольные формы 3-го лица мн. ч. традиционно рассматриваются как пассивные,
190

употребляются в значении форм 3-го лица мн. ч. (‘они возьмут’ - otetah; otettih -
‘они взяли’), а также в неопределенно-личной (возьмут - otetah, otettih - взяли),
но не в значении пассива.
Средствами выражения пространственной ориентации служат прежде всего
указательные местоимения, местоименные наречия.
В глагольной сфере отрицание выражается аналитически: личными форма¬
ми отрицательного вспомогательного глагола и неличными формами смысло¬
вого глагола. Ни залоговой, ни видовой категории в карельском языке нет. За¬
логовые значения (причинность, возвратность и т.д.) передаются при помощи
суффиксов отглагольного словообразования залоговой направленности: видо¬
вые значения (количественная характеристика действия) - суффиксами отгла¬
гольного словообразования видовой направленности. Модальные значения в
глаголе выражаются формами четырех наклонений: индикативом, потенциа¬
лом, кондиционалом и императивом.
В карельском языке выделяются знаменательные части речи. К первой
группе их относятся существительные, изменяющиеся по падежам и числам (не¬
которые существительные имеют и степени сравнения), имена прилагательные,
изменяющиеся по падежам, числам и степеням сравнения, имена числительные и
местоимения, изменяющиеся по падежам, числам, глагол, имеющий формы спря¬
жения (наклонение, время, лицо, число), наречия (часть из них имеет формы сте¬
пеней сравнения). Ко второй группе - служебных (неизменяемых) слов относятся
предлоги/послелоги, союзы, частицы. В третью группу входят междометия.
Падеж маркируется падежным суффиксом, при присоединении которого в
основе имени могут происходить звуковые изменения, В карельском языке
можно выделить 15 падежей, хотя не во всех диалектах они употребляются в
равной мере. В числе их эссив, транслатив, инессив, элатив, иллатив, адессив,
аллатив, аблатив, абессив, комитатив, инструктив, пролатив.
Категории степеней сравнения, присущие прилагательным, отчасти наречи¬
ям и некоторым существительным, образуются при помощи суффиксов: срав¬
нительная степень с помощью -тЫ (-пипа, -ттй). Например: Suuri - большой,
Suurembi - больший. Превосходная степень образуется с помощью -in (Suurin -
самый большой). Превосходная степень может образовываться и аналитически
при помощи вспомогательного слова kaik-kie - всех и suamo - самый.
Порядковые числительные образуются при помощи суффикса £(.у), присое¬
диняемого к гласной основе (kolme - три, kolmas - третий и т.д.). Числительные
'первый”, ‘'второй” образуются супплетивно: enzimdieт loine.
Местоимения склоняются аналогично существительным, лишь склонение
личных местоимений отличается глубиной фонетических изменений. В карель¬
ском языке имеются личные (mind, mie - я, Sind - ты, han, hid - он, туб - мы, tyo -
вы, куб - они), возвратно-усилительные (ьбе - себя, сам), взаимно-возвратные
itoine toista - друг друга), указательные (tamd - это, этот, $е - тот, moine - такой),
вопросительные (кеп - кто?, mi - что?, mutuS - какой?, kumbane - который?), оп¬
ределительные (kaikki - все, joga - каждый, muuven - некоторый), отрицатель¬
ные (niken - никто, nimi - ничто, nimida - ничего, nimituS - никакой, ei кеп — ни¬
кто, ei mi - ничто), неопределенные (кеп to - кто-то, mi to - что-то, miitiiS to - ка¬
кой-то, кеп nibuii - кто-нибудь, midd buit - чего-нибудь, miitiiS buit - какой-ни¬
будь, kuda ken - кое-кто, kuda midd - кое-что) местоимения.
Грамматические категории глагола выражаются суффиксально. Лично-число-
выми маркерами выступают: 1-е лицо ед. ч. - п, 2-е лицо ед. ч. -	3-е лицо ед. ч. -
удлинение гласной основы; 1-е лицо ми. ч. -мма(ммо), ммё(ммд), 2-е лицо мн. ч. -
tta(tta)y tto(tto), 3-е лицо мн. ч. - ho. Глагол имеет четыре формы времени - пре-
191

зенс, имперфект, перфект и плюсквамперфект. Презенс и имперфект - простые
времена. Настоящее время не имеет формального показателя. Имперфект об¬
разуется с помощью суффикса -i. Перфект и плюсквамперфект - сложные вре¬
мена. Перфект, кроме 3-го лица мн. ч., образуется с помощью вспомогательно¬
го глагола olla - “быть” в форме презенса {olen, olet, on, olemma, oletta) плюс при¬
частие прошедшего времени на -пип (-пип), -п, 3-е лицо мн. ч. образуется при по¬
мощи вспомогательного глагола olla - “они есть” в личной форме 3-го лица мн. ч.
(ollah - они есть) плюс имперсональное причастие на -т (-Гу), -ttu (-tty), -du (-dy).
Плюсквамперфект образуется аналогично, лишь вспомогательный глагол сто¬
ит в форме имперфекта.
В значении будущего времени употребляются формы настоящего времени,
а также аналитические конструкции, образующиеся при помощи вспомогатель¬
ных глаголов ИеШ, ruveta - стать, быть.
В карельском языке имеются четыре формы наклонения - индикатив, кон-
диционал, потенциал и императив. Индикатив показателя не имеет и реализует¬
ся в четырех формах времени: презенса, имперфекта, перфекта и плюсквампер¬
фекта. Кондиционал маркируется суффиксом -izi (-zi} -is), потенциал - суффик¬
сом -nnel-ne и имеют формы презенса и перфекта.
Карельский глагол имеет два инфинитива: r-овый и -яг-овый.
Активные причастия настоящего времени на -va (-vtf), выражающие дли¬
тельное действие, перешли в разряд прилагательных и имеют полную пара¬
дигму склонения (eltivd - живой, живущий, palava - горячий, горящий). Вме¬
сто них употребляются отглагольные имена действователя на -ja (-ja), -i, так¬
же перешедшие в разряд именных частей речи (kozzoja - сватающий, kuolie -
усопший). Пассивные причастия на -va (-va) (siidddva — съедобный, miidddva -
продажный) ведут себя аналогично прилагательным. Лишь в аналитических
глагольных формах употребляются активные причастия на -пип (-пйп), -п
(puuttun - kuullun) и пассивные на -tui-ty, -ttul-tty, -dui-dy, первые из которых
употребляются в образовании форм 1-го, 2-го, 3-го лица ед. ч. и 1-го, 2-го ли¬
ца мн. ч. перфекта и плюсквамперфекта, вторьте - форм 3-го лица мн. ч. тех
же временных форм.
Типичный строй простого предложения - номинативный. Простое предложе¬
ние может быть односоставным и двусоставным. В простых предложениях часто
отсутствует подлежащее. Подлежащее может быть тотальным (целостным) и
парциальным (частичным). Падежом выражения тотального субъекта является
номинатив, а парциального - партитив. Сказуемое может быть и именным.
Порядок слов в предложении относительно свободный. Обычно в нача¬
ле предложения находится подлежащее, за ним следуют сказуемое, дополне¬
ние и обстоятельство. Однако в начале предложения может находиться лю¬
бой из членов предложения в зависимости от логического ударения. Вопро¬
сительное предложение конструируется из вопросительных местоимений,
частиц “ли” и наречий и интонационно. Структура сложного предложения
осложнена разного рода пояснительными и свободными оборотами. По син¬
таксическим связям выделяются союзные и бессоюзные, простые и сложно¬
подчиненные предложения. При бессоюзном соединении частей в сложное
целое синтаксическая связь выражается интонационно и порядком следова¬
ния частей. Подчинительные связи в союзных сложных предложениях мар¬
кируются союзами разных значений или относительными словами место¬
именного происхождения. В немаркированных сложноподчиненных предло¬
жениях синтаксическая связь между частями выражается порядком следова¬
ния частей и интонацией.
192

РАЗВИТИЕ КАРЕЛЬСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
Первый письменный текст на карельском языке известен исследователям,
благодаря одной из найденных в новгородских раскопках берестяных грамот
(№ 292), датируемой XII-XIH вв. Запись сделана кириллицей и содержит закли¬
нание от молнии. В переводе это звучит так:
Божья стрела (молния),
десять имен твоих.
Стрела та она принадлежала богу.
Бог судный направляет.
Первая попытка создать карельскую письменность относится к XVI в. и свя¬
зана с миссионерской деятельностью православной церкви в Карелии. По сооб¬
щению голландского путешественника Симона ван Салингена, посетившего
Карелию в 1566-1568-е годы, монах из Кандалакши Федор Чудинов "слыл за
русского философа и историка, так как написал историю Карелии и Лапландии”
и “рискнул изобрести письмена для карельского языка, на котором никогда
Рис АО. Новгородская берестяная грамота № 292 (на карельском языке заклинание
от молнии, XII—XIII вв.)
(раньше) не писал ни один человек” (цит. по: Очерки... Т. I, 1957. С. 102). К со¬
жалению, “письмена” эти не дошли до наших дней.
Началом XVII в. исследователи датируют 11 текстов людиковских заговоров
из рукописного сборника, написанного русской скорописью XVI-XV1I вв. Специ¬
альный лингвистический анализ текстов показал, что это заговоры от острого
приступа боли, от порчи, от укуса змеи, для успеха в промыслах, удачи на охоте и
т.д. (Баранцев, 1984; 1987). В числе ранних памятников карельского языка следу¬
ет назвать работу П.С. Палласа “Сравнительные словари всех языков и наречий”,
изданную в 1787-1782 гг. и содержавшую более 270 карельских слов.
Из чисто практических соображений в 1871 г. параллельно на русском язы¬
ке и ливвиковском диалекте карельского языка (на кириллице) был издан “На¬
каз полицейским и десятским” (“Прикоазу (кяскенду) полической сотскойлэ и
кюмменшэккойлэ”), в котором изложены общие обязанности полицейских сот¬
ских и десятников, их обязанности по охране общественного спокойствия, по¬
рядка, благочиния и общественной безопасности, по предупреждению и пресе¬
чению преступлений, по соблюдению правил торговли. Им полагалось оказы¬
вать содействие разным должностным лицам, в частности - “... анна нарядитахъ
обувателъской подводатъ” (наряжать обывательские подводы). В Приложении
описаны случаи, относящиеся к обязанностям полиции, и статьи наказа.
7. ПриОалтийско-финские...
193

О'.б'ктз .	б/ноНЗ .
ЗтП"17 ’ ТП>БЯ К*ЬдЛВЯ ч ЛМДАП*
W ннко-м^ HniUKOH Hf МКНЛ ННГСГЛЛГ НИМИ ДА
I*	* f	#е^|	г;...	/
д**лмз Оеидм * нн	Окпдл
Чр'З ГЛМГО MSA НН НИШ1?4 HYHAY i!*ii»t
4fr3' AfVrft^ n НН Д*Е.. ННКСГкИгГС 'ГОНЖНЯ ч
ломг * ин диммТн* по ик дждлз* ян л&шъ *
9	9	^	f	/	*
ПАЧГ КЛЖДДГО Ш В**.. А СИАМШ СГАКШТ^
КДГ1Г ГрГДА 1РПГрГГДЛ* КДЯкНгП ПАГА(% БЛрдНгН-
БМ п Н ПОТОМ^ BfAMft ЧНЖННЯ * Н ГНДЛмИь
пргд firoAta грешно ч лилл* £пс ктмт
ТГЛОВ^КЛ КЛКГШЗ ПН- 1АГКП A^i^nf МН<Г/
j	*	*	' л<	*	р
вЪд* спрлзолчя fy*^ mm\t пор адналя ко-
/	Л ч	1	/	9	$
AWTRftT* ч МЛН КЗ дгттд* лмво емдя лпдд
тело? педлтд гов^тя, МЩ диг * дн о тд„
f	* V	f	i	9
ПОМОМ ч НЛМ ДО ПДНДА5ГЗ ПЛГА ЛДШТ.’ 1
• t *	«.	f	t	'	/
♦умнетбл ч вргдд до_ нлгуимтря: тгда пдгд
п&тнтд* на прндгЦз : дчНглм '* би домосед ч
ЗНАТА ^ЛОН О^АШСМЯ й AflfiO ВОр?Н МУЛЛ О П1№-
Д Hf ДОНОГНТА + нт *гл * Л'-RO МА^ТЛ »ГО-
ВО^ШВЗ «If (fSA fKpMBATi^ рпз	GfOMTA Л,1Б°
нлн
Рис. 41. Страница Катехизиса на карельском языке
Некоторую роль в распространении грамоты и карельской письменности
сыграла православная церковь. Стараясь укрепить православную веру среди ка¬
рел, церковь стала публиковать духовную литературу на языке паствы. Так, в
1804 г* Синод опубликовал на церковнославянском языке с переводом на “оло¬
нецкий язык”, т.е. ливвиковский диалект карельского языка, “Перевод некото¬
194

рых молитв и сокращенного катехизиса на корельский язык” Священники
Тверской духовной семинарии написали для карельской паствы на карельском
языке с помощью русского алфавита текст исповеди. Среди старинных пись¬
менных памятников карельского языка - перевод Евангелия от Матфея, сде¬
ланный учителем Новоторжского училища М.А. Золотинским и священником
Вышневолоцкого уезда Тверской губернии Г.Е. Введенским, записанный на ос¬
нове русского алфавита (1820 г.). Добавленные к нему 13 букв позволяли пере¬
дать своеобразие карельской речи. Всего в графической системе перевода
Евангелия использовано 43 знака (Баранцев, 1967),
Через 50 лет в Петербурге на русском и карельском языках (на ливвиков-
ском диалекте) был издан “Карело-русский молитвенник для православных ка¬
релов”, составленный Е.И. Тихоновым, и “Начала христианского учения на ка¬
рельском и русском языках” А. Логиновского (1882 г.). В настоящее время мо¬
литвенник Тихонова считается лучшим по орфографии печатным изданием на
одном из ливвиковских диалектов карельского языка, а именно на сямозерском
говоре. В течение 1895-1897 гг. для карел Кемского уезда Архангельский епар¬
хиальный комитет издал несколько духовных брошюр. Благодаря усилиям того
же епархиального комитета в 1895-1897 гг, были изданы на карельском языке
“Краткая священная история Ветхого и Нового Завета”, Евангелия от Матфея,
от Марка и от Иоанна (Баранцев. 1967); в 1921 г. вышло новое издание Еванге¬
лия от Иоанна. В 1917 г. на ливвиковском диалекте (на кириллице) было подго¬
товлено “Первое соборное послание апостола Петра” - “ППсан Апостолан Пед-
рин энзимайнэ керахмбхинэ кирьяйнэ” (пять разделов), затем “Второе” -
"П1Иан Апостолан Педрин тойнэ керахмбхинэ кирьяйнэ” (три раздела). Поза¬
имствовав составленную комитетом систему орфографии, Карельское право¬
славное братство в начале XX в. издало на ливвиковских говорах более 30 книг
и брошюр религиозного содержания.
В конце XIX в. в некоторых волостях с карельским населением стали
открываться и школы для карел. Для облегчения освоения карельскими деть-
русской грамоты учительница Толмачевской школы А. Толмачевская по
просьбе тверского земства составила карельско-русский словарь “Родное ка¬
рельское” {на кириллице), который был издан в 1887 г. Аналогичная “Азбука
для карелов, живущих в Кемском уезде Архангельской губернии” М.А. Усердо-
ва, Н.К* Дьячкова и Н. Преображенского была опубликована в 1894 г. в Архан¬
гельске. В “Азбуку” были включены упражнения для чтения и тексты молитв
на карельском и русском языках. С конца XIX в. заметно активизируются сбор
и публикация карельского фольклора тверских карел. В начале XX в. учитель¬
ница Бежецкого уезда М.В. Михайловская отправила в Музей антропологии и
этнографии им. Петра Великого при Российской Академии наук свое исследо¬
вание по карельскому фольклору, которое вышло в свет в 1925 г. (Баранцев,
1967; Головкина, 1997).
В помощь учителям, работающим в школах южной Карелии, так же начи¬
наются подготовка и издание учебных пособий. Учителем святозерской школы
М. Георгиевским в 1908 г. впервые издается небольшой “Русско-карельский
словарь” (53 стр.) с предисловием академика Ф.Ф. Фортунатова. Инициатива
М. Георгиевского была поддержана учителем видлицкой школы В. Королевым,
также составившим “Русско-карельский словарь”, который вышел в свет в
1913 г. (74 стр,). Основным назначением таких работ было облегчить ознаком¬
ление карел с русской письменностью (Баранцев, 1967. С. 93-94).
В конце XIX в. уроженец д. Сямозеро, М. Смирнов сделал попытку написать
по-карельски стихи. Автор, назвавший себя первым карельским поэтом, писал:
195
1*

“самолюбие подстегнуло меня испробовать, доступно ли корелъскому языку
хотя какого-либо рода стихосложение” (Голос корела, 1890. С. 311). Им было
написано при помощи русской графики шесть лирических стихотворений.
Его язык сохранял особенности ливвиковского диалекта карельского языка.
Другой подвижник карельской письменности, уроженец с. Святозеро, извест¬
ный этнограф Н.Ф. Лесков в журнале “Живая старина” в 1891-1905 гг. опубли¬
ковал на кириллице ряд образцов народно-поэтического творчества карел
(Алто, 1997. С. 8).
Огромная работа по изучению карельского языка, его диалектов была про¬
ведена финским лингвистами. Считается, что родоначальником изучения диале¬
ктов карельского языка был финский лингвист А. Генетц. В его работе “Рас¬
сказ о волости Суоярви м моих путешествиях там” {Genetz, 1870) дана краткая
характеристика грамматики языка суоярвских карел, содержатся тексты и сло¬
варь примерно в 4,5 тыс. слов. Вторая его публикация посвящена сравнительно¬
сопоставительному описанию речи карел-людиков с приложением 24 страниц
оригинальных текстов. Образцы людиковсой речи публиковались в Финляндии
и в более позднее время: в 1934 г. был издан сборник, подготовленный X. Оян-
суу, Ю. Куела, Ю. Калима и Л. Кеттуненом, объемом 300 страниц с переводом
на финский язык. В 1932-1936 гг. Э. Лескиненом опубликованы тексты речи ка¬
лининских и новгородских карел (I том), карел-ливвиков (П том), средних и се¬
верных карел (Ш том) (подробнее см.: Зайков, 1992).
Огромную работу по сбору и публикации фольклорно-лингвистических ма¬
териалов карел-людиков и тверских карел провел финский лингвист П. Вирта-
ранта: в 1963-1984 гг. им были изданы пять томов текстов людиковского диале¬
кта карельского языка, ряд книг о тверских и беломорских карелах. В 1944 г.
под редакцией Ю. Куела издается объемный (500 стр.) “Словарь людиковских
диалектов”, в 1947-1950 гг. - “Словарь салминского говора карельского языка”
П. Похьянвало с приложением списка топонимов, личных имен и фамилий ка¬
рел {Зайков, 1992). В настоящее время в Финляндии завершается работа по из¬
данию словаря карельского языка в шести томах.
В СССР значительное количество материалов по карельскому языку было
собрано в связи с разработкой карельской письменности уже в 1930-е годы (см.
“Языковые процессы в XIX-XX вв.” раздела “Карелы” настоящего издания).
Так, в Тверской области в то время на карельском языке в общей сложности
было издано более 100 различных учебных пособий и книг. Значительные уси¬
лия по подготовке учебных пособий по карельскому языку предпринимались и
в Карелии. Терминологической комиссией Карелии в 1939 г. для школ респуб¬
лики был подготовлен на карельском языке так и не вышедший из печати тер¬
минологический справочник по восьми разделам (география, ботаника, биоло¬
гия, математика и т.д.). При всей непродолжительности этого периода публика¬
ции литературы на карельском языке (переводы и оригинальные стихи, образ¬
цы народно-поэтического наследия карел и т.д.) она воспитывала у народа ин¬
терес и вкус к родному языку.
Усилиями исследователей и в послевоенный период накапливались зна¬
ния о народной культуре и языке карел. Значительное внимание уделялось
публикации образцов карельской речи, изданию словарей, пополнению маг¬
нитофонных записей. В 1960-1990 гг. изданы, в частности, “Образцы карель¬
ской речи”, подготовленные Г.Н. Макаровым. В.Д. Рягоевым, А.П. Баранце¬
вым. Изданы словари карельского языка: словарь карельского языка (лив-
виковский диалект) (Макаров, 1990), и словарь карельского языка (тверские
говоры) (Пушкина, 1994), а также диалектологический атлас карельского
196

языка (Бубрих, Беляков, Пушкина, 1997). Подготовлен к изданию “Сопоста¬
вительно-ономастический словарь диалектов карельского, вепсского и саам¬
ского языков” под редакцией Ю.С. Елисеева и Н.Г. Зайцевой. В связи с вос¬
созданием карельской письменности в последние годы опубликован рад бук¬
варей, учебников, словарей и хрестоматий (составители Л.Ф. Маркианова,
П.М. Зайков, М.М. Орлов и др«).
ЯЗЫКОВЫЕ ПРОЦЕССЫ ВХ1Х-ХХвв,
В XIX - начале XX в. родной язык был главным средством общения карел.
Социальные условия дореволюционного времени не требовали от основной ча¬
сти карельского населения знания русского языка. Большинство карел жили в
сельской местности, причем компактными массивами. Так, из 78,6 тыс* карел
Олонецкой губернии свыше 98% жили в сельских поселениях, где карелы соста¬
вляли абсолютное большинство (Первая Всеобщая перепись населения...,
1897 г. Т. XXVII; Покровская, 1974). Ряд волостей Тверской губернии (Залазин-
ская, Трестенская, Козловская) были по национальному составу почти сплошь
карельскими; наибольшей концентрацией карельского населения отличались
Бежецкий, Весьегонский, Вышневолоцкий, Лихославльский, Максатихинский и
Спировский ареалы (.Виноградовт 1989. С. 23-24; К изучению этнической куль¬
туры карел..., 1990. С. 159-161).
В однонациональной среде, при преобладании внутриэтнических брачных,
соседских, межпоселенческих связей знание языка соседних народов не было
необходимым. Карел, знающих два языка, насчитывалось сравнительно мало.
В начале XX в. примерно лишь 10% сельских карел умели сравнительно свобод¬
но говорить, читать и писать по-русски. Русским языком владели преимущест¬
венно мужчины, освоившие его во время службы в армии или благодаря занятиям
отхожими промыслами и т.п. Конечно, были и люди, прекрасно владеющие
русским языком. Для двуязычия карел была характерна вариативность: для их
южных групп в Карелии, а также тверских, новгородских и валдайских карел
было более характерно карельско-русское двуязычие, а для северных карел
Карелии - карельско-финское. Двуязычие не вытесняло родной язык, у
абсолютного большинства карел родной язык и национальность совпадали.
В 1920-е годы в условиях построения советского общества бесписьменный
язык карел уже не мог достаточно оперативно и эффективно обеспечивать их
“вхождение” в новую систему ценностей. Создание карельской письменности
стало неотложной задачей.
Первые решения советской власти в сфере национально-культурной и язы¬
ковой политики были в этом плане обнадеживающими: в 1918 г. были приняты
законодательные постановления о преподавании в школах обеих ступеней на
родном языке, в том числе и для национальных меньшинств. Уже в 1919 г. в Ка¬
релии в ряде школ, где педагогами работали карелы, обучение шло на карель¬
ском языке.
Необходимо было создавать официальную карельскую письменность.
Однако решение этой задачи натолкнулось на большие трудности. В руково¬
дящих органах Карелии в этот период большую роль играли “красные фин¬
ны” - участники революции 1918 г. в Финляндии, эмигрировавшие после ее
подавления в Карелию. Они, с одной стороны, впитали широко распростра¬
ненные в Финляндии взгляды на карельский язык, как лишь на один из вос¬
точных диалектов финского языка, с другой - верили в неизбежность скорой
революции в Скандинавских странах и Финляндии, что, в частности, снимало,
197

по их мнению, вопрос о необходимости развития собственной карельской
письменности. Дискуссии тех лет показывают, что руководство в Карелии во¬
преки провозглашенному Советским правительством принципу равноправия
языков стояло на позициях противопоставления языков “культурных”, имею¬
щих письменные традиции (т.е. русского и финского), и “некультурных”, бес¬
письменных, к которым в данном случае оно относило карельский и вепсский
языки.
Вследствие этого Первый Всекарелъский съезд трудящихся (июль 1920 г.)
принял резолюцию о преподавании в школах на русском или финском языках,
которые именовались при этом “родными народными языками” жителей Каре¬
лии. Тот факт, что большинство населения Карелии в то время говорило на ка¬
рельском языке, был просто проигнорирован. Решения съезда проводились до¬
статочно последовательно: так, Первая губернская конференция по ликвидации
неграмотности (август 1920 г.) приняла решение об обучении неграмотного ка¬
рельского населения в основном на русском языке, а в Кемском уезде, учитывая
близость севернокарельского диалекта к финскому языку, - на финском (Афа¬
насьева, 1983. С. 35-36).
Политика руководства Карельской Трудовой Коммуны расходилась,
таким образом, с линией, проводимой центральными органами российской
власти. В частности, при заключении Тартуского договора (1920 г.), в кото¬
ром затрагивалось и положение Карелии, советская делегация внесла в его
текст специальный пункт о языке. В нем значилось, что карельский язык
является в Карелии языком администрации, законодательства и народного
просвещения, что, по существу, возводило карельский язык в ранг государ¬
ственного.
В самой же Карелии упорно проводилась политика идентификации ка¬
рельского языка с финским. Так, в ряде основополагающих документов писа¬
лось, что население имеет право обращаться в официальные органы на том
языке, которым оно желает пользоваться, “на русском или карельском (фин¬
ском)”, а все постановления и распоряжения руководящих органов должны
быть опубликованы на русском и финском языках. При этом Всекарельский
съезд провозгласил финский язык, наряду с русским, государственным язы¬
ком Карельской Трудовой Коммуны, более того - в резолюции съезда утвер¬
ждалось, что “возрождение карельской грамотности является ненужным и
невыполнимым делом” Таким образом, карельский язык не просто вычерки¬
вался из числа “культурных языков”, но и лишался права стать им и впредь, а
карелы получили возможность “свободного выбора” языка обучения - рус¬
ского или финского с тем, чтобы один из них стал впоследствии и языком их
культуры. Это исключало карельский язык из общественной и культурной
жизни республики, лишало возможности нормального развития и было уда¬
ром по престижу карельского языка в целом.
Центральные советские власти продолжали в те годы вести политику орга¬
низации просвещения на национальных языках, о чем в марте 1921 г. XI съезд
ВКП(б) принял соответствующее решение. В Карелии это постановление было
проигнорировано, причем со ссылкой на отсутствие карельской письменности.
Второй Всекарельский съезд советов (октябрь 1921 г.) декларировал в своих ре¬
шениях, что “...ведение культурно-просветительной работы среди карельского
населения возможно лишь на русском и финском языках” (Красная Карелия,
1925). Мало того, Первая Карельская областная партийная конференция (март
1922 г.) охарактеризовала идею создания карельской письменности как “шови¬
нистическую”, политически неверную и вредную, используемую для “одурачи¬
198

вания темных масс” Она приняла решение утвердить официальный статус рус¬
ского и финского языков в сфере законодательства, судопроизводства и адми¬
нистрации (Протокол заседания I Карельской областной партийной конферен¬
ции.., 1922. С. 65-70).
Вторая Карельская областная партийная конференция, состоявшаяся осе¬
нью того же 1922 г., призывала развернуть культурно-просветительную работу
в Карелии с учетом специфики ее регионов: в Ухтинском районе - на финском
языке, в южных районах Карелии и среди русского населения - на русском язы¬
ке, в остальных частях республики - на финском и русском.
Таких! образом, карельский язык опять даже не упоминался.
В июле 1923 г. появился декрет ВЦИК, сыгравший в итоге также негатив¬
ную роль в развитии языковой ситуации в Карелии. Декрет, правда, деклариро¬
вал в Карелии равенство русского, карельского и финского языков. Но наряду
с этим в его тексте появились такие термины, как ‘‘карело-финский народ”, “ка¬
рело-финский язык” Это помогало закрепить официальное положение фин¬
ского языка, как языка карельского населения.
В начале 1920-х годов в волостях с карельским населением были открыты
первые школы с преподаванием на финском языке. В 1923 г. в Карелии дейст¬
вовали уже 35 начальных школ и одна семилетняя школа с обучением на фин¬
ском языке. К середине 1920-х годов в ареалах компактного расселения карел
число школ с обучением на финском языке резко увеличивается. По данным пе¬
реписи 1926 г., 9,2% карел республики владели грамотой на двух - русском и
финском языках - и 14,3% - на финском языке (Всесоюзная перепись населения
1926 года. Т. 1, 1928. С 135). В 1927/1928 учебном году более, чем в 55% школ
первой ступени вели преподавание на финском языке. Финизация вступала в пе¬
риод расцвета.
Руководству республики приходилось все же в известной мере считаться с
реальной ситуацией. Быстро ликвидировать неграмотность карел на нерод¬
ном языке было невозможно просто потому, что большинство карел не зна¬
ло ни русского, ни финского языков. По постановлению ЦИК КАССР “О на¬
циональной политике в Карелии” <1924 г.), карельский язык рекомендовалось
использовать для объяснения предметов в школе, в деятельности уездных и
волостных исполкомов, съездов Советов, судах карельских местностей (Сове¬
ты Карелии, 1993. С. 111). С 1924/25 учебного года обучение карельских де¬
тей в 1-2-х классах предлагалось вести на карельском разговорном языке.
В 1926 г. в районах с преимущественно карельским населением преподавание
на карельском языке в первом классе велось уже более, чем в 60% начальных
школ.
Тем не менее это не меняло направленности языковой политики в целом:
сама идея создания карельской письменности в республиканской прессе продол¬
жала характеризоваться как реакционная. Голоса тех, кто ратовал за пересмотр
этого вопроса, тонули в хоре голосов, отстаивающих курс финизации. Полити¬
ка вытеснения карельского языка из официальной сферы и школьного образо¬
вания велась в эти годы именно в Карелии, и это было установкой именно ка¬
рельского руководства тех лет. Это подтверждается, в частности, тем, что в
Тверской области ситуация была совершенно иной. Там в эти годы начался экс¬
перимент по разработке карельской письменности {Виноградов, 1989; Былин-
кин, 1997; Головкина, 1997; Серегина, 1997; Смирнов, 1997). В постановлении
Тверского окружного исполкома Московской области (февраль 1930 г.) Окруж¬
ному отделу народного образования было рекомендовано принять практиче¬
ские меры по переводу обучения в школах с карельским составом учащихся на
199

родной язык, В 1930 г. был утвержден карельский алфавит на латинской осно¬
ве (автор А.А. Милорадова), в Лихославле открыто карельское педагогическое
училище. В 1931 г. была создана школьная азбука и начато обучение детей на
карельском языке. С этого же года стала издаваться еженедельная газета
“Kolhozoin puoleh” (“За колхозы”)» переименованная в 1935 г. в “Karielin То£Г
(“Карельская Правда”), на страницах которой была выделена рубрика по обу¬
чению карельской письменности. Конференция карел Московской области по¬
ставила вопрос о переводе всей культурно-политической работы среди местных
карел на карельский язык.
Решались вопросы и кадрового обеспечения: преподавателей карельского
языка готовили на карельском отделении Тверского пединститута, в Вышнево¬
лоцком педтехникуме и на различных краткосрочных курсах.
В те же годы в Карельской АССР даже рекомендации Президиума Совета
Национальностей СССР (1931 г.) по созданию карельского литературного язы¬
ка и перевода на карельский язык всей деятельности в области культуры не по¬
лучили поддержки партийного актива республики. Если на областных партий¬
ных конференциях 1931-1935 гг. и критиковалась языковая политика в области
школьного обучения, то лишь в плане “игнорирования” русского языка в про¬
граммах национальных школ. Проблемы карельского языка вообще не затра¬
гивались.
В результате активного внедрения финского языка среди карельского насе¬
ления заметно выросла прослойка трехъязычного населения. По данным пере¬
писи населения КАССР 1933 г., 51% карел знал грамоту на русском, 23% на рус¬
ском и финском и 26% на финском языке. Карельский язык оставался основным
средством лишь внутринационального и семейно-бытового общения (Перепись
населения КАССР 1933 г., 1934. С. 18-19).
Во второй половине 1930-х годов политике финизации был нанесен силь¬
ный политический удар. Практика обязательного изучения карелами финского
языка была охарактеризована как проявление буржуазного национализма и
подверглась осуждению. Стала проводиться усиленная кампания по распростра¬
нению русского языка и наряду с этим по расширению общественных функций
карельского языка. В докладной записке, адресованной в ЦК ВКП(б) (26 июля
1936 г.), Карельский обком партии признал, что обучение на финском языке в
районах с преимущественно карельским населением “было грубейшим извра¬
щением национальной политики, поскольку язык южных карел настолько от¬
личается от литературного финского языка, что большинство карел его не по¬
нимают”.
В 1937 г. Президиум ЦИК Карельской АССР принял решение о создании
единого для всех групп карел Советского Союза литературного языка. Его раз¬
работка началась в конце 1936 г., и в 1938 г. карельский литературный язык был
утвержден. В его основу был положен собственно-карельский диалект, т.е, диа¬
лект центральной части Карелии и тверских карел. Алфавит был основан на
русской графике. Началась экстренная подготовка учебных пособий и педаго¬
гических кадров. В 1937 г. в Петрозаводске была опубликована “Грамматика
карельского языка” Д.В. Бубриха, с 1938 г. по 1940 г. в республике на карель¬
ском языке издавался ежемесячный литературный журнал “Карелия” В нем
публиковались оригинальные произведения на карельском языке, фольклор¬
ные записи от известных сказителей Карелии, карельские переводы русских по¬
этов республики (И. Кутасов, А. Иванов и И. Иванов) и русских поэтов прошло¬
го и советского времени. В двух выпусках журнала за 1938 г. был опубликован
русско-карельский словарь.
200

Первая Конституция Карелии, принятая в 1937 г., определяла карельский
язык как официальный язык республики. Декларировалось, что “законы, при¬
нятые Верховным Советом Карельской АССР, публикуются на карельском,
финском и русском языках” (ст. 24).
Вслед за тем, в апреле 1938 г. Карельский обком партии направил
И.В. Сталину письмо (с грифом “Совершенно секретно”) о необходимости
исключить финский язык из числа государственных языков республики.
В республике все делопроизводство, вывески, штампы, печати учреждений,
издательская деятельность, преподавание в школах с карельским составом
детей переводились с финского на карельский язык (Советы Карелии, 1993.
С. 200-201).
Сектором культуры и быта Госплана республики было отмечено, что за
1938-1939 гг. все карельские школы в Карелии перешли на карельский язык
обучения.
В июле 1937 г. постановлением Президиума ВЦИК в составе Калинин¬
ской области был образован Карельский национальный округ с центром в
г. Лихославле. Постановление содержало также раздел о важности создания
карельского литературного языка, что должно было содействовать подготов¬
ке национальных кадров и приобщению карел к социалистической культуре.
Предусматривалось, в частности, проведение просветительной работы на
родном языке, выпуск в районных газетах карельских полос, развитие худо¬
жественной самодеятельности, расширение сети средних школ, издание учеб¬
ных пособий и т.д. В 1937 г. в Карельском национальном округе работала
101 школа на карельском языке. В них 453 учителя-карела обучали на родном
языке 14997 детей. К 1938 г. число национальных школ увеличилось до 185,
учителей - до 469 человек, учащихся - до 15360 человек (Былинкин, 1997.
С. 55). В области готовили также карельские кадры для административной,
производственной и культурной деятельности в национальном округе. К со¬
жалению, эта работа имела трагический конец: в феврале 1939 г. в связи с
сфабрикованным “карельским делом” Карельский национальный округ был
ликвидирован, многие руководящие работники администрации, печати и про¬
свещения были репрессированы.
В СССР наступили годы массовых репрессий и террора, борьбы с “врагами
народа” и “неблагонадежными национальными меньшинствами” В Карельской
республике проблема статуса карельского языка приняла в это время неожи¬
данный оборот: в 1938 г. было решено создать литературный язык новой нор¬
мы, максимально приближенной к русскому языку и освобожденной от элемен¬
тов финского языка, как “языка буржуазного” За основу нового литературно¬
го языка был взят ливвиковский диалект. В июле 1939 г. Совнарком Карелии
утвердил новые правила правописания, и с осени 1939 г, обучение на этом язы¬
ке вводилось в неполные средние и средние школы республики. Однако и этот
литературный язык так и не успел привиться. Уже 1 сентября 1940 г. I съезд ЦК
республики принял решение об отмене преподавания в школах на карельском
языке. Это было частью политики внедрения русского языка во все официаль¬
ные сферы, так, хотя и негласно, запрещалось использование карельского язы¬
ка и в учреждениях.
С окончанием советско-финляндской войны 1939-1940 гг, Карельская
АССР была преобразован в Карело-Финскую ССР. В Конституции Карело-
Финской ССР 1940 г. государственными языками республики вновь утвержда¬
лись только русский и финский (Советы Карелии, 1993. С. 208). Карельский об¬
201

ком партии в числе первоочередных задач назвал подготовку кадров, владею¬
щих финским языком, а в школы с карельским составом учащихся был вновь
введен финский язык.
Почти на полвека (вплоть до 1989 г.) вопрос о карельской письменности
был снят с повестки дня. Эта языковая политика воспитывала у карел отноше¬
ние к родному языку как к неперспективному и непрестижному.
Таким образом, в советский период родной язык карел не мог в полной
мере выполнять своего главного назначения - обеспечивать национально¬
культурную преемственность поколений. Карелам, как бесписьменному на¬
роду, закрывалась дорога к формированию и развитию национальных форм
во многих областях профессиональной культуры. Освоение культуры ново¬
го времени шло при постепенно нарастающей утрате карелами навыков род¬
ной речи.
В республике вновь широко стала распространяться идея, что литератур¬
ный финский язык может быть использован как объединяющий все диалекты
карельского языка. Трактовка карельского языка как части восточнофинских
диалектов использовалась для обоснования тезиса о нецелесообразности разви¬
тия литературного карельского языка. В школах Карелии, особенно в северных
районах, начался перевод обучения на финский язык. Внедрение финского язы¬
ка вступало в явное противоречие с реальной языковой ситуацией. Подавляю¬
щая часть карел в эти годы продолжала жить в сельской местности, причем пре¬
имущественно в однонациональных поселениях. Родной язык оставался для ка¬
рел основным средством внутринационального общения и играл решающую
роль в сохранении национального самосознания. Карелы-горожане, недавние
выходцы из деревни, также сохраняли хорошие навыки родной речи. Так, по пе¬
реписи 1926 г. 76,5% карел-горожан считали родным языком карельский (Все¬
союзная перепись населения 1926 г., 1928). Но при этом важнейшей чертой язы¬
ковых процессов 1920-1930-х годов было распространение карельско-русского
двуязычия. Этому содействовали миграция карел в города, производственные
контакты, рост числа национально-смешанных семей, получение на русском
языке специального и высшего образования, служба в армии и т.д. Навыки рус¬
ской речи закреплялись чтением печатного слова на русском языке, русским ра¬
диовещанием и т.д.
Начиная с 1950-х годов позиции русского языка в карельской среде заметно
укрепляются. Этому способствовал, с одной стороны, массовый приток в места
компактного расселения карел русскоязычных лесозаготовителей, с другой -
отток карел в города и поселки городского типа, которые отличались многона-
циональностью населения. В начале 1959 г. уже 28,5% карел (в рамках СССР)
родным языком признавали русский, причем среди карел-горожан и тех, кто
жил вне районов компактного расселения карел, родным языком считали рус¬
ский 48%. Наряду с этим большинство сельских карел (71,3%) считали родным
языком карельский (табл. 1). При этом в 1950-е годы подавляющее большинст¬
во, как сельских, так и городских карел, свободно владели карельским языком.
Достаточно высокий уровень знания городскими карелами родного языка под¬
держивался, благодаря постоянному притоку в города сельского населения
(Клементьев, 19716).
В 1960-е годы миграция карел в города и промышленные поселки приоб¬
рела массовый характер. Преобразование колхозов в совхозы, политика ли¬
квидации мелких карельских деревень, рост промышленных предприятий в
сельских областях ускорили формирование поселений с национально-сме¬
шанным составом. Тем не менее, по материалам социологического обследо-
202

Таблица 1
Расселение карел и родной язык, 1959 г."
Городское население
Сельское население 1
Всего населения
Территория
абсолютная
численность
%
абсолютная
численность 1
!
%
I
абсолютная
численность
1.
1
СССР, человек
51744
30,9
115534
69, L
167278
100
Родной язык
26754
51,7
92468
80,0
119222
71,3
карельский
Родной язык
24819
48,0
22923
19,8
47742
28,5
русский
В том числе
РСФСР
49246
30,0
114804
70,0
164050
ЮО
Родной язык
25856
52,5
92184
80,3
118040
72,0
карельский
Родной язык
23261
47,2
22527
19,6
45788
27,9
русский
В том числе:
КАССР
26508
31,0
58965
69,0
85473
100
Родной язык
16366
61.7
52763
9,5
69129
80,9
карельский
Родной язык
10066
38,0
6136
10,4
16202
19,0
русский
Калининская
9507
16,1
49606
83.9
59113
100
(Тверская) обл.
Родной язык
4186
44,0
37013
74,6
41199
69,7
карельский
Родной язык
5320
56,0
12591
25,4
17911
30,3
русский
‘Источник: Итоги Всесоюзной переписи населения СССР 1959 года. РСФСР. М., 1962. С. НО, 118,
126, 314, 340т 366, 368, 395.
вания 1969 г., в Карелии сельские карелы сохраняли достаточно высокую
степень знания родного языка. Свободно умели говорить по-карельски 94%,
в том числе 72,7% в возрастной группе 20-24 года и почти 97% в возрасте 50
лет и старше. Наряду с этим абсолютное большинство карел хорошо знало
русский язь!к и у большинства карел (89,6%) родной язык и национальность
совпадали: у 64,2% в возрасте 16-19 лет и свыше чем у 94% в возрасте 50 лет
и старше. Карельским языком как основным средством общения в семейно¬
бытовой сфере чаще всего пользовались карелы старше 40 лет (примерно
каждый второй), а молодежь отдавала предпочтение русскому7 или двум язы¬
кам. К концу 1960-х годов двуязычие в карельской среде получило дальней¬
шее распространение и наметилась, хотя еще и слабая, тенденция перехода
на русский язык. Им карелы обычно пользовались в производственной сфе¬
ре, хотя и здесь еще часто говорили на двух языках - от 33% в возрастной
группе 16-19 лет до 46% в возрасте старше 50 лет. Увеличение численности
карел, свободно владеющих русским языком, и рост числа карел с родным
русским языком - основные тенденции языковых перемен в первые два пос¬
левоенных десятилетия. Существенное влияние на укрепление позиций рус-
203

Таблица 2
Расселение карел и родной языкг 1970*
Городское население
Сельское население
Все население
Территория
Абсолютная
численность
%
Абсолютная
численность
%
Абсолютная
численность
СССР, число
65546
44,9
80535
55,1
146081
100
карел
Родной язык
карельский
32963
50,3
59056
73,3
92019
63,0
Родной язык
русский
32398
49,4
21355
26,5
53753
36,8
В том числе
РСФСР, число
61720
43,7
79428
56,3
141148
100
карел
Родной язык
карельский
31645
51,3
58513
73,7
90158
63,9
Родной язык
29972
48,6
20867
26,3
50839
36,0
русский
КАССР
37596
44.7
46584
55,3
84180
100
Родной язык
карельский
21652
57,6
38709
83Д
60361
71,7
Родной язык
15882
41,2
849
16,8
23731
28,2
русский
Калининская
(Тверская) обл
9613
25,3
28451
74,7
38064
100
Родной язык
карельский
4738
49,3
7501
61,5
22239
58,4
Родной язык
русский
4874
50,7
10950
38,5
15824
41,6
Источник: Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 года. Т, IV, Национальный состав населения
СССР, союзных и автономных республик, краев, областей и национальных округов, М., 1973. С, 11,
21, 29, 36, 89, 98, 99, 105, 138, 420-421.
скоро языка в карельской среде оказывает рост общеобразовательной и спе¬
циальной подготовки (Клементьев, 1971. С. 38^14).
Принципиальные изменения в двуязычии у карел стали происходить на
рубеже 1960-1970-х годов» Часть карел, в основном работающая молодежь,
считала знание русского языка более важным, чем карельского (Клементь¬
ев, 19716; 1974)» Увеличивалась и доля карел, называющих родным русский
язык: по переписи населения 1970 г. она составила почти 36,8% всех карел
СССР (табл. 2)
В малочисленных группах карел языковая ассимиляция шла еще быстрее: у
карел Мурманской области национальность и родной язык совпадали у 50%, в
Ленинграде и Ленинградской области - лишь у 32,7%.
К концу 1970-х годов карслы-горожане оказались уже в стадии такой глу¬
бокой языковой ассимиляции, при которой расхождение между национально¬
стью и родным языком приобретало необратимый характер. По Всесоюзной
переписи 1979 г., в Российской Федерации лишь 44,1% карел-горожан счита¬
ли родным карельский язык, в Карелии среди горожан их было 49,2%, в Ка-
204

лининской области - 49,2%, в Мурман¬
ской области - 36,4%, за пределами
РСФСР - 34,4%, в Ленинграде и Ленин¬
градской области только 29%.
Языковая ассимиляция карельского
сельского населения происходила значи¬
тельно медленнее. Массовый опрос в Ка¬
релии (1979 г.) показал, что в то время
карельским языком свободно владели
80% жителей деревни и почти 78% лиц в
возрасте 16-60 лет считали его родным.
Карельский язык довольно активно ис¬
пользовался в самых различных сферах
общения, большую роль он играл, в част¬
ности, в соседских контактах: 44,5% жи¬
телей карельской деревни в беседах с со¬
седями говорили только по-карельски и
почти каждый третий перемежал рус¬
скую речь с карельской. В общении с родителями, супругами, соседями и
друзьями знание карельского языка сельское население использовало на
75-95%. Лишь с детьми чаще говорили по-русски, но в каждой третьей семье
мать или отец обращались к ним только по-карельски или говорили попере¬
менно на карельском и русском языках. При этом, чем моложе были родите¬
ли, тем реже они пользовались карельским языком. В конце 1970-х годов аб¬
солютное большинство сельских детей к русскому языку приобщалось уже в
дошкольном возрасте.
В 1980-е годы процесс языковой ассимиляции карел продолжал углублять¬
ся. Разговорная карельская речь, прежде насыщенная емким и точным народ¬
ным словом, заметно обеднялась. Слова, заимствованные из русского языка, все
чаще и чаще включались в карельскую речь, несмотря на существование ка¬
рельских аналогов. Некоторые карелы, зная свой язык, стеснялись говорить на
нем (.Клементьев, 1992 б; 1994). Постепенно складывалась критическая нацио¬
нально-языковая ситуация: язык уже не связывал карела с его этническим само¬
сознанием. По данным переписи 1989 г., лишь у 47,8 % всех карел СССР нацио¬
нальная принадлежность и родной язык совпадали. В пределах Карельской
АССР этот показатель был выше - 54,4%, у калининских (тверских) карел он
составлял 50,5%, у карел Мурманской области -33,5%, у карел Ленинграда и Ле¬
нинградской области - 30,8%.
Существует мнение, что если половина этноса признает язык другого
народа родным, то этническая ассимиляция может приобрести необратимый
характер (Козлов, 1986). Городские карелы в 1989 г. уже перешли этот
критический рубеж, только у сельских жителей в районах компактного рас¬
селения в Карелии и Калининской области доля карел с родным карельским
языком была сравнительно высокой - около 65%. Языковую ассимиляцию
дисперсно расселенных групп карел можно было оценить как глубоко про¬
двинутую.
Таким образом, в настоящее время языковая ассимиляция у карел идет в об¬
щеэтническом масштабе. Современное молодое поколение карел, особенно де¬
ти, плохо владеют родной речью (Клементьев, 1992 б; 1994). Данные переписи
1989 г. четко отразили различие в выборе родного языка различными возрас¬
тными группами (табл. 3).
Таблица 3
Признание родным карельского
языка, %*
Возрастные группы
Город
Село
До 6 лет
6,8
15,9
6-14
8.6
17,3
15-29
25,0
46,4
30-39
37,9
58,2
40-49
50,0
76,2
50 лет и старше
72,7
91,3
х Источник: Архив Государственного ко¬
митета Республики Карелия по ста¬
тистике. Отдел статистики населения.
Ф, 659.
205

Можно констатировать, что на конец 1980-х годов совпадение нацио¬
нальной принадлежности и родного языка в городах преобладало у карел
только старше 50 лет, в сельской местности - в возрасте от 40 лет и старше.
При такой ситуации семья, по существу, перестает выполнять одну из основ¬
ных своих этносоциальных функций - обеспечение языковой преемственно¬
сти поколений. Массовая языковая ассимиляция превратилась в существен¬
ный фактор смены этнического самосознания.
Сегодня в новой общественно-политической ситуации карельская интел¬
лигенция осознала всю важность сохранения народом родного языка, как
одного из факторов этнической самоидентификации. Современные задачи
языкового развития заключаются в возрождении роли карельского языка
начиная с создания условий для освоения детьми элементарных навыков
родной речи. Поэтому основное внимание теперь сосредоточено на разре¬
шении языковых проблем: воссоздании письменности, обучении детей
родному языку, выпуске учебных пособий, издании газет на карельском язы¬
ке и т.д.

ГЛАВА 3
КАРЕЛЬСКАЯ ТОПОНИМИЯ
Данные топонимии используются исследователями, в частности, для
анализа путей заселения земель тем или иным народом, хода мигра¬
ций, смены этнического состава жителей и т.д. Это относится и к
карельской топонимии.
Изучение топонимии Карелии началось довольно поздно, лишь во второй
половине XX в., и первые публикации принадлежат финским ученым (см.: Viljo
Nissilalle, 1973). В отечественной литературе топонимические материалы ис¬
пользовались прежде всего А .И. Поповым и МВ. Битовым {Попов, 1949 а, б;
Витое, 1962). Планомерные работы по сбору полевого материала и их анализу
начались с 1960-х годов (см.: Мамонтова, 1995).
В настоящее время топонимическая картотека по Карелии еще невелика
(в ней около 300 тыс. карточек) и сбор полевых материалов продолжается.
Однако он весьма затруднен, особенно по микротопонимии: названиям
небольших географических объектов. Они исчезли из памяти населения
вследствие изменения форм землепользования, разрушения старой поселен¬
ческой сети, отчасти слабого знания родного языка младших! поколением
карел.
В Карелии насчитывается более 60 тыс. озер, 12 тыс. рек и речушек; в на¬
чале XX в. здесь было около 3 тыс. сельских поселений. Вокруг каждого из
них существовала своя топонимическая система, включающая, наряду с на¬
званием поселения (города, села, деревни, хутора), наименования не только
крупных физико-географических объектов (рек, озер, возвышенностей, бо¬
лот), но и мелких, известных весьма узкому кругу местных жителей. Это - на¬
звания озерных заливов и проливов, полуостровов и островов, мелей, перека¬
тов, водопадов, порогов, омутов, тоней - мест рыбной ловли; лесных урочищ,
мест сбора грибов и ягод, купания, гуляний; колодцев, трон и дорог; полей и
покосов, пастбищ, выгонов; сараев, риг, лесных избушек и т.д. вплоть до от¬
дельных камней и деревьев - они бытовали преимущественно лишь в устной
форме.
Анализ топонимов Карелии показывает, в частности, что живущие сейчас
на Кольском полуострове саамы когда-то занимали всю территорию Карелии
(и Финляндии) и даже частично земли современной Ленинградской области.
Они были здесь первыми известными нам жителями. Позднее их оттеснили на
север родственные им прибалтийско-финские племена - предки современных
карел, вепсов, финнов. Большинство топонимов Карелии имеют прибалтийско-
финское происхождение. Топонимия Карелии испытала мощное русское влия¬
ние, но русские названия мест появились довольно поздно и в целом их гораздо
меньше.
Карельская топонимия состоит из исконно карельских названий и заимство¬
ванных из других языков. Так, карельские названия мест Siidniemi и Suoluzmdgi
предположительно состоят из саамских лексем siid 'зимняя деревня' и soulut
'маленький остров(ок)' в сочетании с карельскими niemi 'мыс, полуостров, на¬
волок’ и mtigi 'гора' (Мш’М, 1967а. S. 73, 77). Топонимы Besouca, Besoudankylti и
Matrossat Matrossankylci - это усвоенные карелами русские названия поселений
Бесовец и Матросы.
207

В прошлом территория расселения карел была значительно шире, чем сего-
дня, поэтому для анализа нами использованы также топонимы из местностей,
где карельского населения практически не осталось (Беломорье, Заонежье, Пу¬
дожский край, Приладожье с Карельским перешейком). Но в основном рассма¬
триваются топонимы на территории современного расселения карел (Олонец¬
кий, Пряжинский, Муезерский, Калевальский, Лоухский, Кемский, Медвежье¬
горский районы).
Все карельские названия, включая функционирующие до сих пор, оста¬
ются неофициальными, так как издавна в качестве официальных использова¬
лись их русские эквиваленты, существующие наряду с местными или даже
вытеснившие их. Это явление своими корнями уходит в далекое прошлое:
уже со времени вхождения карельских земель в состав Российского государ¬
ства все названия населенных пунктов и некоторых других объектов стали за¬
писываться в деловых бумагах и документах только на русском языке. Поэ¬
тому за несколько веков сложились определенные традиции передачи мест¬
ных названий средствами русского языка, в том числе почти адекватной по
звучанию (Angenlahti - Ангенлахта, Kiestinki - Кестеньга, Kurmoilu - Курмой-
ла), частичного или полного перевода {Puodddrvi - Падозеро, Akonlaiks - Баб-
губа, Ylldine - Верховье, Raudumdgi - Железная Гора), переосмысления
(Sallunkoski - Шалунпорог, Suar(i)suo - Царь-болото). Иногда существуют два
совершенно разных названия: Alavoine (в пер* “нижний”) - по-русски Ильин¬
ский, Kuujarvi (kuu - ‘месяц’, ‘луна’) - Лояницы или Михайловское, Все эти
виды адаптации (фонетическая, морфологическая, лексико-синтаксическая)
легко выявляются при сохранении двух - официального и неофициального -
названий объекта, что встречается только на территории современного или
недавнего проживания карел. Во всех остальных районах (главным образом в
восточной Карелии) мы встречаем лишь конечный результат этого непросто¬
го процесса усвоения и переработки местных карельских (шире - прибалтий¬
ско-финских) названий русским языком.
Богатство и разнообразие ландшафта Карелии, ее животного и раститель¬
ного мира нашли свое отражение и в топонимах. Характерную особенность ка¬
рельской топонимии, как прибалтийско-финской в целом, составляет широкое
использование так называемых ландшафтных топонимов. Наиболее часто
представлены термины niemi ‘мыс, полуостров, наволок’ (Pertt(i)niemi - рус.
Пертнаволок, Vuokkiniemi - рус. Вокнаволок), lahti, laksi* ‘залив, губа’
{Nilmilaksi - рус. Нильмогуба, Kinelahti - рус. Кинелахта), salmi, salmi ‘пролив’
(Luposalmi - рус. Лубосалма), suari, Soariy saari ‘остров (в реке, озере)’
{PetraSoari - рус. Петрасаари, Suvisuari - рус. Суйсарь), joki, joggi, ddjgi ‘река1
(Kiisjoki - рус. Кизрека, Valaisjoki - рус. Валазрека), oja ‘ручей’ (Raudoja -
рус. Равдуоя, Pitkoja - рус. Долгий Ручей), suu, £ии ‘устье реки’ (Enonsuu -
рус. Эноншуу, Jovensuu - рус. Евенсу, Jovensuu - рус, Речное Устье), koski, koski
‘порог (в реке)' (Suahkoski - рус. Сарипорог, Niskakoski - рус. Нискакоски,
Ruogokoski - рус. Рогокоски).
Особенно часто повторяются термины jarvi, darvi ‘озеро’, что вполне есте¬
ственно для озерного края (Jelettijdrvi - рус. Елетьозеро, Uikujdrvi - рус. Выго-
зеро, Sidmdrvt - рус. Сямозеро, Vielddrvi - рус. Ведлозеро) и lampu Iambi ‘лесное
озеро’ {KatoHampi - рус. Катошламба, Matkalampi - рус. Маткалампи,
Peddilambi - рус. Сосновая Ламба).
* Различие а карельских терминах объясняется диалектными особенностями карельского
языка.
208

Топонимы подобного рода, как правило, служат названиями селений и сви¬
детельствуют о том, что чаще всего поселения карел возникали при водоемах.
Особенно благоприятными для них были полуострова (наволоки): деревня на
мысу, хорошо обдуваемая ветрами, спасала ее жителей от комаров, гнуса, мош¬
ки, доставлявших в лесном болотистом крае много неудобств человеку и живот¬
ным, а “наволочные” земли пригодны для земледелия и дают хорошие укосы.
Топонимы, связанные с иными видами гидрообъектов, не столь многочис¬
ленны, но все же довольно разнообразны. Среди них встречаются niska, nisku
"начало порога в реке’ (Ruvanniska - рус. Руванниска, SalmenniSku - рус. Сал-
меницы, KoskenniSku - рус. Коскеннишку), kari "отмель (в реке, озере)"
(Koikari < Koivukari - рус. Койкары), vongu ‘омут’ {Na&oivongu - рус. На-
жойвонгу), taival ‘перешеек между двух озер’, ‘вблок’ (Siikataival - рус. Ший-
катайвал), ranta, rand (-е,-и) ‘берег (реки, озера)’ (Kivirandu - рус. Каменный
Берег) и др.
Охотно селились карелы и на возвышенных местах, в лесных массивах: на
горах, селъгах*, ваарах, вараках, т.е. на возвышенностях, покрытых лесом, где
обычно устраивались пожоги и подсеки. Так называемый “сележный” тип засе¬
ления в Карелии хоть и уступает “призерному” в количественном отношении,
но представлен в топонимах все же достаточно широко. Так, в названиях ка¬
рельских поселений более, чем в ста случаях, присутствуют термины voara,
vuara, vaara, а в семидесяти ойконимах - термины selka, Selka, seig (-е,-й). Более,
чем в тридцать, названий поселений, включены термины mdgi, m&ki - Тора1
В целом это более, чем две сотни, поселений, возникших на (или около) возвы¬
шенностях и перенявших их названия (Salgovoara - рус, Шалговаара,
KlySinvoara - рус. Клюшина Гора, KolatselgU - рус. Колатселъга, Kdsnaselka -
рус. Кясняселъкя, Harakkumdgi - рус. Сорочья Гора, Suurimdgi - рус. Большие
Горы).
Названий, характеризующих разнообразие природных особенностей в Ка¬
релии, очень много. Таковы ойконимы: Косалма < кар. Koskisalmi (букв, 'по¬
рог-пролив’, т.е. порожистый пролив), Ламбисельга < кар. LamminselgU (букв,
ламбы сельга), Л амбинаволок < кар. Lamminiemi (букв. £ламбы наволок (мыс)’),
Сарьмяги < кар. Suarimdgi ("остров-гора1 или островная гора), Кривой Порог -
перевод кар. VitirdkoSki, Порожек - перевод кар. Koski, Koskenkula.
Аналогичные названия распространены и на той территории республики,
где карел сейчас фактически нет, но где они жили прежде.
Во многих карельских названиях нашли отражение растительный и живот¬
ный мир края. Койвумяги - кар. Koivumdgi (‘березовая гора’), Койвусельга -
кар. Koivuselgii (‘березовая сельга’), Педаселъга - кар. Pedfliselgii, Мяндусельга -
кар. Mdnduselgii, Гомсельга - кар. Homselgu (от кар. слов peddi ‘сосна, растущая
на сухих возвышенных местах’, тйпйй ‘сосна, растущая на болоте’ и hongu ‘со¬
сна высшего качества, так называемая корабельная1).
О видах рыб и животных, которые водились и водятся в водоемах и лесах
Карелии, говорят топонимы: Ахвенламби - кар. Ahvenlambi (‘окуневая ламба’),
Сяргилахта - кар. Sargilahti (‘плотинный залив1), Щукнаволок - кар. Hanginiemi
(‘щучий наволок’), Медвежьегорск - кар. Karhumdgi (‘медвежья гора’), Заячья
Сслъга - кар. Dandiselgu (ddnoi - ‘заяц’), Гирвас - кар. Hirvas (‘лось’), Мегрега -
кар. Mdgrii, Мегрозеро - кар. Mdgrddddrvi (mdgrii ‘барсук’) и т.д.
Топонимы в ряде случаев свидетельствуют о быте карел в прошлом, их ос¬
новных занятиях. Названия Каскеснаволок, Каскозеро и подобные им связаны
Селъга - лесисчый кряж; ваара. мрака - крутой холм (Мамонтова, Муллонен, 1941),
209

с широко практиковавшимся на севере подсечным земледелием (кар. kaskes,
kaski "пожог, подсека'), К ним примыкают названия поселений Пал ал акта -
кар. Pallahti, Палнаволок - кар. Paloniemi, Палосельга - кар. Paloselgu, Пало-
ламби - кар. Palolambi (palo "пожог’). О покосах говорят названия: Сенозеро -
кар. Heindjdrvi, Сенная Барака - кар. Heindvoara {heind ‘сено’).
С рыбной ловлей связаны топонимы, отмечающие наличие (отсутствие) в
водоеме рыбы и ее лов: Kalajdrvi ("рыбное озеро'), Kalatoilambi ("безрыбная
ламба’), Онгиламби - кар. Ongilambi (ongi "удочка'), возможно, Онгамукса -
кар. Ongamus ("ужение' от глагола ongittada, ongittua "удить').
В карельских топонимах отразились исторические события, различные слу¬
чаи, происшествия. О временах, когда карелы подвергались нападениям внеш¬
них врагов, в первую очередь шведов, напоминают названия с основой “руоччи”
(кар. гиоШ - "швед’): Руочинсаари - кар. Ruotinsuari ("шведский остров’),
Ruouinsuo ("шведское болото’).
Топонимические данные могут быть неплохим подспорьем и при изучении
некоторых вопросов духовной культуры, в частности - древних верований и су¬
еверий. Так, места, которые чем-то выделялись на окружающей местности или
были для людей загадочными, места с неважной репутацией (лес, где часто плу¬
тают, теряя ориентировку, или опасные, трудно проходимые участки пути и
т.д.) нередко обозначались в народе, как бесовы или чертовы, например: Хижь-
ярви, Гижезеро, Хижезеро - кар. HiPt(i)jdrvi} Гижнаволок - кар. Hitzniemi, Гит-
тойла - кар. Hittoilu (Хийтола) и др. (они являются производными от слов hiisi,
ШЩ, hitoi "черт, леший, нечистая сила’)*
Следы христианизации в Карелии отражены в топонимии несколько свое¬
образно. Встречаются названия мест с карельской основой рука "святой’
(Pyhdd’drvi - рус. Святозеро, Pyhdniemi - рус, Святнаволок, Pyhdddgi - рус. Святре-
ка и др.). Однако у карел эта лексема имеет и другое значение - "пост, постный’.
Кроме того, в этом слове могла быть заключена более древняя, изначальная
семантика слова pyhd - "табу, изгородь, ограда, граница'. Со временем в связи с
возрастанием роли церкви в жизни карел, видимо, возобладало более позднее
‘"христианское” значение слова руЬй, что нашло отражение в русских перевод¬
ных эквивалентах (Муллонен, 1995),
Происхождение других ""святых” мест объясняется расположением их по со¬
седству с церквами, часовнями, скитами, некоторые могли возникнуть еще в те
времена, когда в лесах Карелии скрывались раскольники-старообрядцы, нахо¬
дили приют отшельники. Практически в каждой деревне, где были церкви, ча¬
совни, кельи, представлены названия мест с основами kirikko "церковь1, tasounu
‘часовня’, kell’u ‘келья’: например, только в Олонецком районе были топонимы
Kirikkojjdrvi, -luodo, ~niemi, ~oja, ~peido (в переводе ‘церковное озеро', "церков¬
ная луда’**, "церковный наволок’, "церковный ручей', "церковное поле’).
Достаточно много у карел названий мест, производных от слова risti "крест':
д. Крестнаволок - кар. Ristiniemi\ Ruskeiristaine - развилка дорог (букв, "красный
крестик’), Ristanmdgi (букв, "крестовая гора’), RistuUambi, ~peido, ~dorogu, ~nitty,
~sao, (в переводе ‘крест(овая) ламба\ "крест(овое) поле', ‘крест(овая) дорога’,
‘крест(овый) покос’, ‘крест(овое) болото’). Обилие названий с основой ‘крест’
объясняется распространенным у карел обычаем ставить кресты для оберега от
* Следует также учитывать некоторые дохристианские языческие личные имена, принятые
у прибалто-финнов, в том числе и у карел: Hiisi, Him. Hitoi, от которых позже образова¬
лись карельскне фамилии Гиттоев. Хиттонен.
** Луда - каменистая отмель.
210

всего дурного на перекрестках дорог, в особо заметных или опасных местах, а
также “по завету” в случае избавления от болезни или несчастного случая* Та¬
кие кресты служили отличительным признаком местности, и это находило от¬
ражение в ее названии.
Особо следует отметить карельские названия с основой karzikko (ср. карель¬
ский глагол karzata 'обрубать сучья, ветви7, отсюда русское диалектное слово
“карзать55, т.е. снимать кору с деревьев, обрубать ветки (Фасмер, 1967, Т. П.
С. 199). В прошлом при похоронах был обычай по пути на кладбище вырезать
крест на дереве (обычно на сосне), у которого при этом отрубали нижние вет¬
ви. Это памятное дерево называлось карсикко, карзикко, Карсикко делались
также на месте, где удача сопутствовала рыбакам, иногда в честь каких-либо
святых* Такому дереву приписывалась определенная магическая сила (Кон-
кка А.П„ 1986; VilkunaJ., 1992).
По семантике карельские топонимы можно разделить в целом на три боль¬
ших группы: квалитативные, локативные, посессивные. К квалитативным отно¬
сятся те, что характеризуют объект с разных сторон (цвет, форма, длина, про¬
тяженность, размер, состав почвы и т.д.): Mustajarvi (‘черное озеро7), Valgeilambi
(‘светлая ламба5), Vidrdkoski (‘кривой порог5), Pitkdjdrvi (‘долгое озеро7),
Suurijarvi (‘большое озеро5), Kalliojclrvi (‘скалистое озеро5), Mudajdrvi (‘грязное
озеро5), Pohjatoilambi (‘бездонное озеро7) и т.д.
Локативные топонимы обычно определяют местоположение объекта, ино¬
гда прямо: Alajdrvi (‘нижнее озеро5), Yldjarvi (‘верхнее озеро’), Bokkupeldo (‘бо¬
ковое поле5), иногда путем привязки объекта к другому, более известному или
значимому: Koskipeldo (букв, ‘порог-поле’, т.е. поле, расположенное возле по¬
рога в реке).
Посессивный тип топонимов указывает на владельца или основателя того
или иного объекта (чаще всего поселений или земельных участков). При этом
использовались личные имена, прозвища, фамилии людей, нарицательные су¬
ществительные, обозначающие людей по их профессии, социальному положе¬
нию и тому подобным признакам, например: Papinniemi - Попов наволок {pappi
‘поп’ или Попов), Herranselg - “господский” кряж (herra ‘господин5), MaCarvi -
рус. Мачезеро (от кар. личного имени Ма£а < рус. Матвей), MiSinselgii - рус. Ми-
шинсельга (от кар. MLW - рус. Миша, Михаил).
В меньшем количестве представлены дохристианские имена карел, сохра¬
нившиеся в “уличных” прозвищах, ставших основой для карельских фамилий.
Например, в карельском названии деревни HimoVа - рус. Гимолы - лежит лич¬
ное имя Himo ‘желанный5 Ойконим KiSkoilu - рус. Кишкойла - происходит от
карельского имени (прозвища, фамилии) Kiskoi ‘Ерш(ов)5 и т.д.
В сложных по структуре топонимах, состоящих из двух, трех и более лек¬
сем, выделяют определение и определяемое: Kuldoi\komsan\oja (букв, ‘золотого
туеска ручей5), Korgei\ojan\nityt (букв. ‘Высокого ручья покосы5).
Когда начался планомерный сбор материалов по топонимии Карелии, зна¬
чительная часть старых топонимов была уже безвозвратно забыта населением.
Поэтому топонимическая картотека, собранная карельскими лингвистами, ос¬
тается недостаточно полной и в наши дни. Тем не менее, дальнейшие исследова¬
ния в этой области науки, несомненно, дадут еще ценные результаты, в частно¬
сти - для изучения заселения края и межэтнических контактов карел.

ГЛАВА 4
ТЕНДЕНЦИИ
ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
В конце XIX в. подавляющее большинство карел в Олонецкой и Архан¬
гельской (в основном в Кемском уезде) губерниях жило в сельской мест¬
ности, городские жители среди карел составляли всего 1,5%. Основная
часть карел жила по месту рождения.
Уровень рождаемости был достаточно высок, индекс детности* * карелок соста¬
влял 2,5 в Олонецкой губернии и 2,3 - в Архангельской. Почти половина населе¬
ния состояла из лиц в возрасте до 20 лет. Средний возраст карел в Олонецкой гу¬
бернии насчитывал 27,3 года, в Архангельской - 26 лет. На долю пожилых и ста¬
риков (60 лет и старше) приходилось менее 10%. Среди старшего поколения обо¬
его пола встречались долгожители, чей возраст перевалил за 100 и даже 110 лет.
Диспропорция полов у карел была обычной для того времени: на 1000 муж¬
чин приходилось 1145 женщин в Олонецкой губернии и 1234 - в Архангельской.
Вследствие более высокой смертности мужчин женщины преобладали практи¬
чески во всех возрастных группах. Особенно заметным перевес женщин был в
возрасте 60 лет и более.
В целом к началу XX в. у карел сложилась благоприятная демографическая
ситуация. В половозрастной структуре дети и молодежь почти пятикратно превы¬
шали численность пожилых и стариков, что обеспечивало нормальное воспроиз¬
водство и сохраняло благоприятные перспективы его демографического развития.
ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В КАРЕЛИИ
В XX в.
В первой трети XX в. численность карел, несмотря на потери в годы первой
мировой и гражданской войн, неуклонно увеличивалась. В период с 1897 г. по
1926 г. она выросла на 34% - с 78724 до 100781 человек, а с 1926 г. по 1933 г. - еще
на 8%. Республиканская перепись населения 1933 г. зафиксировала максималь¬
ную численность карел в Карелии - 109050 человек. Увеличение их численности
произошло за счет естественного прироста.
Политика активного хозяйственно-экономического освоения края, новое
промышленное строительство способствовали концентрации в местах крупных
новостроек и пришлого, и местного карельского населения. В 1926 г. доля ка-
рел-горожан составляла 4,7%, в 1933 г. - 8,4%, в 1939 г. - 10,2%. В 1933 г. 17%
мужчин и 34% женщин жили не в местах своего рождения**
В 1930-е годы городское карельское население пополнялось в основном за
счет молодежи. Так, за период с 1933 г. по 1939 г. возрастная группа 15-19-лст-
них мужчин в городах увеличилась вдвое, женщин - почти в 2,5 раза. Числен¬
ность сельской молодежи за эти годы сократилась на 20% среди мужчин и 15%
*	В данном случае под индексом дет но ста; понимается отношение численности детей в воз¬
расте 0-19 лет к численности женщин репродуктивного (20-49 лет) возраста.
*	Рассчитано по: Всесоюзная перепись населения 1926 г. Т. I. М., 1928. С. 114-116; Перепись
населения АКССР 1933 г. Вы и. 3, Петрозаводск, 1933. С 6-7, 16-17; Всесоюзная перепись
населения 1939 г, -ЦГА РК. Ф. 1532. On. 1. Д. 128/1390. Л. 51.
212

Таблица i
Динамика индексов детности и демографического напряжения*
;
1933 г.
1939 г.
Индексы г
1
1
1
1
1
Всего |
Город
1 Село
Всего 1
Город 1
Село
Детность
204
123
214
180
82
196
Д е могр а фическая
0,98
0,51
1,03
0,88
0,14
0,96
нагрузка
* Рассчитано по: Перепись населения ДКССР 1933 г. С. 20-25; Всесоюзная перепись населения
1939 г, -ЦГА РК. Ф. 1532, On. 1, Д. 128/1390, Л. 39-42,47-50,
у женщин. Число городских жителей-карел средних и старших возрастных
групп росло более медленными темпами.
В 1930-е годы городская часть карельского этноса имела более низкие
доли детей и стариков, чем сельская. Индекс детности* горожан почти вдвое
уступал этому показателю сельских жителей, сохранявших традиционную
высокую рождаемость (табл. 1). Старики и долгожители - это преимущест¬
венно сельские жители, в городах мужчины и женщины старше 74 лет прак¬
тически не встречались.
С миграцией из села молодежи демографическая нагрузка у сельской части
этноса повышалась, а у городской - стремительно снижалась. Индекс демогра¬
фической нагрузки** у сельских жителей в 1933 г. превышал показатель горо¬
жан вдвое, в 1939 г. - почти в семь раз (см. табл. 1).
Женщины преобладали практически во всех возрастных группах взрослого
населения и в городах, и в сельской местности. Они были старше мужчин: в
1933 г. - на 2,7 года, в 1939 г. - на 4,2 года. Разница в среднем возрасте мужчин
и женщин сильнее проявлялась в сельской местности, чем в городах (2,7 и 4,3 го¬
да против 2,3 и 3 лет), и имела тенденцию к росту.
Нехватка женихов своей национальности компенсировалась межнациональ¬
ными браками. Брачными партнерами карел в смешанных браках вплоть до на¬
чала Великой Отечественной войны были русские, финны и вепсы. Браки с
представителями других национальностей заключались в основном в городах и
поселках. Ассимиляционные последствия межнациональных браков в те годы
были незначительны.
Несмотря на заметные различия половозрастной структуры городских и
сельских жителей, демографическую ситуацию у карел в довоенный период оп¬
ределяло сельское население. Статистические данные свидетельствуют о нор¬
мальном демографическом развитии карел: дети до 15 лет составляли около
40% всего населения, пожилые - менее 10%. Основную часть этноса (от 42% до
45%) представляло активное трудоспособное население.
В последующий период положение существенно меняется. По данным пере¬
писи 1959 г., 69% всех карел республики составляли сельские жители, преобла¬
дая во всех возрастных группах. К 1989 г. произошло существенное перераспрс-
* Здесь и. далее под индексом детности понимается отношение числе]*ности детей в возрасте
0-14 лет к численности женщин репродуктивного (20-49 лет) возраста.
** Здесь и далее под индексом демографической нагрузки понимается отношение совокупно¬
го числа детей и подростков в возрасте 0-14 лет и пожилых (60 лет и старше) к населению
промежуточных (15-59 лет) возрастов.
213

деление карел между городом и деревней: за прошедшие 30 лет доля горожан*
карел удвоилась и составила 62%.
Различия в силуэтах возрастных пирамид мужчин и женщин в 1959 и 1989 гг.
(диагр. 1, а, 6) отражают результат половой диспропорции. Особенно остро она
ощущалась в республике в первое послевоенное десятилетие.
В 1959 г. в Карелии на 1000 карел-мужчин в среднем приходилось 1637 ка¬
релок-женщин в городе и 1418 в сельской местности. В 1960-1980-е годы по¬
ловая диспропорция у карел за счет рождения новых поколений снизилась:
в 1989 г. у карел в городах на 1000 мужчин приходилось 1316, а в сельской ме¬
стности - 1209. Доля женщин в составе населения увеличивается с возрастом,
и среди людей старше 60 лет она достигает максимального значения, поэто¬
му вершина женской возрастной пирамиды более пологая. В 1989 г. за счет
увеличения числа лиц пожилого возраста она уже заметно стала “заваливать¬
ся” вправо.
Если в конце 1950-х годов половая диспропорция у карел в молодых и сред¬
них возрастах (15^44 года) сильнее проявлялась в городах, то в конце 1980-х го¬
дов она стала уже острее ощущаться в сельской местности. Массовый отток в
1970-1980-е молодежи, преимущественно девушек и молодых женщин, в город¬
ские поселения создал проблему невест в деревне. Так, в 1979 г. в сельской ме¬
стности на 1000 карел-мужчин в возрасте 20^24 года приходилось 914 карелок-
девушек, а в возрасте 25-29 лет - 830; в 1989 г. - соответственно 819 и 796. Впро¬
чем, и в городах значительного перевеса девушек в этих же возрастных группах
также не было: в 1979 г. их число превышало число молодых мужчин незначи¬
тельно (в среднем на 30-50 человек), а в 1989 г. оказалось ниже числа молодых
мужчин. Таким образом, с 1979 г. по 1989 г. половая диспропорция в активных
брачных возрастах усугубилась.
Но основные изменения возрастно-половых пирамид связаны с изменением
соотношения доли детей, родителей и прародителей (табл. 2).
Возрастная структура сельских карел конца 1950-х годов, несмотря на не¬
ровные грани, своими очертаниями напоминает классическую пирамиду. Широ¬
кое основание, отражающее многочисленность поколений 1950-х годов рожде¬
ния, свидетельствует о прогрессивном типе воспроизводства этноса. Об этом
говорят высокий коэффициент рождаемости (табл. 3), один из самых высоких
среди других этнических групп сельского населения Карелии индекс детности
(табл. 4).
Показатель детности у городских карел, напротив, был одним из самых
низких среди этих этнических групп, хотя рождаемость у чих почти не усту¬
пала этому показателю у жителей села. В результате их возрастно-половая
пирамида имела суженное основание и напоминала очертание колокола. Это
означает, что городская часть карел в перспективе не сможет обеспечить
свое воспроизводство.
В 1960-1970-е годы численность карел-горожан увеличивалась преимуще¬
ственно за счет сельского населения. Так, из возрастной группы сельских карел
20-29 лет, т.е. родившихся в 1950-1959-е годы, за два десятилетия покинуло де¬
ревню примерно 4,9 тыс. мужчин и 5,2 тыс. женщин.
В 1980-е годы наблюдался тот же процесс, хотя и в меньших масштабах. Ми¬
грация из села в город в 1970-е и в 1980-е годы позволила сохранить в норме по¬
ловозрастной состав городских карел, но одновременно осложнила естествен¬
ное воспроизводство карел в сельской местности.
Уже в конце 1950-х годов, несмотря на высокую детность, запас демографиче¬
ского роста у сельских карел был невелик: численность детей (0-14 лет) превосхо-
214

Мужчины
Женщины
Возраст
|б
95-99
90-94
85-89
1
,
80-84
1
I
75-79
1
г
70-74
I
г
65 69
1
1
60-64
I
, 1
55-59
1
1
50-54
1 .
1
45—49
“Г
40-44
!
1
35-39
1
1
30-34
1
1
25-29
1
1
20-24
1
L
15-19
~г
1
10-14
1
1
5-9
1
0-4
]5	[4 Р [2 П	П 21	3|	41 ГГ
6|
тысяч человек
а
тысяч человек
Мужчины	Женщины
Возраст
95-99
90-94
85-89
80-84
75-79
70-74
65-69
60-64
55-59
50-54
45—1-9
40-44
35-39
30-34
25-29
20-24
15-19
Ш-14
5-9
0^
^ .
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
. -
1
1
^_1
L _
1
Г
1
1
1
г :
1
	[
1
6
тысяч человек	тысяч человек
Диаграмма 1. Возрасгно-полоыая пирамида карел К АССР
а 1954 г.; 6 - 1989 г.
215

Таблица 2
Соотношение детских и пожилых возрастных групп карел, %*
1959 г.
1989 г.
Возраст, лет
Городское
население
Сельское
население
Городское
население
Сельское
население
Мужчины | Женщины
£
1
К
К
ег
Женщины
Мужчины
Женщины
Мужчины
Женщина
0-14	29,0	16,4	40,5	28,3	17,7	12,6	19,3	15,2
60 и более	3,5	10,6	4,7	12,6	9,7	24,4	13,9	32,4
* Рассчитано по: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г., 1962; ЦГА РК. Ф. 659. Оп. 14, Д. 1/5
Я. 35,43; Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 г. Сб. 3. 1990. С. 19-20.
Таблица 3
Динамика общего коэффициента рождаемости в Карелии
у женщин различных национальностей, %о
На цио на льностъ
Городское население
Сельское население
1959 г.
1970 г.
1979 г.
1989 г.
1959 г.
1970 г.
1979 г.
1989 г.
Карелки
28,3
18,0
20,8
18,3
30,4
13,6
13,4
13,6
Русские
24,7
16,0
16,2
14.4
31,1
12,8
17,4
14,3
Белоруски
48,9
23,9
18,4
17,7
53,6
19,8
14,2
15,5
Украинки
23,3
20,3
18,8
17,4
31,8
13,6
13.6
15,5
* Рассчитано по: ЦГА РК. Ф. 659. Оп. 11. Д. 230/1935. Л. 94-95; Д. 94/5689а. Л. 46-47; Д. 1442/10275
Л. 42^44; данные Госкомстата РК,
Таблица 4
Индекс детностн основных этнических групп Карелии*
Национальность
1959 г.
1989 г.
Городское
население
Сельское
население
1
1
Городское
население
j Сельское
население
Карелы
0,60
1,29
0,62
1,02
Русские
1,28
1,68
0,28
1,72
Белорусы
0,80
1,06
0,37
0,51
Украинцы
0,83
1,03
0,55
0,90
Финны
0,81
1,16
0,61
0,50
Вепсы
0,38
1,08
0,37
1.13
* Рассчитано но: Итоги Всесоюзной переписи насслспия 1959; 1962; ЦГА РК. Ф. 659. Оп. 14.
Д, 1/5. Л. 35-48; Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 г. Сб. 3, 1990 .
дила численность родителей (20-34 года) всего в 1,2 раза, К концу 1970-х годов де¬
тей стало меньше, чем родителей, в 0,9 раза, а к концу 1980-х годов - в 0,8 раза.
У городских карел можно отметить постоянный дефицит демографического вос¬
производства, и в 1970-1980-е годы он еще более усилился. Если в 1959 г. доля ро¬
дителей была в 1,6 раза выше доли детей, то к 1979 г. эта разница выросла до 2Д
раза. К 1989 г. она несколько сократилась до 1,8 раза. Изменение пропорций меж-
216

Таблица 5
Динамика среднего возраста карел Карельской АССР (1897 — 1980 гг.) *
Год
В целом
Городское население
1 Сельское население
Оба
| пола
Муж¬
чины
Жен¬
щины
Оба
пола
Муж¬
чины
1
, Жен-
щипы
Оба
пола
| Муж-
1 чины
1
! Жен-
| щины
1897
27,3
26,5
27,9
31,2
28,7
33,1
27,2
26,5
27,8
1933
25,3
23,8
26,5
24,3
23,1
25,4
25,4
23.9
26,6
1939
26,0
23,7
27,9
26,9
25,2
28,2
25,9
23,5
27,8
1959
29,8
24,5
33,4
31,7
26,5
34,9
28,9
23,7
32,7
1979
37,8
32,8
41,6
36,9
32,2
40,4
39,0
33,5
43,2
1989
39,6
35,0
43,2
38,6
34,1
42,0
41,1
36,3
45,1
Рассчитано по: Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. I: Архангель¬
ская губерния, тетр, 2, 1899. С. 132-133, 140-141; Т. XXV11: Олонецкая губерния, тетр. 2, 1900. С. 54-
57,110; Перепись населения АК. ССР 1933 г. Вьш. К 1934. С. 20-25; Всесоюзная перепись населения
1939 г. -ЦГА РК. Ф. 1532. On. 1 Д. 128/1350. Л. 39^42. 47-50; Ф. 659. Он. 14. Д, 1/5. Л. 35-48; Итоги
Всесоюзной переписи населения 1959 г., 1962 - ЦГА РК. Ф. 659. Ол. 14. Д. 115. Л. 5-48; Итоги
Всесоюзной переписи 1989 г. Сб. 3,1990. С. 19-20; данные Госкомстата РК.
ду родителями и детьми в пользу первых самым негативным образом отразилось
на воспроизводстве карельского этноса. Суженные основания на возрастной пира¬
миде 1989 г. - наглядное тому подтверждение. Соответственно возрастала доля
стариков: если в 1959 г. внуки превосходили поколение бабушек и дедушек в 3,5
раза на селе и в 2,7 раза в городе, то к 1979 г. внуки уже уступали им: 17% против
19% на селе и 13% против 15% в городе. В 1980-е годы разрыв еще более усилил¬
ся: 17% против 24% в сельской местности и 15% против 18% в городах.
На пирамиде 1989 г. хорошо видно, что одновременно с сужением основания
значительно расширились средняя и верхняя ее части. Это означает, что карель¬
ский этнос значительно постарел (табл. 5). Если в 1959 г. в возрастной структу¬
ре карел наибольшую долю составили 20-34-летние (33,9% среди городского и
27,5% среди сельского населения), то в 1989 г. наиболее многочисленную груп¬
пу в городах составляли 25-39-летние (31,2%), а в сельской местности - 50-64-
летние (28%).
Старение населения и половая диспропорция имели и имеют ряд негатив¬
ных последствий социально-демографического характера. Одно из наиболее су¬
щественных - это понижение уровня брачности женщин. В 1989 г. в деревнях в
браке состояло только 57% карелок (среди русских в Карелии - 65%, среди бе¬
лорусок - 69%.) Примерно такая же ситуация наблюдается и в городах.
Сокращение численности потенциальных матерей и увеличение числа се¬
мей лишь с одним-двумя детьми (в 1970-е годы таких семей было у карел 50% в
деревнях и 62% в городах (ЦГА РК. Ф. 659. Оп, 14. Д. 19/116. Л. 6-7) не может
обеспечить нормального воспроизводства этноса и ведет к крайне негативным
последствиям. Возрастно-половая пирамида в 1989 г. уже приобрела специфиче¬
ский вид: и в городе, и в сельской местности четко просматриваются контуры
“уряьГ, означающие тенденцию к регрессивному типу воспроизводства;
наблюдается сокращение численности карел, темпы которого со снижением ро¬
ждаемости нарастают.
Определенное влияние на демографическое развитие карел оказывают
межнациональная брачность и связанные с ней процессы ассимиляции.
217

Доля национально-смешанных семей в Карелии всегда была одной из самых
высоких в СССР (ЦГА РК. Ф. 659. Оп. 14, Д. 20/120, Л, 2-3). К концу 1980-х го¬
дов их доля еще более увеличилась, поскольку межнациональная брачность со¬
хранялась на высоком уровне; каждый второй брак, заключенный женихом илы
невестой карельской национальности в течение года в сельской местности, и ка¬
ждые три брака из четырех в городах были межнациональными (ЦГА РК.
Ф. 659. Оп. 11. Д. 1442/10275. Л. 95, 98),
ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ У КАРЕЛ
ЗА ПРЕДЕЛАМИ КАРЕЛИИ
Уже в 1950-е годы половозрастная структура карел всех областей России
отличалась от половозрастной структуры карел КАССР своей повышенной до¬
лей пожилых и стариков и пониженной долей детей (табл. 6), а также более яр¬
ко выраженной половой диспропорцией во всех возрастных группах населения.
К концу 1980-х годов эти различия еще более углубились за счет постарения на¬
селения, и особенно сокращения числа детей.
Данные свидетельствуют, что если за период с 1959 г. по 1989 г. доля детей до
14 лет у карел в Карелии сократилась вдвое, за ее пределами - в 4 раза. За трид¬
цать лет доля пожилых и стариков повсеместно удвоилась. В конце 1950-х годов у
карел Карелии детские возрастные группы втрое превышали долю пожилых и
стариков, а у карел за пределами республики соотношение детских и пожилых воз¬
растных групп было примерно равным. В конце 1980-х годов в Карелии доля по¬
жилых превосходила долю детей в 1,3 раза, в областях - более чем в 7 раз.
Резкое сокращение числа детей, снижение рождаемости и влияние ассими¬
ляции поставили карел Карелии как этнос в крайне тяжелое положение, а ка¬
рел, живущих в других областях России, - практически на грань этнического ис¬
чезновения.
В 1959 г. вне “своей” республики жило 81805 карел, или 49%, в 1989 г. -
52001, или 37%.
Основной тенденцией современного демографического развития карел
стало старение населения. Вследствие низкой рождаемости и роста средней
продолжительности жизни повышается доля людей пожилого возраста. Ста-
Таблица 6
Соотношение детских и пожилых возрастных групп карел Россииг %*
Возраст, лет
РСФСР
КАССР
Другие регионы
Оба
пола
1 Муж¬
чины
Жен¬
щины
Оба
пола
Муж¬
чины
Жен¬
щины
Оба
пола
| Муж¬
чины
Жен¬
щины
1959 г.
0-14
22,6
28,4
18,4
30,0
38,6
24,4
18,8
25,0
15,0
60 и более
11,6
6,8
14,7
9,2
4,7
12,1
17,9
12,0
21,5
1989 г.
0— J 4
11,5
14,0
9,6
15,7
18,4
13,6
4,4
6,3
3,3
60 и более
24,6
13,8
32,5
20,3
11,3
27,4
32,1
7,6
40,5
* Рассчитано по: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года РСФСР, 1963. С. 395; данные
Госкомстата РК.
218

рение карел России начало заметно ощущаться уже в 1970-е годы- Снижение
рождаемости предопределило почти двойное уменьшение в возрастной стру¬
ктуре населения доли детей более, чем вдвое, а доля пожилых и стариков вы¬
росла до 25%,
По международным критериям население считается старым, если доля
60-летних и старше составляет 12% и выше во всем населении (Современная
демография, 1995, С. 235), Карелы подошли к этому рубежу уже в конце
1950-х годов, а к концу 1980-х годов перекрыли его вдвое. При высокой
доле пожилого населения и стабильно низкой детности естественный
прирост населения замещается естественной убылью. Это означает, что
процесс депопуляции этноса вступает в свою заключительную фазу
(диагр. 1).

ГЛАВА 5
ТРАДИЦИОННЫЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ
емледелие в его примитивной подсечной форме было распространено в
северо-западном Приладожьс уже в первой половине I тысячелетия н.э.;
затем начинается переход к пахотной обработке подсеки. В начале II ты¬
сячелетия н.э* при обработке почвы стали использовать тягловый скот, что зна¬
меновало превращение земледелия в основу хозяйственной жизни. При этом
оно сосуществовало с охотой, рыболовством и собирательством; промысловые
занятия наиболее устойчиво сохранялись в северных ареалах карел (Очерки
1964; Кораблев, 1980; 1994).
Со второй половины XIV в. стала распространяться трехпольная система
полеводства, но подсека сохранялась повсеместно во всех регионах расселения
карел вплоть до начала XX в. (Филиппов, 1961. С. 15-16; Тароева, 1965.
С. 24-25). Карелия по праву считается одним из классических регионов подсеч¬
ного земледелия. Подсеку (с.-к. - kaski, ливв. - kaski, люд. - ка$к, kaSki) обычно
выжигали на возвышенных местах, поросших лиственным или смешанным ле¬
сом, удаленных, как правило, от деревни на 3-5-8 км. Вырубали лес и кустар¬
ник и сжигали в мае - июне следующего года. Пней не корчевали. В первый год
на подсеке сеяли озимую рожь и ячмень, на второй - овес и репу. Участок ис¬
пользовали 2-3 года, а затем осваивали новый. Ближние к поселению подсеки
превращались в пахотные поля.
Наиболее древней злаковой культурой в Карелии, как и во всей Север¬
ной Европе, был ячмень (•ozra). На рубеже XV-XVI в. основной культурой
стала рожь (ruis), широко сеяли и овес (kagm). Пшеницу (vehnti, nisu, ntZu) се¬
яли лишь в южной Карелии, а также валдайские, тихвинские и тверские ка¬
релы. Пахали сохой (с.-к. - atra, ливв. - paloadru, люд. - paloadr) колбвого
типа с почти прямой рассохой, тождественной русской “цапухе” и приспоб-
ленной для работы на лесных и каменистых почвах. На старопахотных по¬
лях пользовались сохой с отвалом, широко распространенной на всей нечер¬
ноземной полосе Восточно-Европейской равнины. Долго сохранялась в упо¬
треблении борона-суковатка (с.-к. - astavo, ливв. - astivo, astavu, люд. - ages).
Пользовались серпом восточного типа, сильно изогнутым, с зазубренным
режущим краем и прямой рукояткой. Правда, в прошлом по археологиче¬
ским материалам в юго-западной Карелии был известен и западный тип сер¬
па с гладким лезвием и изогнутой рукоятью. Косили тяжелой косой-горбу¬
шей с длинным лезвием и изогнутой рукояткой. Новшества агротехники
долго не проникали в карельскую деревню (Тароева, 1965. С. 24—30; Кочкур-
кина, 1982. С. 14—15, 147-149; Георгиевский, 1908. С. 7; Vilkuna, Makinen,
1935. S. 82). Молотили цепом с березовым билом (с.-к. - priuZa, ливв., люд. -
cieppi). Мололи зерно обычно на ручных жерновах, которые сохранились во
многих карельских деревнях еще и в середине XX в. Сжатый хлеб связыва¬
ли в снопы и ставили вертикально в бабки (с.-к. - kuhilas, ливв. - kyplas,
bapku, люд. - kyplas, bahk) по 7 снопов в сырое лето и по 10 - в сухое. Для
сушки снопов, сена, льна и т.д. на поле возводили зароды-прясла (с.-к. -
huazza, ливв. - huadzii, люд. - huadz). Затем снопы сушили в риге. Лишь в на-
ЗЕМЛЕДЕЛИЕ
220

Рис. 42. Ручная пахота, д, Ребойла Пряжинского района (фото Ю. Сурхаско, 1964 г.)
чале XX в. в богатых крестьянских хозяйствах появились первые железные
плуги и бороны заводского и кустарного производства, с 1930-х годов - ко¬
сы-литовки.
На подсеках выращивали репу (nagris), из огородных культур сеяли редьку
(rotkd), лук (luukka, 1иикки)у горох (herпек). Капуста (ливв. - kapustu, люд. - kapusf)
была известна только южным группам карел. Из технических культур (исклю¬
чая холодные северные районы Карелии) выращивали лен-долгунец (pelvas) и
коноплю (Шпа, Шпи). Картофель в Карелии (с.-к. -potakka, ливв. - kartohku) ста¬
ли культивировать поздно, только с 40-х годов XIX в. С начала XIX в. южные
группы карел стали сеять морковь, свеклу.
Весь цикл сельскохозяйственных работ и ухода за животными выполнял¬
ся в строгом соответствии с народным календарем с соблюдением многочис¬
ленных обрядов. Карельский крестьянин жил и работал по своеобразному
своду правил, привычек, наставлений и следовал приметам, сложившим¬
ся в народе на основе многовековых наблюдений за природой, поведе¬
нием птиц, зверей, насекомых. От поколения к поколению люди следили
за метеорологическими явлениями, и определенные дни (Покров, Крещение,
Василий-Капельник и т.д.) служили “погодными вехами”, предвещающими
определенную погоду вперед на несколько дней, целый сезон или даже
на год.
Земледельческий цикл начинался весенними пахотными и посевными ра¬
ботами. Сев вели (как и эстонцы, вепсы, финны) по древнему обратному де-
сятинсдельному счету, согласно которому первая неделя от Егория (св. Геор-
гий - 23.04/6.05) считалась десятой, следующая - девятой и т.д. (Шлыгина,
1977. С. 120; Феоктистоват 1980). Перед началом пахоты крестились, клали
221

поклоны, обязательно здоровались с полем. Пахать полагалось на убываю¬
щую луну, “чтобы меньше было сорняков”. Сеяли при нарастающей луне,
чтобы обеспечить высокую урожайность. Сев яровых в южных районах ка¬
релы начинали с Егория, в более северных районах - с Николы Весеннего
(9.05/22.05). При этом ориентировались и на стадии развития растительного
мира: так, овес сеяли, когда березовый лист вырастал “с мышиное ухо”, “в
пол-листа” сеяли ячмень, “в полный лист” - лен. Затем высевали коноплю,
последней - гречиху.
Для обеспечения хорошего урожая перед началом сева перед иконой
св. Ильи зажигали лампаду и всей семьей молились. Сеятелю в короб с зерном
клали “крестовые хлебцы”, испеченные в Великий Четверг (перед Пасхой).
К севу он приступал, лишь откусив 2-3 кусочка от хлебцев и произнося “Госпо¬
ди, благослови” В ряде ливвиковских деревень на время сева брали в поле ржа¬
ной каравай, испеченный в Рождественский сочельник. При сеянии льна в поле
полагалось съесть вареные яйца.
За севом наступало время сенокоса. В прошлом крестьянин, придя на
покос, обязательно здоровался с ним, крестился, клал поклоны. Первый
срезанный пучок травы затыкали за пояс, чтобы обеспечить тем самым со¬
хранность сена, кроме того, верили, что такой пучок избавляет от болей в
пояснице на все время сенокоса. Чтобы сено лучше сохло, обводили вокруг
себя по солнцу пучком травы. Завершив уборку сена, произносили традици¬
онную фразу: “чьи руки сложили стог, те руки и возьмут его”. Нередко
закладка стога сопровождалась обращением к ветру и солнцу с просьбой
сохранить его. Многие обрядовые действия и календарные даты сегодня
основательно забыты, но некоторые из них сохранились вплоть до наших
дней. Карелы старшего поколения и поныне никогда не начнут сенокос
раньше Петрова дня.
В августе приступали к жатве. Жать обязательно начинала старая жен¬
щина. Особое значение придавали первым сжатым колосьям, которые заты¬
кали за пояс, а первый сноп привязывали на спину, чтобы она в период жат¬
вы не болела. Для сохранности урожая жница не должна была переходить
через сжатую полосу. В ряде мест, завершив жатву, бросали серп назад че¬
рез плечо: если серп втыкался в землю - жнице обеспечивалась долгая
жизнь, если он падал боком - ждали болезни и даже смерти. Первый сноп
хранили в “большом” углу, а после завершения всех осенних работ скармли¬
вали его скоту. У тихвинских карел в избу приносили последний сноп овса и
ставили его в “большой” угол. Этот сноп назывался “бородой Ильи”, и на
Покров (01.10/14.11) его скармливали тем коровам, которых оставляли в хо¬
зяйстве на весь зимний период. Окончание жатвы отмечали празднеством
cirppipiirait - “пирогом серпа”, на который приглашалась вся родня. До нача¬
ла общей трапезы серпы и пирог из ржаной муки с начинкой из каши следо¬
вало держать в “большом” углу.
ЖИВОТНОВОДСТВО
Исстари карелы держали коров (с.-к - lehmd, ливв. - lehmu, люд. - lehm,
lehme)y лошадей местной низкорослой породы (с.-к. - hepo> heponi, ливв.,
люд. - hebo), грубошерстных овец (с.-к. - lammas, ливв. - lammas, люд. - 1ат-
hai), в небольшом количестве кур (капа). Свиней (с.-к. - sika, potti), мясо
которых шло в основном на продажу, разводили в средней и южной Карелии,
и, чем дальше на север, тем реже в прошлом держали свиней. Оленеводство
222

Рис. 43. Пастух Ф,С Васюков, д. Гомсель-
га Кондопожского района (фото Ю« Сур-
хаско, 1965 г,)
было распространено только в
северной Карелии и было, очевид¬
но, заимствовано у саамов. Об
этом свидетельствуют оленеводче¬
ская терминология карел, способ
выпаса оленей без пастуха, тип
оленной запряжки и др. По сведе¬
ниям за 1907 г., в карельских волос¬
тях Кемского уезда насчитывалось
около 9 тыс. оленей (Архангель¬
ская Карелия, 1908. С. 28). Развитие
пашенного земледелия способство¬
вало росту животноводства: при
низкой продуктивности почв роль
органических удобрений была
очень велика.
В начале XX в. в Олонецкой гу¬
бернии на 7380 семей насчитыва¬
лись 8351 лошадь и 15295 коров,
т.е. в среднем на каждую семью
приходилось по одной лошади и две
коровы. В средней Карелии (Бого¬
явленская, Мяндусельгская, Ре¬
бол ьская волости), где иные, более
северные природно-климатические
условия, мало сенокосных угодий и пахотных земель, молочного скота дер¬
жали меньше, а лошадей - больше. Там в 1683 крестьянских хозяйствах бы¬
ло 1273 коровы и почти 3000 лошадей, т.е. корова была не в каждом хозяй¬
стве, а лошадей было в среднем по две на двор (Список населенных мест
Олонецкой губернии, 1907).
Карелы очень берегли свой скот. Кроме сена, в качестве дополнительного
корма в начале лета заготавливали листья березы, рябины, ивы, которые суши¬
ли, а зимой добавляли в пойло. В ряде мест заготавливали камыш, который свя¬
зывали в большие пучки (как сноп) и хранили в сухом месте. Иногда в пойло до¬
бавляли рыбные отходы. За лошадьми ухаживали мужчины, но пойло для них
всегда готовили женщины. Хозяйка - “большуха” и невестки кормили осталь¬
ной скот, доили коров, убирали навоз.
В целях сохранения и приумножения стада соблюдали различные запреты,
прибегали к заговорам и заклинаниям. Многие обрядовые действия приурочи¬
вались к определенным датам. Так, уже упомянутыми “крестовыми хлебцами”,
освященными в Вербное воскресенье, прикасались к коровам, телятам, чтобы
приумножить стадо.
Повсеместно соблюдались традиции первого выгона скота в день Его-
рия - покровителя скота. По древнему обычаю хозяйка дома (часто и дети)
с колокольчиком на шее трижды обходила дом по солнцу и затем надевала
колокольчик на шею коровы, что якобы оберегало скот от всего дурного.
223

В день первого выгона хозяйка обязательно в шерстяных рукавицах выводи¬
ла скот так, чтобы животные переступали через положенную на землю
кочергу, затем давала им кусочек “крестового хлебца” и произносила специ¬
альный заговор. Пастух на Егорьев день устраивал в поле ворота из двух
вертикальных жердей, на натянутой между ними веревке подвешивалась
икона с изображением св. Георгия. Через эти ворота он прогонял освящен¬
ными вербными ветками стадо, а вербы затем прятал. Для оберега стада
от нападения медведей, и чтобы скот держался вместе, прибегали к опахива-
нию стада: следовало объехать стадо на лошади, запряженной в соху,
т.е. очертить место железом, которое считалось верным средством-обе¬
регом.
Фигура пастуха (paimen) была весьма значимой. С пастухом полагалось
здороваться за руку. Он, как правило, был знатоком заговоров и обрядов
оберега. Пастух сам и его вещи были связаны со многими запретами. К пас¬
тушьим атрибутам (суковатому батогу, берестяному рожку, кошелю, карту¬
зу или шапке, поясу, кнуту) категорически запрещалось кому бы то ни было
притрагиваться. Пастух также соблюдал ряд запретов: он не мог спать в ле¬
су под деревом, а только на открытом месте, не имел права рубить деревья,
чтобы не нанести вред стаду. Ему не разрешалось есть ягоды с куста или вет¬
ки, а только предварительно собрав их в шапку. В доме за столом пастух
ел из отдельной чашки, своей ложкой, спал на отдельной кровати, первым
парился в бане. Пастух нередко был холост, жил обособленно, не посещал
игрищ.
Вплоть до 1920-х годов во многих местностях сохранялся обычай колле¬
ктивной варки каши на Власия (3.02/16.03), который также почитался как
покровитель скота. За неделю до Власия собирали на общую кашу крупу,
муку, молоко, масло. Распорядителем праздника был сторож или староста
часовни. Кашу избранные по жребию женщины варили в котлах, установ¬
ленных около часовни. После молебна, обращенного к Власию с прось¬
бой покровительствовать стаду, кашу окропляли святой водой. Ели кашу
только мужчины, девочки и мальчики до 12 лет. Женщины и пастух в общей
трапезе не участвовали. На праздник съезжались жители многих окрестных
деревень.
Хозяйки соблюдали различные запреты и правила для поддержания бла¬
гополучия своего скота. Так, заготовленные в промежутке между Ивановым
и Петровым днями ветки и листья скармливали скотине в определенные дни
(обычно на Крещение), чтобы обеспечить успех в животноводстве. Хозяйка
строго следила за тем, чтобы корова не выносила из хлева на своих копытах
навоз. Если это случилось, навоз забрасывали обратно в хлев. После захода
солнца запрещалось кормить скот, а также что-либо отдавать или продавать
после захода солнца, чтобы корова не потеряла удойность. Также после оте¬
ла коровы из дома ничего не выносили и не отдавали, чтобы “не отдать бла¬
гополучие”
Мужчина, хотя и считался главой хозяйства, без согласия жены не имел
права продавать или покупать скот. Скот покупали с большими предосто¬
рожностями. При покупке/продаже деньги, веревку или повод голой рукой
брать/отдавать не полагалось. Купив корову или лошадь, следовало нашеп¬
тать ей на ухо специальный заговор “от тоски по старым хозяевам” Куплен¬
ную корову заводили в хлев по шубе. Если она не шла за новыми хозяевами,
обычай предписывал обтереть ее пучком соломы (или травы). Затем этот
пучок заговаривали, и, заходя в хлев, хозяйка бросала его, произнося: “Куда
224

эта солома, туда и эта корова”. В ря¬
де мест корову, чтобы она прижи¬
лась на новом месте, проводили че¬
рез три костра, просили благослове¬
ния у “хозяйки хлева”. “Хозяйке”
выливали молозиво после первого
отела и первые капли молока при
каждой дойке. В случае болезни ко¬
ровы убирали навоз, хлев мыли, а
пол пропахивали маленьким ольхо¬
вым плужком, изготовленным в
святки.
При поисках пропавшей коровы
или лошади за помощью нередко об¬
ращались к “знающему человеку’’,
какой был почти в каждой деревне.
И он безошибочно указывал место,
где следует искать пропавшую ско¬
тину. Заблудших овец тихвинские
карелы искали при помощи шести
рябиновых прутиков, перевязывая
их крестиком. Эти крестики следова¬
ло положить на развилку дорог и произнести заговор-приглашение, обра¬
щенное к крестикам, чтобы они указали скотине дорогу домой. Затем кре¬
стики разбрасывались.
Рис, 44. Лов ряпушки на Онежском озере
(фото В. Трошева, 1998 г.)
РЫБОЛОВСТВО
Существенную роль в жизни карел играло и играет рыболовство. По на¬
блюдениям исследователей Карелии, в XIX-XX вв. от голода карел спасала пре¬
жде всего рыба {Мойнов, 1877; Комкан, 1880; Оленев, 1917; Пушкарев, 1900).
В числе рыболовных снастей, используемых карелами, можно назвать: удочки
(с.-к. - onki, imm.-ongi, люд. - ong, ongi), переметы {pitMsiima, laskuonget), удар¬
ные: остроги (asrain), сачки (saakka) и сетевые (verko). Последние подразделя¬
ются на волоковые: неводы (с.-к. - nuotta, ливв. - nuottu, люд. - nuott, nuotte) и
“дорожки” (uistin), и ставные: сети (laskuverkot). Кроме того, ставились различ¬
ные ловушки - мережи (с.-к. - merest ливв. - merezi, люд. - merei) и верши
(с.-к. - merta, merda, ливв. - merdu, люд. - merd). Рыболовная сеть (verkko) име¬
лась в каждой карельской семье. Как правило, у каждого двора было свое мес¬
то лова (Тароева, 1965). Сети с различными размерами ячей издавна вязали из
конопляной нити, потом перешли на их изготовление из новых материалов
(хлопчатобумажные нити, фильдекос и, наконец, капроновые и жилковые ни¬
ти). Вязали сетевое полотно с помощью специального деревянного челнока
(с.-к. - кару, ливв., люд. - kdby).
Существовало множество примет, основанных на вековой практике, но кото¬
рым определяли время начала лова различных пород рыбы. Карелы считали, что
успех первого весеннего лова обещает не только удачу в течение всего сезона, но
225
8- Прибалтийско-финские...

Рис. 45. Изготовление - “шитье” лод¬
ки. Мастер П. Ремщуев, д. Вокнаволок
Калевальского района (фото Ю. Сур-
хаско, 1991 г.)
и хороший урожай. С ловлей ры¬
бы связаны многочисленные при¬
меты, заклинания, обычаи и обря¬
ды, Карел не шел на рыбалку, ес¬
ли встречал по дороге женщину с
пустыми ведрами или человека, у
которого “плохой глаз”. На тонях
можно было часто увидеть дерево
со специально обрубленными
нижними сучьями (ikarsikko), кото¬
рому приписывали некую магиче¬
скую власть над местными духами,
(Конкка А.П., 1986; Vilkuna У.,
1992). Карсикко на тонях посвяща¬
ли при этом св. Петру - одному из
наиболее почитаемых святых и
покровителю рыбаков. Повсеме¬
стно было принято задабривать и
водяного - “хозяина воды”, и св.
Петра, обязательно “приглашая”
их на свежую уху.
В прошлом перед первой сезонной рыбной ловлей артелью заговаривали
хлеб и разрезали его на куски по числу участников лова. Затем каждый бросал
этот хлеб в воду в качестве жертвы водяному, Карелы верили, что в ночь на
Иванов день “водяная хозяйка” может подарить рыбаку ключи, обеспечиваю¬
щие ему успех. К “хозяину воды” - Ахти - обращались с заговором, чтобы он
помог загнать рыбу в сети. Если замечали, что рыбные запасы озера оскудева¬
ли, то следовало с озера снять порчу. Для этого северные карелы в Ивановскую
ночь, раздевшись донага, котелками переносили воду из реки в озеро.
ОХОТА
Одной из древнейших форм жизнеобеспечения карел была охота на лесного
зверя и дичь. Для охоты прежде пользовались луком и стрелами с костяными и
железными наконечниками, самодельными ружьями, различного рода приспо¬
соблениями и ловушками. С помощью собаки охотились на медведя, куницу, гор¬
ностая, белку, дикого оленя, лося. При охоте на медведя и волка делали также
специальные ловчие ямы. Осенью на медведя охотились, устраивая на дереве на¬
стил из досок-лабаз (lava), на котором охотник поджидал зверя. Лабазы устраи¬
вали вблизи полей с овсом или привлекали медведя приманкой - обычно мясом,
которое начинало портиться. На зверя ставили ружья-самострелы (pissali, pisseli),
делали ловушки-рожон (kapaldlauta), ставили капканы-кляпцы	на боро¬
вую дичь - силки (ariza, anza), петли, изготавливаемые из конского волоса, Участ¬
ки охотничьих угодий (puutikka), принадлежали определенной семье и передава¬
лись по наследству. Карелы славились как прекрасные стрелки.
226

Мясо дичи употребляли в свежем виде. Повсеместно бытовали пищевые за¬
преты на мясо некоторых птиц и животных: многие не ели медвежатины, в се¬
верной Карелии запрещалось даже употреблять слово “медведь”, который, ви¬
димо, у предков карел был тотемным животным (Virtaranta, 1958. S. 310-312).
Не ели карелы и зайчатины, полагая, что она “нечистая”. Шкуры шли на прода¬
жу, изготовление одежды и обуви, их обменивали на различные товары, охот¬
ничье снаряжение (Тароева, 1965. С 40-46; Линевский, 1940).
ПРОМЫСЛЫ И РЕМЕСЛА
Сведения о старинных ремеслах карел дают как археологические материа¬
лы, так и ранние письменные источники. В раннее средневековье карелы поста¬
вляли на внешний рынок наряду с пушниной железоделательную продукцию,
металлические украшения, а также лошадей местной породы. Немалые доходы
получали от бортничества, в частности - от продажи воска.
Железоделательное производство в течение многих столетий оставалось тра¬
диционным занятием карельского населения. В XVI в. Олонецкий погост занимал
одно из первых мест в Карелии по количеству продаваемого железа. Из истори¬
ческих источников известно, что с XVI в. изделия карельских кузнецов, знамени¬
тые “олонецкие” сохи и топоры получили широкую известность на российском
рынке. В XVI-XVII вв. погосты Карелии поставляли железо и железные изделия
в Новгород, Тихвин, Ярославль, Ростов, Устюжну-Железнопольскую, Углич и да¬
же Москву. Медный промысел был развит в Тулмозерской и Туксинской волос¬
тях, в Ильинском конце Олонецкого погоста (Сербина, 1951; 1971).
В петровскую эпоху железоделательное производство в Карелии вступило
на новый этап развития. На смену небольшим частным предприятиям пришли
новые, более крупные и совершенные металлургические и металлообрабатыва¬
ющие заводы. Олонецкий уезд стал своеобразным военно-заводским округом
по поставкам русской армии пушек, ядер. На его заводах работало немало ме¬
стного населения. Они изготовляли также сошники, топоры, косы, подковы,
подрезы для саней, ободы для колес и т.п. Широкой известностью и большим
спросом пользовались изделия кузнецов-каретников Осиповых из деревень Ул-
ваны, Редькино и Савельево, из д. Судалицы, оружейного мастера Петра Ретро-
ева из д. Обжа. Карельские кузнецы из Коткозерской, Рыпушкальской, Видлиц-
кой, Водлозерской волостей Олонецкого уезда занимались изготовлением звон¬
ко-переливчатых коровьих колокольчиков. Цренские доски “олонецкого желе¬
за” вывозили вплоть до Урала. Серебряные и медные изделия карельских мас¬
теров из Паданского и других погостов продавали на ярмарках как в Карелии,
так и за ее пределами.
Немалым подспорьем для карельских крестьян были различные лесные
промыслы. К традиционным занятиям карел относились, в частности, смолоку¬
рение (с.-к. - tervanlazenda, ливв. - tervanajandu, tervankaskendu, люд. - tervan-
■askund) и гонка дегтя (itdtkinlazenda), который наряду с употреблением в хозяй¬
ственных целях использовали в народной медицине. Занимались и заготовкой
нвовой коры для кожевенного производства.
Существенными источниками доходов для крестьян были заготовка и сплав
леса для местных заводов. В Олонецком уезде действовало 12 лесопилок, а в
1890-е годы в Карелии работало 13 лесозаводов.
Заготовка леса велась сезонно, в основном в зимнее время. Лес рубили вы¬
борочно, обычно недалеко от селений, по берегам озер и рек. Вплоть до нача¬
ла XX в. лес рубили топором, поперечных пил почти не было. Разделанный на
s*	227

бревна лес на санях с подсанками или волоком подвозили к месту сплава. Рабо¬
тали, как правило, артелью, жили во временно построенных лесных избушках.
Лес сплавляли обычно россыпью (молевой сплав), а также плотами или “коше¬
лями’', представляющими замкнутую оплотником цепь бревен, внутри которых
свободно плавали бревна, Карелы были умелыми сплавщиками.
Довольно широкое распространение (с XVIII в.) получило отходничество.
Карельские крестьяне, владеющие каким-либо ремеслом (плотники, столяры,
камнетесы, кузнецы, сапожники, лоцманы и т.д.), уходили на заработки далеко
за пределы Карелии. Карелы северных, пограничных с Финляндией районов за¬
нимались торговлей в разнос. Они нелегально проносили в Финляндию товары,
преимущественно ткани, кожаные изделия, соль, табак* **, В обмен, для реализа¬
ции в Карелии, они закупали зерно, масло, мясо, пушнину, кофе и т.д. (Stord.
1989)*".
Хорошо развитые навыки домашнего ремесла позволяли карелам, преиму¬
щественно из южных районов, производить на рынок изделия экипажно-колес¬
ного промысла (телеги, кабриолеты, сани, дровни). Повсеместно был развит
бондарный промысел - производство бочек, лоханей, ушатов, подойников, ка¬
душек. Практически каждый карел умел плести берестяные кошели, корзины,
солонки и т.д. Подростки занимались плетением из соломы корзиночек, хлеб¬
ниц, солонок, шляп и т.д. В конце XIX в. это ремесло получило довольно широ¬
кое распространение в ряде мест Олонецкого уезда (Мегрсге, Юргелицах, Куй-
теже, Обже, Самбатуксе и др.). В домашних условиях обрабатывалось расти¬
тельное волокно (конопля, лен) и ткали холст, полотно, скатерти, полотенца.
Вязание и плетение кружев в прошлом было распространено в основном среди
карел-ливвиков, проживающих в районе г. Олонца. В районе Тивдии карелы-
людики из мрамора выделывали подоконники, столовые и каминные доски,
надгробные памятники, различные мелкие изделия.
* Вот неполный список товаров, конфискованных таможенниками у такого коробейника: 18
пар варежек, русских кошельков, 4 ремня, 6 ремней с набором, 2 зеркальца, 12 ножевых
лезвий, коробочка с кольцами, 67 русских колец, 4 дюжины игольников, 20 латунных це¬
почек для ключей, 13 ножей с коричневой рукоятью, 20 оловянных крестиков, 18 локтей
мешковины, 12 локтей красной ткани “фриз”, 10 локтей бумазеи (Manninen, 1922. S. 30).
** Число странствующих торговцев установить было трудно, так как большая часть усколь¬
зала от учета властей. Но в 1872 г. их официально числилось 1048.

ГЛАВА 6
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
ТРАДИЦИОННЫЕ ФОРМЫ ПОСЕЛЕНИЙ
На ранних исторических этапах, когда основными занятиями древних ка¬
рел были охота и рыболовство, поселения, часто временные, располага¬
лись по берегам рек и озер, вблизи лесных массивов. На пограничных ру¬
бежах, там, где поселения имели оборонительно-сторожевые функции, они за¬
нимали преимущественно возвышенные места.
С развитием земледелия и животноводства местоположение поселений ста¬
ло определяться наличием пригодных для сельского хозяйства земель и поселе¬
ния приобретают стабильный характер. На Карельском перешейке уже к ХШ в.
складывалась система расселения в форме малодворных деревень с примыкаю¬
щими к ним могильниками и общим культовым центром (Сакса, 1984. С, 38—43,
112-117). Возникает и ряд поселений военно-оборонительного назначения,
обычно с ремесленным производством (Тиверский городок, городища Паасо,
Лопотти л др,). Эти поселения приобрели важную роль и как центры крестьян¬
ского товарообмена (Кочкуркина, 1982. С. 37^10; Сакса, 1997. С. 184—185),
Многие поселения выполняли оборонительные функции и в последующие
века. Таким был г. Олонец “со всеми городовыми крепостями”, основанный в
1649 г, в целях укрепления северных рубежей России на границе со Швецией.
Московское правительство поручило местным жителям самим охранять швед¬
ский рубеж. Впоследствии Олонец превращается в торговый центр с админист¬
ративными функциями (.Кочкуркина, 1994. С. 31, 46-Л1, 57; Чернякова, 1998 б,
С 162-163).
Для сельских карельских поселений исстари характерно прибрежное (озер¬
ное или речное) расположение деревень, причем двух основных типов расселе¬
ния: гнездовым (кустовым) и разбросанно-хуторским (Витое, 1955; Витое,
Власова, 1974. С. 164-365; Пименов, 1964).
Считается, что истоки гнездового типа расселения, для которого характер¬
но близкое расположение селений, имеющих общее название, восходят к рубе¬
жу 1-П тысячелетий н.э., к эпохе родового строя и патриархальной семейной об¬
щины.
Ареалом основной концентрации гнездовых поселений была южная Каре¬
лия; на севере эта форма расселения менее выражена, а средняя Карелия пред¬
ставляет промежуточный между ними регион. Возникновение гнездового рас¬
селения в средней Карелии исследователи связывают с массовой миграцией
карел из северо-западного Приладожья в Лопские погосты в XVII в. В формах
местных поселений ощущаются отголостки центрично-кольцевых поселений
с архаичными общинными традициями и древними военными поселениями
Приладожья (Зеленин, 1941. С. 121; Кочкуркина, 1982. С, 40; Орфинский, 1998.
С. 19-20).
У тверских карел многие кусты поселений формировались вблизи торговых
путей на Москву, Новгород, в Карелию, на Валдай и Северную Двину. В “Пол¬
ном географическом описании нашего Отечества” за 1899 г. 750 мелких селений
тверских карел описаны как почти сплошное поселение от р. Мологи до границ
Весьегонского уезда.
229

Рис. 46. Деревня Карельская Масельга Медвежьегорского района (фото В. Трошева, 1995 rj

Рис. 47. Деревня Манъгп Пряжинского района (фото В. Трошева, 1995 г.)
Возникновение расселения разбросанно-хуторского типа исследователи
связывают с проникновением капиталистических отношений в карельскую де¬
ревню (Пименов* 1964. С 7).
В первой четверти XX в. в Карелии насчитывалось 149 хуторов (5,3% всех
сельских поселений). Они встречались, с одной стороны, на севере, в Калеваль
ском районе, с другой - на юге (бывшие Сямозерскии, Олонецкий и Видлицкие
районы). С коллективизацией численность хуторов стала быстро сокращаться,
а к концу 1950-х годов они практически исчезли.
Из множества разновидностей традиционных поселений наиболее рас¬
пространенными были деревня (c.-к., люд - куШ, ливв. - куШ, hieru) и погост
(с.-к. - pogosta, ливв. - pogostu, люд. - pagasty. Деревню принято считать наи¬
более ранним типом поселения, термин “деревня” неоднократно упоминается
в песнях-рунах карел. В письменных источниках термин “деревня” известен с
третьей четверти XV в. (Материалы по истории Карелии ХП-XVI вв_, 1941.
С. 110). В эпоху средневековья, по крайней мере до XV-XVI вв., карельская
деревня была малодворной, в основном одыодворной. Погост, в прошлом обо¬
значавший определенную территорию сельской общины, в XIX в. представ¬
лял административный и религиозный центр, где находились церковь и клад¬
бище, торговые точки. В это время в таких поселениях жили и рядовые кре¬
стьяне (Тароева, 1965. С. 80).
В первой четверти XX в. деревни явно представляли как основной тип посе¬
лений и составляли 82,7% от общего их числа, жило в них 77,8% населения. Ма-
лодворные деревни, насчитывающие 1-3 крестьянских хозяйства, сохранялись в
В документах встречаются такие термины, как выставка, сельце, село, починок, посад, ря¬
док и т.д.
231

основном в восточных, и особенно в северных районах Карелии {Клементьеву
1992 в. С. 54).
Для карел характерны три основных типа размещения поселений - речной,
озерный и сележный {от слова “сельга” - возвышенность, гряда). Для северных
ареалов карел более характерен был озерный тип расселения. Дома, как прави¬
ло, располагались беспорядочно. В южной Карелии и среди тверских карел ши¬
роко распространены были и речной, и сележный типы.
Наряду с беспорядочной и прибрежно-рядовой планировкой деревень, полу¬
чила распространение уличная форма, возникшая в XIX в. в связи с развитием
сухопутных дорог.
На территории Карелии распространены различные типы жилых
крестьянских построек. В прошлом существовали в качестве временных жилищ
промысловые избушки (с.-к., ливв. - metitiperttiy люд. - mettperttine). Такая из¬
бушка представляла собой небольшой сруб с односкатной или двухскатной кры¬
шей и печью-каменкой в одном из углов. Крышу покрывали тесом, потолок, ес¬
ли он был, делали из тонких бревен. В стене прорубали волоковое окно, в кры¬
ше - дымовое отверстие. Непременным атрибутом таких избушек были нары
вдоль стен.
Постояннные жилища карел в прошлом состояли из избы {с.-к. - pertti,
pirtti, ливв. - peril, люд. - pert) и холодных сеней (с.-к. - sinio> ливв., люд. -
sincoi).
Трехкамерные жилища возникли путем пристройки к сеням еще одного по¬
мещения - клети (с.-к. - aitta, ливв. - аШи, люд. - aitt). Они бытовали у карел,
видимо, с XVI в. Клеть была холодной и использовалась как кладовая и летнее
жилье.
Во второй половине XIX в. появились дома-пятистенки, в которых жилая
часть состояла из избы и горницы (с.-к. - kamari, gornidda, ливв. - gornitciiy
люд. - gornidc). К ней прилегали сени с клетью и хозяйственные помещения. Вся
постройка покрывалась двухскатной симметричной крышей. Такие дома чаще
всего встречались в ареале карел-людиков.
Спаренные дома-пятистенки, в которых дом разделялся сенями на две рав¬
ные половины, каждая из которых состояла из избы и горницы, получили рас¬
пространение преимущественно в северо-западной Карелии, на границе с Фин¬
ляндией. Их возводили чаще всего зажиточные семьи.
Двухэтажные дома-шестистенки со “связевой” или “боковой избой” возни¬
кали, когда, кроме избы и горницы, расположенных рядом, выделялась еще од¬
на комната, две стены которой образовывали стены сарая, а третья была общей
с сенями. Такие дома были типичны для ареала карел-ливвиков.
Характерными чертами традиционного жилища карел были высокий под-
клет при значительной высоте сруба дома (от 14 до 21 венца) и связь под единой
крышей жилья и скотного двора. На территории Карелии связь срубной избы
на высоком подклете с хозяйственными помещениями имела при всем многооб¬
разии вариантов три основные формы.
1.	Однорядная связь, встречаемая у всех этнографических групп карел,
при которой жилье и хозяйственные постройки, покрытые симметричной
двухскатной крышей, расположены одно за другим по прямой линии. Это так
называемый “дом брусом”, широко бытовавший и в русской архитектурной
традиции.
2.	Связь “охватом”, характерная для карел-ливвиков, при которой пристроен¬
ный к избе (или сеням) двор рубился шире жилой части и как бы охватывал жи¬
лую часть дома с двух сторон. Взвоз на второй ярус устраивался часто спереди.
232

Рис. 48. Традиционный карельский дом, д. Сельги Олонецкого района
(фото В. Трошева, 1990-е годы)
3.	Г-образная форма - это основной тип связи карельских построек, при ко¬
торой двор пристраивался к сеням сбоку. В средней Карелии была распростра¬
нена также Т-образная связь. Она возникала, когда при глаголеобразной фор¬
ме связи к сеням дополнительно пристраивалась еще одна изба.
В северных районах Карелии хозяйственные строения часто ставили от¬
дельно от жилого дома (Тароева, 1965. С. 111-112).
По традиции карелы обычно ставили срубы на землю без фундамента, ук¬
ладывая под венцы валуны, или подсыпали под первый венец мелкие камни (Та¬
роева, 1965). В южной Карелии (район г. Кондопоги) сруб дома ставили на вер¬
тикально врытые в землю бревна-”стулья”, выступающие из земли сантиметров
на 50. За исключением северных районов карелы, как и восточнославянские на¬
роды, делали у домов завалинки.
При рубке углов использовалось пять основных способов: 1) наиболее древ¬
ним считается рубка “в чашку”, широко распространенная на всем Северо-За¬
паде Европы; 2) рубка “в охряпку”, известная в различной степени всем этногра¬
фическим группам карел; 3) рубка “в лапу” или “чистый угол”, характерная для
пограничных с Финляндией районов Карелии; она широко применяется и в на¬
стоящее время при строительстве из бревен больших общественных зданий;
4)	при строительстве хозяйственных построек, особенно на северо-западе Каре¬
лии, углы часто рубились “в иглу”; 5) небольшие срубы (у колодцев, опечье в из¬
бах, ригах и т.д.) рубились “в замок” (Тароева, 1965).
По внешнему оформлению дома различных групп карел заметно отличаются
друг от друга. В северо-западной Карелии в конце XIX - начале XX в. иод фин¬
ским влиянием в моду вошла наружная отеска бревенчатых стен. Дома собствен-
233

Рис. 49. Старинный дом, д. Святозеро Пряж пне кого района (фото Ю. Сурхаско, 1969 г,)
Рис. 50, Вход-взвоз в двухъярусную избу (Тароева7 1965. С, 109)
234

но-карелы обычно украшали скромно, лишь обшивая их тесом и изредка окраши¬
вая в темный красно-коричневый цвет. Карелы ливвики и людики богато укра¬
шали дома резными причелинамя и наличниками, ажурными ветреницами, деко¬
ративными балкончиками на фронтонах, расписывали ставни и наличники. Не¬
редко резьба отражает традиции карельской вышивки, а росписи - сюжеты,
встречающиеся на расписных северных прялках, трепалах, рубелях и т.д.
С двумя потоками русской крестьянской колонизации - новгородской и мо¬
сковской - связано распространение у карел двух типов внутренней планировки
дома: западнорусского и севернорусского. В первом варианте печь, которая
складывалась в углу при входе, была обращена устьем к двери, при втором -
устье печи было направлено на торцовую стену.
На большей части карельского ареала была распространена русская печь
(с.-к. - kiukka, p&dci, ливв. - pdtti, люд. -ptttt). Она складывалась на деревянном
опечье и имела выступающий шесток. По обеим сторонам он огораживался
стенками, образующими загнетки - карелы называли их “угольник1’ 6hiilos,
hiilostu). Туда после топки печи выгребали горячие угли и там подогревали или
варили на открытом огне еду. Для этого в стенку печи вмуровывали крюк для
котла или ставили на угли таганок. У внешнего угла печи стоял массивный де¬
ревянный брус - коник (ливв. - koneiku, люд. - копебк). Наверху от него под пря¬
мым углом шли два широких бруса - воронца (с.-к. - lievit orret, люд., ливв. -
\oroncad), противоположные концы которых заводились в стены.
Сбоку печи делали аналогичный русскому голбцу вход в подполье - каржи-
ну (с.-к. - karlina\ лив., люд. - karlin). Каржина имела съемную или откидную
крышку, за ней шла лестница вниз. У северных карел голбец был высокий, вро¬
де шкафчика, и имел спереди две дверцы, ведущие к лестнице. Здесь он назы¬
вался “козино”, видимо, от русского термина “казенка”, употреблявшегося для
такого голбца в Рязанской и Кировской областях, в то время как в Архангель¬
ской и Вологодской областях за ним сохранялось название “голбчик” (Блом-
квист, 1956. С. 218; Даль, 1955. Т. I. С. 366).
Наряду с этим в Карелии был распространен и особый тип печи - русская печь
с открытым очагом-камельком (р/ш, pilzi), который устраивался в нише, сделан¬
ной на внешнем углу печи. Есть основания полагать, что в прошлом печь с камельг-
ком была распространена достаточно широко, но до нашего времени она сохрани¬
лась лишь на севере Карелии, близ финской границы и в некоторых деревнях на
побережье Белого моря. Некоторые финские этнографы усматривают в такой
форме печи финское влияние (Valonen, 1963. S. 370 js.), но вероятно, что здесь мы
встречаемся с двумя конвергентными формами (Тароева, 1965. С. 102-103).
В прошлом изба была единственным отапливаемым помещением в доме.
Но в начале XX в. положение стало меняться: в горницах стали складывать обо¬
греваемые от печи лежанки, на которых спали зимой, а также ставить печи и в
летней части дома.
Очаг у карел, как и у соседних народов, имел определенные магические
функции. При переходе в новый дом туда всегда переносили огонь из старой пе¬
чи. Отъезжающим членам семьи и новобранцам давали с собой ладанку с зем¬
лей из подполья и золой из печи (Тароева, 1965. С. 102). Печь играла немалую
роль в различных обрядах жизненного цикла,
В прошлом мебель была самодельная, частью неподвижная, как, в часто¬
сти, лавки, идущие вдоль трех стен (кроме дверной); над ними врезались полки
для различных предметов домашнего обихода. В некоторых местностях север¬
ной и южной Карелии для спанья делали полати. Их настилали от печи до тор¬
цовой стены на значительной высоте.
235

Рис. 51. Типы печей (Тароева, 1965. Табл. VII)
1 - печь с камельком-пппси на внешнем углу, д. Зашеек Лоухского района; 2 - печь с голбцом-каржиной,
д. Петров Наволок Медвежьегорского района; 3 - печь с полуоткрытым шестком, д. Каске спав о лок
Прионежского района
236

Хозяйственные помещения ставили, как упомянуто, по большей части под
одной крышей с жильем. В домах с двуъхярусной структурой верхнюю часть за¬
нимали жилые помещения и сарай (saraja), где хранили сено, веники, хозяйст¬
венный инвентарь, повозки. Снаружи в сарай вел бревенчатый настил-взвоз,
пол сарая был также из толстых бревен, чтобы мог выдержать запряженную
повозку с грузом.
Нижний ярус постройки представлял собой собственно двор (с.-к. - tanhua;
ливв. - tanhut, люд. - tank). В нем ставили срубные хлевьт {litivd) для рогатого
скота и овец, иногда и конюшню (с.-к. - tall, ливв. - копуШ, люд. - konySn). Но
конюшни нередко строили и отдельно.
Амбары, как правило, ставили на некотором расстоянии от дома, но на ви¬
ду у хозяев, так как в них хранились ценные припасы. Амбар чаще всего пред¬
ставлял собой однокамерный сруб без фундамента, только под углы подклады¬
вались камни. В северной Карелии встречались и двухэтажные амбары, где вход
наверх шел по внутренней лестнице.
Особое место среди надворных построек занимала баня (kyly). Это было не
только место, где парились и мылись, но с нею были связаны и многие обряды
жизненного цикла, магические ритуалы и суеверия.
Строили баню обычно вне двора, по возможности у реки или озера. Это бы¬
ла небольшая срубная постройка, причем нередко даже без предбанника. Топи¬
лась баня в прошлом по-черному, с помощью примитивной печи-каменки, кото¬
рую складывали в углу при входе. Между печью и задней стеной устраивался по¬
лок. Баня была местом табуированным, и там следовало вести себя соответст¬
вующим образом: разговаривать тихо, соблюдать чистоту. В отличие от тради¬
ций некоторых соседних народов, в бане нельзя было стирать. В ней жил “хозя¬
ин”, существо “вредное”, с которым следовало обращаться уважительно: входя,
обязательно просить разрешения помыться, уходя, благодарить. Жила в бане
еще и “банная бабушка”, но она была добрым лекарем.
У карел, как и у других прибалтийско-финских народов (и северных рус¬
ских), необходимой хозяйственной постройкой была снопосушильня - при
влажном и прохладном лете хлеба требовали перед обмолотом хорошей про¬
сушки. Снопосушильня у карел была типа риги - одноярусного срубного поме¬
щения с печью. В нем устраивались колосники - идущие от стены до стены жер¬
ди, на которые устанавливались снопы. Риги в Карелии встречались как одно¬
камерные, так и двухкамерные, последние состояли из собственно риги и при¬
строенного к ней крытого гумна, где шел обмолот снопов. Двухкамерные риги
были распространены у карел повсеместно, однокамерные встречались в юж¬
ных районах их расселения.
Зерно мололи как на ручных жерновах, так и на водяных мельницах: их
строили на порожистых реках. Известно, что в ирошлом у карел-ливвиков на
Олонецкой равнине и у тверских карел ставили и ветряные мельницы (tuulimel-
lil'ta), но до наших дней они не сохранились.
Карелы верили, что дом и хозяйственные постройки охраняют различные
духи. Уже перед началом строительства у “хозяина земли” просили разрешения
на место, где ставить дом. Под правый угол первого венца “на счастье” закла¬
дывали ртутную капельку, в восточном углу - нечетное число мелких серебря¬
ных монет, иногда - горсть ячменя или овса, а также кусочек нового холста,
“чтобы одежда водилась”. При вселении в новый дом хозяйка специально обра¬
щалась к домовому и его жене за разрешением вселиться. В новый дом пересе¬
лялись так, чтобы никто не видел, - ночью или на рассвете. Первым в дом впу¬
скали петуха, бросая его через воронец. При этом следили: если он кукарекнет -
237

Рис. 52. Печь с лежанкой, д. Гутсельга Пряжинского района
^фото Г\В. Рапацкой, 1960-е годы)
Рис. 53. Двухъярусная клеть, д. Ювалакша Калевальского района
(фото В. Трошева, 1992 г.)
238

т
t
Рис. 54. Церковь Петра и Павла на Лычном острове. Кондопожский район
(фото Ю. Сурхаско, 1970 г.)
то к хорошей жизни, молчание воспринималось как дурной знак. В Сегозерье на
первую ночь в новый дом полагалось пускать кота с петухом и лишь на следую¬
щую ночь вселялись люди.
В дом входили с иконой и караваем хлеба с солью. При первом посещении
гости обычно приходили с небольшими дарами. Карелы-людики на новоселье
приносили березовое полено, произнося при этом заговор. Весьма часто в каче¬
стве оберега от “дурного глаза” над входом в избу укрепляли высушенную че¬
люсть щуки. За хозяйственными постройками двора “следил” дворовик. Для то¬
го чтобы он благожелательно принял под свою опеку новую скотину, его зада¬
бривали: в каждом углу хлева полагалось оставить кусочек ленты и две мелкие
медные монеты - это был выкуп у дворовика места для нового постояльца. Тих¬
винские карелы для умилостивления дворовика брали двенадцать разного цве¬
та тряпочек или ленточек и четыре монетки, которые оставляли по углам хле¬
ва. Кроме того, для него устраивали постель с подушечкой и одеялом и проси¬
ли не трогать скотину.
ПОСЕЛЕНИЯ И ЖИЛИЩА В XX в.
По данным переписи населения 1897 г., в уездах Олонецкой губернии и Кем¬
ском уезде Архангельской губернии, входящих ныне в состав Республики Каре¬
лия, насчитывалось около 2400 сельских селений, причем небольших, - почти в
70% из них жило менее 100 человек. К 1926 г. общая численность населенных
мест возросла до 2838 единиц, а к 1939 г. составила 2973.
239

С началом массового освоения лесных ресурсов республики быстро стала
увеличиваться численность лесных поселков, преимущественно в северных рай¬
онах Карелии, в полосе вдоль железной дороги Ленинград-Петрозаводск-Мур-
манск (Список населенных мест, 1935). В 1959 г. в республике было уже 324 лес¬
ных поселка, большая часть их возникла в районах с карельским населением*
При этом общая численность сельских поселений быстро сокращалась. На
этот процесс повлияли также проведенное в 1960-1970 гг* укрупнение поселе¬
ний и ликвидация “неперспективных” деревень. Переписью населения 1970 г, в
республике было учтено лишь 1069 сельских поселений, в 1979 г. - 842 и в
1989 г. - только 668 (ЦГА РК. Ф. 659. Он. 14, Д. 599/4527; Итоги Всесоюзной пе¬
реписи 1989 г. Сб. 1, 1992).
В процессе промышленного освоения территории Карелии возникли также
поселки городского типа (или “рабочие поселки”), в которых население было
занято в промышленных отраслях. Их сеть стала быстро расти, и в конце
1980-х годов насчитывалось 44 таких поселка. В них жило более 132Д тыс. чело¬
век, в том числе 15,7 тыс. карел, т.е. каждый пятый карел республики. (В сере¬
дине 1990-х годов большинство поселков городского типа было переведено в
разряд сельских поселений.)
Промышленные (лесозаготовительные, железнодорожные) поселки и поселе¬
ния аграрно-индустриального профиля, в которых часть населения занималась
сельским хозяйством, а другая работала в различных отраслях промышленности,
превратились в мощные центры притяжения не только приезжего, но и местного
аграрного, в том числе карельского населения. При выборе мест для новых посел¬
ков исходили обычно из производственных интересов, не учитывая природных ус¬
ловий. В результате многие из них оказались построенными в низинных и болоти¬
стых местах, причем вдали от естественных водоемов. В новых поселениях быст¬
ро рос государственный жилой фонд. Так, если по статистике в 1949 г. в собствен¬
ных домах жило 76% сельского населения Карелии, а в домах государственного
фонда - 17%, то в 1959 г. в государственных домах жила уже почти половина на¬
селения, в лесных поселках в ведомственных домах - до 91%. Последние были в
основном временными бараками и низкого качества сборно-щитовыми домами.
Основные предприятия и учреждения культурно-бытового назначения (шко¬
лы, дома культуры, комбинаты бытового обслуживания, больницы, аптеки и т.д.)
стали в ходе времени концентрироваться в крупных поселках. В мелких и средних
поселениях, наоборот, их число быстро сокращалось Это усиливало отток ка¬
рельского населения в более крупные населенные пункты, в том числе в города.
С усилением ориентаций на промышленное развитие Карелии в республике
стали расти число городов и численность городского населения, как за счет его
притока из-за пределов республики, так и за счет внутриреспубликанской ми¬
грации. В конце XIX в. в Карелии насчитывалось лишь 5 городов (Олонец, Пе¬
трозаводск, Пудож, Повенец, Кемь) с общей численностью населения около
19 тыс. человек. В 1989 г. в 13 городах Карелии жило более 511 тьге. человек
(64,7% всего населения), в том числе 33Л тыс. карел (41,9% всех карел респуб¬
лики) (Покровская, 1974; 1978; Клементьев, 1991).
До начала 1930-х годов среди крестьянских жилищ преобладали описанные
выше дома-пятистенки усложненной планировки. В последующий период, с окон¬
чательным распадом больших семей чаще стали строить дома средних размеров
на низком подклете, более дешевые и удобные для небольших семей. Кухню не¬
редко отделяли от жилого помещения, В домах появились городская мебель, за¬
навески на окнах, фотографии на стенах, книжные полки-этажерки, примитив¬
ные рисованные коврики над кроватями, радиорепродуктор, В 1970-е годы про¬
240

изошел переход от возведения таких, относительно больших домов с небольшим
числом комнат (традиционный тип строения) к мяогокамерному жилью с мень¬
шей общей и жилой площадью (современный тип жилья) (Тароева, 1965).
В послевоенные 1940-1950 гг. шире начали внедряться новые приемы стро¬
ительной техники и стройматериалы: дома стали возводить на цементном фун¬
даменте, крыши крыть досками с дорожкой для стока воды или дранкой, в пос¬
ледние десятилетия - шифером. Появились и кирпичные дома. Но основным
строительным материалом в сельской местности и сегодня остается дерево. По
данным переписи 1989 г., примерно 75% сельского населения в районах с преи¬
мущественно карельским населением (Олонецком и Пряжинском) жило в дере¬
вянных домах, около 20% - в кирпичных, остальные - в панельно-блочных.
Основные тенденции в развитии жилищных условий в послевоенный период
могут быть сведены к следующему - это сокращение объемов индивидуального
строительства и увеличение удельного веса ведомственного жилищного фонда, в
лесных поселках возникала высокая доля неблагоустроенного жилья - каркасно¬
щитовых домов (свыше 40% в середине 1960-х годов), низкая обеспеченность жи¬
лищ коммунальными удобствами. По степени оснащенности удобствами жилье в
лесных поселках значительно отставало от жилищ аграрного сектора.
Повышение комфортности сельских жилищ стало ощущаться с 1970-х годов.
Но и к концу XX в. сельское население полностью было снабжено лишь
электроэнергией, а газ имело в основном в баллонах. К 1989 г. центральным
отоплением и водопроводом было обеспечено менее 21% населения, канали¬
зацией- около 17%, горячей водой - 8,3%, ванной или душем - 15%, наполь¬
ными электроплитами - менее 6%. Таким образом, жилища в сельской мест¬
ности в конце XX в. были еще далеки от современного уровня обеспечения
удобствами.
Изменения в характере и размерах построек, камерности жилых помеще¬
ний вызвали существенные перемены и в их обстановке, которая оказалась наи¬
более "мобильным” элементом в жилище. В многокамерном жилище кухня бы¬
ла окончательно отделена от жилых комнат. Широкое распространение в инди¬
видуальных домах получили печи с лежанкой, печи-голландки, русские печи
стали ставить редко. Помещения, оклеенные обоями, с крашеными полами, ме¬
белью городского типа, коврами, паласами, иногда еще домоткаными полови¬
ками - обычный тип современного интерьера.
Можно констатировать, что к настоящему времени большая часть традици¬
онных построек уже исчезла, сменившись современным стандартизированным
жилым фондом. Это подтверждается и статистическими данными: на начало
1989 г. только 22% населения Карелии жило в собственных домах или части та¬
ких индивидуальных домов. Правда, в районах с преобладающим карельским
населением этот процент был почти вдвое выше (40%). Основная же масса жи¬
телей в сельских местностях жила в отдельных квартирах, как правило, много¬
квартирных ведомственных домов.
ОДЕЖДА И ОБУВЬ
Об одежде карел мы располагаем довольно ранними сведениями, благодаря
раскопкам, проведенным на территории древних карельских племен как фин¬
ляндскими, так и российскими археологами (подробнее см. гл. 1 "Древняя Коре¬
ла” раздела “Карелы” настоящего издания). Материалы из могильников этих
мест позволяют не только установить сорта тканей и формы украшений, хара¬
ктерные для XI-X3V вв. н.э., но и дать довольно точные реконструкции типов
241

одежды. При раскопках были обнаружены шерстяные и льняные ткани, причем
последние - тонкой выработки. Сохранность одежды в значительной мере объ¬
ясняется обилием бронзовых украшений и нашивок из бронзовых пронизок,
консервирующих текстильную основу.
Женская одежда по материалам раскопок имела различия, связанные с воз¬
растными и социальными показателями, а также индивидуальные. Похоронены
женщины были явно в парадной одежде. Так, одна из них (могила Кекомяки-1)
была одета в тонкую льняную рубаху, отделанную тесьмой с серебряной нитью
и застегнутую у ворота орнаментированной пластинчатой фибулой. Поверх нее
было надето белое шерстяное одеяние без рукавов, закрывающее весь корпус и
скрепленное на плечах выпуклыми фибулами со “звериным” орнаментом. Его
украшала красно-коричневая узорчатая тесьма. Костюм дополнялся темно-се¬
рым шерстяным передником, который был украшен по низу широкой полосой
из медно-бронзовьгх пронизок, составляющих сложные композиции. Костюм
имел богатые металлические украшения, прикрепленные к наплечным фибу¬
лам: Ф-образные пронизки с подвесками, затем спиральные цепедержатели и
сами железные цепи. На правой стороне цепь заканчивалась копоушкой, на ле¬
вой были прикреплены ножны с ножом с орнаментированной рукоятью. На го¬
лове женщины шерстяное покрывало крепилась к волосам серебряной фибулой
карельского типа. На пальцах рук были перстни. Одежда второй женщины, по¬
гребенной рядом, была темно-коричневого, почти черного цвета, передник так¬
же, как у первой женщины, был серого цвета и лишь по подолу скромно укра¬
шен спиральками. Головное покрывало не сохранилось, но присутствует голов¬
ная пряжка.
Для костюма из могилы Кекомяки-5 характерна иная цветовая гамма:
одеяние, отделанное двухцветной каймой, наплечная накидка с бахромой и го¬
ловной платок были темно-коричневыми. Из украшений в могиле найдены се¬
ребряная круглая нагрудная и две овально-выпуклые фибулы, украшенные пле¬
тением, бронзовая подковообразная выпуклая фибула карельского типа, спира¬
левидные цепедержатели, пять различных бусин, двухголовая коньковая подве¬
ска, маленький нож со следами кожаных ножен и т.д.
В детском погребении также обнаружены безрукавная одежда с застежка¬
ми на плечах, наплечная накидка, но головной платок и передник отсутствуют.
Видимо, эти элементы к одежде подростков не принадлежали.
Костюм из Кекомяки-6 включал серую одежду, окаймленную жгутом, се¬
рую наплечную накидку, синий передник, украшенный одинарной каймой из
бронзовых спиралек, и комплект нагрудных украшений.
Мужчины, судя по материалам из раскопок, носили шерстяные или льняные
рубахи, скреплявшиеся у ворота маленькой фибулой. Кафтан был из сукна и на
груди украшался фибулой. К кожаному, с железными или бронзовыми пряжка¬
ми поясу подвешивались нож в ножнах, кресало, брусок. У некоторых на шее
были берестяные ленты, обернутые тонкой тканью, с нашитыми позолоченны¬
ми серебряными пластинками и крестообразной подвеской в центре. От обуви,
как мужской, так и женской, сохранились лишь фрагменты, и восстановить ее
невозможно.
К сожалению, между описанными археологическими материалами об одеж¬
де и этнографическими данными, включая ранние источники и музейные кол¬
лекции, существует пробел в несколько веков. Достоверные сведения о костю¬
ме карел мы имеем лишь с конца XIX в., хотя некоторые данные о появлении
сарафана, отдельные экземпляры рубах в музеях датируются более ранним вре¬
менем.
242

Рис. 55. Карелка за прядением в рабочей юбке, тканой из лоскута» д. Семчезсро Медвежье¬
горского района (фото А.П. Косменко)
Материалами для одежды карелы в основном обеспечивали себя сами. Они
сеяли лен и коноплю, держали овец, так что имели в доме шерсть и овчины.
Охота давала теплые меха. Северным карелам, как и русскому населению По¬
морья, льняные ткани приходилось покупать. Полушерстяную (на льняной ос¬
нове) ткань для верхней одежды повсеместно ткали на домашних станах, из нее
валяли и домашнее сукно. Карелы, в отличие от русских, домашнее полусукно
использовали для шитья не только кафтанов, но и мужских штанов. Собствен-
но-карелы ткань для рабочей одежды - юбок и балахонов - ткали из конопля¬
ной нити. У русских южного Заонежья и южного Водлозерья, также носивших
такие юбки и балахоны, они считаются заимствованными у карел и вепсов (Ло¬
гинов, 1993. С. 106, 138). Южные карелы конопляную нить для одежды исполь¬
зовали редко. Ткани для верхней одежды обычно красили в синий цвет. Фабрич¬
ные ткани (ситец, кумач и т.д.) и крашенину, получившую широкое распростра¬
нение в карельской среде с конца XIX в., приобретали на оптовых ярмарках в
Тихвине и в Щуньге, в лавках и у коробейников. Дорогие ткани (парчу, шелк),
из которых шили парадные сарафаны, кофты-”казачки1\ повойники, сороки,
покупали лишь состоятельные. Шкуры животных шли на шитье обуви, шуб, ша¬
пок, поясов, рукавиц (Тароева, 1965. С 145-146).
Судя по ряду источников, карелы очень давно перешли на одежду русского
типа. Уже в конце XVIII в. Г.Р. Державин писал: “одеждою жители края сего ни в
чем от смежных им россиян не отличны”. В начале XIX в. это было отмечено и
В.М. Севергиным: по его данным, одежда карел была похожа “на одежду кресть¬
ян российских” (цит. по: Пименов, Эпштейн, 1958. С. 179; Севергип, 1805. С. 77).
Есть основания полагать, что существовал и более ранний комплекс карель¬
ской одежды, отличный и от древнекарелъекого, и от северно-великорусского
243

костюма. Он состоял из рубахи и поясной одежды типа несшитой юбки. Прав¬
да, сведения об этом косвенные и отрывочные. Так, в карельской эпической по¬
эзии встречаются термины дьюбка («d'upka), юпку (jupku\ что, очевидно, обозка-
чет поясную одежду. Наряду с этим сохранились сведения о том, что в прошлом
у карел была такая одежда, как хурстут (hurstut)* Под этим термином обычно
понимается именно поясная одежда, которая в различных вариантах была рас¬
пространена и у ряда прибалтийско-финских народов.
У карел такая юбка, видимо, закреплялась не на поясе, а держалась на од¬
ной лямке, перекинутой через плечо. Р.Ф. Никольской (Тароевой) еще в
1950-1960 гг. удалось собрать у местного населения старшего возраста сведения
о существовании в прошлом несшитой юбки на лямке {Тароева. 1965, С. 159). У
населения северных районов Карельского перешейка как пережиток этой оде¬
жды долго сохранялся передник - хурстут в форме полотнища на лямке; его
носили на левом боку. Хурстут называли и просто клетчатые юбки, которые
еще на рубеже XIX-XX вв. носили финки в ряде приходов Карельского пере¬
шейка (Яаски, Антреа, Койвисто, Кирву, Уусикирко и др.) (Schvindt, 1913. S. 105,
117, 140).
Возможно, к старым традициям восходят и бывшие в обиходе в XIX в. рабо¬
чие юбки карел-ливвиков и части людиков. Их шили из грубого холста серого
или синего цвета. Значительное распространение имели у этих групп карел так¬
же продольно- и поперечнополосатые юбки из домотканого полотна или полу¬
шерсти, которые носили повседневно.
О покрое старинных рубах, в сущности, ничего неизвестно: до наших дней -
и то лишь в музейных коллекциях - дошли рубахи, датируемые не ранее XIX в.
Рубахи (с.-к. - r'al£ina\ ливв., люд. - raedin) сохранились двух типов: один из них,
видимо, более древний, относится к так называемому “московскому’' типу (по
типологии Б.А, Куфтина). Это цельнокроенные рубахи с прямыми поликами,
пришитыми по утку. Рукава прямые, сужающиеся к запястью, возможно, ино¬
гда по длине превышающие руку (до 82 см длиной). В верхней части рукава бы¬
ла декоративная вставка из красного кумача. Такие рубахи были известны в
прошлом и тверским карелам. Второй тип рубахи может быть отнесен к новго¬
родскому варианту. Эти рубахи отрезные: верхнюю часть - лиф или “рукава”
(с.-к. - hiemuSta, ливв. - hiemuat, люд. - Мет) шили из более тонкой ткани, ниж¬
нюю - станушку (с.-к. - emusta, ливв. - emmustu, люд. - emust) - из более грубой.
Ворот вырезали обычно квадратом и собирали в сборку, обшивая его кумачом.
На груди делали разрез во всю длину лифа, у ворота пришивали пуговицу. Рука¬
ва были пышными, на манжетах. Праздничные рубахи были украшены вышив¬
кой на груди, плечах и по подолу.
С середины XIX в. верхнюю часть рубах нередко шили из покупной ткани:
кумача, сатина, ситца. Позже рубаха превратилась в нижнюю нательную одеж¬
ду: ее кроили без рукавов и носили под платьем или кофтой с юбкой.
Стоит упомянуть, что с рубахой было связано немало обрядов и магических
представлений. Это было характерно для многих народов, в частности - для со¬
седних финнов. В основе этих представлений лежит, по всей видимости, то, что
рубаха непосредственно соприкасалась с телом человека. Карелы, например,
полагали, что с помощью рубахи на человека можно навести порчу, поэтому к
ней прикрепляли различные обереги: так, перед свадьбой в подол рубах венчав¬
шихся закалывали булавки.
* Лингвисты считают, что этот термин заимствован из славянских языков (SKES, 1981. XII—f.
S. 90-91).
244

Рис. 56. Традиционный наряд карелки: коф¬
та, сарафан, поверх - тканый передник,
д. Лазарево Медвежьегорского района
(фото АЛ. Косменко, J 971 г.)
Времени исчезновения у карел
комплекса одежды с юбкой устано¬
вить уже невозможно, но несомненно,
что к одежде русского типа, т.е. к са¬
рафану, стали переходить давно. Уже
в XVI в. в документах по Карелии
упоминается “шушун” (Материалы по
истории Карелии... 1941. С. 277).
Правда, о его покрое мы ничего не
знаем. Тем не менее с полным основа¬
нием можно полагать, что ранние
формы сарафана у карел были типа
глухих косоклинников с широкими
проймами. Ворот сарафана вырезал¬
ся округлым, с небольшим разрезом
спереди, который застегивался на пу¬
говиц}'. Эти сарафаны назывались за¬
имствованным у русских термином
ферязь (ferezi), или костыч, т.с. ко-
столиевипроймин (koSiolieveproimin -
костыч с широкими проймами). Та¬
кой сарафан был характерен в
XVIII - начале XIX в., в конце XIX в.
его можно было найти лишь у пожи¬
лых женщин. Отметим, что широко¬
пройменный сарафан был известен и
верхневолжским карелам. Вероятно, что уже наряду с сарафаном этого типа на¬
чали косить и косоклинные сарафаны на узких проймах, так называемые кос-
то или когито (с.-к. - ko$to, ливв. - kosto) - заметим, что в русском языке назва¬
ние костыч обозначало именно косоклипный сарафан. Кстати, Дм. Зеленин,
описывал карельский косоклинный сарафан, дает именно термин “костич”
(kosti£) (Зеленин, 1941. С. 123).
Паданские карелы поверх такого сарафана носили короткую кофту-нару¬
кавник (pielishiemat - ‘верхние рукава, нарукавник’). Она была туникообразно¬
го покроя, с прямым разрезом на груди . По мнению некоторых исследователей,
эта кофта была “наследием” от старинного юбочного комплекса одежды (Таро-
ева9 1965. С. 158).
Со второй половины XIX в. стали преобладать прямые сарафаны на лям¬
ках. К ним применяли различные названия: сарафан (saraffana), также и фе¬
рязь. сиичча (,siicca), крассик, кумакка (krassikka, kumakka) и др. Этот сарафан
шили на узких лямках, полотнища в верхней части собирали в сборку. Распро¬
странение нового типа сарафана было связано с началом широкого использо¬
вания фабричных тканей. В начале XX в. вошли в употребление верхние коф¬
ты с широкими рукавами и стоячим воротником, которые надевали поверх
сарафана. В это же время происходил переход к иному комплексу одежды -
245

юбке с кофтой, что было связано с городскими влияниями; называли такой
костюм, как и русские, “парочкой” (риага). Но если у русских вся “парочка”
шилась обычно из покупной ткани, то у карел юбки продолжали шить из до¬
мотканых продольно- и поперечнополосатых тканей, а из фабричной шили
только кофты (Тароева, 1965. С. 162)
Женский костюм дополнялся передником, завязывавшимся на талии. Буд¬
ничные передники шили из грубого холста, позже - из ситца. Праздничные фар¬
туки были полотняные, их украшали вышивкой, кружевами, богатые покупали
для передников дорогие и нарядные ткани.
Довольно широко было распространено ношение наплечных платков, осо¬
бенно в северных районах у калевальских и кестенгских карелок. Платок скла¬
дывали на-угол, концы его перекрещивали на груди и завязывали сзади. В
праздничные дни платок набрасывали на плечи свободно, причем часто три-че¬
тыре платка один поверх другого, чтобы показать свою состоятельность.
Особо следует остановиться на головных уборах. Они традиционно разли¬
чались у девушек и замужних женщин и служили внешним признаком их брач¬
ного положения. Отличны были и прически: девушки заплетали волосы в одну
косу, женщины - в две и укладывали их на голове.
Девушки носили на голове “ленту” Такой убор в виде повязок разных форм
был характерен для девушек у соседних с карелами как прибалтийско-финских
народов, так и у русского населения. Праздничная лента изготовлялась по воз¬
можности из дорогой ткани, нередко - из парчи. На затылке ленту завязывали
тесемками, спереди ее украшали вышивкой, бисером, жемчугом. Поверх ленты
девушки повязывали сложенный на-угол платок, так, что нарядная часть ленты
оставалась на виду. В будни голову повязывали косынкой, сложенной полоской,
концы ее завязывали на затылке. Такой способ ношения косынки был известен
и русскому населению {Маслова, 1956. С. 652-658), Со временем лента вышла
из обихода, к девушки стали покрывать голову сложенным на-угол платком, за¬
вязывая его под подбородком.
Замужние женщины поверх уложенных на голове кос надевали головной
«убор типа сороки (с,-к. - sorokka, люд, - sorokk, ливв. - sorokku). Верхнюю часть
сороки, покрывавшую голову, шили обычно из штофной ткани. Спереди к ней
пришивали очелье (оби&а). Надо лбом оно украшалось вышивкой из бисера и
жемчуга. Сзади к убору прикреплялся позатыльник (piajftlgi) с крыльями, кото¬
рый также украшался вышивкой. Сорока полностью закрывала волосы. С не¬
покрытой головой замужняя женщина не могла появляться даже в кругу собст¬
венной семьи. Поверх сороки женщины также носили платки, оставляя на виду
переднюю часть убора.
С середины XIX в. сорока была постепенно вытеснена повойником (с.-к. -
lakki, ливв. - Сербу, povoiniekku, люд. - Сербу, сербе, povoiniekk), аналогичным рус¬
скому по покрою. Он состоял из круглого донышка и пришитого к нему околы¬
ша, который сзади завязывался тесьмой. Кроме того, сзади пришивался шну¬
рок, который охватывал голову, так что убор был прочно прижат к голове. По¬
верх повойника также носили платок.
Из украшений женщины и девушки носили серьги, которые продевали в
уши с малых лет, бусы и разного рода перстни и кольца.
К числу чисто женской верхней одежды относилась безрукавная душегрея
на лямках и шугая - короткая шубка с отрезной спинкой и сборами. Обычной
верхней одеждой были также полушерстяные кафтаны, рабочие балахоны из
льняной или конопляной ткани, шубы на заячьем или лисьем меху, овчинные
тулупы. Теплым головным убором служили шапки-треухи, а в некоторых мес-
246

тах (Тунгуда) - ушанки, верхнюю часть которых шили из овчины, а уши - из
оленьего меха (так называемая “старая шапка” - vanha hattu).
Женская и мужская обувь в прошлом почти не различалась. По материалу
традиционную обувь можно подразделить на берестяную, кожаную, меховую и
валяную. Повсеместно были широко распространены лапти (с.-к. - ktiVptii, viriu,
luapotti, ливв. - virtu, WWi, люд. - virz, luapott). Они были обычно косого, только
на севере Карелии - прямого плетения, видимо, более древнего происхождения,
плели, правда, редко, сапоги из бересты. Из сыромятной кожи шили сапоги -
кеньги (kengdt) и коты (kotit\ мягкую обувь без подметки, с собранным на про¬
дернутый ремешок верхним краем, аналогичные русским поршням. На севере
Карелии зимой носили койбы - сапоги из оленьей кожи мехом наружу, заимство¬
ванные у саамов. Еще Г.Р. Державин писал о том, что карелы носят саиоги с за¬
гнутыми носами, что они удобны для ходьбы пешком, но к ним нужно привык¬
нуть. Такие сапоги (с.к. - nypit, piek$ut, ливв. - tudit) были удобны и при ходьбе на
лыжах. Эта обувь под названием каньга была заимствована у карел и русским на¬
селением Олонецкой губернии. Обувь с загнутым носком и низким голенищем -
пьексы - широко использовалась и далеко за пределами Карелии именно как
лыжная обувь в тот период, когда пользовались мягкими креплениями.
Валяную обувь карелы покупали у соседних народов, так как своего пимо-
прокатного производства практически не было. Голени защищали вязаные чул¬
ки и сшитые из холста наголенники. Своеобразными были вязаные иглой чул¬
ки, которые изготовляли ливвики. Их вязали без пятки, и они были очень плот¬
ные. Такие чулки носили и мужчины, когда отправлялись на охоту, при этом из-
247

Рис. 58. Кожаная обувь (Тароева, 1965.
Табл. XVII)
1,2 - сапоги с загнутыми носками; 3 - бахилы:
4 - коты (порпши)
готовляли их сами: по поверьям,
женские изделия могли повредить
охотничьему успеху (Тароева, 1965,
С. 165).
Мужская одежда состояла из хол¬
щовой рубахи (с.-к. - paida, ливв. -
paidu, люд. - paid) и штанов (рикш,
kuadiet) с узким шагом и без разреза-
ширинки спереди. Их шили как из
холста, так и из полушерстяной тка¬
ни, Рубаху носшги навыпуск, подпоя¬
сывая узким кожаным ремнем (у се¬
верных карел) или плетеным куша¬
ком {у южных карел). На поясе,
обычно с левой стороны, носили нож,
в прошлом также и кисет с огнивом.
Мужские рубахи известны двух типов. Один тип - это длинная, до колен ру¬
баха туникообразного покроя, с косым разрезом на левой стороне груди. Ворот¬
ник делали стоячий или просто обшивали ворот кумачовой оторочкой. Ворот
застегивался на пуговицу. Этот тип рубахи был, очевидно, более старым, он был
в прошлом распространен и у тверских карел {Маслова, 1951. С. 29). Другой тип -
рубаха также туникообразного покроя, но с прямым разрезом у ворота и более
короткая. Поверх этих рубах карелы носили рабочую рубаху - длинную
(80-85 см), свободного покроя, с прямым разрезом на груди. Рабочая рубаха на¬
зывалась паловой или ригачной (riihisoba, SuSpoi) в соответствии с ее производст¬
венным назначением - ее надевали на подсеку, молотьбу и другие работы.
В начале XIX в. северным карелам была известна также рубаха-блуза на по¬
ясе (jumppari). Она была заимствована от соседнего финского населения и счи¬
талась удобной для работы и ходьбы на лыжах. Шили ее как из холста, так н из
шерстяной ткани. В зимнее время носили шерстяные фуфайки разного рода (vil-
lapaita - букв, “шерстяная рубаха”).
Рубахи с отложным воротником появились не ранее XIX в. Их шили в основ¬
ном из легких фабричных тканей. Зажиточные крестьяне постарше как знак
своего солидного положения носили поверх такой рубахи, надетой навыпуск,
жилеты (<Линевский, 1941. С. 97).
Нижние и верхние порты с узким шагом нс отличались по покрою. В нача¬
ле XX в. поверх нижнего белья зажиточные крестьяне по праздникам стали на¬
девать узкие суконные брюки с разрезом спереди и застежкой на пуговицах в
паре с однобортным пиджаком городского покроя.
Детская одежда мало отличалась от одежды взрослых. Из холста или до¬
мотканого сукна шили верхнюю наплечную одежду с длинными рукавами
(кафтаны, балахоны), из овчины - полушубки, шубы (turkki) в талию и тулу¬
пы прямого покроя. По представлениям карел, правую полу всегда следовало
запахивать на левую, чтобы обезопасить себя от нечистой силы. Верхняя оде¬
жда не имела воротников, и поэтому характерной чертой было ношение шей-
248

Рис. 59. Крестьянин в рабочей одежде,
д. Вокнаволок Калевальского района
(фото КХ Сурхаско, 1960-е годы)
Рис. 60. Сельская детвора, д. Сепьги Мед¬
вежьегорского района (фото Ю. Сурхаско,
1968 г.)
249

ных платков (с.-к. - kaglapaikka, ливв. - kaglupaikku, люд, - kaglapaik) и шар¬
фов, вязанных из серой или крашеной шерсти. Такие шарфы мужчины стар¬
шего поколения носили вплоть до недавнего времени. Верхняя одежда муж¬
чин незначительно отличалась от женской, но последняя была всегда прита¬
ленной (Тароева, 1965. С 146 и след.).
В XX в. головными уборами мужчин служили суконные и меховые шап¬
ки, валяные шляпы, фуражки, картузы, кепки. В прошлом сегозерские каре-
льг носили шапки с опушкой из меха и высоким верхом, сходные с головны¬
ми уборами скандинавских и Кольских саамов (Лукъпнченко, 1971. С. 123). Ка¬
пюшон из белого холста, известный под названием куколь (kukkel), надевали
летом в дорогу и на работу в лесу. Мужчины подстригали волосы “в кружок''
(на лбу - чуть выше бровей, на затылке - вровень с нижней оконечностью
уха), отпускали усы и бороду. Считалось, что безбородому лучше “не совать
нос” в общество девушек.
Матерчатые, кожаные, меховые рукавицы (с.-к. - рШИпеп, kinnas, пиве. -
kinnas, люд. - kindas), вязаные из овечьей шерсти варежки (alazet, alazet) носили
и женщины, и мужчины. Рукавицы из конского волоса использовались при зим¬
ней ловле рыбы неводом. Рукавицы иногда выполняли сберегательную функ¬
цию: жених у карел обычно венчался в рукавицах и не снимал их до свадебного
стола.
В конце XIX - начале XX в. традиционный костюм и обувь карел лишь де¬
талями отличались от одежды и обуви местного русского крестьянина. В
1940-1950-е годы, когда особенно усилились межнациональные контакты, ста¬
ли быстро стираться различия между одеждой сельского и городского населе¬
ния; изчезла и этническая специфика в одежде этнографических групп карел.
В настоящее время повсеместно преобладающей стала одежда городского по¬
кроя, отвечающая вкусам, моде, возрасту. Однако сельское население, особенно
пожилые женщины, сохраняют привязанность к некоторым элементам традици¬
онной одежды (длинным юбкам, кофтам, передникам, платкам). До сих пор ка¬
релки старшего поколения хранят в сундуках старинные народные наряды. В тра¬
диционную одежду, правда, стилизованную, нередко одеваются участники худо¬
жественной самодеятельности, ее можно увидеть и на фольклорных праздниках.
В последнее время, в связи с возрождением многочисленных фольклорных кол¬
лективов, наблюдается рост интереса к народным формам одежды.
ПИЩА
На формирование народной кухни карел повлияли особенности географи¬
ческой среды их обитания и хозяйственных занятий, а также связи с соседними
народами. Традиционная карельская кухня во многом близка финской (подроб¬
нее см.: Тароева, 1965; Никольская, 1981; 1983; 1986; 1989; 1997; Уусивирпш,
1982; Lamplnen, 1978; и др.)
До возникновения пахотного земледелия основу питания карел составляли
рыба, преимущественно пресноводная, мясо диких животных, дары природы.
Распространение зерновых культур внесло радикальные изменения в структуру
пищи, состав блюд, значительно возрос их ассортимент. На способы приготов¬
ления пшци и набор блюд повлияла также смена в карельском жилище старых
форм очага (открытый очаг, печь-каменка) духовой (“русской”) печью.
На систему питания карел значительное влияние примерно с X3V в. оказало
православие, так как в многочисленные посты и постные дни запрещалось упо¬
требление тех или иных, в первую очередь - мясных и молочных продуктов. Не
250

запрещалось их есть только детям. В посты резко возрастала роль земледель¬
ческой продукции и даров природы.
Большая роль рыбы в питании карел вполне понятна: водоемы в Карелии
занимают 18% всей территории, в крае около 60 тыс. озер, огромное количест¬
во рек и речушек, водится 60 видов рыб. К рыбе, как важному пищевому проду¬
кту, относились уважительно: карел, например, никогда не позволял себе ото¬
двинуть ногой корзину с рыбой в лодке, если она мешала.
Повсеместно карелы заготавливали впрок соленую (suolattu kala}, вяленую
{ahavoittu kala), сушеную рыбу или “сущик” (с.-к. - kuivattu kala, кара, ливв. -
kizu). Соленую рыбу (обычно по сортам) хранили в специальных ямах, в дере¬
вянных бочках, кадках. Рыбу в них покрывали сверху лучинами и устанавлива¬
ли гнет из камней, чтобы рассол ее покрывал. Для северных карел характерно
приготовление рыбы особого засола, “с душком”, так называемой “весенней
рыбы” (kevatkala) - способ, известный финнам, саамам, шведам, хантам, манси,
коми-зырянам. У карел такая рыба не превращалась в студенистую массу, как,
например, у коми {Белицер, 1958), а оставалась твердой, сохраняя свою форму.
В южной Карелии и Тверской области такой способ засола рыбы не применял¬
ся. У северных карел широко распространено употребление в пищу соленой ры¬
бы в сыром виде, южные и средние карелы соленую рыбу варили, предвари¬
тельно отмочив. Копчение рыбы в прошлом не было известно. Из сущика вари¬
ли суп, добавляя картофель.
Любимым блюдом карел была и остается свежая уха (kalarokka, rokka liemi)>
обычно приготовленная из рыбы нескольких видов. В уху после того, как рыба
немного проварится, обязательно клали рыбные молоки и печень. Южные ка¬
релы в уху добавляли картофель или перловую крупу. Северные карелы уху не¬
редко заправляли мучной подболткой, мукой из сушеной рыбы (в голодные го¬
ды) или яйцом. В некоторых деревнях в уху для вкуса добавляли несколько ку¬
сочков кислого хлеба.
Карелы готовили также уху на молоке: обычно ее варили из ершей, но се¬
верные (тунгудские) карелы для такой ухи (kalakeitto) использовали только луч¬
шие сорта рыб (хариус, сиг и т.д.). Характерно приготовление рыбы “по-карель¬
ски”, которая занимала промежуточное положение между первым и вторым
блюдами. Рыбу, уложенную в глубокую сковороду, заливают небольшим коли¬
чеством воды, добавляют резанный картофель, мелкокрошенный лук, лавро¬
вый лист, перец и варят на медленном огне. В ходе варки добавляют подсолнеч¬
ное масло. Кроме того, подсоленную, иногда свежую рыбу заливали молоком
или сметаной и запекали в русской печи (maidokalakeito, zuarenilcukala).
Одним из непременных блюд карельского стола был прежде рыбник пли кур¬
ник (kalakukko, kurnikka, kalakurnikka). Это было в определенной мере обрядовое
блюдо: рыбник был характерен и для праздничного, и для поминального стола.
Рыбник овальной, реже квадратной формы с запеченной в нем целой рыбой, до
сих пор бытует в карельской деревне, иногда готовят его и в городе. В северной
и средней Карелии пекут также открытые рыбники (Никольская, 1997)
Из внутренностей крупной рыбы вытапливали рыбий жир, который исполь¬
зовали для лечебных целей (от желудочных заболеваний) и как добавку в пой¬
ло для скота. Из костей рыбы делали муку, чешую рыбы (обычно леща) исполь¬
зовали при варке заливного. В период путины при больших уловах из икры го¬
товили блины, добавляя в нее ржаную или овсяную муку, и запеканку из икры,
часто с молоком. Икру употребляют и в сыром виде, добавляя подсолнечное
масло и мел кору бленный лук. Ценных пород рыба и ее икра (с.-к. - m'ahna,
ливв. - mahiindy) шли на продажу.
251

Рис. 61. Выпечка карельских пирожков,
д. Толлорска Калевальского района (фото
К), Сурхаско, 1967 г.)
Рис. 62. Очистка брусники веянием, д. Ондо
зеро Муезерского района (фото Н. Воронова,
середина 1970-х годов)
252

Со времени развития земледелия основу пищи карел все же составляли зла¬
ковые культуры. Хлеб (leipd) пекли в основном кислый, т.е. замешанный на за¬
кваске, Карелы выпекали караваи обычно круглой формы. В северной и сред¬
ней Карелии из ржаной или ячменной муки пекли особый кислый “хлеб с дыр¬
кой” (reikaleipa, loukkoleipa). Он напоминал лепешку диаметром 20-25 см, отвер¬
стие в ней прежде делали рожком из коровьего рога, а позже - стаканом. Ле¬
пешки после выпечки сушили и хранили в избе нанизанными на специальные
тонкие жерди. Такой хлеб заготовляли на период рубки леса, сенокоса, для
дальних и длительных поездок. В зимнее время “хлеб с дыркой” после выпечки
замораживали, чтобы сохранить его более длительное время. Такой сухой хлеб
известен в Швеции, западных районах Финляндии, и, вероятно, от финнов он
был заимствован и карелами (Вилкуна К1953. С. 289; Водовозова, 1889.
С. 477)
Всем группам карел, а также вепсам, коми, русским Севера известны круг¬
лые пресные лепешки из кислого теста с начинкой (с.-к. - rieSka, ливв. - riesku,
люд. - riesk) и колобы (с.-к. - sangi, ливв, - pyordkko, люд. - nalifke). В середине
лепешки делали пестиком углубление и клали туда начинку: картофель, пшен¬
ную кашу, толокно.
К числу наиболее популярных пирожков карельской кухни принадлежат ка¬
литки (с.-к. — kalitta, ливв. - Sipainiekka, люд. - kalitt) — изделия из пресного тес¬
та круглой, овальной, четырехугольной и восьмиугольной формы. Тесто раска¬
тывали в тонкий “сканец”, на него укладывали начинку (картофель, пшенную,
ячневую или манную кашу, толокно), затем сканец по краям защипывали, обра¬
зуя бортик, и запекали в печи.
Тонкие пресные лепешки - сканцы (c.-к.— sulftna, ливв., люд. — sulcin,
skandu) иногда просто пекли, как блины, и подавали на стол, обильно смазывая
маслом и сложив стопкой. Сканцы ели, положив на них жидкую кашу, обычно
манную, и свертывая трубочкой или сгибая пополам.
Карелы-людики и карелы Сегозерья в прошлом пекли блинные пироги -
' косовики” (kosoi). Это был праздничный пирог полукруглой формы. На одну
половину лепешки из теста клали испеченный блин, смазывали его пшенной ка¬
шей и затем складывали пополам. Положив несколько рядов таких блинов - их
накрывали второй половиной лепешки. Верхний и нижний края лепешки соеди¬
няли и защипывали. Видимо, полукруглая форма пирога и дала ему название
' косой” Вторым вариантом блинного пирога был “рядовик” Для него делали
ржаные пресные коржи. На обильно смазанную маслом сковороду клали корж,
на него - блин, затем слой какой-нибудь каши и прикрывали следующим бли¬
ном. Положив несколько таких рядов, их закрывали вторым коржем и запека¬
ли в печи. Блинные пироги пекли при приходе сватов и удачном сватовстве, а
также при приезде зятя в гости к теще (с.-к. - keitinpirai, люд. — sulhaspiirat): по
карельской пословице “Когда зять в доме, стены в масле” (“Kuin on v£vy kois, silt
on sien&t vois”). Такие пироги подавали и строителям дома, когда сруб был готов.
Пекли и специальные постные пирожки (kohahus): на овальные сканцы кла¬
ли начинку - кашицу из заквашенной ячневой муки, края сканцев защипывали,
как у калиток, и пекли в печи. Ели с подсолнечным или конопляным маслом.
Из тонких сканцев готовили также жареные пирожки с начинкой из пшен¬
ной каши, толокна, творога или, просто посыпая одну половину сканца сахар¬
ным песком. Затем сканец складывали вдвое, края защипывали и жарили на по¬
стном масле на сковороде.
К древним блюдам карельской кухни относятся блины (kakkara, kyrzy, cupoi,
cupukku), упоминаемые еще в эпических песнях карел. Блины пекли из овсяной
253

Рис 63. Карельское чаепитие, за столом супруга; Артемьевы, д. Ушково
Беломорского района (фото Ю. Сурхаско, 1975 г.)
Рис. 64. Перевозка сена зимой, с. Калевала Калевальского района
(фото В, Трошева, 1990 г.)
254

или ячневой муки, в постные дни их ели без начинки. В праздничные дни клали
на них ячневую или манную кашу, сваренную на молоке.
В карельской среде устойчиво сохранялось приготовление жидких и горя¬
чих блюд. В течение всего дня (на завтрак, обед, ужин) на стол подавали различ¬
ные похлебки и супы (из рыбы, мяса, репы, соленых и сушеных грибов). Посто¬
янными, “дежурными’" блюдами были мелкокрощеные соленые грибы, иногда
вареные, и холодный картофель.
Для карельского стола характерны различные каши: ячменная, гороховая,
овсяная, толокняная, пшенная, в более позднее время - гречневая, рисовая, ман¬
ная. Толокняные каши ели с ягодами, молоком, позднее - с сахарным иеском.
Особо приготовленные каши (ржаная, у тихвинских карел - гречневая) исполь¬
зовались в семейно-бытовых обрядах. В постные дни варили гороховые каши,
загусту (huttu) из хорошо просеянной ржаной или пшеничной муки.
Значительное место в питании карел занимали молоко (maito, maido) и та¬
кие молочные продукты, как масло {v<?0. сметана (киоге), простокваша (viili,
lytykki, prostokissa, hapanmaido), творог (rahka). Масло, сметану, молоко ис¬
пользовали в стряпне, кашах, заливали им картофель. С хлебом масло, как
правило, не ели. Во многих карельских семьях чай любили пить с топленым
молоком (havvottu maido). Молозиво - молоко первых удоев - в ряде мест за¬
пекали в горшках, получая продукт, похожий на сыр (yysto). Тверские карелы
в течение весенне-летнего периода собирали творог и готовили на зиму до¬
машний сыр (muigiemaidoX который ели с вареным картофелем и сметаной.
Карелы-людики творог сушили. К обеду нередко подавали простоквашу, сме¬
шанную с пресным молоком. Козье молоко получило распространение у ка¬
рел только в 1930-е годы. Хотя оленеводство было традиционным занятием
северных карел, оленье молоко в пищу не употребляли, как, впрочем, и Коль¬
ские саамы.
Набор овощных культур был невелик: репа, редька, капуста, зеленый лук.
Еще в XVIII в. репа, судя по заметкам академика Н.Я. Озерецковсого, занимала
существенное место в пище олонецких карел (Озерецковский, 1812). Из репы
варили каши, делали начинки для пирогов, готовили квас, а подсушенная или
пареная в печи репа считалась лакомством. Валдайские, олонецкие и тверские
карелы издавна приобщены к капусте и брюкве. Из брюквы прежде варили ка¬
шу, использовали как начинку для пирогов.
Каждая семья в большом количестве заготавливала на зиму бруснику и
клюкву. Ягоды подавали к чаю, их использовали в качестве начинки для пиро¬
гов, варили кисели, ели с толокном. Сушеную чернику и малину обычно исполь¬
зовали в лечебных целях. Голубику прежде не собирали: бытовало поверье, что
она “нечистая”, “от нее болит голова”. Морошку, как правило, хранили в моче¬
ном виде, свежие ягоды ели с молоком.
Любимый напиток карел - чай, на севере Карелии - кофе {kahvi), иногда
подсоленный. Нередко “чаем” служили сушеные цветы зверобоя, листья и
стебли малины, листья брусники, березовый нарост. Прежде из сушеной ре¬
пы на хлебной закваске готовили квас (vaasa). Повсеместно был распростра¬
нен клюквенный квас. Традиция изготовления пива была утрачена. Крепкие
алкогольные напитки, вино употребляли умеренно, не было распространено
и курение.
Старые нормы предписывали обязательное приготовление некоторых ри¬
туальных блюд. На Петров день (26.06/12.07) полагалось печь творожные ле¬
пешки (kabu), проводы лета (1.08/14.08) отмечали пирогами с черникой. У оло¬
нецких карел обязательным поминальным кушаньем была idu - кулага из про¬
255

рощенной ржи, у других групп карел оно называлось imeL Ржаной солод засы¬
пали в кипяченую воду. Ели кулагу в горячем виде с хлебом* Иногда солодовое
тесто ставили преть в теплую печь. Такая каша из солода известна и финнам.
Они запекали солодовое тесто в печи, получая нечто вроде коврижки - тйт-
mikakku (Suomen suku, 1934* S. 150)* У финнов, правда, “мямми” было блюдом па¬
схального периода. Кулагу готовили и ижорцы, известна она была и восточным
славянам*
На поминках обязательным был хлебный квас, который, как и кулагу, хле¬
бали из общей посуды ложками. Поминально-обрядовым блюдом считался так¬
же ржаной или овсяной кисель (В настоящее время его заменил кисель из ягод.)
Но овсяный кисель был традиционным блюдом также и на праздниках, свадь¬
бах. Так, после первой брачной ночи зятя угощали киселем, следя, будет ли он
есть его с края тарелки или с середины* В последнем случае считалось, что не¬
веста потеряла целомудрие до свадьбы, что было позором для всех родственни¬
ков невесты. В районе Пряжи бытовал такой обычай: если приходили сватать
младшую сестру, а старшая еще не вышла замуж, то сватам предлагали попро¬
бовать съесть нижний слой киселя, который был плотно прикрыт вторым,
верхним слоем, не затронув его.
Караваи хлеба были непременным угощением во время проведения свадьбы
в доме невесты. Большой пирог или каравай дарили хозяину дома на новоселье;
пирожки с крупяной начинкой, калитки или косовики приносили “на зубок” но¬
ворожденному; блинные пирожки подавали на стол строителям при возведении
сруба дома и т.д*
У карел, как и многих других народов, существовал запрет на употребление
той или иной пищи. Карелы никогда не ели конины, в ряде мест - медвежати¬
ны, считая медведя оборотнем человека, зайчатины, так как у зайца “лапа соба¬
чья” (Линевский, 1941. С* 102), яиц лесных птиц. По мнению С* Гадзяцкого, мед¬
ведь, лебедь и ряд других животных были у предков современных карел тотем¬
ными животными (Гадзяцкий, 1941* С 3)* Грехом считалось есть мясо совсем
молодого теленка или мясо лебедя, это могло навлечь несчастье* В центральной
и северной Карелии не употребляли свиного мяса, сала и даже кур и петухов, по¬
лагая, что они “нечистые” (Зеленин, 1941; Круковский, 1904). (На Пасху тем не
менее яйца красили и ели.) В целом мясо, в том числе мясные пироги (с теляти¬
ной, говядиной, в южных районах - со свининой), играли весьма скромную роль
в рационе карельской семьи. Карелы в прошлом не пользовались пряностями
(перцем, лавровым листом и т.д.)* Эта традиция оказалась настолько живучей,
что и сейчас многие карельские семьи обходятся без них, особенно люди стар¬
шего поколения* Нередко они избегают есть и другие новые пищевые продук¬
ты (помидоры, огурцы, кабачки, фрукты и т*д*). В ряде мест не употребляли в
пищу губчатых грибов.
В карельской кухне, прошедшей длительный путь развития, наряду с ярко
выраженным собственным культурным наследием есть немало черт, характер¬
ных для традиций питания других народов (вепсов, финнов, води, коми, эстон¬
цев, русских, саамов и т.д.).
В ходе времен многие традиции народной кухни карел утрачены. К настоя¬
щему дню почти исчезли не только такие старокарельские блюда, как пареная
рыба, жаркое приладожских карел, которое обязательно готовили в канун Но¬
вого года, загуста, сушеная репа - лакомство для детей, репная каша с перловой
крупой, репный, солодовый, хлебный квасы и многие виды выпечных изделий.
В XX в*, особенно со второй его половины, ассортимент традиционных блюд
сильно сократился. Этому в немалой степени способствовало резкое изменение
256

структуры и направлений производственно-хозяйственной деятельности в сель¬
ской местности. Тем не менее, несмотря на широкое распространение новых
гастрономических и бакалейных товаров, кондитерских изделий, различных ви¬
дов консервов, сельские карелы продолжали придерживаться употребления
привычных для них блюд.
СПОСОБЫ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ И ТРАНСПОРТ
Природно-климатические условия Карелии и медленное развитие экономи¬
ки отражались на темпах совершенствования ее транспортных путей и средств
передвижения. Сколько-нибудь пригодных для колесного транспорта дорог
почти не было - они существовали только в южных частях края. Многие дерев¬
ни вообще не имели подъездных дорог и связь с ними была лишь по тропам, ко¬
торые шли по глухим лесам и по топким, трудно проходимым болотам. Зимой
тропы покрывались глубоким снегом, так что пешая ходьба по ним была почти
невозможна. Поэтому в зимнее время карелы издавна пользовались лыжами,
которые имели немало различающихся форм. Изготовлять лыжи умели в про¬
шлом в каждом крестьянском дворе.
Лыжи известны были с незапамятных времен - археологи датируют их эпо¬
хой неолита (ГП тысячелетие до н.э.). Упоминания о лыжах и их изготовлении
встречаются и в карельском фольклоре. Распространены были в основном
скользящие лыжи, материалом для них служили сосна, осина, реже - береза.
Для быстрой ходьбы лыжи делали узкими и длинными, с желобом на нижней
поверхности, нос лыж загибали слабо. Лесные, охотничьи лыжи были шире,
иногда, правда, редко, - их обивали снизу мехом. Кроме того, пользовались не¬
парными лыжами, известными также саамам, финнам и скандинавским наро¬
дам. У непарных лыж левая была длинной, с желобом на нижней поверхности и
служила для быстрого скольжения. Правая лыжа была короче, длиной пример¬
но 70 см, ею отталкивались. Иногда ее подшивали снизу мехом.
В прошлом у карел были известны и ступательные лыжи. Ими пользовались
в основном летом для передвижения по болотам. Таких лыж было два вида: од-
нп - типа ракетки, их изготовляли в форме овального обруча, переплетенного
прутьями, с креплением для ноги в центре обруча. Об использовании таких лыж
для передвижения по снегу есть только одиночное сообщение из тверской Каре¬
лии (Schvindt, 1947. S. 47). Но и на болотах чаще ходили на особых длинных лы¬
жах: они были вдвое короче зимних и имели продольные прорези для пропуска
воды. Болотные лыжи применялись и во время покоса на затопленных лугах.
Из-за отсутствия дорог различные грузы приходилось доставлять на собст¬
венной спине. Их носили чаще всего в заплечных кошелях, сплетенных из бере-
сты.Такие кошели-пехтери хорошо известны у многих народов лесной полосы
| вепсов, финнов, коми, русских и др.). Пользовались и плетеными из прутьев за¬
плечными корзинами-крошнями. На севере Карелии обычны были заплечные
кожаные сумки на ремнях, они были особенно типичны для коробейников, ко¬
торым нужно было беречь свой товар от непогоды.
Большую роль играли водные пути, в том числе и зимой: по льду проклады¬
вали санный путь - зимник.
Летом передвижение по рекам и озерам шло на лодках. Появление первых
лодок относится к древнейшим периодам заселения Севера. К числу наиболее
древних может быть отнесена осиновая долбленая лодка-однодеревка, исполь¬
зуемая на небольших водоемах и реках. Для придания устойчивости к ее бокам
иногда прикрепляли жерди. Управляли такой лодкой с помощью короткого вес-
9. Прибалтийско-финские...
257

Рис. 65. Олонецкая люлька, конец XIX в. (Тароева, 1965. С. 71. Рис. 8)
Рис 66. Современная конная запряжка, с. Святозеро Пряжинского района
(фото В. Трошева, 1976 г.)
258

ла (mela\ а гребли двумя веслами (airo). Иногда на мелководье просто отталки¬
вались шестом. Жители карельского с. Подужемье славились как строители
морских карбасов (Архангельская Карелия, 1908. С. 38). Суда “с сильно подня¬
тым носом и кормой” делали олончане (Минорский, 1886. С. 198). Для перепра¬
вы через реки и плавания по небольшим водоемам вязали из 3-5 бревен плоты
(lautta). Со специальных плотов, обшитых по краям досками, вели сбор жем¬
чужных раковин.
Сухопутные транспортные средства были развиты у карел довольно слабо.
Долго сохранялась примитивная упряжная волокуша (с-к. - volokka, лив. -
volokku, люд. - volok), известная в прошлом многим соседним прибалтийско-
финским народам и русским. Она состояла из двух жердей-оглобель, передние
концы которых гужами крепились к хомуту, а на задние, скрепленные между
собой прутьями или сколоченные досками, укладывался груз. Рабочие сани
(regi) были у карел восточноевропейского типа, с высокими головками, связан¬
ными стуженями с несущей рамой корпуса. Такая конструкция, с одной сторо¬
ны, позволяла двигаться по глубокому снегу, с другой - придавала саням опре¬
деленную упругость, необходимую при плохих дорогах. На корпус дровней
обычно накладывалась широкая рама, такие сани назывались розвальнями. Са¬
нями для перевозки грузов пользовались в известной мере и летом. Летние сани
(kes&regi) делали короче зимних и без железных подрезов; возили на них сено,
снопы, навоз. Пользовались и ручными санями для небольших грузов, доставки
воды в бочках из водоемов и т.д.
В конце XIX в, у карел появились и выездные сани, снабженные спинкой с
бортами (korja) для пассажира и с козлами для кучера. Иногда спинку и борта
расписывали полихромным растительным узором. Такие сани чаще всего име¬
ли зажиточные крестьяне, ими пользовались также чиновники, на них выезжа¬
ли в гости, катались во время свадеб. Детские салазки (с.-к. - lunat, regyi) дела¬
ли без копыльев: просто на пару полозьев набивали доски.
У северных карел бытовали небольшие, так называемые "лопарские сани1'
(ahkivo), предназначенные для транспортировки грузов вручную. По форме они
соответствовали саамской кережке и напоминали лодочку с обрезанной кормой
и одним полозом на дне. Карелы заимствовали у саамов и оленную упряжку, но
уже не с кережкой, а с легкими санями (kelka, сипа). Эти сани были легкими и в
них запрягали несколько оленей.
Из колесного транспорта некоторое распространение получили телеги со
сплошными деревянными колесами. Во второй половине XIX в. на всей терри¬
тории южной Карелии, а у валдайских, тверских, тихвинских карел еще ранее,
появились двуколки на железной оси, в начале XX в. - четырехколесные таран¬
тасы. Колесный транспорт был заимствован карелами от русских.
Особый вид транспорта представляла "олонецкая люлька” - конные носил¬
ки. Их несущие жерди-оглобли крепили гужами к хомутам и седелкам двух ло¬
шадей, шедших в упряжке одна за другой, Расстояние между лошадьми состав¬
ляло примерно 2 м. К оглоблям крепилась “люлька” - род корзины из ивовых
прутьев. В ней, свесив ноги, сидел ездок.
Вплоть до 1930-1940-х годов основным видом транспорта в деревне остава¬
лась конная упряжка.

ГЛАВА 7
СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ
ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
КАРЕЛЬСКАЯ СЕМЬЯ В XIX-XX вв.
В конце XIX - начале XX в. у карел существовали два основных типа семьи
(pereh): большая неразделенная семья и малая. Большая семья состояла
обычно из трех-четырех поколений родственников по нисходящей линии:
деда или отца с сыновьями, их женами и детьми. Численность такой семьи дохо¬
дила до 20-25, а в отдельных случаях и до 40 человек.
Главой большой семьи (с.-к. - isdnta, ливв. - izandy, люд. - ik&nd) был стар¬
ший мужчина - отец или его старший сын, ведавший хозяйством. Он имел ши¬
рокие полномочия, считался распорядителем всего достояния семьи. Однако
особо важные вопросы он согласовывал с женатыми сыновьями или с женой.
Без их согласия он не мог делать крупные дарения или что-либо продавать. При
нарушении этого обычая его распоряжения считались недействительными. В
основе этих норм лежала коллективная собственность на землю и охотничьи
угодья. Все имущество считалось общим, в индивидуальном владении были
лишь вещи личного пользования и у невесток - их приданое (<Линевский, 1940.
С. 72).
Хозяйкой (с.-к. - emantci, ливв. - emdndy\ люд. - emand) обычно была жена
главы семьи или его старшая сноха, На ней лежала забота о домашнем хозяйст¬
ве: уход за скотом, приготовление пищи, изготовление тканей и одежды и т.д.
Она оставалась хозяйкой большой семьи и в случае смерти мужа, когда главой
семьи становился другой мужчина.
Невестки подчинялись хозяйке, но имели более высокий статус, чем девуш¬
ки: невестки рожали для семьи будущих работников, а дочери были членами се¬
мьи лишь до замужества. Вообще же невестки сильно зависели от свекра и све¬
крови. В среде северных карел существовала такая традиция: первые шесть не¬
дель после свадьбы невестка должна была каждый вечер кланяться в ноги све¬
крови или свекру и ждать их распоряжений, касающихся работы. Лишь после
рождения сына невестка становилась полноправным членом семьи. Меньше
всего прав в семье было у старой девы и зятя-примака. Примачество встреча¬
лось редко и лишь в том случае, если родители невесты были старыми и в семье
не было сыновей.
Распределялись трудовые обязанности по половозрастному принципу: муж¬
чины занимались работами, требующими значительных физических усилий: па¬
хали, сеяли, косили, возили дрова, сено, ремонтировали и строили жилье и хо¬
зяйственные постройки, изготовляли орудия труда и т.д. На женщинах лежали
уборка помещений, приготовление еды, уход за скотом, забота о детях, работа
на огороде, хождение за водой и т.п. Участвовали женщины и в некоторых по¬
левых работах: сенокосе, жатве. Дети включались в трудовую жизнь с ранних
лет, постепенно осваивая различные виды работ: девочки нянчили младших
братьев и сестер, помогали в уборке помещений, мальчики начинали участво¬
вать в мужских работах и т.д. К 16—17 годам девушки и к 17-18 годам юноши
умели делать но хозяйству практически все.
260

Для семейной жизни было характерно широкое поддержание родственных
связей, причем не только первостепенных (кровное родство прямое и по муж¬
ской линии), но и второстепенных (свойственники или родство по браку), а так¬
же по духовному родству - кумовству. Родство обозначалось терминами древне¬
го происхождения: род (,kunda), семейный род (heimokunda), поколение (polvi\
родственники, родня (omat, sukulaiset). Абсолютное большинство терминов
кровного родства относятся по происхождению к общим финно-угорским или
прибалтийско-финским терминам: мать - етй, отец - isd, сын - poika, золовка -
nado, жена брата - Шу\ деверь - kydy. Наряду с этим немалая часть терминоло¬
гии была воспринята карелами от русских: бабушка (ЪаЪо), дедушка (diedo), те¬
тя (tota), свояк (svajakka), сват (svuattu) и т.д. Эти термины употреблялись наря¬
ду с карельскими.
Взаимоотношения внутри большой семьи в ходе времен стали нарушаться,
а сами большие семьи распадаться. В конце XIX в. появились семьи, где хозяи¬
ном (главой) был, например, младший сын, если его считали более способным
к руководству хозяйством. Выбор хозяйки нередко зависел уже от экономиче¬
ских соображений, поэтому в братской семье хозяйкой могла стать младшая не¬
вестка, взятая из богатой семьи, а не старшая, пришедшая из бедной семьи, с не¬
большим приданым. Большие семьи чаще шли на раздел. Он, как правило, про¬
исходил спокойно, хотя случались и ссоры. Иногда к разделу готовились зара¬
нее: например, строили дом для отделявшейся семьи. Обычно старую избу по¬
лучал младший сын, так как старики-родители по традиции оставались жить
именно с семьей младшего сына. Последние большие семьи распались у карел в
1930-е годы.
Малая семья обычно состояла из брачной пары с детьми, и численность ее
была 5-8 человек (Линевский, 1940; Тароева, 1964; Никольская, 1983). Внутри¬
семейные отношения и в малой семье во многом были аналогичны традициям
большой семьи: авторитет родителей был очень высоким, сохранялось четкое
распределение на мужские и женские работы. Как и раньше, активно поддержи¬
вались внутрипоселенческие и межпоселенческие родственные связи.
В XX в. на состояние и тенденции развития карельской семьи существенное
влияние оказали изменения в социально-экономическом развитии региона, про¬
цессы миграции и урбанизации, а также те потрясения, которые испытала вся
страна в ходе прошлого века.
Состояние и развитие карельской семьи с учетом статистических данных
достаточно хорошо изучены карельскими социологами и демографами, особен¬
но начиная с послевоенных лет. В эти годы, вследствие огромных потерь насе¬
ления, в Карелии наряду с семьями, состоящими из супружеской пары с детьми,
массовым явлением были неполные семьи, состоящие из матери-вдовы и ее не¬
совершеннолетних детей. В 1949 г. у карел такие семьи составляли 41% от их
общего числа (табл. 1). Число неполных семей такого рода в последующие го¬
ды стало довольно быстро сокращаться и к 1979 г. составляло всего лишь 7,5%.
При этом у карел довольно высока была доля трехпоколенных семей. Такие
семьи были характерны для карел и ранее, родители, утратившие работоспо¬
собность, нередко жили в семье сына. В 1959 г. в Карелии их насчитывалось
около 18%, к 1979 г. - уже только 12,5%, но это было все же больше, чем, на¬
пример, у местных русских (9%) или белорусов (4%). В 1950-е годы трехпоко¬
ленные семьи у карел чаще всего образовывались из неполных семей: напри¬
мер, старший сын, женившись, жил со своей семьей вместе с матерью-вдовой,
помогая ей растить младших детей. В 1970-е годы в трехпоколенную превраща¬
лась обычно молодая нуклеарная семья, когда кто-нибудь из овдовевших роди-
261

Таблица 1
Родственный состав семьи карел в возрасте 16 ^59 лет
(на примере сельского населения Карелии)*
Типы семей J
1949 г.
1959 г.
1969 г.
1979 г.
Брачная пара без детей
4.0
4,8
5,1
10,1
Брачная пара с детьми
33,1
40,9
60,3
60;2
Брачная пара с детьми и родителями (или родителем и
другими членами семьи)
7.2
18,1
16,4
12,5
Брачная пара без детей с родителями (или и другими
членами семьи)
1,2
1,8
0.5
1,8
Мать/отец с детьми
41.1
22 Д
10,2
7,5
Мать/отец с детьми и родителями
2,5
2,6
2,1
1,4
Прочие семьи
10,8
9,7
5,3
6,9
* Рассчитано по: похозяйствснные книги за 1949, 1959, 1969 гг.; Материалы этносоциологического
исследования сельского населения Карелии. 1979.
телей поселялся жить с молодой парой. В одинаковой степени они могли посе¬
литься как с женатым сыном, так и с замужней дочерью, хотя последний вари¬
ант был для карельской семьи новым явлением. Иногда родители переходили
жить в семью взрослых детей для оказания помощи в уходе за маленькими
детьми и их воспитании.
Одним из важнейших показателей при рассмотрении семьи служит число в
ней детей. В прошлом, как упомянуто, малые семьи состояли из 5-6 человек,
т,с. имели по 3-Л ребенка. Сейчас воспроизводство семьи приобретает особо
острый характер. Правда, для карел эта проблема возникла сравнительно позд¬
но. В 1960-1970-е годы в Карелии семьи с 4-5 детьми были характерны именно
для карельского населения (18,3%) и средний размер карельской семьи в 1970 г.
был самым высоким среди остальных этнических групп сельского населения
республики - 3,9 человека (русской - 3,7 человека, белорусской - 3,8 человека,
вепсской - 3,3 человека, финской - 2,9 человека). Более многочисленными бы¬
ли национально-смешанные семьи, средний размер которых по Карелии соста¬
вил 4 человека (Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 года, 1972. Т. VII.
С. 314-315). Но в последующие годы размер карельской семьи начинает быст¬
ро сокращаться. В 1989 г. каждая вторая карельская семья состояла из двух че¬
ловек, а средний размер семьи снизился до 2,9 человека и уже уступал русским
(3,1 человека). Однонациональные семьи, состоящие из 2-3 человек, составля¬
ли: у карел - 74,9%, русских - 64,5%, вепсов - 84,5%, финнов - 95,5% (Бирин,
1992. С. 252-253).
Неуклонное сокращение доли многодетных семей, преобладание семей из
2-3 человек, увеличение числа отдельно живущих пожилых супружеских пар
характеризуют современную карельскую сельскую семью; ее развитие, таким
образом, повторило с некоторым отставанием развитие семьи в городах.
Следует отметить, что во второй половине XX в. для карел становятся
обычными национально-смешанные браки. Уже в начале века межнациональ¬
ная брачность у карел прежде всего с русскими, в меньшей мере с вепсами и
финнами, приобрела некоторую распространенность. Так, среди сельских ка¬
рел, вступивших в брак в 1910—1919 гг., в межнациональном браке состояло 6%,
причем это, как правило, был брак с русским партнером (80%) (Бирин, 1992.
С. 168-173). Одинаковые хозяйственно-экономическое и социальное положе-
262

ние карельского и русского населения, единое вероисповедание, распростране¬
ние русского языка в карельской среде способствовали заключению мсжнацио-
нальных браков именно с русскими.
Приток в Карелию инонационаоъного населения в 1920- 1930-е годы,
возникновение новых этноконтактных зон (крупных строек, поселков
лесозаготовителей, поселков городского типа), где концентрировалось как при-
шлое, так и часть местного населения, активизировал развитие межнационал ь-
ных браков. Число смешанных браков карел с русскими в эти годы возросло в
1,5 раза, чаще стали и браки с представителями других национальностей. К на¬
чалу 1940-х годов примерно каждый десятый брак у карел был национально-не¬
однородным.
Многочисленные потери мужского населения в годы войны, приведшие к
заметной половой диспропорции среди карел, а также массовая миграция в рес¬
публику русских, белорусов, украинцев, представителей народов Поволжья и
др. резко увеличили число межнациональных браков карел в послевоенные го¬
ды. Особенно заметными стали карельско-белорусские браки. К 1989 г. карель¬
ско-белорусские браки составляли 26,1%, т.е. вышли у карел на второе место
после браков с русскими (39,1% в 1989 г.) (Klementjev, 1998. S. 86-102). Таким об¬
разом, число смешанных браков только этих двух групп уже составляло около
двух третей всех браков (65,2%).
Характерно, что отношение к смешанным бракам в карельской среде было
положительным. Проведенный в 1969 г. опрос показал, что только 4,7% сель¬
ских карел отдавали предпочтение одноэтническим брачным союзам, а 80% ка¬
рел считало, что национальность супруга не сказывается на внутрисемейных от¬
ношениях {Клементьеву 1977).
ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
Обрядность детского цикла. Обряды, связанные с появлением на свет но¬
вого члена семьи, включали различные санитарно-гигиенические и религиозно¬
магические действия.
Стремление обеспечить нормальное протекание беременности, удачный ис¬
ход родов и рождение здорового ребенка привело к формированию системы
различных норм поведения для его матери и возникновению множества примет.
Так, беременной {kohtuine) не разрешалось подстригать волосы, чтобы не уко¬
ротить будущую жизнь ребенка, нельзя было смотреться в зеркало, иначе ребе¬
нок мог родиться некрасивым. Нельзя было также надевать грязное белье - но¬
ворожденный мог стать неряхой и т.д. Будущую мать оберегали от испуга, ей
советовали избегать ссор, запрещали ходить на кладбище, смотреть на мертво¬
го, видеть, как режут скот. Беременная, чтобы уберечься от сглаза, расплетала
левую косу, носила различные обереги: кусок старого невода, кушак мужа и др.
(Сурхаско, 1985. С. 20-22).
Срок родов старались скрыть от окружающих. Поэтому беременные жен¬
щины работали нередко до последнего часа, так что иногда роды могли про¬
изойти на покосе или в поле. Вообще рожали по возможности скрытно, тогда
даже в одиночестве. Но обычно при родах помогала свекровь или приглашен¬
ная повитуха. Рожать женщины уходили, как правило, в баню или в хлев, в ове¬
чий закут. Баню перед родами топили. Роженице обычно распускали волосы,
следили, чтобы на одежде не было узлов и застежек. При трудных родах откры¬
вали вьюшки в печи - все это, по представлениям карел, как и у русских, долж¬
но было облегчать роды {Линевасий, 1941. С. 98; Paulaharju, 1924. S. 30). Если
263

роды происходили в избе, то в трудных случаях роженицу спускали на ступень¬
ку, ведущую в подполье; считалось, что обитающие там души предков помога¬
ют живым.
Повивальная бабка (с,-к, - роаро, ливв. - ndbabuabo, люд, - buab), прини¬
мавшая роды, была своего рода знахаркой: она знала различные обряды,
помогающие родам, заговоры и заклинания, обеспечивающие благополучие
роженицы и новорожденного. Заговоры были обращены как к языческим, так
и к христианским божествам - и к “верховному богу Укко”, л к деве Марии
(Линевский, 1941. С. 98; Тароева, 1964. С. 83). Повитуха имела при себе и
различные обереги для новорожденного (ртуть, первую шерсть ягненка, сере¬
бряную монету и т.п.).
После рождения ребенка повитуха проводила обряды, которые должны бы¬
ли обеспечить благополучие новорожденному и роженице. Это считалось осо¬
бенно необходимым, поскольку они оба в этот период были легко уязвимы для
злых сил. У новорожденного еще не было “личного” духа-покровителя (haldia),
а женщина считалась нечистой и находилась временно вне покровительства
церкви {Vilkuna Л., 1989. S. 21-22). Прежде всего повитуха проводила обряд обе¬
рега матери и ребенка при помощи “железа” (топор, коса, нож), “огня” (горя¬
щая лучина) и камня, обходя с этими предметами лежащих мать и дитя два раза
по солнцу и один раз против солнца. По записям А. Генетца, это толковалось
как создание вокруг ребенка невидимой “железной ограды, увитой ящерицами
и змеями”, а душа некрещеного ребенка “становилась крепкой, как камень”
(Geneti, 1870. S. 92). Совершая обряды оберега, многие повитухи прибегали и к
христианским средствам: пользовались иконкой Богородицы, окуривали роже¬
ницу и новорожденного ладаном. При первых купаниях ребенка в воду в каче¬
стве оберега клали серу, пепел, серебряные монеты, шляпки железных гвоздей,
ячменные зерна. Воду потом выливали под пол бани, чтобы никто не смог ее за¬
топтать.
Повитуха проводила, кроме того, такие действия, как придание головке
младенца правильной формы, массировала ему руки и ноги.
Первое пеленание новорожденного полагалось проводить также повиваль¬
ной бабке. При этом мальчика она завертывала в пеленку из отцовской рубахи,
девочку - из станушки материнской рубашки. Поверх пеленки младенца туго
скручивали свивальником, сделанным для мальчика из отцовского пояска, для
девочки - из тесьмы, ленты или косоплетки матери. В люльку, где спал ребе¬
нок, клали обереги: медвежий коготь или зуб, петушиное перо с капелькой рту¬
ти, камешек от пода печи, девочке - ножницы, мальчику - нож.
Жителей деревни о появлении в доме новорожденного оповещали, занаве¬
шивая окно в избе. Но сама роженица первые дни после родов проводила в ба¬
не. Через несколько дней, после особого омовения, она могла перейти в избу.
Известно, правда, что некоторые свекрови (из числа староверок) заставляли не¬
весток с ребенком неделями жить в бане. Переход матери с новорожденным в
дом должен был означать принятие ребенка в состав семьи и рода, поэтому это
происходило с соблюдением установленных обрядов. Вносила ребенка в избу
обычно повитуха, а невестка, кланяясь свекрови в ноги, просила ее нянчить его
и “присматривать за дитем”. Положительная реакция семьи мужа служила сви¬
детельством признания ребенка новым членом семьи. После рождения первен¬
ца невестка одаривала свекровь сарафаном или рубахой, свекра - рубахой (Из
быта и верований корел..., 1892. С. 4).
Для роженицы и после перехода в дом существовали строгие нормы поведе¬
ния, определявшиеся тем, что, с одной стороны, она была “нечистой”, с другой -
264

в результате этого положения уязвимой для злых сил. Спала она в избе за зана¬
веской, на полу, ела из отдельной посуды. Ей запрещалось полоскать белье в
проточной воде и сушить свою одежду во дворе; обычай запрещал ей также
умываться дождевой водой, ходить после захода солнца за водой или дровами,
стоять под стрехой крыши и т.д. Выходить со двора можно было, лишь имея в
кармане какой-нибудь оберег, и при этом следовало избегать встреч с чужими
людьми.
До церковного очищения роженица не могла ходить не только в церковь, но
и на кладбище.
В первое время после рождения ребенка жители деревни приходили на ро¬
дины. Иногда эти посещения происходили еще тогда, когда роженица с младен¬
цем находились в бане. По традиции посещали роженицу только замужние жен¬
щины. Они несли с собой угощение - обычно кашу и различные пироги и пи¬
рожки. В подарок для ребенка приносили ситец, старые простыни для пеленок,
а также монету, обычно серебряную, так называемые деньги “на зубок”. Пред¬
полагалось, что монета служила оберегом ребенку до тех пор, пока у него не
прорежется первый зуб. По древним представлениям, о становлении ребенка
полноценной личностью свидетельствовало именно появление первого зуба,
что означало и появление у него своего хранителя - халдиа.
Крещение было тем церковным обрядом, который привился в народе
сравнительно легко. Способствовало этому то, что при крещении ребенок как
бы поступал под покровительство святого, в честь которого он получал имя,
это соответствовало дохристианским представлениям о том, что новорожден¬
ный особо нуждается в духе-хранителе. Обряд символизировал также вхожде¬
ние ребенка в число членов всего коллектива общины. Крещение у карел ча¬
ще происходило на дому, чем в церкви. Это было в значительной мере связа¬
но с большими расстояниями, отделяющими многие деревни от церкви, а в
зимний период - и с сильными холодами. Священники поэтому сами периоди¬
чески посещали деревни. Если ребенок был слабым и за его жизнь опасались,
крестить его могла и повивальная бабка (Лесков, 1894 б. С. 19—31; Сурхаско,
1985. С. 42).
Имя ребенку обычно выбирали по святцам. По общепринятому христиан¬
скому обычаю каждый ребенок имел крестного отца (с.-к. - ristituatto, ливв.- ш-
tizat ristufy, люд. - ristsiza) и крестную мать (с.к,- ristimoamo, ливв. - ristemd,
люд. - пЫетд). По поводу крещения ребенка устраивались крестины (c.-к.- ris-
tiindd, ливв. - ristindy, люд. - ristind), на которые приглашалась вся родня. Гости
одаривали ребенка, причем самые дорогие подарки ему делали его крестные ро¬
дители - обычно это была ткань на рубашку или платье. Родители новорожден¬
ного в свою очередь одаривали крестных родителей рубахами, полотенцами, ва¬
режками или чулками (Paulaharju, 1924. S. 49,172, 200). Крестные родители рас¬
сматривались как воспитатели ребенка, его опекуны и советчики даже в зрелые
годы. В случае смерти одного из крестных родителей традиция северных карел
разрешала выбрать нового крестного (крестную). Для этого требовалось снести
будущему крестному (крестной) на четвертой неделе Великого поста “кресто¬
вый хлеб” ('Virtaranta, 1958. S. 530, 538).
Боясь порчи, сглаза, происков злых духов, первые шесть недель зыбку за¬
вешивали пологом. Детям грудного возраста не позволяли сильно плакать,
подолгу укачивая в люльке. Качать пустую зыбку или оставлять ее пустой не
полагалось.
За послереволюционный период, благодаря развитию здравоохранения,
традиционная родильная обрядность претерпела коренные изменения. Ушло в
265

прошлое большинство религиозно-магических обрядов, в основе которых были
всевозможные суеверия и запреты. При этом сохранилась традиция родин, при
которых делают подарки матери и ребенку. Сохраняется и институт крестных
родителей.
Добрачное общение молодежи и свадебная обрядность. В дореволюцион¬
ной деревне знакомство молодежи происходило на праздничных игрищах, вече¬
ринках, беседах, посиделках (kizat, besodat, illacut). Молодежь активно общалась
также в период святок и на таких коллективных праздниках, как Иванов или
Ильин дни (,Линевский, 1940. С. 130, 224). Встречи молодежи происходили и на
престольные праздники, на которые съезжались жители со всего прихода (Сур-
хаско, 1977. С, 46).
Повсеместно практиковалось “посещение” - адьво (ad'vo) девушек у своих
родственников. Оно обычно начиналось за одну-две недели до больших празд¬
ников, в период с осени до Сретения. Приглашали девушек их тетки, замужние
сестры, иногда просто знакомые, где в семье были свои незамужние дочери
ОСурхаско, 1977. С. 47—48; Никольская, 1983, С. 140-141).
В конце XIX - начале XX в. брачный возраст у карел колебался у женихов
от 20 до 25 лет, у невест - от 17 до 25 лет. Заключались браки и в более раннем
возрасте, но редко. Чаще всего в браки вступали ровесники или близкие по воз¬
расту парень и девушка. Карельская девушка не всегда стремилась рано выйти
замуж, порой по несколько раз отвергая попытки сватовства, хотя и твердо по¬
мнила, что остаться старой девой - это позор в глазах всей деревни.
В семье жениха вопрос вступления в брак, как и все другие важнейшие со¬
бытия в жизни семьи, совместно решали родители и родственники на совете -
“думе” (с.-к. - duuma\ лив. - duumu\ люд. - duum). Обычно совет считался с мне¬
нием жениха, но оно не имело решающего значения. Не последнюю роль в ре¬
шении совета играло стремление улучшить материальное положение семьи пу¬
тем заключения выгодного, с этой точки зрения, брака. И все же случаи, когда
юноша отказывался от любимой девушки под давлением родственников, были
редки. Девушка, не желавшая стать женой нелюбимого парня, могла публично
продемонстрировать свое несогласие. Так, севернокарельская девушка даже в
разгар свадьбы могла покинуть навязанного ей жениха и открыто уйти с тем,
кто был ей милее. Браки “уводом”, “убегом” (hypylla) были отголоском древних
традиций. Вступление в брак “уводом”, естественно, вызывало неодобрение и
осуждение, однако в целом эти браки все же считались правомочными и вполне
допустимыми (Сурхаско, 1977. С. 38—43).
В прошлом свадьбы обычно игрались после завершения сельскохозяйствен¬
ных работ, в основном зимой и осенью. Впрочем, браки заключались и поздней
весной, когда заканчивался сев, и в начале лета.
Основные обряды свадебного ритуала и их компоненты у всех карел были
одни и те же, и тем не менее единого канонического ритуала не существовало.
В конце XIX - начале XX в. наиболее различались севернокарельский и южно¬
карельский типы ритуала (Сурхаско, 1972 а). Локальные варианты средней
(и отчасти северной) Карелии в конце XIX - начале XX в. сочетали многие при¬
знаки обоих типов свадьбы.
Главным признаком, позволяющим выделить севернокарельский обряд как
особый тип, была традиция проводить обряд переплетения волос невесты в две
косы и надевания головного убора замужней женщины (pidnpanenta) уже в доме
ее родителей. Это, по всей вероятности, представляет собой пережиток более
архаичной формы брака (так называемой уксорилокальной) (ср.: Чистов, 1979.
С. 224 и след).
266

У южных и центральных групп карел перемена прически происходила в до¬
ме жениха (или после венчания, в церковной сторожке) и постельный обряд
проводился при переезде в дом молодого {вирилокалъный тип брака, характер¬
ный также и для славян).
Для севернокарельской свадьбы характерна также ведущая роль в проведе¬
нии обряда колдупъ-патъвашки (pat’vaska). Он был главным представителем
стороны жениха и обычно принимал участие уже в сватовстве. В его обязанно¬
сти наряду с руководством свадьбой входила охрана вступающих в брак от коз¬
ней злых духов и недоброжелателей. Патъвашка должен был знать соответст¬
вующие магические приемы, обряды и заклинания.
Южнокарельский тип свадьбы вообще отличается большим сходством с
русской свадьбой Олонецкой губернии. Даже сама свадьба называлась русским
словом - svuadbu (ливв,), svoad'b (люд.), а не карельским словом hidt. В состав
свадебных чинов здесь входили “дружки” (ливв. - druiku, люд. - druik), которые
вытеснили колдуна с его охранительными функциями.
Русское влияние ярче всего проявлялось здесь в свадебном фольклоре, даже
в таком традиционном жанре, как свадебные причитания, в них вошли мотивы
севернорусских свадебных причитаний (рассказ невесты о сне и др.); у карел-
людиков причитания очень часто исполнялись на русском языке.
В южнокарельской свадьбе, по сравнению с севернокарельской, большее
значение придавалось церковному освящению брака. Особенностью южной об¬
рядности можно считать также высокую роль в предсвадебной обрядности эко¬
номических вопросов (торг при сватовстве о приданом и количестве даров со
стороны невесты, “выплата денег за голову” со стороны жениха, осмотр хозяй¬
ства жениха и др.).
В целом в конце XIX - начале XX в. традиционный свадебный обряд сохра¬
нялся относительно устойчиво. Начинался он с торжественно обставленного
ритуала сватовства.
Было принято, особенно в южнокарельских деревнях, предварительно зару¬
чаться согласием родителей невесты принять сватов. Такие переговоры (“на-
прашивание”) проводились сватами по возможности тайно, чтобы в случае от¬
каза это прошло бы незаметно. При предварительном согласии происходил тор¬
жественный приезд. Ехали шумно: у северных карел уже при отправлении сва¬
тов в путь стреляли в воздух из ружья, стрельба повторялась в пути при подъез¬
де к деревне и к дому невесты; лошадям к дугам и оглоблям привязывали коло¬
кольчики, ленты. В доме девушки после обмена приветствиями сваты обычно,
не проходя за воронец, объявляли о цели визита. Приглашение пройти и садить¬
ся расценивалось как предварительное принятие сватовства. Сваты сидели не
раздеваясь, только шапки и рукавицы оставляли на воронце. Тем временем в
дом собирались соседи, прежде всего молодежь. Сваты старались убедить роди¬
телей невесты и девушку дать согласие на брак, нахваливая трудолюбие жени¬
ха, его деловитость, хозяйственность, внешность и т.д. Жених участия в перего¬
ворах почти не принимал, а девушка обычно поначалу скрывалась в клети, гор¬
нице, у соседей или даже в подполье (у тверских карел).
У большинства карел в обряде сватовства угощенье считалось обязатель¬
ным, даже если хозяева не имели намерения дать согласие на брак. Угощенье
готовили мать с дочерью, а сваты внимательно наблюдали за сноровкой девуш¬
ки, ее характером, даже нарочно мешали ей. Подавали сватам обычно пряже-
ные пироги (keitinpiirait).
Для обсуждения предложения сватов родители девушки также созывали
свою родню на “думу” В знак принятия брачного предложения отец или брат
267

Рис. 67. Предсвадебное прощание невесты с родным домом (просьба простить ее грехи)
(inha, 1894; SKS)
невесты, вернувшиеся с думы, зажигали свечу перед иконой. Если девушка от¬
казывала жениху, она могла задуть свечу, при согласии - крестилась и кланя¬
лась иконам, отцу, матери. В знак заключенного договора стороны жениха и не¬
весты обменивались официальными залогами (с.-к. - ristikihlat, kihlat, zalogat,
ливв. - zalogut, zadvatkat, люд. - kihlad, zalogat, тв.к. - zaduatkad). Такими залога¬
ми служили деньги, ценные вещи, иногда одежда, скот, В случае нарушения
брачного соглашения залоги доставались пострадавшей стороне, хотя нередко
обманутый жених возвращал невесте ее залог. У южных карел скрепление до¬
говора ограничивалось “крещением глаз"' (ristia sit mat), т.е. чтением молитв,
угощением и одариванием. В севернокарельских деревнях закрепление догово-
268
ш

pa (kihlonta, kihlos) отец невесты и патьвашка завершали рукобитьем. Пать-
вашка при этом произносил торжественную клятву: “Кто расторгнет этот до¬
говор, тот должен заплатить штраф”, и называлась большая сумма штрафа
деньгами, сеном, вениками и т.д. В ответ все присутствующие дружно крича¬
ли: “Сделка совершилась!” Переговоры завершались сговором или “рядой”
(riadindut riddind) о сумме так называемых “головных денег“ - пиярахат
(pidrahat), которые сторона невесты получит от жениха. У южных карел пи¬
ярахат были пропорциональны общей стоимости даров со стороны невесты,
у северных карел они были более или менее постоянными, также постоян¬
ным был и состав приданого.
Просватанную невесту называли “антилас” (antilas), т.е. “выдаваемая”, а па¬
рень становился женихом zenihha, zenih (с.-к. - sulhanir sulhane, sulhaine, sulhoi).
Непосредственно после “рукобитья” причитальщица (itkettaja - букв, “заста¬
вляющая плакать”) исполняла первый плач (kihlontavirsi, kidniskuvirsiy т.е. “плач
269

Рис. 68. Патьвашка (РЭМ. Ф.н. № 4903-89)
Рис. 69. Традиционная свадьба, лодка с поез¬
жанами подходит к берегу (инсценировка),
по с. Калевала Калевальского района (фото
Ю. Сурхаско, 1967 г.)

на обручение”, “плач на рукобитье”), который считался в свадебной обрядности
карел обязательным (Копкка U., 1973), В плачах (virsi, virziy viirti, virs) причи¬
тальщица от лица просватанной невесты спрашивала у отца, зачем он вел торг,
зачем стоял перед иконами, корила отца и мать за согласие отдать свою дочь чу¬
жим людям, расстаться с “волюшкой” (valtaseni).
Подготовка жениха к браку сводилась к посещениям вечеринок у невесты,
дарению гостинцев невесте и т.п. Предсвадебная подготовка невесты была зна¬
чительно сложнее: это были обряды прощания с родными, подругами, знакомы¬
ми, домом, деревней, семейно-родовыми святынями. Во время хождения невес¬
ты по родне происходил сбор подарков (тканей, полотенец, сарафанов, денег),
В обходе родни участвовали причитальщица и подруги невесты. Прежде обяза¬
тельным считалось также посещение невестой могил покойных родственников,
насыщенное песнями-плачами.
Накануне приезда за невестой (или утром в день свадьбы) подруги или ее
брат готовили “невестину баню” (antilaskyly, imbikyly, allikyly, neicytkyly, neiskyty).
Перед баней невесте расплетали косу, обычно это делали ее подруги, могли
также участвовать родители, брат или крестная. Голову невесты покрывали
платком, опустив угол платка и распущенные волосы на глаза. Сопровождали
невесту в баню подруги, которые мыли и парили ее. Предсвадебная баня сопро¬
вождалась исполнением причитаний, которые подчеркивали трагизм происхо¬
дящего: именно обрядовая баня отторгала девушку от своего “рода”, была важ¬
нейшим этапом ее перехода в новый социальный статус — невеста расставалась
с девичьей волей. После бани обычно устраивалось чаепитие, происходило за-
плетение косы невесты, в которую подружки старались вплести свои ленты,
чтобы усилить свое лемби - привлекательность, “славутность”
Свадебная обрядность включала особый ритуал - “смотрины” невесты
(kaiotus), которые могли происходить как в канун, так и в день свадьбы. Неве¬
ста в лучших нарядах сидела за занавесом, который обычно охраняла повиваль¬
ная бабка и открывала его жениху только за выкуп. Жениху полагалось подне¬
сти подарки как самой невесте, так и ее родне, а невеста подносила свой пода¬
рок жениху. Иногда именно в вечер накануне свадебного пира патьвашка про¬
водил обряды “отпуска” - оберега жениха и невесты.
Согласно полному ритуалу свадебный поезд за невестой отправлялся на сле¬
дующий день после невестиной бани и смотрин.
Свадьба длилась обычно один-два дня, у карел, как и большинства прибал¬
тийско-финских народов, она была в прошлом “двухсторонней” или “двухконеч¬
ной”: одна ее часть проводилась в доме невесты, другая - в доме жениха (ср.:
Valve, 1987; Шлыгина, 1991; и др.). Как уже упомянуто, у северных карел основ¬
ные обряды проводились в доме невесты, у южных - в доме жениха.
Различался также состав поезжан: на севере их было всего 5-10 человек -
жениха сопровождал патьвашка, его помощница - шуаяннайни (Suajannaini),
следившая за правильностью исполнения обрядов, и несколько родственников-
мужчин. На юге Карелии поезжан было до 20 человек, в их число входили друж¬
ки (шаферы) из числа холостых парней, а также несколько женщин, как замуж¬
них, так и незамужних.
В день свадьбы жених, получив очередное благословение своих родителей,
отправлялся за невестой вместе со всеми поезжанами (ottajat - букв. “берущие”).
Поезд жениха уже по пути к невесте охранялся различными магическими сред¬
ствами: вдоль дороги зажигали костры, стреляли из ружей и т.п. В дом невесты
поезжан впускали не через крыльцо, а через поветь. Встречали жениха и его
свиту “песней зятя” (vdvyn virsi), которую они выслушивали стоя посередине избы.
271

Выкуп поезжанами мест за столом носил демонстративно-игровой характер.
Поезжанам отводились наиболее почетные места - в большом углу и вдоль фа¬
садной стены дома.
Свадебная обрядность в доме невесты называлась “уходами” {Idksiitlet), и у
северных карел она составляла основную часть всего ритуала. Невеста в этот
день уже с утра начинала прощаться с родным домом; причитая, она благодари¬
ла родителей за то, что они вырастили ее, и оплакивала предстоящую разлуку.
Важнейшим моментом в прощании невесты с девичеством было расплета¬
ние косы. Расплетали косу обычно ее ближайшие родственники, а подруги не¬
весты расчесывали ей волосы. При исполнении обряда “отпуска воли” плачея и
подруги водили невесту по двору, улицам деревни с просьбами о прощении. За¬
вершался обряд передачей головной ленты - символа девичества - незамужней
сестре или лучшей подруге.
У северных карел в обряды “ухода” невесты, как упомянуто, входили послед¬
нее переодевание невесты и смена девичьей прически на прическу и головной
убор замужней женщины. Обряд сопровождался торжественным исполнением
“песни убирания головы” (peanpaneuda virsi). Для участников “уходов” готовился
пир - “выводной стол”, которым завершалась передача невесты жениху.
Период переезда невесты в дом жениха по всем понятиям считался особен¬
но опасным - это был этап перехода ее в другое состояние, что всегда сопрово¬
ждалось комплексом магических ритуалов (ср.: Нопко, 1964). При этом девушка
считалась также вышедшей из-под защиты духов-хранителей родительского до¬
ма и не была еще принята под их опеку в новом доме.
На пути следования молодых было принято зажигать “огни” из берестяных
кошелей, снопов, пуков соломы, сухих веников, костров дров, устраивать забо¬
ры-заставы из веревок, жердей, на которых развешивались ткани, полотенца.
Пеший свадебный поезд двигался чинно, в строгой последовательности: впере¬
ди шел колдун, за ним жених с невестой и т.д.; конный поезд украшался лента¬
ми, платками, полотенцами, куском кумача, полотном, кони мчались под звон
колокольчиков, бубенцов.
У южных карел по приезде в дом жениха проводились обряды надевания на
молодую женского головного убора, проходила также вторая часть свадебного
пира.
На следующий день проходил еще один важный обряд: посещение молоды¬
ми бани. Для молодой это был один из актов ее приобщения к новому роду и его
духам-покровителям. Возвращающихся из бани молодых встречали зажженны¬
ми свечами, стрельбой из ружей. В этот день было принято катать молодых на
лошадях, вручать подарки родственникам мужа. Особенно много даров невест¬
ка подносила свекрови как своеобразную плату за посвящение в обязанности
члена семьи, введение в круг предстоящих повседневных занятий. Послесвадеб-
ные обряды приучали новобрачную к положению невестки, которой предстоя¬
ло выполнять основную работу по дому и беспрекословно подчиняться свекро¬
ви. Обряды второго дня свадьбы завершались отъездом гостей со стороны не¬
весты и прочих свадебников.
Согласно карельским обычаям, вскоре после свадьбы новобрачным полага¬
лось погостить у родителей молодой (русский обычай “хлебин”), чтобы нала¬
дить более тесные семсйно-родственные контакты, а также получить приданое.
Ответная гостьба ее родителей в доме зятя считалась завершающим обрядом
свадебного цикла.
Последовательность, взаимосвязь всех свадебных обрядов строго регламен¬
тировались местными традициями. Полифункциональность свадебного ритуала
272

обусловила его сложную структуру. Отметим, что демонстративно-символиче¬
ские и развлекательно-игровые элементы и действия позволяли принимать уча¬
стие в свадебном ритуале неограниченному кругу односельчан, а не только
“штатным” свадебникам, что отражало коллективный характер и обществен¬
ный престиж события.
Похоронно-поминальная обрядность, В древние похоронно-поминальные
традиции карел постепенно вошли христианские элементы, что объясняется,
вероятно, тем, что в них также присутствовала идея загробной жизни. Для до¬
христианских представлений карел о загробной жизни была при этом характер¬
на идея неразрывности связей живых с их покойными сородичами (культ мерт¬
вых, культ предков). Покровительство умерших можно было снискать, прежде
всего обеспечив усопшему достойный переход в загробное царство (Туонела,
Манала). Внимание к покойным следовало проявлять и после погребения, со¬
блюдая предписанные нормы поминовения.
Традиционный погребально-поминальный ритуал можно разделить на три
последовательные цикла обрядов: 1) связанные со смертью и подготовкой по¬
койника к погребению, 2) собственно похоронные и 3) поминальные (Сурхаско,
1985. С 57).
Старые люди, особенно женщины, заранее готовили для себя смертную
одежду. Шили ее обычно из белого полотна или ситца редкими стежками “иг¬
лою вперед”, без узлов, т.е. непрочно, чтобы в загробном мире быстрее полу¬
чить новую одежду. Обязательными элементами смертной одежды были у муж¬
чин рубаха и штаны, у женщин - сарафан и платок, прямые чулки без пятки из
льняного полотна и мягкая кожаная обувь без каблуков, варежки, вязаные иг¬
лой. Поверх одежды надевали куколь - род накидки-капюшона, сшитый из двух
белых полотняных полотнищ (kukkeli, dukkeli).
Смертное ложе обычно устраивали из соломьг, иногда покрываемой холсти¬
ной или дерюгой, и мешка сена. Умирающего ни на минуту не оставляли одно¬
го - ни днем, ни ночью. Полагалось своевременно оповестить о приближаю¬
щемся последнем моменте родню и соседей. Прощаться с умирающим приходи¬
ла вся деревня. Пришедшие обращались к нему с просьбой простить им обиды,
вольные или невольные, при этом кланялись и троекратно повторяли: “Прости,
ради Христа”, на что следовал традиционный ответ: “Бог простит”.
Для обеспечения умирающему максимальной безопасности от злых духов
смертное ложе устраивалось в “божьем углу”, где находились иконы и куда, сог¬
ласно древним верованиям, собирались к ложу умирающего духи предков, или
аондюзет (syntyset), считавшиеся охранителями семьи. Иконы и даже сами хри¬
стианские божества (jumalat) в сознании карел также ассоциировались с предками.
Для облегчения ухода из жизни на одежде умирающего расстегивали пуго¬
вицы, развязывали узлы, женщине распускали косы, в избе открывали печные
вьюшки. Для отпугивания злых духов и чтобы ускорить смерть, троекратно
хлопали по крыше досками или жердью, стреляли из ружья, дважды перекиды¬
вали топор через крышу дома. Около умирающего ставили чашку с водой, что¬
бы душа, вышедшая из тела, могла сразу же омыться. Присутствующие воздер¬
живались от громкого разговора, плача и шума. Плакать над умирающим и мер¬
твым было не принято: существовало поверье, что упавшие слезы на том свете
превратятся в искры и будут жечь его, (При этом плачи-причитания сопровож¬
дали весь похоронный обряд.) Нередко еще до наступления смерти перед обра¬
зами зажигали свечи.
Сразу после кончины к изголовью покойного ставили горящую свечу и оку¬
ривали тело ладаном. Рот умершего покрывали лоскутом белого ситца, чтобы
273

злой дух не проник в тело. После кончины исполнялся первый плач-причитание
(kuolivirti), констатирующий факт смерти (Карельские причитания, 1976, С 83).
Затем покойника обмывали, чтобы в загробную жизнь не внести “грязь зем¬
ной жизни”. В обмывании покойного родственники обычно не участвовали. Об¬
мывание сопровождалось причетом, в котором выражались горе и просьба к
мойщицам отмыть тело до “белых косточек”, “белизны белых лебедушек”, для
встречи с “белыми предками” (Карельские причитания, 1976; Конкка У.т 1992.
С. 39-43).
Обряжение и укладывание покойника на лавку головой в большой угол так¬
же сопровождалось плачем. Покойника держали в избе трое суток, не оставляя
его одного даже ночью, чтобы в тело не вселился злой дух.
Ночью охранявшие тело развлекали усопшего беседой, обращаясь к усоп¬
шему и вспоминая только хорошее, периодически крестились и запевали молит¬
ву “Святый Боже, Снятый Крепкий.,.” и др. Причитывать над умершим ночью
не полагалось, но ранним утром, после первых петухов южные карелы обяза¬
тельно исполняли “плач-пробуждение” (/штondesvirZi), в котором просили по¬
койного проснуться к завтраку (Конкка У., 1992. С. 53-55), Покойный, по народ¬
ным верованиям карел, находясь в доме, все видит и слышит. У ряда групп ка¬
рел Олонецкого района, у карел Сегозерья, а также у средних вепсов был изве¬
стен обычай “веселения” молодых умерших музыкой, песнями, плясками. “Ве¬
селением” отмечали также сороковой день, полугодие и годовщину со дня смер¬
ти (Конкка, 1980. С. 29; Пименов, 1960. С. 39),
Гроб (grobu), намогильную доску (kalmalauda), а нередко и крест (risti) дела¬
ли накануне похорон, в прошлом доски скрепляли без гвоздей. Красить или ук¬
рашать гроб не полагалось. Изготовление погребальных принадлежностей со¬
провождалось исполнением “законных плачей” (sakonaitku), в которых причи¬
тальщица спрашивала, кому, из какого дерева и какие “вечные строеньица” ру¬
бятся, выражала просьбу устроить вечное жилище наилучшим образом, прору¬
бить в нем “окошечко с наличниками”, чтобы иметь возможность общения (Ка¬
рельские причитания, 1976. С. 85-86, 283-284).
Покойника перекладывали в гроб обычно только в день погребения, укры¬
вали белым покрывалом, лицо оставляли открытым. Хоронили умерших с на¬
тельными крестами, иногда с иконками, хотя услугами священнослужителей
пользовались сравнительно редко. По древним представлениям, жизнь в загроб¬
ном мире мало отличалась от земной. Поэтому в могилу по традиции клали раз¬
личные предметы и даже орудия труда: мужчинам - топор, косу, кресало, сбрую
и т.и., женщинам - ножницы, серп, нить с иглой, прялку с куделью и т.п., детей
нередко снабжали игрушками. В ногах покойника клали коробок с землей из
подполья дома. Лоб покрывали бумажной лентой - “венчиком”, в правую руку
вкладывали “паспорт” с текстом разрешительной молитвы.
Перед выносом совершали обряд общего прощания с усопшим: оно начина¬
лось обязательным обходом вокруг гроба и надрывными плачами-причитания¬
ми. Это выражало трагизм вечной разлуки и обоюдного прощения для благопо¬
лучия живых и благосклонного отношения могучих сил загробного царства к
жителям земли. Карелы верили, а старшее поколение до сих пор считает, что
без причитаний не откроются врата загробного мира (Конкка У. 1974. С. 242;
1992. С. 65-75).
Обряды выноса соблюдались особенно тщательно: покойника выносили
вперед ногами, трижды опуская гроб на порог. Сразу после выноса считалось
необходимым обезопасить дом и всех живущих в нем от вредоносного воздейст¬
вия “калмы”: понятие калма (kalma, kalmu) означало и смерть, могилу, и просто
274

Рис. 70. Сидение у гроба, Средняя Карелия, Муезерский район (фото Н. Воронова,
1970-е годы)
Рис. 71 Старинное кладбище, Ms Пирттип/ба Калевальского района (фото Ю. Сурхаско,
1970 г.)
275

неизлечимую болезнь. На место, где стоял гроб, клали какой-нибудь железный
предмет, на пол плескали воду, в порог забивали гвоздь, стены и пол тщательно
обтирали ветошью, окуривали можжевеловым дымом. В качестве личных обе¬
регов брали с собой на кладбище камешки из печи, какие-нибудь железные
предметы.
Несли гроб на одной (северные карелы) или двух жердях (олонецкие, тихвин¬
ские, тверские карелы). В первом случае гроб помещался в веревочные петли,
сделанные на концах жерди. Во втором случае гроб несли на жердях, связанных
между собой веревками. Несли гроб несколько человек, близким родственникам
нести гроб не полагалось, они тили в первых рядах похоронной ироцессии.
При выносе гроба исполнялось особое причитание прощания с домом: с “те¬
плой печкой”, “красными окошечками”, порогами, крыльцом и т.д. Во дворе
гроб опускали на землю. Затем похоронная процессия останавливалась неодно¬
кратно: у всех ворот, перед каждым домом, на развилках дорог. Причитальщи¬
ца от имени умершего прощалась навеки с родными местами: с домами, улицей,
полями, тропками и т.д. (Карельские причитания, 1976. С. 250; Конкка У., 1992.
С. 70-72).
При приближении к кладбищу останавливались, и плачея обращалась с при¬
читаниями к обитателям Туонелы, ранее умершим родичам - “славным, краси¬
вым прародителям”, - с просьбой встретить нового покойника и принять его “в
родство могучих прародителей” {Конкка У., 1992. С. 75).
Для последнего прощания с покойником гроб устанавливали на перекину¬
тые через могильную яму колья или лопаты. Перед опусканием гроба “выкупа¬
ли место” для покойника, бросая в могилу медные деньги. В засыпании могилы
принимали участие, хотя и символическое, все присутствующие, бросая в нее
горсть земли. Затем мужчины уже сыпали землю лопатами. Крест и доску на
могилу, которая затем служила столом для усопшего, устанавливали сразу при
погребении. На кресте в прошлом укрепляли иконку и по традиции вешали “ве¬
тровой платок” ituulipaikka) - полоски белой ткани или даже полотенце, “чтобы
душе было, на чем отдыхать”. Громкие, надрывные плачи продолжались вплоть
до полной засыпки могилы землей, В них звучало горе разлуки (“хочу разбудить
тебя, да не слышишь ты”), и в свою очередь от имени усопшего плачея благода¬
рила его родню за хорошо проведенные похороны (Карельские причитания.
1976. С. 96-97, 191-192, 295-296; Конкка У 1992. С. 78-89).
Близкие родственники усопшего и другие участники похорон раздавали
обычно бедным многочисленные “поминания” (различную снедь), и день по¬
гребения превращался по сути в день общего поминовения покойных одно¬
сельчан. Подношения на кладбище не ели, а несли домой. Широко практико¬
вался и другой вариант: на свежей могиле устраивалось поминальное угоще¬
ние, в котором принимали участие все присутствовавшие на похоронах (Сур-
хаско, 1985. С 93, 96).
После возвращения с кладбища применяли многочисленные приемы очи¬
щения от калмы: окуривались дымом можжевельника, тщательно счищали с
обуви землю, прикасались руками к печи, мыли руки, заглядывали в подпол или
подполье (“к предкам”); сегозерские карелы топили баню и парились. Возвра¬
щение с кладбища в дом покойного сопровождалось исполнением причитаний о
том, что в доме стало пусто, “все холодом и инеем покрыто” и т.д. С постепен¬
ной утратой веры в связь живых и мертвых похоронные плачи стали чаще вы¬
ражать субъективные переживания, вызванные смертью близкого человека
(Карельские причитания, 1976. С. 176-177; Конкка У., 1980. С. 29, 35, 77; 1992.
С. 89-92).
276

Рис. 72. Кладбище в лесу (РЭМ. Ф.н. № 5578-79; фото Д. Золотарева, 1930 г,)
На поминальный обед приглашали в дом всех. Для покойного на стол стави¬
ли отдельную тарелку с ложкой, но без еды. Для поминального стола пекли, как
правило, крупяные калитки, рыбники, обязательно готовили ржаной или овся¬
ный кисель, подавали и мясные кушанья, но не во время поста. Перед началом
трапезы поминали умершего. Завершали трапезу киселем. На поминках обыч¬
но долго не засиживались.
Соблюдение траура по усопшему выражалось в целой системе поминальных
обычаев (с.-к. - muistaizet, ливв. - mustuaiet). В средней и северной Карелии моги¬
лы обязательно посещали па второй день после похорон, девятый день после
смерти, а также через три и шесть недель. Смысл этих посещений - встреча с ду¬
шой покойника {Конкка У., 1992. С. 95). До сих пор старые люди, приходя на мо¬
гилу, прикасаются к ней рукой с правой стороны изголовья. Строго соблюдается
традиция посещения могил до полудня. Основной мотив причитаний при этих по¬
сещениях - примирение с утратой, “беседы” с погребенным о жизни земной
{Конкка У., 1992. С. 96).
По представлениям карел, как и многих других народов, в течение шести не¬
дель (а не сорока дней), умерший мог навещать свои дом и лишь затем переходил
в загробный мир. В это время каждое утро плачеи приглашали умершего на зав¬
трак, обстановку в доме старались нс менять, ничего из имущества не продавать.
Обязательные поминальные трапезы устраивались на девятый день, через
шесть недель и в годовщину со дня смерти. Последние две даты отмечали с осо¬
бой торжественностью.
Накануне поминок топили баню, а после полуночи накрывали стол, в верх¬
нем конце которого оставляли место для покойника, клали ему ложку и лутппее
угощение, перед иконами или на столе зажигали свечи. Переговаривались не¬
громко, молились.
277

Утром после завтрака шли в церковь и затем на кладбище*
Приходя к могиле, обметали ее можжевеловыми ветками, окуривали лада¬
ном. Трапезе на кладбище предшествовала причеть плачеи, в которой к угоще¬
нию приглашались все покойные. Затем шли на поминальный обед* На трапезу
приходили как родственники и свойственники, так и односельчане, В южнока-
релъских деревнях "душу покойного” с кладбища несли домой на полотенце, пе¬
рекинутом через подушку. Затем подушку с полотенцем вносили в дом и клали
на печь или стол* К номинальному столу готовилась обычная крестьянская пи¬
ща: рыба, каши, пироги и т.п. Еду начинали с иду (idu) - блюда из проросшей
ржи, подслащенной сахаром, завершали ржаным или овсяным киселем, кото¬
рым угощали каждого сидящего за поминальным столом и благодарили от име¬
ни покойного* Поминая умершего, все вставали.
В день первой годовщины смерти также посещали кладбище, поминали по¬
койного на могиле, в причитаниях приглашая его и других покойников на поми¬
нальную домашнюю трапезу*
Считалось, что благодаря шестинедельным и годовым поминальным дням,
покойник окончательно приобщался к миру умерших родичей.
В годовом календаре карел выделялись общие поминальные дни, предусмо¬
тренные православной церковью, Радоница или "пасха покойников” (ruadenca).
Троицкая суббота (sroidan suovatta) и осенняя Дмитриевская поминальная суббо¬
та (muisinfuovatta).
Радоница отмечалась во вторник после пасхальной недели. В этот день, по¬
сещая кладбище, приносили туда пироги, калитки, яйца, раскладывая их на мо¬
гилах усопших родственников. В троицкую субботу после посещения церкви
шли на кладбище с пирогами, рыбниками, блинами (северные карелы варили
крупяную кашу на молоке), снедь ставили на могильные холмики, родные при¬
читывали. В субботу, перед днем Дмитрия Солунского (26.10/8*11) исполнялись
те же обрядовые действия, но нередко устраивалась обеденная поминальная
трапеза, приуроченная к осеннему забою скота. В осеннюю поминальную суб¬
боту не разрешалось мыться в бане, молоть зерно, пилить дрова и т*д*
Посещали кладбище и могилы умерших родственников и по другим случа¬
ям: для получения "от предков” благословения на брак, после обмолота первой
партии снопов ("первой риги”), просто для беседы с покойными родственника¬
ми, после длительного отсутствия и т.д. Навещая могилы родичей, к крестам
или к ближайшему дереву привязывали полотенца или лоскуты ткани, приноси¬
ли угощение, окуривали могилы ладаном, опахивали ветками.
Современная погребально-поминальная обрядность карел в значительной
мере продолжает сохранять традиционную основу, корни которой уходят в се¬
дую древность, в обычаи, в которых языческие представления сплавлены с хри¬
стианскими воззрениями*

ГЛАВА 8
КАЛЕНДАРНАЯ ОБРЯДНОСТЬ И ПРАЗДНИКИ
Народный календарь карел, как и других народов, представляет собой
сложное явление - в нем сохраняются элементы различных систем лето¬
исчисления, среди праздничных дней и памятных дат есть как чисто хри¬
стианские, так и восходящие к различным древним культам,
В народном календаре карел можно выявить некоторые остаточные эле¬
менты лунного календаря, начиная с того, что название месяца куу {кии) совпа¬
дает с наименованием луны. По мнению исследователей, лунный месяц, состо¬
явший из 28 дней, делился издавна на 4 семидневных части (соответствующие
современной неделе), которые определялись по фазам луны. День перехода од¬
ной фазы луны в другую считался кульминационным и опасным. В этот день
воздерживались от различных начинаний, он был табуированным (pyha). Пред¬
полагается, что для сохранения правильности исчисления годового цикла осе¬
нью, перед днями зимнего солнцестояния, к 12 лунным месяцам прибавляли еще
11-12 дней - это было так называемое "время раздела" (Vilkuna К1958.
S. 197-215; 1959. S. 209). Карельский календарь не представляет в этом отноше¬
нии исключительного явления: аналогичное “время раздела’" или “выравнива¬
ния” знали эстонцы {jaagomisaeg), финны (jakoaika), немцы {die Zwolften). Этим
дням придавалось большое символическое значение.
Считается, что лунный календарь был характерен для периода промыслово¬
го хозяйства - охоты и рыболовства, а переход к земледелию привел к замене
его солнечным календарем. При этом и в аграрном рабочем календаре, при пе¬
реходе счета времени но месяцам, крестьяне в ряде случаев ориентировались на
старый счет времени по неделям, а не месяцам. Характерно, что луна сохрани¬
ла свое значение и в различных представлениях о воздействии ее фаз на успех
тех или иных работ и действий. Положительную роль играли обычно новолуние
и полнолуние, в то время как убывающие фазы луны считались, как правило,
неблагоприятными для всяких начинаний. В определенной мере сохранилось
представление и о табуированности работы в седьмой день недели. Многие де¬
ла начинали на восьмой день в нарастающей фазе луны: например, вязание се¬
тей, постройку лодки, установку петель-ловушек на дичь. Это относилось не
только к сфере промыслового хозяйства: в этот период рубили строительный
лес, начинали постройку дома, сенокос и т.д.
Убывающая луна считалась подходящим временем для работ другого хара¬
ктера: следовало рубить деревья на подсечных участках, чтобы они скорее вы¬
сохли, пахать, чтобы было меньше сорняков (но не сеять - это следовало делать
в период “роста” луны). При убывающей луне стригли овец, сбивали масло, ста¬
вили изгороди, избавлялись от насекомых.
Новолуние считалось также временем, благоприятным для свадеб, гаданий
о будущем, предсказаний погоды.
В солнечном календаре основными точками отсчета времени считались дни
летнего и зимнего солнцестояния, весеннего и летнего равноденствия. Они были
наиболее значимыми опорными датами и аграрного календаря. На эти первона¬
чально языческие календарные памятные дни позже наложились и некоторые
праздники христианского календаря. Другие народные календарные праздники
продолжали существовать параллельно с церковными. В дальнейшем в кален-
279

дарь вошли также и некоторые даты официального календаря, как, например, на¬
чало нового года, дни различных государственных праздников и т.д.
В народном календаре карел можно встретить некоторые памятные дни,
первоначальное значение которых можно восстановить только условно. Таким
был, в частности, праздник Кегри или Кекри (Kegrinpaiva), отмечавшийся позд¬
ней осенью. В прошлом он был широко распространен среди карел средней Ка¬
релии, у тверских карел, в пережиточной форме следы этого дня отмечены и >
финнов СМаслова, 1937; Vilkuna К., 1969. S. 288-291; ср.: Шлыгина, 1977).
По наиболее достоверным данным, день Кегри отмечался в первую неделю
после поминальной Дмитриевской субботы (в субботу перед днем Дмитрия Са-
лунского).
Дошедшие до нас сведения о традициях, связанных с Кегри, в известной мере
позволяют расшифровать смысл праздника. Прежде всего обращает на себя вни¬
мание то, что в этот день до обеда следовало поститься. За обед садились помолив¬
шись, трапеза была аналогична поминальной: к ней обязательно готовилась овся¬
ная или толоконная каша. После обеда по деревне ходили ряженые. В этом участ¬
вовала обычно молодежь. Лица мазали сажей, приклеивали усы и бороды из куде¬
ли, надевали маски из картона и тряпок. Одевались в вывернутые наизнанку шу¬
бы, головными “уборами” служили корзины, решета, подойники. В некоторых
фигурах можно было узнать коней и коров. За спину надевали корзину, “чтобы за¬
бирать в нее ленивых детей”. В руках у ряженых были ухваты, кочерги, дубинки.
Ватага ряженых обходила дома, их угощали пирогами, блинами, хлебом. Первому
вошедшему в избу следовало подарить клубок пряжи: Кегри считался днем нача¬
ла прядения льна и шерсти. Гости проверяли у девочек, сколько мотков пряжи они
уже приготовили, произносили поучения о необходимости прилежно трудиться.
В основном же день Кегри был датой окончания осенних работ, включая
женские по первичной обработке льна и шерсти СМаслова, 1937. С. 152). Это
значение определенного рубежа в трудовом календаре имел Кекри и у финнов
{Vilkuna К.у 1963. S. 105-111). Финские исследователи предполагают также, что
отмечался этот день в тот период “раздела времени”, который возникал по лун¬
ному календарю перед днем зимнего солнцестояния (Там же. S. 196).
Символика обрядности говорит и об аграрном характере этого праздника.
Как известно, аграрные культы имели непосредственную связь с культом пред¬
ков, что и в дне Кегри, в частности - поминальном характере трапезы, находи¬
ло свое отражение. После дня Кегри начиналась зимняя часть года, что с тече¬
нием времени, после принятия христианства, обрело и устойчивую дату - 25 де¬
кабря, когда отмечалось рождение Иисуса Христа. Затем в этот же период во¬
шло и празднование 1 января - начала нового года, как это было установлено
указом Петра I в 1770 г.
Рождество у карел было праздником начала года, при этом в нем перепле¬
тались древние языческие традиции с их христианским значением. Основным
названием Рождества у карел было “Сюндю”, что означает “рождение”, а днем
рождения (synnynpaiva) считался сочельник - день под Рождество. Под именем
Сюндю подразумевался и Спаситель (Христос), и некое мифическое существо,
которое в канун Рождества, по одним представлениям, спускается с неба, по дру¬
гим - появляется из водного царства. Возможно, что это мифологическое суще¬
ство олицетворяло собой посланца умерших предков (syndyzet).
С Рождества до Крещения (с 25.12 по 6.01 сг.ст.) праздновались святки, в ко¬
торых также элементы христианских традиций переплетались с древними язы¬
ческими обрядами. Святки носили различные локальные названия syndyzet, syn-
nyinvdli, rostuo, vierista, vieristan keski, vieristan vali, vianddi, vidnddi aiga.
280

На Рождество и в период святок посещали церковные службы, молодежь и
дети ходили славить Христа по дворам. Они просили при этом хозяйку дома ис¬
печь им блин. Наряду с блинами славящих одаривали также мелкими монетами.
Блины и сканцы с пшеном или творогом были обязательными рождественски¬
ми угощениями. Сканец, а в некоторых местностях небольшой ржаной хлебец
клали под образа, где он лежал до весны, до начала сева овса, когда его брали с
собой на поле, а потом скармливали скоту.
Время святок было связано также с гаданиями и хождением ряженых. Ряже¬
ные - хухлякат* {huhlakat, smuutat) ходили по дворам, пели, плясали, изображали
различные сценки. Их угощали чаем, давали угощение с собой, они потом его со¬
вместно съедали. Среди ряженых можно было видеть “нищих”, “калек”; мужчи¬
ны надевали женскую одежду, а женщины - мужскую. При входе в дом лица за¬
крывали концом платка или маской, пытаться заглядывать под них запрещалось.
У северных карел были распространены представления об особом мифоло¬
гическом существе - “старухе Виеристя”. Она могла появляться не только зи¬
мой, но и летом, в период летнего солнцестояния. Ее представляли старухой с
длинными черными волосами, могла она являться и в виде копны сена. Старуха
была злокозненной ведьмой, которую очень боялись {Конкка А., 1989; Лесков,
1893; 1894 а. С. 222-223).
Считалось, что Виеристя могла переходить с неба на землю, а затем в под¬
водное царство. При этом крест, который на севере страны было принято ста¬
вить под Крещение у проруби, и служил тем путем, по которому она могла дви¬
гаться, - во время святок, по древним представлениям, существовала прямая
связь двух миров.
Гадали в святочный период в первую очередь о будущем: видах на урожай в
новом году, предстоящих свадьбах, дальних дорогах, болезнях и т.д. Считалось,
что изобилие на столе еды на Рождество предвещает хороший урожай. Сущест¬
вовали магические приемы, которые должны были принести и приплод скота.
Так, корове, чтобы она приносила телочек, скармливали первый рождествен¬
ский блин. В Олонецкой губернии пекли специальное рождественское печенье
в виде “уточек”, “оленей” и прятали их над воротами, ведущими во двор: это
должно было обеспечить хороший приплод скота и приучить скот самому при¬
ходить летом во двор (Чичеров, 1957. С. 75-76).
Для гаданий использовались также рождественские блины. В них делали
дырки для глаз, и тогда через них можно было увидеть будугцее. У тверских ка¬
рел девушки бегали с такими блинами по улице, спрашивая у встречных, как их
зовут, - так можно было узнать имя своего суженого (Макаров, Рягоев, 1969.
С. 204—208).
При гаданиях использовалось множество средств и предметов: кольца,
уголь от лучины, зеркало, стакан с водой, решето и т.д. Под Крещение лили
олово. Очень верным считалась такая форма гадания, как “слушание” в различ¬
ных местах: под окном, в поле у риги, у проруби, на развилке трех дорог. Пос¬
леднее “слушание” рассматривалось как самое опасное, на него отваживался не
каждый.
Девушки, чтобы скорее найти жениха, проводили в вечернее время магиче¬
ский обряд “расчищения дороги” сватам. Для этого брали топор или косу и шли,
начиная от стола, через открытую дверь во двор и далее до перекрестка дорог,
имитируя рубящие движения. Свою судьбу девушки стремились предугадать и
* Термин, вероятно, восходит к слову “кукольник’ и был распространен у русских в Олонце,
на Мезени, Кольском полуострове, означал ряженых на святки (Фасмер. Т. 4, 1973. С. 287).
281

по поведению коровы, на рога которой на ночь привязывали ленту, но мусору,
который собирали, подметая пол поперек половиц или от двери к красному уг¬
лу. Надежным средством повышения девичьей привлекательности считалось
умывание заговоренной водой, которую девушка должна была на Крещение
первой набрать в колодце.
По православной традиции, наряду с церковной службой священнослужитель
освящал Иорданскую прорубь, и у карел достаточно широко был распространен
обычай купания в проруби-иордани. В народе считалось, что купание в Иордан¬
ской проруби очищает человека от грехов. Купались в проруби и по ранее данно¬
му обету для исцеления от болезней. Крещение завершало период святок.
После святок начинались зимние будни, заполненные различными до¬
машними и лесными работами. Женщинам следовало закончить прядение -
после Масленицы начинали ткать. Девушки занимались прядением, вязанием
и иным рукоделием на посиделках, но праздничные беседы в это время не уст¬
раивались. Масленица отмечалась обрядовым печением блинов, готовились
по возможности и другие праздничные блюда, кроме мясных, которые сог¬
ласно установкам православной церкви были исключены уже с масленичной
недели. Однако стол должен был быть богатым, чтобы таковым стал и пос¬
ледующий период.
Характерный для Масленицы народный обычай - катание с гор с целью
обеспечить "долгий лен”, т.е. урожай льна, - был распространен среди южных
карел. Масленичные катания на лошадях проводились повсеместно. Сани
празднично украшали, девушки при катании пели народные протяжные песни.
Масленица была завершением зимнего периода. После Масленицы наступали
семь недель Великого поста; строго соблюдался пост в Страстную Неделю, и
особенно в Страстную Пятницу.
Приближение весны, весьма поздней в Карелии, было временем, когда вни¬
мательно следили за различными признаками ее наступления. Одной из примет
было появление перелетных птиц. Первым, как и положено, появлялся жаворо¬
нок, затем кулик, о котором говорили, что он прилетел "толкать льды” Затем
прилетали ласточки, лебеди и гуси. Существовало своеобразное поверье, что
перелетные птицы в этот период могли причинить вред, сглазить человека, и
поэтому следовало принимать меры предосторожности. Оберегом в этом слу¬
чае служили хлеб и соль (Шайжин, 1908 а. С. 206). Из дома выходили, обязатель¬
но съев хотя бы ломоть хлеба. Следует заметить, что такой обычай был извес¬
тен и финнам (Heikinmaki, 1975).
Период Великого поста заканчивался празднованием Пасхи, которая в тра¬
дициях православной церкви занимала даже более высокое место, чем Рождест¬
во; в народе Пасха часто называлась “Велик день”. Пасхальный стол должен
был быть обильным не только в честь этого праздника, но и для “гарантии” бу¬
дущего благополучия. На пасхальном столе обязательно должны были быть
крашеные яйца, для этого использовалась традиционная луковая шелуха или
цветная креповая бумага. Первый день Пасхи был семейным и тихим праздни¬
ком: в гости не ездили, не устраивали свадеб, молодежь не собиралась на бесе¬
ды. В некоторых местностях к началу пасхальных недель ставили качели (это
было характерно и для соседних народов).
На весенний период приходились различные обряды и праздники рабочего
календаря: первого выгона скота на Юрьев день (23.04/6.05), начала сева и т.д.
Завершение сева карелы в прошлом отмечали языческим обрядом в честь вер¬
ховного божества Укко - бога грома и молнии, - прося его о хорошем урожае.
Аналогичный праздник в прошлом был известен и финнам, назывался, видимо,
282

“коробом Укко”, также сопровождаясь братчиной - коллективным праздником
(Сурхаско, 1977. С. 45; Vilkuna K.t 1963* S. 51-53).
К дохристианским традициям восходит и приходящийся на день летнего
солнцестояния Иванов день (24.06/7.07), хотя по русскому православному кален¬
дарю этот праздник “оторвался” от реального дня летнего солнцестояния. При
этом промежуток времени между Ивановым и Петровым (29.06/12.07) днями у
карел считался праздничным: это было время “поворота”. На большей части
территории карел этот шестидневный промежуток времени называли Виандёй,
временем Виандёй (Vidndoi, Vidnddi kcski, Vianddi vali, ~aika), в Сегозерье -
Iivanan da Pedrun keski (“промежуток между Ивановым и Петровым днями”), в
целом ряде мест - kesasvdtkat, т.е. летние святки. Время летнего солнцестояния
совпадало в северных районах - как в Карелии, так и в Финляндии - с расцве¬
том природы* Издавна оно рассматривалось как сакральное и было связано, с
одной стороны, с множеством запретов и ограничений, с другой - наполнено
различными магическими приемами и действиями, что в целом должно было
обеспечить дальнейшее благополучие, помочь обрести личное счастье (Коп-
кка А1992). Так, в средней и северной Карелии запрещалось рубить лес, ло¬
мать ветки, даже убивать комаров - вообще так или иначе нарушать целостность
и покой природы (Virtaranta, 1958. S. 590-591). Не следовало также звонить в ко¬
локола; карелы-ливвики обматывали даже колокольчики у коров. Чтобы коро¬
вы хорошо доились, их тайно кормили осокой, парили для них можжевеловые и
ольховые ветки. Считалось, что соблюдение этих норм обеспечит благополучие.
В свое время Н* Лесков записал высказывание крестьян об этом: “зато и дает Бог
хлеба людям**., когда все точно исполнялось” {Лесков Н., 1894. С. 514-515).
Считалось, что веники, заготовленные в период между Ивановым и Петро¬
вым днями, сохраняют целебные свойства* Для бани в период “летних святок”
готовили особые веники с набором различных веток, полевых цветов, колосья¬
ми ржи, травами; при топке бани следовало использовать дрова от разбитого
молнией дерева, мыться “живой водой” - заговоренной водой из родника или
ручья. Девушки готовили специальные ольховые веники и прятали в них клоч¬
ки волос, взятые у трех парней. В праздничной бане мать или бабка парили этим
веником девушку, произнося заговоры для поднятия ее славутности (подробнее
см*: Сухраско, 1977. С. 52-54; 1985. С* 144-145).
Б ряде мест Карелии кануны Иванова и Петрова дней считались поминаль¬
ными, с обязательным посещением родственных могил. В эти дни к часовням
приносили дары - масло, яйца, отрезы ткани, приводили “завещанный скот”
Пастухи собирали по дворам полагающееся им масло (Маслова, 1980. С. 224; Та-
роева, 1963* С* 32).
В Иванову ночь жгли костры. В них сжигали старые бороны и сохи, бере¬
стяные кошели, разбитые бочки, лодки. Костры {kokko) устраивали у воды или
на возвышенном месте, и у них собиралась молодежь окрестных деревень; пели
старинные песни, плясали под гармонь, прыгали через костер* Дым от костра
считался очищающим. Ночью в канун Петрова дня, завершающего празднич¬
ный период, в северной Карелии рыбаки ходили ловить рыбу неводом или на
блесну, чтобы обеспечить успех в рыбной ловле на весь год, поскольку св. Петр
был покровителем рыбаков и рыбной ловли (Virtaranta, 1958* S. 592). Сварив
уху, следовало непременно произнести приглашение: “РуМ Petru - vereksilla”,
т.е. “Святой Петр - на свежую уху”
В карельских календарных традициях устойчиво сохранялись праздники с
ритуальными жертвоприношениями животных* Мясо их затем варили и устраи¬
вали коллективную трапезу* Эти обряды проводились в разных местностях Ка¬
283

релии в разные дни, причем несмотря на их языческий характер, в дни почита¬
ния святых православного календаря: в день св. Ильи, на Успение Богородицы,
на Покров и т.д. Преобладала традиция проводить этот праздник в день св.
Ильи. Видимо, образ св. Ильи, вознесенного на небо на огненной колеснице,
как-то контаминировался с образом языческого бога-громовержца (Haavio.
1963. S. 112).
Интересно, что и церковь в целом не препятствовала проведению этих
праздников, видимо, на том основании, что они были связаны с днями христиан¬
ских святых. В качестве жертвенных животных резали молодых быков, телок,
баранов, овец. В Карелии известны такие острова, где эти праздники проводи¬
лись традиционно и на них собирались люди с обширных территорий. Так, в
средней Карелии это были острова Махосоари на Селецком озере и Каличие на
Сегозерс. На них праздники проводились в Петров день и на Успение Богоро¬
дицы (15.08/28.08). В южной Карелии на о. Мантинсаари праздник проводили на
Ильин день - он назывался “праздником быка” (Копкка Л.у 1988. С. 86-92).
Жертвенного быка здесь откармливал сторож при часовне, который и исполнял
роль руководителя праздника. Он начинался с того, что в часовые читалась мо¬
литва, обращенная к св. Илье, в которой просили о приросте стада. Сторож про¬
давал свечи, которые ставили в часовне, затем читал Евангелие и просил св.
Илью освятить пищу. Затем начинался праздник. Мясо для трапезы готовили в
нескольких котлах, и у каждой деревни было свое место для трапезы. Ели на
расстеленных на земле белых скатертях, к столу приносили из дома разную
снедь, женщины вынимали и раздавали приготовленное в котлах мясо. Часть
привезенной еды шла в пользу церкви, в часовнях оставляли также “завещан¬
ные” платки, полотенца, платки, деньги, свечи. На Махосоари обряды исполня¬
лись вплоть до 1930-х годов. На острове Мантинсаари последний праздник про¬
веден был в 1892 г. - здесь его отменили по настоянию местной церкви, высту¬
павшей против языческого культа, явно ощутимого в характере праздника
(КонккаА., 1988. С. 89).
По народным представлениям, проведение этих праздников способствовало
росту трав, обилию урожая; кроме того, считалось, что Илья Пророк охранял
скот.
В характере проведения праздника сохранились определенные традиции ро¬
довой общины (.Haavio, 1959; 1963. S. 92-93). Стоит отметить, что аналогичные
праздники были известны у води, ижоры, части финнов. При этом они также
были приурочены к дням св. Петра и св. Ильи и проходили в форме общинной
братчины (vakkove) с варкой общинного пива, в ряде случаев и с закланием
жертвенного быка (Haavio, 1963. S. 112).
Особо следует упомянуть о престольных или храмовых праздниках, отме¬
чавшихся деревнями разных приходов соответственно тому, какому из святых
или какому церковному празднику была посвящена там церковь. При этом жи¬
тели прихода принимали многочисленных гостей из ближайших деревень и се¬
мьи своих родственников. Эти праздники укрепляли человеческие контакты и
играли большую роль в общении молодежи, которая знакомилась друг с другом,
могла присмотреть себе брачного партнера. Молодежь стремилась при этом по¬
казать удаль, сноровку, сметливость. Девушки, особо отличившиеся в празднич¬
ных игрищах и получившие “звание” lemmekas (т.е. славутная), пользовались
особым вниманием парней, а юноши - победители в исполнении рун, конских
ристалищ и т.п. - считались привлекательными женихами. В свое время фин¬
ский исследователь И. Инха писал, что праздники в Беломорской Карелии пред¬
ставляют собой “ярмарки невест” (Inhay 1921. S. 128).
284

Традиция встречи и приема гостей на храмовые праздники сохранялась в
Карелии до конца 1950-х годов так же, как и сами престольные праздники, не¬
смотря на антирелигиозную пропаганду и борьбу с церковной обрядностью.
В XX столетии вся система календарной обрядности, праздников, сопутству¬
ющих им обрядовых действий претерпела коренные изменения. Антирелигиоз¬
ная пропаганда, повсеместное разрушение церквей, часовен, открытое и неглас¬
ное преследование верующих, разрушение традиционных форм быта нс просто
ограничивали соблюдение различных форм обрядности, но и искореняли их.
Народные представления о неразрывной связи человека и природы, выработан¬
ные многовековым опытом и закрепленные практикой жизни, стали стреми¬
тельно исчезать.

ГЛАВА 9
ФОЛЬКЛОР И НАРОДНАЯ ХОРЕОГРАФИЯ
ля устного поэтического творчества прибалтийско-финских народов ха¬
рактерны несколько периодов развития. В ранний период, когда еще
только формировалась так называемая калевальская метрика стиха
(восьмисложный стих с хореической строкой), песни исполнялись, вероятно, в
манере, близкой к саамским и карельским йойкам. К этому периоду относят и
возникновение причитаний (Asplurid, 1981). К следующему периоду относятся
древние пласты эпической поэзии - руны калевальской метрики, известные
также эстонцам, ливам, води, ижорцам, финнам. Считается, что калевальская
метрика сформировалась в I тысячелетии н.э. В период раннекалевальской по¬
эзии, когда возникли космогонические мифы о происхождении земли, неба,
солнца, луны и т.п., о “создании вещей” (кантеле, сампо и др.); четкого разгра¬
ничения между жанрами народной поэзии еще не существовало, и в эпических
песнях ощутимы элементы заклинаний, а в заклинаниях сохранялись древние
мифологические мотивы. Синкретизм, при котором различные поэтические
жанры сосуществуют в тесной связи друг с другом, составляет важнейшую чер¬
ту древних пластов народно-поэтического творчества,
В третий, среднекалевалъский период возникли эпико-героические песни с
их героями Вяйнямейненом и Илмариненом.
Появление лиро-эпических песен и баллад, повествующих о взаимоотноше¬
ниях людей, родственных и семейных связях, повседневных заботах женщин, от¬
носят к периоду средневековья. Мифологическое содержание в этих песнях при¬
глушено. В них появляются христианские имена и сюжеты, соотносимые с биб¬
лейскими.
Достаточно поздно рождаются исторические песни, в которых повествует¬
ся об Иване Грозном, о Северной войне, осаде Выборга, Петре Первом и др.
Карельские эпические песни отличает богатое мифологическое содержа¬
ние. В этом отношении они существенно разнятся с русскими былинами, кото¬
рые, даже ранние из дошедших до нас создавались позже, чем карельские, в эпо¬
ху становления раннего феодального государства - Киевской Руси и их основ¬
ным содержанием и пафосом были защита земли Русской (Пропп, 1958). Такие
же идеи несут в себе и известные западноевропейские эпосы “Песнь о Роланде”,
“Песнь о моем Сиде”, “Беовульф”, “Песнь о Нибелунгах”.
Сюжетно-тематический состав карельских эпических песен (рун) очень раз¬
нообразен. Собрание древних песен так называемого “калевальского стихо¬
творного размера”, издававшееся с 1908 г. по 1997 г., состоит из 34 томов
(SKVR). В первом томе три книги содержат ссвернокарельские руны, разделенные
на 25 эпических рубрик, сотни мифологических тем и обрядовых песен; в четвер¬
той книге содержатся многие десятки тематических заклинаний (SKVR. I, 1^).
Кроме того, в томе, посвященном записям из южной (Олонецкой) Карелии, выде¬
лены еще десятки эпических сюжетов (SKVR. XI). Известный собиратель и иссле¬
дователь карельского фольклора В.Я. Евсеев выделял в древних рунах свыше 70
различных сюжетов и тем (Евсеев, 1950 б; Карельские эпические песни, 1994).
ЭПИЧЕСКИЕ ПЕСНИ И "КАЛЕВАЛА”
286

Однако эти обширнейшие публикации аутентичных полевых записей ка-
рельских эпических рун и заклинаний (развернутое описание происхождения за-
клинаемого явления, существа, предмета), представляющих неотъемлемую
часть эпоса, содержат лишь примерно половину данных фольклорных архивов
Хельсинки, Петрозаводска, Тарту, собранных за два столетия.
Содержание песен, их стилистические особенности прошли несколько ста-
дий развития, насыщаясь новыми темами, мотивами, чертами и частично утра¬
чивая старые. Наиболее архаичными, но общему мнению, представляются сю¬
жеты и мотивы мифологического содержания: это мифы о добывании сампо,
ковке небесной тверди (купола), поимке девы-лосося, возникновении и укроще¬
нии огня, освобождении солнца из железной горы, изготовлении первой лодки,
рыболовной сети, кантеле и т.д. Поэтические образы таких песен основаны на
мифологическом мышлении: так, происхождение огня объясняется, например,
падением с неба божественной искры. Упав на землю, она принесла много бед,
так как возникли огромные пожары, огонь выжег даже озера. И рыбы решили
проглотить искру. Эпический герой находит искру в чреве рыбы, укрощает ее,
и огонь начинает верно служить на благо всех людей.
Чтобы получить представление о характерных особенностях карельского
эпоса, обратимся к содержанию некоторых основных сюжетов. Одним из них
было повествование о поездке героев в Похьёлу, чтобы добыть загадочное сам¬
по. Эту сюжетную тему следует подразделить на две основные версии и одну
промежуточную, записанную в единственном варианте. Эта запись сделана
К.А. Готлундом в 1816 г. от так называемых “лесных финнов*', переселившихся
в VII в. из провинции Саво на север Швеции. Она помогает найти разгадку ми¬
фа о сампо. В ней рассказывается о том, как герои Вяйнямейнен и Йомпайнен
поехали в Похьёлу добывать таинственное существо - саммаса. Герои поймали
его и повезли обратно. В пути саммас испугался пения Вяйнямейнена и взлетел
из лодки. Герои пытались сбить его мечом, но отрубили ему только один палец,
который и доставили на землю. От этого стали расти травы и вся раститель¬
ность. Если бы героям, как говорится в полевой записи, удалось достать боль¬
ше, чем палец, тогда бы хлеба росли без пахоты и посева.
В северном Приладожъе, в районе Иломанси в 1840-е годы была записана
сходная руна о сампо. Согласно этой версии, Вяйнямейнен и Илмаринен отпра¬
вляются в Похьёлу (чаще всего для того, чтобы унять кровотечение из ноги
Вяйнямейнена, пораненной топором при изготовлении лодки). В Похьёле Вяй¬
нямейнен усыпляет всех жителей, опустошает амбары хозяйки Похьёлы и за¬
гружает свою лодку всяческим добром и живностью. Проснувшись, хозяйка
Похьёлы в образе птицы-грифа устремляется в погоню за похитителями. Наг¬
нав их, она переворачивает лодку, и все добро уходит на дно моря, отчего море
и стало таким богатым. Только небольшую часть добычи, оставшуюся под ска¬
мейками лодки, эпическим героям удалось доставить на землю. От нее стали
расти все растения, в том числе хлеба, произошли также и звери.
Севернокарельская (беломорская) версия о сампо богата отличными друг
от друга вариантами. Но главный их признак состоит в том, что сампо -это не¬
что рукотворное и создается кем-то из эпических героев: в одном случае это
Илмаринен, в другом - Вяйнямейнен. Сампо изготавливается в качестве некое¬
го выкупа за невесту. Согласно эпическому и сказочному канону, сватающийся
должен выполнить трудное, невыполнимое задание, чтобы иметь право претен¬
довать на руку своей избранницы. Илмаринен, посланный в Похьёлу Вяйнямей-
неном, должен выковать для хозяйки Похьёлы сампо из кусочка (крошки) яч¬
менного зернышка, перышка лебедя, “стружки” от волоска ягнячьей шерсти,
287

кусочка веретена и молока яловой коровы. Все эти “материалы’* должны быть
еще и ополовинены.
В целом во всех вариантах миф о сампо представляет собой рассказ о борь¬
бе за всенародное счастье, которое оказалось достижимым только трудовыми
усилиями людей.
Руна о сампо была распространена в Приладожъе, Архангельской (Бело¬
морской) Карелии и среди шведских “лесных финнов”, в других ареалах карело¬
финской эпической традиции ее не удалось обнаружить.
Более широкое распространение получила сюжетная тема “Сватовство”
или “Добывание жены в ином мире” Среди архаичных эпических сюжетов он
наиболее известный и популярный не только в карельском фольклоре, но и в
поэтической традиции других народов. Вспомним, например, что в греческой
“Илиаде” война с Троей велась из-за женщины. Согласно исследованиям извест¬
ного фольклориста Я. Проппа, жену герои всегда добывают в чужом мире, что
связано с экзогамными нормами - запретом брать жену в своем роде. Таким об¬
разом, в сюжетной теме добывания жены отражалась важнейшая закономер¬
ность развития общества - происхождение и развитие семьи {Пропп, 1958).
В карельской эпической традиции зафиксированы два типа сюжетной темы
о сватовстве. В Архангельской (Беломорской) Карелии этот сюжет сводится к
повествованию о том, как Вяйнямейнен отправляется в Похьёлу сватать знат¬
ную девицу. В пути его увидела стиравшая на берегу сестра Илмаринена, выве¬
дала у старца цель его поездки и сообщила об этом своему брату-кузнецу. Ил-
маринен без промедления тоже отправляется в путь, и женихи одновременно
прибывают в Похьёлу. Согласно одним вариантам рун, невесту после выполне¬
ния трудных заданий получает Вяйнямейнен, по другим - Илмаринен.
В южнокарельской версии о сватовстве герои Илмоллине и Йоукамойнн
едут чаще всего в Хийтолу, но в качестве жениха всегда выступает только Ил¬
моллине, выполняющий трудное задание. Для этого он должен догнать превра¬
щающуюся в разных зверей и рыб невесту. Если невеста превращается в белку,
жених догоняет ее в образе куницы, если - в ерша, то жених обращается в щу¬
ку и т.д. Звериный образ (тотем) жениха всегда оказывается сильнее и покоря¬
ет невесту. Лишь в некоторых случаях жених, рассердившийся на недостойное
поведение невесты, навсегда превращает ее в чайку.
Сюжет о сватовстве и генетически, и по составу входящих в него мотивов
связан с сюжетом о сампо. Так, одним из главных заданий, которое должен вы¬
полнить сватающийся, было изготовление сампо.
Популярными сюжетами карельского эпоса были такие, как “Состязание в
пении”, “Дева Велламо”, или “Дева-лосось”. В первом сюжете рассказывается о
том, как молодой Йоукахайнен вздумал одолеть в знаниях и волшебстве старо¬
го мудрого Вяйнямейнена и как он потерпел полное фиаско. Во втором сюже¬
те повествуется о поимке кем-то из эпических героев странной рыбы, которая
выскальзывает из рук рыболова, когда он пытается разрезать ее ножом. Уйдя в
море на безопасное расстояние, рыба признается рыболову в том. что она при¬
шла к нему, чтобы стать его женой, а он не понял этого.
Особой популярностью у рунопевцев пользовались сюжеты о подвигах
Лсмминкяйнена, Коукомойнена, Каукомиели. (В “Калевале” Э.Лённрот объе¬
динил их в одного героя с несколькими именами.)
К числу распространенных сюжетов относятся “Лемминкяйнен - незваный
гость на пиру”, “Гибель Лемминкяйнена”, “Лемминкяйнен на Девичьем острове”.
Согласно первому сюжету, герой отправляется на пир в Похьёлу (в вариан¬
тах - в Сариолу, Пяйвелу), хотя он и не приглашен туда. Во время пира он ведет
288

себя дерзко, требуя к себе внимания как к знатному гостю. Не получив такого
отношения, Лемминкяйнен затевает ссору и по одному варианту околдовывает
всех присутствующих на пиру, по другому - награждает их золотом и серебром.
И только одного жалкого пастуха он оставляет без внимания и даже глубоко ос¬
корбляет своими речами. Когда же Лемминкяйнен отправляется домой, оби¬
женный пастух подстерегает его и убивает отравленной стрелой. Лемминкяй¬
нен падает в Туони - реку смерти. Через некоторое время его отправляется ис¬
кать мать (или жена) и находит тело в реке; героя воскрешают или - по друго¬
му варианту - отпускают обратно в небытие.
В другом варианте песни повествуется о поединке Лемминкяйнена с хозяи¬
ном пира, убив которого, он бежит домой. Мать советует ему укрыться на Де¬
вичьем острове, где прибывшего благосклонно встречают. Каждая девица и
женщина с распростертыми объятиями принимают его, и он в одну летнюю
ночь спит с сотнями жен и невест. Обиженные мужчины изгоняют Лемминкяй¬
нена с острова, и женщины остаются грустить о нем, а он грустит о них.
Следует отметить также группу рун и эпических мотивов, которые, по мне¬
нию некоторых исследователей, относятся к викинговой тематике.
Одна из таких рун посвящается Ахти и Кюлликкя. Она рассказывает, как
некий разудалый герой Ахти похищает гордячку Кюлликки. Она соглашается
стать его женой, если он перестанет постоянно участвовать в военных походах.
В свою очередь Ахти потребовал от жены супружеской верности и запретил ей
ходить на молодежные гулянья. Кюлликки нарушает данную клятву, и Ахти
сразу же отправляется за военной добычей. В поход он берет своего верного
друга Тиеру, который, не задумываясь, также оставляет молодую жену. Но по¬
ход друзей не удался - их лодка вмерзла во льды моря.
В этой руне сохранились явные черты быта и брачных обычаев карел. Ее
можно считать “викинговой’' лишь по духу эпохи межплеменных войн и “воен¬
ной демократии”. При этом уверенно можно говорить, что она была рождена в
рамках древней эпической традиции и именно там, где и была записана, - в Ар¬
хангельской Карелии. В других регионах эта руна нигде не зафиксирована.
В заключение обратимся к утверждениям ряда финских исследователей,
что руны, на основе которых создана “Калевала”, родились в юго-западной ча¬
сти Финляндии (в районе г. Турку) и являются достоянием финского народа.
Практически это невозможно обосновать. Если поэзия “калевальской метри¬
ки” и существовала на этой территории (и в этом нет причин сомневаться), то
в настоящее время никто не знает, какой она была по содержанию, тематике,
образам и мотивам. “Карелианизм” же эпических песен и заклинательной, об¬
рядовой поэзии доказывает их бытование только на территориях расселения
карел и ижорцев.
Вплоть до настоящего времени художественному уровню карельской народ¬
ной поэзии не уделялось должного внимания. Творческое наследие родов руно-
певцев Перттуненов или Малиненов, судя по записям, представляет собой ис¬
тинные поэтические шедевры карельской устной традиции, Безусловно, вклю¬
ченные в “Калевалу” и отшлифованные Э. Лённротом поэтические строки час¬
то звучат убедительнее, чем многие спетые по памяти или сложенные на ходу
стихи рунопевца. Но именно карельские рунопевцы несли от поколения к поко¬
лению и сохранили для человечества эти эпические песни во всей их красоте и
с их сокровенным значением.
“Калевала” - выдающийся народный эпос. Эпическая поэма “Калевала”, со¬
зданная финским поэтом и ученым Элиасом Лённротом на основе фольклорных
эпических сюжетов, мифологических, лирических и обрядовых песен, заклина-
289
10. Прибалтийско-финские...

Рис. 73. Рунопевцы (РЭМ. Ф.н. № 4903-100)
ний и произведений других жанров классической народной поэзии карел и фин¬
нов, заслуженно получила всемирную известность.
Другим знаменитым собирателем и исследователем фольклора финнов и
карел стал Кристфрид Ганандер (1741-1790). В своих работах “Словарь совре¬
менного финского языка” (1787 г.) и “Финская мифология” (1789 г.) К.Ганандер
цитировал многие образцы народной поэзии. Его “Финская мифология”, вклю¬
чающая около 2000 строк карело-финских рун, до сих пор является настольной
книгой исследователей поэзии калевалъекой метрики.
К XVin в. относится также появление исследований народной поэзии про¬
фессора (позже епископа) Д. Юслениуса (1676-1732), Г. Пелдана (1690-1750) и
др. Важную роль в подготовке Э. Лённротом “Калевальт” сыграли уже опубли¬
кованные сборники текстов фольклориста и просветителя К.А.Готтлунда
(1796-1875), впервые высказавшего идею создания единого фольклорного сво¬
да. Он считал, что если собрать все древние песни, то из них можно было бы со¬
ставить некую целостность, подобную творениям Гомера, Оссиана или “Песни
о нибелунгах” (Hautala J., 1954. S, 48, 54, 57).
Непосредственным предшественником Э. Лённрота был С. Топелиус
(старший), опубликовавший в 1829-1831 гг. пять тетрадей народных эпичес¬
ких песен, собранных от карельских коробейников, привозивших товары из
Беломорской Карелии в Финляндию (85 эпических рун и заклинаний; всего
4200 стихов). Именно он указал Э. Лённроту и другим энтузиастам-собирате-
лям путь в Беломорскую Карелию, где “еще звучит голос Вяйнямейнена, зве¬
нят кантеле и сампо”.
В XIX в. эпические, заклинательные, свадебно-обрядовые, лирические пес¬
ни записывали А.А. Борениус, А.Е. Алквист, Й.-Ф. Каян, М.А. Кастрен,
290

Х.М. Рейнхольм, Е.Д. Европеус и другие; всего было собрано около 170 тыс.
строк народной поэзии.
Самым активным собирателем древних песен стал Э. Лённрот, совершив¬
ший несколько экспедиционных поездок в так называемые финляндскую и рос¬
сийскую Карелию, где ему удалось собрать уникальный материал. Первое путе¬
шествие в поисках песен он совершил в 1828 г., посетив южную Финляндию,
включая Карельское Приладожье, побывал в Сортавале и на острове Валаам.
Во время этой поездки у самого известного в Финляндии рунопевца Юхана Кай-
нулайнена Э. Лсннрот записал около 2000 строк заклинательной и эпической
поэзии. В Карелии Э. Лсннрот побывал в 1832, 1833, 1834 гг. Осенью 1833 г. им
была подготовлена к печати поэма о Вяйнямейнене. В апреле 1834 г. Э. Лён-
нрот совершил новые экспедиционные поездки - в Бойницу, Ювалакгцу, Ухту,
Вокнаволок и др. В Ладвавярви от выдающего певца Архиппы Перттунена он
записал 4200 строк эпических песен и произведений других жанров. Во время
этой поездки он записывал также песни от М. Карьялайнсна, Ю. Кеттунена,
С. Михкалинена, В. Сиркейнена, рунопевца Матро и собрал больше фольклор¬
ного материала, чем у него его было до этого вообще. Свои полевые записи
Э. Лённрот обрабатывал стилистически, дополнял имевшиеся в них лакуны тек¬
стами из других записей, что и стало первым шагом к созданию единого произ¬
ведения (Калевала, 1998; Карху, 1996; Мишин, 1986; и др.).
Затем на основе огромного материала началась поэтапная работа по подго¬
товке публикаций. Из записей, сделанных в восточной Финляндии, в провинции
Саво и Приладожской Карелии, Лённротом был подготовлен сборник текстов
"Кантеле”, затем рукописные поэмы “Лемминкяйнен”, “Вяйнямейнен”, "Сва¬
дебные песни” (1833 г.) и рукопись "Собрание песен о Вяйнямейнене” (1833 г.),
получившая впоследствии название "Перво-Калевала”. Из этого текста, допол¬
ненного новыми записями Лённрота из Карелии, возникло затем его первое из¬
дание “Калевалы”
Новый вариант эпоса, расширенный до 32 глав с общим числом строк более,
чем 12 000, был готов к концу 1834 г. Кроме того, но записям 1828-1837 гг.
Э. Лсннрот подготовил и в 1840-1841 гг. тремя отдельными книгами издал лири¬
ческий сборник “Кантелетар”, который называют младшей сестрой "Калева¬
лы” В нем опубликованы основные варианты народных песен, записанных бо¬
лее, чем от 100 певцов в Карелии и Финляндии: это лиро-эпические, лириче¬
ские, свадебные песни.
Выход в свет "Калевалы” восторженно встреченный общественностью,
вызвал настоящий бум среди собирателей и поклонников народной поэзии.
В Карелию, а позднее в Ингерманландию (т.е. Петербургскую губернию) на¬
правились десятки собирателей народных песен. Одни хотели удостовериться,
что сюжеты и персонажи "Калевалы” не вымышлены Э. Лённротом. Другие от¬
правились на поиски новых, нс найденных Э. Лённротом, фрагментов эпоса.
Эти усилия дали прекрасный результат. За короткое время удалось собрать та¬
кое количество новых материалов, что Э. Лённрот решил создать новый, более
полный вариант поэмы. Сам Э. Лённрот с 1835 г. по 1844 г. совершил еще шесть
поездок, посетив, кроме Карелии, регион Северной Двины и Архангельск, а
^акже Каргополь, Вытегру, Петербургскую губернию, Эстонию. К 1847 г.
Э. Лённрот имел уже около 130 тыс. строк записей рун.
Титаническая работа Э. Лённрота была завершена в 1849 г., когда вышла в
свет “каноническая” “Калевала”, ныне известная во всем мире. Финны называ¬
ют ее финским национальным эпосом, карелы - карело-финским народным
эпосом. Э. Лённрот не поставил своего имени перед заглавием поэмы. Это соз¬
10*
291

давало впечатление, что поэма получена непосредственно из уст самого народа,
причем подразумевался именно финский народ.
Публикуя второй вариант “Калеваны”, Э. Лённрот прекрасно понимал, что
никогда не существовало такой огромной эпической поэмы, за осколки которой
он первоначально принимал записанные им и другими собирателями сюжеты
народного эпоса. Он не сомневался в том, что все персонажи песенных тем и мо¬
тивов не связаны между собой единым сюжетом. При составлении “Калевалы”
Э. Лённрот сам сочинил “рамочный” сюжет, поместив в него все наиболее зна¬
чимые темы известных ему полевых записей. Подобным же образом, из разроз¬
ненных черт и типологических характеристик им были созданы обобщенные
портреты эпических героев и других персонажей. То обстоятельство, что все
стихотворные жанры древней народной поэзии (за исключением причитаний и
йойек) были созданы в едином стиле, характерные признаки которого составля¬
ют четырехстопный хорей, насыщенность аллитерациями (повтор начальных
звуков нескольких слов стиха) и параллелизм (повтор смысла каждой строки
другими словами), позволило Э. Лённроту органично увязать в единый по сти¬
лю текст строки, взятые из самых различных по жанру, стадиям возникновения
и содержанию произведений.
При этом Лённрот стремился показать народность эпоса, свидетельствую¬
щую о древности финской культуры. Известно, что в те времена существование
у шведов преданий и саг о древних героях и богах противопоставлялось “варвар¬
ству” финнов вследствие отсутствия у них аналогичных слоев фольклора
(Hautala, ]954.iL_23). “Калевала”, как отмечали финские исследователи, была
для финнов своеобразным “пропуском в цивилизованное общество” В одной из
своих работ Л. Хонко подчеркнул, что этот эпос был социальным заказом об¬
щества того времени, он стал национальным достоянием и знаменем финского
национального движения, быстро набиравшего силу в середине XIX в. Л. Хонко
констатирует также, что хотя текст, опубликованный Э. Лённротом, был далек
от народных рун, но что “это - национальный эпос - сомнения нет” {Нопкоу
1987. S. 127).
Однако при всем том, что в “Калевале” есть народная основа, она не бы¬
ла финской. В фундамент поэмы Э. Лённрота легли песни, особенно эпичес¬
кие, записанные в основном от карел, а не от финнов. Фольклорная тради¬
ция, в русле которой эти песни создавались в древние времена, была в своих
основах общей и для карел, и для финнов, а также юкорцев и эстонцев. Тем
не менее это не дает права считать использованные в поэме фольклорные
материалы именно финскими. В том виде, в каком их записывали собирате¬
ли в XIX в., это безусловно были карельские эпические песни. Без них не бы¬
ло бы “Калевалы” не только как повествования о древних временах, но и как
высокохудожественного полотна, вобравшего в себя самые яркие краски по¬
этического таланта карельского народа. О том, какими были те песни и ру¬
ны, которые пелись финскими племенами в глубокой древности, мы просто
не знаем.
Очевидно, что без Э. Лённрота, талантливого поэта и собирателя, обогатив¬
шего нас огромным числом записанных им народных песен, не было бы и самой
“Калевалы” Она была создана нс методом соединения отдельных народно-поэ¬
тических сюжетов, а путем переплавки фольклорной “словесной руды” (в ос¬
новном в виде готовых поэтических строк), выработки Э. Лённротом ориги¬
нального макросюжета, не существовавшего в природе, но включившего все
множество народных эпических сюжетов, лирических тем, мифологических мо¬
тивов и Других структур народной поэзии карел и финнов.
292

С таких позиций “Калевал/’ вполне правомерно считать национальным
эпосом финнов - это творение финского поэта и мыслителя Э. Лённрота и поэ¬
ма, заложившая фундамент национального самосознания финского народа,
ставшая одним из символов его идентификации.
Сюжет “Калевалы” начинается с описания возникновения мироздания из
яйца птицы и рождения героя Вяйнямейнена. Далее следует повествование о хо¬
де обживания земли, распространении земледелия, формировании семьи, созда¬
нии культурно-бытовых ценностей и предметов труда.
Главная тема поэмы - борьба за счастье, олицетворенное в чудо-мельнице
сампо, дающей все необходимое для жизни людей. Однако сампо тонет в море
в ходе борьбы между холодной и убогой Похьёлой (в лице старухи Лоухи) и кра¬
ем Калевалы (в лице Вяйнямейнена). Останками сампо, вынесенными волнами
на берег, Вяйнямейнен делает плодородной землю, создавая предпосылки для
блага будущих поколений, их труда, материального достатка и счастья. Хозяй¬
ка Похьёлы, раздосадованная утратой власти и могущества, пытается мстить
калевальцам, насылая на них различные напасти, похищая небесные светила и
даже огонь из их очагов. Вяйнямейнен вместе с другим героем поэмы, искусным
кузнецом Илмариненом, преодолевают все препятствия и невзгоды и утвержда¬
ют на земле благополучие, счастливую жизнь для людей.
Но время языческого героя Вяйнямейнена истекает, и на смену ему рожда¬
ется новый герой, приходит новая - христианская - эпоха. Вяйнямейнен уходит
из мира людей, говоря напоследок, что он еще будет призван, когда понадобят¬
ся новое сампо и новые песни.
“Калевала” - вечная книга, ибо мифологическая основа дает ее героям су¬
ществовать и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Характеризуя суть древ¬
ней поэзии и ее творцов, связь времен и поколений, единство человека и при¬
роды, известный русский поэт А. Блок в статье “Поэзия заговоров и закли¬
наний” (1906 г.) писал: “Непостижимо для нас древняя душа ощущает как еди¬
ное и цельное все то, что мы сознаем как различное и враждебное друг другу.
Современное сознание различает понятия жизнь, знание, религия, тайна, поэ¬
зия; для предков наших все это - одно, у них нет строгих понятий. Для нас - са¬
мая глубокая бездна лежит между человеком и природой; у них - согласие с
природой исконно и безмолвно и мысли о неравенстве быть не могло. Человек
ощутцал природу так, как теперь он ощущает лишь равных себе людей; он раз¬
личал в ней добрые и злые влияния, пел, молился и говорил с нею, просил, тре¬
бовал, укорял, любил и ненавидел ее, величался и унижался перед ней: словом,
это было постоянное ощущение любовного единения с ней...” {Блок, 1962).
И как источник вечного вдохновения, эпос никогда не будет предан забвению, и
пророческими на все времена останутся слова Э. Лённрота:
Vaan kuhenkj kaikitenki
La un hiihin laulajoille,
La'un hiihin, lalvat raitoin,
Oksat karsin, tien osointoin.
SiitSpa nyt tie menevi,
Ura uusi urkenevi
Laajemmillc laulajoille,
Runsahammille runoille,
Nuorisossa nouaevassa,
Kansassa kasuavassa.
Только всс-таки, но все же
Я певцам лыжню оставил,
Путь пробил, пригнул вершину,
Заломил вдоль тропок ветки,
Здесь теперь прошла дорога,
Новая стезя открылась
Для певцов, что поспособней,
Рунопевцев, что получше,
Средь растущей молодежи,
Восходящего народа.
(Перевод Э. Киуру, А. Мишина).
293

ЗАКЛИНАТЕЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ
К обрядовой поэзии относятся заговоры и заклинания, содержащие пожела¬
ние, приказ, повеление, просьбу, запрет.
Заговоры принадлежат к числу древнейших форм устной поэзии, к эпохе
возникновения мифов. В более позднее время какая-то часть мифов сохрани¬
лась в заговорах, некоторые трансформировались в эпические песни, став само¬
стоятельным жанром. Единый поэтический стиль эпических песен и заклнна-
телъной поэзии затрудняет их четкое различение (KuusU 1967. S. 38-39). В за-
клинательной практике карел, по мнению некоторых исследователей, обнару¬
живаются реликтовые следы шаманизма. Еще в 1891 г. Д. Компаретти, исходя
из мифологических элементов архаических рун, рассматривал “Калевалу” как
“шаманский эпос” (см.: Карху, 1994. С. 77-78). В новейшее время попытки обос¬
новать существование “финского шаманизма” на основе анализа карельских
рун и заговоров были предприняты А.-Л. Сийкала (,Siikala, 1981). Она ссылает¬
ся при этом на трехчастиость космогонических рун, характер специальных ри¬
туальных действий (очищение огнем), психологическое состояние исполнителя
заговора (возбужденность, переходящая в аффективное состояние, транс). Хо¬
роший знахарь, по народным представлениям обладал сверхъестественной си¬
лой, умел связаться с потусторонним миром.
В заговорах в эпической форме отразилась магическая практика древнего
человека. Заклинания, вплетенные в канву ритуальных обрядовых действий,
обращенные к сверхъестественным силам природы (хозяину леса, хозяйке воды
и т.п,), по традиционным представлениям карел, ослабляли или вообще снима¬
ли действие враждебно-вредоносных сил, излечивали раны, укусы змеи, обере¬
гали участников свадьбы от порчи, служили верными помощниками в облегче¬
нии родов. Заговоры, как правило, исполнялись мужчинами, знающими как тек¬
сты заклинаний, так и время и место для их исполнения. Заговоры произносили
без свидетелей, в стороне от посторонних глаз. Согласно традиции, слова заго¬
вора следовало говорить точно, дословно, чтобы он не потерял действенную си¬
лу. Особую силу приобретали заклинания, произнесенные у воды. Соответству-
ющиаш знаниями в прошлом обладал едва ли не каждый пастух, а также руко¬
водитель-охранитель свадебного ритуала - патьвашка. В прошлом практически
в каждой карельской деревне был “знающий человек” (tietdja), к которому об¬
ращались за помощью при болезнях, поиске затерявшейся коровы и т.д. Строи¬
тельство и переход в новый дом, удачная рыбная ловля, охота, первый выгон
скота и т.п. всегда сопровождались исполнением заговоров. Народная мудрость,
заложенная в заговорах, их неразрывность с мифологическим мышлением поз¬
воляют относить заклинательные руны к числу интереснейших произведений
древней народной поэзии.
ПРИЧИТАНИЯ
Причитания или плачи (idnelld itku, virfutuS, luvetus, itkuvirret) считаются са¬
мым древним жанром элегической поэзии. Содержание ритуальных плачей, их
мотивы, поэтика связаны с народными верованиями, а порядок их исполнения
определяется ритуалом, при котором они исполнялись. Отличны по характеру
были бытовые плачи, исполнявшиеся при таких обстоятельствах, как встреча
гостей, проводы в рекруты, а также при оплакивании одинокой старости или си¬
ротства и т.д. Из числа прибалтийско-финских народов причитания сохранились
у карел, ижорцев, вепсов, води и эстонцев-сету (подробнее см.: Карельские при¬
294

читания, 1976; Карельский фольклор, 1992; Степанова., 1985; Конкка У.С.,
1992\HonkoU 1974 а, Ь).
Первое письменное упоминание о существовании причитаний у карел содер¬
жится в предисловии Микаэля Агриколы к “Псалтирю” (1554 г.). Известно, что
первую коллекцию карельских причитаний собрал финляндский историк и фи¬
лолог, деятель Просвещения Х.Г. Портан во второй половине XVIII в,, но она
сгорела при пожаре в Турку в 1827 г, И лишь в 1836 г., когда Э. Лённрот опуб¬
ликовал несколько текстов причитаний, записанных им в с, Ругозеро (ныне Му-
езерский район Карелии), широкая общественность впервые ознакомилась с
этой необычайно колоритной традицией карельского народа. Огромную роль в
собирании и изучении карельских причитаний сыграли также такие видные
финские исследователи, как В. Поркка, С. Паулахарью, В. Мансикка, А.О. Вяй-
сянен, М. Хаавио, Л. Хонко и др. {Конкка У., 1992). В изучение карельских при¬
читаний, их метафорического иносказательного языка, содержания, функций и
места причети в обрядах самый заметный вклад внесли российские исследовате¬
ли А.С Степанова и У.С. Конкка (Карельские причитания, 1976; Степанова,
1978; 1985; 1988; 2003; Конкка У., 1974; 1975; 1978; 1992; и др.).
К наиболее важным художественным и стилистическим особенностям пла¬
чей ученые относят: отсутствие определенного стихотворного размера при про¬
извольной длине фразы, параллелизм предложений с повторением одной мыс¬
ли и особой аллитерацией, широкую палитру эпитетов и метафор. Аллитерация
усиливается словами-вставками, словосочетаниями, трудно переводимыми эпи¬
тетами и т.д. Особую роль в причитаниях играют исключительно развитые ме¬
тафоры (иносказания), необычайная красочность которых пронизывает язык
плачей, выражая суть, показывая всю системную образность этого неповтори¬
мого жанра народной поэзии. Их роль столь велика, что без метафор нет и при¬
читаний. В причитаниях, особенно севернокарельских, поражает архаика слов,
смысл многих из них безвозвратно унесло время. Табуизация лиц, предметов,
событий, явлений выступает как непреложный закон. В них не найдешь таких
терминов родства, как сын, дочь, мать, отец, брат, сестра, бабушка, дедушка и
др. Мать в иносказаниях это “выносившая” (kantaja, kandaja) и “родившая” (aiko-
ja, aigoja), и “грудью вскормившая” (imettdjdzenf), и “одевающая” (suorittaja), и
"качающая” [tuuvittaja), и “милостливая” {armoizeni). Крестная мать, роль кото¬
рой в опеке и воспитании детей была в традициях карел очень важной, называ¬
ется как “меня воспринявшая” (ylentdjdseni), “в водицах для крещения купавшая”
< ristoi vedyizizlivutteliju) и т.д. Табуированы имена различных чинов и в других се¬
мейных ритуалах. Так, свадебный патьвашка - это не только “впереди компа¬
нии мужчин идущий” {ensimmdini uroskomppanjan esissaastujd), но и “первый об¬
манщик (краснобай) моей ясной волюшки-ласточки” {ensimmdini kielittelijd
kirkkahien kiuruvaltasien). В обрядовых плачах строго действует закон иносказа¬
ния с богатейшим набором замен, эпитетов-символов, высказываемых обычно
в уменьшительно-ласкательной форме, что придает плачам необычайную вы¬
разительность.
Несмотря на отсутствие стихотворного размера и метрического деления
текста, причеть звучит как поэзия высочайшего класса и эмоционального нака¬
ла. Атмосферу таинства причети и выполняемого обрядового действия допол¬
няет наличие в причитаниях малопонятных, вообще непонятных или уже забы¬
тых и утраченных слов.
Свадебные причитания, сложившиеся в период позднего язычества, возник¬
ли и развивались, по мнению исследователей, на основе похоронных плачей.
В народном сознании глубоко утвердилось представление о том, что “не попла¬
295

чешь на свадьбе - проплачешь всю жизнь” В XIX в. в севернокарельском сва¬
дебном ритуале исполнялось от 25 до 30 обязательных причитаний. Исполня¬
лись они только на первом этапе свадьбы - в доме невесты при рукобитье, при
расплетании косы, посещении предсвадебной бани, когда невесту увозили в дом
новобрачного, и др. В доме жениха уже не причитывали.
В свадебном обряде всех групп карел главным объектом оплакивания были
“имечки” {nimi, nimyt), “тонкие волосики” (liemendisei), “белые волюшки” (val-
taset). Имя невесты оплакивалось потому, что она его теряла, становясь просто
“невесткой” (morzein). Волосы, как известно, замужняя женщина должна была,
в отличие от девушки, всегда закрывать головным убором. Попадая под власть
родителей мужа, девушка теряла и ту определенную независимость, которую
имела в доме отца {Конкка У., 1992. С. 228-246, 262-266).
Причитания на свадьбе, как правило, исполняла специальная плакальщица -
itkettdja (букв, ‘побуждающая, заставляющая плакать’)- У всех этнических групп
карел она была одним из обязательных чинов карельской свадьбы {Конкка У.,
1992. С. 128-139).
В прошлом практически в каждой карельской деревне была искусная при¬
читальщица. Имена большинства из них безвозвратно унесло время. Более
200 вариантов причитаний, кроме множества других жанров народной поэзии и
ценнейших этнографических сведений, оставила нам в наследство знаменитая
плакальщица из с. Войниц - Анни Лехтонен. В колоритный мир карельских
причитаний вводят читателя записи, сделанные от М,М. Хотеевой из пос. Кале¬
вала, М.М. Панкратьевой из д. Юшкозеро, А.М. Михкалевой и А.Т. Толошино-
вой из Падан, А.Ф. Никифоровой из Вохтозера, А.В. Чесноковой из Святозера,
П.С. Савельевой из Мяндусельги, Е.Н. Галактионовой из Видлиц и многих дру¬
гих знатоков устно-поэтического наследия карел.
Если во время свадьбы плачи исполняла специальная причитальщица, а не¬
веста лишь вторила ей, то в похоронной обрядности всегда не только причиты¬
вали ближайшие родственники (мать, жена, дочь, сестра, тетка и т.д.), но могли
“плакать словами” и односельчане, и друзья. Причитывать обычно начинали
сразу после смерти человека, но сам факт смерти в плачах никогда прямо не
упоминался {Лесков, 1894 б. С. 513). Ко времени обмывания покойника приуро¬
чивалось исполнение плачей с просьбами омыть усопшего наилучшим образом,
“до белизны белых лебедей”, признавался роковой факт смерти, выражались
печаль и тоска. При обряжении покойника плакальщица обычно обращалась с
вопросом - зачем надеваются странные, ранее не ношенные одежды. Когда по¬
койник был уложен на лавку вдоль боковой стены, головой в большой угол, на¬
чиналось оплакивание усопшего близкими родственниками. Плакальщица при¬
нимала определенную позу, держа руку на щеке, она обязательно имела “слез¬
ный платок” (ронять слезы на покойника запрещалось). Причитания, исполняе¬
мые в течение всех трех суток, пока покойник находился в доме, - это отраже¬
ние древнего культа мертвых. При приближении к кладбищу плакальщица об¬
ращалась к умершим предкам, “будила народ калмы”, просила “славных роди¬
чей” на том свете “встретить моего хорошего с восковыми свечами”, “принять
его в свое родство” Навзрыд плакали все участники похорон при опускании гро¬
ба в могилу. Плачи прекращались, как только могильная яма засыпалась землей.
Общеизвестно, что причитаниям приписывалась и коммуникативная
функция - с их помощью родственники общались с усопшими, что обеспечи¬
вало благополучие живых, а “усопшие были на страже морали и обычаев, их
авторитетом поддерживался общественный порядок” (Harva,	1948.
S. 510-511). Несомненно, что плачи имели и психологическую, и эстетиче-
296

скую функцию, представляя важную форму “субъективного выражения
скорби и любви... На почве древних верований выросла удивительная поэзия,
способная выразить переживания человека в самые трагические моменты его
жизни” (Копкка У., 1992. С. 119).
КАРЕЛЬСКИЕ ЙОЙКИ
Исключительно сложный и своеобразный жанр музыкальной лирики пред¬
ставляют песни-йойки (joiku, joika), широко распространенные в прошлом сре¬
ди карел Лоухского и Калевальского районов Карелии и ныне почти забытые.
Некоторые исследователи считают йойки одним из наиболее древних жан¬
ров народной поэзии и относят их возникновение к докалевальскому периоду.
Существует мнение, что из такой прафинской формы, прежде существовавшей
и у некоторых других финно-угорских народов (мордвы, обских угров), разви¬
лись карельские йойки и детская поэзия {Kuusi, 1967. S. 36). Согласно другой
точке зрения, йойки - это результат контаминации карельских причитаний и са¬
амских йойек, произошедшей в процессе ассимиляции части саамского населения
карелами (Kivjoittanalon ninjallisuus. I, 1963. S. 526-529; llkonen E., 1963. S. 529).
“Йойкать” - значит своеобразным речитативом исполнять песню-йойку, пе¬
риодически издавая необычные, громкие возгласы. Текст при этом импровизи¬
руется в рамках традиционной тематики с использованием готовых поэтических
формул, метафор, эпитетов. Важную роль в йойках играет рефрен - своеобраз¬
ное выпевание-повтор отдельных слогов, в которых сочетаются согласная с
долгой гласной или гласные (например: х-о-о-о, о-о-о-о). Некоторые исследова¬
тели характеризуют такое исполнение, как “лебединую песню доисторических
времен” При этом допускается, что крик в виде рефрена представляет начало,
истоки всей песенной традиции, поскольку в прошлом он имел смысловое зна¬
чение (служил знаком беды, предупреждал об опасности). Иногда рефрен был
подражанием голосам птиц, зверей, явлениям природы (подробнее см.:
Kivjoittanalon ninjallisuus. I, 1963. S. 527).
В качестве образца йойки можно привести отрывок текста-приветствия:
Tervehyot toin tulleSSani,
Ooo boon ohoo joi ko hoi joo hoo veli
tuolta kauko KarjalaSta,
Ooo hoon ohoo joi ko hoi joo hoo veli
Kalevalan laumailia,
Ooo hoon ohoo joi ko hoi joo hoo veli.
Привезла приветы с собой,
[Рефрен]
из далекой из Карелии,
[Рефрен]
от несенной земли Калевалы.
[Рефрсн1
(Карельские ёйги, 1993. С. 162).
Для саамов йойки - это основная музыкально-поэтическая форма, имевшая
широкое распространение-в прошлом, у карел они - лишь один из многих
фольклорных жанров. Характерно, что кестеньгские йойки больше тяготеют к
прозаической форме, а калевалъекие - к эпической вследствие большей попу¬
лярности здесь эпической поэзии (подробнее см.: Карельские ёйги, 1993; Ка¬
рельский фольклор, 1992 и др.).
Частая аллитерация, многочисленные метафоры и эпитеты, оформленные
свободным стихом-прозой, импровизация - характерные черты карельских йойек.
Несмотря на импровизационность, йойки всегда исполнялись в рамках опре¬
деленной тематики, с использованием сложившегося набора метафорических
замен, иносказаний, эпитетов и строения стиха, схожего с калевальской метри¬
кой. По художественно-стилевым приемам йойки близки к причитаниям.
297

Основное использование йойек - импровизации на животрепещущие темы,
различные события дня. В прошлом йойкание было широко распространенным
развлечением. Они повествовали о тех или иных деревенских событиях, поло¬
жительных и отрицательных чертах характера человека, как правило, холосто¬
го (гордость, неряшливость, пьянство, курение). Особенно часто йойки посвя¬
щались любовным похождениям молодежи, выбору невесты мужчиной-вдов-
цом, В йойках, посвященных свадьбе, выражалось беспокойство о том, как не¬
вестка уживется со свекровью, сойдутся ли они “по душе”, “по нраву” и т.д. Пос¬
ле женитьбы парень не мог быть объектом йойкания, но разведенному или
вдовцу позволялось посвящать песни, в которых он именовался “наполовину
парнем” (puolipoika). Йойкали при проводах парней, уходящих в рекруты, на
учебу, выражали радость встреч, прихода гостей в дом. Особенно часто йойка¬
ли на озере, издали извещая жителей деревни, например, о хорошем улове.
В тихую погоду такие песни на воде, благодаря простору для раздольного реф¬
рена, были слышны за десятки верст. Нередко йойкали на сенокосе или когда
ходили в лес за вениками, ягодами.
ЛИРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ
Обособление народной лирической песни в особый жанр устно-поэтическо¬
го творчества произошло, как установлено, довольно поздно, в эпоху феодализ¬
ма, но при этом во многих лирических песнях сохраняется размер калевальско-
го стиха. Песни-предостережения (varoituslyriikka), песни-жалобы (valituslyriik-
ка\ песни-наставления исследователи относят к ранней лирике, а любовная ли¬
рика, сатирические и юмористические песни считаются более поздними.
В карельской песенной традиции различают три локальных мелодических
стиля: севернокарельский, тесно связанный с мелодиями старинных эпических
рун, баллад и свадебных песен, среднекарельский, близкий к северному, и юж¬
нокарельский, испытавший заметное влияние русских песенных напевов (Ка¬
рельские народные песни, 1962. С. 9-10).
В лирических песнях преобладают любовные и семейно-бытовые темы. В них
чаще всего звучит тема грусти девушки по своему возлюбленному (типа “Если бы
пришел мой милый” - “Jos miun kultani tulis”) {Евсеев, 1968; Карельский фольклор,
1992). Мелодии медленных лирических песен отличают умеренная распевность,
однообразие ритма, монотонность, а быстрых - живость, речитатив. В числе пос¬
ледних задорная песня “Белая девица, красная девица”, без которой сегодня нико¬
гда не обходятся выступления народных хоров или фольклорных групп.
Среди “новых” песен особую группу составляли аналогичные русским “же¬
стоким романсам” песни-баллады о трагической любви, такие, как широко рас¬
пространенные “Хилма и Вилхо” и “Вилхо и Берта” В XIX в. (у южных карел
еще ранее) репертуар карельской деревни пополнился за счет русских народных
песен самого разного содержания, причем их пели по-русски, даже если испол¬
нители не вполне понимали их содержание.
Во второй половине ХЕХ в. в песенном репертуаре южных карел и карел
средней Карелии распространились частушки или “короткие песни” {lyhyi pajo)
лирико-импровизационного стиля. Особенно много частушек посвящалось те¬
мам любви, разлуки, измены. В прошлом их пели только девушки, обычно под
балалайку, гармонь или без музыкального сопровождения.
Танцевальные и игровые песни заняли значительное место в репертуаре ка¬
рельской деревни в первой половине XIX в. Хороводные карельские песни не¬
многочисленны, заимствованы от русских.
298

Весьма разнообразен и детский фольклор карел, особенно колыбельные
песни. Считается, что наиболее ранние колыбельные песни появились в период
средневековья. В некоторых районах северной Карелии детям пели эпические и
лиро-эпические песни, считая их детскими. Судя по вербальной семантике, в
колыбельных песнях использовались сюжеты, связанные с путешествиями ге¬
роя в неведомые земли, встречей его с тотемными животными-предками и др.
СКАЗКИ
В карельском устном народном творчестве немалое место занимали и про¬
заические произведения, в том числе сказки (starina, marna, suarnu).
Происхождение карельской сказки, видимо, связано с развитием эпической
традиции. Существует мнение, что основу некоторых эпических песен составля¬
ли сказки, что в древности некоторые сказки переходили в жанр эпических пе¬
сен, и наоборот {Евсеев, 1968. С. 69-71). В прошлом сказки рассказывали, веро¬
ятно, с магической целью, но со временем они стали развлечением в часы досу¬
га и домашних работ, когда слушатели занимались прядением, вязанием сетей и
др. Сказки имели и воспитательное значение: в них всегда вознаграждались тру¬
долюбие, честность, смелость, верность слову, долгу, забота о слабых, уважение
к старшим и осуждались или осмеивались такие недостатки, как зависть, жад¬
ность, трусость, недоброжелательность и т.д. Не случайно детям рассказывали
сказки с раннего возраста, когда начинают формироваться моральные устои.
В сказочной традиции карел представлены все известные разновидности
жанра: сказки о животных, волшебные, бытовые (сатирические, новеллистиче¬
ские, юмористические).
Наиболее архаичными считаются сюжеты волшебных сказок и сказок о
животных. В них фантастические образы и явления переплетаются с бытовыми
мотивами, создавая причудливую коллизию чудес и реалий. Волшебные сказки
пронизаны при этом крестьянским мировоззрением. Герой этих сказок - идеа¬
лизированный персонаж, но похожий на крестьянского сына, к которому в
трудных ситуациях на помощь приходят чудесные волшебные силы и помощни¬
ки (чудесный конь, меч, рожок, пасхальное яйцо, чудесная мельница или жерно¬
ва, золотая рыбка и т.д.). Он - близкая народу личность свободного и независи¬
мого героя, защищающего угнетенных и обиженных: настоящей невесты, пад¬
черицы, девушки-безручки и т.д. В итоге справедливость всегда торжествует
над силами коварства, зла, лжи, и все завершается благополучно.
Положительный герой карельских сказок в целом схож с аналогичными
персонажами сказок других народов, но злые силы в них выступают в сугубо ме¬
стной форме: это, например, - старуха Сюёятар (SyojStar). При ее определенном
сходстве с Бабой-Ягой русских народных сказок Сюёятар отличается особым
национально-специфическим колоритом. Она предстает то змеем-драконом,
связанным с водной стихией, то женой нечистого. Существует мнение, что в об¬
разе Сюёятар можно видеть олицетворение побежденных сил материнского ро¬
да. Сама же борьба и соперничество Сюёятар-мачехи и ее дочери с падчери¬
цей - это непримиримое столкновение друг с другом двух противоборствующих
родов. Характерно, что Сюёятар противостоит не кроткая, как в русских сказ¬
ках, а борющаяся падчерица, которой на помощь приходят силы материнского
рода. В карельских сказках, в отличие от русских, падчерица сама готова посто¬
ять за себя и даже отомстить обидчику.
Чисто карельский антураж окружает лесную старуху (акка), живущую в лес¬
ной или рыбачьей избушке на курьих ножках (букв, 'на петушиных шпорах’),
299

где вокруг лес и тогш, непроточные озера* Характерен для карельской традиции
и образ вдовьг-советчицы (leskiakka), к которой обращаются за помощью: она
наделена сверхъестественными способностями и располагает волшебными обе¬
регами.
Многочисленны и разнообразны сказки о животных. По различным подсче¬
там, их насчитывается до 40, и даже 60 типов*
Наиболее распространенными были сказки о лисе и медведе, причем они
отличаются точностью описаний повадок этих зверей. В них присутствуют и
фантастические мотивы превращения человека в животных, и наоборот. Воз¬
можно, в этом отразились древние представления о животных-тотемах. В ряде
сказок встречаются гиперболизированные образы огромных чудо-зверей и чу¬
до-рыб. Среди сказок о животном мире нередки повествующие в юмористиче¬
ской форме о характере и особенностях рыб, птиц и животных*
Среди бытовых сказок многочисленны сатирические. Герой их обычно -
ловкий крестьянин-шут, который наказывает ленивых, жадных и глупых* Ино¬
гда в пародийно-комической ситуации оказываются священнослужители, одура¬
чиваемые шутниками. Объектом насмешек подчас были чиновники, купцы, не¬
редко и царь*
Антибарские сюжеты встречаются у тверских или валдайских карел, в са¬
мой Карелии они почти неизвестны, так как крестьянство Карелии практически
не знало крепостного права. Зато здесь существуют сказки о наемном батраке,
в которых рисуется образ смелого, удачливого и находчивого работника.
В сказках остро выступают мотивы социального протеста, вызываемого нера¬
венством положения богатых и бедных.
Особую группу сказок представляют анекдотические повествования о кин-
дасовских мужиках-глупцах, аналогичные габровским анекдотам* В них отрази¬
лось умение народа посмеяться над собственными недостатками - ленью, уп¬
рямством, невежеством.
Следует отметить, что в сказках тверских карел и южной Карелии ощуща¬
ется заметное влияние русской традиции* Оно проникало в карельскую среду,
как благодаря непосредственным контактам с русскими, так и распространению
лубочных картинок с соответствующими сюжетами, различных печатных сбор¬
ников сказок и книжек для детей* Их приносили в деревню коробейники, имев¬
шие такую литературу в числе своих товаров. Наибольшую популярность при¬
обрели сказки А.С. Пушкина о золотой рыбке и о царе Салтане.
ПОСЛОВИЦЫ, ПОГОВОРКИ, ЗАГАДКИ
Трудовой и житейский опыт народа, накопленный многими поколениями,
его мировоззрение, оценка тех или иных явлений, событий, ситуаций оформля¬
лись и кристаллизовались в краткие и меткие выражения: пословицы (тпап-
lasku) и поговорки (sananparsi). Многие из них сохранили древний стиль кале-
вальской метрики (Евсеев, 1968. С. 57-68; Карельский фольклор, 1992* С. 156).
В пословицах и поговорках карел можно найти и отголоски их древних ве¬
рований, обожествление сил природы, отзвуки старинных запретов, традицион¬
ные истины-назидания народной педагогики. К числу древних относятся, напри¬
мер, такие пословицы, как "Sit& kuusta kulommini jonka juurella elat” (“Той ели по¬
клоняйся, у корней которой живешь”) или “Tiettay tuuli taivahan mielen” (“Знает
ветер намерения неба”). В них можно встретить упоминания таких древних ору¬
дий охоты, как лук и стрела, в поговорках о запретах встречаются ссылки на ав¬
торитет Вяйнямейнена.
300

Существенную часть их содержания представляет морализующая нота: одо¬
бряются положительные качества человека - правдивость, трудолюбие, чест¬
ность, доброта, смелость и т.д., осуждаются его недостатки - жадность, алч¬
ность, трусость, глупость, хвастовство, леность и т.д. Например: “Laisku parembi
viruv n'aigaz, mi ku olda unele velgaz” (“Лентяй лучше лежит голодный, чем будет
в долгу перед сном”), “Paha omatundo ie ni рейотаНа puhituC” (“Нечистую совесть
и мытьем не отмоешь”), “Eia makSa pahue pahafla, pahasta on paha i palkka” (“He
плати злом за зло, за зло плохая и расплата”)» Пословицы и поговорки поддер¬
живают традиции гостеприимства, доброту “Vierahan sydmalia talo ie kdyhy”
(“Гость пообедает, дом не обеднеет”), “Nagrajan Suuh on parembi kaCCuo, kuin
it’kijan” (“Лучше смотреть в уста смеющегося, чем плачущего”), “Hyvii Sana kalle-
hembi kuldua” (“Доброе слово дороже золота”). Отражаются в них глубокие чув¬
ства привязанности к родному краю: “Oma mua manCikka, vieras mua mussikka”
(“Родина - земляника, чужбина - черника”).
Большинство поговорок и пословиц родилось в давние времена, но многие
из них употребляются и в наши дни. Причина тому - высокие нравственные нор¬
мы, не теряющие своей ценности, и меткость характеристик, часто ирониче¬
ских, людских недостатков.
Истоки возникновения загадки (arvoitus) исследователи усматривают в древ¬
них мифологических представлениях народа. Предполагается, что роль загадок,
как и многих других фольклорных жанров, эволюционировала: в ранний пери¬
од они имели магические функции, но в ходе времени приобрели развлекатель¬
ный характер (KuusU 1967; Virtanen L., 1960; Лавонен, 1977).
В прошлом у карел, как и у многих других народов, определенная группа за¬
гадок была связана с обрядами жизненного цикла, в частности - со свадебным
ритуалом. Для карельской свадьбы была характерна иносказательность тради¬
ционных формулировок с мотивами загадывания, применяемых по ходу ритуа¬
ла уже начиная со сватовства, включая “испытание” жениха загадками.
На севере Карелии, где более устойчиво сохранялся эпос, загадки обнару¬
живают определенную близость к эпической традиции, многие из них сохраня¬
ют калевальскую метрику и но форме находятся на стыке между прозой и кале-
вальской поэзией. У южных групп карел загадки в основном прозаические, в
них заметнее влияние русской фольклорной традиции. В северных районах рас¬
селения карел чаще отмечается бытование финских загадок (Лавонен, 1977).
В недалеком прошлом загадывание загадок имело характер традиционного
развлечения. Временем их наиболее активного использования была зима, осо¬
бенно время зимних святок, причем преимущественно утреннее время, а вечер
был временем рассказывания сказок. Нарушение этого регламента, по предста¬
влениям карел, было чревато появлением в доме сверхъестественного сущест¬
ва - “хозяйки загадок”, избавиться от которой было трудно из-за знания ею
практически всех загадок.
В загадках, чтобы затруднить отгадку, создать некую атмосферу таинствен¬
ности и волшебства, доминирует метафора. Люлька предстает перед нами как
олень, прыгающий по полю, но не достающий ногами до земли (“Pedru pellol
hyppiy, d’allal muah ei koskei”), а муравейник - как котел, кипящий без дров, ку¬
харок и поваров. Широко используются в загадках сравнения (например, соро¬
ка чернее сажи, белее снега, выше дома, ниже саней; жук блестит, как пугови¬
ца, и поет, как поп) и эпитеты, указывающие на размеры, форму, материал и
т.д. Так, тепло - шириной с шубу, но легкое, как лист. В карельских загадках ча¬
сто используются такие числительные, как “сто” и “тысяча”: “Sata san£fte, tuhat
tuCdie yhella vydlJa vydletly” - “Сто щетинок, тысяча иголок одним поясом подпо¬
301

ясаны” (Сноп). Музыкальность и звучность загадкам придает аллитерация, осо¬
бенно звукоповторы в начале слова. Таковы, например, загадки о ребенке, со¬
сущем грудь матери (“Lihani lihaista lipettay lihavalla lippahalla”), или корове, ко¬
торую доят (“Nella neittfi niemen nen&ssa yhteh kappih kayvvah”). Для придания за¬
гадкам ритмичности и рифмы в них встречаются непереводимые на русский
язык слова.
Ныне мастерицы этого некогда популярного жанра народного творчества
встречаются все реже и реже.
ПРЕДАНИЯ, ЛЕГЕНДЫ, БЫЛИНКИ
Особую группу в прозаическом фольклоре карел составляют предания, ле¬
генды, былички. Они при всей кажущейся сверхъестественности излагаемых в
них событий возникли на основе исторических реалий (см.: Евсеев, 1968; Кри-
нинная, 1978).
К циклам карельских преданий-старин (tarinat) исследователи относят пре¬
дания о заселении и освоении края, генеалогические предания, предания о кла¬
дах, о богатырях, о борьбе с внешними врагами, о “панах” и во многом тожде¬
ственные им предания о чуди, об исторических лицах. Как правило, - это не¬
большие устные прозаические произведения с установкой на действительность,
хотя нередко время и действующие лица оказываются в них смещенными. Час¬
то присутствуют в преданиях и волшебно-фантастические элементы, как, на¬
пример, в повествованиях о соседях карел - саамах или в рассказах о кладах.
Последние, по мнению некоторых исследователей, порождены древними пред¬
ставлениями о магической силе драгоценностей; карелы зарывали их вместе
с покойником в землю, так как они были необходимы ему в потусторонней
жизни (,Haavio, 1935). Клады в руки не даются, завладеть ими можно лишь при
помощи практически невыполнимых специальных мер и действий; например,
если попасть ножом с большого расстояния в огонь или по одно-трехсуточному
льду проехать верхом на одно-трехсуточном жеребенке.
Особую группу составляют предания о народной колонизации северных зе¬
мель, появлении там первых поселенцев и возникновении новых поселений.
О появлении переселенцев узнавали по плывущим по реке щепкам, венику и
т.п. В цредании об основании Олонца рассказывается, как крестьянин Петр Де¬
ментьев и Воронов, один из святогорских жителей, вместе с несколькими това¬
рищами облюбовал в качестве нового места жительства пустынный мыс при
слиянии рек Олонки и Мегреги. Основание карельских деревень Самбатукса,
Сармяги, Кондуши (Олонецкий район) предания связывают с именами трех
братьев, каждый из которых построил церковь соответственно в честь Георгия
Победоносца, Николая Чудотворца и архистратига Михаила. С именем старика-
карела связывается основание беломорской деревни Юково. С преданиями о ро¬
доначальниках и первопоселенцах связаны рассказы о силачах, раскалывающих
вдоль огромные деревья, корчующих пни на подсеке. Таким силачом предстает
Хуотари (Федор) из хутора Ойнесниеми на севере Карелии.
Многочисленны предания о войнах, разорявших край, о борьбе со шведскими
и польско-литовским врагами. В них обычно рисуется обобщенный образ защит¬
ника родной земли. Так, крестьянин Ворна из севернокарельской деревни, не раз
отражавший набеги шведов, был способен стрелой из лука расколоть семидюй¬
мовую доску и легко преодолеть любой речной норог. У богатыря Рокаччу, по¬
хороненного в д. Тикша, - легендарного борца против шведских захватчиков в
XVI-XVII вв., - земля из-под надмогильного сруба постоянно поднимается, так
302

как он всегда делал людям добро (Virtaranta, 1958* S. 105). Его могила, на которой
растет сосна, стала объектом культового поклонения. Герои преданий владеют
магическими приемами и с легкостью выполняют самые трудные задачи по защи¬
те родных мест. Они могут использовать такие силы природы, как вода, огонь, зе¬
мля, а также волшебством ослепить врагов или превратить их в камни.
Предания об исторических лицах, наиболее поздние по их возникновению, -
это старины об Иване Грозном, Петре I и др.
Карельская традиция знает две разновидности легенд (.legendat): одни - это
поэтические тексты калевальской метрики, другие - прозаические (Legendat,
1981; Карельский фольклор, 1992).
Широкое распространение получили легенды о создании церквей и мона¬
стырей. Так, по легенде, начало Коневецкому монастырю положили не знав¬
шие Бога язычники, приносившие ежегодно своим богам в жертву коней.
Легенды повествуют о том, что при правильном выборе места для возведе¬
ния культовых сооружений “большие камни с большого расстояния сами кати¬
лись к месту строительства”, а при неверно выбранном месте все уходило в зе¬
млю (.Haavio, 1935. S. 294). О возникновении свободного от работы (воскресно¬
го) дня рассказывается в легенде о том, как Спас, когда у него развязался бере¬
стяной лапоть, целый день просидел на кочке, ничего не делая. Некоторые ис¬
следователи считают легенды близкими апокрифам - памятникам раннехристи¬
анской и средневековой религиозной “неканонизированиой” литературы (Лите¬
ратурный энциклопедический словарь, 1987. С. 31). Популярные у южных ка¬
рел духовные стихи (типа “Олексей Божий”), исполняемые в стихотворной и
прозаической формах, восприняты карелами от русских.
Карельская устная традиция изобилует былинками - рассказами о взаимо¬
отношениях людей со сверхъестественными существами и о встречах с ними.
Корни быличек уходят в языческие представления карел. Они “теснейшим об¬
разом связаны с так называемой низшей мифологией - народными верования¬
ми”, и “возникли на их основе” (Померанцева, 1975. С. 5). В былинках повеству¬
ется о хозяевах природы, в них предостерегают людей от встреч с ними, поуча¬
ют, как вести себя при этом, и т.д. Большинству быличек, несмотря на их мифо¬
логический характер, придаются черты подлинности, так как повествование ве¬
дет или сам будто бы переживший встречу с “хозяевами”, или его родственник,
или односельчанин. В отличие от других жанров устнопоэтического творчест¬
ва, быличка рассказывает о событиях, как правило, недавнего прошлого (Ка¬
рельский фольклор, 1992; Иванова, 1995),
Самыми распространенными и древними считаются былички о хозяевах двух
стихий - воды (veinizanddt veinhaltie) и леса (mecaniianda, mecdnhaltie). Если “хо¬
зяйка воды” - женщина с черными, как смоль, волосами, которые она расчесыва¬
ет, сидя на камне, то “хозяин леса” - обычно мужчина, который издает гортан¬
ные непонятные звуки. Есть быличка и о “хозяйке земли”, также имеющей чело¬
веческий облик. Судя по современным исследованиям, она воплощает некоторые
черты, присущие таким духам-хранителям, как хозяйки дома, хлева, леса. “Хозя¬
ин земли” (maaizanda) или “хозяин дома” {koiniidndd, koinhaltie) мог явиться людям
во сне. Взаимопонимания с “хозяином хлева” (lidvdnhaltie), “хозяином бани”
(kylynhaltie}, “хозяином дома”, “хозяйкой подполья” (karzlnan emdndd) достигали,
задабривая их разными подношениями и подарками. Духи земли и дома при поч¬
тительном к ним отношении покровительствовали людям, сообщали им новости,
давали советы в трудных делах, но и наказывали за ошибки, прегрешения.
Согласно содержанию быличек, “хозяин дома” мог быть злым (если семья
жила недружно) или добрым, хранителем очага и строгим судьей. Его появле¬
303

ние часто служило предвестием какого-либо экстраординарного события (смер¬
ти, пожара и др.). Так, рассказывается, что в д. Костомукша, в одной семье час¬
то случались ссоры и явившаяся во сне “хозяйка подполья” научила жену, как
жить в ладу с мужем. Дух леса мог оказать, например, помощь охотнику, отпла¬
тив тем самым за доброе отношение к нему. Женщине из д. Ондозеро (Муезер-
ский район) о приезде в деревню давно отсутствующего односельчанина пове¬
дала человеческим голосом лесная птица.
Жестоким считался “хозяин бани”, насылающий болезни. При посещении
бани с баенником обязательно здоровались, прося разрешения помыться (Сур-
хаскоу 1979; 1992; Степанова, 1988).
Согласно поверьям, “хозяин хлева” обычно являлся людям в виде зооморф¬
ного существа (кошки, мыши, змеи и т.п.). Его следовало одаривать мелкими се¬
ребряными монетами, а в качестве оберега использовали железо (нож, топор)
или ртуть, в настоящее время считают, что следует дарить зеркало (для любо¬
вания собой) или кусок газеты (для чтения). При болезнях скота у “хозяев хле¬
ва” просили “простить безвинных животных”, сливая при этом ежедневно часть
удоя на пол хлева.
Быличка - до наших дней малоисследованный жанр карельской мифологи¬
ческой прозы.
ТРАДИЦИИ КАРЕЛЬСКОЙ ХОРЕОГРАФИИ
В прошлом в Карел™, по мнению исследователей, было распространено
несколько сотен игр-танцев (Мальма, 1978).
К числу самых известных и любимых старинных танцев карел относятся
контрдансы - контра (kontra) и кадриль (kandreli). Распространены они были
преимущественно в южной и средней Карелии.
Возникший в среде английского крестьянства контраданс, т.е “сельский та¬
нец”, попал в салоны английской знати, а затем начал свое путешествие по всей
Европе. В России контрдансы, состоящие из больших и малых кругов, шенов и
крестов, впервые начали исполняться во времена Петра I на ассамблеях и вечерах.
С течением времени танец распространился и в сельской среде, в том числе и в Ка¬
релии. Наиболее часто его исполняли на молодежных вечеринках и “беседах”.
В “классических” контрдансах в принципе отсутствует импровизационная
часть - обязательный элемент карельской народной хореографии, и у карел фи¬
гуры контрданса исполнялись по-разному, с огромной вариативностью. Так, ка-
релы-ливвики д. Колатсельга танец рииватту (riivattu> букв, ‘бешеный’), напо¬
минающий контру, дополнили стремительной импровизационной частью. По
меткому замечанию Мальми, “карел заиграл в контру, рииватту... Именно заи¬
грал. ...игры напоминали танцы, а танцы исполнялись, как игры” (Мальми, 1978.
С. 6). В исполнении контрданса у карел могло принимать участие любое число
пар (обычно 4-6).
По традиции девушка или парень не могли отказать друг другу порою прой¬
тись по беседной избе, взявшись за руки, откликнуться на шутку (как говорят
карелы - “на выходку”), покружиться, потанцевать или прогуляться за деревен¬
скую околицу. Поэтому игры-танцы всегда приобретали массовый характер,
проходили весело и шумно.
Известно, что кадриль впервые появилась в России на рубеже XV11I-X1X вв.
В Карелии она широко распространилась в конце XIX в., завоевав огромную по¬
пулярность. Кадриль, заимствованная от русских, часто исполнялась под акком¬
панемент русских песен и частушек, но стала при этом народным танцем карел.
304

Благодаря богатой игровой традиции карел, возникло более 20 ее вариантов.
В отличие от классической салонной кадрили, где каждая часть танца была как
бы самостоятельной, у карел она воспринималась и исполнялась, как единый та¬
нец с нарастающей к его концу динамикой движения. Сопровождающий ее пе¬
сенный репертуар, был очень разнообразен. Важное значение придавалось пре¬
жде всего ритму песни или частушки, под которые шел танец, В дни праздников
кадриль “играли” многократно, практически - в течение всего дня. Девушки за
день несколько раз переодевались, как бы начиная новый в этом исполнении та¬
нец и щеголяя своими нарядами. Девушки и парни хвастались друг перед другом
количеством исполненных за день танцев. Многие еще и сегодня умеют танце¬
вать (играть) кадриль.
Появление в середине XIX в. в Петербурге лансье и его распространение в
среде карел в более позднее время дало толчок возникновению круговой кадри¬
ли под Олонцом и “шестерки” в Шелтозере.
В фигурах таких танцев, как шулилуйкка (shuliluikka), хумахус (hwnahus), со¬
хранились остатки более древнего, не дошедшего до нас карельского танца.
Групповой танец крууга (с.-к. - kruuga, ливв. - kruugu) своеобразно исполнялся
в каждой деревне при массовом участии всей, обязательно нарядно одетой мо¬
лодежи, посещавшей беседы.
В праздничные дни кестеньгские карелы устраивали массовые шествия по
селу нарядно одетой молодежи с гармонью, песнями, заканчивающиеся вечер¬
ними танцами.
Соседство с Финляндией, связи с русскими Поморья и сопредельными с Каре¬
лией районами, безусловно, оказывали влияние на развитие хореографии карел.
В особую группу танцев-игр исследователи выделяют kisat (букв, "игры’),
исполняемые под аккомпанемент финских или русских песен.
Если для русского танца характерны стремительность движений, вязь танца
с замысловатыми коленцами (причем юноша ведет девушку в танце), то для ка¬
рельского - графическая очерченность танца, подчеркиваются равноправность
партнеров, их внутренняя собранность и скромность.
Многообразие танцев, разнообразие их вариантов у различных групп карел
не могут не поражать современника. Старинный торжественный и вместе с тем
игровой танец крууга, головокружительный хумахус, танец-игра кантакиса
(kantakisa; букв, ‘игра на пятках’), танец-игра с поклонами кумарускиса
(kumaruskisa), ристукоидра (ristukondrd), пиирилейки (piirilleikki), передача плат¬
ка от пары к паре в пайккакиса {palkkakisa - игра с платком), ристипяре (risti-
рйге - “перекрещенная лучина”), шинка (,sinka), ристипуйкко (ristipuikko - “пе¬
рекрещенные щепочки”), кясикиса (kasikisa - игра за руки, игра руками) - это
лишь чистичный перечень народных танцев, игравших важную роль в досуге
карел в разные времена. При этом время постоянно рождало новые танцы, со¬
единяло несколько танцев в один.
Известный во всем мире вальс стал известен карелам лишь в начале XX сто¬
летия, Столь позднее появление этого танца в карельской среде исследователи
объясняют его непривычностью. В карельских играх и танцах девушка и парень
стояли рядом друг с другом (а не напротив друг друга), танец исполнялся по кон¬
кретному рисунку (в вальсе нет определенных фигур); в вальсе был более ус¬
ложненный шаг. Распространение вальса связано в основном с деятельностью
клубных учреждений. Сужение сферы бытования традиционных праздников,
молодежных “бесед” и игр привело к утрате значительной части богатейшего
хореографического наследия, окрашенного неповторимым национальным ко¬
лоритом.

ГЛАВА 10
НАРОДНОЕ ДЕКОРАТИВНО-ПРИКЛАДНОЕ
ИСКУССТВО
По ряду специфических черт (декоративных материалов, орнаментов и бо¬
лее мелких деталей) в декоративно-прикладном искусстве Карелии вы¬
деляются две крупные этнотерриториальные традиции: северно- и юж¬
нокарельская. Наряду с этим существовала также переходная среднекарельская
зона, сочетавшая особенности северно- и южнокарельского творчества с преи¬
мущественным преобладанием последнего. Такая же контаминация была хара¬
ктерна и для верхневолжских карел, но там значительно ощутимее сказывалось
русское влияние и в какой-то мере воздействие народов Поволжья (Маслова,
1951).
В XIX - начале XX в. в художественно-декоративном творчестве карел наи¬
более значимыми и повсеместно распространенными были вышивка и ткачест¬
во, а также резьба по дереву. Другие виды искусства - шитье жемчугом, золот-
ными нитями, полихромное вязание, кузнечно-ювелирное дело, кистевые рос¬
писи до дереву, соломоплетение - получили локальное развитие. Гончарство в
Карелии не было распространено.
ВЫШИВКА
Вышивка нитью (niegloila, kirjutettu, vishivoja) была едва ли не основным ви¬
дом прикладного творчества карельских женщин. Ею украшали одежду (рубахи
и головные уборы) и предметы обихода (полотенца, подзоры к кроватям). В ор¬
наментации последних преобладали изобразительные мотивы, а на предметах
одежды - геометрические узоры.
Украшение костюма геометрическим орнаментом - очень древняя тради¬
ция. Уже в могильниках XII-XIV вв. из северо-западного Приладожья найдены
детали одежды с геометрическими орнаментами из медно-бронзовых спиралек:
это - крупные зигзаги с решеткой мелких крестов внутри них, мотивы сложной
свастики в ромбах. Такого рода узоры оставались одним из компонентов геоме¬
трических вышивок на карельской одежде и в XIX в.
В XIX в. геометрическим орнаментом украшали одежду все группы карел -
ливвики, людики, собственно-карслы. Однако в использовании декоративных
материалов, технических приемов, цветовой гаммы, мотивов, стилистики суще¬
ствовали локальные отличия. Особенно четко это ощутимо при сравнении гео¬
метрических вышивок северных и южных карелок. В северо-западных районах
Карелии в XIX в. еще бытовали домотканые полотняные рубахи и головные
уборы - сороки. Вышивки на севернокарельских рубахах располагались на пле¬
чевой части, по вороту и подолу. Наиболее выразительными они были на оп¬
лечьях, вследствие чего рубахи получили название muiskat гаёбтйг, т.е. “рубахи
с намышниками”. Геометрические вышивки на оплечьях обрамлялись вставка¬
ми из кумача, кумачом нередко обшивали и ворот рубахи. Иногда кумач вшива¬
ли длинными, двух-трехрядными полосами по длине рукава, включая и его
устье. Это было в прошлом характерно и для одежды верхневолжских карелок,
а также народов Поволжья.
306

Геометрические узоры на севернокарельских рубахах включали общерас¬
пространенные мотивы ромбов, крестов, зигзагов, волнообразных и свастиче-
ских фигур, а также некоторые другие. Вышивали их преимущественно шелко¬
выми нитями (skulkuniitti) с небольшим добавлением шерстяных и льняных. Ри¬
сунки на оплечьях отличались полихромностью - сочетанием красного, жел¬
того, синего цветов. Контуры мотивов нередко обводились другими - черными
или коричневыми нитями. При вышивании севернокарельские мастерицы при¬
меняли различные виды счетной техники: косой стежок (puoliristi), набор
(poimendaluadu), гладь, реже - двусторонний шов и строчку по сетке. Геометри¬
ческие вышивки северных карел отличались от других карельских и в стили¬
стическом отношении - характерны были мелкоузорные, почти ковровые орна¬
менты. Аналогичным геометрическим шитьем северные карел кг украшали и
холщовые сороки.
Вышивки северных карел близки к полихромным вышивкам рубах с поли-
ками и головных уборов верхневолжских карел, отчасти ижорцев, а также от¬
дельных групп севернорусского населения Пудожья, Каргополья. При этом
верхневолжскяе карелки в своих многоцветных вышивках широко использова¬
ли наряду с шелковыми шерстяные нити. Геометрический орнамент занимал у
них основное место, но они любили вводить в него изобразительные мотивы -
оленей, коньков, водоплавающих птиц и др. (.Маслова, 1951).
У южных и средних карел (Сегозерье и сопредельные территории) вышивка
украшала только подол рубах и узоры выполнялись исключительно красными
нитями. Другими были и технические приемы: вышивали преимущественно кре¬
стом по счету нитей холста {yksiduraine ombelus) или двусторонним швом
(kaksidyroine ombelus). Состав геометрического орнамента на рубахах разнообра¬
зен: это вариации ромбов, треугольников, квадратов, зигзагов, крестов, меанд¬
ров, четырехлепестковых розеток и восьмиконечных звезд. Фигуры имели обыч¬
но крупные размеры, нередко со значительными просветами между фигурами.
Различия существуют и внутри южнокарельского ареала. В частности, у
ливвиков и людиков рисунки на рубахах вышивали обычно крестом, а собствен-
но-карслы средней Карелии предпочитали двустороннее шитье. Различия суще¬
ствовали и в мотивах орнамента. Так, для одежды ливвиков и людиков более ха¬
рактерны вариации меандров, а для карел Сегозерья - четырехлепестковые ро¬
зетки, восьмиконечные звезды и ромбы, особенно с крючками на углах.
Геометрические вышивки в южной и средней Карелии имели при этом зна-
чительное сходство с вышивками северных, и особенно средних вепсов.
Геометрическими узорами женщины иногда украшали и полотенца
ikasipaikka, vuorpaikka). Вышивки на них имели ряд особенностей, их часто вы¬
шивали крупным мотивом и круг узоров был небольшой: варианты ромбов с
крючками или треугольниками на углах, квадраты, концентрические круги с ле¬
пестками на внешних краях.
Подобные одиночные мотивы встречались в прошлом на текстильных изде¬
лиях у других народов Северо-Запада (вепсов, ижорцев, русских), а некоторые
из них - и в традиционном искусстве саамов. Вероятно, на карельских полотен¬
цах эти орнаменты сохранили формальные признаки древних дохристианских
символов.
В карельской вышивке распространены также фигуро-изобразительные
орнаменты, хотя по сравнению с геометрическими вышивками эта традиция ог¬
раничена. Такие вышивки более всего распространены в южнокарелъском аре¬
але, в средней Карелии они по численности как бы соперничали с геометриче¬
ским шитьем, а по мере удаления на север постепенно исчезали.
307

Рис. 74. Полотенца
и - д. Реболы Повснецкого уезда (фонды ФНМ): 6 - д. Покровсхос Сегозерье (Косменко А* 1974);
б - д. Гукхойла Сямозерской волости Петрозаводского уезда
Изобразительными мотивами украшались в основном такие изделия,
как полотенца и подзоры к простыням и кроватям (tera, kruavattin randu,
hurstisen randa), но встречались они и в декоре свадебных рубах. Их выши¬
вали только одноцветными - красными и белыми бумажными или льняны¬
ми нитями по отбеленному холсту, реже - на кумаче. Характерными вида¬
ми техники были двусторонний шов, набор, строчка по сетке (vdzimytty,
nytkitty palttina), тамбур (tamburalla, koukulla ommeltu). Наиболее часто при¬
менялись двусторонний шов и белая строчка по сетке, относящиеся к ста¬
ринным приемам вышивки. В Карелии у названных изделий, особенно поло¬
тенец, характерно было и отсутствие дополнительных декоративных дета¬
лей, за исключением белых кружев. Верхневолжские карелы, напротив, под
влиянием русских соседей вышитые полотенца украшали полосками кума¬
ча, цветного шелка, тканых узоров, благодаря этому их концы имели порой
длину до 1,5 м.
308

6
Рис. 75. Рубахи (вышивка по подолу)
а - Суоярви, середина XIX в. (фонды ФНМ); " - Йоэнсуу (по Т, Вахтер)
Композиции узоров были каноничны: на полотенцах они состояли из широ¬
кой центральной полосы и одного (снизу) или двух (снизу и сверху) бордюров,
окаймляющих главный рисунок.
Для карельских изобразительных мотивов, как и в вышивках соседних на¬
родов (вепсов, русских и др.), характерны фитоморфные, орнитоморфные, зоо¬
морфные и антропоморфные фигуры. Эти изображения при бесконечном мно¬
жестве их вариантов не имели ничего общего с реалиями крестьянского быта,
не было в них и характерных для заонежской русской вышивки жанровых сцен
(.Кнатц, 1927. С 62-76).
Большинство изобразительных мотивов карельской вышивки, судя по их
трактовке, донесло до XX в. древние языческие образы, значение которых дав¬
но забыто самим населением. Но в вышивках есть и мотивы, восходящие к позд¬
нему средневековью, а также появившиеся лишь в XIX в.
Наиболее яркими и распространенными в карельской изобразительной вы¬
шивке были древесно-растительные орнаменты. Мотивы дерева (растения) вы¬
шивались иногда рядом с женской фигурой или птицей, но чаще они трактова¬
лись в виде самостоятельных композиций. В этом состояла одна из существенных
особенностей, отличавших вышивки карел от аналогичных вышивок соседнего
русского населения (за исключением Заонежья) и сближающих их с вышивками
вепсов. Можно выделить две большие подгруппы изображений: первая - это мо¬
тивы деревьев (растения) в чисто геометризованном виде, вторая - деревья, наде¬
ленные человеческими чертами. Многочисленны также фитоантропоморфные
изображения. Один их тип (в различных вариантах) характеризуется тем, что вер-
309

Рис. 76. Мотивы деревьев и человека в вышивках. Полотенца
а - Сямозерская волость Петрозаводского уезда; б - Суоярви, середина XIX в. (фонды ФНМ):
а - Южная Карелия
шина дерева изображается в виде очень стилизованной антропоморфной фигуры,
другой имеет основание в виде большого треугольника, такого же, как при изо¬
бражении нижней части женской фигуры в антропоморфных мотивах.
В восточнокарельских местностях широкое распространение имели также
растительные узоры пышных форм, вышитые в технике набора и тамбура. Эти
мотивы, как и техника тамбура, - поздние, появившиеся у карел не ранее XIX в.
Второй по численности группой в изобразительных орнаментах были обра¬
зы птиц. Они все сильно стилизованы, и связать их с конкретными видами птиц
трудно. Фигуры птиц представлены в профиль и фас, они встречаются одно- и
двухголовые. На спине двуглавой птицы с одним профильным туловищем вы¬
шиты обычно фигура всадницы или деревце, а туловище птицы пронизано вет¬
ками растений.
В вышивках верхневолжских карел образы птиц более разнообразны и ре¬
алистичны. Это - изображения домашних или лесных птиц и пав, большое ме¬
сто занимают водоплавающие птицы. Но они характерны не для полотенец, а
для вышивок головных уборов-сорок (Масловау 1951).
Следующими по численности в вышивках были образы животных: коня со
всадником или всадницей, оленя, барса. Два последних мотива встречались в Ка-
310

“ - Олонец (НМф 54зГ^. ^ Моп®'
10; 6 ' Л «ареЦГая * Карели*их выШИв	ца ,
куплено в Заон,
елсье

релии в единичных случаях, но в верхневолжских вышивках олень был одним из
характерных образов.
В целом наиболее многочисленны образы коня со всадником: это либо од¬
но изображение во всю ширину полотенца, либо два коня по бокам женской фи¬
гуры (или дерева). Кони, как и птицы, могли быть одно- и двухголовыми. Эти
вышивки характерны для южнокарельского ареала и не отличаются от сюже¬
тов со всадником на коне у вепсов, ижорцев, русских. Мотивы коня и всадника
генетически связаны, вероятнее всего, с искусством раннесредневековой зоо¬
морфной пластики из металла, принадлежавшей финно-угорскому и смешанно¬
му славяно-финскому населению Северо-Запада (Рыбаков, 1948. С. 90-106).
Антропоморфные орнаменты включались в сюжеты с конем, деревом, пти¬
цей, Эти изображения имели обычно сголбовидное туловище и треугольной
или трапециевидной формы одеяние, чем подчеркивалась принадлежность их к
женским образам. Голова изображалась в форме ромба. В воздетых или полу¬
опущенных руках они держали птиц или ветки растений. Кисти рук иногда ги¬
пертрофированны. Внешняя трактовка антропоморфных изображений близка
к этим образам в вышивках верхневолжских карел, а также других народов Се¬
веро-Запада (вепсов, ижорцев, русских).
В Карелии были развиты и такие виды художественного шитья, как шитье
жемчугом (iztuttetih zemcugat; букв, “нанизывание жемчуга”) и золотными ни¬
тями (kuldazett niijef). Этим искусством владели немногие мастерицы.
Шитье жемчугом, применявшееся для украшения праздничных головных
уборов - жемчугов (zemcugat) имело в Карелии давние традиции, восходящие,
очевидно, к раннему средневековью (ср.: Vilkuna К1976)*. Есть также письмен¬
ные сведения о том, что в начале XV11I в. олонецкие “очели“ (девичьи венцы)
"своего зделья” распродавались крупными партиями на ярмарках Новгорода.
Однако в связи с бессистемной добычей жемчужных раковин в местных реках
их запасы были практически исчерпаны и этот вид художественного ремесла в
конце XIX в. стал приходить в упадок. В начале XX в. занимались жемчужным
шитьем лишь мастерицы в г. Олонце и прилегающих к нему деревнях. О харак¬
тере узоров на жемчугах можно судить лишь по их единичным музейным экзем¬
плярам. Рисунки состояли из розеток, стилизованных растений и очень обоб¬
щенных изображений водоплавающих птиц, напоминавших лебедей.
Золотошвейное шитье также было связано с орнаментацией праздничных
женских уборов, им украшались шелковые повойники и бархатные кокошники.
О конкретных центрах изготовления шитых золотой нитью уборов сведений ма¬
ло. Известно, что в северных районах этим занимались работавшие по заказу ма¬
стерицы из деревень Юшкозеро и Шуезеро. Узоры на кокошниках и повойниках
состояли из пышных растительных мотивов: деревьев, цветущих кустов иногда с
птицами на ветвях, волнистых побегов растений, цветов. Они выполнялись в
плавных, округлых линиях. Золотошвейные головные уборы карелок как орна¬
ментацией, так и внешней формой повторяли русские кокошники и повойники,
что свидетельствует о заимствовании этой традиции от северных русских.
Золотное шитье на головных уборах было распространено и у верхневолж¬
ских карел, где оно развилось под влиянием старинного русского центра золо¬
тошвейного дела в Торжке (Маслова, 1951).
* Для вышивки головных уборов использовался как сам речной жемчуг, так и раковины жем¬
чужниц, которые раскалывали на мелкие кусочки и обрабатывали, - так называемый "руб¬
леный жемчуг". Эта техника была известна и северным русским, и финнам (Vilkuna К..
1980),
312

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТКАНЬЕ
Домашнее ткачество сохраняло у карел большое значение и в XIX, и в XX в,
Карелам были известны как простые, так и сложные приемы ткачества. О пер¬
вых карелки обычно говорили “kuduo Kangasta” - "ткать полотно”, о вторых -
“poimie”, что аналогично русскому понятию браной техники (Лебедева, 1956.
С. 527 и след.).
Приемы узорного ткачества отличались сложностью. Это и браное одно¬
уточное тканье как на малом количестве дощечек, так и на большом - послед¬
ним способом изготовляли ткани с узором из красного кумача. Известна была
также закладная и ажурная техника (подробнее см.: Лебедева, 1956; Королева,
Кожевникова, 1969; 1975).
Узорное тканье было распространено у карел в южной и средней Карелии,
в севернокарельских местностях оно не получило сколько-нибудь заметного
развития.
Браное тканье с красной нитью на большом количестве дощечек наиболь¬
шее развитие получило у олонецких карел-ливвиков и в Сегозерье, где им зани¬
мались даже во второй половине 1970-х годов. Эта техника, несомненно, была
заимствована карелами у севернорусского населения, причем довольно поздно,
во второй половине XIX в. Браным узором у карел украшался тот же круг ве¬
щей, что и вышивками: концы полотенец, подзоры, подолы женских рубах.
В браных орнаментах, как и в вышивках, преобладали бордюрные композиции
с двумя или несколькими фризовыми окаймлениями. При этом на южнокарель¬
ских полотенцах фризовые окаймления были довольно широкими, а в сегозер-
ских браных орнаментах фризы, окаймлявшие центральный узор, были, напро¬
тив, узкими.
Стилистической особенностью карельских браных узоров, сближавшей их с
вышитыми, было также и то, что между орнаментальными фигурами оставля¬
лись значительные участки белого полотна, этим они отличались от русских
узоров.
Южнокарельские браные орнаменты состояли исключительно из различ¬
ных вариантов абстрактно-геометрических мотивов. На сегозерских изделиях
иногда встречались заимствованные из старинных вышивок, крайне стилизо¬
ванные изобразительные мотивы: например, хвойных деревьев (kuufikirjat), ан¬
тропоморфных фигур в специфическом антиподальном расположении и т.д.
Две другие разновидности изготовления сложнофактурных тканей - заклад¬
ная и ажурная техника - были известны в Сегозерье, и особенно у верхневолж¬
ских карел, а ажурное тканье бытовало лишь у приладожских карел.
В закладной технике узоры красными нитками, в частности - на полотен¬
цах, представляли собой бордюрные композиции и преимущественно ромбиче¬
ские или иные фигуры. Однако узоры в этом виде тканья были значительно бо¬
лее простых очертаний, чем в браном тканье.
Ажурное тканье выполнялось исключительно отбеленными льняными ни¬
тями. Особенностью орнаментации было использование не только прямых, но
и диагональных переплетений нитей, в результате чего получалась слегка про¬
свечивающая ажурная ткань с рельефными ромбическими орнаментами. Наря¬
ду с ними встречались изобразительные сюжеты, в частности - всадники по бо¬
кам женской фигуры {Valuer, 1944. S. 219-220).
В русском тканье наиболее старые образцы ажурного тканья датируются
XVH-XVIII вв. Видимо, в южнокарельской, приладожской среде эта техника
была заимствованной у русских и распространилась позже, в первой половине
313

XIX в. При этом для русского ажурного тканья были характерны исключитель¬
но геометрические узоры, а у приладожских карел, как отмечено, встречались
и изобразительные сюжеты,
ВЯЗАНИЕ
Многоцветное вязание на спицах {tikuttua, niegluo) у карел бытовало в огра¬
ниченном ареале - в северо-западных и части средних районов Карелии. Вяза¬
ние же однотонных изделий на спицах и одной иглой было распространено по¬
всеместно.
Образцов полихромного вязания сохранилось очень мало: уже в конце
XIX - начале XX в. оно стало выходить из употребления. Многоцветным орна¬
ментом украшались рукавицы, перчатки, чулки, носки. Изделия вязали из белой
или серой овечьей шерсти, а для узоров использовали в основном красные и
черные нити, иногда вводили другие цвета, в частности - зеленый или желтый.
Чулки и носки орнаментировались обычно скромно: рисунки состояли из
контрастных по отношению к фону изделия цветных полос, полностью покры¬
вавших голенище чулка или носка. Рукавицы и перчатки украшались по-иному:
узоры на варежках занимали всю поверхность от устья до большого пальца, на
перчатках бордюр был несколько уже. Бордюр с двух сторон обрамлялся мел¬
кими геометрическими элементами, обычно прямыми крестиками. Внутри бор¬
дюра орнаменты состояли, как в вышивках и тканье, из раппорта крупных гео¬
метрических фигур: различных вариантов ромба, треугольника, косого креста,
уголковой фигуры и так называемых “головок” - ромбов, поставленных на тре¬
угольники.
РЕЗЬБА И РОСПИСЬ ПО ДЕРЕВУ
Яркую область народного искусства карел представляла художественная
обработка дерева - резьба и роспись. Широкое распространение имели изделия
из бересты, однако карельская берестяная утварь, в отличие от аналогичных из¬
делий соседних саамов или русских, обычно не орнаментировалась.
Резьба по дереву еще в XIX в. была распространена повсеместно, но уже в
начале XX в. эта традиция в ряде районов стала постепенно затухать, в первую
очередь это происходило в севернокарельском ареале, особенно в его северо-
западной части*
Карельская деревянная посуда, которую исследователи не без основания от¬
носят к разновидности крестьянской скульптуры, еще в средневековье пользо¬
валась большим спросом на торгах России, Так, в таможенных книгах
XVI-XVH вв. подробно перечислены предметы, вывозившиеся из деревень ни¬
зовья р. Олонки на Тихвинский торг: это стаканы “корельчатые”, рюмки, лож¬
ки, стопки, братины, солонки, блюда и ставцы. Сохранившиеся образцы дере¬
вянной утвари XIX в. (ступы, ковши, черпаки, миски, солонки и др.) вырезаны
из капов или прямоугольных блоков древесины. Они изготовлялись долблено¬
резной техникой и обточкой на токарных станках. Большинству карельских со¬
судов XIX в. свойственны массивные, тяжеловесные пропорции. Орнаментом
такие изделия почти не украшались; их заменяли естественная волнистая тек¬
стура капа или сделанные на внешней стороне сосудов при помощи стамески
многочисленные выемчатые порезки.
Плоскостная резьба имела у карел чрезвычайно широкое применение:
ею декорировали детали внешнего оформления домов, а также интерьеры,
314

украшали орудия женского труда: прялки, вальки, рубели. В XIX в. в север¬
ной Карелии художественная резьба на бытовых изделиях использовалась
более широко, чем в южной ее части: здесь орнаментировались также детали
ткацких станков, грабли, орудия для вязания сетей, лыжи и даже плоские руч¬
ки корыт.
Особенно выразительная орнаментальная резьба украшала прялки, служив¬
шие в прошлом традиционным подарком дочери или невесте. Прялки отлича¬
лись локальной спецификой как орнаментальной резьбы, так и внешней фор¬
мы. На средне- и севернокарельских прялках, имевших веслообразные лопасти,
использовались трехгранко-выемчатая, желобчатая, контурная однолинейная
резьба, резьба на проем. Наиболее часто они украшались трехгранно-выемча-
той резьбой. К тому же края прялок из этих районов имели художественную
профилировку. Орнаменты компоновались из небольшого числа мотивов: пря¬
мых зубчатых линий, треугольников* крестов, кругов, лучистых и лепестковых
розеток и некоторых других. Иногда на месте соединения лопасти прялки с
ножкой изображались скульптурно вырезанные птицы или коньки с разнона¬
правленными головами. Эти приемы украшения бытовых предметов характер¬
ны и для верхневолжских карел.
Прялки южных карел отличались от северных по форме: они имели узкие
стреловидные лопасти и украшались довольно сложной контурной резьбой, в
которой преобладал орнамент ленточного типа. Из резных ленточных полос
составлялись как прямолинейно-геометрические узоры (решетки из ромбов,
зигзагов), так и замысловатые узоры криволинейных очертаний, известные в
литературе под названием “плетенки11. Композиции из сложноленточной резь¬
бы обычно полностью покрывали всю лопасть прялки. Истоки плетеночного
орнамента южнокарельских прялок уходят в эпоху раннего средневековья. Та¬
кой орнамент, в частности, был характерен для женских украшений и бытовых
изделий древних карел, а также деревянных предметов древнего Новгорода.
Свободная кистевая роспись как разновидность декора деревянных изделий
распространилась у карел лишь во второй половине XIX в., использовалась она
в основном ремесленниками, работающими на рынок. По сравнению с резьбой,
роспись имела узкий ареал - это преимущественно районы южной и северной
Карелии, граничащие с территориями расселения русских. У верхневолжских
карел роспись традиционных деревянных изделий применялась сравнительно
мало.
В Карелии свободными кистевыми росписями украшали разные предметы,
включая детали интерьера, но особенно часто прялки. Техника росписи на этих
изделиях, как и орнаментальные мотивы, мало отличалась от русских кистевых
росписей. Узоры наносили на плотно окрашенный фон предмета, при этом ма¬
стера не создавали предварительные контуры рисунка, В мотивах господствова¬
ли различные варианты фантастических узоров: деревьев с крупными цветами,
растений в вазонах, цветущих кустов, побегов, Тема цветения природы отража¬
лась и в манере письма: цветы как наиболее значимые элементы обычно раз¬
вернуты к зрителю в фас, остальные же элементы трактовались в профиль или
в полупрофиль - особенность, присущая вообще изображениям плоскостной де¬
коративной живописи.
Карельские мастера восприняли кистевую роспись от русских, но при этом
выработали в ней свой стиль. Это проявляется в предельной схематичности*
обобщенности узоров цветов и растений, в тяготении к ритмической повторяе¬
мости элементов рисунка. Отличительной чертой карельских росписей было
также украшение цветов ожерельями из белых “тычков”.
315

КУЗНЕЧНО-ЮВЕЛИРНЫЕ РЕМЕСЛА
В отличие от росписей по дереву, кузнечно-ювелирное дело у карел имело
древние традиции. Свидетельство этому - высокохудожественные металличе¬
ские изделия, найденные в древнекарелъских могильниках (см.: гл. 1 “Древняя
корела” раздела “Карелы” настоящего издания).
В XIX в. кузнечно-ювелирное производство еще сохранялось в карель¬
ских деревнях, однако к концу столетия оно пришло в упадок. Но изделий
этого народного ремесла сохранилось мало: преимущественно кованые фи¬
гурные светцы, дверные кольцевидные ручки, замки, ключи, спицы для при¬
крепления кудели к прялкам. Все они, за исключением светцов, декорирова¬
лись резьбой, чеканкой и накладными фигурными деталями - например ро¬
зетками. Узоры резьбы и чеканки состояли из различных геометрических
фигур: зигзагов, параллельных уголковых мотивов, точечных контуров и др.
Известно, что кузнецы в прошлом были одновременно и ювелирами. Пись¬
менные источники дореволюционного времени свидетельствуют, что среди ка¬
рельских мастеровых, специализировавшихся на изготовлении металлических
женских украшений, особенно славились кузнецы-ювелиры Неккульской воло¬
сти Олонецкого уезда. В XIX в. в д. Онкулицы, например, работали семейные
династии мастеровых, которые изготовляли серьги в жемчужной оправе, коль¬
ца, пуговицы, кресты и др. Однако в начале XX в, ювелирное производство
здесь исчезло.
К постепенному затуханию народного прикладного искусства у карел ве¬
ли, в первую очередь, изменения в социально-экономическом положении кре¬
стьянства. С ростом денежного обращения сельское население почти полно¬
стью перешло к покупной одежде, фабричной утвари и другим предметам
обихода. На Северо-Западе Карелии быстрое исчезновение крестьянского
декоративного искусства было ощутимо уже в конце XIX в. В советский пе¬
риод процесс исчезновения декоративно-прикладного искусства активизиро¬
вался. Уже в 1920-е годы окончательно утратили свое значение те художест¬
венные ремесла, продукция которых шла на сельские и городские рынки:
жемчужное и золотошвейное шитье, кузнечно-ювелирное дело, резьба ку¬
хонной деревянной утвари.
Другие же виды крестьянских художественных изделий, которые были рас¬
считаны на собственно потребительские нужды (вышивки, узорное ткачество,
украшение хозяйственно-бытовой утвари), продолжали в это время еще быто¬
вать в южно- и среднекарельских селениях, хотя уже не столь массово, как в до¬
революционный период, В 1930-1940-с годы ажурные, например ремизные,
изделия и здесь утратили свое значение.
Коллективизация сыграла также свою негативную роль: женщины, втяну¬
тые в сферу общественного производства, оказались более загруженными, чем
при старой системе труда в крестьянском дворе. Это обстоятельство неодно¬
кратно подчеркивали информаторы: “Тогда (т.е. в 1930-е годы) некогда стало
заниматься этим делом (вышиванием, ткачеством), надо было в колхозе рабо¬
тать”, “зимой в лесу работали” и т.д.
Начиная с послевоенных лет женщины старшего поколения становятся в
основном “пассивными носителями” художественных традиций прошлого: не¬
когда вышитые и тканые изделия карелки хранят как память о своих предках,
но сами уже их не изготовляют. Правда, до 1970-1980-х годов продолжали еще
ткать лоскутные половики, полотенца с браным красным узором и некоторые
316

другие декоративные изделия. Декоративными видами тканья владели в это
время лишь немногочисленные мастерицы Сегозеръя. Одним из основных пре¬
пятствий для дальнейшего развития этого вида занятий стало отсутствие сы¬
рья. Мастерицы не имели традиционных льняных нитей, возник дефицит и ка¬
тушечных, а также ниток мулине, на которые одно время перешли современ¬
ные ткачихи.
Этносоциологический опрос, проведенный в конце 1970-х годов среди ка¬
рельского сельского населения, показал, что только около 2% женщин занима¬
лись в эти годы домашним тканьем, более чем 95% женщин вообще не владели
навыками ткачества. Ушло в прошлое и искусство традиционной вышивки. Бо¬
лее сохранилось вязание из шерсти - им занималось около 20% сельских жен¬
щин, но вязали преимущественно однотонные предметы одежды. Традицион¬
ной художественной деревообработкой (равно как и плетением из бересты и
древесной щепы) владеют лишь отдельные деревенские мастера, работающие
на досуге для себя и узкого круга друзей и знакомых.
Характерной чертой современного состояния народного прикладного ис¬
кусства в крае стало то, что к нему начали проявлять интерес жители горо¬
да. Не исключено, что именно в этой социальной среде оно сможет разви¬
ваться в будущем. В настоящее время это увлечение в основном представи¬
телей многонациональной городской интеллигенции. Естественно, их дея¬
тельность не носит массового характера. Это одиночки-любители и лица, за¬
нимающиеся в различных народных студиях (кружках) декоративно-при¬
кладного искусства. На досуге они занимаются, в сущности, ранее традици¬
онными для села видами творчества: вышиванием, узорным ткачеством,
резьбой по дереву, плетением из бересты и т.д. Однако для этих изделий со¬
временного городского населения, в отличие от традиционно-крестьянских
предметов, которые имели прежде всего утилитарные функции, первосте¬
пенным стало их эстетическое назначение: это единичные изделия, предна¬
значенные для украшения домашнего интерьера. Следует отметить, что тра¬
диции декоративного народного искусства (карельского и русского) широко
используются также в местной профессионально-художественной промыш¬
ленности.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РАЗДЕЛУ "КАРЕЛЫ"
В настоящее время в Карелии, переживающей вместе со всей страной слож¬
ный трансформационный период, остается немало нерешенных проблем, в том
числе в области образования и культуры. Они представляют собой в значитель¬
ной мере наследие прошлых лет. Напомним, что к 1917 г. у карел не было ни
профессиональной культуры, ни собственного слоя творческой интеллигенции,
и вследствие этого в послереволюционный период, в 1920-е годы первыми ме¬
стными деятелями культуры стали люди из числа других живших здесь нацио¬
нальностей. В этом состояла одна из отличительных особенностей этнокуль¬
турной ситуации в Карелии не только в 1920-1930~е годы, но и в более позднее
время. Но тем не менее для местной творческой интеллигенции были характер¬
ны интерес и тяга к карельской традиционной культуре, к местному ландшаф¬
ту, особенностям местного быта.
Особенно ярко это отразилось в музыкальной культуре. Богатое фольк¬
лорное наследие карел повлияло на творческие искания многих профессио¬
нальных деятелей культуры из числа местного финского и русского населе¬
317

ния. Так, симфоническая сюита композитора-финна К.Э. Раутио (1889-1963)
“Карельские свадьбы” (1926 г,), созданная на основе устной поэзии карел, ста¬
ла первым знаменательным событием в профессиональной музыке Карелии.
Так же и в позднейшем творчестве Раутио, в его песнях, симфонических про¬
изведениях, в частности - “Третьей сюите”, слышен отзвук мелодий карель¬
ских песен. Музыкальное отображение образов народного эпоса ощутимо в
вокально-симфонической поэме “Айно” Р. Пергамента (1906-1965), еврея по
национальности, написанной им в 1930-е годы. Фольклорными мотивами ве¬
ет и от сюиты “Карельские картинки”, созданной в годы Великой Отечест¬
венной войны композитором-финком Г. Синисало (1920-1998), и от его сим¬
фонии “Богатыри леса” (1949 г.), которая по праву считается первой карель¬
ской национальной симфонией. Так же и в музыке балета Г. Синисало “Сам-
по” (1959 г.), написанного на темы эпоса “ Калевала”, ощутим карельский ко¬
лорит, особенно в мелодиях народных танцев, которые вплетены в канву хо¬
реографической классики. В определенной мере традиции народного танца
переданы и в пластике движений. Национальная тема в известной мере при¬
суща и творческим поискам современных композиторов (Э. Патлаенко, Г. Ва¬
вилова, В. Кончакова и др.) (подробнее см.: Карелы..., 1983. С. 196-215,
256-278).
В процессе вовлечения народных духовных ценностей карел в профессио¬
нальную культуру происходило их неизбежное осовременивание, и наряду с
этим в культуру нового времени включались национально-специфические чер¬
ты. придающие ей определенный этнический колорит.
В развитии профессионального музыкального искусства особое место при¬
надлежит поэту, композитору и общественному деятелю В.П. Гудкову
(1899-1942), хорошо знавшему карельский язык. Благодаря его усилиям, народ¬
ные гусли-кантеле подверглись реконструкции и усовершенствованию.
В 1937 г. в Карелии был создан первый ансамбль кантелистов, в репертуар ко¬
торого вошли песни и танцевальные мелодии карел, вепсов, финнов, русских, а
также песни советского времени.
В предвоенные годы ансамбль участвовал в различных фестивалях, дека¬
дах искусства, выступал во многих городах страны, совершал многократные
зарубежные поездки. С именем В.П. Гудкова связано и создание Ведлозер-
ского народного хора. Им обработаны многие карельские песни, опубликова¬
но несколько сборников стихов. Особую популярность завоевало мастерство
кантелиста ансамбля “Кантеле” Максима Гаврилова и танцовщика Федора
Козина.
Тяга к карельской тематике характерна и для художников Карелии. Так, ка¬
рельский художник О. Бородкин работал над образным воплощением сюжетов
карельского фольклора. В 1940-е годы им была создана серия иллюстраций к
“Калевале” Так же и в картинах современного художника В. Добрынина ощу¬
тимо влияние народных традиций.
В 1920-1940-е годы предпринимались попытки возрождения эпической по¬
эзии в новом ее качестве. Наиболее талантливые карельские сказители стали
создавать, в том числе по заказу, новые руны о гражданской войне (об органи¬
зации Видлицкого десанта, о походе Тойво Антикайнена и т.п.), социалистиче¬
ском строительстве и идеалах социализма, о В.И. Ленине как выразителе соци¬
алистических идеалов народа, о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.
и т.д. Поиски гармоничного сочетания элементов традиционной формы с новым
идейным содержанием были в целом плодотворными, хотя новое содержание не
всегда укладывалось в рамки традиции, а поэтические формы новых рун лишь
318

Рис. 78. Ансамбль В.П. Гудкова “Кантеле”
(РЭМ. Ф.н.№ 6016-59)
Рис. 79. Кантелист М, Гаврилов (фото
В. Трошева, 1991 г.)
319

Рис. 80. Художник Виталий Добрынин (фото П. Виртаранта, 1989 г.)
внешне напоминали эпические песни карел. Тем не менее новые руны все же со*
хранили многие интонации карельского фольклора, оригинальность его напе¬
вов (Евсеев, 1968).
Творческая интеллигенция тех лет пыталась сохранить богатые фольк¬
лорные традиции карельского народа также и путем их популяризации. Сами
носители устного народного творчества охотно шли на подобные контакты.
Так, карельские сказители М. Ремшу, А. Никифорова, А. Ватчиева, М. Хоте-
ева, И. Коновалов и другие выступали на различных республиканских и рай¬
онных смотрах народного творчества, декадах искусств, участвовали в рабо¬
те писательской организации. Их голоса звучали по радио, лучшие образцы
народной поэзии публиковались на страницах газет, журналов, в специальных
сборниках (подробнее см.: гл. 9 “Фольклор и народная хореография” раздела
“Карелы” настоящего издания). В 1930-1940-е годы вышел в свет ряд сборни¬
ков карельских песен, сказок на карельском языке и др. Но период существо¬
вания литературы на карельском языке был непродолжительным и потому
результаты - скромными. В дальнейшем именно ситуация в области литера¬
туры оставалась крайне сложной.
При отсутствии литературного карельского языка карельские писатели
и поэты создавали свои произведения в основном на русском и финском язы¬
ках. При этом фольклорная поэтическая традиция сохраняла роль той пита¬
тельной среды, которая формировала их эстетические вкусы и способство¬
вала переходу от устной поэзии к профессиональной литературной деятель¬
ности. Характерно, что большинство карельских писателей - уроженцы се¬
верной Карелии, региона, в котором устная поэтическая традиция прошлого
едва ли не в первозданном виде сохранялась вплоть до настоящего столетия
(Кархуу 1974). Большинство писателей-карел, писавших на финском языке.
320

Рис, 81. Сказительницы
а - сестры М. Ключерова (слева) и У. Ки-
внсало, лос. Тякша Муезерского района
( фото Ж, Ведягиной, середина 1970-х го¬
дов); 6 - М. Ремшу: д. Вокнаволок Кале-
вальского района (РЭМ. Ф.н. М° 6016-52)
зспользовали при этом карельский язык в диалогах своих литературных пер¬
сонажей. В числе известных карельских писателей и поэтов следует назвать
Ф. Ивачева (1904—1957), Н. Яккола (1905-1967), И. Никутьева (1906-1937),
Л. Тимонена (1915-1990), П. Пертту (1917-1992), Ф. Исакова (1918-1941),
Я. Ругоева (1918-1993), О. Степанова (1920-1998). П. Лукина (1922-1988),
Н. Гиппиева (Н. Лайне) (1929-1984), В. Брендова (1931-1990). В настоящее
время активно пишут на карельском языке А. Волков, О. Мишина, Н. Пахо¬
мов, 3. Дубинина, П. Семенов.
Прибалтийско-финские...
321

Рис. 82. Писатель Яакко Ругоев (фото
В. Трошева, 1991 г.)
В 1932 г. в Петрозаводске был
открыт Национальный театр (тогда
он назывался Финский государствен¬
ный драматический театр), органи¬
зация которого была заслугой мест¬
ных финских деятелей культуры
Р. Нюстрема (Р, Руско), Э. Котсалай-
нена, В. Суни.
Благодаря этому появились пер¬
вые кадры карельских артистов-про-
фессионалов. Артистическая деятель¬
ность Д. Карповой, М. Любовина,
С. Бочарниковой тесно связана со ста¬
новлением и развитием театрального
искусства Карелии. Правда, игра в те¬
атре шла на финском языке.
Следует отметить большие успе¬
хи, достигнутые в Карелии в изуче¬
нии языка и истории карел. Эта работа заметно активизировалась с создани¬
ем Комплексного карельского научно-исследовательского института в Пет¬
розаводске (1930 г.). Усилиями известного лингвиста-финно-угроведа
Д.В. Бубриха было развернуто исследование фонетики, морфологии, лекси¬
ки диалектов карельского языка. Начиная с 1930-х годов появляется ряд ис¬
следований по истории, археологии, этнографии, фольклору карел - работы
Г,Х. Богданова, А.М. Линевского, В,Я. Евсеева, А,С. Жербина, И. Патлано-
на, Р.Ф. Тароевой (Никольской), А.П. Косменко, У.С, Конкка, А.П. Конкка,
СИ. Кочкуркиной, Ю.Ю. Сурхаско, А .С Степановой, Н,А, Лавонен и др.
Однако карельская творческая ин¬
теллигенция оставалась все же немно¬
гочисленной, Отсутствие письменно¬
сти на карельском языке ограничива¬
ло возможности ее развития, а литера¬
турное профессиональное творчество
на русском и финском языках остава¬
лось для большинства карельского
сельского населения малодоступным,
хотя школьное обучение на русском
языке способствовало освоению рус¬
ского языка и деревней.
При интенсивных межнациональ¬
ных связях карельская интеллигенция
стала в послевоенные годы тяготеть к
инонациональным формам культуры.
Рис. S3. Писатель Ортьё Степанов (фото
В. Трошева, 1989 г.)
322

Однако отход карельской интеллигенции от этнических традиций и язы-
ковая ассимиляция вызывали определенный внутренний протест, стремле¬
ние укрепить национальное самосознание. Особое значение придавалось при
этом языковому вопросу. Реальные возможности для решения этой пробле¬
мы появились в годы перестройки. Комплекс нерешенных национально¬
культурных, в первую очередь языковых проблем побуждает карел, прежде
всего национальную интеллигенцию, активно включаться в процесс разви¬
тия национальной культуры. Растущий интерес к истории, народным тради¬
циям все более приобретает практическую направленность. Она проявляет¬
ся в усилении просветительской деятельности, попытках привлечь внимание
широкой общественности к кризисному состоянию этноса и его националь¬
ной культуры. Особенно остро осознается необходимость сохранения наци¬
онально-культурной самобытности путем развития письменности на родном
языке, обеспечивающей связь поколений, расширения общественных функ¬
ций карельского языка, определения его правового статуса.
п*

ВЕПСЫ
Вепсы - один из народов, принадлежащих к прибалтийско-финской языко¬
вой семье, их язык относится к ее северной группе и наиболее близок к ка¬
рельскому, ижорскому и финскому.
По данным переписи 1989 г., вепсов в России насчитывалось 12 142 человека.
За пределами РСФСР жило 1199 вепсов. Вепсы не имеют единой этнической
территории, а расселены тремя группами. Северные, или шелтозерские вепсы
занимают юго-западное побережье Онежского озера, расположенное в преде¬
лах Республики Карелия (5864 человека). Вторая группа - средние вепсы - жи¬
вет на территории Ленинградской области, в верхнем течении рек Оять и Кап-
ша с их притоками (4273 человека). Третья, или южная группа вепсов живет в
Вытегорском районе Вологодской области (728 человек).
В Карелии большая часть вепсов живет в городах (3885 человек), около тре¬
ти (2069 человек) - в сельской местности. Сельское население сосредоточено в
созданной в 1996 г. Вепсской национальной волости. Она состоит из двух сель¬
советов - Шелтозерского и Рыборецкого.
Вепсы в Ленинградской и Вологодской областях - в основном сельское на¬
селение (соответственно 79% и 39%).
324

ГЛАВА 1
"ОТКРЫТИЕ " И ИЗУЧЕНИЕ ВЕПСОВ
В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ"
ведения о племени (или области) весь уходят в далекое прошлое. Пер¬
вые упоминания о веси находим у готского историка середины VI в.
Иордана, жившего в северной Италии*. В своем труде “О происхожде¬
нии и деяниях гетов” он называет в списке народов, якобы покоренных гот¬
ским королем Германарихом в середине IV в,, северное племя “васинабронки”
Vasinabronkas) (Иордан, 1960. С. 89)* ** Комментатор Иордана Е.Ч. Скржин-
ская перевела термин “васинабронки”, представив его, как “весь в местности
Абронкас” (vas in Abronkas) {Иордан, 1960. С. 265). Польский историк X. Лов-
мяньский и академик Б.А. Рыбаков считали, что в термине “Абронкас” сле¬
дует видеть искаженное название “Биармия” или “Пермь”***. Исходя из этого
Б.А. Рыбаков полагал, что сочетание “васинабронки” следует переводить как
"весь из Биармии”, “биармийская весь” или “весь-биармийцы” (Ловмяньский,
1985. С. 185; Рыбаков, 1987. С. 33).
Более подробные сведения о веси дал германский хронист второй половины
XI в. Адам Бременский. Он был каноником в Бремене при архиепископе Адаль¬
берте и возглавлял соборную школу этого города. В то время Гамбургско-Бре-
менское архиепископство было самым большим в католическом мире и вклю¬
чало всю Скандинавию, Исландию и Гренландию. По выражению английского
специалиста по географической науке средневековья К. Бизли, “Адальберт пре¬
вратил Бремен в северный Рим, а свой двор сделал крупнейшим центром север¬
ной науки” {Beazley, 1901. Р. 517). Поэтому Адам Бременский оказался в самом
благоприятном положении для сбора сведений по географии и истории Север¬
ных стран.
Его труд “Деяния епископов Гамбургской церкви”, написанный в
1073-1076 гг., состоит из четырех книг, последняя из которых посвящена геогра¬
фии Севера {Райт, 1988. С. 109). На основе данных, полученных, вероятно, от
скандинавских мореплавателей, он пишет о северном племени вицци (Wizzi):
-Там есть также те, которые называются аланы или албаны, которые на их язы¬
ке называются “вицци”, жесточайшие амброны... Они рождаются с седыми воло¬
сами... Их родину охраняют собаки, если когда-либо приходится сражаться, они
выстраивают из собак боевую линию...» (Латиноязычные источники..., 1989.
С. 146). Сообщение Адама Бременского анализировалось многими учеными в со¬
поставлении с другими источниками. Первым исследователем, отождествившим
племя вицци или вису арабских источников с населением Белозерья, был академик
Х.Д. Френ (1782-1851) (см.: Fren, 1823). Так же и финский этнолог И, Маннинен,
считал, что слово “албаны” (albani), означающее в переводе с латыни “белое”,
ж Глава подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 01-01-49004 аУс.
** Некоторые исследователи пытались связать с древней весью племена оссиев, упомянутых
Плинием Старшим и Птолемеем Клавдием, В настоящее время это признано ошибочным
Огримеч. ред,).
Полулегендарная страна северных финноязычных народов, известная по скандинавским
источникам.
325

указывает на Белое озеро. Светлый цвет волос у взрослых, и особенно у детей
племени весь (по данным антропологов белозерские вепсы относились к самой
светлой по пигментации группе населения СССР), мог привести к мысли о том, то
люди этого племени уже рождаются седыми. Термин “амброны" (ambroni), близ¬
кий к “абронкас” у Иордана, вероятно, отзвук названия “Биармия" Упоминание
о большом количестве собак свидетельствует, видимо, о развитой у веси охоте на
пушных зверей, а замечание об их свирепости в сражениях с врагами говорит, воз¬
можно, о стычках с теми же скандинавами.
Еще одному средневековому хронисту Саксону Грамматику принадлежит
труд “Деяния датчан" (“Gesta Danorum”), созданный на рубеже XII-ХШ вв. Он
представляет компиляцию мифологических, фольклорных, поэтических и ре¬
альных сведений. В первой книге этого сочинения дан географический обзор
Дании, Прибалтики, Скандинавии и сопредельных территорий, причем реаль¬
ные факты перемежаются с вымыслом (Райт, 1988. С. 109). Саксон Грамматик
упоминает в нем народ “висины” (visinnus), который историки идентифицируют
с весью.
Множество упоминаний о веси содержится в сочинениях восточных авто¬
ров. О ней писали персидский автор XIII в. Мухаммед ал-Ауфи, арабский гео¬
граф XIII в. Йакут ибн Абдаллах ал-Багдади, космограф Закария ал-Казвини,
путешественник XIV в. ибн Баттута, энциклопедист XII в. Шараф аз Заман Та¬
хир ал-Малвази, знаменитый хорезмский ученый-энциклопедист X-XI вв. Абу
Рейхан Мухаммед ибн Ахмед аль-Бируни и др.
Но наибольший интерес представляют сведения о веси в сочинениях Ахме¬
да ибн Фадлана и Абу Хамида ал-Гарнати, которые сами побывали в Булгаре на
Волге. Секретарь посольства багдадского халифа в государстве Булгар Ахмед
ибн Фадлан совершил путешествие по Волге в 921-922 гг. В своих записках он
трижды упомянул о веси, называя ее со слов царя булгар “вису". В первом слу¬
чае ибн Фадлан сообщал: «Царь рассказал мне, что за его страною на расстоя¬
нии трех месяцев пути есть народ, называемый вису. Ночь у них менее часа. Он
сказал: “Я видел, что в этой стране во время восхода солнца все имеет красный
цвет, как-то земля, горы и все, на что смотрит человек. И восходит солнце, по
величине подобное облаку, и краснота остается такой, пока солнце не достигнет
высшей точки на небе". Жители этой страны мне сообщили, что, подлинно, “ко¬
гда бывает зима, то ночь делается по длине такой же, как летний день, а день
делается таким коротким, как ночь..."». В этом отрывке легко узнать описание
северных летних белых ночей и коротких зимних дней, и это ясно указывает на
северное расселение племени “вису” (цит. по: Ковал веский, 1956. С. 135).
Не менее интересен второй отрывок из записок ибн Фадлана: “У них много
купцов, которые отправляются... в страну, называемую Вису, и привозят собо¬
лей и черных лисиц..." (цит. по: Ковалевский, 1956. С. 138). Этот факт свиде¬
тельствует о том, что охотничья добыча веси активно скупалась булгарскими
купцами.
В третьем случае ибн Фадлан сообщает о появлении в государстве Булгар
великана, приплывшего с Севера. Царь Булгар так рассказал об этом: “Я доста¬
вил его (великана. - А.П.) в свое местопребывание и написал жителям страны
Вису..., расспрашивая их о нем. Они же написали мне, извещая меня, что этот
человек из числа йаджудж и маджудж (легендарные народы гог и магог, якобы
запертые Александром Македонским на Севере стеной. Они живут от нас на
расстоянии трех месяцев пути" (цит. по: Ковалевский, 1956. С. 138-139).
Записи ибн Фадлана свидетельствуют о том, что между Булгаром и весью
были не только тесные торговые, но и дипломатические контакты.
326

Сведения ибн Фадлана дополняются свидетельствами другого арабского пу¬
тешественника Абу Хамида ал-Гарнати (иногда его называют также ал-Анда-
луси, т.е. “Андасусец”), побывавшего в Булгаре в середине 1130-х годов. В сво¬
ем сочинении “Ясное изложение некоторых чудес Магриба или выборка воспо¬
минаний о чудесах стран” ал-Гарнати писал: “А у него (Булгара. - А.Л.) есть об¬
ласть, жители которой платят харадж (здесь - налог , дань. - А.П.), между ними
и Булгаром месяц пути, называют ее Вису... А день там летом 22 часа. И идут
от них чрезвычайно хорошие шкурки бобров... А за Вису на море мраков есть
область, известная под названием Йура” (Югра русских летописей, район При¬
полярного Урала. - А.П) (Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати..., 1971.
С. 31-32). Здесь ал-Гарнати повторил и уточнил данные ибн Фадлана, дополнив
их сведениями о зависимости веси от Булгара, выраженной, очевидно, в уплате
дани мехами. Далее ал-Гарнати сообщил подробности о торговле веси и булгар:
""...А эти мечи, которые привозят из стран ислама в Булгар, приносят большую
прибыль. Затем булгарцы везут их в Вису, где водятся бобры. Затем жители Ви¬
су везут их в Йуру, и ее жители покупают их за соболиные шкуры, и за неволь¬
ниц и невольников. А каждому человеку, живущему там, нужен каждый год
меч, чтобы бросить его в море мраков...” (Путешествие Абу Хамида ал-Гарна¬
ти..., 1971. С. 31-34). Вероятно, так ал-Гарнати в искаженном виде описал мета¬
ние гарпуна. В целом данный отрывок свидетельствует о веси как об обороти¬
стых купцах, активно торговавших с соседями.
Ал-Гарнати описал и внешний вид веси, представителей которой он видел в
Булгаре: “Я видел группу их в Булгаре во время зимы: красного цвета, с голу¬
быми глазами, волосы у них белы, как лен, и в такой холод они носят льняные
одежды. А на некоторых из них бывают шубы из превосходных шкурок бобров,
мех этих бобров вывернут наружу. И пьют они ячменный напиток, кислый как
уксус, он подходит им из-за горячести их темперамента, объясняющейся тем,
что они едят бобровое и беличье мясо и мед” (Путешествие Абу Хамида ал-Гар¬
нати..., 1971. С. 34—35). Это описание еще раз подтверждает, что весь была вы¬
носливыми охотниками, и в нем упоминается еще одно их занятие - добыча ди¬
кого меда, или бортничество.
Неоднократно упоминает о веси и древнейшая дошедшая до нас русская ле¬
топись “Повесть временных лет”. Ее первая редакция была составлена около
1110-1113 гг. монахом Киево-Печерского монастыря Нестором. Впервые Нес¬
тор упомянул весь в самом начале своей летописи, среди народов, живущих “в
земле Иафета, сына Ноя”: “В странах же Иафета сидят русские, чудь и всякие
народы: меря, мурома, весь, мордва, заволопекая чудь, пермь, печера, емь, уг-
ра...” (Повесть временных лет, 1950. С. 206). Второй раз весь упомянута в “По¬
вести” среди данников Руси: “А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, ме¬
ря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь... - эти говорят на сво¬
их языках, они - потомство Иафета, живущее в северных странах” Немного
раньше Нестор уточнил и район расселения веси: “А на Белоозере сидит весь”
Повесть временных лет, 1950. С. 209).
В летописи есть и первое датированное упоминание о веси. Под 862 годом
значится: «Сказали (варягам. - А.П.) руси чудь, славяне, кривичи и весь: “Зем¬
ля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть
нами”; “... и сел старший Рюрик в Новгороде, а другой - Синеус - на Белоозе¬
ре, а третий - Трувор - в Изборске... Варяги в этих городах - находники, а ко¬
ренное население в Новгороде - славяне..., в Белоозере - весь... и над теми все¬
ми властвовал Рюрик”» (после смерти Трувора и Синеуса. - А.П.) (ПВЛ, 1950.
С. 214—215). Свидетельство 862 г. позволяет сделать вывод о немалой роли, ко¬
327

торую играла весь в политической жизни Севера: она упоминается в числе на¬
родов, участвовавших в призвании варягов, а Синеус избрал своей столицей
именно племенной центр веси - Белоозеро.
Под 882 г. в “Повести временных лет” рассказано об участии веси в походе
князя Олега, преемника Рюрика, на Киев: “Выступил в поход Олег, взяв с со¬
бою много воинов: варягов, чудь, славян, мерю, весь, кривичей... и пришли к го¬
рам Киевским” (Повесть временных лет, 1950, С. 216).
Несомненно, что весь участвовала и в событиях 1071 г., когда произошло
восстание в Ростовской земле, поднятое двумя волхвами (языческими жрецами)
из Ярославля. Восстание было вызвано недородом и голодом. Восставшие под
руководством волхвов шли вдоль по Волге, по погостам, убивая жен зажиточ¬
ных крестьян и захватывая их продовольствие и имущество. “И пришли они на
Белоозеро, и было с ними 300 человек”, - сообщает далее летопись: “В это вре¬
мя случилось Яну Вышатичу (знатному киевскому боярину. - А./7.), собирая
дань, прийти на Белоозеро от князя Святослава; рассказали ему белозерцы, что
два кудесника перебили уже много женщин по Волге и по Шексне и пришли сю¬
да” В происшедшей затем схватке воинов Яна Вышатича с восставшими пос¬
ледние были разбиты и бежали в лес. Затем они были схвачены белозерцами и
казнены по приказу Яна (Повесть временных лет, 1950. С. 317-319).
Кроме упоминания веси в “Повести временных лет”, о ней говорится и в
других древнерусских источниках. Так, в Воскресенской летописи XVI в., в со¬
общении о принятии Русью христианства говорится о том, что князь Владимир
крестил “и мерьску и кривическу весь, рекше белозерскую” Здесь, очевидно,
имеются в виду группы веси в областях, сопредельных с территорией расселе¬
ния кривичей и мери.
В настоящем разделе не рассматривается вопрос о заволочекой чуди, кото¬
рую некоторые исследователи (Д.В. Бубрих, В.В. Пименов и др.) считали также
весью, и о Биоармии, в состав которой, вероятно, также входила весь: это дис¬
куссионные проблемы, требующие специального рассмотрения.
Письменные источники VI - начала XIII в. позволяют сделать вывод, что
весь в то время была могучим племенем, хорошо известным во многих странах
Западной Европы, мусульманского Востока и, естественно, Руси, В IX-XI вв.
весь принимала активное участие в политической и военной жизни Руси. Боль¬
шое распространение у веси, по данным письменных источников, получили охо¬
та на пушных зверей и торговля с сопредельными народами. Так состоялось
первое знакомство с вепсами народов Запада, Востока и Руси.
В эпоху раннего средневековья весь приняла участие в формировании ка¬
рельской народности, а также частично растворилась среди славянского населе¬
ния, Упоминания о ней исчезают из письменных источников. В начале XIX в. су¬
ществовало даже мнение, что весь вообще уже исчезла из числа народов России.
Так, Н.М. Карамзин писал в примечаниях к первому тому своей “Истории Госу¬
дарства Российского”: “Весь, Меря, Мурома, наконец обратились в Славян”
{Карамзин, 1989. С. 98).
Вновь стало известно о вепсах благодаря академику А. Шёгрену* (подроб¬
нее см.: Branch, 1973. Р. 291). В 1824 г., в ходе путешествия “для исследования
обитающих в России народов финского племени” он посетил Олонецкую губер¬
нию. В отчете о своем путешествии А. Шёгрен назвал вепсов “чудью” и описал
* В русских документах Шёгрен писал себя Андреем Михайловичем, и эти инициалы стоят пе¬
ред его фамилией в публикациях на русском языке.
328

это так: “...я открыл особое племя, доселе вовсе неизвестное ученым, и тем бо¬
лее заслуживающее внимания, что оно н поныне у соседственных россиян име¬
нуется чудью. Сия чудь говорит особым наречием, приметно отличающимся от
смежного олонецко^арельского; ибо сходствуя по существу своему с соседст-
венным финско-карельским, оно приближается к южному главному наречию
финнов” (Шёгрен, 1829. С. 100).
В конце 1826 г. А. Шёгрен вновь обратился к изучению вепсов. В своем от¬
чете он писал о том, как путешествовал, что побывал “в исходе декабря чрез
Олонец, Лодсйное поле и лежащую к югу от сего последнего, уже в 1824, но
только мельком мною посещенную чудскую область, поверяя и распространяя
дорогою свои идеи об отношении олонецких карелов и чуди как к финнам вооб~
ще, так и к более известным мне теперь племенам лапландским. В древнем Бе-
лозерске... я также против чаяния нашел мало письменных документов .. .и сле¬
дов к пояснению встречающейся у Нестора веси, народа, коего потомки еще по¬
ныне существуют в так называемой чуди, но с каждым годом более исчезаю¬
щем, сливаясь с главною массою российского населения” (Шёгрен, 1829.
С. 110-111).
В мае 1828 г. в поисках остатков всей А. Шёгрен прибыл из Вологды в Че¬
реповец. Здесь его тоже ждало разочарование: “Хотя область сия некогда при-
надлежала веси, но я во всем уезде не нашел между русскими жителями никаких
других следов сего народа, кроме некоторых названий мест и селений” Свою
чудь неутомимый исследователь все же отыскал в июне 1828 г. в пограничных
с Олонецкой губернией волостях Тихвинского уезда Новгородской губернии. В
отчете он писал об этом: “Также в Тихвинском уезде есть... на границах Оло¬
нецкой губернии большое число первоначальных финнов или так называемой
чуди, населявшей некогда всю тамошнюю страну, как сие и поныне видно из на¬
званий мест” {Шёгрен, 1829. С. 194).
Итак, в 1824-1829 гг., в ходе ряда путешествий, предпринятых основателем
российского финно-угроведения А. Шёгреном “для исследования обитающихся в
России народов финского племени”, он “открыл” вепсов. А. Шёгрен выявил че¬
тыре компактные группы их расселения (около Белоозера, Тихвина, Лодейного
поля и Вытегры) и в статье, опубликованной в 1828 г. в газете “Ябо Tidningar”,
определил их численность между 10 и 16 тыс. человек. Позднее, в одной из ста¬
тей 1832 г. он оценил численность вепсов в 21 тыс. человек {Branch, 1973. Р. 83).
Вопрос о численности нерусских народов Северо-Западной России на осно¬
ве документальных материалов впервые поставил и пытался решить академик
П.И. Кёппен* В марте 1840 г. он послал от имени Академии наук отношение к
олонецкому губернатору Х.Х. Повало-Швейковскому** с предложением вы¬
слать в Академию наук сведения “касательно числа инородцев, т.е. всех вообще
нерусских жителей Олонецкой губернии”***. Через пол года, в конце декабря
Академия наук получила ответ, что “в Олонецкой губернии инородческих селе¬
ний и инородцев не имеется” Академику П.И. Ксппену пришлось вновь напра¬
влять олонецкому губернатору отношение с просьбой представить требуемые
" О П.И. Кёпиене (1793-1864) см.: Токарев, 1966. С. 218—2119. Анализ сведений П.И. Кен¬
ией а о вепсах см.: Выскочков, 1989. С. 126; Hattsonen, 1968.
*’ Х.Х. Ловало-Швейковский занимал пост олонецкого гражданского губернатора с января
1840 г. по июнь 1848 г.
Здесь и далее цитируются документы из архивного дела “По отношению Петербургской
Академии наук о доставлении сведений касательно нерусских жителей губернии” (НА РК.
Ф. 1. Oil 36. Д. 67/26. Л. 1-101 об,).
329

Таблица I
Общества
Мужчин
Женщин
Всего
Шокцшнское
310
350
660
Шелтозерское
705
858
1563
Шелтозерское горное
398
479
877
Рыборецкое
784
1000
1784
Гиморецкое
110
146
256
По Рыборецкой волости
2307
2833
5140
Ладвинское
63
62
125
По Остреченской волости
63
62
125
По Петрозаводскому уезду
2370
2895
5265
* Рассчитано по: НА РК. Ф. i. On. 36. Д. 67/26. Л. 53-54 об.
сведения, поскольку “как, однако же, известно, что в Олонецкой губернии, кро¬
ме русских, обитают и олончане, и финны, и карелы, и чудь, а вероятно, и цы¬
гане”. После этого губернатору Олонецкой губернии уже ничего не оставалось,
как отдать распоряжение провести перепись нерусского населения губернии. В
сельской местности ее проводили земские суды через становых приставов, а в
городах - городничие.
Переписью шелтозерских вепсов (во всех документах они проходят как
“чудь”) занимались горнозаводские чиновники, так как все крестьяне Петроза¬
водского уезда были приписаны к Олонецким горным заводам. Собранные по
Петрозаводскому уезду материалы были хорошего качества, так как горные
офицеры по образованности и деловым качествам значительно превосходили
уездных и даже губернских чиновников. К отношению от 27 июня 1840 г., под¬
писанному горным начальником Н.Ф. Бутеневым, был приложен очень ценный
документ “Сведения о проживающих в Петрозаводском уезде инородцах с пока¬
занием их вероисповедания”, который и содержал сведения о шелтозерских веп¬
сах. Эти сведения приведены полностью в табл. 1.
Относительно вероисповедания и места жительства большинства вепсов
было сказано, что почти все они православные и “живут в своих селениях”. Бы¬
ло также отмечено распространение среди вепсов старообрядчества, но старо¬
обрядцев названо лишь несколько человек: 1 крестьянин деревни Гришинской
Шелтозерского общества был филипповцем (радикальный толк беспоповщи¬
ны), 1 крестьянин и 2 крестьянки деревни Григорьевской Рыборецкого общест¬
ва были даниловцами (умеренные беспоповцы), а 3 крестьянки деревни Карпов-
ской того же общества не только принадлежали к даниловскому толку, но и по¬
стоянно жили в Даниловском старообрядческом монастыре, находившемся в
верховьях р. Выг, в Повенецком уезде.
Петрозаводский земский суд также представил 9 августа 1846 г. губернато¬
ру рапорт и при нем “Сведения о проживающих в первом стане Петрозаводско¬
го уезда инородцах с показанием их вероисповедания”, составленные становым
приставом Янковским (данные о численности и расселении вепсов у Н.Ф. Буте-
нева и Янковского практически полностью совпадают).
Янковский попытался при этом охарактеризовать подведомственное ему
вепсское население: “Обей оные племена, корелы и чудь, происходят издревле
от племени финского, которое в самой древности при переселении с юга заняло
пространство ныне населяемое, и потому корелы и чудь в самом языке мало ме¬
жду собою различествуют, так что одно племя может понимать другое ...чуд-
330

ское племя занимает пространство собственно в одной только Рыборецкой во¬
лости и населено полосою к реке Свири, оттуда Лодейнопольским уездом к ре¬
ке Ояти, продолжается чрез Новгородскую губернию к Псковской, к озеру
Пейпус, где в окружности оного главная колыбель чудского племени, отчего
озеро Пейпус иначе называемо Чудским” (НА РК, Ф. L Оп. 36» Д. 67/26.
Л. 61 об.)* Данные, собранные летом 1846 г., только в январе 1850 г. были отпра¬
влены олонецким вице-губернатором в Академию наук (НА РК. Ф. 1. Оп. 36.
Д. 67/26* Л* 99об* - 100 об.).
Лодейнопольский земский суд в рапорте от 3 октября 1846 г. доложил губер¬
натору, что “в Лодейнопольском уезде олончан же, карел, чуди и чухонцев не
состоит”(НА РК. Ф* 1. Оп* 36. Д. 67/26. Л* 81). Олонецкий земский суд в рапор¬
те от 17 августа 1846 г. указал на небольшую группу карел, в 1366 человек (686
мужчин и 680 женщин), уроженцев Олонецкого уезда, постоянно здесь обита¬
ющих и православного вероисповедания, которые “говорят нечистым корель-
ским языком с примесью чудских слов” (НА РК. Ф* 1. Оп. 36* Д. 67/26. Л. 64 об.)*
Вероятно, здесь имеются в виду карелы-людики. Известно, что А.Ю. Шёгрен
считал людиков северной ветвью вепсов, а самым северным вепсским поселени¬
ем называл Тивдию (Branch, 1973. Р. 85-86). Из других уездов никаких сведений
о вепсах не поступило.
Таким образом, сведения о карелах, вепсах и финнах, собранные летом
1846 г*, представляют первую достоверную перепись финноязычного населения
Олонецкой губернии.
Весьма важным вкладом в изучение финноязычного населения в Европей¬
ской России был труд П* Кёппена “Об этнографической карте Европейской
России” Он был издан в 1849 г. на немецком и в 1852 г. на русском языках
IКбрреп, 1849, Кёппен, 1852). Среди народов, численность которых он пытался
установить для этой работы, были также чудь и карелы. О происхождении ис¬
пользованных сведений было сказано: “Показаниями о жилищах и числе чуди и
карелов в Петрозаводском уезде Олонецкой губернии я обязан г. начальнику
штаба Корпуса горных инженеров генерал-майору В.Е. Самарскому-Быховцу.
По всем прочим уездам сведения об инородцах я .. .получил от г* управляющего
тамошнею палатою государственных имуществ. Проверка этих сведений доны¬
не еще продолжается при содействии г. лектора карельского языка в Олонец¬
кой духовной семинарии В.В. Ильинского” {Кёппен, 1852. С* 11-12). Вепсов
П.И. Кёппен называл “чудь в тесном смысле” или “чухари”. По его данным, чу¬
ди (чухарей) насчитывалось в Новгородской губернии - 7067 и в Олонецкой гу¬
бернии - 8550 душ обоего пола, а всего - 15617 душ. Относительно чуди
П.И. Кёппен, со ссылкой на Шёгрена, сделал два примечания, первое:
'А.Ю. Шёгрен эту чудь признает как бы первобытными финнами, называя ее
■ Lrfinnen” В Олонецкой губернии, равно как и в Белозерском уезде Новгород¬
ской губернии, их именуют “чухарями”, и второе: “К карелам в тесном смысле
г. Шёгрен причисляет и олончан, то есть чудь, обитающую в Олонецком уезде”
Кёппен, 1852. С. 16). Здесь речь идет об упоминавшихся выше карелах-люди-
ках. В ведомостях П.И. Кёппена эта чудь - “олончане” не выделялась, а входи¬
ла в число карел. Все данные о численности нерусских народов П.И. Кёппен
приводил по сведениям, относившимся “преимущественно ко времени 8-й на¬
родной переписи 1834 года” (Кёппен, 1852. С. 34).
Таким образом, можно считать, что П.И. Кёппен не использовал данные пе¬
реписи нерусского населения Олонецкой губернии 1846-1850 гг., вероятно, из-
за ее неполноты или неточности. Но это не лишает эту перепись значения, так
как она содержит статистику финноязычного населения по волостям и включа¬
331

ет массу интересных деталей, зафиксированных за полвека до знаменитой пере¬
писи 1897 г.
В заключение можно сказать, что вопреки представлениям ученых XIX в.
обрусение вепсов не привело к их скорейшему исчезновению. По переписи
1897 г., в России проживало 25,6 тыс* чуди (вепсов), в том числе в Олонецкой гу¬
бернии 15,7 тыс. человек.
Продолжалось и их изучение. Так, в 1913 г. в Петербурге был опубликован
“Русско-чудский словарь...” П*К. Успенского (Успенский, 1913). Его состави¬
тель, Павел Константинович Успенский (1882-1941), родился и вырос в вепс¬
ском селе Рыбрека, в русской семье. Его детство прошло среди вепсов. В
1898-1901 гг* П.К. Успенский закончил Гатчинскую учительскую семинарию и
затем преподавал в сельской школе в Важинах. Именно там он составил свой
русско-чудский словарь. В июне 1908 г. вопрос об издании словаря уже подни¬
мался на третьем съезде инспекторов народных училищ Олонецкой губернии.
Издание словаря П.К. Успенского было наиболее значительным достижением в
краеведческом изучении вепсов в начале XX в.

ГЛАВА 2
ВЕСЬ
(по археологическим материалам)
На территории Межозерья (земли между озерами Ладожским, Онежским я
Белым) на рубеже нашей эры и в последующее тысячелетие протекали
сложные и во многом скрытые от нас процессы формирования финноязыч¬
ных народов, имена которых появились в письменных источниках лишь в I тыся¬
челетии н.э. Археологические памятники, связываемые с летописной весью, пред¬
ставлены тремя группами и расположены в трех частях этого региона: Юго-Залад-
ном Белозерье, Восточном Прионежъе и Юго-Восточном Приладожье.
В Юго-Западном Белозерье, отличающемся разнотипными погребальны¬
ми памятниками и поселениями, в результате раскопок А.Н. Башенькина был
выявлен значительный материал для периода с рубежа нашей эры по ХШ в.
При этом выяснилось, что районы рек Суды и Чагодощи различаются по
форме могильников, ритуалам захоронений и по материальной культуре, что
свидетельствует, очевидно, о том, что они оставлены разноэтничным населе¬
нием. Памятники бассейна р. Чагодощи принадлежали, видимо, верхневолж¬
ским кривичам, поскольку в погребальном обряде и инвентаре прослежива¬
ются общие черты с псковско-новгородской и смоленско-полоцкой группами
кривичей. В районе р. Суды с рубежа нашей эры, напротив, существовала
культура, созданная финноязычным населением. Она представлена грунто¬
выми могильниками с трупосожжениями и так называемыми домиками мерт¬
вых в виде прямоугольных в плане дерево-земляных сооружений, окружен¬
ных ровиками и тоже содержащих остатки трупосожжений. К настоящему
времени известно уже около полутора десятков таких памятников (на реках
Суде, Чагодоще, Колпи и в Юго-Восточном Приладожье) (Макаров, 1990.
С. 23. Рис. 4). Нет сомнений, что погребальный обряд и инвентарь этих памят¬
ников можно связывать с летописной весью и считать этот район с VI в. цен¬
тром ее формирования. На рубеже I—II тысячелетий здесь появляются кур¬
ганные могильники, близкие аналогичным памятникам Юго-Восточного
Приладожья. Кроме того, р. Суда и ее притоки входят в ареал вепсской топо¬
нимии и здесь же расселена часть современных вепсов (Башенькин, 1986;
1989). Все это позволяет выделять особую группу судской веси.
В Восточном Прионежъе в древностях конца ЕХ~третьей четверти X в. от¬
четливо прослеживаются юго-восточные (волго-окские и пермские) и западные
(прибалтийско-финские с примесью славянских и скандинавских вещей) куль¬
турные элементы, но в конце X-XI в. отмечается существенное увеличение сла¬
вянского и прибалтийско-финского компонентов.
Наиболее значимы по результатам раскопки, проведенные у д. Васютино на
р. Метре, у истока Шексны из Белого озера и южнее, у поселения Крутик. Пос¬
леднее поселение - яркий памятник дославянской культуры второй половины
IX-последней трети X в. н.э.
Весская принадлежность Крутика четко выражена во всем облике матери¬
альной культуры - лепной керамике, украшениях женского костюма, орудиях
труда и быта. Славянский же элемент в культуре Крутика ощущается слабо, по¬
скольку поселение уже прекратило свое существование в то время, когда про¬
никновение славян в Белозерье еще только начиналось.
333

Карта 9, Ареал приладожских курганов (составлена СИ, Кочкуркиной)
а - одиночные курганы; ( руины курганов: 6 - до 10, е - до 20» г - до 40t д - свыше 40» е - Сясьское городи¬
ще, ж - селище, з - клады, и - сопки: 1-126 - номера памятников: 1 - Красная Заря, 2 - Сясьское городи-
ще, 3 - селище на р. Сясь, 4 - Городжце, 5 - Чемихиио, 6 - Овшщсво, 7 - Липная Горка 1,8 - Липная Гор¬
ка 2,9 - Новоандрссво, 10 - Овино. 11 - Горбиничи, 12 - Горелуха, 13 - Ильино, 14 - Галично, 15 - Рядань,
16 - Новосельск, 17 - Большой Двор, 18 - Кургалово, 19 - Татарово, 20 - Вялгозеро, 21 - Шахново,
22 - Иодбережье, 23 - Михалсво, 24 - Ганьково, 25 - Витуй, 26 - Кщпшшский погост, 27 - Грузино,
28 - Вшгогора, 29 - Олончана, 30 - Орехово, 31 - Бечугино, 32 - Пирозсро, 33 - Дмитровка, 34 - Ребовичи,
334

О постройках Крутика можно сказать, что они были наземными, срубньтми
и возводились на подсыпке из глины; обогревались открытыми очагами, кото¬
рые использовались и в производственных целях. Здесь на местной болотной
руде развивалось металлургическое производство. Мастера Крутика владели
сложными приемами выделки высококачественных сталей, методами проковки
и сварки чередующихся полос железа и стали ("техника пакета”). Литейное де¬
ло основывалось на привозном сырье (Голубева, Кочкуркина, 1991, С. 39,
70-71).
Активно развивались также и домашние ремесла, обработка кости, дерева,
шерсти, прядение, ткачество, гончарное и камнерезное дело.
Памятники XI-XHI вв. в Восточном Прионежье представлены многочис¬
ленными селищами, открытыми поселениями и грунтовыми могильниками
(курганов мало). Здесь сложилась своеобразная культура на основе синтеза
славянского и прибалтийско-финского компонентов. Для нее характерны
специфические женские славяно-финские украшения и керамический комп¬
лекс, сохранивший некоторые формы и орнаменты, свойственные белозер-
ской веси. Однако, как отмечено Н.А. Макаровым, финские элементы в
культуре Прионежъя нельзя рассматривать как прямое продолжение культу¬
ры белозерской веси. Они уже сами по себе не однородны (одни принадле¬
жат прибалтийско-финскому кругу древностей, другие - восточнофинскому)
и связаны с культурными заимствованиями и адаптационными процессами.
Существенное воздействие оказал на культуру белозерской веси славянский
компонент, принесенный двумя колонизационными потоками: новгородским
и ростово-суздальским, последний в ХН-ХШ вв. был преобладающим (Мака¬
рову 1984). В итоге культура Восточного Прионежъя “сближается с древне¬
русской, превращаясь по существу в один из ее локальных вариантов”
[Макарову 1990. С. 125-128).
Культура Восточного Прионежья в Х-Х111 вв., при наличии определенного
сходства керамических комплексов и женских украшений, в целом отличалась
от Юго-Западного Еелозерья и по форме памятников, и по их содержанию.
Она была отлична и от третьего района расселения веси, которым считает¬
ся Юго-Восточное Приладожъе. Хотя эта территория как ареал веси в летопи¬
сях не упоминается, но в пользу этой гипотезы говорят лингвистические и топо¬
нимические материалы. Подтверждается она и тем, что потомки веси - совре¬
менные вепсы - до сих пор живут в этом регионе. То обстоятельство, что архео¬
логические памятники Еелозерья и Приладожья далеко нс идентичны, дало ОС-
35 - Кумбита, 36 - Рочсвщина, 37 - Усть-Рыбежно, 38 - Нововесь, 39 - Балдино, 40 - Новая, 41 - Сязнега,
42 - Колголема, 43 - Вихмязь, 44 - Кучевский ручей, 45 - Кирилино, 46 - Щепияк, 47 - Костиио. 48 - Подъ-
елье, 49 - Царевщипа, 50 - Леоново, 51 - Середка, 52 - Вахрущево, 53 - Саньково, 54 - Пяхта, 55 - Забо-
ровъе, 56 - Новое село, 57 - Горка, 58 - Островок, 59 - Заозерье, 60 - Залюншк, 61 - Вяльгиыо, 62 - Фштв-
ва Гора, 6J - Крючково, 64 - Огурцово, 65 - Нагавичшю, 66 - Мельница, 67 - Монино, 68 - Ригачсво,
69- Часовенская, 70 - Щекотовичтг, 71 - Заборовье. 72 - Навалок, 73 - Новинка, 74 - Шуйга, 75 - Погоре¬
лец, 76 - Шугозеро, 77 - Кузнецы-Чалых, 78 - Новинка, 79 - Никольское, 80 - Горка. 81 - Карлуха,
82 - Каменка, 83 - Шангеничи, 84 -Мерглно, 85 - Шириничи, 86 - Акулова Гора, 87 - Яровщина, 88 - Кур-
гино, 89 - На кон о в щи и а. 90 - Китебра, 91 - Валданица, 92 - Суббочиндцы, 93 - Игокикичи. 94 - Алехов-
шняа, 95 - Гайгово, 96 - Нюбиничи, 97 - Кяршно-Гарняки, 95 - Кяргиио-Круглицы, 99 - Мустиничи.
100 - Нщкнее Подборье, 101 - Верхнее Подборье, 102 Ефремково, 103 - Винницы, 104 - Ручья,
105 - Лодейиос Поле (при клада), 106 - Пиркинское, 107 - Свирьстрой (два клада), 108 - Под ьяндебское.
109- Озерки, ПО- Мандроги. 1П - Гомала, 112 - Горка, 113 - Теркула, 114- Гитгоила, 115 - Кашпойла,
116 - Ребойл, 117 - Мергойла, 118 - В и дли да, 119 - Чимаева Гора, 120 - Исахово, 121 - Большие Горы,
122 - Петрозаводск, 123 - Сандал, 124 - Кокорино, 125 - Падмозеро, 126 - Челмужи
335

Рис. 84. Поселение Крутик. Предметы ювелирного и косторезного ремесел и литейного
производства
1 - рукоять шила; 2.3 - гребни; 4, 5 - поднескл; 6.7 - льячки; 8-10 - гребни; 9 - бляха от конской сбруи;
11, 14 - шумящие под пески; 12 - пряслице из рога; 13, 17 - трапециевидные подвески; 15 - обломок
пряжки; 16 - фрагмент подвески конька
336

нование некоторым исследователям предположить, что эти территории
заселены различными группами прибалтийско-финского населения: чудью и ве¬
сью.
В Юго-Восточном Приладожъе памятники эпохи железа и первого тысяче¬
летия представлены редкими и бедными, притом почти не изученными находка¬
ми. Прямые связи с последующей, ярко выраженной и своеобразной курганной
культурой пока не устанавливаются.
Древности эпохи Х-ХШ вв. однородны и представлены курганами. Ареал
приладожской курганной культуры включал Юго-Восточное Приладожье и
район Прионежья с бассейнами рек Сяси, Тихвинки, Воронежки, Паши, Капши,
Ояти, Свири, Олонки, Тулоксьг, Видлицы, а также северное побережье Онеж¬
ского озера. В целом здесь раскопано более 700 насыпей в 149 группах. Суще¬
ствуют еще около 750 неисследованных курганов, сопок и некоторых других па¬
мятников.
Погребальная обрядность, обнаруженная здесь при раскопках, представля¬
ет сложное и многообразное явление. Она характеризуется, с одной стороны,
комплексом общих черт, что позволяет рассматривать курганную приладож-
скую культуру как целостное явление, а с другой - множеством вариаций в кон¬
струкции насыпей, в деталях погребальных ритуалов и составе их инвентаря
(.Назаренко, 1983). Погребение начиналось с подготовки ровной площадки, на
которой устраивали очаг (костер). Останки умерших - сожженные и несожжен¬
ные - укладывались по разные стороны от очага: женские - в западной части,
мужские - в восточной, с положением преимущественно на спине, головой на
юг или с некоторым отклонением в сторону; в парадной одежде. На прогорев¬
ший костер/очаг ставили кухонный инвентарь: котел с цепью для подвешива¬
ния, сковороду, сковородник, лопатку, горшки, и потом насыпался курган. Но
полный набор перечисленного инвентаря редок, чаще это лишь один или не¬
сколько из названных предметов. Более того, очаги и кострища, которые при¬
дают исключительное своеобразие приладожской культуре, на самом деле
встречены примерно лишь в трети раскопанных курганов Юго-Восточного
Приладожья и Прионежья.
В ранних, как правило, крупных по размерам курганах конца 1Х-начала
XI в., расположенных главным образом в центральной части Приладожья, пре¬
обладает обряд трупосожжения. Трупоположения немногочисленны и ориенти¬
рованы по всем странам света. Отмечены два погребения в ладье, остатки бере¬
сты на погребениях, захоронения сожженных лошадей, погребение собаки.
В северной группе (Челмужи) появляются первые погребения в срубах. К скан¬
динавским и финско-скандинавским отнесено 30 погребений.
В многочисленной группе курганов XI-XI1 вв., занимающей большую по
сравнению с предыдущей группой территорию, преобладают трупоположения с
южной ориентировкой умерших. Появляются могильные ямы. На южной гра¬
нице ареала приладожской культуры, в славянских насыпях отмечены срубы,
гробы, следы от деревянных могильных сооружений.
Курганы в южной части Карелии по рекам Олонке, Тулоксе и Видлице, а
также некоторые насыпи на р. Ояти отличаются своеобразием погребальной
обрядности, что позволило в свое время В.И. Равдоникасу выделить особый
видлицкий тип. В невысоких, расплывчатых насыпях располагались оригиналь¬
ной формы гробовища с выступающими концами: северные и южные бревна
длиннее западных и восточных. В одних случаях они сделаны из досок, в дру¬
гих -из балок, иногда с деревянными крышками. Умершие укладывались в них
головой на юг, с некоторым отклонением к западу и востоку.
337

Об изменении погребальной обрядности в Х1-ХШ вв. свидетельствуют ма¬
лочисленные группы курганов на Олонецком перешейке. Умершие погребены
в могильных ямах и деревянных сооружениях: гробовшцах, срубах, колодах, и
ориентированы на запад и восток. В Х1П в, курганы как форма погребальных
памятников исчезают.
Богатейший археологический материал приладожских курганов - это в
основном погребальный инвентарь, что существенно ограничивает возмож¬
ности реконструкции социально-экономических отношений приладожского
общества.
Косвенным свидетельством развитого местного железоделательного произ¬
водства могут служить два оятских кургана, насыпанных из шлака, а о кузнеч¬
ном и ювелирном ремесле говорит наличие бракованных железных и бронзо¬
вых изделий. Изделия из металла не отличаются от аналогичных древнерусских
ни формой, ни технологическими приемами (технология трехслойного пакета,
вварка стального лезвия в железную основу, торцовая наварка стального лезвия
на железную основу). Высокий уровень кузнечного ремесла у приладожского
населения был достигнут, очевидно, в результате контактов с ладожскими мас¬
терами (Хомутова, 1985. С. 207-217).
Инструментов литейного и ювелирного производства не найдено, про¬
дукция же ювелирного ремесла разнообразна и многочисленна. Большей ча¬
стью она представлена женскими предметами украшения. В Х-начале XI в.
это западноевропейского производства гривны из бронзы, реже - из серебра
и железа. Разнообразные глазчатые бусы, в основном привозные, встреча¬
лись на всей территории приладожской культуры, но особенно их много в
курганах на р. Ояти. Бронзовые бусы-”флакончики*\ напротив, не являются
предметом импорта, и они наиболее характерны для населения, жившего по
р. Ояти. В погребениях конца Х-середины XIII в, отмечено обилие золото- и
серебростеклянных, разнообразных по форме бус, аналогичных изделиям из
древнерусских памятников.
Скандинавского происхождения овально-выпуклые фибулы X в., скрепляв¬
шие женскую одежду на плечах, получили широкое распространение не только
среди населения Скандинавии, Финляндии, Прибалтики, Центральной Европы,
но и на территории России, в том числе и в памятниках Приладожья. Традиция
носить парные фибулы сохранилась у населения Приладожья и тогда, когда
скандинавские фибулы вышли из употребления.
Особо следует отметить массовые находки разнообразных подвесок, ко¬
торые характерны для прибалтийско-финского населения. У приладожского
населения это были зоо- и орнитоморфные: пластинчатые подвески, изобра¬
жающие четвероногое животное с коротким загнутым хвостом, пластинча¬
тые, в виде гуся и утки и полые птицевидные с привесками в виде лапок водо¬
плавающей птицы. Большую коллекцию составляют коньковые подвески:
пластинчатые литые изображения, так называемые коньки смоленского ти¬
па, найдены в основном в погребениях XI в.; полые коньковые шумящие под¬
вески датируются ХП-ХШ вв.
Бронзовые спиральки наиболее характерны для нагрудных украшений
оятских курганов и челмужского, где они найдены с обрывками ткани. Брон¬
зовые ключи-амулеты, обнаруженные в курганах р.Ояти, за пределами этой
культуры крайне редки. Их носили женщины на груди или на поясе, иногда по
3-5 ключей в одном комплекте. С памятниками Северо-Западной и Северо-
Восточной Руси связано появление в Приладожье ложек-амулетов, а также
крестиков различных типов (XI-XII вв.) и решетчатых подвесок (ХП-ХШ вв.).
338

Весьма распространенными украшениями были бронзовые бубенчики шаро¬
видной и грушевидной формы с крестовидной прорезью, характерные для
многих древнерусских памятников.
С середины XI в. в обиход входят различные типы височных колец, которые
имели распространение на обширных пространствах Руси. Появление их на рас¬
сматриваемой территории связано частью с приходом славян, частью - с подра¬
жанием славянским изделиям.
При раскопках курганов извлечены остатки шерстяных, льняных и коноп¬
ляных тканей. Шерстяной текстиль представлен грубыми тканями с нитками не¬
равномерной толщины и тонкими кустарными сукнами со следами начеса. При-
ладожские ткани по одним признакам близки к текстилю финских могильников
Волго-Окского междуречья, по другим - к тканям могильников прибалтийских
финнов, по третьим - латгальских могильников и ладожским, но в целом пред¬
ставляют собой своеобразное явление (Давидан, 1989. С. 316-336).
Обнаружены фрагменты шелковых тканей, как среднеазиатского, так и
византийского происхождения, шелковые золотые ленты сложного полотня¬
ного переплетения, с орнаментом в виде плетенки также византийского про¬
исхождения. Фрагментарность остатков текстиля, к сожалению, не позволя¬
ет реконструировать покрой и детали одежды (подробнее см.: гл. 7 “Одежда”
раздела “Вепсы” настоящего издания), но определить набор украшений для
женского костюма на разных этапах приладожской культуры можно. Это
весьма существенно, поскольку они, с одной стороны, служат этноопределя-
ющим элементом, с другой - хорошо отражают культурные связи и внешние
воздействия.
В женский комплект украшений X в. входили: гривна, ожерелья из бус, пар¬
ные овально-выпуклые фибулы, скреплявшие одежду на уровне ключиц. В цен¬
тре, на груди располагалась трилистная или щитообразная фибула скандинав¬
ского происхождения. К парным фибулам на плечах на длинных спиральках или
цепочках подвешивались изделия, изображающие уточек, животных, а также
бубенчики, бусы-”флакончики”, ножи в ножнах, гребни с костяными орнамен¬
тированными накладками. На руках носили ладьевидные браслеты. Сочетание
западноевропейских и местных украшений - характерная особенность женской
одежды X в., особенно для населения р. Ояти.
В XI в. многие западно- и североевропейские вещи исчезают. Вместо
овальных двускорлупных фибул широко используются кольцевидные за¬
стежки со спирально скрученными концами. Появляются сложные нагруд¬
ные украшения с подвесками в виде животных и птиц. Например, одна из жи¬
тельниц на р. Ояти носила на каждом виске по два билонных кольца с завит¬
ком на одном из концов, на шее - низку из разноцветных стеклянных, золо¬
ченых и посеребренных бус и бисера. Чуть ниже ключицы, на правой сторо¬
не груди прикреплялось сложное украшение, состоявшее из кольцеобразной
застежки с прикрепленной к ней бронзовой цепочкой из тройных и двойных
колечек длиной 24 см, на конце которой висели крестик и коническая подве¬
ска. На левой стороне также крепилась застежка со спирально свернутыми,
орнаментированными концами, цепочки из тройных колечек длиной в 20 см
и подвешенными к ней трубчатым игольником, клыком животного с просвер¬
ленным отверстием и копоушкой. Еще один гарнитур свисал с правой сторо¬
ны пояса: орнаментированное поясное кольцо, семь спиралей (длиной
34-37 см), каждая из которых заканчивалась подвеской: конической про низ¬
кой, шумящей подвеской-уточкой (3), ключом-амулетом (2), односторонним
гребнем с орнаментированными накладками.
339

В ХП-ХШ вв. набор женских украшений был иной. Женщина, погребенная в
одном из курганов на р. Ояти, носила семь височных колец, в два ряда по три
кольца, а под ними - седьмое. Они скреплялись кожаным ремешком на затылке.
На шее - ожерелье из голубых стеклянных бусин и решетчатой билонной подве¬
ски. Набор украшений дополняли застежка с завитками, пластинчатая ажурная
коньковая подвеска и подвеска “конь на змее”, бубенчик с прорезью, орнаменти¬
рованный пластинчатый браслет. Украшения висели на шерстяных шнурах.
Сопровождающий мужские погребения инвентарь скуден. Оружие (мечи,
наконечники копий, боевые топоры) в основном приходится на погребения X в.
В мужских захоронениях Х1-ХП вв. присутствуют топор, который обычно ис¬
пользовался в хозяйственных целях, нож, кресало. К мужскому костюму отно¬
сятся фибулы со спирально скрученными концами, застегивающие ворот руба¬
хи, поясные кольца и пряжки.
Лесные и речные богатства края с древнейших времен стимулировали раз¬
витие охоты и рыболовства. В погребениях обнаружены кости промысловых
животных - кабана, лося, медведя, росомахи, зайца, лисицы и др., а также птиц.
Встречены кусочки меха медведя, белки и хорька.
Наличие в некоторых насыпях соломы свидетельствует о занятии населения
земледелием. Развивалось и животноводство, что подтверждают найденные ко¬
сти домашних животных: коров, лошадей, овец, свиней, и предметы хозяйствен¬
ного назначения (ботало, удила и т.д.). Развивались промыслы, обработка дере¬
ва, камня, кости, ткачество, гончарство.
Восстановлению конкретных исторических условий, в которых находилось
население Приладожья, способствовало археологическое изучение соседних
территорий, главным образом Ладоги и ее округи. В IX-начале XI в. Ладога бы¬
ла мощной крепостью, цветущим торговым и ремесленным центром, с которым
в основном и установились экономические, политические и культурные конта¬
кты Приладожья, о чем свидетельствуют археологические материалы. Связи с
Ладогой обусловили серьезные изменения в жизни населения - разрушались ро¬
до-племенные устои, объединение некоторых групп населения происходило на
другой основе.
В XI в. Север и в том числе Приладожье стали осваивать новгородцы. В кур¬
ганах, особенно вблизи административных и культурных центров, появляются
славянские и христианские элементы, возникают кладбища при церквах. Сосре¬
доточенные на южной границе приладожской культуры курганы XII—XIII вв.
оставлены в подавляющем большинстве славянским населением. В глубинных
частях Приладожья к началу Х1П в. население отходит от курганной погребаль¬
ной обрядности и здесь появляются грунтовые кладбища - “жальники”, намо¬
гильные каменные кресты и т.д.
Однако славянское освоение края не означало коренного изменения этниче¬
ского состава населения (Муллонен, 1985. С. 184—185).
Об этнической принадлежности населения, оставившего приладожские кур¬
ганы, много спорили, но в конце концов пришли к заключению, что в основной
своей массе оно было прибалтийско-финского происхождения и в небольшом
числе - скандинавского; позднее появились и славяне.
Своеобразие погребального обряда и оригинальность инвентаря курганных
памятников по р. Ояти позволяют нам говорить об особой этнической группе
населения. Уже в X в. в погребальной традиции местного населения проявляют¬
ся такие черты, как завертывание кальцинированных костей и вещей в бересту,
покрытие покойного берестой и посыпание кальцинированными костями, а
также специфические вещи, характеризующие особую этническую принадлеж¬
340

ность умерших. Это прежде всего бусы-^флакончики”, кресала с бронзовыми
рукоятями, подвески, изображающие оленя или лося, прорезные и полые под¬
вески-уточки. В погребениях Х-ХЗ вв. в набор таких предметов добавляются
бронзовые ключи-амулеты, двойные бронзовые пронизки, пластинчатые кре¬
сала. Как и ранее, на очагах и кострищах встречались слабо обожженные, спе¬
циально приготовленные для похоронного ритуала лепные сосуды. В более
поздних курганах обнаруживаются также свертки из бересты с остатками кре-
мации и вещами. Появляются срубы и могильные ямы, захоронение отдельных
черепов и более или менее отчетливые следы жертвоприношений и насильст¬
венной смерти.
На наш взгляд, бесспорно веси принадлежали курганы р. Ояти, хотя не ис¬
ключается весская принадлежность и других насыпей. Этот вывод хорошо сог¬
ласуется с результатами лингво-топонимических изысканий (см. гл. 3 раздела
"Вепсы” настоящего издания). Курганы Олонецкого перешейка и некоторые
оятские памятники мы связываем с предками карел-ливвиков. Вопрос о проис¬
хождении, формировании и развитии карел-ливвиков и карел-людиков еще на¬
ходится в стадии исследования. Предполагается, что ливвиковский диалект
сформировался в результате взаимодействия вепсской и карельской речи при
наибольшей активности последней. Во всяком случае вепсский субстрат присут¬
ствует в южнокарельских диалектах, что дает основание считать весь одной из
первых этнических общностей, заселивших Олонецкий перешеек.
Итак, отличия в материальной культуре трех групп археологических памят¬
ников, расположенных в Юго-Западном Белозерье, Восточном Прионежье и
Юго-Восточном Приладожъе, свидетельствуют о принадлежности их различным
этнографическим группам вепсской народности: белозерской, судской и прила-
дожской. Для населения каждой из них характерны определенные типы памятни¬
ков, различающиеся геополитическое положение, культурные влияния, специфи¬
ческие этнические процессы, которые и придали своеобразие их материальной
культуре.

ГЛАВА 3
ТЕРРИТОРИЯ РАССЕЛЕНИЯ
И ЭТНОНИМЫ ВЕПСОВ В XIX-XX вв.
ерритория расселения. В настоящее время вепсы расселены тремя основ¬
ными группами на территории Межозерья - между Ладожским, Онеж¬
ским и Белым озерами. Одна группа северных (или прионежских) вепсов
живет на юго-западном побережье Онежского озера, при устьях впадающих в
него небольших рек, вторая - в верховьях южных притоков Свири и в северном
Белозерье, третья - в верховьях р, Лидь,
В прошлом вепсский ареал был значительно обширнее. Древняя весь сфор¬
мировалась, как позволяют считать археологические и лингвистические мате¬
риалы, на территории южного Приладожья. Позже, в I тысячелетии н.э. вслед¬
ствие продвижения на Север славян весь была оттеснена в восточном направле¬
нии (Седов, 1997; Itkonen Т. /., 1983),
Для реконструкции древнего вепсского ареала немалую роль играют топо¬
нимические данные, которые нами рассматриваются подробнее.
Один из ранних этапов формирования вепсской территории можно устано¬
вить по ареалу наименований поселений с суффиксом -L (Rahkoil, MuPjeil.
Haragal, Karhil, Pe6oil и т,д,), которые достаточно последовательно передаются
на русский язык в Присвирье и Обонежье названиями, оформленными суффик¬
сом -ичи/-ицы (Рахковичи, Мульевичи, Харагиничи, Каргиничи, Печеницы и
т.д.). Эта топонимическая модель с общими прибалтийско-финскими истоками
проявляется уже в самом раннем из известных документов, касающихся терри¬
тории юго-восточного Приладожья - в приписке к Уставу Ярослава “О мостех”
XIII в. При этом, видимо, уже к XIV в, L-модель утрачивает продуктивность в
означенном вепсском ареале (.Муллонен, 1996). Для установления хронологии
данного топонимического типа существенно также то обстоятельство, что его
границы в значительной степени коррелируют с археологическим ареалом кур¬
ганов юго-восточного Приладожья начала II тысячелетия. При этом совпадение
ареалов происходит не только в юго-восточном Приладожье - на реках Ояти.
Кашле, Паше и в среднем Посвирье, но и в маргинальных ареалах: в северном
Обонежье (Кайбиницы, Кургеницы, Койкиницы, Тайгиничи, Типиницы, Пижи-
ничи), в Водлозерье (Рахкойла, Керкола, Кургила и др.) (Муллонен, 1996), а так¬
же в верховьях р. Лидь, где в последние годы обнаружены курганы приладож-
ского типа СБашенькин, 1994),
Ареал названной модели свидетельствует о том, что на ранних этапах инте¬
ресы вепсов были связаны с юго-восточным Приладожьем, а также водными
путями, ведущими из Обонежья на север - в Беломорье и на северо-восток - по
р. Водле за восточные пределы Обонежья, где определенное вепсское топони¬
мическое наследие обнаруживается, в частности, в Кснозерье, в низовьях
р. Онеги и районах, расположенных к западу от нее (Матвеев, 1979. С. 6-8).
Знаменательно в этой связи отсутствие L-овой топонимии вдоль водного
пути из Онежского озера в Белое и в целом на Онежско-Белозерском водораз¬
деле, за восточными пределами Присвирья. Это обстоятельство на фоне отно¬
сительно хорошей сохранности в этом районе неприбалтийско-финской суб¬
стратной топонимии и лексики можно рассматривать как следствие в целом бо-
342

лее позднего проникновения вепсов в этот район, чем в Присвиръе. При этом
вепсское освоение, очевидно, не носило здесь массового характера, и вепсская
топонимия не перекрыла предшествующий субстрат. Следует добавить, что ре¬
гион Белозерья и Онежско-Белозерский водораздел насыщены гидронимами
неприбалтийско-финского происхождения, причем ареалы этих гидронимов не
выходят на запад, за пределы Свирско-Белозерского водораздела. Это разреша¬
ет предположить, что продвижению вепсов на восток, в Белозерье, препятство¬
вало некое местное население, возможно, с верхневолжскими истоками.
Из тех ареалов, которые входят в территорию современного вепсского рассе¬
ления, еще один - это вепсское Прионежье, ареал расселения северных вепсов -
также, видимо, был освоен позже Присвирья и водных путей, ведущих из Обоне-
жья в Беломорье и Заволочье. К такому выводу на основе анализа материалов
писцовых книг Обонежской пятины XV-XVI вв. пришел В.В. Пименов: он счита¬
ет, что вепсское освоение юго-западного побережья Онежского озера началось
не ранее XIV в. (Пименов, 1965). Видимо, это объясняется тем. что ландшафтно-
географические особенности этой территории - скалистое побережье Онежско¬
го озера, водораздельные болота и малоплодородие почв - не благоприятны для
ведения земледелия, в отличие от более западных районов Онежско-Ладожского
| Олонецкого) перешейка, освоенных вепсами значительно раньше. В принципе
это согласуется с отсутствием здесь ойкономии L-ового типа. Однако подтвер¬
ждением былого вепсского присутствия в западных районах перешейка служит
бесспорный вепсский субстрат в ливвиковском, и особенно в людиковском, диа¬
лектах карельского языка, распространенных сейчас на Олонецком перешейке.
Карельское население, продвигавшееся на эту территорию из северо-западного
Приладожья начиная с ХШ столетия, постепенно поглотило вепсов (Бубрих, 1947.
С. 37). Следует отметить, что особенно значительная роль в проникновении веп¬
сов из Присвирья на север принадлежала р. Важинке: именно по ней идет люди-
ковско-ливвиковская граница на южном участке. Карельское языковое воздейст¬
вие, распространявшееся с верховьев р. Шуи на восток вниз по реке, заметно сла¬
бее в ее низовьях. Это происходит, видимо, потому, что здесь столкнулись два раз¬
личных потока освоения территории. Первый шток шел из карельского Прпла-
дожья, вниз по Шуе к Онежскому озеру, а второй - из вепсского Присвирья, по
северному притоку Свири - Важинке и южному притоку Шуи - Святреке и затем
к Онежскому озеру. Очевидно, на втором пути вепсское воздействие продолжало
ощущаться и после того, как началось освоение Олонецкого перешейка карела¬
ми. Именно вепсская миграция и могла служить своего рода препятствием для
ровного и поступательного карельского продвижения вниз по Шуе, что и отрази¬
лось в формировании людиковского языкового ареала. Существование описанно¬
го водного пути со Свири через Важинку и Святреку в бассейн Шуи подтвержда¬
ется вепсскими топонимическими моделями, сохраняющимися вдоль этого пути
• Орфинский, Гришина, Муллонен, 1997).
Экспансия карел на восток, на территорию Олонецкого перешейка, заста¬
вила вепсов, отступавших из Присвирья на север под натиском древнерусской
колонизации, двинуться на обойденную ими прежде территорию юго-западного
побережья Онежского озера. Освоение Прионежья проходило, с одной сторо¬
ны, с верховий р. Ивины, с другой - непосредственно вдоль побережья Онеж¬
ского озера. На это косвенным образом указывает вхождение данной террито¬
рии в состав двух средневековых погостов Обонежской пятины - Остречинско-
го и Мегорского, связь административных центров которых с вепсским Прио-
нежьем осуществлялась по названным выше водным путям (Муллонен, 1994.
С. 128-129).
343

Исторические судьбы вепсов определялись во многом тем, что древнерусская
колонизация Севера в значительной степени проходила по водным путям, уже ос¬
военным вепсами, и вслед за вепсами. Это закономерно вело к ассимиляции вепс¬
ского населения, осевшего вдоль водных путей, и к вытеснению его на верховья
рек и водоразделы. Есть определенные основания утверждать, что границы адми¬
нистративных образований, складывавшиеся на ранних этапах древнерусской го¬
сударственности, восходили к более ранним территориальным подразделениям
местного вепсского населения. Границы погостов Обонежской пятины, к приме¬
ру, во многих местах проходили по озерам и рекам, в названиях которых закрепи¬
лась вепсская лексема piiha. Последняя в прибалтийско-финской гидронимии вы¬
ступала в значении ‘ограда, граница' и закреплялась на рубеже тысячелетий в на¬
именованиях пограничных водных объектов, отмечавших пределы родовой тер¬
ритории (Suvanto, 1972. S. 54; Муллонен, 1995), Видимо, и границы более крупных
административных образований сохраняли традиции, сложившиеся в прибалтий¬
ско-финской, в нашем случае - в вепсской среде: вепсская территория довольно
последовательно ложится в границы Обонежской пятины XV-XVI вв. Правда, к
середине И тысячелетия значительная часть этого ареала (например, на западе
пятины и вдоль основных водных путей) уже, видимо, подверглась значительно¬
му русскому, а в Приладожье - карельскому воздействию.
Таким образом, в ходе времени сложились три названные выше группы веп¬
сов, каждая из которых имела определенные различия в традиционной культу¬
ре и говорила на особом диалекте.
В ходе последних ста лет шло довольно быстрое сокращение всех трех
групп вепсов - сокращалась как их численность, так и территория расселения.
Данные различных письменных источников позволяют определить, что в
конце XIX в. северновепсский ареал доходил еще до самой Свири. В Списке на¬
селенных мест от 1873 г. “чудскими” названы расположенные на северном бе¬
регу Свири села Княжбор, Яннаволок, Пенгойручей, Нимпельду, т.е. участок от
истока Свири до устья р. Ивины, а также села Остречины и Ивина в ее низовь¬
ях. Поселения верхнего течения Ивины, села Ладва и Таржеполь, были в
1870-е годы, по сведениям того же источника, русскими. Однако в прошлом,
причем относительно недавнем, здесь несомненно жили вепсы, что подтвержда¬
ется как особенностями здешних русских говоров, так и исключительно хорошо
сохранившейся микротопонимией с вепсскими истоками {Муллонен, 1989).
Катастрофическому разрушению подверглась восточная часть средневепс¬
ского ареала, т.е. территория, расположенная на Онежско-Белозерском водораз¬
деле. Судя по письменным источникам конца XIX - середины XX в., здесь актив¬
но шло обрусение вепсских поселений, коснувшееся деревень Ундозерской,
Куштозерской, а еще ранее - Исаевской волостей (Йоалайд, 1989. С. 78). Есть
сведения также о том, что в начале XX в. вепсская речь звучала и в нескольких
поселениях, расположенных при впадении рек Колошмы и Ножемы в р. Суду
(Верхний Конец, Керчаково, Нечаево, Морозово, Харино, Янишево, Киино,
Нижний Конец) (Tunkelo, 1946. S. 8-9). В результате волюнтаристских действий
властей в конце 1950-х годов было проведено массовое переселение жителей
нескольких сельсоветов (Шимозерского, Пелкасковского, Торосозерского,
Нажмозерского, Кривозерского) (см. гл. 5 “Этнодсмографические процессы” в
разделе “Вепсы” настоящего издания). К началу 1960-х годов в этом районе веп¬
сов практически не осталось. Последних носителей вепсского языка составите¬
лям “Словаря вепсского языка” удалось застать в начале 1960-х годов только в
д. Керчаково. В целом языковые данные говорят об относительно недавнем об¬
русении значительной части населения южного Обонсжъя. По свидетельству
344

М.Э. Рут, жители Вытегорского района «хорошо ощущают наличие вепсского
по происхождению пласта лексики в своем говоре и постоянно подчеркивают
это в беседах. Данный факт - явное свидетельство “неостывшего” контакта на¬
родов» {Рут, 1982, С. 21).
Оба названных процесса - исчезновение и обрусение вепсских поселений
- засвидетельствованы на протяжении последних ста лет и в западной части
средневепсского ареала. Элиас Лбннрот, посетивший эти места в 1840-е годы,
отмечал, что население одинаково свободно владеет как вепсским, так и рус¬
ским языком {Ldnnrotin..., 1902. S. 221). Примерно такие же сведения для не¬
сколько более позднего времени мы находим у этнографа В.Н. Майнова
\Майнову 1877. С. 43) и фольклориста Е.В. Барсова (Барсов, 1894. С. 174). В
конце XIX в. финляндским исследователям удается еще записать здесь неко¬
торые образцы вепсской речи (Tunkelo, 1946. S. 174). А уже в 1920-е годы ме¬
стные жители за редким исключением говорили только по-русски {Малинев¬
ская, 1930. С. 166). В 1950-е годы исследователь вепсского языка М.М. Хямя-
ляйнен застал в с. Печеыицы последнего носителя своеобразного вепсского
говора {Хямнляйнену 1958).
В послевоенные годы олустевают многие небольшие вепсские деревни, рас¬
полагавшиеся в верховьях р. Капши (Нойдала, Чидово, Рябов Конец) и р. Ояти
(Долгозеро, Сарозеро, Азмозеро и др.), на водоразделе рек Капши и Паши. В
свою очередь и на Свирско-Оятском водоразделе активно шло обрусение вепс¬
ских поселений (села Варбиничи, Мульевичи, Печеницы, Кукас, Руссконицы,
Шатиа).
Границы южновепсского ареала еще в начале XX столетия шли значитель¬
но южнее. Известно, во всяком случае, что в 1916 г. Аугуст Алквист записывал
образцы вепсской речи в д. Пятино современного Бокситогорского района Ле¬
нинградской области, ныне считающейся русской {Йоалайд, 1989. С. 78).
Этнонимы вепсов. Особенности формирования вепсов и их расселения отра¬
жаются в отсутствии у них единого самоназвания. Этноним вепсы (vepslaited,
bepslaiied) известен лишь в части вепсских говоров. Он распространен в основ¬
ном у южных вепсов (в форме bepslaane) и у части средних вепсов на верхнем те¬
чении Ояти. В прошлом этот этноним имел явно более широкий ареал. Об этом
свидетельствует, например, то, что паданские карелы называют вепсами (vep-
sad) своих южных соседей - карел-людиков. В пограничной зоне расселения ка-
рел-людиков и собственно-карел в северо-западном Обонежье сосредоточена и
группа топонимов с основой veps-/eenc-> что отмечает границу былого распро¬
странения вепсов в северо-западном Обонежье.
Следы этого этнонима обнаруживаются и в топонимии восточного Обоне-
жья, а также в северо-западном Приладожье и в восточной Финляндии, где тер¬
мин vepsd-вепся хорошо известен также в качестве антропонимной основы, за¬
крепившейся в целом ряде финских фамилий. Финский этнограф Нийло Вало-
нен склонен связывать распространение этнонима в этих местах с вепсской экс¬
пансией (Valonen, 1980. S. 74), что, однако, не находит убедительных лингвисти¬
ческих и археологических подтверждений. В связи с этим интересно предполо¬
жение о карельском-ливвиковском посредничестве в распространении назва¬
ний, в которых выступает вариант vepsu- {GrunthaU 1997. S. 101).
Прионежские вепсы, а также часть приоятских вепсов (западные говоры)
называют себя так же, как и карелы-людики, людиками {ludinik, ludilaine), а
свой язык соответственно людиковским (ср.: pagiSta ludikS - ‘говорить по-
вепсски*)* Этот этноним с явными русскими истоками (Бубрих, 1971) распро¬
странился, видимо, вдоль Свири и вытеснил здесь самоназвание вепсы (vep-
345

shine), сохранившееся на окраинах прежнего ареала - на территории, удален¬
ной от Свири.
Активное функционирование этнонимов характерно для зон межэтниче¬
ского контактирования. Там же, где контакты были ограничены, этнонимиче-
ская система не получила особого развития. Эта закономерность особенно на¬
глядно проявляется в восточновепсском ареале, в глухом углу Онежско-Бело-
зерского водораздела, где у вепсов никакого особого самоназвания нет. Они на¬
зывают себя и соплеменников просто ttthine, tagalaine ‘здешний’, а его язык ха¬
рактеризуют словами meide kartte pagiteb - ‘по нашему говорит’, tou кеГии
pagfteb - ‘на этом языке говорит’ {Setdld, 1917. S. 941-942)*.
На южной границе вепсского ареала в качестве самоназвания бытует этно¬
ним чухаръ (buhaf, мн. ч. buharid), воспринятый из смежных русских говоров. Эт¬
ноним чухарь проник на восток из Новгородской земли, очевидно, по южным
окраинам вепсской территории вдоль того пути новгородской колонизации, ко¬
торый шел из Приильменья в Белозерье.
Термин чухарь известен и на других вепсских территориях, однако не в ка¬
честве самоназвания, а как пренебрежительное прозвище в среде русских сосе¬
дей. Русские соседи называли вепсов также кайванами и чудью (Пименов,
Строгалыцикова, 1989. С. 7; СРГК, 1996). Последний этноним широко исполь¬
зовался в XIX - начале XX в. в научной и справочной литературе о вепсах. Лишь
в 1920-1930-е годы, в период национально-государственного и языкового стро¬
ительства, в литературе, а также в сознании носителей вепсского языка посте¬
пенно утвердилось единое название народности вепсы {Пименов, Строгалъщи-
кова, 1989. С. 7).
Традиционно считается, что в исторических источниках вепсы известны и
как чудь, и как весь. Функционирование двух терминов связано, очевидно, с тем,
что западная часть вепсской территории тяготела к Приладожью (чудь), в то
время как восточная - к Белозерью {весь), и вследствие этого народ различно
назывался их соседями с запада и востока {Бубрих, 1947). В действительности
это, видимо, слишком упрощенное представление, и литература, освещающая
проблему древних этнонимов, полна противоречивых, взаимоисключающих
представлений.
В древнерусских документах весь устойчиво связывается с Белым озером.
Видимо, вследствие того, что в период зарождения Древнерусского государства
Белозерский ареал играл благодаря волжской торговле более важную роль,
чем Приладожье, в документах упоминается именно белозерская весь (Бубрих,
1947; Itkonen ТА., 1971).
Несмотря на то что в литературе традиционно признается связь между
древнерусским этнонимом весь и прибалтийско-финским термином vepsd, для
языковедов это далеко не очевидно. Крупнейший специалист в области исто¬
рической фонетики прибалтийско-финских языков Э.Н. Сетяля считал эту
связь фонетически не обоснованной {Setdld, 1917. S. 505). Проблематичность
тождества весь-вепсы, выражается и в том, что филологически неясно, какой
вариант первичен: восходит ли рус. весь к приб.-фин. vepsd (SKES) или, наобо¬
рот, приб.-фин. vepsa к рус. весь {Богданов, 1958. С. 63). Не помогает в раз¬
решении проблемы на сегодняшний день и этимология, не существует сколь¬
ко-нибудь надежной этимологической интерпретации этнонима. Среди иссле¬
* По данным СВЯ. этноним vepsiaine известен в Пондале, однако на фоне отсутствия его в
других населенных пунктах этого ареала запись из Пондалы выглядит поздней, секундар-
ной, связанной с официальным употреблением этнонима “вепсы”.
346

дователей достаточно широкое признание получила так называемая ‘'теория
клина'’ (фин. vaaja-teoria), которая исходит из того, что в ряде прибалтийско-
финских и саамских этнонимов отражается лексема, обозначающая клинооб¬
разный родовой знак (vepsa < саам, vuowje ‘плавник рыбы’) (SKES; также ср.:
Валонен, 1982. С. 74—82). Однако в последние годы она подвергается серьез¬
ной и достаточно обоснованной критике (Koivulehto, 1997; GrunthaL 1997).
Чрезвычайно сложна также проблема отражения этнонима весь в топони¬
мике, поскольку в целом ряде случаев, особенно относящихся к территории ис¬
торической Водской пятины (ср. топонимы Сорольская весь, Меглинская весь и
др.), скрывается древнерусская лексема весь - ‘деревня’ {Попов, 1973. С. 81-82).
Иными, неонимическими, могут быть по мнению исследователей истоки эле¬
мента весь в белозерских топонимах типа Череповесь, Мадовесь, Арбужевесь,
Луховесь и др.
Упоминания о веси известны также в западноевропейских (Vasinabronkas,
Wizzi, visunnus) и арабских (вису, ису) источниках, хотя связь последних с бело-
зерской весью в последние десятилетия подвергается сомнению СLytkin, 1970.
С. 467; Макаров, 1990. С. 131). Речь идет скорее о населении, проживавшем зна¬
чительно восточнее, в верховьях Камы и Северной Двины. Предлагается и ком¬
промиссное решение, исходящее из того, что арабские источники отразили про¬
движение белозерской веси на восток {Grunthal, 1997. S. 107).
Приведенные выше противоречивые представления трудно поддаются
суммированию. Во-первых, этноним vepsd имеет в прибалтийско-финском
мире узкое распространение и известен только в карельском и финском. При
этом считается, что он проник в эти языки в результате относительно позд¬
них контактов с вепсами. Во-вторых, следует принять во внимание, что этно¬
ним представлен в основном на востоке вепсского ареала. Наконец, необхо¬
димо учесть, что в письменных источниках весь устойчиво привязывается к
Белозерью. Принимая все это во внимание, резонно предполагать восточ¬
ные, неприбалтийско-финские корни этого этнонима, распространившегося
в прибалтийско-финской языковой среде вместе с тем восточным этнокуль¬
турным воздействием, которое исследователи склонны усматривать на раз¬
ных срезах вепсской культуры. Это в свою очередь дает основание ставить
вопрос об этнических корнях белозерской веси древних источников, кото¬
рые приводили ее в одном ряду с верхневолжскими племенами мерей и муро¬
мой, возможно, не только из-за географической, но и этнической близости.
Не исключено, что весь - это особый этнос, оставивший во многом загадоч¬
ную топонимию, которой изобилует Белозерье.
Не менее запутаны и судьбы исторической чуди. Аргументами в пользу то¬
го, что за летописной чудью скрываются вепсы, является официальное упот¬
ребление этнонима применительно к вепсам в России, а также то, что вепсы са¬
ми идентифицируют себя с чудью. Немаловажно, что в ряде письменных источ¬
ников X1II-XIV вв. применительно к вепсам использован этноним чудь. С дру¬
гой сторон, в более ранних документах связь между чудью и вепсами не столь
очевидна; наряду с этим термин чудь употреблялся и к эстонцам, и к води, а так¬
же к древнему населению Верхней Руси, говорившему на восточном прибалтий¬
ско-финском прадиалекте, отразившемся в целом ряде позднейших прибалтий¬
ско-финских языков.
Спорна и этимология этнонима чудь. Наиболее продуктивной нам пред¬
ставляется мысль Д.В. Бубриха о том, что этноним был принесен на террито¬
рию Верхней Руси славянами. Последние усвоили его в древности в результа¬
те контактов с германцами (древнеслав. *tjudjb ‘чужой народ’), а затем, при
347

продвижении в Приильменье и на Волхов, стали использовать его примени¬
тельно к тамошнему местному прибалтийско-финскому населению (Бубрих.
1947. С. 22-26). По мере древнерусского освоения Севера ареал употребления
этнонима расширялся. Из русского языка этноним, видимо, вошел и в саам¬
ский, и в коми языки. Некоторые фонетические сложности, возникающие в
связи с последним утверждением, в принципе преодолимы, если предполо¬
жить, что термин мог распространяться в качестве своеобразного “бродяче¬
го” слова, проникающего из языка в язык вместе с фольклорными сюжетами
(Grunthal, 1997. S. 169), что как раз свойственно для саамского cuhti - cuppe
‘чудь, враг' и зырянского t’Sud ‘древний народ, обитавший некогда на зырян¬
ской территории’.

ГЛАВА 4
ЯЗЫК И ЯЗЫКОВЫЕ ПРОЦЕССЫ
ВЕПССКИЙ ЯЗЫК
Вепсский язык относится к северной группе прибалтийско-финской ветви
финно-угорской языковой семьи, он наиболее близок к карельскому,
ижорскому, финскому языкам.
Вепсский язык по своей структуре сравнительно однороден, хотя диалектные
различия существуют. Ученые выделяют три диалекта: северновепсский, или
прионежский, средневепсский и южновепсский. На северновепсском диалекте
говорят вепсы, живущие в Вепсской национальной волости Карелии; на средне¬
вепсском - жители вепсских территорий Вологодской (Бабаевский и Вытеггор-
ский районы) и Ленинградской областей (Подпорожский, Тихвинский, Лодейно-
польский районы). В Вокситогорском районе Ленинградской области живет не¬
многочисленная группа вепсов, говорящих на южновепсском диалекте.
Ряд закономерностей как в фонетическом, так и в грамматическом строе
определяется принадлежностью вепсского языка к финно-угорской языковой
семье. Так, фонология вепсского языка располагает, кроме гласных переднего
ряда е и г3 гласными переднего ряда й, д> и. В прошлом, как предполагают уче¬
ные, в вепсском языке так же, как и в некоторых других прибалтийско-финских
языках, действовал закон гармонии гласных, в соответствии с которым в слове
чогут встречаться гласные только либо переднего, либо заднего ряда, и лишь
гласные е и i - нейтральны, В настоящее время этот закон в вепсском языке не
действует (например, liik&ita - “бросить”, hosttuda - “опечалиться”, kiizuda -
“спросить” и т.д.), хотя существует большое количество двусложных слов, в ко¬
торых употребляются только гласные переднего или заднего ряда (например,
hiiva - “хороший”, рйкй - “в голову”, kulo - “прошлогодняя трава”, сота - “кра¬
сивый” и т.д.).
По сравнению с близкородственными языками, в вепсском есть отличия и в
системе дифтонгов. Дифтонги в вепсском языке только нисходящие на i и на и
- например, maid - “молоко”, poig - “сын”, louzi - “нашел”, копте - “три” и т,д.).
Следует отметить, что многие w-овые дифтонги в вепсском языке возникли
вследствие вокализации 1 (ср.: вепс, коите, фин. kolme - “три”, вепс, pdud, фин.
pelto - “поле” и т.д.).
В вепсском языке отсутствуют примарные долгие гласные (их рефлексы в
виде полудолготы можно обнаружить лишь нерегулярно в северновепсском ди¬
алекте (например, рии - “дерево”, таа - “земля”, pit - “зубец”). В свою очередь,
функционирующие в южновепсском диалекте долгие гласные имеют вторич¬
ное (достаточно позднее) происхождение, в других диалектах на их месте упот¬
ребляются дифтонги (например, haad - “яма”, ср.: hand, houd; aagiS - "рано”
ср.: aigiS и т.д.).
Количество согласных звуков в вепсском языке такое же, как, например, в
русском языке, и они имеют те же фонологические характеристики. Некоторые
согласные выступают и как геминаты (кк, И, рр и т.д.). В северновепсском диа¬
лекте геминаты как остаточное явление от закона чередования ступеней сог¬
ласных встречаются в закрытом слоге, бывшем исторически открытым в 3-м л.
ед. числа презенса (например, kattah - “закроет”, rippub - “висит”, tappab - “мо-
349

лотит” и т.д.). Согласные в северновепсском диалекте могут быть полудолгими
{met - “меда”, vet - “воды”, tot - “принесете” и т.д.).
Слог может состоять из краткого гласного (о - “ночь”), из сочетания соглас¬
ного с дифтонгом (voi - “масло”) и сочетаний согласных с гласными (te - “доро¬
га”, lehm - “корова”, hen - “мелкий”). Исконно вепсские слова, как правило, не
начинаются с сочетания согласных, Следует отметить еще одну важную харак¬
теристику слов вепсского языка, а именно: достаточно большое количество
вепсских слов оканчивается в номинативной форме на согласный звук, твердый
либо мягкий (например, koir - “собака”, jaug - “нога”, теГ - “ум”, mV - “лыко”),
хотя основа косвенных падежей оканчивается на гласный звук (например, koira-n.
jauga-n, mele-n, nine-n). Объясняется это тем, что в ходе развития в вепсском
языке произошло отпадение конечных гласных в многосложных словах и тех
двусложных, у которых первый слог был в прошлом долгим либо закрытым
(Tunkelo, 1946. S. 755-757). Благодаря этому вепсское слово напоминает слово
эстонского языка, где также отпали конечные гласные.
Ударение в вепсском языке, как и в других прибалтийско-финских языках,
фиксированное и падает всегда на первый слог.
По морфологическому типу вепсский язык - типичный агглютинативный.
Каждая грамматическая категория имеет в нем свои морфологические показате¬
ли, которые присоединяются к основе слова друг за другом, образуя цепочку аф¬
фиксов, у каждого из которых есть свое место и значение. В именах (существи¬
тельных, прилагательных, числительных, местоимениях) на первом месте нахо¬
дятся корневая морфема, затем показатель числа, падежа, притяжательной суф¬
фиксации (например, sizare-le-iz - “твоей сестре”, где таге- - основа слова, -1е- -
показатель падежа, 4z - притяжательный суффикс). Кроме того, у прилагатель¬
ных в форме компаратива или суперлатива после корневой морфемы следует по¬
казатель степеней сравнения, а затем уже показатель числа и падежа (vanhe-mb-i-
le - “старшим”, где vanhe- - основа прилагательного, -mb- - показатель сравни¬
тельной степени, 4- - суффикс множественного числа, -1е - надежное окончание).
В глагольных словоформах на первом месте также корневая морфема, затем по¬
казатель времени, наклонения, лично-числовой показатель (например, anda-iii-n -
“дал бы”, где anda- - основа глагола, -izi- - показатель сослагательного наклоне¬
ния, -п - лично-числовой показатель). Наряду с этим в вепсском языке можно на¬
блюдать и некоторые явления аналитического порядка (превосходная степень,
сложные глагольные формы), чередования звуков в корневой морфеме и т.д.
В вепсском языке существуют следующие части речи: существительные,
прилагательные, числительные, местоимения, глаголы, наречия, предлоги, пос¬
лелоги, союзы, частицы, междометия. Имена существительные, прилагатель¬
ные, числительные и местоимения изменяются по числам и падежам. Единст¬
венное число не имеет никаких показателей; показатель множественного числа
в номинативе -d {jaug - “нога”, jaugad - “ноги”, veneh - “лодка”, venehed - “лод¬
ки”, mez' - “человек”, mehed - “люди”), в косвенных падежах -/ (киШ - “деревня”,
kUlis - “в деревнях”; та - “земля, страна”, mais - “в землях, в странах”). Систе¬
ма падежей в вепсском языке достаточно обширна (18) и передает мельчайшие
оттенки значений. От других прибалтийско-финских языков она отличается
тем, что имеет значительное количество падежей позднего происхождения, воз¬
никших из послеложных конструкций {mechapdi - “в сторону леса”; ср.: фин.
metsddn pain; sizarenke - “с сестрой”, ср.: фин. sisaren кега и т.д.) (подробнее см.:
Зайцева И.Г., 1981. С. 24-43).
Глагольное словоизменение вепсского языка идентично таковому в близко-
родственных языках, хотя система его наклонений имеет и специфические чер¬
350

ты. Язык располагает изъявительным, условным, повелительным наклонения¬
ми. Возможностное наклонение, характерное для других родственных языков, в
вепсском практически не функционирует (можно назвать лишь глагол voida -
■‘быть”, у которого в северновеппском диалекте есть форма voinen - ‘‘возможно,
я буду”). Глаголы имеют четыре времени: презенс, имперфект, перфект и плюс¬
квамперфект. Следует отметить, что на функционировании прошедших времен
сказывается сильное влияние русского языка, в котором всего одно прошедшее
время. В результате этого возрастает частотность употребления имперфекта
•простого прошедшего времени); а в формах сложных прошедших времен (пер¬
фекта и плюсквамперфекта) опускается вспомогательный глагол, и зачастую
невозможно определить, какое время употреблено, например, “Prihaihed jo tul-
nuded kodihe” - “Мальчики уже пришли домой”. Здесь лишь из контекста мож¬
но определить, к какому времени относится факт. Но тем не менее оппозиции
всех времен существует в вепсском языке, а создаваемая в 1990-е годы письмен¬
ная традиция языка упорядочивает и стабилизирует ее.
Вепсское глагольное словоизменение выделяется на фоне прибалтийско-
финских языков также наличием 4 времен в условном наклонении (для сравне¬
ния скажем, что в финском языке их 2) и своеобразием их образования. Особен¬
ностью глагольного словоизменения является и возвратное спряжение, возник¬
шее в результате самостоятельного развития языка (для сравнения: невозврат¬
ное спряжение - pesta - “мыть”, pezen - “я мою”, pezed - “ты моешь”, pezeb - “он
моет”; возвратное спряжение - pestas - “умываться”; pezemoi - “я умываюсь”,
pezetoi - “ты умываешься”, pezesoi - “он умывается” и т.д.).
Все иные категории грамматики вепсского языка (как морфологии, так и
синтаксиса) не имеют на фоне других родственных прибалтийско-финских язы¬
ков таких ярких особенностей, как названные выше, хотя, конечно же, в каж¬
дой из них можно выявить черты, появившиеся либо в результате самостоятель¬
ного развития языка, либо как следствие контактов с языками соседних народов
подробнее о грамматике см.: Хямяляйнен, 1966. С. 81-102; Зайцева М.И., 1981;
Зайцева Н.Г., 1997. С. 260-267; и др.).
Основную часть вепсской лексики составляют слова общефинно-угорского
ahtta - “развешивать”, eldda - “жить” jaug - “нога”, та - “земля”, kulda - “слы¬
шать” и т.д.), прибалтийско-финского (АиГ - “губа”, korv - “ухо”, janii- “заяц”,
astta - “идти” и т.д.) и собственно вепсского периодов (cigidaine - “черная сморо¬
дина”, jonikaine - “голубика”, Sapta - “резать”, Hbuda - “качаться” и т.д.). Корне¬
вых слов вепсского периода не очень много. Заметное место занимают много¬
численные древние заимствования: балтийские (lohi - “лосось”, hein - “сено”,
herneh - “горох”, kirvez - “топор”, heim - “родня”, hambaz - “зуб” и т.д.), герман¬
ские (humal - “хмель”, merd - “мережа”, ahj - “очаг“, kuld - “золото”, raha -
“деньги” и т.д.) и славянские (gomin - “гумно”, Iciva - “хлев”, sirp - “серп”, azrag -
"острога”, ikun - “окно”, pagan - “поганый, язычник”, rist - “крест” и т.д.). Не¬
мало русских заимствований и более поздних периодов как из севернорусских
диалектов, так и из литературного языка. (Подробнее см.: Зайцева Н.Г 1994.
С. 83-99; Богданов, 1952; Хакулинен, 1955. С. 5-63; Основы финно-угорского
языкознания, 1975. С. 112-122; Suomen sanojen alkupera. 1-2, 1992; 1995.)
Как уже отмечено, в вепсском языке выделяют три диалекта, но есть мне¬
ние, что они могут рассматриваться как говоры, различия между ними невели¬
ки, практически почти на уровне говоров, и не могут существенным образом
влиять на взаимопонимание (подробнее о диалектных различиях см.: Богданов,
1958. С. 63-75; 1959. С. 33-41; Хямяляйнен, 1966. С 81-102; Tunkelo, 1946.
S. 15-17).
351

ВЕПССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Вепсы принадлежат к числу младописьменных народов и практически не
располагают памятниками письменности. Первые шаги по созданию вепсской
письменности были предприняты в 1930-е годы. Это были годы активных работ
по изучению языков национальных меньшинств России, созданию письменно¬
сти для не имеющих ее народов, организации школ на этих языках. Так, разра¬
ботка терминологии и словарей вепсского и ижорского языков была возложе¬
на на Ленинградский институт языка и мышления АН СССР (Резолюция....
1932. С. 139-142). К работе приступили две бригады по созданию учебников -
Н.И. Богданова по вепсскому языку и В.С. Дубова для ижор. Вепсская письмен¬
ность была создана на основе латинского алфавита. Комиссия, работавшая над
алфавитом, признала, что латинский алфавит наиболее точно соответствует
фонетической системе вепсского языка (Муллонен М.И., 1967. С. 105-1091.
Н.И. Богданов участвовал в подготовке ряда учебников вепсского языка
(Bogdanov, Loginov ets.y 1936; Bogdanov etc. 1936). ММ. Хямяляйнен совместно с
учителем Ф.А. Андреевым (вепсом по национальности) подготовили также не¬
сколько учебников по вепсскому языку (Hamalainen, Andrejevy 1934; 1935; 1936».
Однако практическая попытка вести преподавание в начальных школах на
вепсском языке была предпринята лишь среди вепсов Ленинградской области н
то не везде из-за нехватки учительских кадров. К концу 1930-х годов и эта пре¬
подавательская деятельность была прекращена.
Период функционирования вепсской письменности оказался слишком ко¬
ротким, чтобы придать развитию литературы устойчивость. Можно сказать,
что в память о том времени остались лишь хрестоматии для чтения, небольшие
оригинальные и переводные рассказы, стихи тех лет, которые принадлежали
авторам учебников Ф.А. Андрееву, В.И. Петухову, И.А. Силину, Г.Ф. Больша¬
кову, М. Логинову, М. Романову, М. Соколову.
Возрождение вепсской письменности в 1989 г. положило начало новому пе¬
риоду ее развития. За прошедшие десять лет вышло уже немало печатных изда¬
ний на вепсском языке. Это - учебные пособия для школ и высших учебных уч¬
реждений, переводы на вепсский язык (в частности, переводы Библии), пресса
(газеты и журналы). Но особенно важно отметить развитие художественной ли¬
тературы.
Напомним, что в предшествующий период писатели-вепсы создавали свои
произведения на русском языке. Среди них был В.И. Пулькин, уроженец вепс¬
ского села Нюрговичи (по-вепсски Ntlrgl) Ленинградской области. Ему было 59
лет, когда вышла в свет его первая книга “Азбука детства”. За ней появились
еще две книги - “Глубокие воды Корбярви” (1985) и “Возвращение в сказку"
(1986). Выходец из вепсской деревни, он пишет о том, чем он жил, что наблю¬
дал, что сохранила его память. “Азбука детства"’ в переводе на вепсский язык
(“Laps’aigan abekirj”) опубликована в сборнике рассказов “Родной край"
(“Kodirandaine”, 1996. С. 55-123). В повести много интересных этнографических
зарисовок из жизни вепсского народа. Так, в рассказе “Подпасок” (“Paimen”) ав¬
тор описывает ритуалы, сопутствовавшие первому выгону стада в поле. Из уст
пастуха деда Романа звучит широко распространенная в вепсской среде мысль
о том, что вокруг человека все живое. Он говорит: “Андрюша, красота-то ка¬
кая! Никогда не скажешь, что сегодня такая же, как и вчера. И каждая трави-
ночка малая живет, радуется и печалится. Потому как в ней душа есть. Иначе
бы она не росла, не тянулась и ничего бы ей не хотелось. А ведь ей хочется! И
солнышка, и дождика, и парного туману...” Этой же идеей, идеей неразрывно-
352

сти человека и природы пронизан его рассказ “Лесоруб” (“Mecancapai”). Пове¬
ствуя своему молодому напарнику о тонкостях нелегкой работы лесоруба, Иг¬
нат Зорин говорит: “Если бы не надо было, я бы никогда топор в руки не брал.
Ведь когда топор в руки беру, я как будто смеюсь над деревом. Я его убиваю. А
когда дерево убиваешь, оно превращается в бездушное бревно. А ведь дерево -
оно растет медленно, кольца копит. Весной зеленеет, красотой нас радует, само
радуется. И вместе с ним радуются и хозяева леса - Мецижанд и Тойнеполь”.
В рассказе “Курильщик” (“Pipkutai”) мать рассказывает сыну, которого
очень обидели, сказку о трех братьях. Один из них, Ореша, был, как говорят
вепсы, “prostad k£t, hardjoig leved da modol Coma” (“душой прост, в плечах широк
да на лицо пригож”). Выпали на его долю различные испытания: и хлеб-то ему
за работу не дали, и обманом выгнали из дому, не заплатив за труд, он чуть не
умер с голоду. Но когда Ореша решил рассчитаться со своими обидчиками, он
увидел, что у одного горит подворье, у другого во дворе волки режут овец. И за¬
быв о мести, Ореша будит своих бывших хозяев и помогает тушить пожар. То¬
гда сын спрашивает: “Так что, Ореша и не ответил обидчикам?” И получает от¬
вет: “Если каждый человек злом на зло отвечать будет, то зло никогда не пере¬
ведется на белом свете”.
Далее следует назвать А.В. Петухова, выходца из вепсского села Шимозе-
ро (по-вепсски Simgar’, Вологодская область). Он пережил весь трагизм лик¬
видации “неперспективных” деревень в 1950-1960-е годы. И закономерно, что
ведущей темой произведений А.В. Петухова стала современная деревня и тес¬
но связанная с нею судьба вепсов. “Еще в 1967 году, - пишет он в одном из сво¬
их очерков о родном крае, - каждый вепс Шимозера, как самую дорогую меч¬
ту, хранил в сердце своем надежду на возрождение отчего края” (Петухов,
1991. С. 171). По его мысли, только на отчей земле, какой бы она ни была, че¬
ловек может обрести покой, счастье, надежду на возрождение (повесть “Люди
суземья”, 1969).
Анатолий Петухов пишет для взрослых и детей чаще на русском языке, так
как он начинал писать еще до возрождения вепсской письменности. Но он напи¬
сал ряд рассказов для детей и на вепсском языке. Как прекрасный знаток леса,
он часто посвящает свои произведения “лесной тематике”. Один из лучших его
рассказов на вепсском языке - “По следам охотников” (“Mecnikoiden jaPgidme”,
1996 г.). В нем повествуется о том, что убиты мать-медведица и два ее сына-мед-
вежонка. Одна из женщин, глядя на убитых зверей, говорит: “Kuti kolnu ak lap-
sidenke...” (“Как умершая мать с детьми”). Сурова жизнь.
К сожалению, цикл рассказов А.В. Петухова на вепсском языке невелик, но
в художественном отношении они сильны и раскрывают яркость вепсской речи,
красоту и емкость слов, близких и понятных вепсам.
Для многих начинающих вепсских писателей и поэтов значительной вехой
нк творчества стал литературный конкурс, проведенный Обществом вепсской
культуры в 1993 г. Победителем конкурса был признан Виктор Яшов с его
рассказом “Медведь” (“Kondi”) (“Kodirandaine”, 1996. Lp. 37—43). В. Яшов из
Пондала (по-вепсски Pondal) Вологодской области - известный на вепсской
земле человек. Именно он под псевдонимом Виктор Вепс еще в середине
! 9 80-х годов обратился в редакцию московского радио с письмом о том, что ра¬
зно проявляет много заботы об исчезновении редких видов животных и расте¬
ний и что не стоит ли вспомнить об исчезающих народах, в том числе о вепсах,
о народе, который государство совсем забыло. Ему принадлежит также заслуга
создания музея вепсской культуры в Пондале, где жители от мала до велика и
сегодня говорят на родном языке.
12. Прибалтийско-финские...
353

В центре рассказа В. Яшова “Нутай” (1999 г.) (“Nutai” - кличка собаки) так¬
же современная деревня. Автор вкладывает в уста своего героя мысль о том.
что собаки хорошо знают цену малой родины и поэтому по праву живут на род¬
ной земле, "а мы об этом забываем...”, с горечью заключает В. Яшов.
Первым поэтом, пишущим на вепсском языке, и особенно тонко чувству¬
ющим родную речь, стал журналист Николай Абрамов, уроженец с. Ладва
(по-вепсски Ladv), что стоит на берегу р. Ояти в Ленинградской области. В
фольклоре вепсов много преданий об этой реке. “Оять - река справедливая. -
утверждает одна из легенд, - если ухо болит, накапай ее водички. Пусть она
холодна, зато свежа и целительна, сразу все как рукой снимет”; “а если уме¬
ешь с водяным поладить, сможешь его подарками одарить, не нарушишь
бранным словом его покой, не замутишь серебро воды хламом, то и лососем,
и форелью порадует” Таких легенд немало, многие из них знакомы и Н. Аб¬
рамову.
Творческая судьба Н. Абрамова складывалась непросто. Поначалу, когда
он стал писать на вепсском языке, думал он все же по-русски. Постепенно
преодолел это противоречие, и его стихи с легкой и прозрачной рифмой приоб¬
рели подлинно народное звучание.
Sinun kaded - kuti koivun barbad,
Sinin sirmftd - kuti siivad jarved.
Okha ndgen mind sindai harvoin,
Nenc pilivad - kuti oomad sarnad.
Твои руки, как ветви березы,
Твои глаза, как глубокие озера.
Пусть вижу тебя редко,
Эти дни, как прекрасные сказки.
ОТвои руки как ветви березы”).
В результате особенностей вепсского языка (укороченных окончаний сло¬
ва) рифма становится особенно выразительной, заметной и наглядной. С тща¬
тельным подбором точных и гармоничных рифм рождались прекрасные поэти¬
ческие зарисовки природы:
Reigukaz tegihe taivaz,
Lizazi jogehe suvtist,.,
Kaveleb pakuiZes paidas
Margadmc mccadme .sugiiz’
Небо стало дырявым,
Прибавило в реку глубины...
Ходит в желтой рубашке
По мокрому лесу осень...
(“Осень”).
В сборнике стихов ‘‘Время журавлей” (“Kurgiden aig”, 1999) Н. Абрамов оп¬
ределяет свое место в жизни, свое назначение. В стихотворении “Kurgiden aig”
давшем название сборнику, автор пишет, что пришло “время набираться ума.
время собирать камни” и, отбросив леность, постараться сохранить язык. В сти¬
хотворении “На земле вепсов” (“Vepsan mal”) поэт особенно остро передает
свою горечь об угасании культуры родного края, его душу терзают брошенные
деревни, заросшие ольхой могилы предков:
Tact’ud pertid, jattud kiilad,
Necen agjan mannu iga.
Lamoi sambnu. Hiled hulad,
VaiSe vilugatas pigai.
T3ga tatad pandud maha,
Kaumad kazvahtuiba lepil...
КаШ2 maks om, oza juged...
Брошенные дома, оставленные деревни,
Прошедший век этого края.
Огонь погас. Угли еще горячи,
Но скоро остынут.
Здесь в земле лежат предки,
Могилы заросли ольхой,..
Дорогая плата, трудное счастье...
354

В очень чистом и светлом стихотворении “Едем в деревню” (“Ajagam
kiilfflia”) поэт пишет, что выход из сложной житейской ситуации может быть
найден только в поездке домой, в деревню, озаренную ярким солнцем, где “на¬
ше имя и язык”. И за то, что взрастила его родная земля, наградила умением ус¬
лышать музыку материнского языка, поэт платит своими стихами:
Tariz maksta leile pauk -
Comad kirjulada runod...
MinS. jarviden-ki poig,
Teiden polhc minim imed...
Надо оплатить вам долг -
Написать хорошие стихи...
Ведь я же сын озер,
И о вас мои сны...
(“Сын родной земли*’).
Стихи Н. Абрамова включены во все учебники вепсского языка для детей,
в сборники “Родной край” (1996), “Голоса” (1994), “Волны трав” (1999).
Поэтесса Алевтина Андреева родом из вепсского села Шелтозеро (Soutarv).
Это центр Вепсской национальной волости (Республика Карелия). В Шелтозе-
ре живет известный на вепсской земле борец за возрождение родной культуры
Р. Лонин, создавший здесь музей вепсской культуры. В Шелтозере основано не¬
сколько хоров с репертуаром песен на вепсском языке. Здесь жила известная
сказительница, мать А. Андреевой - Анастасия Логачева. Она передала своим
дочерям любовь к родной речи, и они тоже пишут стихи. Наибольшую же из¬
вестность получила именно Алевтина Андреева, с одинаковым мастерством пи¬
шущая по-русски и по-вепсски. В ее стихах на вепсском языке ощутима тради¬
ция устного наследия народа, фольклорная интонация используется ею как ес¬
тественное средство описания природы:
Vauged koivuine, simin oksatfed,
Kuri vihandad suugad-suugized.
Olcd hoikaine, kazvol korkiainc.
Lob i kaburdab smdai vihmaine...
Белая березонька, твои веточки,
Как зеленые крылья-крылышки.
Тоненькая, ростом высоконькая,
Тебя и бьет, и обнимает дождичек...
(“Березонька’).
В стихах А. Андреевой много уменьшительных форм, которые придают ее
стихам особую певучесть, ласковость, мелодичность речи, делают их еще более
похожими на народное творчество. Вепсский народный хор с удовольствием по¬
ет песни на ее стихи.
Следует отметить, что значение уменьшительного суффикса -ine в вепсском
языке многообразно. Он обозначает не только уменьшительность (koivuine - “бе¬
резка, березонька”, harbaine - “веточка”, hengeine - “душенька”), но и уважитель¬
ность. Если, например, в селе скажут: “Ninaine Petrov an luli” (“Нина Петрова прие¬
хала”), то в этом случае суффикс -ine в слове Ninaine сродни русскому, скажем, Ни¬
на Ивановна. Поэтесса, прекрасно владея родным языком, его системой метафор
в фразеологических выражений, мастерски использует все это в своих стихах.
А.	Андреева как ирекрасный знаток фольклора умеет заинтересовать детей
своими рифмованными загадками, считалками, поговорками, которые все шире
используются детьми в своих забавах.
Mustikaine, mustikaine,
Sin8 tfomaijaine!
Olcd maged-magedaine,
OJed lahcd-lahedainc,
Oled redumaj again e...
Черничка, черничка,
Ты ягодка веселья!
Ты сладкая-сладенькая,
Ты свежая-свеженькая,
Ты, как грязвул я-бобренок...
01 Черничка *’),
12*
355

Вепсы, как отмечалось, одушевляли природу, верили в параллельную жизнь
различных духов. Общаться с ними умели колдуны-нойды. Их побаиваются, но
и сегодня часто обращаются к ним для лечения болезней. Об этих колдунах зна¬
ет и А. Андреева. Одно из стихотворений, подражающее заговору, так и назы¬
вается - “Колдовское слово останавливает кровь”:
Veri, sina verut, rusttan lepan vedut,
Palab da sol’hiine, oled mannu sonihe,
Sonis piddle, kurChe side lie!
Ala voda maha, ala paina paha!..
Кровь, ты кровушка, красной ольхи водица
Горячая да соленая, ты вошла в вены,
В венах держись, в узлы вяжись!
Нс вытекай на землю, не дави в голову!..
Приведенное четверостишие привлекает внимание необычностью рифмы:
в нем рифмуются не только строчки, но и словосочетания внутри строчки. Это
придает стихотворению особую выразительность.
Важное место в творчестве А. Андреевой занимает Онежское озеро, Оне¬
го, или Anine, как ласково называют его вепсы. Озеро исстари было поильцем
и кормильцем вепсов, живущих на его берегах. Поэтесса с любовью воспевает
его в своих стихах:
Anine, Anine, Comaine sanaine,
Oled sa, sotai, kaikile armhaine!
Vedudd jotad, kalaiael sfltad,
lhastol, v^gudel siidaimen toutad,.
Онего, Онего, прекрасное слово,
Ты, кормилец, всем дорого!
Водичкой напоишь, рыбкой накормишь.
Радостью, силой сердце наполнишь...
(‘'Онежское озеро’').
А.	Андреева - прекрасный публицист. На страницах газеты “Kodima” (“Род¬
ная земля”) можно найти немало ее статей о современных проблемах вепсского
народа, возрождения его языка, воспитании молодого поколения и просто о хо¬
роших людях земли вепсской, их житейской мудрости, об их родном крае, мно¬
гострадальной деревне, которую вынужденно покидают ее дети. Боль за поки¬
нутый отчий дом, над которым уже не курится дым, терзает ее душу и сердце:
SeiSub mathaiSil orgon taga
Kiiiapikuine, siidaimen kibu,
Rahvaz amu ei elflgoi tag$,
Savu pa&Spai ei enamb libu...
Стоит на пригорке за частым лесочком
Деревня маленькая, боль сердца,
Люди здесь давно не живут,
Дым из печей больше не поднимается...
(“Чья внна?,г)
Стихи А. Андреевой помещены во всех детских книгах для чтения, особенно
много их в книге “Родное слово” (“Meiden sana”, 1998), а также в сборниках “Го¬
лоса” (1994), “Родной край”, на страницах журнала “Carelia” и газеты “Kodima”
Творчество В.П. Ершова, учителя из с. Винницы (по-вепсски - Vingl, Под-
порожский район, Ленинградская область), может быть, не столь объемно, как
у Н. Абрамова и А. Андреевой, но и он нашел свои неповторимые рифмы, свою
тематику. Его больше всего волнуют проблемы нравственности. Казалось бы,
есть простой общечеловеческий закон, которому легко следовать: “Делай доб¬
ро и жди добра”, но люди часто забывают творить добро и “это принесет нам
много печали” (“Делай добро”).
Его, поэта и учителя, беспокоит, что дети и молодежь забывают родную
речь. Выбирая для своих стихов стиль народной колыбельной песни, понятной
и любимой с детства, он обращается к детям:
356

Kazvad, sotaine, sureks,
VaiSe keradamel’t,
Ate kadota jurid,
Ala unohta kePt.
Вырастешь, кормилец, большим,
И набирайся ума,
Не потеряй свои корни,
Не забудь родной язык.
(“Песня у колыбели'’).
В.	Ершов влюблен в родной язык. Желая показать красоту и силу его, он об¬
ращается к словам ласковым, теплым, шлифуя каждую строку своих стихов;
В процитированном стихотворении у В. Ершова, как и у Н. Абрамова и
А.	Андреевой, проходит свойственный для вепсов мотив одушевления приро¬
ды... Но в мире людей, к сожалению, иные законы и порядки: “в глубине леса
лежат погубленные деревья, постепенно надвигается вырубка, утрачивается и
убывает густой наряд земли’' (‘‘Разговор с рябиной”).
Стихи В.П. Ершова опубликованы в сборнике “Родной край”, в книгах для
чтения, на страницах журнала “Carelia” и газеты “Kodima”.
Сегодня писателей и поэтов, пишущих на вепсском языке, еще немного, но
их влияние на становление младописьменной литературы велико и неоценимо.
Свободно владея родным языком, зная культуру своего народа, писатели и по¬
эты стремятся познакомить с нею соседние народы, довести свои проблемы до
общественности, которая может оказать существенную помощь в возрождении
культуры и языка вепсов.
Становлению письменных традиций языка существенную помощь оказыва¬
ют ученые-лингвисты, владеющие грамматической и лексической основой всех
диалектов и говоров вепсского языка.
Стихи, проза, переводы из Библии, публицистика (газета “Kodima”), учеб¬
ные пособия для школ и вузов, книги для чтения - сегодня это уже совершенно
реальный шаг на пути становления вепсской литературы.
Как показывает анализ художественных произведений на вепсском языке,
на их становление как с точки зрения содержания, так и формы, несомненное
влияние оказывает устное народное творчество (Карху, 1999. С. 27-28). Эле¬
мент фольклоризма, воссоздающий в зарисовках бытовых деталей колорит на¬
родной жизни, отражает наиболее существенные особенности становления и
развития вепсской литературы, как и младописьменных литератур вообще.
Можно полагать, что уже в конце XIX в. значительная часть вепсов (при¬
мерно треть), прежде всего мужчины, владела русским разговорным языком.
В.Н. Майнов и А.И. Колмогоров расценивали это обстоятельство как предпо¬
сылку неизбежного перехода вепсов на русский язык и последующего обрусе¬
ния. По образной оценке В.Н. Майнова, причины этого крылись в хозяйствен¬
ной сфере: ‘"топор и невод, лесопромышленник и рыбопромышленник - вот
орудия и деятели обрусения на красивой и исконно чудской реке Ояти” вынуж¬
Pihlaitie-pihl\ ala kumarte mini,
Varaita, hoikaine, ei mida sini,
Kevaz’ jo tuli, i sadatez kazvab,
AnikoiS ptfvSme Si marjoid pastab
Рябинка-рябина, нс кланяйся мне,
Бояться, милая, тебе не надо,
Весна уже пришла, и деяние растет,
В цветах солнце выпекает много ягод...
(“Разговор с рябиной”).
ЯЗЫКОВЫЕ ПРОЦЕССЫ В XIX-XX вв.
357

дали вепсов знать русский язык (Майнов, 1877. С. 143). В обзоре Олонецкой гу¬
бернии за 1906 г. подчеркивалось, что на языковую ассимиляцию вепсов “осо¬
бенно влияет школа, где дети приучаются говорить по-русски*’ (Обзор Олонец¬
кой губернии за 1906 год, 1907. С. 26). Элиас Лённрот среди факторов, опреде¬
ляющих распространение в вепсской среде русского языка, называл окружение
малочисленного народа более многочисленным иноязычным населением, язык
которого в таких условиях обладает большой силой воздействия. Утрата языка
заметно ускоряется при отсутствии письменности. Литература, по мнению
Э. Лённрота, способствует длительному его сохранению, и если она не сумеет
предотвратить исчезновение языка, то все же “сохранит в себе его прекрасные
черты” (Путешествия Элиаса Лённрота, 1985. С, 292-294).
Процессы обрусения вепсов хотя и были заметными, но происходили преи¬
мущественно в зоне этнических рубежей, где была выше плотность этноязыко¬
вых связей народов-соседей и шире распространена национально-смешанная
брачность. На рубеже XIX-XX вв. в вепсской среде родной язык оставался важ¬
нейшим средством общения и основой социально-культурной жизнедеятельно¬
сти народа. В начале XX столетия в развитии вепсской культуры даже наметил¬
ся некоторый подъем. Так, в 1911 г. крестьянин с. Ярославичи вепс Г. Елькин
написал на вепсском языке пьесу, по которой состоялось несколько представле¬
ний. После революции в районах расселения вепсов стали открываться школы,
действовать учреждения культуры (избы-читальни, красные уголки). Образова¬
ние Шелтозерского национального вепсского района, включение вепсов в чис¬
ло национальных меньшинств РСФСР, введение преподавания в начальной
школе на родном языке создавали, казалось бы, предпосылки сохранения и раз¬
вития языка и культуры вепсов.
По данным переписи 1926 г., в Ленинградско-Карельском регионе, у 3102?
вепсов (или 94,7%) родной язык и национальность совпадали (Всесоюзная пере¬
пись населения 1926 г. Т. 1. 1928. С. 108-113).
Резкое свертывание в 1937 г. преподавания на вепсском языке в школах
предрешили перспективы языкового развития вепсов. Несмотря на постанов¬
ление 1938 г. “Об обязательном изучении русского языка в национальных рес¬
публиках и областях”, в котором подчеркивалось, что “родной язык является
основой преподавания” и что “тенденция к превращению русского языка из
предмета обучения в язык преподавания” “является вредной и неправильной"
преподавание на вепсском языке в школах прекратилось и было полностью
переведено на русский язык {Советкин, 1958. С. 15). Это означало и исчезнове¬
ние вепсской письменности. Обучение в школах только на русском языке сужа¬
ло сферу функционирования вепсской речи. Его употребление лишь в семейно¬
бытовой сфере перестраивало модели языкового поведения, изменяло этноязы¬
ковые предпочтения. В течение примерно двух десятилетий у вепсов-горожан
произошел массовый переход от двуязычия к знанию только русского языка.
Косвенно этот вывод подтверждают данные переписи 1939 г., по которым у
двух третей вепсов-горожан Карелии национальность не совпадала с родным
языком (у 1985 из 2884 человек). В сельской местности, благодаря компактно¬
му расселению, вепсы продолжали активно пользоваться родным языком. Поэ¬
тому случаи расхождения между национальностью и родным языком здесь
встречались значительно реже - всего 6,1% сельских вепсов родным назвали не
вепсский язык (НА РК. Ф. 1532. On. 1. Д. 128/1390. Л. 51).
К концу 1950-х годов в языковой ситуации у вепсов произошли кардиналь¬
ные изменения. К 1959 г. случаи несовпадения национальности и родного языка
приобрели массовый характер: только у 38,7% вепсов Карелии национальность
358

совпадала с родным языком (31,9% мужчин и 42,7% женщин). По продвинуто-
сти языковой ассимиляции сельские вепсы уже незначительно отличались от
городских, родным языком называли вепсский 36,4% горожан и 40,9% сельско¬
го населения (рассчитано по: НА РК. Ф. 659. Оп. 14. Д. 1/5. Л. 32, 40, 48).
При проведении переписей 1959,1970 и 1979 гг. вепсы Вологодской области
были записаны как русские, поэтому данные по их родному языку отсутствуют.
Законом 1959 г. об образовании декларировалось, что "обучение в школе
проводится на родном языке учащихся” и что "изучение русского языка прово¬
дится по желанию учащихся так же, как в русских школах учащиеся по их же¬
ланию могут изучать язык автономной республики, автономной области или на¬
ционального округа” (Советкин, 1958. С. 15). Практически же применительно
к вепсам это положение даже не обсуждалось.
В последующие десятилетия тенденция снижения среди вепсов доли лиц, со¬
храняющих вепсский язык в качестве родного, приобретала все более устойчи¬
вый характер.
По данным переписи населения 1970 г., из 8281 вепсов СССР родным назва¬
ли вепсский язык 2837 человек (28,7% мужчин и 36,6% женщин). По степени
языковой ассимиляции сельские и городские вепсы почти не отличались друг от
друга: с родным вепсским языком их было соответственно 33,7% и 34,7% (Наци¬
ональный состав населения РСФСР, 1990. С. 7, 9). В Карелии из числа вепсов
родным назвали вепсский язык 31,2% (в сельской местности - 25,0%, в городах -
37,4%) (НА РК. Ф. 659. Оп. 14. Д. 19/114). В Ленинградской области родным
языком назвало вепсский всего 25,2% (Национальный состав населения РСФСР,
1990.	С 98).
Данные переписи 1979 г. свидетельствуют о наметившейся тенденции увели¬
чения доли вепсов с родным вепсским языком: на 2,2% в РСФСР, на 3,9% в Ка¬
рельской АССР, на 0,7% в Ленинградской области. В городских поселениях до¬
ля вепсов, у которых национальность и родной язык совпадали, продолжала со¬
кращаться, в сельской местности, напротив, увеличиваться. Из 4865 вепсов-го-
рожан РСФСР родным языком признали вепсский язык 31,9%, в сельской мест¬
ности - 43,5%. В Ленинградской области эти показатели соответственно соста¬
вили 39,3 и 45,6%, в Карелии - 31,7 и 42,4% (рассчитано по: Национальный со¬
став населения РСФСР, 1990. С. 9, 12,15). Возможно, рост этих показателей по
сравнению с 1970 г. был результатом лучшей работы переписчиков, не исклю¬
чено, что намечался и определенный подъем этнического самосознания.
Показательно, что в последующее десятилетие психологические ориента¬
ции на свой родной язык приобрели еще большую устойчивость. В 1989 г. род¬
ным назвали вепсский язык 68,3% вепсов РСФСР (рост показателя на 24,8%),
причем в основном за счет сельского населения (рост на 15,2%). Отчасти этот
позитивный сдвиг был связан с тем, что переписью 1989 г. были учтены воло¬
годские вепсы, большинство которых (87,6%) вепсский язык считали родным.
Но доля вепсов с родным вепсским языком возросла и в Карелии (с 35,7% до
5“.5%), также в основном за счет сельского населения (45,9%). В городских же
поселениях языковая ассимиляция вепсов продолжала углубляться: здесь уро¬
вень сохранности родного языка в 1989 г. составил только 29,1%.
Масштабы и глубину перемен в языковой самоидентификации особенно на¬
глядно иллюстрируют данные по родному языку возрастных когорт вепсов Ка¬
релии. Очевидно, что самый низкий уровень сохранности родного языка у мо¬
лодежи (до 30 лет). Весьма высок процент вепсов с родным русским языком и
греди среднего поколения (30-49 лет). И лишь у вепсов старшего поколения (50
лет и старше) национальность и родной язык чаще совпадают (табл. 1).
359

Таблица l
Возраст и родной язык вепсов Карелии
(городское и сельское население), %*
Возраст, лет
Родились в годы
1959 г.
1970 г.
1979 г.
1989 г.
До 9 ле г
1950-1959
19,6
2,7
4,4
4,8
10-19
1940-1949
22,9
9,6
32,1
7,9
20-29
1930-1939
33,4
16,4
16,2
14,8
30-39
1920-1929
38,1
28,3
26,2
19,9
4049
1910-1919
44,6
39,0
35,6
33,3
50-59
1900-1909
51,1
47,4
45,0
50,3
60-69
1890-1889
62,9
-
55,2
59,0
70 и старше
До 1890
67,9
51,5
64,7
68,5
* Рассчитано по: НА РК. Ф. 659. Оп. 14. Д. 1/5. Л. 32; Д. 19/114. Л. 25т 27; Д. 23/138.
Приведенные в таблице данные отражают нарастание языковой ассимиля¬
ции вепсов в таких масштабах, что язык перестает быть ориентиром этническо¬
го самосознания.
Данные официальной статистики подтверждают и массовый опрос вепс¬
ского сельского населения, проведенный в 1983 г. Он показал, что основны¬
ми хранителями родного языка являются вепсы старше 40 лет, но и среди них
примерно половина владеет русским языком свободнее, чем вепсским. Есте¬
ственно, что старшее поколение вепсов чаще, чем молодежь, пользуется
вепсским языком в повседневном общении. Среди вепсской молодежи умею¬
щих свободно говорить на вепсском языке мало, так что вепсский язык прак¬
тически не является средством межпоколенных связей (Строгалыцикова.
1989. С. 40-41). В вепсской среде получило распространенное представление
о непрестижности родного языка: только около трети опрошенных считали
необходимым изучение родной речи, и более 40% вепсов заявили о ненужно¬
сти изучения вепсского языка, так как “уже поздно, ничего не исправишь”
“везде нужен русский язык”. Часто вепсы, свободно владеющие родным язы¬
ком, стесняются говорить на нем. Существенное влияние на развитие подоб¬
ных взглядов оказывало отсутствие вепсской письменности и соответствую¬
щих учительских кадров (Строгалыцикова, 1989. С. 41). На развитии языко¬
вой ассимиляции существенно сказываются также малочисленность вепсов и
хрупкость их демографической структуры (см. гл. 5 “Этнодемографические
процессы” раздела “Вепсы” настоящего издания).
Следует констатировать, что в последние два десятилетия часть вепсов ста¬
ла менять выбор в пользу родного языка.Так, например, в 1970 г. в возрастной
группе 20-29 лет родным назвали вепсский язык 16,4%, а в 1979 г. в этой же воз¬
растной когорте (т.е. уже у 30-39-летних) удельный вес вепсов с совпадающей
национальностью и родным языком составил 26,2%. Аналогичные сдвиги, фик¬
сирующие возрастающую значимость родного языка как символа внутриэтни-
ческой сопряженности, характеризуют в наши дни ориентации всех без исклю¬
чения возрастных групп вепсов.
В настоящее время в возрождении языкового потенциала вепсского эт¬
носа большую роль может сыграть развитие национальной школы, особен¬
но переход от изучения родного языка как предмета к обучению на вепсском
языке.

ГЛАВА 5
ЭТНОДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ
В работах дореволюционных исследователей и краеведов, написанных под
впечатлением поездок к вепсам в конце XIX - начале XX в., часто гово¬
рится об их скором исчезновении вследствие активно происходящего об¬
русения (см. гл. 1 “Открытие и изучение вепсов в дореволюционной России” в
разделе “Вепсы” настоящего издания).
Первые статистические данные о численности вепсов были собраны, как
уже отмечено выше, по инициативе П. Кёппена, по ним в 1848 г. “чуди”, т.е. веп¬
сов, в Олонецкой и Новгородской губерниях насчитывалось 15617 человек
• Кёппен, 1853. С. 105). Наиболее достоверные сведения о расселении и числен-
яости вепсов содержатся в материалах первой российской переписи 1897 г., по
которой вепсов учтено около 26 тыс. человек.
По возрастно-половой структуре вепсы в 1897 г. практически ничем не от¬
личались от соседнего русского и карельского населения. Высокая доля детских
возрастов и молодежи (0-19 лет) по сравнению с пожилыми (60 лет и старше)
свидетельствует о прогрессивном типе их демографического развития. Превы¬
шение числа женщин над мужчинами по возрастным группам также почти не
отличались от общегубернских показателей (табл. 1).
Сведения переписи 1926 г. показали, что численность их возросла до
32773 человек. Столь значительный рост численности, видимо, связан с улучше-
нпем системы учета. Абсолютное большинство составляло сельское население,
горожан среди вепсов было всего 0,8%. У подавляющего большинства вепсов
<94,7%) национальность и родной язык совпадали (табл. 2).
Общая ситуация вселяла уверенность, что и дальнейшему существованию
вепсского этноса ничего не угрожает. С. А. Макарьев - первый этнограф-вепс -
в те годы довольно решительно заявлял, что с идеей пресловутого вепсского
вымирания покончено СМакарьев, 1929. № 1. С. 8).
По новому административному делению вепсы оказались живущими на тер¬
риториях разного статуса - Карельской АССР и в Ленинградской области. В
1937 г., при образовании Вологодской области часть территории с вепсским на¬
селением из Ленинградской области была передана вновь созданной области
РСФСР. В дальнейшем административная разделенность вепсской территории и
разное отношение к вепсам со стороны их руководства сказались на их демогра¬
фическом развитии.
Вепсы Карелии. Начавшаяся в Карелии во второй половине 1920-х годов ин¬
дустриализация вызвала значительную выутриреспубликанскую миграцию из сел
в городские поселения. Так, ощутим был отток вепсов в город из Шелтозерья,
причем значительных часть их обосновалась в Петрозаводске. Наряду с этим с
начала 1930-х годов в Шелтозерье появляются мигранты, прибывающие по орга¬
низованному набору для работы в местных горнодобывающих предприятиях. За
несколько лет - с 1926 по 1933 г. - численность вепсов в Шелтозерском районе со¬
кратилась почти на 15%, а их доля в населении района - с 93,7 до 83,2%. За те же
годы городское вепсское население возросло в 9 раз (со 113 до 1010 человек). Эти
процессы положили начало размыванию этнической среды в вепсских поселени¬
ях и способствовали распространению массовой межнациональной брачности.
Однако до конца 1930-х годов численность вепсов в Карелии росла, тогда как за
361

Таблица 1
Возрастно-половая структура вепсов по данным переписи 1897 г.г %
Возраст, лет
Мужчины
Женщины
Оба пола 1
Число женщин на
1000 мужчин
0-9
27,7
24,9
26,6
1003
10-19
22,0
20,7
21,3
1049
20-29
13,9
14,9
14,4
1187
30-39
12,7
12,2
12,4
1065
40-49
9,9
10,1
10,0
1113
50-59
7,7
8,2
8,0
1191
60-69
4,3
5,3
4,9
1371
70 и старше
1,8
2,8
2,4
1620
* Рассчитано по: Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. XXV: Новго¬
родская губерния. Тетр. 2. 1903. С 68, 104-105: XXVD: Олонецкая губерния, тетр. 3. 1904. С. 54-65
Таблица 2
Динамика численности вепсов за 1926— 1989 гг. по данным переписей*
Территория расселения
1926
1937
1939
1959
1970
1979
1989
Карелия
8587
9007
9388
7179
6323
5864
5954
Город
113
-
2884
3623
3523
3649
3885
Село
8474
-
6504
3556
2800
2215
2069
Ленинградская область
24186
15146
15571
8026
650
774
4727
Город
141
-
1147
579
313
356
1289
Село
24045
-
14424
7447
337
318
3438
Вологодская область
0
5432
4976
-
282
65
728
Город
0
-
33
-
11
24
45
Село
0
-
4943
-
271
41
683
Всего в РСФСР
32773
29842
31679
16374
8281
8094
12501
Город
254
-
4749
4739
4463
4865
5884
Село
32519
-
26700
11431
3589
2685
6258
* Рассчитано по: Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т, 1: Северный район. Ленинградско-Ка¬
рельский район. Народность. Родной язык. Возраст. Грамотность, М., 1928. С 108-110,114,134,183.
185, 205-207; Всесоюзная перепись населения 1937 г., 1991. С. 83, 85; Всесоюзная перепись населе¬
ния 1939 г., 1992. С. 59, 61, 62, 66, 80; Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. РСФСР, 1963.
С, 302, 306, 310, 314, 340, 364, 366; Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. Г. 4: Националь¬
ный состав населения СССР, М., 1973. С. 11. 17, 22. 98-99, 138-139: Численность и состав населения
СССР: по данным Всесоюзной переписи населения 1979 г., 1984. С. 73-75. Национальный состав на¬
селения РСФСР. Поданным переписи 1989 г., 1990. С. 12, 15, 103.
пределами Карелии уже по переписи 1937 г. наблюдалось снижение их числен¬
ности. Демографическая ситуация в Карелии резко меняется в межпереписной
период с 1939 по 1959 г. Общая численность вепсов за это время сократилась с
9338 до 7179 человек, т.е., почти на 25%.
На сокращении общей численности сильно сказались военные потери муж¬
ского населения во время войны СССР с Финляндией 1939-1940 гг. и Великой
Отечественной войны 1941-1945 гг.* Возникшая как следствие военных лет дис-
* Некоторое число вепсов (318 человек) из Шелтоэерского района в июне 1944 г. ушло с от¬
ступающими финляндскими войсками в Финляндию (По обе стороны Карельского фронта.
1995. С. 543, 552).
362

пропорция между полами оказалась столь значительной, что она ощущалась у
вепсов до конца 1980 г.
Особенно отчетливо она видна на возрастно-половой пирамиде, построен¬
ной по материалам переписи 1959 г.: пирамида сильно деформирована
{диагр. 2). Превышение числа женщин над мужчинами становится в это время
значительным начиная с родившихся в 1920-1926-е годы, т.е. самой молодой
возрастной группы из призывников в годы Отечественной войны. Разрыв с воз¬
растом увеличивается, и среди лиц 60 лет и старше число женщин превосходи¬
ло число мужчин в 4-4,6 раз.
Резкое углубление в очертаниях пирамиды в возрастной группе 10-19-лет¬
них отражает падение рождаемости в 1940-1949 гг. На пирамиде проявляются и
различия между городской и сельской частями этноса. Сельская пирамида
I см. диагр. 2) выглядит, по сравнению с городской, более устойчивой в основ¬
ном по причине почти двойного превышения в ней количества детей до
10 лет, большего числа молодежи (15-24-летних) и заметно менее выражен¬
ной диспропорции между полами (см. диагр. 2). В городской пирамиде четко
проявляется тенденция к регрессивному типу воспроизводства, при котором
возможности демографического роста для городских вепсов выглядят весьма
проблематичными. Но продолжающаяся миграция удержала численность
городских вепсов почти на прежнем уровне.
В 1960-1970-е годы сокращение численности вепсов продолжалось. С
1959 г. по 1979 г. она снизилась на 18,3%. При этом произошло это в основном
за счет сельского населения, которое уменьшилось на 38%, в деревнях остава¬
лось немногим больше трети вепсского населения (см. табл. 2). Проводимая в то
время политика ликвидации так называемых “неперспективных” деревень зна¬
чительно ускорила миграцию вепсов в город. Она часто сопровождалась, осо¬
бенно у молодежи, сменой этнической идентификации (Бирин, 1989. С. 48-49).
На основе статистических данных можно считать, что половина городских веп¬
сов в возрасте 20-29 и 35^19 лет при переписи 1979 г. уже не записывали себя
вепсами. Статистические потери вепсов “на пути из села в город” можно объяс¬
нить в первую очередь этнической ассимиляцией.
Следует заметить, что в эти годы в Карелию шла миграция вепсов из Ленин¬
градской и Вологодской областей. По данным микропереписи 1994 г., 12% ны¬
нешнего вепсского населения Карелии родились за ее пределами (Националь¬
ный состав населения, 1994. С. 126).
Миграция из сельской местности, более чем полвека поддерживающая по¬
ло-возрастную структуру городского вепсского населения в удовлетворитель¬
ном состоянии, к концу 1980'Х годов предельно опустошила и сам источник -
сельское население. Сельских вепсов насчитывалось всего 2069 человек, и 78%
их жило и в Шокшинском, Шелтозерском и Рыборецком сельских советах При¬
онежского района. Таким образом, с 1926 г. в традиционных местах расселения
вепсов их численность снизилась к 1989 г. в 4 раза, и при этом они составляли
там менее 50% населения этих сельсоветов.
Продолжалось и старение вепсского населения. Доля лиц старше трудоспо¬
собного возраста у вепсов выросла в той же пропорции, что и в целом в респуб¬
лике, - в 1,3 раза, при этом у вепсов она была выше у мужчин, чем у женщин
(Некоторые показатели..., 1993. С. 7-9). Средний возраст вепсов увеличился до
45,9 лет и значительно превышал аналогичный показатель по Карелии - 33,3
года. Вепсы стали самым старым народом Карелии.
Правда, доля детей у вепсов (возраст 0-14 лет) к 1989 г. все же увеличилась
в 1,5 раза, в городе - в 1,7 раза, в сельской местности - в 1,4 раза (Некоторые
363

Возраст	Возраст
Мужчины
Женщины
750 700 650 600 550 500 450400 350 300 250 200150 100 50 0 0 50 100 150 200 250 300 350 400 450 500 550 600 650 700 750
человек	человек
В городское население	Щ сельское население
а
Мужчины
Женщины
750 700 650 600 550 500 450 400 350 300250200150100 50 00 50 100150 200 250 300 350 400 450 500 550 600 650 700750
человек
человек
городское население
сельское население
364
Г од рождения	Г од рождения

Возраст	Возраст
Мужчины
Женщины
750 700 650 600550 500 450400 3S0 300 250 200150100 50 0 0 50 100150 200 250 300 350 400 450 500 550 600 650 700750
человек	_	человек
■ городское население	Щ сельское население
в
Мужчины
Женщины
750 700 650 600 550 500 450 400 350 300 250 200 150100 50 00 50 100 150 200 250 300 350 400 450 500 550 600 650 700 ^50
человек
городское население
сельское население
человек
Диаграмма 2. В озрастно-половая структура вепсского населения Карелии (выполнена
Н.Л. Шибановой)
й - 1933 г.; 6- 1959 г., в - 1979 г., г - 1989 г.
365
Г од рождения	Год рождения

Таблица 3
Соотношение возрастных групп у вепсов (1994 г.р %)*
Население
Моложе трудо- 1
способного
1
Трудоспособное
Старше трудо¬
способного
Вепсское население в целом
10,3
45,3
44,4
Город
9,3
44,1
46,6
Село
17,8
53,6
28,6
Рассчитало по: Национальный состав населения. По данным микропереписи населения 1994 года.
Статистический бюллетень № 3, Государственный комитет Республики Карелия по статистике.
Петрозаводск, 1995. С. 2,9. И,
показатели..., 1993. С. 7-9). Увеличение числа детей было, возможно, отчасти
связано с общим ростом рождаемости в Карелии в 1980-е годы, вызванным го¬
сударственными мерами по поддержке семей, имеющих детей.
Возрастно-половая пирамида вепсского населения 1989 г. (см. диагр. 2, г) за
счет роста детских возрастных групп приобрела некоторую устойчивость. Но
поднимающийся на самую ее вершину “навес” из старших возрастных групп, со¬
ставляющих по численности почти половину всего вепсского населения, пред¬
сказывал неминуемое в дальнейшем сокращение численности вепсов за счет их
естественной убыли.
Сельская часть вепсского населения, по сравнению с городской, выглядела
более устойчиво. У нее выше (30% против 20%) доля детей и молодежи, а доля
пожилых групп была у сельского населения ниже, чем в городе в 1989 г., пото¬
му и средний возраст вепсов-горожан оказался выше (47,1 года), чем в деревне
(43,6 года) (Некоторые показатели, 1993. С. 8-9.)
Проведенная в 1994 г. в Карелии микроперепись подтвердила намечавшие¬
ся тенденции. Численность вепсов снизилась в Карелии с 6000 до 4700 человек
(т.е. на 12%) в основном из-за естественной убыли. У вепсов, как и в целом по
республике, ухудшилась возрастная структура: снизилась доля детей и лиц тру¬
доспособного возраста и соответственно вырос процент пожилых. У городских
и сельских вепсов эти соотношения оказались разными (табл. 3), Благодаря
большей доле детей и лиц трудоспособного возраста, сельское население приоб¬
ретает лучшие перспективы развития по сравнению с городом.
В целом приходится констатировать, что к 1990 г. вспсы утратили демо¬
графический потенциал для дальнейшего роста и вступили в стадию депопу¬
ляции.
Вепсы Ленинградской и Вологодской областей. В целом в Ленинградской и
Вологодской областях численность вепсов с 1926 г. по 1939 г. снизилась на
15,2%. Правда, это произошло в основном за счет вологодских вепсов: в Ленин¬
градской области в период между 1937 и 1939 гг. ситуация остается стабильной,
намечается даже незначительный рост численности.
В дальнейшем на падении численности вепсов сказались, без сомнения, во¬
енные годы - гибель людей на фронтах и высокая смертность.
На положении вепсов негативно отразились и некоторые меры местной ад¬
министрации. Таким было, в частности, решение Вологодского обкома КПСС,
принятое 19 октября 1953 г., “О мерах помощи Оштинскому району”. Оно пре¬
дусматривало переселение в месячный срок жителей четырех сельсоветов Ши-
мозерского района с вепсским населением в Оштинский район, где пустовали
большие площади сельскохозяйственных земель. Из-за нежелания вепсов поки-
366

путь свои дома, их “срочное” переселение не состоялось. Но хотя через два го¬
да был ликвидирован уже и сам Оштинский район, давление властей на вепсов
с целью их переселения не ослабевало. В деревнях постепенно были закрыты
школы, больницы, почта, прекратилось выделение средств на ремонт дорог и
т.п, К 1959 г. последние жители этих мест были вынуждены покинуть Шимозер-
ский край. Часть переселилась к вепсам в соседние деревни Ленинградской об¬
ласти, многие разъехались по поселкам и городам Северо-Запада {Петухов,
1989. С. 59-60). Так, к концу 1950-х годов прекратила свое существование почти
5-тысячная группа шимозерских вепсов. По данным переписи 1959 г., сведений
о вепсах в Вологодской области даже не приводится.
Резко начала сокращаться численность вепсов и в Ленинградской области:
с 1939 г. по 1959 г. она уменьшилась вдвое - с 15,5 до 8 тыс. человек. Затем про¬
изошло сокращение их численности более, чем в 10 раз: в 1970 г. их значилось
всего 650 человек. К 1979 г. данные о вепсах Ленинградской области почти не
изменились (774 человека). Но столь резкое сокращение вепсского населения
казалось маловероятным (см. табл. 2). Таким же необъяснимым было, несмот¬
ря на упомянутые коллизии, и сокращение числа вепсов в Вологодчине с 4976
человек в 1939 г. до 65 в 1974 г. (см. табл. 2).
Проведенные автором в 1981-1983 гг. обследования вепсского сельского на¬
селения в этих местах подтвердили обоснованность сомнений. Только в селах
Подпорожского, Лодейнопольского, Бокситогорского и Тихвинского районов
Ленинградской области в 1981 г. было учтено более 4 тыс. вепсов, в Бабаевском
и Вытегорском районах Вологодской области - около 800 человек (Строгаль-
щикова, 1989. С. 28, 29, 32).
Как выяснилось, при проведении переписей 1970 г. и 1979 г. счетчики по рас¬
поряжению вышестоящих руководителей записывали всех вепсов русскими, ссы¬
лаясь на то, что национальности “вепс” нет в использовавшемся переписью “Сло¬
варе национальностей и языков”. Эти утверждения не соответствовали действи¬
тельности - вепсы в “Словаре” были указаны под кодом 72 (Словари националь¬
ностей и языков..,, 1973. С. 7, 23). В этот период вепсов стали записывать русски¬
ми и в паспортах. По материалам обследования в 1983 г. такие паспорта имели
уже более половины вепсов (63,5%), из них 54,1% “на русскую” национальность
были вписаны в документ по инициативе властей (Стро?алъщикова, 1989. С. 29).
В число учтенных при передней вепсами здесь вошли лишь те, кто настаивал
на записи их вепсами, а также жители тех мест Ленинградской и Вологодской
областей, где требования записывать вепсов как русских перед счетчиками не
ставились.
Информация о нарушениях по регистрации вепсов при проведении перепи¬
сей 1970 г. и 1979 г. была доведена до региональных статуправлений, обсужда¬
лась в прессе. В 1989 г. при переписи власти Ленинградской и Вологодской об¬
ластей от установки на запись вепсов русскими должны были отказаться. Б ре¬
зультате итогом переписи численность вепсов здесь увеличилась на 4 тыс. чело¬
век, а общая численность вепсов в СССР возросла до 12,5 тыс. человек, из них
в РСФСР - до 12,1 тыс. человек (см. табл. 2).
Однако данные о вепсах в РСФСР по переписи 1989 г. детально не разраба¬
тывались*. Региональные статуправления ограничились лишь публикацией са-
В российской регионах, где русские составляли более 94%, в том числе и в Вологодской об¬
ласти, разработка данных переписи 1989 г. в национальном разрезе не проводилась, а в Ле¬
нинградской области вепсы не вошли в состав выделенных для разработки национальных
групп (Некоторые показатели..., 1993, С. 3, 238).
367

мых общих показателей. Сведения о численности вепсов по Ленинградской об¬
ласти в 1989 г. сводятся к следующим числам: в Ленинграде их насчитывалось
370 человек, в городах и районах области - 4757 человек.
В целом данные переписи 1989 г. совпали с результатами проведенного на¬
ми в 1981-1987 гг. обследования сельского вепсского населения. По материалам
переписи в селах Ленинградской и Вологодской областей насчитывалось около
4 тыс. вепсов, из них в Ленинградской области - 3438 человека, а в Вологод¬
ской - 683 человека. В Ленинградской области большая часть вепсского населе¬
ния концентрировалась в Подпорожском районе (3019 человек). Таким обра¬
зом, численность вепсов за пределами Карелии снизилась по сравнению с 1926 г.
(24 тыс. человек) в шесть раз. Основной причиной ее сокращения была этниче¬
ская ассимиляция. Сказались и вынужденные переселения, и запись вепсов рус¬
скими при переписях и в официальных документах. Поэтому в этих регионах
вепсов среди городского населения почти не числилось. Только по переписи
1989 г. их насчитали в количестве 1331 человека.
Дополнительные сведения о вепсах в Ленинградской и Вологодской облас¬
тях дали материалы специальных обследований 1981-1983 гг. По ним в начале
1980-х годов половозрастная структура сельсоветов с вепсским населением в
Ленинградской и Вологодской областях выглядела более неблагополучной, чем
в вепсских селах Карелии. При близкой доле детей во всех регионах (12-14%) в
этих областях была значительно выше доля лиц нетрудоспособного возраста -
36%, а в отдельных сельсоветах - 40-45% (против 28% в Карелии). Число
15-29-летних вепсов в обследованных сельсоветах Ленинградской и Вологод¬
ской областей, напротив, в 1,5 раза меньше, чем в селах Карелии, Это означает,
что процесс старения вепсского сельского населения в Ленинградской и Воло¬
годской областях по сравнению с Карелией зашел дальше.
При таком положении возможности сохранения численности вепсов Ленин¬
градской и Вологодской областей на прежнем уровне выглядели весьма пробле¬
матичными. Но тем не менее их численность, по данным микропереписи, в этих
регионах выросла с 1989 г, вдвое и составила примерно 11,3 тыс. человек. Ско¬
рее всего, рост здесь вепсского населения, в основном городского, является ре¬
зультатом запоздавшей по сравнению с Карелией реакции на изменившуюся на¬
циональную политику в стране. В Карелии она смогла предотвратить сокраще¬
ние численности вепсов в этих регионах. Поэтому скачок численности вепсов в
указанных регионах может оказаться прелюдией перед ее резким спадом, ос¬
новной причиной которого станет, как и в Карелии, депопуляция.

ГЛАВА6
ТРАДИЦИОННЫЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ
В XIX - начале XX в. для вепсов, как и ряда других народов лесной полосы Ев¬
ропейского Севера, был характерен комплексный тип хозяйства. Наряду с
основными занятиями - земледелием и тесно связанным с ним животновод¬
ством - вепсы занимались рыболовством, охотой, собирательством, а также до¬
машними и отхожими промыслами (лесные разработки, сплав леса, камнетесное
дело и др.).
ЗЕМЛЕДЕЛИЕ
Данные вепсской лексики, археологические находки, земледельческие обы¬
чаи и обряды свидетельствуют о давнем знакомстве вепсов с земледелием (см.
гл. 2 “Весь” раздела “Вепсы” настоящего издания).
О древневепсском земледелии в эпоху раннего средневековья рассказывают
археологические находки из курганов Юго-Восточного Приладожья. При рас¬
копках найдены серпы; остатки соломы неопределенного злакового растения;
фрагменты тканей, основа которых содержала льняные нити, свидетельствую¬
щие о возделывании льна; большое количество железных топоров, служащих
для вырубки подсеки (,Линевский, 1949. С. 61). Конские кости в курганах позво¬
ляют предположить возможность применения лошади в качестве тягловой си¬
лы при обработке земли.
Определенный толчок к развитию земледелия дало появление сохи с желез¬
ными сошниками (конец I - начало II тысячелетия н.э.). Новое пахотное орудие
позволило значительно увеличить сроки эксплуатации подсек, а на лучших поч¬
вах переходить к паровому земледелию, На рубеже XV-XVI вв. доли подсечно¬
го и парового земледелия (трехполья) в некоторых вепсских деревнях становят¬
ся примерно равными СПименов, 1965. С. 203). Но более широкого распростра¬
нения трехполье в дальнейшем не получило. Трехполъная система могла успеш¬
но развиваться только за счет достаточного обогащения местных почв органи¬
ческими удобрениями, которых вследствие слабо развитого животноводства не
хватало. Наиболее распространенной и эффективной системой земледелия ос¬
тавалась подсека. Урожайность на постоянных полях в прошлом веке составля¬
ла: ржи - сам-3, овса - сам-2,5-3; на подсеке: ржи - сам-8-9, овса - сам-4-5 (Дло-
товский, 1885. С. 362). Подсека, несмотря на многочисленные запреты прави¬
тельства, начавшиеся с 1779 г., сохранялась у вепсов, как и у карел, вплоть до
1930-х годов, а в южновепсских деревнях даже до конца 1950-х годов {Егоров,
1997. С. 132).
Разработка подсек состояла из нескольких стадий. Б первую очередь выби¬
рался участок леса - лучшим считался участок на красноглинистой почве с дос¬
таточной примесью суглинка, поросший елью, смешанной с березой и осиной.
Ниже всего оценивался участок, поросший сосною, с грунтом песчаным и рас¬
сыпчатым, так как опавшая хвоя давала мало перегноя, В конце мая - начале
июня, когда деревья покрывались листвою, участок вырубали. Срубленные де¬
ревья и кустарник равномерно распределяли по земле и оставляли до следующе¬
го года. Через год высохший лес сжигался. После этого проводили вспашку уча¬
стка специальной сохой для подсеки (paloadr), с более вертикальной рассохой,
369

Рис. 85. Крестьяне на пожоге (РЭМ. Ф,н, 4630 : 43; фото Н, Розова, 1926 г,)
чем в обычной полевой сохе (adr) (Пименову 1965. С. 203). Затем с помощью
бороны-суковатки землю рыхлили, засеивали и бороною же заволакивали
посеянные семена. Борона делалась из нескольких расколотых по длине отрез¬
ков елового ствола с довольно длинными обрубками сучьев. В южновепсских
деревнях такую борону-суковатку широко применяют и сейчас при обработке
огородов.
370

Основные стадии работ на подсеке сопровождались магическими обрядами.
Так, выбор участка под подсеку завершался обрядом оберега - очерчиванием
его топором. По окончании первого рабочего дня рубщиков подсеки односель¬
чане или члены их семьи обливали водой. Для хорошего разгорания огня на уча¬
стке “призывали” ветер свистом или песнями-выкриками и т.л. (Винокурова,
1994 а. С. 25).
Среди зерновых культур основными у вепсов были рожь, ячмень и овес. По¬
севы пшеницы и гречихи были незначительны. Как и повсеместно, на подсеках
сеяли репу. Древней культурой был и лен. С его культивацией были связаны не¬
которые древние обряды. Так, после Покрова (1/14.10), когда заканчивалась
очистка льна от кострики, парни и девушки выносили ее в поле, сгребали в ку¬
чи и зажигали костры. Молодежь, взявшись за руки, бегала вокруг костров, ис¬
полняя песню-заклинание с приглашением лисицы на кострику (“Reboi, reboi,
rungule!” - “Лиса, лиса, на кострику!”) или требованием жечь лисицу (“Huti
геЪб!” - “Жги лисицу!”). Этот обряд должен был обеспечить хороший урожай
льна в будущем году {Винокурова, 1994 а. С. 32-34).
Несмотря на тяжелый труд земледельцев, собранного зерна в вепсских
районах хватало только на 5-6 месяцев. Причинами были как низкое качест¬
во почв, так и неблагоприятные климатические условия с резкими перепада¬
ло! температуры. По этим же причинам не получило существенного развития
л огородничество. Правда, сажали капусту, морковь, лук, но они часто гибли
от заморозков. Из-за них вообще не сажали огурцов. Картофель появился в
вепсских деревнях лишь в середине XIX в. и постепенно заменил репу. На ру¬
беже XIX-ЮС в. он приобрел широкое распространение. Вся овощная терми¬
нология у вепсов заимствована от русского населения {kartofin, kartoSks kapust,
Ink и Т.Д.).
Будущий урожай во многом зависел от правильно выбранных сроков нача¬
ла сева. В определен™ времени для начала сева важную роль играли природ¬
ные приметы. Так, оятские вепсы начинали первый сев, когда у березы лист
станет с копейку. Шимозерские вепсы лучшим временем для посева ячменя счи¬
тали время появления кувшинок на озере и т.д.
В определении сроков сева, как и других земледельческих работ, со време¬
нем стали в известной мере ориентироваться и на даты церковного календаря.
Важной вехой для сева у вепсов повсеместно стал день Николы Весеннего
19/22.05): средние и южные вепсы стремились начать сев на неделе перед Нико¬
лой и только в исключительных случаях (если погодные условия не позволяли
этого сделать) его проводили в посленикольскую неделю.
У северных вепсов долго сохранялся счет посевных недель в обратном по¬
рядке. Согласно этой системе, посев различных культур шел в течение десяти
недель начиная с Николы. При этом первая неделя от Николы считалась “деся¬
той”, потом шла “девятая”, далее “восьмая” и т.д. В десятую и девятую недели
сеяли зерновые культуры, на восьмой неделе - лен и горох, на седьмой - репу.
Первая неделя после Николы заканчивалась за два дня до Ильина дня. Анало¬
гичный “обратный” счет существовал и у других прибалтийско-финских наро¬
дов: карел, эстонцев, финнов (Феоктистова, 1980. С. 267; Opik, 1981.
Lk> 192-201; Iliiemae, 1982. Lk. 106-109). Финны, в частности, посевными счита¬
ли десять недель от дня св. Георгия до дня св. Петра, при этом также десятой
считалась та, что шла после дня св. Георгия (23.04/5.05), а первой - перед
св. Петром (29.06/12.07) 0Шлыгина, 1977. С. 120). Обратный посевной счет
недель еще раз указывает на сходство древних земледельческих традиций у
прибалтийско-финских народов.
371

Рис. 86. Крестьянки на подсеке. Одежда - белые балахоны, за поясом косари (РЭМ
фото Н. Розова, 1926 г.)
Рис. 87. Зароды для сушки снопов и сена, с. Пяжозеро Бабаевского района Вологодской
области (фото А, Ланина, 1997 г.)
372

Рис. 88. Цепы (из коллекции Пяжозерского Рис. 89. Ступа (humbar), д. Ладва Подпорож-
этнографического музея; фото А. Лапина, ского района Ленинградской области (фото
1993 г.)	И. Винокуровой, 1989 г.)
С Ильина дня (20.07/2.08) начиналась уборка яровых. Жали серпом
(sirp) восточнославянского типа с лезвием в форме полумесяца, зубчатым
рабочим краем и короткой рукояткой. Сжатый хлеб связывали в снопы.
При влажном местном климате очень важно было просушивание снопов, ко¬
торое сначала проводили на открытом воздухе, а затем в ригах. Одним из
приспособлений для сушки на открытом воздухе были зароды (ardod,
hazg’ad) - ряд закрепленных на столбах горизонтальных жердей, на которые
вешали снопы. После сушки снопов в риге начиналась молотьба. В ней уча¬
ствовало все трудоспособное население: мужчины, женщины, молодежь.
Молотьба цепами (дар) отнимала много времени и сил. Во многих вепсских
деревнях молотьба происходила в самой риге. Иногда для молотьбы слу¬
жило пристроенное к риге гумно. Оно, как правило, принадлежало сразу
нескольким семьям.
После молотьбы зерно провеивали на ветру, подбрасывая его на лопате
(itabid). Мололи зерно на ручных каменных жерновах (kivi) или водяных
мельницах (vezimelnic). Для приготовления круп использовали деревянную
ступу (humbar). В ней зерно толкли с помощью длинного песта (petkuu, petkel,
pet’t’el).
Местом хранения зерна и других пищевых припасов, а также одежды, неко¬
торого хозяйственного инвентаря служили амбары (ait). Строили их обычно ря¬
дом с домом. Репу до наступления холодов держали на подсеке в яме, а затем
привозили домой и опускали в подполье.
373

животноводство
Археологические материалы показывают, что в раннее средневековье весь
разводила лошадей, коров, овец, в меньшей мерс свиней (см, гл. 2 "‘Весь1*
раздела “Вепсы” настоящего издания).
В XIX - начале XX в, крестьянская семья среднего достатка, как правило,
держала 1 лошадь, 1-2 коровы, 2-3 овцы, несколько кур» В некоторых хозяйст¬
вах разводили свиней. Начиная с XX в. в вепсских деревнях стали держать коз
(Егоров, 1997. С. 133).
Годовой цикл ухода за скотом делился на стойловый и пастбищный перио¬
ды. Стойловый период длился почти 8 месяцев: с Покрова (1/14.10) и примерно
до Егорьева дня (23.04/06.05). Длительное содержание скота в хлевах требовало
больших запасов кормов, в первую очередь сена. В сенокосную страду, начинав¬
шуюся в большинстве вепсских деревень с Петрова дня (29.06/12.07) и длящую¬
ся месяц, дома вепсских крестьян пустели. Все члены семьи уходили на покос.
Даже тс, кто был на отхожих промыслах, на это время старались возвратиться
домой.
Косы у вепсов были двух видов. Более древний вид - это коса-горбуша
(вепс, vikateh, vikatez). Она имела массивное лезвие на короткой сильно изогну¬
той рукояти; ею срезали траву рубящим ударом. Коса-горбуша в прошлом бы¬
ла в употреблении и у соседних народов (как прибалтийско-финских, так и рус¬
ских). Работа ею была трудна и малопроизводительна. Но такая коса отлича¬
лась прочностью и не ломалась при ударе о корни и пни, которых было доста¬
точно на пожнях Европейского Севера. В некоторых вепсских деревнях горбу¬
шей пользуются до сих пор.
Второй вид косы - “литовка” (litovk), с прямым длинным косовищем и до¬
вольно тонким лезвием. При косьбе она дает широкий и ровный ряд. Литовка
заимствована вепсами от русских относительно поздно. В настоящее время она
широко применяется сельскими жителями.
За крупным и мелким рогатым скотом ухаживали женщины, за лошадьми -
мужчины.
В летнее время скот выгоняли на пастбища, практикуя две формы выпаса:
вольный и с пастухом. Кони, телята, овцы обычно паслись без пастуха на от¬
крытых пространствах (лугах, полянах) или на огороженных пастбищах (вепс.
paimetos). Крупный рогатый скот пас в лесу пастух.
У вепсов, как и у соседних народов (карел, русских), существовал развитый
институт пастушества. Пастуха на летнее время жители деревни нанимали сов¬
местно. По нормам деревенской общины пастух жил поочередно в каждой се¬
мье - столько дней, сколько во дворе было коров. В этот период хозяева двора
кормили его, обеспечивали ночлегом и одеждой.
Важная роль животных в хозяйстве (тягловая сила, средство передвижения,
источник питания, сырья, удобрений), а также трудности ухода за скотом спо¬
собствовали появлению множества примет, верований, магических запретов и
обрядов, связанных с животноводством и с пастушеством. Считалось, что опыт¬
ные пастухи владели “обходом” (obhod, spusk) - своеобразной системой “догово¬
ра” пастуха с духом-”хозяином леса” Хозяин леса не трогал скот, если пастух
отдавал ему в жертву 1-2 коровы, часть молока или предметы одежды, а также
соблюдал в течение пастбищного периода ряд запретов: ему нельзя было ло¬
мать в лесу сучья и деревья, сдирать с них кору, есть ягоды и грибы, убивать
птиц, животных и змей. Кроме того, ему нельзя было вступать в половые отно¬
шения, стричься, бриться, драться, ругаться и др. Существовало множество ва¬
374

риантов такого “договора”, и нарушение одного из его условий, считалось, мог¬
ло повлечь за собой гибель скота или самого пастуха. Вера в “обходы” стойко
сохраняется в вепсских деревнях до сих пор.
Любая вепсская хозяйка знала приметы, по которым определялась молоч¬
ность коровы: вогнутая спина, широко расставленные задние ноги, большой
пуп, изогнутые рога и т.д. Она соблюдала запреты, нарушение которых, по на¬
родным представлениям, уменьшало удои: не мыла дна горшков снаружи; не на¬
ливала молоко в ложку, иначе корова будет давать молока одну ложку и др.
Вплоть до настоящего времени сохраняется запрет продавать молоко соседям
после заката солнца, иначе оно пропадет у коров.
РЫБОЛОВСТВО
Множество озер и рек на территории вепсского края способствовало повсе¬
местному развитию здесь рыболовства. В случае неурожая или падежа скота
оно существенно помогало жителям избежать голода. Подавляющая часть муж¬
ского населения была умелыми рыбаками и ловила рыбу для своего дома весь
сезон, как только это позволяли сельскохозяйственные работы.
Порода вылавливаемых рыб зависела от водоема. В лесных озерах ловили
окуня, щуку, плотву. Озера Шимозерского края отличались изобилием щуки.
Особенно было богато рыбой Онежское озеро: в нем добывали более 25 ее сор¬
тов, в том числе таких ценных, как лосось, палья, форель, сиг, стерлядь. Кроме
того, в Онежском озере в огромном количестве вылавливали ряпушку. Лов
мальков, используемых населением в пищу и в качестве приманки для добычи
хищных пород рыбы, был распространен на Куштозере и Ундозере (Мокина,
Рис. 90. Починка сетей, д. Пяжозеро Бабаевского района Вологодской области (фото
А. Лапина, 1997 г.)
375

Рис. 9L Морда {merd) (фототека Этнографического музея, г, Тарту)
1997. С. 158-150). У южных вепсов изредка ловили угря, когда он неожиданно
появлялся для нереста в р. Лидь (Егоров, 1997. С. 136).
Использовались разнообразные орудия рыбной ловли. Особенно распро¬
страненными были сетевые снасти: неводы (not), плавные и ставные сети (verk).
мережи (merez), морды (merd). Ряпушку ловили мелкоячейными сетями (kerikod.
rdpuSkverk). Конусообразные мережи и морды отличались по материалу изгото¬
вления. Морда плелась целиком из прутьев, а у мережи из прутьев изготовля¬
лись только обручи каркаса, на которые натягивалась сеть.
Крупную рыбу иногда били с помощью остроги (airagX представляющей со¬
бой шест с наконечником в виде вилки с 3-5 зубьями. Это было старинное ору¬
дие лова, оно встречалось при раскопках древневепсских курганов (Пименов.
1965. С. 77). Острога издавна известна и другим прибалтийско-финским наро¬
дам, названия ее в прибалтийско-финских языках однотипны: atrain (фин.).
astrain (ок.), azrain (ливв.), azrag (люд.), ahing (эст.).
Рыба шла не только для домашнего употребления, но и на продажу. Некото¬
рые вепсские деревни целиком специализировались на ловле рыбы для рынка.
Так, д. Огеришта в поселении Вехручей была рыбацкой. Мужчины занимались
ловом лосося, а женщины - вязанием сетей. Лосось, вылавливаемый в большом
количестве, засаливался в бочках и вывозился на продажу в Петербург.
ОХОТА
Охота - также древнейшее занятие вепсов. Но ее характер и значение в хо¬
зяйстве менялись в различные исторические периоды. В раннем средневековье в
связи с развитием торговых и даннических отношений существенную роль в жиз¬
ни древних вепсов играл пушной промысел. В арабских источниках весь запечат¬
лена прежде всего как народ, поставляющий ценные меха на продажу. Среди ко-

Рис. 92. Охотничьи пороховницы (из коллекции Шжозерского этнографического музея.
Бабаевский район Вологодской области; фото А. Лапина, 1997 г.)
стей животных* найденных при раскопках древневесского поселения Крутик
(IX-X вв.), более половины приходилось на долю диких (Голубева, Кочкуркина,
1991.	С. 99). Главным промысловым животным был речной бобр. Хищническая
добыча бобра в конечном счете привела к его полному истреблению,
В XIX - начале XX в. для основной массы вепсского населения охота уже
имела подсобное значение. Главными объектами добычи были заяц, белка, ли¬
сица, куница, выдра, норка, горностай, волк, медведь, лось, барсук, рысь; из про¬
мысловых птиц - тетерев, глухарь, рябчик, куропатка, утка и др.
Охота велась в активной и в пассивной формах. Активная форма включала
выслеживание, преследование и добычу зверя с помощью рогатин, кремневых
и шомпольных ружей. На такую охоту шли с собакой {Егорову 1997. С. 135).
Пассивным был характер охоты с помощью различных ловушек. Наиболее ар¬
хаичными можно считать ловушки с самострелом, давящим бревном и т.п. При
установке зимой капканов на зверя использовали специальную палку длиною
около 1,5 м с изогнутым верхним концом и особо обработанным нижним, кото¬
рый оставлял на снегу отпечаток в виде следа определенного животного {Пиме¬
нов, 1964. С 367). Одним из пассивных приемов лова волков были ямы, которые
сверху покрывали тонкими прутьями и мхом (Мокина, 1997. С. 162).
Для лова птиц широко применялись петли (plet), силки (rihm), сачки из ры¬
боловных сетей (sale). Способы охоты на тетеревов отличались разнообразием.
Известна, например, подманка их с помощью чучел (dudelod), сшитых из тряпок
и набитых паклей. Чучела укрепляли на березах, к ним слетались тетерева, и их
били из ружья. Осенью, когда тетерева кормились на овсяных полях, охотились
при помощи ловушки, напоминающей по форме ступу, отсюда и ее название -
humhar, т.е. ступа. В землю по кругу втыкались остроконечные колья (2-3 м вы¬
377

сотою) с приманкой из колосьев овса. В центре круга помещалась палка с при-
битой к ней горизонтально жердочкой. Клюнув на приманку, птица садилась на
жердочку, которая не выдерживала ее и опрокидывала в ловушку. Такая ло¬
вушка была известна и карелам, но под другим названием - риги - “туес” (Таро-
ева, 1965. С. 45).
В каждом вепсском поселении жило в прошлом по 2-3 профессиональных
охотника. Особенно выделялись своим умением охотники-медвежатники (коп-
dinik) Шимозера. В Шимозерье, “верст на 40 и более окруженном дремучими ле¬
сами”, в конце прошлого века ежегодно убивали по 15-20 медведей (Ливеров-
ский, 1875. С. 282). Только один охотник М. Петров за 10 зим (1876-1885 гг.»
указал другим охотникам 310 берлог и лично убил 80 медведей (в среднем по 8
за зиму) (Мокина, 1997. С. 162). Очень много преданий дошло до нашего време¬
ни о знаменитом шимозерском охотнике М.П. Мартьянове (Башнин, 1992. С. 3).
В Шимозерье в те времена на медвежьи облавы ежегодно приезжали великие
князья.
Охота чаще всего проводилась в марте с установлением наста. Но поиск
берлоги охотником начинался уже ранней зимой и требовал высокого профес¬
сионального мастерства. Отыскав берлогу, охотник проверял ее 5-10 раз за зи¬
му. На обойденную берлогу охотник ходил сам или продавал ее петербургским
гостям. Во время охоты группа охотников окружала медвежью берлогу в
на расстоянии 10-15 шагов начинала стрелять в воздух, чтобы разбудить зверя.
Когда рассерженный медведь выскакивал из логова, его убивали из ружья. Охота
с примитивными ружьями, дающими частые осечки, была связана с постоянным
риском. Поэтому, чтобы обезопасить себя, охотники брали с собой и рогатину.
В летнее время, когда медведи начинали вредить посевам овса и скоту, приме¬
нялась охота на зверя “с лабаза” - настила на дереве, а также с помощью кап¬
канов и ям.
Долгое время сохранялись архаичные обычаи коллективного раздела охот¬
ничьей добычи. Среди шимозерских вепсов, например, был распространен обы¬
чай “в одну копейку”, когда охотники, случайно встретившиеся в лесу, должны
были делить всю добычу поровну, даже в том случае, если один убил медведя, а
другие “какую-либо пернатую тварь” (Куликовский, 1898. С. 40). Со временем
старые традиции сменялись новыми. Так, северновепсские охотники, убив мед¬
ведя, торопились отрубить с его правой передней лапы крайний коготь; а шимо-
зерские - голову и снять с нее кожу. Отмеченная таким образом туша медведя
считалась их собственностью, на которую другая охотничья артель в лесу не
могла претендовать (Куликовский, 1897. С. 62).
РЕМЕСЛА И ОТХОЖИЕ ПРОМЫСЛЫ
Большое значение в жизни вепсов занимали различные промыслы и ре¬
месла. Доходы от них шли на уплату государственных налогов, мирских сбо¬
ров, а также на покупку хлеба и другого продовольствия. В прошлом у вепсов
существовали сложившиеся районы традиционных ремесел. В вепсских дерев¬
нях по среднему течению р. Ояти (центр - д. Надпорожье) было распростра¬
нено гончарство, которым в основном занимались мужчины в зимнее время.
Изделия оятских гончаров (горшки, кринки, миски и пр., а также свистульки,
часто вылепленные детьми) находили сбыт в северных губерниях России, в во¬
сточной Финляндии, Петербурге, Петрозаводске. Промысел просуществовал
до 1930-х годов. В настоящее время его традиции пытаются возродить в
п. Алеховщина на Ояти.
378

Известным центром бондарного ремесла считалось с, Тукшозеро. Некото¬
рые тукшозерские бондари, помимо работы у себя дома, в летнее время уходи¬
ли работать в ггрисвирские деревни Креснозеро, Ореяжу, Гонговичи и др. Кре¬
стьяне тех мест занимались скупкой соленых грибов для отправки в города, им
на месте требовалась бондарная тара (Малиновская, 1930* С. 192).
Выделкою седел занимались в д. Берег (Ярославичи), откуда седла расходи¬
лись по всей вепсской территории. Оятские вепсы с. Ладва ходили на заработки
как стекольщики {Basilier> 1890. S. 63).
Пимокатный промысел был распространен среди оятских (с. Озера), исаев-
ских (ныне обрусевших) и шимозерских вепсов {Малиновская, 1930, С. 192;
Basilier, 1890. S. 66). Известны фамилии некоторых изготовителей валяной обу¬
ви из Шимозерья: это Я.М. Гаврилов, Г.В. Мишкин (д. Сюръга), СЕ. Климов
(д. Линжозеро), С. Г. Павшуков (д. Пол озеро). В зимнее время Олонецкая и Нов¬
городская губернии становились местом заработков вепсских пимокатов. Каж¬
дый хозяин, на которого работал пимокат, давал свое сырье и обязан был, по¬
мимо оплаты заказа, обеспечить его ночлегом и питанием на время работы.
Средние вепсы деревень Бахарево и Пелдуши занимались таким доходным
делом, как закупка скота для Санкт-Петербурга. Район закупки был довольно
обширный: Ладва, Озера, Шимозеро, деревни Вытегорщины (Малиновская,
1930. С. 193).
В конце XIX в. среди вепсов, живущих вблизи сплавных рек Свири, Ояти,
Капщи, Паши, широкое развитие получили заготовка и сплав леса. Этими про¬
мыслами крестьяне занимались в свободное от полевых работ время - зимой и
ранней весной.
Жители с. Залесье в Прионежье были знаменитыми печниками. Вепсы
Шокши и Рыбреки прославились своим мастерством каменотесов: они изго¬
товляли надгробные плиты, памятники, каменные тумбы, жернова, обтесы¬
вали камень для фундаментов домов и ступеней. Поскольку в своих деревнях
потребность в обработке камня была небольшая, то камнетесы в поисках ра¬
боты постоянно отлучались из дома. Они работали в Петербурге, Кронштад¬
те, Петрозаводске, а также в Эстонии и Финляндии, отправляясь туда пешком
или на лодках ранней весной и возвращаясь поздней осенью {Благовещен¬
ский , 1902. С. 44). Вся тяжесть сельскохозяйственных работ в этих деревнях
ложилась на плечи женщин: они пахали, сеяли, ставили изгороди, косили и
стоговали сено.
Возникновение камнетесного промысла в этих местах было связано с най¬
денными здесь месторождениями малинового кварцита (шокшинского пор¬
фира) и диабаза, которые отличаются высочайшей прочностью и декоратив¬
ными свойствами. Малиновый кварцит использовался при отделке таких ше¬
девров мировой архитектуры, как Казанский и Исаакиевский соборы, Зим¬
ний дворец, Храм Христа Спасителя и даже саркофаг Наполеона в Париже.
Существует интересное предание по поводу отправки малинового кварцита в
Париж: «Когда французское правительство решило перевезти с острова
Св. Елены останки императора Наполеона I, то у него явилось желание уст¬
роить своему знаменитому Императору саркофаг из такого мрамора, кото¬
рый бы представлял нечто редкостное, не встречающееся ежедневно в такой
богатой стране, как Франция. Одним из бывших в России французских инже¬
неров между другими образцами камней были представлены образцы Оло¬
нецкого камня, известного под названием “шокшинского порфира”. По своей
особенной крепости, по своей способности выдержать высокую полировку, по
совершенно ровному, одинаковому во всех кусках буро-красному цвету камень
379

этот признан был вполне отвечающим цели созидания надгробного памятни¬
ка, и французское правительство обратилось к русскому с просьбой о прода¬
же потребного количества шокшинского камня - порфира по существовав¬
шей таксе. Однако Его Величеству Николаю Павловичу благоугодно былс
повелеть отпустить камень без таксы. При этом Император Николай Павло¬
вич изволил выразить: “Какая странная судьба Императора Наполеона I; б
борьбе с Россией он потерял свою славу и Россия же сооружает ему надгроб¬
ный памятник”» (Олонецкий сборник, 1902. С. 130).
Камнетесные навыки северных вепсов использовались и в более позднее
время. Они добывали и обрабатывали малиновый кварцит для облицовки мав¬
золея В.И. Ленину, памятника Неизвестного солдата в Москве, мемориального
комплекса на Мамаевом кургане в Волгограде. Рыборецким диабазом вымоще¬
на Красная площадь в Москве.

ГЛАВА?
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
КРЕСТЬЯНСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ И ПОСТРОЙКИ
оселения. Система расселения, т.е. расположение поселений на местно¬
сти, как правило, связана с хозяйственными занятиями населения. Харак¬
терное для Северо-Запада России оазисное расположение пригодных для
сельского хозяйства земель, экстенсивный характер земледелия, рост населе¬
ния, опережающий продуктивность сельскохозяйственных угодий, стимулиро¬
вали широкое расселение крестьян по территории региона. Результатом этого
и стали характерная для этих мест в XVI-XVI1I вв. малодворность поселений и,
как у вепсов, так и у карел и русских, гнездовой (кустовой) тип расселения (Ви¬
тое, 1955. С. 40; Дегтярев, 1980. С. 34). Он характеризуется тем, что несколько
расположенных вблизи друг от друга и имеющих собственные названия селений
объединяются при этом общим наименованием и их жители считают себя живу¬
щими в едином поселении (Витое, 1962. С. 173). Возникновение таких гнезд по¬
селений некоторые исследователи связывают с архаичной формой родовой ор¬
ганизации - патронимией (Косвен, 1963. С. 92).
Изучение Заонежских погостов позволило в свое время М.В. Витову выде¬
лить на этой территории гнездовые поселения, а также определить их этниче¬
скую принадлежность. При этом им было установлено, что в Заонежских пого¬
стах в XVI11 в. прибалтийско-финское население жило большими семейными
коллективами, включавшими “детей” и “племя”, а русские - малыми семьями
"с детьми” и “братию” (Витое, 1955. С. 32-35).
Это отражало, видимо, определенную замедленность распада у вепсов (по
сравнению с местными русскими) семейной общины. Подтверждается это и тем,
что средняя численность населения крестьянского двора в Заонежье в вепсских
погостах в конце XVIII в. была, по данным писцовых книг, выше, чем у рус¬
ских, - 7,38 человека против 6,53 (Витое, 1962. С. 129). Стоит отметить, что в
районах чересполосного русско-вепсского расселения и на территориях обру¬
севших вепсов обобщающие названия гнезд поселений нередко оставались вепс¬
скими, в то время как входящие в их состав деревни назывались уже по-русски.
Это, по-видимому, свидетельствует о том, что возникновение новых, отпочко¬
вавшихся поселений протекало на фоне усилившихся русских влияний.
Размеры отдельных поселений у вепсов, как и у другого местного населе¬
ния, в XV1-XVIII вв. были очень невелики. Так, в ареале северных вепсов, в
Прионежье, в конце XVI - начале XVII в. это были малодворные деревни со
средними размерами в 2,3 двора в 1582-1583 гг. и 1,3 двора в 1616-1619 гг.* В
* Здесь и ниже подсчеты выполнены авторами на основании следующих источников:
Бергштрессер К., 1838; Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины
1582/83 г.: Заонежские погосты, 1993; Список населенных мест Российской империи. XXVII:
Олонецкая губерния, 1879; Список населенных мест Олонецкой губернии, 1894; Список на¬
селенных мест Олонецкой губернии за 1905 г., 1907, Сведения из неопубликованных источ¬
ников - Писцовой книги 1616-1619 гг. П. Воейкова и дьяка И. Льговского; Переписной кни¬
ги 1646 г. И. Писемского и подьячего Л. Еуфимьева; Переписной книги Олонецкого уезда
1707 г. - предоставлены историком И.А. Черняковой.
381

дальнейшем происходят новые колебания размеров поселений, вызванные раз¬
личными социально-экономическими причинами. Так, в Шелтозерском гнезде
поселений средний размер входящих в него деревень достиг к 1646 г. 2,82 двора,
наряду с одно- и двухдворными появились деревни в 7 и более дворов.
В XVIII в. размеры поселений вновь сокращаются, что было связано с введе¬
нием подворно-участковой системы землепользования и новых форм налогообло¬
жения, а также припиской части государственных крестьян к олонецким казенным
заводам и верфи. В результате крестьяне уходили во вновь возникавшие поселе¬
ния, а нередко и просто бежали от непосильных повинностей в отдаленные мест¬
ности. Это четко отразилось в данных по тому же Шелтозерскому поселенческо¬
му гнезду. Уже к началу XVIII в. средние размеры отдельных деревень сократи¬
лись там до ) ,8 двора, при этом упала и общая численность дворов (на 0,59%).
Проведение в начале XIX в. подушного раздела общинных земель вызвал с
в период 1838-1873 гг. рост размеров поселений. Укрупнению поселений спо¬
собствовало и развитие товарно-денежных отношений, происходившее при со¬
вершенствовании агротехники и развитии путей сбыта сельскохозяйственной
продукции. В Шелтозерском гнезде не только произошло укрупнение поселе¬
ний, но и шел высокий среднегодовой прирост числа дворов (+7,24%).
Кризис земельной общины в последней четверти XIX в. привел к ослабле¬
нию общинных связей и к снижению в целом темпов роста среднего размера по¬
селений (Список населенных мест Олонецкой губернии, 1907. С. 36). При этом
в развитии поселений в трех уездах Олонецкой губернии с наиболее значитель¬
ными вепсскими анклавами - Петрозаводском, Лодейнопольском и Вытегор-
ском - отмечена значительная разница: в первом из них происходило быстрое
разукрупнение поселений, а в двух других, наоборот - укрупнение. Основная
причина этого кроется в различиях социально-экономической ситуации до и по¬
сле крестьянской реформы 1861 г. В Петрозаводском уезде практически отсут¬
ствовало помещичье землевладение, а в двух других оно имело некоторое рас¬
пространение. Это в свою очередь предопределило более динамичное развитие
поселений в пореформенный период в Лодейнопольском и Вытегорском уездах.
Кроме того, в Петрозаводском уезде были значительные земельные резервы
для формирования новых выселков и починков, что также вело к разукрупне¬
нию поселений (Олонецкая губерния... 1913. С. 27).
Таким образом, основную роль в развитии поселений играли природно-кли¬
матические и социально-экономические условия. На ранних этапах эволюции
достаточно отчетливо сказывались этнические особенности, проявляясь не
столько в конкретных формах, сколько в самом процессе формообразования -
в заторможенности развития системы расселения у вепсов. К концу XIX - нача¬
лу XX в. характер поселений определялся уже в основном экономическими при¬
чинами. Это привело к ускоренному срастанию вепсских деревень в пределах
гнезд, расположенных на больших трактах, и сохранению архаичных расчле¬
ненных гнездовых образований в менее благополучных в экономическом отно¬
шении местностях.
Основным и наиболее древним типом заселения у вепсов был прибрежный
с двумя вариантами: прибрежно-озерным и прибрежно-речным. Другой тип за¬
селения - сележный* - долгое время уступал по распространенности первому и
лишь в XDC-XX вв. в связи с освоением водоразделов и развитием сети сухопут¬
ных дорог получил достаточно широкое распространение (Етоева, 1977. С. 125;
Пименов, 1965. С. 219).
* От “сельга” - лесистый кряж, раскорчеванное место (Фасмер, 1971. Т. 3. С 547).
382

Для прибрежных поселений характерна рядовая планировка с домами, рас¬
положенными вдоль береговой линии и поставленными фасадами на водоем
нли от водоема - в зависимости от направления господствующих ветров, Сележ-
ные поселения имеют обычно беспорядочную или рядовую планировку с ориен¬
тацией жилищ преимущественно фасадом на юг. Однако планировка некото¬
рых прибрежных поселений вепсов, как, впрочем, и карел, близка к сележной -
в ней нет ориентации на береговые линии озер и рек. Отчасти это можно объ¬
яснить их формированием на поздних этапах заселения края, когда северные по¬
бережья озер и рек, позволявшие ориентацию построек одновременно на воду
и на юг, были уже заняты. Но такие деревни возникали и в условиях полной сво¬
боды выбора благоприятных для заселения берегов водоема. Один из примеров
тому - центральная группа деревень Озерского погоста Ленинградской облас¬
ти: деревни Андреевская и Лукинская расположены на южном берегу озера, а
тома обращены при этом лицевыми фасами преимущественно на юг (Забелло,
Иванов, Максимов, 1942, Рис. 11).
Южная ориентация жилых домов преобладала и в вепсских, и в карельских
поселениях, но у вепсов чаще, чем у карел, в них встречалась при этом и разно-
ваправленность фасадов. Главное своеобразие планировки вепсских поселений
заключается в том, что дома часто ставились "поперек” порядка. Это напомина¬
ет фрагменты замкнутых планов деревень, и таких микроструктур в поселении
могло сложиться несколько. Впечатление замкнутости и обособленности час¬
тей деревни усиливает относительная независимость расположения построек от
линии дороги.
Формы деревень с различной (взаимоперпендикулярной) ориентацией до¬
мов встречаются в основном в местах старого заселения: у приоятских вепсов
•деревни Толсть, Саньков Бор, Усадище, Нюхово, Ладва и др.), в Вытегорье как
у вепсов (деревни Сяргозерского куста, д. Бараново на оз. Ундозеро), так и у об¬
русевшего вепсского населения (деревни Конец, Фудяково, Милуково, Лифаги-
на Гора на р. Мегре). Наоборот, в западном Прионежъе, где в связи с относи¬
тельно поздним расселением вепсов их планировочные приемы оказались менее
устойчивыми, а русские влияния к рубежу ХЗХ-ХХ вв. проявлялись наиболее
сильно, локальные микрообразования в структурах поселений встречаются
тишь в порядке исключения. Возможно, что характерные для поселений вепсов
полузамкнутые микроструктуры - это результат обособления отдельных родст¬
венных групп. К тому же такая структура поселений создавала небольшие про¬
странства, защищенные от ветра.
Государственное регулирование форм застройки деревень способствовало
развитию в вепсских поселениях унифицированных уличных и рядовых форм. У
различных групп вепсов изменение планировочных приоритетов проходило при
этом в прямой зависимости от интенсивности ассимиляционных процессов и со¬
циально-экономических преобразований. Так, в настоящее время вепсские се¬
ления Прионежъя по шоссе Петрозаводск-Вознесенье представляют собой
сросшиеся гнездовые объединения деревень с уличной и реже - улично-рядовой
структурой. Для поселений на проселках (гнездо Матвеева Сельга) характерна
в первую очередь рядовая планировка. Смешанную улично-рядовую планиров¬
ку имеет и большинство придорожных поселений средних и южных вепсов.
Постройки. Традиционное жилище вепсов в настоящее время представлено
главным образом домами-комплексами (дом-двор), объединяющими под одной
крышей жилые, животноводческие и другие хозяйственные помещения.
Существует ряд косвенных подтверждений, что комплекс "дом-двор" у веп¬
сов появился позднее, чем у северных русских и карел.
383

Можно полагать, что причина позднего сложения домов-комплексов - это
длительное преобладание у вепсов неземледельческих занятий. Показательно,
что в восточном Обонежье значительный пласт вепсской топонимики носигг
“промысловый”, а не аграрный характер.
На территории Карелии отличительной чертой вепсского дома-двора слу¬
жит наличие наряду с чистыми сенями еще и черных (“дворовые” или “двор-
ные” сени, “улка”, “уук”). В конце XIX - первой половине XX в. дома с черны¬
ми сенями составляли у разных групп вепсов от 20,8 до 42,6%, выделяя их среди
жилищ иноэтничного населения Межозерья (Строгалыцикова, 1986. Табл. 6i.
Черные сени можно оценивать как устойчивый признак вепсской строительной
традиции, и их возникновение относится, по-видимому, к периоду формирова¬
ния домов-комплексов. Жилище к этому времени было двухкамерным (изба-се¬
ни), отдельно стоявшие животноводческие постройки представляли собой
двухъярусные хлева-сеновалы, которые сохранились в вепсских деревнях и ло
наших дней. Объединение этих автономных построек легче всего было осуще¬
ствить путем перехода-вставки или вторых, черных сеней. Наряду с конструк¬
тивной простотой стыковки это решало, видимо, и проблему комфортности жи¬
лища, лучшей изоляции жилой и хозяйственной частей в доме.
Одним из характерных признаков жилища этого региона служит также кон¬
струкция двора-сарая (Орфинский, Гришина, 1993. С. 23-35). Так, можно счи¬
тать, что сарай, расположенный над хлевами и опирающийся на столбы, указы¬
вает на формирование жилища по русскому “сценарию”, а размещение обоих
ярусов хозяйственной части в конструктивно едином срубе - на его карельское
происхождение (Орфинский, Гришина, 1993. С. 30-31).
Картографирование типов дворов-сараев в современных и старых ареалах
вепсов свидетельствует об их генетических связях с аналогичными постройками
карел. У северных и средних вепсов дворы-сараи относятся к типу, распростра¬
ненному у южных карел-ливвиков. На востоке средневепсского ареала дворы-
сараи отличаются от южноливвиковских большей архаичностью - наружной
пристройкой хлевов. Такой же тип отмечен у южных вепсов (Етоева, 1972.
С.	135; Строгалъщикова, 1986. С. 42-44). Наряду с этим у вепсов все же встре¬
чаются и дворы-сараи со столбами для опоры верхнего яруса. Они характерны
для зон контактов вепсской и севернорусской или карельско-людиковской стро¬
ительных традиций (юго-восточное Обонежье, северное Присвирье), хотя отме¬
чаются и в глубине вепсского ареала, например, в Шимозерье (Строгальщико-
ва, 1986. С, 77).
Приведенные факты можно интерпретировать двояко. Комплексы могли
складываться в разных частях расселения вепсов под различными влияниями -
русским или карельским, в зависимости от интенсивности этнокультурных кон¬
тактов. Но скорее всего появление опорных столбов во дворах-сараях - свиде¬
тельство более позднего заимствования этого приема у русских. Подтвержде¬
ние тому - часто встречающееся сочетание в одном сооружении опорных стол¬
бов и специфически вепсских черных сеней.
В настоящее время у всех групп вепсов наиболее распространены дома-ком¬
плексы с однорядной и, в меньшей степени, с поперечной связью. Соотношение
между ними постепенно изменялось в пользу первых, отражая процесс рациона¬
лизации структурно-функциональных решений, причем более активно измене¬
ния шли на севере Межозерья, чем в его южной части (Строгалъщикова, 1986.
Табл. 5).
Развитие жилой части домов-комплексов (и отдельно стоящего жилища) у
вепсов, как и везде на Российском Севере, шло как путем пристроек, так и пу-
384

тем разделения уже имеющихся помещений. Первое направление характерно
для ранних этапов эволюции (пристройка к избе трехстенного сруба сеней), вто¬
рое (а также сочетания обоих путей) - для более поздних этапов, что привело к
значительному конструктивно-планировочному многообразию вепсского жи¬
лища. В этот период формы жилища детерминировались преимущественно со¬
циально-экономическими факторами и в значительно меньшей степени зависе¬
ли от этнических традиций.
В целом по региону во второй половине ХТХ в. строительство простого
двухкамерного жилища (с одним жилым помещением) сокращалось при замет¬
ном росте числа более сложных форм - шестистенков с двумя поперечными пе¬
рерубами и шестистенков-крестовиков.
Строительство наиболее усложненных типов домов при сокращении доли
двухкамерного жилища во второй половине XIX в. с очевидностью отражает
повышение благосостояния крестьянства в пореформенный период. Относи¬
тельно стабильное соотношение разных типов жилищ, построенных до 1917 г.,
связано, на наш взгляд, с социально-экономической ситуацией в деревне, а опе¬
режающий рост строительства трехкамерного (по сравнению с четырехкамер¬
ным) жилища в 1920-е годы свидетельствует, видимо, об активизации крестьян-
середняков в годы нэпа. Наконец, пик строительства двухкамерного жилища
при почти полном отказе от построек многокамерных форм в 1930-1940-е годы
был результатом последствий коллективизации и затем военных лет.
У различных этнических групп населения этого региона можно отметить
разную степень распространенности названных типов планировки жилища. Так,
у средних и южных вепсов гораздо чаще, чем у местных русских, встречается
Т-образный дом-двор, где жилая половина имеет планировку “изба-сени-изба”
Реже, чем у русских, можно встретить у вепсов жилища с полными или непол¬
ными продольными перерубами (Строгалыцикова, 1986. Табл. 3). Это, видимо,
связано с предпочтением расширять жилище в продольном, а не в поперечном
направлении. Об этом свидетельствует и преобладание у вепсов домов с
двух-четырехоконными торцовыми фасадами, а у их русских соседей - с
трех-шестиоконными.
Различны и высотные показатели домов. Высота подклетов, в целом увели¬
чивающаяся в направлении с юга на север, выше у русских по сравнению с со¬
седствующими с ними вепсами. Двухэтажные постройки у южных вепсов вооб¬
ще не отмечены, в то время как у русских Пряоятья они встречаются даже ча¬
ще, чем у живущих севернее средних вепсов (Строгалыцикова, 1986. С. 59).
Внутренняя планировка жилища у вепсов распространена нескольких ти¬
пов. По принятой классификации это: во-первых “северно-среднерусский” тип
| печь стоит при входе и устьем обращена на противоположную от входа стену),
затем “западнорусский” (устье печи повернуто ко входу) и наконец - с постанов¬
кой печи с обратной боковой ориентацией устья. Каждый из типов имеет не¬
сколько вариантов, связанных с изменением положения печи относительно
стен.
Первый тип абсолютно преобладает у южных и часто встречается у средних
вепсов (за исключением северо-восточной периферии их ареала). В северно¬
вепсских домах он уступает первенство боковой ориентации печи (Строгаль-
щикова, 1986. Табл. 4). Третий тип, в котором чаще всего отмечается смещение
печи к центру избы, обнаружен нами преимущественно на востоке средневепс¬
ского ареала и на сопредельных с ним территориях обрусевших вепсов. Такая
постановка печи считается новой, возникшей благодаря тенденции разделения
избы с помощью перегородок на 3-4 помещения. М.В. Битов, выявивший зону
385
13, 11рибалтийско-финские...

Рис. 93. Дом южных вепсов (фото К. Хейккинен, 1992 г.)
Рис. 94. Амбар, д. Пожарище Бокситогорского района Ленинградской области (фото
И. Винокуровой, 1989 г.)
386

наибольшего распространения обратной боковой ориентации печи, не настаи¬
вал на ее архаичности, но вместе с тем отмечал ее “удивительное совпадение..-
с территорией расселения древней веси” {Витое, 1997* С. 49).
Особого внимания заслуживает устройство входа в подклет в виде каржины
(karzin) - припечного ящика с открывающейся крышкой. Ряд авторов считает,
что такое устройство возникло в финноязычной среде, причем, на наш взгляд,
наиболее вероятным представляется его “карельский1’, а не “вепсский” генезис.
Это подтверждается упоминанием каржины в “Калевале” (Тароева, 1965.
С Л 01). О том же говорит и существование каржин, не связанных с конструкци¬
ей подпечья, в северновепсском жилище, и отсутствие у прионежских вепсов ус¬
тойчивых традиций их устройства.
Для вепсов в целом не характерна сезонная дифференциация жилища путем
постройки отдельно стоящих или пристраиваемых к сеням специальных зимних
изб. Но такие избы ранее достаточно широко были распространены в Вытего-
рье, на востоке средневепсского ареала и на сопредельных территориях обру¬
севших вепсов.
Особая архаичность в строительной технике жилища наблюдается в ареале
южных вепсов: это устройство потолка в избах из наката, длительное сохране¬
ние соломенных кровель, установка срубов прямо на землю (Строгалъщикова,
1986. С. 65, 66, 76). Кроме того, для домостроительства всех групп вепсов хара¬
ктерны: фронтоны самцовых крыш без конструктивных перерубов, массовое
сохранение деталей безгвоздевой кровли - потоков и “куриц”, а при переходе к
гвоздевой конструкции применение потоков-упоров с ложным (глухим) водоме¬
том. Вместе с тем в конструкциях проявляется и значительная техническая про-
двинутость: использование в пятистенках и шестистенках срубной техники с по¬
тайными врубками стен; широкое распространение обшивки стен и устройства
подшивных карнизов даже при самцовых крышах. Для жилища прионежских
вепсов характерны уменьшение свесов и выноса крыши, и не только устройст¬
во ложных карнизов, но и усложнение их формы путем многоступенчатой под¬
шивки, имитирующей выступающие ряды кирпичной кладки в каменных стро¬
ениях. Во многих случаях такая подшивка появлялась и под свесами кровли на
боковых фасадах.
Среди деталей декора дома наиболее разнообразно и широко представлена
резьба кронштейнов. Наряду с известными по материалам Карелии “русскими”
кронштейнами-модульонами и ливвиковскими кронштейнами с рельефной по¬
резкой мелкими чередующимися валиками и треугольными зубцами, у вепсов
весьма распространен и “гибрид” указанных типов - крупный валик, вписанный
в выкружку, фланкируемую заостренными подтесками. Оригинальная форма
кронштейнов встречена нами в с. Исаево, на востоке Вытегорья. Это - полная
фигура животного, по всей вероятности, коня. У северных вепсов образ коня
встречается на охлупнях, концы которых иногда обрабатывались в виде головы
коня или “грифона” - гибрида коня и птицы {Косменко А., 1984. С. 169, 171). Та¬
кие изображения, сходные с декоративными мотивами восточной части Россий¬
ского Севера, не имеют прямых аналогов в архитектурной орнаментике других
этнических групп населения Карелии {Косменко А., 1984. С. 172).
Изображения птиц распространены у всех групп вепсов, в первую очередь -
на “курицах” бесстропильных крыш. Они сходны по трактовке с орнитоморф-
ными подвесками и мотивами вепсских вышивок, что свидетельствует об их са¬
мобытности и древности. Можно полагать, что в прошлом эти изображения вы¬
полняли роль оберегов жилища (Косменко А., 1984. С. 170-171). Скульптурные
концы “куриц” с разнообразной сопутствующей резьбой (включая узор косого
387
п*

креста, указывающий на их сакральность) обнаружены также у удорских коми
на Вашке. Предполагается, что туда в 1 тысячелетии н.э. мигрировало одно из
прибалтийско-финских племен, родственное современным вепсам, В X1II-XIV вв.
оно было ассимилировано предками современных коми-зырян, но оставило оп¬
ределенный отпечаток на их культуре СЖеребцов, 1982, С. 26, 34-36).
Особую роль в декоре северного вепсского жилища играют некоторые от¬
носительно молодые элементы. Так, для волютных наличников, датируемых
преимущественно рубежом XIX-XX вв., была характерна антропоморфная фи¬
гурка в центре композиции. Это - стилизованное женское изображение, дости¬
гающее в архитектурном декоре вепсов большого разнообразия. Антропо¬
морфный средник волютного наличника не был результатом художественной
фантазии резчиков. Мастера воспроизводили определенные изобразительные
формулы, генетически связанные с обережными по своему назначению древне¬
вепсскими подвесками (раннее средневековье) и обрядовыми вышивками
(XIX в, - начало XX в.). На эту связь указывает сходный внешний облик фигу¬
рок и их детали, а также сопровождающие их магические знаки. По мнению
А.П. Косменко, такой вепсский волютный наличник сохранял отголоски своего
прошлого значения знака-оберега (Косменко А., 1986. С. 54-57).
Строго говоря, волютный наличник - это подражание барбчной городской
архитектуре. Но разработан он был созвучно традиционному трехчастному
сюжету вышивок с центральной женской фигурой, фланкируемой двумя коня¬
ми 0Гришина, 1991. С. 85; Косменко А., 1986, С. 168). Кроме того, в барочных
наличниках-прототипах доминируют волюты, а не средник, поэтому развитие
средника и наделение его антропоморфными чертами по праву должно счи¬
таться самобытным вепсским достижением. Оконные наличники в яркой де¬
коративной трактовке закономерно стали ведущими композиционными ак¬
центами, способными компенсировать модернизацию, этническую нивелиров¬
ку и подражательность, сказавшуюся в решении многих других элементов се¬
верного вепсского жилища. Волютный наличник в наше время в условиях ак¬
тивизации этнического самосознания приобрел значение одного из символов
вепсской традиции.
ОДЕЖДА
Археологические материалы свидетельствуют, что для изготовления тка¬
ней в Х-ХШ вв. служили лен, конопля и овечья шерсть. В это время уже извес¬
тен был ткацкий стан; пользовались в основном двумя техническими приемами:
полотняным и саржевым переплетением нитей. Пояса, тесьму, ленты плели на
вилочке и ткали на дощечках {Кочкуркина, 1989. С. 74—75). На основе найден¬
ных в курганах XI в. фрагментов тканей А.М. Линевский сделал некоторые вы¬
воды о древневепсской одежде: “Верхняя одежда у мужчин и женщин шилась из
сукна, обычно бурого цвета. Но бывали сукна и красноватого тона, возможно,
это результат окраски сукна из белой шерсти... Применялось также белое,
очень тонкое полотно, образцы которого до нас дошли в очень мелких (1-2 см)
образцах” (.Линевский, 1949. С. 64). На зимнюю верхнюю одежду шел мех до¬
машних и диких животных.
Важные торговые пути, проходившие близ земель древних вепсов, объясня¬
ют наличие в раскопках шелковых тканей из восточных стран: найдены, напри¬
мер, фрагменты воротников из плотного безузорного шелка фиолетового цве¬
та с золотой вышивкой (Кочкуркина, 1989. С. 75). Скорее всего, они относились
к одежде местной знати.
388

Некоторые исследователи склоняются к мысли, что в раннем средневеко¬
вье для женщин племени весь был характерен поясной комплекс одежды; по¬
скольку в одном из женских захоронений (Гайгово на Ояти) обнаружены фраг¬
менты шерстяных тканей, расположенные ниже пояса, они, очевидно, были ос¬
татками поясной одежды {Пименов, 1964. С. 95; Линевский, 1949 С. 64). Это не
означает, однако, что вепсянки в древности не знали плечевой одежды. Основа¬
нием для такого предположения служит обилие найденных в курганах парных
фибул, служащих обычно для укрепления одежды на плечах.
Женщины в этот период украшали свой наряд множеством и других юве¬
лирных изделий, как местного производства, так и импортного западноевро¬
пейского происхождения. В раннем средневековье мода на украшения до¬
вольно быстро менялась, В X в. в комплект женских украшений обязательно
входили железные, бронзовые или серебряные гривны западного происхож¬
дения, бусы из сердоликовых, стеклянных и пластовых глазчатых бусин, мас¬
сивные бронзовые браслеты, парные фибулы. К последним на длинных спи¬
ралях или цепочках подвешивались характерные для ряда прибалтийско-фин¬
ских народов подвески-уточки, бубенчики, бусы-”флакончики”, ножи в нож¬
нах {Кочкуркина, 1990. С. 46). В XI в. количество украшений в древневепс¬
ском женском костюме увеличивается, но при этом многие западноевропей¬
ские изделия исчезают. Появляются новые предметы не только декоративно¬
го, но и утилитарного назначения: копоушки, кресала для высекания огня, а
также оберсговые ключи-амулеты. Большое место среди украшений занима¬
ют шумящие подвески в форме птиц и животных. При движении они издава¬
ли мелодичный звук и тем самым отгоняли злых духов (Кочкуркина, 1989.
С.	71).
В XI-XII вв. в наборе древневепсских ювелирных изделий под влиянием сла¬
вян появляется новое украшение - бронзовые и серебряные височные кольца
\ Кочкуркина, 1989. С. 71). Для ХП-ХШ вв. характерны конической формы шу¬
мящие изделия с бутылкообразными или лапчатыми подвесками, бронзовые бу¬
сы с припаянными кружочками, височные кольца, браслеты. Нов целом в этот
период древневепсские женщины используют в своем наряде значительно мень¬
ше украшений, чем прежде (Кочкуркина, 1989. С. 71).
По археологическим находкам вырисовываются некоторые детали и древ¬
невепсского мужского костюма. Ворот мужских рубах скреплялся с помощью
фибул со спирально скрученными концами. Обязательный элемент костюма -
кожаный пояс, украшенный несколькими железными или бронзовыми бляшка¬
ми. Концы пояса оформлялись кольцом и пряжкой, часто - орнаментированны¬
ми (Кочкуркина, 1990. С. 78-79). На поясе мужчины носили нож, судя по курган¬
ным погребениям - обычно справа. Такая манера ношения ножа до недавнего
времени сохранялась у вепсов и карел-ливвиков. В этом они отличались от
большинства этнографических групп финнов, искони носивших нож на левом
боку (Vuorela, 1975. S. 579; Vilkuna К1964).
Между археологическими данными и этнографическими материалами о
вепсской одежде существует многовековой разрыв, который, к сожалению, по¬
ка не удается восполнить на основе других источников. К тому же ко второй по¬
ловине XIX в. вепсская одежда подверглась сильному русскому воздействию и
влиянию города.
Процесс быстрого вытеснения традиционных комплексов одежды ее город¬
скими формами в значительной степени был связан с ростом у вепсов отходни¬
чества, существенно влиявшего на весь сельский быт.
389

Мужская одежда. Основу традиционного мужского костюма вепсов в XIX в.
составляла туникообразная рубаха (paid) из домотканого холста. При шитье по¬
лотнище ткани складывали по длине вдвое, на сгибе прорезали отверстие для
головы, по сторонам пришивали прямые рукава, врезая под мышкой ластовицы
(iastovic). Такая рубаха имела на груди прямой или косой (с левой стороны, как
у русских) разрез и воротник-стойку. В прошлом мужские белые домотканые
рубахи обычно украшали вышивками. В конце XIX столетия вышивали только
“венчальные” рубахи женихов, их богато украшали по подолу, вороту и рукавам
вышивкой красными хлопчатобумажными нитями, а ластовицы вшивали из ку¬
мача. Такую рубаху для жениха, как правило, шила и вышивала невеста, у юж¬
ных вепсов - его крестная мать (Косменко А., 1984. С. 39). Будничные мужские
рубахи в это время обычно красили в красный или синий цвет; шили их также
из пестряди в мелкую сине-белую клетку (по 5-6 ниток на каждый цвет) (Кос¬
ты гова, 1958. С 52). Рубахи мужчины носили навыпуск, подпоясывая плете¬
ным, вязаным или кожаным поясом.
Примерно до середины XIX в. мужчины носили две пары штанов: ниж¬
ние и верхние (kad'jad, had gild). Их шили из белого холста, с узким шагом, на
талии они стягивались шнурком, продернутым в верхней кромке. Очень на¬
рядными у вепсов были венчальные штаны жениха; их шили из белого тон¬
кого сукна, а по низу штанины украшали широкой орнаментальной полосой
(примерно 18-20 см) из красных нитей или нашитыми разноцветными лен¬
точками и бахромой (Горб, 1992. С. 164). Со второй половины XIX в. белый
холст верхних штанов заменяют ткани фабричного производства темного
или серого цвета. В начале XX в. появляются узкие суконные брюки (Stanad)
с разрезом спереди и застежкой на пуговицах, а белые домотканые штаны
сохраняются только как нижнее белье. В это же время в праздничный гарде¬
роб входит городской костюм, состоящий из “пары” (пиджака и брюк) или
“тройки” (пиджака, жилетки и брюк). Костюм носили с рубахой-косоворот¬
кой из ситца или кумача. Такую одежду мужчины приобретали во время ра¬
бот в городах или заказывали у местных или заезжих портных. Известно, на¬
пример, что в начале XX в. по северновепсским деревням ходили портные из
русского с. Пидьмы. Верхняя мужская одежда вепсов второй половины XIX -
начала XX в. представлена несколькими видами. Наиболее ранний из них -
кафтан (kauhtan, kouhtan) из серого или темного сукна или полусукна. Каф¬
тан имел халатообразный покрой: спина, полы и рукава кроились прямыми,
его шили без воротника и без застежки или с одной пуговицей вверху (Кос-
тыгова, 1958. С. 50).
Халатообразный покрой был характерен и для некоторых видов зимней
одежды: шуб, тулупов. Шубы (рои, реи, pfivu) шили всегда прямые, без воротни¬
ка, из овчины домашней выделки и очень редко крыли сукном (.Костыгова,
1958. С. 50). Овчинный тулуп (tulup), напротив, делали с воротником и крыли
черной или синей тканью. Тулуп подпоясывали красным гарусным кушаком
(уд) с кистями на концах. Обладателем тулупа был не каждый, и старики охот¬
но давали поносить свои тулупы молодым парням во время праздничной гулян¬
ки или свадьбы (Пушкин. НА КНЦ. Л, 50).
Для работы в лесу, на подсеке, в поле у вепсов использовался халатообраз-
ньтй балахон (balafon). Его шили из белого грубого холста, летом надевали на
рубаху, а зимой - поверх шубы. По традиции крестьянин во время сева разбра¬
сывал семена из подола именно такого балахона. Балахоны были настолько ха¬
рактерны для вепссов, что в одной из газет дореволюционного времени даже
встречается пренебрежительное название вепсов “балахонники”.
390

Во второй половине XIX в. по всей России широко распространяются разные
виды одежды “со сборами” {Лебедева, Маслова, 1967. С. 200). Мужчины-вепсы на¬
чинают в это время носить на праздниках поддевку (podddvkad, siberkad) коричне¬
вого или черного цвета длиною до колен; сзади - отрезную по талии и со сбора¬
ми. Застегивались поддевки с помощью матерчатых петель и “пуговиц” в форме
тряпичных палочек (Пушкин. НА КНЦ. Л. 50). Зимняя верхняя одежда пополня¬
ется полушубками с отрезной спинкой и сборчатой нижней частью.
Верхнюю одежду, и мужскую и женскую, вепсы, как и ряд других народов
Восточно-Европейской равнины, всегда запахивали правой полою на левую. По
вепсским верованиям, запах на правую сторону характеризовал представителей
иного мира, в частности - духа-“хозяина” леса (то же у карел: Тароева, 1965.
С. 149).
Мужскими головными уборами были в зависимости от сезона заячьи или ов¬
чинные шапки-ушанки (fapug) домашнего производства, валяные из шерсти
колпаки, шапки с плюшевым конусообразным ободком, покупные фуражки с
козырьком и околышем (fitraSk). Свадебная фуражка жениха отличалась особы¬
ми украшениями: нашитой на верх тульи “звездой” из разноцветных лент или
тряпочек, а также прикрепленной к околышу лентой с бантами и пуговицами
(Горб, 1992. С. 164). В некоторых вепсских деревнях, в основном там, где был
развит валяльный промысел (например, у исаевских вепсов), были распростра¬
нены войлочные шляпы с неширокими полями.
Мужчины стригли волосы “кружком”, позднее эту стрижку вытеснили го¬
родские прически - “полька” и “ершик” После женитьбы обязательным стано¬
вилось ношение бороды (Костыгова, 1958. С. 51). “Бритвенным прибором” в то
время служил обломок косы.
Вепсская мужская одежда, очень сходная с русской, дополнялась мелкими
деталями, характерными и для их прибалтийско-финских соседей, что придава¬
ло костюму определенное своеобразие. Так, вепсы носили в прошлом шейный
платок (kaglanpaik). Аналогичный платок встречается также в традиционном
костюме финнов, саамов, эстонцев, коми-зырян и некоторых других народов
Севера (Пименов, 1965. С. 108). На вепсской свадьбе невеста дарила жениху
шелковый шейный платок, завязанный узлами, который он не снимал до конца
церемонии бракосочетания (Горб, 1992. С. 158).
Женская одежда. В женском костюме вытеснение традиционных форм про¬
исходило значительно медленнее. В 1880-е годы основным типом повседневной
и праздничной одежды вепсских женщин был сарафанный комплекс, в кото¬
рый, кроме рубахи и сарафана, входили душегрейка, шугай и передник (Пуш¬
кин. НА КНЦ. Л. 5). Сарафан, как и его название (sarafon), были заимствованы
от русских. Как правило, под таким названием у вепсов фигурировал тип прямо¬
го сарафана, сшитого из 4—5 полотнищ, собранных вверху на обшивке, с узкими
длинными лямками и небольшим разрезом на груди. По подолу пришивалась
оборка. Праздничный сарафан шили из ярких покупных тканей - ситца, шелка,
кашемира; будничный - из домотканого холста, обычно окрашенного в синий
цвет. О более раннем типе сарафана - косоклинном - сведения отсутствуют.
Сарафан надевали поверх рубахи (rdtsin), состоявшей из двух частей: ниж¬
ней - станушки (ета), сшитой из четырех полотнищ домотканого грубого белого
холста, и верхней - “рукавов” (hijamad), изготовленной из фабричных тканей
(ситца, кумача, “ластика”). Рукава кроились широкими, а у локтя собирались в
мелкую сборку. Под мышку вшивались ластовицы квадратной или ромбовидной
формы. Ворот такой рубахи вырезали круглым или четырехугольным, собирали
в сборку и обшивали бейкой. Разрез спереди застегивался на одну пуговицу.
391

Подол рубахи вышивали, размер и красочность орнамента зависели от воз-
раста женщины и назначения рубахи. Повседневные рубахи пожилых женщин
вообще не вышивали или они имели невзрачный узор {Косменко А., 1984.
С. 38). Праздничные рубахи по сравнению с будничными отличались более бо¬
гатой орнаментацией. При этом в будни вышивка скрывалась под одеждой, а во
время праздников женщины стремились показать вышивку рубахи, заткнув за
пояс подол сарафана или юбки. Вепсянки Прионежья в праздничные дни ино¬
гда надевали на себя по две рубахи и более, так что их вышитые подолы распо¬
лагались рядами друг над другом, образуя широкое орнаментальное полотно
{Косменко А., 1984. С. 38). В XIX в. праздничным элементом южновепсской
женской одежды были, кроме того, нижние льняные юбки, украшенные вы¬
шивкой (poutnasine jupk). Юбки носили под шелковым сарафаном, поверх выши¬
тых рубах. При этом рубахи вышивали по подолу геометрическим орнаментом,
а юбки - растительными, анималистическими и антропоморфными узорами
(Косменко А, 1984. С. 39).
В вепсских деревнях вышиванием станушек рубахи и полотенец занимались
преимущественно девушки, которым к приданому нужно было накопить как
можно больше вышитых изделий для свадебных даров и дальнейшей замужней
жизни. В связи с этим у северных вепсов возник интересный обычай: ежегодно
в летнее время, перед Ивановым днем (24.06/07.07), матери устраивали “выстав¬
ку” вышитых изделий своих дочерей, вывесив их на всеобщее обозрение. По¬
смотреть на них мог прийти любой житель деревни (Пушкин. НА КНЦ. Л. 51»
По этим рукоделиям и составляли мнение о девушке, от которого зависела ее
дальнейшая судьба (Косменко А, 1984. С. 36).
Душегрейка - еще один элемент сарафанного комплекса - представляла со¬
бой нагрудную одежду типа жилета, ее надевали поверх рубахи и сарафана. В
более холодное время душегрейка заменялась шугаем - родом кофты из тонко¬
го сукна, отрезной по талии, со сборками сзади (Пушкин. НА КНЦ. Л. 51). Спе¬
реди шугай застегивался на металлические пуговицы. Борт его верхней полы
украшался мишурным позументом серебристого цвета.
Поверх сарафана на талии повязывался передник (fartug). Расцветка перед¬
ника зависела от возраста женщины. Передники молодух, как правило, были
красного цвета, у пожилых женщин - черного (Косменко А., 1984. С. 38). Крас¬
ный передник вепсянок нередко служил для местного русского населения свое¬
образным определителем этнической принадлежности: “Кайвана сразу узнаешь
по красному переднику” (Костыгова, 1958. С. 53).
До начала XX в. сарафанный комплекс одежды лежал и в основе свадебно¬
го наряда невесты. По имеющимся сведениям, в него входили: сарафан, рубаха
или только “рукава” красного цвета, сшитые из покупного или домотканого ма¬
териала (ситца, коленкора, “ластика”, кумача или тонкого полотна), красный
или желтый передник, кофта с большим белым или красным бантом (Горб,
1992. С. 165).
В будни вепсские женщины наряду с сарафаном носили и юбки. Юбки, как
уже упоминалось, некоторые исследователи относят к исконным формам жен¬
ской одежды. Повседневные юбки шили из домотканого полотна в 3^4 полот¬
нища. Для окраски ткани использовались такие природные красители, как яго¬
ды, сажа, ивовая и ольховая кора, лук (Костыгова, 1958. С. 50).
Для работы в лесу (выжигание подсеки, устройство изгородей) и на сеноко¬
се вепсянки надевали так называемые одеяльные юбки (ribujupk) продольно- и
поперечнополосатые. Их шили в четыре полотнища из такого же материала,
что и домотканые половики, т.е. основа была из льняной нити, а уток - из наре-
392

занных полосами лоскутов различной расцветки. Юбка по покрою была пря¬
мой, на талии собиралась в сборку с помощью длинных завязок, которые, два¬
жды обвив талию, завязывали спереди (Костыгова, 1958. С. 50).
На рубеже XIX-XX вв. женский костюм с сарафаном постепенно исчезает
под давлением нового комплекса - юбки с кофтой. Этот процесс первоначаль¬
но затронул район развитого отходничества - вепсское Прионежъе. В
1950-1960-е годы здесь уже не было ни одного жителя, помнившего о сарафане
на лямках. Это даже дало повод некоторым исследователям сделать вывод об
отсутствии сарафана у северных вепсов и в прошлом (Пименов, 1957. С. 161). У
южных вепсов, напротив, сарафан сохранялся долго: здесь еще в 1980-1990-е
годы пожилые жители его хорошо помнили.
Начало распространению новых форм одежды положило появление коф-
ты-”казачка” (kaza£k> bask, koft) с широкими рукавами и высоким стоячим ворот¬
ником, которую вепсские женщины стали носить поверх сарафана. Кофту ши¬
ли из ситца, коленкора, полушерстяных и других покупных тканей. Позже с ка¬
зачком вместо сарафана стали надевать широкую длинную юбку из 5-6 полот¬
нищ с нашитыми по низу тремя или четырьмя оборками. Процесс замены сара¬
фана юбкой своеобразно отразился в народной терминологии. Так, прионеж¬
ские вепсы наряду с новым названием одежды -d’ubk значительно чаще исполь¬
зовали для ее обозначения старый термин - sarafon. Такое же явление наблюда¬
лось у белозерских вепсов: названием krasikони обозначали как сарафан, так и
юбку из набивного полотна (Зайцева, Муллонен, 1972. С. 233). Казачок и юбка,
сшитые из материала одного цвета (малинового, ярко-голубого, светло-зелено¬
го и т.д.) составляли “пару” {para). Сзади казачка на талии завязывалась бантом
лента, которая была обязательно не в тон пары. Поверх юбки повязывали пе¬
редники. Праздничные передники, надеваемые с “парой”, шили из кашемира,
обычно черного цвета, и обшивали кружевами (Костыгова, 1958. С. 49).
Некоторые виды верхней одежды вепсянок были такими же, как у мужчин,
другие - только женскими. Женской рабочей одеждой были “летники” (litnik) из
белого грубого холста, подобные мужским балахонам (Зайцева, Муллонен,
1972. С. 294), Женщины так же, как мужчины, носили кафтаны, но их делали не¬
сколько короче мужских и с клиньями, вшитыми в бока. Повседневной зимней
верхней одеждой женщин также служили овчинные шубы и полушубки. Празд¬
ничной одеждой (и только женщин) была короткая заячья шуба (мехом внутрь)
с воротником, а спинка была отрезной по талии, со сборами. Сверху такая шу¬
ба крылась “штофом” - тяжелой шелковой или шерстяной тканью с крупным
тканым узором алого, малинового или других ярких цветов. По названию ткани
и шубу назвали “штофником” - stofnik* (Пушкин. НА КНЦ. Л. 51). В девичьем
гардеробе известны также приталенные полупальто на вате, с пукшами на ру¬
кавах (с буфами у плеча) (.Костыгова, 1958. С. 50).
Прически и головные уборы девушек были отличными от таковых замуж¬
них женщин. Девушки расчесывали волосы на прямой пробор и заплетали в од¬
ну косу с помощью трех или шести прядей - “без числа”. Существовал особый,
'■девичий”, способ плетения косы - “наверх” или “от себя”, когда пряди волос
клались сверху друг на друга (Костыгова, 1958. С. 51). В косу вплетали яркую
шелковую ленту. Головным убором девушек была “лента” - широкая полоса
яркой ткани, которую завязывали на затылке. Подобные налобные ленты бы¬
ли известны на довольно значительной территории: в Волго-Камье, Карелии и
других северных и центральных регионах России (Тароева, 1965. С. 165). Поверх
' У поморов “штофником” (также по ткани) называли косоклинный сарафан.
393

ленты так, чтобы была видна ее передняя часть, надевали сложенный треуголь¬
ником платок и завязывали его под подбородком. В дальнейшем ленты были
полностью вытеснены разноцветными головными платками. Головным убором
вепсской невесты была особая свадебная повязка в виде венка с твердым широ¬
ким каркасом, обтянутым цветной материей и украшенным лентами, разно¬
цветными лоскутками, бисером или цветными стружками (Горб, 1992. С. 165).
Замужние женщины носили две косы, уложенные на затылке в пучок. За¬
плетали косы они тоже иначе - “вниз”, или “к себе”, т.е. пряди волос подклады¬
вались снизу (Костыгова, 1958. С. 51). Лингвистические и этнографические ис¬
точники зафиксировали различные локальные названия вепсских женских го¬
ловных уборов: термин sorok (сорока) - везде, кроме белозерских вепсов.
sbornik (сборник) - у белозерских вепсов; kik (кика) - у южных вепсов; poboinik,
povoinik (повойник) - повсеместно. В конце XIX в. многие из названных голов¬
ных уборов полностью исчезли из быта. Наши представления о них основыва¬
ются главным образом на устных сообщениях старейших жителей, и они до¬
вольно расплывчаты и неполны. Так, сорока состояла из трех частей: очелья -
налобной части, которая плавно переходила в боковые крылья, служащие и за¬
вязками, и позатыльника. Сороки шили из ситца, шелка, плюша или бархата яр¬
ких цветов. Очелье иногда орнаментировалось геометрической вышивкой раз¬
ноцветными шелковыми и шерстяными нитями (Косменко А., 1984. С. 38).
В конце XIX в. словом sorok вепсы стали называть повойник, представляю¬
щий собой шапочку, состоящую из круглой тульи и околыша в виде широкой
ленты; сзади околыш расходился, образуя крылышки. Способ укрепления по¬
войников на голове имел некоторые локальные отличия. Так, шимозерский по¬
войник завязывался на затылке с помощью удлиненных крылышек (Тароееа.
1965. С. 167). В наиболее распространенном варианте по краю околыша вдевал¬
ся шнурок, которым плотно обвивали голову и затем стягивали на затылке.
Повойники шили из тех же тканей, что и сороки. В середине XIX в. в среде бе¬
лозерских вепсов повойник считался головным убором пожилых женщин, а
сборник (sbornik) - молодух. Сборники шили из шелка, парчи и штофа ярких
расцветок, а его очелье в виде валика надо лбом и затылочную часть украшали
вышивкой из золотых нитей с добавлением бисера и блесток (Косменко А..
1984. С. 38).
Внешний вид вепсской кики (kik), видимо, напоминал ижорский шлык или
шлыкка (Прыткова, 1930. С. 329). Как свидетельствует сделанное А.П. Кос¬
менко музейное описание головного убора “повойник на кику”, он состоял из
какой-то твердой нижней части и повойника. Скорее всего название kik вепсы
относили как ко всему убору в целом, так и к его твердой нижней части.
У вепсов, как и у многих других народов, замужняя женщина должна была
тщательно закрывать свои волосы. В основе этого, как полагают некоторые ис¬
следователи, лежали древние представления о том, что волосы женщины обла¬
дают магической силой и могут навредить роду, в который она взята замуж
(.Гаген-Торн, 1933. С. 88; Токарев, 1958. С. 77). Вепсской женщине строго запре¬
щалось заходить в хлев с непокрытой головой, чтобы не принести несчастья
скоту; класть повойник на “священное” место - стол. В то же время никому не
разрешалось снимать с женщины головной убор. Считалось за грех кому-либо
уронить его на пол, и если такое случалось, виновнику для избавления от греха
необходимо было поклониться 40 раз (Макарьев. НА КНЦ. Л. 136).
Женские головные уборы в конечном счете ожидала та же участь, что и
девичьи налобные ленты: их постепенно сменили разнообразные нарядные
платки.
394

Древневепсская традиция использовать в своем костюме множество различ¬
ных украшений не дожила до середины XIX в. Остатком ее оказалось лишь бы¬
товавшее у южных вепсов в начале XX в. уникальное свадебное украшение не¬
весты под названием борок, которое играло роль оберега» Борок представлял
собой ожерелье из нанизанных на суровую льняную нитку деревянных и белем-
нитовых бусин, разделенных между собой матерчатыми розетками из разно¬
цветных лоскутков. Он оказался аналогичен некоторым украшениям из оят-
скях могильников XI в. (Горб, 1992. С. 166).
В конце XIX - начале XX в. вепсские женщины дополняли свой костюм не¬
которыми покупными украшениями: серебряными и золотыми серьгами
(uSnikad) и кольцами (kolceine, sormuz), яркими бусами (husad) и брошами
(bulouk) (Костыгова, 1958. С. 51).
“Косметические средства” употреблялись в основном девушками. Чтобы
кожа была белой и мягкой, лицо смазывали сметаной, умывали молоком. Для
придания румянца использовали едкий корень воловика или румянки (marumenct
marumenduine, лат. Anchusa officinalis) (Зайцева, Муллонен, 1972; НА КНЦ.
Л. 41). Корень разжевывали во рту, а затем полученной кашицей натирали ще¬
ки. После этого они пылали, как огонь.
Детская одежда. Примерно с 6-10 лет одежда детей копировала одежду
взрослых. Девочки носили сарафаны и юбки, мальчики - рубахи-косоворотки и
штаны. Одежду детей более раннего возраста составляла одна рубаха.
Обувь. Многие виды обуви были у мужчин и женщин одинаковы. Широко
распространена была плетеная обувь. О ее древности свидетельствуют находки
кочедыков при археологических раскопках. Вепсы плели лапти из бересты, они
были двух видов. Одни - вирзут (virzut) изготовлялись техникой прямого плете¬
ния, они имели низкие борта и оборы по бокам. Такие лапти носили с холщовы¬
ми наголенками (kalzui), известными под таким же названием и среди карел и эс¬
тонцев. Другие - “ступни” (stupnad) плели с высокими бортами, в виде башма¬
ков, плотно сидевших на ноге и не требовавших завязок. В рассматриваемый пе¬
риод лапти и ступни использовались как рабочая обувь на подсеке и сенокосе.
Исключение представляли южные вепсы, у которых ступни долго оставались
праздничной обувью (Винокурова. НА КНЦ. Л. 30).
Вепсы умели плести из бересты также сапоги с высокими голенищами
(upakod). Такие сапоги использовали для хождения по болотам и лесам. Малень¬
кие берестяные сапожки плели для детей.
Наиболее распространенным видом кожаной обуви, которую также в рав¬
ной мере носили и мужчины, и женщины, были сапоги (общие названия -
upakod, sapkad). Они различались по покрою. Сапоги, которые кроились из од¬
ного куска кожи, назывались krilkad, а с пришивными головками - polukrUkad
(Зайцева, Муллонен, 1972).
Повседневной женской кожаной обувью были башмаки (kotad) без засте¬
жек, вроде галош. В более позднее время праздничной обувью у вепсянок ста¬
новятся полусапожки (polusapkad) на резинках или застежках, покупные или са¬
модельные, из кожи домашнего дубления (.Пушкин. НА КНЦ. Л. 51: Костыго¬
ва, 1958, С. 49).
Развитый во многих вепсских деревнях пимокатный промысел обеспечивал
народ основной зимней обувью - валенками. Этот вид обуви имел множество на¬
званий: jauganik kangT katank, upak, valenc, via/tak - “валенок”; hot, $k6tk, vatenc-
tdps- “стоптанный валенок” и т.д. (Зайцева, Муллонен, 1972; Basilier, 1890. S. 66).
Вепсская одежда в традиционных обрядах. Одежда использовалась в раз¬
личных обрядах и обладала множеством символических значений. Известны,
395

например, ритуалы, в которых одежда играла роль заместителя носившего ее
человека. Через одежду пытались оказать магическое воздействие на человека:
добиться от него любви, внимания, навести порчу или вылечить. Так, можно
было провести магическое завертывание новорожденного в рубашку отца, что¬
бы тот больше его любил; вытирание девушками лица после умывания правой
верхней стороной мужских штанов {kad gad) повышало их привлекательность -
славутность {Винокурова, 19966. С. 61).
Иногда одежда отождествлялась с той частью тела, на которой ее носили.
Например, передник мог символизировать женскую утробу: по примете, если
женщина потеряет фартук, значит кто-либо из ее близких скоро родит. Шапка
отождествлялась с головой человека; ее нельзя было вертеть в руках - голова
будет болеть {Макарьев. НА КНЦ. Л. 118, 121).
С одеждой связывались представления о защите и плодородии. Так, обряд за¬
гона скота в хлев на зиму хозяйка проводила в шубе и рукавицах. По народным
объяснениям, эти виды одежды использовались для того, чтобы скот не замерз в
течение зимы и чтобы шерсть у скота росла лучше {Винокурова, 1992. С. 14).
В ряде случаев одежде приписывались целительные свойства. Так, если ре¬
бенок долго не ходил, ему “рубили страх” (varu taptihe), используя в обряде рва¬
ный сарафан. Во время звона колоколов к обедне ребенка клали животом на
пол и сарафаном нажимали на спину, произнося: “Capan mina sinun varun tak.
igaks kaikeks” - “Рублю я твой страх так, на весь век”. Для избавления от родим¬
чика рубахой матери прикрывали лицо ребенка. В то же время вепсы верили,
что надев чужую одежду, можно заболеть особой болезнью sobapagan, сопрово¬
ждаемой покраснением кожи. Для ее лечения обращались к колдунам.
ПИЩА И УТВАРЬ
Основу пищевого рациона у вепсов составляли мучные продукты, главным
из которых являлся хлеб {leib). Его обычно выпекали из ржаной муки, иногда с
добавлением ячменной или овсяной. Своего хлеба у большинства крестьян не
хватало, часть его приходилось покупать, что было возможно в основном на
деньги, заработанные на лесных работах и различных отхожих промыслах. Во
время голода хлеб пекли, добавляя в муку толченую гороховую солому, мякину,
а иногда даже березовые опилки. Пекли также лепешки из истолченных в сту¬
пе сушеных стеблей трубчатых растений, замешивая их на простокваше. С на¬
ступлением весны выкапывали на поле мерзлый картофель, оставшийся осе¬
нью. Дети собирали и ели пестики хвоща {kdgi(ud), нераскрывшиеся завязи вод¬
ных цветов: кубышек и кувшинок {ЬиГbud, httiudf.
Хлеб пекли в русской печи, куда помещалось одновременно 7-8 караваев.
До середины 1920-х годов хлеб пекли исключительно в домашних условиях, за¬
тем появился и хлеб фабричной выпечки - его стали получать в счет заработка
на лесозаготовках (АМАЭ. Ф. 13. On. 1. Д. 93. Л. 23-24). С середины 1930-х го¬
дов стали организовываться общественные пекарни и в вепсских деревнях. ** В словаре В.И. Даля “Адалень (вероятно, одалень), водяное растение купальница, купавка.
Nymphea, Nuphar, растущее поодаль от берегов, на глубине и по омутам; есть белые, жел¬
тые и 0астрх.) пестроалые; озерной-лапушник, водяной-пострел? кубышка, курочки, кув¬
шинка, кувшинчики, лататье, вахтовник, водолей, лопуха” (Даль, 1955. Т. 1. С. 5). В вып. 3
СРГК: Купава, купавка, купалица - “желтый цветок из семейства кувшинковых” (С. 58).
“Купальница - водяная лилия. Купальницы или балоболки” (С. 59). Там же в этом же зна¬
чении “лапуга и лапуг‘\ “лапушняк” (С 98).
396

Обычно в пекарне работали 1-2 человека, выпускавшие за смену продукцию из
8-10 пудов муки. Но и в настоящее время из-за отсутствия магазинов в боль¬
шинстве населенных пунктов население закупает муку и выпекает хлеб дома.
Хлеб часто крошили в молоко, суп и так ели (ср. в. и сев. в. - hillod, ср. в. -
hiloiled, kruSivod, ср. и ю.ж. в. - krusvod) (СВЯ. С. 122, 235).
Для вепсской кухни, как и для карельской и севернорусской, характерно
изобилие изделий из кислого и пресного теста: пирогов, пирожков, калиток,
блинов и т.д. Их формы и рецепты имели некоторые локальные различия. Из
кислого ржаного теста пекли хлебцы без начинки {Zupniky testdnik, kos’ak), а так¬
же “помазухи” (tevaf) - круглой формы открытые пироги с начинкой из толок¬
на (гаакип) или манной крупы, заправленных яйцом. Пекли также “колобьГ
(ср. в. - kolob, сев. в. и юж.в. - plot): тесто раскатывали на лепешки, в середине
которых делали ямку для начинки из толокна, сметаны и яиц.
Одним из любимых видов открытых пирогов были калитки (ср. в. - kalitk,
гоЫГ к, сев. в. - каШ, юж. в. - suusin). Для калиток делали пресное тесто из ржа¬
ной муки, замешивая его на молоке, простокваше или воде. Тесто раскатывали
(“скали”) на очень тонкие лепешки - сканцы (valik, skanc). На сканцы клали раз¬
личную начинку: вареный толченый картофель, кашу, творог, капусту, горох,
толокно. В начинку добавляли молоко, по возможности - яйцо, масло, сметану.
Края сканца защипывали так, что вокруг начинки образовывался бортик.
Южные вепсы наряду с “тонкими калитками” (hdikad suusnad) пекли и “тол¬
стые” (jamedad suusnad). Тесто для них ставили из пшеничной муки на дрожжах
(sepid) и на молоке. Начинку готовили такую же, как и для тонких калиток.
Из подсоленного ржаного или ячменного теста, замешанного на воде или
кислом молоке, северные вепсы выпекали сканцы без начинки, затем сканцы
смазывали сверху маслом и клали начинку. Сканцы с начинкой из ячменной ка¬
ши назывались сульнины (sul’finad), из толокна на сметанной основе - просто
сканцы (scancad). В праздничные дни такие сканцы подавали к вареному мясу.
Блины пекли обычно из овсяной муки (kagraine blin, kurz). Ели их с солены¬
ми волнушками, творогом, брусникой. Пекли также и оладьи (oland’j, lepeSk). В
отличие от блинного теста, которое обычно было пресным, тесто для оладьев
замешивали на дрожжах, особые оладьи “снежинки” (luminikad) пекли из горо¬
ховой муки, взбитой со снегом (СВЯ. С. 302).
В употреблении были различные крупы - овсяная, ячневая, гречневая. Из
них варили каши и похлебки.
Из толокна, а также гречневой и ячневой круп варили жидкие каши, по воз¬
можности на молоке (nozoo koS). Из ржаной и ячменной муки заваривали затиру-
ху или загусту (pudr), которую ели обычно с простоквашей. Бытовала поговорка:
“Pudr barbi kohossaa, blinad kindust sehe ossaa” (“Загуста до куста, блины до поро¬
га”), т.е. сытости от этой пищи хватало ненадолго (ПМА, 1992 г., информатор
Шилова М.И.). Из сваренного в печи ржаного солода с брусникой получалось ку¬
шанье, аналогичное русской кулаге, - uttud bol, bolsti, bolkaS (СВЯ. С. 46. 47, 605).
Сырьем для изготовления толокна служил овес (сев. в. - toukund*ouh, ср. в. и
сев. в. - toukun, ср. в. и юж. в. - taaukun). Для этого зерно в чугуне распаривали
в течение суток в печи, затем сушили, мололи на жерновах и просеивали.
Толокно, замешанное на холодной воде с солью, представляло кушанье, ко¬
торое называлось topr (СВЯ. С. 575), а со сметаной и простоквашей - toukusudei
(СВЯ. С. 579). Ели также кушанья из овсяной муки, замешанной на воде из
квашни -libuitahtaz, libuitaitahtaz (СВЯ. С. 287). Средние вепсы заваривали из то¬
локна овсяную загусту (korboi, korboikaS, korboitahtaz) (СВЯ. С. 225); если же ту¬
да добавляли бруснику, то получали boltahtaz (СВЯ. С. 47).
397

Из горячих жидких блюд готовили различные похлебки и супы (kiitoz, keitoz.
sup): мясные и постные - рыбные, грибные, овощные, щи с крупой, картофе¬
лем, щавелем {kisV ankad, tulitud), в голодные времена - с крапивой (sihlaine).
Рыба, которую очень любили, играла вообще большую роль в питании. Ее
вялили, жарили, готовили из нее супы. Очень любима была уха (kalaiti, lem.
lemuz), которую варили из свежей рыбы. Зимой была обычной уха из сущика -
мелкой сушеной рыбы (ср. в. - maimlemuz, maimiti, maimkiitmine, сев. в. - maim-
kaS). Предварительно ее размачивали в воде, при варке в уху добавляли карто¬
фель. Сушили в основном мелочь, которую, не очищая, раскладывали в печи на
застеленном соломой противне. Некоторые рыбаки заготовляли для семьи до
5-6 пудов сушеной рыбы (АМАЭ. Ф. 13. On. 1. Д. 10. Л. 23). Крупная рыба шла
также на начинку для пирогов-рыбников. Ее разрезали с хребта и вынимали
внутренности, сохраняя только пищевод и желудок, считавшиеся деликатесом
(АРЭМ. Ф. 2. Д, 37. Л. 18). Часть рыбных внутренностей и чешуи добавляли при
варке студня (kalastuden*).
Мясо (liha) обычно ели только в период тяжелых физических работ: сено¬
коса, разработки подсеки, лесозаготовок, хотя такая возможность была и не у
всех. На мясе варили супы, его также жарили, использовали для начинки пиро¬
гов, вялили. В феврале - начале марта, в весенний забой скота, куски говядины
или баранины солили и подвешивали с помощью деревянных крючков на длин¬
ную жердь, закрепленную под застрехой (raustaz) на фасадной стороне избы.
Готовое к употреблению вяленое мясо (ahavoitetud liha) завертывали в тонкую,
редкую ткань для предохранения от мух и вешали на чердаке, где оно могло хра¬
ниться до 2 лет. Вяленое мясо использовали для приготовления супов, холодца
или ели просто так. В осенний забой скота мясо обычно засаливали в бочках.
Употребляли в пищу также дичь. В некоторых вепсских деревнях мясо зайца и
медведя до начала XX в. не ели. Аналогичный пищевой запрет существовал у
карел (Материальная культура сегозерских карел, 1981. С. 140-141), что, воз¬
можно, связано с отголосками тотемических представлений у этих народов.
Значительное место в рационе вепсов занимали молоко и молочные про¬
дукты. Весной, когда подходили к концу запасы продовольствия, даже в дни
постов приходилось питаться молоком (А. Клм., 1894. С, 3). Его употребляли
в свежем (resk maid), кислом (muiged maid), топленом (hauduted maid) виде.
Из молока делали простоквашу (ср. в. - hapanmaid, сев. в. - hapamaid,
happu, юж. в. - valimaid, prostokvaS, prostokiS). Из простокваши делали творог
(ср. в., сев. в. - rahtodт юж. в. - saged maid, tvorog). Сыворотка из-под просто¬
кваши (maidvezi, rahtvezi) хорошо утоляла жажду, ее часто брали с собой на
сенокос. Добавляли сыворотку и в тесто при выпечке хлеба. Из сливок полу¬
чали сметану (ср. в. - siizutez, юж. в. - kandatez), сбивали сливочное масло (voi).
Очень вкусным считался творог, запаренный с остатками топленого масла
(ahkud). Сливочное масло производили для собственного потребления, на
продажу или для обмена на привозные товары.
Употребляли также и растительные масла. Из льняных или конопляных се¬
мян на специальном рамном деревянном станке выжимали масло (puha voi), при¬
менявшееся обычно в дни постов для жарения и как добавка в разные кушанья.
Ели его и просто с хлебом. Льняные и конопляные выжимки (kahu) использова¬
ли в качестве начинки для калиток.
Яйца шли как для добавки в тесто и начинки, так и прямо в пищу в вареном
виде и в форме яичницы. Они играли значительную роль в ритуальных трапезах
и блюдах, поскольку, как и у других народов, считались символом плодородия.
Самым популярным овощем была репа, которую ели в сыром виде, ее так¬
398

же парили, сушили, вялили. Для парения репу клали в печь, замазывали заслон¬
ку глиной и держали так в течение суток (ОВР, 1969. С. 253-255). Так же гото¬
вили и брюкву. Из репы с ржаной мукой средние вепсы варили репную кашу -
lohkii, lohkoikaS (СВЯ. С. 295). Пареную репу (юж, в. - haudad, ср. в. — houdad)
частью сушили дли изготовления сусла (susl) (СВЯ. С. 109) и делали из нее реп¬
ный квас (repot). У северных вепсов из вареной репы приготовляли repoit а из су¬
шеной - квас (suloi), который был слаще (Винокурова, 1996 б. С. 34—35). Суше¬
ные овощи молодежь брала жевать на “беседы”.
Капусту для длительного хранения квасили в деревянных кадках. Лук, мор¬
ковь, редьку, зеленый лук (laakhein) использовали в качестве приправы и начин¬
ки для пирогов.
Постепенно, с XIX в. в рацион питания вепсов стал входить картофель. Он
использовался для супов, начинки для разных пирогов и калиток, приготовле¬
ния запеканки. Вареный картофель подавали на стол как целыми клубнями, так
и в толченом виде.
Немалое место в питании занимали плоды собирательства, тем более что
леса и болота изобиловали грибами и ягодами.
Использование грибов различалось по их сортам. Пластинчатые грибы -
волнушки (bounuh), серушки (seruh), грузди (,gruzd’), рыжики (lepad) - засалива¬
ли в больших количествах в кадках. Губчатые грибы (babuk) - белые, подосино¬
вики, подберезовики - сушили и жарили. Из грибов делали начинку для пиро¬
гов, варили супы, их ели с блинами, с картошкой и т.д.
Стол значительно разнообразили лесные ягоды. Малину, голубику, земля¬
нику, черную смородину, красную смородину, костянику ели только в свежем
виде. Бруснику, чернику, морошку использовали и как начинку для пирогов.
Кроме того, бруснику мочили, парили и зимой готовили из нее блюда с толок¬
ном или с молоком. Иногда собирали и ели плоды шиповника, черемухи. Чер¬
нику и рябину сушили. Клюкву хранили в свежем виде, используя для пригото¬
вления киселя и морса. С 1930-х годов ее стали сдавать за деньги на приемные
пункты. Варенье из-за отсутствия сахара раньше не делали.
Из напитков вепсам, кроме молока и сыворотки, были известны различные
квасы, чай (tai). Чай раньше пили только по праздничным дням. Обязательным
напитком на любом празднике у вепсов было пиво (olud). Процесс приготовле¬
ния этого напитка отнимал много времени, что отразилось в поговорке: “Нету
дела - завари пива” Солод для пива северные и средние вепсы готовили из яч¬
меня, а южные - из ржи. К солоду иногда добавляли соответственно ячменную
или ржаную муку. Пиво варили в деревянной кадке (oludlai), опуская туда на¬
гретые на костре камни. Аналогичным способом готовили пиво и соседние рус¬
ские. По мнению русских, вепсы варили и употребляли пиво в больших количе¬
ствах (Петерсон, 1975. С. 258-259).
Пиво приготовлялось в торжественной обстановке, с соблюдением особых
ритуальных действий. Но при этом оно нередко оставалось недоваренным и
служило причиной кишечных заболеваний (Колмогоров, 1906. С. 84). Пили пи¬
во из точеной расписной деревянной чашки (stauc), которую за столом переда¬
вали друг другу. Говорили, чтобы быть навеселе, “надо уметь 1-2 ведра пива в
животе носить” (ПМА, 1991 г., информатор К.Т. Иванов).
У северных вепсов традиция “пивных праздников” была менее развита, оче¬
видно, поэтому здесь не сохранился и термин olud, как у других групп вепсов.
Здесь оно называлось пиво (pivo) и его варили только в очень важных случаях:
например, к свадьбе, причем это делали приходящие в деревню пивовары (Ви¬
нокурова, 1996 б. С. 48).
399

Другие спиртные напитки - вино и водку - употребляли крайне мало. Толь¬
ко в праздники мужчинам и парням можно было выпить 1-2 рюмки, а женщи¬
нам этого вообще не разрешалось (Винокурова, 1996 б. С, 48). Пьяного челове¬
ка в вепсской деревне в конце XIX - начале XX в. можно было встретить чрез¬
вычайно редко (Подвысоцкийу 1899, С. 57).
Будничный распорядок приема пищи был следующим. Завтрак (margin
женщины готовили после утреннего ухода за скотиной. Следующий прием пи¬
щи назывался pabetk (в 11 часов). Обед (long) был через 1-2 часа после полудня,
а ужин (ср. в. - ehtlongi, юж. в. - uzn) устраивался вечером после работы.
Вепсы, как все православные, соблюдали посты. Многодневных постов бы¬
ло четыре. Рождественский (Филиппов) пост (ср. в. - Rastvam pihH, юж. в, -
Karalumn pihd) продолжался с 15/28, 11 по 25.12/7*01. Самым длительным, с по¬
недельника после Масленицы до Пасхи, был Великий пост (Sur' pihtt). С перво¬
го понедельника после Духова дня до праздника святых Петра и Павла
(29.06/12.07.) продолжался Петров пост (ср. в. - Pedrum puha, юж. в. - Pedron
pihtf). С 1/14 по 15/29 августа длился Успенский пост (Spasan piha). Кроме того,
существовали и постные дни недели - среды и пятницы. Соблюдение постов
предполагало отказ от употребления скоромной пищи.
В период выполнения тяжелых физических работ ассортимент блюд мало
отличался от рациона будничных дней. На лесозаготовках у южных вепсов это
были щи с крупой и мясом, картофель, каши из овсяной, ячменной крупы, пше¬
на, толокна. Из дома привозили также разные пироги и пирожки: калитки, мя-
кушки и леваши (АМАЭ. Ф. 13. On. 1. Д. 93. Л, 28). Праздничная пища была бо¬
лее разнообразной, хозяйки старались приготовить самые лучшие яства: из ки¬
слого пшеничного теста пекли сдобный белый хлеб (mdkuSk), обязательно гото¬
вили калитки, ватрушки (valrusk) или пироги из пшеничного теста: рыбники с
запеченной в тесто рыбой (ср. в. - (kala)kurnik, сев. в. - kornik, юж. в. -
kalakokaf), пироги с начинкой из пластинчатых грибов (bounuSnik), брусники,
черники, малины, морошки, гороха, творога, капусты, моркови, лука, мяса, кар¬
тофеля, яиц, пареной репы, У северных вепсов под названием hernehnik, т.е. “го¬
роховик”, известны два вида пирогов. Это мог быть пирог в виде ковриги из сме¬
си гороховой и ржаной или пшеничной муки с закваской из хмеля или горохо¬
вик из гороховой муки с начинкой из размоченного гороха. В период поста из
ржаного теста пекли пироги (kokaf) с начинкой из толченого картофеля, ячне¬
вой каши или вымоченного гороха (Винокурова, 1996 б. С. 33-34).
На праздники или после забоя скота в осенне-зимний период северные веп¬
сы делали “колбасу” (ki&kad), начиняя тщательно вымытые кишки толокном
или кашей, а затем их варили (Винокурова, 1996 б. С. 30-31).
Различные традиционные блюда служили важной составной частью многих
обрядов, в частности - поминальных и свадебных. У южных вепсов теща во вре¬
мя послесвадебной гостьбы кормила зятя блинами из гороховой муки, а у север¬
ных вепсов - пряжеиыми (жареными) пирогами из пшеничной муки (pirgad).
Пряженые в масле пироги были обязательным блюдом на Рождество, Новый
год, Масленицу и в жатвенные праздники, - lopimpirgad (букв, “конечные пиро¬
ги”). В Петров день совершался обряд “встречи ржи”, при котором члены семьи
выходили в поле и разбрасывали творог, произнося заклинания (Винокурова.
1966 б, С. 32, 87, 103-105). Завершение уборки ячменя отмечалось приготовле¬
нием каши из этого злака (suurin ka$).
Поминальной едой были густой овсяный кисель (kagralne kiseV) и каша-ку¬
тья (kutja). В прошлом ее готовили из вареных подслащенных ржаных и пше¬
ничных зерен, сейчас - из риса.
400

Важную роль в различных ритуалах играли куриные яйца и блюда из них.
Вареными яйцами поминали покойных, их использовали в обряде обхода скота.
При пожаре пасхальное яйцо, по поверьям южных вепсов, тушило огонь, если с
ним обойти три раза вокруг горящего объекта. Яичница (ср. в, - kolotih, сев. в. -
munapirg, munavic munaric, юж. в. - kanamunanic, munanic) была ритуальной едой
в свадебных обрядах (.Колмогоров, 1913- С. 377, 392). В южновепсских деревнях
и в д. Войлахте также и после завершения жатвы всей семьей садились за стол
и съедали яичницу (АРЭМ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 37. Л. 14).
В настоящее время традиционные черты в пищевом рационе вепсов в опре¬
деленной степени продолжают сохраняться.
Для приготовления и хранения пищи использовались глиняные сосуды раз¬
нообразной формы. Это были горшки [pada\ миски (latk, hVod), кубышки, кув¬
шины {киШПу пога6\ солонки (soonik), масленки (ср. в. - voilatk, юж. в. -
voiastii), сливочники (пепаё) и др. Такая посуда поступала в основном из двух
районов гончарного производства. Первый из них располагался в среднем тече¬
нии р. Оять, на границе Тихвинского уезда Новгородской губернии и Лодейно-
польского уезда Олонецкой губернии. Глиняную посуду здесь изготовляло как
вепсское, так и русское население. Продукция находила сбыт не только в бли¬
жайших окрестностях, но и за пределами этих губерний. Менее распространен¬
ной, в основном в южновепсских деревнях, была глиняная утварь, изготовляв¬
шаяся в бассейне р. Ялосьмы (по-вепсски Jalosma)> в Тихвинском уезде Новго¬
родской губернии. О гончарах этого района бытовала даже поговорка: "Не бо¬
ги горшки делают, а те же ялосомы”.
Употребляли вепсы и покупную металлическую посуду: чугуны, противни,
сковороды (rehtiV\ котелки (кшГате)> последние брали для варки пищи во вре¬
мя лесозаготовок.
Наиболее доступным и удобным в обработке материалом было дерево. По¬
этому широко использовались сосуды, долбленные из дерева и капа: ведра
Wadr, katil), ковши (kouS, kauh, kouvaz), черпаки (деграак), поварешки {pavari£),
ступы для толчения зерна (,humbar). Со временем такая утварь вытеснялась ме¬
нее трудоемкой в изготовлении - бондарной. Из клепки (деревянных дощечек-
заготовок) выделывали ведра, квашни (taigin), подойники (ср. в. и сев. в. - Шр-
siragend, юж. в. - podoonik:), ушаты (kerandez)y бочки (ср. в. - Ьис, юж. в. - both,
bot'k), кадки (ср. в. - lac, ragend, сев. в. - lal, юж. в. - laac), шайки (Saik). Точе¬
ная деревянная посуда была привозной.
До начала XX в. на стол пищу подавали в глиняных или деревянных мисках
(ср. в. - kokkar\ skopkar\ kokrehT koms, таГГ). Ели деревянными самодельными
ложками (luzik). Постепенно стали распространяться покупная фаянсовая и
фарфоровая посуда, металлические ложки и вилки. Если у северных вепсов эти
новшества начали появляться еще в конце XIX в., то у южных - с 1930-х годов.
До этого времени здесь подавляющая часть необходимой для хозяйства утвари
изготавливалась в домашних условиях.
В обработке бересты вепсы достигли совершенства. Из нее делали корзин¬
ки, чашки, ложки и прочую утварь, которую называли “серебряной иосудой”
{Розов, 1927. С. 152).
Имеются сведения 1880-х годов о том, что в д. Кленозеро Шимозерской во¬
лости Лодсйноиольского уезда крестьянин Дмитрий В а латай мог изготовить из
бересты даже модели самоваров. Во время лесозаготовок, если не было необхо¬
димой посуды, из бересты делали котелок, в котором кипятили воду и даже ва¬
рили уху (Макарьеву 1931. С. 31). Из согнутого куска бересты, закрепленного в
401

расщепе палочки, делали ложки, ковши и скрепленные березовым прутом короб¬
ки для зачерпывания воды. Для отсеивания муки использовались низкие и широ¬
кие коробы (гоЪеп) диаметром до 50 см, высотой 20-23 см, а для хранения муки -
узкие коробы высотой 35-40 см, диаметром 30-35 см. Из цельного полотнища бе¬
ресты изготовлялись совки для муки. Со временем их вытеснили деревянные сов¬
ки, которые были более прочными и удобными. Бурак (Ьигак) для воды напоми¬
нал по форме короб для хранения муки, но был меньшего размера, высотой око¬
ло 25 см и диаметром 16-20 см. Вода держалась в нем благодаря плотности скреп¬
лений. Иногда его верхний край обшивали кожей. Изготовлялись также трех¬
слойные туеса с деревянным дном и крышкой, к которой приделывалась ручка.
Эти сосуды были очень удобны для молочных продуктов. Их высота составляла
20-30 см, а диаметр - от 10 см в зависимости от толщины березы. Береста исполь¬
зовалась и для изготовления солонок, чашек {Макарьев, 1931, С. 35-40).
Для сбора грибов и ягод плели прутяные корзины {риги) с ручкой в виде
дужки. При сборе ягод для удобства применяли также миниатюрные корзиноч¬
ки - “набирушки”. Корзины делали и из лучины.
СПОСОБЫ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ И ТРАНСПОРТ
Типы транспортных средств в районах расселения вепсов развивались в за¬
висимости от географических и климатических условий. Это был холмистый
рельеф с многочисленными заболоченными низинами, реками, речушками и
озерами. Там не было вообще крупных торговых магистралей и было очень ма¬
ло дорог, пригодных для колесного транспорта. В некоторые поселения можно
было попасть только в сухой сезон, а в весеннее половодье связь с ними поддер¬
живалась только с помощью лодки.
Водные средства транспорта были у вепсов хорошо развиты и разнообраз¬
ны. Простейшее из них представлял плот (laut, plot, zaplut). Его вязали из бревен
с помощью веревок или прутяных виц или сколачивали гвоздями. Передвигались
на плотах, отталкиваясь и управляя ими шестом (Ши). Причалив, плот закреп¬
ляли на месте с помощью крепкого кола, который втыкали в дно водоема через
отверстие, вырезанное на стыке двух бревен в центре плота. Плоты вообще ши¬
роко использовались на Европейском Севере и служили в основном для передви¬
жения по небольшим озерам (Карелы..., 1983. С. 184; Зеленин, 1991. С. 171-172),
Наряду с этим плот применялся на лесосплаве - это был небольшой плот (kob-
ulk), выдерживавший не более трех человек (Зайцева, Муллонен, 1972. С. 218).
Даже в начале XX в. у южных и корвальских вепсов сохранялся и использовался
такой архаический тип лодки, как “ройка” (roikadт roiduSidf. Эта корытообраз¬
ной формы лодка выдалбливалась обычно из ольхи. Она была длиной
180-215 см и отличалась крайней неустойчивостью. В свою время А.И. Колмо¬
горов, занимавшийся изучением местных озер, прибегал к спариванию двух ро¬
ек, чтобы обеспечить их устойчивость (Колмогоров, 1908. С. 2—3; 1913. С. 373).
В настоящее время такими спаренными лодками пользуются на местных водо¬
емах не только вепсы, но и тихвинские карелы, а также русское население, жи¬
вущее в бассейне р. Чагоды (Рягоев, 1977. С. 205; ПМА, 1990-е годы).
Наиболее распространенным типом лодки у южных и средних вепсов был
долбленый челн - “осиновка”. Челны были примерно 5 м длиной и имели в
центре ширину до 80 см, сужаясь к концам. Осиновка могла держать на воде ** Средние вепсы называли их “ругачам, а в верховьях р. Паши - “дубица” {Малиновская, 1930.
С. 179).
402

4-5 человек. Для изготовления такого челна следовало выбирать дерево вы¬
сотой не менее 30 м, в возрасте примерно 70-80 лет. Процесс изготовления
челна был трудоемким, и сделать его мог только опытный мастер. Лучшим
временем для этого считалась осень - благодаря высокой влажности, дерево
было легко обрабатывать. В ином случае дерево трескалось при обработке.
Перед началом работы ствол осины распаривали, а затем начиналось выдалб¬
ливание его железным теслом (кок$\ Осиновые челны мастера делали на за¬
каз и стоили они дорого: по воспоминаниям, в конце 1930-х годов это было
30-40 руб. (АМАЭ. Ф. 13. On. 1. Д. 10. Л. 26 об.). Служила такая лодка дол¬
го - более 20 лет.
Для гребли и управления челном пользовались одним кормовым веслом
{те 1а). Несмотря на свою плохую устойчивость, долбленые челны применялись
очень широко: они были быстроходны, обладали высокой маневренностью и
хорошо проходили по мелководью.
У южных и части средних вепсов долбленые челны назывались кокшитуд
венез {kokSitud venez - СВЯ. С. 220), а другая часть средних вепсов и северные на¬
зывали их карбасами (karbaz - СВЯ. С. 486)*. У северных соседей вепсов - ка¬
рел-людиков и ливвиков - употреблялись термины куйтти, хонгой (kuit’t’i,
hongoi), а у восточных финнов - хонко (honko).
Дощатые, “вязаные” или “шитые” лодки (laadosiine venez, tasovei venez) поя¬
вились у вепсов поздно. Известно, что северные, прионежские вепсы пользова¬
лись ими в конце XIX в. уже весьма широко как на небольших водоемах, так и
на Онежском озере при артельной ловле лосося. По наблюдениям исследовате¬
лей, у приоятских вепсов дощатые лодки появились лишь в конце XIX в. (Мали-
новская, 1930. С. 179), а у южных вепсов лишь в 1940-е годы.
Для перевозки живой рыбы в Петербург применялись “соймы” или “водови-
ки”, которые имели для рыбы специальный отсек-садок, куда поступала свежая
вода. Такими лодками владели обычно прасолы-скупщики рыбы {Пушкарев,
1990. С. 80).
Как уже упомянуто, во многие вепсские селения из-за бездорожья можно
было попасть только в сухой сезон - пешком или верхом на лошади. Лошадь ис¬
пользовалась и под вьюк, кладь укладывали ей на спину в больших мешках. При
верховой езде пользовались деревянными седлами. Из дерева или бересты изго¬
товляли также и стремена. На производстве таких седел специализировались
жители средневепсской д. Ярославичи (Малиновская, 1930. С. 174). Под седло
подкладывали в качестве потника специально сделанную подстилку из овечьей
шерсти или коровьей шкуры, обшитой холстом.
Одним из древнейших видов передвижения зимой были широкие лыжи
(suksed), изготавливаемые из осины, реже - березы. Они были без прогиба и не
имели продольного желоба на скользящей поверхности. Нос лыжи загибался
вверх незначительно. Незаменимыми лыжи были для зимней охоты. Передви¬
гались на них, пользуясь одной или двумя палками, а иногда и вообще без них.
Для лучшего скольжения подошву лыж натирали воском, в сырую погоду -
рыбьим жиром.
Почтовые дороги связывали только волостные центры, наряд}' с ними суще¬
ствовали немногочисленные проселочные дороги, которые вепсы называли
“колесными”, “тележными” или “тележными скатами”. Иногда такие дороги
называли “смычковыми” (Малиновская, 1930. С. 171-172). Эти дороги больше ** Термины карбас, карбаз, по мнению лингвистов, был заимствован русскими именно от веп¬
сов, но применялся он к большим парусным и грузовым лодкам (Фасмер, 1967. Т. 2. С. 195).
403

напоминали широкую тропу и были настолько узкими, что встречные повозкя
разъезжались на них с трудом.
Для перевозки различных грузов вепсы круглогодично пользовались воло¬
ковыми и полозными видами транспорта. Гужевым животным служила лошадь
упряжка была одноконная, с дугой. Наиболее примитивным видом волокушж
был так называемый смычок (smuZkad). Он представлял собой две длинные
жерди, верхние концы которых крепились как оглобли к дуге, а нижние служи¬
ли полозьями. На нижней части жердей крепили соединявшие их доски, на ко¬
торые и укладывался груз. На смычках ездили и люди, причем не только кре¬
стьяне, но и местные помещики, чиновники. Для женщин на полозьях волокуши
устраивалась более удобная для сидения “беседка”, а в непогоду - и закрытая
“кибитка” (Малиновская, 1930. С. 180).
Более усовершенствованным транспортным средством были так называе¬
мые редукад (юж. в. - rethed, ср. в. - retug). Они представляли собой уже пере¬
ходную форму к саням: полозья делали из двух кокор, их соединяло толстое
бревно, укрепленное на полозьях с помощью одного копыла на каждом полозе
К полозьям прикреплялись жерди - оглобли. Это было в основном транспорт¬
ное средство для тяжелых грузов: обгорелого леса с подсеки, жердей и т.п. Для
подобных целей редукад используются южными вепсами и до сих пор.
Развитой формой полозного транспорта были рабочие сани-дровни. Ими
пользовались и зимой, и летом. Зимние сани были более длинные - четырехко-
пыльные, летние - трехкопыльные. Изготовлялись дровни домашним спосо¬
бом, каждый вепс мог сделать дровни сам.
В зимнее время для лучшего скольжения дровней делали “подморозкн"
ipodmoroskad): замешивали в кипятке коровий навоз, накладывали его на поло¬
зья и замораживали. Затем поверхность для гладкости строгали и обливали во¬
дой (ОВР, 1969. С. 250-252). Средние приоятские вепсы стали применять желез¬
ные подрезы полозьях только в конце XIX в., сначала на выездных санях, потом
на дровнях (Малиновская, 1930. С. 176).
Для перевозки сена использовались “длинные дровни” (pi?k heinrei). Чтобы
увеличить грузовую раму, на дровни укладывали длинные жерди (aluset) и по¬
крывали их сосновой щепой. Все это крепилось к вязкам (ОВР, 1969.
С. 251-252). По боковым сторонам укрепляли вертикальные жерди, чтобы по¬
грузить больше сена, потом воз перевязывали веревкой крест-накрест.
В старину строительный лес вывозили по одному бревну, часто пользуясь
при этом волокушей. Со временем на лесозаготовках стали применять особые
четырехкопыльные дровни (pan regi), на которых была специальная колодка с
тремя вырубленными гнездами для бревен. Сзади дровней привязали 2- или 3-х
копыльные подсанки с аналогичной колодкой. В зависимости от длины бревна
расстояние между дровнями и подсанками регулировалось веревкой, которая
завязывалась косым крестом и выполняла роль рулевого механизма на поворо¬
тах. На такой “поезд” грузили до шести бревен (АМАЭ. Ф. 13. On. 1. Д. 93.
Л. 29-30; ОВР, 1969. С. 251-252).
Выездные сани (юж. в. - korj, сев. в. - kord\ ср. в. - korj, kor’gf) предназнача¬
лись для праздничных поездок. Их кузов был расписным, сбруя лошади украша¬
лась при этом бубенчиками и колокольчиками (Колмогоров, 1913. С. 376). Ана¬
логичные сани бытовали у карел, местные русские называли их “пошевни”, ре¬
же-“скочки” (Этнография..., 1987. С. 330-31, рис. 183).
Колесный транспорт появился у вепсов поздно: в Лодейнопольском уез¬
де - не ранее 1860-х годов, а у южных вепсов - в конце XIX - начале XX в.
Первоначально вошли в употребление двуколки весьма примитивной конст¬
404

рукции: они были с деревянной осью и сплошными деревянными колесами из
толстых досок. Позже появились железные оси и колеса со спицами. Для гру¬
за двуколки имели деревянный короб или просто настил. На них перевозили
навоз, снопы. У зажиточных крестьян были и выездные двуколки. У них для
защиты ездока от грязи по бокам, над колесами делали железные крылья. Ез¬
дили на них в город, в волостное правление и т.п. (А.К., 1895. С. 2; Малинов¬
ская, 1939, С. 176-177; Григорьев, 1909. С. 4). Четырехколесные двухосные
телеги распространились у средних вепсов не ранее начала XX в., у южных
вепсов, причем лишь у самых богатых крестьян, - в 1920-е годы. Колесный
транспорт вепсы заимствовали у русских, о чем свидетельствует как его кон¬
струкция, так и терминология.
Тракторы и автомобили в некоторых вепсских районах появились только в
середине XX в. Неразвитая транспортная сеть и сегодня ограничивает их ис¬
пользование. Поэтому традиционные средства передвижения (плоты, лодки-
долбленки, волокуши, сани, лыжи) сохраняют свое значение и поныне.

ГЛАВА 8
СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
СЕМЬЯ И СЕМЕЙНЫЙ БЫТ
Вплоть до 30-х годов XX в. у сельских вепсов были распространены боль¬
шие семьи, состоящие из трех или четырех поколений: деда или отца с сы¬
новьями, их женами и детьми. В таких семьях насчитывалось иногда более
30 человек. Основной причиной длительного сохранения больших семей были
специфические формы ведения хозяйства. Наряду с тем, что традиционные за¬
нятия (расчистка подсеки, сенокос, жатва, лов ряпушки и т.д.) требовали боль¬
шого числа рабочих рук, часть трудоспособных мужчин в поисках дополнитель¬
ных доходов уходила на заработки. В большой семье имущество (постройки, хо¬
зяйственный инвентарь, скот, земля, деньги) считалось собственностью всех ее
членов. Только приданое невестки (ее сундук с запасами белья, тканей и скот
всегда оставались в ее личной собственности.
Большая семья у вепсов была патрилокальна - местом поселения брачных
пар был родительский дом мужа. Сыновья, женатые и неженатые, оставались в
отцовском доме. Дочери жили в нем до выхода замуж. Безусловно, существова¬
ли исключения. Так, дочь могла привести мужа в свой дом, если у нее не было
братьев, а муж был из бедняцкой семьи или не имел родителей и своего угла.
Большая семья сохраняла патриархальный уклад, все спорные деловые во¬
просы решали мужчины. Главой семьи был дед или отец - "ижанд” (izand - “хо¬
зяин”)* Он распределял членов семьи по работам в хозяйстве, решал, кому ухо¬
дить на заработки, а также вопросы купли-продажи, брака и т.д. После смерти
ижанда (или при его дряхлости) власть переходила к его брату или старшему
сыну. Жена хозяина - “эмаг” (emag - “хозяйка”) руководила работой женщин:
уходом за крупным и мелким рогатым скотом и птицей, приготовлением пищи,
изготовлением тканей и одежды, уборкой дома и двора. Невестки должны бы¬
ли подчиняться не только мужу, но и свекру со свекровью. Жизнь невестки во
многом определялась характером свекрови: в одних случаях свекровь заменяла
ей мать, в других - становилась мучительницей.
Крестьянская семья имела четкие представления о необходимости продол¬
жения рода. Семья, в которой были дети, считалась благополучной, а бездет¬
ность рассматривалась как большое несчастье. В бесплодии, как правило, обви¬
няли женщину: “Akal eila plodud” (“У женщины нет плода”).
Однако слишком большое число детей в семье не вызывало особой радости
из-за материальных трудностей: “Хорошо бы иметь девочку, как пестунью, да
двух-трех мальчиков. А больше - одни грехи пойдут, дочерям приданое, наряд
надо, а где возьмешь, коли достатка нет, сыновьям - землю, избы, а наделы-то
невелики” (Борисова, 1924. С. 58).
Вепсам были известны различные “приемы”, которые, как считалось,
позволяли ограничить число детей. Например, при венчании, когда священ¬
ник обводил молодых вокруг аналоя, невесте, чтобы избежать многодетно¬
сти, следовало произнести следующие слова: “Господи, не обмножь ты меня
многими детушками!” (Макарьев. НА КНЦ. Л. 122). По приметам нельзя бы¬
ло качать пустую люльку, класть на стол лишнюю ложку и т.д. (Винокуро¬
ва, 1994 б. С. 46).
406

Внебрачный ребенок в семье пользовался такими же правами, как и закон¬
ный, но общественное мнение считало таких детей позором, а женщина, родив¬
шая вне брака, имела шанс выйти замуж только за вдовца.
Хотя занятость в хозяйственных работах не позволяла родителям уделять
большого внимания детям, к ним относились с любовью и нежностью.
При этом дети воспитывались в беспрекословном подчинении старшим. Ме¬
ры физического воздействия применялись редко, в случае серьезных проступ¬
ков прибегали к запугиванию и угрозам. С ранних лет детей приобщали к тру¬
ду: девочки 7-12 лет нянчили младших братьев и сестер или шли “в люди” нянь¬
ками, мальчики помогали отцу в полевых работах, пасли скот и т.п. (Горб, За-
сецкан, 1991. С. 12).
В крестьянских семьях мало заботились об образовании детей. На рубеже
XIX-XX вв. во многих вепсских деревнях открывались школы (СНМ, 1907.
С. 36-116), но их посещали немногие дети, преимущественно мальчики. Извест¬
но, например, что в 1863 г. в Пондальской школе обучалось всего 11 мальчиков
IБогословский, 1865. С. 223). Посещение школы детьми, особенно девочками,
обычно прекращалось, как только они научились мало-мальски читать.
РОДИЛЬНАЯ ОБРЯДНОСТЬ
На всей территории расселения вепсов существовал единый в своей основе
родильный ритуал. Незначительные отличия были результатом локального
развития или следствием влияния соседних народов.
Беременную женщину повсеместно называли терминами, подчеркивающи¬
ми ее внешний признак: большой живот - kohtunke или vacanke (букв, “с живо¬
том”). Для северновепсской традиции характерны такие иносказания в шутли¬
вой форме: "hemeht от sonu” ("гороха поела”), “от sflnu hiien pezan” ("съела мы¬
шиное гнездо”).
В период беременности женщина соблюдала ряд запретов, которые
должны были обеспечить рождение здорового ребенка. В них сочетались
религиозно-магические и рациональные представления, основанные на мно¬
говековом народном опыте. Беременная женщина не должна была причи¬
нять вреда миру животных, и ей следовало уклоняться от опасных встреч с
ним, чтобы не навлечь на себя и ребенка бедьи Так, ей нельзя было разорять
гнезда птиц, чтобы не случился выкидыш: есть тетеревиные яйца, чтобы
ребенок не стал рябым. Беременным строго запрещалось ходить в лес, где ее
подстерегали опасности. Считалось, что если ей попадется навстречу
медведь, то обязательно разорвет живот. Нельзя было также обижать до¬
машних животных, в особенности собак, кошек, свиней; присутствовать при
забое скота.
Идея избегания представителей потустороннего мира лежит в основе запре¬
та для беременной ходить на кладбище, посещать похороны. В народе бытова¬
ло мнение, что в случае нарушения запрета ребенок может родиться нежизне¬
способным.
Нежелательным считалось и посещение свадьбы, чтобы не подвергнуться
сглазу. Запрещалось идти в крестные матери - это могло привести к смерти са¬
мой беременной или ее крестника.
Ряд запретов имел четко выраженную магию подобия: нельзя садиться на
камень - роды будут тяжелые, кипятить котел - ребенок родится с черной го¬
ловой, хлебать варево из ведра через дужку - ребенок будет с кривыми ногами,
перелезать через косую изгородь - он будет страдать косоглазием и т.п.
407

Во второй половине беременности по различным приметам определяли пол
будущего ребенка. Считали, что если у беременной женщины живот острый -
будет мальчик, живот круглый - девочка; соски темные - мальчик, соски крас¬
ные - девочка; лицо чистое - мальчик, лицо с желтыми пятнами - девочка.
Беременной приходилось заниматься хозяйственными работами вплоть до
наступления родов. По народному убеждению, если женщина, ожидающая ре¬
бенка, будет слишком много сидеть без дела, то плод вырастет большим и роды
будут тяжелыми. Свекровь учила молодую, готовившуюся стать матерью: “Но¬
си хоть камни или пригоршни земли из угла в угол, если у тебя нет никакой дру¬
гой работы” Правило “работать до первых схваток” приводило к частым слу¬
чаям рождения детей в лесу, поле, на покосе и т.д.
Обычно рожали в хлеву, реже - в подполье, а в летнее время - в сарае. Обы¬
чай рожать в бане, широко бытовавший у соседних финноязычных и русского
народов, у вепсов был распространен мало, причем только среди белозерских
вепсов. Это, очевидно, связано с тем, что бани у вепсов появились поздно - еще
в начале XX в. большая часть вепсов парилась в домашних печах.
В основе обычая рожать вне пределов жилых помещений лежали народные
представления, с одной стороны, о нечистоте родов и самой роженицы, с дру¬
гой - считалось необходимым соблюдать тайну родов (чем больше людей будет
знать о родах, тем они тяжелее).
У вепсов, в отличие от многих соседних народов, не получил большого раз¬
вития институт повивальных бабок. Главной по мойщицей роженицы, как пра¬
вило, была свекровь. Только в исключительных случаях, если в семье не было
свекрови или роды проходили с осложнениями, обращались к деревенской зна¬
харке (baboi, tedai) или колдуну (noid).
Перед родами женщина обращалась к духам-хозяевам хлева или другого ме¬
ста родов с просьбой разрешить занять там место и не наблюдать за ней, ибо ро¬
ды были таинством: “Хозяева и хозяюшки родильного места, пустите меня ро¬
жать две души врозь! Как вы не видели, как дитя делалось, так и не будете ви¬
деть, как рождается!” - “Rodinsijan iiandeiied, rodinsijan emagei2ed! Pastkat mindei
rodimaha kaks’ henged erizi. Kut etei nShtut laps tegese, muga i etei nShkoi, kut rodiSe”
Полагали, что если не спросить разрешения, то духи обидятся и подменят ре¬
бенка в момент его появления на свет.
Для облегчения родов совершались магические действия, имитирующие
“свободный выход” ребенка из чрева матери: развязывали узлы на одежде ро¬
женицы, распускали ей волосы, открывали печные трубы и двери во всех жи¬
лых и хозяйственных постройках. Считалось, что помогает при родах и “свобод¬
но текущая” вода, символизирующая легкое прохождение плода по родовым пу¬
тям. Так, роженицу поили водой, пропущенной через ствол ружья или рожок
подойника. Самый известный способ помощи - совершаемое мужем опрыски¬
вание лица роженицы речной, ручьевой или родниковой водой, набранной в рот.
Такой обряд бытовал и у русских. По мнению исследователей, образ разинуто¬
го рта, извергающего воду, органически сочетался с образами живота, чрева,
родов (Мазалова, 1994. С. 34).
По народным представлениям, участие мужа могло облегчить родовые му¬
ки жены. Так, в Шимозерье, если жена не могла долго разродиться, муж с ико¬
ной обходил или объезжал на лыжах избу или всю деревню.
Перерезали пуповину обычно заранее приготовленными роженицей ножни¬
цами. Место среза всегда смазывалось материнским молоком. Для перевязыва¬
ния пуповины чаще всего использовались волосы матери, они играли роль обе¬
рега.
408

Важное место в родильной обрядности вепсов занимали магические дейст¬
вия, связанные с пуповиной {nabarihm - букв, “пудовый шнур”) и последом (jdl-
geliited). Считалось, что сохранность отсохшей пуповины обеспечивает благо¬
получие ребенка. Поэтому ее тщательно прятали за матицу или в сундук.
Убирание последа называли hufta jtilgeliized (букв, “хоронить послед”). Об¬
ряд, действительно, напоминал похороны, и совершала его всегда свекровь.
Тщательное “захоронение” последа считалось залогом здоровья и чадородия
матери. Если в дальнейшем роженица страдала женскими болезнями или бес¬
плодием, то она в своих бедах подозревала свекровь, плохо “захоронившую” по¬
след (Строгальищкот, 1988. С. 100).
По времени рождения младенца, его поведению сразу после появления на
свет и физическим особенностям судили о его дальнейшей судьбе. В некоторых
вепсских деревнях сохранились приметы, связанные с лунным календарем - ро¬
ждение в новолуние предвещало ребенку долгую жизнь, а луна на ущербе и ко¬
нец недели - короткую (Винокурова, 1994. С. 50). Если ребенок при рождении
падал на подстилку лицом вверх, то это было к долгой жизни, если лицом вниз -
то наоборот.
Не к добру было и рождение ребенка с зубами. Напротив, радость вызыва¬
ло рождение младенца в околоплодной оболочке - “рубашке” (paideine), ее в
высушенном виде хранили в укромном месте. Вепсы, как и русские и карелы,
полагали, что наиболее действенную помощь она может принести в судебных
делах.
В прошлом рождению мальчиков радовались больше, чем девочек. С появ¬
лением сына семья получала право на земельный надел на новую “душу”. К то¬
му же девочки со временем покидали родной дом и им требовалось приготовить
приданое, что для бедных семей было непросто. Характерно, что у северных
вепсов при рождении сына родители на вопрос односельчан: “Кто родился?”, -
громко кричали: “Сын!” В случае рождения дочери говорили тихо: “Дочь”.
Новорожденный и его мать (вместе или по отдельности) должны были
пройти обряды очищения и социализации. Это было связано с универсальными
представлениями о том, что в послеродовой период младенец и роженица явля¬
ются сакрально нечистыми и при этом наиболее уязвимыми для воздействия
враждебных сил.
Количество таких очистительных обрядов в этнолокалъных группах вепсов
было различным. Особенно сложным был северновепсский комплекс. Он начи¬
нался с обливания новорожденного водой - своеобразного “народного креще¬
ния” ребенка. Чаще всего обливание проводила свекровь, сопровождая его за¬
клинанием: “Мою я ребенка на месте рождения, безымянного и некрещеного до
бани, до молитвы, до венчания и от венчания до смерти. Аминь, аминь, аминь”
“Pezetan mina lapsen rodinsijala, nimetoman i ristatoman kii^betihesai, ristahasai,
molitvohosai, vincahasai i vincaspei surmahasai. Amin, amin, amin”. Второе омыва-
ние ребенка проводилось уже в избе, на шестке у печи. В отличие от северных
вепсов, в других вепсских группах это мытье в избе было “первой встречей” но¬
ворожденного с водой.
Совершаемое омовение должно было защитить ребенка от сглаза, порчи,
болезней. С этой целью в воду клали различные обереги: уголек, соль, ложки,
паутину, щепки от половиц и др.
Ребенку с момента рождения пытались с помощью магических действий
привить внешние и внутренние качества, которые ценились в обществе. Чтобы
ребенок (особенно девочка) вырос красивым, его лицо обмывали молоком ма¬
тери, поскольку идеалом красоты считалась нежная белая кожа. Различными
409

магическими способами младенцу пытались привить послушание: например
сразу после родов свекровь или повитуха трижды обводили горящей лучине*
вокруг правой ноги матери; есть даже единичное сообщение, что вокруг ног?
проносили самого новорожденного.
Очень важны были обряды приема ребенка в семейно-родовой коллектив
Первой символической границей, которую необходимо было преодолеть ново
рожденному, был порог избы. Вносила его в дом свекровь и, войдя в дом, клалс
ребенка у порога, а идущая следом мать перешагивала через него. После этогч
свекровь подносила младенца к печи или клала его ненадолго на шесток. Те*
самым ребенок приобщался к древней родовой святыне и приобретал покрови¬
тельство духа огня.
Первые роды изменяли статус женщины, в некоторых вепсских деревнях
это изменение нашло отражение и в терминологии: женщину до рождения пер¬
венца, как и невестку, называли “мурзяйнь” (сев. в. - mur'z£liny ср. в. - mur'zai
юж. в. - тог’zd) или молодой - нопк, а после первого ребенка она становилась
ак - “жена” (более четко это терминологическое различие проявлялось у фин¬
нов, а также у части карел, ср.: Talve, 1987. S. 160. 170).
В первые дни после родов роженицу навещали замужние родственницы со¬
седки. В качестве подарков приносили пироги, старые простыни на пеленки. >
северных вепсов (как и у карел и заонежан) - серебряные монеты “на зубок
(,hamhazderigad). Такое посещение роженицы носило название pahnad. Эти “смо¬
трины” подчеркивали повышение статуса женщины, признание ее полноправ¬
ным членом группы замужних женщин.
Традиционная родильная обрядность вепсов включала также церковные ри
ту алы - крещение и воцерковление. Церковный обряд крещения (ristitada
valatada - “крестить”, “обливать”) проводили в первые дни жизни ребенка. Он с
давало ребенку новый социальный статус - крещеного (rxstii). Стремление бы¬
стрее крестить новорожденного объяснялось боязнью родителей, что ребенок
может умереть некрещеным и тогда он нс попадет в рай. Крещение обычне
проводили в домашних условиях. Летом, если церковь была недалеко от дома,
обряд мог совершаться и в храме. Крестным отцом (ristii) и крестной матерью
{r'ist’imam) обычно были брат матери и сестра отца ребенка.
Обряд крещения включал новорожденного в члены православной церкви,
но он вобрал в себя довольно много нехристианских элементов. Так. по поведе¬
нию младенца во время погружения в купель судили о его судьбе: плач означал
живучесть, а молчание - недолговечность (Винокурова, 1996 а. С. 170). К на¬
тельному крестику привязывали узелок, в котором находились ртуть, чеснок и
серебряная монета, такой оберег защищал ребенка от нечистой силы.
Крещение, смывавшее с ребенка “первородный грех”, частично очищало п
его мать: она подходила к купели и обмывала святой водой руки, лицо и грудь.
При крещении священник нарекал ребенка именем, выбранным по святцам
родителями или им самим. В вепсском Прионежье существовала традиция, по
которой мальчику давали любое понравившееся родителям имя святого, знача¬
щееся в святцах в интервале двух недель до или после его дня рождения, а де¬
вочке - только в период первых двух недель после ее дня рождения (Винокуро¬
ва, 1996 б. С. 113). Некоторые имена, известные по святцам, в быту переделы¬
вались на вепсский лад. например: Галина звалась Galoi, Евдокия - Udoi, Ксе¬
ния - Oksa, Савелий - Savoi, Тимофей - Timoi.
Сорок дней после родов роженица считалась нечистой, не могла посещать
храм и соблюдала ряд других запретов. По окончании этого срока ей следовало
получить в церкви так называемое благословление-освящение или очиститель¬
410

ную молитву. Обряд у вепсов так и назвался: kauda motitva otmaha (букв, “ходить
брать молитву'1).
Первый год жизни ребенка был наиболее ритуализированным. С ними бы¬
ли связаны многочисленные поверья и обряды, обусловленные народными
представлениями об особой хрупкости и незащищенности жизни новорожден¬
ного в этот период. Возникновение этих представлений сложилось в значитель¬
ной мере из-за высокой детской смертности, особенно в младенческом возрасте
(Винокурова, 1994 б. С 51),
Представления о жизнеспособности новорожденного соотносились с поня¬
тием души (heng). У вепсов, карел (как и у финнов) новорожденный первое вре¬
мя считался лишенным души- hengetoi (букв, "без души"), она была у него об¬
щей с матерью. Вепсы считали, что с появлением первого зуба ребенок приоб¬
ретал собственную душу и жизненную силу. Представления о том, что с появле¬
нием первого зуба ребенок обретает духа-хранителя, у вепсов в отличие от дру¬
гих прибалтийско-финских народов не было (или не сохранилось) (ср.:
ViekunaA1989. S. 179).
Тем не менее ребенок и у вепсов до появления первого зуба считался безза¬
щитным. Его старались никому, кроме членов семьи, не показывать, так как он,
не имея “жизненной силы", не мог противостоять сглазу, порче, злым духам. В
этот опасный период младенца не подносили к зеркалу, ибо, по вепсским по¬
верьям, его могла “подменить” нечистая сила*
Не только зубы, но и ногти и волосы служили признаками увеличивающей¬
ся жизненной силы ребенка. Ребенку не был страшен сглаз, когда у него вырас¬
тали волосы. Вепсам, как и русским, был известен запрет стричь волосы ребен¬
ку до года, чтобы не укоротить его жизнь.
Движение - важнейший показатель жизнеспособности человека. Поэто¬
му такие моменты в физическом развитии ребенка, как умение вставать на
ноги и первые самостоятельные шаги, отмечали ритуалами. Любой член се¬
мьи, увидев ребенка, впервые вставшего на ноги с помощью опоры, должен
был закрепить его успех следующими словами: “Dubi, dubi, dubi” или “Z.M,
ШИ, 1д1Г - “Стой, стой, стой”, которые произносились шепотом, чтобы не ис¬
пугать ребенка. У южных и средних вепсов с началом ходьбы связан обряд
captaputut (букв, “рубить путы”). Когда ребенок делал первые попытки пой¬
ти самостоятельно, кто-либо из домочадцев, улучив такой момент, хватал
нож и делал им такое движение, будто бы разрезает что-то на полу между
ножками малыша. Считалось, что после этого ребенок быстро начинал
ходить.
До момента вставания ребенка на ноги его основным местом обитания бы¬
ла люлька (kdtte, kdttud, baju). Люлька мастерилась отцом или дедом новорож¬
денного, а позже переходила по наследству от старших детей к младшим. У се¬
верных вепсов наибольшее распространение получили колыбели в виде четы¬
рехугольного ящика, несколько расширенного к изголовью, у средних и южных
вепсов - зыбки, плетеные из бересты. В люльке всегда прятали различные обе¬
реги: медвежий коготь, хлеб или железный предмет. В некоторых вепсских де¬
ревнях в люльку клали женскую головную сороку с ячменными зернами, чтобы
ребенок рос каждый день, как “росток ячменного семени”
Мать кормила ребенка грудью до рождения у нее следующего младенца.
Первое кормление происходило обязательно на пороге избы и начиналось с
правого соска. Если ребенок неохотно сосал грудь, прибегали к особому обря¬
ду: встав у горячей печи, предлагали ребенку грудь и произносили заклинание:
“Как ребенок льнет к теплу, так пусть льнет к материнской груди”.
411

Примерно через месяц после рождения ребенка начинали прикармливать
разжеванным хлебом, коровьим молоком, разбавленным водой, жидкими каша¬
ми. Прикармливали с помощью “рожка” с соскою из коровьего вымени. В се¬
верновепсских деревнях в прошлом считалось грехом давать мясо ребенку, не
достигшему трех лет.
Множество болезней подстерегало ребенка в первый год его жизни: щетин¬
ка, рахит, золотуха, грыжа, родимчик и др. Эти болезни лечили сами или обра¬
щались за помощью к колдунам. Считали, что постоянный ночной плач малы¬
ша {dragu - у северных вепсов, itketes - “плаксы” у средних, polunoinica - “полу¬
ночница” у южных) вызывался духом, мешающим спать ребенку {Винокурова
1996 а. С. 168). Один из способов лечения этого недуга заключался в отвлечении
внимания духа от младенца. Так, в вепсском Прионежье при плаче ребенка шли
к колдуну, который шил тряпичную куклу - тисак (“маленькая бабка”). Эту
куклу клали в люльку под подушку, чтобы дух забавлялся куклой, а ребенка
не трогал.
По народным представлениям, причиной многих детских недомоганий мог
быть сглаз (prizor, osud, uugovor), Сглазить мог любой человек, нечаянно или
умышленно выразивший зависть, сильное удивление или восхищение ребенком
Предметом зависти и восхищения мог стать, в частности, хорошо одетый ребе¬
нок. Поэтому вепсы до сих пор стараются не наряжать детей. Категорически за¬
прещается хвалить ребенка. Мать, услыхав похвалу ребенку, должна была сра¬
зу сказать о нем что-либо нелестное. Известны и обряды с целью умышленно¬
го принижения ребенка как оберег от сглаза и других напастей.
На сегодняшний день традиционная родильная обрядность у вепсов мало со¬
хранилась. Ее исчезновение началось в 1930-е годы XX в., благодаря улучше¬
нию медицинского обслуживания сельского населения, борьбы с религией и т.д
Большая часть обрядов, связанных с рождением ребенка, его “очищением”, со¬
циализацией, сохраняется в памяти женщин лишь очень преклонного возраста
(80 лет и старше). Эти обряды отмирают на наших глазах. Из бытующих обы¬
чаев следует назвать запреты, регламентирующие поведение беременной, а
также приметы, определяющие пол будущего ребенка. Продолжает сохранять¬
ся также вера в сглаз ребенка. В некоторых деревнях по-прежнему обращают¬
ся к религиозно-магическим действиям и заговорам при лечении щетинки, гры¬
жи, ночного плача и других детских болезней. В результате изменившейся е
1990-е годы политики государства по отношению к церкви, возросшего интере¬
са людей к религии крещение снова становится обязательным обрядом, сопро¬
вождающим рождение человека.
свадебный ОБРЯД
Свадьбы (svadib, sai) у вепсов проводились преимущественно зимой - в пе¬
риод от Крещения (6.01/19.01) до Масленицы, т.е. в промежуток между двумя
постами (.Винокурова, 1986. С. 54). Играли свадьбы и осенью, когда заканчива¬
лись сельскохозяйственные работы, реже - летом {Колмогоров, 1913. С. 375).
Добрачное общение молодежи происходило на посиделках-беседах
{noriSteht\ праздничных гуляньях. Большую роль в расширении круга знакомств
играл обычай гощения девушек у родственников (olda adivois). Оно обычно при¬
урочивалось к праздникам и продолжалось по нескольку недель; в это время де¬
вушки-гостьи посещали молодежные беседы.
В вепсских календарных обрядах, особенно в тех, которые приходились на
святки и на Иванов день, четко проступает тема гадания девушки о будущем
412

браке. В канун Иванова дня девушки купались ночью в росистой ржи, чтобы
стать привлекательнее, гадали о замужестве и привораживали своих любимых
разными способами (Колмогорову 1913. С. 374; Винокурова, 1994. С. 82-83). Га¬
дания о суженом и времени выхода замуж проводились и в святочный период.
На Крещение происходили своеобразные смотрины девушек на выданье, при¬
сматривали невест и во время проводившихся свадеб.
С Крещения начинали засылать сватов. К этому времени, если в семье прини¬
мали решение женить сына, уже нужно было подыскать невесту. Немалую роль
при этом играли экономические соображения, и девушку чаще всего выбирали
родители или общий семейный совет с учетом мнения жениха.
Сватом назначали обычно крестного отца или старшего дядю жениха. Сват
должен был иметь опыт в таких делах и быть бойким на язык. В число сватов
входили также жених, его отец или кто-либо из родственников-мужчин.
Сватали обычно в праздничный или воскресный день, поздно вечером или
даже ночью. Ехали на легких выездных санях, на лошадей надевали празднич¬
ную сбрую. У капшинских и южных вепсов когда “старик11 (отец жениха) выхо¬
дил из дома, “старуха'1 (мать жениха) бросала вслед ему свой повойник, чтобы
“невеста пошла за женихом, как повойник за стариком”. С той же целью, что¬
бы не получить отказа, сват перед выходом прятал повойник за пазуху {Скоро¬
думов. Свадебный обряд... Л. 8).
Сватов в доме невесты встречали радушно, приглашали пройти и сесть. В
ответ старший сват говорил, что они пришли не сидеть, а с добрым делом, со
сватовством. Стоя у порога, его спутники дотрагивались до печи руками, чтобы
сватовство было удачным. Уступая настойчивым приглашениям хозяев, сваты
проходили за воронец к передней лавке и садились под матицу. Хозяева накры¬
вали стол, угощали гостей чаем. Девушка в это время уходила в другую полови¬
ну дома и надевала нарядную одежду. Сваты вели переговоры с отцом, мате¬
рью, братьями девушки, спрашивая согласия каждого из них. В это время роди¬
тели посылали за родственниками, жившими по соседству, чтобы вместе “ду¬
мать”, т.е. решать, выдавать или не выдавать дочь замуж; в “думе” непременно
должны были участвовать и ее крестные родители. Если приходили к согласию,
крестная мать выводила девушку к столу и говорила: “Вот вам огонъ-пташечка,
вот вам красна девица” (Колмогорову 1913. С. 376). Та кланялась и начинала об¬
носить гостей чаем. Это было своего рода испытание, так как сваты следили,
насколько умело она это делает.
При сватовстве решались вопросы о приданом и обо всем, что связано с
проведением свадьбы.
Если сватам отказывали, девушка после их ухода приносила со двора три
круглых полена и бросала их в передний угол, чтобы “другим женихам не был
путь заказан” (Колмогоров, 1913. С. 376). Такой же обычай существовал у ка¬
рел (СурхаскОу 1977. С. 81).
После сватовства родители невесты ездили смотреть дом и хозяйство жени¬
ха. Следующим этапом свадебной обрядности было “порученье” (рукобитье).
По некоторым описаниям, оно назначалось на один из ближайших дней после
сватовства, но иногда его проводили в тот же вечер. В доме невесты готовили
традиционные для этого случая блюда: яичницу и сканые пироги в форме по¬
лумесяца. Пироги расставляли по всему столу, яичницу ставили перед женихом.
Стол накрывали в переднем углу, гости рассаживались в определенном по¬
рядке: отец невесты напротив отца жениха, невеста напротив жениха. Сначала
пили чай, потом подавался обед. Невеста обходила гостей со стаканом водки.
Жених должен был опустить в него кольцо или серебряную монету, “чтобы
413

брак был так же крепок, как крепка водка, и так же светел, как светло сереб¬
ро” (Майнор 1881. С, 509).
После угощения все выходили из-за стола, оставались сидеть только от¬
цы. Со стола все убирали, накрывали его лучшей скатертью, ставили солон¬
ку и клали целый хлеб. Наиболее подробное описание “порученья” дается в
материалах Е.В. Скородумова: «Перед иконами горит свеча. Гости, домаш¬
ние и родня; (все) рассядутся где попало. Затем невестин отец, который е
большинстве случаев, как хозяин, сидит в одной рубахе или с жилеткой, на¬
девает шубу или кафтан, или “пинжак” и даже шапку. Одевает “одежу и шап¬
ку” и женихов отец. Одевшись (по-торжественному и молча), тот и другой
надевают на правую руку “дянки” или рукавицы (у женихова отца обычно
дянка положена в карман, а если нет, то он получает от хозяев), и через стол
три раза ударяют друг другу по руке в “дяницах” в знак заключения союза, и
через стол же три раза целуются “в крестики”» (Скородумов. Свадебный об¬
ряд. .. Л. 15). При рукобитье назначался и день свадьбы - обычно через одну-
две недели.
На порученье начинались причитания невесты (yoikud). Причитывать ей по¬
могали vodii (“водящая”) или две плакальщицы “подоплечницы”, которые во
время исполнения причитаний водили невесту за руки или под руки. Она садилась
на лавку в печном углу, ее накрывали платком - так, чтобы угол платка закры¬
вал голову и часть лица или полностью все лицо.
Если не было в живых кого-то из ее родителей, невеста в сопровождении
плакальщиц выходила на крыльцо и звала умершего на “порученьице”. Затем
возвращалась в дом, подоплечницы или водящая водили ее посреди избы вдоль
половиц от стола к двери и обратно с причитанием:
“Kalliz kazvattajaizem, sotai-tatoihudem, kulistin mina sitren jurun, suren jurun i
suren Sumun, polgastoitiba minim потеб sudaimuded, kaciba minun jalod joudaiied.
KacuhtaSke, kalliZ kazvattajaizem, i£eiz libedan linduizen jalgmaine da coma kerdaine.
Nagen, miSto eragata tarbiZ, kalliZ kazvattajaizem, sotai-tatoihudem, minei goro-gorkijale.
JagmaiZed oma fiasovijad CasuiZed, poslednejad minutaized krasuidas i likuidas tazost da
lava3tmed-se... (Дорогой мой родитель, кормилец-батюшка, услыхала я сильный
гром, сильный гром и сильный шум. Испугалось мое молодое сердечко, подломи¬
лись мои быстрые ноженьки. Посмотри, дорогой мой родитель, на свою милую
пташечку последний да разочек. Вижу, дорогой мой родитель, кормилец-батюш¬
ка, что расстаться надо мне горемычной. Последние часовые часочки, последние
минуточки красоваться [мне] и веселиться на ровном да полу...)”
(Зайцева, Муллонен, 1969. С. 98).
В целом в свадебном обрядовом фольклоре у вепсов в конце Х1Х-начале
XX в. преобладал русский язык, что уже отмечалось исследователями (Колмо¬
горов, 1913. С. 375; Лапин, 1977; и др.).
Под конец “порученья” жених передавал невесте сладости и вино для угоще¬
ния девушек на девичнике. Невеста дарила ему полотенце и шелковый или ка¬
шемировый платок, который тут же повязывала ему на шею. Отцу жениха в ка¬
честве подарка также вручалось полотенце, для матери - рубаха, повойник, дру¬
гим членам семьи - пояса.
Сваты ехали домой под звон бубенцов и поддужного колокольчика, их звон
возвещал об удачном сватовстве.
Подготовка к свадьбе начиналась за неделю, каждый вечер устраивались
молодежные вечера - “беседы” В канун свадьбы проводился девичник. С утра
414

готовили баню, по старинному обычаю огонь брали из домашнего очага. Де¬
вушки причитаниями приглашали невесту в баню и вели ее туда с песнями. При
этом били в сковороды и печные заслонки (С-ов, 1894. С. 400).
В деревнях Немжинского прихода невеста собиралась в баню с особенными
церемониями. После исполнения причитаний, в которых невеста оплакивала
свою “волюшку”, отец надевал на нее шубу, зажигал свечу перед образами. Не¬
веста молилась, обращаясь к Богородице с просьбой благословить ее, потом
кланялась всем присутствующим на четыре стороны, прощалась со всеми. Отец
заворачивал хлеб и соль в угол скатерти. Скатертью он покрывал невесту, на
голову ей возлагали икону и угол скатерти с хлебом-солью. Девушка шла в ба¬
ню в сопровождении отца и брата, придерживавших эти предметы на ее голове.
Впереди шел кто-нибудь из родственников и звонил в колокольчик. Девушки
оставались на крыльце и пели песни. В бане невесту мыли “водящая” и мать.
Вернувшись в избу, невеста снимала шубу и опять ходила вдоль половиц и при¬
читывала (Б-в, 1897). В деревнях погоста Корвала невесту сопровождали в ба¬
ню подруги и сваха - женщина, знавшая магические приемы. Пока невеста на¬
ходилась в бане, девушки пели протяжные песни. Сваха натирала тело невесты
солью, парила веником, приготовленным в ночь под Иванов день, и произноси¬
ла при этом слова заговора, который должен был “присушить” жениха: “Как
пот сохнет от веника, так пусть сохнет по мне такой-то (имя жениха)” (Колмо¬
горов, 1913. С. 379). Настоящая баня иногда заменялась символической: девуш¬
ки выводили невесту из комнаты в хозяйственную часть избы и потом возвра¬
щались обратно, при этом в причитаниях говорилось о том, что невеста побы¬
вала в бане СКолмогоров, 1913. С. 379).
Девичник начинался после возвращения невесты из бани. В доме накрыва¬
ли столы, стены украшали большим количеством вышитых полотенец. Собира¬
лась молодежь, приходили женщины, чтобы поучаствовать в оплакивании “во¬
ли-красоты” невесты. А.И. Колмогоров писал: “На девичнике невесту оплаки¬
вают, как покойницу, и для нее самой девичник - целое море слез” {Колмого¬
рову 1913. С. 379). Невесту снова накрывали платком и водили по избе, пооче¬
редно подводя к отцу и к матери; в причитании, исполнявшемся при этом, вы¬
сказывалась просьба благословить на “разлуку с вольной волей”. После этого
начиналось ритуальное расчесывание волос невесты. Этот обычай существовал
и у карел, а также у русских в Заонежье и к югу и юго-западу от Онежского
озера: в Вытегорском районе Вологодской области и Подпорожском районе
Ленинградской области {Конкка У., 1978. С. 82; Колесницкая, 1981. С. 228; Куз¬
нецова, 1993. С. 152).
Расчесывание волос происходило везде примерно одинаково: невеста сади¬
лась посередине избы на коробейку (сундук из осины) и причитальщица от ее
имени звала всех членов семьи расчесать ее волосы. Сначала подходил отец,
слегка дотрагивался гребнем до волос девушки, потом то же самое проделыва¬
ли мать, сестра, брат, последней подходила подруга. После расчесывания волос
девушки невесте заплетали косу. При этом одну ленту вплетали в косу, а к кон¬
цу косы привязывали еще несколько разноцветных лент - “красоту” Лента,
вплетенная в косу, была белого цвета и считалась “вольной волюшкой” (по-
вепсски “voug*ed voudein’e” - белая волюшка).
В материалах Е.В. Скородумова встречается описание другого вида “красо¬
ты” - это девичий головной убор, а именно: «широкая лента, атласная полоса,
как тулья, усеяна она вся бусами и другими украшениями. Сзади приделан пучок
разноцветных лент. Невесту покрывают платком (углом спереди) и поверх
платка одевают “красоту”...» (Скородумов, Свадебный обряд... Л. 43).
415

У вепсов существовали различные варианты обряда расставания с “волей-
красотой”. Например, во время “красования” невесты одна из девушек сдерги¬
вает с нее “красоту” и кладет на хлеб, лежащий на столе. Невеста, стоя на коле¬
нях, хланяется “красоте”, три раза с причитанием “Ты прощай же, красна
красота...”, потом опять ходит по избе и причитывает о том* что “красота'
улетела к солнцу, месяцу и звездам. По другому варианту, после красования
кто-то из посторонних гостей расплетал невесте косу, а ленты раздавал девуш¬
кам. Существовал и такой вариант: невеста с выплетенной из косы лентой
выходила на улицу и “спускала волю” - ленту на расстеленный на земле платок
(ФА ИЯ Л И. № 3196/2, д. Курба). В это время она должна была по обычаю
рыдать, показывая, как ей жаль расставаться с девичьей волей (С-ову 189-
С. 401^102; Б-ву 1897).
В вепсских свадебных причитаниях невесты оплакивается “белая волюшка'
(vouged voudeine) и “вольная волюшка” {voVni volein’e), но встречается и термин
синоним “красная красотушка” (krasni krasotain’e). У русских в Заонежъе и П>-
дожье в причитаниях говорится только о воле (“вольная волюшка”), а термнЕ
“красота” (“красная красота”) характерен для более восточных районов и Воло¬
годской области. Вепсы оказываются как бы на стыке ареалов терминов “воля'
и “красота” и пользуются обоими понятиями (Гура, 1977. С. 236; Кузнецова
1992.	С 115).
В вепсской свадебной обрядности можно выделить черту, сближающую
с севернорусской и карельской. Это - участие в обряде причитальщицы, сопро¬
вождающей невесту и исполняющей от ее имени причитания или подсказываю¬
щей ей слова причети. По нашим сведениям, ими были в основном пожилые
женщины, хорошо знавшие все тонкости обряда. Однако встречались случаи v
исполнения причитаний хором девушек, а также самими невестами. Характер¬
ная черта, отличающая вепсскую традицию причета, - это хождение невесты :
“водящей” по избе вдоль половиц при исполнении причитаний.
Если у невесты или жениха не было в живых кого-либо из родителей, neper
свадьбой обязательно навещали их могилу, чтобы попросить благословения г
“пригласить” умерших на свадьбу в назначенный день; посещали могилы и др> -
гих ближних родственников и “звали” их на свадьбу.
В некоторых деревнях средних и южных вепсов накануне свадьбы в доме
жениха устраивали мальчишник - “парнишник” Cprihaent"): холостую пирушк)
для друзей и родственников. Если девичник у невесты посвящался оплакивании
“воли-красоты”, уходящего девичества, то вечеринка у жениха проводилась ве¬
село, с обильным угощением, плясками и музыкой, хотя это тоже было проша-
ние с вольной холостой жизнью. Непременным участником этого вечера был
дружка, очень важный персонаж вепсской свадьбы. Он был знатоком старин
ных обычаев и следил за тем, чтобы свадьба проходила в соответствии с тради¬
ционными нормами. Кроме того, у южных вепсов дружка выполнял также роль
знахаря или колдуна, поскольку он оберегал жениха и невесту от “сглаза* и
“порчи”.
Е.В. Скородумов упоминает в своих материалах о замечательном знатоке
свадебных обычаев, которого ему довелось, знать лично. Это был Павел
Иванович Рогоза из с. Корвала - девяностолетний старик, который на своем
веку провел семьдесят три свадьбы «и слыл за лучшего дружку: умелого, зна¬
ющего и находчивого, способного своими “относами” и “заговорами” загра¬
дить от каких угодно сил свадебный поезд и вместе с тем своими прибаутка¬
ми и остротами развеселить какую угодно компанию» (Скородумов.
Свадебный обряд... Л. 24). Дружка выделялся особым нарядом: красной руба-
416

хой с цветным поясом и шапкой с кисточками и нашитыми ленточками, длин¬
ным вышитым полотенцем через плечо, заправленным под кушак. На плечах
у него был яркий разноцветный платок, а в руках - кнут, которым он пользо¬
вался при обрядах оберега. По ходу обрядового действия ему повязывалось
еще одно полотенце через плечо, крест-накрест с первым, и еще один пла¬
ток - подарок от невесты. Зимой все “регалии” надевались поверх пальто,
подпоясанного кушаком.
Перед началом мальчишника дружка вел жениха в баню, сам мыл его, опо¬
ясывал куском старой сети-мережки, в которую была замотана высушенная щу¬
чья голова - лучший оберег от сглаза (“призора”). При выходе из бани он уда¬
рял кнутом в дверь, чтобы отогнать “нечисть”.
В день венчания в доме жениха собирались его родственники, перед отъез¬
дом к невесте обедали. Последним блюдом, подававшимся на стол, был рыбник,
приготовление которого сопровождалось магическими действиями и “словами”,
известными матери жениха. Это делалось для того, чтобы, женившись, сын лю¬
бил своих родителей и не попал в полное подчинение жене. Рыбник разрезал и
раздавал гостям дружка (Колмогоров, 1913. С. 385). Перед выходом из дома род¬
ственники проходили друг за другом вокруг стола и клали на него деньги и по¬
дарки - помощь жениху.
Перед отъездом к невесте дружка трижды обходил свадебный поезд, очер¬
чивая кнутом круг вокруг него. После этого отправлялись в путь.
У дома невесты народ ждал на улице свадебный поезд; женщины, завидев
его, запевали песню: например “Пууна, Машенька” (“Полно, Машенька”).
Братья невесты спешили запереть ворота перед прибывшими гостями. Поез¬
жан пропускали в дом после традиционных расспросов о том, кто прибыл и
привезли ли они подарки. В публикации В.Н. Майиова есть упоминание о том,
что брат невесты, одетый в вывернутую мехом наружу шубу, не подпускал к
своей сестре жениха, пока не получал в качестве отступного монетку (Май¬
ков, 1881. С. 509).
За столом гостям вручались дары от невесты. Подарки преподносились на
кнуте со словами: “Наша невеста не спала, не дремала, а подарки припасала!”
или: “Вот невеста не спала, не дремала, а приданъице сготовляла” (ФА ИЯЛИ.
№3196/14, д. Курба; № 3196/18, д. Ладва). Мужчины обычно получали вышитые
полотенца, а женщины - рубахи или юбки. Дружкам со стороны жениха повя¬
зывали через плечо крест-накрест длинные, до нескольких метров отрезы крас¬
ной ткани. Подаренные мужчинам полотенца повязывались таким же образом.
А.И. Колмогоров отмечал, что у вепсов существовал обычай надевать все полу¬
ченные подарки на себя и носить их во время свадьбы (Колмогоров, 1913.
С. 378). Затем жених и невеста собирали в свою очередь “пособ” (пособие или
помощь): на стол ставили блюдо, родственники с обеих сторон клали на него по¬
дарки и деньги (Б-в, 1897).
После окончания обеда жениха и невесту благословляли. Они стояли на ов¬
чинной шубе, разостланной мехом вверх; благословение произносилось стар¬
шим дружкой или крестным отцом невесты. Родители трижды возлагали на го¬
ловы жениха и невесты хлеб и икону, те трижды низко кланялись (Колмогоров,
1913. С 387-388).
Затем наступало время ехать в церковь. Из избы выходили в следующем по¬
рядке: впереди шел дружка с кнутом, за ним отец невесты с ситом, в котором
были хлеб, икона и стояла зажженная свеча. Следом шли жених с невестой и все
остальные. Процессия трижды обходила вокруг лошадей. Дружка трижды уда¬
рял по запертым воротам кнутом, а отец крестил их хлебом и иконой. Ворота
417
14. Приба лтийско-финск ие...

открывали, лошадей выводили, и все рассаживались по повозкам. По другое
описанию отец жениха обходил свадебный поезд по ходу солнца с топором, све¬
чой и иконой со словами: “Ни меч, ни стрела, ни огонь, ни вода, ни злая, ни злой,
никакой супостат не пристанет к этой свадьбе”, после чего он врубал топор в зе¬
млю, и через него переступали все гости. (ФА ИЯЛИ. № 3196/18, д. Ладва). По¬
добный обычай существовал и у карел (Сурхаско, 1977. С. 159).
После венчания поезд направлялся праздновать бракосочетание в дом моло¬
дого. На пути свадебного поезда по обе стороны дороги жгли берестяные коше¬
ли, при встрече молодых у дома жениха стреляли из ружья три раза вверх, че¬
рез “свадьбу” Свекор выходил встречать молодых с полным решетом жита и
иконой, свекровь - с хлебом-солью; в некоторых деревнях на молодых бросали
пух и перья. Дружка подводил новобрачных к родителям, молодые трижды низ¬
ко кланялись, отец осыпал их житом, потом благословлял хлебом и иконой.
Вслед за ним благословляла их и мать.
Прежде чем сесть за стол, сваха меняла новобрачной прическу - заплетала
волосы в две косы и укладывала кругом на голове, после чего надевала ей го¬
ловной убор замужней женщины - повойник или “сорок” (сороку). Женщины
берегли свадебные сороки всю жизнь до самой смерти, чтобы в них быть и по¬
хороненными.
Дружка открывал пир, наливал всем гостям по рюмке, и под различные
предлогами молодых заставляли поцеловаться. Первым блюдом на свадебном
столе была каша, подававшаяся в горшке. После того как ее съедали, дружка
разбивал горшок о печь,
Во время празднования в дом приходили местные мужчины, поднимали шап¬
ки и кричали “ура” отцу и матери, называя их но имени и отчеству. Качали на ска¬
мейке молодых, поднимая их как можно выше, за что те расплачивались мелки¬
ми деньгами. Такой же обычай существовал у карел (Сурхаско, 1981. С. 271).
Под вечер дружка и сваха уводили молодых спать. Дружка трижды ударял
кнутом по пологу. Постель оказывалась занятой младшей сестрой или подругой
новобрачной. Молодой вручал ей выкуп - подарок или деньги.
На следующий день свадебный пир продолжался. Молодая раздавала подар¬
ки, если не сделала этого в первый день. Свадебный каравай разрезали на кус¬
ки и раздавали гостям. Он считался средством, помогающим от “сглаза” и “ро¬
димчика” (Колмогоров, 1913. С. 392). После свадьбы молодожены должны бы¬
ли навестить родителей молодой. Там при угощении на стол подавали яичниц)
и смотрели, как зять будет ее есть. Если он брал яичницу с краю, - значит, не¬
веста была невинной, если с середины - нет.
Вепсская свадебная обрядность испытала сильное русское влияние. В значи¬
тельной степени был заимствован свадебный фольклор - словесные формулы,
“приговоры” дружки, свадебные песни и причитания. Термины, обозначающие
свадебные чины, также имеют русское происхождение (сват, сватья, дружки, про¬
вожатые и т.д.). Сходны и функции наиболее важных чинов, в частности - причи¬
тальщицы. Она, как и по северной русской традиции, следит за соблюдением об¬
рядовых норм, берет на себя роль ведущей в определенных обрядовых ситуациях.
Много общего и в обрядовом реквизите (лснты-“воля”, свеча, хлеб, кнут и др.).
В то же время у вепсов сохранилось в свадьбе и много своеобразных черт.
Это проявляется в формах проведения того или иного обряда: например в рас¬
чесывании волос невесте после бани, “спускании воли” на платок и др. Больше,
чем у русских, проводилось различных магических действий: в частности, хара¬
ктерен своеобразный обход свадебного поезда и т.д. Некоторые свадебные
обычаи вепсов аналогичны карельским.
418

ПОХОРОННО-ПОМИНАЛЬНАЯ ОБРЯДНОСТЬ
В похоронно-поминальной обрядности вепсов в конце XIX - начале XX в.,
несмотря на влияние православия, сохранялись элементы дохристианских ве¬
рований.
Похоронная обрядность была многовариативной. Одни ее особенности име¬
ли локальный характер, другие определялись социальным статусом покойника
или обстоятельствами смерти и т.п. Но в целом у вепсов бытовали два основных
типа ритуала.
Первый тип заключался в оплакивании покойного, когда практически каж¬
дый шаг ритуала сопровождался многочисленными причитаниями (voik) жен¬
щин. Используя традиционный набор словесных формул и метафор, вепсы об¬
ращались к умершему, высказывая печаль по поводу его смерти. В настоящее
время во многих вепсских деревнях происходят вытеснение вепсских похорон¬
ных причитаний русскими, а также исчезновение их в целом. В прошлом причи¬
тания, как правило, исполняли родственницы покойного. В наше время для это¬
го приглашают специальных плакальщиц, причем они есть далеко не в каждой
вепсской деревне.
Второй тип похоронно-поминального обряда, считающийся более архаич¬
ным, заключался в“веселении” умершего. В нем некоторые ритуальные момен¬
ты сопровождались веселыми песнями и плясками. Обряд “веселения” прово¬
дился обычно, если покойный был молодым человеком или же сам просил об
этом перед смертью. Иногда наблюдалось соединение обоих ритуалов. Напри¬
мер, в избе и по дороге на кладбище “веселили” покойного, а у могилы - опла¬
кивали (Пименов, 1964. С. 373).
Независимо от типа, похоронно-поминальный ритуал состоял из трех после¬
довательных циклов: 1) действий, связанных с наступлением смерти и подготов¬
кой покойника к захоронению, 2) собственно похорон, 3) послепогребалъ-
ных обрядов. Их общей целью было облегчение перехода души умершего
в иной мир и защита живых от последствий “соприкосновения” со смертью и
покойником.
Согласно народным представлениям, смерть наступала вследствие того, что
душа покидала тело человека. Если человек долго мучился перед смертью, го¬
ворили: heng ei lahte (“душа не уходит”). Для облегчения кончины прибегали к
разным магическим действиям: открывали трубу печи, окна, двери, даже подни¬
мали конек крыши для беспрепятственного выхода души и т.д. Прибегали и к
чтению Воскресной молитвы. Перед кончиной умирающего перекладывали на
лавку, так как смерть на кровати считалась нежелательной. Младенцу нельзя
было дать умереть завернутым в пеленки, а с наступлением смерти его сразу же
вынимали из колыбели.
Согласно древним представлениям вепсов, как и многих других народов, ду¬
ши умерших переправлялись в загробный мир по воде. Судя по некоторым об¬
рядам, иной мир мог находиться в низовьях реки. У северных вепсов, если чело¬
век долго пребывал в агонии, брали воду из реки по определенным правилам:
черпали на опущенной в нее иконе 27 раз по течению реки. Этой водой обмы¬
вали умирающего или давали ее выпить, произнося заклинание: “Kuna vedod
doksob, sinna han mangaha iceze putit mflto” - “Куда вода бежит, туда пусть он идет
по пути”. Представление о местонахождении потустороннего мира подтвержда¬
ется и древневепсской традицией сооружать курганы в низовьях рек.
Чтобы достичь иного мира, преодолеть водное пространство, нужна была
“последняя волна”, способная прибить душу к противоположному берегу. Поэ¬
14*
419

тому момент наступления смерти северные вепсы отмечали следующим обря¬
дом: отрубали от конька крыши одним взмахом топора щепку, которую клали в
воду. Этой водой мыли лицо» шею и грудь умершего со словами: “Knaz*, batiiSko.
anda hanele dalgmeine aid!” - “Князь, батюшко, дай ему последнюю волну!”.
Подготовка покойника к похоронам (обмывание, одевание, укладывание на
лавку и в гроб), как правило, сопровождалась причитаниями. У южных вепсов
тело обмывали, обычно самые близкие родственники, у средних - близкие или
дальние родственники одного с ним пола, у северных - старые девы и вдовы.
Участие последних, которые по народным представлениям обладали сакраль¬
ной чистотой, усиливало эффект очистительного ритуала. В настоящее время
мыть покойника часто приглашают просто пожилых, опытных в этом деле жен¬
щин. Иногда человек еще при жизни назначает людей, которые будут обмывать
его после смерти.
Среди пожилых людей существовал обычай заранее готовить себе смерт¬
ную одежду. В прошлом это была обязательно выстиранная одежда, белая или
светлых оттенков, без вышивки. На мужчин надевали холщовые брюки, руба¬
ху, балахон; на женщин - рубаху, юбку (у северных вепсов) или сарафан (у сред¬
них и южных вепсов), передник, повойник. Умерших независимо от пола было
принято подпоясывать. Обували в лапти или сапоги, из которых вытаскивали
железные гвозди и заменяли их деревянными; у северных вепсов покойнику на¬
девали полотняные сапоги с острым носком. У северных вепсов, возможно, под
влиянием карел, был распространен и такой архаичный элемент смертной оде¬
жды, как kukkel* - длинная холщовая накидка с капюшоном (Строгалыцикова.
1986. С. 70). Юношей и девушек хоронили в свадебной одежде. С исчезновени¬
ем традиционных комплексов одежды изменилась и смертная одежда. В насто¬
ящее время чаще всего используют новую нарядную одежду, заранее приготов¬
ленную.
Обряженного покойника клали на лавку, идущую вдоль боковой стены до¬
ма, головой в красный угол, ногами к двери. Пока умерший находился в доме, у
его изголовья на боковой стене обязательно вешали полотенце - оно символи¬
зировало дорогу в иной мир (Косменко Л., 1988. С. 52). В том месте жилища, где
предполагалась “граница” между миром живых и миром мертвых, ставили ста¬
кан с водой. Он символизировал “водное пространство”, через которое происхо¬
дили переход души в иной мир и ее очищение. У северных вепсов стакан с водой
и опущенным туда камешком (cuur kivi) ставили на окно. Средние вепсы стави¬
ли два стакана: один - на печь, другой - на притолоку двери. У южных вепсов
стакан с водой и горбушку хлеба помещали в божницу (Строгалыцикова, 1986.
С. 67, 70). По православному обычаю около умершего постоянно горели свечи.
В течение двух суток до похорон около покойника несли вечерние и ночные
бдения. Согласно обычаю, односельчане по очереди приходили посидеть около
него по вечерам, а родственники оставались рядом с ним до утра. Умершего по¬
минали едой (кутьей, сваренной из ржи и сахара, яйцами, пирогами, киселем). С
причитанием выходили во двор и звали покойника и других умерших родствен¬
ников угощаться (Йоалайд, 1997. С. 19). Ночные бдения не проводились только
тогда, когда умирал маленький ребенок. В случае смерти парня или девушки и
устройства “веселых” похорон на вечерние и ночные бдения собиралась моло¬
дежь и гармонист играл веселые мелодии (Пименов, 1964. С. 373).
Хоронили, как правило, на третьи сутки после смерти и до полудня. Утром
в день похорон копали могилу. Делать это накануне строго запрещалось, так
как по верованиям вепсов, как и многих других народов, могила не должна ос¬
таваться на ночь пустой, иначе будет в деревне новый покойник.
420

Тело умершего перекладывали в гроб только в день похорон. Дно гроба ус¬
тилали сухими березовыми листьями от заготовленных веников, застилали хол¬
стом, подушку набивали льняной куделью (также поступали русские и другие
финноязычные народы. - Сурхаско, 1985. С. 76).
С глубокой древности сохраняется обычай класть в гроб умершему вещи,
необходимые ему в загробном мире: мужчинам - табак, папиросы, либо бутыл¬
ку водки; женщинам - платок, гребешок, прялку с куделью; детям - игрушки.
Покойнику согласно церковным традициям обязательно надевали медный на¬
тельный крест, возлагали на лоб венчик. После отпевания, которое в прошлом
совершалось в церкви перед погребением, священник вкладывал в руки усопше¬
го разрешительную молитву (“подорожную”)* В настоящее время пожилые
сельские жители приобретают “подорожную” заранее при посещении церкви.
На похороны приходили без приглашения. Участие в них родни было стро¬
го обязательным, и вепсы считали за грех не прийти хоронить родственника.
Чем больше людей присутствовало на похоронах, тем они считались почетнее.
Вынос гроба с усопшим сопровождали многочисленными действиями обе-
режного и очистительного характера: покойника выносили ногами вперед, в из¬
бе кадили или жгли бересту, все пороги окропляли водой, вбивали в них или в
половицы гвозди, мыли полы. Средние вепсы, подняв гроб, бросали на лавку
предметы-обереги: кочергу или осиновое полено, чтобы опустевшее место не
было занято новым покойником. Северные вепсы, как и карелы, при выносе
гроба из избы обязательно касались им порога. До сорокового дня на пороге
держали топор и березовый веник.
Если кладбище располагалось недалеко от деревни, гроб несли на двух ело¬
вых жердях, которые четыре или шесть человек клали себе на плечи. Если до
кладбища было неблизко, гроб независимо от времени года везли на санях.
Иногда большую часть расстояния преодолевали на санях, а последний отрезок
пути до кладбища гроб несли на носилках или на руках. Гроб, как правило, не¬
сли родственники покойного. Если кто-то был в ссоре с умершим при его жиз¬
ни, он старался в знак примирения с ним нести гроб. Северные вепсы, как и ка¬
релы, верили, что если носильщики неугодны покойнику, то гроб становится
очень тяжелым (Сурхаско, 1985. С. 85).
Похоронная процессия двигалась медленно, останавливаясь у домов, где лю¬
бил бывать умерший. На перекрестке у края деревни покойника поминали едой.
У южных вепсов, например, - кутьей, яйцами, пирогами, разложенными в реше¬
те, а также киселем в миске. Во время этой остановки некоторые жители дерев¬
ни прощались с умершим и возвращались домой (Йоалайд, 1997. С. 19).
При “веселых” похоронах процессию на кладбище возглавляла молодежь,
которая двигалась по дороге впереди лошади, плясала под гармошку и распева¬
ла песни (Пименов, 1964. С. 373).
В прошлом вепсские кладбища (kaumad, koumad, kamad - букв, “могилы”)
располагались рядом с церквами, в рощах с вековыми елями, соснами или бере¬
зами. Эти деревья были неприкосновенны. На таких кладбищах, освященных
церковью, по традиции родственников хоронили рядом друг с другом. Само¬
убийц и некрещеных детей хоронили за церковной оградой. У южных и
капшинских вепсов некрещеных детей и выкидышей погребали рядом с древни¬
ми курганами (kamisi, komist), где по преданиям покоилась чудь, считавшаяся
предками местных жителей (см. гл. 9 “Мифология и верования” раздела
“Вепсы” настоящего издания).
Прощание с умершим у могилы - один из самых драматичных моментов
вепсского похоронного ритуала - сопровождалось плачем и причитаниями. На
421

лицо покойника накидывали холст, бросали три щепотки земли: две - на голо¬
ву и одну - в ноги, затем гроб закрывали. Перед опусканием гроба в могилу со¬
вершали “выкуп” места: бросали в землю медные деньги.
В старину гроб в могилу опускали на полотенцах или полотнищах холста, а
в более позднее время - на веревках. Полотенце и холст, по народным верова¬
ниям, помогали усопшему перейти в иной мир. Эти вещи было запрещено при¬
носить обратно в дом. Сразу же после погребения их отдавали вдовам, старым
девам или нищим, у южных вепсов - копавшим могилы.
Все присутствующие на похоронах участвовали в засыпке могилы: бросали
комья земли на опущенный гроб. В настоящее время строго соблюдается запрет
для родственников умершего зарывать могилу, в прошлом такой запрет среди
вепсов не был известен (Строгалъщикова, 1986. С. 74).
Внешнее оформление могил на вепсских кладбищах имело локальные отли¬
чия. Если гроб переносили на жердях, их после погребения превращали в намо¬
гильные знаки: у северных вепсов было принято втыкать обе жерди в могилу со
стороны ног умершего, а у южных и у части средних вепсов втыкали одну
жердь. Жерди примерно на метр оставались над землей. В селах Сяргозеро и
Ундозеро у средних вепсов в могилы втыкали обе жерди, но одну в головах, а
другую в ногах покойного. При посещении могил с помощью этих жердей “об¬
щались” с умершим: по ним стучали, задевая при этом край гроба, чтобы покой¬
ный слышал, что к нему пришли {Логинов, 1993. С. 186). Обычай установки та¬
ких намогильных знаков известен также некоторым группам карел, заонежа-
нам, поморам, русским Архангельской губернии (Сурхаско, 1985. С. 107; Логи¬
нов., 1993. С. 186). Некоторые исследователи высказывали предположение о его
древневепсском происхождении (Алымов, 1929. С. 21-22; Строгалъщикова.
1986. С. 75).
После сорокового дня или через год после погребения жерди вытаскивали.
Уносить их с кладбища строго запрещалось. Поэтому одним из характерных
признаков некоторых вепсских кладбищ до сих пор остается множество жердей,
приставленных к деревьям. Впоследствии в ногах умершего устанавливали ше¬
сти- или восьмиконечный крест, иногда с крышей. Интересной особенностью
южновепсских могильных крестов были вырезанные на них из дерева изобра¬
жения птиц или голов лошадей. Иногда крест в этих местах заменяла можжеве¬
ловая палка, а на могилах крещеных детей и девушек - посаженный куст мож¬
жевельника, украшенный разноцветными ленточками и тряпочками {Азовская.
1977. С. 143).
На некоторые северновепсские и средневепсские могилы, обложенные дер¬
ном, было принято класть доски, аналогичные карельским могильным доскам.
Первоначально они служили своеобразным “столом” для поминального угоще¬
ния (Сурхаско, 1985. С. 102).
В настоящее время на вепсских кладбищах преобладают каменные памят¬
ники. Установка оград вокруг могил - сравнительно позднее явление. Она про¬
тиворечит старым народным представлениям, что ограды препятствуют душам
умерших изредка навещать живых родственников. На многих вепсских кладби¬
щах держат двери оград открытыми - это своеобразный компромисс старых и
новых традиций.
После погребения вепсы, как и многие другие финноязычные народы (каре¬
лы, коми, удмурты, эстонцы-сету), устраивали на кладбище поминальную тра¬
пезу, На поминальном “столе”, досках или полотенце, хвойных ветвях раскла¬
дывали поминальную еду (кутью, кисель, рыбники и другие пирожки, блюда из
яиц). В прошлом употребление спиртного на поминках было ограниченным.
422

По возвращении с кладбища участники похорон должны были провести
разнообразные очистительные обряды: они мыли руки; прикасались ладонями
к печи, чтобы приобщиться к “теплому” миру живых и освободиться от холода
и нечистоты мира мертвых; северные и средние вепсы ходили в баню.
После похорон одежду умершего, солому, на которой он лежал, стружки от
гроба сжигали на костре, чтобы душе покойного легче было попасть на небо.
По другим интерпретациям, ритуальный костер рассматривали как очищающее
и обережное средство от покойника (Строгалъщиковау 1986. С. 77).
День похорон заканчивался поминками в доме умершего, в них принимали
участие родственники и односельчане.
Смерть человека наряду с горечью утраты вызывала и страх перед покой'
ником. Поэтому в похоронно-поминальной обрядности значительное место за¬
нимали ритуалы, направленные на снятие этого чувства. Так, во время выноса,
чтобы не бояться покойника, дети проходили под гробом, а взрослые вставали
к нему спиной, наклонялись и смотрели на умершего через свои расставленные
ноги. Прибегали и к другим магическим средствам: во время следования похо¬
ронной процессии смотрели на копыта лошади; на кладбище хлестали рябино¬
вой веткой гроб, трогали большой палец ноги покойного, клали щепотку свеже¬
вырытой земли себе за пазуху, в доме смотрели в печную трубу или подполье
(Строгалыцикова, 1986. С. 78-79). Если человек долго не мог избавиться от
страха, то считали, что покойник чем-то на него обижен. В таком случае шли
вечером на кладбище и просили у умершего прощения.
Поминовение умерших занимало значительное место в традиционном об ря¬
довом цикле. Поминки (midtmiized) устраивали в день похорон (обычно на тре¬
тий день после смерти), на девятый (devjatinad), двадцатый (pol'tuted, pol'pidod),
сороковой {neVkUmded, pido) дни, а также через полгода ipoUkolontpai) и год
(kolontpai). Шимозерские и белозерские вепсы, помимо этих поминальных дней,
отмечали тридцатый день после смерти. В настоящее время во многих вепсских
семьях дни смерти родственников отмечаются ежегодно. Основными обрядами
всех поминок были посещение кладбища, исполнение причитаний и трапеза в
доме. Северные вепсы поминовение умершего трапезой в первую годовщину
смерти обозначали особым названием voilong (букв, “годовой обед”). Исключе¬
ние представляли южновепсские поминки на девятый и двадцатый день: поми¬
мо трапезы в доме, родственники покойного обходили жителей деревни с реше-
том, наполненным угощениями (кутьей, киселем, вареными яйцами) (.Йоалайд,
1997. С. 20).
Наибольшей сложностью в обрядовом отношении отличались сороковины.
Накануне сорокового дня в церкви заказывали панихиду. Вепсы, как и многие на¬
роды, верили, что до сорокового дня душа умершего постоянно навещает свой
дом, а на сороковой день уходит из мира живых навсегда. Поэтому сороковины
считались самыми главными поминками. На поминки сорокового дня старались
пригласить не менее сорока человек, причем нс только близких родственников,
как на девятины и двадцатнны, но и друзей, односельчан, священника.
В большинстве вепсских деревень народные обряды сороковин были трех-
частными и состояли из: 1) обрядов “приглашения”, “встречи” и пребывания ду¬
ши умершего в доме, 2) поминальной трапезы, 3) “проводов души” умершего.
Около пяти часов вечера накануне сорокового дня двое или трое родственников
шли на кладбище и причитаниями приглашали умершего в последний раз наве¬
стить свой дом. “Гостя” торжественно встречали на крыльце с хлебом в руках и
причитаниями, где сообщали, что ждали его целых сорок долгих дней и ночей и
423

все приготовили к его приходу (Йоалайд, 1997. С* 21). “Гостю” стелили на лав¬
ке на ночь постель, а у прионежских, оятских и белозерских вепсов, где были
развиты банные традиции, ему топили баню, приносили туда белье, полотенце,
веник. “Мытье гостя” сопровождали причитаниями. День накануне сорокового
дня завершался легким поминальным ужином.
Утром сорокового дня “умершего” “будили” плачем. Наблюдали: если на
подушке есть вмятина, - значит, покойник ночевал дома (Строгалыцикова.
1986. С. 80). Далее следовал поминальный обед. Блюда на сороковины готови¬
ли те же, что и на другие поминки. Обязательными повсюду считались кутья и
кисель. С кутьи поминальный обед начинался, а подача киселя на стол, сопро¬
вождаемая причитаниями, означала его завершение. Значительное место на
столе занимали различные пироги, пирожки и блюда из яиц: вареные яйца или
munakurz (“яичный блин”). У северных и средних вепсов подавали также масле¬
ные блины (voikurzad) с толокном. У южных вепсов варили к поминкам пиво. Во
время сороковин покойнику на углу стола отводили место, куда клали ложку и
часть еды. Идея невидимого присутствия умершего за столом и его участия в
трапезе отразилась и в обычае прикрывать еду и ложку покойника, “чтобы не¬
видимкою ел” Оятские, капшинские и южные вепсы ложку и еду клали под ска¬
терть, а шимозерские и белозерские закрывали сверху яичным блином, называя
прикрытую еду panafid (Строгалыцикова, 1986. С. 80).
После обеда устраивали “проводы души умершего”. Их торопились совер¬
шить до 12 часов дня, Несколько участников поминок, взяв кисель и остатки по¬
минальной трапезы, шли до перекрестка дорог или конца деревни. Здесь они от¬
давали еду нищим или выбрасывали ее, кланялись в сторону кладбища. Часть из
них возвращалась домой, а два или три близких родственника провожали душу
до самой могилы.
Умершим родственникам посвящались не только индивидуальные поминки,
но и общие поминальные дни (muStimpdiX появившиеся в вепсском народном ка¬
лендаре под влиянием православной церкви: Радоница (Raadunic) - вторник на
Фоминой неделе, Троицкая суббота (Stroican sobat) - накануне Троицы, Димит-
риевская суббота {Dmitrievskan sobat) - перед 26,10/8.11 (св. Дмитрий Солун-
ский). Существовали также поминальные дни местного значения, возможно,
связанные с родовыми культами предков. У южных вепсов таким днем счита¬
лась суббота перед днем св. Артемия (20.10/2.11 - artemjevskaja), у белозерских
вепсов - суббота перед Покровом (1/14.10 - pokrovskaja), в с. Мягозеро - поне¬
дельник Светлой недели (jumaldan pei - “божий день”) и т.д, (Винокурова, 1994.
С. 35, 68). В некоторых деревнях обряд поминовения умерших представлял со¬
бой неотъемлемый компонент престольных праздников. Например, в с. Пяжо-
зеро до сих пор отмечается Спасов день, кульминационным моментом которого
является посещение полуразрушенной, давно уже не действующей церкви и рас¬
положенного рядом с ней кладбища.
Во время посещения кладбища в общие поминальные дни, как и при инди¬
видуальных поминках, вепсы по-прежнему оставляют на могилах родственни¬
ков пироги, яйца, рыбу и др. Северновепсские женщины, как и карелки, на кол¬
лективных поминках обязательно приглашают предков в гости: обмахивают
могилу 2-3 раза носовым платочком, а затем машут им в сторону дома (Вино¬
курова, 1994 а. С. 69).
В 1920-1930-е годы в похоронно-поминальной обрядности происходят суще¬
ственные изменения в связи с начавшейся в нашей стране жесткой борьбой с ре¬
лигией. Результатами антирелигиозной борьбы были вытеснение церковных
элементов и похоронно-поминального церемониала, появление безрелигиозных
424

обрядовых элементов, в частности - гражданской панихиды* Атеисты закрыва¬
ли церкви, разрушали часовни. Варварски уничтожались не только церковные
строения, но и кладбища, расположенные вокруг них. В селах Ладва и Мягозе-
ро, например, пожилые жители до сих пор навещают расположенные около
клубов (бывших церквей) могилы умерших родственников, которые в 1930-е го¬
ды наиболее активные безбожники сравняли с землей. По поводу уничтожения
святых мест и наказания за это виновников среди вепсского населения рожда¬
лось множество преданий. Это специфический жанр устного народного творче¬
ства со временем заинтересует специалистов, исследующих народное мировоз¬
зрение.
В настоящее время под влиянием города происходят некоторые изменения
в похоронно-поминальных обрядах, но большая их часть до сих пор сохраняет¬
ся в быту сельского населения. Хорошие знания о похоронно-поминальной це¬
ремониале обнаруживают не только старые люди, но и молодые, начиная с 30
лет (Строгальщикова, 1986. С. 84). Причина консервативности этого цикла се¬
мейной обрядности связана прежде всего с устойчивостью народных этических
норм. Соблюдение традиционной похоронной обрядности служит выражением
любви и преданности к умершему родственнику, желания выполнить перед ним
последний долг. Немаловажное значение в устойчивом сохранении ритуала
имеет его публичный характер, что способствует передаче знаний об этой обла¬
сти культуры от поколения к поколению.

ГЛАВА9
МИФОЛОГИЯ И ВЕРОВАНИЯ
Вепсы были обращены в христианство в его православной форме очень ра¬
но - на рубеже X-XI вв.. намного раньше, чем большинство других фин¬
ноязычных народов* Какие-то отголоски воспоминаний об этом сохрани¬
лись в форме своеобразной традиции у некоторых групп вепсов. Так, Н.И. Бог¬
данов, изучая диалекты вепсского языка, обнаружил интересный факт, связан¬
ный, по его предположению, с крещением вепсов. Среди шимозерских вепсов
отмечался праздник, который по-русски у них назывался “теплый Никола”, а
по-вепсски ristpuhapei - “день святого крещения”. Празднование происходило у
местной часовни Николая Угодника после Ильина дня (20.07/02.08). Вепсское
название праздника, его время, точно не совпадающее с отмечаемыми по свят¬
цам Николиными днями, и основной его ритуал - купание в “иордани” на оз. Ян-
дозеро дали Н.И. Богданову основание истолковать его как намять о первом
крещении вепсов этой округи (Богданов. НА КНЦ. С. 159-160).
Запись в летописи под 1471 г. как бы подводит итог обращения всей в хри¬
стианство. В ней говорится о том, что Владимир, крестив всех русских и ряд дру¬
гих народов, крестил “...и Мерску и Кривическу Весь, рекше Белозерскую"
(ГТСРЛ. Т. 8. С. 160). Однако приобщение народа к новой религии было труд¬
ным, длительным и незавершенным процессом. Об этом свидетельствует, на¬
пример, грамота 1661 г. новгородского митрополита Макария, посланная архи¬
мандриту Тихвинского монастыря Иосифу. В ней он выражает недовольство но
поводу того, что в ряде вепсских погостов - Пашозерском, Шугозерском, Пе-
лушском - православные христиане в большие праздники и по воскресеньям в
церковь не ходят, а пришедшие - во время святого пения стоят “не смирно”, го¬
ворят и смеются; во время великих постов к отцам своим духовным не ходят, не
причащаются и т.д. (Иоалайд, 1989. С. 80-81). Обрядовая сторона православной
религии лучше усваивалась вепсами. Церковь на местах в свою очередь шла на
определенное восприятие старых обрядов, стремясь ввести их в свое русло. В
результате у вепсов сложился своеобразный мировоззренческий комплекс,
включивший наряду с христианством и языческие элементы.
Космогонические мифы. Христианские представления наложили свой отпе¬
чаток на немногие сохранившиеся у вепсов мифы о сотворении мира, В одном
из них творение Вселенной предстает как результат деятельности двух основ¬
ных антагонистических сил христианской религии - Бога и дьявола: «Когда Бог
творил землю и живые существа, дьявол из зависти мешал Ему. Бог рассердил¬
ся, схватил дьявола и сбросил его с неба на землю, в болото. В болоте, в том ме¬
сте, куда провалился дьявол, образовалась большая дыра; из этой-то дыры и по¬
лезла всякая “нечисть” Часть пошла в озера - водяники, часть в леса - лесови¬
ки, часть забралась в тучи и облака и так распространилась по всему свету»
(Колмогоров, 1913. С. 372).
В другом мифе рассказывается, как птицы по приказу Бога участвовали в со¬
здании “мировой” реки**: “Бог задумал выкопать реку и призвал на помощь птиц.
* Карелы - в ХП-ХП1 вв., эстонцы - в ХШ в,, коми - в XIV в., саамы - в XV в., марийцы л
мордва - в XVI в., удмурты - в XVII в.
** Млечный путь по-вепсски (также по-фински, по-эстонски) называется “птичий путь”.
426

Вес птицы откликнулись на призыв Бога и участвовали в прокладке русла реки,
кроме ястреба. За неповиновение Господь наказал ястреба. В течение Спасова
поста (Spasan pUha), длящегося от Преображения Господня (6/19.08) до третьего
Спаса (16/29.08), ястребу запрещено пить из реки воду. Из-за этого он пищит,
пить просит, но из реки пить не осмеливается” (.Винокурова, 1998. С. 50).
Вепсские народные представления о мироздании сходны с таковыми у мно¬
гих народов. В них земля выглядит плоской, в виде круглого острова, окружен¬
ного водой, а небо - как стеклянный колпак. Бог высек золотые гвозди на не¬
бе - звезды {Винокурова, 1986. С. 59; Rainio, 1989. S. 148).
Верховные боги. Видимо, в результате ранней христианизации историче¬
ские средневековые источники не успели запечатлеть имена древних верховных
богов у вепсов. Определенную реконструкцию древнего пантеона позволяют
сделать данные лингвистики и этнографии.
Имя верховного божества Jumou (южн. в. - jumti, сев. в. - d'umal, ср. в. -
jumou, g’umou)*; исследователи связывают с названием неба, воздуха (Петру¬
хин, Хелимский, 1982. С. 564; Владыкин, 1994. С. 101).
Бог Jumou ‘"ведал” погодой. От него зависели такие явления, как гром, гро¬
за, радуга, и их названия в вепсском языке включают имя этого бога:
gumalangiiru - гром (букв, “божий грохот”), g*umalansa - гроза (букв, “божья
погода”), jumalanheboine (букв, “божья лошадка”) или jumalankuSak, - радуга
(букв, “божий кушак”). Это подтверждает и выражение, записанное у шимозер-
ских вепсов: “G’umou g’ureidab i lamin iskeb” - букв. “Бог (гром) гремит и высе¬
кает молнию” (СВЯ, 1972. С. 151).
В процессе христианизации термины jumala (фин., кар.), jumal (эст.), jumou
(вепс.) стали обозначать “бога вообще” (Петрухин, Хелимский, 1962. С. 23).
Функции же вепсского “громовика” Юмоу (Дьюмал) частично перешли к св.
Илье. Среди вепсов, как и русских и карел, сохранились представления о проис¬
хождении грома и молнии от Ильи Пророка, который ездит по небу в огненной
колеснице (ср.: Макашина, 1982. С, 85; Баранцев, 1978. С. 135-136). В северно¬
вепсском народном календаре существовала пара взаимосвязанных праздников в
честь потеиления и похолодания воды в Онежском озере. Первый праздник отме¬
чался 1/14.06. По народным представлениям, в этот день Дьюмал “опускал в во¬
ду теплый камень”. Это происходило благодаря грозе с теплым дождем, по народ¬
ным наблюдениям, обязательно случавшейся в этот день. Второй - это Ильин
день (20.07/2.08), когда “Илья опускал холодный камень в воду” и также сущест¬
вовала вероятность грозы. В оба праздника проходил обряд купания, в первом
случае - первого летнего купания, а во втором - последнего. Таким образом,
праздник объединил языческого бога и Илью Пророка. У кашшшских вепсов
(д. Корвала), в отличие от северных, эти два праздника были связаны с двумя свя¬
тыми - Николаем и Ильей. Здесь существовали представления, что “Микола
(9/22.05) теплый камень опускает, а Илья - холодный” (.Винокурова, 1996 б. С. 99 ).
У прибалтийско-финских народов встречаются и другие божества, имеющие
одинаковые названия, но выполняющие разные функции. Так, у карел в про¬
шлом существовал бог любви - Lembi (Сурхаско, 1977. С. 53), у вепсов lemboi -
это черт, нечистый дух. У вепсов Иисус Христос обозначается термином Su?id, у
карел - Syndy, так называли и божество, появляющееся в святки и выполняю¬
щее функции предсказателя в гаданиях {Конкка А.П., 1980. С. 81; см. также гл. 8
“Календарная обрядность и праздники” раздела “Карелы” настоящего издания).
* Оно образовано от корня juma: фин., кар. - jumala; эст. - jumal; саам. - Юмбел; комн -
Йомаль; мар. - Юмо, Кугу.
427

Духи природы. Гораздо более устойчивым в вепсской мифологии оказался ее
так называемый “низший слой” - духи, связанные со всем мифологизированным
пространством от дома до леса и причисляемые церковью к разряду “нечисти”
У вепсов как земледельческого народа получили развитие мифологические
представления о духах, населяющих поле. Правда, они встречались главным об¬
разом у южных вепсов. Считалось, что каждое поле имеет своих хозяина
(pdudiland) и хозяйку (poudemag). В народных представлениях вепсов, как и мно¬
гих других народов, жатва представлялась как мучительные роды хозяйки поля,
во время которых происходило рождение зерна (“духа хлеба”), заключенного в
снопах. По народным поверьям, в это время на поле часто можно было слышать
стоны, означающие, что хозяйка поля рожает. Услышавший стоны обязатель¬
но дарил “роженице” “пеленку”: снимал с себя портянку, платок и передник и
оставлял на полосе.
Но самым популярным среди духов-хозяев у вепсов был и остается “хозяин"
леса. Он известен под множеством названий, по которым можно наметить неко¬
торые стадии развития народного мировоззрения. Первоначально объектом
обожествления был сам лес (тес), потом произошло выделение духа лесной сти¬
хии - mechiine, korbhiine (букв, “лесовой”). Со временем он наделяется антропо¬
морфными чертами и становится “лесным человеком” (mecamei), а затем “хозя¬
ином” (Hand) (Владыкин, 1994. С. 97). Семейные отношения людей также на¬
кладывают отпечаток на представления о духах: у хозяина (Hand), как правило,
есть жена-хозяйка (emag), а иногда и дети (lapsed). Хозяин леса являлся людям
не только антропоморфным существом, но и в других обличьях, например в ви¬
де животного (медведя, змеи, филина) (Винокурова. ПМА, 1997 г.).
В представленных о лесном духе-хозяине отразилось двойственное отно¬
шение вепсов к лесу: с одной стороны, он был кормильцем крестьянина, с дру¬
гой - таил всевозможные опасности. Хозяин леса мог послать охотнику много
дичи, собирателю - много грибов и ягод, а пастуху обеспечить безопасность
скота, но он мог и сбить путника или скот с дороги, напустить на него диких зве¬
рей. Чтобы не прогневать лесного духа, каждый вепсский крестьянин в про¬
шлом знал различные магические обряды на случай встречи с ним в лесу, при
ночевке под деревьями, а также жертвенные обряды в начале и конце лесной
промысловой деятельности. Так, закончив сбор “даров леса”, следовало прине¬
си жертву в виде части ягод и грибов, которые оставляли на пне, у придорожно¬
го креста или на перекрестке дорог (Винокурова, 1994 а. С. 27). Этим традици¬
ям многие сельские жители следуют при посещении леса до сих пор.
Не менее почитаемым, чем леший, был в прошлом водяной, но вера в него
до сегодняшнего времени мало сохранилась. В представлениях вепсов о водяном
также отразились различные стадии олицетворения водных объектов. Так, у
южных вепсов о реках говорится, как о существах женского пола (ОВР, 1969.
С. 238). У жителей с. Немжа олицетворялось озеро Куж-ярви. Перед началом
рыбной ловли рыбак подходил к озеру и обязательно “здоровался” с ним:
“Здравствуй, Куж-ярви! Дай рыбы!” (“Zdorovo, Kuijarvut! Anda kaloid!”). При¬
ветствие сопровождалось протягиванием руки к воде и имитацией рукопожа¬
тия. В ответ следовало приветствие озера, которое произносил сам рыбак:
“Zdorovo!” (Винокурова, 1994 а. С. 26).
С развитием анимистических верований олицетворение различных водных
объектов постепенно сменялось образами их хозяев. У вепсов появились дух-хо¬
зяин озера (jarveniiand) и “хозяйка ручья” (ojanemag). Что касается реки, то спе¬
циального вепсского названия для ее духа-хозяина пока обнаружить не удалось.
Правда, у обрусевших вепсов Белозерского края зафиксирован термин нерандак.
428

Он происходит от вепсского глагола iiraita ‘журчать’, связанного с шумом теку¬
щей воды. Считается, что Черандак - это злой дух, который каждую весну лома¬
ет лед в реках, проходя путь от устья Ковжи до Шексны (Черепанова, 1983. С. 86).
Наряду с этим у вепсов известны названия, обозначающие духов-хозяев вод,
применимые по отношению к любому водоему: vedehiine (“водяной”), veden
Hand (“хозяин воды”) и veden emag (“хозяйка воды”), veden ик (“водяной ста¬
рик”)* Еще два термина, относящиеся к водяному, - turias\ veziturzas были обна¬
ружены только у южных вепсов. Они встречаются также в “Калевале”, фин¬
ских народных песнях и саамском фольклоре и восходят к староисландскому
purs, pors (“великан, дух болезни, чародей”) (Holmberg, 1913. S. 216-216).
В мифологии вепсов существуют две версии происхождения водяных. По
одной из них, водяные духи появились одновременно со всей нечистью на земле
при творении мира; по другой - от утопленников.
В отличие от хозяина леса, способного как на добрые, так и на злые поступ¬
ки, водяной в вепсской мифологии - всегда злой дух, жестокий и коварный. Его
неожиданное появление перед человеком всегда сулит несчастье. Он опрокиды¬
вает лодки, ловит и душит купающихся, не щадит даже детей, топит лошадей и
коров, останавливает мельницы, может насылать болезни (Колмогоров, 1913.
С. 373; Тигипеп, 1956. S. 184). Будучи властелином рыб, водяной часто вредит ры¬
бакам: отгоняет от их сетей и неводов свое “рыбье стадо " (Kettunen, 1925.
S. 368-369). Для того чтобы задобрить водяного и получить хороший улов, вепс¬
ские рыбаки делали ему подношения в начале и в конце рыбного промысла. Так,
южные вепсы перед ловлей рыбы мережами опускали в воду яйцо; белозерские
вепсы бросали водяному в омут пирог, табак и вино (Винокурова, 1994 а. С. 26-27).
По мнению народа, табак и вино - “порочные продукты”, пристрастие к которым
характерно для любой нечисти, поэтому они скорее могли вызвать расположение
водяного. По окончании промысла хозяину водоема жертвовали часть улова.
Для вепсского водяного была характерна также его связь с некоторыми
природными явлениями. У южных вепсов, например, передвижениями водяного
из одного водоема в другой объяснялись дождь и туман (Kettunen, 1918 в. S. 53;
Винокурова, 1994 а. С. 21). На территории расселения вепсов есть немало так
называемых “периодических” озер, которые временно, иногда на долгие сроки
исчезают, а затем появляются вновь, заполняя старую высохшую котловину
(Куштозеро, Ундозеро, Шимозеро, Долгозеро и др.). Эти загадочные явления
природы объясняли уходом водяного к своему соседу в другое озеро, чтобы от¬
работать у него проигрыш в карты (или в другую игру).
Представления о водяном отражают также разнообразные формы почитания
воды, прежде всего, как устрашающей силы, враждебной человеку. За непочти¬
тельное отношение вода могла наказать болезнями. Строго запрещалось как-ли¬
бо осквернять воду: плевать в нее, мочиться, выливать помои, мыть грязные са¬
поги в “чистом” водоеме, а не в луже. Нарушением запретов объясняли возник¬
новение кожной болезни vezipagan. По представлениям южных вепсов, болезнью
от воды была и voddnka (ср. рус. водянка). В случае ее возникновения больной хо¬
дил к оскверненному им водоему и просил у воды прощения. У вепсов был рас¬
пространен запрет ругаться “на воде” - чтобы не вызвать гнев водяного. После
солнечного заката запрещалось полоскать белье, “а то водяной выйдет из воды и
будет кричать, чтобы его ужин не тревожили” (Макарьев. НА КНЦ. Я. 155).
У жителей Шатозера этот запрет имел несколько иную интерпретацию: “Пос¬
ле захода солнца полоскать нельзя, камешки бросать в воду тоже: хозяева спать
легли”; «нельзя бросать после заката солнца в “отдыхающую” воду камешки»
(Винокурова, НА КНЦ. Л. 34).
429

Культ огня. Важное место в древних верованиях вепсов занимал культ ог¬
ня - стихии, противоположной воде. Это выражалось прежде всего в различных
табу: нельзя было плевать в огонь, затаптывать его ногами и т.д.: за это огонь
мог отомстить пожаром или болезнями: например, появлением вокруг губ сыпи
под названием lendoi tuli (“летучий огонь”).
Различные виды огня (костры, горящая лучина, свеча) и дым, которым при¬
писывались очистительные, целительные, обережные или продуцирующие
свойства, широко использовались в вепсских ритуалах.
У многих народов мира в мифах о происхождении огня рассказывается, что
кто-то случайно добыл его трением или высеканием (Токарев, 1982. С 239). У
вепсов таким культурным героем был маленький мальчик. Огонь, полученный
древними способами, считался наиболее действенным обезвреживающим и ле¬
чебным средством в экстремальных ситуациях, Его использовали, например, в
конце XIX в. в с. Корвала, где на протяжении 7 лет свирепствовала холера. От
болезни удалось избавиться, обойдя деревню с “деревянным огнем”. Во время
обхода, по рассказам жителей, из деревни выскочил большой черный кот (оли¬
цетворение болезни) и болезнь перешла в Нойдалу, откуда ее выжили таким же
путем {Волков. АМАЭ. Ф. 13. On. L № 13. Л. 72).
Для прекращения пожара духам-хозяевам огня {Idmoin Hand, Idmoin emag)
бросали в огонь в качестве жертвы яйцо и обращались к ним с просьбой оста¬
новить разбушевавшуюся стихию. По другим сведениям, пожар персонифици¬
ровался в самостоятельные антропоморфные образы худых и невысоких “хозя¬
ина" и его жену - “хозяйку” пожара (polaran itand иpozaran emag).
Культ огня у вепсов выражался также в почитании духа домашнего очага
(печи) - пячинрахкой (pdcinrahkoi). О нем сохранились лишь фрагментарные
сведения. Во время южновепсской свадьбы специально ему жертвовали гор¬
шок с кашей, который ставили на шесток печи (Тигипеп, 1956. S. 186). Среди
черт, характеризующих внешний облик духа, известна только одна - он вы¬
мазан сажей, поскольку живет в печи. В настоящее время название pddin-
rahkoi употребляется только в шутливой форме по отношению к человеку,
измазанному грязью, или ленивому, постоянно лежащему без дела на печи, а
также в детских дразнилках.
Домашние духи. У вепсов бытовали представления о мифологических суще¬
ства х, населяющих дом и хозяйственные постройки. Прежде всего, это “хозяин
избы” - пертинижанд (pertiniland), живущий в ней с женой (pert'inemag) и деть¬
ми {lapsed). Пертинижанд, или домовой, был покровителем семьи. Он всегда
появлялся перед домочадцами неожиданно, что служило предупреждением о бе¬
де. Домовой и его жена, как правило, представлялись в виде старика и старуш¬
ки ростом с нормального человека или очень маленького. Взгляды народа на
местонахождение домового в избе отличались вариативностью. Называлось
пространство у печи, за печью, на печи, подполье, красный угол.
Вепсский домовой фигурирует в обрядах новоселья. У вепсов было две фор¬
мы ритуала перехода в новый дом. У подавляющей части вепсов просили “хозя¬
ина” пустить их в новый дом, произнося специальное заклинание, например:
“Хозяин, хозяйка, девочки, мальчики! Пустите меня в этот дом ночевать, помо¬
гите мне хорошо жить, легче жить, дайте много счастья, здоровья и всего хоро¬
шего!” (.Joalaid, 1978. S. 236). Второй ритуал был, по-видимому, заимствован у
русских. Он заключался в приглашении домового из старого дома в новый и пе¬
ренесении его туда в горшке с горящими углями или в лапте. В основе отличия
восточнославянской и вепсской обрядности при переходе в новый дом лежали,
видимо, разные взгляды народов на сущность домового. Считается, что у вос¬
430

точных славян домовой - это предок данной семьи. У вепсов pert'iimd и его же¬
на - это в основе духи, “хозяева земли” (maizctnd и maemag), на которой постро¬
или новый дом (Joalaid, 1978. S. 237).
Животноводство оказало влияние на развитие у вепсов верований и ритуа¬
лов, связанных с духами хлева. При переходе в новый дом, в умилостивительных
обрядах по отношению к домашним духам большее значение придавалось жер¬
твоприношениям хлевнику, чем домовому (Joalaid, 1978). Встречаются антропо¬
морфные и зооморфные описания хозяев хлева. Их антропоморфный портрет
такой же, как и у домового и его жены. Среди зооморфных описаний хлевника
встречаются крыса, лягушка, змея, у северных и шимозерских вепсов - ласка,
которая у нелюбимой лошади может выесть шерсть на шее, а у любимой - за¬
плетает гриву в косы. Такие же зооморфные образы домового или духа хлева
встречаются у прибалтийско-финских и славянских народов (ср.: Нопко, 1962.
S. 281-286; Тура, 1997. С. 227, 307, 384, 403).
Дух “хозяин риги” у вепсов - это иногда один мужской или один женский
персонаж, но их может быть и пара. У южных вепсов чаще всего это супруги и
их дети. Духи риги известны под множеством названий: у южных вепсов эго
rigiuk (“ригачный дед”), rigibuko (“ригачный бука”), rignik (“рижник”), riganizand
(“хозяин риги”) и др.; у средних вепсов - rihenizand (“рижный хозяин”), riheuk
(“ригачный дед”) и т.д. (Винокурова, 1992. С. 19). Рассказы о хозяевах риги у
вепсов, как и у русских Европейского Севера (.Померанцева, 1985. С. 115), отры¬
вочны и малочисленны по сравнению с красочными и многочисленными рас¬
сказами о лешем и хозяевах двора. “Хозяин риги” жил в рижной печи и предста¬
влялся грязным, заросшим шерстью. Среди его вредоносных действий первое
место занимали сожжение риги и находящегося там зерна, плохой примолот
зерна, а также мученическая смерть человека, оставшегося ночевать в риге без
разрешения духа. С помощью различных жертвоприношений члены семьи ста¬
рались задобрить ригачника. Так, северные вепсы перед началом молотьбы
раскладывали по углам риги “гостинцы” (кусочки хлеба, сахара, чай) и обраща¬
лись к духу с просьбой оказать помощь в молотьбе.
К домашним духам относились “хозяин бани” (killbct’Hand) и “хозяйка бани”
{kiilbef emag, kiilbef baba). Представления о внешнем облике этих духов почти
стерлись из памяти современных вепсов, иногда они описываются как голые и
лохматые антропоморфные существа. Сохранились воспоминания о формах по¬
читания этого духа. Перед мытьем в бане просили у него на это разрешения. По
окончании банной процедуры полагалось поблагодарить хозяев. Нельзя было
думать о бане как о заразном месте, иначе ее дух, обидевшись, мог наслать кож¬
ные болезни: kiilbef kibu (“банная болезнь”) или kiilbef pagan (“банная чесотка”).
В целом домашние духи были более благожелательными к людям, чем при¬
родные. По мере удаления от центра человеческого жилья вредоносность до¬
машних духов повышалась.
Колдуны. По представлениям вепсов, посредниками между духами и людь¬
ми были колдуны - нойды. Колдунам приписывали сверхъестественные спо¬
собности (как вредоносные, так и позитивные) воздействия на силы природы
и людей.
Вера в нойдов до сих пор не утрачена в вепсских деревнях. Правда, умень¬
шилась их численность и сузилась сфера колдовской деятельности, изменился
половой состав колдунов. Судя по архивным материалам 1930-х годов, колдуна¬
ми в вепсских деревнях обычно были пожилые мужчины, сейчас колдовство -
дело пожилых женщин. Почти в каждой деревне есть как минимум одна женщи¬
на. которую местные жители считают колдуньей (noid). Следует сказать, что в
431

наши дни в вепсских (особенно южновепсских) деревнях поражает почти полное
отсутствие пожилых мужчин от 65 лет и старше. Возможно, переход колдовст¬
ва в женские руки произошел именно в результате такой демографической си¬
туации.
Колдовской способностью издавна считалось умение находить в лесу людей
и скот, которые из-за происков лешего теряли путь к дому и попадали на “дур¬
ной след” (hondole jalgele). Считалось, что во время поиска пропавших колдун
вступал в непосредственное общение с хозяином леса, чего не могли делать
обычные люди. Колдун разговаривал с лесным духом на “границах”, отделяю¬
щих мир природы от мира людей, - на перекрестках дорог, крыльце дома и т.п.
С помощью особых оберегов от нечистой силы (крестов из веток рябины, соли,
дроби) он “прокладывал правильный путь” для заблудившихся. До сих пор важ¬
ной колдовской функцией являются заключение с лешим договоров на пастьбу
скота (“обходов”) и передача их пастухам.
Колдун мог также разглядеть подмененного нечистой силой ребенка и об¬
менять его на настоящего. В прошлом колдун помогал и в выборе благоприят¬
ного места для постройки жилища. Но эта его роль ушла в прошлое, поскольку'
теперь место под постройку нового дома определяется местной администрацией.
В период бытования традиционного свадебного обряда (вплоть до 1930-х го¬
дов) колдуны играли значительную роль на свадьбах. При этом одни из них вы¬
ступали в качестве защитников свадьбы, другие могли причинить вред. На юж¬
новепсской свадьбе колдун-защитник выполнял функции главного дружки и но¬
сил название “женящий” (naita). У северных вепсов на роль дружки {druSk) вы¬
бирался кто-либо из ближайших родственников жениха. Результатами вредо¬
носной деятельности колдунов на вепсских свадьбах могли быть остановка ко¬
ней свадебного поезда; лишение жениха половой силы; насланные на невесту
различные болезни и т.д.
До сих пор жители вепсских деревень верят в способность колдунов влиять
на любовные взаимоотношения: колдуны могут “присушить” молодых так, что
те друг без друга жить не смогут; они способны также разрушить любовь меж¬
ду парнем и девушкой или супругами. В любовной магии вепсские колдуны ис¬
пользовали заговоры.
По-прежнему сохраняются представления о возможности влияния колдуна
на здоровье людей и скота: колдун может наслать болезнь и ее вылечить. В на¬
стоящее время население обычно обращается к колдунам, если средства совре¬
менной медицины оказываются неэффективными. Наряду с этим существует
определенный набор болезней, которые, по традиции, находятся в ведении кол¬
дунов; это грыжа (purend); волос - заболевание, поражающее ткани и кости:
грудница; водянка; эпилепсия (idhiine)\ золотуха; щетинка (sugased). Тяжелей¬
шей болезнью, которую мог вылечить только очень сильный колдун, считалась
смертельная или каменная кила - огромный нарыв.
В круг ритуальных обязанностей вепсского колдуна (колдуньи) входили
также гадания. Самый распространенный вид гаданий среди вепсских колду¬
нов - это раскладывание 41 камня, которое, как и тексты заговоров, держится
в большом секрете от населения. У средневепсских и южновепсских колдунов
встречается гадание с использованием двух пар предметов: глиньг - угля и хле¬
ба - соли, и клубка с коровьей шерстью, в который втыкается иголка с ниткой.
Во время гадания две пары предметов раскладываются по сторонам света,
а клубок гадалка держит за нитку в подвешенном состоянии. По движению
клубка в сторону глина-уголь или хлеб-соль узнается ответ на поставленный
вопрос,
432

Duc. 95. Гадание с использованием двух пар предметов, с, Радогшца Бокситогорского района
Ленинградской области (фото И. Винокуровой, 1993 г.)
За оказанную помощь колдуны получали вознаграждение в виде небольших
тодарков или деньгами.
Животные и растения. В традиционном мировоззрении вепсов значитель¬
ное место занимали животные, роль которых была разнообразной. Это могло
5ыть поклонение, связанное не только с анимистическими представлениями, то¬
темистическим или промысловым культами, но и с суеверным страхом перед не¬
которыми из них, наделением их какими-то сверхъестественными свойствами.
Это переплеталось с реальными взглядами народа на особенности их поведения.
Наиболее ярким образом в ряду почитаемых животных у вепсов, “царем
всех зверей” был медведь. В основе поклонения медведю лежали архаические
тотемистические представления и промысловый культ. Следы тотемических
представлений проявлялись, прежде всего, в признании медведя существом, по¬
добным человеку. При раскопках древневепсских курганов в большом количе¬
стве найдены кресала с изображением медведей, стоящих на задних лапах. По
мнению специалистов в области древнего изобразительного искусства, верти¬
кальная поза медведя указывает на его связь с человеком и сверхъестественные
свойства этого зверя (Косменко А., 1984. С. 7). К кругу подобных представлений
относятся и широко распространенные у вепсов рассказы о превращениях кол¬
дунами новобрачных в медведей, сказки о браке медведицы и охотника или жен¬
щины и медведя. Запрет на употребление в пищу медвежатины, сохранившийся
в некоторых вепсских деревнях, - еще одно свидетельство того, что медведь в
древности был тотемом некоторых вепсских родов.
В промысловом культе существовал запрет произносить имя медведя
Сkondi), его заменяли различными эвфемизмами: kdps (“лапа”), sur ос (“большой
433

лоб”), mecitand (“хозяин леса”), bubarik, bukac (“бука”). Считалось, что сохране¬
ние черепа медведя способствует его возрождению; когти и клыки зверя ис¬
пользовались в качестве охотничьих талисманов. В отличие от некоторых фин¬
но-угорских народов (финнов, карел, хантов и манси), у вепсов не сохранилось
никаких следов медвежьих охотничьих праздников.
Особенно много поверий, примет и быличек связано у вепсов с птицами. Ви¬
димо, в древности лебедь и журавль были тотемными птицами. До сих пор со¬
храняется запрет убивать их и есть их мясо, нарушение его, по народным убеж¬
дениям, обязательно влечет беду. Еще в 70-е годы XX в. южные вспсы называ¬
ли пару лебедей Hand и emag - “хозяин” и “хозяйка” (Косменко А1984. С. 84).
В далеком прошлом это осознавалось, по-видимому, как “отец” и “мать”, т.е.
прародители рода. У шимозерских вепсов лебедь считается “божьей птицей”
(jumalanlind). В южновепсской группе к разряду таких птиц причисляется бе¬
кас - jwnalanboranarie, jumalanboraSk (букв, “божий барашек”), а в северновепс-
ской - ласточка - jumalanlindiine (букв, “божья птичка”). По поверьям северных
вепсов, убить ласточку считалось большим грехом. Детям строго запрещалось
бросать в ласточек камнями.
Различные элементы народной традиции свидетельствуют о существовании
у вепсов в древности представлений о превращении души человека после его
смерти в птицу. Надмогильные сооружения в виде вырезанных из дерева птиц -
обычное явление старых южновепсских кладбищ {Азовская, 1977. С. 144). Со¬
ответствует этим воззрениям и поныне бытующий у вепсов обычай поминове¬
ния предков в форме кормления птиц на могилах. Представления о воплощении
души в птицу нашли яркое отражение в вепсских причитаниях. Судя по текстам
причитаний, вепсы верили в существование у женщины нескольких душ, которые
сменяли друг друга в различные периоды жизненного цикла. Так, в вепсских
свадебных причитаниях девушка-невеста предстает в виде утки (Lwrz). После
свадьбы новобрачная приобретает душу замужней женщины, которая затем
прилетает в родные места в виде горюющей “красной кукушечки” (СВЯ, 1969.
С. 260). После смерти замужней женщины душа-кукушка покидает ее.
Представления о душе-птице и о птице-вестнике смерти у вепсов нередко
переплетались. Душа-птица, улетевшая в мир мертвых, могла возвратиться к
живым как вестник смерти. По вепсским поверьям, если любая птица залетала
в окно дома, то это предвещало скорую смерть одного из ее обитателей.
Иррациональные представления были связаны также и с домашними жи¬
вотными. Положительными чертами наделялся петух, глашатай наступления
дня. Считалось, что крик петуха побеждает и прогоняет нечистую силу. Это на¬
шло отражение в ритуале перехода в новый дом у вепсов на Ояти. Там было
принято переселяться на новое место ночью сразу после петушиного крика, раз¬
гоняющего нечистую силу. Этот мотив довольно часто встречается в вепсских
сказках: человеку угрожает опасность со стороны темных сил (разбойников,
колдунов и т.д.) и он может спастись только в том случае, если продержится до
крика петуха (ВНС, 1996. № 9).
Образ собаки включал как положительные, так и отрицательные черты. С
одной стороны, собака была другом и защитником человека. Такое представле¬
ние о животном нашло отражение в поверьях южных и капшинских вепсов. Со¬
гласно им, увидеть во сне собаку означало скорую встречу со старым другом
или приобретение нового. Считалось благоприятным предзнаменованием, если
навстречу путнику, вступающему в деревню, выбегала собака или раздавался ее
лай. В то же время собака у вепсов считалась нечистым существом, способным
наслать разные болезни: рахит {koiranvanhuz- букв, “собачья слабость”), лишай
434

(koiranlap - букв, ‘‘собачья лапа”), ячмень (koiranila - букв, “собачий сосок”). В
основе лечения от этих болезней лежал принцип их передачи из мира людей в
“иной” мир, которую осуществляла сама собака своеобразным способом: ей да¬
вали пищу, которая перед этим соприкасалась с больным местом. Например,
при лечении рахита больного ребенка обливали простоквашей и давали слизать
ее собаке; а для избавления от лишая и ячменя пекли хлеб, в горячем виде при¬
кладывали его к больному месту, а затем скармливали животному.
Представления, связанные с кошкой, также имеют двойственный характер.
По вепсским поверьям, кошка - демонологическое существо, имеющее различ¬
ные связи со всякого рода нечистью. У южных вепсов вплоть до наших дней
распространено представление, что кошки, гуляя по лесу и виляя хвостом, мо¬
гут заманить в дом гадюк и ящериц, поскольку последние принимают извили¬
стый кошачий хвост за себе подобное существо. Поэтому в южновепсских де¬
ревнях выработался достаточно варварский способ защиты жилища от пресмы¬
кающихся - кошкам обрубали хвосты. Особую боязнь среди вепсов вызывали
черная и пестрая кошки. Это отразилось в примете “Черная кошка пробежала -
к плохому” (“Must kaii joksendi - hondoks”) и в выражении, обозначающем ссо¬
ру между людьми: “Пестрая кошка между пробежала” (“Kirjou kazi keskiici proi-
di”) (СВЯ, 1972. C. 186).
Для вепсов, искони живущих среди лесов, сверхъестественными свойствами
наделялись определенные виды деревьев и кустарников, в частности - береза,
ольха, ель и рябина (Владыкин, 1994. С. 120).
Береза наделялась жизненной силой и лечебными свойствами. В памяти ши-
мозерских вепсов сохранился обряд, свидетельствующий о ее почитании: в лесу
подходили к любой березе, перевязывали ее липовыми прутьями и обращались
к дереву с просьбой послать здоровье. Аналогии этому обряду известны у води,
у них под корневища березы закапывали в жертву медные монеты и сопровож¬
дали это обращением к дереву сохранить здоровье (Ariste, 1977. Lk. 155).
Ольха играла большую роль в скотоводческой обрядности. У северных веп¬
сов известна такая святочная примета: если на ольхе много шишек круглой
формы, значит в предстоящем году будет много телок; если же шишки продол¬
говатые, то будут бычки. Северные вепсы использовали ольху в обряде новоте¬
ла (argaita). Он совершался после первых девяти удоев: корову обмывали, оку¬
ривали дымом или кадили ладаном, а в молоко, полученное с десятого удоя и
предназначенное для торжественного употребления, бросали ольховые сопло¬
дия круглой или продолговатой формы, в зависимости от пола новорожденного
теленка (Винокурова, 1994 а. С. 52),
Довольно много сведений сохранилось и о почитании ели. Ель считалась
оберегом, поскольку расположение иголок на концах веток напоминало крест.
Во время грозы или ночевки в лесу всегда старались спрятаться под это дерево.
При этом обязательно полагалось спрашивать у ели разрешение: ее крестили и
обращались к ней как к живому существу: “Елочка! Пусти меня поспать на
ночь!” (“Kuziine! Pasta mindai magata 6ks!”).
Различные (часто противоположные) свойства приписывались рябине. Кре¬
сты, сделанные из веток рябины, служили надежным оберегом от нечистой си¬
лы. Рябина считалась “огненным” деревом. Гроздья рябины, которыми украша¬
лись с внутренней стороны стены изб, считались средством защиты от пожара
(по принципу “подобное отталкивает подобное”). Ветки рябины или черемухи
запрещалось бросать в огонь. Ими не разрешалось погонять скот.
В качестве растений-оберегов известны чертополох, шиповник, можже¬
вельник. Чтобы обезопасить территорию, на которой будет построен новый
435

дом, строители в каждый угол заложенного первого венца клали ветки шипов¬
ника. Для защиты от всякой напасти ветки можжевельника втыкали в доме над
дверью, клали в люльку младенца, под подушку жениху и невесте в первую
брачную ночь, в подойник (Азовская, 1977. С. 143).
С можжевельником, рябиной и черемухой, возможно, связаны анимистиче¬
ские верования. Они отразились, например, в обычае капшинских и южных веп¬
сов сажать куст можжевельника на могиле крещеного ребенка или девушки и
украшать его ленточками. У этих же групп вепсов можжевельник (иногда в со¬
четании с рябиной и черемухой) было принято сажать на древних, напоминаю¬
щих по форме курганы кладбищах (кйтШ, kdmist), где, по преданиям, погребена
чудь, причисляемая местными жителями к своим предкам. На Пасху можже¬
вельник на таком кладбище украшали ленточками (Винокурова, 1994. С. 73).
Нечистым - деревом лешего - вепсы считали осину. Они верили, что хозя¬
ин леса может поменять некрещеного ребенка на осиновое полено (Rainio,1994).
Под осиной нельзя было прятаться во время грозы. С осиной у вепсов, как и у
русских, было связано предание о том, что именно на осине повесился Иуда.
У вепсов не отмечено традиции почитания священных рощ или отдельных
деревьев, столь развитой у ряда прибалтийско-финских и волжско-финских на¬
родов (ср.: Lukkarinen, 1911-1913. S. 53; Haavio, 1961. S. 76; 1963. S. 127; Ariste.
1977. S. 155; Владыкин, 1994. C. 120-121; Тойдыбекова, 1997. C. 131-137). Ско¬
рее всего, эта традиция у вепсов слилась с православной: церкви и часовни в
вепсских деревнях было принято строить в еловых или сосновых рощах, где ка¬
тегорически запрещалось вырубать деревья, считавшиеся священными.
Таковы в общих чертах основные особенности традиционного мировоспри¬
ятия и верований вепсов.

ГЛАВА 10
КАЛЕНДАРНЫЕ ПРАЗДНИКИ
И ОБРЯДЫ
алендарные праздники и обряды занимали значительное место в быту
вепсов. Анализ материалов, которыми располагают исследователи, поз*
воляет сделать вывод, что некоторые, сохранившееся в этой сфере до на¬
чала XIX в. традиции восходят к нормам древнего солнечного календаря, опор¬
ными точками отсчета времени в котором были дни зимнего и летнего солнце¬
стояния и дни равноденствий. Следы более раннего, лунного календаря в тради¬
циях вепсов прослеживаются слабо.
Солнечный календарь вполне обоснованно рассматривается как аграрный,
и его основные праздники были связаны с сельскохозяйственными занятиями и
близкими им датами рабочего календаря, такими, как начало сева, первый вы¬
гон скота, уборка урожая в поле и т.д. Многие из этих праздничных дней стали
со временем отмечаться в определенные дни церковного календаря: например,
днем первого выгона скота в поле стал день св. Георгия.
Многие дни церковных праздников сохранили у вепсов свое старое назва¬
ние: так, например, день Успения Пресвятой Богородицы (15/28.08) назывался
“днем хозяйки5’ (emaganpei), день св. Симеона и св. Зосимы (17/30.04) - “весен¬
ними праздниками” (kevaz'praznik),
По древним традициям год у вепсов начинался с многодневного празд¬
ничного периода зимнего солнцестояния, который назывался сюндума
(сев. в. - silnduma, ср. в. - siindum, южн. в. - siindum). Под воздействием цер¬
кви этот период (святки) приобрел твердью границы - с Рождества Христо¬
ва (сев. в. и ср. в. - Rastvad, южн. в. - Ra<td)> до Крещения (сев. в. - vederist-
mad, ср. в. - vederistm&d, южн. в. - vederistim). В начале XVIII в. по указу Пе¬
тра I началом года по официальному календарю стало 1 января. Таким обра¬
зом, наступление Нового года у вепсов (как и у других христиан) по сути де¬
ла отмечалось дважды - в Рождество и в Новый год. На оба дня распростра¬
нились древние обычаи и обряды, в основе которых лежала так называемая
“магия первого дня”: все действия и события, происходившие в первый день
Нового года, как бы распространялись на весь год. Так, на Рождество и Но¬
вый год придерживались многочисленных запретов: нельзя было отдавать
посторонним что-либо из дома (огонь, деньги, семена, соль и т.д.), “иначе
весь год в хозяйстве будут убытки”; выбрасывать навоз из хлева, чтобы не
обеднеть скотом и др. От пола первого человека, посетившего дом в эти дни,
зависели счастье и благополучие семьи в течение всего года. Вепсы верили,
что визит мужчины - это положительный знак, а визит женщины - отрица¬
тельный. У южных вепсов на этот счет даже существовали поговорки: “Обух
(топора) расколется, если раньше придет женщина”, “Хомут порвется, если
раньше придет женщина” (“Hamar hauktob, bade tuleb ed<5 акаГйе”, “L'aiiged
rebineb, bude tuleb edo akaPrfe”). Наиболее желательным гостем был пожилой
мужчина с густой бородой и длинными волосами, это должно было символи¬
зировать обилие колосьев и их созревание в новом году. В среде южновепс¬
ских крестьян, например, в д. Федорово, считали, что “если первым в Новом
году приходил мужчина с густой бородой, значит, в новом году будет хоро-
437

ший овес”; в д. Кортлахта говорили: “Пожилой мужчина первым войдет -
счастливый, хлебный год будет, а безбородый юноша - голый год” Хозяева
делали все зависящее, чтобы избежать прихода нежелательного первого по¬
сетителя: гнали его метлой, ругали, закрывали двери на засов, а женщины в
первый день Рождества и на Новый год старались остаться дома, детей роди¬
тели также никуда не пускали.
Магия первого дня нашла отражение и в обряде “захвата воды”. В первый
день Рождества или Нового года каждая хозяйка старалась встать раньше всех
в деревне и бежала за водой к колодцу. Вода считалась символом изобилия мо¬
лочных продуктов. Вепсы верили, что тот, кто из хозяек деревни первым набе¬
рет в новогоднюю ночь воды со льдинками, больше всех в наступающем год}
соберет сметаны и сливок.
В праздники Рождества и Нового года на столе должно было быть по воз¬
можности много еды, чтобы был сытый год для обитателей дома. Обязатель¬
ным блюдом рождественско-новогодней трапезы у вепсов были пряженые (жа¬
реные в масле) пироги из пшеничной муки с начинкой из толокна или посыпан¬
ные сахарным песком. Эти пироги использовались молодежью для гаданий. С
первым испеченным пирогом девушки ходили слушать под окна домов. Среди
сладких пирогов один пекли с солью, это был “счастливый пирог” (ргап pirg).
Если во время ужина он попадался парню или девушке, считалось, что в насту¬
пающем году им предстоит вступить в брак.
Некоторые ритуальные новогодние блюда имели распространение толь¬
ко у определенных вепсских этнолокальных групп. Северные вепсы, как и
многие прибалтийско-финские народы, пекли к Рождеству большой круг¬
лый ржаной хлеб (,kourig). Он лежал на столе весь святочный период до Кре¬
щения, а затем использовался как магический предмет в различных трудо¬
вых обрядах: при первом выгоне скота на пастбище, при начале жатвы и т.д.
Кроме того, северные вепсы к Новому году обязательно готовили ячменную
кашу (suurin ка$). Хозяева разбрасывали ее с крыльца ложками как жертву
Морозу, чтобы он не трогал посевы весной и летом. У южных вепсов обяза¬
тельным новогодним блюдом считалась также каша, но это была загуста
из ржаной муки (j>udr). В первый день Нового года относили горшок загусты
на гумно и просили там одновременно Иисуса Христа, св. Михаила, “хозяев
риги” и “духа зерна” принять участие в семейной трапезе. Вепсы вери¬
ли, что такие действия помогут получить хороший урожай в начинаю¬
щемся году.
Несмотря на тождественность многих обычаев и обрядов Рождества и
Нового года, Рождество у вепсов было более значимым, чем Новый год. Это
был чисто семейный праздник с глубокими корнями, и члены семьи, уезжав¬
шие на зимние промыслы, к Рождеству старались возвратиться домой и
встретить его со своей семьей. Рождество праздновалось более торжествен¬
но, чем Новый год, и благодаря его церковным элементам: праздничном}-
богослужению, звону колоколов, христославлению с участием духовенства,
взрослых и детей.
В некоторых деревнях южных и средних вепсов (капшинских, оятских и бе-
лозерских) наряду с христославлснием бытовал обряд и более древнего проис¬
хождения - колядование.
Колядованием занимались дети, как правило, в канун Рождества, но у бело-
зсрских вепсов - накануне Нового года. Под окнами крестьянских изб они рас¬
певали колядки на вепсском или русском языке. В песнях содержались пожела¬
ния благополучия всей семье. Исполнители песен награждались пирогами или
438

деньгами. Наиболее частым мотивом вепсских колядок было пожелание успе¬
хов в животноводстве.
- Kol’ada, kol’ada!
Homen raStvad!
Kel eile pirogad?
Ken andad lepflSkad,
Ka sille vodeks zivatoidl
- Коляда, коляда!
Утром Рождество!
У кого нет пирогов?
Кто даст лепешки,
Тому скот на весь год!
Самым ярким явлением в святочных обрядах было ряжение, в нем участво¬
вали и взрослые, и молодежь, и дети. Названия ряженых локально различались:
у северных вепсов их называли букейс1 (bukeid) и кухлякод (kuhlttkod), чудилкад
(cudilkad); у средних - чудилкад (budilkad), кудесад (kudesad), куликад (kulikad)\ у
южных - куликад (,kulikad). В вепсских деревнях было распространено ряжение
в животных и птиц (в медведя, журавля, лошадь; реже - в курицу, барана, бы¬
ка), в покойников, в различные социально-бытовые и этнические фигуры (в по¬
па, цыгана, солдата, лесоруба, нищего). Бытовала и традиция трансвестизма -
переодевания мужчин в женскую одежду и женщин - в мужскую.
Основным при ряжении было закрыть, спрятать свое лицо, его покрывали
редкотканой материей или чернили сажей. Для маскарада использовали вывер¬
нутые наизнанку шубы, льняное полотно, надевали старинные рубахи с вышив¬
ками и т.п. Придя на молодежную беседу или в крестьянский дом, ряженые ино¬
гда устраивали целые драматизированные представления на темы: "хождение
вожака с медведем”, “лошадь и всадники”, “свадьба”, "покойницкие игры” и т.д.
Ряженые весело и лихо, но молча, чтобы не быть узнанными, плясали под гар¬
монь или балалайку.
Иногда молодежь, но не обязательно ряженая, по традиции озорничала:
разбрасывала поленницы дров во дворах, разбирала изгороди, снимала ворота с
петель, заваливала дровами или замораживала водой входные двери в избу, за¬
крывала дымоход, увозила со двора за деревню дровни или строила из них бар¬
рикады на дорогах. Подобные действия некогда имели охранительный и очи¬
стительный смысл - они были направлены против нечистой силы, которая, по
народным представлениям, всегда была особенно активной в переходный пери¬
од, в данном случае - от старого года к новому.
В период святок, и особенно в канун Нового года и Крещения, было приня¬
то гадать. Наиболее популярными среди вепсских девушек, иногда с участием
парней, были различные виды “слушаний” Слушать полагалось там, где обита¬
ла нечистая сила: на перекрестке дорог, у изгороди, у риги, часовни, проруби,
нежилого дома и т.п. Широко использовались при гаданиях вода, снег и лед. Так,
девушки ходили в святочную ночь к колодцу и по отражению в ого воде гадали
о будущем. Приносили оттуда воду в ковше и плескали ею на девятый венец до¬
ма: если попадешь на него - выйдешь замуж, и т.п.
Святочный период заканчивался в Крещение купанием в проруби. Полага¬
лось купаться всем ряженым, чтобы "очиститься от греха”; купались и те, кто
дал "завет” (обет) сделать это за ниспослание выздоровления. С Крещения на¬
чиналось массовое проведение свадеб, оно продолжалось до масленицы.
Масленица (сев. в., ср. в. - maidnedal\ ср. в., южн. в. - maitpiihapanom\
южн. в. -puhapanom) завершала зимний период народного календаря. Основны¬
ми развлечениями этого праздника были катания на лошадях и с гор. У север¬
ных и шимозерских вепсов в последнее воскресенье масленицы проходили пуб¬
личные смотрины молодоженов (ozutez). Молодые пары катались на лошадях
под хвалебные возгласы остальных жителей села: "Хороша молодица! Ура!”
439

Роль кучера в таком катании выполняли свекор или дружка» Молодки обяза¬
тельно снимали при этом с голов платки, чтобы публично показать зрителям
надетые на головы сороки, символизирующие их новый статус замужних жен¬
щин. По аналогии с русскими традициями этого дня можно полагать, что ката¬
ние молодоженов было связано в прошлом и с культом плодородия.
У южных вепсов катание на лошадях имело уже явно аграрно-магическое
значение: считалось, что чем дольше будешь кататься, тем длиннее уродится
лен. Северные вепсы такое же значение приписывали обычаю катания с гор.
После масленицы наступал Великий пост (Sur' puha), и это отразилось на
праздниках этого периода. Они проходили скромно, без молодежных бесед, пе¬
сен плясок. Одним из больших церковных праздников, выпадающих на Вели¬
кий пост, было Благовещение (Blagovesten'g7) (25.03/7.04). В этот день вепсы
придерживались строжайшего запрета на работу, и тот день недели, на который
приходилось Благовещение, считался табуированным на весь год - в него нель¬
зя было производить никаких начинании.
Во вторую половину поста - на Средокрестье, Вербное воскресенье, Великий
Четверг - проводились обряды, связанные с подготовкой к новому циклу сельско¬
хозяйственных работ. Средокрестье (keskpuha) отмечалось в среду четвертой не¬
дели Великого поста. В этот день пекли круглые ржаные хлебцы с крестом, сде¬
ланным из теста или вырезанным ножом (сев. в., ср. в. - ristliibad, южн. в. - kristli-
ibad). Впоследствии эти хлебцы использовались при обрядах сева и первого выго¬
на скота. В северновепсской традиции крестовые хлебцы обычно служили симво¬
лом упрочения родственных связей: в среду родители раздавали хлебцы детям, а
те относили их своим бабушкам или крестным родителям, получая взамен ответ¬
ный подарок: сладости, лоскутки материи, одежду и т.д.
В Вербное воскресенье {BirhinspuhUpitiv, Birbinspiihapei) полагалось ходить в
лес за вербой и затем освящать ее в церкви. Ветками освященной вербы в этот
день родители стегали детей, а также и кур - для здоровья, а позже ими погоня¬
ли скот во время первого выгона в поле.
К Великому Четвергу (Sur'nell'anzpdiv, SufnelYanzpei) было приурочено так¬
же немало обрядов очистительного, обережного и имитативного характера.
Большая их часть связана с животноводством и птицеводством: дети обегали
дом с коровьими колокольчиками; животным и курам подрезали хвосты. Кро¬
ме того, практиковалось воровство овечьей шерсти и навоза у соседей с целью
перенесения приплода скота в свой дом. Средние вепсы проводили обряды,
обеспечивающие удачу в рыбной ловле. Так, на восходе солнца этого дня шимо-
зерский рыбак ходил к водоему с удочкой, к крючку которой привязывал поле¬
но, символизирующее щуку, опускал его в лунку и проделывал движения, ими¬
тирующие лов этой рыбы.
Среди весенних дат значительное место занимал Егоръев или Юрьев день
(сев. в., южн. в. - Jurginpciiv; ср.в. - Jurginpei), т.е. день св. Георгия (23.04/6.05).
день первого выгона скота на пастбища. Из-за неблагоприятных условий север¬
ного края егорьевский выгон скота часто имел чисто символический характер:
животных лишь ненадолго выводили из хлевов погулять рядом с домами. Но и
в этом случае выгон сопровождался определенными обрядами. У северных, ши-
мозерских вепсов каждая хозяйка обходила скот в хлеву с магическими предме¬
тами (решетом, крестовым хлебцем, колокольчиком, огнем и т.п.) и пропускала
скот через “ворота” - дверь хлева, на притолоке которой лежала икона, а на по¬
роге - железный предмет. У южных и капшинских вепсов сохранилась более
древняя форма этого ритуала: главы семейств совершали жертвоприношения
на древнем родовом кладбище. Для проведения реального первого выгона ско¬
440

та на пастбище в расчет принимались не только наступление теплой погоды, но
и фазы луны (нарождение, полнолуние), направление ветра (южное), а также
дни недели (вторник, четверг) и т.д.
Самым главным годовым праздником у вепсов считалась Пасха (сев.,
южн. в. - Aipai\ ср. в. - Eipei). Значительное место на празднике занимали цер¬
ковные ритуалы: богослужение, крестные ходы духовенства по деревням, мо¬
лебны в домах и т.п. Символом этого праздника служили крашеные яйца. Их
раздаривали родственникам, соседям, нищим, использовали в обрядах первого
выгона скота и сева. В вепсском Прионежье в прошлом широко бытовал осо¬
бый семейный обычай: теща должна была накопить к Пасхе 100 яиц и препод¬
нести их молодому зятю. Особые традиции существовали у молодежи: капшин-
ские девушки, например, одаривали яйцами только тех парней, которые катали
их на масленицу на лошадях или угощали конфетами на Благовещение.
Яйца служили предметом пасхальных игр, в которых участвовали мужчины.
В северновепсских деревнях игроки собирались в доме, где были гладкие и ши¬
рокие половицы, удобные для игры. По специальному деревянному лотку уча¬
стники игры скатывали яйца. Цель заключалась в том, чтобы сбить своим
яйцом лежащее на половице яйцо другого участника. Южные и капшинские
вепсы катали яйца с какого-нибудь пригорка на улице. У оятских вепсов играли
в орлянку (orlitez) на яйца: угадавший, какой стороной ляжет подброшенная мо¬
нета - орлом или решкой - получал яйцо. Южновепсские мужчины играли на
яйца в карты.
Веселым пасхальным развлечением вепсской молодежи были качели
(dibud). Их устраивали иногда на улице, но чаще в закрытом помещении - в са¬
рае, гумне. Качели представляли собой несколько сколоченных досок, подве¬
шенных на веревках или цепях. Они вмещали 5-6 человек: двое стояли на кон¬
цах, а 3-А человека сидели в середине. Девушки, качаясь, обычно пели русские
протяжные песни.
Важное место в народных традициях занимало поминовение умерших на
второй пасхальной (Фоминой) неделе во вторник, который называли raadunic
(рус. “радоница”). Жители приходили на кладбище и поминали умерших обыч¬
ной крестьянской едой: яйцами, выпеченными изделиями, рыбой. Южные веп¬
сы лили на могилы немного пива. У северных вепсов при поминовении обяза¬
тельно приглашали предков в гости: обмахивали могилу новым платочком, а за¬
тем махали им в сторону дома.
В некоторых деревнях отмечался праздник встречи лета (kezan vastuz), В
Прионежье он отмечался 1/14.05. В этот день люди собирались на берегах озер
или лесных пригорках, разводили костры, кипятили чай и трапезничали, затем
пели и танцевали вокруг костров, В Шимозерье встреча лета превратилась в
детское развлечение. Дети собирались в лесу, разводили костры и обязательно
готовили яичницу.
Одним из самых значительных летних праздников повсеместно считалась
Троица (сев. в., южн. в. - Stroicanpdiv; ср. в. - Stroicanpei). Главная традиция
праздника - внутреннее и внешнее украшение домов ветками берез или сделан¬
ными из них кольцами. В некоторых деревнях Ояти и Прионежья в этот празд¬
ник вошли элементы скотоводческого культа: на Троицу особым вниманием
пользовались пастухи, хозяева дарили им яйца, кормили праздничной едой, при¬
чем в хлеву. Троицкая суббота была общим поминальным днем, и посещение
кладбища было обязательным. На могилах оставляли еду и ветки березы.
Иванов день (сев. в., южн. в. - Vunan pciiv; ср. в. - иипап рег) отмечался в день
летнего солнцестояния (24.06/7.07), лишь у прионежских вепсов праздник сохра-
441

Рис 96 Крестный худ на мосту через р. Оягь, 1900-е годы (РЭМ. Ф.н. №4878-101)

нил свое древнее название - кегап simduma (летние святки), которые длились
пять дней (до 29.06/12.07). На Иванов день шел сбор лекарственных растений:
по народным представлениям, в это время они приобретали наивысшие лечеб¬
ные и магические свойства. Южные и капшинские вспсы в Иванов день ветка¬
ми начинающей цвести рябины украшали избы; втыкали их за косяки дверей
хлева как оберег для скота. Растения использовались при гаданиях и обрядах
поднятия девичьей славутности в Иванов день и весь период летних святок. В
канун Иванова дня обязательно устраивалась славутная девичья баня, в которой
девушки парились новыми березовыми вениками с определенным набором цве¬
тов, а затем бросали их на дорогу, на крышу бани или в реку. При этом следи¬
ли: в какую сторону комлем падал или плыл веник - в ту сторону и предстояло
выйти замуж. Значительная часть гаданий и обрядов любовной магии в этот пе¬
риод была связана с созревающей рожью (катание по полю, заломы колосьев,
гадания на стеблях ржи с полосы о понравившемся парне) и цветами, собранны¬
ми в ржаном поле (васильками, огоньками, змейками).
У вепсов, как и у соседних русских, практически не существовало традиции
разжигания костров в ночь на Иванов день, что было характерно для финнов,
эстонцев, ижоры, води и некоторых групп карел. Костры под Иванов день были
известны только в с. Вонозеро. Часть молодежи из этого села ходила на празд¬
ник в с, Ефремково. Парни и девушки, остававшиеся дома, разжигали костры на
дорогах, ведущих в Ефремково, и около них встречали возвращавшихся с празд¬
ника односельчан песнями. У прионежских вепсов костры разжигали в послед¬
ний день летних святок - в канун Петрова дня. В Петров день заканчивался пост
и снимался запрет на употребление молочных продуктов.
Во многих вепсских деревнях к Петрову дню обязательно готовили творог,
который использовался в ряде ритуалов. Некоторые из них были связаны с обе¬
регом посевов ржи, которая начинала колоситься. Так, северные вепсы в Пет¬
ров день всей семьей отправлялись с большой миской творога на ржаное поле;
там они садились на своей полосе вокруг миски и съедали немного творога. За¬
тем разбрасывали его ложками через плечо на поле под песню-выкрик, в кото¬
рой выражалась просьба к чиркам-свистункам не выклевать посевы ржи:
Во многих деревнях средних и южных вепсов творог использовался в Петров
день для обрядов животноводческого цикла. В с. Ладва, например, хозяйки несли
миски с творогом для освящения в церковь. По дороге туда угощать кого-либо
творогом запрещалось. В церкви каждая хозяйка оставляла попу столько ложек
творога, сколько было у нее в хозяйстве коров. По пути домой запрет на угоще¬
ние творогом снимался и хозяйки настойчиво я наперебой предлагали его попро¬
бовать друг у друга, угощали им каждого встречного. В с. Нюрговичи в Петров
день проводился праздничный выгон скота. Его сгоняли к пастуху на пригорок,
причем хозяйки несли по большой чашке творога. Потом проходило взаимное
угощение творогом всех собравшихся. Праздник заканчивался посещением родо¬
вого кладбища, и там на могилах оставляли творог в качестве жертвоприношения.
Принесение пищевых продуктов в жертву в день их первого употребления
(после поста, в начале дойки коров и т.д.) было характерно для многих народов.
Летнее время было насыщено так называемыми заветными праздниками. Их
возникновение связано с различными событиями в жизни деревни: эпидемией, па¬
Tavirzi-javirzi!
Ken ragihez?
Ei pida sdda mgihed!
Lindutfed! Tiiugat sasiod sdmha!
Тавнрзи-явирзи!
Кто во ржи?
Не надо есть рожь!
Птички! Идите творог есть!
443

дежом скота, пожаром, “явлением иконы” и т.п. В память об этом событии или в
предотвращение повторения невзгоды в будущем местные жители устанавливали
“завет” (обет) - обещание ежегодно проводить в связи с этим праздник. Вепсские
заветные праздники представляют собой яркий пример языческо-православного
синкретизма: они включали как церковные ритуалы, так и элементы языческого
происхождения. Подавляющая часть летних заветных праздников у вепсов была
связана с обереганием скота и называлась праздниками скота (livatan praznikad),
коровьими или конскими праздниками {lehman, hebon praznikad).
В праздничный день деревенские жители собирались у священного места,
которым могли быть как часовня или церковь, так и святилища языческого
происхождения - камень, дерево, ручей. К этому месту пригоняли животных по¬
рою за несколько километров. Праздник начинался с оставления на священном
месте “завета” (жертвы). Это были полотенца, платки, отрезы ткани, выпечные
изделия, яйца, деньги. Но главными считались все же продукты животноводст¬
ва: шерсть, масло, сметана, молоко, творог. После оставления “заветов” следо¬
вали церковные ритуалы: священник читал молитвы, зажигали свечи. Из часов¬
ни выносили иконы и под ними прогоняли скот. В северновепсских деревнях
торжественная часть заветного праздника заканчивалась окроплением скота
святой водой. У средних и южных вепсов праздничная процессия с иконами
обычно шла к озеру или реке. Там священник святил воду, в которой затем ку¬
пали скот. Если заветный праздник был связан не с охраной скота, а с идеей об¬
щего благополучия, то в ритуалах прохождения под иконами, окропления и ку¬
пания принимали участие и люди.
У белозерских вепсов бытовала и другая форма заветных праздников, обя¬
зательно включающая заклание баранов и быков и коллективные трапезы. Та¬
кие праздники в вепсских деревнях, как и в карельских, проводились в опреде¬
ленные дни. Так, в Куе и Войлахте это было первое воскресенье после Петро¬
ва дня и первое воскресенье после Успения; в Пондале и Сяргозере - Ильин
день. В праздничный день жители деревни пригоняли завещанных животных к
часовне или церкви. Забой животных проводился строго по традиции, архаиче¬
ским способом, т.е. без ножа и топора, а только с помощью камней. Пока в цер¬
кви шла обедня, происходила разделка туш и варка мяса в котлах. После обед¬
ни все члены общины и представители духовенства садились за устроенные у
церкви длинные столы. На них ставили большие деревянные чаши с бульоном
и мясом, и едоки “всем миром” черпали из них деревянными ложками.
У средних и южных вепсов Маккавеев день (1/14.08) обычно отмечался как
конский праздник. В этот день все деревенские хозяева пригоняли к местной ча¬
совне своих лошадей. Священник служил молебен, святил воду озера, и собрав¬
шиеся купали в ней коней. Ритуал купания требовал обязательного участия
мужчин. Чтобы лошади были здоровыми, мужчины въезжали в воду, сидя на
лошадях верхом.
С Ильина дня начинали жатву яровых, Обряды жатвы были приурочены к ее
началу и концу. Для начала жатвы особенно характерны обрядовые кувыркания
жниц для сохранения силы и здоровья и затем срезание первых колосьев. Перво¬
му сжатому пучку колосьев приписывалось магическое значение. Повсеместно
его использовали как средство от боли в спине при жатве. Северные вепсы стави¬
ли их в красный угол, а впоследствии применяли в различных обрядовых ситуаци¬
ях: при первом севе, в случае пропажи скота как жертвоприношение лешему.
У средних и южных вепсов, в отличие от северных, значительное место в
обрядности занимал последний сноп. У разных локальных групп вепсов он имел
свои названия: у оятских и шимозерских вепсов - lopiak (букв, “конечная баба”);
444

Рис Q7. Праздничная кадриль, д. Нетерева Гора (РЭМ; фото Н.С. Розова, 1927 г*)

у капшинских и южных - lopimamS (“конечная баба”); у белозерских - lopuSk,
poiinkad (пожинки). Последний сноп превращался в некий центр ритуальных до¬
жинок в каждой семье.
В честь окончания жатвы каждая семья устраивала праздник “конечные пи¬
роги” (lopimpirgad): главным блюдом торжества были иряженые пироги из новой
муки. Только у южных и белозерских вепсов их под влиянием русских соседей
сменила яичница (munarid, kolotih). В трапезе с чаепитием и пирогами участвова¬
ли все члены семьи. В красном углу ставили последний сноп (у северных вепсов -
первый) и два перекрещенных серпа. Во время трапезы последний сноп ритуаль¬
но кормили пирогами. “Кормил” этот сноп тот член семьи, кто срезал его.
Вслед за жатвой наступала пора созревания гороха, брюквы, репы, картофе¬
ля, капусты, “Первые плоды” приносили в дар часовне или церкви, их освящали.
У северных вепсов с окончанием уборки репы была связана интересная традиция:
когда хозяева везли на телеге с подсеки домой часть убранной репы, они предла¬
гали каждому встречному попробовать и оценить плоды нового урожая.
Среди дат сентября выделялось Воздвижение Креста Господня (сев. в.,
южн. в. - Sdvilevpai\ ср. в. - SdvfZev pei) - 14/27.09. По вепсским поверьям, с Кре-
стовоздвижения закрывался вход под землю для змей и перед этим змеи собира¬
лись группами в лесу и отмечали свой праздник. В некоторьгх вепсских деревнях
(например, на р. Капше) этот день считался медвежьим праздником (,kondjan
praznik), когда медведи перед тем, как залечь на зиму в берлогу, последний раз
гуляют, устраивают свадьбы, дерутся. Из-за змей и медведей на Крестовоздви-
жение ходить в лес строго запрещалось.
Наиболее заметной датой октября был Покров (сев. в., ср. в. - Pokrov, южн. в. -
Рокгд)у знаменующий собой конец сельскохозяйственного года, В Покров (1/J4.10)
вепсы обязательно совершали обряд загона скота в зимние хлева, так как, по на¬
родным верованиям, с этого дня начинался опасный для скота период - “вераз aia"
(veraz aig, букв, “чужое время”) - время безраздельной власти лешего в лесу.
К числу церковных календарных праздников относились престольные.
В каждом приходе был свой престольный праздник соответственно тому, в
честь какого святого или события священной истории была названа местная
церковь. Особенно почитаемыми и распространенными были престольные
праздники в честь св, Николая. У южных вепсов по этому поводу даже сущест¬
вовала поговорка: “В Николу не надо и вожжей, садись в сани, куда лошадь при¬
везет, там и Никола”. В некоторых больших вепсских поселениях с нескольки¬
ми церквами праздновалось по 2-3, а иногда и по 4 престола в год. В Шокше, на¬
пример, престольными праздниками были Никола Весенний (9/22.05) и Зимний
(6/19.12), Петров день, Покров; в Немже - Егорий Весенний и Осенний
(26.11/9.12), Воздвижение. В крестьянском быту престольные праздники были
периодом взаимной гостьбы жителей соседних поселений, причем строго с уче¬
том родственных связей. Престольный праздник обычно длился два дня. Распо¬
рядок каждого праздничного дня включал утреннее посещение церкви и распо¬
ложенных вблизи нее торговых рядов; обед; гулянья.
Структура вепсского народного календаря, относящиеся к нему многие
обычаи, обряды и праздники были едины для всех вепсов, но имели и местные
варианты, сформировавшиеся у разных этнолокальных групп вепсов.
Существенной особенностью календарной обрядности вепсов было слабое
развитие жанров календарного музыкального фольклора (Лапин, 1977. С. 184).
В песенном репертуаре известно лишь незначительное число календарных пе¬
сен. Это песни-выкрики в обрядах охраны посевов у северных вепсов в Петров
446

Рис. 9S. Праздник Николы Весеннего: возложение “заветов’' на месте прежней часовни,
д. Ладва Поднорожского района Ленинградской области (фото И. Винокуровой, 1989 г.)
день, колядки, повсеместно исполня¬
ющиеся на вепсском и русском язы¬
ках, жнивные частушки, святочные,
масленичные и пасхальные песни, за¬
имствованные у русских.
В настоящее время календарные
праздники и обряды вепсов находятся
в стадии исчезновения. Вепсские свят-
ки почти полностью вытеснены совре¬
менным праздником Нового года. Са¬
мой живучей святочной традицией
оказалось ряжение. В 1980-е годы ее
бытование, хотя и эпизодическое, бы¬
ло отмечено во многих вепсских де¬
ревнях. В современном ряжении при¬
нимает участие обычно молодежь,
приезжающая в родные деревни на ка¬
никулы. Но ряжение значительно уп¬
ростилось, в частности - исчезли тра¬
диционные костюмы и драматизиро¬
ванные представления. Молодежь, как
и раньше, тайно от обитателей дома
замораживает входные двери изб, за¬
валивает дымоходы, раскидывает по¬
ленницы и т.д.
Рис. 99. Красный угол (фото И. Муллонен,
1990-е годы)
447

По-прежнему большое место в быту вепсов занимают Пасха и Троица,
Перед Пасхой проводится генеральная уборка в домах, накануне праздника
пекут различные пироги и красят яйца. Светлое воскресенье начинается с
завтрака с христосованием, затем следуют посещение кладбища, поминове¬
ние умерших и, наконец, праздничный обед. Церкви стоят разрушенными, по¬
этому ни богослужения, ни крестные ходы не проводятся. Ушли в прошлое
популярные когда-то игры с крашеными яйцами, качание на качелях, гуляния
молодежи. На Троицу почти повсеместно сохраняется обычай наружного ук¬
рашения домов ветками березы. Обязательным обрядом остается посещение
могил умерших родственников. Причем старшее поколение твердо следует
традиции и посещает кладбище в Троицкую субботу, а молодежь теперь хо¬
дит на могилы и в воскресенье.
Во многих средне- и южновепсских деревнях сохраняются заветные празд¬
ники. Главными их участницами являются женщины пожилого возраста. До се¬
редины 1930-х годов руководителем таких праздников, как известно, был свя¬
щенник. В настоящее время его функции берут на себя женщины, хорошо зна¬
ющие молитвы. По образному выражению местных жителей, в каждой деревне
есть “свой поп’1 - пожилая женщина, знающая молитвы и праздничный “сцена¬
рий”. Вепсы старшего поколения Ярославического куста деревень каждый год
продолжают отмечать Успение. Оно празднуется у огромного священного кам¬
ня - “пещор” {ре§юг, букв, “пещера”), в котором, по преданию, жил Микола
угодник. В с. Ладва пожилые женщины до сих пор в праздник Николы Весенне¬
го возлагают жертвы-заветы и читают молитвы на месте, где была часовня. В
соседнем с. Мягозере, на месте бывшей часовни отмечается Маккавеев день, в
котором сохранились многие обряды заветного праздника, кроме главного - ку¬
пания коней в озере. У белозерских вепсов заветные праздники утратили такой
важный ритуал, как заклание жертвенных животных. В д. Сарозеро (Озера), в
часовне на острове ежегодно продолжает праздноваться Ильинская пятница. Ее
проводят люди, ранее жившие в этой деревне, хотя в самой деревне уже давно
никто не живет. Преобладающей религиозно-магической функцией заветных
праздников в наши дни становится охрана членов семьи от болезней. Современ¬
ные заветные праздники по-прежнему играют важную роль социально-комму¬
никативного общения между жителями близлежащих вепсских деревень, родст¬
венниками и бывшими односельчанами, Для населения исчезнувших деревень
заветный праздник часто служит едва ли не последней нитью, связывающей его
со своей “малой родиной” (kodirand - букв, “родной берег”).

Саамка А.А. Данилова в го¬
ловном уборе “шамшура”,
е. Лотюзеро (фото Б. Куз¬
нецовой, 2000 г.)
Саамки в современных
праздничных костюмах.
Слева - А.А Антонова, ре¬
дактор саамского радио-
c. Ловозеро (фото В. Куз¬
нецовой, 2000 1.)

Исполните л ьница саамских
песен лувып МИ. Захаро¬
ва, мать-героиня (фото
В. Кузнецовой. 2000 г.)
Саамская поэтесса С.Ь. Яки-
мович (Юрьева), с. Ревда
(фото В. Кузнецовой. 2000 г.)

Участники фестиваля саамской музыки, г Оленегорск, май 2000 г.
(фото В. Кузнецовой, 2000 г.)
Участники молодежного саамского ансамбля “Ойяр”, 2000 г.
(фото В. Кузнецовой, 2000 г Л

Образцы вышивки бисером саамских девичьих головных уборов {а. 6)
(фонды музея в с. Лотюзсро, фото В. Кузнецовой)

Женский костюм древней хорел ьт (Хо вине а ар и, могильник I:
реконструкция С И. Кочкуркиной и Ю.Н. Ларионовой )

Женский костюм иревнсй корелы (Кекомяки, могильник 6;
реконструкция СИ. Коч куркиной и Ю.Н. Ларионовой)

Женский костюм древней корслы (Кекомяки, могильник 1Б:
реконструкция С.И> Конкуркиной и Ю И. Ларионовой)

Карельский кокошник-повойник. Вышивка золотными нитями
{Косменко А., 1977. Рис. 47)
Карельский кокошник-повойник. Вышивка золотными нитями
(Косменко А1977. Рис. 48)

Карельское братюе ткачество (Косменко Л., 1977, Рис, 76-7iSi
а: в - полетенца, е - образец браного тканья

Вышивка (карелы)
а - полотенце свадебное, тверские карелы (РЭМ. Колл. К» 8762-30434. Слайд 1079);
6 - полотенце обрядовое. Пряжипский район (РЭМ Колл. № 8762-30440. Слайд 1080)
Роспись по дереву. Ка¬
рельская прялка — свадеб¬
ный подарок (РЭМ, Колл,
№8761-15127. Слайд 1068)

Карельский рыбник
(Никольская, 1986)
Пряженые карельскш
пироги “для зятя” (Ни
Кольская. 1986)

Женские украшения из погребений на
р. Оять. X в. (фото М. Федорова)
Обломок меча (фото М. Федорова)
Глиняная посуда из оятских курганов, X в.
(фото М. Федорова)
Игольник (фото М. Федорова)
Археологические находки из древневепсских курганов

ТрадицииЕшые берестяные изделия, средние вепсы
(фото И* Муллонен, 1980 г.)
Оконный наличник,
северные вспсы
(фото И, Муллонен,
1980-е годы)

Вид на непсскую д, Корбиничи Тихтшнского района Ленинградской области
(фото И. Муллонен, 1980-е гоны)
Группа женщин-кепсянок, д. Пелдуши Подиорожского района Ленинградской области
(фото И. Винокуроиой, 1981 г.)

Чаепитие, средние вепсы (фото И. Мулл он ен, 1980-е годы)
Красный угол, д. Ладна Под-
порожского района Ленин¬
градской области (фото
И. Муллонен, 1980-е годы)

Прядение шерсти (фото И. Мулломсн.
i960 г.)
Праздник Николы Весеннего, д. Лад¬
на Подпорожского района Ленинград¬
ской области (фото И. Винокуровой,
1930-е годы)

Праздничн ы й костюм фи11 к и-эвремейски,
Выборгская губерния. 1896 г, (РЭМ)
Нагрудник рек ко, застегнутый фибулой,
женская рубаха: фшшы-эвремейсы (ММФ.
Колл. X. Рсйнхольма, IК49 г.: KariaJa. 1982.
S. 43)
Зимний шерстяной передник, украшенный
вышивкой, парновой лентой е бахромой,
фипны-эвремсйсы (Karjala, 1982. S. I67'i
Вышивка на полотенце, финны-пн герман-
ландцы, 1902 г. (РЭМ. Колл. № 65 : 56)

Комплекс построек Кол ту г некой семинарии (фото О, Казьминой, 1997 г.)

Головной убор лодской девушки - пяясия |НМФ. Колл, SU 4304 : 2; фото R. Traskelin)

Inkerikkovaimo HevauUa Keskblnkerista,
Tafcl IX. Ingrische vertoeiratete Frau, Ilevaa., VI Uletin german land*
Архаический комплекс женской ижорской одежды (Manninen* [957, Tab, IV)

ГЛАВА 11
НАРОДНОЕ ДЕКОРАТИВНО-ПРИКЛАДНОЕ
ИСКУССТВО
По мнению специалистов, в генетическом и типологическом отношении
декоративное искусство вепсов стоит в одном ряду с искусством карел,
особенно южных и средних районов Карелии, а также с искусством рус¬
ских северо-западных областей России* Существенно, что исследователи уста¬
новили в стилистической трактовке многих мотивов вепсской орнаментации
аналогии с археологическими материалами памятников древней веси эпохи ран¬
него средневековья (Пименов, 1968; Работнова, 1968; Косменко, 1984)* При
этом в прикладном искусстве вепсов компонентами отразились многие черты
искусства поздних эпох, включая XIX в. Ниже рассматриваются основные виды
художественно-прикладного творчества вепсов в XIX в.
ВЫШИВКА
Вышивки (kirg, kirj, kird) были наиболее распространенным сиособом украше¬
ния текстильных изделий. Правда, на рубеже XIX-XX вв. ими украшали уже огра¬
ниченный круг изделий, в основном женские рубахи (r№in> гйШп) и полотенца
{kazipaik, varnpaik), причем полотенца, как правило, лишь предназначенные для
праздничного и обрядового использования* В более ранний период, в XIX в., вы¬
шивками украшались также женские головные уборы, праздничные юбки моло¬
дух (poutnasine jupk), мужские венчальные рубахи и штаны* Изредка, как у карел и
русских, вышивали также свадебные простыни, еще реже - подзоры к кроватям.
Вышивали вепсы бумажными и льняными нитями, в красш>белом или толь¬
ко белом цветах. Исключение составляли старинные женские головные уборы
(сороки и повойники с кичкой), которые, судя по единичным музейным экземп¬
лярам, орнаментировались разноцветными нитями, в том числе шелковыми и
шерстяными*
Вепсы применяли те же декоративные швы, что и соседние карелы, рус¬
ские, ижорцы и др.: двусторонний шов (kakscureine kird, kaksdureine ombouz, kak-
spoV ne ombouz), строчку по сетке (nUhteitud kird)y крест (ykspol* tie kird, ristikoita
ombouz), а также тамбур (kiiukjeine omleuz)* В небольшом количестве встреча¬
лись также вышивки счетной гладью и набором*
Расположение вышивок на изделиях было традиционным. На женских руба¬
хах орнаменты вышивали по подолу в виде бордюрных рамок различной шири¬
ны. На полотенцах вышивали концы. При этом орнаменты включали широкую
центральную полосу и один или два узких окаймляющих фриза. Орнамент цен¬
тральной полосы состоял из одного крупного мотива либо раппорта двух-трех
фигур* К концам полотенец часто пришивали белые кружева, а иногда между
кружевами и орнаментами вшивали еще полосу кумача**. Это встречалось на
* Термины первых трех видов швов родственны названиям аналогичных карельских разновид¬
ностей узорного шитья (см. гл. 10 “Календарные праздники и обряды” в разделе “Карелы"
настоящего издания). Народные названия счетной глади и набора установить не удалось.
** Техника изготовления и орнаменты как плетеных, так и вязаных вепсских кружев пока ос¬
таются неизученными.
15. Прибалтийско-финские..
449

б
Рис. 100, Вышивки с орншчшорфными и животными мотивами
- орнитоморфпый мотив; 5 - мотив двуглавого коня и же пеки \ фигур; в - орнамент с церквами
и птицами
изделиях средних и южных вепсов, у полотенец северных вепсов (как и у карел
южной и средней Карелии) вставки и кружева не использовали.
Для вепсских вышивок характерны два типа орнаментов: изобразительные
и геометрические. Геометрические узоры более типичны для вышивок женских
рубах, изобразительные - для полотенец. Встречались также мотивы смешан¬
ного вида. Если, например, геометрические узоры использовались в вышивке
полотенец, то они наделялись изобразительными элементами (ветками расте¬
ний и др.), тогда как иногда встречавшиеся на рубахах изобразительные моти¬
вы столь сильно схематизировались, что приобретали вид геометрических орна¬
ментов.
450

*£ ЛЬ V
*§> Ф 'Нгфф ф
» w ®) W # # 1>
п
яг
•J2P
ж
«н
'■ ш1
'&4SP
Щмп?
Рис. 100. (продолжение)
Изобразительные узоры одинаково широко распространены в вышивках
всех этноязыковых групп (северных, средних и южных) вепсов. Аналогично вы¬
шивкам других народов Северо-Запада (карел южной и средней Карелии, рус¬
ских, ижорцев) они включали древесно-растительные, орнитоморфные, зоо¬
морфные и антропоморфные изображения.
Особеного многочисленны мотивы деревьев (растений). Чаще всего они
выполнялись двусторонним швом и тамбуром. Композиции, включавшие
изображения деревьев или растений, исключительно разнообразны. Их вы¬
шивали то рядом с птицей фантастического облика, то с конем, то с антро¬
поморфной фигурой. Птицы и животные всегда изображались повернутыми
к дереву. Наиболее часто встречались (особенно у северной и средней групп
вепсов) композиции, которые состояли только из мотивов деревьев. Их вы¬
шивали либо в виде одной крупной фигуры, например на всю ширину конца
полотенца, либо раппортом одного или двух различных мотивов. Компози¬
ции, состоявшие только из изображений деревьев, преобладали также в вы¬
шивках карел южной и средней Карелии. В то же время для узорного шитья
соседей-русских, за исключением Заонежья, они мало характерны (Кнатц,
1927; Богуславская, 1972).
По стилистическим признакам вепсские древесно-растительные узо¬
ры составляют две большие группы. К первой относились мотивы деревь¬
ев, трактованные в строгом, прямолинейно-геометрическом стиле. Такие
мотивы, распространенные в вышивках всех этноязыковых групп вепсов,
относились к архаическому пласту орнаментов. Стилистические аналогии им
есть уже в древесных орнаментах, встречающихся на древней керамике
из разных археологических памятников Европейского Севера, в том числе
Северо-Запада (Буров, 1965; 1976; Косменко А.П., 1984; Косменко М.Г.,
451
!5*

Рис. 101 Вышивки с женскими фигурами
а - со знаками растений в руках, с. Ладва; б - женские фигуры с розетками в руках, с. Мягоэеро; в - ва¬
риант изображения женских фигур, с. Боброзеро
452

1993; и др.). Они исполнялись в основном техникой старинного двусторонне¬
го шва.
Мотивы деревьев у вепсов, как и у других народов Северо-Запада, по еди¬
нодушному мнению исследователей, были некогда связаны с религиозно-ми¬
фологическими представлениями. В рассматриваемых вышивках они тракто¬
вались по-разному. Одни из них представляли собой крайне схематичные де¬
ревья, вершина, ствол и ветки которых дополнялись различными геометриче¬
скими знаками - ромбами, крестами, звездочками, восьмилепестковыми ро¬
зетками и др.
Другие мотивы архаического стиля представляли собой разновидности
гибридных деревьев. Обилием мотивов деревьев с разными гибридными чер¬
тами вепсские вышивки, пожалуй, выделялись среди вышивок других наро¬
дов северо-западного региона. Деревья изображались слитыми воедино с ан¬
тропоморфной фигурой или птицей, рептилиями, животным фантастическо¬
го облика, а также с сооружениями, в том числе культовыми (дом, намогиль¬
ный столб, церковь). Много в вепсских вышивках также мотивов деревьев,
контаминированных с геометрическими фигурами: это - дерево-крест (пря¬
мой, косой), дерево, основу которого составляет крупный ромб или цепочка
мелких ромбиков и пр.
Наиболее часто встречаются деревья, наделенные признаками челове¬
ческой фигуры. Так, на вершинах деревьев могли изображаться личины или
же на их стволах вышивались стилизованные женские фигуры. Неред¬
ко встречались мотивы, в которых на вершине дерева вышивалась пояс¬
ная человеческая фигура, либо основание ствола имело вид большого тре¬
угольника; на нем также нередко изображалась небольшая человеческая
фигурка.
453

Иногда дерево соединялось воедино с изображенной в фас птицей: вместо
ветвей вышивались мощные крылья и лапы птицы, - возможно, орла. В других
случаях у основания дерева были вышиты присевшие на задние лапы животные
фантастического облика, причем их передние лапы органично сливались с вет¬
вями.
Узоры второй выделенной нами группы представляли растения замыслова¬
тых форм, с округлыми контурами рисунка. Их вышивали тамбурным швом, рас¬
пространившимся на Северо-Западе, в том числе и у вепсов, во второй половине -
конце XIX в., а в некоторых местностях и позднее - в начале XX в. (см.: Маслова,
1978). По тематике и трактовке они иные, чем охарактеризованные выше орна¬
менты. В число узоров входили: цветущие кусты, вазоны, побеги растений с круп¬
ными листьями, а также узоры, подобные “персидским” огурцам, и т.д. Они вы¬
полнялись в плавных, витиеватых контурах тамбурного шитья. Орнаменты вто¬
рой группы распространены в основном у северных и частично у средних вепсов.
Исключительно развиты орнитоморфные мотивы, причем преимуществен¬
но в вышивках полотенец у средних и южных вепсов. Исполнялись они старин¬
ной техникой - двусторонним швом и строчкой по сетке. У северных вепсов они
отмечены реже.
Композиции имели несколько основных типов: птицы, повернутые друг к
другу, образовывали раппорт с рисунками геометризованных деревьев или
вышивались одной крупной фигурой на всю ширину полотенца. Птицы были
одной из наиболее распространенных фигур при заполнении орнаментально¬
го “поля” между другими изображениями, а также в фризовых окаймлениях
узоров. Часто птицы оказывались также атрибутами других мотивов (напри¬
мер, женская фигура с птицами в поднятых руках, дерево с птицами на ветвях
и т.д.).
Орнитоморфные изображения в вышивках вепсов, как и у соседних наро¬
дов, выполнены в условно-реалистическом стиле, и поэтому определить в них
какие-либо конкретные виды птиц можно лишь с большой долей вероятности.
В отдельных случаях можно узнать птиц из семейства водоплавающих, куриных
(лесных), хищных, а также, возможно, болотных птиц.
Орнитоморфные мотивы в вепсских вышивках можно свести к несколь¬
ким иконографическим типам. Первый включал различные варианты про¬
фильных, одноглавых птиц с поднятым крылом и веерообразным хвостом.
Второй тип изображал птиц без крыла, причем хвост вышивался в виде боль¬
шого круга, спирали или же Г-образной формы. Третий тип - это также про¬
фильные птицы, но с двумя разнонаправленными головами и одним тулови¬
щем. Наконец, еще одна разновидность - также двухголовые птицы с корпу¬
сом, поставленным в фас, в которых узнается изображение двуглавого ге¬
ральдического орла.
Мотивы двуглавой геральдической птицы, по единодушному мнению иссле¬
дователей, были усвоены крестьянскими вышивальщицами в позднем средневе¬
ковье, генетические истоки трех первых типов, видимо, более древние. Некото¬
рые из них обнаруживают сильное стилистическое и иконографическое сходст¬
во с орнитоморфными подвесками из металла, которые в период раннего сред¬
невековья были характерными украшениями у “чудских” и смешанных славяно¬
чудских племен Европейского Севера и средней полосы России {Голубева, 1979;
Рябинин, 1981). Вместе с тем орнитоморфные мотивы, пройдя многовековую
эволюцию на новых декоративных материалах, т.е. на текстиле, получили само¬
стоятельное развитие. В частности, они стали наделяться, как упомянуто, мно¬
гочисленными знаками, имевшими, видимо, символическое происхождение, ко-
454

Рис. 102. Декор жилища. Резные наличники, с. Залесье
торые не встречались еще на раннесредневековых подвесках и других украше¬
ниях древнего женского костюма.
В вепсских вышивках довольно широко представлена и зооморфная темати¬
ка: изображения льва-барса, а также предположительно медведя, бобра, репти¬
лий. Но наиболее характерными были фигуры коня; они изображались то с
всадницей на спине, то без нее.
Наибольшее распространение они получили в вышивках средне- и южно¬
вепсской группы. На северновепсских изделиях они встречались редко. Их вы¬
шивали старинной двусторонней техникой.
В композициях конь, имевший обычно всадницу на спине, изображался ли¬
бо рядом с геометризованным деревом, либо с женской фигурой, держащей
иногда животное за уздечку. Конь трактовался в профиль, всадница - в фас.
Животное вышивалось в двух вариантах: одноголовым конем и двухголовым, с
разнонаправленными головами и одним ладьевидным туловищем. Последний
вариант особенно характерен для средневепсских вышивок. Зооморфные обра¬
зы часто имели гибридные признаки: на одних вышивках морда животного изо¬
бражалась остроконечной (конь-птица?), в других - массивной, горбоносой, не¬
редко с роговидными отростками на голове (конь-лось?). Туловища этих ирре-
алистичных животных обильно помечались растительными знаками, а также
звездочками и ромбиками. Такими же знаками маркировалась и всадница со
столбовидным туловищем и ромбовидной головой.
По всем признакам (стилистическим, иконографическим, композиционным
и др.) вепсские мотивы коней сходны с аналогичными узорами в вышивках ка¬
рел южной и средней Карелии, ижорцев, а также русских северо-западного ре¬
гиона. Вопрос о генезисе этих образов в современных вышивках их северо-за¬
падного ареала достаточно подробно освещен в литературе (Рыбаков, 1948; Ра-
ботнова, 1968; и др.). Их истоки исследователи видят в раннесредневековой
зооморфной пластике, где встречались обе иконографические разновидности
455

коня, В материалах же более раннего, чем средневековье, периода, относивших¬
ся к северо-западному региону, этот образ вообще не отмечался.
Трактовка антропоморфных женских фигур архаична. В композициях
они даются раппортом одинаковых фигур или в сочетании с деревьями, пти¬
цами, корнями. Во всех вышивках женские фигуры, как наиболее значимые
мотивы, изображались анфас, а животные и птицы - повернутыми к ним в
профиль. Размеры женских изображений либо соответствовали высоте де¬
ревьев или животных, либо были даже выше них, чем, видимо, также под¬
черкивалась их особая значимость. Женские фигуры имели геометризован-
ное, столбовидное туловище, нижняя часть его переходила в крупный тре¬
угольник или трапецию. Голова изображалась в виде ромба или восьмигран¬
ника, обрамленного линиями-лучами, а также звездочками. Стопы ног наря¬
ду с обычными иногда трактовались в виде крупных треугольников, имити¬
ровавших, видимо, стилизованные лапки водоплавающей птицы. Руки изо¬
бражались воздетыми вверх или полуопущенными вниз. В одних вышивках
кисти рук сильно гипертрофированы, в других - руки трехпалые, в третьих -
кисти вообще отсутствуют, а запястья рук органично переходят, к примеру,
в профильных птиц или в ветки растений, в восьмилепестковые розетки и
т.п. Наделение женских образов разнохарактерными признаками (ветками
растений, птицами, рогами животного, геометрическими знаками и прочими
элементами) свидетельствует, очевидно, о том, что в отдаленном прошлом
они отображали различных антропоморфных духов или божеств, значение
которых было давно забыто исполнительницами вышивок.
Сходные антропоморфные женские образы распространены также в вы¬
шивках соседних с вепсами народов: карел южной и средней Карелии, ижорцев
и русских северо-западных областей.
Геометрическими узорами, как уже упомянуто, вепсы вышивали в основном
подолы женских рубах. Орнамент вышивался крестом по счету нитей, реже дву¬
сторонним швом, красными льняными (бумажными) нитями.
На женских рубахах одна группа узоров состояла из абстрактно-геометри¬
ческих фигур - это раппорты ромбов, квадратов, крестов, меандров, треуголь¬
ников, восьмиконечных звезд и прочих мотивов. Вышивки этой группы, наибо¬
лее характерные для средних вепсов, близки к южно- и среднекарельским и по
мотивам, и по стилистическим решениям. Геометрические фигуры в компози¬
циях имели укрупненные разработки, нередко со значительными фоновыми
просветами между орнаментальными узорами.
В основе другой группы - крайне стилизованные изобразительные мотивы
и их элементы: двуглавые коньки (птицы), погрудные изображения лошади,
ветки растений, антропоморфные фигуры и др. Раппорты из этих узоров выши¬
вались на рубахах настолько схематично, что воспринимались на первый взгляд
как сугубо геометрические орнаменты.
Такие геометрические орнаменты были характерны в основном для север¬
ных вепсов.
УЗОРНОЕ ТКАЧЕСТВО
На рубеже XIX-XX вв., несмотря на широкое проникновение в быт фабрич¬
ных тканей, изготовление в домашних условиях полотен, в том числе узорных,
продолжало еще сохранять большое значение.
Узорные полотна вепсские крестьянки ткали полотняной и саржевой, а
также многоремизной, браной одноуточной и двухуточной техникой. При
456

этом браное двухуточное тканье у вепсов, в отличие от соседних карел и рус¬
ских, было развито слабо. Кроме того, вепсы вообще не знали закладной и
ажурной техники ткачества. Это свидетельствует о том, что у вепсов, по срав¬
нению с русскими и карелами, узорное ткачество в целом стояло на более низ¬
ком уровне развития.
Ткани для повседневных нужд - постельного белья, одежды - ткались
обычно полотняной и саржевой техникой. Сложными видами техники - бра¬
ной одноуточной и многорсмизной - изготовляли в основном ткани для ска¬
тертей. Скатерти у вепсов, как и у карел, ткали только из белых льняных ни¬
тей. Они декорировались геометрическими рисунками рельефной фактуры.
Орнаменты состояли из сеток, вдавленных ячеек, а также рубчатых квадра¬
тов, прямоугольников, ромбов и других фигур. К боковым сторонам скатер¬
ти нередко пришивали белые кружева. На рубеже XIX-XX вв. незначитель¬
ное распространение имело браное красное тканье с использованием двух
утков; из него шили полотенца. По сравнению с привозными полотенцами,
орнаментированными браной техникой, вепсские изделия отличались низкой
техникой и простотой узоров.
Наконец, следует сказать об изготовлении узорных поясов и тесьмы для
одежды и различных хозяйственных нужд. Широкие пояса вепсы ткали на
ткацких станках, узкие плели на пальцах (kerdiida vo) и ткали ручным спосо¬
бом в основном на дощечках (loudeited). Для изготовления поясов использо¬
вали шерстяную пряжу, как правило, ярких расцветок: красную, желтую, си¬
нюю, голубую, фиолетовую и пр. Орнамент состоял из простейших геомет¬
рических узоров - косых крестов, уголков, “столбиков”, косых и продольных
линий и т.д.
В первой половине XX в. домашнее ткачество и плетение поясов постепен¬
но стали исчезать. Исключение составляло лишь тканье лоскутных половиков,
которым местные женщины продолжали заниматься и в более позднее время.
РЕЗЬБА И РОСПИСЬ ПО ДЕРЕВУ
Искусство деревообработки было известно у вепсов издавна. Уже в архео¬
логических материалах древнего Белоозера найдены остатки деревянной посу¬
ды, украшенной долбленой резьбой, а также берестяной утвари с контурными
узорами (Голубева, 1973).
В Х1Х-начале XX в. резьба по дереву - скульптурная и орнаментальная -
применялась вепсами при внешнем и внутреннем оформлении жилищ, а также
для украшения предметов домашнего обихода.
Не останавливаясь подробно на внешнем декоре вепсского жилища, что
уже рассматривалось выше (см. “Крестьянские поселения и постройки” в гл. 7
раздела “Вепсы” настоящего издания), отметим только некоторые его особен¬
ности. Во-первых, в отличие от карельской резьбы по дереву, для которой был
свойствен только геометрический орнамент, в вепсском декоре деревянных
предметов и украшении жилища видное место занимали также изобразитель¬
ные мотивы: антропоморфные, зооморфные, орнитоморфные. Это сближало
его с севернорусской резьбой.
Во-вторых, определенные сюжеты и формы орнаментов, украшавших
детали дома, в частности - коньки и наличники, фактически повторяли
сюжеты традиционных вышивок. К числу их можно отнести изображения
двух противостоящих коней, женские скулыггурки на верхней части налич-
457

Рис. 103. Декор жилища. Резные украшения фасадной стороны лома, с. Залесье
ников (у северных вепсов). Их трактовка, как и на вышивках, отличалась
глубокой архаикой (головы в виде квадрата или розетки, колоколовидные
одеяния, конечности треугольной формы и др.). Более того, данные статуар¬
ные образы имеют стилистическое сходство с раннесредневековыми антро¬
поморфными подвесками из металла, которые археологи классифицируют
как украшения-обереги древневесских и древнемерянских женщин (Голу¬
бева1979).
Изобразительная резьба была характерна не только для внешнего оформ¬
ления жилищ. У средних и южных вепсов она встречалась также на старинной
обрядовой утвари - ковшах из капа. Фигурные ручки ковшей XVIII-XIX вв. мо¬
делировались в виде головок птицы, коня или какого-то схематичного животно¬
го. На боковых частях одних сосудов оставляли как украшение следы рабочих
порезок, на других дополнительно вырезали геометрические узоры. Иногда на
внешней стороне дна сосуда вырезали крупный крест, обрамленный кругом. В
начале XX в. такие ковши стали использоваться уже для повседневных хозяйст¬
венных нужд.
Мебель и другие предметы домашнего обихода обычно декорировались гео¬
метрическими узорами. Еще в XIX в. ими украшали посудные шкафы, столы,
табуреты, кровати, а также киоты для икон, крюки для рукомойников, детали
(берда) ткацких станов, ящики для рукоделий, прялки, рубели и т.д. Резьба, вы¬
полненная трехгранно-выемчатой, а также контурной техникой, свидетельству¬
ет об исключительно высоком уровне профессионального мастерства вепсских
резчиков по дереву. Однако уже в начале XX в. традиция украшать эти деревян¬
ные предметы начала быстро исчезать.
Из числа бытовых предметов, украшенных резным орнаментом, сохрани¬
лись в основном прялки. Вепсские прялки вырезались из одного куска дерева
458

Рис, 104. Образцы росписи прялок
■ комля вместе с корневищем). Северновепсские прялки по форме относилась к
широколопастным, распространенным и в смежных русских районах, в частно¬
сти - в Пудожье, Каргополье, на Вологодчине и в некоторых других местностях
русского Северо-Запада. У средних вепсов лопасти прялок были несколько Оке,
а у южных и Осе, и короче, чем у северных вепсов.
459

Резные прялки у всех групп вепсов украшались исключительно геометриче¬
скими узорами, выполненными трехгранно-выемчатой и контурной резьбой.
Ножки прялок, а иногда и края лопастей имели, кроме того, художественную
профилировку. Композиции на прялках позднего изготовления, по сравнению с
резными изделиями XIX в., были проще. У них украшалось обычно лишь осно¬
вание лопасти, а узоры состояли из простейших бордюров, раппортов - выем¬
чатых треугольников, косых крестиков, диагональных линий и других неслож¬
ных фигур (см.: Динцес, Болыиева, 1939).
То, что вепсская резьба на бытовых изделиях, в том числе прялках, по¬
шла у вепсов в то время по пути деградации, было вызвано рядом обстоя¬
тельств. Одним из них было то, что в уже в конце XIX в. резьба на прялках
и других изделиях из дерева стала быстро заменяться кистевой полихромной
росписью. Это было, несомненно, связано с поздним русским влиянием. Ки¬
стевая роспись получила наибольшее развитие у северной и средневепсской
групп вепсов, у южных вепсов она встречалась редко. Узоры вепсских рос¬
писей не имели принципиальных отличий от росписи у русских, да и у других
народов Северо-Запада. Это были вариации цветущих веток растений, от¬
дельных цветов, вазонов. Они наносились на поверхности изделий по плотно
окрашенному однотонному фону и без предварительных контуров рисунка.
Мотивы, как и в поздних тамбурных вышивках, выполнялись в плавных,
криволинейных контурах.
КЕРАМИКА
Изготовление глиняной посуды и мелкой пластики имело, судя по археоло¬
гическим памятникам, многовековую историю. Орнаментированные глиняные
сосуды, которые были изготовлены лепным и гончарным способом, а также
глиняная зоо- и орнитоморфная пластика, стилистически сходная с поздневепс¬
ской игрушкой, были найдены в приладожских и белозерских археологических
материалах (,Голубева, 1973; Археология Карелии, 1996).
В XIX - в первой половине XX в. керамическое производство сохраняло у
вепсов большое значение. По сравнению с другими видами народного ремесла,
рассчитанными на собственные нужды, гончарство имело у вепсов иные формы
организации труда. Это были профессиональные крестьянские промыслы, про¬
дукция которых шла на сельские и городские рынки северо-западного региона
{Пименов, 1968). Гончарное производство было сосредоточено преимуществен¬
но в селениях по р, Ояти иве. Рыбрека, расположенном на побережье Онеж¬
ского озера.
Гончарное производство, известное как “оятские промыслы”, в XIX и в пер¬
вой половине XX в. было сосредоточено в селениях Шапшинской волости Ло-
дейнопольского уезда Олонецкой губернии. О размахе этих промыслов говорят
следующие данные: дореволюционные материалы свидетельствуют, что за год
мастеровые одного Сотского погоста Шапшинской волости вырабатывали для
продажи более 400 тыс. гончарных сосудов (Кустарные промыслы, 1905). Поз¬
же, в 1928 г. в Оятском районе насчитывалось 194 крестьянских “горшечных”
Это были двухразделъные бревенчатые постройки, в которых проходили фор¬
мовка и обжиг керамических изделий {Горб, 1986).
Гончарство у вепсов было семейным делом, в котором мужчины занима¬
лись формовкой и обжигом сосудов, а женщины и дети - подготовительными
работами, а также лепкой мелкой пластики.
460

Глиняные сосуды иногда орнаментировались несложными узорами.
Рисунки наносились на тулово изделий разными способами: при помощи
штампа или палочки, готовые изделия расписывались рожком с краской
и кистью. Штампованные узоры состояли из простейших геометрических
и изобразительных элементов - кружков, звездочек, птичьих лапок и пр.
Рожок позволял получать рельефные узоры; кистью на верхней части туло-
ва сосудов наносили многополосные волнистые и прямые линии, а также
концентрические круги, схематичные розетки с белыми “тычками” вместо
лепестков.
Как упомянуто, женщины и дети занимались также лепкой детской игруш¬
ки и мелкой пластики. Вепсская детская игрушка - это свистульки, представляв¬
шие собой схематические образы птичек, коней, всадников, барашков и пр. Не¬
которые из этих образов встречались уже среди керамических изделий древне¬
го Белоозера {Голубева, 1973).
Известна и камерная керамическая пластика вепсов - это реалистические
образы крестьянских женщин и мужчин в народной одежде, а также близкие к
натуре скулъптурки водоплавающих птиц - уточек (Пименов, 1968). Такая раз¬
новидность керамической пластики, в отличие от игрушки, - исторически позд¬
нее явление.
В послевоенный период гончарное производство в вепсских селениях посте¬
пенно пошло на убыль. В 1950-1960-е годы оно сохранялось еще в отдельных
населенных пунктах, в частности - в селах Ефремково и Алеховщина.
При ряде локальных отличий декоративно-прикладное искусство вепсов
всех групп объединяло тематическое единство узоров. Прежде всего это
то обстоятельство, что в них существенное (а в вышивках и росписях - пре¬
обладающее) распространение получили изобразительные мотивы. Это
сближало его с искусством русского населения северо-западных областей.
Геометрическая орнаментация по сравнению с изобразительными узорами
занимала у вепсов второстепенное место. Это отличало искусство вепсов от
искусства севернокарельских и саамских местностей, где геометрический
орнамент был чуть ли не единственным видом украшения практически всех
изделий.
Наряду с этим декоративно-прикладное творчество вепсов объединяли с
искусством южных и средних карел такие (нехарактерные для русского ис¬
кусства) черты, как отсутствие в вышивках бытовых сюжетов и образов.
Это свидетельствует о большей архаике вепсско-карельского узорного ши¬
тья. Среди изобразительных узоров преобладали растительные мотивы ар¬
хаического стиля. Отличительной особенностью у вепсов и карел было так¬
же украшение женских рубах геометрическими орнаментами и некоторые
другие более частные черты.
У вепсов, как и русских Северо-Запада, в изобразительных мотивах про¬
слеживаются два стилистических пласта. В первом, уходящем своими исто¬
ками в раннесредневековое искусство, изобразительные узоры имеют схе¬
матический, геометризованный стиль. Второй пласт, датированный
XVIII-XIX вв., представлен пышными узорами криволинейных очертаний, а
также некоторыми мотивами геометризованного стиля (геральдические ор¬
лы, барсы и пр.). Эти два крупных пласта в вепсском искусстве XIX - нача¬
ла XX в. были распространены неравномерно. Изобразительные мотивы
ирреалистичной пышной растительности, выполненные в криволинейных
контурах, преобладали в северновепсской орнаментике, почти вытеснив там
узоры архаического слоя. В средневепсском искусстве в одинаковой мере
461

присутствовали мотивы обоих стилистических пластов, тогда как в южно¬
вепсской орнаментике мотивы архаического слоя абсолютно преобладали
над узорами позднего происхождения.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РАЗДЕЛУ "ВЕПСЫ”
С началом демократизации и возможностью гласно обсуждать проблемы
национальной политики был поднят вопрос и о вепсах. Инициатором привлече¬
ния внимания властей и общественности к положению вепсов стали сами пред¬
ставители этого народа. В письме, направленном группой вологодских вепсов в
июне 1986 г. в Совет Министров РСФСР, было сказано о нарушении многих
прав этого народа, гарантированных ему Конституцией: о ликвидации в 1937 г.
вепсской письменности, о записи их русскими при проведении переписей и др. В
ответ на это Совет Министров предложил органам власти Ленинградской и Во¬
логодской областей и Карельской АССР проинформировать руководство
РСФСР о положении вепсов, проживающих на их территориях, Академии наук
СССР - представить научный доклад “Об этнодемографических тенденциях, со¬
циально-экономическом и культурном развитии вепсской народности”.
С целью усилить внимание к проблемам вепсов был проведен ряд мероприя¬
тий. Уже 13-15 июня 1987 г. в Ленинградской области состоялась научно-практи¬
ческая конференция, посвященная проблемам языка и культуры вепсов. Главны¬
ми организаторами ес были писательские объединения Ленинграда и Карельской
АССР. В конференции, проходившей в с. Озера Подпорожского района, участво¬
вали ученые и писатели Ленинграда, Петрозаводска, Тарту, Таллина. Принятая
на ней резолюция декларировала необходимость скорейшего восстановления
вепсской письменности, что должно было способствовать возрождению вепсско¬
го языка и культуры, и предлагала создать вепсскую автономию. Подчеркива¬
лось, что для реализации этих задач требуются срочные и активные действия го¬
сударственных органов, общественных организаций и учреждений.
В то же время (13-15 июня) в с. Винницы Подпорожского района был
проведен праздник “Древо жизни”, посвященный вепсской культуре. В даль¬
нейшем для решения этнокультурных проблем вепсского народа большое
значение имела деятельность созданного в 1988 г. Научно-общественного со¬
вета по сохранению и развитию культур малых народов при Советском фон¬
де культуры. На его первом заседании в апреле 1988 г. были заслушаны сооб¬
щения А.В. Петухова, Н.Г. Зайцевой и З.И. Строгалыциковой о негативных
последствиях принятых в прошлом решений государственных органов о лик¬
видации вепсских национальных административных единиц, о ликвидации пе¬
чати на вепсском языке, прекращении обучения детей на родном языке и под¬
готовки кадров по его преподаванию, о нарушениях права выбора националь¬
ности при проведении переписи в Ленинградской и Вологодской областях и
т.п. Эти сообщения послужили основой для обращений, направленных Пред¬
седателем Советского фонда культуры академиком Д.С. Лихачевым в разные
министерства и ведомства, к властям Ленинградской и Вологодской областей
Карелии1' с просьбой об оказании в рамках их компетенции содействия в раз¬
витии языка и культуры вепсов. ** Руководство Карелии сразу предложило некоторые конкретные меры. В.С. Степанов, пер¬
вый секретарь Карельского обкома КПСС, обратился в апреле 1988 г. в ЦК КПСС с пред¬
ложением рассмотреть вопрос о воссоздании на территории вепсов национальных районов,
462

Рис 105, Праздник вепсской культуры “Дрено жизни’7, с. Шелтозеро, 1996 г.

Заседание обратилось также в ЦК КПСС и Совет Министров РСФСР с
предложением провести в г. Петрозаводске региональное межведомственное
совещание “Вепсы: проблемы развития экономики и культуры в условиях пере¬
стройки” с участием руководителей властей Карелии, Ленинградской и Воло¬
годской областей.
Такое совещание состоялось в октябре 1988 г. Впервые на широком фо¬
руме обсуждались современные проблемы развития вепсского народа. Сове¬
щание имело значительный общественный резонанс. Его резолюция предла¬
гала ряд неотложных мер по ликвидации отставания в социально-экономиче¬
ском и культурном развитии районов проживания вепсов, восстановлении
письменности, подготовки национальных кадров и т.п. Предлагалось восста¬
новить в местах компактного расселения вепсов национальные районы и
сельсоветы, рассмотреть вопрос об объединении их в будущем в единый
Вепсский национальный округ.
По итогам совещания Госплан РСФСР в своем письме в Совет Министров
РСФСР от 23 марта 1989 г. «О мерах по выполнению рекомендаций региональ¬
ного совещания “Вепсы: проблемы развития экономики и культуры в условиях
перестройки”» поручил ряду министерств и ведомств рассмотрение и реализа¬
цию принятых рекомендаций, признал необходимость “разработки научно обос¬
нованной комплексной программы с учетом интересов как вепсов, так и лиц
других национальностей, проживающих в указанных районах”.
Основным результатом совещания было то, что, ознакомившись с его мате¬
риалами, Совет Министров РСФСР принял в апреле 1989 г. решение, по кото¬
рому Госплан РСФСР должен был установить контроль за выполнением меро¬
приятий по восстановлению вепсской культуры.
Наряду с этим ЦК КПСС принял решение о создании экспериментальных
вепсских национальных районов и сельсоветов в Карельской АССР, Ленин¬
градской и Вологодской областях. Оно было сразу выполнено властями Воло¬
годской области, и Куйский сельский Совет был преобразован в национальный.
В Карелии и Ленинградской области создание национальных районов требова¬
ло административно-территориальных изменений и большой подготовительной
работы, поэтому эта реформа откладывалась. В Карелии с уходом с должности
первого секретаря обкома В.С. Степанова, сторонника идеи создании на базе
Шелтозерского, Шокшинского и Рыборецкого сельских Советов Шелтозерско-
го национального вепсского района, осуществление этого решения было приос¬
тановлено. В итоге результатом регионального совещания 1988 г. в Карелии
стало Постановление Совета Министров Карельской АССР 1990 г. “О перво¬
очередных мерах по экономическому и социальному развитию территории про¬
живания вепсов Карелии в 1990 году и в ХШ пятилетке”, а в Ленинградской
обл. - решение Областного Совета народных депутатов в 1988 г. “О мерах по
ускорению развития мест проживания в Ленинградской области населения вепс¬
ской национальности на 1988-1995 годы”. К сожалению, эти решения, преду¬
сматривающие принятие мер для социально-экономического и культурного
развития вепсских поселений, остались не выполненными в связи с изменившей¬
ся политической и экономической ситуацией в России.
За прошедшие годы определенных успехов удалось добиться лишь в сфере
народного образования и культуры, особенно в том, то зависело от усилий вепс¬
ской интеллигенции. По ее инициативе в июне 1989 г. было создано обществен¬
ное межрегиональное объединение “Общество вепсской культуры” После при¬
нятия в апреле 1989 г. Постановления Совета Министров Карельской АССР о
восстановлении карельской и вепсской письменностей на основе латинской гра-
464

Рис. 106. Вепсский народный хор. В центре - Р.П. Лонин, заслуженный деятель культуры
Республики Карелия, с. Шелтозеро, 1990 г.
фики Общество активно взаимодействовало с органами государственной власти
Карелии по вопросам возрождения языка и культуры вепсов* В 1990 г. был из-
дан вепсский букварь. К настоящему времени подготовлены и изданы учебники
и пособия по вепсскому языку до 10-го класса, вепсско-русский и русско-вепс¬
ский словарь, вышло несколько литературных произведений на вепсском язы¬
ке. С 1993 г. началось издание ежемесячной газеты на вепсском и русском язы¬
ках “Кодима”, которая распространяется усилиями активистов во всех регионах
проживания вепсов.
При содействии Общества вепсской культуры Международный институт пе¬
ревода Библии издал в течение 1992-1996-х годов на вепсском языке Детскую
Библию, четыре Евангелия - от Луки, от Марка, от Иоанна, от Матфея, Изда¬
ние учебной и художественной литературы положило основу для формирования
литературного вепсского языка.
Важную роль для поддержки инициатив вепсской интеллигенции имело ре¬
шение Государственного Комитета РСФСР (1991 г.) по науке и высшей школе о
предоставлении вепсской молодежи, как и малочисленным народам Севера,
права внеконкурсного поступления в высшие учебные заведения. Это позволи¬
ло многим выпускникам сельских школ из вепсского региона продолжить уче¬
бу в вузах и привело к заметному росту вепсской интеллигенции.
Во многих школах вепсского региона уже с 1989 г. было начато, вначале фа¬
культативно, преподавание вепсского языка учителями-предметниками, владе¬
ющими вепсским языком как родным.
С 1991 г. в Петрозаводском государственном университете, на кафедре при¬
балтийско-финской филологии и культуры была начата подготовка специали¬
стов по вепсскому языку, а в 1992 г* в Карельском государственном педагогиче-
465

Рис. 107. Виктор Константинович Яшов -
знаток языка и культуры вепсов, д. Пондала
Бабаевского района Вологодской области,
1996 г.
ском институте стали готовить воспи¬
тателей и учителей начальных клас¬
сов со знанием вепсского языка,
С открытием в 1994 г. в г. Петро¬
заводске финно-угорской школы воз¬
можность изучать родной язык полу¬
чили и дети вепсов-горожан. В насто¬
ящее время в Карелии более 330 де¬
тей изучают вепсский язык, В школах
Вепсской национальной волости он
является обязательным предметом.
Изучение вепсского языка в Ленин¬
градской и Вологодской областях
проводится менее системно и во мно¬
гом зависит от отношения к этой про¬
блеме руководителей школ и местных
администраций.
Реализация мероприятий по раз¬
витию вепсского языка и культуры
осуществлялась в Республике Каре¬
лия с 1994 г. по 2000 г. в рамках республиканской целевой программы “Возро¬
ждение и развитие языков и культур карелов, вепсов и финнов Республики Ка¬
релия”. Издания на карельском, вепсском и финском языках финансируются
также по Программе поддержки культур родственных народов, утвержденной
Правительством Финляндской Республики.
В настоящее время Республика Карелия практически осуществляет роль
координатора и одновременно основного исполнителя всех мероприятий по воз¬
рождению и развитию вепсского народа. В Карелии издаются вся учебная и ху¬
дожественная литература, газета “Кодима”, ведется подготовка будущих учите¬
лей родного языка, специалистов по вепсскому языку из числа вепсской моло¬
дежи из всех регионов проживания вепсов, периодически организуются курсы
вепсского языка для преподавателей, ежегодно проводится Межрегиональный
конкурс знатоков вепсского языка, в котором принимают участие ученики всех
школ, где изучается вепсский язык.
В ноябре 1991 г. в Карелии был принят закон “О правовом статусе нацио¬
нального района, национальных поселковых и сельских Советов в Республике
Карелия”, предусматривающий возможность создания по итогам местных рефе¬
рендумов национально-территориальных образований в местах компактного
проживания коренных малочисленных народов (карел, вепсов). Это предостав¬
ляло дополнительные гарантии для развития национальных языков и культур,
сохранения среды их обитания. В соответствии с законом были преобразованы
в национальные вепсские сельские советы в сентябре 1992 г. - Шелтозерский, в
июне 1993 г. Рыборецкий и Шокшинский. В декабре 1993 г. в связи с началом
реформы местного самоуправления, предусматривающей организацию местно¬
го самоуправления, депутаты этих трех вепсских сельских советов приняли ре¬
шение об объединении их в Вепсскую национальную волость, как муниципаль¬
466

ное образование. Их решение было утверждено Постановлением Верховного
Совета Республики Карелия в январе 1994 г. Согласно действующему законода¬
тельству Вепсская волость имеет равные права с любым другим районом рес¬
публики, т.е. по существу идея воссоздания Шелтозерского национального рай¬
она в Карелии была реализована.
Несмотря на отмеченные успехи, главная задача - возродить полноценную
жизнь в вепсских селах, создать условия для развития этнической культуры веп¬
сов - не была достигнута по причине нехватки средств в условиях экономиче¬
ского кризиса в России. То, что было сделано, - восстановление письменности,
организация изучения вепсского языка в школах, издание литературы, проведе¬
ние общих для всех вепсов мероприятий и т.п. - осуществляется лишь благода¬
ря усилиям энтузиастов Общества вепсской культуры. Следует заметить, что
эти меры как показали этносоциологические исследования в 2002 г. у вепсов
Карелии, привели к росту национального самосознания и престижу вепсского
языка. Однако сохранение и развитие вепсского языка по-прежнему остается
одной из сложных и трудно решаемых проблем. Усилия общественности, пред¬
принимаемые в этом направлении, нуждаются в активной и заинтересованной
поддержке государства. Пока перспектива языковой и этнической ассимиляции
вепсов остается весьма реальной.

российские финны
По переписи 1989 г., на территории Советского Союза насчитывалось
67 359 финнов. По этим данным около трети из них - 16 000 человек жи¬
ли в Эстонии. На территории России самая многочисленная их группа
жила в Карелии - 18 420 человек в Ленинградской области и Ленинграде - не¬
многим меньше - 17 302. Немалая часть финнов была рассеяна по всей терри¬
тории СССР небольшими группами от 120 до 900 человек, но в сумме это соста¬
вляло почти треть их общей численности - 15 тысяч.
Финны (самоназвание - suomalaiset), живущие в России, делятся по своему
происхождению, времени поселения в России и историческим судьбам на не¬
сколько различных групп.
Самую многочисленную составляют финны-ингерманландцы, старожиль¬
ческое население, сформировавшееся в основном еще в XVII в. на южном побе¬
режье Финского залива и Карельском перешейке.
Другие группы финских переселенцев складывались позже - в XIX-XX вв.
Небольшие колонии финнов существовали на территории Карелии, Кольского
полуострова и Карельского перешейка издавна, как это характерно для любой
приграничной территории. Однако широкий характер миграция финнов с тер¬
ритории Финляндии в ближайшие российские районы приобрела с начала
XIX в., после вхождения Финляндии в состав Российской империи,
В настоящем разделе рассматриваются в основном две наиболее крупные по
численности группы финнов - старожильческое население Ленинградской об¬
ласти и финны, живущие в Карелии.
468

ГЛАВА 1
ФИННЫ-ИНГЕРМАНЛАНДЦЫ
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Финны-ингерманландцы - это одна из групп старожильческого финно¬
язычного населения Ленинградской области. В отечественной литерату¬
ре они называются также петербургскими или ленинградскими финнами.
По переписи 1926 г., их насчитывалось здесь до 125 тыс., в то время как к 1989 г.
их численность в области упала до 17 тысяч. Прежде чем остановиться на при¬
чинах такого резкого сокращения их численности, следует кратко осветить ис¬
торию возникновения этой этнической группы финнов, которую можно рассма¬
тривать как субэтнос финского народа.
История народов, населявших земли Карельского перешейка и южного по¬
бережья Финского залива от р. Нарвы на западе до р. Лавы на востоке, начиная
с первых известий о них, наполнена почти непрерывными войнами вплоть до на¬
чала XIX в. В средние века через эти земли из ряда европейских стран шли важ¬
нейшие торговые пути на Восток; регион имел исключительно важное страте¬
гическое значение и в дальнейшем. В борьбу за эти земли на разных этапах бы¬
ли вовлечены, с одной стороны, Древний Новгород и затем Московское госу¬
дарство, с другой - Швеция, датчане, прибалтийские немецкие Ордены и др.
Особая роль в этих войнах принадлежала католической церкви, которая после
окончания крестовых походов в Святую Землю устремила свои взгляды на ев¬
ропейский восток, в том числе и на Восточную Прибалтику. Новгородские вла¬
дения на южном побережье Финского залива назывались в те времена Водской
и Ижорской землями и входили в состав средневековых владений Новгорода.
В западных источниках этот край назывался Ватланд (Watland), Ингар-
дия, Ингрия (Ingardia, Ingria); последний термин использовался и в русских ис¬
точниках. Несколько позже возникло название “Ингерманландия”
(Ingermanland). Впервые оно было использовано при подписании Столбовско-
го договора между Россией и Швецией (1617 г.) и представляло собой перевод
на язык договора финского названия этих мест - Инкеримаа (по названию
р. Ижоры, по-фински Инкери). Слово “маа” - “земля” было заменено швед¬
ским словом “ланд”. Наименование “Ингерманландия” просуществовало не¬
которое время и после возвращения этих земель России, а А. Д. Меншиков по¬
лучил даже титул герцога Ингерманландского. Но затем, с построением
С.-Петербурга была образована Петербургская губерния, в которую и вошли
земли старой Водской пятины или Ингерманландии. Тем не менее термин
“Ингерманландия” еще довольно долго использовался даже в официальных
бумагах и документах. Кроме того, местное финское население в отличие от
финляндского часто называют финнами-ингерманландцами. Это название
вошло и в научную литературу.
Именно с периодом принадлежности этих земель шведской короне
f 1617—1721 гг.), которая в то время владела и Финляндией, связано появление на
них финских поселений. Весь регион был сильно опустошен в ходе войн XVI в.:
часть местного населения погибла при военных столкновениях и от следовав¬
ших за ними эпидемий и голода, значительные его группы ушли во внутренние
районы России.
469

Шведские власти раздавали завоеванные земли своему дворянству
(Я. де л а Гарди, Б. Розену и др.). Для обеспечения поместий рабочей силой из со¬
седних районов Финляндии сюда стали переводить крестьян, которые освобож¬
дались при этом от несения военной службы и уплаты податей. Шли сюда пре¬
имущественно безземельные крестьяне с целью получения надела, сюда же
ссылали уголовных преступников. В результате первой миграционной волны к
1640 г. трудоспособное финское население в Ингрии достигло по подсчетам
финских исследователей примерно 7 тыс. человек, что составляло в тот период
около 30% всего местного населения.
Коренное население края (водь, ижора, русские, карелы) испытывало
сильные притеснения шведских властей: с одной стороны, все время увеличи¬
вались подати, с другой - местные церковные власти проводили активную по¬
литику обращения православного населения (води, ижоры, карел) в лютеран¬
ство, что также было причиной растущего недовольства крестьянства. В ре¬
зультате волнений местного населения и вторжения на территорию Ингрии
русских войск началась двухлетняя война (1656-1658 гг.), которую финлянд¬
ские исследователи рассматривают именно как религиозную. При отступле¬
нии потерпевших поражение русских войск часть местного населения ушла
вместе с ними; значительные массы коренных жителей продолжали уходить
на российскую сторону и в последующие годы. На вторую половину XVII в.
приходится и основной приток переселенцев из Финляндии. В итоге к концу
XVIII в. численность финнов здесь выросла до 45 тыс., или примерно 70% все¬
го населения края (Haltsonen, 1941. S. 290). Больше всего переселенцев было
на Карельском перешейке, в Нотебургком лене, где они составляли абсолют¬
ное большинство населения (92%), менее всего - в западных частях Ингрии, в
Ивангородском лене (46%).
Исследователями хорошо изучен вопрос о местах исхода колонистов из
Финляндии, Переселенцы довольно долго - до середины XIX в. - сохраняли под¬
разделение на две группы: эвремейсет {tiyrdmdisef) и савакот {savakot). Под эти¬
ми названиями они и вошли в русскую литературу. Эвремейсет вполне обосно¬
ванно считаются выходцами из прихода Эвряпяя (Аугйрйа), расположенного на
Карельском перешейке, в его западной части, в непосредственной близости от
современной российско-финляндской границы. Вторая группа, савакот (или са-
вакосцы), получила свое название от земли Саво. Однако исследования фин¬
ляндских ученых документально доказали, что, хотя переселение и шло в основ¬
ном из восточных районов Финляндии, но в миграции приняло участие и населе¬
ние из окрестностей р. Кюми, относящейся к Уусимаа, а также из более отда¬
ленных мест (iSaloheimo, 1991; Kuujo, 1990; и др.). Очевидно, савакот - это поня¬
тие собирательное, которым называли всех мигрантов, перебравшихся в Ин-
грию из более отдаленных частей страны, чем приход Эвряпяя* (Лескинен X.,
1995. С. 170-171).
Финские переселенцы в своем абсолютном большинстве были крестьянами
и занимались на новых местах земледелием, животноводством и рыболовством.
В Финляндии крестьянство не знало крепостнических форм зависимости, но в
Ингрии часть земель королевской властью была передана в руки дворян, кото-
* В настоящее время языковеды особо выделяют самую западную группу финнов, живших на
Курголовском полуострове и южнее, между реками Лугой и Россонью (финский приход
Нарвуси): согласно документальным материалам сюда шло переселение именно из окрест¬
ностей нижнего течения р. Кюми (поместья Кюми), хотя есть сведения и о более западных
районах эмиграции. Ранее это население причислялось к савакот.
470

Карта №. Ареалы финноязьггного населения в С.-Петербургской губернии. Середина XIX в. (по П. Кеппену) (выполнена И.Г, Клюевой)
/ - водь, 2 - ижора, 3 - финны-савакосцы. 4 - финн ы-эвре мейсы

рые стремились быстро получать хорошие доходы. Это вело к тому, что пере¬
селенцы вскоре были обложены различными податями, налогами и такими по¬
винностями, как поденная работа на помещичьей усадьбе.
Новый этап в жизни финнов Ингерманландии начался с возвращением этих
земель под власть России, что было закреплено Ништадтским договором 1721 г.
Финское крестьянство, которое уже успело обосноваться на новых местах, не
ушло в Финляндию, как это произошло с представителями шведской админист¬
рации, большей частью дворян и духовенства. Вследствие этого дальнейшие
судьбы местных финнов были связаны с судьбами России,
Весьма важным обстоятельством начала XVIII в. было основание в устье
Невы новой российской столицы - Санкт-Петербурга (1703 г.). Это естествен¬
но, во многом повлияло на жизнь всей губернии, в том числе и на жизнь кресть¬
янства. Особенно ощутимым воздействие столицы стало после отмены крепо¬
стного права, позволившей начать перестройку форм ведения сельского хозяй¬
ства и вызвавшей широкий отток населения в город на заработки.
Возвращаясь к проблеме этнического состава населения рассматриваемого
региона, следует прежде всего отметить, что российские власти еще до офици¬
ального окончания Северной войны стали предпринимать шаги к заселению
опустошенных земель. Предполагалось, что новые владельцы поместий из чис¬
ла приближенных к царю лиц сами обеспечат их рабочими руками, переводя
сюда крестьян из внутренних губерний. Однако поначалу, несмотря на царские
указы 1712 г. “О расписании в Ингерманландии земли на участки для поселения
крестьян и мастеровых людей” и “О правилах на раздачу в Ингерманландии зе¬
мель”, процесс переселения шел весьма трудно. Ситуация стала меняться лишь
после того, как помещики добились права селить своих крестьян не на пусто¬
шах, а на обработанных участках земли, что предполагало при этом сгон с них
финских крестьян, значительная часть которых уже в первой половине XVIII в.
стала числиться помещичьими или дворцовыми. Село Сарское, к примеру,
власти решили “огородить природными россиянами”, поскольку “на туземцев -
ижорян и латышей (под латышами тогда понимались исповедовавшие “латин¬
скую” религию, т.е. финны-лютеране) никак не можно было полагаться”*. На
дворцовые земли в окрестностях Пулкова и села Сарского за первую четверть
XVII в. было переведено более 2 тыс. дворов из центральных районов России.
Десятки финских деревень были при этом сведены, а их жителям отводились за¬
болоченные, лесистые и кустарниковые земли. Так, для заселения Пулковской
слободы было разорено и сведено в леса 11 финских деревень, для села Сарско¬
го - 10 деревень, под слободу Кузмину - более 15 деревень (Индова, 1964.
С. 102). При возрастающем потоке переселенцев пашенной земли не хватало.
Просьбы к властям о расширении наделов оставались большей частью без вни¬
мания и переселенцы нередко решали земельный вопрос путем самовольного
захвата участков, обрабатывавшихся финскими крестьянами. Естественно, что
последние не желали уступать свои земли. Дело часто доходило до открытых
столкновений с новоселами. Так, крестьяне слободы Кузминой в 1717 г. жало¬
вались властям, что “маймисты” (от испорченного финского слова maamies -
крестьянин) “не дают нам запахивать свои бывшие земли и косят луга сами”.
И когда новопоселенцы пытались стоять на своем, финские крестьяне 4'нс толь¬
ко бранились, но и дрались, а иным и головы проломали” (Индова, 1964, С. 103).
* Русские крестьяне в свою очередь не хотели переселяться из более южных районов России
на северные болотистые земли, так что их перевод носил принудительный характер. В се¬
ло Сарское, на мызу Славянскую русских крестьян доставляли под конвоем.
472

Такие конфликты постоянно происходили на протяжении первой четверти
XVIII в. в слободах Пулковской, Новославянской и в других местах Петербург¬
ской губернии.
Далеко не все финские крестьяне, выселенные на необработанные земли в
леса, смогли после этого восстановить свои хозяйства. Управляющий Царско¬
сельским дворцовым имением М. Кошелев доносил весной 1717 г. в Петербург,
что финнам, переведенным в леса, живется плохо, многие из них окончательно
разорились* Более десятка финских хозяев, проживавших ранее в деревне Пул¬
ково, новую выделенную им землю “за скудостью покинули” Многих из разо¬
рившихся местных крестьян дворцовая администрация вынуждена была отпус¬
тить “кормиться работою своею” и взимать с них только денежный оброк (Ин-
дот, 1964* С. 103). Эти крестьяне ушли в Петербург, где работали чернорабо¬
чими, каменщиками, плотниками, сплавщиками леса и т.д.
В 1732 г. в Петербургской губернии была проведена перепись населения, в
ходе которой учитывались все категории проживавшего в регионе крестьянст¬
ва. Результаты проведенной под руководством майора И. Шипова ревизии сви¬
детельствовали и о том, что, несмотря на принимавшиеся правительственные
меры, заселение Петербургской губернии крестьянами из центральных районов
России происходило медленно. По данным ревизии, из всего населения (мужско¬
го пола) “старожилы-латыши” (т.е. финны) составляли 23 тыс. человек (37,6%),
"старожилы-ижоряне” - 14,5 тыс. человек (24%), “старожилов русских” насчи¬
тывалось 5883 человека (9,6%), количество русских-переселенцев к началу
1730-х годов составило 17% (Шаскольский, 1992; Троицкий, 1970).
Ситуация, как свидетельствуют результаты второй ревизии (1743-1747 гг.),
осталась без изменений и в середине столетия. Поэтому указом Сената от 12 ян¬
варя 1748 г. местным помещикам предоставлялись новые льготы с единствен¬
ным условием, чтобы эти земли “действительно русскими крестьянами насе¬
лить, чтоб через то могла Ингерманландия российскими крестьянами размно¬
житься” (цит. по: Выскочков, 1989. С. 113),
Быстрый рост русского населения в Петербургской губернии стал наблю¬
даться только во второй половине XVIII в.: к 1795 г. оно выросло, но сравнению
с 1763 г., на 60%, а в непосредственной близости от столицы - почти в два раза.
При этом финны стали составлять в Шлиссельбургском уезде - 42,6%, в Софий¬
ском - 41,4%, в Ораниенбаумском - 37,6% населения (Кабузан, 1990. С. 247).
В XIX в. доля финского населения в губернии неуклонно снижалась несмотря на
его рост в абсолютных цифрах. В середине XIX в. финнов насчитывалось
^2 323 человека, что составляло 17,7% всего сельского населения Петербург¬
ской губернии, в 1897 г. - 107 006 человек (15,5%) (Выскочков, 1989, С. 116; ср.:
Кабузан. 1992. С. 201). При этом концентрация финнов продолжала оставаться
весьма высокой в ближайших к столице уездах: в Шлиссельбургском они соста¬
вляли 43% сельского населения, в Петербургском - 33,5%, Петергофском - 27%
(.Выскочков, 1989. С. 123).
Финское население края, понесшее при переходе под царскую власть боль¬
шие материальные потери, утрату налаженных хозяйств, не потерпело, однако,
ущерба в духовной сфере. Как и было оговорено текстом Ништадтского догово¬
ра, оно сохранило свою лютеранскую веру и на всей территории С.-Петербург¬
ской губернии продолжали действовать лютеранские церкви со службой на фин¬
ском языке. Постепенно складывалась и сеть школ с преподаванием на финском
языке. Первая из них была открыта уже цесаревичем Павлом в 1785 г. в д. Кол-
пана близ Гатчины. В ней бесплатно обучались дети крестьян этого дворцового
имения, им преподавали финский и русский языки, а также Закон Божий.
473

В 1830-1850-е годы в Петербургской губернии местная лютеранская цер¬
ковь способствовала организации около десятка воскресных начальных школ
(Mustonen, 1936. S. 36-39; 1938. S. 30-32). Но в целом нехватка учителей, отсут¬
ствие у них специального образования, нежелание крестьян платить налоги на
содержание школы предопределили скромные результаты в сфере народного
просвещения в первой половине XIX в.
Положение стало улучшаться с основанием Колпанской учительской семи¬
нарии (1863-1919 гг.), в которой готовили педагогические кадры для местных
финских школ. Программа трехлетнего обучения в семинарии предусматривала
подготовку как по богословию, так и по сравнительно широкому кругу гумани¬
тарных, естественных и точных дисциплин, финского, русского и немецкого
языков, а также в области музыки и хорового пения. За годы своего существо¬
вания семинария выпустила более 200 учителей.
В сущности, именно из школьных учителей и пасторов складывалась во вто¬
рой половине XIX-начале XX в. местная финская сельская интеллигенция*. На¬
иболее ярко она проявила себя на поприще музыкальной и литературной жиз¬
ни. Неоценимый вклад в развитие музыкальной культуры ингерманландских
финнов внесли Моозес Путро (1848-1919), Микко Суси (1874—1942), Эмиль Су-
ни (1876-1930) и другие композиторы и руководители хоров - все они являлись
выпускниками Колпанской семинарии.
Одной из характерных черт ингерманландской культуры были певческие
праздники, аналогичные эстонским и финским и представлявшие собой подлин¬
но народные торжества. Первоначально их начали устраивать в разных районах
Петербургской губернии. С 1899 г. стали проводиться общеингерманландские
певческие праздники, собиравшие десятки хоров, оркестров, театральных кол¬
лективов и многотысячные аудитории слушателей. Традиция ингерманландских
певческих праздников была прервана в послереволюционные годы и восстано¬
влена лишь в начале 1990-х годов.
Ингерманландская интеллигенция в определенной мере впитала идеи
финского национального движения в Финляндии второй половины XIX в., в
котором одним из краеугольных камней было требование употребления род¬
ного финского, а не шведского языка в официальной сфере, в том числе в
просвещении и науке, а также распространение образования в широких сло¬
ях населения.
В Петербургской губернии постепенно росла сеть светских финских школ -
к концу XIX в. их насчитывалось уже около 200. Наряду с этим действовали цер¬
ковные конфирмационные и воскресные школы. При церквах и школах орга¬
низовывались библиотеки. Их число стало возрастать после 1877 г., когда фин¬
ский книготорговец Валлениус открыл в Петербурге магазин шведской и фин¬
ской литературы.
* Стоит отметить, что и ранее пасторы, составлявшие в прошлом основную часть местных
образованных людей, немало сделали, занимаясь этнографией и историей края. Так, нарв-
ский пастор Ф.Л. Трефурт еще в конце XIX в. определил, что водь - это особый народ; его
публикация образцов водского языка и этнографические заметки о води остаются и сегод¬
ня важным источником для исследователей. В начале XIX в. для академика Х.Г. Портана
материалы о води были собраны пасторами Л.А. Цетреусом (приход Венйоки) и Шёнбер¬
гом (приход Молосковицы). Академик А.Ю. Шёгрен в своем труде о финноязычном населе¬
нии Петербургской губернии пользовался рукописью Й. Талуса, дьячка из Дудергофа (при¬
ход Туутари), содержащей разносторонние данные об этом приходе. Таков далеко не пол¬
ный перечень служителей церкви, занимавшихся историей и населением края (подробнее
см.: Halmmen. 1965. S. 110 и js.).
474

7
Рис. №8 10-й выпуск Колнанской семинарии, 1900 г. (Inkeri, 1992. S. 236)

Большое значение для успехов народного просвещения и активизации об¬
щественной жизни имела финноязычна я пресса. Первоначально периодика бы¬
ла представлена финляндскими изданиями, среди которых наибольшей попу¬
лярностью пользовалась выходившая в Выборге в 1840-е годы газета “Kanava”
(“Канал”), которая отличалась острой социальной направленностью своих пуб¬
ликаций о положении крестьянства в восточных районах Финляндии. Первая
местная финская газета “Pietarin Sanomat” (“Петербургские известия”, редактор
И. Хагман) была основана в 1870 г. (Parkkinen, 1925. S. 325-334). За нею после¬
довали “Pietarin Sunnuntailehti” (“Петербургская воскресная газета”, 1871 г.),
“Pietarin Lehti” (“Петербургский листок”, 1874 г.), “Pietarin Wiikko-Sanomat”
(“Петербургский еженедельник”, 1879 г.). Основание новых газет продолжа¬
лось и в последующие годы (Haltsonen, 194L S. 4-6). В 1884 г. вышла газета
“Inkeri” (“Ингрия”), в 1905 г. - “Uusi Inkeri” (“Новая Ингрия”), в 1906 г. - “Neva”
и вновь “Inkeri” Если издания XIX в. придерживались в основном клерикально¬
консервативной ориентации, то газеты, возникавшие в годы общественного
подъема начала XX в., отражали новые, либерально-демократические веяния.
В среде финского населения Петербургской губернии стала постепенно кри-
сталлизовываться идея национально-культурной автономии для финнов-ингер-
манландцев. Ее носителями были наиболее активные представители местной
финской интеллигенции: школьные учителя, журналисты, писатели, музыкан¬
ты. Реально это требование было поставлено на повестку дня в связи с событи¬
ями 1917 г.
И все же с конца XIX в. возможности национального развития в некоторых
сферах общественной жизни стали сужаться, что было связано с общим усиле¬
нием политической реакции в России и начавшимся наступлением центральной
власти на автономные права Финляндии. Отражением политического курса
правительства стали введенные и в С.-Петербургской губернии ограничения
прав финского языка, коснувшиеся в первую очередь школьного образования.
Сокращалось время на изучение родного языка, в большинстве школ языком
преподавания стал русский. К началу первой мировой войны в некоторых рай¬
онах губернии уже не было финских школ.
Поэтому далеко не случаен тот факт, что требование развития школьной
системы с финским языком преподавания стало одним из главных в общей про¬
грамме национально-культурной автономии, которая обсуждалась на съездах
уполномоченных от финского населения губернии, первый из которых собрал¬
ся 23 апреля 1917 г.
Двести финских делегатов съезда сформировали исполнительный орган -
Центральную ингерманландскую комиссию из 27 членов во главе с К. Тюнни,
поручив ей практическую работу по реализации планов национально-культур¬
ной автономии. В области народного образования ставилась задача создать
финскую школьную систему, самостоятельную в делах внутреннего управле¬
ния. Претворить в жизнь эту программу в полной мере нс удалось, но тем не ме¬
нее в земских уездных учреждениях губернии были созданы финские школьные
отделы, которые занялись восстановлением финских школ. К концу 1918 г. в
313 финских школах губернии работало 352 педагога, из них 248 учителей бы¬
ли финнами (Tynni, 1923. S. 130).
Серьезные перемены произошли и в Колпанской учительской семинарии.
По решению ингерманландского съезда управление ею вывели из-под церков¬
ного контроля и отменили преподавание всех богословских предметов, прекра¬
тилось и ее финансирование из средств ингерманландской церкви. Новое руко¬
водство семинарией было сформировано осенью 1917 г. из представителей ме¬
476

стной интеллигенции, и семинария стала независимым от церкви учебным заве¬
дением. Ее деятельность, однако, оказалась, непродолжительной - в условиях
начавшейся гражданской войны, не обошедшей стороной и этот край, семина¬
рия прекратила свое существование в ноябре 1919 г. (Nevalainen, 1996 а, Ь.
S. 10-16).
На съездах ингерманландских финнов (сентябрь 1917 г., март 1918 г.) пла¬
нировалось образовать Союз финских общин Ингрии, который должен был
иметь представительство в общероссийских органах власти. Но после разгона
большевиками Учредительного собрания в январе 1918 г. организация такого
союза оказалась невозможной. Тем не менее борьба финнов за национально¬
культурную автономию продолжалась.
Необходимо отметить, что в самой среде финнов-ингсрманландцев события
1917-1918 гг. привели к резкому размежеванию политических взглядов и уста¬
новок. Деятельность сторонников национально-культурной автономии, разде¬
лявших программные требования меньшевиков, трудовиков и эсеров, встрети¬
ла глухое противодействие со стороны местных церковных кругов. Наряду с
этим большевики пользовались поддержкой финских рабочих Петрограда, ко¬
торые также выступали против деятельности '‘реакционной Центральной ин-
германландской комиссии”,
Кроме того, летом 1918 г. возник новый фактор, оказавший огромное вли¬
яние на дальнейшую общественно-политическую жизнь местного финского на¬
селения. В Петроградскую губернию перешли около 5 тыс. участников потер¬
певшей поражение революции в Финляндии. Оказавшись на чужбине, в непри¬
вычной для себя обстановке, без знания русского языка, они стали оседать в Пе¬
троградской губернии в районах с преобладающим финским населением. Осе¬
нью того же года в Петроградском губернском комитете РКП(б) была создана
финская секция. На нее было возложено проведение классовой политической
линии среди финского населения всей России - в Карелии, на Мурмане, в Сиби¬
ри, но в первую очередь в Петроградской губернии. В руководство финской сек¬
цией Петроградского губкома РКП(б) вошли члены Коммунистической партии
Финляндии (основана в Москве в августе 1918 г.), которые в своей деятельности
опирались прежде всего на своих единомышленников из числа финляндских им¬
мигрантов.
Политика военного коммунизма, с введенными ею продразверсткой и
трудовыми мобилизациями, вызвала резко отрицательную реакцию финско¬
го населения Петроградской губернии. Уже летом 1918 г. в ее западных рай¬
онах начались вооруженные бунты финских крестьян. В центральных рай¬
онах наиболее крупные выступления вспыхивали осенью 1918 г. и весной
1919 г. в Пулковской волости Детскосельского уезда. В отчете председателя
ЧК Голышева отмечалось, что среди крестьян произведена масса арестов и
"утилизация” и что "после такого урока, данного им, вряд ли они осмелятся
пойти на новую авантюру” (ЦГА СПб. Ф. 100. Он. 80. Д. 69. 1919 г. Л. 2-14).
Не менее жестоко (расстрелами, тюремным заключением, концлагерями
и т.д.) было подавлено крестьянское восстание в Шлиссельбургском уезде ле¬
том 1918 г.
На рубеже 1918-1919 гг. судьбы финнов-ингерманландцев стали предметом
многочисленных переговоров между финнами, эмигрировавшими из Петро¬
градской губернии в Финляндию, н сторонниками так называемых “военных
партий” в Финляндии и в Эстонии. Обсуждались конкретные планы участия
финнов-беженцев из России в военных операциях против Советов в Петроград¬
ской губернии, как в составе эстонских вооруженных сил, так и под руководст¬
477

вом финских офицеров (.Nevalainen, 1992. S. 240-243). Генерал Маннергейм и
эстонские власти планировали создать из густо населенных финнами районов
вокруг Петрограда буферные зоны. Некоторыми политическими группами
выдвигались также планы присоединения “ингерманландских земель” к Фин¬
ляндии. В проекте соглашения между Юденичем я Маннергеймом одним из
условий участия Финляндии в наступлении на Петроград было предоставление
финнам-ингерманландцам широкой внутренней автономии. Следует оговорить,
что официальные финляндские власти проявляли по отношению к “ингерман-
ландской проблеме” особую осторожность, поскольку она была связана с боль¬
шой политикой. К тому же большинство самих ингерманландских активистов
Финляндии было против включения “ингерманландских территорий” в состав
Финляндии. Они связывали их будущее с преобразованиями в самой России, с ее
освобождением от власти большевиков.
“Ингерманландский вопрос” всплыл на мирных переговорах между Россией
и Финляндией в Тарту, начавшихся в июне 1920 г. Временная ингерманландская
комиссия подготовила и передала официальной финляндской делегации три
различных варианта его решения: образование автономной административной
области в рамках Петроградской губернии, провозглашение культурной авто¬
номии, присоединение районов с наибольшей концентрацией финского населе¬
ния к Финляндии. Финское правительство, отвергнув излишне радикальные
предложения, поддержало планы по предоставлению финнам-ингерманландцам
культурной автономии.
В итоге, при подписании Тартуского мирного договора 1920 г. между
РСФСР и Финляндией в протокол переговоров было внесено специальное заяв¬
ление советской делегации в котором констатировалось, что “финское населе¬
ние Петроградской губернии пользуется в полной мере всеми правами и преи¬
муществами, предоставляемыми российскими законами народностям, находя¬
щимся в меньшинстве”. Особо было отмечено, что “финское население имеет
право...свободно регулировать дело народного просвещения, общинное и меж¬
общинное управление, а равно местное судопроизводство”. Местным финнам,
согласно заявлению российской делегации, предоставлялось право принимать
все необходимые меры для подъема своего хозяйственного положения, а “в де¬
ле народного просвещения, а равно и в других внутренних делах свободно поль¬
зоваться языком местного населения” (Документы внешней политики, 1959.
С. 281-282). Как видно из текста официального заявления, объем декларируе¬
мых прав, которые предоставлялись финскому населению Петроградской гу¬
бернии, отчасти даже превосходил первоначальные программные требования
сторонников национально-культурной автономии. Проблема заключалась в
том, в какой мере эти обещания были позже реализованы. На переговорах в
Тарту советская сторона гарантировала также амнистию финским беженцам,
ушедшим в Финляндию*, и их право на возвращение в родные места.
В целом 1920-е годы были периодом экономического и культурного разви¬
тия ингерманландских финнов. Росло число начальных и семилетних финских
школ (с 231 в 1923 г. до 342 в 1927 г. с 20 тыс. учащимися), сельских и волостных
изб-читален (с 14 до 105), красных уголков, курсов ликбеза, сельских библиотек
(ЦГА СПб. Ф. 16. Оп. 12. 11883. Л. 94; Ф. 1000. Он. 8. Д. 330. Л. 151). После за¬
крытия Колпанской семинарии в Гатчине начал работу педагогический техни¬
кум, подготовка учительских кадров для средней школы велась в Педагогиче¬
* В начале 1920-х годов в Финляндии находилось более 8 тыс. финнов-ингерманландцев
(Nevalainen Р1991. S. 252: Suomen unohdettu pakolaisongelma //Karjalainen viesti. 1995. 4. S. 14).
478

ском институте им. А.И. Герцена в Ленинграде. Существовало значительное ко¬
личество всевозможных курсов, кружков и ассоциаций, объединявшихся вокруг
финского Дома народного просвещения в Ленинграде. Основанное в 1923 г.
финское издательство “Киръя” к началу 1930-х годов довело выпуск литерату¬
ры до 944 наименований (Suomalaisten kommunistien..., 1935. S. 34—35). В Ленин¬
граде издавались три финноязычные газеты и в разное время выходило до де¬
сятка журналов. С 1929 г. велись радиопередачи на финском языке.
Вместе с тем общественная жизнь финнов-ингерманландцев была подчине¬
на императивам тотального переустройства общества на новых идеологических
принципах, утверждение которых шло рука об руку с “искоренением буржуаз¬
ного прошлого" Жизнь крестьянина с ее устоявшимися нормами вошла в рез¬
кое противоречие с новыми постулатами. Это предопределило появление в мно¬
гочисленных политических отчетах и других документах, подготавливаемых
финской секцией Петроградского губкома РКП, ее постоянных призывов к бес¬
пощадной борьбе с проявлениями частнособственнической психологии, декла¬
раций о необходимости противодействия “незрелым политическим настроени¬
ям финского школьного учительства” и о необходимости борьбы против скры¬
того влияния буржуазной Финляндии и т.п. Коммунисты из финской секции губ¬
кома, обладая монополией на проведение партийно-политической работы сре¬
ди финского населения губернии, расценивали национально-культурную авто¬
номию как одно из проявлений буржуазной идеологии и политики (ЦГА СПб.
Ф. 16. Оп. 12. Д. 11696. Л. 12-14; Д. 11798. Л. 251). В отчетах, посылаемых в ЦК
РКП, неизменно подчеркивались трудности проведения партийной работы сре¬
ди финского населения губернии (Там же. Д. 558. Л. 80-82).
Постоянно повторяемые на совещаниях разного уровня и партактивах фор¬
мулировки об отсталом мировоззрении местных финнов, о меньшевистских сим¬
патиях местной финской интеллигенции, о подверженности этого населения бур¬
жуазному идеологическому влиянию соседней Финляндии сформировали для вла¬
стей вполне определенный политический и социальный образ финнов-ингерман¬
ландцев, что не могло не сыграть своей роли в последующих событиях.
Рассматривая в марте 1928 г. вопрос о состоянии работы среди финского
крестьянства области, Ленинградский областной комитет ВКП(б) особо под¬
черкивал трудности в проведении в его среде партийной линии. Секретариат ко¬
митета отмечал при этом высокий уровень финских крестьянских хозяйств:
финн-середняк зажиточен, бедняков относительно мало, а кулаков больше, чем
в русских деревнях. Кулаки и зажиточные крестьяне, отмечалось в документе,
сохраняют свое влияние на остальную массу сельского населения, и это предо¬
пределяет, по мнению секретариата, ряд негативных явлений, затрудняющих
работу партии. Отмечались и сильная религиозность крестьянства, слабая пар¬
тийно-комсомольская прослойка среди молодежи. Упоминалось и буржуазное
влияние соседних государств - Финляндии и Эстонии.
По сути, эти оценки повторяли то, что на протяжении 1920-х годов неодно¬
кратно отмечалось в документах и решениях финской секции губкома РКП(б)
при характеристике ею обстановки в финских деревнях губернии. Однако поли¬
тические выводы были теперь более точными и четкими: ставилась задача
“окончательно ликвидировать ее (финской деревни) обособленность от общего
развития” (ЦГА СПб. Ф. 24. On. 1. Д. 56. Л. 82-83 об.). Наряду с этим Ленинград¬
ский обком партии принимает решение и “О политической работе среди сель¬
ской интеллигенции”, в котором особо отмечается наличие “враждебно настро¬
енных к советской власти элементов” из числа финской сельской интеллиген¬
ции. Вслед за этим рождается строго секретный документ “О борьбе с враждеб¬
479

ными элементами среди сельского учительства”, предопределивший очередную
чистку сельской финской школы, которая к тому времени уже понесла сущест¬
венные кадровые потери*.
В эти же годы (1928-1929 гг.) в Ленинградском обкоме неоднократно рас¬
сматривается вопрос о приграничных районах и мерах безопасности, что связы¬
валось не только с военно-техническим укреплением границы, но и с обеспече¬
нием политической стабильности на Карельском перешейке путем борьбы с
“растущей активностью антисоветских элементов”. Ленинградский обком пар¬
тии обязывал пересмотреть состав партийных, советских, хозяйственных, коо¬
перативных и других организаций, расположенных в погранполосе; особое вни¬
мание следовало уделить сельскохозяйственной и кредитной кооперации в рай¬
онах с преобладающим финским населением, в которых отмечалось сильное
влияние кулачества.
После провозглашенного И.В. Сталиным в декабре 1929 г. перехода от поли¬
тики ограничения кулачества к его ликвидации как класса финская деревня в чис¬
ле первых в Ленинградской области попала под процесс тотального раскулачива¬
ния. В районах сплошной коллективизации проходила конфискация сельскохо¬
зяйственного инвентаря, домашнего скота, запасов продовольствия, фуража, на¬
личных денег**. Угроза попасть в списки кулаков привела к тому, что многие кре¬
стьяне начали продавать имущество и резать скот.
Это вызвало к жизни очередное постановление, запрещавшее под угрозой
полной конфискации имущества продавать свои хозяйства и менять место жи¬
тельства, Для проведения акции раскулачивания на местах создавались “трой¬
ки”, в которые входили председатель райисполкома, секретарь местной партий¬
ной организации и представитель ГПУ. Первые заседания “троек” начались в
феврале 1930 г. Так, 13 февраля парголовская “тройка” приняла решение о вы¬
сылке первой партии людей из 93 кулацких хозяйств и о подготовке материалов
на высылку еще 11 семей (Выборгский архив. Ф. р-407. Л. 127-128). Аналогич¬
ные акции шли во всех районах Ленинградской области.
Раскулачивание проводилось параллельно с созданием колхозов. В январе
1930 г. были разработаны планы обобществления земли и скота по сельским со¬
ветам и в деревни направлены тысячи уполномоченных из числа партийных, со¬
ветских и комсомольских активистов. Когда же в процессе коллективизации на¬
ступила пауза, вызванная известным мартовским постановлением ЦК ВКП(б),
начался массовый выход крестьян из насильственно созданных колхозов. “Прошу
меня выписать из колхоза”, “добровольно состоять не желаем”, “народ у нас
очень не согласный” - характерные формулировки личных и групповых заявле¬
ний крестьян, характеризующие их отношение к обобществлению производства
(ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 14. Д. 61. Л. 88). Коллективизация положила начало мас¬
совым депортациям финского населения из Ленинградской области,
В 1930-е годы начинается еще одна политическая акция: выселение финнов
из пограничных с Финляндией районов на Карельском перешейке. В марте
* В 1928 г. в финских школах области около 40% педагогов, наскоро подготовленных на
краткосрочных курсах, не имели даже среднего педагогического образования. Это обсто¬
ятельство между прочим послужило в решениях XVI Ленинградского губернского съезда
Советов основанием для требования о переводе преподавания в финских школах области
на русский язык (ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 330. Л. 176-178),
** Наряду с этим вес сберегательные кассы в секретном порядке предупреждались о прекра¬
щении какой-либо выдачи сбережений тем семьям, которые фигурировали в “списках ку¬
лаков’\
480

1935 г. в область поступило специальное распоряжение от центрального управ¬
ления НКВД о необходимости “очистить приграничную полосу в 22 км от нена¬
дежных элементов”, затем эта зона была расширена до 100 км.
В результате коллективизации в ] 929-1931 гг. из области было выселено
около 18 тыс. человек, отправленных на Хибинские рудники и в Среднюю
Азию, а в ходе “очищения приграничной полосы” в 1935-1936-е годы, по при¬
близительной оценке, 26-27 тыс. человек были переселены в Архангельскую,
Новгородскую и Вологодскую области*
Депортация финнов-ингерманландцев с территории Ленинградской области
не могла не вызвать негативной реакции в Финляндии. Известно, что финлянд¬
ское консульство в Ленинграде внимательно следило за развитием ситуации на
протяжении всего времени с начала “антикулацких” репрессий. Правительство
Финляндии обратилось к Советскому правительству с официальным представ¬
лением, в котором, в частности, напоминало о тех обязательствах, которые бы¬
ли зафиксированы Тартуским мирным договором. Кампания протестов против
депортации финнов-ингерманландцев развернулась и в финляндском обществе,
л на страницах прессы. Однако эти акции не имели никаких результатов, а офи¬
циальная Москва предостерегала Финляндию от вмешательства во внутренние
дела Советского государства.
В Советском Союзе в это время надвигались трагические события 1937 г.
Массовый террор этого периода обрушился и на население Ленинградской об¬
ласти, в том числе на местных финнов.
По личному распоряжению И.В. Сталина и по приказу, подписанному нар¬
комом внутренних дел Н. Ежовым, с 5 августа 1937 г. во всех республиках, кра¬
ях и областях началась операция по репрессированию бывших кулаков, “актив¬
ных антисоветских элементов и уголовников”.
Для каждой республики, края и области были определены “плановые цифры”
репрессированных, которыми следовало руководствоваться при проведении опе¬
рации. Для Ленинградской области по этой разнарядке предусматривались рас¬
стрел 4000 и высылка в лагеря 10 000 человек. Семьи репрессированных следова¬
ло брать на особый учет, а живущие в иогранзоне подлежали выселению.
Подлинные масштабы террора 1937 г., обрушившегося на финнов-ингер¬
манландцев, невозможно установить до сих пор. Несомненно только, что среди
погибших были самые различные по положению люди - председатели колхо¬
зов, учителя, рядовые крестьяне-колхозники, извозчики, сторожа, землекопы -
люди, не принадлежавшие ни к кулачеству, ни к уголовным элементам. Гибли
целые семьи, расстреливались и 19-летние юноши, и 80-летние старики.
Год 1937-й ознаменовался ударом и по финской культуре: повсеместно
были закрыты или переведены на русский язык национальные школы малых
народов. В Ленинграде и Ленинградской области это коснулось эстонцев,
финнов и немцев. Была закрыта кафедра финского языка в Педагогическом
институте им, Герцена (Ленинград), ликвидирован ленинградский финский
театр, перестали выходить газеты и журналы на финском языке. После мно¬
голетних притеснений и преследований прекратила существование и местная
евангелическо-лютеранская церковь, которая вела службу на финском язы¬
ке. В итоге финны-ингерманландцьг оказались лишенными права развивать
свою национальную культуру, получать школьное образование на родном
языке, сфера которого сократилась до внутрисемейного (или соседского) об¬
щения.
* Подробнее см.: Суни, 1998. С. 20-21.
'6. Прибалтийско-финские...
481

Тяжелые удары пришлось пережить финнам-ингерманландцам в годы Оте¬
чественной войны» В августе 1941 г» было принято правительственное решение
о высылке из пригородов Ленинграда финского населения в Сибирь и Казах¬
стан. Осуществить эту акцию не удалось, так как уже в конце августа железно¬
дорожное сообщение с Ленинградом было прервано и вокруг города сомкну¬
лось кольцо блокады.
Более 60 тьге» финнов-ингерманландцев оказались на оккупированной нем¬
цами территории. Участь же тех финнов, которые оказались в кольце блокады,
была решена весной 1942 г. Военным советом Ленинградского фронта было
принято постановление “Об обязательной эвакуации финского и немецкого на¬
селения” из Ленинградской области. Операция, проводившаяся силами НКВД,
развертывалась в Парголовском и Всеволожском районах, из которых в тече¬
ние 23-28 марта 1942 г. было вывезено 30 тыс. финнов-ингерманландцев (Вы¬
боргский архив. Ф. Р-407. Оп. 4. Д. 14. Л. 39-43). На этот раз долгий путь шел
сначала на машинах по последнему льду Ладоги, далее в “теплушках” через по¬
ловину страны, а затем на баржах по Лене и Енисею к побережью Ледовитого
океана, где добравшиеся до “места назначения” по сути дела были брошены на
произвол судьбы (Бугай, 1991. №4).
Весной того же 1942 г. постановлениями Государственного комитета оборо¬
ны финны, как и граждане других национальностей воюющих с СССР стран,
были “изъяты” из рядов действующей армии и мобилизованы в рабочие колон¬
ны НКВД, работавшие на лесоповале, в шахтах и рудниках Урала. В эти же ко¬
лонны было мобилизовано до конца войны все финское мужское население, до¬
стигшее призывного возраста.
Ту часть финского населения, которая оказалась на оккупированных землях
Ленинградской области, - приблизительно 62-63 тыс. человек - также ожидали
нелегкие судьбы. После длительных переговоров между политическим и воен¬
ным руководством Германии и властями Финляндии последняя получила право
эвакуировать финнов-ингерманландцев как “соплеменников” на свою террито¬
рию. Переселение было объявлено добровольным, однако по подписанному ме¬
жду сторонами соглашению финны навсегда лишались права на свое прежнее
место жительства (Nevalainen, 1995. S. 50). По замыслам немецких властей все
земли от Нарвы до Ленинграда должны были превратиться после победы гит¬
леровского рейха в немецкую колонию (Siedlungsmark Ingermanland), где посе¬
лятся “благонадежные немцы” - члены СС и крестьяне из Союза самообороны
(Nevalainen, 1995. S. 32). В итоге в 1942-1943 гг. вся территория Ленинградской
области была “очищена” от финского населения.
Окончание войны не принесло никаких изменений в политику центральной
власти по отношению к ингерманландскому населению. По условиям советско-
финляндского перемирия 1944 г. финны-ингерманландцы возвращались из
Финляндии в Советский Союз. При этом со стороны советских официальных
лиц давались заверения в том, что репатрианты едут на свои родные места.
В общей сложности 55 тыс. российских финнов отправились из Финляндии на
родину. Можно представить себе, какой ужас и отчаяние испытали возвращав¬
шиеся, поняв, что эшелоны с ними идут мимо родного края. Вернувшиеся люди
были направлены на жительство в Псковскую (6,3 тыс. человек), Новгород¬
скую (11 тыс. человек), Калининскую (14,2 тыс. человек), Ярославскую
(19,4 тыс. человек) и Великолукскую (5,6 тыс. человек) области. Среди репат¬
риантов преобладали женщины и дети. Парни призывного возраста были тут же
высланы в сибирские поселения как уклонившиеся от мобилизации, несмотря на
то, что в момент отъезда в Финляндию они были еще непризывного возраста.
482

Рис /09. Финны ингермапландцы перед отправкой к Финляндию в 1943 г, r порту Пал диски (Эстония) (фототека Музейного ведомства,
Финляндия; фото А. Хямяляйиена)

Поселенные на новых местах финны всячески стремились вернуться в род¬
ные края. Такие же настроения были и у финнов, депортированных во время
войны за Урал.
Количество финнов-ингерманландцев, возвращавшихся в родные края, по¬
стоянно росло. По инициативе обеспокоенных этим ленинградских властей и с со¬
гласия Москвы было издано постановление, разрешающее свободную продажу
пустующих жилых и хозяйственных построек, принадлежавших финнам-ингер-
манландцам в Ленинградской области. Все пустующие строения были конфиско¬
ваны, а затем началась вербовка переселенцев из внутренних районов СССР в
сельские районы Ленинградской области (ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 19. Д. 1. Л. 48).
Согласно секретному постановлению Совета Министров СССР от 7 мая
1947 г. возвратившиеся в Ленинградскую область финны, как не имеющие на
это законного разрешения, выселялись снова.
Аналогичные распоряжения поступили также в Эстонию и Латвию, куда пе¬
реселилась часть финнов-ингерманландцев. Правда, несмотря на распоряжение
Совмина СССР какой-то части финских “незаконных переселенцев" удалось там
закрепиться. В этой ситуации в середине 1948 г. первый секретарь ЦК КП Каре¬
ло-Финской ССР Г.Н. Куприянов обращается с докладной запиской к И.В. Стали¬
ну, в которой просит дать согласие на переселение финнов-ингерманландцев в
Карелию. Республика, сильно пострадавшая во время военных действий и лишив¬
шаяся значительной части трудоспособного населения, могла с большой пользой
для решения проблем восстановления хозяйства принять у себя финнов. К концу
1949 г. в Карелию переехало более 21 тыс. ингерманландских финнов. Планиро¬
вались новые акции их переселения, но в 1950 г. Г.Н. Куприянов был арестован,
а организованный переезд финнов по распоряжению Ю.В. Андропова был пре¬
кращен. Особым постановлением запрещался дальнейший прием финнов в рес¬
публику, а также прием их на работу в пограничных районах Карелии. Тех, кто
поселился там ранее, следовало перевести во внутренние районы.
Новые переселенцы-финны из числа депортированного за Урал населения
появились в Карелии лишь после 1956 г., когда они получили “чистые" паспор¬
та и смогли выбирать места жизни поближе к старым районам расселения и те.
где звучала родственная речь.
Окончательная реабилитация российских финнов произошла много позже,
лишь в 1993 г., причем это был последний по времени акт о реабилитации ре¬
прессированных и депортированных в годы советской власти народов. В итоге
прежде компактная группа финнов-ингерманландцев оказалась разобщенной,
распавшейся на три основные, примерно равные по численности, группы: одна
в Ленинградской области, вторая в Карелии и третья в Эстонии, около 15 тыс.
было разбросано по всей территории Союза.
Реабилитация финнов и новая политическая ситуация в России позволили по¬
ставить вопрос о развитии культуры финского населения России, для которого
это был и вопрос свободного признания своей национальной и религиозной при¬
надлежности, восстановления в значительной мере утраченного финского языка.
Оценивая возможности этнокультурного развития финнов-ингерманланд¬
цев в наши дни, принимая при этом во внимание их рассеянное проживание в
разных регионах России, следует признать, что наилучшие условия для этого
имеются в Республике Карелия. Здесь издаются финноязычные газета и журна¬
лы, работает на финском языке Национальный театр, ведутся теле- и радиопе¬
редачи на финском языке. Язык преподается в более, чем 80 школах республи¬
ки, изучается в университетах. Все это позволяет поддерживать и сохранять ме¬
стным финнам-ингерманландцам свою этническую идентификацию.
484

ЯЗЫК ФИННОВ-ИНГЕРМАНЛАНДЦЕВ
В "Историческом очерке" раздела уже отмечено, что отошедшие в XVII в*
Швеции земли, в то время получившие название Ингерманландии, заселялись
мигрантами-финнами преимущественно из юго-восточных районов Финляндии.
Они принесли с собой особенности финских говоров тех мест.
Юго-восточный диалект финского языка формировался в специфических
условиях многовекового противостояния России (а ранее Новгорода) и Швеции
и при постоянной миграции разнородного населения в районы северного побе¬
режья Финского залива, на территории Карельского перешейка и северо-запад¬
ного побережья Ладожского озера. Конгломерат этих гетерогенных местных
говоров образовал в Финляндии юго-восточный диалект. Отметим здесь его
наиболее характерные черты:
1)	так называемая общая геминация согласных после краткого главноудар¬
ного гласного перед долгим безударным или дифтонгом: tulloo (лит. tulee) ‘идет,
проходит’, тйпдд (лит. тепее) 'идет, проходит’, kdttee (лит. kdteen) ‘в руку’, kala
рыба’, kallaa (партитив) ‘рыбы’;
2)	долгий гласный или дифтонг в начальном слоге при слабой ступени чере¬
дования согласного: mdki ~ medjet ~ meajet (лит. mdet) ‘холм - холмы’, гако
‘щель’ мн.ч. raavot - roavot - ruovot (лит. raot);
3)	далее, сочетание согласных подвержено чередованию sk:s: poski ‘щека’,
мн.ч. poset (лит. posket), iskdd ‘бьет’, isen ‘бью’ (лит. isken);
4)	характерно отпадение конечных гласных aid в некоторых падежных фор¬
мах: moas ~ muas (лит. maassa) ‘в земле’, kylast (лит. kyldstd) ‘из деревни’;
5)	окончание 3-го лица ед.ч. настоящего/будущего времени при однослож¬
ных и трехсложных основах глагола: juop(i) (лит. juo) ‘пьет’, syop(i) (лит. $yd)
ест’, haravoip(i) (лит. haravoi) ‘сгребает’;
6)	суффикс мн.ч. существительных в косвенных падежах - loilldi: talolois
лит. mloissa) ‘в домах’, tyttdiloil (лит. tytolle) ‘девочкам’;
7)	формы I инфинитива на halhd: tehhd (лит, tehcttf) ‘делать’, soah(h)a ~
suah(h)a ~ saah(h)a (лит. saada) ‘получать’, jedh(h)d ~ jidh(h)d ~ jaah(h)d (лит.
jaadd) ‘оставаться’;
8)	личные местоимения туб ‘мы’, tyd ‘вы’, hyd ‘они’ (лит. те, te, he) и др.
Елисеев, 1975. С. 145-146); Основы финно-угорского языкознания, 1975; Коп-
п^аева, 1998. С. 90-91).
В ингерманландско-финских говорах также можно отметить следующие об¬
щие диалектные черты:
1)	инфинитив на ^a/sd: juossa {шт. juosta) ‘бежать\pessd (лит. pesta) ‘мыть’;
2)	возвратные глаголы на jaijd\ pesseija (лит. peseytjya) ‘мыться, умываться’,
nisuija (лит. riisuutua) ‘раздеваться’, lasseija (лит. laskeutua) ‘спускаться, опус¬
каться’;
3)	ассимиляция конечного гласного в безударном слоге: karhuu (лит. karhua)
медведx\poikii (лит. poikia) ‘мальчиков’;
4)	в глагольных формах 3-го лица мн.ч. презенса и имперфекта наряду с окон¬
чанием vat/vdt выступает удлинение конечного гласного основы (+ показатель
*ш.ч. t): sydvdtisdivdt, *eRsrr/emt\juovatljoivat ‘пьют/пили1, но при общей геминаиии
согласного в основе слова: nukkuutlnukkuit ‘спят/спали’, sannoot sannoit ‘гово-
рят/говорили’ (в лит. sdivdt/sydvdt, juovatijoivat, sanovat! sanoivat, nukkinat nukkuiv-
at); палатализация согласных t, s, l, n, г перед i!j\ fie ‘дорога’, pafjo много' и в
конце словоформы при отпадении конечного pien ‘маленький’ (лит. pieni)4 ves
вода’ (лит. vesi), hid tul (лит. hdn tuli) ‘он пришел’ (Коппалева, 1998. С. 88, 91-92).
485

Как уже отмечено, по местам исхода переселенцы делились на две основные
группы. Одна называла себя эвремейсами (<ttyrdmdisei) по крайнему юго-восточ¬
ному приходу Финляндии Эуряпяя {Аугйрйй) и соответственно пользовались го¬
вором этой местности. Другая группа, более многочисленная, называла себя са-
вакосцами или савакотами (savakot), т.е. жителями земли Саво, и была более
смешанного происхождения - люди пришли из разных частей этой территории.
Говор савакосцев был в целом близок языку жителей приходов Саккола и Пю-
хяйярви, расположенных на западном побережье Ладожского озера {Leskinen Я.,
1995. S. 167-176; Savijdrvi Savijarvi М1999. S. 29). Существовавшие в языке
переселенцев говорные различия уже изначально были незначительными, в
рамках одного, общего для них юго-восточного диалекта Финляндии. Наиболее
типичной была различная репрезентация долгих aid в первом, главноударном
слоге: в говоре эвремейсов сохранялся долгий гласный (таа 'земля', pad ‘голо¬
ва’, saap(i) ‘получает', kaataa ‘наливает’), а в говоре савакосцев произошла его
дифтонгизация (тоа ~ тиа, pea ~ pid> soap(i) ~ suap(i), koataa ~ kaataa) {Коппале-
ва> 1998. С. 88).
Известно, что до последней четверти XIX в. савакосцы и эвремейсы четко
сохраняли различное самосознание и придерживались определенных норм обо¬
собления друг от друга, но в конце XIX в. многими наблюдателями было отме¬
чено, что в короткие сроки, даже как-то неожиданно, савакосский диалект стал
вытеснять говоры эвремейсов. Они писали, что можно было встретить, напри¬
мер, женщину, одетую в народный костюм эвремейски, но говорящую на сава-
косском наречии. Правда, наряду с этим В. Поркка в этот же период заметил,
что в речи савакосцев, живших на юг от Ладожского озера {лют. приход Мар-
ково), появились эвремейсские элементы.
Можно полагать, что процессы, ведущие к стиранию языковых различий
между этими двумя группами финского населения, шли и ранее. Жизнь в ходе
нескольких веков в непосредственной близости и взаимные контакты обеих
групп финнов постепенно привели к нивелировке этих различий в пользу языка
савакосцев, занимавших лидирующее положение в регионе.
Тот факт, что в определенной мере возобладала речь савакосцев, объясня¬
ется тем. что они уже изначально были преобладающей частью финского насе¬
ления на этой территории. Кроме того, их численность увеличивалась за счет
нового потока переселенцев и наемных работников (особенно после вхождения
Финляндии в состав Российской империи), которые приходили сюда также в ос¬
новном из юго-восточных районов Финляндии. Естественно, что и контакты
между двумя группами финнов, включая брачные связи, с течением времени
усиливались. Немалую роль в этом процессе сыграли и проникавшие сюда идеи
национального финского движения о необходимости консолидации финнов.
Следует полагать, что на развитие языковых процессов в местной финской сре¬
де в этот период влияло и распространение финского языка в его литературной
форме. При этом следует учитывать роль церкви - церковные приходы уже на
ранних этпах играли определенную объединяющую роль для местных финнов
как единоверцев, живущих среди православного населения края. Церковная
служба велась по привычному им обряду, а проповеди читались на их родном
языке. Это оказывало определенное влияние на их речь: многие пасторы при¬
бывали из Финляндии, кроме того, церковь была обязана прививать своим при¬
хожанам хотя бы элементарные навыки чтения и письма. С течением времени
уровень обучения повысился (особенно после основания семинарии в Колпано)
как в церковноприходских школах, так и благодаря организации сети светских
школ, ставших впоследствии (в первый период советской власти) основой на¬
486

родного образования и обучения детей на родном языке в его литературной
форме. Такое положение сохранялось здесь до 1937 г.
Наряду с этим церковные приходы с их центром - церковью долгое время
представляли определенную единицу контактов для своего населения, что, по
мнению некоторых исследователей, создавало возможности для сохранения у
старожилов мелких локальных различий в говорах.
Тем не менее Ю.Э. Коппалева, специально изучавшая эти проблемы, выде¬
ляет четыре основные группы ингерманландско-финских говоров, уже не свя¬
занных со старыми ареалами говоров савакосцев и эвремейсов: это северная,
восточная, центральная и западная (.Коппалева, 1998. С. 91-92). Согласно разра¬
ботанному ею делению, северная группа финско-ингерманландских говоров ох¬
ватывает территорию на Карельском перешейке, южной границей которой слу¬
жит р. Нева. (В прошлом в юго-западной части этой территории жили савакос-
цы, а в северо-восточной - эвремейсы.) Северная группа объединяет семь гово¬
ров: лембаловский (фин. Lempaala\ вуоле (фин. Vuolee), токсовский (фин.
Toksova), белоостровский (фин. Valkeasaari), хаапанкангаский (фин.
Haapankangas), рябовский (фин. RMpyvd) и колтушский (фин. КеШд).
Восточная, или марковско-мгинская группа, стоящая особняком от других и
расположенная южнее Ладожского озера, включает два говора - марковский
(фин. Markkova) и мгинский (фин. Jdrvisaari).
Центральная группа говоров, по этой классификации охватывавшая наи¬
большую по численности часть ингерманландско-финского населения, была
распространена на запад от рек Тосно и Тигода, включала прибрежные части
Финского залива и доходила до окрестностей Копорья (фин. Kaprio). Копорский
говор отнесен Ю.Э. Коппалевой уже к западной группе. Центральная группа
включала следующие говоры: мартышкинский (фин. Тугб), хиэтамякский
(фин. Hietamdkf), серепетский (фин. Serepetta), ропшинский (фин. Ropsu), дудер-
гофский (фин. Tuiaari), инкере (фин. Inhere), павловский (фин. Venjoki) сквориц-
кий (фин. Skuoritsa), губаницкий (фин. Kupanitsa), колпанский (фин. Kolppana),
шпанковский (фин. Spankkova), копринский (фин. Koprina), лисинский (фин.
LiissilS), К западной группе Ю. Коппалевой отнесены 6 говоров: копорский
(фин. Kaprio), молосковицкий (фин. Moloskovitsa), сойкинский (фин. Soiickola),
котловский (фин. KattilaJ, новосёлкинский (фин. Novosolkka), коземкинский
(фин. Kosemkina). Ареал этой группы охватывал территорию от Копорья до
р. Луги.
Таким образом, как показывает материал, старое деление на говоры эвре¬
мейсов и савакосцев утрачивало в ходе времени свою актуальность и лингвисти¬
ческая карта ингерманландско-финских говоров претерпела существенные из¬
менения.
Несмотря на серьезные исследования Ю.Э. Коппалевой, приходится все же
констатировать, что достаточно детальных исследований по группам говоров
ингерманландских финнов пока нет. Нужны специальные работы по изучению
диалектных особенностей языка финнов-ингерманландцев, которые дали бы
четкие основания для выделения отдельных говоров и их последующего объе¬
динения в четыре (или пять) групп на основании общих для каждой группы изо-
глоссных явлений. До этого по поводу выделения Ю. Коппалевой некоторых
групп говоров ингерманландских финнов возникают определенные сомнения.
На наш взгляд, методологически неправомерно было устанавливать коли¬
чество говоров механически, по числу церковных приходов, без лингвистиче¬
ского анализа языка, исходя лишь из теоретической возможности формирова¬
ния отдельного говора в условиях относительной территориальной обособлен¬
487

ности членов церковной общины. Примером такого развития может служить,
на наш взгляд, лишь крайний западный говор одного относительно обособлен¬
ного церковного прихода Нарвуси (ранее Нарвуси-Коземкина). Во всех осталь¬
ных случаях возникают сомнения о правильности деления говоров по церков¬
ным приходам.
К тому же следует учитывать, что границы приходов менялись в ходе вре¬
мени: в частности, в 1820-1830 гг., в период деятельности епископа Сюгнеуса;
современное приходское деление также не совсем совпадает со старым, сущест¬
вовавшим до 1930-х годов.
При решении вопроса о территориальном распределении ингерманланд-
ских говоров следует учитывать и характер более позднего потока пересе¬
ленцев из Финляндии. Прежде всего, эта миграция не имела характера прину¬
дительного переселения в строго определенные приходы. Переселенцы сами
выбирали места своего нового места жительства, где, по их мнению, были бо¬
лее благоприятные условия жизнеобеспечения. Носители одного говора мог¬
ли поселяться в разных церковных приходах, сохраняя свои исходные формы
речи. В свете высказанных соображений возникает вопрос о правомерности
выделения восточной “группы говоров”. В восточном ареале, южнее Ладож¬
ского озера, финские мигранты, действительно, жили в двух церковных при¬
ходах - марковском и мгинском. Однако вопрос о существовании там двух го¬
воров (по принципу “два прихода - два говора”) остается открытым, посколь¬
ку для этого необходимо сначала показать различия в их языке на уровне двух
говоров и лишь после этого определять общие изоглоссные явления, объеди¬
няющие эти говоры в единую, в данном случае восточную группу говоров.
Для выделения в восточном ареале финских мигрантов двух говоров без их
сравнительно-сопоставительного анализа, только по существованию двух
церковных приходов, пока нет основания. Расселение переселенцев кустами и
существование у них однотипных говоров, совпадающих с церковными при¬
ходами, свидетельствует, как правило, об едином месте исхода мигрантов.
Так было первоначально с расселением эвремейсов и савакосцев, имевших
два различных финских говора и переселявшихся каждый из своего района
исхода.
Еще более обоснованно предполагать это для расселения финнов в восточ¬
ном регионе, на значительно обособленной территории южнее Ладожского озе¬
ра. В их говоре сохранилась такая основная особенность, восходящая к месту их
исхода, как дифтонгизация долгих гласных aid в безударном (конечном) слоге:
kallua ‘[нет] рыбы’, leipia ‘[нет] хлеба’, ottua ‘брать’, pittici ‘держать’ (в других
говорах: kaliaa, leipdd, ottaa, pittdd). Следовательно, речь должна идти не о двух
говорах в восточной группе, а о едином восточном говоре, подразделяющемся
на два подговора - марковской и мгинский. Подход к решению проблемы с по¬
зиций диалектологии, а не церковно-административного деления на приходы
позволяет более адекватно решать вопрос о диалектном членении финского
языка на территории бывшей Ингерманландии. Церковноприходской говор
может считаться отдельным говором в случае его относительной территориаль¬
ной обособленности и наличия в языке его носителей характерных особенно¬
стей, отличающих его от других. Таким говором может считаться сильно эсто-
низированный западный говор церковного прихода Калливиэри, существовав¬
шего в 1920-1940-е годы в составе Эстонской Ингрии и представлявшего часть
старого прихода Нарвуси.
При наличии нескольких приходов, входящих в состав основного говора, их
речь трактуется как подговоры (например, марковский и мгинский).
488

С этих позиций хорошо выделяется северный говор, распространенный на
Карельском перешейке, севернее р. Невы и объединяющий подговоры семи
церковных приходов (как савакосских, так и эвремейских в прошлом). Основой
лля этого служит общая для всех этих подговоров изоглосса 1-го лица мн.ч., в
функции которой выступают формы пассива: туб sanotaa ‘говорим, скажем',
туб annetaa ‘даем, дадим'
Нам представляется также более обоснованным говорить об одном, цент¬
ральном (а не центральном и западном, по Ю.Э. Коппалевой) говоре. Он охва¬
тывает финское население 19 приходов, расположенных южнее р. Невы и далее
на запад широкой полосой по южному побережью Финского залива вплоть до
Прилужья. Характерной изоглоссой, объединяющей подговоры центрального
говора, являются личные формы 1-го лица мн.ч., близкие литературным (в от¬
личие от форм пассива в северном говоре) туб sanomma ‘[мы] говорим, скажем';
-губ аппатта ‘[мы] даем, дадим' (ср. лит. те sanomme, те аппате).
Таким образом, в ретроспективном плане с некоторыми уточнениями схе¬
мы Ю.Э. Коппалевой диалектное членение финского языка на территории Ин-
германландии представляется следующим: язык ингерманландских финнов -
это говоры юго-восточного диалекта Финляндии. При диалектологическом
анализе языка за минимальную территориальную единицу местного населения
берется существовавшее в дореволюционной России деление на лютеранские
церковные приходы (всего 29 приходов). Однако эти приходы жестко (один к
одному) не связываются с диалектным членением языка на говоры. Каждый го¬
вор может включать два и более подговоров на уровне приходов. При таком
подходе на территории расселения финнов-ингерманландцев выделяется четы¬
ре говора: 1) северный, включающий население семи приходов и соответствен¬
но семь подговоров; 2) восточный двух упомянутых приходов, имеющий два
подговора; 3) центральный, объединяющий 19 приходских подговоров; 4) запад¬
ный - единственный, сформировавшийся в одном приходе Нарвуси в условиях
этносительной обособленности от живших восточнее савакосцев и при контак¬
тах с ижорским, водским и эстонским населением. Влияние последнего особо
ощутимо на юге прихода, в той его части, что в 1920-1940 гг. входила в состав
Эстонии.
Ю.Э. Коппалева справедливо полагает, что новые переселенцы могли спо¬
собствовать формированию приходских отличий в говорах (Коппалева, 1998.
С. 91). Но при этом она упускает из виду, что процесс дифференциации локаль¬
ных говоров был характерен только для начального этапа, а со временем и при
проживании на общей территории происходят процессы их интеграции и ниве¬
лировки по преобладающему на данной территории говору. Примером такой
интеграции служит прежде всего языковая ассимиляция, нивелировка эвремейс-
ского говора савакосским, что было отмечено исследователями. Свидетельст¬
вом процесса интеграции и нивелировки приходских говоров служит также и
сам факт возможности выделить группы говоров (по Ю.Э. Коппалевой - групп
тналектов).
Не очень удачно, на наш взгляд, выделение Ю.Э. Коппалевой как особого
западного ареала (молосковицкого, котловского, шпанковского, кобринского и
лпсинского) говоров (у автора - диалектов): она не выявила каких-либо языко¬
вых особенностей, отличающих эти говоры от говоров центральной группы.
Вследствие этого мы считаем возможным отнести их к той же центральной
^уппе.
Западным же следует считать говор западного прихода Нарвуси, охватывав¬
шего обширную территорию по обе стороны р. Луги и Курголовский полуост¬
489

ров. Часть его, как уже упомянуто, в 1920-1940 гг. входила в состав Эстонии, где
в 1930-е годы финский язык практически преследовался (ср.: Jdrvinen, 1990.
S. 15-45). В приходе Нарвуси, возможно, уже изначально образовался особый
говор - западный или прилужский*.
Из характерных фонологических особенностей западного говора отмечает¬
ся отсутствие явления удлинения гласных во втором безударном слоге: antant
‘давший', vitsal 'розгой', а также в главноударном слоге при слабоступенном че¬
редовании согласных kdel ‘рукой', vaost ‘из борозды’ (в других говорах: antaant,
vitsaal, kddely vaaost). Исследователи отмечают также редукцию в произношении
гласных eid и е/ау в результате чего произошел синкретизм падежей адессива и
аллатива с образованием единого падежа - адаллатива: kevddlle в равной мере
означает и ‘весной’ (лит. kevddlld и ‘весне’ (лит. kevddlle) (Virtaranta, 1995.
S. 41-46; Alvre, 1991; Savijdrvi 1996).
В области морфологии отличительными чертами служат: 1) окончание эс-
сива - с геминированным согласным ппа/ппа: пиогеппа ‘в молодости’, lapseппа
‘в детстве’ (в других говорах: nuorena, lapseпа)\ 2) окончание абессива с гемини¬
рованным согласным trnittd: hatutta ‘без шляпы’ (в других говорах: с одиночным
согласным haiuta).
В стадии завершения формирования находится достигательный падеж тер-
минатив послесложного происхождения, известный в водском и ижорском язы¬
ках: он происходит из сращения послелога saakka ‘до’ с иллативной формой
имени metsdd(s)saa - metsddn saakka - ‘до’ леса. Сращение не достигло статуса
падежного окончания, так как еще не подчиняется закону гармонии гласных.
К особенностям западного прилужского говора относится также то, что в илла-
тиве - по эстонскому образцу - используется окончание - sse вместо финского -
seen, хотя и не так широко: patsaasse (вместо фин. patsaaseen) ‘в столб’; pensaasse
(вместоpensaaseen), ‘в куст’, vaunuisse (вместо vaunuihin) ‘в вагоны’
Под влиянием эстонского языка в функции инструменталиса вместо адесси¬
ва иногда используется комитатив: хепеепкй (вместо veneella) ‘на лодке, лодкой’
Под влиянием эстонского и ижорского языков произошла утрата финских
притяжательных суффиксов talo-ni ‘мой дом’, talo-si ‘твой дом’; вместо них ис¬
пользуются генетивные формы личных местоимений: minun talo, sinun talo.
В области глагольного спряжения в 3-м лице мн.ч. имерфекта возникли
формы на vat/vdt: antovat ‘[они] давали’, ottivat ‘[они] брали’ (в других говорах:
antoit, ottiit) (Savijdrvi L, Savijdrvi M., 1999. S. 29-31).
В финских ингерманландских говорах ощутимо влияние языков их соседей,
проявляющееся в различных формах - в лексике, грамматике, фонетике.
Это относится в определенной мере уже и к юго-восточным диалектам фин¬
ского языка в самой Финляндии. Так, в их лексике ощутим тот слой русских за¬
имствований, очень древних, которые вошли и в литературный финский язык
(например: risti ‘крест’, pappi ‘поп’, pagana ‘поганый’, sirppi ‘серп’ и др.).
Другие русские заимствования в ингерманландских говорах, принесенные
ими с собой из мест исхода, также характерны для юго-восточного финского ди¬
алекта в целом, причем часть их была заимствована в диалектных формах се¬
верных русских говоров. Среди этих заимствований можно назвать также такие,
как rukkaset ‘рукавицы’, ryidpdtd ‘стряпать’, sdppld ‘сковородник’ (чапельник).
* Выше упомянуто, что в прошлом население этого прихода считалось савакосским, но оно
само хранило воспоминания о том, что его предки пришли сюда на кораблях не из тех мест,
что соседние ингерманландцы. Правда, источников, подтверждающих эту легенду, пока не
обнаружено.
490

Иногда они даже изменили свой исходный смысл: например, роррапа - рус. ‘по¬
пона' употреблялась в значении ‘половик'
Наряду с этим многочисленны заимствования русской лексики, характер¬
ные лишь для финнов-ингерманландцев. Это такие, как lafjat ‘платье', sertakka
чердак’, Idptitd ‘шлепать’, s’iitrii ‘жарить’ и др. Многие заимствования относят¬
ся уже к новейшему периоду: например, iisthenka ‘иждивенка’, verpoubka ‘вер¬
бовка1, penzija ‘пенсия1. Общей чертой заимствований было то, что они, как
правило, подчинялись фонетическим правилам финского языка. Происходили
перенос ударения на первый слог, замена звонких согласных (г, д, 6) глухими
(к, t,p) на месте одного согласного появлялись двойные глухие: например, uhvat-
ta ‘ухват’, troppa ‘тропа’
Русские существительные женского рода с окончанием на -ка заимствовались
в исходной форме: например, jolkka ‘елка1, kartsitsa ‘горчица1, koraspelkka ‘скоро¬
спелка’, potrukka ‘подруга1 и т.д. Существительные мужского рода, оканчиваю¬
щиеся на твердый согласный, в финском приобретали окончание -а: например,
isvossiekka ‘извозчик’, uhvatta ‘ухват\pilssikka ‘пильщик1. При окончании на мяг¬
кий согласный в финском языке окончанием становилось kuVi ‘куль’, rovat'ti
'кровать1. Слова, заимствованные во множественном числе, приобретали фин¬
ское окончание мн.ч., например, konikat ‘коньки’, supretkut ‘супрядки’.
Финны-ингерманландцы несколько веков жили также в непосредственном
соседстве с местным финноязычным населением - водью, ижорой, эстонцами.
В последний предвоенный период - до 1940 г. - насчитывалось уже немало и
смешанных по этническому составу деревень. Правда, возможность таких меж¬
этнических контактов была в разных частях Петербургской губернии различ¬
ной: так, на Карельском перешейке в XIX в. существовали еще небольшие, но
многочисленные группы ижоры, которые позже растворились среди местного
финского и русского населения. В западных частях губернии и води, и ижорцев
было больше, в непосредственной близости здесь лежали и эстонские земли.
Исследователями отмечено ощутимое влияние эстонского, ижорского и вод-
ского языков на речь прилужского ингерманландского населения. В местном
ингерманландском говоре встречается немалое количество слов, общих с эстон¬
скими, водскими и ижорскими словами, которые неизвестны по форме или зна¬
чению другим ингерманландским говорам. Сильное влияние эстонского языка в
немалой мере объясняется тем, что в период 1920-1939 гг. значительная часть
этой территории, а именно - лежащая между реками Лугой и Россонью - входи¬
ла в состав Эстонской Ингрии. В этот период в местных школах преподавание
велось только на эстонском языке, даже пастор в лютеранской церкви был эс¬
тонец, а финский был выселен в Финляндию {JUrvinen, 1990. S. 15-45).
Как уже упомянуто выше, на территории Ленинградской области препода¬
вание в школах на финском языке (и финского языка) было прекращено в
1937 г. О судьбах российских финнов уже сказано выше, в гл. 1 ^Исторический
очерк”, здесь мы отметим лишь некоторые моменты, связанные с языковой си¬
туацией. После 1937 г. в Ленинградской области финский язык сохранялся толь¬
ко как язык домашнего общения, а после высылки местного населения в воен¬
ные годы за Урал младшие поколения росли уже по большей части в русском
окружении. Вследствие этого они вообще не знали родного языка. По переписи
1989 г., из числа лиц, имевших официально финскую национальность, только
треть владела финским языком. Как известно, около трети всего финского на¬
селения СССР к этому времени жило на территории Эстонии. Они довольно хо¬
рошо освоили эстонский язык, и те из них, кто сохранил финский язык, часто
включают в свою речь эстонские слова и обороты.
491

Наиболее благоприятна языковая ситуация была для той части финнов-ин¬
германландцев, которые в 1950-е годы (а некоторые и позже) переселились в
Карелию, где финский язык сохранял определенный официальный статус, име¬
лись периодика и литература на финском языке, где ранее всего была восстано¬
влена деятельность финноязычной лютеранской церкви и т.д.
В Ленинградской области и Ленинграде преподавание финского языка нача¬
ло восстанавливаться только после перестройки. В наши дни все финны-ингер-
манландцы (как и другие российские финны), даже сохранившие родную речь,
хорошо знают русский, их можно считать двуязычными. Своеобразной чертой
их финской речи является то, что у большинства она в большей мере, чем у ста¬
риков, учившихся в финской школе, сохраняет диалектные черты. Тех же, кто
посещал финскую школу, остались единицы - это люди, которым уже за 80 лет.
У владеющих финским языком характерно более сильное, чем ранее, влия¬
ние на него русского языка, в том числе в фонетике: сохраняются звонкие сог¬
ласные и сочетание согласных в начале слов - русских заимствований - ударе¬
ние не переходит на первый слог и т.д.
В их финском языке употребляется также много калек с русского языка: на¬
пример, kello viisi аатиа 'в пять часов утра5, mies ки loppu 'когда муж скончался1
и т.п. Влияние русского языка проявляется в использовании предлогов вместо
обычных для финского языка послелогов (например, keskel meijjan 'среди нас5,
ies sotta 'перед войной5 и т.п.).
Следует также отметить, что те из финнов-ингерманландцев, которые бы¬
ли вывезены во время войны в Финляндию, - а таких среди российских финнов
после войны насчитывалось около 60 тыс. человек, - в какой-то мере восстано¬
вили знание финского языка, и в их речь вошли и новые лексические заимство¬
вания из финского языка. Этому процессу в настоящее время способствует как
оживление прямых контактов с Финляндией, так и чтение на литерутарном
финском языке книг и прессы и т.д.
ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ И МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
У финнов-ингерманландцев, как и у других народов этого края, хозяйство
определялось, с одной стороны, местными природными условиями, с другой -
наличием здесь крупных городских центров и в первую очередь столицы Рос¬
сии - С.-Петербурга.
Основным занятием финских крестьян было сельское хозяйство, в примор¬
ских районах большую роль играло и рыболовство. Некоторые финляндские
собиратели фольклорных и этнографических материалов, побывавшие здесь во
второй половине XIX в., отмечали отсталость местной сельскохозяйственной
техники и вообще сельского хозяйства по сравнению с Финляндией (Haltsonen,
1965. S. 46; Tallqvist, Torneroos, 1904. S. 383).
В целом (особенно по сравнению с западными частями Финляндии) это на¬
блюдение было правильным. Известно, что здесь долго сохранялся двухполь¬
ный севооборот и еще в 1840-е годы во многих местах под пашню выжигали
лесные участки (Haltsonen, 1965. S. 46). Причины этого крылись прежде всего в
том, что почвы в Петербургской губернии в целом невысокого качества. Отно¬
сительно плодородными были лишь земли на Ижорской возвышенности; кроме
того, на песчаных почвах некоторых северо-восточных районов хорошо родил¬
ся картофель. В дореформенный период возможности интенсификации сель¬
ского хозяйства были невелики и местное крестьянство страдало от малоземе¬
лья. В ближайших окрестностях Петербурга душевые наделы составляли около
492

4 десятин, на Карельском перешейке они были примерно в два раза больше, но
в некоторых местностях и совсем ничтожны - 2,5 десятины (Inkerin historia, 1969.
S. 278; Inkeri, 1991. S. 188). Связанный с общинной системой землепользования
принудительный трехпольный севооборот препятствовал внедрению новшеств.
Ограничены были также площади покосов и выгонов, что не позволяло дер¬
жать большого количества скота, а стало быть, и хорошо удобрять поля. Сохра¬
нились даже сведения о том, что в некоторых деревнях крестьяне привозили на
свои пашни навоз из петербургских конных казарм (Mesiainen, 1990. S. 8).
Зерновые культуры крестьяне сеяли только для собственных нужд, в пер¬
вую очередь - озимую рожь и из яровых - ячмень и овес. Пшеница прививалась
медленно. Кроме того, сеяли гречиху и горох, а из технических культур в не¬
больших количествах, также для домашнего использования - лен и коноплю.
Повсеместно сажали картофель, который шел в пищу и на корм скоту. В неко¬
торых районах, на север от р. Невы (Колтуши, Токсово и др.) картофель выра¬
щивали и для продажи на рынке, а также поставляли его на местные винокурен¬
ные заводы, где из него гнали спирт, делали картофельную муку и патоку
(Haltsonen, 1965. S. 46). Из овощей сажали много капусты, которая также шла и
на продажу, причем частью в квашеном виде.
Средние крестьянские хозяйства держали по 2-3 дойных коровы, 5-6 овец,
десяток кур (Inkerin historia, 1969. S. 136).
В пореформенный период в развитии местного сельского хозяйства про¬
изошли существенные сдвиги. Прежде всего, стали больше держать молочного
скота, что позволило развивающееся травосеяние: в конце XIX в. клевер сеяли
уже повсеместно. Кроме того, начали прибегать к аренде и даже покупке выго¬
нов и покосов у местных помещиков - многие из них после волнений 1905 г. про¬
давали свои земли.
Повысились у крестьян и агротехнические навыки, благодаря распростра¬
нению специальной литературы и обучению в сельскохозяйственных школах
(первая была открыта в Ямбургском уезде). В среде финских крестьян стали
возникать Общества земледельцев, также пропагандировавшие агротехниче¬
ские знания и новую технику. Первое из них появилось в 1896 г. в Лемболове
(Lempaala), а в 1912 г. их было уже 12 (Inkerin historia, 1969. S. 140). На рубеже
XIX-XX вв. сельское хозяйство приобрело настолько развитый товарный хара¬
ктер, что уже организовывались хозяйственные снабженческие и сбытовые ко¬
оперативы (Joikka, 1937. S. 24-29).
Возросшее производство сельскохозяйственной продукции позволяло
расширить и сбыт ее на столичных рынках. Разумеется, основной массой про¬
довольственных товаров, таких, как хлеб, мясо и масло, Петербург обеспечи¬
вался в основном за счет южных губерний России, Украины, Ставропольско¬
го края, а молочные продукты поступали из северных районов - Вологодской
и Архангельской губерний (Холмогор). Был налажен также оптовый подвоз
их из Прибалтийского края и ближайших районов Финляндии (Inkerin historia,
1969. S. 135). Но наряду с этим петербургский рынок принимал в большом ко¬
личестве и те продукты, которые поставляли сюда в индивидуальном поряд¬
ке местные крестьяне, в том числе и финские. При этом у финнов действова¬
ла хорошо развитая сеть перекупщиков, которые подвозили продукцию из за¬
падных частей губернии и ближайших районов Финляндии. Известно, в част¬
ности, что финляндские крестьяне привозили свои товары в Токсово, Харпо-
лово, Оселки и др., а там сдавали их местным финнам, из числа знавших рус¬
ский язык. Последние уже направлялись на столичные рынки (Inkerin historia.
1969. S. 136).
493

Рис. 110. Ручной сев в военные годы, с. Шпанково (фототека Музейного ведомства, Финлян-
■ дия; фото А. Хямяляйненн, 1943 г.; Inkerin maalia, 19R9)
Рис. 111. Снопы в ‘бабках” на поле, с. Шпанково (фототека Музейного ведомства, Финлян
дия; фото А. Хямяляйнена. 1943 г.; Inkerin maalia, 1989)
494

На Сенном рынке Петербурга привычно было видеть финские возы с бидо¬
нами молока и сливок, горшочками “чухонского” и обычного сливочного мас¬
ла, сметаной, творогом и варенцом. Из ближайших окрестностей города фин¬
ские молочницы - “охтенки” - шли пешком, неся на коромысле несколько би¬
донов молока, и обычно разносили его по домам. Финские крестьяне привозили
на продажу и мясо, особенно телятину и свинину, осенью шел и массовый под¬
воз домашней птицы. Считалось доходным разводить гусей, их перегоняли в го¬
род “своим ходом”, предварительно покрыв им лапки дегтем и песком, чтобы
птицы не стерли в пути перепонки.
Многие финские крестьяне держали пчел, мед всегда был в цене. В ближай¬
ших окрестностях столицы разводили яблоневые сады и садовые ягоды, приво¬
зили на рынки и лесные ягоды и грибы. В городе можно было выгодно продать
также сено и солому, веники, осиновую кору, мочало и т.д.
Определенные доходы давала местному населению и транспортировка гру¬
зов как гужевым транспортом, так и водным путем. В летнее время рыбаки,
имевшие парусники, возили в столицу строительные материалы: лес, камень,
гравий и песок, а также дрова. Зимой дрова везли санным путем, выгружая их у
Тучкова моста на Невке, где была дровяная биржа.
Хорошие заработки давали крестьянам лесные работы: рубка леса и сплав
его по рекам плотами, в частности - из-под Копорья и по р. Коваши (фин.
Hevaa) (О.A. Grundstroemin, 1904. S. 406). Многие финские крестьяне ездили в
Петербург подрабатывать в качестве городских извозчиков, преимущественно
зимой, в свободное от полевых работ время. Собиравшие в Петербургской гу¬
бернии фольклорные материалы Таллквист и Тёрнсрус писали: “Редко, кто из
крестьян не занимается этим делом хотя бы неделю зимой. Некоторые даже
держат для этого в городе 2-3 лошади” {TallqvLst, Torneroos, 1904. S. 388). Гово¬
ря о “неделе”, авторы имели в виду масленицу, когда традиционные катания на
санях сулили хороший заработок (Karste-Liikkanen, 1968. S. 88-89).
Некоторые крестьяне от занятий в городе имели такой доход, что оставались
там и в полевой сезон, нанимая для работы в своем крестьянском хозяйстве ра¬
ботника. Прибегали к найму рабочей силы на летний период и зажиточные кре¬
стьяне. Характерно, что в сезонные батраки в финские деревни Петербургской
губернии шла преимущественно беднота из юго-восточных районов Финляндии.
Те же Таллквист и Тёрнерус отмечали, что почти в каждой деревне они
встречали людей из Финляндии: кто был в батраках, кто пастухом в стаде или
табунщиком (konuhha). Многие из них были из восточной провинции Саво:
“Бедные люди оттуда бросаются сюда, так как здесь платят во много раз боль¬
ше” (Tallqvist, Tdrneroos, 1904. S. 382).
А. Саксбэк, собиравший в те же годы материалы в северных частях Петер¬
бургской губернии, писал, что в Токсовском приходе, где постоянного финско¬
го населения насчитывалось около 8 тыс. человек, было еще примерно 2 тыс.
пришлого люда из Финляндии, а в соседнем приходе Колтупш еще больше.
Здесь всех пришлых наемных работников называли бурлаками (purlakuf). По¬
денщику платили 3 руб. в неделю на хозяйских харчах, еще больше заработать
можно было на рытье канав. Таким образом, накопив за лето 50-60 руб., “бур¬
лаки” по большей части уходили обратно, в Финляндию, но некоторые оседали
здесь и навсегда. Саксбэк отмечал при этом, что “бурлаки” быстрее коренного
финского населения края воспринимали русские обычаи: “покупают себе крас¬
ные рубахи, учатся петь русские песни” Местное финское население относи¬
лось к такому поведению неодобрительно (Saxbdck, 1904. S. 358-359: ср. также:
Inkeri, 1991. S. 190).
495

Рис, 112. Рыбацкая лодка на Липовском озере, Финны-савакосцы, приход Нарвуси (РЭМ:
фото Д. Золотарева» 1926 г,)
Рис. 113. Лошади у церкви в Молосковицах. Видны двух- и четырехколесные повозки (фото¬
тека Музейного ведомства, Финляндия; фото Ю. Луккаринсна, 1911 г.; Inkerin maalla, 1989)
496

Наряду с земледельческими занятиями денежный доход давало и рыболовство,
в первую очередь - морское, и особенно жителям западных районов губернии, на¬
селению Сойкинского и Курголовского полуостровов, Лов велся преимущественно
зимний, подледными неводами. Салака, килька, чешуйчатые сорта рыб находили
сбыт в городах, куда их везли перекупщики. В город отвозили и миногу, которая
водилась в основном в р. Луге. Но вообще пресноводная рыба предназначалась
обычно для домашнего употребления, ее заготавливали впрок, солили и вялили.
В делом доходы от перекупной торговли, поставки своих продуктов на го¬
родской рынок, заработки на лесных промыслах и извозе давали финским кре¬
стьянам неплохой доход.
Ремесленные занятия, даже в рамках собственного хозяйства, были у мест¬
ных финнов развиты слабо. Это, судя по заметкам финских наблюдателей, бы¬
ло особенно ощутимо в сравнении с уровнем развития домашних ремесел в са¬
мой Финляндии.
С. Халтсонен, один из лучших специалистов по традиционной культуре фин¬
ноязычного населения этого края, писал, что финны-ингерманландцы ремес¬
ленниками “не славятся”, хотя среди них есть хорошие кузнецы (Haltsonen, 1965.
S, 47). Правда, Таллквист и Тёрнерус свидетельствуют, что они не встретили
среди местных финнов даже кузнецов, а в домах у крестьян нет просто хороше¬
го финского ножа для деревообделочных работ и изготовления хозяйственного
инвентаря (Tallqvist, Torneroos, 1904. S. 383). То, что финские крестьяне в этих
местах сами не изготовляли хозяйственный инвентарь, а приобретали его за
деньги, отмечается и другими авторами. Наряду с этим по деревням ходили ма¬
стера из Финляндии, которые выполняли плотницкие и столярные работы, в ча¬
стности - делали мебель для крестьянских домов; были среди них также сапож¬
ники и портные (Inker/, 1991. S, 190).
Но все же ремесленники были и среди местных финнов. Так, известны, ма¬
стера, изготовлявшие “финские сани”; на Карельском перешейке, в приходе
Валкъярви делали колесные транспортные средства: брички, коляски и т.п., ра¬
ботали также просто колесники, а в Усть-Луге- плотники-корабелы, специали¬
зировавшиеся на изготовлении лодок и парусников и т.д. Но благоприятных ус¬
ловий для развития ремесел у местного населения, и не только у финнов, в Пе¬
тербургской губернии не было. С одной стороны, большие заработки давали
торговля и работа по найму в городах, с другой - близость крупных городов -
Нарвы на западе и Петербурга на востоке - с их фабричными товарами ограни¬
чивала возможности сбыта продукции местных мастеров лишь ближайшей ок¬
ругой. К тому же их продукция не могла и по цене конкурировать с дешевыми
фабричными изделиями (Suomen suku, III, 1934. S. 278).
В настоящее время сельское финское население в Ленинградской области
невелико: по данным переписи 1989 г., оно составляло примерно 17 тыс. чело¬
век. Наиболее значительные группы финнов жили в Волосовском, Всеволож¬
ском и Гатчинском районах, часть была занята в сельском хозяйстве, часть ра¬
ботала в рыболовецких артелях.
Поселения. Известно, что деревни на южном побережье Финского залива и
Карельском перешейке в XVI-XVII вв. были невелики, много было и однодво¬
рок: так, в Ореховском погосте они составляли примерно треть всех деревень.
Крупные деревни (14-22 двора) в переписных книгах того времени отмечены на
берегах Невы, на Васильевском и Фомином островах и на Лисьем носу на Ка¬
рельском перешейке. Переселявшиеся сюда после Столбовского мира финские
колонисты частью селились в опустевших за годы войн дворах старых деревень,
частью осваивали новые участки, что увеличивало число однодворок.
497

Рис. 114. Деревня Калливиери. приход Калливиери (фото Й. Трейфельта. 1934 г.; Inkcrin
ticHa, 1990. S. 18)
Когда территория Ингерманландии была возвращена под власть России, ее
земли также были сильно опустошены в ходе предшествующей Северной вой¬
ны, Власти раздавали их новым землевладельцам, требуя при этом быстрейше¬
го заселения пустующих деревень. В ходе перевода помещиками на эти земли
русских крестьян из внутренних губерний России финские поселенцы в массо¬
вом порядке сгонялись на необработанные лесные и заболоченные земли.
В дальнейшем на развитие поселений в Петербургской губернии влияли россий¬
ские нормы аграрных отношений и формы крестьянской зависимости: здесь бы¬
ли как частные, так и казенные имения, в том числе дворцовые. Действовали и
различные уложения, направленные на упорядочение планировки поселений.
Вследствие всего этого деревни, заселенные финнами, к концу XIX в. по
планировке мало отличались от местных русских или водских и ижорских дере¬
вень. Это подтверждается как заметками работавших здесь в конце XIX -нача¬
ле XX в. исследователей, так и фотографиями тех времен. Обычно деревня име¬
ла центральную улицу, вдоль которой стояли дома. Только на Карельском пе¬
решейке встречалась более разреженная и свободная планировка. Существова¬
ли деревни и смешанной улично-кучевой планировки.
К этому времени в расселении финнов произошло уже немало изменений.
В 1727 г. при проведении ревизии в Петербургской губернии было принято реше¬
ние сосредоточить все финское население не только в отдельных деревнях, но и
едиными территориальными группами. Однако это постановление было трудно
осуществимо. Переселение требовало затраты немалых средств, кроме того, оно
не разрешалось без согласия на то поместных владельцев СHaltsonen, 1965. S. 43).
Насколько компактными группами располагались финские деревни в даль¬
нейшем, судить трудно. Карта П. Кёппена, отражающая расселение финно¬
498

язычного населения в Петербургской губернии на середину XIX в., отмечает
лишь ареалы води, ижоры и двух групп финнов (савакосцов и эвримейсов), а
также немцев. Были ли внутри ареалов русские деревни - не отражено. Но во
всяком случае к концу XIX в. финское население губернии в процентном отно¬
шении было невелико - лишь 12,8% от общей численности, причем оно было
сосредоточено преимущественно в восточных и северных уездах (в Шлиссель-
бургском финны составляли 43% населения, в Царскосельском - 35%, в Петер¬
бургском - 33,5%, в то время как в Ямбургском - 19%, а в Лужском - лишь
0,8%). Это обусловливало расположение финских поселений в непосредствен¬
ной близости от русских деревень.
К концу XIX в. существовали уже и смешанные по этническому составу де¬
ревни. Количество чисто савакосских или эвримейских деревень составляло
примерно около половины от общего числа финских поселений. В некоторых
деревнях жили как финны, так и водь, ижора и русские. При этом обычно в де¬
ревне возникали разные концы - “русский конец”, “ижорский конец” и т.д. (ср.
Ethnologisches..., 1970. S. 106-122).
Многовековое чересполосное расселение местных финноязычных народов
и русского населения, несмотря на наличие языковых и конфессиональных
барьеров, привело к определенным культурным взаимовлияниям. Русское вли¬
яние ощутимо отразилось на местном финском жилище.
Жилище. Дома местных финнов стояли обычно торцом к деревенской ули¬
це. Вдоль торцовой стены нередко делали скамью, на которой по вечерам сиде¬
ли старики. В ряде случаев упоминается, что хозяйственные постройки стави¬
лись, как у русских, - соединенными с домом.
Избы в прошлом были двухкамерными: к жилому помещению (pirtti) при¬
страивались холодные сени (porslua). Даже в начале XIX в. в трехкамерных по¬
стройках жилой часто была лишь одна половина, а помещение по другую сто¬
рону сеней служило клетью (romuhuone), куда убирали разное “барахло”
(Tdllqvist, TOrneroos, 1904. S. 383). С течением времени вторая половина стала
летней избой, а иногда и “чистой” половиной жилища. Правда, для некоторых
местностей трехкамерные и многокамерные жилища были характерны издав¬
на, что связано с сохранением там больших семей. Это, в частности, относится
к группе савакосских деревень, лежащих на север от р. Невы, жители которых
называли себя “собственно государственными” Там и после отмены крепостно¬
го права сохранялись большие семьи и для женатых сыновей к избе пристраи¬
вали новый сруб.
Строительная техника у местных финских крестьян была первоклассной.
Один из немецких путешественников начала ХУШ в. писал, что “ни один немец¬
кий плотник не сравнился бы с местными” (см.: Haltsonen, 1965. S. 91). При этом
жилища финнов в те времена были еще по большей части курными, с низкими
потолками и высокими порогами, а вместо окон прорубались лишь световые от¬
верстия, закрывающиеся деревянными задвижками. Только у богатых крестьян
е избах были слюдяные окна. Кровельным материалом служили солома или ще¬
па. Обстановка была скудной: пристенные лавки, стол; спали на лавках и на пе¬
чи, которую складывали с плоским верхом, для новорожденных были подвес¬
ные люльки. Освещалась изба лучиной. Более поздние путешественники отме¬
чают пристроенные к задней стене избы нары - роватит (rovatit < рус. кро¬
вать), наличие одного или нескольких столов, табуретов, скамеек и шкафов
'Tallqvist, Tfirneroos, 1904. S. 383).
Курные избы встречались у местных финнов очень долго. Это обратило на
себя внимание даже А.О. Хейкеля, который был в этих краях в конце XIX в.
499

Рис. 115. Интерьер финской избы (Габе, 1930, Табл. 10, 2)
Рис. 1)6. Дом Юлиана Похьялайсена, д. Калливиери, 1937 г. (lnkerin НсШ. 1990. S. 123)
500
□0D

В своих заметках он писал, что курные избы сохранялись даже в непосредствен¬
ной близости от Петербурга, так что '‘из волокового окна можно видеть золо¬
тые купола церквей столицы” (цит. по: Haltsonen. 1965. S. 96). Курные печи бы¬
ли типа духовых, т.е. не отличались по типу от русских и восточнофинских. Они
складывались на деревянном или каменном опечье. На шестке оставляли место
для подвесного котла, который вешали на специальный крюк (haahla). Для по¬
догрева пищи на шестке пользовались также треногим таганком.
Несмотря на то, что у бедняков курные избы сохранялись долго, в целом в
конце XIX в. жилища стали гораздо более усовершенствованными. Дома строи¬
ли уже на фундаменте, прорубали большие окна с открывающимися рамами.
Снаружи окна украшали резными наличниками и снабжали ставнями (stavnit). С
появлением дымоходов над шестком печи стали делать вытяжные колпаки пи¬
рамидальной формы, шесток превратился в плиту с подтопком. На чистой по¬
ловине ставили печи типа голландок. Полы в домах были застланы домотканы¬
ми половиками, на окнах появились занавески, в употребление вошли керосино¬
вые лампы.
Определенную роль в развитии благоустройства жилища сыграло то, что в
окрестностях Петербурга в это время появились дачники (Jcesclvierat). Они при¬
носили крестьянам определенный доход не только благодаря оплате жилья, но
и покупая в их хозяйствах молоко, масло, яйца, ягоды и т.д. Вместе с тем для сда¬
чи помещения горожанам следовало иметь в доме подходящую обстановку в чи¬
стой половине, пристроить к ней веранду и т.п.
Пища. Сведений о многих областях традиционной культуры финнов-ингер-
манландцев сохранилось мало. Это относится, в частности, к пище. В ранних
сведениях говорится только, что питались они скудно - ели черный хлеб и муч¬
ные каши (jHaltsonen, 1965. S. 92). Упоминаются и каши из различных круп, в
первую очередь ячменная; похлебки разного рода: щи, уха, гороховый суп. Уме¬
ли приготовлять овсяный кисель.
Хлеб выпекался из кислого ржаного теста, в форме высоких ковриг. Пекли
также лепешки из ячменной муки. Мясо на столе было редкостью. При этом
ели довольно много рыбы, которую ловили как в море, так и местных реках и
озерах. Ее заготавливали впрок в вяленом и соленом виде.
Молоко шло в пищу обычно в кислом виде, но вообще употребление молоч¬
ных продуктов было ограниченным, поскольку они шли на продажу. Видимо,
именно рынок повлиял на то, что финны производили для продажи такие мо¬
лочные продукты, которые не были для них традиционными: наряду с подсо¬
ленным “чухонским маслом” готовили и пресное, делали варенец, творог, сме¬
тану. Естественно, что эти продукты в какой-то мере входили и в домашний ра¬
цион.
В некоторых заметках путешественников отмечается, что финны покупали
в Петербурге льняное масло и считали его вкусным, в то время как в Финлян¬
дии в прошлом растительные масла вообще не употреблялись.
Характерно, что в пищу широко шли грибы. В свое время О. Грундстрём от¬
мечал, что в этих местах грибов очень много, и ему казалось странным, что
здесь финны едят многие их сорта, которые в Других местах (очевидно, в Фин¬
ляндии - Н.Ш.) считаются ядовитыми, причем “безо всяких плохих последст¬
вий” (О.A. Grundstroemin..., 1904. S. 401). Такое употребление разных сортов
грибов развилось у местных финнов явно под влиянием русского населения.
Сохранились перечни довольно многочисленных праздничных блюд, содер¬
жащиеся в первую очередь в описаниях свадебного стола. Похлебки, которые
подавали в этом случае, были те же, что и в будни: уха, щи, гороховый и карто¬
501

фельный супы. Из каш наряду с ячменной упоминаются также гречневая и ри¬
совая, На праздничном столе должно было быть мясо различных сортов как ва¬
реное, так и жареное, рыба, в том числе и покупная селедка. Богатые крестья¬
не привозили из города к праздничному столу колбасы и вина, подавалось и тра¬
диционное пиво домашнего приготовления.
Из напитков были распространены кофе и чай. Их названия свидетельству¬
ют об их проникновении в среду местных финнов через русский город: здесь го¬
ворили “тсай” и “кохв”, в то время как в Финляндии обычными наименования¬
ми были “тее” и “кахви” (Karste-Liikkanen, 1968. S. 213, 218). В конце XIX в. в до¬
машний обиход местных финнов вошли самовары. Характерно, что по праздни¬
кам в них варили кофе. В целом скудные сведения о местной финской кухне сви¬
детельствуют об определенном воздействии на нее как традиций окружающего
иноэтничного населения, так и о городских влияниях15.
Одежда. Одежда, особенно женская, весьма устойчиво сохраняла свои этни¬
ческие формы. В прошлом она служила четким этноопределяющим признаком,
и именно по женскому костюму различали две основные группы местных фин¬
нов - савакосцев и эвримейсов. Термин “савакко” изначально обозначает имен¬
но савакоскую женщину (в ее народном костюме), о мужчинах говорили “савос-
цы” (саволайсет). С течением времени наименование савакко (мн.ч. савакот)
перешло на всю эту группу финнов* ** Различие в одежде савакосцев и эвримей¬
сов обращало на себя особое внимание наблюдателей, и поэтому о ней сохрани¬
лось довольно много сведений. Правда, это относится в основном к женской
одежде, так как мужская, видимо, была у обеих групп сходной, к тому же не так
сильно отличалась и от местной русской. Мужчины носили летом полотняные,
зимой - суконные штаны. Рубахи, всегда белые, имели прямой разрез на груди,
он застегивался на одну пуговицу (Tallqvist, Tdrneroosy 1904. S. 385). (Русские же
носили косоворотки, причем нередко цветные.) Верхней одеждой у финнов слу¬
жили белые или серые суконные кафтаны, сшитые в талию, с клиньями, расши¬
ряющими их от пояса. Теплой одеждой была поддевка (pottiekka) и овчинная шу¬
ба. Наряду с войлочными шляпами мужчины часто носили фуражки и кепки,
которые покупали в городе. Рабочая обувь обычно была кожаная, домашнего
изготовления, но носили и высокие покупные сапоги, что считалось признаком
определенного благосостояния.
В одежде женщин-эвримейсек сохранялось много архаических черт, кото¬
рые при этом сближали ее с одеждой юго-восточной Финляндии, откуда в свое
время и переселились эвримейсы (приходы Муоле, Эуряпяя, Пюхяйярви, Сак-
кола, Рауту, Хейнойоки; ср.: Schvindt, 1913. S. 3-25; 88-101; Ahlqvist, 1904. S. 207).
Рубаха эвримейсек имела на груди трапециевидный нагрудник рекко {rekko\
идущий прямо от обшивки ворота и вышитый красной и желтой нитью. Разрез
был с левой стороны рекко, его застегивали небольшой круглой фибулой. Ру¬
кава рубахи были длинные или полудлинные, с манжетами (manskit). Манжеты
и оплечья часто украшались вышивкой. Поверх рубахи носили плечевую одеж¬
ду типа юбки с лифом. Длинная юбка доходила наверху до подмышек и была
пришита к узкой суконной обшивке с лямками - оплечью (hartiukset). Юбка не¬
редко была красного цвета, но праздничные шили обычно из синего сукна
* К сожалению, в период подготовки главы автор не имела возможности ознакомиться с ра¬
ботой А. Куронен, посвященной кухне ингерманландцев {Кигопеп, 2002).
** Кстати, и ижорцев по-фински иногда называли “инкерикко”, что тоже обозначает женщи-
ну-ижорку, а у Ю. Гезелиуса встречается аналогичная форма этнонима и по отношению к
води - вадъякко (Haltsonen> 1965. S. 22-23).
502

Рис. 117. Прядение шерсти (финка-савако-
ска) (РЭМ. Ф.н. № 4602-7)
503

(iSaxbdck, 1904, S. 320)* Поверх юбки повязывали передник (peredniekka), обычно
с красным орнаментом. Финские наблюдатели, работавшие здесь на рубеже
XIX-XX вв., отмечали, что одежда эвримейсек нарядна, но неизящна: сборки
юбки начинались от уровня лопаток, а на талии их перехватывал пояс, и фигу¬
ра женщины казалась горбатой (Saxbdck, 1904. S, 320). Б прохладную погоду и в
праздники носили короткий белый льняной полукафтан, сшитый в талию, - ко-
столи (kostoli). Б таком наряде шли в церковь первый раз в году летом, на Воз¬
несение, и этот праздник в народе называли “костольным” (kostolipyhd). Более
теплой верхней одеждой были суконные кафтаны, зимой - овчинные шубы.
Общепринятым было ношение шелковых наплечных платков и шалей, в
прошлом это были единственные покупные элементы одежды, остальное все
было домашнего изготовления.
Вместо чулок еще в XIX в. носили ноговицы белого, красного или черного
цвета. Кожаные туфли домашнего изготовления (lipokkai) крепились на ноге
оборами. Выходной костюм дополнялся белыми вязаными перчатками.
Одежда эвримейсек в различных местностях была несколько отличной.
Считалась, что в Тюрё (окрестности Петергофа) одежда “попроще'’, в Хиэтамя-
ки (близ Царского села) - "поизящнее”, а самая красивая - в Туутари (Дудер-
гоф) (Inkerin, 1991. S. 186). В западных районах губернии, где эвримейсы были
немногочисленны, они носили обычную, держащуюся на талии юбку, а рубаху
не украшали нагрудником рекко.
Очень разнообразны были прически и головные уборы. В некоторых мест¬
ностях девушки носили короткие волосы с челкой, в других - длинные волосы,
заплетенные в косу. Головным убором девушек был венец - сяпяли (sappali) из
сукна или шелка, иногда его украшали длинные концы, спускавшиеся на спину;
девушки могли также носить косынки, ходили и с непокрытой головой.
Головной убор замужней женщины назывался хунту (huntu), что изначаль¬
но обозначало полотенчатый головной убор, который известен еще по архео¬
логическим материалам и когда-то был широко распространен на территории
Финляндии. К концу XIX в. полотенчатый убор в своей классической форме со¬
хранялся лишь на юго-востоке Финляндии. Но в местностях южнее р.Вуоксы
(приходы Валкйярви, Эуряпяя) он превратился в ходе времен лишь в узкую по¬
лоску ткани, чуть закрывавшую волосы. На Карельском перешейке (приходы
Вуоле, Лемпала, Токсово) у финок-эвримейсек он трансформировался в так на¬
зываемую “пятачковую хунту” (pdtdkkdhuntu): небольшой полотняный кружо¬
чек, который прикреплялся к волосам так, что приходился на верхнюю часть
лба. С такой хунтой на лбу замужняя женщина могла ходить и с непокрытой го¬
ловой, а платок надевала так, что хунта оставалась видна.
Б некоторых местностях западнее Петербурга женщины-эвримейски закру¬
чивали волосы в жесткие жгуты (sykerdt) и прятали их под полотняный голов¬
ной убор, который приобретал при этом рогатую форму. Б более западных ме¬
стностях губернии жгутами волосы не закручивали и носили головные уборы
типа чепца.
Женщины-савакоски носили рубахи и обычные юбки, держащиеся на та¬
лии. Рубахи шили из белого полотна, разрез на груди был в центре, застегивал¬
ся на пуговицу. Рукава рубах были широкими, полудлинными. Манжеты завя¬
зывались у локтя, так что нижняя часть руки была открыта (Tallqvist, Tdrneroos,
1904. S. 384). Юбки шили из шерстяной или полушерстяной ткани, полосатой
или клетчатой. На талии они собирались в сборку. Есть сведения, что в празд¬
ники иногда надевали по две юбки, причем верхняя могла быть из ситца
(Tallgvist, Tdrneroos, 1904. S. 384).
504

Рис. 119. Группа девушек и замужних жен-
щин-савакосок, д. Колтуши (фото С. Паула-
харью, 1911 г.; Inkerin maalla, 1989)
Рис. 120. Группа женщин-савакосок (“насто¬
ящие государственные’') (Inkerin tie 11а,	99)
505

Рис. 121. Финка-савакоска в праздничной одежде, Курголовский полуостров (РЭМ, фото
Д, Золотарева, 1926 г.)
Рис. 122. Финка-савакоска в праздничной одежде (РЭМ. Ф.н. № 8764-51283)
Верхнюю часть корпуса поверх рубахи закрывали безрукавный лиф (liivi) или
кофта (tankki). Их часто шили также из клетчатой ткани. Лифы отделывали тесь¬
мой, застегивались они в двух местах - на груди и на талии. Кофты имели сплош¬
ную застежку, сверху до низу, вдоль нее и вокруг шеи кофта украшалась белой
рюгпью. Украшением служили также нитки бус. Передники обычно были белые,
иногда с вышивкой. Девушки заплетали волосы в косу, на голове носили косын¬
ки или головной венец из лент. Замужние женщины носили мягкие чепцы (lakki),
плотно покрывавшие голову и отделанные по краю кружевом.
Несколько отличной была одежда савакосских женщин из числа так назы¬
ваемых “настоящих государственных” (varsinaiset vallanomai), живших в фин¬
ских приходах Колтуши, Рябово и Токсово, расположенных на север от р. Невы,
Когда-то эти земли принадлежали князю Г. Потемкину и его усадьба стояла на
берегу оз. Келто. К концу XIX в. от нее не оставалось уже никаких следов, кро¬
ме винного погреба. Во времена крепостного права местным крестьянам запре¬
щалось вступать в брак за пределами княжеских владений, но они и не проявля¬
ли к этому стремления. Они считали себя более высокими по положению, чем
окружающее население, и отрицательно относились к контактам с ним. Одеж¬
да женщин этой группы не отличалась по покрою от одежды других групп сава-
косцев, но выделялась своей расцветкой. Она была красных тонов и считалось,
что чем она краснее, тем красивее. Замужние женщины носили домотканые
юбки с красными и желтыми полосами, а девушки в конце XIX в. обычно - уже
ситцевые, но с красным узором. Лифы и кофты шили также из красной ткани,
506

Рис. 123. Фотография савакосской семьи, начало XIX в. (Inkerin maalla, 1989)
отделывая зеленой тесьмой. В праздники и женщины, и девушки надевали по
несколько лифов, так, чтобы край нижнего был виден из-под верхнего, и было
ясно, сколько их надето. Наплечные платки, дополнявшие костюм, были также
красных тонов. Девушки носили на голове венцы из красной ленты, с длинны¬
ми концами, спускающимися по спине, или красные косынки. Женщины покры¬
вали голову белым чепцом. В праздники носили “господскую обувь" - хорошие
покупные башмаки на высоком каблуке (Sihvo Р., 1989).
Похожей на эту была женская одежда савакосцев и в окрестностях Дудер-
гофа (приход Туутари), где в целом преобладало эвримейское население. Юбки
здесь были полосатые, с красными, белыми, синими и зелеными полосами, а ли¬
фы и кофты - ярко красные, обычно шелковые. Девушки заплетали волосы в
две косы и укладывали в пучок на темени, а вокруг него обвязывалась красная
лента, концы которой спускались на спину,
В западных частях губернии савакосские женщины так же, как водь п ижо-
ра этих мест, в конце ХЗХ в. стали носить сарафаны русского типа.
А. Алквист в середине XIX в. писал, что следовало бы послать художника
зарисовать все варианты одежды финнов-ингерманландцев, пока она не исчез¬
507

ла. Кстати, он, как и многие другие, считал, что одежда жентцин-эвримейсек не¬
красива, а обычай ходить чуть ли не круглый год с непокрытой головой портит
волосы tAhlqvist, 1854. S. 17). Его представление о том, что старинная одежда
скоро уйдет из обихода, было правильным.
Эвримейсы очень долго сохраняли свой особый костюм, но в конце XIX в.
он стал исчезать. В известной мере сыграло свою роль то, что все население
стало больше пользоваться фабричными тканями, платками, обувью
(Inkerin,.., 1969. S. 180). Старинная же одежда изготовлялась вручную, и это
требовало большой затраты времени. Из покупных тканей эвримейсы шили
просто юбки с кофтами, аналогично тому, как это делали савакосцы. Пастор
Абрам Тиисниека из прихода Тюре писал в тс времена, что в 1870-е годы во
многих деревнях девушки стали ходить одетыми, как савакоски, хотя их мате¬
ри были эвримейсками (Inkerin... 1969. S. 186). Также высказался при опросе
один из информаторов того времени: “Кто был богат, тот делал своего ребен¬
ка савакосцем” (Inkerin... 1969. S. 194). Но и при новых формах костюма в ка¬
честве “опознавательного признака” сохранялся головной убор замужних
женщин: савакоски носили белые чепцы, а эвримейски стригли волосы и но¬
сили хунту - кружок.
В конце XIX в. вообще шел несомненный процесс консолидации обеих эт¬
нографических групп финнов-ингерманландцев. Это было и результатом эко¬
номического развития губернии после отмены крепостного права и следствием
длительного совместного проживания савакосцев и эвримейсов. Наряду с этим
развитие школьного обучения на финском языке вело к определенному стира¬
нию диалектных различий. Несомненную роль играли и проникавшие сюда из
Финляндии идеи становления финской нации, которые развивались под лозун¬
гом борьбы за права финского языка. Работавший в конце XIX в. среди петер¬
бургских финнов лингвист В. Поркка отмечал, что в некоторых местностях
финны-эвримейсы стали переходить на савакосский диалект. Так, в частности,
он встречал в Дудергофе и Пулково (приходы Туутари и Хиэтомяки) женщин,
одетых, как эвримейски, но говорящих на савакосском диалекте. Правда, при
этом он отметил и обратное явление: восточнее, в Маркове, приходе на южном
берегу Ладожского озера, он видел савакосцев, в говоре которых были элемен¬
ты говора эвримейсет (.Рогкка, 1886).
СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
Сведения о семейной и общественной жизни финнов-ингерманландцев со¬
хранились довольно скудные. Известно, что крестьянские семьи имели в XIX в.
значительный численный состав. Как уже отмечено, у “настоящих государст¬
венных” сохранялись большие семьи, так что в одном крестьянском дворе жило
по 20-30 человек. В некоторых заметках тех лет упоминается, что семьи были
многодетны, даже несмотря на их бедность. Кроме того, в некоторых местно¬
стях губернии было обычаем брать на воспитание детей из петербургских при¬
ютов, что оплачивалось казной и служило хорошим пополнением бюджета
(iSalminen V., 1926). Дети-приемыши так и назывались “казенными” (гиипип-
lapset. - букв, “дети короны”) (подробнее см.: Karste-Liikkanen, 1968. S. 90-92).
Численность жителей двора увеличивалась и за счет наемных батраков, сезон¬
ных илн поденщиков.
О внутрисемейных отношениях почти нет сведений, но некоторые косвен¬
ные данные говорят о непререкаемом авторитете родителей, в первую очередь
отца, и о тяжелом положении невесток в больших семьях.
508

Материалы по семейным обрядам содержат сведения в основном о свадьбе,
о детском цикле и похоронных обрядах известно мало.
Обрядность детского цикла* Помещением для роженицы обычно служила
?аня: это было изолированное строение, к тому же там можно было нагреть во¬
ды. Помощь роженице оказывала местная повитуха или просто кто-нибудь из
старших женщин двора.
После благополучного появления на свет ребенка замужние женщины де¬
ревни ходили на “смотрины” - ротинат (rotinat < рус. родины). При этом они
приносили с собой угощение и подарки ребенку. По традиции дарили деньги “на
зубок” (hammasraha).
До крещения ребенка следовало оберегать от всяких злых сил, в том числе от
возможного его “подмена” на детеныша “злых сил”. В качестве оберега в постель
новорожденного прятали нож или ножницы, при первом купании в воду подсыпа¬
ли соли, клали серебряную монету и т.п. Крещение проводили по возможности в
ближайшие дни, обычно через неделю после родов. Крестные родители были
людьми, которые не только принимали на себя определенные обязанности по
воспитанию ребенка, но предполагалось, что они передают ему какие-то черты
своего характера, поэтому в крестные выбирали людей достойных, как по пове¬
лению, так и по достатку. Роженица в той или иной мере придерживалась норм
избегания контактов с обществом и начинала обычный образ жизни только че¬
рез шесть недель после родов, когда проходила церковный обряд очищения.
Добрачное общение молодежи и свадебные обряды, О добрачном общении
молодежи сохранилось немало сведений. Достигнув брачного возраста, моло¬
дежь получала право принимать участие в некоторых формах совместного вре¬
мяпрепровождения и могла уже реально думать о вступлении в брак. По мне¬
нию самих крестьян, парень и девушка могли считаться взрослыми, когда овла¬
девали определенными трудовыми навыками. Кроме того, для получения разре¬
шения на венчание они должны были пройти конфирмацию, что происходило
обычно в возрасте 17-18 лет. Конфирмации предшествовало обучение в так на¬
зываемой конфирмационной школе при приходской церкви. Оно длилось, как
правило, две недели, и за это время следовало усвоить элементарные представ¬
ления о вере, а также простейшие навыки чтения и письма.
Возраст вступления в брак у местных финнов был довольно высоким: у де¬
вушек 18-20 лет, у парней - 20-23 года. Правда, родители, стремившиеся иметь
в хозяйстве еще одну пару рабочих рук, часто женили сыновей и раньше. Но па¬
рень и в 30-35 лет еще не считался “старым холостяком”, в то время как девуш¬
ка после 23-24 лет уже не могла мечтать о браке, если только не находился пре¬
тендент из числа вдовцов с детьми. Считалось, что дочерей следует выдавать за-
м)Ж по старшинству. Если же первой выходила замуж младшая сестра, это бы¬
ло обидой для старшей и ее награждали прозвищем “рази” (rasi\ что значило
примерно “обойденная”
Несмотря на то, что у крестьянской молодежи было мало свободного вре¬
мени и за ее поведением существовал строгий общественный контроль, возмож¬
ностей для знакомства и встреч было немало. В дни церковных праздников при¬
хожане собирались у церкви и здесь молодые люди могли приглядеть себе пару,
да и их родители тоже присматривали своим детям женихов и невест. При вы¬
боре невесты родители парня в первую очередь обращали внимание на то, хо¬
рошая ли она работница, богатое ли у нее приданое, большое значение имела
репутация ес семьи; красота девушки играла второстепенную роль. Какая де¬
вушка работница, было известно не только по слухам, но можно было и увидеть
это на толоках, совместных выездах на дальние покосы и т.п.
509

Зимой молодежь встречалась вечерами на посиделках, где девушки занима¬
лись рукоделием, а парни приходили к ним в гости весело провести время. Ин¬
тересные сведения привел Ю. Луккаринен о таких вечерах в Келтушах в начале
XX в., где жили финны-савакосцы. Здесь на посиделках строго соблюдалось
разделение молодежи по их социальному статусу: бедные парни не садились
около дочерей богатых крестьян, а батраки могли рассчитывать на внимание
только батрачек {Lukkarinen, 1933. S. 72).
В конце XIX в. среди финнов на Карельском перешейке еще сохранялся ста¬
рый обычай “ночного сватовства", который в прошлом имел довольно широкое
распространение в северных и северо-западных частях Европы (нем.
Nachtfreierei). В Финляндии он дольше всего удерживался в одной из западных
частей страны, в Похъянмаа, и на востоке - на Карельском перешейке, хотя уже
в рудиментарных формах. На востоке эта традиция называлась “ночной бег“.
“ночное хождение” (ydjuoksu, yojalan kciyntl). Согласно обычаям, в летний пери-
од девушки спали не в доме, а в клети, и парни имели право посещать их по но¬
чам. Девушки ложились на кровать одетыми, парни имели право сесть на край
кровати, даже лечь рядом, но нормы целомудрия не должны были нарушаться.
Парней, пытавшихся перейти границы дозволенного, могли исключить из сото¬
варищества деревенских парней. В прошлом ночной обход дворов был группо¬
вым и компания парней постепенно рассеивалась, но при этом было известно,
кто остался в каком дворе. В конце XIX в. на Карельском перешейке парни хо¬
дили уже поодиночке. Девушки здесь запирали на ночь дверь клети, так что
“ночной гость” должен был постучаться. При этом произносились традицион¬
ные, иногда рифмованные фразы с просьбой открыть дверь, впустить в клеть.
Стучались обычно с задней стороны клети, чтобы не услышали родители в до¬
ме. Открывать дверь или нет, решала сама девушка. Родители к этим визитам
относились неодобрительно и, если слышали шум, обычно прогоняли парня
(подробнее см.: Шлыгипа, 1989).
По мнению большинства информаторов, ночные посещения не вели к бра¬
ку, выбор жениха был делом родителей. Однако есть сведения и о том, что в ря¬
де случаев молодые люди договаривались между собой о браке именно при этих
ночных встречах, а потом парень засылал сватов (Saxback, 1904. S. 322).
В самбм свадебном ритуале так же, как и в предсвадебных обрядах сватов¬
ства, у финнов-ингерманландцев долгое сохранялись архаические черты, исчез¬
нувшие уже на территории Финляндии. Правда, на рубеже XIX-XX вв. они ста¬
ли забываться и у российских финнов.
Сватовство в традиционных формах было многоступенчатым, с повторны¬
ми визитами сватов, посещением невестой дома жениха и т.д. Такие формы ха¬
рактерны при сватовстве невесты из отдаленных деревень, из малоизвестных
семей. Они давали обеим сторонам время на раздумье, возможность познако¬
миться с материальным положением семей и позволяли отказаться от вступле¬
ния в брак, не обижая другую сторону. Даже первому приезду сватов нередко
предшествовал тайно сделанный запрос (etukosiminen, hienat virsut), будут ли
приняты сваты. Это позволяло избежать обидного прямого отказа при офици¬
альном приезде, который обставлялся торжественно.
Свататься ехали на лошадях, даже если невеста жила в той же деревне. По
данным А. Шёгрена, этот визит назывался “ехать с табаком” Он дает финский
термин (;теппй ГиракоШе) и его перевод на немецкий - “mit Tabak ГаНгсп". Как из¬
вестно, Шсгрен пользовался рядом источников XVIII в., в материалах конца
XIX в. термин “хождение с табаком” встречается редко. Чаще этот вшит назы¬
вали “оплачивание” (rahomine), у некоторых групп эвримсйсов - “долгие лапти"
510

‘pitkdt virsut). Тем не менее ритуальная роль табака при сватовстве не исчезла,
часто упоминается, что сваты по приезде в дом невесты должны были угостить
хозяев табаком, предварительно спросив у них, “можно ли положить табак на
стол?” Разрешение подтверждало успешный ход дела (Saxback, 1904. S. 323).
Достигнув предварительной договоренности, сваты оставляли невесте за¬
лог, обычно денежный (с этим и был связан термин “оплачивание”), иногда да¬
вали и кольцо. Кольца были недорогие, золотые кольца в крестьянской среде -
явление позднее. В ответ невеста давала парню шейный платок (riepu) или но¬
совой платок (nestukki). Носовой платок был нарядный, он использовался как
крашение костюма: его закладывали за ленту шляпы при выходе в церковь
или по другим торжественным случаям.
В старину принятие залога от сватов еще не означало, что вопрос о свадьбе
решен. Через несколько дней после “оплачивания” девушка в сопровождении
старшей женщины отправлялась в дом жениха “ посмотреть место для прялки”.
При этом визите она возвращала парню полученный ею залог. Это не означало
ее отказа, а скорее позволяло парню отказаться от сделанного предложения без
морального ущерба для девушки. Обычно же парень в скором времени нес за¬
лог обратно, подтверждая свое предложение. С течением времени эти вторич¬
ные визиты стали выпадать из предсвадебного цикла и после успешного визита
сватов помолвку оглашали в церкви. На оглашение жених и невеста приезжали
порознь, жениха сопровождал сват, девушку - старшая женщина, которая нахо¬
дилась при ней в ходе всех свадебных обрядов. Ее называли “стоящей за пле¬
чом” (olalline) или “посохом” (sauva). Она была как бы моральной опорой де¬
вушки и следила за правильным исполнением свадебных ритуалов.
После оглашения жених со сватом отправлялись вновь в дом невесты, что¬
бы отметить это событие. Сват вез с собой вино и табак для угощения родни не¬
весты, он раздавал всем присутствующим также “свидетельские деньги” -
обычно мелкую монету. В ходе визита договаривались и о дне свадьбы, числе
гостей, которые будут сопровождать невесту в дом жениха, о том, какому чис¬
лу родственников жениха невеста должна будет сделать подарки и т.д. Еще раз
обсуждался размер приданого, которое давали за невестой родители. По неко¬
торым сведениям, жених после оглашения устраивал праздник в своем доме и
назывался он “табаки” После оглашения договор о браке считался неруши¬
мым.
По традиции приданое невесты состояло из трех частей: во-первых, того,
что ей давали родители по договоренности с семьей жениха. Оно, естественно,
зависело от их состоятельности, но обычно это были корова-нетель, несколько
овец и кур. Кроме того, невеста имела сундук с запасами белья (простыней, по¬
лотенец и т.п.), а также своих носильных вещей (рубах, юбок, зимней одежды).
У богатой невесты таких припасов хватало чуть ли не на всю будущую жизнь.
Брали невесты с собой и некоторый рабочий инвентарь: свою прялку, серп,
грабли. Третью, особую часть приданого составлял короб с подарками, кото¬
рые невеста раздавала на свадьбе новой родне и наиболее важным гостям.
Обычно это были ее собственные изделия: рубахи, чепцы, пояса, полотенца, ва¬
режки и т.п. На рубеже ХЗХ-ХХ вв. эти вещи стали заменяться покупными, ча¬
сто дарили просто отрезы ситца на кофту, юбку, рубаху и т.п, Для пополнения
короба с подарками перед свадьбой невеста прибегала к соседской помощи. Она
обходила соседние деревни вместе с жснщиной-”посохом”, получая в подарок
необработанные шерсть и лен или пряжу и готовые вещи, такие, как варежки,
полотенца, иногда мыло, даже просто деньги. Этот обычай коллективной взаи¬
мопомощи, известный более всего под названием “хождение волками” {susimi-
511

пеп) в конце XIX в. на большей территории Финляндии уже исчез, однако доста¬
точно устойчиво сохранялся на Карельском перешейке {Щлыгина, 1989.
С. 52-54).
Сам свадебный обряд сохранял у финнов-ингерманландцев черты архаич¬
ной “двухсторонней", или “двухконечной" свадьбы: она разделялась на два ри¬
туала - “уходы" (Idksidiset), проводившиеся в доме невесты, и собственно свадь¬
бу - хялт (knot), которая праздновалась в доме жениха. Во второй половине
XIX в. народный свадебный обряд проводился после венчания в церкви, откуда
молодые разъезжались по своим домам. Гостей приглашали в оба дома раздель¬
но, и только гости невесты в заранее оговоренном числе сопровождали ее в дом
жениха. При “уходах" в доме невесты проводился ряд ритуалов, символизирую¬
щих ее расставание с отчим домом. Жениха с его “дружиной" принимали за
праздничным столом, а после трапезы они увозили невесту в дом жениха. Как
при переезде, так и при вступлении в его дом соблюдалось множество обереж-
ных обрядов, чтобы злые силы не нанесли невесте вреда, а духи-хранители до¬
ма ее мужа благожелательно ее приняли. Определенная часть обрядов была на¬
правлена на сохранение семейного счастья и благополучия в детях. Как и у мно¬
гих народов, было принято сажать на колени невесте маленького мальчика,
чтобы первым ребенком был сын. После первой брачной ночи {в последнее вре¬
мя молодые просто уходили на некоторое время от гостей в другое помещение)
невесте меняли прическу и надевали головной убор замужней женщины. Эту
процедуру проводили обычно без гостей, в другой части избы, старшие женщи¬
ны. Затем приглашали молодого, посмотреть, “ладно ли?". Он одаривал жен¬
щин деньгами, и молодую выводили к гостям.
После свадебного пира молодая раздавала подарки новым родным и гостям.
Подарки по традиции передавал брат молодой, а сами молодые, стоя рядом, уго¬
щали гостей водкой, вином или пивом. Этот обряд назывался “питьем кубка”
Получившие подарки, в свою очередь, одаривали молодую пару, обычно кладя
деньги в решето, покрытое полотенцем. Считались, что они пойдут на обеспе¬
чение новобрачных, но практически их получал отец молодого на возмещение
свадебных расходов.
Помощь родни и односельчан в проведении свадьбы проявлялась и в том,
что они приходили на торжество не с пустыми руками, а несли с собой какие-ни¬
будь припасы для праздничного стола: мясо, масло, хлеб и т.п.
После раздачи подарков и “питья кубка” свадебный ритуал считался закон¬
ченным. В знак окончания празднества на стол подавали “разгонное блюдо" -
это могла быть каша, овсяный кисель, в последнее время стали угощать чаем
или кофе.
В блюдах свадебного стола ощущалось влияние города: наряду с традицион¬
ными кашами и мясом подавали сладкие супы из сушеных фруктов, богатые хо¬
зяева покупали в городе вйна, сигары и т.п.
Городское влияние проявлялось и в одежде невесты: подвенечное платье,
как правило, уже шили по городской моде тех лет, обычно оно было шерстяное,
цветное, но неярких тонов: темно-зеленое, синее, серое.
Следует отметить богатство фольклорного репертуара свадьбы. У некото¬
рых групп местных финнов, в отличие от Финляндии, были распространены
свадебные причитания невесты. Она начинала “плакать” сразу после принятия
сватовства и причитала в различные моменты предсвадебного периода вплоть
до отъезда из отчего дома (см.: Nenola-Kallio, 1981; Шлыгина, 1989. С. 7).
Особую группу песен составляли те, в которых говорилось, как молодые
должны вести себя, начав совместную жизнь. Кроме того, существовала тради¬
512

ция проводить шутливое соревнование двух сторон, жениха и невесты, причем
девушки с каждой стороны стремились “перепеть” друг друга, восхваляя соот¬
ветственно жениха и невесту. Плясала молодежь на свадьбе под песни типа ча¬
стушек {Saxbttck, 1904. S. 325).
Похоронные традиции. Представления о смерти и загробной жизни в про¬
шлом были сходны у многих народов. Так, и по воззрениям финнов-ингерман-
ладцев жизнь на том свете мало отличалась от земной. Поэтому покойника при
похоронах снабжали необходимыми припасами еды, рабочим инвентарем и да¬
же деньгами. К покойнику относились и с уважением, и с боязнью. Предполага¬
лось, в момент смерти тело человека покидает только дух (henki), в то время как
"душа” (sielu) еще некоторое время находится около тела, и поэтому в нем есть
еще какие-то элементы жизни.
Хоронили покойных обычно на третий день. После похорон справляли по¬
минки; приходившие приносили с собой какую-нибудь еду, приходить с пусты-
\ги руками было не принято.
На Карельском перешейке долго сохранялся старинный обычай по пути на
кладбище вырезать на дереве, обычно на сосне, крест - это препятствовало по¬
койнику ходить домой и тревожить покой живых (Vilkuna /„ 1992. S. 103,106,120).
Описание обрядов, связанных с жизненным циклом, дано нами в обобщен¬
ном виде, в нем не приводятся существовавшие в прошлом отличия локального
характера и различавшиеся до некоторой степени обычаи эвремейсов и сава¬
косцев.
Но на одной их особенности все же следует остановиться, а именно - на эт¬
нических предпочтениях, проявлявшихся при выборе брачного партнера.
Естественно, что в прошлом немалую роль играл в этом религиозный барь¬
ер и финны почти никогда не вступали в брак с местным православным населе¬
нием - русскими, карелами, водью, юкорцами, вепсами. Нельзя не отметить и
того, что и между обеими этнографическими группами местных финнов дли¬
тельное время существоввало определенное отчуждение. По имеющимся дан¬
ным, именно эвримейсы воздерживались от браков с савакосцами. Материалы,
собранные во второй половине XIX в., свидетельствуют, что они считали себя,
так сказать, рангом выше, чем савакосцы. Буду™ переселенцами из ближайших
честностей Финляндии, они полагали себя коренными местными жителями, а
савакосцев - пришлыми.
Эвримейсы видели себя также хранителями старых традиций, один из иссле¬
дователей писал, что “эвримейсы всегда считали, что унаследованное от отцов
свято: простые обычаи, язык, одежда” (Haltsonen, 1965. S. 93). Савакосцы, по их
мнению, были слишком склонны к восприятию новшеств и, что особенно осуж¬
далось, нестойки в вопросах веры. Так, одна из женщин сказала, что савакот,
как молодая поросль (vesapuu), которую качают все ветры”. Записавшие вы¬
сказывание Таллквист и Тёрнерус поддержали это мнение, отметив, что сава¬
косцы быстро воспринимают все новое, в том числе и дурное (Tallqvist,
Torneroos, 1904. S. 386). Под дурным они понимали в первую очередь сектанст-
во - в то время наиболее распространенной среди савакосцев была секта пры¬
гунов.
Вследствие такого, если не антагонизма, то во всяком случае негативного
отношения к савакосцам, эвримейсы в прошлом почти никогда не вступали с ни¬
ми в брачные отношения. Только там, где эвримейсы жили небольшой группой,
2 браки вследствие норм крепостного права с жителями других мест были не¬
возможны, им приходилось преодолевать эту неприязнь, ставшую чертой их ха¬
Прибалтийско-финские...
513

рактера (Inkerin..., 1969, S. 184). По материалам конца XIX в., девушка, если вы¬
ходила замуж за савакосца, старалась привить своим детям мысль, что они
должны искать себе в будущем пару все же среди эвримейсов (Inkerin.,,, 1969.
S. 184).
Тем не менее постепенно это “противостояние” уходило в прошлое, сменя¬
ясь представлением об общей принадлежности к финской национальности, С
одной стороны, шел неизбежный процесс отмирания старых традиций и форм
быта; с другой - распространение школьного образования стирало различия в
диалектах этих двух групп. Но более всего повлияли, видимо, проникавшие сю¬
да из Финляндии идеи и настроения финского национального движения, содей¬
ствовавшие сплочению финского народа.
ЕВАНГЕЛИЧЕСКО-ЛЮТЕРАНСКАЯ ЦЕРКОВЬ
ИНГРИИ*
Современная Евангелическо-лютеранская церковь Ингрии, получившая
официальный статус в 1993 г,, имеет глубокие корни и сложную предысторию.
Лютеранская церковь всегда играла немалую роль в жизни финнов-ингерман-
ландцев и, в частности, поддерживала сохранность финского языка, этническо¬
го самосознания, традиционной обрядности и т.д., представляя, таким образом,
важный фактор их этнической самоидентификации. Лютеранство влекло за со¬
бой и определенную изолированность местных финнов от других народов края,
которые в своей подавляющей массе были православными (за исключением
лишь немногочисленных эстонских переселенцев и немецких колонистов).
Лютеранство было принесено на земли современной Ленинградской облас¬
ти в XVII в., когда эта территория (по административному делению того време¬
ни - Водская пятина) была завоевана Швецией, которой тогда принадлежала и
территория Финляндии. Новые земли получили название Ингерманландии (или
Ингрии). Правда, часть Карельского перешейка и Западного Прионежья выде¬
лялась как особый Кексгольмский лян. Протестантизм играл тогда в жизни
шведского королевства немалую роль. Отказавшись от католицизма, шведские
короли использовали нормы новой веры для укрепления своих позиций, стре¬
мясь достичь положения абсолютистских монархов. Король Густав II Адольф
(1611-1632), при котором была завоевана Ингрия, придерживался идеи обяза¬
тельного единоверия своих подданных. К тому же распространение лютеранст¬
ва на новых землях королевства рассматривалось как форма закрепления на
них шведской власти. Хотя при подписании Столбовского мирного договора
(1617) было оговорено право местного населения сохранять православие, прак¬
тика воинствующей лютеранской церкви того времени оказалась далекой от
предусмотренной документом свободы вероисповедания.
Поначалу в Ингрии действовали лишь армейские пасторы, но вскоре, с рос¬
том числа переселенцев из соседних областей Финляндии, стали возникать и сель¬
ские лютеранские приходы. Число их быстро росло. В 1630 г. в Ингрии было
лишь 8 лютеранских приходов, в которых служили 6 пасторов (наряду с этим дей¬
ствовало 48 православных храмов с 17 священниками). Через 25 лет осталось все¬
* В обе главы, посвященные российским финнам, включены разделы о евангелическо-люте¬
ранской церкви. Это сделано по той причине, что конфессиональная принадлежность, отли¬
чавшая финнов от окружающего православного населения, создавала определенный барьер
для контактов и тем влияла на некоторые стороны их культуры. В новейшее время церковь
Ингрии стала для российских финнов одним из важнейших символов самоидентификации.
514

го 20 православных церквей, а лютеранских приходов насчитывалось уже 58, в
них было построено 36 церквей и служили 42 пастора (позже, правда, число лю¬
теранских приходов сократилось за счет их укрупнения) (Прибалтийско-финские
народы, 1995. С. 206)* Лютеранские священнослужители предпринимали собст¬
венные попытки бороться с православием: они оскверняли церкви и сжигали ико¬
ны, что, естественно, вызывало недовольство местного населения.
Первоначально лютеранские приходы Ингрии относились к Выборгскому
епископству, но в 1641 г. они были выделены в самостоятельную епархию и в
г. Нарве была создана консистория, во главе которой суперинтендантом был
поставлен X. Сгахель (Henrikus Stahel). При этом он считался и главой местной
православной церкви. X. Стахелем была сделана попытка приобщить право¬
славное население к основам лютеранской веры. При этом он, как, впрочем, и
шведские власти, стоял на той позиции, что водский и ижорский языки - это
лишь разновидности финского языка и потому водь и ижора как “исконные
финны” должны быть лютеранами. С целью приблизить их к лютеранской ве¬
ре в Стокгольме был напечатан по-фински, но славянскими буквами катехизис
Лютера. В 1645 г. русским православным священникам под угрозой штрафных
санкций было предписано учить своих прихожан катехизису Лютера.
Ситуация в новых шведских владениях в середине XVII в. была нестабиль¬
ной: Россия явно стремилась вернуть себе утраченные земли, коренное населе¬
ние края было настроено против новых хозяев - в немалой степени вследствие
их религиозной политики. Война между Россией и Швецией 1656-1658 гг., охва¬
тившая Ингрию и Кексгольмский лян, имела, по мнению финских историков,
именно религиозный характер 0Haltsonen, 1965. S. 30). Она закончилась, как из¬
вестно, поражением России, и когда ее войска стали отступать, с ними ушло не¬
мало местного православного населения - русских, води, ижоры и карел. Мно¬
гие районы Ингрии совершенно опустели: известно, что только из Кексгольм-
ского ляна ушло свыше 4 тыс. семей, в Колтушах (Карельский перешеек) не ос¬
талось ни одной семьи, южнее, в Дудергофе их было всего три-четыре
(Haltsonen, 1965. S. 30).
На опустевшие земли устремились новые потоки колонистов из Финляндии,
а лютеранская церковь еще активнее принялась за обращение местного населе¬
ния в протестантизм. Преемник X. Стахеля - Юхана Рудберг писал о последст¬
виях войны 1656-1658 гг. в своем донесении от 1661 г.: “Церкви сожжены, рус¬
ские забыли христианское учение (видимо, речь идет о тех, кого заставляли
учить катехизис. -Авт.), не знающие русского языка (очевидно, водь и ижора. -
Авт.) снова принялись ходить в русскую церковь, заключаются смешанные
браки. Но финны сохранили свою христианскую веру. Они принялись ремонти¬
ровать церкви” (цит. по: Haltsonen, 1965. S. 31).
Особую энергию в распространении лютеранства проявил епископ Ю. Гезе-
лиус-младший, занявший пост нарвского суперинтенданта в 1681 г. Ему пришлось
“наводить порядок” в сложных условиях: в его епархию входила не только Ин-
грия, но и часть Эстонии (Алатагусе), так что его паства говорила на нескольких
разных языках и исповедовала разные формы христианской веры. Деятельность
суперинтенданта поддерживал губернатор Ингерманландии и Кексгольмского
ляна Ёран Сперлинг*. Ю. Гезелиус начал свои действия с попыток обращения в
Заметим, что лютеранская церковь в своей деятельности имела и хорошую экономическую
базу: треть всех податей, которые взимала казна, шла на нужды церкви. Со временем был
введен и особый налог, который обязаны были платить не только лютеране, но и право¬
славные.
515

лютеранство води и ижоры. Под них он подвел собственную “научную основу”
Она заключалась в том, что водь и ижора - это финны, в свое время ушедшие из-
за войн в более южные части России, где они и приняли православие. Теперь же,
когда они вернулись в Ингрию, их следует приобщить к вере их отцов (Mikkolaт
1932 Ь). Поэтому Гезелиус считал, что соответствующие статьи Столбовского и
Кардисского мирных договоров дают права на сохранение православия только у
русскоязычных жителей края. В воззваниях, обращенных к водско-ижорскому
населению (на финском языке), он убеждал их, что язык у них тот же, что у фин¬
нов, и их верой может быть только лютеранская, которую они утратили случай¬
но, в годы войн и вследствие смешанных браков. Теперь они могут иметь пасто¬
ров, которые говорят на родном для них финском языке, кроме того, и король бу¬
дет счастлив, если они будут принадлежать к той же вере, что и все его поддан¬
ные (цит. по: Haltsonen, 1965. S. 32-33). Не находя должного отклика среди право¬
славного населения и желая достичь результатов, Гезелиус действовал в своей
миссионерской работе весьма жестко. Его реляции в верха были наполнены со¬
общениями об успехах. Так, в 1684 г. он сообщал, что в лютеранскую церковь во¬
шло 3000 семей новообращенных, а двумя годами позже - что в ряде приходов
водь и ижора в полном составе приняли “истинную веру”. Чтобы побудить насе¬
ление к переходу в лютеранство, принимались различные меры: с одной стороны,
декларивалось, что принявшие ее будут освобождены на шестьдесят лет от всех
налогов, с другой - нелютеране ограничивались в правах. Так, претендовавшие
занять определенные должности, например, управляющего (кубьяса) или судеб¬
ного заседателя, должны были получить у пастора свидетельство, что освоили ос¬
новы веры {Haltsonen, 1965. S. 25).
Наряду с этим православная церковь края испытывала немало трудностей,
в частности - было запрещено приглашать священнослужителей из-за пределов
Ингрии, поэтому в случае смерти священника церковь просто закрывалась. К
тому же православным священникам не разрешалось брать от ижорцев и води
плату за проведение обрядов.
Лютеранская церковь по своим нормам должна была заниматься образова¬
нием своей паствы. Пасторам надлежало перед конфирмацией проводить обу¬
чение молодежи основам веры. Предполагалось, что одновременно молодые
люди освоят и грамоту. Правда, обучение грамоте не всегда было успешным,
отчасти потому, что нередко у самих пасторов образование было недостаточ¬
ным. Кроме того, как пасторы, так и учащиеся не придавали этому обучению
большого значения. Тем не менее шло постепенное распространение грамотно¬
сти среди крестьянского населения. Для детей из учительских, пасторских, чи¬
новничьих семей создавались и школы, где обучение было более основатель¬
ным. Оно, согласно нормам того времени, велось на латыни и шведском языке,
но иногда для детей из финских семей организовывали и подготовительный
класс на финском языке. Такие школы в XVII в. работали в Нарве, Ивангороде,
Копорье, Ямбурге, Неванлиннс и Дудергофе. Для получения высшего образо¬
вания можно было ехать в Тарту, где в 1632 г. был основан университет. Там за
период шведского господства обучались около трех сотен финнов, в том числе
ингерманландских, и карел. Некоторые направлялись в Туркуский университет,
откуда вышло немало ингерманландских пасторов: О. Элгфост, работавший
в Дудергофе, Г. Шродерус (Молосковицы), К. Толерув (Котлы) и др. Даже в
Уппсалъском университете в конце XVII в. была ингерманландская корпорация.
Есть сведения о том, что образованные слои общества в Ингерманландии так
же, как и местные бюргеры, вне зависимости от их этнической принадлежности
знали финский язык {Haltsonen, 1965. S. 37).
516

Борьба между Швецией и Россией за земли южного побережья Финского за¬
лива, как известно, велась фактически все время, и в ходе Северной войны они
I включая Выборгские земли и северо-западное Приладожъе) вновь перешли в
руки России. Мирный договор был подписан в 1721 г., но практически эти тер¬
ритории оказались под властью русских раньше. Уже в 1703 г. был основан
г. Санкт-Петербург. Возвращенные земли образовали в 1708 г. новую Йигер-
манландскую губернию, а затем вошли в состав созданной в 1710 г. Санкт-Пе¬
тербургской губернии. С этого времени, можно считать, начался новый этап в
развитии местной лютеранской церкви.
Финские переселенцы после возврата Ингерманландии России остались
жить в этом крае. Религиозные права финнов при новых властях не ущемля¬
лись. Это было декларировано Петром I еще в 1702 г., а затем подтверждено в
тексте Нипггадтского мирного договора. Единственным ограничением был за¬
прет лютеранским пасторам вмешиваться в дела православной церкви и ее при¬
хожан. Однако теперь местная лютеранская церквь должна была ориентиро¬
ваться на иную систему управления. Граница отрезала се от финской церкви,
Нарвская консистория была ликвидирована еще в 1704 г. Какое-то время люте¬
ранская церковь подчинялась непосредственно российскому Сенату, а с 1718 г. -
Юридической коллегии. В 1721 г. все религиозные объединения России попали
в ведение Святейшего Синода, при котором в 1727 г. был образован Консисто-
риальный отдел Юридической коллегии по делам иноверцев. Прокуратор отде¬
ла должен был следить за тем, чтобы деятельность религиозных объединений
не противоречила российским законам.
В Петербургской губернии в делах управления лютеранской церковью гла¬
венствующую роль играли местные немецкие пасторы. Это объясняется тем,
что в этом крае среди помещиков лютеранского вероисповедания преобладали
остзейские немцы, которых было немало и среди высших слоев столицы. Гос¬
подство немецкого языка в Консисториальном отделе не отражалось на жизни
финских приходов губернии. Не только служба в церквах, но и внутренняя пе¬
реписка велись на финском языке, а церковная жизнь по-прежнему регулирова¬
лась шведским церковным законом 1686 г. Что же касается церковных книг, то
их требовалось вести не по-фински, а на латинском, шведском или немецком
языках.
Царский двор и непосредственно члены царской фамилии оказывали люте¬
ранской церкви существенную материальную помощь. Отчасти это было, види¬
мо, связано со значительной ролью остзейских дворян при дворе, а также с тем,
что жены российских монархов и многих великих князей до вступления в брак
(и принятия при этом православия) принадлежали к лютеранской церкви. Кро¬
ме того, некоторые царские резиденции и дворцовые земли находились в окре¬
стностях Петербурга, где жило много лютераы-финнов, а также немецких коло¬
нистов.
Известно, что императрица Елизавета пожертвовала личные деньги на
постройку деревянной лютеранской церкви в Петергофе для местного фин¬
ского населения (фин. приход Тюрё). Павел I в бытность наследником по¬
строил каменную церковь для лютеран в Колпанах (приход Колпана-Гатчи¬
на) и организовал в Гатчине первую финскую школу. Николай I воздвиг для
лютеран в Петергофе каменную церковь и выделил средства для новой цер¬
кви в Дудергофе.
В 1820 г., когда Финляндия уже входила в состав России, в Петербургской
консистории по решению Александра I была введена должность главы финской
лютеранской церкви. Ее получил образованный и энергичный религиозный де¬
517

ятель из Финляндии Сакари Сюгнеус, до этого Порвоский епископ. Под его ру¬
ководством начались проверка и реорганизация работы в финских приходах Пе¬
тербургской губернии. Были установлены новые границы приходов, смещены
пасторы, не справлявшиеся со своими обязанностями, повсеместно проведен ре¬
монт церквей. Большое внимание С. Сюгнеус уделял работе предконфирмаци-
оыыых школ, так как обнаружилось, что нередко они не выполняли своих задач
по обучению молодежи основам веры и грамоты.
Вскоре работа в приходах была достаточно четко налажена: в каждом на¬
чал действовать церковный совет, быть членом которого считалось почетной
обязанностью, и хотя формально эта должность была выборной, она часто пе¬
редавалась от отца к сыну. Раз в год проводились общие собрания прихожан, в
которых принимали участие все дворохозяева. Результаты собраний отража¬
лись в протоколах, составлявшихся на немецком языке (интересно, что члены
церковного совета подписывали их даже в том случае, если немецкого языка не
знали).
До середины XIX в. в финских лютеранских церквах губернии часто не хва¬
тало пасторов, но затем было разрешено приглашать их из Финляндии. Сюда
охотно ехали молодые финские священники, так как денежное довольствие па¬
стора в Петербургской губернии было в три раза выше, чем в Финляндии. Не¬
редко местные пасторы имели и хорошее собственное хозяйство: иные держа¬
ли по 20-30 коров. Прихожане были обязаны отрабатывать в пасторате опре¬
деленное число дней, работала там и молодежь во время обучения в предкон-
фнрмационной школе. Некоторые пасторы служили в приходах Петербургской
губернии десятки лет, нередко там начинали свою пасторскую деятельность и
их сыновья.
Возвращаясь к деятельности С. Сюгнеуса, необходимо отметить, что он
был инициатором и основным разработчиком нового церковного закона, пред¬
назначенного заменить действовавший в местной финской церкви шведский за¬
кон 1686 г. Новый церковный закон был принят в 1832 г., уже после смерти
С. Сюгнеуса. Он был опубликован на немецком языке, но с финским переводом.
Вскоре в России была проведена реорганизация всей евангелическо-люте¬
ранской церкви, которая была разделена на несколько епископств; лютеран¬
ская церковь губернии соответственно вошла в Санкт-Петербургское епископ¬
ство. В его руководстве, как и ранее, господствующую роль играло местное не¬
мецкое духовенство, и лишь с 1883 г. одно место в Домском капитуле (церков¬
ном совете при епископе) стало выделяться для местной финской церкви. При
собраниях синода финские пасторы могли проводить также собственные собра¬
ния, на которых рассматривались дела финских общин епископства.
С середины XIX в. финская церковь в Петербургской губернии стала уде¬
лять значительное внимание культурно-просветительской деятельности. В этом
несомненно сыграли роль общественные настроения в самой Финляндии, где
национальное движение второй половины XIX в. краеугольным камнем станов¬
ления финской нации считало общий подъем образовательного уровня народа,
причем на основе финского (а не официального шведского) языка.
Пасторы, работавшие в Петербургской губернии, наряду с предконфирма-
ционными школами стали развивать и сеть воскресных школ, на чем настаивал
еще С. Сюгнеус. В этих школах не только осваивали вероучение, но и обучались
грамоте. Развитие просветительско-образовательной деятельности среди фин¬
ского населения было облегчено тем, что в 1863 г. в Колпанах была открыта
финская семинария, готовившая учителей, канторов и органистов. Почти все ее
выпускники оставались работать в местных школах и церквах. Воскресные
518

школы получили широкое развитие в 1870-е годы, а в начале XX в. здесь дейст¬
вовало уже свыше 570 воскресных школ, которые посещало до 16 тыс, учени¬
ков (Прибалтийско-финские народы, 1995, С. 206).
Духовную литературу и азбуки так же, как и книги для сельских библиотек,
частью организованных при церквах, первоначально привозили из Финляндии.
Но в конце XIX в. литература на финском языке печаталась уже и в Петербур¬
ге. Наряду с духовной литературой здесь издавались народные календари, дет¬
ские книжки, а также газеты. В этот период культурная жизнь финского насе¬
ления Санкт-Петербургской губернии вообще сильно оживилась. Начало свою
деятельность просветительское общество “Сойхту”, возникли общества трезво¬
сти, хоровые коллективы, гимнастические и другие спортивные объединения.
Культурная жизнь финнов-ингерманландцев в значительной мере направлялась
церковными деятелями.
В начале XX в. в Петербургской губернии насчитывалось 32 сельских и 4 го¬
родских прихода финской лютеранской церкви.
После установления в России советской власти местной финской церкви
пришлось пережить трудные времена. Она понесла значительный материаль¬
ный урон: были реквизированы земли пасторатов, здания церковных школ и би¬
блиотек, ликвидированы кассы для бедных, изъята часть церковной утвари.
Кроме того, с середины 1920-х годов собственно церковная жизнь была ограни¬
чена различными постановлениями. Каждая церковь могла функционировать
только при достаточном количестве заявок от прихожан, поданных в письмен¬
ном виде. Вследствие отделения церкви от государства крещение, венчание, по¬
хоронный обряд могли совершаться только после гражданского оформления
фактов рождения, регистрации брака и смерти.
Была также ограничена возможность обучения детей Закону Божиему.
Сначала в школах он преподавался только для желающих, а затем вообще был
исключен из программы. Обучать ему можно было только дома, причем соби¬
рая лишь небольшие группы детей. Местное финское население пользовалось
этим правом довольно широко, просто обучая своих детей основам религии до¬
ма. Во всяком случае, члены церковных общин во время опросов 1990-х годов
говорили, что они жили в детстве в среде верующих, а 20% опрошенных сказа¬
ли, что получили религиозное воспитание в семье (Yldnen, 1997. S. 22Ф-225).
В 1930-е годы число местных пасторов стало быстро сокращаться. Семина¬
рия была закрыта. Действовали только так называемые “библейские”, или “не¬
мецкие”, курсы, готовившие пасторов, но в 1936 г. и они были закрыты. Часть
пасторов была арестована и выслана, а те, кто имел финляндское гражданство,
вернулись домой. Последним остававшимся здесь пастором был С.И. Лаурикка-
ла, но в 1937 г. и он уехал (по некоторым данным был выслан) в Финляндию, по¬
сле того как несколько месяцев провел в тюрьме за то, что выписал из Финлян¬
дии духовную литературу. (Сейчас имя С.Й. Лауриккала носит учебный центр
церкви Ингрии, расположенный в д. Колтуши Всеволожского района Ленин¬
градской области.
В годы, когда лютеранская церковь в Ленинградской области прекратила
свое официальное существование, нелегальная церковная жизнь все же продол¬
жалась. Как уже было упомянуто, многие обучали детей основам веры дома, ве¬
рующие тайно собирались на кладбище, на дому - под предлогом поминок,
празднования дня рождения и т.п. В негласной религиозной деятельности веду¬
щую роль обычно играли женщины-проповедницы. Некоторые финны в этот
период посещали православные храмы или молитвенные дома баптистов, исхо¬
дя из того, что Бог един для всех христиан.
519

Возрождение церкви Ингрии началось в конце 1960-х годов. Первая церков¬
ная община финнов возникла в Петрозаводске еще в 1964 г., где к этому време¬
ни жило значительное число финнов-ингерманландцев и где финский язык имел
официальный статус. В 1975 г. была создана лютеранская община в Колтушах,
ее члены поначалу собирались на молитвенные собрания в обычной избе. В том
же году возникла и община в Пушкине, причем там службу сразу начали прово¬
дить на двух языках: финском и русском, так как младшее поколение финнов-
ингерманландцев плохо владело или вообще не владело финским языком.
Первоначально финские лютеранские общины входили в евангелическо-
лютеранскую церковь Эстонии и службу в них вели пасторы из Эстонии.
В 1990 г, было создано самостоятельное пробство Ингрии, находившееся под
юрисдикцией эстонского архиепископа. Первый пастор из числа финнов-ингер¬
манландцев - Арво Сурво - получил духовный сан в Таллине в 1987 г.
Официально Евангелическо-лютеранская церковь Ингрии была зарегист¬
рирована в 1993 г. Она возглавляется епископом, его постоянное местопребы¬
вание - Санкт-Петербург. При епископе действуют Церковный совет и Церков¬
ное правление. Церковь Ингрии (как, впрочем, и Евангелическо-лютеранская
церковь Финляндии) относится к числу лютеранских церковных организаций,
сохранивших апостольскую преемственность рукоположения. Ныне действую¬
щий епископ церкви Ингрии был рукоположен епископами финляндской церк¬
ви. Церковь Ингрии занимает по многим вопросам церковной жизни достаточ¬
но консервативные позиции. Например, в ней нет пасторов-женщин и она не
признает несинодалъных (новых) переводов Библии. Церковь также испытала
некоторое влияние своих православных соседей: финны-ингерманландцы кре¬
стятся, как православные, - справа налево.
В середине 1997 г.-в церкви было 37 приходов, входивших в четыре пробст-
ва: Петербургское, Карельское, Уральское и Русскоязычное. Официальная чис¬
ленность прихожан составляла 15 тыс., но число посещавших церковь было
примерно в два раза больше.
Характер деятельности церкви Ингрии после ее восстановления определен¬
ным образом изменился. В прошлом она действовала на территории, где фин¬
ское население жило относительно компактно, объединяла только финнов и
была чисто “финноязычной” в общении со своими прихожанами. Сейчас, как
уже упомянуто, образовано и Русскоязычное пробство, а в Петербурге и на тер¬
ритории Ленинградской области многие церкви ведут службу на двух языках,
так как младшее поколение финнов-ингерманландцев в своей значительной ча¬
сти плохо знает или вообще не знает финского языка, К тому же среди прихо¬
жан есть и люди из национально смешанных семей: это как супруги русской, бе¬
лорусской и иной национальности, так и дети от этих браков, К церкви Ингрии
примкнули и люди, не имеющие никаких финских корней и родственных связей.
В какой-то мере это было связано с общим всплеском интереса россиян к рели¬
гии в конце 1980-х - начале 1990-х годов. Некоторые из них при опросах гово¬
рили, что именно эта конфессия наиболее адекватно соответствует их духов¬
ным поискам.
Наряду с этим и сама церковь ведет активную миссионерскую деятельность.
Эта деятельность поддерживается Евангелическо-лютеранской церковью Фин¬
ляндии и направлена в первую очередь на финноязычные народы России. При
этом выдвигается даже ничем не аргументированный тезис, что православие -
это религия, не отвечающая традициям финноязычных народов, и что им следу¬
ет быть лютеранами. Правда, эти попытки пока имели определенные результа¬
ты только в Карелии, в Поволжье они малоуспешны. Но миссионерская дея¬
520

тельность церкви Ингрии в данном случае - все же второстепенный вопрос, Бо¬
лес важно отметить ее роль для самих финнов-ингерманландцев. Не подлежит
сомнению, что ее восстановление означало для большинства российских фин¬
нов и возрождение их традиционной культуры вообще» Церковные приходы по¬
служили объединению местного финского населения. Проведенные как наши¬
ми, так и финляндскими специалистами наблюдения и опросы среди финнов-ин¬
германландцев Ленинградской области, Петербурга, Карелии и Москвы свиде¬
тельствуют, что финны именно так рассматривают церковь Ингрии. Она значит
для них больше, чем просто религиозная организация, это часть их традицион¬
ной культуры и центр, который их объединяет. В определенной мере она слу¬
жит и культурным центром: при церквах организуются кружки финского язы¬
ка, церковь принимает участие в певческих праздниках финнов-ингерманланд¬
цев и ряде других культурных мероприятий.
Многие представители старшего поколения ценят свои приходские церкви
как место, где они не только слышат родную речь, но и встречаются с людьми
своего поколения, пережившими тяжкие судьбы, выпавшие на долю российских
финнов.
Церковь очень значима для финнов-ингерманландцев еще и потому, что в
прошлом они были весьма религиозны. Несмотря на отсутствие действующих
церквей, массовую антирелигиозную пропаганду, значительная часть людей
старшего поколения все же получила домашнее религиозное воспитание и вы¬
росла среди односельчан, придерживавшихся религиозных взглядов. Среди ве¬
рующих финнов-ингерманландцев приверженность церковности и в наши дни
выше, чем у финнов Финляндии. В Финляндии только 4% опрошенных верую¬
щих сказали, что ходят в церковь каждую неделю, среди верующих финнов-ин¬
германландцев посещают церковную службу еженедельно 74% опрошенных.
Среди них ежедневно молятся 73%, раз в неделю - 7%, нерегулярно - 15%,
В Финляндии из опрошенных молятся вообще только 41%, и лишь раз в неде¬
лю. Более половины финнов-ингерманландцев не реже, чем раз в неделю, поют
псалмы или духовные песни, 21% ежедневно читают Библию или молитвенник,
31% читают их раз в неделю, остальные - нерегулярно. Среди финляндских рес¬
пондентов часто читали Библию лишь 10% (Ylonen, 1997. S. 204). При всем том
среди верующих финнов-ингерманландцев преобладают люди старших возрас¬
тов, и вследствие этого численность прихожан постепенно сокращается. Кроме
того, значительная часть финнов-ингерманландцев из трех основных регионов
их расселения - Ленинградской области и Петербурга, Карелии и Эстонии -
приняла предложение Финляндии о возвращении их на историческую родину на
правах репатриантов, и этот процесс идет достаточно активно.
Вследствие этого дальнейшие судьбы церкви Ингрии не совсем ясны. Но ее
роль в возрождении традиционной культуры российских финнов, возрождении
их этнического самоопределения в 1980-1990-е годы нс подлежит сомнению.

ГЛАВА 2
ФИНСКИЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ В КАРЕЛИИ
И НА КОЛЬСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
ервые статистические данные о финских мигрантах на территории совре¬
менной Карелии, тогда в Олонецкой и Архангельской губерниях России,
относятся к 1830-м годам, но заметный рост их численности приходился
на вторую половину XIX в. Так, в Олонецкой губернии в 1858 г. финнов насчи¬
тывалось 365 человек, в 1865 г* - 991, в 1883 г. - уже 2622 человека. К концу
XIX в. численность финнов в Олонецкой губернии достигла 3 тыс. и оставалась
на этом уровне вплоть до 1917 г. (Бирин, 1991. С. 4-5). Доля мужчин и женщин
в диаспоре была примерно равной. Довольно высок был процент детей и моло¬
дежи в возрасте до 20 лет (более 40%) и людей трудоспособного возраста (свы-
Основная масса переселенцев (более половины из них были уроженцами
Выборгской губернии) проживала в трех уездах - Петрозаводском (35%), Оло¬
нецком (24%) и Вытегорском (29%). Финны были заняты в промышленности,
ремеслах, на строительных работах и лесозаготовках. Весьма распространен¬
ными были профессии столяра, плотника, портного, сапожника, печника. Зани¬
мались они и сплавом леса, работали в сельском хозяйстве, на речном транспор¬
те (в том числе в качестве бурлаков). Женщины нанимались в услужение в бо¬
гатые дома (Бирин, 1991. С 5-9, 15-18, 24-26). Доля городских жителей среди
финнов не превышала 24%.
Переселение в Олонецкую губернию было для большинства финляндцев
временным: в конце XIX в. диаспора на 90% состояла из мигрантов первого
поколения (Там же. С. 31). В 1917-1918 гг. примерно 70% финнов вернулись на
родину.
В Архангельской губернии финны концентрировались на Мурманском по¬
бережье. Первые поселения появляются здесь в голодные для Финляндии
1860-е годы (1864 г., колония Ура-Губа). Стимулом к миграции стали и прави¬
тельственные постановления 1868, 1876 и 1890 гг., предоставлявшие льготы ко¬
лонистам Мурмана, как россиянам, так и иностранцам, принявшим российское
подданство (Энгельгардт, 1897. С. 90-94). В 1870 г. на Кольском полуострове
насчитывался 361 финн, к 1888 г. их численность возросла до 823 человек
(Onnela, 1973. S. 55-112).
В отличие от мигрантов Олонецкой губернии, в Архангельскую, на
Кольский полуостров финны переезжали с намерением прочно обосновать¬
ся на новом месте. Колонисты селились по побережью Баренцева моря
(Кольский залив) и вдоль р. Туломы. К концу столетия здесь сложился уже
ряд поселений с традиционным для финской деревни укладом жизни. Инте¬
ресно свидетельство об этом в путевых записках А.П. Энгельгардта, посе¬
тившего Западный Мурман летом 1895 г.: “...колония Ура тянется вдоль реч¬
ки того же названия и заселена исключительно финляндцами, в числе около
200 человек... Во всех домах нас особо поразили опрятность и порядок, как
внутри домов, так и снаружи. В самой бедной хижине стены, пол, посуда, ме-
ше 50%).
522

бель носили следы самой заботливой чистоты, долы были устланы папорот¬
ником, на стенах развешаны картинки, на окнах занавески; женщины были
одеты опрятно, так же и дети, которые не смотрелись, как обыкновенно в
деревнях, неумытыми, нечесаными замухрышками. В каждом доме мы нахо¬
дили шкап с книгами и даже газеты; детей обучают грамоте сами родители
(согласно переписи 1897 г., здесь дети в возрасте 10-19 лет на 91% были обу¬
чены грамоте по-фински. - И.Т.). В каждом дворе есть несколько коров.
Крошечные хлевы, в которые приходилось входить согнувшись, содержать¬
ся в безукоризненном порядке и ежедневно по несколько раз вычищаются...”
(Энгельгардт, 1897. С. 122-123).
В Кольско-Лопарской волости финны селились хуторами на расстоянии
1,5-2 км друг от друга.
В 1897 г. численность финнов на Кольском полуострове составляла
1276 человек (645 мужчин и 631 женщина). Лишь половина из них (650 чело¬
век) была мигрантами первого поколения, в основном уроженцами губернии
Оулу (83%) (Первая Всеобщая перепись населения Российской империи
1897 г. Т. 1: Архангельская губерния, тетр. 3. 1904. С. 2-3, 20-21,52). Тех, кто
сохранял финляндское подданство, было 428 человек, или 33% (Там же.
Тетр. 1, 1899. С. 42-43).
Это было на 98% сельское население. Основными занятиями финнов были
рыбный промысел и охота (55% самодеятельного населения). В животноводст¬
ве и земледелии трудилось чуть больше 16%, 12% занималось различными ре¬
меслами (обработка дерева, продуктов животноводства, изготовление одежды)
и строительными работами (Там же. Тетр. 3. С. 102). Большинство женщин в
возрасте старше 20 лет (св. 80%) находилось на иждивении мужей, занимаясь до¬
машним хозяйством и детьми.
В годы первой мировой войны численность финского населения Кольского
полуострова значительно возросла в связи со строительством Мурманской же¬
лезной дороги в 1915 г. После 1917 г. большинство финских колонистов оста¬
лось жить на Мурманском побережье. Как уже отмечено выше, в послереволю¬
ционный период на прежних местах расселения осталось и абсолютное боль¬
шинство финнов-ингермандландцев. Но значительная часть финских граждан, в
частности - работавших в Петербурге, а также в Олонецкой губернии, в годы
гражданской войны и разрухи вернулась на родину.
Практически в то же время на территории России появились новые мигран¬
ты из Финляндии. После поражения революции в Финляндии весной 1918 г. ты¬
сячи ее участников, спасаясь от преследований, покинули родину. Некоторые из
них были просто выдворены из страны новыми властями через восточную гра¬
ницу. Известно, что лишь весной 1918 г. в Петроград прибыло 6 тыс. финских
беженцев, которых через специальные эвакопункты направляли в разные горо¬
да и губернии - от Москвы и Вологды до Урала и Сибири.
В числе этих мест была и Карелия (Коронен. 1969. С 104—114). По предста¬
влениям того времени Октябрьская революция в России должна была вызывать
некую “цепную реакцию” в Европе (а возможно, и во всем мире). Распростране¬
ние революционных идей за рубежом входило в программу действий нового
правительства. Определенная роль в этом отводилась и возникшей в это время
Карельской Трудовой Коммуне. Карелия, по идее, должна была превратиться в
образец социалистической республики, способной оказать пропагандистское
воздействие на соседнюю Финляндию и скандинавские страны. Именно с этой
целью, для организационной работы в Карелию был направлен ряд видных де¬
ятелей финляндской революции, иммигрировавших в Россию. В период с 1920
523

по 1935 г. Карельскую республику возглавлял бывший член финляндского пар¬
ламента от СДПФ Эдвард Гюллинг.
Число новых финских мигрантов в Карелии было в целом довольно значи¬
тельным, По данным на 1920 г,, здесь жило около тысячи финнов из числа дав¬
них переселенцев (см,: Статистический ежегодник Карелии, 1923. С, 12-13),
К 1926 г, численность финнов за счет иммиграции увеличилась в два с полови¬
ной раза. Около половины финнов жили в Петрозаводске и Петрозаводском
уезде, значительная часть в крупных карельских районах - Ухтинском (20,4%) и
Олонецком (13,2%) (Всесоюзная перепись населения, 1926 г., 1928. С. 178-181).
Составляя в 1926 г. лишь 0,9% всего населения края, финны занимали видные
должности в советском партийном и государственном аппарате, руководили круп¬
ными предприятиями, организациями типа МОПРа, Осовиахима, работали в об¬
ласти культуры, науки, образования. Многие были кадровыми военными.
Политическая активность финских эмигрантов (так называемых “красных
финнов”) использовалась советским руководством и за пределами Карелии, в
частности - в Архангельской губернии, на Кольском полуострове, где финское
население составляло примерно 2 тыс. человек, причем насчитывалось 7 дере¬
вень с чисто финским населением. С помощью направленных сюда финских ор¬
ганизаторов к концу 1920-х годов были созданы только в Александровской во¬
лости 14 рыболовецких и 4 молочных финских артелей (самая знаменитая из
них - животноводческая артель “Красная скотница” в Грязной губе (Киселев,
1989). Часть финнов Мурмана продолжала трудиться по-старому: многие хутор¬
ские хозяйства на Кольском полуострове были уничтожены позже, в период
коллективизации.
Политэмигранты из Финляндии продолжали приезжать в Россию вплоть до
начала 1930-х годов. Общая численность их по косвенным подсчетам могла до¬
стичь 10-12 тыс, человек.
На начало 1930-х годов приходится новая волна переселения в Советский
Союз финнов из-за рубежа. Часть этих эмигрантов состояла из финнов, в свое
время эмигрировавших в США и Канаду. Первые “заокеанские” финны появи¬
лись в России уже в начале 1920 г. Это были люди, приехавшие принять участие
в построении нового социалистического государства, вкладывая в это дело соб¬
ственный труд. Они работали на стройках и промышленных предприятиях в
разных частях страны - в Кемерово, Магнитогорске, Нижнем Новгороде и др.,
ими был создан ряд сельскохозяйственных артелей, в том числе в Карелии.
Но массовый характер иммиграция финнов из Северной Америки приобрета¬
ет в 1930-е годы, в период глубокого экономического кризиса в США и Канаде.
При этом руководство Карелии в 1931 г. с разрешения Москвы начинает
широкомасштабную вербовку квалифицированных рабочих кадров среди фин¬
нов США и Канады. Малонаселенная и традиционно крестьянская Карелия ост¬
ро нуждалась в высококвалифицированных специалистах и рабочих руках. Вер¬
бовке, которую проводили специально созданные для этого организации (Коми¬
тет технической помощи Карелии в Америке, Переселенческое управление в
Петрозаводске), предшествовала широкая пропагандистская компания, развер¬
нутая финноязычной левой прессой США и Канады. Большинство переселен¬
цев искренне верило в возможности нового общества “освобожденного труда”,
а экономический кризис, захлестнувший Европу и Америку, только укреплял
эту веру. Финны надеялись обрести в Карелии работу по душе и внести свою по¬
сильную лепту в дело построения социализма. Трудовой договор заключался с
переселенцами на два года, однако многие собирались обосноваться в России
навсегда. Они ехали с семьями, везли с собой технику, оборудование, валюту.
524

Всего за 1931-1934 гг. в Карелию из США и Канады переехало свыше 6 тыс. че¬
ловек (треть из них женщины и дети). Трудились они в лесном комплексе рес¬
публики (ок. 60%), а также в других отраслях промышленности, в сельском хо¬
зяйстве, в области культуры. Самые крупные колонии переселенцев из Амери¬
ки были в Петрозаводске, Кондопоге, Прионежском и Пряжинском районах
(небольшие группы этих переселенцев работали также и в других областях Рос¬
сии) (Андриаинен, 1970. С. 180-197; Такала, 1993. С. 9-10; Kero, 1983).
Другая крупная эмиграционная волна была следствием экономического (а
отчасти и политического) кризиса в Финляндии. Начиная с 1930 г. большие
группы финнов, спасаясь от голода и безработицы, самостийно переходили
финляндско-советскую границу на всем ее протяжении. Определенную роль
сыграла и развернутая карельским руководством и финляндскими коммуниста¬
ми пропагандистская компания в связи с политикой вербовки рабочих кадров в
Россию. Перебежчики хотели найти работу в России, спасаясь от нужды, а по¬
рой и от политических преследований (некоторые, заподозренные в симпатиях
к коммунистам, покидали родину под грубым нажимом фашистов-лапуасцев).
По приблизительным подсчетам, в 1930-1934 гг. из Финляндии в Советский Со¬
юз ушло свыше 12 тыс. человек. Эта категория иммигрантов сразу же попада¬
ла в карантинные лагеря ОГПУ, откуда, после проверки, их направляли на ра¬
боту в различные регионы Союза или в лагеря ГУЛАГ'а (за нелегальный пере¬
ход границы тогда давали до трех лет лагерных работ). Большую часть пере¬
бежчиков оставляли затем работать в непограничных районах Карелии и Ле¬
нинградской области. В отличие от остальных иммигрантов, перебежчики ока¬
зались в самых худших условиях, мало отличающихся от лагерных. Они жили в
специальных поселках, находились под постоянным контролем ГПУ, не имели
документов, не могли самостоятельно покидать место работы. Практически
все, вне зависимости от профессии, использовались на тяжелых строительных,
лесозаготовительных, горнорудных работах (подробнее см.: Такала, 1992;
Kostiainen, 1988; Takala, 1994).
К середине 1930-х годов иммиграция из Финляндии и Северной Америки
прекратилась и значительно увеличился поток реэмигрантов. Уезжали из Рос¬
сии прежде всего финны из Северной Америки, разочарованные своим положе¬
нием и “социалистическим образом жизни’'. Большинство перебежчиков, не¬
смотря на угрозу тюремного заключения, также готово было вернуться в Фин¬
ляндию, однако им сделать это было сложнее. В целом за 1932-1935 гг. Россию
легально и нелегально покинуло примерно 4,5 тыс. человек.
К 1935 г. основная масса финнов-иммигрантов была сосрсдоточена в севе¬
ро-западном регионе, главным образом в Карелии и Ленинградской области (по
косвенным подсчетам свыше 20 тыс. человек).
Финны-иммигранты, несмотря на свою малочисленность, оставили заметный
след в истории Карелии в 1920-1930-е годы. Финляндские эмигранты в ходе полу¬
тора десятков лет занимали, как уже упомянуто, ведущие посты в Карелии - как
в ее руководстве, так и в области культуры. На протяжении почти десяти лет
(1922-1930 гг.) Карелия жила в условиях экономического эксперимента, разрабо¬
танного главой правительства Э. Гюллингом и одобренного Москвой. Экономи¬
ческая самостоятельность республики, основу которой составляли особые бюд¬
жетные права, позволила за короткий срок поднять из руин и укрепить ее народ¬
ное хозяйство. Валовая продукция ежегодно возрастала на 20-30%, что являлось
одним из самых высоких показателей роста в мировой экономике того времени
(Кауппала, 1990. С 52). В этом плане опыт Карельской автономии 1920-х годов
уникален, и роль финского руководства в этом совершенно несомненна.
525

Иммигранты трудились в различных отраслях промышленности. Наиболее
значимым был их вклад в развитие строительной отрасли (председателем Кар-
жилсоюза был Антон Уотинен) или таких крупных предприятий, как Кондо¬
пожский бумажный комбинат (директор Ханнес Ярвимяки), Петрозаводская
лыжная фабрика (директор Илья Туомайнен). В становлении лесопромышлен¬
ного комплекса республики велика была роль североамериканских финнов*
60% которых трудились в системе “Кареллеса” Новые орудия труда, привезен¬
ные иммигрантами (начиная со знаменитого канадского топора), новые техно¬
логии по рубке и вывозу древесины, умелая организация труда имели большое
значение для развития отрасли, В ряде новых лесных поселков (Матросы, Вил-
га, Интерпоселок, Лососиное) население на три четверти составляли финны.
Правда, тогда же появились в Карелии и такие поселки, где на лесозаготовках
в совершенно иных условиях работали под надзором органов безопасности фин-
ны-перебежчики (поселки Керсонь, Падун, Сергиево, Железное),
Североамериканские финны стали в Карелии пионерами колхозного строи¬
тельства. В 1922 г, в Олонецком районе в Кандалакше ими была основана пер¬
вая сельскохозяйственная коммуна “Sade”. Затем, в начале 1930-х годов появля¬
ются другие финские коллективные хозяйства: “Hiilisuo” (Совхоз № 2), Сунский
и Ильинский совхозы,
В последующий период судьбы финнов-иммигрантов, в том числе и руково¬
дящей верхушки финнов в Карелии сложились трагически. На них отозвалась
печальным образом уже развернувшаяся по всей стране после XVI съезда
ВКП(б) 1930 г, и его специального постановления борьба с национал-уклониз¬
мом и местным национализмом. В 1932-1933 гг. Особым отделом Ленинград¬
ского военного округа на территории Карелии, Мурманского округа и Ленин¬
градской области в районах с финским населением была проведена большая ак¬
ция по “ликвидации контрреволюционного заговора”, получившая в следствен¬
ных документах название “Заговор финского генерального штаба”. Сотни лю¬
дей были обвинены в контрреволюционной повстанческой деятельности и в
шпионаже в пользу Финляндии. Абсолютное большинство арестованных по
этому делу составляли местные уроженцы - карелы и финны-ингерманландцы,
тем не менее репрессии коснулись тогда и части финских политэмигрантов, пре¬
жде всего - профессиональных военных (Репухова, 1996. С. 35^44; Такала, 1994.
С. 123-124).
В 1935 г. финское руководство Карелии было смещено и в республике раз¬
вернулась антифинская компания. Людей увольняли с работы, исключали из
партии, росла волна арестов среди политэмигрантов и финнов-перебежчиков
(Такала, 1992. С. 44—52; 1994. С. 124-128). Такие же процессы происходили в
1935-1936 гг. и в других регионах страны. Следует отметить, что в эти годы ста¬
ла размываться и группа финского населения на Мурмане. Отчасти это было
связано с коллективизацией, вызвавшей уход части местных финнов в города и
леспромхозы, но в неменьшей мере и со строительством на Севере мощного во¬
енного флота. Судьба Грязной Губы, Ваенги, Торос-Острова и ряда других по¬
селений была решена уже в первой половине 1930-х годов: строились военно-
морские базы флота, колхозы ликвидировались, финнов переселяли. Сокраща¬
лось и число финских школ, к 1935 г. в основном районе проживания финнов -
Полярном (бывшая Александровская волость) - оставалось всего 4 националь¬
ные школы tКиселев, 1989).
Массовый террор 1937-1938 гг., обрушившийся на страну, поставил фин¬
скую диаспору в Карелии на грань уничтожения. Финны были обвинены в при¬
частности к диверсионно-террористическим, контрреволюционным, шпионско¬
526

повстанческим организациям, будто бы работавшим по заданию финляндской
разведки с целью отторжения северо-западных территорий России и присоеди¬
нения их к Финляндии,
Массовые репрессии в отношении финнов, как и других народов, осущест¬
влялись по постановлениям Политбюро ЦК ВКП(б) и по так называемым нацио¬
нальным приказам наркома внутренних дел Н. Ежова. Финнов арестовывали и
расстреливали и по другим постановлениям, прежде всего по “польскому прика¬
зу1’ (№ 00485), который был положен в основу финской операции, и по приказу
.4 00693 (23Л 0.1937 г.) “по репрессированию перебежчиков - нарушителей гос-
границы СССР” (Такала, 1998, С, 186-189).
Кровавым завершающим аккордом тотального террора стал приказ
Ук 00606 (17.09Л938 г,) о создании на местах Особых троек для рассмотрения
дел “по контрреволюционным национальным контингентам” За два месяца
действия этого приказа в тюрьмах страны были расстреляны тысячи людей,
арестованных в ходе национальных операций.
Истинные масштабы репрессивной политики тех лет оценить пока трудно.
Только в Карелии в результате операции, проведенной с лета 1937 г. по весну
1938 г., органами НКВД было арестовано и осуждено (по разным источникам) от
3 до 7 тыс. финнов (Такала, 1994. С. 133-134). Осенью 1938 г, карельская Особая
тройка приговорила к расстрелу еще 1,5 тыс. финнов (Такала, 1998. С 182-200).
В последующие годы российским финнам пришлось пережить немало репрес¬
сивных постановлений. Одна акция (проводившаяся в несколько приемов) была
связана с “очищением” приграничных районов СССР от “неблагонадежных эле¬
ментов”, по которой финны выселялись из них во внутренние районы страны.
В военные годы российские финны были интернированы, причем это про¬
водилось в таких формах, что выжить в тех местах, где были образованы лаге¬
ря, удалось немногим.
Возвращаясь к деятельности финнов-иммигрантов, следует кратко осветить
их заслуги в развитии культуры, образования, науки в Карелии.
Финское учительство принимало активное участие в ликвидации неграмот¬
ности карельского населения республики. Из более 500 школ, работавших в Ка¬
релии в 1933 г., более половины составляли школы с преподаванием на фин¬
ском языке. Учительские кадры для этих школ готовил открытый в 1920 г. в
Петрозаводске Педагогический техникум. Здесь преподавали профессиональ¬
ный педагог и блестящий лингвист Хейно Раутио (директор техникума в
1921-1930 гг.), историк Лаури Летонмяки, биолог Вяйне Такала, филологи Хан-
вес Пулкинен, Урхо Туурала и др. Наркомы просвещения иммигранты Ии-
вар Ласси, Юрье Сирола, финн-ингерманландец Иван Вихко вместе со своими
коллегами Вяйне Кангасом, Виктором Сало, Айно Форстен и др. сумели многое
сделать для укрепления позиций финского языка в системе образования от на¬
чальной школы до вуза.
В 1931 г. было основано первое в республике академическое учреждение -
Карельский научно-исследовательский институт, одним из создателей которого
стал председатель СНК Эдвард Гюллинг, Историко-революционную секцию
возглавил Ээро Хаапалайнен, этнографо-лингвистическую - Виктор Сало.
К середине 1930-х годов в республике работали Карельский педагогический
институт, где преподавание велось на русском и финском языках, Высшая ком¬
мунистическая сельскохозяйственная школа.
Культурно-языковая политика республиканского руководства осуществля¬
лась в русле концепции единого “карело-финского языка” и была направлена на
распространение финского языка среди населения республики, прежде всего
527

Рис. 124. Хор финнов-ингерманландцев, с. Соломенное Петрозаводского горсовета (фото В. Трошева, 1980 г.)

среди сельского. Это представляло одну из идейных позиций финского руковод¬
ства республики, и осуществление этой политики проводилось силовыми реше¬
ниями (подробнее см. “Языковые процессы XIX-XX вв.” в разделе “Карельг”
настоящего издания).
Финны-иммигранты сыграли существенную роль в становлении в Карелии
профессиональной литературы. В 1926 г. в Петрозаводске была создана Ка¬
рельская ассоциация пролетарских писателей (КАПП), во главе которой стал
поэт-финн Ялмари Виртанен. В организации активно работала финская секция,
в которую входили финноязычные поэты и прозаики (X. Тихля, О. Иогансон,
Р. Руско (Нюстрем), Э. Паррас, Л. Летонмяки, В, Эрвасти и др.).
Выпуском политической, научной, учебной, художественной литературы на
финском языке занималось издательство “Кирья” основанное в 1923 г. в Петро¬
граде (Карельский филиал создан в 1927 г.). Издательское дело и финноязычную
журналистику в Карелии развивали Теему Термяля, Хейно Раутио, Лаури Летон¬
мяки, Калле Венто, Юрье Кому, Лю юли Латукка, Кости Клемола, Матти Тенху-
нен и многие другие. В 1934 г. в Петрозаводске печатались две газеты и пять жур¬
налов и литературных альманахов на финском языке. По числу названий и обще¬
му тиражу издаваемых книг “Кирья” занимала четвертое место среди националь¬
ных издательств России (.Афанасьева, 1989. С, 137; Алто, 1989. С. 16-19).
В 1920-е годы в Карелии появляются первые финские театральные коллек¬
тивы. В 1921 г. при народном театре драмы была образована труппа, которую
возглавил бывший актер и руководитель любительских театров Финляндии
Виктор Линден. Стал работать также любительский театр “Карельская сцена”
под руководством Санни Нуортева. В начале 1930-х годов ряды актеров попол¬
няются актерами из Америки (труппа Кууно Севандера). Осенью 1932 г, открыл
свой первый сезон Карельский национальный драматический театр, работав¬
ший на финском языке, его художественным руководителем и режиссером до
1937 г. был Рагнар Нюстрем.
Первая половина 1930-х годов стала временем быстрого развития финно¬
язычной культуры Карелии.
Многое для пропаганды литературы и искусства делал образованный в
1931 г. в Петрозаводске Радиокомитет (Отто Вильми, Ханна Кангасниеми, Ио¬
ганн Лумивуокко). По радио звучали стихи и проза финноязычных писателей,
передавались театральные постановки на финском языке. Тогда же при Ка¬
рельском радио был создан небольшой симфонический ансамбль, организато¬
ром и дирижером которого стал иммигрант из США Калле Раутио - компози¬
тор, педагог, собиратель фольклора, Он стал и одним из основателен компози¬
торской школы Карелии. К числу организаторов Союза композиторов респуб¬
лики следует отнести также композитора и альтиста Лаури Йоусинена.
В 1930-е годы начали свою профессиональную деятельность скульптор-
финн Юрье Раутанен, художник театра Фред Линдхольм и др.
Таким образом, в Карелии для финнов-эмигрантов сложились некий “оа¬
зис” местной финской культуры и условия для сохранения национальных тради¬
ций, в первую очередь языковых. Но в результате массовых репрессий
1937-1938-х годов по финской культуре в Карелии был нанесен решительный
удар. Была запрещена всякая общественная деятельность, запрещались издание
книг, журналов, преподавание финского языка в школах, из библиотек изыма¬
лись книги на финском языке.
После окончания советско-финляндской войны 1939-1940-х годов н созда¬
ния Карело-Финской ССР финский язык вновь обрел прежний статус. В школах
республики вводилось его обязательное изучение, независимо от национальной
529

530

принадлежности учащихся. В Петрозаводске возобновил свою деятельность
финский театр. Вновь стали публиковаться газета “Тотуус” (“Правда”), журнал
“Пуналиппу” (“Красное знамя”).
Великая Отечественная война 1941-1945 гг. негативно отразилась на развитии
финноязычной культуры в Карелии. Правда, на финском языке продолжалось из¬
дание газеты “Тотуус”, где печатались небольшие по объему корреспонденции,
очерки, документальные рассказы, короткие стихотворения-репортажи, отклики
на текущие события военного времени. В фронтовых и армейских газетах публи¬
ковались прозаические и поэтические произведения финноязычных авторов в пе¬
реводе на русский язык. В 1941 г. вышло шесть выпусков финноязычного журна¬
ла “Пуналиппу”. В них вошли в основном рассказы, воспоминания, стихотворения
политического характера. Но затем в связи с военным временем издание журнала
было прекращено. В годы войны печатались прозаики X. Тихля, поэты Л. Хело,
В.	Эрвасти, А. Эйкиля, К. Каукома и др. Их произведения на финском языке
публиковались в выходившей в Беломорске газете “Тотуус”, а также и в
Петрозаводске. Финноязычная писательская организация группировалась вокруг
редакции радиовещания, возглавляемой Л. Грёнлунд. К военному периоду отно¬
сится начало творческой деятельности писателей и поэтов-карел, участников Ве¬
ликой Отечественной войны - Н. Лайне, П. Пертту, О. Степанова, А. Тимонена,
Я. Ругоева, Н. Яккола, пишущих на финском языке (Алто, 1997).
В послевоенные годы развитие культуры и финноязычной литературы за¬
метно оживилось. Вновь началось преподавание финского языка в школах рес¬
публики, в университете была создана кафедра финского языка, учителей фин¬
ского языка готовил Петрозаводский педагогический институт, на финском
языке издавались журнал “Карелия” и газета “Советская Карелия”. Возобнови¬
лась деятельность финского театра, в нем работали такие известные финны-ак¬
теры и режиссеры, как Вальтер Суни (1909-1979), Лиза Томберг (1909-1988),
Тойво Ланкинен (1907-1970), Суло Туорила, (1911-1979), Тойво Ромппанен
(1901-1976), Кууно Севандер (1898-1989), а также карелы Матти Любовин
(1915-1966), Дарья Карпова и многие другие.
Заметное оживление в послевоенные годы наблюдалось и в развитии фин¬
ноязычной литературы Карелии. По-прежнему на этой ниве трудились Лео Хе¬
ло (Тобиас Гуттари, 1907-1953), правда, в основном как переводчик, Ульяс Вик-
стрем (1910-1977), Вейкко Эрвасти (1913-1947), Тайсто Сумманен (1931-1988),
карелы Николай Лайне (Гиппиев, 1920-1984), Яакко Ругоев (1918-1993). По
оценке литературоведа Э. Алто, финноязычная литература 1960-х годов вступи¬
ла в “качественно новый этап развития” (Алто, 1997. С. 157). Осваивая, как и
прежде, фольклорные традиции, писатели и поэты расширяли тематику своих
произведений, описывали в них современную жизнь, анализировали нравствен¬
ные проблемы. Характерными чертами стали лиричность поэзии, обращение к
свободному стиху, психологизация прозы.
В процессе перестройки (и в последующий период) в республике началось
возрождение культурной деятельности финских коллективов художественной
самодеятельности (певческих и танцевальных), традиционным стало празднова¬
ние Юханнуса (Иванова дня, 24.06/7.06). Важную роль в развитии местной фин¬
ской культуры сыграло принятие закона о реабилитации российских финнов
(1993 г.). Вскоре была разработана республиканская программа развития куль¬
тур и языков карел, финнов, вепсов (1995-2000 гг.). Широкое распространение
приобрели кружки финского языка. Существенную роль в культурной жизни
местных финнов сыграла организация в Карелии Союза ингерманландских
финнов Карелии (образован 18.02.1989 г.).
531

Рис, 127, Объединенный хор финнов-ингерманландцев, 1979 г, (Inkeri, 1991. S. 294)

ФИНСКИЙ ЯЗЫК В КАРЕЛИИ
По переписи 1897 г. на территории современной Карелии жило более
3,3 тыс. финнов, как в сельской местности, так и в городах. Большая часть фин¬
нов - те, кто работал в промышленности, занимались ремеслом, посредниче¬
ской торговлей и т.п., были двуязычными. В первую очередь это относилось к
мужскому населению, но в городах и женщины должны были осваивать русский
язык, поскольку городское население в Карелии в то время было в основном
русское. Русский язык финны усваивали путем непосредственных контактов.
Следует отметить, что уже в начале XIX в. делались также попытки распро¬
странить финский язык среди карельского населения. В 1906 г. в северной Каре¬
лии под влиянием карел, живущих в Финляндии, был организован “Союз бело¬
морских карел”. Это было в определенной мерс связано с идеями национального
движения в Финляндии, родившего, в частности, утопическую идею слияния всех
финноязычных народов России в единую общность. В связи с этими “проектами”
в финляндской прессе в начале XIX в. развернулась пропаганда идеи, что “каре¬
лы - суть финны и относятся к Финляндии, их земля должна быть относима так¬
же к Финляндии, нужно, чтобы карелы хотели присоединиться к Финляндии. Это¬
го-то и хочет Союз беломорских карел” (цит. по: Дубровская, 1994. С. 76).
Благодаря усилиям “Союза”, в Кемском уезде, в волостях с карельским на¬
селением, были открыты 22 финские библиотеки, две передвижные школы и
одна ремесленная, где обучение детей велось на финском языке. “Союз” изда¬
вал на финском языке свою газету, занимался распространением финской лите¬
ратуры. К 1917 г, “Союз” разработал проект объединения Беломорской и Оло¬
нецкой Карелии и предоставления ей автономии в рамках России (Прибалтий¬
ско-финские народы, 1995. С. 291). Правда, деятельность “Союза” довольно
скоро - не без вмешательства русской православной церкви, усмотревшей в его
деятельности попытки “совращения” местного населения в лютеранство, была
прикрыта властями.
Вопрос о роли и статусе финского языка в Карелии возник вновь уже после
революции, в годы организации и деятельности Карельской Трудовой Комму¬
ны. Во главе Коммуны стоял видный финляндский коммунист Э. Гюллинг, в ее
руководстве также доминировали финны, в основном революционеры-эмигран¬
ты из Финляндии. В известной мере они разделяли все те же панфинляндские
идеи, но наряду с этим они считали Коммуну плацдармом для “революционизи¬
рования не только Финляндии, но и всей Скандинавии” с последующим создани¬
ем Скандинавской Советской республики. Для сдерживания “националистиче¬
ских наклонностей карельского населения” и “местного карельского сепаратиз¬
ма” планировалось дальнейшее привлечение в Карелию участников финлянд¬
ской революции 1918 г.
Исходя из представлений о том, что карелы - это ветвь финского народа,
руководство Коммуны рассматривало финский язык как непременное условие
не только социально-культурного, но и экономического прогресса Карелии и
карельского народа.
Задачу - превратить финский язык в язык большинства населения Карель¬
ской Трудовой Коммуны - ее энергичное финское руководство осуществляло
весьма настойчиво и последовательно. Сложность ее решения заключалась в том,
что полностью игнорировать наличие самостоятельного карельского этноса и ка¬
рельского языка было невозможно. Тем не менее финскому руководству респуб¬
лики не раз удавалось убедить центральные власти и противников введения фин¬
ского языка в официальной сфере в правильности проводимой ими культурно¬
533

языковой политики. Правда, при этом статус русского языка как государственно¬
го языка Карелии никогда не подвергался ревизии (подробнее см.: Левкоев,
1992); гл. 2 “Карельский язык” раздела “Карелы” настоящего издания).
При обсуждении языковой проблемы в Карелии на различных партийных и
советских съездах и конференциях неоднократно принимались решения разви¬
тия карельской грамотности, а “культурными языками” признавались русский и
финский (Всскарельский съезд..,, 1990. С. 224).
Вследствие этого в республике шло активное развитие сети школ на финском
языке, причем на это выделялось около трети всех бюджетных средств, предна¬
значавшихся на нужды просвещения (Вихавайнен, 1998; Кангаспуро, 1998; и др,}.
Опасаясь, что совершенно явная политика финизации вызовет рано или позд¬
но санкции сверху, руководство Карелии нашло весьма “оригинальный” выход.
В тексте декрета В ЦИК, подготовленного в связи с преобразованием Карельской
Трудовой Коммуны в Карельскую Автономную ССР, было зафиксировано равно¬
правие русского и “карело-финского” языков (Карелия в период восстановления
народного хозяйства. 1921-1925, 1979. С, 61, 99; Советы Карелии, 1993. С. 100).
Искусственность термина “карело-финский язык” совершенно очевидна, по¬
скольку такого языка не существует. Но использование термина в известной ме¬
ре вуалировало сложившуюся в Карелии языковую ситуацию и как бы перекли¬
калось с курсом так называемой “коренизации”, который проводило руководство
Карелии: выдвигало на руководящие посты карел, вепсов, содействовало прито¬
ку в республику тверских карел и финнов - иммигрантов из Северной Америки.
Стоит отметить, что термины “карело-финский язык” и даже “карело-фин-
ны” в определенной мере вошли в тот период в официальную терминологию.
Благодаря развитию системы школьного образования на финском языке,
финское население Карелии имело полную возможность обучать своих детей на
родном языке. Однако жизнь среди карельского и русского населения (причем
значительная часть карел владела хотя бы обиходным русским языком) вела к
тому, что и местные финны знали русский язык, причем для многих он был и
языком грамотности. По данным переписи 1926 г., из общего числа финнов Ка¬
релии (1763 человек) грамотная их часть (69,3%) владела в большинстве (58,9%)
только финской грамотой, но более 30% знали и русскую, и финскую грамоту,
а 10% - только русскую.
По данным переписи населения 1926 г., из 2544 финнов, проживающих в Ка¬
релии, родным признавали финский язык 2033 человека (79,9%), русский -
285 человек (11,2%), карельский - 219 человек (8,6%), языки других националь¬
ностей - 7 человек (0,3%). Причем случаи несовпадения национальности и род¬
ного языка в сельской местности встречались чаще, чем в городской (соответ¬
ственно 23,5% и 13,9%) (Всесоюзная перепись населения 1926 года, 1928.
С.	114-116).
Попутно отметим, что из общей численности грамотных финнов (1763 чело¬
века, или 69,3% грамотных) более половины владели финской грамотой (1039 че¬
ловек, или 58,9%), знали грамоту на финском и русском языках (540 человек, или
30,6%), остальные (174 человека, или 9,9%) - на русском языке (Там же, С. 135).
В начале 1930 г., в период появления термина “карело-финский язык” была
сделана попытка создания и “карело-финской” грамоты. Нарком просвещения
республики И.П. Гришкин предложил разработать такой язык, который пред¬
ставлял бы собой смешение финского литературного языка с ливвиковским
диалектом карельского как особый “советский” вариант финского языка в от¬
личие от языка “буржуазной Финляндии” По мнению И.П. Гришкина, сплав
двух генетически родственных языков должен был сформировать в конечном
534

итоге обогащенный революционной терминологией и карельскими словами
особый финский литературный язык. Завершились эти поиски неудачей.
Несколько позже, в 1936 г. была сделана еще одна попытка 44 преобразова¬
ния” финского языка в “советский вариант”. Она была предпринята в связи с
тем, что над финским республиканским руководством начали сгущаться тучи:
его начали обвинять в попытках проведения политики, направленной на созда¬
ние так называемой Великой Финляндии.
Идеологическое обеспечение политики огосударствления “национальных”
(карельского, финского) языков нашло отражение и в проекте республикан¬
ской Конституции 1937 г. Согласно статье 24 карельский язык провозглашался
третьим, наряду с русским и финским, официальным языком.
Правда, политика ускоренного внедрения новой карельской письменности
вскоре потерпела полный провал из-за недостатка учебных пособий, кадров
и т.д. Но наряду с этим продолжалась внутренняя борьба за лишение финского
языка того статуса, который он обрел в Карелии за два первых послереволюци¬
онных десятилетия.
В апреле 1938 г. Карельский обком партии направил И.В. Сталину письмо с
грифом “Совершенно секретно” о необходимости исключения финского языка
из числа государственных языков Карелии. Включение финского языка в про¬
ект Конституции республики 1937 г. расценивалось при этом как “наглядное до¬
казательство враждебной работы контрреволюционеров троцкистско-бухарин¬
ских и буржуазно-националистических элементов, проникших к руководству
партийными и советскими органами К А ССР”. К середине июня 1938 г. были
“разоблачены” и сняты с работы “враги” народа: 56 руководящих работников
ЦИК, СНК, наркоматов, РИК и сельсоветов (Советы Карелии, 1993.
С. 200-201). В условиях массовых этнических чисток, обвинений в шпионско-на¬
ционалистической деятельности употребление финского языка категорически
запрещалось. Однако такое положение оказалось краткосрочным.
С завершением “финской кампании” 1939-1940 гг. запрещенный финский
язык вновь получил статус государственного. Такое решение обосновывалось
как политическими соображениями (финский язык станет основой межнацио¬
нального сотрудничества в деле упрочения социализма), так и культурно-языко¬
выми (финский язык - высокоразвитый литературный язык, легко понятный
карельскому населению, должен стать главным средством подъема националь¬
ной по форме, социалистической по содержанию культуры, роста науки, лите¬
ратуры и искусства и создания кадров интеллигенции). Говорилось даже, что
“культурное развитие карельского народа пойдет быстрее именно на финском
языке” (Отчетный доклад Карельского обкома, 1940). В обращениях к цент¬
ральному правительству (в связи с образованием Карело-Финской ССР) вновь
появились термины “карело-финский народ” и “карело-финская националь¬
ность” (В семье единой, 1998. С. 269-271).
До середины 1950-х годов финский язык преподавался в ряде школ респуб¬
лики, в Петрозаводском государственном университете существовало отделе¬
ние финского языка, работал финский театр, развивалась финноязычыая лите¬
ратура и т.д.
Ликвидация Карело-Финской ССР (1956 г.) обосновывалась коренными изме¬
нениями национального состава населения республики, ростом численности рус¬
ского населения, сложением общности экономики и культуры в республиканском
масштабе. В соответствии с политикой придания русскому языку статуса языка
межнационального общения использование национальных языков стало ограни¬
чиваться. В Карелии сворачивается обучение на финском языке, в Петрозавод¬
535

ском университете закрывается Отделение финского языка, но финский язык со¬
хранил при этом статус официального языка Карельской АССР.
Функционирование финского языка поддерживалось в той мере, которая
создавала определенную видимость государственной заботы о финском языке и
о традициях культуры местных финнов.
ДЕМОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
Демографические характеристики финнов, живущих в Карелии, предопределя¬
лись особенностями формирования этой этнической группы, в основе которого ле¬
жала иммиграция. Это обстоятельство проявилось уже в дореволюционный период.
В 1897 г. в Олонецкой губернии проживало 2395 финов, еще 160 человек
насчитывалось в Кемском уезде Архангельской губернии. Финны, жившие в
Олонецкой губернии, отличались от всех других этнических групп местного насе¬
ления высокой долей городских жителей - 25% (доля горожан у местных русских
составляла 8%, у карел - всего 1,5%). При этом средний возраст городских фин¬
нов был на 3,5 года ниже, чем у сельских.
Финское население Олонецкой губернии характеризовала ярко выраженная
диспропорция полов. В сельской местности практически во всех возрастных груп¬
пах преобладали мужчины, в городах - женщины. Это определялось отличиями
сфер занятости мужчин и женщин. Основными занятиями финнов-мужчин были
ремесла (столярные, строительные и ремонтные работы), сельское хозяйство и
лесные работы, а также работа на металлоплавильных заводах. Финки, в основ¬
ном молодые девушки, обычно нанимались в прислуги в богатые дома или выпол¬
няли какую-либо иную поденную работу {Бирин, 199L С. 25-26). По роду занятий
финны-мужчины чаще жили в сельской местности, чем финки. В 1897 г. в Олонец¬
кой губернии в городах на 100 финнов приходилось 138 финок, а в сельской мест¬
ности на 100 мужчин - 84 женщины. Особенно это ощутимо было для молодой
группы (20-24 лет): в городе это соотношение составляло 238 женщин на 100 муж¬
чин; в сельской местности на 100 финнов приходилось лишь 63 женщины.
Это обстоятельство в свою очередь влияло на брачность. Неженатые муж¬
чины чаще встречались в сельской местности, а незамужние женщины - в горо¬
дах. При этом две трети финнов, как мужчин, так и женщин, состояли в браке.
В брачной структуре финнов значительной была доля вдов - почти четверть
всего женского населения (табл. 1).
Таблица 1
Брачное состояние финнов Олонецкой 1убернии в 1897 г.
(для лиц 20 дет и старше), %*
Брачное состояние
В целом
^ В городах
В уездах
Мужчины
Женщины
Мужчины
Женщины
Мужчины
Женщины
Не состоящие
25,0
10,6
1J,5
14,0
27,8
9,5
в браке
Состоящие
66,8
65,7
79,3
60.9
64,3
67,4
в браке
Вдовые
8,2
23,7
9,2
25,1
7,9
23 Д
* Рассчитано ио: Первая Всеобщая перепись населения 1897 г. Т. XXVH: Олонецкая губерния.
Т. 3. С. 66-67.
536

Несмотря на диспропорцию полов, случаи смешанных браков у финнов бы¬
ли редкими и в основном это были союзы с близкими по языку карелами. Меж¬
национальный брак часто сопровождался принятием финским партнером пра¬
вославия, к этому стремилась православная церковь. Но основная часть финнов
сохраняла эндогамию.
Графически половозрастная структура финнов Олонецкой губернии
\ Бирин, 1991. С 28) имела вид слегка деформированной правильной пирамиды,
мужская и женская половины которой заметно различались между собой. Это
было связано со значительным перевесом числа мужчин, в результате чего пи¬
рамида кажется как бы сдвинутой влево.
При этом пирамида имела широкое основание, что свидетельствовало о бла¬
гоприятных перспективах демографического воспроизводства. Дети и молодежь
до 20 лет составляли почти 40% всех финнов Олонецкой губернии, хотя детность*
у финских женщин была по тем временам нс очень высокой (2,08) и заметно усту¬
пала по показателю как у вепсянок (2,48) и карелок (2,50), так и у русских (2,34).
Доля пожилых и стариков (60 лет и более) была невысокой - менее 10% - и
практически равной у мужчин и женщин. Дети и молодежь более, чем в 4 раза,
превосходили численность пожилых и стариков. Процент детей был выше в го¬
родах, пожилые чаще встречались в сельской местности.
Более половины всего финского населения губернии составляли люди ак¬
тивного трудоспособного возраста от 20 до 59 лет, причем заметно выделялась,
особенно у мужчин, группа 20-39-летних. Однако сюда приезжала не только
молодежь, но и люди среднего и даже старшего возраста. Это обстоятельство
повышало средний возраст местных финнов (31,1 год), в то время как у карел он
был 27,3 года, а у русских и вепсов - 26,8 года.
Уезды, на которые пришлись первые волны миграции (Петрозаводский и Оло¬
нецкий, а также г. Петрозаводск), отличались сравнительно старой половозраст¬
ной структурой финского населения, а уезды поздней миграции - более молодой.
В целом демографическая структура, сложившаяся у финнов в Олонецкой
губернии в конце XIX в., обеспечивала нормальное воспроизводство этой этни¬
ческой группы, особенно в местах постоянного проживания.
В 1920-е - 1930-е годы финское население в Карелии формировалось из не¬
скольких разновременных миграционных потоков фактически заново. Так, из
13 350 финнов, зафиксированных переписью 1933 г., 85% прибыли в республи¬
ку из-за ее пределов, при этом три четверти из них - в 1932 г. Более половины
всех новоприбывших составляли мужчины трудоспособного возраста.
О половозрастной структуре финской диаспоры в Карелии в 1920-е годы
сказать что-либо определенное трудно, так как материалы переписей 1920 и
1926 тт. не содержат необходимых данных. Поэтому возрастно-половые пира¬
миды построены по материалам переписей населения 1933 и 1939 г. (см.:
Карелы. Финны. Проблемы этнической истории, 1992. С. 192-193).
Почти половину всего финского населения в 1933 г. составляли люди в воз¬
расте от 25 до 44 лет. В сельской местности заметно выделялись 20-34-летние
(38% у мужчин и 31% у женщин), а в городах - 25-39-летние (36% и 33% соот¬
ветственно). Большая часть финнов жила в сельской местности - 55% (58% у
мужчин и 51% у женщин). Среди мужчин сельские жители преобладали во всех
возрастных группах (за исключением 15-19-летних), женщины в сельской мест¬
ности в значительной части были пожилые (старше 50 лет), а также девочки до
* Индекс детности см. на с. 212.
537

Таблица 2
Число женщин на 100 мужчин данного возраста1
Возраст, лет
1933 г.
1939 г.
В целом
Городское
население
Сельское
| население
В целом
Г ородское
население
Сельское
население
0-4
79
85
77
94
100
92
5-9
85
85
86
94
99
91
10-14
97
93
101
94
99
91
15-19
76
85
65
107
130
92
20-24
59
77
48
119
140
105
25-29
49
66
38
126
142
117
30-34
54
65
45
138
142
136
35-39
59
72
50
160
173
151
40-44
45
53
39
145
152
40
45-49
51
67
40
95
114
83
50-54
50
64
41
86
101
77
55-59
57
74
49
91
133
69
60 и более
130
197
100
145
146
144
Всего
62
74
54
ИЗ
127
105
* Рассчитано по: Перепись населения АКССР 1933 г. Вып. 1, 1934. С. 20; Перепись населения
АКССР 1939 г. - ЦГА РК. Ф. 1532. On. 1. Д. 128/1390. Л. 47-50.
15 лет. Основная масса трудоспособных женщин концентрировалась в городах,
главным образом в Петрозаводске.
И в городской, и в сельской местности около четверти всей диаспоры соста¬
вляли дети до 15 лет, а стариков (60 лет и более) почти не встречалось (от 1 до
3%). Это типичная для иммигрантов картина. По численности внуки превосхо¬
дили поколение дедушек и бабушек в 8-10 раз. В то же время детность* финнов
была невысокой (1,3 на селе и 0,9 в городах), т.е. не каждая финская женщина в
возрасте от 20 до 49 лет имела ребенка. В итоге поколение родителей (20-34 го¬
да) в полтора раза превышало поколение детей (0-14 лет) как в городах, так и
в сельской местности.
Низкая детность и повышенная доля лиц трудоспособного возраста уже в те
годы делали финнов самым старым по возрасту населением республики.
Число финнов-мужчин заметно превышало число женщин - первые состав¬
ляли 61,5% (в городе - 58%, на селе - 65%). Только среди шестидесятилетних жен¬
щин было больше, чем мужчин, и то преимущественно в городе. Особенно замет¬
на была половая диспропорция среди лиц активного брачного возраста. В сель¬
ской местности на одну финку 20-29 лет приходилось два-три финна (табл. 2).
Таким образом, в 1933 г. в Карелии финны представляли достаточно “креп¬
кую” в демографическом отношении этническую группу и сохраняли неплохие
перспективы самовоспроизводства. Однако всего через 6 лет демографическая
ситуация изменилась коренным образом. Численность финнов резко сократи¬
лась - почти на треть. Основной причиной этого стали репрессии, принявшие
особенно ожесточенный характер в 1938 г., и частично эмиграция.
В первую очередь пострадали мужчины. Их общая численность с 1933 г. по
1939 г. сократилась почти вдвое: на 53% в городах и на 44% в сельской местно-
* Индекс детности см. на с. 213.
538

Таблица 3
Движение возрастных групп трудоспособного населения
у финнов в период с 1933 г. по 1939 г,г %*
Возраст, (лет)*
В целом
Городское население
Сельское население
Мужчины
Женщины
Мужчины
Женщины
Мужчины
Женщины
15-19
+4,1
+14,7
-14,7
+ 19,3
+21,7
+10,7
20-24
-37,2
-2,0
-56,0
-27,9
-14,8
+38,9
25-29
-59,9
-14,3
-58,6
-23,8
-60.7
-5,3
30-34
-66,9
^6,3
-65,9
-27,0
-67.4
+15,7
35-39
-72,6
-19,2
-76,2
-36.8
-69,7
+1.6
40-44
-64,8
-13,5
-63,6
-23,1
-65,6
-3,2
45-49
-58,5
-12,5
-64,4
-23,1
-53,6
-0,6
50-54
-50,6
-15,6
-52,6
-28,9
-49,2
-1,5
55-59
-46,5
-4,0
-55,2
-7,6
^10,3
0
Всего
-56.0
-8,8
-60,0
-22,3
-52.9
+6,0
* Рассчитано по: Перепись населения КАССР 1933 г. Выл* L, 1934; Перепись населения АКССР
1939 г, - ЦГА РК, Ф. 1532. On. 1. Д. 128/1390. Л. 47-50.
Оценка потерь произведена методом передвижки возрастных групп. Такт например, численность
10-14-летних в 1933 г. сравнивалась с численностью 15-19-летних в 1939 г., соответственно поста¬
ревших к этому времени на 6 лет, 15-19-лстних- с 20-24-лстними и т.д. Прирост обозначен знаком
11 + ", а убыль - знаком 11 - ",
сти. Возрастные группы от 20 до 59 лет в городах и от 25 до 49 лет на селе ли¬
шились от половины до двух третей своего состава, причем 30-34-летние поте¬
ряли более трех четвертей своей численности в городах и около 79% в сельской
местности (табл. 3).
Потери среди женщин были значительно меньше - всего 5,2%, и они сущест¬
венно различались в городе и сельской местности. Численность финок в городах
сократилась на 18,8% (как и среди мужчин, более всего пострадали 30-34-летние),
а в деревнях, напротив, их доля увеличилась на 8,3%. В итоге сельские финки ста¬
ли преобладать над горожанками во всех возрастных группах.
Перемещение финок из городской местности в сельскую было связано с ре¬
прессиями. Среди арестованных финки составляли всего 8%. По большей части
их как жен “врагов народа” вместе с детьми просто высылали в сельскую мест¬
ность, в места спецпоселений. Такая судьба постигла, как минимум, каждую
четвертую женщину финской национальности.
В результате резкого сокращения численности мужчин четко обозначилось
преобладание в составе финского населения женщин: 53% женщин против 47%
мужчин. В городе женщины преобладали во всех возрастных группах, начиная
с 15 лет, в сельской местности - среди 20-44-летних и стариков. Особенно ощу¬
тим их перевес был у 35-39-летних - более, чем в полтора раза. Половая дис¬
пропорция в брачных возрастах приняла иной, чем в прошлом, характер: потен¬
циальных невест стало больше, чем женихов. В итоге возрастно-половая пира¬
мида финнов в 1939 г. оказалась “сдвинутой” вправо, в то время как в 1933 г. она
заметно “заваливалась” влево.
Репрессии существенно изменили соотношение детских и пожилых возраст¬
ных групп финнов. Общее число детей в возрасте до 15 лет в результате реэми¬
грации, и особенно снижения рождаемости, сократилось в городах на 44%,
а в сельской местности - на 31%. Еще более снизилась детность - до 0,75
539

Таблица 4
Число женщин на 100 мужчин данного возраста*
Возраст, лет
1959 г.
1989 г.
. Сельское
население
| В целом
Городское
население
Сельское
население
В целом
Городское
население
0-4
90
87
94
90
88
J06
5-9
94
96
89
99
95
141
10-14
97
100
90
ЮЗ
105
80
15-19
114
113
119
109
1J2
71
20-24
105
120
77
117
112
132
25-29
112
114
99
107
111
79
30-34
105
111
91
93
96
74
35-39
161
158
169
96
96
97
40-44
190
200
J66
97
96
104
45—49
202
210
182
J27
126
135
50-54
196
200
184
125
127
111
55-59
217
233
181
137
J36
144
60 и более
332
360
266
222
229
J93
Всего
138
144
122
130
131
128
8 Рассчитано по: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. РСФСР, 1963; ЦГА РК, Ф, 659,
Оп. 14. Д, 1/5. Д. 35—48; данные Госкомстата РК.
и 0,99 соответственно. Возможно, также, что родители намеренно изменяли
национальную принадлежность своих детей во время проведения переписи
1939 г.
Репрессии в Карелии нанесли невосполнимый урон местным финнам, суще¬
ственно деформировали половозрастную структуру, подорвав их демографиче¬
ский потенциал. Военные события 1939-1945-х годов (гибель, эвакуация, тру-
дармии) довершили разгром диаспоры: к 1945 г. финнов в республике, носившей
в тот момент название Карело-Финская ССР, почти не осталось.
Послевоенное финское население в Карелии сформировалось преиму¬
щественно из финнов-ингерманландцев, массовый приток которых в респуб¬
лику приходится на конец 1940-х - начало 1950-х годов {Веригин, Суни, 1992.
С. 200-216). Перепись 1959 г. показала максимальную численность финнов
в республике за все время ее существования - 27 829 человек (Итоги
Всесоюзной переписи населения 1959 г. РСФСР, 1963. С. 314). В последую¬
щие десятилетия численность финнов в Карелии неуклонно снижалась как
в абсолютных цифрах, так и в процентном отношении к населению респуб¬
лики.
В отличие от прежних лет, финны послевоенного периода в своем большин¬
стве - городские жители. Уже в 1959 г. 72% всех финнов в Карелии жили в го¬
родах и поселках городского типа, а в 1989 г. - 87%. Таким образом, демографи¬
ческая ситуация у финнов в Карелии предопределялась главным образом город¬
ской частью этнической группы.
В 1959 г., как и прежде, у финнов отмечается ярко выраженная половая дис¬
пропорция (табл. 4). Она начинает проявляться с возрастной группы 35-39 лет
(1920-1924 гг. рождения), где численность женщин более, чем в полтора раза,
превосходит численность мужчин. В каждой последующей возрастной группе
540

численное превосходство женщин над мужчинами усиливается и достигает трех¬
кратного среди лиц 60 лет и старше. В младших трудоспособных возрастах эта
диспропорция заметно сглажена. Половая диспропорция сильнее проявлялась у
городской части финнов, где ощутимее сказывались демографические послед¬
ствия войн и репрессий,
В активных брачных возрастах (20-24 года) диспропорция полов заметно
сгладилась. В 1959 г. почти для каждой потенциальной невесты теоретически
имелся жених своей национальности, а также и в 1989 г. женихов своей нацио¬
нальности теоретически “хватало” для 90% невест. Но это обстоятельство уже
ее имело существенного значения для уровня брачности. На протяжении всего
послевоенного периода подавляющее большинство финской молодежи (как
юношей, так и девушек) вступало в межнациональные браки, ставшие обыч¬
ным явлением для населения Карелии.
В 1950-е годы межнациональная брачность в республике приобрела массо¬
вый характер, и от поколения к поколению наращивала свои темпы. По данным
этносоциологического обследования, в 1996 г. в межнациональных браках со¬
стояли более 70% опрошенных финнов Карелии. При этом высокий уровень
межнациональных браков (от 88 до 92%) был зафиксирован не только у моло¬
дежи (15-24 лет), но и среди людей среднего (25^14 года) и старшего (45-54 го¬
да) возраста. Даже у людей старше 65 лет почти каждый второй (48%) состоял
в межнациональном браке {Кожанов, Яловицына, 1998. С. 158). Таким образом,
две трети всех финнов состояли в межнациональном браке, что заметно влияло
на этнодемографическую ситуацию, ослабляя самовоспроизводство финской
этнической группы.
Существенные изменения, имевшие далеко идущие последствия, связаны с
возрастной структурой финского населения.
Возрастно-половая пирамида финнов в Карелии в 1959 г. (диагр. 3, а) имела
правильную форму с неровными гранями (последствия войны, репрессий и ми¬
грации), что было типично для всего населения республики того времени. За¬
метно выделялись 25-34-летние - наиболее многочисленные возрастные груп¬
пы не только среди мужчин, но и среди женщин. Повышенная доля лиц младше¬
го трудоспособного возраста - обычное явление для всех групп населения, фор¬
мирующихся на основе миграции.
Закрепление на новом месте жительства, нормализация быта и жизни в
целом благоприятно отразились на рождаемости, о чем свидетельствует ши¬
рокое основание возрастно-половой пирамиды - дети в возрасте до 9 лет в
массе свой родились в Карелии. Несмотря на сравнительно невысокую дет-
ность, дети до 14 лет составляли четверть всего финского населения Каре¬
лии (табл. 5).
Лица 60 лет и старше составляли менее 10%. Финское население Карелии в
конце 1950-х годов было нестарым, хотя показатель среднего возраста финнов
был самым высоким среди других этнических групп республики, уступая толь¬
ко вепсам.
Из-за потерь доля мужчин в возрасте 60 лет и старше была небольшой, что
снижало их средний возраст до 27,4 лет, а значительная доля женщин пожилых
возрастов повышала их средний возраст до 34 лет. Соотношение детских и по¬
жилых возрастных групп финнов имело свои особенности: в сельской местности
выше была доля детей, в городской - пожилых и стариков.
Таким образом, в конце 1950-х годов финны в Карелии представляли ком¬
пактную и сбалансированную по возрастам этническую группу, которая имела
вполне достаточный демографический потенциал для самовоспроизводства, но
541

Мужчины
Женщины
тысяч человек	а	тысяч человек
Мужчины
Женщины
г1
95-99
90-94
85-89
80-84
75-79
70-74
65-69
п_
1
1
1
1
1
1
I
1
1
60-64
... 1
1
55-59
1
1
50-54
1
45-49
J
1
40-44
1
1
35-39
1
30-34
1
1
25-29
1
1
20-24
1
г
15-19
1
т
10-14
1
1
5-9
1
1
0-4
	1
1	8	|	6	|	4	|	2	2 i 4	|	6	|	8	|	10 |
сотен человек	и	сотен человек
Диаграмма 3. Возрастно-половая пирамида финов Карельской АССР
а- 1959 г., 6-1989 г.
542

Таблица 5
Соотношение детских и пожилых возрастных групп финнов Карелии
в послевоенный период, %*
В целом
Городское население
Сельское населите
Возраст, лет
Оба
пола
Муж¬
чины |
Жен¬
щины
Оба
пола
Муж¬
чины
Жен¬
щины
Оба Муж- Жен-
пола | чины | хцины
1959 г.
0-14
24,4
30,1
20,2
23,0
29,1
18,9
27,7
32,2
24,0
60 и более
9,9
5,5
13,1
10,4
5,5
13,7
8,7
5,3
11,5
1989 г.
0-14
11J
13,6
10,2
12,2
14,3
10,5
8,2
9,1
7,6
60 и более
27,2
19,4
33,2
26,2
18,4
32,2
34,2
26,7
40Д
* Рассчитано но: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. РСФСР, 1963; ЦГА РК. Ф.659,
Оп. 14. Д. 1/5. Л. 35-48; данные Госкомстата РК,
в дальнейшем оно, очевидно, могло носить не расширенный, а только простой
характер.
За период 1959-1989 гг. демографическая ситуация заметно ухудшилась.
Ассимиляция, эмиграция, естественная убыль населения существенно сократили
общую численность финнов и заметно изменили их половозрастную структуру.
В 1989 г. возрастно-половая пирамида финнов (диагр. 3, б) имела сильно
суженное основание. Как оказалось, в 1950-е годы был первый и последний
“всплеск” рождаемости у финнов Карелии. В 1960-1964 гг. количество детей
уже заметно уступало тому, которое было в 1950-1959 гг. Начиная с 1965 г.,
наступил спад рождаемости - вернее, она стабилизировалась на весьма низ¬
ком уровне. Обозначился демографический кризис, нараставший в последую¬
щие годы. В конце 1980-х годов рождаемость не обеспечивала даже простого
замещения поколений, что создавало реальные предпосылки депопуляции
финнов как этнической группы.
Помимо низкой рождаемости, сужение воспроизводства финнов объясняет¬
ся также ассимиляцией. Коэффициент рождаемости у женщин разных нацио¬
нальностей в Карелии был примерно одинаков, но при переписи населения мно¬
гие родители нерусской национальности, особенно состоящие в межнациональ¬
ном браке с русскими, относили своих детей к русской национальности. Таким
образом, при равной рождаемости русские по статистике имели более высокий
показатель индекса детности, а все остальные этнические группы - более низ¬
кий СБирин, 1992. С. 165-166).
Финны в этом плане не исключение. Современную этнодемографиче¬
скую ситуацию у них определяют люди из национально-смешанных семей.
Согласно материалам этносоциологического обследования, 41% родителей,
состоящих в межнациональном браке, не относят своих детей к финской на¬
циональности и детность финнов в 1989 г. - одна из самых низких. Среди
брачных партнеров финнов доминирующее положение занимали русские,
как основное население республики. Кроме того, по достижении 16 лет, не
все дети, которых родители отнесли к финнам, идентифицировали себя в ка¬
честве таковых.
543

Таблица 6
Динамика общего коэффициента рождаемости у женщин
отдельных национальностей, %*
Национал ьность
Городское население
Сельское население
1959 г.
1970 г.
1979 г.
1989 г
1959 г.
1970 г.
1979 г.
1989 г.
Карелки
28,3
18,0
20,8
18,3
30,4
13,6
13,4
13,6
Русские
24,7
16,0
16,2
14,4
31,1
12,8
17,4
14,3
Белоруски
48,9
23,9
18,4
17,7
53,6
19,8
14,2
15,5
Украинки
23,3
20,3
18,8
17,4
31,8
13,6
13,6
15,5
* Рассчитано по:
ЦГА РК. Ф. 659.
Оп. 11.
Д. 230/1935. Л. 94—95; Д. 794/5689а. Л. 46-47;
Одновременно с суженным основанием значительно расширились средняя и
верхняя части возрастно-половой пирамиды 1989 г. Это результат резкого по¬
старения финского населения, которое шло как за счет накопления пожилых
возрастов, так и за счет снижения детских возрастных групп.
За тридцать межпереписных лет доля детей в возрастно-половой структуре
финнов снизилась вдвое, а доля пожилых увеличилась втрое. Финны более, чем
вдвое, перекрыли общепринятый коэффициент старения в 12%.
В итоге 1980-х годов возрастно-половая пирамида финнов приобрела ярко
выраженные устойчивые очертания урны» символизирующей стабилизацию ре¬
грессивного типа воспроизводства. Жизнеспособность финнов как этнической
группы не только опустилась до критического уровня, но и перешагнула его.
Это означает стремительное их исчезновение, темпы которого очень высоки и
нарастают с каждым годом.
ФИНСКАЯ ЕВАНГЕЛИЧЕСКО-ЛЮТЕРАНСКАЯ
ЦЕРКОВЬ В КАРЕЛИИ
В конце XIX в. лютеране в Олонецкой Карелии, основную массу которых
составляли финские переселенцы, официально относились к Новгородскому
лютеранскому приходу. Пастор этой церкви плохо знал финский язык, да и рас¬
стояние туда из Олонца было немалое. Поэтому с начала 1850-х годов по прось¬
бе финнов-переселенцев Давид Сирелиус, пастор из Финляндии, начинает посе¬
щать Карелию в качестве адъюнкта новгородского лютеранского пастора. Од¬
нако по царскому указу 1842 г. место пастора в России могли получить только
подданные собственно России, в то время как Финляндское княжество счита¬
лось определенной автономией. Тем не менее эта формальность была обойдена
и было получено царское соизволение утвердить Сирелиуса пастором особого
евангелическо-лютеранского прихода Олонецкой губернии (РГИА. Ф. 1480.
Он. 2. Д. 58. Л. 427—428; Ф. 821. Он. 5. Д. 96).
После основания прихода главными проблемами стали отсутствие зданий
для церковных служб, а также материальное обеспечение пастора и других
духовных лиц: помощников пастора, канторов. Материальное положение
прихожан в Олонце было незавидным. Труд в промышленности большинства
финнов-переселенцев давал заработок, которого едва хватало им на прожи¬
тие, и они не могли взять на себя расходы по строительству церкви. Помощь
544

Рис. 128. Евангелическо-лютеранская церковь в г. Петрозаводске. 1870-е годы
оказали состоятельные немцы, живущие в Петрозаводске и также заинтере¬
сованные в постройке там лютеранской церкви. Другим источником денеж¬
ных средств стали пожертвования» Инициатором их сбора был пастор люте¬
ранской церкви Св. Марии в Санкт-Петербурге - Карл Сирен, который выде¬
лил средства из так называемой вспомогательной кассы евангелическо-люте¬
ранских приходов России (РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Д. 541. Л. 4). Эти вспомощест¬
вования и дары частных лиц позволили построить или приобрести в 1870-е го¬
ды молитвенные дома в Олонце, Вытерге, Вознесенье. В строительство цер¬
кви в Петрозаводске внесли свою лепту губернские власти (построена в
1872 г.). Ими были бесплатно предоставлены для постройки бревна из казен¬
ных лесов (РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Д. 528).
Первоначально пасторы Олонецких приходов жили в Олонце, а с 1865 г. ме¬
стом их постоянного пребывания стал Петрозаводск. Причиной этого была
концентрация большинства финнов не в Олонце, как это было раньше, а в Пе¬
трозаводске и его окрестностях. Богослужения и проповедь, таинства крещения
и причастия, а также оглашения и венчания проводились в молитвенных домах
п церкви; при погребениях церковный обряд проводили на кладбище. Консисто-
риальные документы свидетельствуют о существовании отдельных лютеран¬
ских кладбищ в Олонце и Петрозаводске (РГИА. Ф. 37. Оп. 14. Д. 1028. Л. 1;
Ф. 14780. Оп. 2. Д. 58. Л. 101).
Уже в период деятельности первого пастора Давида Сирелиуса была орга¬
низована работа передвижных школ. Учителя ходили из деревни в деревню, в
которых были финские дети, и проводили для них 2-3-недельные занятия. Од¬
новременно проводилось и конфирмационное обучение молодежи. Б 1874 г. на¬
чала свою работу школа при церкви в Петрозаводске. Школьная деятельность
18. Прибалтийско-финские...
545

лютеранской церкви в Карелии протекала довольно сложно. Низкое жалование
(125 руб, в год на всех учителей) и высокие транспортные издержки требовали
педагогов-энтузиастов, и они существовали (РГИА. Ф. 1480, Оп. 2, Д. 58. Я, 220),
Источники свидетельствуют, что с ростом числа учителей пастор и церковный
совет вынуждены были идти на сокращение жалованья учителям, но те продол¬
жали работать,
С конца XIX в. в России, как и в Финляндии, школы перешли в руки свет¬
ских властей. Церковные школы были главным образом школами обучения
Закону Божиему, и тот же учитель преподавал и остальные предметы. Те¬
перь же, если учителем в школе назначался нелютеранин или лютеранин, но
не имеющий право преподавать Закон Божий, то обучение этому предмету
сводилось на нет; к тому же преподавание, исключая Закон Божий, велось на
русском языке. Для проживающих в русскоязычном окружении финнов име¬
ло большое значение обучение детей началам грамотности на родном языке.
Поэтому финская община ходатайствовала об увеличении часов на препода¬
вание Закона Божиего.
В 1889 г, церковь в Петрозаводске сгорела. Это было настоящей траге¬
дией для лютеран, так как ее восстановление требовало огромных средств.
К тому же министр внутренних дел в ответе на запрос Генеральной Конси¬
стории об оказании помощи в восстановлении церкви в Петрозаводске инте¬
ресовался, “необходимо ли возобновление молитвенного дома и дозволено
ли оно духовным начальством” (РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Д. 828. Л. 67). Появле¬
ние ноток подозрительности по отношению к лютеранам в Карелии харак¬
терно для периода 1890-х годов. Это отражало поползновения царизма на ав¬
тономный статус Великого княжества Финляндского, принявшие в эти годы
явно выраженный характер {Суни, 1982). Но в некоторой степени насторо¬
женность местных властей была связана и с событиями внутри финской об¬
щины, где в этот период возникает судебная тяжба между группой лютеран
в Вытегре и учителем Иоганном Хуотари. Поводом для нее послужила жа¬
лоба прихожан Вытегры на незаконное занятие И, Хуотари должности учи¬
теля. В ответ на это И. Хуотари известил Консисторию о проведении частью
прихожан домашних богослужений и обвинил их в сектантской деятельно¬
сти. Выяснение отношений и судебные разбирательства не могли остаться
незамеченными и для высших властей. Генеральная Консистория, поддержав
позицию учителя Хуотари в одном из отчетов министру внутренних дел, по¬
сеяла в верхах недоверие к деятельности финнов-лютеран Олонецкой губер¬
нии (РГИА. Ф. 828. Оп. 6. 1892. Д. 19. Л. 1-13).
События начала XX в. связаны с деятельностью в Олонце и Петрозавод¬
ске миссионера Бруно Бокстрёма ~ представителя Сортавальского евангели¬
ческого общества, считавшегося в имперских кругах одним из наиболее про-
финляндских феннистических организаций. Его деятельность повлекла нега¬
тивное отношение местных властей вообще к лютеранам губернии. По мне¬
нию губернского начальства, миссионеры распространяли свою деятельность
и на карельское население, причем используя лютеранство как метод для
проповеди панфинляндских идей. В документах тех лет о лютеранах иначе
как о факторе, создающем благоприятные условия для усиления панфинлянд¬
ской пропаганды среди карельского населения Олонецкой губернии, не гово¬
рится. Показательно, что должность пастора Олонецкого прихода, оказавшая¬
ся вакантной в 1909 г., не была замещена вплоть до 1914 г. Причиной этого
стала позиция генерал-губернатора Протасьева, который выдвинул требова¬
ние, чтобы место было предложено пастору не финляндского происхождения,
546

получившему образование не в Финляндии, владеющему финским, русским и
немецким языками и политически благонадежному. Попытка Консистории
найти такого пастора не увенчалась успехом. Только нажим министра внут¬
ренних дел заставил губернатора принять в Олонецкий приход нового пасто¬
ра - О.В. Линдберга.
Жизнь лютеранской общины в Олонецкой Карелии со времени назначения
на должность пастора О. Линдберга, совпавшего с началом первой мировой
войны, во многом определялась условиями военного положения. Однако это
были не только всякого рода лишения военного времени, которые испытывали
на себе все жители России. Определенную роль начинает играть сложившееся
уже в предшествующие годы и усугубленное войной подозрительное отноше¬
ние властей к местным немцам, а заодно и финнам, которые входили в лютеран¬
скую общину в Карелии.
За пастором Олонецкого прихода было установлено негласное наблюдение
полиции. Губернскому начальству предлагалось пресекать всякие попытки про¬
паганды, выходящей за рамки общины. Линдбергу все же удалось проработать
в приходе до 1917 г.
В первые годы после Октябрьской революции лютеране в Карелии про¬
должили свою религиозную деятельность и официально зарегистрировали
общину в 1922 г. Архивные документы свидетельствуют, что деятельность
прихода ограничивалась лишь Петрозаводском и шла без постоянного пас¬
тора, который уехал в Финляндию. Остальные молитвенные дома прекрати¬
ли свое существование. Численность прихожан сильно уменьшилась в ре¬
зультате отъезда в Финляндию большинства финнов, которые сохраняли
финское гражданство. Немногие оставшиеся прихожане были разбросаны
по территории Карелии и не имели возможности посещать церковь в Петро¬
заводске. Редкие богослужения, проводившиеся там, обеспечивались в ос¬
новном силами прихожан-петрозаводчан. Общее руководство общиной осу¬
ществлял ее староста - Петр Пулкинен. В ряде архивных документов содер¬
жатся сообщения о визитах пасторов из Финляндии, но они, вероятно, были
нечастыми. В них также есть сведения о продолжающейся деятельности Ос¬
кара Хуттунена - законоучителя, работавшего в лютеранской школе Петро¬
заводска еще до революции.
Материальные трудности прихода, обострившиеся вследствие конфиска¬
ции церковных средств, как и вся обстановка послереволюционного хаоса,
привели к тому, что община не могла обеспечить содержание и ремонт
храма, и в марте 1925 г. здание церкви было передано Совету7 физической
культуры. Обжалования этого решения со стороны общины ни к чему не
привели.
Начало планомерной борьбы советского правительства с церковью, соз¬
дание в 1925 г. Союза воинствующих безбожников и другие антирелигиозные
мероприятия обусловили необратимость перемен в положении верующих,
в том числе и лютеран в Карелии, община которых официально перестала
существовать.
Не изменило ситуацию и увеличение численности финского населения Ка¬
релии в 1930-е годы. Как уже упомянуто, группы финского населения, прибыв¬
шие в эти годы в Карелию из разных мест и разными путями, в большинстве
своем были далеки от конфессиональных проблем. Так называемые “красные
финны” были в основном сторонниками атеистического мировоззрения. Фин-
ны-эмигранты, завербованные в Северной Америке для строительства социали¬
стического государства и приехавшие в Карелию в 192б-1930-е годы, и финны-
547
18*

перебежчики из Финляндии столкнулись здесь с неприкрытыми формами при¬
теснения верующих, что не позволяло им поднимать вопрос (во всяком случае
открыто) о восстановлении лютеранской церкви в Карелии,
Во время Великой Отечественной войны на оккупированной территории
Карелии оккупационными властями предпринимались попытки восстановить
деятельность церкви, в том числе и лютеранской. Известно, в частности, что в
Сулажгоре (теперь окраине Петрозаводска) в период оккупации функциониро¬
вала лютеранская церковь.
В годы Отечественной войны и в первый послевоенный период произошло
определенное смягчение отношения советского руководства к церкви, хотя это
коснулось в основном православной церкви. Попыток регистрации лютеранской
общины в Карелии непосредственно после войны не предпринималось, что, веро¬
ятно, связано с малочисленностью лютеранского населения в то время.
Но в 1950-е годы в Карелию прибыла значительная группа финнов-ингер-
манландцев и численность потенциальных прихожан лютеранской церкви суще¬
ственно возрастает.
Следует сказать, что атеистическая пропаганда, отсутствие возможностей ле¬
гального обучения детей основам вероучения привели к тому, что часть молодо¬
го поколения финнов-ингерманландцев в предвоенный период была атеистичной.
Трагические события военных лет, обрекшие их на абсолютное бесправие, при¬
вели многих к обращению к религии в поисках защиты у небесных сил.
Для многих финнов-ингерманландцев, приехавших в 1949-1950-е годы в Ка¬
релию, характерны были настроения обездоленности, возникшие как последст¬
вия пережитой ими депортации. Они страдали от неустроенности быта, своего
положения мигрантов, связанного с ним ощущения временности, “пришло-
сти” и пр.
Определенные поиски моральных опор в религии были ощутимы в Союзе в
послевоенный период у разных народов и приверженцев разных религий. У
финнов-ингерманландцев, перенесших депортацию в самых бесчеловечных
формах, такие настроения были, возможно, особенно ощутимы.
Поэтому попытки создать на новом месте жительства - в Карелии - свою
церковную общину были вполне закономерными. Деятельность по созданию
евангелическо-лютеранской общины в Карелии началась в близлежащих к Пе¬
трозаводску населенных пунктах, где финны составляли сколько-нибудь значи¬
тельное число, - к примеру, в поселках Чална, Матросы и др. (НА РК. Ф. 310.
On. 1. Д. 3/41. Л. 71-100). Лютеранами Петрозаводска в Совет по делам Русской
Православной Церкви (позднее - Совет по делам религий) в 1950-1960-е годы
было подано во всяком случае, 4 официальных письменных ходатайства о реги¬
страции общины (НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 3/41. Л. 70,117; Д. 5/51. Л. 155). Но
наиболее активные попытки регистрации лютеранской общины в Петрозавод¬
ске совпали, однако, с началом антирелигиозной кампании, инициированной в
1958 г. Н.С. Хрущевым. Эта кампания касалась в основном различных сект и на¬
прямую мало затрагивала лютеран, но сама обстановка на местах позволяла на¬
ходить разного рода поводы для отказа регистрации новых религиозных общин.
Введением “Нового порядка регистрации и снятия с регистрации религи¬
озных объединений, об открытии и закрытии молитвенных зданий и домов"
была предпринята попытка урегулировать отношения местных властей и не¬
зарегистрированных религиозных обществ. В соответствии с новым поряд¬
ком учредителями религиозного общества могли быть верующие граждане
из числа совершеннолетних местных жителей в количестве не менее 20 чело¬
548

век. В форме ходатайства о регистрации требовалось обозначить террито¬
рию действия данного религиозного объединения и дать подписку, что “с со¬
ветским законодательством о культах ознакомлены и обязуемся выполнять”
(НА РК. Ф. 310. On. L Д. 3/38. Л. 1; Д. 5/50. Л. 112). Ходатайство, подписанное
всеми верующими этой группы, должно было подаваться в исполнительный
комитет районного или городского Совета депутатов трудящихся, а тот на¬
правлял его со своим заключением в Совет Министров автономной республи¬
ки, который в 15-дневный срок выходил с представлением в Совет по делам
религий при Совете Министров СССР. Таким образом, процедура регистра¬
ции нового объединения была сложна и предоставляла немало возможностей
для бюрократической волокиты.
С введением "Нового порядка../* нарушения законодательства влекли за со¬
бой санкции в форме штрафов, и большинству незарегистрированных групп
пришлось пройти через многоступенчатую процедуру регистрации.
Лютеранская община Петрозаводска была зарегистрирована 10 июня
1969 г. (НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 5/55. Л. 18). На основании решения Исполни¬
тельного Комитета города общине для молитвенного дома был передан бревен¬
чатый жилой дом на окраине (ул. Гвардейская, 59). Община владела зданием на
правах аренды (НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 5/50. Л. 108-109). Последнее обстоя¬
тельство в дальнейшем стало основным препятствием для решения вопроса о
расширении площади молитвенного дома.
Деятельность евангелическо-лютеранской общины в Петрозаводске
складывалась поначалу очень непросто. Несмотря на официальную регистра¬
цию, совершение обрядов и треб, таких, как причастие, крещение, конфирма¬
ция, венчание, отпевание, не допускалось. По сути, вся работа церкви должна
была сводиться лишь к духовным собраниям, что многих не удовлетворяло. В
первой половине 1970-х годов руководством общины были предприняты дей¬
ствия для повышения духовного уровня собраний. В частности, велись актив¬
ные консультации с властями о возможности участия в собраниях пастора
евангелическо-лютеранской церкви г. Нарвы - Эльмара Кулля, контакты с
которым поддерживались и ранее (НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 7/74. Л. 12; Д. 5/57.
Л. 35-62). Кроме того, подавались ходатайства об увеличении числа автобу¬
сов на маршрутах, проходящих вблизи от церкви; о разрешении крещения де¬
тей и проведении богослужений в праздничные дни церковного календаря и
пр. (НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 5/57. Л. 35--62). Большинство прошений не было
удовлетворено, но вопрос о приглашении пастора Нарвской церкви Э. Кулля
был решен положительно, хотя ему было разрешено приезжать в Петроза¬
водск для проведения служб только 6 раз в год (НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 5/57
Л. 35-62).
Некоторые мероприятия верующие устраивали на свой страх и риск.
Так, духовные собрания проводились и в неустановленные официальными
органами дни и часы. Кроме того, в связи с увеличением числа верующих,
посещающих молельный дом, по инициативе исполнительного органа цер¬
ковной общины к дому были самовольно пристроена веранда и обустроены
помещения мансарды. В результате этого число верующих, посещающих мо¬
лельный дом, доходило до 300 при противопожарной норме 80—100 человек*'
(НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 4/47. Л. 71-83). Кроме того, без согласования с Ко¬
миссией по соблюдению законодательства о религиозных культах на дверях
молельного дома был установлен 1,5-метровый крест (НА РК. Ф. 310. On. 1.
Д. 5/57. Л. 35-62). Реакция властей на самовольные действия была довольно
сдержанной и по большей части сводилась к разъяснительным беседам с па¬
549

стором и членами исполнительного органа общины о недопустимости подоб¬
ных действий впредь. Но самовольные действия общины могли привести к
расторжению договора об аренде здания молитвенного дома, и уполномо¬
ченному Совета по делам религиозных культов удавалось добиться соблюде¬
ния выдвигаемых им требований. Во всяком случае деятельность исполни¬
тельного органа лютеранской общины приобрела со временем более осто¬
рожный и законопослушный характер.
Тем не менее считать, чтобы пределы прав церкви устраивали ее посетите¬
лей и руководителей, вряд ли возможно. В частности, непонимание лютеран вы¬
зывало неравноправное положение православной и лютеранской церквей в го¬
роде. Если крещение, венчание и отпевание были официально признанными ат¬
рибутами православной обрядности в действующих церквах Петрозаводска, то
их совершение в лютеранской общине было разрешено лишь с 1975 г. - на ше¬
стой год после регистрации, а проведение внеочередных богослужений без спе¬
циального в каждом случае разрешения властей - только с 1979 г. (НА РК.
Ф.310. Ош L Д. 5/60. Л. 61-71).
Во второй половине 1970-х - начале 1980-х годов лютеранское церковное
управление было занято проблемой расширения молитвенного здания. Посеща¬
емость церкви в праздничные дни и дни богослужений, проводимых приезжаю¬
щим из Нарвы пастором, превышала вместимость помещения в 4-5 раз. Это бы¬
ло достаточным основанием просить разрешения сделать пристройку к молит¬
венному дому. Другим выходом было возвращение здания церкви лютеранской
общины в Сулажгоре, где в то время размещался клуб. Решение вопроса о при¬
стройке к молитвенному дому решался долго и сложно, многочисленные прось¬
бы прихожан отклонялись. От имени лютеранской общины в Совет по делам
религий СССР направлялись письма с жалобами на непонимание со стороны ме¬
стных властей нужд верующих лютеран. Высшие православные чины Петроза¬
водска в свою очередь оказывали содействие лютеранам, ходатайствуя перед
республиканским начальством о разрешении на пристройку к церкви (НА РК.
Ф. 310. Он. 1. Д. 7/73. Л. 19-22).
Положительное решение о новом здании для лютеранской церкви было
принято лишь в 1981 г., но оно, правда, не удовлетворяло общину в основном по
причине маленькой площади будущего строения. В 1983 г. строительство здания
было завершено и церковь освящена.
Основной костяк верующих, подписавших в свое время ходатайство о реги¬
страции лютеранского прихода в Петрозаводске (800 человек), составляли фин¬
ны, жившие в городе или близ него. Среди них преобладали женщины - 77 %
(НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 3/41. Л. 71-100). Такая ситуация в целом обычна и ча¬
сто связывается с психологическими особенностями женщин. К тому же среди
местных финнов старших возрастов преобладали женщины. Дети в составе при¬
хожан вообще отсутствовали, что было прямым следствием запрещения совет¬
скими законами религиозного “совращения” молодежи. Крещение детей до
1975 г. в лютеранской общине было запрещено* Запрещено было и обучение
несовершеннолетних детей основам вероучения. Следствием этого конфирма¬
ция, которую было принято проводить до 18 лет, отодвигалась на более поздний
период. В результате прихожанами могли стать лица не моложе 19 лет, т.е. до¬
стигшие совершеннолетия и прошедшие в течение последующего года конфир¬
мационное обучение и конфирмацию.
* Это не значит, что детей не крестили вообще. Тайные крещения были повсеместной прак¬
тикой среди лютеран, тем более что сделать это можно было и без участия пастора.
550

Невысокая доля прихожан старше 65 лет объясняется, по всей видимости,
их ограниченной дееспособностью, вполне естественной в этом возрасте. В на¬
шем случае последнее обстоятельство усугублялось еще и отдаленностью цер¬
кви от постоянного места жительства многих верующих.
Есть и свидетельства, что многие финны в 1950-1960-е годы предпочитали
не выражать открыто свои религиозные взгляды. В особенности в период “тру¬
дового” этапа жизни, когда это могло натолкнуться на осуждение в рабочем
коллективе.
Знаотельное количество прихожан лютеранской церкви (более 40 %) - это
пенсионеры и неработающие по тем или иным причинам люди: инвалиды, иж¬
дивенцы, домохозяйки (НА РК. Ф. 310. On. 1. Д. 3/41. Л. 71-100).
Заметим также, что слабое участие финской молодежи в жизни лютеран¬
ской общины связано, по всей видимости, как с полученным антирелигиозным
воспитанием в школе, так и иным жизненным опытом. Депортация и другие ви¬
ды репрессий меньше затронули молодых, и, как следствие, у них не было на¬
стоятельной необходимости в выработке механизма психической компенсации
и поисков поддержки в вере. Но в определенной мере в 1980-е годы обращение
к вере было вообще характерно для лиц старшего возраста. Это подтверждает¬
ся тем, что лютеранская община по своим социально-демографическим харак¬
теристикам мало чем отличалась от состава прихожан православных церквей. В
православной церкви даже более ощутимо было преобладание старых женщин,
число мужчин здесь исчислялось единицами, а доля молодежи была даже ниже,
чем у лютеран.
С середины 1980-х годов в жизни советского общества наступил новый пе¬
риод, который, в частности, коренным образом изменил статус церкви, в том
числе и лютеранской.
До начала 1990-х годов в Карелии лютеранская церковь действовала толь¬
ко в Петрозаводске. В начале 1990-х годов были открыты новые приходы в го¬
родах Сортавала, Костомукша, Сегежа, Кондопога, Питкяранта, Олонец и в по¬
селках Чална, Деревянка, Соддер и др. Лютеранские приходы на территории со¬
временной Карелии входят в систему приходов Евангелическо-лютеранской
церкви Ингрии, созданной в 1993 г. и признающей себя правопреемницей “цер¬
кви, которая зародилась на земле Ингрии” (Устав Евангелическо-лютеранской
церкви Ингрии, 1995. С. 4). В число ее прихожан входят не только финны, но и
люди других национальностей, в том числе лица, которые ранее посещали дру¬
гую христианскую церковь. Таинство крещения, совершенное по православно¬
му или католическому обряду, не является препятствием для этого.
Миссионерская деятельность лютеранских духовных служителей в Каре¬
лии приобрела в последнее время активный характер. Строятся лютеранские
церкви за счет пожертвований прихожан Финляндии, распространяется ду¬
ховная литература, практикуются различные формы социальной помощи на¬
селению.
По свидетельству дьякона Петрозаводской церкви, количество прихожан за
последние годы сократилось до 700 человек, в то время как в 1980-е годы, на ко¬
торые приходится пик посещаемости лютеранской церкви Петрозаводска, их
было около 1500. Это объясняется массовым, начиная с 1990-х годов, выездом
финнов в Финляндию, отчасти и высокой смертностью среди прихожан: как уже
отмечено, многие из них - пожилые люди. Кроме того, снижение числа прихо¬
жан в Петрозаводске связано и с открытием новых церквей, в том числе и вбли¬
зи города, куда перешла часть верующих.
Доля женщин и лиц пожилого возраста среди прихожан велика и сейчас.
551

Богослужения проходят на финском и русском языках. Более посещаемы
финские службы, несмотря на то что финны Карелии практически все знают
русский язык. Так, в Петрозаводске на финских богослужениях присутствуют
150-200 человек, и лишь 20-50 человек - на русскоязычных. Тем нс менее слу¬
жители церкви, по всей видимости, не предполагают отказываться от устояв¬
шейся практики двойных богослужений, принимая во внимание то, что для мно¬
гих финнов, прежде всего молодых, слабое владение финским языком предста¬
вит серьезное препятствие для восприятия служб на финском языке.
Сложившаяся в церкви Петрозаводска практика в целом типична и для дру¬
гих приходов Карелии. Состав прихожан варьирует в зависимости от местона¬
хождения общины. Для юга Карелии характерно преобладание среди прихожан
финнов-ингерманландцев, так как их концентрация здесь наиболее высока.
Здешние общины многочисленны и устойчивы по численности.
На северо-западе Карелии (Калевальский, Мусзерский районы, г. Косто-
мукша) состав прихожан по национальному признаку более пестрый. Лютеран¬
ские богослужения посещают карелы, русские, белорусы и представители дру¬
гих национальностей. По свидетельствам лютеранских священнослужителей,
состав этих общин более подвижен. По сути, здесь на сегодняшний момент про¬
исходит только знакомство с лютеранской верой, приобщение к ней.

ВОДЬ И ИЖОРА
К прибалтийско-финской языковой группе принадлежат еще два народа -
водь и ижора (или ижорцы). Они относятся к древнейшему населению се¬
веро-западного края и искони жили на той территории, которая сегодня
входит в состав Ленинградской области. В наши дни эти народы столь невелики
по численности, что при переписи 1989 г. водь вообще не вошла в официальные
сводки, а ижорцами себя назвали около 700 человек. Они причислены в настоя¬
щее время к малым народам России, которым предоставляются определенные
льготы и на сохранение культуры которых обращено особое внимание. Причи¬
ны их малой численности, обусловленные как ассимиляцией местным русским
населением так и рядом других факторов, действовавших с разной степенью ин¬
тенсивности на отдельных исторических этапах, освещены в соответствующих
главах посвященного им раздела.
Несмотря на свою небольшую численность, по сравнению с другими этни¬
ческими группами населения этого края, водь и ижора давно привлекали к себе
особое внимание исследователей различных отраслей науки: археологов, линг¬
вистов, этнографов, фольклористов. Материалы, которыми в наши дни распо¬
лагают ученые, хотя в них и есть определенные лакуны, в целом богаты и раз¬
нообразны. Начало их накоплению было положено еще в конце XVIII в., при¬
чем эта работа, правда, недостаточно систематично, но продолжалась вплоть до
последнего времени.
Интерес науки к истории и культуре води и ижоры отнюдь не случаен.
Он связан со сложной, до сих пор остающейся в известной мере дискуссион¬
ной проблемой соотношения и взаимного воздействия древнего пласта фиы-
ноязычного населения средней полосы Европейской равнины с восточносла¬
вянским населением, и таким образом, с ранними этапами формирования
Древней Руси.
Изучение культуры водского и ижорского этносов представляет для ученых
особый интерес также с той точки зрения, что в ней сохранились некоторые
специфические черты, которые позволяют лингвистам уточнить историю фор¬
мирования прибалтийско-финских языков, этнографам - установить некоторые
особенности развития народной культуры, например одежды, а фольклори¬
стам - вскрыть локальные особенности древних эпических песен калевальско-
го цикла и т.д.
553

То обстоятельство, что земли южного берега Финского залива лежали на
древних торговых путях между странами Европы и Востоком, отразилось в на¬
личии в культуре води и ижоры как западных, так и восточных заимствований.
Особого внимания заслуживают также явления культурных взаимодействий и
взаимовлияний на самой территории расселения води и ижоры. На одной земле
нередко чересполосно и даже в одних и тех же деревнях жили как финноязыч¬
ные народы - наряду с водью и ижорой также местные финны и эстонцы, - так
и русское население. При этом финноязычное население с русским разделял
языковый барьер, а финноязычные этнические группы в свою очередь - кон-
фессионная граница: водь и ижора, как и русские, принадлежали к православ¬
ной церкви, в то время как финны, эстонцы (и местные немцы) исповедовали
лютеранство. Благодаря этому процессы культурного взаимодействия, воспри¬
ятия (или неприятия) тех или иных черт иноэтничной культуры представляют
интересный материал для анализа и определенных теоретических выводов в
этой сфере этнологических исследований.
Культуру води и ижоры характеризует интересная особенность: с одной
стороны, для нее характерно длительное сохранение ряда архаических черт, на¬
пример в женской одежде, с другой - раннее проникновение в среду сельского
населения городских влияний, обусловленное в первую очередь близостью сто¬
личного города Петербурга
В целом водь и ижора, их история и культура прочно связаны своими кор¬
нями с историей и культурой северо-западного края России.

ГЛАВА 1
ВОДЬ
Водь представляет древнейшее известное нам население на землях совре¬
менной Ленинградской области. В прошлом водские племена занимали
обширную территорию примерно от нижнего течения р, Нарвы на западе
и до р. Стрелки на востоке. Южная граница водских племен прослеживается
плохо, она проходила, видимо, от Восточного Причуцья к среднему течению
р. Плюссы и далее на восток к р. Оредеж (Моора Х.А.t Moopa А.Х., 1965,
Рис. 13; Рябинин, 1997. С. 26. Рис. 4).
Самоназвание води - вадьялайн, вадьяко {vaddalain, vaddjakko), употреб¬
лялся также термин маавячи (maavatSi - букв, “народ [этой] земли”). Он анало¬
гичен старому самоназванию эстонцев - маарахвас (“народ [этой] земли”).
По-русски вожане называли себя также и чудья, причем и в русском языке на¬
ряду с термином водь (мн.ч. вожане) довольно долго использовался и термин
чудь, чудъя. Термин водь, вадья связывают с прибалтийско-финским словом ва-
кья (vakja) - древним заимствованием из балтских языков), обозначающим
“клин”*, В данном конкретном случае оно сопоставляется с названием древней
северо-восточной эстонской земли - Вайга (Waiga, Wagia, Vaiga). Свой язык
водь называет маачеели (maatSeeli), т.е. язык земли, что аналогично тому, как в
прошлом называли свой язык и эстонцы -маакеель (maakeel). Употребляется и
термин вадьячеели (yadjatseeli), т.е. водский язык {Laanest, 1975, Lk. 30).
По современной классификации водский язык относится к юго-западной
группе прибалтийско-финских языков (.Laanest, 1975. Lk. 11-16). Лингвисты по¬
лагают, что водский язык выделился из эстонского северо-восточного диалекта
в начале I тысячелетия н.э. (Аристэ, 1956, С. 21), Правда, археологи склонны
считать это слишком поздней датировкой. Водский язык - понятие в известной
мере условное, так как водские диалекты не слились в единый язык, причем
лингвистами изучены лишь два их варианта - западный и восточный, в то вре¬
мя как язык южной части води остался неизвестным. В 1960 г. исчез и восточ¬
ный диалект: на нашей памяти в те годы на нем говорил лишь один человек из
д. Ицепино (вод. Idepdevd). Но в начале XX в. на восточном диалекте говорило
население нескольких деревень в окрестностях Копорья (Подмошье, Гостило-
во, Ивановское, Климатино, Ицепино).
Западный диалект сохранялся устойчивее, на нем в 1960 г. говорили жители
ряда деревень, лежащих в окрестностях Котлов (Краколье. Лужицы, Матиа,
Межняки, Пески)*: Кроме того, особый говор был характерен для населения
нескольких деревень на нижней Луге, прежде всего для д. Куровицы (Kukkosi).
Местный водский говор испытал столь сильное ижорское влияние, что некото¬
рые лингвисты склонны относить его к ижорскому языку. На водском языке в
прошлом говорили также кревинги. Они представляли изначально значитель¬
ную по численности группу пленной води из прилужских деревень, которую по- * **' Наиболее детальное к рассмотрение соотношений терминов \atja н “клпн" см.: Gruruhah
1997.
** При этом П. Аристэ отмечал, что жители окрестностей Котлов {mdtSilaized). д. Матиа
{orfcolaized) и ближайших деревень отличались по говору от населения деревень Краколье.
Лужицы и Пески (Ariste, 1960 b. Lk. 207).
555

еле походов 1444—1447 гг. угнал с собой магистр Ордена меченосцев Хайден-
райх фон Оверберг. Пленные были расселены в окрестностях Бауска и Сунта-
жей. Во второй половине XIX в. они растворились среди местного населения
(Wiedemann, 1871.
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Численность води, видимо, никогда не была особенно велика, причем издав¬
на она сокращалась вследствие как бесконечно проходивших здесь войн, моро¬
вых поветрий и других бедствий, так и рано, еще в средние века начавшейся ас¬
симиляции.
Достаточно надежные данные о числе вожан мы имеем лишь от середины
XIX в. По подсчетам П. Кеппена, проведенным для составления этнической
карты Петербургской губернии, водское население (чудъя) числом чуть более
5 тыс. человек отмечено им в 38 деревнях (Кбрреп, 1867. S. 1—38)* **. Перепись
1926 г. приводит число вожан всего в 704 человека, что, очевидно, не отражает
их реального числа. По данным тех же лет, собранных Дм. Цветковым, мест¬
ным уроженцем (он исходил из числа водских дворов), в прилужских деревнях
води было более тысячи человек, а в окрестностях Котлов - свыше 6200 чело¬
век (Tsvetkov, 1925). Проводивший здесь в те же годы экспедиционную работу
Д. Золотарев отмечал, что хотя в Кингисеппском уезде (бывш. Ямбургском)
водь по переписи вообще не значится, но она живет в ряде деревень** По под¬
счетам эстонских ученых, в начале 1940-х годов вожан насчитывалось пример¬
но 400 человек (Punane raamat, 1993). В настоящее время на водском языке го¬
ворит 30-40 человек (Vdlk, 1999).
Водь относительно рано упоминается в средневековых источниках, как рус¬
ских, так и зарубежных. В немецких документах ее называют вотами (Woten)
или ватлендерами (Watlander); в ливонских хрониках все северо-западные владе¬
ния Новгорода именуются Вотской землей (Watland). Упоминается водь и в
шведских источниках как воты (Voter). В русских летописях водь впервые встре¬
чается под 1069 г., когда вожане участвовали в походе полоцкого князя Всесла-
ва против Новгорода и при этом были жестоко разбиты: “О, велика бяше сеця
Вожанам и паде их бещисленное число” (НПЛ, 1950. С. 17). Исследователи ви¬
дят в этом выступлении води попытку противостоять устремлениям Новгорода
наложить на них дань (Гадзяцкий, 1940. С. 102). В дальнейшем же водь упоми¬
нается в летописных известиях как уже союзник Новгорода, а позже в XIII в.
она явно оказывается в вассальной зависимости от него. Так, в 1149 г., когда на
водь напала рать Еми “мало не в тысячи”, новгородцы выступили против нее со¬
вместно с водью и “не упустиша ни мужа” (НПЛ, 1950. С. 28). В событиях Х1П в.
водь упоминается в связи с ее массовой гибелью в страшный голод 1215г.: “Во¬
жане помроша, а останьке разыдеся” (Там же. С. 54). Води приходилось стра¬
дать и от продолжавшихся на ее землях военных столкновений. В зиму
1240/41 г. с запада, из Ливонии сюда вторглись немецкие рыцари. Обрушившись
“на Водь с Чудью”, они наложили на них дань и построили в Копорье крепость
(Там же. С. 78). В 1241 г. водско-новгородские земли были отбиты у немцев
* Позднее было обнаружено, что в некоторых случаях у П. Кёппена значились как водскис
деревни ижор и наоборот. Но в целом его сведения достоверны.
** У Золотарева водское население отмечено в деревнях Краколье, Пески, Нижние Лужицы.
Понделево. Великино, Корветино, Маттия, Унцово, Савикино, Бабино, Малый Конец,
Котлы, Пумолица, Пиллово, Большая Рассия, Ицепино (Золотарев, 1927 а).
556

Александром Невским; в составе его войск упомянуты новгородцы, ладожане,
корелы и ижора, а им противопоставлены изменники из числа води и чуди, с ко¬
торыми князь расправился после победы. Так, впервые в летописи говорится о
существовании близ Копорья, которое было определенным центром водской
территории, двух этнических групп - води и чуди. Правда, термин чудь вообще
не был четким, он имел, видимо, собирательный характер, обозначая различ¬
ные прибалтийско-финские племена - эстонцев, финнов, вепсов. В летописях,
как известно, упоминаются и Колыванская, и Белозерская, и Заволочская чудь.
На рассматриваемой территории термин хорошо сохранился в топонимии, на¬
пример в названии Чудского озера, ряда деревень, упоминаемых в переписных
книгах XII1-XVU вв., и даже относительно поздних поселений эстонцев на вос¬
точном берегу Чудского озера (типа Чухонские заходцы и т.п.) (также см.: Ря-
бинин, 1997. С. 44. Рис. 12). Но употребление сопоставительно двух этнонимов -
водь и чудь - требовало в данной конкретной ситуации особого анализа. К тому
же в ряде случаев два западных погоста Новгородских земель выделялись осо¬
бо как “погосты в Чюди”. Это разрешало предполагать, что они не входили в те
земли, которые называли в новгородское время Водской землей. Само понятие
Водской земли появляется в источниках в 1260-е годы, в Уставе князя Ярослава
“о мостех”, где в числе новгородских владений названа Вочская сотня, а позже,
под 1338 г. в летописи упоминается “Вотская земля”. Ее граница на западе, оче¬
видно, шла по склонам Ижорского плато, чуть западнее Копорья. “Чудскими
погостами” назывались, видимо, Толдожский и Опольский, т.е. земли бассейна
р. Систы вплоть до р. Луги; практически это тот район, где жила водь, извест¬
ная позже по источникам конца XVIII-XIX вв.
Попытки рассмотреть проблему расселения и судеб води на более раннем
этапе, в средневековье, уже в середине XX в. достаточно успешно предпринима¬
ли археологи на основе имевшихся тогда материалов из раскопок на Ижорском
плато. На этой территории в XII-XIV вв. получили распространение так назы¬
ваемые курганно-жальничные кладбища. Анализ археологических материалов
из этих могильников был очень детально (включая краниологический матери¬
ал) проведен в начале 1950-х годов В.В. Седовым. По характеру и составу зна¬
чимых признаков он выделил славянские, водские и смешанного характера па¬
мятники. Водские погребения отличались как специфическим набором в них
женских украшений, так и способом захоронения умерших, а именно - в сидя¬
чем положении (Седов, 1953. С. 72-85). Территориально эти водские могильни¬
ки были широко разбросаны, но тем не менее определенная их концентрация
наблюдалась в северной части Ижорского плато и в окрестностях рек Нарвы и
Плюссы (Седов, 1953; 1979; также см.: Рябинин, 1997. С. 24-25).
Тем не менее преобладающими на территории Ижорского плато были сла¬
вянские могильники и в водских захоронениях обнаруживались предметы сла¬
вянской культуры. О славянском влиянии свидетельствовал и сам переход к по¬
гребению в курганных могильниках.
Процесс славянизации води, жившей на Ижорском плато, хорошо отразили
материалы раскопок могильника около д.Бегуницы, проведенные Е. Рябини-
ным в 1970-е годы. Первые могильные насыпи появились здесь во второй поло¬
вине XI в. и отличались от славянских ориентировкой погребенного на восток,
а также элементами прибалтийско-финской культуры в инвентаре. Несколько
позже рядом, но образуя отдельную группу, появились и славянские захороне¬
ния с западной ориентацией покойных и инвентарем древнерусского типа. За¬
тем, в XII-XIH вв. в инвентаре резко возрастает количество новгородских изде¬
лий, а количество предметов прибалтийско-финского типа резко сокращается.
557

Тем не менее сохраняются погребения с восточной ориентацией и рядом других
особенностей в ритуале погребения (Рябинин, 1992. С. 84; 1997. С. 48-51). В хо¬
де XV-XVII вв. русское население на территории Ижорского плато стало пре¬
обладающим и местный финноязычный компонент быстро растворялся в сла¬
вянской среде. Несомненно, значительную роль в этом процессе сыграло и рас¬
пространение христианства, приобретшее в ХШ-XIV вв. массовый характер.
Оно также вело к усилению процессов ассимиляции водского населения. Суще¬
ственно, что с распространением христианства создавались церковные приходы
с кладбищами при церквах и происходила нивелировка обряда погребения (Ря¬
бинин, 1992. С. 84).
Планомерные работы по изучению археологических памятников на терри¬
тории “погостов в Чюди”, развернутые в 1980-е годы, позволили выявить там
иную этническую ситуацию. Е. Рябининым были проведены раскопки на терри¬
тории бывшего погоста Толдога, близ деревень Большая Рассия, Валговицьг,
Великино и Вердия - в недавнем прошлом водских деревень. Здесь были обна¬
ружены бескурганные могильники, которые местное население называло “чуд¬
скими могилами”. Все исследованные захоронения совершены по обряду ингу-
мации. Древнейший тип погребальных сооружений представлял поверхностные
захоронения на каменных вымостках с каменными оградками. Ранее, во второй
половине I - начале П тысячелетия н.э., вероятно, проводился обряд кремации.
Обследованные могильники обнаруживают определенную близость с ка¬
менными могильниками северо-восточной Эстонии (в целом их ареал много ши¬
ре - он включает Эстонию, северную Латвию, часть Финляндии). Наличие та¬
ких могильников на территории расселения води имеет исключительно важное
значение для определения родства водских и североэстонских племен (Рябинин,
1997. С. 22-23). Исследование обнаруженных в них более, чем 200 трупополо-
жений (XII - конец XVII в.), показало, что наряду с западной ориентировкой по¬
койников встречается и восточная. Своеобразие инвентаря проявляется также
в наличии металлических булавок, нагрудных цепочек с “бахромой” из бубенчи¬
ков и при этом - в отсутствии браслетов и височных украшений в могильниках
ХШ-XVI вв. Особенность захоронений составляет также помещение рядом с
погребенным или на могиле преднамеренно сломанных или согнутых орудий
труда: серпов, лезвий кос, ножей, разбитых сопел от сыродутных горнов (Ряби¬
нин, 1992. С 81; 1997. С. 31).
Весьма существенно, что археологические материалы из районов Восточ¬
ного Принаровья и Северного Причудья (Кунингакюла, Ольгин Крест, Йыуга)
показали, что и здесь при захоронениях сопровождающие вещи частью предна¬
меренно портились, а в мужских погребениях оружие иногда втыкалось в зем¬
лю (Рябинин, 1997. С. 23). Но четко выявились и своеобразные черты женско¬
го костюма, прежде всего - его металлические украшения. Они имеют аналогии
в материалах с эстонской территории - это, в частности, бронзовые и оловян¬
ные колечки, нашивные оловянные бляшки, бронзовые пронизки. На ранних
этапах славяно-русское влияние в украшениях из этих могильников не было
ощутимо.
Особенности водского женского костюма проявились и в наличии в по¬
гребальном костюме передников и набедренников (Рябинин, 1992. С 86). В
более поздних погребениях XVI-XVII вв. в женских захоронениях исчезают
нагрудные булавки и появляются многобусинные височные кольца, извест¬
ные у води и позже, по этнографическим материалам. Среди украшений уже
встречаются раковины каури и желтый бисер, заменивший в ряде случаев
бронзовые пронизки.
558

Большую значимость для решения проблем этнической истории населения
края имели раскопки, произведенные петербургскими археологами в Восточ¬
ном Причудье, в районе впадения в Чудское озеро р. Черной, а также южнее, на
юго-восточном побережье озера, в Залахтовье (раскопки Н.В. Хвощинской).
Археологический материал из Залахтовья имеет четко выраженный прибал¬
тийско-финский характер: в декоре женского костюма широко использовались
бронзовые спиральки, обнаружены также головные булавки, комплексы на¬
грудных украшений, состоящие из фибул, булавок, цепедержателей и других ук¬
рашений прибалтийско-финского типа (Рябинин., 1977. С 47). Позже, к ХП1 в.
местная культура постепенно приобретает особенности древнерусской культу¬
ры. Анализ богатейшего материала раскопок, как проведенных на территории
Ленинградской области в последние десятилетия XX в., так и более ранних, по¬
зволил Е.А. Рябинину выделить ряд тех основных явлений, которые характери¬
зуют древнее водское население.
Во-первых, это особенности захоронения, в частности - сидячее положение
покойных в ранних могильниках, позже - горизонтальное, но с ориентацией на
восток, что, с одной стороны, отличает их от славянской нормы (западной ори¬
ентации) и, с другой - не совпадает с традиционно рассматриваемым, как фин¬
но-угорский способ, меридиональным трупоположением (Рябинин, 1977. С. 55).
Во-вторых, в захоронениях регулярно обнаруживается намеренно испорченный
рабочий инвентарь. Наконец, женские украшения в основном на территории
"Чудских погостов” и в Восточном Причудье отличаются широким использова¬
нием в декоре мелких металлических элементов и традиционных прибалтийско-
финских (при наличии некоторых местных особенностей). Существенно, что ра¬
боты эстонских археологов в последние десятилетия XX в. показали, что осо¬
бенности в традиционной культуре эстонского населения Северного и Северо-
западного Причудья, отражающие его связи с водским населением, объясняют¬
ся не только уже установленными поздними миграциями води на эту террито¬
рию, но и близостью его в далеком прошлом с водскими племенами.
Сегодня мы имеем достаточно четкую и убедительную картину того, как
шли взаимодействия коренного финноязычного населения и славян в период ко¬
лонизации этого края. Очевидно, что к XV-XVII вв. основная часть древнего
ареала води “Водская земля” была уже освоена славяно-русским населением,
постепенно ассимилировавшим здесь водское население (Седов, 1953; Рябинин,
1977).
Водское население, сохранившее свое самоназвание и свой язык до
XVIII в., - это часть водских племен, жившая в “погостах в Чюди” Отдельные
островки водского населения сохранялись, кроме того, еще в начале XIX в. в ок¬
рестностях Гдова (Моора Х.Д., Моора А.Х, 1965. С. 63).
Для судеб води решающую роль сыграло ее вхождение в состав Новгород¬
ского государства. Это произошло на раннем этапе, когда у води не сформиро¬
валось какого-либо собственного государственного образования. Оказавшись в
рамках влияния Новгорода, водь, с одной стороны, испытала воздействие нов¬
городской культуры, с другой, - разделила дальнейшие судьбы этого государст¬
венного образования. Новгород был в определенной мере заинтересован в хо¬
зяйственных землях, занятых местным финноязычным населением: Ижорское
плато отличалось довольно плодородными почвами; кроме того, здесь было не¬
мало болотных руд, из которых сыродутным способом получали железо. Но
еще более Новгород был заинтересован в торговых путях, шедших по этой тер¬
ритории к Нарве и на Запад. Как полагают исследователи, водская знать в нов¬
городское время сохраняла в известной мере свои старые права, в частности -
559

судебные функции, и даже имела собственную военную организацию (Гадзнц-
кий, 1940. С. 127). Но при этом водь была втянута в бесконечные военные по¬
ходы и войны Новгорода, как и в более поздний период - во время Ливонских и
Северной войн. Вожане долго сохраняли память о том, что их предки были во¬
инственным народом. Но в силу ряда исторических причин в сражениях они ока¬
зывались по большей части страдательным объектом.
Уже упомянуто, что в ассимиляции води немалую роль сыграло принятие
ею христианства в православной форме. Но христианизация води шла при
определенном противоборстве Западной и Восточной церквей: Западная цер¬
ковь вела обращение “язычников*’ в агрессивных формах: достаточно вспом¬
нить о роли крестоносцев и меченосцев в Восточной Европе, и в частности - в
Прибалтике. К христианизации води призывали несколько папских булл: две -
Уппсальскому епископу Стефану (1159 и 1181 гг.) и одна Уппсальскому архи¬
епископу и Лингкепенскому епископу (1230 г.). Во всех буллах речь идет об об¬
ращении в христианство “поганых в Вотландии” Папа Александр IV в 1255 г.
назначил через посредство рижского архиепископа даже особого епископа
в Вотскую землю, Ингрию и Карелию, хотя это, видимо, не имело серьезных
практических последствий {Кеппен, 1851. С. 60, 62). Известно также, что жив¬
шие в Нарве православные вожане были со временем обращены в лютеранство
(Ariste, 1961. Lk. 543).
Нужно сказать, что и православная церковь действовала здесь насильствен¬
но и столкнулась с немалыми трудностями. Как жаловались священнослужите¬
ли, водь (как и ижора) продолжала сохранять свои “скверные мольбища идоль¬
ские”, к числу которых относились леса и камни, источники и горы, а также
солнце, месяц и звезды. Мало того, что народ поклонялся им, но еще и прино¬
сил им в жертву волов, овец (а по слухам даже и детей). Православная церковь
для укрепления своих позиций прибегла здесь к испытанному средству - основа¬
нию монастырей. Так, когда в 1384 г. в центре водских земель был основан
г. Ямбург, здесь, кроме православной церкви, был заложен и монастырь (Спас¬
ский), который должен был поддержать миссионерскую работу (Гадзяцкий,
1940). Тем не менее и в начале XVI в. архиепископ Макарий жаловался москов¬
скому князю на приверженность чудского населения к языческим верованиям и
обрядам.
Языческие верования в немалой степени сохранялись у води веками, но тем
не менее вожане стали считать себя православными и решительно воспротиви¬
лись попыткам обращения их в лютеранство. В начале XVII в., в ходе продолжав¬
шейся борьбы за торговые пути, Швеции удалось захватить южные берега Фин¬
ского залива, Карельский перешеек и часть юго-западной Карелии, что было
подтверждено Столбовским миром 1617 г. В Швеции это было время бурно про¬
ходившей Реформации, рьяным приверженцем которой был как Густав II
Адольф, так и его преемники. В середине XVII в. шведская корона стала прово¬
дить в своих новых владениях активные действия по закрытию православных
церквей и обращению местного населения в лютеранство. В итоге это вызвало
волнения и военные столкновения, затем начался массовый исход православного
населения этих мест - русского, карельского, водского и ижорского - за швед¬
скую границу, в русские земли - событие, хорошо освещенное в исторической ли¬
тературе. По подсчетам исследователей, в этом крае осталось не более четверти
старожильческого населения. Опустевшие земли заселялись колонистами из юго-
восточных частей Финляндии. Когда при Петре I эти земли были возвращены
России, значительная часть води и ижоры вернулась на старые места обитания.
Но часть осталась в Новгородчине и растворилась среди русского населения. Та¬
560

ким образом, та водь, которая появляется в исторической литературе в конце
ХЛТП - начале XIX в, представляла собой лишь небольшой уцелевший островок
этого народа, сохранившийся на западе его прежде обширного ареала. Традици¬
онная культура води известна исследователям далеко неполно, но отдельные ес
элементы сохранялись относительно устойчиво до середины XIX в.
ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ
И МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
В системе жизнеобеспечения и трудовых навыках этноспецифических черт
у води было немного. Это естественно, поскольку хозяйственный уклад опреде¬
ляли местные природные условия и общий уровень социально-экономического
развития, в чем у местного сельского населения, как русского, так и финноязыч¬
ного, не было существенных различий. Почвы в Петербургской губернии скуд¬
ны, особенно в западной ее части; на Ижорском плато они более плодородны.
Тем не менее исконным занятием вожан было, видимо, земледелие. Во всяком
случае первые данные (по источникам XV в.) говорят о том, что водь платила
подати по большей части зерном - рожью, ячменем, даже пшеницей, а также
коноплей и льном (Гадзяцкий, 1940. С. 118 и след.). В шведских источниках, ко¬
торые относятся к 1618-1623 гг., перечень культур несколько шире, наряду с
уже названными зерновыми упомянуты гречиха, горох и бобы, а также хмель.
Подати включают и продукты животноводства - баранину, свинину, творог
(“сыр”) и молоко, яйца и кур (Гадзяцкий, 1940. С. 8).
О технике земледелия в XIX в. известно, что наряду с трехпольем долго со¬
хранялась и подсечная система. Для подсеки - сырто (sdrto) брали участки из
общего деревенского леса, обычно это было мелколесье или даже кустарники.
На пожоге сеяли озимую рожь, яровой ячмень, репу, в поздний период - и кар¬
тофель. Через три года участок или забрасывали или превращали в постоянную
“лесную ниву” (metsanurmi) и его начинали удобрять навозом (Rdnk, 1960.
S. 86-88).
Наряду с лесным пожогом было известно и выжигание кютицы (tSiitus,
tsiitis). Кютицу жгли регулярно под посадки капусты, поскольку считалось, что
ее можно сажать только на зольной земле. Под капустники отводили кустарни¬
ковые участки или покос с плохим травостоем. Дерн прорезали резаками или
просто сохой, затем на него укладывали связки сухого хвороста, срубленные ку¬
сты и закрывали сверху слоем дерна, уложенного корнями вверх; затем поджи¬
гали. После перегорания кютицы кучи дерна растаскивали и боронили участок
суковаткой. Участок использовался под капустник один раз, потом его оставля¬
ли зарастать. С исчезновением кютицы на рубеже XIX-XX вв. на капустниках
перед высадкой рассады жгли старую солому, принесенный из лесу хворост и
т.п. (Rdnk, 1960. S. 86-88).
До столыпинской реформы деревенские старопахотные поля (polto, nurmi)
делились по дворам узкими полосами. Господствовала трехпольная система с
принудительными севооборотами.
Пахотным орудием была двузубая coxa (adra) восточноевропейского типа с
короткими обжами. Она была однотипной у всего населения этого края, не¬
сколько варьируя по форме в разных местностях. Так, на Ижорском плато, где
более тяжелые почвы, рассоха делалась более изогнутой, так что сошники шли
почти параллельно земле. Сошники (vadnad) были узколезвийные, соха имела
отвал (loohi). Рукояти были на уровне обжей и назывались “рогачом” (sarviko).
Железный плуг стал распространяться в конце прошлого века, по большей ча¬
561

сти приобретали плуги кустарной работы, изготовленные местными кузнецами.
Сохой продолжали пользоваться при посадке и уборке картофеля* Для подъема
новин и на пожогах существовал резец (тега) с одним сошником, обращенным
лезвием вперед. Долго сохранялись бороны - суковатки (puaez) из ели, они при¬
менялись на подсеках, а на посадках картофеля их можно было увидеть и в се¬
редине XX в. Наряду с этим были известны рамные бороны и коленчатая боро¬
на, аналогичная североэстонской и, вероятно, принесенная сюда именно эстон¬
скими переселенцами (Rtink, 1960. S. 88-94).
Сеяли вручную из севалки. Узкие полосы пашен, в сущности, и не позволя¬
ли механизированных форм сева. Соответственно и уборка хлебов шла вруч¬
ную. Характерно, что все зерновые жали серпом, косой пользовались только
для сенокошения. Серп (sirpi) был восточноевропейского типа, с крутым изги¬
бом зубчатого лезвия и короткой рукояткой.
Срезанные колосья сразу, по горсти клали на землю на свясло и затем вяза¬
ли сноп. Вязали не только озимые, но и яровые хлеба. Рожь складывали крест¬
цами, а яровые ставили в “бабки” Позже снопы перевозили к ригам, где скла¬
дывали в прямоугольные скирды. Были известны различные виды зародов для
просушки зерновых и клевера - как в виде прясельного забора, так и в форме
двускатной крыши (Rank, 1960. S. 94—98).
Перед обмолотом снопы сушили в риге (riiga), затем их молотили в гумне с
помощью цепов (priuza < рус. приуз). До возникновения колхозов молотилки не
получили распространения, что неудивительно, учитывая бедность большинст¬
ва крестьянских хозяйств.
Веяли также вручную. Работающий сидел перед кучей зерна и бросал его
специальным совком. Мелкий мусор с чистого зерна отвеивали специальным
“веером” (louhi, loihk), сделанным из куска бересты на деревянной развилке.
Рожь провеивали таким образом дважды, причем в отличие от местных эстон¬
цев не пользовались решетами. Решета и квадратные грохоты применялись
лишь при провеивании яровых (Rank, 1960. S. 98-105).
Продукты земледелия и животноводства служили у води только для удовле¬
творения нужд собственной семьи, хлеба часто не хватало, Батраки, ходившие в
восточные районы края (в “земелыцину”), нередко получали там плату за труд
натурой, а именно - зерном.
Определенным подспорьем для местного населения была рыбная ловля.
Было развито и пресноводное рыболовство, и морское. В формах лова во внут¬
ренних водоемах сохранялись некоторые примитивные приемы: глушение ры¬
бы колотушкой через лед, лучение острогой (astraga) и т.п. Лов на крючок не
был развит, хотя зимой для лова щуки пользовались блесной с двумя крючками
(sikulka).
Известны были прутяные верши (vitsamortd) и мережи из сетевого полот¬
на на обручах (lankamorta). Верши применялись редко, зато мережи ставили
как на озерах и реках, так и в море. На море был широко распространен и
лов неводом, в том числе и подледный; он велся артелями. Во главе артели
стоял обычно опытный человек - “староста”, “шкипер”, “бригадир” Он под¬
бирал себе людей - в артель на один невод брали обычно 12 человек. В мо¬
ре уходили далеко, до финских островов Лавансаари, Сейскари, Пенисаари.
Во время лова спали в дощатых будках, которые везли с собой на полозьях.
В будке были деревянные нары для спанья, а в середине ставили котел с пе¬
ском, в нем разводили огонь. Рыбаки, доходившие до финских островов, сто¬
яли на квартирах у местных крестьян. Характерно, что на зимний лов шли и
женщины. В их обязанности входила починка сетей, выборка из них рыбы,
562

Рис. 129. Уборка, хлебов серпом в военные годы с помощью толоки, 1942 г.
(Talve, 1981. Рис. 39)
563

варка пищи. Морской улов продавали скупщикам на месте или вывезя на бе¬
рег. До продажи улов хранили просто в ямах, вырытых в снегу. Возить рыбу
в город во время лова не было возможности, а перекупщики давали за улов
гроши. Гибель людей во время зимней ловли была частным явлением - лед
ломался, рыбаков уносило в открытое море. Тяжелые бытовые условия во
время этих экспедиций подрывали здоровье рыбаков* ** Ходовой была пого¬
ворка “кто в море не бывал, тот горя не видал” {Rank, 1960. S. 79-84; Шлыги-
на, 1965* С. 61).
Ремесла в водских деревнях были развиты слабо; правда, работали отдель¬
ные мастера, обслуживавшие свою округу, как, например, деревенские кузне¬
цы. Под Ямбургом в известной мере было развито кожевенное дело, в окрест¬
ностях Котлов - токарное. Изготовляли, в частности, самопрялки, точеную по¬
суду; работали также колесники, мастера, изготовлявшие сани и телеги. Кое-
кто ходил по найму на плотницкие работы, были хорошие печники, ходившие
по своей округе {Васильев, 1927). Некоторые состоятельные крестьяне на побе¬
режье, имевшие свои парусники, зарабатывали на транспортировке грузов в
Петербург и Крондштадт. Возили дрова, строительный лес и камень, гравий*
Существовал здесь и обширный слой торговцев, скупавших как продукты
сельского хозяйства, так и “дары природы” - лесные ягоды и грибы - для сто¬
личного рынка* Перекупщики были по большей части из Копорья и его окрест¬
ностей. Некоторые из них зарабатывали на разнице рыночных цен в Нарве и
столице: по дешевке закупив товар в Нарве, они везли его в Петербург {Шлы-
гина, 1965* С. 63).
Некоторые крестьяне подрабатывали зимой извозом в Петербурге; бога¬
тые держали для этого по несколько лошадей.
Старшее поколение и в 1960-е годы еще помнило, что в царское время на за¬
работки во многих семьях отправляли не только молодежь, но и подростков.
Мальчиков посылали в восточные районы искать работу подпаском. Тем, кто
не умел говорить по-русски, вешали на шею табличку с надписью, что он ищет
место подпаска. Многие девушки ходили на заработки в Нарву, на ткацкие фа¬
брики. Девушкам можно было, кроме того, осенью найти временную работу на
уборке капусты на огородах немецких колонистов за Колорьем. Они нанима¬
лись также в городах в прислуги, некоторые даже горничными. Замужним в
столице можно было найти место кормилицы; своего ребенка при этом остав¬
ляли в деревне, свекровь его выкармливала коровьим молоком. Но в основном
на заработки ходили девушки, замужние женщины оставались дома (Шлыгина,
1965. С. 62-63; Mdgiste, 1959. S. 36, 59-61).
Поселения. Местные поселения в прошлом, судя по средневековым матери¬
алам, были невелики. Однако в середине XIX в,, когда составлялась карта
П. Кёппена, в деревнях насчитывалось в среднем по 200-300 жителей*
Водские поселения, сохранявшиеся в первой половине XX в*, по определе¬
нию местных жителей, делились на три локальные группы. Восточная, “верх¬
няя” (uldgti) была расположена на скатах Ижорского плато, вокруг с. Котлы
{Kattila)*, вторая, так называемая “долинная” (огко) концентрировалась около
озер Бабинского (Jdrvigoisjdrvt) и Гамоловского {Haapa la njdrvi)* *. Третья, луго-
* К ним относились деревни Пуммолица (Pummola), Малое Рудилово {Pieni Rudja), Раноловс
(Lempola), Пиллово {Pihlala), и Ун до во (Undova),
** К долинным относились деревни Бабино (Jarvigoiskiila), Савикино (.Savvokkala), Мукково
(Mukkovo), Гамолово (Haapala), Большие и Малые Валковицы (S.ja Р. Valkovitsa), Березня¬
ки (Kazikko), Понтила (.Pontiiee), Матиа (Matt) и Корветино {Korvatula) (Talve, 1981. S. 9-2L ■
564

Рис. 131. Долбленая корытообразная лодка (“комяга”) на оз. Бабино (ЭНМ. Фототека.
№ 1007:246; фото Г, Рянка, 1942 г.)
Рис. 132. Деревня Пески (Taiveb 1981. Рис. 15; фото И. Тапвэ, 1942 rj
565

вые селенья (vaipooli) - самая западная группа состояла всего из трех деревень:
это Пески (Liivtula) и Лужица (Luuditsa) около р. Лужица (Luuditsd) - и ближе к
р. Луге - Краколье (Jogopera).
Несмотря на то что в Петербургской области можно было бы предпола¬
гать господство планированных уличных деревень, среди водских их было не¬
много - это Краколье, Ицепино, Ранола, Котлы. Деревни по берегам рек име¬
ли рядовую планировку (Ундово, Куровицы). Остальные поселения были ку¬
чевой или смешаной планировки. Ряд деревень (Бабино, Савикино) был со¬
жжен во время последней войны немцами; сегодня они имеют уличную пла¬
нировку.
Многие поселения делились на “концы” - в Котлах отличали Малый и
Большой Конец. Бабино подразделялось на три части, Краколье - на две. Кон¬
цы разделялись участками неиспользуемой земли и жили в известной мере обо¬
собленной жизнью: так, в Котлах в концах были разные пастухи и свои сторо¬
жа. В некоторых деревнях между концами находилось общее культовое место.
Например, в Бабино между концами росла посвященная св. Илье береза и стоя¬
ла ограда жертвенной площадки.
Деревни были очень зелеными. По традиции на усадьбе сажали деревья -
предпочтительно березу, дуб, клен. Около дома, перед фасадной стеной или
вдоль боковой всегда росли цветы. Цветы стояли и в комнатах на подоконни¬
ках. Обычно был и сад с фруктовыми деревьями и ягодником.
Постройки. К середине XIX в., когда собирались первые материалы по
жилищу, водь, видимо, уже столетиями жила в домах восточнославянского
тина, т.е. избах с духовой (“русской”) печью и холодными сенями. Характер¬
на также русского типа связь дома с крытым двором. Она встречалась раз¬
ных форм; более старой считался П-образной формы “круглый двор”, при¬
мыкавший сзади к жилой части и объединявший под общей крышей клети,
хлева и навесы для хозяйственных нужд. В центре двора оставалась откры¬
тая часть. Наряду с этим широко была распространена двурядная связь. Од¬
норядное соединение дома-двора крестьяне считали новым явлением. Связь
под углом встречалась редко. Среди старых построек встречались дворы, по¬
ставленные на столбах, со встроенными в них срубными хлевами (RcinL 1960.
S. 46-51).
При том, что жилище было восточнославянского типа, терминология со¬
хранялась в основном водская. Особое внимание обращает на себя то, что жи¬
лое помещение называлось у води рихи (в отличие от ижорского и финского
пертти, пиртти). Можно полагать, что когда-то у води жилище было анало¬
гично эстонскому, т.е. так называемая жилая рига, которая наряду со своей ос¬
новной функцией осенью служила и снопосушильней. Об этом свидетельствуют
и некоторые косвенные данные, в частности - то, что у вышеупомянутых кре-
вингов под Бауском в XIX в. сохранялась жилая рига.
В развитой форме водскос жилище состояло из двух изб (rihi\ соединен¬
ных холодными сенями (riheneus). Печь, как и у русских в западный районах,
ставилась при входе, устьем к двери. Часто в обеих избах складывали рус¬
скую печь, но иногда во второй избе была лишь отопительная печь тина гол¬
ландки. В некоторых случаях сени превращались в кухню с плитой. Но обыч¬
но плиту делали при печи, на месте шестка, плита имела сбоку подтопок. В
местных жилищах долго сохранялись курные печи, они были отмечены ис¬
следователями даже 1920-е годы. Это подтверждается и воспоминаниями тех
местных жителей, кто помнил это время (Габе, 1930; Rdnk, 1960. S. 51-65;
Шлыгина, 1964. С. 318-320).
566

Рис. 133. Деревня Лужица (ТаЫе, 1981. Рис. 16; фото R Талвэ, 1942 г.)
Рис. 134. Дом с двухрядной связью, д. Матиа, дом Морозовых (ЭНМ. Фототека. .V 1007:178:
фото Г. Рянка, 1942 г.)
567

Рис. 135. Жилой дом под соломенной крышей (архив Эстонского отряда ИЭ, 1965 г.)
Рис. 136. Торцовая часть старинно¬
го жилого дома с дымовым отвер¬
стием под коньком крыши, д. Лужи¬
ца (ЭНМ. Фототека. № 1049:33;
фото Г. Рянка. 1943 г.)
568

Рис. 137. Современный дом, окна с резными наличниками и деревянными ставнями
(архив Эстонского отряда ИЭ, 1965 г,)
569

В середине XX в. водские избы представляли собой чистые и просторные
помещения. Многие дома были построены уже в послевоенный период: некото¬
рые деревни были, как уже упомянуто, сожжены во время войны; в других не¬
мало строений пришло в негодность. Во всех деревнях в 1960-е годы можно бы¬
ло видеть новые дома из кирпича, хотя преобладали срубные постройки. Кры¬
ши из соломы и тростника мало у кого сохранились - по большей части кровли
были из щепы, рубероида или шифера. Дома были в основном из двух изб, со¬
единенных сенями. При этом одна половина могла иметь новую планировку -
подразделяться на несколько помещений (komnatad), иногда быть даже анфи¬
ладной планировки: две-три комнаты шли одна за другой, занимая всю ширину
дома. Вторая половина дома при этом была традиционной планировки; в неко¬
торых чертах - во внутреннем делении избы, в терминологии - сохранялось еще
немало традиционного и даже архаичного. Так, хотя полы везде были уже до¬
щатые и приподнятые над уровнем грунта, хозяева нередко называли часть по¬
ла перед печью “каменным полом” (paasipormanto), а остальную - силта {silta -
“мост, настил”). Часть помещения перед печью называли каапи-нуркка или су-
уднит-нуркка, т.е. шкафный или посудный угол, здесь обычно стоял шкаф,
сменивший старые настенные полки. Иногда и в 1960-е годы при входе сохраня¬
лись подвесной рукомойник и лохань под ним. Рядом вешали полотенце. Стол
стоял по диагонали от печи, над ним обычно висел киот с иконами или просто
икона. Это был “божий угол” {jumalnurka). В 1950-е годы икон во многих домах
уже не было, но угол оставался “красным” - там вешали полку с вазой для цве¬
тов, фотографии и т.п. Задняя часть избы, у печи была спальной и ее отделяли
занавеской (Sirma). В прошлом здесь были просто дощатые нары для спанья, за¬
тем их сменили кровати. Спали также и на пристенных скамьях, которые сохра¬
няются, как правило, и в наши дни. Для маленьких детей были подвесные люль¬
ки. Летом спали и вне избы, в том числе и в сенях. В прошлом были характер¬
ны пологи от комаров, которые подвешивали над кроватями.
В распределении мест за обеденным столом прежде царил строгий порядок.
Мужчины сидели на. пристенной скамье, женщины - с внешней стороны стола,
место хозяина было на верхнем конце, в “божьем углу” Дети постоянных мест
не имели (Rdnk, 1960. S. 61-62; Talve, 1981. S. 118).
Одежда, Одежда води длительно сохраняла своеобразие. Правда, это от¬
носится лишь к женскому костюму, в то время как мужчины уже в конце
XVIII в. носили одежду, не отличавшуюся от местной русской. Ф. Туманскии
упоминает для того времени у мужчин лишь особые головные уборы (Opik.
1970). Характерна была также обувь, которую изготовляли дома, - она была
близка финской: покрой отличался врезанным на головках сверху треугольным
куском.
В женской одежде сохранялся ряд архаических черт. Это проявлялось в по¬
крое, украшениях, а также в ее многостепенных половозрастных отличиях. На¬
ряду с этим в одежде обнаруживались иноэтничные заимствования, некоторые
из них отражали связи и с весьма отдаленными народами.
Существенны для анализа развития женской одежды у води новые археоло¬
гические материалы. Изобилие металлических украшений в средневековом жен¬
ском костюме, особенно - бронзовых пронизок и спиралек, консервирующих
ткань, позволило сделать ряд реконструкций для нескольких мест расселения во-
дских племен, в частности - для “Чудских погостов” и для Восточного Причудья
(см.: Хвощинская, 1985; Рябинин, Хвощинская, 1990. С. 41-44; и др.).
Локальные различия в предложенных реконструкциях довольно значитель¬
ны. Часть костюмов представляла собой одежду типа глухого кафтана, причем
570

Рис. 139. Старая женщина в плечевой одеж¬
де амы, блузе ихад и старушечьем головном
уборе пайкос, д. Матиа, конец XIX в,
(КМ. Колл. S-U 216 : 1; фото В. Алава)
это относится как к материалам из Во¬
сточного Принудья (Калихновщина,
Павлов погост), так и с территории
Водской земли (Лашковцы). В этом
есть явное сходство с некоторыми ар¬
хеологическими находками женской
одежды в Эстонии (в частности, из бо¬
лота Парисселья, XTV-XV вв.).
Другой вариант, который дают
реконструкции, - это, вероятно, судя
по наличию лишь одной наплечной
булавки и ее положению, одежда, за¬
крепленная на одном плече и распа¬
хивающаяся сбоку. Она обнаружена в
Валговицах и в Войносолово, т.е. на
территории “Чудских погостов” На
основании этих реконструкций архео¬
логи считают возможным говорить о
существовании здесь в XIV- XV вв.
одежды, аналогичной известному
ижорскому комплексу с аануа (см. далее) (Рябинин, 1997. С. 33). В принципе это
согласуется с предположениями этнографов о том, что такая распашная одежда,
принесенная из восточных районов ижорой, была воспринята водью, расселенной
на Луге, не позже XIV в., ибо именно такая форма одежды долго сохранялась у
кревингов, переселенных в Латвию с Луги в XV в. Это относится, однако, именно
к прилужской води. В основном ее ареале (окрестностях Котлов) женщины-во-
жанки носили одежду другого типа, письменные свидетельства о которой восхо¬
дят к концу XVIII в. Основным элементом ее была рукка (гикка) - род глухого
безрукавного сарафана из синего сукна прямого, видимо, туникообразного по¬
кроя. Рукку надевали прямо на тело, без рубахи. Поверх рукки носили короткую
свободную блузу без боковых швов - ихад (ihad, букв, “рукава”).
На талии укреплялись два спускавшихся по бокам набедренника - каатыры
{kaatdrd). Набедренники и передники, как уже упомянуто, были древними эле¬
ментами в одежде води: они обнаружены еще в средневековых могильниках.
Набедренники шили из красного сукна и богато украшали монетами, бисером,
раковинами каури и бубенчиками. С праздничным костюмом надевали два пе¬
редника: нижний был синий, суконный (рдЫИпа), поверх него повязывали бе¬
лый, полотняный {iesarati). Талия опоясывалась несколькими поясами: плете¬
ных было по крайней мере два - широкий и узкий, “узорчатый” {tirjenud). Кро¬
ме того, носили кожаный широкий ремень с металлической застежкой (pimta).
В парадный туалет невесты, по записям, сделанным в середине XIX в., входило
до 9 разного рода поясов (Alava. Votica XI. S. 325).
Девушки носили аналогичную по покрою рукке, но не синюю, а белую
льняную одежду, которая называлась амы (атб), и такой же, как женщины, ру-
кавник.
571

Рис. 140. Старинный головной убор замужней вожан-
ки: шапочка - пайкас, головное полотенце пеапюхде.
поверх - сложенный треугольником шелковый пла¬
ток (Маптпеп, 1977. Taf. IV)
С годами замужние женщины начинали
носить одежду без украшений, а одежда ста¬
рух состояла из простой полотняной рубахи -
уммико (ummiko).
На положение женщины особенно четко
указывали и ее головной убор и прическа. Де¬
вушки носили длинные волосы, повязывая го¬
лову плетеной лентой. При достижении брач¬
ного возраста им полагалось надевать полу¬
сферическую шапочку - пяясиэ (paasia),
сплошь зашитую бисером, оловянными бляш¬
ками и раковинами каури. Сзади шапочка
имела петлю, через которую продевались
распущенные волосы, свободно спускавшиеся
на спину*
При выходе замуж женщине волосы отре¬
зали, по некоторым сведениям ей даже брили
голову. По рассказам, ее мать отдавала отрезанные волосы жениху. Их храни¬
ли до смерти женщины, а затем клали ей в гроб. Этот обычай сохранился поч¬
ти до конца XIX в*, когда невесты начали отказываться отрезать волосы. За¬
мужние женщины тщательно скрывали длинные волосы под головным убором.
Молодая жена надевала белый головной убор конической формы - пайкас
(paikas), сшитый из полотна на жесткой основе. Под него подвязывали полотен-
чатое покрывало, спускавшееся на спину (pdapuhde), вокруг головы, поверх убо¬
ра повязывали шелковый платок. После рождения первого ребенка белый го¬
ловной убор сменяли на аналогичный по форме, но красный, сшитый из сукна
(pMsia). Старухи носили белый головной убор пайкас и поверх него наплечное
покрывало - ылгалина {dlgalina).
Одежда девушки и молодки отличалась изобилием украшений. На груди но¬
сили своеобразное украшение в форме двух довольно широких серповидных ку¬
сков сукна, расшитых бисером, бусами, раковинами каури: они назывались мю-
эци и риссико. Эти украшения переставали носить только в старости. Все - вне
зависимости от возраста - носили нагрудный крест на декоративном шнуре
(риссивирка). Девушки и молодые женщины надевали на шею еще и множество
бус. Украшениями служили также сложные височно-ушные украшения, состо¬
явшие из крупных колец - пелдугикад {pelduSkad), к которым крепились шнуры
с нанизанными бусами, разные кисти и ленты. Последние назывались ойтанад
(pitanad < рус. гайтан).
На ногах носили короткие чулки, а голени обматывали толстыми обмотка¬
ми и наголенниками и обвязывали оборами кожаной обуви типа постол (<?ennad)
(.Шлыгина, 1977; 1986).
В архаическом костюме води были некоторые элементы, обнаруживающие
связи с древними формами эстонской одежды, - это рукка и амы, напоминаю¬
щие археологическую находку одежды в Эстонии в Парисселья. О связях с Эс¬
тонией свидетельствует и рукавник-ихад, близкий к североэстонским блузкам-
572

кяйсед. Они вошли в употребление в XVII в, лишь в Северной Эстонии, а также
на финских островах и у водского населения. Ношение шерстяных передников
было в прошлом характерно не только для вожанок, но и для финок и эстонок,
а набедренники разных форм широко известны у финноязычных народов,
включая поволжских финнов. Однако формы набедренников, сходные с водски-
ми, были известны, и то лишь по археологическим материалам, только у фин¬
нов Финляндии* К числу общих для прибалтийско-финских элементов относят¬
ся некоторые формы украшений, а именно - бронзовые пронизки, сменившие¬
ся со временем бисерной вышивкой, а также использование оловянных бляшек.
Ряд элементов водской одежды имел параллели в одежде народов Повол¬
жья* В первую очередь это была девичья полусферическая шапочка пяясиэ,
аналогичную которой носили девушки как у финноязычных (мордва, мари, уд¬
мурты), так и тюркоязычных (чуваши, башкиры, касимовские татары) народов
Поволжья. Так же и конический женский головной убор вожанок пяясиэ весь¬
ма сходен со старинными удмуртскими, чувашскими и башкирскими головными
уборами, причем параллели им обнаруживаются и далее на восток*
Аналоги водскому нагрудному украшению мюэци-риссико известны у та¬
тар, удмуртов, башкир. Характерно, что и термин мюэци является тюркским и
обозначает именно шейное украшение*
Даже сам факт использования водью для украшений раковин каури свиде¬
тельствует о связях с Поволжьем, через которое раковины с индийского побере¬
жья доставлялись в западные части Руси и Прибалтику. В начале XX в. исследо¬
ватели считали, что аналогии в одежде води и народов Поволжья следует считать
очень древними, восходящими к общей прафинской культуре, и полагали, что
позже связи с Поволжьем были прерваны расселением в лесной зоне славян. Од¬
нако в дальнейшем было установлено, что эти контакты не прервало даже тата¬
ро-монгольское нашествие* Так, упомянутые раковины каури появляются в мо¬
гильниках на Ижорском плато лишь в XIV в., а названные параллели в головных
уборах и украшениях относятся, видимо, к еще более позднему времени (подроб¬
нее см*: Opik, 1970. Lk. 38-42; Шлыгина, 1986. С* 216-219; Lehtinen, 1991)*
В архаическом комплексе женской одежды вожанок обращает на себя вни¬
мание тот факт, что в нем мало ощутимо влияние славянского окружения.
Можно отметить только височные украшения, восходящие к височным коль¬
цам славян, некоторые терминологические заимствования - и не более того.
Напомним, что эти этнографические материалы - поздние и связаны уже лишь
с западной частью води, жившей в “погостах в Чюди”* Однако предположитель¬
но в первой четверти XIX в, ситуация начинает меняться. Работавшие в водско-
юкорских районах в середине XIX в* финляндские лингвисты, записывая терми¬
нологию, связанную с одеждой, отмечали слова “рукка”, “амьГ, как обозначаю¬
щие уже вышедшие из употребления формы одежды (Haltsonen. 1958 а, 1958 Ь).
В конце XIX в*, когда была сделана попытка приобрести вод скую одежду для
музейных коллекций, из старого комплекса удалось купить только три белых
амы, один экземпляр рукавника-ихад, несколько набедренников, нагрудные ук¬
рашения, один девичий и один женский головной убор*
Описанный комплекс водской одежды уступил к этому времени место русско¬
му сарафану. Первоначально вошедший в употребление сарафан был белого цве¬
та, косоклинный, на лямках, с небольшим разрезом на груди и вышивкой по обе¬
им сторонам разреза. Сарафан называли старым водским термином “уммпко”
или по-русски “беляк”. Под сарафан надевали вышитую на рукавах рубаху - чиу-
то (ciuto). Видимо, в то же время вошел в употребление рубахообразный перед-
ник-запон с рукавами и небольшим разрезом на груди. Сзади запои имел разрез
573

Рис. 141. Женщина в старинном белом сарафане уммике и вышитой рубахе пилучиотто.
д. Лужицы (КМ. Колл. S-U 564 : 49; фото В. Сстяля, 1910-е годы)
Рис. 142. Супружеская пара. У женщины поверх белого сарафана рубахообразный передник
рукавпикка, одежда старика подпоясана праздничным поясом-полотснцсм (КМ. Колл.
S-U 65:50; фото В. Сетяля. 1910-е годы)
снизу до лопаток. Вокруг нагрудного разреза и по подолу его украшала вышивка.
Носили запои лишь в праздники. На рубеже XIX-XX вв. белые сарафаны можно
было найти только у старух, молодые женщины носили уже синие сарафаны из
“китайки” или домотканины, окрашенной в синий цвет. Синие сарафаны называ¬
лись крассико или синякко. Старые сарафаны были косоклинные, более новые -
так называемые “круглые” - на сборах. Сарафан подпоясывали узким плетеным
кушаком, но праздничные пояса были полотенчатые, вышитые; их надевали по
два, спуская концы на обоих боках почти до подола сарафана.
Головным убором замужних женщин стали русского типа повойники, по¬
верх них в праздники надевали вышитый головной убор типа сороки - сапано.
Можно полагать, что переход к сарафанному комплексу шел постепенно и
принял массовый характер в пореформенный период, когда увеличилась под¬
вижность населения и шире стали прибегать к покупке готовых тканей. В даль¬
нейшем сарафан уступил место “парочкам” - длинной широкой юбке из ситца и
кофте в талию из той же ткани.
В водских и ижорских деревнях на Луге, вероятно, около середины XIX в.,
распространился иной комплекс одежды, состоявший из рубахи и несшитой по¬
ясной одежды -хурстут. Хурстут представляла собой два синих шерстяных по-
574

Рис. 143. Супружеская пара в повсе¬
дневной одежде, д, Лужмца (РЭМ.
Ф.н. № 4544:320; фото Д. Золотаре¬
ва, 1926 п)
Рис. 144. Девушки в круглых сарафа¬
нах и вышитых рубахах, д. Пески
(РЭМ. Ф,н. №	4833-2/1; фото
Н. Прытковой, 1928 г.)
575

лотншца, соединенных на одном боку холщовым клином. С хурстут носили на¬
бедренники - каатерид, но не на боках, а сдвинутыми назад. Костюм дополнял¬
ся полотенчатым передником и кушаками. Эта одежда была распространена у
местного как водского, так и ижорского населения.
Исследователи уже неоднократно обращали внимание на удивительное
сходство шерстяных частей хурстут с мещерской поневой (“второго типа”, по
классификации Б.А.Куфтина). Сходство проявляется как в технике тканья, так
и в орнаменте. К сожалению, исходные районы переселения русских крестьян
на территорию Ижорской земли после Ништадтского мира мало изучены. Но
следует полагать, что в формировании комплекса одежды с хурстут не обош¬
лось без влияния русских переселенцев {Manninen, 1957. S. 117; Opik, 1970.
Lk. 31; Schlygina TV., 1991).
В целом можно констатировать, что во второй половине XIX в. воздействие
русского окружения на одежду вожанок приобрело решающий характер.
Пища. Сведения о традиционной пище води скудны (ср.: Rdnk, 1960.
S. 115-125; Ariste, 1970; 1974). В прошлом основу питания составляли хлеб, по¬
хлебки и каши, позже широко вошел в употребление картофель.
Хлеб пекли обычно из ржаной муки, кислый, на закваске. Выпекали его
в русской печи, сразу на несколько дней, в форме больших, на 4-4,5 кг, круг¬
лых или овальных караваев. Из ржаной муки пекли также пироги (piiragad) с
капустой, рыбой, картошкой и небольшие лепешки на сковородах - чаммель-
какко. Лепешки пекли иногда и из ячменной муки “иивако” (от iiva - “дрож¬
жи”). В голодные годы (как и в 1940-е годы, во время войны) в муку добавля¬
ли заболонь и мох.
Повседневной горячей пищей была ячменная каша (гоора), которую гото¬
вили в печи. Более жидкую кашу (velli, kaSitsa) варили с молоком. Щи варили из
свежей и кислой капусты (rokka, kapussuppi). Картофель ели в разных видах,
причем готовили из него также пюре (<omennois), которое иногда запекали с яй¬
цом (tratSena < рус. драчена).
О приготовлении каких-либо особых блюд из мяса и рыбы сведений нет, от¬
мечены только архаические способы их консервации: рыбу и мясо вялили на
воздухе. Рыбу чйстили, надрезали и вешали для просушки, мясо с осени засали¬
вали в бочках, а весной куски солонины подвешивали на длинной жерди под за¬
стрехой крыши. Когда мясо высыхало, его складывали в бочки. В праздники
было принято варить холодец из свиных и говяжьих ножек и голов. В отличие
от соседнего эстонского и финского населения вожане не употребляли в пинту
крови животных. Домашние колбасы (kalbassa) начиняли кашей со шпиком.
Свежее молоко пили только дети, взрослые ели снятую простоквашу
(ШпШ). Масло сбивали мутовкой или в ручной маслобойке. Из простокваши го¬
товили творог (rahk, tvoroga) и домашний сыр (sdr). Для этого в творог добавля¬
ли яиц, масла, тмин и клали эту массу под пресс. Поскольку вожане соблюдали
посты, то в эти периоды готовили масло из жареных семян конопли. Их толкли
в ступе и заливали водой, получая нечто среднее между молоком и маслом (кат-
vavdi, kanivapiima). В посты ели соленые грибы, варили овсяный кисель. Сохра¬
нились в памяти стариков и два других вышедших из употребления кушанья: ку ¬
лага и толокно. Кулагу {тйЫЩ готовили из ржаной муки, заваривая ее кипят¬
ком, и затем ставили в печь, где она парилась полдня. Затем добавляли моченой
брусники и снова ставили в жаркую печь еще часа на три. Готовили кулагу в лю¬
бое время, но все же она считалась постным, а по некоторым сведениям - пас¬
хальным блюдом. Толокно (talkunad, tolokno) готовили из одного овса, оно было
тоже обычной едой в период постов.
576

Рис. 145. Вывоз навоза на двуколке, д. Ицегшно (ЭНМ. Фототека. № 1049:17; фото Г. Рянка,
1943 г.)
19. Прнбалтийско-финсксте...
577

Рис. 147. Лыжи домашнего изготовления,
д. Корветино (ЭНМ. Фототека. № 1007 196;
фото Г. Рянка, 1942 г.)
Повседневным напитком был квас
(taari), праздничным - пиво (дЫ). Пи¬
во, известное испокон веков, служило
в старину и ритуальным напитком.
Пиво варили обычно из ячменного, но
иногда и ржаного солода, добавляя
хмель. На оставшейся барде готовили
квас.
Режим дня предусматривал три
трапезы: завтрак (suurus, murdina, suu-
ruspala) обычно в 7 часов утра (при
выходе на лов в море зимой - в 4 часа
утра). После полудня был обед
{tSespaivff) и вечером ужин (ohtago, eta-
пеп) - около 20 часов (Talve, 1981.
S. 118-119).
Транспортные средства. Как гуже¬
вым, так и тягловым животным у води
была лошадь; воловьей тягой в отли¬
чие от ближайших соседей - эстонцев,
в том числе и живших в Петербургской губернии, не пользовались. Запрягали
лошадь с помощью дуги, в соху ее впрягали на постромках, а в транспортные
средства - с оглоблями {Rank, 1960. S. 111).
У води, как и других этнических групп местного населения, долго сохраня¬
лись примитивные волокуши, изготовленные из копани. При этом нередко че¬
ловек, перевозящий груз, сидел верхом на лошади. Волокуша называлась по-
русски - жердя или волокуша.
Двуколки (ikoikad, rattad, radkad) были исконной повозкой, еще в конце
XIX в. они оставались в широком употреблении, особенно там, где были песча¬
ные почвы. Они использовались как рабочие повозки, их грузовая часть пред¬
ставляла собой деревянный ящик с оглоблями. Но служили они и для поездок.
Четырехколесные телеги назывались ванкур (vankur) и рйспуски. По некото¬
рым данным, телеги вошли в употребление только в начале XX в. По конструк¬
ции они не отличались от местных русских телег {Talve, 1981. S. 79-83).
Дровни {laidza) были восточноевропейского типа, с гнутыми полозьями и
высокими головками. Для перевозки сухих грузов (дров, сена и т.п.) на них на¬
кладывали раму - кресла (,kreslad), а для транспортировки рыбы были специаль¬
ные дощатые ящики, иногда их делали из жести. При перевозке бревен пользо¬
вались подсанками. Наряду с этим существовали и различные выездные сани.
Выездные сани обычно покупали на базаре в Нарве, они были довольно широ¬
кие, с плоским дном и накладной решетчатой спинкой. “Эстонскими санями’1
пользовались в Ицепино, Краколье, Лужицах. Наряду с этим в Савикино
(Savvakala) местные мастера делали “финские сани”: которые были более узки¬
ми, а дно и бока кузова - округлой формы.
Сани и телеги многие делали сами, а также заказывали соседям или приоб¬
ретали в ближайших деревнях {Rdnk, 1960. S. 111-114).
578

СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
Семейная жизнь вожан изучена мало. Известно, что семьи (реге) были, как
правило, многолюдными. По данным В. Алава, относящимся к концу XIX в., в
обследованных им деревнях в семьях по большей части насчитывалось свыше
трех детей. Известно, что у вожан долго сохранялись большие семьи, как под
главенством отца, так и братские. Еще и в середине XX в. жители ряда водских
деревень (например, Матиа, Куровицы) помнили большие семьи и их разделы.
Так, по записям В.Алава от начала XX в. (1901 г.), одна из семей в д. Матиа со¬
стояла из старой матери и ее троих сыновей (один служил во флоте). У живу¬
щих в доме женатых сыновей было у одного пятеро, у другого трое детей. По
материалам 1940-х годов, в д. Куровицы отмечена семья из 27 человек: старшее
поколение - отец и его вторая жена были живы, с ними жили пять сыновей
■один от второго брака), четверо были женаты и имели детей (всего 16 душ)
Ta/ve, 1981. S. 123,127). Перед разделом больших семей обычно сообща строи¬
ли новые дома по числу выделяющихся семей, в старом доме оставался отец с
младшим сыном (Alava. Votica XII. S. 262; Talve, 1981. S. 122). Отец единолично
решал, кто в какой дом переходит, какую именно голову из домашнего скота
получает. Это относилось и ко всему инвентарю. Разделу не подлежало только
приданое невесток. Вообще авторитет отца считался непререкаемым, но если
при разделе возникали недоразумения, то приглашали деревенского старосту и
свидетелей.
Детский цикл обрядности. Сведения об обрядности жизненного цикла со¬
хранились в неравной степени: о рождении ребенка их не так много и они срав¬
нительно поздние.
Известно, что женщины как можно дольше скрывали беременность. В этот
период они соблюдали различные запреты, чтобы не повредить плоду или в
дальнейшем - ребенку. Считалось, что женщина не должна высоко поднимать
руки - при родах младенца может захлестнуть пуповиной. Если будущая мать
видела пожар, ей не следовало прикасаться рукой к своему телу: у ребенка на
том же месте будет красное пятно и т.п. Работали женщины до последней воз¬
можности и иногда рожали прямо на поле. Известен даже случай, когда одна ро¬
дила среди льдов во время зимнего лова рыбы, тем не менее и ее, и ребенка уда¬
лось спасти и благополучно довезти до суши (Ariste, 1974. Lk. 18).
Обычным же местом родов была баня, и роженицу называли “банной жен¬
щиной” (saunnaine). Многие рассказывали, что рожали в овечьем хлеву и затем
сразу переходили в баню, которая уже была к этому времени истоплена. Бани в
прошлом были курные, и чтобы ребенок не наглотался дыма, роженицу с ре¬
бенком укладывали на соломенной подстилке на полу.
Обычно при родах помогала местная бабка повитуха (babuSka, babka), с ко¬
торой договаривались заранее. Приняв роды, она купала ребенка, пеленала, чи¬
тала над ним молитву и проводила различные магические действия, чтобы обез¬
опасить его от сглаза и злых сил. Повитуха оставалась при роженице примерно
неделю. Если она на ночь уходила домой, то в бане ночевал муж роженицы - по¬
началу одну ее не оставляли. Повитуха за свои труды получала в подарок баш¬
маки, ткань на юбку и т.п. Пока она ухаживала за роженицей и ребенком, ее хо¬
рошо кормили и ей полагалась чарка водки каждый день.
Еще в то время, когда роженица находилась в бане, ее начинали посещать
замужние женщины - соседки по деревне (бездетным ходить “на смотрины" не
полагалось). На “смотрины” (katselaiset) приносили обычно угощение для роже¬
ницы - какую-нибудь вкусную или питательную еду, мясо, пироги. Особо упо¬
19*
579

минается каша, сделанная из растопленного масла и накрошенного туда хле¬
ба - считалось, что она хорошо восстанавливает силы. Роженица угощала
посетительниц специально купленным для этого вином или водкой - гости
пили “за пальчики [ноги1 младенца” (titovarbad). Этот термин был вообще
распространен для родин у ряда прибалтийско-финских народов, в частности -
у финнов (varpajaiset). Посещать роженицу можно было и после того, как она
переходила в избу.
Ребенка старались поскорее окрестить: с одной стороны, считалось, что
вместо некрещеного злые силы могут положить своего подменыша, с другой -
боялись, что новорожденный может умереть до крестин - детская смертность
была очень высока. Некрещеного ребенка нельзя было хоронить на общем
кладбище, а его душа, по местным представлениям, попадала в болото, откуда
часто можно было слышать стоны или крики (Ariste, 1974, Lk. 30).
До революции церковное крещение было обязательным, но многие крести¬
ли детей и при советской власти, хотя делали это по большей части бабушки,
родители относились к этому безразлично (Ariste, 1974. Lk. 24). При этом уже не
устраивали никакого праздника, в то время как раньше крестины были очень
торжественным событием. Крестили ребенка в церкви, только в большие холо¬
да - в теплом помещении, обычно в доме звонаря при церкви, и воду для креще¬
ния подогревали.
Крестить ребенка ехали кум и кума. Их выбирали из близких родственни¬
ков, из числа тех, которые и без кумовства не могли бы по существующим нор¬
мам вступить в брак. Кроме того, крестные родители и в дальнейшем играли не¬
малую роль в жизни крестника (например, при вступлении его в брак), и эти
обязанности охотнее брали на себя родственники (Ariste, 1974. Lk. 24). Имя ре¬
бенку давал священник, выбирая то, которое по святцам было ближе ко дню ро¬
ждения ребенка. Эта православная форма имени использовалась обычно лишь
в официальных бумагах. В быту же пользовались народными формами этих
имен: так, Агриппину звали Огру, Григория - Кигориа, Евдокию - Оудекки,
Ивана - Ибо и т.д. Менее всего менялись такие имена, как Мария (говорили -
Мари или Марья) и Ольга. Вообще же выбору имени большого значения не
придавали, считали, что имя человека не испортит, только человек может ис¬
портить имя.
Окрестив ребенка, священник вешал ему на шею крестик, а также надевал
первую рубашку (до этого ребенок был в пеленках) и передавал его крестной -
если это была девочка, а если мальчик - то крестному.
В доме уже после отъезда кумовьев в церковь начинался праздник. Звали
обычно только родню. На столе обязательным блюдом была каша, на нее или
рядом ставили пустую тарелку, на которую гости клали деньги “на зубок”
(ampaisee). Родители ребенка делали подарки крестным родителям - отрезы
ситца на рубаху и платье, платки, полотенца (Ariste9 1974. Lk. 27).
Роженица именовалась и после перехода в дом “банной женщиной” и вес
шесть недель до ее очищения в церкви считалась нечистой. Отправляясь на этот
обряд, она обычно несла в церковь и ребенка, которого священник трижды кре¬
стил и, если это был мальчик, вносил его в алтарную часть.
Считалось, что мать должна кормить младенца грудью около года (“три
больших поста”), но часто кормили и дольше, чтобы избежать новой беремен¬
ности. Если мать надолго отлучалась из дома, младенца поили коровьим моло¬
ком с помощью рожка. Спал ребенок в подвесной люльке, его завертывали в
пеленки и обвязывали свивальником: предполагалось, что так он лучше спит.
Если ребенок по ночам много плакал, то в люльку клали высушенный свиной
580

пятачок в качестве оберега от болезней и злых сил. До года младенца не стриг¬
ли, и первую стрижку проводила обычно крестная. Она при этом приносила
крестнику что-нибудь в подарок: например рубашечку. Отрезанные волосы
мальчика бросали в огонь, а девочки - на ветер.
Следили за тем, когда у ребенка появится первый зуб, - заметивший его де¬
лал подарок ребенку (поясок, рубашку), а мать дарила что-нибудь в ответ. С мо¬
мента появления первого зуба дети считались уже обретшими определенную
жизненную силу.
Свадебние обряды, О свадебных обрядах сохранилось немало и достаточно
детальных сведений. Стоит отметить, что хотя часть води относилась к поме¬
щичьим крестьянам, упоминаний о насильственных браках немного. Напротив,
есть свидетельства, что даже согласие родителей было второстепенным делом,
молодые люди сами выбирали себе пару. Затем все же следовало сватовство,
сватом (vahinikka, svahha) выступал кто-нибудь из ближайших родственников
жениха, дядя или крестный отец. При первом посещении (если ответ был поло¬
жительным) сват оставлял какой-нибудь залог, а через неделю приезжал с же¬
нихом за ответом. Второй визит был уже решающим, и если достигалась окон¬
чательная договоренность о браке, то девушка считалась просватанной. Она
расплетала конец косы и ходила до свадьбы в белом.
В прошлом, судя по свидетельствам конца XVIII - начала XIX в., было обы¬
чаем, чтобы при сговоре жених дарил невесте рукку - отличительную часть
одежды замужней женщины, а также кожаный пояс - пууту, ушные подвески и
т.д. В фольклорных записях сохранились песни о том, как невеста, прощаясь с
девичеством, льет слезы на подаренную ей синюю рукку. Будущей теще жених
дарил головной убор, который носили старшие женщины (“старушечий кол¬
пак”, как отмечал Ф. Туманский), а тестю - шейный платок (Trefurt, 1783; 1785;
Salminen К.у 1931. S. 56; Opit, 1970. Lk. 105).
Сваты привозили с собой на сговор водку, сладости, пироги и обязательно
табак. Интересно, что сговор закреплялся не питьем пива или водки, а курени¬
ем табака. Табак (курительный и нюхательный) сваты раскладывали на столе,
а хозяева при этом ставили “полное угощение”. Присутствующие курили и ню¬
хали табак, даже те, кто вообще не имел этой привычки, в том числе и женщи¬
ны (Opik, 1970. Lk. 105; Mdgiste, 1959; Alava, L909). Символическое курение таба¬
ка в конце XVIII в., когда об этом опубликованы первые сведения, было еще от¬
носительно новым явлением, если учесть время распространения табака в Рос¬
сии. Стоит отметить, что символическое курение табака на разных этапах пред¬
свадебной обрядности было известно также ижоре, финнам, как местным, так и
в крайних юго-восточных районах Финляндии. Ареал использования табака в
качестве ритуального угощения свидетельствует, что возникновению этих об¬
рядов способствовала близость столицы. Но именно у води курение табака при
сговоре приобрело столь важное значение, что весь обряд стал называться “та-
баками” (tabakad, т.е. “табаки” - мн. ч.) (Шдыгина, 1989; Seppo S.. 1960).
Ритуальное значение имел также пирог, который сваты привозили с со¬
бой, - он должен был обеспечить новой семье плодородие. Пирог назывался чи-
ама-пиирага (tSiimapiiraga), и тот, кто его ел, должен был при этом имитировать
конское ржание (Ariste, 1974, Lk. 151-186; Шлыгина, 1978. С. 267).
В ходе сговора невеста передавала сватам подарки для родни жениха.
В свадебный ритуал вошли церковные элементы - при сговоре было приня¬
то зажигать лампаду, читать молитву, благословлять жениха и невесту иконой.
Венчание, во всяком случае, с середины XIX в. проводилось перед переездом в
дом жениха.
581

До последней четверти XIX в., как уже упомянуто, устойчиво сохранялся
обычай отрезать девушке при выходе замуж волосы, несмотря на то что право¬
славная церковь веками боролась с этой традицией. По некоторым данным, воло¬
сы невесте отрезали перед отъездом в церковь. По одним сведениям, это делала
ее мать, по другим - каазикот (kaazikot), т.е. две замужние женщины (одна - со
стороны невесты, другая - со стороны жениха), которые играли на свадьбе роль
распорядительниц, следивших за исполнением ритуалов (Ariste, 1974. Lk. 64).
В канун свадьбы в обоих домах пекли свадебные караваи (kurssi < рус.
корж). Это делали деревенские женщины из числа тех, у кого было много де¬
тей. В печь хлебы (обычно три каравая) сажали женщины совместно - каждая
держалась за рукоять хлебной лопаты. Когда караваи были вынуты из печи, в
доме невесты собирались молодые замужние женщины. Невеста ставила им
угощение, а они пели ритуальные песни, связанные со свадебным караваем, и
одаривали невесту небольшими подарками. Невеста в это время причитала.
В дальнейшем караваи (один на другом) должны были лежать на свадебном
столе. При отъезде невесты из дома мать благословляла ее караваем, в то вре¬
мя как отец держал икону. Аналогичное действо происходило и в доме жениха,
только ему не положено было причитать.
В обоих домах топилась предсвадебная баня; известны специальные песни,
связанные с ритуальным омовением перед венцом, их пели мывшие невесту под¬
ружки. После бани был собственно девичник, устраивалось угощение, гости пе¬
ли, молодежь танцевала. Отец и брат невесты угощали гостей вином, а гости
одаривали невесту, обычно бросая деньги в миску на столе.
На следующий день жених со сватами приезжал за невестой. Они привози¬
ли с собой еду и вино, а мать невесты в свою очередь угощала их. Невесту в это
время одевали к венцу. В церковь невеста ехала под покрывалом, закрывавшим
лицо. В последнее время ей сразу после венчания (в церковной сторожке) наде¬
вали головной убор замужней женщины. Из церкви ехали в дом жениха, где мо¬
лодых встречали его родители, благословляли их иконой, осыпали хмелем. За¬
тем молодых усаживали за свадебный стол. Молодой сажали на колени малень¬
кого мальчика, чтобы обеспечить этим рождение у нее сыновей, она же одари¬
вала мальчика серебряной монетой, плетеным пояском и тль, и ребенка забира¬
ли. Во время трапезы новобрачные ничего не ели. Отец молодого угощал всех
по очереди вином, а молодые кланялись гостям, приглашая их пить и есть.
Укладывание новобрачных на ночь и бужение их утром проходило тихо и
без особых обрядов. На второй день молодая совершала традиционный выход
за водой. Особенностью этого ритуала у води была демонстрация тех подарков,
которые невестка принесла в дом мужа. Подарки для показа выносила на улицу
ее мать, а если подарков было много, то помогал и отец. После выхода за водой
молодая раздавала подарки родне мужа, и те принимали их с традиционными
словами “наша молодая не спала, не дремала, тонко пряла, звонко ткала” и т.д.
Молодая должна была одарить и свой новый дом: она готовила скатерть для
стола и большое количество декоративных полотенец (yarnlkko), которые веша¬
ла на предусмотренные традицией места: ни угловой столб печи, на иконы, ок¬
на и т.д. Каждому месту, куда она вешала полотенца, молодая кланялась.
Еще одним ритуалом было подметание пола. Гости бросали на пол мелкие
монеты, а молодая должна была сметать их и подбирать. При этом гости приго¬
варивали: “Не слепа ль молодая, сору не видит?”. Деньги шли новобрачным в
хозяйство. В конце второго дня молодая пара угощала гостей вином: молодой
наливал вино, а молодая кланялась каждому гостю. Гости в ответ одаривали их
деньгами. После этого обряда начинался разъезд.
582

В прошлом новобрачная через какое-то время возвращалась в отчий дом на
побывку “за прялкой” {киотаШ1дд\ но с течением времени этот обычай пере¬
стали соблюдать» В середине XX в. народный свадебный ритуал был полностью
забыт. Молодежь стала ограничиваться регистрацией брака в ЗАГСе и неболь¬
шим праздником в семейном кругу. Если же и устраивали его с участием широ¬
кого круга друзей и соседей, то все же это был веселый пир без каких-либо об¬
рядов {Ariste, I960. Lk. 217).
Похоронные обряды. Представления о смерти и похоронный обряд води во
многом были сходны с таковыми у соседних народов (Ariste, 1974. Lk. 151-186).
В них до недавнего времени сохранялось много архаических элементов, позво¬
ляющих реконструировать дохристианские воззрения народа и его взгляды на
различные этапы жизненного цикла человека. Даже через несколько столетий
после принятия христианства водь - судя по жалобам православного духовенст¬
ва - продолжала хоронить покойных по старым обрядам и на старых (а не цер¬
ковных) кладбищах: “мертвых своих они кладут в селЪх по курганам и коломи-
щем с теми же арбуи [жрецами], а к церквам деи своих умерших он-ь не возят
съхраняти” (цит. по: Рябинин, 1997. С 41). Некоторые из этих традиций, как и
старые кладбища, дожили до наших дней.
Когда человек лежал при смерти, на стол или окно ставили стакан с водой,
чтобы в нем могла искупаться душа, прежде чем отлететь на небо. Считалось,
что душа три дня остается около покойника и только потом предстает перед Бо¬
гом. Она является ему также на девятый и сороковой день, и в эти дни следова¬
ло проводить поминки души усопшего.
После смерти тело клали на пол, на солому и обмывали. Это делали родные
или женщины, которых приглашали за плату для этого ритуала. Воду для обмы¬
вания наливали в глиняную посуду, которую потом разбивали. Солому, на кото¬
рой лежало тело, сжигали, остаток мыла закапывали или бросали в реку. Оде¬
жду, что была на покойном к моменту смерти, тоже сжигали. Покойных одева¬
ли в белую льняную одежду, женщинам покрывали голову платком, мужчин
клали в гробы с непокрытой головой. На ноги шили тапочки. Затем покойного
клали на лавку или на стол, скрестив ему руки на груди, а на них - икону. В ста¬
рину гробы делали дома, позже их стали покупать. В гроб стелили стружки и
листья с веников, кроме того, клали мелкую монету и яйцо. Копейка была нуж¬
на покойному как плата за место на кладбище, а яйцо - чтобы он не взял с со¬
бой чего-нибудь из дому. Когда тело было уже в гробу, около него начинали де¬
журить родные и знакомые.
Похороны традиционно проводили на третий день. По дороге на кладбище
делали небольшую остановку: кто-нибудь из старших брал из телеги пучок со¬
ломы, бросал его на землю позади повозки и поджигал. Несколько провожаю¬
щих должны были переступить через огонь со словами “страхи туда, милость
сюда” {irmut sinna, armot tdnno) - это оберегало живых от опасностей, заключав¬
шихся в смерти и покойном. Обычай сохранялся еще в 1960-е годы (Ariste,
1960в. Lk. 216-218).
Покойника отпевали в церкви, потом священник читал молитву и на мо¬
гиле. Опустив гроб, в могилу бросали палку, которой мерили размеры для
гроба, и пучок из той соломы, на которой лежало тело. Затем бросали песок
и медные монеты и тогда уже засыпали могилу землей. Раньше креста не ста¬
вили, а клали в головах камень и по краям могилу обкладывали мелкими кам¬
нями. Такие могилы можно найти и по сей день на сохранившихся кое-где ста¬
рых кладбищах - это густо заросшие дубовые рощи или ельники, как, напри¬
мер, в Корветино. Могилы никак “персонально” не отмечались, близкие про¬
583

сто знали, где кто похоронен- К могилам ходили часто: в церковные праздни¬
ки, поминальные дни. При этом на могилах причитали, в импровизированном
плаче описывая судьбу покойного и свои переживания. На могилу приносили
поминальную еду, часть ее съедали, а часть закапывали в землю, называя по¬
койного по имени, или оставляли на могиле для птиц. Могилу в прошлом ни¬
как не убирали - она зарастала травой. Но на камень или крест или на сосед¬
нее дерево вешали вышитые полотенца, просто кусочки ткани или даже цвет¬
ную бумагу (Ariste, 1960 в. Lk* 215-216)* Теперь на могилах ставят крест или
деревянную пирамидку, иногда каменную стеллу. Появились вокруг могил и
ограды. Часто в ней есть маленький столик для поминания. По покойнику и
теперь причитают, это делает кто-нибудь из родных или просят старую жен¬
щину, которая знает плачи* Плачи на водском языке были красивые и слож¬
ные; в них сохранялись слова, которые в обиходной речи давно не употребля¬
ются. Теперь водские плачи забыты, причитают по-русски.
Первое поминовение проводилось сразу на могиле, всех угощали кутьей из
гороха, позже ее стали варить из риса* Поминальную еду несли на кладбище
обязательно в деревянной посуде (kalmo ипка), правда, теперь пользуются и фар¬
форовой. Кроме кутьи, ели яйца с хлебом и пили вино. Покойному оставляли
немного еды, а вино ему лили на могилу. Затем шли справлять поминки домой,
где собиралась вся родня. Тут также подавали горох, яйца, мясо, рыбу (только
не щуку и камбалу). Кладя в рот первый кусок поминальной еды, говорили
"В память такого-то” (называлось имя умершего). В прошлом при этом называ¬
ли имена старых богов: неба, земли, ветра и огня. Это, несомненно, отражало
очень древние верования (Ariste, 1960 в* Lk. 216). Поминки проводили на соро¬
ковой день после смерти, затем, через полгода, через год и через три года. Ста¬
рые люди придерживаются таких обычаев и в наши дни. Еще и во второй поло¬
вине XX в. старые женщины ходили на кладбища причитать (lugdttdlomaza) на
родные могилы.
КАЛЕНДАРНЫЕ ПРАЗДНИКИ И ОБРЯДЫ
Сведения о водском народном календаре неплохо сохранились и хорошо
проанализированы (см.: Ariste, 1969). В них прослеживается определенное свое¬
образие в контаминации языческих и христианских представлений о годичном
цикле времени и памятных датах. Здесь мы отметим наиболее значимые празд¬
ники и их специфику*
Новый год был, по сути, праздником, дублирующим Рождество, что отрази¬
лось в одном из его названий -уузи йеулу (uusi jeulu), т.е. "новое рождество”. До
революции соответственно старому календарю Новый год отмечали 14 января,
но позже все же перешли к официальной дате.
Рождество отмечали по старому стилю - 7 января. Праздник называли
несколькими терминами: как и соседние эстонцы и финны, говорили йеулу,
но распространено было и название рястога Сrdstroga), что представляет
собой искаженное русское "рождество”. Раньше в рождественское утро
по дворам ходили дети, пели рождественские песни, за что им давали
немножко денег - копейку или две* Со второго дня молодежь начинала
ходить колядовать. Заходили в любые дома, не только в водские и ижор-
ские„ но также к русским и финнам. При этом в финских домах пели по-фин¬
ски (хотя в "приближенном” к водской речи варианте), а в русских - по-рус¬
ски: "Как priSla kal’ada па ftaroi den razesva..(Ariste, 1969* Lk. 143). Весь "свя¬
точный период” - т.е. до Крещения - молодежь занималась также гаданием
584

о своем будущем (лили воск и олово, следили за поведением принесенного в
избу петуха ит.п,).
Крещение называлось виериссиэ, везериста (vierissie, veserata), т*с* “водо-
крещение”. Традиции праздника были аналогичны таковым у соседнего право¬
славного населения (ижоры, русских). Считалось, что обливание на Крещение
холодной водой смывает все грехи. Особенностью было, пожалуй, лишь то, что
этот день считался определяющим будущий урожай гороха, поэтому обязатель¬
но варили и ели горох. При этом перед трапезой хозяин выходил во двор и бро¬
сал горох во все стороны, чтобы мороз “получил бы свою долю” и не тронул бы
затем весной посевы гороха. В канун Крещения девушки обычно вновь гадали
о своей судьбе: например, бросали башмак, чтобы узнать, в какую сторону они
выйдут замуж.
После Крещения наступал период “междупостья” (piiha vtili). Это время
было не столь праздничным, как святки, но все же было заполнено - для моло¬
дежи - активным совместным времяпрепровождением: регулярно устраивались
посиделки (istjatsed), ходили в соседние деревни, рядились - девушки в мужские
одежды, парни в женские. Приходя в дом, пели песни, причем русские и не свя¬
занные с определенной ситуацией: “Чудный месяц плывет над рекою” или “Пос¬
ледний нонешний денечек” и др. (Ariste, 1969. Lk. 171; 1964).
В этот период особо отмечался “уласка” - день св. Власия (11.02/24.02), счи¬
тавшегося покровителем скота. В это время уже начинали телиться коровы*
Хозяйки обрызгивали их святой водой (взятой на Крещение), пытались по при¬
метам определить, будут ли в этот год хорошие удои. Некоторые в этот день не
работали.
Масленица, как и у русских, считалась днем, когда следует магическими
приемами обеспечить урожай льна. В этот день ездили на лошадях, катались с
гор на салазках и ледянках. У горок девушки пели ритуальные песни. Маслени¬
ца сохранила у води свое дохристианское название чихлаго {tSihlago), что значит
“договор”. Это подразумевало договор с духами земли о новом урожае льна
{Aristeг 1969. Lk* 24jj.).
На Вербное воскресенье мальчики ходили по дворам и стегали обитате¬
лей дома вербой, приговаривая при этом ритуальные слова: “urpad, varpad,
tuoreies, tervies, natelis velkaa, sillie urpaa, millee шипа” (т.е. “вербы, прутья, све¬
жести, здоровья, на неделю долг - тебе верба, мне - яйцо”). Те, кого они уда¬
ряли вербой, должны были на Пасху одарить их яйцами или сластями. Пучок
вербы мальчики оставляли в каждом доме, хозяева убирали его за икону до
Юрьева дня.
Пасха называлась энипяэвя (eniptieva), что значит “великий день”, т.е* соот¬
ветственно старому русскому названию Пасхи - “Велик день” На Пасху разго¬
влялись яйцами, творожной пасхой, пекли кулич. При встрече обменивались яй¬
цами. Праздник длился три-четыре дня* К Пасхе парни устанавливали качели.
В прошлом были известны и особые качельные песни.
Следующим важным днем народного календаря был Юрьев день (Jiirtsi) -
(23.04/06.05), когда первый раз выгоняли скотину в поле. Дворы обходил пастух,
приглашая выгонять скотину. Хозяева брали икону и шли открывать двери хле¬
ва, под порог которого в качестве оберега клали топор или нож. Затем все хо¬
зяйки собирались в конце скотного прогона, каждая несла узелок с яйцами, со¬
лью и хлебом, который отдавала пастуху. Одно из яиц пастух бросал через ста¬
до, над головами скота. Вечером, когда пастух пригонял стадо, девушки облива¬
ли его водой. По воспоминаниям, в Юрьев день женщины устраивали праздник,
на который, кроме пастуха, других мужчин не допускали {Ariste* 1969.
585

Lk. 49-51), До 1940-х годов сохранялась традиция разжигать на Юрьев день ко¬
стры (valvamli - “сторожевой огонь”)*
На второй неделе после Пасхи, во вторник была радоница (raadunitsa), день
поминовения всех усопших. В этот день варили кутью из гороха (или риса), яй¬
ца или делали из них яичное масло, пекли пироги. С этими припасами шли на
кладбище, там часть от каждого блюда клали на могилу, затем ели сами, остат¬
ки раздавали нищим. По возвращении домой обходили с зажженной свечой на¬
крытый стол, потом начиналась поминальная трапеза.
Большим праздником считалось Вознесение (мааетШйг, maa-henkaiiz). В
этом церковном празднике сохранился слой дохристианских представлений о
значении этой даты. Полагали, что в этот день земля родилась и отдыхает.
Поэтому она была священной, табуированной (pilhd), на Вознесение нельзя
было делать никаких земляных работ, не следовало зря, без дела ходить
по земле. Нельзя было вырывать с корнем растений, детям не разрешали
даже сорвать щавеля. Аналогичные представления существовали у соседней
ижоры, отчасти они известны и у эстонцев. Финские крестьяне также почи¬
тали Вознесение как самый святой день в году, в Финляндии известно и за¬
жигание на Вознесение костров, что подтверждает древний аграрный харак¬
тер праздника.
Следующим праздничным днем была Троица (Troittsa). Накануне, в субботу
обязательно ходили на кладбище поминать покойных, оставляли на могилах не¬
много еды, гороха, крошили яйца и т.п. На Троицу красили яйца, но не в крас¬
ный, а в желтый цвет. Девушки дарили такие яйца парням, это было подарком
за то, что они на Пасху ставили, а на Троицу разбирали деревенские качели.
Дворы украшали принесенными из лесу березками, Вечером молодежь танце¬
вала, при хорошей погоде - на открытом воздухе. Парни играли - в старину на
волынках, позже на гармониках.
Иванов день (24.06/7.07) водь называла по-разному: и Яани (как и эстонцы),
и, как русские, - Кована и Купало. В канун Иванова дня можно было гадать о
своей судьбе. При этом считалось, что духи, в том числе злые, в эту ночь полу¬
чают возможность свободного передвижения и их следует остерегаться. В ка¬
нун Иванова дня обязательно ходили в баню, причем для этого делали особые
веники, из 9 разных цветущих растений. По выходе из бани веник бросали на
крышу, гадая по тому, как он упал, каким будет для бросавшего год. Раньше на
Иванов день обязательно жгли костры, но к середине XX в. этот обычай почти
исчез.
Особым почитанием среди летних праздников пользовались Ильин день и
день Флора и Лавра. Ильин день (20.07/02.08) был в сознании народа связан с
древним культом бога-громовержца. Так, в Пумолице в пятницу перед Ильи¬
ным днем когда-то ходили к большому жертвенному камню, около которого
церковь затем построила часовню, а позже и церковь, посвященную св. Илье.
Сохранились также представления, что Илье посвящены некоторые деревья:
еще и в 1940-е годы существовал “Ильин дуб” около д. Корветино, В Ярвигойс-
чюла (Бабино) даже в начале XX в. сохранялись остатки священной рощи и по¬
читаемая “Ильина береза”, которая, правда, на самом деле была осиной (по за¬
писям С. ГТаулахарью) (Haavio, 1963. S. 127-129; Talve, 1981. S. 13-14; Avlste,
1969). Роща росла между двумя концами деревни, представляя, видимо, в про¬
шлом общее ритуальное место.
В честь этого праздника, в пятницу перед Ильиным днем устраивалась брат¬
чина или вакковы (vakkovo). Ее организовывали в рамках своей деревни, “без
чужих”, что, вероятно, было связано с пережитками древней религиозной ло-
586

Рис М8 Ильин дуб, д. Корвстино (Talve, 198 L Рис, 9; фото И. Талвэ, 1942 г.)
кальной общины. Совместное пиршество устраивалось или в рощах на откры¬
том воздухе, или в просторных ригах.
Сохранились сведения и о принесении в Ильин день в жертву животных.
Это была общая деревенская жертвенная корова (tSiila lahia). О жертвенном
быке были сделаны записи в ряде водских деревень (Нижние Лужицы, Ракна-
ла, Пуммолица, Пиллово). В качестве жертвы бросали в реку (или озеро) го¬
лову и внутренности животного, а мясо варили и коллективно съедали. В
ижорской деревне Орлы (Kotko) жертвенным животным служил баран, кото¬
рого выбирали из деревенского стада (стоимость его потом возмещали вла¬
дельцу). Считал ость,что это обеспечивает деревне благополучие - если не со¬
вершали жертвоприношения, в реке тонуло много людей, особенно детей.
Этот обычай был известен также в финской деревне Ярвенперя на Сойкин-
ском полуострове - последний раз жертвоприношение совершалось там в
1809 г. (Haavio, 1963. S, 88-89).
Очень важны были праздники, связанные с животноводческим культом.
Одним из них был день Флора и Лавра (Chlaari - 18.08/31.08), которые почита¬
лись как покровители коня. В этот день на лошадях не работали. Пекли специ¬
альные хлебцы, которые давали лошади съесть вместе с первым снопом свеже¬
го овса. Всех лошадей вели к церкви или часовне, где их благословлял священ¬
ник. Некоторые исследователи считают, что этот праздник был заимствован
водью у русских, однако нельзя забывать и о том, что в дохристианских воззре¬
ниях води прослеживаются элементы культа лошади.
Покровительницей овец считалась св. Анастасия (29.10/11Л1); в этот день
для “удачи в овцах” женщины из окрестных деревень ходили в Пиллово, где
стояла посвященная этой святой часовня. Туда несли в качестве жертвы ове¬
чьи или коровьи ножки, шерсть, полотенца. Приносили различную еду и спе¬
циально к этому дню приготовленное пиво. После церковной службы устра-
587

ивалась трапеза» Те, кому идти в Пиллово было далеко, отмечали праздник
дома (Ariste, 1969. Lk. 127-134). Часть еды раздавали бедным (Ariste, 1960»
Lk. 210).
Как и у всех прибалтийско-финских народов (и шире) некоторые празд¬
ники и обычаи, уходившие корнями в дохристианские представления, со вре¬
менем слились с днями церковных праздников, многие из которых прочно
вошли в крестьянский быт. Но при этом у води устойчиво сохранялось деле¬
ние праздников на две категории: церковные (praznikad) и братчины-ваковы.
Они различались в известной мере по форме их проведения. “Праздники”
объединяли всех прихожан той или иной церкви, и в эти дни люди из разных
деревень ходили друг к другу, молодежь шла в соседние деревни на увеселе¬
ния и т.п. В братчинах, имевших коллективный характер, принимало участие
население только одной деревни, это был в прошлом, видимо, праздник об¬
щинно-религиозного характера. Братчины исчезли раньше, чем церковные
праздники, уже в начале XX в. их проводили лишь изредка, а после коллек¬
тивизации они исчезли совсем (Ariste, 1960в. Lk. 210-211). Церковные празд¬
ники, которые стали входить в быт издавна, - о них есть сведения от XVII в. -
держались устойчивее, старшее поколение отмечало их и в 1960-е годы. Цер¬
ковь в Котлах работала и в послевоенный период, старые женщины ее посе¬
щали.
От дохристианских верований сохранилось также множество представлений
о различных духах, доброжелательных и злых, оберегающих благополучие че¬
ловека или вредящих ему. Некоторые из этих существ - хранители дома и дво¬
ра, живущие в водах и лесу, - очень близки по своим образам и характеру к рус¬
ским домовым, лешим, водяным.
Не останавливаясь на детальном описании “хозяев-хранителей” (<altiain,
alto), отметим только, что они все же имели определенную специфику: так, хо¬
зяином воды мог быть дух как мужского, так и женского рода: к примеру, в
оз. Глубоком (Silvajarv) жил “отец озера” (jarviisa), а в Бабинском
(Jarvigoisjarvo) - “мать озера” (jarviema). Причем первый топил в озере женщин,
вторая - мужчин. До последнего времени сохранялась вера в то, что принесение
жертв может умилостивить “хозяев”. Водяного, по рассказам, часто можно бы¬
ло увидеть собственными глазами, обычно на родниках, но если подойти к нему
поближе - он исчезал (Ariste, 1932).
Старые женщины и во второй половине XX в. знали места, где следует при¬
нести дары в жертву. Таким местом на р. Кямуше был крутой поворот ее русла,
куда бросали пожертвование - еыру (vora), так называли только дары “хозяе¬
вам”, если же что-то дарили церкви, то это была жертва (zertva). Носили выру
и к груде камней около д. Матиа. Жертвовали или металлические деньги, или
соль, завернутую в чистую тряпочку. Это делали, например, в случае болез¬
ни, потерев предварительно предметом для жертвы больное место. Оставляя
жертву среди камней или бросая ее в воду, говорили: “жертва тебе, а здоровье
мне” (vora silld, torveiiz milld) {Ariste, 1960. Lk. 212).
Верили и в домовых духов - домового (domovikka) и хозяйку очага (tulCe
ета), она могла жить и в рижной печи (Ariste, 1932. S. 131).
Но, по замечанию П. Аристэ, гораздо устойчивее у води была вера в су¬
ществование неких повседневно действующих сверхъестественных сил. Опре¬
деленную связь с ними могли поддерживать разного рода колдуны. Их назы¬
вали по-разному - среди терминов встречается и арпойа (arpuja, arponika), в
котором легко узнать арбуев русских летописей, которые были жрецами или
предсказателями. Существовали также и “знающие”, или знахари (tdatdja),
588

которые могли предсказать погоду на завтра. Были и ведьмы (para), кото¬
рые могли причинить разное зло: забрать себе чужой урожай, срезая горсти
колосьев с чужого поля, подоить ночью чужую корову, чтобы “унести” к
себе в дом ее удои и т.п. Такого рода суеверия сохранялись у води весьма
устойчиво.
ФОЛЬКЛОР И НАРОДНОЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ
ТВОРЧЕСТВО
Фольклор води отражает богатство поэтического творчества народа - это
сказки и поговорки, загадки, заклинания, песни и плачи. К сожалению, работ,
специально посвященных именно водскому фольклору, мало. Есть работа о вод-
ских поговорках (Malic, 1976) и несколько статей о пословицах, загадках и шут¬
ках (Ariste, 1963; 1970; Laukonen, Suhonen, 1964). Поэтическому творчеству было
уделено больше внимания. Первые публикации текстов водских народных пе¬
сен относятся к XVIII-XIX вв., а мелодий - к 1877 г. Записей инструментальной
музыки нет, хотя сведения о самих музыкальных инструментах приводятся со¬
бирателями уже с XVIII в.
Имеется и ряд работ, посвященных песенному творчеству води. Еще в
1929 г. вышло исследование В. Салминена о происхождении водских рун
(Salminen V., 1929), о языке водской песни писал П. Аристэ (Ariste, 1986);
несколько статей о характере, стилистике и связях с эстонской традицией вод¬
ских песен принадлежат специалисту в области музыкального фольклора
прибалтийско-финских народов И. Рюютель (Riiiitel, 1970, 1970 а; 1977). Но в
целом водское музыкальное творчество еще ждет своего исследователя. В ре¬
шении этой проблемы есть несомненные трудности: в наши дни с утратой во¬
дью родного языка не приходится рассчитывать на новый материал и воспол¬
нение существующих пробелов. Тем не менее в 1960-1970-е годы сделаны за¬
писи у ряда хороших знатоков водской песни: таковыми были, например, Ев¬
докия Фигурова (1891-1978, д. Межняки), Евдокия Трофимова (1908-1981,
д. Лужицы), Наталья Лукина (1898-1977, д. Краколье) и др. Особенностью
бытования песни у води в XX в. было как языковое, так и музыкальное мно¬
гоязычие ее последних носителей - все вышеупомянутые певицы пели на вод-
ском, ижорском и русском языках, частью и по-фински. Близкое языковое
родство и чересполосное расселение сближали водь в области музыкальной
культуры в первую очередь с ижорой. Музыкальные традиции води и ижоры
порой даже трудно различимы, это относится и к народным музыкальным ин¬
струментам.
Водское песенное творчество коротко можно охарактеризовать следующим
образом. Народная песня води (вирзи) сложена в основном руническим стихом.
Это восьмисложный стих из четырех хореических стоп: "куу/льг, куу/лы,
вел/ло/яа/ни” (“слушай, слушай, братец мой”). Рунический стих относится к об¬
щему с эстонцами, карелами, финнами и ижорцами древнему7 прибалтийско-
финскому культурному достоянию (общими являются также многие песни или
песенные мотивы). Несколько более свободна форма стихосложения свадебных
и похоронных причитаний. В причитаниях ощутимо русское влияние. В од скудо
песенную руническую традицию, по мнению этномузыколога И. Рюютель. ха¬
рактеризует преобладание древнейших песенных жанров. Это свадебные и ка¬
лендарные обрядовые песни, в том числе качельные, затем колыбельные и про¬
чие детские песни, кумулятивные песни, а также эпика и баллады, причитания
и заклинания. Относительно мало была распространена необрядовая лирика.
589

В целом же в водской традиции заметно преобладает свадебная песня. Немно¬
гие образцы новой рифмованной строфической песни сложились у води лишь в
XX в. Они напоминают русские и ижорские частушки или финские рифмован¬
ные песни.
В водских мелодиях различаются три разных стиля, соответствующих и
разным историческим наслоениям. Два первых связаны с текстами прибал¬
тийско-финской рунической формы, третий появился лишь в XX в, и пред¬
ставлен заимствованными мелодиями частушек, хороводных и новых муж¬
ских песен (вод. раллитузед, лобалаулуд). С руническими текстами вплоть
до конца XX в. сохранялись и крайне архаичные мелодии, причем особой
древностью отличались свадебные. Преобладали короткие однофразовые
напевы в пределах терции или кварты. Фраза напева соотвествовала одной
строке текста. Двухстрочные напевы были в стадии формирования, В XIX в.
к руническим напевам стали иногда добавляться и русские рефрены (напри¬
мер, “ой калина, ой малина”). Рунические песни в период их активного быто¬
вания часто исполнялись запевалой и хором, повторявшим строку запева.
Нередко, особенно на свадьбах и гуляниях, песни хором исполнялись с дви¬
жением по кругу, причем одна рука поющего располагалась на плече стоя¬
щего перед ним певца. По воспомининиям последних водских певиц, движе¬
ние совершалось энергичными дробными шагами. Мелодии водских причи¬
таний почти не зафиксированы (имеются записи трех мелодий). Новые риф¬
мованные песни исполнялись частично на вариации древних однострочных
рунических напевов, частично же на заимствованные от русских, финнов и
ижор мелодии, представлявшие уже совершенно новый музыкальный стиль
(широкообъемные мелодии с функционально-гармонической основой). Эти
песни часто пели под гармонь или гусли канныл.
К древнейшим традиционным музыкальным инструментам води относят¬
ся 6-9-струнные гусли - канныл. Этот инструмент известен также ижоре
(kannel) и другим прибалтийским финнам и балтийским народам, с ним гене¬
тически связаны и новгородско-псковские гусли с открылком. Интересно,
что если вепсы и эстонцы-сету восприняли русскую модификацию инстру¬
мента с открылком, то водь и ижора, испытавшие такое же сильное влияние
русской плясовой музыки, с которой связаны гусли с открылком, сохранили
древнюю классическую форму кантеле. Канныл был у води довольно рас¬
пространенным инструментом - так, например, в начале XX в. в д. Лужицы
на 60 семей имелось семь игроков на канныле. Под игру на канныле танце¬
вали кадриль и ланцы, иногда пели частушки.
Еще в начале XX в. водь использовала очень архаичную волынку - ракко-
пилли {rakkopilli), состоявшую из свиного пузыря (ракко - пузырь, пилли - муз.
инструмент), трубки для вдувания воздуха и мелодической трубки с 5 игровыми
отверстиями. Бурдонная трубка вообще отсутствовала, Водская волынка упо¬
минается впервые уже в XVIII в. На ней исполнялись мелодии танцев, есть ука¬
зания и на обрядовую игру на свадьбе (танец невесты и др.) и игру во время
прадничных гуляний по улице.
Мелодическую трубку волынки напоминает роогопилли - кларнетный ин¬
струмент из тростниковой трубки (роого - тростник) с надрезным язычком и иг¬
ровыми отверстиями. Води были известны также простые свисгковые флейты
из ивовой коры - пилли (jМИ),
Характерный для води и ижоры мундштучный духовой инструмент пред¬
ставляет короткая, длиной 60-70 см, обмотанная берестой деревянная пасту¬
шеская труба с 2-4 игровыми отверстиями (вод. трубаа). Трубой пользова¬
590

лись пастухи. Подобный инструмент для соседнего с водью и ижорой русско¬
го населения нехарактерен, но очень напоминает старинные русские рожки
Владимирской и Костромской областей России. Возможно, что водско-
юкорская трубаа представляет местное развитие русского рожка с игровы¬
ми отверстиями, занесенного из Петербурга, с которым у местного населе¬
ния были тесные связи (найденный в Петербурге такой же археологический
куу - лы, куу лы,	вел ло яа - ни
Рис. 148а. Образец типичного свадебного напева. Исполнитель Е. Фигурова, д. Межняки.
1966 г.
рожок относится к XVIII в.). На трубе исполнялись различные пастушеские
сигналы, а иногда и танцевальные наигрыши под пение. Наигрыши водских
пастухов не зафиксированы, но имеется довольно много записей подобной
же игры ижорских пастухов на трубе, а также женского пения в сопровожде¬
нии трубы. В XX в. общераспространенным инструментом стала русская гар¬
моника (вод. гармони).

ГЛАВА 2
ИЖОРА
этнонимы и язык
И жора, или ижорцы, в наши дни относятся к числу малых народов Ленин¬
градской области - по переписи 1989 г. их значилось всего 820 человек.
Их современное самоназвание - йога, irtkeroine, т.е. ижора, ижорец; по-
русски они также называют себя сегодня ижорцами. Теперь их так называют и
эстонцы, но это недавнее заимствование из русского языка. В финском языке
пользуются двумя терминами: инкерикот (mkerikot) и инкеройсет (inkeroiset).
Но еще в недавнем прошлом, в начале XX в. ижорцы устойчиво сохраняли са¬
моназвание “карелы” {karjalaizty. Этот этноним использовался и в русском язы¬
ке, в частности, - так обозначалось население Сойкинского полуострова в ста¬
рых источниках; его употребляли и в эстонском языке.
Можно полагать, что термин ижора возник как локальный, по той части
ижоры, которая занимала в средние века бассейн р. Ижоры (фин. Inkeri - Инке-
ри). Название отдельных групп народа по месту их расселения было в прошлом
довольно частым. Так, ижорское население Сойкинского полуострова часто
именовало себя просто “сойкинцами” (soikolaset)* **.
Ижорский язык относится к северной группе прибалтийско-финских язы¬
ков и наиболее близок к карельскому и юго-восточным диалектам финского
языка. Ижорский язык хорошо изучен - в этом вопросе большая заслуга при¬
надлежит эстонским лингвистам (Аристэ, 1956; Лаанест, 1966; Laanest, 1975.
Lk 28-29; и др.). Язык распадается на четыре диалекта. Один из них по основной
территории распространения назван сойкинским, но его ареал захватывал и бо¬
лее восточные деревни - примерно до Копоръя. Второй, хэваский, хорошо со¬
хранялся до недавнего прошлого в ижорских деревнях, расположенных по тече¬
нию р. Коваши (по-ижорски -Хеваа, Hevaa). Третьим известным лингвистам ди¬
алектом был оредежский (или верхнелужский), на нем еще недавно говорили
ижорцы нескольких деревень, лежащих в бассейне р, Оредежа, близ оз. Вялье.
Этот диалект считается наиболее “чистым”, так как он, в отличие от ижорских
диалектов Петербургской губернии, не испытал влияния финского языка. До
начала XX в. оредежские ижорцы (деревни Чаща, Новинка, Озерешна, Ольхо-
вицы) сохраняли родной язык, но уже в 1930-е годы, по свидетельству В.И. Юну¬
са, молодежь его не знала. В 1950-е годы лингвистам удалось найти там лишь
одного человека, помнившего ижорскую речь. Особое место занимает четвер¬
тый, ннжнелужский диалект, в котором ощутим сильный водский субстрат. Ха¬
рактерно, что в западных районах расселения ижора называет свой язык не
ижорским или карельским, а говорит маа кеели (maa keeli) - “язык земли”, т.е.
аналогично тому, как водь и эстонцы (Ariste, 1956 в).
Проблема формирования ижорского языка и обоснование его права считать¬
ся самостоятельным наиболее детально разработаны А. Лаанестом. Им предложе-
* Переселендев ю числа нижнелужских ижорцев, обосновавшихся в конце XVIII в. в Сиби¬
ри, местные русские крестьяне называли корлаки, хор л аки, что также восходит к этнони¬
му “карел”.
** Подробнее о терминах инкери, ижорец см.: Grunthal, 1997. S. 177-183.
592

на вполне убедительная периодизация этого процесса: он считает, что до начала
П тысячелетия н.э. существовал единый древнекарельский язык. Первые века
П тысячелетия, когда одна ветвь карельских племен начала продвижение на юго-
запад, можно считать периодом древнеижорского языка. Завершается его развитие
в XVII в. формированием отдельных диалектов (.Лаанест, 1966; 1978). Особенности
ижорского языка позволяют предполагать, что на новых местах обитания в состав
ижоры вошли какие-то группы местного автохтонного населения; эту мысль под¬
держивал и Х.А. Моора (см.: Moopa Х.А., Moopa АХ., 1965. с. 68-70).
В дальнейшем развитие ижорского языка шло по линии обособления его ди¬
алектов. Несмотря на то, что единого ижорского языка не сложилось, особен¬
ности диалектов позволяют выделять ижорский язык, как самостоятельный. На
этой позиции стоят отечественные и эстонские лингвисты, а также ряд других
зарубежных специалистов (см.: Хайду, 1985. С. 95). Особую позицию здесь зани¬
мают финские лингвисты (и многие финские этнографы), рассматривающие
ижору только как ветвь карельского народа и язык - как диалект карельского.
Возможно, эта точка зрения восходит к эпохе идей о единстве финноязычных
народов и устойчиво сохраняет свои позиции до наших дней (ср.: Аристэ, 1956).
Вероятно, сыграло свою роль и то, что в середине XIX - начале XX в., когда ма¬
териалы по финноязычным народам Петербургской губернии активно собира¬
ли финляндские лингвисты, фольклористы и этнографы, ижорцы называли се¬
бя еще по большей части карелами. Это, однако, не повлияло в свое время на
такого серьезного исследователя, каким был А.Ю. Шёгрен, который выделил в
своих исследованиях ижору особо (Sjogren, 1833). Отметим, что изданный в
Финляндии прекрасный словарь по ижорскому языку, составленный Р. Нирви,
осторожно назван '‘словарем диалектов ижоры” (Nirvi> 1971).
Ижорский язык в отличие от водского имел свою письменность, которая ис¬
пользовалась, правда, весьма недолго - с 1932 по 1937 г. В первый послереволю¬
ционный период, когда активно шла работа по организации школ для малых на¬
родов и национальных меньшинств на родном языке, были разработаны письмен¬
ность и подготовлены учебники на ижорском языке. В разработке литературно¬
го ижорского языка принимали участие в первую очередь сотрудники Ленинград¬
ского университета (В.И. Юнус, Н.А. Ильин и др.). Первые учебные пособия бы¬
ли подготовлены на сойкинском диалекте, но они оказались малодоступными для
детей нижнелужских деревень вследствие сильных диалектных различий. В даль¬
нейшем был разработан новый вариант литературного языка, приближенный к
лужскому диалекту. (В восточных частях Ленинградской области ижора в те го¬
ды была уже двуязычной и дети учились в русских школах.) В 1937 г. началось за¬
крытие местных национальных школ. Это было, разумеется, одним из факторов,
определивших дальнейшее развитие двуязычия ижорцев и постепенную утрату
ими родного языка. В Русской национальной библиотеке в Петербурге сохрани¬
лось 25 различных книг на ижорском языке (подробнее см.: Семицкая. 1965).
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Как уже упомянуто, ижора в настоящее время - это малочисленный народ.
Но еще в недавнее время ее численность была довольно значительной. Так, в
середине XIX в. П. Кеппен приводит численность ижоры в 17 800 человек, при¬
чем некоторые исследователи считают, что она была большей - 20 тыс. (см.:
Федоров, 1983). К 1897 г., согласно первой Всероссийской переписи, эта цифра
увеличилась до 21 700 человек, а к 1926 г. - до 26 137. Поэтому численность
ижорцев, установленная переписью 1959 г., - 1082 человек, представляется
593

весьма сомнительной. Такое резкое сокращение невозможно объяснить только
физическими потерями в годы сталинских репрессий и в военный период. Не
вызывает никаких сомнений, что это результат того, что значительная часть
населения была добровольно или под влиянием переписчиков записана русски¬
ми. С одной стороны, многих пугала судьба местных финнов, которым не раз¬
решали в те годы вернуться в свои деревни, и часть ижорцев предпочитала за¬
писываться русскими. Немалую роль играла как некомпетентность переписчи¬
ков, так и их ориентация на “предпочтительность русского населения”. Несом¬
ненно, сказался и процесс обрусения ижоры, в значительной степени обуслов¬
ленный обучением детей в школах на русском языке. Но для тех, кто в те годы
вел экспедиционную работу среди ижорцев, было совершенно очевидно, что
цифра в тысячу человек не отражала их реальной численности.
В ходе XIX-XX вв. сократилась и территория расселения ижоры. Исчезли
небольшие островки ижорского населения на Карельском перешейке, в при¬
брежной части около Ораниенбаума-Ломоносова, оредежская группа и др.
В более отдаленные времена территория расселения ижорских племен была не¬
сравнимо шире. Данные письменных источников, таких, как переписные книги,
летописные свидетельства, топонимические материалы и т.п,, дают достаточно
веские основания считать, что в ХП-ХШ вв. ижора жила по обе стороны р. Не¬
вы - северная граница ее ареала проходила, видимо, по р. Сестре и Лемболов-
ским высотам. Она занимала также бассейн р. Ижоры, в районе ее среднего те¬
чения и по р. Тосне располагался обширный Ижорский погост. На востоке
ижорские земли простирались примерно до р. Назии, до Лопских погостов. На
западе первоначальной границей была, видимо, р. Стрелка - за ней начинались
Водские погосты (ср.: Рябинин, 1997. С. 63-64). Со временем ижорские племе¬
на стали продвигаться далее на запад, в основном по побережью Финского за¬
лива. В XIV-XV вв. они уже достигли нижнего течения р. Луги. На рубеже
XV-XVI вв. группы ижоры жили и южнее - около среднего течения р. Оредежа
и близ оз. Вялье (Рябинин, 1997. С. 64).
Археологические материалы с территории расселения ижоры пока очень
скупы. Некоторые местности при обследовании не дали вообще никаких ре¬
зультатов. Так, на восточной части побережья Финского залива археологиче¬
ские памятники были, вероятно, просто уничтожены в ходе позднейших, разно¬
го рода строительных работ. Предполагается также, что древний способ погре¬
бения у ижоры мог быть наземным, типа “домиков мертвых”, что также приве¬
ло к исчезновению погребальных памятников {Седов, 1979. С. 80). Во второй
половине XX в. археологами были проведены работы на нижней Луге. Там ряд
могильников в 1960-е годы был обнаружен Э. Тыннисоном; позже там же и на
Сойкинском полуострове работали Е. Рябинин и О. Конькова. Результаты не в
полной мере оправдали ожидания исследователей. Во всяком случае практиче¬
ски все материалы из проведенных раскопок относятся к ХП-ХШ вв., т.е. к то¬
му же времени, что и первые сведения об ижоре письменных источников (.Ряби¬
нин, 1997. С. 71). Те данные, которыми к настоящему времени располагает ар¬
хеология, свидетельствуют, что в XIII-XIV вв. материальная культура ижоры
еще сохраняла карельский облик.
В русских летописях первое упоминание ижоры под 1228 г. связано с воен¬
ным столкновением с емью, вторгнувшейся на кораблях из Финляндии в Ладож¬
ское озеро. Ладожанам оказали помощь корела и ижора. Стало быть, уже в то
время существовало разделение на корелу и ижору, во всяком случае с позиций
их соседей-славян. Затем в Житии Александра Невского упоминается некий
Пелгусий Ижорянин (или Пелгуй), который нес охранную службу в устье р. Не¬
594

вы. Именно он в 1240 г. оповестил князя Александра Новгородского о подходе
к Неве шведских кораблей - битва, как известно, окончилась разгромом врага
и принесла князю почетное прозвище Невского, Военный союз и сопринадлеж¬
ность вооруженным силам Новгорода ладожан, корелы, води и ижоры явству¬
ют и из записей летописца под 1269 г,
В начале XIII в. ижора упоминается также в немецкой хронике Генриха Лат¬
вийского, монаха, рассказавшего миру о деяниях немецких рыцарей в Восточ¬
ной Прибалтике. Под 1220 г, он описывает грабительский набег южноэстонско¬
го племени сакаласцев на страну “Ингарию”. Сакаласцы перешли р. Нарву и
вторглись в земли, принадлежавшие Новгороду. Они убили при этом множест¬
во "ингарос” и захватили большую добычу. В 1240 г. на территорию Ижорской
земли вторглись уже немецкие рыцари и дошли до Копорья. Несмотря на то,
что они были изгнаны с этих земель уже на следующий год, эзельский епископ
Генрикус заключил в 1241 г. с рыцарями договор, по которому должен был по¬
лучать церковную десятину с “Ватландии, Ноуве (Новгород), Ингрие и Каре-
лае” (НПЛ, 1950; Генрих Латвийский, 1938. С. 222; Hausen, 1910. S. 34).
Об интересе католической церкви к водско-ижорским землям свидетельст¬
вуют и другие документы тех времен. Так, в 1250-е годы рижский архиепископ
Альберт сообщал папе, что Ингрия готова принять крещение. В ответной бул¬
ле папа предлагал уже назначить епископа в “поганую Ватландию, Ингрию и
Карелию”. Чуть позже папа Григорий X жаловался на враждебность “поганых
Карел, Ингрии, Липпии (Лопи) и Ватландии” к шведским христианам и поэтому
запрещал продавать им оружие (Нопко, 1962. S. 24).
В этих документах существенно не только то, что Ингрия в XIII в. была хо¬
рошо известна за пределами Восточной Европы, но и то, что она упоминалась
рядом с Карелией особо, что подтверждает ее существование в качестве отдель¬
ного этнического образования.
Ижора в то время имела, видимо, хорошо развитый социальный строй - не
случайно ее старейшина Пелгусий мог взять на себя охрану такого важного пун¬
кта, как устье Невы. С другой стороны, порученная ижорцам охрана устья Невы,
когда оно стало важнейшим пунктом торговых путей (после захвата немцами эс¬
тонских земель), свидетельствует и о прочных связях ижорян с Новгородом.
ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ
И МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
О хозяйственных занятиях ижоры в далеком прошлом известно мало. Оче¬
видно лишь то, что эти, когда-то охотницко-рыболовецкие племена, освоили со
временем и земледелие. Среди податей, которые платило в средние века насе¬
ление Ижорской земли, значились уже различные земледельческие и животно¬
водческие продукты: зерновые, лен, конопля, мясо, а также воск и мед. Конеч¬
но, в числе этих податей названы и те, что платило русское и водское население.
Упоминается среди податных продуктов и рыба, которая называется ’‘белой ры¬
бой”, как, видимо, в отличие от ценных “красных” пород называли те косяко-
вые породы рыб, которые ловили в прибрежных водах моря. - салак}’, корюш¬
ку и др. (Гадзяцкий, 1940. С. 118 и след.). С течением времени рыболовецкий
промысел остался основным занятием приморских групп ижоры, при этом они
вели и крестьянское хозяйство. Правда, описывая ижорцев конца ХЛТП в.. Геор¬
ги отмечал, что хотя они издавна “упражняются в земледелии, оно хуже у них,
чем у русских и финнов”, что они “мало пашут и скотоводство их неважно” (Ге¬
орги, 1776. С. 26).
595

а
Рис. 149. Сельскохозяйственные орудия (рисунок М. Семашкевич, 1956 г*)
а - местная форма сохи с сильно изогнутой рассохой, 6 - цеп риуз с плоским билом
Рис: 150. Вывоз сена на волокуше (архив Эстонского отряда ИЭ, 1961 г.)
596

Недостаточность земельных наделов, скудость почв, особенно в примор¬
ских районах, и нехватка пастбищных угодий не позволяли и в дальнейшем раз¬
вить интенсивные формы сельского хозяйства. Только в пореформенный пери¬
од некоторым крестьянам удавалось прикупать землю или расширять поля, под¬
нимая новь. Но в целом сельское хозяйство обеспечивало лишь собственные по¬
требности семьи - и то не всегда, хлеб часто приходилось докупать. Рыболовст¬
во же позволяло выручить какие-то деньги, необходимые как для уплаты пода¬
тей, так и для приобретения различных необходимых товаров.
Рыбу, разумеется, использовали и для собственных нужд, причем для заго¬
товки впрок ее в основном сушили. На продажу шла рыба зимнего улова, когда
ее можно было сохранить в замороженном виде. Это была преимущественно
косяковая мелкая рыба, салака и корюшка. Лов велся подводными неводами,
рыбакам приходилось уходить далеко в море, на десятки километров, вплоть до
финских островов (Лавансаари, Сейскари и др.), В таких случаях рыбаки стояли
на квартирах у финнов, что обеспечивало им какой-то минимум жизненных
удобств. Но по большей части артель отправлялась на лов, захватив с собой
"будку” - деревянный дощатый домик, который ставили на полозья и везли по
льду на лошадях, как это уже описано в разделе о води, В будках спали, варили
еду, чинили снасти. На лед с мужчинами, занимавшимися непосредственно ло¬
вом, шли зачастую и женщины, которые помогали выбирать рыбу из сетей, чи¬
нили снасти, заботились о еде и одежде рыбаков.
Рыбу обычно сбывали через перекупщиков, которые приезжали к месту ло¬
ва но льду или на берег, где улов хранился в ямах, выкопанных в снегу. Шла ры¬
ба на продажу без точной меры и за бесценок. Несколько дороже продавалась
крупная морская и речная рыба - судак, щука - ее возили рыбаки сами в Петер¬
бург в бочках со льдом. Особую статью составлял лов миноги, которая водилась
преимущественно в р. Луге. Ее ловили с помощью небольших, сделанных из лу¬
чины мереж, которые крепились в ряд на длинной веревке. Такие мережи суще¬
ствовали еще в начале XX в., но позже исчезли из обихода. Мережами из сете¬
вого полотна широко пользовались для лова рыбы как в пресных водах, так и
на море. Сети очень долго вязали из домашней нити, покупать ее стали лишь в
начале XX в. Прядение нити и вязание сетей были в основном занятием жен¬
щин, хотя это делать умели, разумеется, и мужчины. Зимой женщины нередко
собирались на посиделки (Ша istumaa) именно для вязания сетей (Ariste, 1960 а.
Lk. 18). Девочек учили плести сети с ранних лет, еще и в наши дни старые жен¬
щины рассказывали, как в детстве они должны были за день вывязать сеть на
определенную длину - от сделанной накануне отметки углем на законченной
уже части сети.
О тяжком морском лове тех времен и сейчас могут рассказать старожилы
деревень Сойкинского и Курголовского полуостровов. Женщины еще недавно
помнили старые песни, повествующие об этом опасном промысле: рыбаков
уносило в море на льдинах, они проваливались под лед во время переходов и т.п.
Летом на лов выходили в море на небольших баркасах, парусных и весель¬
ных лодках. Строили их местные мастера. Парусники служили и для перевоз¬
ки различных грузов в Петербург, что давало некоторый дополнительный
заработок. Возили в столицу строительные материалы (гравий, песок, камень),
дрова и т.д.
Особую статью дохода составлял сплав леса, которым занимались на реках
Луге и Систе. По Луге лес гнали с юга от Осьмина, лес шел плотами и молем.
На долю сплавщиков на Нижней Луге приходилась нелегкая работа перегона
леса с Луги через извилистую р. Россонь в Нарву, по которой он шел до Усть-
597

Рис. 151. Рыболовецкие лодки на р. Луге (архив Эстонского отряда ИЭ, 1961 г.)
Рис. 152. Починка сетей, д. Логи (РЭМ. Ф,ц. № 4544-27; фото Д. Золотарева, 1926 г.)
598

Рис. 153. Вяленье рыбы, 1961 г. (архвв автора)
Нарвы. Лес нужно было также выкатывать на берег. Это была тяжелая, хотя и
неплохо оплачиваемая работа. Как говорили местные крестьяне, здесь "жили
багром” Работали и на лесоповале дровосеками.
Какие-то доходы приносила и продажа плодов своего труда в городе. Петер¬
бургский рынок поглощал самые различные продукты, и в губернии действова¬
ло множество перекупщиков - “маклаков'’, приобретавших у местных крестьян
собранные в лесу грибы и ягоды, домашнюю птицу и яйца, лыко для мочала, ве¬
ники и метлы и т.д.
Ремесла в крае были развиты в целом слабо, хотя известны некоторые мест¬
ные мастера, которые занимались обработкой кож, экипажными работами - де¬
лали сани, телеги, деревообделочным промыслом - изготовляли бондарную и то-
599

Рис. 154. Женщина-гон чарка за лепкой дет¬
ских игрушек (РЭМ; фото Д. Золотарева,
1926 г.)
карную посуду, прялки, различный ин¬
вентарь: например, грабли, решета,
корзины. Но работали в основном на
местный рынок или по заказу соседей.
В деревнях Малое и Большое Стрем¬
ление до 1930-х годов было развито
гончарство. Изготовляли домашнюю
утварь - горшки, кринки, миски, а так¬
же расписные игрушки для детей. То¬
вар распродавали на местных ярмар¬
ках, даже возили в Финляндию.
Было немало хороших строите¬
лей, как плотников, так и печников.
Это давало определенные заработки,
так же, как и работа в сельском хо¬
зяйстве по найму, на которую посы¬
лали обычно молодежь. Мальчиков
отправляли в подпаски, девушек - ра¬
ботать на огородные хозяйства, про¬
цветавшие под Петербургом. В город
в прошлом идти на заработки, не зная
русского языка, не решались.
Но с течением времени работа в городе стала играть все большую роль. От¬
части это было обслуживание городского населения: работали дворниками и
истопниками, банщиками и прислугой в трактирах и ресторанах. Девушек бра¬
ли в прислуги, няньки и т.д. Но часть отходников работала на фабриках и заво¬
дах, причем в западных частях губернии девушки шли обычно работать на
Нарвские ткацкие фабрики (Васильев, 1927; Шлыгина, 1965).
Во многих областях материальной культуры ижоры не обнаруживается эт-
носпецифических черт. С одной стороны, это связано с однотипностью местно¬
го хозяйства - как земледелия, так и рыболовства. Землеобрабатывающие ору¬
дия, цепы, грабли и косы или транспортные колесные и полозные средства, лод¬
ки и парусники, рыболовные снасти, женский прядильно-ткацкий инвентарь
были аналогичны не только у води и ижоры, но и у местного русского населе¬
ния. Этому способствовало и чересполосное расселение этих народов. Со вре¬
менем многие деревни стали также смешанными в этническом отношении: в од¬
ной деревне жило водско-ижорское или ижорское и русское, либо ижорское и
финское население и т.д.
Поселения и постройки. Ижорские деревни, расположенные на морском по¬
бережье, вдоль рек и озер, имели часто рядовую планировку, но было немало и
уличных или смешанного типа деревень.
Жилище у ижоры, как и у води, было восточнославянского типа, и часть хо¬
зяйственных построек была связана с домом. Преобладала двухрядная или одно¬
рядная связь, хотя, по мнению старожилов, в прошлом более характерным был
“круглый”, т.е. замкнутый двор с открытым пространством внутри. На расстоя¬
нии от дома, часто через дорогу, ставили клеть (aitta), на задах деревни стояли ри-
600

Рис. 155. Пастух с подпасками,
Липово (РЭМ; фото Д. Золота¬
рева, 1926 г.)
ги (riiki). Бани (кйШ) строили
по возможности на берегу ре¬
ки или озера, если же поблизо¬
сти не было естественного во¬
доема, то просто на некотором
расстоянии от остальных стро¬
ений - в противопожарных це¬
лях. Бани долго оставались
курными, печь-каменка скла¬
дывалась в углу при входе, ме¬
жду нею и задней стеной уст¬
раивали полок.
Рига представляли собой
большое строение, в котором
под общей крышей находи¬
лись собственно рига и гумно,
крыша держалась на столбо¬
вой конструкции. Гумно име¬
ло или легкие стены, или бы¬
ло открытым, но собственно
рига была срубной. Риги были
не во всех дворах, иногда од¬
ной ригой пользовались не¬
сколько хозяев.
Жилище состояло из избы с духовой печью и холодных сеней. Обычным
было трехкамерное жилище (изба-ч^ени-изба), но иногда встречалась и анфи¬
ладная планировка: “чистая” изба пристраивалась за “зимней” (сени-изба-изба).
Имели распространение и пятистенки. С течением времени к домам начали при¬
страивать просторные застекленные террасы.
Р. Габе, изучавший крестьянское зодчество финноязычного населения это¬
го края в начале XX в., отмечал высокие строительные навыки местных масте¬
ров. Так, в частности, на Сойкинском полуострове, отличающемся сильной
влажностью из-за высоких грунтовых вод и частых осадков, строения были су¬
хими и стояли на искусно сделанных фундаментах. Население знало как хоро¬
ших местных строителей, так и лучших печников, которых и нанимали при по¬
стройке нового дома (Габе, 1930).
В свое время Георги отметил крайнюю бедность и неопрятность пжорских
жилищ (Георги, 1776. С. 26). Но другие путешественники, побывавшие в этих
краях в те же времена, и особенно в XIX в., писали, что ижорскне жилища, да¬
же курные, отличаются чистотой.
Внутренняя планировка ижорской избы (реmi) была обычно западного ти¬
па: с печью при входе, обращенной устьем ко входу. Печь клали на деревянном
опечье. Еще и в XX в. у многих печей в углу шестка отводилось место для под¬
весного котла. Он висел на цепи, укрепленной на перекладине, врезанной кон¬
цами в стену и угловой печной столб.
У задней стены избы были спальные места - кровати или нары, здесь же
крепилась подвесная люлька для новорожденного. Спали и на пристенных
601

Рис. 156. Ижорец О’шгер”) в летаем кафтане, сапоги традиционного покроя, с загнутыми но¬
сами, д. Усть-Рудица Петергофского уезда Петербургской губернии, 1868 г. (РЭМ. ФИ
№ 11130. Колл. М. Раевской)
скамьях, идущих вдоль передней и торцовой стен. Верх печи делали плоским,
так что на нем также можно было спать. Стол стоял по диагонали от печи,
в “чистом" углу. Как и у води, у ижоры по православному обычаю в “чистом"
углу был киот - коло, украшенный вышитым полотенцем (kolovaarnikke, kolordt-
ti - “иконное полотенце"). Вышитые полотенца декоративного и ритуального
назначения (vaarnikke) были более длинными, чем обычные обиходные поло¬
602

тенца (kdsipiiiihe). Ваарнике служили, в частности, для украшения окон в празд¬
ники. После свадьбы вышитые полотенца оставляли на окнах еще на полгода.
Эти полотенца имели вытканные красные концы, их украшали также круже¬
вом, а более всего - вышивкой крестом или росписью, обычно нитью красного
цвета. Характер орнамента был русский - наряду с геометрическим узором вы¬
шивали также коней, всадников, “баб”, птиц - петухов и пав. Этнографам уда¬
лось записать и названия многих орнаментов (“мельничные крылья”, “петухи”,
"окошки”, “яблоки” “тараканы”, “полутараканы” и т.д.).
Ижорские дома, как и водские, - в отличие от местных финских и эстон¬
ских - имели развитый внешний декор. Резьбой украшали наличники, балкон¬
чики на фронтонах, ветровые доски; ставни нередко расписывали масляной
краской.
В наши дни дома часто обшивают досками и красят; исчезли соломенные
крыши, сменившись кровлями из щепы и жести.
Одежда. Ижора устойчиво сохраняла своеобразие одежды, причем жен¬
ской. Мужская одежда у всех этнических групп этого края была практически
однотипной. Еще И. Георги писал, что у ижорцев “мужской наряд во всем подо¬
бен одеянию финских мужиков” (Георги, 1776, С. 27).
О женской одежде наиболее старые сведения принадлежат тому же Георги
и его современнику Ф. Туманскому (Opik, 1970; Шлыгина, 1986). Правда, Геор¬
ги не всегда правильно определял этническую принадлежность описываемого
им населения. Так, правильность его описания женской одежды у ижор не вы¬
зывает сомнений, однако один из рисунков явно изображающий ижорскую жен¬
щину, назван “чухонка (т.е. вожанка. - Н.Ш.) в уборном платье”. У Туманского
описания ижорской одежды сделаны с обычной для него тщательностью. При
этом он описывает тот же, что и Георги, архаический и своеобразный по фор¬
ме и крою костюм.
В этот комплекс входила прежде всего нательная рубаха особого покроя -
рятсиня (rdtsina < рус. рядина). Верхняя часть ее состояла из двух богато выши¬
тых оплечий (,hariiukset), соединенных сзади узкой вставкой. Спереди края опле¬
чий были обшиты полотном, образуя нагрудный разрез. К оплечьям, как к ко¬
кетке, пришивалась подстава из холста {meehusta). Рукава, пришитые к оплечь¬
ям, также были вышиты, но иным, чем оплечья, орнаментом. Богатство вышив¬
ки привлекло внимание уже первых наблюдателей: Георги, в частности, пишет,
что эта одежда “нарочито суетна” и что для изготовления такой рубахи требу¬
ется не менее четырех недель.
Единственной в своем роде была одежда, надеваемая поверх рубахи. Георги
пишет, что она состояла из двух “запонов”, Туманский также определяет их как
“род передника”. Это были два полотнища на лямках, одна на правом, другая -
на левом плече.
Верхнее полотнище - аануа (аапиа) держалось на левом плече. Оно бы¬
ло большим и подобно сарафану закрывало корпус от подмышек до щико¬
лоток, расходясь на левом боку. Аануа было шерстяное или суконное, обыч¬
но синего или черного цвета. Праздничное аануа украшалось вышивкой ни¬
тью и бисером, было тяжелым и хорошо прилегало к телу. Второй “перед¬
ник”, лямка, которого надевалась на правое плечо, был небольшой и закры¬
вал левый бок там, где аануа распахивалось. Он назывался хурстут {hurstut
< рус. “холст”), был украшен тесьмой и аппликацией, и внизу к нему приши¬
вали жесткий тяжелый жгут, который удерживал хурстут на месте. Поверх
аануа ижорки носили передник (polle)\ праздничный украшался вышивкой и
раковинами каури - именно такой передник можно видеть на одной гравюре
603

Рис. 157. Ижорка Сингера”) в старинной распашной одежде аануа, вышитой рубахе рят-
сипп и полотен чатом уборе сшита с длинным “хвостом” пурста, д. Малое Шеликино
(Ломоносово) Петергофского уезда ГТетербургской губернии, 1868 г. (РЭМ. ФИ № 11129. Колл.
М. Раевской)
604

Рис. 158. Ижорка С'ингсра’*) в распашной одежде аануа и летнем балахоне, д. Усть-Рудица
Петергофского уезда Петербургской губернии, 1868 г. (РЭМ. ФИ № 11128. Колл. М. Раевской)
к работе Георги. Ижорки, как и вожанки, носили по несколько поясов. По
описанию Туманского, наряду с поясом - вюё носили еще “спинный пояс”
{selga vyd), который представлял собой полоску сукна в четверть аршина, ук¬
рашенную бахромой. Еще один пояс был кожаный и назывался тина реме-
на - “оловянный ремень”, так как его украшали оловянными бляшками. Ви¬
димо, именно этот ремень изображен на рисунке у Георги.
605

У девушек не было особого головного убора, волосы они в прошлом, по од¬
ним данным, носили распущенными, подстригая их спереди челкой, по другим -
заплетали в косы {Георги, 1776. С. 27; Opik, 1970. Lk. 122; Paulaharju, 1912. S. 43.
Kuva 1). У женщин была сложная прическа. Волосы разделяли на три части, за¬
тылочную скручивали в пучок, а остальные разделяли пробором и укладывали
жгутами или в косах на висках. Все три пучка соединяли между собой тесьмой,
поверх надевали полотенчатый убор - сапану {Paulaharju, 1912. S. 43. Kuva 1;
Opik, 1970. Lk. 70). Налобная часть сапаны завязывалась на затылке, а длинный
конец убора спускался на спину, его пропускали под пояс, и по длине он доходил
до подола одежды.
У ижорок было много различных украшений - разрез рубахи застегивался
круглой фибулой, на шее они носили по несколько ниток бус. Как отмечал все
тот же И. Георги, “многими нитками корольков шея и грудь как бы унизаны.
К ушам цепляют великое множество брякушек” (.Георги, 1776. С. 27). Действи¬
тельно, в ушах носили сложные украшения. В уши вдевали небольшие серьги -
тиллукайет, в которые пропускали вторые, в форме незамкнутого кольца -
таллукар. Они имели отходящие вниз парные ножки, украшенные каменьями.
Кроме того, к кольцам крепились концы лент {корва линтит, т.е. “ушные лен¬
ты”), которые полукружием лежали на спине.
Согласно Туманскому, на ногах носили красные обмотки - риват (видимо,
типа наголенников), их закрепляли на ноге черными оборами. В холод надева¬
ли шерстяные чулки, а поверх - белые обмотки рятит, которые обвязывали
красными оборами - пунапаглат. Обувь, судя по тому, что упоминается каблук,
была на жесткой подметке.
Анализ работы Туманского позволяет полагать, что описанный комплекс
одежды с аануа он видел в районе Хеваа-Ковашей. Именно там эта одежда со¬
хранялась весьма устойчиво. Во всяком случае, в начале XX в. финскому этно¬
графу С. Паулахарью еще удалось в д. Лендовщина (на р. Коваши) найти у ста¬
рух эту одежду, хотя и не в полном комплекте. Даже и в 1957 г. эстонскому лин¬
гвисту А. Лаанесту удалось записать, как выглядела старинная одежда с аануа и
рятсиня (Paulaharju, 1912; Laanest, 1958).
Интересно и другое обстоятельство. В свое время, видимо, в XVI-XV вв. этот
комплекс одежды ижорские переселенцы принесли с собой и на берега Луги, т.е.
он имел в прошлом широкое распространение. В прилужских деревнях эта одеж¬
да позже исчезла, о факте ее ношения здесь свидетельствуют лишь материалы о
культуре кревингов, - у них такой тип одеяния сохранялся еще в XIX в. Вероятно
также, что именно ношение водью аануа имел в виду Ф. Туманский, который пи¬
сал, что одежда женщин в нижнелужских деревнях “имеет нечто от ижорского”
Учитывая происхождение ижоры, ее непосредственную связь с карелами и рассе¬
ление в прошлом и на Карельском перешейке, естественно предполагать, что ка¬
кие-то аналогии ижорскому костюму могли сохраниться и там. Действительно, по
записям путешественников, в конце XVIII в. какие-то группы финнов-эвримейсет
носили одежду в виде двух полотнищ на лямках. В другом случае наблюдатели
упоминают доходившую до подмышек “полуюбку” из сукна, причем держалась
она на плече при помощи лямки. Таким образом, речь идет явно об одежде типа
аануа. Можно думать, что и на рисунке Ле Принса (Le Prince) от 1768 г. “финская
девушка, несущая в город [Петербург] на продажу яйца, масло и молоко”, также
одета в одежду типа аануа 0Haltsonen, 1970). Кроме того, на Карельском перешей¬
ке были известны своеобразные суконные передники - хурстут на одной лямке:
их носили на одном боку. Они служили и чем-то вроде наплечного покрывала -
например, ими укрывались в случае дождя, набрасывая на голову.
606

Рис. 159, Две ижорки в старинной одежде аануа и рубахах рятсиня с вышитыми оплечьями,
у одной головной убор сапана с “хвостом-11 до пояса (в двух позициях) (НМФ. Фототека.
№ 3490 : 1289; фото С. Паулахарью, начало XX в.)
У ижоры, как и у води, в архаическом комплексе одежды есть некоторые вос¬
точные элементы, происхождение которых можно связывать с Поволжьем. Это,
в частности, подвесные кольца к серьгам - таллукар. Тюркским является и само
их название, да и форма имеет восточные параллели (Opik, 1970. Lk. 7L 123-124).
В ранних формах одежды русского влияния не отмечается, если исключить
упомянутые выше терминологические заимствования (рятсиня, хурстут). Од¬
нако можно полагать, что некоторые формы русской одежды и в XVШ в, ис¬
пользовались ижорой в особых случаях. Так, Георги пишет, что когда ижорки
шли в город, они надевали кафтан и кокошник. Конечно, мы не знаем, что имел
в виду Георги под названием ‘"кокошник”, но он явно противопоставлял эту
форму обычному головному убору ижорок, который он называет "фатой”. Кро¬
ме того, на одном рисунке в его работе ижорка изображена явно в головном
уборе на жесткой основе. Не менее интересно и то, что на этом же рисунке у
ижорки из-под кафтана виднеется край одежды с типичным для сарафана рядом
идущих посередине пуговиц. Возможно, что при выходе в город ижорки надева¬
ли одежду русского типа (Шлыгина, 1986. С. 227; Manninen, 1957 S. 120—121). Со
временем ижора (так же, как и водь) переходит к ношению русского сарафана
из китайки. Этот переход, вероятно, шел неравномерно: более быстро в одних
местах расселения ижоры и медленнее в других. Стоит отметить, что на одном
из известных этнографических рисунков К. Гуна (К. Huns) от 1862 г. изображе-
607

Рис. J60. Ижорка в косоклинном сарафане и
головном уборе типа сороки, на поясе два па¬
радных передника-полотенца, д. Куровицы
(РЭМ; фото Н. Прытковой, 1928 г.)
на группа ижор, причем все три жен¬
щины одеты в сарафаны, а головы
покрыты платками, и только у фигу¬
ры на заднем плане на голове, вероят¬
но, убор типа ижорской сороки.
Не везде переход к русскому сара¬
фану происходил непосредственно от
комплекса с аануа. На Нижней Луге у
ижоры, как и води, одежда типа ааиуа
сменилась, видимо, уже к середине
XIX в. своеобразной несшитой пояс¬
ной одеждой. В этот комплекс входи¬
ла нательная рубаха, вышитая на пле¬
чах и на груди {paida). В отличие от
старой рятсини, она была туникооб¬
разного покроя, иного типа была и ее
орнаментация. Поверх рубахи надева¬
лась поясная одежда типа поневы.
Она состояла из двух шерстяных пе¬
редников - хурстуксет, сшитых с од¬
ного бока полотняной вставкой, на другом боку она была распашной на другом
боку (Manninen, 1957. S, 122). Не только по покрою, но и по характеру ткани и
орнаменту шерстяная часть хурстуксет была аналогична мещерской поневе, на
что обращал внимание еще Дм. Зеленин. Можно предполагать, что этот тип по¬
ясной одежды в какое-то время был принесен на Лугу русскими переселенцами
из тех краев России, где была распространена такая понева.
С течением времени и этот вид одежды исчезает, сменяясь, как и повсеме¬
стно в водских и ижорских деревнях, сарафаном из китайки или набойки. Отли¬
чительными признаками ижорской одежды оставались своеобразного типа со¬
рока, которую носили с ушными украшениями, и повязывание декоративных
полотенец в качестве поясов и передников. Долго сохранялось и ношение наго¬
ленников с обмотками (Прыткова, 1930; Schlygina, 1991).
Интересно, что весьма устойчивым элементом одежды были водские по про¬
исхождению набедренники - каатерид. Женщины прилужских деревень как во¬
дские, так и ижорские носили их с несшитой юбкой - хурстуксет. Есть упомина¬
ния о том, что набедренники надевали и с сарафаном в некоторых особых случа¬
ях, например, при венчании. Это связано, очевидно, с тем, что у местного населе¬
ния набедренники (как и у других народов, имевших такую деталь одежды) име¬
ли магическое значение, в частности - обеспечивали плодородие женщины.
В начале XX в. в деревню стали проникать как фабричные ткани, так и го¬
родские формы одежды. Именно в это время начинают носить ситцевые “па¬
рочки” - широкие длинные юбки в сборку и кофты в талию из той же ткани.
Тем не менее, сарафаны долго еще продолжали сохраняться. Даже и после
Отечественной войны их можно было найти в сундуках у старух.
Кроме одежды, других элементов материальной культуры, которые выде¬
ляли бы ижор среди остального местного населения, практически нет.
608

ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
В обычаях и обрядах ижоры много черт, роднящих их с окрестным водским
населением, что объясняется как вековыми непосредственными контактами, так
и частыми смешанными браками. У ижоры (как и у води) на обрядности отрази¬
лось воздействие и русских народных традиций. Определенные элементы церков¬
ной обрядности стали также их неотъемлемой частью. Но при этом до XX в. со¬
хранялось немало элементов старинных языческих верований и суеверий.
Материалов о традициях детского цикла почти не сохранилось, но свадеб¬
ный обряд ижорцев известен довольно хорошо. В материалах Шёгрена* и Ту-
манского от конца XVIII в. отмечается, что сватовство у ижоры, было связано,
как и у води, с символическим курением табака (Sjogren, 1833; Opik, 1970.
Lk. 76-79; Nirvi, 1971. S. 437^440; Pass, 1932). При первом визите в дом невесты
с целью осведомиться о возможности засылки сватов “парламентарий” (обычно
один из родственников жениха) угощал хозяев дома нюхательным и куритель¬
ным табаком. Если отец девушки давал согласие на приезд сватов, то табак на¬
чинали курить (или нюхать). Табак курили и при окончательном сговоре
{kasiliikset - рукобитье или rahominen - “оплата”). Сваты при сговоре должны
были выложить на стол деньги в качестве залога. Жених (sulhain, zeinihha) пы¬
тался заставить невесту принять эти деньги, а невеста старалась их ему вернуть.
После вручения залога накрывали стол и договаривались о дне свадьбы и о раз¬
мере приданого {pritana). Уже в материалах Шёгрена отмечено, что договор
скреплялся рукобитием и - по православным нормам - зажиганием свечей пе¬
ред иконой.
По некоторым сведениям, курение табака при сговоре носило столь же обя¬
зательный характер, как и у води. При этом молодежь деревни устраивала на
улице отчаянный шум, била в печные заслонки и кричала: “Такая-то (имя де¬
вушки) выходит замуж” Такие сведения есть, правда, не во всех старых матери¬
алах. Авторы записей особо подчеркивают, что период от сговора до свадьбы
невеста проводила в причитаниях (Nenola-Kallio, 1981. S. 62). При этом она об¬
ходила поочередно дворы деревни, оплакивая свою судьбу. Она причитала и у
себя дома во дворе, в избе, особенно сидя на печи, откуда ее снимали силой.
Причитала невеста и во время предсвадебной бани.
К свадьбе в обоих домах - у невесты и жениха - обязательно варили пиво и
пекли свадебные караваи - куппели (kupeli < рус. купель). При этом исполня¬
лись особые обрядовые песни. Церковное венчание, уже по источникам конца
XVIII - начала XIX в., предшествовало празднованию свадьбы. Жених приезжал
перед венчанием за невестой в ее дом. Впереди ехал его крестный отец (ristetti),
следом - жених с крестной матерью. Есть сведения, - видимо, более старые, -
что дома он невесту “не заставал” - ее успевали уже увезти в церковь, и жених
направлялся туда следом. По другим описаниям (у Шёгрена), жених заставал не¬
весту дома и в церковь пара отправлялась совместно. Невеста ехала в церковь с
лицом, закрытым большим покрывалом (suurkorviluz), что должно было убе¬
речь ее от злых сил. Эта форма оберега была в свое время широко распростра¬
нена у многих прибалтийско-финских народов, и у некоторых она сохранялась
очень долго. Например, у эстонцев на острове Кихну надевание на невесту’ осо¬
бого покрывала “уи” дожило до XX в. {Калите, 1962). По сообщению Шёгрена,
ижорская невеста снимала покрывало непосредственно перед венчанием и его
* Установлено, что Шёгрен, хотя и писал об Ингрии в начале в XIX в., использовал в своей
работе сведения конца XVIII в. (см.: Haltsoncn, 1967).
609
20. Прибалтийско-финские...

Рис. 161. Свадебный поезд, жених и невеста в третьей повозке (РЭМ; фото Д. Золотарева,
1926 г.)
расстилали на полу церкви, а затем оно переходило в собственность венчавше¬
го священника. Однако, по другим сведениям, лицо молодой вновь закрывали
вплоть до приезда в дом жениха, куда молодая пара ехала после венчания.
В доме невесты все это время продолжалось веселье, проводился обряд вы¬
купа дружиной жениха приданого - “сундука” (kirsto). На сундуке сидели под¬
ружки невесты (korvoid), а выкупал у них сундук по обычаю брат жениха.
В доме жениха молодых встречали его родители и благословляли их, отец -
иконой, мать - свадебным караваем.
Затем молодую вели в избу, где усаживали за стол и, перекрестив, снимали
с нее покрывало, чтобы собравшиеся односельчане молодого могли ею полю¬
боваться. Молодая им кланялась, и они уходили. Молодые садились за стол.
Свекровь давала крестной матери невесты вареное яйцо. Та чистила его, реза¬
ла пополам и новобрачные съедали его, “чтобы они в жизни все делили попо¬
лам”. Затем начинали прибывать званые гости. Сначала приезжали оттаят
(ottajat- “берущие”), т.е. та часть дружины жениха, которая до этого оставалась
в доме невесты. Несколько позже, примерно через полчаса, приезжали гости со
стороны невесты (jdlgijoojad). Они входили в избу с пением свадебных песен, и
их усаживали за стол. После угощения были танцы. Гостей жениха и невесты
угощали обычно по очереди, хотя по некоторым данным (в частности, Шёгре-
на), они просто сидели за разными столами, а невеста стояла между столами и
кланялась на обе стороны, предлагая гостям кушать. На второй день, после ут¬
реннего завтрака, в дом жениха привозили и родителей невесты.
Раздача невестой подарков родне жениха происходила, по одним сведениям,
в первый день, по другим - после брачной ночи. В число подарков входили ру¬
бахи, носовые платки, пояса, головные уборы и т.п. На второй день “пили ку¬
610

бок” (karikka). Сначала молодые, стоя на коленях, слушали поучения родителей,
потом крестных и других гостей, как следует жить в браке. Затем гости одари¬
вали молодых деньгами, а те угощали их вином. На второй день молодая, по
обычаю, шла первый раз за водой, при этом она бросала (по другим сведениям,
роняла изо рта) в источник жертвенную серебряную монетку.
В записях Ф. Туманского описывается еще один ритуал - совместное посе¬
щение молодыми дома невесты через несколько дней после свадьбы. При этом
визите молодой одаривал родных невесты и ее ближайшую родню деньгами.
Стоит оговорить, что сведения об ижорской свадьбе в старинной форме непол¬
ны, в свое время Шёгрен отмечал, что мало знает об ижорской свадьбе, и мно¬
гие моменты ее так и остались неясными. Например, нет четких данных о том,
когда невесте надевали головной убор замужней женщины.
В материалах о свадьбе хорошо отражена фольклорная сторона обрядно¬
сти - связанные с нею песни и плачи. Свадебные песни были по содержанию
разного рода: часть их исполнялась в связи с тем или иным ритуалом - при вар¬
ке пива, при выпечке свадебного каравая, при ритуальном мытье в предсвадеб¬
ной бане как невесты, так и жениха. Другую группу составляли песни-поучения
молодым, как следует вести себя в семейной жизни, в особенности молодой,
входящей в новый дом и в круг новой родни. Особый интерес представляют при¬
читания. В цикле свадебного фольклора они известны лишь у части прибалтий¬
ско-финских народов, в отличие от широко бытовавших похоронных плачей.
Свадебные причитания бытовали только у православного населения: води, ижо-
ры, карел, эстонцев-сету (Nenola-Kallio, 1981. S. 62-72; Vahros, 1966. S. 298).
Правда, они были отмечены и у некоторых групп ингерманландских финнов, в
частности - у эвримейсет, но исследователи считают их поздним заимствовани¬
ем у соседнего православного населения. Загадка своеобразного распростране¬
ния свадебных плачей так и не решена современной наукой, хотя фольклористы
не раз обращались к этому вопросу (Нопко, 1974 a. S. 112-131; 1974 Ь).
Плачи сопровождали и похоронный обряд. Сохранилось немало записей по¬
хоронных причитаний, и они дожили практически до наших дней. По покойно¬
му могли причитать женщины из его собственной семьи, но могла его оплаки¬
вать и местная плачея. Плачи представляли собой в известной мере импровиза¬
цию, содержащую жалобу на разлуку с ушедшим в другой мир.
Похороны у ижорцев {maahanpanijaised, peittdiset) по своим традициям были
сходными с водскими. Хоронили покойника по православным нормам на третий
день после смерти. Первоначально тело лежало в избе на лавке или на столе,
причем до положения его в гроб покойника следовало “стеречь”, чтобы злые
силы не похитили его душу. Поэтому днем и ночью кто-нибудь бодрствовал
около него и читал молитвы. При перевозке гроба с телом на кладбище в руки
покойнику вкладывали вожжи из шерстяной нити, так как предполагаюсь, что
он сам едет туда. В могилу клали необходимые покойному в пути на тот свет ве¬
щи: еду (хлеб, мясо, масло, горох), а также деньги {Конькова, 1992. С. 106;
Нопко, 1974 b. S. 15-23). На могиле устанавливали шестиконечный крест, часто
под скатом из двух досок. На крест вешали небольшое полотенце, на котором
были вышиты имя покойного или только его инициалы.
Кладбище у ижор было священным, табуированным местом. Оно представ¬
ляло собой естественно разросшуюся рощу, в которую можно было как входить
(или въезжать), так и выходить из нее только по одной дороге. На кладбище ни¬
чего нельзя было трогать - ни сорвать травку, ни сломать ветку. Могилы посе¬
щали регулярно. Ходили на кладбище в дни, когда шли в церковь, а также в по¬
минальные субботы, на радоницу и т.д.
611
20*

ДОХРИСТИАНСКИЕ ВЕРОВАНИЯ
Несмотря на соблюдение православных праздников и церковных обрядов, у
ижоры стойко сохранялись старинные верования. Окрестный мир был для них
заселен различными духами и полон сверхъестественных сил. Так, считалось,
что в крестьянском дворе жил оберегающий благополучие двора, здоровье лю¬
дей и скот дух - халтиаз (haltiaz), иногда его называли “хозяином дома” (koti-
isdntd, peremies) или русским термином “домовой”. Судя по некоторым данным,
этот дух ассоциировался в представлениях крестьян с духом земли.
Особый дух жил в риге - рижник, он был беспокойным духом, часто недоб¬
рым, пугал как взрослых, так и детей, прогонял их из риги. Считалось, что риж¬
ник мог помочь при топке риги, обмолоте зерна, но мог и сжечь ригу.
В бане также жил свой дух - банник, который мог покарать людей, слиш¬
ком поздно купающихся, пришедших в баню пьяными и т.п. (подробнее см.:
Нопко, 1962. S. 386-444).
Различными духами была заселена и окружающая природа. Вера в духов,
как домашних, так и сил природы сохранялась очень устойчиво. Еще в
1950-е годы были сделаны записи от людей, которые сами имели с ними встре¬
чи: одни видели в реке водяного, другие слышали, как домовой разговаривал в
конюшне с лошадью, и т.п. (Ariste, 1960).
Из старых источников, в частности - русских летописей, известно, что ижо-
ра, как и водь, поклонялась рощам, деревьям, каменьям, небесным светилам
и т.д. Так, в конце XVIII в. Георги отмечал, что ижорцы были “чрезвычайно
пристрастны” к “нелепым языческим мнениям ...которые соплетают с обряда¬
ми христианской веры” Он отметил также, что они устанавливали иконы в сво¬
их священных рощах. Описал и священную липу, около которой ижорцы соби¬
рались в канун Ивановой ночи, жгли костры и приносили духам в жертву бело¬
го петуха (Георги, 1776. С. 29). Священные рощи в Ингрии, несмотря на проти¬
водействие христианской церкви, устойчиво сохранялись и позже; в некоторых
местах жители обносили их оградой. С этими рощами или отдельными священ¬
ными деревьями были связаны сохранившиеся до конца XIX в. коллективные
культовые праздники-братчины - ваккове. Они проводились по определенным
календарным датам, в частности - на Петров и Ильин день. Обычно заранее в
одной из больших риг варили пиво. Ячмень для этого собирали со всех дворов,
а варка пива доверялась наиболее умелым людям. В день праздника вся дерев¬
ня, включая женщин и детей, шла к риге. В риге ставили икону Св. Петра (или
Ильи), зажигали перед ней свечи. Девушки пели песни, призывавшие Петра и
Илью в гости, на угощение. Пивом обрызгивали стены риги, затем всех пришед¬
ших, включая женщин и детей, угощали пивом. Мужчины продолжали распи¬
вать пиво, в то время как женщины и девушки пели и танцевали хороводные
танцы (Haavio, 1963. S. 90).
По представлениям самих крестьян, такой праздник должен был умилости¬
вить святых, которые могли позаботиться о том, чтобы не было засухи, а Илья
мог простить людям их прошлые грехи и не посылать на них своих убийствен¬
ных молний (Haavio, 1963. S. 84—93).
В отдельных случаях сохранялся еще и обычай принесения в жертву барана
или быка, внутренности которого бросали в воду, а мясо съедали (Haavio, 1963.
S. 84-88).
Интересно, что православная церковь предпочла - после бесплодной борь¬
бы со старыми дохристианскими традициями - включиться в проведение брат¬
чин. В некоторых местах около священных деревьев были построены часовни,
612

в которых перед братчиной проводилась церковная служба, священник освящал
приготовленное для праздника пиво, иногда обходил, благословляя, поля, а так¬
же все дворы своей деревни, где его угощали. Кроме того, он получал в подарок
яйца и деньги.
Из числа календарных праздников особо следует выделить Вознесение. На
Вознесение ижорцы (так же, как и водь), по словам рассказчиков, "ничего не де¬
лали” - всякие работы, связанные с землей, были табуированы, землю в этот
день нельзя было тревожить. Ижорцы, как и вожане, особо почитали день Фло¬
ра и Лавра, который был “конским праздником”, покровительницей же овец
была св. Анастасия.
Исследователям удалось зафиксировать существование в прошлом у ижоры
особого “бабьего праздника”, который в начале прошлого столетия был уже
почти забыт. В этом празднике принимали участие только замужние женщины.
Они сообща готовили пир: варили пиво и в складчину устраивали угощение. Из
мужчин на этих праздниках мог присутствовать только пастух. По рассказам,
ему ставили четверть водки, он играл на рожке, а женщины плясали. В ходе
праздника особо чествовали тех женщин, у кого в этот год родился ребенок или
внук. Видимо, “бабий праздник” был связан с какими-то ритуалами, обеспечи¬
вающими плодородие женщин (Гаген-Торн, 1930).
УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
Ижорский фольклор довольно хорошо изучен как отечественными, так и
зарубежными (в первую очередь финляндскими) специалистами. Последние
сыграли немалую роль и в сборе материалов - этим занимались такие ученые,
как Э. Лённрот и В, Салминен.
Часть материалов была собрана в 1930-е годы на принадлежавшей в то вре¬
мя (1920-1940 гг.) Эстонии территории “Эстонской Ингрии”, в деревнях, распо¬
ложенных между реками Нарвой и Россонъю.
В финской капитальной публикации “Древние руны финского народа”
(SKVR) фольклорные записи от води, ижоры и ингерманландских финнов зани¬
мают 9 томов. В них включены эпические, лирические и свадебные песни так
называемой калевалъской метрики.
В послевоенные годы в сбор фольклорных материалов среди финноязычно¬
го населения Ленинградской области большой вклад внесли в первую очередь
карельские, а также эстонские исследователи. В архиве Карельского научного
центра РАН и в фонотеке Петрозаводского Института языка, литературы и ис¬
тории хранятся 13 рукописных коллекций, содержащих свыше 3 тыс. фольклор¬
ных записей. Это результаты полевых работ периода 1965-1977 гг. на Соикин-
ском и Курголовском полуостровах, а также в деревнях на р. Коваши. Часть из
них опубликована в сборнике “Народные песни Ингерманландии” (19741 и в ан¬
тологии “Ингерманландская эпическая поэзия” (1990).
Устное народное творчество води, ижоры и местных финнов тесно связано
между собой, но именно ижора сохраняла в наибольшей мере традиции эпичес¬
кой песни. В ижорских селениях, как западных, так и центральных районов края
были записаны самые полные и художественно совершенные варианты рун о
Куллерво, а также баллад, связанных с именем этого трагического героя эпоса,
которые Лённрот включил в полное издание “Калевалы”
Эпическая традиция западных районов Петербургской губернии выделя¬
лась большой самобытностью, во многом отличной от традиции североижор-
ского ареала на Карельском перешейке и там же расположенных финских де¬
613

ревень (приходы Токсово, Лембалово, Вуоле). Калевальская поэзия северо-
ижорского ареала заметно тяготела к соседней приладожско-карельской народ¬
но-поэтической традиции, в то время как западноижорская имеет много общих
черт с эстонскими лиро-эпическими песнями, В разное время произошло и уга¬
сание древней эпической традиции в этих ареалах. На Карельском перешейке
песни калевальского стиля не фиксировались собирателями уже в 1920-
1930-е годы, в районе г. Ломоносова их помнили еше в 1940-е, а на Сойкинском
полуострове - и в 1980-е годы.
Древняя народная поэтическая традиция этого края к настоящему времени
практически исчезла. Но интерес к ней, к ее художественной и морально-этиче¬
ской ценности, к ее этнолокальным особенностям не может угаснуть. Эта поэ¬
зия - часть художественного творчества и вклад ижорского народа в общую для
карел, финнов, ижорцев сокровищницу народной мудрости и высокого искусст¬
ва слова, которые известны во всем мире благодаря созданной Э. Лённротом
“Калевале”
Исследователи давно установили существенное отличие ижорского эпоса от
других его локально-этнических традиций, в частности - от карельской. Оно за¬
ключено прежде всего в составе бытовавших у ижоры эпических сюжетов, как
в самом их содержании, так и в характере. Несмотря на то что в некоторых слу¬
чаях ижорские руны сохранили более древние, чем карельские, мифологиче¬
ские сюжеты, как, например, песни о добывании небесных светил, отношение к
мифу в них принципиально иное, чем в карельских. Миф здесь - это уже не рас¬
сказ о событиях, как действительно имевших место в далеком прошлом, “в на¬
чале времен’1, он подается как забавный сказочный случай.
В мировом фольклоре широко известен миф о сотворении мира из яйца пти¬
цы. Карельская версия этого мифа представляет собой обстоятельный рассказ
об истории мироздания. У ижорцев также существовала руна о сотворении ми¬
ра из яйца. Она близка аналогичной эстонской песне, но далека от карельского
мифа,
В ижорской песне говорится о “ласточке, летней птице”, “птице воздуха”,
“дневной птице”, которая стремительно летает в поисках места для гнездова¬
ния, Не найдя такого места “на этой земле” или “в этом краю” {taltd maalta), она
улетает “за девять морей”, где находит “три кочки”, на которых свивает три
гнезда и откладывает в них яйца. Поднимается ветер, гнезда падают в воду. Ла¬
сточка заказывает кузнецу грабли и с их помощью разгребает все море, нахо¬
дит яйца, и тогда из них возникают небесные светила - солнце, луна и звезды.
По другой версии, птица свила гнездо на палубе корабля, и когда яйца ска¬
тились в море, на месте их падения возник дивный остров, на острове - зеленый
луг, на лугу - девушка, к которой стали приезжать сваты.
От космогонического мифа в обеих этих версиях сохранились только руди¬
менты, в которых не всегда бывает просто разглядеть первоначальный мифо¬
логический мотив.
В ижорской руне все рационалистично, фантастика допускается только при
объяснении возникновения небесных светил из частей яйца, но и здесь нередко
скрывается скептическая усмешка. Подобный рационализм характерен и для
других сюжетов с мифологическими мотивами, а свойственная карельскому
эпосу героика здесь снижается до уровня бытовых событий. Так, например, вы¬
росший у “ворот брата”, “под окошками отца” большой дуб, который мешает
солнцу и луне катиться по небу, птицам лететь по воздуху, людям проходить по
земле, срубает не мифический герой, а родной брат певицы {Haavio, 1968.
S. 352-353). Из древесины или щепок этого “мирового дерева” возникают не
614

колдовские стрелы, порождающие боль в человеческом организме (“колики”),
как в карельской руне аналогичного содержания, а создаются бытовые предме¬
ты: ложки, миски, веретена, лодки и даже “баня для сестры”. Да и сам дуб утра¬
тил черты священного мирового дерева, подпирающего своей кроной небосвод
и удерживающего все мироздание, речь идет прост о бытовом случае, о вырос¬
шем не на месте дубе, который всем мешал.
Характерна и концовка этой руны (в большинстве вариантов). Ее задача яв¬
но состоит в низведении всего сказанного до уровня пародии.
Такой прием травестирования, несомненно, связан с изменением былой
синкретической функции эпоса, служившего и хранилищем “положитель¬
ных” знаний о мире, мифологической истории этноса, удовлетворению эсте¬
тического чувства и многим другим целям. Показательно и то, что эти песни
исполнялись чаще всего молодыми девушками в играх и хороводах (Franssila,
1900).
Также и о добывании небесных светил из потустороннего мира рассказыва¬
ется не как о героическом подвиге, а всего лишь как о разумном поступке “муд¬
рой жены кузнеца”, решившей принести из Хийтолы (эквивалент Похьёлы - да¬
лекой сказочной страны на Севере) небесные светила для людей, которые до
этого вынуждены были ощупью искать дорогу, а весенние посевные работы
выполнять при свечах. При всей призсмлснности и юмористическом изложении
подобных сюжетов в ижорском эпосе можно найти отголоски очень архаисти¬
ческих мифов, типологически сходных, например, с палеоарктическими мифа¬
ми, согласно которым вначале люди жили без солнечного и даже лунного света
и только после того, как солнце и луна были выпущены из заточения, получи¬
ли возможность жить при их свете.
Особую группу составляют мифы о создании культурных ценностей: рож¬
дении или высекании первой искры, изобретении кантеле и игре на нем, об из¬
готовлении лодки. Мотивы создания культурных благ содержатся и в таких ру¬
нах, которые нет основания откосить к “культурным” мифам. Так, например,
руна о кузнеце (его сватовстве и выковывании золотой невесты) содержит пря¬
мые намеки на то, что различные предметы быта и орудия труда были созданы
кузнецом-первопредком. У карел и финнов его зовут Илмаринен. Илмоплинен,
у ижорцев - Исмаройнен, Инкеройнен. В виде самостоятельных сюжетов такие
этиологические мифы не сохранились.
Обрядовая руна о Сампсе Пеллервойыене, несомненно, относится к мифо¬
логическим песням. В период первой записи, сделанной финским исследовате¬
лем В. Поркка в 1881 г., она бытовала у ижорцев как обрядовая, связанная с
праздником Педрой (Петров день), церемонии которого были направлены на
получение хорошего урожая. Этот коллективный праздник, или братчина, на¬
чинался с ритуального питья пива. Согласно записи, перед началом его кто-ни¬
будь пел “Песнь Укко” и получал право первым отведать пива. Этот ритуал и
песня были записаны в д. Лендовщина (Lentiisi), лежащей на р. Коваши. Тогда
там сохранялось еще старое жертвенное место, около которого исполняли эту
песню (SKVR. III. Porkka. № 1810).
Все купались! Унтой. Рентой,
рассердил ась, о боз л и л ась,
угли сунула под мышки,
на спину схватила баню,
головешки-в голенища.
парились мои пять братьев,
семеро родных сестер.
Не попала в баню Варпой,
не распарила свой веник -
(Народные песни Ингерманландии, 1974. С 29. № 2).
615

Песнь о Сампсе Пеллервойнене, как считают исследователи, восходит к ми¬
фу о первосеятеле - божестве, засеявшем землю растениями, и в этом качестве
она должна быть отнесена к сюжетам о сотворении мира.
Тема о рождении огня, о том, как была высечена первая искра, как она на¬
творила множество бед и как ее в конце концов удалось пленить и “приручить”
на пользу людям, в карельской традиции функционировала почти исключитель¬
но как заклинание огня при лечении от ожогов. В отличие от карельской, ижор-
ская руна утратила связь с заговариванием ожога, а утратив функциональную
роль, в значительной мере разрушилась - от нее остался только фрагмент, пре¬
вратившийся в некое вступление к повествованию о возникновении острова.
К героическим рунам относятся такие песни, как “Состязание в пении”, “Ка-
укамойнен”, “Калерво и Унтамо” Первые два сюжета можно считать входящи¬
ми в общий карело-финский эпический фонд, но последний представляет досто¬
яние главным образом ижорского эпоса.
Отличительной особенностью ижорского эпоса, как уже давно отмечено
исследователями, служит отражение в нем внутренних противоречий родового
общества, а не противоречий между обществом и природой или иноплеменным
окружением. Наиболее ярко отражает это популярный сюжет о расколе едино¬
го рода и зарождении вражды между братьями, возглавившими два возникших
новых рода. Вражда братьев Калерво и Унтамо приводит к войне и уничтоже¬
нию всего рода Калерво. Единственного оставшегося в живых младенца пыта¬
ются превратить в презренного раба-пастуха, но он поднимает бунт и мстит сво¬
им угнетателям.
Ижорские руны о сватовстве можно рассматривать отдельно от героиче¬
ских. Сватовство в них - это уже не героическое деяние для укрепления и про¬
цветания рода, не подвиг, осуществляемый родовым героем. В этих песнях
просто повествуется о том, как один из “наших”, пусть даже богатый и вель¬
можный “светлый сын солнца”, “малорослый муж полей”, отправился в ска¬
зочном блеске своего свадебного поезда-войска сватать невесту в “ином ми¬
ре” - Туонеле. Там он добыл жену, которая “полезна” в хозяйстве, “стирает
рубашки”. Главный персонаж представляет при этом только самого себя, и
его действия обусловлены стремлением создать свою семью, а не задачей ук¬
репления целого рода.
Ижорскую эпическую традицию вообще отличает усиленный интерес к се¬
мейно-бытовой тематике, к социальным проблемам.
Свою оригинальную печать на трактовку изображаемых в песнях событий
наложило и то обстоятельство, что исполнителями песен, непосредственными
носителями традиции на протяжении всего того позднего периода, когда в
ижорских деревнях записывались эпические песни, были женщины. Это оказа¬
ло влияние и на содержание эпоса, и содействовало чисто “женской” интерпре¬
тации изображаемых событий.
Игровые по форме, но эпические по содержанию песни, как, например,
“Выйду замуж я за вора”, демонстрируют одну из особенностей бытования тра¬
диционного фольклора на последнем этапе. Дело в том, что возникает тенден¬
ция использовать тексты эпических рун в качестве “наполнителей” хороводных
и игровых песен на мелодии русских плясовых. Песня “Выйду замуж я за вора”
представляет яркий образец такой “переориентации” древних эпических рун.
Собственно исторических песен во всей ижорско-карельской традиции не¬
много, и посвящены они событиям истории, которые непосредственно касались
судеб этих народов в XVII-XVIII вв. Так, сюжетом исторической песни у ижор
стал один из военных эпизодов - осада крепости Копорье.
616

Сюжетами для лирических и лиро-эпических песен послужили отправка
солдат на войну и рекрутские наборы: это, в частности, песни “Отправка на вой¬
ну” и “Вести о смерти родных” В первом случае герой, уходя на войну, спраши¬
вает, как отнесутся его родители, родня, жена или возлюбленная к его возмож¬
ной гибели на войне, во втором - показано, как сам герой относится к смерти
своих родственников: отца, матери, сестры, брата, жены и др. Обычно в боль¬
шинстве случаев лишь одна из смертей воспринимается трагически. Если, ска¬
жем, герой безразличен к смерти отца, матери, сестры, то смерть жены вызы¬
вает такие потрясение, что он возвращается из похода домой.
Впечатления об ужасах войны народная песня передает эффективными
средствами гиперболизации. Весть о страшной войне приносит странная, пуга¬
ющая своим видом птица: “голова в крови, клюв в крови, окровавлены все пе¬
рья” Так приходит совершенно невероятная весть о том, будто на войну долж¬
ны пойти девушки, а не парни. Когда наступает некое привыкание к надвигаю¬
щейся беде, прилетевшая птица приносит уже правдивую весть о том, что на
войну должны идти парни. Изображение последующих событий имеет уже ре¬
альные черты. Песня рисует грустные, несколько сентиментальные картины
прощания юноши с родными. В ней слышится умиление наивно-простодушны¬
ми советами сестры, как брат должен вести себя в бою, чтобы не только остать¬
ся в живых, но еще и получить почести. Однако все кончается трагически: в
идиллическую картину летнего праздничного утра, когда мать в доме печет хле¬
бы, вторгается внезапно беда - без седока возвращается конь и извещает о ги¬
бели своего молодого хозяина.
Наиболее популярными, судя по количеству имеющихся записей и глуби¬
не разработки темы, были руны о наборе рекрутов. Он проходил чрезвычай¬
но драматично, со злоупотреблениями и произволом со стороны помещиков -
владельцев крепостных крестьян. Рекруты содержались, согласно некоторым
вариантам песни, как арестанты - их заковывали в кандалы, связывали верев¬
ками, сажали в клетки. Вся процедура набора, которая происходила на глазах
всего мира {жеребьевка, осмотр новобранцев, их “забривание”, смена одеж¬
ды), описывается в песнях подробно и реалистично, с глубоким чувством со¬
страдания.
Семейно-бытовая тематика также широко трактуется в ижорской тради¬
ции. Основное внимание песни уделяют взаимоотношениям членов семьи, глав¬
ным образом - женщин. Особое место занимает положение невестки и дочери.
Молодая невестка в доме - это самое бесправное существо, а дочь - временный
член семьи, судьба которой - покинуть родительский кров и стать невесткой в
чужой семье. Этим и объясняется драматизм изображаемых песней ситуаций.
Он особенно характерен для жанра баллады, тяготеющей к конфликтам, реше¬
ние которых связано с трагедийными развязками.
Как уже упомянуто, исполнительницами эпических песен среди ижоры бы¬
ли в основном женщины. Среди них было немало талантливых имлровизаторш.
Особое место в их числе занимает Параске Ларин, которая обладала феноме¬
нальной памятью. От нее было записано 32 тыс. стихов. При повторном пспол-
нении отдельных песен Параске обычно меняла их композицию, вносила в них
элементы из других песен, так что возникало интересное новообразование.
Параске Ларин родилась в 1833 гм еще при крепостном праве, в д. Мискзоля
на Карельском перешейке, где в те времена жили как ижорцы. так и финны-эв-
ремейсет. Первые песни Параске запомнила в возрасте трех-пяти лет. присутст¬
вуя со старшими на деревенских свадьбах. Жизнь Параске была полна горя и ли¬
шений. Ее брата запороли до смерти по распоряжению помещика.
617

Рис. 162. Знаменитая рунопевица Параске
Ларин (1833-1904). Рисунок пером (Фототе¬
ка Музейного ведомства, Финляндия)
После того, как в 1887 г. Неовиус
записал ее песни, ее посещали многие
деятели финской культуры того вре¬
мени. Ж. Сибелиус приезжал слушать
ее плачи, ее портреты писали Э. Яр-
нефельд и Э. Эдельфельд. Тем не ме¬
нее она продолжала жить в крайней
нищете. Ее дом был продан за недо¬
имки, и ей пришлось нищенствовать,
обходя с посохом окрестные деревни.
Лишь за три года до ее смерти Обще¬
ство финской литературы назначи¬
ло ей пенсию в размере ста марок
в год - сумма мизерная и по тем вре¬
менам.
Несмотря на все превратности су¬
деб, включая последнюю войну, в хо¬
де которой практически всему финно¬
язычному населению Ленинградской
области пришлось покинуть свои де¬
ревни, древняя народно-поэтическая
традиция сохранялась здесь и во вто¬
рой половине XX в. Долго ее хранили жители Кингисеппского района (Сойкин-
ский и Кракольский сельсоветы). Именно этот ареал, а также восточные ижор-
ские деревни на р. Коваши наиболее богаты древними песнями. Отличной ис¬
полнительницей главным образом лирических и свадебных песен была Мария
Елизаровна Никитина из д. Глинки (Savimaki). Знала она и эпические, и кален¬
дарные обрядовые песни. Одной из старейших певиц, от которых эстонские
языковеды и автор этих строк записывали эпические песни в 1950-1960-е годы,
была Кристина Андреева, родившаяся в 1877 г. в д. Андреевщина (Tarinaisi).
В д. Валяницы (Voloitsa) автору удалось встретиться с Екатериной Андреев¬
ной Александровой, которая при первом же знакомстве без труда исполнила бо¬
лее десяти эпических несен. Это были руны о вражде двух братьев - Калерво и
Унтамо, о наборе рекрутов, об отправке брата на войну, с которой вернулся
только его конь без хозяина, несколько баллад и одна историческая песня. Све¬
дения об этих и других исполнителях читатель найдет в сборнике “Народные
песни Ингерманландии” (1974).
В течение почти двенадцати лет еще можно было записывать в сойкинских
деревнях древние песни, но новых исполнителей найти не удавалось. Их число со¬
кращались год от года. В 1986 г. летом умерла Екатерина Андреевна Александ¬
рова. В этот приезд уже не удалось записать ни одной песни. Только участницы
местного самодеятельного фольклорного хора, среди которых были 60-
70-летние женщины - и русские, и ижорки, - исполнили нам для записи несколь¬
ко русских народных несен, тех самых, которые входят в репертуар их концерт¬
ных выступлений, и тех, которые бытовали здесь среди русского населения иско¬
ни. Никто уже не смог спеть ни одной ижорской песни от начала до конца.
618

Рис. 163, Ижорец со старинными гуслями
(РЭМ. Ф,н. № 4544-156; фото Д. Золотаре¬
ва, 1926 г.)
Но несмотря на тяжкие судьбы не
только отдельных лиц, но и всего
ижорского народа, немало претерпев¬
шего за свою историю, включая и на¬
ше время, часть его культуры, в пер¬
вую очередь поэтического наследия,
все же была зафиксирована и сохра¬
нена для человечества. Она остается
сегодня свидетельством удивительно¬
го творческого духа небольшого
ижорского народа.
Судьбы малых народов во всем
мире в значительной мере предопре¬
делены самой их малочисленностью и
ведут чаще всего к постепенному их
растворению среди более многочис¬
ленных и в ряде случаев социально
более развитых этносов. То обстоя¬
тельство, что в средние века ни у во¬
ди, ни у ижоры не сложилось собст¬
венных государственных образований
и они вошли в состав Новгородского (а позже - Русского) государства, в значи¬
тельной мере определило их дальнейший исторический путь. Они испытывали
сильное и длительное влияние славяно-русской культуры, чему способствовала
и их единая с русскими конфессиональная принадлежность.
Тем не менее в середине и даже во второй половине XIX в, численность
ижоры была значительной. При переписях определение национальной принад¬
лежности происходило, несомненно, в первую очередь по родному языку. Рас¬
пространение русского языка среди ижоры, особенно среди женщин, шло весь¬
ма медленно. Значительный толчок для освоения русского языка дало развитие
товарно-денежных отношений, активизировавшееся в губернии после отмены
крепостного права. Как уже упоминалось, скудость природных ресурсов выну¬
ждала население искать заработков на стороне. Развитие промышленности в
близлежащих крупных городах, рост спроса на рабочие руки на фабриках и за¬
водах, а также в сфере обслуживания, притягивал туда вес большие слои сель¬
ского населения, включая и женщин. Знание русского языка стало быстро рас¬
ширяться.
Сохранности родного языка могло бы способствовать его включение в
школьное образование, однако, как уже сказано, эти попытки, предпринятые в
1930-е годы, потерпели фиаско. Преподавание в школах на русском языке и вы¬
сшее образование, к которому стремилась немалая часть молодежи, вели к ут¬
рате родного языка. Довершили этот процесс средства массовой информации и
распространение массовой культуры.
Тяжелые судьбы финноязычного населения Ленинградской области в пос¬
левоенный период достаточно хорошо известны. Правда, ижора не попала в
619

число репрессированных народов и недопущение в послевоенные годы на ис¬
конные места обитания затронуло лишь ее незначительную часть. Однако ре¬
прессии, которые обрушились на местных финнов, вызвали у ижорцев стремле¬
ние записывать себя в официальных бумагах русскими. У многих ижорцев это,
вероятно, и не вызывало внутреннего противодействия, поскольку принадлеж¬
ность к православной церкви издавна служила определенным фактором этниче¬
ского самоопределения крестьян.
Работающая в наши дни среди ижорского населения петербургская исследо¬
вательница О. Конькова пишет, что сейчас по-ижорски говорят только пожи¬
лые люди между собой. Нам же в середине 1950-х годов еще приходилось встре¬
чать старых ижорок, почти не знавших русского языка, а среднее поколение
женщин между собой, как правило, говорило по-ижорски.
Разумеется, возродить ижорский язык, как обиходный, не представляется
возможным. Но нет сомнения в том, что в настоящий момент, когда наблюдает¬
ся повсеместный подъем национального самосознания у всех народов, в том
числе малых, растет интерес к собственной культуре, и ижора стала иначе от¬
носиться к своему этническому самоопределению.

БИБЛИОГРАФИЯ*
К ПРЕДИСЛОВИЮ
Ешевский С.В. Сочинения по русской истории, Ч, 1-3. М., 1900.
Зеленин Д.К. Принимали ли финны участие в образовании великорусской народности? // Сб.
ЛОИКФУН. Вып. 1. Л, 1929.
Карамзин Н.М. История Государства Российского. В 12 т. СПб., 1842-1843.
Костомаров Я.И. Собрание сочинений: Исторические монографии и исследования. Кн. 2-4.
СПб., 1904,
Маркелов М. Т. К вопросу о культурных взаимовлияниях финнов и русских // Этнография.
№ 1-2. М.; Л, 1930. С. 57-62.
Платонов С.Ф. Лекции по русской истории проф. С.Ф. Платонова. Пг., 1917.
Покровский М.И, Русская история в самом сжатом очерке. Ч. 1-3. М., 1933*
Русский Север: Этническая история и народная культура. ХП-ХХ в. / Отв. ред. И.В, Власова.
* М., 2001.
Седов В.В, Славяне: Историко-археологическое исследование. М,, 2002.
Соболевский Л.И. Лекции по истории русского языка. СПб., 1891.
Толстов С.П. К проблеме аккультурации // Этнография. № 1-2. М.; Л, 1930. С. 63-87.
Manninen 1. Johdanto // Suomen Suku. Osa Ш. Helsinki, 1934.
Vilkuna K. Spracherenze, Etnische Grenze, К ul Hire lie Grenze. Congressus IV CISU. IV, Budapest,
1975. P. 45^58.
К РАЗДЕЛУ "ФИННОЯЗЫЧНЫЕ НАРОДЫ
СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ
ПО ДАННЫМ ФИЗИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ"
Лксянова ГА. Антропологические материалы о саамо-ненецких контактах (К проблеме до-
самодийского субстрата в европейском Заполярье) // Происхождение саамов (по данным
антропологии и археологии). М., 1991. С. 107-128.
Лксянова Г.А., Аксянов ЕА. Сравнительная статистическая оценка антропологического раз¬
нообразия финно-угров И Антропология современных финно-угорских народов. М.т 2000.
С. 165-266.
Алексеев В.П. Происхождение народов Восточной Европы. М., 1969.
Алексеев В.П. География человеческих рас. М., 1974 (а).
Алексеев В.П. Краниологическая характеристика населения Восточной Фенноскандии // Ра¬
согенетические процессы в этнической истории. М.т 1974. С. 85-105 (б).
Ауль Ю.М. Антропологические исследования води и ижорцев на западе Ленинградской обла¬
сти // Учен, зап. ТГУ. Вып. 155: Труды по антропологии. I. Тарту, 1964. С. 118-164,
Бубрих Д.В. Происхождение карельского народа. Петрозаводск, 1947.
Бунак В.В. Человеческие расы и пути их образования // СЭ. 1956. № L С, 86-105.
[Бунак В.В.] Вопросы расогенеза // Происхождение и этническая история русского народа:
По антропологическим данным. ТИЭ АН СССР. Нов. серия. Т. 88. М.. 1965. Гл. ХБ.
С. 174—190.
Бунак В.В. Род Homo, его возникновение и последующая эволюция, М.. 1980.
Витое М.В. Антропологические данные как источник по истории колонизации Русского Се¬
вера // История СССР, \ 964.	6. С. 81-109.
Витое М.В. Антропологические данные как источник по истории колонизации Русского Се¬
вера / Сост. Т.И. Алексеева. М., 1997.
* Редакция раздела “Библиография” соответствует особым рекомендациям научных редакто¬
ров издания.
621

Витое М.В., Марк К.Ю., Чебоксаров Н.Н. Этническая антропология Восточной Прибалти¬
ки Ц Труды Прибалтийской объед. компл. экспедиции. Т. 2. М., 1959.
Геодакян В Л. Эволюционная роль половых хромосом (Новая концепция) // Генетика. Т, 34.
№ 8. 1998. С 1171-1184.
Герасимова М.М. Еще раз о древней монголоидности у населения Восточной Европы // Проб¬
лемы эволюционной морфологии человека и его рас. М., 1986. С. 227-234.
Гохман И.И. Антропологические особенности древнего населения Севера Европейской час¬
ти СССР и пути их формирования //Антропология современного и древнего населения Ев¬
ропейской части СССР. Л., 1986. С. 216-222.
Гравере Р.У. Североевропейский реликтовый одонтологический тип // Изв. АН Латв. ССР.
История. Рига, 1984. № 12. С. 26-37.
Гравере Р.У. Этническая одонтология латышей. Рига, 1987.
Гусева И.С. Морфогенез и генетика Гребешковой кожи человека. Минск, 1986.
Давыдова Г.М. Древние антропологические типы в составе современного населения лесной
зоны Восточной Европы // Единство и многообразие человеческого рода. М., 1997. 4.1.
С. 214-242.
Дебец Г.Ф. ‘'Неприветливые’* и “радушные” // Антропологический журнал. М,, 1933. № 1-2.
С. 234—237.
Дебец Г.Ф. Вепсы // Учен. зап. МГУ. Вып. 63. М., 1941. С. 139-173.
Денисова Р.Я. Проблема наличия монголоидного компонента в составе древнего населения
Восточной Европы // Неолит лесной полосы Восточной Европы (Антропология Сахтыш-
ских стоянок). М„ 1997. С. 42-54.
Дерябин В.Е. Многомерная биометрия для антропологов. М., 1983.
Дерябин В.Е. К этнической антропологии современных финских и тюркских народов восточ¬
ноевропейской России // Народы России. Антропология. Ч. 1. М., 1998. С. 38-57 (а).
Дерябин В.Е. Этническая антропология современных неславянских народов Восточной Ев¬
ропы. Многомерное количественное изучение (Рукопись, деп. ВИНИТИ. М 2111-В98 от
07.07.98). М., 1998 (б).
Дерябин В.Е. Современные восточнославянские народы // Восточные славяне. Антрополо¬
гия и этническая история. М., 1999. С. 30-59.
Духовная культура сегозерских карел конца XIX - начала XX в. Л.т 1980.
Ефимова С.Г. Этно-территориальная изменчивость краниологических комплексов восточно¬
европейского населения // Народы России. Антропология. Ч. 1. М., 1998. С. 14—37.
Жербин А.С., Морозов К А. Введение // Карелы Карельской АССР, Петрозаводск, 1983.
Жиров Е.Б. Древние ижорские черепа // СА. М.; Л,, 1937. Т. II.
Золотарев ДА. Кольские лопари. Л., 1928 (а).
Золотарев ДА. Обзор русских антропологических работ по финно-угорскому населению
СССР //Финно-угорский сборник. Л., 1928. С 1-26 (б).
Золотарев ДА. Карелы СССР, Л,, 1930.
Зубов А.А. Одонтология: Методика антропологических исследований. М., 1968 (а).
Зубов А.А. О расово-философском значении некоторых одонтологических признаков // СЭ.
М3. 1968 (б).
Зубов АЛ. Географическая изменчивость одонтологических комплексов финно-угорских на¬
родов // Финно-угорский сборник. Антропология, археология, этнография. М., 1982.
С. 134-148.
Зубов А.А. Географическая изменчивость одонтологических комплексов // Изв. АН Латв.
ССР. История. Рига, 1984. № 12. С. 26-37.
Зубов А.А., Халдеева Н.И. Одонтология в современной антропологии. М., 1989.
Керт Г.М. Некоторые саамские топонимические названия на территории Карельской
АССР // ВЯ. 1960, М 2. С. 86-92.
Кирпичников А Н. Приладожская лопь // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л„ 1984.
С.137-144.
Козинцев А.Г Краниоскопические особенности населения Финляндии // Происхождение саа¬
мов (по данным археологии и антропологии). М.,1991. С 34-52.
Лескинен В.Т. О некоторых саамских гидронимах Карелии // Прибалтийско-финское языко¬
знание: Вопросы фонетики, грамматики и лексикологии. Л., 1967. С. 79-88.
Лукъянченко Т.В. Материальная культура саамов Кольского полуострова конца XIX-нача¬
ла XX в. М„ 1971.
622

Лукьянченко Т.В. Расселение Кольских саамов в XVI-XVII вв. // К истории малых народно¬
стей Европейского Севера СССР, Петрозаводск, 1979. С, 14-23.
Лукьянченко Т.В. Этногенез саамов //Этногенез народов Севера, М., 1980. С. 28-40.
Лукьянченко Т.В. К вопросу о “саамском” субстрате в культуре некоторых групп населения
Европейского Севера // Природа и хозяйство Севера. Вып, II. Мурманск, 1983.
С. 87-91.
Марк К.Ю. Вопросы этнической истории эстонского народа в свете данных палеоантрополо¬
гии // Вопросы этнической истории эстонского народа. Таллин, 1956. С, 112-133.
Марк К.Ю. Антропология приб ал гийско-финских народов. Таллин, 1975.
Марк К.Ю. Соматология финнов и саамов // Финно-угорский сборник. M.t 1982.
С 112-133.
Марк К.Ю. Антропология пермских финнов в связи с вопросами их этногенеза // Антрополо¬
гия современных финно-угорских народов. М., 2000. С. 153-164.
Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел конца XIX -
начала XX в. / Изв. подгот. Р.Ф. Никольская, А.П. Косменко; Отв. ред. Е.И. Клементьев,
Л., 1981.
Путешествия Элиаса Лённрота. Петрозаводск, 1985.
Рогинский Я Я., Левин М.Г. Антропологический состав народов мира // Рогинский Я.Я., Ле¬
вин М.Г. Антропология. М., 1978. Гл. 22. С. 374-472.
Хайду П. Уральские языки и народы. М., 1983.
Хартанович В.И. Новые материалы к краниологии саамов Кольского полуострова И Сб,
МАЭ. Л., 1980. Т. 36. С. 35-47.
Хартанович В.И. Краниология карел // Антропология современного и древнего населения
Европейской части СССР. Л., 1986. С. 63-120,
Хартанович В.И. К краниологии населения северо-западного Приладожья XIX - начала
XX в. // Балты. Славяне. Прибалтийские финны. Рига, 1990. С. 216-229.
Хартанович В.И. О взаимоотношении антропологических типов саамов и карел по данным
краниологии // Происхождение саамов (по данным археологии и антропологии). М., 1991,
С. 19-33 (а).
Хартанович В.И. Новые материалы к краниологии коми-зырян // Сб. МАЭ. Т. 44, СПб.,
1991. С, 108-125 (б),
Хить ГЛ. Дерматоглифика народов СССР. М., 1983.
Хитъ ГЛ. Расовый состав населения СССР (по материалам дерматоглифики) // Расы и наро¬
ды. М., 1986. Вып. 16. С. 31-42.
Хить ГЛ. Дерматоглифика тюркоязычных народов СССР // Антропология башкирского на¬
рода. Уфа, 1990. С. 27-51.
Хить ГЛ. Саамы в дерматоглифичесхой систематике финно-угров Евразии // Происхожде¬
ние саамов (по данным антропологии и археологии). М., 1991. С. 59-82.
Хить ГЛДолинова Н.А. Дерматоглифика туркмен //Туркмены в Среднеазиатском между¬
речье, Ашхабад, 1989. С. 70-117.
Хить Г Л., Долинова Н.А. Расовая дифференциация человечества (Дер мато глифические
данные). М., 1990.
Хить ГЛ., Долинова Н А. Видовые и расовосдецифические особенности полового димор¬
физма у человека по признакам дерматоглифики // Единство и многообразие человече¬
ского рода. Ч, I, М.,1997. С. 98-213.
Хитъ ГЛ., Долинова НА. Дерматоглифика и расогенез финно-угров Евразии 7 Антрополо¬
гия современных финно-угорских народов. М., 2000. С. 27-99.
Хить ГЛ., Долинова НА. Дерматоглифика балтийских финнов // Вестник антропологии.
Вып. 7. М„ 2001. С. 63-86,
Чебоксаров Н.Н. Из истории светлых расовых типов Евразии // Антропологический журнал.
1936. № 2, С. 193-227,
Чебоксаров Н.Н. Монголоидные элементы в населении Центральной Европы Учен. зал.
МГУ. Вып. 63. М„ 1941. С. 237-270.
Чебоксаров Н.Н. Основные принципы антропологических классификаций Происхождение
человека и древнее расселение человечества. ТИЭ АН СССР. Нов. серия. Т. ХМ. М..
1951.
Шумкин В.Я. Этногенез саамов (Археологический аспект) // Происхождение саамов (по
данным археологии и антропологии). М., 1991. С. 129М49.
623

Baume RM> Inbreeding Effects on Papio hamadryas dentition // Amen J. community of the Finno-
Ugrian peoples. Physical Anthropology and Cummins H., Midlo Ch, FingerPrints, Palms and Soles.
New York, 1981.
Cummins H.. Midlo Ch. Finger prints, palms and soles. New York, 1961.
Geivall G. Westerhus. Lund, 1960
Hallsten К. Matenaux pour servir a la connaissancc des cranes des peuples finnois. H. XXXV. Helsinki,
1881; H. XL 1887; 1893.
Meet H.L. Dcrmatoglyphics of the Finno-Ugrians of Eurasia // Trends on Dermatoglyphics Research.
Dordrecht. 1990.
Heel H.L., Dolinova N A. Dermatoglyphics of the Finno-Ugrians // Congressus Octavus Iniemationalis
Fcnno-Ugristarum. Pars VII. Moderatores. Jyvaskylfl, 1996.
Jant? R.L., Brehme H., Eriksson A.W. Dermatoglyphic Variation among Finno-Ugric Speaking
Populations: Methodological Alternatives //American Journal of Physical Anthropology. 89. 1992.
Khartanovich V. Origin of the Baltic-Finns on the Bases of the Craniological Series // Physical
Anthropology and Population Genetics of Vologda Russians. Helsinki, 1993.
Kirveskari P. Morphological Traits in the Permanent Dentition of Living Scolt Lapps // University of
Turku. Helsinki, 1974.
Mark K. Zur Herkunft der fimiisch-ugrschen Volker vom Standpunkt der Anthropologie. Tallinn, 1970.
Mark K. Anihropologische Eigcnschaften der Bevolkerung Finnlands // Annales Academiae
Scicntiarum Fennicac. Ser. A. Vol. 152. Helsinki, 1972.
Morant G. A Study of the Recently Excavated Spitalfield Crania // Biometrica. 1931. Vol. XX11L
P. l-ll.
Retsius G. Matcriaux pour servir a la connaissance des caracteres ethniques des races tinnoises //
Congres international anthropologie et d’archeologie prehitoriques. 7-e session. Stockholm, 1874.
Schreiner K. Zur Osteologie der Lappen. Bd. 1. Oslo, 1931; Bd. II. 1935.
Schreiner K. Further Note on the Cranio logy of the Lapps. Oslo. 1945.
Schreiner K. Crania Norvegica. Vol. I. Oslo, 1939: Vol. II. 1946.
Selmer-Olsen R. An Odontometrical Study on the Norwegian Lapps // Skrifter Utgitt av Norske
Videnscaps Academic. Oslo, 1949. № 3.
Sharma A. Comparative Methodology in Dermatoglyphics: Papers, presented at the Vll-th International
Congress of Anthropological and Ethnological Science in Moscow. Delhi, 1964.
Zolotareva I.M. Anthropology of the Small Nations of Northern Siberia. Helsinki, 1982.
Zubov AA. The Data of Odontology and the Problem of the Genetic Community of the Finno-Ugrian
Peoples // Физическая антропология и традиционная культура финно-угорских народов. М,,
1991. С. 33-44.
К РАЗДЕЛУ "СААМЫ"
Алексеев В.П. Происхождение народов Восточной Европы. М„ 1969.
Алымов В,К. У студеного моря: Мурманские очерки //Красная деревня. 1924. ЛЬ 22. С, 10-11.
Алымов В.К. Лопари Кольского полуострова // Доклады и сообщения [МОК]. Вып. 1. Мур¬
манск. 1927 (а).
Альтов В.К. О сеидах // Доклады и сообщения [МОК]. Вып, I. Мурманск. 1927 (б).
Алымов В,К. Озерное рыболовство в Мурманском округе // Доклады и сообщения [МОК].
Вып. 2. Мурманск. 1928. С. 91-98 (а),
Алымов ВХ. Оленеводство Мурманского округа // Доклады и сообщения [МОК]. Вып. 2.
Мурманск, 1928. С. 35-52 (б),
Альтов ВХ. Живая лопарская древность // Карело-Мурманский край, 1929. № 8-9. Л.
С. 23-26.
Алымов ВХ. Лопари. М., 1930 (а).
Алымов ВХ. Рождаемость и смертность лопарей Кольского полуострова // Кольский сбор¬
ник, Труды антрополого-этнографического отряда Кольской экспедиции. Л., 1930 (б).
Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. Пср. с англ. Ю.В. Готье /
Отв. реп. II.Л. Рубинштейн, М., 1938.
Антонов Ф.И. Описание сельского хозяйства и промыслов крестьян Архангельской губер¬
нии // АГВ. Архангельск, 1852. № 34. С. 290-292: № 36. С. 316-319; № 37. С. 327: № 38.
С. 337-340; № 39. С. 345-349.
Арсланов Л.Ш., Казаков Е.П., Корепанов К.И. Финны, угры и самодийцы в Восточном Зака-
мье (III в. до н.э. - XIV н, н.э.). Елабуга, 1993.
624

Богораз В. Г Чукчи. Л., 1934-1939. Ч. 1-2.
Брюсов АЛ. История древней Карелии // Труды ГИМ. Вып. 9. М., 1940.
Бубрих Д.В. Происхождение карельского народа. Петрозаводск, 1947.
Бубрих Д.В. К вопросу об отношении между самоедскими и финно-угорскими языками // Изв.
АН СССР. ОЛЯ. Т. 7, вып. 6. М.; Л., 1948. С. 511-517.
Бубрих Д.В. О советском финно-угроведении // СЭ. 1949, № 2. С. 189-196.
Валонеп И. Ранние лопарско-финские контакты. Из этнической истории финских племен //
Финно-угорский сборник. М., 1982. С. 59-96.
Васильев В.И. Этнические контакты европейских ненцев в XV11-XVII1 вв. // К истории малых
народностей Европейского Севера СССР, Петрозаводск, 1979. С. 48-55.
Василевич Г'.М.,Левин М.Г Типы оленеводства и их происхождение //СЭ. 1951. № 1. С. 63-87.
Верещагин В.В. Очерки Архангельской губернии. СПб., 1849,
Визе Ю.В. Лопарская музыка // ИАОИРС. Архангельск, 1911, № 6.
Визе Ю.В. Лопарские сеиды // ИАОИРС. Архангельск, 1912, № 9. С. 395^401; № 10.
С. 453-459.
Вилкуна К. Функция древней саамской деревни // Ежегодник Института по изучению СССР
в Финляндии. Приложение к № 19-21. Хельсинки, 1970.
Виноградов Н.Н. Соловецкие лабиринты. Их происхождение и место среди однородных ис¬
торических памятников И МСОК. Вып, 4, Соловки, 1927.
Волков И. Изобразительное искусство саамон // Народное творчество. М, 1939. М& 3.
С. 49-50.
Волков Н.Н, Российские саамы. Историко-этнографические очерки. Каутокейно; СПб.,
1996.
Воскобойников М.Г О прошлом и настоящем Кольских саамов // Языки и фольклор народов
Крайнего Севера // Сб. науч. трудов ЛГПИ им.А.И. Герцена. Л., 1973. С. 3-53.
Востриков О. В. Лексические финно-угорские элементы в русских говорах В о л го- Двинского
междуречья. Автореф. дне. ... канд. филол. наук. Томск, 1979.
Гебелъ Г. Наша северо-западная окраина - Лапландия if Русское судоходство. № I. 1905.
Георги И. Описание всех обитающих в Российском государстве народов и их житейских об¬
рядов, обыкновений, одежды и т.д, СПб., 1789. Ч. L
Герберштейн С. Записки о Московитских делах. М., 1908.
Гиренко II.М. Система терминов родства и система социальных категорий // СЭ. 1974. N° 6.
С. 41-50.
Горн В.Д. О лопарях // Изв. ОЛЕАЭ. Т. XXXI. М.т 1878.
Гохман И.И. Антропологические особенности древнего населения Севера Европейской час¬
ти СССР и пути их формирования // Антропология современного и древнего населения Ев¬
ропейской части СССР. Л., 1986.
Грибова Л.С. Декоративно-прикладное искусство народов коми, М., 1980.
Гурина Н.Н. Каменные лабиринты Беломорья // С А. 1948. Вып. 10. С. 125-142.
Гурина Н.Н. Основные этапы древнейшей истории Кольского полуострова по данным архео¬
логии // Учен. зал. ЛГУ. № 115, вып. 1. Л., 1950. С. 38-56.
Гурина Н.Н. Неолитические поселения северного побережья Кольского полуострова // МИА
’ СССР. № 20. М.; Л., 1951. С. 143-167 (а^,
Гурина Н.Н. Поселения эпохи неолита и раннего металла на северном побережье Кольского
полуострова //МИА СССР. N° 20. М.: Л., 1951. С. 77^142 (б).
Гурина Н.Н. О датировке каменных лабиринтов Белого и Баренцева морей // МИА СССР
№ 39. М.; Л., 1953, С. 408^120.
Гурина Н.Н. Археологические памятники Кольского полуострова //Природа п хозяйство Се¬
вера. Вып. 2. Апатиты, 1971.
Гурина Н.Н Время, врезанное в камень; Из истории древних лапландцев. Мурманск. 1982.
Гурина Э.И. Основные этапы развития культуры древнего населения Кольского полуостро¬
ва // КСИА. № 200. М., 1990. С. 8-16.
Девятова Э.И. Геология и палинология голоцена и хронология памятников первобытной
эпохи в юго-западном Беломорье. Л., 1976.
Демидов И.И. Формирование, рельефа горы Воттоваара в ледниковое и послеледниковое
время (к проблеме культовых камней - ^сейдоя*7) // Археология Севера. Сб. на>ч. статей.
Вып. 1. Петрозаводск, 1997. С. 200-203.
Дерганее II. Статистический очерк Лапландии. СПб., 1869.
625

Дерганее Н. Русская Лапландии» Архангельск, 1877.
Дурылин С. За полуночным солнцем. М., 1913.
Елисеев В.А. О так называемых вавилонах на Севере России // Зап. ИРГО. Т. XIX. 1883.
Елисеев В.А. По белу свету. СПб., 1895. Т. 2.
Ефименко А Я, Народные юридические обычаи лопарей, карелов и самоедов Архангельской
губернии. СПб., 1877.
Зайков П.М. Бабинский диалект саамского языка. Фонолого-морфологическое исследова¬
ние. Петрозаводск, 1987.
Земляков Б.Ф. Арктический палеолит на Севере СССР // СА. М., 1940. Вып. 4. С. 107-143.
Золотарев ДА. Лопарская экспедиция (11 января - И мая 1927 года). Л., 1927.
Золотарев Д.А. Кольские лопари. Л., 1928.
Иванов С.В. Орнамент народов Сибири как исторический источник (по материалам XIX - на¬
чала XX в.). Народы Севера и Дальнего Востока. ТИЭ. Новая серия. Т. 81. М.; Л,, 1963.
Иванов-Дятлов Ф.Г. Наблюдения врача на Кольском полуострове (11 января - 11 мая
1927 г.). М., 1928.
Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л., 1961.
Карпелан К. Финские саамы в железном веке // Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 143-151.
Карпелап К. Ранняя этническая история саамов // Финно-угорский сборник. М., 1982.
С. 32-48.
Кастрен М.А. Путешествие в Лапландию 1838 г. // Этнографический сборник... ИРГО.
Вып. IV. СПб., 1858. С. 220-250.
Керт ГМ, Значение саамского языка для финно-угорского языкознания // ПФЯ. Петроза¬
водск, 1958. С. 104-117.
Керт Г.М. Некоторые саамские топонимические названия на территории Карельской
АССР // ВЯ М, 1960. № 2. С. 86-92.
Керт ГМ. Образцы саамской речи. Л., 1961.
Керт ГМ. Саамская письменность // ПФЯ. Л., 1967. С. 110-115.
Керт Г.М. Саамский язык (кильдинский диалект). Фонетика, морфология, синтаксис. Л.,
1971 (а).
Керт ГМ. К истории изучения германских заимствований в прибалтийско-финских и саам¬
ском языках // ПФЯ. Л,, 1971. С. 66-69 (б).
Керт Г.М. Праязык и теория контактов // Материалы IV МКФУ, Т. 2. Будапешт, 1980.
С 68-69.
Керт Г.М. Заметки о саамской словесности // Проблемы литературы Карелии и Финляндии.
Вып, 2. Петрозаводск, 1991. С. 22431.
Керт ГМ. Саамско-русские языковые контакты // ПФЯ. М., 1994. С. 99-116.
Керт ГМВдовицып В.Т., Веретин А А. Компьютерный банк топономии Европейского Се¬
вера России: TORIS (Препринт докл. на засед. Президиума КНЦ РАН. 24.04.1998). Петро¬
заводск, 1998.
Керт ГМ., Зайков П.М. Образцы саамской речи. Т. П. Петрозаводск, 1988.
Керт Г.М., Маркианова Л.Ф. Общие словообразовательные модели глагола в карельском и
саамском языках // К истории малых народностей Европейского Севера СССР.
Петрозаводск, 1979,
Киселев А.А., Киселева ТА. Советские саамы: история, экономика, культура. Мурманск, 1987.
Комарецкая О. Из лопарского эпоса //Доклады и сообщения [МОК|, Вып. 1, Мурманск, 1927.
С. 39-45.
Комшилов Я А. Лопарские клейма // Доклады и сообщения [МОК]. Вып, 1. Мурманск, 1927.
Королева Н.С. Искусство меховой мозаики финно-угорских народов Северного Урала // Сб,
трудов Научно-исслед. ин-та художественной промышленности. М., 1967. Вып. 4.
С. 266-284.
Косменко А.П. Изобразительное искусство саамов Кольского полуострова XIX-XX вв.: Эт¬
нографии. очерк. Петрозаводск, 1993.
Косменко М.Г. Археологические культуры эпохи периода бронзы - железного века в Каре¬
лии. СПб., 1993.
Косменко М.Г., Кочкуркина С.И. Вопросы истории населения древней Карелии //Археоло¬
гия Карелии, Петрозаводск, 1995. С. 312-385.
Кочкуркина С.И., Линевский А.М. Курганы летописной веси X - начала ХП1 века. Петроза¬
водск, 1985.
626

Кошечкин Б.И. Тундра хранит след: Очерки об исследованиях Кольского Севера. Мурманск,
1979.
Кошечкин Б.И, Сын Новой Земли (Тыко Вылко). М,, 1980.
Кошечкин Б.И. Имена на скале. Л,> 1981.
Кошечкин Б.И. Открытие Лапландии, Мурманск, 1983.
Кошечкин Б.И. Жемчужина в ладонях Лапландии. Л., 1985.
Кошечкин Б.И. Притяжение полюсов. Л., 1987.
Кошечкин Б.И. “Боже, дай нам ветра". Кемские полярные мореходы. Петрозаводск, 1992,
Криничная ИА Северные предания, Беломорско-Онежский регион. Л., 1978.
Кузнецова В.П. Магнитофонные записи фольклорно-этнографической экспедиции в Мед¬
вежьегорский район в 1987 г. - Архив КНЦ РАН Ф. 1. On. 1. Кол, 142. Ед. хр. 13.
Кулемзин В.М.. Лукина Н.В. Васюганско-ваховские ханты в конце XIX - начале XX в. Этно¬
графические очерки. Томск, 1977.
Курангов А.А. О каменных лабиринтах Северной Европы, Опыт классификации // СА. 1970.
№ 1. С 34—49.
Куратов А А. Соловецкие стоянки П-1 тысячелетия до н.э, // С А. 1983. JMs 4. С. 199-204.
Куропятник М.С. Формы социальной организации саамов Кольского полуострова в конце
XIX - начале XX в. Автореф. дне. канд. ист. наук. Л., 1989.
Ламартинъер ПМ. Путешествие в севереые страны. 1653 г. М., 1912.
Лебедев В.В. К северным народам (Путешествие к лопарям). М., 1933.
Лебедева Н.И. Прядение и ткачество восточных славян // Восточнославянский этнографиче¬
ский сборник. ТИЭ. Т. XXXI. М., 1956. С. 459-540.
Лескинен В. О некоторых саамских гидронимах Карелии // ПФЯ. Л., 1967.
Линкола М. Образование различных этноэкологических групп саамов // Финно-угорский
сборник. М., 1982. С. 48-59.
Линсхотен Г. Нидерландская экспедиция к северным берегам России в 1594—1595 гг. // Зап.
по гидрографии. Т. ХХХ-ХХХ1Х, вып. 3. СПб., 1914.
Литке Ф.П. Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге
“Новая Земля” в 1821-1824 гг. СПб., 1828. Ч. 1.
Ломоносов Михайло. Избранная проза. М., 1986.
Лукьянченко Т.В. Материальная культура саамов (лопарей) Кольского полуострова в конце
XIX-XX в. М., 1971.
Лукьянченко Г.В. К вопросу о “саамском” субстрате в культуре некоторых групп населения
Европейского Севера // Природа и хозяйство Севера. Вып. 11. Мурманск, 1983. С. 87-91.
Макаров НА. Русский Север и Лапландия: Торговые связи XI-XIII вв. // СА. 1991, № 1.
С. 57-75,
Максимов С.В. Год на Севере. СПб., 1890,
Манюхин Н.С, Происхождение саамов по данным археологии //Традиционная культура фин¬
но-угров и соседних народов. Петрозаводск, 1993. С. 28-30,
Манюхин И. С. Саамы // Археология Карелии. Петрозаводск, 1996. С. 343-361.
Манюхин И.С. Происхождение саамов (Опыт комплексного изучения). Петрозаводск. 2002.
Марк К.Ю. Соматология финнов и саамов // Финно-угорский сборник. М., 1982. С- 112-133
Мартынов А .Я. О некоторых проблемах изучения соловецких святилшц // Проблемы изуче¬
ния историко-культурной среды Арктики. М.. 1990. С. 268-281,
Мартынов А.Я. К проблеме интерпретации культово-погребальных комплексов Соловец¬
ких островов // Междунар. конференция к ШО-летию В.И. Равдоннкаса. Тез докл. СПб.,
1994, С. 88-90,
Матвеев А.К. Субстратная топонимика Русского Севера // В Я. 1964. >£ 2. С. 64-83
Матузова В.И. Английские средневековые источники ТХ-ХТТТ вв. М.. 1979.
Миллер Г.Ф. О народах издревле в России обитавших с немецкого на российский язык пе¬
реведено Иваном Долинским, СПб., 1773.
Moopa X. Вопросы сложения эстонского народа и некоторых соседних народов в свете тай¬
ных археологии // Вопросы этнической истории эстонского народа. Таллин. 1956.
С. 49-141,
Мулло ИМ. К вопросу о каменных лабиринтах Беломорья // Новые памятники история древ¬
ней Карелии. М.; Л., 1966. С. 185-193.
Мулло И М. Памятники древней культуры на Кузовых островах // Археология и археография
Беломорья. Архангельск, 1984. С. 52-81.
627

Муллонен И. И. Очерки вепсской топонимии. СПб., 1994.
Национальный состав населения РСФСР. М., 1989.
Немирович-Данченко В.И. У океана. Жизнь на Крайнем Севере. СПб., 1875 (а).
Немирович-Данченко В.И. О народной поэзии лопарей// Зал. ИРГО. 1875 (б).
Немирович-Данченко В.И. Лапландия и лапландцы. СПб., 1877.
Немирович-Данченко В.И, Страна холода. Сказки и песни лопарей. СПб., 1889.
Немирович-Данченко В.И, Полярное лето: Очерки неведомого быта. СПб., 1892.
Ненарокомов В. Нынешнее состояние народов Архангельской губернии//АГВ. № 28. Архан¬
гельск, 1867.
Никольская Р.Ф. К вопросу о карельско-саамских историко-культурных связях // Природа и
хозяйство Севера. Выл. 9. Мурманск, 1981. С. 75-80.
Огородников Е.К. Прибрежья Ледовитого океана и Белого морей с их притоками по книге
Большого Чертежа // Зап. ИРГО. Т. 7, 1877.
Озерецковский Н.Я, Примечание на Кольский острог // Труды ВЭО. Ч. XXIV, № 3, 1773.
Озерецковский ИЯ. Описание Колы и Архангельска. СПб., 1804.
Панкрушев ГЛ. Племена Карелии в эпоху неолита и раннего металла. М.; Л., 1964.
Панкрушев ГЛ. Мезолит и неолит Карелии. Ч. I: Мезолит. Л., 1978.
Панкрушев ГЛ. Формирование берегов Онежского озера в голоцене (но археологическим
данным) // Археологические памятники бассейна Онежского озера. Петрозаводск, 1984.
С. 5-24.
Паули Ф.Х. Народы России: Этнографический обзор России. СПб., 1861.
Пация Е. У советских саамов нет проблем // Ловозерская правда. 1991, 28 дек.
Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. I: Архангельская губ.
Тетр. 1. СПб., 1899.
Попов А.И. Основные задачи исследования финно-угорской и самодийской топонимики
СССР // Вопросы финно-угорского языкознания. М.; Л., 1964.
Пошман А. Описание Архангельской губернии. Т. II. Архангельск, 1873.
Пришвин М.М. За волшебным колобком. Из записок на Крайнем Севере России и Норвегии.
Петрозаводск, 1987.
Прыткова Н.Ф. Головные уборы // Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л.. 1961.
С. 329-368,
Прыткова Н.Ф. Одежда народов самодийской группы как исторический источник // Одежда
народов Сибири. Л., 1970. С. 3-39.
Рейнеке М.Ф. Описание города Колы в Российской Лапландии. СПб., 1830.
Рихтер 3. По Лапландии. М.} 1929.
Розанов А.С. Лапландия и лапландцы. СПб., 1903.
Рыбаков Б.А. Космогоническая символика “чудских” шаманских бляшек и русских выши¬
вок // Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 7-34.
Саамские сказки / Зап., пер. и обраб,, предисл. и примеч. В.В. Чарнолуского. М., 1962.
Саамские сказки / Ред. Г. Керт; сост. Е. Пация. Мурманск, 1980.
Савватеев ЮЛ. Наскальные рисунки Карелии. Петрозаводск, 1983.
Сенкевич-Гудкова В.В. Саамы Кольского полуострова // Учен. зап. Карельского пед. ин-та.
Т. 4. Петрозаводск, 1957.
Симченко Ю.Б, Культура охотников на оленей Северной Евразии. М., 1976.
Случевский К.К. По Северо-Западу России. СПб., 1897. Т. II.
Соловьев К. Очерки Архангельской губернии. Лопари //АГВ. № 31, 33, 46,47. Архангельск,
1861.
Спиридонов AM. Отчет о разведочных археологических работах в 1981 г. на территории
Большого Успенского монастыря в г.Тихвине Ленинградской области и в Печенгском
районе Мурманской области. Петрозаводск, 1982. - Архив КНЦ. Ф, 1. Оп. 50. Ед. хо.
№ 559.
Списки населенных мест Российской империи. Бып.1: Архангельская губерния. СПб,, 1861.
Терентьев Г Туломский падун //АГВ. № 19. Архангельск, 1872.
Терентьев Г. Л опекая свадьба // АГВ. №21. Архангельск, 1874, С, 4-5.
Терентьев Г.К. О промышленности ловозерских лопарей и об улучшении их быта // АГВ.
№ 29. Архангельск, 1877. С. 4-6.
Тиандер К. Поездки скандинавов в Белое море. СПб., 1906.
Титов Ю.В. Лабиринты и сейды. Петрозаводск. 1976.
628

Токарев С Л. Лопари// Токарев С.А. Этнография народов СССР; Исторические основы бы¬
та и культуры. М., 195В- С. 135-141.
Травина И.К. Саамские народные песни, М., 1987.
Туркин А,И. Прибалтийско-финский и саамский компоненты в этногенезе народов коми //
Труды ИЯЛИ. Коми филиал АН СССР. Вып. 36. 1985- С. 54-67.
Фер де Г. Плавания Баренца. Пер. с латинского проф. А.И. Малеина. Л., 1936.
Филиппов А.М. Сообщение Симона ван Салингена о земле Лопии // Литературный вестник.
Т. 1, кн. 3. СПб., 1901.
Финно-угорский сборник; Антропология, археология, этнография- М., 1982.
Финно-угры и славяне. Доклады первого советско-финляндского симпозиума по вопросам
археологии 15-17 ноября 1976 г. Л., 1979.
Хайду Я. Уральские языки и народы. М., 1985.
Хартанович В.И. Новые материалы к краниологии Кольского полуострова // МАЭ. Т. 36- Л.,
1980,
Хартанович В.И. Краниология карел // Антропология современного и древнего населения
Европейской части СССР. М., 1986. С. 63-120.
Харузин H.IL Русские лопари. М., 1890.
Хитъ ГЛ. Расовый состав населения Финляндии по данным дерматоглифики // Финно-угор¬
ский сборник. Антропология. Археология. Этнография. М., 1982.
Хлобыстин Л.П. Святилища острова Вайгач // Древности славян и финно-угров. СПб., 1992.
С. 164-169.
ХомичЛ.В. Ненцы. М.; Л., 1960.
ХомичЛ.В. Саамы. СПб,, 1999.
Чарполуасий В.В. Материалы по быту лопарей: Опыт определения кочевого состояния ло¬
парей восточной части Кольского полуострова. Л., 1930 (а).
Чарнолуский В.В. Заметки о пастьбе и организации стад у лопарей // Кольский сборник. Л.,
1930(6).
Чарнолуский В. В. Легенда об олене-человеке. М., 1965,
Чарнолуский В.В. В краю летучего камня. М.} 1972.
Чернецов BTL Орнамент ленточного типа у обских угров // СЭ. 1948. № I. С. 139-152,
Черняков З.Е. Очерки этнографии саамов. Рованиемк, 1998.
Чулаки М.И. Песни-импровизации саамов // СЭ. 1940, М.; Л. Вып, 4. С. 100-118.
Шайжин Н. Олонецкий край // Памятная книжка Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1909.
С. 192-230.
Шахнович ММ. Культовый комплекс на горе Воттоваара (Итоги работ в 1993 г.) // Вести, Ка¬
рельского краеведческого музея, Вып. 2. Петрозаводск, 1994. С. 26-35,
Шмаков И.11. Рождаемость и смертность лопарей Ловозерского прихода за 32-летний период //
АГВ. № 11. С. 3; № 16. С. 3-4; № 21. С. 3; № 22. С, 3. Архангельск, 1904.
Шмаков И.Н. Русские лопари с врачебно-санитарной точки зрения и медицинская помощь в
Лапландии. Архангельск, 1908.
Шмаков И.Н. Материалы для антропологии русских лопарей: Опыт этнографического н ме¬
дико-антропологического исследования. СПб., 1909.
Шмаков HTL Обзор работ и библиографический указатель литературы о русских лопарях //
Изв. РГО. Т. 62, вып. 4. М-> 1930.
Шмидт А.В. Древний могильник на Кольском заливе // Кольский сборник. Труды антропо¬
лого-этнографического отряда Кольской экспедиции АН СССР. Л- 1930.
Шумкин В Я. Каменная и костяная индустрия мезолита - раннего металла Кольского полу¬
острова: Автореф. дне. ... канд. ист. наук. Л., 1984.
Шумкин В.Я. Истоки формирования народности саами // Современное финн о-утро ведение.
Опыт и проблемы. Л,, 1990, С. 121-127 (а).
Шумкин ВЯ, Саамы, лопь, лопари и финно-угорская проблематика // Исследования по этно-
негезу и древней истории финно-язычных народов. Ижевск. 1990. С. 114-125 i6j.
Шумкин В Я. Этногенез саамов. Автореф, дне. ... докт. ист. наук. М.. 1990 • в •
Шумкин ВЯ. Лапландцы в системе Северо-Европейских связен // Население Ленинградской
области: Материалы и исследования по истории материальной культуры СПб..
1992.
Щеколдин К. Лопарские сказки, легенды и сказания, записанные в Пазрепком погосте, погра¬
ничном с Норвегией // ЖС. Вып, I—II, отд. II. СПб., 1890. С. 17-25.
629

Щербачев Ю.Н, Датский архив. Материалы по истории древней России, хранящиеся в Копен¬
гагене (1326-1690) // ЧОИДР. М., 1893. Кн. I. С. 1-340.
Щербачев Ю.Н.] Русские акты Копенгагенского государственного архива, извлеченные
Ю.Н. Щербачевым. Русская историческая библиотека, Т. XVL СПб,, 1897.
Щербачев ЮН. Копенгагенские акты, относящиеся к Русской истории. Выл. 1, 1326-1569 гг. //
ЧОИДР М, 1915. Кн. IV, отд. II. С 1-320,
Щербачев Ю.Н. Копенгагенские акты, относящиеся к Русской истории. Выл. 2. 1570-1575 гг. Ц
ЧОИДР. М., 1916. Кн. II. отд. II. С. 1-224.
Эндюковский А. Саамский (лопарский) язык // Языки и письменность народов Севера Ч. 1.
Языки и письменность самоедских и финно-угорских народов. М.; Л., 1937. С. 125-162.
Эрнитс Э. Предварительные данные о связях между саамским и тунгусо-маньчжурским язы¬
ками // СФУ. Тарту, 1977, № 13, С 20-24.
Этногенез народов Севера, М, 1980.
Этногенез финно-угорских народов по данным антропологии. М., 1974.
ЯщснкоА. Несколько слов о Русской Лапландии (Из поездки) // Этнографическое обозрение.
М., 1892. № 1. С. 10-37.
Aikio S., Kecskemdti /., Kiss Z. Lappische Joiku-Lieder aus Karasjnk // MSFOu. 149. 1972.
Aimd F. Phonetik und Lautlehre des Inari-lappischen // MSFOu. 43. 1918,
Bernatzig HA. Lappland. Leipzig, 1955.
Bjorkman T. Kuusamoti Lamsan hopea-aarre // SM. LXIV. 1957. S. 17-32.
Carpelan C. Katsaus saamelaiasten esihistoriaati // Suomen vaeston esihistoriallisct juuret. Helsinki,
1984. S. 97-108.
Collinder В. The Lapps. New York, 1949.
Emsheimer E. A Lapp musical Instrument // Ethnos. XII. Stockholm, 1947. S. 86-92,
Eriksson AAV. Population Genetic. Studies on Finnish Lapps // Ecological Problems of the Circumpolar
Area, Lulca, 1974.
Friis I A. En sammer i Finnmarken, Russisk Lapland og Nordkarelen // Skildringer of Land og Folk.
Christiania, 1871.
Friis I A. Ethografies kart over Fin markens Amt. m. 1 ; 2 000 000.1. Bl. 1, 2; П Bl. 1, 2; Ш. BL 1. 2.1888.
Ganander Ch. Mythologia Fennica. Abo, 1789.
Genetz A, Kuollan lapin murteiden sanakirja ynna kielennflyUeita. Wdrterbuch der Kola-1 appischen
Dialekte nebst Sprachproben // Bidrag till kfinnedom of Finlands natur och folk. Bd. 15. Helsingfors,
1891.
Genetz A. Orosz-lapp nyelvmutvdnyok. Mdtd eveng6lioma es eredeti textusok // NK. 15. 1879.
Georgi J.G. Russland. Beschreibung aller Nationen des russischen Rcichcs. ihrer Lcbcnsart, Religionen.
Gebrauche. Wohnungen, Kleidungen und tibrigen MerkwQrdigkeitcn. Bd. 1. Leipzig, 1783.
Gjessing G. Changing Lapps // Monographs on social Anthropology. N 13. London, 1954.
Gjessing G. The Disintegration of the Village Organization of the Sea-Saames (Sca-Lapps). An
Hypothesis. Oslo, 1960.
Graff R. Music of Norvegian Lappland // Journal of the International Folk Musik. 1954.
Grundstrdm H., V&is&nen A. Lapska sanger. Texter och melodien frdn svenska Lappland. I—II. Upsala,
1958.
Haavio M. Bjannien vallan kukoistus ja tuho. Porvoo; Helsinki, 1965.
Harva (Holmberg) V. Lappalaistcn uskonnot // Suomen sukun uskonnot. OsalL Porvoo, 1915,
Hiltanen R. Mika Kuolan saamelaisten kohtaloksi //Neuvosto-Karjala. 30.03.1990.
Hultkrantz A On Beliebs in non-shamanic guardian Spirits among the Saamis Religion // Saami reli-
gion. Abo, 1984. P. 110-123.
Ниште V Pohjois-Pohjanmaan ja Lapin esihistoria. I. HelsingissS. 1983.
Itkonen E. Lappalaisten esihistoria valaiisevia sanoja // Vir. 1946.
Itkonen E. Die Herkuft und Vorgeschichte der Lappen im Lichtc dcr Sprachtwissenschaft // Ungarische
Jahrbucher. XXVII: 1 ,b. Berlin, 1955 (a).
Itkonen £. Onko itamerensuomessa jjllkia duaalista? // Vir. 1955 (b).
Itkonen E. Lappische Cbrestomatie mit grammatikalischen Abriss und Wdrterverzeichnis. Helsinki, 1960.
Itkonen E. Lappalaisten esihistoria kielitieteen valossa // SKS. Tictolipas. 20. Helsinki, 1961 (a).
Itkonen E. Suomalais-ugrilaisen kielen- ja historiantutkimuksen alalta // SKS, Tietolipas. 20, Helsinki.
1961 (b).
Itkonen E. Lapin kieli suomen kielen valaisijana // JSFou. 1977. S. 121-128.
630

It копт TJ. Venajanlapin konsonanttien astcvaihtelu Kollan. Kildin ja Turian murieiden mukaan //
MSFOu. XXXIX. 1916.
ftkonen TJ. Lappalais-suomalaisia sananvertailuja // MSFOu. 32.1918.
Itkonen T.I. Suomen lappalaiset. I. Porvoo, 1920.
Itkonen TJ. Lappalaisten ruokatalous jj MSFOu. 51. 1921.
Itkonen TJ. Lappalais^suomalaisia sananvertailuja // MSFOu. 58Л 928.
Itkonen TJ. Koltan-jakuolanlappaJaisia satuja //MSFOu. 60, 1931.
Itkonen TJ. Heidnische Religion und spaterer Aberglaube bei den finnischen Lappen // MSFOu. 87.
1946 (a).
Itkonen TJ. Suomen lappalaisten haltijasusko IIKV. 25/26. (1946). S. 127-138 (b).
Itkonen TJ. Suomen lappalaiset vuoteen 1945.1—II. Porvoo; Helsinki, 1948.
Kirjoittamaton khjallisuus // Suomen kirjallisuus. Osa I. Keuruu, 1963.
Kjellstrdm R. On the Continuty of old Saami Religion // Saami Religion. Abo. 1984. P, 24—33.
Korhonen M. Johdatus Japin kielen historiaan // SKST. 370. 1981.
Kraft I. Labyrint och ryttarlek // FomvSnnen. 72. 1977.
Kulonen U.-M. Saame kieli kunnosaan // Johdatus saamen tutkemukseen. SKS. Tictolipas. 131.
Helsinki, 1991. S. 87-100.
Kuropyatnik M. Local Variants of Functioning of the Kola Saami Community // Specimina Sibirica.
T. V. Savarie, 1992.
Launis A. Lappisohe Juoigos-Melodien if MSFOu. 26. 1908.
Lehtiranta J. Zur Verwertung “protolappischer” Elemenre // СФУ. 1986. № 4. $. 249-252.
Lehtiranta J. Yhteissaamelainen sanasio // JSFOu. 200. 1989.
Lehtisalo T Beobachtungcn iiber die Jodler // JSFOu, 48. 1936-1937.
Magga О.Я. Saamelaiset kielet йпййп // Uralilaiset kielet t&iaan. Ed. T. Salminen. Kuopio, 1993.
Manker E. Die lappische Zaubertroinmei. Stockholm. 1951.
Manker E. Lappamas hcliga stallen//AL. 13. 1957,
Manker E. Seite^-Kult und Trommelmagie der Lappen // Glaubenswclt und Folklore der Sibirischen
Vdlker. Budapest, 1963.
Manker E. Samel oiks konst. Halmstad, 1971.
Manninen I. Die finnisch-ugrischen Volker, Leipzig, 1932.
Mark K. Zur Hcrkuft der finnisch-ugrischen Vdlker vom Standpukt der Antropologie. Tallinn, 1970.
Mikkola II. Kolttakyl^n arkisto. Helsinki, 1941.
Murdock G'P. Ethnographic Atlas I I Ethnology. Apr. Vol.VL № 2. 1967.
Nesheim A. Finnish “hiisi” and Lappish “sii’da” I IFUF. B.XXX, H, 3. 1951.
Nickul K. Sunjel, kolttain maa I I Terra. 45:2. Helsinki, 1933.
Nickul К. Petsamon etelaosan koltankieliset paikanimet kartografiselta kannalta // Fennica. 60: L
Helsinki, 1934. S. 1-81.
Nickul K. Saamelaiset kansana ja kansalaisina // SKST. 297. 1970.
Olaus Magnus Gothus. Pohjoisten kansojen historia. Keuruu, 1973.
Olsen B. Material Metaphors and historical Practice: a structural Analisis of stone Labyrints in coastal
Finnmark, Arctic Norway // Fetmoskandia Arhaeologica. VIII. Helsinki, 1991. P. 51-58.
Pddkkdnen L.V. KesHmatkoja Venajan Karjalassa sek2 hajanaisia kuvauksia Karjalan kansan nvkysyy-
dcsta ja entisyydeslft// SMYA. XVBI. Ilelsingissa, 1898.
Pauly de T Description ethnographique Russie, SPb., 1862.
Pehrson R. The bilateral Network of social Relations in КбпкОша Lapp District // International Journal
of American Linguists. Indiana. Vol. 23, N I.
Pentikdinen J. Saamelaisten uskomusmaailma // Johdatus saamen tutkimukseen. Tietolipas. 131 SKS. 1994.
Petterson O, Jambek and Jabmeaima. Lund. 1957.
Qvigstad J.K. Lappiskc eventyr og sagn. I-IV. Oslo, 1927-1929.
Qvigstad J. Lappische Sprichwflrter undRdtsel. 1922.
Rae E. The White Sea Peninsula. A Jorney in Russian Lappland and Karelia, London. 1881.
Sammallahli P. Saamelaisten alkuperHsta // STAV. 1991.
Sammallahti P., Хворостухина A. Sami-сйть. Satnegiijjas - соачкпэчка. Ohcejohka. 1991.
Serning I. Lapska offerplatsfynd friin jflrhfllder och medeltid // AL. 11. 1956. S. 11-218.
Shefferus /. Lapponia. Frankfurt am Main, 1673.
ShefferusJ. Lapponia. ШтеепНпш, 1963.
Solberg O. Eisenzeitfunde aus Ostfinnmarken. Christiania, 1909.
Suomen kielen etymologincn sanakirja I I Lexica. SFU, ХЕГ, 1-8.
631

Tanner V Antropogeografika studier inom Petsamoonradet // Skotlapparna. Fennia 47, N 4*
Helsingfors, 1929.
Temple G. Notes on Russian Lappland // Proceedings of the Royal Geographical Society and Monthly
Record of Geography. New Monthly Series. 1980. VoL II, N 10.
Tiren K. Die lappische Volksmusik, Stockholm, 1941.
Toivonen Y. Zum Problem des Protolapischen // Sitzungberichie dcr fmnichen Akademie der
Wissenschaften. 1949. Helsinki, 1950, S. 161-189.
Vasmer M. Beitrage zur historischen Vfilkerkuhde Osteuropas. IV Die ehemalige Ausbreitung der
Lappen und Permier in Nordrussland // Sitzungberichte der preussischcn Akademie dcr
Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse. XIV-XV. 1936. S. 176-270.
Vorren 0., Manker E, Samekulturen, Troms0, 1958.
Vorren 0., Manker E. Lapp Life and Customs. Oslo, 1962.
Vorren 0., Manker E. Samekulturen. Tromsp; Bergen; Oslo, 1976.
Whitaker /. Social Relations in a Nomadic Lappish Community. Oslo, 1955.
Wiklund K.B. Die nordische LehnwOiter in den russisch-lappischen Dialekten // JSFOu, X. 1892.
Wiklund KB. Lappama//Nordisk kultur. X. Stockholm; Oslo; Kpbenhavn, 1947.
Zachnsxon I. De samiska metalldepaem ar 1000-1350 // Archaeology and Environment. 3. Umea, 1984.
К РАЗДЕЛУ “КАРЕЛЫ”
А.	Клм. Тихвинские чухари (Путевые наброски) // Русская жизнь, № 347. СПб,, 1894. С. 3.
Алто ЭЛ. Финноязычная литература Карелии // История литературы Карелии. Т. 2, СПб., 1997.
Антикоски Э. Стратегия карельского языкового планирования // В семье единой. Нацио¬
нальная политика партии большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в
1920-1950-е годы. Петрозаводск, 1998. С. 207-222,
Аристо П.А. Формирование прибалтийско-финских языков и древнейший период их разви¬
тия // Вопросы этнической истории эстонского народа. Таллин, 1956, С. 5-27.
Архангельская Карелия// Архангельский губ. стат. ком-т. Архангельск, 1908.
Архив Государст вс иного комитета Республики Карелия по статистике. Отдел переписи насе¬
ления. Ф. 659.
Археология Карелии / Отв. ред. М.Г. Космснко, С.И. Кочкуркина. Петрозаводск, 1996.
Афанасьева А.И. Великий Октябрь и становление советской культуры в Карелии. 1918-1927.
Петрозаводск, 1983.
Базегский Д.В. Экономические связи Беломорской Карелии и Северной Финляндии (Кайнуу) во
второй половине XIX - начале XX в. Автореферат дис.... канд. ист. наук. Петрозаводск, 1998.
Балагуров Я А. Приписные крестьяне Карелии ХУШ-Х1Х вв. Петрозаводск, 1961.
Баранцев А.П. Карельская письменность //ПФЯ; Вопросы фонетики, грамматики и лексико¬
логии. Л., 1967, С. 89-104.
Баранцев А.П. Случаи мены языка в речи карел-людиков // ПФЯ. Вопросы взаимодействия
прибалтийско-финских языков с иноеистсмными языками. Л., 1971. С. 38-^41.
Баранцев А.П. К вопросу о происхождении южнокарельских диалектов // Происхождение Ка¬
релии. Докл. семинара 30 июня - 2 июля 1976 г. Университет Йоэнсуу, 1976, С. 85-100 (а).
Баранцев А.П. Образцы людиковской речи (Образцы корпуса людиковского диалекта). Пе¬
трозаводск, 1976 (б),
Баранцев А.П. О людиковском языковом памятнике начала XVII века // СФУ. Вып. XX. Тал¬
лин, 1984. С. 298-303.
Белицер В.И. Очерки народов коми. XIX- начало XX в. ТИЭ. Новая серия. Т. XLV. М., 1958.
Беляков А.А. Языковые явления, определяющие границы диалектов и говоров карельского
языка в Карельской АССР // ПФЯ. Петрозаводск, 1958, С. 49-62.
Бергштрессер К. Опыт описания Олонецкой губернии. СПб,. 1838.
Бирин В.Н. Брак и семья населения Карельской АССР в 1950-1970-е годы. Петрозаводск,
1992,
Благовещенский И.И., Гарязин АЛ. Кустарная промышленность в Олонецкой губернии. Пе¬
трозаводск, 1895.
Блок А. Собрание сочинений. Т. 5. М.; Л., 1962.
Бломквист Е.Э. Крестьянские посгройки русских, украинцев и белорусов (поселения, жили¬
ща, хозяйственные строения) // Восточнославянский этнографический сборник // ТИЭ.
Новая серия. Т. XXXI, М., 1956. С. 3^158.
632

Богданов Г.Х. Свадьба Ухтинской Карелии // Западнофинский сборник. Л., 1930. С. 36-64.
Бубрих Д.В. Грамматика карельского языка (Фонетика, морфология). Петрозаводск, 1937.
Бубрих Д.В. Происхождение карельского народа. Петрозаводск, 1947.
Бубрих Д.В. Историческое прошлое карельского народа в свете лингвистических данных //
Изв. КФНИБ АН СССР. № 3. Петрозаводск, 1948. С 42^50.
Бубрих Д.В. Русское государство и сформирование карельского народа // ПФЯ. Выл. 5. Л.»
1971. С. 3-22.
Бубрих Д.В., Беляков А.А., Пупжина А.В. Диалектологический атлас карельского языка.
Финно-угорское общество. Хельсинки, 1997.
Былинкин КВ. Опыт национально- го суд ар ственного строительства тверских карел: Карель¬
ский национальный округ (1937-1939 гг.) // История и культура тверских карел: перспек¬
тивы развития. Тверь, 1997. С. 53-56.
Васильев А.И. Олонец. Петрозаводск, 1984.
Вилкуча К. Этнографические области // Финляндия. Географический сборник. М., 1953.
С 289-294.
Виноградов В. Карельский национальный округ // Политическая агитация. Калинин, 1989.
№ 16 (август).
Витое ММ. Гнездовой тип расселения на Русском Севере и его происхождение // СЭ. 1955.
№ 2. С. 27-40.
Витое М.В. Историко-географические очерки Заонежья XVI-XVII вв.: Из истории сельских
поселений. М., 1962.
Витое ММ. Этнография Русского Севера. М., 1997.
Витое М.В., Власова И.В. География сельского расселения Западного Поморья в
XVI-XVII веках. М., 1974.
Вихавайнен Т. Национальная политика ВКП(б) / КПСС в 1920-e^l950-е годы и судьбы ка¬
рельско-финской национальностей. Петрозаводск, 1997.
Водовозова Е.Н. Жизнь европейских народов. Т. 11. Жители Севера. СПб., 1889.
Волны трав. Петрозаводск, 1998.
Воскресенская Л.С. Переселение карел в Россию // История и культура тверских карел: Пер¬
спективы развития. Материалы междунар. конференции. Тверь, 1997. С. 37—40.
Всекарсльский съезд представителей трудящихся карел 1-3 июля 1920 г. Первый Всекарель¬
ски й съезд Советов 11-18 февраля 1921 г. Протоколы. Петрозаводск, 1990.
Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. I. М., 1928.
Всесоюзная перепись населения АКССР 1939 г. -ЦГА РК. Ф. 1532. On. 1. Д. 128/1390.
Габе Р.М. Карельское деревянное зодчество. М., 1941.
Габе Р.М. Интерьер крестьянского жилища // Архитектурное наследство. Вьт. 5. М. 1955.
С. 81-100.
Гадзяцкий С. Карелы и Карелия в новгородское время. Петрозаводск, 1941.
Георгиевский М. Святозеро //ОГВ. 1888, № 17. С. 154-157; № 18. С. 163-166.
Георгиевский МД. Карелы // Вести. Олонецкого губернского земства. 1908. № 10.
Гиппинг А.И. Ыева и Ниеншанц. Ч. I-П. СПб., 1909.
Головкина З.И. Из истории карельской письменности // История и культура тверских карел:
Перспективы развития. Материалы междунар. конференции. Тверь, 1997. С. 62-64.
Голос карела. СПб., 1890.
Голоса. Петрозаводск. 1994.
Гомон А.О. О музыкальных особенностях карельских причитаний Ц Карельские причитания.
Петрозаводск, 1976. С. 441-454.
Гришина И.Е. О развитии декоративных мотивов в деревянном крестьянском зодчестве Рос¬
сийского Севера // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурно¬
го наследия Российского Севера: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1991. С. 72-89.
Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. М., 1998.
Даль В.Н. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-11. М., 1955.
Дашков В.А. Свадебные обряды ололчаи// ОГВ. 1841. № 1-3. Петрозаводск.
Дегтярев А.Я. Очерки истории сельского расселения. Л., 1980.
Дементьева АЛ. Брачио-семейные градиции тверских карел во второй половине XIX века //
История и культура тверских карел: Перспективы развития. Тверь, 1997. С. 48-49.
Деревня Юккогуба и ее округа /Редкол.: В.П. Орфинский (отв. ред.), Т.В. Краснопольская.
И.Е. Гришина, В.Г. Платонов, П.М. Зайков. Петрозаводск, 2001.
633

Домокош П. Формирование литератур малых уральских народов (пер. с венг.). Йошкар-Ола.
1993.
Дружинин НМ. Государственные крестьяне и реформа П,Д. Киселева. Т. 1. М.; Л., 1946.
Духовная культура сегозерских карел конца XIX - начала XX в. Л., 1980.
Евсеев В.Я, Карельские эпические песни. М.; Л,, 1950 (а).
Евсеев В Я Пути развития карельских эпических песен // Труды юбилейной научной сессии.
посвященной 100-летию полного издания “Калевал ы”. Петрозаводск, 1950. С. 99-121 (б).
Евсеев В.Я. Исторические основы карел о-финского эпоса. Кн. 1. М.; Л., 1957; Кн. 2. 1960.
Евсеев В.Я г Карельский фольклор в историческом освещении. Л., 1968.
Егоров В. Русская летопись о карелах // Карелия. Ежегодник КГМ за 1928 г. Т. 1. Петроза¬
водск, 1930. С. 70-87.
Елпидинский Я. Корелы Олонецкой епархии // Олонецкий сборник. Вып. IV, Петрозаводск.
1902. С. 115-120.
Ефименко А.Я, Юридические обычаи лопарей, корелов и самоедов Архангельской губер¬
нии//Зап, ИРГО. T.I, отд. II. СПб., 1878. С. 1-131.
Ефименко А.Я. Крестьянское землевладение на Крайнем Севере // Исследования народной
жизни. М,. 1884.
Жервии А,С. Переселение карел в Россию в XVII в. Петрозаводск, 1956.
Жербин А.С , Шаскольский И.П. Советская наука о происхождении карел // Происхождение
Карелии. Докл. семинара. 30 июня - 2 июля 1976 г. Университет Йоэнсуу. Йоэнсуу, 1976.
С 19-40.
Жирмунский ВМ. “Калевала” и финская буржуазная фольклористика // Труды юбилейной
научной сессии, посвященной 100-летию полного издания “Калсвалы” Петрозаводск.
1950. С. 80-98.
Зайков ПМ. Об исследовании карельского языка // Вопросы финской филологии. Петроза¬
водск, 1992. С. 3-14.
Закон о пятилетием плане восстановления и развития народного хозяйства Карело-Финской
ССР на 1946-1959 гг. Петрозаводск, 1946.
Зализняк AM. Древ не городское койне // Балто-славянекие исследования. 1986. М., 1988.
С. 60-78.
Зеленин Д,К. О старом быте карел Медвежьегорского района Карсло-Финской ССР //
СЭ. 1941, № 5. С. 110-125.
Золотарев ДЛ. В северо-западной Карелии//Западнофинский сборник. Л., 1930. С. 1-21.
Иванова Л.И. К вопросу о бытовании карельской мифологической прозы и некоторых ее
персонажах// Фольклористика Карелии. Петрозаводск, 1995. С. 30-52.
Из быта и верований корел Олонецкой губернии // ОГВ. № 97. С. 996-998; № 98.
С. 1009-1010; № 99. С. 1018-1020; № 100. Петрозаводск, 1892.
История Карелии с древнейших времен до наших дней / Под общ. ред. Н.А. Кораблева.
В.Г. Макурова. Ю.А. Савватеева, М.И. Шумилова. Петрозаводск, 2001.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. РСФСР. М., 1962.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. Т. VII. Национальный состав населения СССР.
союзных и автономных республик, краев, областей и национальный язык. М., 1973.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 г. Городские поселения Карельской АССР. Пе¬
трозаводск, 1990.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 г. Сб. 3: Национальный состав населения Ка¬
рельской АССР. Петрозаводск, 1990,
Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 г. Сб. 5. Петрозаводск, 1990.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 г. Сб. 1: Сельские населенные пункты Карель¬
ской АССР. Петрозаводск, апрель 1992.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 г. Сб. 9: Жилищные условия. Петрозаводск,
июнь 1992.
Кайянойя П. Сравнительный анализ результатов изучения антропологического типа фин¬
нов (суоми) // Этногенез финно-угорских народов по данным антропологии. М., 1974.
С 36-51.
Калевала, Карело-финский народный эпос/Собр, и обработ. Э. Лённрот; пер. Л. Бельского.
Петрозаводск, 1956.
“Калевала” - памятник мировой культуры: Материалы науч. конференции, посвященной
150-летию первого издания карело-финского эпоса. Петрозаводск, 1986.
634

Калевала: Эпическая поэма на основе древних карельских и финских песен. Петрозаводск,
1998.
Камкин II. Архангельские корелы //‘Древняя и новая Россия. 1880. N° 2. С. 291-309; № 4.
С.	651^673. СПб.
Капица ЛЛ. Материалы для этжмрафи ческой характеристики Кондопожскою и Вокнаво-
лоцкого района северо-западной Карелии // Западнофинский сборник. Л., 1930. С. 22-35.
Карело-Мурманский край. Л., 1927. № 10-11. С. 7-13.
Карелы Карельской АССР / Ред. колл. А.С Жербин (рук.), Г.М. Керт, К.А. Морозов и др.
Петрозаводск, 1983.
Карельские ёйги / Изд. подгот. Н.А. Лавонен, А.С. Степанова, К.Х. Раутио; науч. ред.
П.М. Зайков. Петрозаводск, 1993.
Карельские народные загадки / Изд. подгот. Н.А. Лавонен; ред. Э.С. Кнуру, В.Д. Рягоев. Пе¬
трозаводск, 1982.
Карельские народные песни / Сост., вступ. ст. Л.М. Кершнер. М., 1962.
Карельские народные сказки. Южная Карелия/Изд. подгот. У.С. Ковкка, А.С. Тупицына. Л..
1967.
Карельские причитания / Изд. подгот. А.С, Степанова, Т.А. Коски; науч. ред. У.С. Конкка,
А.С. Тупицына, Петрозаводск, 1976.
Карельские эпические песни / Подгот. текстов В.Я. Евсеева. Т. I. М.; Л., 1950. Т. П. М.,
1994.
Карельский фольклор / Изд. подгот. Н.А. Лавонен; науч, ред. А.С. Степанова. Петрозаводск,
1992.
Карху Э.Г. В краю Калевалы (Краткий очерк о современной литературе Карелии). М.,
1974.
Карху Э.Г Карельский и ингерманландский фольклор, СПб., 1994,
Карху Э.Г. Элиас Лбннрот. Жизнь и творчество. Петрозаводск, 1996.
Карху Э.Г. Малые народы в потоке истории. Петрозаводск, 1999.
Кауконен В. Элиас Лвннрот, великий ученый карело-финского народа // Изв, АН СССР.
ОЛЯ. Т. XI, Вып. 5. М., 1952.
Кауконен В. Создание эпоса “Калевала” // Учен. зап. Лен, ун-та. № 314. Сер. филол. наук.
Вып. 6. 1962. С 101-114.
Керт Г.М. Очерки по карельскому языку: Исследования и размышления. Петрозаводск.
2002.
Кершнер Л.М, О мелодике карельских народных песен // Карельские народные песни. М-.
1962. С. 9-33.
Калин Ю. Карелия в политике советского государства. 1920-1941. Петрозаводск, 1999.
Киркинен X. Карелы, изначальное племя или слияние. Изложение проблемы // Происхожде¬
ние Карелии. Докл. семинара. 30 июня - 2 июля 1976 г. Университет Йоэнсуу. Йоэнсуу,
1976. С. 7-18.
Киркинен X., Невалайнен 11., Сихво X. История карельского народа. Петрозаводск. 1998.
Кирпичников AM. Историко-археологические исследования древней Корелы: (‘ Корелъскпй
город” XIV в.) // Финно-угры и славяне. Л.. 1979. С. 52-73.
Клементьев ЕМ. Социальная структура и национальное самосознание (на материалах Ка¬
рельской АССР). Автореф. дне с. ... канд. ист. наук. М., 1971 (а).
Клементьев Е.И. Языковые процессы в Карелии (по материалам конкретно-социологиче¬
ского исследования карельского сельского населения// СЭ. 1971. № 6. С. 38-44 (б).
Клементьев ЕМ. Развитие языковых процессов в Карелии (по материалам конкретно-социо¬
логического исследования карельского городского населения // СЭ 1974	4
С. 26-36.
Клементьев Е.И. Национально-культурные ориентации карельского городского населения /
СЭ. 1976. № 3. С. 57-68.
Клементьев ЕМ. Национальные отношения в Карелии на современном этапе Вопросы ис¬
тории Европейского Севера. Петрозаводск, 1977, С. 26-40.
Клементьев ЕМ. Некоторые черты культурного облика карельского городского населения
КАССР Ц Статистика в этнографии. М., 1985. С. 167-177.
Клементьев ЕМ. Основные тенденции развития сельской поселенческой сети в послевоен¬
ные годы, Петрозаводск, 1988.
Клементьев Е.И. Карелы. Этнографический очерк. Петрозаводск, 1991.
635

Клементьев Е.И. Карелы в зеркале переписи населения 1989 г. // Карелы. Финны: Пробле¬
мы этнической истории (Материалы к серии “Пароды и культуры”). Вып. XVI. М., 1992.
С. 139-149 (а).
Клементьев Е.И. С учетом: настоящего (к проблеме воссоздания карельской письменности)
// Карелы. Финны: Проблемы этнической истории.,. М,, 1992. С. 103-111 (б).
Клементьев Е.И. Этносоциальные аспекты переписи населения 1926 года // Карелы. Финны:
Проблемы этнической истории,,, М., 1992. С. 43-66 (в).
Клементьев Е.И, Некоторые черты языковой ситуации в Карелии: тенденции развития, сов¬
ременное состояние (на примере карел, вепсов, финнов) // ФУ. Ns 1. Йошкар-Ола, 1994.
С. 41-60,
Клементьев Е. Карелия. Модель этнологического мониторинга. М., 1998.
Клементьев Е.И., Кожанов А. А. Сельская среда и население Карелии. 1945-1960 гг. Истори¬
ко-социологические очерки. Л., 1988.
Клементьев Е.И., Кожанов А.А. Сельская среда и население Карелии. 1960-1980-е годы: Ис¬
торико-социологические очерки. Петрозаводск, 2000.
Кнатц Е.А. Вышивки Заонежья // Искусство Севера. Заонежьс. Л., 1927. С, 62-76.
Коваленко Г.М. Первые металлургические заводы в Карелии (1670-1703). Л,, 1979,
Кожанов А.А. Изменения в этническом составе сельского населения Карельской АССР в по¬
слевоенный период (1945-1979 тт.) // Этнокультурные процессы в Карелии. Петрозаводск.
1986. С. 5-20.
Кожевникова Л А. Особенности народного узорного ткачества некоторых районов Севера //
Русское народное искусство Севера. Л., 1963. С. 107-121.
Кожевникова J1 Л. Ажурное ткачество. М., 1975.
Козлов В.И. Динамика численности народов: Методология исследования и основные факто¬
ры, М., 1986.
Колмогоров А.И. Чухарская свадьба. Черты обрядовой жизни чухарей // Сборник в честь
70-летая проф. Д.Н, Анучина. М., 1913. С. 371-393.
Колпашков А Я. Народные юридические обычаи у карелов, живущих в Олонецкой губернии /У
ОГВ. 1877. № 5. С. 47-49; № 6. С. 55-56.
Копкка А.П. Традиционные сельские праздники // Духовная культура сегозерских карел кон¬
ца XIX - начала XX в. Л., 1980, С. 89-100.
Конкка А.П. Карельское и восточнофинское карсикко в кругу религиозно-магических пред¬
ставлений, связанных с деревом // Этнокультурные процессы в Карелии. Петрозаводск.
1986. С. 85-112.
Конкка А.П. Жертвоприношения животных на летних календарных праздниках карел (Ма¬
териалы к описанию обряда) // Обряды и верования народов Карелии. Вып. 1. Петроза¬
водск, 1988, С. 77-95.
Конкка А.П. Календарные обряды и праздники карел (конец XIX - начало XX в.). Петроза¬
водск, 1989 (Рукопись. Архив автора).
Конкка А.П. Viandoi - время летнего “поворота” в календарной обрядности карел // Обряды
и верования народов Карелии. Вып. 2. Петрозаводск, 1992, С, 28-45.
Конкка ЛИ. Календарные обряды карел ХГХ - начала XX в. Святочное ряжение // Финно-
угры и соседи. Проблемы этнокультурного взаимодействия в Балтийском и Баренцевом
регионе. СПб,, 2002. С. 218-262.
Конкка У.С. Карельская свадебная причитальщица itkettajH - ‘возбудительница плача’ //
Фольклор и этнография. Обряды и обрядовый фольклор. Л., 1974, С. 230-24 L
Конкка У.С. Табу слов и закон иносказания в карельских плачах // Проблемы фольклора. М..
1975.
Конкка У.С. Имя, волосы и белая воля невесты - главные объекты оплакивания в
карельских свадебных плачах // Фольклористика Карелин. Петрозаводск, 1978.
Конкка У С. Особенности традиционного устно-поэтического творчества // Духов¬
ная культура сегозерских карел конца XIX - начала XX в. Л., 1980. С. 138-
160 (а).
Конкка У.С. Семейные обряды // Духовная культура сегозерских карел конца XIX - начала
XX в. Л„ 1980. С. 7-31 (б).
Копкка У.С. Поэзия печали. Карельские обрядовые плачи, Петрозаводск, 1992.
Кораблев НА. Социально-экономическая история Карельского Поморья во второй полови¬
не XIX века. Петрозаводск, 1980.
636

Кораблев Н.А. Крестьянское ггредирянимательство в Карелии во второй половине XIX ве¬
ка // Новое в изучении истории Карелии. Петрозаводск, 1994. С. 56-67.
Королева П.С., Кожевникова Л А, Современное узорное ткачество. М., 1969.
Косвен М.О. Семейная община и патронимия. М., 1963.
Косменко А.П► Карельская народная резьба и роспись по дереву (XIX - начало XX в.) // Эт¬
нография Карелии. Петрозаводск, 1976. С. 104-136.
Косменко А.П. Карельское народное искусство. Изобразительное творчество. Петрозаводск,
1977.
Косменко А.П. Декоративно-при к ладное искусство //Материальная культура и декоративно¬
прикладное искусство сегозерских карел конца ХТХ - начала XX века. Л., 1981. С. 195—
235 (а).
Косменко АЛ. Одежда и украшения // Материальная культура и декоративно-прикладное ис¬
кусство сегозерских карел конца XIX - начала XX века. Л., 1981. С. 116-126 (б),
Косменко М.Г. Археологические культуры периода бронзы - железного века в Карелии.
СПб., 1993.
Кочкуркина СМ. Юго-восточное Приладожье в Х-ХШ вв. Л., 1973,
Кочкуркина СМ. Рец. на кн.: Голубева Л.А. Весь и славяне на Белом озере Х-ХШ вв. // СА.
1975. № 2.
Кочкуркина СМ. Археологические памятники корелы V-XV вв. Л., 1981.
Кочкуркина СМ. Древняя корела. Л., 1982.
Кочкуркина СМ. Корела и Русь. Л., 1986.
Кочкуркина СМ. Древний Олонец. Петрозаводск, 1994.
Кочкуркина СМ., Спиридонов AMДжаксон Т.Н. Письменные известия о карелах / Науч.
ред. В.Л. Янин. Петрозаводск, 1990.
Красная Карелия; Сб. материалов офиц. характера, относящихся к истории Карелии со вре¬
мени образования Карельской трудовой коммуны... Петрозаводск, 1925.
Криничнап Н.А. Северные предания (Беломорско-Обонежский регион) / Изд. подгот,
Н.А. Криничная. Л., 1978.
Круковский М.А. Олонецкий край. СПб., 1904.
Культурное окружение северного побережья Ладожского озера. Хельсинки, 1998.
Куфтин В.А. Материальная культура русской мещеры. М., 1926.
Кустарная промышленность в Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1895.
Кустарные промыслы и ремесленные заработки крестьян Олонецкой губернии. Стат. бюро
Олонецкого губ. земсгаа. Петрозаводск, 1905.
Куусинен О. Калевала и его творцы // Калевала. Петрозаводск, 1956,
Лавонен НА. Карельская народная загадка. Л., 1977.
Лавонен Н.А. Стол в верованиях карел. Петрозаводск, 2000.
Лебедева НМ. Прядение и ткачество восточных славян // Восточнославянский этнографиче¬
ский сборник Ц ТИЭ. Новая серия. Т. XXXI, М., 1961. С. 461-540.
Левкоев А.А. Национально-языковая политика финского руководства советской Карелии
(1920-1935). Петрозаводск. 1992 (Препринт).
Лесков Н.Ф. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. 1893. Вып. 3. отд.
V. СПб. С. 415-419.
Лесков Н.Ф. Вгёпубдъ // Живая старина. 1894. Вын. 3-4, отд. 11. СПб. С. 514—517 la).
Лесков Н.Ф. Корельская свадьба //Живая старина. 1894. Вып. 3-4, отд. II. СПб. С. 499-511 (б).
Линевский А.М. Материалы к обряду “отпуска" в пастушестве Карелин Этнограф-исследо¬
ватель. 1928. № 2-3. Л. С. 41-45.
Линевский AM. Очерки по истории древней Карелии, Петрозаводск. 1940.
Линевский AM. Карелы // СЭ. 1941. № 5. С. 89-109.
Липтури Э. Зооморфные овально-выпуклые фибулы Финляндии н Прнладожской Карелии
эпохи крестовых походов // Новое в археологии СССР н Финляндии. Л.. 1984. С. 148-155.
Логинов К.К, Материальная культура н производственно-бытовая магия русских Заовежья.
СПб., 1993.
Лукъянченко Т.В. Материальная культура саамов (лопарей) Кольского пол>острова конца
XIX-XXb. М., 1971.
Манное В, Поездка в Обонежье и Карелу. СПб., 1877.
Макаров Г.И Карельские пословицы, поговорки, загадки. Петрозаводск, 1959.
Макаров Г.Н., Рягоев В.Д. Образцы карельской речи. Л.. 1969.
637

Макаров ГМ. Словарь карельского языка. Петрозаводск, 1990.
Макарьев С. А. Береста в вепсском быту // ФУ. 1931. № 1. С. 29-42,
Малъми В.В. Народные танцы Карелии. Л., 1978.
Мамонтова Н.Н. Из истории изучения топонимии Карелии, Проблемы взаимодействия раз¬
ноязычных ономастических систем. Петрозаводск, 1995. С. 92-123.
Мамонтова И.И., Муллапен ИМ. Прибалтийско-финская географическая лексика Карелии.
Петрозаводск, 1991.
Маслова Г.С. Материалы по этнографии карел Калининской области // СЭ. 1936. № 2.
С. 79-100.
Маслова Г.С. “Kegrin pftiva” у карел Калининской области // СЭ. 1937. № 4. С. 150-152.
Маслова Г.С. Народный орнамент верхневолжских карел. ТИЭ. Новая серия. Т. XI, М., 1951.
Маслова Г.С. Народная одежда русских, украинцев и белорусов в XIX - начале XX вв. // Во¬
сточнославянский сборник. ТИЭ. Новая серия. Т. XXXI. M.t 1956. С. 543-757.
Маслова Г.С. Материалы по аграрному' календарю карел юго-западной Карелии // Полевые
исследования Института этнографии 1978, М., 1980. С. 220-226.
Материалы по истории Карелии X1I-XVI вв. / Под ред. В.Г. Геймана. Петрозаводск,
1941.
Материалы по статистико-экономическому описанию Олонецкого края / Олонецкое губ.
земство. СПб., 1910.
Материалы этносоциологического исследования сельского населения Карелии, Петроза¬
водск, 1979.
Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел конца XIX -
начала XX века. / Изд. подгот. Р.Ф. Никольская, А.П. Косменко; отв. ред. Е.И, Клементь¬
ев. Л., 1981.
Медведев А.Ф. Оружие Новгорода Великого // Материалы и исследования по археологии
СССР. 1959. № 65. С. 121-191.
Мелетипский Е.М. Происхождение героического эпоса. М., 1963.
Минорский П. Олонецкие корелы и Ильинский приход // Олонецкий сборник. Вып. И. Пет¬
розаводск, 1886. С. 165-219.
Мишин А.И. Калевала - памятник мировой культуры // Материалы науч. конференции, по¬
священной 150-летию первого издания карело-финского эпоса. Петрозаводск, 1986.
С 51-55.
Мишин А.И. "Калевала” - поэма Лённрота // ЭлиасЛённрот. Калевала Эпическая поэма на
основе древних карельских и финских народных песен. Петрозаводск, 1998. С. 5-15.
Муллонен И.И. “Святые” гидронимы в контексте вепсско-русского контактирования // Оно¬
мастика Карелии, Проблемы взаимодействия разноязычных ономастических систем. Пе¬
трозаводск. 1995.
Народы мира. Народы Европейской части СССР. Т. И. / Под ред, В.И. Белицер, Н.И. Воробь¬
ева , Л.Н. Терентьевой и др. М., 1964.
Неизвестная Карелия. Сб. документов. Документы спецорганов о жизни республики.
1921-1940 / Сост. А.В. Климова, В.Г. Макуров, А.Т. Филатова; науч. ред. В.Г. Макуров.
Петрозаводск, 1997.
Никитина О Л. Коллективизация и раскулачивание в Карелии. Петрозаводск, 1997.
Никольская (Тароева) Р.Ф. К истории изучения этнографии карел и вепсов // Этнография Ка¬
релин, Петрозаводск, 1976. С. 5^4,
Никольская Р.Ф. Пища и кухонная утварь // Материальная культура и декоративно-при¬
кладное искусство сегозерских карел конца XIX - начала XX века. Л., 1981. С. 138—
148.
Никольская Р.Ф. Традиционно-бытовая культура // Карелы Карельской АССР. Петроза¬
водск, 1983. С. 103-152,
Никольская Р.Ф. Карельская кухня. Петрозаводск, 1986; 1989,
Никольская Р.Ф. Карельская и финская национальная кухня. Петрозаводск. 1997.
Никольская Р Ф., Сурхаско Ю К). Баня в современном быту карел // Обряды и верования на¬
родов Карелии. Петрозаводск, 1992, С. 68-85.
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под ред, А.Н. Насонова. М.;
Л., 1950.
Обряды и верования народов Карелии; Сб. статей / Науч. ред. А.П. Конкка, Э.С. Кнуру. Пе¬
трозаводск, 1988.
638

Обряды и верования народов Карелии: Сб. статей / Науч. ред. Ю.Ю. Сурхаско, А.П, Конкка.
Петрозаводск, 1992.
Обряды и верования народов Карелии: Человек и его жизненный цикл / Науч. ред. И.Ю. Ви¬
нокурова, Ю.Ю. Сурхаско. Петрозаводск, 1994.
Озерецковский И.Я. Путешествие по озерам Ладожскому, Онежскому и вокруг Ильменя.
СПб., 1812.
Оленев И.В. Карельский край и его будущее в связи со строительством Мурманской желез¬
ной дороги. Гельсингфорс, 1917.
Олонецкая губерния: Статистический справочник, Петрозаводск, 1913,
Олонецкий сборник. Вып. 2. 1886; Вып. 3. 1894. Петрозаводск.
Ономастика Карелии, Проблемы взаимодействия разноязычных ономастических систем.
Петрозаводск, 1995.
Орфинский В.П. Классификация архитектурно-консгруктивных и декоративных деталей де¬
ревянного зодчества Русского Севера // Архитектурное наел свис и реставрация (Реставра¬
ция памятников истории и культуры России). М., 1986. С. 150-151.
Орфинский В.П. Вековой спор. Типы планировок как этнический признак (на примере посе¬
лений Русского Севера) // СЭ. 1989. № 2. С. 55-60.
Орфинский В .П. Народное деревянное зодчество в зонах этнических контактов на севере
России // Архитектура мира. Вып, 2. М,, 1993. С. 47-48,
Орфинский В.П. Деревянное зодчество Заонежья в свете этнокультурных контактов русско¬
го и прибалтийско-финского населения края // Рябининские чтения. 1995. Сб. док л. Пет¬
розаводск, 1997. С. 333-338 (а).
Орфинский В.П. К вопросу о типологии этнокультурных контактов в сфере архитектуры //
Фольклорная культура и ее межэтнические связи в комплексном освещении: Межнуз, сб.
Петрозаводск, 1997, С. 104—105.
Орфинский В.П., Гришина И.Е. К вопросу о формировании крестьянских усадеб в Карелии
//Традиционная культура: общечеловеческое и этническое. Проблемы комплексного изу¬
чения этносов Карелии. Петрозаводск, 1993. С. 23-35.
Орфинский В.П., Гришина И.Е. Некоторые закономерности формирования традиционных
систем сельского расселения на территории Карелии // Народное зодчество: Межвуз. сб.
Петрозаводск, 1998. С. 13-37.
Орфинский В.П., Гришина И.Е., Муллопеи И.И. Юго-западная Карелия в свете изучения ар¬
хитектурных и топонимических данных: Опыт междисциплинарного исследования //
Фольклорная культура и ее межэтнические связи в комплексном освещении. Межвуз. сб.
Петрозаводск, 1997. С. 3-25.
Основы финно-угорского языкознания. Прибалтийско-финские, саамский и мордовские язы¬
ки. М., 1975.
Очерки истории Карелии / Под ред, В.Н. Вернадского, И.И. Смирнова, Я.А. Балагурова Т. I.
1957; Т. П. 1964. Петрозаводск.
Паллас П.С. Сравнительные словари всех языков и наречий. Т. I-П. СПб., 1787-1789.
Памятная книжка Олонецкой губернии за 1860 г. Петрозаводск, 1860.
Памятники литературы Древней Руси: ХШ в. М., 1981.
Панкрушев Г Л. Происхождение карел (по археологическим данным) //Происхождение Ка¬
релии. Докл. семинара 30 июня - 2 июля 1976 г. Университет Йоэнсуу. Йоэнсуу, 1976.
С. 41-64.
Паранин В.И. Историческая география летописной Руси. Петрозаводск, 1990.
Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. XXVII. Олонецкая гу¬
берния, Тетр, 1-2. СПб., 1899-1900; Тетр, 3. 1904.
Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. I: Архангельская губер¬
ния. Тетр. 1. СПб., 1899.
Переписная книга 1646 г. И. Писемского и подъячего Л. Еуфимьева. - РГАДА, Ф. 1209.
Кн. 980.
Переписные книги Шуйской волости Олонецкого уезда 1707 г. - РГАДА. Ф, 1209. Д. 8579.
Перепись населения АКССР 1933 г. Народность, возраст, грамотность, язык, самодеятель¬
ность. Вып, 1. Петрозаводск, 1934.
Петропавловский А. Свадебные обряды в Янгозерском и других приходах Повенецкого уез¬
да // ОГВ. № 9-11. Петрозаводск, 1857.
Петухов А.В. Люди суземья. Вологда, 1989,
639

Пименов В.В. К вопросу о кар ел ьско- вепсских культурных связях // СЭ. 1960. № 5. С. 30-41.
Пименов В.В, К истории сложения типов поселений в Карелии // СЭ. 1964. № 2. С. 3-18.
Пименов В.В. К проблеме этнокультурных связей вепсов и карел // Происхождение Карелии.
Докл. семинара 30 июня -2 июля 1976 г. Университет Йоэнсуу. Йоэнсуу, 1976. С. 126-138.
Пименов В.В., Тароева Р.Ф. Этнические процессы в Советской Карелии // 50 лет Советской
Карелии. Петрозаводск, 1970. С. 214—247.
Пименов В.В., Эпштейн ЕМ. Русские исследователи Карелии (XVIII в,). Петрозаводск, 1958,
Пименов В.В., Эпштейн ЕМ. Карелия глазами путешественников и исследователей XV111 и
XIX веков. Петрозаводск. 1969.
Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 г.; Заонежские погос¬
ты // История Карелии XVI-XVH вв. в документах. Т. IIL Петрозаводск; Йоэнсуу, 1993.
С. 34-341.
Писцовая книга П. Воейкова и дьяка И. Льговского. - РГАДА. Ф. 1209. Д. 8551, 8554.
Подвысоцкий Н. Кайваны // Естествознание и география. 1899. № 1. С. 51-62.
Покровская И.П. Население дореволюционной Карелии по материалам переписи 1897 г. //
Вопросы истории Европейского Севера. Петрозаводск, 1974. С. 91-118.
Покровская И.П. Население Карелии. Петрозаводск, 1978.
Покровская Л.В. Украшения балтского и финно-угорского происхождения средневекового
Новгорода: Систематизация, хронология, топография. М„ 1998.
Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975.
Попов А.И. Материалы по топонимике Карелии //СФУ. Т. V. Петрозаводск, 1949. С. 46-66 (а).
Попов А.И.УЬг топонимики Карелии // Природные ресурсы, история и культура Карел о-Фин¬
ской ССР. Вып. 1. Секция гуманитарных наук. Петрозаводск, 1949. С. 100-106 (б).
Прибалтийско-финское языкознание: Сб. статей, посвященный 80-летвю Г.М. Керта. Петро¬
заводск, 2003.
Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1958.
Пропп В.Я. Фольклор и действительность. М., 1976.
Пропп ВЯ. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
Протокол заседания I Карельской областной партийной конференции 15-19 марта 1922 г.
Петрозаводск, 1922.
Прушинская И.А. Изучение “Калевалы” в СССР (1917-1945): Библиогр. обзор // Проблемы
литературы Карелии и Финляндии, Вып. 1. Петрозаводск, 1988. С. 71-82.
Пунжина А.В. Словарь карельского языка. Петрозаводск, 1994.
Путешествия Элиаса Лённрота: Путевые заметки, дневники, письма. 1828-1842. Петроза¬
водск, 1985.
Пушкарев Н. Рыболовство на Онежском озере, СПб., 1900.
Равдоникас В.И. Проблемы изучения культур эпохи металла в Карелии // Карелия. Ежегод¬
ник КГМ за 1928 г. Петрозаводск, 1930. С. 53-69.
Равдоникас В.И. Памятники эпохи феодализма в Карелии и в Юго-восточном Приладожье Ц
ИГАИМК № 94. 1934. С. 16^3.
Равдоникас В.И. Археологические памятники западной части Каре л о-Финской ССР //
КСИИМК. Вып. 7. М.; Л., 1940. С. 11-21.
Рода нашего напевы: Избранные песни рунопевческого рода Перттуненов / Сост. Э.С. Киу-
ру, Н.А. Лавонен; ред. Э.Г. Карху, П.М. Зайков. А.И. Мишин. Петрозаводск, 1985.
Розов R.C. Работы Ленинградской этнологической экспедиции 1926 г, среди вепсов Лодейно-
польского уезда Ц Труды ЛОИМК. Т. 1. Л., 1927. С. 149-158.
Рыбаков Б А. Древние элементы в русском народном творчестве (Женское божество и всад¬
ники) // СЭ. 1948. № 1. С. 90-106.
Савандер К.Ю. К вопросу о пропорционировании деревянных шатровых храмов Российского
Севера//Народное зодчество. Межвуз. сб. Петрозаводск, 1999. С. 99-114.
Савельева Э.А. Пермь вычегодская. М., 1971,
Савельева ЗА. Яузская нермца. Сыктывкар, 1972,
Сакса А.И. Комплекс археологических памятников у д. Ольховка (Лаиинлахти) // Новое в ар¬
хеологии СССР и Финляндии. Л., 1984. С. 112-117.
Сакса А.И. Город Корела - центр При ладожской Карелии (по археологическим данным) Ц
Славяне и финно-угры. Археология, история, культура. СПб., 1997. С. 179-185.
Санникова А П. Изменения в структуре и численности семьи рабочих Карельской АССР //
СЭ. 1970. № 4. С. 97-106.
640

Санникова АИ.У Тароева Р.Ф. Форма и структура семьи лесных и сельскохозяйственных ра¬
бочих Южной Карелии // Науч. конференция, посвящ. итогам работы ИЯЛИ КНЦ АН
СССР за 1963 г, Петрозаводск, 1964, С, 36-38.
Севергии. Обозрение Российской Финляндии. СПб., 1805.
Село Суйсарь: История, быт, культура / Отв. ред. Краснопольская Т.В. Петрозаводск, 1997.
Сербина К.И Очерки из социально-экономической истории русского города: Тихвинский по¬
сад в XVI-XVI11 вв. М.; Л., 1951.
Сербина К.И. Крестьянская железоделательная промышленность Северо-Западной России
XVI - первой половины XIX в. Л., 1971.
Серегина И. Г Осуществление национальной политики в Карельском округе Калининской
области в 1937-1939 гг. (но материалам фонда Карельского окружкома ВКП(б) // История
и культура тверских карел: Перспективы развития. Тверь, 1997. С. 56-59.
Словарь карельского языка (Ливвиковский диалект) / Сост. Г.Н. Макаров. Петрозаводск, 1990.
Словарь карельского языка (Тверские говоры) / Сост. А.В. Пунжина. Петрозаводск, 1994.
Смирнов В.А. “Карельское дело”: новые страницы // История и культура тверских карел:
Перспективы развития. Тверь, 1997. С. 6Q--62.
[Смирнов М.]. Голос корела. Путевые заметки и корельская поэзия. СПб., 1890.
Советы Карелии. 1917-1992: Документы и материалы / Сост. С.В. Бархатова и др. Петроза¬
водск, 1993.
Современная демография. М, 1995.
Спиридонова И.А. Вепсская литература // Алто ЭЛ., Спиридонова ИЛ., Дюжев Ю.И. Спра¬
вочно-аналитические материалы по литературе Карелии. Петрозаводск, 1994. С. 30-39.
Список населенных мест (По материалам переписи населения 1933 г.). Петрозаводск, 1935.
Список населенных мест Карельской АССР (По материалам Переписи 1926 года). Петроза¬
водск, 1928.
Список населенных мест Олонецкой губернии за 1905 г. СПб., 1907.
Список населенных мест Российской империи. XXVII. Олонецкая губерния (По сведениям
1873 года) СПб, 1879.
Степанов А.Я. На путях духовного возрождения. Религия и атеизм в Карелии. Петрозаводск,
1986.
Степанова А.С. Метафорические замены терминов родства в причитаниях прибалтийско-
финских народов // Фольклористика Карелии. Петрозаводск, 1978. С. 94—107.
Степанова А.С. Метафорический мир карельских причитаний. Л, 1985.
Степанова А.С. Карельские свадебные причитания и ритуальная свадебная баня // Обряды и
верования народов Карелии. Петрозаводск, 1988. С. 106-130.
Степанова А.С. Карельские плачи: Специфика жанра (Избранные статьи). Петрозаводск, 2003.
Строгальщикова З.И. Традиционное жилище Межозерья. 1900-1960. Опыт сравнительно¬
статистического анализа. Л., 1986.
Сурхаско Ю.Ю, Козичендашаува - жезл колдуна на карельской свадьбе // МАЭ. 28, Л, 1972.
С. 199-207 (а).
Сурхаско Ю.Ю. Об историко-этнической типологии карельской свадьбы // СЭ. 1972. № 4.
' С. 102-107 (б).
Сурхаско Ю.Ю. Карельская свадебная обрядность (Конец ХГХ - начало XX в.). Л, 1977.
Сурхаско Ю.Ю. Функции бани в традиционной обрядности карел и финнов // VIQ Всесоюзн.
конф. по изучению истории, языка и литературы Скандинавских стран и Финляндии: Тез.
докл. Ч. 1. Петрозаводск, 1979. С. 211-213.
Сурхаско Ю.Ю. О русско-карельском этнокультурном взаимодействии (по материалам сва¬
дебной обрядности конца XIX - начала XX в) // Русский Север: Проблемы этнографии и
фольклора. Л., 1981. С. 260-271.
Сурхаско Ю.Ю. Семейные обряды и верования карел. Конец XIX - начало XX в. Л., 1985.
Тароева Р.Ф. Средства и способы передвижения у карел в дореволюционное время (конец
XIX - начало XX в.) // Вопросы истории Карелии. ТКФ АН СССР. Выд. XXII. Петроза¬
водск, 1959, С. 39-51.
Тароева Р.Ф. Некоторые стороны семьи и семейного быта у верхневолжских карел // Науч.
конференция, посвященная итогам работ Ин-та языка, литературы и истории Карел. Фи¬
лиала АН СССР за 1962 год: Тез. докл. Петрозаводск, 1963. С. 34-36.
Тароева Р.Ф Карелы//Народы Европейской части СССР. Т. П. М., 1964. С. 329-363 (а).
Тароева Р.Ф. Семья и семейный быт // Верхний Олонец - поселок лесорубов: Опыт этно¬
граф. описания. М.; Л., 1964. С. 101-137 (б).
21. Приб алтийско- финские...
641

Тароева Р.Ф. Материальная культура карел (Карельская АССР): Этнографический очерк.
М.; Л., 1965.
Труды юбилейной научной сессии, посвященной 100-летию полного издания “Калевалы”.
Петрозаводск, 1950.
Урланис Б. Семья и проблемы демографии // Молодая семья. М., 1977. С. 3-14.
Устная поэзия тунгудских карел // Изд. подгот. А.С. Степанова; ред. В.П. Федотова. Петро¬
заводск, 2000.
Уусиеирта X. Финская национальная кухня. М., 1982.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка Ц Пер. с нем, и доп. О.Н. Трубачева; под
ред. Б-А. Ларина. Т. I-IV. М., 1964-1973.
Федотова В.П, Фразеологический словарь карельского языка / Ред. А.С Степанова,
Т.П. Бойко. Петрозаводск, 2000.
Феоктистова Л. Традиции и обряды “посевных недель” у эстонцев // Congressus Quintus
Intemationalis Fenno-Ugristarum. Pars П. Turku, 1980. S. 267.
Филиппов P.B. Реформа 1861 года в Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1961.
Финно-угры и славяне; Доклады первого советско-финляндского симпозиума по вопросам
археологии 15-17 ноября 1976 г, Л., 1979.
Фишман О.М. Деревянная утварь верхневолжских карел ХГК-ХХ вв. Автореф. дисс. ... канд.
ист, наук. Л., 1986 (а).
Фишман ОМ. Связь пастушеской и свадебной обрядности у карел // Русский Север: Пробле¬
мы этнокультурной истории, этнографии, фольклористики. Л., 1986. С. 190-205 (б).
Фишман ОМ. Формирование субэтнической группы карел Верхневолжья (история, факторы,
признаки) II Тез. докл. XVII Всесоюзной конференция финно-угроведов. Устинов, 1987.
Фишман ОМ. К изучению этнической культуры карел Верхневолжья// Современное финно¬
угроведение. Сб. науч. трудов / Ред. О.М. Фишман (отв. ред.), Е.А. Рябинин, И.В. Дубов,
Л., 1990. С. 158-163.
Фишман ОМ., Чинкина И.В. Старообрядчество как фактор стабильности этнолокальной
общности тверских карел // Финно-угры и соседи. Проблемы этнокультурного взаимодей¬
ствия в Балтийском и Баренцевом регионе: Сб. науч. трудов. СПб., 2002. С. 218-262.
Хартанович В.И. Краниология карел // Антропология современного и древнего населения
Европейской части СССР. Л., 1986. С. 63-120.
Хартанович В.И. К краниологии населения северо-западного Приладожья XIX - начала XX в.
// Балты, славяне, прибалтийские финны: Этногенетические процесы. Рига, 1990. С. 216-229.
Хелимский Е.А. О прибалтийско-финском материале в новгородских берестяных грамотах //
Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977-1983 г.). М,, 1986. С. 252-259,
Хомутова Л.С. Технологическая характеристика кузнечных изделий из раскопок Тиверска и
Паасо по результатам металлографического анализа I! Конкур кина С.И. Древняя Корела.
Л., 1982. С. 188-208.
Хурмеваара А.Г, “Калевала” в России. Петрозаводск, 1972.
Чекин Л.С. “Описание земель” - анонимный географический трактат второй половины
XIII в. // Средние века. Вып. 56. М„ 1993.
Чернякова И.А. Карелия на переломе эпох: Очерки социальной и аграрной истории XVII ве¬
ка. Петрозаводск, 1998 (а).
Чернякова И.И. О чем нс рассказал Элиас Лённрот. К истории края, где оказались сохране¬
ны и записаны эпические песни древнего народа. Петрозаводск, 1998 (б).
Численность и состав населения СССР: По данным Всесоюзной переписи населения 1979 го¬
да. М„ 1984.
Численность населения по переписи 1959 года. - ЦГА РК. Ф. 659. On. 11. Д. 399/4527.
Чистов К.В. Типологические проблемы изучения восточнославянского свадебного обряда //
Проблемы типологии и этнографии. М., 1979. С. 223-229.
Чичеров В.И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI-X3X веков: (Очер¬
ки по истории народных верований) // ТИЭ. Новая серия. Т. 40. М, 1957.
Шайжин Н. Семейный и общественный быт населения Олонецкого края // ОГВ. № 25, 32,45,
57, 97. Петрозаводск, 1908 (а).
Шайжин Н. Олонецкий край // Памятная книжка Олонецкой губернии за 1908 год, Петроза¬
водск, 1908 (б).
Шас польский И.П. Шведская интервенция в Карелии в начале XVII в. Петрозаводск, 1940.
Шаскольский И.П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в
ХП-ХШ вв. Л., 1978.
642

Шасколъский И.П. Проблемы этногенеза прибалтийско-финских племен Юго-Восточной
Прибалтики в свете данных современной науки // Финно-угры и славяне. JLy 1979.
С. 41-48.
Шлыгина Н.В. Финны // Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. Ве¬
сенние праздники. М., 1977. С. 122-134.
Шлыгина Я.В. Свадебная обрядность у лрибалтийско-финских народов. Стадиальность и эт¬
ническая специфика // СЭ. 1991. № 2. С. 103-113.
Этнография Карелии / Науч. ред. Р.Ф. Никольская (Тароева), Е.И. Клементьев. Петроза¬
водск, 1976.
Этнокультурные процессы в Карелии / Ред. Е.И. Клементьев, Р.Ф. Никольская. Петроза¬
водск, 1986.
Янин В JI. Берестяная грамота № 590 И Историческая археология. Традиции и перспективы.
М., 1998. С. 387-388.
Яскеляйнен А.Т^ Новое об эволюции часовни Архангела Михаила на острове Кижи//Народ-
ное зодчество: Сб. науч, трудов. Петрозаводск, 1992. С. 155-166.
Abramov Nikolai. Koumekflmne koume // Karjala, Petroskoi, 1994.
Abramov Nikolai. Kurgiden aig. Petroskoi 1999.
Ahtia E.V. Kaijalan kielioppi. АЙпе-ja sarmojipi. Suojarvi, 1936.
Ahlqvist A. Kalevalan karjalaisuus, Helsinki, 1888,
Anttonen P., Kuusi M.y Kalevalahpas. SKS. 1999.
Appelgren Hj. (Kivalo). Suomen muinaislinnat // SMYA. N 12. 1891.
Appelgren Hj. (Kivalo). De runda djursp£nnena i Finland if FM. N 4. 1897.
Aspelin E. Kalevalan tutkimuksia. Helsinki, 1882.
AsplundA. Kalevalaiset laulut//Kansanmusiikki. Vaasa, 1981.
АутйрййА. Katsaus Savon muinaissuuteen//Viidcnnet museopttivat Knopiossa 1938. Forssa. 1939.
Castren MA. Vorlesungen iiber die finnische Mythologie // Nordische Reisen und Forschungen
1853-1862. SPb. 1862,
Evangelii Joannan mfldhc. Stockholm; Helsinki. 1993.
Evangelii Lukan mfldhe. Stockholm; Helsinki. 1996.
Evangelii Matvejan mfldhc. Slockhohn; Helsinki, 1998.
Fromm H. Kalevala. Kommentar. Miinchen. 1967,
GalUn J. 1968. Nojrteborgsfreden och Finlands medeltida Sstgrans // SSLF. N 427:1. Helsingfors,
1968.
Gallen J., Lind J. 1991. Nojrteborgsfreden och Finlands medeltida dslgrans. Andra Delen // SSLF.
N 427:2. Helsingfors, 1991.
Genetz A. Kuvaelmia Kansan elamasta Salmin kihlakunnassa // Koitar. N 1. Helsinki, 1870.
Haavio M. Suomalaisen muinaisrunouden maailma. Helsinki, 1935.
HaavioM. Karialan jumalat Uskontotieteellinen tutkimus. Porvoo, 1959.
Haavio M. Heilige Haine in Ingermanland // FFC. N 189. Helsinki, 1963.
Harva U. Suomalaisen muinasusko. Porvoo, 1948.
Hautala J. Suomalainen kansanrunoudentutkimus // SKST, 244. Helsinki, 1954.
Heikkinen K. Karjalaisuus ja etninen itsetajunta // Joensuun yliopiston humanistisia julkaisuja, 9.
Joensuu, 1989.
Heikinmaki M.-L. Avoinliiltoon aikovien antimet ja morsiusvuonoteen vietto Kourtaneela if Kotiseum.
1966. N1.
Heikinmdki M.-L. Prrttipussia kannetiin // KV. 48. 1968.
Heikinmdki M.-L, Ober den schSdlichen Einfluss der Zugvtfgel // FUF, 41. (1975). S. 132-156.
Honko L. Siirtymariitit // SJ. 6. 1964. S. 116-140.
Honko L. Balto-Finnic Lament Poetry // SF. 1974. P. 9-61 (a).
Honko L. Mmerensuomalaisen itkuvirsirunouden tutkimus // KV. 1954. (1974). S. 112-131 (b).
Honko L, Kalevala: aitouden, tutkirtanaja identiteetin ongelmia//KV. 65. (1987). S. 127.
Iisusanelo. Stockholm; Helsinki, 1991; 1994.
Itkonen E. Lappalainen kansanrunous H Suomen kirjalisuus. 1 osa. 1963.
InhaJ.K. Kalevalan laulumailta. Helsinki. 1921.
Jasov V, Nutai // Carelia. N 10. Petroskoi, 1999.
Julku К. Korela Semidesjatskaja//Kaltio. 2. 1968.
Karjalan kielen sanakirja. 1. Helsinki, 1962; П. 1974; И1. 1983; IV, 1993: V. 1997.
21*
643

Kaukonen V. Kalevala ja todeliisuus. Helsinki, 1948*
Kaukonen V. Kanteletar vai laulupuu? // Vapaa Sana. 1952. N 74.
Kaukonen V. Elias Ldnnrotin Kalevalan toinen painos. Helsinki, 1956.
Kaukonen V. Ldnnrot ja Kalevala, Pieksamaki, 1979.
Kaukonen V. Kalevala Ltfnnrotin runoelmana. Osat 1-2. Kuopio, 1987-1988.
Kirjoittamaton kirjallisuus // Suomen kirjallisuus. Osa l. Keuruu, 1963,
Kirkinen H. Karjala idan kulttuuripiirissa. Bysantin ja Venaj£n yhteyksista keskiajan Karjalaan. Rauma,
1963.
Kirkinen H. Karjala idtfn ja lannen vSlissa. Helsinki 1970.
Kivikoski E. LisiS Karjalan ri.stiretkikauden ajarnnafli Jlykseen // KV. N 22. 1942.
Kivikoski E. Zur Herkunft der Karelier und ihrer Kultur // AA. 1944. Vol. 15. Fasc. 1-2.
Kivikoski E. Suomen esihistoria // Suomen historia. 1 Porvoo; Helsinki. 1961.
Kivikoski E. Die Eisenzeit Finnlands. Bildwerk und Text. Helsinki, 1973.
Ktementjev J. Koivuselga ja koivuselkdlaiset // KoivuselkS - mets&tydkyla Veniljan Karjalassa.
Helsinki, 1998.
Kodirandaine. Petroskoi, 1996.
Konkka U. Antilaan itkettaja // LaLSnemeresoome filoloogia sumpoosion 1973. Tallinn, 1973. Lk. 78-79.
Kotdkurkina S.L Karjalaisten varhaista historiaa // Suomen varhaishistoria. Rovamemi. 1992,
Kottina A., Maksimov A., Zaiceva N. Meiden sana. Petroskoi, 1998.
Kovasiipi M. Aatteellista heimotyota autonomissa Suomessa vuosina 1906-1909 // Mongoleja vai ger-
maaneja? H HA. 86. SHS. 1985, S. 447-457.
Krohn J. Suomalaisen kirjaHisuuden historia. Osa 1. Helsinki, 1885.
Krohn K. Komparettin Kalevalatutkimus // Valvoja, 1893.
Krohn K. Kalevalan runojen historia. Helsinki, 1910,
Krohn K. Kalevalan kysymyksia. Osat 1-2. Helsinki, 1918,
Krohn К. Kalevala-Studien. Osat 1-6. Helsinki, 1924-1928.
Krohn K, Kalevalan kertomarunojen opas. Helsinki, 1932.
KuusiM. Sampo-epos. Typologinen analyysi, Helsinki, 1949.
Kuusi M. Arvoitukset ja muinaisusko // Vir. 1956.
KuusiM. Johdanto// Karjalaisia sananpolia. Osa 1. Helsinki, 1963.
Kuusi M. Kalevalainen kertomarunous // Permnotietoa, SKS. Tietolipas. Forssa, 52. 1967.
Kuusi M. Introduction // Finnish Folk Poetry: Epic. Helsinki, 1977.
Kuusi M. Antonen P. Kalevalalipas. Helsinki, 1985.
Laanest A. Sissejuhatus-laanemeresoome keeltesse. Tallinn, 1975.
Lampinen A. Kaijalainen keittiokirja. Joensuu. 1978.
Lapsiden Biblii. Stockholm; Helsinki, 1996.
Legendat. Kansankertomuksia Suomesta ja Kaijalasta. Osa 1. Helsinki, 1981.
Lehtinen L. Mikkelin seudun kalmistot osana Savon varhaishistoriaa // Kalmistojen kertomaa.
Rautakautinen Mikkelin seutu idan ja lannen valissa. Mikkeli, 1994.
Lehtosalo-Hilander P.-L. Rapukoristeisten solkien ajoitukscsta // SM. N 73. 1966.
Lehtosalo-Hilander P.-L, Muinaispukujemme korut// Kotiseutu. 1979. N 5. S. 184-198.
Lehtosalo-Hilander P.-L. Common characteristic features of dress-expressions of kinship or cultural
contacts ji Fenno-ugri et slavi... 1978. Helsinki, 1980.
Lehtosalo-Hilander P.-L. Esihistorian vuosituhannet Savon alueella // Savon historia. I. Helsinki, 1988.
Lind J. Sjdgrens ffime-teori og de russiske Kruniker // Historisk Tidskrift far Finland. Erg. 62
Helsingfors, 1977.
Lugem i pagilem vepsMks. Petroskoi, 199 L
Manninen I. Pohjosen karjalan vanhanaikan talous. Helsinki, 1922.
Manninen /. Die finnisch-ugmchen Vttiker. Leipzig, 1932.
Manninen I. (ed). Suomen suku. О. Ш. Helsinki, 1934.
Mansikka VJ. Itkujen Tounela // SUST. T. LE. Helsinki, 1924.
Mansikka VJ. Zur altostslavischen Totenkiage // SUST. T, LVIH. Helsinki, 1928.
Markan evangelii, Stockholm; Helsinki, 1992.
Nissild V. Die Dorfnamen des alten ltidischen Gebietes II SUST. 144. 1967 (a).
Nissild V. Kaijalan Kannaksen asutus historiaa nimistOn vallossa // Kaukomieli. 10. Helsinki, 1967.
S. 109-207 (b).
Nordman CA. Karelskaja meldersstudier // SMYA. N 34. 1924.
Paulaharju S. Syntyma, lapsuus ja kuolema. Vienan Karjalan tapoja j a uskomuksia. Porvoossa, 1924.
644

Pentikdinen J. Kalevalan mytologia. Helsinki, 1987.
Petersen J. Vikingetidens smykker. Stavanger, 1928,
Pettersson L. Aanisniemen kirkollinen puuarkkitehtuuri // Aineiston esittely. Helsinki, 1950 (a).
Pettersson L. Die kirchliche Holzbaukunst auf der Halbinsel Zaonez’e in Russisch-Karelien. Herkunft
und Werden. Helsinki, 1950 (b).
Porthan H.G. Suomalaisesta runoudesta. Vaasa, 1983.
Sallinen-Gimpl P. El£vS karjalaisims. Jyv8skyla, 1987.
Sallinen-Gimpl P. Siirtokarjalainen identiteeti ja kultuurien kohtaminen // KA 40, 1994.
Saksa A. Rautakautinen Karjala. Joensuu, 1998.
Schvindt Th. Tietoja Karjalan rautakaudesta ja sita seuraavilta ajoilla Kffldsalmen kihlakunnan alalta
saatujen loytojen mukaan // SMYA. XI11. 1893.
Schvindt Th. Suomen kansan pukuja. I. Karjala. Helsinki, 1913,
Schvindt Th. Matkamuistoja Tverin Karjalasta // KA, 13. 1947.
Set&laE.N. I.N. Smimows Untersuchungen liber die Ostfinnen, Helsinki, 1900.
Settila E.N. Sammon arvoitus. Helsinki, 1932.
Siikala A.-L. Finnish Rock Art, Animal-Ceremonialism and Shamanism // Temenos, Helsinki.
1981.
Sirelius U.T. Suomen kansanomaista kulttuuria. Helsinki. 1919.
Suomen kielen etymologinen sanakirja. XII-1 - ХП-7 // Lexica Societatis Fenno-Ugricae. Helsinki,
1981-1987.
Stora N. Ostkarelische Wanderhandel als Kuiturvermittler in Finnland // Jahrbuch ftlr Volkskunde und
Kulturgeschichtc, Berlin.. 1989. S. 34-43.
Taavitsainen J.-P. Ancient Hillforts of Finland // SMYA, N 94. 1990,
Tallgren AM. Suomen muinaisuus // Suomen historia, L Porvoo, 1931.
Talve I. Suomen kulttuurirajosta ja - alueista// STAEP. 1971. Helsinki, 1972 (a).
Talve I. Suomalasem KamanelSman historialliset tau.statekijat // SKS. Tietolipas. 70. Forssa, 1972 (b).
Talve I. Morsiamesta nuorikoksi: haiden rakkenne itamerensuomalaisilla // SE. 37. 1987,
Tornberg M. Kuusamolainen sumperhe tyb- ja kylUyhteisbna // SJ. N 13. 1971.
Ulna P. Ansient Karelia. Helsinki, 1997.
Vahter T. Iia-Karjalan kansanomaisista kSsitbis*2 // Muinaista ja vanhaa M-Karjalaa. Helsinki, 1944.
Valanen N. Zur Geschichte der fumischen Wohnstuben // SUST, 133. Helsinki. 1963.
Valonen N. Suomen itMraja permnerajana // KV. 74. 1974.
Viljo Nissilalle. [Festschrift ftlr Viijo Nissilfl zum Geburtstag 21.8.1973] // Castrenianumin toimitteita.
6. Helsinki, 1973,
Vilkuna A. Ihmisen varustaminen еШтйп-taipaleelle //Tavantakaa. Jyvaskyla, 1989. S. 89-228.
Vilkuna J. Suomalaiset vainajien karsikot ja ristipuut //KA. 39. 1992.
Vilkuna К. Zur altesten Geschichte der Woche // Folk-Liv, 21-22. Stockholm, 1958. S. 198-215.
Vilkuna K. Viikon vanhinta historiaa // KV. 39. (1959). S. 257-291.
Vilkuna K. PShkinasaaren rauhan raja kansatieteellisess^ katsannossa // HAK. N 4, Helsinki. 1960.
Vilkuna K. Volksttfmliche Arbeitsfeste in Finnland // FFC 191. (1963). S. 119-122.
Vilkuna K. Finnisches Brauchtum im Jahreslauf// FFC. 206, Helsinki, 1969.
Vilkuna К, Helmi ja simpukka // К V. 56. 1976. S. 56-74.
Vilkuna К, Pearl fishing in Finland and surrounding areas // Ethnologia Scandinavica, 10. Lund. 1980
P. 133-151.
Vilkuna K., Mtikinen E. Isien tyo. Helsinki, 1935.
Virtanen L. Arvoitus ja sen teht8v£ // Jumin keko. Helsinki, 1960.
Virtanen L. Kalevalainen laulutapa Karjalassa. Helsinki, 1968.
Virtanen L. Suomalainen kansanperinne. Helsinki, 1988.
Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Porvoo; Helsinki, 1958.
Virtaranta P, Lyydiiaista tekstia. Osa 3. Helsinki, 1964.
Virtaranta P Mari Kyyronen // KV. 46. (1966).
Virtaranta P. Karjalan kielen sanakirjan johdonta // Karjalan kielen sanakirja 1 (Lexica. SFL XVI 1
1968.
Virtaranta P. Die Dialekte der Karelischien // СФУ. Таллин, 1971. N 1.
Virtaranta P. Karjalaisia sananlaskuja ja arvoituksia. Helsinki. 1976.
Virtaranta P. Karjalaisia kulttuurikuvia. Helsinki, 1981.
Vuorela T. Kansatieteen sanasto. Helsinki, 1958.
Vuorela T. Suomensukuiset kansat // SKST. 264. Helsinki, 1960.
645

К РАЗДЕЛУ "ВЕПСЫ"
А. Клм. Тихвинские чухари (Путевые наброски) //Русская жизнь. СПб., 1894. № 347. С. 3.
А.К. (Кодмовский). Тихвинские чухари (Из летней поездки) // НТВ. 1895» № 3. С. 5-6.
Азовская Л.П. О верованиях вепсов // Этнография народов Восточной Европы. JL, 1977.
С 140-152.
Алымов В.К. Живая лопарская древность // Каре л о-Мурманский край, JL, 1929. № 8-9.
Андреева Е,Г. Фауна поселения Крутик (по остеологическому материалу из археологических
раскопок) // Голубева Л.А., Кочкуркина С.И. Белозерская весь (по материалам поселения
Крутик IX-X вв.). Петрозаводск, 1991. С. 182-186.
Арсеньев К.И. Начертание статистики Российского государства, Ч. 1, СПб., 1818,
Археология Карелии. Отв. ред. М.Г. Косменко, С.И. Кочкуркина. Петрозаводск, 1996.
Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993.
Баранцев АЛ. О рукописном русско-вепсском словаре середины прошлого века // ТСТ.
Vih. 344. Tartu, 1975. С. 43-55.
Баранцев АЛ. К вопросу о происхождении южнокаре л ъских диалектов // Происхождение
Карелии: Докл. семинара. 30 июня - 2 июля 1976 г. Университет Йоэнсуу, 1976. С. 85-
100.
Баранцев АЛ. Образцы людиковской речи. Петрозаводск, 1978.
Барсов Е.В. Об олонецких древностях // Олонецкий сборник. Вып. Ш. Петрозаводск, 1894.
С. 170-186.
Башенькин АЛ. Юго-западное Белозерье во второй половине I - начале П тыселетия н.э.:
Автореф, дне. ... канд, ист. наук. Л., 1980.
Башенькин АЛ. Средневековые могильники южных вепсов // Междунар. конференция, по¬
священная 100-летию со дня рождения профессора В.И. Равдоникаса. Тез. докл. СПб.,
1994. С. 99-102.
Башнин Ю.Н. Михаил Мартьянов // Прионежье. 1992, Кз 110.
Бергштрессер К. Опыт описания Олонецкой губернии. СПб., 1838.
Бернштам ТА. Русская народная культура Поморья в XIX - начале XX в,: Этнографические
очерки. Л„ 1983,
Бирин В.Н. Демографическая ситуация у вепсов в Карелии в 1950-1970-е годы // Проблемы
истории и культуры вепсской народности. Петрозаводск, 1989. С. 43-55.
Благовещенский И, Промыслы // Олонецкий сборник. Выл. IV. Петрозаводск, 1902. С. 15^44.
Благовещенский ИЛ., Гарязин АЛ. Кустарная промышленность в Олонецкой губернии, Пе¬
трозаводск, 1895.
Б-в И. Свадебные обычаи в Немжинском приходе Лодейнопольского уезда // ОГВ. Петроза¬
водск. 1897. № 19, 23, 25.
Богданов ИЛ. История развития лексики вепсского языка, Автореф. дисс. канд. филол.
наук, Л„ 1952.
Богданов ИЛ. История развития вепсского языка: Дис. ... канд, филол, наук. Л., 1953 (Руко¬
пись). - АКНЦ. Ф. L Оп. 43. № 204.
Богданов Н.И. Народность вепсы и их язык И ТКФ АН СССР. Т. ХП, Петрозаводск, 1958,
С. 63-75.
Богданов НИ. О некоторых особенностях восточновепсских говоров - куйского и пондаль-
ского // ТКФ АН СССР. Вып. 2. Петрозаводск, 1960. С. 33^41.
Богословский В. Материалы по истории, статистике и этнографии Новгородской губернии,
собранные из описаний приходов и волостей // Новгородский сборник. Вып. 1. Новгород,
1865. С. 153-223.
Богуславская И.Я. Русская народная вышивка, М.. 1972.
Борисова А А. Взаимоотношения полов у чухарей // Старый и новый быт. Л., 1924. С. 59-79.
БубрихД.В' Происхождение карельского народа. Повесть о союзнике и друге русского наро¬
да на Севере. Петрозводск, 1947.
Бубрих Д.В. Русское государство и сформирование карельского народа // ПФЯ. Вып. 5. Вопросы
взаимодействия прибалтийско-финских языков с иносистемными языками. Л., 1971. С. 3-22.
Бурое Г.М. Археологическая разведка 1963 г. в зоне затопления будущего Усть-Куломского
водохранилища // Материалы по археологии Европейского Северо-Востока, Вып. 3. Сык¬
тывкар, 1965. С. 139-159.
Валонен И. Ранние л опаро-финские контакты. Из этнической истории финских племен //
Финно-угорский сборник. М., 1982. С. 59-96.
646

Вепсские народные сказки. Петрозаводск, 1996.
Вепсы: История, культура и межэтнические контакты. Сб. науч. трудов / Науч. ред. И.Ю. Ви¬
нокурова. Петрозаводск, 1999.
Вийтсо Т.-Р. Описание плана выражения прионежского диалекта вепсского языка: Авто-
реф. дис.... канд. фил. наук. Тарту. 1966.
Винокурова И.Ю. ПМА 1982 г. (Рздогощинский с/с) - АКНЦ. Ф. 1. Оп. 50. № 677.
Винокурова И.Ю. ПМА 1983 г. (белозерские, ляжозерские вепсы). - АКНЦ. Ф. 1. Оп. 50. № 679.
Винокурова И.Ю. Некоторые итоги изучения вепсского народного календаря // Этнокультур¬
ные гфодессы в Карелии. Петрозаводск, 1986. С. 49-65.
Винокурова И.Ю. Аграрная обрядность начала зимы у вепсов (Конец XIX - начало XX в.) //
Обряды и верования народов Карелии. Петрозаводск, 1992. С. 5-27.
Винокурова И.Ю. Календарные обычаи, обряды и праздники вепсов (Конец XIX - начало
XX в.). СПб., 1994 (а).
Винокурова И.Ю. Дети в некоторых обрядах и представлениях вепсов // Обряды и верования
народов Карелии. Человек и его жизненный цикл. Петрозаводск. 1994. С. 41-63 (б).
Винокурова И.Ю. Детский плач в мифологии и педагогике вепсов // Мир детства и традици¬
онная культура. М., 1996. С. 166-170 (а).
Винокурова И.Ю. Традиционные праздники вепсов Прионежья (Конец XIX - начало XX в.),
Петрозаводск, 1996 (б).
Винокурова И.Ю. Новые материалы о колдовстве у южных вепсов // Из историй С.-Петер¬
бургской губернии. Новое в гуманитарных исследованиях. СПб., 1997. С. 37-46.
Винокурова И.Ю. Пернатое царство в мифологических представлениях вепссов // Фолькло¬
ристика Карелии. Петрозаводск, 1998. С. 49-58.
Винокурова И.Ю. О культе медведя у вепсов (Итоги комплексного изучения проблемы) //
Финно-угры и соседи. Проблемы этнокультурного взаимодействия в Балтийском и Барен¬
цевом регионе: Сб. науч. тр. СПб., 2002. С. 102-111.
Витое М.В. Гнездовой тип расселения на Русском Севере и его происхождение // СЭ. № 2.1955.
Витое М.В. Историко-географические очерки Заонежья XVI-XVII в в.: Из истории сельских
поселений. М., 1962.
Витое М.В. Этнография Русского Севера. М., 1997.
Владыкин В.Е. Религиозно-мифологическая картина мира удмуртов. Ижевск, 1994,
Волков Н.Н. Полевые материалы. - АМАЭ. Ф. 13. On. 1. № 13.
Волны трав. Петрозаводск, 1998.
Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. 1: Северный район, Ленинградско-Карельский
район. Народность. Родной язык. Возраст. Грамотность. М., 1928.
Всесоюзная перепись населения 1937 г.: Краткие итоги. М.} 1991.
Всесоюзная перепись населения 1939 г.: Основные итоги. М., 1992.
Высконков Л.В. Об этническом составе сельского населения Северо-Запада России (Вторая
половина XVIII-XIX вв.) // Петербург и губернии: Историко-этнографические исследова¬
ния. Л., 1989. С. 113-131.
Гаген-Торн Н.И. Магическое значение волос и головного убора в свадебных обрядах Восточ¬
ной Европы // СЭ. 1933, № 5-6. С. 76-88.
Голоса. Сб. стихов. Петрозаводск, 1994.
Голубева Л.А. Весь и славяне на Белом озере. Х-ХШ вв, М., 1973.
Голубева Л.А. Зооморфные украшения финно-угров. М,, 1979.
Голубева ЛА.Г Кочкуркина С.И. Белозерская весь (по материалам поселения Крутих
IX-X вв.). Петрозаводск, 1991.
Горб Д.А. Гончарные промыслы Ленинградской области // Промыслы и ремесла народов
СССР. Л„ 1986. С. 45-55.
Горб Д.А. Материальные компоненты вепсского свадебного обряда в конце ХЕХ-ХХ в. (по
материалам ГМЭ) //Население Ленинградской области: Материалы и исследования по ис¬
тории и традиционной культуре. СПб.. 1992. С. 154-169.
ГорбДЛЗасецкая МЛ. Трудовое воспитание у при б ал тийско-финских народов Северо-За¬
пада СССР Ц “Мир детства” в традиционной культуре народов СССР. Л., 1991. С. 5-16.
Григорьев J7, Оскудение чухарей. Тихвинский уезд // Новое время. М., 1909.
Гришина И.Е. О развитии декоративных мотивов в деревянном крестьянском зодчестве Рос¬
сийского Севера // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурно¬
го наследия Российского Севера: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1991.
647

Гура А.В. Лингвогеографические различия и общность в маргинальной зоне Русского Севе¬
ра (на материале свадебного обряда) //Ареальные исследования в языкознании и этногра¬
фии. Л„ 1977. С 233-237.
Тура А.В. Символика животных в славянской народной традиции» М., 1997.
Давидам, ОМ. Ткани из курганов Юго-Восточного Приладожья // Памятники Восточного
Приладожья и Прионежья. Петрозаводск, 1989.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т, I-П. М., 1955.
Дегтярев А.Я. Очерки истории сельского расселения. Л., 1980.
Динцес Л,, Болыиева К. Народные художественные ремесла Ленинградской области // СЭ.
1939. № 2. С. 104-148.
Длотовский М.А. Лодейнополыжий уезд. Из объяснительной записки // ОГВ. Петрозаводск,
1885. № 38, С. 346-347; № 39. С. 354-355; № 40. С. 362; № 41. С. 372-373.
Домокош П. Формирование литератур малых народов. Перевод с венг, Йошкар-Ола, 1993.
Евсеев В.Я. Исторические основы карело-финского эпоса. Т. 1. М.; Л,, 1957.
Егоров С.Б. Новые сведения о традиционном хозяйстве и материальной культуре южных
вепсов (Итоги экспедиционных работ 1990-1993 гг.) // Историческая этнография. Русский
Север и Ингерманландия. СПб., 1997. С. 131-142.
Ермолов А, Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках и приметах.
Т. 3: Животный мир в воззрениях народа. СПб., 1905.
Етоева З.И. Поселения и жилища вепсов конца XIX - начала XX века // Этнография наро¬
дов Восточной Европы. Л., 1977. С 125-139.
Жеребцов Л.Н. Историко-культурные взаимоотношения коми с соседними народами. XIX -
начало XX в. М., 1982.
Забелло С., Иванов Максимов П. Русское деревянное зодчество. М., 1942.
Зайцева ММ. Вепсы // ВИ. 1973. № 9. С. 215-218.
Зайцева ММ. Вепсский язык (Фонетика, Морфология). Л., Наука, 1981 (а).
Зайцева ММ. Грамматика вепсского языка. Л., 1981 (б).
Зайцева ММ., Муллонен ММ. Образцы вепсской речи. Л., 1969.
Зайцева М.И., Муллонен ММ. Словарь вепсского языка. Л., 1972.
Зайцева ИТ Именное словоизменение в вепсском языке. Петрозаводск, 1981.
Зайцева Н.Г Вепсско-русские языковые связи//ПФЯ. Петрозаводск, 1994. С. 83-99.
Зайцева НТ Вепсский язык // Языки Российской Федерации и сопредельных государств. Эн¬
циклопедия. Т. 1. М., 1997. С. 260-267.
Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991.
Инно К.О. Автор вепсского словаря // Вепсы: история, культура и межэтнические контакты.
Петрозаводск, 1999.
Иордан. О происхождении и деяниях гетов / Под ред. Е.Ч. Скржинской. М., 1960.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. РСФСР. М., 1963.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. М., 1973. Т. 4.
Йоалайд М. Этническая территория вепсов в прошлом // Проблемы истории и культуры
вепсской народности. Петрозаводск, 1989. С, 76-83.
Йоалайд М. Похоронные причитания вепсов - способ общения с потусторонним миром // Из
истории С.-Петербургской губернии. Новое в гуманитарных исследованиях. СПб., 1997.
С. 17-24.
Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн. 1, Т. 1. М., 1989.
Карелы Карельской АССР / Ред. колл.: А.С. Жербин (рук,), Г.М. Керт, К.А. Морозов и др.
Петрозаводск, 1983.
Карху Э.Г. Малые народы в потоке истории. Петрозаводск, 1999.
Кёппен ПМ. Об этнографической карте Европейской России. СПб., 1853.
Кнатц Е.А. Вышивки Заонежья // Искусство Севера: Заонежье. Л., 1927. С. 62-76.
Ковалевский А.К. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 годах.
Харьков, 1956.
Колеспицкая И.М. Фольклорная традиция южного Поонежья и верхнего Приев ирья // Рус¬
ский Север. Л„ 1981. С. 219-232.
Колмогоров А.И. Поездка по Чухарии // Землеведение, 1906. JM° 3-4. С. 93-114,
Колмогоров AM. Озера Тихвинского уезда // Землеведение. 1907. № 3-4. М., 1908. С. 1-32.
Колмогоров AM. Чухарская свадьба // Сборник в честь 70-летия профессора Д.Н. Анучина.
М., 1913. С. 371-393.
648

Коннка А.П. Традиционные сельские праздники // Духовная культура сегозерских карел кон¬
ца XIX - начала XX в. Л., 1980.
Косвен М.О. Семейная община и патронимия. М., 1963.
Косменко А.П. К вопросу об общности орнамента карельских и вепсских вышивок (по мате¬
риалам XIX - начала XX века) // Природа и хозяйство Севера. Мурманск. 1981. С. 85-91.
Косменко А.П. Функция и символика вепсского полотенца (по фольклорно-этнографиче¬
ским данным) [( Фольклористика Карелии. Петрозаводск, 1983. С. 38-55.
Косменко А.П. Народное изобразительное искусство вепсов. Л., 1984.
Косменко А.П. Антропоморфная скульптура в декоре вепсских построек // Проблемы иссле¬
дования, реставрации и использования архитектурного наследия Карелии и сопредельных
областей. Петрозаводск, 1986. С. 46-58.
Косменко АЛ. Текстильные изделия и свадебная обрядность ижоры // Обряды и верования
народов Карелии. Петрозаводск, 1988. С. 37-53.
Косменко М.Г. Археологические культуры периода бронзы-железного века в Карелии. СПб,
1993.
Костыгова А. Народная одежда прионежских вепсов // Об. науч. работ студентов ПГУ.
Вып. 5. Петрозаводск, 1958. С. 48-53,
Конкур кина С.И. Древние вепсы по археологическим материалам // Проблемы истории и
культуры вепсской народности. Петрозаводск. 1989, С. 64-76.
Кочкуркина С.И.Т Линевский AM. Курганы летописной веси X - начала XIII в. Петрозаводск,
1985.
Красная книга языков народов России. М,, 1994.
Кузнецова В Л. О семантике карельских, вепсских и севернорусских свадебных причитаний //
Обряды и верования народов Карелии. Петрозаводск, 1992. С. 109-126.
Кузнецова В.С. Причитания в севернорусском свадебном обряде. Петрозаводск, 1993.
Куликовский Г.И. Похоронные обряды Обонежского края // Олонецкий сборник. Вып. III.
Олонец, 1884. С. 411^22.
Куликовский Г.ИМз общинно-артельной жизни Олонецкого края, Петрозаводск, 1897,
Куликовский Г.И. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографиче¬
ском применении. СПб,, 1898.
Кустарные промыслы и ремесленные заработки крестьян Олонецкой губернии. Петроза¬
водск, 1905.
Кнхрик А. О формировании парадигмы возвратных глаголов в вепсском языке // СФУ. Тал¬
лин, 1978. №4.
Лапин В А. Русская песня у вепсов (Квогхросуо генезисе народного музыкального мышле¬
ния) //Музыкальное наследие финно-угорских народов. Таллин, 1977. С. 183-216.
Латиноязычные истотшики по истории Древней Руси. Германия. IX - первая половина XII в.
/ Под ред. М.Б. Свердлова. М.; Л., 1989.
Лебедева II.И., Маслова Г.С. Русская крестьянская одежда XIX - начала XX в. // Русские: Ис¬
торико-этнографический атлас. М., 1967. С. 193-267.
Ливеровский Е. Охота на медведей в Лодсйнопольском уезде (в феврале 1875 г.) // ОГВ. 1875.
№ 24. С. 280-282.
Линевский AM. Предварительный отчет археологической экспедиции по р. Оять Ленинград¬
ской области в 1947 г. - АКНЦ. Ф. 1. On. 41. № 182.
Линевский AM. Общество юго-восточного Приладожья в XI веке // Изв. КФНИБ АН СССР.
1949. .Ns 1. С. 57-72.
Ловмянъский X. Русь и норманны. М., 1985.
Логинов К.К. Семейные обряды и верования русских Заонежья. Петрозаводск. 1993.
Мазалова Н.Е. Родины на Русском Севере: соматические представления // Обряды и верова¬
ния народов Карелии. Человек и его жизненный цикл. Петрозаводск. 1994. С. 31-40.
Майков В.И. Приоятьская чудь: весь - вепсы: Антропо-этнологи чес кий очерк Древняя и
новая Россия. Т. П. СПб., 1877, JNs 5. С. 38-53; № 6. С. 133-143.
Макаров И.А. Население Русского Севера в Х1-ХШ вв.: По материалам могильников восточ¬
ного Прионежья. М, 1990.
Макарьев С. Вепсы: Этнографический очерк. Л., 1932.
Макарьев С А. Вепсский фольклор (Рукопись). - АКНЦ. Ф. 26. On. 1. .4 15.
Макарьев С.А. Вепсы: Этнографический очерк // Карело-Мурманский край. 1929. Лё 1.
С. 6-10; № 2. С. 31-32; № 11-12. С. 38-^2.
649

Макарьев С А. Береста в вепсском быту // ФУ. 1931. № 1. С 29-^42.
Макаишна Т.С. Ильин день и Илья-пророк в народных представлениях и фольклоре восточ-
ных славян // Обряды и обрядовый фольклор. М., 1982. С. 83-101.
Малиновская З.П. Из материалов по этнографии вепсов // Западнофинский сборник. Л., 1930.
С. 163-200.
Малъми В. Народные танцы Карелии. Петрозаводск, 1978.
Маслова Г.С. Орнамент русской народной вышивки как историко-этнографический источ¬
ник. М., 1978.
Матвеев А.К. Древнее саамское население на территории Севера Восточно-Европейской
равнины // К истории малых народностей Европейского Севера СССР. Петрозаводск,
1979. С 5-14.
Материальная культура сегозерских карел. Петрозаводск, 1981.
Мациевский И.В. О музыкальных инструментах вепсского народа // Музыкальный фольклор
финно-угорских народов: Архаика и современность. Таллин, 1979.
Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. М., 1980. Т. 1.; 1982. Т. 2.
Мокина Г.Г. Неземледельческие занятия крестьян Вытегорского уезда в конце XIX - начале
XX века // Вытегра. Вып. 1. Вологда, 1997. С. 135-167.
Морев Н. Старое и новое: Очерк из быта чухарей // Старый и новый быт. Л., 1924. С. 45-56.
Муллонен М. Вепсская письменность // ПФЯ: Вопросы фонетики, грамматики и лексиколо¬
гии. Л., 1967. С. 105-109.
Муллонен И.И. О гидронимии бассейна реки Оять // Конкуркина С.И., Линевский А.М. Кур¬
ганы летописной веси X - начала XIII в, Петрозаводск, 1985.
Муллонен ИМ. Гидронимия бассейна реки Ояти. Петрозаводск, 1988 (а).
Муллонен И.И. О вепсской антропонимии (Опыт топонимической реконструкции) // СФУ.
Таллин, 1988. № 4. С. 217-282 (б).
Муллонен ИМ, Очерки вепсской топонимии. СПб., 1994.
Муллонен ИМ. “ Святы е” гидронимы в контексте вепсско-русского контактирования //Оно¬
мастика Карелии. Проблемы взаимодействия разноязычных ономастических систем. Пе¬
трозаводск, 1995. С, 17-27.
Муллонен ИМ. Об одной древнерусской ойконимной модели в Присвирье и Обонежье //
Язык: История и современность. СПб,, 1996. С. 109-120.
Муллонен ИМ. Этнолингвистическая история Обонежья // Очерки исторической географии.
Северо-Запад России, Славяне и финны. СПб., 2001. С. 248-251 (а).
Муллонен ИМ. Юго-Восточное Приладожье по данным прибалтийско-финского языкозна¬
ния // Очерки исторической географии. Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб,,
2001. С 332-348 (б).
Муллонен И.И. Топонимия Присвирья. Проблемы этнического контактирования. Петроза¬
водск, 2002.
Назаренко В А. Погребальная обрядность Приладожской чуди. Автореф. дис. ... канд. ист.
наук. Л., 1983.
Национальный состав населения РСФСР. По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г.
М., 1990.
Национальный состав населения. По данным микропереписи населения 1994 года // Стати¬
стический бюллетень, Ms 3. Государственный комитет Республики Карелия по статистике.
Петрозаводск, 1995.
Некоторые показатели, характеризующие национальный состав населения Российской Феде¬
рации. По данным переписи 1989 года. Т. Ш, ч, 1, М., 1993.
He-Садко. Чухари // Новгородская жизнь. 1909. № 94, 96.
Новгородский сборник / Под ред. Н. Богословского. Новгород, 1865. Вып. 1.
Обзор Олонецкой губернии за 1906 год. Петрозаводск, 1907.
Олонецкая губерния: Статистический справочник. Петрозаводск, 1913.
Олонецкий сборник. Вып. IV. Петрозаводск, 1902.
Орфинский В.П., Гришина И.Е. К вопросу о формировании крестьянских усадеб в Карелии //
Традиционная культура: общечеловеческое и этническое. Проблемы изучения этносов в
Кареллии. Петрозаводск, 1993.
Орфинский В.П., Гришина И.Е., Муллонен ИМ. Юго-Западная Карелия в свете историко-ар¬
хитектурных и топонимических данных: Опыт междисциплинарного исследования //
Фольклорная культура и ее межэтнические связи в комплексном освещении. Петроза¬
водск. 1997. С. 5-25,
650

Основы финно-угорского языкознания. Прибалтийско-финские, саамский и мордовские язы¬
ки. М„ 1975.
Павлов А. Чухари- белозерская весь // Революция в деревне: Очерки лод ред. проф. В.Г. Та¬
на-Богораза. М,; Л., 1924. С. 20-40.
Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. XXVI: Новгородская гу¬
берния, тетр, 2, СПб., 1903; XXVII: Олонецкая губерния, тетр. 3. 1904.
Петерсон А. Вепсское olud и латышское alus. Резюме // Учен. зал. ТГУ. Труды по финно-уг-
роведению. Fenno-ugristica. 1. Тарту, 1975. С. 258-259.
Петерсон А.Ю. Орудия традиционного земледелия у вепсов // Проблемы истории и культу¬
ры вепсской народности. Петрозаводск, 1989. С. 130-135.
Петрухин В.Я.. Хелимский ЕЛ. Финно-угорская мифология // Мифы народов мира, М., 1982.
Т. 2. С. 563-568.
Петухов А.В. Люди суземья. Вологда, 1989 (а).
Петухов А.В. Административная разобщенность - фактор ускорения ассимиляции вепсов //
Проблемы истории и культуры вепсской народности. Петрозаводск, 1989. С, 55-63 (б).
Петухов А.В. Большая земля вепсов // Народов малых не бывает, М., 1991. С. 159-179.
Петухов А.В. Трудная судьба потомков веси // Прибалтайско-финские народы. История и
судьбы родственных народов / Сост. М. Йокипии. Ювяскюля, 1995, С, 437-451.
Пименов В.В. Поездка к прионежским вепсам // СЭ. 1957, № 3, С. 158-163.
Пименов В.В. Вепсы //Народы Европейской части СССР. М., 1964. С, 364-376 (а).
Пименов В.В. Этническая принадлежность курганов юго-восточного Приладожья //
С А. 1964. № 1. С. 88-98 (б).
Пименов В.В. Вепсы: Очерк этнической истории и генезиса культуры. М,; Л., 1965.
Пименов В.В. Бытовая и художественная керамика вепсов // Русское народное искусство Се¬
вера. Л., 1968. С, 155-163.
Пименов В В„ Строгальщикова З.И. Вепсы: расселение, история, проблемы этнического раз¬
вития // Проблемы истории и культуры вепсской народности. Петрозаводск, 1989. С. 4-26.
Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 г.: Заонежские погос¬
ты // История Карелии XV1-XVI1 вв. в документах. Ш. Петрозаводск; Йоэнсуу, 1993.
Повесть временных лет. Т.1. / Под ред, Д.С Лихачева. М.; Л., 1950,
Подвысоцкий Н. Кайваны // Естествознание и география. СПб,, 1899, № 1. С. 51-62.
Полное собрание русских летописей. СПб., 1859. Т. 8.
Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1985.
По обе стороны Карельского фронта. 1995,
Попов А.И. Названия народов СССР, Л., 1973.
Прыткова Н.Ф. Одежда ижор и води // Зададн о финский сборник. Л., 1930. С. 306-340.
Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу / Под ред,
О.Г, Большакова, М., 1971.
Путешествия Элиаса Лённрота, Путевые заметки, дневники, письма, 1828-1842. Петроза¬
водск, 1985,
Пушкарев Н.Н. Рыболовство на Онежском озере. СПб., 1900.
Пушкин ДМ. Этнографический очерк о вепсах Шелтозерского района КАССР за
1940-1941 гг. (Рукопись) - АКНЦ. Р. XI. Он. 2. № 79.
Работнова И.П. Финно-угорские элементы в орнаменте северорусских вышивки и тканья //
Русское народное искусство Севера. Л., 1968. С. 83-90.
Равдоникас В.И. Чухари //Тихвинский край. Тихвин, 1926. С, 242-262.
Равдоникас В.И, Памятники эпохи возникновения феодализма в Карелии п юго-восточном
Приладожье // Изв. ГАИМК. Вьгп. 94. М.; Л., 1934.
Райт Д.К. Географические представления в эпоху крестовых походов. Исслед. средневеко¬
вой науки и традиции в Западной Европе (пер, с англ) / Отв. ред. А.Я. Г>ревич. М.. 1988.
Резолюция терминологической комиссии сектора науки НКП РСФСР по доклада тов Юман-
кулова о состоянии и перспективах работы комиссии по руководству делом разработки
терминологии и составления словарей для народов с неразвитой письменностью Рево¬
люция и письменность. М., 1932, № 1-2. С. 139-142.
Рекомендации регионального межведомственного совещания 'Вепсы: проблемы развития
экономики и культуры в условиях перестройки'' // Проблемы истории и культуры вепс¬
ской народности. Петрозаводск, 1989. С. 163-171.
Ровно Г Проблемы языка в национальной политике АК ССР // Карело-Мурманскнй край.
1931. № 1-2. Петрозаводск. С. 16-21,
651

Розов Н.С. Работы Ленинградской этнологической экспедиции 1926 г* среди вепсов Лодейно-
польского уезда // Труды ЛОИМК. Т, 1. Л., 1927. С. 149-158,
Рубцов Ф. Народные песни Ленинградской области. Л., 1958.
Рут М.Э. Вепсские географические термины в русской апеллятивной лексике и топонимии
Вытегорского района Вологодской области // Ономастика Европейского Севера СССР.
Мурманск, 1982. С. 21-23.
Рыбаков Б. А. Древние элементы в русском народном творчестве (Женское божество и всад¬
ники) // СЭ. 1948. С. 90-106.
Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987.
Рюйтел И., Реммель М. Опыт нотации и исследования вепсских притштаний // Финно-угорский
музыкальный фольклор и взаимосвязи с соседними культурами. Таллин, 1980, С. 169-193.
Рябинин ЕЛ. Зооморфные украшения Древней Руси. X-XVI вв. Л., 1981.
Рягоев ВД. Тихвинский говор карельского языка. Л., 1977,
Савватеев ЮЛ. У истоков академической науки// Академическая наука в Карелии. Петро¬
заводск, 1997. С. 24—49.
Седов В. Прибалтийско-финская языковая общность и ее дифференциация // ФУ. 1997. № 2.
С. 3-15.
Семакова И.Б. Вокальные проявления женского тотемического культа волка средних и се¬
верных вепсов (К постановке проблемы) // Современное мифотворчество и искусство. Пе¬
трозаводск, 1991.
Семакова И.Б. К проблеме музыкального языка традиционной культуры вепсов // Фольклор
и современная духовная культура финно-угров. Саранск, 1993. С. 85-90.
Семакова И.Б. Проблемы вепсского кантеле // Фольклорная культура и ее межэтнические
связи в комплексном освещении. Петрозаводск, 1997.
Скородумов Е.В. Свадебный обряд вепсов. - Архив МАЭ. Ф. 13. On. I. № 94.
Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / Под ред. А. С Гер да. СПб.,
1995. Вып. 2.
Словарь русских говоров Карелии и сопредельных территорий. Вып. 3. СПб., 1996.
С ое П. “Оятские лапти” (Картина с натуры) // Олонецкий сборник. Петрозаводск, 1894. Вып.
3. С. 397^104.
Советкин Ф.Ф. Родной язык в национальной школе // Национальные школы РСФСР за
40 лет. М., 1958. С. 14-26.
Соколов М.Н, Медведь // Мифы народов мира. М., 1982. Т, 2. С 128-130.
Спиридонова ИЛ. Вепсская литература // ЭЛ. Алто, ИЛ. Спиридонова, Ю.И. Дюжев.
Справочно-аналитические материалы по литературе Карелии. Петрозаводск,!994. С. 30-39.
Список населенных мест Олонецкой губернии. СПб., 1894.
Список населенных мест Олонецкой губернии за 1905 г. Петрозаводск, 1907.
Список населенных мест Российской империи. XXVII: Олонецкая губерния. (По сведениям
1873 года). СПб., 1879.
Сравнительное исследование лексики карельского, вепсского и саамского языков (рук.
Г.М. Керт, Ю.С. Елисеев) (Рукопись). - АКНЦ. Ф. I. Он. 43. № 204; Оп. 50, JSfe 597, 601,
602.
Степанова А.С. Метафорические замены терминов родства в причитаниях прибалтийско-
финских народов // Фольклористика Карелии. Петрозаводск, 1978. С. 94-108.
Строгальщикова З.И. Погребальная обрядность вепсов // Этнокультурные процессы в Каре¬
лии. Петрозаводск, 1986. С. 65-85.
Строгальщикова З.И. Материалы по родильной обрядности вепсов // Обряды и верования
народов Карелии. Петрозаводск, 1988. С. 95-106.
Строгальщикова З.И. Об этнодемографических тенденциях, социально-экономическом и
культурном развитии вепсской народности // Проблемы истории и культуры вепсской на¬
родности. Петрозаводск, 1989. С. 27-42,
Сурхаско М М. Карельская свадебная обрядность (конец XIX - начало XX в.). Л., 1977.
Тароева Ю.Ю. Материальная культура карел (Карельская АССР): Этнографический очерк.
М.; Л., 1965.
Тойдыбекова Л.С. Марийская языческая вера и этническое самосознание. Joensuu, 1997.
Токарев С.А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX-XX вв. М., 1958.
Токарев СЛ. История русской этнографии. М., 1966.
Токарев СЛ. Огонь // Мифы народов мира. М., 1982. Т. 2. С. 239-240.
652

Тыпурист И, Кантеле от земли вепсов до земли сету // Музыкальное наследие финно-угор¬
ских народов. Таллин, 1979.
Успенский П.К. Русско-чудской словарь с некоторыми грамматическими указаниями. СПб., 1913.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М., 1967; Т. 3. 1971.
Феоктистова Л.Х. Традиции и обряды “посевных недель” у эстонцев // Congressus Quintus
Internationalis Fcnno-Ugristarum. II. Turku, 1980. Lk. 267.
ХакулиненЛ. Развитие и структура финского языка. М., 1953-1955. Ч. Ml.
Хомутова Л С. Металлографические исследования структуры железных вещей из курганов
Юго-Восточного Приладожья // Кочкуркина С.И., Линевский А.М. Курганы летописной
веси X - начала XIII в. Петрозаводск, 1985.
Хямяляйнен ММ. Не пора ли заняться вепсским языком? // Красная Карелия. Петрозаводск.
11 июня 1937 г.
Хямяляйнен М. Вепсская литература и школы: Опыт Ленинградской области // Красная Ка¬
релия, Петрозаводск. 14 июня 1937 г.
Хямяляйнен М М. Печенгское наречие вепсского языка // Совещание по вопросам диалекто¬
логии финно-угорских языков. 23-27 июня 1958 г.: Тез. докл. Тарту, 1958. С. 15-19.
Хямяляйнен ММ. Вепсский язык // Языки народов СССР. Т. 3. Финно-угорские и самодий¬
ские языки. М., 1966. С. 81-101.
Черепанова О.А. Мифологическая лексика Русского Севера. Л., 1983.
Численность и состав населения СССР: По данным Всесоюзной переписи населения 1979 г.
М., 1984.
[Шёгрен А.М.] Путешествие доктора Шёгрена для исследования обитающих в России народов
финского племени // Исторический, статистический и географический журнал. М., 1829.
Ч, IV, кн. II. С. 98-112; кв. III. С. 191-195.
Шлыгина И.В. Фианы // Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. Ве¬
сенние праздники. М„ 1977,
Шокшинский порфир в Париже // Олонецкий сборник. Вьш. IV. Петрозаводск, 1902. С. 130.
Этнография восточных славян. Очерки традиционной культуры. М., 1987.
Яковлев С. Вепсская литература // Красная Карелия. Петрозаводск. 1937, 14 мая.
Abramov N. Koumekiimne koume. Petroskoi, 1994.
Abramov N. Kurgiden aig. Petroskoi, 1999.
Ahlqvist A. Anteckningar i Nord-tschudiskan // Acta Soc. Fenn. 6. 1861.
Alvre P. Terminatnvseist konstruktsioonist terminatiivini // KK. 1974, Ns 1.
Alvre P. Laanemeresoome keelte mitmusetuvedest //TROT. Vih. 344. Tartu, 1975.
Alvre P VepsBn e-vartaloiden monikkotaivutksesta // TRUT Vih. 611. Taitu, 1982,
Andrejev FA., Hdmaldinen MM. Bukvar* vepsan gkolile. M.; L., 1936.
Ariste P. Vadjalaste puu - ja metsakultusest // EMAR. XXX. Tallinn, 1977. Lk,147-156.
Basilier Hj. VepsalSiset Isajevan volostissa // SUSA. VIII. Helsinki, 1890. S. 43-84.
Beazley СЯ. The Dawn of Modem Geography. Vol. 2. London, 1901.
Bogdanov N.L, Loginov M., Bol$akov G., Romanov V., Andrejeva Sokolov M. Lugend-knig. Tome
9ast\ M.; L., 1936.
Bogdanov N.I., Petuhov V.I., Silin I A. Lugend-knig. L., 1936.
Branch MAJ. SjOgren Studies of the North. Helsinki, 1973,
Elias L6nnrotin matkat vuosina 1841-1844 //SKST. 98, 1902.
Evangelii Joannan mOdhe. Stockholm; Helsinki, 1993.
Evangelii Lukan mfldhe. Stockholm; Helsinki. 1996.
Evangelii Matvejan m6dhe. Stockholm; Helsinki, 1998.
Fren H.D. Ibn-Foszland’s und anderer Araber Berichte liber Russen alterer Zeit. SPb.. 1823.
Gorb D.A. Vepsze-gyujtemeny a Szovjetunid Nepeinek Miizeumavan // Etnographia a magvar nepraizi
tdrsasag folvoirata. XCVIII. Budapest, 1987. S. 83-108.
GrunthalR. Livvista liiviin. ItSmerensuomalaiset etnonyymit // Castrenianumin loimitteita 51. Helsinki,
1997
Haavio M. Kuolematonten lehdot. Sampsoi Pellervoisen arvoitus. Helsinki. 1961
Haavio M. Heilige Haine in Ingermanland // FFC № 189. Helsinki, 1963
Hakamie.s P. VepsElaisten suullisesta perinteesta // VepsMlaiset mtuiksi. Kirjoituksia vepsallisren kult-
tuurista. Joensuu, 1994. S. 73-86.
Haltsonen S. Peter von Кбрреп suomalais-ugrilaisten kansojen tutkijana // SKST. 145. 1968.
Hdmdldinen MM.. Andrejev FA. Vepsa-ven2hine vajehnik. M.: L., 1934.
653

Wtmdldinen MM., Andrejev FA. Vepsan kelcn grammatik. 3-le i 4-le klassale na^alnijas §kolas. L.,
1935.
Hiiemde M. KtUvinadalad eesti rahvatradiisioonis // Laanemeresoomalaste etnokultuuri kusimusi.
Tallinn, 1982. Lk. 106-109.
Holmberg V. Die Wassergotheiten der finnisch-ugrischen Volker // SUST. 32. 1913.
Honko L. Geisierglaube in lngermanland // FFC. № 185. 1962,
Iisusanelo. Stockholm; Helsinki, 1991; 1994.
Itkonen T Aunuksen aflnneopin erikoispiirLeet ja aunukselaismurteidcn synty // Vir. 1971. S. 153—
185.
Itkonen T. VSlikatsaus suomen kielen juuriin // Vir, 1983. S. 190-229, 349-386.
JaXav Viktor. Nutai // Carelia. № 10. 1999. Petroskoi.
Joalaid M. Elamuga seotud kombestikust LOuna-Vepsas // EMAr. XXX. Tallinn. 1977. Lk. 225-
241.
Joalaid M. Louna-Vepsa kulikod // Изв. АН СССР. Общественные науки. T. 27, № 2. Таллин.
(1978). С. 158-170.
KdhrikA. Vcrbide muutmismudel IGuna-vepsa murdes. Tallinn, 1980.
Kalima J. lt^mcrensuomalaisten kieltcn balttilaiset lainasanat // SKST. 202. 1936.
Karsten T.E. Finnar och germanen. //Folkmalstudier. IX-X. Helsingfors, 1944.
Kettunen L. Maikamuistelmia Vepsan perukoilta // Vir. 1918. S. 38—62, 95-104 (a),
Kettunen L. Vepslllaistcn jurginpraznikassa // Suomaiainen Suomi. 3. Porvoo, 1918. S. 88-94 (b).
Kettunen L. Naytteita etelavepsasta, 1-2. Helsinki, 192СЫ925.
Kettunen L. Louna-vepsS. hdSlik-ajalugu. 1-2. Tartu, 1922.
Kettunen L. TSIhelcpanekuid vcpslaste mutologiast // Eesti Ktrjandus. 1925. N 9. Lk. 365-372.
Kettunen L. Vepsdn murteiden lauseopillmcn tutkimus // SUST. 86. 1943.
Kettunen L. Matkamuistelmia Ita-Kaijalassa. // Kodseutu, 1972. N 2-3.
Kettunen L., Siro P. Naytteitd vepsfln murteista // SUST. 70. 1935.
Kodirandaine. Petroskoi, 1996.
Koeppen P Ethnographische Kartc des St. Petcrsburgischen Gouvemements // Memoires Sc. Politique
etc. V; Vni. SPb., 1849.
Koivulehto J. Were the Baltic Finns “clubmen” // You name it: Perspectives on onomastic Research.
Helsinki, 1997, P. 151-169.
Kottina A., Maksimov A. Zaiceva N. Meiden sana. Petroskoi, 1998.
Lap si den Biblii. Zagreb, 1996.
Ldnnrot E. Om det Nord-tschudiska sproket. Helsinki, 1853.
Lonnrotin matkat. Helsinki, 1902.
Lukkarinen J. Inkeriiaisten praasnikkoista//Suomi. IV: 11. Helsinki. 1912. S. 35-91.
Lytkin V.I. Laaucmeres6ome laensonad permi keeltes H KK 13. Tallinn, 1970. Lk. 467-469.
Makarjev S. Vepsalaiset. Lyhyt kansamietecllinen kuvaus. L., 1931.
Markan evangelii. Stockholm-Helsinki, 1992.
Melentjeva L. Soitoine // Karelia. 1994. Petroskoi.
Opik E. Moni sdna kalcndrijuttu, isearanis odrast ja ktflvinSidalatest // Eesti ajaloo probleeme. Tallinn,
1981. Lk. 192-201,555.
RainioJ. AanisvcpsMisia sananparsia//KV. 48. Porvoo; Helsinki, 1968. S. 289-312.
RainioJ, Veps£nranta//Punalippu. 1989. N 2. Petroskoi. S. 145-152.
Rainio J. Muinaisuskontoon ja kristinuskoon liittyvia aiheita aanisvepsal&isissSl arvoituksissa //
Vepsalaiset tutuiksi. Kirjoituksia vepsaiaisten kulttuurista, Joensuu, 1994. S. 87-117.
Setald E.N. Suomensukuisten kansojen esihistoria // Maailmanhistoria. Helsinki, 1917. S. 476-516.
Setdld E.N., Kala J.N, Naytteita Mnis ~ ja keskivepsSn murteista // SUST. 100. Helsinki, 1951.
Suomen sanojen alkupera 1-2. Helsinki. 1992; 1995,
Suvanto 5. Satakunnan ja Штееп keskiaikainen rajalaitos. Tampere, 1972.
Talve J. Morsiamesta nuorikoksi. HSiden rakenne itamerensuomalaisilla H SE. 29. Turku, 1987.
Tunkelo EA. Vepsan kielen aannehistoria // SKST. 228, 1946.
Turunen A. Ober die Volksdichtung und Mythologie der Wcpsen. // $F, VI. 1956. S. 169-204.
Vdisanen A.O. Vepsalaincn kantele // KV. 14. Helsinki, 1934.
Valonen N. Varhaisia lappalais-suomalaisia kosketuksia // Ethnologia Fennica. 10. Helsinki, 1980.
S. 21-98.
Vilkuna A. Ihmisen varustaminen elaman taipaleelle // Tavan takaa, Jyvaskyla, 1989. S. 89-228.
Vilkuna K. Der finnische Punkko und das Junkc-Messer // SM, 71. 1964. S. 59-90.
654

Vuorela T. Suomalainen kansakulttuuri. Porvoo; Helsinki; Juva. 1975.
Zaiceva N.f Mullonen M. Abekirj. Petroskoi, 1991 (a).
Zaiceva N., Mullonen M. Lugem i pagizem vepsaks. Petroskoi, 1991 (b).
Zaiceva N>> Mullonen M. Iceinoi lugemiSt, Petroskoi, 1994.
Zaiceva M, Mullonen M. VepsH-venlQaine, vena-vepslaine vajehnik. Petroskoi, 1996.
К РАЗДЕЛУ "РОССИЙСКИЕ ФИННЫ"
Алто ЭЛ. Советские финноязычные журналы. 1920-1980. Петрозаводск, 1989.
Алто ЭЛ. Финноязычная литература Карелии // История карельской литературы / Ред. колл.
Н.С. Надъярных (гл. ред.), Ю.И. Дюжев, ЭЛ, Алто, А.И. Чагин. СПб., 1997. Вып. 2.
Андриайнен А.И. Движение пролетарской солидарности зарубежных финских трудящихся с
Советской Карелией // 50 лет Советской Карелии. Петрозаводск, 1970. С. 189-197.
Антикоски Э. Стратегия карельского языкового планирования // В семье единой. Нацио¬
нальная политика партии большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в
1920-1950-е годы. Петрозаводск, 1998. С. 207-222.
Афанасьева А.И. Великий Октябрь а становление советской культуры в Карелии. 1918-1927.
Петрозаводск, 1983.
Афанасьева А.И. Культурные преобразования в Советской Карелии. 1928-1940. Петроза¬
водск, 1989.
Бирин В.Н. Финны Олонецкой губернии. (Препринт доклада). Петрозаводск, 1991.
Бирин В.И. Брак и семья сельского населения Карельской АССР в 1950-1970-е годы. Петро¬
заводск, 1992.
Бирин В.Н., Такала И.Р. Финны //Народы России; Энциклопедия. М., 1994. С. 370-372.
Бугай Н. Север в политике переселения народов // Север. Петрозаводск, 1991. № 4. С. 92-98.
В семье единой. Национальная политика партии большевиков и ее осуществление на Северо-
Западе России в 1920-1950-е годы / Под ред. Т. Вихавайнен, И, Такала. Петрозаводск, 1998.
Веригин С.Г., СуниЛ.В. Переселение ингермашгандцев в Каре л if ю в конце 1940-х годов // Ка¬
релы. Финны: Проблемы этнической истории (Материалы к серии “Народы и культуры”
Вып. XVI). М., 1992. С. 200-216.
Вихавайнен Т. Национальная политика ВКП (б) / КПСС в 1920-е - 1950-е годы и судьбы ка¬
рельской и финской национальностей // В семье единой. Национальная политика партии
большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в 1920-1950-е годы. Петроза¬
водск, 1998. С. 15^11.
Всекарельский съезд представителей трудящихся карел. 1-3 июля 1920 г. Первый Всскарельский
съезд Советов 11-18 февраля 1921 г. Протоколы / Сост. Н.В. Шумейко. Петрозаводск, 1990.
Всесоюзная перепись населения 1926 г. М., 1928.
Всесоюзная перепись населения 1939 г.: Основные итоги. Мм 1992.
Высконков Л.В. Об этническом составе сельского населения Северо-Запада России (Вторая
половина XVUI-XIX в.) // Петербург и губерния: Историко-этнографические исследова¬
ния. Л., 1989. С. 113-131.
Галахова Л.Я. Основные особенности консонантизма в финских говорах Ленинградской об¬
ласти: Авторсф. дне.,., канд. филол. наук. Л., 1974.
Дубровская Е.Ю. Карельская автономия в системе со а етс к о-финляндских отношений
1930-х годов // Новое в изучении истории Карелии. Петрозаводск, 1994. С. 101-121.
Елисеев Ю.С. Финны // Основы финно-угорского языкознания. Т, I. М., 1975.
Индова Е.И. Дворцовое хозяйство в России (Первая половина XVIII в,), М.р 1964.
История Карелии с древнейших времен до наших дней / Под общ. ред. Н.А. Кораблева,
В.Г. Макурова. Ю.А. Савватеева, М.И. Шумилова, Петрозаводск, 2001.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1989 года. Сборннк Ш: Национальный состав населе¬
ния Карельской АССР, Петрозаводск, 1990.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г, РСФСР. М., 1963.
Кабузан В.М. Народы России в XVTII в.: Численность и этнический состав. М., 1990.
Кабузан В.М. Народы России в первой половине XIX в. Численность и этнический состав. М
1992.
Кангаспуро М. Финская эпоха Советской Карелии // В семье единой. Национальная полити¬
ка партии большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в 1920-1950-е готы
Петрозаводск, 1998. С. 123-160.
655

Карелия в период восстановления народного хозяйства, 1921-1925 / Под ред. А.И. Афанась¬
евой, В.И. Машезсрского. Петрозаводск, 1979.
Карелы Карельской АССР / Ред. колл*: А.С. Жербин (рук.), Г.М* Керт, К.А. Морозов и др.
Петрозаводск, 1983.
Карелы. Финны. Проблемы этнической истории. Сб. статей и докладов / Под ред. Е.И. Кле¬
ментьева, В.Н* Бирина. М., 1992*
Карху Э.Г Малые народы в потоке истории: Исследования и воспоминания / Науч. ред.
Е.И. Клементьев. Петрозаводск, 1999.
Кауппала Я. Советская автономия Карелии в 20-е-30-е годы. История создания и деформа-
ции // Европейский Север: История и современность* Петрозаводск, 1990. С. 52-53.
Килин, Ю. Карелия в политике Советского государства. 1920-194 1. Петрозаводск, 1999.
Киркинеп X., Певалайнен Я., Сихво X. История карельского народа. Петрозаводск,
1998.
Кирппу JI.fl. Марковский говор финского языка Ленинградской области (Фонетика и морфо¬
логия): Автореф. дис. канд. филол. наук. Тарту, 1989.
Киселев А. Финны на Мурмане //Ленинская правда. 1989, 4 мая. С. 3.
Клементьев Е.И. Финны в зеркале переписи населения 1989 г. // Карелы. Финны: Проблемы
этнической истории. М., 1992* С. 217-227.
Кожанов А .А., Яловицына С.Э. Этносоцио логическое обследование финского населения Ка¬
релии: Основные задачи и первые результаты // Финны в России: История, культура, судь¬
бы* Петрозаводск, 1998. С. 129-174.
Колесников АД. О национальном составе населения Омской области (Исторический процесс
формирования среднего Прииртышья в этническом и национальном отношениях) // Третье
научное совещание географов Сибири и Дальнего Востока: Материалы. Омск, 1966.
Вып. I. С. 88-105.
Коппалева Ю.В. Финские говоры Ингерманландии // Финны в России. История, культура,
судьбы. Петрозаводск, 1998, С. 88-94.
Коронен, А/.Д/. Финские интернационалисты в борьбе за власть Советов. Л.т 1969.
Кукконен А.И. Фонология и фонетика кол гушского диалекта финского языка. Автореф. дис.
... канд. филол. наук. Тарту, 1967.
Кукконен А.И. О русско-финских межъязыковых контактах. Л.т 1982.
Лайдинен А.П. Развитие капитализма в промышленности Финляндии. Л., 1979.
Лайдинен А.П. Социально-экономические реформы 50-70-х гг. XIX в. в Финляндии. Л.,
1982.
Левкоев А.А. Национально-языковая политика финского руководства Советской Карелии
(1920-1928) (Препринт доклада). Петрозаводск, 1992*
Левкоев А.А. Карельская автономия в системе советско-финляндских отношений 1930-х го¬
дов // Новое в изучении Карелии / Науч. ред. Н.А. Кораблев, В.Г. Макуров, Ю.А. Саввате-
ев. Петрозаводск, 1994. С. 101-121,
Левкоев А А. Национальная политика в Советской Карелии (1920-1928)* Автореф. дисс.
канд. ист. наук. СПб., 1995*
Леппик М.П. История фонологической системы курголовского финского диалекта в Ингер¬
манландии: Автореф. дис* .*. канд* филол. наук. Таллин, 1975.
Лескинен X. Ингерманландия // П ри б ал тийско-финские народы / Сост. М* Йокипии. Ювяскю-
ля, 1995.
Максимов Н.В. Мурманский берег, его обитатели и промыслы //Русская мысль. 1893. Кн* 1,
отд. II. С. 19-42; Кн. 111. огд* И. С. 24-26; Кн. IV, отд* П. С* 83-100.
Малиновский Л.В. Сельское хозяйство национальных меньшинств в Сибири (1919-1928) //
Вопросы истории Сибири. Тр. Томского гос. ун-та. Т.190. Серия историческая. Томск,
1967.	С. 202-213.
Национальный состав населения СССР. М., 1991.
Неизвестная Карелия: Документы снецорганов о жизни республики. 1921-1940 / Сост.
А.В. Климова, В.Г. Макуров, А.Т. Филатова. Петрозаводск, 1997.
Новое в изучении истории Карелии / Науч. ред. Н.А. Кораблев, В.Г. Макуров, Ю.А. Саввате-
ев. Петрозаводск, 1994.
Основы финно-угорского языкознания. М., 1975.
Отчетный доклад Карельского обкома на I съезде КП(б) Карело-Финской ССР. Петроза¬
водск, 1940.
656

Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. 1: Архангельская губер¬
ния, тетр, 1. М., 1899; тепр, 3, 1904.
Перепись населения АК ССР 1933 г. Вып, I, II, ч. I. Петрозаводск, 1934; вьт. Ш, 1935.
Петров ИА. Коммуна “Сяде”. Петрозаводск, 1930.
Попов А. Дело о так называемых финских шпионах в СССР в 1930-е годы // Studia Slavica
Finlandensia. Т, IX. Helsinki. 1992.
Прибалтийско-финские народы. История и судьбы родственных народов / Сост. М. Йокипии.
Ювяскюля, 1995.
Расстрел по разнарядке, или как это делали большевики // Труд. 1992, 4 июня С. 1,4.
Религиоведение; социология и психология религии. Ростов-на-Дону, 1996.
Репухова О, Дело о контрреволюционном заговоре в Карелии в 1932-1933 гг. (Заговор фин¬
ского генштаба) // Корни травы: Сб. статей молодых историков. М., 1996, С, 35-44.
Савийарви И. Языки финноязычного населения Ленинградской области. 1999 (Рукопись, ар¬
хив автора).
Советы Карелии: 1917-1992. Документы и материалы / Сост, С.В. Бархатова, Л.Д, Бойченко
и др.; науч, ред. Л.И. Вавулинская. Петрозаводск, 1993.
Статистический ежегодник Карелии. 1922 г. Вып. II, ч. 1. Петрозаводск, 1923.
Степанов А.Я> На путях духовного восхождения. Религия и атеизм в Карелии. Петрозаводск,
1986.
Суни Л,В. Самодержавие и общественно-политическое развитие Финляндии в 80-е - 90-е го¬
ды XIX в. Л., 1982.
Су ни Л.В. Ингерман л андские финны: Исторический очерк//Финны в России. Петрозаводск,
1998.
Сюръялайнен Ю.Э. Названия растений в финских говорах Ленинградской области: Автореф.
дис. ... канд. филол. наук. Тарту, 1982.
Такала И. Дело Гюллинга-Ровио // Их называли КР: Репрессии в Карелии 20-30-х годов. Пе¬
трозаводск, 1992. С. 34-73 (а).
Такала И,Р. Финское население Советской Карелии в 1930-е годы // Карелы. Финны. Проб¬
лемы этнической истории. М., 1992. С. 150-175 (б).
Такала И.Р. В поисках Эльдорадо. Североамериканские финны в довоенной Карелии // Во¬
просы истории Европейского Севера. Петрозаводск, 1993.
Такала И.Р, Репрессивная политика в отношении финнов в Советской Карелии 30-х годов //
Sudia Slavica Finlandensia. Т. XI. Helsinki, 1994.
Такала И.Р. Ээро Хаапалайнен - революционер, журналист, ученый (К 115-й годовщине со
дня рождения) // Политическая история и историография (От античности до современно¬
сти). Петрозаводск, 1996. Вып. 11. С. 187-193.
Такала И.Р. Национальные операции ОГПУ/НКВД в Карелии //В семье единой: Националь¬
ная политика партии большевиков и се осуществление на Северо-Западе России в
1920-1950-е годы. Петрозаводск, 1998.
Троицкий С.М. О некоторых источниках по истории землевладения в Ингерманландии в первой
половине XVin века // Источниковедение по истории народов Прибалтики. Рига. 1970.
Устав Ев ангел ическо-лютеране кой церкви Ингрии. СПб., 1995.
Финно-угорские народы: Статистический сборник. Сы к г ыв кар, 1992.
Финны в России: История, культура, судьбы / Под ред. Э.С. Кнуру. Петрозаводск. 1998.
Численность и состав населения СССР: По данным Всесоюзной переписи населения 19'79 г
М.? 1984.
Чухин И.И. Карелия-37: Идеология и практика террора. Петрозаводск. 1999.
ШаскоАьасий И,П. Переселение финских крестьян в Ингерманландию в Х\И в. Население
Ленинградской области: материалы и исследования но истории и традиционной кулътлре
СПб., 1992.
Шиндин А.М. Сибирское бюро ЦК РК11(б) - организатор и руководитель движения интерна¬
ционалистов Сибири (1919-1921). Новосибирск. 1974.
Шлыгина И.В. Свадебные обряды ингерманландских финнов// ЕМ А XXXYII. ТчШп, 1989.
Шлыгина Н.В. Финны-ингерманландцы // Народы России: Энциклопедия. М. 1994. С. 5“2-3“3
Энгелъгард А.П> Русский Север: Путевые заметки. СПб.. 1897.
Энгман М., Юнгар С. Переселенческое движение из Финляндии в Россию в 1809-191“ гт.
Материалы VI советско-финляндского симпозилгма историков. Россия я Фкнляндия
1700-1917. Л., 1980.
657

Юнгар С. Финляндские ремесленники в С.-Петербурге // Ремесло и мануфактура в России,
Финляндии. Прибалтике. Л., 1975. С. 90-99.
Юнтунен А. Участие финнов в строительстве Сибирской железной дороги. Петрозаводск,
1992.
Юхнева Н.В> Этнический состав и этносоциальная структура населения Петербурга. Л., 1984,
A. Ahlqvistin kertomus // Runonkeraajilemme matkakertomuksia. Helsinki, 1904.
AhlqvistA. Muistelmia matkoilta Vendjalla vuosina 1954—1858. Helsinki, 1859.
Alvre P. Inkerin suomalaismurteiden nominintaivutus // Vir. 95. 1991. S. 1-15.
Engman Af. St. Petersburg och Finland. Migration och influens (1703-1917). Helsinki, 1983.
Entisen Inkeri luterilaisen kirkon 350-vuotismuisto-julkaisu sanoin ja kuvin (ed.) A. Motiainen ja
K. Kurko, Helsinki 1960.
Ethnologisches Ortschafts und Dorfregister des finnischen Sprachgebiets // Studia Fennica. T. 15,
Helsinki, 1970.
Gyiling £. Ensimmainen sosialististen tasavaltain vtflinen sopimus // Kommumsti. JVs 1. 1928.
Haapalamen E. Kommuni "Kyvaja”. Petroskoi, 1935.
Haltsonen S. Inkerimaan suomalaisen sanomalehdistdn alkuvaiheita // Sanomalehtimies. N 7. 1941.
Helsinki (a).
Haltsonen S. Suomalaiset Inkeria asuttamassa// Suomalainen Suomi. 1941. Helsinki. S. 289-296 (b).
Halstonen S. Entista Inkeria // SKS. Tietolipas. 36. 1965.
Inkeri. Historia, kansa. kulttuuri (ed. P. Nevalainen), H. Sihvo) // SKST. 547. Helsinki, 1991.
Inkerin maalla. Muistoija Inkerin maasta ja kansasta sanoin ja kuvin. Hameenlinna, 1989.
Inkerin suomalaisten historia (ed. S. Haltsonen). Helsinki, 1969.
Itamerensuomalaiset, Heimokansojen historiaaja kohtaloita. (ed.) M. Jokipii. Jyvaskyla, 1955,
JUrvinen /,-/?. Aili Laihon paivslkirja Viron Inkeri sta kesaiia 1937 // KV. 69-70. 1990. S. 15-45.
Jungar S. FrAn Abo till Ryssland. En studie i urban befolkningsrdrlighet 1850-1890. Abo, 1974.
Juntunen A. Suomalaista kultturia Nevan rannoila. Turku. 1970.
Juntunen A. Lansi-Siperian inkerilBisen siirtolat // Turun Historiallinen Arkisto. 38. Turku, 1982.
Juntunen A. Suomalaisten karkottaminen Siperiaan. Turku. 1983.
K. Suomalainen kommunistien julkaisutoiminnassa // Suomalainen Inkeri. Helsinki, 1935. S. 34-35.
Karhu E. Isien sanoma // Karelia. 1994. N 9.
Karste-Liikkanen G. Pietari-suuntaus kannakselaisessa elMmankentSssa // KA. 20. Helsinki,
1968.
Kero R. Neuvosto-Karjalaa rakentamassa. Helsinki. 1983.
Kettunen L. Suomen murteet. П1-А. Murrekartasto. Helsinki, 1940.
Kostiainen A. Loikkarit. Keuruu. 1988.
KrjukovA. Inkerinmaa ja inkerilaiset // Punalippu. 1987. N 8, Petroskoi, S. 123-130.
Kuronen A. Inkerin keittid. Ruoka perinneita ja - ohjeita // SKST. 862. Helsiniki, 2002.
Laakmcm tf. Ingermanland und die IngermanlSndische Finnen. Berlin, 1942.
Laakso H. Itamerensuomalaiset. Sukukielemme ja niiden puhujat // Uralilaiset kansat: tietoa suomen
sukukielista ja niiden puhujista (ed. J. Lakso). Porvoo. 1991. S. 49-122.
Laanest A. Isuri keele ajalooline foneetika ja morfologia. Tallinn. 1986.
Lehto M. Ingrian Finnish: Dialect Preservation and Change // Acta Universitatis Upsaliensis. Studia
Uralica. 23. Uppsala, 1996.
Leppik M. Inkerisoome Kurgola murde fonoloogilise siisteemi kujunemine, Tallinn, 1975.
Leskinen H. Inkerin kielimuodot // Inkeri. 1991. S. 222-233.
Leskinen Я. Inkerin asutus ja vSestdryhmat // Itamerensuomalaiset. 1995, S. 163-174.
Lohi A. 1600-luvun kirkolliset olot ja koulalaitos Inkerissa // Inkerin suomalaisten historia. 1969.
S. 75-79.
Lukkanen A. The Party of Unbelief. The Religious Polisy of the Bolsevik Party 1917-1929 // Studia
Historica.,48. Helsinki, 1994.
Lukkanen A. The Religious Policy of the Stalinist State // Studia Historica. 57, Helsinki, 1997.
Lukkarinen J. Suomalaisten naimatapoja. Aineksia suomalaisten kansojen avioliiton historiaan. T. I.
Tampere, 1933.
Mesiainen E, Maria Kajavail pitka taival. JyvSskyla, 1990.
Mikkola 7. Muutamia tietoja vatjalais - ja inkerikkokylista 1600 - luvun lopulta // Vir. 1932, S. 26-31 (a).
Mikkola /. Inkerimaan kreikanuskoisten kaannytyksesta vuosina 1683-1700 // HA. XXXIX-5. 1932.
S. 2-43 (b).
658

Mustonen 3. Inkerin kansanopestuksen alkuvaiheita // Suomalainen Inkeri. ILV. Porvoo, 1933.
Mustonen 3. Inkerin kirkon karsimyksten tie // Suomalainen Inkeri. ILV* Helsinki, 1936.
Mustonen 3. Pyhakoulut Inkerissa // Suomalainen Inkeri. ILV. 1938.
Nenola-Kallio A. lnkeril&set itkuhaat //Pohjolan haac. SKS, Tietolipas. 85. 1981, S. 58-78.
Nevalainen P. Inkerimaan ja inkerilaisten vaiheet 1900-luvuUa. Inkeri. Historia, kansa, kulttuuri //
SKST. 547. Helsinki, 1992. S, 234-299.
Nevalainen P Tnkerilainen siirtovaki Suomessa 1940- luvulla. Keuru, 1990.
Nevalainen P. Rauhaa Inkerin rajoilla. Inkerin kansalliset kammpailut ja Suomi 1918-1920, Helsinki.
1996 (a).
Nevalainen P. Unohdettu sota Kannaksella vuona 1919 // Kaijalainen viesti. 1996, N 2 (b),
Nirvi R. Inkeroismurteen asema // KV. 41, S. 99-132.
O.A. Groundstroemin kcrtomus // Runonkeraajilemme matkakertomuksia Helsinki 1904.
Onella S. Muurmannin rannan luterilaisel v. 1887-1888 // Scripta Historica. 111. Oulu. 1973,
Parkkinen 3. Pietarin-Sanomat - ensimmMinen suomenkielinen sanomalehti Suomen rajojen ulkop-
puolella ja sen toimittaja J.A. Hagman // Valvoja-Aika. Helsinki, 1925.
Porkka V Ueber den ingrischen Dialekt mit Berlicksichtigung der tibrigen finnisch-ingermanlandischen
Dialekte. Helsingfors, 1885.
Raski 3. Inkerin kirkko kansallisena kasvattajana. Kangasala, 1932.
Rislakki J.. Lathi-Argutina E. MeiUa ei kotia Ш112. Helsinki. 1997.
Rununkeraajilemme matkakertomuksia 1830-luvulta 1880-luvule. Helsinki, 1904.
Ruoppila V. Ayramoismurteiden aannehisioria. Helsinki, 1955.
Ruoppila V Inkerin kieliolot//Inkerin ... 1969. Jyv8skylft. S. 293-307.
Salminen V. Inkerin suomalaiset // Suomen suku. I. Helsinki. 1926.
Saloheimo V. Ingerinmaan asustus ja v&esto 1618-1700 // Inkeri..., 1991.
Savijdwi I. Suomalais-virolais-venalaisten kontaktien hejastumia ingerinsuomen paikallisjarjestel-
m3ssa. Congressus Ocravus International is Fenno-Ugristarum. Pars III. Jyvaskyla, 1996.
S. 198-204.
Savijdrvi /., Savijdrvi M. Language Contacts of Ingrian-Finns. Ingrians and Neighbours // SF,
Ethnologica. 5. Tampere, 1999. S, 23^4-7.
Saxbdck FA. Tiedonanto runonkeruumatkasta Inkerissa v. 1859 // Runonker&ajermne matkakertomuk¬
sia ... Helsinki, 1904.
Schvindt Th. Suomen kansan pukuja I. Karjala. Helsinki, 1913,
SetdltiV. Suomalaista kirkollista idanpolitiikka. 1917-1944 // SKHS. Helsinki, 1970.
Sihvo P. Varsinaiset vallan omat // KV. 69-70. 1990,
Sihvo P. Savakoita, ayramoisia, inkerikoita // Inkeri. Historia. kansa, kultuuri. 1991.
Suomen suku. Ш. Helsinki, 1934,
Takala /. Venajan Karjalan suomalaisten kohtaloita // HA N 1. 1991.
Takalal. 100 vuotta K.V. Salosen syntymasta // Kansan Tahto. 1992. N 19,20. 25, 26. Helmikuu. N 3.
Maaliskuu.
Takala l. Loikkeeiden kohtalo Neuvosto-Karjaiassa asiakirjojen kuvaamana // Kahden Karjalan vMillS,
kahten riikin rintamaalla. Joensuu, 1994.
Tailqvist Th., Tcfrneroos A. Kertomus runon keeruumatkasta Inkerissa kesalia 1859 //
RununkeerMajilemme matkakertomuksia... 1904.
Toikka T. Maamiesseurat ja osuustoiminnan alkuvaiheita // Suomalainen Inkeri. ILV. 1936.
S. 14-21.
Toikka T. Taloudelliset olot Inkerissa maaorjuudon lakkauttamisen jalkeen vv. 1861-1917 //
Suomalainen Inkeri ILV. 1937.
Tynni K. Inkeri vallankumouksen jalkeisinfl vuosina // Valvoja-Aika. 1923.
V. Keynaan laatima ja sovittama kansallisuuskaitta Itil-Karjalasta ja Kuolan niemimaasta // Karjalan
oikeus. Helsinki, 1921.
Vcidnanen К. Inkeri. Helsinki. 1992.
Vene impeeriumi rahvaste punane raamat. (ed.) M. Kolga, I. T6nurist, L. Vaba. J. Viikberg. Tallinn.
1993.
Vilkuna 3. Suomalaiset vainajien karsikot ja ristipuut // KA. 39. 1992.
Virtaranta P. NSytteita Inkerin murteista. 2. // Vir. 1955. S. 41-69.
Уlonen K. Inkerin kirkon nousu komministivallan pMtyttya // Kirkon tutkimiskeskus. Saija A. .4 70.
JyWiskyla, 3 997.
659

К РАЗДЕЛУ "ВОДЬ И ИЖОРА'
Аристэ П.А. Формирование прибалтийско-финских языков и древнейший период их разви¬
тия // Вопросы этнической истории эстонского народа. Таллин, 1956. С. 5-27.
Валонен И. Ранние лопарско-финские контакты // Финно-угорский сборник. М., 1982.
С 59-96.
Васильев СМ. Мелкая кустарно-ремесленная промышленность в сельских местностях Ле¬
нинградской губернии // Труды ЛОИМК. Т. I. Л., 1927.
Выскочков Л.В. Об этническом составе сельского населения Северо-Запада России (Вторая
половина XVIII-XIX в.) // Петербург и губерния: Историко-этнографические исследова¬
ния. Л., 1989. С. 113-131.
Габе РМ. Материалы по народному зодчеству западных финнов Ленинградской области //
Западно-финский сборник. Л., 1930. С. 107-162.
Гаген-Торп Н И. О “бабьем празднике” у ижор (Ленинградского района) // Этнография. М.;
Л., 1930. № 3. С 69-79.
Гадзяцкий С.С. Вотская и Ижорская земли Новгородского государства // ИЗ. Т. 6. М., 1940.
С. 100-148.
Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. М.; Л., 1938.
Георги И.Г Описание всех в Российском государстве обитающих народов, также их житей¬
ских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей. Ч. I. СПб.,
1776.
Дубов В.С. Лшггвисшческая работа среди ижор // СЭ. 1931- J4e 1-2. С. 184—185.
Егоров В А. Эвремейсы Лесколовского сельсовета (Из поездки 1927 года) // Сб. Ленинград¬
ского об-ва исследователей культуры финно-угорских народов. Л., 1929.
Западнофинский сборник. Труды КИП С. Л., 1930.
Золотарев ДА. У ижор // Труды ЛОИМК. Т. I. Л., 1927 (а).
Золотарев ДА. Этнический состав населения Северо-Западной области и Карельской
АССР. Л., 1927 (б).
Ингерманландская эпическая поэзия: Антология / Сост. Э.С. Киуру. Петрозаводск, 1990.
Калите В.Я. Современная свадьба на острове Кихну // ТИЭ АН СССР. Т. LXXII. М., 1962.
С. 114-132.
Кеппен П. Водь и Вотская пятина // Журнал министерства народного просвещения. Июнь.
СПб., 1851. LXX. Отд. П, кн. 1. С 41-67; Отд. И, кн. 2. С. 100-146.
Конькова О.И. Ижорские могильники Ц Новое в археологии Северо-Запада СССР. Л., 1985.
С. 74-77.
Конькова О.И. Ижора // Мы живем на одной земле: Население Петербурга и Ленинградской
области. СПб., 1992. С. 89-109 (а).
Конькова ОМ. Предварительные выводы по этнической истории ижоры // Материалы поле¬
вых этнографических исследований 1988-1989 гг. СПб., 1992. С. 164-175 (б).
Конькова ОМ. Ижора и корела. Проблемы ранней дифференциации//Русский Север. К про¬
блемам локальных групп. СПб., 1995. С. 43-62.
Лаанест А. Ижорские диалекты. Лингвогеографическое исследование. Таллин, 1966.
Лааисст А.Х. Историческая фонетика и морфология ижорского языка. Автореф. дис.
докт. филол. наук. Тарту, 1978.
Леметти ИМ. Советская Ингерманландия: Социографичсский очерк. Л., 1931.
Ленсу Я.Я. Материалы по говорам води // Западнофинский сборник. Л., 1930. С. 201-305.
Моора ХА. Вопросы сложения эстонского народа и некоторых соседних народов в свете дан¬
ных археологии // Вопросы этнической истории эстонского народа. Таллин, 1956.
С 49-141.
Моора Х.А., Моора АХ. Из этнической истории води и ижоры // Slaavi-laanemeresoome suhete
ajaloost. Tallinn, 1965. Lk. 63-90.
Мы живем на одной земле: Население Петербурга и Ленинградской области / Сост. и рсд.
К.В. Чистов. СПб., 1992.
Народные песни Ингерманландии / Изд. подгот. Э. Киуру, Т, Коски, Э. Кюльмясу. Л., 1974.
Национальные меньшинства Ленинградской области: Сб. материалов / Сост. П.М. Янсон. Л.,
1929.
Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. СПб., 1904.
Прыткова Н.Ф. Одежда у ижор и води // Западнофинский сборник. Л., 1930. С. 306-
340.
660

Рябинин ЕЛ. Средневековая ижора (Итоги и перспективы исследования) // Финно-угры и
славяне. Проблемы историко-культурных контактов. Сыктывкар, 1986. С 27Л0.
Рябинин ЕЛ. Водь // Природа. 1992. № 2, С 78-86 (а).
Рябинин ЕЛ. Ижора // Природа. 1992. № 9. С. 82-89 (б).
Рябинин ЕЛ. Финно-угорские племена в составе Древней Руси. СПб., 1997.
Рябинин Е.Л., Хвощинская Н.В. Прибалтийско-финское и русское население северо-запад¬
ных районов Новгородской земли на современном этапе ее археологического изучения //
Финны в Европе V1-X1 вв. Прибалтийско-финские иароды: И стори ко-археологические
исследования. М., 1990.
Сакса Л.И. Из истории древнего населения области по данным археологии // Мы живем на
одной земле. СПб., 1992. С. 61-71.
Седое В.В. Этнический состав населения северо-западных земель Великого Новгорода
(IX-XIV вв.) // С A. XV11L М., 1953. С. 190-229.
Седое В.В. Этнический состав населения Новгородской земли // Финно-угры и славяне. Я..
1979. С. 74—80.
Селицкая И Л. Библиография литературы на ижорском языке // СФУ. LU. 1-Х, Tallinn, 1965.
№ 4. Lk. 302-305.
Хайду 77. Уральские языки и народы, М., 1985.
Хвощинская Н.В. Погребальные памятники северного и северо-восточного побережья Чуд¬
ского озера начала II тысячелетия н.э. // Новое в археологии Прибалтики и соседних тер¬
риторий. Таллин, 1985.
Шлыгина Н.В. Водь, ижора, финны Ленинградской области // Народы мира. Народы Евро¬
пейской части СССР. Т. 2. М., 1964. С. 310-328.
Шлыгина Н.В. Роль хозяйственных занятий в ассимиляции водско-ижорского населения в
конце XIX - начале XX века // СЭ. 1965. № 4. С. 55-65.
Шлыгина Н.В. О русских элементах в женской одежде води // Этнографические исследования
Северо-Запада СССР. Л., 1977. С. 124-140.
Шлыгина Н.В, Водская свадьба (традиции и русское влияние) // Русский народный свадебный
обряд. Л., 1978. С. 260-278.
Шлыгина Н.В. Архаические формы женской одежды води и ижоры // Древняя одежда наро¬
дов Восточной Европы. М., 1986. С. 208-228.
Шлыгина Н.В. Свадебные обряды ингерманл андских финнов // ЕМ Ат XXXVII. Tallinn. 1989.
Lk. 39-76.
Alova V. Votica Xl-XV (фонд “Вотика”. Архив Финского Литературного Общества, Хельсинки).
A lava V. Vatjalaisia haatapoja, haalauluja ja itkuja // Suomi, IV. Helsinki, 1909. S. 3-76,
Ariste P. Vadja rahva usundist // Vir. 1932. S. 127-145,
Ariste P Uhest vadja rahvalaulust // TROT. Tallinn, 1956 (a).
Ariste P. Isuri keelest // ESAr П. Tallinn, 1956 (b).
Ariste P Isuri keelnaited // ККШ. Saria V. Tallinn, I960 (a),
Ariste P. TSlnSipaeva vadjalastest // EMAr XVII. Tartu, 1960. Lk. 203-222 (b).
Ariste P. Vadjalaste laule //EST. N 3. Tallinn, I960 (c).
Ariste P. Vadjalaisiest Narvas 1599 aastal // KK. 1961. N 9. Lk. 543.
Ariste P. Vadjalaisia sananlaskuja // KV. 43. 1963.
Ariste P. Vadjalaste istjatsed. //TRtTT 1962. Tartu, 1964. Lk 161-170.
Ariste P. Vadja kohanimidest // Slaavi-laanemeresoome suhete ajaloost. Tallinn. 1965. LL 91-1J6
Ariste P. Vadja rahvakalender. Tallinn, 1969.
Ariste P. Vadja rahvaluule volus // Saaremaast Sajaanideni ja kaugemaalegi. Tallinn. |9“C
Ariste P. Vadjalane katkist kalmuni // EST. N 10. 1974.
Ariste P Vadja miiistendeid //EST. N 12. Tallinn, 1977.
Ariste P Vadja muistatusi // EST. N 13. Tallinn, 1979.
Ariste P Vadja pajatusi // EST. N 18. Tallinn, 1982.
Ariste P. Vadja rahvalaulud ja nende keel // EST. N 22. Tallinn, 1986. Lk. 89-99.
Entisen Inkerin luterilaisen kirkon 350-vuotismuisto-julkaisu sanoin ja kuvm ec. А
К. Kuiko). Helsinki, 1960.
Fransilla К. Iso tammi liitteineen. Helsinki, 1900.
GrUnthal R. Livvista liiviin.: Itammeresuomalaiset etnonvymk // Castrenianum rrimetre.iL 5
Helsinki, 1997.
661

Haavio M. Kirjokansi, Suomen kansan kertomarunoutta. Helsinki, 1952.
Haavio M. Heilige Haine in Ingermanland // FFC. N 189. 1963.
Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo, 1967.
Haltsonen A. Kansanrunouden keraamisesta sanancn // Inkeri paivfflehti. Pietari, 1904.
Haltsonen S. Keski-Inkerin ayramOisnaisen vaateparresta//KV. 10. Helsinki, 1930. S. 136-145.
Haltsonen S. Suomalaiset Inkeria asuttamassa // Suomalainen Suomi, 1941. S. 289-296 (a).
Haltsonen S. Inkerimaan suomalaiset sanomalehdistOn alkuvaiheita // Sanomalehtimies, N 7. Helsinki,
1941 (b).
Haltsonen S. Antal Reguli vatjalaismuistiinpanot 1841// SUSA. N 60:3. Helsinki. 1958. S. 5-68 (a).
Haltsonen 5. Lonnrotin kerSamat vatjalaiset itkut // Vir. 1958. S. 183-189 (b).
Haltsonen S. Entista Inkeria // Tietolipas. 36. SKS. Helsinki 1965.
Haltsonen S. (ed.) VanhaTuutari // Suomi. 112:4. SKS. Helsinki, 1967.
Haltsonen S. EraitB XVIII: vuosisadan kuvasta inkeroisista // KV, 50. 1970. S. 324—335.
Hausen R. Finlands medeltidsurkunder, Bd. I. Helsingfors, 1910.
Honko L. Geistergiaube in Ingermanland Bd. 1. // FFC. N 185. 1962.
Honko L. Itamerensuomalaisten itkuvirsirunouden tutkimus // KV. N 54. 1974. S. 112-131 (a).
Honko L. Balto-Finnic Lament Poerri. Finnish folkloristics // SF. 17. 1974. S. 9-61 (b).
Inkerin suomalaisten historia (ed. S. Haltsonen). Jyvaskyia, 1969.
Karhu E. Isien sanoma // Karelia. Petroskoi, 1994. N 9.
Kaukonen V. Elias Ldnnrotin Kalevalan toinen painos // SKST. 247. Helsinki, 1956.
Koeppen P. Erkiarender Text zu der etnographischen Karte des St. Petersburger Gouvemerments. SPb.,
1867.
Kuronen A. Inkerin keittiti. Ruoka perinneta ja - ohjeita // SKST. 862. Helsinki, 2002.
Kuusi M. Muinaisrunon epimyytteja // KV. 48. 1968. S. 5-18,
Kuusi M, Introduction // Finnish Folk Poetry. Epic. An Antology in Finnisch and English (ed. M. Kuusi.
K. Bocsley, M. Branch). Helsinki, 1977.
Kuusi M. Maria Luukan laulut ja loitsut. Tutkimus lantisimman Inkerin suomalaisperinteesta. Mikkeli,
1983.
Laakman H. Ingermanland und die Ingermanlandische Finnen. Berlin, 1942.
LaanestA. Isurikeele ovdezi murdest//ESAr. vr. 1960. Lk. 179-195.
Laanest A, NSited isuri keele Hevaa aludelt // KKIU. 1968,
LaanestA. Sissejuhatus laanemeresoome keeltesse. Tallinn, 1975.
Laiho L. Syita Inkerin vanhan haaiaulun kuolemiseen // Vir., 1937. S. 441-444.
Laukanen K., Suhonen S. Inkerois-vatjalaisia arvoituksia, sananparsija, sutkauksia // Vir. 1964.
S. 144-166.
Lehtinen L Noch einmal zu den Ostlichen Ztlgen der wotischen Tracht // Физическая антропология
и традиционная культура финно-угорских народов, М., 1991. С. 158-175.
Leskinen Н. Inkerin asutus ja vaestdryhmat // Mmerensuomalaiset. Jyvaskyia, 1995.
Lohi A 1600-luvun kirkolliset olot ja koululaitos Inkerissa // Inkerin suomalaisten historia. Jyvaskyia,
1969.	S. 75-79.
Ldnnroi Elias. Matkat 1828-1844, Espoo, 1980.
Mdgiste J. Woten erzShlen // SUST, 118. 1959,
Malk V. Vadja vanasGnad. Tallinn, 1976.
ManninenL Die Kleidung //KA. 13:1. 1957. S. 53-178.
Mikkola J.J. Muutamia tietoja vatjalais~ja inkerikkokylista 1600-luvun lopulta // Vir. 1932.
S. 26-31 (a).
Mikkola JJ. Inkerinmaan kreikanuskoisten k^annytyksesta v. 1683-1700//НА. XXXIX. 1932, S. 1-46 (b).
Mishin A. Kenen keraamia runoja Glinka venHjansi? // Neuvosto-Karjala. 17. 08. 1986.
Nenola-Kallio A. InkerilMiset itkuhaat // Pohjolan haat. Tietolipas 85. SKS. 1977. S, 58-78,
Nissild V. Inkeri-nimen etymologioista // KV, 41. 1961.
Nirvi R.E. Inkeroismurteiden sanakirja // Lexika. SFU, XVIII, Helsinki, 1971.
dpik E. Vadjalastest ja isuritest XVIII saj. lflpul. Etnograafilisi ja lingvistilisi mateijale Fjodor
Tumanski Peterburi kubermangu kirjelduses. Tallinn, 1970.
Paulaharju S. Hevaan inkerikoispuku // $M. 1912.
Pass E, Inkeri noorik // Eesti hOim, VI. Tallinn, 1932.
Porkka V. Keraajan huomautus // SKVR. Osa IV.
Punane raamai. Vene imperiumi rahvaste punane raamat (ed.) V. Kolga, I. TSnurist, L, Vala, J. Vikberg.
Tallinn, 1993.
662

Rank G. Vatjalaiset / SKST. 267- Helsinki- 1960.
RUiitel l Vadja pulmalauludest ja nende suhetest eesti laulutradistioonega // Ldtoemeresoomlaste rah-
vakultuurist. Tallinn, 1970. Lk. 64-93, (резюме: О водских свадебных песнях и их взаимосвя¬
зях с традициями эстонских народных песен).
RUiitel I. Vadja rahvamuusikatdpoloogia ja stiilid. // Soome-ugri rahvaste muusikap£randist. Tallinn,
1977. Lk. 216-281 (резюме: Типология и стили водской народной музыки),
Ruul К. Vadjalaste tegemisi kahe tuhandenda aasta suvel // Fenno-Ugria Infoleht. N 4. (24). Tallinn,
2000. Lk. 3^1.
Salminen K. Inkerin naisten puvusto ja kMsityttt runoissa kuvattuina // KV. 11. 1931. S. 40-75.
Salminen K. Inkeroisten ja vatjalaisten hurstdtvaate // KV. 13. 1933. S. 247-275.
Salminen V. Tutkimus vatjalaisten runojen alkuperasta. Helsinki, 1929.
Salminen V. Inkerin runonlaulajat ja tietajat // Helsinki 1929.
Salminen V. Inkerin runonlaulajat ja tietajat // SKVR. Osa V. 1931.
Schlygina N.W. Zum Problem der BestSndigkeit der Volkstrachten // Физическая антропология и
традиционная культура финноугорских народов. М, 1991. С. 141-157,
Schrdter И. Finnische Runen in Finnisch und Deutsch. Upsala. 1818.
SeppoS. Kihlajais-ja kuuliasjublat// Vir, 1960. S. 101-110.
Sjogren J.A. Ueber die finnische Bevolkerung des St. Peterburgischen Gouvemements und Uber den
Ursprung des Namens Ingermanland. SPb., 1833.
Suomen kansan vanhat runot. IV. 3. Helsinki, 1928.
Talve /. Vatjalaista kansankulttuuria // SUST. 179. Helsinki, 1981.
Tdnurist L Vadjalaste ja isurite kandlest // EMAr XXIV. Tallinn, 1969. Lk. 335-348 (резюме: О кан¬
теле води и ижор).
Tdnurist I. Torupill Laane-lngeris // EMAr XXIV. Tallinn, 1969. Lk. 242-249 (резюме: Волыника в
западной Ингрии).
Trefurt Fr.L. Von den Tschuden // Gadebusch Fr. Versuche in der Livandischen Geschichtskunde und
Rechtgelehrsamkeit. Bd. I. Riga, 1783.
Trefurt Fr.L. Fortgesetzte Nachtricht von den Tschuden // Ibid. Bd. II. Riga, 1785.
Tsvetkov Dm. Vadjalased // Eesti keel. IV. Tallinn, 1925.
Vahros /. Zur Geschichte und Folklore der grossrussischen Sauna //FFC. N 197. Helsinki, 1966.
V#tk V. The Legends of the Dyosha Village Chapel in Votian Folk Tradition // Studies in Folklore and
Popular Religion. Vol. 2. Tartu, 1999.
Wiedemann. FJ. t)ber die Nationality und die Sprache der jetzt ausgestorbenen Krewinen in Kurland.
SPb., 1871.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АГВ
АКНЦ
АМАЭ
АРАН
АРЭМ
вне
ВЭО
ВЯ
ГАМО
же
ЗИРГО
ИАОИРС
ИГАИМК
ИЗ
ИЭА РАН
ИЯЛИ
КГМ
кипе
кнц
КСИА
ксиимк
КФНИБ АН СССР -
ЛГПИ
ло
ЛОИК ФУН
лоимк
МАЭ
МИА
МКФУ
мнм
мок
мокм
мсок
НА КНЦ
HAPK
нгв
ниихп
нпл
ОВР
ОГВ
ОЛЕАЭ
ОЛЯ
ПГУ
ПМА
ПСРЛ
ПФЯ
РАН
РГАДА
Архангельские губернские ведомости
Архив Карельского научного центра
Архив музея археологии и этнографии им. Петра Великого (Кунстка¬
мера)
Архив Российской академии наук. СПб.
Архив Российского этнографического музея
Вепсские народные сказки. Петрозаводск, 1996
Вольное экономическое общество
Вопросы языкознания
Государственный архив Мурманской области
Живая старина
Записки Императорского Русского географического общества
Известия Архангельского общества изучения Русского Севера
Известия Государственной академии истории материальной культуры
Исторические записки
Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая
Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра
Карельский государственный музей
Комиссия по изучению племенного состава населения СССР и сопре¬
дельных стран (Ленинград)
Карельский научный центр
Краткие сообщения Института археологии
Краткие сообщения Института истории материальной культуры
Карел о-Финская научно-исследовательская база АН СССР
Ленинградский государственный педагогический институт
Ленинградское отделение (ныне - СПб.О)
Ленинградское общество исследователей культуры финно-угорских
народностей
Ленинградское общество изучения местного края
Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунстка¬
мера)
Материалы и исследования по антропологии СССР
Международный конгресс финно-угроведов
Мифы народов мира. М., 1980. ТЛ: 1982. Т.2.
Мурманское общество краеведения
Мурманский областной краеведческий музей
Материалы Соловецкого общества краеведения
Научный Архив Карельского научного центра
Научный архив Республики Карелия (ранее - ЦГА РК)
Новгородские губернские ведомости
Научно-исследовательский Институт художественной промышленно¬
сти
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов
Зайцева М.И., Муллонен М.И. Образцы вепсской речи. Л., 1969
Олонецкие губернские ведомости
Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии
Отделение литературы и языка АН СССР
Петрозаводский государственный университет
Полевые материалы автора
Полное собрание русских летописей
При балтийско-финское языкознание
Российская академия наук
Российский государственный архив древних актов
664

РГИА
-
Российский государственный исторический архив
pro
-
Русское географическое общество
РК
-
Республика Карелия
СА
-
Советская археология
САИ
-
Свод археологических него танков
СВЯ
-
Зайцева ММ., Муллонен ММ. Словарь вепсского языка Л., 1972
СДГТФ
-
Социал-демократическая партия Финляндии
снм
-
Список населенных мест
СПбГУ
-
Санкт-Петербургский государственный университет
СРГК
Словарь русских говоров Карелии и сопредельных территорий / Под
ред. А.С. Герда. Вып. 3. СПб., 1996
СФУ
-
Советское финно-угроведение
сэ
-
Советская этнография
тгим
-
Труды Государственного Исторического музея
ТГУ
-
Тартуский государственный университет
тиэ
-
Труды Института этнографии АН СССР
ТКФ
-
Труды Карельского филиала АН СССР
ФА
-
Фоноархив Карельского научного центра
ФУ
-
Фикно-у грове дение
ЦГА ИПД СПб
Центральный государственный архив историко-политических движе¬
ний. С.-Петербург
ЦГА РК
-
Центральный государственный архив Республики Карелия
ЧОИДР
—
Чтения в императорском Обществе истории и древностей Российских
при Московском университете
энм
-
Эстонский национальный музей. Тарту
АА
_
Acta Archaelogica. Kpbenhavn
AASF
-
Annales Academiae Scientiarum Fennicae. Helsinki
AL
-
Acta Lapponica. Stockholm; Upsala
ASFV
-
Akademia Scientiorum Fennica Vuosikirja. Helsinki
CIFU
-
Congress us international! s Fenno-Ugristarum
СТ
-
Castrenianum toimiueita. SUS. Helsinki
ЕМАг
-
Etnograafiamuuseunii Aastraamat. Tartu; Tallinn
ESA
-
Eurasia Septentionalis antiqua, Helsinki
ESAr
-
Emakcele Seltsi aastaraamat. Tallinn
EST
-
Emakeele Seltsi Toimetiset. Tallinn.
FM
-
Finkst Museum. Helsingfors
FFC
-
Folklore Fellows Comunications. Helsinki
FUF
-
Finnisch-Ugrische Forschungen. Helsinki
НА
-
Historiallinen Arkisto. Helsinki
НАК
-
Historiallinen Aikakauskirja
1LV
-
Inkeri Liiton vuosikirja. Helsinki
JSFOu
-
Journal de la Societd Finno-Ougrienne, Helsinki
КА
-
Kansatieteellinen Arkisto. Helsinki
кк
-
Keel ja Kirjandus. Tallinn
ккш
-
Keele ja Kirijanduse instituudi uurimised Tallinn
KV
-
Kalevalaseuran Vuosikirja. SKS, Helsinki
LU
-
Linguistica Uralica. Tallinn
MSFOu
-
Mdmoires de la Soci^ Finno-Ougrienne. Helsinki
MV
-
Museovirasto. Helsinki
NK
-
Nyelvtudomany. Kozlemenych
SE
-
Scripta Ethnologica. Turun Yliopiston kansatieteen laitoksen julkaisuja. Turku
SF
-
Studia Fennica. SKS. Helsinki
SFAW
-
Sitzungsberichte der Finnischen Akademie der Wissenschaften. Helsinki
SFU
-
Societas Fenno-Ugrica. Helsinki
SJ
-
Sananjalka. Turku
SHS
-
Suomen Historiallinen Seura. Helsinki
SKES
—
Suomen kielen ctymologinen sanakiija // Lexica societatis Fenno-Lgneae
XII, 1-8. Helsinki, 1981-1987
665

SKS
SKST
SKVR
SSLF
SM
SMYA
STAEP
STAT
STAV
SUS
SUSA
SUST
TROT
TYKL
Vir.
Vih.
Lk.
Zp*
apx.
вепс,
вод,
ИЛ
иок.
кар.
кил ьд
ливв.
мод.
мар.
Н.ф.
олонец,
Р-
саам.
сев.в.
с.-к.
ср.в.
тв. кар.
фин.
Ф.н.
швед.
эст.
юж.в.
-	Suomalaisen kirjallisuuden Seura. Helsinki
-	Suomalaisen kirjaLlisuuden Seuran toimetuksia, Helsinki
-	Suomen kansan vanhat runot // SUST. Helsinki, 1908-1998. Osa I-XV
-	Scrifter utgivna av Svenska LiteratursSllskapet i Finland. Helsingfors
-	Suomen Museo. Helsinki
-	Suomen Miunasmuistoyhdistuhsen Aikakauskirja. Helsinki
-	Suomalaisen Tiedeakademian EsitelmMt ja pdytffldrjat
-	Suomalaisen Tiedeakademian toimituksia. Helsinki
-	Suomalaisen Tiedeakademian vuosikirja. Helsinki
-	Suomalais-Ugrilainen Seura. Helsinki
-	Suomalais-ugilaisen Senran Aikakauskirja. Helsinki
-	Suomalais-ugilaisen Senran toimituksia. Helsinki
-	Tartu Riikliku Uikooli toimetiset. Tartu
-	Turun yliopiston kansatieteen laitos. Turku
-	Virittaja. Kotikielen Seuran Aikakauslehti, Helsinki
vihik (эст. тетрадь)
-	Lehekiilg (эст. страница)
-	вепсск. страницы
-	архангельский
-	вепсский
-	водский
-	иллюстративный фонд
-	иоканъгский (-ая, -ое, -ие)
-	карельский (-ая, -ое, -ие)
-	кильдикский (-ая, -ое, -ие)
-	ливвикский (-ая, -ое, -ие)
-	модакский (-ая, -ое, -ие)
-	марийский (-ая, -ое, -ие)
-	Негативы; фонд
-	олонецкий (-ая, -ое, -ие)
-	разряд, раздел
-	саамский (-ая, -ое, -ие)
-	северновепсский ( ая, -ое, -ие)
-	собственно-карельский (-ая, -ое, -ие)
-	средневепсский ( ая, -ое, -ие)
-	тверские карелы
-	финский (-ая, -ое, -ие)
-	Фонд негативов
-	шведский (-ая, -ое, -ие)
-	эстонский (-ая, -ое, -ие)
-	южновепсский (-ая, -ое, -ие)

ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ (В.А. Тишков, С.В. Чешко)	 5
ВВЕДЕНИЕ (И.В. Шлыгина)	 10
ФИННОЯЗЫЧНЫЕ НАРОДЫ СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ ПО ДАННЫМ
ФИЗИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ	 19
Соматология (ГА. Аксакова)	19
Одонтология (А.А. Зубов) 	 26
Дерматоглифика (НА. Долинова, Г Л. Хить)	30
Краниология (В.И. Хартановин)	32
СААМЫ
Глава 1
ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ (Г.М. Керт).	39
Глава 2
ЭТНОГЕНЕЗ СААМОВ (ГМ. Керт)	43
Глава 3
СААМСКИЙ ЯЗЫК (ГМ, Керт)	49
Глава 4
ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ СААМОВ КОЛЬСКОГО ПОЛУОСТРОВА (| Б,И. Кошечкин \)	58
Глава 5
ТРАДИЦИОННЫЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ {Т.В. Лукьянненко)	 66
Глава 6
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА (Т.В. Лукьянненко)	 78
Жилище	 78
Одежда	 85
Пшца	 92
Способы и средства передвижения	 95
Глава 7
СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ (М.С. Куропятник)	101
Г лава 8
СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА (Т.В, Лукьянненко)	 108
Глава 9
ДОХРИСТИАНСКИЕ ВЕРОВАНИЯ	 118
Древние религиозные представления и обряды польских саамов {( Б.И. Кошечкин ) И 8
Культовые места саамов в Карелии (И.С. Манюхип)	 125
667

Глава 10
ФОЛЬКЛОР, МУЗЫКАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА И ЛИТЕРАТУРА
136
Фольклор (Г.М. Керт)	 136
Музыкальная культура (И.К. Травина)	144
Литература (Г.М. Керт)	 145
Глава 11
ДЕКОРАТИВНО-ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО (АЛ. Косменко)	148
КАРЕЛЫ
Глава 1
ИСТОРИЯ КАРЕЛЬСКОГО НАРОДА	 160
Гипотезы происхождения карел (С.И. Конкуркина)	 160
Древняя корела (С И. Конкуркина)	 161
Карельские земли в XII-XV ив. (СЛ. Конкуркина)	168
История и расселение карел в XV1-X1X вв. (ЕМ. Клементьев)	172
Карелия в XX в. (ЕМ. Клементьев)	 179
Глава 2
КАРЕЛЬСКИЙ ЯЗЫК	 185
Карельский язык и его диалекты (ВД. Рягоев) 	 185
Основные черты карельского языка (ВД. Рягоев) 	 189
Развитие карельской письменности (ЕМ. Клементьев)	193
Языковые процессы в Х1Х-ХХ вв. (ЕМ. Клементьев)	197
Глава 3
КАРЕЛЬСКАЯ ТОПОНИМИЯ (НМ. Мамонтова)	207
Глава 4
ТЕНДЕНЦИИ ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ (ВМ. Бирин)	212
Демографическая ситуация в Карелии в XX в	 212
Демографическая ситуация у карел за пределами Карелии	 218
Глава 5
ТРАДИЦИОНЫЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ (ЕМ. Клементьев)	 220
Земледелие	 220
Животноводство	 222
Рыбол о всгво	 225
Охота	 226
Промыслы и ремесла	 227
Глава 6
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА	 229
Традиционные формы поселений (ЕМ. Клементьев)	 229
Поселения и жилища в XX в. (ЕМ. Клементьев)	 239
Одежда и обувь (ЕМ. Клементьев; археологический очерк - С.И. Кочкуркиной)		241
Пища (ЕМ. Клементьев, Р.Ф. Никольская)	 250
Способы передвижения и транспорт (ЕМ. Клементьев)	 257
Глава 7
СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА
260
Карельская семья в XIX-XX вв. (ЕМ. Клементьев) 	 260
Обряды жизненного цикла (|Ио.Ю. Сурхаско , ЕМ. Клементьев)	 263
668

Глава 8
КАЛЕНДАРНАЯ ОБРЯДНОСТЬ И ПРАЗДНИКИ {Е.И. Клементьев)	279
Глава 9
ФОЛЬКЛОР И НАРОДНАЯ ХОРЕОГРАФИЯ	 286
Эпические песни и “Калевала” {Э.С. Киуру)	286
Заклинательная поэзия {ЕМ. Клементьев)	 294
Причитания (А.С. Степанова, ЕМ. Клементьев)	 294
Карельские йойки {ЕМ. Клементьев)	 297
Лирические песни (Е.И. Клементьев)	 298
Сказки {ЕМ. Клементьев)	 299
Пословицы, поговорки, загадки {Е.И. Клементьев)	 300
Предания, легенды, былинки {Е.И. Клементьев)	 302
Традиции карельской хореографии {ЕМ. Клементьев)	 304
Глава 10
НАРОДНОЕ ДЕКОРАТИВНО-ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО {А.П. Косменко)	306
Вышивка	 306
Художественное тканье	 313
Вязание	 314
Резьба и роспись по дереву	 314
Кузнечно-ювелирные ремесла	 316
ПОСЛЕСЛОВИЕ к разделу «КАРЕЛЫ» {ЕМ. Клементьев)	 317
ВЕПСЫ
Глава 1
“ОТКРЫТИЕ” И ИЗУЧЕНИЕ ВЕПСОВ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ
(.А.М. Пашков)	325
Глава 2
ВЕСЬ {ПО АРХЕОЛОГИЧЕСКИМ МАТЕРИАЛАМ) (СМ. Конкуркина)	 333
Глава 3
ТЕРРИТОРИЯ РАССЕЛЕНИЯ И ЭТНОНИМЫ ВЕПСОВ В Х1Х-ХХ вв. {ИМ. Мул-
лонен).. 	 342
Глава 4
ЯЗЫК И ЯЗЫКОВЫЕ ПРОЦЕССЫ	 349
Вепсский язык {Н.Г. Зайцева)	 349
Вепсская литература {Н.Г. Зайцева) 	 352
Языковые процессы в XIX-XX вв. {ЕМ. Клементьев)	 357
Глава 5
ЭТНОДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ (.З.И. Строгальщикова)	 361
Глава 6
ТРАДИЦИОННЫЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ {И.Ю. Винокурова)	 369
Земледелие	 369
Животноводство	 3^4
Ры бо л овство	 375
Охота	 376
Ремесла и отхожие промыслы	 378
669

Глава 7
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА	 381
Крестьянские поселения и постройки (В.П. Орфинский, И.Е. Гришина)	 381
Одежда (И.Ю. Винокурова, археологический очерк - С.И. Кочкуркиной)	 388
Пища и утварь {С,Б. Егоров)	 396
Способы передвижения и транспорт (С.Б, Егоров)	 402
Глава 8
СЕМЬЯ И ОБРЯДЫ ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА	406
Семья и семейный быт (И.Ю. Винокурова)	 406
Родильная обрядность (И.Ю. Винокурова)	 407
Свадебный обряд (В.П. Кузнецова)	 412
Похорони о -поминальная о бря дность (И.Ю. Вино куро ва)	 419
Глава 9
МИФОЛОГИЯ И ВЕРОВАНИЯ (И.Ю. Винокурова)	 426
Глава 10
КАЛЕНДАРНЫЕ ПРАЗДНИКИ И ОБРЯДЫ (И.Ю. Винокурова)	 437
Глава 11
НАРОДНОЕ ДЕКОРАТИВНО-ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО (А.П. Косменко)		449
Вышивка	 449
Узорное ткачество	 456
Резьба и роспись по дереву	 457
Керамика	 460
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РАЗДЕЛУ “ВЕПСЬГ (З.И. Строгалъщикава)	 462
РОССИЙСКИЕ ФИННЫ
Глава 1
ФИННЫ-ИНГЕРМАНЛАНДЦЫ	 469
Исторический очерк (Л.В. Суни)	 469
Язык финнов-ингерманландцев (Ю.С. Елисеев)	 485
Хозяйственные занятия и материальная культура (Н.В. Шлыгина)	 492
Семья и обряды жизненного цикла (Н.В. Шлыгина)	 508
Евангсляческо-лютеранская церковь Ингрии (О.Е. Казьмина, И.В. Шлыгина)	 514
Глава 2
ФИНСКИЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ В КАРЕЛИИ И НА КОЛЬСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ... 522
Исторический очерк (И.Р. Такала)	 522
Финский язык в Карелии (ЕМ. Клементьев)	 533
Демографическое развитие (В.Н. Бирин)	 536
Финская евангелическо-лютеранская церковь в Карелии (С.Э. Яловицына)	 544
ВОДЬ И ИЖОРА
Глава 1
ВОДЬ	 555
Исторический очерк (Н.В. Шлыгина)	 556
Хозяйственные занятия и материальная культура (Н.В. Шлыгина)	 561
Семья и обряды жизненного цикла (Н.В. Шлыгина)	 579
Календарные праздники и обряды (Н.В. Шлыгина)	 584
Фольклор и народное музыкальное творчество (ИВ. Тынурист)	 589
670

Глава 2
ИЖОРА	592
Этнонимы и язык {Н.В. Шлыгина)	 592
Исторический очерк (Я.В. Шлыгина)	 593
Хозяйственные занятия и материальная культура (Н.В. Шлыгина)	 595
Обряды жизненного цикла {Н.В. Шлыгина)	 609
Дохристианские верования {Н.В. Шлыгина)	 612
Устное народное творчество {Э.С. Киуру)	   613
БИБЛИОГРАФИЯ	 621
К Предисловию	 621
К разделу “Финноязычные народы Северо-Западной Европы по данным физической
антропологии”	621
К разделу “Саамы”	 624
К разделу “Карелы”	632
К разделу “Вепсы”	646
К разделу “Российские финны”	655
К разделу “Водь и ижора”	660
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ	 664

Научное издание
ПРИБАЛТИЙСКО-ФИНСКИЕ
НАРОДЫ РОССИИ
Утверждено к печати
Ученым советом
Института этнологии и антропологии
им. Н.Н. Миклухо-Маклая
Российской академии наук
Зав, редакцией НЛ. Петрова
Редактор Л И. Тормозова
Художник В.Ю. Яковлев
Художественный редактор Т В. Болотина
Технические редакторы
ТА. Резникова, В.В. Лебедева
Корректоры
ЗД. Алексеева, Г.В Дубовицкая
Подписано к печати 17.11.2003
Формат 70 х 100]/(б- Гарнитура Таймс
Печать офсетная
Усл.печ.л, 54,6 +1,6 ккд, Усл.кр.-отт, 62,7. Уч.-изд.л. 59,5
Тираж 2000 экз. Тил. зак. 4^31
Издательство '*Наука”
117997 Москва, Профсоюзная ул., 90
E-mail: sccrct@naukaran.ru
Internet: www,паиклran.ru
Санкт-Петербургская типография “Наука'*
199034 Санкт-Петербург, 9-я линия, 12