Культуры Евоазийских степей второй половины 1 тысячилетия н.э. Из истории костюма Т.1 - Кузнецова Л.В., Кочкина А.Ф.

Author: Кузнецова Л.В. Кочкина А.Ф.

Tags: культура археология археологические исследования культурология евразия издательство самара

ISBN: 5-89716-026-0

Year: 2001

Similar

Культуры Евразийских степей второй половины 1 тысячелетия н.э. Из истории костюма Т.2

Культуры Евоазийских степей второй половины 1 тысячилетия н.э

Культуры евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. (вопросы хронологии)

История костюма

Text

АДМИНИСТРАЦИЯ САМАРСКОЙ ОБЛАСТИ
АДМИНИСТРАЦИЯ ГОРОДА САМАРЫ
САМАРСКИЙ ОБЛАСТНОЙ
ИСТОРИКО-КРАЕВЕДЧЕСКИЙ
МУЗЕЙ ИМ.П.ВАЛАБИНА
КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ
I ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ Н.Э.
(ИЗ ИСТОРИИ КОСТЮМА)
ТОМ 1
САМАРА 2001
АДМИНИСТРАЦИЯ САМАРСКОЙ ОБЛАСТИ
АДМИНИСТРАЦИЯ ГОРОДА САМАРЫ
САМАРСКИЙ ОБЛАСТНОЙ
ИСТОРИКО-КРАЕВЕДЧЕСКИЙ
МУЗЕЙ ИМ.П.ВАПАБИНА
КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ
I ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ Н.Э.
(ИЗ ИСТОРИИ КОСТЮМА)
ТОМ 1
САМАРА 2001
КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИ-
НЫ I ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ Н.Э. (ИЗ ИСТОРИИ КОСТЮМА):
Том 1. Материалы III Международной археологической конферен-
ции. Самарский областной историко-краеведческий музей им.
П.В Алабина. Самара, 2001.
Сборник содержит материалы III Международной археологической
конференции «Культуры степей Евразии второй половины I тысячелетия
н.э. (из истории костюма)», проходившей с 14 по 18 марта 2000 г. в Самарс-
ком областном историко-краеведческом музее им.П.В.Алабина. Конфе-
ренция была посвящена одному из наиболее сложных и малоисследован-
ных аспектов истории и культуры первых раннефеодальных государствен-
ных образований Евразийских степей и их соседей - истории костюма.
Сборник представляет интерес для археологов, историков, краеведов,
всех интересующихся отечественной историей.
Издание осуществлено при финансовой поддержке Администрации
Самарской области и Администрации города Самары
Редакционная коллегия: Д.А.Сташенков (отв.редактор),
А.Ф.Кочкина, Л.В.Кузнецова
ISBN 5-89716-026-0
© Самарский областной
историко-краеведческий
музей им.П.В.Алабина, 2001
2
ВВЕДЕНИЕ
Предлагаемый сборник содержит материалы III Между-
народной археологической конференции «Культуры степей
Евразии второй половины I тысячелетия н.э. (из истории
костюма)», проходившей с 14 по 18 марта 2000 г. в Самарс-
ком областном историко-краеведческом музее им.П.В.Ала-
бина при финансовой поддержке Администрации Самарс-
кой области и Администрации г.Самара.
В работе конференции приняли участие более 50 иссле-
дователей из 18 городов России, Венгрии, Украины и Казах-
стана. Задачей конференции являлось изучение костюма на-
родов Евразии I тыс. н.э., отражающего этнические и
исторические процессы, происходившие на этой территории
в эпоху Великого переселения народов. Стоит отметить, что
конференция подобной проблематики проходила в России
впервые.
Редколлегия, основываясь на решении конференции, по-
считала возможным включить в сборник наряду с доклада-
ми участников конференции ряд статей, посвященных ис-
тории костюма, авторы которых по объективным причинам
не смогли принять личного участия в работе конференции.
Свидетельством актуальности темы конференции и по-
вышенного интереса к ней со стороны специалистов явля-
ется большой объем представленных для публикации мате-
риалов. По этой причине материалы конференции
публикуются в двух частях - в первой части представлены
общетеоретические работы и публикации, посвященные ре-
конструкции археологического костюма, во второй части по-
мещены статьи, в которых анализируются конкретные кате-
гории артефактов - элементов евразийского костюма.
3
С.А.Яценко
О НЕКОТОРЫХ ВОПРОСАХ ИЗУЧЕНИЯ «АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО»
КОСТЮМА. МЕХАНИЗМЫ КОСТЮМНЫХ СВЯЗЕЙ НАРОДОВ
ВЕЛИКОЙ СТЕПИ
В ходе работы нашей конференции, впервые в масштабах Восточ-
ной Европы посвященной палеокостюмологии, прозвучало немало
высказываний по поводу перспектив исследования костюма архео-
логическими методами в странах СНГ. Оптимизм коллег в отноше-
нии этой, самой уязвимой категории археологических находок, раду-
ет, но, к сожалению, я пока не рискну его разделить. И для этого есть
несколько серьезных причин.
О МЕТОДИКЕ ФИКСАЦИИ И ОПИСАНИЯ ОСТАТКОВ КОСТЮМА
Действительно, на любого человека, пытающегося обобщить па-
леокостюмологические материалы хотя бы в пределах небольшого
региона и не ограничивающегося данными собственных раскопок,
полевая отчетность в архивах бывшего СССР производит не самое
радостное впечатление. Так, положение одной и той же фибулы на
костяке сплошь и рядом оказывается разным на чертеже, фотогра-
фии и в текстовом описании (в результате не веришь ни одному из
них, и информация о манере ношения просто «исчезает»). Многие
авторы до сих пор отмечают фибулу на чертежах в виде жирной
точки (между тем, для истории костюма важна манера застегивания
ею конкретной одежды: в какую сторону направлены приемник и
дужка).
Особенно часто страдает фиксация предметов, найденных под ко-
стяком (т.е. украшавших костюм со спины): убирая кости скелета,
многие раскопщики не оставляют надежные точки привязки и от-
мечают украшения в тексте, как «найденные при контрольной зачи-
стке»; обнаруженные под черепом предметы костюма также зачас-
тую не наносят на чертеж при публикации, рассматривая их как
«невидимые». Вообще украшениям головного убора и прически на
черепе и вокруг него не уделяется должного внимания; многие архе-
ологи тщательно фиксируют лишь то небольшое число украшений,
которое сохранилось непосредственно на нем. В случае, если череп
раздавлен, необходимы несколько послойных чертежей. Если он ле-
жал лицевой стороной вверх, нашивные украшения часто сползают
по сторонам в виде двух дуг; если же череп оказывался на боку,
сползшие с него украшения лицевой части иногда образуют плотное
4
скопление, в котором «читаются» ряды обшивки.
Чертежи сложных бусинных (бляшечных) обшивок часто даются
в слишком мелком масштабе; напротив, чрезмерная детализация пред-
метов на изображении (с трещинами, вмятинами и т.п.) только ус-
ложняет восприятие. При изучении старых отчетов вполне очевидна
и неэффективность черно-белых фото в многих ситуациях (при слож-
ной микростратиграфии, богатой цветовой гамме и множестве типов
встретившихся украшений).
Границы орнаментальной зоны из бус или бляшек обычно не
совпадают на чертеже и фотографиях; между тем, именно этот пара-
метр наиболее важен (т.к. в крупных и многослойных скоплениях
обычно невозможно передать на чертеже каждую бисерину). Часто
не указывается, образует ли линия обшивки полукольцо спереди или
же полное кольцо вокруг кистей рук, края подола и др.
При фиксации нашивных бляшек обычно не отмечается, какие из
них лежат тыльной стороной вверх, редко подробно описываются
случаи перекрывания одного ряда другим на отдельных участках; не
отмечаются факты починки отдельных бляшек, среднее расстояние
между ними и наличие прорех в сплошном ряду их (что зачастую
фиксирует не только деятельность грызунов, но и характер износа
данного предмета костюма) (ср., например: Яценко С.А., 1987, с. 169,
172). Почти никогда не определяется проба драгоценных металлов в
бляшках. Симметрично размещенные на костюме (рукава, обувь и
др.) сходные украшения (подвески, амулеты и др.) часто при де-
тальном рассмотрении оказываются отнюдь не идентичными в дета-
лях и разными по количеству (что может отражать особую символи-
ку левой и правой, «мужской» и «женской» стороны: например, если
на подвеске в виде кисти руки изображено не 5 пальцев, а 4, то это
связанно с универсальным архаическим образом именно левой руки);
однако обычно подобные «мелочи» не привлекают внимания, вещи с
обоих рукавов, сапожков и др. смешиваются и обезличиваются).
Столь же часто страдает качество фиксации ожерелий и бусин-
ных браслетов на руках: на чертеже они могут представлять невнят-
ное скопление точек; не указываются ни порядок чередования бу-
син различных цветов, ни наличие интервалов в низке (в которую
могли включаться и истлевшие бусы из органических материалов),
ни общая длина низки in situ (короткое ожерелье часто предполагает
ношение головного покрывала), а при передаче в музейные фонды
бусы с разных частей костяка вообще зачастую снизываются на одну
нитку, полностью обезличивая комплекс. Немалые трудности создает
2-242
5
и сугубо приблизительное, «на глазок» определение первоначального
цвета бусин. Даже хаотическое размещение ряда бусин поверх костя-
ка часто заслуживает самой тщательной фиксации: именно так, как
выяснилось, иногда обшивались погребальные покровы «поздних сар-
матов» П-П1 вв. (Яценко С.А., 1994, с. 206).
Ограбление погребения или его разрушение грызунами не означа-
ет возможность фиксировать найденное менее тщательно. Скорее
справедливо обратное: тщательная фиксация по условным слоям и
выявление участков, где в разных слоях как бы продолжаются низки
бус или бляшек, позволяет выявить участки очажной сохранности и
отчасти восстановить облик крупных предметов одежды. Так были в
общих чертах реконструированы богатейшие, расшитые золотом и
драгоценностями халаты и платья княгини из погр.З «золотого мо-
гильника» Тилля-тепе, которые, казалось бы, были безвозвратно унич-
тожены недавней деятельностью нескольких семейств мышей (Яценко
С.А., 1989, с. 256-257; рис. 8, 1; Yatsenko S.A., 2001, pl. 9). Кроме того,
суеверные грабители часто оставляли нетронутыми некоторые, даже
весьма роскошные предметы костюма (например, у знатных сарма-
ток - ожерелье с особым набором амулетов и расшитый золотыми
бляшками пояс, как в кургане 14 1-П вв. в Сладковке на Дону и
подобный пояс в кургане 11-111 вв. 22/7 1978 г. в Танаисе).
Остаки плохо сохранившихся золототканых одежд обычно опи-
сываются таким образом, что неясно: прямые здесь нити или круче-
ные, каковы их ширина, плотность и направление нашивки. Отпечат-
ки тканей на металлических предметах (пряжках, фибулах) часто
погибают для науки при «реставрации» последних (т.е. просто удаля-
ются механически без всякого описания). Учитывая плохие условия
хранения остатков кожаных изделий в фондах, крайне желательно
уже в полевом отчете давать фото или чертежи химически обрабо-
танных и распрямленных кожаных фрагментов, описывать характер
швов.
Самые богатые и неограбленные могилы знати с остатками рас-
кошного костюма чаще всего становятся не только приятным собы-
тием в жизни раскопщика, но и самой большой проблемой (из-за
ограниченного времени и пространства расчистки, отсутствия надеж-
ной охраны и необходимых для консервации материалов, недоста-
точной квалификации чертежников и расчищающих могилу рабо-
чих, имеющих место хищений отдельных украшений, плохих условий
хранения добытого материала и др.). Обычно отчеты по таким комп-
лексам содержат лишь частичную информацию о находке, умалчивая
6
о досадных просчетах в процессе расчистки, уничтоженных по не-
брежности важных деталях; в свидетельствах полевого дневника, чер-
тежей и текста обычно содержатся неустранимые противоречия. Все
это приводит к потере большей части палеокостюмологической ин-
формации и часто вводит других исследователей в заблуждение 1 .
Часто необходимые детали удается узнать не у руководителя раско-
пок, а лишь в неофициальных беседах с расчищавшими могилу рабо-
чими.
Многие проблемы связаны с тем, что исследователь-полевик час-
то не воспринимает весь комплекс крупных (не сохранившихся) элемен-
тов и мелких аксессуаров костюма как единый, тщательно продуман-
нный ансамбль, все элементы которого были «построены» (как
говорили на Руси) в соответствии с определенными вкусами и со-
циальными статусом будущего хозяина, а видит на практике в раз-
бросанных по могиле мелких вещицах лишь хаотический список
предметов погребального инвентаря. В целом, до 90% информации о
древнем костюме сегодня погибает именно в процессе расчистки
погребений, его описания профессионалами и последующего хране-
ния в фондах музеев и лабораторий. И это происходит с одной из
ключевых категорий материальной культуры, изучаемой археолога-
ми!
«Археологическим костюмом» специально я занимаюсь ровно 25
лет; однако ни в одной из публикаций по проблеме никогда не
пытался давать какие-либо советы коллегам-археологам по поводу
методики исследования 2 Возможно, отчасти причиной тому один
забавный случай, произошедший еще в конце студенческих лет - в
феврале 1980 г. Тогда я сделал в археологической лаборатории Рос-
товского университета доклад, посвященный именно методике фик-
сации остатков «археологического» костюма в погребениях, его опи-
санию и хранению в музейных коллекциях. Он основывался как на
5-летних личных наблюдениях в процессе расчистки бисерных и
бляшечных обшивок in situ, так и на вопросах, возникших при изуче-
нии полевой отчетности. По окончании я услышал отзыв одного из
самых авторитетных товарищей: «Складно он все это излагал. Но
если мы будем работать так хорошо и тщательно, как он предлагает,
каждый курган будет копаться по году. А наша экспедиция - хозрас-
четная...». Такая реакция заставила задуматься: в самом деле, разве
можно принудить человека работать тщательнее, тратить больше вре-
мени на фиксацию мелких “побрякушек”, если он сам считает такие
дополнительные усилия излишними? Ведь требования Полевого
7
Комитета и без того весьма разнообразны... По этой же причине в
1985 г. я отказался от мысли опубликовать уже написанную подроб-
ную инструкцию по методике фиксации “археологического” костю-
ма 3 и ограничился устными рекомендациями тем коллегам, которые
всегда интересовались данным вопросом при раскопках и славились
как наиболее опытные полевики.
Все названные проблемы возникают отнюдь не случайно, и дело
вовсе не в финансовой бедности нашей науки. Их корни лежат го-
раздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Прежде всего, бросается
в глаза весьма низкая информированность российских, советских и
постсоветских гуманитариев об истории костюма, и соответственно
- отсутствие понимания подлинной ценности этого культурного яв-
ления и исторического источника. В самом деле, до недавних пор
специальный предмет «История костюма» читался лишь в одном
вузе СССР - Текстильном институте 4. В отличие от западноевро-
пейских стран специальные костюмологические журналы в СНГ от-
сутствуют и сегодня. До перестройки практически единственной кни-
гой по истории мирового костюма было официально одобренное
популярное сочинение М.Н.Мерцаловой (История костюма. М., Ис-
кусство, 1972). Труды ведущих зарубежных костюмологов-теорети-
ков почти отсутствуют в библиотеках СНГ и никогда не переводи-
лись на русский язык. В соответствии с представлениями прежнего
партийного руководства, глубокий интерес к подобным темам спо-
собствовал развитию «мещанских настроений» и отвлекал от комму-
нистического строительства (исключением было «полезное» изуче-
ние этнографического костюма, в котором советские авторы достигли
значительных успехов). И сегодня почти все книги по истории ми-
рового костюма, предлагаемые на прилавках - альбомы с качествен-
ными иллюстрациями и кратким популярным текстом. До 1993 г.
российскими учеными не было защищено ни одной диссертации по
«археологическому» костюму5. И сегодня подобная необычайно тру-
доемкая, требующая больших базовых знаний по нескольким смеж-
ным дисциплинам и длительного практического опыта тематика обыч-
но отпугивает аспирантов и молодых ученых и считается
«недиссертабельной».
Чтобы исправить положение, одного желания мало: потребуется
длительная и серьезная работа. Готово ли наше научное сообщество к
ней? К сожалению, и сегодня я все еще не знаю, «как надо» посту-
пать в подобной безотрадной ситуации: агитировать? уговаривать?
упрекать? стараться использовать административные рычаги? А Вы,
8
дорогой читатель? Как бы Вы ответили на этот вопрос?
МЕХАНИЗМЫ «КОСТЮМНЫХ КОНТАКТОВ» КОЧЕВЫХ И
ОСЕДЛЫХ НАРОДОВ ЕВРАЗИИ В АНТИЧНОСТИ И РАННЕМ
СРЕДНВЕКОВЬЕ
1. «Кочевые империи» и окружающие группы номадов.
Кочевой мир Евразии вплоть до развитого средневековья часто
заимствовал элементы костюма культурно (и часто - языково) род-
ственных гигантских т.н. «кочевых империий» Евразии 6 (точнее -
самых крупных и экспансионистских из них): Персидской державы
Кира и Дария (не забудем, что еще во времена Геродота значительная
часть собственно персов оставалась кочевниками: Her. Hist. I. 125),
империи Хунну, южноказахстанской державы Кангюй, Великого
Тюркского каганата и др.
Так, у скифов-сколотов на новой европейской родине первой, со-
знательно заимствованной формой, было особое ахеменидское золо-
тое шейное украшение (т.н. «сеточка» из густой сети шнурков, на
которые нанизывались золотые пронизки и бусины, а по нижнему
краю - ряд подвесок-«амфорок»: Klocko L.S., 1991, abb. 4b), известное,
например, в изображении Дария III на мозаике из Помпей (Манце-
вич А.П., 1987, с.62) и появившееся, возможно, после поражения войск
Дария I в Скифии в конце VI в. до н.э. У пазырыкцев Горного Алтая
в V-IV вв. до н.э. сказывалось влияние парадной ахеменидской одеж-
ды типа «kandys» в декоре рукавов собственных образцов этих об-
щеиранских одеяний: вероятно, речь идет о воздействии наборов дип-
ломатических даров, поступавших через соседние персидские сатрапии
(Яценко С.А., 1999, с.149).
Держава Хунну, как известно, никогда не распространяла своего
влияния на запад далее бежавших от ее власти в Среднюю Азию
усуней и отчасти - больших юэчжей (это влияние, впрочем, по дан-
ным китайских хроник, там было весьма ограниченным). Исключе-
нием был «тупиковый» рейд изгнанного на запад и ненадолго захва-
тившего Кангюй шаньюя Чжичи, который был разгромлен там в 36
г. до н.э. китайско-усуньской армией. Есть все основания полагать,
что некоторые элементы воинской экипировки множества разбитых,
но славных державным величием и образцовой для кочевого мира
организацией военного дела хунну (в том числе - формы и декор
поясных пряжек) стали после этого ненадолго объектом подража-
ния западных соседей. Появившиеся в Сарматии из Средней Азии в
сер. II в. до н.э. новые группы номадов, видимо, не могли получить
подобные пряжки иным путем: ведь бежавшие от хунну и разгром-
9
ленные ими (но не платившие им ранее дань) большие юэчжи и
усуни вряд ли располагали сколько нибудь значительным количе-
ством поясов хуннского облика, а сами хунну (кроме войск Чжичи)
до того там физически не присутствовали. В Сарматии на рубеже н.э.
известны как подлинные образцы хуннских поясных пластин, так и
подражания им (Яценко С.А., 1992, с.248, 250). Среди сюжетов пока-
зательно изображение медведя и «сарматского тарандра», терзающих
с одного бока лежащую в профиль лошадь: ему подражали на рубе-
же П-1 вв. до н.э. как сарматы Южного Приуралья (Покровка 2,
курган 17/2), так и китайцы - даже в южных областях (пров. Цзянь-
су, могильник Шицзышань: Богданов Е.С., 1999, с.269, рис.1 (1-2).
Более важную роль в распространении выработанных на востоке
элементов костюма сыграл гигантский Тюркский каганат. Именно
тюрки принесли как далеко на запад, так и на восток (в Китай)
такое древнее изобретение скотоводов Центральной Азии (с эпохи
бронзы), как высокие сапоги с треугольным выступом под коленом,
созданные хотано-саками Восточного Туркестана (известные на тер-
ракотах столицы ираноязычного Хотана - Йоткана со II в.н.э.), каф-
таны-kurtak с двумя лацканами на бортах, китайскую традицию запа-
хивать одежду направо (Яценко С.А., 2000 г, с.324-325, 332-333, 348).
Тюрки стремились в ряде случаев насаждать силой свой костюм у
покоренного населения (см. неудачную попытку правителя Турфана
Кан Боя в 590 г. ввести китайский костюм вместо предписывавше-
гося тюрками: Таншу, ССХХГ. Shavannes Е., 1903, р. 102-103). Огром-
ную роль в распространении элементов тюркского костюма (и, прежде
всего, наборных поясов особых типов), вероятно, сыграли админист-
ративные реформы кагана Тон-ябгу (618-630 гг.), которые включили
знать покоренных народов в систему управления каганатом, предос-
тавили ей тюркские титулы и т.п. (Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г.,
1994, с.22; Яценко С.А., в печати). Вместе с тем, изобретение поясов с
серией свисающих ремней (и наконечниками с округлым нижним
торцом) отнюдь не является достижением тюрков или Сасанидов,
как это принято думать 7.
Интересен характер даров кочевых правителей (а также правите-
лей оседлых княжеств, включенных в состав кочевнических госу-
дарств и отчасти заимствовавших их традиции) их «коллегам» в
земледельческие страны. Это, главным образом, парадные наборные
пояса, бывшие у кочевников, начиная с гунно-сарматской эпохи, од-
ним из важнейших атрибутов социального ранга. Весьма показатель-
на серия даров, полученных китайскими императорами в VII в. В 627
10
г. западнотюркский каган Тун Шеху, желая заключить брак с китай-
ской принцессой, подарил императору, наряду с короной, золотой пояс,
украшенный драгоценными камнями и «несметным количеством зак-
лепок» (Бичурин Н.Я., 1950, с.625; Шефер Э., 1981, с.293). Пояса дарят
императору и правители зависимых в то время от тюрков владений:
Каписы в 619 г. и Хотана в 632 г. (Шефер Э., 1981, с.293, 298).
Особняком стоят заведомо недружественные дары, имевшие прежде
всего магическое назначение. Так, хуннский шаньюй, желая пораже-
ния китайской кавалерии в начинающейся войне, около 90 г. до н.э.
отправил императору одежду из конских шкур, а своим колдунам
приказал «совершать заклинания над связанной лошадью» (Бичурин
Н.Я., 1953, с.202).
2. Костюм кочевников и малые «торговые» народы.
Весьма охотно номады заимствовали элементы парадного костю-
ма и ювелирные изделия таких политически слабых, но прославив-
шихся своими ремеслом и торговлей народов, как греки или согдийцы.
Совершенно особое место занимает деятельность греческих мас-
теров в античном Северном Причерноморье. Показательно использо-
вание, прежде всего, в костюме знатных скифских женщин с V в. до
н.э. большой серии престижных золотых аксессуаров костюма гре-
ческих форм (Клочко Л.С., 1992, с.15-16, 19). Это явление во многих
отношениях уникально в практике «костюмных» взаимоотношений
кочевых и земледельческих народов. (Следует учесть и почти одно-
временное со скифами проникновение греков в Северное Причер-
номорье на рубеже VHI-VII вв. до н.э., и политическиую раздроблен-
ность и относительную слабость соседних греческих колоний, и
высочайший, непревзойденнный до XX в. технический и художе-
ственный уровень уже ранних изделий греко-скифской торевтики
типа гребня из Солохи и др.). Греки - фактически первый в истории
этнос с полноценной рыночной экономикой (и никогда не бывший
имперским) - в этом случае вступили в своеобразный симбиоз с
номадами.
В Сарматии уже во П-1 вв. до н.э. мы также наблюдаем приспособ-
ление греческих ремесленников к вкусам соседних варваров (восьмер-
ковидные сарматские пряжки с античными сюжетами и фибулы-
броши - с варварскими, серия специфических золотых аксессуаров
костюма у кубанских сираков) (Яценко С.А., 2000а). С конца III в.
н.э. до гуннского нашествия, как показали наши недавние совмест-
ные исследования с В.Ю.Малашевым, мастера Пантикапея и Херсо-
неса, переработав традиции соседних стран, изготовляли уникальные
11
образцы полихромных браслетов и поясных пряжек, которые попа-
дали либо к сармато-аланской знати, либо к сарматизованной элите
Пантикапея, но ни в одном случае - к соседним германским народам
или горским племенам Кавказа (Яценко С.А., Малашев В.Ю., 2000).
Согдийский костюм отчасти повлиял на ранний тюркский. Это
отразилось, например, в ношении тюркскими чиновниками на рос-
писях Афрасиаба одежд (распашных и нераспашных) с высокой при-
шивной манжетой из дорогой узорной ткани (Лобачева Н.П., 1979,
с.25; рис.1), в манере крепить одну полу халата к другой пуговкой на
животе (Альбаум Л.И., 1975, рис.5, фигура 5)8 и в бытовании чисто
золотых поясов (Беленицкий А.М., Распопова В.И., 1980, с.213) (см.
выше - у тюрского кагана Тун Шеху).
3. Предметы костюма как дипломатические дары и их воздей-
ствие.
Подробные сведения о костюмных дарах кочевникам сохрани-
лись в китайских источниках, имеющих в этом плане исключитель-
ное значение. Такое дарение было нечастым и несопоставимо по ко-
личеству и значению с отрезами тканей (шелк, узорчатые вышитые
ткани и др.). Предметы костюма поступали к правителям наиболее
опасных для Срединного государства кочевых группировок, которых
пытались умиротворить и «приручить». В глазах китайских властей
факт дарения сам по себе включал варварских вождей в иерархию
подданных. Уже в 174 г. до н.э. основатель империи Хунну шаньюй
Модэ получил от императора с его собственного плеча два расшитых
цветными узорами халата и золотой венчик для волос. В дальнейшем
в рамках договора «о дружбе и родстве» Китая и Хунну в периоды
мирных отношений шаньюй могли навещать императорскую столи-
цу Лоян. В ходе таких визитов они по-прежнему получали от прави-
телей Старшей Хань предметы одежды. Так, в 49 г. до н.э. Хуханье
было вручено 110 одежд (при этом - 9 тыс. рулонов шелка!), а в 33 г.
до н.э. - в 2 раза больше и того и другого. В 1 г. до н.э. другой
шаньюй был одарен 370 одеждами (и 30 тыс. рулонами шелка). В
раннем средневековье это касалось правителей Тюркского каганата.
Так, в 612 г. н.э. кагану Чуло вручили, наряду с китайской царевной,
1000 кафтанов из штофной ткани (и 10 тыс. отрезов шелка) (Бичу-
рин Н.Я., 1950, с.56,90,93,101,284).
4. Продажа кочевникам партий готовой одежды.
Подобные свидетельства относятся к европейским номадам раз-
личных эпох и, к счастью, исходят от наиболее авторитетных авторов
своего времени. Уже для рубежа н.э. Страбон (География. XI. 2. 3),
12
говоря о торговле на одном из крупнейших в Причерноморье рын-
ков в Танаисе, указывает, что кочевники-сарматы получали от гре-
ческих купцов в обмен на свои товары одежду, а также «вино и
прочие принадлежности культурного обихода» (см.: Страбон, 1964,
с.469; Гайдукевич В.Ф., 1952, с.395). Готовая одежда здесь стоит на
первом месте среди товаров, интересующих кочевников9. То, что это
отнюдь не случайно, свидетельствуют более поздние авторы. Так, Ал-
Истахри в «Книге путей стран» (около 950 г.) отмечает то же для
хазар. Писавший на рубеже XII-XIII вв. Ибн-ал-Асир в своем самом
крупном в раннеисламском мире историческом сочинении «Полный
свод истории» называет предметы костюма в числе важнейших пред-
метов, получавшихся половцами через крымский порт Судак / Суг-
дею.
Гораздо менее обоснованы утверждения о том, что, якобы, можно
было за тысячи километров свободно заказать или так или иначе
регулярно получать целые партии уникальных золотых аксессуаров ко-
стюма со вставками самоцветов. Показательна в этом плане гипотеза
о поступлении в I в. н.э. серий ювелирных изделий за 4000 км из
Бактрии в Сарматию (Гугуев В.К., 1992, с.128). После эффектных
находок в могильнике бактрийского князька и его гарема Тилля-
тепе, В.И.Сарианиди утверждал, что почти все ювелирные изделия в
могилах варварской знати Юго-Восточной Европы I-II вв. н.э. могут
быть бактрийским импортом (Сарианиди В.И., 1987, с.82). Однако
проведенный нами сопоставительный анализ полной совокупности
вещей в «бирюзово-золотом зверином стиле» из Бактрии и из Сар-
матии по 6 основным параметрам (декор бордюров, формы камен-
ных вставок, принципы их размещения на изделиях, перечень сюже-
тов и список антропоморфных образов) показал, что в синхронных
ювелирных вещах этих двух регионов нет почти ничего общего
(Treister К., Yatsenko S., 1998, pp.72-77; fig.6-8; Яценко С.А., 20006,
рис. 1-3).
Как же названные дары и покупные одежды повлияли на силуэт
и крой крупных предметов кочевого костюма собственного изготов-
ления? Ответить на этот вопрос нетрудно. Прежде всего, в периоды, к
которым относятся конкретные названные свидетельства по тем или
иным кочевым этносам, мы не обнаруживаем никаких следов влияния
костюма земледельческих империй в костюме знати ни в реальных
артефактах из погребений, ни на погребальных статуях кочевников|0.
Вероятно, отчасти это связано с ритуальным характером подобных
комплексов, где чужеземным одеяниям не находилось места. Ино-
13
земные дары, видимо, использовались редко и имели специфический
(в некоторых ситуациях даже маргинальный) статус. Хунну уже во II-
I вв. до н.э. хоронили знать в одеждах из «парчи» (китайских поли-
хромных тканей) (Бичурин Н.Я., 1950, с.50), и материалы могильни-
ка Ноин-Ула показали, что они изготовлялись в местных традициях.
Земледельческие общества часто воспринимались кочевыми на-
родами как «данники» (зачастую даже гигантские Китай или Рим)
или хитрые торгаши, с прикованным к презренному земледелию и
лишенным гражданской свободы населением, и они чаще всего не
вызывали костюмных заимствований. Исключение составляли еди-
ничные функционально привлекательные мелкие аксессуары кос-
тюма (фибулы, поясные пряжки "). Например, скифы в период воен-
ного пребывания в Иране в VII в. до н.э., заимствовали такой вид
украшения, как фибулы («погребение князя» в Зивие: Ghirshman R.,
1979, pl.Ill, 5) и золотые нагрудные пекторали (там же). Прошло
почти 300 лет, и эти предметы в IV в. до н.э. вновь вошли в обиход у
отдельных скифских групп Украины (серия гальштадтских фибул у
скифов Буджака, по Е.Ф.Рединой; пектораль из Толстой Могилы).
В литературе мы зачастую имеем дело с весьма смелыми по фор-
ме, но почти не аргументированными широкими обобщениями. Ха-
рактерна, например, убежденность в том, что плечевая одежда со сто-
ячим воротом распространялась в Центральной и Восточной Азии с
древнейших времен именно из Китая (Сычев В.Л., 1977, с.32): она
основана на очень поздних материалах и не подтверждается реаль-
ными фактами, поскольку этот элемент документирован у скотово-
дов Центральной Азии не позже эпохи бронзы и далеко от границ
Шан/Инь (см., например, мумии из Черчена: Яценко С.А., 1999а, с. 152,
прим.45, 48). Слабо на сегодняшний день аргументированы и версии
о большом влиянии на отдаленные территории в глубинах Азии
парадного костюма таких земледельческих империй, как ханьский и
танский Китай 12, сасанидский Иран 13 и Византия. Чего стоят, на-
пример, многочисленные попытки обнаружить элементы влияния двух
последних в парадном костюме знати Кучи и Хотана (Восточный
Туркестан)! (Яценко С.А., 2000 г, с.366-367).
Злую шутку сыграла с рядом ученых первоначально совершенно
невиннная мысль немецкого географа XIX в. К. Рихтгофена условно
назвать систему международной сухопутной и морской евразийской
торговли «Великим Шелковым путем» (ВШП)14 . Программа ЮНЕС-
КО «Великий Шелковый путь», и особенно мероприятия 1990-1991
гг., последовавшие за ними международные конференции и выделе-
14
ние грантов вызвали у части исследователей СНГ неоправданный
ажиотаж. Не только журналистам и широкой публике, но и многим
солидным авторам пресловутый ВШП стал казаться чуть ли не сис-
темой стабильных шоссе, оборудованных неплохими гостиницами и
надежной стражей. По ним, якобы, весьма свободно распространялись
не только рулоны дорогих тканей, изделия с декором из лака или
цветных стекол, пряности или редкие наркотики. Теперь мы часто
встречаем утверждения, будто по трассам «Шелкового пути», якобы,
могли свободно распространяться (запросто меняя хозяев или буду-
чи заказаны в дальних странах) и важнейшие, этнически, религиозно
и сословие обусловленные крупные элементы и мелкие аксессуары ко-
стюма отдельных народов. Подобные краткие высказывания общего
характера о т.н. «международной моде», которая распространялась бла-
годаря функционированию ВШП, обычно не конкретизированы и
не имеют детальной аргументации, и, соответственно, механизмы дей-
ствия т.н. «международной моды» остаются невыясненными.
5. Привлекательность кочевого костюма для развитых земледель-
ческих обществ.
Два ярких примера такого рода - греческие колонии Северного
Причерноморья «классического» и эллинистического периодов и
Китай в период династии Тан. В обоих случаях оседлое общество
тесно контактировало с кочевыми соседями (от выгодной масштаб-
ной пограничной торговли до смешаных браков среди знати, актив-
ного привлечения воинских контингентов номадов). Заимствовались
всегда крупные предметы мужского костюма 15 (плечевая одежда,
шаровары, сапоги и пояса), но обычно - без «варварской» системы
декора. В одних случаях решающим фактором таких заимствований
являлась большая приспособленность кочевого костюма к местному
климату и соответственно - их бытовое удобство (причерноморские
греки: Яценко С.А., 1984, с.55-56; использование половецких утеп-
ленных юбок типа «бельдек» оседлыми аланами Предкавказья: Доде
З.В., 1993, с.9). Одежда воинов-кочевников была оценена китайцами
уже в IV в. до н.э. (в 307 г. до н.э. в княжестве Чжао кавалерия была
экипирована в точности как у северных номадов: Бичурин Н.Я.,
1950, I, с.45). В танском Китае важными причинами заимствований
были тяга образованного общества к экзотике в период максималь-
ной открытости страны и правительственная политика терпимости в
отношении варварских обычаев (см., например: Крюков М.В. и др.,
1984, с.150-158). Кроме того, и танских интеллектуалов и некоторые
группы греческих философов увлекала «простота и естественность
15
нравов» кочевников, следствием которой были их «непобедимость» и
«справедливость» 16. Разумеется, за подобными, довольно длительны-
ми периодами увлеченности следовал «откат», и они изначально встре-
чали резкую отповедь защитников цивилизационных устоев.
6. Межэтнические браки.
Вероятно, отдельными смешанными браками с земледельческими
соседями можно объяснить, например, известную «сарматизацию»
костюма кубанских меотов уже с 1П-П вв. до н.э. (использование бус,
наряду с ожерельем, на запястяьях и у щиколоток: Марченко И.И.,
1988, с.12). Показательна трапециевидная подвеска женского костю-
ма из Мощинского клада с сарматской тамгой (Лесостепь, юг Ка-
лужской обл., III в.н.э. по А.М. Обломскому) (Никольская Т.Н., 1959,
рис.20, 7), тип которой известен лишь в скоплении тамг I-III вв. в
гроте 37 Каменной Могилы (Северное Приазовье) (Яценко С.А.,
20006, рис. 14, III).
Безусловно, имели место и случаи, когда женщины выдавались
замуж (по политическим мотивам) или похищались и оказывались
далеко от родины. Таковы украшения диадем и перстни из Ферганы
у нескольких женщин из «сарматского» могильника Темясово на
Южном Урале II-III вв. н.э. (Горбунова Н.Г., 1992, с. 191-192). В отли-
чие от смешанных браков с непосредственными соседями, влияние
подобных случаев на облик костюма «принимающей стороны» обычно
не прослеживается.
Благодаря выдаче замуж за правителей хунну китайских прин-
цесс, на кочевников могли повлиять и некоторые традиции придвор-
ной косметики. Так, наносимые красной краской сложные «мушки»
на щеках и над подбородком (Invemizzi А., 1990, р.35-50), изобретен-
ные еще при дворе Цинь Шихуана, к рубежу н.э. оказались занесен-
ными (откочевавшими на запад юэчжами?) в кушанскую Бактрию
и Парфию (Yatsenko S.A., 2001). В VII в. прибывшая в Византию
хазарская принцесса ввела придворную моду на ношение одежды
«тзитзакий» (Кондаков Н.П., 1929, с.225).
7. Многоэтапные миграции.
В ряде случаев к довольно точным и специфичным костюмным
соответствиям могло приводить даже отдаленное родство группы
кочевых народов, потомки которых периодически «сдвигались» на
запад. Таков обычай украшать тыльную сторону стоячего ворота платья
знатных женщин двумя рядами бляшек - круглых и в форме дре-
весного листа - каплевидных или сердцевидных (пазырыкцы Алтая
- Катанда II 1865 г.; юэчжи Бактрии - Тилля-тепе, мог. 2; «аланы»
16
П-П1 вв.н.э. - Высочино V, кург. 18/1 на Нижнем Дону, Лебедевка,
кург. 23/2 в Приуралье) (Яценко С.А., 1999, прим. 42-44).
Среди части специалистов по гунно-сарматской эпохе до сих пор
популярны варианты старой и не подтвердившейся фактами теории
О.В.Обельченко о «сарматском завоевании Средней Азии» во вт. пол.
11 в. до н.э. В ее рамках утверждалось, что сарматы, совершив, якобы,
завоевание, вначале оказали заметное влияние на культуру более ци-
вилизованных народов Средней Азии, а затем, описав огромный круг,
через 200 лет «вернулись на родину», в европейские степи и, будто бы,
привнесли туда серию культурных новшеств. Эта версия неоднок-
ратно критически рассматривалась (см., например: Яценко С.А., 1993,
с.61; Заднепровский Ю.А., 1994, с.55-59). Между тем, в литературе
последних лет известны версии о влиянии костюма «сарматов» в
ходе неких «военных походов» на восток вплоть до Минусинской
котловины и в последующую позднесарматскую эпоху (см., напри-
мер: Азбелев П.П., 1992, с.214).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Азбелев П.П., 1992. Культурные связи степных народов предтюркского
времени (на материалах Тепсейских и Орлатских миниатюр) // Северная
Евразия от древности до средневековья. Тезисы конференции. СПб.
Альбаум Л.И., 1975. Живопись Афрасиаба. Ташкент.
Беленицкий А.М., Распопова В.И., 1980. Согдийские «золотые пояса» //
Страны и народы Востока. Вып. 22. М.
Бичурин И.Я., 1950, 1953. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена. Т. 1, 3. М.-Л.
Богданов Е.С., 1999. Поясные пластины из Шицзышаня // Проблемы
археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий.
Т. V. Новосибирск.
Гайдукевич В.Ф., 1952. К вопросу о ткацком ремесле на боспорских
поселениях//МИА. № 25. М.-Л.
Горбунова Н.Г., 1992. К вопросу о связях древних ферганцев с сарматами
Южного Приуралья// Северная Евразия от древности до средневековья. Тезисы
конференции. СПб.
Горелик М.В., 1985. К этнической идентификации персонажей, изображенных
на предметах Амударьинского клада // Художественные памятники и
проблемы культуры Востока. Л.
Гугуев В.К, 1992. Кобяковский курган (К вопросу о восточных влияниях на
культуру сарматов в I в. н.э.) // В ДИ. № 4.
Доде З.В., 1993. Средневековый костюм народов Центрального Предкавказья
как источник по истории региона в VH-X1V вв. Автореф. дисс... канд ист.
наук. М.
3-242
17
Заднепровский Ю.А., 1994. Юго-восточная экспансия сарматов: pro и contra
// Проблемы истории и культуры сарматов. Тезисы докладов. Волгоград.
Ким Бусик, 1959. Самкук саги. М.
Клочко Л. С., 1992. Ск1фський жшочий костюм. Автореф. дис... канд. icm.
наук. Kuie.
Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г., 1994. Степные империи Евразии. СПб.
Комар А.В., 2000. Византийское влияние в поясных наборах хазарского круга
//Культуры степей Евразии второй половины Iтысячилетия н. э. (из истории
костюма). Тезисы докладов. Самара.
Кондаков Н.П., 1929. Очерки и заметки по истории средневекового искусства
и культуры. Прага.
Крадин Н.Н., 1992. Кочевые общества. Владивосток.
Крюков М. В., Малявин В.В., Софронов М.В., 1984. Китайский этнос в средние
века (VII-XIII вв.). М.
Лобачева Н.П., 1979. Среднеазиатский костюм раннесредневековой эпохи
(по данным стенных росписей) // Костюм народов Средней Азии. М.
Манцевич А. П., 1987. Курган Солоха. Л.
Марченко И.И., 1988. Сарматы степей правобережья Нижней Кубани во 2-
й пол. IVв. до н.э. - III в.н.э. (по материалам курганных погребений). Автореф.
дисс... канд ист. наук. Л.
Никольская Т.Н., 1959. Культура племен бассейна Верхней Оки в Iтыс. н.э.
//МИА. №72. М.
Петров А. М., 1995. Великий Шелковый путь. О самом простом, немало
известном. М.
Рассудова Р.Я., 1970. Материалы по одежде таджиков верховьев Зеравшана
// Сб. МАЗ. Вып.ХХУ!
Сарианиди В.И., 1987. Бактрийский центр златоделия// СА. № I.
Страбон, 1964. География в 17 книгах. (Пер. Г.А. Стратановского). М.
Сычев Л.В., 1977. Из истории плечевой одежды народов Центральной и
Восточной Азии. (К проблеме классификации) // СЭ. №3.
Шелов Д.Б., 1970. Танаис и Нижний Дон в III-I вв. до н.э. М.
Шефер Э., 1981. Золотые персики Самарканда. Книга о чужеземных
диковинах в империи Тан. М.
Яценко С.А., 1984. «Сарматизация» и «эллинизация» костюма этносов
Северного Причерноморья //XIII Крупновские чтения по археологии Северного
Кавказа (тезисы докладов). Майкоп.
Яценко С.А., 1987. К реконструкции женской плечевой одежды Сарматии/
СА. № 3.
Яценко С.А., 1989. Костюм и покровы кочевой аристократии из некрополя
Тилля-тепе (Афганистан) // Ученые записки Комиссии по изучении
памятников цивилизаций древнего и средневекового Востока. М.
Яценко С.А., 1992. Элементы культуры хунну на территории Сарматии//
VI Международный конгресс монголоведов. Доклады российской делегации.
Вып.1. М.
18
Яценко С.А., 1993. Аланская проблема и центральноазиатские элементы в
культуре кочевников Сарматии рубежа I-II вв.н.э. // ПАВ. Вып. 3. СПб.
Яценко С А., 1994. Погребальные покровы сармато-аланов// Тезисы докладов
Международной конференции «Проблемы скифо-сарматской археологии
Северного Причерноморья - II». Запорожье.
Яценко С.А., 1999. Костюм племен пазырыкской культуры Горного Алтая
как исторический источник // ВДИ. № 3.
Яценко С.А., 2000а. Антропоморфные образы в искусстве ираноязычных
народов Сарматии II-I вв. до н.э. // Stratum. № 4. СПб., Кишинев.
Яценко С.А., 2000в. О мнимых «бактрийских» ювелирных изделиях в
Сарматии I-II вв. н.э. // Нижневолжский археологический вестник. Вып. 3.
Волгоград.
Яценко С.А., 2000 г. Костюм // Восточный Туркестан в древности и раннем
средневековье. (Т. IV). Архитектура. Искусство. Костюм. М.
Яценко С.А., 2001. Знаки-тамги ираноязычных народов древности и раннего
средневековья. М. (В печати).
Яценко С.А., В печати. Костюм на росписях VII в.н.э. Афрасиаба
(Самарканда): датировка посольств, этническая принадлежность и
социальный статус изображенных//Афрасиабские росписи: костюм, оружие.
М. (В печати).
Яценко С.А., Малашев В.Ю., 2000. О полихромном стиле позднеримского
времени на территории Сарматии//Stratum. 2000. № 4. СПб., Кишинев (В
печати).
Borchard G.E., 1970. Reflections on the Polish Nobleman’s Attire in the Sarmatian
Tradition // Costume. 1970. № 4. L.
Burrow T, 1940. A Translation of the Kharosthi documents from Chinese
Turkestan. L.
Ghirshman R., 1979. Tombe princiere de Ziwiye et le debut Part animalier scythe.
Planches. Paris.
Invernizzi A., 1990. Facial Marks in the Parthian World// Silk Road Art and
Archaeology. Vol. 1. Kamakura.
Klocko L.S., 1991. Skythische Tracht// Gold der Steppe. Archaologie der Ukraine.
Schlezyvig.
Shavannes E., 1903. Documents sur les Tou-kiue (Tures) occidentaux. St.-
Petersburg.
Treister M., Yatsenko S., 1998. About the Centres of Manufacture of Certain Series
of Horse-Harness Roundles in “Gold- Turquoise Animal Style "of the 1st- 2^ Centuries
AD // Silk Road Art and Archaeology. Vol. 5. Kamakura.
Yatsenko S.A., 2001. The Costumeofthe Yuech-Chihs/Kushans and Its Analogies
to the East and to the West // Silk Road Art and Archaeology. Vol. 7. Kamakura
(In press).
19
' . Например, в ходе раскопок знаменитой могилы «золотого человека» из
сакского кургана Иссык IV-III вв. до н.э. в Семиречье ночью вор разворотил
большую часть одной из ног, чтобы похитить богатые золотые украшения
сапога. Kyi. Акишев не счел возможным обнародовать столь досадный эпизод,
и на чертежах костяк остался «безногим»; в результате уже появились версии
о ритуальном отсечении одной ноги у саков Семиречья и т.п...
2. Исключением можно считать лишь вводную часть моей главы по костюму
Восточного Туркестана (Синьцзяна) в древности и раннем средневековье
(Яценко С.А., 2000г, с.299-304). Однако «секрет» в том, что этот текст был
сдан в печать еще в 1987г., а издан Институтом востоковедения РАН только
сейчас, 13 лет спустя.
3. Она была основана, прежде всего, на итогах двухлетней работы по разбору
документации (послойных чертежей, слайдов, фото и дневниковых записей)
богатейшего из известных костюмных комплексов Евразии античной эпохи -
«золотого могильника» княжеской семьи бактрийских юэчжей I в. н.э. в Тилля-
тепе. Здесь около 20 тысяч золотых украшений одежд и погребальных покровов,
золототканных материй и вышивок из жемчуга образовывали подчас до 8
взаимоналегающих слоев над и под костяком (Яценко СА., 1989; Yatsenko S.A.,
2001).
4. Как человек, читающий в последние годы спецкурс на эту тему в Российском
Гуманитарном университете, могу подтвердить весьма низкий уровень знаний
столичных студентов-гуманитариев.
5. Это происходило лишь в Латвии, а в 1991-1992 гг. - на Украине (Л. С. Клочко)
и в Таджикистане (Г.М. Майтдинова).
6. См., прежде всего: Крадин Н.Н., 1992.
7. В действительности самые ранние наборы таких поясов известны у сарматов
европейских степей примерно с сер. I в. н.э. (Пороги и Цветна на Правобережной
Украине; Первомайский VII, кург. 14/3 на Нижнем Дону; Косика, погр. 1 на
Нижней Волге).
8. Эта манера специфична для согдийцев еще с ахеменидского времени (Горелик
М.В., 1985, таб.П, 3) и пережиточно сохранялась в детском костюме горных
таджиков (Рассудова Р.Я., 1970, рис.8).
9 . Известный исследователь-античник Д.Б. Шелов пытался оспорить
достоверность сведений Страбона именно об одеждах, а не тканях, а также
утверждал, что эта статья импорта была поставлена на первое место
случайно (Шелов Д.Б., 1970, с. 170), однако его позиция осталась практически
неаргументированной.
'°. Во времена Страбона никаких следов воздействия силуэта и кроя греко-
римского костюма на сарматов нет. Лишь с сер. II в. н.э. у новых жителей
Степи — «поздних сарматов» бытует женское платье, скалывавшееся на плечах
фибулами наподобие греческого хитона. Однако следует учесть, что такая
одежда благодаря античному влиянию изредка использовалась в I-1I вв. на
территории, примыкавшей к прародине этих племен - в Кушанской империи
и парфянском Иране.
20
и Например, в VII-VIII вв. (прежде всего - в период между 680 и 759 гг.)
династические браки правящих семей Византийской империи и Хазарского
каганата и возникший военно-политический союз, видимо, способствовали
заметному влиянию византийских декоративных схем на оформление пряжек
и наконечников хазарских наборных поясов (Комар А.В., 2000, с. 74-75).
а . «Костюмная» роль Китая вплоть до IX вв. (когда началась активная /и
добровольная / китаизация соседних оседлых варваров, например - турфанских
уйгуров) даже в отношении ближайших соседей была ничтожной. Единственное
исключение - принятие китайского костюма как официального правителем
«дружественного» Силла в 648 г. (Ким Бусик, 1959, с. 154, 169) только
подтверждает это правило. Однако первое распространение традиций
китайского костюма началось уже после распада страны в III- V вв. Так, в
деловых документах соседней, заселенной индийцами Крорайны (р-н Хотана)
упоминаются широкие «китайские одежды» (халаты) (Burrow Т., 1940, р.27,
№149). Именно в это время захватившие часть Китая кочевники (сяньби,
тоба) заимствуют чисто китайскую манеру запахивать халат слева направо
(в Куче единичные персонажи такого облика известны с V в.).
м. Завоевания иранских Сасанидов в III-IVвв. на Среднем Востоке привели
лишь к минимальным костюмным заимствованиям оседлыми народами (круглые
наплечные медальоны с сюжетными изображениями, известные у Сасанидов с
III в. и распространившиеся от Рима до Китая; женские платья с воланом
или специфическими рядами сборок на подоле). Особую группу «костюмных»
заимствований представляют в ряде случаев парадные головные уборы
правителей. Так, выработавшаяся в древнейшей Месопотамии декоративная
схема царской диадемы в виде ленты с рядом (3 или более) бляшек-розеток
была заимствована ассирийцами, от них - персами и кушанами (изображения
Дальверзинтепе) и через них - раннесредневековыми тохаристанцами и
согдийцами. Некоторые типы парадных корон уже первых Сасанидов стали
источникам переработки (но не копирования!) в раннесредневековых Западном
Туркестане (согдийские терракоты) и Хотане (кувшины с рельефными
«арлекинами» из Иоткана).
14. В действительности, если уж употреблять такой термин сегодня, под ним
стоит понимать, вслед за известным историком экономики А.М. Петровым,
«огромное, подвижное по времени историко-культурное пространство» (Петров
А.М., 1995, с.46).
h . Греческие дамы, как известно, вели полузатворнический образ жизни и
почти не видели своих кочевых «сестер». Но и китайские знатные дамы и
служанки заимствовали именно мужской тюркский костюм.
16. Уже в XV-XVII вв. в Польше, в период постоянных войн с татарами и
контактов с бывшими кочевниками - венграми, знать увлеклась
«сарматизмами», заимствуя не только фамильные знаки-тамги, но и предметы
мужского костюма, связанные с кочевой традицией (см.: Borchard G.E., 1970,
р. 15-22).
4-242
21
С. Г. Боталов
ЭЛЕМЕНТЫ ЖЕНСКОГО НАРЯДА
ГУННО-САРМАТСКОГО НАСЕЛЕНИЯ
На сегодняшний день исследовано 312 погребальных и жертвен-
но-поминальных комплексов гунно-сарматской культуры II-V вв.
н.э. Памятники, составляющие ее, неожиданно появляются в урало-
казахстанских степях во вт. пол. II в. н.э. и также неожиданно исчеза-
ют к концу IV в. н.э., оставив лишь постгуннские реминисценции
глубоко в лесостепной зоне Поволжья и Приуралья (турбаслинские
памятники) и Зауралья (гунно-угорские памятники типа Байрамгу-
лово и Малково). С одной стороны, в этой культуре прослеживаются
яркие черты сходства этих памятников с кочевническими курган-
ными захоронениями джетыассарской культуры, с другой стороны, в
урало-казахстанских комплексах наблюдается большая вариабель-
ность погребальных традиций (грунтовые склепы, длинные, гантеле-
видные, каменные курганы, гробы, двухкамерные сооружения) и осо-
бые, маркирующие, типы вещевого инвентаря (пояса-портупеи с
прямоугольными и восьмерковидными накладками, мечи с халцедо-
новыми навершиями, китайский импорт и т.д.).
Последующий этап (V-VHI вв.) представлен памятниками совер-
шенно иного историко-культурного комплекса. Его характеризуют
раннетюркские комплексы селенташского типа (Боталов С.Г., 1996а;
19966, с.370; 1996в, с.201-203; 1998), а также немногочисленные кур-
ганы с погребениями с конем и ориентировкой покойников на вос-
ток (Чиликты; Кара-Агач; Егиз-Койтас).
Я достаточно хорошо осознаю, что данные интерпретации не все-
гда принимаются многими моими коллегами. В определенной мере
мне понятен тот скепсис, который вызывают новые интерпретации
устоявшихся представлений о подобных памятниках. Так, многие сар-
матологи предпочитают гунно-сарматов урало-казахстанских степей
объединять с поздними сарматами Нижнего Поволжья и Волго-До-
нья, а к гуннским, по общему представлению, относятся те крайне
немногочисленные и столь же разрозненные комплексы IV-VI вв. из
восточно-европейских и казахстанских степей типа Шипово, По-
кровка, Ново-Григорьевка, Воскресенка, Каннатас, Боровое, Кара-Агач
и др.
Вообще с гуннами сегодня складывается до анекдотизма парадок-
сальная ситуация.
22
Если признать общеисторическую преемственность монгольских
северных хуннов (сюннов) и европейских гуннов, а этот факт пока
никто не оспаривал в исторической литературе, то после их оконча-
тельного исхода в сер. II в. н.э. из пределов Восточного Туркестана
(поражение северных хуннов и Чеши в восстании против Китая и
разгром хуннов сянбийцами (Грумм-Гржимайло Г.Е, 1929, с. 139; Би-
чурин Н.Я., 1950, с.169), они в буквальном смысле бесследно исчеза-
ют в среднеазиатских степях как минимум на два столетия. Попытки
их поиска по сей день не привели к какому-либо определенному
результату. Как известно, попытка А.Н.Бернштама и И.Кожомберди-
ева связать со среднеазиатскими гуннами катакомбные комплексы
кенкольского типа не имела успеха (Бернштам А.Н., 1951; Кожом-
бердиев И., 1961, Сорокин С.С., 1956) хотя и сегодня в том или ином
виде эта идея имеет своих сторонников (Смагулов Е., Павленко Ю.В.,
1996; Хабдулина М.К., 1999).
Анализ историко-культурных типов кочевого и полукочевого на-
селения Средней Азии и юга Казахстана, проделанный мной с при-
влечением огромного материала из комплексов II в. до н.э.-V в. н.э. и
на основе ранее существующего опыта региональной типологии (Зад-
непровский Ю.С., 1975; 1992; Горбунова Н.Г., 1984; 1991; Литвинс-
кий Б.А., 1967; Берлизов Н.Е., Каминский В.Н, 1993), убеждает в том,
что отдельные территориальные группы памятников соотносятся, по
всей видимости, с конкретными этно-культурными образованиями.
Так, ранние памятники лявандакского типа (II-I вв. до н.э.), занима-
ющие степи севера Средней Азии (Каршинская степь, Чардаринская
степь, Хорезм) составляют восточно-сарматский историко-культур-
ный комплекс (ИКК) (подбойные, катакомбные торцовые) погре-
бения с южной ориентировкой, сарматский набор вещевого инвента-
ря (мечи с прямым перекрестьем и кольцевым навершием, зеркала с
широким валиком по краю, курильницы, керамика). Подобные комп-
лексы на рубеже III-II вв. до н.э. появляются как новая (восточно-
сарматская волна) в пределах Урало-Поволжских и Северо-Казах-
станских степей (Скрипкин, 1997, с.12).
Чильпекский тип составляют многочисленные памятники сако-
усуньского ИКК, занимающие территории северо-запада Таласской
долины и Семиречья с III в. до н.э. по 1V-V вв. н.э. Они появляются
как результат новой миграционной волны восточно-сакского и впос-
ледствии усуньского населения из пределов Восточного Туркестана
на рубеже 1V-III вв. до н.э. (параллели: могильник Исык и Алагоу)
(Литвинский Б.А., 1988, с.182-186). Этот массив достаточно точно
23
маркируют небольшие каменные (кольцевые) курганы и простые и
подбойные захоронения с западной ориентировкой, а также специ-
фическими типами вещевого инвентаря (каплевидные подвески, серьги
с бусинами-подвесками, двусоставные накладки, особый тип керами-
ческой посуды (Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963; Досымбаева А.М.,
1999). Они продолжают существовать в пределах страны Усунь вплоть
до IV-V вв. н.э.
И наконец, к третьему раннему типу относятся комплексы тул-
харского типа, которые образуют юэчжийский ИКК. Это небольшие
каменные насыпи с подбойными погребениями, северная ориенти-
ровка покойников, вещевой комплекс восточного происхождения
(накладки «ордоского типа», сосуды-триподы, типы вооружения). Они
четко картографируются сначала в пределах Самаркандского и Бу-
харского оазисов, затем на правобережье Окса (Аму-Дарьи), где они,
по существующему мнению, своеобразно картографируют террито-
рию страны «Большие Юэчжи» (Абдулаев К.К., 1994, с.67; Бернар П.,
Абдулаев К., 1977, с.68; Боровкова Л.А., 1989, с.121, карта 4).
Памятники I в. представлены огромным массивом погребений с
дромосными катакомбами кенкольского типа, которые характеризу-
ют два наиболее крупных ареала культур (каунчинско-джунский и
кугайско-карабулакский) (Горбунова Н.Г., 1991). С одной стороны,
возникновение их связано с новой миграционной волной из Восточ-
ного Туркестана (параллели с погребальными традициями могиль-
ников Астана и Караходжа (Лубо-Лесниченко Е.И., 1984), с другой,
возможно проследить некоторую преемственность и переходные фор-
мы, связывающие данные погребения с более ранними катакомбами
(Шаушукумский, Мештерхазинский могильники) восточно-сармат-
ского ИКК. Это подтверждается и сохранением традиции простых
захоронений с южной ориентировкой (Карабулакский могильник), и
наконец, с третьей стороны, по совершенно справедливому наблюде-
нию Л.Г.Нечаевой, Н.И.Берлизова, В.Н.Каминского, прослеживается
яркая генетическая преемственность комплексов этого типа с аланс-
кими катакомбами Притеречья и Дагестана на Северном Кавказе
(Нечаева Л.Г, 1962; Берлизов Н.И., Каминский В.Н., 1993). В Сред-
ней Азии эти комплексы хорошо картографируют страну Кангюй и
Давань.
Особую локальную группу памятников образуют комплексы дже-
тыассарского типа. В создании ее, вероятнее всего, участвовало сар-
матское и аланское население страны Янцзяй и Кангюй. По мнению
Л.М.Левиной, с I в.до н.э. джетыассарцы были подвержены сильному
24
гуннскому влиянию (Левина Л.М., 1996, с.374), которое наиболее уси-
лилось с первых веков н.э.. Действительно, как показывает археоло-
гический материал, в своем подавляющем большинстве датирующийся
I-IV вв. н.э., джетыассарский комплекс составляет два культурных
типа. Это отразилось в погребальном обряде (многоразовые сырцо-
вые склепы с неустойчивой ориентировкой, с одной стороны, и грун-
товые курганы с простыми и подбойными ямами и северной ориен-
тировкой покойников) и в керамическом комплексе (наличие
керамики с горновым и напольным обжигом, а также наличие хоро-
шо выделяющихся керамических групп с сосудами раннесарматско-
го (прохоровского облика), аланского (каунчинского и джунского
типов) и хуннских плавнопрофилированных горшков и керамичес-
ких котлов. Т.е. джетыассарскую культуру, по всей видимости, оста-
вили представители оседлого комплексного (сармато-аланского) и
полукочевого (или кочевого, хуннского) скотоводческого населения.
Насколько позволяют судить приведенные данные, наиболее близ-
кие черты хуннскому комплексу имеют тулхарский и джетыассарс-
кий (кочевнический) типы памятников. Однако памятники типа
Тулхарского, Бабашовского, Кокумского и др. могильников Северной
Бактрии локализуются в конкретной историко-культурной нише. Они,
как уже было упомянуто, соотносятся с юэчжами, разгромившими
Бактрию во II-I вв. до н.э., а впоследствии имеют свое логическое
продолжение в кушанских памятниках типа Теля-Тепе. Схожесть
юэчжийского погребального обряда с общехуннским ИКК, безус-
ловно, связана с длительным сосуществованием юэчжей с хуннами
Ордоса (Притяньшанье, Ганьсюйский коридор) и, конечно же, с еди-
ными истоками их культурогенеза.
Существенные черты сходства содержатся в кочевнических ком-
плексах джетыасарской культуры. Однако еще более ярко они уси-
ливаются в гунно-сарматских памятниках.
Таким образом, если джетыассарские и гунно-сарматские памят-
ники рассматривать в комплексе, то именно в них более, чем где-
либо в пределах Средней Азии и Казахстана, наблюдаются явные
черты сходства с хуннским ИКК.
И еще один аспект. Можно долго спорить о расселении «уннов»
Дионисия Переигета и месторасположении птолемеевых гуннов, од-
нако, не приходится сомневаться в том, что к сер. II в. н.э. гунны,
действительно, появляются на пороге Европы. А в начале III в. н.э., по
сообщениям Агафангела, они активно участвуют в военной политике
на Кавказе (Гмыря Л.Б., 1995, с.47). Следовательно, два с лишним
25
столетия на европейских рубежах проживало достаточно многочис-
ленное гуннское население, которое в 371 г. было способно сокру-
шить грозных и могучих алан и готов. В этой связи, сегодня совер-
шенно не стыкуются общепринятые представления, в соответствии с
которыми к гуннским памятникам урало-казахстанских степей от-
носятся единые комплексы и разрозненные вещевые находки.
Результаты систематизации известных сегодня гунно-сарматских
памятников позволили выявить отличительные черты этого особого
культурного массива от памятников позднесарматской культуры (Бо-
талов С.Г., Гуцалов С.Ю., 2000). Коротко эти различия сводятся к
следующим:
1. Позднесарматские памятники возникают на основе культурной
трансформации среднесарматской культуры. Гунно-сарматские появ-
ляются неожиданно во вт. пол. II в. н.э. на территории, ранее факти-
чески не заселенной.
2. В отличие от позднепрохоровских и среднесарматских они об-
разуют могильники, где абсолютно преобладают гунно-сарматские
индивидуальные комплексы.
3. Позднесарматские памятники имеют небольшие округлые зем-
ляные насыпи. Среди гунно-сарматских встречены каменные курга-
ны (10%), и земляные насыпи имеют широкую конструктивную ва-
риабельность (грунтовые склепы, гантелевидные, длинные и др.).
4. Ведущим типом позднесарматских ям являются подбойные (50%).
В гунно-сарматских курганах абсолютно преобладают удлиненно
прямоугольные (72%). Подбойные ямы в могильниках наиболее час-
тыми являются в западных (контактных) могильниках.
5. В позднесарматских погребениях редкой находкой являются
гробы (4 случая). Среди меньшего количества гунно-сарматских по-
гребений отмечено более 20 случаев гробов.
6. Общей чертой является северная ориентировка. Но в Волго-
Донском междуречье она устанавливается лишь с конца III в. н.э.
Думается, основные задачи будущих исследований памятников
поздней древности и раннего средневековья Центральной Евразии
еще долго будут сводиться к дифференциации гунно-сарматских и
сармато-аланских, позднегуннских и раннетюркских комплексов.
Столь обширной преамбулой мне хотелось более четко оконту-
рить предмет самого исследования. Собственно целью работы явля-
ется реконструкция одного из составляющих компонентов гунно-
сарматской культуры - элементов женской одежды, которые, наряду
с погребальной жертвенно-поминальной обрядностью, а также осо-
26
бенностями материальной культуры имели не только социально, но
и культурозначимый характер.
Насколько удалось выяснить, материалом для одежды гунно-сар-
матов служил войлок, сукно, грубая холщовая ткань, шелк, кожа. При
этом остатки ткани фиксировались не только непосредственно на
покойниках, но и как кошмовые подстилки на дне могильных ям, а
также подстилки из войлока и материи на дне гробов. В кургане 3
могильника Магнитный благодаря медному окислу от котла удалось
выяснить, что гроб простилался сначала войлоком, потом грубой тка-
нью типа холста и сверху шелком темного цвета.
Трудно судить о мелких деталях гунно-сарматского костюма, од-
нако определенно можно сказать, что наиболее традиционная одежда
гуннов была открытого типа (халат, длинная рубаха, плащ). Вероятнее
всего, зимняя одежда состояла из коротких овчинных кафтанов (Бай-
рамгулово, к-н 2), суконных двубортных халатов либо курток. В по-
гребении из кургана 1 могильника Малково края бортов суконной
куртки, отороченной, вероятно, шелком, были украшены стыкующи-
мися фигурными серебряными накладками. Они оконтуривали глу-
бокий вырез (Боталов С.Г., Полушкин Н.А., 1996, рис.2,4). Очень
похожие накладки оконтуривали край длинного рукава в погребе-
нии кургана 49 могильника Лебедевка V. Видимо, под верхней одеж-
дой была распашная рубаха с воротником типа «стойки», застегну-
тым специальным крючком под горлом. О внешнем виде головного
убора позволяют судить остатки шапочки, обнаруженной в могиль-
нике Целинном I (курган 49), которая имела вид почти остроконеч-
ного колпака (скифо-сарматского облика), расшитого мельчайшими
золотыми бляшечками. Судя по остаткам ткани, шапочка была изго-
товлена из грубого сукна и оторочена по краям шелком (рис. 1).
Обязательными категориями сопровождающего женского инвентаря
являются: бусы, фибулы, зеркала, колокольчики (китайского проис-
хождения), ножницы, мел, курильницы, ювелирные накладки, медаль-
оны, пронизки, перстни.
Особо интересен в этой связи еще один аспект. Гунно-сарматская
эпоха ознаменовалась появлением в урало-казахстанских степях по-
ясов и ременной узды с металлической гарнитурой. Узкие ремешки
со сферическими или восьмерковидными накладками и кругло или
овально рамчатыми пряжками с подвижным щитком (Новоникольс-
кое, к-н 4; Байрамгулово, к-н 2; Друженский, сооружение; Целинный
I, к-н 6), а также широкие портупеи с шарнирными подвесками со
скругленным или сферическим окончанием и прорезными пряжка-
27
ми (Байрамгулово, к-н 2; Покровка, к-н 2; Покровка 2, к-н 9; Целин-
ный I, к-н 6; Лебедевка VI, к-ны 1, 2, 3). Подобные пояса встречаются
как в женских, так и в мужских погребениях и являются своеобраз-
ным маркирующим типом гуннского инвентаря. Происхождение дан-
ного вида портупейной гарнитуры имеет глубокие исторические корни.
Широкие портупеи с ажурными прямоугольными зооморфными на-
кладками и прорезными пряжками появляются в протосюннских
памятниках (Моуцингоу, Таухунбала, Хухусытая и др.) культуры
ордосских бронз (Ордосские бронзы, 1984). Оттуда они распростра-
няются широко по азиатскому степному ареалу и как единые наход-
ки встречаются в Урало-Поволжских и Казахстанских степях в па-
мятниках II-I вв. до н.э. В это время они своеобразно маркируют
юэчжийскую и сармато-аланскую миграционную волну, вызванную
усилением хуннской империи. Постепенно наблюдается их унифи-
кация. Зооморфный узор сменяется геометрическим ажурным орна-
ментом. В позднепазырыкских (шибинских) памятниках такие на-
кладки изготовлены из дерева (Кубарев В.Д., 1987, с.76-79, рис.27,
таб.1У, 11, 12; XXX, 5,6; LIV, 6,7; LXII, 8-11). В кургане 21 могильника
Жаман-Тогай лявандакского (восточно-сарматского) типа такие на-
кладки и прорезные пряжки изготовлены из смолы (?) и на них
нанесены зооморфные изображения (Максимова А.Г., Мершиев М.С.,
Вайнберг Б.И., Левина Л.М., 1968, с. 186, рис.5). Появление портупей-
ной и ременной гарнитуры гунно-сарматского облика устанавливает
на долгое время новую культурную традицию, которая напрямую
была связана с особым видом верхней одежды. При этом удивляет
тот факт, что конструктивные, функциональные и эстетические осо-
бенности ордосских и гунно-сарматских портупей остаются почти
неизменными.
Скорее всего, пояс был непреложным элементом распашной одежды.
В этой связи хотелось бы высказать предположение, что в противо-
вес этому фибула была наиболее характерна для нераспашного типа
одежды. Интересно, что в гунно-сарматских памятниках фибулы наи-
более часто встречаются в более западных (контактных с позднесар-
матскими) могильниках (Лебедевские, Восточно-Курайлинский). В
Зауральских и Поишимских памятниках относительное количество
фибул значительно меньшее. Крайне мало процентное соотношение
фибул и в джетыассарском массиве памятников первых веков н.э.
Реконструкции образцов джетыассарского наряда также представля-
ют распашной тип верхней одежды (Левина Л.М., 1996). Таким обра-
зом, с первых веков нашей эры в Урало-Казахстанские степи прихо-
28
дИт новая мода. Составляющие ее элементы имеют центрально-ази-
атское происхождение. В пределах Восточно-Европейских и Запад-
но-Азиатских степей устанавливаются две различные традиции вер-
хней одежды. Населением позднесарматской культуры предпочитается
нераспашной вид одежды (Яценко С.А., 1987, с. 174), в гунно-сармат-
ской среде при сохранении определяющей универсальности преоб-
ладает, а впоследствии становится господствующей мода на распаш-
ную одежду.
ЛИТЕРАТУРА
Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1968. Саки иусуни долины реки Илек. Алма-Ата.
Абдулаев К. К., 1994. К локализации столицы юэчжей// Города Центральной
Азии на Великом Шелковом пути. Самарканд.
Берлизов Н.Е., Каминский В.Н., 1993. Аланы, Кангюй, Давань//ПАВ. №3.
Бернар П., Абдулаев К., 1997. Номады на границе Бактрии// РА. № 1.
Бернштам А.Н., 1951. Очерки истории гуннов, Л.
Бичурин Н.Я., 1950. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена. Т. 1. М.
Боровкова Л.А., 1989. Запад Центральной Азии во II в.до н.э,—VII в.н.э. М.
Боталов С. Г., 1996а. Памятники селенташского типа в Южном Зауралье
// Материалы по археологии и этнографии Южного Урала. Челябинск.
Боталов С.Г., 19966. Тюркские кочевники Урала-Иртышья // Культуры
Евразийских степей второй половины I тыс. н.э. Самара.
Боталов С.Г., 1996в. Волго-Уральские и Казахстанские степи в V-VIIIee.
(Некоторые вопросы тюркизации Евразийских степей) // Новое в археологии
Южного Урала. Челябинск.
Боталов С. Г., 1998. Раннетюркские памятники урало-казахстанских степей
// Культуры Евразийских степей второй половины I тыс. н.э. Самара.
Боталов С.Г., Гуцалов С.Ю., 2000. Гунно-сарматы урало-казахстанских
степей. Челябинск (в печати).
Боталов С.Г., Полушкин Н.А., 1996. Гунно-сарматские памятники Южного
Зауралья III- V веков // Новое в археологии Южного Урала. Челябинск.
Горбунова Н.Г., 1991. О подбойно-катакомбных погребениях ранних
кочевников Средней Азии (конец I тыс. до н.э. - первая пол. I тыс. н.э.) // СА.
№3.
Гмыря Л.Б., 1995. Страна гуннов у каспийских ворот. Махачкала.
Грумм-Гржимайло ЕЕ., 1926. Западная Монголия и Урянхайский край. Л.
Т.2.
Досымбаева А.М., 1999. Культура населения Семиречья во 2 в. до н.э. - 5 в.
н.э. Автореф...канд.ист.наук. Алматы.
29
Заднепровский Ю.С., 1975. Опыт региональной классификации погребальных
памятников кочевников Средней Азии древнего периода (II в.до н.э. - VI в.
н.э.) // Страницы истории и материальной культуры Киргизии. Фрунзе.
Заднепровский Ю. С., 1992. Ранние кочевники Семиречья и Тяныианя; Ранние
кочевники Южного Казахстана и Ташкентского оазиса // Степная полоса
Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.
Засецкая И.П., 1994. Культура кочевников Южнорусских степей в гуннскую
эпоху (конец IV-Vвв.). СПб.
Кожомбердиев И., 1961. Новые данные о Кенкольском могильнике //
КСИИМК, вып.80.
Кубарев В.Д., 1987. Курганы Уланбрыка. Новосибирск.
Левина Л. М., 1996. Этнокультурная история Восточного Приаралья. М.
Литвинский Б.А., 1988. Восточный Туркестан в древности и раннем
средневековье. М.
Лубо-Лесниченко Е.И., 1984. Могильник Астана// Восточный Туркестана
Средняя Азия. М.
Максимова А.Г., Мершиев М.С., Вайнберг Б.И., ЛевинаЛ.М., 1968. Древности
Чардары. Алма-Ата.
Мошкова М.Г., 1989. Позднесарматская культура // Степи европейской
части СССР в скифо-сарматское время. Археология СССР. М.
Нечаева Л.Г., 1962. Об этнической принадлежности подбойных и
катакомбных погребений в Нижнем Поволжье и на Северном Кавказе //
Исследования по археологии СССР. Л.
Ордосские бронзы, 1984. Пекин (на кит.языке).
Сан Джи, 1994. Золотые и серебряные поясные пряжки предцарского периода,
ханьской династии и джинской династии // Веньи № 1 (на кит.языке).
Смагулов Е., Павленко Ю.В., 1996. Гунны на пути в Европу // Известия
Министерства науки Акад.наук республики Казахстан. Сер.общ.науки. Вып. 2.
Алматы.
Сорокин С. С., 1956. Среднеазиатские подбойные и катакомбные захоронения
как памятники местной культуры // СА. № 26.
Хабдулина М.К., 1999. Хуннские могильники на пути миграции на запад //
Комплексные общества Центральной Евразии III-I тыслет.до н.э. Челябинск.
Яценко С.А., 1987. К реконструкции женской плечевой одежды Сарматии /
СА. № 3.
30

Рис. I. Возможная реконструкция женского гунно-сарматского костюма (по
материалам могильников Байрамгулово, Малково, Лебедевка V, Целинный I).
31
И.П.Засецкая
ЗОЛОТЫЕ УКРАШЕНИЯ КОСТЮМА ЗНАТНЫХ ЖЕНЩИН
ГУННСКОЙ ЭПОХИ (КОНЕЦ IV - V ВВ. Н. Э.)
Среди древностей «южнорусских» степей периода существования
здесь союза кочевых племен под главенством гуннов особо выделя-
ются золотые украшения так называемого «полихромного стиля эпохи
великого переселения народов», орнаментированные вставками по-
лудрагоценных камней, преимущественно альмандина, граната, сердо-
лика, реже янтаря или цветного стекла. Они составляют сравнительно
многочисленную группу и представлены разнообразными ювелир-
ными изделиями - диадемами, колтами, серьгами, нагрудными деко-
ративными пластинами, кулонами, наконечниками гривен. Этим пред-
метам посвящены работы многих исследователей, в которых, с учетом
стилистических и технологических особенностей данной группы ук-
рашений, ставились и решались проблемы их происхождения и этно-
культурной принадлежности (Засецкая И.П., 1994, с.5-11, 50-75, здесь
представлена историография вопроса).
Значительно меньше уделялось внимания функциональному зна-
чению полихромных изделий, в частности, их роли в формировании
костюма. Одним из конкретных вопросов в этом направлении, кото-
рому и посвящается настоящая статья, является вопрос - каким об-
разом они носились и как взаимодействовали между собой. Поводом
моего обращения к данной теме послужило появление в ряде публи-
каций реконструкций головных уборов, в которых, на мой взгляд, не
совсем правильно использованы некоторые из рассматриваемых нами
находок.
Диадемы были наиболее распространенным украшением в гуннс-
кую эпоху. Они обнаружены на обширной территории степей от
Казахстана до Венгрии. В настоящее время известно 20 целых экзем-
пляров, 2 неполных и 1 фрагмент. За исключением двух - из погре-
бения у с.Кара-Агач в Казахстане и у г.Ленинска в Нижнем Повол-
жье (рис.4: 1), не имеющих цветных вставок, все остальные диадемы
исполнены в полихромном стиле. По конструкции различаются -
одночастные, сделанные из сплошной металлической ленты (рис. 1:1,
3), и трехчастные, состоящие из трех отдельных пластин - централь-
ной и двух боковых (рис.2: 4,7; 4: 2,3). Среди первых выделяются
два вида украшений - венцы, достигающие в длину 50 и более см
(рис.2: 5), и сравнительно короткие диадемы длиной от 20 до 28 см,
которые обычно классифицируются как налобные повязки. Трехчас-
32
тные диадемы по размерам близки последним, их длина варьирует от
21,5 до 30 см.
Все разновидности диадем в большинстве своем изготовлены оди-
наковым способом, т.е. они состоят из бронзовой пластины, обтяну-
той сверху тонким золотым листом, края которого загнуты внутрь и
плотно прилегают к бронзовой основе. В стилистическом отношении
выделяются две группы диадем: одни, в которых вставки сочетаются
с филигранным декором из напаянной проволоки и зерни, и другие
- без зерни со штампованным орнаментом, имитирующим характер-
ные для первой группы филигранные бордюры в виде веревочки,
косички и рубчика. Наиболее подробное описание особенностей этой
категории украшений представлены в ряде работ и, прежде всего, в
специально посвященных им статьях И.Ковриг и М.А.Тихановой
(Kovrigl., 1985, s. 107-145; Тиханова М.А., Черняков И.Т., 1970, с.117-
127, здесь дана предшествующая литература), а также в наших рабо-
тах (Засецкая И.П., 1975, с.13-15; 1994, с.50-58).
Большинство диадем происходят из разрушенных погребений и
потому сведения о их местонахождении в могиле весьма скупы и
немногочисленны. Как правило, мы имеем лишь упоминание о том,
что они были найдены на черепе или в области черепа. В одном
случае известно, что диадема, вероятно, имела войлочную подкладку,
следы которой прослеживались на ее оборотной стороне (Тиханова
М.А., Черняков И.Т., 1970, с. 117).
Вот почему представляются особенно ценными археологические
данные, полученные в результате раскопок женского погребения в
кургане 2 у станции Шипово Оренбургской области, откуда проис-
ходит одна из диадем (рис.4: 2, 3). Автор раскопок П.С.Рыков в
своем отчете писал, что «на голове покойницы находилась бронзовая,
крытая тонким золоченым листом диадема в виде трех пластинок,
нашитых на тонкую кожаную ленту. Диадема на голове скреплялась,
очевидно, шнурком или ремешком, при чем сохранились бронзовые
петелька и крючок» (Рыков П.С., 1926, с.13). Не менее важные сведе-
ния мы находим в публикации Т.М.Минаевой (Minajeva Т.М., 1929,
s. 195-197). В частности, она отмечает, что под каждой из трех метал-
лических частей диадемы имеется кусок кожаного ремня, который
точно соответствует бронзовой части. Эти ремни соединялись в трех
местах друг с другом по углам и в середине, где в отверстиях сохра-
нились остатки ниток с узлами. К краю одного из боковых ремней
прикреплен узкий ремень. По-видимому, подобный ремень был и на
другом конце диадемы. Эти данные свидетельствуют о том, что ме-
5-242
33
таллические части диадемы нашивались на кожаную основу (в верх-
нем правом углу средней пластины сохранилось маленькое отвер-
стие), представляющую собой ленту, расширенную в средней части до
размеров, соответствующих величине металлических пластин, и сужа-
ющихся к концам, которые либо завязывались, либо соединялись
при помощи упомянутых П.С.Рыковым петельки и крючка.
Другой очень важный факт, который отмечает Т.М. Минаева, ка-
сается присутствия на голове погребенной шелкового платка или
покрывала, украшенного кожаными бляшками ромбической формы
с позолотой на лицевой стороне. Эти бляшки были нашиты тонкими
нитками на ткань и располагались на некотором расстоянии друг от
друга. Любопытно, что в нескольких местах на кожаной подкладке
диадемы сохранились следы позолоты. По мнению Т.А.Минаевой,
голову умершей покрывал шелковый платок, украшенный по краю
фигурными бляшками. При этом, платок был надет на голову таким
образом, что край его закрывал лоб погребенной женщины. Сверху
платка надевалась кожаная налобная повязка, украшенная в средней
части металлической декоративной пластиной (рис.4: 2, 3, 4).
Обстоятельства находки шиповской диадемы позволяют с доста-
точной долей вероятности предположить, что и другие сравнительно
короткие металлические пластины длиной от 20 до 30 см являлись
украшением кожаной налобной повязки, на которую они пришива-
лись при помощи маленьких отверстий, расположенных, в основном,
на концах пластины и вдоль длинных сторон. К сожалению, не все-
гда можно проследить наличие и расположение отверстий на диаде-
мах, но в некоторых случаях они фиксируются достаточно опреде-
ленно. Так, например, на диадеме с фигурным фризом (длина пластины
23,7 см) из Мелитопольского погребения имеются семь симметрич-
но расположенных отверстий: по одному на концах и пять по верх-
нему краю фриза. На диадеме из разрушенного погребения у хут.
Верхне-Яблочное, также увенчанной фризом, выявлено девять отвер-
стий. При этом четыре из них расположены по углам боковых сто-
рон прямоугольной пластины, расположение же остальных пяти от-
верстий весьма хаотично. Определенно лишь можно сказать, что все
они фиксируются по верхнему краю фриза, и нет ни одного отвер-
стия на нижней стороне пластины (рис.4: 6, 7). На трехчастных диа-
демах из Верхне-Погромного и Керчи двенадцать отверстий распо-
лагаются строго по углам всех трех пластин, также как на кожаной
подкладке шиповской диадемы (рис.4: 5). Последние, судя по их форме
и размерам (длина 28 и 30 см), подобно шиповской находке и одно-
34
частным металлическим пластинам, украшали кожаную или матерча-
тую налобную повязку.
Декоративные металлические пластины гуннской эпохи можно
сравнить со скифскими метопидами, которые носились как налоб-
ные повязки и представляли собой прямоугольную узкую пластину,
нашитую на кожаный ремень, завязывающийся сзади на затылке.
Дырочки для пришивания на метопидах, так же как на большинстве
диадем гуннской эпохи, располагались только по верхнему краю и с
боков. Высокий же головной убор одевался сверху, не закрывая мето-
пиду (рис.5:1, 3, 5) (Мирошина Т.В., 1980, с.36; 1981, с.46-69, рис.З; 6).
Приблизительно также выглядит головной убор жены пальмирско-
го купца Аммиат. На ней одета высокая шапка, поверх которой на-
брошено покрывало, спускающееся тяжелыми складками на плечи.
Ниже головного убора расположен золотой декоративный обруч, закры-
вающий верхнюю часть лба женщины (рис.5:4), (Вардиман Е., 1990,
с. 192, цветная вклейка).
Подобные диадемы небольших размеров (дл.18-30; шир.1,6-3,8
см) из тонкой золотой пластины, орнаментированной тисненым ор-
наментом, известны и среди греческих головных украшений. Как
предполагает Т.В.Мирошина, посвятившая целый ряд работ специ-
альному исследованию по реконструкции головных уборов скифс-
кой и греческой знати, они являлись декоративными деталями кожа-
ной или матерчатой ленты, которая носилась как налобная повязка
(Мирошина Т.В., 1983, с. 10—17).
Однако, наиболее распространенным видом налобных повязок, ве-
роятно, были обыкновенные матерчатые ленты, украшенные бусами
или мелкими золотыми бляшками. Одна такая повязка происходит
из клада, обнаруженного в пещере на восточном берегу озера Батырь
в Казахстане. Все вещи были положены в деревянный сосуд и спря-
таны у входа в пещеру. Комплекс относится к позднесарматской
культуре III в. н. э. (Скалой К.М., 1961, с.114-140). Найденная здесь
головная повязка состоит из длинной узкой полосы небеленого льня-
ного холста, сужающейся к концам и покрытой сверху тонкой шел-
ковой тканью красного цвета. Общая длина ленты 46 см, ширина в
средней части 3 см. По всей полосе нашиты одинаковые умбоновид-
ные золотые бляшки диаметром 0,8 см (рис.2: 6). Кожаная налобная
повязка, украшенная бусами, была найдена в женском погребении
гуннской эпохи в кургане 36 у г.Покровска. Как отмечает автор
публикации данного погребального комплекса И.В.Синицын, на че-
репе погребенной обнаружены кусочки кожи со следами позолоты и
35
золоченые стеклянные крупные и мелкие бусы (Синицын И.В., 1936,
с.81). Налобная повязка, расшитая бусами, зафиксирована также в
богатом сарматском погребении I в. н. э. на Южном Буге (Ковпанен-
коГ.Т., 1986, с.112, рис.119; 133).
Венцы — металлические обручи, подобно налобным повязкам, от-
носятся к одной из разновидностей украшений головных уборов и
представлены как простыми золотыми лентами, так и обручами бо-
лее сложной конструкции. Последние состоят из бронзовой пластин-
чатой основы и золотого покрытия, орнаментированного вставками
полудрагоценных камней в напаянных гнездах. Подобные венцы встре-
чены в погребениях кочевнической знати гуннской эпохи. Это, на-
пример, обруч, случайно найденный на правом берегу Тилигульского
лимана (рис.2: 5), и находка из женского погребения у дер.Геросень
в Румынии (Тиханова М.А., Черняков И.Т., 1970, с.123, табл.1, 20).
Они достигают в длину 50 и более см. Имеющиеся на концах обру-
чей отверстия свидетельствуют о наличии завязок. Отсутствие же
каких-либо других отверстий не исключает, однако, наличия кожа-
ной или матерчатой подкладки. Можно предположить, что венцы
одевались на покрывало или платок, либо непосредственно на воло-
сы, и завязывались на затылке.
Оригинальный образец венца происходит из женского погребе-
ния у с.Кара-Агач в Казахстане, обнаруженный на черепе погребен-
ной (Козырев А., 1905, с.32, рис. 1). Венец длиной 49 см и высотой 4 см
состоит из бронзовой пластинчатой основы, облицованной электро-
вым листом со штампованным орнаментом в виде треугольников,
образованных точками, имитирующими зернь. На внутренней сторо-
не венчика, как отмечает автор публикации, сохранились куски шер-
стяной ткани грубого плетения от матерчатой подкладки. Концы
венчика не соприкасались, а были соединены на расстоянии 6 см
медной проволокой. К бронзовой основе сверху припаяны медные
дуги, к которым подвешены колокольчики, свернутые из тонкого
электрового листа. Диадема найдена вместе с парой наконечников в
виде стилизованных голов дракона и парой золотых серег (рис. 1:7;
7,2).
Следует отметить тот факт, что и налобные повязки и венцы
носили как женщины, так и мужчины. Ряд диадем гуннской эпохи,
возможно, происходят из мужских погребений. Это — мелитопольс-
кая, керченская и чулуктаунская. Погребальный инвентарь случайно
обнаруженного местными жителями мелитопольского захоронения,
по наличию предметов конского снаряжения и оружия (известно,
36
что из этого погребения происходит ныне утраченный меч) скорее
указывает на то, что здесь был захоронен мужчина, а не женщина.
Кроме того, косвенно это подтверждается находкой берцовой кости
человека с застрявшим в ней трехлопастным наконечником стрелы.
На это же указывает и сохранившаяся лобная кость, по определению
К.Ф.Смирнова и В.Ф.Пешанова, доследовавших данный погребаль-
ный комплекс, от мужского черепа. При этом, как подчеркивает автор
публикации В.Ф.Пешанов, кость была сильно окрашена в зеленый
цвет, след окиси бронзы от диадемы (Пешанов В.Ф., 1961, с.70-74). О
керченской диадеме, которая в настоящее время хранится в Римско-
Германском Музее в Кельне, известно лишь, что она якобы происхо-
дит из мужского погребения, обнаруженного на Горе Митридата в
Керчи (Тиханова М.А.,Черняков И.Т., 1970, с.126). И, наконец, чу-
луктаунская находка - фрагмент диадемы определенно происходит
из мужского погребения, обнаруженного в долине р.Кокталь у пос.
Чулук-Тау в Казахстане (Кадырбаев М.К., 1959, с.91—93, рис.5). Та-
ким образом, несмотря на скудность полученных сведений поданно-
му вопросу, мы не можем исключить вероятность того, что диадемы
носили не только женщины, но и мужчины.
Венцы из тонкого золотого листа характерны также для погребе-
ний боспорской знати позднеантичного периода. Они представляют
собой узкую ленту, сужающуюся к концам и украшенную в центре
штампованными монетными изображениями портретов римских им-
ператоров или правителей Боспора. В двух случаях на венцах воспро-
изведена ритуальная сцена жертвоприношения, один венец украшен
крупной вставкой граната. По сторонам центрального изображения
расположены листочки сельдерея по три с каждой стороны. Листоч-
ки либо изготовлены отдельно и затем приклепаны золотыми или
бронзовыми заклепками к венцу, либо оттиснуты непосредственно
на нем. Длина венцов варьирует в пределах 50-63 см, а ширина 2-4 см.
Боспорские венцы были найдены как в женских, так и в мужских
погребениях (Засецкая И.П., 1993, с.96, 97, кат.№ 221, 288).
Налобные повязки и венцы существовали у всех народов и во все
времена, выполняя, прежде всего, роль оберега, охраняющего своего
владельца от злых сил. Возможно, первоначально это были просто
кожаные или матерчатые ленты, защищающие открытую часть лба,
затем их стали украшать бусами, золотыми бляшками и пластинами,
декорированными растительным орнаментом или полудрагоцеными
камнями. Золотые диадемы с пышным декором указывали на особое
положение их носителей, подчеркивая знатность и богатство после-
6-242
37
дних. Таким образом, налобные повязки становятся еще и символом
социального статуса. Кроме того, по этнографическим данным извес-
тно, что они служили также и отражением возрастной градации. Так,
например, незамужние девушки носили налобные повязки непосред-
ственно на волосах, замужняя же женщина должна была убирать
волосы под платок или в шапку, и тогда последние помещались либо
ниже шапки, либо поверх платка или покрывала. Интересные наблю-
дения в этом плане представлены в статье Л.С.Клочко, посвященной
скифским налобным украшениям (Клочко Л.С., 1982, с.37—53).
Венцы — короны как символ знатности носили римские и визан-
тийские императоры. Например, на знаменитом серебряном блюде из
Керчи с изображением триумфальной сцены голову императора Кон-
станция II украшает надетая прямо на волосы, орнаментированная
золотыми бляшками или полудрагоценными камнями диадема (За-
сецкая И.П., 1993, табл.8, кат.№ 5). На двух других серебряных блю-
дах, изготовленных в честь двадцатилетия цезарства Констанция II,
император изображен в профиль с налобной повязкой на голове,
которая при помощи лент завязывалась на затылке (Засецкая И.П.,
1993, табл.14,40, кат.№№ 38, 181). Подобные диадемы венчают головы
императора Феодосия 1 и его сыновей, изображенных на Мадридс-
ком блюде, а также императора Юстиниана I на мозаичном изобра-
жении в церкви святого Виталия в Равенне и на императорском
диптихе барбариновой библиотеки в Риме (Volbach W. F., 1958. Tabl.52,
53,166,167,219).
Колты являются другим специфическим украшением головного
убора гуннской эпохи. Они состоят из золотого пластинчатого щитка
в виде неправильного овала или круга с напаянной по краю узкой
золотой лентой, образующей с лицевой и оборотной сторон щитка
закраины. К ленте по всей длине припаяны полые цилиндрические
трубочки с круглыми головками. Колты с лицевой стороны сплошь
покрыты орнаментом из зерни и вставками полудрагоценных кам-
ней граната и альмандина или, что реже встречается, янтаря, а также
филигранными ободками из напаянной проволоки. Оборотная сто-
рона декорирована более скромно (рис.1: 2, 3, 7, 8; 2, 1). Однако, инте-
ресно отметить, что на колтах из собрания П.Строганова и погребе-
ния у хут.Верхне-Яблочного на оборотной стороне изображены
культовые сцены: в первом случае это жертвоприношение живот-
ных Богу солнца, во втором - древо жизни и сопутствующие живот-
ные (рис.1: 2 б). Все фигуры выложены напаянной мелкой зернью. В
Северном Причерноморье височные подвески обнаружены в пяти
38
случаях и происходят из погребений и случайных находок. Подоб-
ные изделия известны и в более восточных регионах, как например, в
Средней Азии и в Казахстане (Засецкая И.П., 1994, с.58-63; 1999,
с.161-171).
Колты служили височными подвесками, которые с помощью бо-
ковых петель подвешивались к налобной повязке на уровне висков.
Петли размещались наверху по сторонам щитка, как бы замыкая
окаймляющий ряд «лучей—трубочек». Иногда крайние «лучи» сами
служили петельками: в одном случае в петельки были превращены
головки трубочек, в другом - вместо петельки в головках было сде-
лано по одному небольшому сквозному отверстию. Все эти приспо-
собления использовались для прикрепления шнурка или цепочки,
при помощи которых колты соединялись с диадемой (рис.З: 7-10). В
двух случаях височные подвески найдены вместе с диадемами -
погребение у дер.Марфовки в Керчи и у хут.Верхне-Яблочного в
междуречье Волги и Дона (рис. 1: 1 -5). Это свидетельствует о том, что
данные украшения входили в состав единого декоративного гарни-
тура, дополняющего костюм знатных женщин кочевнического обще-
ства, господствующего в степях Северного Причерноморья в гуннс-
кую эпоху. То, что височные подвески крепились к металлической
части налобной повязки, подтверждают как данные скифских и ан-
тичных древностей, так и этнографические источники. Именно к
метопиде - налобной пластине скифского головного убора присое-
динялись височные подвески при помощи колечек или просто ды-
рочек (Мирошина Т.В., 1980, с.36, ссылка 10, рис.4; 1981, рис.З; 5; 6).
Знаменитые височные подвески из Большой Близницы с изображе-
нием сидящей на дельфине богини Фетиды прикреплялись к золо-
той стленгвде, которая, имитируя волосы, расчесанные на прямой пробор,
помещалась под высоким калафом, закрывая лоб погребенной (рис.5:
2, б). Здесь стленгида играла ту же роль, что и метопиды в скифских
головных уборах.
Шейные или нагрудные украшения являются еще одной категори-
ей ювелирных изделий гуннской эпохи. Они представлены декора-
тивными пластинами специфической дуговидной формы, наконеч-
никами в виде головы дракона и парными наконечниками
оригинальной конструкции. К нагрудным пластинам мы относим
Две находки, одна происходит из разрушенного погребения близ г.
Алешки Херсонской области, другая - случайная находка у г. Нико-
поля Запорожской области (рис.1: 2; 3: 1) (Засецкая И.П., 1994, с. 169,
180, табл. 12, 28; здесь никопольская пластина неправильно трактует-
39
ся как украшение головного убора и изображение ее перевернуто).
Размеры пластин приблизительно одинаковые - длина их по пря-
мой линии от конца до конца с внешней стороны равна 17,0 и 14,6
см, ширина - 3,1 и 2,3 см. Интересно отметить, что алешкинская
пластина была найдена вместе с колтами-височными подвесками. Оба
эти украшения исполнены в одном художественном стиле, что, веро-
ятно, позволяет считать их частью богатого женского гарнитура
(рис.2:1,2).
Наконечники в виде стилизованной головы дракона мы рассмат-
риваем как украшения гривны. Пара таких серебряных наконечни-
ков происходит из женского погребения у с. Кара-Агач в Казахстане
и один экземпляр, золотой, найден в разрушенном погребении в бал-
ке Каряжке у с.Татарки близ г.Ставрополя (рис. 1: 6, 7). Наконечни-
ки полые внутри, спаяны из двух половин. Пустое пространство за-
полнено мастикой, служившей для сохранения формы изделий.
Передняя часть моделирована в виде оскаленной пасти чудовища,
зубы переданы пирамидками из зерни, торчащие большие уши —
плоскими гнездами с пластинчатыми вставками из перламутра. Голо-
вы драконов с двух сторон украшены идентичными орнаментальны-
ми композициями из полудрагоценных камней в напаянных гнез-
дах и филигранного орнамента из зерни и тонкой проволоки. Кроме
того, на ставропольском экземпляре имеются две важные для его
функциональной идентификации детали — петля, имитирующая язык
чудовища и втулка, расположенная на тыльном конце.
Сопоставление вышеописанных предметов с изображениями го-
лов дракона-волка на гривне из керченского склепа, концы которой
соединялись застежкой в виде петли и крючка, где петля одновре-
менно обозначала язык хищника, позволила К.М.Скалон справедли-
во предположить, что ставропольская и казахстанские находки явля-
ются наконечниками гривен (Скалой К.М., 1962, с.40-43). Петля на
золотом наконечнике, как и на боспорской гривне, несомненно явля-
ется частью застежки, что позволяет с достаточной долей вероятнос-
ти говорить о наличии в древности второго, парного, экземпляра, на
котором должен был находиться крючок. Это обстоятельство и при-
сутствие втулки на тыльном конце ставропольской находки, а также
существование серебряной пары наконечников в виде головы драко-
на из Казахстана, определенно указывают на то, что рассматриваемые
декоративные изделия украшали концы металлической гривны или
шейного обруча в виде кожаного, войлочного либо матерчатого жгу-
та (рис.7: 2).
40
Третьей разновидностью нагрудного или шейного украшения яв-
ляются парные наконечники, которые я условно называю «кулона-
ми»- Они представлены четырьмя находками: пара «кулонов» найде-
на в женском погребении у дер.Марфовки в Керчи вместе с колтами
и диадемой (рис.1: 5), другая пара, якобы, происходит из Варны (Бол-
гария), в настоящее время хранится в Римско-Германском музее в
Кельне (рис.2: 3), один экземпляр обнаружен в женском погребении
могильника у ^Ленинска Волгоградской области (рис.З: 6), и, нако-
нец, еше пара, представляющая собой некоторую разновидность по-
добных украшений, входила в состав комплекса, случайно открытого
у г.Зеленокумска Ставропольского края (рис.З: 2). Кроме того, в Ру-
мынии у дер. Балтени была найдена средняя часть «кулона» (рис.З: 5).
Кулоны-наконечники являются редкими, можно сказать, уникаль-
ными образцами ювелирного искусства гуннской эпохи, отличаясь
сложностью конструкции, состоящей из сравнительно многочислен-
ных деталей, а также богатством декора, исполненного в одном из
художественных направлений полихромного стиля эпохи переселе-
ния народов. Они состоят из трех основных частей - роговидной,
прямоугольной и трапециевидной. Роговидная часть полая внутри,
спаяна из двух половин. Шов закрыт напаянной узкой полоской, к
которой припаяны пирамидки из зерни. Между ними напаяны пе-
тельки для прикрепления колокольчиков, о чем можно судить по
наличию их на одной из пар данного украшения (рис.2: 3). Полое
пространство роговидной фигуры заполнено мастикой. Свободный
конец ее заканчивается узкой втулкой. Поверхность изделий, как с
лицевой, так и с оборотной стороны сплошь покрыта вставками по-
лудрагоценных камней и филигранным орнаментом из зерни и тон-
кой проволоки. Исключение представляет нижневолжский экземп-
ляр, отличающийся более бедным декором. Средняя часть «кулона»
сделана из согнутого пополам золотого листка, образующего почти
квадратную полую фигуру. Сверху и снизу отверстия закрыты напа-
янными овальными пластинками с выступающими за пределы пря-
моугольной части концами, которые соединены четырьмя вертикаль-
ными рельефными стерженьками, расположенными по два с каждой
стороны средней части «кулона». К верхней пластине, края которой
украшены ободками из зерни, припаяна роговидная часть «кулона»,
на нижней - имеется прорезь, в которую вставлялась трапециевид-
ная часть. Последняя сохранилась лишь в двух случаях: на изделиях
из марфовского погребения и на экземпляре из нижневолжкого ком-
плекса. В первом случае мы не можем сказать, из какого материала
41
были сделаны трапециевидные пластины. Одно лишь представляется
очевидным, что бордюр, украшенный вставками полудрагоценных
камней, имел золотое покрытие. Трапециевидный вкладыш нижне-
волжского наконечника перламутровый. Среди вышеописанных ук-
рашений следует особо выделить пару «кулонов» - наконечников из
Зеленокумского погребения. Будучи в целом той же конструкции,
они отличаются от всех остальных экземпляров наличием «лучей-
трубочек», расположенных по внешнему краю роговидной части ку-
лона, идентичных «лучам» на височных подвесках.
Именно эта группа украшений является главным предметом дис-
куссии, и речь идет об их назначении. В настоящее время в литерату-
ре имеются три варианта реконструкций, определяющих место по-
добных ювелирных изделий в женском гарнитуре: в двух из них
«кулоны» - наконечники рассматриваются как височные подвески
(Охонько Н.А., Отюцкий И.В., 1982, с.235-242, рис.1,1; 2; Damm I.G.,
1996, s.84, рисунок), в третьем - как нагрудное украшение (Засецкая
И.П., 1994, с.64, рис.12, 1). Остановимся подробнее на каждом из них.
Авторы реконструкции находок из Зеленокумского погребения,
прежде всего, полагают, что данные изделия должны находиться не в
вертикальном положении, как их обычно публикуют, а в горизон-
тальном, поскольку петельки, к которым должны были бы подвеши-
ваться колокольчики, расположены лишь на половине длины рого-
видной части украшения (рис.6: 2). Следует отметить, что таким же
образом размещены петельки и на изделиях из Варны. Однако, это не
является незыблемым правилом. Например, на марфовских находках
петли расположены по всему внешнему краю «рога», то же можно
сказать и об экземпляре из нижневолжского погребения. Впрочем,
это не противоречит предположению о возможности горизонтально-
го положения «кулонов». Я не могу лишь согласиться с мнением
авторов о функциональном назначении данных украшений. Будучи
сложной конструкции, они отличаются неудобной формой для но-
шения в качестве височных подвесок. Последние, как правило, были
плоскими, изготовлялись из сравнительно толстой цельной пласти-
ны и украшались только с лицевой стороны. Вспомним великолеп-
ные античные височные подвески из курганов Куль-Оба или Боль-
шая Близница, основу которых составляет пластинчатый диск,
украшенный с лицевой стороны рельефными изображениями
(Piotrovsky В., Galanina L., Grach N., 1986, Cat.134,251).
42
Существенным доказательством, которое, как мне представляется,
опровергает точку зрения Н.А.Охонько и И.В.Отюцкого, является
совместное нахождение в одном комплексе «кулонов» с обычными
для гуннской эпохи колтами и диадемой - налобной повязкой, я
имею в виду находки из женского погребения у дер.Марфовски в
Керчи. Они исполнены в одном стиле и, несомненно, представляют
единый гарнитур, украшающий костюм погребенной, в котором каж-
дый вид украшения должен был играть свою определенную роль.
Возвращаясь к рассматриваемой реконструкции, следует также ука-
зать на некоторые неточности в использовании отдельных деталей.
Так, например, трапециевидная пластинка, найденная в Зеленокамс-
ком захоронении, не может быть составной частью «кулона», по-
скольку ее ширина не соответствуют размеру прорези, в которую она
должна была бы вставляться (Ср. рис.З: 3, 4). Нет у нас в настоящее
время и никаких данных, чтобы предполагать наличие подвесок на
длинных цепочках. Сохранившиеся на варненских экземплярах ко-
локольчики соединены с роговидной частью при помощи двух пете-
лек, одной, расположенной на самом кулоне и другой — на колоколь-
чике. Вряд ли из 20 металлических цепочек, если бы они существовали,
не осталось хотя бы одного небольшого обрывка.
Еще более неправдоподобной выглядит реконструкция, предло-
женная ИДамм (рис.6: 1). Несмотря на то, что почти любая реконст-
рукция в той или иной мере условна, она тем не менее должна стро-
ится на реальных вещах с учетом их совместного нахождения,
принадлежности к одному этнокультурному кругу и по возможнос-
ти к одному хронологическому периоду. Однако, последнее не явля-
ется обязательным условием, так как для определения функциональ-
ного назначения предмета более важную роль играют аналогии,
независимо от того, к какой эпохе они относятся. В связи с этим,
глядя на реконструкцию головного убора в работе И.Дамм, невольно
возникает целый ряд вопросов и, прежде всего, правомочно ли соеди-
нять керченскую диадему с колтами и «кулонами» в один гарнитур, а
также на каком основании автор использует подобную форму го-
ловного убора и, какие данные позволяют предполагать, что диадема
и «кулоны» нашивались на этот головной убор. Не совсем понятно, к
чему и каким образом крепились колты.
Начнем с первого вопроса. Никогда указанные выше украшения
не могли бы составить единый гарнитур. Прежде всего, бросается в
глаза разностильность декора колтов и «кулонов» с одной стороны и
Диадемы с другой. Первые относятся к группе изделий, которые ха-
43
растеризуются определенными стилистическими признаками, в част-
ности, сочетанием вставок с филигранным орнаментом. При этом
зернь, являясь одним из изобразительных средств декора, наряду со
вставками полудрагоценных камней играет главную роль в орна-
ментальных композициях. В таком стиле исполнено большинство
ювелирных изделий гуннской эпохи, выделенные нами в первую
классификационную стилистическую группу (Засецкая И.П., 1982,
с. 14-30). К ним относятся: часть диадем, все колты и «кулоны», на-
грудные пластины и наконечники гривен в виде головы дракона -
волка (рис. 1; 2: 1 -3; 3: 2, 5. 6).
Керченская же диадема по своим стилистическим особенностям
объединяется с изделиями третей стилистической группы по нашей
классификации. Главную роль в орнаментальных композициях этой
группы украшений играют вставки, расположение которых находит-
ся в прямой зависимости от формы предмета. На вещах прямоуголь-
ных очертаний вставки располагаются горизонтальными или верти-
кальными рядами, на округлых концентрическими кругами и т. д.
Кроме того, для них характерны штампованные бордюры, имитирую-
щие рубчатую проволоку, реже «веревочку» или «косичку». Отличи-
тельным признаком изделий третьей стилистической группы явля-
ется полное отсутствие в декоре зерни (рис.2: 4, 5, 7; 3: 1).
В заключение вышесказанного следует заметить, что нам не изве-
стно ни одного случая, где бы диадема типа керченской сочеталась с
колтами или «кулонами». В то же время имеется определенно два
случая, когда последние встречены вместе с аналогичными в стилис-
тическом отношении диадемами, и один - с нагрудной пластиной,
также принадлежащей к первой стилистической группе ювелирных
украшений. Это уже неоднократно упомянутые комплексы: случай-
ная находка у хут.Верхне-Яблочного, откуда происходит диадема и
пара колтов, женское погребение у дер.Марфовки, где, как мы уже
отмечали, был найден целый гарнитур: диадема-налобная повязка,
пара колтов-височных подвесок и «кулоны»-наконечники, а также
разрушенное погребение у г.Алешки Херсонской области, в котором
были обнаружены колты и нагрудная пластина. Есть и еще одно
обстоятельство, которое следует учитывать при использовании кер-
ченской диадемы в реконструкции женских головных уборов, а именно,
упомянутое выше предположение, что она, возможно, происходит из
мужского погребения.
44
Отвечая на второй поставленный мною вопрос относительно формы
головного убора, можно сказать лишь одно: у нас нет никаких дан-
ных не только для восстановления его формы, но и даже для предпо-
ложения о его существовании. Конечно, это не означает, что степное
население Северного Причерноморья в период господства здесь гун-
нского племенного союза вообще не имело или не носило головного
убора. Просто мы не располагаем на этот счет какими-либо достовер-
ными данными. Ни в одном из погребений гуннской эпохи не най-
дены хотя бы следы или какие-нибудь остатки закрытого головного
убора, типа шапки или башлыка. Возможно, последний не входил в
состав погребальной одежды. Встреченные на черепах погребенных
женщин остатки кожи или войлока принадлежали налобным повяз-
кам и находились непосредственно под металлическими пластинами
- диадемами.
Теперь, что касается прикрепления колтов. На реконструкции
И.Дамм они висят как бы в воздухе. Вероятно, надо понимать, что
колты, так же как диадема и «кулоны», по предположению автора
реконструции, пришивались к шапке. Но, как мы уже отмечали, кол-
ты - височные подвеси прикреплялись к подкладке диадемы и под-
вешивались на уровне висков, слегка свисая вниз. Такое положение
височных подвесок наблюдается в упомянутых декоративных гар-
нитурах скифской и греческой знати (рис.5: 1-3, 5). Во всяком случае,
в настоящее время мы не располагаем сведениями, которые могли бы
подтвердить факт того, что налобные повязки или колты пришива-
лись к каким-либо головным уборам.
Кроме указанных украшений, в реконструкции И.Дамм исполь-
зованы также «кулоны», которые здесь играют роль височных подве-
сок и, находясь в горизонтальном положении, соединены с диадемой.
В пользу своего высказывания И.Дамм приводит следующие дово-
ды: во-первых, расположение колокольчиков, которые размещены не
по всей длине роговидной части, во вторых, данные ювелирные изде-
лия орнаментированы с двух сторон, и в-третьих, наличие боковых
ушек на экземпляре из Варны. Опираясь на приведенную выше ар-
гументацию, И.Дамм приходит к выводу, что подобные ювелирные
изделия могли носиться либо как височные подвески, либо как ук-
рашения головного убора типа высокой шапки.
Что касается первого пункта доказательств, то этот случай был
нами рассмотрен выше. В результате чего мы предположили, что го-
ризонтальное или вертикальное положение «кулонов» не зависит от
Того, были ли колокольчики размещены на всей линии окружности
45
роговидной фигуры или только на ее части. Также вряд ли может
служить доказательством того, что «кулоны» использовались в каче-
стве височных подвесок, наличие на них с обеих сторон одинаково
пышного декора. В этой связи представляется уместным вспомнить
многочисленные зооморфные наконечники гривен скифо-сарматс-
кого времени, исполненные в двустороннем рельефе. Кроме того, боль-
шинство из них имели ту же конструкцию, что и роговидная часть
«кулонов», т. е. состояли из двух спаянных полых половин, заполнен-
ных внутри мастикой (Piotrovsky В., Galanina L, Grach N., 1986. Cat.№№
122,123, 125-127, 212, 236, 237; Анфимов H.B., 1987, с. 157, 201, 206;
Руденко С.А., 1962, табл.ХУ-ХУП; Гущина И.И., Засецкая И.П., 1994,
табл.49, 458). В дополнение к вышесказанному, хотелось бы обратить
особое внимание на одну конструктивную деталь «кулонов», а имен-
но, присутствие втулки на свободном конце роговидной фигуры. Пос-
леднее определенно указывает на то, что подобные украшения слу-
жили наконечниками. Вполне вероятно, что наши «кулоны», как и
аналогичной конструкции описанные выше изделия в виде головы
драконов из погребений гуннской эпохи, украшали концы гривны.
Но, поскольку мы не имеем находок самой гривны, возникает
вопрос: из какого материала она могла быть сделана и каким обра-
зом соединялась с наконечниками. Петля - деталь застежки на став-
ропольском наконечнике, как мы уже отмечали, свидетельствует о
том, что первоначально существовал парный ему экземпляр, который
должен был иметь вторую часть застежки, а именно, крючок. Подоб-
ные застежки встречены на многих фигурных наконечниках гривен
античного ювелирного искусства эпохи эллинизма. При этом на-
блюдается определенная закономерность: если гривна была жесткой
конструкцией, например, состояла из цельного дрота, то последние,
как правило, не имели соединительного устройства, если же гривна
разъемная или имела мягкую основу, например, плетеную из золотых
нитей, то украшающие ее наконечники обязательно соединялись между
собой, и чаще всего это была застежка, состоящая из петли и крючка
(Hoffman Н., Davidson P.F., 1965. Fig.45-49, 59,60, 83-86). Характерным
примером ювелирного искусства позднеантичного периода является
боспорская гривна из знаменитых «двух склепов 24 июня 1904 г.».
Гривна из толстого дрота состояла из двух половин, соединенных
шарнирным устройством, вследствии чего она была подвижной. По-
этому украшающие ее наконечники в виде головы волка соединя-
лись застежкой (рис. 3:11, а, б). В противном случае подобные нежес-
ткие гривны не могли бы оставаться в устойчивом положении.
46
к сожалению, на интересующих нас фигурных наконечниках жен-
ского гарнитура гуннской эпохи нет следов застежки. Это обстоя-
тельство указывает на то, что они должны были бы надеваться не на
гибкую, а на твердую основу. Вот почему предложенный мною пер-
вый вариант реконструкции способа ношения их на шнурках пред-
ставляется сомнительным, как и горизонтальное положение нако-
нечников (рис.6, 3). В этой статье мы предлагаем другой вариант,
который, однако, также не может быть окончательным (рис. 7, 3).
Суммируя все вышеизложенное, мы пришли к следующим выво-
дам:
1. Женский гарнитур ювелирных изделий, дополняющий пара-
дный костюм представительниц кочевнической знати гуннской эпохи,
состоял из трех видов украшений — налобной повязки, височных
подвесок, шейного или нагрудного декора.
2. Налобная повязка представляла собой узкую кожаную, матерча-
тую или войлочную ленту, завязывающуюся на затылке и украшен-
ную в средней части металлической декоративной пластиной - диа-
демой, орнаментированной вставками полудрагоценных камней и
филигранным или штампованным орнаментом. Она носилась поверх
покрывала или платка, сшитого из тонкой материи, скорее всего, из
шелковой ткани или непосредственно на волосах.
3. Колты - парные височные подвески при помощи петель, сквозь
которые продевались цепочка или шнурок, пришивались к матерча-
той основе налобной повязки, у концов, а вернее, под концами метал-
лической пластины на уровне висков.
4. Нагрудные или шейные украшения представлены дуговидными
пластинами, типа пекторали, и шейными обручами - гривнами с де-
коративными фигурами на концах. Таковыми, бесспорно, являются
изделия в виде стилизованных голов дракона - волка. При этом,
присутствие застежки на одном из экземпляров свидетельствует, что
они украшали гривну не жесткой конструкции, и, возможно, даже не
металлическую. Шейный обруч в виде жгута мог быть сделан из
кожи или войлока, имитируя, например, витые гривны из металла.
5. Что же касается так называемых «кулонов», то, прежде всего,
следует еще раз подчеркнуть, что они должны были использоваться в
качестве наконечников. До сих пор это обстоятельство не принима-
лось во внимание исследователями. Но остается вопрос - с каким
видом изделия они соединялись и каким образом. Решение его, веро-
ятно, будет зависеть от новых археологических открытий.
47
6. Хотелось бы еще раз подчеркнуть несостоятельность предполо-
жения о том, что «кулоны» - наконечники служили височными под-
весками. Сущственным возражением против такого определения, на
наш взгляд, является тот факт, что они были найдены в одном погре-
бении вместе с диадемой и колтами - височными подвесками, с
которыми они составляли единый художественный гарнитур женс-
ких украшений. Наиболее правдоподобной выглядит версия о том,
что эти богато орнаментированные ювелирные изделия были на-
грудным или шейным украшением. Не случайно они были найдены
не в области черепа, а в одном случае на шейных позвонках около
правой ключицы (погребение у г .Ленинска), в другом - в области
плеч (погребение у г.Зеленокумска).
Список литературы:
Анфимов Н.В., 1987. Древнее золото Кубани. Краснодар.
Вардиман Е., 1990. Женщина в древнем мире. М.
Гущина И.И., Засецкая И.П., 1994. «Золотое кладбище» Римской эпохи в
Прикубанье. С.-Пб.
Засецкая И.П., 1975. Золотые украшения гуннской эпохи. Л.
Засецкая И.П., 1982. Классификация полихромных изделий гуннской эпохи
по стилистическим данным // Древности эпохи великого переселения народов
V - VIII веков. М.
Засецкая И.П., 1993. Материалы Боспорского некрополя второй половины
IV - первой половины Vвв. н. э. // МАИЭТ. Симферополь. Вып.Ш.
Засецкая И.П., 1994. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую
эпоху (конец IV- Vвв.). С.-Пб.
Засецкая И.П., 1999. Сармато-аланская традиция в украшениях гуннской
эпохи//АСГЭ. Вып. 34. С.-Пб.
Кадырбаев М.К., 1959. Исследование кургана с каменными грядами в
Джамбульской области на р.Коктал // Вестник АН Казахской ССР. Вып 7.
Алма-Ата.
Клочко Л. С., 1982. Скифские налобные украшения VI—III вв. до н. э. //
Новые памятники древней и средневековой художественной культуры. Киев.
Ковпаненко Г.Т., 1986. Сарматское погребение I в. н. э. на Южном Буге.
Киев.
Козырев А., 1905. Раскопки кургана в урочище Кара-Агач Акмолинского
уезда //ИАК. Вып. 16. СПб.
Мирошина Т.В., 1980. Скифские калафы // СА. № 1.
Мирошина Т.В., 1981. Некоторые типы скифских женских головых уборов
IV-III вв. до н. э. // СА. № 4.
48
Мирошина Т.В., 1983. Греческие головные украшения Северного Причерноморья
// КС ИА. Вып. 174. М.
Охонько Н.А., Отюцкий И.В., 1982. Богатое захоронение гуннского времени
у г. Зеленокумска // СА. № 4.
Пешанов В.Ф., 1961. Мелитопольская диадема//КСИА. Вып. 2. Киев.
Руденко С.И., 1962. Сибирская коллекция Петра I// САИ. Вып. Д3~9. М.
Рыков П. С. 1926. Археологические раскопки и разведки в Нижнем Поволжье
и Уральском крае летом 1925 г. // ИНВСИК. Т.1. Саратов.
Синицын И.В., 1936. Позднесарматские погребения Нижнего Поволжья //
ИНВСИК. Саратов. Т. VII.
Скалой К.М., 1961. О культурных связях Восточного Прикаспия в
позднесарматское время//АСГЭ. Вып. 2. Л.
Скалой К. М., 1962. Изображение дракона в искусстве IV— V вв. н.э. // СГЭ.
Вып. XXII. Л.
Тиханова М.А., Черняков И. Т, 1970. Новая находка погребения с диадемой в
северо-западном Причерноморье // СА. №3.
Damm I.G., 1996. Goldschmuck des 5. Jahrhunderts aus dem pontischen Raum
im Romisch-Germanischen Museum Koln // Reitervolker aus dem Osten. Hunnen
+ Awaren. Katalog Burgenlandische Landesausstellung.
Hoffmann H, Davidson P.F., 1965. Greek Gold. Jewelry from the age of Alexander.
Edited by Axel von Saldern. The Brooklyn Museum.
Kovrig I., 1985. Das Diadem vor Csorna // FA. XXXVI. Budapest.
Minaejva T.M., 1929. Zwei Kurgane aus der Volkerwanderungszeit bei der Station
Sipovo // ESA. IV. Helsinki.
Piotrovsky B., Galanina L., Grach N., 1986. Scythian Art. Aurora Art Pablischers.
L.
Volbach W.F., 1958. Fruhchristliche Kunst. Munchen.
Рис. 1. Золотые украшения костюма
1, 2 а, б — диадема и пара колтов (а - лицевая сторона, б - оборотная
сторона), разрушенное погребение у хут. Верхне-Яблочного; 3,4, 5 - женский
гарнитур - диадема, пара колтов, пара «кулонов», погребение у
дер. Марфовки; 6 - наконечник гривны, разрушенное погребение у с. Татарки;
7 - пара наконечников гривны, погребение у с.Кара-Агач.
7-242
49
1
Рис. I. Золотые украшения костюма
50
Рис. 2. Золотые украшения костюма
1.2- колт и нагрудная пластина, разрушенное погребение у г.Алешки, 3 -
пара «кулонов», приобретены в Варне; 4 - диадема, Керчь, Гора Митридата;
5 - венец, правый берег Тилигульского лимана; 6 - налобная повязка,
погребение в пещере у озера Батырь; 7 - диадема, погребение в кургане у
с Верхнее Погромное.
51
Рис. 3. Золотые украшения костюма
1 - нагрудная пластина, г.Никополь; 2 - пара «кулонов» (а - лицевая
сторона, б - оборотная сторона); 3 - нижняя пластина от средней части
кулона; 4 - трапецевидная пластина, погребение у г. Зеленокумска; 5 -
средняя часть «кулона» (а - лицевая сторона, б - оборотная сторона),
находка у дер.Балтени; 6 - «кулон» (а - лицевая сторна, б - оборотная
сторона), погребение у г. Ленинска; 7 - 10 - четыре вида петелек для
подвешивания колтов; 11 - детали золотой гривны из боспорского склепа
(а — головы драконов на концах гривны, б - шарнирное устройство на
тыльной стороне гривны).
52
Рис. 4. Диадемы и реконструкция головного убора.
1 - диадема из погребения у г.Ленинска; 2 - диадема из погребения у ст.
Шипово; 3 - реконструкция шиповской диадемы (по рисунку в экспозиции
Астраханского краеведческого музея); 5, 6, 7 - расположение отверстий для
пришивания на диадемах из Керчи (5), хут. Верхне-Яблочного (6),
г. Мелитополя (7).
8-242
53
Рис. 5. Реконструкции античных головных уборов.
1, 2, 3, 5 - реконструкции скифских и греческих головных уборов (по
Т. В. Мирошиной); изображение головного убора Амиат - жены пальмирского
купца (по Е. Вардиману).
54
и
Рис. 6. Реконструкции женских гарнитуров гуннской эпохи.
1 - реконструкция И. Дамм; 2 - реконструкция И.А. Охонько и
И. В. Отюцкого; 3 - первая реконструкция И. П. Засецкой.
55
Рис. 7. Реконструкции женских гарнитуров гуннской эпохи (по
И. П. Засецкой).
56
Л. Б. Гмыря
ОДЕЯНИЕ СЛУЖИТЕЛЕЙ ЯЗЫЧЕСКИХ КУЛЬТОВ
В «СТРАНЕ ГУННОВ» ПРИКАСПИЯ
Прикаспийский Дагестан в раннем средневековье был местом
постоянного обитания многочисленных кочевых и полукочевых пле-
мен ирано -и тюркоязычного мира. С сер. V в. письменные источники
обозначают этот регион «пределами гуннов» и «страной гуннов». К
80-м гг. VII в. в Прикаспии сложился политический союз племен,
стоявший на пути формирования государственности раннефеодаль-
ного типа (Кляшторный С.Г., 1984, с.20; Гмыря Л.Б., 1988, с. 116).
Наиболее значительную роль в истории «страны гуннов», отмечен-
ную ранневизантийскими писателями, сирийскими хронографами и
историками, и в большей степени армяноязычными историками, сыг-
рали гунны-савиры (Гмыря Л.Б., 1995), которые являлись частью
болгарских племен (Кляшторный С.Г., 1984, с.20; 1994, с.85).
Исторических данных о внешнем облике жителей «страны гун-
нов», в том числе и характере их одежды, сохранилось очень мало
(Гмыря Л.Б., 1995, с.91-103, 106-113). Лаконичные описания костюма,
имеющиеся в письменных источниках, относятся в основном к тюр-
коязычному населению (ал-Истахри, Ибн Хаукаль).
Реконструкция типов одежды древнего населения Прикаспийс-
кого Дагестана по археологическим данным пока невозможна. В по-
гребениях конца IV-VI1I вв. Прикаспия выявлено незначительное
количество фрагментов тканей и их отпечатков на металлических
предметах (Гмыря Л.Б., 1993, с.57, 70, 78. 98, 111, 113, 117,247,310,311;
Котович В.Г., 1953, с.76).
Функциональное назначение типа одежды определяется не толь-
ко своеобразием ткани и кроя костюма, но и фурнитурой, имевшей в
древности знаковый характер. Выявление особенностей расположе-
ния предметов одежды на костюме и способов их ношения является
важным дополнением к реконструкции этносоциальных признаков
их обладателей. На Паласа-сыртском могильнике наиболее распрост-
раненными предметами одежды были пряжки и фибулы, хотя име-
лись также наконечники ремней и обоймы (Гмыря Л.Б., 1993, с.240 -
247, рис.35). Наше внимание привлекли погребения с редкими изде-
лиями - парными металлическими обоймами. Они выявлены в двух
женских погребениях могильника - кк.20, 43. Форма обойм одно-
типна. Они представляли собой скрепленные двумя заклепками, сдво-
енные узкие пластины с фигурными расширениями на концах. В
57
одном случае (к.20) фигурные концы имели подковообразную фор-
му (рис.1,33, 34), в другом (к.43) - секировидную (рис.2, 2,3). Обой-
мы к.20 располагались у ключиц погребенной, по обе стороны по-
звоночного столба (рис.2). В к.20 (погр. 2) они находились в нижней
части грудной клетки, но также по обе стороны от позвоночника
(рис.З). Захоронение в к.43 являлось парным. Положение мужского
скелета, лежавшего у входа, полностью нарушено. Женский скелет,
находившийся у стены камеры, сохранился частично. Заваленные глы-
бами обвалившегося потолка камеры, остались не потревоженными
нижние части грудной клетки и позвоночника, тазовые кости, крес-
тец, локтевые и лучевые кости обеих рук, бедренная кость правой
ноги (рис. 3).
Назначение парных обойм прямо не определяется. Бесспорно, они
были необходимой деталью одеяния погребенных женщин. Можно
предположить, что эти изделия имели какое-то символическое со-
держание, являясь отличительными знаками, маркирующими особый
статус погребенных. Обоймы обоих погребений типологически близ-
ки, но различаются характером материала - бронза (к.20) и серебро
(к.43), размерами - длина 6,8 см (к.20) и 7,5 см (к.43), конфигураци-
ей концов. Отличалось также расположение обойм на одеянии -
одни крепились у ключиц (к.20), другие в нижней части грудной
клетки (к.43). Эти признаки могут свидетельствовать, с одной сторо-
ны, о близком по содержанию характере, возможно, маркируемого
обоймами социального положения погребенных, а с другой, о разной
значимости его.
На особый статус погребенных с парными обоймами указывают
также, на наш взгляд, расположение и характер некоторых других
категорий инвентаря. Нами выяснено, что в каждом погребении вы-
деляются особые места его концентрации. При погребенной в к.20
большая часть инвентаря группировалась в трех зонах - 1) нижней
части грудной клетки, слева от позвоночника; 2) левой половине
таза; 3) у костей правого плеча. В первой находилось бронзовое
зеркало с центральной петлей (рис.1, 16) и две сердоликовые буси-
ны (рис. 1, 17-18). Во второй была сосредоточена большая группа пред-
метов - двупластинчатая фибула с обмотанной толстой крученой
нитью перемычкой (рис. 1,1), лежавшая застежкой вверх и нанизан-
ный на такую же нить набор, состоявший из 15 бусин (рис.1, 2-11),
двух бронзовых разделителей (рис. 1, 13), двух раковин каури (рис. 1,
12), бронзовых капоушки и ноггечистки (рис.1, 14, 15). Рядом с ними
лежали два необработанных куска гагата и бронзовый лом. В третьей
58
зоне рядом находились бронзовая пряжка (рис.1, 19), три гагатовые
привески (рис.1, 20-21) и 11 стеклянных бусин (рис. 1,22-29). Пред-
меты первой и второй зон, видимо, были помещены в кожаную су-
мочку (мешочек), остатки которой сохранились на поверхности зер-
кала. Привески и бусины из третьей зоны, возможно, были пришиты
к плечевой части одежды, но не исключено, что они также находи-
лись в мешочке.
Остальной инвентарь к.20 распределялся следующим образом:
сережки (рис.1, 30, 31) - по обе стороны от черепа; золотая бляшка
(рис.1, 32) - на левой половине грудной клетки; железная пряжка
(рис.1, 35) - между левой плечевой костью и грудной клеткой; се-
роглиняный горшок (Гмыря Л.Б., 1993, рис. 14, 42) - слева от черепа;
красноглиняный кувшин (Гмыря Л.Б., 1993, рис. 14, 15) - справа от
черепа (рис.1, 36-37).
При погребенной в к.43 значительная часть инвентаря лежала в
нижней части левой половины грудной клетки. Над левой тазовой
костью находилось в двойном матерчатом чехле бронзовое зеркало,
петля которого была обмотана толстой крученой нитью (рис.2, 7);
рядом - ожерелье, состоящее из 20 бусин - двух сердоликовых (рис.2,
11) и остальных стеклянных (рис.2, 9, 10, 12-19), трех раковин-каури
(рис.2, 5-7) и бронзового разделителя с остатками запекшейся тол-
стой крученой нити (рис.2, 8).
Другой инвентарь располагался следующим образом: железная
пряжка (рис.2, 1) - на ребрах левой половины грудной клетки; об-
ломок серебряного кольца (рис.2, 21) - на костях правой половины
грудной клетки; нож (рис.2, 22) - рядом с кистью левой руки;
серебряная пряжка (рис.2, 20) - рядом с бедренной костью правой
ноги; кувшин красноангобированный (Гмыря Л.Б., 1993, рис.21, 5) -
слева от скелета (рис.2, 24); горшочек сероглиняный (Гмыря Л.Б.,
1993, рис.21, 4) - в юго-западном конце камеры (рис.2, 25) и не-
сколько обломков - у кисти левой руки; серебряная пряжка (рис.2,
23) - среди костей погребения 1.
В обоих погребениях обращает на себя внимание необычное мес-
тонахождение наборов, нанизанных на нить, т.е. по существу ожере-
лий, - в нижней половине туловища (левая половина таза) и у пле-
чевой кости. Для похороненных на Паласа-сыртском могильнике было
свойственно ношение ожерелий на шее или в верхней части грудной
клетки. Из 18 ожерелий 10, включавших 2 и более бусин, располага-
лись на шейных позвонках и костях грудной клетки (кк.З, 6/2, 10/2,
4, 62, 60, 63, 76, 80). Местонахождения бус в трех погребениях из-за
59
ограбления не определяются. Необычное нахождение ожерелий за-
фиксировано только в четырех погребениях - на тазовых костях
(кк.20, 43, 63, 80) и у плечевой кости (к.20). Особенность ношения
низок бус в области таза проявляется ярче в погребениях кк.80 и 63,
где при женских скелетах имелось по два ожерелья - одно на шей-
ных позвонках, другое на тазовых костях. Причем предпочтение по
количеству бус отдавалось явно второму - соответственно 36 экз. и
300 экз. бус и бисера в к.63 и 2 экз. и 11 экз. в к.80 (Гмыря Л.Б., 1993,
с.120-121, 130).
Погребения кк.63 и 80 сближаются с погребениями кк.20 и 43
как по расположению низок бус на тазовых костях, так и особенно-
стям состава инвентаря. В к.63 (к.2 по В.Г.Котовичу) было захоро-
нено 3 человека - женщина, девочка-подросток и ребенок 3-4 лет.
Скелет женщины, находившийся у входа, большей частью нарушен.
Погребение ребенка, расположенное у противоположной от входа стены,
было безинвентарным. Скелет девочки-подростка лежал между жен-
ским и детским. Многочисленный инвентарь, сопровождавший это
погребение, концентрировался в области правой половины тазовых
костей. По данным В.Г. Котовича, здесь были найдены 300 экз. бус и
бисера (рис.З, 1-11). На правой половине таза лежала пряжка из рако-
вины с бронзовым язычком (рис.З, 21). Под правой половиной таза
находились металлические привески - 6 экз. в виде бронзовых тру-
бочек (рис.З, 12); бронзовая привеска с витым стержнем, петлей для
подвешивания и шариком на конце (рис.З, 14); 2 экз. аналогичных
привесок, но с шестью мелкими шариками на конце (рис.З, 13); се-
ребряные копоушка, зубочистка (рис.З, 16, 17) и ложечка с отверсти-
ями (рис.З, 15); бронзовый игольник с двумя петельками (рис.З, 19);
бронзовый втульчатый наконечник стрелы со сквозным отверстием
на втулке (рис.З, 19). В.Г.Котович предполагал, что все вещи находи-
лись в кармане одежды или мешочке (Котович В.Г., 1959, с.151).
Другой инвентарь, сопровождавший это погребение, включал брон-
зовое зеркало с центральной петлей (рис., 20) - на левой половине
таза; ожерелье из 36 бусин - у шейных позвонков; две фибулы:
серебряная (рис.З, 22) и бронзовая - около грудной кости; стеклян-
ное кольцо - около локтя левой руки; железную трубку и бронзо-
вую бусину - между костями левой руки и ребрами (Гмыря Л.Б.,
1993, с.120-121). У костей черепа погребенной 1 найдена бронзовая
височная привеска с кубической бусиной (рис.З, 24), аналогичная
привеска обнаружена в насыпи кургана, как и бронзовая фибула
(рис.З, 25). В юго-восточном конце камеры лежала чаша из коры с
60
деревянной крышкой (рис.З, 29) и куски мела (рис.З, 30).
В погребении к.80 (к. ген-лейт. А.В.Комарова по Н.О.Цилоссани)
многочисленный инвентарь группировался в двух зонах - 1) левой
половине таза; 2) под лучевой костью правой руки. В первой нахо-
дилась низка из 11 бусин - 4 янтарных, 6 стеклянных и 1 костяная
(рис.4, 14). Во второй зоне лежало бронзовое зеркало с центральной
петлей (рис.4, 10) с находившейся на нем железной иглой (рис.4, 11).
Другой инвентарь включал множество предметов - две височные
привески с кубическими бусинами (рис.4,6), обнаруженные у черепа;
две глиняные бусины (рис.4, 7), найденные у шейных позвонков; две
бронзовые пряжки, одна из которых находилась слева от шейных
позвонков (рис.4, 8), другая над правой тазовой костью (рис.4, 13);
золотую брошь с сердоликовой вставкой (рис.4, 9), лежавшую около
грудной кости, а также керамическое пряслице (рис.4, 1), найденное у
плечевой кости правой руки; обломок стеклянного кольца (рис.4, 12),
находившийся у кисти правой руки; два глиняных кувшина (рис.4, 2,
3). Выделяется уникальностью доска с 12 фишками (рис.4,4), которая
располагалась слева от погребенной у плечевой кости. Фишки были
двух форм - 5 круглых (2 имели отметки по 3 точки) и 7 прямоу-
гольных (2 имели отметки по 1 точке и 1 - 5 точек). Рядом с доской
находился железный нож (рис.4,5).
В наборы всех четырех погребений (кк.20, 43, 63, 80), располагав-
шиеся в нижней части туловища, входили низки бус из различных
материалов. Кроме этого, в двух случаях (кк.20, 43) они включали
раковины-каури, еще в двух (кк.20, 63) - так называемые предметы
туалета (копоушка, зубочистка, ногтечистка, ложечка с отверстиями).
В инвентарь этих погребений входили бронзовые зеркала, причем в
двух случаях (кк.20 и 43) они были включены в состав наборов, в
двух других (кк.63 и 80) зеркала находились с противоположной
стороны от наборов, но также в нижней части туловища. Дополни-
тельными элементами набора являлись бронзовая двупластинчатая
фибула (к.20), два куска гагата (к.20), бронзовые привески с шарика-
ми в виде трубочек (к.63), бронзовая игольница (к.63), бронзовый
наконечник стрелы (к.63), железная игла (к.80).
Следует признать, что расположение низок бус на тазовых костях
является особой формой ношения, а сами низки с включениями дру-
гих предметов не относятся к инвентарю, обозначаемому в литерату-
ре как украшения (ожерелья), т.е. они имеют особый статус и функ-
циональное назначение. Наделенные такими наборами погребенные
являлись социально выделенными членами общества и, по всей ве-
61
роятности, относились к служителям культов. Большинство предме-
тов из наборов — металлические зеркала с солярным орнаментом,
раковины-каури, наконечник стрелы, бронзовые привески, а также
каменные бусы из сердолика, гагата, кости имели сакральный харак-
тер, неоднократно отмечавшийся исследователями (Хазанов А.М., 1964,
с.89-96; Литвинский Б.А., 1964, с.97-103; СоломоникЭ.И., 1959, с.38;
Лубо-Лесниченко Е.И., 1975, с.11; Гмыря Л.Б., 1986, с.100-101; 19906,
с.70-72; 1993, с.263; Сагалаев А.М., 1991, с.56, 87; Полубояринова М.Д.,
1991, с.11,16,69).
В религиозных представлениях многих народов зеркало являлось
атрибутом женского божества, олицетворявшего плодоносящие силы
(Хазанов А.М., 1964, с.93; Литвинский Б.А., 1964, с.101-103). На Пала-
са-сыртском могильнике зеркала имелись только при женских ске-
летах, причем они занимали определенное положение. Из семи зеркал
(кк. 1,20, 43, 62, 63, 78, 80) шесть лежали над левой половиной таза, в
одном случае (к. 80) зеркало находилось у кисти руки и еще в одном
(к. 1) его положение не определяется. Возможно, что женщины, по-
гребенные с зеркалами-подвесками на Паласа-сыртском могильнике,
допускались к отправлению языческих ритуалов, связанных с куль-
том плодородия, имевшим большое распространение в среде раннес-
редневекового населения Прикаспийского Дагестана (Гмыря Л.Б.,
1986, с.90-102; 19906, с.71; 1995, с.221-237).
Для зеркал требовалась особая чистота металла (Лубо-Лесничен-
ко Е.И., 1975, с.11), что делало процесс производства этих изделий
трудоемким, сами изделия малодоступными для основной массы на-
селения. Нахождение некоторых зеркал Паласа-сыртского могильни-
ка в чехлах (кк.20, 43) может свидетельствовать как о бережном к
ним отношении, так и о предохранении атрибутов религиозного культа
от непосвященных (Гмыря Л.Б., 1993, с.264). Сакральное значение
придавалось и каменным формам для отливки зеркал, о чем свиде-
тельствует находка такой формы на Паласа-сыртском поселении, ка-
мень которой использовался дважды для изготовления матрицы раз-
личных зеркал (лицевая и оборотная сторона) и при попытке сбить
рисунок второй формы, камень раскололся (Гмыря Л.Б., 1990 а, с.255,
258, рис. 2а; 1993, с.258,260, рис.38,7,8).
Малочисленность находок зеркал в погребениях Паласа-сыртско-
го могильника, как и других могильников Прикаспийского Дагеста-
на (Гмыря Л.Б., 1990 б, с.59), позволяет считать собственниками зер-
кал представителей особой социальной группы населения,
занимавшейся отправлением языческих ритуалов. Различия в составе
62
наборов, сопровождавших зеркала, видимо, маркируют существовав-
шую специализацию служителей культов. Причем, наличие своеоб-
разных предметов одежды, отмеченных в погребениях кк.20 и 43
(парные обоймы узкоцилиндрической формы с фигурными конца-
ми), можно расценить как свидетельство дополнительной градации
среди них. Обоймы такой формы могли быть символами вертикаль-
ной градации. Обладавшие такими знаками женщины (кк.20,43), воз-
можно, занимали более высокое положение в среде служителей куль-
тов, нежели не имевшие их (кк.63, 80).
Поданным Мовсеса Каланкатуаци, датируемым 682 г., в «стране
гуннов» Прикаспия сакральная власть была отделена от власти по-
литической. Отравлением языческих ритуалов занималось сословие
служителей культов, высшее положение в котором занимали жрецы
и главные кудесники (Гмыря Л.Б., 1986, с.97-99; 1988, с.114-115; 1995,
с.241-243). Упоминание Мовсесом Каланкатуаци жрецов-чародеев,
колдунов, знахарей, кудесников, служителей капищ и священных рощ
(М.Каланкатуаци, 1861, с.197, 199-201,205-206; 1984, с.126, 128-131)
подтверждает существование разветвленной сети специализации в
среде служителей культов. Интересно отметить, что обряды, связан-
ные с поклонением древнетюркской богине плодородия и новорож-
денных Умай, выступающей в источнике под именем Афродиты
(Кляшторный С.Г., 1984, с.22; 1994, с.87; Гмыря Л.Б., 1995, с.226-237),
отправляли в «стране гуннов» особые служители-колдуны, ворожеи и
чародеи (Гмыря Л.Б., 1995, с.226-227). Их функции различались осо-
бенностями ритуальной практики, которая включала врачевание, га-
дание о просимом, моление о ниспослании наказания нарушившим
религиозные каноны (М.Каланкатуаци, 1984, с.128-129). Одним из
орудий действ группы служителей культов были «кости чар» (М.Ка-
ланкатуаци, 1984, с.131) или «игральные кости» (М.Каланкатуаци,
1861, с.205). Они названы в источнике пагубными и в период хрис-
тианизации гуннов Прикаспия подверглись сожжению. Возможно,
деревянная доска с 12 фишками из к.80 и была тем орудием действ
священнослужителя, обозначенным как «кости чар».
В древнетюркском пантеоне богиня Умай - богиня плодородия и
новорожденных, она ведает рождениями «сынов человеческих», хотя
у нее имеются и иные функции - покровительство воинам, охотни-
кам, пастухам (Кляшторный С.Г., 1984, с.19; 1994, с.83). Символами
богини Умай у тюркоязычных народов были разные предметы, но
чаще всего - мишурные нити, раковины-каури, небольшие луки и
стрелы, а также маленькие колыбели, указывающие на своеобразную
63
направленность ее деятельности (Сагалаев A. М., 1991, с.55-56). В опи-
санные выше ритуальные комплексы Паласа-сыртского могильника,
носимые на уровне нижней половины туловища, входило по не-
сколько экз. раковин-каури (кк.20, 43). Раковина из к.63 также, воз-
можно, относится к ритуальному комплексу, ее перемещение может
быть обусловлено действиями грабителей. Брошь с сердоликовой
вставкой из к.80 может быть воспринята также как атрибут богини
плодородия, что зафиксировано у некоторых поркоязычных народов
(Балкан Ю.В., 1998, с.149). Основным ритуальным атрибутом захоро-
ненных в названных курганах следует считать бронзовые зеркала с
солярной символикой орнаментов. Отмечена важнейшая роль зерка-
ла при камланиях шаманов, оно «наделяло [владельца] способностью
видеть сокрытое» (Сагалаев А.М., Октябрьская И.В., 1990, с.103), без
этого предмета шаманы не решались на свои действа. Сакральная
роль металлических зеркал в древний период выявлена рядом иссле-
дователей (Хазанов А.М., Литвинский Б.А., Соломоник Э.И.). Важ-
ной принадлежностью ритуального набора были также различные
изделия из цветных металлов - бронзы и серебра. Таковые в боль-
шом количестве представлены в кк.20 и 63, в меньшем - в к.43.
Цветной металл, главным образом содержащий медь, в мифо-риту-
альных представлениях тюркоязычных народов обладал двумя важ-
нейшими функциями - защитной (очищающей) и репродуктивной
(Балкин Ю.В., 1998, с. 138, 143-145). Медные изделия использовались
в обряде испрашивания детей и плодородия вообще (Балкин Ю.В.,
1998, с. 144-145). Медесодержащими предметами декорировалось оде-
яние (плащ) шаманов, их обилие свидетельствовало об особой силе
их владельцев (Иванов С.В., 1978, с.137, рис.З; Балкин Ю.В., 1998.
с.137). Защитную функцию погребенных в кк.20,43, 63, 80 усиливали
и другие предметы одежды из бронзы и серебра (пряжки, фибулы), а
также аналогичные украшения (серьги, височные кольца, бусина).
Особое значение придавалось выполненным из цветных металлов
обоймам с фигурными концами (кк.20, 43). Определенную роль в
ритуальных действах играли также изделия из натуральных камней
(сердолик) и окаменелых ископаемых (гагат, янтарь), а также прока-
лывающие орудия - иглы и наконечник стрелы (кк.63, 80).
Следует отметить, что обилие предметов, декорировавших костюм
погребенных в кк.20. 43, 63 и 80, в том числе и наборы предметов,
заметно отличает их от в целом малоинвентарных других погребе-
ний Паласа-сыртского могильника. Так, пряжки имелись в 19 погре-
бениях, наконечники ремня - в 2, фибулы - в 9, серьги - в 4, височ-
64
ные привески - в 4 (Гмыря Л.Б., 1993, с.241, 244-249). Все это указы-
вает на особую социальную значимость погребенных с ритуальными
наборами.
О том, что служители языческих культов «страны гуннов» При-
каспия могли иметь особые одеяния, свидетельствуют некоторые дан-
ные лингвистики. В языке одного из народов Дагестана, лакцев -
носителей иберийско-кавказской группы языков, сохранился гла-
гол-фразеологизм «къюш уккан», не встречающийся у других язы-
ковых сообществ Дагестана. В лакском языке он имеет два значения:
1 - «говорить красноречиво», «говорить любезности», «говорить увле-
ченно», «быть неотразимым», «околдовывать» (красноречием); 2 - «при-
нарядиться», «одеться красиво», «быть неотразимым» (Джидалаев Н,-
И.С., 1984, с. 150-151; 1990, с.37). Н.-И.С.Джидалаев выводит лакскую
основу «къюш» из тюркских языков, в которых термином «кош»
обозначается один из древнетюркских обрядов колдования - пред-
сказание: «кош» - в значении «заниматься чародейством», «предска-
зывать», «составлять гороскоп» (Джидалаев Н.-И.С., 1984, с. 151; 1990,
с.37-38). Тюркское происхождение имеет и вторая линия значений
лакского «къюш» в значении «куштан» - щеголь (чувашский), «кос-
тон» - наряжаться, щеголять (телеутский диалект алтайского), «кош-
таган» - вышивка на одежде (шорский), «куштан итак» - вышитый
подол (татарский). Исследователь полагает, что «слова», выражающие
понятия (действия) колдовать, очаровывать - колдун, чародей и при-
нарядиться - щеголь, франт, этимологически восходят к одной осно-
ве (Джидалаев Н.-И.С, 1984, с. 152). Источником заимствования в
лакском языке фразеологизма «къюш уккан» автор считает древне-
булгарский язык. Пребывание племен-носителей этого языка в При-
каспийском Дагестане засвидетельствовано в письменных источни-
ках (утигуры, савиры, булгары). Они составляли основу населения
«страны гуннов». Вывод исследователя состоит в том, что у древних
булгар, обитателей кавказского побережья Каспийского моря, несом-
ненно существовал магический обряд «кош», включавший колдова-
ние и предсказание. Он совершался служителем (чародеем), одеяние
которого отличалось от одежды основного населения (Джадалаев Н.-
И.С., 1984, с.155-156). И это отличие, судя по этимологии термина
«къюш», состояло главным образом в обильном украшении костюма.
Одежда служителей древних (языческих) культов тюркоязыч-
ных народов действительно отличалась как покроем, так и особенно-
стями ее внешнего оформления. Костюмы (плащи) шаманов наро-
дов Сибири, к примеру, декорировались многочисленными
9-242
65
металлическими зоо- и антропоморфными изображениями, подвес-
ками, бубенцами, колокольцами, раковинами-каури, знаками солнца,
кольцами, трубочками (Прокофьева Е.Д., 1971, с.90; Иванов С.В., 1978,
с. 137, рис.З). Семантика названий этих предметов декора одеяния
шамана связана с религиозной деятельностью служителей культов.
Функциональное назначение каждой вещи обуславливало опреде-
ленное ее месторасположение на одеянии, часто из предметов состав-
лялись комплексы (Иванов С.В., 1978, с. 147-152, 155-157, рис. на с. 155
и рис.4).
Помимо наплечной одежды шамана декорировались различными
предметами также пояс и набедренник. Они украшались металличес-
кими подвесками, раковинами-каури, у некоторых сибирских наро-
дов - медными зеркалами (Иванов С.В., 1978, с.159, 160). Наплечная
одежда дополнялась воротниками, накидками, также декорированны-
ми. Одеянию и, прежде всего, его декору шаман придавал особое
значение. С ним, как и с другими атрибутами (зеркалом), связывалась
способность «чудесного видения», которым обладал шаман. Исследо-
ватели трактуют одеяние шамана, как «новое тело, получаемое шама-
ном» (Сагалаев А.М., Октябрьская И.В., 1990, с.102).
В качестве аналогий способов ношения ритуальных предметов
могут служить, на наш взгляд, произведения искусства некоторых
тюркоязычных народов. Это изваяния женщин-половчанок (рис.5, 1-
4) и наскальные народные рисунки из Тувы (рис.6, 1-8). СА.Плет-
нева включает каменные половецкие изваяния в комплекс святи-
лищ половцев, датируемые второй пол. ХП-нач. XIII в. и связывает их
с проявлением культа предков (Плетнева С.А., 1981, с.220).
Женщины на скульптурах обильно наряжены (ожерелья, налоб-
ники, серьги, височные кольца), у них сложные роговидные прически
и особые головные уборы. Одежда половчанок также своеобразна —
это кафтанообразные одеяния, длинные рукава и полы которых ук-
рашены тесьмой или вышивкой, но при этом грудь женщин оголена.
Наличествует также украшенная обувь. Ясно видны набедренники,
обозначенные в виде тонкого шнура, на котором навешаны различ-
ной формы ритуальные предметы, в том числе и зеркала с солярной
символикой. Вполне возможно, статуи изображали женщин-шаманок
в момент камлания в полном ритуальном одеянии.
Представленные на рис.6 образцы наскальных изображений из
Тувы (верховья р.Енисей) определяются М.А.Дэвлет как антропо-
морфные изображения фигур в национальной одежде и датируются
по некоторым сопутствующим признакам концом XIX-нач. XX в.
66
(Дэвлет М.А., 1982, с.116-117). Автор затруднилась дать семантику
этих антропоморфных фигур, но, судя по приведенным аналогиям,
склонна считать их простыми «моделями национальной тувинской
одежды» (Дэвлет М.А., 1982, с.116-117).
Одежда фигур и украшения, помещенные на ней, имеют ярко
выраженные этнографические черты (Дэвлет М.А., 1982, с. 116). Это
туники, к поясу которых прикреплены различной формы и размеров
парные (рис.6, 3-6, 8) или одинарные (рис.6, 1, 2) подвески. Подолы
оплечного одеяния в трех случаях украшены геометрическим орна-
ментом (рис.6, 2, 3, 8), одежда другой фигуры обильно украшена сет-
чатым рисунком (рис.6, 1). Если одежда на изображенных фигурах
несет в себе черты этнографического костюма, то высокие головные
уборы, увенчанные сложными построениями из кос, устремленными
вверх, указывают, на наш взгляд, в целом на сакральный характер
женских образов.
Верхняя зона космоса с находившимися в ней божествами вос-
принималась в мировоззрении тюрков как сакральная. Солнечные
лучи представлялись проводниками небесной благодати, навстречу
которой устремлены человеческие проводники - аналоги лучей сол-
нца в виде волос и кос (Львова Э.Л. и др., 1989, с.100-101). В этом
проявляется идея связи человека с жизнедеятельными силами «вер-
ха» (Львова ЭЛ. и др., 1989, с. 175), что, по-видимому, и иллюстрируют
названные изображения из Тувы.
Ношение ритуальных принадлежностей в области нижней поло-
вины туловища, зафиксированное в погребениях кк.20, 43, 63 и 80
Паласа-сыртского могильника, а также в приведенных аналогиях,
подтверждает функциональную направленность ритуальной практи-
ки обладавших ими. Анатомический низ связан в мировосприятии
тюрков с плодородием и воспроизводством, в отличие от верхней
части тела, через которую осуществляется получение «небесной бла-
годати» (Львова Э.Л. и др., 1989, с.101).
Среди перечня даров, получаемых жителями «страны гуннов» от
богов их «отечественных верований» (М.Каланкатуаци, 1984, с. 128)
один — «умножение народа в нашей стране» (М. Каланкатуаци, 1984,
с. 128), несомненно, можно напрямую связать с деятельностью богини
плодородия. Добывание этого дара осуществлялось специальным раз-
рядом священнослужителей, выступавших посредниками между бо-
гиней плодородия и просителями «добрых даров». Один из эпизодов
их священнодейств, названных в источнике «лживым и суетным искус-
ством» (М.Каланкатуаци, 1984, с. 129), описан автором повествования:
67
«Тогда колдуны, ворожеи и чародеи (слуги богини) Афородиты на-
чали свое неистовое колдовство, стали обращаться к земле с лживы-
ми призывами, произнося вздорные и бессмысленные восклицания»
(М.Каланкатуаци, 1984, с.129). И ритуальное одеяние с его принад-
лежностями играло в этих молениях, видимо, не последнюю роль.
Список литературы
Балкин Ю.В., 1998. Урало-сибирское культовое литье в мифе и ритуале.
Новосибирск.
Гмыря Л.Б., 1986. Языческие культы у гуннов Северо-Восточного Кавказа/
Обряды и культы древнего и средневекового населения Дагестана. Махачкала.
Гмыря Л. Б., 1988. Об общественных отношениях у гуннов Северо-Восточного
Кавказа VI- VII вв. // Развитие феодальных отношений у народов Северного
Кавказа. Махачкала.
Гмыря Л.Б., 1990а. Двусторонняя форма для отливки зеркал из Дагестана
// СА. №1.
Гмыря Л.Б., 19906. Металлические зеркала из катакомбных погребений
Прикаспийского Дагестана. Типология и семантика орнаментальных мотивов
// Памятники древнего искусства Дагестана. Махачкала.
Гмыря Л.Б., 1993. Прикаспийский Дагестан в эпоху Великого переселения
народов. Могильники. Махачкала.
Гмыря Л.Б., 1995. Страна гуннов у Каспийских ворот. Махачкала.
Джидалаев Н.-И.С., 1984. Заметки о двух древнебулгарских магических
терминах // Мифология народов Дагестана. Махачкала.
Джадилаев Н. С, 1990. Тюркизмы в дагестанских языках. Опыт историко-
этимологического анализа. М.
Дэвлет М.А., 1982. Петроглифы на кочевой тропе. М.
Иванов С.В., 1978. Элементы защитного доспеха в шаманской одежде
народов Западной и Южной Сибири // Этнография народов Алтая и Западной
Сибири. Новосибирск.
Кляшторный С.Г, 1981. Пантеон северокавказских гуннов и его связи с
мифологией древних тюрков Центральной Азии // Культурные взаимосвязи
народов Средней Азии и Кавказа с окружающим миром в древности и
средневековье. М.
Кгяшторный С.Г, 1984. Праболгарский Тангра и древнетюркинский пантеон
// Сборник в помет на проф. Станчо Ваклинов. София.
Кляшторный С.Г., 1994. Древнетюркские племенные союзы и государства
Великой Степи // Кляшторный С.Г, Савинов Д.Г. Степные империи Евразии.
С.-Пб.
Котович В.Г, 1953. Отчет о работе Южного отряда ДАЭ в 1953 г. //
Рукописный фонд ИИАЭ ДНЦ, ф. 27. on. 1, д. 8.
Котович В.Г., 1959. Новые археологические памятники Южного Дагестана
// МАД. Т. I. Махачкала.
68
Литвинский Б.А., 1964. Зеркало в верованиях древних ферганцев // СЭ. №3.
Дубо-Лесниченко Е.И., 1975. Привозные зеркала Минусинской котловины.
М.
Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С., 1989.
Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Человек. Общество.
Новосибирск.
Мовсес Каланкатуаци, 1861. История агван Моисея Каганкатваци,
писателя X в. Пер. К.Патканьян. С.-Пб.
Мовсес Каланкатуаци, 1984. История страны Алуанк. Пер. Ш.В.Сибатяна.
Ереван.
Плетнева С.А., 1981. Печенеги, тюрки, половцы // Степи Евразии в эпоху
средневековья. М.
Полубояринова М.Д., 1991. Украшения из цветных камней Болгара и Золотой
Орды. М.
Прокофьева Е.Д., 1971. Шаманские костюмы народов Сибири// Сборник
МАЭ. Т. XXVII. Л.
Сагалаев А.М., 1991. Урало-алтайская мифология. Символ и архетип.
Новосибирск.
Сагалаев А.М., Октябрьская И.В., 1990. Традиционное мировоззрение тюрков
Южной Сибири. Знак и ритуал. Новосибирск.
Самашев З.С., 1998. Одежда и прически средневековых номадов // Культуры
Евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. (вопросы хронологии).
Самара.
Соломоник Э.И., 1959. Сарматские знаки Северного Причерноморья. Киев.
Хазанов А. М., 1964. Религиозно-магическое понимание зеркал у сарматов /
СЭ. №3.
Цилоссани Н. О., 1882. Дневник раскопок, веденных в Южном Дагестане в
1880 г. // VАрхеологический съезд в Тифлисе. Протоколы Подготовительного
комитета 1879 г. I. Труды предварительных комитетов. М.
Рис. 1. Паласа-сыртский могильник. Курган 20
1, 13-16, 19, 30, 31, 33, 34 - бронза; 32 - золото, красное стекло; 35 - железо; 12 -
раковина; 2- 7, 17, 18- сердолик; 8, 9, 20, 21 - гагат; 10 - кремень; 11 - мел; 22-
29 - стекло: 22 - три зеленых цветка с красной сердцевиной на белом фоне,
23 - зеленое (2 экз.), бесцветное (1 экз.), 24 - бирюзовое, 25 — зеленое, 26 -
бирюзовое, 27 - бесцветное с внутренней позолотой, 28 - белая, черная,
красная и желтая полосы, 29 - черные и белые полосы; 36, 37 - керамика
1 - двупластинчатая фибула; 2-11, 17, 18, 22-29 - бусы; 20, 21 - подвески; 12 -
раковина каури; 13 - разделитель; 14 - уховертка; 15 - ногтечистка; 16 -
зеркало; 19, 35 - пряжки; 30, 31 - серьги; 32 - бляшка; 33, 34 - обоймы; 36 -
сероглиняный горшок; 37 - красноангобированный кувшин.
10-242
69
Рис. 1. Паласа-сыртский могильник. Курган 20
70
Рис. 2. Паласа-сыртский могильник. Курган 43
1, 22 - железо; 2, 3, 20, 21, 23 - серебр<уу4,8 - бронза; 5-7 - раковины; 11 -
сердолик; 9, 10, 12-19 - стекло: 9 - фиолетовое. 10 - бесцветное. 12 - зеленое.
13-16 - зеленое и бирюзовое, 17- красная, белая, зеленая, черная полосы, 18, 19 -
бесцветное с внутренней позолотой; 24, 25 - керамика.
1, 20, 23 - пряжки; 2, 3 - обоймы; 4 - зеркало; 5-7 - раковины каури; 8 -
разделитель; 9-19 - бусы; 21 - кольцо; 22 - нож; 24 - кувшин
красноангобированный; 25 - горшочек сероглиняный.
71
Рис. 3. Паласа-сыртский могильник. Курган 63
3 - гагат; 1,2- сердолик; 4 - 10, 28 - стекло; 12 - 14, 18 - 20, 24, 25, 27 -
бронза; 15 - 17,22 - серебро; 23 - раковина; 21 - раковина, бронза; 26 -
железо; 29 - кора дерева, дерево; 30 - мел
1-8, 28 - бусы; 9-11 - бисер; 12-17 - подвески; 18 - игольник; 19 - наконечник
стрелы; 20 - зеркало; 22, 25 - фибулы; 21 - пряжка (раковина) с бронзовым
язычком; 23 — раковина-каури; 26 - трубка; 27 - бусина; 29 - чаша (кора)
с крышкой (Котович В.Г., 1959, табл. XI, XIII, 1-18, 20-25, 27).
72
Рис. 4. Паласа-сыртский могильник. Курган 80.
1-3 - керамика; 4 - дерево; 5, 11 - железо; 6,6, 8, 10, 13 - бронза; 9 - золото,
сердолик; 12 - стекло; 7 - глина; 14 - янтарь, кость, стекло.
1 - пряслице; 2 - небольшой красноглиняный кувшин; 3 - большой кувшин; 4
- доска с 12 шашками; 5 - нож; 6,6 - височные кольца; 8 - пряжка; 9 -
брошь (золото) с вставкой (сердолик); 10 - зеркало; 11- игла; 12 - кольцо;
7, 14 - бусы: 7,7 - желтая и белая, 14 - янтарь (4экз.), кость (1 экз.), стекло
(5экз.), стекло полосатое (белые и коричневые) (Цилоссани Н.О., 1882,
табл. XXVII], 27). Х
73
Рис. 5. Изваяния женщин-половчанок
1-4 - камень. 1-4 - из собраний музеев гг.Днепропетровска и Москвы
(Плетнева С.А., 1981, рис.89,1,3, 4, 6).
74
Рис. 6. Наскальные рисунки из Тувы (Дэвлет М.А., 1982, табл.31, 2, 4; 33;
1-3; 34, 1, 2)
75
М.С.Гаджиев
К ИНТЕРПРЕТАЦИИ БРОНЗОВОЙ СТАТУЭТКИ ВОИНА
ИЗ ГИГАТЛЯ (ДАГЕСТАН)
Сопредельная горная зона Северо-западного Дагестана и Юго-
Восточной Чечни известна специалистам как место сосредоточения
большого количества находок образцов древней бронзовой антропо-
морфной пластики, происходящих как из культовых мест, так и из
погребальных комплексов. Абсолютное большинство их составляют
женские и мужские ритуально обнаженные фигурки, иногда с таки-
ми принадлежностями костюма, как браслеты, гривны, пояса, голов-
ные уборы. Но имеются и редкие статуэтки, облаченные в одежды.
Несмотря на то, что детали костюма, одежды на этих фигурках пере-
даны несколько условно, что обусловлено как уровнем мастерства их
изготовителя, так и небольшими размерами статуэток, тем не менее,
они представляют несомненный интерес и важный источник по ис-
тории костюма древнего населения Северо-восточного Кавказа. Вме-
сте с тем, они могут играть и немалую роль в разработке дискуссион-
ной проблемы хронологии бронзовой антропоморфной пластики
рассматриваемого региона.
В настоящей статье внимание уделено одной из таких статуэток,
которая входит в комплекс своеобразных фигурок, происходящих из
культового места близ сел. Гигатль (Цумадинский район Дагестана)
и хранящихся в ДГОМ (Марковин В.И., 1986, с.84,86,90,92, рис.6,2,
10,9, 12,24, 14,3; Давудов О.М., 1991, с.73-82, рис.2,1, 3,1). Это статуэт-
ка воина, высотой 9 см, в выразительном костюме и амуниции (рис. 1).
Скульптурная фигура бородатого мужчины показана в статичной
позе на прямых расставленных ногах. «Гигатлинский воин» одет в
длинный, слегка расширяющийся книзу «кафтан», перетянутый на
талии поясом, и неширокие штаны, заправленные в невысокие са-
пожки и немного свисающие над верхом голенищ. На голове воина -
высокий конический головной убор - шлем-шишак или шапка-
клобук с маленьким навершием-шаром; на поясе, у правого бедра -
какой-то предмет, возможно, кошель-мешочек или футляр. Украше-
ния статуэтки представлены гривной на шее и браслетом на запястье
правой руки. Через правое плечо на левое бедро перекинут двойной
портупейный ремень. В левой руке воина - отрубленная человечес-
кая голова, которую он держит за волосы. Военное снаряжение пред-
ставлено повешенным за спину круглым щитом с умбоном, кинжа-
лом в левой руке и мечом-кинжалом, подвешенным у левого бедра.
76
Ниже спины, на пояснице из-под щита выглядывает что-то вроде
короткого фартука или нижняя часть плаща-накидки.
Эта статуэтка неоднократно привлекала внимание исследователей,
которые предложили различные ее интерпретации и датировки. Так,
были высказаны мнения, что «она передает образ скифского обоже-
ствленного родоначальника Таргитая» (Давудов О.М., 1987, с.55-57;
1991, с.73-78) или изображает знатного скифского воина времен
ранних скифских походов в Переднюю Азию (Горелик М.В., 1987,
с.50-53). Дата статуэтки, согласно этим взглядам, вторая половина
VII-VI вв. до н.э. В основу данных интерпретаций и датировки был
положен анализ атрибутов статуэтки, ее вооружения и костюма, ко-
торым авторы привели соответствующие (но не всегда верные) ана-
логи скифского времени.
Мной была предложена раннесредневековая датировка этой фи-
гурки (как и целого ряда других образцов бронзовой антропоморф-
ной пластики рассматриваемого региона), в которой усматривается
отображение местного божества-воителя, героя (Гаджиев М.С., 1997,
с.222-228). Поводом для такой даты послужила типологическая связь
гигатлинской статуэтки с близкой ей по амуниции фигуркой воина
из сел.Химой (Юго-Восточная Чечня), которая, в свою очередь, сопо-
ставляется с хорошо датирующимися раннесредневековым временем
статуэтками воинов-копьеносцев из Беледи, Арчо и других мест Се-
веро-западного Дагестана и Юго-Восточной Чечни. При этом было
обращено внимание на то, что «гигатлинский воин» вооружен не
акинаком с брусковидным навершием и почковидным перекрестием,
как считали исследователи, а мечом с дисковидным навершием и
чуть изогнутым, почти прямым перекрестием, который может быть
сопоставлен с известными престижными мечами с навершиями-дис-
ками (главным образом, халцедоновыми) IV-VI вв. Было указано
также, что представленные на фигурке конический головной убор и
круглый щит с умбоном не могут выступать существенными хроно-
логическими показателями из-за их широкого временного и про-
странственного диапазона.
Одним из доводов исследователей, обосновывающих датировку
статуэтки скифским временем, явилось наличие такого ее атрибута,
как свисающий на пояснице предмет, принятый за подвешенный к
щиту защитный коврик, подобные которому известны среди северо-
причерноморских, греческих, малоазийских, балканских древностей
сер. I тыс. до н.э. (Горелик М.В., 1987, с.50; Давудов О.М., 1991, с.76).
Однако этот предмет можно интерпретировать и по-другому - ви-
77
деть в нем войлочный или кожаный «фартук», подобный обнаружен-
ным под костяками в аланском Змейском катакомбном могильнике
XI-XII вв., которые З.ВДоде сопоставила с утепляющими, надевае-
мыми поверх кафтана, юбками-поясами, типа киргизского «бельдек»
в мужском костюме1 и «бельдемчи» в женском (Доде З.В., 1995, с.52).
Но не исключено (и это представляется более правильным), что рас-
сматриваемый атрибут статуэтки - не что иное, как изображение
фрагмента плаща-накидки, верхняя часть которого спрятана под щи-
том. Подобные плащи изображены, в частности, в настенных росписях
Афрасиаба конца VII - начала VIII в. на чаганианских послах (Альба-
ум Л.И., 1975, с.48-50, рис. 13,14, табл.ХХУШ-ХХХ), верхние одежды
которых очень близки нераспашному «кафтану» «гигатлинского во-
ина» (см. ниже).
Предмет, помещенный на поясе, на правом боку гигатлинской ста-
туэтки, также может быть интерпретирован не как изображение пти-
цы, сопоставленной с птицей-уткой - символом и атрибутом скифс-
кого родоначальника Таргитая (Давудов О.М., 1991, с.78), а как поясной
кошелек-мешочек. Последний часто показан на правой стороне по-
яса мужских персонажей раннесредневековой настенной живописи
Средней Азии, имеющих к тому же и подобные иные элементы кос-
тюма (верхняя одежда с боковыми разрезами, штаны, заправленные в
сапоги и т.д.), в том числе и у упомянутых послов в росписях Афра-
сиаба.
Что же касается таких принадлежностей статуэтки, как коничес-
кий головной убор и круглый щит с умбоном в центре, то аналоги
им можно найти не только в скифскую эпоху, но и среди раннесред-
невековых древностей, в том числе территориально и этнокультурно
связанных с рассматриваемой статуэткой. Несколько бронзовых (ди-
аметром 18-32 см) умбонов щитов, с розетками в центре, было най-
дено в Бежтинском могильнике VIII-X вв. (Цунтинский район Даге-
стана). Там же были обнаружены сфероконические шлемы, два из
которых имеют особые удлиненные втулки, надеваемые на шишаки,
в верхний конец которых, очевидно, крепился плюмаж (Атаев Д.М.,
1963, с. 174-178, рис.27,1,4,5). Эти находки можно сопоставлять с со-
ответствующими предметами амуниции статуэтки из Гигатля.
Изображенный же на статуэтке воина двойной плечевой порту-
пейный ремень может быть редким специфическим, реликтовым ук-
рашением типа «рахас», зафиксированным в костюме богатых авар-
цев (Северо-западный Дагестан), не связанным с ношением оружия
и представляющим широкую плетенную (в 1-2 и более рядов) се-
78
ребряную цепочку с подвесками на концах, которая перекидывалась
поверх черкески через плечо и закреплялась на поясе (Материальная
культура аварцев..., 1967, с.220). «Рахас» не имел утилитарной функ-
ции и подчеркивал состоятельность и, очевидно, социальное положе-
ние его обладателя в обществе.
Приведенные примеры наглядно показывают, насколько может
быть субъективно толкование различных атрибутов, а вслед за ними
и интерпретация и датировка самого образца мелкой пластики, на
котором те или иные принадлежности костюма, вооружения и т.д.
изображены достаточно условно. Вместе с тем, это показывает, на-
сколько тщательным, осторожным и разносторонним должен быть
подход к анализу подобных объектов.
В рассматриваемой статуэтке особый интерес представляет одея-
ние воина, а именно весьма симптоматичная верхняя одежда (услов-
но именуемая «кафтаном»), которая, будучи важным предметом мате-
риальной культуры, может выступать не только существенным
отличительным этнокультурным, социальным признаком, но и хро-
нологическим показателем. При этом следует отметить, что параллели
представленным на фигурке воина из Гигатля предметам костюма
(«кафтан», штаны, головной убор) имеются и в этнографически зас-
видетельствованной одежде. Например, изображенный «кафтан» с бо-
ковыми разрезами находит отголоски в мужской нательной (руба-
хи) и верхней (черкески, бешметы, халаты) одежде народов Кавказа
и Средней Азии, которые имеют подобные боковые разрезы.
Авторы «скифской» интерпретации рассматриваемой статуэтки
обратили внимание на элементы костюма воина и, в частности, в
качестве ближайшего аналога указали на якобы такие же «длинные
кафтаны со срезами снизу», в которые одеты знатные скифы, изобра-
женные на серебряной вазе с позолотой IV в. до н.э. из кургана
Тайманова Могила (Давудов О.М., 1991, с.76). Однако, данная анало-
гия неверна. На этой вазе скифы воспроизведены в коротких, не
доходящих до колен, распашных кафтанах, полы которых, как отме-
чает В.И.Бидзиля, сзади имеют ровный срез, а спереди заканчивают-
ся свисающими длинными треугольными клиньями (Бшзитя B.I., 1971,
с.51-54, рис.8, 11). На статуэтке же из Гигатля представлено верхнее
длинное (ниже колен) нераспашное платье туникообразного покроя
с широкими, глубокими вырезами на подоле спереди и сзади и с
узкими разрезами потокам подола.
79
Распашные и нераспашные кафтаны с боковыми разрезами на
подоле, представляющие в том числе сасанидские или иные, подра-
жающие в орнаментации сасанидским образцам, шелка, получили ши-
рокое распространение в раннесредневековую эпоху и засвидетель-
ствованы, в частности, в настенной живописи Пенджикента, Афрасиаба,
Варахши (Лобачева Н.П., 1979, с.28,35, рис.4,3,4,6; Бентович И.Б., 1980,
с. 198-200, рис.1, 2), среди уникальных материалов могильника Моще-
вая Балка (Иерусалимская А.А., 1992, с.14, 39, схема 1). Но, как пред-
ставляется, среди известных репродукций к одеянию «гигатлинского
воина» ближе всего верхняя мужская одежда, изображенная на ряде
сасанидских серебряных сосудов и представляющая такого же типа
нераспашной «кафтан» с вырезами и боковыми разрезами на подоле.
Такие «кафтаны» воспроизведены, в частности, на блюдах из собра-
ния Государственного Эрмитажа с изображением шаханшаха Пероза
(459-484), охотящегося на горных баранов, и с изображением шахан-
шаха Хосрова II (591-628) и четырех приближенных к царю вель-
мож (Тревер К.В., Луконин В.Г., 1987, илл.17, 19) (рис.2,1,2).
В.Г.Луконин полагал, что на блюде с изображением Хосрова II
длинные «кафтаны» вельмож «спереди приподняты с помощью ши-
рокой полосы ткани или ремня, которая спускается с узорчатого
пояса» (Тревер К.В., Луконин В.Г., 1987, с. 109). Но здесь скорее изоб-
ражены вырезы «кафтанов» и длинная спускающаяся лента пояса-
кушака. На это указывает, прежде всего, идентичность покроя и от-
делки верхней одежды вельмож и Пероза. Их «кафтаны», в частности,
имеют широкую полосу отделки из другой ткани (в отличие от
самого платья) вдоль подола, переднего выреза и боковых разрезов.
Причем у вельмож эта отделочная кайма не подвернута (как было
бы при поднятии подола), а показана разглаженно, расправленно, как
и на «кафтане» Пероза. Но если у Пероза «кафтан» перетянут на
талии поясом с пряжкой, то у вельмож — мягким матерчатым поясом
типа кушака. Такое же нераспашное платье с вырезами и боковыми
разрезами на подоле и перетянутое поясным ремнем с пряжкой име-
ет знатный жених, изображенный на чаше, видимо, конца эпохи Са-
санидов, со свадебной сценой из коллекции А.Саклера (Harper P.O.,
1978, № 25; Тревер К.В., Луконин В.Г., 1987, с.95, рис.90) (рис.2,3).
Весьма близкие соответствия достаточно специфического в дета-
лях типа верхней одежды, представленного на «гигатлинском воине»
и на шаханшахе Перозе и сасанидских вельможах могут выступать
еще одним, дополнительным аргументом в пользу датировки стату-
этки из Гигатля раннесредневековым временем. Вместе с тем, данные
80
аналоги позволяют видеть в «кафтане» воина образец сасанидского
платья.
Здесь возникает закономерный вопрос — каким образом сасанид-
ское одеяние могло оказаться воспроизведенным на скульптурном
изображении божества-воителя из Горного Дагестана? Ответ на него
можно дать не только в свете тесных политических, торгово-эконо-
мических и культурных связей Дагестана и Сасанидского Ирана,
прохождения через Приморский Дагестан важной и древней между-
народной трассы, связывающей северную и южную ветви Великого
Шелкового пути, возможного поступления ценных сасанидских тка-
ней, шелков и самой одежды. Имеется и конкретное свидетельство
письменного источника о пожаловании владетелям Восточного Кав-
каза богатых сасанидских одеяний, выступающих символическим
знаком власти (об этом значении халата см.: Соловьева О.А., 1998,
с. 104-107).
Белазури, повествуя о деятельности шаханшаха Хосрова I Ану-
ширвана (531-579) на Восточном Кавказе, сообщает, что он «выбрал
правителей (мулук, ед. ч. малик) и назначил их, предоставив каждому
из них шахство над отдельной областью. Среди них хакан горы, а он
называется сахиб ас-Сарир («владетель трона») и называется он вах-
рарзаншах (вар. вахрараншах), правитель Филана, а он филаншах, та-
басараншах, правитель ал-Лакза, он с титулом джурджаншах, прави-
тель Маската, владение которого ныне не существует, правитель Л ирана,
а он лираншах, правитель Ширвана, а он ширваншах» (Beladsori, 1866,
р.196 — пер. А.Р.Шихсаидова; Баладзори, 1927, с.7). Хамза Исфахани
поясняет, почему некоторые из восточно-кавказских владетелей по-
лучили те или иные титулы: Хоеров Ануширван «одарил каждого из
предводителей (куввад, ед. ч. каид) в день назначения его на охрану
определенной ему пограничной области (carp) халатом (каба), разри-
сованным различного рода рисунками. Предводитель носит титул по
названию того рисунка, что на халате. Так появились имена: багран-
шах «шах кабанов», ширваншах «шах львов», филаншах «шах слонов»
(Ispahan!, 1844, р.57 — пер. А.Р.Шихсаидова). На эту весьма интерес-
ную информацию исследователи, кажется, не обращали должного вни-
мания. Между тем, в ней речь идет о хорошо известных по археоло-
гическим и иным данным сасанидских тканях с изображениями тех
или иных животных (Дьяконова Н.В., 1969) и одеждах из них, по-
добных запечатленным, например, на стенной живописи Афрасиаба
(АльбаумЛ.И., 1975, с.21,39-41,48-50, рис.4,8,13,14 табл. VI, XIX, XXVIII-
XXX).
11-242
81
Территорию же Северо-западного Дагестана, откуда происходит
основная часть культовых антропоморфных статуэток и в том числе
рассматриваемая фигурка, занимало государственное образование Са-
рир(Минорский В.Ф., 1963, с.132-137; Бейлис В.М., 1963, с.249-266),
владетель которого и был удостоен Хосровом Ануширваном титула
«шах кабанов» и одарен «халатом»-каба с изображениями этих попу-
лярных персонажей сасанидского искусства, представленных на тка-
нях, штуковых панно, скальных рельефах, серебряных блюдах, резных
камнях. И в свете этих данных письменных источников, при выше
приведенных параллелях и предложенной датировке статуэтки ран-
несредневековым временем, не только предоставляется возможность
интерпретации «кафтана» «гигатлинского воина» как образца бога-
того сасанидского платья, но и становится понятным возможный
путь воспроизведения этого сасанидского одеяния на культовой фи-
гурке местного (сарирского) божества-кумира. Находит объяснение
и изображение этого божества именно в «шахской» одежде: можно
привести немало примеров, имеющих характер закономерности и ил-
люстрирующих богов в тех же, часто канонических, одеждах, что и
царствующие особы. Такие соответствия, в которых подчеркнута бо-
жественность царской власти, наглядно продемонстрированы, в част-
ности, в сасанидском искусстве — на скальных рельефах в сценах
инвеститур шаханшахов верховным богом Ахура Маздой, в которых
«царское облачение стало образцом для иконографии бога» (Луко-
нин В.Г., 1969, с.49).
Информация Исфахани интересна не только тем, что в ней при-
водятся наименования рисунков на тканях. В ней удостоверена рас-
пространенная практика дарения, пожалования «халата» верховным
правителем своим вассалам, отражено значение «халата» как показа-
теля социального ранга его обладателя. Основными составляющими
данного критерия общественного статуса являлись материал, цвет и
орнамент халата (Соловьева О.А., 1998, с.105-107). И в связи с этим
обращает внимание, что в вышеприведенных примерах из росписей
Афрасиаба в «кафтаны», сшитые из таких же богатых тканей с изоб-
ражениями животных (кабаны, гуси, сенмурвы, крылатые кони, пав-
лины, архары), одета только высшая знать - послы из Чаганиана
(Альбаум Л.И., 1975, с.21, 39-41, 48-50, рис.4, 8, 13, 14, табл. VI, XIX,
XXVIII-XXX). В отличие от них, у персонажей, сопровождающих по-
слов, такие ткани использованы лишь для отделки ворота, манжет,
подола, разрезов. Обратим внимание и на то, что верхняя одежда чага-
нианских послов, сшитая из сасанидских или подражающих им в
82
орнаментике тканей, очень близка по покрою к описанным выше
«кафтанам» гигатлинской статуэтки, шаха Пероза и сасанидских вель-
мож. Отличия (возможно, носящие хронологический характер) со-
стоят в том, что платья послов длиннее, доходят почти до щиколоток,
а вырезы на подоле спереди (и вероятно, сзади) очень неглубокие.
Таким образом, и подаренные Хосровом Ануширваном правите-
лям Восточного Кавказа «халаты» с изображениями различных жи-
вотных соответствовали их социальному статусу и административ-
ному рангу, подчеркивали их высокое политическое, в немалой степени
автономное, положение, отраженное и в пожалованном этим владете-
лям титуле «шах». А.И. Колесников, исследуя административно-тер-
риториальную структуру позднесасанидского Ирана, пришел к вы-
воду, что утверждение за марзпанами и некоторыми из спахбедов
Ираншахра титула «шах» являлось признанием значительной само-
стоятельности пограничных правителей (Колесников А.И., 1970, с.55).
Это заключение с полным правом можно распространить и на вос-
точно-кавказских владетелей (Гаджиев М.С., 1998, с.13-14). Наделе-
ние правителей небольших, но стратегически важных государствен-
ных образований Восточного Кавказа титулом «шах» находилось в
полном соответствии с нормами позднесасанидской номенклатурно-
иерархической практики, нашедшими отражение, в частности, в пред-
писании «Письма Тансара»: «И никого, кто не из нашего рода, шахом
называть не должно, кроме тех, которые являются правителями по-
граничных областей и аланов, и областей Запада и Хорезма» (цит. по:
Колесников А.И., 1970, с.20). В свете же информации Белазури и
других раннеарабских авторов (Масуди, Ибн Хордадбех, Ибн ал-Фа-
ких) о наделении владетелей различных областей Северо-восточно-
го Кавказа и Кавказской Албании (ср.-перс. Вгвп, Brden) титулом
«шах» резонно читать в тексте не «аланов», а «аранов», т.е. «албанов»,
учитывая, что в среднеперсидском письме фонемы «л» и «р» обозна-
чались одним знаком. Такое чтение полностью соответствует истори-
ческой ситуации и значению пограничных областей Восточного Кав-
каза в сасанидский период.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ.
Альбаум Л.И., 1975. Живопись Афрасиаба. Ташкент.
Антипина К.И., 1962. Особенности материальной культуры и прикладного
искусства южных киргизов. Фрунзе.
Атаев Д.М., 1963. Нагорный Дагестан в раннем средневековье. Махачкала.
83
Баладзори, 1927. Книга завоевания стран. Пер. П.К. Жузе // Материалы по
истории Азербайджана. Вып. III. Баку.
Бейлис В.М., 1963. Из истории Дагестана VI-XI вв. (Серир) // ИЗ. Т. 73. М.
Бентович И.Б., 1980. Одежда раннесредневековой Средней Азии (по данным
стенных росписей VI-VIII вв.) // СНВ. Вып.22. М.
Б/дзсля В. Г, 1971. Досл1дження Гаймоновой Могили // Археология. №1. Киев.
Гаджиев М. С., 1997. Две бронзовые статуэтки из Дагестана (к хронологии
культовой пластики) // РА. №2.
Гаджиев М. С., 1998. Лпиния (исторические факты, локализация, этническая
принадлежность) // Дагестан в эпоху Великого переселения народов
(этногенетические исследования). Махачкала.
Горелик М.В., 1987. Раннее скульптурное изображение скифского воина //
Киммерийцы и скифы. Тез. докл. Всесоюзного семинара, посвященного памяти
А. И. Тереножкина. 4.1. Кировоград.
Давудов О.М., 1987. О контактах населения древнего Дагестана с
киммерийцами и скифами // Киммерийцы и скифы. Тез. докл. Всесоюзного
семинара, посвященного памяти А. И. Тереножкина. 4.1. Кировоград.
Давудов О.М., 1991. Некоторые культовые места Горного Дагестана //
Горы и равнины Северо-Восточного Кавказа в древности и средние века.
Махачкала.
Доде З.В., 1995. К вопросу о методике реконструкции археологического
костюма (по материалам кавказских могильников VII-IX вв. н.э.) //
Интеграция археологических и этнографических исследований. Материалы
III Всероссийского научного семинара, посвященного 110-летию со дня рождения
С. И. Руденко. 4.1. Омск.
Дьяконова Н.В., 1969. «Сасанидские» ткани// ТГЭ. Т. 10. Л.
Иерусалимская А.А., 1992. Кавказ на Шелковом пути. Каталог выставки.
СПб.
Колесников А.И., 1970. Иран в начале VII века. ПС. Вып.22 (85). Л.
Лобачева Н.П., 1979. Среднеазиатский костюм раннесредневековой эпохи
(по данным стенных росписей) // Костюм народов Средней Азии. Историко-
этнографические очерки. М.
Луконин В.Г., 1969. Культура сасанидского Ирана. Иран в III-Vee. Очерки
по истории культуры. М.
Марковин В.И., 1986. Культовая пластика Кавказа// Новое в археологии
Северного Кавказа. М.
Материальная культура аварцев. 1967. Махачкала.
Минорский В.Ф., 1963. История Ширвана иДербенда X-XI веков. М.
Соловьева О.А., 1998. Визуальный язык власти (Бухарское ханство XIX —
начала XX вв.) // Этническая история тюркских народов Сибири и
сопредельных территорий. Омск. /
Тревер К.В., Луконин В.Г., 1987. Сасанидское серебро. Собрание
Государственного Эрмитажа. М.
84
Beladsori, 1866. Liber expugnationis regionum, auctore Im6mo Ahmed ibn Jahja
ibn Dj6bir al-Belodsori... Ed. M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum.
Harper P. 0., 1978. The Royal Hunter. Art of the Sasanian Empire. New York.
Ispahani, 1844. Hamza Ispahani Annalum libri X. T.l. Textus arabicus. Ed.
J. M. E. Gottwald. Petropoli Lipsiae.
1. В работах, посвященных народной одежде киргизов (труды С. М. Абрам-
зона, К. И.Антипиной, Ю.А. Шибаевой и др.), мне не удалось найти упоминаний
о «бельдеке», но имеются указания на поясные платки-кушаки «бел боо», «парны»
и др., которые носили поверх рубах, халатов с распущенным углом на пояснице
(см., напр.: Антипина К.И., 1962, с.230). Вместе с тем, К.И.Антипина привела
примеры былого более широкого распространения одежды типа «бельдемчи»
среди тюркских народов и указала (со ссылкой на С.М.Абрамзона) на упоми-
нание «бельдемчи» как боевой одежды в киргизском эпосе «Манас» (Антипи-
на К.И., 1962, с.244).
12-242
85
Рис. 1. Бронзовая статуэтка воина из Гигатля (Дагестан)
(ДГОМ, инв. № 18319).
Рис. 2. Изображения шаханшаха Пероза (1), сасанидского вельможи'(2) и
знатного жениха (3) на сасанидских серебряных сосудах
(1,2 - по К. В. Тревер, В. Г. Луконину, 3 - П. О. Харперу).
86
А. А. Иерусалимская
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ИЗУЧЕНИЯ РАННЕСРЕДНЕВЕКОВОГО
КОСТЮМА (ПО МАТЕРИАЛАМ АНАЛИЗА ОДЕЖДЫ АДЫГО-
АЛАНСКИХ ПЛЕМЕН VIII-IX ВВ.)
Поразительная сохранность органических материалов, включая
ткани, в раннесредневековых горных могильниках Северо-Западно-
го Кавказа (эталонным памятником такого рода является в настоя-
щее время Мощевая Балка) позволила с исчерпывающей полнотой
реконструировать местный костюм, который оказался характерным
для всего этого региона (находки в могильниках в долинах рек
Б.Лаба, Уруп, Зеленчук, Теберда, Эшкакон и др.), а в некоторых случа-
ях, по-видимому, и для более широкой территории.
Результаты моих исследований на эту тему в основном опубли-
кованы (lerusalimskaja А., 1996, 32-58, 115-132, 143-160; Jeroussalimskaja
А., 1978, 183-211; Иерусалимская А., 1992). Однако, учитывая трудно-
доступность для большинства коллег главных из этих публикаций,
напомню, прежде чем перейти к конкретным вопросам, составляю-
щим цель данной статьи, несколько наиболее существенных из полу-
ченных выводов.
1. Мужской и женский костюм в ту эпоху радикально отличались
один от другого (детский же повторял основные черты взрослого:
одежда девочек - женскую, мальчиков - мужскую; см. напр., рис.4с).
2. Плечевая одежда у всех категорий населения состояла из двух
компонентов: верхней одежды (в разной мере утепленной, обычно
подбитой мехом) и нижней, нательной, которая повторяла главные
особенности кроя первой. У мужчин - это отрезной кафтан, облегаю-
щий в верхней половине (системой застежек на нашивных полосках
- «галунах») и широкий в нижней (длинной, без застежек, с боковы-
ми «разрезами» - несшитыми внизу швами); верхний кафтан обыч-
но имеет боковые отвороты, нижний - невысокую стойку (рис.4 и 5).
У женщин - одежда очень широкая, не отрезная, сшитая обычно из
одного ткацкого полотнища с приточенными по длинным сторонам
половинами такого же ткацкого куска, продольно разрезанного (в
центре делалась горловина с разрезом); для верхнего «платья-шубы»
характерны узкие и длинные рукава, неглубокие боковые «разрезы»,
также центральный разрез, не доходящий донизу; особенностью
снского нижнего платья является длинный нашивной карман (рис.1
в; 4-с; 6), исполнявший фунции «рюкзака» или нагрудной сумы. Ори-
/
87
гинальным видом женской верхней одежды был зафиксированный
только один раз комплект из короткой пелерины и обернутой вок-
руг бедер «юбки-портупеи», сделанных из тисненой кожи, мехом внутрь.
В женских погребениях встречены также длинные полотняные пеле-
рины и перчатки, кожаные и матерчатые, со срезанными завершения-
ми пальцев.
3. Головные уборы мужчин, среди которых есть шлемовидные (ко-
жаные, крытые шелком, с деревянным шишаком), явно престижного
характера, в целом достаточно единообразны. Женские уборы более
разнообразны, маркируя определенные возрастные группы: 1) дево-
чек и девушек (у них волосы заплетались в несколько тонких коси-
чек, которые украшались бляшками и не скрывались под шапкой);
2) замужних женщин, еще не обзаведшихся детьми (одна коса, но
также не спрятанная), и наконец, 3) главный рубеж - убор матери: с
появлением ребенка женщина носила волосы, полностью спрятанны-
ми (шапка с накосником - рис.З, система повязок-диадем и длинных
шарфов).
4. Исподнее - полотняные штаны и чулки (а также «гетры» и
войлочные ноговицы) - относительно единообразны у мужчин и
женщин. Варьирует лишь длина штанин, заправлявшихся в чулки, и
отличается система фиксации последних: у мужчин - с помощью
«подвязок» из сухожилий, крепившихся на пояске штанов, у женщин
- матерчатыми завязками ниже колен. Мягкая обувь из кожи, в раз-
ной мере обработанной (от сыромятной до тонкого сафьяна), доста-
точно разнообразна, давая вариации то более низких, то более высо-
ких чувяков, иногда сапожков; вся обувь сделана без вшивной
подметки; женская, мужская и детская обувь отличается одна от дру-
гой только размером.
5. Главные черты каждого вида одежды стабильно повторяются,
независимо от имущественного статуса их владельцев - будь то кры-
тый драгоценным шелком кафтан вождя или залатанное «рубище»
из мешковины. В целом одежда хорошо приспособлена к климати-
ческим и хозяйственным условиям жизни в горах.
6. Уникальная особенность местной одежды - широчайшее ис-
пользование привозных шелков, причем не только для декора каф-
танов, платьев или головных уборов, но и для отделки обуви или
исподнего. Этими шелками, как и рядом других товаров проходив-
шей туг транзитной международной торговли (ковры, гобелены, стек-
ло, латунь) караваны расплачивались с местными племенами за про-
ход по находившимся под их контролем перевалам. Этот обходной
88
маршрут Великого Шелкового Пути, когда-то мной реконструиро-
ванный и названный «северокавказским» (Иерусалимская А.А., 1967,
с.55-78; Иерусалимская А.А., 1992, с.39-53), связывал напрямую, в
обход Ирана, страны Средиземноморья со странами Средней Азии и
Дальнего Востока. Контакты именно с этими далекими регионами,
прежде всего с Византией и с Согдом, отразились и в некоторых
деталях адыго-аланского костюма, поскольку из названных регионов
вывозились не только ткани, но и готовая одежда, которая порой
оказывала влияние на местную моду. Не имея возможности специ-
ально на этом тут задерживаться, ограничусь лишь одним примером:
коптский шерстяной орбикул из Мощевой Балки (рис. 1-а) попал
сюда, разумеется, вместе с туникой, на которую был нашит, появление
же здесь такой средиземноморской одежды с нашивными орбикула-
ми и таблионами вызвало подражание ей в местной одежде, прежде
всего женской, которую стали украшать также круглыми или квад-
ратными нашивками (рис.1 -б, в).
В настоящей статье будет рассмотрено несколько вопросов, кото-
рые, возможно, окажутся небезынтересными для археологов-медие-
вистов, особенно для тех, кто не сталкивается в своей полевой прак-
тике с памятниками такой сохранности, как приведенные выше.
I. В какой мере и в каких случаях костюм может служить одним
из источников при решении вопросов этнической идентификации.
Совершенно очевидна важность и высокая информативность данно-
го вида материала. К сожалению, редкость подобных археологичес-
ких находок приводит чаще всего к необходимости обращаться не к
реальному костюму, но к его изображениям на различных памятни-
ках изобразительного искусства. Между тем последние не всегда мо-
гут служить полностью достоверным источником, отражая порой за-
имствованные либо собственные, но более древние, художественные
традиции, что может создать искаженное представление о костюме
данной эпохи (так, представляется неоправданным считать изобра-
жения одежды на фресках Сентинского храма отражением реально
бытовавшего в ту эпоху местного костюма - см: Равдоникас Т.Д.,
1990, с.93-95).
Поэтому, разумеется, оптимальным вариантом является изучение
самого реального костюма.
При этом, однако, необходимо учитывать, что наибольшее значе-
ние в таких исследованиях имеют не те признаки, которые обуслов-
лены утилитарно-бытовыми причинами и поэтому могут повторять-
ся у многих народов, обитавших в сходных климатических и
89
хозяйственных условиях. Напротив, главными оказываются такие,
порой малозаметные, признаки, которые не связаны прямо с реалия-
ми жизни и, в сущности, необъяснимы, следуя некой глубинной тра-
диции, отражающей психо-этнические особенности данной общнос-
ти людей. Приведу лишь три примера подобного рода, базирующихся
на северокавказских находках.
1) Расположение шва на северокавказских чувяках - как архео-
логических, происходящих из могильников, так и на этнографичес-
ких, относящихся к позднему времени или даже современных (чрез-
вычайно близких древним образцам). Эти последние внешне
единообразны и шьются здесь стандартными приемами из одного
куска кожи. Однако у осетин (единственного в данном регионе ира-
ноязычного народа, восходящего, хоть и опосредованно, к аланам)
этот кусок сворачивают таким образом, что шов проходит по верху,
вдоль наружной стороны подъема, а у адыгских народов - так, что
шов идет внизу, по центральной оси стопы (Калоев Б.А., 1975, с.176-
179) - см.рис.2.
На чувяках из Мощевой Балки встречены оба эти варианта обуви,
что представляется не случайным и, по-видимому, имеет этническую
окраску, отражая смешанный характер населения в этом районе. О
смешении тут пришлого аланского компонента с местным, преиму-
щественно адыгским, свидетельствуют и антропологические данные
(Алексеев В.П, 1964, с.208-217; Alexejew W.P., 1996, s.317-321), и целый
ряд явлений в материальной культуре (lerusalimskaja А., 1996, ss.28-29,
61, 64, 73-75; см.также: Иерусалимская А., 1983, с.179-197). В период
миграции аланов в первой трети VIII в. из центральных районов
Северного Кавказа на запад часть из них, очевидно, осела в высоких
предгорьях Северо-Западного Кавказа, в частности, по долине Боль-
шой Лабы, где лежит Мощевая Балка. По моим предположениям,
основную массу этого пришлого населения составляли аланские дру-
жинники, которые смешались в браках с адыгскими женщинами.
Память же об этих событиях (отстоящих от материалов могильника
не менее, чем на полтора столетия) сохранилась в целом ряде эле-
ментов мужского костюма, а также в описанных двух разных тради-
циях изготовления обуви. Примечательно при этом, что «адыгский»
шов преобладает в женской обуви, а «осетинский», аланский - в муж-
ской, хотя к этому времени тут должно было смениться с момента
появления аланов три-четыре поколения (ср. рис.2-а и 2-6).
90
2) Следующий пример, быть может, менее очевиден с точки зре-
ния его этнической подосновы, но интересен в первую очередь тем,
что предметно объясняет одну из заметных и явно значимых черт
женского головного убора, которая зафиксирована в памятниках Се-
веро-Западного Кавказа VIII-IX вв., и прослеживается пока только в
аланской, позже в осетинской среде. Как выяснилось, эта черта связа-
на с конкретным приемом шитья (рис.З).
Итак, шапка с накосником (убор женщины-матери - см. выше)
шилась, как показали материалы Мощевой Балки, из прямоугольного
наверху куска ткани следующим образом (рис.З-в): верхние углы
заводили кверху и соединяли швом вдоль короткого участка их на-
ружных сторон. Это создавало приподнятую в центре, над лбом, ли-
нию; шов же и частично мелкие складки, образовавшиеся по его
бокам, закрывали нашивным шелковым ромбом. Такой покрой при-
обрел некий знаковый характер: линию с подтянутым вверх углом в
центре и со всем, конструктивно с этим связанным, декором имити-
ровали иногда даже в тех случаях, когда это не было обусловлено
кроем - например, на четырехклинной шапочке, сочетающей черты
шапки девочки и убора женщины-матери («промежуточный» тип,
который я считаю шапкой замужней женщины, до рождения ребен-
ка). Знаковость данного признака и, возможно, его исходно иранское-
аланское происхождение подтверждают и его присутствие на одной
из шапок, найденных в аланском Кисловодском могильнике VII-VII1
вв. (Рунич А.П., 1963, с.241-243), а также - что особенно существенно
- воспроизведение такого головного убора (с подтянутым над лбом
углом) на женской фигурке конского начельника XI в. из катаком-
бы 14 аланского Змейского могильника (Кузнецов В.А., 1961, с.83,
рис. 15. Впервые обратившая внимание на это изображение головного
убора Т.Д.Равдоникас понимала эту деталь как «треугольный вы-
рез»: см. Равдоникас Т.Д., 1972, с. 199; Равдоникас Т.Д., 1990, с. 97).
Наконец, женский убор с накосником, «матерчатым налобником и
завязками» был зафиксирован в позднесредневековых склепах Се-
верной Осетии (Тменов В.Х., 1969, с.2), а также показан на рисунке
XVIII в., изображающем осетинку (Студенецкая Е.П., 1989, с.27). Воз-
можно, косвенным подтверждением связи описанного головного убора
с иранским этносом служат и находки в скифских и сарматских
женских погребениях металлических пластин (в том числе ромби-
ческих, которые можно было бы считать прототипами наших шелко-
вых ромбов) в центре налобной части (сходная пластина была най-
дена и в позднем кургане у ст.Андрюковской (ОАК, 1896, с.55);
91
Подробнее об этом - см. lerusalimskaja А., 1990, с.39).У иранских наро-
дов прослежен этнографически и весь ритуал смены головного убо-
ра у женщин после рождения первого ребенка (Люшкевич Ф.Д.,
1978, с. 131-139). Аналогичный ритуал описан путешественниками
XVII-XVIII вв. также у осетин и у адыгских народов (Студенецкая
Е.П., 1989, с.49, 57-61). Однако, если, например, иранское происхожде-
ние мужского шлемовидного убора из той же Мощевой Балки и
некоторых других могильников не вызывает сомнений (Jeroussalimskaja
А., 1978, р.200), то для установления связи рассмотренного женского
убора непременно с аланским этническим компонентом материала
пока недостаточно. Важно лишь подчеркнуть, что прослеженный прием
шитья данного типа убора сам по себе, несомненно, является призна-
ком «этнического характера», поскольку из многих возможных спо-
собов его изготовления был избран и стал устойчиво тиражировать-
ся именно этот.
3) Чрезвычайно значимым признаком, не имеющим никакой ути-
литарной окраски, является направление запаха в распашной плече-
вой одежде: закрывает ли левая пола правую («правый» запах) или,
наоборот, правая пола левую («левый» запах).
Как известно, в Китае одежда запахивалась слева направо (что
подтверждается сотнями находок и изображений), и это осознавалось
и специально подчеркивалось: правый («китайский») запах назы-
вался «южень», обратный же обозначался термином «цзожень»(Сы-
чев А., Сычев В.,1975, с.33). В классическом сочинении «Лунь-юй»
(«Суждения и беседы»), прославляя премьер-министра Гуань-Чжуна,
автор пишет: «если бы не он, то мы носили бы волосы распущенны-
ми и запахивали бы халаты налево» - то есть, видимо, стали бы с
точки зрения китайцев варварами.
И, действительно, этот признак является водоразделом, позволяю-
щим отличить кафтан или халат китайцев и культурно им близких
народов (или оказавшихся в тот или иной период под их властью)
от одежды других этносов. Так, например, есть основания предпола-
гать, что к числу племен, практиковавших правый запах, принадлежа-
ли в раннем средневековье некоторые из тюркских племен (Яценко
С.А., 2000, с. 145). Напротив, иранские народы Ближнего Востока, степ-
ного Причерноморья, Средней Азии, Индии и других регионов с
древних времен носили распашную одежду с левым запахом. Не ос-
танавливаясь в сжатых рамках этой статьи на коротких кафтанах
скифо-сарматской эпохи - видимо, исконно иранском типе одежды
всадника (с более поздними иранскими кафтанами их сближает и
92
ряд дополнительных черт, прослеженных С.А.Яценко: боковые «раз-
резы», длинные рукава, система застежек и декора (Яценко С.А, 1985.
См. также: Seyrig А., 1937, р.11,16, 21-22), -как и на близких им кафта-
нах парфянского и раннесасанидского периодов, которые все имеют
именно такую конструкцию (левый запах), - обратимся непосред-
ственно к кафтанам Мощевой Балки и ряда близких памятников
(Нижний Архыз, Амгата, Хасаут, Гамовская Балка). Если отвлечься от
чисто функциональных их особенностей (большая длина, утеплен-
ность мехом верхних кафтанов, удобный для верховой езды покрой),
все остальные характерные признаки этой одежды - и прежде всего
левый запах (застежка на «галунах», пуговицы на краю правой полы,
петли на левой) - не оставляют сомнений в иранском, в данном
случае аланском, ее происхождении (Jeroussalimskaja А., 1978, р.190-
198). См. рис. 4 и 5. Сходный тип кафтана представлен на позднесаса-
нидских рельефах Так-и-Бустана: как полагают, именно такой саса-
нидский кафтан явился прототипом византийского кавалерийского
скарамангия (Кондаков Н.П., 1929, с.264). При этом, однако, Е.Хол-
мес-Пек справедливо отметила более раннее появление этого типа
кафтана - причем в варианте, более близком нашему аланскому (с
двумя отворотами наверху) - на Востоке: в памятниках эфталитс-
кого, позже согдийского круга (Holmes-Peck Е., 1969, р.115). Аланский
кафтан, восходящий, по всей видимости, к древним сармато-аланским
корням, но испытавший в раннем средневековье, скорее, не сасанидс-
кое, а согдийское влияние в крое и системе декора, распространился
затем, вероятно, вместе с аланами, на широкую территорию западного
Предкавказья, а также Подонья. Так, в одной из салтовских ката-
комб на Маяцком селище (кат.1/ погр.2, раскопки 1978 г.; материа-
лы хранятся в Воронежском краеведческом музее) найден фрагмент
правой полы кафтана с шелковым галуном и пуговкой-бубенчиком.
Несмотря на единичность пока этой находки, она может служить
самостоятельным аргументом в пользу аланского переселения на Дон.
Во всяком случае, в полевой практике следует точно фиксировать
местоположение металлических пуговиц, что может позволить ре-
конструировать направление запаха (дальнейшие наблюдения, как
хотелось бы надеяться, дадут возможность таким образом установить,
например, иранскую или тюркскую природу того или иного обнару-
женного, пусть только в отдельных его деталях, кафтана).
Что касается традиционности этого вида одежды в аланской сре-
де, то ее иллюстрирует серия находок Х1-ХП вв. аналогичных кафта-
нов, верхних и нижних, в Змейском могильнике (катакомбы №№
93
37,14,15,36): реконструированы мною по публикациям (Кусаева С.С.
1961, с. 123-125; Кузнецов В.А., 1961). В близких формах такой каф-
тан зафиксирован и в позднесредневековых склепах Северной Осе-
тии (Тменов В.Х., 1972, с.10), доживая в основных чертах в горском
костюме вплоть до современности (Калоев Б.А., 1975, с.89, 180-181;
Магомедов А.Х., 1968, с.66; Маргошвили Л.Ю., 1986, с.35): осетинские
«карц» (крытый тканью и подбитый мехом верхний кафтан) и «ку-
рат» (нижний полотняный кафтан с галунами). Эти древние иранс-
кие типы одежды сохранились здесь, несмотря на татаро-монгольс-
кое нашествие, когда распашная одежда на огромной территории была
нивелирована и утратила рассмотренный признак, лишившись вся-
кого запаха (типичным стал центральный разрез с множеством зас-
тежек вдоль него).
II. Последняя тема, затрагиваемая здесь, тесно смыкается с преды-
дущей и касается интерпретации некоторых явлений, которые, при
обычной для археологии плохой сохранности органических материа-
лов, не столь очевидны, как в северокавказских могильниках.
1) Упоминавшийся выше нашивной нагрудный «карман-сумка»,
обязательная принадлежность платья женщин и девочек (рис.1-в; 6),
использовалась последними при жизни как вместилище для различ-
ных плодов. Такая конструкция, естественно, была удобна, высвобож-
дая обе руки в процессе сбора. В Мощевой Балке в кармане одного
из платьев найдена горсть лесных орехов: по-видимому, это следует
считать одним из компонентов погребальной пищи (последняя вклю-
чала еще матерчатую торбочку с сырниками - судя по характеру
органических остатков, а также по этнографическим аналогиям, - а
также глиняный кувшин с погребальным напитком, обычно пере-
крытый тряпочкой, и деревянный ковшик для его питья).
Эту особенность костюма и, соответственно, погребального ритуа-
ла надо иметь в виду при интерпретации находок в области груди и
живота женских костяков орехов (или других плодов), что иногда
описывается как «обряд посыпания груди умершей», в то время как
на самом деле речь идет о содержимом нагрудного кармана. '
2) По материалам уже перечислявшихся адыго-аланских могиль-
ников VII-IX вв. удалось выяснить неправомерность бытующего в
среде археологов понимания бус - как в отношении их размещения
на одежде, так и их назначения. Интерпретация этого вица инвентаря,
вольно или невольно, грешит известной модернизацией: бусы рас-
сматриваются обычно как чисто декоративный элемент костюма и
уже a priori предполагается, что женщины носили их в древности
94
таким же образом, как в наше время.
Итак, женское платье, как и платье девочек, являлось в интересу-
ющую нас эпоху подлинным средоточием амулетов. Большинство из
них закреплялось в двух симметрично пришитых в верхней части
нагрудника петлях (см.рис.1-в; 6-6), где подвешивались на сухожи-
лиях: матерчатый, как правило, шелковый, мешочек д ля амулета (обыч-
но палочки орешника), медвежий коготь, крупная раковина каури
(см. рис.7-а): мелкие же каури неизменно входили в состав ожерелья,
которое крепилось в тех же петлях. Уже одно это последнее обстоя-
тельство наводит на мысль о том, что и бусы осмыслялись их владе-
лицами аналогичным образом, тем более, что в эту низку часто вклю-
чались, кроме каури, и другие предметы, использовавшиеся в других
случаях как самостоятельные амулеты: пяточная косточка зайца, оле-
ний зуб, рожки косули. Остальные бусины этой, закрепленной в пет-
лях, низки всегда крупные, гешировые и глазчатые, из стекла и стек-
лянной пасты. Представляется весьма интересным в этой связи
наблюдение, сделанное этнографами на Кавказе в 30-х годах: старые
женщины хранили в своей шкатулке 9-10 крупных бус, напоминаю-
щих археологические, и помнили значение каждой (сугубо апотропе-
ического характера): с волнистой полоской вдоль центра - «от змей»,
желтая с мелкими глазками - «от оспы», синяя глазчатая - «от сгла-
за» и т.д. (Шиллинг Е.М., 1949, с.28,199-201; Студенецкая Е.Н., 1950,
с.164-168).
Кроме описанной «наружной» низки, носилась еще одна - «внут-
ренняя», которая оборачивалась вокруг основания шеи, состояла из
мелких одноцветных стеклянных бус и пронизок и не была видна:
находилась под платьем (рис.б-а). Очевидно, это тоже своего рода
оберег - эквивалент столь характерного для Кавказа обряда опоясы-
вания, окружения себя магическим кругом от враждебных сил. В
обычной археологической практике, когда все бусы оказываются рас-
сыпавшимися, видимо, стоит иметь в виду эти факты и в любом
случае остерегаться реконструировать из них одно длинное ожерелье,
нанизывая вперемешку мелкие и крупные бусы.
Исходя из наших других, более мелких, наблюдений над системой
размещения амулетов на одежде, следует также обращать особое вни-
мание при расчистке женских костяков на область правой щиколот-
ки и плюсны: внизу, у правого бокового разреза нижнего платья
пришивалась та же заячья косточка, что встречается в ожерельях -
она известна и по находкам в салтовских погребениях, что свиде-
тельствует о широком распространении такого амулета (рис.7-б): ввиду
95
Рис.1. [примечание: Здесь и далее, везде (кроме рис.2-а) воспроизводятся
материалы Эрмитажа из могильника V//I-IX вв. Мощевая Балка!
а,- Коптский шерстяной орбикул туники ( средиземноморский импорт )
б.- Местное подражание: фрагмент платья с шелковым орбикулом
в,- Платье девочки с квадратными нашивками («таблионами»)
98
Рис.2. а,- Мужской чувяк с «осетинским» швом. Нижне-Архызский
могильник (фото любезно предоставлено автору В.А. Кузнецовым)
б, - Женские чувяки с «адыгским» швом (один — с фрагментом ноговицы из
войлока, другой отделан шелком)
99
Рис.З.
Головной убор
женщины-
матери
(дополнялся
шарфом и
матерчатыми
диадемами)
а,- После
реставрации
(виден
нашивной
ромб над
центром лба)
б.- До
реставрации (холщевая основа внутри показывает систему кроя),
в,- Схема покроя.
100
Рис.4. а, б, в - Схемы покроя мужских кафтанов («левый запах»,
варианты ворота)
с. — одежда кукол, имитирующая взрослую и детскую: женское платье с
нашивным нагрудным карманом; нижний мужской кафтан; штаны.
14-242
101
Рис.5 а. Мужские кафтаны: верхний, с остатками меховой основы
(«кафтан вождя», крытый шелком).
102
Рис.5 б. Мужской кафтан нижний, полотняный, с узкими шелковыми
нашивками.
103
Рис. 6. Бусы в системе других амулетов-оберегов:
а, - Женское погребение. Видны: низка бус вокруг шеи и вторая, крепившаяся
в петлях платья (там же подвешены крупная каури и мешочек с
амулетом)
б,- Фрагмент платья девочки с частью ожерелья (крепилось в петлях в два
ряда, фланкировалось рожками косули, здесь же был подвешен медвежий
коготь:рис. 7-а, крайний слева)
104
Рис. 7. Амулеты женских платьев
а. - Подвесные: когти медведей, пяточная косточка и три метоподия зайцев,
зуб оленя (в низке бус), крупные раковины-каури
б,- Нашивные: фрагменты подолов с пришитой внизу пяточной костью
зайцев.
105
О.В.Орфинская
АЛАНСКИЙ КОСТЮМ VIII - IX ВВ. (ПО МАТЕРИАЛАМ ИЗ
СКАЛЬНЫХ МОГИЛЬНИКОВ КАРАЧАЕВО-ЧЕРКЕСИИ)
В фондах Карачаево-Черкесского музея хранится коллекция ар-
хеологического текстиля. В подавляющем большинстве это фрагмен-
ты и целые образцы одежды, происходящие из скальных могильни-
ков Карачаево-Черкесии: Мощевой Балки, Нижнего Архыза и Нижней
Теберды. Весь средневековый текстиль получен в ходе экспедиций
музея под руководством ВАКузнецова, Г.Х.-У.Текеева, В.Н.Камин-
ского, У.Ю.Эльканова, А.А.Демакова, а также в результате поступле-
ния случайных находок, переданных в музей в различные годы. Ис-
следование имеющихся образцов одежды позволяет шире представить
аланский костюм как одно из проявлений материальной и духовной
культуры Алании.
Все хранящиеся в музее образцы одежды можно рассмотреть на
основе следующих признаков: половому, возрастному, социальному и
сезонному.
По половой принадлежности одежда делится на мужскую и жен-
скую. Силуэты женского и мужского аланского костюма VIII-IX вв.
отличаются друг от друга: женское платье схематично выглядит как
прямоугольник, закрывающий всю фигуру, мужское - как два треу-
гольника, соединенные острыми углами в районе талии (рис.1). Имея
одну первоначальную основу (туникообразный покрой), эволюция
мужской и женской одежды шла самостоятельными путями, что выз-
вано различными формами деятельности: женщины - хозяйки, мате-
ри, хранительницы очага (социальная внутренняя направленность);
мужчины - охотники и воины (социальная внешняя направлен-
ность). Разделение одежды на женскую и мужскую является показа-
телем развитости общества, тогда как «единство покроев должно рас-
сматриваться, как черта архаическая, и общие для обоих полов формы
следует считать наиболее древними» (Сухарева О.А., 1986, с.77). На-
личие деталей одежды, характерных как для мужчин, так и для жен-
щин (штаны, ноговицы, некоторые модели обуви и головные уборы),
говорит, что пути формирования одежды для разных полов разош-
лись не очень давно.
Малое разнообразие форм одежды указывает на определенную
консервативность общества.
По возрастному признаку выделяется одежда для взрослых и для
детей.
106
Многочисленные фрагменты и целые формы мужских холщовых
кафтанов имеют достаточно стандартный покрой (рис.2). Покрой
одежды для мальчиков слегка отличается от взрослого варианта.
В коллекции представлены две детские рубашечки и верхний
кафтанчик на меховой подкладке.
Детский кафтанчик (рис.З) повторяет покрой «взрослого» хол-
щового кафтана, но имеет более упрощенные, архаичные черты (от-
сутствует разрез по талии; рукава без скоса с ластовицей). У малень-
кого кафтанчика имеется треугольный вырез с двумя пришитыми
бортами, как у «взрослого» кафтана.
Стан нижней распашной рубашечки (рис.4а), как и кафтанчика,
кроился из одного куска ткани, но с одним разрезом, к которому
подшивался левый борт. Во «взрослых» формах одежды такой разрез
сохранился только в женских шубах. Верхняя распашная рубашечка
имеет оригинальный ворот и один вертикальный разрез с правой
стороны с подшитым бортом (рис. 46).
Интересен вопрос, до какого возраста ребенок носил детскую одеж-
ду, а когда переходил в разряд взрослых? Помочь ответить на этот
вопрос могут данные этнографии. Так, возрастом младенчества осети-
ны считали период воспитания до 3 лет. Конец младенчества отме-
чался особым обрядом - «по поводу способности свободно передви-
гаться». Ко дню свершения этого обряда мальчику шили и надевали
полный комплект одежды со всеми его деталями (Чочиев А.Р., 1985,
с.54, 56). В 15-16 лет юноша становился взрослым. Ему дарили пол-
ный комплект мужской одежды, новую папаху, пояс: без шапки и
пояса нельзя было появляться в общественных местах. Получается,
что в жизни мальчика выделяются два этапа: до 3 лет и от 3 до 16.
Переходы на новый этап сопровождались сменой одежд.
Одежда мальчика до 3 лет не имеет отрезной линии талии. А
шелковый кафтан молодого человека 14-15 лет (рис.5) имеет отрез-
ную линию талии, что объединяет его с «взрослыми» кафтанами. Этот
кафтан распашной и имеет один левый разрез вниз от ворота с
пришивным бортом, что сближает его с детской рубашечкой.
Таким образом, кафтан молодого человека соединяет в себе черты
детской и взрослой одежды.
Сравнивая кафтаны маленького мальчика и молодого человека,
мы сравниваем верхний утепленный кафтан с тонким нижним. Если
по разрезу ворота можно говорить о нижней и верхней одежде, то
линия талии может являться показателем взросления мальчика. Раз-
деления одежды на две части: верх и низ характерно для мужского
107
силуэта. Женщины не подпоясывались. Линия талии, подчеркнутая
поясом, на котором укреплялось оружие, возможно, и является ступе-
нью из детства во взрослую жизнь. Пояс всегда считался обязатель-
ной принадлежностью мужского костюма. Кафтан подростка, отрез-
ной по талии, можно отнести к «взрослым» формам шелкового
нижнего белья, которое или пока не встречено, или полностью вы-
теснено единой формой, характерной для всех видов холщовых каф-
танов. Возможно, архаичная форма кафтана, которая у взрослых пере-
шла в нижнее белье, является показателем подростковой группы.
(Погребение было частично ограблено (разобрана одна стенка), но
костяк не потревожен. Пояс отсутствовал. Был он или нет, сказать
невозможно).
В коллекции Эрмитажа находятся два детских кафтана (Кз 4665
и 4710), один на мальчика 1-1,5 лет не отрезной по талии, а второй -
отрезной (фрагментированный, возраст не указан). К сожалению, вык-
ройки не приведены.
В отвале разграбленного погребения были обнаружены фрагмен-
ты шелкового кафтана и часть изделия, возможно, пояса из той же
ткани. Во второй половине XIX в. на Кавказе матерчатые пояса были
характерны для мужчин старшего возраста (Студинецкая Е.Н., 1989,
с.35). Возможно, такая традиция имеет глубокие корни, тогда пояс из
ткани может являться показателем мужчин старшего возраста. У адыгов
пожилые мужчины носили пояс из ткани одновременно с кожаным
ремнем. Может быть, это вызвано потребностью поясницы в тепле,
тогда бытовой пояс стариков мог быть из шерстяной или холщовой
ткани, а парадный из шелка.
Вертикальный разрез в женских платьях имеет разную глубину.
Исходя из соображений функциональности, глубокий разрез должен
быть у платьев кормящих матерей, а неглубокий разрез - в платьях
девушек и молодых женщин. Платья с глубоким разрезом имеют
более низкий вырез горловины с воротом типа «хомут», а не низкую
стоечку, как платья с неглубоким разрезом. Можно предположить,
что воротник женского платья отражает семейное положение жен-
щины, как и головной убор.
По А.А. Иерусалимской, мужской головной убор делится на уборы
для мальчиков и мужчин, а женский - для девочек, молодых женщин
и матерей (Иерсалимская А.А., 1992, с.45).
Выводы:
Выделены детские формы одежды для мальчиков, которые явля-
ются неотрезными по линии талии. Вероятно, показателем взросле-
108
ния служит наличие пояса, которым одежда четко делится на две
части: верх и низ. Переход от бесполого детства в мир мужчин.
Возможно, юношеской одеждой является утраченная (пока не об-
наруженная) форма нижнего «взрослого» белья.
Пояс из ткани, возможно, носили мужчины старшего возраста.
Форма ворота женского платья показывает семейное положение
женщины, наличие детей, что косвенно отражает и ее возрастную
категорию.
По социальному положению владельца костюма.
Принципиальных различий в облике и покрое костюма отдель-
ных социальных прослоек населения в то время не было. Различия
выражались в богатстве тканей, качестве отделки, количестве укра-
шений и социальных регалиях. Показателями социального статуса
является количество шелковой ткани, которое затрачено на одежду.
Это может быть целый кафтан или отдельные его детали. Суще-
ственным является место изготовления шелка, т. к. не все шелка це-
нились одинаково.
При соединении различного качества тканей в одно изделие учи-
тывалась их относительная ценность. В зависимости от сочетания
разных тканей можно выделить несколько групп изделий:
- Изделия из согдийского шелка с холщовой подкладкой.
- Изделия из согдийского и дальневосточного шелка с подклад-
кой из китайской тафты.
- Китайская камка и подкладка из тафты.
- Изделия из китайской тафты с холщовой подкладкой.
- Изделия из китайской камки и тафты имеют отделку из со-
гдийского шелка.
- Холщовые изделия имеют отделку из согдийского шелка.
- Холщовые изделия имеют отделку из холста более высокого
качества, чем само изделие.
- Изделия из согдийского шелка имеют отделку из другого со-
гдийского шелка.
- Византийский шелк использовался для изготовления значи-
мых предметов (реликварий, футляр) или как отделка (обшлаг, на-
шивки).
В коллекции Эрмитажа кафтан из шелка с изображением мифи-
ческих животных - сенмурвов (Византия или Иран, по определению
А.А. Иерусалимской) имеет отделку отворотов ворота из византийс-
кого шелка, а по бортам с внутренней стороны отделку из согдийс-
кого шелка. Кафтан принадлежал лицу, исключительному по своему
109
положению и богатству (Иерусалимская А.А., 1972, с.12). С использо-
ванием данных по коллекции из Эрмитажа составлено две таблицы
(табл.1 и 2).
Исходя из этих таблиц, можно сделать следующие выводы:
1. Импортные ткани ценились выше местных тканей.
2. Полихромные шелка ценились выше монохромных шелков.
3. Согдийский шелк ценился выше китайских шелков.
4. Китайская камка ценилась выше китайской тафты.
5. Византийский шелк ценился выше согдийских и китайских
тканей.
Следовательно, лица, имеющие шелковые одежды из византийс-
кой ткани, имели самый высокий статус, дальше шли владельцы одежд
из полихромных согдийских тканей, а затем из китайских. Ниже по
статусу стояли владельцы холщовой одежды с отделкой из шелка,
затем с отделкой из холста, и вообще без отделки.
По ее назначению на бытовую и парадную одежду.
Показатель социального статуса владельца определяется в данном
случае по погребальной одежде, которая являлась, видимо, парадной
формой у той группы населения, которая могла позволить себе иметь
таковую. Интересные аналогии можно провести с изображениями на
фресках Афрасиаба, царского комплекса последней трети VII в. около
Самарканда. Так, на фресках «зала послов» изображен главный посол
в одежде из ткани с «сенмурвами» (Альбаум Л.И., 1976, табл.Х). Сце-
на приема послов правителем Согдианы отражает парадное событие,
следовательно, одежду посла, вручающего дары, можно считать пара-
дной.
В коллекции Карачаево-Черкесского музея есть фрагменты каф-
тана (КЧМЗ 9243 / 91, 93, 94) из шелка с изображением в виде рядов
небольших парных птиц (рис.6). Его выкройка отличается от вык-
ройки стандартного холщового кафтана. Необходимо отметить, что и
кафтан с «сенмурвами», выкройка которого приведена в работе
А.А.Иерусалимской (Jerusalimskaja А., 1978, fig. 17), имеет отклонения
от стандарта (рис.7). К парадной одежде, видимо, предъявлялись тре-
бования, отличные от требований к повседневной форме одежды.
Особенно ярко это выражено в крое рукава. Кафтан с «сенмурвами»
имеет слегка подкроенную пройму и шов по плечу. Полочки состоят
из одного куска ткани, а не из двух, как в обычном кафтане. Такое
решение кроя вызвано, скорее всего, потребностью продемонстриро-
вать красоту и богатство ткани, а также ее количество (шилось из
целого куска, а не составлялось из кусочков).
НО
Выкройка кафтана с рядами птиц построена на том же принципе,
максимальное внимание уделяется ткани. Ширина спинки при ре-
конструкции этого кафтана получается не менее 83 см, состоящих из
3-х полос: двух боковин по 20 см и центральной части, равной 43 см.
Ткань кроилась с учетом рисунка. Ряды птиц при крое подгонялись,
чтобы не ломались ряды. Все птицы стоят вверх головками. Рукав -
прямой, вшивается по кромке ткани. К сожалению, нельзя сказать,
были ли швы на полочках, а также нам ничего не известно про
линию талии и ниже.
Женские платья, сшитые целиком из шелка, пока в наших мо-
гильниках не встречались. В коллекции представлены платья как с
шелковой отделкой, так и без нее.
Особенно любопытными представляются такие элементы костю-
ма, как система крепления бус в петлях на одежде.
Крепление бус и других украшений на плечах с помощью фибул
(рис.8) встречаются в античных погребениях Крыма (Aibabine А.,
Khaifedinova Е., 1998, р. 75). Парные фибулы с укрепленными к ним
украшениями были широко распространены в Европе (Вейс Г., 1998,
том II, с.232, рис.159; Owen-Crocker G.R., 1986, р.28-33; Кишш А.,
1995, с.85). В женских погребениях ранних алан на Кавказе также
встречаются парные фибулы (Казанский М.М., Мастыкова А.В., 1998,
с. 109). В скальных могильниках фибулы встречаются редко. Видимо,
исчезла та форма женской одежды, которая требовала скалывания ее
на плечах. Фибулы утратили свою основную функцию - крепления
одежды, но сохранили декоративную. Возможно, в женском аланском
костюме происходит замена металлических фибул на шелковые апп-
ликации. Аналогичный процесс происходит с позолоченной кожей
на шелковых поясах, когда она имитирует нашивные золотые бляш-
ки поясного набора. Шелковые ромбики с петельками на женских
платьях в коллекции Эрмитажа служили для крепления украшений
и амулетов (рис.9). В нашей коллекции ромбики встречаются отдель-
но, а на одном из платьев пришиты просто две петельки в районе
груди. Здесь уже исчезли фибулы и их имитации, но закрепилось
место на женском костюме для крепления бус и амулетов.
Наличие шелковых ромбиков с петлями или просто петли, в ко-
торые крепились украшения и амулеты, может рассматриваться как
показатель парадности женской одежды. Платья, где есть нашивные
ромбики, имеют отделку из шелка и очень длинные рукава (их дли-
на превышает длину руки). Одно платье, где пришиты просто петли,
имеет рукав обычной длины с небольшим шелковым обшлагом и
111
такую же отделку по вороту.
В связи с поисками парадных форм одежды уместно обратиться к
описанию средневековыми авторами одежды других народов. Так,
Приск Панийский отмечает, что одежда гуннских женщин была ти-
пично «варварской», однако поверх нее накидывались ткани, выши-
тые разноцветными узорами (Гмыря Л.Б., 1995, с.113). Возможно, здесь
речь идет о шали или платке.
В нашей коллекции находится большой женский платок с кай-
мой из шелка и пелерина. Видимо, эти детали костюма вместе с
головным убором (верхней диадемой, шарфом и валиком) можно
считать показателями статуса и парадности костюма. Верхняя диаде-
ма из византийского шелка с изображением «сенмурва» на красном
фоне являлась, скорее всего, элементом парадного женского костюма.
Головной убор играл немаловажную роль и в мужском парадном
костюме, фасон и ткань, из которой он шился, соответствовали стату-
су владельца.
Обувь у многих народов являлась показателем статуса, а значит,
была и парадная форма. Сапожок в форме амулета отражает пред-
ставление о нарядной красивой обуви. К парадным моделям можно
отнести красный башмак из Эрмитажа.
Бытовая одежда отличается от парадной своей длиной и каче-
ством ткани. Такой вывод можно сделать, опираясь на данные по
Сасанидскому Ирану, где наряд царедворцев и знатных людей отли-
чался от парадной одежды только большей длиной и шириной верх-
ней одежды и особыми отличительными знаками достоинства (Вейс
Г., 1998, т.1, с.121). В коллекции Эрмитажа представлен экземпляр
бытовой одежды - «рубище бедняка» (Иерусалимская А.А., 1972, с. 16).
Покрой «рубища» - холщового кафтана стандартен. Сохранившаяся
длина кафтана 112 см, это чуть выше колена для мужчины ростом 2
метра. Реальная длина, видимо была на уровне колена или ниже. Для
выделения бытовой формы одежды необходимо учитывать степень
износа и количество заплат. В бытовых женских платьях (без шелко-
вой отделки) спинка сшита с использованием тканей более низкого
качества и из большего количества кусков.
Выводы:
Существовала парадная одежда из шелка у представителей знати.
Крой шелковой одежды отходит от стандарта для того, чтобы про-
демонстрировать красоту ткани.
Существовала парадная обувь.
112
Холщовые кафтаны с отделкой из шелка могут быть парадной
одеждой для одной социальной группы и бытовой формой одежды
для другой.
Женские платья с петлями для крепления бус и амулетов явля-
ются парадными.
Женские платья с рукавом, длина которого существенно больше
длины руки, являются парадными. Возможно, то же самое можно
будет сказать и о мужских кафтанах.
В женском костюме парадность создается деталями головного убора,
а также платком или пелериной.
Бытовая одежда состоит из более мелких кусочков и сильней
изношена, т.е. имеет заплаты.
По принадлежности к различным ведомствам (например, различные
виды войск), или специальной (ритуальной) одежды.
Для такого деления одежды материала очень мало.
В V1H-IX вв. войско было иррегулярным и состояло из конницы
и пешего ополчения. Защитные доспехи состояли из кольчуги и вой-
лочной куртки с кольчужным нагрудником, на голове шлем (Камин-
ский В.Н., 1993, с.91).
При анализе погребального инвентаря могильника Мощевая Бал-
ка отмечен тот факт, что основные категории инвентаря в большин-
стве могил присутствуют лишь символически - в виде части, заменя-
ющей целое, или в виде вотивного воспроизведения (Савченко Е.И.,
1999, с. 132). Возможно, это относится и к кольчугам. Целых форм
пока не встречено, хотя небольшие фрагменты кольчужной сетки и
кольчужные амулеты не являются редкими находками.
Изделия из войлока сохраняются плохо. Выделить фрагменты
курток из них не возможно.
Видимо, погребальная одежда не отражала ведомственные разли-
чия, т. е. для погребения использовалась имеющаяся нарядная одежда.
Головные уборы типа шлема являются показателем принадлежности
к группе воинов. В нашей коллекции выделяются два шлема: один
из холста очень простой по крою, а один из шелка, холста, меха и
кожи. Столь различные шлемовидные шапки могли принадлежать
людям с различным социальным статусом, а может, и к различным
родам войск (конница - более богатые люди и шлем сложной мно-
гослойной конструкции, и пешее ополчение - более бедное сословие
с простейшей формой головного убора).
По материалам погребений пока нельзя проследить разделение
одежды по ведомственному или ритуальному признаку. Возможно,
15-242
113
эти отличия выражались только в сопровождающем инвентаре (во-
инском: оружие, конское снаряжение, или жреческом: большее коли-
чество амулетов, бубенчиков и т.д.).
Комплексность костюма.
Одним из показателей уровня развития костюма является его
комплексность, т. е. количество самостоятельных форм, входящих в
костюм.
Для мужчин, на примере из неразграбленного погребения в мо-
гильнике Мощевая Балка, в комплекс входили: верхний кафтан на
подкладке из меха, нижний кафтан, штаны, чулки, обувь и головной
убор.
Как уже говорилось выше, нижняя рубашка мальчика и кафтан
юноши имеет крой, отличный от кроя стандартного мужского кафта-
на. Это может объясняться тем, что такая форма, берущая начало от
нераспашной рубахи, являлась нижней одеждой, и только в детском
варианте она перешла в верхнюю одежду как кафтан юноши. Шел-
ковое нижнее белье могло быть только у очень богатых людей, т.е.
одновременно у них могло быть одето три формы наплечной одеж-
ды: верхний кафтан, нижний кафтан и нательная рубаха.
В нашем музее нет материала из неразграбленных женских погре-
бений, но по данным коллекции Эрмитажа в женский комплекс
входила пелерина, шуба, нижнее платье, штаны, чулки, обувь с ногови-
цами, шапочка с накостником, нижняя и верхняя диадемы и два
шарфа (Иерусалимская А.А., 1992, с.17-18).
Обыкновение носить одновременно несколько видов наплечной
одежды было результатом значительного повышения культуры одежды.
По разделению на сезонность.
Летний вариант, куда входит мужской кафтан без подкладки и
женское платье, служит нижней формой одежды в зимнее время, на
которое накладываются утепленные, зимние, варианты: кафтан на
меховой или кожаной подкладке, меховые женские халаты.
К весенне-осенним («демисезонным») вариантам можно отнести
женскую пелерину и женский головной платок. Эти вещи являются
утепляющими элементами костюма и могут входить как в летний,
так и в зимний комплексы.
В коллекции Эрмитажа выделяется большее количество вариан-
тов утепленной женской одежды. Один из них - это меховая пелери-
на и юбка (Иерусалимская А.А., 1972, с.20), которые были надеты
сверху обычного широкого платья.
114
Литература
Альбаум Л. И., 1976. Росписи Афрасиаба. Ташкент.
Вейс Г., 1998. История цивилизации. М.
Гмыря Л.Б., 1995. Страна гуннов у Каспийских ворот. Махачкала.
Иерусалимская А.А., 1972. «Великий Шелковый путь» и Северный Кавказ.
Л.
Иерусалимская А.А., 1992. Кавказ на шелковом пути. Каталог выставки.
СПб.
Казанский М.М., Мастыкова А.В., 1998. Северный Кавказ и Средиземноморье
в V-VI вв. К вопросу о формировании культуры варварской аристократии
// XX юбилейные международные Крупновские чтения по археологии Северного
Кавказа (тезисы докладов). Железноводск.
Каминский В. И., 1993. Военное дело алан Северного Кавказа //Древности
Кубани и Черноморья. Краснодар.
Кишш А., 1995. Опыт исследования археологических памятников алан в
Западной Европе и Северной Африке // Аланы. История и культура.
Владикавказ.
Савченко Е.И., 1999. Мощевая Балка - узловой пункт Великого Шелкового
пути на Северном Кавказе // РА. №1.
Студинецкая Е.Н., 1989. Одежда народов Северного Кавказа XVIII-XX вв.
М.
Чочиев А.Р., 1985. Очерки истории социальной культуры осетин (традиции
кочевничества и оседлости в социальной культуре осетин). Цхинвали.
Aibabine A., Khaifedinova Е., 1998. La necrohole de Loutchistoe // Archeologie de
la mer noire. La Crimee a lyepoque des Grandes Invasions IVe — Ville siecles.
Musee de Njrmandie Caen.
lerusalimskaja A.A., 1978. Le cafetan aux simourghs du tombeau de Mochtchevaya
Balka (caucase septentrional) // Studia Iranica. Tome 7. Paris.
Owen-Crocker G.R., 1986. Dress in Anglo-Saxon England. Manchester University
press.
Таблица 1. Сочетание разных типов ткани в одном изделии
(основное полотно, подкладка)
Основное полотно Подкладка
изделия Холст Китайский Согдийский Византийский
шелк шелк шелк
Холст хххххх
Китайский шелк хххххх хххххх
Согдийский шелк хххххх хххххх
Византийский шелк хххххх хххххх
115
Таблица 2 Сочетание разных типов ткани в одном изделии
(основное полотно, отделка)
Основное полотно Подкладка
изделия Холст Китайский Согдийский Византийский шелк шелк шелк
Холст Китайский шелк Согдийский шелк Византийский шелк хххххх хххххх хххххх хххххх хххххх хххххх
116
Рис. 2. Мужской кафтан.
16-242
117
Рис. 3. Детский кафтанчик.
118
рис. 4. Детские рубашечки. 4.а. нижняя; 4.6. верхняя.
Рис. 7.
Шелковый
кафтан.
Выкройка
кафтана (по
Иерусалимской
А.А.)
119
Рис. 5. Шелковый кафтан молодого человека.
120
Рис 6. Шелковый кафтан с изображением птиц.
1 - фрагменты кафтана
2 - прорисовка рисунка ткани
3 - схема переплетения ткани
121
Рис. 8. 1,2 - Парные фибулы с укрепленными к ним бусами (по Aibabine А.,
Khaifedinova Е.); 3 - Реконструкция английской женской одежды V века
(по Owen-Сгоскег G.); 4 - Крепление украшений (по Вейсу Г.); 5 - Схемы
положения шелковых ромбиков на женских платьях (по Иерусалимской
А.А.); 6 - Схемы положения петель и шнурков па женских платьях.
122
А.А.Демаков, О.В.Орфинская
ОБ ОДНОМ ТИПЕ КАМЕННЫХ СТАТУЙ ВЕРХНЕГО ПРИКУБАНЬЯ
В период средневековья на территории Верхнего Прикубанья были
распространены каменные изваяния различных видов. По наблюде-
ниям исследователей, их расположение приурочено к крупным ран-
несредневековым поселениям. В Карачаево-Черкесии они, в частно-
сти, концентрируются около Нижне-Архызского - Кяфарского
городищ и в окрестностях городищ Джашырын-Кала и Сынла. Наи-
более основательно изучавший этот вид памятников Верхнего При-
кубанья Х.Х.Биджиев разделил их на пять типов (Биджиев Х.Х.,
1993, с.228). В рамках данной работы мы рассмотрим только I тип
статуй, изображающий стоящую фигуру воина с саблей и сосудом в
руках. Известно, что каменные изображения воинов, наряду с культо-
выми поминальными оградками и подкурганными захоронениями с
конем, входили в триаду древнетюркской культуры, сложившейся к
VI в. н.э. (Могильников В.А., 1996, с.24). Поэтому подобные каменные
статуи получили в научной литературе название «древнетюркский
тип» (Чариков А.А., 1986, с.87). Наиболее типичные для данного вида
изваяния найдены около Нижне-Архызского - Кяфарского горо-
дищ, которые, по мнению исследователей, представляют собой еди-
ный историко-археологический комплекс (Кузнецов В.А., 1988, с.89).
Эти статуи, иконографически полностью соответствующие древ-
нетюркскому типу, изготовлены с высоким мастерством из местного
камня-песчаника (рис.1). С древнетюркскими изваяниями, найден-
ными на территории Азии, совпадают даже отдельные приемы изоб-
ражения, в частности, совмещенный рельеф бровей и «профилиро-
ванного» носа (Чариков А.А., 1986, с.92). В то же время наши статуи
отличаются от азиатских долихокранным безусым лицом европеоид-
ного типа, а также формой головного убора и одежды.
Вопросами хронологии и этнической принадлежности данных
изваяний занимались многие исследователи, и - как во многих слож-
ных проблемах - мнения их разделились.
Т.М.Минаева, опубликовавшая одно изваяние данного типа из
Нижне-Архызского городища (рис.1, 1), датирует его VI1I-IX вв., вос-
принимая как «... свидетельство пребывания кочевников тюрок в
предгорной области Прикубанья» (Минаева Т.М., 1971, с.216).
В.Н.Каминский, также писавший об этих статуях, склонен дати-
ровать их Х-ХП вв. Считая их аланскими, т.е. местными по проис-
123
хождению, он в этом контексте упоминает типологически очень схо-
жую кубанскую группу каменных скифских изваяний VI-IV вв. до
н.э. (Каминский В.Н., 1995, с.374).
Х.Х.Биджиев подобные статуи относит к тюркам - куманам, да-
тируя их VIII-X вв. (Биджиев Х.Х., 1993, с.238-246).
И, наконец, В.А.Кузнецов, рассмотрев различные мнения о дати-
ровке изваяний, отметил, что «...Любую из этих датировок трудно
признать достаточно аргументированной и убедительной.... Все это
побуждает нас считать вопрос о дате зеленчукских изваяний откры-
тым.... Открытым остается ... и не менее сложный вопрос о том этно-
се, который мог быть создателем верхнекубанских статуй воинов.
Ясно одно - этот этнос был тюркско-степного происхождения...»
(Кузнецов В.А., 1993, с.242).
Мы попытаемся датировать эти изваяния, опираясь на материалы
из скальных погребений Верхнего Прикубанья, которые еще недо-
статочно широко используются исследователями для решения дан-
ной проблемы. Это объясняется тем, что часть материалов из скаль-
ных погребений введена в научный оборот только в последнее время.
Указанные материалы, датируемые временем предполагаемого функ-
ционирования каменных статуй (VIII-X1 вв.), дают нам ближайшие
аналогии всем археологическим реалиям, высеченным на статуях.
Вначале рассмотрим предметы, изображенные в руках воинов, а
именно сосуд и саблю.
На изваяниях хорошо видно, что сосуд имеет явно выраженную
ножку, поэтому аналогии подобным «бокалам» следует искать, в пер-
вую очередь, среди стеклянной посуды.
В 1987 г. в скальном могильнике №1 Нижне-Архызского городи-
ща доисследовано ограбленное мужское погребение воина. При рас-
копках нетронутой грабителями части захоронения обнаружен стек-
лянный бокал зеленоватого цвета (рис.2, 1). По фрагментам тканей,
оставшихся в погребении, удалось установить, что воин был одет в
нижний кафтан из китайского шелка и верхний утепленный кафтан,
отделанный по бортам и подолу полосками согдийского шелка. Вер-
хняя часть одежды не сохранилась. Воин был перепоясан кожаным
ремнем (найдена ременная бляшка с остатками кожи под зажимами).
По фрагментам шелковых тканей, среди которых были и ткани с так
называемыми «двойными секирами», погребение датируется вт. пол.
VI1I-IX вв. (Иерусалимская А.А., 1992, с. 13). Указанный бокал по фор-
ме аналогичен бокалу в руках одной из статуй (рис.1, 2), зафиксиро-
ванной вблизи Нижне-Архызского городища в конце XIX в. архео-
124
логом Д.М.Струковым (Архив ИИМК РАН, л. 19).
Еще более «информативен» другой предмет в руках воина - сабля.
Сабля на рис. 1, 1 имеет следующие признаки: небольшой изгиб клин-
ка, наклон рукояти в сторону лезвия, петлевидное навершие, «бабоч-
ковидное» перекрестие с ромбом в центре, две скобы для подвешива-
ния. По мнению исследователей, сабли в евразийских степях появляются
во вт. пол. VII в. (Амброз АК., 1981, с. 15), следовательно, это время дает
нам terminus post quern, то есть нижний хронологический рубеж по-
явления наших статуй. Аналогом подобного оружия можно признать
саблю, найденную в скальном погребении р.Эшкакон в Карачаево-
Черкессии, датируемую IX в. (рис.2, 2) (Кузнецов В.А., Рунич А.П.,
1974, с.197). Она также имеет небольшой изгиб клинка и рукояти,
петлевидное навершие и две скобы для подвешивания. На сабле есть
интересная деталь - 4 захвата для пальцев, сделанных из серебряной
пластины сложной формы. Отметим, что в разграбленном скальном
погребении Нижне-Архызского могильника был найден совершенно
идентичный захват рукояти сабли (Демаков А.А., Орфинская О.В.,
1998, с.2), свидетельствующий о существовании подобных форм са-
бель и в Нижнем Архызе. Отметим также, что от петлевидного навер-
шия эшкаконской сабли вниз спускается «язычок» - аналогичная
деталь есть и на рукояти сабли нашего воина.
Что касается датировки оружия данного типа, можно указать, что
подобные сабли с петлевидным навершием встречаются на камен-
ных изваяниях Семиречья (Шер Я.А., 1966), а также Южной Сибири
и Монголии (Евтюхова Л.А., 1952, с.111), датируемых VH-IX вв. Ромб
в центре перекрестия и язычок, спускающийся вниз от навершия,
также характерны для ранних сабель (Амброз А.К., 1981, с. 15, рис.5,
23; Ковалевская В.Б., 1981, рис.94.8).
После X в. среди тюркских кочевников распространяются длин-
ные сильно изогнутые сабли (Плетнева С.А., 1967, с. 158), а у северо-
кавказских сабель появляется резкий наклон рукояти в сторону лез-
вия (Ковалевская В.Б., 1981, рис.94. 130). Учитывая все эти факты, мы
считаем наиболее обоснованной датировкой для сабли «нижнеархыз-
ского воина» VIII-IX вв.
Важнейшее значение для датировки наших статуй имеет изобра-
женная на них одежда, прямые аналоги которой также есть в скаль-
ных погребениях:
1) Головной убор шлемовидного типа.
Подобные головные уборы характерны для мужских погребений
(Иерусалимская А.А., 1992, с.36, рис.5). Шапка-шлем, найденная в
125
Мощевой балке (рис.З, 1) сделана из кожи, обшитой согдийским
шелком, и датируется VI1I-IX вв. Снизу приточена широкая полоса
шелка, закрывающая шею (тканое подражание бармице?). В качестве
прототипа формы подобных головных уборов можно назвать брон-
зовые шлемы т.н. «кубанского» типа (Марченко И.И., 1998, с.24-26).
Интересно, что в скальном могильнике Нижнего Архыза шлемовид-
ная шапка (рис.З, 2) была найдена в женском погребении (Додэ З.В.,
1991, с.24). Данное погребение, найденное местными жителями в 1958
г., археологически исследовано плохо. Тем не менее, можно отметить,
что в погребальный инвентарь молодой женщины, помимо женских
принадлежностей, входил нож в деревянных ножнах и кусок кольчу-
ги (Кузнецов В.А., 1993, с. 124). В целом подобный головной убор не
характерен для женщин. По материалам Мощевой балки выявлены
несколько типов головных уборов для девочек, женщин до рождения
ребенка и женщин-матерей (Иерусалимская А.А., 1992, с.44). Шапка-
шлем не вписывается в этот ряд и имеет явный «воинский» облик.
Скорее всего, шапки шлемовидного типа входили в состав одеяния
воина, поэтому, как нам представляется, находка подобного головного
убора в женском погребении фиксирует факт несения данной жен-
щиной каких-то воинских обязанностей. В качестве подтверждения
существования в период раннего средневековья «аланских амазо-
нок» можно привести данные алано-болгарского Дмитриевского мо-
гильника, датируемого вт. пол.УП1-1Х вв. Классифицируя одиночные
погребения в катакомбах, автор раскопок выделила из них те, где
скелеты лежали вытянуто на спине, в позе, характерной для мужчин.
Но из 124 захоронений этого вида 11 оказались женскими. Особенно
выделяется погребение в кат. №5, где захоронена девушка-воин 18
лет с полным комплектом оружия (топор, сабля, лук с колчаном, нож),
а также с поясным набором и конской сбруей (Плетнева С.А., 1989,
с. 196). Такие проявления «амазонства» характерны для особо опас-
ных периодов жизни средневекового общества, когда женщины были
вынуждены брать на себя и исполнять воинские обязанности муж-
чин, убитых в стычках с врагами (Плетнева С.А., 1983, с. 19).
2) Плечевую одежду наших воинов по материалам скальных по-
гребений Верхнего Прикубанья можно интерпретировать как верх-
ний кафтан с отложным воротом и нижний кафтан со стоячим воро-
том. Верхний кафтан иногда утеплялся мехом (фактически превращаясь
в шубу) и известен в погребениях мальчиков (рис.За) и взрослых
мужчин (рис.Зб). При этом борта и подол этих кафтанов часто отде-
лывались узкими полосами шелка, придававшими ему нарядный вид.
126
Нижний холщовый кафтан кроился аналогично, но ворот у таких
кафтанов выполнялся в виде стойки (рис.4, 1). По материалам Моше-
вой балки прослежены 2 типа подобной стойки (рис.4, 2), что соот-
ветствует воротникам нижнеархызских статуй (рис. 1, 1; 1, 2).
Если же говорить о целых комплексах такой одежды, то, помимо
уже упомянутого нами погребения воина из Н.Архыза, ее аналогом
является практически полностью сохранившийся комплекс, найден-
ный в 1973 г. в Мощевой балке (хранится в КЧМЗ). Данный комп-
лекс опубликован (lerusalimskaja А.А., 1996, Abb.68) и датирован VIII-
X вв. (Текеев Г.Х.-У., 1988, с. 155). Он представляет собой погребение
пожилого мужчины-воина (в состав погребального инвентаря вхо-
дит боевой топор на длинной рукояти). На мужчине надет верхний
утепленный кафтан с отложным воротом, отделанный по бортам и
подолу узкими полосами согдийского шелка (с орнаментом типа
«двойные секиры в медальоне с перлами») и нижний холщовый
кафтан со стоячим воротом. Воин был перепоясан узким кожаным
ремнем с прикрепленными к нему металлическими бляшками. Дати-
ровку данного комплекса, на наш взгляд, можно сузить до вт. пол.
VIII-IX вв., учитывая датировку вышеуказанного согдийского шелка,
найденного в погребении (Иерусалимская А.А., 1992, с.13). В целом
же этот комплекс можно рассматривать как прямой аналог одежды
каменных воинов.
Таким образом, все атрибуты, изображенные на наших изваяниях,
имеют прямые аналоги в хорошо датированных скальных погребе-
ниях Верхнего Прикубанья, поэтому мы считаем наиболее обосно-
ванной датировкой для основной массы каменных статуй I типа
VIII-IX вв.
Этот период для юго-восточной Европы характеризуется господ-
ством Хазарского каганата, в состав которого входила и северокав-
казская Алания. Государственная культура Хазарии VIII-IX вв., изу-
ченная археологами на территории России, получила название
«салтово-маяцкой». Ее создателями считают алан и болгар, составляв-
ших основное население Хазарского каганата. Культура северокав-
казской Алании в VII1-IX вв. является вариантом салтово-маяцкой
культуры (Плетнева С.А., 1981, с.64), и именно с этим историческим
периодом вхождения Алании в Хазарский каганат связано, на наш
взгляд, распространение в Верхнем Прикубанье изваяний I типа.
Показательно, что в инвентаре скальных погребений отчетливо
прослеживаются материалы, имеющие явный «салтово-маяцкий» об-
лик (Савенко С.Н., 1999, с.80), поэтому все больше исследователей
127
склоняется к мысли, что скальные могильники Верхнего Прикуба-
нья оставлены северокавказскими алано-болгарами (Демаков А.А.,
1990, с.41; Алексеева Е.П., 1991, с.4; БиджиевХ.Х., 1993, с. 102).
Сегодня вряд ли можно четко определить верхнюю хронологи-
ческую границу существования этого типа статуй. Возможно, такой
границей является сер. X в. Известно, что в пер. пол. X в. в жизни
северокавказских алан произошли важные изменения: принятие хри-
стианства и обретение государственной независимости в связи с рас-
падом Хазарии. Эти события могли послужить причиной исчезнове-
ния «языческих» статуй воинов, причем данный процесс не был
одномоментным, а растянулся на достаточно длительный историчес-
кий срок. Вполне возможно, что тюркская статуарная традиция не
исчезла полностью и повсеместно, а постепенно трансформировалась
в традицию изготовления каменных плит-столбов с высеченными
на них крестами (рис.5, 3). Такие столбы широко распространены, в
частности, в районе того же Н.Архызского городища (Кузнецов В.А.,
1993, рис. 143). Эта гипотеза подтверждается наличием переходных
форм статуй (рис.5, 1; 5, 2). Можно предподржить, что после принятия
христианства аланами на головные уборы и плечи каменных воинов
стали наноситься христианские кресты (рис. 1,2; 1,3), затем появи-
лись статуи не с оружием, а с крестами в руке (рис.5,2). На последнем
этапе этого процесса изготовлялись столбы, на которых одновремен-
но изображались и кресты, и «языческие» воины (рис.5, 1). И, наконец,
остались только столбы с крестами как символы победившего хрис-
тианства. Таким образом, мы склонны считать X в. (особенно его
первую половину) переходным периодом, в течение которого проис-
ходила постепенная трансформация каменных статуй. Традиции же
тюркской воинской скульптуры «пунктирно» сохранились в виде
отдельных изваяний вплоть до XVII в., получив свое позднейшее
воплощение в статуе «Дука-бека» (Кузнецов В.А., 1999, с.83-99).
ЛИТЕРАТУРА
Алексеева Е.П., 1991. Предисловие // Вопросы археологии и истории
Карачаево-Черкесии. Черкесск.
Амброз А.К., 1981. Восточно-европейские и среднеазиатские степи И - первой
пол. VIII вв. // Степи Евразии в эпоху средневековья. Археология СССР. М.
Биджиев Х.Х., 1993. Тюрки Северного Кавказа. Черкесск.
Демаков А.А., Орфинская О.В., 1998. Отчет №1-98 об археологических
разведках // Научный архив КЧМЗ.
Демаков А.А., 1990. К вопросу об этнической принадлежности скальных
захоронений // Вопросы древней и средневековой археологии Карачаево-
128
Черкесии. Черкесск.
Додэ З.В., 1991. Аланский женский головной убор из могильника Подорваная
балка в Нижнем Архызе// Вопросы археологии и истории Карачаево-Черкесии.
Черкесск.
Евтюхова Л.А., 1952. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии //
МИА. №24. М.
Иерусалимская А.А., 1992. Кавказ на Шелковом пути. С-Пб.
Каминский В.Н., 1995. Аланская статуя из Краснодарского музея // Аланы.
История и культура. Владикавказ.
Ковалевская В.Б., 1981. Северный Кавказ в Х-Х1П вв. // Степи Евразии в
эпоху средневековья. Археология СССР. М.
Кузнецов В.А., Рунич А.П., 1974. Погребение аланского дружинника IX в. //
СА. №3.
Кузнецов В.А., 1988. Дургулель Великий и Нижний Архыз // Методика
исследования и интерпретация археологических материалов Северного
Кавказа. Орджоникидзе.
Кузнецов В.А., 1993. Нижний Архыз в Х-ХП веках. Ставрополь.
Кузнецов В.А., 1999. Изваяние «Дука-бек»: историко-археологические
проблемы // ИАА. Вып. 5. Армавир-М.
Марченко И.И., 1998. Шлем «кубанского» типа со Старокорсунского
городища №2// ИАА. Вып. 4. Армавир-М.
Минаева Т.М., 1971. К истории алан Верхнего Прикубанья по
археологическим данным. Ставрополь.
Могильников В.А., 1996. Об истоках генезиса древнетюркской культуры //
Культуры евразийских степей второй половины / тыс. н.э. Самара.
Плетнева С.А., 1967. От кочевий к городам // МИА. №142.
Плетнева С.А., 1981. Салтово-маяцкая культура // Степи Евразии в эпоху
средневековья. Археология СССР. М.
Плетнева С.А., 1983. Средневековые «амазонки» в европейских степях//
Археологические памятники лесостепного Подонья и Приднепровья I тыс. н.э.
Воронеж.
Плетнева С.А., 1989. На славяно-хазарском пограничье. М.
Савенко С.Н., 1999. Т.М. Минаева, местные краеведы и исследование скальных
могильников Кавминвод // Проблемы археологии и истории Северного Кавказа.
Ставрополь.
Струков Д.М., 1889. Архив ИИМКРАН, Р-1, д.339.
Текеев Г.Х-У., 1988. Новые материалы из скальных могильников Карачаево-
Черкесии // Вопросы средневековой археологии Северного Кавказа. Черкесск.
Фелицын Е.Д., 1898. Описание каменных крестов, столбов и статуй, собранных
Е.Д. Фелицыным и Г. И. Куликовским //МАК. Вып. 7. М.
Чариков А.А., 1986. Изобразительные особенности каменных изваяний
Казахстана // СА. №1.
Шер А.А., 1966. Каменные изваяния Семиречья. М.-Л.
lerusalimskaja А.А., 1996. Die graber der Moscevaja Balka. Munchen.
17-242
129
Рис. I. Статуи, найденные близ Нижне-Архызского и Кяфарского городищ
(1 - хранится в Ставропольском краеведческом музее. Авторская
прорисовка; 2 - по: (Струков Д.М., 1889, л.5); 3 - по: (Фелицын Е.Д., 1898,
табл.XXIII).
130
Рис. 2. Археологические находки. , -
I - стеклянный бокал из Нижне-Архызского могильника № , вер
часть сабли с р.Эшкакон. По: (Кузненов В.А., Рунич А.П., 1 , с. /•
131
Рис.З. 1 - мужской головной убор из Мощевой балки. По: (Иерусалимская
А.А., 1992, с.36); 2 - женский головной убор из Нижне-Архызского
могильника №1. По: (Доде З.В., 1991, с. 128); 3 - верхние кафтаны с
отложным воротом: а-детский из Мощевой балки (КЧМЗ ОФ 3969/88); б -
по (Иерусалимская А.А., 1992, рис.39, схема 1а).
132
Рис. 4. Нижние кафтаны со стоячим воротом.
1 - из Нижне-Архызского могильника №1 (КЧМЗ ОФ 9645/2; 9537/6);
2-по (Иерусалимская А. А., 1992, рис.39, схема 16, 1в).
18-242
133
3
2
Рис. 5. Каменные плиты и изваяния.
1 -по (Струков Д. М., 1889, л. 55)
2 - по (Фелицын ЕД., 1898, табл. XXIII)-
3 - по (Кузнецов В.А., 1993, рис. 143)
134
М.Л.Швецов
ОБ ОДНОЙ ИЗ ПРИЧЕСОК ЭПОХИ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Среди признаков, маркирующих этнический состав населения, от-
ражавших не только половозрастной, но и социальный статус в древ-
ности и средневековье (внешнее убранство, одежда, пояса, головные
уборы), особо выделяется прическа. Ее значению в ритуалах и обря-
дах, особенно у тюркоязычного населения степи, уделялось большое
внимание, в том числе связи волос с идеей души, с миром божеств, и
с космогоническими мифами. Видимо, поэтому в письменных ис-
точниках данного периода можно неоднократно встретить упомина-
ния о «народе косоносцев и народе, бреющем голову». Разбору этих
упоминаний посвящены научные статьи, связывающие определен-
ные типы причесок с этносом. Среди них есть и материалы, публику-
ющие археологические находки из погребений или изображения людей
с упоминаемыми прическами. Разбор археологических артефактов,
сопоставимых с данными письменных источников, может дать инте-
ресный результат. Поэтому наша работа и посвящена рассмотрению
данного вопроса.
В 1976 г. в Новоазовский школьный музей была передана глиня-
ная статуэтка (Швецов М.Л., 1989, с.58, рис.65, 2), найденная между
хуторами Маркин и Щербак, на берегу балки Широкой, впадающей с
левого берега в речку Еланчик, несущей свои воды в Азовское море.
Вылепленная из куска серой, хорошо отмученной глины с последую-
щим обжигом, фигурка человека сохранилась не полностью (высота
сохранившейся части 5 см; рис.1). Голова отделена от туловища мас-
сивной, четко вылепленной шеей, плечи как бы приопущены, руки
сохранились чуть ниже плеч, корпус слегка сутул. На голове видны
следы от головного убора (?), видимо, закрывавшего первоначально и
лоб. От темени ко лбу показана прическа (?) в виде вертикального
валика, внизу переходящего в линию носа. На лбу, чуть выше глаз,
глиняный валик слегка придавлен и как бы делится на две части.
Глаза, расположенные близко к линии носа, изображены ямками-
проколами. Рот передан узким, слегка расширяющимся в центре от-
верстием. Манера передачи антропологических особенностей лица
изображаемого человека посредством разных соотношений высоты и
ширины головы дала возможность мастеру подчеркнуть монголоид-
ность облика. Это впечатление усиливается намеченной линией скул,
приплюснутым носом и близко посаженными глазами (рис. 1, 1-2).
135
Публикуемая статуэтка не является единственной в степях При-
черноморья. Почти полную аналогию ей (рис.1, 3) мы находим в
материалах Надпорожья - из балки Звонацкой (Бодянский О.В., 1970,
с.17), в Нижнем Поднепровье у Никополя - из Капуливки (Рутков-
ская М.Л., 1970, с.200, рис.5, 12) и Снегиревском р-не Николаевской
области у с.Галагановка (рис.2)1. Все указанные находки почти иден-
тичны рассматриваемой, отличаясь лишь степенью сохранности и
незначительными индивидуальными чертами. Так, фигурка из б.Зво-
нацкой имеет более приплюснутую сверху голову, что делает ее еще
более широкоскулой. По груди статуэтки вниз идет небольшая вмя-
тина, сделанная по сырой глине, придающая фигурке большую ши-
рокогрудость, но все равно видна покатость плеч. Как и на статуэтке
из Приазовья, здесь сохранились следы головного убора (?) и при-
чески (?). Валик также идет от макушки ко лбу и дальше, изображая
в нижней своей части нос. Чуть выше глаз, там, где начинается нос, на
валике видны следы защипа, сохранился след и от головного убора
(шапки или шлема). На статуэтке из Галагановки следов головного
убора нет, но хорошо виден желобок для валика, идущего от макуш-
ки. Изготовлена она менее аккуратно, чем предыдущие и сохранилась
хуже (рис. 2). У капуливской фигурки лицо вылеплено как и у ос-
тальных статуэток; в аналогичной технике переданы глаза, рот, нос.
Туловище почти не сохранилось (Рутковская М.Л., 1970, рис.5, 12).
Наблюдается черта, присущая всем фигуркам - сутулость. На статуэт-
ке из б.Звонацкой хорошо виден длинный след пальца, оставленный
на мокрой глине и позволяющий предпологать, что фигурка крепи-
лась к какой-то основе. Вероятно, это было животное; возможно, конь.
Подчеркнутая монголоидность, заметная на изображениях, дает
возможность искать аналогии статуэткам не в материалах эпохи брон-
зы или раннего железного века, а в памятниках средневековья. Ком-
плексы, сопутствующие двум находкам, позволяют сузить хроноло-
гические рамки (Бодянский О.В., 1970; Рутковская М.Л.,1970). Так,
статуэтка из Капуливки была найдена на памятнике, датируемом
Л.М.Рутковской IV-V вв. н.э.. V - VII вв. датирует автор находки из
балки Звонацкой, откуда происходит другая фигурка (Бодянский
О.В.,1970, с.17-18). Однако в связи с тем, что рассматриваемые нами
терракоты происходят не из закрытых комплексов и увязка их с
датировкой может быть поставлена под сомнение, мы обратимся к
кругу аналогий, иконографически близких нашим статуэткам.
В степях Восточной Европы аналогичные терракоты нам не изве-
стны, однако восточнее, в Средней Азии, терракотовые фигурки, сти-
136
диетические близкие нашим, представлены широко (Ремпель Л.И.,
1949; Заславская Ф.А., 1956, с.88; 5; 6). Анализируя коропластику
Согда, В.А.Мешкерис выделяет «лепные фигурки с глазами в виде
углубления», указывая, что главный признак - «трактовка глаз, ха-
рактеризует группу в целом» (Мешкерис В.А., 1977, с.46). Некоторые
материалы Кафыр-Калы и Пенджикента это подтверждают. Анало-
гичный прием характерен для терракотовых изображений тюркских
всадников-воинов (Мешкерис В.А., 1962, с.49). По мнению исследо-
вателей Согда, такие статуэтки также являются частью изображений
воинов-всадников (Заславская Ф.А., 1956, стр.88; Мешкерис В.А., 1962;
1977, с.55-54), у которых «слабомонголоизированного типа лицо все-
гда скуластое и булава в правой руке» (Мешкерис В.А., 1977, с.54).
Время появления «всадников с булавами» как в Согде, так и в Тоха-
ристане приходится на VI-VII вв., «когда значительная часть средне-
азиатских земель находилась под властью Тюркского Каганата»
(Мешкерис В.А., 1977, с.53-54; Пугаченкова Г.А., 1956, с.252).
Если прямых аналогий нашим статуэткам в материалах раннего
средневековья Восточной Европы мы не находим, то скульптурка
всадника-воина с булавой в правой руке известна в материалах Сар-
кела (Плетнева С.А., 1967, с.178). По мнению С.А. Плетневой, это
изображение мужчины с огромными выпуклыми глазами и уложен-
ной на затылок косой, сжимающего булаву правой рукой (Плетнева
С.А., 1967, рис. 49,19), которое крепилось, по-видимому, клошади, т.е.
изображало всадника (Плетнева С.А., 1967, с. 178). Данная фигурка
интересна еще и своей прической. Характерной деталью, присущей
всем публикуемым терракотам, является наличие валика, идущего от
темени ко лбу (рис. 1, 1, 2,3;2). Если допустить, что под валиком древ-
ний мастер понимал прическу, то круг аналогий можно значительно
расширить. Подобная прическа археологически фиксируется впер-
вые на памятниках таштыкской эпохи (Киселев С.В., 1949, с.248, табл.
XXXVIII, 2; ГИМ, инв. 79956/275; Кызласов Л.Р.,1960; Грязнов М.П.,
1976, рис.61). Ее детальное описание и анализ приведены Э.Б.Бадей-
кой (Вадецкой Э.Б., 1985, с.7-13).
Изображение человека с бритой головой и своеобразной причес-
кой в виде косы или чуба, идущего от темени, хорошо известно в
средневековье (рис.4) (Евтюхова Л.А., 1952, с.74, рис.З, с.82, рис.18;
Вадецкая Э.Б., с.86, рис.10, с. 132, табл.IX, 29, 35, 36, с. 143; Д.Овчаров,
1982, с.146, табл.1 XXXII, 1; Пугаченкова Г.А., 1965; 1982, с.88; Оклад-
никова Е.А., 1987, с.175, рис.21, табл.П). Весьма интересны портретные
изображения, открытые в Пенджикенте в помещении 28 объекта XXV
137
и датируемые первой четвертью VIII в. На этих изображениях у
одного из участников пира, одевающего венок, голова выбрита, остав-
лен «только чуб, идущий с затылка ко лбу». По мнению Б.И.Марша-
ка, это восточный прототип прически казаков. В письменных источ-
никах раннего средневековья сохранилось несколько описаний такой
прически, характерной, по мнению М.И.Артамонова, для тюрок (Ар-
тамонов М.И., 1962, с.155). Бритыми головами отличались болгары,
что засвидетельствовано и в «Именнике болгарских ханов», где про-
болгарские владыки названы «князьями с остриженными головами».
Болгары оставляли на голове пучок длинных волос, который иногда
заплетался в косу (Артамонов М.И., 1962, с. 156). По мнению С.А.
Плетневой, к числу «бреющих голову», кроме болгар, принадлежали и
хазары (Плетнева С.А., 1979, с.27). В связи со сказанным приобретает
значительный интерес изображение на створках диптиха 506 г. (Кон-
сул Ареобид) из Византии, хранящегося в Гос. Эрмитаже (Банк А.В.,
1960, табл.21). В числе зрителей, сидящих на трибунах, изображен муж-
чина с бритой головой и уложенной на макушке прической (третий
справа), аналогичной прическе мужской фигурки из ГИМ (инв. 79956)
и очень близкой нашим изображениям. Не исключено, что подобная
прическа, переданная с изменениями, изображена и у другого зрителя
на диптихе (второй слева).
Приведенные аналогии самим статуэткам и их деталям позволя-
ют, на наш взгляд, датировать их VI-VII вв. Наличие мелкой пластики
на памятниках этого времени как в степи, так и в лесостепи не
вызывает удивления (Пугаченкова Г.А., 1965; PletniowaC., 1978, s.82,
рис.48, 51; Гадло А. В., 1965, с. 41-44). К числу таких памятников
можно отнести изображение человека из Ново - Даниловки, опубли-
кованное Б.А.Шрамко (Шрамко Б.А., 1962, рис.70). Но, как совер-
шенно верно отметил В.П.Андриенко, оно относится к раннему сред-
невековью (Андриенко В.П., 1975).
Особенно примечательна глиняная статуэтка из Новочеркасского
музея, опубликованная А.В.Гадло (Гадло А.В., 1965, с.41-44). Она так-
же передает портрет воина с монголоидными чертами лица и бритой
головой и является частью изображения всадника (Гадло А. В., 1965,
с.42). Аналогичные фигуры имеются в каменной скульптуре этого
времени из Ново-Яковлевки под Бердянском (ИАК, 1895; Гадло А.В.,
1965, с.43), а также в металле (Даренок П.А., 1986) и в каменных
изваяниях из уникального святилища, открытого В.В.Отрощенко у
с.Черноземное в Запорожской области (Отрощенко В.В., 1980), вос-
точные корни которого, указанные нами (Отрощенко В.В., Швецов
138
М.Л., 1992), несомненны (Кисилев С.В., 1949.; Кызласов Л.Р., 1960,
с.64-68; 1979, с.129, рис. 91, с.130; Формозов А.А., 1965,с.201; Войтов
В.Е., 1987 , с.72, 99-100). Хорошо известна мелкая каменная скульпту-
ра и глиняная пластика в памятниках салтово-маяцкой культуры.
(Pletniowa S., 1978, s.82, рис. 82, 48, 51), а также Болгарии как эпохи
Первого Болгарского царства (Аладжанов Ж., 1983, с.76,81; Василев
А., 1973; Ангелов А., 1981; Вадецкая Н.Н., 1978, с. 161), так и более
позднего времени.
Круг источников будет не полным, если мы не остановимся еще
на следующих данных. Лев Диакон, описывая портрет князя Святос-
лава при встрече его с Иоаном Цимисхием, упоминает прическу сла-
вянского князя: «...голова у него была совершенно голая, но с одной
стороны свисал клок волос - признак знатности рода» (Диакон Лев,
1988, с.82). Описывая жителей Тмутаракани, венгерский монах, посе-
тивший Приазовье в 1287 г., пишет о том, что «князь имеет сто жен,
все мужчины бреют головы, а бороды растят умеренно, за исключе-
нием благородных, которые в знак своего благородства над левым
ухом оставляют немного волос, причем вся остальная голова брита»
(Fejer, Codex.., р.51-52). Аналогичную прическу упоминает и Рубруку
степняков: «после бритья оставляют пучок волос, спускающийся до
бровей» (Рубрук Г, 1957, с.99). Интересные данные этнографического
характера приводит О.Гваньини, описывая степное Причерноморье
XV- XVI столетий. Говоря о татарах (под именем татар следует пони-
мать потомков половцев, ассимилировавших появившихся в степях
Восточной Европы в XIII в. татар - Рашид-ад-Дин), он упоминает,
что «голову голять повшсттю за винятком дней та значшших oci6,
тобто цариюв або ix мурз, ш залишають на маювш гсшв чуби, котр!
закручують довколо вуха» (Гваныш О., 1998, с.21). Приведенные дан-
ные свидетельствуют о том, что рассматриваемая прическа в раннем
средневековье отражала не только этническую принадлежность (тюр-
коязычные народы), но и являлась социальным атрибутом (князья,
ханы). С расселением тюркоязычного населения в Восточную Евро-
пу и его инфильтрацией в другие этнические группы, данная при-
ческа теряет свое этническое значение (по-видимому, с X в.) и по-
степенно распространяется в определенной социальной и военной
среде - прежде всего, среди украинских казаков, сохраняя свое вос-
точное название, давшее прозвище населению Украины.
139
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Аладжанов Ж., 1983. За култа към Тангри в среновековна България//
Археология, книги 1-2. София.
Ангелов А., 1981. Прабългаринът от Варна // Отечество . 11. София.
Андриенко В.П., 1975. Земледельческие культы племен Лесостепной Скифии
(VII-V вв. до н. э.) Дис. канд. ист. наук. Харьков.
Артамонов М.И., 1962. История хазар. Л.
Банк А.В., 1960. Искусство Византии в собрании Государственного
Эрмитажа. Л.
Бодянский О.В., 1970. Археолог1чн1 пам’ятки VI-XIH вйав нашо1 ери в
Днтровському Надпор1жж1. Рукопись // Фонды ИА НАН Украины. Кол.№3,
ящ.40, №22.
Вадецкая Н.Н., 1973. Языческая символика славянских архаических ритуалов.
М.
Вадецкая Э.Б., 1985. Таштыкские накосники и прически// КСИА. Вып. 184.
М.
Вадецкая Э.Б., 1986. Археологические памятники в степях Среднего Енисея.
Л.
Васильев А., Силяновска-Новикова Т, 1973. Каменна пластика// Бьлгарско
художествено наследство. София.
Войтов В.Е., 1987. Каменные изваяния из Унгету// Центральная Азия. М.
Гадло А.В., 1965. Глиняная статуэтка в собрании Новочеркасского музея
//КСИА. Вып. 104. М.
Голданова Г.Р., 1987. Доламаистские верования бурят. Новосибирск.
Грязнов М.П., 1976. Таштыкская культура//Комплекс археологических
памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск.
Диакон Лев, 1988. История. Перевод М.М. Копыленко и М.Я.Сюзюмова М.
Евтюхова Л.А., 1985. Таштыкские изваяния Южной Сибири и Монголии//
МИА, №24. М.
Заславская Ф.А., 1956. Терракотовые статуэтки всадников с булавами из
Афрасиаба в собраниях музея истории УЗССР. Ташкент.
Киселев С.В., 1949. Древняя история Южной Сибири//МИА. №9. М.-Л.
Кисилев С.В., Евтюхова Л.А. Саяно-Алтайская экспедиция // КСИИМК,
вып. 26. М.
Кызласов Л.Р., 1960. Таштыкская эпоха. М.
Кызласов Л.Р., 1960. Тува в период тюркских каганатов (VI-VIII вв.) //
Вестник МГУ, сер. 9. Ист.науки. №1.
Кызласов Л. Р., 1979. Древняя Тува. М.
Ларенок П.А., 1986. Бронзовая фигурка всадника из Морозовского карьера
// Северное Причерноморье и Поволжье во взаимоотношениях Востока и
Запада в XII-XIV вв. Азов.
Мешкерис В.А., 1962. Терракоты Ташкентского музея. Л.
Мешкерис В.А., 1977. Коропластика Согда. Душанбе.
140
Окладникова Е.А., 1987. Образ человека в наскальном искусстве
Центрального Алтая // Антропоморфные изображения. Новосибирск.
Овчаров Д., 1982. Български средневековни рисунки-графити. София.
Отрощенко В.В., Ковалев Н.В., Пустовалов С.Ж., 1980. Отчет Запорожской
экспедиции за 1980 г. // Научный архив ИА АН Украины, 1980/5. с. 49-57.
Отрощенко В.В., Швецов М.Л., (в печати). Святилище эпохи раннего
средневековья в Северном Приазовье.
Плетнева С.А., 1967. От кочевий к городам (салтово-маяцкая культура)
// МИА. №142. М.
Плетнева С.А., 1979. Сведения русских летописей о восточноевропейских
кочевниках эпохи раннего средневековья (VII-нач.ХИ вв.) // Археология
Восточноевропейской Лесостепи. Воронеж.
Пугаченкова Г.А., 1965. Об одной группе лепных терракотовых статуэток
Тохаристана // Новое в советской археологии. М.
Пугаченкова Г.А., Ремпель Л.И., 1982. Очерки искусства Средней Азии. М.
Ремпель Л.И., 1949. Терракоты Мерва и гл и ня иные статуи Нисы // Труды
ЮТАКЭ, т.1. Ашхабад.
Рутковська М.Л., 1970. Поселения IV-Vcm. н.е. в с. Капуливка на Нижньому
Дн/пр! //Археология, т. XXIV. Kuie.
Рубрук Тильом, 1957. Путешествия в восточные страны. Пер. под редакцией
Н.П.Шастиной. М.
Швецов М.Л., 1993. Находки средневекового времени // Археологический
альманах. Донецк.
Шрамко Б.А., 1962. Древности Северского Донца. Харьков.
Формозов А. А., 1965. Очерки по первобытному искусству. М.
Pletniowa S., 1978. Die chasaren Mittelalterlichts Reich an Don und Wolga. Leipzig.
Feger, Codex diplomaicus Hungaricae ecclesiasticae et civilis, V, pS. II.
1. Искренне признателен С.Н.Ляшко, Т.Панибудьласке и Н.В.Фо-
мичеву за помощь в поисках аналогичных статуэток.
141
Рис. I Статуэтки из Еланчика и Звонацкой.
1,1 Статуэтка из Е/анчика (б. Широкая; а-б-в)
1,2,3 - фото статуэток; 2 - Еланчик, 3 - Звонацкая.
142
Рис.2. Статуэтка из Галагановки, а - вид спереди, б - сзади, в - сверху.
Рис.З. Карта распространения статуэток и аналогии к ним; 1- Еланчик,
2-Звонацкая. 3 - Капуливка, 4 - Галагановка, 5 - Азов, 6 - Нижне-
кундрючья, 7 - Ново Яковлевка.
143
2
Рис.4. Прически с чубом и косой. I - Уйбат.Чаатас (Хакасия), 1-й
земляной курган; 2,3 - Преслав, 4- Плиска; 5 - Китай; 6 - Плиска
(Базилика); 7, 10, 11 - Сулек (по М.И. Артамонову); 8 - Пенджикент,
помещение 23, объект XXV(по Б.Я. Маршаку, В.И. Распоповой); 9 - Саркел.
144
Ю. А. Мотов
ГОЛОВНОЙ УБОР В ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЙ ТРАДИЦИИ
ДРЕВНЕТЮРКСКОЙ ЭПОХИ
(НА МАТЕРИАЛЕ КАМЕННЫХ ИЗВАЯНИЙ)
Проблема изучения костюма древнетюркской эпохи актуальна
для специалистов, исследующих различные категории памятников
раннего средневековья, в том числе и каменные изваяния.
Обширный ареал кочевнических памятников древнетюркской
эпохи предполагает изучение их в границах регионов, представляю-
щих историко-культурные области. Одну из таких областей состав-
ляют Южный Казахстан, Семиречье и Киргизия, тесно связанные с
Согдом. Их региональная близость обусловила вхождение в состав
Западно-тюркского, затем Тюргешского каганатов, тесную связь с
историей государственных образований огузов, а также карлуков.
Каменные изваяния древнетюркской эпохи, происходящие с терри-
тории Киргизии, Семиречья и Южного Казахстана, составляют род-
ственную группу памятников, воплотивших общую идею, не всегда
прослеживаемую за индивидуальными особенностями памятников.
Группа изваяний древнетюркской эпохи в регионе включает по-
ясные фигуры мужчин с сосудом (рис.1, 3), удерживаемым на уровне
груди в правой руке, с палашом на поясе, поддерживаемым за руко-
ять кистью левой руки (или без оружия); а также женские фигуры с
сосудом на уровне груди в правой руке (рис.1, 2). Мужчины изобра-
жались с обнаженной головой, обычно с косами до пояса, на лицах -
усы и борода. В отличие от мужских, на женских изваяниях прически
никогда не изображались, волосы всегда скрыты под головными убо-
рами. Одежды персонажей изваяний обозначались обычно лишь от-
дельными деталями, как бы намеком: вертикальный разъем, лацканы
верхних одежд, пояс.
То, что головные уборы обнаруживают устойчивую связь с фигу-
рами женского пола, а изображение причесок присуще только персо-
нажам мужского пола, на наш взгляд, явление в древнетюркской
скульптуре совершенно не случайное.
Малочисленность деталей и атрибутов, обусловленная, возможно,
тем, что каменные скульптуры раскрашивались, а впоследствии дета-
ли, выполненные краской, утратились, и иные причины усложняют
решение загадки о существе каменной скульптуры и ее атрибутов.
Предмет, который занимает нас в данном исследовании - головной
19-242
145
убор, его значение в скульптуре древнетюркской эпохи. Решить за-
гадку происхождения головных уборов женских персонажей извая-
ний и их семантическое значение пока не представляется возмож-
ным, так же как решить загадку значения древнетюркских каменных
изваяний в полном объеме. На современном этапе исследования древне-
тюркских изваяний представляется реальным лишь наметить воз-
можные решения.
Отношение к этому предмету у ученых, исследующих памятники
разных регионов древнетюркского ареала, неоднозначное. В целом,
головные уборы персонажей, представленных в изваяниях древне-
тюркской эпохи, рассматриваются исследователями как изобрази-
тельные детали или атрибуты сообразно с задачами, решаемыми в
каждом конкретном случае. Объясняется это отчасти тем, что методи-
ка исследования каменных изваяний пребывает в стадии становле-
ния. Другой, более значительной причиной подобной «невыраженно-
сти» позиций исследователей, является неопределенность статуса самих
древнетюркских изваяний.
Многие явления древнетюркской культуры обнаруживают пора-
зительное сходство, вплоть до тождества, с соответствующими явле-
ниями ирано-скифской (сакской) культуры. В этом плане замеча-
тельно сходство композиционного решения скифских каменных
изваяний и изваяний древнетюркских, представляющих фигуры во-
инов.
Необходимо отметить, что подходы исследователей изваяний
скифских и древнетюркских отличают совершенно разные уровни.
Причина этого заключается в пиетете исследователей перед большей
древностью памятников скифских, а также и в восприятии скифс-
кой культуры в тесной связи с «классическими» культурами Пере-
дней Азии, Эллады, Ирана как составляющей «высоких» культур.
Древнетюркская культура воспринимается как современница куль-
тур сасанидского Ирана, танского Китая и т.д., но, преимущественно,
как культура степной периферии Азии и традиционно рассматрива-
ется через призму данных, накопленных этнографической наукой
последних веков, совершенно неадекватно отражающих историчес-
кий облик культур древнетюркских империй. Возможно, по этой
причине в библиографическом перечне тюркологических исследова-
ний нет работы, которая, подобно замечательной статье Д.С.Раевско-
го, посвященной семантике скифских изваяний (Раевский Д.С., 1983,
с.40-60), определила бы высокий уровень научного подхода к тюрк-
ским изваяниям и их статус в качестве исторических памятников.
146
Культуры кочевников раннего средневековья в известной степе-
ни являются восприемницами культур скифо-сакского мира. Линии
преемственности древнетюркской культуры от культур предшеству-
ющего времени прослежены в известной работе Д.Г. Савинова (Са-
винов Д.Г., 1998, с.130-141). На мысльо преемственности этих куль-
тур наводит уже сам факт сходства скифских и древнетюркских
мужских изваяний (Савинов Д.Г., 1998, с. 140). О том, что это сходство
не является отражением случайного совпадения, свидетельствуют
факты, отмеченные автором настоящей работы: на ряде могильников
Семиречья и Южного Казахстана, таких как Тургеньский, Бурундай-
ский, на могильнике в урочище Момбай-сазы, на «Авроровском» кур-
ганном поле (Курдай) и других, древнетюркские ритуальные оград-
ки и оградки с изваяниями оказывались включенными в цепочки
курганов сакского времени. Любопытное использование предметов и
изобразительных мотивов скифо-сако-сарматского времени в погре-
бальной обрядности обнаруживается и в материале могильника Ку-
дыргэ, классического памятника древнетюркской культуры (Мотов
Ю.А., 2000). То обстоятельство, что один из ранних этапов формиро-
вания древнетюркской культуры протекал в пределах Восточного
Туркестана (Кляшторный С.Г., 1965, с.278-281), пожалуй, свидетель-
ствует о закономерности подобных связей.
В какой-то степени отмеченные явления обусловлены тем, что
культуры ранних кочевников и кочевников раннего средневековья
Евразийских степей, располагающиеся на разных отметках хроноло-
гической шкалы, представляют собой стадиально близкие (сходные)
явления (Хазанов А.М., 1975, с.264-274; Плетнева С.А., 1982, с. 145-
146). Следовательно, феноменальное сходство (тождество) этих культур
закономерно проявляется в сходных элементах.
Культура древних тюрков выступает в качестве восприемницы
культуры ирано-скифских кочевников. В этой связи нам представ-
ляется любопытным взглянуть на памятники древнетюркской эпо-
хи через «призму» канона искусства скифской эпохи. Как бы это ни
показалось парадоксальным, но сопоставлению подлежат не камен-
ные изваяния скифские и древнетюркские. Изваяния скифские пред-
ставляют персонаж или персонажи мужского пола (Раевский Д.С.,
1983, с.57). Изваяния древнетюркские представлены фигурами обо-
его пола и, судя по изображению на Кудыргинском валуне, идея
причастности женского персонажа изначально присутствовала в кон-
цепции древнетюркского обряда, требовавшего установки антропо-
морфных каменных фигур.
147
Изваяния VII-X вв., представляющие мужские и женские фигуры,
высеченные из различных пород камня, с разной степенью мастер-
ства, различающиеся по параметрам и по степени художественной
выразительности, объединяются идеей концептуальной связанности.
Эта идея, на наш взгляд, воплощена в так называемых сценах пред-
стояния. Эту идею мы и попытаемся раскрыть через образы сцены,
трафаретно воспроизведенной на поле войлочного ковра, обнаружен-
ного в ходе раскопок 5 кургана высокогорного могильника Пазы-
рык на Алтае (Руденко С.И., 1953, табл. XCV).
Сцена эта многократно репродуцировалась как памятник искус-
ства скифского времени, она являет вариант «сцен предстояния» (рис. 1,
1). На ней представлены: женщина, восседающая в кресле, и напротив
- мужчина, сидящий на коне. Женщина и мужчина представлены в
профиль, фигуры обоих сходно развернуты в плечах в «три четверти»,
лица их обращены друг к другу. Верхние одежды у обоих наброшены
на плечи. Одежды различаются по стилю, но имеют сходную окрас-
ку: перед/верх - синего цвета, низ/сзади - коричневого. Верхние
одежды украшены поясками сходных крючкообразных знаков.
У мужчины за плечами вьется плащ желтого цвета в крупный
«горошек». Мужчина держит в одной руке повод, другая рука - спря-
тана под курткой. На боку его висит горит с луком.
Женщина держит в одной руке вертикально жезл в виде ветви
дерева с резными листьями и разноцветными цветами, другая - под-
несена ко рту. На голове женщины надет громоздкий убор в виде
коробки с зигзагообразной линией, разделяющей верхнюю красную
и нижнюю черную половины.
Композиционно сцены с персонажами, представленными подоб-
ным образом, связаны с передачей модели Мирового дерева (Топоров
В.Н., 1972, с.94-95). По сюжету они традиционно определяются ис-
следователями как сцены предстояния. Среди сцен предстояния эта
отличается тем, что она не отражает интронизацию царя или адора-
цию царя (вождя) женскому божеству. Она была выполнена на по-
гребальном ковре, включенном в инвентарь могилы, в которой были
погребены две равные персоны — мужчина и женщина. Сцена в
полной мере соответствует погребальному предназначению ковра. Здесь
изображена нетрадиционная сцена с Мировым древом в центре и
фигурами мужчины и женщины по сторонам его. Древо преобразо-
вано в жезл в виде ветви в руке женщины. Оба персонажа сцены,
несомненно, задуманы как равные. Костюмы обоих персонажей явно
сакрализованы: верх их - синий и явно соотносится с небом, нижняя
148
часть - песочного цвета - с землей. Ключевые атрибуты обоих -
кресло, верх головного убора, ветвь, горит, грива с нагривником, -
переданы одинаковым красным цветом. Фигуры всадника и женщи-
ны, сидящей в кресле, показаны равными по высоте, что определяется
специфическим изобразительным приемом древнего искусства, име-
нуемым исокефалия (равноголовье).
Женщина сидит, опустив ноги на землю. На голове ее убор, узор
которого А.И.Мартынов определяет как символическое обозначение
вспаханного поля (Мартынов А.И., 1984, с. 15-17). Касаясь ногами
Земли, женщина головой недостает Неба; более того, голова ее увен-
чана убором с символом Земли. Кресло у нее имеет «проросшую»
спинку. Жезл в виде ветви представляет ее в роли хтонического
порождающего существа, властвующего над растительностью.
Мужчина сидит на спине коня, при этом ноги его не касаются
Земли, а обнаженная голова «достает» до Неба. Плащ его являет мета-
фору неба (Брагинская Н.В., 1992, с.208). Горит представляет метафо-
ру небесных (солнечных) стрел. Грива его коня с зубчатым нагрив-
ником обозначает небесного коня. Конь ко всему прочему изображен
иноходцем.
Система бинарных оппозиционных определений, знаково пред-
ставляющих модель Мирового дерева, раскрывает семантическое зна-
чение персонажей ковровой сцены. Касанием ногами Земли и «изо-
ляцией» от Неба определяется хтоническая сущность женского
персонажа. В противоположность этому, прикосновение к Небу голо-
вой и некасание ногами Земли - определяет небесную сущность
мужчины.
Таким образом, в символике обрядового действия, запечатленного
на ковре, персонажи, - царь и царица или вождь и его супруга, -
уподобляются Небу и Земле. Сцена, соответственно, приобретает кос-
мическое значение, такое значение, очевидно, и имел царский погре-
бальный обряд, который, несомненно, включал обряд героизации, в
ходе которого царь и царица посвящались Небу и Земле.
Значение древнетюркской скульптуры как объекта сакрального
дает основание привлечь для ее понимания выявленные нами факты.
Надо полагать, не бытовыми случайными причинами, но связанными
с религиозными основами следует объяснять такие особенности ка-
нона изваяний древнетюркской эпохи, как исключительное отсут-
ствие каких-либо причесок (и волос вообще) на головах женских
персонажей изваяний и обязательное оснащение их головными убо-
рами в форме колпаков и зубчатых тиар. Система бинарных оппози-
20-242
149
ций позволяет объяснить и отсутствие шлемов на головах каменных
воинов и «демонстративное» украшение их косами. При этом голов-
ной убор, четко обозначенный на голове разрушенной статуи Кюль-
тегина (Монголия) (см.: Шер Я.А., 1966, рис. 12), не противоречит
общему выводу, так как он украшен фигурой орла, являющегося
общепринятым символом Неба (Иванов В.В., Топоров В.Н., 1992, с.258).
К сказанному необходимо добавить, что обнаруженные особенно-
сти касаются не изобразительного канона тюркских памятников во-
обще, но только изваяний, представлявших фигуры богов или героев.
Нарушение канона в мужской скульптуре древнетюркского вре-
мени обозначенной области отмечается в памятниках, начиная с VIII-
X вв., и может быть связано с утверждением в Степи новых динас-
тий, трансформацией идеологических представлений и, соответствен-
но, изобразительного канона.
Литература:
Брагинская Н.В., 1992. Небо // Мифы народов мира. Т.2. М.
Иванов В. В., Топоров В. Н., 1992. Орел // Мифы народов мира. Т.2. М.
Кляшторный С.Г, 1965. Проблемы ранней истории племени турк (ашина)
// Новое в советской археологии. М.
Мартынов А. И., 1984. Из истории представлений о Древе жизни у древних
народов Северной Азии // Проблемы археологии Северной Азии. Кемерово.
Мотов Ю.А., 2000. К изучению идеологии раннесредневекового населения
Алтая (по материалам могильника Кудыргэ). В печати.
Плетнева С.А., 1982. Кочевники средневековья. М.
Раевский Д.С., 1983. Скифские изваяния в системе религиозно-
мифологических представлений ираноязычных народов евразийских степей //
Средняя Азия, Кавказ и зарубежный Восток в древности. М.
Руденко С.И., 1953. Культура населения Горного Алтая в скифское время.
М-Л.
Савинов Д.Г., 1998. О «скифском» и «хуннском» пластах в формировании
древнетюркского культурного комплекса // Вопросы археологии Казахстана.
Вып. 2. Алматы - Москва.
Топоров В.Н., 1972. К происхождению некоторых поэтических символов //
Ранние формы искусства. М.
Хазанов А. М., 1975. Социальная история скифов. М.
Шер Я.А., 1966. Каменные изваяния Семиречья. М-Л.
150
Рис. 1. 1 - Сцена предстояния с войлочного ковра из погребения кургана 5
могильника Пазырык на Алтае (по С.И. Руденко,1953, табл.ХСУ);
2,3 - Каменные изваяния древнетюркской эпохи (VIII- X вв.) из музейных
собраний Тараза и Шымкента (отрисовки автора).
151
И.Л.Кызласов
О СВАДЕБНОМ НАРЯДЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ХАКАСОК
Письменные источники как на Дальнем, так и на Среднем Восто-
ке едины в описании облика средневековых хакасов: «Их жители
телом все высоки и велики, с красными волосами, с зелеными глаза-
ми. Имеющих черные волосы называют несчастливыми. Имеющие
черные волосы и черные глаза - это потомки Ли Лина» («Тайпинху-
аньюйцзи», X в.); «Жители вообще рослы., с рыжими волосами, с ру-
мяным лицом и голубыми глазами. Черные волосы считались нехо-
рошим признаком, а с карими глазами почитались потомками Ли
Лин» («Синь Таншу», XI в.); особенности их наружности - «красные
волосы и белая кожа» (Гардизи, XI в.) (Кызласов Л.Р., 1984, с. 140).
Как танские, так и персидские сведения восходят к предшествующе-
му времени.
Утверждения раннесредневековых авторов, как видим, в действи-
тельности противоречивы и свидетельствуют о двух физических ти-
пах, присущих населению. С одной стороны сказано, что все жители
высоки и велики, что они вообще рыжеволосы и зеленоглазы, а с
другой - что часть из них черноголова и черноглаза, похожа на Ли
Лина, т.е. пленного ханьского военачальника. Заметим, что речь идет
не только о внешности всех жителей страны, но и правящего ею
аристократического рода кыргыз. Китайские хроники пишут о по-
томках полководца, в начале I в. до н.э. поставленного гуннами пра-
вителем Саяно-Алтая. Ли Лин, согласно средневековым свидетель-
ствам, считался у кыргызов родоначальником их династии. По сему
ясно, что в приведенных строках отличия черноголовых и черногла-
зых людей от общей массы возводится к кругу аристократов. Отсюда
можно бы заключить, что древние кыргызы были монголоидны. Од-
нако именно к ним относится и характеристика перса Гардизи, изла-
гающего легенду о происхождении «начальника народа киргизов» -
якобы, беглого славянского вельможи. Потому для географа «призна-
ки славянского происхождения (еще) заметны в наружности кирги-
зов, именно красные волосы и белая кожа». Но и здесь найдем указа-
ние на неоднородность населения: вокруг родоначальника
объединились беглецы от тогузгузов, гузов и других народов, а при-
шедшие-де на Енисей славяне «присоединились к другим и вступи-
ли с ними в родство, так что все слилось в одно целое» - новому,
смешанному «племени, которое собралось вокруг него, он дал имя
Киргиз».
152
Археология знает ярчайшую картину смешения местной культу-
ры с пришлой на так называемом тагарско-таштыкском переходном
этапе нач. II - сер. I в. до н.э. Целиком относящийся ко времени
гуннского владычества на Среднем Енисее, он увязывается со «слия-
нием воедино» двух народов, называемых китайскими хрониками. В
результате смешения местных динлинов с пришлыми гяньгунями-
кыргызами складывается новый народ - древние хакасы, представ-
ленный новой таштыкской археологической культурой (сер. I в. до
н.э. - V в. н.э.) - первой в ряду достоверно хакасских древностей
(Кызласов Л. Р., 1960). Ее материалы предоставляют нам ценнейшие
данные о физическом типе населения, заключенные в облике таш-
тыкских погребальных масок, с портретной точностью воспроизво-
дивших лица людей. Запечатленный во многих десятках масок фи-
зический тип основного населения страны смешан в антрополо-
гическом отношении, соединяя признаки европеоидной и монголо-
идной рас с явным преобладанием первой (Киселев С.В., 1951, с.446-
459, табл. I, XXX1X-XLI1I; Кызласов Л.Р., 1960, с.147-151, рис.56).
С.В.Киселев распространял описание рыжеволосой расы на по-
томков динлинов (татарская культура V1I-III вв. до н.э.). Если верить
средневековым китайским хроникам («имеющих черные волосы на-
зывают несчастливыми»), можно думать, что внешность древних пра-
вителей Хакасско-Минусинской котловины повлияла на формиро-
вание эталона красоты новых ее властителей - кыргызов, как был
перенят ими и сохранен до XVIII в. и прежний самодийский титул
верховного владыки - ажо (Кызласов Л.Р., 1984, с.59, 60).
Приведенные письменные и археологические данные разделены
тысячелетием. С.В.Киселев ставил в этот ряд и третье звено, отделен-
ное от второго еще десятью веками. Исследователь справедливо зак-
лючал, что в таштыкское время вырабатывается тип жителей, «весьма
близкий ко внешнему облику современного населения Хакасии».
Основанием явились не только личные впечатления, но и заключе-
ние антрополога Г.Ф.Дебца, отмечавшего, что таштыкские маски на-
поминают «больше всего современных шорцев и хакасов», хотя среди
последних «удельный вес монголоидного компонента, по-видимому,
несколько больший» (Киселев С.В., 1951, с.458). Антропологи и се-
годня не относят хакасов к монголоидным народам, отмечая смешан-
ность присущего им физического типа.
Дальнейший исторический период практически лишен нужных
нам описаний. К XI1I-XIV вв. относятся тибетские сведения о рыже-
волосых с голубыми глазами жителях юаньской провинции Кем-
153
Кемчжиут - бывших кыргызских владений в Туве; арабские указа-
ния для «земель Сибирских и Чулыманских» (северо-западных
кыргызских территорий): «Нет красивее их телом и лучше их по
белизне, глаза у них голубые» (ал-Омари, Египет); персидские запи-
си для «области Хирхиз» в целом (Бадр ад-Дин, Индия): «люди там
ловкие, красивые и красавицы» (Кызласов Л.Р., 1984, с.5, 152, 153).
Иных материалов, позволяющих судить о внешности древних и
средневековых хакасов, практически нет. При определении физичес-
кого типа здесь не поможет антропология - с I в. до н.э. и до прихода
христианства, от таштыкской до современной этнографической куль-
туры люди сжигали умерших. И если, начиная с III в. до н.э., лица
умерших сохраняли точные портретные гипсовые бюсты и маски, то
позднее, с V-VI вв., когда этот обычай был оставлен, и до XVIII-XIX
вв. краниология не имеет предмета для изучения.
Обряд сожжения, вершившийся на стороне, не позволяет распоз-
нать и детали средневекового костюма - те его части, что уцелели в
огне, под курганами лежат перемешанными с прочими металличес-
кими предметами и понять их былое расположение нелегко. Для
разрешения задачи остаются, конечно, столь характерные для древне-
хакасской культуры и ее средневековья наскальные рисунки, пред-
меты торевтики и мелкой пластики, изображающие людей'. Однако,
они позволяют исследовать (что, впрочем, еще не сделано) снаряже-
ние, обувь и одежду, прически, форму бород и усов мужчин (воспро-
изводя их немонголоидный облик - см., например: Кызласов Л.Р.,
Король Г.Г., 1990, рис.31, 32, 43, 2, 50, 51) и почти ничего не дают для
воссоздания облика женщин.
Весьма лаконичны в этом и письменные источники: согласно
«Синь Таншу» «мужчины носили кольца в ушах. Храбрые из них
татуируют руки себе»; по «Тайпинхуаньюйцзи» «в этом царстве все
жители обнажают голову, заплетают волосы», т.е. бреют головы, а сза-
ди заплетают косу, а их «одежда сходна с туцзюэской» (т.е. тюркс-
кой). В перечень этой одежды пока можно включить только «собо-
линые шубы», принесенные в 643 г. первым древнехакасским
посольством в Китай. О внешности прекрасной половины общества
нам сообщают только одно: «по выходе замуж татуируют себе шею»
(«Синь Таншу»), а об одеянии - лишь характер и происхождение
материй: «женщины носят платье из тонких шерстяных тканей, узор-
ных многоцветных тканей, плотных шерстяных тканей и камчатных
тканей, которые они получают из Аньси, Бейтин (Куча и Бешбалык в
Восточном Туркестане - И.К.) и Дахя (Афганистан)» («Таншу», IX
154
в.) (Кызласов Л.Р., 1984, с.36, 112, 113).
Следовательно, как ни кажутся скудными средневековые курган-
ные материалы, они - единственный источник для раскрытия нашей
темы, а самым продуктивным способом исследования остается испы-
танный сравнительно-типологический анализ находок.
Обряд трупосожжения лишает нас антропологической помощи и
в определении пола погребенных. Предпринятые сибирскими специ-
алистами попытки оказались явно неудачными: полученные по каль-
цинированным костям заключения слишком часто противоречат со-
ставу сопроводительного инвентаря (Беликова О.Б., 1996). Значительно
показательнее сам набор изделий, содержащийся в погребении. Сугу-
бо женскими вещами, согласно обряду аскизской культуры (в основ-
ном известному по курганам вт. пол. X - XII вв.), являлись: монеты,
пряслица, шаровидные серебряные пуговицы, бусы (составлявшие
ожерелья), некоторые виды серег и головные булавки (Кызласов ИЛ.,
1983, с.41, 53, табл. XXV). Благодаря этим находкам выясняется, что
среди аскизских курганов, изученных раскопками, женских захоро-
нений очень немного. Крайне мало их и среди исследованных захо-
ронений предшествующей тюхтятской культуры сер. IX - пер. пол. X
вв. Это обстоятельство вновь сужает круг наших источников.
Однако сравнение аскизских и тюхтятских сопроводительных
наборов показывает, что важные их особенности сохраняются, пере-
ходя из культуры в культуру. Таков, например, обычай снабжать жен-
ские погребения монетами (Кызласов И.Л., 1983, с.42) и уздами с
бронзовыми бляхами. С другой стороны, культурное определение тех
или иных категорий изделий, хотя бы в малом числе встреченных в
курганных комплексах, нередко позволяет привлечь к исследованию
целые серии так называемых случайных находок, накопившиеся в
местных и центральных музеях в результате былой распашки древ-
них памятников при земледельческом освоении Южной Сибири в
XIX в. Музейные собрания проясняют многие явления материальной
культуры, пока не нашедшие отражения в археологически изучен-
ных закрытых комплексах.
Таковы оказались и головные булавки древних и средневековых
хакасок. Прослеженное их развитие показало явную преемственность
облика этих украшений, начиная со времени их появления во II-I вв.
до н.э. и, по крайней мере, до XII в. (Кызласов И.Л., 1977). Уже самые
ранние экземпляры делятся на две группы, сохраняющиеся и в даль-
нейшем: одни имеют относительно короткие (9-10 см), а другие —
длинные (до 16 см) стержни (рис.1). С течением времени размеры
155
изделий первой группы остаются такими же (в конце VIII - X вв. -
от 8-9 до 11-12,5 см), а величина булавок второй возрастает, достигая
20-22 см (рис.2, 3).
Поскольку длинные булавки встречаются в аскизских курганах
по одной и изготовлены из железа, вполне очевидно, что ими крепи-
лись к высокой, собранной на темени женской прическе парадные
головные уборы. Подобные завершения торжественных женских на-
рядов, вероятно, культовых, мы встречаем среди изображений на пи-
саницах долины Енисея уже в таштыкскую эпоху (рис.4) (Appelgren-
Kivalo Н., 1931, abb.100-102, 303-306). Увидеть способ закалывания
длинных булавок древнехакасскими дамами ни для этого, ни для
последующего времени нам не дано. Наиболее вероятно, что он был
близок к широко известному, например, в Китае (рис.5) (Сычев Л.П.,
Сычев ВЛ., 1975, с.37,51,52, табл.1, II, IV, V, XXIII, 5,6,8, XXV, 12, XXVI,
3, 6) или к знакомому по раннесредневековым фресковым изобра-
жениям уйгурских аристократок из Восточного Туркестана (рис.6)
(Gabain A. von, 1973, taf. 51).
Можно думать, что способ крепления головного убора поперечно
воткнутой в пучок волос булавкой испытал на Енисее давнее китай-
ское влияние, однако, обычай этот здесь получил явное собственное
оформление - в отличие от Китая (рис.5), булавка не применялась
мужчинами. Быть может, вопрос о появлении в парадном женском
костюме высоких уборов и головных булавок следует связать с осо-
бым наименованием супруги в памятниках древнехакасской енисей-
ской письменности. Именно в них (что особенно заметно в сравне-
нии с орхонскими руническими и уйгурографичными текстами)
жена аристократа обычно зовется словом кунчуй, заимствованным из
китайского и буквально означающим «принцесса»2. Не пришли ли
на Енисей некоторые особенности торжественных женских одеяний
с древними посольствами, привозившими с Дальнего Востока прин-
цесс для дипломатических браков с южносибирскими вельможами?
Вместе с тем высокие головные уборы, по-видимому, есть одна из
исконных черт общетюркского парадного убранства. Вряд ли случай-
но мы встречаем именно такую форму украшения костюма и на
рубеже н.э., и тысячелетие спустя (рис.4, 6), и в этнографических
материалах (скажем, саукеле). Привлекает внимание и другая особен-
ность женских облачений, связывающая в единую цепь две разно-
временных тюркоязычных культуры - таштыкскую Присаянья и
уйгурскую Восточного Туркестана. Речь идет о шлейфе парадного
одеяния (рис.4, 6). Если мы учтем, что и поныне традиционное хакас-
156
ское платье сохраняет явные рудименты такого шлейфа (см., напри-
мер: Кызласов Л.Р., Король Г.Г., 1990, рис.90), то получим основания
восстановить неизвестный торжественный костюм раннесредневеко-
вых хакасок в виде просторного достигающего земли пышного на-
ряда со шлейфом, увенчанного высоким головным убором с попе-
речно воткнутой в него железной булавкой. Дальневосточная аналогия
способу крепления убора показывает, что ширина его составляла около
65% от длины булавки. Следовательно, диаметр твердой основы наго-
ловного убранства средневековых хакасок в предмонгольское время
достигал 13-14 см.
Булавки второй группы, имевшие меньшую длину стержней, ве-
роятно, использовались для крепления прядей тяжелой прически.
Появившись вташтыкское время, короткие булавки, втыкаемые по
нескольку штук, скрепляли не только подобранные пряди или косы,
но и надеваемые на них узкие берестяные чехлы, нередко крытые
шелком (Вадецкая Э.Б., 1986, с.138, табл.IX, 29). Возможно, эта мода
была завезена на Енисей с востока гуннскими дамами, а восходит
она еще к женским прическам Китая чжоуской и раннеханьской
поры. В средневековье короткие головные булавки особенно харак-
терны для тюхтятских древностей IX-X вв. (рис. 7). На использование
их в прическах указывают не только размеры стержней, но и общая
миниатюрность изделий, применение бронзы для их изготовления.
Показательно здесь и оформление наверший. От Енисея до Иртыша
они, прежде всего, имеют форму фениксов (рис.7). Золотые булавки,
украшающие высокие прически уйгурских дам, изображенных на
стенах храмов IX-X вв. в Турфанском оазисе, иногда завершаются
именно фигурой феникса (Дьяконова Н.В., 2000, с.287). Строфы по-
этессы Ли Цин-чжао, современницы рассматриваемых древнехакас-
ских изделий (годы ее жизни 1084-1151), свидетельствуют, что имен-
но этот образ традиционно бытовал на головных (в данном случае
костяных) булавках Китая:
«Птица феникс - заколка резная, «Ярасшитый надела халат,
А на ней отраженье свечи. Что носила прошлой весной...
Отчего - я сама не знаю - Головою к подушке прильнув,
Радость в сердце ко мне стучит...» Я сломала феникс резной...»
(Ли Цин-чжао, 1974, с.32, 49).
Навершия длинных железных булавок аскизской культуры при-
обрели строгие геометрические формы (рис.2, 3). Однако в IX-X вв.
облик завершений этих женских аксессуаров был иным (обоснова-
ние датировки см.: Кызласов И.Л., 1977, с.96-102). На биметалличес-
157
ких булавках, длинный железный стержень которых украшала брон-
зовая головка, она имела зооморфный вид. Нередко в малой скульп-
туре воспроизведена сцена охоты пернатого хищника на мелкого
копытного животного (орла или беркута на кабаргу или косулю -
рис.8, 1, 2) или птицу (сокола на утку - рис.8, 3). Отчего на женских
булавках, крепивших парадный головной убор, были воспроизведены
эти сюжеты? Какой общественный смысл скрыт за такими изобра-
жениями? Именно эти находки позволяют ныне полагать, что перед
нами детали свадебного убранства средневековых хакасок.
Г.Н.Симаков собрал и недавно обнародовал этнографические сви-
детельства, согласно которым любовь между юношей и девушкой
нередко уподобляется охоте сокола на куропатку или другую мел-
кую птичку. Таковы мотивы народных песен самых разных тюркоя-
зычных народов - от европейского запада (турки) до центрально-
азиатского востока (уйгуры Синьцзяна). У казахов жених и невеста
сравниваются с ловчим беркутом и лисицей, а часы соколиной охоты
в буквальном переводе зовутся «временем страсти». Те же мотивы -
уподобления ловчей охоты свадьбе и зачатию - отражаются в сказ-
ках, толкованиях снов, свадебной обрядности (Симаков Т.Н., 1998,
с.57-59). Именно эту символику мы и встречаем на головных булав-
ках тысячелетней давности (рис.8, 1-3). В соответствии со скрытым
значением ловчих сюжетов, следует заключить, что рассматриваемые
изделия являлись частью древнехакасского женского свадебного наря-
да.
Такое объяснение подтверждают и фигуры фениксов, изображен-
ные как на коротких (рис.7), так и на длинных булавках (рис.8,4, 5).
Невзирая на то, что вид этой мифической птицы претерпел в Юж-
ной Сибири явное самостоятельное развитие (Кызласов И.Л., 1977,
с.99-101, рис.10; 1983, рис.22, 5-9), фактически приблизившись к изоб-
ражению петуха (рис.7, 9), не вызывает сомнения, что прообразом его
послужила чудесная древнекитайская царь-птица фэнхуан. В средне-
вековом Китае она стала символом государыни (как дракон - сим-
волом императора), а также вообще невесты (Рифтин Б.Л., 1980, с.652;
1982, с.574). Широко известно, что с идеей плодородия связывается у
многих народов мира и образ петуха. Следовательно, именно свадеб-
ной символике соответствует оформление древнехакасских голов-
ных булавок, завершающихся фигурой птицы феникса - как тех,
которыми крепились уборы, так и тех, что закрепляли пышные жен-
ские прически.
158
Итак, произведенная сравнительная работа позволяет с опреде-
ленной долей уверенности представить себе общие особенности па-
радного костюма древних и средневековых хакасок, как и устано-
вить свадебное предназначение важной его принадлежности -
художественно оформленных головных булавок.
Археологу остается вспомнить, что начало нашему историко-куль-
турному поиску было положено головными булавками аскизской
культуры, отличающими женские захоронения. Следует заключить,
что средневековые хакаски погребались в подвенечных нарядах. Судя
по различию применявшихся булавок, эти свадебные облачения от-
личались в IX-X и XI-XII вв. Для раннего периода нам известны и
длинные, и короткие булавки со свадебной символикой. Можно пред-
положить, что в период тюхтятской культуры невеста могла быть
как в головном уборе, так и с непокрытой им высокой прической.
Для аскизского времени обнаруживаются только длинные булавки
- видимо, в это время головной убор, крепившийся ими, стал обяза-
тельной частью свадебного костюма.
Так или иначе, но приведенные наблюдения приводят к общему
заключению: мировоззренческая суть женского погребального обря-
да в раннесредневековой Южной Сибири связывала его с брачной
церемонией.
Эта особенность захоронений уже была фактически обнаружена
при объяснении другой характерной черты сопроводительного ин-
вентаря аскизских могильников. Почти обязательное присутствие в
женских курганах Х1-ХП вв. бронзовых блях предшествующей тюх-
тятской культуры IX-X вв. объяснялось древностью традиционного
хакасского обычая передачи от матери к дочери женских свадебных
уздечек и иной специальной свадебной конской сбруи (Кызласов
И.Л., 1983, с.53). Как видим ныне, анализ двух независимых катего-
рий сопроводительного инвентаря (головных булавок и особой кон-
ской сбруи) приводит нас к одному и тому же выводу: по крайней
мере, с IX-X вв. в Древнехакасском государстве умершая женщина
обряжалась и снаряжалась как невеста. Отмечая эту вновь постигну-
тую особенность древнехакасского мировоззрения и ритуала, остав-
ляем ее осмысление до другого случая - в этнографической науке
слишком хорошо известна эта символическая черта, присущая мно-
гим человеческим обществам, зато в отношении тюркоязычных на-
родов материал об этом еще предстоит собрать.
159
Примечания:
1. В отношении таштыкских древностей они дополняются деревянной
скульптурой (Киселев С.В., 1951, табл.XXXVIII, 2), некоторыми остатками
одеяний, уцелевшими в погребениях, мумиями и зимними одеждами, обнару-
женными Л. Р.Кызласовым в гробнице Оглахтинского могильника (1969 г., Го-
сударственный Эрмитаж). Краткую сводку данных по таштыкскому кос-
тюму см. (Вадецкая Э.Б., 1986, с. 137, 138).
2. Не случайно и то, что это слово в закономерно измененном виде кунчу?
уцелело только в ареале собственно енисейской письменности — в тувинском
и тоджинском языках, но уже в значении «свекровь» (Этимологический сло-
варь тюркских языков. Основы на К. М., 2000).
Список литературы
Армстронг И.А., 1861. Семипалатинские древности//Известия И АО. Т.П,
вып. 4. СПб.
Беликова О.Б., 1996. Среднее Причулымье в X-XIII вв. Томск.
Вадецкая Э.Б., 1986. Археологические памятники в Степях Среднего Енисея.
Л.
Дьяконова Н.В., 2000. Изобразительное искусство // Восточный Туркестан
в древности и раннем средневековье. М.
Киселев С.В., 1951. Древняя История Южной Сибири. М.
Кызласов И.Л., 1977. Булавки древних хакасов // Археология Южной Сибири.
Вып. 9. Кемерово.
Кызласов И.Л., 1983. Аскизская культура Южной Сибири. X-XIV вв. //
САИ, вып.ЕЗ-18. М.
Кызласов Л. Р., 1960. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской
котловины. М.
Кызласов Л. Р., 1984. История Южной Сибири в средние века. М.
Кызласов Л.Р., Король Г.Г., 1990. Декоративное искусство средневековых
хакасов как исторический источник. М.
Ли Цин-чжао, 1974. Строфы из граненой яшмы. М.
Рифтин Б.Л., 1980. Китайская мифология // Мифы народов мира. Т.1. М.
Рифтин Б.Л., 1982. Фэнхуан // Мифы народов мира. Т. 2. М.
Симаков Т.Н., 1998. Магия плодородия в культе ловчих птиц в Средней
Азии и Казахстане // Этнографическое обозрение. № 4.
Сычев Л.П., Сычев В.Л., 1975. Китайский костюм. Символика, история. М.
Appelgren-Kivalo Н., 1931. Alt-Altaische Kunstdenkmaler. Helsingfors.
Gabain A. von, 1973. Das Leben im ujgurische konigreich von Qoco. Wiesbaden.
160
Рис.1. Типы булавок тагарско-таштыкского переходного этапа (II-I вв. до
н.э.) (1) и таштыкской культуры (Iв. до н.э. — Vв. н.э.) (2-7).
1 - Мохов, курган 1; 2 - ММ-7008; З-д. Калы (ММ-7029); 4-с. Бейское,
ММ-7024; 5 - д. Бол. Иня, ММ-7019; 6 - д. Бол. Иня, ММ-7023; 7-д.Иудино,
ММ-9229. 1 — кость, 2-6 - железо, 7 - бронза.
21-242
161
Рис.2. Женские головные булавки аскизской культуры (XI-XII вв.).
Хакасско-Минусинская котловина. Железо. 1 - Оглахты II, курган 7;
2 - МАЭС ТГУ, без №; 3 - Оглахты III, курган 8; 4 - ММ, без №;
5 - Самохвал II, курган 9. 2,4 — случайные находки.
162
Рис.З. Женские головные булавки аскизской культуры (XI-XII вв.).
Случайные находки в Хакасско-Минусинской котловине: I - Метихова,
ММ-9824; 2 - ММ-1250; 3, 4 - ММ-без Ms; 5 - ММ-1245; 6 - Сабинское, ГЭ-
1126/510. 3 - железо с серебряной аппликацией, остальное - железо.
163
Рис.4. Изображения женщин в торжественных одеяниях. Граффити на
менгирах и скале близ д. Подкамень (Хакасия). Таштыкская культура (I в.
до н.э. — Vв. н.э.). (По X.Аппельгрен-Кивало).
164
Рис. 5. Способ ношения головного убора при помощи булавки. Китай. (По
Л.П. и В.Л. Сычевым).
22-242
165
PUC.6. ^0РЖеСт,вЦдН^1^о°н^^н)^г^^ОК
средневековье. (По А. <р
Восточного Туркестана. Раннее
166
Рис. 7. Бронзовые булавки и бляшки (5, 10) с изображениями феникса. IX-X
вв. 1-7- Хакасско-Минусинская котловина; 8, 10 - Прииртышье; 9 - Алтай.
1 - ГЭ ОИПК-5531/1951; 2 - д. Калы, ММ-8051; 3 - с. Знаменка, ММ-9221;
4 - ГЭ ОИПК-3975; 5 - д. Колмакова, ММ-9191,; 6 - д. Быстрая, ММ-9840;
7 -д. Иудино, ММ-8040; 8, 10 - окрестности Семипалатинска (по
И-А.Армстронгу), 9 — ГИМ-54321/6.
167
Рис.8. Биметаллические булавки IX-X вв. Хакасско-Минусинская
котловина. 1 — д. Подсиняя, ХРКМ, без№, 2—д. Кривичская, ММ-9227,
3 - МАЭС ТГУ-6272/707; 4 - МАЭС ТГУ-6272/252; 5 - МАЭС ТГУ-6272/254.
1 - бронза, 2-5 - бронза и железо.
168
М.В.Горелик
ОБРАЗ МУЖА-ВОИНА В КАБАРИИ-УГРИИ-РУСИ
Последние века I тыс. н.э. для материальной и художественной
культуры южной части Восточной Европы характеризуются исклю-
чительным многообразием и сложностью проявлений. Многие ее яв-
ления уже давно и по сию пору вызывают неутихающие споры.
Причем эти спорные культурные явления являются, как правило,
наиболее яркими, определяющими и вместе с тем противоречивыми
для культурного контекста региона. И это при том, что этнокультур-
ная ситуация в регионе представляется сравнительно определенной.
А потому все сложности объясняются: 1) полиэтничностью населе-
ния и государственных образований; 2) широкой международной
торговлей (Великий Шелковый путь, Великий Волжский путь, Путь
из варяг в греки и т.д.); 3) процессом сложения Древнерусского
государства и его борьбой с Хазарским каганатом за овладение пози-
цией хозяина пересечений торговых путей.
Все это, в принципе, совершенно верно объясняет макрополити-
ческую возможность появления вышеупомянутых культурных фе-
номенов, но отнюдь не проясняет конкретные причины появления
каждого из них. На подобной концептуальной базе о каждом из
«странных» культурных феноменов можно спорить до бесконечнос-
ти. Что же это за феномены? Перечислим их: сабля из Венского
Художественно-исторического музея - т.н. сабля Карла Великого;
«примыкающие» к ней сабли и палаш из раскопок могильника Ко-
лосовка 1 в Адыгее (Майкопский музей); «золотые» шлемы, многие
из которых с «трезубцем» на лбу, известные из находок в Среднем
Поднепровье, Польше, Венгрии; оковки ритуальных турьих рогов из
кургана Черная могила в Чернигове (ГИМ); поясная гарнитура и
металлический декор поясных сумок-кошелей из погребений Сред-
него Поднепровья. То есть, это в основном те предметы, которые
определяли собой образ мужа-воина - основной фигуры общества в
рассматриваемом регионе. Образ этот формировался костюмом, при-
ческой, аксессуарами, вооружением.
Все эти элементы были сравнительно единообразны в VI-XI вв.
на всем протяжении гигантских пространств Евразии от Амура и
Великой стены до вод Дуная и гор Гиндукуша. Эта эпоха в рассмат-
риваемом аспекте вполне может быть условно названа «тюркской» -
подобно тому, как предыдущие — «гунно-сарматской», «скифской» и
169
«киммерийской». И в значительной мере это не условность: перечис-
ленные выше элементы материальной и художественной культуры в
каждый из этих периодов были единообразны на территории евра-
зийских степей и примыкающих земель.
Попробуем описать «тюркский» комплекс, определяющий образ
мужа-воина, не вдаваясь в генезис его элементов и структуры.
Начнем с прически. Мужи собственно тюрок - народа-«будуна»,
непосредственно управляемого династией владык-каганов из «Сине-
го» (КЁК - тюрк.-монг., АШЕНА- иранск.) рода, а также мужи
подвластных им тюркоязычных народов носили длинные волосы,
которые заплетали в косы. И только верховные правители (а в каж-
дый отдельный момент таковым мог оказаться знатный муж любого
высокого ранга) носили волосы распущенными. При этом уйгур
отличали ровно подрезанные надо лбом челки и то, что с каждой
стороны лица по одной косе свисало с висков перед ушами. Эту же
прическу заимствовали воины Самаркандского Согда, точнее, Пенд-
жикентского княжества. А вот венгры, заимствовав у западных огу-
зов - огуров их общее самоназвание, точно переданное в древнерус-
ском как «оугры», вместе с комплексом воина, голову брили, оставляя
на макушке длинную прядь, которая могла раздваиваться или запле-
таться в свешивающуюся на бок косу. Последняя прическа точно
воспроизводила прическу тюркских и монгольских мальчиков —
«кукель». Не исключено, что таким образом отражалось положение
венгров как «младших братьев» по отношению к народу, руководи-
мому родом Ашена. Таким тюркским народом были хазары.
Что касается растительности на лице, то традиционным было но-
шение усов, концы которых носили опущенными вниз, торчащими в
стороны параллельно земле или загнутыми вверх - без этнических
различий. Бороды (если хорошо росли) носили клиновидной формы
- опять-таки без этнических различий. И лишь на одном изваянии
VIII в. из Монголии показана борода, заплетенная в косу (или, по
мнению Д.Д.Васильева, оплетенная лентой), что напоминает обычай
шахиншахов Сасанидского Ирана.
Удивительно единообразие основной верхней одежды евразийс-
кого мужа - распашного, с запахом кафтана с длинными сужающи-
мися книзу рукавами и подолом на уровне колен - чуть выше или
несколько ниже. От Китая до Кавказа не только изображения, но и
находки реальных предметов свидетельствуют, что он имел прита-
ленный силуэт с округло расширяющейся «юбкой» (на востоке это
достигалось вырезным кроем, а на западе - отрезным) и характер-
170
ные отвороты ворота - лацканы, подчеркивавшиеся декором из кан-
тов, подкладки из дорогих узорных тканей и иногда мехом. Специ-
фический вид имели боевые согдийские кафтаны, надевавшиеся по-
верх кольчатых панцирей: они имели короткие, выше локтя, рукава и
не имели запаха.
Поскольку из-за длины кафтана штаны были практически не
видны, большую роль в облике евразийского мужа-воина играла обувь.
И опять-таки на всем пространстве от Великой стены до Дуная она
была едина: это были высокие сапоги без каблуков, с голенищами,
имевшими боковые швы и достигавшими колен; верх голенищ выс-
тупал спереди углом вверх, иногда прикрывая колено. На востоке
голенища довольно сильно расширялись кверху, и для того, чтобы
они не сползали вниз, их прикрепляли к гашнику штанов тесемкой
или ремешком. На западе же, начиная от Согда, голенища шились
более узкими. Судя по венгерским (восточноевропейским и заяиц-
ким) изображениям на художественном металле и северокавказс-
ким находкам, боковые швы голенищ могли иногда фигурно выре-
заться низкими стрельчатыми арками.
Ношение головных уборов было далеко не всегда обязательно
для мужей-воинов Евразии. Самым простым и самым, судя по изоб-
ражениям, почетным убором была лентообразная повязка-диадема -
и у степняков, и у их оседлых соседей. Столь же почетен был только
царский венец-корона. Основным убором тюркоязычных народов
был пришедший из сако-кушанской культуры башлык с четко вы-
деленными наушами и назатыльником, выкроенный из двух симмет-
ричных половин, со швом вдоль темени. У тюрок направленная слег-
ка вперед округлая макушка башлыка могла приобретать слегка
приостренную форму и надбровный вырез в виде двойной арки.
Носили башлык опустив науши и назатыльник, отогнув науши назад
и завязав поверх опущенного назатыльника, либо отгибали наза-
тыльник вверх, а науши назад, и, перекрестив их поверх изнанки
назатыльника, соединяли тесемками надо лбом. Последний способ
превращал башлык в своеобразную корону; китайцы же, повторив
крой и способ завязывания, но, заменив войлок и фетр на шелк,
превратили этот тюркский убор в свой самый популярный головной
убор «путоу». У тюрок же башлык имел много вариантов по форме и
величине деталей. Другим важным типом головного убора тюркоя-
зычных кочевников были колпаки из белого (реже - черного) вой-
лока, скроенные из 2-х, чаще 4-х, реже - 6-8 клиньев. Макушка тако-
го колпака могла в IX в. венчаться коническим металлическим
171
навершием, богато украшенным. Третий тип - округлая войлочная
шапка, валяная на болванке. Околышем ей служили отворот полей
или опушка, чаще меховая. Вариантом округлой шапки была шапка,
сшитая из двух симметричных половин, со швом вдоль темени, двой-
ным надбровным вырезом спереди и отогнутыми вверх полями сза-
ди и с боков. На западе пояса степей по изображениям и находкам
фиксируется диадема и округлая шапка с меховым околышем. Ма-
кушка ее на западе могла быть и заостренной, как это явствует из
находки венгерского серебряного конического навершия.
Наконец, важнейшим аксессуаром евразийского мужа-воина, его
«погонами», его «красной книжкой», был пояс-портупея для клинков,
чья металлическая гарнитура - ее материал, форма, количество и рас-
положение элементов четко обозначала социальное положение
владельца. К поясу прилагались сумка-кошель, ножик для еды, а на
востоке Евразии еще и своеобразное кресало-сумочка. Их декор со-
ответствовал декору поясной гарнитуры. При том, что основные фор-
мы украшений пояса шли с востока на запад, причем стилистика их
имела корни в искусстве Северного Китая и Восточного Туркестана,
именно локальные различия и схождения металлической гарнитуры
пояса позволяют - на фоне общих тенденций - наиболее точно и
тонко использовать именно этот материал для конкретного истори-
ко-культурного анализа.
Для периода IX-X вв. в западной части евразийских степей - от
Урало-Каспия до Северного Причерноморья - в поясной гарнитуре
господствовали два основных стилистических направления - «сал-
товское» и «венгерское». Они постоянно взаимодействовали и могли
механически смешиваться в одних комплексах. При этом в степи их
слияния не происходило: даже в одном комплексе детали, украшен-
ные в салтовском стиле отличаются от деталей венгерского стиля.
Кстати, сам венгерский стиль легко разделяется на три течения: пер-
вое, пластическое, почти дословно повторяющее мотивы танско-степ-
ные, связанное с искусством Восточного Туркестана через посредство
кимаков, притяньшаньских тюрок и, очень вероятно, западных татар;
второе, графическое, в котором указанные выше мотивы, обогащен-
ные, кроме того, и среднеазиатскими, были сильно переработаны в
совершенно оригинальную систему; наконец, третье течение, характе-
ризуемое изображениями животных, реже людей, в развитых образ-
цах восходящих к восточно-туркестанским образцам и окруженных
рамками из «перлов», перемежающихся «зернами злаков».
172
Не менее, чем одежда, образ мужа-воина формировал его боевые
костюм и аксессуары - то есть, доспех и наступательное оружие.
Основными типами панциря от Кореи до Паннонии во вт. пол. I
тыс. были ламеллярный и кольчатый. При этом на востоке абсолютно
преобладал ламеллярный доспех; на западе - от Согда до Паннонии
- он соревновался в популярности или сочетался с кольчугой. Соче-
тание это имело два основных варианта: согдийский, когда под длин-
нополый, но не имеющий плечевой части ламеллярный панцирь, под-
девалась кольчужная пелерина с длинными рукавами; хазарский, когда
поверх длинной, с рукавами до локтей, кольчуги надевался ламелляр-
ный корсет-кираса. Хазарский панцирь отличался особым совершен-
ством: во-первых, он мог иметь кованые оплечья; во-вторых, пласти-
ны в нем могли соединяться не только ламеллярно, то есть посредством
тесемок или ремешков, продернутых сквозь отверстия, но и при по-
мощи заклепок, соединявших пластины не наглухо, а с «люфтом»,
сохраняя подвижность бронирования при резком усилении его проч-
ности. Подобный способ требовал исключительного мастерства, и за
всю историю доспеха был доступен, кроме хазарских, лишь римским
и западноевропейским (XV-XVII вв.) панцирникам. Венгры, судя по
изображению на серебряном блюде из с.Мужи (ГЭ) и находкам у
с.Манвеловка под Днепропетровском, применяли обе традиции со-
вмещения кольчуги с ламеллярным панцирем.
Шлемы единой сфероконической формы, господствовавшей от
Кореи до Паннонии, имели и целый ряд общих признаков. Они не-
редко склепывались из сегментов, края которых фигурно выреза-
лись; спереди помещалась налобная пластина с наносником и (или)
надбровным вырезом в виде двойной арки; иногда на передней час-
ти над краем помещали две-три пластинки-зубца. Бармица, от Цент-
ральной Азии до Паннонии уже чаще всего кольчужная, была полу-
закрытой, открывая только лицо, либо глухой, оставляя открытыми
лишь глаза. Специфика некоторых венгерских шлемов состояла в их
яйцевидной форме.
Популярные в Восточной, Центральной и Средней Азии в среде
земледельческой военной знати наручи и поножи, сделанные из двух
цельнокованных створок или набранные из узких полос металла, на
западе пояса степей зафиксированы только у хазар IX-X вв.
Круглые деревянные, обтянутые кожей щиты - с умбонами и без
них, часто расписанные или просто черные, характерны для всей тер-
ритории от Восточного Туркестана до Дуная.
173
Что касается основного оружия степняков - лука, то при полном
его типологическом и формальном сходстве - сложносоставные (или
сложные) рефлексивные, здесь наблюдаются серьезные локальные
различия, связанные с этнической традицией. Так, А.М.Савин и А.И.Се-
менов показали стойкие предпочтения разных этносов Восточной
Европы, отдаваемые разным породам деревьев при изготовлении ки-
бити лука.
То же касается и футляров для стрел (колчанов) и луков (налу-
чей), носимых на специальном поясе-портупее, который застегивался
при помощи крючка. При общем типологическом сходстве явствен-
но выступают различия в деталях. Например, венгерские отличаются
богатейшим декором из металлических бляшек-накладок на налучах
и кожаных языках, прикрывающих наконечники стрел в устье кол-
чана. Вместе с тем, во всех восточноевропейских степях распростра-
няются бляхи в форме пары распростертых крыльев с петлей для
крепления к портупее налуча нового типа - в виде половины лука с
надетой тетивой. Как раз в IX в. этот тип появляется и сосуществует
со старой формой налуча в виде чулка (в таком налуче лук хранился
со снятой тетивой), полностью вытесняя старую форму к XI в.
Клинковое оружие - носившиеся в одностильно оформленной
паре длинный (меч, палаш, сабля) и короткий (нож, кинжал) клинки
(эта традиция, развитая в V-VIII вв., с IX по XI вв. постепенно сходит
на нет), и прикреплявшиеся к главному поясу-портупее, который
застегивался на рамочную, с иглой, пряжку, в VIII-X вв. переживает
серьезные изменения. Если в начале этого периода среди длинных
клинков преобладали прямые, чаще палаши с одним полностью, а
другим частично, от острого конца заточенным лезвиями и нередко
отогнутой в сторону лезвия рукоятью, реже - обоюдоострые мечи с
довольно узкими клинками, то в IX в. аварское изобретение - сабля,
характеризуемая изогнутым однолезвийным клинком, все активнее
завоевывает позиции к востоку от Дуная, достигая Восточного Тур-
кестана и Южной Сибири. В качестве коротких клинков преоблада-
ют крупные боевые ножи. Лишь изредка применяются кинжалы -
оружие с прямым обоюдоострым клинком. Специфически хазарски-
ми являются парные ножи, носившиеся в одних ножнах с двумя
отделениями. Не исключено, что их применяли и для метания.
Формы клинковой фурнитуры вполне единообразны на всем про-
странстве от Китая до Паннонии. Лишь тонкие различия в декоре
являются этнокультурным индикатором.
174
То же можно сказать и о древковом оружии — боевых топорах и
копьях. Хазарской особенностью является широкое применение кис-
теней. Характернейшая деталь плетей - навершие рукояти в виде
птичьей головы, бытовавшее практически во всей Евразии от Дуная
до Китайской стены в IX-XIII вв., было, скорее всего, венгерским
новшеством IX в.
Рассматривая элементы, формирующие образ мужа-воина на тер-
ритории центра и юга Восточной Европы IX-X вв., можно сказать,
что они вполне вписываются в единый культурный контекст степ-
ных тюркоязычных сообществ и близких к ним по культуре соседей.
При этом салтовская культура имеет ряд специфических схождений
с культурой тюркизованного Согда (боевые кафтаны с короткими
рукавами, формы шлемов, конские начельники).
До последних лет в науке утверждалось, что описанная культура
лишь отдельными элементами или даже экземплярами проникала в
вещный мир знатных мужей центральной области Восточной Евро-
пы - Среднего Поднепровья. Но даже и в такой форме мысли о
южном влиянии пробивались с многими усилиями в течение долгих
лет, преодолевая тотальный автохтонизм, господствовавший в отече-
ственной науке. Лишь постепенно утверждалось понимание того, что
поясная гарнитура, «золотые шлемы» и декор ритуальных турьих
рогов из больших черниговских курганов, ряд находок из ранних
киевских погребений высшей знати как-то связаны с культурой
степей юга. Та же ситуация сложилась в науке и в связи с северными
скандинавскими культурными феноменами, чье активное и обиль-
ное бытование в IX-XI вв. в Среднем Поднепровье зафиксировано
всеми видами источников. Более того, можно смело утверждать, что
«антинорманизм» рухнул под напором наконец-то непредвзято тол-
куемых объективных данных. Самая свежая - и первая полная за 100
(!) лет - публикация материалов из Гнездовского могильника, добы-
тых в 1874-1901 гг., буквально вопиет о ярко выраженном сканди-
навском облике культуры общества, оставившего Гнездовские курга-
ны. Но нисколько не тише звучит в этих материалах и степная, южная
тема: художественный металл, в основном поясная гарнитура, но так-
же и шлем салтовского, венгерского и «венгероидного» облика при-
сутствует там в не меньших количествах. Причем и скандинавские, и
степные вещи встречаются не только в разных курганах, но часто
вместе в одном захоронении, почти всегда мужском. То есть в Гнез-
дове мы видим картину, аналогичную Черниговской и, добавим, ки-
евской. В Гнездове же были найдены остатки распашного кафтана с
175
подвесными пуговками-шариками и петлицами и плиссированых
шаровар. Арабские авторы, описывая одежду русов (что полностью
подтверждается и изображениями), сообщают об их широченных шта-
нах, носившихся навыпуск либо со штанинами, туго обмотанными на
голени, и кафтанах, таких же, как у хазар и венгров, но более корот-
ких (скорее всего, именно следствие ширины штанов, буфом разду-
вавшихся ниже пояса). Костюм этот дополнялся остроконечной шап-
кой, опушенной лисьими хвостами, наборным поясом-портупеей с
кошелем, ножем и мечом, сапогами или высокими башмаками и ша-
лью-«кисой», переброшенной через плечо и заколотой при помощи
дорогой украшенной фибулы на правом плече или боку.
В описанном комплексе скандинавскими были штаны, башмаки,
«киса», меч и набор специфически скандинавских ювелирных укра-
шений и амулетов. Кафтан, наборный пояс с сумкой и шапка были
определенно заимствованными у кабар и венгров. Я полагаю, что
«венгероидный» стиль огромного числа поясных бляшек, находимых
во всей Восточной Европе, в Скандинавии, Среднем и Нижнем По-
дунавье, был разработан в ремесленных центрах, где вместе жили
заказчики этой продукции. Кстати, формочка из местного шифера
для отливки бляшек именно указанного стиля была раскопана на
киевском Подоле в слоях сер. X в.
Если физическое присутствие скандинавов в качестве социаль-
ной верхушки среднеднепровского общества, в последние годы нако-
нец признано наукой, то вопрос о том же в отношении степняков
стоит в остро дискуссионной форме. А ведь именно с решением дан-
ного вопроса связана и разгадка «странных» культурных феноменов,
отмеченных в начале. Рассмотрим их внимательнее.
«Сабля Карла Великого» сочетает в себе салтовско-венгерскую
форму, чисто венгерский узор навершия рукояти и нижней части
ножен. Но на обоймицах ножен и кончиках перекрестия венгерские
побеги образуют переплетения отнюдь не венгерские, а совершенно
в скандинавском стиле Борре вт. пол. IX-пер. пол. X вв. Наведенные на
клинке золотом драконы-гиппокампы, восходящие к тюркским и
иранским образцам, мы встречаем и на хазарской резной кости из
Шиловского погребения, и на венгерском серебре. Сделанная чуть ли
не в той же мастерской «львиная» сабля из Колосовки 1 (на ее
клинке те же золотом наведенные драконы) сочетает салтовскую
форму и кимакские принципы построения декора, но вот составляю-
щие декор фигуры львов выполнены опять-таки в скандинавском
стиле Борре. Один из палашей, раскопанный в Колосовке 1, имеет
176
Рис.1 к статье М.В.Горелика «Образ мужа-воина...». Парадные кабарские
сабли (1-3, 5) и палаш (4) конца IX в.
/ - «сабля Карла Великого» (или Аттилы), художественно-исторический
музей, Вена; 2-4 - могильник Колосовка /, Адыгея. Майкоп, краеведческий
музей; 5 - Гочево, Курская область.
Рис.2 к статье М.В.Горелика «Образ мужа-воина...».
Изображения кабарских воинов и оружие Кабарии-Угрии-Руси.
Изображения кабарских воинов и оружие Кабарии-Угрии-Руси.
1 - изображение на серебряной оковке рога из кургана «Черная могила» в
Чернигове, кабаро-венгерская работа рубежа IX-X вв.;
2 - изображение на золотом кувшине из клада в Надьсентмиклош,
Трансильвания. Кабарская работа IX в.;
3 - топорик из Владимирской области или Поволжья. Кабарский топорик
со скандинавским и волжско-булгарским декором. X в.;
4 - рукоять меча из погребения дружинника на Владимирской улице в
Киеве. Навершие и перекрестие - скандинавская работа, серебряная оковка
ручки - венгерская работа. X в.;
5 - кабарский или венгерский сабельный клинок с наконечником ножен
скандинавской работы, X в. Из боярской или княжеской гробницы 1-й пол.
XI в. в Киеве;
6 - сабельный клинок, украшенный медной полосой с узором, венгерской
работы. Рубеж IX-X вв. Из гробницы 1-й пол. XI в. в Киеве;
7 - меч из с.Рощеватая, Полтавская губ., кон.Х-Х1 вв. Рукоять
скандинавской работы, на клинке - славянская надпись «Ковал(Ь или Ъ)» и
«Людот(или Ш)а»;
8-16 - «золотые» парадные шлемы кабарской работы кон. IX - 1-й пол. X вв.
8 - курган «Черная могила» в Чернигове;
9 - курган «Гульбище» в Чернигове;
10 - курган у с. Мокрое, Западная Украина;
11 - собрание Ливерпульского музея;
12 - Гост, Польша;
13 - Олыиувка, Польша;
14 - Гзрухов, Польша;
15 - Кенинсберг, Восточная Пруссия;
16 - Археологический музей в г.Печ, Венгрия;
17 - Гнездово, ок. г. Смоленска, курган 41,1882 г.;
18 - деревня Немия. Закарпатская Украина. Венгерский шлем со
скандинавским узором каймы. 2-я пол. IX в.
Рис.З к статье М. В. Горелика «Образ мужа-воина...». Знатные воины
Среднего Поднепровья кон. IX - 1 пол. X вв. 1 - кабарский воин; 2 -
венгерский воин; 3 - воин-рус. (Реконструкция и рисунок М. В. Горелика).
при обшей салтовской форме навершие рукояти и украшение конца
ножен совершенно венгерское по декору, перекрестие - с аланским
орлом, а округлые оковки выступов обоймиц можно легко спутать с
круглыми фибулами стиля Борре с головками коней на концах. На
хранящемся в музее в Дебрецене украшенном серебром шлеме, най-
денном у Немии, в Закарпатье, налобной части выгравирован типич-
ный венгерский орнамент, тогда как на венчике выгравирована ти-
пичная скандинавская плетенка. Наконец, обратясь к рогам из Черной
могилы, мы видим, что узор малого рога имеет чисто венгерский
характер, тогда как в декоре большого рога салтовские элементы
сочетаются с венгерскими, при том, что сам ритуал с рогами совер-
шенно скандинавско - балтийский. О поясной гарнитуре мы говори-
ли выше.
До сих пор не было выдвинуто ни одной приемлемой гипотезы,
которая могла бы объяснить эти феномены. Даже В.Я.Петрухин, очень
близко подошедший к разгадке, как будто испугавшись ее, невнятно
предположил, что венгры и хазары могли занимать высокое положе-
ние в правящем слое складывающегося Древнерусского государства
в силу наследия некоей традиции хазарского господства над Сред-
ним Поднепровьем. Более категоричны Г.Вернадский и О.Прицак.
Г.Вернадский утверждал, что венгры просто властвовали над терри-
ториями Подонья и Нижнего и Среднего Приднепровья (с Киевом в
качестве столицы). О.Прицак же в качестве лучшего доказательства
своей теории основания и раннего существования Киева в качестве
колонии Хазарского каганата привел найденное в генизе - хранили-
ще ненужных текстов старой каирской синагоги сенсационное пись-
мо киевских иудеев, датируемое не позднее пер. пол. X в., которое он
издал вместе с гебраистом Н.Голбом. Эту «подрывную» публикацию
отечественная наука вынуждена была долго и тщательно игнориро-
вать. Зато околонаучной публицистикой (Л.Гумилев, В.Кожинов) она
была охотно воспринята и интерпретирована в качестве доказатель-
ства хазарского ига над Русью, самого страшного из возможных вви-
ду иудейства хазар.
Вместе с тем, древняя топонимика Киева действительно прониза-
на хазаро - мадьярским духом, как это зафиксировано в «Повести
временных лет», в трактате византийского императора Константина
Багрянородного «Об управлении империей», наконец, в киевской то-
понимической и фольклорной традиции, дожившей до наших дней.
О венграх говорит название реки Лыбедь, топонимы Угорский яр,
Угорская гора. Сюда же можно отнести и «Олмин двор». И хотя Олма
23-242
177
в ПВЛ может передавать как венгерское имя Альмош, так и исход-
ное для него тюркское-огурское имя Алмуш (Алмыш), все же поме-
щение этой усадьбы на Угорской горе, а не на территории, связанной
с хазарскими топонимами, склоняет к его венгерской принадлежнос-
ти.
Еще более яркие хазарские тюркские и иудаистские топонимы. К
ним относятся и урочище Козаре, и место Пасынча беседа, означаю-
щее, как безупречно показал О.Прицак, беседку, где происходил акт
«басинч» - по-тюркски «нажимать», «надавливать», то есть печати-
тамги: короче - легкая постройка таможни. Наиболее же яркими
являются топонимы, связанные с цитаделью Киева. Согласно импе-
ратору Константину, она называлась Самватас. Но Самватас - это
греческая огласовка тюркского Шамбат, передающего еврейское сло-
во Шаббат - то есть «суббота», сакральный для иудаистов день. Кре-
пость Шаббат стояла на горе Хоривица. Название это передает имя
горы Хорив - отрога Синайского хребта, где пророк Моисей разгова-
ривал с Богом. Имя это не связано с позднейшей христианской тра-
дицией, так как на православной Руси знали только гору Синай.
Второе название этой киевской горы - Лысая. Это могло быть каль-
кой древнееврейского «Голгофа», что означает «лоб», «череп», «голая
голова». А под горой этой растекается Иорданское озеро, образован-
ное рекой Глубочицей. В киевской фольклорной традиции Лысая
гора считалась местом проведения шабашей - так иноверцы обзыва-
ли празднование иудейской субботы. Из более поздних мусульманс-
ких источников (Рашид ад-Дин, «Джами ат-таварих»; летописцы по-
ходов Тамерлана) известно и тюркское название Киева - Манкерц
или Манкермен, что по-тюркски означает «главная крепость». Таким
образом, цитадель Киева имела двойное название - священное иудей-
ское и светское тюркское. Такое название могла иметь только хазар-
ская крепость.
Здесь я изложу в расширенной форме положения, впервые выска-
занные мной в докладе на конференции «Славяне и их соседи: сла-
вяне и кочевники», проводившейся в ИСиБ РАН в 1998 г. Как пред-
ставляется, цитадель Киева - Шамбат-Манкерц - возникла как
крепость для хазарского гарнизона во главе с наместником. Понадо-
билась же она хазарам вот зачем. Я полагаю, что восточноевропейс-
кие кочевники отнюдь не нуждались в продукции хозяйства земле-
дельцев лесостепной полосы. Все продукты они вырабатывали сами,
включая зерно (просо), которое они сеяли весной на своих родовых
территориях и, совершив летний полукруг кочевки, сжинали урожай,
178
о чем говорят находки серпов в хазарских погребения (что дало в
свое время «повод» Б.А. Рыбакову причислить их к «древностям ру-
сов»). Кстати, этот земледельческий процесс кочевников был зафик-
сирован в южнорусских степях в XV в. у татар.
Зато кочевой верхушке необходимы были предметы «престижно-
го потребления», вырабатывавшиеся городскими цивилизациями юга:
лучшее оружие, дорогие ткани, ювелирные изделия, металлическая и
стеклянная посуда, вина, сухофрукты, орехи, лекарства, парфюмерия.
Но собственная продукция номадов не привлекала поставщиков этих
товаров - мусульман и византийцев. Зато им были нужны продукты
лесных промыслов насельников лесно-таежной и тундровой зон Во-
сточной Европы - меха, воск, мед, лекарственное сырье, моржовые
клыки. И, конечно, рабы. Чтобы не вести с обладателями этих бо-
гатств бесконечные войны, не тратить кровь, но не тратить и деньги
и иные ценности на их покупку, кочевым владыкам выгодней было,
продемонстрировав военное превосходство, обложить обитателей лес-
ной зоны данью. А для бесперебойной реализации этой дани надо
было иметь систему ее «перекачки»: центр сбора дани на границе
леса и степи, удобный, полностью контролируемый путь доставки
товара к портам южных морей, и сам такой порт, куда купцы с юга
являлись бы со своими товарами за продуктами леса и тундры. Таки-
ми портами в конце Днепро-Донского пути были созданный хазара-
ми Судак в Крыму и захваченные на Боспоре Киммерийском Бос-
пор и Гермонасса, ставшие городами-крепостями Керц и
Самкерц-Тумантархан (Самкуш иудейский - арабск., Таматарха -
греч., Тьмутаракань - русск.).
Пунктом же сбора лесных товаров должен был стать Киев. Инте-
ресно, что точно такая же система была установлена на той же терри-
тории за 1500 лет до хазар скифами; только в качестве южного
порта они использовали Ольвию на Днепровском лимане, над кото-
рой им пришлось установить протекторат. Такая система была очень
надежной, выгодной, удобной. Но вскоре после того, как хазары ее
создали, она поломалась.
Потому что в 30-е гг. X в. в Хазарском каганате произошла граж-
данская война. Причиной ее послужили религиозно-административ-
ные реформы, проводившиеся под идейным руководством сбежав-
шихся от гонений в единоверную Хазарию иудейских клерикалов-
раввинистов вторым (после кагана) лицом империи - каган-беком
(шад - общетюркс., ихшид - согдийск., малик - арабск.). До этого
каган и часть хазар, особенно знать, исповедовали иудаизм караистс-
179
кого толка, не признававший послехрамовой традиции. При нем ду-
ховная и светская власть могла быть воплощена в одном лице -
персоне кагана, что соответствовало тюркской традиции. Новые же
веяния требовали разъединения власти, и поэтому высшую, почетную,
сакральную власть получил, разумеется, каган, не касавшийся низ-
менных земных дел, которыми обременил себя каган-бек. Разумеется,
подобные новшества не могли не вызвать восстания «старообрядцев».
Оно произошло, и было описано Константином Багрянородным. Он
сообщил потомкам, что повстанцы, назвавшиеся кабарами (каварами
- в греческой передаче), что по-тюркски может означать «партия»,
«сборище» (ср. Кубрат - собиратель), проиграли войну, и те, кто избе-
жал гибели от правительственных войск, удалились на север, где в
это время кочевали пришедшие из-за Яика венгры.
Венгры приняли славных хазарских воинов с семьями, принадле-
жавших к трем хазарским племенным объединениям, вместе с их
аланскими и болгарскими клиентами. Названия этих объединений
император не сообщает. Зато в этногеографическом еврейском трак-
тате «Сефер Иосиппон», составленном в начале X в. в Южной Ита-
лии или Сицилии, при перечислении народов Северного Причерно-
морья - Прикаспия в двух ее рукописях происходит весьма
показательная замена: тюркам еврейского оригинала соответствуют
в арабоязычной рукописи - кабары. Следовательно, одной из трех
составляющих кабарский союз были тюрки, входившие в собствен-
ный народ-будун хазарского кагана из Синей династии.
Но тюрками пред лицом византийских властей называли себя
венгры. Порфирогениту было известно и другое название венгров -
савартойасфалой. На самом деле здесь зафиксированы два племен-
ных названия - саварта (множ.ч. от савар) и аскал=эскэл. Оба они
принадлежали огурским племенам, входившим в болгарское и хазар-
ское объединения. То есть в данном случае венгры присвоили себе
славные кабарские этнонимы, как за триста лет до этого присвоили
прозвание огур. Таким образом, в ЗО-е гг. IX в. огромная территория
Хазарской империи к северу от Нижнего Подонья - Поднепровья
стала Кабарией, точнее - Кабарией-Угрией. И воспринималась она
недругом Хазарии. Именно для защиты торговых путей и погранич-
ных земель от такого соседа на Нижнем Дону, напротив разрушенно-
го замка, принадлежавшего беку или тархану, ставшего повстанцем-
кабаром, и была построена под руководством византийского
архитектора Петроны Каматира мощная крепость Саркел.
180
Венгры же, отделив кабар от хазар, не стали врагами Хазарии, ис-
пользуя в своих интересах славу и силу повстанцев.
Но вернемся в Киев. Древняя киевская топонимия хранит и по-
литоним кабар - в топониме Копырев Конец - Кабарская улица,
район. Но еще ярче свидетельствует о киевских кабарах письмо из
каирской генизы. В нем в числе подписавших его наиболее уважае-
мых членов иудейской общины значатся Иуда Саварт и GSTT бар
Кьабар коген. Если нельзя с определенностью сказать, из каких савар
происходил Иуда - кабарских или имперских хазарских, то второй
подписант - его имя можно трактовать и как тюркское Гостун или
Гост, и как славянское Гостята, и как скандинавское Гост - был
сыном человека, чье поименование можно считать знаменательным.
О.Прицак полагает, что словосочетанием Кьабар коген обозначен коген
(то есть потомок высших иудейских священников-ааронидов) с со-
циофорным именем Кьабар, означающим высшую тюркскую знать.
Но нееврей не мог быть ааронидом - это передается только генети-
чески - так что Н.Голбу пришлось изобретать фантастическую тео-
рию для объяснения такого казуса. Но если мы вспомним, что термин
«коген» означает также и «духовный глава иудаистской религиозной
общины», а также истинное значение слова «кьабар»=кабар, то стано-
вится ясно, что кьабар коген - это духовный глава религиозной
общины кабар - «старообрядцев». Ведь понятно, что хазарский гар-
низон Киева, его крепости Шамбат-Манкерц после кабарского вос-
стания оказался отрезанным от империи и не подвергся раввинистс-
ким нововведениям, оставшись в лоне караизма. Более того, он еще и
усилился за счет кабар, покинувших империю, в число коих входили
хазары трех племен с их аланскими, болгарскими и славянскими
клиентами - иудаисты, христиане, мусульмане и язычники по веро-
исповеданию. Тут же поселилось и немалое число венгров.
Власть Кабарии-Угрии охватывала, вероятно, огромные террито-
рии от нижнего Подонья - Поднепровья до верхнего Поднепровья.
Дани с подвластных, в основном славянских, племен были распреде-
лены между всеми правящими племенами. При этом каждое из семи
венгерских племен было самостоятельным, а кабары трех племен уп-
равлялись (согласно императору Константину) единым правителем.
Кабары как наследники древней имперской традиции тщательно со-
бирали в уставные сроки необременительную дань со своих славян-
ских подданных, тогда как венгры, по сообщениям арабских источ-
ников, кроме сбора дани еще и грабили, и полонили своих подвластных
славян, продавая их грекам в обмен на ткани, ковры и вино.
24-242
181
Но выход к черноморским рынкам, ради чего и затевался весь
хазарский проект с Киевом, оказался для кабар закрыт. Экономичес-
кая блокада кабарского Среднего Поднепровья имперскими хазара-
ми лишала его и потоков монетного металла. Совместные с венграми
походы на запад - в Центральную Европу давали, конечно, добычу,
но риск и нестабильность этих предприятий не шли ни в какое
сравнение по выгодности с задуманной системой выкачивания и
реализации дани. Поэтому, когда около 860 г. хёвдинги Хаскьольд и
Тюр из окружения ютландского конунга Рерика, нового правителя
вика Альдейгьюборг и большой части севера Восточной Европы, по
пути в Миклагард-Константинополь достигли Киева, то здесь их
встретили кабары как посланцев удачи. Именно викингская флоти-
лия - русь только и могла прорвать хазарскую блокаду и на Боспоре
Киммерийском, и на Итиле и выйти к византийским, а также му-
сульманским богатствам, провезя на юг товары Среднего Поднепро-
вья, накопленные кабарами. А в Киеве викинги-русы получали пре-
красную базу - на полпути из Ладоги - для зимовки, пополнения
запасов еды, товаров, оружия, ремонта и постройки судов. И пусть
первый набег Аскольда и Дира вскоре после 860 г. на Константино-
поль был не совсем удачен - покров Богородицы спас сам Констан-
тинополь от русов - добыча из его разграбленных викингами пред-
местий удовлетворила и русов, и кабар.
Таким образом, на Среднем Днепре сложился симбиоз степных и
скандинавской культур, просуществовавший до конца IX-начала X
вв., когда венгры с кабарами, увлекая за собой часть осевших в Под-
непровье викингов-русов, новоприбывших скандинавов, алан, болгар
и даже печенегов, ушли - большей частью через регион Киева - на
новую родину в Паннонию. За это время вполне успела выработать-
ся традиция совмещения в одном комплексе, определяющем облик
мужа-воина, и даже в отдельных элементах комплекса форм и моти-
вов декора из столь разных художественных систем. А в такой отрас-
ли художественной промышленности, как создание металлической
поясной гарнитуры, начал вырабатываться единый стиль на базе в
основном венгерских образцов, сравнительно упрощенных, который
я условно назвал «венгероидным». Вот в такой культурной среде
появление рассмотренных выше «странных» предметов представля-
ется явлением не только странным, но и совершенно закономерным,
особенно для верхушечного слоя этого многоязыкого общества.
Но стиль жизни, выработанный в этой среде, не умирал и в тече-
ние 1Х-начала XI вв. Мы видим его процветание в этот период в
182
южной Руси - наследнице Кабарии-Угрии. Несомненно, это связано
не только с традицией предыдущего столетия. Сохранение этого сти-
ля и даже развитие его в прежнем русле базировалось в не меньшей
степени и на физическом присутствии его носителей - кабар и осо-
бенно венгров, которые не только были мастерами - изготовителями
предметов престижного быта мужа-воина, но и оставались в опреде-
ленной мере и потребителями этой продукции - в составе княжес-
кого окружения, прежде всего дружины, а также купеческой и город-
ской верхушки. Иначе не объяснить тот факт, что развитие единого
венгерского стиля шло совершенно синхронно и в Великой - Завол-
жской, и в Дунайской Венгрии, несмотря на то, что между ними
простиралась огромная Русь со скандинавскими правителями, дру-
жинниками, купцами, очень любившими свои скандинавские тради-
ции, художественный стиль, воплощенный и в привезенных из Скан-
динавии вещах, и в изделиях местных мастеров-скандинавов.
Представляется несомненным, что оставшиеся не в таком уж ма-
лом числе кабары и венгры еще долго занимали высокие посты в
окружении русских конунгов-каганов, воспринявших многие эле-
менты облика степного мужа-воина - шлемы, наборные пояса, метал-
лическую фурнитуру и покрой кафтанов и шапок. И если знамени-
тые франкские мечи с дамаскированными клинками русы ценили
превыше всего, в отличие от степняков, которые ими практически не
пользовались, то роскошные кабарские и венгерские палаши и сабли,
в салтовско-венгерский декор которых вплетались мотивы сканди-
навского стиля Борре, носили не только знатные кабары и венгры, но
и скандинавы-русы, вкладывая их подчас в ножны со скандинавски-
ми мечевыми бутеролями. Интересно при этом, что степняки, «зара-
зив» скандинавских мужей (но отнюдь не их консервативных жен-
щин) «Русьской земли» своими культурными традициями, не
восприняли никаких специфически скандинавских элементов мате-
риально-художественной культуры. Лишь на самом последнем этапе
развития этого культурного симбиоза можно заметить редкие при-
знаки обратного воздействия.
А в сер. X в. самый «степной» из конунгов-русов - великий киев-
ский князь-каган Святослав-Сфендислейв, сын Ингвери и Хельги,
сочетал в своем облике северо - и восточноевропейскую одежду,
степную традицию ношения серьги салтовского типа и венгерскую
(или венгеро-кабарскую?) прическу, когда бритая голова венчалась
длинным чубом, разделенным на две пряди, спускавшиеся на виски.
И еще в начале XI в. сын кагана Владимира-Вальдмара и «болгары-
183
ни» с болгарским именем Борис-Барыс имел в качестве ближайшего
и самого высокопоставленного придворного - судя по тому, что он
носил золотую гривну — «угрина» Георгия. Конечно же, сей угрин
был вовсе не пришельцем из-за Карпат или Волги, а потомком мес-
тного знатного рода - элиты Кабарии-Угрии.
Список литературы:
Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод,
комментарии. Подред. Г.Г.Литаврина и А.П.Новосельцева. М., 1989
Лев Диакон. История. Перевод М.М. Копыленко, комментарии М.Я.Сюзюмова,
СА. Иванова. М., 1988.
Повесть временных лет (ПВЛ). Перевод Д.С.Лихачева. СПб, 1997.
Древняя Русь в свете зарубежных источников. Под редакцией
Е.А. Мельниковой. М., 1999.
Алексеева Е.Н., 1971. Древняя и средневековая история Карачаево-Черкесии.
М.
Артамонов М.И., 1962. История хазар. Л.
Археология Венгрии. 1986. М.
Вашари И., 1998. О рунических системах письма Восточной Европы. —
Altaica. II. М.
Вернадский Г. В., 1997. История России. Древняя Русь. Тверь-М.
Викинги и славяне, 1998. СПб.
Гнездовский могильник, 1999. Археологические раскопки 1874-1901 гг. (по
материалам ГИМ). Часть 1. М.
Голб Н., Прицак О., 1997. Хазарско-еврейские документы Xвека. Москва-
Иерусалим.
Горелик М.В., 1993. Защитное вооружение степной зоны Евразии и
примыкающих территорий в 1 тысячелетии н.э. // Военное дело населения
юга Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск.
Гупало К.Н., Ивакин Г.Ю., 1980. О ремесленном производстве на киевском
Подоле // СА. №2.
Данилевский И.Н., 1998. Древняя Русь глазами современников и потомков
(IX-XII вв.). М.
Даркевич В.П., 1976. Художественный металл Востока VIII-XIII вв. М.
Дитлер А.П., 1961. Могильник в районе поселка Колосовка на реке Фарс//
Сборник материалов по археологии Адыгеи. Том II. Майкоп.
Древнетюркский словарь. 1969. Л.
Заходер Б. Н., 1962. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. T.I. М.
Заходер Б.Н.,1967. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т.П М.
Иерусалимская А.А., 1992. Кавказ на Шелковом пути. Каталог временной
выставки. СПб.
Кирпичников А.Н., 1966. Древнерусское оружие. Выпуск первый. Мечи и
сабли IX-XIII вв. // САИ. Вып.Е1-36. М.-Л.
184
Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г., 1994. Степные империи Евразии. СПб.
Кузнецов В.А., 1962. Аланские племена Северного Кавказа // МИА. №106.
М.
Корзухина Г. Ф., 1950. Из истории древнерусского оружия XI в. // СА. XIII.
Лебедев Г. С., 1985. Эпоха викингов в Северной Европе. Л.
Лобачева Н.П., 1979. Среднеазиатский костюм раннесредневековой эпохи
(по данным стенных росписей) // Костюм народов Средней Азии. Историко-
этнографические очерки. М.
Мажитов Н.А., 1981. Курганы Южного Урала VIII-XII вв. М.
Маршак Б.И., 1971. Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике.М.
Мурашева В.В., 1997. Реконструкция облика древнерусского наборного пояса
X-XI вв. (По материалам «дружинных» курганов) // Труды ГИМ. Вып. 93. М.
Назаренко А.В., 1978. О «Русской марке» средневековой Венгрии// Восточная
Европа в древности и средневековье. М.
Немет П.,1972. Образование пограничной области Боржавы// ПАДИУ.М.
Новосельцев А. П., 1990. Хазарское государство и его роль в истории Восточной
Европы и Кавказа. М.
Орлов Р.С., 1984. Среднеднепровская традиция художественной металло-
обработки в X-XI вв. // Культура и искусство средневекового города. М.
Петрухин В.Я., 1995. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков.
Смоленск-Москва.
Петрухин В.Я., Раевский Д.С., 1998. Очерки истории народов России в
древности и раннем средневековье. М.
Плетнева С. А., 1999. Очерки хазарской археологии. Москва-Иерусалим.
Путь из варяг в греки и из грек., 1996.... Каталог выставки. М.
Распопова В.И.,1980. Металлические изделия раннесредневекового Согда.Л.
Самашев 3., 1996. Граффити средневековых номадов // Вопросы археологии
Западного Казахстана. Вып.1. Самара.
Станилов С., 1997. Антропоморфна езически изображения от IX-XI в. в
България и проблемът със славянските божества // Проблемы славянской
археологии. Труды VI Международного конгресса славянской археологии. Т. 1.
М.
Славяне и скандинавы. 1986. М.
Сокровища Приобья. 1996. СПб.
Степи Евразии в эпоху средневековья. 1981. Археология СССР. М.
Халикова Е.А.,1976. Болыие-Тиганский могильник // СА. №2.
Эрдели И., 1983. Кабары (кавары) в Карпатском бассейне // СА. №4.
Kirpichnikov А., 1973. Der sogenannte Sabel Karls der Grossen. // Gladius. Tomo
X (1972). Madrid,
Laslo G., 1944. A Honfoglalo Magyar nepleto. Budapest.
«Osenket fehozad»., 1966. A Honfoglalo Magyarsag. Kialitasi Katalogus.
Szerkesztette Fodor Istvan. Budapest,
Zakharov A., Arendt W., 1934. Studius Levedica. Archaeologische Beitrag zur
Geschichte des Altertums in IX Jh. // Archaeologia Hungarica, vol. XVI. Budapest.
185
В.Б. Ковалевская
ВОЛЖСКИЙ ПУТЬ VI-IX вв.
ПО МАТЕРИАЛАМ КОМПЬЮТЕРНЫХ КАРТ РАСПРОСТРАНЕНИЯ
ПОЯСОВ «ГЕРАЛЬДИЧЕСКОГО ТИПА» И БУС
Подготовлено при поддержке РФФИ (грант № 00-06-80459) и РГНФ
(грант № 00-01-0001129).
География же занята скорее количеством, так как она всегда
заботится о соответствии расстояний, а о сходстве только тогда,
когда изображает большие части и общие очертания.
(Клавдий Птолемей. Руководство по географии, 1953, с. 288).
История Волжского Пути - это огромная многогранная тема, все
аспекты изучения которой нельзя было бы обозреть в одной статье,
даже ограничиваясь только историей вопроса. В данной статье зада-
чей является оценка направления и интенсивности торговых и исто-
рико-культурных связей по Волге, как правило, меридиональных,
пользуясь словами Птолемея, «с помощью одних только линий и
условных знаков» (Птолемей, 1953, с. 288) - т.е. на основании анализа
компьютерных карт распространения массового археологического
материала в Восточной Европе VI-IX вв. Методика построения ком-
пьютерных карт с помощью пакета географических программ GGMag,
Datstat и Mapstat, созданных для геногеографического картирования
и апробированных к решению археологических задач проф. Ю.Г.
Рычковым в лаборатории Генетики человека ИОГен РАН подробно
описаны в ряде статей и двух монографиях (Ковалевская В.Б., 1998а,
с.4-27; Ковалевская В.Б„ 19986, с.10-12,44-51; Ковалевская В.Б., 2000,
Атлас карт), поэтому на этом я не останавливаюсь.
При компьютерном картировании распространения в пределах
Восточной Европы изучаемых вещей мы получаем не просто сумму
точек, ограниченную изолинией ареала, а модель распространения
изучаемого признака - мы видим области максимальной концентра-
ции и пути передвижения (т.е. искомые торговые пути), можем опре-
делить географическое положение источника явления, направление
его влияния на периферию, характер распространения (векторизо-
ванный или диффузный) и затронутые им территории. Причем ма-
тематической программой «положение мест относительно друг друга
определяется непосредственным измерением расстояний...» (Птоле-
мей, 1953, с.289), добавим, на основании частот или абсолютных вели-
186
чин картируемого признака в каждой точке изучаемого простран-
ства. В результате построения сотен компьютерных карт, вся Восточ-
ная Европа оказывается пересеченной бесчисленными траекториями,
соединяющими географические точки могильников через присут-
ствие в них определенных разновидностей артефактов с теми цент-
рами, существование и местоположение которых, как правило, нам
неизвестно и определяется по их импортам. Траектории объединяют-
ся в направленные торговые потоки или пути переселения народов.
На каждую из траекторий распространяется правило пропорциональ-
ности по отношению к расстоянию до предполагаемого центра про-
изводства: чем расстояние до центра производства больше, чем мень-
ше вероятность нахождения связанного с этим центром артефакта в
данном удаленном пункте, и наоборот.
Наиболее наглядным примером карт, отражающих это явление,
является анализ распространения раннесредневековых монет в Вос-
точной Европе, имеющих длительную историю исследования (Гри-
горьев, 1844; Савельев, 1847; Фасмер, 1926, 1929, 1933; Янин В.Л., 1956;
Кропоткин В.В., 1967; Поопан, 1982, 1992, 1994, 1998). Монеты при-
влекли внимание исследователей благодаря их относительной массо-
вости, датированности и четкой приуроченности к местам чеканки,
что позволяло определить источник поступления, и, соответственно,
пройденный путь из центра к той точке пространства на территории
Кавказа или Восточной Европы, где они были найдены. Правда, для
рассматриваемой территории в более раннее время монеты не несли
функции денег и могли попадать сюда как уплата за военные услуги
местных племен, в качестве даров правителям, платой за охрану кара-
ванов (эти платежи чаще производились товарами), провиант, верхо-
вой и вьючный скот, и, наконец в обмен на те товары, получение
которых было целью торговой операции в конечном пункте.
Но при всех этих условиях монеты четко рисовали те пути, кото-
рыми пользовались торговые караваны. В превосходной статье В.Ю.
Морозова (Морозов В.Ю., 1996, с.148-164) о путях проникновения
сасанидских монет и восточных сосудов на Волгу убедительно дока-
зано существование Волжского судоходного пути с сер. I тыс. н.э. из
Прикаспийских районов для сасанидских монет, и сухопутного (путь
Ибн-Фадлана) - Средняя Азия-Урал-Белая-Кама - для металличес-
кой посуды. Интересно, что топография монет подтверждает приня-
тую исследователями на основании анализа письменных источников
точку зрения о том, что средневековые авторы считали истоками
Волги Каму или Белую (Морозов В.Ю., 1996, рис. 1).
187
Представленная статья, касающаяся предыстории Волжского пути,
казалось бы, имеет самое косвенное отношение к основной теме III
конференции - истории костюма. Но источниковедческая база ис-
следования объединяет две категории находок - поясной набор дру-
жинников Евразии и бусы, каждая из которых имеет непосредствен-
ное отношение к костюму. Пояс на основной территории своего
бытования - а именно в циркумпонтийской зоне - был обязатель-
ной частью мужской воинской экипировки, неся, кроме своей прак-
тической функции портупеи, смысловую нагрузку, характеризуя мес-
то дружинника в воинской иерархии. Между тем, попадая на
периферию своего ареала, он подчас становится сугубо женской дета-
лью костюма (например, пояса «геральдического типа» в Кушнарен-
ковском могильнике и «постгеральдические» в Прикамье). Причем,
это явление имеет давнюю традицию, как было отмечено М.Н.Пог-
ребовой и Д.С.Раевским для закавказских боевых мужских поясов,
попавших с «отколовшимися скифами» на Волгу и известных нам
по женским захоронениям Ахмыловского могильника.
Подробнее вся информация относительно деталей поясной гар-
нитуры V-IX вв. приводится нами в находящейся в печати моногра-
фии (Ковалевская В.Б., 2000), где более 6000 находок из Евразии
(около 200 «типов») рассмотрены в их пространственно-временном
разнообразии. Из этого массива выделено 78 образцов поясных на-
кладок и наконечников «геральдического типа» вт. пол. VI - начала
VIII вв. (945 экз.), для которых произведено детальное картографи-
ческое и типологическое исследование. Результаты этого исследова-
ния, выделившие ряд минимальных единиц рассмотрения (МЕР)
поясных гарнитур в качестве хронологических индикаторов, позво-
лило наглядно в компьютерных картах показать, как историческое
время находит свое отражение в формах пространственного распре-
деления. В данной статье мы в самом кратком виде остановимся
только на том, какое место занимают волжские связи среди других
дальних историко-культурных и торговых артерий, связывавших во-
сточно-европейские и азиатские памятники, содержавшие находки
деталей поясной гарнитуры вт. пол. VI - начала VIII вв. С другой
стороны, нам важно оценить, какие морфологические черты (в форме
и орнаментации) характеризуют те детали поясных наборов, кото-
рые известны нам на Волге и что они нам говорят о времени уста-
новления этого пути и этапах его использования.
188
Я не буду возвращаться к подробно ранее разобранному мною
положению о том, что в каждой серии накладок и наконечников
поясов «геральдического типа» наблюдается постепенная схематиза-
ция изображения человеческой личины от полной формы до глад-
ких образцов (см. группы 7а, 9а, 10а и т.д. в сопоставлении с 96, 8в, е,
12д и т.д. на рис. 4). Картирование деталей поясов с полным изобра-
жением личины, относящихся ко вт. пол. VI в., дает серию карт, с
ареалом, ограниченным Кавказом (рис.5а), а иногда и Крымом с Под-
непровьем (рис.350, 380, 421), но среди них можно выделить карты,
когда максимум приходится на южные районы, а отдельные памят-
ники с ранними деталями поясов находятся в Поволжье (рис.370,
388,400,414,416, 419,422). Интересно, что преобладающим направле-
нием является меридиональное (70 % карт) повторение пути «отко-
ловшихся скифов», когда на всем протяжении пути не было необхо-
димости преодолевать водные преграды. Если учесть, что речь идет о
конных воинах раннего средневековья (связи по поясным наборам -
историко-культурные, а не торговые), которые могли участвовать в
ирано-византийских войнах VI - начала VII вв. на Кавказе, то жало-
ванные пояса оказываются свидетельствами именно этих союзни-
ческих отношений «северных варваров» с Византийской империей.
Не противоречит тому факту, что мы имеем дело не с собственно
волжским путем, а с меридиональным путем по междуречью Волги-
Дона, нахождение ранних деталей поясов в памятниках Средней Волги
на ее правобережье (тем более, что в двух случаях (рис.416, 419) из
трех это на тех картах, где выделены верхневолжские памятники). И
только на одной карте (рис.388) для деталей геральдических поясов
наиболее раннего типа мы можем зафиксировать связь с Прикамьем,
которая с равным успехом может свидетельствовать как о дальних
непосредственных связях по Волге с Кавказом, так и о местных
связях по Волге с верхневолжскими памятниками, где наблюдается
наибольшая концентрация самых ранних материалов «геральдичес-
кого типа».
Анализ распределения на Волге деталей поясных наборов, у кото-
рых изображение редуцировано до трех позиций (рис. 390, 391, 415,
417 и 423) дает иное соотношение в интенсивности использования
путей в следующий исторический момент (который с определенной
долей условности можно отнести к концу VI — пер. пол. VII в.). Если
меридиональный путь остается на первом месте (3 карты), то волжс-
кий путь представлен на двух картах, соответственно усиление его
роли на рубеже VI и VII вв. безусловно. Еще нагляднее видна эта
189
динамика при изучении поясных наборов с еще более сильной схе-
матизацией изображений, что следует относить ко вт. пол. VII в.
На рис. 1-2 мы проводим значковые карты для восьми МЕР. Эти
карты не несут на себе количественных характеристик для каждого
пункта, но мы можем оценить (глядя на рисунок в левом нижнем
углу карты) какова степень стилизации изображения лица на на-
кладках для тех случаев, когда количество находок на Волге пример-
но соответствует (а иногда и превышает) числу находок на Кавказе.
Во всех случаях это сильно стилизованные изображения человечес-
кого лица (или птицевидной накладки), что говорит о том, что они
должны быть датированы не ранее сер. VII в. На выборочно представ-
ленных нами компьютерных картах для удобства приведены рисун-
ки картируемых деталей пояса1, также далеко не самых ранних дета-
лей поясной гарнитуры, наглядно видны различные пути поступления
деталей поясов на Волгу: меридиональным междуречьем Дона и Волги
(рис.36) из Центрального Предкавказья, Волжским путем (рис.За),
открытым на Восток - в Сибирь и Среднюю Азию; Донецко-Донс-
ким путем на Волгу в месте их обитания, из Крыма и Северо-Запад-
ного Кавказа (рис.Зг); двумя путями, приазовским и прикаспийским,
соединяющимися в междуречье Волги и Дона и поднимающимися
вплоть до р.Белой и Камы (рис.Зв). Количество карт, указывающих
на функционирование Волжского пути в VI-VII1 вв., можно было бы
значительно увеличить, но мы покажем обобщение 50 компьютер-
ных карт, построенных не по памятникам (последних было построе-
но 120), а по основным регионам (соответствующим тем, которые
были приняты автором в I томе САИ - Ковалевская В.Б., 1979) и
по группам накладок и наконечников. На карте интенсивность ис-
пользования того или иного направления движения (выраженная в
толщине линий), отражает процент компьютерных карт, где это на-
правление прослеживалось. На первом месте по интенсивности выде-
ляется ось Крым-Кавказ (что наглядно характеризует роль Визан-
тийской Империи в сложении моды на геральдические пояса), ось -
Кавказ-Волга-Кама с одной стороны и ось Крым-Подонье с другой.
Эти направления выявлены на каждой пятой (или шестой) карте
распространения деталей поясных наборов VI-VIII вв. На одной из 7-
10 карт выявляются связи между Кавказом и Подоньем, Верхней
Волгой и Башкирией и местные волжские связи между Средней и
Верхней Волгой и последней с Прикамьем. Остальные направления
представлены реже, в чем читатель может убедиться при анализе
рис.5. Правда, географическая программа рисует нам направления связей,
190
минуя все имеющиеся горные или водные преграды, то есть «геомет-
рически», как сказал бы Клавдий Птолемей. Полученная картина «не
дает вполне определенного представления об истинном расстоянии,
так как редко случается проделывать путь по прямой, будь то путь
по суше или по морю и в эти данные привходят многочисленные
отклонения» (Птолемей, гл. II, с.289).
Мы можем, строя карты по памятникам, а не по регионам (см.
рис.З) приблизить полученные обобщенные направления движения
к имеющимся картам дорог, речным путям, к перевалам (когда мы
исследуем связи Закавказья и Предкавказья), что мы и можем пред-
ложить для анализа восточно-европейских путей VIII-IX вв. по мате-
риалам различных групп бус. Статистически, конечно, этот материал
значительно более представителен. В целом, это коллекция в 48810
экземпляров каменных и стеклянных бус, из которых в рамках Вос-
точной Европы картировано для VIII-IX вв. 26541 экз., представлен-
ных 244 МЕР. Т.е. материал и достаточно определенен, за каждой
МЕР в среднем стоит около сотни бус; половина МЕР является
хорошим хронологическим индикатором, причем некоторые свиде-
тельствуют о местном кавказском производстве, хотя большая часть
является импортом.
В связи с особым интересом к Средней Волге, и как к месту
пересечения многочисленных разнонаправленных путей, и как к ме-
сту проведения данного совещания, позволю себе небольшой экс-
курс в бусах именно этой территории.
Рассмотрим один конкретный пример пространственно-времен-
ного анализа аналогий к коллекции бус из раннеболгарских памят-
ников Самарской Луки. Уточнение даты может быть произведено на
основании анализа тех десятков тысяч бус, которые являются бли-
жайшими аналогиями к выявленным 48 МЕР стеклянных и камен-
ных бус.
Несмотря на то, что коллекция невелика (160 экз.), она представи-
тельна, так как происходит из 40 погребений нескольких могильни-
ков Самарской Луки (в трети погребений найдено по одной бусине,
что указывает на их важную роль в погребальном обряде), следова-
тельно, здесь это не столько массовый материал, сколько индивиду-
альные находки.
Вся сумма имеющихся аналогий (для бус Восточной Европы и
Кавказа V-IX вв. массив почти в 50 тыс. экз.) может быть рассмотре-
на в пространственно-временном аспекте. С точки зрения простран-
ственных связей мы можем проанализировать разные типы компь-
191
ютерных карт, в которых нашли место бусы, происходящие из ранне-
болгарских памятников. На основании карт мы можем оценить удель-
ный вес историко-культурных связей с различными регионами Кав-
каза, Подонья и Поволжья и интенсивность использования основных
сухопутных, речных и морских путей, которыми на изучаемую нами
территорию поступали бусы, что показано на ряде карт.
С точки зрения хронологии мы должны рассмотреть распределе-
ние во времени всех тех 48 МЕР бус, которые имеют аналогии в
раннеболгарских памятниках. Интегрированная характеристика зак-
лючена в табл.1 приложения 3 (Ковалевская В.Б., 1996, с.67-68), где
каждая МЕР (в количественном выражении) сопоставлена с хроно-
логическим делением по трем основным этапам всех бус Крыма и
Кавказа (35656 экз.), которые являлись источником поступления на
более северные территории. Уточнение датировки (в частности деле-
ние периода VIII-IX вв. на два этапа) может быть произведено по
книге (Ковалевская В.Б., 2000, с.3-87) на основании рассмотрения
каждой из МЕР, рассматриваемых нами с учетом как дополнитель-
ных материалов на Кавказе, так и всех находок в Восточной Европе.
Из всей коллекции бус раннеболгарских памятников 30 % не
может помочь дробному датированию, поскольку эти МЕР (№ 2, 90,
94,99, 101, НО, 112,115,117, 141, 228,298) происходят из комплексов вт.
пол. V-IX вв. Из комплексов VI-VII вв. происходят только 2 МЕР
(107 и 175а), что составляет всего 4 % раннеболгарских бус. Уже
больше, 6 МЕР (12 %), на Кавказе и в Крыму могут быть встречены
и в комплексах VI в., но основная масса датируется VII-V1II вв., не
заходя в более позднее время (№ 95, 99, 120, 122, 125 и 145). Это
важное подкрепление принятой даты раннеболгарских памятников
вт. пол.УП в. и VIII в. Следующая, достаточно большая группа бус
(14%), спорадически встречаясь в памятниках V-VI вв. и отсутствую-
щая в VII в., широко встречена в комплексах VIII-1X вв.
Наиболее представительная группа (26 %) известна как в комп-
лексах VII в. (часть из них, № 153, 154 и 178, только со второй поло-
вины этого столетия), так и VIII-IX вв., следовательно, она подтверж-
дает принятую дату. Дополнительным подтверждением является тот
факт, что из специфических для VIII-IX вв. 123 МЕР (часть которых
возникла или во вт. пол. VIII в. или в IX в.) только 6 (№ 149, 177, 229,
230, 251, 253), следовательно 5 %, были найдены в раннеболгарских
памятниках, причем как правило, те, которые в пределах салтово-
маяцких памятников, относящихся ко вт. пол. VI1I-IX вв., кстати, так-
же как и для Больше-Тарханского и Больше-Тиганского могильни-
192
ков, Пановского, Томниковского и т.д. - в раннеболгарских памятни-
ках отсутствуют.
Интересные подтверждения дате раннеболгарских памятников дают
статистические подсчеты по группам. Одноцветные бусы составляли
треть стеклянных бус из кавказских памятников, близкий процент в
Чир-Юрте VII - начале VIII в. (35,15 %) и в комплексах VIII-IX вв.
Архона (29,55 %). Зато он типичен для салтово-маяцкой культуры
(Дмитриевский - 39,66 %) и Волги (Тарханский 36,36 %, Агафонов-
ский 30,77 %, Лядинский - 40 %). Столь низкий процент бисера
(3%) объединяет раннеболгарские памятники с более ранними ком-
плексами из Керчи - Госпитальной ул. (3,66 %). Близкий, но не-
сколько более высокий процент бисера наблюдается в памятниках
салтово-маяцкой культуры (Дмитриевский 4,17 %) и волго-камс-
ких памятниках (Агафоновский - 6,02 %, Пановский - 1,82 %).
Выразительны сопоставления по проценту бус с металлической
прокладкой (5 %), они подтверждают раннюю дату болгарских па-
мятников окрестностей Самары. В Пашковском могильнике VI в.
они составляют 6,02 %, в комплексах VII в. в Мокрой Балке и Архоне
- 4,06-4,88 % (в более поздних памятниках процент выше).
Глазчатые бусы в раннеболгарских памятниках достигают очень
высокого процента - 51 %, тогда как в среднем для крымско-кавказ-
ских памятников они составляют всего около 10 %. Интересно, что
близки по проценту они комплексам Архона VII в. (41,46 %) и
Песчанки VIII в. (66,04 %) и коллекциям из К.арцы (50,00 %) и
Кумбулты (64,71 %). Из близких в пространственном отношении
надо отметить материалы Агафоновского могильника (40,58 %).
Очень низкий процент полосатых бус (1,5 %) сближает ранне-
болгарские памятники с более ранними северокавказскими комп-
лексами (Дюрсо VI в. - 1,59 %, Мокрая Балка VI в. - 1,65 %) и
одновременными ранними памятниками (Чир-Юрт - 1,09 %) и бо-
лее поздним (Мокрая Балка VIII в. - 1,52 %).
Высокий процент мозаичных бус (14 % при 4,96 % для Крыма и
Кавказа второй половины V-IX вв.) уводят нас в более ранние па-
мятники Крыма и Кавказа (Керчь V-V1 вв. - 10,99 %, Тырнауз -
10,34 %), в меньшей мере соответствует раннеболгарским процент в
комплексах VIII-IX вв. (Архон 9,66 %, Агач-Кала 10,26 %). Ближе
процент в памятниках салтово-маяцкой культуры (Верхне-Салтовс-
кий могильник 11,13 %) и равен процент в Больше-Тарханском
могильнике (14,44 %).
25-242
193
Мы подробно остановились на определении временной приуро-
ченности бус из раннеболгарских памятников, ограничив ее после-
дней третью (или вт. пол.) VII - VIII вв. В рассмотренных далее
картах, куда мы включали и раннеболгарские коллекции, основной
сопоставительный материал датируется более поздним временем VIII-
IX вв., именно поэтому очень многие МЕР, специфичные для вт. пол.
VIII-IX вв., не нашли себе соответствий в указанных памятниках.
На карте рис.7 мы сравниваем направления и интенсивности тор-
говых связей двух историко-культурных регионов - самарских и
салтово-маяцких - с южными, кавказско-крымскими территориями,
основным источником поступления бус в Восточную Европу. Для
памятников Самарской Луки на первом месте стоят связи с Хазарс-
ким Дагестаном и Восточным Предкавказьем (36,5 % компьютер-
ных карт), на втором с Северо-Западным Кавказом - с болгарскими
территориями Правобережья Кубани (23,5 %). Кстати, дополнитель-
ная связь с болгарскими памятниками заключается и в малочислен-
ности бус в погребениях (это характеризовало грунтовые погребения
Старокорсунского и Нетайловского могильников). Связи Самарской
Луки с аланами Центрального Предкавказья уже значительно ниже
(16 %), и еще ниже с Крымом (6 %).
Памятники салтово-маяцкой культуры на первом-втором месте
имеют связи с Северо-Западным и Восточным Предкавказьем (по
28 %), на третьем - с Крымом (19 %) и лишь на четвертом с аланс-
ким Центральным Предкавказьем (14 %), откуда, по мнению ряда
исследователей, происходило заселение Дона и Северского Донца.
Скажу, к слову, что не только бусы, но и многие типы металлических
украшений салтово-маяцкой культуры связывают последнюю с Во-
сточным Предкавказьем значительно сильнее, чем более западные
районы, находившиеся в зависимости от Хазарского каганата. Между
собой районы Самарской Луки и салтово-маяцкой культуры связа-
ны по бусам очень тесно (34 %).
Чтобы покончить с рассмотрением рис.7, должна отметить, что это
палимпсест, поскольку в качестве основы взят рис.29 из Атласа -
комплексная карта 1876 сердоликовых бус VIII-IX вв. из Восточной
Европы. На карте видно очень четкое районирование Предкавказья
по сочетанию местных и импортных сердоликовых бус, очень тесные
связи последнего с Крымом и салтово-маяцкой культурой и отсут-
ствие торговли сердоликом по Волге. Иное дело стеклянные бусы. На
ряде комплексных и синтетических карт (рис. 8) мы видим те пути,
которые связывают разные регионы Кавказа (а последние также
194
были связаны с разными регионами Византийской Империи, Арабс-
кого халифата, Индии, Центральной Азии и т.д.). Карта стеклянных
бус (рис. 8, 22344 экз.) связывает Центральное Предкавказье (в ши-
роких пределах) меридиональными путями со Средней и Верхней
Волгой (и, в меньшей мере, с наиболее северными памятниками сал-
тово-маяцкой культуры). Карта 3 главных компонент всех бус VIII-
IX вв. (рис. 86) четко указывает на Волжский путь (возможно, снача-
ла использовавший степной отрезок Великого Шелкового пути,
выводящий к низовьям Волги, затем путь вверх по реке через Сред-
нюю Волгу к Каме и Белой). Слабее отмечено ответвление от Волго-
Донского междуречья по Дону к северным окраинам салтово-маяц-
кой культуры. Две следующих комплексных карты (рис.8в, г)
выделяют два кавказско-волжских пути: один из Крыма и Прику-
банья по Нижнему Дону на Волго-Донское междуречье и далее к
Самарской Луке (в основном, бусы византийского происхождения,
рис.8в); другой из Восточного Предкавказья и Дагестана степями
или Каспийским морским путем к Итилю и вверх по Волге до
Самарской Луки (в основном это бусы ближневосточного проис-
хождения). Связи салтово-маяцкой культуры по этой карте (рис.8г)
ограничиваются крымскими. Эти карты иллюстрируют разные на-
правления поступления бус с юга через Кавказ (в меньшей степени
Крым) в Восточную Европу. Они сопоставляют малую часть компь-
ютерных карт (их построено около полутора сотен), поэтому мы идем
по пути построения карт-графов, обобщающих статистически весь
картографический материал и выделяющих интенсивность исполь-
зования интересующих нас путей. Поскольку мы использовали кар-
ты, построенные для памятников, мы строим пути, приближенные к
естественным направлениям, хотя, конечно, элемент гипотетичности
увеличивается. Причем, интересно, что разные группы бус, одноцвет-
ные, глазчатые и мозаичные, указывают на несколько отличающуюся
картину в распределении бус и в интенсивности использования пу-
тей, что нивелируется в обобщенной карте (рис. 5г), построенной на
основании 120 компьютерных карт.
Так, одноцветные бусы (изготовленные индивидуально из пало-
чек) указывают на равноправные (правильнее, равносильные) пути,
связывающие, с одной стороны, Крым и Кавказ с салтово-маяцкой
культурой, а далее с Верхней Волгой и Камой, с другой стороны,
Кавказ (вернее, в основном Центральное и Восточное Предкавказье)
со Средней Волгой.
195
Карты-графы глазчатых и мозаичных бус, построенные по 17 и 18
компьютерным картам, рисуют очень близкую между собой картину,
главным в которой оказывается тот факт, что Волжский путь уступа-
ет по своей интенсивности Донскому (правильнее, Донецко-Донско-
му). Причем, если для глазчатых бус источником поступления на
территорию салтово-маяцкой культуры оказывается прежде всего
Восточное Предкавказье и Центральное, где, очевидно, производи-
лись не только местные одноцветные бусы, но и местные глазчатые,
то для мозаичных бус одинаково интенсивным было использование
как пути поступления из Крыма (и дальнейшее продвижение на
Среднюю и Верхнюю Волгу и далее на Каму (для глазчатых бус со
Средней Волги, а для мозаичных - с Верхней Волги), так и пути из
Предкавказья.
Наиболее выразительной была обобщающая карта-граф, суммиру-
ющая 120 электронных карт и указывающая на равную интенсив-
ность кавказско-донецких и кавказско-волжских связей, при значи-
тельно менее интенсивных связях Крыма с салтово-маяцкой
культурой и Средней Волгой.
Анализ разновременных карт распределения монет, бус и поясных
наборов в Восточной Европе позволил нам наметить хронологичес-
кие этапы в использовании Волжского пути. Памятуя, «что более
правильной последовательности, чем временная, все таки нет: именно
в ней содержится не только нами открытые закономерности, но и те,
которых мы не улавливаем до сих пор...» (Битов А., 1987, с.59-60) -
постараемся рассмотреть те закономерности, которые не были нами
уловлены из-за неполноты материала. Это прежде всего касается от-
сутствия археологических материалов (не считая нескольких монет-
ных находок) для нижнего течения Волги (от места переволоки на
Дон вплоть до ненайденного Итиля), степного участка северокавказ-
ского отрезка Великого Шелкового пути от выхода его на равнину
вплоть до дельты Волги и от последней до нижнего течения Терека.
Все компьютерные карты были построены на данных в тех пунктах,
из которых происходил анализируемый материал - но на указанных
участках трансконтинентальных путей таковых материалов не было,
и именно поэтому мы использовали прогностические возможности
географических программ. Следовательно, нам необходимо обратить-
ся к данным письменных источников относительно времени и ин-
тенсивности использования указанных путей и их соотношению с
речными и морскими на протяжении вт. пол. I тыс., что приводит нас
к необходимости оценить историко-культурную ситуацию на погра-
196
ничье степей и лесостепей в Каспийско-Азовском междуморье. Мы
постараемся сохранять хронологическую канву, обращая внимание
на те переломные моменты в истории рассматриваемого региона, о
которых свидетельствуют источники. Причем они в большой мере
оказываются связанными с серединой столетия, чем с началом. Пер-
вый из рассматриваемых нами периодов мы ограничиваем появле-
нием тюрок в предкавказских степях в сер. VI в. и заканчивается
победой хазар в сер. VIII века. На протяжении этого времени тюрки
постепенно побеждают степных кочевников, пытаются закрепиться
на Каспийском море (568, 571 гг.), в Приазовье и выйти к Черному
морю (578, 580 гг.). Придя в Европу северным Шелковым путем,
тюрки стремятся на всем протяжении держать его под своим конт-
ролем, опираясь на согдийцев, завязывают дружественные отношения
с Византией, которая, через земли союзных ей (но не тюркам!) алан,
выводит через Кавказские горы этот путь к морю, которое полнос-
тью находится под контролем. Торговля шелком между Китаем и
Византией на дальнем трансконтинентальном широтном пути оказа-
лась под контролем степняков-тюрок, хотя к концу периода (к 632
г.) в западной части оказалась в руках усилившейся Великой Болга-
рии. Меридианальные связи в этот период, как мы об этом говорили
при анализе карт ранних поясных наборов, осуществляются теми
сухопутными путями в междуречье Дона и Волги, которые были
традиционными для ранних кочевников и продолжались в гуннское
и постгуннское время. Вместе с тем уже в этот период находки саса-
нидских монет на всем протяжении течения Волги вплоть до верх-
него течения Камы и Белой безусловно свидетельствуют об исполь-
зовании водного пути - речного по Волге и ее левым притокам и
морского по Каспию. Эта торговля связана если не непосредственно
с Саманидским Ираном, то находится под его контролем, поскольку
картирование сасанидских и византийских монет на Кавказе очень
четко делит последний на две обширные области, со своими комму-
никационными сетями, граница между которыми соответствует зо-
нам военного противостояния Византии и Ирана в Закавказье и
сферам их влияния на Северном Кавказе. И если в руках Византии
находятся западные перевалы через Кавказский Хребет, то в руках
Ирана - центральные и восточные, включая и Дербент, защитой ко-
торых они занимаются очень упорно. В этот же ранний период, как
показали карты В.Ю.Морозова, обобщившие большой источнико-
ведческий материал (Морозов В.Ю., 1996, рис. 1,2) активно исполь-
зовался для импорта металлической посуды ирано-среднеазиатско-
26-242
197
уральский путь. Он, как мы покажем далее, сменится волжским реч-
ным на несколько веков, чтобы потом опять, после падения Хазарии
и, добавим, затопления Итиля, и с превращением города Болгар в
центральный международный рынок, стать основным восточным су-
хопутным путем (Noonan Th., 1994, р.220) поступления в Восточную
Европу, вплоть до Скандинавии, восточного серебра.
Степные пространства северо-восточного Кавказа были местом
сложения Хазарского каганта в сер. VII в. Выбор территории объяс-
нялся пересечением широтных степных, меридиональных сухопут-
ных, уводящих в горы и морских каспийских военно-стратегических
и торговых путей, связывавших просторы евразийских степей, насы-
щенных кочевыми племенами, с богатыми центрами Закавказья и
Ближнего Востока. Недаром предшествующие полтора столетия иран-
ские шахи укрепляли свои границы рядами каменных стен и крепо-
стей от «северных варваров» по всем кавказским ущельям. В этот
второй (650-750 гг.), выделенный нами, период взаимотношений «се-
верных варваров» с крупнейшими силами этого времени - Визан-
тийской Империей и новым врагом - арабами, определяющей силой
на Северном Кавказе становятся хазары.
Политика хазар проявлялась в стремлении овладеть всеми основ-
ными трансконтинентальными путями - каркасом системы их по-
литического господства, и создать точки опоры в местах их пересече-
ния. Борьба за степные азово-каспийские пути с болгарами (650-679
гг.), вызвавшая дальние (Дунай, Волга) и ближние (Крым) пересе-
ления последних, имела своим результатом возникновение на Ниж-
нем Дону новой группы памятников, которое исследователи связы-
вают с собственно хазарами (Копылов В.П., 1988, с.58; Семенов А.И.,
1991, с.126; Afanas’ev G, 1991, р.1) или тюркюто-хазарами (Безуглов
С.И., Науменко С.А., 1999, с.42). Если рассматривать эту группу насе-
ления как гарнизон, охраняющий северо-западные пределы Хазарс-
кого каганата от побежденных и изгнанных болгар и держащий в
руках ключ к торговле по Азовскому морю между Византией и
причерноморскими кочевниками (отсюда и золотые византийские
монеты и парадная византийская и ближневосточная посуда), то ско-
рее это переселенные хазарами тюркюты, чем хазары. В это же время
(679 г.) хазары закрепляются на азиатском и европейском берегах
Керченского пролива, закрыв вход в Азовское море, таким образом
поставив под свой контроль выход Византии к северо-западному
Кавказу и продвижение далее на восток (Aibabin А., 1999, р.2-3), оста-
вив ей только переход через западный Кавказ.
198
«Борьба интересов» Хазарии и Византии за таможенные пошли-
ны с черноморской торговли после конфликта из-за Херсонеса в 710
г. надолго прекратилась и наступил длительный период их мирных
отношений перед лицом арабов. Для хазар попытки взять под свой
контроль торговлю на Каспийском море, поставлявшую все лучшее,
что было на востоке, на Северный Кавказ, Волгу и Урал, приобретали
все больший накал. В это время мы наблюдаем расцвет хазарских
городов - Самандара, Варачана - Баланджара, переселение сюда хаза-
рами для охраны восточных рубежей каганата алан (Верхне-Чир-
Юртский грунтовый катакомбный могильник), закрепление за собой
Дербента и проникновение в Закавказье (684, 689 гг.). Арабы возвра-
щают себе Дербент (693 г.), превращая его, как и все центральное и
восточное Закавказье, в плацдарм усилившихся военных действий
против Византии на левом фланге и северокавказского населения и
хазар на правом фланге.
Укрепив западные и восточные рубежи, хазары создают в Пред-
кавказье систему административно-территориального управления
(Gadlo А., 1999, р. 15), налоговую систему, развивают местные ремес-
ленные производства, в частности, каменных и стеклянных бус, разра-
батывают рудники, способствуют местной и транзитной торговле и,
используя неоднократные завоевательные походы арабов, объединя-
ют местное кавказское население для борьбы с внешним врагом,
беря на себя функции военной защиты и организации армии. Прове-
денный нами анализ карт распростронения поясных наборов VII -
VIII вв. и бус VIII - IX вв. показывает, что заметно усиливается реч-
ное судоходство по Волге как естественное продолжение прикаспий-
ского пути, особенно после перенесения столицы Хазарского кагана-
та в низовья Волги и создания Итиля (он же Хамлидж «ал-Байда»),
После этого торговля волжским путем для восточных купцов стано-
вится престижной и выгодной, о чем свидетельствует Ибн-Хордад-
бех, приводя слова ал-Бухтури: «Уважение в ал-Ираке возросло к
тому, кто заключил договор в Хамлидже или Баланджаре» (Ибн-
Хордадбех, 63).
Следующий полуторавековой период (вт. пол. VIII - IX вв.) пра-
вильнее было бы довести до разгрома Хазарии Святославом, победо-
носно и разрушающе прошедшего по Дону, Волге и Северному Кав-
казу теми путями, которые функционировали при хазарах. Но
поскольку массовый археологический материал, использовавшийся
для построения компьютерных карт, не выходит за пределы IX в.,
этот рубеж мы оставили и для нашего рассмотрения. На Кавказе
199
хазары продолжают «обустраивать» Предкавказье, чтобы оно служи-
ло им надежным тылом и базой для переселения местного населения
на вновь освоеннные территории (на Нижнюю Кубань из восточно-
го Предкавказья переселены аланы и «посажены на землю» остав-
шиеся в правобережье болгары - пример, раскопанный В.Н.Каминс-
ким могильник у МТФ Старокорсунской станицы; создана
Хумаринская крепость на Кубани; на Дон и Донец из Предкавказья
переселены аланы, конечно, силой центральной власти). Хазары ис-
пользуют, не разрушая ее, экономику местных племен (Noonan Th.,
1999, р.23), высокоразвитое террасное земледелие алан (Афанасьев
Г.Е., 2000), скотоводство жителей предгорий и степей, ремесла, охрану
горных проходов и т.д. В это время усиливаются арабо-хазарские
войны, где военные кампании арабов перемежаются войнами хазар,
но последние терпят сокрушительное поражение, завершившееся вре-
менным принятием хазарами ислама (738 г.). Хазары продолжают
стремиться покончить с независимостью алан и дагестанских пле-
мен (769 г.), объединяются с аланами (773 г.) и вместе повторяют
вторжения в Закавказье (799 г.). Для объединения этого региона
используются высокогорные пути, параллельные Большому Кавказу,
для межплеменных сношений, торговли и защиты горных перевалов
через основной хребет. В это время восточнокавказские этнонимы,
по наблюдениям А.В.Гадло, становятся известны хазарам в «аланской
огласовке». Эта компактность указанных областей восточного и цен-
трального Предкавказья находит подтверждение в ряде компьютер-
ных карт (Атлас, рис.9, 24, 45, 69, 128, 137, 159 и т.д.) и исторических
свидетельствах. Ибн-Хордадбех приводит рассказ Саллана ат-Тард-
жумана о его путешествии в центральную Азию по поручению «лю-
бителя экспедиций», по словам И.Ю.Крачковского, арабского хали-
фа ал-Васика в сороковые годы IX в., где для нас интересен эпизод
пребывания его на Кавказе у Тархана хазар.
Для договоренности с Тарханом хазар о встрече Салдан отправля-
ет тому послание через наместника Армении Исхака, находящегося в
Тифлисе, который выбирает путь для этого послания (а возможно, и
для посланца) через владетеля ас-Серира, Малика алан шаха Филана.
Отряд Саллана (50 всадников) был допущен к Тархану хазар,провел
там сутки, получил пять проводников и направился дальше в свое
многотрудное путешествие.
Великая Хазария ко вт. пол.IX в. пришла к тому, что под ее тамо-
женным контролем оказались все ключевые пункты черноморской
и каспийской морской торговли, выводившие речными (донскими и
200
волжскими) и сухопутными дорогами к Уралу и Балтийскому морю,
соединяя Восточную и Северную Европу с Востоком. Для этого пе-
риода, кроме рассмотренного нами массового материала, могут быть
привлечены куфические монеты, исчерпывающе собранные Т. Нуна-
ном и глубоко и всесторонне изучаемые им под углом зрения торго-
вых связей, и прежде всего волжских (Noonan Th., 1992, 1994, 1999).
Для VIII-IX вв. куфические монеты в кладах (в качестве последних
приняты находки, когда в одном комплексе представлено не менее 5
экз. монет) составляют 23707 экз. монет (82 клада из 257 кладов,
изученных Т.Нунаном), причем, по подсчетам исследователя, в каж-
дое десятилетие в клады уходит 4,3 ± 0,5 % дирхемов, находящихся в
обращении (Noonan Th., 1992, р.245), что говорит об очень большой
интенсивности торговли монетами, происходившей исключительно
по Волжскому пути. Причем, по тем же подсчетам Т.Нунана, более
половины дирхемов, попадавших в Восточную Европу этим путем
(Noonan Th., 1992, р.239), уходило дальше на Балтику, вплоть до Скан-
динавии (судя по коллекции бус из Бирки это положение можно
распространить и на импорт восточных бус). Именно поэтому столь
сильным оказалось варяжско-хазарское противостояние во владении
Волжским путем. По мнению В.Я.Петрухина, граница между сфера-
ми их влияния в IX в. проходила по Оке (Петрухин В.Я., 1999, с.24),
при этом варяги стремились контролировать Днепр и Дон, пробивая
себе путь военными походами (Petruchin V., 1999, р.24).
Вернемся к Волжскому пути. Этапы его закрепления за хазарами
мы рассмотрели, они начинались контролем над торговлей в Каспий-
ском море и на сухопутном отрезке Северного Шелкового пути, про-
должались созданием Итиля, где каждый из иноземных купцов мог
найти кров и справедливый суд, и возведением в 834 г. Саркела на
переволоках между Доном и Волгой. Ладога находилась на северной
оконечности этого пути. И.В.Дубов справедливо заметил, что М.И.
Артамонов подчеркивал «приоритет Волжского пути над Днепровс-
ким» для варягов (Дубов И.В., 1998, с.58). Свидетельством этого пути
«из варяг в хвалисы» являются находки в Старой Ладоге: дирхема
699/700 г., детали поясной гарнитуры «неволинского типа» (Кузь-
мин С.А., 1997, с.232-233), восточных мозаичных стеклянных бус, и, в
подтверждение тому, что путь шел по Волге на (и через) Кавказ,
находки бус местного северокавказского производства из посудного
стекла (Ковалевская В.Б., 2000; Львова З.А., 2000), кстати, последние,
по данным Я.Френкеля, найдены не только в Ладоге, но и на Сясь-
ком городище.
201
Исследуя события внутренней и международной жизни Хазарс-
кого каганата, находившегося в состоянии постоянных изменений,
мы не можем предполагать, что трансконтинентальная торговля, в
частности, волжская, остается монотонным и неизменным процессом,
хотя уловить и оценить эти изменения во времени очень трудно. Тем
интереснее предложенный Т.Нунаном способ оценки изменений де-
нежного обращения на основании состава кладов - статистического
анализа распределения монет в них по датам их чеканки. Для IX в.
определилась четкая периодизация в 30 лет между пиками подъема
(810, 840 и 860-70 гг. - Noonan Th., 1992, р.250). Интересно, что этаже
периодичность в 30 лет выявлена Г.С.Лебедевым для днепровских
походов викингов (830, 860, 890 гг. — Лебедев Г.С., 1998, с.25). Причем
находки четко следуют за периодами спада: за спадом 820—830 гг.
следует поход в 830 г., за спадом 840-850 - поход 860 г., они как бы
должны восполнить «денежный дефицит», даже при том, что куфи-
ческие монеты, в основной своей массе, не служили платежным сред-
ством, то есть не выполняли функции денег.
Уточним маршруты, известные нам, как правило, в сочинениях
арабских географов, опять таки в связи с использованием Волжского
пути. О движении на всем протяжении Волги мы уже говорили, от-
мечая, что хуже всего документирована массовым материалом тор-
говля по нижней Волге, существование которой безусловно, посколь-
ку нахождение там Итиля это подтверждает. У Ибн-Хардад-бека
описаны маршруты русов и еврейских купцов разани (ар-рахданийа),
на которых мы остановимся только в той мере, в какой они связаны
с доно-волжским транзитным путем. Не вдаваясь в огромную исто-
риографию этих наиболее ранних сведений (40-е годы IX в.) об
этом пути, укажу его водный маршрут: вниз по Днепру до Черного
моря (в IX в. оно многими географами называется Хазарским), с
уплатой десятины «владетелю Рума»; вокруг Крыма, через «Смар-
еврейским» (Таматарху на Таманском полуострове) с уплатой деся-
тины хазарскому владетелю после «Хазарского рукава» — или в ни-
зовьях Дона или у волока (в Саркеле?), затем путь вниз по
«Славянской реке» (Волге) к Хазарскому2 (Каспийскому морю) «и
высаживаются на любом берегу... Иногда они везут свои товары от
Джурджана до Багдада на верблюдах» (Ибн-Хордадбех, 72в). Для куп-
цов разанитов описан и дополнительный сухопутный маршрут: «(се-
вернее) Румийн, в страну славян, затем в Хамлидж - главный город
хазар, далее по морю Джурджан, затем в Балх и Мавараннарх, затем в
Урт тугузгуз, затем в ас-Син» (Ибн-Хордадбех, 73г).
202
Очевидно, в большой части этот торговый маршрут шел по Дону,
а далее по широтному степному пути от низовьев Дона к низовьям
Волги, то есть по землям, где в IX в. для торговых караванов действо-
вал Pax Khazarica. Многочисленные компьютерные карты распрост-
ранения различных археологических материалов документируют нам
его на многих примерах.
Заключить же свой суховатый очерк истории Волжского пути
хочется словами Михаила Илларионовича Артамонова. «В Итиль -
главный торговый центр Хазарии - съезжались купцы из разных
стран. По Волге на ладьях прибывали русы и болгары, по Каспийско-
му морю приплывали на судах купцы из стран Закавказья и Ирана,
приходили в Итиль караваны из Хорезма и других областей Сред-
ней Азии, европейские купцы добирались до Итиля или сухим путем
через Венгрию, Русь и Волжскую Болгарию или же по Черному и
Азовскому морям до Дона и вверх по этой реке в Волгу» (Артамонов
М.И., 1962, с.403-404).
1. Все приводимые в статье или в качестве иллюстраций или в
качестве аналогий карты взяты из «Атласа электронных карт», сдан-
ного в печать в качестве третьего выпуска «Хронологии европейских
древностей». В статье сохранена принятая в Атласе нумерация - см.
Ковалевская, 1998, карты.
2. Интересно, что у Ибн-Хардадбеха при сведениях разных инфор-
мантов, Хазарским морем названо то Чёрное, то Каспийское, что лиш-
ний раз подчёркивает господствующее положение хазар в IX в. на
обоих морях.
Список литературы:
Артамонов М.И., 1962. История хазар. Л.
Битов А., 1987. Пушкинский дом // Новый мир, Ns 10.
Безуглов С.И., Науменко С.А., 1999. Новые находки византийских и иранских
импортов в степях Подонья //Донская археология, Ns 1. Ростов-на-Дону.
Дубов И.В., 1998. Великий Волжский путь в трудах М.И.Артамонова //
Проблемы архелогии. Вып.4. СПб.
Ибн Хордадбех, 1986. Книга путей и стран. Баку.
Ковалевская В.Б., 1998. Хронология восточно-европейских древностей V-IX
вв. Вып. 1. Каменные бусы Кавказа и Крыма. М.
Ковалевская В.Б., 2000. Компьютерная обработка массового
археологического материала Восточной Европы V-IX вв. М.
203
Копылов В.П., Смоляк А.Р., 1989. Торговые связи Византии с населением
Нижнего Дона в конце VII — первой половине VIII вв. // Торговля и
мореплавание в бассейне Черного моря в древности и в средние века. Ростов-
на-Дону.
Кропоткин В.В., 1967. Экономические связи Восточной Европы в I
тысячелетии нашей эры. М.
Кузьмин С.А., 1997. Первые десятилетия истории Ладожского поселения//
Stratum. Петербургский археологический вестник. СПб —Кишинев.
Лебедев Г. С., 1998. М. И. Артамонов и «Варяжский вопрос» // Проблемы
археологии. Вып.4. СПб.
Львова З.А., 2000. Хронология древностей Восточной Европы V-IXee. Вып.2.
М.
Морозов В.Ю., 1996. Пути проникновения сасанидских монет и
художественных изделий в Поволжье и Прикамье // КЕС. Самара.
Морозов В.Ю., 1998. Использование находок сасанидскихмонет для хронологии
археологичесских памятников Поволжья и Прикамья // КЕС. Самара.
Плетнева С.А., 1996. Саркел и «Шелковый путь». Воронеж.
Птолемей Кювдий, 1953. Руководство по географии //Античная география.
М.
Семенов А. И., 1991. Византийские монеты келегейского комплекса //
Археологический сборник. Вып. 31. Л.
Янин В.Л., 1956. Денежно-весовые системы русского средневековья.
Домонгольский период. М.
Afanas ’ev G., 1999. Archaeology of the Kazar Problem // The Kazars. International
Colloquium. Jerusalem.
Aibabin A., 1999. New Data on the Biginning of the Rule of the Kazars in the
Crimea// The Kazars. International Colloquium. Jerusalem.
Gadlo A., 1999. Kazaria and the North-Caucasian Peoples // The Kazars.
International Colloquium. Jerusalem.
Noonan Th., 1992. Fluctuation in Islamic Trade with Eastern Europe during the
Viking Age // Harvard Ukrainian Studies, 16.
Noonan Th., 1994. The Vikings in the East: Coins and Commerce // Birka
Studies [3]. Stockholm.
Noonan Th., 1999. The Economy of the Kazar Khaganate // The Kazars.
International Colloquium. Jerusalem.
204
Рис. 1. Карта памятников, содержащих детали поясов: а - №1; б - №2'
в - №18; г - №19.
205
eU-№ 27;гПа№43.тНиКОв’ С°дерЖа1цих детам поя^- « - №22; 6 - №23;
206
Рис.З. Карта пространственного распределения деталей геральдических
поясов: а - №3; б - №10; в - №15; г - №45 (Атлас. Рис.348, 357, 362, 395).
207
Рис. 4. Пространственные связи между группами поясов «геральдического
типа» VI-VIII вв.
208
-16-20% ММ -10-15%
- 5-9 %
- 1-4 % _____ - пути (по: Плетнева С.А., 1996)
Рис. 5а. Связи Кавказа и Крыма с Пово лжьем и Подоньем во второй
половине VI- нач. VIII вв. по 50 электронным картам распространения
деталей геральдических поясов (1349 экз.).
27-242
209
Рис. 5 б. Связи Кавказа и Крыма с Поволжьем и Подопьем в VII/ - IX вв. по
120 электронным картам распространения бус (18491 экз.).
210
Рис. 6. Типы бус из памятников Самарской Луки и хронология аналогий им
на Кавказе и в Крыму.
211
Рис. 7. Связи районов Самарской Луки и салтово-маяцкой культуры с
Кавказом и Крымом в VI11-IX вв. по бусам (18491 экз.).
212
Рис.8. Карта распространения бус VIII-IX вв.
1/2 28-242
213
Г. Н. Бе лоры бкин
МОДА НА УКРАШЕНИЯ НА ТЕРРИТОРИИ ВЕРХНЕГО ПОСУРЬЯ В
IX-XI ВВ.
Археологические исследования на территории Восточной Европы
позволили накопить огромный фактический материал, на базе кото-
рого воссоздаются исторические процессы. В зависимости от количе-
ства и качества археологических источников предпринимаются по-
пытки анализа как общих тенденций развития предметов, так и
конкретных исторических событий. При изучении средневековых
древностей, кроме вещественных источников, активно привлекаются
письменные. С одной стороны, это позволяет точнее характеризовать
смысл и назначение отдельных предметов и традиций, а с другой
стороны, приводит к различным трактовкам отдельных явлений. По-
добная ситуация характерна практически для любого региона, но
особенно ярко проявляется там, где к историческим трактовкам до-
бавляются этнокультурные. В этом плане территория Верхнего По-
сурья в конце I тыс. н.э. является наиболее показательной.
В течение многих лет на территории Волго-Окского междуречья
велись активные археологические исследования средневековых па-
мятников мордвы, болгар, муромы, вятичей и других племен и наро-
дов (Финно-угры и балты..., 1987). Кроме того, здесь смыкаются
памятники кочевого и земледельческого населения, а также ярко
прослеживается влияние Хазарского каганата. В результате были вы-
делены целые группы вещей, характерных для отдельных народов.
Так, например, у мордвы в конце I тыс. - это височные подвески с
бипирамидальным грузиком, сюлгамы с усами, шумящие подвески,
нагрудные бляхи, гривны и пулокери с X в. (Алихова А.Е. и др., 1959).
Со временем этот набор вещей видоизменяется как количественно,
так и качественно, что объясняется, как правило, явлениями моды,
которая осуществлялась в рамках культурных традиций. В то же
время в археологических комплексах мордвы наряду с собственны-
ми изделиями встречаются инокультурные украшения. Впрочем, и
мордовские украшения довольно часто встречаются на памятниках
других народов. Подобные явления в большинстве случаев трактуют
как факт присутствия самого носителя этнокультурных украшений.
Несколько шире объясняется факт присутствия на средневековых
памятниках украшений, производившихся в мастерских различных
государств. Это и предмет торговли, и явление моды, когда любое
214
модное веяние тут же воплощалось в массовом производстве, и изго-
товление на заказ и т.д. (Халиков А.Х., 1989, Казаков Е.П., 1991). В то
же время были украшения и континентального масштаба, такие как
пояса с накладками, браслеты, височные подвески или серьги с буси-
нами (т.н. салтовского типа) (Степи Евразии.., 1981).
На территории Верхнего Посурья это нашло отражение, прежде
всего, в распространении моды на хазарские вещи, в том числе и
украшения. Однако высокохудожественных изделий здесь практи-
чески нет, зато много подражаний, которые отливались в формах по
образцам, а кроме серебра использовали оловянистые бронзы. Это
такие украшения, как серьги с бусинами, амулеты (когтевидные, ко-
лосовидные, крестовидные), подвески, детали поясов и сумок (рис.1).
Они встречаются как отдельно, так и в различных сочетаниях. На-
ходки подобных вещей объясняются как результат торговых связей.
Однако, учитывая специфику этих аксессуаров, можно предположить,
что большинство украшений отливались на месте в соответствии с
существующей в тот период модой. Это относится в первую очередь
к изделиям с поселений Верхнего Посурья.
На них также встречается множество украшений, характерных для
мордовских могильников, расположенных по соседству с поселения-
ми. Среди аксессуаров имеются сюлгамы и височные подвески с
бипирамидальным грузиком, а также различные детали шумящих
подвесок, пронизки, украшения рук и ног. Причем наряду с характер-
ными формами мордовских украшений часто наблюдаются местные
территориальные особенности некоторых деталей, например, упло-
щенные кольца на сюлгамах с длинными трубчатыми усами.
Одновременно имеются и яркие свидетельства контактов с тер-
риторией Верхнего Примокшанья, такие как коньковые пряжки с
круглым ажурным щитком X-XI вв. (тип 3, вариант 2 по Л.А.Голубе-
вой), а литая стилизованная с прорезной основой коньковая подвес-
ка (тип 2 по Л. А. Голубе вой) с Золотаревского I селища полностью
аналогична подвеске с Кармалейского могильника, с учетом того, что
в действительности на ней также 9 насечек (рис.1) (Голубева Л.А.,
1979). Вероятно, обе подвески отлиты одним мастером и относятся к
X-XI вв.
Свидетельством контактов с другими регионами могут служить
находки в Верхнем Посурье украшений, распространенных на Урале,
Кавказе, Каме, Волге и Оке (рис.1, 8).
Наиболее показательными в этом плане являются материалы Ар-
миевского курган но-грунтового могильника IX-XI вв. (рис.2, 3), в
29-242
215
погребениях которого украшения встречаются в самом произволь-
ном сочетании (Халиков А.Х., Валиуллина С.И., 1984). По ним можно
представить характерные детали аксессуаров практически всех час-
тей одежды. Среди головных украшений - это венчики разных форм
из медных пронизок, серебряные височные подвески с бипирами-
дальным грузиком, серьги от простых колец до литых колец с буси-
нами из оловянистой бронзы. Нагрудные украшения представлены
бусами из стекла или стеклянной пасты, которые, вероятнее всего,
были привозными, а также различные амулеты. Это в основном ког-
тевидные подвески из серебра и оловянистой бронзы, а также брон-
зовые лунница и коньковая подвеска. Большинство из них были
модными на всей территории Хазарского каганата. Широкое хожде-
ние имели и такие аксессуары костюма, как застежки и пуговицы,
шумящие подвески, среди которых преобладают бубенчики, браслеты,
кольца и перстни, нашивные пластинки, которыми украшали даже
обувь. Характерной чертой армиевского комплекса вещей является
то, что в нем присутствуют как украшения, бытовавшие среди финс-
кого земледельческого населения, так и аксессуары, типичные для
тюркско-аланского кочевого мира.
К финским древностям можно отнести, прежде всего, шумящие
подвески, сюлгамы, зооморфные украшения и нашивки. К степному
миру относятся пояса с накладками и пряжками, а также амулеты.
Одни финские изделия проникали в Верхнее Посурье с территории
Примокшанья, другие делались на месте или наоборот, распространя-
лись из Посурья (Белорыбкин Г.Н., 2000, с.40-44). Эти контакты осу-
ществлялись с разной степенью интенсивности с пер. пол. I тыс. н.э. и
просуществовали вплоть до сер. П тыс. Кроме этого, были контакты и
с другими регионами проживания финно-угров, примером этого мо-
гут служить пряжки бахмутинского типа (рис.2, 58).
Еще более широкие контакты были со степью. Среди деталей
поясов из серебра и бронзы встречаются самые различные типы на-
кладок - сердцевидные круглые жуковидные, бабочковидные и дру-
гие (рис.1) (Федоров-Давыдов Г.А., 1966). Среди них особый интерес
представляют накладки из серебра с позолотой из Армиевского кур-
ганно-грунтового могильника и Золотаревского I селища (рис.1, 14;
4), Подобные накладки имеют очень яркие и специфические детали
оформления, что позволяет четко фиксировать их. Они встречаются
от Южного Урала до Поднепровья, от Среднего Поволжья до Север-
ного Кавказа, что свидетельствует о широких контактах в Восточной
Европе (Максимов Е.К., 1969, с.135-136, Моця А.П., Халиков А.Х.,
216
1997). Все они сделаны по общим образцам в каком то едином цент-
ре, который еще предстоит найти. Близок к ним и пояс с накладками
(рис. 5) из погр. 5 (раскоп XXII) Армиевского курганно-грунтового
могильника. На сохранившемся кожаном поясе, имеющем заплатку,
закреплено 43 накладки из серебра с медью и позолотой. Все наклад-
ки выполнены в едином растительном стиле. 19 из них подквадрат-
ной формы без прорези, 5 подквадратных с прорезью и 19 продолго-
ватых. Пряжка ремня и концевая накладка выполнены несколько в
иной технике, но близки накладкам. Вполне очевидно, что пояс долго
носился и был положен в могилу в качестве дара, причем вместе с 5
сюлгамами на древесную подстилку и был накрыт лубом. Помимо
взрослых, встречаются и детские пояса (рис. 2,44) и пояса без накла-
док. О контактах с южными соседями свидетельствуют отдельные
виды пряжек и накладок салтовского типа, антропоморфные наклад-
ки. Эти связи проявлялись как в появлении на территории Верхнего
Посурья изделий с юга, так и в отливке их на месте по образцам, как,
например, лировидные накладки. Все эти предметы появились здесь
в первую очередь под влиянием моды и лишь иногда принадлежали
носителям того племени или государства, где они производились. Одним
из свидетельств этого может служить обнаруженное на Армиевском
курганно-грунтовом могильнике зеркало (рис.б), которое относят к
типу китайских зеркал VIII в. виноградного стиля, характерного для
поздней стадии эпохи Тан (Моця А.П., Халиков А.Х., 1997, с.30-31).
Анализ металла показал, что зеркало сделано из оловянистой бронзы
(медь - 73,19%, олово -25,82%, цинк - 0,989%), а в центре орнамен-
тированной стороны изображена выхухоль, ареалом которой являет-
ся Восточная Европа. В связи с этим, а также учитывая грубость
отливки, вероятнее всего, это зеркало является европейским подра-
жанием китайским зеркалам конца I тыс. н.э.
О том, что украшения отражали не только культурную принад-
лежность, но и явления моды, свидетельствуют такие факты, как от-
сутствие на поселениях и на Армиевском курганно-грунтовом мо-
гильнике этнически однородных наборов вещей. Наиболее
показательно в этом плане армиевское погр. 35 (раскоп XXII) (рис.7),
где в состав костюма входят серебряные височные кольца, амулет
салтовского типа в виде птицы, мордовская коньковая пряжка и
сюлгамы, сасанидский брактеат и другие.
Подобные примеры характерны не только для Верхнего Посурья,
но практически для любой контактной зоны. Вполне очевидно, что в
217
этих районах, где сталкивались многочисленные племена и культуры,
на первый план выходили модные течения и стили. На памятниках,
расположенных в стороне от крупных торговых путей и контактных
зон, то есть в глубине культурных массивов, преобладают, как прави-
ло, более однородные в этнокультурном плане комплексы украше-
ний, хотя и здесь присутствует мода, но уже в рамках культурных
традиций.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Из древней и средневековой истории мордовского народа, 1959. Саранск.
Белорыбкин Т.Н., 2000. Мордовские украшения Х-ХШ вв. в Верхнем Посурье
// Поволжские финны и их соседи в эпоху средневековья: (проблемы хронологии
и этнической истории). Саранск.
Голубева Л.А., 1979. Зооморфные украшения финно-угров// САИ. Вып. Е-
159. М.
Казаков Е.П., 1991. Булгарское село Х-ХШ веков низовий Камы. Казань.
Максимов Е.К., 1969. Позднекочевнические погребения Урала-Волжского
района // Древности Восточной Европы. М.
МоцяА.П., Халиков А.Х., 1997. Булгар - Киев. Пути - связи - судьбы. Киев.
Сташенков Д.А., 1998. Евразийская мода в эпоху раннего средневековья (к
постановке проблемы) // Культуры евразийских степей второй половины I
тысячелетия н.э. (вопросы хронологии). Самара.
Федоров-Давыдов Г.А., 1966. Кочевники Восточной Европы под властью
золотоордынских ханов. М.
Финно-угры и болты в эпоху средневековья, 1987. Археология СССР. М.
Степи Евразии в эпоху средневековья, 1981. Археология СССР. М.
Халиков А.Х., 1989. Татарский народ и его предки. Казань.
Халиков А.Х., Валиуллина С.И., 1984. Проблемы изучения археологии Среднего
Поволжья и Приуралья в Казанском университете // Страницы истории
Поволжья и Приуралья. Казань.
218
Рис. I. Украшения 1X-XI вв. с поселений Верхнего Посурья.
1 - подвеска, 2 - нашивка, 3 - подвеска костыльковая, 4-6 - подвески
когтевидные, 7 - подвеска-кувшинчик, 8-12 - бубенчики, 13-подвеска, 14-27,
32 - накладки, 28-31, 33-34 - пряжки, 35, 37 - коньковые подвески, 36 -
коньковая пряжка; 1, 7- олово-свинец, 2,37- олово, бронза. 3-6, 8-13, - медь,
14 - серебро, 15-36 - бронза; 1, 26, 29- Николо-Райское 1 городище, 13 -
Сундровское городище, 2,4- Бакшеевское селище, 3, 16-26, 30, 31,33-
Чемодановское селище, 5-15, 27, 32, 34, 37 - Золотаревское 1 селище, 35 -
Алферьевский могильник, 36 - Селиксенское селище.
219
Рис. 2. Армиевский курганно-грунтовой могильник 1Х-Х1 вв.
1-2 - головные венчики, 3-5 - височные подвески с бипирамидальным
грузиком, 6-9 - серьги, 11-15 -серьги салтовского типа, 16-24 - бусы, 25-26 -
пуговицы, 27 - подвеска костыльковая, 28 - бубенчик, 29-31 - сюлгамы, 32-33 -
подвески когтевидные, 34-35 - подвески трубчатые, 36 - подвеска звездча-
тая, 37 - подвеска коньковая, 38 - подвеска крестовидная, 39 - перстень, 40 -
подвеска ребристая с цепочкой, 41-43 - браслеты, 44 - пояс с накладками,
45-53 - накладки, 54-58 - пряжки, 59 - накладки обувные, 60 - пряжка
коньковая;
1-4-медь, 5-10, 33 - серебро, свинец, 16-24 - стекло, 25-32,34-37, 39-43, 45-55, 58-
60 - бронза, 11-15, 38 - олово, бронза, 56-57 - железо.
220
Рис. 3. Армиевский курганно-грунтовой могильник IX-XI вв.
1 - навершие рукояти ножа, 2 - подвеска, 3 - подвеска когтевидная. 4-12 -
бубенчики, 13 - бляшка круглая, 14 - подвеска звездчатая, 15-24 - накладки,
25-27 - пряжки; 1, 18-21 - серебро, 2-3 - олово, бронза, 4-17, 22-25, 27 - бронза,
26 - железо, бронза.
221
Рис. 4 Армиевский курганно-грунтовой могильник IX-XI вв. Детали поясов
(серебро с позолотой).
222
Рис. 5. Армиевский курганно-грунтовой могильник IX-XI вв. Пояс кожаный
с накладками из серебра с позолотой.
223
г
Рис. 6. Армиевский курганно-грунтовой
могильник IX-X1 вв.
Зеркало из оловянистой бронзы.
Рис. 7. Армиевский курганно-грунтовой могильник IX-XI вв.
План погребения 35 раскопа XXII.
224
Рис. 8. Браслеты IX-XI вв. с поселений Верхнего Посурья.
1, 2, 5 - Чемодановское селище, 3, 4, 6-9 - Золотаревское 1 селище;
1, 2, 4, 5,9- бронза, 3, 7,8- олово, бронза, 6 - серебро.
225
Н. Б. Крыласова
ЖЕНСКИЙ КОСТЮМ ПО МАТЕРИАЛАМ КАНЕВСКОГО
МОГИЛЬНИКА
Материалы раскопок средневековых памятников Верхнего При-
камья, собранные к настоящему времени, позволяют археологам ре-
шать не только первоочередные задачи исследований, такие как оп-
ределение этнической принадлежности, датировка и типологизация
вещей, но и выйти уже на новый уровень археологических реконст-
рукций. Работа по реконструкции жилищ, поселений, фортификаци-
онных сооружений, костюма, утвари важна не только как итог соб-
ственно археологического исследования. Она дает возможность людям,
не являющимся специалистами в области археологии, познакомиться
с жизнью древнего населения.
В настоящее время ведется работа по реконструкции костюма на
основании материалов раскопок средневековых могильников Верх-
него Прикамья. Предполагается выяснить, каковы были типичные
костюмные комплексы мужчин и женщин, имеются ли территори-
альные особенности, как изменялся костюм с течением времени и
многое другое. На основе знаний о костюме можно сделать и некото-
рые выводы об идеологических представлениях людей прошлого. В
древности каждая деталь костюма наделялась определенным значе-
нием и, как правило, могла находиться только в отведенном для нее
месте. Знание о значении элементов костюма может иметь впослед-
ствии большое значение и в работе археологов, поскольку, после того,
как каждое украшение и его место в уборе в конкретных комплек-
сах будут проанализированы, значительно упростится процесс харак-
теристики отдельных находок на поселениях или в подъемном мате-
риале. В основе всей этой работы лежит реконструкция костюмных
комплексов из каждого погребения в отдельности и выявление осо-
бенностей, характерных для отдельных могильников.
Данная статья содержит характеристику женских костюмных ком-
плексов Каневского могильника, расположенного на восточной ок-
раине д.Канево Кудымкарского района Коми-Пермяцкого автоном-
ного округа. Площадка памятника занимает 2 га второй террасы левого
берега р.Велвы, левого притока р.Иньвы, правого притока р.Камы.
Погребения этого могильника, совершенные по обряду трупополо-
жения, дают хороший материал для реконструкций. Каневский мо-
гильник исследовался в 1953 г. под руководством В.Ф.Генинга и в
226
1997 г. под руководством Е.О.Бочаровой. По материалам раскопок
В.Ф.Генинга вышла статья, где, в частности, отмечается, что “украше-
ния костюма в погребениях находятся в том положении, в котором
они носились в наряде при жизни: височные украшения - у черепа,
нагрудные - в области груди, поясные - у таза, браслеты и кольца -
на кистях рук” (Генинг В.Ф., Голдина Р.Д., 1970, с.35-37). Кроме того,
отмечается такая особенность, что кинжалы обнаружены только в
женских погребениях, носились они слева у бедер, подвешиваясь на
ремешке к поясу. При таких условиях имеется возможность не толь-
ко определить, какие собственно предметы входили в убор костюма,
но и точно установить место каждой вещи. Реконструкции костюмов
Каневского могильника имеют ценность не только сами по себе, но
и для проведения аналогий с погребениями тех могильников, где
костяки не сохранились и возникают сложности с определением
места отдельных предметов в уборе.
Для обработки были использованы материалы шести женских
погребений, отличающихся наиболее хорошей сохранностью.
Погребение №2. На шею было надето ожерелье из стеклянных
бус, центральное место в котором занимала подвеска-монета (рис.1,
1). В качестве накосников использовались амулеты. В правую косу
был вплетен кожаный шнурок с низкой из медной спиральки, брон-
зовой бусины и бронзового изображения медвежьего клыка (рис. 1,
2). Накосник левой косы состоял из двух шнурков, на которых были
нанизаны спиральки, бронзовые бусы и бусины из рыбьих позвон-
ков, завершался накосник костяной копоушкой (рис.1,4).
В области груди и живота в погребении располагались бронзовые
бусы и орнаментированный костяной кружок - пуговица (рис. 1,3).
Вероятнее всего, бусинами были обшиты края распашной одежды,
застегнутой на крупную пуговицу.
Погребение №6. На голове справа и слева находились височные
подвески (рис.2, 1). На шею, вероятно, был надет воротник-ожерелье,
расшитый рядами стеклянных бус. Центральную часть ожерелья за-
нимали серебряная монета-подвеска и две монетовидные подвески, а
по нижнему краю бусы были нашиты зигзагом (рис.2, 2). В косы
были вплетены кожаные шнурки со спиральками, на правой косе две
низки спиралек завершались костяным гребешком-амулетом (рис.2,
3). Талию перехватывал кожаный пояс с бронзовыми накладками
(рис.2, 4), к которому слева на узком ремешке, также украшенном
накладками, был подвешен кинжал в серебряных ножнах (рис.2,8).
Слева же к поясу крепилась шумящая привеска, в верхней части
227
которой находилась спиралевидная пронизка, а нижняя часть разде-
лялась на две низки бронзовых бус, завершавшихся колокольчиками
(рис.2, 7). Запястье левой руки украшал бронзовый браслет (рис.2, 5),
на средний палец правой руки был надет бронзовый перстень (рис.2,6).
Погребение №10. На голове слева и справа находились височные
подвески (рис.З, 1-2). Шею охватывало ожерелье из стеклянных бус
в три нити и нить бисера (рис.З, 3). Накосники представляли собой
низки бронзовых бус, завершающиеся рамчатыми подвесками (рис.З,
5). На груди в центре обнаружены две бронзовые подвески на спи-
ральках (рис.З, 4). Возможно, этими подвесками были украшены кон-
цы завязок распашной одежды. Один конец пояса, украшенного брон-
зовыми накладками, завершался пряжкой, другой - наконечником
ремня (рис.З, 7). Слева к поясу на узком ремешке с накладками
(рис.З, 8) крепился нож в деревянных ножнах (рис.З, 9). Обе руки
были украшены бронзовыми пластинчатыми браслетами (рис.З, 6).
Погребение №20. Шея была украшена богатым ожерельем, а ско-
рее всего даже воротником-ожерельем, на который было нашито три
ряда стеклянных бус, причем в нижний ряд входило 10 монетовид-
ных подвесок (рис.4, 1). В косы были вплетены низки бронзовых бус
и спиралек, на конце которых крепились шумящие колесовидные
подвески (рис.4,4-5). Кроме того, на конце правой косы был вплетен
костяной гребень-амулет на кожаном шнурке с длинной бронзовой
пронизкой (рис.4, 3). Спереди на груди находились две низки брон-
зовых бус с шумящими колокольчиками на конце (рис.4, 2). Они, по
всей видимости, служили завязками верхней одежды. Пояс застеги-
вался на бронзовую пряжку (рис.4, 6). Слева к поясу крепился кин-
жал в ножнах и привеска из пронизки - крылатого пса, двух бусин и
шумящей подвески-коробочки (рис.4, 7-8).
Погребение №26. На голове слева находилась височная подвеска
(рис.5, 1). На шею было надето небольшое ожерелье из стеклянных
бус (рис.5, 2). В косу, которая, возможно, была одна, была вплетена
низка из трубчатой пронизки, спиральки и бронзовых бус с колесо-
видной подвеской на конце (рис.5, 3-4). В верхней части косы накос-
ник закреплялся с помощью подвески-костылька. Пояс застегивался
бронзовой пряжкой (рис.5, 5). Слева к нему крепился нож на кожа-
ном шнурке с пронизками, завершавшемся подвеской костыльком
(рис.5, 6). Вероятно, костылек закреплялся кожной петлей на поясе.
Подобный способ крепления довольно часто встречается в погребе-
ниях прикамских могильников.
228
Погребение №40. Голову украшали височные подвески - две справа,
одна слева (рис.6, 1-2). На шее находился воротник-ожерелье, на ко-
торый было нашито две низки стеклянных бус, а по нижнему краю -
три подвески-монеты (рис.6, 3). Каждый из накосников представлял
собой длинную низку литых бронзовых пронизок, завершающуюся
двумя коньковыми подвесками - одной нешумяшей, другой с при-
весками-лапками (рис.6, 5). Накосники крепились в волосах с помо-
щью подвесок-костыльков, причем возле каждого костылька нахо-
дилось еще по одной шумящей подвеске (рис.6, 4). Шнурки, плотно
унизанные бронзовыми пронизками, довольно сложно вплести в косу,
поэтому логичнее предположить, что накосники спускались вдоль
косы и, вероятно, обматывались вместе с ней цветным шнурком. Пояс,
украшенный бронзовыми накладками, был снабжен пряжкой, нако-
нечником ремня и железным кольцом (рис.7, 6). Слева к поясу кре-
пился кинжал в ножнах (рис.7, 10) и две длинные низки бронзовых
литых пронизок, завершающиеся колокольчиками (рис.7, 9). Правую
руку украшал браслет (рис.7, 7) и пять бронзовых перстней (рис.7,8).
В материалах Каневского могильника не сохранились фрагменты
одежды. Однако в нашем распоряжении имеется достаточно как ар-
хеологических, так и этнографических материалов, позволяющих су-
дить о женской одежде эпохи средневековья в целом по Верхнему
Прикамью. Известно, что основу костюма составляла туникообразная
рубаха. Длина ее, как видно на древних изображениях, была примерно
до щиколоток. Поверх надевали одежду типа халата, такого же по-
кроя, как и рубаха, только с разрезом сверху донизу. Такая одежда
изучена этнографами у обских угров (Тахтуева А.М., 1993, с.9; Федо-
рова Е.Г, 1992, с. 101), у северных удмуров (Владыкин В.Е., Христолю-
боваЛ.С., 1985, с.89), у марийцев (Сепеев Г.А., 1985, с. 156) и других
финно-угорских народов. О существовании в Прикамье подобной
одежды свидетельствует бронзовая фигурка женщины в националь-
ном костюме, найденная на городище Анюшкар (рис.8, 1) (Оборин
В.А., 1954, с. 152). Характерно, что этот костюм даже в деталях отделки
совпадает с остяцким костюмом, зафиксированном в начале XX в.
(рис.8, 2) (Инфантьев П.П., 1910, рис.23). У хантыйских женщин
полы халата запахивались одна на другую и подпоясывались поясом
из цветного сукна (Тахтуева А.М., 1993, с.9). Вполне возможно, что
подобным образом носили халаты и женщины Верхнего Прикамья,
но в материалах погребений это зафиксировать невозможно. В ряде
случаев полы скреплялись и застежками. На Каневском могильнике
сохранились детали подобной распашной одежды - в погр.2 полоч-
30-242
229
ки были украшены по краям бронзовыми бусами, а застегивалась
одежда в области груди на большую костяную пуговицу (рис.8, 3), в
погр. 10 и 20 одежда также в области груди скреплялась завязками с
бронзовыми украшениями на концах (рис.8, 4).
Убор костюма состоял из украшений головы и волос, шейных,
набедренных и наручных.
Украшения головы, представленные височными подвесками, встре-
чены в 4 погребениях из 6, причем в одном случае височная подвеска
располагалась только с одной стороны - слева.
Хорошее представление дают материалы Каневского могильника
о накосниках, здесь наиболее отчетливо проявляется их значение как
оберега. В трех погребениях в качестве накосников использованы
явные амулеты: костяные гребни, изображение медвежьего клыка,
копоушка, просверленные рыбьи позвонки. Гребни, уничтожающие
паразитов - распространителей болезней, многими народами возво-
дились в разряд амулетов, придающих здоровье (Седов В.В., 1982,
с.267). Причем гребни-амулеты вряд ли использовались непосред-
ственно для расчесывания волос, разве только во время каких-ни-
будь ритуалов. Об этом свидетельствует малый размер гребней и
нефункциональная нарезка зубчиков. Гребни-амулеты, в отличие от
широко известных гребней и расчесок чисто утилитарного назначе-
ния, как правило, имеют изображения животных на спинке и всегда
снабжены отверстием для привешивания. В погребениях гребни яв-
ляются редкой находкой, но судя по тому, что на поселениях гребни-
амулеты встречаются довольно часто, использовались они широко.
Все гребни-амулеты, найденные на могильниках Верхнего Прикамья,
использовались как накосники, причем характерно то, что женщины
носили только один гребень и всегда с правой стороны. Копоушки,
как предмет гигиены, также относились к амулетам, предохраняю-
щим от болезней. Медвежьи клыки и кости рыб восходят к тотем-
ным культам. Магическое значение вложено и в украшения-накос-
ники. В погр. 20 и 26 это колесовидные подвески - символ солнца,
земного и женского плодородия. Причем в погр. 20 колесовидные
подвески дополнены еще и шумящими привесками - утиными лап-
ками, а утка у финно-угорских народов, как известно, считается мате-
рью-прародительницей, защитницей и покровительницей материн-
ства. В погр. 40 в накосниках использованы коньковые подвески. В
период средневековья конь в представлениях финно-угров являлся
символом солнца, плодородия. Обобщая эти данные, можно сделать
вывод, что накосники должны были оберегать саму женщину и ее
230
будущих детей от порчи и болезней. У хантов считалось, что голова и
ее продолжение - волосы - являлись местом средоточия одной из
четырех женских душ. И именно поэтому их оформляли всевозмож-
ными повязками, накосниками и пр. Таким образом, накосники слу-
жили оберегами души (Перевалова Е.В.,1992, с.90).
Интересно рассмотреть способы крепления накосников. В первом
случае кожаный шнурок складывался вдвое в виде длинной петли. В
нижней части этой петли были нанизаны спиральки и бусы и нахо-
дилась подвеска. Шнурок вплетался в косу, в нижней части коса
пропускалась сквозь образовавшуюся петельку, так что накосник
оказывался поверх косы и не давал ей расплетаться (рис.9, 1). Во
втором случае накосник представлял собой длинный шнур, на оба
конца которого нанизывались бусы и пронизки и крепились под-
вески. Средняя часть шнура располагалась на затылке или темени, а
концы вплетались в косы до начала низок и завязывались узлом
вокруг кос (рис.9, 2). В третьем случае накосник представлял собой
длинный шнурок, на одном конце которого располагалась подвеска-
костылек, а на другом - низка пронизок и бус и собственно подвес-
ка-накосник. Костылек зацеплялся в волосах в верхней части при-
чески (рис.9, 3), а возможно, закреплялся в специальной петле на
головном уборе (рис.9, 4). Шнурок с пронизками в этом случае мог
как вплетаться в косу, так и свободно свисать вдоль нее, перевязыва-
ясь вместе с косой шнурком. Так носили накосники хантыйские
женщины еще в XVII в. - они параллельно косам подвешивали уз-
кую полоску сукна и косы вместе с этими полосками обматывали
шерстяными шнурками (Руденко С.И., 1914, с.51).
Шейные украшения представлены ожерельями из стеклянных бус
от одной до четырех нитей. Причем как характерную особенность
Каневского могильника можно отметить использование в составе
ожерелий монет и монетовидных подвесок. Сложно судить, были ли
это простые ожерелья или широко известные в это время у многих
народов воротники-ожерелья. Рассматривая расположение бус в по-
гребениях, можно скорее предположить последнее. Воротники-оже-
релья, на наш взгляд, во многих отношениях выигрышнее простых
ожерелий. Во-первых, они производят эстетический эффект: основой
для воротников-ожерелий обычно служил шелк, который к тому же
мог покрываться полихромной вышивкой, бусы на основу нашива-
лись ровными рядами, не сбивались и не перепутывались, как это
бывает в простых ожерельях, монетовидные подвески могли быть
расположены через равные интервалы, они не переворачивались и не
231
запутывались в низках бус. Во-вторых, в старину воротникам-ожере-
льям придавалось и магическое значение - они защищали разрез
рубахи от проникновения нечистой силы (Гаген-Торн Н.И., 1960,
с.91). У хантов бисерный воротник с металлическими отливками зак-
рывал женскую душу - сердце-плечи (Перевалова Е.В., 1992, с.90).
В 5 погребениях обнаружены детали пояса, причем в трех случаях
пояса были украшены бронзовыми накладками. Таким образом, мож-
но сказать, что для богатых женских погребений Каневского мо-
гильника характерны наборные пояса. Во всех этих 5 погребениях к
поясу слева подвешивались ножны для кинжала или ножа. Чаще
всего они крепились к поясу с помощью узенького кожаного ре-
мешка, украшенного накладками, лишь в одном случае для этой цели
использовался шнур с пронизками и костыльком на конце. Подоб-
ный способ крепления ножен с помощью костылька зафиксирован
нами в погр. 26 Рождественского могильника. В 3 погребениях на
поясе слева крепились еще и шумящие привески - типичное пояс-
ное украшение женщин Верхнего Прикамья в целом.
Украшения рук представлены браслетами и перстнями. Перстни
женщины обычно носили на левой руке, а в отношении браслетов
четкого правила, очевидно, не было - они встречены и на левой, и на
правой, и на обеих руках.
В заключение отметим, что женские костюмы, представленные на
Каневском могильнике, относятся к наиболее характерным для Вер-
хнего Прикамья типам костюмных комплексов конца I - нач. II тыс.
В целом убор этих костюмов находит наиболее близкие аналогии в
культурах Урала и Западной Сибири, связываемых археологами с
древними уграми, и в этнографических материалах обских угров.
Список литературы:
Гаген-Торн Н.И., 1960. Женская одежда народов Поволжья. Чебоксары.
Инфантьев П.П., 1910. Путешествие в страну вогулов. Спб.
Оборин В.А., 1954. Отчет о работе Верхнекамсккого отряда КАЭ
Молотовского университета в июле-августе 1954 г. Пермь.
Перевалова Е.Г., 1992. Эротика в культуре хантов// Модель в культурологии
Сибири и Севера. Екатеринбург.
Руденко С.И., 1914. Предметы из остяцкого могильника возле Обдорска
(XVII в.) // Материалы по этнографии России. Т. II, Спб.
Седов В.В., 1982. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.
Тахтуева А. М., 1993. Материальная культура юганских хантов. Сургут.
Федорова Е.Г., 1992. О значении предмета (на примере плечевой одежды
хантов) // Модель в культурологии Сибири и Севера. Екатеринбург.
232
№2
Рис. I. План погребения 2, инвентарь и реконструкция костюма.
31-242
233
Рис.2. План погребения 6, инвентарь и реконструкция костюма.
234
Рис.З. План погребения 10, инвентарь и реконструкция костюма.
235
Рис.4. погребения 20. инееншарь и реконс^ия костра.
236
Рис.5. План погребения 26, инвентарь и реконструкция костюма.
237
Рис. 6. План погребения 40, инвентарь и реконструкция костюма.
I
238
Рис. 7. Инвентарь погр. 40.

239
Рис. 8. 1 - бронзовая
фигурка женщины в
одежде. 2 - девушка-
остячка из книги
П.П.Инфантьева. 3-
4 - реконструкция
застежек
распашной одежды.
240
Рис. 9. Способы крепления накосников.
241
Список сокращений
АСГЭ - Археологический сборник Государственного Эрмитажа
АО - Археологические открытия
АП УРСР - Археолопчш пам’ятки УРСР
АЭБ - Археология и этнография Башкирии.
ВАУ - Вопросы археологии Урала.
ВДИ - Вестник древней истории. М.
ГИМ - Государственный исторический музей, Москва.
ГМИР - Государственный музей истории религии.
ГМТР - Государственный музей ТАССР.
ГЭ - Государственный Эрмитаж, СПб.
ДГОМ - Дагестанский государственный объединенный музей. Ма-
хачкала.
ЗООИД - Записки Одесского общества истории и древностей
ИАА - Историко-археологический альманах. Армавир.
ИАК - Известия Императорской археологической комиссии, СПб.
ИА НАНУ - Институт Археологии Национальной академии Наук
Украины.
ИЗ — Исторические записки. Москва.
ИНВСИК — Известия Нижневолжского Саратовского института
краеведения.
КЕС - Культуры евразийских степей второй половины I тысяче-
летия н.э. Самара - 1996. То же (вопросы хронологии) - 1998.
КСИА - Краткие сообщения Института археологии.
КСИИМК - Краткие сообщения Института истории материаль-
ной культуры.
МАДИСО - Материалы и исследования по археологии и древней
истории Северной Осетии
МАИЭТ - Материалы по археологии, истории и этнографии Тав-
рии. Симферополь.
МАК - Материалы по археологии Кавказа
МАР - Материалы по археологии России
МАЭ - Музей антропологии и этнографии Академии наук СССР
МГУ - Московский Государственный Университет
МИА- Материалы и исследования по археологии СССР
НиЖ - Наука и жизнь
ОАК - Отчет Императорской археологической комиссии.
ПАВ - Петербургский археологический вестник. СПб.
242
ПАДИУ - Проблемы археологии и древней истории угров.
ПС - Палестинский сборник. Ленинград.
РА - Российская археология.
СА - Советская археология.
САИ - Свод археологических источников.
СМАА - Сборник материалов по археологии Адыгеи.
СЭ - Советская этнография. М.
СНВ — Страны и народы Востока. Москва.
ТГЭ - Труды Государственного Эрмитажа. Ленинград.
ЮТАКЭ - Южно-Туркменская археологическая экспедиция.
ESA - Eurasia septentrionalis antiqua
FA - Folia Archaeologica
GHA - Germanen, Hunnen und Awaren. Satze der Volkerwanderungszeit.
Numbeig, 1987.
243
СОДЕРЖАНИЕ
Введение............................................................3
Яценко С.А. О некоторых вопросах изучения «археологического» костюма.
Механизмы костюмных связей народов Великой степи....................4
Боталов С.Г. Элементы женского наряда гунно-сарматского населения... 22
Засецкая И.П. Золотые украшения костюма знатных женщин
гуннской эпохи (конец IV - V вв. н.э.).............................32
Гмыря Л.Б. Одеяние служителей языческих культов
в «стране гуннов» Прикаспия........................................57
Гаджиев М.С. К интерпретации бронзовой статуэтки воина
из Гигатля (Дагестан)..............................................76
Иерусалимская А.А. Некоторые вопросы изучения раннесредневекового
костюма (по материалам анализа одежды адыго-аланских племен
VIII-IX вв.).......................................................87
Орфинская О.В. Аланский костюм VIII - IX вв. (по материалам
из скальных могильников Карачаево-Черкесии)...................... 106
Демаков А.А., Орфинская О.В. Об одном типе каменных статуй
Верхнего Прикубанья.............................................. 123
Швецов М.Л. Об одной из причесок эпохи средневековья............. 135
Мотов Ю.А. Головной убор в изобразительной традиции
древнетюркской эпохи (на материале каменных изваяний)............ 145
Кызласов И.Л. О свадебном наряде средневековых хакасок........... 152
Горелик М.В. Образ мужа-воина в Кабарии-Угрии-Руси............... 169
Ковалевская В.Б. Волжский путь VI-IX вв.
по материалам компьютерных карт распространения поясов
«геральдического типа» и бус..................................... 186
Белорыбкин Г.Н. Мода на украшения на территории
Верхнего Посурья в IX-XI вв.......................................214
Крыласова Н.Б. Женский костюм по материалам Каневского
могильника........................................................226
КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ
I ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ Н.Э. (ИЗ ИСТОРИИ КОСТЮМА). Часть 1.
Самара, 2001.
Лицензия ЛР № 071480 от 04.08.97 г.
Подписано в печать 12.02.2001 г. Формат 60x84 1/16
Объем 15,25 п.л. Уч.изд. л. 15,30. Тираж 400 экз.
Печать офсетная. Бумага офсетная. Заказ № 242.
ОАО ПО «СамВен», 443099, г.Самара, ул.Венцека, 60
244