Понятие «революция» в философии и общ. науках (Изд. 4-е) - Завалько Г.А.

Исторический материализм и проблема революции

Концепции модернизации и концепции зависимого развития

Глава 2. Социальные революции как часть мирового исторического процесса

Проблема революции в концепции Н. А. Рожкова

Проблема революции при переходе от бесклассового общества к классовому

Проблема революций в истории Средних веков

Проблема революций в истории Нового времени

Возникновение капиталистического общества. Революции «снизу»

Проблема буржуазно-демократической революции

Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени

После 1917 года. Какой была революция в России?

Проблема революций в других периферийных странах

Как изучается в современной России проблема революции

Глава 4. Основные проблемы теории революции

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции. Магистральные и локальные революции

Сущность и явление. Революционная сила и её деятельность

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века

Author: Завалько Г.А.

Tags: теория политики теория политологии философия политика социология социальная философия марксизм политология

ISBN: 978-5-397-0195

Year: 2011

Similar

Проблема демократии в американской политической мысли XX века

Идеология партии будущего

Вопросы философии №4

Постсоветская молодёжь. Предварительные итоги

Text

Размышляя о марксизме
Г. А. Завалько
ПОНЯТИЕ «РЕВОЛЮЦИЯ»
В ФИЛОСОФИИ
И ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУКАХ
Проблемы, идеи, концепции
Издание четвертое,
исправленное и дополненное
URSS
МОСКВА

ББК 66.0 87.21 87.22 87.3 87.6
Завалько Григории Алексеевич
Понятие «революция» в философии и общественных науках: Проблемы,
идеи, концепции. Изд. 4-е, испр. и доп. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ»,
2011. — 384 с. (Размышляя о марксизме.)
В настоящей монографии рассмотрены основные проблемы, связанные
с использованием понятия «революция» в философии и общественных науках
с XVII века до наших дней. Представлены концепции революции, созданные
философами, историками, экономистами, политиками Европы, Америки и Азии.
Большое внимание уделено России, роли революций и контрреволюций в ее
истории и возможным путям дальнейшего развития.
Для политологов, философов, историков — научных работников, студентов
и аспирантов, а также читателей, интересующихся вопросами развития общества.
Рецензенты:
д-р филос. наук, проф. К. X. Момджян;
д-р ист. наук, проф. Ю. И. Семёнов
На корешке обложки:
Ф. Рюд. Свобода. Фрагмент рельефа Триумфальной арки в Париже
«Выступление добровольцев в 1792 году» («Марсельеза»). 1836
Издательство «Книжный дом "ЛИБРОКОМ"».
117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56.
Формат 60x90/16. Печ. л. 24. Зак. № 4587.
Отпечатано в ООО «ЛЕНАНД».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 11А, стр. 11.
ISBN 978-5-397-0195^-3
) Г. А. Завалько, 2005, 2011
) Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА
URSS
ЕчпеЛ: URSS@URSS.rj
Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Тел./факс (многоканальный):
+ 7(499)724-25-45
9883 ID 121371
9,,785397,Ό19583,,
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или
передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то
электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель,
а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.

Содержание
Несколько слов к четвертому изданию 5
Введение 7
Глава 1
К истории понятия «революция» 14
Возникновение понятия «революция» 14
Начало изучения революций 21
Идеологии революций в XIX веке 32
Исторический материализм и проблема революции 41
Немарксистские концепции революций 51
«Социология революции» 51
Концепции модернизации и концепции зависимого развития 62
Идеологии революций в XX-XXI веках 79
Революция в «первом мире» 79
Революция в «третьем мире» 93
Революция во «втором мире» 104
«Цветная революция» 111
Понятие «научная революция» 113
Глава 2
Социальные революции как часть
мирового исторического процесса 116
Обязательна ли социальная революция при смене формаций? 116
Проблема революции в концепции Н. А. Рожкова 126
Проблема революции при переходе
от бесклассового общества к классовому 129
Проблема революций в истории Античности 131
Возникновение античного общества 131
Гибель античного общества 139
«Римская революция» 145
«Спартанская революция» 147
Проблема революций в истории Средних веков 152
Возникновение феодального общества 152
Коммунальная революция 156

4
Содержание
Проблема революций в истории Нового времени 164
Возникновение капиталистического
общества. Революции «сверху» 164
Возникновение капиталистического общества. Революции «снизу».... 173
Якобинская диктатура и термидор 177
Проблема первой буржуазной революции 185
Проблема буржуазно-демократической революции 187
Глава 3
Проблема революций в истории Новейшего времени 190
До 1917 года. Какой будет революция в России? 190
После 1917 года. Какой была революция в России? 212
Проблема революций в других периферийных странах 255
Как изучается в современной России проблема революции 258
Глава4
Основные проблемы теории революции 270
Прогресс и регресс. Революция, контрреволюция, антиреволюция 270
Глобально-стадиальный подход к истории и проблема
революции. Магистральные и локальные революции 279
Революция как философская проблема 306
Основной вопрос философии: материя и сознание 306
Метод: диалектика и метафизика 310
Сущность и явление. Революционная сила и её деятельность 315
Революция и насилие 321
Революция и борьба «низов» 326
Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 332
Заключение 352
Библиография 356
Именной указатель 377

Как трудно иногда понять, что субъективно
тяжелое есть объективно самое лучшее.
Д. Б. Кедрин.
Из записных книжек 1930-х гг.1
Несколько слов к четвертому изданию
Первое издание книги вышло в 2003-м; второе — в 2005-м. За время,
прошедшее после второго издания, история снова убыстрила свой ход.
Капитализм оказался менее прочен, чем считалось, и ближе к концу, что
одновременно несёт надежду на появление бесклассового общества и страх
перед возможной гибелью Земли.
Революционное (то есть глубокое, но не обязательно «быстрое»)
преобразование общества становится в повестку дня, хотим мы того или нет.
«Невидимая рука рынка» в качестве двигателя прогресса себя исчерпала.
Неолиберализм, реанимировавший её, просуществовав 30 лет (1979 —
приход к власти М. Тэтчер; 2008 — начало мирового экономического
кризиса), ушёл в прошлое. Число голодающих на Земле в конце 2009 года
впервые в истории превысило 1 миллиард человек; рыночными методами
это положение исправить невозможно.
«Идея саморегулирующегося рынка, — писал знаменитый
британский социолог Карл Поланьи (1886-1964), — основывается на самой
настоящей утопии. Подобный институт не мог бы просуществовать сколько-
нибудь долго, не разрушив при этом человеческую и природную
субстанцию общества; он бы физически уничтожил человека, а среду его
обитания превратил в пустыню»2.
1 Кедрин Д. Б. «Вкус узнавший всего земного...» М., 2001. С. 453. Запись сделана поэтом
в период работы над поэмой об Иване Грозном и А. Курбском.
2 Поланьи К Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего
времени. СПб., 2002. С. 13-14.

6
Несколько слов к четвертому изданию
Выход для человечества — поставить рынок под контроль
государства, а государство — под контроль народа. Первое без второго приведёт
лишь к диктатуре наподобие фашистской и не решит по существу никаких
проблем. Рискну сказать, что будущее человечества зависит от развития
демократических институтов. По верному замечанию Ноама Хомского
(р. 1928), «невозможно быть сторонником представительной демократии и
в то же время отстаивать капитализм или какое-нибудь иное общество,
разделённое на классы»1. Без контроля со стороны масс капиталист и
чиновник всегда договорятся между собой — за наш счёт. Такой «порядок» не
будет порядком, так же как неолиберальная «свобода» — не свобода.
Как всегда, перед рассветом тьма сгущается: ход истории кажется
загадочным, многим неясно, чего желать и чего бояться. В этих условиях
задача науки об обществе — рассеять тьму, окружающую многие и
многие общественные проблемы, в том числе — проблему революции.
1 Хомский К Прибыль на людях. Неолиберализм и мировой порядок. М, 2002. С. 17.

Введение
Написать всеобъемлющую историю идеи любых социальных изменений
так же невозможно, как написать всеобъемлющую историю самих
социальных изменений. Поэтому рамки настоящей работы ограничены
историей идеи качественного прогрессивного изменения общества — историей
понятия «революция» — и связанных с ним научных теорий и
идеологических учений.
Ценность философского исследования зависит от того, насколько
философские (наиболее общие) положения опираются на данные конкретных
наук. Только тогда философия может выполнить своё предназначение —
указать метод, путь к решению проблем, ещё не решённых науками.
Поэтому в данной работе основное внимание уделено не философским и
социологическим спекуляциям по проблеме революции, а поиску возможного
объяснения исторических фактов, относящихся к этой проблеме, на базе
исторического материализма — наиболее, на мой взгляд, научно
обоснованной концепции социальной философии.
Первая глава посвящена разработке понятия «революция»
различными направлениями философской и социологической мысли; вторая и
третья — решению проблем реальных революций исторической наукой;
четвёртая — выводам из рассмотренного материала.
Среди работ, посвященных истории проблемы, особо выделяется
книга Р. Н. Блюма (1925-1989) «Поиски путей к свободе. Проблема
революции в немарксистской общественной мысли XIX века» (1985).
Собранный в ней материал столь обширен, что «Поиски путей к свободе» стали
необходимой вехой в изучении проблемы революции. Перу Р. Н. Блюма
принадлежит также большое число статей по данной тематике; им
сформулирована единственная в нашей науке методология изучения теорий
революции. Поэтому необходим её краткий анализ.
С его точки зрения, уходящей корнями в XIX век, не только все
революции, но и все теории революции принадлежат к одному из двух
направлений — «политическому» или «социальному». Это именно
равноправные, а не разноуровневые направления.
«Политикам» присуще прагматическое стремление осуществить
возможные преобразования исключительно в сфере политической жизни; «со-
циалыцикам» — нереализуемая на практике тяга к коренным изменениям

8
Введение
всего общества. При этом круг теоретиков революции безмерно широк —
от Дешана до Канта. Подразумевается обязательная революционность
теоретиков революции — либо «социальная», либо «политическая».
В то же время непонятен статус мыслителей, отрицательно относящихся
к исследуемой ими революции — они либо не включены в число теоретиков
(А. Ферран, Э. Бёрк), либо выданы за сторонников политической революции
(А. де Токвиль, Г. В. Ф. Гегель). Явно недооценена роль А. Барнава.
Между тем начало теория революции берёт именно в трудах
нереволюционеров и контрреволюционеров, как будет показано ниже, а принятие
результатов революции ещё не означает принятия самой революции.
Несмотря на достоинства книги, методология Р. Н. Блюма, на мой
взгляд, не вполне верна. Ошибка состоит в следующем.
Во-первых. Писать об ином обществе — не значит писать об
изменении существующего общества. Революция есть изменение существующего;
теория революции — теория изменения, перехода. Мыслители,
описывающие идеальное, с их точки зрения, общество, не обязательно революцио-
неры-«социалыцики». Это — утописты, причём разного толка: идеологи
неравенства от Платона до Ницше и идеологи равенства от Мора, Кампанел-
лы, Дешана до Оуэна и Фурье. Тех и других роднит ориентация на цель, а не
на путь достижения цели. Это характерная черта утопического мышления,
как раз мешающая стать первым теоретиками контрреволюции, а вторым —
теоретиками революции. Революция не входит в круг их интересов.
Во-вторых. Люди, интересующиеся изменениями в сфере
политического устройства, тоже не обязательно проявят интерес к революции.
Равнодушие к коренному (революционному) изменению общества — признак
реформиста, а не революционера-«политика». Такова позиция
большинства просветителей, включая И. Канта. Использование последним термина
«революция» в позитивном значении относится только к переворотам во
внутреннем мире человека1, что соответствует общей направленности его
философии. Любые «внешние» революции Кантом встречались
настороженно без серьёзного анализа их причин2. Теорию революции в этом
случае также создать невозможно.
В-третьих, отрицательное отношение к революции может подвигнуть
мыслителя к поиску причин этого непонятного явления. Таков случай
Э. Бёрка, Ж. де Местра, А. Феррана, Г. В. Ф. Гегеля, А. де Токвиля. Тогда
концепция революции создаётся.
Предметом исследования теории революции являются взгляды тех
мыслителей, которые (независимо от личного отношения к революции), в
отличие от теоретиков утопии и реформы, размышляют о коренном соци-
1 Кант И. Религия в пределах только разума // Трактаты и письма. М., 1980. С. 119.
2 Там же. С. 194.

Введение
9
алъном преобразовании, затрагивающем все сферы жизни общества. При
этом неизбежно обращение к политическим вопросам, так как социальные
преобразования осуществляются методами борьбы за власть,
политическими методами, будь то пропаганда, законотворчество или восстание.
Любая теория революции — социальная и политическая одновременно.
Фактически это признаёт и Р. Н. Блюм, вынужденный делать оговорки о
синтезе «политического и социального» каждый раз, когда излагает взгляды
конкретного персонажа.
Дилемма «социальное — политическое» ложна, но за ней скрывается
реальная проблема отношения революционеров к государству. Обозначить
полярные подходы к проблеме «государство и революция» можно как
революционный этатизм и анти-этатизм. Особенную актуальность их спор
приобретает после завершения эпохи буржуазных революций,
осуществлённых без упразднения государства, этатистскими методами.
Целью новых революций становится бесклассовое общество. Должны
ли теперь революционные преобразования осуществляться государством
или вне государства? Это по-настоящему тяжёлая проблема, за которой —
множество поломанных человеческих судеб, и теоретическое решение её,
в общих чертах намеченное в марксистском тезисе об отмирании
государства после революции, очевидно, неотделимо от практического.
Проблема революции в немарксистской общественной мысли XX века
достаточно полно освещена в книгах М. Л. Гавлина и Л. А. Казаковой
«Современные буржуазные теории социальной революции» (1980) и Ю. А.
Красина «Революцией устрашённые» (1975), хотя последняя носит излишне
публицистический характер. Для понимания революционных процессов в
«третьем мире» большое значение имеет книга «Общественная мысль
развивающихся стран» (1988)1.
Теория социальной революции представлена в нашей литературе
слабее. Наиболее интересны исследования революций в античности, ведущие
начало от книги А. И. Тюменева «Очерки экономической и социальной
истории Древней Греции», первый том которой носит название
«Революция» (1917, опубликован в 1920). До конца 1930-х годов встречались
неординарные работы, такие, как доклады С. И. Ковалёва «Проблема социальной
революции в античном обществе» и А. И. Тюменева «Разложение родового
строя и революция VII—VI веков в Греции» (1933, опубликованы в 1934),
статья К. М. Колобовой «Революция Солона» (1939). Интересен и много-
1 Например, здесь впервые поставлен под сомнение тезис о «мелкобуржуазной»
сущности режима Хомейни в Иране (С. 209). Предложенный взамен термин «этакратический», на
мой взгляд, стилистически не очень удачен, но верно передает суть — господство
государственной, а не мелкобуржуазной собственности.

10
Введение
томник H. А. Рожкова «Русская история в сравнительно-историческом
освещении. (Основы социальной динамики)» (1919-1926), где в схему
всемирной истории включено несколько периодов социальных революций
(феодальной, дворянской и буржуазной).
Затем давление идеологии, превратившее материалистическое
понимание истории в схоластический «истмат», изъяло тему революции из
науки. Большая часть книг по этой тематике — шаблонный пересказ
советских идеологических догм. Сразу скажу, что, являясь последователем
материалистического понимания истории, я буду для идеологизированного
варианта исторического материализма, существовавшего в СССР,
использовать термин «истмат» или «советский истмат», без добавления
подразумевающихся эпитетов «догматический», «официальный» и т. д.
Из авторов, не чуждавшихся постановки реальных проблем теории
социальной революции, следует отметить М. А. Селезнева — книга
«Социальная революция» (1971); В. Ф. Шелике — депонированная в ИНИОН РАН
рукопись «Социальная революция: общее и особенное» (1987); А. Р. Кор-
сунского — статьи «Проблема революционного перехода от
рабовладельческого строя к феодальному в Западной Европе» (1964) и «О социальных
революциях в докапиталистических формациях» (1976); Р. А. Ульяновского —
статья «О некоторых вопросах марксистско-ленинской теории
революционного процесса» (1976); Я. С. Драбкина — доклад «Нерешённые проблемы
изучения социальных революций» (1969); С. Л. Утченко и Э.Д.Фролова,
ставивших в своих работах проблему революций в античности. Попытка
критического анализа теории революции В. И. Ленина предпринята в книге
С. А. Ланцова «Социальные революции и общественный прогресс» (1990).
Однако и их мысль не покидала рамок советского истмата.
Ряд интересных идей содержит книга М. Л. Тузова «Революция и
история» (1991), но в целом автор склоняется к признанию первичной
«революции внутри сознания». Идеализм в исследовании проблем революции,
на мой взгляд, бесполезен: мало кто, выдвинув принцип «сначала
переворот в умах, затем — в мире», способен придерживаться его до конца,
не потеряв вторую часть. Ведь если революция в умах не вызвана
происходящим в мире, перенос её вовне не так уж важен.
В дальнейшем, после гибели СССР и советской идеологической
системы, исследование проблем социальной революции сошло на нет.
Единственным органом теоретической марксистской мысли с 1991 года является
журнал «Альтернативы», статьи из которого использованы в настоящей
работе; лишь в 2003 году к нему присоединился журнал «Экономико-
философские тетради».
Буржуазная идеология, присущая нынешнему российскому обществу,
принципиально антиреволюционна. В сознании людей средствами
массовой информации культивируются самые примитивные антиреволюцион-

Введение
11
ные штампы (вплоть до утверждения «революция — всеобщее
преступление»1). Революция отождествляется с насилием, её причиной объявляется
деятельность «тёмных», едва ли не сверхъестественно злых сил,
результатом любой революции считается разрушение «нормальной» жизни и
усугубление проблем, на решение которых она претендовала. Революция
оказывается не локомотивом истории, а диверсией на её дороге.
Образец подобной логики: «Все Робеспьеры мира на вершине жизни
своей вступают в конфликт с Временем, они воображают, что перешли
в особое, уплотнённое Время... Всё это было бы даже трогательно, если
бы этот их внутренний и сугубо личный конфликт не приводил к насилию
над внешней жизнью. Почему непременно к насилию? Да потому что
внешняя (настоящая, а не мнимая) жизнь непрерывна, а Робеспьеры
желают командовать ею, как в детской игре... Жизнь неспешна, даже
медлительна и, если хотите, величаво ленива, ей незачем и некуда торопиться,
она пребывает в абсолютной гармонии со Временем, она сама и есть Время,
а Робеспьеры постоянно спешат»2 и т. д.
Все эти рассуждения, в свою очередь, были бы трогательны,
существуй закон, по которому жизнь сама по себе движется к лучшему. Увы, его
нет, поэтому историю делают люди, не одни — так другие. Отказ от
революционного преобразования открывает двери не мистической гармонии
со Временем, а торжеству реакции. Печальный факт, иллюстрирующий
современное состояние умов: автор цитированного нытья — В. А.
Алексеев (р. 1939) — в прошлом создатель прекрасных повестей о величайших
революционерах XX века — С. Альенде («Пепельный сентябрь»), Н. Бело-
яннисе («Улыбка навсегда») и П. Лумумбе («Грани алмаза»), хорошо
знающий проблемы Третьего мира. Теперь же он пишет — согласно аннотации —
«в духе рассудительных наших дней».
Реакция, как всегда, пытается выдать свою точку зрения за
единственно возможную. «„Неоконсервативная волна" принесла с собой
отвращение к любым революциям — социальным, научно-техническим,
эстетическим, к „прометеевскому" духу просвещения и прогреса, к урбанизму,
индустриализации и в широком смысле слова — к XX веку»3. Теперь этой
волной накрыло и нашу страну — и у нас XX век критикуют не за то, чем
он был похож на всю прежнюю безрадостную историю классового
общества, а за то, чем он от неё отличался; и нас тянут от XX века не вперёд —
к большему равенству и в перспективе — к слому эксплуататорских
порядков, а назад, к вечному социальному неравенству.
1 Бурганов А. Философия и социология собственности. М., 2004. С. 275.
2 Алексеев В. Скромный кондотьер: феномен Че Гевары. М., 1991. С. 179.
3 Батракова С. П. Искусство и утопия. Из истории западной живописи и архитектуры
XX века. М., 1990. С. 264.

12
Введение
Экс-министр M. Швыдкой, ныне подписывающийся просто «доктор
искусствоведения», глубокомысленно замечает: «революционное насилие
стало не только неотъемлемой частью нашей истории, но и частью нашего
национального коллективного сознания, которое так и не сформулировало
внятного к нему отношения. Замещение положительного образа Ленина
на положительный образ Петра Первого, которое произошло в
большинстве школьных учебников истории, не переменило отношения к
революционным переменам. Ведь Пётр был, по известному определению,
„революционером на престоле", переломавшим Россию через колено. Эта
ломка, как и Октябрьская революция 1917 года, принесла ощутимые, зримые
плоды цивилизационного прогресса. Но вопрос, как теперь принято
говорить, в цене вопроса. Неслучайно сегодняшняя Россия расплачивается за
революционное головокружение трёх последних столетий истощением всех
ресурсов, духовных и материальных, моральных и физических..,»1
Нет. Сегодняшняя Россия расплачивается истощением всех ресурсов
не за прежние революции (которые, по признанию автора, «принесли
ощутимые, зримые плоды цивилизационного прогресса», а это несовместимо
с истощением), а за контрреволюцию 1991 года и — главное! — за
нынешнее безреволюционное развитие, убийственное для страны и выгодное тем,
кому в ней сегодня жить хорошо. Пропагандистская машина работает на то,
чтобы внушить нам нехитрую мысль: революционные перемены
невыгодны нам. В то время как они невыгодны им. «Сторонники неолиберализма
блистают красноречием, доказывая, что осуществляя политику от имени
горстки богачей, они будто бы оказывают неоценимую услугу беднякам,
окружающей среде и всем остальным... что блага хорошей жизни рано или
поздно дойдут до широких масс населения, если неолиберальной политике,
которая привела к обострению всех этих проблем, не будут мешать!»2
Рассуждения о «цене вопроса» лицемерны: ими прикрывают желание
ничего не менять. Контрреволюционное насилие у защитников
существующего строя (я не говорю о М. Швыдком, так как не знаю его взглядов
по этому вопросу) вызывает умиление — наместник Донского монастыря
епископ Павлово-Посадский Кирилл (Покровский) говорит: «У могил
генералов Деникина и Каппеля логично проводить военные присяги, у
могил Ильина и Солженицына — уроки истории»3.
Это, кстати, не предел. «В подмосковном Подольске на территории
обширного, в несколько гектаров, поместья местного бизнесмена В.
Мелихова открылся созданный им „Музей антибольшевистского
сопротивления"», где выставлены «пропагандистские немецкие материалы времён
1 Швыдкой М. «. ..Нет у революции конца?» // Российская газета. 2010. 28 июля.
2 Хомский Н. Прибыль на людях. Неолиберализм и мировой порядок. М., 2002. С. 10-11.
3 Мельников А. Церковный передел // НГ-религии. 2010. 20 января.

Введение
13
Великой Отечественной войны, относящиеся к созданию и деятельности
русских формирований, воевавших на стороне Третьего рейха». Здесь
тоже не обошлось без духовенства — музей освятил епископ РПЦЗ Михаил
(Донсков). Тот же В. Мелихов в 2007 году в станице Еланской «открыл
мемориал „Донские казаки в борьбе с большевиками", в центре которого
высилась четырёхметровая бронзовая фигура атамана Краснова»1. Вряд
ли умеренные критики революции рады такому эху своей
антибольшевистской риторики! Но логика неумолима.
Если революция — зло, то подобное поведение — единственно
правильное. Если оно неправильно, значит неправильно и осуждение
революции. Невозможно одновременно выступать против нацистских
фальсификаций Великой Отечественной войны и за белогвардейские
фальсификации Гражданской. Разница между Деникиным и Красновым не больше,
чем между РПЦ и РПЦЗ, и где будет проходить в будущем военная присяга,
сказать трудно.
Антиреволюционная идеологическая платформа объединяет власть,
частный капитал и церковь; прозападных либералов, националистов и
популистов, включая именующих себя левыми (КПРФ); милитаристов и
правозащитников; идеологов частной собственности и носителей
обывательского «здравого смысла».
«Раз понята связь вещей, рушится вся теоретическая вера в постоянную
необходимость существующих порядков, рушится ещё до того, как они
развалятся на практике. Следовательно, тут уже безусловный интерес
господствующих классов требует увековечения бессмысленной путаницы»2.
Между тем общество (и глобальное, и наше) находится в тупике, выход
из которого означал бы уничтожение старого и создание нового
общественного строя, то есть социальную революцию. Отсутствие выхода обрекает
человечество, и в частности Россию, на деградацию, ведущую к гибели.
«Долго ли продержится страна, где власть, элиты исповедуют идеалы
рыночной экономики, — скорбно констатирует профессиональный
антикоммунист А. Ципко, — славят антикоммунистов Ильина и
Солженицына, хоронят с почестями героев белого движения, а население с каждым
годом всё больше сожалеет о гибели советской коммунистической
системы с её ценностями и революционными символами.. .»3
В этих условиях теоретическое исследование проблемы социальной
революции представляется как нельзя более своевременным.
1 Мальцев В. Объединение без единодушия // Там же. 18 августа.
2 Маркс К. Письмо Л. Кугельману от 11 июля 1868 г. // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения.
2-е изд. Т. 32. С. 461-462.
3 Ципко А. Революция 1991 года теряет почву под ногами // Независимая газета. 2010. 22
сентября.

Глава 1
К истории понятия «революция»
Возникновение понятия «революция»
То, что социальная жизнь испытывает время от времени глубокие
качественные изменения, знает каждый, кому довелось жить в подобное
время. Но понимание возможности научного исследования этих перемен
приходит в философию довольно поздно, только в Новое время. При этом
перемены понимаются как политические перемены, поэтому слово
«революция» первоначально относится только к сфере политики.
Там оно находит основное применение по сей день: когда говорят о
революционной ситуации, революционных настроениях и т. д., имеется в
виду политическая жизнь общества. Так же немаловажно, что в обиходе
слово «революция» обозначает видимый переворот в какой-либо сфере.
Между тем течение истории человечества показывает, что качественные
изменения общества — социальные революции — почти всегда
длительны и всегда несводимы к своей политической, надстроечной части.
Социальные революции (переход к новому строю, происходящий
через переход власти к новому господствующему классу) часто не имеют
современников, так как их течение несопоставимо с течением
человеческой жизни. Особенно это касается докапиталистического периода
истории, с его медленным, иногда — обманчиво медленным, прогрессом.
Политические перевороты, особенно захваты власти, как составная
часть социальных революций — продукт деятельности людей. Их следы
неизгладимы для современников и хорошо видны исследователям. (То же
относится к революционным изменениям в культуре. Правда, термин
«революция» проник в исследования неполитических сфер надстройки
только в XX веке, но укрепился там прочно.)
Поэтому неудивительно, что история понятия «революция»
начинается как история понятия «политическая революция».
Интересно, что само слово первоначально означало нечто
противоположное тому, что мы называем «революцией» — возврат к прежнему

Возникновение понятия «революция»
15
состоянию. Термин «revolutio» в астрономии, откуда он пришёл в
философию, означал круговое орбитальное движение, обращение небесных тел.
Поэтому первые упоминания о «революциях» в политике — это
упоминания о реставрациях. Очевидно, первой работой, целиком посвященной
проблеме революции, было вышедшее в 1643 году во Франции сочинение
Франсуа де Греналя о реставрации старой династии в Португалии1.
Поворотным пунктом в истории понятия «революция» является
Английская революция XVII века, внешне выглядевшая чередой политических
переворотов, последним из которых была «славная революция» 1688 года.
Это «революция» пока что в старом, реставрационном смысле — свергнут
король-католик, стремившийся заменить англиканство католичеством. Но
с течением времени проступает новый смысл случившегося — Англия
в XVII веке необратимо изменилась. Теперь «Революцией» назовут всю
совокупность изменений. Само слово начинает сближаться с прежде
противоположными понятиями «мятежа», «бунта», «восстания», отличаясь от них
глубиной преобразований.
Тогда же понятие «революция» привлекло к себе внимание
философов. Томас Гоббс (1588-1679) в «Левиафане» (1651) ещё помнит
астрономическое значение слова «революция», строя тяжеловесный каламбур:
«Хотя революции в государствах не являются благоприятной расстановкой
светил при рождении истин такого рода (ибо эти истины кажутся
зловещими для разрушителей старого порядка, а те, кто строит новый порядок,
видят только их оборотную сторону), однако я не могу полагать, что
развитые мною положения были в настоящее время осуждены теми, кто
поставлен государством судить о различных учениях, или кем-либо желающим
сохранения мира в государстве»2.
Положения, которые развивает Гоббс, призваны упрочить власть
государства — Великого Левиафана — и не допустить новых революций.
Однако он хорошо видит, что революция состоит в разрушении старого
порядка и строительстве нового.
Джон Локк (1632-1704) в книге второй «Двух трактатов о
правлении» (1690) уже использует термин «революция» как синоним термина
«восстание». Отвечая оппоненту, считающему, что право народа
создавать законодательный орган приведёт к восстаниям, он пишет: «...такие
революции не происходят при всяком незначительном непорядке в
общественных делах... данная доктрина о том, что народ властен заново
обеспечить свою безопасность с помощью нового законодательного органа,
когда его законодатели нарушили оказанное им доверие, посягнув на его
1 Подробнее см.: Блюм Р. И. Поиски путей к свободе. Таллин, 1985. С. 8-9.
2 Гоббс Т. Левиафан // Сочинения. Т. 2. М., 1991. С. 544.

16
Глава 1. К истории понятия «революция»
собственность, является лучшей гарантией от восстания и наиболее
вероятным способом воспрепятствовать ему»1.
Консервативная направленность взглядов Локка ясна; но в данном
случае важно, что слово «революция» окончательно освобождается и от
астрономической, и от реставрационной нагрузки.
Из мыслителей этого века особо надо выделить Джеймса Гаррингтона
(1611-1677), первым обратившегося к поискам причин революции. С его
точки зрения, изложенной в труде «Республика Океания» (1656) власть
такова, каков «баланс собственности» в стране. Революция в Англии
вызвана изменением этого баланса: от короля, знати и церкви («готический
баланс») — к «народу». За перемещением собственности последовало
изменение власти: смена монархии республикой2. Возможно, Дж. Гарринг-
тон был первым представителем экономического детерминизма,
рождённого, таким образом, Английской революцией.
Однако иногда старое значение слова «революция» давало о себе
знать. Уолтер Мойл (1672-1721) в «Очерке об устройстве римского
правления» использует вьфажение «революции империй» как синоним гибели
империй3. Адам Фергюсон (1723-1816) в книге «Очерк истории
гражданского общества» (1767) упоминает понятие «революция» исключительно
в негативном контексте, как причину регресса: революции «сметают или
оттесняют на задний план все предметы творческих исследований или
либеральных устремлений... сокрушают дух и унижают чувства»4 общества
и т. д. Примеры не приводятся. Последним из крупных мыслителей
использовал слово «революция» в значении «гибель государства» (не
обязательно из-за восстания народа) Константен Франсуа Шосбеф, писавший
под псевдонимом Вольней (1757-1820), в книге «Руины, или
размышления о революциях империй» (1791)5.
В XVIII веке Давид Юм (1711-1776) уверенно применяет понятие
«революция» в его современном значении, часто пользуясь привычным
нам оборотом «войны и революции». Отношение Юма к революции
лежит в русле умеренно-консервативной традиции его предшественников:
1 ЛоккДж. Два трактата о правлении // Сочинения. Т. 3. М., 1988. С. 392-393.
2 О взглядах Гаррингтона см.: МортонА. Л. Английская утопия. М., 1956. С. 93-97;
Ковалевский М. М. Современные социологи // Ковалевский М. М. Сочинения. Т. 2, СПб., 1997.
С. 206-209; Сапрыкин Ю. М. О классовой сущности политических взглядов Гаррингтона //
Средние века. Вып. 4-5. М., 1953-1954; Он же. Политическое учение Гаррингтона. Из истории
идейно-политической борьбы в годы английской буржуазной революции ХУЛ века. М, 1975.
3 Цит. по: Семёнов Ю. И. Философия истории. Общая теория, основные проблемы, идеи
и концепции от древности до наших дней. М., 2003. С. 106-107.
4 Фергюсон А. Очерк истории гражданского общества. М., 2000. С. 306.
5 Такое название сохранено в русском переводе 1928 года. В переводе 1962 года —
«Руины, или размышления о расцвете и упадке империй».

Возникновение понятия «революция»
17
считая правомерным свержение тирании, он не меньше опасается анархии
и с подозрением смотрит на бунтарей, видя в них новых потенциальных
тиранов. В соответствии с общим духом своей философии Юм находит
существующие порядки наилучшими уже потому, что они существуют.
Это не исключает их улучшения, но исключает слом. Буржуазная
революция для Англии стала далёким прошлым, а мечтавшие о новом
перераспределении собственности идеологи «низов» из числа эгалитаристски
настроенных сектантов отталкивали Юма религиозным фанатизмом и
отсутствием политической культуры. Позиция Юма по отношению к революции
является типичной для сторонников буржуазии, уже находящейся у власти.
Во Франции новое понимание старого слова приживалось медленнее —
пока что через осмысление чужого опыта. Очевидно, первой была книга
Франсуа Бернье (1620-1688) «История последних политических революций
в государстве Великого Могола» (1670)1. «Революциями» им названы
междоусобные распри наследников Аурангзеба. Затем, с 1688 по 1789 годы,
вышло около 90 историй революций2. Итог подводит «Энциклопедия»:
«РЕВОЛЮЦИЯ (новая история и история Англии). Революция на
политическом языке означает существенное изменение в управлении
государством.
Слово это происходит от латинского revolvere — переворачивать. Нет
таких государств, в которых не совершилось бы большее или меньшее
число революций. Аббат Верто дал нам две или три превосходные
истории революции в Швеции, в Римской республике и др.
Хотя в Великобритании в разное время было много революций,
англичане особо наделяют этим именем революцию 1688 года... Плохое
управление короля Якова... сделало революцию неизбежной и
осуществимой, но это плохое управление, как и всё его предшествующее поведение,
проистекало из его слепой приверженности папе и принципам
деспотизма... Эта приверженность проистекала из жизни в изгнании королевской
семьи, причиной которого была узурпация власти Кромвелем, узурпация
же Кромвеля была порождена предыдущим восстанием, начавшимся не
без основания в отношении свободы, но без всякого стоящего предлога по
отношению к религии»3.
Читая, видишь, как шевалье Луи де Жокур (1704—1779), автор статьи,
уверенно дав определение революции, заметно путается в поисках её
причин. Любой исследователь общества, вольно или невольно
ограничивший свой поиск причин событий надстройкой (идеями и их реализацией),
1 В русском переводе (1936) «История последних политических переворотов в
государстве Великого Могола».
2 Блюм Р. И. Поиски путей к свободе. С. 9.
3 Философия в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера. М., 1994. С. 524-525.

18
Глава 1. К истории понятия «революция»
обречён на подобные блуждания. Адекватное объяснение даёт только
исторический материализм; но его время тогда ещё не настало. Пока что во
Франции наступало время не теории, а практики революции, которая в
будущем сделает возможной теорию.
Отмечу также, что новое значение слова «революция» перешло в
естествознание. Никола Антуан Буланже (1722-1759), «ранняя смерть которого
помешала ему создать такие труды, которые бы поставили его в один ряд с
великими французскими материалистами»1, называет революциями
природные катаклизмы — перемены климата, землетрясения, потопы и т. д. —
считая их воздействие причиной возникновения религий: «Эти революции,
сделав нации столь же религиозными, насколько они были несчастными,
стали впоследствии материалом, предметом и невинной причиной... всех
политических и религиозных заблуждений...»2
В Германии поиск революций в природе и попытка связать их с
жизнью людей свойственны Иоганну Готфриду Гердеру (1744-1803). В
черновом наброске он пишет: «Революции — воображают, что они
представляют собой сплошные перевороты... Однако имеются также: 1. Революции
Солнца, звёзд, времени... 2. Революции года, плавные — весна, лето...
Революции в природе, благодаря которым 1. Возникла Солнечная система;
2. Возникли наша Земля и Луна; 3. На Земле организмы; 4. Люди меж собой.
Политические революции... Революции всегда... 3. Всегда незаметно, тихо,
тем сильнее, без них нет мира, нет человеческого рода. Поэтому
государство не должно трепетать перед ними, а господствовать над ними...
поощрять их развитие там, где оно задерживается...»3 Пантеизм Гердера во
многом растворял человека в природе, а историю в эволюции природы,
но его мысль двигалась к пониманию революции как качественного
прогрессивного скачка.
Большинство просветителей придерживалось реформистских, а не
революционных взглядов. Отдельные радикальные высказывания Гольбаха
или Вольтера не меняют общей картины упования на волю просвещённого
монарха. По меткому замечанию Р. Н. Блюма, если мысли
революционеров — не всегда революционные мысли (Плеханов), то и мысли
нереволюционеров — не всегда нереволюционные мысли4.
Исключение составляет Жан-Жак Руссо (1712-1778), чей трактат
«Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми»
(1755) является серьёзной, хотя и противоречивой по результату, научной
(осуществляемой «с помощью одного лишь светоча разума и независимо
1 Кузнецов В. Я. Французский материализм XVIII века. М, 1981. С. 98.
2 Цит. по: Вороницын И. П. История атеизма. М, 1930. С. 286.
3 Цит. по: ГулыгаА. В. Гердер. М., 1975. С. 85.
4 Блюм Р. И. Поиски путей к свободе. С. 10.

Возникновение понятия «революция»
19
от священных догматов» ) попыткой нарисовать внутренне закономерное
развитие общества от первобытного равенства к неравенству и затем —
к его будущему свержению, то есть к социальной революции.
Уникально для XVIII века утверждение Руссо, что «человеческий род
в одну эпоху — это не род человеческий в другую эпоху»2. Правда, оно не
всегда проводится им последовательно, но мысль философа движется
именно в сторону признания исторической обусловленности изменения
природы человека. Изменения к худшему, поскольку Руссо видит в
развитии, в основном, регресс — возрастание неравенства. Однако, дойдя до
предела, неравенство закономерно сменится новым равенством.
Картину нового общества равных Руссо рисует в трактате «Об
общественном договоре» (1762). Это уже не научное исследование, а
идеологический манифест, призванный не объяснять, а побуждать к действию.
Своё предназначение он успешно выполняет уже два века, вдохновляя
революционеров от М. Робеспьера до Ф. Кастро3.
Идеал Руссо — эгалитаризм, общество равных мелких
собственников, где никто не имеет столь много, что может купить другого, и столь
мало, что может быть купленным. Управляется оно формально
сувереном-народом (что восхищало революционеров и возмущало их
противников), фактически — правителями-мудрецами. Руссо больше заботит
единство целого, чем свобода единиц. «Общая воля» должна быть
абсолютно общей, поэтому «дабы получить выражение именно общей воли»
в Государстве не должно быть «ни одного частичного сообщества»4,
отвлекающего волю граждан от блага общества. Законы получают
религиозное освящение в «гражданской религии»; атеизм запрещён как
нелояльность.
Стоит согласиться с язвительным замечанием немецкого
исследователя творчества Руссо Иринга Фетчера, что в «Общественном договоре»
Руссо хочет уже не уничтожить цепи, которыми скованы люди, а
узаконить их5.
Причиной этого является пиетет Руссо перед частной
собственностью мелких самостоятельных производителей. Утверждая, что природа
не создаёт ни принцев, ни плутократов, он почтительно останавливался
1 Руссо Ж. Ж. Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми //
Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М., 1998. С. 139.
2 Там же. С. 137.
3 Кузнецов В. #., Мееровский Б. В., Грязное Л. Ф. Западноевропейская философия XVIII
века. М, 1986. С. 235.
4 Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права //
Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре. Трактаты. С. 220.
5 См.: Блюм Р. Н. Поиски путей к свободе. С. 20.

20
Глава 1. К истории понятия «революция»
перед собственностью как таковой, не смея посягнуть на «священное
право собственности, которое есть опора Государства»1.
Руссоизм по сущности своей был буржуазен, но мог быть истолкован
антибуржуазно, что и произошло в ходе Французской революции:
Франсуа Ноэль (Гракх) Бабёф (1760-1797) и его соратники по «Заговору во имя
равенства», испытавшие, как все революционеры, в своё время влияние
Руссо, пришли к идее уничтожения частной собственности.
«Природа не создавала собственников, так же как она не создавала
дворян. Природа создавала только ничем не владеющие существа, равные
в потребностях, как и в правах..., территория страны... представляет
нераздельную собственность суверенного народа...»
Выход бабувисты видели в революции, которая свергла бы
господство новых собственников — буржуазии — и установила бы во Франции
коммунизм. Бесспорно, это было невозможно. Так же бесспорно, что
коммунистический проект Бабёфа, как и большинство подобных ему,
устанавливал равенство в бедности. Но хотелось бы обратить внимание на
следующие моменты, в лучшую сторону отличающие Бабёфа от многих
других революционеров.
Во-первых, он по-настоящему был обеспокоен проблемой власти
революционной партии над народом. Бабёф принадлежал к людям, которые
учатся на чужих ошибках. Он явно не хотел стать новым Робеспьером.
Поэтому с его точки зрения послереволюционная власть должна быть как
можно меньше — по полномочиям и по времени. Это — предчувствие
того, что государство не вечно.
Во-вторых, он не сочувствовал и революционному насилию,
чинимому неуправляемой толпой3. Стремление избежать как анархии, так и
государственного террора, приводит его к идее сочетания тайной
организации революционеров и массового выступления народа. Залог бескровности
революции — в её массовости. Народ надо разбудить пропагандой
гуманного переустройства общества, но народом нельзя помыкать: это
создаёт новых врагов революции.
В-третьих, Бабёф рвёт с религией, решительно осуждая религиозность
Руссо. В памфлете «Новое жизнеописание Иисуса Христа» (1793) он отка-
1 Руссо Ж. Ж. О политической экономии // Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре.
Трактаты. С. 179.
2 Бабёф Г. Манифест плебеев // Сочинения. Т. 3. М., 1977. С. 514. Бабёф цитирует
одного из своих соратников — маркиза П. А. Антонелля (1747-1817).
3 См. хорошо известное письмо Бабёфа к жене от 25.07.1789, в котором он делится
впечатлениями от расправы народа с аристократами после взятия Бастилии (Бабёф Г.
Сочинения. Т. 1. М, 1975. С. 231-232) По его поводу Жан Жорес напишет: «Когда толпа рабочих и
буржуа позволила себе на мгновение поддаться жестокому опьянению убийством, первый из
коммунистов почувствовал, как у него сжалось сердце». {Жорес Ж. Социалистическая
история Французской революции. Т. 1. Кн. 1. М., 1977. С. 345).

Начало изучения революций
21
зывается считать последнего не только сыном божьим, но и учителем
морали, предупреждая, что в этом случае Иисус, «вместо того, чтобы умереть
раз навсегда, как положено, сможет когда-нибудь ещё воскреснуть»1. Ни о
какой официальной религии в будущем обществе речи быть не может.
Характерно, что участником организации Бабёфа был знаменитый
просветитель-атеист Пьер Сильвен Марешаль (1750-1803).
По всему видно, как быстро двинулась вперёд к концу XVIII века
революционная мысль от уровня Руссо и Робеспьера — уровня буржуазной
этатистской революционности, не смеющей тронуть ни частную
собственность, ни государство, ни религию, и потому лишь меняющей их формы.
Начало изучения революций
Французская революция не только дала импульс развитию
революционной идеологии, но и сделала революции предметом научного изучения.
Именно тогда возникла теория прогресса человеческого общества,
изложенная в труде Мари Жана Антуана Никола Кондорсе (1743-1794)
«Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (1794).
Дав свою, весьма произвольную, периодизацию всемирной истории,
Кондорсе тем не менее чётко сформулировал положение о месте революций
в историческом процессе:
«Всё говорит нам за то, что мы живём в эпоху великих революций
человеческого рода. Кто может лучше нас осветить то, что нас ожидает... чем
картина революций, предшествовавших и подготовивших настоящую?..
И для того, чтобы счастье, которое эта революция нам обещает, было
куплено возможно менее дорогой ценой, чтобы оно распространилось с большей
быстротой на возможно большем пространстве... разве не необходимо
изучить в истории прогресса человеческого разума препятствия, которых
надлежит опасаться, и средства, которыми нам удастся их преодолеть?»2
Прогресс без революций невозможен: «Можно заметить, что среди
племён, совершенно не переживших великих революций, прогресс
цивилизации остановился на чрезвычайно низком уровне»3. Кондорсе прямо
связывает распространение наркотических средств, которые
«удовлетворяют потребности быть занятым или возбуждённым», с застоем
общественного развития — правда, только у отсталых народов. Замедление
прогресса или регресс на Западе для него невозможен.
1 Бабёф Г. Новое жизнеописание Иисуса Христа // Бабёф Г. Сочинения. Т. 2. М, 1976.
С. 427.
2 Кондорсэ Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М.,
1936. С. 15-16.
3 Там же. С. 42.

22
Глава 1. К истории понятия «революция»
Итак, изучение прогресса подводит к изучению революций. Однако
обещанной «картины революций» в книге Кондорсе нет. Теория
революции не была им создана, и причина этого — не только в экстремальных
условиях написания книги (жирондист Кондорсе скрывался от
якобинской полиции). Для того, чтобы всерьёз поставить вопрос о такой теории,
надо было смотреть на революцию с другой стороны баррикады.
Для революционеров того времени, как и вообще для
революционеров-немарксистов, проблема понимания революции не стоит. Революция
естественна; она возвращает человеку то, что отобрал неестественный
социальный порядок. Поэтому бесполезно ждать от них теории революции.
Их мысль скорее начинает работать при анализе причин поражения или
отсутствия революций.
Объяснение революции прогрессом мысли, данное Кондорсе, по сути
ничего не объясняет и мешает изучать революцию как форму
исторического развития, так как подразумевает необъяснимую эпоху невежества
до революции.
Стремление же понять революцию присуще тем, кто её не понимает и
не принимает — то есть мыслящим нереволюционерам и
контрреволюционерам. Поэтому объяснение Французской революции стали искать
люди, не желавшие её, в том числе открытые противники.
Особняком стоит лишь первая фигура в этом ряду — Антуан Барнав
(1761-1793), депутат Учредительного собрания в 1789-1791 годах,
сторонник конституционной монархии, казнённый якобинцами. Ему
принадлежит уникальное по глубине «Введение во Французскую революцию»
(1792-1793).
«Если коротко сформулировать его концепцию Французской
революции, то в самом общем виде она заключается в следующем: революция
не была исключительно политическим переворотом, который подготовлен
умственным. Она явилась лишь политическим выражением причин
различного порядка: экономических, идейных, социальных, то есть была
подготовлена целым рядом обстоятельств, а не только раскрепощением
разума путём просвещения...
Субстанция, под которой Барнав имеет в виду народонаселение,
богатство, нравы, просвещение, должна, по его мнению, находиться в пропорции
с охватывающей её „тканью", то есть с законами. Когда развитие и
субстанции, и „ткани", происходит пропорционально, то социальный прогресс
осуществляется без потрясений, когда же „ткань" не настолько эластична,
чтобы успевать за изменениями субстанции, происходит взрыв...
В его теоретических рассуждениях взрыв получает своё оправдание,
и оправдывается не здравым смыслом или естественным правом, как
делало большинство его современников, а наступлением новой
собственности, то есть экономической силой класса, который за этой собственностью

Начало изучения революций
23
стоял. В его концепции важно подчеркнуть следующий момент: за
промышленной собственностью у него стоит „промышленный класс", за
феодальной собственностью — землевладельческий, то есть феодальный класс;
таким образом, этим противопоставлением Барнав фиксирует реальность
существования в XVIII веке двух социальных групп, противоречие между
которыми коренится не где-нибудь, а в области экономики»1.
Революция — закономерная форма развития общества, вызванная
теми же причинами, что и эволюция. В вопросе о движущих силах
исторического развития Барнав придерживается плюрализма (экономический,
географический, демографический, идейный факторы), но решающую роль
отдаёт экономике.
«С того момента, как промышленность и торговля начали проникать
в народ и создавать новый источник обогащения для трудящегося
населения, — пишет он, — подготовляется революция в политических
учреждениях; новое распределение богатства производит новое распределение
власти. Так же, как владение землями возвысило аристократию,
промышленная собственность возвышает власть народа»2. «Народ» в его
понимании — это, конечно, буржуазия, «зажиточная, промышленная и спокойная
часть нации», чьим идеологом он стал, причём исходя из научного
анализа сложившейся обстановки:
«Всякое правление, где власть находится не в тех руках, в которых
должна бы находиться соответственно природе вещей, не может
продлиться долго»3.
Барнав — единственный современник буржуазной революции,
видевший в ней именно буржуазную революцию. Проницательность Барнава
настолько поразительна, что Ж. Жорес даже счёл его работу «эскизом
исторического материализма». (Любопытно, что то же говорил Э. Бернштейн
о Гаррингтоне4). Конечно, это преувеличение. Линия преемственности
идёт от Барнава не прямо к Марксу, а через французских историков эпохи
Реставрации (О. Тьерри, Ф. Гизо, Ф. Минье, А. Тьер), которых он
предвосхитил в открытии общественных классов и классовой борьбы и
которых превзошёл тем, что не искал истоки классов в расовом делении.
Но Барнав (как и пришедший к аналогичным выводам Симон Никола
Анри Ленге (1736—1794)5) в силу объективных причин не создал картины
1 Кондратьева Т. С. Концепция Французской революции конца XVIII века Антуана
Барнава// Проблемы новой и новейшей истории стран Европы и Америки^ М., 1972. С. 59-65.
2 Барнав А. Введение во Французскую революцию // Хрестоматия по французскому
материализму XVIII века. Вып. 2. Петроград. 1923. С. 192.
3 Цит. по: Кондратьева Т. С. Концепция Французской революции конца XVIII века
Антуана Барнава. С. 63.
4 Бернштейн Э. Социализм и демократия в Великой Английской революции. М, 1924. С. 236.
5 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 291-292.

24
Глава 1. К истории понятия «революция»
исторического процесса, основанной на идее существования общественных
классов и классовой борьбы. Это сделали только историки эпохи
Реставрации. Из них следует выделить Франсуа Оттоста Мари Минье (1796-1884),
продолжившего в работе «История французской революции» (1824)
линию Барнава. Он видит, что «во время революции разрушилось старое
общество и на месте его создалось новое», причём помешать этому было
невозможно. Сопротивление же объективному ходу истории ведёт к
тяжёлым жертвам; если бы люди осознавали историческую необходимость,
«тогда революции происходили бы мирным путём, и историкам не
приходилось бы упоминать ни об излишествах, ни о бедствиях... Но до сих пор
летописи народов не дают нам примеров подобного благоразумия: одна
сторона постоянно отказывается от принесения жертв, а другая их требует, и
благо, как и зло, вводится при помощи насилий и захвата. Не было ещё до
сих пор иного властелина, кроме силы»1.
Эту печальную истину можно проиллюстрировать судьбой А. Барнава.
Как политик, он не был последовательным революционером, стремясь к
минимальным изменениям. «Радикализм Барнава... был направлен не против
монархических учреждений как таковых, а в сторону обновления
социального строя, переставшего соответствовать новым общественным
интересам»2. Он видел объективную неизбежность победы буржуазии и считал
основной опасностью для неё не обречённый абсолютизм, а выступление
народа с «идеей раздела собственности», проявив и тут свойственную ему
проницательность. Революция для него закончилась с принятием
Конституции 1791 года. Дальше его политические усилия были направлены на
консервацию достигнутого. И только здесь интуиция подвела Барнава:
силу, способную защитить буржуазию, он увидел в старом, а не новом
государственном аппарате, вступив в контакты с королевским двором и
поплатившись жизнью за эту ошибку.
Революция не могла победить, пока контрреволюция сопротивлялась,
поэтому каждый, кто пытался остановить революцию, оказывался
контрреволюционером — невольным предателем интересов буржуазии, даже если
был привержен её делу, как А. Барнав.
Первым сказал о возможности создания общей теории революции
французский роялист, публицист и политик, граф Антуан Франсуа Клод
Ферран (1751-1825), автор книг «Рассуждения о социальной революции»
(1794) и 4-томного исследования «Теория революций, сравнение главных
событий, их источника и последовательности, с общей аналитической
таблицей» (1801, издана в 1817): «Основные события революций могут быть
1 Минье Ф. История французской революции с 1789 по 1814 г. СПб., 1906. С. 4-5.
2 Попов-Ленский И. Л. Антуан Барнав и материалистическое понимание истории. Л.,
1924. С 51.

Начало изучения революций
25
сведены к общим максимам... можно создать теории революции, подобно
тому как создана теория законов, потому что и революции имеют свои
законы»1. А. Ферран выделяет революции в природе и в обществе; к
последним относятся все известные ему крупные социальные потрясения,
начиная с эпохи Древнего Востока и до Французской революции
(например, в России он выделяет революции Бориса Годунова и Петра Первого).
Очевидно, А. Ферран первым сказал о революциях в Древней Греции —
революции Солона и революции Ликурга2.
«Познают революцию, — пишет Ферран, — изучая то, что
предшествовало ей и, более того, то, что за ней следовало»3. От социальных он
отличает религиозные и — не вполне ясным образом — политические
революции. В книге присутствует и иное деление революций — на общие и
частичные, относящееся, однако, лишь к политическим революциям.
Общие политические революции меняют политическое устройство общества
целиком; частичные — только отчасти4.
А. Ферраном предложена первая в истории мысли классификация
политических революций. Они осуществляются тремя способами:
• на основе предшествующих изменений (спонтанно);
• законной властью;
• насильственным путём.
Первые два способа фактически сливаются. «Революции первого
типа всегда полезны, иногда необходимы, потому что они — зрелый
результат предшествующих изменений... Революции второго типа хорошо
обдуманные, укрепляют власть и длятся столько, сколько власть их соблюдает
и поддерживает. Революции третьего типа всегда нежелательны, редко
полезны, никогда не могут быть продолжительны... В двух первых главная
идея касается того, что воздвигнут; в третьем — главная, даже
единственная идея касается того, что разрушат»5. Несмотря на понятную нелюбовь
роялиста к революциям третьего типа — «снизу» — А. Ферран считает,
что и они могут быть полезны, проявляя достойную внимания научную
объективность.
С этого момента надо вести отсчёт теории революции как ветви
социальной философии. На первых опытах её создания, естественно, лежит
печать политических пристрастий авторов, тем более, что перед их глазами
1 Цит. по: Фридлянд Ц. Жан-Поль Марат и гражданская война XVIII века. М.—Л., 1934. С. 141.
2 F errand А. Theorie des revolutions, rapprochée des principaux événements qui en ont ete
l'origine, le développement ou la suite, avec une table générale et analitique. V. 1. Paris. 1817.
P.100-130.
3 Ibid. P. LIV.
4 Ibid. V. 3. P. 311.
5 Ibid. V. 3. P. 298-299.

26
Глава 1. К истории понятия «революция»
проходили события Французской революции, которую они тщетно
стремились понять.
Наиболее поверхностный взгляд на сущность революции высказан
английским философом Эдмундом Бёрком (1729-1797) в книге
«Размышления о французской революции» (1790)1, уже в первый год переизданной
11 раз. Причина сверхпопулярности взглядов Бёрка — в ясно поставленной
и выполненной им идеологической задаче борьбы с революцией:
«подготовить людей, которые любят порядок, к сопротивлению этой силе»2. В
предисловии к русскому переводу книги Бёрка (1993) она справедливо
названа «манифестом контрреволюции».
«Исходный тезис консервативного политика Бёрка предельно прост —
пишет Р. Н. Блюм, — нормальное состояние общества не терпит никаких
нововведений („дух нововведений является результатом эгоистического
характера и ограниченного кругозора"), ибо они приводят не к улучшению, а
к ухудшению положения всего населения страны. Стабильное общество,
образцом которого для Бёрка является политическая система Англии, не
должно быть поколеблено, так как любое покушение на стабильность
означает нарушение мирового (по существу, божественного) порядка.
„Несчастье" французов, что они нарушили порядок и стабильность и
привели страну к разрухе и жертвам, крови и мятежу. Ведь неизбежным
следствием такого состояния будет не ожидаемая свобода, а тирания. Были
ли эти „ужасные веши" необходимыми? — спрашивает Бёрк — и
решительно отвечает: „Нет! Ни в коем случае!" Революцию можно и должно
предотвратить, если устранить её причины. А причинами являются, во-первых,
недовольство тех, кто имея реальную экономическую, денежную силу
(несомненно, речь идёт о буржуазии), фактически не оказывает никакого
влияния на политическую власть; во-вторых, разложение правящего класса,
которое ослабляет его силу и влияние; и, наконец, в-третьих, заговор
оторванных от мира философов, „политических теологов", масонов, адвокатов и
других „безответственных" интеллектуалов. Тщеславие, лицемерие, зависть
и необузданные страсти которых побуждают их к борьбе против законного
правительства. Именно последняя причина выдвигалась Бёрком на первый
план и всячески подчёркивалась»3.
Все ли революции таковы? Бёрк не мог не понимать, что защищаемый
им строй Англии сам установлен в результате революции. Поэтому
начинается софистика: общественный договор между государством и поддан-
1 Часто указывается 1791 год, но это неверно: книга вышла в ноябре 1790 года.
2 Цит. по: Волкова Г. С. Эдмунд Бёрк и идейно-политическая борьба в Англии по
вопросу о Французской революции (1789-1793 гг.) // Проблемы новой и новейшей истории стран
Европы и Америки. М, 1972. С. 39.
3 Блюм Р. К Поиски путей к свободе. С. 49-50.

Начало изучения революций
27
ными нерасторжим по воле народа, но расторжим в силу «высшей
необходимости, которая не выбирается, а сама выбирает, которая не допускает
обсуждений и не требует доказательств»1. То есть общественный договор
заключается под эгидой бога и им же отменяется. Английские
революционеры-пуритане действовали по воле бога, французские
революционеры-руссоисты, которых Бёрк неправомерно счёл атеистами, действовали
по собственной воле, на что не имели права. Они виновны.
Так Бёрк противопоставил Английскую и Французскую революции.
Решив идти до конца в отказе от прежде присущих ему демократических
взглядов, он объявил результатом Английской революции вечный отказ
народа, «скотоподобной массы», от права выбирать короля и
правительство. Революция совершена ради того, чтобы увековечить порабощение.
Если оценка Французской революции Бёрком стала классикой
контрреволюции, то в качестве интерпретатора Английской революции он
выступил в ещё более интересном качестве — первого идеолога революции
как консервации, «консервативной революции», отдалённого
предшественника этой стороны идеологии нацизма.
Реакция на книгу была бурной. В 1791 году были опубликованы
ответные памфлеты «Письма к достопочтенному Э. Бёрку» Джозефа
Пристли (1733-1804) и «Права человека» Томаса Пейна (1737-1809); на
антиправительственных демонстрациях, пока они не были запрещены, жгли
чучела Бёрка. В то же время многие монархи, включая Екатерину II,
выразили ему благодарность; Георг III заявил, что книгу Бёрка должен прочесть
каждый джентльмен. Взгляды Бёрка стали идеологией складывающейся
антифранцузской коалиции; его противники преследовались как
государственные преступники и вынуждены были эмигрировать: Пристли — в США,
Пейн — во Францию.
Бёрк, без сомнения, дал абсолютный образец контрреволюционной
идеологии, усовершенствовать который вряд ли возможно. Но серьёзного
объяснения причин революции у него нет: ведь у разложения правящего класса и
всевластия обнаглевших масонов тоже должны быть причины. Поэтому
контрреволюционная мысль не остановилась на уровне Бёрка и пошла вглубь.
Граф Жозеф Мари де Местр (1753-1821) в работе «Рассуждения о
Франции» (1797), в отличие от Бёрка, подчеркивал объективную
предопределенность хода Великой французской революции.
«Самое поразительное во французской Революции, — писал он, —
увлекающая за собой её мощь, которая устраняет все препятствия. Этот вихрь
уносит как легкие соломинки всё, чем человек мог от него заслониться:
1 Бёрк Э. Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ в
Лондоне, относящихся к этому событию. М, 1993. С. 91; Волкова Г. С Эдмунд Бёрк и
идейно-политическая борьба в Англии по вопросу о Французской революции (1789-1793 гг.).
С. 44 (более точный перевод).

28
Глава 1. К истории понятия «революция»
никто ещё безнаказанно не мог преградить ему дорогу. Чистота помыслов
могла высветить препятствие и только; и эта ревнивая сила неуклонно
двигаясь к своей цели, равно низвергает Шаретта, Дюмурье и Друэ.
С полным основанием было отмечено, что французская Революция
управляет людьми более, чем люди управляют ею. Это наблюдение очень
справедливо, и хотя его можно отнести в большей или меньшей степени
ко всем великим революциям, однако оно никогда не было более
разительным, нежели теперь. И даже злодеи, которые кажутся вожаками революции,
участвуют в ней в качестве простых орудий, и как только они проявляют
стремление возобладать над ней, они подло низвергаются»1.
Де Местр полагал, что в этом виден божественный умысел:
революцией, как и всем остальным, управляет рука Провидения. В конце концов
оно перестанет осуществлять свои неведомые людям планы с помощью
«злодеев» и изберёт более благородные орудия. Революция должна
завершится торжеством контрреволюции, которая будет «не
противоположной революцией, но противоположностью Революции»2.
После энергичных фраз де Местра, звучащих очень по-гегелевски,
аналогичные высказьгаания самого Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770-
1831) в «Философии истории» (1822-1831, опубликована в 1837-1840)
кажутся сухими и бесцветными. Но его мысль следует тем же путём, углубляя
и систематизируя. Французская революция — не нелепая случайность, не
произвол заговорщиков; она — необходимый элемент исторического
процесса, направляемого Абсолютной Идеей. Гегель, в отличие от де Местра,
даже осуждает старый режим, избежав тем самым трагикомического
приписывания революции «сатанинского характера», но на этом его симпатии
к революции иссякают.
Историческую неправоту Французской революции Гегель видит в том,
что проходила без реформации, без внутреннего преображения
человеческого духа. Потому её деятели руководствовались абстрактными
понятиями, претворение которых в жизнь ведёт к террору. Революция сыграла
свою роль и закончилась, не сделав Францию и другие католические
народы романского мира свободными: «Дело в том, что принцип, исходящий из
того, что оковы могут быть сброшены с права и свободы без освобождения
совести, что революция возможна без реформации, ошибочен. Таким
образом все эти страны вернулись к своему прежнему состоянию»3.
В чём же состояло значение Французской революции для всемирной
истории? Не в божьей каре веку Просвещения, как считал де Местр, а в
стимулировании буржуазных преобразований в Германии:
1 Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. М., 1997. С. 14-15.
2 Там же. С. 169.
3 Гегель Г. В. Ф. Философия истории // Сочинения. Т. VIII. М., 1935. С. 419.

Начало изучения революций
29
«Важнейшим моментом в Германии оказываются законы права,
повод к изданию которых подал, конечно, французский гнёт, так как
благодаря ему был пролит свет на недостатки прежних учреждений»1. Далее
следует обычная для позднего Гегеля апология прусских порядков, с
особенным упором на торжество законности и подчинение церкви
государству в результате своевременной реформации. Там, где реформация имела
место, революция не нужна. Свобода осуществлена без неё. Революций в
будущем, судя по всему, Гегель не видит.
К этому стоит добавить, что часто цитируемое2 определение
Французской революции как «великолепного восхода солнца», данное Гегелем,
отнюдь не означает его восхищения революцией. В контексте оно имеет
совсем иной смысл.
Вот что пишет Гегель: «Мысли, понятию права, сразу было придано
действительное значение, и ветхие подмостки, на которых держалась
несправедливость, не смогли устоять. Итак, с мыслью о праве теперь была
выработана конституция, и отныне всё должно было основываться на ней.
С тех пор, как солнце находится на небе и планеты обращаются вокруг
него, не было видано, чтобы человек стал на голову, то есть опирался на
свои мысли и строил действительность соответственно им. Анаксагор
первым сказал, что ум управляет миром, но лишь теперь человек признал, что
мысль должна управлять духовной действительностью. Таким образом,
это был великолепный восход солнца. Все мыслящие существа
праздновали эту эпоху»3.
Гегель приветствует восход солнца идеализма, а не восход солнца
революции. Важным в революции для него является торжество идей;
причиной поражения революции — абстрактность этих идей; выходом —
торжество иных идей, более глубоко преобразующих действительность.
(Схожее по форме, но иное по содержанию высказывание имеется в
«Феноменологии духа»: «Наше время есть время рождения и перехода
к новому периоду... постепенное измельчение, не изменившее облика
целого, прерывается восходом, который сразу, словно вспышка молнии,
озаряет картину нового мира»4. Очевидно, внешнее сходство послужило
причиной путаницы, когда высказыванию позднего Гегеля приписывается
настроение, характерное для раннего периода его творчества.)
Научный потенциал понимания революций содержит гегелевская
«Наука логики», где наличная действительность определяется как «надломленная
1 Гегель Г. В. Ф. Философия истории. С. 421.
2 Кузнецов В. Н. Немецкая классическая философия. М., 1989. С. 380; Мареев С. #., Ма-
реева Е. В., Арсланов В. Г Философия XX века. М., 2001. С. 167; Блюм Р. Н. Поиски путей к
свободе. С. 58.
3 Гегель Г В. Ф. Философия истории. С. 413-414.
4 Гегель Г В. Ф. Феноменология духа // Сочинения. Т. 4. М, 1959. С. 6.

30
Глава 1. К истории понятия «революция»
в себе, конечная действительность, назначение которой — быть
поглощённой»1. На это справедливо обращал внимание Ф. Энгельс:
«...действительность, по Гегелю, вовсе не представляет собой такого атрибута, который
присущ данному общественному или политическому порядку при всех
обстоятельствах и во все времена. Напротив. Римская республика была
действительна, но действительна была и вытеснившая её Римская империя.
Французская монархия стала в 1789 году до такой степени
недействительной... до такой степени неразумной, что её должна была уничтожить
великая революция... И совершенно так же, по мере развития, всё, бывшее
прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою
необходимость, своё право на существование...»" Но самим Гегелем этот
вывод сделан не был. Диалектика была им принесена в жертву
политическим взглядам, хотя их объективное содержание — обоснование
буржуазной революции «сверху» в Германии. Неприязнь к революции «снизу» не
делает Гегеля сторонником умирающего абсолютизма: его основная
идеологическая задача — обосновать такое буржуазное преобразование, при
проведении которого государство не «рассыпалось» бы, как во Франции.
Политик, историк и публицист Алексис де Токвиль (1805-1859) в
книге «Старый порядок и революция» (1856), не прибегая к философским
спекуляциям, в законченной форме выразил то же, что и Гегель,
отношение к революции. Так же он признаёт недовольство «старым порядком»
оправданным, и так же считает революцию «опасным лекарством»,
приёма которого следует избегать, отдавая предпочтение реформам. Причина
революции — не масоны и адвокаты, а свергнутое правительство, причём
его вина заключается в том, что его политика породила зло, худшее, чем
злоупотребления — революцию.
В то же время А. де Токвиль гораздо зорче Гегеля; он видит то, что
не видел или не желал видеть Гегель, ставший пленником своей
политической позиции: Франция не «вернулась к своему прежнему состоянию»,
а бесповоротно изменилась к лучшему.
Причины революции и вообще общественных явлений де Токвиль
ищет в экономической сфере, поэтому он проявляет тот максимум
научности в изучении революции, который возможен для её противника.
«Революция свершалась отнюдь не в целях низвержения
господствующих религиозных верований, как это полагали. Вопреки видимости, она
была революцией социальной и политической, и именно в области
социальной и политической она меньше всего стремилась привнести хаос,
упорядочить анархию, как говорил один из противников преобразований.
1 Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. М, 1977. С. 321.
2 Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 21. С. 274-275.

Начало изучения революций
31
Скорее её целью было усиление могущества и прав государственной
власти. Революция не должна была изменить характер нашей цивилизации,
как считали иные, остановить её прогрессивное развитие, изменить суть
фундаментальных законов, лежащих в основе человеческих обществ... её
единственным результатом было уничтожение политических институтов,
на протяжении многих веков безраздельно господствовавших над
большинством европейских народов и обычно называемых феодальными, и
замена их более единообразным и простым политическим строем,
основанием которого является равенство условий.
...Революция менее всего была случайным событием. И хотя она
застигла мир врасплох, она однако была завершением длительной работы,
стремительным и бурным окончанием дела, над которым трудились
десять поколений. Не будь революции, общественное здание всё равно
повсеместно обрушилось бы, где раньше, где позже... Внезапно,
болезненным резким усилием, Революция завершила дело, которое мало-помалу
завершилось бы само собой. Вот в чём её значение»1.
В отличие от крайних консерваторов Бёрка и де Местра, жаждущих
прямой реставрации старого порядка, Гегель и де Токвиль — умеренные
консерваторы. Они видят закономерность свершившейся революции, не
забывая подчёркивать её чрезмерность, и готовы пользоваться её
плодами, но их снисходительность ограничена прошлым. В будущем — только
плавное эволюционное развитие без скачков.
Юм был предтечей этого отношения к революции. Французская
революция завершила дело Английской, необратимо утвердив капитализм
в континентальной Европе; Токвиль и Гегель приняли от Юма эстафету
умеренного консерватизма, подводящего черту под эпохой
революционного создания нового строя.
После победы буржуазной революции 1830 года и первых
антибуржуазных выступлений французского пролетариата в 1830-40-е годы на
эту же позицию перешли историки времён Реставрации — наследники
А. Барнава.
Наконец, в книге Томаса Роберта Мальтуса (1766-1834) «Опыт о
законе народонаселения» (1803) отрицается сама возможность революций
как качественных изменений. Любая попытка изменить общество
обречена, так как его жизнью управляют неизменные «естественные» законы.
Поэтому восстания («мятежи») бесполезны, революции невозможны2.
Так закончились попытки построения теории революции её
противниками. Буржуазия удовлетворена настоящим; теперь революция — её
1 Токвиль А. де. Старый порядок и революция. М., 1997. С. 23-24.
2 Мальтус Т. Р. Опыт о законе народонаселения // Антология экономической классики.
Т.2.М., 1993. С. 60^61.

32
Глава 1. К истории понятия «революция»
враг . Поэтому аналогичные суждения многократно будут высказаны
другими теоретиками о других революциях, а Токвиль в XX веке будет
считаться крупнейшей фигурой в социологии, равновеликой К. Марксу. В
последние десятилетия возросла популярность идей Бёрка2.
Идеологии революций в XIX веке
Между тем антагонизмы, присущие капиталистическому способу
производства, порождают в XIX веке новые концепции революции, теперь уже
будущей, антикапиталистической.
Всем им присущ идеологический, а не научный характер, и, как следствие,
волюнтаризм. Это учения, а не теории; они призваны направлять
деятельность своих сторонников, а не объяснять действительность. Теории
революции не может быть вне исторического материализма; поэтому уместно, не
задерживаясь на второстепенных фигурах, дать характеристику двум основным
революционным течениям того времени — бланкизму и анархизму.
Луи Огюст Бланки (1805-1881), профессиональный революционер,
принципиально стремился не быть теоретиком. Будущее, считал он,
предвидеть невозможно, «одна лишь Революция, расчищая почву, прояснит
горизонт, приподнимет постепенно завесу, укажет дорогу, или, вернее,
многочисленные тропинки, ведущие к новому общественному порядку.
Безумцы те, кто думает, что имеют у себя в кармане подробный план этой
неизвестной земли. А те, кто хочет сохранить нашу дикую степь в её
настоящем виде до тех пор, пока у нас не будет готов желанный план, это —
враги рода человеческого»3.
Однако без теории в борьбе обойтись невозможно. Надо, по крайней
мере, знать, с чем борешься. Революционер не может не иметь
представлений о ходе исторического процесса; чем они адекватнее, тем лучше он
видит цель борьбы. У Бланки была своя, хотя и не оригинальная, система
философско-исторических взглядов. Движущая сила истории — идеи; это
положение Кондорсе, воспринятое затем Сен-Симоном и Контом, для
Бланки — аксиома. Общий ход развития идёт по нарастающей от
индивидуализма (первобытного коммунизма не было) к коммунизму. Тормозят ход
истории ложные идеи, в первую очередь — религия. Её защищает власть.
1 Характерный пример: в 1989 году премьер-министр Франции М. Рокар видел главное
значение Французской революции в том, что «она убедила людей, что всякая революция
опасна и что всегда лучше обходиться без них». Цит. по: Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы» //
Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы». Дойчер И. Незавершённая революция. М., 1991. С. 15.
2 См.: История теоретической социологии. Т. 4, Ч. 4, глава 2 «Ренессанс Э. Бёрка и
либерально-консервативное необеркианство». СПб., 2000.
3 Бланки Л. О. Секты и революция // Избранные произведения. М., 1952. С. 258.

Идеологии революций в XIX веке
33
Отсюда задача революции — взятие власти с целью просвещения народа —
«пролетариата», к которому относятся все трудящиеся. Классов Бланки не
видит, считая «элементом человечества» индивидуума, отдельного
человека. Его и следует просветить.
Мероприятия революционной власти должны расчистить поле для
просветительской деятельности: уничтожить старый аппарат насилия, изгнать
аристократов и священников. Остальное скрыто в тумане будущего.
«Возможно ли теперь же построить здание, из которого был бы изгнан
капитал? Есть ли у нас план, материалы, все элементы этого совершенного
дома? Сектанты говорят ,да", революционеры говорят „нет", а между тем
не существует истинных социалистов, кроме революционеров, потому что
они много лучше охраняют будущее, принадлежащее социализму.
В этом отношении истинные социалисты приближаются к
экономистам, требующим от правительства лишь поддержания порядка, ничего
больше, никакого организованного вмешательства, только с той разницей,
что экономисты призывают к такой деятельности правительства в пользу
существующего общества, социалисты же — против этого организма,
потому что он... осуждён справедливостью»1.
Все теоретические слабости бланкизма — замена научных
аргументов моральным негодованием, непонимание классового характера
государства, преувеличение его возможностей, волюнтаризм —
сконцентрированы в этом откровенном признании.
Практика бланкизма, вытекающая из его теоретической
неопределённости, представляла собой организацию заговоров. Представляется
справедливым жёсткое осуждение этой практики как «алхимии революции»,
а среды профессиональных заговорщиков, оторванных от реальной борьбы
рабочих за свои права — как резерва полицейских осведомителей, данное
Марксом и Энгельсом . Личная честность Бланки и последствия его
утопической программы находились в непримиримом противоречии.
На примере бланкизма видно, что признание неготовности народа к
революции (народ стоит ниже задач, поставленных историей) порождает
революционный этатизм (извне поднять народ на высоту его миссии);
противоположный взгляд, не видящий в человеке изъянов, лежит в основе
анти-этатизма, венцом которого стал анархизм.
Первым анархистом (анархо-коммунистом) Нового времени,
очевидно, был Леже-Мари Дешан (1716-1774), монах-бенедиктинец, автор труда
«Истина, или Истинная система» (опубликован только в XX веке), самый
радикальный критик культуры со времён Диогена. Это первый утопический
коммунист, который увидел связь имущественного неравенства с сущест-
1 Бланки Л. О. Секты и революция. С. 256-257.
2 Маркс К, Энгельс Ф. Рецензии из «Neue Rheinische Zeitung» // Сочинения. 2-е изд. Т. 7. С. 288.

34
Глава 1. К истории понятия «революция»
вованием государства и счёл упразднение последнего не менее важным,
чем упразднение первого. Мор, Кампанелла, Морелли, Мелье
предполагали сохранить государство (а фактически — даже усилить); сквозь их
утопии проступают черты утопии Платона: идеальное общество основано на
господстве лучших и подчинении остальных. Но то, что естественно для
идеолога неравенства, то неестественно для идеологов равенства.
В отличие от них Дешан более последователен. Государство и право —
орудия насаждения неравенства. «Человек нуждается в законе, без устали
повторяют наши моралисты, в том смысле, что он нуждается в оковах»1.
Оковы эти, возможно, были необходимы в прошлом, но теперь ничто не
мешает их разбить. Люди должны отказаться от всех явлений цивилизации,
включая не только собственность, право, религию, но и науку, искусство,
брак и т. д., бросить города и вернуться в состояние естественной дикости.
Тогда единственным законом будет «естественный закон» — «склонность
всякого существа к равенству, к единению, к совершенству Всего»2, грубо
попираемый в нынешнем, искусственном состоянии общества.
Итак, вместо неравенства в который раз предлагается равенство в
нищете; новым является то, что равенство принимает форму не казармы,
а стада. Антикультурный пафос Дешана вызывал возмущение и насмешки
сторонников Просвещения, хотя его философские труды многие из них
ценили весьма высоко.
Революционером Дешан не был: как и его менее радикальные
современники, он уповал на реорганизацию общества по воле «верхов»,
которым пытался проповедывать свою систему, считая, что они страдают от
существующего порядка не меньше бедняков, а возможностей изменить
его у них больше. В общем, Дешан предвосхищает последующий
анархизм своим требованием немедленного упразднения государства и
наивной верой во всемогущество идей.
Анархизм XIX-XX веков — сложное явление, различные ветви
которого сходятся лишь в неприятии власти. П. А. Кропоткин в книге
«Современная наука и анархия» (1912) выделил три основные течения анархизма —
анархо-индивидуализм М. Штирнера (1806-1856), который он справедливо
считает не только поверхностным, но и реакционным, анархо-коммунизм
М. А. Бакунина и промежуточное направление последователей признанного
основоположника анархизма Пьера Жозефа Прудона (1809-1865).
Взгляды Прудона кратко определил М. И. Туган-Барановский (1865—
1919): «Во имя равенства он отвергал частную собственность в
существующей форме; во имя свободы он отвергал социализм»3. Кропоткин замечает,
1 Дешан Л-М. Истина, или Истинная система. М, 1973. С. 184.
2 Там же. С. 210.
3 Туган-Барановский М. И. Прудон // Прудон П. Ж Что такое собственность? М., 1998. С. 329.

Идеологии революций в XIX веке
35
что Прудон «стремился сделать капитал менее вредным при сохранении
частной собственности, которую он ненавидел в душе, но считал
необходимой гарантией для личности против государства»1.
Нужно отметить, что сам Прудон считал себя противником частной
собственности как таковой, более последовательным, чем любые другие
социалисты. Но в итоге он, как и Руссо, оказывался защитником мелкой
собственности от крупной, отвергающим, однако, государство и религию как
формы сплочения мелких собственников. Его взгляды — своеобразный
анархо-эгалитаризм, довольно плоско наследующий и Руссо, и Дешану.
Преобразование общества в сторону «равновесия собственности»
должно происходить мирным путём: «Я хочу мирной революции... Новое
общество должно быть свободным, естественным и необходимым
развитием старого, и революция означает не только уничтожение прежнего
порядка, но и его усовершенствование»2. Такая «революция» практически
сливается с реформой.
В работах М.А.Бакунина (1814-1876) анархизм приобретает
революционность, сохраняя непонимание законов общественного развития.
Это опасная смесь; опасная не столько для врагов, сколько для
приверженцев анархизма, так как неизбежно ведёт к авантюрам.
Для Бакунина, как для любого идеолога, важна цель, а не причина.
Цель — разрушение государства, являющегося абсолютным злом; это и
есть революция; на это он и мобилизует своих сторонников. О государстве
Бакунин писал много, зло и справедливо, однако анализа причин, по
которым оно возникло, существует и, самое главное, не вечно, в его работах
не найти. Не важно, кто построил Карфаген; важно, что он должен быть
разрушен.
Кто же его разрушит? Не рабочий класс как таковой, а «тот
нищенский пролетариат, о котором гг. Маркс и Энгельс... отзываются с
глубочайшим презрением, и совершенно напрасно, потому что в нём, и только
в нём, отнюдь же не в буржуазном слое рабочей массы, заключается и весь
ум, и вся сила будущей социальной революции»3. Поскольку социальная
революция не ограничена национальными рамками, она — «всемирный
бунт против всякого государства», то союзником люмпен-пролетариата
развитых государств будет крестьянство их отсталых соседей — России,
Испании, Португалии и т. д. Любой бунт против любого государства
Бакунин приветствует; те, кто не хочет бунтовать, вызывают у него
отторжение безо всякой попытки разобраться в причинах. Отсюда его симпатии
к маргиналам, предвосхищающие аналогичные симпатии Г. Маркузе.
1 Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М, 1990. С. 172.
2 Цит. по: там же. С. 579.
3 Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 296.

36
Глава 1. К истории понятия «революция»
Когда же он всё-таки доходит до причин революции, у него
получается следующее. Исходный пункт — нищета и отчаяние; это то
положение, до которого господствующие слои доводят народ. Долго оставаться в
этом положении невозможно. Нужно дело — дело освобождения. «Но и
нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить Социальную Революцию...
Для этого необходим ещё общенародный идеал, вырабатывающийся
всегда исторически из глубины народного инстинкта... нужно общее
представление о своём праве и глубокая, страстная, можно сказать
религиозная вера в это право»1. Слово сказано — вера. Вот что двигает историю.
После этого не суть важно, коренится ли потребность бунта в
«человеческой природе», как иногда утверждает Бакунин, налегая на эту
испытанную подпорку любых шатких конструкций, как на костыль, или
вызывается пропагандой молодых интеллигентов-анархистов, или даже
экономическими условиями.
Надо отдать должное Бакунину — он не пытается придать своим
построениям научный вид. Отнюдь. Он прямо объявляет науку
разновидностью идеологии: учёным «не должно давать никаких привилегий и не
признавать за ними другого права, кроме общего права свободы проповедывать
свои убеждения, мысли и знания... Кто согласится отдать свою судьбу в
руки учёных, в руки попов науки? Зачем тогда вырывать её из рук
христианских попов?»2 Здесь предвосхищен уже не только Г. Маркузе, но и
П. Фейерабенд.
Анархизм и наука несовместимы — это Бакунин доказал, и в этом его
заслуга. Поэтому научное обоснование анархизма, предпринятое П. А.
Кропоткиным (1842-1921), изначально было обречено на эклектику.
Как теоретик анархии и критик государства, Кропоткин по большей
части повторяет Бакунина. Государство — зло; революция близка ив
подготовке не нуждается. Она естественна и движима эмоциями — не
столько отчаянием (как у Бакунина), сколько надеждой. Результатом её будет
анархический коммунизм. «Но наш коммунизм не есть коммунизм
фаланстера или коммунизм немецких теоретиков-государственников. Это —
коммунизм анархический, коммунизм без правительства, коммунизм
свободных людей»3.
Кто, как и почему совершает революцию? «Отвергая теорию классовой
борьбы, — пишет Р. Н. Блюм, — Кропоткин далёк от понимания реальной
роли классов и социальных групп... В городах участником революции будет
весь народ, за исключением крупных собственников и государственных
чиновников. Причём весь народ, оказывается, заинтересован не просто в ре-
1 БакунинМ. А. Философия. Социология. Политика. С. 323.
2 Там же. С. 435-436.
3 Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М, 1990. С. 52.

Идеологии революций в XIX веке
37
волюции, а в коммунистической революции. Наивность такого
представления о недифференцированном народе бросается в глаза»1. Революция будет
в основном мирной; возможно, вначале это будут локальные революции,
которые впоследствии обязательно сольются в одну мировую.
Объяснение наивного оптимизма Кропоткина-анархиста даёт
Кропоткин-историк, автор «Великой Французской революции» (1908) и ряда
других работ. Для него ясно, что «революции, то есть периоды ускоренной
эволюции, ускоренного развития и быстрых перемен, так же сообразны с
природой человеческого общества, как и медленная, постепенная
эволюция»2. При этом «революция есть нечто неизмеримо большее, чем ряд
восстаний в деревнях и городах; большее, чем простая борьба партий... и
гораздо больше, чем простая перемена правительства, подобная тем,
какие происходили во Франции в 1830 и 1848 годах. Революция — это
быстрое уничтожение... учреждений, устанавливавшихся веками... Это —
распадение, разложение в несколько лет всего того, что составляло...
сущность общественной, религиозной, политической и экономической жизни
нации»3 и одновременно — зарождение нового порядка. Эстафета
революции передаётся от страны к стране (Англия — Франция — в будущем
Россия), причём каждая из них двигает вперёд всё человечество.
После уяснения этих истин перед Кропоткиным, как перед любым
историком, неизбежно встают вопросы о движущих силах и о
периодизации исторического процесса, то есть вопросы философско-исторические.
Волюнтаризм Бакунина отброшен — надо найти ему замену.
Взгляды Кропоткина в кратком изложении таковы. В вопросе
периодизации истории он принимал популярный в начале XX века плюрализм и
циклизм («Развитие человеческих обществ... не было непрерывно. Оно
несколько раз начиналось сызнова — в Индии, Египте, Месопотамии,
Греции, Риме, Скандинавии и Западной Европе — каждый раз исходя из
первобытного рода и затем сельской общины»4), но без
последовательности О. Шпенглера, приближаясь скорее к А. Тойнби в признании передачи
опыта от одной цивилизации к другой. Рубеж XIX-XX веков —
очередной канун гибели старого (на этот раз — буржуазного) мира и рождения
нового. Это закат Европы и восход всемирного анархо-коммунизма.
Движущей силой истории Кропоткин считал фактор «взаимной
помощи», то есть врождённой всему живому потребности альтруизма. «Все
общественные формы, через которые проходят человечество, имеют тенденцию к
застою. Кропоткин считает, что устаревающие формы, в которых претворя-
1 Блюм Р. Н. Поиски путей к свободе. С. 109.
2 Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1988. С. 278.
3 Кропоткин П. А. Великая Французская революция. М., 1979. С. 8.
4 Там же. С. 554.

38
Глава 1. К истории понятия «революция»
лась взаимная помощь, вступают в противоречие с новыми требованиями
развивающейся личности» . Противоречие разрешается революцией.
По содержанию понятие «взаимной помощи» восходит через Конта
и Спенсера к Юму, Шефтсбери и дальше — к Аристотелю и стоикам,
находящим у живых существ врождённую социальность.
Это типичная для немарксистской философии абсолютизация
социальности, обычно развиваемая в противовес другой крайности —
абсолютизации индивидуальности (Эпикур, Макиавелли, Гоббс, Мандевиль,
Гельвеций и др.), исходящей из того, что первичны независимые индивидуумы.
Устоявшихся терминов для них нет, поэтому применю предложенные
мною — «эгоцентрический» и «социоцентрический» подходы2.
Для «социоцентристов» общество — реализация врождённой
социальности; для «эгоцентристов» — договор людей-атомов.
Кропоткин, будучи последователем Дарвина, противопоставлял со-
циоцентрическую концепцию взаимопомощи как подлинный дарвинизм
эгоцентрическому социал-дарвинизму. Отсюда — его непризнание
классовой борьбы (либо борьба, либо солидарность) и неприязнь к политике
(неизбежность революции заложена в основе мироздания).
По форме же действия в истории — уничтожению застывших форм и
созданию новых — «взаимная помощь» напоминает «жизненный порыв»
французского философа Анри Бергсона (1859-1941), также популярного в
то время и повлияшего, кстати, и на А. Тойнби.
В общем, Кропоткин не оригинален ни как анархист, ни как философ.
Оригинальность его состоит в том, что он был философом среди анархистов
и анархистом среди философов. Популярные в его время идеи были
приспособлены им для обоснования анархической революции, которую он считал
полностью подготовленной эволюционным развитием капитализма.
Неадекватность теории Кропоткина историческим реалиям проявилась
в 1914-17 годах, когда глава анархистов выступил за войну до победного
конца и за классовый мир, то есть против революции, в России. Если
первое связано с общей анархистской антипатией к Германии, то второе —
следствие надежд на всемогущий фактор «взаимной помощи».
Адаптация идей анархизма к потребностям рабочего движения
породила на рубеже XIX-XX веков анархо-синдикализм. Это весьма аморфное
идеологическое течение, представителями которого были Э. Пуже, Г. Ля-
гарделль, Г. Эрве (Франция), Э. Леоне, А. О. Оливетти, Артуро Лабриола —
брат известного марксиста Антонио Лабриолы (Италия), Я. Новомирский,
Л. Козловский (Россия) и другие. Наиболее крупный философ анархо-
1 Кропоткин П. А. Великая Французская революция. С. 555.
2 См.: Завалько Г. А. Проблема соотношения религии и морали в философии Пьера Бей-
ля // Экономико-философские тетради. 2003. Вып. 1. С. 187.

Идеологии революций в XIX веке
39
синдикализма — Жорж Сорель (1847-1922), испытавший сильное
влияние Ницше и Бергсона.
С прочими формами анархизма анархо-синдикализм роднит неприятие
власти и борьбы за власть (политики) — в практической деятельности;
неприятие науки и научного подхода к социальным проблемам — в теории.
Есть и существенное отличие. Анархо-синдикализм, поскольку он
обращен к интересам рабочих, предполагает организованные действия.
Анархизм и организация — ключевое противоречие анархо-синдикализма,
которое его идеологи решали следующим путём. Борьба за власть и партия
как орудие этой борьбы отвергаются. Вместо партии предлагаются
синдикаты (профсоюзы), не отрывающиеся от класса; вместо взятия власти —
«прямые действия», завершением которых станет всеобщая социальная
забастовка, равная социальной революции. Она приведёт к гибели
буржуазного государства и тем самым — всей системы угнетения. Рабочим не
придётся создавать своё государство, втягиваясь в порочный круг
господства и подчинения: революция означает конец всякой власти.
«Через политическую революцию к экономической — такова
программа социал-демократии. Прямо к социальной революции, ко всеобщей
экспроприации, к коммунизму — таков лозунг анархизма», — определил
отличие двух идеологий анархист М. Корн1. «Мы хотим произвести
социальную революцию, а не политическую, — писал Э. Пуже. — Это два
разных явления. Это две тактики, ведущие в противоположные стороны» .
Желание немедленной коммунистической революции побуждало к
нереальному требованию полного слияния класса и его организации
(синдиката, который не должен превратиться в партию, стоящую над классом,
за что анархисты не уставали критиковать социал-демократов).
Революцию делает народная стихия. Но стихию надо организовать (парадокс
анархо-синдикализма). Организация стихии извне, на научной основе,
неприемлема — это переход на позиции марксизма, поэтому внутреннюю
организующую силу приходится по-ницшеански искать в жизненных
инстинктах, в чём особенно преуспел Ж. Сорель.
Иррациональная сущность человека требует мифа как стимула к
действию. Социализм — миф, и этим он хорош. «Всеобщая забастовка есть
именно та мифологическая концепция, в которой заключается весь
социализм; совокупность образов, способных вызвать именно те чувства,
которые соответствуют различным проявлениям социалистической борьбы
против современного общества»3.
1 Цит. по: Блюм Р. Н. Проблема революции в анархо-синдикализме конца XIX - начала XX
века // Тартусский университет. Учёные записки. Вып. 301. Труды по философии XVI. Тарту. 1973. С. 87.
2 Цит. по: там же. С. 84.
3 Цит. по: там же. С. 96.

40
Глава 1. К истории понятия «революция»
Миф организует массу на «прямые действия», тем самым творцы
мифа стоят над ней. Насилие прекрасно само по себе; классовая борьба —
потому что насильственна. Враждебность к разуму и науке доходила у
Сореля до призыва «Смерть интеллигентам!» То, что лишь проглядывало
в бессистемных заметках Бакунина, в книге Сореля «Размышления о
насилии» (1906) приобретает форму законченного антигуманизма, «левого
ницшеанства». Так отрицание законов истории вело к волюнтаристскому
культу элиты, насилия и мифа.
Вполне понятно, что на подобной основе демократическое требование
не отрывать организацию от массы (наиболее привлекательное в
анархизме) становилось демагогией, высоко оценённой фашистами, в чьих рядах
закончили свою эволюцию многие анархо-синдикалисты, в том числе
французские. Муссолини называл Сореля своим учителем: «За то, что я есть, я
благодарю Жоржа Сореля»1. То, что в теории должно было стать
слиянием класса и его организации, оказалось на практике их подчинением
государству, той самой властью немногих, против которой изначально
выступал анархизм. Поклонение стаду кончилось поклонением пастуху.
Но и в том случае, когда требование безвластия перевешивает
требование организации — когда анархизм остаётся революционным в
идеологии — он всё равно неспособен решить проблему социальной революции
на практике. Отказ от вхождения во власть, от парламентаризма, от любых
реформ ведёт к тому, что единственным средством борьбы остаются
«прямые действия», например, захват предприятий. Эти действия
принципиально незаконны, так как анархисты не желают иметь дело с
законотворчеством в буржуазных парламентах.
Реформировать буржуазное общество — значит, по словам Сореля,
«признавать частную собственность». Радикализм, обоснованный
подобным образом, стоит на двух глиняных философских ногах: признание
несовместимо с отрицанием (метафизика); признание явления равнозначно его
возникновению, а непризнание — уничтожению (идеализм). Каков же итог
непризнания? Незаконные «прямые действия» — это не что иное, как
бандитизм, а организация, занимающаяся ими — банда. Получается гораздо
больший отрыв от масс и больший вред для дела освобождения труда, чем
обюрокрачивание или обуржуазивают приходящих к власти партий
рабочего класса, будь то коммунистические или социал-демократические.
Анархизм нетерпелив, и возводит своё нетерпение в революционную
добродетель. Он обещает всем всё и сразу: «Всякие рассуждения о том, к
чему готов и к чему не готов народ, бывают всегда ложны, — писал
М. Корн. — Мы вычёркиваем из нашего обсуждения вопросы о достижи-
1 Цит. по: Блюм Р. Н. Проблема революции в анархо-синдикализме конца ХГХ -
начала XX века. С. 105.

Исторический материализм и проблема революции
41
мости нашего идеала и подготовленности массы» . Когда же оказывается,
что народ всё-таки не готов, пропуском в анархистский рай становится
антисоциальность; люди, не желающие порвать с обществом,
третируются как обыватели. Поэтому итог анархистских исканий в области теории
революции — чисто негативный.
Незаурядность личностей Бакунина и Кропоткина несомненна, однако
как метод познания общества волюнтаризм первого и биологизм второго
абсолютно бесперспективны. Они устарели, ещё не появившись, так как к
тому времени Карлом Генрихом Марксом (1818-1883) и Фридрихом
Энгельсом (1820-1895) было создано материалистическое понимание истории.
Исторический материализм
и проблема революции
В историческом материализме проблема революции получает,
наконец, научное разрешение, будучи встроенной в систему
материалистического понимания истории.
Определяется наиболее общая причина социальной революции как
таковой — конфликт старых отношений собственности с развитой ими
производительной силой общества. «Из форм развития производительных сил
эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха
социальной революции»2. Эти слова К. Маркса цитировались очень часто, но от
этого не стали менее верными. Замечу, что в данном случае Маркс не
говорит о том, что конфликт разрешается угнетёнными массами — то есть
что революция обязательно происходит «снизу». Между тем в советском
истмате эти слова Маркса часто трактовались именно в пользу революции
«снизу»3, что никак не согласовывалось с исторической реальностью.
Однако в другом вопросе полной чёткости нет и у самого Маркса:
возникают ли новые отношения собственности до или после политического
переворота? Иначе говоря, власть берёт уже сформировавшийся в недрах старого
общества класс или же класс, возникающий в ходе самой революции?
Данная проблема в истмате признавалась и в общих чертах (без
введения терминов) была решена: буржуазные и социалистические
революции различались по признаку возникновения новых отношений
собственности — до или после революции4.
1 Цит. по: Блюм Р. Н. Проблема революции в анархо-синдикализме конца XIX -
начала XX века. С. 90.
2 Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 13. С. 7.
3 См., напр.: ОлехЛ. Г. Цивилизация и революция. Новосибирск. 1989. С. 67.
4 См., напр.: Основы марксистско-ленинской философии. М., 1979. С. 223.

42
Глава 1. К истории понятия «революция»
Первый случай — наиболее очевидный. Этому типу революции,
который я буду называть революция-замещение, наиболее полно
соответствует буржуазная революция.
Но нет никаких оснований считать второй тип перехода власти
нереволюционным, так как старые отношения собственности ликвидируются
и в этом случае. Смена одного строя другим может проходить в форме
революции-возникновения. Таковы все революции «сверху», наличие
которых не вызывало сомнений у основателей марксизма1. Революцией-
возникновением будет и социалистическая революция.
Революция происходит при подъёме, а не при упадке. Революции —
концентрированное выражение прогресса, а не регресса, поэтому они —
«локомотивы истории»2. Это продолжение эволюционного прогресса
другими средствами, а не деструктивный бунт. Это важно подчеркнуть, потому
что в западной социологии такой взгляд приписывается исключительно То-
квилю, а Марксу — бакунинское видение источника революции в нищете
и отчаянии. «Существуют две противостоящие друг другу модели —
Маркса и де Токвиля. Согласно одной, народная революция — продукт
обнищания, согласно другой, революция, напротив, результат процветания»3, —
пишет нидерландский социолог и востоковед Биллем Фредерик Вертхайм.
Но различие взглядов Маркса и Токвиля не в этом. Токвиль
непоследователен в признании прогрессивности революций, считая, что их можно и
нужно избегать; Маркс последователен, считая их неизбежными.
Очень ценно разделение подлинных задач революции и их осознания
её участниками. По словам Энгельса, «действительные, не иллюзорные
задачи революции всегда разрешаются в ходе этой революции»4.
Социальные революции в конечном счёте непобедимы.
Это логически вытекает из объективной обусловленности революций.
Поэтому даже убеждённые противники революции порою должны
выполнять её программу, диктуемую потребностями развития данного
общества. («Реакция, — говорит Маркс, — выполняет программу
революции»5.) В противном случае общество просто погибнет.
Прояснялось соотношение политической и социальной революции:
«Каждая революция разрушает старое общество, и постольку она соци-
1 Маркс К Эрфуртовщина в 1859 году // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 13. С. 432;
Энгельс Ф. Англия в 1845 и 1885 годах // Там же. Т. 21. С. 201; Он же. Роль насилия в истории //
Там же. С. 448; Он же. Письмо Η. Ф. Даниельсону от 17.10.1893 // Там же. Т. 39. С. 128 и др.
2 Маркс К. Классовая борьба во Франции // Там же. Т. 7. С. 86.
3 Wertheim W. F. Evolution and Revolution: The Rising Waves of Emancipation. Harmondsworth.
1974. P. 183.
4 Энгельс Φ. Письмо К. Каутскому от 7.02.1882 // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 35. С. 219.
5 Маркс К. Эрфуртовщина в 1859 году // Там же. Т. 13. С. 432.

Исторический материализм и проблема революции
43
альна. Каждая революция низвергает старую власть, и постольку она имеет
политический характер»1. Речь, конечно, идёт именно о социальных
революциях, включающих переход власти (политическую революцию), а не о
простой смене режима.
Наконец, революции, приведшие к новой стадии истории (общественно-
экономической формации), имеют значение не только для тех обществ, где
они произошли, но и для человечества в целом: «Революции 1640 и 1789
годов не были английской и французской революциями; это были революции
европейского масштаба... Буржуазия победила в них; но победа буржуазии
означала тогда победу нового общественного строя.... Эти революции
выражали в гораздо большей степени потребности всего тогдашнего мира, чем
потребности тех частей мира, где они происходили, то есть Англии и Франции»2.
Однако и здесь сказано не всё. Не учитывается возможность таких
революций, при которых новый строй возникает в новом, не
существовавшем прежде, обществе. Именно такова была Нидерландская
буржуазная революция. Республика Соединённых провинций возникла как
капиталистическое общество.
Уметь понять прошлое — значит уметь предвидеть будущее.
Соответственно, переход к новому — бесклассовому — обществу Маркс и
Энгельс видят в пролетарской революции, которая, во-первых, произойдёт
тогда, когда капитализм исчерпает свои позитивные возможности; во-
вторых, произойдёт политическим путём, но не остановится на захвате
власти революционной партией, а, напротив, приведёт к отмиранию
государства; в-третьих, будет иметь глобальный характер.
«Наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать
революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие
классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет
государственной власти, пока ассоциация пролетариев не только в одной
стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьётся
настолько, что конкуренция между пролетариями в этих странах прекратится и
что, по крайней мере, решающие производительные силы будут
сконцентрированы в руках пролетариев. Для нас речь идёт не об изменении
частной собственности, а об её уничтожении, не о затушёвывании классовых
противоречий, а об уничтожении классов, не об улучшении
существующего общества, а об основании нового общества»3.
Смерть капитализма, считают Маркс и Энгельс, неизбежна — она
произойдёт, когда капиталистические производственные отношения станут
тормозом на пути общественного развития. Это подтверждается тенденцией
1 Маркс К. Критические заметки // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 1. С. 448.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Буржуазия и контрреволюция // Там же. Т. 6. С. 115.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Обращение ЦК к Союзу коммунистов // Там же. Т. 7. С. 261.

44
Глава 1. К истории понятия «революция»
нормы прибыли к понижению. Норма прибыли, ставшая меньше
определённой величины1, перестаёт стимулировать развитие производства. Никакой
иной эксплуататорский класс не идёт на смену буржуазии. Новым стимулом
должна стать общественная собственность на средства производства.
Результатом революции станет бесклассовое (коммунистическое) общество.
Трудности, с которыми сталкивается в данном случае марксизм,
являются продолжением его достижений. Неясно, как осуществится
пролетарская революция. Неясно, как именно произойдёт отмирание
пролетарского государства после победы пролетарской революции. Наконец,
неясно, что будет с неевропейскими странами, где нет пролетариата.
В этом плане интересно одно из поздних (12.09.1882) писем Ф.
Энгельса К. Каутскому: «Вы спрашиваете меня, что думают английские
рабочие о колониальной политике? То же самое, что они думают о политике
вообще: то же самое, что думают о ней буржуа... рабочие преспокойно
пользуются вместе с ними колониальной монополией Англии и её
монополией на всемирном рынке»2.
Перед нами — одно из первых свидетельств союза буржуазии и
пролетариата Запада в деле ограбления колоний. Энгельс явно недооценивает
масштабы этого явления — они ничуть не влияют на его революционный
оптимизм. Он считает, что колонии скоро обретут независимость, и чем
быстрее, тем лучше. «У нас будет довольно работы у себя дома. Раз только
реорганизована Европа и Северная Америка, это даст такую колоссальную
силу и такой пример, что полуцивилизованные страны сами собой
потянутся за нами; об этом позаботятся одни уже экономические потребности.
Какие социальные и политические фазы придётся тогда проделать этим
странам, пока они дойдут тоже до социалистической организации, об этом, я
думаю, мы могли бы выставить лишь довольно праздные гипотезы»3. Итак,
сначала пролетарская революция на Западе и освобождение колоний,
затем — подтягивание бывших колоний до уровня бывших метрополий.
Из всего сказанного Энгельсом в данном случае пока что
оправдалось только одно: колонии добились политической независимости. Но это
не отделило их от Запада; Энгельс не предвидел масштабов глобализации,
одной из сторон которой является неоколониализм, а другой —
сопротивление ему, принимающее варварские формы терроризма.
Будущая революция представлялась Энгельсу весьма и весьма
схематично. «Пролетариат берёт государственную власть и превращает
средства производства прежде всего в государственную собственность,, —
1 По данным современных исследований — 2,5-4% («Контраргументы и факты», май 1993
года; материалы изданы отдельной брошюрой «Альтернатива — прогресс». Новгород. 1993).
2 Энгельс Ф. Письмо К. Каутскому от 12.09.1882 // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 35. С. 297.
3 Там же. С. 298.

Исторический материализм и проблема революции
45
писал он в работе „Развитие социализма от утопии к науке" (1880). — ...Но
тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он
уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а
вместе с тем и государство как государство»1. Государство, как пишет
Энгельс, не «отменяется», а отмирает.
Сам тезис возражений не вызывает. Действительно, государство
невозможно отменить немедленно и невозможно сделать вечным. Оно есть,
пока есть потребность в нём, и исчезнет вместе с этой потребностью. У
общества эта потребность должна исчезнуть. Но исчезнет ли эта потребность
у тех, кто будет осуществлять управление? Маркс и Энгельс считают: да.
Анархисты считают: нет.
Неизбежно было столкновение позиций марксизма и анархизма.
Работа Бакунина «Государственность и анархия» (1873) во многом
посвящена именно спору с марксистами по вопросу о роли и судьбе
государства в будущей революции. Маркс, как известно, сделал конспект
книги Бакунина, прокомментировав его взгляды; эта заочная полемика
представляет интерес по сей день.
Многие обвинения Бакунина в адрес Маркса вызваны просто личной
неприязнью (Маркс обвиняется в зависти к Бисмарку и стремлении занять его
место во главе Германии), а также неприязнью к Германии, перерастающей в
неприязнь к немецкому народу. Высказывания Бакунина о немцах носят
расистский характер — немцы отличаются тупоумием, тупостью чувств,
послушанием, это самый нереволюционный народ в Европе, поэтому он рождает таких
псевдореволюционеров, как Маркс и Энгельс и т. д. Тем не менее, если
отбросить явное пустословие, остаётся кое-что, к чему следует прислушаться.
«Спрашивается, — пишет Бакунин, — если пролетариат будет
господствующим сословием, то над кем он будет господствовать? Значит,
останется ещё другой пролетариат, который будет подчинён этому
новому господству, новому государству»2.
«Это значит, — отвечает Маркс, — покуда существуют другие
классы, в особенности класс капиталистический, покуда пролетариат с ним
борется (ибо с приходом пролетариата к власти ещё не исчезают его
враги, не исчезает старая организация общества), он должен применять меры
насилия, стало быть, правительственные меры...
Классовое господство рабочих над сопротивляющимися им
прослойками старого мира должно длиться до тех пор, пока не будут уничтожены
экономические основы существования классов»3.
1 Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения.
2-е изд. Т. 19. С. 224.
2 Бакунин М. А. Государственность и анархия // Философия. Социология. Политика. С. 482.
3 Маркс К. Конспект книги Бакунина «Государственность и анархия» // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. С. 611-618.

46
Глава 1. К истории понятия «революция»
Ответ убедителен. Но каким образом будет организовано это
господство рабочих — диктатура пролетариата? Бакунин убеждён, что «с какой
точки зрения ни смотри на этот вопрос, всё приходишь к тому же самому
печальному результату: к управлению огромного большинства народных
масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят
марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших
работников... которые перестанут быть работниками...»1
Маркс считает этот аргумент столь же легковесным, как и
предыдущий: «Не больше, чем теперь фабрикант, который не перестаёт быть
капиталистом потому, что стал членом муниципального совета»2.
На этот раз цель не достигнута. Любые сравнения власти буржуазии с
властью пролетариата неправомерны. Между диктатурой буржуазии и
диктатурой выходцев из буржуазии различие несущественно, но между
диктатурой пролетариата и диктатурой выходцев из пролетариата —
огромно. Как предотвратить подмену? Маркс не отвечает.
Тезис Бакунина не опровергнут. Он имеет полное право сказать:
«Никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечения себя»3.
Но, поскольку сам он не предлагает ничего, кроме общих фраз
(«Свобода может быть создана только свободою, т. е. всенародным бунтом и
вольною организацией) рабочих масс снизу вверх...»4 Значит, «верх» всё-
таки неизбежен?), спор революционного этатизма и анти-этатизма
остаётся незаконченным.
Вопрос о роли госаппарата в построении социализма волновал
многих марксистов, но ответ найден не был. Так, Н. И. Бухарин (1888-1938) в
книге «Теория исторического материализма» считает, что «тенденция к
выделению руководящего слоя как классового зародыша неизбежно будет
налицо. С другой стороны, она будет парализоваться двумя
противоположными тенденциями: во-первых, ростом производительных сил, во-
вторых, уничтожением монополии образования»5. Согласиться с автором
можно только в том случае, если уже доказана неантагонистичность
интересов госаппарата и трудящихся, а это он доказать не берётся. Если
антагонизм есть, то для его ликвидации нужна новая революция. Ведь в
капиталистическом обществе ни рост производительных сил, ни уничтожение
монополии образования не лишили буржуазию власти.
Однако гораздо более острой, чем проблема послереволюционного
переустройства мира, являлась проблема осуществимости самой
пролетарской социалистической революции. К концу XIX века рабочее движение
1 Бакунин М. А. Государственность и анархия. С. 483.
2 Маркс К. Конспект книги Бакунина «Государственность и анархия». С. 617.
3 Бакунин М. А. Государственность и анархия. С. 484.
4 Там же.
5 БухаринН. И. Теория исторического материализма. М.—Петроград. 1924. С. 354-355.

Исторический материализм и проблема революции
47
в развитых капиталистических странах заставило буржуазию пойти на
существенные уступки, положившие начало обуржуазиванию
пролетариата. Экономической базой этого явления, позволившего буржуазии
сохранить своё господство, были и остаются как рост производительности
труда на Западе, так и эксплуатация колоний и зависимых стран,
поддерживающая высокую норму прибыли.
Неизбежно было изменение идеологии западного рабочего класса,
выразившееся в так называемой «ревизии марксизма». Главным её
принципом стал отказ от социалистической революции. Основоположник данного
направления Эдуард Бернштейн (1850-1932) писал в книге «Исторический
материализм» (1899): «Здесь и в нижеследующем слово: революция — будет
употребляться исключительно в политическом его значении, как
равнозначащее восстанию, т. е. внезаконному насилию. Для обозначения понятия
коренного изменения общественного режима будет употребляться
выражение: „социальное преобразование", оставляющее вопрос о средствах
открытым. Цель этого различия — избегнуть всяческих неточностей и
двусмысленностей»1. Но заявленная Бернштейном цель как раз не достигнута: термин
«социальное преобразование» ничуть не яснее термина «социальная
революция». Как отметил Карл Каутский (1854—1938) в ответной работе «К
критике теории и практики марксизма (Анти-Бернштейн)» (1899), в термине
«социальное преобразование» «находит себе выражение принципиальная
противоположность нового общественного строя старому —
противоположность, которую местами отрицает сам Бернштейн»2. Чёткость
формулировок вообще не была свойственна Бернштейну, что хорошо показано
К. Каутским в данной работе.
Спор идёт не о словах и даже не о методах. Спор идёт о целях. В этой
же работе Бернштейн утверждает, что феодальные отношения надо было
уничтожить, а капиталистические — только развивать, ибо они достаточно
гибки, чтобы приспособиться к любым требованиям прогресса3. Нечто
похожее в середине XIX века можно было прочитать у Токвиля.
Революции, установившие капитализм, оправданны; революции против
капитализма — нет. В лице Токвиля вечность капитализма утверждало
обуржуазившееся дворянство, в лице Бернштейна — обуржуазившийся
пролетариат. Тогда же обделённые «низы» пролетариата обрели свою идеологию
в анархо-синдикализме.
Если и был смысл вводить новый термин, то только следующий:
«социальное преобразование» капитализма не подразумевает переход власти,
оставаясь частью эволюции капитализма.
1 Бернштейн Э. Исторический материализм. СПб., 1901. С. 156.
2 Каутский К. К критике теории и практики марксизма (Анти-Бернштейн). 3-е изд. М.:
URSS, 2011.С. 279.
3 Бернштейн Э. Исторический материализм. СПб., 1901. С. 249-250.

48
Глава 1. К истории понятия «революция»
Весьма скоро на позиции ревизионистов (правых социал-демократов)
по вопросу о революции перешли и центристы, среди которых
выделяются К. Каутский и менее известный, но более, на мой взгляд, талантливый
Генрих Кунов (1862-1936).
Обратимся к упомянутой работе К. Каутского «Анти-Бернштейн».
Что понимает Каутский под революцией? Социальная революция —
«цель, которую принципиально ставят перед собой»; политическая
революция — «политическое потрясение, ускоряющее политическую жизнь
нации и заставляющее её пульс биться с полной силой, в
противоположность контрреволюции, то есть такому потрясению, которое парализует
политическую жизнь»1. Как они соотносятся — неясно, но Каутский явно
склонен разделить их.
Упрекая Бернштейна за сведение революции к вооружённому
восстанию («революции в полицейском смысле»), Каутский должен был бы
показать, что существуют иные формы революции. Но такая постановка
вопроса отсутствует. Социалистический «переворот, — пишет Каутский, —
надо понимать не в полицейском смысле, не в смысле вооружённого
восстания»2. А в каком? Будет ли революцией мирный приход к власти социал-
демократической партии? Ответа нет. «Начиная с Лассаля, наша партия
стремится ясно установить различие между революцией с помощью цепов
и вил — и социальной, и доказать, что она принципиально стремится
только к последней»3 — к цели, скрытой в тумане неизвестно сколь
далёкого будущего. Приход к власти социал-демократов стоит на повестке
дня; социальная революция — нет. Бернштейн связывал власть партии
рабочего класса и социалистическое преобразование общества, считая то
и другое несвоевременным; Каутский — разделил.
Практически Каутский согласился с отношением оппонента к проблеме
революции (она проходит «с помощью цепов и вил»). Разногласия сводятся к
следующему: Бернштейн считает, что поскольку для социалистической
революции нет объективных условий, социал-демократам не следует стремиться к
власти; Каутский считает, что к власти стремиться надо, обходя вопрос о том,
будет ли этот приход к власти социалистической революцией.
Аналогична позиция Г. Кунова. Также разделив понятия
«политическая революция» и «социальная революция», он также счёл, что вторая
вообще возможна без первой, то есть без перехода власти4. Мирный
переход власти также не включён Куновым в понятие «революция», отчего его
1 Каутский К. К критике теории и практики марксизма (Анти-Бернштейн). С. 279.
2 Там же. С. 277.
3 Там же. С. 278.
4 Кунов Г. Марксова теория исторического процесса, общества и государства. Т. 2. Л.,
1930. С. 285-289.

Исторический материализм и проблема революции
49
прежде логичное и последовательное изложение исторического
материализма именно в этом вопросе приобретает оттенок неприятной софистики.
В отличие от Каутского, часто менявшего свою позицию1, Кунов прямо
утверждал, что капитализм в обозримом будущем непреодолим.
С научной точки зрения взгляды Бернштейна и его последователей —
явная идеологическая подтасовка, что было отмечено левыми
социал-демократами. «Кто высказывается за законный путь реформ вместо и в
противоположность завоеванию политической власти и общественному
перевороту, — писала Роза Люксембург (1871-1919), — выбирает на самом
деле не более спокойный, не более надёжный и медленный путь к той же
цели, а совершенно другую цель, именно — вместо осуществления нового
общественного порядка только незначительные изменения в старом»2.
Однако, как всякая идеология, ревизионизм имел основу —
интересы, в данном случае — изменившиеся интересы западного рабочего
класса, значительная часть которого более не нуждалась в революции.
Пролетарская революция в развитых капиталистических странах стала
невозможна и невозможна по сей день.
В большинстве зависимых стран, остающихся аграрными, она тем
более невозможна по причине отсутствия или слабости пролетариата. Но
возможна ли она в тех из них, где идёт индустриализация и появился
пролетариат? Такой страной в начале XX века была Россия.
Революция в России и её результаты рассмотрены в III главе; пока
что выскажу своё мнение: в СССР существовал способ производства,
известный под названием «азиатского». Более верным представляется термин
«политарный», введённый доктором исторических наук Ю. И. Семёновым
(р. 1929), давшим наиболее полную концепцию возникновения неополи-
таризма (или индустриального политаризма) в СССР3. Подчеркну, что
Ю. И. Семёнов не только ввёл термин «политаризм», но и обосновал
концепцию разных типов политаризма4. С его точки зрения, которую я
полностью разделяю, сущностью политаризма является то, что частная
собственность (собственность части общества) на средства производства
принимает общеклассовый (а не персональный) характер и потому выступает
в форме государственной собственности; классом-собственником является
госаппарат. Политарных способов производства в истории было
несколько, и они отличались друг от друга. Вспомним, что и рабовладельческих
1 Подробно см.: Брайович С М. Карл Каутский — эволюция его воззрений. М., 1982.
2 Люксембург Р. О социализме и русской революции. М., 1991. С. 63.
3 См.: Семёнов Ю. И. Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место
в истории человечества и России. М., 2008.
4 Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 1. Проблема и понятийный
аппарат. Возникновение человеческого общества. М, 1997. С. 55-58.

50
Глава 1. К истории понятия «революция))
способов производства было два (античное и плантационное
рабовладение), и они отличались друг от друга. Неополитаризм СССР был не
возвратом к Древнему Востоку, а новым, прежде не существовавшим,
способом производства.
Социалистической революции не произошло.
Таким образом, марксистская теория и практика социалистической
революции будущего, к сожалению, оказалась в тупике, где и пребывает
по сей день, пока что не доказав свою научность. Революция на Западе
пролетариату пока не нужна; революция в России не привела к
социализму; победа мировой революции всё ещё невозможна.
Результаты применения материалистического понимания истории к
революциям прошлого будут рассмотрены во второй главе.
Проблема революции занимает большое место в трудах Антонио
Грамши (1891-1937). Известная «концепция гегемонии», разработанная им,
призвана дать общую картину тактики революционной борьбы. Кратко изложу
её основные положения, не углубляясь в детали, понимание которых крайне
затруднено эзоповым языком, вынужденно применённым Грамши в
условиях тюремного заключения в фашистской Италии (1926-1937).
Иносказания Грамши до сих пор вызывают споры среди исследователей-«грамше-
ведов»1. По этой же причине я не привожу цитаты: к каждой из них нужен
комментарий об особенностях словоупотребления.
Общепризнанные положения «концепции гегемонии» таковы. Ни один
класс не приходит к власти без союзников. Для того, чтобы союз был
успешен, класс-гегемон должен внутренне измениться, преодолев сначала
«экономико-корпоративную» стадию своего сознания, а затем —
классовый эгоизм, то есть осознать сначала себя как единый класс, а затем —
свою роль в истории и обязанности по отношению к союзникам.
Преодоление эгоизма — преодоление подчинённости базису.
Автоматически этот процесс не произойдёт — его должна организовать
интеллигенция. Интеллигенция делится на выдвинутую классом
(«органическую») и унаследованную от прошлого («традиционную»). Первая должна
перетянуть на свою сторону вторую2. Затем они вместе осуществляют
изменение сознание остальной части класса-гегемона.
Успех не гарантирован: пример неосуществлённой гегемонии Грамши
видит в истории итальянской буржуазии Возрождения, не сумевшей вступить
в союз с крестьянами против феодалов . Неполнота гегемонии отличала
1 См.: Григорьева И. В. Исторические взгляды Антонио Грамши. М, 1978. Она же.
Наследие Антонио Грамши и некоторые проблемы современной историографии буржуазных
революций // Вопросы методологии и истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные
революции XVTJ-XIX веков в современной зарубежной историографии. М., 1986.
Грецкий М. Н. Антонио Грамши — политик и философ. М., 1991.
2 Грамши А. Из «Тюремных тетрадей» // Избранные произведения. М, 1980. С. 331.
3 Грамши А. Тюремные тетради // Избранные произведения. Т. 3. М., 1959. С. 116.

Немарксистские концепции революций
51
итальянскую буржуазию и в XIX веке , а в XX — привела к фашизму. Всего
этого, по Грамши, можно было избежать при проведении правильной линии в
вопросе гегемонии. Буржуазия Италии, а конкретно — выдвинутая ею
интеллигенция, в прямом смысле виновна в упущенных возможностях.
Субъективному фактору в революции Грамши придаёт решающее
значение: классы как политические силы существуют, когда осознают себя.
Объективно существуют только «социальные группировки» в
производстве (есть определённое количество городов, в которых есть определённое
количество предприятий, на которых работает определённое количество
людей)2. Превращение «социальных группировок» в классы идёт путём
выработки самосознания. То есть объективно существуют нерифмованные
фразы, которые лишь в сознании господина Журдена становятся прозой.
С этой точки зрения, например, класса рабов не существовало.
Подчёркивание роли самосознания и альтернативности
исторического развития чревато волюнтаризмом. На мой взгляд, безоговорочное
причисление Грамши (как и Д. Лукача, и Л. Альтюссера) к марксистам не
вполне оправдано. Никто из них не придерживался материалистического
понимания истории. Философская позиция Грамши гораздо ближе к
прагматизму или к часто цитируемому им Макиавелли. По крайней мере,
обусловленность поступков человека «доблестью» (virtu) понятнее для него,
чем обусловленность производственными отношениями.
Профессиональные революционеры всегда тяготеют к волюнтаризму. Марксизм оказал
на Грамши влияние, но вряд ли стал основой его взглядов. Это, конечно,
не ставит под сомнение его антибуржуазную и антифашистскую
политическую позицию, но снижает ценность его вклада в теорию революции.
Немарксистские концепции революций
«Социология революции»
Немарксистские исследования революции весьма обширны, хотя, на мой
взгляд, не отличаются глубиной. Во второй половине XIX века само собой
разумеющимся считалось плавное развитие общества, без скачков;
революции казались отклонениями. Этому времени соответствовал «социальный
реализм» в общественных науках (О. Конт, Г. Спенсер, Э. Дюркгейм),
уподоблявший общество организму. Эволюция — нормальное состояние
организма. Революция — болезнь организма. Она бесплодна и бесполезна.
XX век принёс понимание если не неизбежности совершения, то
частой наблюдаемости фактов революций. Последовали попытки вскрыть их
причины, что в принципе невозможно вне обращения к базису, то есть вне
1 Грамши А. Из «Тюремных тетрадей» // Избранные произведения. С. 332.
2 Грамши А. Тюремные тетради // Избранные произведения. Т. 3. С. 166.

52
Глава 1. К истории понятия «революция»
материалистического понимания истории. Поэтому крайне
многочисленные концепции революции XX века весьма однообразны.
Начало «социологии революции» (термин П. Сорокина) было
положено в первой четверти века, а с 1960-х годов выход книг, в основном в
США, приобретает характер лавины: Б. Адаме — «Теория социальной
революции» (1913); Г. Лебон — «Психология революции» (1913); П.
Сорокин — «Социология революции» (1925); Л. Эдварде — «Естественная
история революции» (1927); К. Бринтон — «Анатомия революции» (1938);
Дж. Питти — «Процесс революции» (1938); X. Арендт — «О революции»
(1963); С. Хантингтон — «Политический порядок в меняющихся
обществах» (1968); Ч. Джонсон — «Революция и социальная система» (1964) и
«Революционное изменение» (1968); П. Калверт — «Революция» (1970) и
«Политики, власть и революция» (1983); С. Вагнер — «Конец революции:
новая оценка сегодняшних восстаний» (1971); М. Риджеи — «Стратегия
политической революции» (1973); В. Ф. Вертхайм — «Эволюция и
революция: волны освобождения» (1974); М. Хэгопиан — «Феномен
революции» (1975); А. Коэн — «Теории революции: введение» (1975); Т. Скок-
пол — «Государства и социальные революции» (1978); С. Тэйлор —
«Социальная наука и революции» (1984) и т. д.
Некоторые авторы выделяют внутри «социологии революции»
поведенческие (П. Сорокин), психологические (Дж. Дэвис, Т. Гарр),
структурные (Т. Скокпол) и политические (Ч. Тилли) концепции1; другие —
политико-правовые (К. Бринтон, X. Арендт, Ч. Тилли), психологические (Г.
Лебон, П. Сорокин, Дж. Дэвис) и социально-структурные (Ч. Джонсон, Б. Мур,
Т. Скокпол)2. Возможны и другие классификации, но вообще грани здесь
весьма условны.
Общим является рассмотрение психологического или управленческого
аспекта революции, или обоих сразу. Революция выводится из поведения
людей или из потребностей управления людьми, но не из закономерностей
развития общества, потому что таковые по сути не признаются. С точки
зрения основателя «социологии революции» П. А. Сорокина (1889-1968)
революции происходят вследствие подавления базовых инстинктов людей —
пищевого, полового, самосохранения и других3, но не устраняют это
подавление, а усугубляют, уничтожая «лучших» и ухудшая «биологически-
расовые свойства народа»4.
1 ШтомпкаП. Социология социальных изменений. М, 1996. С. 376-386; Перевалов В. П.
Революция // Новая философская энциклопедия. М., 2001. Т. 3. С. 429-430.
2 Гавлин М. Л. и Казакова Л. А. Современные буржуазные теории социальной
революции. М, 1980. С. 29. Они же. Революции социальной концепции // Современная западная
социология. Словарь. М., 1990. С. 28^-291.
3 Сорокин П. А. Социология революции. М., 2005. С. 42.
4 Там же. С. 197.

Немарксистские концепции революций
53
Симптоматично название книги американского социолога Т. Гарра —
«Почему люди бунтуют» (1970). Этим (тоже важным) вопросом
«социология революции» подменяет другой — почему общество меняется?
Господствующий в XX веке на Западе «социальный номинализм»
закрывает возможность выделения в социальной жизни материальной
составляющей, несводимой к людям, живущим в обществе, и определяющей
их волю и сознание — производственных отношений.
Попытки его преодоления («структурные» теории) ведут к выделению
в качестве основы общества идеальных явлений (ценностей, норм,
обычаев, даже мифов) или производных от них (власти, легитимности,
сбалансированности), то есть всё равно не выходят за пределы надстройки.
Признание их изменчивости не сопровождается признанием
направленности изменений. Соответственно, нет и критериев прогрессивности
или регрессивности перемен. Основными признаками революции считаются
не возникновение нового, прогрессивного качества (хотя бы в
политическом устройстве), а внезапность, незаконность, насильственный характер.
Типичные определения: революция — «незаконное изменение условий
законности»1; «изменение конституционных условий незаконными
средствами»2; «резкое внезапное изменение в положении политической
власти»3; «внезапное незаконное массовое насилие, направленное на
ниспровержение политического строя»4 и т. д.
Поэтому в число революций попадают дворцовые перевороты (Ф. Гросс,
Дж. Питги, Ч. Джонсон), крестьянские восстания (Ч. Джонсон, М. Хэгопиан)
и даже контрреволюции (М. Риджеи). Перемены в рамках существующей
правовой системы (приход к власти новой социальной силы путём победы
на выборах; преобразование общества по инициативе господствующего
класса) не считаются революциями: ощутимый шаг назад по сравнению с
позицией А. Феррана.
Последняя новация в этой области — «вопрос о замене и так
концептуально рассогласованного понятия „революция" на принципиально
новые: refolution (т. е. гибрид реформы и революции; понятие было введено
Т. Г. Ашем применительно к падению просоветских режимов в Польше
и Венгрии) и reelection (т. е. смена власти путём массового протеста по
поводу итогов выборов)»^.
1 Schrecker Р. Revolution as Problem in the Philosophy of History // Revolution. Ed. by С J.
Friedrich. N.Y. 1967. P. 38.
2 Pettee G. S. The Process of Revolution. N.Y. 1971. P. 3.
3 Kamenka E. The Concept of Political Revolution // Revolution. Ed. by С J. Friedrich. N.Y.
1967. P. 124.
4 RejaiM. The Strategy of Political Revolution. N.Y. 1973. P. 9.
5 Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. СПб., 2008. С. 131.

54
Глава 1. К истории понятия «революция»
Результаты революций ищутся также в сфере идей (реализация идеи
свободы у X. Арендт, перемена господствующей системы ценностей и мифов
у С. Хантингтона, Д. Йодера и т. д.) и в сфере управления (смена элит,
модернизация политических институтов у С. Хантингтона и т. д.). Иногда
революция считается в принципе безрезультатным явлением (К. Бринтон).
Другой общий недостаток — неясность соотношения революции и
эволюции: либо полный разрыв, либо полное слияние.
Как правило, если исследуется революция, то исследуется только
революция: эволюцию объяснять не надо. Если же этот вопрос поставлен, то
общность двух форм прогресса понимается только как включение
революций в состав эволюции, пример чего даёт книга В. Ф. Вертхайма «Эволюция
и революция: волны освобождения» (1974). Революции, наряду с войнами —
«периоды острого политического конфликта» , то есть особая часть
эволюционного процесса, а не переход на новую стадию эволюции. От восстаний
«революции» (или «революционные движения», автор не различает этих
понятий) отличаются лишь степенью опасности для существующего строя2.
Конфликты любой остроты для общества вредны, а их появление не
фатально, поэтому полезно и возможно предотвращение революций.
Применение подходов «социологии революции» к реальным
революциям Нового и Новейшего времени даёт следующие результаты.
Из номиналистского раздробления социальной революции на
множество уникальных событий, ни одно из которых само по себе не является
социальной революцией, следует вывод об отсутствии социальной
революции как таковой. К тому же выводу приводит и вживание в эпоху,
стремление смотреть на революции глазами их участников: выясняется,
что никто из них не помышлял о социальной революции, так как мыслил
иначе, чем мыслим мы. Подчёркивание преемственности в развитии
общества превращает революцию в незначительный эпизод насилия.
Подчёркивание внезапности и краткости революций упраздняет эпоху
социальной революции: длительность преобразований признаётся доказательством
их эволюционного характера. Наконец, сведение революций к
насильственной борьбе за власть или реализацию идей должно доказать их
бесполезность для прогресса и приоритет реформ3.
1 Wertheim W. F. Evolution and Revolution: The Rising Waves of Emancipation. Harmondsworth.
1974. P. 118.
2 Ibid. P. 127. О взглядах В. Вертхайма на историю (Восток повторяет Запад с некоторым
отставанием) см.: Степанянц M. Т. Мусульманские концепции в философии и политике
ХГХ XX веков. М., 1982. С. 26-28.
3 Анализ подобных взглядов см.: Чистозвонов А. Н. К вопросу о
стадиально-региональном методе сравнительно-исторического изучения буржуазных революций XVI-XVTII
веков в Европе// Проблемы социально-экономических формаций. М., 1975. С. 185-186.
А также: по Английской революции: БаргМ. Л. Великая Английская революция в
портретах ее деятелей. М., 1991. С. 32-51.

Немарксистские концепции революций
55
Вот типичный пассаж, вышедший из-под пера известнейшего
немецкого социолога Ральфа Дарендорфа (1929-2009): «Всюду, во Франции и в
России, на Кубе и в Никарагуа... революция неизменно имела два
последствия: следы демократии очень скоро стирались новыми диктатурами, а
экономические условия ухудшались, оставаясь незавидными на десятилетия.
Похоже, что революции создают не меньше, а может и больше, проблем,
чем разрешают»1 и т. д. Правда, на следующей странице настроение автора
резко меняется: «В той мере, в какой предназначением революций
является устранение старого режима, завершённые революции не могут быть
неудачными. Они успешны почти по определению»2. Неожиданная
проницательность Р. Дарендорфа, идущая вразрез с заявленной ранее позицией,
объясняется тем, что в данном случае он пишет о переворотах 1989 года в
Восточной Европе, приведших к власти буржуазию. Успехи буржуазии
всегда делают её идеологов восприимчивыми к идеям прогресса.
Однако буржуазные перевороты «снизу» не так уж часты, поэтому
обычным для немарксистской социологии является именно
противопоставление революции и реформ, которым однозначно отдаётся
предпочтение. Исследование революций тогда превращается в поиск «рецепта
предотвращения давно победившей революции»3.
Строго говоря, при подобном понимании революции само это
понятие оказывается ненужным. Оно имеет смысл только при стадиальном
подходе к истории — как переход от одной стадии к другой, более
прогрессивной. Но немарксистская социология избегает стадиальности, сводя все
социальные явления к ненаправленным изменениям.
Отказ от научного использования понятия «революция» является
конечным выводом книги английского социолога Питера Калверта
«Революция» (1970). Для него это понятие разлагается на четыре других —
«восстание», «изменения в государственном устройстве», «насилие» и «милле-
наризм» (ожидание «тысячелетнего царства праведников», что можно
По Американской революции 1775-83 годов: Согрин В. В. Буржуазная
историография США об основных проблемах Американской революции XVIII века // Вопросы
методологии и истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVII-ΧΓΧ веков в
современной зарубежной историографии. М., 1986. С. 53-68.
По Американской революции 1861-6$ годов: Кормилец А. А. Современная
американская буржуазная историография о партийно-политической борьбе в США в годы
гражданской войны // Там же. С. 219-242.
По Великой Французской революции: Адо А. В. Великая Французская революция и
её современные критики // Там же. С. 96-127; Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы» II Хобсбаум Э.
Эхо «Марсельезы». Дойчер И. Незавершённая революция. М., 1991.
1 Дарендорф Р. После 1989: Мораль, революция и гражданское общество. Размышления
о революции в Европе. М., 1998. С. 15.
2 Там же. С. 16.
3 Панкратова М. Г. Проблематика русской революции в американской русистике //
Историческая наука и некоторые проблемы современности. М., 1969. С. 199.

56
Глава 1. К истории понятия «революция»
перевести как «утопизм» и «мессианство» вместе). В то же время,
предполагает П. Калверт, понятие «революция» можно было бы использовать
как синоним «социального распада (dissolution)», но тут же отметает эту
идею. Отметает не потому, что революция как форма прогресса
несовместима с распадом (такая постановка вопроса отсутствует), а потому, что
полного распада не бывает из-за способности людей приспособиться с
большим или меньшим успехом к условиям «аннигиляции»1.
Позиция П. Калверта весьма последовательна. Действительно,
немарксистская социология при анализе революций вполне может обойтись
перечисленными им понятиями. Однако ложным является не понятие
«революция», а социология, отказывающаяся от него из-за неспособности
объяснить обозначаемое им явление.
Противопоставление реформ и революции — основная мысль работы
Карла Раймунда Поппера (1902-1994) «Открытое общество и его враги»
(1945). Хотя 19-я глава и носит название «Социальная революция», книга
Поппера не принадлежит к «социологии революции». У него нет
концепции революции. У него есть концепция ненужности социалистической
революции как насильственного взятия власти промышленными рабочими с
целью избавиться от нищеты. Именно такова, по мнению Поппера,
концепция социалистической революции Маркса. Следовательно, если будет
доказано, что рабочие могут избавиться от нищеты без социалистической
революции, в рамках капитализма, нужда в социалистической революции
отпадёт. Это и доказывает Поппер. «Если рабочие убедятся в том, что их
жизнь улучшается и при капитализме, они могут предпочесть постепенные
реформы подавлению правящего класса и „полной победе" над ним»2.
Отчасти Поппер ломится в открытую дверь. Никто не спорит с тем,
что капитализм существует по сей день и что он существует не только
благодаря полицейскому насилию, но и благодаря улучшению жизни класса
наёмных работников (характерно, что номиналист Поппер говорит о
«рабочих», а не о «классе»). Проблема в другом. Необратимо ли это
улучшение? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо ответить на другой —
за счёт чего оно достигнуто? Поппер очень сильно облегчил свою задачу,
отказавшись говорить об исторических закономерностях и сведя историю
к поступкам людей, но не заметить проблему источника прочности
капитализма всё же не смог.
Попперу хорошо известно, что его аргумент марксисты парируют
контраргументом — благоденствие Запада есть следствие ограбления
колоний, где нищета не только не уменьшается, а возрастает. Поэтому
интересно рассмотреть его ответ. Этот контраргумент Поппер называет «вспо-
1 Calvert P. Revolution. London. 1970. P. 143-144.
2 Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. Т. 2. С. 181.

Немарксистские концепции революций
57
могательной гипотезой» к «исходной теории обнищания» и считает
следствием идеологического раздражения марксистов, не желающих принять
факт улучшения капитализма. Сначала Поппер отмечает, как он полагает,
противоречие между взглядами Маркса, обвинявшего капиталистическую
систему в пауперизации рабочих, и взглядами Энгельса и Ленина,
некоторое время спустя обвинявших её в обуржуазивании рабочих. Поппер
полагает, что капиталистическую систему нельзя обвинять и в том, и в другом.
Его собственное отношение к системе выдаёт ироническое — «она всё ещё
обвиняется!» Обвинять капиталистическую систему, считает Поппер, не в
чем: «Хотя нищета, в которую ввергла туземцев колонизация, является
одной из самых чёрных страниц истории нашей цивилизации, нельзя
утверждать, что нищета туземцев возросла со времён Маркса. Совсем наоборот —
их положение заметно улучшилось. В то же время, если бы
вспомогательная гипотеза, как и исходная теория, о которых шла речь, были бы
верными, то обнищание жителей колоний было бы очень сильным»1.
Поражает не позиция Поппера: ничего другого от него не ждёшь.
Поражает уровень аргументации — ни фактов, ни цифр, ни дат.
Единственная щель в идеологической броне, открытая для научной полемики —
заключительная фраза.
Итак, если бы обнищание жителей колоний было очень сильным, то
вспомогательная гипотеза, как и исходная теория, о которых шла речь, были
бы верными. За последние 30 лет доля общемирового дохода 20 %
беднейшего населения земного шара сократилась с 2,3 % до 1,4 % (доля 20 %
богатейших возросла с 70 % до 85 %; соответственно их доходы соотносятся как
1:75)2. Следствием этого неравенства, в частности, является тот факт, что в
«третьем мире» каждые 4 секунды от голода умирает человек (данные
Второго Всемирного конгресса по проблеме голода, 2002 год)3.
«Если по данным Программы развития ООН 358 богатых получают
столько же денег, как 2,3 миллиарда бедных, то в такой ситуации
говорить о политической демократии (по крайней мере, на глобальном уровне)
не имеет смысла»4.
Последние данные по России: в 2009 году на долю «верхних» 10 %
приходится 31 % всех доходов; на долю нижних — 1,9%. «Децильный
коэффициент» равен 1:175.
1 Поппер К. Открытое общество и его враги. С. 218.
2 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 550.
3 Варгас Э. Голодный человек — опасен // Наша перспектива. № 2(8). Август 2002 г.
4 Альтфатер Э. Какая теория и какие категории помогают понять современный
капитализм? // Альтернативы. 2007. № 3. С. 91.
5 Куликов С. Россия расслаивается по-латиноамерикански // Независимая газета. 2010. 11
февраля.

58
Глава 1. К истории понятия «революция»
В 2004 году «верхние» 10 % получали 30 % доходов; «нижние» 10 % —
2 %. «Децильный коэффициент» был равен 1:15*. Тенденция ясна.
Хотя и высокий (1:10 на Западе считается признаком социального
неблагополучия), но не поражающий воображение разрыв вызван тем
печальным обстоятельством, что «верхние» 10 % россиян не так уж богаты.
В Москве, где сосредоточено настоящее богатство, разница в доходах
между «верхним» и «нижним» 1 % населения равна 1:100 (!)2.
Директор Института социально-экономических проблем
народонаселения РАН А. Шевяков утверждает: «На самом деле этот (децильный — Г. 3.)
коэффициент выше — не менее 25». Далее он приводит цифры: более 50 %
работающих получают зарплату ниже 13 тысяч рублей; 60 % семей,
имеющих трёх и более детей живут ниже порога бедности. Среди бедных
(напомню, у нас таковыми считаются те, у кого доходы ниже прожиточного
минимума) — 23 % детей, 25 % — молодёжь до 30 лет, 39 % — люди от
30 до пенсии, 13% — пенсионеры3. Подзаголовок красноречив:
«Наибольший риск попасть за черту бедности — у молодёжи до 30 лет,
имеющих детей». Это к вопросу о том, почему страна вымирает, невзирая ни
какие «годы семьи», церковные проповеди и нацпроекты.
В статье, опубликованной правительственной «Российской газетой»,
убийственные для капитализма данные сопровождаются многочисленными
оговорками: «эта ситуация уникальна для развитых стран» (но наша страна
после 1991 года относится к периферии); «наша страна не может быть
бедной по определению — здесь сконцентрировано 40 % мировых ресурсов»
(но такова судьба стран Третьего мира — «их собственное сырьё,
имеющееся в избытке, отдаёт их на милость покупателя», писал Ф. Бродель);
«избавить нас от бедности может конкурентоспособная экономика,
эффективный рынок труда». (Но для получения прибылей и поддержания
конкурентоспособности как раз дешёвый труд эффективен: поэтому-то за
кризисный 2009 год число миллиардеров в России увеличилось с 49 до 774. На
долю 990 тысяч богатых в 2009 году приходится 25 % доходов в стране (7,3
трлн. руб.); общий объём их денежных средств — 9 % от ВВП5.)
Не знаю, что значит «очень сильное обнищание» с точки зрения Поп-
пера, но вряд ли можно усомниться в том, что богатые становятся богаче,
а бедные — беднее.
1 Зыкова Т. Каждый пятый — богатый. Разрыв между бедными и состоятельными растет //
Российская газета. 2004. 4 августа.
2 Лебедева Г. Богач-бедняк со Старого Арбата // Там же. 2003. 1 декабря.
3 ГрицюкМ. С двойной нагрузкой. Наибольший риск попасть за черту бедности - у
молодежи до 30 лет, имеющих детей // Там же. 2010. 18 октября.
4 Огородников Н. В России прибавилось миллиардеров // Там же. 11 февраля.
5 Куликов С Богатые от кризиса пока не плачут // Независимая газета. 2010. 9 апреля.

Немарксистские концепции революций
59
На Западе идёт аналогичный процесс. В 1976 году 1 % богатейших
граждан США владел 19% богатства страны; в 1995-40%. «Нижние»
90 % — 51 % и 29 % соответственно. Приведя эти цифры, американский
учёный Роберт Стоун пишет: «Поскольку капитализм не мёртв, живо и
сердце марксизма»1.
Капитализм не мёртв. «Ныне во всех странах так называемого
„демократического мира" основные проблемы экономики и политики
повсеместно решаются при непосредственном участии или под давлением
идеологии и партий „неолиберального", правого толка. Прямым следствием
такого развития явилась новая волна бедности и социального неравенства,
которая после 1991 года буквально захлестнула мир», — пишут
американские авторы политолог Р. Киран и экономист Т. Кении и приводят
данные: если в 1980-е годы доходы высшего менеджмента в США
превышали доходы рабочих в 115 раз, то в конце 1990-х — в 4802.
Спорить, по сути, не о чем — кроме, пожалуй, проблемы «тирании».
Надо отметить, что Поппер — отнюдь не противник насилия. Он
оправдывает не только — в духе Токвиля — насильственное («революционное»)
свержение «тирании», но и применение насилия для защиты
«демократии»3. Никаких иных форм правления, кроме «тирании» и «демократии»,
как и иных проблем, связанных с властью, он не выделяет, что было бы
странным, если бы не заявленная позиция: «Нам давно пора уже понять,
что вопрос ,J(mo должен обладать властью в государстве?" незначителен
по сравнению с вопросами ,,Κακ осуществляется власть?" и ,,Κακ много
власти сосредоточено в руках тех, кто ею обладает?"»4
Такая постановка вопроса нелогична с точки зрения тех, кто не
обладает властью: если они хотят узнать, как осуществляется власть и как
много власти сосредоточено в руках тех, кто ею обладает, они должны
знать и то, кто находится у власти. Зато такая постановка вопроса
логична с точки зрения тех, кто уже обладает властью: вопрос о власти «по
Попперу» исключает смену власти. Существующая власть может
осуществляться в разных формах, но она вечна. Не узнав, кто нами правит, мы
не сможем отстранить его от власти. Всё, чего могут добиться
подвластные — уступок от несменяемых хозяев жизни. «Можно создать рабочему
условия не хуже, чем у скаковой лошади, правда, от этого и
собственности у него будет не больше, чем у скаковой лошади», — писал Гилберт
Кийт Честертон (1874-1936)5.
1 Стоун Р. Почему марксизм жив? Потому что жив капитализм // Альтернативы. 1998.
№З.С21.
2 Киран />., Кенни Т. Продавшие социализм: теневая экономика в СССР. М., 2009. С. 19,11.
3 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 177.
4 Там же. С. 189.
5 Честертон Г. К. Хлыстом по рабочим // Честертон Г. К. Писатель в газете. М, 1984. С. 182.

60
Глава 1. К истории понятия «революция»
Вопросы о форме осуществления власти — демократии и тирании —
на мой взгляд, важны, но вторичны. «Когда доктор Поппер делит все
правительства на тирании и демократии, он принимает такой принцип
классификации, который не соответствует фактам, — писал английский
марксист Морис Корнфорт (1909-1980). — Было ли, например,
правление Тюдоров в Англии тиранией или демократией?.. Предлагаемая Поп-
пером поголовная классификация далеко не точна. И главный её
недостаток становится очевидным при рассмотрении того, каким образом
отдельные правительства фактически создавались и что они делали. Так,
например, древняя тирания Писистрата в Афинах по своей социальной
базе и функциям очень сильно отличалась от современной тирании,
установленной Гитлером в Германии, так как действия Писистрата были
направлены на подрыв власти прежнего господствующего класса, тогда
как действия Гитлера имели целью обеспечить господствующий класс
неограниченной властью»1. Поэтому свержение иной тирании, вопреки
Попперу, может быть контрреволюцией, а свержение иной демократии —
революцией.
Не могу не привести другую цитату из книги Корнфорта,
относящуюся уже не только к Попперу, но и к «социологии революции».
«Доктор Поппер предупреждает нас, что, как только индивидам даются какие-
нибудь диктаторские полномочия, у них возникает стремление удержать
эти полномочия, расширить их и злоупотреблять ими в ущерб
демократии. И действительно, опыт многих революций подтверждает это
предупреждение... Этот процесс в настоящее время рассматривается многими
как нерушимый закон революции: „революция пожирает своих детей".
Что же нам делать с этим? Должны ли мы по этой причине отказаться от
любых демократических попыток ускорить коренное изменение
общественной системы? Аргументы доктора Погатера не новы, и если бы
англичане прислушались к ним триста лет назад, мы продолжали бы
наслаждаться плодами „божественного права" королей»2.
В актив «социологии революции» можно отнести описания
психологических или политических явлений, происходящих накануне и в ходе
революции. Так, американский социолог Джеймс Дэвис в работе «К теории
революции» (1962) считает, что революции происходят не в период наиболее
острых кризисов и не в период устойчивого подъёма, а в ситуации, когда
период подъёма, внушивший людям надежды, сменяется резким упадком.
Резкая смена надежды безнадёжностью ведёт к революции. Такой была си-
1 Корнфорт М. Открытая философия и открытое общество. Ответ доктору Карлу
Попперу на его опровержение марксизма. М., 1972. С. 351.
2 Там же. С. 509.

Немарксистские концепции революций
61
туация в России перед 1917 годом. Психологический анализ задаёт
направление исследований и может помочь предсказывать революции1.
Это наблюдение представляется верным — преодолевается
психологическая антиномия «отчаяние-надежда», бывшая предметом разногласий
Бакунина и Кропоткина. Если посмотреть глубже, чем смотрит Дж. Дэвис,
то видна основа этой психологической ситуации — исторический момент,
когда старые производственные отношения, прежде бывшие стимулом,
стали тормозом развития.
Другой американский социолог Чарльз Тилли даёт описание хода событий
в революции: возникновение оппозиции — мобилизация ею сторонников —
попытки правительства противодействовать — установление оппозицией
контроля над частью министерств или регионов — борьба за расширение
контроля — победа, поражение или компромисс между оппозицией и
правительством — восстановление единого порядка2. В итоге получается даже не
социология, а технология революции, формально верная, но предельно абстрактная.
Те стороны революции, которые требуют не описания, а объяснения,
немарксистская социология считает непознаваемыми. Чешский социолог
Пётр Штомпка в книге «Социология социальных изменений» (1993)
завершает главу о революциях небольшим пессимистическим разделом «Чего
мы не знаем о революциях». Не знаем мы, с его точки зрения, «пять загадок
или парадоксов», а именно:
• причин возникновения революций;
• причин поведения людей во время революций («революционной
мобилизации»);
• причин и глубины преемственности между различными революциями;
• причин несоответствия результатов революций ожиданиям людей;
• предсказуемости революций3.
Проблемы не просто не решены, они неразрешимы. Это обусловлено
тем, что субъектами исторического процесса являются люди,
принимающие решения. Революции зависят от миллиардов решений, принимаемых
людьми «с уникальной биографией» и «непредсказуемыми в поступках».
История — сумма индивидуальных действий, поэтому научное изучение
революций поможет «защитникам старого порядка» предотвратить их.
Итогом является «парадоксальный вывод: теория революции
бессмысленна, ибо если она способна предсказать, то предсказания будут
опровергнуты, если же не способна, то это вовсе не теория»4.
1 DaviesJ. Toward a Theory of Revolution // American Sociological Review. 1962. V. 27.
№3. P. 1-19.
2 Штомпка /7. Социология социальных изменений. M., 1996. С. 386.
3 Там же. С. 386-388.
4 Там же. С. 389.

62
Глава 1. К истории понятия «революция»
Тупик очевиден, причём всей его безнадёжности автор не постиг:
если проводить позицию «социального номинализма» последовательно, то
бессмысленна не только теория революции, а любое изучение общества:
историю творят непредсказуемые индивиды, которые, узнав результаты
исследований, сделают всё наоборот.
Концепции модернизации и концепции зависимого развития
Большим успехом в исследовании революций, пришедшим отнюдь не
из «социологии революции», стало открытие революций в формах
хозяйственной деятельности (технических революций) — агрикультурной,
промьппленной, научно-технической революций — послужившее основой
наиболее известной немарксистской периодизации истории (аграрное —
индустриальное — постиндустриальное общество) и связанных с ней
концепций модернизации — единственной получившей широкое
признание немарксистской схемы прогрессивного развития человечества.
Это открытие было вызвано потребностью осмысления технического
переворота, получившего название научно-технической революции (НТР).
Термин введён знаменитым английским физиком Джоном Десмондом
Берналом (1901-1971), создавшим и периодизацию истории по стадиям
развития техники: (1) первобытное общество — (2) аграрное общество —
(3) индустриальное общество — (4) общество будущего. Переходы от
стадии к стадии — революции: аграрная IV—II (так у Бернала. — Г. 3.)
тысячелетий до н. э.; промышленная XVIII-XIX веков; научно-техническая
XX века1.
Для обозначения последней Бернал применяет также термины
«вторая промышленная революция» и «научно-промышленная революция»2;
а его единомышленник, английский физик и писатель Чарльз Перси Сноу
(1905-1980) в известной работе «Две культуры и научная революция»
(1959) — «научная революция»3, но признание получило наименование
«научно-техническая революция». Термин «научная революция»
впоследствии стал означать «переворот в знании», включая возникновение науки
в XVII веке4.
Переход от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству, от
присваивающего хозяйства к производящему был впервые
охарактеризован как революция в труде английского археолога Вира Гордона Чайльда
1 Бернал Дж. Д. Мир без войны. М, 1960. С. 292-293.
2 Там же. С. 77.
3 См.: Сноу Ч. П. Две культуры и научная революция // Портреты и размышления. М.,
1985. С. 195-227.
4 См., напр.: Рассел Б. Мудрость Запада. М., 1998. С. 292.

Немарксистские концепции революций
63
(1892-1957) «Человек создает себя» (1936). Но идея этой, «неолитической»,
как называл ее В. Г. Чайльд, революции получила широкое
распространение лишь после второй мировой войны и появления работ Дж. Бернала.
В последующем за этим переворотом закрепилось название
«агрикультурной» или «аграрной» революции. Термин «агрикультурная
революция» использовал и В. Г. Чайльд, но для обозначения перехода не к
земледелию вообще, а к плужному, полевому земледелию1.
Следующим переворотом был переход от ручного производства к
машинному, который именуют промышленной или индустриальной
революцией. Термин возник ещё в XIX веке. Впервые его ввёл в оборот в
книге «История политической экономии в Европе с древних времён до наших
дней» (1837) французский экономист Жером Адольф Бланки (1798-1854),
брат знаменитого революционера2. Но настоящее понимание роли этой
революции в истории пришло тоже в эпоху НТР.
Иную последовательность технических революций предложил
американский этнограф Лесли Элвин Уайт (1900-1975). В созданной им
схеме исторического развития в качестве первой стадии выступает
племенное (tribal) общество, базирующееся на собирательстве и охоте.
Агрикультурная революция имела своим следствием превращение этого общества в
цивилизованное. Второй технической революцией в схеме Уайта
выступает топливная (fuel) революция: была изобретена паровая машина и
человечество вступило в век пара.
Технический подъём XI—XIII веков (водяные и ветряные двигатели
и т. д.) ещё в 1940-е годы (статья Э. М. Карюс-Уилсон «Промышленная
революция XIII века» (1941)) получил название «первая промышленная
революция»3, однако при создании периодизации истории им
незаслуженно пренебрегали — возможно, потому что он, будучи оборван
кризисом XIV-XV веков, нарушал стройность картины прогресса.
Широкое распространение идей аграрной и промышленной
революций и включение в их ряд НТР способствовало формированию концепций
сначала индустриального (Жан Фурастье (1907-1990) в книге «Великая
надежда XX века» (1949)), а затем постиндустриального (Дэниел Белл
(р. 1919) в лекциях 1959 года) общества. Возникла и утвердилась новая
периодизация истории — по господствующей сфере экономики4.
1 Childe V. G. Man Makes Himself. London. 1937. P. 138.
2 Приоритет А. Бланки утверждает Φ. Б род ель: Бродель Ф. Материальная
цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. Т. 3. Время мира. М., 1992. С. 553 В русском
переводе книги Бланки (1869) употреблён термин «переворот».
3 Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIÏI вв. Т. 3.
С.561.
4 Подробнее см.: Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 191-198.

64
Глава 1. К истории понятия «революция»
Обе концепции утверждают, что проблемы современного общества —
не в его социальном устройстве, а в развитии техники. Поэтому
техническая революция делает ненужной социальную.
Эта уверенность в 1940-50-е годы на Западе была настолько сильной,
что способствовала истолкованию в техническом духе прошлого и
будущего человечества. Так появились концепции модернизации, призванные
дать прогноз будущего развития появившихся тогда новых независимых
государств.
Развитые (индустриальные или даже постиндустриальные)
капиталистические государства, с одной стороны, и аграрные страны «третьего
мира», с другой, существуют одновременно, но очень различны между
собой. Как они соотносятся?
«Концепции модернизации» утверждали: как две стадии развития.
«Традиционные общества» третьего мира должны пойти по западному
пути и превратиться в «современные общества».
Из числа ранних концепций модернизации наиболее известна и
характерна концепция стадий экономического роста американского
экономиста Уолтера Уитмена Ростоу (1916-2003), изложенная в книге «Стадии
экономического роста. Некоммунистический манифест» (1960). В ней
было выделено пять стадий экономического роста (они же — стадии
развития общества).
В качестве первой стадии выступало традиционное общество:
общество с ограниченными производственными возможностями, с
преимущественно сельскохозяйственным производством, т. е. аграрное,
иерархической социальной структурой, властью в руках земельных собственников,
доньютонианским уровнем науки и техники. Вторая стадия — период
создания предпосылок для подъема или переходное состояние, третья —
стадия подъема, четвертая — стадия быстрого созревания, пятая — стадия
высокого массового потребления.
Согласно взглядам Ростоу, в принципе все отдельные общества
должны в конечном счете пройти все эти стадии, из которых значение имеют, в
общем, только первая и последняя. Остальные носят переходный
характер. В этом и заключается процесс модернизации.
При разработке стадиального понимания истории неизбежно встаёт
вопрос о процессе перехода с одной стадии на другую — вопрос о
качественном скачке, за которым прочно закрепилось название «революция».
Ростоу часто употребляет этот термин, но не более. Теории революции у
него нет. Революцию он понимает не как переход от одной стадии к
другой, а так, как понимает её большинство западных социологов —
насильственный, незаконный политический переворот.
Это не разрешение общественных противоречий, а преодоление
сопротивления консерваторов, не желающих модернизации; отнюдь не не-

Немарксистские концепции революций
65
избежный, а наихудший вариант развития событий, когда правительство
не контролирует разрыв между реальным и желаемым положением дел.
В общем, революция — опасное лекарство. Здесь видна
умеренно-консервативная, восходящая к Юму и Токвилю, позиция Ростоу.
Роль квинтэссенции прогресса (локомотива истории) у Ростоу
выполняет понятие «модернизация». По сути она сводится к технической
революции — процессам индустриализации, действительно шедшим и
идущим в разное время в разных странах, начиная с наиболее развитых.
Социально-экономический же строй индустриализирующихся обществ
находится вне поля его зрения. С этим связан оптимизм Ростоу,
характерный, впрочем, для всех модернизационных построений.
«В целом создавался образ скачка или вознесения развивающихся
стран из своей первозданности в новый мир. Имелось в виду не частичное
обновление, осовременивание, одним словом, усовершенствование, как
следует из русского значения слова „модернизация", а коренные
преобразования в духе английского (или французского) значения этого слова,
наступление Нового времени (modern times), вступление в Современность»1.
Соответственно, слаборазвитость считалась следствием простого
отставания одних стран от других. Модернизация должна была покончить с
отставанием и, следовательно, со слаборазвитостью.
Но, как выяснилось уже в следующее десятилетие, не покончила.
Политической независимости, достигнутой большинством стран «третьего
мира» в 1950-60-е годы, оказалось недостаточно для избавления от
экономической зависимости, а попытки «догнать» развитые развитые
капиталистические страны путём «модернизации», как правило, были неудачны.
Сторонники концепций модернизации не сразу признали своё
поражение, пытаясь сделать теорию более адекватной реальности. Самая
известная из усовершенствованных модернизационных моделей
принадлежит израильскому социологу Шмуэлю Ноаху Эйзенштадту (1923-2010).
Суть её — в соединении концепций модернизации и локальных
цивилизаций. От первых берётся Современность как цель предшествующей
истории; от вторых — разнообразие исходных типов «традиционных
обществ», вычурной классификации которых (имперские, имперско-феодаль-
ные, патримональные и др.) уделено много усилий автора, и решающая
роль культуры, а не экономики, в их развитии. История представляет
собой процесс не только модернизации, но и конвергенции «традиционных
обществ». Итог — Современность.
В отличие от Ростоу, Эйзенштадт видит разные отправные точки
модернизации и, как следствие, разные пути достижения Современности.
1 Традиционное общество и мировая экономика: критика теорий модернизации. М,
1981. С. 6.

66
Глава 1. К истории понятия «революция»
Отсюда его интерес к проблеме революции, вызвавший к жизни книгу
«Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение
цивилизаций» (1978).
Социальный порядок, по Эйзенштадту, основан на «нормах
социального взаимодействия», устанавливаемых путём договоров между элитами
и представителями различных социальных групп. Институализация
выработанных норм обеспечивает равновесие системы, но одновременно
создаёт «возможность возникновения напряжённости, конфликтов и
потрясений, ведущих к изменениям»1.
В традиционных обществах протест не ведёт «за пределы
традиционности», так как их «символические и структурные основания» (то есть культура,
которую Эйзенштадг, отталкиваясь от идей швейцарского неофрейдиста
Карла Густава Юнга (1875-1961), считает частично врождённой, частично
созданной разделением труда) сильнее аналогичных оснований протеста.
Только европейская цивилизация могла сравнительно легко
модернизироваться, став «цивилизацией Нового времени». Остальным этот путь
проделать труднее.
Здесь мы подходим к проблеме революции. Эйзенштадт делит
революции на «современные» (Нидерландская, Английская, Американская и
Французская), которыми сопровождалась модернизация феодального
Запада, и «поздние современные» XIX-XX веков, которыми сопровождается
модернизация традиционных обществ иных типов. Каждое общество
модернизируется в соответствии со своей культурной сущностью, поэтому
различны темпы и результаты.
Но революции в этой схеме — не локомотивы истории. «Само
понятие революции имеет коннотациями переворот, быстрые резкие
изменения, нарушение преемственности и насилие»2. При таком узком
понимании революции естественен вывод о том, что возможна и желательна
модернизация без революции.
Причины революций снова ищутся в психологии, притом не в
сознании, а в подсознании: революции Нового времени для Эйзенштадта —
«посюсторонний экстаз» (религия — «потусторонний»), направленный
«на слияние настоящего общества и образа общества-двойника.
Вследствие этого революции Нового времени стремились вобрать в себя те
символы, которые были обращены к духовным качествам человеческой
природы, а поэтому неизбежно выходили за пределы любого социального
порядка»3. Проблема движущих сил революции предстаёт в виде проблемы
1 Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение
цивилизаций. М., 1999. С. 83.
2 Там же. С. 262.
3 Там же. С. 227.

Немарксистские концепции революций
67
носителей революционных символов — «революционных групп».
Объективный мир заменён подсознанием человека.
Схоластические конструкции Эйзенштадта ничего не дают
исторической науке. Гораздо более плодотворны возникшие в противовес
концепциям модернизации концепции «зависимого развития».
«Если теоретики модернизации акцентировали „помощь Запада", то
леворадикальные критики — „неэквивалентный обмен", ограбление
развивающихся стран при помощи несправедливого механизма
внешнеэкономических связей. То, что первые считали „благодетельным" в отношениях
Запада с развивающимися странами, вторые клеймили как „пагубное"»1.
Научную разработку идея «зависимого развития» получает в трудах
аргентинского экономиста Рауля Пребиша (1901-1986) в 1950-е годы.
Непосредственными предшественниками Пребиша были авторы концепций
империализма, начиная с Джона Аткинсона Гобсона (1858-1940),
опубликовавшего свою книгу «Империализм. Исследование» в 1902 году.
Однако впервые об эксплуатации бедных стран как источнике богатства Запада
заговорил оригинальный русский мыслитель Η. Ф. Даниельсон (1844-1918),
переводчик «Капитала», обычно причисляемый к либеральным
народникам, но не считавший себя противником марксизма. Некоторые авторы
видят в нём первого русского марксиста2. В книге «Очерки нашего
пореформенного хозяйства» (1893) он утверждает, что предприниматели «более
культурных стран» эксплуатируют «менее культурные нации» так же, как
своих рабочих3. Выделение наций-капиталистов и наций-пролетариев
станет в дальнейшем сутью концепций «зависимого развития».
Впоследствии с этих позиций выступали А. Эммануэль (Греция),
Т. Дус Сантус, Ф. Э. Кардозу, С. Фуртаду и Р. М. Марини (Бразилия),
А. Агиляр (Мексика), Э. Фалетто (Чили), А. Г. Франк (Нидерланды), С. Амин
(Сенегал). Ряд учёных США и Западной Европы — П. Баран и П. Суизи
(США), Г. Мюрдаль (Швеция), стоя на аналогичных позициях, формально
не причисляли себя к сторонникам этого направления.
Р. Пребиш ввел в научный обиход понятия «центра» и «периферии»,
связанных друг с другом. Центр — группа развитых капиталистических
стран, периферия — слаборазвитые страны «третьего мира». По
выражению Р. Пребиша, капитализм распространяется вширь не для того, чтобы
способствовать развитию периферии, а для того, чтобы её использовать.
Существуют два типа капитализма — капитализм центра и капитализм
периферии. Последний является порождением первого, его необходимым
1 Традиционное общество и мировая экономика: критика теорий модернизации. С. 17.
2 Адамовский Э. Η. Ф. Даниельсон в истории русской политической мысля: был ли
Плеханов «отцом русского марксизма»? // Альтернативы. 1998. № 4. С. 143-157.
3 Даниельсон Η. Ф. Очерки нашего пореформенного хозяйства. СПб., 1893. С. 277-278.

68
Глава 1. К истории понятия «революция»
дополнением и к самостоятельному развитию не способен.
Периферийный капитализм — не стадия на пути к западному капитализму, а
тупиковое дополнение к нему.
«Специфика периферии, — пишет Р. Пребиш, — проявляется во всем —
в сфере техники и потребления, в производственной структуре, в уровне
развития и демократизации, в системе землевладения и формирования
излишка, в демографическом росте» . Поэтому «рушится миф о том, что мы
могли бы развиваться по образу и подобию центров... Многолетние
наблюдения за ходом событий убедили меня, что глубокие изъяны,
свойственные латиноамериканскому капитализму, не могут быть преодолены в
рамках существующей системы. Систему необходимо преобразовать»2.
Р. Пребиш был далёк от марксизма и не пользовался в своём анализе
зависимого капитализма марксистскими категориями. Но уже Теонтониу
Дус Сантус пришёл к выводу о существовании «зависимого способа
производства» как варианта капитализма. За это он и его последователи были
подвергнуты критике со стороны догматических марксистов в
руководстве Компартии Уругвая3. Введение понятия «зависимого способа
производства» — важный шаг в исследовании горизонтальных связей и
разрушении ошибочных представлений о всемирной истории как сумме
параллельных историй отдельных обществ.
«Мы видим, — писал Т. Дус Сантус, — что зависимость —
важнейшая черта социально-экономической системы слаборазвитых стран...
Обретается собственная манера — зависимый способ — участия в процессе
развития мировой капиталистической экономики. Таким образом,
зависимость есть специфический способ капиталистического производства в
наших странах»4.
Первоначально созданные на латиноамериканском материале,
положения о «зависимом развитии» были затем распространены на весь «третий
мир» шведским экономистом Гуннаром Карлом Мюрдалем (1898-1987) и
американским — Полом Бараном (1910-1964)5.
Подчеркну, что «зависимость» в данном контексте — это
«эксплуатация»; зависимые страны — эксплуатируемые страны. «В своей основе, —
писал Г. Мюрдаль, — различия между странами имеют черты сходства с
различиями между классами внутри нации, если иметь в виду классы, как
они существовали до того, как началось их быстрое размывание в связи с
процессом национальной интеграции в наших современных государствах
1 Пребиш Р. Периферийный капитализм: есть ли ему альтернатива? М., 1992. С. 200.
2 Там же. С. 21.
3 См.: Давыдов В. М. Латиноамериканская периферия мирового капитализма. М, 1991. С. 35.
4 Цит. по: там же. С. 34.
5 См.: Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 210.

Немарксистские концепции революций
69
благоденствия. В этом смысле большая часть остального человечества
образует низший класс наций, а ряд наций находится в положении
промежуточного слоя людей. В сущности, учитывая уровень жизни людей в этих
странах, можно сказать, что термин „пролетариат" был бы более уместен
при таком сравнении в международном масштабе, чем когда-либо, или во
всяком случае, чем теперь внутри любой из развитых стран. Великое
пробуждение отсталых стран постепенно пробуждает среди их народов
классовое сознание, без которого общественная группировка является
аморфной и разъединенной»1.
В концепциях зависимого развития исследуются горизонтальные
связи между обществами различного типа в современном мире. Создание
картины всемирной истории с учётом горизонтальных связей не входило в
задачу их авторов.
До некоторой степени исключением является немецкий социолог Ан-
дре Гундер Франк (1929-2005), поднявший в работах «Развитие
недоразвития (underdevelopment)» (1966) и «Социология развития и недоразвитие
социологии» (1967) вопрос об истории зависимого капитализма в
Америке — начиная с испанского завоевания. В статье «Развитие недоразвития»
он пишет, что нынешние «развитые» страны никогда не были
«недоразвитыми» (ww/erdeveloped). Они были «развитыми (undeveloped).
«Недоразвитость» нынешних «развивающихся» (вернее, зависимых) стран —
результат «развитости» нынешних «развитых» стран. Это не стадия на пути
превращения «недоразвитых» стран в «развитые». Пример Японии в
данном случае неуместен — Япония никогда не была зависимой страной.
Концепции «зависимого развития» явились предшественниками мир-
системного подхода, ставшего серьёзной попыткой нарисовать картину
всемирной истории на основе горизонтальных связей. Мир-системный
подход возник в виде концепции миров-экономик Фернана Броделя (1902-1985)
и концепции миров-систем Иммануэля Валлерстайна (р. 1930) и затем
приобрёл большое количество сторонников и популяризаторов. Стоит
подробнее рассмотреть взгляды Броделя и Валлерстайна и те перспективы,
которые концепции зависимого развития и выросший из них
мир-системный подход дают для решения проблемы революции.
Сутью мир-системного подхода является выделение единиц больших,
чем отдельное общество — «миров-экономик» у Броделя и «миров-систем»,
делящихся на «миры-империи» и «миры-экономики», у Валлерстайна.
В основу выделения этих образований мир-системники клали не
культуру, а экономику, что сближало их взгляды с материалистическим
пониманием истории.
1 Мюрдаль Г. Мировая экономика. Проблемы и перспективы. М., 1958. С. 479.

70
Глава 1. К истории понятия «революция»
Понятие мира-экономики впервые введено Броделем. Оно неявно
присутствовало уже в книге «Средиземное море и мир Средиземноморья
в эпоху Филиппа II» (1949), а в чёткой форме появилось в его работах
«Динамика капитализма» (1976) и «Материальная цивилизация,
экономика и капитализм. XV-XVIII вв. Т. 3. Время мира» (1979).
Признаков, верных для любого мира-экономики, три.
Мир-экономика пространственно ограничен. Границы его меняются
редко и медленно. Граница между мирами-экономиками представляет
собой такую зону, пересекать которую невыгодно ни с той, ни с другой
стороны, поэтому миры-экономики в целом были стабильны до конца
XV века, когда «Европа передвинула свои границы» и приступила к
покорению остального мира.
Второй признак. Каждый мир-экономика имеет свой центр. Таким
центром является господствующий «капиталистический» город. Для
историков школы «Анналов», к которой принадлежал Бродель, слово
«капитализм» означает не общественно-экономическую формацию,
основанную на частной собственности на средства производства и эксплуатации
труда капиталом, как для Маркса, а деятельность, связанную с денежным
оборотом, безотносительно к производству. Поэтому Бродель видит
капитализм в любой экономике. Валлерстайн в русле тех же взглядов будет
видеть возможность капитализма в мирах-империях и действительность
капитализма в мире-экономике Европы.
Центр мира-экономики может перемещаться. Это может быть
следствием политического решения (Пекин в 1421 году становится столицей
Китая вместо Нанкина) или экономических причин (перемещение центра
Европы), но всегда имеет важные последствия для всего мира-экономики.
Центр всегда «сверхгород», которому служат другие города. Возможно
наличие двух центров (Рим и Александрия, Венеция и Генуя). Это имеет
место в краткий период борьбы между ними за лидерство. Успех одного
из центров приводит к упадку другого.
Падение старого центра мира-экономики и возвышение нового —
крупнейшая из возможных социальных катастроф, последствия которой
ощущаются на всём его пространстве, особенно зримо — на окраинах.
«Утратив своё могущество, Венеция утратила и свою империю: Негро-
понт в 1540 году, Кипр... в 1572 году, Кандию — в 1669 году. Амстердам
утверждает своё превосходство — Португалия теряет свою
дальневосточную империю... В 1815 году Лондон утверждается в полной своей силе, а
к этому времени Испания утратила или должна утратить Америку. Точно
также после 1929 года мир, ещё накануне имевший центром Лондон,
начинает концентрироваться вокруг Нью-Йорка: после 1945 года
европейские колониальные империи уйдут все, одна за другой... Такое повторение
колониального распада не было случайностью; рвались как раз цепи зави-

Немарксистские концепции революций
71
симости. Так ли трудно вообразить те последствия, которые повлёк бы за
собой по всему миру конец „американской" гегемонии?»1
Третий признак. Пространство мира-экономики делится на несколько
взаимозависимых зон. Важнейшей особенностью мира-экономики
является иерархия этих зон. «Всякий мир-экономика есть складывание,
сочетание связанных воедино зон, однако на разных уровнях. В пространстве
обрисовывается по меньшей мере три ареала, три категории: узкий центр,
второстепенные, довольно развитые области и в завершение всего
огромные внешние окраины... Центр, так сказать, „сердце", соединяет все самое
передовое и самое разнообразное, что только существует. Следующее
звено располагает лишь частью таких преимуществ, хотя и пользуется какой-
то их долей: это зона „блистательных вторых". Громадная же периферия с
её редким населением представляет, напротив, архаичность, отставание,
лёгкую возможность эксплуатации со стороны других»2.
Любая сфера жизни людей зависит от мира-экономики.
Казалось бы, в этой картине истории есть место социальным
революциям. Но Бродель тщательно избегает этого понятия. Ни перемещение
центра, ни изменение границ мира-экономики не называются им
социальной революцией. Революция, пишет он, «слово сложное и
двусмысленное»3. Лучше обойтись без него.
Но совсем обойтись не получается. Есть несомненная революция —
промышленная. Её трактовка Броделем резко отлична от апологии
модернизации.
«Англия одержала успех в своей революции, находясь в центре мира,
будучи сама центром мира. Страны „третьего мира" желают своего
успеха, но они находятся на периферии. И тогда всё действует против них... в
том числе и капиталы, которые они занимают за границей; в том числе и
морские перевозки, которые они не контролируют; в том числе и их
собственное сырьё, имеющееся в избытке и подчас отдающее их на милость
покупателя... Именно поэтому индустриализация прогрессирует там, где
она уже достигла прогресса, а пропасть между слаборазвитыми странами
и остальными только увеличивается...
„Третий мир" может прогрессировать, только тем или иным
способом сломав современный мировой порядок»4.
Это вывод Броделя. Но ведь он просто и недвусмысленно означает
необходимость социальной революции. Так понятие, которое историк хо-
1 Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. Т. 3.
С. 26.
2 Там же. С. 32.
3 Там же. С. 553.
4 Там же. С. 558-559.

72
Глава 1. К истории понятия «революция»
тел изгнать из науки, анонимно вернулось туда. Исследовать общество,
игнорируя революции, невозможно.
Если для Броделя формулирование принципов мир-экономического
подхода было итогом научных исследований, то для Валлерстаина —
исходным пунктом. Он видит в мир-системном подходе единственно
приемлемую методологию познания общественных явлений.
Единственной социальной реальностью, «не делимой на политику,
экономику и культуру», Валлерстайн считает «социальные системы»,
которые подразделяются на мини-системы и миры-системы. В свою
очередь, миры-системы делятся на миры-империи и миры-экономики. Три
основных вида социальных систем основаны на трех различных способах
производства: реципрокально-линиджном, данническом и
капиталистическом соответственно. К сожалению, Валлерстайн упустил столь важное
достижение концепций зависимого развития, как понятие зависимого
капитализма, чем сильно обеднил свою концепцию.
«Мир-система — социальная система, имеющая границы, структуру,
правила легитимации и согласованность»1. Критерий мира-системы —
самодостаточность (self-contained) его существования, «Мир-система» —
не «мировая система», а «система», являющаяся «миром», как и у Броделя.
Самодостаточность — теоретический абсолют (как вакуум), не
существующий в реальности, но делающий измеримыми явления реальности.
Мини-системы (первобытные общины) и миры-империи Валлерстай-
ном не рассматриваются. Мир-экономика — это система, принципиально
отличная и от мини-системы, и от мира-империи. В мире-экономике нет
социальных ограничений для развития производства, что становится
возможным, по Валлерстайну, при освобождении экономики из-под диктата
политической власти. Такой диктат — сущность мира-империи. Его
отсутствие или упразднение — победа нового способа производства —
«капиталистического»- и нового типа мира-системы — мира-экономики.
Непрочные миры-экономики, которые возникали в прошлом наряду с
мирами-империями, вскоре гибли, трансформируясь в миры-империи.
Такова судьба миров-экономик Китая, Персии, Рима и других. Они также
находятся вне поля зрения И. Валлерстаина — он исследует один и только один
мир-систему: современный мир-систему, он же — капиталистический мир-
экономика (КМЭ), единственный из миров-экономик, не только выживший,
но и победивший остальные социальные системы, «втянув» их в себя.
Существование отдельных обществ (Валлерстайн называет их
«национальными государствами») считается вторичным, производным от
существования социальных систем. По мнению Валлерстаина, не отдельные
общества объединяются в системы, а, напротив, системы порождают от-
1 Wallerstein I The Modem World -System. Vol. 1. P. 347.

Немарксистские концепции революций
73
дельные общества. Несомненно, этот взгляд связан с тем, что главный
предмет исследований Валлерстайна — современность. Именно для
современности характерно весьма сильное обратное влияние
межгосударственной системы на составляющие её национальные государства; Вал-
лерстайн перенёс эту ситуацию на прошлое, когда подобное влияние было
значительно слабее.
Отмечу, что Валлерстайн — противник стадиального понимания
истории. Он не считает, что человечество прошло стадии мини-систем,
затем миров-империй, затем — КМЭ. Соответственно, не было и
социальных революций.
Капиталистический мир-экономика базируется на обширном
разделении труда (в меньшей степени обусловленном географически, в большей —
социально). Существование отдельных обществ вызвано именно
разделением труда внутри КМЭ. Его составные части — ядро, полупериферия и
периферия. Его население разбито на «статусные группы» и «классы».
Ядро — зона, выигрывающая при неэквивалентном обмене с другими
частями мира-экономики. Для ядра характерны экономический рост,
политические свободы, развитие науки и сильное государство, проводящее
на международной арене наступательную политику.
Ядро мира-системы состоит из нескольких государств. Но они не
равноправны. Валлерстайн выделяет гегемона как непременное условие
существования мира-системы. История ядра — история борьбы за
гегемонию между несколькими претендентами, победы одного из них, его
господства над миром и последующего упадка.
Но, как бы ни были остры противоречия внутри ядра, несравненно
более важно отношение «центр-периферия» и противоречия,
возникающие между этими двумя составляющими мира-экономики. Если «мир-
система» является «миром» в силу самодостаточности, то «системой» —
в силу взаимодействия центра и периферии.
«Периферия мира-экономики — географический сектор, продукция
которого — низкокачественный (и хуже оплачиваемый) товар, но
который есть составная часть всей системы разделения труда, потому что его
продукция необходима для постоянного использования»1. Периферия при
неэквивалентном обмене теряет в той мере, в какой центр приобретает. На
периферии правилом является экономический и политический упадок, в
том числе либо отсутствие собственной государственности — «ситуация
колониализма», либо её слабость при неоколониализме в настоящее
время. Социально-экономический строй является следствием места в мире-
системе, его изменения в ядре влекут за собой изменения на периферии,
которые можно понять, только исходя из истории мира-системы в целом.
Из истории данных обществ «самих по себе» эти изменения не выводятся.
1 Wallerstein /. The Modern World -System. Vol. 1. P. 303.

74
Глава 1. К истории понятия «революция»
Пример, ставший благодаря Ф. Броделю и И. Валлерстайну почти
хрестоматийным — крепостничество в Восточной Европе и
плантационное рабство в Америке, вызванные к жизни возникновением капитализма
в Западной Европе (ядре мира-системы).
Кроме ядра и периферии, в мире-системе присутствует промежуточная
(по комплексу социально-экономических показателей) зона —
полупериферия. Её состав текуч — одни страны переходят в состав ядра, другие —
уходят в периферию (это более обычно: «полупериферия» все же не
«полуядро»). Роль полупериферии двояка: она одновременно — и стабилизатор
мира-системы, и «агент изменений» в ней. Полупериферия, в отличии от
периферии, способна отстаивать свои интересы, но сами эти интересы
обусловлены её положением в мире-системе и связаны с интересами стран ядра,
в первую очередь — с интересами гегемона. Любому миру-системе,
утверждает Валлерстайн в статье «Подъём и будущий упадок мировой
капиталистической системы» (1974), для стабильного существования необходимо
предотвратить поляризацию на привилегированное меньшинство и
бесправное большинство. Нужна «середина», пользующаяся определёнными
ограниченными привилегиями — в мире-империи её роль выполняют «коммер-
ческо-городские средние слои», в мире-экономике — полупериферия.
Пока сохранялась возможность экстенсивного роста КМЭ, шел
процесс колонизации. В XX веке, когда эти возможности были исчерпаны,
КМЭ, пережив кризис, пришел к новой форме отношений ядра и
периферии — неоколониализму.
Население мира-системы, как было сказано выше, образует
«статусные группы» и «классы». Границы между ними подвижны. «Класс» для
И. Валлерстайна — это «статусная группа», обладающая самосознанием.
Самосознание — функция конфликтной ситуации, т. е. «класс» возникает,
когда начинается борьба за приобретение или сохранение прав. При этом
борьба понимается Валлерстайном как борьба исключительно в
масштабах мира-системы, а не отдельных стран. Это положение даёт ключ к
трактовке Валлерстайном проблемы революции.
С его точки зрения, «классов» может быть не более двух — т. е. либо
ни одного (неустойчивое, переходное состояние), либо один (наиболее
обычное явление), либо два (наиболее взрывчатое состояние).
Применение мир-системного подхода к истории возникновения КМЭ,
осуществлённое в масштабном исследовании «Современный
мир-система» (Т. 1. 1974; Т. 2. 1980; Т. 3. 1989) — достижение Валлерстайна. Но
сказать то же об объяснении им причин появления КМЭ в Европе,
одновременно являвшимся объяснением причин невозникновения КМЭ в
других местах и в другие времена, нельзя.
Казалось бы, возникновение капитализма неразрывно связано с
возникновением буржуазии из средневекового бюргерства, со спецификой

Немарксистские концепции революций
75
европейского города и т. д. Валлерстайн с этим не согласен. Это, по его
мнению, не более, чем «миф XIX века», не объясняющий ни отставания
одних стран от других, ни способов ликвидации этого отставания. Корень
мифа он видит в признании существования двух пар антагонистических
социальных групп (буржуазия — пролетариат, земельная аристократия —
крестьянство), из которых первая пара принадлежит капитализму, вторая —
унаследована от прошлого. Вместо данного мифа им предлагается
утверждение, что феодалы превратились в капиталистов, а не были ими
побеждены. Отчасти так оно и было — в зависимых странах новый
господствующий класс формируется из старого — но Валлерстайн
распространил эту схему и на ядро.
Представляется, что Валлерстайн, увидев (на конкретном материале)
тенденцию «встраивания» европейской знати в капиталистический рынок,
дал этой тенденции неверное истолкование. «Классов» (самосознающих и
борющихся статусных групп) для него не может быть более двух.
Признание двух пар антагонистических классов для него немыслимо. Власть
дворянства на периферии связана с властью буржуазии в ядре. Для
Валлерстайна, признающего приоритет мира-системы по отношению к
отдельным обществам, проще всего сказать, что дворянство и есть буржуазия.
Таким образом, Валлерстайн оказался заложником своей теоретической
схемы. Возможно, свою роль сыграли и его политические убеждения, в
рамках которых допустимо рассматривать исторический процесс как
направляемый злой волей господствующего класса — наиболее обычным
для Валлерстайна является «одноклассовое» состояние мира-системы, при
котором свои интересы осознаёт только господствующий класс, а
остальные слои общества остаются «статусными группами».
Как нетрудно предположить, исходя из тождества дворянства и
буржуазии, Валлерстайн отрицает факт буржуазных революций. При этом
отрицается именно революционный характер изменений.
Так, в III томе «Современного мира-системы», дойдя до Великой
Французской революции, он отказывается видеть в ней социальную революцию,
произошедшую во Франции. Валлерстайн заявляет следующее:
«Французская революция не отмечена ни базисными экономическими, ни
базисными политическими трансформациями. Французская революция, в
терминах капиталистического мира-экономики, это момент, когда
идеологическая суперструктура догнала экономический базис»1.
То есть это не социальная революция, а мировоззренческий сдвиг,
притом происшедший не во Франции, а в мире-экономике в целом.
Антиаристократические лозунги Французской революции для него —
гигантское отвлечение внимания (diversion), «шутка и игры» (fan and games),
1 Wallerstein I. The Modern World -System. Vol. 3. P. 52.

76
Глава 1. К истории понятия «революция»
предпринятое «аристократией-буржуазией» для одурачивания крестьян и
санкюлотов. На мой взгляд, в данном вопросе Валлерстайн занимается
откровенным мифотворчеством.
В истории, по его мнению, было только две «всемирных» революции —
1848 и 1968 годов. События 1989 года завершают дело 1968 года, нанеся
удар по самому прочному до этого времени бастиону КМЭ — его
полупериферии, к которой Валлерстайн относит СССР и другие
«социалистические» страны.
Удивительно, но Валлерстайн не говорит о том, кто победил во
«всемирных» революциях. Очевидно, не антисистемные силы, раз КМЭ
устоял и даже стал более агрессивен. Но, в то же время, не сказано, что
«всемирные» революции потерпели поражение. Возможно, дело в том, что
Валлерстайн снова видит в «революциях» не социальный, а
мировоззренческий сдвиг, изменения в общественном сознании: торжество
либерализма в 1848 году и крах — в 1968-м. «Всемирная революция 1968 года —
как политическое событие — быстро вспыхнула и быстро погасла... Тем
не менее воздействие её продолжалось значительно дольше. Оно
низвергло с пьедестала реформистский центристский либерализм как
господствующую идеологию...»1
Для 1848 года характерно осознание эксплуатируемыми группами
необходимости создания «антисистемной бюрократической
контрорганизации для захвата государственной власти», что и было воплощено
впоследствии в действиях «старых левых», венцом которых стала победа
РСДРП(б)в1917году.
Для 1968 года — осознание необходимости борьбы с КМЭ не на
национальном, а на мировом уровне и возникновение «нового левого»
движения, которое, по мысли Валлерстайна, должно вести такую борьбу. А также —
ослабление культурно-психологической власти Запада над Востоком, «боль-
шинств» — над меньшинствами, капитала — над трудом, государства — над
гражданским обществом. Так объявленное Валлерстайном «преодоление
разделения социальной реальности на политику, экономику и культуру»
закономерно обернулось сведением политики и экономики к культуре.
Действительность, однако, оказывается сложнее схемы
Валлерстайна, тем более, что в философско-исторических вопросах он предпочитает
материализму идеализм.
Итогом отрицания существования и развития
социально-исторических организмов стало полное отрицание Валлерстайном стадиальности в
истории до появления КМЭ. Он видит в истории только изменения, не
имеющие никакой направленности. «Характеризуя капитализм на
докапиталистический, а „докапитализм" — на капиталистический лад, — пишет
1 Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003. С. 57.

Немарксистские концепции революций
77
А. И. Фурсов, — Валлерстайн получает некий единый „докапиталистиче-
ско-капиталистический континуум", в рамках которого нигде нет
качественно особых подсистем. Не случайно он даже не ставит вопрос:
существовали ли стадиально особые формы докапиталистических обществ?»1
Логичным завершением этой тенденции было бы отрицание
качественного различия миров-империй и миров-экономик. Сам И. Валлерстайн
оставляет противоречия в своих взглядах неразрешёнными, но за него
этот вывод сделан упомянутым выше А. Г. Франком.
Последние 5000 лет на Земле существует один мир-система (или одна
мировая система — эти понятия сливаются): «Подъем Европы означал
переход гегемонии от Востока к Западу в рамках уже существовавшей
системы... Как не было перехода от феодализма к капитализму, так не
было (и нет) перехода от капитализма к социализму. Категории „перехода"
(то есть социальной революции. — Г. 3.) и „способа производства"...
препятствуют научному изучению преемственности и основных свойств
мировой системы прошлого»2. И дальше — «переход есть переход между
переходом и переходом»3.
Предельно метафизическое противопоставление преемственности и
изменения делает историю неподвижной. Такой истории не нужны
локомотивы.
Разработка понятия «мира-системы» как единства ядра,
полупериферии и периферии — заслуга; отрицание стадиальности — заблуждение
Валлерстайна. Перед мир-системным подходом было два пути: развивать
сильную или слабую сторону его теории. Первое возможно, если
интегрировать достижения концепций зависимого развития и мир-системного
подхода в материалистическое понимание истории. Тогда станет гораздо
яснее многое, в том числе и характер революций.
Но мир-системный поход пошёл иной дорогой. Для него стала
типичной позиция Франка. Последователи Валлерстайна не сумели придать мир-
системному подходу второе дыхание. В настоящее время это наиболее
плодотворное направление в западном обществознании второй половины XX
века, не дав картины всемирной истории, постепенно сходит на нет.
Однако без усвоения достижений концепций зависимого развития и
мир-системного подхода в понимании мировой истории как единого
процесса, а не суммы историй отдельных стран, невозможно дальнейшее
развитие исторической науки. Полагаю, что использование понятия «мира-
1 Фурсов А. И. Возникновение капитализма и европейское общество сквозь призму
конъюнктурного подхода // Социологические исследования. 1991. №11. С. 42.
2 Франк А. Г. Формационные переходы и мифологемы способов производства // Восток.
1992. №3. С. 19.
3 Там же. С. 29.

78
Глава 1. К истории понятия «революция»
системы» или «мира-экономики» допустимо не только для сторонников
мир-системного подхода.
Концепции же модернизации, некогда казавшиеся научными, к
настоящему времени показали свою неадекватность и остаются в
употреблении только у пробуржуазных (либеральных) публицистов.
Последние новости из их стана. Кинорежиссёр А. Кончаловский, в
последнее время много теоретизирующий на тему судьбы России,
выступил на международном симпозиуме «Культура, культурные изменения и
экономическое развитие», дав затем интервью «Российской газете»:
«обсуждалось влияние культуры на способность общества к развитию. Что
первичнее — политика или культура?» Говорит А. Кончаловский: «Хар-
рисон (Лоуренс Харрисон, которого Кончаловский называет своим
учителем. — Г. 3.) двадцать лет пытался постичь причины медленного
экономического и политического развития стран Латинской Америки и сделал
вывод, что темпы зависят от культуры — т. е. логически связанной
системы ценностей, установок и институтов... Он пришёл к выводу, что есть
культуры, которые сопротивляются прогрессу, его душат. Пример —
Гаити... И сформулировал четыре фактора, от которых зависит, инертна ли
культура или открыта для новых веяний („радиус доверия", „жёсткость
морального кодекса", „использование власти для личного обогащения",
„отношение к новаторству". — Г. 3.) Пренебрежение к законности,
разнузданность власти, неготовность людей к взаимному сотрудничеству,
отсутствие гражданского сознания, эгоистичное преследование личных
интересов — это всё черты крестьянского сознания (выделено мной. —/'. 3.).
В Латинской Америке, Африке и России эти явления особенно остры, они
создают эффект мощного торможения»1.
Ещё бы он не пришёл к такому выводу! Капитализм хорош, люди
плохи. Бог прав, люди виноваты.
Развитие этой темы применительно к России видим у главы
президентского Института современного развития (ИнСоР) И. Юргенса. «В провалах
модернизации виноват народ», гласит заголовок. «Для модернизации в
стране есть воля президента, есть воля премьера, есть большой объём
инвестиций, но человеческий капитал для этого ещё не созрел... Безразличие
населения к инновациям, а также низкую гражданскую активность населения
глава ИнСоРа объясняет патернализмом, а также слабой
распространённостью городской урбанистической культуры (выделено мной. —Г. 3.)...
Российская обшинность и архаика могут быть преодолены не раньше 2025 года»2.
«Та же позиция типична для либерального исследователя, пишущего
об Украине, России, Африке или Индии. О чём бы ни зашла речь, нам пред-
1 А. Кончаловский: верить и думать // Российская газета. 2010. 7 июля.
2 Сергеев А/., Куликов С. В провалах модернизации виноват народ // Независимая газета.
2010. 16 сентября.

Идеологии революций в XX-XXI веках
79
лагается преодолеть некие местные условия, препятствующие
повторению иноземного успеха. Каковы же эти условия? У
латиноамериканцев, русских, африканцев, восточноевропейцев неизменно есть две беды:
культура и институты. Культура остаётся консервативной,
традиционной, ориентированной на какие угодно ценности, только не на рыночный
успех, а государство — большим, корпоративным, авторитарным и
непременно коррумпированным. Поскольку связь между коррупцией и
рынком не подлежит обсуждению, искать причину пороков надо в каких-то
мистических чертах национального характера или в природе
государства как такового. Причём государство сохраняет свои отрицательные
черты независимо от хода истории. Даже если оно само приватизирует всё
подряд...
Если марксисты считают, будто капитализм порождён определённым
этапом развития общества, имеет начало и, следовательно, будет иметь
конец, то либеральные мыслители так же твёрдо убеждены в обратном.
Законы экономики так же... внеисторичны, как, например, законы
механики в физике Ньютона. Хорошие правительства — те, кто идёт навстречу
„естественным законам". Плохие — те, кто пытается им препятствовать.
Соответственно, у первых всё должно получаться, у вторых, напротив, всё
должно проваливаться. Поскольку в реальной жизни часто случается
наоборот, нужно найти какое-то объяснение. Культура и институты дают
возможность ответить, „почему всё не так"»1.
Идеологии революций в XX-XXI веках
Революция в «первом мире»
Выше речь шла о научных интерпретациях понятия «революция». Не
менее обширным было в XX веке идеологическое использование этого
понятия, причём не только противниками существующего порядка, но и
его защитниками.
Концепции модернизации, индустриального и постиндустриального
общества тоже с самого начала несли существенную идеологическую
нагрузку — утверждение непреходящего характера капитализма. Но
целиком идеологическими они, на мой взгляд, не являлись: их приверженцы,
начав с искреннего оптимизма, под давлением фактов переходили к
пессимистическому взгляду на капитализм. В гораздо более явной форме эта
идеология проводилась различными версиями «революции менеджеров»,
«капиталистической революции» и т. д. (Т. Кервер — «Современная
экономическая революция в США» (1926); Дж. Бернхем — «Революция
1 Кагарлицкий Б. Ю. Политология революции. М., 2007. С. 50-51.

80
Глава 1. К истории понятия «революция»
менеджеров» (1941); А. Берли — <<Капиталистическая революция
двадцатого века» (1955)), чья популярность к настоящему времени миновала.
Основное их содержание — прежнего капитализма больше нет, он
исчез в результате этих революций. Собственность и власть давно
находятся в руках менеджеров, акционеров и т. п.1
Наиболее яркая фигура из числа идеологов «революции менеджеров» —
Джеймс Бернхем (Бёрнхейм, Бернам, Берхэм) (1906-1987), бывший
троцкист, пришедший к выводу о невозможности социалистической
революции и порвавший с левым движением. Единственная возможная в
современном мире революция — это «революция менеджеров». Отталкиваясь
от идеи «бюрократизации мира» Б. Рицци и М. Шахтмана (о них — в
III главе), Бернхем использовал её для показа преимущества западного
варианта «революции менеджеров» перед советским и нацистским.
Понятие революции активно использовали и противники капитализма
в его нынешнем виде — как ультраправые, так и ультралевые. Среди первых
выделяется идеолог «консервативной революции» ницшеанец Артур Мёллер
ван дер Брук (1876-1925), идейный предшественник немецкого нацизма;
среди вторых — неофрейдисты Вильгельм Райх (1897-1957) и Герберт
Маркузе (1898-1979).
В отличие от идеологии «капиталистической революции», созданной
в США и основанной в духе американского эмпиризма на тенденциозном
подборе фактов, европейские идеологии революций тесно связаны с
философией иррационализма. Их создатели стремились вписать революцию
в общую картину мира.
«Консервативное мышление, — писал Артур Мёллер ван дер Брук, —
видит во всех человеческих отношениях вечное возвращение... То, что
прошло, скоро наступит, скоро вернётся, прорвётся снова и снова, ибо оно
дано от природы, заложено в человеке»2.
Понятно, что скоро должно вернуться древнее величие немецкой
нации, подорванное поражением в первой мировой войне. Задача
«консервативной революции» — вернуть это величие.
«В отличие от реакционера „революционный консерватор" живёт
сознанием вечности... Он видит мир не таким, каков он есть, а таким, каким он
будет вечно. Он знает, что исторический мир — это мир размеренный,
вечно возвращающийся. Будучи революционером, он ищет новых начал;
будучи консерватором, он настаивает на возвращении к традиции»3.
1 Подробнее см.: Кравченко А. И. Менеджеризм. Теория «менеджерской революции» //
История теоретической социологии. Т. 3. М, 1998. С. 61-73.
2 Цит. по: Одуев С. Ф. Тропами Заратустры. М., 1971. С. 172.
3 Одуев С. Ф. Тропами Заратустры. С. 173.

Идеологии революций в XX-XXI веках
81
Идеал «консервативной революции» — прямое воскрешение
прошлого, возврат к могучему первому райху, минуя опозорившийся второй.
Скрыть абсурдность этого положения Мёллеру помогает утверждение, что
время движется по кругу. В таком случае нет прогресса, нет и реакции,
а «консервативная революция» — единственно оправданная революция.
Идея вечного возвращения заимствована Мёллером у Фридриха
Ницше (1844-1900), как и культурные и политические антипатии — к
гуманизму, либерализму, социализму, науке и другим порождениям упадка
жизни. Но политические цели Мёллера гораздо отчётливее расплывчатых
грёз Ницше о господстве «белокурых зверей». Это восстановление
Великой Германии. Его основной труд (напомню, что Мёллер умер в 1925
году) носит название «Третья империя» (Das dritte Reich). Примечательно,
что среди немецких ультраправых группа Мёллера отличалась «восточной
ориентацией», стремлением к союзу с СССР и антиколониальными
движениями Азии для совместной борьбы с Западом. Это означало весьма
глубокое понимание причин бедственного положения большинства
человечества, хотя, конечно, не путей выхода из него. Для Германии
предполагался вариант развития без «большевизма», то есть без устранения
классового деления и без подрыва власти прежних «верхов».
Иное, лишённое ницшеанского биологизма, обоснование
праворадикального переворота представлено в труде неогегельянского социолога
Ханса Фрайера (1897-1969) «Революция справа» (1931). Считая
буржуазный индивидуализм разрушительным для общества, Фрайер видит силу,
способную обуздать его, в государстве. «Революция справа» (то есть
«сверху» в традиционной терминологии) должна положить конец разделению
общества на классы и, объединив их, создать новый субъект истории —
Народ, что сделает невозможными «революции слева»1.
С аналогичных позиций выступали Э. Юнгер, Э. Никиш, О.
Шпенглер, Л. Клагес, К. Шмитт, Э. Форстхоф, X. Раушнинг и другие
представители плеяды немецких интеллектуалов, ставшей связующим звеном
между Ницше и Гитлером и подготовившей призывами к тотальной
власти сильной (биологически или морально) элиты усвоение идей нацизма.
Суть различий между разными течениями немецких ультраправых можно
найти в книге А. М. Руткевича «Консерваторы XX века» (2006).
Историческая роль идеологии «консервативной революции» и
«революции справа» для Германии роль была завершена с приходом к власти
нацистов. «Консервативные революционеры, — пишет современный немецкий
1 Подробнее см.: Давыдов Ю. Н. Праворадикальная версия неогегельянской социологии
(X. Фрайер) // История теоретической социологии. Т. 2. М., 1998. С. 500—511. Филиппов А. Ф.
Облик работника и революция справа: к истории радикального консерватизма // Россия XXI.
1996. №1-2.

82
Глава 1. К истории понятия «революция»
историк философии Л. Люкс, — были поразительно наивны. Они считали
себя хладнокровными политиками, их расчёт был — позволить нацистам
провести предварительную подготовку к последующей „подлинной"
национальной революции. Решающим моментом подготовительной работы
было свержение Веймарской республики. А там уж консервативные
революционеры возьмут руководство в свои руки. Что же произошло? После
30 января 1933 года они уже никому не были нужны. Вместо того, чтобы
пожать плоды чужой работы, они сами расчистили путь нацистам.
Так существование „консервативной революции" оказалось
неразрывно связанным с существованием столь нелюбимой „консервативными
революционерами" Веймарской республики. Крушение Веймара — самый
большой успех „консервативной революции" — разрушило и фундамент,
на который опирались эти революционеры»1.
Поэтому впоследствии большинство приверженцев «консервативной
революции» отошло от прежних взглядов, а X. Раушнинг даже
эмигрировал в США, где выпустил книги «Революция нигилизма» (1939) и
«Консервативная революция» (1941) с критикой этой идеологии. Ещё
более печальная участь — пожизненное заключение — ждала Э. Никита,
представителя наиболее левого течения («национал-большевизма») среди
ультраправых. Судя по всему, Никиш, Юнгер и их единомышленники были
единственными в истории европейской мысли сторонниками политаризма
как такового: современная техника превращает всех в рабочих; прежние
элиты должны уйти (Гитлер критиковался как ставленник капитала), но
равенства не нужно: правят те, в ком рабочие видят «первых рабочих»,
«первых солдат», слуг государства. Другие ультраправые идеологи — как
и Гитлер — допускали сохранение прежних элит.
Нацисты тоже называли себя революционерами. С некоторых пор
словосочетание «нацистская революция» блуждает по страницам нашей
научной литературы , притом иногда не для осуждения революции, а для
частичного оправдания нацизма3. Насколько уместна такая терминология?
Чем был нацизм как социальное явление?
Современный мир — не совокупность параллельно развивающихся
стран, а единая система, где есть мировые «верхи» и мировые «низы»,
государства-эксплуататоры и государства-эксплуатируемые. Между ними и
идёт борьба, и эта борьба достигает особой остроты в ситуации, когда та или
1 Люкс Л. Евразийство и консервативная революция // Вопросы философии. 19%. № 3. С. 66.
2 В. В. Бибихин: «В 1933 году Хайдеггер был избран ректором Фрейбургского
университета, как человек, способный в условиях нацистской революции найти способ общения с
новыми властями...» (Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 365-366).
3 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина. М.,
2001. С. 334^346.

Идеологии революций в XX-XXI веках
83
иная страна рвется из «низов» в «верхи» или, напротив, изгоняется из ядра
на периферию.
Именно так и обстояло дело с Германией между мировыми войнами.
После 1918 года победители — страны Антанты — сделали всё возможное,
чтобы устранить Германию как конкурента, превратив её, по словам Е. В. Тар-
ле (1874—1955), «из субъекта, могущего заявить и поддержать силой свою
волю, в объект, в пассивное политическое существо»1. Это давление
вызвало необычайно мощный протест во всех слоях немецкого общества и
привело к власти Гитлера. Влияние нацистов на немецкий рабочий класс
неверно сводить, как принято, к одурачиванию умелой пропагандой. Никакая
пропаганда не поможет, если нет совпадения интересов. А в данном случае
совпадение было. Вызвано оно тем, что в странах ядра всё население
является коллективным эксплуататором периферии, поэтому стремление быть
в числе стран ядра отвечает интересам «низов» зависимых стран. При этом,
бесспорно, основная ответственность лежит на «верхах»: как «верхах»
стран ядра, получающих сверхприбыли за счёт сверхэксплуатации
зависимых стран, так и на «верхах» зависимых стран, желающих занять их место.
Фашизм — лекарство, которое хуже, чем болезнь, но не следует
делать вид, что болезни не было.
«Мы — народ в узах, — писал Мёллер в 1923 году. — Тесное
пространство, в котором мы зажаты, чревато опасностью, масштабы которой
непредсказуемы. Такова угроза, которую представляем мы, — и не
следует ли нам претворить эту угрозу в нашу политику?»2
Если Германия не завоюет себе господство, она «будет колонией
Европы»3, утверждал Эрнст Юнгер (1895-1998).
Отнюдь не просто обманом немецких рабочих является утверждение
Мёллера о том, что «освободительная война, которая нам предстоит... есть
борьба, которую мы ведём против мировой буржуазии»4. Лживо
умолчание о роли и будущей участи трудящихся враждебных стран (Гитлер
найдёт лёгкий выход в их «расовой неполноценности»), но не определение
мировой буржуазии как врага Германии. Оно верно.
В капиталистическом мире всякой стране отведено своё место в
иерархии, и попытки изменить эту иерархию приводят к мировым войнам. А для
войны необходимы не только техника и организация. Необходима идеология.
В данном случае, для страны, восставшей против мирового
порядка — не для того, чтобы разрушить его, а для того, чтобы занять место
1 Тарле Е. В. Европа в эпоху империализма // Тарле Е. В. Политика: история
территориальных захватов. XV-XX века. М., 2001. С. 711.
2 Цит. по: Люкс Л. Евразийство и консервативная революция. С. 60.
3 Цит. по: Оду ев С. Ф. Тропами Заратустры. С. 164.
4 Там же. С. 171-172.

84
Глава 1. К истории понятия «революция»
наверху — идеология должна включать милитаризм, культ силы, расизм,
отрицание гуманизма — весь круг идей, введённых в европейскую
культуру Фридрихом Ницше и развитых в политическую доктрину
«консервативной революции» ницшеанцами времён Веймарской республики.
Идеи «консервативной революции» не принадлежат только
Германии. К ним обращались фашистские идеологи разных стран.
«Легионерское движение — это движение религиозной революции»1, — писал в
1937 году румынский мистик Мирча Элиаде (1907-1986), участник
фашистского движения в Румынии, известного как «Легион архангела
Михаила» или «Железная гвардия».
Идеи «консервативной революции» не принадлежат и только
предвоенному времени. Например, во Франции идеи «консервативной
революции» в наши дни разрабатываются ультраправыми идеологами Группы
исследований европейской цивилизации (ГРЭС), самым ярким из которых
является Ален де Бенуа (р. 1943). Набор ультраправых догм неизменен со
времён Ницше: избыток равенства в современном мире как первопричина
бед; достижение вечного социального неравенства («антиэгалитаризм»)
как цель; «вечное возвращение» (иногда называемое «фазой контркульту-
рации») как путь к цели; воля «сверхлюдей» как движущая сила истории;
наконец, арийская («индоевропейская») биокультурная общность, лишённая
классовых различий, как основа будущего антиэгалитарного мира.
Новациями являются разве что признание человека не столько биологическим,
сколько культурным существом (что тут же сводится на нет введением
понятия «биокультурный») — не очень удачная маскировка расизма —
и осуждение «тоталитаризма» (следствия идей демократии и равенства) —
не очень удачная маскировка культа власти аристократической касты.
Любопытно, что ГРЭС дала идейное ответвление неолиберальной
направленности — клуб «Орлож», пропагандирующий идеи частной
инициативы, освобождения буржуа из-под гнёта бюрократии,
«минимального» государства, не мешающего естественному отбору и занятого
полицейскими функциями вместо социальных и т. д. Программный манифест
клуба носит название «Республиканская революция». «Ресггубликанский»
в данном случае означает «буржуазный»: идеологи клуба ориентированы
на своеобразную трактовку Французской революции как продолжения
идущего из глубин «европейской традиции» стремления к «свободе,
собственности, праву на безопасность и сопротивлению угнетению» (вместо
«свободы, равенства и братства»). Неравенство оказывается для
«республиканцев», как и для их старших братьев из ГРЭС, высшей социальной
ценностью. Исследователь ультраправой идеологии П. Тагиеф пишет:
1 Цит. по: Лихачёв В. Революция духа. Христианский фашизм Мирчи Элиаде // НГ-
религии. 2004. 3 марта.

Идеологии революций в XX-XXI веках
85
«Перед нами, невзирая на различия в словах, — два полюса новой правой,
один из которых выражает идеи „консервативной революции", а другой —
неоконсерватизм либерального толка»1.
Соответственно, будущая «республиканская революция», по
справедливому замечанию Т. М. Фадеевой, «выглядит как промежуточный этап
„консервативной революции"... Индивидуалистический либерализм
получает коллективистское, национальное, моральное измерение; что касается
республиканской традиции, то в ней самым важным оказывается не то, что она
выразила универсальные и всеобщие устремления человечества, а то, что
она прочно укоренена в отдалённом европейском прошлом и т. п.»2
Корень данных «революционных» проектов — стремление исправить
современное общество, сменив элиту, но сохранив социальное неравенство.
Подобные идеи постоянно порождаются самой капиталистической
действительностью. Поэтому не следует удивляться ни появлению нацизма в
России, ни весьма заметно изменившемуся отношению к немецкому
нацизму. В России идеи «консервативной революции» («абсолютной революции
по ту сторону истории», «радикальной революции против современного
мира в целом», «новой революции, национальной и социалистической
одновременно») давно пропагандируются неоевразийцем А. Дугиным3.
«В любой стране, включённость в мировой рынок для которой
сводится к роли поставщика сырых материалов, где десяткам миллионов
нищих противостоит прозападная элита, идеи „консервативной революции"
вновь обретают плоть и кровь»4.
Отмечу и неизбежность расизма в классовом обществе, вызванную
необходимостью приносить часть людей в жертву социальному
неравенству. «Евреи — это имя, которое мы даём другим, чью муку мы не можем
разделить, чья смерть оставляет нас холодными и равнодушными, —
писал американский драматург Артур Миллер (1915-2005). — У каждого
человека есть свой изгой, и у евреев есть свои евреи»5. Имя отверженных
может меняться: вместо «евреи» ставится «мусульмане», как в нынешней
Европе6, или «пьянь и рвань», как представители нашего среднего — по
интеллекту — класса называют тех, кто на них работает, но
отверженность остаётся, пока остаются классы.
1 Цит. по: Фадеева Т. М. «Новая правая» философия и идеология неоконсерватизма //
Французская философия сегодня. М, 1989. С. 181.
2 Там же. С. 186.
3 Дугин А. Потому что мы любим тебя, революция // День. 1993. № 19. Он же. Анпилов,
красный брат // Там же. № 24. В последнее время: Он же. Владимир Путин и консервативная
революция // Российская газета. 2003. 20 мая.
4 Руткевич А. М. Консерваторы XX века. М, 2006. С. 91-92.
5 Миллер А. Это случилось в Виши // Пьесы. М, 1999. С. 600.
6 Вопрос освещен: Кагарлицкий Б. Ю. Восстание среднего класса. М., 2003. С. 272-276.

86
Глава 1. К истории понятия «революция»
Конечно, в настоящее время угрозы прихода нацистов к власти нет ни в
России, ни во Франции. Но по разным причинам. Россия находится в
слишком сильной зависимости от Запада, которому во главе России нужен не
Гитлер, а Пиночет; Франция входит в «ядро» мира-экономики, где буржуазия —
пока — в состоянии править демократическими методами. Однако очень
характерно, что идеи «консервативной революции» так прочно прижились
именно во Франции, отчаянно сопротивляющейся американской гегемонии,
которая в принципе чревата периферизацией всего Старого Света.
Нацизм— политика господствующих классов стран, стремящихся
избежать попадания в зависимость (или вырваться из зависимости) от
более сильных стран. Экономической основой нацизма (как и итальянского
фашизма) стал политарно-капиталистический синтез, удвоивший
социальный гнёт1. О революции как прогрессивном сдвиге здесь говорить не
приходится. Имел место регрессивный сдвиг, скачок на пути, ведущем
вниз, что невозможно объяснить чисто внутренними причинами.
Этот путь, путь проигравших, но не желающих признать поражение и
жаждущих реванша — следствие исторического тупика, в котором
виновен мировой капитализм. Он обрёк целые страны на бессилие и вызвал в
них к жизни истерический культ силы, обречённую попытку обделённых
государств «играть не по правилам», любой ценой добиваясь
перераспределения в свою пользу уже давно распределённых благ.
Ультралевые идеологи революции исходили в своих построениях из
психоанализа Зигмунда Фрейда (1856-1939). С его точки зрения человек
является биологическим организмом (животным), который должен
руководствоваться в своём поведении инстинктами, но живущим в неестественных
условиях и вынужденным эти инстинкты подавлять. Подавление инстинктов
формирует культуру. Социология для Фрейда — прикладная психология.
Общество сводится к культуре; культура — к изменённой биологии.
Фрейд считал подавление инстинктов благом для общества. Но не
менее логично счесть его злом. В этом случае вырисовывается картина
доброго человеческого естества, подавляемого репрессивным обществом.
Такова точка зрения В. Райха. Он объявляет о наличии в глубинах
психики «естественной организации труда», именуемой «рабочей
демократией». Её содержание — «любовь, труд и познание»2.
Старый бесплодный спор о том, добр или зол человек, продолжается
в гротескных формах психоанализа, «науки о похоти», по выражению
Г. К. Честертона3.
Из данного Райхом объяснения враждебности мира и человека
вытекает способ её преодоления — освободить животное естество человека от
1 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 506.
2 Райх В. Психология масс и фашизм. М. 1997. С. 339.
3 Честертон Г. К. Гамлет и психоаналитик // Писатель в газете. М., 1984. С. 211.

Идеологии революций в XX-XXI веках
87
гнёта общества. Это и есть «сексуальная революция», скандально
прославившая её творца.
«В основе своей человек является животным»1, — утверждает Райх.
Культура — ложь, скрывающая эту правду. Человек цивилизованного
общества — вырожденное животное, «подобие робота». Вопрос
освобождения человека принимает форму выбора между животным и роботом.
Победа животного в человеке — это освобождение, потому что животное
как таковое лишено механистичности и садизма. Бескомпромиссное
осуждение Райхом социального гнёта становится фикцией из-за сведения
социального гнёта к подавлению сексуальных порывов. Осуществление
революции возложено на врачей, правильным воспитанием
высвобождающих в детях (взрослые безнадёжны) подавленную естественность.
Популярность подобных идей, пик которой пришёлся на 1960-е годы,
показывает, что они не были только болезненной фантазией психиатра,
решившего вылечить человечество от человеческого.
«Простое пробуждение могучих социальных устоев человеческой
психики, пробуждение чувств братства и помощи, которые были
подавлены веками угнетения... даст людям такую силу, что самые свирепые
угнетения, самые железные режимы рухнут карточными домиками»2, —
утверждал, к примеру, советский писатель И. А. Ефремов (1907-1972). В
такой форме ему виделась неизбежность коммунизма.
Г. Маркузе выдвинул аналогичную по сути идеологию «Великого
Отказа» от правил игры, навязанных буржуазным обществом с его
рациональностью, также подчёркивая решающую роль сексуального
освобождения в строительстве нового мира.
«Производство должно исходить из новых ценностей. Для этого
необходима „революция до революции": социальной революции должна
предшествовать революция в человеке, радикальное изменение всех
аспектов... Это вопрос воспитания, и с этого нужно начать уже сегодня...
Это означает радикальное изменение человеческой природы и структуры
инстинктов»3.
Одновременно он стремился отмежеваться от Райха, говоря о
«беззастенчивом примитивизме», «диких и фантастических пристрастиях»
последнего. Маркузе подчёркивает, что для Райха всё дело в «простом
раскрепощении сексуальности»4, в то время как он сам видит
предшествующую стадию — освобождение человека из-под власти труда, которое
сделает возможным новую организацию сексуальности и тем самым —
1 Райх В. Психология масс и фашизм. С. 322.
2 Ефремов И. А. Лезвие бритвы. М., 1988. С. 668.
3 Цит. по: Штейгервальд Р. «Третий путь» Герберта Маркузе. М., 1971. С. 329.
4 Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев. 1995. С. 250.

88
Глава 1. К истории понятия «революция»
новую организацию общества. Не «любви, труда и познания», а лишь
бесконечного удовольствия жаждет подавленное капитализмом естество.
Неудивительно, что Маркузе, анархически отрицающий любую власть,
уповал на стихийное творчество маргинальных масс («историческими
агентами освобождения» могут быть «те, чьё существование само по себе является
отрицанием капиталистической собственности»1), в то время как
реализация идей Райха привела бы на практике к диктатуре врачей-воспитателей.
Но, пожалуй, основное отличие взглядов Маркузе и Райха лежит не в
области целей и средств, а в области их обоснования. Медик Райх с
одержимостью изобретателя вечного двигателя доказывал научную
обоснованность своих взглядов, включая открытие космической сексуальной энергии —
«оргона»; философ Маркузе, понимая невозможность такого обоснования,
взывал, как до него — Бакунин, к мобилизующей силе веры в утопию.
Религию Маркузе прямо ставил выше науки: «Там, где религия всё ещё
бескомпромиссно стремится к миру и счастью, её „иллюзии"
по-прежнему сохраняют более высокую истинностную ценность, чем наука,
которая трудится для их устранения»2. «Истинность» тут явно неуместна —
имеется в виду полезность. Отказ от разума ведёт к принятию иллюзий.
Человеческий организм как революционная сила, способная
покончить с капитализмом — вот суть идеологии «сексуальной революции» в
любой её форме. Её теоретическая несостоятельность очевидна. Психика
человека стала тем «убежищем незнания» (Спиноза), поставляющим
любые желаемые ответы, каким прежде была воля бога.
Но происхождение идеологии — социальная, а не гносеологическая
проблема. Не видя реального пути разрешения социальных противоречий,
изверясь в политической борьбе, идеологи угнетённых масс ищут
фантастические выходы. Психоанализ успешно играл и играет роль духовного
наркотика, взамен традиционных религий, вместе с нетрадиционными и
в союзе с наркотиками как таковыми. Их общий корень — бессилие
человека, ощущающего, но не понимающего враждебность мира.
Недовольство существующим порядком может иметь разное
происхождение. Различны и идеологии — идеология недовольных «низов»,
утверждающая естественность равенства, и идеология недовольных
«верхов», утверждающая естественность неравенства.
Впервые сформулированные ещё младшими софистами3, в XX веке
они приобрели характер политических доктрин — теорий революций,
призванных уничтожить «противоестественный» социальный порядок:
1 Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев. 1995. С. 298.
2 Там же. С. 69.
3 Антифонтом и Фразимахом (или Калликлом) соответственно. См.: ЧанышевА. Н. Курс
лекций по древней философии. М., 1981. С. 216-217; Иванов В. Г. История этики древнего

Идеологии революций в XX-XXI веках
89
наличие неравенства и деспотизма для одних идеологов (сексуальная
революция); равенства и демократии (консервативная революция) — для других.
Необходимость революций, как консервативной, так и сексуальной,
выводилась не из общественных, а из природных и даже космических
законов, и требовала не скачка в прогрессивном развитии, а возврата к
«естественному» дочеловеческому, дообщественному устройству «жизни»
у ницшеанцев, устройству психики — у фрейдистов.
Маркузе и Райх считали себя последовательными антифашистами.
Они и были ими — на практике. Но в теоретических построениях
противники опасно близки. Общий для ницшеанства и фрейдизма иррационализм
обуславливает схожее видение мира и своего пути в нём. Требование
разбудить зверя в человеке — не всё ли равно, по Ницше или по Райху?
Призыв «отказаться от девятой симфонии Бетховена» как символа буржуазного
гуманизма, исходящий от Г. Маркузе, вполне мог быть подписан Э. Юнге-
ром или А. Мёллером ван дер Бруком.
Сон разума ничего, кроме чудовищ, не рождает.
И сон ещё не кончен. Напротив. Тупиковый характер
капиталистического развития виден всё яснее, недовольство охватывает различные слои,
в том числе и те, что являются порождением тупика. Глобализация при
сохранении капитализма означает, что «индустриализация слаборазвитой
страны — обратная сторона деиндустриализации страны более развитой...
„Мы движемся по направлению к нежизнеспособному миру безработных
потребителей", — жаловался недавно президент Европейской ассоциации
производителей текстиля Ф. Либеерт»1. Население развитых стран
люмпенизируется, и удельный вес люмпенства на Земле растёт.
Поэтому большую проблему представляет люмпенская
оппозиционность, считающая себя «революционностью»2. Ещё один из инициаторов
фовизма М. Вламинк признавался: «То, что я смог бы вызвать в обществе,
только бросив бомбу, — что привело бы меня на эшафот, — я попытался
реализовать в искусстве... Я удовлетворял таким образом своё
стремление разрушать, не подчиняться.. .»3
Но буржуазия тоже не хочет подчиняться ничему, кроме законов
рынка — и стремится разрушать то, что им противоречит. Так что
нарушитель — не значит революционер.
мира. СПб., 1997. С. 151-152. Калликл в диалоге Платона «Горгий» излагает право сильных
на власть неотличимо от Ницше.
1 Хауг В. Ф. Глобализация, хайтек-капитализм и будущее марксизма // Альтернативы.
2008. №2. С. 11,15.
2 См.: Рахманов А. От Диогена Синопского до Э. Лимонова: люмпенизация и
люмпенские идеологии // Там же. 2006. № 1.
3 Куликова И. С. Философия и искусство модернизма. М., 1980. С. 24.

90
Глава 1. К истории понятия «революция»
Люмпенская оппозиционность появилась и в современной
стремительно люмпенизирующейся России. Вот представитель — А. Цветков,
«художник-радикал по сути и призванию... когда не было денег, сочинял
рекламные слоганы, когда деньги были, занимался любимым видом
экстремального туризма — участвовал в антиглобалистских акциях», как
поясняет аннотация книги с кричащим заглавием «После прочтения
уничтожить: пособие для городского партизана» (2009).
Революционная политика по А. Цветкову выглядит так. «Самое,
казалось бы, место призвать всех наёмных работников к самоорганизации,
освобождению сознания, захвату средств производства, преодолению
отчуждения и социальной революции, как её понимали Грамши, Лукач и
Ульрика Майнхоф... Но призывать не буду. Уже делал это не раз и не два
и выяснил — это не действенно... Вместо призывов предлагаю всем
потенциальным партизанам просто потренироваться, чтобы быть в форме».
Дальше идут «упражнения», числом шесть, из которых отмечу
последнее — «просыпайся каждый день и выбирай себе новые политические
убеждения, художественные вкусы, сексуальную ориентацию.
Воспринимай окружающее сквозь выбранную роль как можно честнее и детальнее.
Испробуй все типы людей, какие знаешь и можешь выдумать... Попробуй
перестать играть в это. Кто ты теперь? Ноль».
...Это — нонконформизм? Вот это! Не такими ли пластилиновыми
ноликами нас делает буржуазное общество? Подождите, радость впереди.
Внутри искомого ноля — нечто покруче «Фауста». «Слышишь машинный
скрип, электронное журчание у себя внутри? Чувствуешь, как бьётся там
живая пятиконечная звезда?.. Вещи перестали быть товаром, польза
больше не измеряется прибылью»1.
Этот бред всерьёз воспринимают как программу революции.
Рецензент буржуазной «НГ» глубокомысленно замечает: «авангардное и
современное искусство воспринимается как буржуазное излишество,
эстетическое извращение, инструмент одурачивания масс (в духе памфлета
Михаила Лифшица и Лидии Рейнгардт „Кризис безобразия"). Напротив, борцы
с системой часто признаются в любви к старому проверенному (где слова
„серый" и „тусклый"? Непорядок! —Г. 3.) реализму. Но реализм по своей
сути есть консервативно-реакционная установка, ибо тот, кто желает
ниспровергнуть статус кво, выступает за „альтернативный образ реальности", то есть
является по отношению к реальности „здесь и сейчас" контрреалистом»2.
Ничего подобного. Тот, кто хочет изменить мир, должен его знать,
в том числе — знать тенденции его развития (и отражать их в своём
творчестве), а не спасаться от реальности лозунгом «революция — сейчас»,
1 Цветков А. После прочтения уничтожить. СПб., 2009. С. 189.
2 Бойко М. Левая парадигма и контрреализм // НГ-Ех Libris. 2010. 1 апреля.

Идеологии революций в XX-XXI веках
91
прочитанным на стене сортира Сорбонны1. Этим революционер отличается
от психопата. А. Цветков пишет много правильных слов о демократии,
но ему не веришь. Это поза сегодняшнего дня; поза завтрашнего будет
другой, может быть — противоположной. Ноль есть ноль, скуки ради он
придумывает собственное нутро, но в нём ни что не удержится надолго
(в особенности — пятиконечная звезда, символ братства людей труда, а не
людей прикола). Внутри самовлюблённого ноля пусто: «для революционера
нет ничего оскорбительнее, скучнее и бесполезнее, чем вечно-неизменное.
Самое достойное, продуктивное и даже „божественное" в человеке —
именно заданное ситуацией, социально актуальное, побуждающее к
революционному жесту-эксперименту» . А для людей твои жесты полезны?
Но людей-то, оказывается, нет. Есть три типа: (1) «Тело, или иначе
„Система"... Такие люди любят классическое искусство, верят в прогресс,
доверяют науке. И наоборот: любые отклонения, уродства, безумие и
фанатизм вызывают у них отвращение и даже агрессию... Стратегическая
задача — максимальный комфорт для воспроизводства своего вида,
народа, группы» и т. д. — быдло, в общем. (2) «Душа, или иначе „Культура"...
Они предпочитают декадентское искусство и по любому поводу
иронизируют... Ужас перед уродливым перемешан в них с тягой к патологии»
и т. п. — уже получше, но всё равно быдло. (3) «Дух, или иначе
„Восстание". Радикалы и поэтические террористы... в культуре предпочитают
крайний авангард и контрреализм. Достижения науки проверяют на
личном опыте» и др. — знакомьтесь, элита.
Для неё важен бунт, а не результаты. «Став целью, а не средством,
революция превращается в мистическую практику и откровение для
избранных (выделено мной. — Г. 3.). Почти в религию... Лозунги могут
быть какими угодно... Ты вступаешь в борьбу, которая не закончится
никогда»3. Ну и почему мы должны считать их борьбу нашей борьбой? Они
так не считают. Скороговоркой упомянув об Октябре и приписав его людям
третьего типа (поэтические террористы), Цветков всю свою симпатию
отдаёт батьке Махно и хуньвэйбинам, тут же объявив сталинский режим
победой людей Системы (тех, кто любят классическое искусство, верят в
прогресс, доверяют науке).
Вот тут масштаб искажений, думаю, поразит даже тех, кто после
писаний Солженицына перестал удивляться вранью. Ведь если судить по
отношению к искусству и науке, к отклонениям, уродству и безумию,
Ленин и всё руководство РСДРП попадают в разряд людей Системы, а в
«поэтические террористы» логичнее записать Сталина. Тягу к патологии
1 Цветков А. После прочтения уничтожить. С. 98.
2 Там же. С. 179.
3 Там же. С. 175.

92
Глава 1. К истории понятия «революция»
следует искать не у революционеров, чья задача — с покончить с ней, а у
служащих карательных органов. Но Цветков полон решимости защитить
от «Системы» дело Ленина и Махно, которое на поверку оказывается
делом одного Махно.
Зачем совершать подлог? Очевидно, ему нужен повод для мести.
Элита обижена. Кем? Наукой, искусством, вообще нормальностью — ибо
с нормальной точки зрения она вовсе не элита. Посему тем, кто отвергает
безумие, от безумцев пощады не будет, а фядущий бой элитарные хуньвэй-
бины дадут не каггатализму, а человеческой культуре и всем нам — тёмному
сброду, который верит в прогресс — при этом уверяя, что враг у нас общий.
Для начала определимся, где свои — где чужие. На классификацию
Цветкова можно ответить другой. «В мире есть три типа людей. Первый
тип — это люди; их больше всего, и, в сущности, они лучше всех. Мы
обязаны им стульями, на которых сидим, одеждой, которую носим, домами, в
которых живём; в конце концов, если подумать, мы и сами относимся к
этому типу. Второй тип назовём из вежливости „поэты". Они большей
частью наказание для родных и благословение для человечества. Третий тип —
интеллектуалы; иногда их называют мыслящими людьми. Они —
истинное и жесточайшее проклятие и для своих, и для чужих. Конечно, бывают
и промежуточные случаи... многие хорошие люди — почти поэты, многие
плохие поэты (,,художники-радикалы"? — Г. 3.) — почти интеллектуалы...
Поэты выше людей, потому что понимают людей.. .Умники же выше людей,
потому что не желают их понимать. Для них человеческие вкусы и обычаи —
просто грубые предрассудки. Поэт отличается от толпы своей
чувствительностью, умник — своей бесчувственностью. Он недостаточно тонок и
сложен, чтобы любить людей. Его заботит одно: как бы порезче их отчитать»1.
Добавлю: место умников в политике — среди «элиты», элитарность —
их среда, их альфа и омега; если же какой-нибудь поворот истории кинет
их вниз, тогда начинается трагикомедия — умник идёт в революцию.
Чтобы узнать, как это выглядит — читайте А. Цветкова. Тяга к
«авангардному» — одна из примет людей подобной породы, один из способов
считать себя избранником, нарушая нормы. Приходя в ряды левых, они
приносят с собой свои пороки, как дезертир вражеской армии — свою
униформу. Это неизбежно; страшно, когда обноски чужого мундира
используют вместо знамени.
Если социалистическая революция возможна, люмпенский слой (и
пролетарский, и интеллигентский) совершит много такого, от чего все мы потом
будем долго краснеть; тем не менее полагаю, что им, как и отвергнувшей
их буржуазной среде, в конце концов придётся проверить достижения
марксистской науки на личном опыте.
1 Честертон Г. К. Три типа людей // Писатель в газете. С. 129-131.

Идеологии революций в XX-XXI веках
93
Революция в «третьем мире»
В XX веке теории революции покинули пределы Запада. Проблема
освобождения зависимых стран была осознана теоретически. «Третий мир»
выдвинул своих революционных идеологов, первыми из которых были
франц Фанон (1925-1961) и Режи Дебре (р. 1940). В их учениях и судьбах
много общего. Фанон — уроженец французской колонии Мартиника,
получивший образование в Европе и ставший профессиональным
революционером, активный участник национально-освободительной революции
в Алжире. Дебре — французский журналист, немалую часть жизни
отдавший Латинской Америке, не только как свидетель, но и как участник
кубинской революции, проведший три года в боливийской тюрьме после
разгрома отряда Э. Че Гевары и освобождённый лишь по личной просьбе
президента Франции Ш. де Голля.
Их мировоззрение, неизменное на протяжении всей жизни1, типично
для профессиональных революционеров — полное неприятие
существующего строя и стремление найти если не альтернативу, то хотя бы путь к
его уничтожению. Критическая часть в таком мировоззрении
традиционно сильнее позитивной.
Понимание невозможности пролетарской революции на Западе, с
одной стороны, и рост революционного движения на периферии, с другой,
не могли не привести к мысли о переносе центра борьбы за бесклассовое
общество в «третий мир». Это исходный пункт учений Фанона и Дебре.
Поиск революционной силы внутри «третьего мира» также шёл в одном
направлении: ни буржуазия, ни рабочий класс таковой не являются. Более
чётко этот взгляд сформулировал Фанон, строивший свою теорию на
материале Африки, где контраст между городом и деревней особенно резок.
«Преодоление рабочим классом крайней степени нищеты вело, по его
мнению, к ^революционизированию". Революционность оказывалась связанной
лишь со спонтанностью, а спонтанность — с крайней нищетой угнетённых»2.
Поэтому революционной силой Фанон счёл крестьянство и
люмпен-пролетариат, которые в периферийных странах берут на себя роль,
непосильную для рабочего класса. Конечно, Фанон видел низкий культурный
уровень потенциальных освободителей человечества, но считал, что его
можно поднять после революции. Этим займутся революционные
интеллигенты, осуществляя «воспитательную диктатуру» — видна явная
перекличка с идеями О. Бланки.
1 Р. Дебре выступил в 1999 году с осуждением агрессии НАТО в Югославии. Его
открытое письмо президенту Ж. Шираку опубликовано в газете «Монд» 13 мая 1999 г. Перевод:
Российская газета. 1999. 2 июня.
2 Гордон А. В. Проблемы национально-освободительной борьбы в творчестве Франца
Фанона. М., 1977. С. 127.

94
Глава 1. К истории понятия «революция»
Судьба Европы в постреволюционном мире у Фанона аналогична
судьбе неевропейских стран у Энгельса, считавшего, что Европа после
победы пролетарской социалистической революции даст им пример, за
которым они вынуждены будут следовать.
У Фанона Запад и Восток меняются местами: когда на Востоке
победит крестьянская социалистическая революция, Европа вынуждена будет
его догонять.
Реальные национально-освободительные революции в «третьем мире»
прошли не так, как предполагал Фанон, признавший это со свойственной
ему бескомпромиссностью. Представители местной верхушки заняли в
городах места европейцев, оставив соотечественников-крестьян прозябать
в нищете. В последние годы жизни неизлечимо больной Фанон
мучительно искал выход, но не нашёл.
«Фанон призывал народы „третьего мира" избежать не только той
„пропасти, к которой движется Европа", но и „возврата к природе". Более
того, он явно понимал, что и стояние на месте невозможно, простое
поддержание равновесия ведёт к деградации. Альтернативу западной
цивилизации он видел не в „собственных" традиционных ценностях, бывших в
употреблении у народов „третьего мира", а в „собственных" ценностях,
которые будут выдвинуты ими.
Для фаноновской концепции характерен пафос не прошлого, а
будущего, притом до такой степени, что можно, пожалуй, говорить о бегстве
в будущее»1.
В Латинской Америке, о которой писал Дебре, не было проблемы
ликвидации режима колониального управления. Поэтому Дебре сразу ставит
проблему свержения капитализма — отсюда ещё большая, чем у Фанона,
расплывчатость выводов. Его концепция «революции в революции»,
изложенная в одноимённой книге, состоит в утверждении приоритета
партизанской войны перед политической борьбой и тем более — перед
теоретическим исследованием революции. Сначала — стихийный «очаг»
вооружённого сопротивления, затем — распространение его на всю страну
(партизаны — «партия в зародыше»), а потом уже — осмысление
сделанного (учиться революции надо в боях, а не по книгам). Движущая сила
революции — интеллигенция и крестьяне, хотя в оценке рабочего класса
Дебре не так резок, как Фанон.
Взгляды Дебре — «сельский бланкизм», в основе которого — не
научный анализ тенденций развития Латинской Америки, а абсолютизация
опыта Кубы.
1 Гордон А. В. Проблемы национально-освободительной борьбы в творчестве Франца
Фанона. М., 1977. С. 193.

Идеологии революций в XX-XXI веках
95
Бланки видел очаг революции в Париже, мечтая о «парижизации»
франции; Дебре сто лет спустя — в деревне, идущей с автоматом в руках
на город. Что делать после военной победы — ни тот, ни другой не знают.
«Сначала переправимся, — говорил Бланки, — а там посмотрим». В этих
словах заключена и позиция Дебре, чья теория практически означает
отрицание теории. Когда цель не видна, революция из средства её
достижения сама становится целью. Локомотив идёт в никуда.
Бесплодность идеологий освобождения периферии собственными
силами несомненна. Но жизнь требует их появления, и они продолжают
возникать, повторяя и варьируя взгляды Фанона и Дебре. Человек совсем
иного, неромантического склада — известный учёный, в прошлом
директор Африканского института ООН по экономическому развитию и
планированию, ныне директор Форума Третьего мира Самир Амин (р. 1931),
выступая как идеолог революции «третьего мира», столь же неубедителен.
В его работах рассматриваются проблемы
национально-освободительных движений периферии. В этих движениях, с точки зрения Амина,
сосуществуют два элемента — национально-буржуазный и «народно-
национальный». Если после победы революции верх берёт первый, то
освободившаяся страна остаётся в плену мировой капиталистической
системы, если же побеждает «народно-национальное» начало, возникает
«народно-национальное посткапиталистическое общество». В свою очередь,
в этом обществе соперничают «этатизм» номенклатуры, тяготеющей к
реставрации капитализма, и вышеупомянутое трудноопределимое
«народно-национальное» начало. Амин полагает, что в принципе возможна
победа этого начала и торжество демократии при господстве
государственной собственности. При этом он заходит так далеко, что в репрессиях,
которые осуществляет одна часть номенклатуры против другой («культурная
революция» в КНР), готов видеть продолжение революции, а в «вожде» —
представителя народа, а не главу номенклатуры. Жестокий утопизм
подобных построений происходит не от циничной жажды власти, как может
показаться, а от отчаяния. Капитализм перекрыл зависимым странам
практически все дороги к прогрессу, так что ощущение безысходности
становится здесь нормой.
Один из наших либеральных критиков идей С. Амина в 1991 году,
когда иллюзия скорого вхождения России в «ядро» была широко
распространена, ехидно заметил: «Мироощущение, выражаемое теорией С. Амина,
можно было бы представить так: не лезьте к нам с вашими
предложениями и вашими правилами игры, мы боимся, что вам от этого станет лучше,
и не верим, что нам может стать лучше от чего-нибудь вообще»1.
1 Славный Б. И. Ещё одна версия антизападничества // Мировая экономика и
международные отношения. 1991. № 7. С. 28.

96
Глава 1. К истории понятия «революция»
К сожалению, это мироощущение абсолютно точно передаёт
реальность. Способов преодоления зависимости Амин предложить не может,
но их пока нет и в действительности, а любые западные инициативы только
ухудшают положение периферии.
Научно обоснованная программа уничтожения зависимости
отсутствует по сей день. Ясно, что буржуазия Запада на этот шаг не пойдёт, так
как капитализм без эксплуатации периферии, поддерживающей высокую
норму прибыли, невозможен.
Это положение по сей день не доступно пониманию либералов;
вернее — непонимание этого положения делает человека либералом. Вот что
они думают о глобальном социальном неравенстве: «Проблема, очевидно,
существует, но трудно сказать, что быстрее приведёт к её решению: утопия
более справедливого распределения ресурсов, о которой говорит Валлер-
стайн, или же простое повсеместное внедрение в слаборазвитых странах
персональных компьютеров стоимостью 100 долларов»1.
Почему же простое решение не выполнено? Ведь это был бы нокаут
всем «утопистам» и террористам. А потому, что в мире ещё до
наступления кризиса половина населения жила на 2 доллара в день и ещё
четверть — на 1 доллар в день. У них никогда — вплоть до «более
справедливого распределения ресурсов» — не будет персональных компьютеров
стоимостью 100 долларов. К этому можно добавить две трети
неграмотных2. Таков глобальный капитализм. Считать его вечным — утопия;
считать способным повысить жизненный уровень большинства — безумие.
Считать, что ему нет альтернативы — значит быть либералом.
Немногочисленные случаи революционного разрыва зависимости
«снизу» (Вьетнам, Куба, Лаос, отчасти Никарагуа) были успешны
благодаря поддержке СССР и вели к политаризму советского образца. Теперь,
после распада СССР, и эта дорога закрыта. Поиски собственного пути к
социализму оканчивались тем же политаризмом под другими лозунгами,
как в Мьянме (Бирме)3 или аграрным политаризмом, разрушающим
общество, как в Камбодже (Кампучии), что следует считать регрессом.
Надежды на крестьянскую социалистическую революцию в «третьем
мире» нереальны. Нереальны и надежды на победу здесь «буржуазно-
демократической революции, перерастающей под руководством рабочего
класса в социалистическую», бывшие опорой просоветских марксистов
в полемике с Фаноном и Дебре.
1 Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. СПб., 2008. С. 231.
2 Мир как деревня в сто жителей // Российская газега. 2005. 4 октября (Перепечатка из
Интернета: http://users.gazmter.net/melan/Wara/Wani.htm
3 См.: Листопадов H. Бирма. Кризис и его последствия // Азия и Африка сегодня. 1989.
№4. С. 22-25.

Идеологии революций в XX-XXI веках
97
Английский марксист-востоковед Джек Уоддис в книге «„Новые"
теории революции» (1971) утверждал, что в «третьем мире» существует
революционная буржуазия: «Сама зависимость от империализма является
признаком наличия у неё противоречий с последним»1.
Приведёт ли это противоречие к революции, то есть к созданию
буржуазией нового строя в странах «третьего мира»? Да — если считать, что
эти страны отстали от Запада и способны его догнать и перегнать, а их
буржуазия — слабое подобие западной. Нет — если видеть в них
периферию единого мира-системы, а в их буржуазии — силу, порождённую
зависимостью и служащую её закреплению.
По крайней мере, от иллюзий в отношении своей буржуазии
революционеры «третьего мира» свободны.
На революционный разрыв с Западом идёт отнюдь не буржуазия
зависимых стран, а та или иная часть их госаппарата: как правило,
офицерский корпус, но иногда и духовенство.
Эта среда порождает своих идеологов революции, одновременно
являющихся действующими политиками: светских, эклектически
сочетающих социализм и национализм, в первом случае (Г. Насер, М. Каддафи,
У. Чавес и др.) и религиозных — во втором. Последний случай особенно
интересен с точки зрения создания целостной концепции революции,
основанной не на сиюминутной демагогии, а на определённом мировоззрении.
Здесь необходимо пояснение. Как правило, в
религиозно-революционную (мусульманскую, буддистскую, индуистскую, католическую
«теологию революции») форму облекают свои требования наиболее угнетённые
крестьянские «низы» периферийных стран. Приблизительным аналогом
в истории европейской мысли являются Т. Мюнцер и Дж. Уинстенли
(мысль последнего, впрочем, развивалась в сторону материалистического
пантеизма). Об этих идеологиях речь не идёт: ничего нового по
сравнению с Фаноном их сторонники в теорию революции не вносят, а лишь
запутывают неадекватной формой и без того сложный вопрос свержения
зависимости. К власти они никогда не приходили и не придут2.
Что же касается офицерского корпуса периферийных стран, то его
положение двойственно: с одной стороны, патриотизм (и даже
национализм), присущий всем, кто работает на государство, толкает на отстаивание
интересов своей страны, с другой — карьеризм — основной интерес
госслужащего — побуждает служить начальству, которым в конечном счёте
является западный капитал. Поэтому мы и видим в истории, допустим, генерала
Перона и генерала Пиночета (последнего — чаще в генеральском чине,
1 Уоддис Док. «Новые» теории революции. М, 1975. С. 127.
2 Подробнее см.: Общественная мысль развивающихся стран. С. 209-219.

98
Глава 1. К истории понятия «революция»
первого — чаще в офицерском). Но чего в мировоззрении офицера быть не
может, так это демократизма, поэтому военные перевороты во имя
социализма изначально противоречивы ещё больше, чем приход к власти левой партии.
Правда, современность вносит коррективы: в нынешних условиях
мирового кризиса «боливарианская революция» Уго Чавеса может стать
чем-то большим, чем созданием очередной «диктатуры развития». Дело
не только в личности Чавеса, дело в историческом моменте, когда нельзя
идти вперёд, не идя к демократии. Как утверждает английский
исследователь Джереми Лестер, «не Чавес дал полномочия низам общества, а
самоорганизация и продолжавшаяся десятилетия борьба обездоленных,
отверженных слоев общества привела к власти Чавеса. Другое дело, что, придя
к власти, Чавес... начал и продолжает последовательно выполнять свои
обещания, инвестируя значительную часть доходов от продажи нефти
именно в развитие беднейших районов...»1
Вернёмся к прошлому. Наиболее крупным успехом (в том числе
идеологическим) антизападных действий «верхов» зависимой страны была
«исламская революция» 1978-1979 годов в Иране, чьим идеологом являлся
аятолла Рухолла Аль-Мусави Аль-Хомейни (1902-1989).
Официальная идеология нынешнего иранского режима утверждает
принципиальное отличие исламской революции от «западных»
революций, к которым относятся «либеральные» и «марксистские», направленные
на осуществление ценностей либерализма и марксизма соответственно.
Западные революции вызывались экономическими причинами,
происходили при ослаблении государственной власти, сопровождались классовой
борьбой и носили стихийный характер. Исламская революция произошла
в условиях экономического подъёма и полного контроля шахского режима
над всеми сторонами жизни народа; она от начала до конца была
спланирована Р. Хомейни и осуществлена под его руководством при активном
участии всего иранского народа, внутри которого нет классовых
антагонизмов. Причина исламской революции — глубокая приверженность
народа Ирана мусульманской религии, чем обусловлена руководящая роль
духовенства, хотя народ всё равно осуществил бы её, даже если бы
духовенства не было (очевидно, имеется в виду: если бы всё духовенство было
уничтожено шахом)2.
Реальность, конечно, отличается от этой картины так же, как история
ВКП(б) от «Краткого курса истории ВКП(б)».
1 Лестер Дж. Прекариат: отверженные как новый революционный класс //
Альтернативы. 2009. № 1. С. 87-88.
2 Сафари М. (Посол ИРИ в России). Уникальные особенности Исламской революции в
Иране в сравнении с революциями в других странах мира // Исламская революция в Иране:
прошлое, настоящее, будущее. М., 1999. С. 6-11.

Идеологии революций в XX-XXI веках
99
Шахский режим, сохраняя политическую зависимость от Запада, с
1963 года проводил ускоренную капитализацию страны, известную как
«белая революция». Она была настолько успешна, что потребовала выхода
за пределы зависимости, что не мог осуществить «сверху»
проамериканский режим шаха. Экономический подъём накануне исламской революции
не просто имел место — он выявил исчерпанность зависимого капитализма.
Рост производительных сил вошёл в противоречие с
производственными отношениями так же, как в России в 1917 году, так же породив
массовые народные выступления против власти. Требовалась сила, которая
их возглавит и превратит восстание в революцию «снизу», и она нашлась.
В Иране это было шиитское духовенство, давно находившееся в
оппозиции к вестернизированному светскому деспотизму. Оно имело программу
послереволюционного переустройства, чего не было ни у либералов, ни
у марксистов Ирана, проигравших в борьбе за власть в 1980-1981 годах и
быстро уничтоженных победителями.
Программа была изложена в книге Р. Хомейни «Исламское
правление» и носила название «велаяте факих». Его суть сводится к следующему:
• необходимо полное подчинение общественных и государственных
структур власти ислама, воплощаемой фигурой исламского вождя —
«велае факиха» (или «рахбара»);
• в обязанность каждого мусульманина входит борьба за
распространение этого порядка на весь мир, то есть экспорт исламской революции.
При этом за внешней традиционностью скрывался разрыв с традицией:
вождей, подобных рахбару по объёму светской и духовной власти, до
Хомейни не было. Это вызывало недовольство части духовенства,
решительно подавленное исламской властью на следующем этапе репрессий.
Цель исламской революции сформулирована одним из видных хомей-
нистов аятоллой Джавади Амели следующим образом: «Революция нужна
для освобождения религии, а не для освобождения людей»1, потому что
люди сами стремятся «стать рабами бога» и никакого другого
освобождения им не нужно.
Концепция действительно крайне непохожа ни на либерализм, ни на
марксизм. Но нельзя сказать, что аналогов данной идеологии на Западе
найти невозможно. Напротив, ясно видно духовное родство с идеями
«консервативной революции» нацизма. Служение духу расы,
воплощённому б фюрере, идеал воскрешения прошлого, антигуманизм, презрение
к индивидуальности, требование военной экспансии — всё это очень
знакомо. Знакома и практика — запрет политических партий, тотальный
контроль над поведением людей, создание параллельных властных структур
1 Цит. по: Ислам в современной политике стран Востока. М., 1986. С. 141.

100
Глава 1. К истории понятия «революция»
и их вооружённых сил (органы НСДАП и войска СС в Германии,
исламские комитеты и Корпус стражей исламской революции в Иране)1.
Революция была совершена «снизу», но «низы» к власти допущены
не были. Победу одержала революционная часть «верхов». При этом
необходимо отметить, что консервативная хомейнистская трактовка
исламской революции как освобождения религии и порабощения людей, была
не единственной.
«Один из идеологов исламской революции в Иране, М. Мотаххари,
определял революцию как „восстание всего народа против существующего
порядка, за установление лучшего, желаемого строя", утверждая при
этом, что революционными могут быть и состоятельные слои, и власть
имущие. В противоположность ему один из наиболее видных
представителей мусульманских левых, умерший накануне революции А. Шариати,
подчёркивал, что представители имущих классов и власть имущие псев-
дореволюционны и являются ненадёжными союзниками, ибо в
ответственный момент могут предать интересы народа»2. Но народ им понимался
как единое целое, возглавляемое вождём, подчёркивалась этическая
направленность революции и жертвенность, присущая мусульманам.
Подобные уступки традиции облегчали идейную победу хомейнистов.
Иранская революция произошла в зависимой стране, поэтому не
могла не принять антибуржуазный, следовательно, частично прогрессивный
характер. Крупная буржуазия тяготела к компромиссу с Западом, на
крестьянство невозможно опереться при создании современных вооружённых
сил, необходимых независимой стране, поэтому правящее духовенство
вступило на путь национализации иностранной собственности.
«Была осуществлена конфискация иностранных банков и активов,
иностранных компаний, действовавших в высокотехнологичных отраслях,
было заявлено об отказе участия иранского государства в крупных
зарубежных компаниях... был провозглашён курс на резкое ограничение связей
с развитыми странами... Главным направлением политики в этот период
было построение централизованной или даже мобилизационной
экономики, которая могла бы противостоять экономической блокаде и выдержать
тяготы восьмилетней войны с Ираком. Основой такой экономики стал
госсектор»3. В 1980-е годы 80 % иранских предприятий принадлежало
государству. Это и было результатом «исламской революции» — реальная,
1 Подробнее историю иранской революции и хомейнистского режима см.: Ислам в
современной политике стран Востока. Глава 5 «Иранская революция и шиитское духовенство
у власти».
2 Ислам в современной политике стран Востока. С. 93-94.
3 Мамедова H. М. Опыт социально-экономического развития Ирана в условиях
исламского правления // Исламская революция в Иране: прошлое, настоящее, будущее. М., 1999.

Идеологии революций в XX-XXI веках
101
но неполная и потому хрупкая база частичной независимости,
позволившая осуществить многие прогрессивные реформы, в частности резко
поднять уровень грамотности населения.
Но интуитивное движение в сторону политаризма не было доведено
до конца. В 1990-е годы начался обратный процесс: приватизация,
иностранные инвестиции и т. д. Теперь уже доля частного сектора в
экономике приближается к 60 %. Как следствие, усилилось недовольство властью
духовенства — до такой степени, что в 1997-2005 годах в стране вместо
единства духовной и светской власти возникло фактическое двоевластие.
С приходом к власти М. Ахмадинежада единство власти восстановлено,
но её легитимность всё чаще подвергается сомнению, а сообщения о
беспорядках в Иране стали привычны.
Что же ждёт Иран в будущем? Политарно-капиталистический синтез
был основой независимости в Германии и Италии, старых
капиталистических странах, боровшихся за место в ядре — пока не привёл к поражению
в войне. Но на периферии сохранение буржуазии неминуемо означает
сохранение зависимости. Достижение независимости (пока что я намеренно
не ставлю вопрос о цене её достижения) возможно здесь только на базе
максимально возможного огосударствления собственности. Полный поли-
таризм в Иране построен не был и, очевидно, не будет, а нынешний
дуализм в экономике и политике не может быть долгим.
Впереди — неизбежный возврат зависимости. Показателен пример
Турции, пытавшейся в 1930-40-е годы добиться независимости путём
расширения госсобственности, с неизбежным при этом ограничением
политических свобод, и потерпевшей фиаско, что расценивается турецкими
историками как провал революции «сверху»1. Для светского кемалистского
режима дело кончилось проигрышем на выборах 1950 года; иранская
теократия, официально объявленная врагом США и уже подавлявшая силой
недовольство внутри страны, вряд ли может рассчитывать на мирное
отстранение от власти.
Дело здесь не в злой воле Запада. Нынешние выступления за
расширение демократических свобод в Иране — естественное следствие
выросшего при независимости уровня жизни, но они объективно способствуют
краху антидемократического режима и тем самым — концу
независимости. Так было и в СССР: политаризм становится тормозом, но сменить его
реально может только зависимьга капитализм, который разрушит все его
достижения. Неизбежная смена строя примет регрессивный характер.
Необходима новая революция, но произойдёт контрреволюция.
Причина проста. Силы, способной на революцию, нет, а на контрреволюцию —
1 См.: МейерМ. С. Турция — модель зависимого развития // Критика концепции
зависимого развития. М., 1983. С. 99-103.

102
Глава 1. К истории понятия «революция»
есть. Это буржуазия Запада и её сторонники (в том числе невольные)
внутри страны.
Западная, прежде всего американская, буржуазия взяла курс на
военный экспорт контрреволюции. Первым пал Ирак, на очереди — Иран
(Ливия постепенно сдаётся без боя, возвращая западный капитал в свою
экономику); возможно, также и остатки «второго мира» (КНДР, Куба,
Белоруссия). Разворачивается грандиозный процесс неоколониальной экспансии,
реставрирующей зависимый капитализм в «странах-изгоях».
Как обычно, нет недостатка в идеологических обоснованиях права
буржуазии Запада на применение силы. При этом «христианская
цивилизация» объявляется невинной жертвой террора, Россия зачисляется в её
ряды, а целью становится сохранение нынешнего социального устройства
даже ценой отказа от достижений этой самой цивилизации.
Доктор экономических наук В. Л. Иноземцев: «Не может считаться
недопустимым привнесение в более отсталые регионы — вместе с
колонизацией их территорий — новых технологий и знаний, установление там
формы правления, в большей мере, чем прежняя, обеспечивающей
соблюдение прав человека, инициирование межкультурного диалога.
Европейские империи успешно выполняли эту миссию... Экономические
факторы... не являлись определяющим мотивом имперской экспансии...
Сегодня, когда холодная война осталась в прошлом... прочный союз великих
империй прошлого — Великобритании, России, Франции, Испании — и
давно переживших свой колониальный статус (но не вполне изживших
свою колониальную природу) Соединённых Штатов ради управления
периферией (выделено мной. — Г. 3.) представляется нам насущно
необходимым... В отношении тех регионов и стран, где царят хаос и насилие,
имперские державы должны быть вполне определёнными в своей политике.
Если правительства этих стран могут быть низложены мирно, необходимо
пользоваться этой возможностью. Если для их отстранения от власти
необходимо прибегнуть к военной силе, не следует интересоваться мнением
всех и каждого. Нужно восстановить понимание цивилизаторской миссии
западного мира и следовать этой миссии. Нужно обратить миграционный
поток вспять» и т. д.1
Доктор философских наук И. Бестужев-Лада: «Идёт
полномасштабная война, в которой против нас (выделено мной. — Г. 3.) выступает
примерно миллиард безработных в странах Третьего мира. Их отцы и деды
жили в точно таком же положении, каждый третий был безработным. Эти
люди думали, что иной жизни быть просто не может. Но теперь они смотрят
телевизор и видят, что жизнь может быть совсем другой. Они рвутся к этой
1 Иноземцев В. Бремя белого человека. Далёкое прошлое может стать нашим близким
будущим // Независимая газета. 2003. 25 ноября.

Идеологии революций в XX-XXI веках
103
жизни...» 11 сентября 2001 года началась вторая стадия этой войны,
«которая отличается нарастающими ударами со стороны Третьего мира».
Можно согласиться с предупреждением автора о возможности третьей
стадии — использования оружия массового уничтожения. Но какой же
выход предлагает автор? «Единственное, что можно сделать, — признать,
что идёт война, и действовать так, как того требует военная ситуация.
Я очень сожалею, что мы проявляем слабость, начиная с 1992 года. Всё
это можно было задавить в начале, теперь уже намного трудней...
Конечно, это вызовет огонь критики — под угрозой демократия, законность и
так далее», но, призывает доктор философских наук И. Бестужев-Лада,
надо признать, что мы «находимся в войне (по-русски следует сказать:
в состоянии войны. — Г. 3.) и наконец начать отвечать ударом на удар»1.
Очевидно, победа цивилизованного мира над терроризмом означает и
лишение жителей «третьего мира» права смотреть телевизор. Против них
допустимо любое насилие. Против кого? Против «них», как подчёркивают
И. Бестужев-Лада и его единомышленники?... Увы, нет. Не их, а нас.
Сохранение нынешнего социального устройства — самое тяжёлое из
поражений, возможных для России.
Замечу, что у проблемы есть и другая сторона: контрреволюция
объективно назрела. Политарная альтернатива капитализму в современных
условиях исчерпывает себя, становится нежизнеспособной и, как следствие,
всё менее привлекательной. Простое поддержание статус-кво и продление
жизни сгнивших режимов вряд ли будет полезно человечеству. Задача
нашего века — поиск новой альтернативы, и вопросов здесь больше, чем ответов.
Независимость от Запада и политические свободы пока что
несовместимы. (При этом возможно отсутствие того и другого, как в Чили при
диктатуре А. Пиночета или в шахском Иране). Справедливые требования
политических свобод в независимом государстве — начало конца
независимости, примером чего служит судьба Югославии, которая исчезла с
карты мира всего через 2 года после замены авторитарного антизападного
режима С. Милошевича слабым прозападным правительством.
Однако неоколониализм, несмотря на одержанные им военные и
идейные победы, всегда будет вызывать сопротивление. Поэтому
неизбежны новые идеологии антикапиталистических революций, выражающие
интересы как «низов», так и недовольной части «верхов» зависимых стран.
Первые будут ориентированы на крестьянско-люмпенское восстание
и потому схожи с учениями Фанона и Дебре. Свежий пример: идеолог
мексиканской Сапатистской армии национального освобождения субком-
манданте Маркое, пишущий об очагах сопротивления глобализму и необ-
1 Покровский В. Четвёртая мировая. Эпизод второй // Там же. 2004. 8 сентября.

104
Глава 1. К истории понятия «революция»
ходимости защиты «меньшинств» . (Замечу, что такая постановка вопроса
бессмысленна для революции — буржуазия тоже является «меньшинством»).
Вторые — на построение антизападного государства (здесь примером
является популярность идей евразийства среди
националистически-консервативной части интеллигенции нынешней России), а в пределе — и на
завоевание мирового господства (ваххабизм), вызывая в памяти
«консервативную революцию» нацизма.
Революция во «втором мире»
Конец XX века принёс новый всплеск идеологического интереса к
понятию «революция», вызванный переворотами 1989 года в Восточной
Европе. Ко всем ним, в особенности к «бархатной революции» в ЧССР и
декабрьскому вооружённому восстанию в Румынии, прочно прилип ярлык
революций. П. Штомпка в книге «Социология социальных изменений»
(1993) помещает «антикоммунистические революции в Восточной и
Центральной Европе» в общий перечень революций: они «завершили период
коммунизма», открытый русской и китайской революциями2. Р. Дарендорф
посвятил данным событиям работы «Размышления о революции в Европе»
(1990) и «После 1989: Мораль, революция и гражданское общество» (1997).
В последнее время отечественные либеральные публицисты, стремясь
доказать, что регресс нынешней России — следствие не капитализма, а его
недостаточного развития, обусловленного азиатско-советским наследием,
создали настоящий «восточноевропейский миф»: в странах Восточной
Европы, принадлежащих к «европейской цивилизации» и оторванных от неё
коммунистами, «возвращение в Европу» прошло успешно. В 1989 году
Восточная Европа пережила подлинные демократические (то есть
буржуазные) революции. Россия же через такую революцию не прошла, в ней
по-прежнему у власти стоят те же советские «верхи», мешающие стране
модернизироваться на западный лад3.
В конце 1940-х годов в Восточной Европе, конечно, имел место
экспорт социальной системы из СССР, но преобразования проходили при
активном участии народа, выступавшего, естественно, не за политаризм,
а за социализм. То, что их ожидания были обмануты самой историей —
бесспорно. Вопрос состоит в том, был ли переход к политаризму для стран
Восточной Европы исторически прогрессивным или регрессивным. Ответ
1 Комманданте Маркое. Четвёртая мировая война уже началась // Альтернативы. 1998,
№ 4; Субкомманданте Маркое. Другая революция. М., 2002.
2 Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 367.
3 См., напр.: Шкаратан О. И. Тип общества. Тип социальных отношений. О
современной России // Мир России. 2000. № 2.

Идеологии революций в XX-XXI веках
105
на этот вопрос зависит от того, какой характер имел довоенный
капитализм в этих странах. Факты (аграрный характер экономики,
задолженность, диктаторские режимы, массовая эмиграция на Запад) указывают на
то, что в большинстве стран Восточной Европы до второй мировой войны,
как в России до 1917 года, существовал зависимый капитализм — поэтому
переход к неополитаризму можно считать прогрессом.
Сомнения вызывает только статус Чехословакии. «Относительно
высокий удельный вес в экономике страны занимал иностранный капитал.
Однако чешская буржуазия удерживала господствующие позиции в
экономике страны... всё более существенное значение приобретал вывоз
капитала...»1, хотя чехословацкие монополии не добились для себя равных
условий по сравнению с монополиями государств «ядра». Такова
характеристика довоенной экономики Чехословакии, данная в монографии
«Краткая история Чехословакии с древнейших времён до наших дней».
Возможно, перед войной новообразованная страна действительно двигалась по
направлению к капитализму западного типа. Но в условиях послевоенной
разрухи и раздела мира между СССР и США этот путь был закрыт и для
неё, как и для Восточной Германии (ГДР). «Пражская весна» 1968 года
также была обречена на поражение, какую бы цель ни ставили её
участники — социализм или вхождение в «ядро» капиталистической системы.
Соответственно, процесс, проходивший в 1980-90-е годы, имел
обратную направленность.
На данный момент реставрация прежних порядков привела к полной
зависимости от Запада. Экономика Восточной Европы поставлена под
контроль западных корпораций, местный бизнес может лишь
сосуществовать рядом, не проникая на Запад. «При отсутствии значимого
национального капитала почти все лакомые куски экономики стран региона быстро
оказались в руках иностранных инвесторов... Сегодня десяток
крупнейших компаний и банков Запада контролируют ключевые отрасли в
бывших соцстранах. Но, как ни странно, — удивляется обозреватель
„Российской газеты", — жизнь большинства от этого заметно не улучшилась...
Собственность ушла, а долги остались»2.
Венгерский экономист Иозеф Бороч выделяет три принципа,
которыми руководствуется западный капитал в Восточной Европе: «(1)
недвижимость привлекательнее производства; (2) деньги вкладываются в
завоевание рынка для импорта, а не в развитие местного экспортного
потенциала; (3) возрождаются черты довоенной зависимости»3.
1 Краткая история Чехословакии. M.: URSS, 1988. С. 316.
2 Лукьянов Ф. Большой бум в Европе // Российская газета. 2004. 8 мая.
3 Цит. по: Кагарлицкий Б. Ю. Реставрация в России. М., 2000. С. 15.

106
Глава 1. К истории понятия «революция»
«Отстоять завоёванные права, — пишет французский социолог Катрин
Самари, — можно было, лишь ведя борьбу одновременно на два фронта:
против всё более несостоятельной прежней бюрократической системы...
и против капиталистической реставрации, означающей ликвидацию всех
прав и завоеваний трудящихся»1. Но в этом направлении — к
социалистической революции — развитие не пошло ни в одной из стран. Очевидно,
следует признать, что в неополитарном обществе социалистическая
революция невозможна.
Но, как справедливо заметил Б. Ю. Кагарлицкий в своей книге о
реставрации капитализма в России и Восточной Европе, «если реакция
оказывается единственным возможным выходом из тупика, это вовсе не значит,
что она становится прогрессом»2.
Произошла контрреволюция, снова при активном участии народа,
смутно представлявшего себе суть происходящего. В итоге XX век прошёл в
Восточной Европе по кругу: зависимый капитализм — неополитаризм —
зависимый капитализм. Отмечу, что исход переворотов в Восточной Европе
предсказал А. Г. Франк. «Долгосрочный экономический парадокс, — писал
он в статье, впервые увидевшей свет ещё в 1991 году, — заключается в том,
что многие восточноевропейцы „второго мира", стремящиеся
присоединиться к „первому миру", вместо этого обнаружат себя в „третьем мире" Юга»3.
Конечно, если для некоторых стран (например, Словении) итогом
перемен станет подлинная, а не формальная, интеграция в состав
Европейского Союза (то есть достижение уровня Португалии, Греции, Ирландии),
перевороты в них можно будет счесть своеобразными буржуазными
революциями. Но пока что это нереально: уровень жизни упал, военные
расходы, неизбежные при вступлении в НАТО, растут, а зримым воплощением
перемен остаётся контрреволюционное безумие реституции.
В октябре 1999 года в ИМЭПИ РАН прошёл «круглый стол»,
посвященный 10-летию переворотов в Восточной Европе и их последствиям.
Материалы, опубликованные в журнале «Новая и новейшая история» под
заголовком «Демократические революции в Центральной и Восточной
Европе: десять лет спустя», дают абсолютно ясную картину итогов
«постсоциалистической трансформации».
«Три решающие обстоятельства», необходимые для оценки этих
итогов, названы в докладе доктора экономических наук Р. С. Гринберга (ныне —
директор ИМЭПИ РАН). Во-первых, «резко снизился средний уровень
реальных доходов населения и существенно усилилось неравенство в их
1 Самары К. Капиталистическая реставрация в Восточной Европе — беспрецедентный
процесс // Альтернативы. 1997. № 3. С. 58.
2 Кагарлицкий Б. Ю. Реставрация в России. С. 47.
3 Франк А. Г. Экономические парадоксы в мировой политике // Восток. 1992. № 6. С. 14.

Идеологии революций в XX-XXI веках
107
распределении. Во-вторых, не оправдались надежды на преодоление
разрыва между Западом и Востоком Европы ни в социально-экономическом,
ни в технологическом отношении. За десять лет перемен бывший „второй
мир" даже отдалился от желаемых стандартов „первого" и в целом скорее
приближается к „третьему" миру... Вместо скачка в постиндустриальный
мир» страны Восточной Европы «всё ещё не преодолели обозначившиеся
с самого начала перемен тенденции примитивизации производства и де-
интеллектуализации труда. Наконец, в-третьих... имеет место заметное
сокращение государственной поддержки здравоохранения, науки,
культуры и образования»1, не компенсируемое частным сектором.
«К 1999 году, — сообщается в докладе доктора экономических наук
С. П. Глинкиной, — предтрансформационного уровня по объёму ВВП на
душу населения удалось достичь лишь Польше (125 %) и Словении (104 %).
Приблизились к этому показателю Словакия (97 %) и Венгрия (93 %).
По показателю же реальных доходов населения все страны (выделено
мной. — Г. 3.) существенно отстают от уровня 10-летней давности»2.
Ситуация в Румынии прямо названа деиндустриализацией3.
Подчёркнуто, что курс не меняется, когда к власти приходят «левые»:
«Пришедшие в 1993-1994 годах к власти в Болгарии, Венгрии и Польше социал-
демократы вынуждены были продолжать правую
социально-экономическую политику», внося «свой вклад в переход к капитализму. Но они не
оправдали доверия избирателей и в 1997-1998 годах вынуждены были
уступить власть другим партиям»4.
Лишь предвзятость не дала участникам обсуждения заметить, что
единственная страна, добившаяся в 1994—1997 годах экономического
роста — Польша — это именно та страна, где приватизация началась «с
большим опозданием лишь в конце 1996 года»5. Результат возвращения
в либеральную колею сказался незамедлительно: «начиная со второй
половины 1997 года отмечается снижение динамики ВВП»6. Однако власти
тушат пожар керосином: с 1999 года идёт второй, «шоковый», этап
«трансформации» — сокращение социальных расходов.
Уже после вступления в ЕС безработица в Польше достигла 20 % —
официально, 30 % — неофициально, а в некоторых регионах — 50 %7.
1 Демократические революции в Центральной и Восточной Европе: десять лет спустя //
Новая и новейшая история. 2000. № 2. С. 91.
2 Там же. С. 92.
3 Там же. С. 102.
4 Там же. С. 96.
5 Там же. С. 94.
6 Там же. С. 100.
7 Альтернативный экономический форум в Варшаве // Альтернативы. 2004. № 3. С. 135.

108
Глава 1. К истории понятия «революция»
Из других фактов, обнародованных на «круглом столе», отмечу
рецепт венгерского экономического чуда — для уменьшения внешнего долга
большая часть венгерских предприятий была продана иностранному
капиталу1. Результат виден пять лет спустя. К 1 мая 2004 года внешний долг
Венгрии вырос до 55 миллиардов долларов (5000 долларов на каждого
жителя страны) и продолжает расти2. Кто, когда и, главное, как выплатит
долг? Неизвестно. Похоже, что девиз восточноевропейской
контрреволюции: «После нас — хоть потоп».
Участники обсуждения привычно называли нынешнее состояние
переходным, винили во всём общую отсталость Восточной Европы и
пережитки социализма, иногда — веру в либеральную идею, говоря не о
регрессе, а о неожиданно высокой «социальной цене трансформации». Но это —
не цена, а результат. Этой ценой для самих трансформируемых стран не
куплено ничего позитивного. Восточная Европа, как и другие зависимые
регионы, оплачивает ею благосостояние Западной.
На момент приёма в ЕС 1 мая 2004 года задолженность Эстонии
составляет 60 % ВВП, Венгрии — 54 %, Польши — 49 %. ВВП в пересчёте
на душу населения составляет от 35 % среднеевропейского у Латвии до
70 % у Словении. После развала СЭВ потеряны в среднем 20-30 % ВВП,
столько же в уровне жизни населения и 30-50 % промышленного и
сельскохозяйственного производства. Для достижения уровня жизни Западной
Европы восточноевропейским странам понадобится от 30 до 50 лет при
условии, что темпы роста экономики будут в 2 раза выше (!), чем в
Западной3. В современных условиях это невозможно.
Следующий «круглый стол» прошёл уже в Институте экономики РАН
в апреле 2009 года. На нём отсутствовал Р. С. Гринберг, отсутствовало
слово «революция», наконец — практически отсутствовало сравнение с
показателями 1989 года. Сравнивались два десятилетия — 2000-е с 1990-ми.
Итак, 20 лет спустя. На этот раз в докладе С. П. Глинкиной прямо
поставлен вопрос: завершилась ли «трансформация»? Ответ таков:
«стабилизация посткоммунистического государства на орбите планетарной системы,
выстраиваемой геоэкономическим центром притяжения (! —Г. 3.)... может
рассматриваться в качестве критерия завершённости переходного периода»4.
Очевидно, публичные выступления учёных у нас уже предполагают
использование эзопова языка. Но перевести с эзопова на научный можно
кратко: периферизация.
1 Демократические революции в Центральной и Восточной Европе: десять лет спустя.
С. 100-101.
2 Лукьянов Ф. Большой бум в Европе.
3 Там же.
4 Восточная Европа: двадцать лет спустя // Новая и новейшая история. 2009. № 6. С. 4-5.

Идеологии революций в XX-XXI веках
109
Что это значит на практике — показывают остальные доклады.
«Транснациональные корпорации использовали территорию ЦВЕ
преимущественно для размещения предприятий с низкой или средней
производительностью (как правило, сборочных) и реже создавали в них
высокотехнологичные производства... Экономическое лидерство сохраняется
за странами, которые активно развивают сферу исследований и разработок,
распространяют новые технологии и получают интеллектуальную ренту»1.
Собственная наука стран ЦВЕ деградирует.
Включение в мировой рынок привело к массовому банкротству
местных производителей — особенно в сфере сельского хозяйства и пищевой
промышленности; «свою финансовую судьбу» страны ЦВЕ «отдали в
руки иностранных банков, которые стали доминировать в регионе»2. Так, в
Чехии западный капитал контролирует 97 % банковского сектора, 75 %
страхового рынка, 40 % рынка ценных бумаг, 50 % предприятий
нефинансового сектора и т. д.3 Каждая страна получает свою специализацию в
глобальной экономике (Чехия — автопром). Дальнейшее нетрудно
предугадать. Периферия идёт на незначительный подъём, когда на подъёме центр,
и резко падает, когда в центре кризис. Все выступления начинались
констатацией улучшения в 2000-е и заканчивались безнадёжным прогнозом
гибели достигнутого в пламени начавшегося кризиса (возможно, поэтому
не стали ждать осени, то есть собственно 20-летия «переходного периода»).
Отставание по ВВП на душу населения от стран центра (ЕС-15) за
2000-2008 гт. несколько сократилось, но при этом значительно меньше
сократилось отставание по расходам на социальную сферу: в ЕС-15 в
среднем 27, 3 % ВВП, в «новой» Европе — от 10-13 (Македония, Албания
и — внимание! — Прибалтика) до 20 % (Чехия и Словения)4. Это
означает высокий уровень неравенства (данные, увы, не приводились): не все
души населения получают прирост ВВП, а в основном те, что наверху.
Безработица тоже несколько снизилась — за счёт «трудовой миграции» на
Запад, которую кризис обещает развернуть обратно (данных об уровне
жизни мигрантов тоже не приводилось). Это, в общем, все достижения
20 лет, если не считать рыночную экономику и класс предпринимателей
самоцелью.
Те, кто не убыл на Запад, живут хуже, чем до начала
«трансформации». Ниже международного порога бедности (2,15 доллара в день) жили
в 1990 году — 1,1 % населения; в 1996 году — 7,3 %; в 2005-1,6 %5.
1 Восточная Европа: двадцать лет спустя // Новая и новейшая история. 2009. № 6. С. 6.
2 Там же. С. 7.
3 Там же. С. 17.
4 Там же. С. 9.
5 Там же. С. 9.

110
Глава 1. К истории понятия «революция»
По Венгрии были приведены точные данные: численность бедных
составляла 410 тысяч в 1987 году и 969 тысяч — в 2005-м1.
Нарастает недовольство: фиксируется рост ксенофобии и
антиевропейских настроений. Поэтому, как во всех зависимых странах,
демократические методы правления оказываются невозможными. В странах новой
периферии идёт свёртывание демократии, принявшее в Европе
своеобразный характер: диктат ЕС.
Порядка 60 % функций законодательных органов перешло в руки ЕС.
«Происходит ослабление роли не только национальных парламентов, но и
правительства. Роль чиновников центральной государственной
администрации, которые работают со структурами ЕС, непомерно выросла. Если
согласование политики (а оно происходит на уровне центральной
бюрократии) с институтами ЕС произошло, министр-политик уже ничего
сделать не может»2. Это что угодно, только не демократия. Поэтому все фразы
о «формировании устойчивых демократических институтов» как главного
итога прошедших лет — просто ложь.
Итак, страны Центральной и Восточной Европы теряют суверенитет,
демократию, трудоспособное население, промышленность, сельское хозяйство
и науку. Приобретают «предприятия с низкой или средней
производительностью (как правило, сборочные)», которые, находясь на их территории, им
не принадлежат; выборы парламента, который контролирует не более 40 %
собственных функций; увеличение бедности; ксенофобию и национализм.
Настроение у жителей самих «трансформируемых стран»
соответствующее. Через 20 лет после крушения Стены и гибели ГДР «80 %
жителей Восточной Германии и 72 % респондентов на Западе объявили, что
вполне могли бы жить в социалистическом государстве наподобие ГДР.
Более того, они готовы мириться со всеми минусами социалистической
системы, если им будет гарантирована работа, безопасность и социальная
защищённость. Следовал логичный вопрос, а как же свобода как главная
политическая ценность любого демократического общества? Лишь 28 %
восточных немцев нужна свобода. На западе таких уже 42 %... 15 %
респондентов на востоке и 16 — на западе заявили, что существование
стены — „самое лучшее, что могло бы произойти". Ещё 23 % в Восточной
Германии и 24 % — в Западной признали, что „порой было бы желательно",
чтобы стена стояла до сих пор»3. Стена и ГДР, конечно, ушли в прошлое,
но строй, при котором главной ценностью считается то, что на Западе
принято называть «свободой» (продавать и покупать), похоже, отправляется
следом. По крайней мере, этого хотят люди. Власть имущим придётся либо,
1 Восточная Европа: двадцать лет спустя // Новая и новейшая история. 2009. № 6. С. 18.
2 Там же. С. И.
3 Воробьёв В. Соскучились по стенке // Российская газета. 2010. 16 марта.

Идеологии революций в XX-XXI веках
111
по бессмертному совету Б. Брехта, переизбрать народ, либо прислушаться
к его требованиям.
Смешно смотреть, как либералы закатывают глаза в священном
негодовании на народ — «этим людям не нужна свобода»! Нужна, больше
всего на свете нужна свобода от рынка. Контрреволюция в Восточной
Европе уничтожила эту свободу.
То, что столь однозначно регрессивные перевороты именуются
«революциями», показывает, что это понятие по-прежнему изъято из науки.
Его использование часто зависит от политических пристрастий.
«Цветная революция»
В начале нашего века идеология «демократических революций»
получила новый импульс — к таковым причислены смены первых лиц (но
отнюдь не политического курса, не говоря о строе) в странах новой
периферии — «революция роз» в Грузии в 2003 году и «оранжевая
революция» на Украине в 2004-м. Похожий случай на старой периферии —
«кедровая революция» в Ливане в 2005-м. Задним числом в этот перечень явно
попадает Югославия; в будущем — многие страны СНГ, для которых
журналисты уже сейчас придумывают названия грядущих «революций»,
исходя почему-то из названий цветов, фруктов и овощей.
Несколько иначе пошла история Киргизии. В марте 2005 года в
результате восстания была свергнута власть клана А. Акаева («революция
тюльпанов»); но ни социальной, ни даже надстроечной демократической
революции не произошло; единственным итогом стала смена первого
лица и окружающего его клана. В апреле 2010 года события повторились —
пала власть клана К. Бакиева. Насколько традиция свержения неудачливых
диктаторов укоренится, сказать трудно: может быть, следующая власть
начнёт учитывать интересы народа, и Киргизия станет счастливым
исключением в море азиатских диктатур (формальный результат —
парламентская республика — уже налицо); более вероятно, что будут сделаны
противоположные выводы, и активность масс станет подавляться в
зародыше; возможен и фактический распад страны на Север и Юг. Однако
киргизские перевороты напрямую не связаны с интересами США в регионе.
Поэтому в дальнейшем под псевдореволюциями я буду иметь в виду
грузинскую и украинскую.
Их суть видна невооружённым глазом — замена одного прозападного
авторитарного правителя на другого, ещё не успевшего растерять
популярность. Цель, которая в XX веке достигалась с помощью военного
переворота, в XXI-M достигается с помощью хорошо организованной
кампании гражданского неповиновения. Разница в способе, несущественная для
истории, становится существенной для граждан западных стран, видящих

112
Глава 1. К истории понятия «революция»
на экране телевизора не танки и мрачных генералов, а ликующую
молодёжь, и убеждающихся в безальтернативности капитализма, манящего к
себе народы незападных стран.
«С целью обеспечить широкую народную поддержку лидерами
оппозиции выдвигается лозунг не только изменения политического режима, но
и коренного переустройства общества. Этот призыв хорошо срабатывает,
когда в массах существует широкое и справедливое недовольство
властью. И тогда подобного рода государственный переворот внешне
выступает как широкое народное демократическое движение, имеющее целью
изменить общественный строй. Всё это и дало основание назвать такие
государственные перевороты революциями»1.
В прошлом издании я писал:
«Несомненно, что должно пройти некоторое время, прежде чем
новые власти покажут неспособность вывести свои страны из тупика
периферийного развития. Тогда люди на Западе и на Востоке поймут, что важен
не способ переворота („снизу"), а глубина и направленность, и мыльный
пузырь „демократических революций" лопнет».
Он лопнул. Военная авантюра грузинского режима в августе 2008 года,
вызвавшая рост оппозиционных настроений в стране, и провал
украинских «оранжевых» на выборах 2010 года — достаточные тому
свидетельства. Сейчас трудно поверить, что в 2005 году серьёзно обсуждалась
возможность выдвижения Саакашвили и Ющенко на Нобелевскую премию мира.
Тем не менее возможность новых псевдореволюций в странах СНГ
сохраняется (в том числе и в России, где за эти годы сформировалась
новая прозападная оппозиция, эксплуатирующая тему авторитарности
нынешнего режима и противопоставляющая ему «свободу» 1990-х,
преувеличивая разницу между президентствами Ельцина и Путина-Медведева до
уровня разницы экономического строя).
Вряд ли, однако, этот опыт будет распространён на весь «третий
мир» — столь выигрышный с точки зрения подачи материала способ смены
первых лиц весьма жёстко ограничен географическими рамками: только в
странах Восточной Европы и СНГ можно найти значительное число людей,
считающих, что пороки капитализма можно лечить с помощью углубления
капитализма. Неслучайно в Венесуэле США вынуждены были дополнить
«революционную» кампанию гражданского неповиновения режиму У. Ча-
веса традиционным путчем апреля 2002-го, тоже, впрочем, провалившимся.
Невозможно использовать этот опыт и в политарных «странах-изгоях»,
закрытых от влияния Запада — там, скорее, речь может идти о поддержке
Западом стихийных выступлений, а не об их организации.
1 Семёнова Т. Н. О формах перехода государственной власти в XXI веке // Философия
и общество. 2006. № 2. С. 145.

Понятие «научная революция»
113
Колоссальный вред псевдореволюций — то есть сравнительно
массовой поддержки капитализма «снизу» — имеет несколько аспектов.
Во-первых, страны СНГ и Восточной Европы, и так ставшие
штрейкбрехерами Третьего мира в своём неосуществимом и аморальном
стремлении попасть в число стран-эксплуататоров («нормальных», «развитых»,
«цивилизованных»), ещё раз предают интересы периферии — их население
массово выступает за капитализм, продлевая его существование и тем
самым — всё связанное с ним зло.
Во-вторых, тяжёлый удар наносится по репутации России,
вынужденной поддерживать списанных Западом (и повернувшихся лицом к России)
правителей СНГ и оттого предстающей средоточием косности.
Капиталистическая система обрекает слабую российскую буржуазию на поражение
каждый раз, когда она пытается конкурировать с западной, но либеральная
пропаганда успешно представляет это поражение как наказание за
недостаточное развитие капитализма в России, поддерживая иллюзию
«догоняющего» пути нашей страны, которой ещё предстоят «зрелость» и
равноправное членство в «ядре».
Наконец, огромен и вред, нанесённый теории революции
использованием термина не по назначению. Но он раскроется не сразу. По мере того,
как будет раскрываться финансовая подоплёка псевдореволюций,
негативное отношение к ним будет распространено и на подлинные революции.
Трактовка революции как предмета купли-продажи, как услуги,
предоставляемой за деньги, найдёт отклик в сознании обывателя, готового за
деньги на всё и ни на что — бесплатно, а потому представляющего себе
движущие силы истории в виде финансовых потоков, идущих от сил
Мирового Зла (масонства, большевизма, терроризма — нужное подчеркнуть)
к исполнителям их чёрной воли. Убеждение во всесилии денег
неотъемлемо от капитализма, поэтому можно предположить появление в будущем
рыночных интерпретаций не только Великой Французской и Октябрьской
революций, всегда принимающих первый удар «разоблачителей», но и
любых народных движений от «красного мая» 1968-го и Парижской
Коммуны до крестьянских войн и восстания Спартака.
Понятие «научная революция»
Наконец, последнее по порядку, но не по важности: в XX веке
понятие «революция» переросло рамки политики. Перевороты в любых сферах
деятельности, иногда весьма произвольно и всегда несистематично,
именуются революциями1. Критерии революционности переворота либо не
1 Encyclopedia of Sociology. Connecticut. 1974. P. 244.

114
Глава 1. К истории понятия «революция»
выработаны (искусство, религия), либо вообще невозможны (мода).
Исключение составляет та область, где прогресс очевиден — наука.
О «революциях в способе мышления» писал ещё Иммануил Кант
(1724—1804). К таковым он относил революцию в математике во времена
Фалеса, революцию в естествознании времён Ф. Бэкона и революцию в
метафизике, которую должна осуществить его собственная «Критика
чистого разума» (1781). Сущность революций — в определении наукой своего
предмета, то есть, по Канту, того содержания, которое разум вкладывает
в объект и которое затем познаёт1.
Актуальность понятие «научная революция» приобрело в связи с
открытиями в области естественных наук в конце XIX века, а повсеместное
признание получило в XX веке после выхода книги Томаса Сэмюэла Куна
(1922-1995) «Структура научных революций» (1962).
Развитие науки, с точки зрения Куна, имеет две формы —
эволюционную «нормальную науку», руководимую постоянной парадигмой, и
«научную революцию» — смену парадигм. Качественный характер научных
революций раскрыт, но о прогрессивности сказать то же нельзя.
Задача науки определяется Куном в соответствии с позитивистскими
догмами как решение трудных задач — «головоломок», а не познание мира,
поэтому критерий прогресса представляет для него неразрешимую
проблему. Неубедительно отвергая обвинение в релятивизме, в «Дополнении
1969 года» Кун пишет: «Более поздние научные теории лучше, чем ранние,
приспособлены для решения головоломок в тех, часто совершенно иных
условиях, в которых они применяются. Это не релятивистская позиция, и она
раскрывает тот смысл, который определяет мою веру в научный прогресс»2.
Для того, чтобы вера в прогресс превратилась в знание о прогрессе,
необходимо признать, что наука познаёт мир. Тогда выделенные Куном
формы развития науки получат материалистическое объяснение. Но этого
шага Кун не делает, поэтому его концепция остаётся странным зданием
без фундамента, висящим в воздухе, как мираж.
Подводя итог, можно сказать, что понятие «революция» в значении
«глубокий переворот», «качественные перемены», возникшее в XVII-
XVIII веках и вошедшее в XIX-XX веках в научный обиход, к настоящему
времени в философии и общественных науках общепризнанно.
Наибольшее применение оно находит в политической сфере, что вызвано
наглядностью политических перемен. Однако такое сужение понятия
«революция» неоправданно, так как сводит общество к надстройке и в перспективе
1 Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С. 15-21.
2 Кун Т. Структура научных революций. М., 2001. С. 264.

Понятие «научная революция»
115
вообще позволяет обойтись без этого понятия. Понятие «социальная
революция» предполагает признание прогрессивного развития общества в
целом, а не только надстройки, свойственное только историческому
материализму.
Удовлетворённость существующими порядками заставляет
игнорировать возможность их изменения; недовольство — стимулирует интерес
к этой проблеме. Поэтому понятие «революция» охотнее использовала
идеология, чем наука. Все теории революций будущего, включая
марксистскую, идеологичны, поэтому более или менее иллюзорны. Немарксистское
изучение общества игнорирует революции: либо явно, либо заменяя
понятие «революция» другими, сходными, но не тождественными. Однако
понятие «революция» не могло не привлекать учёных, изучающих
переломные эпохи истории. Результатам этих исследований посвящена
следующая глава.

Глава 2
Социальные революции
как часть мирового исторического процесса
Обязательна ли социальная революция
при смене формаций?
Известный советский историк Б. Ф. Поршнев (1905-1972) в статье «Роль
социальных революций в смене формаций» (1972) писал: «...всю историю
прогрессивного развития человечества можно было бы изложить как
последовательность трёх (или четырёх) прогрессивных эпох социальных
революций. Логически это столь же правомерно, как изложить её в форме
последовательности пяти формаций.
...Итак, перед нами лежала бы некая многотомная „Всемирная
история", главной особенностью которой являлась бы композиция её по оси
эпох социальных революций... Основой здесь было бы раскрытие мысли
Маркса о том, как производственно-экономические отношения из форм
развития производительных сил превращаются в их оковы»1.
Реализация этого замысла действительно помогла бы пониманию
всемирной истории: развитие предполагает стадии, стадии предполагают
качественные скачки. Возникает вопрос: почему же он не был реализован
сторонниками материалистического понимания истории?
Среди тем, поднимавшихся в узких рамках советского истмата,
пожалуй, не было темы более засушенной, чем тема социальной революции.
Одна и та же схема изложения, одни и те же цитаты из классиков
марксизма, одни и те же исторические факты в виде иллюстраций. При этом
формально большинство положений (закономерность революций,
соотношение социальной революции и взятия власти, революция и реформа,
революция и контрреволюция) было верными. Странности начинались при
увязке этих положений с фактами.
1 Поршнев Б. Ф. Роль социальных революций в смене формаций // Проблемы социально-
экономических формаций. М., 1975. С. 34-35.

Обязательна ли социальная революция при смене формаций? 117
Главная проблема здесь — определение основных признаков
революции. «Революция, — утверждает „Советская историческая
энциклопедия", — всегда представляет собой активное политическое действие
народных масс и имеет первой целью переход руководства обществом,
государственной власти, в руки нового класса»1.
Итак, социальные революции происходят «снизу» и передают власть
новому классу. Эти положения были общепризнанны. Однако при
применении этих положений к смене формаций имелись различия. Не было
единого ответа на вопрос: является ли социальная революция законом перехода
к новой стадии всемирной истории (общественно-экономической
формации)?
Возможны два ответа: положительный и отрицательный. Казалось бы,
для марксистов естественен первый, но в советском истмате он практически
всегда был связан не просто с признанием социальной революции законом
перехода к новой формации, а с признанием законом перехода к новой
формации социальной революции «снизу», проводимой основным
эксплуатируемым классом. Редкие исключения, которые будут рассмотрены ниже,
имели место в основном до середины 1930-х годов.
Вопрос стоял так: революция «снизу» или отсутствие революции.
Исторические события, связанные со сменой формаций, истолковывались,
исходя из этой дилеммы. Точки зрения можно обозначить как
идеологическую и традиционную. Идеологическую я буду для краткости
называть «революционизм».
Он возник в тот момент, когда И. В. Сталин (И. В. Джугашвили, 1879-
1953) сказал в 1933 году на I съезде колхозников-ударников: «История
народов знает немало революций. Они отличаются от Октябрьской
революции тем, что все они были однобокими революциями. Сменялась одна
форма эксплуатации трудящихя другой формой эксплуатации, но сама
эксплуатация оставалась... Революция рабов ликвидировала рабовладельцев
и отменила рабовладельческую форму эксплуатации трудящихся. Но
вместо них она поставила крепостников и крепостническую форму
эксплуатации трудящихся... Революция крепостных крестьян ликвидировала
крепостников и отменила крепостническую форму эксплуатации. Но она
поставила вместо них капиталистов и помещиков, капиталистическую и
помещичью форму эксплуатации трудящихся»2.
Теоретическое обоснование «революционизма» было вскоре создано
известным советским этнографом С. П. Толстовым (1907-1976): «В соци-
1 Советская историческая энциклопедия. Т. U.C. 926.
2 Сталин И. В. Речь на I Всесоюзном съезде колхозников-ударников // Вопросы
ленинизма. Изд. 11-е. 1952. С. 447.

118 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
альных революциях, являющихся рубежами прогрессивных формаций, друг
другу противостоят всегда основные классы-антагонисты»1.
Выстраивался следующий ряд: переход к новой формации =
социальная революция = революция «снизу» = незавершённая («однобокая»)
революция «низов». «Революционизм» преобладал в социально-философских
работах, причём не только в сталинское время. Например: «Социальная
революция предполагает в той или иной форме насильственное свержение
власти господствующего класса и установление своей диктатуры ранее
угнетённым классом»2.
Социальная революция считалась законом перехода к новой
формации, но размывалась в примерах народных восстаний античности и
средневековья, чтобы не выйти за пределы революции «низов», поэтому данное
понимание роли революции в истории (единственное, при котором понятие
«революция» имеет значение, несводимое к другим понятиям) оставалось
декларацией, зачастую обоснованной с помощью фальсификации фактов3.
Дав определение революции, советские авторы тут же переходили к
примерам классовой борьбы не только пролетариата и буржуазии, но и
рабов и рабовладельцев, крестьян и феодалов, тем самым незаметно сужая
тему — с социальной революции как смены господствующего способа
производства — до политических проявлений революционной ситуации,
а потом и вовсе подменяя её темой борьбы между эксплуататорами и
эксплуатируемыми4. Как проницательно заметил английский историк Эрик
Хобсбаум (р. 1917), «после 1917 года на протяжении большей части
XX века принято стало считать, что естественным итогом любой
революции будет установление посткапиталистического режима»5.
Почему я назвал «революционизм» идеологической точкой зрения?
Любому эксплуататорскому классу необходима идеология, которая
оправдала бы его господство. Поэтому он весьма чувствителен к вопросу о
своём происхождении. Советская номенклатура не была исключением.
Своим возникновением она была обязана победе Октябрьской революции
1917 года, прошедшей «снизу». В результате не только эта революция
стала чем-то священным, не обсуждаемым, а прославляемым, но и вообще
1 Толстое С. П. Военная демократия и проблема «генетической революции» //
Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. №7/8 (объед.). С. 179.
2 Черненко С. Н. Социальная революция как специфическая форма общественного
прогресса // Марксистско-ленинская философия и современный общественный прогресс. М, 1969. С. 234.
3 О подгонке фактов под идею «революции рабов» см.: Кац А. Л. Проблема падения
Римской империи в советской историографии // Вестник древней истории. 1967. № 2; Ут-
ченко С. Л. Цицерон и его время. М.,1986.
4 См.: Основы марксистско-ленинской философии. М, 1979. С. 305-306.
5 Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы» // Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы». Дойчер И.
Незавершённая революция. С. 75-76.

Обязательна ли социальная революция при смене формаций? 119
-тема революции оказалась по большей части вне науки, в сфере
идеологии. Если СССР — то самое общество, которое извечно стремились
создать угнетённые классы, а революция «снизу» — путь к такому обществу,
то вся история классового общества — цепь незавершённых революций
«низов», завершающаяся победой в 1917 году; смены же способов
производства — реформы, предотвращение революций «низов», присвоение их
результатов или даже контрреволюции.
Именно идеологические «революционистские» натяжки в работах
философов побуждали многих историков молчаливо придерживаться иной
точки зрения, которая была выше названа традиционной.
Традиционная точка зрения утверждала отсутствие революций при
смене докапиталистических формаций. Она всегда преобладала в работах
историков, что неудивительно. Само понятие «революция» возникло
применительно к Новому и Новейшему времени и фигурировало лишь в
работах специалистов по этому периоду, чему способствовала узкая
специализация историков.
Теоретическое обоснование этой точки зрения, как правило, можно
было встретить у марксистов, работавших до или вне влияния советской
идеологической системы.
Одним из них является Н. И. Бухарин. Его представления о
докапиталистическом прошлом весьма туманны, но места революции там
однозначно не нашлось. Он уверен, что «...общество из
первобытно-коммунистического могло превратиться в общество патриархально-родовое, из
патриархально-родового в феодальное эволюционным путём. Здесь не было
классового господства на средства производства и охраняющей это
господство политической власти. Наоборот, и это господство, и эта власть
эволюционно вырастали из первобытно-коммунистических
производственных отношений через рост частной собственности и т. д. Росли
производительные силы — росла дифференциация... А раньше господствующего
класса и его мощи не было. Поэтому нечего было ломать. Поэтому переход
совершался без революции»1.
Такова же точка зрения К. Каутского: «Если сущность социальной
революции видеть не в одном только государственном перевороте, айв
следующих за этим переворотом новообразованиях, то тогда социальная
революция есть нечто такое, что появляется на сцену лишь совместно с
промышленным капиталом, что раньше не было известно, но с тех пор
является уже необходимейшим орудием социального движения вперёд. Как
ни напоминают многие события гфедьцгущих революций по своим внешним
чертам явление, связанное с эпохой подъёма индустриального капитала,
1 Бухарин Н. И. Теория исторического материализма. М.—Петроград. 1924. С. 281-282.

120 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
они не являются социальными революциями подобно социальной
революции этого капитала»1.
Почти через 40 лет практически то же сказано историком Я. С. Драб-
киным (р. 1918) в получившем широкую научную известность докладе
«Нерешённые проблемы изучения социальных революций» (1969):
«Как закономерно обусловленное звено исторического прогресса, как
наиболее эффективный способ разрешения самых острых конфликтов в
определяющих сферах жизни общества, социальная революция, по-видимому,
созревает лишь тогда, когда общество достигает сравнительно высокого
уровня своей организации, а именно — в эпоху становления капитализма»2.
Это, насколько мне известно, единственное обоснование
традиционной точки зрения, сделанное советским историком.
Насколько верны эти точки зрения? У «революционизма» было то
преимущество, что он признавал социальную революцию законом
перехода на новую стадию истории. Однако научного обоснования он дать не
мог, ориентируя на поиск революции «снизу» при любой смене формаций.
К настоящему времени «революционизм» мёртв, как все прочие
компоненты советской идеологической системы, и оспаривать его не имеет смысла.
Можно только посочувствовать СП. Толстову и другим обществоведам,
вынужденным в своё время строить концепции, исходя из фраз вождя.
Традиционная точка зрения жива. Поэтому следует рассмотреть её
подробнее. Итак, что означает утверждение «возможен переход на новую
стадию исторического развития без революции»? На мой взгляд, если
быть последовательным, то одно из двух: (1) переход на новую стадию
истории может осуществляться эволюционно или (2) существует форма
прогресса, отличная и от эволюции, и от революции.
Можно сказать, что вопрос этот чисто терминологический и отдаёт
схоластикой. Я думаю, что это не так. Речь идёт не о словах, а о понятиях,
ими обозначаемыми. Понятие «революция» не существует само по себе.
У него есть противоположность — понятие «эволюция». Любые изменения
в содержании одного из понятий, тем более — отказ от него, влекут
изменения и в содержании другого. Нельзя безнаказанно отказаться от понятия
«революция» для периода до XVI века и по привычке продолжать его
применять для Нового и Новейшего времени, причём только для
революций «снизу». Необходимо признать либо возможность эволюционного
возникновения нового строя, происходящего через эволюционный переход
власти к новому господствующему классу, либо наличие третьей формы
прогресса — нереволюционного и неэволюционного возникновения нового
1 Каутский К. Материалистическое понимание истории. Т. 2, М.—Л., 1931. С. 419.
2 Драбкин Я. С. Нерешённые проблемы изучения социальных революций //
Историческая наука и некоторые проблемы современности. С. 215.

Обязательна ли социальная революция лри смене формаций? 121
строя, происходящего через неэволюционный и нереволюционный
переход власти к новому господствующему классу.
Последняя позиция, будь она сформулирована Я. С. Драбкиным, могла
бы рассматриваться как гипотеза. Однако он ограничился
утверждением об отсутствии революций до Нового времени и в ряде стран
(Скандинавия) — в Новое время. Я полагаю, что никакой третьей формы прогресса
нет, а взгляды Я. С. Драбкина нелогичны.
Если же предположить, что переход власти может осуществляться
эволюционно, то понятие «революция» просто лишается содержания,
несводимого к другим понятиям, как у П. Калверта. Оно становится фикцией.
Вместо закона истории мы получим набор известных примеров
победоносных восстаний Нового и Новейшего времени, каждый из которых
объясним собственными уникальными причинами. Одновременно исчезнет
и понятие «эволюция» как противоположное понятию «революция». Оно
включит в себя то, что называлось «революцией», и станет равным понятию
«развитие». Развитие предстанет в виде плавной эволюции с вкраплениями
конфликтов. Этот подход реализован в немарксистской социологии.
Положительное в традиционной точке зрения — то, что от неё в
принципе можно перейти к уточнению содержания понятия «революция», в то
время как «революционизм» развивать некуда.
Этот путь наметился при обсуждении доклада Я. С. Драбкина. Многие
участники дискуссии не приняли высказанный в явной форме тезис об
отсутствии революций до Нового времени, из чего, как замечает В. Ф. Шелике,
следует, что «не обязательны уже локомотивы истории — „вагоны"
движутся сами по себе». Дальше ею была предложена и альтернатива. «По-
видимому, выход в том, чтобы не ограничивать понятие „социальной
революции" признаками, возникающими на определённых ступенях
истории человеческого общества и соответствующими только этим ступеням.
Нужно ввести в содержание этого термина и революцию-процесс... Имеет
смысл не только декларативно, но и более конкретно ввести в дефиницию
многообразие форм социальной революции: включить в неё и революции-
взрывы, даты которых можно назвать и отпраздновать, и революции-
процессы, многоэтапные и не всегда осознанные даже значительной
частью современников. По-видимому, следует вьщелить высшие и низшие
формы социальной революции»1.
Однако теоретическая разработка этой альтернативы так и не
последовала.
«Обращает на себя внимание тот факт, — несколько лет спустя писал
историк А. Р. Корсунский (1914-1980) в статье „О социальных революци-
1 Выступление В. Ф. Шелике // Историческая наука и некоторые проблемы
современности. С. 242.

122 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
ях в докапиталистических формациях" (1976), — что как в монографиях,
исследующих различные стороны исторического процесса в
докапиталистическую эпоху, так и в общих трудах по истории отдельных стран Европы,
в вузовских курсах по истории древнего мира и средних веков,
социальная революция, как правило, отсутствует... Интересно отметить, что даже
в дискуссиях последних лет, посвященных проблемам генезиса феодализма
и капитализма, вопрос о социальной революции не затрагивался. Тот факт,
что категория „социальная революция" отсутствует в трудах историков,
занимающихся докапиталистическими формациями, очевидно, не случаен
и вызван не субъективными причинами. Историческая наука, как и всякая
другая наука, нуждается в соответствующем понятийном аппарате,
который в значительной части разрабатывается философией. Это относится, в
частности, к таким понятиям, как „социальная революция", „политическая
революция", „генезис формации", „кризис формации"...»1
Всё сказанное А. Р. Корсунским справедливо и более того —
актуально. Ситуация в отечественной исторической науке в данном вопросе не
улучшилась. Философы не дают историкам ориентиров. Историки игнорируют
наличие социальных революций в ходе исторического процесса. Об
идеологических причинах этого положения, как в СССР, так и в нынешней
России, говорилось выше; теперь речь пойдёт о научной стороне вопроса.
Задача настоящей работы — обозначить нерешённые проблемы
(незамеченные или неверно истолкованные революции) и попытаться указать
пути их решения.
Поэтому сначала следует посмотреть на достигнутые ранее результаты.
Прежде всего, не разрабатывалась тема регресса. Конечно, его факт
признавался, но лишь как подчинённый момент прогресса, с которым у
регресса «существует сложная многосторонняя связь»2, заключающаяся
в том, что прогресс на более высоком уровне сопровождается регрессом
отдельных частей. Однако сами отдельные части человечества — отдельные
страны и группы стран — переживали регресс как таковой,
заканчивающийся их гибелью.
Это совершенно не принималось во внимание, иначе Б. Ф. Поршнев
в упомянутой выше статье не написал бы: «...в грандиозной, но особенно
рассеянной во времени и в пространстве эпохе антирабовладельческой
социальной революции первых веков нашей эры вершиной была эпопея
лангобардского завоевания и разрушения рабовладельческой Римской
империи в VI веке»3.
1 Корсунский А. Р. О социальных революциях в докапиталистических формациях //
Проблемы теории социальной революции. М., 1976. С. 31-32.
2 Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 550.
3 Поршнев Б. Ф. Роль социальных революций в смене формаций. С. 32.

Обязательна ли социальная революция при смене формаций? 123
Нашествие лангобардов, окончательно разорившее Италию, только что
отвоёванную Византией у остготов (в чьём королевстве сохранялись
элементы античной культуры), было кульминацией — только не прогресса,
а регресса, низшей точкой падения — и не имеет ничего общего с
революцией. Б. Ф. Поршнев, образно говоря, спутал зенит с надиром.
Тема регресса, на мой взгляд, представляет отнюдь не отвлечённый
интерес. По всей видимости, человечество вступает или уже вступило в
период невиданного прежде регресса, вызванного умиранием
капиталистической системы как целого. «Именно в слаборазвитых странах, — писал
П. Баран, — ярко бросается в глаза та главная и часто не принимаемая во
внимание черта нашей эпохи, что капиталистическая система, бывшая
некогда мощным двигателем экономического развития, превратилась в не
менее внушительное препятствие на пути прогресса человечества»1.
Характернейшим признаком деструктивности нынешнего капитализма
является колоссальное преобладание фиктивного капитала, выполняющего
единственную функцию — обогащать его обладателей. Из 1200
миллиардов долларов ежедневного оборота мировых бирж 800 миллиардов, не
покидая банковских счетов владельцев, приносят им прибыль. «В мире едва
ли 10 % капиталов вкладываются непосредственно в производство... Всё
остальное — это спекулятивные капиталы, которые по электронной почте
циркулируют по всему миру, ничего не создавая, кроме кризисных
ситуаций», — утверждает бельгийский экономист Р. Петрелла2. Другие
экономисты ещё резче: «только 2 или 3 процента всех финансовых операций
связано с материальным производством. Остальные деньги, десятки
триллионов долларов, обслуживают сами себя. В США, к примеру, реальный
сектор экономики, который что-то производит, это 15-18 процентов
экономики. А остальное — сфера услуг, в том числе банковская система,
страхование и т. д. — всё, что сейчас лихорадит»3.
Состояние регресса — это и есть то состояние, когда прежние
производственные отношения стали, по словам Маркса, оковами для
производительных сил, но ещё не свергнуты и не заменены новыми. Период
регресса чреват гибелью либо прежних производственных отношений
(социальной революцией), либо общества, где эти отношения были базисом.
В первом случае регресс краток и снимается революцией, становясь её
подчинённым моментом (контрреволюционным движением). Во втором —
подчиняет себе развитие общества. Тогда отжившие производственные
отношения не мешают прогрессивному развитию, а стимулируют регрес-
1 Баран П. К экономической теории общественного развития. М., 1960. С. 368.
2 СабовА. С кувалдой по жизни. Что и кто стоит за выступлениями антиглобалистов //
Российская газета. 2002. 20 марта.
3 Гринберг Р. С. Пора уходить от радикального либерализма // Альтернативы. 2009. № 1. С. 77.

124 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
сивное, разрушение производительной силы общества, разрушение
производительной силы общества, и никакие усилия людей, даже понимающих,
что и как надо предпринять, не могут превратить регресс в прогресс:
достаточно вспомнить безуспешную борьбу Кола ди Риенци, а затем —
Николо Макиавелли за объединение Италии.
В прошлом всемирное прогрессивное развитие не прерывалось за
счёт существования иных обществ, к которым переходила эстафета
лидерства, но теперь, когда человечество обрело единство на
капиталистическом базисе, такой вариант, на мой взгляд, исключён: «третий мир» — не
отдельная система, а изнанка «первого». Эстафета к нему перейти не
может. Нынешний регресс уже не снимается прогрессом на более высоком,
глобальном, уровне. Он сам глобален, а не локален. Вопрос теперь лишь
в его глубине, в том, может ли он быть снят новой всемирной революцией.
Редко привлекала внимание советских авторов и проблема
многообразия форм социальной революции. В общем виде она была
поставлена В. Ф. Шелике. Отмечу также позицию доктора экономических наук
Р. А. Ульяновского. Политический переворот, пишет он, «не обязательно
происходит в то время, когда соответствующие производственные
отношения уже полностью сложились. Обязательно лишь то, чтобы революция,
государственная власть нового класса открыли им необходимый простор...
Не было ещё такой политической революции (это не значит, что её не будет),
экономический базис которой в национальных рамках созрел настолько,
что функция победившей политической революции сводилась лишь к тому,
чтобы, сняв устаревшую надстройку, „обнажить" уже совершенно
сложившийся базис. История показала колоссальную роль политической
революции не только в разрушении старой надстройки и создании новой,
но и её могущественное воздействие на дальнейшее развитие адекватного
ей базиса и на процессы „добивания" устаревшей экономической основы
общества, противоречивое саморазвитие которой и создало условия для
её же отрицания, нашедшего политическое выражение в революции»1.
Составной частью проблемы многообразия форм социальной
революции является проблема революций «сверху». В схеме, диктуемой
истматом, подыскать место этому явлению было трудно. Иногда историки
просто обращали внимание на эту проблему, не пытаясь её решить2; когда
же такая попытка предпринималась, она, как правило, не приносила
результата: любые действия «верхов» априорно считались реформами.
Характерный пример — статья востоковеда С. Л. Агаева (р. 1935) «„Революция
сверху": генезис и пути развития» (1976).
1 Ульяновский Р. А. О некоторых вопросах марксистско-ленинской теории
революционного процесса // Новая и новейшая история. 1976. № 4. С. 61-62.
2 См.: Драбкин Я. С. Нерешённые проблемы изучения социальных революций. С. 222-223.

Обязательна ли социальная революция при смене формаций? 125
В поле зрения автора попадают такие бесспорные прогрессивные
перевороты «сверху», как объединение Германии и Италии, революция 1868
года в Японии — в XIX веке; капиталистическое преобразование Южной
Кореи, Южного Вьетнама, Ирана и Японии — во второй половине XX века.
Можно ли их считать настоящими революциями?
С точки зрения автора статьи, мировой революционный процесс,
смещаясь с Запада на Восток, приобретает специфические черты: здесь
«...путём преобразований „сверху" удалось достичь тех же результатов,
которые в эпоху буржуазной социальной революции можно было
завоевать лишь в результате революционных действий „снизу". Однако в
общих рамках современной эпохи... эти преобразования являются побочным
продуктом революционной борьбы в интернациональном масштабе. Такой
путь решения буржуазных задач общественного развития... можно
характеризовать... как реформистский тип революционного действия»1.
Итак, в первой фразе автор считает революцию «сверху» суррогатом
революции «снизу», то есть иной революцией; во второй — объявляет её
побочным продуктом революционной борьбы за социализм,
возглавляемой СССР; а в третьей — приравнивает к реформе, то есть не считает
революцией. Ответ дан на любой вкус — значит, ответа не дано.
Место революций «сверху» XIX века также остаётся неясным. Если
считать их «побочным продуктом» борьбы рабочих за социализм, то
получается парадокс: успешные буржуазные революции — побочный
продукт безуспешной борьбы пролетариата. Корень парадокса, конечно, в
нежелании считать какие бы то ни было «верхи» способными на революцию.
При этом забыты скандинавские страны, где не проводилась
милитаристская политика «железа и крови», которую автор считает необходимым
элементом преобразований «сверху».
Более определённо высказался Н. А. Симония в книге «Страны
Востока: пути развития» (1975): «„Революция сверху" является искажённым
отражением „революции снизу"»2.
Наконец, всё позитивное содержание, которое истмат мог уделить
этому понятию, вечно встающему на пути историков, но признаваемому
лишь в двусмысленных кавычках, заключено в формулировке из книги
В. В. Чубинского «Бисмарк» (1988): «„Революция сверху" упраздняет то,
чего нельзя не упразднить. Создаёт то, чего нельзя не создать. И при этом
сохраняет то, что можно сохранить ценой вынужденных уступок.
Сохраняет основу — господство правящих классов. Поэтому „революция сверху"
имеет своей целью и своим следствием предотвращение революции снизу,
1 Агаев С. Л. «Революция сверху»: генезис и пути развития // Вопросы философии. 1976.
№11. С. 84.
2 Симония Н. А. Страны Востока: пути развития. М., 1975. С. 117.

126 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
то есть, иными словами, её поражение. Поэтому она одновременно и
революционна (в ограниченном смысле), и контрреволюционна»1. Автор даже
увидел в этом противоречии диалектику.
Но абсолютно то же можно сказать о революции «снизу»: она
упраздняет то, чего нельзя не упразднить. Создает то, чего нельзя не создать. Она
меняет старый господствующий класс на новый. Таков и результат
революции «сверху». Разница между ними — лишь в форме, вызванной
историческими условиями. Обе формы имеют как плюсы, так и минусы. От
реформ же революция «сверху» отличается принципиально: сменой власти.
Кратко можно сформулировать так: революция «сверху» — больше, чем
реформа; революция «снизу» — больше, чем захват власти.
Когда не решаются реальные проблемы, в науке возрастает удельный
вес споров о словах. В данном случае это были споры о терминах «эпоха
социальной революции», «социальная революция»,
«социально-политическая революция», «революционный процесс» и т. д., особенно
применительно к докапиталистическому периоду истории, маскировавшие нерешённость
проблемы революций до Нового времени. Анализировать сами споры
подробно не имеет смысла; затронутые в них проблемы будут отдельно
рассмотрены в IV главе.
Проблема революции в концепции Н. А. Рожкова
В первую очередь остановлюсь на картине всемирной истории, данной
в 12-томном труде Н. А. Рожкова (1868-1927) «Русская история в
сравнительно-историческом освещении. (Основы социальной динамики)» (1919-
1926). Им была осуществлена, очевидно, единственная «композиция
истории по оси эпох социальных революций», интересная по форме, в
основном ложная по содержанию, но — и это главное — свободная от ещё не
возникших штампов истмата.
История человечества (из 12 томов исключительно России
посвящены только 4, в остальных русская история дана как часть мировой) разбита
Н. А. Рожковым на следующие стадии: первобытное общество — дикость —
варварство — феодализм в двух взаимосвязанных ипостасях (деревенский
«обычный» плюс городской «муниципальный»2) — Старый порядок —
капитализм. Переход со стадии на стадию, в полном соответствии с идеями
Маркса, считается социальной революцией.
Применительно к доклассовому обществу никакой чёткости у автора
нет. «Первобытное общество» — это период антропосоциогенеза, завер-
1 Чубинский В. В. Бисмарк. М., 1988. С. 218.
2 Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 12. С. 365.

Проблема революции в концепции Н. А. Рожкова
127
шающийся появлением человека современного типа; дикость и
варварство разбиты ещё на несколько периодов, поэтому социальной
революцией называется и появление хомо сапиенса , и начало обработки
металлов2 и т. д.
Но для классового общества критерий социальной революции
выдержан строго — это переход власти к новому классу. Их три: феодальная,
дворянская и буржуазная.
«Феодализмом» Н. А. Рожков счёл строй всех классовых обществ,
возникших из доклассовых, как в эпоху Древнего Востока, так и в
античности, и в Средние века. Всюду господствует землевладельческая знать.
Её приход к власти — феодальная революция3. Она может быть
завершённой (Западная и Восточная Европа, Византия, Армения, Грузия, Египет,
Персия, Израиль, Китай, Япония и т. д.) и незавершённой (Русь, Литва,
Сербия, Болгария). Во втором случае страны обречены на отставание.
На смену феодализму приходит новый строй — Старый порядок, он
же торговый капитализм, он же абсолютизм. Господствующий класс —
дворянство. Его могущество обеспечивается крепостничеством или
рабством (они тождественны). «Политический строй характеризуется
самодержавием (монархическим абсолютизмом) и бюрократией»4, но реально
у власти стоит дворянство; торгово-ростовщическая буржуазия умеренно
оппозиционна, крестьянство «переживает настроения отчаяния»,
находящее выход в бунтах и сектантстве.
Установление данного строя — дворянская революция, чьи
«типичные черты в хозяйственной сфере сводятся к победе торгового капитализма,
товарного или денежного хозяйства с национальным и международным
рынком, к росту обрабатывающей промышленности при сохранении
первенствующего положения за сельским хозяйством, и к переходу основной
массы земли от феодальной аристократии — духовной и светской — в руки
дворянства»5. Данная революция также называется торгово-капиталисти-
ческой6. Её пережили и Египет (1500-1315 гг. дон. э.), и Месопотамия
при Хаммурапи, и древние евреи в VI-I веках до н. э., и Греция в V-IV веках
до н. э., и Рим на рубеже эр, и, конечно, Европа в XV-XVI веках. В России
дворянская революция растянулась от Ивана Грозного вплоть до конца
1 Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 12. С. 353.
2 Там же. С. 354.
3 Там же. T. 1.С.447.
4 Там же. Т. 6. С. 281.
5 Там же. Т. 12. С. 369-370.
6 Там же. Т. 6. С. 280.

128 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
XVIII века. Её содержание — «переход власти от удельной, княжеско-боярс-
кой знати к дворянству в его массе»1.
Классический Старый порядок — Франция, египетское Новое царство,
эллинистические монархии; отклонения — слабый Старый порядок в
Англии и запоздалый — в других европейских странах, особенно в России.
Старый порядок на Востоке кончается гибелью стран (иногда они
именуется обществами, иногда — культурами) в результате завоевания, а
в античности — новым переходом к феодализму, регрессом. Если
следовать схеме, то данный «попятный процесс» следовало назвать феодальной
контрреволюцией, но Н. А. Рожков ограничивается констатацией: «его
можно поставить в параллель с теми процессами происхождения
феодализма»2, о которых шла речь раньше.
Наконец, в Европе и России Старый порядок свергается революциями,
которые автор называет то буржуазными, то буржуазно-демократическими,
то демократическими. Их осуществляет союз различных классов,
возглавляемый буржуазией. Результат — «производственный (аграрный и
промышленный) капитализм».
Здесь хотелось бы отметить важный вывод Н. А. Рожкова:
буржуазная революция завершается лишь тогда, когда «буржуазия одна получает
власть, не делясь ею с дворянством или, выражаясь точнее, делясь ею
только с тем дворянством, которое уже само переродилось в буржуазию»3.
Поэтому период буржуазной революции в Англии оканчивается 1688
годом; в Германии — 1866-м (Образование Северо-Германского Союза); во
Франции — 1830-м. Дальнейшие революции (1848, 1870-1871) — уже не
социальные, а, как выражается автор, «переход от грубо-хищнического
капитализма к культурному».
Иная точка зрения характерна для В. И. Ленина, датировавшего
период «буржуазно-демократической» революции во Франции 1789-1871
годами и называвший революции 1830, 1848, 1870-1871 годов «волнами»
единой революции4.
На мой взгляд, прав Н. А. Рожков. Буржуазная революция окончена,
когда окончательно побеждён абсолютизм и поддерживающее его
дворянство, а не какой-либо иной противник. С 1830 года власть во Франции
принадлежит исключительно классу буржуазии.
Период капитализма кончается социалистической революцией, за
которой должно последовать бесклассовое общество.
1 Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 4. С. 5.
2 Там же. Т. 7. С. 263-264.
3 Там же. Т. 8. С. 6.
4 Ленин В. И. Заметки публициста // Полное собрание сочинений. Т. 19. С. 246-247.

Проблема революции при переходе к классовому обществу 129
Недостатки концепции Н. А. Рожкова настолько очевидны, что
останавливаться на них нет смысла. Фантастичность представлений о древней
истории вызвана некритическим следованием концепции Э. Мейера,
которая будет рассмотрена ниже. Важнее достоинства: во-первых, само
стремление дать картину не просто смены формаций как стадий
всемирной истории, а череды сменяющих друг друга социальных революций; во-
вторых, понимание того, что эти революции — зачастую дело «верхов»,
а не «низов»; наконец, в-третьих, выделение крепостничества (под токви-
левским псевдонимом «Старый порядок») в отдельную стадию, переход
к которой был революционным свержением власти феодалов новым
классом, условно именуемым «дворянством».
Эти взгляды Н. А. Рожкова, насколько мне известно, не имеют
аналогов в нашей исторической науке. Для сравнения: С. М. Дубровский (1900-
1970), выдвинувший в полемике с Ή. А. Рожковым свою схему всемирной
истории, где вместо «старого порядка» шла «крепостническая формация»,
признавая, что «переход от феодальной формы государства к абсолютной
монархии сопровождается ожесточённой борьбой... нарождающегося класса
крепостников против старого класса феодалов»1, примером чего служит
опричнина, не рискнул дать этому переходу название «революция».
Проблема революции при переходе
от бесклассового общества к классовому
Теперь перейду к тому, как проблему социальной революции
трактовал традиционный истмат. Был ли социальной революцией переход от
бесклассового общества к классовому?
В работах, посвященных социальной революции, обычным было
определение её как перехода от одной классовой формации к другой, тем самым
проблема перехода от бесклассового общества к классовому игнорировалась .
Попытки поставить вопрос о данной социальной революции
приводили либо к отрицательному ответу и невольному отрыву первобытности
от остальной истории (Я. С. Драбкин), либо к признанию нерешенности
проблемы (статья А. П. Бутенко в «Философской энциклопедии»3), либо,
наконец, к положительному.
1 Дубровский С. М. К вопросу о сущности «азиатского» способа производства,
феодализма, крепостничества и торгового капитала. М., 1929. С. 86-87. Также см.: Выступление
С. М. Дубровского // Против механистических тенденций в исторической науке. М., Л., 1930.
С. 59-64.
2 ДаниленкоД. И. Социальная революция. М., 1964. С. 12.
3 Философская энциклопедия. М, 1967. Т. 4. С. 480.

130 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Но и в последнем случае имели место невероятные «революционист-
ские» натяжки: «Классовое деление, постепенно складывавшееся в недрах
первобытнообщинного строя, в конце концов привело к революционному
перевороту, ниспровергшему остатки родовых отношений. Власть
родовой знати была низвергнута в ряде переворотов»1. Получалось, что
переход к классовому обществу — свержение власти родовой знати «снизу».
Аргументация сторонников отсутствия социальной революции при
переходе от бесклассового общества к классовому сводилась именно к
отсутствию революции «снизу», а также к утверждению множества
качественных скачков (возникновение человека, «складывание и разложение
родового строя, появление общественного разделения труда и частной
собственности»2), среди которых «образование классового общества и
государства» — только один из ряда переворотов.
Этнографы хранили по этому вопросу молчание. «История
первобытного общества» под редакцией академика Ю. В. Бромлея лишь
информирует читателя о взглядах В. Г. Чайльда и соглашается с фактом
«неолитической» (аграрной) революции3. Процесс рождения государства описан
подробно, прогрессивный и качественный характер этого переворота
признан, но понятие «революция» к нему не применяется4. Революция в
хозяйственной деятельности налицо. Однако о социальной революции речи нет.
Наиболее последовательно наличие социальной революции при
переходе от бесклассового общества к классовому отстаивал доктор философских
наук М. А. Селезнёв (1923-1990) в книге «Социальная революция» (1971),
отмечая, что социальная революция — не всегда
«социально-освободительная» революция в привычном смысле. У человечества не было другого
пути, кроме возникновения классов и эксплуатации; это — прогрессивный
переход, отвечающий признакам революции5. Аналогична позиция С. А. Лан-
цова в книге «Социальные революции и общественный прогресс» (1990).
Однако, если переворот не освобождает, а порабощает, это не
революция. Его нельзя считать прогрессивным. Прогрессивность перехода к
классовому обществу в данном случае лишь декларируется.
Проблему, на мой взгляд, невозможно решить без точного
определения понятий «революция» и «эволюция».
Эволюция любого общества не сводится к чисто количественным
изменениям: качественные скачки есть всегда. Но скачок, именуемый
1 Основы марксистско-ленинской философии. М., 1979. С. 304-305.
2 Драбкин Я. С. Нерешённые проблемы изучения социальных революций. С. 212-213.
3 История первобытного общества. Общие вопросы. Проблемы антропосоциогенеза. М.,
1983. С. 153.
4 История первобытного общества. Эпоха классобразования. М, 1988. С. 227-251.
5 Селезнёв М. А. Социальная революция. М., 1971. С. 247.

Проблема революций в истории Античности
131
«революцией» — это наиболее глубокий переворот, чья глубина вызвана
приходом к власти новой социальной силы.
В данном случае произошёл переход власти от общества (общины)
к возникшему государству. Появление частной собственности, классов и
эксплуатации — часть эволюционного развития. Их победа, выраженная
в появлении государства, и есть рассматриваемая социальная революция.
Конкретные события этой революции в каждой из первобытных
общин интереса для теории революции не представляют, как и вообще
единичные события доклассовой истории.
Прогрессивность этой революции также, на мой взгляд, несомненна.
Она принесла освобождение — смягчение власти природы над человеком,
хотя и ценой власти одних групп людей над другими, что, в свою очередь,
является элементом регресса.
Закономерен вопрос: что в познании изменится от того, что переход
от бесклассового общества к классовому будет назван социальной
революцией? Есть ли тут прибавление знания или просто необязательная игра
слов? И что общего у этого периода с периодом буржуазных революций?
Общим является прогрессивный и качественный характер изменений. Это
основной признак революции.
Проблема революций в истории Античности
Возникновение античного общества
Первой классовой формацией в советском истмате признавалась
рабовладельческая. Это помешало увидеть наиболее очевидную в
докапиталистическом периоде революцию — возникновение античного общества,
принятого за более развитую по сравнению с Древним Востоком форму
рабовладельческого общества.
Положение в Афинах перед «реформами Солона» и сами эти
«реформы» хорошо известны. Господство землевладельческой знати,
закабалявшей соотечественников за долги, вызвало протест крестьян и
ремесленников. Архонт Солон, купец из обедневших аристократов, в 594 году
до н. э. упразднил прежние долги и запретил долговое рабство. После этого
получил широкое распространение ввоз рабов извне, что имело
следствием формирование рабовладельческого способа производства.
Мероприятия Солона, пишет Э. Д. Фролов, «отвечали всем основным
требованиям демоса, хотя и с известными ограничениями крайних
претензий... Вопреки радикальным стремлениям народной массы, он, хотя и
заложил устои демократии, всё же сохранил и ряд опор прежнего режима»1.
Поэтому преобразования продолжались.
1 Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 132.

132 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
«Реформа Клисфена» в 508 году до н. э. лишила знать привилегий и
установила в Афинах демократический политический режим.
Вскоре примеру Афин последовали другие греческие полисы. В
Римской республике долговое рабство было отменено законом Петелия в 326
году до н. э. в ходе устранения политического неравенства патрициев и
плебеев1. Политическая борьба плебеев против патрициев и была
социальной борьбой должников против кредиторов-землевладельцев.
Так же хорошо известно, что Ф. Энгельс в работе «Происхождение
семьи, частной собственности и государства» (1883) назвал действия
Солона и Клисфена революцией.
«Солон, — нас здесь не интересует способ, каким была проведена его
реформа... — открыл ряд так называемых политических революций,
причём сделал это вторжением в формы собственности»2. Слово
«политический» не должно вводить в заблуждение: дальше революция Солона
сравнивается с Великой Французской, а низвержение собственности
кредиторов в пользу собственности должников — с низвержением феодальной
собственности в пользу буржуазной. «Реформа» Солона — социальная
революция, проведённая «сверху». Итог социальной революции подвела
политическая революция Клисфена.
О революции в Римской республике упоминает К. Маркс в работе
«К критике политической экономии» (1858-59): «Великая социальная
революция, вызванная падением стоимости благородных металлов в Европе,
есть столь же общеизвестный факт, как и противоположная революция,
вызванная в раннюю эпоху древнеримской республики повышением
стоимости меди, в которой были заключены долги плебеев»3. Очевидно,
несмотря на выражение «общеизвестный факт», это второе, после А. Фер-
рана, применение понятия «революция» к античному обществу, и первое —
к борьбе плебеев и патрициев в Риме (Ферран называл революцией лишь
смену республики империей).
Вновь с античной революцией мы встречаемся в работах
выдающегося немецкого историка Эдуарда Мейера (1855-1930) «Экономическое
развитие древнего мира» (1895) и «Рабство в древнем мире» (1898).
В них Э. Мейер утверждал наличие двух циклов «средневековье —
новое время» в истории Европы; первый из них прошёл в античности.
«Первый период древности, — эпоха Гомера и параллельные ей
эпохи в других государствах, — соответствует первому периоду христиан-
ско-германского мира и, подобно ему, может быть назван средневековым',
1 История Европы. Т. 1. С. 367-370.
2 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 21. С. 114-115.
3 Маркс К. К критике политической экономии // Там же. Т. 13. С. 130.

Проблема революций в истории Античности
133
период же расцвета древнего мира соответствует новому времени, являясь,
подобно последнему, во всех отношениях новым периодом. Если
крепостные отношения аристократической эпохи древности, гомеровского
периода, соответствуют хозяйственным отношениям христианского
средневековья, то рабство стоит на равной линии со свободным трудом нового
времени и выросло из тех же моментов, что и последний»1.
В дальнейшем рабство было вытеснено крепостничеством (колонатом).
«Процесс развития возвращается к той же точке, из который он вышел:
средневековый порядок вторично становится господствующим»2.
Смена крепостничества рабством является революцией: «Переворот
в отношениях древнего средневековья, вызванный вторжением торговли,
промьгашенности и денежного обращения и произошедший в Греции во
время революции эпохи тиранов, в VTI и VI столетиях, а в Риме во время
сословной борьбы V и IV столетий, повёл везде, где только старый порядок
не был сохранён с помощью искусственных мер... к освобождению
сельского населения, к устранению всяких привилегий и к полному уничтожению
того средневекового расчленения народа на наследственные сословия, при
котором рождение... определяло для каждого его призвание и образ жизни»3.
Несмотря на общую ложность схемы и неоправданную
модернизацию («фабрики», «партии», «капитал», «пролетариат» в античности),
ныне отвергнутую, Э. Мейер подметил две очень важные черты в развитии
античности.
Во-первых, в отличие от Ф. Энгельса, считавшего, что античная
революция свергает «родовой», то есть доклассовый строй, в концепции
Э. Мейера происходит революционная смена одного классового общества
другим: крепостнического — рабовладельческим.
Во-вторых, колонат и основанная на нём система считается
регрессом по сравнению с рабством, даже для раба: «Рабу при ловкости и удаче
открыт путь к свободе и богатству, его детям (а часто и ему самому) —
к высокому положению в государстве и обществе... Для колона и его
потомства этот путь навсегда закрыт; он никогда не может выбиться из
своего сословия, а если и попытается сделать это, то его ждёт тяжёлая кара»4.
Формальная свобода весит меньше, чем реальная безысходность.
Хотя Э. Мейер неоправданно отождествил «гомеровское» предклассо-
вое общество, общество архаической Греции, колонат, феодализм и
крепостничество, его схема более точна, чем привычное признание прогрессивности
1 Мейер Э. Рабство в древности // Труды по теории и методологии исторической науки.
М.,2003. С. 118.
2 Там же. С. 141.
3 Там же. С. 122.
4 Мейер Э. Экономическое развитие древнего мира // Там же. С. 98.

134 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
колоната. Он выделил главное в истории античности — три стадии: дора-
бовладельческая, рабовладельческая и послерабовладельческая. Переход
от первой ко второй — прогресс, переход от второй к третьей — регресс.
Взгляды Э. Мейера оказали большое влияние на советских историков
1920-х годов, но увлечённость «античным феодализмом» привела некоторых
из них (В. С. Сергеев) к периодизации истории с отсутствием рабовладения
и, соответственно, с отсутствием антично-рабовладельческой революции1.
Под влиянием Э. Мейера создана и концепция «революции VII века»
отечественного историка А. И. Тюменева (1880-1959), изложенная в
«Очерках экономической и социальной истории Древней Греции», первый том
которых носит название «Революция» (1917, опубликован в 1920). Период
«гомеровской Греции» — это период господства землевладельческой знати;
революция VII века до н. э. — свержение её власти «торговой
аристократией», сложившейся из «отдельных элементов того же
землевладельческого класса, из тех представителей землевладельческой аристократии,
которые... нашли для себя более выгодным обратиться к занятию
торговлей»2. Движущей силой революции VII века были крестьянские массы,
возглавляемые «торговой аристократией»3.
Развитие Спарты представляло собой «политическую эволюцию в
обратном направлении»4: там была законсервирована власть землевладельцев.
К V-IV векам «торговую аристократию», которую А. И. Тюменев,
как правило, именует не классом, а «фракцией аристократии», сменяет у
власти «класс фабрикантов-рабовладельцев»5, он же — «класс денежных
капиталистов»6. Эта смена власти революцией не называется: «весь этот,
по-видимому столь решительный социальный и политический
переворот... выразился почти исключительно в видоизменении одних внешних
форм и в то же время лишь в самой незначительной мере повлиял на
сущность и общий характер политической жизни»7.
Рабовладение как особый способ производства в схеме А. И. Тюменева
отсутствует. Развитие греческих полисов постоянно сравнивается с
развитием средневековых коммун — в пользу последних, а революция VII века —
с «коммунальной революцией» средневековья, чисто городской и поэтому
более успешной в исторической перспективе. Так А. И. Тюменев стремится
1 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 141.
2 Тюменев А. И. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. 1.
Революция. Петроград. 1920. С. 54.
3 Там же. С. 60.
4 Там же. С. 86.
5 Там же. С. 158-159.
6 Там же. С. 178.
7 Там же.

Проблема революций в истории Античности
135
найти объяснение тому, почему в античности развитие «капитализма» не
дало таких плодов, как в Новое время. Античность с точки зрения А. И. Тю-
менева — первая проба сил «городской культуры» Европы, окончившаяся
полным крахом1.
Попытка разработать марксистскую теорию
антично-рабовладельческой (также называемой «генетической», создающей классовое общество)
революции была предпринята в 1933 году историками С. И. Ковалёвым
(1886-1960) и А. И. Тюменевым. Она заслуживает серьёзного внимания.
С. И. Ковалёв настаивал на том, что вопрос о социальной революции
в античности — не терминологический спор. «Может показаться, что
спор о том, была или не была генетическая революция в Греции и Риме,
есть спор о словах, схоластическая игра понятиями. Не всё ли равно, как
мы назовём антиродовой переворот, если все согласны относительно его
содержания. Можно, например, назвать его революционным движением.
Вот с этой точкой зрения нужно бороться... Термин и понятие социальной
революции, приложенные к данному явлению, обязывают нас вскрывать
в этом явлении именно те стороны и моменты, которые характерны и
существенны для социальной революции. Обратно, если мы отказываемся
от термина социальной революции, а заменяем его другим, хотя бы и
близким к нему... мы открываем себе возможность скатывания к понятию,
диаметрально противоположному, к понятию „эволюция"»2.
И возникновение, и гибель античности были социальными
революциями.
Первая — социальная революция, связанная с отменой долгового
рабства и установлением античного рабовладения. Её движущей силой
была «масса мелких производителей — крестьян и ремесленников», а
гегемоном — «тот класс, который экономически и политически стал
господствовать после революции, класс рабовладельцев, в его четырёх
ипостасях: землевладельцев, промъппленников, торговцев и ростовщиков...
Результатом революции был переход власти в руки класса, окончательно
сложившегося в ходе революции, класса рабовладельцев. Вот почему его
условно можно назвать гегемоном революции, а самую революцию —
рабовладельческой революцией»3.
Вторая — революция, связанная с отменой рабовладения и
установлением феодализма. Она проходила в два этапа: (1) «революция рабов» Π-Ι
веков до н. э. и (2) революция рабов, крестьян и варваров III—V веков н. э.
1 Тюменев А. И. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. 1.
Революция. Петроград. 1920. С. 3-4.
2 Ковалёв С. И. Проблема социальной революции в античном обществе // Известия
ГАИМК. 1934. Вып. 76. С. 34.
3 Там же. С. 36-37.

136 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Эти построения интереса не представляют, так как вызваны давлением
официальной идеологии.
Заслуга С. И. Ковалёва — в том, что в его концепции, кроме
мифической «революции рабов», присутствует реальная революция рабовладельцев.
Слабое звено здесь — непонимание природы строя, предшествующего
рабовладению и свергнутого рабовладельческой революцией. С. И. Ковалёв
повторяет вслед за Ф. Энгельсом, что этот строй был «родовым»,
доклассовым. Тогда почему массы мелких производителей — крестьян и
ремесленников — отвергают доклассовый строй в пользу классового? Объяснение
А. И. Тюменева: «Революция направляется уже не против тех родовых
учреждений, которые существовали в бесклассовом обществе, но против
родовых учреждений в их вырожденной форме, против господства
аристократических родов»1 — очевидная натяжка. На это противоречие обратили
внимание многие участники прений. Так, M. М. Цвибак заметил: «Толковать
солоновскую эпоху, как революцию рабовладельцев, впервые (выделено
мной. — Г. 3.) создающую государство, кажется мне неправильным.
Начальный этап становления классового общества падает на более раннюю эпоху»2.
Если бы развитие теории пошло в этом направлении, можно было бы
ожидать плодотворного синтеза взглядов Ф. Энгельса и Э. Мейера. Но
время для научных исследований было уже неподходящее. Советская
идеологическая система приобретала законченность, и взгляды С. Ковалёва и
А. Тюменева в неё не вписывались. Правда, в книге А. Тюменева «История
античных рабовладельческих обществ» (1935) ещё содержится упоминание
о социальной революции VII-VI веков3, но в том же году последовало
изложение официальной, исходящей из идеи «революции рабов», точки
зрения на проблему рабовладельческой революции. Её выразил СП. Толстое
в статье «Военная демократия и проблема „генетической революции"».
Указав на размытость представлений СИ. Ковалёва о дорабовладель-
ческом строе, где власть принадлежит «аристократам» («Позволительно
задать вопрос: а разве эти аристократы не являлись рабовладельцами?...
Перед нами весьма странная „революция", во время которой
рабовладельцы противостоят рабовладельцам же и в конечном счёте выигрывет
рабовладельческий строй»4), СП. Толстов главный удар направил не на
слабую, а на сильную сторону концепции — на революцию рабовладельцев.
Именно тогда им и было сформулировано приведённое выше положение
о монопольной революционности «низов». Главным теоретическим аргу-
1 Тюменев А. И. Разложение родового строя и революция VII—VI веков в Греции // Там
же. С. 65.
2 Выступление M. М. Цвибака // Там же. С. 208.
3 Тюменев А. И. История античных рабовладельческих обществ. М.—Л.,1935. С. 42.
4 Толстов С. П. Военная демократия и проблема «генетической революции». С. 177.

Проблема революций в истории Античности
137
ментом была ссылка на «указания товарища Сталина». Цитата
устрашающе ясно доносит до нас облик научных дискуссий того времени:
«Рассуждая чисто теоретически, мы не можем видеть в этой борьбе
демократических и аристократических элементов архаических полисов
искомой „генетической революции" — тем более, что в них нет ничего
принципиально отличного от позднейших демократических движений
античности, которые ни С. И. Ковалёв, ни любой другой марксистски
мыслящий исследователь... не будет рассматривать как основную движущую
силу исторического процесса — особенно после цитированных указаний
товарища Сталина...
Революционная перестройка архаического родового общества в
античное, рабовладельческое не может нами мыслиться иначе, как
грандиозное столкновение двух основных классов-антагонистов —
рабовладельцев и рабов. И лишь в качестве дополнительных волн... выступают в эту
эпоху столкновения внутри свободной части общества в их
разнообразных проявлениях, одним из которых является и реформа Солона»1. Статья
опубликована в специальном номере журнала «Проблемы истории
докапиталистических обществ», посвященном 40-летию смерти Энгельса,
взгляды которого на эту проблему были прямо противоположными.
В дальнейшем революционное происхождение античного общества,
как правило, также не признавалось. Но этот вопрос всё же считался
дискуссионным, поэтому были и исключения: статьи К. М. Колобовой
«Революция Солона» (1939) и С. Гельфенбейна «Революция Клисфена» (1939);
в послевоенные годы — статья С. Л. Утченко «Становление Римской
империи и проблема социальной революции» (1964) и монография В. И. Кузи-
щина «Античное классическое рабство как экономическая система» (1990)2.
Авторы поддерживали точку зрения Энгельса, но не развивали её. Более
подробно ход революций в античных полисах (не только Афины)
рассмотрен в книге «Рождение греческого полиса» (1988) Э.Д.Фроловым
(р. 1933), прямо назвавшим себя последователем С. И. Ковалёва и А. И. Тю-
менева. Используемый им термин «архаическая революция»
представляется неудачным, так как не раскрывает характер революции.
Термин для данной революции вообще подобрать было трудно.
Английский марксист Джордж Томсон (1903-1987) писал в «Исследованиях
по истории древнегреческого общества» (1956): «Под демократической
революцией в Древней Греции (в древнем мире она больше нигде не
имела места) мы понимаем переход государственной власти от земельной
1 Толстое С. Л. Военная демократия и проблема «генетической революции». С. 178-179.
2 Утченко С. Л. Становление Римской империи и проблема социальной революции //
Вопросы истории. 1964. № 7. С. 115; Кузищин В. И. Античное классическое рабство как
экономическая система. М, 1990. С. 50-51.

138 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
аристократии к новому купеческому классу... Потребность в более точном
термине возникает из-за отсутствия отличительного названия для того,
что в своей оценке Древней Греции Энгельс называет новым классом
богатых промышленников и купцов»1. Само греческое общество в его
интерпретации выглядит скорее рыночным, чем рабовладельческим («Эдип —
это человек, новый человек, индивидуальный собственник общества,
производящего товары, выключенный из своего рода»2 и т. д.) Думаю, что
подходящим будет термин «антично-рабовладельческая» или просто
«рабовладельческая» революция.
В антично-рабовладельческой революции слишком многое было
непривычно: проведение «сверху» путём изменения законодательства, без
восстания; аристократические симпатии Солона, стремившегося спасти
разорявшуюся часть знати от демоса (иногда это служило основанием лишь
для того, чтобы не считать Солона революционером3, иногда — не
считать и его действия революцией4); длительность; наконец, то, что она не
привела к власти класс, сформировавшийся до неё, а создала условия для
формирования новых классов. Но ничего противоречащего понятию
«социальная революция» здесь нет. Один способ производства сменил
другой — это главное.
Непонимание сути того, что в марксизме называется словосочетанием
«социальная революция», демонстрирует известный историк Ю. В. Андреев
(1937-1998) в своей итоговой книге «Цена свободы и гармонии.
Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации» (1998): революции (о
которой, подчёркивает автор, говорилось в «марксистской историографии»)
быть не могло, так как греческое общество VII-VI веков до н. э. было в
основном аграрным и городское население не могло играть роль
гегемона (как мы видели, никто из сторонников этой концепции так и не
считал). Аргумент столь анекдотичен, что его можно прокомментировать
выводом о двух новостях, хорошей и плохой. Хорошая новость: марксизм
отвергают люди, которые его не понимают. Плохая: таких людей очень
много.
1 ТомсонДж. Исследования по истории древнегреческого общества. Т. 2. Первые
философы. М., 1959. С. 197-198.
2 Там же. С. 273.
3 Лурье С. Я. К вопросу о роли Солона в революционном движении начала VI века //
Учёные записки ЛГУ. № 39. 1939.
4 Античная Греция. Т. 1. Становление и развитие полиса. М., 1983. С. 188-193. Автор
главы — В. П. Яйленко — считает этот аргумент неотразимым. Но субъективные
представления участников революций всегда расходятся с объективными последствиями их
деятельности. Сам В. П. Яйленко признает прогрессивный характер действий Солона и его «уступки»
демосу. Отрицая классовую борьбу в Афинах, он тут же говорит об оформлении полисных
институтов и образовании сословий.

Проблема революций в истории Античности
139
Гибель античного общества
Немало проблем ставит перед историками и гибель античного
общества. Коренной характер этого социального преобразования ясен, не
вызывает сомнения и наличие классовой борьбы в античном обществе,
павшем, однако, под ударами извне. Можно ли выделить в данном
историческом периоде социальную революцию и какую именно?
Поиски обычно велись в периоде упадка и гибели Римской империи.
Вариантов решения три:
• прогресс в форме революции;
• прогресс в форме эволюции;
• регресс.
Как всегда, решение проблемы началось с выдвижения крайних
точек зрения. Регресс понимался как гибель либо античного абсолютизма
(Н. А. Рожков), либо античного капитализма (Э. Мейер, А. И. Тюменев),
полный разрыв с прошлым и начало нового исторического цикла;
прогресс — как полная преемственность рабовладельческого и феодального
способов производства. Прогресс при их смене означает приход к власти
нового класса — социальную революцию.
Советские идеологические каноны требовали найти революцию «снизу»,
что и нашло выражение в сталинской идее «революции рабов».
Обоснования звучали так: «Специфической чертой этой революции,
отличающей её от революции крепостных крестьян или революции
пролетариата, является то, что в результате социальной революции античности
не имел места переход политической власти из рук одного класса в руки
другого... Но эта особенность не лишает революционного переустройства
античности характера социальной революции»1. Что в этом случае
остаётся от марксистского понятия социальной революции — неизвестно.
В сказанное вождями верят или делают вид, что верят, пока вожди
находятся у власти. С середины 1950-х годов о «революции рабов» почти
не вспоминали. Но проблема оставалась. Если не рабы, то кто?
Следующий вариант ответа — движущей силой революции были
крестьяне и/или варвары. Это утверждение находим в составленном
историками ГДР «Словаре античности» (1987): «Революционный процесс перехода
от античного рабовладельческого общества к феодализму начался в 4 веке,
прошёл через весь позднеантичный период и нашёл своё завершение только
в конце раннефеодальной эпохи, что для Западной и Центральной
Европы соответствует 9-10 векам. Движущей силой этой революции были
крестьянство и вторгавшиеся на территорию Римской империи варварские
1 Пригожий А. Г. Гибель античного мира и проблема социальной революции в
античности // Известия ГАИМК. 1934. Вып. 76. С. 25.

140 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
племена... В возникавших на территории бывшей Западной Римской
империи германских государствах социально-политическая революция
происходила в более короткий срок и отличалась большей завершённостью
(особенно там, где, как, например, у франков, крестьяне наделялись землёй)»1.
В возникновении химерической идеи «революции варваров» отчасти
повинны и слова Ф. Энгельса о том, что античному обществу необходима
была «коренная революция» и «только варвары способны были омолодить
дряхлый мир гибнущей цивилизации»2, однако он не выдавал метафору за
научную концепцию.
Ещё прямолинейнее, хотя с абсолютно других позиций, эта точка
зрения проведена Арнольдом Джозефом Тойнби (1889-1975),
называвшим варваров «внешним пролетариатом» Римской империи, а их
вторжения — «классовой борьбой»3.
Невольно приходишь к выводу, что, поскольку
«варвары-революционеры» были германцами, идея «революции варваров» льстила самолюбию
германских народов. В нашей же науке эта идея существенного
распространения не получила (кроме приведённого выше мнения Б. Ф. Поршнева),
хотя не могла не возникнуть после отказа от идеи «революции рабов».
Действительно, других кандидатов в революционную силу «снизу»
нет. Когда А. Р. Корсунский попытался объявить «решающим фактором
перехода от античного общества к средневековому» «свободных
общинников», он закономерно пришёл к «революции варваров»: «Силой,
непосредственно осуществившей ликвидацию Римского государства, были
народные массы — в первую очередь свободные общинники-варвары и
отчасти свободные крестьяне на периферии Империи, у которых сохранился в
какой-то мере обищнный уклад»4. В то же время он обоснованно отвергает
идею союза варваров и народных масс Империи. Картина единой
революции отсутствует — тем более, что всерьёз счесть варваров
непосредственными носителями прогресса невозможно.
Отношения варварских племенных союзов и Империи — отношения
обществ, а не классов. Они не навязали Империи новый, более прогрессивный
способ производства вместо старого, потому что не обладали им. Они просто
уничтожили римское общество и только в силу этого — его базис. В ходе
«романо-германского синтеза» исчезли и их собственные предклассовые
общества с их базисом. Новый базис возник вместе с новыми обществами.
1 Словарь античности. М, 1989. С. 479.
2 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 21. С. 155.
3 ToynbeeA. A Study of History. London. 1934. V. III. Pp. 120-122,632.
4 Корсунский A. P. Проблема революционного перехода от рабовладельческого строя к
феодальному в Западной Европе // Вопросы истории. 1964. № 5. С. 101-110.

Проблема революций в истории Античности
141
Это настолько очевидно, что в построениях большинства советских
историков (включая последующие работы А. Р. Корсунского)
фигурировала «антирабовладельческая революция» вообще.
Например: «Самый характер перехода как социальной революции в
общем сомнения не вызывает. Всё дело в том, чтобы объяснить его
специфику по сравнению с социальными революциями других эпох, например,
длительность переходного периода, отсутствие такой кульминационной
точки его, как английская и французская буржуазные революции, большая
роль завоеваний и т. п... Падение Западной Римской империи, несомненно,
было результатом эпохи войн и революций...»1 Но кто совершил
революцию — оставалось загадкой.
Доктор философских наук С. Э. Крапивенский (1930-2006) в статье
«Переход к феодализму как социальная революция» (1967) прямо объявил
данную революцию «стихийным» процессом: «Социальная революция
при переходе к феодализму означала одновременно стихийное разрушение
рабовладельческих производственных отношений и стихийное же
созидание более прогрессивных, феодальных»2.
Другого выхода своим сторонникам эта концепция не оставляла. Та же
идея «стихийной революции», хотя и в завуалированной форме, видна и в
формулировке из книги Б. Ф. Поршнева «Феодализм и народные массы»
(1964): «Революционная ликвидация рабовладельческого способа
производства занимает несколько столетий всемирной истории — примерно
III—VII века н. э. — и распадается на огромное количество отдельных
движений, восстаний, вторжений»3.
Эта концепция — квинтэссенция «революционизма» — очень
уязвима для критики. Прежде всего, хотя это не главное, в глаза бросается
длительность «революции». Не менее странна и повальная анонимная
революционность, означающая отсутствие революционного класса, который
взял бы власть в свои руки. Вместо этого предлагается социальная
революция без политической, что невозможно. «Стихия» власть не берёт.
Неизвестно и то, где — в каком именно социально-историческом организме —
совершилась революция. Наконец, в схеме не остаётся места регрессу,
факт которого в истории поздней античности очевиден.
Здесь явно спутаны два уровня субъекта истории: человечество в
целом и отдельные общества. Переход от рабовладения к феодализму имеет
место для человечества в целом, но не происходит ни в одном отдельном
обществе. Революции же происходят только в отдельных обществах.
1 История Европы. Т. 1. С. 651-652.
2 Крапивенский С. Э. Переход к феодализму как социальная революция // Труды
Томского университета. 1967. Т. 193. Вып. 5. С. 67.
3 Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М, 1964. С. 215.

142 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
«Антирабовладельческая революция» распадается на разнородные
события настолько основательно, что только при большом усилии
воображения из «отдельных движений, восстаний, вторжений» может
получиться качественный прогрессивный скачок длиной в четыре века, в результате
которого неизвестно кто пришёл к власти неизвестно где.
Возражения шли в основном от зарубежных историков. Немецкий (ФРГ)
историк Ф. Фиттингхофф в работе «Теория исторического материализма
об античном рабовладельческом государстве» (1960) счёл, что в данном
случае надо говорить только об эволюции1.
Отвечая ему, А. Р. Корсунский в статье «О социальных революциях
в докапиталистических формациях» указывает на глубину изменений как
основной признак революции. К какому же периоду относятся те
изменения, которые можно считать революцией?
«Действительно, на территории Галлии к IX веку уровень
производства мало изменился по сравнению с V веком. Но, во-первых, данный
уровень значительно повысился для варваров, завоевавших эту римскую
провинцию. А, во-вторых, за эти четыреста лет созданы были предпосылки для
такого скачка в развитии производительных сил, ставшего очевидным к XI
веку (выделено мной. — Г. 3.\ который был немыслим в античном обществе»2.
Из этих верных положений, по-моему, следует единственный
вывод — социальная революция относится к XI веку; предшествующий ей
период после гибели Рима был эволюцией, называемой «романо-германс-
ким синтезом». Но автор упорно стоит за признание только революции —
многовековой и бессубъектной.
Эта концепция предполагает:
• во-первых, отождествление гибели античного и возникновения
феодального общества, без промежуточных звеньев,
• во-вторых, стремление увязать причину того и другого с борьбой
угнетённых классов,
• в-третьих, убеждение в непрерывности прогресса.
Вряд ли нужно доказывать ложность всех этих посылок. «Сведение
развития к прогрессу обладает прочностью предрассудка», — отмечалось
в одной из немногих работ, посвященных критике этого предрассудка,
правда, применительно лишь к развитию в природе3.
1 Vittinghoff F. Die Theorie des historischen Materialismus über den antiken
«Sklavenhaltergesellschaft»: Probleme der Alten Geschichte bei den «Klassiken» des Marxismus und in der
modernen sowjetischen Forschung// Saeculum. 1960. Bd. 11, Hf 1/2. S.89-131.
2 Корсунский А. Р. О социальных революциях в докапиталистических формациях //
Проблемы теории социальной революции. М., 1976. С. 48.
3 Руткевич М. К Развитие, прогресс и законы диалектики // Вопросы философии. 1965.
№ 8. С. 28.

Проблема революций в истории Античности
143
Часть советских историков, поддерживая все три посылки, считала
гибель рабовладельческого строя постепенным прогрессом, то есть
эволюцией, что подразумевало молчаливое согласие с немарксистскими
историками, а также К. Каутским1, официально не приветствовалось и поэтому
обязывало к тщательной аргументации.
Из работ сторонников этой точки зрения можно выделить статью
Е. М. Штаерман (1914-1991) «Проблема падения рабовладельческого
строя» (1953).
С её точки зрения, в III—IV веках шла борьба классов гибнущего
рабовладельческого и «становящегося феодального» обществ. Последние
были носителями прогресса. «Новый господствующий класс... до известных
пределов оказывался в одном лагере со своим антагонистическим
классом, пока борьба шла против рабовладельческого государства и
рабовладельческого города с его куриями и люмпен-пролетариатом, являвшимися
ненужным и лишним бременем для нового строя»2. Утверждается даже,
что колоны были заинтересованы в скорейшей ликвидации
рабовладельческого строя и победе феодализма, поэтому их борьба вела к тому же
результату, что усиление «феодализирующихся» земельных магнатов.
Последним принадлежало историческое лидерство. Непрерывность
прогресса не ставится под сомнение, поэтому С. И. Ковалёв не без оснований
счёл концепцию Е. М. Штаерман концепцией феодальной революции3 и,
опровергая её, напомнил, что революции III века не было.
Но в этой схеме никакой революции вообще нет. «Общий кризис
рабовладельческого строя начался со второй половины II века. В III веке
идёт борьба между старыми и новыми формами хозяйства, закончившаяся
победой последних. С начала IV века уже нельзя говорить о
существовании рабовладельческой формации... Начинается переходный период»4.
Таким образом, переход к феодализму предстаёт чисто эволюционным
процессом, прямо противоположным «революции варваров», хотя и со
странным добавлением в виде «победы новых форм хозяйства». Это,
конечно, не феодальная революция, но нечто близкое.
К тому же выводу приходит, дав обзор разных точек зрения, А. Л. Кац
в статье «Проблема падения Римской империи в советской историографии»
(1967). «Гибель Империи не ознаменовалась ни приходом к власти новых
прогрессивных классов, ни совместной гибелью борющихся классов; резуль-
1 Каутский К. Материалистическое понимание истории. Т. 2. С. 618.
2 Штаерман Е. М. Проблема падения рабовладельческого строя // Вестник древней
истории. 1953. № 2. С. 78.
3 Ковалёв С. И. К вопросу о характеристике социального переворота Ш-V веков в
Западной Римской империи // Вестник древней истории. 1954. № 3. С. ЗФ-35.
4 Штаерман Е. М. Проблема падения рабовладельческого строя. С. 79.

144 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
татом её была лишь дальнейшая трансформация классов римского
общества в классы феодального, которые постепенно начинали формироваться и
у варваров. Процесс этот стимулировался сломом римской
государственной машины и новыми порядками варварских королевств, но всё же был
настолько длительным, что не может быть связан только с этим фактом»1.
Получается, что гибелью Рима можно пренебречь. Но так же
рассуждают и сторонники «антирабовладельческой революции». Парадоксально,
но А. Л. Кац заимствует у своих оппонентов смешение субъектов истории,
о котором говорилось выше; просто то, что они считали революцией, он
счёл эволюцией.
Различие вызвано тем, что с точки зрения А. Каца, рабовладение и
власть рабовладельцев были постепенно вытеснены «феодализмом», а не
уничтожены: трансформация метафизически противопоставлена
уничтожению. А. Л. Кац прав, отрицая факт революции в Риме (прогрессивный
скачок), но непоследователен, утверждая прогресс без скачка. Фраза
«осуществился переход в новое качество»^ явно призвана отвести заслуженные
упрёки в плоском эволюционизме. Никакого иного смысла в ней нет, так
как регрессивность ни нового качества, ни перехода к нему не признаётся.
Она учтена лишь в самом неожиданном определении гибели
античного общества, предложенном С. И. Ковалёвым в статье «К вопросу о
характеристике социального переворота III—V веков в Западной Римской
империи» (1954): «Социальный переворот III-V веков, положивший конец
Западной Римской империи, по своим существенным чертам был
социальной революцией. Эта революция не имела класса-гегемона и носила
деструктивный характер. Поэтому её можно определить только как
антирабовладельческую социальную революцию и нельзя ставить на одну доску
с буржуазной и социалистической революциями, имеющими
конструктивный характер»3.
С. И. Ковалёв не мог не видеть регрессивный характер переворота.
Но догмы «революционизма», требующие найти в конце формации
революцию «снизу», оставляли для его мысли крайне узкий коридор, ведущий в
тупик: признать гибель Римской империи «деструктивной революцией».
То, что таких революций не бывает — несомненно. Это отметил С. Э.
Крапивенский, критикуя С. И. Ковалёва4. Выходов может быть два: либо
сохранить определение гибели античности как социальной революции и искать
1 Кац А. Л. Проблема падения Римской империи в советской историографии // Вестник
древней истории. 1967. № 2. С. 228.
2 Там же.
3 Ковалёв С. И. К вопросу о характеристике социального переворота III—V веков в
Западной Римской империи. С. 44.
4 Крапивенский С. Э. Переход к феодализму как социальная революция. С. 67.

Проблема революций в истории Античности
145
в ней «стихийную конструктивность», что и сделал С. Э. Крапивенский,
либо отказаться от этого определения.
«Римская революция»
Если же обратиться к гибели Римской республики и рождению
империи, конструктивно действующих сил становится больше, и соблазн найти
в их действиях революцию увеличивается. Ключ к решению проблемы —
в рождении Империи; гибель была лишь эпилогом.
Русский эмигрант, историк М. И. Ростовцев (1870-1952) считал
революционной силой римскую армию, реформированную Марием. Этот
«вооружённый пролетариат» совершил социальную революцию I века
до н. э., понимаемую М. И. Ростовцевым как регрессивный переворот. К
власти пришли ставленники вооружённого пролетариата — Цезарь, затем
Антоний, Октавиан. М. И. Ростовцев не скрывал, что его ультрамодерни-
заторская концепция, изложенная в работе «Общество и хозяйство в
Римской империи» (1929), создана под влиянием Октябрьской революции,
считая судьбу Рима «уроком и предупреждением» для Европы.
Революцией называл эти события и английский историк Рональд
Сайм (1903-1989) в книге «Римская революция» (1939), имея в виду
политический переворот безотносительно к прогрессивности. Революция
занимает временной интервал с 60 года до н. э. (первый триумвират) по 14 год н. э.
(смерть Августа). Движущие силы Р. Сайм видел в «верхах» римского
общества (сенаторы, всадники, провинциальная знать). Напомню, что
первым переход от республики к империи назвал революцией А. Ферран.
Советские историки либо прямо отрицали наличие революции1, либо
видели здесь первую фазу революции рабов (А. В. Мишулин, С. И.
Ковалёв и др.), либо также указывали на «переворот» без выявления его
прогрессивности или регрессивности2.
Интересна точка зрения крупного советского историка С. Л. Утченко
(1908-1976). Подвергнув критике все вышеупомянутые концепции, он в
книге «Цицерон и его время» (1972) утверждает следующее:
«Мы считаем, что не следует применять понятие революции к
событиям римской истории второй половины I века до н. э., приведшим
непосредственно к установлению политического режима империи. Период
революционных выступлений начинается, по нашему мнению, с движения
Гракхов и достигает своей кульминации во время Союзнической войны —
грандиозного восстания италийского крестьянства.
1 МашкинН.А. Принципат Августа: генезис и социальная сущность. М.—Л., 1949.
С. 447-449.
2 РановичА. Б. Восточные провинции Римской империи в I-Ш веках. М.—Л., 1949. С. 7-9.

146 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Каков характер этого революционного движения?.. Оно было
направлено против староримской аристократии, против крупного землевладения,
а если рассмотреть движение в самой его основе, то, несомненно, и
против Рима-полиса»1.
Далее С. Л. Утченко утверждает, что плодами «крестьянской
революции» воспользовались «некоторые наиболее деятельные и
„перспективные" слои господствующего класса». Они украли завоевания крестьян.
Переворот Суллы — это «термидор», диктатура Цезаря — «брюмер»,
наконец, «в качестве итога — утверждение единовластия (принципат Августа)»2.
Убедительной эту схему не назовешь. Во-первых, римское общество
эволюционировало именно в сторону роста крупного землевладения и
разорения крестьянства, что и вызвало протест последнего. Вожди
крестьянства (Гракхи) выступали и против аристократии, и против восстающих
рабов, что отмечали ещё Плутарх и Аппиан, но отнюдь не против
рабовладельческого строя3. Напротив, они стремились предотвратить его
гибель, к которой вело разорение крестьянства. Ведь именно на союзе
рабовладельцев и мелких самостоятельных производителей (ремесленников и
крестьян), направленном против рабов и варваров, держалось античное
рабовладение. Поэтому «крестьянская революция» была направлена
против тенденции исторического развития, она не ускоряла его, а тормозила.
Сложность же заключается в том, что само развитие шло по линии
регресса. Но противодействие регрессу — не всегда прогресс. Путей к
прогрессу в рассматриваемое время уже (и ещё) не было.
Во-вторых, и это вытекает из сказанного выше, нет доказательств
того, что «крестьянская революция» Гракхов была направлена против Рима-
полиса. Скорее уж её целью была консервация существующих
отношений. Союзническая же война вряд ли может быть поставлена в один ряд
с движением Гракхов. Союзники требовали политического равноправия с
римскими гражданами, которого добились; Гракхи вторглись в отношения
собственности и поплатились за это жизнью.
В-третьих, что означает словосочетание «перспективные» слои
господствующего класса? Не то ли, что именно в их интересах произошёл
социальный переворот, внешне выразившийся в замене республики
империей? Выиграла от этого переворота в основном римская бюрократия
(в том числе военная) и крупные землевладельцы.
Сам С. Л. Утченко в статье «Становление Римской империи и
проблема социальной революции» (1964) дал точную формулировку механизма
1 Утченко С. Л. Цицерон и его время. М., 1986. С. 102.
2 Там же.
3 См.: Фёдорова Е. В. Люди императорского Рима. М.. 1990. С. 8-9.

Проблема революций в истории Античности
147
переворота: «Господствующий класс фактически трансформируется, и
политическая власть переходит в руки этого уже трансформированного класса»1.
Интересы крестьян явно были ущемлены. Отбирать у них победу
было незачем, так как победы не было. Аналогии с «термидором» и
«брюмером» выглядят просто натяжкой. В результате от «крестьянской
революции» ничего не остаётся.
На мой взгляд, в вопросе о движущих силах переворота прав Р. Сайм —
это «верхи»; механизм переворота верно указан С. Л. Утченко — это
переворот «сверху», подобный революциям «сверху», когда правящий класс
свергает себя в одном качестве, чтобы остаться править в другом;
переворот носил социальный (уничтожение власти класса рабовладельцев), а не
только политический (установление диктатуры) характер, но революцией
не являлся, так как не был прогрессивен.
Сущность общественно-экономического строя Римской империи,
возникшего в результате этого переворота, на мой взгляд, убедительно
определена Ю. И. Семёновым как синтез рабовладения и политаризма2.
Несмотря на стабилизацию в «золотой век Антонинов», именно этот
строй, установленный в период от Суллы до Августа (85-31 гг. до н. э.),
уже никем не свергаемый, привёл Рим к гибели в V веке. Политический
режим домината стал его развитием, показавшим преобладание
политаризма. Борьба земельных магнатов с государством, отмеченная Е. М. Штаер-
ман — не рождение феодализма, а обычная для политаризма агония3.
Гибель рабовладельческого способа производства и античного
общества была качественным скачком вниз, «мировой социальной катастрофой»
(по удачному выражению А. Ф. Лосева4), проходившей в несколько этапов
(гибель греческих полисов; социальный переворот в Риме I в. до н. э.;
политический — III в. н. э.; гибель Рима), но никак не революцией.
Общепризнанный термин для обозначения регрессивного скачка пока что
отсутствует. Наиболее подходящим, на мой взгляд, будет термин «антиреволюция».
«Спартанская революция»
Особое место, занимаемое в античной истории Спартой, обусловлено
первым внеформационным, лежащим вне магистрали всемирной истории,
способом производства. Ю. И. Семёнов определяет его как полисный по-
литаризм, при котором господствующий класс совпадал не просто с гос-
1 Утченко С. Л. Становление Римской империи и проблема социальной революции //
Вопросы истории. 1964. № 7. С. 110.
2 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 459-460.
3 См.: Семенов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 3. История
цивилизованного общества. М., 2001. С. 51-52 (Восток); 83 (Рим).
4 Лосев А. Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. М., 1980. С. 158.

148 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
аппаратом, а с полисной общиной . Поэтому и рождение, и гибель Спарты
имеют свои особенности.
Первым локальным (не магистральным) социальным переворотом в
истории человечества был переворот в Спарте, известный под названием
«реформ Ликурга» и во многом остающийся загадочным явлением.
Его датировка до сих пор является дискуссионной: либо он проходил с X
по VI вв. до н. э. (от Ликурга до реального исторического лица — эфора Хи-
лона), либо только в VI в. до н. э. (тогда Ликург — мифический персонаж).
Наиболее вероятно, что имели место два переворота — (1) переход от пред-
классового общества к классовому («доминомагнарному», по терминологии
Ю. И. Семёнова), как и в других полисах Греции, но с некоторыми
особенностями (время «Ликурга») и (2) переход от него к полисному политаризму,
присущему уже только Спарте (VI в. до н. э.). В этом случае ссылка на Ликурга
маскировала возникновение нового строя под реставрацию старого. Вопрос о
том, не был ли этот строй изначально регрессивен, не рассматривался в связи с
общим невниманием к регрессу, хотя упадок ремесла в новой Спарте
общепризнан2. Если это гак, то «реформы Ликурга» — первая в истории антиреволюция.
В работах западных историков можно встретить определение
переворота VI века до н. э. как «революции»3. Этим подчёркивается глубина
переворота; характер же (прогресс или регресс) остаётся в тени.
Однако в большей степени внимание историков привлекает не
рождение, а закат Спарты — деятельность спартанских царей Агиса IV, Кле-
омена III и Набиса. Их преобразования также называют «спартанской
революцией»4, подчёркивая уже не глубину (преобразования кончились
крахом), а насильственный характер.
О «революционном движении» в Спарте иногда говорили и наши
историки. Заслуживает рассмотрения явно модернизаторская концепция А. К.
Бергера (1888-1962), изложенная в книге «Социальные движения в древней
Спарте» (1936). С его точки зрения, в Ш-Н веках до н. э. Спарта стала
«центром революционного движения широких масс»5. Революция, по советским
канонам — обязательно революция «снизу». Поэтому А. К. Бергер полагал:
1 Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного
общества. М., 2001. С. 68-70.
2 Подробнее см.: Андреев Ю. В. К проблеме «ликургова законодательства». (О так
называемом перевороте в Спарте в VI веке до н.э.) // Проблемы античной государственности. Л., 1982;
Античная Греция. Т. 1. Становление и развитие полиса. М., 1983. глава 4 (автор — Ю. В.
Андреев); Печатнова Л. Г. История Спарты. СПб., 2001.
3 Finley M. /. Sparta // The Use and Abuse of History. N.Y. 1975.
ΛAfrica T. W. Phylarchus and the Spartan Revolution. Berckley. 1961; Cartlege P. Toward the
Spartan Revolution // Arethusa. 1975. V. 8. № 1; Fuks A. Social Revolution in Greece in the
Hellenistic Age // Parola del passato. 1966.21 ; Shimron B. Late Sparta: The Spartan Revolution 243-146 ВС.
5 Бергер А. Социальные движения в древней Спарте. М., 1936. С. 69.

Проблема революций в истории Античности
149
Спарта, не будучи рабовладельческой, была «слабым звеном»
рабовладельческого мира, что при кризисе рабовладельческого строя сделало её центром
революционной борьбы деклассированных масс. Признавая невозможность
создания в Спарте ни «ликургова строя» (определяемого как «фактическое
социальное равенство всех группировок свободных в рабовладельческом
обществе»1), ни рабовладения, ни феодализма, ни тем более бесклассового
общества, он всё же находил результат «революционной борьбы
деклассированных масс»: при Набисе «в Спарте гораздо полнее, чем где бы то ни
было в остальном греческом мире, была ликвидирована эксплуатация»2.
Доктор исторических наук П. Н. Тарков, оценивая преобразования Аги-
са IV и Клеомена III как революцию «сверху», резко отделял от них Набиса,
при котором произошло «углубление революции» и «полная перестройка
социальных отношений в стране»: «народно-освободительная борьба тесно
переплетается теперь с социальной борьбой широких народных масс, что с
особенной силой проявится в революции Набиса»3. (Ещё раньше — но,
конечно, с отрицательным знаком — такую характеристику Набису давали
западные историки-модернизаторы, писавшие в духе концепции М.
Ростовцева: так, М. Олло в 1930 году называл Набиса «настоящим революционным
правителем», при котором «революция побеждает в Спарте»: он «формирует
Красную гвардию», выступает «как националист и как коммунист» и т. д.)4
Обратимся к фактам. Сущность событий, составивших «спартанскую
революцию», можно сформулировать следующим образом.
Цари-реформаторы (пока назовём их так) стремились возродить боевую мощь Спарты,
отошедшей от ликургова строя в результате купли-продажи земли
(«Богатства, награбленные полководцами победоносной армии... широким
потоком хлынули в Спарту и в считанные годы размыли устои
спроектированной Ликургом „общины равных". После этого достаточно было
одного лишь толчка, чтобы... строение развалилось... Таким толчком стал
закон о свободе дарения и завещания земельной собственности (под видом
дарения и завещания землю можно было продавать, закладывать и т. д.)»)5
1 Бергер А. Социальные движения в древней Спарте. М., 1936. С. 94.
2 Там же. С. 105.
3 Тарков П. Н. Социальные движения в Пелопоннесе в конце ΠΙ века до н. э. // Учёные
записки Московского библиотечного института. Вып. 2. М, 1956. С. 71,78,76.
4 Цит. по: Давыдова Л. С. Тирания Набиса в Спарте // Проблемы истории античности
и средних веков. М, 1982. С. 19.
5 Андреев Ю. В. Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой
цивилизации. СПб., 1998. С. 150. Автор в традиционно либеральном духе считает индивидуализм
естественным, а коллективизм - искусственным, злорадно констатируя: «ошибка Ликурга,
как и многих его последователей на стезе тоталитарной утопии, заключаясь в недооценке
силы человеческого в человеке», «спартанцы, насильственно переселённые в „райские кущи"
казарменного коммунизма, смогли вновь вернуться на землю». Однако на с. 386 мы читаем

150 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Выход был один — перераспределение земельной собственности от
имущих («ста», как их назвал Плутарх) к неимущим. Следствием стало
возрастание числа граждан — что означало в условиях Спарты возрастание
числа воинов и перспективу новых завоеваний. Поддержка большинства
царям-реформаторам была гарантирована. Обедневшие граждане —
должники богачей; неполноправные категории населения (гипомейоны, мофаки,
неодамоды); иностранцы, живущие в Спарте (периэки); наёмники и часть
илотов — вот кто получал землю и тем самым выигрывал от смены строя.
Часть верхушки, включая самих царей, в надежде на будущую военную
добычу шла на жертвы, отдав землю для перераспределения и поддержав
отмену долгов. В результате «гражданский коллектив резко расширился, но
не решением гражданства, а волей царя, силой сокрушившего старый строй;
землю и гражданство новые граждане получили „из рук его"; существование
этого строя обеспечивалось военными успехами — всё это вместе
создавало условия для начала процесса превращения гражданина в подданного»1.
Противником перемен внутри полиса выступала другая часть богатых
землевладельцев и ростовщиков (в числе которых были женщины,
влиявшие на жизнь Спарты через своих должников и других зависимых людей).
Их сопротивление — стоившее жизни Агису — было сломлено Клеоме-
ном и затем Набисом (которого нет причин отделять от его
предшественников и помещать в один ряд со Спартаком и Лениным, вторя не очень
осмысленной ненависти современных реакционеров).
«Однако рядом с ними присутствует другая, более мощная внешняя
сила. Сначала — это господствующие слои Ахейского союза, затем к ним
присоединяется Македония и, наконец, Рим. Всё это становится
непреодолимым барьером на пути реформ»2. В результате история повторяется
трижды — после первых успехов цари-революционеры гибнут. Их
преобразования отменяются, Спарта насильственно присоединяется к
Ахейскому союзу и в конце концов лишается независимости. Революционное
движение проиграло внешней контрреволюционной силе.
«Цари-реформаторы стремились, как они думали, к возрождению
спартанского полисного строя времён Ликурга. Однако общая историческая
ситуация была сейчас совершенно иной и их деятельность объективно
приводила к совершенно иным результатам...
нечто противоположное: причиной поражения греческой цивилизации стала «естественность
авторитаризма и тоталитаризма, глубоко укоренённых в стадных инстинктах человека как
биологического вида и противоестественность индивидуализма и демократии, немыслимых
без подавления этих инстинктов». Окончательно запутывает картину утверждение, что «от
увлечения техническим прогрессом греков спас... экологический инстинкт» (с. 377).
Воистину, знать (факты) и понимать (их связь) - не одно и то же!
1 Эллинизм: экономика, политика, культура. М, 1990. С. 178. Автор главы — Г. А. Кошеленко.
2 Там же. С. 183.

Проблема революций в истории Античности
151
Суть проблемы состоит не в факте перераспределения земельной
собственности, а в том, как оно производится. Во времена Агиса этот
вопрос решается в соответствии с полисной конституцией в герусии и на
народном собрании. Клеомен объявляет об этой реформе народному
собранию, но никакого одобрения с его стороны царю не требуется. Наконец,
Набис наделяет землёй совершенно самовластно... Итак, мы видим, что
царь постепенно превращается в фактического собственника земельного
фонда полиса, что коренным образом противоречит всем полисным
институтам... получение земельного участка и тем самым гражданских прав
теперь вовсе не означает участие гражданина в политической жизни
полиса, которой в старом смысле уже нет. Вся власть принадлежит отныне
царю с неограниченными полномочиями, который к тому же
полновластно распоряжается землёй полиса. Тем самым ценность гражданских прав
резко падает, а гражданин превращается в подданного.
Спартанские цари-реформаторы, видимо, искренне стремились к
возрождению ликургова строя в Спарте, однако историческая ситуация была
такова, что объективным результатом этого стала ясно наметившаяся
тенденция к превращению Спарты в территориальное государство
эллинистического типа. В условиях Эллады на базе одного полиса это, видимо, было
невозможно, и всё реформационное движение закончилось гибелью
Спарты как независимого полиса»1.
Следует ли в данном случае говорить о реформационном движении
или всё же о революционном? Думаю, второе. Деятельность спартанских
царей была попыткой революции не потому, что они применяли насилие
(казни, убийства, высылка) к противникам (так считают многие западные
историки), а потому, что ими создавался новый строй. Преобразования,
разумеется, шли «сверху», но это отнюдь не сводит их к реформам (так
считали многие советские историки) — по той же причине.
Наконец, главный вопрос — был бы новый строй прогрессивен? На мой
взгляд, да. Выход из спартанского тупика на столбовую дорогу эллинизма в
качестве независимой державы, наравне с тогдашними хозяевами восточного
Средиземноморья — Македонией, Сирией и Египтом — стал бы для Спарты
прогрессом (локальным, поскольку для всемирной истории смена в
отдельной стране одной формы политаризма (полисной) другой (традиционной)
большого значения не имела). Но в силу указанных причин выход не
состоялся, и в истории остался яркий пример попытки революционного изменения
общества, в котором революция невозможна. При этом, пожалуй, основной
причиной поражения является то, что Спарта существовала за счёт войн и
ради войн: внешние силы были заинтересованы в её ослаблении и уничтожении.
1 Эллинизм: экономика, политика, культура. М., 1990. С. 178. Автор главы — Г. А. Коше-
ленко. С. 183-186.

152 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Проблема революций в истории Средних веков
Возникновение феодального общества
Непосредственным продолжением проблемы гибели античности
является проблема возникновения феодализма. Как правило, считалось,
что феодальные элементы присутствовали в недрах рабовладения
(колонат) и в недрах первобытно-общинного строя, а затем приобрели
господствующее значение, оттеснив рабовладельческие и первобытно-общинные
элементы в разряд пережитков.
«После ликвидации рабовладельческого строя формирование
феодального строя происходило, — пишет Б. Ф. Поршнев, — как правило,
путём взаимодействия, синтеза... элементов и предпосылок феодального
экономического уклада, имевшихся в условиях разложения
рабовладельческого строя и в условиях разложения первобытно-общинного строя»1.
В этом случае возникновение качественно нового явления
(феодализма) рассматривается как переход от их количественно малого
существования к количественно большему, от «микросуществования» («элементы
феодализма») — к «макросуществованию». Такой всецело
метафизический взгляд, игнорирующий скачки, был характерен для Лейбница, и ещё
Гегель подверг его уничтожающей критике2.
Проблема возникновения в итоге подменялась проблемой роста,
созревания и т. д. Этой цели служили и обычные в работах советских
историков характеристики обществ как раннерабовладельческих, -феодальных,
-капиталистических; указание на множество стадий в развитии формаций;
ссылки на «незрелость», «неразвитость» производственных отношений —
типичные гипотезы ad hoc (к случаю), позволяющие создать видимость
решения проблемы.
Причина, на мой взгляд — в недооценке революционной роли
эксплуататорских классов. Даже в отношении буржуазии делалось многое,
чтобы её революции представить контрреволюциями (об этом — ниже).
Рабовладельцев от клейма нереволюционного класса не спас и авторитет
Энгельса. Тем более легко было проигнорировать роль класса феодалов.
Затронутый одним из участников обсуждения докладов С. И. Ковалёва и
А. И. Тюменева вопрос о прогрессивности «крупной феодализирующейся
земельной собственности» поздней античности по сравнению «с застывшим
в своей упадочной косности городом»3, вызвал недвусмысленное
предупреждение председательствующего А. Г. Пригожина: «Я не останавливаюсь
1 Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964. С. 23.
2 См.: Гегель Г. В. Ф. Наука логики. Т. 1. М., 1970. С. 466.
3 Выступление Н. Н. Зеленского // Известия ГАИМК. 1934. Вып. 76. С. 166.

Проблема революций в истории Средних веков
153
на разборе выдвигавшейся здесь проблемы феодальной революции. Нет
надобности доказывать, что сама постановка этой проблемы
несовместима с марксистско-ленинским пониманием основных проблем истории» .
Поэтому первыми проблему революционного возникновения
феодализма поставили не советские, а французские историки.
Первым применил термин «революция» к возникновению феодализма
Марк Блок (1886-1944), выделивший два периода в развитии феодального
общества: IX-X и XI-ХШ веков. Переход от первого ко второму был назван
им в книге «Феодальное общество» (Т. 1. 1939; Т. 2. 1940) «экономической
революцией»2. Слово «экономическая» означает скорее «торговая»; не
будучи марксистом, М. Блок видел суть этой революции в появлении торговли
на дальние расстояния, а также в оформлении вассальных отношений
внутри класса феодалов, т. е. исключительно в надстроечных изменениях.
Гораздо глубже решение, данное уже в послевоенные годы группой
французских медиевистов, первым из которых был Жорж Дюби (1919-1996)3.
С его точки зрения, основа феодализма — сеньория (феод). С распадом
единой каролингской империи (не «раннефеодальной», а «яреЭсеньориаль-
ной») сеньория становится независимой. Это начало феодализма, «Под
сеньорией как основой феодализма он понимает не столько совокупность
земельных прав (что характерно для школы М. Блока), сколько комплекс военно-
политических и судебно-административных прав сеньора,
узурпированных у королей. Под такими сеньорами Дюби подразумевает...
собственников из числа владельцев рыцарских замков, высвободившихся из-под
власти королей и графов. Переходу королевских прерогатив в руки новых
сеньоров Дюби придаёт огромное социологическое значение. В нём Дюби
видит отражение коренной перестройки всей общественной структуры,
перестройки, равной по своему смыслу „феодальной революции". Такое
определение оправдывается, по его мысли, тем, что именно в ходе этой
перестройки возникает феодальный способ производства»4. У Ж. Дюби речь
идёт о Франции. Аналогичные выводы были сделаны П. Тубером об
Италии, П. Бонасси — об Испании, а Р. Фоссье — о Западной Европе в целом.
Фактическим доказательством качественных перемен служит так
называемое «инкастельменто» (термин, введённый П. Тубером,
по-итальянски дословно означает «озамкование»): массовое строительство замков в
период, когда набеги варваров уже окончены, и не в естественных укрытиях,
1 Выступление А. Г. Пригожина// Известия ГАИМК. 1934. Вып. 76. С. 221.
2 БлокМ. Феодальное общество. М., 2003. С. 74-77.
3 Duby G. Guerriers et paysans. Paris. 1973. FossierR. Enfance de l'Europe. Paris. 1982. Fos-
sierR. Le Moyen Age. Paris. 1982-1983. ToubertP. Les structures du Latium medieval. Roma. 1973.
4 Бессмертный Ю. Л. Феодальная революция X-XI веков? // Вопросы истории. 1984.
№1.С54.

154 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
а «на ровном месте» — замков, служащих сеньорам для подчинения
крестьян, а не для отражения внешних врагов. Тогда же вдвое увеличивается
численность знати, появляется рыцарство с его особой психологией,
противопоставляющее себя и народу, и королям.
Наступает феодальная раздробленность, которую историки этого
направления считают прогрессивным явлением. Новая сеньория организует
труд крестьян, что делает возможным экономический подъём XI—XIII
веков. Усиление эксплуатации, конечно, вызывает протест крестьянских масс;
бегство крестьян в города в условиях отсутствия государственного сыска
беглых помогает подъёму городов, а большие массы недовольных
поглощает территориальная экспансия — крестовые походы, продолжающиеся,
замечу, всё время существования феодального способа производства в
Западной Европе и доказавшие его преимущество перед политарным.
Восток двести лет не мог сбросить в море горстку живших в непривычном
климате европейцев.
Можно сделать вывод — феодальная революция в X-XI веках имела
место. При этом, если Ж. Дюби считал причиной революционного
возникновения феодализма внешние причины — набеги норманнов, венгров
и арабов VIII—X веков, то Р. Фоссье считает, что феодализм закономерно
вытекает из внутренней логики развития Европы.
Насколько закономерно? В этом вопросе, к сожалению, Р. Фоссье
оказался не на высоте. С его точки зрения, имел место разрыв и только
разрыв с каролингской экономикой, когда в единой империи (не
отличающейся от поздней Римской) были знать и рядовые свободные,
коллективно эксплуатирующие рабов, а поместья не играли никакой роли.
Последнее неверно фактически; но в данном случае более интересен чисто
философский аспект проблемы: преемственность и разрыв.
С точки зрения сторонников феодальной революции одно исключает
другое. Либо преемственность, либо разрыв. Если преемственность есть,
то революции нет. Это бесспорно метафизический взгляд, философские
истоки которого хорошо видны: на Ж. Дюби оказал большое влияние
крупнейший философ так называемого «западного марксизма» Луи Аль-
тюссер (1918-1990), бывший, в свою очередь, учеником основоположника
неорационализма Гастона Башляра (1884—1962). Не отрицая заслуг
последнего перед методологией науки, следует отметить характерную для
него метафизическую абсолютизацию «эпистемологического разрыва»,
скачка, прерывающего постепенность1.
Как же отреагировали советские историки на новые идеи
французских коллег? В 1984 году в журнале «Вопросы истории» появилась очень
1 См.: Автономова Н. С. Этапы идейной эволюции Л. Альтюссера // Современные
зарубежные концепции диалектики. М, 1987. С. 199.

Проблема революций в истории Средних веков
155
обстоятельная статья Ю. Л. Бессмертного (1923-2000), познакомившая
отечественного читателя с концепцией феодальной революции. В этом
плане статья принесла большую пользу. Но конечный вывод автора таков:
«Складывание самовластья шателенов... представляло собой не первое
возникновение феодальной структуры, а лишь перестройку этой структуры,
зародившейся гораздо раньше и приобретшей в X-XI веках новую, более
зрелую форму»1. И в заключение: «Значение этой грани... состоит не в
революционном рождении феодализма, а в перерастании ранней его формы
в зрелую»2. (В последующих работах Ю. Л. Бессмертный оценивает
концепцию феодальной революции более благожелательно .)
Может показаться, что спор идёт исключительно по вопросам
терминологии и хронологии: Ж. Дюби относит революционное рождение
феодализма к X-XI векам; Ю. Л. Бессмертный — к более раннему времени
и не использует термин «революция». На мой взгляд, расхождение глубже.
Феодальная революция, когда бы она ни произошла — это приход к
власти класса феодалов. Ю. Л. Бессмертный должен был либо доказать, что
класс феодалов к власти не пришёл, либо указать, когда это произошло.
Он не сделал ни того, ни другого.
Отказ от термина «революция» ведёт к отказу от поиска тех
признаков, которые составляют понятие «революция», в первую очередь —
революционной силы, которой в данном случае является класс феодалов. Не
буду повторять сказанное на эту тему С. И. Ковалёвым.
Налицо слегка замаскированная абсолютизация другой крайности —
непрерывности, игнорирующая сам факт появления нового. Как известно, из
двух метафизических крайностей одна всё-таки ближе к истине; здесь
гораздо ближе Р. Фоссье и другие французские историки, хотя они, в свою
очередь, абсолютизировали преемственность Рима и империи Каролингов.
В дальнейшем концепция феодальной революции подверглась критике
и на Западе (Д. Бартелеми)4. Однако критика эта, справедливая в
частностях, не дала иной (нереволюционной) версии возникновения феодального
способа производства. Поэтому концепция феодальной революции
по-прежнему имеет сторонников, хотя зачастую трактуется как исключительно
политическая революция (Т. Биссон), заключающаяся в узурпации
рыцарями права осуществлять вооружённое насилие5.
1 Бессмертный Ю. Л. Феодальная революция X-XI веков? С. 64.
2 Там же. С. 67.
3 Бессмертный Ю. Л. Жизнь и смерть в средние века, М., 1991. С. 23; История
крестьянства в Европе. М., 1986. Т. 2. Глава 4.
4 См.: Решим А. И. Ещё раз о «феодальной революции» // Средние века. Вып. 62. М.,
2001. С. 166-186.
5 См.: Щеглов А. Д. «Феодальная революция» и насилие // Там же. С. 187-194.

156 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Коммунальная революция
Развитие феодального общества включает важный момент —
освобождение городов из-под власти сеньоров. Иногда мирным, но чаще
немирным путём европейские города в XI—XII веках (в Италии — с IX века)
добивались независимости.
Степень её была различной. Высшим уровнем являлось достижение
политического суверенитета — статуса коммуны (Италия, Прованс, затем
Северная Франция, вольные и имперские города Германии, Фландрия).
Другие города добились лишь внутреннего самоуправления под
верховной властью сеньора (Англия, государства Пиренейского полуострова,
города на землях домена французского короля и немецких князей): «за
городами обеспечивается лишь известная сумма гражданских прав;
политической свободы (суверенитета. — Г. 3.) не существует»1. Однако и в том,
и в другом случае возник новый, невиданный прежде тип города.
На революционный характер этого перелома первым обратил
внимание Огюстен Тьерри (1795-1856), давший ему в книгах «Письма по
истории Франции» (1827) и «Опыт истории происхождения и успехов третьего
сословия» (1853) название «коммунальная» или «муниципальная»2
революция.
«Это, — пишет Тьерри, — была настоящая социальная революция,
прелюдия всех социальных революций, которые постепенно подняли
значение третьего сословия; здесь колыбль нашей современной свободы»3.
Более того, эта социальная революция — «величайшее социальное
движение, какое только было от установления христианства до
французской революции»4.
Ликующий тон О. Тьерри был вызван политическими причинами:
«коммунальная революция» давала ему аргумент в полемике с
идеологами дворянства периода Реставрации. Те утверждали, что их права — это
права победителей-франков; идеологи буржуазии в ответ выдвигали
аргумент восстановления справедливости побеждёнными-галлами: от
крестьянских восстаний до французской революции.
«Коммунальная революция» хорошо вписывалась в этот ряд, тем более,
что Тьерри, видевший в расах основу классов, считал французские
средневековые города римскими по происхождению, а их жителей — галло-
римлянами, без германской примеси. «Коммунальная революция»
оказывалась реваншем угнетённой расы.
1 Дживелегов А. К. Средневековые города в Западной Европе. СПб., 1902. С. 53.
2 Тьерри О. Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия // Избранные
сочинения. М., 1937. С. 21-22.
3 Цит. по: Вайнштейн О. Л. Огюстен Тьерри // Там же. С. XIX.
4 Там же.

Проблема революций в истории Средних веков
157
Конечно, эти построения Тьерри — уже вне науки, однако открытие,
что бы к нему ни побуждало, было сделано.
Поэтому понятие «коммунальная революция» пользовалось
признанием историков, например, А. К. Дживелегова (1875-1952)1; приверженцем
и популяризатором теории «средневековой революции городов» был
П. А. Кропоткин . Как и Тьерри, он очень сильно идеализировал
средневековый город, так же не видя внутри него классовых антагонизмов.
В первой половине XX века научный интерес сместился с
освободительной борьбы городов на их возникновение; соответственно, со
средневековья — на предшествующий период. Популярность приобрели
концепции историков, утверждавших неразрывность исторического процесса и
отсутствие революционных сдвигов: Альфонса Допша (1868-1953), автора
характернейшей метафизической формулы «История скачков не делает»,
и Анри Пиренна (1862-1935). «Коммунальная революция» отрицалась, т. к.
города были интегрированы в феодальное общество3; взамен появился
термин «коммунальное движение», подразумевающий эволюционный
характер перемен. Город был и чужд, и необходим феодализму; историки
подчёркивали что-то одно.
Дискуссии по проблеме истоков европейских городов (римские или
германские, светские или церковные, торговые или ремесленные,
основанные «снизу» или «сверху») были весьма плодотворны, выявив общую
картину их эволюции. К настоящему времени среди историков
утвердилось понимание того, что «предметом анализа должны стать не столько
конкретные судьбы изолированных поселений, давших начало будущим
городам, но общая обстановка в Европе X века с её ростом населения,
отделением ремесла от сельского хозяйства, расширением хозяйственных
и культурных контактов. Создалась обстановка, требовавшая
возникновения нового типа поселения, способного выполнить новые
экономические, административные и культурные задачи, и именно в этой обстановке
всё — и развалины античного муниципия, и замок феодала, и монастырь,
и епископский центр, и поселение купцов, и даже в определённых
благоприятных условиях сельская община — могло превратиться в город...
Многообразные пути смогли осуществиться только потому, что им
благоприятствовала, более того, их вызвала к жизни создавшаяся в X-XI веках
общественно-экономическая ситуация»4. Эта ситуация, как было показано
выше — ситуация феодальной революции.
1 Дживелегов А. К. Средневековые города в Западной Европе. СПб., 1902. С. 32.
2 Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. M 1990. С. 20,413-418 и др.
3 Социальная природа средневекового бюргерства. М., 1979. С.81
4 Ястребицкая А. Л. Предисловие // Проблемы методологии истории средних веков:
европейский город в системе феодализма. М., 1979, часть 1. С. 14.

158 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Таким образом, возникновение городов («нового типа поселения») —
один из моментов феодальной революции. Феодальный способ
производства с самого начала предполагает дуализм деревни, феодальной в узком
смысле, и города, где формируется новый способ производства. Этот
дуализм пока ещё находится в рамках феодального способа производства в
широком смысле, что находит политическое выражение в подчинении
городов власти феодалов.
Ситуация качественно меняется, когда возникший в городе
«купечески-бюргерский» способ производства1, перерастает рамки феодализма.
Наступает период следующей, уже не феодальной, а городской
революции, ведущей к смене власти в городах: сеньоров сменяет городская
верхушка («лучшие люди», в современной терминологии — патрициат); реже,
после успешной борьбы с патрициями — цехи. Города добиваются
политической независимости. Происходит социальная революция XI—XII веков,
названная О. Тьерри «коммунальной революцией».
После неё феодальное общество изменяет свой характер и
превращается в дуалистическое, основанное на двух дополняющих друг друга
способах производства, феодально-бюргерское, эволюция которого ведёт в
исторической перспективе вперёд — к абсолютизму и далее к капитализму,
как в Англии и Франции, или вбок — к городам-государствам, как в Италии,
Германии и Фландрии2.
Важно подчеркнуть, что коммунальная революция не покончила с
феодализмом. Городские коммуны были частью докапиталистического, а не
капиталистического общества. Развитию капиталистических отношений
мешала власть патрициата, тяготевшего к феодализации — как по сути
(приобретение земель вне города), так и по форме (замки, посвящение в
рыцари, ношение оружия, гербы, турниры и т. д.)3.
Феодальное общество через патрициат постоянно утверждало свою
власть над городом. Ответом на перманентную феодальную
контрреволюцию был новый этап коммунальной революции (не замеченный О. Тьерри,
чей кругозор был ограничен Францией) в X1V-XV веках, когда власть брали
цехи (Берн, Цюрих, Льеж, Кёльн4, Страсбург). В Италии он прошёл
раньше — в XIII веке (Флоренция, Болонья). Но и это ещё не было
преодолением феодализма. Старый строй оставался сильнее редких «островов свободы».
Возникновение абсолютистского общества
1 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 472.
2 Там же. С. 474.
3 Подробнее см.: Стоклицкая-Терешкович В. В. Основные проблемы истории
средневекового города. М., 1960. С. 235-279.
4 Немецкая историография говорит о «кёльнской революции»: Keussen H. Die Kolner
Revolution 1396. Köln. 1888.

Проблема революций в истории Средних веков
159
Дальнейший прогресс был возможен при устранении политической
власти всех прежних правящих слоев — как в деревне, так и в городе, что
было достигнуто с установлением абсолютизма.
Проблема сущности абсолютизма весьма сложна, и её решение не
является задачей моей работы. На мой взгляд, наиболее близка к истине
позиция Ю. И. Семёнова, согласно которой сущность абсолютизма состоит
в обволакивании всех прежних производственных отношений новыми,
политарными; в появлении нового верховного собственника — государства
и нового политарного способа производства1. Был ли переход от
феодализма к абсолютизму революцией, Ю. И. Семёнов не говорит.
Первым применил к этому переходу термин «революция» О. Тьерри:
«Менее яркая и менее стихийная, чем революция коммунальная, эта
революция закрепила достигнутые той результаты и путём медленной, но
непрерывной работы образовала из тысячи мелких отдельных государств одно
общество, стянутое к единому центру юрисдикции и власти»2. Выше
говорилось о точке зрения Н. А. Рожкова: переход к абсолютизму
(понимаемому как надстройка над крепостничеством) был «дворянской революцией».
Определение сущности абсолютизма оказалось для советской
исторической науки неподъёмной проблемой. Тот факт, что государство может
быть собственником, а госаппарат — классом, был выше понимания
многих историков. Обсуждались лишь две точки зрения: (1) период
абсолютизма — часть периода эволюции капитализма или (2) период
абсолютизма — часть периода эволюции феодализма. Историки 1920-30-х годов
(Н. Н. Розенталь, M. Н. Покровский) придерживались первой точки зрения,
считая базисом абсолютизма «торговый капитализм»; начиная с середины
1930-х годов возобладала вторая.
Дискуссия о сущности абсолютизма, проходившая в 1968-72 годах и
в целом весьма интересная, дала ту же дилемму в несколько иных
формулировках: (1) период абсолютизма — часть периода эволюции феодализма
(большинство участников дискуссии) или (2) период абсолютизма — часть
периодов эволюции и феодализма, и капитализма (А. Я. Аврех). В первом
случае единый феодальный базис даёт две принципиально разные
надстройки (децентрализованную и централизованную), во втором —
пропадает факт буржуазных революций.
Ещё одно решение высказано Н. А. Симонией уже вне данной
дискуссии: период абсолютизма — часть периода буржуазной революции.
«Период зарождения и начального этапа развития социальной революции
всегда составляет особый период, главным содержанием которого является
умирание старой формации и появление элементов нового уклада... Для
1 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 476-477.
2 Тьерри О. Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия. С. 30.

160 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
буржуазной социальной революции таким периодом является
абсолютизм, для социалистической — империализм»1.
Мнения А. Я. Авреха и Н. А. Симонии, хоть и не лишённые
некоторого резона, вконец запутывают проблему буржуазной революции,
поэтому историки не видели иного выхода, кроме признания феодальной
сущности абсолютизма. Соответственно, несомненный кризис феодализма
XIV-XV веков, признанный западной наукой, у нас считался кризисом
«сеньориальной стадии феодализма». В итоге период феодализма в
Европе разрастался до гигантских размеров, едва ли не равняясь всему
докапиталистическому периоду (от «зачатков» в античности до буржуазных
революций Нового времени).
Переход от «сеньориальной стадии феодализма» к «абсолютистской
стадии» рассматривался исключительно через призму отношений
основных антагонистических классов — феодалов и крестьян. Какой-то класс
выигрывает от этого перехода. Какой? Вот как представлял себе
классовую сущность событий XIV-XV веков в Западной Европе М. А. Барг
(1915-1991):
«В напряжённом соревновании двух сторон, сфер единого
феодального хозяйства — вотчинного и мелкокрестьянского — экономическое
преимущество оказалось на стороне последнего... Факт исчезновения
домена как сферы самостоятельного производства лордов означал не просто
новую форму утилизации собственности, находившейся в их руках, но
прежде всего решающую трансформацию феодального производственного
отношения... Сеньория как форма феодального производства себя изжила.
Обратной стороной этого процесса было превращение мелкокрестьянского
хозяйства в абсолютно господствующую форму феодального производства.
Это был прогрессивный сдвиг, предвещающий наступление нового
периода в эволюции феодализма. Расцвёл мелкотоварный уклад хозяйства
в средневековой деревне, возник новый класс крестьян (в Англии,
например, копигольдеры), неизвестный предыдущей эпохе и олицетворявший
всю глубину социального прогресса, совершившегося в XIV-XV веках.
Восстание Уота Тайлера следует рассматривать не только как признак
социального кризиса, но и как доказательство резкого усиления
экономической мощи и сословного самосознания крестьянства...
Потребовалась сложная перестройка всей системы эксплуатации, прежде чем классу
феодалов удалось найти новые, более эффективные формы своей
власти над производительным трудом и продлить таким образом своё
господство...»2
1 Симония Н. А. Страны Востока: пути развития. М., 1975. С, 22.
2 Барг М.А.О так называемом кризисе феодализма в XFV-XV веках // Вопросы истории.
1960. №8. С. 112-113.

Проблема революций в истории Средних веков
161
Итак, феодальные производственные отношения пережили
«решающую трансформацию», от которой выиграло крестьянство. Но главный
вопрос: сохранился ли после «решающей трансформации» феодализм?
М. А. Барг считает, что сохранился, изменив лишь форму власти феодалов
над крестьянами. В более поздней работе он говорит о «фазе простого
товарного производства» на базе феодального строя1.
Но возможен и другой ответ. Строй, где нет феодалов, это — не
феодальный строй. К этому выводу пришёл американский историк-марксист
Пол Суизи. Он считает, что упадок феодализма «привёл к полному
исчезновению феодализма и возникновению новых производственных
отношений уже не феодального типа... В переходный период господствовало
производство мелких самостоятельных товаропроизводителей, уже
освободившихся от феодальной зависимости, но ещё не попавших под власть
капитала». Строй назван им «докапиталистическим товарным
производством»2.
У П. Суизи получилось революционное преобразование феодального
общества крестьянством: смена феодализма докапиталистическим
товарным производством. Назвать крестьянские восстания XIV века
революциями «снизу», результаты которых были присвоены феодалами,
помешало, очевидно, лишь то, что абсолютизм не считался способом производства
и, соответственно, формацией, а переход от стадии к стадии внутри
формации не может быть назван революцией.
Однако, несмотря на «усиление экономической мощи и сословного
самосознания крестьянства» никаких признаков взятия крестьянами
политической власти нет. Феодалы теряют власть, но крестьяне не берут.
Власть переходит к госаппарату, главой и символом которого является
фигура монарха. Репрессии против феодальной знати и одновременно
против народных масс («охота на ведьм»), уничтожение городских вольностей,
подчинение церкви государству, рост налогов, создание органов
внесудебного насилия (Звёздная палата в Англии, Огненная — во Франции),
отмечаемые всеми историками, есть ни что иное, как превращение государства
в верховного собственника, становление одной из форм политаризма.
«Свобода» крестьян означала подчинение новому верховному
собственнику — государству, возможно, вначале более лёгкое, чем прежнее, но
не равное освобождению от эксплуатации (можно вспомнить ситуацию на
русском Севере, крестьянство которого часто именуется «свободным»).
«Переход крестьян из личной в поземельную зависимость автоматически
влёк за собой обложение их налогами со стороны государства, то есть
1 БаргМ. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987. С. 208.
2 Дискуссия о переходе от феодализма к капитализму // Средние века. Вып. 15. М, 1959.
С. 123.

162 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
к зарождению, наряду с сеньориальной, государственной их
эксплуатации, ранее в регионе незначительной»1.
Феодально-зависимого крестьянина сменил политарно-зависимый, а
не свободный крестьянин. Коммунального ремесленника — политарно-
зависимый ремесленник. Феодала — подчинённый государству помещик,
причём часто земельная собственность была лишь дополнением к месту
в чиновничьей иерархии.
То, что высшая бюрократия и офицерский корпус формировались из
дворян-землевладельцев, отнюдь не делает абсолютистское государство
феодальным. Напротив, его возникновение предполагало революционную
трансформацию феодализма и класса феодалов, из представителей
которого возник новый господствующий класс политаристов — типичную
революцию «сверху».
Эта трансформация происходила по-разному в разных странах, не
одинаково глубоко и могла иметь разные последствия. Магистральным
является путь Англии и Франции. Новый, политарно-поместно-бюргерский,
строй прогрессивен, но цена прогресса — деспотизм. Поэтому становление
абсолютизма несёт в себе всю противоречивость прогресса в классовом
обществе. Противодействие абсолютизму, то есть феодальная
контрреволюция, выступает с более демократическими идеями, чем побеждающий
строй, примером чего служит католическая Лига 1576-1594 годов во
Франции. Её сторонники боролись за выборность короля или даже за
республику по образцу Швейцарии, и, одновременно, за фактическое
подчинение Испании, явив, по словам О. Тьерри, «чудовищный пример
демократической партии, которая вместе с тем не была партией национальной»2.
Прогресс был невозможен без образования централизованных
национальных государств. Задачу решил абсолютистский политаризм, который
держался, пока не начинал мешать выросшей в его недрах из верхов прежнего
бюргерства буржуазии. Тогда приходит время буржуазной революции.
Отклонениями от магистрали были соответственно недостаток и
избыток политарной централизации.
Там, где патрициат как носитель децентрализации оказался сильнее
(города Италии, Германии), развитие пошло вбок, к купеческим
республикам, а затем — вниз, по регрессивному пути, ведущему к гибели3.
Регресс возобладал и там, где абсолютистский политаризм стал
чрезмерно силён и задавил буржуазию — в Испании, Португалии, монархиях
Германии.
1 История Европы. Т. 2. С. 265.
2 Тьерри О. Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия. С. 107.
3 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 474.

Проблема революций в истории Средних веков
163
Крайности соединились в монархиях Италии, таких, как Миланское
герцогство, возникших после регрессивного преобразования городских
республик.
В условиях формирования капиталистического мира-системы на этот
процесс наложился другой — втягивание в зависимость. Регресс особенно
заметен в Италии, где развитие в большинстве областей с XVI и
повсеместно — с XVII века шло по нисходящей.
Однако «карликовый» (термин А. Н. Чистозвонова) абсолютизм
малых государств, несмотря на многочисленные примеры политарного
деспотизма (продажа солдат и т. д.) не однозначно регрессивен: итальянские
и германские государства были спасены им от полного распада, пример
которого дали их восточноевропейские соседи. То же можно сказать и об
испано-португальском абсолютизме.
И. Валлерстайн относит абсолютистские государства1 к полупериферии
мира-системы, а территории без единой власти — к периферии.
Регрессивность «зависимого абсолютизма» объясняется не столько его
собственными свойствами, сколько давлением ядра мира-системы. Это задержка
на пути, ведущем вниз. Пока сохранялся политический суверенитет,
сохранялась и возможность дальнейшего прогресса. Буржуазная революция
была возможна, но принимала иную форму по сравнению с
англо-французской революцией «снизу»: её первоочередной задачей было свержение
зависимости, а средством — объединение страны. Поэтому ключевую
роль в ней играли «верхи» — проходить целиком «снизу» она не могла.
Наконец, абсолютизм Северной (Дания, Швеция) и части Центральной
(Австрия, Пруссия) Европы возник в результате заимствования нового
общественного строя с Запада и носил прогрессивный характер, способствуя
появлению буржуазии. В том же направлении в XVIII-XIX веках
развивалась Россия, строй которой имел сходство с абсолютистским. Иногда его
объединяют с австро-прусским под общим названием «крепостнический
абсолютизм»2. Ю. И. Семёнов, напротив, выделяет его в особую
разновидность политаризма, отличную от абсолютистского3.
Усиление буржуазии за счёт дворянства вело отнюдь не к
«равновесию» классов, а к революции, или в случае её отсутствия — к гибели
(Австро-Венгрия). Форма революции могла быть разной, но смены строя
«догоняющий» абсолютизм избежать не мог. Он рубил сук, на котором сидел.
Абсолютистский строй существовал, как минимум, в пяти вариантах
(прогрессивные англо-французский, скандинавский, центральноевропей-
Франция входит в ядро по частям: сначала север, потом — и юг.
2 См.: Чистозвонов А. И. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма //
Вопросы истории. 1968. № 5; К дискуссии об абсолютизме в России // История СССР. 1972. № 4.
3 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 480.

164 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
ский, застойные «карликовый» и испано-португальский), но, при всех
различиях, сблизил прежде сильно отличавшиеся базисы обществ Западной,
Северной, Центральной и Южной Европы.
Историческое лидерство по-прежнему сохраняла Западная Европа,
постоянно обновлявшая свой социальный строй революциями. Средние
века в Западной Европе были очень динамичной эпохой, где одна
революция с ходу сменяла другую: феодальная, свергающая власть королей;
коммунальная, свергающая власть феодалов над городами;
абсолютистская, свергающая власть класса феодалов в целом; буржуазная,
свергающая власть абсолютистского государства. Последняя знаменует начало
Нового времени.
Проблема революций в истории Нового времени
Возникновение капиталистического общества.
Революции «сверху»
Наличие революций в истории Нового времени практически не
подвергалось сомнению. Напротив, понятия «революция» и «контрреволюция»
использовались весьма беспорядочно, часто вытесняя понятие «эволюция»,
что порождало иные, по сравнению с историей докапиталистических
обществ, теоретические проблемы.
В изучении буржуазных революций наибольшее внимание
уделялось революциям «снизу»; революции «сверху» оставались в лучшем
случае гипотезой, так что о странах, где не было революций «снизу»,
можно было прочесть следующее: «Значительной была роль феодального
государства и в ускорении перехода к капитализму в странах Центральной
Европы... Переход к капитализму совершился не революционным, а
„эволюционным" путём — трансформацией социальной структуры и
политического строя при незавершённых буржуазных революциях... Власть
осталась в руках старого, хотя и обуржуазившегося класса»1 и т. д.
Весь набор гипотез ad hoc (незавершённые буржуазные революции,
после которых власть не принадлежит буржуазии; «эволюционный» путь
в кавычках — не эволюция, но и не революция; старый класс, который
обуржуазился, но не стал буржуазией) призван не допустить единственное
объяснение: часть революций проходит «сверху», без участия народных масс.
Однако необходимо подчеркнуть, что эта позиция была хоть и
преобладающей, но не единственной. Здесь снова выделю В. Ф. Шелике: «По-
1 Гиндин И. Ф. Концепция капиталистической индустриализации России в работах
Теодора фон Лауэ // История СССР. 1971. № 4. С. 229.

Проблема революций в истории Нового времени
165
литическая революция может произойти в виде трансформации
государственного аппарата и класса, им владеющего, в новое государство и новый
класс без взрыва, путём постепенного скачка, и стать, таким образом,
итогом совершившейся революции производственных отношений
(Германия в конце XIX века)»1.
Невнимание к революциям «сверху» имеет и другую причину: они
происходили в странах, не игравших столь значительной роли в мировой
истории, как Англия и Франция. Наиболее яркий пример революций
«сверху» дают скандинавские страны и Япония. С них я и начну.
В Средние века скандинавские страны не знали феодализма —
земельная собственность знати не была наследственной, как в Западной
Европе. В то же время не была абсолютной власть королей. Сложилась
относительно устойчивая система равновесия короля и знати. Риксроды —
государственные советы — контролировали деятельность королей,
выполняли функции регентов в их отсутствие и иногда даже избирали
новых. Сохранялось сильное крестьянство, не знавшее иного хозяина, кроме
государства. Небольшие города были основаны выходцами из Германии и
самостоятельного политического веса не имели. «История скандинавских
стран» именует данный общественный строй «государственно-ленным»,
а политическую систему — «феодальным конституционализмом»2.
Несмотря на условность терминов, видно отличие строя скандинавских
стран даже от наиболее близкого им английского феодализма.
По мере развития капитализма в Западной Европе все иные общества
оказались перед дилеммой: капитализация или порабощение Западом.
Восточная Европа с её плодородными землями и слабой
государственностью быстро попала в зависимость от Западной; Северная сумела устоять,
хотя первоначально пошла по тому же пути: рост экономического
могущества знати, ухудшение положения крестьян и ограничение прав королей.
Демографический кризис XIV века, ускоривший в Западной Европе
ликвидацию крепостного права, в Восточной способствовал его
возникновению. Возникло крепостничество и в Дании; в более отдалённых и бедных
Швеции и Норвегии до этого не дошло, но власть помещиков над
крестьянами возросла и там. Норвегия, придя в упадок, была поглощена Данией.
Скандинавские страны были избавлены от участи периферии
скудостью природных ресурсов и наличием сильной государственной власти.
Ослабленная войнами XV-XVI веков и мятежами знати, она всё же сумела,
опираясь на поддержку горожан и крестьян, одержать верх: в 1660 году
1 Шелике В. Ф. Раскрытие понятия «социальная революция» в советской историографии //
Материалы VI научной конференции преподавателей Ошского государственного
педагогического института. Ош. 1966. С. 55-56.
2 Кан А. С. История скандинавских стран. М., 1971. С. 34,44.

166 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
в Датско-Норвежском, а в 1680 году в Шведском королевствах под
нажимом «снизу» в результате «абсолютистских революций»1 была
установлена абсолютная монархия. В её рамках началось ускоренное развитие
капиталистических отношений, результатом которого стал очень быстрый
подъём буржуазии и ослабление дворянства.
«Сословная структура общества... в течение XVIII столетия всё более
разлагалась... стирались различия между сословиями, рос удельный вес
новых внесословных социальных групп. К концу XVIII века ослабели
имущественные и социальные позиции дворянства. Удельный вес его в
общей массе населения не достигал 1 % и был значительно ниже, чем на
континенте. Внутри дворянского сословия рос удельный вес
предпринимательских (особенно в Швеции) и чиновных слоев (особенно в Дании).
Всё увеличивающаяся часть дворянской земли и высокооплачиваемых
должностей переходила в руки податных сословий... В Норвегии же
дворянство к концу столетия практически перестало существовать. На рубеже
XVIII-XIX веков буржуазия уже экономически господствовала в
Норвегии, а в Швеции и Дании успешно теснила дворянство»2. Социальная
революция «сверху» близилась к завершению: неизбежен был полный
переход власти в руки буржуазии.
Для этого нужно было упразднить дворянские привилегии и
абсолютную власть королей. Ситуация, хорошо известная из английской и
французской истории, в скандинавских странах приняла странный оборот из-за
нереволюционности их буржуазии. Политический режим абсолютизма
должен был стать ей тесен, и должен был пасть. Так и случилось, но толкнула
его не буржуазия.
Английский и французский абсолютизм противопоставлял
буржуазию и дворянство, беря сторону последнего и революционизируя первую;
скандинавский — растворял дворянство в буржуазии. Поэтому датская
и шведская буржуазия не противостояла Бастилии абсолютизма: она
выросла внутри её стен. Не нужно ей было и искать союза с крестьянством и
пролетариатом для штурма Бастилии.
Иной была ситуация в Норвегии, где все классы были заинтересованы
в завоевании независимости, которое означало и буржуазную революцию.
Там сложился союз буржуазии и народа, не исключавший революции «снизу».
В Дании, более близкой к континентальной Европе, тормозом на пути
дальнейшего капиталистического развития оставалось крепостное право
и, соответственно, противником — часть дворянства. Буржуазные
преобразования были необходимы, но совершились они не «снизу», а «сверху» —
датское государство само выполнило за буржуазию её политическую про-
1 Термин применён: История Европы. Т. 4. С. 156.
2 Кан А. С. История скандинавских стран. С. 97.

Проблема революций в истории Нового времени
167
грамму. Преобразования начались в 1750-е годы; прервавшись после
дворянского государственного переворота 1772 года, возобновились после
контрпереворота в 1784 году; замедлились в бурное время
наполеоновских войн и снова набрали силу после их окончания.
«Эти реформы, — констатирует „История Европы", — фактически
вышли за рамки „просвещённого абсолютизма", поскольку затрагивали не
только надстроечные явления, но и базисные отношения... Они стали
составной частью перехода от феодальных отношений к капиталистическим,
своего рода „революцией сверху", хотя политически Датско-норвежское
королевство оставалось абсолютной монархией» . Этот вопрос решился
в революционном 1848 году. Ставший полным анахронизмом абсолютизм
без боя уступил первому же проявлению народного недовольства —
демонстрации в Копенгагене. В 1849 году была принята конституция,
упразднившая дворянские привилегии и сведшая к минимуму власть короля.
Буржуазная революция победила. Её итоги впоследствии подвергались
пересмотру, не переросшему, однако, в реставрацию.
Норвегия добилась внутренней самостоятельности и буржуазной
Конституции в рамках унии со Швецией в 1814 году. Движущей силой было
мощное национально-освободительное движение, включавшее все слои
общества. Полной независимости не удалось достичь из-за подавляющего
военного превосходства Швеции. «События 1814 года, — отмечает
„История скандинавских стран", — были равнозначны успешной буржуазной
революции»2. Уния была разорвана в 1905 году на референдуме. Документы,
опубликованные к столетию независимости, показывают, что Швеция
готовила интервенцию и аннексию Норвегии; по ряду причин этого не произошло.
В Швеции расклад сил был во многом противоположным датскому.
Здесь надо было преодолеть сопротивление самодержцев, традиционно
склонных не к дарованию, а к подавлению свобод. Шведское дворянство,
не обременённое правами крепостников, само невольно взяло на себя
задачу осуществления буржуазных преобразований. Впервые власть короля
была ограничена в 1719-1720 годах после смерти Карла XII; это привело
к власти дворянскую олигархию, осуществлявшую вялые буржуазные
преобразования. Король Густав Ш, романтически приверженный
самодержавной идее, в 1772 году совершил переворот и восстановил режим
неограниченной власти монарха. Однако преобразования не только
продолжались, но и углублялись. В 1789 году король в стремлении к самовластию
упразднил почти все привилегии дворянства; крестьяне получили землю
в полную собственность. Это едва ли не ярчайший пример того, как реакция
выполняет программу революции. И дворянство, ограничивающее власть
1 История Европы. Т. 4. С. 365.
2 Кан А. С. История скандинавских стран. С. 120.

168 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
короля, и король, упраздняющий привилегии дворянства, объективно
действовали в интересах буржуазии.
Густав III, решительный противник Французской революции, был убит
заговорщиками-республиканцами в 1792 году. Преобразования же
продолжились и при его преемнике, так что сохранение абсолютизма стало
уже невозможно. В 1809 году король Густав IV Адольф был низложен
группой офицеров; Швеция получила буржуазную конституцию. Перед её
принятием шведское дворянство отказалось от сословных привилегий —
как французское в «ночь чудес» 4 августа 1789 года. Революция прошла
от начала и до конца «сверху» в широком смысле — без прямого участия
народных масс в смене власти, хотя переворот 1809 года был совершён
«снизу» — людьми, не стоящими у власти.
Таким образом, представления о безреволюционном развитии
Скандинавии, утверждавшиеся, например, Я. С. Драбкиным1 и И. И. Шевчуком2,
неверны. Характерно совсем другое — отсутствие реставраций.
Революции были проведены настолько удачно, что у контрреволюции не было
почти никаких корней и никаких шансов на успех.
Причина этого — в изначально пробуржуазной ориентации
«догоняющего» скандинавского абсолютизма, отвечавшей (конечно, в разной
степени) интересам всех групп населения. Возникновение капитализма в его
рамках было социальной революцией, непрерывно менявшей надстройку.
Иначе говоря, то, что называлось «просвещённым абсолютизмом», и было
буржуазной революцией «сверху».
Интересно, что историки подходили к этому выводу вплотную, но
останавливались перед ним — из-за того, что понятие революции «сверху»
не вполне обладало статусом научного. Наиболее чёткая формулировка
принадлежит Н. И. Карееву (1850-1931). Общество, считал он, можно
преобразовать двояко: либо снизу, силой народного движения, либо сверху,
силой государственной власти, поэтому просвещённые монархи и
революционные деятели XVIII века «ставили себе одни и те же задачи и
исходили из одних и тех же идей... У просвещённого абсолютизма и революции
было много общего, вследствие чего оба явления можно подвести под одно
общее понятие преобразовательного движения XVIII века под знаменем
общественных идей этого столетия»3.
Вставала эта проблема и перед советскими историками. «Буржуазная
революция, — писал И.А.Федосов (1921-2001), — произошла раньше
всего в тех странах, где никакого просвещённого абсолютизма не было, —
1 ДрабкинЯ. С. Нерешённые проблемы изучения социальных революций. С. 221.
2 Шевчук И. И. Пути общественного развития // Социальная философия. Под ред. И. А. Го-
бозова. М., 2003. С. 367.
3 Кареев И. И. История Западной Европы в новое время. Т. 3. СПб., 1904. С. 2-5.

Проблема революций в истории Нового времени
169
в Англии и во Франции, а в странах так называемого просвещённого
абсолютизма произошли революции и утвердился буржуазный способ
производства лишь спустя 100-150 лет. Поэтому считать просвещённый
абсолютизм предвестием революции, фактором, приближающим момент смены
формации, вряд ли есть основания (с таким же успехом можно считать его
и фактором, отдаляющим революцию)»1.
Однако есть и третье решение: «реформы» просвещённого
абсолютизма сами были революцией, отделяющей абсолютизм от капитализма,
иной формой буржуазной революции по сравнению с англо-французской
революцией «снизу». «Просвещённость» абсолютизма есть его
буржуазное перерождение.
Поэтому, думаю, неверно и сведение скандинавских революций к
завершающим политическим переворотам. Социальная революция —
утверждение власти буржуазии — проводилась «сверху» большую часть
XVIII века, слагаясь из законодательно закреплённых преобразований.
Власть дворянства таяла вместе с самим дворянством; государство
утрачивало политарный характер верховного собственника.
Хронологические границы этой революции размыты: точно
датируется только её окончание. Для закрепления результатов необходима была
полная передача власти буржуазии (исчезновение абсолютизма).
Политические революции 1809 года в Швеции, 1814 — в Норвегии, 1848-1849 —
в Дании поставили точку в этом процессе, завершив в Скандинавии
период буржуазной социальной революции. Они тоже прошли «сверху»: в
Швеции — целиком; в Дании и Норвегии — в основном. Скандинавская
буржуазия не была оппозиционной силой, но это не избавило её от
необходимости взять власть.
Сущность любой революции «сверху» — преобразование старого
эксплуататорского класса в новый, заменяющее его свержение «снизу». Он сам
свергает себя. В наиболее чистом виде эта сущность проявилась в Японии,
где к началу буржуазной революции буржуазия отсутствовала вообще.
История Японии до 1868 года традиционно делится на три периода.
Первый (645-930) — период типичного политаризма, начиная с «реформ
Тайка», установивших его, и кончая типичным же распадом единого
политарного государства на несколько враждующих между собой
«княжеств», возглавляемых правителями — «даймё».
Это — начало второго периода (930-1603). Аналогичные периоды
децентрализации переживал Китай («эпоха борющихся царств»), Египет
и другие древневосточные общества. Землёй по-прежнему владело
государство (формально — единое, фактически — «княжества»); купцы и
ремесленники по социальному статусу находились ниже крестьян, так что ни
1 Федосов И. А. Просвещённый абсолютизм в России // Вопросы истории. 1971. № 7. С. 35.

170 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
о каких свободных городах речи быть не могло. Представления о
«феодализме» в Японии абсолютно ошибочны. Этот период не мог окончиться
ни чем иным, кроме восстановления единого государства, так же, как в
других древневосточных обществах, что и произошло в 1603 году, когда сёгун
(фактический правитель при номинальном императоре) Токугава Иэясу
разбил войска даймё.
Начался третий, «токугавский» период (1603-1868) — новая
политарная централизация. Однако она имела свои особенности, так как
проходила в век колониальной экспансии европейского капитализма.
Столкнувшись с европейцами (португальцами и голландцами) и почувствовав
опасность, токугавский режим выбрал путь полной автаркии, очевидно,
не имевшей аналогов в истории. Были запрещены не только контакты с
иностранцами в самой Японии (для торговли с Голландией был оставлен
один порт Нагасаки), но и любой выезд её подданых за пределы страны.
Морякам, потерпевшим крушение и невольно соприкоснувшимся с
иностранцами, запрещалось возвращаться на родину, даже если иностранная
держава сама привозила их обратно.
Этот дикий, на первый взгляд, порядок помог Японии сохранить
независимость — в Азии для европейцев было много куда более лёгкой и
богатой добычи, чем токугавская Япония. Мир и наличие крепкой
центральной власти обеспечили крупный экономический подъём страны.
Однако, если на протяжении первого столетия токугавского режима
национальный доход возрос на 136 %, то за следующие полтора века — только на
16 %1. Политаризм постепенно исчерпывал себя. В условиях раздела мира
между колониальными империями должна была наступить очередь Японии.
Она наступила в 1850-е годы, когда капиталистические страны (сначала
США, затем Англия, Россия, Голландия, Франция, Пруссия) под дулами
корабельных орудий навязали Японии неравноправные торговые договоры,
открыв её миру. Вот о чём договаривались Япония и США: Япония
«признавала принцип экстерриториальности за американскими гражданами,
обязывалась предоставить последним полную свободу вероисповедания и
установления благоприятных для американской торговли таможенных
тарифов. США, в свою очередь, обещали снабдить Японию пароходами,
военными судами, оружием, а также офицерами и техническими
специалистами»2. Ясно, что начиналась экономическая и политическая зависимость. Для
её предотвращения нужны были экстренные меры, то есть революция,
которая бы установила в Японии не зависимый, а полноценный капитализм.
Преградой служила пока ещё не власть западных держав, а
сохранявшаяся на протяжении всего токугавского периода относительная само-
1 Светлов В. С. Происхождение капиталистической Японии. М.—Л., 1931. С. 23.
2 Там же. С. 106.

Проблема революций в истории Нового времени
171
стоятельность даймё, которые имели свой двор, вооружённые силы
(самураев, являвшихся профессиональными воинами, а не земельными
собственниками — «дворянами» или «рыцарями», как их часто называют),
чеканили монету, издавали законы и т. д.
Именно мелкие правители областей (или вожди племён) всегда
становились опорой колонизаторов, облегчая им подчинение раздробленной
страны. Примеров здесь неисчерпаемо много — от конкисты до распада СССР.
Поэтому именно по раздробленности страны был нанесён
революционный удар в Японии в 1868-1869 годах. Предшествующие 15 лет
революционной ситуации были заполнены восстаниями «низов», в основном
самураев, против засилья иностранцев. Все они потерпели поражение.
Революционную инициативу взяли в свои руки «верхи».
Политически революция выглядела передачей власти от сегуна к
законному императору, правительство которого решительно
централизовало страну. Даймё из полусамостоятельных правителей превратились в
пожизненных губернаторов, а вскоре и вообще были заменены обычными
наместниками. При этом не обошлось без вооружённой борьбы — сначала
с силами сегуна, затем с сепаратистами Хоккайдо, где адмирал Еномото
провозгласил «республику». Последним актом вооружённой борьбы
было подавление самурайского восстания на острове Кюсю в 1877 году.
Очевидно, эту дату можно считать концом социальной революции в Японии.
Смена власти была не самоцелью, а средством для проведения
преобразований, в совокупности означавших социальную революцию: были
отменены сословия (1871 год), введена частная собственность на землю, сняты
ограничения по торговле землёй, за каждым японцем признано право
свободного выбора занятий и т. д. Последовало образование классов
буржуазии и наёмных работников, индустриализация страны, рост военной мощи.
Результатом1 социальной революции в Японии стало расторжение на
рубеже веков неравноправных торговых договоров с западными странами
(первый равноправный договор заключён с Англией в 1894 году).
Вместо новой колонии западные державы получили конкурента, а
историки — проблему японской революции.
Обычно её называли «незавершённой», «неполной» или даже
«полуреволюцией», как в цитированной выше книге В. С. Светлова (И. М.
Майский, 188Ф-1975). Но полуреволюций не бывает, как не бывает осетрины
второй свежести. Новый строй был создан.
Это был капитализм, близкий к капитализму «ядра»,
полупериферийный, с тяжёлым наследием политаризма, сказавшимся в XX веке. «Фашиза-
1 В прошлых изданиях я писал «концом», но теперь вижу, что это неверно: концом
революции было окончание вооружённой борьбы (1877); дальше шло развитие нового
общества, приносящее свои плоды.

172 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
ция Японии, — писал в 1934 году востоковед Е. М. Жуков (1907-1980), —
происходила не в форме перехода государственной власти в руки
определённым образом сложившейся политической партии и не через создание
диктатуры, опрокидывающей прежний государственный аппарат, а путём
планомерного закрепления господствующей роли тех частей и элементов
существующего государственного строя, которые и ранее несли в себе
задатки неприкрытой диктатуры»1. Эту эволюцию В. Молодяков в книге
«Консервативная революция в Японии» принимает за неудачу «второй
консервативной революции». Родство японского политарно-капиталис-
тического строя с немецким и итальянским, пришедшими к тому же
результату с другой стороны — от капитализма к политаризму — было
вызвано одинаковым характером исторической задачи: пробиться в ядро.
Эта цель и сплотила «ось», а затем «треугольник» агрессоров.
Революция 1868 года стала классической буржуазной революцией
«сверху». Старый господствующий класс политаристов сумел измениться,
частично погибнув, частично преобразовавшись в буржуазию, частично
пойдя ей на службу. Другая часть буржуазии вышла из «низов» благодаря
политике «верхов». Источником перемен была необходимость
противостоять экспансии Запада, а для этого «учиться у иностранцев».
Несмотря на все издержки для остального человечества, для Японии
смена строя была однозначно прогрессивной. Никакой другой революционной
силы, кроме «верхов», в Японии не было, и никакой другой революции
быть не могло. Представления о том, что «„Революция Мейдзи" означала...
умелое и осторожное, половинчатое проведение политики буржуазных
реформ, с той целью, чтобы спасти Японию от революции»2, являются верхом
наивности. Революция спасла Японию от единственной альтернативы —
превращения в зависимую страну. Неверно и считать её «консервативной
революцией» (В. Молодяков), путая процесс и идеологию: было создано
новое общество.
В целом к революциям «сверху» применимы слова, сказанные А. Грамши
об итальянском Рисорджименто: «задача заключалась не столько в том,
чтобы освободить уже развившиеся экономические силы от пут
устаревших юридических и политических отношений, сколько в создании общих
условий для того, чтобы эти экономические силы могли возникнуть и
развиваться по образцу других стран»3.
1 Жуков Е. М. О японском фашизме. М., 1934. С. 84.
2 Выступление В. М. Далина // Историческая наука и некоторые проблемы
современности. С.265.
3 Цит. по: Григорьева И. В. Наследие Антонио Грамши и некоторые проблемы
современной историографии буржуазных революций // Вопросы методологии и истории исторической
науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVII-XIX веков в современной зарубежной
историографии. М., 1986. С. 245.

Проблема революций в истории Нового времени
173
Итак, данная революция не высвобождает, а создает новый базис. Это
наиболее удачное определение сущности революции-возникновения как
иной формы революции по сравнению с революцией-замещением. Однако
у разных форм революции есть общее: исчерпанность старого базиса и
необходимость его замены.
Возникновение капиталистического общества.
Революции сснизу»
Революции «снизу» были предметом серьёзного изучения; причём в
отличии от позиции немарксистских историков на Западе, сводивших суть
революций к ненужным эксцессам при проведении нужных реформ, у нас
подчёркивалась, иногда чрезмерно, роль народных масс в буржуазных
революциях. Роль эта несомненна, хотя никак не больше роли демоса в
антично-рабовладельческой революции.
Мелкие собственники и наёмные работники античности, способствовав
устранению долгового рабства, обеспечили себе в новом устройстве
общества пусть не главенствующее, но привилегированное положение;
крестьянство и ремесленники абсолютистской Европы при капитализме должны
были исчезнуть как классы, дав начало пролетариату и мелкой буржуазии.
Участвуя в чуждых им по сути буржуазных революциях, они
приближали своё исчезновение, но не могли ни остаться в стороне, ни
провести свою революцию. Капитализм в основном противоречил их
интересам; их собственные цели (от ликвидации «верхов» и окрестьянивания
остального населения1 до введения полного равенства2) были нереализуемы,
а союз с буржуазией шаток. Поэтому крестьянские массы участвовали и в
абсолютистско-дворянской контрреволюции (якобиты Шотландии и
Ирландии, Вандея, шуаны Бретани, карлисты Испании, мигелисты Португалии).
Но совпадение их интересов с интересами дворянства было ещё менее
полным: уничтожение крестьянства было делом не столь близкого
будущего, как уничтожение дворянского землевладения.
Буржуазия, бывшая «привилегированным меньшинством» (Р. Арон)
и поэтому нуждавшаяся для победы своей революции в поддержке
народных масс, вела борьбу на два фронта: против абсолютизма и против народа,
лавируя между ними и в конечном счёте побеждая.
В нашем обществоведении радикализм масс, «углублявших
революцию», только приветствовался, в таких, например, выражениях: «Массы
1 Требования крестьян Тироля во время Крестьянской войны (История Европы. Т. 3.
С. 359-360).
2 Требования санкюлотов Парижа в 1793 году {Ревуненков В. Г. Марксизм и проблема
якобинской диктатуры. Л., 1966. С. 156-157).

174 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
стремились углубить революцию, несмотря на незрелость предпосылок
для полной ликвидации эксплуататорского строя»1. Понятие «углубление
революции» загадочно. До какой степени можно углубить буржуазную
революцию? До «полной ликвидации эксплуататорского строя»? До
максимального расширения демократических свобод в буржуазном обществе?
Первое невозможно, а наличие второго как цели народных масс,
участвующих в буржуазной революции, ещё надо доказать. Я не вижу в
использовании этого понятия ничего, кроме идеологической предвзятости,
из-за которой роль реальных буржуазных революций в историческом
процессе предстаёт искажённой. Это стремление препарировать их таким
образом, чтобы сохранить революционность, исключив буржуазность.
Эта точка зрения восходит к указанной речи Сталина, где вопрос о
переходе к капитализму был поставлен следом за вопросом о «революции
рабов» и, напомню, решён не менее лихо: имела место никакая не
буржуазная революция, а «революция крепостных крестьян», которая
«ликвидировала крепостников».
Фраза вождя была воспринята как руководство к пересмотру
истории: «Не случайно товарищ Сталин, — писал С. П. Толстов, — в
цитированной выше речи раскрыл нам содержание примелькавшегося термина
„буржуазные революции", говоря о революциях крепостных крестьян»2.
При следовании этой народнической установке, признающей
революционным классом крестьянство, а не буржуазию, для науки возникала
опасность умножения числа революций, в число которых могли быть
записаны любые восстания. Так, Б. Ф. Поршнев, любивший выдвигать
парадоксальные гипотезы3, произвёл в неудавшиеся буржуазные революции
Фронду 1648-1653 годов во Франции. («Народные восстания во Франции
перед Фрондой» (1948)). Этот взгляд не был принят наукой. Фронда
определяется как «широкое антиналоговое движение народных масс», не
имевшее единой цели4.
Доходило до курьёзов. Американский философ-марксист Берроуз
Данэм (1905-1995) в книге «Гигант в цепях», посвященной, в основном,
проблемам гносеологии, обронил замечание: «Феодализм пал не от рук
того класса, который он непосредственно эксплуатировал, а от рук другого
класса, которому он просто мешал». В русском переводе редакция сочла
необходимым дать примечание к этой фразе: «В основных буржуазных
революциях XVIJ-XVII1 веков, приведших к окончательной гибели фео-
1 Красин Ю. А. Революцией устрашённые. М., 1975. С. 81.
2 Толстов С. 77. Военная демократия и проблема «генетической революции». С. 179.
3 "Революция варваров»; предположение о том, что Дешан и Морелли — одно лицо;
попытка опровергнуть трудовую теорию антропогенеза.
4 История Европы. Т. 4. С. 42-54.

Проблема революций в истории Нового времени
175
дализма, буржуазия выступала лишь в качестве руководящей силы по
отношению к участвовавшим в революции широким народным массам,
являвшимся её главной движущей силой»1. Выражение «лишь в качестве
руководящей силы» торчит посреди абзаца, как монумент редакторскому
усердию.
В явном виде положение о «„ коммунистичности " любой (в том
числе — буржуазной) подлинной, идущей снизу социальной революции»2 было
сформулировано А. В. Бузгалиным и А. И. Колгановым уже в
постсоветский период. Авторы считают, что эта точка зрения характерна лишь для
неназванных «творческих марксистов-шестидесятников», но перед нами —
банальный сталинский «революционизм», неизбежный итог народничества.
К нему приводит идеализация (в данном случае — искренняя, в
сталинском — лицемерная) народных масс, чья борьба понимается внеисторически.
Законченный вид идеологизированный «революционистский» подход
к революциям «снизу» обрёл в концепции востоковеда (ньше академика
РАН) Н. А. Симонии (р. 1932), создавшего концепцию «забегания» любой
революции вперёд и последующего «отката» назад3.
Само понятие «забегание революции» использовалось и до Н. А.
Симонии; но в его концепции оно превратилось в сущность революции.
О «забегании революции», пишет Н. А. Симония, можно говорить,
если в ходе революции «произошло утверждение политической надстройки,
соответствующей другой, более высокой формации, в то время как данная
формация всё ещё находится в стадии своего развития. При таком подходе
„забеганием" в буржуазной революции следует рассматривать лишь
»досрочный" приход к власти небуржуазных (трудовых) классово-политических
сил в условиях незавершённой буржуазной революции. В то же время
»досрочный" приход к власти политических представителей тех слоев или
фракций буржуазии, которые ещё не обладают соответствующим (а не вообще!)
экономическим господством, было бы точнее рассматривать не как
„забегание", а как ускорение в рамках данного же формационного развития»4.
Понятие «ускорение революции» вопросов не вызывает: реально
идущая революция может быть форсирована преждевременными мерами,
а затем замедлиться и так далее, пока не победит. «Забегание» же — нечто
совсем иное.
Если бы «утверждение политической надстройки, соответствующей
другой, более высокой формации» имело место, то это действительно было
бы «забегание революции вперёд». Например, если бы в ходе феодальной
1 Данэм Б. Гигант в цепях. М., 1984. С. 155-156.
2 Бузгалин А. В., КолгановА. И. Глобальный капитал. M.: URSS, 2007. С. 452.
3 Симония Я. А. Страны Востока: пути развития. М., 1975. С. 102-116.
4 Там же. С. 102-103.

176 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
революции к власти временно пришла буржуазия или в ходе
буржуазной революции к власти временно пришёл класс наёмных работников
(пролетариат). Но таких фактов история не знает. «Небуржуазные
(трудовые) классово-политические силы» — весьма аморфное определение —
не являются преемником буржуазии в истории. С марксистской точки
зрения, таковым является только класс наёмных работников. «Небуржуазность»
не есть «постбуржуазность».
Концепция «забегания революции вперёд», очевидно, была создана
Н. А. Симонией с целью обосновать возможность «некапиталистического»
общества в современных странах «третьего мира». Ссылки же на классиков
маркизма, придающие ей солидность — типичный пример схоластического
вычитывания из книг того, чего в них нет. Приведу полностью высказьгеание
Ф. Энгельса, послужившее исходным пунктом рассуждений Н. А. Симонии:
«Оригинальное явление: во всех трёх великих восстаниях буржуазии
боевой армией являются крестьяне. И именно крестьяне оказываются тем
классом, который после завоёванной победы неизбежно разоряется в
результате экономических последствий этой победы. Сто лет спустя после
Кромвеля английское йоменри совершенно исчезло. А между тем
исключительно благодаря вмешательству этого йоменри и плебейского элемента городов
борьба была доведена до последнего решительного конца и Карл I угодил
на эшафот, чего одна буржуазия никогда не смогла бы сделать. Для того,
чтобы буржуазия могла заполучить хотя бы только те плоды победы,
которые тогда были уже вполне зрелы для сбора их, — для этого необходимо
было довести революцию значительно дальше такой цели; совершенно то
же было в 1793 году во Франции, в 1848 году в Германии. По-видимому,
таков на самом деле один из законов развития буржуазного общества»1.
Мысль Энгельса очень проста: буржуазная революция «снизу»
разрушает больше, чем нужно для её победы (например, уничтожает монархию,
которую можно лишь ограничить). Причина этого — в том, что буржуазная
революция «снизу» осуществляется народными массами, которым не
нужны ни абсолютизм, ни капитализм, а не одной буржуазией. Решительность
народа лучше служила победе буржуазии, чем её собственная
уступчивость: достаточно вспомнить судьбу А. Барнава.
Но Н. А. Симония видит здесь совсем другую мысль: буржуазная
революция «снизу» создаёт нечто большее, чем нужно для её победы, едва
ли не зачатки социализма, разрушаемые «буржуазной контрреволюцией».
Строго говоря, с этой точки зрения буржуазная революция «снизу», как и
все революции до октября 1917 года — «однобокая» революция «низов»,
то есть незавершённая социалистическая революция.
1 Энгельс Ф. Введение к английскому изданию «Развития социализма от утопии к науке» //
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 22. С. 308-309.

Проблема революций в истории Нового времени
177
Якобинская диктатура и термидор
Узлом противоречий в данном вопросе является проблема
якобинской диктатуры и неразрывно связанная с ней проблема
термидорианского переворота.
Обзор точек зрения по этому вопросу дан в интересной книге В. Г. Ре-
вуненкова (1911-2004) «Марксизм и проблема якобинской диктатуры»
(1966). По сути, их две.
Первая: якобинцы представляли интересы предпролетарских масс
(Г. В. Плеханов, К. Каутский, Ц. Фридлянд) или «революционной мелкой
буржуазии», опирающейся на активную (В. И. Ленин, Н. М. Лукин, А. 3. Ман-
фред и др.) или пассивную (Г. Кунов) помощь этих масс.
При всех нюансах, это одна точка зрения, так как её сторонники
считают борьбу якобинского государства против дворянской контрреволюции
и против буржуазии той лее самой борьбой, которую вели народные массы.
Якобинцы — авангард народа в этой борьбе, «якобинцы с народом».
Доказательство — антибуржуазные мероприятия якобинской власти, такие,
как установление максимума цен.
Вторая: якобинцы представляли интересы буржуазии (П. А.
Кропоткин, А. Собуль, Д. Герен, В. Г. Ревуненков). Доказательство —
антинародные действия, в частности запрет забастовок и смертная казнь за призывы
к изменению отношений собственности, то есть за одни только
требования санкюлотов.
Историческая наука XIX - начала XX века ещё не начала всерьёз
изучать период якобинской диктатуры. Поэтому марксисты того времени,
включая Маркса, Энгельса, Ленина и других, имели весьма смутное
представление о её сущности. Так, Р. Люксембург в одной работе пишет:
«Короткое господство Горы было первым выходом современного
пролетариата на историческую арену»1; в другой — говорит о якобинской диктатуре
как чисто буржуазной2. Подобные несообразности можно найти и у
основателей марксизма, в целом шедших от романтической восторженности
ко всё более и более критической оценке монтаньяров3. У Ленина
идеализация Горы стала практически чертой характера, поэтому впоследствии из
его многочисленных позитивных высказываниях о якобинцах сложилась
стена цитат, преграждавшая дорогу научному поиску.
Несостоятельность первой точки зрения к настоящему времени
установлена. Санкюлоты, то есть мелкая буржуазия и предпролетариат Парижа,
1 Люксембург Р. О социализме и русской революции. М., 1991. С. 134.
2 Там же. С. 330.
3 Ревуненков В. Г. Марксизм и проблема якобинской диктатуры. С. 21-49.

178 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
имели не только свои политические партии (кордельеры1 и «бешеные»2),
но и свои органы власти — секции Коммуны, противостоящие Конвенту.
Якобинцы нанесли удар по ним весной 1794 года, покончив с
двоевластием в столице. Конфликт с народом налицо: невозможно свести отношения
санкюлотов и якобинской власти только к поддержке и тем более — к
пассивному следованию в фарватере.
Но налицо и конфликт с буржуазией: нельзя забывать о термидоре.
В. Г. Ревуненков отстаивает вторую точку зрения, не замечая, что в этом
случае тезис об особой революционности якобинцев повисает в воздухе.
Непонятно, чем якобинская буржуазия отличалась от любой другой, в чём
суть их расхождений и в чём суть термидорианского переворота.
Если якобинцы — представители народных масс (как диггеры и
левеллеры в Англии, анабаптисты в Германии), понятен их конфликт с
буржуазией. Но это не так. Если же якобинцы — представители буржуазии,
то правомерен отвергаемый В. Г. Ревуненковым вывод троцкиста Даниэля
Герена (1904—1988), что якобинская диктатура — это термидор до
термидора, глубоко реакционное явление.
Своеобразное решение предложено А. Грамши. Оно состоит в том,
что якобинцы — элита буржуазии, понимающая её общеклассовую роль в
истории (элита «мыслит буржуазию как группу, выступающую гегемоном
всех народных сил»3), в то время как сознание остальной буржуазии
оставалось «экономико-корпоративным». Такая постановка вопроса переносит
источник конфликта в область сознания, являясь обычным для А. Грамши
волюнтаризмом.
Кроме того, власть буржуазии во Франции утвердилась всё-таки после
термидора: термидорианцы как раз хорошо понимали, что делают,
отстаивая свой классовый интерес. Для того, чтобы разжаловать их в плохо
соображающую буржуазию, А. Грамши вынужден объявить преемником
якобинцев Наполеона I, что является пустой фразой (отсутствует
преемственность в законодательстве).
В итоге проблема не решена.
Термидорианский переворот привычно именуется
«контрреволюционным», а якобинская диктатура — «высшим этапом революции». Но что
это такое — высший этап буржуазной революции? Наиболее буржуазный
или наименее буржуазный этап буржуазной революции? Победа
буржуазии или её поражение? «Советская историческая энциклопедия», говоря о
причинах падения якобинцев, указывает, что они решили главную задачу
1 Ревуненков В. Г. Марксизм и проблема якобинской диктатуры. С. 67.
2 Там же. С. 156.
3 Цит. по: Григорьева И. В. Наследие Антонио Грамши и некоторые проблемы
современной историографии буржуазных революций. С. 248.

Проблема революций в истории Нового времени
179
буржуазной революции — сломили феодализм, но «не смогли остановить
быстрого роста экономической мощи буржуазии»1. Спрашивается: может
ли борьба с буржуазией считаться задачей буржуазной революции?
Очевидно, нет. Может ли приход к власти буржуазии в ходе буржуазной
революции быть контрреволюционным? Тоже нет. Чем же вызвана столь
странная аберрация понятий?
Она объяснима только в том случае, если революция считается не
буржуазной, а «сверхбуржуазной», «забегающей вперед» — такой,
которой приход буржуазии к власти наносит непоправимый вред. Иногда это
признаётся прямо. «Контрреволюционные государственные перевороты в
ходе буржуазной революции могут носить различный характер. Одни из
них могут означать завершение революции и переход власти из рук блока
городской бедноты, крестьянства, мелкой, иногда и средней буржуазии в
руки крупной буржуазии, другие — полный или частичный возврат к
дореволюционным порядкам, то есть поражение революции»2. Два типа
контрреволюции подразумевают два типа революции. Другое
объяснение — понятие «контрреволюция» используется не в значении
«переворот, противоположный революции», а в ином, точно не определённом.
На мой взгляд, только возврат к дореволюционным порядкам —
контрреволюция. Завершение революции, в какой бы форме оно ни
прошло — не контрреволюция. Никому же не придёт в голову называть
контрреволюцией завершение Октябрьской революции или революции в Китае.
Приход к власти буржуазии в ходе буржуазной революции можно счесть
контрреволюцией только применительно к другой революции, идущей
одновременно с буржуазной, но «забегающей вперёд» социально. Но была
ли она возможна в период буржуазной революции? Не восстания «низов»,
а создание ими нового, более прогрессивного, чем капитализм, строя?
Возможна ли победа «небуржуазных (трудовых) классово-политических
сил» (Н. А. Симония) над буржуазией в этот период? Сторонники
трактовки любой революции как незавершённой революции «низов» никогда
не ставят этот вопрос, что понятно: ответ на него — отрицательный.
Антибуржуазный пафос современных авторов, опрокинутый в прошлое, не
даёт им увидеть, что во Франции XVIII века не было более
прогрессивного класса, чем буржуазия.
Однако понимание якобинской диктатуры как высшего этапа
революции настолько прочно укоренилось в умах историков, что
высказывания некоторых из них могут означать признание упущенных в результате
«термидора» возможностей небуржуазного развития Франции.
1 Совегская историческая энциклопедия. Т. 14. С. 194.
2 Семёнова Т. К Переход государственной власти в несоциалистическом обществе:
сущность и формы. М., 1990. С. 197-198.

180 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Это относится и к классикам нашей исторической науки. Е. В. Тарле
в «Наполеоне» (1936) ставит последнему в вину отсутствие во время «ста
дней» опоры на «жакерию» и революционного террора против
командного состава армии1.
А. 3. Манфред (1906-1976) в книге «Наполеон Бонапарт» (1971) пишет
о своём герое: «В сущности ему надо было начать всё сначала: вернуться
к политике 1793 года, довериться народу... продолжить революцию с её
высшего якобинского этапа»2.
Хочется спросить: куда мог направить и не направил Францию
Наполеон, введи он революционный террор и «продолжи» революцию? Куда
вели её якобинцы? Неужели к социализму?
Как ни странно, но именно так другой известный историк В. М. Далин
(1902-1985) интерпретирует мысль Энгельса о том, что для закрепления
результатов буржуазной революции надо идти дальше её задач: «Именно
это и сделали якобинцы, опираясь на санкюлотов, на крестьянство, на
народные массы, проводя политику экономического регулирования,
ограничения капитализма, противодействуя капиталистическому накоплению»3.
Этот взгляд на роль якобинцев в истории сформировался в 1930-е годы.
«Положительное значение якобинской диктатуры, — писал Я.
Старосельский в работе „Проблема якобинской диктатуры" (1930), —
оказалось в том, что созданные ею формы массового движения стали образцом
для будущей организации диктатуры пролетариата»4.
Н. М.Лукин (1885-1940) в статье «Ленин и проблема якобинской
диктатуры» (1934) увидел в якобинской диктатуре «наилучшую
конкретно-историческую иллюстрацию к учению Ленина о
революционно-демократической диктатуре „низов"»5.
Любопытное единодушие с советскими историками заочно
демонстрирует современный французский монархист Жан-Батист Морван: если
бы не реставрация Бурбонов, уже в XIX веке «мы имели бы дело с совета^
зированной Францией»6. Сравнение якобинской диктатуры с «диктатурой
Советов», а якобинского клуба — с компартией встречается в книге
консервативного английского философа Кристофера Генри Доусона (1889—
1970) «Боги революции» (издана в 1972)7.
1 Тарле Е. В. Наполеон. Ростов-на-Дону. 1996. С. 448-454.
2 Манфред А. 3. Наполеон Бонапарт. М., 1986. С. 680.
3 Выступление В. М. Далина // Историческая наука и некоторые проблемы
современности. С. 266.
4 Цит. по: Ревуненков В. Г. Марксизм и проблема якобинской диктатуры. С. 118-119.
5 Лукин Н. М. Избранные труды. Т. 1. С. 362.
6 К 200-летию Великой Французской революции (зарубежная историография). М, 1988. С. 17.
7 Доусон К. Г. Боги революции. СПб., 2002. С. 201, 214 и др.

Проблема революций в истории Нового времени
181
Этот взгляд основан на реальном конфликте якобинского государства
с буржуазией, вышедшей из него победителем.
Ограничивать капитализм можно по-разному: обобществлением или
же огосударствлением собственности. В первом (гипотетическом) случае
результатом будет социализм, во втором — политаризм. Якобинцы
правили чуть больше года и не успели создать новый строй, но направление
движения наметилось ясно.
Факты таковы. При якобинцах во Франции шло интенсивное
огосударствление собственности. Режим максимума, по словам французского
историка Альбера Матьеза (1874—1932), «разрушал класс мелких
торговцев и ремесленников, превращая их в работников по найму. Булочники,
например, получавшие муку от правительства, были только
муниципальными чиновниками»1. Несмотря на симпатии к Робеспьеру, А. Матьез
вынужден признать: «Из революционного режима извлекали пользу только
многочисленные агенты новой бюрократии и фабриканты военного
времени»2. Степень поддержки, конечно, была разной: фабриканты лишь
терпели якобинскую бюрократию — до термидора.
H. М. Лукин полагал, что якобинцы представляли «интересы
самостоятельных мастеров, мелких лавочников и хозяйственных мужичков» .
Но эти якобинцы, вымышленные им по аналогии с эсерами как партия
мелкой буржуазии, не похожи на подлинных якобинцев. Декрет о
продаже земли крестьянам был принят в 1792 году правительством Жиронды;
якобинцы, идя к власти, в декрете от 24 апреля 1793 года объявили
объединения крестьян для покупки и дележа земель «мошенническими и
подлежащими наказанию»4. Инициатива «снизу» воспринималась ими как
узурпация прав государства, чем дальше, тем больше подминавшего под
себя общество.
Французский историк Патрис Генифе в книге «Политика
революционного террора. 1789-1794» (2000) пишет: «Централизация управления,
достигнутая путем Террора к началу 1794 года, отнюдь не являлась
результатом целенаправленных мер... Вместе с тем, создание
Революционного трибунала (9 марта), Комитета общественного спасения (6 апреля),
комитетов бдительности, уполномоченных наблюдать за иностранцами и
подозрительными (21 апреля) и отправка в департаменты представителей
в миссиях (9 марта — так у автора. — Г. 3.) имели долгосрочные и
непредвиденные последствия. Первым из них стало складывание политиче-
1 Матьез А. Французская революция. Ростов-на-Дону. 1995. С. 532.
2 Там же. С. 533.
3 Лукин Н. М. Избранные труды. Т. 1. С. 98.
4 Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 8. С. 101.

182 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
ского и административного аппарата, существовавшего параллельно
выборным органам, унаследованным от предшествующего периода»1.
Отличая революционное насилие как таковое от «Террора как
государственной системы»2, существовавшей до 9 термидора, П. Генифе делает
вывод: «Если разгул Террора в последние месяцы 1793 года был вызван
распадом государства, то весной 1794 года он превращается в инструмент его
восстановления и упрочения, чтобы затем стать средством его сохранения...
В 1793 году Террор был симптомом анархии; в 1794 году — признаком
реставрации власти»3. И власть эта, не будучи буржуазной, не была и властью
крестьян и санкюлотов: «Террор стал системой власти с разветвлённым
бюрократическим аппаратом и собственными интересами (выделено мной — Г. 3.)» .
«Среди казнённых по приговорам революционных трибуналов, —
приводит данные доктор исторических наук (ныне — директор Центра
французских исследований ИИ РАН) П. П. Черкасов, — дворяне составляли
всего 8,25 %, священнослужители — 6,5, состоятельные буржуа — 14, зато
рабочий люд — 31,25, крестьяне — 28 %... Жертвами революционного
террора во Франции стали 40 тысяч человек. Около полумиллиона
французов только с марта 1793 по август 1794 года оказались в тюрьмах, часто не
ведая своей вины»5. Напомню, что среди них были Гракх Бабёф, генерал
Лазар Гош, Анри де Сен-Симон и Руже де Лиль, автор «Марсельезы». Их
освободил термидорианский переворот.
Не только террор был признаком «революционно-демократической
диктатуры» (термин H. М. Лукина). Не менее характерна отмена
выборности и замена её назначениями сверху.
«Когда постепенно Робеспьер стал заменять судей, комиссаров
различных парижских секций, бывших до того выборными, когда он стал
назначать председателей революционных комитетов и дошёл до того, что всё
руководство Парижской коммуны заменил чиновниками, то этим мог
только усилить бюрократизм и убить народную инициативу. Таким образом,
режим Робеспьера, вместо поднятия активности масс, активности, которую
уже подавлял экономический и, в частности продовольственный кризис,
только усугублял зло и способствовал работе антидемократических сил»6.
Эти слова написаны в 1928 году X. Г. Раковским (1873-1941),
наблюдавшим аналогичный процесс.
1 Генифе П. Политика революционного террора. 1789-1794. M.: URSS, 2003. С. 222.
2 Там же. С. 12.
3 Там же. С. 240.
4 Там же. С. 246.
5 Черкасов П. П. Предисловие // Цвейг С. Мария Антуанетта. М., 1990. С. 21.
6 "Преданная революция» сегодня. Приложение к книге Л. Троцкого «Преданная
революция». М., 1990. С. 52.

Проблема революций в истории Нового времени
183
Наконец, в дополнение к террору и централизации, якобинское
государство прибегло к поддержке религии. Был официально введён культ
Верховного Существа, главным священнослужителем которого по
примеру восточных владык стал Робеспьер. «Целью культа Верховного
Существа было дать Террору идеологию, — пишет П. Генифе. — Этот культ
способствовал увековечиванию, укреплению и, особенно, централизации
революционного правления в интересах Робеспьера, возложив на того
миссию толковать законы Провидения»1.
Наиболее логичное объяснение перечисленных фактов — якобинская
диктатура была нарождающимся политаризмом. Якобинское государство
не представляло интересы буржуазии против народа или интересы народа
против буржуазии — оно представляло само себя. В большинстве
буржуазных революций «снизу» боролись три силы (абсолютизм, буржуазия,
народ); в Великой Французской к ним прибавилась четвёртая. Поэтому
якобинский террор не сводим к террору революции против
контрреволюции, мелкой буржуазии против крупной или буржуазии против народа. В нём
всегда останется нечто, не входящее в эти рамки, нечто большее — террор
государства против общества, который в других исторических условиях
назывался проскрипциями или охотой на ведьм.
Сами якобинцы, бывшие изначально политическими
представителями разных групп буржуазии и только силой обстоятельств спаянные в
новый госаппарат, конечно, не осознавали этого, считая свою деятельность
воплощением эгалитаристских идей Руссо. Знаменитые вантозские
декреты о разделе собственности, оставшиеся нереализованными — вершина
эгалитаристских (но не социалистических) устремлений якобинцев.
Чистые помыслы Робеспьера и Сен-Жюста вели Францию в тупик
нового абсолютизма. «Первая французская революция, — писал Маркс, —
была вынуждена развить то, что было начато абсолютной монархией, то
есть централизацию и организацию государственной власти, и
расширить объём и атрибуты этой власти, число её пособников, её
независимость и её сверхъестественное господство над действительным
обществом»2. Якобинские чиновники — «государственные жрецы с точно
установленными иерархическими функциями». (Первым, в 1865 году,
увидел в якобинстве возрождение абсолютизма историк Эдгар Кине (1803-
1875)3.)
1 Генифе П. Политика революционного террора. 1789-1794. С. 307.
2 Маркс К. Наброски «Гражданской войны во Франции» // Маркс К., Энгельс Ф.
Сочинения. 2-е изд. Т. 17. С. 544.
3 См.: К 200-летию Великой Французской революции (зарубежная историография). М.,
1988. С. 92 95.

184 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
Грязные руки Барраса и Фуше вывели Францию из этого тупика.
Термидорианский переворот был делом революционной буржуазии,
завершившей свою революцию.
Теперь, полагаю, можно определить место якобинской диктатуры в
истории революции. Из сказанного не следует, что якобинцы были бандой
властолюбцев или сборищем жестоких мечтателей, безуспешно
пытавшихся свести небо на землю и, прежде, чем погибнуть, заставивших Францию
расплачиваться за свои фантазии — как считает американский социолог
Крэйн Бринтон, выведший в книге «Анатомия революции» из факта
падения якобинцев «закон термидора» (безрезультатность революций). Грубая
критика Горы всегда была визитной карточкой правых и ультраправых
историков1. Но ответный апофеоз якобинства стал большой ошибкой
значительной части историков-марксистов.
Якобинская диктатура выполняла определённую историческую
задачу — организацию обороны страны. Армия, реорганизованная
комиссарами Конвента, нанесла ряд поражений войскам антифранцузской
коалиции. Диктатура держалась, пока не была выполнена её миссия; после этого
её отрицательные стороны перестали уравновешиваться приносимой
пользой. Политаризм действует на общество как наркотик — сначала
мобилизует, затем ослабляет. С его небуржуазной помощью были закреплены
результаты буржуазной революции (конечно, якобинцы были ближе к
буржуазии, чем к народу, не имевшему никаких шансов на приход к власти,
а интересы крестьянства выражали не больше, чем Густав III или
Александр II); в противном случае её растоптали бы интервенты.
После этого буржуазии не было смысла мириться с чуждой властью —
за свои деньги она могла получить нужную ей власть. Народ отнёсся к
падению Робеспьера, уничтожившего санкюлотские партии, без сожаления
(сожаление, переходящее в идеализацию якобинцев, начнётся позже).
Якобинцы вовремя пришли и вовремя были убраны. Это подтверждается
победой революции.
Но они не «забегали вперёд»; их диктатура была не прообразом власти
пролетариата в будущей мировой пролетарской революции, а необходимым
моментом в развитии буржуазной революции во Франции, когда революция
свернула с пути, ведущего к власти капитала («оргии буржуазии»). Понятие
«высшего этапа» революции слишком расплывчато, чтобы быть научным.
Термидорианский переворот завершил буржуазную революцию 1789-
1794 годов, будучи её составной частью, а не контрреволюционным
переворотом. Это было завершение революции, но не контрреволюция, которой
стала лишь Реставрация.
1 См.: К 200-летию Великой Французской революции (зарубежная историография). М.,
1988. С. 14^27.

Проблема революций в истории Нового времени
185
Любой революции, происходящей в классовом обществе, присущи
реакционные черты, обусловленные классовым эгоизмом победителей', в
перевороте 1794 года они выступают на первый план, не заслоняя, однако,
его принадлежности к революции — к созданию нового общества.
Политика, проводимая буржуазией после окончательного взятия
власти (отмена максимума цен, террор против «левых термидорианцев» и
якобинцев, подавление народных восстаний, агрессивные войны, наконец,
переворот 18 брюмера и установление монархии в 1804 году), носила
реакционный, но опять-таки не контрреволюционный характер. Это было
проявление сущности нового, победившего строя.
Аналогичную картину нам даёт Англия времён диктатуры, а затем
протектората Кромвеля: захватническая война в Шотландии и Ирландии,
разгон Долгого парламента, репрессии против левеллеров и диггеров,
исчезновение внешних признаков революционности и т. д. Английский
историк-марксист Артур Лесли Мортон (1903-1987) проницательно
охарактеризовал победу буржуазии как «отвратительное сочетание объективно
прогрессивного с морально затхлым»1.
Можно сказать: не всё ли равно, кем были якобинцы, если они
выполнили свою историческую роль — спасли Францию и революцию? На
мой взгляд — не всё равно. Для марксиста важно знать, какая социальная
сила совершила эти действия, что поможет избежать как упрёков, так и
иллюзий в отношении буржуазии, «хозяйственных мужичков» или пред-
пролетариата.
Проблема первой буржуазной революции
Наконец, следует сказать несколько слов о так называемой «первой
буржуазной революции» — Реформации и Крестьянской войне в
Германии. Советские историки, ссылаясь на Ф. Энгельса, часто называли
её «потерпевшей поражение». Крестьянская война 1517-1525 годов
действительно потерпела поражение, но она не была буржуазной революцией
и вообще не была революцией. Это было крестьянское восстание.
Иногда в работах по истории XVI века этот факт признаётся.
«Поражение Крестьянской войны было концом „критического эпизода" этой
революции, но отнюдь не самого революционного процесса,
продолжавшегося и в Германии, хотя в иных формах, и в других странах... С
поражением Крестьянской войны, этого особенно драматического, хотя и
короткого акта „буржуазной революции № 1", сама революция не
прекратилась. Центр революционного процесса, именуемого Реформацией,
начавшегося в Германии в 1517 году, всё больше и больше перемещался
1 Мортон А. Л. Английская утопия. М., 1956. С. 111.

186 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
в Нидерланды» , — отмечает «История Европы». Но Нидерланды — это
уже другая страна.
Что же всё-таки произошло с германскими государствами в
результате Реформации? Не было буржуазной революции, но не было и
реставрации феодализма. Перемены были, и носили качественный характер.
Определение сущности этих перемен неоднократно дано Ф.
Энгельсом параллельно и вне связи с тезисом о поражении первой буржуазной
революции.
«Исход Крестьянской войны оказался выгодным одним только князьям.
Раздробленность Германии, усиление и закрепление которой было
главным результатом Крестьянской войны, явилась в то же время причиной её
неудачи»2.
Напомню цитированное выше положение Ф. Энгельса: о характере
революции надо судить по её результату. Оно высказано в 1882 году,
«Крестьянская война в Германии» написана в 1850-м. Мысль Ф. Энгельса
развивалась в сторону понимания непобедимости реальной социальной
революции и неадекватности представлений её участников; мысль
отечественных историков застряла на политическом и даже военном аспекте
революции.
Социальный переворот в германских государствах XVI века
заключался в установлении абсолютизма князей. Идеологическое освящение
ему дало лютеранство, «государственный протестантизм». Можно спорить
о том, был ли он прогрессивен (являлся ли революцией), но отрицать его
победу невозможно. Это — реальный результат событий 1517-1555 годов,
включавших крестьянские восстания, но несводимых к ним.
Несомненна победа революции, чьей идеологией были иные формы
протестантизма — цвинглианство и кальвинизм — в ряде швейцарских
городских кантонов (Цюрих У. Цвингли, затем Женева Ж. Кальвина и др.)
Её результатом стал значительный экономический подъём XVI-XVII
веков3. Но характер этой революции ещё требует уточнения. Была ли это
первая буржуазная революция или последняя коммунальная? В первом
случае историческая судьба швейцарских городских кантонов отлична
от судеб городских республик Италии и коммун Фландрии, где
капиталистический уклад возник, но не стал господствующим, и где,
соответственно, не произошло буржуазных революций, во втором — схожа с их
судьбами.
1 История Европы. Т. 3. С. 362-364 (автор главы — А. Э. Штекли).
2 Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии // Маркс К.у Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 7. С. 434. Также см.: Он же. Заметки о Германии // Там же. Т. 18. С. 572; Он же. К
«Крестьянской войне» // Там же. Т. 21. С. 417.
3 Советская историческая энциклопедия. Т. 16. С. 166.

Проблема революций в истории Нового времени
187
Проблема буржуазно-демократической революции
Одним из аспектов проблемы буржуазных революций «снизу»
является надуманная, на мой взгляд, проблема «буржуазно-демократической
революции» и её «завершённости / незавершённости». Маркс и Энгельс
употребляли понятия «буржуазная революция» и
«буржуазно-демократическая революция» как синонимы1. Ленин, как правило, пользовался
термином «буржуазно-демократическая революция» в значении «буржуазная»,
разделяя их на «завершённые» (Великая Французская) и «незавершённые»
(немецкая 1848 года)2. В дальнейшем в нашей науке понятия «буржуазная
революция» и «буржуазно-демократическая революция» применительно
к революциям XIX и XX веков были резко разделены. Первое, как правило,
стало означать так называемую «незавершённую» буржуазную
революцию (Япония, Испания, Португалия, Турция и др.); второе — революцию,
идущую «снизу», «завершённую» и в то же время «забегающую вперёд»,
выходящую за пределы буржуазной, но не достигающей уровня
социалистической. Определить её признаки было весьма трудно, и на практике
понятие «буржуазно-демократическая революция» применялось к самым
разнородным событиям.
Причина путаницы — всё тот же «революционизм». Это хорошо
видно из статьи А. Ефимова «Об отличиях между революциями
буржуазными и буржуазно-демократическими» (1938). Искомое отличие автор
увидел в активности народных масс, определяющей характер, а не только
движущие силы революции. К буржуазно-демократическим им отнесены
Великая французская, французская 1848 года, китайская, русская 1905 года,
испанская 1931 года революции. Но уже статус немецкой революции 1848
года с этой позиции определить невозможно, что побуждает автора
применить испытанное средство — указание на «незавершённость» буржуазно-
демократического характера этой революции3. Думаю, что критерий
неверен. Если следовать ему, все буржуазные революции «снизу» могут быть
отнесены к этой категории, которая станет просто ненужным синонимом.
По тому же пути идёт историк второй американской революции
А. И. Блинов в работе «Критический период истории Соединённых Штатов.
Реконструкция (восстановление Союза) США после Гражданской войны»
(1957). В разделе «Основное различие между буржуазно-демократическими
1 См. предметный указатель ко 2-му изданию Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса,
рубрика «Революция буржуазная, буржуазно-демократическая», содержащая примерно 60
отсылок к их работам.
2 См., напр.: Ленин В. И. Чего хотят и чего боятся наши либеральные буржуа? // Полное
собрание сочинений. Т. U.C. 226.
3 Ефимов А. Об отличиях между революциями буржуазными и
буржуазно-демократическими // Исторический журнал. 1938. № 12.

188 Глава 2. Социальные революции как часть исторического процесса
и буржуазными революциями» он формулирует положение о трёх главных
силах и трёх основных стадиях «революции XIX и XX веков». «Тремя
основными силами этой революции являются либеральная крупная
буржуазия, радикальная мелкая буржуазия, то есть, в основном, крестьянство, и,
наконец, пролетариат. Первой стадией этой революции является борьба за
конституционную монархию, что приводит к ограничению абсолютизма,
которое удовлетворяет крупную буржуазию; второй стадией является
борьба за полную демократическую ломку старого общества и
уничтожение остатков феодализма, символизирующаяся в борьбе за
демократическую республику, завоевание которой удовлетворяет радикальную
мелкую буржуазию; третьей стадией является социалистический переворот,
который один может удовлетворить пролетариат. Поскольку третья
стадия... находится уже вне рамок буржуазной революции, то к последней
относятся две упомянутые выше стадии»1, первую из которых А. И.
Блинов называет буржуазной революцией, вторую —
буржуазно-демократической революцией.
Таким образом, социальными революциями А. И. Блинов считает
только крестьянскую (буржуазно-демократическую) и пролетарскую.
Буржуазная революция не может считаться социальной, так как она лишь
«приводит к ограничению абсолютизма»; а к «полной демократической ломке
старого общества» — только «буржуазно-демократическая».
Где же пример победы такой буржуазно-демократической, но не
буржуазной, революции? Это Франция в 1793-1794 годах (неясно, имеется в
виду только якобинская диктатура или двоевластие Конвента и Коммуны),
а также «буржуазно-демократическая революция в США в 1861-1877
годах», которой посвящена книга А. И. Блинова. Революция являлась
«завершённой и победившей»2. Однако на следующей странице А. И. Блинов
признаёт, что «эта революция привела к власти представителей
крупнейшей буржуазии и вступившей в ней союз плантаторской олигархии» и
говорит о наступлении эпохи империализма в США в 1877 году «со времени
окончания данной революции»3. Победа революции оказывается сама по
себе, а строй, созданный ею — сам по себе. Пытаясь решить это
противоречие, в следующей книге А. И. Блинов делает вывод уже о «частичной
незавершённости буржуазно-демократической революции в США 1861-
1877 годов»4.
1 Блинов А. И. Критический период истории Соединённых Штатов. Реконструкция
(восстановление Союза) США после Гражданской войны (1865-1877). Красноярск. 1957. С. 17-18.
2 Там же. С. 188.
3 Там же. С. 189.
4 Блинов А. И. Период революционной диктатуры радикальных республиканцев во время
Реконструкции США (1866-1868 гг.) Красноярск. 1960. С. 333.

Проблема революций в истории Нового времени 189
В «Философском энциклопедическом словаре» (1989) находим
максимально чётко сформулированное положение: «Буржуазная революция
заканчивается обычно переходом власти из рук дворянства в руки
буржуазии. Буржуазно-демократическая революция, осуществляемая при
гегемонии пролетариата, может привести к установлению революционно-
демократической диктатуры пролетариата и крестьянства»1.
Но характер социальной революции определяется тем строем,
который ею создан. Никакого «буржуазно-демократического» способа
производства и, соответственно, общества, отличного от «просто буржуазного»,
нет. «Революционно-демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства» в истории также не было. «Буржуазно-демократическая
революция», понимаемая как разновидность социальной («более, чем буржуазной»)
революции — советский идеологический миф.
«Буржуазно-демократическая революция», на мой взгляд —
качественный демократический сдвиг в политическом устройстве буржуазного
общества, установление режима буржуазной (а не какой-либо иной)
демократии. Этот переворот может быть мирным: введение всеобщего
избирательного права, например, на мой взгляд, вполне подходит под это
определение. Возможно также, что это понятие вообще является лишним.
Проблема революций в истории Новейшего времени (особенно
революции в России) настолько важна, что требует отдельной главы.
1 Философский энциклопедический словарь. М, 1989. С. 74.

Глава 3
Проблема революций
в истории Новейшего времени
До 1917 года. Какой будет революция в России?
К. Маркса и Ф. Энгельса всегда интересовало положение в России, так
как от судьбы «жандарма Европы», с их точки зрения, зависела судьба
будущей пролетарской революции на Западе. Русская революция, какой бы она
ни была, устранила бы угрозу вторжения войск самодержавной России в
революционную Европу. В 1870-80-е годы к этому соображению добавилось
и другое: революция в России может стать началом мировой революции1.
«Надежды на российскую революцию, впервые высказанные
Марксом и Энгельсом в 1850-х годах, по существу, никогда не угасали, —
пишет современный исследователь. — Они вспыхивали каждый раз с
новой силой в связи с бунтами крепостных в канун реформы 1861 года,
польским восстанием 1863 года, русско-турецкой войной 1877-78 годов,
покушениями на царя в 1870-80-х годах. Энгельс вновь высказывал их с
наступлением голода в 1891 году и в связи с вступлением на престол
Николая II в 1894 году»2.
Но характер будущей революции К. Маркс и Ф. Энгельс
предсказывать не брались. В основном их высказывания представляют собой
аналогии с Великой Французской революцией как эталоном революции вообще:
«настанет русский 1793 год», «налицо все элементы русского 1789 года»
и т. д.3 Для основателей исторического материализма долго оставался
1 Энгельс Ф. Письмо И. Беккеру от 19.12.1879 // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 34. С. 344; Он же. Письмо И. Нэдежде от 4.01.1888 // Там же. Т. 37. С. 6.
2 Волк С. С. К. Маркс и Ф. Энгельс о характере и перспективах российской революции //
Фридрих Энгельс и его время. К 170-летию со дня рождения. М, 1990. С. 23.
3 Маркс К. Об освобождении крестьян в России // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 12. С. 701; Энгельс Ф. Рабочее движение в Германии, Франции, Соединённых Штатах и
России // Там же. Т. 19. С. 124; Он же. Письмо В. И. Засулич от 23.04.1885 // Там же. Т. 36. С. 263 и др.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
191
неясным вопрос, как именно происходит смена стадий исторического
развития и возможно ли отдельной стране (России) миновать одну из
стадий (капитализм). Это представлялось им реальным, пока
капиталистическое развитие России не обнаружило невозможность подобных
прыжков. Это констатировал Ф. Энгельс в письмах к Η. Ф. Даниельсону
в 1893 году1.
В 1894 году, за год до смерти, в послесловии к работе «О социальном
вопросе в России» Энгельс так оценил положение в России: во-первых,
«молодая русская буржуазия держит государство полностью в своих
руках. Во всех важных экономических вопросах оно вынуждено подчиняться
ее" желаниям». Во-вторых, капиталистическое развитие России чревато
революцией, которая «даст новый толчок рабочему движению Запада,
создаст новые лучшие условия борьбы и тем ускорит победу
современного промышленного пролетариата, победу, без которой сегодняшняя
Россия ни на основе общины, ни на основе капитализма не может достичь
социалистического переустройства общества»2.
Энгельс ясно указывает, какой не может быть революция в России:
буржуазной, так как буржуазия находится у власти, и крестьянской, так
как община не имеет будущего. Революция в России может быть лишь
частью мировой пролетарской революции, но для этого необходимы два
этапа: сначала революция в России стимулирует революцию на Западе,
затем революция на Западе стимулирует революцию в России. О том,
что из себя будет представлять начало этого процесса в России, Энгельс
не говорит.
Нет ничего странного в том, что у Маркса и Энгельса отсутствует
более чёткий прогноз о будущем российской революции. Его не было и у
самих русских революционеров.
Пока Россия оставалась аграрной страной, русская революционная
мысль ставила проблему крестьянской революции, с помощью которой
Россия могла бы избежать капитализма.
Постановка проблемы не привела к созданию особой теории или
даже сколько-нибудь чётко изложенного учения о революции. Взгляды
признанных основателей народнической революционной мысли России
А. И. Герцена (1812-1870) и Н. Г. Чернышевского (1828-1889) колебались
между крестьянским анти-этатизмом и пониманием необходимости
политической борьбы, с явным перевесом в сторону анти-этатизма, особенно у
Герцена. Он прямо критикует этатизм («гувернементализм») — «старый
1 Энгельс Ф. Письмо Н. Ф. Даниельсону от 24.02.1893 // Маркс К, Энгельс Ф.
Сочинения. 2-е изд. Т. 39. С. 34. Он же. Письмо Η. Ф. Даниельсону от 17.10.1893 //Там же. С. 129-130.
2 Энгельс Ф. Послесловие к работе «О социальном вопросе в России» // Там же. Т. 22.
С. 452^53.

192 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
римский грех» всеобщей регламентации — и полагает необходимым
уничтожение государства как орудия угнетения крестьянства, не
указывая в то же время практического пути осуществления такой революции.
Поэтому логично появление у Герцена надежд на «внутреннюю»,
моральную революцию до социальной2, и — совсем в духе Дешана — на
революционные действия властей, ведущие к самоуничтожению
существующего строя3.
В дальнейшем проблема «крестьянство и революция» так и не была
решена теоретически. И анти-этатизм, представленный анархизмом, и
революционный этатизм, как в виде «русского бланкизма» П. Н. Ткачёва
(1844—1885), так и в более умеренной «пропагандистской» версии П. Л.
Лаврова (1823-1900), исходили из одного, принимаемого на веру,
положения: русский народ — «инстинктивный революционер», он должен
совершить революцию. Поскольку же народ тёмен и пассивен, подтолкнуть
его должны сознательные революционеры. На этом теоретические
построения заканчивались; подталкивание народа к революции было делом
практики.
Анархизм, отрицающий роль меньшинства, был для этой цели
утилитарно бесполезен, за что и подвергся уничтожающей критике в работе
Ткачёва «Анархия мысли» (1875). Замечу, однако, что анархизм —
целостное мировоззрение, поэтому была возможна его систематизация П. А.
Кропоткиным. Бланкизм же систематизации не поддавался, сводясь к
известному призыву Ткачёва: «Делайте революцию!»
Кто и как сделает революцию? Умеренное крыло народников, в
первую очередь П. Л. Лавров, считало, что революция должна проходить не
только в интересах народа, но и «посредством народа». Поскольку это
было невозможно, мысль революционеров-народников описывала
замкнутый круг: революция необходима народу, но народ (крестьянство)
пассивен и к революции не готов, а делать революцию для народа без народа
нельзя. Выход из этого круга был один — признать, что всё-таки можно
совершить революцию без народа — как верхушечный переворот во благо
крестьянства. В русском революционном движении возобладала линия
Ткачёва, в чьих работах чем дальше, тем больше апология народа
уступала место апологии «революционного меньшинства»:
«Ближайшая цель революции должна заключаться в захвате
политической власти, в создании революционного государства. Но захват
власти, являясь необходимым условием революции, не есть ещё революция.
1 Герцен А. И. Франция или Англия. Русские вариации на тему // Полное собрание
сочинений. Τ.ΧΙΠ. С. 252.
2 Герцен А. И. Письмо Московским друзьям от 27.09.1849 // Там же. T.XXIII. С. 188.
3 Герцен А. И. Журналисты и террористы // Там же. T.XVI. С. 224.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
193
Это только её прелюдия. Революция осуществляется революционным
государством, которое, с одной стороны, борется и уничтожает
консервативные и реакционные элементы общества, упраздняет все те учреждения,
которые препятствуют установлению равенства и братства; с другой —
вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию»1.
Революционное государство, пишет Ткачёв, осуществляет и «революционно-
разрушительную» и <феволюционно-устроительную» деятельность. Что же
остаётся на долю народа?
В другой статье Ткачёв даёт ответ: «Итак, отношение
революционного меньшинства к народу и участие последнего в революции может быть
определено следующим образом: революционное меньшинство,
освободив народ из-под ига гнетущего его страха и ужаса перед властью
предержащею, открывает ему возможность проявить свою разрушительно-
революционную силу... Затем, пользуясь своею силою и своим
авторитетом, оно вносит новые прогрессивно-коммунистические элементы в
условия народной жизни... Революционная роль народа кончается с той минуты,
когда он разрушит непосредственно гнетущие его учреждения, уничтожит
своих непосредственных тиранов-эксплуататоров»2.
На практике эта линия означала организацию заговора и объявление
войны существующей власти путём террора против её представителей. В
теории же неизбежным был волюнтаризм и утопизм, исчерпывающе
выраженный самим Ткачёвым. Говоря о крестьянских восстаниях XVI века,
он утверждал, что «стремления крестьян не только в XVI веке, но и в VI
были своевременны и ничуть не утопичны»3, потому что законам истории
подчиняется только буржуазия, крестьянство же может их изменить.
Это был тупик. И практика, и теория народовольцев свидетельствуют
о бесперспективности их идейных установок.
«Оставался нерешённым главный вопрос, — пишет Р. Н. Блюм, —
как возможно революционизировать народные массы, каков реальный
переход от власти революционного меньшинства к власти революционного
народа. Такого перехода у народовольцев нет, и им приходилось
возлагать утопические надежды на революционные инстинкты „мужика", на
постоянную готовность народа к революции»4. «Народная воля», по
словам Плеханова, собиралась пожать то, что не сеяла.
Одним из возможных выходов из тупика был путь назад — отказ
от революции и полное принятие существующего строя. По этому пути
1 Ткачёв П. Н. «Набат» (программа журнала) // Избранные сочинения на социально-
политические темы. Т. 3. М., 1933. С. 219-231.
2 Ткачёв П. Н. Народ и революция // Там же. С. 262-268.
3 Цит. по: Блюм Р. Н. Поиски путей к свободе. С. 195.
4 Там же. С. 210.

194 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
ношёл печально известный Л. А. Тихомиров (1852-1923), бывший член
Исполнительного комитета «Народной воли».
Интересно, что в революционный период своей деятельности он,
оставаясь в рамках революционного этатизма, дал своё, во многом
противоположное ткачёвскому, видение отношений народа и революционного
государства. «Мы говорим иногда о захвате власти революционерами как об
исходном пункте революции. В этом смысле он легко может оказаться
необходимым и полезным... Действительно трудная задача представляется
временному правительству лишь потом, лишь на вопросе о сколько-нибудь
продолжительном удержании власти. Однако же это затруднение в
наименьшей степени стоит именно перед правительством
социалистов-революционеров. Для того, чтобы удержать захваченную власть, они должны
только пользоваться ею, и разумеется, не для создания социалистического
строя (выделено мной. — Г. 3.). Ближайшая и первая задача победоносного
временного правительства состоит в том, чтобы явиться на помощь
народной революции. Захваченная государственная власть должна быть
употреблена для того, чтобы повсюду революционизировать народные массы и
организовать их власть...»1 Революционное правительство «не создает новый
строй, а вызывает силы, необходимые для его создания». Если у Ткачёва
народу отводилась деструктивно-революционная роль, а государству —
конструктивно-революционная, то у Тихомирова они меняются ролями.
В итоге получается народнический вариант идеи отмирания государства.
Но крестьянство не могло играть конструктивно-революционной
роли в истории России. Осознав это, Тихомиров выразил своё разочарование
революционной борьбой в брошюре «Почему я перестал быть
революционером?» (1888). Очень характерно перечисление автором этапов своей
идейной эволюции в качестве революционера-народника: «мечты о
поднятии народных масс», затем «мечты о государственном перевороте
посредством заговора» с применением террора, затем «мечты о
государственном перевороте посредством заговора» без применения террора, с
упором на «культурную работу». Все варианты (бакунинский, ткачёвский,
лавровский) испробованы, мечты не сбылись, и «после этого я отбросил
и самую революцию вообще»2. Вернувшись в Россию, Тихомиров стал
одним из самых активных пропагандистов монархической идеи.
Как отметил Г. В. Плеханов (1856-1918) в статье «Новый защитник
самодержавия, или горе г. Л. Тихомирова» (1889), поворот Л. Тихомирова
1 Тихомиров Л. А. Из статьи «Чего нам ждать от революции?» // Революционный
радикализм в России: век девятнадцатый. М., 1997. С. 431-432.
2 Тихомиров Л. А. Почему я перестал быть революционером? // ЕрмашовД. В., Пролуб-
ников А. Ä, Ширинянц А. А. Русская социально-политическая мысль ХГХ - начала XX века:
Л. А. Тихомиров. М., 1999. С. 88-89.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
195
к реакции был закономерным следствием утопизма народников. «Человеку,
ни за что не хотевшему отказаться от идеализации допотопных
экономических отношений русской деревни, естественно было кончить идеализацией
царизма, этого естественного политического плода названных отношений»1.
По мере развития капиталистических отношений в России иллюзии
«крестьянского социализма» в отдельно взятой стране рассеивались. В
начале XX века их разделяла лишь партия социалистов-революционеров (эсеров).
Остальные политические силы не могли игнорировать ни наличие в
России пролетариата, ни включение её в мировую капиталистическую систему.
Взгляды на будущую русскую революцию, выраженные идеологами
различных классов, хорошо известны: не нужны ни реформы, ни революция
(власть); нужны реформы, а не революция (либеральная оппозиция); нужна
буржуазная революция (меньшевики); нужна пролетарская революция как
часть мировой социалистической революции, где союзником русского
пролетариата будет европейский пролетариат (теоретики «перманентной
революции»); а также крестьянство России и стран Востока (большевики).
Чтобы не сбиться на пересказ давно известных положений, надо
выделить главный, на мой взгляд, вопрос — какой капитализм существовал
в России — и с этой точки зрения посмотреть, насколько адекватны были
названные выше представления о будущем России.
Капитализм в России, как правило, воспринимался как временно
отстающий от западного. Этот взгляд внушал оптимизм его сторонникам,
ждущим, что Россия догонит Запад. Этим объяснялась позиция либералов,
убеждённых в ненужности революции — варварской формы прогресса,
способной только помешать успеху гонки за лидером2. Тот же взгляд
разделяли «легальные марксисты», повторявшие Бернштейна. Их главный
представитель П. Б. фон Струве (1870-1944) утверждал в работе «Мар-
ксова теория социального развития» (1899), что понятие «революция» не
имеет никакой научной ценности. Это идеологическая химера марксистов-
догматиков. «Скачков» в природе, обществе и мышлении не существует,
есть только непрерывное развитие. Революции как исключительно
политическому насильственному перевороту противопоставлялась реформа.
Ответная статья Г. В. Плеханова «Критика наших критиков» (1901-1902)
посвящена философской реабилитации понятия «революция». Плеханов
предпринял очень удачное марксистское контрнаступление на ревизионизм.
Метафизика как метод исходит из того, что развитие не делает скачков.
Но это неверно фактически. «Когда кислород соединяется с водородом, то
1 Плеханов Г. В. Новый защитник самодержавия, или горе г. Л. Тихомирова //
Избранные философские произведения. Т. 1. М., 1956. С. 395.
2 Подробнее см.: Савельев Г. Г. Проблема взаимосвязи возможной революции и
перспектив прогресса России в исследованиях русского либерализма на рубеже 19-20 веков. Псков. 1997.

196 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
проходит ли вновь возникшая молекула воды через „все бесчисленные
степени", которые отделяют её от молекулы водорода (или кислорода)?
Мы не думаем. И не думаем по той простой причине, что промежуточных
„степеней" между водой и составляющими её элементами»1 не существует.
То же относится к общественным явлениям: сокращение рабочего дня на
час не слагается из переходных сокращений на секунды и минуты. Имеет
место скачок. Провозглашение республики — тоже скачок, а не
постепенное непрерывное уменьшение монархии.
Таким образом, нет никаких оснований говорить, что социальных
революций не бывает, потому что не бывает скачков. «Если понятие —
социальная революция — несостоятельно потому, что природа скачков не
делает, а интеллект их не терпит, то очевидно, что эти решительные доводы
должны в одинаковой мере относиться как к революции буржуазии, так и к
революции пролетариата. А если революция буржуазии давно уже
совершилась, несмотря на то, что скачки „невозможны", а изменения
„непрерывны", то у нас есть все основания думать, что в своё время совершится
и революция пролетариата, если только, разумеется, она не встретит на
своём пути других препятствий, более серьёзных, чем те, на которые
указывает нам г. П. Струве в своих „гносеологических" рассуждениях»2.
Противопоставление эволюции и революции не имеет оснований.
«Общественная эволюция совсем не исключает социальных революций,
которые являются её моментами. Новое общество развивается в „недрах
старого"; но, когда наступает время ,ροόοβ", тогда медленный ход развития
обрывается и тогда „старый порядок" перестаёт заключать новый в своих
„недрах" по той простой причине, что он исчезает вместе со своими
„недрами". Это и есть то, что мы называем социальной революцией»*.
Столь же неверно отдавать приоритет реформам перед революциями,
что видно на примере истории Франции перед социальной революцией
1789-1794 годов. «Чрезвычайно сильно ошибся бы тот, кто подумал бы,
что феодальный порядок оставался неизменным от начала и до конца
своего существования. Победы, которые одерживала стремившаяся вперёд
буржуазия, постоянно видоизменяли феодальный общественный строй,
беспрестанно внося в него те или иные, более или менее значительные
реформы. Казалось бы, что эти реформы должны были „притуплять"
противоречия, существовавшие в недрах феодального общества, и тем
подготовлять мирное, постепенное, почти незаметное торжество нового
порядка. На деле вышло, как известно, иначе...
1 Плеханов Г. В. Критика наших критиков // Избранные философские произведения. Т. 2. М.,
1956. С. 608.
2 Там же. С. 604.
3 Там же. С. 612.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
197
Возможность революции не только не исключается, но создаётся
реформами: то, что близорукий или предубеждённый взгляд может, пожалуй,
принять за „притупление" противоречий, на самом деле является
источником их обострения»^.
Дополнить эти верные, на мой взгляд, выводы Плеханова, нужно
только в одном пункте: форма социальной революции может быть
различной. Революция есть смена строя, но она может осуществиться «снизу»,
как во Франции, или «сверху», как в скандинавских странах, особенно в
Швеции. Форма зависит от степени контрреволюционности старого
господствующего класса.
Но и то, и другое — скачок, возникновение нового качества, а не
«штопание» старого. Мирный переход власти — не то же, что отсутствие
такого перехода. Абсолютизация реформ и отрицание революций ненаучны.
Полемика Плеханова и Струве напоминает полемику Р. Люксембург
и Э. Бернштейна, но есть различие, в котором выразилось различие
России и Запада. Бернштейн выступал как представитель значительной части
западного пролетариата, удовлетворённой капитализмом настолько, чтобы
не нуждаться в революции. Ревизионисты Запада на тот момент не
предавали коренных интересов своего класса. В России же не было такого
пролетариата. Русский ревизионизм служил интересам буржуазии, а не
пролетариата2.
Революция в России была неизбежна; реформа невозможна.
Революционеры в России были реалистами, а сторонники реформ — утопистами.
Россия могла выбирать между революцией и реакцией, а не между
революцией и реформой. Поэтому для противников революции неизбежен был
крен вправо, предсказанный Плехановым в конце статьи. Им предстояло
идти по дороге, уже пройденной Л. Тихомировым.
Для сторонников революционного пути, объединяемых Российской
социал-демократической рабочей партией, самым сложным был вопрос
о характере революции, связанный с вопросом о сущности капитализма
в России.
Идеологи меньшевиков пришли к выводу о прогрессивности русской
буржуазии и буржуазном характере русской революции с самого начала
существования своей фракции. Деятель РСДРП(м) А. С. Мартынов (А. С. Пи-
кер, 1865-1935) обозначил эту позицию в работе «Две диктатуры» (1905),
изданной в Женеве: «Предстоящая русская революция будет революция
1 Плеханов Г. В. Критика наших критиков // Избранные философские произведения. Т. 2. М.,
1956. С. 536-542.
2 Примечательно, что взгляды Струве по другим вопросам были подвергнуты критике
Г. Куновым, показавшим их немарксистский характер. См.: КуновГ. Марксова теория
исторического процесса, общества и государства. Т. 2. С. 296-302.

198 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
буржуазная; а это значит, что, каковы бы ни были перипетии этой
революции, хотя бы даже в этих перипетиях пролетариат на момент очутился у
власти, она в конечном счёте обеспечит только в большей или меньшей
степени господство всех или некоторых буржуазных классов, и если бы
она была наиболее удачная, если бы она заменила царское самодержавие
демократической республикой, то и в этом случае она доставит
безраздельное политическое господство буржуазии»1.
Такова была и позиция Г. В. Плеханова, стремившегося возвыситься
над борьбой фракций РСДРП. Исходя из представлений о том, что
революции бывают либо буржуазными, либо социалистическими, и понимая,
что социалистическая революция в России на данный момент невозможна,
он счёл единственно возможной революцией буржуазную, уподобясь в
данном случае Фоме Аквинскому, который, по легенде, решая вопрос о том,
есть ли у крота глаза, отказался смотреть на живого крота и предпочёл
изучать Аристотеля.
Поэтому Плеханов не избежал общей судьбы противников
революции, встав в 1914-1917 годах на сторону власти. Туда, вопреки
мировоззрению, влекла его логика истории: никакой промежуточной позиции не
было. В поздних статьях Плеханова можно найти и призывы к войне за
интересы Антанты до победного конца («Россия не может предать
союзников»), и утверждения о плодотворности сотрудничества буржуазии и
пролетариата, и требования к «революционной власти» (Временному
правительству) применить силу против большевиков. Этот совет давал
властям тот же человек, который считал, что в 1905 году рабочим Москвы не
стоило браться за оружие. От дальнейшего позора Плеханова избавила
смерть. Парадоксально и поучительно, что контрреволюционером его
сделала догматическая приверженность марксизму.
Октябрь 1917 года расколол партию меньшевиков. Правое крыло
(М. Либер, А. Потресов, П. Аксельрод) однозначно осудило революцию;
более интересна позиция левого крыла (Ю. Мартов). «Ещё до октябрьской
революции они стали высказываться в том нетрадиционном для
меньшевизма смысле, что крупная российская буржуазия, немало сделавшая для
свержения самодержавия, постепенно отказалась от участия в широком
развёртывании революции и превратилась фактически в консервативную
силу. „Мы должны констатировать, — говорил Мартов, — что в той
стадии революции, которую мы переживаем, российская буржуазия уже не
является фактором революции. И дальнейшие завоевания революции будут
делаться без неё и против неё". Движущей силой революции, подчёркивал
он, будет теперь городская и сельская мелкая буржуазия, только она одна
1 Цит. по: Тютюкин С. В., Шелохаев В. В. Марксисты и русская революция. М, 1996. С. 68.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
199
в состоянии разгрузить страну от нерешённых проблем. То есть Мартов и
его сторонники ориентировались на перерастание Февральской
буржуазной революции в её мелкобуржуазную, „мещанскую" фазу по образцу
развития французской революции с 1789 по 1793 г. Одновременно они
предупреждали о преждевременности установления
революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства.
На почве этих соображений левые меньшевики впоследствие признали
неизбежность Октябрьской революции, которая объективно выражала
интересы трудящихся масс в преодолении общественного кризиса, и даже
говорили о прогрессивности одной её части, связанной с радикализацией
буржуазно-демократических преобразований. Кроме того, меньшевики
заявляли о поддержке Октября как „меньшего зла" перед лицом белой
реставрации»1.
К концу 1917 года точка зрения левых меньшевиков возобладала в их
партии. Что же дальше? Для дальнейшего «перерастания» нашей
революции в социалистическую, конечно, нужна помощь победоносной
пролетарской революции в Европе (точно так же, как мы потом увидим, считал
и Ленин). Но её нет. Значит, неизбежна реставрация.
«На этом постулате (неизбежность буржуазной реставрации) и
строилась новая программа меньшевиков (1924 год)... „Мы твёрдо убеждены
в том, что мир вступил в эпоху великой тяжбы между капитализмом и
социализмом, — разъяснял Ф. Дан позицию меньшевиков. — Но каковы бы ни
были перипетии и исход этой борьбы, сейчас мир стоит ещё на
капиталистических основаниях. И для таких отсталых стран, как Россия, нет сейчас
других путей для быстрого развития производительных сил и мощи
рабочего класса (а это ведь и суть основные предпосылки успешной борьбы за
социализм!), как пути капиталистические"»2. Значит, большевизм как
антикапиталистическая власть реакционен. Значит, надо с этой властью
бороться. Правые меньшевики (к тому времени — эмигранты) выступали
за свержение большевиков, с тем, чтобы им на смену пришли силы
«демонстративно буржуазные» (слова Потресова); левые — надеялись
на эволюцию большевиков в сторону меньшевизма (что не было лишено
оснований — в эту сторону двигались правые большевики, такие как
Н. Бухарин и А. Рыков). Таким образом в повестке дня для РСДРП (м)
стояла контрреволюция — либо насильственная, либо мягкая. Но почему
победившая буржуазия окажется лучше своей дореволюционной
предшественницы? Какие силы сделают её способной решить проблемы,
вызвавшие революцию 1917 года? Ответа нет. Перед нами снова тупик.
1 Ярцев Б. К. Становление социализма и платформа меньшевиков в 20-е годы //
Общественная мысль: исследования и публикации. М, 1990. Вып. 2. С. 109.
2 Там же. С. 111-112.

200 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Вера в запаздывающий характер развития России и, следовательно,
в прогрессивность русской буржуазии, погубившая «легальных
марксистов» и Плеханова, погубила и партию меньшевиков.
«Меньшевики везде и всюду выискивали признаки развития
буржуазной демократии, а если не находили, то выдумывали их... Они так
фанатически стремились найти руководящую буржуазную демократию, чтобы
обеспечить „закономерный" буржуазный характер русской революции,
что в эпоху самой революции, когда руководящей буржуазной
демократии не оказалось налицо, меньшевики взяли на себя с большим или
меньшим успехом выполнение её обязанностей...»1
Автор этой хлёсткой и справедливой эпитафии меньшевизму —
Л. Д. Троцкий (Л. Д. Бронштейн, 1879-1940) — в дореволюционное время
находившийся вне фракций РСДРП, известен как приверженец концепции
«перманентной революции». Выдвинул данную идею другой
внефракционный социал-демократ — Парвус (А. Л. Гельфанд, 1869-1924).
Название «перманентная революция» не отражает её сущности.
Представление о будущей пролетарской революции как всемирной и
потому непрерывной («перманентной») сформулировано ещё Марксом и
Энгельсом. В начале XX века этот взгляд разделяли все без исключения
марксисты — и большевики, и меньшевики, и европейские
социал-демократы от К. Каутского до Р. Люксембург. То, что Россия не готова к
социализму и что, следовательно, революция в России может победить только
как часть мировой пролетарской революции, также считалось (и было)
бесспорным. Общим было и убеждение в том, что Россия не пережила
буржуазной революции, и ошибочное представление об исчерпанности
капитализма и скором начале пролетарской революции в Европе.
Суть взглядов Парвуса—Троцкого — не в признании непрерывности
революции, а в признании её исключительно пролетарского характера. Все
остальные классы, с их точки зрения, нереволюционны или, так сказать,
подчинённо революционны.
«Ещё важнее, чем сознание пролетариатом своей политической
обособленности, самостоятельность его организации, его фактическое
отделение от от всех других политических направлений, — писал Парвус. —
Нам говорят о необходимости стянуть в одно все революционные силы
страны, но нам важнее забота о том, чтобы не раздробить революционной
энергии пролетариата...
Нужно пользоваться всеми революционными и оппозиционными
течениями, но нужно вместе с тем уметь сохранить свою политическую самос-
1 Троцкий Л. Д. Итоги и перспективы. Движущие силы революции // К истории русской
революции. М., 1990. С. 80-81.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
201
тоятельность. Для простоты это, на случай совместной борьбы с
случайными союзниками, можно свести к нескольким пунктам:
• Не смешивать организаций. Врозь идти, но вместе бить.
• Не поступаться своими политическим требованиями.
• Не скрывать разности интересов.
• Следить за своим союзником, как за своим врагом.
• Заботиться больше о том, чтобы использовать ситуацию, созданную
борьбой, чем о том, чтобы сохранить союзника...
...Крестьяне всё большими массами будут вовлечены в движение. Но они
только в состоянии увеличить политическую анархию в стране и, таким
образом, ослабить правительство, они не могут составить революционной армии...
Русский пролетариат начал революцию, на нём одном держатся её
развитие и успех»1.
Формально взгляды Парвуса верны. Для кануна пролетарской
революции это было бы лучшее изложение тактики пролетариата, так же как
взгляды Мартынова — для кануна буржуазной. Но в России ситуация была
сложнее. Парвус не давал ответа на вопрос, как пролетарская партия
должна относиться к крестьянству, составлявшему большинство населения страны.
Крестьянство, действительно, не может совершить ни буржуазную,
ни социалистическую революцию. В этом смысле оно нереволюционно.
В будущем обществе ему места нет.
Следовательно, пролетариат должен ликвидировать его как класс
(речь, конечно, не идёт о физическом уничтожении представителей этого
класса, а о ликвидации социальных признаков, делающих их крестьянами)
своими руками, мягче и гуманнее, чем это делает буржуазия. Такой вывод
делал, развивая взгляды Парвуса, Троцкий в работе «Итоги и перспективы.
Движущие силы революции» (1906):
«Крестьянство совершенно неспособно к самостоятельной
политической роли. История капитализма — это история подчинения деревни
городу. Индустриальное развитие европейских городов сделало в своё
время невозможным дальнейшее существование феодальных отношений
в области земледельческого производства. Но сама деревня не выдвинула
такого класса, который мог бы справиться с революционной задачей
уничтожения феодализма. Тот же город, который подчинил сельское
хозяйство капиталу, выдвинул революционные силы, которые взяли в свои
руки политическую гегемонию над деревней и распространили на неё
революцию...
Русская буржуазия сдаёт пролетариату все революционные позиции.
Ей придётся сдать и революционную гегемонию над крестьянством. При
1 Парвус. Россия и революция. СПб., 1906. С. 138-143.

202 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
той ситуации, которая создастся переходом власти к пролетариату,
крестьянству останется лишь присоединиться к рабочей демократии. Пусть
даже оно сделает это не с большей сознательностью, чем обычно
присоединяется к буржуазному режиму! Но в то время как каждая буржуазная
партия, овладев голосами крестьянства, спешит воспользоваться властью,
чтоб обобрать крестьянство и обмануть его во всех ожиданиях и
обещаниях, а затем уступить место другой капиталистической партии,
пролетариат, опираясь на крестьянство, приведёт в движение все силы для
повышения культурного уровня в деревне и развития в крестьянстве
политического сознания»1.
Троцкий явно не договаривает: дело не ограничится
просветительскими мероприятиями. Переходный к бесклассовому обществу период
подразумевает исчезновение классов, в том числе и крестьянства. Если
пролетариату нечего терять, и его исчезновение как класса отвечает его
интересам, то крестьянству есть что терять. Оно будет сопротивляться.
С точки зрения теоретиков «перманентной революции» крестьянство не
просто нереволюционно, оно контрреволюционно. Оно неизбежно
выступит против пролетарской революции:
«Став у власти, пролетариат откроет новую эпоху — эпоху
революционного законодательства... — и здесь сохранение за ним роли
признанного выразителя нации вовсе не обеспечено... Каждый новый день будет
углублять политику пролетариата у власти и всё более и более определять
её классовый характер. И вместе с тем будет нарушаться революционная
связь между пролетариатом и нацией, классовое расчленение крестьянства
выступит в политической форме...
Пролетариат окажется вынужденным вносить классовую борьбу в
деревню... Примитивность крестьянства повернётся к пролетариату своей
враждебной стороной. Но охлаждение крестьянства, его политическая
пассивность, а тем более активное противодействие его верхних слоев не
могут остаться без влияния на часть интеллигенции и на городское
мещанство. Таким образом, чем определённее и решительнее будет
становиться политика пролетариата у власти, тем уже будет под ним базис, тем
зыбче почва под его ногами. Всё это крайне вероятно, даже неизбежно»2.
Совет рабочему классу перенять у буржуазии гегемонию над
крестьянством в условиях России означал на втором этапе революции, после
взятия власти, объявление крестьянству войны с весьма слабыми шансами
на победу. Это не утверждается прямо, но вытекает из сказанного
Троцким. Единственную надежду он видит в том, что «восточная революция
заразит западный пролетариат революционным идеализмом» и тот придёт
1 Троцкий Л. Д. Итоги и перспективы. Движущие силы революции. С. 98-99.
2 Там же. С. 100-101.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
203
на помощь. Однако прежде, чем идти на помощь русскому пролетариату,
уже взявшему власть, западный пролетариат должен взять
государственную власть в своих странах, а возможность этого события сама требует
доказательства.
Поэтому существовала необходимость в иной концепции революции,
более приближенной к реальности. Такой концепцией стала концепция
перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую,
выдвинутая лидером большевиков В. И. Лениным (В. И. Ульянов, 1870-1924).
По сути она была промежуточной позицией между меньшевистским
требованием только буржуазной революции и ультралевым — только
пролетарской. Конечно, взгляды Парвуса—Троцкого, ориентированных на
социалистическую революцию, ближе Ленину, чем взгляды меньшевиков. С
последними Ленина сближает чуждое «перманентщикам» признание
необходимости буржуазной революции, с которого он всегда начинает свои
рассуждения о революции, но которое, однако, всякий раз быстро
дезавуирует многочисленными оговорками о трусости и нереволюционности
русской буржуазии. Спецификой ленинской концепции является
повышенное внимание к крестьянству как союзнику пролетариата.
В докладе на 111 съезде РСДРП (1905) Ленин утверждает
необходимость союза с крестьянством и вносит существенное добавление к
формулировке Парвуса: «если вместе бить, то вместе и добить и вместе отбить
попытки врага вернуть потерянное»1. Значит, революция будет не чисто
пролетарской по движущим силам и не социалистической по содержанию.
Но только на первом этапе: на втором она примет пролетарский
социалистический всемирный характер.
В таком виде эта концепция появляется в работе «Две тактики социал-
демократии в демократической революции» (1905): «...мы не должны
бояться (как боится Мартынов) полной победы социал-демократии в
демократической революции, то есть революционной демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства, ибо такая победа даст нам возможность
поднять Европу, а европейский социалистический пролетариат, сбросив
с себя иго буржуазии, в свою очередь поможет нам совершить
социалистический переворот»2.
По отношению к крестьянству это означает, как писал Ленин в другой
работе, борьбу за «исчерпание его революционных сил, за участие
непролетарских народных масс в освобождении буржуазной России от
военно-феодального империализма... И этим освобождением буржуазной России от
1 Ленин В. И. Доклад об участии социал-демократии во временном революционном
правительстве // Полное собрание сочинений. Т. 10. С. 128.
2 Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции // Там же.
Т. 11. С. 71.

204 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
царизма, от земель и власти помещиков пролетариат воспользуется
немедленно не для помощи зажиточным крестьянам в их борьбе с сельским
рабочим, а для совершения социалистической революции в союзе с
пролетариями Европы»1.
Но одно дело — сельский рабочий, другое дело — крестьянин-
собственник, сколь угодно мелкий. Он враждебен обобществлению
собственности, а численно преобладает. Значит, на втором этапе
революции неизбежно столкновение с ним. Троцкий изначально ориентировал
пролетариат на такое столкновение. Что же мог противопоставить его
позиции Ленин?
Взгляды Ленина по этому вопросу нечётки. «Мы не обещаем
никакой гармонии, никакой уравнительности, никакой „социализации" из
победы теперешнего крестьянского восстания, — напротив, мы
„обещаем" новую борьбу, новое неравенство, новую революцию, к которой мы
и стремимся»2.
Судя по всему, он предполагал раскол в крестьянстве, так что на
стороне революции на каждом этапе будет большинство, а против — всё
более сужающееся меньшинство. Таким образом можно избежать пролетар-
ско-крестьянской войны. В работе 1918 года «Пролетарская революция и
ренегат Каутский», созданной в обстановке полного, как казалось,
торжества революции, он напишет: «Вышло именно так, как мы говорили. Ход
революции подтвердил правильность нашего рассуждения. Сначала вместе
со всем крестьянством против монархии, против помещиков, против
средневековья (постольку революция остаётся буржуазной,
буржуазно-демократической). Затем, вместе с беднейшим крестьянством, против
капитализма,., и постольку революция становится социалистическою...
Завершив буржуазно-демократическую революцию вместе с
крестьянством вообще, пролетариат России перешёл окончательно к революции
социалистической, когда ему удалось расколоть деревню, присоединить
к себе её пролетариев и полупролетариев, объединить их против кулаков
и буржуазии, в том числе крестьянской буржуазии»3.
Однако вскоре он окончательно удостоверится, что «военный
коммунизм» — это отнюдь не коммунизм, что степень революционности
пролетариата Европы и раскол крестьянства России не настолько велики, чтобы
очень скоро завершить революцию. При этом Ленин не изменил своей
концепции революции, просто сделав поправку на её большую
длительность. Основные положения остались в силе: пролетариат — гегемон;
1 Ленин В. И. О двух линиях революции // Полное собрание сочинений. Т. 27. С. 81.
2 Ленин В. И. Отношение социал-демократии к крестьянскому движению// Там же. Т. 11.
С. 222-223.
3 Ленин В. И. Пролетарская революция и ренегат Каутский // Там же. Т. 37. С. 311-315.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
205
буржуазия — враг; крестьянство — союзник; завоевание государственной
власти союзом пролетариата и крестьянства с последующим
установлением диктатуры пролетариата плюс мировая пролетарская революция —
гаранты победы революции в России.
По мере развития революционного движения в странах Востока,
особенно с началом революции в Китае, Ленин ввёл в число движущих сил
мировой революции крестьянство этих стран: «На смену... буржуазии
идёт пролетариат европейских стран и молодая, полная веры в свои силы
и доверия к массам, демократия азиатских стран»1. Победа революции в
России открывает для Азии путь к социализму. В докладе на II конгрессе
Коминтерна в 1920 году Ленин утверждает, что «с помощью пролетариата
передовых стран отсталые страны могут перейти к советскому строю и
через определённые ступени развития — к коммунизму, минуя
капиталистическую стадию развития»2. Речь идёт не просто о примере пролетариата
передовых стран, как у Энгельса, а о конкретной помощи (подготовка
кадров, пропаганда), что, на мой взгляд, является установкой на «экспорт
революции» (не обязательно военный) с Запада (включая Россию) на Восток.
Ключевое понятие ленинской концепции — «перерастание» — не
было им определено. Это не немедленный захват власти (позиция Троцкого)
и не длительный период существования капитализма, завершающийся
социалистической революцией (позиция меньшевиков). По сути, это лишь
слово, с помощью которого можно избежать обеих указанных крайностей.
Неясно также соотношение революционно-демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства и диктатуры пролетариата.
Таковы взгляды Ленина на революцию. Как оценить эту концепцию
с учётом исторического опыта?
Опять-таки формально, как теория социалистической революции, эта
концепция была неверна, так и не дав ответа на вопрос о будущей роли
крестьянства. Это попытка преодолеть пропасть в два прыжка:
посередине (при начале социалистической революции) не на что опереться.
Троцкий, со своей стороны, видел опору дальнейшей революции
только в пролетариате, вполне резонно задавая большевикам вопрос: как
можно не то что строить социализм, а даже проводить индустриализацию в
союзе с классом, который не заинтересован ни в том, ни в другом? Союз
предполагает наличие крестьянской партии, с которой пролетарская
партия должна согласовывать свои действия. Что делать, если интересы
пролетариата требуют обобществления собственности, а интересы
крестьянства — её раздробления?
1 Ленин В. И. Пробуждение Азии // Полное собрание сочинений. Т. 23. С. 146.
2 Ленин В. И. Доклад комиссии по национальному и колониальному вопросам // Там же.
Т. 41. С. 246.

206 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Те же претензии к Ленину высказывал меньшевик Н. В. Валентинов
(Н.В.Вольский, 1879-1964): никакой диктатуры двух классов быть не
может, «формально двучленная диктатура фактически одночленна. Она
псевдоним диктатуры пролетариата»1, которая, по мнению Валентинова,
не нужна. Нужен «союз» с буржуазией, то есть подчинение ей, для победы
буржуазной революции. Социалистическая революция откладывается на
неопределённый срок.
Меньшевики полагали, что момент завершения буржуазной
революции — это тот момент, в который Россия догонит Запад. Дальше всё
пойдёт по-западному. Ход событий показал их неправоту: буржуазия никакой
социальной революции проводить не желала.
Для сторонников же «перманентной революции» построение
социализма возможно при подавлении крестьянства. Однако сама
необходимость подавления явно сигнализировала о неготовности России к
социализму: отсутствие подходящих средств есть признак неподходящей цели. Но
этот верный взгляд, как видно на примере меньшевиков, вёл к
подчинению интересам буржуазии и к открытой контрреволюции.
Взгляды Ленина разрывали порочный круг. Пусть в неадекватной
форме, но им было схвачено главное в положении России — складывание
антибуржуазного патриотического союза классов наёмных работников
(пролетариата) и крестьянства. Этот союз был принят им за силу,
способную начать революцию, ведущую к социализму, хотя и не завершить её.
Для завершения нужна помощь пролетариата Запада.
Социалистическую революцию этот союз, конечно, совершить не
мог, но он имел место в реальности, поэтому исходить надо было из факта
его существования, что и делал Ленин, а не из схем, что делали Плеханов,
Мартынов и Парвус.
Последний, кстати, совершил ещё более резкий сдвиг вправо: в 1914—
1918 годах, живя в Германии, активно выступал за её победу в войне,
с сомнительной искренностью утверждая, что это приведёт к
освобождению пролетариата России. «Перманентная революция» в итоге приняла у
него форму немецкой оккупации. Ложность теории революции влечёт за
собой для теоретика-революционера не только научный, но и жизненный
крах. О Ленине — в такой степени, как о Парвусе, Троцком, Плеханове,
Мартынове, Кропоткине, Струве — этого сказать нельзя. Его взгляды были
наиболее близки к реальности, поэтому действия наиболее успешны.
Однако понятийный аппарат ленинской концепции нельзя признать
удовлетворительным. Характеристика революции как
«буржуазно-демократической, перерастающей в социалистическую», а первой стадии будущего
1 Валентинов Н. Недорисованный портрет... М., 1993. С. 527.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
207
государственного строя — как «революционно-демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства» — не научные понятия, а их условные
заменители, временные подпорки, которые лишь в трудах советских
обществоведов приобрели вид несокрушимых колонн, призванных подпирать
воздушные замки строительства социализма в отсталых странах.
Ленин излагал свои мысли о революции напористо и категорично, но
далеко не всегда логично. Советские комментаторы обходили эту трудность
простым объявлением любых выдвинутых Лениным идей верными1,
так что человек, нашедший в ленинских работах логические неувязки,
должен был винить себя за неспособность понять гения. Оппоненты же
просто отказывали и отказывают Ленину в научном мышлении, считая его в
лучшем случае удачливым политиком, в худшем — беспринципным
властолюбцем и авантюристом. В этом случае вся вина за нелогичность
возлагается на самого Ленина. Думаю, что «виновата» российская
действительность, которую Ленин напряжённо и не всегда удачно пытался осмыслить
то в традиционных марксистских понятиях, то вводя собственные.
Например, в предисловии к русскому переводу брошюры Каутского
«Движущие силы и перспективы русской революции» (1906) Ленин
пишет о «буржуазной революции, совершаемой пролетариатом и
крестьянством вопреки неустойчивости буржуазии»2, а в статье «К оценке русской
революции» (1908) утверждает: «Победа буржуазной революции у нас
невозможна как победа буржуазии... Эта особенность не устраняет
буржуазного характера революции... Эта особенность обусловливает лишь
контрреволюционный характер нашей буржуазии...»3
Что перед нами — бессмыслица или сверхчеловеческое прозрение?
Очевидно, ни то, ни другое, а научный поиск, попытка выработать новые
понятия, с помощью которых возможно понять реалии России.
Вряд ли можно утверждать, что Ленин открыл новый вид буржуазной
революции, при котором буржуазия контрреволюционна. «Получалось
нечто несообразное, — справедливо писал Н. В. Валентинов, —
буржуазная революция без буржуазии, против буржуазии и с диктатурой
пролетариата над всей буржуазией. Что угодно, но это уже не буржуазная
революция. Нас в молодости учили, что это называется социалистическим
переворотом»4. Н. В. Валентинов прав. Но он не заметил, что Ленин
приблизился к открытию нового вида революции.
1 См., напр.: Красин Ю. А. Развитие В. И. Лениным марксистской теории
социалистической революции // В. И. Ленин — великий теоретик. М., 1970. С. 140-169.
2 Ленин В. И. Предисловие к русскому переводу брошюры Каутского «Движущие силы
и перспективы русской революции». // Полное собрание сочинений. Т. 14. С. 225.
3 Ленин В. И. К оценке русской революции // Там же. Т. 17. С. 44.
4 Валентинов H. Недорисованный портрет... С. 526-527.

208 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Забегая вперёд, скажу, что Ленин не предвидел возможности
возникновения такого строя, который был бы классовым, но более
прогрессивным по сравнению с существовавшим в России зависимым капитализмом.
Отсюда его неспособность адекватно определить характер революции.
Неясно представляя себе сущность свергаемого русской революцией строя
и совершенно не представляя сущность строя, который она создаст, Ленин
тем не менее ясно видел силу, которая совершит революцию: союз
пролетариата и крестьянства.
В некоторых работах Ленина есть и указания на причину образования
антибуржуазного союза пролетариата и крестьянства, заключающуюся в
ином, чем на Западе, характере российского капитализма, в его
экономической зависимости от западного империализма1.
Необходимо сразу сказать, что эта точка зрения не была ни
единственной, ни преобладающей. Целостной концепции зависимости у Ленина нет.
Параллельно с признанием её как факта, Ленин вполне традиционно
называл российский капитализм «отсталым», видя в докапиталистических
отношениях «остатки старины» безо всякой связи с иностранной кабалой.
Подобные высказывания можно без труда найти в его работах: от раннего
«Развития капитализма в России» (1896-1899) до послеоктябрьских выступлений2.
Для взглядов Ленина на капитализм, подробный анализ которых
выходит за рамки моей работы, характерно признание как двух путей
развития капитализма (американского и прусского), так и двух типов
капитализма (западного и восточного). Первая точка зрения преобладает; вторая
наиболее ярко выражено в письме М. Горькому от 3.01.19113. С началом
мировой войны 1914-1918 годов внимание Ленина переключилось на
капиталистическую систему в целом, названную им тем термином, который
был введён для обозначения современного капитализма Дж. А. Гобсоном
и употреблялся в работах Р. Гильфердинга, Р. Люксембург, Н. И.
Бухарина — «империалистической». Ленин полагал, как известно, что
империализм — последняя стадия развития капитализма: система в целом
созрела для социалистической революции; самый острый вопрос теперь —
произойдёт ли революция одновременно во всей системе или охватит
систему по частям?
Поэтому Ленина теперь занимает не столько характер русской
революции, сколько её связь с мировой социалистической революцией. В
работе «О лозунге Соединённых Штатов Европы» (1915) Ленин сформули-
1 Ленин В. И. О праве наций на самоопределение // Полное собрание сочинений. Т. 25.
С. 261. Он же. К пересмотру партийной программы // Там же. Т. 34. С. 371 и др.
2 Ленин В. И. Развитие капитализма в России // Там же. Т. 3. С. 494. Он же. Речь о
годовщине революции 6 ноября 1918 // Там же. Т. 37. С. 138.
3 Ленин В. И. Письмо М. Горькому от 3.01.1911 // Там же. Т. 48. С. 11-13.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
209
ровал тезис о первоначальной победе социалистической революции в
одной или нескольких странах1, повторив его затем в работе «Военная
программа пролетарской революции» (191 б)2. Ни в одной из них не
говорится о том, что первой страной, где победит революция, будет Россия.
Однако для Ленина несомненно, что начнётся революция именно здесь.
«Империалистская война, — пишет он в заметке „Поражение России и
революционный кризис" (1915), — связала революционный кризис в России,
кризис на почве буржуазно-демократической революции, с растущим
кризисом пролетарской, социалистической революции на Западе. Эта связь
настолько непосредственна, что никакое отдельное решение задач в той или
иной стране невозможно: буржуазно-демократическая революция в России
теперь уже не только пролог, а неразрывная составная часть
социалистической революции на Западе»3. Позиция Ленина здесь близка к позиции
Троцкого — за тем неизменным исключением, что Ленин воздерживается
от утверждений о чисто пролетарском характере революции в России.
Вопрос о том, какой капитализм существует в России, отходит теперь,
когда на повестке дня — мировая революция, на второй план и остаётся
для Ленина не до конца прояснённым. Инерция стереотипов сказалась и в
его представлении о России как «слабом звене» капиталистической
системы (то есть слабейшей из стран центра, в то время как она была сильнейшей
из стран периферии), и на понимании Февральской революции как
социальной, как перехода власти от «крепостнически-дворянски-помещичьего
класса» к буржуазии4 (в то время как буржуазный и небуржуазные уклады
зависимых стран составляют единое целое, «амальгаму», и буржуазной
революции здесь быть не может5). Эта сторона взглядов Ленина не
отличается от взглядов его оппонентов и не даёт ключа к пониманию революции.
Гораздо важнее, что есть и другая сторона. Ленин — единственный
теоретик революции, увидевший в России зависимую, хотя и
субимпериалистическую, страну, сжатую «железными тисками русского и
англо-французского капитала»6. В его концепцию этот вывод вошёл в форме идеи
«слабого звена».
1 Ленин В. И. О лозунге Соединённых Штатов Европы // Там же. Т. 26. С. 354-355.
2 Ленин В. И. Военная программа пролетарской революции // Там же. Т. 30. С. 133.
3 Ленин В. И. Поражение России и революционный кризис // Там же. Т. 27. С. 27.
4 Ленин В. И. Письма о тактике // Там же. Т. 31. С. 133.
5 См.: Франк А. Г. Развитие слаборазвитости. О капиталистической слаборазвитости.
Иностранные инвестиции и слаборазвитость в Латинской Америке. Капитализм и слабораз-
витость в Латинской Америки // Зарубежные концепции исторического развития Латинской
Америки. М., 1980. С. 52-136. Alavi H. The Structure of Peripheral Capitalism // Introduction to
the Sociology of «Developing Societies». Ed. by H. Alawi and T. Shanin. N.Y. and London. 1982.
6 Ленин В. И. Безумные капиталисты или недоумки социал-демократии? // Полное
собрание сочинений. Т. 31. С. 312.

210 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Истоки русской революции следует искать в зависимом характере
российского капитализма.
Это подтверждается фактами. Из всей внешней задолженности всех
стран мира, составлявшей к началу 1914 года сумму в 6317 млн. долларов,
на Россию приходилось 1998 млн. долларов (31,2 %). В течении 20
предшествующих лет Россия занимала ежегодно около 200 млн. рублей.
Выплаты дани Западу в предвоенные годы достигли 345 млн. рублей ежегодно1.
Выплатить этот долг Россия не могла.
Затем, в руках западных капиталистов находилось 90 % шахт России,
50 % предприятий химической промышленности, 40 % металлургических
и машиностроительных предприятий и т. д.2 Доля иностранного капитала
в банках России составляла, по разным оценкам, от 423 до 47 %4. Россия
всё больше отставала от стран «ядра»: если в 1830 году её ВНП на душу
населения составлял 70 % от среднеевропейского, то в 1913-60 %5.
Поэтому русская буржуазия не имела средств на подкуп пролетариата;
напротив, Россия давала эти средства западной буржуазии и, живя по
принципу «всё лучшее — кредиторам» («недоедим, но вывезем»),
увеличивала эксплуатацию своих трудящихся классов.
Зависимый капитализм обрекал Россию на вечную отсталость, входя
в непримиримое противоречие с интересами России в целом и с
интересами рабочих и крестьян. России предстояло либо исчезнуть,
превратившись в конгломерат колоний и полуколоний (как Османская империя),
либо освободиться от власти западного капитала путём смены строя —
социальной революции. Но зависимый капитализм ещё не был открыт.
Существуя объективно, он отсутствовал в сознании людей, что и вызвало
столь различные и часто неадекватные трактовки будущего России.
Напомню, что практически единственным мыслителем, сконцентрировавшим
своё внимание на проблеме зависимости России от Запада, был Η. Ф. Да-
ниельсон, но он не предложил сколько-нибудь чётко сформулированной
положительной программы, продолжая надеяться на то, что Россия
сможет миновать капитализм (что и давало основание оппонентам считать
Η. Ф. Даниельсона народником).
Нельзя сказать, что власть вообще не понимала сложности ситуации,
но её самоуверенность превосходила разумные пределы.
1 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 494.
2 Дойчер И. Незавершённая революция // Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы». Дойчер И.
Незавершённая революция. С. 170; ЛященкоП. И. История народного хозяйства СССР. Т. 2. М.,
1956. С. 380.
3 Дойчер И. Незавершённая революция. С. 170.
4 Арин О. А. Царская Россия: мифы и реальность (конец ХГХ - начало XX веков). М, 1999. С. 25.
5 Экономическая история России XDC-XX веков: современный взгляд. М., 2000. С. 209.

До 1917 года. Какой будет революция в России?
211
«Витте стремился, — пишет французский историк Николя Верт, —
ускорить процесс индустриализации, который позволил бы Российской
империи догнать Запад... Противники Витте наносили удары в наиболее
уязвимые места: опора на заграницу неизбежно ставила Россию в
подчинённое положение к иностранным вкладчикам, что создавало угрозу
национальной независимости. В марте 1899 года Николай II решил спор в
пользу Витте. Последний убедил царя в том, что стабильность
политической власти в России гарантировала её экономическую независимость.
(„Только разлагающиеся нации могут бояться закрепощения их
прибывающими иностранцами. Россия не Китай!")»1.
Да, Россия не Китай. Её культура близка к европейской. Но её
экономика ближе к экономике Китая, чем к экономике Западной Европы. От Китая
Россия отличалась уровнем зависимости, который мог меняться и в наше
время переменился в пользу Китая; от Запада — наличием зависимости.
Политическая мощь России, скрывавшая экономическую немощь,
была отнюдь не так бесспорна, как казалось Николаю II и С. Ю. Витте.
В зависимой стране не может быть независимой власти. Сильная власть
в зависимой стране — это чужая сильная власть, власть наместников
западных кредиторов. Задолженность России оплачивалась не только деньгами, но
и изменениями политического курса. И когда Россия вступила в
мировую войну, платя Антанте дань кровью, революция стала неизбежной.
Внешний долг за время войны вырос, по оценкам двух министров
финансов Временного правительства, до 40 (М. И. Терещенко) или 50
(А. И. Шингарёв) млрд. рублей, так что выплаты по процентам после
войны должны были составить уже 2,5 млрд. рублей ежегодно2.
Интересно отметить, что ход (но отнюдь не результат) революции в
России был предсказан бывшим министром внутренних дел П. Н.
Дурново (1844—1915) в докладной записке, направленной им Николаю II в
феврале 1914 года с целью предостеречь императора от вступления в войну
с Германией:
«Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же
бессознательную, как и социализм широких слоев населения, политическая (то
есть буржуазная. — Г. 3.) революция в России невозможна, и всякое
революционное движение выродится в социалистическое... В случае неудачи,
возможность которой при борьбе с таким противником, как Германия,
нельзя не предвидеть, — социальная революция, в самых крайних её
проявлениях, у нас неизбежна. Как уже было указано, начнётся с того, что все
неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях
1 Верт Н. История советского государства. 1900-1991. М., 1995. С. 12.
2 Соболев Г. Л. Тайна «немецкого золота». М.—СПб., 2002. С. 10, 106.

212 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
начнётся яростная кампания против него, как результат которой в стране
начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут
социалистические лозунги, которые смогут поднять и сгруппировать
широкие слои населения сначала на чёрный передел, а засим и на всеобщий
раздел всех ценностей и имущества. Побеждённая армия, лишившаяся к
тому же за время войны наиболее надёжного кадрового состава, охваченная
в большей части общим крестьянским стремлением к земле, окажется
слишком деморализованной, чтобы служить оплотом законности и порядка.
Законодательные учреждения и лишённые действительного авторитета в
глазах народа оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах
сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия
будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддаётся
предвидению» *.
После 1917 года. Какой была революция в России?
Победа революции в октябре 1917 года не сняла, а, напротив,
усугубила теоретические проблемы. Споры о её характере не окончены и будут
вестись ещё долго.
Национально-освободительный характер революции во многом
остался незамеченным современниками, больше обращавшими внимание на
лозунги, чем на факты. Между тем новой властью был разрешён главный
вопрос, вызвавший революцию — сделаны шаги по устранению
зависимости России от Запада. 21 января (3 февраля) 1918 года ВЦИК РСФСР
принял декрет об аннулировании государственных долгов. «Безусловно и
без всяких исключений, — гласил третий пункт этого документа, —
аннулируются все внешние займы»2.
Ответом на шаги по устранению зависимости стала интервенция
стран Антанты, использовавших в своих целях русскую контрреволюцию.
То, что для прогресса России необходим отказ от выплаты долгов
странам Антанты, понимали и рядовые участники контрреволюционного
движения. Представление об их взглядах даёт интересный спор двух
журналистов по вопросу о развитии России после военной победы
контрреволюционного движения, прошедший в 1919 году в газете «Грозный»,
издаваемой на занятой белыми территории. Первый, будущий писатель
М. А. Булгаков (1891-1940), в статье «Грядущие перспективы» оценивал
эти перспективы невысоко: западные страны поднимутся на новую высоту,
а «мы опоздаем. Мы так сильно опоздаем, что никто из современных проро-
1 Дурново П. К Записка // Красная новь. 1922. № 6 (10). С. 195-197.
2 Декреты Советской власти. Т. 1. М., 1957. С. 386.

После 1917 года. Какой была революция в России? 213
ков, пожалуй, не скажет, когда же, наконец, мы догоним их и догоним ли
вообще?»1 России придётся «платить и в переносном, и в буквальном смысле».
Ясно, что такие взгляды не вдохновляют на борьбу против
революции: за что бороться? За право платить? Поэтому оппонент Булгакова
П. Голодолинскии в статье «На развалинах социальной революции (ответ
на статью М. Б.)», пытаясь опровергнуть его пессимизм, сразу берётся за
причину этого пессимизма: «Автор не видит конца нищенскому
существованию страны. Но он забывает, что по справедливости мы никому ничего
не должны... Мы должны сами предъявить к оплате свои счета, в
возмещение миллионов жизней, потерянных на полях европейской войны. Мы
никому ничего не должны, это должно быть ясно союзникам, и трудно
ожидать, чтобы они могли требовать уплаты...»2
Но какая же сила заставит их отказаться от такого требования?
Понятно, что этой силой не могли быть белые армии, находящиеся на
содержании у Антанты. В то время, пока рядовые участники белого движения
предавались патриотическим иллюзиям, их вожди брали на Западе
новые кредиты, по которым неизбежно пришлось бы платить в случае
победы. Даже понимая ложность своего положения, как «верховный
правитель России» адмирал А. В. Колчак (1874-1920), признававший: «я
оказался в положении, близком к кондотьеру»3, иначе поступать они просто
не могли: капиталистическая Россия, защищаемая ими, могла быть только
зависимой страной.
Патриотизм не мог сочетаться с враждебностью революции. В конце
концов приходилось выбирать, и очень показателен выбор М. А. Булгакова,
вскоре порвавшего с белым движением. Единственной силой,
защищавшей независимость страны, были большевики4.
В то же время русская контрреволюция выступала исключительно
под патриотическими лозунгами. Колоссальное расхождение между
действительностью и её восприятием исключало научное познание
происходящего. Поэтому, в отличие от времён Французской революции,
контрреволюционная мысль России не могла дать и не дала ничего существенного
для понимания революции, оставшись в пределах, очерченных де Мест-
ром и Бёрком: зло закономерное или зло незакономерное. Крайним, уже
1 Цит. по: Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 122.
2 Там же. С. 126.
3 Цит. по: Ткаченко П. Деникин рядом с Врангелем. По поводу предложения о
перенесении праха белых генералов в Москву // Независимая газета. 2002. 14 марта.
4 Подробнее (в т.ч. свидетельства бывших участников белого движения) см.: Семёнов Ю. И.
Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного общества. М., 2001.
С. 157-159; Воейков М. И. Политико-экономическая интерпретация русской революции //
Экономико-философские тетради. 2003. Вып. 1. С. 104.

214 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
патологическим, выражением неприятия революции является
претендующее на философичность сочинение поэта-монархиста Б. А. Садовского
(1881-1952) «Святая реакция. Опыт кристаллизации сознания» (1921,
опубликована в 1990). Любые изменения трактуются автором как регресс,
происходящий на фоне божественной неподвижности и доказывающий
несовершенство сотворенного мира. Налицо возврат к Августину: отказ от
разумного познания действительности в пользу веры1.
Показательна эмигрантская полемика 1923 года о сущности
Октябрьской революции между религиозным философом С. Л. Франком (1877-1950)
и бывшим «легальным марксистом» П. Б. Струве, с тех пор ставшим
буржуазным этатистом («либеральным консерватором») и успевшим
побывать на высоких постах в правительствах генералов А. И. Деникина и
П. Н. Врангеля.
Франк, принципиально отождествлявший социальное и идеальное, в
статье «Из размышлений о русской революции» видит в Октябрьской
революции явление прежде всего духовной жизни — торжество идей
«нигилизма» — отрицательное, но закономерное, вызванное ходом русской
истории. Это вызывает резкую отповедь Струве в ответной статье
«Познание революции и возрождение духа». Верный своему пониманию
революции как политического насильственного переворота (революция —
бунт, удачная революция — «бунт, ставший правом»), он считает
революцию делом рук банды большевиков, ничем не отличающихся от глубоко
ненавистных ему банд Разина и Пугачёва. «Революции никогда не
происходят, они всегда делаются»; обратный тезис вызван подменой понятий —
«всегда происходят и никогда не делаются» изменения, а не революции.
Поэтому, с точки зрения Струве, в частности, не может быть никакой
промышленной революции.
Конечный вывод Струве, предпочитающего, как всякий политик,
сильные и доходчивые выражения, таков: «Мысль о регрессивном
существе русской революции можно выразить ещё проще так: если вообще
русская революция есть чьё-либо дело... то она не только злое и
дьявольское, но ещё... и глупое дело»2. Действительно, проще некуда.
В конце концов, победа в этом споре осталась за Франком: через
двадцать лет, пережив нацистскую оккупацию Франции, Струве признает
закономерный, но, конечно, не благотворный характер русской революции
и тем самым — правоту своего оппонента. Думаю, что причина — в том,
что цельное философское мировоззрение, даже иррационалистическое,
1 Садовской Б. А. Святая реакция. Опыт кристаллизации сознания // Лебединые клики.
М., 1990. С. 429-437.
2 Струве П. Б. Познание революции и возрождение духа // Patriotica: политика, культура,
религия, социализм. М., 1997. С. 441.

После 1917 года. Какой была революция в России? 215
даёт менее искажённую картину реальности, чем эклектика, характерная
для политиков и публицистов, хотя с точки зрения исторического
материализма это лишь два уровня интеллектуального бессилия.
Проблески объективности, хотя и несравнимой с проявленной Токвилем,
но всё же отходящей от нудных сетований о гибели России в результате
заговора сионских мудрецов и немецкого генштаба, безбожия
интеллигенции и т. д., появляются только у представителей следующего поколения
противников революции, сформировавшегося в эмиграции (евразийцы).
Единственное, что они одобряют в действиях большевиков, это —
антизападный характер революции. Россия чудится их воображению
будущим гегемоном свержения власти расово враждебных «романо-гер-
манских хищников», поработивших мир. Нацистская по сути идеология
евразийства, полная едва прикрытого расизма и антидемократизма, из-за
своей антизападной заострённости помогла своим приверженцам увидеть
то, что не видело большинство европейских и российских левых, хотя,
естественно, социальный антагонизм Запада и Востока был принят
евразийцами за расово-культурный1.
Сложность понимания Октябрьской революции ощутима по тому,
как она ставила в тупик марксистов и сочувствующих марксизму. Общее
впечатление было верным: это не та революция. Не та пролетарская
всемирная революция, о которой писал Маркс. Однако на этом основании
ей часто неправомерно отказывали в прогрессивности.
В России эту точку зрения классически чётко выразил В. Г. Короленко
(1853-1921) в известных «Письмах к Луначарскому» (1920, изданы в 1922):
«Как раз те страны, где есть наиболее развитые объективные и
субъективные условия, как Англия, Франция, Америка, отказываются
примкнуть к социальной революции, тогда как, наоборот, Венгрия уже объявила
у себя советскую республику... „чем меньше объективных и субъективных
условий в стране, тем больше готова она к социальному перевороту". Эту
аргументацию можно назвать чем угодно, только не марксизмом. Приезд
делегации английских рабочих закончился горьким письмом к ним Ленина,
которое звучит охлаждением и разочарованием. Зато с Востока советская
республика получает горячие приветствия... Когда же вы захотите ясно
представить себе картину этих своеобразных восточных митингов на
площадях перед мечетями, где странствующие дервиши призывают
сидящих на корточках слушателей к священной войне с европейцами и вместе —
к приветствиям русской советской республике, то едва ли вы скажете, что
тут речь идёт о прогрессе в смысле Маркса и Энгельса.
1 См. апологетическую, но содержащую ценный фактический материал книгу:
Пащенко В. Я. Идеология евразийства. М., 2000, а также: Воейков М. И. Евразийские теоретики о
советском строе // Альтернативы. 2002. № 2.

216 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Скорее наоборот: Азия отзывается на то, что чувствует в нас родного,
азиатского»1.
Но ведь не революция сделала Россию незападной страной.
Революция приняла национально-освободительный характер и, следовательно,
антизападную форму, так как развитию России мешала власть западного
капитала. Азия отзывалась на то, что было для неё актуально в русском
опыте: на свержение иностранного гнёта. Этот факт ускользает от
внимания В. Г. Короленко. Его позиция гуманиста и сторонника прогресса,
подтверждённая всей его жизнью, оказывается неожиданно шаткой в
отношении к неевропейским народам (в том числе русскому): за ними не
признаётся право проявлять революционную инициативу, пока Запад не дозреет до
социалистической революции.
Это положение принципиально неверно, так как пока они не проявят
такой инициативы (в доступной им форме), Запад до социалистической
революции не дозреет: рабочие будут «преспокойно пользоваться
колониальной монополией» вместе с буржуазией. Классовая борьба не есть нечто
внешнее для эволюции классового общества; революция только обостряет её.
Это относится и к глобальной классовой борьбе.
Замечу, что отношение к революции В. Г. Короленко и евразийцев
прямо противоположно: антизападный характер революции
воспринимается в первом случае — как главный недостаток, а во втором — как
достоинство.
В Европе русская революция тоже воспринималась как чужеродное,
азиатское явление, как не та революция. Правые социал-демократы на
этом основании стремились отмежеваться от большевиков, углубляя
трещину, разделявшую их раньше. Одна за другой выходят работы Каутского —
«Диктатура пролетариата» (1919); «Терроризм и коммунизм» (1920); «От
диктатуры к государственному рабству» (1922); «Большевизм в тупике»
(1930). Не буду останавливаться на тезисах Каутского о том, что
невозможно построить социализм в неготовой к этому стране, что нельзя обойти
законы истории, что невозможен социализм без демократии и т. д. Всё это
верно. Но что тогда, с точки зрения Каутского, произошло в России? Да,
в общем, то же, что и с точки зрения русских контрреволюционеров: к
власти пришла группа заговорщиков, держащаяся исключительно насилием
над народом; для дальнейшего прогресса России её надо свергнуть.
Конечно, Каутский не называет в качестве причины безбожие и
еврейское засилье (наоборот, туманно и бездоказательно намекает на рост
антисемитизма) и говорит не о страдающем русском народе, а об
угнетённом большевиками пролетариате. Но по существу совпадение полное. По
1 Короленко В. Г. Письма к Луначарскому // Собрание сочинений. Т. 3. Л., 1990. С. 451-452.

После 1917 года. Какой была революция в России? 217
отношению к гипотетической социалистической революции Каутский мог
считать себя революционером; по отношению к реально произошедшей
революции в России он оказался контрреволюционером.
Нельзя сказать, что Каутский желает поражения большевизма любой
ценой. Он отнюдь не за реставрацию прежних порядков; но главная, на
мой взгляд, слабость его позиции — в том, что он считает реставрацию
невозможной.
«Неудача диктатуры, — писал он в работе „Диктатура
пролетариата", — ещё не означает крушение революции. Последнее наступило бы
тогда, когда большевистская диктатура оказалась бы прологом буржуазной
диктатуры. Существеннейшие завоевания революции будут спасены, если
своевременно удастся заменить диктатуру демократией»1. Революция, чьи
завоевания нужно спасать — это не Октябрьская, а Февральская
(«Мартовская», как называет её Каутский), и сводятся эти завоевания к
политическим свободам, которые весьма категорично названы «демократией».
Октябрь прервал эволюцию буржуазной демократии в России, и его
завоевания спасать не следует.
Будущее России видится Каутскому в «объединении городских
рабочих с демократической и социалистической интеллигенцией, а также
крестьянством с целью добиться новых выборов в Учредительное Собрание,
задачей которого будет выработка конституции для демократической
парламентской республики»2.
Как же по мысли Каутского, в этом случае можно избежать буржуазной
диктатуры? Очень просто: в России нет такой буржуазии, которая могла бы
установить диктатуру. Русская буржуазия слишком слаба (позволительно
спросить: если это плюс, то надо ли благодарить за это большевиков? Или
это — минус? Но Каутский обходит этот вопрос); иностранная буржуазия
могла бы дать деньги на установление в России фашистской диктатуры,
«но какой расчёт был бы капиталистам Западной Европы и Америки
налагать на самих себя такую жертву? Что выиграли бы они при этом?»3
Выиграли бы то, что проиграли в Октябре 1917 года. Возможность
финансировать реставрацию в России у западной буржуазии есть (Каутский
это не отрицает); есть и мотив. Способ же реставрации невольно
предложен самим Каутским: история проверила его мечту о новых выборах в
Учредительное Собрание в 1989-1990 годах, и результат этой проверки
катастрофичен. «Постбольшевистская» Россия не удовлетворяет ни рабочих,
ни интеллигенцию, ни крестьянство (84,6 % населения оценивают итоги
1 Каутский К Диктатура пролетариата // Каутский К Большевизм в тупике. М., 2002. С. 102.
2 Каутский К. Большевизм в тупике. С. 290.
3 Там же. С. 294.

218 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
приватизации отрицательно ) — никого, кроме крупной буржуазии, чей
приход к власти Каутский считал невозможным.
Но Каутский видит «после большевизма» не реставрацию, а светлое
демократическое будущее, уверяя нас, что открытие российского рынка
будет способствовать движению всего мира к социализму2. Не случайно
он нигде не рассматривает вопрос об эксплуатации дореволюционной
России западным капиталом.
Поэтому сущность революции в России для него непостижима, как
для С. Л. Франка или П. Б. Струве, как для В. Г. Короленко и Г. В.
Плеханова, как для их современных последователей — Б. С. Орлова и Е. Г. Плима-
ка, снабдивших том антибольшевистских сочинений Каутского, вышедший
в 2002 году, двумя апологетическими предисловиями, как для доведших
меньшевистский марксизм до логического вывода об «Октябрьской
контрреволюции» М. С. Восленского и Е. Н. Старикова (о них — ниже).
Вернёмся в 1917 год. Если правым социал-демократам всё было ясно
раз и навсегда, то левые пребывали в растерянности. О том, какой сумбур
царил в их головах, свидетельствует статья Антонио Грамши «Революция
против „Капитала"», опубликованная в газете итальянских социалистов
24 декабря 1917 года. Грамши приветствует то, что правые социал-
демократы осуждают — волюнтаризм большевиков. «Большевики отвергли
Карла Маркса, и их чёткие действия и победы являются свидетельством
того, что каноны исторического материализма не настолько незыблемы, как
кому-то казалось»3. Однако полный волюнтаризм может быть истолкован
не в пользу революции. Поэтому Грамши ищет причины победы
большевиков и находит их. Во-первых, большевики не отвергли «вдохновляющей
имманентной идеи» Маркса, которая заключается в том, что человеческая
воля управляет экономикой, а не наоборот; во-вторых, они являются
стихийным выражением биологической необходимости выживания России
и её народа.
Несравненно более серьёзны размышления Р. Люксембург, чьё
понимание русской революции ещё в предреволюционный период было очень
близко к взглядам Ленина, отличаясь меньшей чёткостью и большим
доверием к стихийным действиям масс4.
Она видит, что революция в России была необходима; что русская
буржуазия была неспособна её осуществить; что Ленин и большевики —
единственная сила, которая могла дать России немедленный мир, угнетён-
1 10 лег российских реформ глазами россиян // Альтернативы. 2002. №2. С. 105. Таблица 1.
2 Каутский К. Большевизм в тупике. С. 307.
3 Грамши А. Революция против «Капитала» // Альтернативы. 1998. №3. С. 2-3.
4 См.: Алексеев Г. А. Русский 1905 год и революционная концепция Розы Люксембург //
Историческая наука и некоторые проблемы современности.

После 1917 года. Какой была революция в России? 219
ным народам — равноправие и крестьянам — землю. Однако именно эти
меры и препятствуют следующему этапу революции — построению
социализма в России. Мир обернулся распадом страны; получившая власть
на окраинах национальная буржуазия выступила против революционной
России; то же сделает и получившее землю крестьянство.
Революция создаёт себе врагов и вынуждена от них защищаться.
Разрастается красный террор. «Общественная жизнь постепенно угасает,
дирижируют и правят с неуёмной энергией и безграничным идеализмом
несколько дюжин партийных вождей... Итак, по сути... это диктатура, но не
диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков, т. е. диктатура в
чисто буржуазном смысле, в смысле господства якобинцев»1. Такая
революция, по мнению Р. Люксембург, не приведёт к социализму и неминуемо
погибнет, если ей на помощь не придёт пролетариат других стран, прежде
всего Германии.
Революция в Германии произошла в ноябре 1918 года, но она
ограничилась свержением монархии и не переросла в социалистическую,
закончившись буржуазным террором, одной из жертв которого стала Р.
Люксембург. «Рукопись о русской революции» осталась незаконченной.
Пожалуй, единственное, что Р. Люксембург видит в абсолютно
неверном свете, это право наций на самоопределение. Негативные
последствия его реализации видны сразу, но прямой отказ от него привёл бы
большевиков к краху. Национализм нерусских этносов был не выдумкой
нескольких профессоров и поэтов, не кривлянием идеологов, а
объективным следствием неравномерного развития различных частей России. Эти
корни невозможно было выкорчевать насилием — «защищая зубами и
когтями» целостность России «как территории революции», что советует
делать Р. Люксембург. Программу восстановления единой и неделимой
России путём репрессий против националистически настроенных
интеллигенции и крестьянства окраин Красная Армия выполнить не смогла бы
так же, как не смогли её выполнить белые армии. Распад империи был
закономерен так же, как и смена строя.
Не вполне понимали суть происходящего и творцы революции. Это
очевидно при взгляде на итоговую статью В. И. Ленина «О нашей
революции» (1923). По праву победителя отвергнув «шаблонный довод»
правых социал-демократов о неготовности России к социализму, он пишет:
«Если для создания социализма требуется определённый уровень
культуры,., то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным
путём предпосылок для этого определённого уровня, а потом уже, на
основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять
1 Люксембург Р. О социализме и русской революции. М., 1991. С. 330.

220 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
другие народы» . Движение вперёд, конечно, возможно, но на основе
какого способа производства?
История дала ответ довольно быстро. Уже в 1920-е годы в СССР
чётко обозначились две большие группы людей — работники партгосаппара-
та («номенклатура»), в совокупности владевшие государственной
собственностью, и лишённое собственности остальное население. Произошло
образование общественных классов и утвердился неополитарный способ
производства.
Характерный для становления политаризма террор,
уничтожающий всякую независимость людей от государства, завершил процесс
формирования классового общества в СССР. Ни диктатура пролетариата, ни
диктатура пролетариата и крестьянства на практике реализованы не были.
В этом смысле и Ленин, и Троцкий оценивали будущее одинаково
неверно. За Лениным осталась тактическая правота в проведении политики,
привлекающей крестьянство на сторону новой — самим Лениным не
понятой — власти.
Любому классу для оправдания своего господства необходима
идеология. Идеологией советской номенклатуры стало утверждение о
строительстве в СССР, в одной отдельно взятой стране, социализма. Революция
продолжается «социалистическим строительством» под руководством
«сверху». Мировая пролетарская революция по умолчанию откладывается
на неопределённый срок, как и завершение строительства бесклассового
общества. Для обоснования этой идеологии использовались отдельные
высказывания классиков марксизма, в то время как противоположные
замалчивались, вплоть до искажения текстов2.
Ни Маркс, ни Ленин возразить уже не могли. Но возражал Троцкий,
которому усилиями советской пропаганды было приписано
исключительное право на теорию непрерывной («перманентной») революции,
естественно, «антимарксистскую».
Не касаясь личности Троцкого, отмечу, что в 1920-е годы он и крайне
малая группа его сторонников оставались догматическими
революционерами, в то время как ВКП(б) навсегда перестала быть революционной
партией. Теперь на первый план выступил не крестьянский вопрос, а
именно «перманентность» мировой революции — цели Троцкого и троцкистов —
в противовес «социалистическому строительству» — курсу ВКП(б).
Уже в эмиграции Троцкий закончил работу над статьёй «Что же такое
перманентная революция?» (1930), исчерпывающе выразив своё
политическое кредо.
1 Ленин В. И. О нашей революции // Полное собрание сочинений. Т. 45. С. 381.
2 См.: Шевченко В. Н. Социальная философия марксизма: классика и современность //
Философские науки. 1989. № 7. С. 16.

После 1917 года. Какой была революция в России? 221
Он справедливо напоминает, что Маркс и Ленин считали будущую
пролетарскую революцию всемирной и потому непрерывной. Она длится,
пока не будут уничтожены классы и частная собственность. Поэтому
«теория социализма в отдельной стране, поднявшаяся на дрожжах
реакции после Октября, есть единственная теория, последовательно и до
конца противостоящая теории перманентной революции»1.
Противостоящая как одна идеология другой, но не как идеология —
науке, на что претендует Троцкий. Ведь сама перманентная революция в его
понимании — революция пролетариата, ведущего за собой (то есть
подчиняющего своей власти) крестьянство и строящего таким образом
социализм во всём мире — для 1930-х годов выглядит безнадёжной утопией.
Во-первых, Троцкий, видевший, чем обернулась мнимая диктатура
пролетариата в одной стране, мог бы удержаться от желания распространить
советский опыт на весь мир. Никаких гарантий от всемирного политаризма
(который, в отличие от локального, на мой взгляд, был бы гибельным
регрессом) его теория не содержит. Напротив, снова утверждается невозможность
союза с крестьянством — только подчинение. Демократия отложена до
лучших времён, которые, как известно из советского опыта, никогда не наступят.
Непоследовательность Троцкого заметил Н. И. Бухарин, писавший:
«если тов. Троцкий прав, и наша страна без государственной помощи
западноевропейского пролетариата не в состоянии будет сохранить
пролетарскую диктатуру, то это обязывает к очень большим выводам. Ведь если
мы распространим пролетарскую революцию на весь мир, то мы получим
примерно такое же соотношение между пролетариатом и крестьянством,
какое мы имеем в Советском Союзе... Мировому пролетариату придётся
решать проблему, как ужиться с мировым крестьянством»2. В итоге,
резонно замечает Бухарин, если прав Троцкий и социализм в одной стране
невозможен, то прав и Г. Кунов, считающий, что мир не дозрел до социализма.
Во-вторых, утверждается исключительно насильственный,
приводящий «ко взрывам внутренней, то есть гражданской, и внешней
революционной войны... перманентный характер социалистической революции, как
таковой, независимо от того, идёт ли дело об отсталой стране, только
вчера завершившей свой демократический переворот, или о старой
капиталистической стране, прошедшей через долгую эпоху демократии и
парламентаризма»3.
1 Троцкий Л. Д. Что же такое перманентная революция? // К истории русской
революции. С.287.
2 Бухарин Н. И. О характере нашей революции и возможности победоносного
социалистического строительства в СССР // Избранные произведения. М, 1988. С/312-313.
3 Троцкий Л. Д. Что же такое перманентная революция? // К истории русской
революции. С.286.

222 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Агрессивность Троцкого ещё можно списать на эпоху (канун второй
мировой войны), но неразличение Запада и Востока — уже полный
волюнтаризм, чуждый и Марксу, и Ленину.
Троцкий прав, говоря, что утверждение социализма возможно только
во всемирном масштабе. Но возможно ли оно? Революционное
ослепление не даёт ему (как и Бухарину) даже поставить этот вопрос.
Ответ, думаю, ясен: в то время, да и сейчас, ещё невозможно.
Невозможно ни при подчинении крестьянства пролетариату, ни при союзе
пролетариата и численно преобладающего крестьянства. Скорее всего,
невозможно в принципе при наличии в преобразующихся странах
заметного слоя крестьянства и мелкой буржуазии. Прав в данном случае всё-
таки оказался Г. Кунов.
Положение изменилось буквально в последние годы — в 2008 году
человечество незаметно преодолело важнейший рубеж — численность
городского населения превысила численность сельского, то есть половину
населения Земли.
Октябрьской революции 1917 года посвящено столь большое
количество исследований, что, в общем, оно скорее мешает непредвзятому взгляду,
чем помогает. Поэтому, не углубляясь в детали, выделю основные подходы.
Для того, чтобы понять характер революции, надо знать, какой строй
она свергла и какой установила. Понятно, что второй вопрос в нашей науке
не обсуждался. Но и первый оказался ей не по силам. На Западе дискуссия
о русской революции носила более свободный характер, поэтому
сообщения о её результатах оказывали стимулирующее воздействие на нашу науку.
Разумеется, и на Западе вопрос был предельно идеологизирован.
Крупный американский историк Теодор фон Лауэ (1916-2000) писал: «Этот
спор находится в том месте, где наука смешивается со всеми грязными
вывертами идеологической пристрастности, личным честолюбием,
путаной софистикой о свободе и историческом детерминизме, поспешными
обобщениями, выведенными из ограниченных фактов, ошибочным
идеализмом и эмигрантской ностальгией, которые в течение многих лет
сливались с сюжетом»1.
Мнения западных учёных об общественном строе России перед 1917
годом могут быть разделены на три группы.
Первая: «запаздывание». В России существовал тот же капитализм,
что и на Западе, только неразвитый, запоздавший и т. д. Следовательно,
революция не могла носить ни буржуазный, ни социалистический
характер, и вообще революции быть не могло. Преобразование России должно
1 Цит. по: Панкратова М. Г. Проблематика русской революции в американской
русистике // Историческая наука и некоторые проблемы современности. С. 204.

После 1917 года. Какой была революция в России? 223
было носить характер углубления имеющегося капитализма, притом
возможно и желательно проходить «сверху».
Реймон Арон (1905-1983) сформулировал этот взгляд в книге
«Теория развития и идеологические проблемы нашего времени» (1963):
«Царская Россия была на пути к тому, чтобы довести до благополучного конца
процесс индустриализации, не прибегая к крайним мерам сталинской эры.
Нельзя считать безрассудным утверждение, что благодаря
экономическому прогрессу... царский режим был бы преобразован и был бы меньше
подвержен опасности краха, который после трёх лет войны дал шанс
Ленину и его сподвижникам»1. В результате остаётся непонятным: а что всё-
таки помешало России «преобразоваться» мирным путём, по
скандинавскому образцу? Видеть различие пути к капитализму России и
скандинавских стран в субъективной деятельности Ленина было бы действительно
безрассудно.
Однако именно в этом безрассудстве состоит вторая точка зрения:
«аномальность». В России вообще не было капитализма, только
отдельные элементы, зачатки и т. п. Следовательно, революция не могла носить
ни буржуазный, ни социалистический характер, и вообще революции быть
не могло. Преобразование России должно было носить характер
заимствования капитализма, притом возможно и желательно проходить
«сверху». То, что случилось в октябре 1917 года — историческая аномалия,
нонсенс, взятие власти группой авантюристов, в результате чего Россия
выпала из мировой истории.
Вот как выглядит эта версия у французского историка Поля Сорлена:
«Революция не была руководима ни буржуазией, которая сбежала, ни
рабочими, которые понесли большие потери в результате войны и голода,
ни крестьянами, которые испытывали её на себе, не понимая, что
происходит. Она была делом одной группы, одной сильно организованной
партии»2. Но участие социальных групп в революции не сводится к
руководству процессом преобразований: существуют такие явления, как
поддержка и неприятие этих преобразований, обусловленные соответствием и
несоответствием преобразований интересам социальных групп.
Уравнивать буржуазию, с одной стороны, и рабочих и крестьян, с другой —
значит не видеть разницы их интересов.
Примеры бесплодных усилий ненависти на тему «воля Ленина как
движущая сила истории» можно приводить долго. Ограничусь самым
ярким. Книга историка Франсуа Фюре (1927-1997), бывшего члена ФКП,
1 Цит. по: Афанасьев Ю. И. Современная французская буржуазная историография
Октябрьской революции // К вопросу о смене общественно-экономических формаций и типах
социальных революций. М., 1975. С. 224-225.
2 Там же. С. 228.

224 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
«Прошлое одной иллюзии» (1995) обладает всеми чертами прозы
ренегата, сжегшего то, чему поклонялся, и поклонившегося тому, что сжигал —
апелляциями к собственному опыту очарований и разочарований как
универсальной модели избавления от коммунистической лжи; развязным
стилем, переходящим в прямое хамство («наплевать» при изложении
взглядов Ленина1, «дубовый язык Коминтерна»2 и т. д.); невежеством или
сознательной ложью (приписывание марксизму идеи «смысла истории»3,
утверждение о «научных идеях», на которые опирался нацизм —
выясняется, что это — социал-дарвинизм4) и, конечно, тезисом о родстве
большевизма и нацизма с противопоставлением им буржуазной демократии
как недосягаемого образца. Фюре даже обогатил любимую тему
либералов, утверждая, что оба режима были отделены от цивилизованного
человечества . Тем самым он сказал больше, чем хотел: либералы обычно
относят к цивилизованному человечеству только «ядро» мира-системы,
помещая за пределами цивилизованного человечества не что иное, как
периферию.
Это не означает, что Фюре любит буржуазию. О нет. Буржуазия
больна духом. У неё нет ореола, как у аристократии, у неё нет
притягательных идей, как у социалистов. У неё вообще нет идей. У неё есть только
деньги. Но, составляя силу буржуазии, деньги бессильны овладеть
воображением людей. Поэтому буржуа ненавидит себя. «В основе
антибуржуазной страсти лежат постоянные угрызения буржуа, его нечистая
совесть»6. Современной демократии имманентна политическая страсть,
превращающая «во врагов буржуа всех понемногу, не исключая и самих
буржуа. Вопреки тому, что думал Маркс, главной пружиной здесь является
не недовольство рабочих, — ведь рабочий только и мечтает о том, чтобы
самому стать буржуа. (А как же „превращение во врагов буржуа всех
понемногу "? — Г. 3.) Борьба рабочих — всего лишь составная часть общего
демократического процесса. Гораздо существеннее ненависть буржуа к
самому себе. Полновластно распоряжающийся экономикой, хозяин всех
вещей, он не имеет никаких законных прав распоряжаться людьми. В
моральном отношении он расколот изнутри»7.
1 Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М., 1998. С. 38.
2 Там же. С. 527.
3 Там же. С. 557.
4 Там же. С. 216-218. То, что впоследствии было названо «социал-дарвинизмом»,
возникло до создания Ч. Дарвином эволюционной теории и является идеологией, а не
разновидностью дарвинизма. Подробнее см.: Данэм Б. Человек против мифов II Данэм Б. Гигант в цепях.
М., 1984. С. 201.
5 Там же. С. 232.
6 Там же. С. 31.
7 Там же. С. 33.

После 1917 года. Какой была революция в России? 225
Насколько можно понять, этот строй победившего мазохизма
держится исключительно поддержкой рабочих — они-то не знают, как
страстно буржуа ненавидит себя, и стремятся стать буржуа. Больше власть
буржуазии защищать некому. Или всё же часть буржуазии не питает к
себе ненависти? Тогда интересно было бы посмотреть, какая из двух частей
буржуазии более влиятельна. Но об этом Фюре не пишет.
Больная психика буржуа рождает антибуржуазные идеи, которые при
удачном стечении обстоятельств и сильной злой воле их носителей могут
воплощаться в жизнь. Понятно, что так родился и большевизм:
«Ленин придумал идеологизированную партию с военной
дисциплиной, основанную, с одной стороны, на идее научного знания исторических
законов, а с другой — на вере во всесилие волевого действия... Поэтому в
тот момент, когда в силу случайного стечения обстоятельств власть
оказалась в его руках, произошёл перелом в развитии русской революции и
европейской истории»1. Революция, кстати — «это противоположность
необходимости»2. В мире Фюре противоположности живут отдельно друг от друга.
Уровень проникновения автора в сущность исторических событий
можно оценить по утверждению, что «конец Русской революции и
исчезновение Советской империи оставили после себя пустое место»3.
На мой взгляд, в книге Фюре достигнут абсолютный ноль научности,
от которого можно с облегчением начать путь вверх.
Историк (тогда ещё советский) Ю. Н. Афанасьев в статье
«Современная французская буржуазная историография Октябрьской революции»
(1975) справедливо отмечает, что обе крайние точки зрения сходятся в
отрицании закономерности и значения реально произошедшей революции
октября 1917 года. Революция сводится к роковым случайностям и, в
общем, к удачному заговору тёмных сил, в духе Бёрка. Но что с точки зрения
советских историков можно было противопоставить этим крайностям?
Только взгляд, согласно которому революция в России, бывшей
страной обычного, но запоздавшего капитализма, начавшись как «буржуазно-
демократическая», перерастает в социалистическую. Отсталость
оборачивается преимуществом; социалистическая революция в одной стране
продолжается строительством социализма в этой стране, а мировая революция
откладывается на неопределённое будущее. Фактически это подправленная
первая (а не третья) точка зрения, то есть та сторона взглядов В. И. Ленина,
которая в советской науке, окостенев, стала догмой, не подлежащей критике.
Поэтому неудивительно, что в последующем Ю. Н. Афанасьев, из
советского историка став антисоветским политиком, плавно сменил первую
1 Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. С. 95.
2 Там же. С. 49.
3 Там же. С. 12.

226 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
точку зрения на вторую: неотъемлемой частью идеологической
платформы подобных ему либералов-западников уже более 20 лет остается догма
о случайности и противоестественности «октябрьского переворота», из-за
которого Россия отпала от мировой цивилизации.
Между тем третья точка зрения существует. В России был
качественно иной, чем на Западе, капитализм. Его законы не во всём совпадают с
законами западного капитализма. Революция, направленная против
российского капитализма, была иной, нежели реальные буржуазные и
гипотетическая пролетарская революция на Западе. Она ближе к революциям,
произошедшим в странах «третьего мира», или вообще однотипна с ними.
Это уже научное исследование, а не идеологический лубок.
Причины отличия капитализма в России от западного ищутся либо в
отсталости (докапиталистическом прошлом), либо в зависимости
(капиталистическом настоящем).
Соответственно сторонники данной точки зрения в качестве
методологии принимают либо концепции модернизации, либо мир-системный подход.
Первые более многочисленны. Сюда относятся работы Т. фон Лауэ —
«Революция извне как первая фаза русской революции» (1955), «Сергей Витге
и индустриализация в России» (1963) и «Почему Ленин? Почему Сталин?
Переоценка русской революции. 1900-1930» (1964); Б. Мура —
«Социальное происхождение диктатуры и демократии: роль помещика и
крестьянина в создании современного мира» (1960); Л. Кочена — «Становление
современной России» (1962) и «Россия в революции. 1890-1918» (1966);
Т. Шанина —«Россия как „развивающееся общество"» (1985) и
«Революция как момент истины. Россия 1905-1907 —> 1917-1922» (1986) и др.
Россия к началу XX века была не просто отсталым, а прогрессивно
развивающимся («модернизирующимся») обществом. Здесь —
расхождение со сторонниками «аномальности» России. Россия не стояла на
обочине истории, она интенсивно шла вперёд. Главной проблемой являлась
индустриализация. Её успех должен был вывести Россию на более
прогрессивный уровень.
До революции 1917 года эта проблема решена не была. Власть
оказалась не в состоянии осуществить «революцию сверху». Именно здесь
основной пункт расхождения со сторонниками «запаздывания» России. Не
мировая война, не субъективные ошибки власти, не фанатизм
большевиков — причина революции. Причина — несостоятельность «старого
режима» при решении поставленной историческим развитием задачи.
Такова позиция Т. фон Лауэ. Его работы «по существу посвящены
вопросу о том, почему оказалось невозможным примирение интересов
главных социальных сил русского общества: рабочего класса, крестьянства,
буржуазии и царизма. Центральный пункт концепции автора —
необходимость быстрой индустриализации России, без которой страна не смогла

После 1917 года. Какой была революция в России? »227
бы сохранить свой суверенитет по отношению к более развитым
капиталистическим странам. Быстрая и действенная индустриализация в
условиях самодержавной власти и... „сильной аграрной традиции" была
невозможна. Интенсивное промышленное развитие требовало мобилизации
всех ресурсов страны... Необходимо было единое напряжённое усилие
всей страны, подчинение единой цели и единой дисциплине. Это единство
(осуществлённое в годы первых пятилеток) было недостижимо в
раздираемой противоречиями царской России»1.
«Не прибегая к крайним мерам сталинской эры» (Р. Арон), провести
индустриализацию в такой стране, как Россия, невозможно; то, что кажется
«крайней мерой» на Западе, здесь — закономерно.
Как пишет английский социолог-крестьяновед Теодор Шанин (р. 1930),
«столыпинская программа была „революцией сверху", которую не
поддерживал ни один крупный общественный класс, ни одна партия или
общественная организация... Столыпину нужно было не только царское
благоволение, законодательная поддержка и экономические ресурсы, но
что-то вроде опричников царя Ивана Грозного, интеллигентов из „Земли и
Воли", которые „пошли в народ", или же крестьянских сыновей —
комсомольцев и чекистов, руками которых осуществлялся сталинский курс
1929-1937 годов... Он даже не понимал, что для совершения революции
необходима когорта революционеров»2.
Поэтому, добавлю, реформы Столыпина и не стали революцией
«сверху» — смена строя на более прогрессивный не произошла.
Значит, революция «снизу», хоть и являлась опасным лекарством,
была закономерна. У историков этой группы видна ориентация не на Бёрка,
а на Токвиля. Но признание закономерности революции — начало её
научного исследования, а не конец. Необходимо понять характер и
движущие силы революции.
Характер с этой точки зрения можно определить как «модернизаци-
онный».
Наиболее приверженный модернизационной схеме американский
историк и социолог Баррингтон Мур-младший (1913-2005) определяет для
традиционных обществ три пути модернизации:
• западный: «соединение капитализма и парламентской демократии»
через буржуазную революцию (Англия, Франция, США);
• фашистский, «проходящий в реакционных политических формах»
через консервативную революцию (Германия и Япония);
1 Панкратова М. Г. Проблематика русской революции в американской русистике //
Историческая наука и некоторые проблемы современности. С. 201.
2 Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 -> 1917-1922. М., 1997.
С.386-387.

228 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
• «коммунистический» через «крестьянскую революцию, руководимую
коммунистами» (СССР и КНР)1.
Это явления одного порядка; первый путь, конечно,
предпочтительнее, но не всем по силам.
Взгляды Б. Мура, схожие с рассмотренными выше взглядами Ш. Эйзен-
штадта, отличаются большей обоснованностью (первичность экономики,
а не идей), но вместе с тем меньшим охватом материала. Замечу, что, как
во всех модернизационных построениях, развитие в этой схеме сводится
к прогрессу. Регрессивный путь нацизма у Мура выдан за вариант
прогрессивного, так как тоже ведёт к Современности.
В 1980-е годы, когда были написаны книги Т. Шанина, концепции
модернизации уже утратили привлекательность. Поэтому он считает
задачей историка «не определение законов истории, а анализ заложенных в ней
альтернатив» и избегает однозначных выводов. Тем не менее его
утверждение, что «первое в мире „развивающееся общество" — Россия —
испытало первую в мире революцию нового типа — революцию,
характерную для „развивающихся обществ"»2, вполне категорично и претендует
именно на статус закона истории «развивающихся обществ».
Движущей силой такой революции считается крестьянство. Это
обычное отождествление самого недовольного класса с самым
революционным. Если неспособность крестьянства создать новый строй признаётся,
то на оценку его революционности всё равно не влияет.
Именно крестьяне, с точки зрения Б. Мура, были «тем динамитом»,
который окончательно взорвал старый порядок. Но крестьянство теряет
свою силу вскоре после того, как цель революции — модернизация через
индустриальное развитие — достигнута. Оно «аннигилируется», исчезает.
Правомерно ли тогда считать русскую революцию крестьянской?
«Крестьянская революция» была руководима «коммунистической элитой»,
утверждает Б. Мур. В итоге революция сводится к смене элит.
Т. Шанин подходит к крестьянскому вопросу иначе. Для него русская
революция была не просто крестьянской, но победоносной крестьянской.
К 1922 году крестьянство одержало победу, за которую боролось с 1902
года — сначала с самодержавной, затем с большевистской властью:
«Далее шёл период нэповской России, когда страна стала более крестьянской,
чем когда-либо раньше или когда-либо позже»3. Но где же крестьянская
власть после победы революции?
1 Moore В. Social Origins of Dictatorship and Democracy: Lord and Peasant in the Making of
the Modem World. Boston. 1967. P. 413-414.
2 Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 -> 1917-1922. С. 26.
3 Там же. С. 15.

После 1917 года. Какой была революция в России? 229
Получается что-то вроде «римской крестьянской революции» С. Л. Ут-
ченко. Крестьяне победили, но победу у них опять украли. Разгадку этих
повторяющихся краж, очевидно, надо всё-таки искать в природе
мелкособственнического уклада, не могущего стать господствующим.
Отчаянно ругая марксизм за «крестьянофобскую глупость», Т. Шанин
показывает приверженность крайнему крестьянофильству,
простирающемуся вплоть до одобрения действий Мао Цзедуна, заменившего в качестве
«орудия социалистической трансформации» пролетариат вооружённым
крестьянством1, и, конечно, воздерживается от анализа результатов этой замены.
В определении исторической судьбы крестьянства прав Б. Мур.
Концепция Т. Шанина любопытна поиском социальной силы (а не
политической партии), совершившей русскую революцию в своих интересах. Вопрос
верен, но в рамках «модернизационного» подхода нерешаем.
Основная трудность немарксистских исследований русской
революции, состоящая в установлении связи политического переворота — взятия
власти РСДРП(б) — с социальным переворотом, так и не преодолена.
Иначе говоря, западным историкам по сей день неизвестно, кого
представляли большевики.
Практически никто из них не смог уйти от формулировки, данной
ещё в 1920-е годы известным англо-канадским историком Джеймсом
Мэйвором (1854-1925) в книге «Русская революция»: «Политическая
революция была совершена социалистической интеллигенцией, которая
захватила власть из рук слишком слабых кадетов; но социальная революция
была осуществлена крестьянами и сельскими ремесленниками в тот момент,
когда крах самодержавия и провал кадетов оставили Россию без
правительства»2.
Единого объяснения революции нет, оно распадается на две несты-
кующиеся части. Упор делается либо на роли интеллигенции, что сводит
революцию к успешному заговору, либо на роли крестьянства. В последнем
случае поиск победы крестьян, неминуемо заканчивающийся ничем,
заставляет искать победителей в среде «коммунистической элиты», то есть
опять представлять революцию делом заговорщиков.
Пролетариат никогда не рассматривался немарксистскими
историками в роли движущей силы революции. Это понятно: специфика России —
в чём угодно, только не в наличии промышленных рабочих. Если
признать их революционным классом, исчезнет отличие русской революции
от западных. Результат «модернизационного» объяснения революции —
колебание между «крестьянской революцией» и «большевистским» (ин-
1 Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 -> 1917-1922. С. 429.
2 Цит. по: Игрицкий Ю. И. Мифы буржуазной историографии и реальность истории. М.,
1974. С. 40.

230 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
теллигентским) переворотом — весьма слабая конструкция, если не
полный теоретический провал.
Так понимание иной природы русской революции сторонниками «мо-
дернизационного» подхода осталось ничем не подтверждённой
констатацией, что давало основание советским историкам утверждать, что никакой
иной природы русской революции нет.
Причина неудачи — в том, что Россия рассматривалась изолированно
от Запада. Отличие искалось внутри России, а не в отношениях России с
Западом. Поэтому вопрос о природе общественного строя
дореволюционной России и специфике революции может быть действительно решён
лишь теми учёными, которые не признают подобной изоляции. За основу
объяснения русской революции должно быть взято положение о
зависимости России от Запада и необходимости её преодолеть.
К этому пониманию проблемы приблизился Т. фон Лауэ. Русское
общество и русское правительство, по его мнению, «находились под
давлением крутого процесса модернизации (навязанного, в конечном счете,
извне, безжалостным давлением политики великих держав). В этом смысле
русская революция вызвала к жизни новую категорию — революции
недоразвитых стран»1. Такие революции фон Лауэ называет «революциями
извне» (Revolution von Aussen).
«Во многих отношениях испытания России в период с 1900 г. по
1930 гг. предвосхитили агонии других народов на окраинах Европы, в
Азии, Африке и даже Латинской Америке, у которых под западным
влиянием пробудились политические амбиции и которые начали борьбу за
самоутверждение. Россия, слабейшая из хозяев Европы, была в то же время
сильнейшей среди недоразвитых стран — частью империалистическая,
частью зависимая от Запада»2.
Однако Т. фон Лауэ находится в плену концепции модернизации (она
во многом возникла под влиянием его ранних работ, вышедших ещё до
книги Ростоу)3, считая, что именно модернизация, то есть прогрессивное
развитие, навязывалась России Западом. Отсюда — присутствующее у
Т. фон Лауэ пренебрежение к «расхлябанной» России, поголовно
питавшей «стихийную неприязнь и отвращение» к прогрессу, и близкое к
расизму подчёркивание роли российских немцев в дореволюционной
модернизации этой дикой страны на окраине Европы.
И. Валлерстайн решительно рвёт с такими представлениями. Запад
навязывает зависимым странам не прогресс, а регресс. Он прогрессиру-
1 Laue Т. Н. von. Why Lenin? Why Stalin? P. 16.
2 Ibid. P. 17.
3 Гиндин И. Φ. Концепция капиталистической индустриализации России в работах
Теодора фон Лауэ // История СССР. 1971. № 4. С. 205.

После 1917 года. Какой была революция в России? 231
ет за их счёт. Судьба России должна быть рассмотрена именно в этом
контексте.
При возникновении КМЭ Россия оставалась внешней ареной.
Московское царство, созданное Иваном Грозным, было одним из многих
миров-империй. Первое столкновение этого мира-империи и КМЭ —
Ливонская война — закончилось вничью.
«Победи царь Иван — и значительная часть Европы вошла бы в его
мир-империю и перестала бы быть капиталистической, как это случилось
с Новгородской республикой. Победи Запад — Смутное время скорее
всего переросло бы в окончательный распад империи, возникновение слабых
государств с последующим включением их в состав периферии. Такова
хорошо нам известная историческая траектория Моравии, Речи Посполи-
той, позднее Китая, империй Османов и Великих Моголов. Периферийное
положение в мире-экономике несовместимо с существованием сильного
государства. На периферии попросту не хватает ресурсов для
поддержания относительно эффективной системы власти. Московия же за XVII век
присоединила Сибирь, создала мощную для своего времени мануфактурную
промышленность, и это позволило ей при Петре I войти в европейскую
геополитику „при шпаге"»1.
Россия была интегрирована в КМЭ в XVIII веке, в период между
правлениями Петра I и Екатерины II (это соответствует обычной
длительности интеграции) и «дала классический пример не периферии, а именно
полупериферии — государства, причудливо сочетающего как черты ядра,
так и периферии.»
Черты ядра в России Валлерстайн видит «в армии и во всём, что в
России с ней связано. В отличие от азиатских империй Россия XVIII-XIX
веков контролировала очень серьёзный военный потенциал, расположенный
вблизи от европейского ядра мира-системы. Россию можно было призвать в
качестве решающего союзника во внутриевропейских конфликтах, начиная
с Семилетней войны и особенно со времён наполеоновской попытки
воспрепятствовать наступлению британской торгово-промышленной гегемонии»2.
Время между правлениями Екатерины II и Александра II
характеризуется ухудшением условий обмена между Россией и ядром КМЭ,
чреватым сползанием страны на периферию. Оно было предотвращено отменой
крепостного права. Последовала попытка сделать Россию развитой
капиталистической страной.
«Однако после 1873 года произошло пугающее наложение
циклического сжатия КМЭ на внутрироссийский социальный кризис и нарастаю-
1 Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика// Свободная мысль. 1996.
№ 5. С. 37-38.
2 Там же. С. 38-39.

232 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
щее политическое брожение... В России недоставало экономических
ресурсов, чтобы следовать курсом Бисмарка, поэтому националистический
консерватизм Победоносцева приобрёл чисто реакционную окраску. Это
вело империю в тупик, чреватый крупным внешним поражением и,
вероятно, внутренним взрывом»1. Реформы Витте и Столыпина —
«бюрократически направляемая индустриализация» — не были доведены до конца.
Что же изменилось после 1917 года? По Валлерстайну, ничего или
почти ничего. «Катастрофа разрушила социально-политическую систему
Российской империи, но отнюдь не КМЭ, блоком которой Россия продолжала
оставаться на протяжении всего периода после 1917 года. Ни определённая
экономическая замкнутость СССР, ни военное противостояние Западу, ни
тем более идеологическая риторика коммунистов не дают оснований считать,
что в России была создана принципиально иная, особая историческая
система... Ни стремление к имперскому экспансионизму, ни создание системы
перераспределения и социальных гарантий для довольно широких категорий
населения, ни национализация производства, ни тем более репрессивный
режим не выходят за рамки того, что имеется в пределах КМЭ»2.
Получается, что революции не было. Её вожди «считали, что они
возглавили первую пролетарскую революцию в современной истории. Более
верно будет сказать, что они возглавили одно из первых и, возможно,
наиболее драматическое из национально-освободительных восстаний,
происходивших на периферии и полупериферии мира-системы»3.
Так как революции не было, не нужно искать её движущие силы.
Поэтому Валлерстайн более логичен, чем другие историки, подчёркивая
непролетарский характер партии большевиков: это была лишь радикальная
группа интеллигенции. Чьи интересы она выражала — неизвестно.
Сразу скажу, что для Валлерстайна также почти ничего не
изменилось в России и в конце 1980-х - начале 1990-х годов. Просто «всемирный
кризис 70-80-х годов поставил под сомнение весь восходящий к Витте и
Сталину курс на военно-бюрократическую модернизацию и выявил
относительную слабость советского аппарата управления»4.
В 1990-е годы Россия не переходила к капитализму — капитализм в
ней уже существовал (поскольку для Валлерстайна любая эксплуатация
в современном мире является капиталистической). Россия переходила к
рынку — её прежний капитализм не был основан на рынке (поскольку
для Валлерстайна не имеет значения отсутствие рынка в экономике от-
1 Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика // Свободная мысль. 1996.
№ 5. С. 39.
2 Там же. С. 40.
3 Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. СПб., 2001. С. 376.
4 Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика. С. 40.

После 1917 года. Какой была революция в России? 233
дельного общества, включённого в мировой рынок). Контрреволюции
тоже не было.
Насколько Валлерстайн прав в оценке России как
полупериферийной, зависимой страны, настолько же он не прав, считая революцию лишь
восстанием, то есть действием, не имевшим необратимых последствий.
Все сторонники мир-системного подхода считают Россию
полупериферийной страной, но не все согласны с заключительным выводом Вал-
лерстайна.
С точки зрения Кристофера Чейз-Данна, полупериферия мира-системы
как её «слабое звено» — источник прогрессивных изменений. Именно там
произошли социалистические революции — в России и Китае. (Практически
К. Чейз-Данн передаёт соответствующие взгляды В. И. Ленина в понятиях
мир-системного подхода). СССР и КНР — социалистические страны.
Но аргументирует это положение он очень странно. При социализме,
пишет он, «политика — командная, как и при данническом способе
производства, но большое отличие — в том, что принуждение не используется
для мобилизации труда и контроль над процессом планирования —
демократический. Есть много форм социализма... но ключевое отличие от
даннического способа производства — демократическая природа
контроля»1. Несколькими страницами раньше К. Чейз-Данн признавал, что
демократии в СССР и КНР нет и в помине. Тем не менее он продолжает
считать их социалистическими, а не данническими, как следовало бы по
его же логике.
Промежуточная позиция характерна для С. Амина, который как
учёный также является сторонником мир-системного подхода.
«Неравномерный характер капиталистического развития поставил на повестку дня
революцию народов периферии, антикапиталистическую в том смысле,
что она направлена против неприемлемого для масс капиталистического
строя... Все революции новейшей истории (Россия, Китай, Вьетнам, Куба,
Югославия и т. д.), которые неизменно назывались социалистическими
и (по намерению их лидеров) действительно ставили эту цель, на деле
являются более сложными антикапиталистическими революциями, потому
что произошли в слаборазвитых районах мировой системы»2. Далее,
отвергая и тезис о построении социализма в постреволюционных
обществах, и тезис об их капиталистическом характере, Амин пишет: «Речь идёт о
народных национально-освободительных революциях, которые смогли —
с различным успехом — преодолеть многочисленные противоречия,
открывая одновременно перспективы весьма разноречивых этатистских,
1 Chase-Dunn С. Resistance to Imperialism: Semiperipheral Actors // Review. 1990, V. 13. № 1, P. 28.
2 Амин С. Перспектива социализма в свете требований развития // Проблемы мира и
социализма. 1989. №5. С. 36.

234 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
социалистических и национально-капиталистических тенденций» . Здесь
Амин уже покидает почву науки и рассуждает в духе своих политических
взглядов, изложенных выше.
Наконец, наиболее разработанная концепция революции в России как
революции, направленной против зависимого капитализма, дана в работах
Ю. И. Семёнова, особенно в книгах «Философия истории от истоков до
наших дней: основные проблемы и концепции» (1999), второе издание
которой вышло в 2003 году под заглавием «Философия истории. Общая
теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней»,
и «Введение во всемирную историю. Выпуск 3. История цивилизованного
общества» (2001)2. Эта концепция интегрирует положения, выдвинутые
теоретиками «зависимого развития» (в первую очередь Р. Пребишем) в
материалистическое понимание истории.
Отечественные историки отрицали и отрицают наличие в России
незападного капитализма, упорно держась за тезис о простом отставании
нашей страны от стран Запада. Изо всех советских идеологических догм эта
оказалась наиболее живучей. Очень чётко её выразил историк Ю. И. Иг-
рицкий в 1984 году: «Идея... временнОго несовпадения в прохождении
одинаковых стадий единого по существу процесса кардинальным образом
ломает механистические представления о разъединённости и тем более
полярности исторического развития Востока и Запада»3. То же самое он
утверждает в 2000 году, настаивая на наличии в России феодализма и
капитализма западного образца и сводя различие к отставанию, а отставание —
к влиянию монгольского ига, приведшего к гипертрофии государства4.
Вопреки сказанному Ю. И. Игрицким, механистическим (точнее:
метафизическим) является не только абсолютное противопоставление Запада
и Востока, как это имеет место в концепциях Н. Я. Данилевского, О.
Шпенглера, А. Тойнби и т. д., но и их абсолютное отождествление, вьфаженное
«идеей временного несовпадения в прохождении одинаковых стадий».
Лжепатриотические построения историков находили и находят
официальное признание. В СССР это диктовалось догмой о начале в 1917
году эпохи перехода от капитализма к социализму и, соответственно,
обгоняющем, а не параллельном развитии СССР (если Россия временно отста-
1 Там же. С. 36-37.
2 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 502-505. Он же. Введение во всемирную
историю. Вып. 3. История цивилизованного общества. М., 2001. С. 156-159.
3 Игрицкий Ю. И. Современная буржуазная историография проблемы «Россия и Запад» //
Вопросы истории. 1984. №1. С. 41.
4 Игрицкий Ю. И. Место России в мире: к историографии проблемы // Россия XX века в
исторической науке: взгляды, концепции, ценностные подходы. Российская империя (конец
ХГХ века- 1917 год). М., 2000. С. 177-197.

После 1917 года. Какой была революция в России? 235
вала от Запада, она может его перегнать); в нынешней России — догмой о
её догоняющем, а не зависимом развитии.
Здесь перед нами встает проблема сущности советского общества.
Точки зрения на строй, существовавший во «втором мире», следующие.
Первая. Это было общество, сменяющее капитализм,
посткапиталистическое общество, называемое «реальным социализмом», или, по
крайней мере, переход к такому обществу. Революция 1917 года была социат
листической и успешной. Строй — закономерный результат революции.
«Неравномерность капиталистического развития при империализме
до крайности обостряет все его противоречия. Империализм в то же время
связывает воедино экономику отдельных национальных хозяйств,
превращая их в звенья одной цепи. Капиталистически-отсталые страны, вроде
царской России, получают возможность иного перехода — не следуя старой
схеме капиталистического развития — к социалистическому пути... Вот
почему буржуазно-демократическая революция в промышленно отсталых
странах... может стать непосредственным прологом пролетарской
революции. Вот почему в этих странах мы наблюдаем неизбежное перерастание
буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую»1.
Цитата взята из брошюры, изданной в 1932 году, но практически то же
самое повторялось на разные лады и на разных языках вплоть до конца
1980-х годов. Это позиция всех догматических советских марксистов и
просоветских марксистов зарубежных стран. Её разделяет также часть
сторонников мир-системного подхода: К. Чейз-Данн, считающий СССР
социалистическим обществом, и С. Амин, считающий его «посткапиталистическим»,
то есть переходным, не застрахованным от перерождения, обществом.
Концепция «реального социализма» — бесспорно, идеологический миф.
Общество, где начисто отсутствует демократия, не может базироваться на
общественной собственности. Революция, не ведущая к социализму, не
может быть названа социалистической.
Из посткапиталистического общества люди не бегут в
капиталистическое, что особенно хорошо видно на примере разделённых стран
(Германии и Кореи). Посткапиталистическое общество не может уступать
капиталистическому по уровню жизни. Оно должно обладать
привлекательностью для трудящихся капиталистического общества — между тем на Западе
с 1950-х годов не было политических сил, выступающих за введение
советских порядков, а все сколько-нибудь влиятельные компартии стремились
доказать избирателям, что их власть не будет похожа на власть КПСС.
Но никакие факты, даже кризис и последующее крушение СССР не
избавили от догматизма сторонников его «социалистичности».
1 Разумовский И. П. Октябрьская революция и исторический материализм. М., 1932.
С. 12-13.

236 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Правда, провозглашение непобедимости «реального социализма»
постепенно смягчилось до признания «переходного характера» советского
общества. Это утверждал в своей книге «Коммунизм: каково его второе дыхание?»
(1990) известный французский марксист Люсьен Сэв; подобные
высказывания тогда же можно было встретить у советских авторов1. Получалось,
что социалистическая революция вела к переходному периоду, который не
только длился 70 лет, но и не имел, по утверждению Л. Сэва, сущности2.
Налицо согласие с позицией С. Амина, которого до этого в СССР
резко критиковали за мелкобуржуазный радикализм.
Развитием того же подхода является группа концепций, согласно
которым имел место «социализм не по Марксу», «не тот социализм». К ним
следует отнести данное в статье доктора философских наук M. Н.
Грецкого (1923-2004) «Был ли социализм?» (1994) определение советского
строя как «квазисоциализма», не сумевшего разрешить присущие ему
противоречия и потому превратившегося в особую формацию вместо того,
чтобы стать первой фазой коммунизма3.
Затем — введённое доктором экономических наук А. В. Бузгалиным
и активно используемое его единомышленниками понятие «мутантный
социализм»4. Венгерский историк Тамаш Краус говорит о
«государственном социализме»5.
Наконец, доктор философских наук И. А. Гобозов утверждает
наличие в СССР «имперского социализма». Под империей он понимает «такое
государство, в котором доминирует политическое насилие, что вызвано
сочетанием в империи конгломерата различных народов, государств,
культур, цивилизаций»6. Так же обстояло дело и в СССР, хотя неясно, почему
культурные различия при отсутствии классовых антагонизмов должны
подавляться политическим насилием.
Все авторы убедительны, пока доказывают «не тот» характер
социализма. Но почему это социализм? Очевидно, потому что не капитализм.
Напомню, что марксизм называет термином «социализм» первую стадию
эволюции коммунистического (бесклассового) общества. Социализм
несовместим с принудительным трудом и привилегиями верхушки.
1 Черненко С. Н. Теория социальной революции. Методологический аспект. М, 1990. С. 68.
2 См.: Грецкий М. К Марксисты Запада о развитии общества // Социальная философия в
конце XX века. М., 1990. С. 170-171. Он же. Рецензия на книгу Л. Сэва «Коммунизм: каково
его второе дыхание?» // Общественные науки за рубежом. 1991. № 3.
3 Грецкий М. Н. Был ли социализм? // Альтернативы. 1994. № 2. С. 32-49.
4 См., напр.: БузгалинА. Будущее коммунизма. М., 1997. Он же. Ответ критикам //
Альтернативы. 1998. № 2. С. 117-134; БутенкоА. Мечта о ликвидации эксплуатации,
«мутантный социализм» и XXI столетие // Там же. 1999. № 4.
5 Краус Т. Государственный социализм на весах истории // Там же. 2001. № 3. С. 22-33.
6 Гобозов И. А. Философия политики. М., 2002. С. 226.

После 1917 года. Какой была революция в России? 237
Ссылки на «специфику» России бессмысленны, потому что,
во-первых, ею можно объяснить всё, что угодно, а во-вторых, никакой
«специфики» нет: в СССР, Китае, ГДР и на Кубе мы видим один тип общества.
Представления о переходном характере советского общества
восходят к мыслям, высказанным Л. Д. Троцким в книге «Преданная
революция» (1936).
По его мнению, «дальнейшее развитие накопившихся
противоречий может как привести к социализму, так и отбросить назад, к
капитализму»1. Борьба развернётся между рабочими и бюрократией; победа
бюрократии — капиталистическая контрреволюция; победа рабочих —
новая революция. Она «не будет социальной, как Октябрьская революция
1917 года: дело не идёт на этот раз об изменении экономических основ
общества, о замене одних форм собственности другими»2. Это будет
смена политического режима, так как базис советского общества Троцкий
считает социалистическим. Отсюда его преувеличенные надежды на
новую революцию. Политическая оппозиционность сталинскому режиму
сочеталась у него со вполне советским догматизмом. Иной позиции
трудно ждать от человека, бывшего до эмиграции в составе нового
господствующего класса.
Немного иначе смотрит на революцию троцкист Исаак Дойчер
(1906-1967) в книге «Незавершённая революция» (1967). «В 1917 году
Россия пережила последнюю великую буржуазную революцию и первую
пролетарскую революцию в истории Европы. Обе революции слились
воедино»3. Произошла «буржуазно-социалистическая революция»4. Советское
общество — результат двойной революции. Бюрократия не является
классом; она — следствие отсталости России и может быть устранена
повышением культурного уровня населения: готовя образованные кадры,
«бюрократы готовят своих собственных могильщиков»5. Это будет
завершением революции.
Позиция Дойчера даже более догматична, чем позиция Троцкого. Это
«революционизм» (все несоциалистические революции —
незавершённые), распространённый на Октябрьскую революцию.
Известный советский философ В. А. Вазюлин (р. 1932) в 1992 году
предложил более утончённое решение, охарактеризовав советское
общество как «ранний социализм», а Октябрьскую революцию — как «раннюю
социалистическую». Поражение «раннего социализма» в 1991 году с этой
1 Троцкий Л. Преданная революция. М, 1991. С. 211.
2 Там же. С. 238.
3 Дойчер И. Незавершённая революция. С. 179.
4 Там же. С. 242.
5 Там же. С. 216.

238 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
точки зрения — частность, не меняющая общий ход исторического
процесса. Необратимый переход к человечества к коммунизму начался в 1917
году и просто оказался более сложным и длительным1.
Как видим, нет такой исторической проблемы, решение которой
нельзя имитировать словом «ранний».
В последние годы понятия «ранний социализм» и «ранняя
социалистическая революция» пользуются большой популярностью среди
умеренно левых идеологов2.
Для объяснения краха СССР В. А. Вазюлин и его последователи
выдвинули следующее положение: «если при капитализме производительные
силы опережают в своём развитии производственные отношения, то при
социализме производственные отношения опережают развитие
производительных сил»3. То есть в СССР производственные отношения были уже
социалистическими, а производительные силы — ещё нет. Их победой
объясняется контрреволюция. Если вспомнить, что производительные
силы — это люди, взятые как участники производства, то мы увидим под
наукообразной словесной оболочкой широко распространённую в
советское время идеологему: строй у нас хорош, а люди — плохи. Люди несут
в себе «родимые пятна» капитализма, поэтому коммунизм ещё не построен.
После 1991 года эта идеология получила развитие: «родимые пятна»
капитализма были настолько сильны, что социализм потерпел поражение. Для
носителей этой идеологии всегда существуют отдельно строй и отдельно
«негативные явления». Признание того, что эти явления вытекают из
сущности строя, для них немыслимо, так как убивает их идеологию.
Тот же ход мысли обнаруживает и Н. А. Симония, применивший свою
идею «забегания революции вперёд» в книге «Что мы построили?» (1991)
к нашей послеоктябрьской действительности — с понятным результатом.
Но вперёд, в коммунизм, «забегает» не революция, а представления
людей о революции. А это не одно и то же. Например,
национализированный завод может представляться участникам национализации
обобществлённым, то есть принадлежащим обществу, но в действительности он
только национализирован, то есть принадлежит государству. Созданные
управленческие структуры соответствуют реальности. Никакого
«забегания» нет, есть только неадекватное восприятие. Ускорение же и замедление
1 Труды международной логико-исторической школы. Вып. 1. Логика истории и
перспективы развития науки. М, 1993. С. 53 и др.
2 Мельников И. К вопросу о перспективах социализма в XXI веке // Альтернативы. 2001.
№ 2; Рахимов Р. Великий Октябрь как ранняя социалистическая революция // Там же. №4.
3 Труды международной логико-исторической школы. Вып. 1. Логика истории и
перспективы развития науки. С. 149. Дальнейшее развитие этих взглядов: Лимнатис Н.
«Реальный социализм»: не чрезмерна ли критика? // Альтернативы. 1996. № 1. С. 23-41.

После 1917 года. Какой была революция в России? 239
революции, по терминологии самого Н. А. Симонии, не то же самое, что
«забегание» и «откат».
Иначе говоря, то, что производственные отношения могут
представляться социалистическими, не доказывает их социалистичность. В
действительности они таковы, каковы производительные силы, а надстройка
(включая идеологию) такова, каковы производственные отношения.
Никакая революция не может создать то, для чего нет объективных
предпосылок. Поэтому сторонники «социалистичности» СССР преуспели
лишь в словесных победах над старым миром, которые выглядят, увы, чем
дальше, тем комичнее.
Последнее по времени открытие сущности советского общества в
рамках данного направления сделано доктором экономических наук
А. И. Колгановым. Оказывается, «это был компромисс рабочего класса
с бюрократией при ведущей роли последней»1. Вот формула прогресса.
Независимо от намерений автора, подобная реклама взаимовыгодного
союза всадника с конём (при ведущей роли всадника) по отношению к
любому эксплуататорскому обществу — апология эксплуатации, стоящая
вне марксизма и вне науки.
Более типично для левых противоположное решение проблемы
«номенклатура и труд». Его можно найти, например, у А. В. Бузгалина:
«Сталинская номенклатура не вызвала и даже не организовала массовое
созидание. Она выросла как паразит, пьющий кровь „живого творчества народа"»
и т. д. Снова кажется, что читаешь С. Амина: всё хорошее в СССР — от
народа; всё плохое — от номенклатуры, причём без неё можно было
обойтись3. Как пример упущенной нами «реальной базовой демократии»
приводится Куба, что вызывает лишь чувство неловкости за автора,
взявшегося доказать невозможное. К тому же за чистую монету принимается
лицемерие номенклатуры, преувеличивавшей роль трудящихся в
«построении социализма» и тем скрывавшей свою — решающую.
Удивительно, с каким трудом в сознание людей, стремящихся
следовать марксистской методологии, проникает мысль о преходящей
прогрессивности эксплуататорского класса. В худших традициях метафизики
явление режется на части: либо прогрессивность (А. Колганов), либо
эксплуатация (А. Бузгалин).
Примером уже совершенно карикатурной реанимации советского
догматизма в XXI веке служит российского-вьетнамский сборник
«Исторические судьбы социализма» (2004), в написании которого приняли
участие В. С. Семёнов, Ю. К. Плетников, В. Н. Шевченко, В. М. Межуев и дру-
1 Колганов А. Почему погибла Советская держава? // Там же. 2001. №3. С. 12.
2 Бузгалин А. Открытое письмо молодым сталинистам // Там же. 2002. № 2. С. 17.
3 Там же. С. 26.

240 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
гие известные отечественные специалисты по социальной философии. Из
него читатель может узнать о том, что у нас был «ранний»,
«государственный» и т. д. социализм, что он пал исключительно по случайному
стечению обстоятельств, что КНР и СРВ по-прежнему строят социализм, что,
наконец, и Россия может вернуться на этот путь — всё зависит «от
личности, которая становится во главе государства, от её теоретической
подготовленности и политической мудрости»1.
Ирония истории состоит в том, что, пока постсоветские вроде-бы-
марксисты ждут избавления от царя и героя, в дорогом их сердцу Китае
личности, стоящие во главе партии и государства, реставрируют
капитализм, постепенно возвращая власть буржуазии, о чём откровенно сообщают
всем, имеющим уши. В докладе XVI съезду КПК сказано следующее
(подчеркну, что цитата приведена в рассматриваемой книге):
«Появившиеся в ходе социальных перемен предприниматели...
индивидуальные хозяева... лица, занятые в посреднических организациях... —
все они строители социализма с китайской спецификой... Вся
предпринимательская деятельность китайских и заграничных инвесторов в
процессе нашего строительства должна поощряться. Следует охранять все
законные трудовые и нетрудовые доходы»2. Яснее не выражаются даже в
«Единой России», имеющей с КПК межпартийные связи.
Узнать бы, что думают о защите нетрудовых доходов 54 % населения
КНР, имеющие 2 доллара и менее в день (из них — 300 миллионов
официальных и «скрытых» безработных)3. Ведь именно от них, от своего народа,
власть защищает «предпринимательскую деятельность китайских и
заграничных инвесторов». Кстати, число людей, выигравших от рынка,
насчитывает лишь от 6,7 % (западные оценки) до 15 % (официальные оценки)
населения4. 1% семей владеет 41% богатства5. Иначе и быть не может:
богатство буржуазии предполагает бедность рабочих. Как можно ждать от
рынка равенства! А ведь ждут.
Упомянутый В. С. Семёнов в книге с громким названием «Социализм
и революции XXI века: Россия и мир», признавая следующие цифры: «в
конце 2006 года в КНР официально насчитывалось 240 тысяч долларовых
миллионеров. В рейтинге самых богатых числилось 500 китайцев, из них 35 %
являлись членами КПК. Численность „среднего класса" оценивалась
примерно в 150 миллионов человек, что составляло менее 12 % населения. Осталь-
1 Исторические судьбы социализма. М., 2004. С. 60.
2 Там же. С. 221-222.
3 Миронов В. Поднебесной грозит катастрофа // Независимая газета. 2004. 13 января.
4 Немцов Б.у Кара-Мурза В. Путинский курс... // Там же. 2003. 25 мая.
5 Скосырев В. Китайцы недовольны произволом властей // Там же. 2010. 29 декабря

После 1917 года. Какой была революция в России? 241
ные — более 80 % — люди с небольшими, а то и малыми доходами» , тут же
пишет: «Китай ныне является самой мощной социалистической страной»2.
Закончиться строительство социализма с китайской спецификой,
предполагающей защиту прибылей иностранных инвесторов, может только
реставрацией зависимого капитализма — как в России. В «ядро» Китай
не пустят, поэтому, думаю, китайская реставрация станет крупнейшей
катастрофой нашего века, которая затмит даже российскую. Нынешний
экономический кризис, как известно, больнее всего ударил по Китаю: из-за
банкротства предприятий из городов в деревни вернулось около 200
миллионов бывших крестьян. Многим из них, отмечает профессор ИСАА МГУ
В. Гельбрас, хозяева недоплатили или вообще не заплатили за работу. На
что им жить — неизвестно. К тому же в условиях рынка государство
перестало закупать продукцию у крестьян (колхозы распущены ещё при
Дэн Сяопине), и крестьяне разоряются. Даже по официальным данным,
разорилось 40 миллионов крестьянских хозяйств. Экономический кризис
порождает политический. Опять-таки по официальным данным, в 2004
году состоялось 74 тысячи акций протеста (участвовало 3,7 миллионов
человек); в 2005-87 тысяч акций. После 2005-го данные перестали
публиковаться. В парторганах провинций и ЦК КПК созданы отделы по
поддержанию социальной стабильности3. Обратите внимание на заголовок
статьи: «Главная угроза для Китая — сами китайцы». Вместо «социализма
не по Марксу» мы видим капитализм «по Марксу»: есть те, кто получает
прибыль, те, кто на них работает, и государство, защищающее первых от
вторых. Люди, стремящиеся во что бы то ни стало увидеть в Китае
социализм, неспособны дать науке ничего, кроме исписанных страниц.
Подведу итог. В целом, сторонники этой точки зрения видят
закономерный характер возникновения советского общества, но. считая его
полностью или частично социалистическим, не видят его тупиковости,
исторической обречённости. Контрреволюция 1991 года для них по большому
счёту необъяснима.
В формулировке «забегание революции вперёд с последующим
откатом», подразумевающей отступление революции, неясно просвечивает
мысль о победе контрреволюции в 1920-30-е годы, получающая полное
развитие во второй точке зрения на природу советского строя.
Вторая. Это было общество, идентичное капиталистическому,
называемое обычно «государственным капитализмом».
Наиболее известные работы сторонников этой концепции: Т. Клифф —
«Государственный капитализм в России» (1948); Ш. Беттельхейм — «Клас-
1 Семёнов В. С. Социализм и революции XXI века: Россия и мир. М., 2009. С. 171.
2 Там же. С. 168.
3 Скосырев В. Главная угроза для Китая - сами китайцы // Независимая газета. 2010. 30 апреля.

242 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
совая борьба в СССР» (Т. 1. 1974; Т. 2. 1977); А. Каллиникос — «Месть
истории» (1991). О капитализме в СССР писали также А. Бордига, В. Райх,
И. Валлерстайн и многие другие.
Революция 1917 года была либо буржуазной, либо потенциально
социалистической, но потерпевшей неудачу в результате «термидора»,
осуществлённого переродившимся партаппаратом или мелкой буржуазией.
Соответственно, строй — результат успеха либо буржуазной революции,
либо буржуазной контрреволюции.
Этой точки зрения придерживаются, как правило, троцкисты,
отошедшие от взглядов Троцкого на природу СССР, и другие ультралевые на
Западе и в нынешней России. Их догматизм — иной. Это не
идеологическая предвзятость, а нетворческое следование марксизму, неумение
оценивать явления, неизвестные классикам марксизма, с позиций духа, а не
буквы исторического материализма и, как следствие, стремление
согласовать факты с цитатами и подогнать под шаблоны.
Показательна позиция Криса Хармана (Социалистическая рабочая
партия Британии), изложенная в работе «Как погибла революция» (1967).
Революция 1917 года была пролетарской, но гражданская война привела к
деклассированию пролетариата, проникновению в партию непролетарских
элементов, урезанию внутрипартийной демократии и др. В этих условиях
упрочилась власть аппарата. «Нет сомнения в том, что к 1928 году власть
в России захватил новый класс»1. Но в объяснении происходящего мысль
К. Хармана даёт догматический сбой: произошла контрреволюция. Новый
класс реставрировал старый строй. В СССР существовал «госкапитализм».
Однако этот капитализм явно выигрывает при сравнении с
дореволюционным. Для Троцкого контрреволюция была чисто надстроечным
явлением, поэтому прогрессивность советского строя ему понятна. Для
сторонников «госкапитализма» эта проблема неразрешима, поэтому они её,
как правило, просто игнорировали.
Но не все. Ультралевые коммунисты Германии и Нидерландов 1920-
30-х годов, называвшие себя «коммунисты Советов» (в противовес
«партийным» коммунистам), вели на эту тему обширные дискуссии.
Нидерландский «левый коммунист» Антони Паннекук (1873-1960),
один из антигероев книги Ленина «Детская болезнь левизны в
коммунизме», полагал, что «революция имеет двойственный характер, так как с
одной стороны, она уничтожает феодализм, чтобы открыть дорогу развитию
капитализма в деревне, а, с другой стороны, в городах она является
пролетарской и ликвидирует капитализм. Русская революция „есть компромисс
между двумя революциями"»2. Если у Дойчера две революции проходят
1 Харман К. Как погибла революция. СПб., 1992. С. 20.
2 Упадок капитализма. М., 2001. С. 163.

После 1917 года. Какой была революция в России?
243
последовательно, сливаясь в одну незавершённую перманентную, то здесь
они идут параллельно.
Постепенно «коммунисты Советов» пришли к выводу о том, что
«российский пролетариат упустил своё государство»; революция 1917 года
стала рассматриваться ими как буржуазная (Г. Вагнер. «Тезисы о
большевизме» (1934)!).
При этом немецкие «коммунисты Советов» считали госкапитализм
высшей и последней стадией мирового капитализма; нидерландские —
чисто российским явлением. И те, и другие не отрицали его
прогрессивности: немцы — для всего человечества, голландцы — для России.
Паннекук писал в программной статье своей группы
«Государственный капитализм и диктатура» (1936): «В России буржуазия была
уничтожена революцией, и её власть перестала существовать.
Государственный капитализм смог утвердиться из-за отсутствия сильной
буржуазии»2. Паннекук считал государственный капитализм в СССР
прогрессивным явлением и результатом революции.
Как нетрудно заметить, понятия «буржуазия» и «капитализм»
становятся у Паннекука равнозначными понятиям «эксплуататорский класс» и
«эксплуататорский строй» — либо вообще теряют смысл.
В самое последнее время определение революции 1917 года как
буржуазной встречается у известного нам А. И. Колганова3 и доктора
экономических наук М. И. Воейкова4, идущих по следам Паннекука и его
единомышленников. А. И. Колганов считает базисом советского общества
«пёструю смесь добуржуазных, раннебуржуазных, зрелых
капиталистических» отношений, «сквозь которые пытались прорасти отдельные ростки
социализма»; М. И. Воейков — буржуазные производственные
отношения «в своеобразной форме».
«Коммунисты Советов» обошлись без изобретения
контрреволюции — сама революция была буржуазной. Это придаёт их концепции
большую, чем у троцкистов, логичность.
Поиски же источника прогрессивного «государственного
капитализма» в контрреволюции дают простор самым экстравагантным
построениям, что можно видеть на примере взглядов доктора экономических наук
А. В. Соловьёва (1925-2000), автора книги «Этюды о капитализме в
России в XX веке» (1995) и многих статей.
1 Упадок капитализма. М., 2001. С. 164.
2 Там же. С. 166.
3 Колганов А. И. Почему погиб сталинский социализм // Экономико-философские тетради.
2003. Вып. 1.С. 150.
4 Воейков М. И. Политико-экономическая интерпретация русской революции // Там же.
С.122-125.

244 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Так как в России к 1917 году не было капитализма, именно
утверждение последнего было главной задачей развития России в XX веке. С этих
позиций оценивается Октябрьская революция.
«Но если революция не буржуазная, но и не пролетарская, то какая
же она? Выбор невелик: либо буржуазно-демократическая, либо — чисто
крестьянская (пугачёвщина). Третьего не дано»1.
Возобладало второе (пугачёвщина). Сочетание
буржуазно-демократических целей и мелкобуржуазных средств привело к тому, что в СССР
возникла «диктатура мелкой буржуазии при крупном современном
производстве»2. Во время НЭПа столкнулись диктатура рабочих и диктатура крестьян.
Последняя победила, Сталин — Пугачёв XX века, окрестьянивпшй страну. «С
1936 года мелкая буржуазия — „духовные крестьяне" — восходила к власти,
в 1991-1993 годах армия помогла ей сбросить социалистический камуфляж»3.
Таким образом, историю России направляла мелкобуржуазная стихия.
Как и в случае с якобинцами, проблема классовой сущности госаппарата
подменяется проблемой происхождения людей, составляющих аппарат.
Это отступление от исторического материализма. То, что подобное
отступление допускал и Маркс, сочтя возможную диктатуру бывших
пролетариев диктатурой пролетариата, не делает ошибку простительной.
С этой точки зрения неважно, что мелкая буржуазия не может как
класс владеть крупной государственной собственностью. Владеют люди,
проникнутые её духом. Не крестьяне, так «духовные крестьяне». Правда,
это уже идеализм, но автору это тоже не важно. Как всё-таки удалось
построить развитый капитализм в условиях «крестьянского термидора» —
вообще неизвестно, как и то, чем отличается «мелкобуржуазный СССР»
от нынешней «мелкобуржуазной России». А. В. Соловьёв считает различия
чисто количественными.
Последнее — характерная слабость догматических сторонников «капи-
талистичности» СССР. Когда в 1990-е годы капитализм действительно
вернулся, стало очевидно — хотя бы по социальным катаклизмам,
сопровождавшим его возврат — что это не тот строй, который существовал в СССР.
Но, конечно, догматизм не сдаётся фактам. Последний пример —
брошюра Интернационального Коммунистического течения «Упадок
капитализма» (2001). Как ясно из заглавия, авторы видят в современном
мире только один общественный строй — капитализм — и одну форму
развития — упадок; все события рассматриваются как проявления упадка
капитализма.
1 Соловьёв А. Россия в XX веке. Что сделано? // Альтернативы. 1998. № 3. С. 160.
2 Там же. С. 167.
3 Там же. С. 164.

После 1917 года. Какой была революция в России? 245
Россия считается страной, однотипной с западными, поэтому сделан
вывод о вступлении СССР после победы буржуазной контрреволюции
(1927-1928 гг.) в стадию империализма. Вторая мировая война велась
империалистическими державами за передел мира. Защита от агрессии —
уловка буржуазной пропаганды. Разницы между СССР, США и Третьим
Райхом нет (очевидно, между Китаем и Японией — тоже). СССР — не
первая освободившаяся колония, а такой же враг зависимых стран, как
их колониальные хозяева. Впору счесть распад СССР большой победой
«третьего мира»: одним врагом меньше.
И действительно, мысль авторов идёт к этому. Кризис капитализма
1970-80-х годов ударил по самым слабым его звеньям — сначала по
«обанкротившимся странам третьего мира» (Мексика, Аргентина и др.),
затем — по СССР и его сателлитам. Их крушение — разрушение
«капиталистической периферии, её рынков и должников»1.
Следовательно, капиталистическая система ослабела после краха
СССР, потеряв рынки и должников. Как же такое случилось? Может быть,
в РФ буржуазия отстранена от власти? Нет, авторы признают, что в СНГ и
Восточной Европе существует капитализм, притом Россия низведена до
уровня второразрядной державы. Дальше говорится о
незаинтересованности буржуазии Запада в экономической реконструкции стран
Восточной Европы, и это — чистая правда. Но где здесь доказательство
ослабления, а не усиления капитализма? Потери, а не приобретения им своей
периферии? Упадка, а не реванша? Где доказательства существования
капитализма в «Восточном блоке» до, а не после 1989-1991 годов? Их нет
и не будет.
Понять историю XX века с этой позиции невозможно: везде властвует
империализм, не несущий никакого прогресса (Китай — не исключение2).
«Вывести Россию из состояния отсталости может только мировая
революция пролетариата»3. Раз её нет, значит нет никакого прогресса, никакого
преодоления отсталости. Отсюда один шаг до осуждения
индустриализации, два — до одобрения действий Пол Пота, три — до признания
непобедимости капитализма. Не сделав этих шагов, авторы остались вообще
без позитива, равномерно осудив всё существующее. Это бесперспективный
путь. Уравнивание плохого с худшим ведёт только к оправданию худшего:
«„Демократия"... не имеет коренных отличий от прочих форм
капиталистической диктатуры, таких, как сталинизм и фашизм»4. Не смутило их и
то, что человек, первым вставший на эту точку зрения — бывший генсек
1 Упадок капитализма. М, 2001. С. 174.
2 Там же. С. 180.
3 Там же. С. 176.
4 Там же. С. 184.

246 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
ИКП Амадео Бордига (1889-1970) — был отпущен фашистским
правительством из тюрьмы за безвредность.
Концепция «госкапитализма» (капитализма без буржуазии) в любом
варианте не выдерживает сопоставления с фактами. Общество, где нет
распределения по капиталу, не может быть названо капиталистическим.
Эксплуатация может быть некапиталистической, и нет никакой
необходимости искать капитализм всюду, где она есть.
Место Октябрьской революции в истории с этой позиции также
непонятно. Капитализм до 1917 года, капитализм — после. Была ли революция?
Наиболее последователен И. Валлерстайн, отрицающий факт
революции. Менее последовательны те, кто считает революцию буржуазной
или двойственной: переход от одной фазы капитализма к другой не.
является социальной революцией. Представление о «буржуазной революции,
свергающей власть феодалов, чтобы расчистить путь капитализму»
выдаёт непонимание природы зависимого капитализма, где нет антагонизма
между буржуазной и небуржуазной частями «верхов». И совсем
непоследовательны изобретатели контрреволюции. Ведь им надо доказать, что
она свергла социализм. Когда же и как долго он существовал? Во время
гражданской войны? НЭПа? Если же его не было, то нечего было
свергать, нечего было упускать российскому пролетариату — власть ему
никогда не принадлежала.
В целом, достижения и недостатки этой позиции зеркально
противоположны достижениям и недостаткам предыдущей. Сторонники
«госкапитализма» видят тупиковость, историческую обречённость советского
общества, но, считая её результатом контрреволюции, не видят ни
закономерности, ни прогрессивности его возникновения и развития.
Контрреволюция 1991 года для них — простое продолжение «советского
термидора»; качественный скачок вниз также остаётся незамеченным. Возможен
даже такой взгляд: события 1989-1991 годов — «политическая революция,
совершённая одной частью правящего класса против другой его части»1.
Где искать «другую часть» номенклатуры, не желавшую реставрации
капитализма, автор не указывает. Так же рассуждает А. Каллиникос:
«революционный сдвиг от государственного капитализма к
транснациональному» , не социальная, а политическая революция, ведущая страны бывшего
«второго мира» к положению Латинской Америки. Такой переворот надо
было назвать контрреволюцией, чему мешает как раз представление о
капитализме до 1989-91 годов.
1 Гусев А. В. Постсоветское общественное сознание и социализм // Альтернативы. 2002.
№ 1.С. 80.
2 Callinicos A. The Revenge of History: Marxism and the East European Revolutions. Cam-
brige. 1992. P. 50-60.

После 1917 года. Какой была революция в России? 247
Стоящая особняком позиция «коммунистов Советов» является
переходной к третьей точке зрения на природу советского строя.
Третья. Это было общество, параллельное капиталистическому,
индустриальное общество иного типа.
Этой точки зрения придерживались как марксисты (троцкисты Б. Рицци
и М. Шахтман; У. Мелотти) и близкие к марксизму учёные (К. А. Виттфо-
гель), так и противники марксизма (У. Ростоу, Р. Арон, Б. Мур); сущность
советского строя глубже была понята первыми.
Нельзя также не упомянуть писателя-анархиста Виктора Сержа
(В.Л.Кибальчич, 1890-1947), начавшего критику большевизма «слева»
ещё во время революции, участником которой он был, и, очевидно,
первым применившего к советскому строю термин «тоталитаризм»: «мы
являемся свидетелями формирования новой системы производства,
правления и эксплуатации человека человеком, которая не была и не является ни
капиталистической, ни социалистической; системы, которую следует
назвать новым термином и которую... можно назвать только тоталитарной»1.
Начало научной разработке проблемы положила книга Бруно Рицци
(Ридзи) (1910-1977) «Бюрократизация мира» (1939). Затем последовали:
М. Шахтман — «Бюрократическая революция» (1941); К. Виттфогель —
«Восточный деспотизм. Сравнительное исследование тотальной власти»
(1951); М. Джилас — «Новый класс» (1957); новые книги Б. Рицци «Упадок
античности и феодальная эпоха» ( 1969), «Социализм от религии к науке»
(1970); «Ребяческий социализм» (1970); У. Мелотти — «Маркс и третий мир.
За многолинейную схему исторического развития» (1972); Р. Баро —
«Альтернатива. К критике реально существующего социализма» ( 1977) и другие2.
Из отечественных работ, кроме упомянутой статьи Ю. И. Семёнова
«Россия: что с ней случилось в двадцатом веке» (1993), положения которой
затем развиты в книгах «Философия истории» (1999, 2-е издание — 2003),
«Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного
общества» (2001), «Политарный („азиатский") способ производства:
сущность и место в истории человечества и России» (2008), можно отметить
интересную именно (и только) в этом плане книгу В. Е. Бугеры
«Собственность и управление» (2003).
Как правило, каждый из авторов применял свой собственный
термин: «бюрократический коллективизм» (Б. Рицци), «восточный деспотизм»
(К. Виттфогель) и т. д. Суть же едина: номенклатура — это
класс-собственник. Не было буржуазного перерождения, было рождение нового класса
эксплуататоров и нового строя, схожего или тождественного с «азиатским
способом производства» у Маркса.
1 Серою В. Сила и пределы марксизма // Альтернативы. 1995. № 4. С. 136.
2 Грецкий М. Н. Был ли социализм? // Там же. 1994. № 2. С. 42.

248 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Большинство авторов ограничилось констатацией возникновения
нового строя и описанием его основных черт. О теории неополитаризма
можно говорить только применительно к взглядам Ю. И. Семенова.
Немарксистские авторы, называя советский строй «коммунизмом»,
считали его одним из вариантов модернизации отсталых обществ,
созданным «модернизационной», крестьянски-интеллигентской революцией.
Отличие от капитализма — в ценностях, на которых базируется этот строй.
Поскольку эталон Современности для либералов — капитализм Запада,
логичен вывод Т. фон Лауэ: советский тоталитаризм — «не более, чем
карикатурное эхо западного государства и общества, лучшая копия,
возможная в российских условиях»1.
Приоритет в выдвижении этой идеи, очевидно, следует отдать Н. А.
Бердяеву (1874-1948), утверждавшему в работе «Истоки и смысл русского
коммунизма» (1937), что в СССР существует особый строй, именуемый
им то «государственным капитализмом», то «коммунизмом», при котором
«привилегированным классом» является «новая советская бюрократия»2,
«высшей ценностью признаются не интересы рабочих... а сила государства»,
но который «представляется продолжением дела Петра Великого»3.
Немало места в книге Н. А. Бердяева уделено справедливой констатации
некритического усвоения русской интеллигенцией западных идей. Идеи для
Н. А. Бердяева — движущая сила истории, поэтому истоки русского
коммунизма — в русском восприятии идей марксизма, в их, используя
выражение Т. фон Лауэ, «карикатурном эхе».
Теперь схожих взглядов придерживается и часть отечественных
авторов патриотической ориентации — конечно, оценивая самобытность
СССР положительно. «Социальный переворот 1917 года народ поддержал
в силу того, что большевики предложили вместо либеральной модели
модернизации общества общественный строй, сохраняющий
фундаментальные ценности российского общества»4. Революция вела к модернизации без
вестернизации. Термин «модернизация» продолжает свою эфемерную жизнь,
лишаясь всякого смысла: если есть разные модернизации, то есть и
разные Современности; иначе говоря, нет Современности как стадии истории.
Б. Ю. Кагарлицкий в книге «Реставрация в России» (2000) говорит о
«модернизации» как главном результате революции 1917 года и,
одновременно, подчёркивает отличие СССР от стран Запада. Как ни странно,
главным признаком советского общества он считает «деклассированность
1 Laue Т. Н. von. Why Lenin? Why Stalin? P. 228.
2 Бердяев H. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М, 1990. С. 105.
3 Там же. С. 120.
4 Олейников Ю. В. Природный фактор исторического бытия России // Философия и
общество. 2001. №3. С. 135.

После 1917 года. Какой была революция в России? 249
всех классов», тут же признавая «этакратию» классом-государством.
Знаменателен вывод: «эта система не имела ничего общего с „царством
свободы"... Но миллионы людей, истерзанных войнами и привыкших
ежедневно бороться за физическое выживание, воспринимали её как высшее
выражение социальной справедливости. Более того, не будучи
социалистической, она безусловно опиралась на целый ряд социалистических
принципов в своей теории и практике. Именно это предопределило
серьёзные успехи Советского Союза на ранних этапах его истории»1.
В любом случае неизбежен вопрос: более или менее прогрессивным
было советское общество по сравнению с капиталистическим? Неизбежен
и ответ: менее. В противном случае пришлось бы признать его
посткапиталистическим.
Потенциальная прогрессивность советского строя виделась в
возможности перехода к новой стадии истории: коммунизму для марксистов
(У. Мелотти) или стадии массового потребления для сторонников
концепций модернизации (У. Ростоу). Р. Арон допускал как такой исход
(конвергенцию), так и революционное свержение советского строя «снизу»,
считая последнее почти невероятным.
Поражение СССР в «холодной войне» и его последующий крах,
казалось бы, ставят точку в спорах.
Однако возникает опасность непонимания реального значения
Октябрьской революции 1917 года и её результатов. Выходит, что
результатом был регресс, тупик, революция потерпела поражение.
Так считал Б. Рицци, не отказавшийся, впрочем, от идеи построения
бесклассового общества. Карл Август Виттфогель (1896-1988), в отличие от
Рицци, пришёл к выводу о тщетности попыток преодоления капитализма. Тем
же завершилась эволюция взглядов Макса Шахтмана (1903-1972). С Шахт-
маном полемизировал Троцкий в своей последней (так и не изданной в
России) книге «В защиту марксизма» (1940). И Троцкий, и Шахтман считают,
что нет прогресса без социализма. Шахтман, не видя в СССР социализма, не
видит и прогресса; Троцкий, видя прогресс, стремится увидеть и социализм.
Корень ошибки — в непонимании периферийного характера русского
капитализма. Именно такой, а не западный капитализм следует
сравнивать с политаризмом. Тогда прогресс налицо.
Взгляд на СССР как на «параллельное» капитализму общество,
будучи доведён до абсурда, переходит в иную, последнюю, наиболее
экзотическую точку зрения на природу советского строя.
Четвёртая. Это было общество, предшествующее капитализму,
докапиталистическое — «азиатское» или феодальное. Строй — результат
«азиатской» или феодальной контрреволюции.
1 Кагарлицкий Б. Ю. Реставрация в России. С. 15-29.

250 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Первым этот взгляд сформулировал в 1922 году П. А. Сорокин в
работе «Современное состояние России», говоря о «буквальном
повторении хозяйственной системы древней Ассиро-Вавилонии, Древнего
Египта»1 и т. д.
Такова позиция советских и восточноевропейских диссидентов
либерального толка и их постсоветских наследников. Наиболее яркие
отечественные её представители: М. С. Восленский — «Номенклатура.
Господствующий класс Советского Союза» (1980); Е. Н. Стариков —
«Общество-казарма от фараонов до наших дней» (1990, опубликована в 1996). К
этому же направлению примыкает и избыточно эмоциональное
произведение математика И. Р. Шафаревича «Социализм как явление мировой
истории» (1977), основной пафос которого — в утверждении
несовместимости социализма с жизнью как таковой.
Само собой, в регрессивности советского строя убеждены нынешние
российские либералы из числа бывших советских обществоведов.
Например, доктор исторических наук А. В. Кива (р. 1931), утверждавший в
книге «Социальные революции на исходе века» (1992), что
«государственно-ничейная собственность» была «двумя шагами назад» по сравнению
с капиталистической2. Революция оказывается «преждевременной». Это
всё то же «забегание революции вперёд», только оцениваемое
отрицательно. (Книга А. В. Кивы взята мною в качестве зеркала отечественного
либерализма. Теоретическая разработка проблем революции в ней
отсутствует, однако мировоззрение выражено очень ярко).
Сторонники данной точки зрения, стремясь в меру своего разумения
защитить марксизм от большевизма, часто цитируют высказанную в
полемике с народниками мысль Г. В. Плеханова о том, что «совершившаяся
революция может привести к политическому уродству, вроде древней
китайской или перуанской империи, то есть к обновлённому царскому
деспотизму на коммунистической подкладке»3, так что можно говорить о
своеобразном неоменьшевизме, благими намерениями которого, как и
старого меньшевизма, вымощена дорога к защите капитализма.
Аргументация сторонников идеи «Октябрьской контрреволюции»
наиболее систематически изложена М. С. Восленским (1920-1997). Россия
к 1917 году была феодальной страной; революции 1905-1907 годов и
февраля 1917 — «антифеодальные» (автор избегает термина «буржуазные»);
Октябрьская революция «открыла эру старательного уничтожения всех
капиталистических, то есть антифеодальных элементов в России. Она
оказалась, таким образом, объективно не продолжением антифеодальной
1 Сорокин П. А. Современное состояние России // Новый мир. 1992. №4. С. 196.
2 Кива А. В. Социальные революции на исходе века. М., 1992. С. 63.
3 Плеханов Г. В. Наши разногласия // Избранные философские произведения. Т. 1. С. 323.

После 1917 года. Какой была революция в России? 251
революции», а «Октябрьской контрреволюцией», «реакцией феодальных
структур»1.
Загнав себя и читателя в рамки дилеммы «капитализм-феодализм»,
М. С. Восленский приходит к выводу, что большевики спасали устои
феодального общества, а Белое движение стремилось продолжить
антифеодальную революцию. Поскольку феодальная реакция большевиков
победила, антифеодальная революция по-прежнему стоит в повестке дня.
«Проблема нашего времени состоит не в том, что капиталистическая
формация уже исчерпала себя, а в том, что феодальная формация ещё не
полностью исчерпала все возможности продлить своё существование»2.
Одним словом, как гласит название последнего раздела книги, «после
номенклатуры — свобода».
Аналогична позиция Е. Н. Старикова в книге «Общество-казарма от
фараонов до наших дней». С точки зрения автора, в России всегда
господствовал азиатский способ производства, лишь в конце XIX - начале
XX века дополненный «ростками» капитализма. О зависимом развитии ни
М. С. Восленский, ни Е. Н. Стариков не осведомлены, поэтому
капиталистический путь для них тождественен западному. Естественно, отказ от
этого пути — регресс. «Имело место не пролетарское и даже не просто
люмпенское отрицание капитализма... а отрицание его сельским паупером
дотоварного типа. В строго терминологическом смысле слова это была
контрреволюция архаичных азиатских структур, предпринятая в ответ на
столыпинскую революцию. Отрицанию подверглись рынок, частная
собственность, право, свобода личностии, демократия, гражданское общество,
то есть всё то, что в совокупности составляет европейскую парадигму»3.
Странно, но факт: автор убеждён, что к власти в 1917 году пришли
люмпены — «военно-монашеский орден деклассированных
революционеров»4. Если согласно А. В. Соловьёву страной управляли «духовные
крестьяне», то согласно Е. Н. Старикову, насколько можно понять —
«духовные люмпены». На их приходе к власти изложение истории России в
данной книге обрывается, потому что согласовать тезис о власти
люмпенов с реальной историей СССР невозможно.
Неловко даже напоминать о 100-процентной грамотности населения,
бесплатной медицине и образовании, победе в войне и о том, что на Западе
СССР безоговорочно относили к богатой части современного мира5. Где
1 Восленский М. С Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С. 585.
2 Там же. С. 599.
3 Стариков Е. Н. Общество-казарма от фараонов до наших дней. Новосибирск. 1996. С. 386.
4 Там же. С. 387.
5 См.: Сноу Ч. П. Две культуры и научная революция // Портреты и размышления. М.,
1985. С. 222.

252 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
здесь регресс? К таким ли последствиям может привести власть
«сельского паупера дотоварного типа»? Разве регресс — независимость России-
СССР, избавившейся от долговой кабалы? Из аграрной страна стала
индустриальной; более того — второй сверхдержавой мира. Это уровень, до
которого наша страна не поднималась ни до периода неополитаризма, ни
после, когда стремление догнать по уровню жизни Португалию
официально декларируется как цель весьма отдалённого будущего. С учётом того,
что ВВП на душу населения в Португалии — 18 000 долларов на человека
в год, а в России — 8 5001, цель следует признать утопической. Хотелось
бы напомнить, что если РСФСР в 1990 году по данному показателю
находилась на 44-м месте в мире, то Россия в 2000-м — на 90-м2.
Английский писатель Джон Бойнтон Пристли (1894—1984),
посетивший СССР в 1946 году, заметил: «Россия похожа на великана, который
отправился в школу» и, приведя цифры тиражей классической
художественной литературы, заключил: «Если это тьма, покажите мне свет»3.
Тиражи росли вплоть до развала СССР и возвращения России в
цивилизованный мир, после чего началось их стремительное падение.
(2 305 000 000 экземпляров в 1990 году4 и 130 000 000 — в 2003-м, причём
77 % из них — детективно-фантастически-любовный словопомол5). Если
это свет, покажите мне тьму.
Идеализировать достижения периода неополитаризма не стоит:
общество оставалось классовым, со всеми присущими классовому обществу
антагонизмами; так, с крестьянством номенклатура поступила так же, как
на Западе поступала буржуазия, «переняв от неё гегемонию» и методы её
осуществления, однако прогрессивность индустриализации несомненна.
Аграрное общество в современном мире обречено на зависимость от Запада.
Следствием революционного завоевания независимости стала двух-
полярность мира, ограничивающая власть капитала на Земле, пусть даже
властью номенклатуры над другой её частью. И это тоже результат,
имеющий всемирно-историческое значение.
Теперь, после исчезновения силы, сдерживающей капитализм, его
агрессивность колоссально возросла, что и почувствовали на себе народы
зависимых стран и «стран-изгоев». Они утратили не просто поддержку
второй сверхдержавы, они утратили пример революционной победы над
зависимостью, хотя не над эксплуатацией вообще.
1 Лебедева Г. Богач-бедняк со Старого Арбата // Российская газета. 2003. 1 декабря.
2 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 565.
3 Пристли Дж. Б. Заметки на полях. М., 1988. С. 254.
4 Ввведение в культурологию. М., 1996. С. 323.
5 Ненашев М. От буквы до духа. Останется ли Россия читающей страной? // Российская
газета. 2004. 16 октября.

После 1917 года. Какой была революция в России? 253
Из сказанного выше следует признание Октябрьской революции 1917
года социальной революцией, свергнувшей зависимый капитализм,
существовавший в России.
По сравнению с капитализмом Запада советский политаризм был бы
регрессом. Но революция 1917 года произошла не на Западе, а в зависимой
стране. По сравнению с зависимым капитализмом советский политаризм был
прогрессивен, обеспечив гигантский рывок в развитии производительной силы
России-СССР. Это даёт основания считать, что в 1917 году произошло не просто
восстание, а революция, смена одного строя другим, более прогрессивным.
В 1991 году произошла контрреволюция, реставрировавшая в России
и других странах, возникших на обломках СССР, зависимый капитализм и
тем лишившая их независимости. Тогда, а не 1917 году, переворот ускорил
регресс, факт которого теперь не могут отрицать даже либералы, как
упомянутый А. В. Кива, фактически признавший, десять лет спустя,
превосходство советского строя над зависимым капитализмом: «Шоковая
терапия и сопровождавшая её дикая приватизация привели к развалу
экономики России... началась тотальная деградация важнейших структур и сфер
жизнедеятельности» ит.д.1
Ещё до кризиса, например, в 2004 году, вывоз капитала из России
составлял 2 триллиона 768 миллиардов рублей (97 миллиардов долларов),
что равно расходной части федерального бюджета. Сюда входят не только
выплаты по внешнему долгу и вывоз частного капитала, но и вложенные
в иностранную валюту и иностранные ценные бумаги и хранящиеся в
иностранных же банках золотовалютные резервы и средства
Стабилизационного фонда. «Россия продолжает финансировать экономику развитых
западных государств», — писал, приведя эти цифры, обозреватель
«Независимой газеты»2. Неудивительно, что в 2003 году 88,2 % россиян
находились за «международной» чертой бедности, установленной для стран,
переживающих переходный период (4 доллара в день)3. Так было в
докризисный период, который, похоже, скоро будут вспоминать как время
изобилия; то же и сейчас: «У нас экономический рост устроен таким образом,
что преимущества его концентрируются в наиболее доходных группах...
Это латиноамериканизация страны в чистом виде. И мы в России ничего
нового не создали, а лишь приблизились к этому типу общества... Доля
среднего класса, даже при самых мягких подсчётах, держится в пределах
20 %, причём половину занимают чиновники»4.
1 Кива А. В. Не захлебнуться бы в восторгах // Независимая газета. 2002. 11 июля.
2 Санько В. Минус 97 миллиардов долларов // Там же. 2004. 10 ноября.
3 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 574.
4 Куликов С. Россия расслаивается по-латиноамерикански // Независимая газета. 2010. 11
февраля.

254 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Сейчас даже эти средства тают (в 2009-м Резервный фонд сократился
с 4,9 до 1,8 триллионов рублей1), глава Минфина А. Кудрин объявляет:
«Когда закончится Стабфонд, будем занимать. Мы уже спланировали
заимствования... примерные повышения по 2-3 % ВВП в год». В 2010 году
Россия займёт 18, в 2011-20,7, в 2012-20 миллиардов долларов2.
Для справки: государственный долг России достиг 540 миллиардов
долларов3; в 2009 году объём госдолга составлял 10,5 % ВВП; в 2010 —
13,4 %4, в 2013 — составит 17,4 % ВВП; «расходы на обслуживание» —
то есть выплаты — в 2010-м составили 280 миллиардов рублей, в 2011-м
составят 389 миллиардов рублей5.
Как и другие периферийные страны, Россия обречена занимать своё
место в мировой экономике. Какое? В структуре нашего экспорта сырьё
составляет 70 %; машины и оборудование — 3 %; доходы от нефти в 1999
году давали 13 % бюджета, в 200Ф-26 %, в 2006-60 %. Доля Японии и США
в мировом наукоёмком производстве ныне составляет 36 и 30 %
соответственно; доля России, ставшей страной мелких лавочников — 0,3 %6.
Директор Института США и Канады С. М. Рогов приводит и другие
цифры: 40 % ВВП России даёт экспорт сырья; 10 % — экспорт товаров и
услуг; только 7-8 % — машиностроение, электроника и другие
высокотехнологичные отрасли; изношенность основных фондов — 46,3 %7.
«Дополнительное напряжение в отечественной экономике создаёт
высокий корпоративный долг. В 2010 году бизнесу предстоит выплатить
около 200 миллиардов долларов западным кредиторам. При ожидаемой
прибыли всего в 70 миллиардов долларов»8.
Капиталистическая Россия всегда будет бедной и малограмотной.
Последнее подтверждает известный олигарх М. Прохоров: «Современная
система подготовки готовит 70 % специалистов с высшим образованием,
20 % — со средним и 10 % — с начальным. Требования рынка сейчас
таковы: 80 % — это начальное и среднее и 20 % — высшее»9.
К настоящему времени в России реставрирован строй,
существовавший до революции 1917 года. Даже правительственная «Российская газета»
1 Куликов С. В России насчитали 100 миллионов бездельников // Там же. 2009. 25 декабря.
2 Башкатова А. Евробондиана министра Кудрина // Там же. 2010.4 февраля.
3 Наумов И. Плавная девальвация закончилась обрушением // Там же. 2009. 23 января.
4 Наумов И. Россия пошла в рост буквой W // Там же. 7 сентября.
5 Кукол Е. На госдолг завели статью // Российская газета. 2010. 1 октября.
6 Мухин В. Хватит торговать сырьём // Независимая газета. 2007. 21 мая.
7 Рогов С. Невостребованность науки - угроза безопасности страны // Там же. 2010. 8
февраля.
8 Наумов И. Загадка провала-2009 // Там же. 2009. 29 декабря.
9 Башкатова А. Диплом - единственный путь к достатку // Там же. 2010. 29 сентября.

Проблема революций в других периферийных странах 255
констатирует: «Исторические параллели потрясают. Доля крупной
буржуазии, данные по дифференциации доходов совпадают. Между бедными
и богатыми и тогда, и сейчас — пропасть. Теперь наш крупный бизнес
соответствует дореволюционной модели»1. В интервью с заместителем
директора Центра уровня жизни Минтруда РФ В. Литвиновым
употребляются термины вроде «клонирование социально-экономического генотипа»,
но в этих биологизмах нет необходимости: произошла контрреволюция.
Итак, Россия в двадцатом веке пережила и победу революции, и
победу контрреволюции. Данная точка зрения последовательно проведена в
названных выше работах Ю. И. Семёнова. Революцию он характеризует
как «рабоче-крестьянскую», то есть только со стороны движущих сил, а не
характера, или как «антикапиталистическую», «социорно-освободительную»,
то есть с деструктивной стороны характера. Полагаю, что с
конструктивной стороны характер должен быть определён как неополитарный.
Проблема революций
в других периферийных странах
Непонимание сущности Октябрьской революции сказалось на оценке
революций в «третьем мире». Его страны считались отставшими, а не
зависимыми; их строй характеризовался как феодальный или
сохраняющий феодальные пережитки; соответственно, считалось, что им открыты
две дороги: к социализму и к капитализму. Первый путь — путь
революции «снизу» под руководством просоветской партии; второй — путь
реформ под руководством прежней прозападной элиты. Эту иллюзию
разделяли и у нас, и на Западе, и в самом «третьем мире» не только до
появления концепций «зависимого развития», но и после.
Определить революционную силу при таком подходе было столь
непросто, что иногда её объявляли ненужной: «Реальная картина
социальной революции XX века так часто не совпадает с традиционной схемой...
что ставит исследователя в тупик. Скажем, революция без революционного
класса, но при наличии революционной идеологии и организации
революционеров. Явление это не ново... однако сейчас стало в известном смысле
нормой». Развивая свою мысль, М. Я. Гефтер (1918-1995) предлагал
отказаться от «однозначных определений» любых революций «третьего мира» .
1 Панов Е. Сегодня мы живём на уровне 1913 года. Соотношение бедных и богатых в
России с тех пор не изменилось. Интервью с заместителем директора Центра уровня жизни
Минтруда РФ В. Литвиновым // Российская газета. 2004. 27 февраля.
2 Выступление М. Я. Гефтера // Историческая наука и некоторые проблемы
современности. С.255.

256 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
В этой теоретической капитуляции был свой резон. Игнорирование
иной природы капитализма зависимых стран приводило к бесплодным
схоластическим классификациям их революций. Споры, которые велись
вокруг понятий «национально-освободительная революция»,
«национально-демократическая революция», «народно-демократическая революция»
(этот термин — абсолютная тавтология)1, «буржуазно-демократическая
революция», естественно, ни к чему не привели. Это признаётся и в
итоговой для советских исследований революций «третьего мира» книге
«Национально-демократическая революция: сущность и перспективы» (1990)2.
Но выход авторы, несмотря на знакомство с концепциями
зависимости, ищут по-прежнему в утверждении запаздывающего, а не зависимого
развития «третьего мира». Капиталистические страны делятся на страны
первичной (западной), вторичной (Россия, Япония, Греция, Бразилия и др.)
и третичной (все остальные) моделей капитализма. Признаки вторичной
и третичной модели — «запаздывание» и «альтернативность» (возможность
перехода к социализму). В третичной они выражены в более резкой форме.
Для первичной модели характерны классические буржуазные
революции и «буржуазно-демократические»; для вторичной — «буржуазно-
демократические» и «социалистические»; для третичной — «национально-
освободительная», «национально-демократическая»,
«народно-демократическая» революции, анализу которых и посвящена статья редактора
сборника Г. Ф. Кима (1924—1989), но о которых он ничего внятного
сказать не может3.
Остальные авторы также избегают однозначных суждений. И это
понятно: все возможные революции в странах «третьего мира»,
оцениваемые по изложенной выше схеме, призваны преодолеть расстояние между
запоздавшим капитализмом, опутанным феодальными пережитками, и
реальным социализмом. Каждая революция отмечает новую стадию пути.
Обоснованию этой идеологической задачи были подчинены все наши
исследования «третьего мира», но к 1990 году образцовость СССР стала
сомнительной, а надуманность стадий — несомненной. Осталось только
признавать, что проблемы трудны, а пути их решения многообразны.
Характер Иранской революции 1978-1979 годов — последняя из
проблем изучения революций, решавшихся и не решённых по-старому:
время подведения итогов Иранской революции совпало с концом СССР.
1 Одно из определений этой революции называет её «антиимпериалистической,
антифеодальной, антифашистской, национально-освободительной, демократической»
(Философский энциклопедический словарь. М, 1989. С. 388) Такое разнообразие признаков маскирует
бессодержательность термина.
2 Национально-демократическая революция: сущность и перспективы. М., 1990. С. 4-7.
3 Ким Г. Ф. Революции XX века // Там же. С. 8-26.

Проблема революций в других периферийных странах 257
Был ли переворот в Иране прогрессивен? Революция, приведшая к
власти часть прежних «верхов», не была для истмата социальной
революцией. В современном мире признавалась борьба лишь двух сил —
социализма и капитализма; первый революционен, второй контрреволюционен.
Социальная революция может быть либо социалистической, либо её
первой фазой: «буржуазно- (национально-) демократической». Данные
определения применялись к переворотам, не уничтожившим буржуазию и
установившим просоветский, но антикоммунистический режим (Египет, Ирак).
Но иранский режим был агрессивно антисоветским и подавлял рабочее
движение. Поэтому поиск определения шёл неизбежным путём:
«упущенная возможность»1 социалистической революции, «реакционная
революция»2, наконец — контрреволюция3. Прогрессивность переворота
отрицалась: за кровью, пролитой новой властью, незамеченным оставалось
завоевание независимости, что до обидного напоминало восприятие
многими левыми на Западе нашей революции 1917 года.
Такая постановка вопроса расходилась с фактами, что не могло
устроить востоковедов. Но вместо марксистского решения проблемы
сущности строя послереволюционного Ирана было предложено нечто иное:
революция как духовное («социокультурное») явление. Это положение в
качестве новой (для нашей науки) методологии изучения революций
выдвинуто доктором философских наук К. М. Кантором (1922-2008) в 1987 году4,
а к Ирану вскоре применено известным нам С. Л. Агаевым.
В Иранской революции он увидел «протест против ценностей
„общества потребления" и потребительской психологии, стремление к духовной
деколонизации и национально-культурному самоутверждению»5 и т. д.
Вот какие «действительные задачи» решала эта революция. Вопрос о
сущности строя, установленного благодаря ей, теперь вообще решать не
нужно: она совершилась в сфере духа. Общество растворяется в культуре,
борьба классов — в борьбе ценностей, социальная революция — в
абстрактном процессе освобождения человека. Несмотря на дежурные
заверения обоих авторов о творческом развитии марксизма, материализм здесь
не найти даже под микроскопом. Критерий прогресса тоже отсутствует:
выбор ценностей («либеральные», «традиционные» и др.) и оценка их по-
1 Арабаджян А. 3. Иранская революция: причины и уроки // Азия и Африка сегодня.
1986. №4. С. 38.
2 Революция и реформа в национальном развитии стран Востока // Там же. 1985. № 9. С. 28.
3 Максименко В. И. Ответ С. Л. Агаеву // Народы Азии и Африки. 1988. № 2. С. 209.
4 Кантор К. М. Революция как социокультурный феномен // Вопросы философии. 1987.
№ 11. С. 79-95. Также см.: Он же. История против прогресса. М., 1992.
5 Агаев С. Л. Иранская революция: «воспоминание о будущем»? // Народы Азии и
Африки. 1989. № 1.С. 64.

258 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
беды без связи с общественным строем — дело эмоций. Догматизм
сменился откровенной ненаучностью.
Так советское обществоведение исчезло в ходе дискуссии под
напором пришедшей с Запада эклектики.
Как изучается в современной России
проблема революции
В современной российской философии и социологии проблема
революции ставится редко. Это логично, так как ни современная западная, ни
русская религиозная философия, ставшие теперь образцами для
подражания, по этой проблеме не могут сказать ничего, а взамен в качестве
локомотива истории способны предложить либо реформы, либо мистицизм
личного самосовершенствования.
Наиболее известная книга последнего десятилетия, затрагивающая
вопросы теории революции, написана двумя высокопоставленными
чиновниками — заместителем генерального директора Фонда реструктуризации
предприятий и развития финансовых институтов И. В. Стародубровской
и руководителем Рабочего центра экономических реформ при
Правительстве РФ (ныне — ректор Академии народного хозяйства при Правительстве
РФ) В. A. May, экономистами по специальности. Она издана в 2001 году
на английском и русском языках в Оксфорде и Москве, посвящена
М. С. Горбачёву и Е. Т. Гайдару и носит название «Великие революции:
от Кромвеля до Путина».
По форме это попытка привить на отечественной почве идеи
западной «социологии революции» в «структурном» варианте. Круг
предшественников очерчен вполне определённо — А. де Токвиль, С. Хантингтон,
Б. Мур, Т. Скокпол, Т. Гарр, К. Бринтон и другие. Авторы не скрывают
импортный характер изложенных мыслей, безмятежно признаваясь в
трудности перевода ключевых терминов, употреблённых в английском
издании («challenges» и «constraints»), на русский язык1. Перевод, впрочем,
нареканий не вызывает — понять задачу авторов просто.
Она заключается не только и не столько в создании новой версии
«социологии революции», сколько в идеологическом оправдании
деятельности политиков, которым посвящена и которыми, как подчёркивают
авторы, вдохновлена книга. Историческая прогрессивность их курса, вера
в которую побудила авторов щедро рассыпать по страницам книги
комплименты М. С. Горбачёву и Е. Т. Гайдару и даже подвигла на признание:
1 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина. М.,
2001. С. 371.

Как изучается в современной России проблема революции 259
«все недостатки книги могут быть отнесены исключительно на счёт её
авторов»1 (имеется в виду: но не кумиров) — вот стержень книги.
Следовательно, мы имеем дело не с позицией Стародубровской—
May, а с выраженной ими позицией Горбачёва-Гайдара, которая заключается
в том, что их правление стало для СССР-России социальной революцией.
Всемирная история периода «от Кромвеля до Путина», увиденная с
этой позиции, выглядит следующим образом. Революции не происходят
в «стабильных обществах», то есть до капитализма и в нынешних
капиталистических обществах. Они происходят при модернизации и «связаны с
феноменом экономического роста»" при «кризисе роста». Таковых в
истории было три:
• кризис ранней модернизации при переходе к экономическому росту;
• кризис зрелого индустриализма, «выплеснувший на поверхность
противоречия масового промышленного производства»3;
• кризис ранней постмодернизации при переходе к
постиндустриальному обществу.
Первый кризис имел место в Англии XVII века, России — второй
половины XIX века, Китае — второй половины XX века.
Такая постановка вопроса означает утверждение параллельного
развития всех отдельных обществ — как у Ростоу. Но уже при обращении ко
второму кризису она даёт сбой: «В отличие от первого, кризис зрелого
индустриализма, проявлявшийся в развитых странах с конца XIX века и
достигший своего пика в период Великой депрессии, был искусственно
перенесён и на страны, где ещё не сложилось зрелое индустриальное
общество, интернационализирован и синхронизирован» .
Третий кризис всеобщ — это начало научно-технической революции.
Необходимым для её успеха общественным строем считается капитализм,
поэтому для некапиталистических стран стоит задача перехода к
капитализму («либерализации»), чему мешает «тоталитаризм».
Если общественные институты способны адаптироваться к новым
требованиям, кризисы могут быть преодолены эволюционным путём, в
который включаются реформы, революции «сверху» и оккупация более
передовыми странами. Если неспособны (если есть «встроенные
ограничители», по терминологии авторов) — происходит революция.
1 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина. М.,
2001. С. 10.
2 Там же. С. 355.
3 Там же. С. 355.
4 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина. М,
2001. С. 355.

260 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
«Встроенные ограничители» для первого кризиса — «оставшиеся от
традиционного общества методы регулирования производства и торговли»,
сословное деление, абсолютизм; для второго — «крайности монополизма»,
отсутствие механизмов социального компромисса; для третьего —
авторитаризм и тоталитаризм. Их преодоление — революция. Для первого и третьего
кризисов —либерализационные революции, для второго —мобилизационные.
Что можно сказать об этой схеме исторического процесса? «Кризисы
роста», выделенные авторами — явления разного порядка. Ни одна страна не
прошла их один за другим. Не были они и стадиями истории человечества в
целом, потому что каждый из них — набор принципиально различных явлений.
«Первый кризис» — либо переход к капитализму (буржуазные
революции в Англии и Франции), либо переход к зависимому капитализму (Россия
второй половины XDC века), либо свержение зависимого капитализма
(Китай второй половины XX века). Свести «первый кризис» к
индустриализации невозможно, так как в России она завершилась уже после
Октябрьской революции, то есть в результате «второго кризиса», а не «первого».
«Второй кризис» — либо момент эволюции западного капитализма
(Великая депрессия и реформы Ф. Рузвельта, «фашистские революции»),
либо свержение зависимого капитализма (Октябрьская революция).
«Третий кризис» — либо НТР на Западе, либо реставрация
зависимости вне Запада.
Эти разнородные события выданы за этапы прогрессивного
развития, что является полным собранием возможных ошибок: здесь и
априорное восприятие капитализма как вершины прогресса, и отсутствие
критериев прогрессивности перемен, и отождествление западного и зависимого
капитализмов, и сведение революции к восстанию «снизу», а революции
«сверху» — к реформе (общее для истмата и «социологии революции»).
Соответственно, то, что с этой точки зрения отнесено к революциям,
не всегда является ими.
Революция определяется как «социальная трансформация общества,
осуществляемая стихийно, в условиях слабой государственной власти,
неспособной контролировать происходящие события и процессы»1.
Слабость государственной власти вызвана «фрагментацией общества»,
открытие которой авторы считают своим вкладом в теорию революции.
Это «резкое усложнение социальной структуры общества, вызванное
размыванием границ и размежеванием интересов в рамках традиционных
классов и групп, а также возникновение новых социальных сил, не
вписывающихся в прежнюю систему»2.
1 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Пугина. М,
2001. С. 356-357.
2 Там же. С. 357.

Как изучается в современной России проблема революции 261
Проще говоря, это обострение классовой борьбы, принимаемое
авторами за её возникновение. Классовый подход к проблеме революции
отрицается как неприемлемый; взамен предлагается «фрагментация»: борьба
идёт не между классами, а между мелкими группами людей, принцип
выделения которых не раскрыт1.
Ход революционного процесса таков: кризис старого режима (провал
реформ, резкое ухудшение экономической ситуации) - начало
революции — приход к власти умеренных (утопизм, неспособность на жёсткие
меры) — кризис их власти и консолидация «консерваторов» (очевидно,
контрреволюционеров) — приход к власти радикалов, жёсткими мерами
стабилизирующих экономику — кризис их власти — термидор
(определение не дано) — приход постреволюционной диктатуры.
Спрашивается: ход каких революций описан этой схемой? Даже в
обозначенных авторами временных рамках (без Нидерландской) сюда не
подходят ни Американская, ни Китайская. В начале схемы можно уловить
сходство с Английской и Российской 1917 года, но к концу остаются
только Великая Французская и усиленно подгоняемые под её шаблон
события 1989-2000 годов в России. Цель ясна: облачить М. С. Горбачёва
в мантию Людовика XVI, Е. Т. Гайдара — в парик Робеспьера, а В. В.
Путина — в треуголку Наполеона, что отвечает видению своей исторической
миссии первыми двумя персонажами, выигрышно смотрящимися на фоне
потерявших головы прототипов.
Последнее абсолютно серьёзно преподносится как доказательство
более гуманного характера «революции постмодернизации»: «в условиях
перехода к постиндустриальному обществу происходит общее
возрождение гуманистических принципов, возрастает ценность человеческой жизни»2.
С ненавязчивым цинизмом авторы забывают о стабильном
сокращении численности населения России, идущим точно с 1992 года. К началу
2008 года население страны сократилось на 12,2 млн. человек (5,8 млн.
при Ельцине и 6,4 млн. — при Путине3), среди живых наркоманов
насчитывается 6 млн. (4 % населения)4, по числу самоубийц Россия занимает
третье место в мире — 27,1 на 100 000 населения (первые два — тоже
бывшие советские республики — Литва и Белоруссия)5, при этом — первое
по числу самоубийств детей и подростков6. По данным Всемирной орга-
1 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина. М.,
2001. С. 364.
2 Там же. С. 366-367.
3 Гундаров И. Советы демографа // Независимая газета. 2008. 4 февраля.
4 Трофимов А. Сколько стоит наркомания // Там же. 2005. 22 июля.
5 Страна сельских самоубийц. Интервью с Б. Положим // Там же. 2009. 8 декабря.
6 Богданов В. Непорочное сиротство // Российская газета. 2010. 20 июля.

262 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
низании здравоохранения Россия занимает первое место в Европе по числу
насильственных смертей1. В 2008-2009 годах естественная убыль
населения составила 362 и 240 тысяч соответственно; она не компенсирована, но
частично сглажена высоким уровнем миграции из стран СНГ (где
положение ещё хуже) — 200 и 262 тысячи соответственно2. В стране
насчитывается 800 тысяч сирот, а количество беспризорников больше, чем во всём
СССР после войны3.
Цена регресса уже превысила цену прогресса, заплаченную не только
Францией в якобинский террор (40 тысяч погибших), но и СССР — в
сталинский (примерно 4 миллиона репрессированных по политическим статьям УК4).
За что же платится эта цена? Где постиндустриальное общество, к
которому привела нас «революция» 1990-х годов? Ответ готов.
Результаты не совпадают с поставленными целями не потому, что цели были
поставлены неадекватно, а потому что революция — стихийный
непредсказуемый процесс.
«Как и в революциях прошлого, в России преобразования носили во
многом стихийный характер, и их результаты не совпадали с теми целями,
которые провозглашались властью. Однако это было связано не столько с
неправильностью концептуальных построений или субъективными
ошибками реформаторов, сколько с объективной логикой революционного
процесса и слабостью государственной власти. Эта власть, как и в любой
другой революции, не имела устойчивой социальной опоры и потому
была неспособна проводить целенаправленную политику»5.
Перед нами — наукообразный вариант фразы «хотели — как лучше,
а получилось — как всегда», выдаваемой за закон истории. С началом
революции все остальные законы истории отменяются и действует только
этот. Посему никто из деятелей революционного времени не виноват в том,
что получилось. Виновата «объективная логика революционного процесса».
Вряд ли надо доказывать, что к реальному ходу революций — ни Великой
Французской, ни других — всё это отношения не имеет, а выдумано для
того, чтобы оправдать недавних правителей СССР и России. Это их
1 Брынцева Г. Без табу в голове // Там же. 24 сентября.
2 Куликов А. Минздрав поторопился с рождаемостью // Независимая газета. 2010. 28 января.
3 Цилюрик Д. В США опять погиб ребёнок из России // Там же. 4 марта.
4 799 455 казнённых, 2 634 397 осуждённых к заключению и413512 — к ссылке с 1921 по
1953 годы. Умерло в заключении (политических и уголовных вместе) — примерно 1 600 000
человек; в «кулацкой» ссылке — примерно 400 000. Формальная обоснованность репрессий
в данном случае не важна: политаризм уничтожал сторонников социализма, капитализма и своих
собственных под одними и теми же предлогами. Таким образом, прямая убыль населения в
результате действий советского репрессивного аппарата — порядка 3 миллионов. Подробнее
см.: Земское В. Политические репрессии в СССР (1917-1990) // Россия XXL 1994. № 1-2. С. 107-124.
5 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина. С. 365.

Как изучается в современной России проблема революции 263
власть «не имела устойчивой социальной опоры» внутри страны, что не
мешало ей «проводить целенаправленную политику» в интересах Запада.
Замечу также, что понимание революции как объективного (и
познаваемого) процесса перехода к новой стадии истории, которое было
заявлено авторами вначале, несовместимо с признанием непредсказуемости
хода и результата революции.
Но это не смущает авторов, как и то, что впереди не видно ничего,
кроме дальнейшей деградации. Они исполнены оптимизма. Да, имеет
место «усталость общества». Но никто не просит общество проявлять
активность и брать судьбу в свои руки. Напротив — пришло время
постреволюционной диктатуры.
«Сила постреволюционной диктатуры — не в связи с базовыми
общественными ценностями, а в способности временно преодолевать
противоречия в интересах основных групп новой элиты и подчинять себе эти
группы»1. Причина — в непреодолённой «фрагментации», то есть классовой
борьбе. Она окончится, когда наконец будет создано «стабильное общество».
Постреволюционная диктатура прогрессивна, к тому же в России,
обещают авторы, в силу особо гуманного характера переживаемой нами
революции, она «будет реализована в достаточно (для кого? — Г. 3.)
мягких формах и быстро сойдёт на нет»2. И что же тогда?
Постиндустриальное общество? Революция наконец победила? Отнюдь.
«В условиях постреволюционной диктатуры не происходит
окончательного восстановления сильного государства. За революцией следует
период постреволюционной нестабильности, обычно охватывающей
несколько десятилетий, и лишь по его завершении можно считать, что
непосредственные последствия революционных катаклизмов преодолены»3.
Когда можно считать прёодолёнными причины революции, как
диктатура сходит на нет и сколько раз это происходит за период
постреволюционной нестабильности, почему он кончается стабилизацией, а не
распадом страны и не новой революцией — все эти вопросы даже не поставлены.
Ясно одно — нестабильность и диктатура пришли к нам всерьёз и
надолго, вплоть до постиндустриального общества.
Переход к нему в условиях политической нестабильности,
перемежающейся с бонапартистской диктатурой — это такая теоретическая
новинка, которая изумила бы Ж. Фурастье и других западных сторонников
этой концепции. Но она расчитана не на них, а на граждан России, которым
опять предложено потерпеть и подождать, пока власть наконец сможет
дать им счастье.
1 Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина. С. 360.
2 Там же. С. 369.
3 Там же. С. 364.

264 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Можно констатировать теоретическую пустоту книги — следствие не
субъективных качеств авторов, на что они намекнули с неуместным в
научной работе кокетством, а ложности методологии, сочетающей
поверхностность «социологии революции» и явную идеологическую
фальсификацию истории. Социальный заказ на пропагандистскую («пиаровскую»)
работу авторами выполнен. Иных результатов нет.
Однако вряд ли эти идеи получат признание за пределами партий
СПС и «Либеральная Россия». Желание оправдаться перед историей
присуще тем силам, которые уже потеряли власть, а их круг узок и от реальной
политики они далеки. Также сомнительно, что идеология «либеральной
революции» (именно как революции) будет развиваться дальше вне круга
крайних либералов.
Приведу примеры. Сопредседатель партии «Либеральная Россия»
Б. А. Березовский утверждал в «Манифесте российского либерализма»,
что история есть борьба двух идеологий, либеральной и авторитарной, в
основе которых — понятия «свобода» и «диктат». Революция в РФ —
победа либеральной идеологии над марксизмом (разновидностью
авторитарной идеологии). Революция датирована 1991-97 годами, после неё
наступил период эволюции. Это первые в истории России прогрессивные
изменения1. Журналист Л. Радзиховский убеждён, что в России с августа
1991 года по октябрь 1993 года шла буржуазно-демократическая
революция, во главе которой стоял Б. Н. Ельцин — президент-революционер.
Победа данной революции в октябре 1993 года — прогрессивное
явление2. Писатель В. П. Аксёнов (1932-2009) увидел в событиях 1991 года
«первую в мировой истории духовную революцию», «мистическое
событие, сравнимое с явлением Богородицы»3. Член-корреспондент РАН
К. И. Микульский пишет: «Пройдёт лет сто, и в сознании общества
события конца 80-х - начала 90-х годов XX века будут однозначно
восприниматься как Великая антикоммунистическая революция, открывшая России
и другим социалистическим странам путь к восстановлению общих для
мировой цивилизации социально-экономических основ общественной
жизни». Россия переходит от «коммунистического социализма» к
«социализируемому капитализму», при этом на данный момент в ней утвердился
«особый тип капитализма — асоциальный,
криминально-бюрократический»4. Но о результате «Великой антикоммунистической революции» автор
судит не по неприглядным реалиям, а по своим представлениям о
наилучшем обществе — «социализируемом капитализме», которого в России нет.
1 Березовский Б. А. Манифест российского либерализма // Независимая газета. 2002.11 апреля.
2 Радзиховский Л. Конец революции // Российская газета. 2003. 3 октября.
3 Интервью с В. П. Аксёновым // Там же. 2002. 19 августа.
4 Микульский К. И. Сумерки в конце туннеля // Независимая газета. 2004. 14 января.

Как изучается в современной России проблема революции 265
Непонимание законов истории, бывшее трагедией для
контрреволюционеров 1917 года, их наследников ведёт только к фарсу.
Заказ на изготовление отечественной «социологии революции»
ниоткуда, кроме откровенно прозападных кругов крупной буржуазии, не
поступал. Хозяева сегодняшней жизни предпочитают менее утончённые
идеологические средства — религию и апелляцию к «здравому смыслу»,
просто отрицающие революцию как ненужное измышление.
Идеология отрицания революции пронизывает нынешнее
гуманитарное образование. Возьмём труд члена-корреспондента РАН А. Г. Спирки-
на (1919-2004) «Философия», изданный в 2001 году немыслимым для
научной литературы тиражом 300 000 экземпляров. Из этого учебника
студенты могут узнать много нового: что наука и религия не противоречат
друг другу (с. 671 — автор игнорирует теорию «двух истин», которой не
было бы, если он прав), что отсутствие бога доказать невозможно и
поэтому бог есть (с. 674 — автор забыл «бритву Оккама», из которой
следует обратное), что мудрость и мужество власти является основой
истинной демократии (с. 606 — без комментариев), но о революции не узнают
ничего. Были, правда, на свете К. Маркс и Ф. Энгельс, считавшие, что
обострение классовых противоречий при капитализме приведёт к
революции. Но это личное мнение данных философов, которым автор уделил
около 2 страниц из 735 и не удостоил опровержения. Тут же сообщается
и о «преимущественно политическом деятеле» В. И. Ленине, устроившем
в России Октябрьский переворот. Ненависть члена-корреспондента РАН
А. Г. Спиркина к этому политическому деятелю такова, что толкает на
прямую ложь: сообщается, что умирающий Плеханов не подал Ленину руки.
Достаточно заглянуть в биографию Плеханова, чтобы узнать, что тот умер
в Финляндии, а не в Советской России. Ходил ли председатель СНК на
лыжах через финскую границу, чтобы получить нагоняй от бывшего
соратника — об этом знает только автор учебника. После лжи идёт
обывательская сентенция о результате революции: «Что получилось в жизни —
об этом хорошо известно каждому», (с. 497) Так же хорошо, как то, что
земля плоская, а луна светит ночью, потому что днём и так светло.
Неизвестно только, зачем тогда нужна философия и
профессиональные философы — ведь философские проблемы отличаются от конкретно-
научных в том числе и тем, что по ним каждый человек имеет
собственное неверное мнение.
Отрицать революцию — значит отрицать прогресс. Отрицание
прогресса рано или поздно приводит к отрицанию развития.
Это видно из учебника «Психология» Р. С. Немова (1998, тираж 100 000
экз.) Автор имеет смелость решить вопрос о сущности человека,
вторгнувшись таким образом в область философии. Цитату стоит привести
полностью, несмотря на её стиль:

266 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
«Почему вражда существовала, существует и, наверное, всегда будет
существовать?
Прежде всего потому, что интересы людей существенно различны, а
потребности их таковы, что могут быть удовлетворены лишь за счёт
нарушения или пренебрежения интересами других людей. Тот, кто имеет от
жизни больше, вызывал и, вероятно, всегда будет вызывать у людей, в
основном неимущих, чувство зависти. От этого чувства человечеству вряд
ли когда-либо удастся полностью избавиться. История человеческих
отношений и страстей, наглядно и красочно представленная нам писателями
и философами прошлого, убедительно свидетельствует о том, что люди,
какими они были сотню лет тому назад, такими остаются и сейчас.»
К этому выводу прилагается примечание: «Попытки насильственно,
революционным путём изменить всё это в истории человечества
неизменно кончались крахом. Таковы были итоги Французской буржуазной
революции конца XVIII века, точно так же бесславно завершилась в наши дни
Октябрьская социалистическая революция в России 1917 года. Основная
психологическая причина неудачи этих революций заключалась в том,
что изменить природу человека мерами принуждения в принципе
невозможно не только за год или два, но и за три четверти века»1.
Студенты, получившие образование по таким учебникам (а это не
худшие образцы), смогут научиться самостоятельно мыслить, только
забыв то, чему их учили. Познание общества рубится под корень, заставляя
вспомнить слова Томаса Гоббса о том, что книги по геометрии были бы
сожжены, задень они чьи-нибудь интересы2.
Если изгнать из гуманитарных наук исторический материализм, они
утратят научность. Возникнет такое явление, как общественная
(гуманитарная) лженаука. Это уже происходит. Поэтому не удивляет такое,
например, открытие источника общественного прогресса, сделанное
доктором экономических наук, директором Центра исследований
постиндустриального общества В. Л. Иноземцевым в книге «К теории
постэкономической общественной формации» (1995): «Люди сегодня способны
изменять систему социального устройства, модифицируя свою внутреннюю
природу или даже существенным образом изменяя представление о ней»3.
Этот умопомрачительный способ разрешения противоречий
современного мира, который должен привести к «избавлению от субъективно
воспринимаемого феномена эксплуатации» и переходу к
постэкономической общественной формации, знаменует итог многолетних исследований
автора, посвященных «критическому переосмыслению марксистской тео-
1 Немое Р. С. Психология. Книга 1. Основы общей психологии. М., 1998. С. 610.
2 Гоббс Т. Левиафан // Сочинения. Т. 2. М., 1991. С. 79.
3 Иноземцев В. Л. К теории постэкономической Общественной формации. М., 1995. С. 281.

Как изучается в современной России проблема революции 267
рии экономической общественной формации» (так в аннотации). Книга
набита изречениями отцов церкви и предварена эпиграфом из Екклезиа-
ста. Замена социальной революции найдена. Всё это было бы смешно, когда
бы не было так грустно, особенно когда знаешь дальнейшую эволюцию
взглядов В. Л. Иноземцева — в сторону защиты неоколониализма1.
Однако все вышеупомянутые авторы, по крайней мере, не
сомневаются в объективности революций. Возможно отойти от науки ещё дальше
и объявить, что понятию «революция» в мире ничего не соответствует. Эта
утончённая фальсификация в нашей общественной лженауке появилась в
самые последние годы, после «цветных революций»: когда понятие
«революция» стало трудно игнорировать, его начали «изучать». Кавычки
поставлены сознательно: «изучение» понятия как самоцель, без изучения
реальности — фикция.
Как сообщается в аннотации к сборнику «Концепт „революция" в
современном политическом дискурсе» (2008), «революция выступает здесь
не как „объективное явление", но как особый тип семантизации реальности».
Иначе говоря, авторы предупреждают: в книге нет ни слова об
объективной реальности. Такая откровенность может поразить, но это отнюдь не
курьёз (хотя заглавие курьёзно — название моей книги в переводе с
русского языка на пижонский); это — серьёзное философское заблуждение.
У него есть имя.
Его самоназвание — «социальный конструктивизм» или «социология
знания» (М. Малкей, Д. Блур, Б. Латур и др.), последняя мода в
современной философии науки. Он сводится к утверждению, что мир (не только
общество, но и природа) конструируется группами людей в их интересах:
нет объекта без коллективного субъекта. «Сами законы, сформулированные
естественными науками, являются лишь средствами для достижения
социально обусловленных целей»2. Тем более лёгкой жертвой оказываются
общественные науки.
По сути же — это идеализм особого толка, несводимый ни к
платоновскому, ни к берклианскому, который можно назвать коллективным
идеализмом. Мир — коллективное представление людей о мире.
Социальными причинами объясняются не только ошибки, но и то, что принято
считать «истинными» знаниями. Истины нет, нет и критерия различия
истины и заблуждения, есть социальное признание (коллективная польза).
Это именно идеализм: первичен коллективный субъект. Первичен и
всемогущ. Он семантизирует (оформляет, конструирует и т. д.) реальность.
1 Иноземцев В. Л. Бремя белого человека // Независимая газета. 2003. 25 ноября. См. об
этом: Завалько Г. А. Рецензия на книги И. Валлерстайна «После либерализма» и «Конец
знакомого мира» // Философия и общество. 2004. № 2.
2 Малкей М. Наука и социология знания. М., 1983. С. 16.

268 Глава 3. Проблема революций в истории Новейшего времени
Что он сочтёт революцией (красотой, законами природы и т. д.), то и есть;
вопрос о соответствии материальному миру (то есть об истине) не стоит, так
как мир сам по себе «упразднён»; ничто не лучше и не хуже; мир для нас
не с чем сравнивать, кроме другого мира для других нас. Сборник можно
было назвать «Революция как галлюцинация коллективного субъекта».
Разумеется, выход в том, чтобы изучать происхождение
коллективного субъекта. Но это значит — вернуться к марксизму, к
производственным отношениям как социальной материи, не зависящей от воли и
сознания. Тот, кто этого не сделает — обречён на писание текстов вместо
решения проблем.
Пример: статья редакторов сборника Л. Бляхера и А. Павлова.
«Дискурс становится между реальностью и наблюдателем, заслоняя реальность
от исследователя. Дальнейшее изучение обращено уже не на саму
реальность, но на её языковое оформление. В ситуации, когда изменяемость
реальности достаточно (для кого? — Г. 3.) стремительна, такое изучение
быстро приводит к своеобразной „научной шизофрении". Я, как живущий
в реальности, понимаю, что наше описание не соответствует тому, что мы
переживаем... Для того, чтобы „расколдовать" реальность, возникает
потребность в метафоре, взрывающей организацию текста-маски...»1 Думаю,
хватит.
Реальность надо не «расколдовывать», а изучать. Это изучение —
наука в том случае, когда оно идёт систематически и целенаправленно, не
превращаясь в набор пустых фраз. Наука существует именно для того,
чтобы человек не был шизофреником в замкнутом мире слов. Философия
даёт науке метод, путь к решению проблем, ещё не решённых наукой.
Человечество веками шло к обретению такого метода — это диалектико-
исторический материализм. Тот, кто забыл его, обречён повторять: «наше
знание (описание) не соответствует реальности». Далее — тупик,
известный всем, кто знаком с историей философии: агностицизм — и, как
следствие, безответственность «описателей», чьи описания не обязаны
соответствовать миру и становятся средством самовьфажения, «дискурсом»
или «текстом», как принято говорить.
Из тупика один выход: марксизм. Мы изучаем меняющийся мир:
знание и соответствует объекту (иначе познания нет), и не соответствует
(иначе познание закончено, а в меняющемся мире это невозможно).
Любая относительная истина включает в себя абсолютную истину
(соответствие миру) и абсолютное заблуждение (несоответствие), она
приблизительна, что означает приближение к абсолютной. Поэтому знание, будучи
относительным, не заслоняет от нас реальность, а открывает её. «Относи-
1 Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. СПб., 2008. С. 6.

Как изучается в современной России проблема революции 269
тельное» значит «более или менее абсолютное», а не «произвольное».
Познание — увеличение доли абсолютной истины в знании. Знание
невозможно без языка, но не сводится к языку. Нехватка терминов и,
соответственно, изобретение новых — одна из проблем науки; стремление
представить её единственной проблемой — путь к агностицизму. К тому же и
понятие, и термин «революция» отнюдь не новы — их содержание давно
известно; трудности, мешающие созданию теории революции, заключены
не в появлении какой-то совершенно новой реальности, для которой нет
подходящего термина, а в желании «исследователей» забыть ранее
познанное. Причина сознательной амнезии тоже ясна.
Лучшей эпитафией всем попыткам заменить мир языком будут слова
Томаса Гоббса: «язык, что паутина: слабые и тщеславные умы цепляются
за слова и запутываются в них, а сильные легко сквозь них прорываются»1.
1 Гоббс Т. О теле // Сочинения. Т. 1. М., 1989. С. 97.

Глава 4
Основные проблемы теории революции
Прогресс и регресс.
Революция, контрреволюция, антиреволюция
Полагая критическую часть настоящей работы завершённой, перейду
к более трудной — позитивной.
Развитие общества есть его качественное и направленное изменение.
Этими признаками развитие отличается от других форм изменений. В
наши дни направленность развития часто отрицается, например, так: «Из
серьёзной литературы слово „прогресс" почти исчезло; им продолжают
пользоваться политики, тогда как учёные говорят об „изменениях",
„эволюции", „развитии"»1. Но признание изменений — признание
эмпирического факта, не более. Это донаучный уровень, доступный любому, даже
неграмотному, человеку. Наука, пока она остаётся собой, видит глубже:
не только изменения, но их глубину и направленность. Поэтому та
литература, которая сводит прогресс к «изменениям», несерьёзна по
определению. То, что различными словами («прогресс», «демократия», «права
человека», «глобализация» и т. д.) злоупотребляют политики, не делает
исследование этих явлений недопустимым. Напротив, такое исследование
необходимо — хотя бы для того, чтобы иметь возможность отличать в
словах политиков ложь от правды.
Направленность развития может быть восходящей, прогрессивной,
и нисходящей, регрессивной. И прогресс, и регресс закономерны.
Возникает вопрос о критериях общественного прогресса.
Позиции авторов, признающих, что прогресс существует, делятся на
три группы.
Первые считают, что прогресс общества — это прогресс
производства. «Поскольку экономические отношения составляют фундамент всякой
общественно-экономической формации... то критерий прогресса нужно
1 Руткевич А. М. Консерваторы XX века. М., 2006. С. 166.

Прогресс и регресс. Революция, контрреволюция, антиреволюция 271
искать прежде всего в сфере экономических отношений, в сфере
производства»1.
Вторые — что в обществе существуют несколько равноправных
подсистем, для каждой из которых выделяются свои критерии прогресса. Эта
точка зрения встречалась даже в советских учебниках по историческому
материализму2 при критике вульгарно-экономического понимания
прогресса; тем более она популярна в современной российской философии,
вообще отличающейся эклектизмом: «В отношении общества
применяется комплексный критерий. Фактически каждая его подсистема —
производительные силы, производственные отношения, нравственность,
культура — требуют своего специфического критерия...»3 Дальше авторы
насчитывают пять критериев для пяти подсистем, хотя при таком подходе
можно найти и пятьдесят.
В первом случае, на мой взгляд, происходит неправомерное
отождествление общественного производства со всем обществом; во втором —
просто утрачивается научный подход к обществу.
Поэтому верной представляется третья точка зрения — критерием
прогресса общества является степень свободы людей, живущих в этом
обществе: «Для того, чтобы определить, является ли данная ступень в
развитии общества более прогрессивной в сравнении с предшествующей,
необходимо выяснить, насколько полно реализованы в жизни людей
данного общества существенные признаки человеческой свободы»4.
Если обратиться к истории марксистской философии, то ещё Маркс
считал: «производство ради производства есть не что иное, как развитие
производительных сил человечества, то есть развитие богатства
человеческой природы как самоцель»5. А. В.Луначарский (1875-1933) называл
критерием прогресса «способность того или иного общественного строя
содействовать развитию всех таящихся в человеке возможностей»6.
Такую позицию аргументированно отстаивал известный советский
эстетик В. В. Ванслов (р. 1923): «По Марксу, развитие производительных
сил — это и есть в конечном счёте развитие богатства человеческой
природы, являющееся самоцелью. Производительные силы — это не что иное,
как производители общественного богатства, то есть люди, трудящиеся,
1 Основы марксистско-ленинской философии. М., 1979. С. 403.
2 См.: Келле В. Ж. Ковальзон М. Я. Исторический материализм. М., 1969. С. 422.
3 Алексеев П. В., Панин А. В. Философия. М., 1996. С. 488.
4 Основы философии. Под ред. Е. В. Попова. М., 1997. С. 252 (автор главы — Н. И. Мар-
тыненко).
5 Маркс К. Теории прибавочной стоимости // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 26 (И) С. 123.
6 Луначарский А. В. Критика // Собрание сочинений в 8 т. Т. 8. С. 341.

272
Глава 4. Основные проблемы теории революции
которые при помощи орудий, техники преобразуют природу себе на благо
и развивают при этом самих себя. Общественный прогресс измеряется
мерой и высотой этого развития, теми возможностями, которые он для него
открывает»1. К этому выводу приводит и обзор взглядов на критерий
прогресса, данный в книге доктора философских наук А. П. Бутенко (1925-
2005) «Общественный прогресс и его критерии» (1980).
Повышение степени свободы, то есть степени господства людей над
внешним миром, основано на прогрессе производства, но не сводится к
нему — как общество не сводится к производству, но и не делится на
несколько равноценных подсистем, не имеющих общей основы.
Определение степени свободы человека применительно к каждому
способу производства является сложной и неразработанной проблемой,
выходящей за рамки данной работы. Отмечу лишь, что фактическая
свобода часто не совпадает с формальной, что было хорошо подмечено
Э. Мейером в вопросе о рабстве и колонате. Фактическая свобода — это
степень свободы труда, включающая различные (политические,
юридические, технические, демографические и др.) аспекты. На ней базируется
свобода других сфер жизни.
Декларированные в законодательстве права не могут быть
реализованы, если, как сейчас в России, сокращается трудоспособное население,
идёт эмиграция квалифицированных специалистов и приток
неквалифицированной рабочей силы, падает удельный вес интеллектуального труда
и, как следствие, уровень культуры, растет число безработных и
деклассированных. Всё это снижает уровень фактической свободы людей — при
том, что формальная свобода остаётся на прежнем уровне, а по сравнению
с периодом политаризма даже возросла.
Но наличие формальной свободы может обмануть только тех, кто
хочет быть обманутым. «Мысль не свободна, если ею нельзя заработать на
жизнь»2, — писал Бертран Рассел (1872-1970).
Соответственно, критерием регресса является понижение степени
свободы, подчинение человека слепым природным и социальным силам.
Различие прогресса и регресса не абсолютно: то, что является
прогрессом на локальном уровне (неополитаризм), было бы регрессом на мировом.
Развитие может совершаться в разных формах: относительно
медленно, путём частичных изменений, не затрагивающих сущность общества,
и относительно быстро, качественным скачком, меняющим сущность
общества. Для прогрессивного развития эти формы носят названия
эволюция и революция.
1 Ванслов В. В. Прогресс в искусстве. М., 1973. С. 21.
2 Суета сует. Пятьсот лет английского афоризма. М, 1996. С. 260.

Прогресс и регресс. Революция, контрреволюция, антиреволюция 273
Понятие «эволюция» используется для обозначения любого
нерегрессивного развития: как прогрессивного, так и сочетающего прогресс и
регресс. Эволюция в первом, узком, смысле ведёт к революции; во
втором, широком — не обязательно (эволюция древневосточных обществ).
В этом случае понятие «эволюция» совпадает с понятием «развитие».
Очевидно, имеет место терминологическая путаница. В силу своей сложности
понятие «эволюция» должно стать предметом отдельного исследования.
Революция — скачок в развитии базиса общества, а тем самым — и
всего общества. Для того, чтобы точно определить, что такое революция,
надо обратиться к общефилософскому понятию скачка.
Скачок определяется как «процесс перехода количественных
изменений в качественные, начинающийся по достижении изменяющимся
объектом границы меры. Содержанием скачка является сложное переплетение
двух процессов — исчезновения (уничтожения) старого и возникновения
нового, а также установление нового единства качественных и
количественных характеристик изменившегося объекта. Сущность скачка состоит
в том что силы и тенденции, направленные на нарушение устойчивости,
целостности объекта, его качественной определённости, получают
преобладание над силами, способствующими сохранению этой устойчивости» .
Скачки бывают двух типов: разовые (именуемые также одноактными,
однократными, скачками-взрывами) и постепенные. Классический
пример единства и различия двух типов скачков — удар и трение — приведён
Ф. Энгельсом в «Диалектике природы». Этот пример хорош тем, что
фиксирует их внутреннюю связь: «трение — это хронический удар, удар —
мгновенное трение»2.
Взгляды Энгельса неоднократно конкретизировались в
отечественной философской литературе. «Для постепенной формы скачка
характерным является то, что старое качество уничтожается по частям, через
различные опосредующие звенья... Одноактные переходы предполагают иной
механизм качественного изменения — переход от старого к новому без
промежуточных опосредствующих звеньев между старым и новым
качеством»3.
Как проявляются два типа скачков в общественной жизни? Ответ
часто сводится к тривиальному: разовый скачок — революция, отсутствие
разового скачка — эволюция. Обходится самый трудный момент: где же
место постепенной формы скачка в общественной жизни? Этот вопрос
поставил М. А. Селезнёв в книге «Социальная революция», но не решил
его, утверждая одновременно, что «применять термин „революция" к по-
1 Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 588.
2 Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 20. С. 428.
3 Репина А. Л. Многообразие форм скачков в природе и обществе. Пермь. 1965. С. 9-14.

274
Глава 4. Основные проблемы теории революции
степенным скачкам непозволительно, так как объективно это приведёт
к перенесению черт разовых скачков на постепенные скачки»1 и что «термин
„эволюция" неприемлем для обозначения постепенного скачка именно
потому, что в нём отсутствует указание на то, что скачок — это не только
переход от одного качества к другому, но и граница, перерыв между
качествами»2.
Решение проблемы, на мой взгляд, напрашивается само: любой
прогрессивный скачок в общественной жизни — революция, но революция
может быть двух типов. Первый тип, который раньше был мною назван
<феволюция-замещение», соответствует однократному скачку
(коммунальная, буржуазная революция «снизу»); второй,
«революция-возникновение» — постепенному скачку (рабовладельческая, феодальная,
буржуазная революция «сверху»). Возможны и промежуточные типы: переход
к классовому обществу несёт явные черты революции-замещения, будучи
постепенным скачком; неополитарная революция, напротив — может
быть однократным скачком, оставаясь революцией-возникновением.
Не следует преувеличивать опасность «перенесения черт разовых
скачков на постепенные скачки»: между разными типами скачков больше
общего, чем между скачком и его отсутствием.
Общее у двух типов революции — уничтожение старого; различие —
форма победы нового.
Развитие обществ, включая скачки, идёт не автоматически, а через
действия людей. «На длинной кривой линии исторического развития
человечества, — писал Г. В. Плеханов, — существуют точки великих,
многозначительных поворотов. Обозначим эти точки буквами А, В, С, D и т. д.
Когда экономическое развитие доходит до точки А, торжествует один
класс, когда оно доходит до точки В, прежде господствовавший класс
отходит на задний план, его место занимает новый господствующий класс...
Движение человечества от точки А до точки В... никогда не совершается
в плоскости одной экономики. Чтобы перейти от точки А до точки В, от
точки В до точки Сит. д., нужно каждый раз подняться в надстройку и
совершить там некоторые переделки. Только совершив эти переделки, можно
достигнуть желанной точки. Путь от одной точки поворота к другой все-
да лежит через надстройку»3.
Иначе говоря, для скачка в общественном развитии необходима
смена власти. Поэтому перейдём с общефилософского уровня на социально-
философский. Власть можно определить как отношение между властной
1 Селезнёв М. А. Социальная революция. М, 1971. С. 93.
2 Там же. С. 99.
3 Плеханов Г. В. В защиту экономического материализма // Избранные философские
произведения. Т. 2. С. 216.

Прогресс и регресс. Революция, контрреволюция, антиреволюция 275
волей (носителем власти) и подвластными волями. Суть этого
отношения — в навязывании властной воли подвластным. В обществе без классов
носитель власти — общество, в классовом — определённый класс. Переход
власти — смена носителя.
Давно замечено, что глубина революции может быть различной.
Очевидно, что возможны революции двух уровней: меняющие только
политический режим и меняющие политический режим и
социально-экономический строй. Первые принято называть политическими революциями.
Вторые — «социальными» или «социально-политическими». Социальная
(социально-политическая) революция — больше, чем просто
политическая; политическая — меньше, чем социальная.
Однако социальная революция (смена строя) в классовом обществе
невозможна без одного или нескольких политических переворотов,
некоторые из которых столь глубоки, что сами по себе заслуживают название
революции (например, переворот 10 августа 1792 года во Франции).
Социальная революция не существует помимо них: иначе говоря,
политические революции делятся на (1) входящие в состав социальных и
(2) не входящие в их состав. Поэтому необходимы два термина. В
дальнейшем термин «политическая революция» будет употребляться в первом
значении; политические революции, не входящие в состав социальных,
я буду называть «надстроечными политическими революциями».
Надстроечная политическая революция — часть социальной эволюции;
социальная революция — иная, отличная от эволюции, форма прогресса.
Итак, по содержанию революции различаются в зависимости от того,
насколько существенна смена носителя власти: появился новый носитель
(социальная революция) или произошло перераспределение власти внутри
старого (надстроечная политическая революция).
В каких формах может быть осуществлён переход власти? Двум
типам скачка соответствуют две формы перехода власти: однократный и
постепенный, по частям. Внутри них также можно провести деление по тому
признаку, который часто, но поверхностно считается основным для
понятия «революция» — по уровню насилия. Власть никогда не отдаётся без
борьбы. Но острота борьбы может быть разной, не обязательно доходя до
вооружённых столкновений. Поэтому можно выделить четыре формы или
способа перехода власти:
• однократный без вооружённой борьбы (легитимный);
• однократный в виде вооружённой борьбы (захват власти, возможный,
как минимум, в двух вариантах: вооружённое восстание и военный
переворот);
• постепенный без вооружённой борьбы (перерождение существующей
власти);

276
Глава 4. Основные проблемы теории революции
• постепенный в виде вооружённой борьбы (гражданская война ).
Революция в принципе может происходить любым из четырёх способов.
Сведение революции к любому захвату власти, принятое в «социологии
революции» — не научный, а обыденный взгляд. Приняв его, мы вынуждены
будем принять «нацистскую революцию», «антикоммунистические
революции в Восточной Европе» и т. д., но буржуазные революции сведутся к 4
классическим XVI-ΧνΊΠ веков, то есть к исключениям из правил, а не к правилу.
Как ясно из сказанного выше, я считаю, что не следует сводить понятие
«революция» ни к идеологической, ни к традиционной точкам зрения.
Дилемма ложна. Стоит нам предположить, что переход власти может
осуществляться эволюционно, как понятие «революция» исчезает, зато понятие
«эволюция» моментально раздваивается на эволюцию без перехода власти
и эволюцию с переходом власти. Последняя явно требует иного термина,
то есть возврата к понятию «революция». Но и считать революцией только
захват власти «снизу» нет никаких оснований. Это лишь одна из форм
революции. Подходы к такому пониманию революции есть у Н. А. Рожкова,
С. И. Ковалёва, А. И. Тюменева, В. Ф. Шелике, отчасти у М. А. Селезнёва.
Революция может проходить в виде революции-замещения или
революции-возникновения, более того — может сопровождаться
возникновением нового социально-исторического организма (Нидерландская).
Напомню, что мысль о многообразии форм социальной революции
высказывалась В. Ф. Шелике (цитата приведена во II главе). Предложенные ею
термины «революция-взрыв» и «революция-процесс», на мой взгляд,
менее удачны, чем «революция-замещение» и <феволюция-возникновение»,
поскольку точное значение своих терминов В. Ф. Шелике не определила.
К сожалению, в дальнейших работах В. Ф. Шелике вместо
заявленного исследования многообразия форм социальной революции
наблюдается раздробление социальной революции на политическую,
экономическую и духовную2, что ведёт, как минимум, к эклектике, а как
максимум — к бесплодному социоисторическому идеализму в виде замены
общества культурой, как в упомянутых выше построениях К. М. Кантора
и С. Л. Агаева. Для того, чтобы зафиксировать наличие разных сфер жизни
общества, не нужно быть учёным. Это эмпирический факт. Наука
начинается тогда, когда устанавливается взаимосвязь этих сфер. Поэтому
вернусь к марксистской парадигме.
Революция, по определению французского историка-марксиста Альбе-
ра Собуля (1914-1982), это «радикальное преобразование общественных
1 Имеется в виду не любая гражданская война, а революция в форме гражданской войны
(Английская, Китайская). Вопрос подробно освещен: Семёнова Т. Я. Переход
государственной власти в несоциалистическом обществе: сущность и формы. М, 1990. С. 148-194.
2 Шелике В. Ф. Социальная революция: общее и особенное. Фрунзе. 1987. С. 150-151.

Прогресс и регресс. Революция, контрреволюция, антиреволюция 277
отношений и политических структур на базе обновлённого способа
производства. Революция включает в себя изменение экономических и
социальных структур, вызванное неразрешимым противоречием между
общественными отношениями, с одной стороны, и характером и уровнем развития
производительных сил, с другой»1. Определение несколько тяжеловесное,
но суть революции в нём отражена.
Эта суть — переход общества на качественно более высокую
ступень. Основное различие между эволюцией и революцией — в глубине
изменений, а не в продолжительности и насильственном характере,
которые вторичны. Упор на эти поверхностные признаки не помогает, а
мешает отличать революцию от эволюции. Так, известный нам А. В. Соловьёв
утверждает: «Изменение экономической основы общества происходит
постепенно... эволюция — единственный способ движения экономики, в нём
происходит „снятие" (Aufhebung) старых экономических форм
собственности новыми. Напротив, смена юридических форм собственности
происходит как эволюционно, так и социальными революциями,
„переворотами", ибо революция — это спрессованная в историческое
мгновение эволюция»2. Сказано красиво, но безграмотно: утверждать надо либо
отсутствие скачков, либо их наличие. «Снятие» предполагает
возникновение нового качества, скачок, что никак не может происходить лишь
постепенно.
Связь между эволюцией и революцией в этой схеме также
отсутствует. Если смена «юридических форм собственности» возможна «как
эволюционно, так и социальными революциями», то в чём суть революции?
Лишь в краткости и насилии, не имеющих корней в эволюционно
развивающемся базисе. Но откуда берётся «спрессованная в историческое
мгновение эволюция»? Кто и зачем прессует эволюцию?
Немарксистская «социология революции» давно знает ответ: революции — это
конфликты в ходе эволюции, они не нужны, их по своему произволу творят
безответственные фанатики-революционеры и провоцируют упрямые
консерваторы.
К научному познанию понятия «революция» этот путь не ведёт.
На самом деле революция в первую очередь — углубление эволюции,
и лишь вследствие этого — ускорение. Революция приводит к тому строю,
к которому вела эволюция. Для революции характерна не быстрота, а
глубина. Революция может быть долгой и относительно мирной, как буржуазная
революция в Скандинавии, эволюция — краткой и полной насилия, как
эволюция Третьего Райха.
1 К 200-летию Великой Французской революции (зарубежная историография). М., 1988. С. 12.
2 Соловьёв А. Советский директор: собственник или наёмный работник? // Марксист.
3(1995)-4(1996).С61.

278
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Главным признаком социальной революции служит смена строя,
происходящая через смену класса, стоящего у власти. Там, где её нет —
нет и социальной революции.
Грань между эволюцией и революцией так же не абсолютна, как не
абсолютна и грань между количеством и качеством. Только
количественных и только качественных изменений нет — то, что на одном уровне
является количественным изменением, на другом является качественным.
Для регрессивного развития аналогичных устоявшихся терминов нет,
однако необходимость в них несомненна. И в истории отдельных
обществ, и в истории человечества в целом есть периоды регресса —
постепенного, называемого обычно инволюцией, деградацией или упадком1,
и качественного скачка вниз — регрессивного социального переворота,
который я буду называть антиреволюцией.
Введение этого понятия требует пояснения. Революции обычно
противопоставляют контрреволюцию. Контрреволюционное движение —
сопротивление свергнутых классов — сопутствует революции как её
ожившая тень, вызывается к жизни самой революцией и без революции не
существует. Все великие революции знали свои контрреволюционные движения,
достигавшие пика и временной победы в контрреволюционных переворотах
(Реставрациях) — Английской 1660-1688, Французской 1814—1830 годов.
Но в данном случае речь идёт о ином явлении. Лучше всего это видно
на примере упадка Рима. Рабовладение необратимо угасало, исчерпав
свои возможности развития производительных сил. Римское общество,
деградируя, перерождалось из античного в иное — антично-политомаг-
нарное, тупиковое, обречённое на гибель. В I веке до н. э. упадок привёл
к социальной антиреволюции «сверху». Контрреволюцией назвать победу
вновь возникших сил политаризма и магнаризма (колоната) в Риме
невозможно, так как прежде они там не существовали. Здесь не реставрировался
прежний до-рабовладельческий общественный строй, а возник новый,
качественно иной, регрессивный по отношению к нему. Политическими
вехами этой антиреволюции были проскрипционный террор и смена
республики монархией. Социальную деградацию, продолжившуюся после
краткой стабилизации Ι—Π веков, сопровождал грандиозный распад культуры.
Антиреволюцией было крушение городских республик Северной
Италии в XIV-XV1 веках. За ним последовала не реставрация феодализма2,
а дальнейшее развитие магнарных отношений и превращение Италии в
аграрный придаток капиталистической Западной Европы. Как и в Риме,
республиканскую форму правления сменила монархия: сначала личные
«тирании», затем наследственные герцогства и графства. Так же дегради-
1 Общие признаки упадка способа производства выделены: Упадок капитализма. С. 34-54.
2 Идея «рефеодализации» Италии отрицается: История Европы. Т. 4. С. 93-98.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 279
ровала и культура: после конца Ренессанса Италия переживает не возврат
к своему динамичному средневековью, а поразительный застой всех форм
духовной жизни.
Антиреволюцией было и «второе издание крепостничества» в
Восточной Европе, где не было «первого издания». Власть перешла из рук
королей в руки земельных магнатов, после чего исчезновение
соответствующих социально-исторических организмов было лишь вопросом времени.
Черты антиреволюций видны в появлении нацистского и подобных
ему режимов в странах Центральной, Восточной и Южной Европы в
1920-30-е годы, бывших отнюдь не возвратом к прошлому, но и не
равноправным вариантом прогресса (Б. Мур), а примером локального регресса.
Нет такой сферы общественной жизни, где нацизм не разрушил бы больше,
чем создал.
Наконец, есть в истории и факт антиреволюции «снизу» —
установление режима «красных кхмеров» в Кампучии, существовавшего в 1975-
1979 годах и превзошедшего по разрушительным последствиям даже нацизм.
Лестница истории не является прямой. Спуститься на ступень вниз — не
значит спуститься на ту лее самую ступень, с которой был сделан шаг вверх.
Регрессивные перевороты — антиреволюции (частным случаем которой
является контрреволюция — реставрация строя, свергнутого
революцией) — закономерны и, в случае победы, ведут к временному разрешению
противоречий, а затем — к их новому углублению, так как регресс ни на
что иное не способен.
Глобально-стадиальный подход
к истории и проблема революции.
Магистральные и локальные революции
Основным научным недостатком той версии исторического
материализма, которая существовала в СССР, была нерешённость вопроса о
субъекте истории. Из этого недостатка логически вытекала неспособность
понять механизм смены стадий исторического процесса — общественно-
экономических формаций, что в свою очередь, мешало решить более
частный вопрос о социальных революциях.
Критика догм советского истмата и, одновременно, марксистское
решение игнорируемых им проблем даны в работах Ю. И. Семенова. Считая
данную позицию наиболее совершенной на сегодняшний день
интерпретацией исторического материализма, я буду опираться на неё.
Общепризнанным является, что историки занимаются изучением
развития общества. Но реально человеческое общество всегда представляет
собой совокупность множества конкретных отдельных обществ: Афины,

280
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Спарта, Франция, Россия и др. Каждое такое общество локализовано во
времени и пространстве и является относительно самостоятельной
единицей исторического развития. Отдельные, конкретные общества могут
образовывать и обычно образуют более или менее целостные системы,
которые тоже обычно именуются обществами: западноевропейское общество,
общество Ближнего Востока, Юго-Восточной Азии, Латинской Америки
и т. п. Без понятия отдельного общества историки никогда не могли
обойтись. Интуитивно оно понятно, но теоретически не разрабатывалось,
присутствуя в исторических работах в неявном виде, имплицитно. Именно
отдельные конкретные общества чаще всего имелись ввиду, когда
историки говорили о государствах, странах, народах. Для обозначения отдельного
конкретного общества Ю. И. Семёновым предложен термин «социально-
исторический (социоисторический) организм» (сокращенно -«социор»).
Социор является первичным субъектом исторического процесса.
Субъектом второго уровня — социорная система, третьего уровня —
человеческое общество в целом.
Понятие социора изначально отсутствовало в историческом
материализме. Не появилось оно и в советском истмате. Вместо него на роль
субъекта истории, если этот вопрос вообще ставился, предлагались классы1.
Но классы существуют только как классы общества. Общество без классов
возможно; классы без общества — нет. Введение понятия «социор» даёт
возможность адекватного познания исторического процесса с
марксистских позиций.
Существуют два основных подхода к истории человечества. Первый
из них заключается во взгляде на всемирную историю как на один единый
процесс поступательного, восходящего развития человечества. Такое
понимание истории предполагает выделение стадий развития человечества
в целом. Поэтому его , Ю. И. Семёнов называет унитарно-стадиальным.
Возник такой подход в XVI-XVIII веках. Он нашел свое выражение в
делении истории человечества на такие стадии, как дикость, варварство и
цивилизация (А. Фергюсон и др.), в подразделении этой истории на охот-
ничье-собирательский, пастушеский (скотоводческий), земледельческий
и торгово-промышленный периоды (А. Тюрго, А. Смит и др.); тот же подход
проявился и в выделении вначале трех, а затем четырех
всемирно-исторических эпох в развитии цивилизованного человечества: древневосточной,
античной, средневековой и новой (Л. Бруни, Ф. Бьондо, К. Келлер и др.).
Марксистская концепция общественно-экономических формаций,
наследуя достижения унитарно-стадиального подхода, наследует и его
слабости. В своем ортодоксальном варианте она практически предполагает,
что схема смены формаций реализуется в развитии каждого конкретного
1 См., напр.: Введение в философию. M, 1989.T. 2. С. 471.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 281
отдельного общества. В результате всемирная история предстает как сумма
историй социоисторических организмов, каждый из которых в принципе,
в норме должен «пройти» все формации. Провозглашая единство истории,
ортодоксальная версия теории формаций практически сводит его к
общности законов, действующих в каждом социоисторическом организме,
примером чего служит приведённое выше высказывание Ю. И. Игрицкого.
Такой вариант унитарно-стадиального подхода назван Ю. И.
Семёновым линейно-стадиальным. Линейно-стадиальными были и другие
существовавшие в XIX-XX веках унитарно-стадиальные концепции, в том
числе все концепции модернизации. Линейно-стадиальный подход резко
противоречит историческим фактам.
Как реакция на недостаток такой интерпретации
унитарно-стадиального подхода возникло второе основное понимание истории, которое
названо автором плюрально-циклическим. Оно получило начало во второй
половине XIX века в трудах Ж. Гобино, Г. Рюккерта, Н. Я. Данилевского
и стало ведущим на Западе в первой половине XX века. Особенно
известны концепции О. Шпенглера и А. Дж. Тойнби.
Если теория формаций даже в своем линейном варианте формально
исходит из единства истории, то этот подход, который сейчас принято
называть «цивилизационным», исключает взгляд на историю как на единый
процесс. Человечество делится на большее или меньшее число
социальных образований (их называют по разному: культурно-исторические типы,
культуры, цивилизации, этносы и суперэтносы и т. п.), развивающихся
совершенно независимо друг от друга. Каждое из них возникает,
расцветает и с неизбежностью рано или поздно погибает. Иногда под
цивилизациями понимаются социоисторические организмы (например,
древнеегипетская цивилизация, китайская цивилизация), но чаще всего — системы
социально-исторических организмов (античная цивилизация, западная
цивилизация и т. п.). Единого исторического процесса с точки зрения этого
подхода нет.
Главная заслуга сторонников плюрально-циклического подхода в том,
что они привлекли внимание к тому, что человечество подразделяется на
в значительной степени самостоятельные образования и что эти
образования сосуществуют не только в пространстве, но и во времени, что они
возникают и исчезают.
Тем самым они сделали неизбежным отказ от линейно-стадиального
понимания истории.
Но значит ли это, что всемирной истории нет?
Ю. И. Семёнов ставит вопрос следующим образом: представляет ли
собой схема смены формаций идеальную модель развития каждого
социально-исторического организма, взятого в отдельности, или же она
выражает внутреннюю необходимость развития только их всех вместе взятых,

282
Глава 4. Основные проблемы теории революции
т. е. только всего человеческого общества в целом! Практически все
марксисты склонялись к первому ответу, что делало теорию общественно-
экономических формаций одним из вариантов линейно-стадиального
понимания истории.
Но ведь вполне возможен и второй ответ, при котором общественно-
экономические формации выступают как стадии развития человеческого
общества в целом. Они могут быть и стадиями развития отдельных
социально-исторических организмов. Но это не обязательно.
Линейно-стадиальное понимание смены стадий находится в противоречии с
исторической реальностью. Но кроме него возможно и другое —
глобально-стадиальное, ярким примером которого является философия истории Гегеля.
Глобально-стадиальное понимание смены формаций названо Ю. И.
Семёновым глобально-формационным подходом.
История человечества предстаёт в этом случае как история
глобальной смены общественно-экономических формаций, история перехода
лидерства от одного способа производства к другому во всемирном масштабе.
Кроме привычной смены одних производственных отношений
другими внутри одного социора (буржуазные революции) Ю. И. Семёнов
выделяет и другую форму исторической эстафеты — ультрасупериоризацию
(«перепрыгивание») социоров через уровень, достигнутый к тому времени
прежними лидерами. Таким путём к историческому лидерству приходят
античное рабовладение (VI-V вв. до н. э.) и феодализм (XI-XII вв. н. э.)
При этом возникает не только новый способ производства, но, зачастую,
и новые социоры.
Смена формаций — сущность исторического процесса, но
исторический процесс несводим к своей сущности. Кроме основных, формацион-
ных способов производства, существуют неосновные, не являющиеся
стадиями всемирной истории — параформационные.
Разные социоры в одну историческую эпоху основаны на разных
способах производства: лидеры — на формационном; остальные — на па-
раформационных или прежнем формационном, устаревшем после
появления нового лидера. В развитии отставших социоров может произойти супер-
иоризация («подтягивание») к уровню лидера. Переход от одной пара-
формации к другой или от формации к параформации — латерализация.
Общий ход истории человечества, насчитывающей 35—40 тысяч лет,
выглядит так. Первобытный коммунизм сменяется
первобытно-престижным, а затем предклассовым обществом, в которых формируются первые
методы эксплуатации (доминарный — присвоение результатов труда
человека, работающего в чужом хозяйстве, магнарный — присвоение
результатов труда человека, работающего на чужой земле, нобиларный —
присвоение результатов чужого труда знатью по праву рождения, протополи-
тарный — присвоение результатов чужого труда предгосударством).

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 283
Последний становится способом производства, лежащим в основе
первого классового общества — политарного (азиатского). Наступает
эпоха Древнего Востока; доклассовые общества продолжают существовать.
Из их толщи под влиянием классовых обществ Востока выделяются
классовые общества более высокого типа: сначала параформационного (доми-
номагнарного), затем формационного — рабовладельческого. Начинается
античная эпоха, в которую с социорами-лидерами, давшими ей название,
соседствуют политарные общества Востока, первобытные и предклассовые
общества, а также параформационное (полиснополитарное) общество Спарты.
Крах античности, выражающийся в замене рабовладения политарно-
магнарными отношениями, и процесс синтеза предклассовых обществ
германцев с разлагающимися остатками классового общества Римской
империи дают начало Средним векам, эпохе феодализма. Кроме феодальных
социоров по-прежнему существуют общества других типов, в том числе в
Северной (политомагнаризм) и Восточной (нобиломагнаризм) Европе, но
лишь первые способны к преобразованию в социоры последней классовой
формации — капиталистической. В период между феодальной и
капиталистической формациями в Западной Европе имела место параформационная
разновидность политаризма — абсолютистский политаризм.
Параформационное общество Московской Руси, отличающееся от абсолютистского
политаризма, Ю. И. Семёнов называет державополитарным, выделяя в нём
системы собственно политарных и политарно-крепостнических отношений.
В эпоху капитализма — Нового и Новейшего времени —
человечество невиданно быстрыми темпами объединяется сначала в мировую со-
циорную систему, а затем, к концу XX века, в единый сверхсоциор —
глобальное классовое общество с центром и периферией. Ю. И. Семёнов
называет зависимый капитализм паракапитализмом, а капитализм центра —
ортокапитализмом. В 1917-1991 гг. у капитализма существовал пара-
формационный соперник — неополитаризм, именовавший себя
«реальным социализмом».
Специальных работ по теории революции у Ю. И. Семёнова нет.
Проблема революции трактуется им традиционно: при смене формаций
революция не обязательна. «Верно, что производственные отношения,
возникнув, обеспечивают рост производительных сил. Действительно, на
протяжении всей докапиталистической эпохи развития человечества,
производственные отношения того или иного типа рано или поздно
переставали стимулировать развитие производительных сил. Возникала поэтому
необходимость в производственных отношениях нового, более высокого
типа, которые обеспечили бы дальнейший прогресс производительных сил.
Но ошибочно было бы делать вывод о неизбежности революции,
которая приведет к смене старых производственных отношений новыми.
В развитии первобытного общества, например, революций не было. Старые

284
Глава 4. Основные проблемы теории революции
производственные отношения постепенно отмирали и шаг за шагом
замещались столь же постепенно возникавшими новыми. Здесь
действительно новые производительные силы не только требовали новых
производственных отношений, но и порождали их.
Однако в более поздних обществах рост производительных сил
совершенно не обязательно вел к возникновению новых производственных
отношений. Более того, случалось, что, когда экономические отношения
переставали стимулировать рост производительных сил, наступал резкий
упадок последних, что в принципе исключало появление новых, более
прогрессивных производственных связей. Но даже, когда такого упадка
не происходило, общество все равно могло оказаться в тупике. Старые
производственные связи исчерпали свои прогрессивные возможности,
а новые возникнуть в нем не могли.
Для человечества в целом выход состоял в том, что экономические
отношения более высокого типа начинали формироваться не в этомсо-
циоисторическом организме, а в совершенно иных социорах, к которым
и переходила ведущая роль в мировой истории...
Формулируя свою идею о смене старых социально-экономических
отношений новыми в результате революции, К. Маркс прежде всего
исходил из опыта смены западноевропейского феодализма капитализмом. Но
и здесь было известное расхождение между формулировкой и
реальностью. Буржуазные революции действительно имели своим результатом
уничтожение феодальных отношений, хотя говорить об этом можно лишь
с определенными оговорками: остатки этих отношений могли сохраняться
еще очень долго. Но главное: буржуазные отношения возникли вовсе не
в ходе и не в результате революцию. Они появились задолго до
революции и последняя лишь обеспечила их превращение в господствующие.
Конечно, К. Маркс это прекрасно понимал. И все его сторонники,
когда говорили о смене в результате революции феодальных отношений
капиталистическими, всегда имели ввиду вовсе не возникновение
капиталистического уклада производства, а его победу. Но когда эта формулировка
применялась в самом общем виде, то ее нередко понимали буквально, что
далеко не способствовало пониманию истории»1. От взглядов Н. И.
Бухарина, К. Каутского и Я. С. Драбкина эта позиция отличается признанием
антично-рабовладельческой революции2.
В более поздних работах Ю. И. Семёнов приходит к выводу о
существовании трёх форм социальной революции (смены формаций или па-
раформаций): (1) стихийной социальной трансформации при переходе от
предклассового общества к классовому; (2) социально-политической
1 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 352.
2 Там же. С. 454.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 285
реформации = революции «сверху» и (3) социально-политической
революции, «включающей в себя в качестве необходимого момента захват
власти — государственный переворот». Примером (2) служит державополи-
тарная социальная революция на Руси второй половины XV-XVI веков1.
Думаю, что умножение терминов в данном случае ни к чему: лучше
пользоваться проверенными — «революция сверху» (включая переход от
предклассового общества к классовому, осуществлённый предклассовыми
«верхами» в своих интересах) и «революция снизу»: «революция в форме
реформации» — слишком громоздко. Есть и более принципиальное
возражение: противопоставление стихийности и сознательности как разных
форм смены способов производства (форм социальной революции)
неверно: полностью стихийной трансформации быть не может;
сознательный захват власти — отнюдь не главный признак революции.
Революция без захвата власти — всё равно революция, а не «революция в
форме реформации».
На мой взгляд, глобально-формационный подход даёт ключ к
проблеме возникновения нового общества — то есть проблеме социальной
революции. Глобальное понимание истории разрывает жёсткую привязку
смены формаций к смене способа производства внутри социора. Переход
человечества на новую стадию истории (магистральная социальная
революция) может проходить не только в виде преобразования старого лидера,
но и в виде появления нового. Тем более не подтверждается сведение
социальной революции к революции «снизу». Ультрасупериоризация, су-
периоризация или латерализация — смена социального строя
(революция), зачастую проведённая полностью или частично «сверху», но отнюдь
не переставшая от этого быть революцией. Таким образом, мы имеем
объективную основу для утверждения о многообразии форм социальной
революции.
Глобально-формационная картина исторического процесса даёт
возможность указать, где, когда и как происходят и не происходят
социальные революции. Введение понятия «параформация» помогает выделить
социальные революции меньшего масштаба, чем магистральные, которые
я буду называть локальными.
Всемирная история делится прежде всего на два периода:
• доклассовое общество, включающее первобытный коммунизм,
первобытно-престижное общество и предклассовое общество2;
• классовое общество.
1 Семёнов Ю. И. Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место в
истории человечества и России. М., 2008. С. 302.
2 См.: Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 2. История первобытного
общества. М, 1999.

286
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Первой магистральной социальной революцией был переход от
доклассового общества к классовому, занявший длительное время и
принявший разные формы в зависимости от формационной или параформа-
ционной принадлежности появившихся классовых обществ. Власть
перешла от общества к стоящему над ним государству. Возникла политика.
Это самая своеобразная из магистральных социальных революций,
которой присущи определённые регрессивные черты. Это победа человека над
слепыми природными силами ценой подчинения слепым социальным силам.
Дальнейшим магистральным социальным революциям, меняющим
один способ эксплуатации на другой, присуща меньшая
противоречивость. В целом, они — вехи освобождения человека от социального гнёта.
История классового общества есть прохождение человечеством
следующих стадий, выделенных по господствующему способу производства
(общественно-экономических формаций)1 :
• политаризма;
• рабовладения;
• феодализма;
• ортокапитализма.
Формации как типы обществ существуют в отдельных социорах как
общее в единичном.
Кроме указанных выше формационных способов производства,
существуют параформационные — то есть способы производства, не являющиеся
стадиями всемирной истории. Социоры, принадлежащие к параформациям,
могут образовывать систему, а могут существовать в единственном числе.
Для определения места социальных революций в истории выделение
формаций недостаточно — необходимо видеть всю картину всемирной
истории, а не только её основу. Поэтому необходим более подробный
анализ параформаций. Не претендуя на исчерпание проблемы, предложу своё
решение.
Классифицировать параформаций можно следующим образом.
Первая группа — «восходящие» параформаций, непосредственно
предшествующие появлению формаций, их преддверие:
• доминомагнарное общество полисов «архаической» Греции и Рима;
• политарно-доминомагнарное общество империи Каролингов2;
• абсолютистский политаризм.
1 Названия формаций, кроме политаризма, даны в соответствии с традицией, чтобы не
усложнять изложение. Ю. И. Семёнов предлагает именовать рабовладельческий способ
производства серварным; Ж. Дюби — феодальный способ производства сеньориальным.
2 Семёнов Ю. И. Переход от первобытного общества к классовому: пути и варианты
развития // Этнографическое обозрение. 1993. № 2. С. 69. В «Философии истории» данная па-
раформация отсутствует.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 287
Эти параформации, в отличие от всех остальных, не являются
тупиковыми. Они вместе с формациями составляют историческую магистраль.
Считать их формациями не позволяет краткость существования и
неустойчивость. Их конец — это начало новой формации, новой стадии в
истории человечества, образование новой мировой системы, это
магистральная социальная революция. Революции в отдельных социорах — её части.
Термин «мировая революция» представляется менее удачным, так как
мировой в точном смысле слова характер имели лишь переход к классовому
обществу и переход к капитализму.
Следует согласиться с Ф. Энгельсом и Э. Мейером в вопросе об
антично-рабовладельческой; с Ж. Дюби и Р. Фоссье в вопросе о феодальной
революции. Они прошли в виде революции-возникновения; первая — «сверху»
под давлением народных масс, вторая — силами самого класса феодалов.
Буржуазные революции в ведущих странах происходили «снизу»
силами буржуазии и народных масс; в странах, осуществлявших супериори-
зацию — путём революции «сверху».
В Европе они свергали не феодализм (это задача абсолютистской
революции), а абсолютистский политаризм, попутно упраздняя феодальные
пережитки. В Японии был свергнут обычный политаризм.
Для Ф. Фюре и сходно мыслящих историков (А. Коббен, Э. Леруа-
Ладюри) отсутствие феодального способа производства в
предреволюционной Франции является ещё одним аргументом против применения
понятия «буржуазная революция» к событиям 1789-1794 годов1.
Сложность буржуазных революций — в том, что при капитализме
отдельные социоры существуют и сами по себе, и как части мира-системы.
Подъём с периферии на полупериферию, и тем более — из
полупериферии — в ядро, наталкивается на сопротивление других социоров, уже
занявших там места. Недаром буржуазная Англия возглавляла борьбу
против буржуазной революции во Франции, а во время гражданской войны
в США поддерживала Юг. Такой же была политика Голландии во время
Английской революции.
Поэтому прорыв в ядро — всегда ортокапиталистическая революция:
классическая буржуазная «снизу», социорно-освободительная, социорно-
объединительная или революция «сверху».
Чем более укреплялся мир-система, тем труднее было новым
конкурентам пробиться в его «верхи». В этом — причина идеологии
национализма, присущего буржуазному обществу: революционной для
восходящих стран и реакционной для удерживающих позиции наверху.
1 См.: Адо А. В. Великая Французская революция и её современные критики // Вопросы
методологии и истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVII-ΧΓΧ веков
в современной зарубежной историографии. М, 1986. С. 101-102.

288
Глава 4. Основные проблемы теории революции
В этом же — причина так называемой «незавершённости» буржуазных
революций (Германия, Италия, Испания, Португалия, Япония), то есть
компромисса революционного движения с внешней контрреволюционной силой.
«Незавершённость» революций в этих странах, оцениваемых так по
логике линейно-стадиального подхода к истории (по сравнению с
классическими буржуазными), обычно считалась следствием недостаточной
революционности их буржуазии. Это объяснение замыкалось в себе самом:
отсталость порождает нерешительность, нерешительность порождает
отсталость. Попытка найти выход вела к волюнтаризму, особенно заметному
у А. Грамши.
Итальянский историк Розарио Ромео (1924-1987), возражая Грамши,
писал: «аграрная революция на якобинский лад в Италии вызвала бы
создание антиитальянской коалиции всех крупнейших европейских держав,
заинтересованных в социальной консервации»1.
Аналогичен взгляд многих немецких историков на причину неудач
революции 1848 года в Германии2.
Мнимая незавершённость была на деле максимально возможной
завершённостью. Слабость и нереволюционность полупериферийной и
периферийной буржуазии поддерживалась буржуазией «ядра».
Однако в XX веке в этих странах (кроме Испании и Португалии)
восторжествовал ортокапитализм как следствие «экспорта революции»,
который при капитализме успешен только как «экспорт революции сверху».
Именно это явление имело место в послевоенных Западной Германии,
Италии, Японии под воздействием США и других ортокапиталистических
стран, на что первым, очевидно, обратил внимание М. Л. Тузов в книге
«Революция и история» (1991):
«В новейшей истории есть удачные примеры экспорта, „введения"
извне социально-политической системы... Имеется в виду послевоенное
развитие Германии и Японии. Эти страны не просто проиграли вторую
мировую войну и были оккупированы. В Германии проводилась политика
денацификации... что можно рассматривать применительно к западной
зоне как осуществление своеобразных демократических революционных
преобразований... Изменения носили радикальный характер»3.
Возможно, что автор даже преуменьшил радикальность этих
преобразований: была проведена не только политическая, но и социальная
революция в точном смысле этого слова. Результатом её стало уничтожение
1 Цит. по: Григорьева И. В. Наследие Антонио Грамши и некоторые проблемы
современной историографии буржуазных революций // Там же. С. 252.
2 Патрушев А. И. Проблемы германской революции 1848-1849 годов в буржуазной
историографии ФРГ// Там же. С. 212.
3 Тузов М. Л. Революция и история. Казань. 1991. С. 112.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 289
политарно-капиталистического способа производства и утверждение ор-
токапиталистического.
Причина этого уникального явления, конечно, не в благородном
желании США создать себе конкурентов, а в необходимости противостоять
неополитаризму. Это ещё один всемирно-исторический результат
революции в России.
Таким образом, ядро капиталистического мира-системы
сформировано пятью разными видами ортокапиталистической революции:
• классическая буржуазная «снизу»,
• социорно-освободительная,
• социорно-объединительная,
• революция «сверху»,
• «экспорт революции сверху».
С середины XX века возможности расширения ядра исчерпаны —
поэтому в паракапиталистических странах уже не может быть никаких
буржуазных ортокапиталистических революций.
Период феодализма делит надвое «коммунальная революция» (О. Тьер-
ри), которую также можно назвать купечески-бюргерской. Однако она не
является «внутриформационной». Наличие такого типа социальных
революций — предположение С. Л. Утченко, выдвинутое в защиту идеи
«римской революции»1. Думаю, что таких социальных революций нет
(надстроечные революции — все «внутриформационные»). Победа нового
класса — победа нового способа производства. В Западной Европе после
победы данной революции существовало уже не феодальное, а феодально-
бюргерское общество. Рассматривать их как формацию и параформацию
или как две формации — сложный вопрос, выходящий за рамки моей работы.
«Коммунальная революция» — социальная революция особого типа —
менее значительная, чем магистральная, но более значительная, чем
локальная. К данному типу революций возможно отнести и возникновение
других «восходящих» параформаций, заполняющих промежутки между
классовыми формациями. Подходящим названием для них будет «малые
магистральные» революции.
Одна из них была впервые выделена Н. А. Рожковым как «дворянская
революция», понимаемая, однако, слишком узко — как установление
крепостничества. Думаю, что сутью данного перелома было установление
абсолютизма, поэтому более точным будет термин «абсолютистская революция».
Возможно, есть основания и для выделения другой малой
магистральной революции. Историки говорят о «глубокой социальной ломке
1 Утченко С. Л. Становление Римской империи и проблема социальной революции.
С. 114-116, Он же. Цицерон и его время. М., 1986. С, 6-8.

290
Глава 4. Основные проблемы теории революции
VII - начала VIII веков»1, затем — об «аграрном перевороте,
произошедшем во Франкском государстве в VIII веке»2 и о заложенной Карлом Мар-
теллом «социальной основе нового общества»3.
Сведения об этом историческом периоде скудны, но факт
исторического перелома бесспорен. Для Франкского государства, ставшего
впоследствии империей Каролингов, он начался в VII веке с объединения
страны, осуществлённого майордомом королевства Австразия Пипином II.
Социорно-объединительный переворот перерос в социальный, пик
которого приходится на 730-е годы — на правление майордома Карла Мар-
телла, подчинившего земельных собственников государству и создавшего
из них постоянную армию («бенефициальная реформа»). В 751 году власть
в преобразованном социоре перешла к основанной им династии. Новый
способ производства вскоре доказал своё превосходство победами Карла
Великого. Данный перелом, рассматриваемый как целое, очевидно, может
быть назван «каролингской революцией», плоды которой Европа собрала
во время «каролингского возрождения».
Вторая группа — «боковые» параформации:
• полисный политаризм Спарты;
• политомагнарный строй обществ средневековой Северной Европы;
• нобиломагнарный строй обществ средневековой Восточной Европы,
включая русские княжества;
• купечески-бюргерский строй городов Северной и Средней Италии
XI-XVI веков;
• державный политаризм Московской Руси.
Здесь имеет место движение не вперёд, а вбок, отклонение от
исторической магистрали, сочетание прогресса при возникновении и тупико-
вости в будущем. Поэтому применительно к этой группе параформации
можно говорить о локальных социальных революциях, утверждающих
новый, временно прогрессивный, но недолговечный и тупиковый
общественный строй.
Локальные революции представляют собой победу способа
производства, отклоняющегося от магистрали. Так, купечески-бюргерский строй
городов Италии (а также Дубровника) — результат полной победы
коммунальной революции над феодализмом, её венец и предел открытых ею
возможностей. История купеческих республик, в отличие от истории
человечества, кончилась строем, установленным этой революцией.
1 История Европы. Т. 2. С. 117.
2 Смирнова Е.Д., СушкевичЛ. /7., Федосик В. А. Средневековый мир в терминах, именах
и названиях. Минск. 1999. С. 41.
3 Левандовский А. /7. Карл Великий. Через Империю к Европе. М., 1995. С. 37.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 291
От этого процесса следует отличать иной — возникновение республик
Великого Новгорода (1136-1478) и Пскова (1348-1510). Ю. И. Семёнов
определяет его как победу великообщинных институтов власти над мили-
тарными (княжескими)1. На мой взгляд, возможно рассматривать
новгородское антикняжеское восстание 1136 года как локальную социальную
революцию «снизу», отличную от коммунальной. По сравнению с
западноевропейскими городами русские республики отличает слабость
ремесленной массы в борьбе с патрициатом (боярством): отсутствие цехов как
политической силы. Формально больший демократизм (вече) не
компенсировал этой слабости, так как не давал возможности свержения власти
патрициата, консервируя её и оставляя республики в историческом тупике.
Соответственно, возможность возникновения и тем более победы
капиталистического способа производства, то есть буржуазной революции,
выводящей на историческую магистраль, исключалась.
Конец истории «боковых» социоров мог быть ознаменован не только
новой революцией, как на исторической магистрали, но и гибелью и/или
антиреволюцией. Таковы судьбы Спарты, итальянских республик и
восточноевропейских королевств.
Северная Европа вышла на историческую магистраль через
установление абсолютизма и ортокапиталистические революции «сверху».
Наиболее ярко2 смена параформаций через локальные социальные
революции видна в истории России. Русские княжества и республики в
результате первой локальной социальной революции «сверху» XV-XVI
веков образовали державополитарное общество Московской Руси. Вторая
локальная социальная революция в России создала паракапитализм;
третья — неополитаризм.
Прогрессивный характер событий XV-XVI веков, включающих соци-
орно-освободительный (до 1480 года), социорноч)бъединительньгй (до
присоединения Пскова в 1510-м и Рязани в 1521 годах) и, наконец, социальный
переворот, иногда подвергается сомнению.
Так, А. А. Зимин (1920-1980) в книге «Витязь на распутье» (1980,
опубликована в 1991), принимая желаемое за действительное, утверждал,
что «в конце XV - первой половине XVI века в России происходила борьба
двух тенденций развития страны. Стоял вопрос, по какому пути пойдёт
Русь: по предбуржуазному, который развивался на Севере с его
соледобывающей промышленностью или по крепостническому»3. В этом случае
1 Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного
общества. С. 102.
2 Восточноевропейские социоры (Польша, Чехия, Венгрия) в отличие от России временно
утрачивали независимость.
3 Зимин А. А. Витязь на распутье. М., 1991. С. 209.

292
Глава 4. Основные проблемы теории революции
победа Москвы — регресс: «люди из прошлого, заглянувшие в будущее
(имеется в виду „предбуржуазный" Русский Север. — Г. 3.) были
раздавлены людьми, жившими в настоящем»1.
В основе такого взгляда — не только естественное моральное
неприятие методов объединения Руси московскими князьями, завершившегося
политарным террором опричнины, но и линейно-стадиальный подход к
истории, предполагающий либо параллельный прогресс социоров, либо
застой. На мой взгляд, альтернативой политаризму было прозападное
господство крупных землевладельцев, ведущее к распаду страны, пример чего
даёт Речь Посполитая. Капиталистической альтернативы для Руси не было.
Витязь на распутье выбирал между плохим и очень плохим путями, между
жизнью в рабстве и смертью в рабстве; политаризм означал жизнь.
Третья группа — «нисходящие» параформации, представленные на
данный момент одной, а именно:
• антично-политомагнарным обществом Римской империи.
Здесь «развитие» совпадает с «деградацией» способа производства,
ведущей к гибели и только к гибели. Никакие революции, на мой взгляд,
в данном случае невозможны. Хотя, конечно, противодействие регрессу
не исключается, но оно слабо и нежизнеспособно. Когда развитие идёт
вниз, качественный скачок (антиреволюция) тоже ведёт вниз, причём
в этом случае он имел магистральный характер. В результате
антиреволюции I века до н. э. был уничтожен формационный, то есть бывший ста^
дией в развитии человечества, способ производства.
Последующая гибель антично-политомагнарной параформации была
одновременно гибелью социора — Римской империи.
Не было ни «революции рабов» И. В. Сталина, ни «революции
варваров» Б. Ф. Поршнева, ни «пролетарской (солдатской) революции» М. И.
Ростовцева, ни «крестьянской революции, оборванной термидором» С. Л. Утчен-
ко, ни «стихийной антирабовладельческой революции», ни непрерывной
эволюции с постепенным рождением феодализма.
Был исторически обречённый героизм Спартака и Аристоника,
стремившихся уничтожить рабовладение, и ещё более бесплодный героизм
Гракхов и убийц Цезаря, стремившихся этот строй сохранить. И те, и другие
были сметены историей; победа пришла к силам регресса (госаппарату
и землевладельцам, а не «вооружённому пролетариату» М. И. Ростовцева),
чей успех можно сравнить с меткостью самоубийцы.
Античность погибла «вместе с борющимися классами», и об
устойчивом прогрессе в Европе можно говорить только начиная с VIII века.
История не прервалась, но прогресс VIII века не отменяет факт регресса
десяти предыдущих веков.
1 Зимин А. А. Витязь на распутье. М., 1991. С. 208.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 293
Империя Каролингов уступает Римской во всех отношениях, кроме
одного — направления развития. Римскую империю создал регресс;
Каролингскую — прогресс. Первая была падением с очень большой высоты;
вторая — подъёмом с очень низкого уровня.
Варварское завоевание дало возможность выхода из тупика —
возможность прогресса не для обречённого Рима, а для человечества в целом —
но само ни прогрессом, ни тем более революцией не являлось. Не была
носителем прогресса и землевладельческая знать Империи, отнюдь не
равная ещё не возникшему классу феодалов. Напротив, именно её
господство вело Рим к гибели. Только синтез римского и варварского укладов,
известный под именем «романо-германского», а не сами эти уклады,
открывал дорогу прогрессу.
Не исключено, что в недалёком будущем деградация
капиталистического способа производства даст человечеству иной и последний вариант
«нисходящей» параформации. Тогда цепь нынешних контрреволюций
в бывших неополитарных странах и реакционных реформ на Западе
окажется прологом мировой антиреволюции, закономерным концом которой
станет гибель человечества.
Начиная с XVI века капиталистический способ производства,
распространяя своё влияние на остальной мир, порождает две новые группы
параформации — четвёртую и пятую.
Четвёртая группа — периферийные параформации, дополняющие
ортокапитализм, среди которых можно выделить, как минимум:
• крепостничество;
• плантационное рабство;
• зависимый капитализм;
• политарно-ортокапиталистический строй обществ нацистских
Германии, Италии, Японии.
В условиях капиталистического мира-системы локальным
прогрессом является повышение уровня отдельного социора в рамках системы, что
достигается прогрессивными реформами, или выход социора из системы,
что достигается революцией. Регрессом — понижение уровня
(реакционные реформы) или такой выход из системы, который ведёт к деградации
общества (антиреволюция).
Прогрессом на мировом уровне была бы смена капитализма
бесклассовым обществом. Регрессом — смена капитализма классовым обществом
с деградирующими производительными силами. Ни то, ни другое пока не
произошло, хотя второе очень вероятно. И. Валлерстайн, не признающий
наличие отдельных социоров, не признаёт и локальный прогресс. Думаю,
что это неверно.

294
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Интеграция в мир-систему проводилась путём колонизации. Место
колониализма в развитии человечества с трудом поддаётся однозначному
определению. С одной стороны, это уничтожение прежних социоров. С
другой — такое их уничтожение, которое расчищало почву для возникновения
новых социоров, причём более прогрессивной параформации — зависимого
капитализма. В то же время сама прогрессивность этой параформации
является таковой только для докапиталистических обществ. По сравнению
с ортокапиталистической формацией она — тупиковая ветвь развития.
В общем, колониализм можно определить как регресс, содержащий
возможность прогресса, небезнадёжный регресс. Сама форма
колониального управления по сути есть только переход незападного мира к
зависимому капитализму.
Но зависимость не всюду вела к деградации. В рамках зависимого
капитализма возможен определённый прогресс, поэтому переход к нему
без колониального завоевания носил для незападных (не знавших городов-
коммун, эволюция которых привела к появлению капитализма) обществ
прогрессивный характер и может рассматриваться как локальная
социальная революция, проводимая, в основном, «сверху». Издержки её
колоссальны, но она спасала социоры от распада.
Примеры этой революции также немногочисленны. Почти все
зависимые социоры возникли в последние два века уже как зависимые и
никогда не переживали социальных революций. Они — в полном смысле слова
продукт мирового капитализма. Преобразования в них, за исключением
отмены плантационного рабства, не выходят за рамки политических, так
как оставляют у власти агентов западного капитала.
Революционный переход с докапиталистической стадии на стадию
зависимого капитализма, на мой взгляд, совершили Россия конца XVIII —
середины XIX века, Испания 1808-1876, Португалия 1820-1852 и Иран
1905-1925 годов. Завершающий этап переворота в Испании (1868-1876)
и Иране (1921-1923) носил социорно-объединительный характер, проходя
в форме гражданской войны.
Паракапитализм ни в коем случае не являлся целью этих революций,
но при ликвидации докапиталистических укладов побеждал именно он: на
волю первым вырывается тот, кто сидит ближе к выходу. «Больше
капитализма» для стран, уже втянутых в мировое разделение труда, означало
«больше зависимости». В то же время сохранение политического
суверенитета пробуждало стремление «догнать» Запад, поэтому дальнейшая
история этих социоров стала чередой революций и контрреволюций.
На мой взгляд, речь должна идти не о другом переходе к тому лее
капитализму («незавершённая буржуазная революция»), а о другом
переходе к другому капитализму. «Незавершённость социальной революции» —
фиктивное понятие.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 295
Существование иных незападных стран, избежавших полной
колонизации, оказалось несовместимо с паракапитализмом: исчезали либо
страны (Османская империя), либо паракапитализм (Китай). Выход
Японии на историческую магистраль — уникальное исключение.
Наконец, XX век дал образец параформации, одновременно
отрицающей и утверждающей капитализм, в которой часто и не без оснований
видели прообраз будущего регресса всей капиталистической системы. Это
политарно-капиталистический синтез нацизма. Его целью было
завоевание мирового господства внутри капиталистической системы, что обрекало
политарно-капиталистические социоры на беспрерывную войну со всем
остальным миром, закономерно закончившуюся поражением.
Поэтому весьма слабый прогрессивный элемент в нацизме
(завоевание независимости, ограничение капитализма) полностью перекрывался
регрессивным (потеря независимости в результате проигранной войны,
двойной гнёт политаризма и капитализма). Судить о плодах нацизма по
возросшему количеству радиоприёмников в немецких семьях до войны,
как это делают И. В. Стародубровская и В. A. May, значит считать войну
и поражение Германии случайными.
«Нацистских революций» не было. Перевороты носили
антиреволюционный характер. Своеобразие их состоит в том, что они, в отличии
от прежних антиреволюций, частично проходили «снизу».
Крушение же системы политарно-капиталистических отношений
вполне может быть названо революцией: «сверху» в послевоенных
Германии, Италии, Японии, в Испании в 1975 году или «снизу» —
«революция гвоздик» 1974 года в Португалии. Видимо, строй Испании и Португалии
остался паракапиталистическим, но свержение фашизма сделало
возможным их интеграцию в состав Европейского Союза, что является
прогрессивным надстроечным сдвигом.
Выход из состояния зависимости возможен только революционным
путём, ведущим к созданию параформационных обществ новой группы.
Пятая группа — параформации, возникшие в противовес
капитализму:
• неополитаризм в СССР и других «социалистических» странах;
• неополитарно-паракапиталистический строй так называемых «стран-
изгоев» (Иран с 1979 года; Ливия с 1969 года; Ирак при власти
партии Баас).
Реальной (не декларируемой) целью революций и реформ в
зависимых странах является достижение независимости от мирового капитализма.
1 Маркс относил Испанию к странам с азиатской формой правления: Маркс К.
Революционная Испания // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 10. С. 432.

296 Глава 4. Основные проблемы теории революции
Она была достигнута в странах индустриального неополитаризма, правда,
на исторически краткий срок и крайне тяжёлой ценой. История не знает
лёгких путей: за прогресс всегда приходится платить, но его отсутствие
обходится ещё дороже.
Здесь и дальше речь идёт именно об индустриальном (не аграрном, как
в Кампучии Пол Пота) политаризме. Аграрный политаризм для XX века —
абсолютный регресс; переход к нему — антиреволюция, хотя
субъективной целью её участников была революция. Революционным стало его
уничтожение с помощью «экспорта революции» из Вьетнама;
единственное столкновение двух видов политаризма кончилось победой сил
прогресса. Является ли аграрный политаризм новейшего времени особой
регрессивной параформацией или простым возрождением древневосточных
порядков — предмет отдельного исследования. Кампучийский регресс,
уникальный по форме («снизу»), не уникален по содержанию.
Дальше в прошлых изданиях я писал: «На наших глазах аналогичный
строй возникает „сверху" в Туркмении: уничтожение городской культуры
идёт давно, а осенью 2002 года президент С. Ниязов (Туркменбаши)
предписал переселять „нарушителей общественного порядка" из городов
на целинные земли. Выполнение этого указа приведёт к исчезновению
городского населения, как в Кампучии. Впрочем, для Туркмении сохраняется
и паракапиталистическая перспектива».
Так и случилось. После внезапной смерти С. Ниязова (конец 2006 года)
сторонники паракапиталистического развития Туркмении во главе с новым
президентом Г. Бердымухамедовым взяли верх.
Самостоятельный переход той или иной страны к неополитарной па-
раформации был локальной социальной революцией, как и в случае с
прежними «боковыми» параформациями, притом революцией «снизу». Часть
стран Восточной Европы в 1940-е годы перешла к неополитаризму путём
«экспорта революции».
Там, где революция происходит без полного устранения прежних
«верхов» (Иран, Ирак, Ливия), разрыв с зависимостью не так радикален,
как при неополитаризме. Там возникает симбиоз старых и новых порядков,
названный выше неополитарно-паракапиталистическим. Возможности
прогрессивного развития на его основе невелики: оно начинается
ограничением зависимости, а завершается её возвратом (Турция, Египет, Алжир),
но не в силу безнадёжных попыток завоевать мир, как при нацизме, а в силу
сохранения компрадорской буржуазии как класса.
Независимость предполагает диктатуру, но обратное неверно.
Например, имеющий схожие с нацизмом политические черты строй стран
Восточной Европы (от Финляндии до Греции) 1920-30-х годов,
установленный в результате государственных переворотов «сверху», явно
оставался в рамках зависимого капитализма, ориентированного на один из двух

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 297
блоков тогдашнего центра — англо-французский или немецкий. Не
исключено, что то же будущее суждено России, и выбирать нам предстоит между
диктатурой в единой стране или в нескольких, на которые она распадётся.
Все революции происходят в обществе. Однако понятия «социальная
революция» и «революция в обществе» не совпадают. Существуют, во-
первых, надстроечные революции и, во-вторых, революции в развитии
производительных сил (технические). Они не являются темой моей работы,
но краткая характеристика, способствующая их отграничению от
социальных революций, полагаю, будет уместной.
Социальная революция охватывает общество в целом: базис и
надстройку. Качественное изменение базиса неизбежно меняет и надстройку.
Но обратное неверно. Качественные сдвиги в надстройке, вполне
заслуживающие название «революция», не обязательно преобразуют базис.
Общество, пережившее надстроечную революцию, не изменяет своей формаци-
онной или параформационной принадлежности. Способ производства
остаётся тем же.
Среди надстроечных революций наиболее важны надстроечные
политические. Остальные — революции в различных сферах культуры: науке,
философии, искусстве, религии, праве, семейных отношениях, образовании,
быте и т. д. — можно объединить под названием «культурные
революции». Это тоже переход власти, отдалённое эхо социальных революций —
власть одних идей над общественным сознанием сменяется властью других.
Надстроечные политические революции происходят там, где
надстройка изменена недостаточно сильно (тогда они следуют за
социальными), или создают новую надстройку — там, где необходимо создать
новый социор (тогда они могут перерасти в социальные).
В первом случае это — революции, установившие демократическое
правление, демократические революции.
Само понятие «демократия» требует пояснений. Оно внутренне
противоречиво: в классовом обществе, где есть «власть» и есть «народ», не
может быть «власти народа». Демократия, понимаемая дословно — такая
же фикция, как ненасилие. Но уровень участия «низов» в управлении
государством (уровень «демократичности» режима) может быть различным.
В России слово «демократия» скомпроментировано так же, как раньше
слово «социализм»: обозначая то, чего нет, оно оказывается виноватым.
Вот крайний, но увы, невыдуманный пример. Артист В. Назаров заявляет:
«Мы, дети конца 50-х - начала 60-х годов, воспитаны советской эпохой,
а вынуждены пристраиваться и выживать в абсолютно новой и чуждой
нам системе координат. На мой взгляд, вся эта демократия не свойственна
русскому человеку. Я приверженец консервативных, православно-монархи-

298
Глава 4. Основные проблемы теории революции
ческих взглядов, мне близка формулировка Иоанна Кронштадтского:
»демократия в аду, а на небе царство". Поэтому я не понимаю, как наша власть
может ратовать за демократию и при этом стоять в церкви со свечками»1.
Может — именно потому, что «демократия» в либеральном словаре
означает отнюдь не «власть большинства». Ещё один невыдуманный
пример. Обозреватель «НГ», крайний либерал П. Спивак раскрывает нам
либеральное понимание демократии: «Когда 29 декабря 1917 года СНК
РСФСР принял декреты „О выборном начале и организации власти в
армии" и „Об уравнении всех военнослужащих в правах"... отмена военных
чинов и знаков отличия не устраняла мертвящий дух единообразия, но
уничтожала то, что хоть в какой-то степени сдерживало его. Осталось
лишь две категории: бойцы и командиры, то есть, как во всём
выстроенном по военному образцу советском государстве, начальники и
подчинённые. Система власти сделалась не демократичнее в настоящем смысле
слова, а лишь примитивнее. В архаичную вертикаль превратилась не только
система власти, но и общество в целом... И ей не откажешь в народности,
потому что одна из вертикалей имела в своей нижней точке отдельного
человека, а на вершине — самую большую и противоположную ему по
сути общность — народ. Появление в таком обществе понятие „враг
народа" естественно и закономерно... Если под врагом народа понимать
противника власти массы над личностью, то это не позор, а честь. Скажем,
Вацлав Гавел, который 29 декабря 1989 года был избран президентом
Чехословакии, в этой системе понятий безусловный враг народа. И само
событие его избрания было торжеством не демократии как простого
единовластия и неминуемо единообразия, но демократии либеральной»2. Итак,
демократия (либеральная) — это власть врагов народа. Она не так уж
далека от самодержавия. Поэтому власть может ратовать за демократию
(либеральную) и за Иоанна Кронштадтского.
Свидетельство либерала — Бенедетто Кроче (1866-1952):
«Либерализм — и друг, и враг демократии одновременно. Друг, поскольку правящий
класс — класс открытый. Его силы склонны к росту, выбирают всегда
лучшие из принадлежащих ему кадров... Либерализм становится врагом
демократии, когда последняя стремится качество подменить количеством»3.
...И демократа — Самира Амина: «В контексте капитализма личная
свобода позволяет сильнейшим навязывать свои законы, эта свобода
иллюзорна для подавляющего большинства, её первой жертвой становится
как раз стремление к равенству, лежащее в основе демократии»4.
1 Демократия - это путь в ад. Интервью с В. Назаровым // Театральный курьер. 2010. Март.
2 Исторический календарь // Независимая газета. 2009. 29 декабря.
3 Кроче Б. Антология сочинений по философии. СПб., 1999. С. 263.
4 Амин С. Вирус либерализма. М., 2007. С. 79.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 299
Главная проблема классового общества — это власть немногих, а не
мифическая «власть массы над личностью». Немногие, живущие трудом
многих, властвуют над массами. Как они назовут свою власть,
«социализмом», «царством» или «демократией», не так уж важно. Важно, сколько
уступок у них удалось вырвать. Важно и то, с какой стороны ведётся
критика: за слишком малые или слишком большие уступки. Пример критики
справа мы и видим у П. Спивака: плохо не то, что в советском обществе
сохранились начальники и подчинённые, а то, что права подчинённых
были слишком велики, что было мало неравенства, мало иерархических
ступенек. Чем больше неравенства, тем демократичнее. Народ — враг
демократии; враг народа — демократ. Можно подумать, что и репрессии
осуществлял трудовой народ, а не номенклатура. Впрочем, именно так
думают сталинисты, превращая историю политарного общества в
утопическую схему борьбы добра (вождь и народ) со злом (шпионы, предатели,
вредители) и закрывая глаза на систему привилегий, отделявшую
немногих от многих. Эти люди не то, что мыслят недостаточно научно, а просто
живут в выдуманном мире. В отличие от них либералы хорошо понимают,
что именно хотят защитить — социальное неравенство, которое принято
ханжески именовать «разнообразием». Суть такого разнообразия
выражается пословицей: всяк сверчок знай свой шесток.
Разнообразие как иерархия — антипод равноправия, и дорожить им
нечего. Можно сказать так: политические революции направлены против
«мертвящего духа разнообразия».
И античные полисы, и средневековые коммуны знали политические
революции, временно менявшие режим власти в сторону демократизации1.
Основой было расширение социальной базы власти — либо в рамках
одного класса, либо с привлечением союзников. Однако новый класс к власти
не приходил — социальной революции не было. Такой характер носил
второй (цеховой) этап коммунальной революции.
В ещё большей степени это относится к демократическим
преобразованиям в капиталистическом обществе. Капитализм требует равного
доступа к власти для всех членов класса буржуазии — иначе одна из групп
получает преимущество в конкурентной борьбе. Поэтому неизбежны
политические революции, направленные на установление
демократического политического режима — буржуазно-демократические, от которых
выигрывает не только буржуазия, но и всё общество в целом. Таковы
революция 1848 года во Франции, Ноябрьская 1918 года в Германии
и др. Поскольку демократия в классовом обществе всегда находится под
1 См.: Семёнова Т. Н. Переход государственной власти в несоциалистическом обществе:
сущность и формы. С. 105-111. Демократические революции определены автором как
демократические политико-режимные перевороты».

300
Глава 4. Основные проблемы теории революции
угрозой, результаты этих революций в принципе могут быть отменены
контрреволюцией.
Во втором случае это — национально-освободительные (вернее, со-
циорно-освободителъные) революции. Возникновение нового социора
путём отделения части территории другого социора — революция в том
случае, если этого требует большинство населения этой территории; форма
может быть разной — восстание (Бельгия, 1830 год) или референдум
(Норвегия, 1905 год).
Формы могли комбинироваться: Ирландская революция 1916-1949
годов включала и неудавшееся восстание 1916 года, и войну (в том числе
гражданскую) 1919-1923 годов, и мирное достижение независимости в
1949 году. Эта революция обладала многими характерными чертами
революций «третьего мира», хотя и происходила в географически
европейской стране. Как и в других зависимых странах, в Ирландии революция
вначале мыслилась её идеологами (У. де Блокомом в книге «За что стоит
Шинн Фейн») как социальная, ведущая к некапиталистическому
обществу — эгалитаризму в духе Прудона. Капитализм отвергался как
привнесённое колонизаторами явление, чуждое ирландскому народу и его
религии; одновременно У. де Блоком ссылался на мысль Маркса о возможности
для России миновать капитализм и перейти к социализму через сельскую
общину, считая, что этот путь столь же подходит для Ирландии1.
Конечно, это были иллюзии. Ирландия, очевидно, по сей день
принадлежит к периферийному миру, хотя и к привилегированной его части:
на Западе её называют «кельтским тигром» по аналогии с «азиатскими
тиграми» (Тайвань, Сингапур, Южная Корея) — индустриальными
зависимыми странами.
Большинство социорно-освободительных революций остаются в сфере
политики, не создавая новый строй.
Так было и в первой национально-освободительной революции
Нового времени — гуситском движении 1419-1434 годов. Социальной
революции не произошло — в городах немецкую олигархию сменила чешская,
положение крестьян не изменилось, власть осталась у землевладельцев
(панов), из среды которых выделились магнаты, направившие Чехию по
регрессивному восточноевропейскому пути. Чехия, став независимым со-
циором, всё равно разделила судьбу Польши, где в XV веке не было
проблемы иностранной власти и национально-освободительной революции.
Совсем иным был результат, когда в политической социорно-освобо-
дительной проявлялась буржуазная социальная революция:
Нидерландская 1566-1609; Американская 1775-1783 годов. Достижение
независимости означало переход к ортокапитализму.
1 См.: Колпаков А. Д. Идеи «третьего пути» в ирландской революции (1919-1921 гг.) //
Проблемы новой и новейшей истории. М., 1972. С. 146-169.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 301
В иных исторических условиях ту же задачу выполнили социорно-
объединительные революции, целью которых была ликвидация
раздробленности, поддерживаемой внешними силами. Именно их (а не любых
революций «сверху») отличительным признаком была политика «железа и
крови», без которой невозможно победить сепаратизм. Сама по себе эта
политика победы не гарантирует (неудача попытки социорно-объедини-
тельной, «буржуазно-централистской», как ее называл Е. В. Тарле1,
революции 1908-1913 годов в Турции, не спасшей страну от распада).
Социорно-объединительные революции могли проходить в разной
форме: в основном «сверху» (Германия 1848-1871 годов); «сверху» и
«снизу» (Италия 1820-1871 годов); в виде гражданской войны в формально
единой стране (США 1861-1865, Япония 1868-1877; Швейцария 1847 года).
В объединённой стране быстро побеждал ортокапитализм.
Отсутствие такой революции погубило империю Габсбургов (Австро-Венгрию), где
капиталистические преобразования осуществлялись с середины XVIII века,
успешно, но неравномерно в разных частях страны, всё больше
распадавшейся на отдельные социоры.
События 1848-1849 годов в германских государствах были не
«незавершённой буржуазно-демократической революцией», а начальным
этапом социорно-объединительной, показавшим невозможность
объединения Германии «снизу». Объединение могло произойти только «сверху»,
в виде поглощения Пруссией остальных государств, а не в виде
равноправного слияния. Неслучайно прусский король Фридрих-Вильгельм IV
отказался в 1849 году принять «снизу», от депутатов франкфуртского
парламента, императорскую власть, которую его преемник Вильгельм I
принял от подчинённых ему монархов после объединения «сверху» в 1871 году.
Думаю, что надстроечной политической социорно-объединительной
революцией является идущая с 1992 года интеграция стран Европы в
единый социор (Европейский Союз). Как и прежние революции, она встречает
противодействие извне — в данном случае со стороны США. К
настоящему времени политическая борьба идёт уже и внутри этого сверхсоцио-
ра — между сторонниками «Европы капитала» и сторонниками «Европы
труда»; на неё накладывается борьба «евроскептиков» за разрушение ЕС
и возврат к прежнему состоянию.
Для зависимых стран «третьего мира» политическими социорно-
освободительными являются революции, свергнувшие колониальный гнёт.
Последующие свержения диктаторских режимов, не сопровождающиеся
разрывом зависимости — также надстроечные политические революции
(Гаити, 1986 год; Заир, 1997 год, возможно, отстранение от власти хунты
1 Тарле Е. В. Европа в эпоху империализма // Политика: история территориальных захватов.
XV-XX века. М., 2001. С. 473.

302
Глава 4. Основные проблемы теории революции
в Чили в 1989-1990 годах и ликвидация апартеида в ЮАР в 1994 году
и т. д.), но, в отличие от буржуазно-демократических революций в Европе,
их результаты ещё менее устойчивы — для зависимых стран, за редким
исключением, долгое существование даже умеренно демократического
режима противопоказано. К числу таких (а не европейских буржуазно-
демократических) революций, на мой взгляд, относятся и Февральская
1917 в России, и португальская 1910, и испанская 1931 года революции.
Российский император или португальский король выполняли ту же
функцию главы прозападного режима в зависимой стране, что и любой
тропический диктатор второй половины XX века. Их свержение само по
себе не избавляло от зависимости, а лишь меняло политический режим1.
От социорно-освободительных революций следует отличать
образование новых социоров в результате гибели старых (распад Австро-Венгрии,
Югославии, Чехословакии, СССР).
Образование нового социора также не является революцией, если оно
происходит путём отторжения части территории в интересах другого
социора, по какой-либо причине предпочитающего не прибегать к прямой
оккупации (Панама, 1903 год; Босния и Герцеговина, 1995 год).
Революцией не является образование нового социора путём
переселения людей на новую территорию (античная колонизация, колонии
викингов, государства крестоносцев, европейские переселенческие колонии,
Государство Израиль). В этом случае происходит не возникновение
нового строя или политического режима, а расширение зоны
распространения старого (или его перемещение — в Исландию из Норвегии были
перенесены отношения предклассового общества, сменившегося в
Норвегии классовым).
Более сложен случай завоевания. Оно может способствовать
революционному преобразованию завоёванных социоров в случае, если завоеватель
ставит целью «экспорт революции», который лучше называть экспортом
социальной системы через «революцию извне».
Это, весьма редкое, явление имело место на раннем этапе
завоевательных войн Французской республики против итальянских и немецких
абсолютистских государств, а также в политике стран антигитлеровской
коалиции: на Западе — после 1945 года, на Востоке — начиная с
присоединения к СССР Западной Украины и Белоруссии в 1939-м и
прибалтийских стран в 1940-м.
Думаю, что можно присоединиться к мнению Л. Д. Троцкого: «Никто
не говорит, что советская бюрократия всегда и всюду хочет и может
совершить экспроприацию буржуазии. Мы говорим лишь, что никакое другое
1 См. например: Ефимов Н. В. Революция 1910 года в Португалии // Новая и новейшая
история. 1976. № 4. С. 46-60.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 303
правительство не могло бы совершить того социального переворота,
который кремлёвская бюрократия, несмотря на свой союз с Гитлером, увидела
себя вынужденной санкционировать в Восточной Польше: без того она не
могла бы включить её в состав СССР»1. Там же, возражая Шахтману,
Троцкий пишет: «Шахтман напоминает нам, что войны буржуазии в один
период были прогрессивны, в другой — стали реакционны, и что поэтому
недостаточно дать классовое определение государства, ведущего войну.
Это рассуждение не выясняет вопрос, а запутывает его. Буржуазные войны
могли быть прогрессивны, когда весь буржуазный режим был
прогрессивным, другими словами, когда буржуазная собственность, в противовес
феодальной, являлась фактором движения и роста. Буржуазные войны
стали реакционными, когда буржуазная собственность стала тормозом
развития. Хочет ли Шахтман сказать в отношении СССР, что государственная
собственность на средства производства успела стать тормозом развития,
и что расширение этой собственности на другие страны является
элементом экономической реакции?»2 Бесспорно, что в то время политаризм ещё
не изжил себя; его распространение на зависимые страны было экспортом
прогресса, а не регресса.
В настоящее время ту же позицию занимает Б. Кагарлицкий:
«Подобно наполеоновским завоеваниям в Европе XIX века, советская
экспансия в Восточной Европу была не просто попыткой завладеть чужой
территорией ради эксплуатации её ресурсов и населения. Вместе с советской
„моделью власти" приходили и новые общественные отношения...
Происходила быстрая модернизация стран Восточной Европы»3.
Это относится и к Прибалтике. Так, в независимой Эстонии
отсутствовали государственные пенсии, здравоохранение и образование были
платными, поэтому не училось 40 % детей. Для того, чтобы они пошли в
школу, надо было ликвидировать власть эстонской и мировой буржуазии
на территории Эстонии, то есть Эстонию как отдельное периферийное
государство. После присоединения к СССР за год выпуск промышленной
продукции вырос на 63 %, свыше 80 тысяч крестьян-бедняков получили
330 000 гектаров земли, была ликвидирована безработица и снизилась
квартплата. СССР не только не грабил Прибалтику — он подтягивал её до
своего уровня4.
Политику экспорта неополитарной (но ни в коем случае не
социалистической) революции СССР проводил и после войны, вплоть до неудачи в
Афганистане. Власть в ДРА довольно долго находилась в руках наших
1 Троцкий Л. Д. В защиту марксизма. Cambrige. 1995. С. 151.
2 Там же.
3 Кагарлицкий Б. Ю. Реставрация в России. С. 17.
4 Борисов Т. Клеймо СС не смывается // Российская газета. 2005. 8 апреля.

304
Глава 4. Основные проблемы теории революции
«советников» . Разумеется, экспорт передового общественного строя
извне — наихудший вариант революции. Тем не менее это — прогресс, а
не регресс.
Но, как правило, завоевание даже более передовыми социорами
означает для побеждённых только регресс, так как передовой общественный
строй на завоеванную территорию не переносится. Нынешняя оккупация
США и их союзниками Афганистана и Ирака имеет целью не
преобразование афганского и иракского общества, а лишь поддержание статус-кво.
Тем более регрессом является завоевание отсталым социором передового
(монгольское иго).
Политические революции и прогрессивные реформы составляют
линию политического прогресса. Примеры прогрессивных реформ
общеизвестны — реформы Петра I в России, «новый курс» Ф. Рузвельта в
США и т. д.
Прогрессивная политика предполагает учёт интересов как социора
в целом, так и его трудящихся классов. Действия, игнорирующие общесо-
циорные интересы в пользу классового эгоизма низов, являются не
прогрессивными, а популистскими. Не будучи реакционными, они
стимулируют реакцию — господствующие классы, которые всегда лучше
организованы, берут быстрый и кровавый реванш.
Линию политического регресса, называемого «реакцией»,
составляют реакционные перевороты (включая контрреволюции) и
реакционные реформы. К последним относятся урезание прав трудящихся
(например, отмена Юрьева дня), клерикализация, преследование
этнических и религиозных меньшинств и др. Источник реакции — классовый
эгоизм верхов.
Реакционные перевороты правомерно назвать политическими
антиреволюциями, но этот термин вряд ли может укорениться в науке.
В условиях социального регрессивного развития (деградации
общества в целом) реакционные перевороты представляют собой
социальные антиреволюции, когда власть переходит в руки антиреволюционного
класса, вершащего дело регресса: установление монархии в Риме в I веке
до н. э., в североитальянских государствах — в XV-XVI веках,
фактическое исчезновение центральной власти в Речи Посполитой в XVII веке.
То же можно сказать и о культурных революциях и
антиреволюциях, хотя их связь с изменением базиса более свободна. Прогресс
общества рано или поздно приводит к культурным революциям;
регресс — к культурным антиреволюциям. В философии, например, ясно
видны взлёты
1 Литература по истории советского присутствия в ДРА весьма обширна. Например см.:
Ляховский Α. Α., Забродин В. М. Тайны афганской войны. М., 1991. С. 19-21.

Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции 305
• V1-IV веков до н. э. в Греции (от Фалеса до Аристотеля);
• XI - начала XIV веков в Западной Европе (от Абеляра до Оккама);
• XIV-XVI веков в Италии (от Петрарки до Бруно);
• XVI - первой половины XIX веков (от Ф. Бэкона до Маркса) снова
в Западной Европе (Нидерланды, Англия, Шотландия, Франция,
Германия),
и сменившие их падения, особенно глубокие на излёте античности (после
Плотина), в Италии после конца Ренессанса и на Западе во второй
половине XX века, которые привели к почти полной гибели философии.
Своеобразное положение занимают революции в технике.
Производственные отношения стимулируют труд людей и их мысль; мысль
побуждает к изобретению новых орудий труда, с помощью которых
осваиваются новые формы хозяйства. Реализация мысли — новая
техника — будучи применена в производстве, увеличивает
производительность труда и тем самым ставит под вопрос старые производственные
отношения.
Техническая революция сопровождала возникновение классового
общества из предклассового и капиталистического из
докапиталистического — два наиболее крупных перелома в истории человечества, часто (как
у Дж. Д. Бернала) считающиеся единственными.
Возможно, что такова и социальная роль НТР. Автоматизация
производства, избавляющая работника от непосредственного контакта с
предметом труда и оставляющая ему управленческие функции, очевидно,
потребует в скором времени упразднения эксплуатации и замены классового
общества бесклассовым.
Техническая революция не заменяет собой социальную революцию,
хотя этот взгляд назойливо пропагандируется противниками социальной
революции. В качестве примера можно привести высказывание
французского ультраправого идеолога Т. Мольнье: настоящая революция — «не
четверть века беспорядков, демагогии, диктатуры, бессмысленных войн
и кровавой резни»1 (1789-1814), а изобретение паровой машины Д. Уаттом.
Франция и после революции отставала от Англии, значит четверть века
потрачена зря. То, что без смены строя (социальной революции)
индустриализация была бы невозможна, он просто не видит, хотя общеизвестно,
что индустриального абсолютизма мир не знал.
Следует заметить, что техника — «система искусственных органов
деятельности общества»2 — сама по себе не является производительной
силой. Только применение её в производстве, осуществляемое человеком,
1 К 200-летию Великой Французской революции (зарубежная историография). М., 1988. С. 20.
2 Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 654.

306
Глава 4. Основные проблемы теории революции
то есть техническая революция, делает технику «частью
производительных сил». А это зависит не от воли людей, а от типа
производственных отношений (эллинистические изобретения не нашли применения
в производстве1).
Неверно считать, что производительные силы состоят из нескольких
частей, включая отдельно человека, отдельно технику. Между тем это
толкование иногда встречается при объяснении места техники в жизни
общества2. Отождествление производительных сил и техники приводит
к отождествлению развития производительных сил с развитием техники.
Результатом последовательного проведения этого взгляда является так
называемый «технический детерминизм», неспособный объяснить источник
развития техники или ищущий его в развитии идей3.
Революция как философская проблема
Основной вопрос философии: материя и сознание
Полагаю, что теорией, способной объяснить развитие человеческого
общества во всём многообразии его форм, является диалектико-
исторический материализм. Аргументирую это положение.
Материализм необходим при решении вопроса о движущих силах
исторического развития — то есть основного вопроса философии
применительно к развитию общества. Не решив его, понять историю невозможно.
Революция — объективный (то есть идущий в «мире самом по себе»,
вне сознания людей) процесс, что отнюдь не исключает, а предполагает
его осознание и воздействие на его ход. Сознание людей отражает
объективную реальность, творя субъективный «мир для нас», часто неадекватно
и всегда неполно. Действия, исходящие из субъективных представлений
об объективной реальности, тем более успешны, чем ближе «мир для нас»
к «миру самому по себе».
К сожалению, приходится повторять эти прописные истины
материализма, так как для многих авторов объективность и осознанность
несовместимы. «Так что же такое революция? — ставит вопрос А. В. Кива. —
Стихийно назревающий социально-политический взрыв... или же это
результат планомерно подготовляемого... восстания в условиях
революционной ситуации? Если революция всё же больше стихийный, нежели
1 Подробнее см.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-
XVIII вв. Т. 3. С. 559.
2 См.: Чемерис А. Т. Соотношение социального и научно-технического прогресса //
Научно-техническая революция и общественный прогресс. М, 1969. С. 43-44.
3 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 373-375.

Революция как философская проблема
307
сознательный акт... то как можно планировать революцию?... Если
революция является итогом сознательной деятельности революционеров... то
как отделить такую революцию от заговора?»1 и т. д.
Проблема вполне разрешима, если не отрывать сознание от мира.
Деятельность людей (не только революционеров, но и контрреволюционеров,
и каждого представителя «массы») направляема сознанием; само же
сознание определяется социальной материей — производственными
отношениями, то есть отражает объективный мир с определённой общественной
позиции. Эти позиции неравноценны: одни социальные группы больше
заинтересованы в истине, другие — меньше. Объективно существующие
потребности общественного развития, пропущенные сознанием через
фильтр интересов, воспринимаются ими по-разному; разными оказываются
и последующие действия, и их результаты.
Идеологи восходящего класса лучше понимают пути развития
общества, чем идеологи нисходящего или нереволюционного классов, но
отнюдь не делают историю по своему плану. Планирование действий
происходит внутри сознания; реализация плана — в объективном мире.
Невозможны ни бессознательная деятельность (чистая стихийность), ни
абсолютная власть сознания над миром (чистый волюнтаризм).
Субъективное намерение совершить революцию не означает
совершения революции; субъективное намерение предотвратить революцию не
гарантирует предотвращения. Реакция может выполнить программу
революции; революционеры могут способствовать выполнению программы
реакции. Суд истории рассматривает не намерения, а результаты. В
противном случае не виден объективный характер развития общества.
На самом глубоком уровне развитие общества связано с изменением
его производительной силы — человека как участника производственного
процесса. Такое изменение происходит под влиянием стимула развития
производства, которым являются производственные отношения (отношения
собственности на средства производства).
Исчерпанность одного типа производственных отношений приводит
к их замене на другой тип. Кульминация этого процесса, выраженная в
переходе власти, и есть социальная революция, меняющая способ
производства и тем самым — все общество. Удачный образ подобрал П. Штомпка:
«На волне революций общества как бы рождаются заново. В этом смысле
революции — знак социального здоровья»2.
Сущность нового рождения общества хорошо известна марксистам —
это приход к власти нового класса. Напомню классическое определение,
1 Кива А. В. Социальные революции на исходе века. М., 1992. С. 41.
2 Штомпка П. Социология социальных изменений. М, 1996. С. 367.

308
Глава 4. Основные проблемы теории революции
данное В. И. Лениным: «Переход государственной власти из рук одного в
руки другого класса есть первый, главный, основной признак революции»1.
Переход власти — это признак социальной революции, но не любой
переход власти революционен. Его прогрессивность или регрессивность
зависит от того класса, который его осуществил. Только прогрессивный
переход власти — социальная революция.
Отношение политико-правовых изменений и взятия власти новым
классом — это отношение формы и содержания.
Сказанное не означает, что невозможна объективно-идеалистическая
теория общественного развития, признающая разные формы развития
следствием развития духовной субстанции общества. В принципе такая
теория может быть создана.
Выглядеть она будет следующим образом.
Субстанцией общества должно быть нечто, во-первых, идеальное, во-
вторых — объективно существующее (волюнтаризм здесь бесполезен, так
как ведёт к идее заговора2) и, в-третьих, не являющееся разумом
(общественным сознанием). Это будет некое «общественное подсознание»,
которое двигает развитие общества, влияя на общественное сознание.
Оно должно играть ту же роль, которую в марксизме играют
производственные отношения. Интересы должны быть заменены страстями.
Материализм должен в этом случае отвергаться в пользу иррационали-
стического объективного идеализма, который можно найти в «философии
жизни» и психоанализе. (Гегель не уделил большого внимания
объяснению реальных революций — так же, как вообще недооценивал им же
введённую категорию «скачок», поэтому на гегельянство опереться трудно).
Подходы к такой теории видны у П. А. Кропоткина и Ш. Эйзенштадта,
исходивших из философских посылок А. Бергсона и К. Г. Юнга.
Но целостная теория общественного развития, включающая
эволюцию и революцию, не создана ни тем, ни другим: первому мешает плю-
рально-циклический подход к истории, второму — сведение революции
к насильственному политическому перевороту, и обоим —
телеологическая заданность, обусловленная политическими взглядами, анархическими
у П. А. Кропоткина и либеральными у Ш. Эйзенштадта.
П. А. Кропоткин видит в революциях прогрессивное разрешение
противоречий, но не видит историю как единый процесс. Ш. Эйзенштадт
1 Ленин В. И. Письма о тактике // Полное собрание сочинений. Т. 31. С. 133.
2 Число сторонников этой идеи весьма велико, но ничего нового, кроме своих эмоций,
к заблуждениям Бёрка они никогда не прибавят. Красочные примеры «конспирологического»
понимания революций приведены: Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 382-390; Штомп-
ка П. Социология социальных изменений. С. 375.

Революция как философская проблема
309
видит единый процесс, но не видит необходимости революций.
Субстанция («фактор взаимной помощи» или «символические и структурные
основания норм социального взаимодействия»), упрятанная в подсознании
общества, остаётся принципиально непознаваемой.
Синтез этих подходов, ведущий к созданию
объективно-идеалистической теории форм общественного развития, включая революции, может
быть осуществлён. Но если такая теория и будет создана, то она не сможет
объяснить происхождение духовной субстанции общества и будет ни чем
иным, как поставленным на голову материализмом.
Именно так — перевёрнутым — видят развитие общества люди
искусства. Творческий импульс сознания является причиной изменений в
обществе. Революция в обществе — следствие революции в искусстве.
Яркий пример даёт статья Рихарда Вагнера (1813-1883) «Искусство и
революция» (1849), в которой великий композитор выступает как
утопический коммунист. От обычных утопистов (от Г. Бабёфа до Г. Маркузе) его
выгодно отличает исторический подход к проблеме революции: он не
просто не приемлет власть капитала, а видит преходящий характер любого
общества, источник которого для него, конечно — в сфере идей. Будущая
революция не просто вернёт человеку человеческое, она создаст новое
искусство и с его помощью — нового человека.
«Только великая Революция всего человечества, начало которой
некогда разрушило греческую трагедию, может нам снова подарить это
истинное искусство; ибо только Революция может из своей глубины вызвать
к жизни то — но ещё более прекрасным, благородным и всеобъемлющим —
что она вырвала и поглотила у консервативного духа предшествовавшего
периода красивой, но ограниченной культуры.
Только Революция, а не Реставрация может дать нам вновь такое
величайшее произведение искусства... Из наёмников Индустрии, — пишет
Вагнер, — мы хотим стать прекрасными, сильными людьми, которым
принадлежал бы весь мир... Чтобы достигнуть этой цели, нам нужна сила
всемогущей Революции...»1
Другой гений музыки и философ-дилетант, живший в другую
революционную эпоху — А. Н. Скрябин (1871-1915) также смотрел на
революцию как на колоссальный освободительный переворот в сфере духа,
следствием которого станет коренное изменение человеческой природы.
Так в его сознании преломилась марксистская философия, к изучению
которой композитора привело влияние Г. В. Плеханова2.
1 Вагнер Р. Искусство и революция // Избранные работы. М, 1978. С. 129-130.
2 См.: Тютюкин С. В. Георгий Валентинович Плеханов. Судьба русского марксиста. М.,
1997; Бэлза И. Ф. Александр Николаевич Скрябин. М., 1987.

310
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Подобных примеров много. В периоды прогрессивного развития
общества идеализм (вообще доминирующий в социоисторических
представлениях) проникается идеями прогресса и революции, и незаурядные умы
этих эпох ищут разрешение жизненных противоречий в революции, а не
в консервации. Периоды регресса дают обратный пример панической
боязни перемен.
Метод: диалектика и метафизика
Диалектика необходима для решения вопросов о мере
преемственности/разрыва при изменениях и о мере их предопределённости /
неопределённости.
Начну с первого. Метафизика выделяет лишь одну сторону вопроса.
Либо разрыв, отрицающий преемственность и, соответственно,
обусловленность изменений (волюнтаристские взгляды профессиональных
революционеров — О. Бланки, П. Н. Ткачёва, Р. Дебре; позиция Р. Фоссье но
вопросу о феодальной революции), либо преемственность, доходящую до
отрицания изменений (А. Г. Франк). Отрицанием изменений является и
представление о революции как возврате к естественному состоянию, как
реванше естественности, при самом разном понимании этой
естественности (Г. Бабёф, О. Тьерри, А. Мёллер, В. Райх и др.).
Для диалектики не существует ни разрыва без преемственности, ни
преемственности без разрыва. Само понятие «изменение» подразумевает
их единство. Меняться — значит быть тем же самым объектом и не быть
им. Меняющееся общество — то же и не то же общество.
Перемены есть всегда, но их глубина может быть различной.
Общество, переживающее революционное изменение, приобретает новое, не
существовавшее прежде качество. Старое качество общества перестаёт
существовать в прежнем виде.
Это необходимо подчеркнуть, потому что метафизическое
непризнание качественного изменения общества смазывает различия стадий истории,
превращая прошлое в аморфную массу событий, что служит базой для
представлений о вечной и неизменной природе человека.
Всегда есть и преемственность. Старое качество общества не исчезает
бесследно.
Новое качество не отрицает прежнего абсолютно, но и не сохраняет
его неизменным — старое качество снимается новым, входит в него в
преобразованном виде. Развитие продолжается.
Аналогично решается вопрос о необходимости и случайности
революционных изменений. Метафизика видит либо только необходимость
(если взглянуть на историю извне, с высоты птичьего полёта), либо только
массу случайностей (так видят исторические события их современники,

Революция как философская проблема
311
а нынешняя историческая наука, увлечённая воспроизведением
аутентичных взглядов, стремится не подниматься над их уровнем). Диалектика
видит и необходимость, и случайность. Историческая необходимость
реализуется через случайные события, и никак иначе. У каждого возможного
события есть большая или меньшая вероятность стать действительным.
Ход истории слагается из осуществления этих вероятностей.
Пример метафизики в этом вопросе даёт С. Амин: «Если мы говорим
о переходе, то мы знаем, что мы вышли от А, но не знаем, что будет Б.
Только тогда, когда мы достигаем пункта Б, мы узнаём, что это такое, да и
то только в том случае, когда это Б стабилизировалось, тогда мы можем
сказать, что это был переход от А к Б»1. Речь идёт о переходе к новому
обществу. По Амину получается, что никакой предопределённости нет
или она непознаваема (что одно и то же: если необходимость события
познана лишь после того, как событие произошло, невозможна проверка).
И в том, и в другом случае люди действуют только вслепую. С ним тут же
соглашается бравший у него интервью А. В. Бузгалин: «Мы и в России не
знаем, куда движемся; мы знаем, что уходим от советской системы, но куда?»2
Но утверждать, что никто никогда не знает — слишком смело. Стоит
напомнить об А. Барнаве и Б. Рицци, увидевших, пусть нечетко,
соответствующие пункты Б до того, как они «стабилизировались» (Барнав — в
самом начале перехода), и много раньше, чем на достижение пункта Б
отреагировало общественное сознание. Пункт Б для нынешней России и
Восточной Европы ясно предвидел А. Г. Франк (цитата приведена в I главе).
Наконец, ещё одна, гносеологическая, проблема, решающаяся только
диалектически — проблема соотношения общего и единичного в
исторических событиях, в данном случае в революциях. Если видеть в истории
только единичные события, как делают все «социальные номиналисты»,
неизбежно придёшь к выводу о неприменимости к ним общих понятий,
существующих только в сознании историка. Итогом будет невозможность
научного познания общества. Действительно, единичное без общего
непознаваемо, но единичное без общего не существует. То общее, что присуще всем
революциям — прогрессивный и качественный характер изменений. Любая
революция — уникальное событие, но уникальность его не абсолютна.
Невладение диалектикой приводит историков к отрицанию фактов
революций. Так, упоминавшийся представитель школы «Анналов» Франсуа
Фюре, чьё творчество в основном посвящено «ревизии» представлений о
Французской революции (его сторонников на Западе называют
«ревизионистами»), утверждает, что понятие «буржуазная революция» неприменимо
1 Новый мир и новые вызовы левым // Альтернативы. 2002. № 2. С. 43.
2 Там же.

312
Глава 4. Основные проблемы теории революции
к событиям 1789-1794 годов во Франции, так как подразумевает «два
допущения: о необходимости данного события и о разрыве времени»1. С его
точки зрения, революция есть, когда есть абсолютный разрыв и абсолютная
неизбежность. Но это — метафизическая химера, созданная его
собственным воображением, и опровержение этой конструкции не есть
опровержение факта социальной революции, произошедшей во Франции.
Противопоставление преемственности и разрыва мешает видеть любые
скачки в развитии. Выше приводились высказывания Ю. Л. Бессмертного
о феодальной революции, В. М. Далина — о революции Мейдзи.
Преемственность оказывается признаком эволюции.
Иногда это положение формулируется в явной форме. Так поступает
А. Л. Кац, доказывая эволюционный характер исчезновения
рабовладельческого способа производства. «Античность не знает отмены рабства или
привилегий рабовладельцев. Эти классы трансформировались в течении
многих веков. Гибель борющихся классов, революционное
переустройство общества характерны не для античного мира, а для нового времени»2.
Обобщающий вывод делает Г. П. Л ем: «Докапиталистические
экономические отношения не уничтожались в открытой борьбе; строго говоря, они
вообще не уничтожались, а преобразовывались (выделено мной. —Г. 3.)
или вытеснялись новыми»3.
Или гибель, или трансформация — с такой позиции ни одного
социального переворота нет. Приводимые А. Л. Кацем в качестве примера
«погибшие» классы феодального общества тоже не исчезли бесследно. Их
тоже можно счесть «трансформировавшимися».
Так и считает Ф. Фюре: буржуазной социальной революции в XVIII
веке во Франции не было ещё и потому, что «замена феодального способа
производства капиталистическим — длительный эволюционный процесс»4.
Имела место только смена элиты. Этот взгляд обязан своим появлением
метафизическому отрыву надстройки от базиса.
Переворот в надстройке (смена власти), рассмотренный сам по себе,
не даёт критериев отличия революции от любой другой смены власти и
поэтому воспринимается как смена элиты, смена лиц, находящихся у власти.
Переворот в базисе (замена способа производства), рассмотренный
сам по себе, без смены надстройки, растворяет революцию в эволюции.
В тот же тупик заходили и многие марксисты, по тем или иным
причинам считавшие «эпоху социальной революции» чем-то совершенно
1 Цит. по: АдоА. В. Великая Французская революция и её современные критики. С. 125.
2 Кац А. Л. Проблема падения Римской империи в советской историографии. С. 223.
3 Нем Г. П. Скачок и противоречия. Ташкент. 1982. С. 20.
4 Цит. по: Кондратьева Т. С. Концепция Французской революции конца XVIII века Антуана
Барнава // Проблемы новой и новейшей истории стран Европы и Америки. М., 1972. С. 70.

Революция как философская проблема
313
отличным от политической революции и ставившие знак равенства между
«эпохой» и «революцией». Примером может служить концепция
бессубъектной «антирабовладельческой революции», взгляды К. Каутского, Г. Кунова,
П. Б. Струве по вопросу о будущей антикапиталистической революции.
Путаница в этом вопросе встречается часто, причём обилие терминов
маскирует неспособность отличить революцию от эволюции, как и
предсказывал С. И. Ковалёв.
Я. С. Драбкин видит в истории «революционный процесс» отдельно и
«социальную революцию» отдельно. О первом сообщается, что это —
«наиболее активный, динамичный вид исторического творчества (по
сравнению с эволюционным процессом)»1, включающий восстания «низов».
Революция же — победоносное восстание. До Нового времени развитие
проходит в формах революционного процесса и эволюционного процесса;
после — социальной революции, революционного процесса и
эволюционного процесса.
М. А. Селезнёв в книге «Социальная революция» разделяет
социальную революцию как (1) «эпоху осознания людьми конфликта между
новыми производительными силами и отжившими производственными
отношениями и борьбы за разрешение этого конфликта» и (2)
«сознательный акт, совершаемый прогрессивными классами»2. (1) по его
терминологии — «эпоха социальной революции»; (2) — «социально-
политическая революция».
Та же позиция ясно выражена в работах Н. А. Симонии. Социальная
революция (в отличие от политической), пишет он, составляет
«заключительную фазу старого формационного развития (умирание старой
формации) и зарождения нового общественного уклада»3.
Если это — революция, то что же такое эволюция? Ведь
эволюционное прогрессивное развитие складьгеается из умирания старого и
зарождения нового, включая осознание конфликта и борьбу за его разрешение.
Революция, в отличии от эволюции, — не просто процессы умирания и
зарождения, а смена умершего рождённым, смена общественного строя. Смена
строя обязательно происходит через смену власти, но не сводится к ней.
В. Ф. Шелике, стремясь решить эту проблему, пошла по иному пути,
представив социальную революцию суммой двух революций —
экономической и политической. Первая — смена базиса; вторая — смена власти;
в сумме — обновление общества, «социальная революция как
общественная революция». Социальная революция — закон для всего исторического
процесса; политическая революция характерна «для социальной революции
1 Драбкин Я. С. Нерешённые проблемы изучения социальных революций. С. 214.
2 Селезнёв М. А. Социальная революция. С. 235.
3 Симония Н. А. Что мы построили? С. 15.

314.
Глава 4. Основные проблемы теории революции
только при существовании государства» . Однако «ни при ликвидации
первобытно-общинного строя, ни при переходе к феодализму, да и в
России в 1861 году не было тех революций, в которых главный вопрос —
вопрос о власти»2. Но раз не было смены власти, то чем «экономическая
революция» отличается от эволюции, а взгляды В. Ф. Шелике — от взглядов
Я. С. Драбкина? Только терминологией.
Это лишь видимость решения проблемы. Понятие «социальная
революция» оказывается в положении короля Лира, лишаясь розданного
дочерним понятиям содержания. Констатируется не закономерность,
проявляющаяся при переходе от стадии к стадии, а факт таких переходов,
называемых словосочетанием «социальная революция». Реальными
революциями являются экономическая и политическая, причём первая опять
неотличима от эволюции, так как происходит без смены власти.
Пример с ситуацией в России в 1861 году отнюдь не так прост, как
может показаться. Ведь если бы власть в тот момент принадлежала силам,
заинтересованным в сохранении крепостного права, оно не было бы
отменено. Для того, чтобы его отмена стала возможна, господствующий класс
должен был трансформироваться — из класса, заинтересованного в
сохранении крепостного права, в класс, заинтересованный в его
уничтожении. Должен был быть решён вопрос о власти; решён внутри «верхов»,
без прямого участия «низов», но обязательно решён.
У Я. С. Драбкина (1), М. А. Селезнёва (2), Н. А. Симонии (3), В. Ф.
Шелике (4) революция раздваивается на постепенную смену строя и быструю
смену власти. Или одно, или другое: отсюда и разные термины.
Поэтому, кроме революции как смены власти («социальная
революция» (1), «социально-политическая революция» (2), «политическая
революция» (3 и 4)) и эволюции, у данных авторов в развитии общества
присутствует нечто третье — смена строя, называемая «революционный
процесс» (1), «эпоха социальной революции» (2), «социальная
революция» (3) или «экономическая революция» (4). Отграничить её от
эволюции оказывается практически невозможно. Преодолеть раздвоение
простым введением общего термина «социальная революция» (4) тоже
невозможно.
На мой взгляд, социальная революция — смена строя,
осуществляемая через смену власти. Значение надстройки состоит в обеспечении
функционирования и развития базиса. Базис сам по себе не существует
и не изменяется. Его можно изменить, лишь изменяя надстройку.
Качественное изменение базиса путём изменения надстройки и есть социальная
революция.
1 Шелике В. Ф. Социальная революция: общее и особенное. С. 150-151.
2 Там же. С. 16.

Революция как философская проблема
315
Сущность и явление. Революционная сила и её деятельность
Необходимое терминологическое уточнение: когда речь идёт о
революции или других формах развития (прогрессе, регрессе, эволюции и т. д.),
одним и тем же словом обозначается как временной промежуток,
включающий определённые события, так и совокупность изменений,
произошедших в ходе этого промежутка.
На этот факт применительно к социальным революциям указывал
А. Р. Корсунский в статье «О социальных революциях в
докапиталистических формациях», предлагая употреблять термины «эпоха социальной
революции» и «социальная революция» соответственно1. На мой взгляд,
это верная постановка вопроса, хотя не обязательно держаться за слово
«эпоха», употреблённое Марксом — оно предполагает очень большую
длительность. Более нейтрально слово «период».
Отношение периода революции или других форм развития (прогресса,
регресса, эволюции и т. д.) и самой революции (прогресса, регресса,
эволюции и т. д.) — это отношение явления и сущности.
Период истории, состоящий из определённых событий — явление;
содержание изменений, произошедших за этот период — сущность. Друг
без друга они не существуют.
Политическая революция (свержение монархии) входит в состав
социальной (приход к власти буржуазии); период политической революции (10
августа 1792 года) — в состав периода социальной революции (1789-1830).
Основная трудность — в определении хронологических рамок
периода социальной революции. Социальная революция не совершается в
один миг и не состоит из беспрерывных политических переворотов. Это
невозможно. Внутри периода социальной революции есть периоды
политических революций, возможно — периоды контрреволюций, наконец,
«межпереворотные» периоды, которые могут исчисляться и часами, и
годами. Но революция не кончена, пока в обществе не сменилась власть.
Период социальной революции в данном обществе — это период перехода
данного общества на новую ступень прогрессивного развития. Это время
между эволюцией старого общества и эволюцией нового общества.
Когда начинается и когда кончается период социальной революции?
Как определить ту грань, за которой эволюция сменилась революцией и
наоборот? Это самая сложная, на мой взгляд, из проблем теории
революции. Наиболее общий ответ неизбежно будет наиболее абстрактным, и
если попытаться дать такой ответ, то, очевидно, он будет заключаться в
необратимости изменений. Для каждой конкретной революции определение
исторического момента, в который произошла смена форм прогресса —
задача историков.
1 Корсунский А. Р. О социальных революциях в докапиталистических формациях. С. 48.

316
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Периоду революции предшествует период революционной
ситуации, когда регрессивные элементы в развитии начинают теснить
прогрессивные. Это признак изжитости прежних производственных отношений.
Политические проявления революционной ситуации (кризис «верхов»,
ухудшение положения и активизация «низов») перечислены В. И. Лениным
в известном определении1.
Обычно понятие «революционная ситуация» применяется только к
кануну захвата власти, то есть самой очевидной формы революции. На
мой взгляд, для такого сужения нет никаких оснований. Понятие
«революционная ситуация в данном обществе» равнозначно понятию
«последняя стадия эволюции данного общества». Длительность значения не имеет.
Конечно, для революций без захвата власти можно ввести термин
«генезис революции» или «предреволюционный период», но, на мой взгляд, это
излишне. Когда впереди — революция, «верхи» утрачивают контроль над
обществом, а «низы» выходят из повиновения. Эта ситуация может
длиться дни, а может — десятилетия, в зависимости от того, в каком обществе
назревает смена строя.
Революция начинается с выступления революционной силы, которой
могут быть как «низы», так и «верхи». Активизация «низов» не
обязательно ведёт к революции «снизу». Она может подвигнуть «верхи» к
проведению собственной революции. И в том, и в другом случае «низы»
власти не получат.
Социальная революция (или антиреволюция), проходящая в данную
эпоху и в данном социоре, всегда единственна и непобедима. Революция
не может потерпеть поражение в силу своей объективной необходимости.
Терпят поражение отдельные политические проявления социальной
революции, но не она сама. Социальная революция продолжается вплоть до
победы нового строя — так, революция в России потерпела поражение
в 1905 году, но победила в 1917-1922 годах. Социальной революции 1905
года не было; была социальная революция 1905-1922 годов.
Период социальной революции во Франции, на мой взгляд, должен
быть датирован 1789-1830 годами: от первого до последнего
политического переворота, включая неизбежно преходящую победу контрреволюции
1815-1830 годов, внутри которой А. 3. Манфред справедливо выделил ещё
одну буржуазную революцию — «Сто дней»: «то, что произошло во
Франции в марте 1815 года... должно быть определено как своеобразная
буржуазная революция... Март 1815 года был предвосхищением июля 1830 года»2.
В Англии, аналогично — 1640-1688 годами. Период
антично-рабовладельческой революции в Афинах — 594—508 годами до н. э.: «Мы говорим
1 Ленин В. И. Крах II Интернационала // Полное собрание сочинений. Т. 26. С. 218.
2 Манфред А. 3. Наполеон Бонапарт. М., 1986. С. 676-677.

Революция как философская проблема
317
о революции Солона-Клисфена, причём для нас ясно, что реформы Клис-
фена, находясь в органической связи с законодательством Солона,
являются окончательным завершением законодательства, начатого Солоном»1.
«В Германии, — писал Ф. Энгельс, — существующий строй основан
на революции, которая началась в 1848 и закончилась в 1866 году»2.
Напомню, что этой точки зрения придерживался и Н. А. Рожков.
Ни один из этапов социальной революции не является социальной
революцией сам по себе, в отрыве от остальных. Только совокупность
переворотов составляет социальную революцию. Пытаться понять
социальную революцию, разложив её на периоды политических переворотов и
«эволюционные» межпереворотные периоды, так же бесполезно, как
пытаться понять сущность воды, разлагая её на кислород и водород.
Революция заканчивается, когда исчезает контрреволюционная сила
(свергнутый класс). Признаком служит исчезновение
контрреволюционного движения (военные поражения, организационный распад,
неспособность к идейной борьбе, признание его участниками легитимности новой
власти). Рубежом может быть свержение старой династии (Англия, 1688 год;
Швеция, 1809 год; Франция, 1830 год), победа в гражданской войне
(Испания, 1876 год; Россия, 1922 год; Китай, 1949 год, Япония, 1877 год),
радикальное изменение законодательства (Дания, 1849 год; Португалия, 1852
год), объединение страны (Германия, 1866 год; Италия, 1871 год) и т. д.
После победы революции начинается эволюция нового общественного
строя, обусловленная его сущностью. Возможно выделить общие признаки
послереволюционной ситуации, так же, как предреволюционной, но они
не столь существенны, так как у разных революций больше общего, чем у
разных эволюции. Думаю, что главный из этих признаков — закрепление
своей власти победившим классом путём реакционных реформ. Иногда
применяется термин «нисходящая фаза (линия) революции»3, но, на мой
взгляд, он неверен — реакционную политику победивший класс начинает
проводить после революции, прибыв на локомотиве истории к своему
господству.
В случае революции «снизу» это одновременно размежевание с
бывшими союзниками из числа угнетённых, что порождает у них ощущение
предательства и украденной победы. «Постреволюционной
нестабильности» после завершения революции победивший класс не допускает. Так же
1 Колобова К. М. Революция Солона // Ученые записки ЛГУ. № 39,1939. С. 67.
2 Энгельс Ф. Письмо А. Бебелю от 18.11.1884 // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 36. С. 205.
3 Ревуненков В. Г. Очерки по истории Великой Французской революции 1789-1814 годов.
СПб., 1996. С. 20 (о периоде 179Ф-99 годов); Историография истории нового и новейшего
времени стран Европы и Америки. М., 2000. С. 193 (о Реконструкции Юга США 1865-77 годов).

318
Глава 4. Основные проблемы теории революции
стремится поступать класс, осуществивший контрреволюцию, но его власть
слаба, а ситуация чревата новой революцией или гибелью социора.
Революция кончается только победой. Период реакции после
завершения революции — признак победы нового строя. Реакцию ни в коем
случае нельзя путать с контрреволюцией, что практически всегда
происходит при употреблении понятия «термидор».
Замечу, что Л. Троцкий в поздней статье «Рабочее государство,
термидор и бонапартизм» (1935) дал верное, но, к сожалению, почти
неизвестное определение термидора: «Акт реакции на социальном фундаменте
революции»1.
Именно победа нового строя показывает, какой была революция и
что в представлениях её участников было объективным, а что —
иллюзорным. Например, ноябрьская революция 1918 года в Германии
воспринималась многими участниками как социальная пролетарская, но была
политической буржуазно-демократической.
С этим связано различие типологий революций — по характеру и по
движущим силам. Характер революции определяется задачами,
стоящими перед обществом. Движущие силы — сложившейся к началу
революции исторической ситуацией. Античная революция — рабовладельческая
по характеру, но её движущей силой были ремесленники, крестьяне и
торговцы, с одной стороны, и часть прежних «верхов» — с другой.
Буржуазная революция «снизу» по движущим силам — буржуазно-крестьянско-
предпролетарская; «сверху» — дворянски-чиновничья или чиновничья;
неополитарная — рабоче-крестьянская или крестьянская. И только
феодальная революция является феодальной и по характеру, и по движущим
силам. Для освобождения от власти ослабевшего государства феодалам не
нужен был союз с другими классами.
Тем, кто не видит в истории внутренней логики, «мифом» кажется и
большинство революций — реальны только «изменения в
государственном устройстве», смена элит, восстания и другие «конфликты» в ходе
эволюции.
Очень хорошо проблема несоответствия движущих сил и характера
буржуазной революции раскрыта И. Дойчером: «Не было особенно
заметно капиталистических предпринимателей, купцов или банкиров среди
лидеров пуритан, командиров „железнобоких", в Якобинском клубе или,
скажем, во главе толп, штурмовавших Бастилию или врывавшихся в
Тюильри. Ни в Англии, ни во Франции они не брали в руки бразды
правления ни во время революции, ни длительное время после неё. Основную
массу восставших составляли... городская беднота, плебеи и санкюлоты.
Во главе же их стояли „фермеры-джентльмены" в Англии и адвокаты,
1 Цит. по: Советский термидор (Дискуссия по книге Т. Крауса) // Альтернативы. 1998. № 2. С. 77.

Революция как философская проблема
319
врачи, журналисты и другие интеллектуалы во Франции. И в той, и в другой
стране революции завершились установлением военных диктатур. И тем
не менее характер этих революций вовсе не представляется мифом, если
мы подойдём к ним с более широкой оценкой и мерой их общего
воздействия на общество. Наиболее важным и устойчивым достижением
этих революций было уничтожение общественных и политических
институтов, которые препятствовали росту буржуазной собственности и
развитию соответствующих общественных отношений. Когда пуритане лишили
короля права произвольно взымать налоги... когда якобинцы отменили
феодальные привилегии, они создавали, часто не сознавая этого, условия,
при которых владельцы мануфактур, купцы и банкиры должны были
добиться экономического и в конечном счёте социального господства.
Буржуазная революция создаёт условия, в которых процветает буржуазная
собственность»1. Факты небуржуазности движущих сил буржуазной
революции, иронически перечисленные И. Дойчером, действительно
являются для немарксистских историков (X. Тревор-Роппер, А. Коббен)
аргументом против понятия «буржуазная революция»2. Так же рассуждал
С. П. Толстов, отвергая революцию рабовладельцев.
Революция возможна, когда есть революционная сила. Эта
тривиальная констатация скрывает сложную проблему определения понятия
«сила», злоупотребление которым придало ему статус сомнительного.
Тем не менее обойтись без него невозможно. Мне представляется
наиболее удачным (хотя и не вполне совершенным) определение, данное
крупным историком философии И. С. Нарским (1920-1993): понятие
«сила» подразумевает «перенос движения от одного объекта к другому,
связанный с качественным его превращением»3. Это определение
применимо и к социальным процессам, к движению социальной материи
(производственных отношений), качественное преобразование которой
(революция) осуществляется социальной силой — революционным классом.
То же относится к регрессивному качественному преобразованию —
антиреволюции.
В случае несоответствия движущих сил и характера революции
можно говорить о двух революционных силах: деструктивной — разрушающей
старый строй и конструктивной (гегемоне революции) — созидающей
новый. Данные термины не несут моральной нагрузки, так как и
разрушение, и созидание являются исторической необходимостью. «Низы» в
классовом обществе, как правило, могут быть лишь деструктивной
революционной силой.
1 Дойчер И. Незавершённая революция. С. 179-180.
2 См.: Ado А. В. Великая Французская революция и её современные критики. С. 102-104.
3 Нарский И. С. Философия Давида Юма. М., 1967. С. 211.

320
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Классы, неспособные стать революционной силой — опора
существующего строя, даже если они угнетены (крестьянство Востока);
деструктивно-революционные классы — опора и противник одновременно;
конструктивно-революционные — противник. Деятельность революционной силы —
революционное движение. Очевидно, можно использовать данное понятие
в узком (только деятельность конструктивно-революционной силы) и
широком (включая деятельность деструктивно-революционной силы) смысле.
Конструктивно-революционная сила есть не в любом обществе. Среди
общественно-экономических укладов есть такие, которые не могут стать
господствующими1, поэтому представляющие их классы не могут
совершить революцию.
В истории есть примеры попыток революционного изменения
обществ, где революция (любая или в интересах некоторого класса)
невозможна. В этом случае поражение терпит не революция, которой не было,
а субъективные устремления людей, считавших, что коренное
преобразование общества возможно (типичные примеры — деятельность тайпинов
в Китае, коммунаров во Франции, народовольцев в России; думаю —
и царей-реформаторов Спарты).
Таким образом, то, что называют «поражением революции», есть
либо временное политическое поражение реально идущей социальной
революции, либо полное поражение попытки совершить социальную
революцию в отсутствии объективных условий. При наличии объективных
условий социальная революция рано или поздно побеждает.
Практически безреволюционны политарные социоры, которые не
могут быть преобразованы в социоры иного типа без влияния извне,
приходящим только с образованием мировой капиталистической системы. Зато
в истории Востока часты периоды регресса: гибель политарного общества,
ослабленного изнутри прессом государственной эксплуатации, и смена
его предклассовым.
Возникшие на базе политаризма паракапиталистические отношения
тоже препятствуют социальной революции. Исключения, при которых
происходит самостоятельная замена паракапитализма неополитаризмом,
нетипичны: Россия 1905-1922; Китай 1911-1949; очевидно, Ливия 1969;
Иран 1978-1979 годов. Для успешного автаркического, независимого от
капиталистической системы, развития необходимы большая территория
и относительно развитая в рамках паракапитализма промышленность, а
также вызванная внутренними противоречиями слабость стран ядра, не
успевших совместными усилиями пресечь революцию.
1 Ю. И. Семёнов разделяет общественно-экономические уклады на «стержневые» и
«дополнительные». Первые могут стать основой формационного или параформационного
способа производства, вторые — нет. См.: Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 429.

Революция как философская проблема
321
Но главная причина — глубже. Паракапитализм свергался, когда он
переставал быть стимулом прогрессивного развития. К этому рубежу
подошла Россия перед революцией 1905-1922 годов.
«Приток иностранного капитала, — пишет известный нам
французский историк Николя Верт, — сыграл значительную роль в
промышленном развитии 1890-х годов. Однако он же наметил и его пределы: стоило
в конце 1899 года произойти свёртыванию европейского финансового
рынка... как тут же наступил кризис в горнодобывающей,
металлургической и машиностроительной промышленности, контролируемой
иностранным капиталом... Всё же результаты экономической политики Витте были
впечатляющими. За 13 лет (1887-1900) занятость в промышленности
увеличилась в среднем на 4,6 %. Общая протяжённость железнодорожной сети
удвоилась за 12-летний срок (1892-1904)»1 и т. д. Статистические данные,
свидетельствующие об экономическом подъёме в России перед
революцией, хорошо известны. Известна и неспособность выйти за определённые
пределы (довести до конца индустриализацию, ликвидировать
неграмотность и т. д.). Именно экономический подъём сделал революцию
возможной, выявив исчерпанность паракапитализма как стимула развития.
В большинстве зависимых социоров, включая нынешнюю Россию,
паракапитализм таковым вообще не является, ведя их по пути деградации,
исключающем революцию. «Невидимая рука рынка» жмёт на тормоз,
разрушая всё, что не нужно западному капиталу, но обрубить её некому.
Революционная сила отсутствует. Кардинальное отличие положения в России
перед Октябрём 1917-го и после августа 1991 года наглядно проявляется
в отличии стремительного взлёта большевиков от удручающего бессилия
нынешней левой оппозиции.
Революция и насилие
Не столько сложна, сколько запутана проблема революционного
насилия (принуждения), то есть внешнего воздействия на людей с целью
прогрессивного преобразования общества. То, что преобразование
общества всегда осуществляется насильственным путём — неоспоримый факт.
Но люди, отрицающие прогрессивность революций из-за их
насильственного характера (Э. Бёрк или Ш. Бодлер, сказавший: «неизбежное
следствие всякой революции — массовые убийства невинных»2), утверждают
нечто большее, чем этот факт, а именно — отсутствие насилия в
нереволюционный период. Реальное противостояние «прогресс-регресс»
заменяется мнимым «революция-эволюция», которое сводится к следующему:
1 Верт Н. История советского государства. 1900-1991. М, 1995. С. 12.
2 Бодлер Ш. Цветы зла. М., 1993. С. 315.

322
Глава 4. Основные проблемы теории революции
• возможна общественная жизнь, базирующаяся на ненасилии;
• эта возможность частично реализована в настоящее время в данном
обществе;
• его эволюция ведёт к полному исчезновению насилия;
• революция в данном обществе прервёт процесс исчезновения насилия;
• моральным долгом человека является поддержание стабильности,
а не революционное преобразование общества.
Это рассуждение коварно: оно ищет корни насилия не в наличии
классов и эксплуатации (присвоения результатов чужого труда, что
невозможно без насилия), а в сознании человека, требуя от него
индивидуального совершенства, которое в классовом обществе недоступно, как
морковка, подвешенная перед носом везущего повозку осла.
Спекуляция темой насилия бывает весьма изощрённой, когда ею
занимаются профессионалы в области этики. В учебнике А. А. Гусейнова
и Р. Г. Апресяна «Этика» (1999) насилие определяется как «не вообще
принуждение, не вообще ущерб жизни и собственности, а такое
принуждение и такой ущерб, которые осуществляются вопреки воле того или
тех, против кого они направлены»1. Значит, бывает такой ущерб жизни
и собственности, который осуществляется по воле того или тех, против
кого он направлен? Что же это за принуждение, не равное насилию?
Это «а) некое реальное превосходство в состоянии воли — власть отца;
б) предварительный взаимный договор — власть закона и законных
правителей»2.
Дальше оказывается, что «жизнь во всех формах есть ассиметрия
в сторону ненасилия, созидания»3. Как же быть с созиданием тюрем? А вот
как: «Государственное насилие — не форма насилия, а форма
ограничения насилия, этап на пути его преодоления». И ещё раз, уже без курсива:
«Государственное насилие — не просто ограничение насилия, а такое его
ограничение, которое создаёт предпосылки для окончательного
преодоления и перехода к принципиально ненасильственному общественному
устройству»4.
Если Гегель и Маркс за признание полезности (не моральности!) зла
удостоились от авторов звания «нечутких к нравственности мыслителей»5,
то какое определение подобрать для самих А. А. Гусейнова и Р. Г.
Апресяна, утративших критерий различия между добром и злом? Трудно
поверить, что им неизвестно, что такое насилие государства, занятого тем
1 Гусейнов Α. Α., Апресян Р. Г. Этика. М., 1999. С. 445.
2 Там же.
3 Там же. С. 449.
4 Там же. С. 455.
5 Там же. С. 252.

Революция как философская проблема
323
грязным делом защиты привилегий, которое привилегированные именуют
поддержанием стабильности.
Конечно, объектом критики государственных ненасильников
является марксизм, не боящийся признавать насильственный характер прогресса.
С Марксом спорить трудно, поэтому в качестве оппонента ими выбран
Л. Д. Троцкий, слабый теоретик и одиозная личность. Для соблюдения
приличий к нему пристёгнут идеолог «белого» насилия И. А. Ильин. Над
революцией и контрреволюцией как насильственными формами развития
высится эволюция как ненасильственная форма, определяемая «властью
закона и законных правителей».
В истории мысли подобная продукция не редкость. Господствующий
класс никогда не считает насилием свои действия и всегда — действия
противников, особенно ответ угнетённых.
Проблема, бесспорно, существует. И состоит она прежде всего в том,
где искать критерий моральности (справедливости) поступков человека:
в вечных нормах, в немедленной пользе или в интересах человечества,
постоянных и вечно меняющихся в ходе развития? Первые два ответа
метафизичны, и лишь третий подводит к решению.
Абсолютно моральным действием человека было бы ненасильственное
действие, отношение к другому человеку как к цели, а не как к средству.
Но такие действия, если и имеют место в условиях классового общества,
то как редчайшие исключения и, конечно, не в сфере политики (борьбы за
власть), где люди — средство для развития общества.
Это не значит, что все поступки людей в сфере политики
равноудалены от морали: есть действия более и менее моральные.
Ненасилие в политике классового общества невозможно, а его
пропаганда служит увековечению насилия. Поэтому критерий моральности
(справедливости) политики — не в ненасилии, а в прогрессивности
насилия. Насильственные (других нет) политические действия более моральны,
когда они служат прогрессу, то есть, прямо или косвенно, освобождению
человека. Пожалуй, лучше всех о революционном насилии сказал в пору
своей марксистской молодости в работе «Теория революции Маркса»
(1933) будущий прагматист Сидни Хук (1902-1989): «Существует
множество вещей, которые с точки зрения этики гораздо хуже, чем применение
силы: например, трусливое попустительство или ленивая толерантность
по отношению к разлагающим общественным порокам и политическим
тираниям, которые могут быть уничтожены с помощью решительного
использования силы... использование силы — хотя и всегда опасное —
не может осуждаться всякий раз. Оно заканчивается жестокостью не
чаще, чем смирение ведёт к лицемерию и раболепию»1. (В скобках: Хук
1 Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. СПб., 2008. С. 331-332.

324
Глава 4. Основные проблемы теории революции
считает необоснованным предположение Маркса (1872 год) о
возможности мирной социалистической революции в США: «ни он, ни Ленин не
знали, что уже в 1872 году традиции насилия и узаконенной коррупции
в Америке были сильнее, чем в любой значимой европейской стране, за
исключением России»1. Ход истории показывает: Хук знал свою страну
лучше, чем Маркс!)
Насилие сил прогресса (даже государства) более морально, чем
насилие сил регресса: это возмездие. Возмездие старому строю и его
сторонникам — не столько за то, что они были, сколько за то, что они не хотят
вовремя уходить. Классовая борьба не появляется, а обостряется в ходе
революции, когда общество должно измениться, чтобы выжить.
Отсюда не следует, что справедливо любое революционное насилие.
Здесь, как нигде, необходимо соблюдение меры. Чрезмерное насилие не
только аморально, но и вредит революции, так как создаёт её
противников. Оно аморально, даже если помогает победе революции, так как, служа
интересам восходящего класса, предаёт самые глубинные интересы
человечества — стремление к свободе, равенству и солидарности2. Мера и
форма насилия (принуждения) определяется общим культурным уровнем
общества.
Мораль любой социальной общности основана на пользе,
приносимой действиями людей этой общности, но не сводится к пользе. Уровень
полезности человеческих поступков всегда выше уровня их
справедливости: мораль несёт потери и от прогресса, когда один класс утверждает
себя за счёт других. Справедливость, как известно, бежит из лагеря
победителей (слова французской писательницы Симоны Вейль (1909-1943)). Но
несправедливость революций (как и эволюции) — следствие их классовой
ограниченности, а не покушения на мифическую «стабильность».
«Массовые убийства невинных» — неизбежное следствие
существования классов, и лишь в ходе революций наряду с невинными массово
страдают и виновные. Оценка зла, причиняемого виновным — сложная
этическая проблема, которую, по крайней мере, не следует путать с иной
— оценкой зла, причиняемого невиновным. «Переносить
несправедливость относительно легко, — заметил американский сатирик Генри Льюис
Менкен (1880-1956), — справедливость — куда труднее». Легко осудить
любое насилие — гораздо труднее увидеть границы его оправданности.
Нет ничего нелепее, чем утверждать — раз рая на земле всё равно не
получилось, значит жертвы абсолютно напрасны.
1 Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. СПб., 2008. С. 337.
2 Солидарность, как отметил А. Каллиникос — современный аналог понятия «братство».
{Каллиникос А. Антикапиталистический манифест. М., 2005. С. 161).

Революция как философская проблема
325
В свойственной ему парадоксальной манере эту проблему поставил
Джордж Бернард Шоу (1856-1950), говоря о якобинском терроре. «И что
получилось в результате? Императорская Франция семейства Ругон-Мак-
каров и республиканская Франция Панамского скандала и дела Дрейфуса.
Стоило ли из-за этого гильотинировать всех этих злополучных дам и
господ, как бы бесполезны и злонамеренны ни были многие из их числа? Ради
таких результатов репгался бы здравомыслящий человек гильотинировать
даже мышь?»1 Та же проблема волновала многих в советское время —
стоило ли расстреливать царя ради власти партократов?
Да, с точки зрения дальнейшего прогрессивного развития общества,
стоило. Эксплуататорский класс — не просто собрание «злополучных дам
и господ» или «семейство Ругон-Маккаров», это организатор производства.
Когда старый организатор не справляется, его надо сменить на нового.
Если он сопротивляется, его надо уничтожить. Таков закон истории.
Уничтожение класса может принять форму уничтожения людей,
входящих в него. Ради чего? В отдалённой перспективе — ради интересов
человечества, в ближайшей — ради прихода к власти нового класса, с его
специфическими интересами, далеко не во всём совпадающими с
интересами человечества, что несёт в себе зёрна нового конфликта. Поэтому и не
стоит считать, что новый организатор производства пришёл навсегда и
новых революций не будет.
Прогресс в классовом обществе смягчает форму разрешения
противоречий, форму насилия, но не устраняет его целиком. Ни один класс не
равен человечеству; ни одна классовая мораль не равна
общечеловеческой, но последняя существует только через классовые морали. Рискну
предположить, что моральная эстафета передаётся так же, как социальная:
передовой моралью обладает наиболее конструктивно-революционный
класс, а не наиболее угнетённый; не только буржуазия, но и рабовладельцы,
и феодалы в своё время являлись её носителями, пока их моральные
системы не были упразднены историей.
Здесь мы снова выходим к проблеме метода. Для метафизики есть
либо абсолютная, изначально данная Мораль, либо аморальность.
Диалектика же видит прогрессивное развитие морали как части культуры,
основанное на противоречивом прогрессе общества.
Пока существуют классы, прогресс осуществляется насильственным
путём и, по словам Маркса, «не желает пить нектар иначе, как из черепов
убитых»2. Но альтернативой является регресс, пьющий из тех же черепов
отнюдь не нектар.
1 Шоу Б. Справочник разрушителя // Полное собрание сочинений. М., 1910. Т. 1. С. 52.
2 Маркс К. Будущие результаты британского владычества в Индии // Маркс К., Энгельс Ф.
Сочинения. 2-е изд. Т. 9. С. 230.

326
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Революция и борьба «низов»
Теперь можно вернуться к теме революция и борьба «низов».
Социальная революция в классовых обществах всегда сменяет власть одного
класса властью другого. Поэтому протестные выступления классов,
неспособных к созданию нового общественного строя, не могут быть
названы революционными.
Им подходит термин «восстание» — отказ от подчинения
эксплуататору, который, несколько модернизируя, можно назвать варварской
формой забастовки. Подобно ей и в отличие от революции, восстание служит
прогрессу не прямым осуществлением поставленных задач, а косвенно,
заставляя эксплуататоров считаться с силой эксплуатируемых.
Восстание не может достичь социальной победы (военная возможна),
так как прекращение эксплуатации прекратило бы прогресс, но может
послужить смягчению эксплуатации. Восстания стимулируют проведение
прогрессивных реформ и предотвращаются ими. Революции делают
реформы излишними и не могут быть предотвращены. Революции «снизу»
включают восстания, но не сводятся к ним, так как «низы» власти не
добиваются.
К восстаниям относятся и самостоятельные выступления почти всех
эксплуатируемых классов — рабов и, как правило, крестьян. Успехи
ремесленников в ходе коммунальной революции приводили к власти
цеховую верхушку, со временем превращавшуюся в патрициат, в свою
очередь феодализировавшийся. Они не были безрезультатны, но уровня
революционного создания нового строя не достигали.
Интересным исключением в многовековой борьбе «низов» за свою
власть является создание крестьянских республик средневековой Европы —
Исландия, Сан-Марино, Дитмаршен, возможно — лесные кантоны
Швейцарского Союза, северогерманская Фрисландия1. К этому же типу социоров
относились переселенческие бурские республики Трансвааль и Оранжевая
Республика.
В истории некоторых из них, на мой взгляд, мы прямо видим
социальные перевороты.
Так, в Исландии в X1-XII веках были экспроприированы и поделены
владения крупных землевладельцев, потомков первопоселенцев2. После
этого и до подчинения Норвегии в 1262 году Исландия пережила период
яркого культурного расцвета, памятником которого остались исландские
саги — единственная средневековая литература на родном языке. Ничем
иным, кроме как социальной революцией, причём именно революцией
1 История Европы. Т. 2. С. 265,269.
2 Кан А. С. История скандинавских стран. С. 34.

Революция и борьба «низов»
327
«низов», этот переворот назвать нельзя. В островных условиях Исландии
она прошла в наиболее чистом виде.
Выскажу своё предположение: здесь мы имеем дело не с простой
задержкой в развитии, как в горной Шотландии, а с самой необычной из
локальных социальных революций — успешным сознательным
предотвращением перехода к классовому обществу. Её прогрессивность
обусловлена отрицанием регрессивных черт такого перехода и проявляется
только на локальном уровне — в окружении классовых социоров. Она не
просто прошла «снизу», но непосредственно в интересах крестьян.
Победивший строй может быть назван неопредклассовым. Слом (или
преграда на пути возникновения) классового общественного устройства
обрекал крестьянские республики на лишённую антагонизмов
застойность, ставшую оборотной стороной антагонистического прогресса в
классовом обществе. Однако этот застой и был адекватным воплощением
устремлений крестьянства как класса. Поэтому думаю, что можно говорить
об очень необычном, но всё же прогрессивном для своего времени и места
перевороте. Положение крестьянства в этих республиках, бывших не
«изолятами», а своеобразными участниками общественной жизни Европы,
коренным образом отличалось в лучшую сторону от положения
крестьянства у их феодальных и парафеодальных соседей.
Там крестьянство на революции было неспособно. «Если бы замки не
пылали с мая 1789 года, не было бы взятия Бастилии»1, — писал П. А.
Кропоткин, и был прав. Но верно и обратное: без взятия Бастилии и, главное,
без созьгеа Генеральных штатов поджоги замков ничего не изменили бы
в истории Франции. Только буржуазная революция сделала перемены
необратимыми, приведя к власти новый класс. Тем более
безреволюционным было крестьянство Востока, включая Россию, вплоть до появления
возможности возникновения индустриального политаризма.
Успехи крестьянства не означают прогресса для социора в целом. В
ходе Великой Французской революции, как известно, крестьянство
частично добилось своего, выкупив и разделив земли дворян. В капитализм
Франция вошла с довеском — мощным мелкособственническим укладом.
Оценка этого явления (парцеллизации) историками неоднозначна.
Марксистская историография считала его (наряду с якобинской диктатурой)
лучшими чертами Великой Французской революции. Некоторые
французские историки, в первую очередь Ф. Фюре, оценивают его как регресс,
помеху для развития капитализма, как слабую сторону Французской
революции по сравнению с Английской2. Видимо, на этот раз прав Ф. Фюре.
1 Кропоткин П. А. Великая Французская революция. С. 485.
2 Подробнее см.: Адо А. В. Великая Французская революция и её современные критики.
С. 107-109.

328
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Эта проблема относится к чисто историческим, и решить её могут только
сами историки. Стоит напомнить, что именно крестьянство привело к
власти последнего диктатора Франции, сделав будущего Наполеона III (тогда
Луи Бонапарта) президентом («написав его имя на фронтоне республики,
крестьянство этим объявляло войну иностранным государствам и борьбу
за свои классовые интересы внутри страны»1); придя к власти, он
моментально предал интересы крестьян, взяв сторону буржуазии (крестьянофи-
лы могут сказать ещё об одной украденной победе).
Сложным является вопрос о революционной роли класса наёмных
работников (пролетариата). На данный момент предсказания Маркса и
Энгельса о пролетарской революции не оправдались. Парижская Коммуна
1871 года в силу краткости своего бытия является аргументом не за, а
против возможности чисто пролетарской революции.
Единственным необратимым результатом этих событий стало
свержение монархии, так что по сути можно говорить лишь о буржуазно-
демократической революции 1870-1871 годов во Франции, включавшей
пролетарское восстание. Временная власть пролетарской Коммуны в
Париже не делает восстание пролетарской революцией, так же как власть
буржуазной организации Ормэ в Бордо во время Фронды (продолжавшаяся
больше года) не делает Фронду буржуазной революцией.
Но, с другой стороны, конец капитализма ещё неясен, поэтому
хоронить могильщика буржуазии до её похорон, как это делали Г. Маркузе,
Ф. Фанон и другие, преждевременно. Если в 1900 году наёмные работники
составляли 50 миллионов из 1 миллиарда населения, то сейчас — 2
миллиарда из б2. Достаточен ли этот уровень пролетаризации для победы
революции, покажет практика.
Также замечу, что противопоставление класса наёмных работников
(пролетариата) и интеллигенции лишено смысла. Интеллигенция — группа,
выделенная не по отношению к собственности, а по характеру труда. С
точки зрения отношения к собственности большинство работников
интеллектуального труда относится к классу наёмных работников (пролетариату),
а меньшинство — к мелкой и средней буржуазии или к люмпенству.
Общности интересов у собственников и несобственников из числа
интеллигенции не больше, чем у аналогичных групп работников физического труда.
Революции в классовых обществах были сменами одной формы
эксплуатации на другую, проводившимися в интересах одной из групп
собственников. Только те могли удовлетворить своё недовольство
существующим порядком, создав иной порядок. Эксплуатируемые массы были
1 Маркс К. Классовая борьба во Франции // Маркс К., Энгельс Φ. Сочинения. 2-е изд..
Т. 7. С. 43.
2 БенсаидД. Марксизм: тезисы о сопротивлении // Альтернативы. 2005. № 4. С. 17.

Революция и борьба «низов»
329
лишены и по сей день лишены такой возможности. «Чем больше думаешь
над историей революций, — справедливо отметил известный историк
П. В. Волобуев (1923-1997), — тем больше замечаешь, что народные массы
на этот праздник без крайней необходимости не идут»1. Не идут, потому
что в классовом обществе на праздниках они — чужие.
Участь «низов» в классовом обществе воистину печальна — им
остаётся либо предаваться иллюзиям, либо таскать каштаны из огня для новых
хозяев жизни. Время их гегемонии в революции ещё не пришло. Однако
нельзя забывать, что революции — вехи прогресса в истории человечества.
Они не были бесплодны, способствуя, насколько возможно, освобождению
человека. Поэтому неверно ни романтическое преклонение перед
революциями прошлого, ни их осуждение за недостаточную радикальность. Они
были такими, какими могли быть, но это не значит, что никаких других
революций в будущем быть не может.
Сказанное может показаться банальностью, но в работах западных
социологов не редко утверждение абсолютной неспособности трудящихся
классов (которые всё чаще именуются «улицей» вместо «народа») к
самоуправлению и созиданию. «Революционная мечта о возвращённых народу
браздах правления обречена на неудачу... — пишет Р. Дарендорф. —
„Народ" не способен пойти по пути перемен дальше разрушительных этапов
революции»2. Речь идёт о переворотах 1989 года, которым автор горячо
сочувствует, но которым считает нужным сделать прививку от излишнего
демократического оптимизма.
Причиной этого положения объявлен тот непреложный факт, что «там,
где люди устанавливают правила, по которым живут, некоторые из них
более равны, чем другие»3. Р. Дарендорфу следовало бы внимательнее
читать Оруэлла: ведь то, что он счёл законом истории — всего лишь
лозунг власти свиней.
Взаимоотношения революционной части «верхов» и восстающих
«низов» в период революции «снизу» могут принимать разные формы.
Степень активности «низов» может колебаться от давления на
существующую власть, как при антично-рабовладельческой революции и
установлении абсолютизма в Скандинавии, до прямой борьбы за установление своей
власти, что имело место в ходе коммунальной революции, а также
буржуазных революций «снизу», включавших в себя восстания «низов».
1 Выступление П. В. Волобуева // Историческая наука и некоторые проблемы
современности. С. 260.
2 Дарендорф Р. После 1989: Мораль, революция и гражданское общество. Размышления
о революции в Европе. М., 1998. С. 20.
3 Там же.

330
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Противоречивость буржуазных революций «снизу» состоит в том,
что восстания «низов» приводили к власти враждебный им класс. «Для
восставших масс не существует буржуазных революций»1 — по точному
определению И. Дойчера. Это реальное противоречие не следует упрощать
отрицанием ни буржуазного (И. Сталин), ни революционного (И. Валлер-
стайн) характера событий этих революций.
Буржуазные преобразования в данном случае проходили быстро и
сопровождались тяжёлыми потерями, которые неизбежны при
вооружённой борьбе за власть: не только с силами контрреволюции, но и между
победившей буржуазией и оставшимися ни с чем «низами». Аналогично
развивались события в Иранской революции 1978-1979 годов, где «верхи»
были представлены шиитским духовенством.
Ещё один важный момент. Революция «снизу», приведшая к власти
часть прежних «верхов», всегда включает в себя их перерождение, то есть
элементы революции «сверху». Этот факт был подмечен и
абсолютизирован И. Валлерстайном, с одной стороны, и Ф. Фюре — с другой. Оба
отвергают наличие буржуазных революций «снизу» на том основании, что
между старыми и новыми «верхами» не было антагонизма: часть
дворянства обуржуазилась. В соответствии со своими политическими взглядами
И. Валлерстайн оценивает нереволюционность буржуазии отрицательно,
Ф. Фюре — положительно. Вместо буржуазных революций «снизу» в
истории Англии и Франции оказываются эволюционное перерождение
«верхов» отдельно и восстания «низов» — отдельно. Это явное и очень
идеологизированное упрощение. Революции «снизу» — нечто большее,
чем сумма реформ и восстаний, то есть нечто большее, чем эволюция. В то
же время это не революции «низов». Большинство революций «снизу»
содержат элементы революций «сверху».
Лишь самые радикальные революции «снизу» — неополитарные —
уничтожают прежние «верхи» и создают новые. Эта отличительная черта
не делает их содержание более или менее революционным, чем
содержание иных революций.
В общем, революция «снизу» происходит тогда, когда выступления
«низов» помогают придти к власти тому эксплуататорскому классу,
который востребован историей, в чьих интересах совершаются революции.
Тогда социальная революция явно выражается в политических
переворотах: либо однократном захвате власти, либо гражданской войне. Это один
вариант смены власти.
Другой вариант — то, что называют революциями «сверху»:
изменение общественного строя по инициативе господствующих классов.
1 ДойчерИ. Незавершённая революция. С. 185.

Революция и борьба «низов»
331
Старые «верхи» преобразуются в новые, не привлекая к процессу
преобразования «низы». В этом случае социальная революция
(возникновение нового общественного строя, идущее через смену власти) на
поверхности предстаёт как совокупность реформ. Однако это не «реформы»
в привычном понимании, то есть не частичное изменение существующего
строя. Это революционное преобразование старого строя в новый,
осуществляемое прежней властью, в ходе которого она изменяет свой характер.
В итоге у власти стоит новый класс — поэтому и в данном случае имеет
место социальная революция. Она может быть сравнительно мирной, как
при буржуазных революциях «сверху», но необязательно, так как часто
«сверху» устанавливается и политаризм.
Так проходило установление абсолютизма в большинстве
европейских стран, державного политаризма — в России. Переворот в Спарте,
приведший к полисному политаризму, тоже прошёл «сверху»: «Сама
застойность спартанского общества, — писал Ю. В. Андреев, — была
явлением вторичного порядка, вызванным целенаправленным вмешательством
государства в естественный процесс социально-экономической
эволюции»1, на котором государство поставило «барьер „ликурговых законов"».
Речь идёт о революциях — то есть о тех случаях, когда политаризм
выполнял прогрессивную роль (случай Спарты сомнителен, но решение
этого вопроса следует предоставить историкам). «Сверху» прошла и
римская политарная антиреволюция.
Для буржуазии ряда стран этот вариант смены власти стал возможен
после победы буржуазных революций «снизу» в ведущих странах и
формирования единого капиталистического мира-системы. Буржуазия не берёт
власть «снизу», она рождается господствующим классом. Издержки
революции «сверху» связаны не с быстротой и радикальностью, а, напротив,
с медлительностью и половинчатостью преобразований.
Социальная революция (смена строя, идущая через смену власти)
обязательна при переходе на новую стадию истории. Неверно лишь
сведение её к успешному восстанию угнетённых. Революции в классовом
обществе — не всегда революции «снизу» и тем более — не революции
«низов».
«Народ» не может править в классовом обществе по определению —
это именно та часть населения, которая власти лишена. Поэтому
революции «низов» в классовом обществе невозможны. Борьба, которую вели
основные классы-антагонисты (политаристы и политарно-зависимые
крестьяне, рабовладельцы и рабы, феодалы и феодально-зависимые крестьяне)
закончилась их обоюдной гибелью/трансформацией.
1 Андреев Ю. В. К проблеме «ликургова законодательства» // Проблемы античной
государственности. Л., 1982. С. 57.

332 Глава 4. Основные проблемы теории революции
Итог революций XX века
и перспективы революций XXI века
Естественным завершением данной работы будет попытка дать
характеристику современному этапу истории и тенденциям будущего
развития. Но это невозможно сделать, не определившись с решением главной
исторической проблемы ушедшего века — революции в России. Прежде
мной приводились точки зрения участников, противников, исследователей
Октября; теперь я выскажу своё мнение.
Начну с положения, столь же необычного, сколь, на мой взгляд,
очевидного. Буржуазная революция в России была. Цепь «реформ»,
кульминацией которых стала отмена крепостного права, представляла собой
социальную революцию. Так не раз оценивал переход России к капитализму
Ф. Энгельс1, и с ним, на мой взгляд, можно только согласиться.
Можно, конечно, и не соглашаться. Но тогда надо признать, что в России
существовал капитализм без власти буржуазии, и найти ответы на
возникающие вопросы: возможен ли такой капитализм? Возможен ли вообще строй,
где экономически господствующий класс не обладает политической властью?
Как это согласуется с материалистическим пониманием истории? И,
возвращаясь к России, кому принадлежала власть в 1861-1917 годах, если не
буржуазии? Иначе говоря, было ли поместное дворянство иным классом,
отличным от буржуазии и не допускающим её к власти, то есть враждебным ей?
Прежде всего, речь должна идти не о дворянстве вообще, а именно о
землевладельческом дворянстве. К началу XX века его численность
составляла примерно 30-40 % от общей численности дворянства2. Большая
часть дворян, утратив связь с землёй, жила в городах, так или иначе
вписавшись в капитализм. Половину из них составляли чиновники и «лица
свободных профессий», остальные — предприниматели, рантье, наёмные
работники и люмпены3.
Способ производства, на котором зиждилось существование
поместного дворянства и где характерной чертой было сочетание найма и
«отработок», историками иногда считается докапиталистическим4, иногда
же — специфической разновидностью капиталистического5. «Можно ли
1 Энгельс Ф. Внешняя политика русского царизма // Маркс А"., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 22. С. 41; Он же. Письмо Н. Ф. Даниельсону от 17.10.1893 // Там же. Т. 39. С. 128-129.
2 КорелинА. П. Дворянство в пореформенной России. 1861-1904. М., 1979. С. 131.
3 Там же. С. 125.
4 АнфимовА. М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конец XIX -
начало XX века). М., 1969; Минарик Л. П. Экономическая характеристика крупных земельных
собственников России конца XIX - начала XX века. М., 1971.
5 Рындзюнский П. Г. Пореформенное помещичье хозяйство и капитализм. (К проблеме
взаимоотношения укладов в капиталистической России) // Вопросы истории капиталистической

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 333
сказать, — иронически спрашивал С. М. Дубровский, — что в России после
1861 года развивался какой-то особый аграрный строй — „остаточно
крепостнический"?» И отвечал: «Конечно, нет»1. Тот же вопрос следует
задать относительно власти: можно ли сказать, что в России после 1861 года
у власти стоял какой-то особый класс — «остаточно крепостнический»?
Ответ будет таким же.
П. Г. Рындзюнский (1909-1993) в статье «Пореформенное помещичье
хозяйство и капитализм. (К проблеме взаимоотношения укладов в
капиталистической России)» (1972) сделал обобщающий вывод:
«Господствующий уклад, дающий название всей формации в целом,
главенствует не только в силу своего количественного преобладания и
передового положения и не только потому, что он оказывает наиболее
могущественное воздействие на другие сосуществующие с ним уклады. Всё это
имеет место, но следует говорить о большем... Кагаггалистичсская система
во второй половине XIX - начале XX века проросла в системе
крепостнического хозяйства, сделалась её стержнем. Прежние производственные
отношения... получили значение лишь приёмов эксплуатации,
обслуживающих новую систему классового господства (выделено мной. — Г. З.)»2.
1861 год назван им рубежом, гранью двух формаций, что означает не что
иное, как революцию.
Симбиоз капиталистического и докапиталистических укладов давно
выделен теоретиками «зависимого развития» в качестве характерной черты
зависимого капитализма. Много раз обосновывалась и ошибочность
механического перенесения представлений о революционности буржуазии
ядра на периферийную буржуазию. Зависимые страны не знают борьбы
буржуазии с феодализмом и абсолютизмом.
«Называть развитие „капиталистическим", а слаборазвитость
„феодальной" — писал А. Г. Франк, — значит совершать серьёзную
политическую ошибку. Ведь если феодализма нет, то его нельзя ликвидировать.
Если нынешняя слаборазвитость и болезни сельского хозяйства уже
вызваны капитализмом, их едва ли можно ликвидировать дальнейшим развитием
капитализма. В этом случае надо уничтожать не феодализм, а капитализм»3.
Никаких оснований считать поместное дворянство иным классом,
отличным от буржуазии, тем более — враждебным ей, нет. Власть в
России принадлежала периферийной буржуазии. Противоречия внутри этого
России. Свердловск. 1972. С. 57-70; Ковальченко К Д., Милое Л. В. Всероссийский аграрный
рьшок XVni - начала XX века. М., 1974. С. 369; КорелинА. П. Дворянство в пореформенной
России. 1861-1904. С. 14 и др.
1 Особенности аграрного строя России в период империализма. М., 1962. С. 21.
2 Рындзюнский Я. Г. Пореформенное помещичье хозяйство и капитализм. С. 70.
3 Франк А. Г. Капитализм и слаборазвитость в Латинской Америке // Зарубежные
концепции исторического развития Латинской Америки. М., 1980. С. 93.

334
Глава 4. Основные проблемы теории революции
класса были чисто политическими: перед русской буржуазией стояла
задача не завоевания власти, а распространения её с привилегированной
землевладельческой верхушки на весь класс, что выражалось в
требовании замены самодержавия конституционной монархией или республикой.
Именно тем, что русская буржуазия уже находилась у власти, а не
психологическими качествами её представителей («трусостью»,
«раболепством» и др.), и объясняется её упорное нежелание проводить социальную
революцию.
Срастание дворянства и буржуазии, конечно, видели и современники,
включая В. И. Ленина, отмечавшего: «крупнейшее дворянство тесно
переплетается с крупнейшей буржуазией»1 и даже: «становится
невозможным сказать, где кончаются „отработки" и где начинается „капитализм"» .
Но всю полноту выводов из этого положения он не сделал, считая,
что к России применимы слова Маркса о производителях, «страдающих и
от капитализма, и от недостаточного развития капитализма»3. Такая
позиция сближала Ленина с меньшевиками. Если капитализма всё ещё мало, а
у власти находится класс, враждебный буржуазии, она может быть
союзником, революция должна быть буржуазной и т. д. На практике этими
положениями Ленин справедливо пренебрегал, но в теории революции
рудимент линейно-стадиального подхода (Россия сегодня — это Европа
вчера) оставался нетронутым, не давая Ленину обрести твёрдую научную
опору в полемике с меньшевиками.
Необходимо было прямо противоположное решение: буржуазная
революция в России, о которой столько говорили меньшевики, была
невозможна ни в 1905-м, ни в 1917-м годах именно потому, что она уже
состоялась в единственно доступной для России форме — «сверху».
Хронологические границы этой революции размыты, как и в
Скандинавии, как вообще в революциях «сверху»; очевидно, её начало следует
искать за век до отмены крепостного права, в 1762 году: ограничение
власти государства над крепостниками (Манифест о вольности дворянства),
затем уничтожение крепостного права в промышленности (запрет на
покупку крепостных недворянами — владельцами мануфактур) и секуляризация
церковных земель, вместе означавшие ограничение власти крепостников
над крепостными.
Освобождение дворян не менее важно, чем освобождение крестьян:
это начало ликвидации политаризма. Если крепостничество несовместимо
с ортокапитализмом, то политаризм — с любыми капиталистическими
отношениями.
1 Ленин В. И. «Соседи по имению» // Полное собрание сочинений. Т. 25. С. 139.
2 Ленин В. И. Развитие капитализма в России // Там же. Т. 3. С. 192.
3 Там же. С. 601.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 335
Неразрывность обоих переворотов понимали современники перемен.
Приведу ответ Е. Р. Дашковой (1743-1810) на высказывание Дени Дидро
(1713-1784) о необходимости уничтожения только крепостного права:
«Если бы самодержец, разбивая несколько звеньев, связывающих
крестьянина с помещиком, одновременно разбил бы звенья, приковывающие
помещиков к воле самодержавных государей, я с радостью и хоть бы
своею кровью подписалась бы под этой мерой»1.
Звенья были разбиты по частям, постепенным скачком, «трением»,
«хроническим ударом», если воспользоваться выражением Ф. Энгельса.
Период буржуазной революции «сверху» в России начинается с так
называемого «просвещённого абсолютизма». Точнее — то, что в России
называлось «просвещённым абсолютизмом», и было буржуазной революцией.
«Просвещённость» абсолютизма, как уже говорилось, есть его
буржуазное перерождение. Это верно для Скандинавии и России. В Италии и
Германии буржуазная революция могла быть только
социорно-объединительной, поэтому «карликовый» просвещённый абсолютизм не привёл
буржуазию к власти, оставшись последним (с нередкими возвратами
реакции) периодом эволюции части «карликовых» итальянских и немецких
социоров2, которые именно по этой причине должны были исчезнуть. Но
в России проблемы социорно-объединительной революции не было. Старый
господствующий класс имел возможность трансформироваться в новый,
что и произошло.
Революция была направлена, то вольно, то невольно, на
преобразование России из державополитарной в капиталистическую страну. Это
отвечало интересам России, однако никакая сила, кроме государственной
власти и дворянства, осуществить революцию не могла. Русская буржуазия,
выращенная русским государством, никогда не была в оппозиции к нему.
Даже попытку буржуазной революции «снизу» — восстание декабристов
1825 года — вместо неё и в её интересах предприняла прогрессивная
часть офицерского корпуса.
Датировка этой революции, включающая правление Николая I,
может удивить — но удивление исчезнет при обращении к фактам.
Послушаем Маркса: «Даже при Николае целый ряд указов ограничивал власть
дворян над их крепостными, давал последним право (указ 1842 г.)
заключать со своими владельцами договоры относительно отбывания ими
повинностей (в силу чего они косвенно получили разрешение вести
судебные процессы против своих господ), брал на себя (1844 г.) гарантию от
имени правительства о выполнении крестьянами обязательств на основании
1 Дашкова Е. Р. Литературные сочинения. М., 1990. С. 15.
2 «История Европы» (Т. 4. С. 349-366) отмечает периоды «просвещённого абсолютизма»
в Баварии, Саксонии, Бадене, Тоскане, Парме, Неаполе.

336
Глава 4. Основные проблемы теории революции
этих договоров, обеспечивая крепостным право (1846 г.) выкупаться на
свободу, если поместье, к которому они были приписаны, должно было
быть продано с торгов. И давал возможность (1847 г.) крестьянам,
приписанным к такому поместью, немедленно по поступлении поместья в
продажу купить его целиком всем миром. К великому изумлению как
правительства, так и дворянства, неожиданно оказалось, что крепостные были
вполне готовы к этому.. ,»1 Поэтому в 1848 году (год революций в Европе)
правительство ограничило это право рядом запретов.
Буржуазная революция «сверху» в России протекала долго и
мучительно, перемежаясь приступами политарной контрреволюции (правление
Павла I2, «мрачное семилетие» 1848-55 гг.), оттого, что осуществляли её
те самые силы, интересы которых она потенциально ущемляла:
самодержавное государство и крепостническое дворянство. Однако отставание
России от европейских стран тоже ущемляло их интересы. В конце концов,
после тяжёлого поражения в Крымской войне, прогрессивная тенденция
отстаивания интересов страны взяла верх над классовым эгоизмом.
Но когда наконец после 1861 года капитализм в России утвердился,
это был не капитализм западного типа, не ортокапитализм, а зависимый
капитализм. И его существование снова обрекало Россию на отсталость.
Не нехватка капитализма была бедой России, а его наличие; не власть
«полукрепостников», а власть периферийной буржуазии; не
«полукрепостнический строй», а паракапитализм.
Едва родившись, он должен был быть уничтожен. Необходима была
новая социальная революция. Поэтому период новой революционной
ситуации начался в России если не с 1861 года («1861 год породил 1905-й»3),
то несомненно с конца 1870-х годов4.
Буржуазная революция в России двинула страну не вперёд, а вбок, в
то время как в скандинавских странах имело место движение вперёд,
приобщение к ортокапитализму. Там цель была достигнута, в России — нет.
1 Маркс К. Об освобождении крестьян в России // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 12. С. 699-700.
2 "Новый император пытался как бы зачеркнуть предшествующие 34 года русской
истории, объявить их сплошной ошибкой. Наступление на дворянские привилегии, началось уже
практически с первых дней павловского царствования. Но в целом было бы ошибкой считать
политику Павла антидворянской. Скорее в ней прослеживается явное стремление превратить
дворянство в рыцарское сословие — дисциплинированное, организованное, поголовно
служащее и преданное своему государю». (Е. В. Анисимов, А. Б. Каменский. Россия в XVIII -
первой половине XIX века. М., 1996. С. 221-223).
3 Ленин В. И. «Крестьянская реформа» // Полное собрание сочинений. Т. 20. С. 177.
4 В этом периоде историками выделяются 3 революционные ситуации {Ковалёва И. Н.
Революционные ситуации в России с середины XIX века до февраля 1917 года // К вопросу о
смене общественно-экономических формаций и типах социальных революций. М., 1975).
Логичнее предположить, что это 3 стадии одной революционной ситуации.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 337
Широко известна фраза П. А. Столыпина о том, что России
необходимы 20 спокойных лет для того, чтобы неузнаваемо измениться в
лучшую сторону. Столыпин считал, что эти 20 лет можно получить без
революции и даже вместо революции; на самом же деле 20 лет спокойного
развития могли наступить только после смены общественного строя.
Существовала настоятельная необходимость в движении вперед, в
национально-освободительной революции, которая уничтожила бы пара-
капитализм. Эта необходимость была осознана левым крылом РСДРП в
иллюзорной форме необходимости совершения в России пролетарской
социалистической революции с дальнейшим перерастанием её в мировую.
Россия отнюдь не приносилась в жертву на алтаре мировой революции.
Напротив, мировая революция должна была гарантировать
необратимость русской, предотвратив реставрацию капитализма.
Надстроечная политическая революции недворянской части
буржуазии, победившая в феврале 1917 года, не была частью социальной и не
могла привести к освобождению России от зависимости. У власти остался
тот же класс. «Государственные долги, наделанные Николаем, висят
тяжёлой гирей на шее русского народа, — писал Н. И. Бухарин в статье
„Неизбежный крах", опубликованной 24 марта 1917 года. — Но этой гири не в
состоянии снять гучковско-милюковское временное правительство.
Почему? Потому что это означало бы разрыв с зарубежными партнёрами и
хозяевами»1.
Революционный потенциал «верхов» был исчерпан, наступала пора
революции «снизу».
Итогом социальной революции 1905-1922 годов стал не социализм —
субъективная цель её участников — а завоевание независимости при
сохранении классов, государства и эксплуатации, правда, в рамках не
капиталистического, а иного, тоже антагонистического, способа
производства — неополитарного. Первая задача этой революции — уничтожение
капитализма; вторая — становление политаризма. Обе задачи решаются
одновременно, так как состояние без власти и собственности в
преобразующемся классовом обществе невозможно: первая —
рабоче-крестьянскими массами и рождённым ими гегемоном — классом политаристов;
вторая — только им.
В отличие от буржуазных революций «снизу», где к власти приходил
класс, сформировавшийся до революции, революция 1905-1922 годов
создала не только новый строй, но и новый класс эксплуататоров.
Проблема борьбы политаристов и народных масс весьма сложна и не
решается простой аналогией с классовой борьбой при капитализме.
1 Цит. по: ЧураковД. Бухарин и трагедия левого коммунизма// Альтернативы. 1997. № 4. С. 101.

338
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Термин «советский Термидор» , эффектно введённый Троцким для
обозначения победы «бюрократии», стал по аналогии с переворотом 1794
года восприниматься как синоним «советской (сталинской)
контрреволюции». Но слово «термидор» вообще неуместно для обозначения
контрреволюции, как было показано выше; здесь же оно неверно вдвойне, потому
что переворота не было.
Буржуазные революции «снизу» предполагали новый виток
классовой борьбы: порыв «низов» к эгалитаризму должен был быть укрощен
победившей буржуазией.
В СССР после победы революции этого витка быть не могло —
новый класс эксплуататоров выделился из самих рабоче-крестьянских масс.
Отчасти столкновением интересов нарождающегося политаризма и
крестьянства вызвано Кронштадтское восстание 1921 года: восставшие
требовали отмены привилегий госаппарата. Однако, как известно, после его
подавления РКП(б) по инициативе Ленина сменила политический курс
в интересах крестьянства. Новая экономическая политика (НЭП),
допустившая частичную реставрацию капитализма, тем самым затормозила
процесс становления политаризма. Но советский капитализм времён НЭ-
Па был непригоден для сохранения независимости и не отвечал интересам
ни страны, ни народа. Исторический спор решился в пользу политаризма.
Т. Шанин считает развязку этого спора — события 1929-1938 годов —
«революцией сверху»2. Т. фон Лауэ датирует «сталинскую»3 или
«сталинистскую»4 революцию 1924—1930 годами. Это верно только в том случае,
если доказано существование в СССР в 1922-1929 (или 1922-1924) годах
иного строя, который был свергнут этой революцией. Но таких
доказательств нет. Ни нэповская буржуазия, ни крестьянство власти не имели,
более того — они были ущемлены в правах. Имела место не новая
революция и не контрреволюция, а эволюция политаризма.
В 1920-40-е годы надстройка была просто приведена в соответствие
с базисом, что выразилось в постепенном отказе от дальнейшего
революционного преобразования общества (упрочение репрессивного аппарата,
полное упразднение политических свобод, подчинение профсоюзов
государству, роспуск Коминтерна, легализация религии, усиление милитаризма,
шовинистические мотивы в пропаганде, поддержка консерватизма в быту
и т. д.), то есть в реакционных реформах, а не перевороте (революционном
или контрреволюционном).
1 Троцкий Л. Преданная революция. С. 75.
2 Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 -> 1917-1922. С. 20.
3 Laue Т. Я. von. Why Lenin? Why Stalin? P. 202.
4 Ibid. P. 211-217.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 339
Политарный террор — не признак революции или контрреволюции.
Это необходимый момент эволюции политаризма, подготовка рабочей
силы к подчинению собственнику (государству), такая же, как ввоз рабов —
для рабовладения или отделение работника от средств производства — для
капитализма. Это признак процесса классообразования. В данном случае
террор был несколько отсрочен НЭПом.
Политаризм проявил свою сущность, а не вытеснил
социалистическую, которой не было. Разрушение мира насилья объективно не
началось. Иной взгляд основан на абсолютизации случая и отрицании
исторической необходимости. Обычно левыми идеологами утверждается
необходимость «социалистической» революции 1917 года и случайность
«контрреволюции» («перерождения социализма», «негативной мутации»
и т. д.), а правыми — случайность «октябрьского переворота» и
необходимость «конца утопии», но это явно нелогично, поэтому приведу в
качестве примера обобщение более высокого уровня.
«До точки бифуркации система развивается эволюционно. В точке
бифуркации она „решает", какой путь ей избрать. И случай, имеющий ту
или иную вероятность, приводит к переводу системы на тот или иной путь
нового эволюционного развития... Бифуркация 1917 года привела к
революционному Октябрю и социалистической эволюции, приведшей в
результате, в основном, внутренних возмущений... к бифуркации 1927-30 годов»1.
Для марксиста данное рассуждение — нонсенс: как в этом случае
можно говорить о прогрессивности бифуркации 1917 года и
реакционности «негативной мутации» 1927-1930 годов? «Тот или иной путь»
равноценны. Ф. Фюре был более последователен, утверждая случайность и
отрицая прогрессивность Октября. Противоположная оценка нуждается в
ином, неволюнтаристском обосновании, и синергетика И. Пригожина
здесь ничем помочь не может в силу своей недиалектичности. Для
ориентированного на неё автора статьи категория «вероятность» применима
только к случайности и несовместима с необходимостью. В эволюции —
только предопределённость; в революции (бифуркации) — только
неопределённость.
Диалектика подходит к этому вопросу иначе. Вероятность —
проявление необходимого в случайном, предопределённости — в
неопределённости. Любое историческое событие, конечно, можно объявить только
случайным, но тогда понять его невозможно. Это верно не только для
1917 года, но и для событий последующих лет. Все революции XX века
можно назвать «социалистическими» и найти «случайные» причины для
их «поражения». Однако отсутствие победившей социалистической рево-
1 Абрамсон И. Заметки о статье А. Бузгалина и А. Колганова в юбилейном номере
«Альтернатив» // Альтернативы. 2002. № 2. С. 153.

340
Глава 4. Основные проблемы теории революции
люции заставляет видеть в случайностях — необходимость. Революция,
как уже говорилось, приводит к тому строю, к которому вела эволюция.
Эволюция старой России не давала оснований считать, что в её недрах
вызревает бесклассовое общество, предпосылки же политаризма — налицо.
Новый эксплуататорский строй в России возник в результате
успешной революции «снизу». Причём в отличие от восстания тайпинов, чьё
общество породило тот же аграрный политаризм, что и в остальном Китае,
и всё вернулось к исходной точке1, для России неополитарный строй был
новым и прогрессивным. Поэтому можно говорить о восстании тайпинов,
но о революции в России. Эта революция была локальной, а не мировой.
Прогрессивный переход человечества к бесклассовому обществу ещё не
начался; о регрессивном переходе человечества к неополитаризму тоже
пока говорить рано.
Наиболее близкой аналогией сталинского СССР, очевидно, будет
Английская республика при О. Кромвеле, «констебле Англии», видевшем
свою задачу в охране нового общественного порядка, или империя
Наполеона I. Так проявлял свою сущность победивший капитализм.
«Сталинской контрреволюции» или «сталинской революции» не
было (как не было кромвелевской или наполеоновской), потому что
утверждение политаризма было единственно возможным результатом победы
социальной революции 1905-1922 годов, абсолютно не предвиденным
лидерами большевиков. История сыграла с ними злую шутку, но Россия
от этого выиграла, как всегда выигрывают социоры от революций, какими
бы ни были побуждения революционеров.
Участь РСДРП(б) опровергает волюнтаризм не менее наглядно, чем
участь якобинцев. До и во время революции большевики выражали как
общесоциорные интересы, так и интересы трудящихся России. В. И. Ленин,
не учитывавший возможность политарного классообразования, считал, что
так будет всегда. Но после победы революции эти интересы разошлись.
Аппарат РКП(б) стал основой формирования нового эксплуататорского класса,
единственно могущего организовать производство в независимой стране и
поэтому прогрессивного. Существования легальной оппозиции
политарная надстройка не допускает — трудящиеся СССР своей партии не имели.
Когда политарные производственные отношения из стимула стали
тормозом развития, номенклатура из прогрессивного класса стала
реакционным и закончила своё существование, преобразовавшись в
компрадорскую буржуазию и совершив контрреволюцию 1991 года. «По данным
Института социологии РАН, более 75 % российской „политической
элиты" и более 61 % „бизнес-элиты" составляют выходцы из номенклатуры
1 См.: Семёнов Ю. И. Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место
в истории человечества и России. М., 2008.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 341
советских времён. Господствующие социальные, экономические и
политические позиции в обществе остались в прежних руках... Современным
хозяевам собственности не требуется накоплять капитал, им достаточно
перераспределить его между собой, превратив из государственного в
корпоративно-частный»1. Автор статьи, считая советское общество госкапи-
талистическим, а переворот 1989-1991 годов — надстроечным
политическим, делает странный (логичный с его точки зрения) вывод об
отсутствии «социальных катаклизмов» при перераспределении собственности,
что явно не нуждается в опровержении.
На мой взгляд, переворот носил социальный, а не только
политический характер: возник новый строй, в чём была заинтересована
номенклатура как целое. Разлом внутри неё, приведший к вооружённому
противостоянию 1989-1991 годов, прошёл между сторонниками сохранения
единства страны (что давало призрачный шанс на ортокапитализм и вхождение
в ядро) и сепаратистами в руководстве союзных республик, чья победа
сбросила обломки СССР на периферию. Но это была не политическая
борьба двух фракций одного класса (как во Франции 1848 года), а
социальная трансформация старого класса в новый (как в Японии 1868 года),
при которой он несёт потери. Надстроечным политическим был
реакционный переворот «сверху» 1993 года, покончивший с большинством
демократических свобод. История зависимых стран подсказывает, что он —
не последний.
Трудящиеся России, активно, но слепо помогавшие свержению поли-
таризма, остались ни с чем и до сих пор не имеют партии,
представляющей их интересы. Внешне ситуация похожа на буржуазную революцию,
но по содержанию много хуже: новый строй регрессивен.
Судьба России не уникальна. Неополитаризм — единственная
успешная форма освобождения от зависимости; неополитарная революция —
единственная возможная победоносная революция в зависимых странах.
Монголия, Китай, КНДР, страны Восточной Европы, Вьетнам, Куба,
некоторые арабские и африканские страны добивались независимости от
капиталистического мира ценой установления политаризма под
социалистическими или околосоциалистическими лозунгами. Революционной силой,
как и в России, был союз класса наёмных работников (пролетариата),
крестьянства и мелкой буржуазии; чем ниже был уровень развития страны,
тем весомее — роль крестьянства и мелкой буржуазии. Но к власти
приходил не этот союз, а рождённый в ходе революции новый класс политаристов.
Его власть сильно отличалась от идеалов революции, что давало
либералам повод осуждать революции как таковые, а в воспалённом
воображении Альбера Камю (1913-1960) даже приняло вид неизбежного «перерож-
1 Гусев А. В. Непознанный класс // Альтернативы. 1998. № 2. С. 158-160.

342
Глава 4. Основные проблемы теории революции
дения Прометея в Цезаря» как закона революции XX века, обреченной
на поражение царящим в мире абсурдом. Тенденция подмечена верно, но
причина, конечно, не в том, что мир всегда абсурден, а в том, что
капитализм ещё прочен. За независимость от его власти приходилось платить по
максимуму — изоляцией под властью цезарей, выдающих себя за Прометеев.
Сейчас в этом направлении явно движется Белоруссия, успешно
реставрирующая поколебленный в 1991-1994 годах политаризм, что
исключает её объединение с паракапиталистической Россией. Конец всех
политарных режимов тоже один — возврат зависимости. Тупиковость полита-
ризма видна в судьбе интеллигенции, им подготовленной и не
востребованной. Она становится могильщиком не бюрократии (И. Дойчер), а
бюрократически организованной независимости — движущей силой
контрреволюции, а не новой революции. Зависимой стране она также не нужна,
поэтому победа контрреволюции отправляет её в эмиграцию на Запад. В
итоге политаризм готовит кадры для работы на ортокапитализм.
Хотел бы обратить внимание читателя, что этот исторический зигзаг
уже нашёл блестящее литературное выражение в антиутопии «Скотный
двор-2», созданной леворадикальным израильским журналистом Исраэлем
Шамиром, выходцем из СССР2.
История XX века доказала, во-первых, неизбежность антипаракапи-
талистических, социорно-освободительных революций, происходивших,
как правило, под социалистическими (иногда — религиозными, Иран
1978-1979 гг.) лозунгами, во-вторых, невозможность построения
социализма в одной или нескольких странах. Периферия и полупериферия
мира-системы постоянно восстаёт против центра, но сломать капитализм не
в силах. Её временные успехи в лучшем случае выливаются в уродливую
форму неополитаризма, в худшем — в ещё более уродливый политарно-
капиталистический гибрид. Наихудшим является политаризм с
деиндустриализацией (режим Пол Пота в Кампучии 1975-1979 гг.) — регресс по
сравнению с любым другим строем.
Таков итог локальных социальных революций на периферии и
полупериферии мира-системы. Ещё чаще социальной революции не
происходит: дело ограничивается политической революцией, как в большинстве
бывших колоний, добившихся политического суверенитета, но оставшихся
в экономической зависимости.
Факт этих революций не следует переоценивать: думаю, что прав
Ф. Бродель, объяснявший быстрый крах европейских колониальных
империй перемещением гегемонии внутри Запада — к США. Многие мнимо
1 Камю А. Бунтующий человек. М., 1999. С. 309.
2 Шамир И. Скотный двор-2 // Антология современного анархизма и левого радикализма.
Т. 2. М., 2003. С. 321-335.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 343
независимые социоры просто сменили хозяина. Революционной силы
внутри них не было и нет. У власти остаётся компрадорская буржуазия,
профессионально продающая родину, «маленькая жадная каста, алчная и
прожорливая, с робким умишком барышника, готовая с радостью принять
дивиденды, протягиваемые ей бывшей колониальной державой»1, как
определил её Ф. Фанон.
Одновременно идёт идеологическая обработка сознания людей в духе
осуждения революции. Эту миссию берут на себя даже историки. Так,
американский историк Дж. Ломбарда утверждает, что все беды Латинской
Америки вызваны тем, что война за независимость 1810-1826 годов была
социальной революцией, «уничтожившей веру в незыблемость
собственности» . Надо было ограничиться достижением политического
суверенитета. Но на самом деле это и произошло, и именно отсутствие
социальной революции обрекло страны Латинской Америки на длящуюся по сей
день зависимость.
Так было и в XX веке. Социальная революция, могущая привести,
очевидно, к неополитаризму, пресекается внутренней контрреволюцией
(Испания, 1936-1939; Конго, 1961; Чили, 1973 год и т. д.), интервенцией
стран Запада (Гренада, 1983 год) или просто отсутствием силы, способной
вывести страну из зависимости (Мексиканское восстание 1910-1917
годов, одержавшее частичную военную победу, но не создавшее нового
строя3; Турция 1930-40-х годов; Албания, 1997 год и т. д.).
Продолжающаяся неоколониальная эксплуатация зависимых стран позволяет
буржуазии Запада заключать союз с пролетариатом, оформленный в виде
«государства всеобщего благоденствия».
Непокорных усмиряют силой. «Общество изобилия уже достаточно
ясно продемонстрировало, что оно является обществом войны; и если его
1 Цит. по: Гордон А. В. Проблемы национально-освободительной борьбы в творчестве
Франца Фанона. М., 1977. С. 73.
2 Литаврина Э. Э., Мишукова Т. Ю. Новые тенденции в англо-американской буржуазной
историографии Войны за независимость в Латинской Америке // Вопросы методологии и
истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVÏÏ-ΧΓΧ веков в современной
зарубежной историографии. М., 1986. С. 170.
3 Результатом событий 1910-1917 годов стала Конституция Мексики 1917 года,
формально самая прогрессивная в мире на тот момент. Но насколько её принятие преобразовало
жизнь Мексики, а насколько осталось формальностью, подобно принятию Конституции
СССР 1936 года, судить трудно. Поэтому сложно сказать, были ли эти события
надстроечной политической революцией или только восстанием. Я выбрал более осторожную форму
высказывания, в пользу которого говорит и факт устранения военных руководителей
восстания Ф. Вильи и Э. Салаты. Перед этим их крестьянские армии потерпели поражение от
«красных батальонов» городских рабочих, выступивших на стороне буржуазии. Затем
рабочие были разбиты правительственными войсками. Энциклопедия «Латинская Америка» и
«Всемирная история» констатируют, что реализация положений Конституции стала целью
дальнейшей борьбы трудящихся. Всё это не похоже на победу революции.

344
Глава 4. Основные проблемы теории революции
граждане ещё не заметили этого, то этого нельзя сказать о его жертвах» , —
писал Г. Маркузе в 1966 году, и эти слова не устарели. Так будет, пока
существует эксплуатация.
Где же выход? Нет никаких оснований считать капитализм вечным.
Напротив, его существование входит в противоречие с существованием
человечества. Их обоюдная гибель вероятна, но оснований считать её
неизбежной пока что также нет. Значит, остаётся вероятность новой
мировой социальной революции.
Её форма — это дискуссионный вопрос. Существует мнение о
возможности социалистической революции «сверху», основанное на вере в
разумность западной буржуазии, которая не может не понять
губительность своей нынешней политики для человечества.
К мысли о том, что страны Запада возьмут на себя добровольную
миссию супериоризации периферии, склонялись Дж. Д. Бернал и Ч. П. Сноу,
предлагая техническое решение социальных проблем. «Мир не может
выжить, оставаясь наполовину богатым и наполовину бедным, — писал
Ч. П. Сноу. — В течение грядущих пятидесяти лет богатые страны обязаны
помочь индустриализации отсталых стран... Пока это не произойдёт, наша
совесть не будет чиста, а мир не будет в безопасности»2. Если Дж. Д. Бернал
считал, что этот порыв не потребует от Запада больших жертв, то Ч. П. Сноу
подчёркивает, что жертвы необходимы. Подразумевается, что Запад
должен измениться, но изменение мыслится как чисто моральный акт.
Но никакого движения в эту сторону не было и нет, поскольку
прогресс зависимых стран взорвёт власть западной буржуазии. Более того,
ортокапитализм не в состоянии обеспечить свою экологическую
безопасность, если при этом требуется ограничить прибыли (отказ США от
ратификации Киотских протоколов; провал международной конференции по
климату в Копенгагене в 2009-м).
Понимание необходимости социального решения технических
проблем также не избавляет от иллюзий, отводящих роль революционной силы
союзу буржуазии и пролетариата. Так, по теории «ультраимпериализма»
К. Каутского межгосударственные противоречия времён господства
империалистической буржуазии будут преодолены
ультраимпериалистической (объединённой) буржуазией. Затем в отдалённом будущем последует
победа социализма. «Победу социализма следует ожидать не в результате
гибели капитализма, а в результате морального, интеллектуального и
политического подъёма и усиления пролетариата»3. О судьбе буржуазии при
такой «победе социализма» — ни слова.
1 Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев. 1995. С. 300-301.
2 Сноу Ч. П. Портреты и размышления. М., 1985. С. 307-308.
3 Каутский К. Материалистическое понимание истории. Т. 2. С. 590.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 345
В наше время то же видение будущего можно обнаружить у И. Вал-
лерстайна: «Основные линии напряжения во всемирной классовой
борьбе... начинают выражаться в противоречиях между логикой,
ориентированной на государство, и глобальной логикой. Мировая политика может
прийти к состоянию, когда будет разыгрываться тремя основными
группами акторов: значительные общественные силы, стоящие у власти в
государствах центра» и их союзники в зависимых странах; «узкая, но очень
могущественная группа частных глобализованных предпринимателей;
новые глобализованные антисистемные движения, которые будут
представлять и фактически включать в себя большинство мирового населения. Если
последние две группы окажутся более сильными, чем первая... мы увидим
завершение перехода от капитализму к социализму с отмиранием
государств и межгосударственной системы»1.
Но увидим ли мы, как «узкая, но очень могущественная группа
частных глобализованных предпринимателей» добровольно отдаёт власть
«антиглобалистам» и растворяется в народе? Думаю, нет. Случаев
самоуничтожения господствующего класса (а не просто преобразования старого
господствующего класса в новый, чем были прежние революции «сверху»)
история не знает. А без этого упразднение государств лишь упрочит
глобальный капитализм, и предсказания Валлерстайна можно будет сдать в
музей благих пожеланий, мостящих дорогу в ад.
Там же — место прямо противоположным вглядам Ф. Фанона,
Р. Дебре, С. Амина и их единомышленников, ждавших социалистической
революции «снизу» в периферийных странах. В условиях единого
капиталистического мира-системы эти надежды так же уместны, как надежды на
«революцию рабов» в Римской империи. Никаких признаков того, что на
Востоке (включая Россию) всходит солнце нового мира, не видно.
К сожалению, поиски отечественных марксистов часто идут в этом
направлении. Ю. И. Семенов считает возможным такое развитие событий:
«В России берут верх патриотические левые силы. Возникает союз
России, Китая и Индии, который становится ядром, вокруг которого
объединяются если не все, то большинство стран периферии. Возникает
своеобразная организация периферийных наций и военный союз, имеющий
целью оградить периферийные страны от угроз и агрессии Запада...
Объединившись, периферия добивается ликвидации экономической и
политической зависимости от Запада и тем самым перестаёт быть
периферией. Исчезает паракапитализм. Рушится глобальное классовое общество.
Вновь, как это было до крушения СССР, возникает вторая мировая
система, второй центр, возникает сила способная дать отпор всем притязаниям
1 Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. С. 397-398.

346
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Запада» . Какой строй сменит паракапитализм во «второй мировой
системе», не сказано. С гибелью паракапитализма погибнет и ортокапитализм;
на Земле утвердится коммунизм. Смена формаций произойдёт в
эстафетной форме: на смену Западу идёт Восток, ведомый Россией.
В. Е. Бугера оспаривает эту точку зрения: «Можно утверждать с
уверенностью, что если бы развитие человечества пошло по сценарию
Семёнова, то, вопреки его ожиданиям, капитализм сохранился бы, а коммунизм
наверняка не смог бы утвердиться на Земле: именно союз России, Китая
и Индии... погубил бы антикапиталистические революции и спас бы
капитализм от гибели. Дело в том, что любые патриотические силы, придя
к власти, неизбежно довольно скоро... отдадут эту власть в руки либо
буржуазии, либо неоазиатской бюрократии. Полностью лишить
эксплуататорские классы власти — хотя бы на какое то время — может только
антипатриотическое, осознанно антигосударственное восстание
эксплуатируемых классов»2. О каких именно эксплуатируемых классах идёт
речь? Оказывается, «чем более индустриализована страна... тем легче
капиталистам манипулировать»2' трудящимися; соответственно — чем
меньше индустриализована, тем труднее капиталистам манипулировать
и тем легче трудящимся восстать. Восхищение автора вызывает албанское
восстание 1997 года, абсолютно бесплодное для дела ликвидации
капитализма. Похвала звучит весьма странно: «Албания — ещё во многом
страна XIX века; а в позапрошлом веке восстания крестьян и рабочих
вспыхивали в странах Средиземноморья с лёгкостью необыкновенной...»4 По-
моему, это называется «идти вперёд с головой, повёрнутой назад».
Как видим, спор революционного этатизма и анти-этатизма
продолжается. На мой взгляд, в данном случае он не имеет смысла, потому что
ложна исходная установка о возможности социалистической революции в
периферийных странах. Россия же даже среди них выделяется крайне
низким уровнем протестных выступлений, что связано, как я полагаю, с
регрессивным направлением развития нашей страны, с криминализацией,
люмпенизацией и окрестьяниванием населения. В этом случае появления
конструктивно-революционной силы внутри России ждать неоткуда.
Конечно, России, с её научным и промышленным потенциалом, тесно в
рамках паракапитализма. Конечно, что-то одно должно исчезнуть. Но из этого
не следует, что исчезнет паракапитализм. История последних лет
показывает, что скорее исчезнет научный и промышленный потенциал России.
1 Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного
общества. С. 204.
2 Бугера В. Е. Собственность и управление. М., 2003. С. 262-263.
3 Там же. С. 267.
4 Там же.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 347
Не претендуя на оригинальность, скажу, что положить конец
капитализму может только класс наёмных работников ортокапиталистических
стран. Именно этот трудящийся класс может работать без хозяина, что
доказывается большим удельным весом предприятий, принадлежащих
рабочим, в экономике Запада (даже в США — 2500 фирм, где занято 10 млн.
человек — 9 % работающих; Франция — 23 %; Нидерланды — 17%
работающих)1.
Речь не идёт о революции-замещении буржуазного уклада данным
(коллективистическим) укладом, хотя и такая точка зрения имеет место.
Её отстаивали, например, П. М. Абовин-Егидес (1917-1997) и Б. Ф. Славин,
утверждавшие, что предприятия, принадлежащие рабочим — «оазисы»
социализма в капиталистической экономике: «Очевидно, что
социалистические оазисы зарождаются в недрах самого капитализма. Отсюда видно,
насколько заблуждались наши примитивные марксистские учебники,
утверждая, что лишь досоциалистические формации возникали в недрах
предыдущих. Рост сети социалистических самоуправленческих оазисов
в недрах капитализма опровергает, кстати, и узкие представления об опыте
Роберта Оуэна в Нью-Ленарке как несбыточной утопии»2.
Однако авторы доказали лишь то, что дело Роберта Оуэна имеет
последователей, а не то, что оно не утопично. В остальном же их оптимизм
чрезмерен: нет примеров борьбы рабочих-собственников за политическую
власть, за полное вытеснение капиталистического уклада
коллективистическим. На мой взгляд, это доказывает, что мы имеем дело не с оазисом
социализма, а с особым укладом. Социалистическая революция возможна лишь
как революция-возникновение; речь идёт лишь о том, «интегрирован» ли
класс наёмных работников в капитализм безнадёжно или нет,
противостоит он буржуазии или нет, способен он на действия против неё или нет.
Но для таких действий ему надо вновь обрести революционность. Обе
упомянутые выше крайности сходятся в бездоказательном отрицании такой
возможности. Думаю, что ничего невозможного в этом нет. Путей здесь два:
либо разрыв зависимости восставшей периферией лишает буржуазию
возможности делиться сверхприбылями, либо буржуазия в стремлении их
увеличить начинает прямое наступление на права трудящихся своих стран.
Первый вариант пока что выглядит нереальным. Социальная сила для
немедленной всемирной антикапиталистической революции на
периферии отсутствует. Верхи зависимых стран всегда предпочтут компромисс
с Западом; низы никогда не смогут скоординировать свои выступления;
выпадение отдельных стран из мира-системы не приведёт к его слому.
1 Молсаев В. Приватизация и собственность работников на Западе // Альтернативы.
1997. №3. С. 105-106.
2 Абовин-Егидес П., Славин Б. «Согласие» во имя «державности»? // Там же. 1995. № 1. С. 58.

348
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Второй, судя по проводимой западной буржуазией политике,
возможен. Буржуазия перестала бояться своего могильщика, но дремлющий
антагонизм жив. Стремление традиционных правых партий стран Европы
в 1990-е годы урезать социальные программы натолкнулось на
организованное сопротивление, приведшее к власти традиционных левых — социал-
демократов, социалистов и лейбористов.
Однако это лишь отсрочка, не вечная, как любой компромисс. Вместо
того, чтобы исключить труд на эксплуататоров, изменив отношения
собственности, социал-демократы уменьшают его объём, перекладывая
неквалифицированный труд на плечи гастарбайтеров, приток которых
стимулирует расизм. Прогресс подменён непрочным популизмом. Вместо
освобождения труда ими предложено освобождение от труда, за что их
остроумно критикуют ультраправые, например, Ж. М. ЛеПен. Сделав своей
стратегической целью сохранение капитализма, верхи социал-демократии
давно и неуклонно дрейфуют вправо. При новом обострении борьбы это
сделает их ненужными обеим сторонам. Время это не за горами. В статье
с характерным названием «Европа страдает от забастовок» обозреватель
«Тайме» с удивлением пишет о «возродившейся воинственности»
наёмных работников Западной Европы1, вне зависимости от того, правые или
«левые» правительства находятся у власти. Аргументация в пользу
подобного развития событий прекрасно изложена в книге Б. Ю. Кагарлицкого
«Восстание среднего класса» (2003).
Но возмущение трудящихся сначала обязательно будет направлено в
сторону конкурентов — рабочих-иммигрантов, гастарбайтеров — что
приведёт к росту расизма и, возможно, победе новых крайне правых
партий под лозунгом закрытия границ. Реализация программы глобального
противостояния «третьему миру» неизбежно потребует регрессивного
сдвига в сторону политаризма.
Уже налицо усиление реакции, пока ещё в рамках капитализма:
успехи ультраправых в Европе; крайне резкий сдвиг вправо в США (в
частности, присвоенное государством после терактов 11 сентября 2001 года право
на внесудебное уничтожение своих граждан, подозреваемых в «терроризме»,
о чём недавно прямо сказал глава Национальной разведки Д. Блэр2) при
сохранении традиционной политической системы.
Вопрос в том, насколько новый порядок станет прочным — перерастёт
ли он во всемирный нацизм (политарно-капиталистический строй) и
последнюю мировую войну между центром и периферией (представленной,
судя по иракскому опыту, не государствами, а террористической сетью)
или окажется временной реакцией.
1 Перевод: Российская газета. 2002. 26 декабря.
2 Воробьёв В. Огонь по своим // Там же. 2010. 5 февраля.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 349
В этом случае его свержение станет началом новой мировой
социальной революции, ведущей сначала к переходному, «предбесклассовому»,
с разнообразием форм собственности при политической власти класса
наёмных работников, а затем и к бесклассовому обществу.
Форму этой власти предугадать трудно, но несомненно, что
революционный этатизм постепенно сдаёт позиции анти-этатизму. Движение за
глобальную демократизацию является преимущественно анти-этатистским,
анархистским. Переоценка роли государства ему явно не грозит — скорее
недооценка, однако в этом случае нет причин для опасений за судьбу
демократических достижений капитализма. В то же время анти-этатизм в
чистом виде утопичен: использование силы государства необходимо.
«Необходимо отнять государственную силу у капитала и использовать её тогда,
когда капитал отреалирует на подобные посягательства, т. е. когда он
объявит забастовку, нужно быть готовым к вмешательству, а не к уступкам»1.
Именно с помощью государства следует обуздать рынок. Не наоборот!
Думаю, что надежды на простое увеличение числа предприятий,
принадлежащих рабочим — не что иное, как обратная попытка: через захват
рынка обуздать государство. Но это утопия, причина появления которой —
страх перед новым политаризмом. Но как ни печален советский опыт,
революция не может не ставить вопрос о власти. В то же время не следует
возлагать на государство миссию построения нового общества.
Государство при построении бесклассового общества может быть
лишь деструктивной революционной силой, как и считал Маркс; если же
доверить ему конструктивную роль, госаппарат сконструирует новое
общество в своих интересах.
Отношения класса наёмных работников стран Запада и крестьянско-
предпролетарских масс периферии, очевидно, составят наибольшую
трудность для победы революции, но об их формах сейчас, как писал Энгельс
в цитированном письме, мы можем выдвигать лишь «довольно праздные
гипотезы», от которых я воздержусь.
Революция станет возможной при слиянии большинства социоров в
единый сверхсоциор, то есть при ещё большей, чем в настоящий момент,
глобализации. Глобализация плоха не сама по себе, а за счёт её
буржуазного характера. Это хорошо понимают её противники, называющие себя
Движением за глобальную демократизацию: кличка «антиглобалисты»
дана им враждебной стороной, как когда-то кличка «гёзы» нидерландским
революционерам. Сейчас входит в оборот термин «альтерглобализм»2.
1 Лейбовиц М. Преодолевая рамки выживания: социальная экономика как
действительная альтернатива // Альтернативы. 2009. № 2. С. 16.
2 Альтерглобализм: теория и практика «антиглобалистского» движения. Под ред.
А. В. Бузгалина. M.:URSS, 2003.

350
Глава 4. Основные проблемы теории революции
Антиглобализм без кавычек («локализм») — идеология наиболее
косных, отсталых слоев народных масс. Он безусловно враждебен
прогрессу. Локализм имеет хождение и на Западе — в мелкобуржуазной и
люмпенской среде, причём его идеология, восходящая к луддитам,
поддерживается ультраправой частью буржуазии1.
Но основную социальную базу локализм находит на периферии. Его
проявления используются и будут использоваться той частью периферийных
«верхов», которая настроена на увековечение своего господства за новым
железным занавесом опоры на собственные силы — ислама, евразийства или
чучхе. Их поддерживает и значительная часть народных масс периферии.
Несомненно, мир-система будет знать свою периферийную Вандею, и не одну.
Однако гораздо большую опасность, чем локализм, для человечества
на данный момент представляет исламистское движение с его лозунгами
расового и религиозного превосходства арабов2, отражающими начатую
арабской буржуазией борьбу за передел мира. Поэтому нельзя смешивать
стихийные антикапиталистические выступления крестьянско-предпроле-
тарских масс периферии (особенно Латинской Америки) с
организованными действиями исламистов, направленными не на смену строя, а на
смену центра мира-системы и этнического состава «золотого миллиарда».
Не могу согласиться с точкой зрения Ю. И. Семёнова, называющего
исламистское движение «антиглобалистским и антикапиталистическим»3,
а У. бен Ладена и иже с ним — членами «глобального угнетённого
класса» в силу их «принадлежности к периферийным социоисторическим
организмам»4, а также с точкой зрения сочувственно цитируемого Ю. И.
Семёновым испанского политолога Э. Кордолеса, считающего, что «башни
Нью-Йорка — это Зимний дворец 1917-го»5.
Трудно больше унизить нашу революцию, чем это сделал Э. Кордо-
лес своим сравнением. Не Зимний дворец 1917-го, а Пирл-Харбор 1941-го
или нападение Германии на Францию в 1940-м — аналог терактов 2001-го;
место У. бен Ладена в истории — рядом не с Лениным, а с Гитлером и
Муссолини; антикапитализма в исламистском движение столько же, сколько
в нацистском — то есть ничего, кроме лозунгов; а его рядовые участники —
такие же борцы с капитализмом, как рядовые немцы, итальянцы, японцы
1930-х (несомненно, члены «глобального угнетённого класса»),
отправившиеся завоёвывать для своей буржуазии мировое господство.
1 Готлиб И. Ю. После Генуи // Альтернативы. 2001. № 4.
2 См.: Игнатенко А. Правоверность, доказываемая ненавистью. Ваххабизм в изложении
его сторонников // Независимая газета. 2001. 14 сентября.
3 Семёнов Ю. И. Философия истории. С. 616.
4 Там же. С. 615.
5 Там же. С. 661.

Итог революций XX века и перспективы революций XXI века 351
Идеализация периферии и игнорирование реакционных сторон её
борьбы против центра — весьма опасное заблуждение.
Это, конечно, не означает, что вся периферия реакционна. Считать
так — значит повторять ошибку Парвуса и Троцкого. Восстания кресть-
янско-предпролетарских масс на периферии могут послужить успеху
социалистической революции, подобно тому, как восстания крестьян и предпро-
летариата Европы помогли буржуазной революции, подталкивая «снизу»
революционный класс — буржуазию. Однако не им будет принадлежать
решающая роль, гегемония. Угнетённые классы, не способные на
революцию, должны подтолкнуть к революции тот класс, который на неё
способен, и, выполнив свою задачу, исчезнуть при новом общественном строе.
Революция происходит тогда, когда общество должно измениться,
чтобы выжить. Теперь эта задача стоит перед человеческим обществом
в целом.

Заключение
Революция — качественное прогрессивное изменение общества.
Изучение революций идёт уже два века (с А. Барнава и А. Феррана), но и
к настоящему времени оставляет много нерешённых проблем.
Причиной этого являются объективно существующие трудности в
определении понятия «революция».
Для того, чтобы выделить из массы социальных явлений революции,
их следует отличать:
• от эволюции: частичных изменений, не порождающих новый строй,
в том числе
• от реформ: преобразований «сверху» в рамках развития
существующего строя;
• от восстаний: противодействия «снизу» существующему строю, не
ведущему к созданию нового строя;
• от возникновения новых и упадка старых
общественно-экономических укладов и представляющих их социальных сил, происходящих
без перехода власти;
• от возникновения социоисторических организмов, не связанного с
возникновением нового строя (завоевание, переселение,
отторжение части территории);
• от качественных регрессивных изменений, в том числе
• от антиреволюции: необратимых изменений, связанных с
деградацией общества;
• от контрреволюции: обратимых изменений, направленных на
противодействие революции и реставрацию свергнутого строя;
• от гибели социоисторических организмов.
Это первое условие научного подхода к проблеме революции.
Игнорирование его приводит к теоретической путанице и размыванию границ
понятия «революция». Здесь напоминает о себе проблема критериев
прогресса, разработанная явно недостаточно.
Применение понятия «революция» оправданно только при стадиальном
понимании истории — как перехода на новую стадию. Там, где не
признаётся стадиальность, не признаются и революции. Итогом является
отрицание развития.

Заключение
353
Наихудшие, на мой взгляд, заблуждения в отношении революций, это:
• отнесение к революциям событий, не связанных с приходом к власти
нового прогрессивного класса (например, «оранжевая революция» на
Украине в 2004 году);
• отрицание революций «сверху»;
• расширение понятия «буржуазно-демократическая революция» до
масштаба социальной «более, чем буржуазной и менее, чем
социалистической».
Второе условие научного подхода к проблеме революции не менее
важно. Понятие «революция» активно используется не только наукой, но
и идеологией. Причина этого — в неразрывной связи изменений в обществе
с интересами различных социальных групп. Поэтому проблема революции
политизирована больше, чем другие социально-философские проблемы.
Так, в новейший период истории понятие «революция» активно
использовалось идеологами:
• буржуазии ортокапиталистических стран («капиталистическая
революция», «революция менеджеров» и др.);
• недовольной части «низов» ортокапиталистических стран
(«сексуальная революция», «революция Великого Отказа»);
• «верхов» зависимых стран, проводящих реформы (например, «белая
революция» в Иране);
• «верхов» восставших против зависимости стран («консервативная
революция» в Германии, «исламская революция»);
• «низов» зависимых стран («крестьянская революция», «революция
в революции», «народно-национальная революция», «теология
революции» и др.);
• партгосаппарата неополитарных («культурная революция» в КНР) или
близких к политаризму стран («зеленая революция» — официальное
название политики режима М. Каддафи в Ливии);
• буржуазии новых зависимых стран, проводящей
контрреволюционную реставрацию зависимости («либеральная революция» в России).
Все эти концепции революции, разные по своей теоретической
разработанности, являются ложными. Это неизбежные при повышенной
политизированности проблемы идеологические понятия-самозванцы,
отсечение которых от научного понятия «революция» необходимо при
исследовании проблем революционных изменений.
Революционное изменение может охватывать всё общество или
только надстройку. В первом случае имеет место социальная революция, во
втором — надстроечная (политическая или культурная).
Социальная революция — переход к новому, более прогрессивному
способу производства.

354
Заключение
Любая социальная революция включает смену власти, то есть
политическую революцию, и не существует помимо неё. Превышение
социальной революцией уровня политической — в том, что к власти приходит
новый класс. Старый господствующий класс свергается либо извне —
«революция снизу», либо изнутри — «революция сверху». Социальная
революция может включать несколько политических революций и
контрреволюций, продолжаясь вплоть до победы нового строя.
Отношение политико-правовых изменений и взятия власти новым
классом — это отношение формы и содержания.
Характер революции определяется задачами, стоящими перед
обществом. Движущие силы — сложившейся к началу революции
исторической ситуацией. Представление участников революции (движущих сил) о её
будущем результате (характере) никогда не бывает полностью адекватным.
Революционное изменение состоит из различных событий (восстания,
войны, выборы, принятие законов, выступления идеологов и т. д.).
Отношение этих событий и революции — это отношение явлений и сущности.
Период истории, состоящий из определённых событий — явление;
содержание изменений, произошедших за этот период — сущность. Друг без
друга они не существуют.
Ни краткость, ни незаконность не являются признаками
революционной сущности изменений. Этими признаками может обладать восстание
или регрессивный переворот (анти- или контрреволюция) и не обладать —
революция «сверху». Между тем большинство революций в истории
человечества, на мой взгляд, проходили именно «сверху», так как
господствующие классы редко выпускали из своих рук инициативу.
Революции «сверху», в свою очередь, надо отличать от реформ. И
восстания, и реформы — часть эволюции. Социальная революция есть только
тогда, когда есть переход к новому способу производства.
Возможны надстроечные политические революции без социальных.
В этом случае власть переходит к другой группе внутри того же класса.
Один вид такой политической революции — допуск к власти всего
господствующего класса или привлечение им союзников, что делает
политический режим более демократическим (демократические революции).
Они чаще проходят «снизу». Противоположностью демократической
революции является реакционный переворот. Другой вид политической
революции — создание нового социора (социорно-освободительная или
социорно-объединительная революции). Эти революции могут проходить
и «сверху», и «снизу».
Революции в различных сферах культуры: науке, философии, искусстве,
религии, праве, семейных отношениях, образовании, быте и т. д. — можно
объединить под названием «культурные революции».

Заключение
355
Технические революции — применение в производстве качественно
новой техники — сопутствуют социальной революции при возникновении
классового общества из предклассового и капиталистического из
докапиталистического — двух наиболее крупных переломов в истории
человечества. Они носят мировой характер, что послужило основанием для
периодизации истории человечества по техническим эпохам, рубежами которых
являются технические революции. Подобная периодизация правомерна,
но слишком абстрактна и уступает принятой в историческом материализме
периодизации по социально-экономическим эпохам (способам
производства), рубежами которых являются социальные революции.

Библиография
Аврех А. Я. Русский абсолютизм и его роль в утверждении капитализма в России //
История СССР. 1968. № 2. С. 82-104.
Агаев С. Л. «Революция сверху»: генезис и пути развития // Вопросы философии.
1976. №11. С. 74-85.
Агаев С. Л. К историографии Иранской революции 1978-79 годов // Народы Азии
и Африки. 1988. № 2. С. 199-205.
Агаев С. Л. Иранская революция: «воспоминание о будущем»? // Народы Азии и
Африки. 1989. № 1. С. 54-66.
Адо А. В. Великая Французская революция и её современные критики // Вопросы
методологии и истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные революции
XVII-XIX веков в современной зарубежной историографии. М.: МГУ. 1986.
С. 96-126.
Алексеев Г. А. Русский 1905 год и реюлюционная концепция Розы Люксембург //
Историческая наука и некоторые проблемы современности. М.: Наука. 1969.
С. 86-125.
Алленов С. Г. «Консервативная революция» в Германии 1920-х - начала 1930-х
годов. Проблемы интерпретации // Полис. 2003. № 4. С. 94-107
Андреев Ю. В. К проблеме «ликургова законодательства». (О так называемом
перевороте в Спарте в VI веке до н. э.) // Проблемы античной государственности.
Л.: ЛГУ. 1982. С. 33-60.
Античная Греция. Проблемы развития полиса. В 2 т. М.: Наука. 1983.
Амин С. Перспектива социализма в свете требований развития // Проблемы мира и
социализма. 1989. № 5. С. 36-39.
Арабаджян А. 3. Иранская революция: причины и уроки // Азия и Африка сегодня.
1986. № 3. С. 33-36, 59; № 4. С. 19-22.
Арин О. А. Царская Россия: мифы и реальность (конец XIX - начало XX веков). М.:
Линор. 1999.63 с.
Арин О. А. Правда и вымыслы о царской России (конец XIX - начало XX веков). М.:
Ленанд. 2010. 194 с.
Афанасьев Ю. Н. Современная французская буржуазная историография
Октябрьской революции // К вопросу о смене общественно-экономических формаций
и типах социальных революций. М.: Молодая гвардия. 1975. С. 218-242.
Бабёф Г. Манифест плебеев // Сочинения. Т. 3. М.: Наука. 1977. С. 428-524.
Бакунин М. А. Государственность и анархия // Философия. Социология. Политика.
М.: Правда. 1989. С. 291-527.

Библиография
357
Бакунин M. А. Кнуто-германская империя и социальная революция // Философия.
Социология. Политика. М.: Правда. 1989. С. 188-291.
Бакунин М. А. Наука и насущное революционное дело // Философия. Социология.
Политика. М.: Правда. 1989. С. 1ΨΜ88.
БаргМ. А. Великая Английская революция в портретах её деятелей. М.: Мысль.
1991.398 с.
Барнав А. Введение во Французскую революцию // Хрестоматия по французскому
материализму XVIII века. Вып. 2. Петроград, Прибой. 1923. С. 187-211.
Бергер А. Социальные движения в древней Спарте. М., 1936. 107 с.
Бёрк Э. Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ
в Лондоне, относящихся к этому событию. М.: Руцомино. 1993. 143 с.
БерналД. Мир без войны. М.: Издательство иностранной литературы. 1960. 500 с.
Бернштейн Э. Исторический материализм. СПб.: Знание. 1901. 322 с.
Бессмертный Ю. Л. Феодальная революция Χ-ΧΙ веков? // Вопросы истории. 1984.
№ 1. С. 52-67.
Бланки А. История политической экономии в Европе с древнейшего до настоящего
времени. В 2 т. СПб.: Типография И. И. Глазунова. 1869.
Бланки Л, О. Секты и революция // Избранные произведения. М.: Издательство АН
СССР. 1952. С. 254-259.
Блинов А. И. Критический период истории Соединённых Штатов. Реконструкция
(восстановление Союза) США после Гражданской войны (1865-1877).
Красноярск. Речник Енисея. 1957. 209 с.
Блинов А. И. Период революционной диктатуры радикальных республиканцев во
время Реконструкции США (1866-1868 гг.) Красноярск. Гос. пед. институт. 1960. 342 с.
БлокМ. Феодальное общество. М.: Издательство им. Сабашниковых. 2003. 502 с.
Блюм Р. К Проблема революции в анархо-синдикализме конца XIX - начала
XX века // Тартусский университет. Учёные записки. Вып. 301. Труды по
философии XVI. Тарту. 1973. С. 67-106.
Блюм Р. К Понятие политической и социальной революции в домарксистской и
марксистской общественной мысли // Проблемы теории социальной
революции. Сборник статей под редакцией М. Я. Ковальзона. М.: МГУ. 1976. С. 8-29
Блюм Ρ К Поиски путей к свободе. Проблема революции в немарксистской
общественной мысли XIX века. Таллин. Ээсти Раамат. 1985. 240 с.
Брайович С. М. Карл Каутский — эволюция его воззрений. М.: Наука. 1982. 228 с.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв.
Т. 3. Время мира. М.: Прогресс. 1992. 680 с.
Бугера В. Е. Собственность и управление. М.: Наука. 2003.344 с.
Бузгалин А. В. Социальное освобождение и его друзья (Анти-Поппер) //
Экономико-философские тетради. 2003. Вып. 1. С. 25-80.
Бурлак В. К Концепция социальной революции М. А. Бакунина // Теория революции.
История и современность. Сборник статей под редакцией М. Я. Ковальзона.
М.: МГУ. 1984. С. 21-37.

358
Библиография
Бутенко А. П. Общественный прогресс и его критерии. М.: Знание. 1980. 64 с.
Бухарин Н. И. О характере нашей революции и возможности победоносного
социалистического строительства в СССР // Избранные произведения. М.:
Политиздат. 1988. С. 277-315.
Бухарин К И. Теория исторического материализма. М.—Петроград. Госиздат. 1924.
390 с.
Вагнер Р. Искусство и революция // Избранные работы. М.: Искусство. 1978. С. 107-141.
Вазюлин В. А. О необходимости коммунизма мы можем говорить научно // Труды
международной логико-исторической школы. Вып. 1. Логика истории и
перспективы развития науки. М.: Мысль. 1993. С. 16-63.
Валентинов Н. Недорисованный портрет... М.: Терра. 1993. 557 с.
Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика // Свободная мысль.
1996. №5. С. 30-42.
Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. СПб.:
Университетская книга. 2001. 414 с.
Валлерстайн И. После либерализма. M.: URSS. 2003. 251 с.
Великая Французская революция XVIII века в освещении зарубежной
историографии. М.: ИНИОН АН СССР. 1981. 300 с.
ВертН. История Советского государства. 1900-1991. М.: Прогресс-Академия. 1995.
543 с.
Водолазов Г. Г. Диалектика и революция. Методологические проблемы социальной
революции. М.: МГУ. 1975. 230 с.
Воейков М. И. Политико-экономическая интерпретация русской революции //
Экономико-философские тетради. 2003. Вып. 1. С. 97-130.
Волгин В. П. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII веке. М.:
Издательство АН СССР. 1958. 415 с.
Волк С. С. К. Маркс и Ф. Энгельс о характере и перспективах российской
революции // Фридрих Энгельс и его время. К 170-летию со дня рождения. М.: Поли-
тизат. 1990. С. 9-27.
Волкова Г. С. Эдмунд Бёрк и идейно-политическая борьба в Англии по вопросу о
Французской революции (1789-1793 гг.) // Проблемы новой и новейшей
истории стран Европы и Америки. М.: МГУ. 1972. С. 26-55.
Вопросы методологии и истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные
революции XVII-XIX веков в современной зарубежной историографии. М.: МГУ.
1986.276 с.
Восленский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М.:
Советская Россия — МП «Октябрь». 1991. 670 с.
Гавлин М. Л., Казакова Л. А. Современные буржуазные теории социальной
революции. М.: Наука. 1980. 165 с.
Гегель Г. В. Ф. Философия истории // Сочинения. Т.VIII. М.: Госиздат. 1935. 468 с.
Гельфенбейн С. Революция Клисфена // Учёные записки ЛГУ № 36. 1939. С. 180-187.
ГенифеП. Политика революционного террора. 1789-1794. M.: URSS. 2003. 309 с.

Библиография
359
Герцен А. И. Франция или Англия. Русские вариации на тему // Полное собрание
сочинений. Т.ХШ. С. 228-254.
Герцен А. И. Письмо Московским друзьям от 27.09.1849 // Полное собрание
сочинений. Т.ХХШ. С. 186-191.
Герцен А. И. Журналисты и террористы // Полное собрание сочинений. Т. XVI.
С. 220-226.
Гиндин И. Ф. Концепция капиталистической индустриализации России в работах
Теодора фон Лауэ // История СССР. 1971. № 4. С. 204-231.
Гоббс Т. Левиафан // Сочинения. Т. 2. М: Мысль. 1991. 730 с.
Гордон А. В. Проблемы национально-освободительной борьбы в творчестве Франца
Фанона. М.: Наука. 1976. 240 с.
Грамши А. Тюремные тетради // Избранные произведения. Т. 3. М.: Издательство
иностранной литературы. 1959. 565 с.
Грамши А. Из «Тюремных тетрадей» // Избранные произведения. М.: Наука. 1980.
С. 263-364.
Грамши А. Революция против «Капитала» // Альтернативы. 1998. № 3. С. 2-5.
Грецкий M. Н. Марксисты Запада о развитии общества // Социальная философия
в конце XX века. М.: МГУ. 1990. С. 169-171.
Грецкий М. К Антонио Грамши — политик и философ. М.: Наука. 1991. 159 с.
Грецкий М. Н. Был ли социализм? // Альтернативы. 1994. № 2. С. 32-49.
Григорьева И. В. Наследие Антонио Грамши и некоторые проблемы современной
историо1рафии буржуазных революций // Вопросы методологии и истории
исторической науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVII-XIX веков в
современной зарубежной историографии. М.: МГУ. 1986. С. 242-269.
Гусев А. В. Непознанный класс: Лев Троцкий о советской бюрократии //
Альтернативы. 1998. № 2. С. 148-162.
Гусев А. В. Постсоветское общественное сознание и социализм // Альтернативы.
2002. № 1.С. 70-88.
Давыдов Ю. К Праворадикальная версия неогегельянской социологии (X. Фрайер)
// История теоретической социологии. Т. 2. М.: Канон. 1998. С. 486-512.
Давыдова JI. С. Эллинистическая Спарта в современной зарубежной литературе //
Проблемы истории античности и средних веков. М., 1980. С. 3-14
Давыдова Л. С. Тирания Набиса в Спарте // Проблемы истории античности и
средних веков. М., 1982. С. 17-30
Дарендорф Р. После 1989: Мораль, революция и гражданское общество.
Размышления о революции в Европе. M.: Ad Marginem. 1998. 271 с.
Демократические революции в Центральной и Восточной Европе: десять лет спустя //
Новая и новейшая история. 2000. № 2. С. 90-105.
ДживелеговА. К Средневековые города в Западной Европе. СПб.: Брокгауз-Ефрон.
1902. 248 с.
Дойчер И. Незавершённая революция. Россия: 1917-1967 II Хобсбаум Э. Эхо
«Марсельезы». Дойчер И. Незавершенная революция. М.: Интер-Версо. 1991. С. 3-155.

360
Библиография
Дорошенко Ε. А. Шиитское духовенство в двух революциях: 1905-1911 и 1978-
1979 гг. М.: Институт востоковедения РАН. 1998. 238 с.
Драбкин Я. С. Нерешённые проблемы изучения социальных революций //
Историческая наука и некоторые проблемы современности. М.: Наука. 1969. С. 209-236.
Ефимов А. Об отличиях между революциями буржуазными и
буржуазно-демократическими // Исторический журнал. 1938. № 12. С. 113-119.
Ефимов Н. В. Революция 1910 года в Португалии // Новая и новейшая история.
1976. №4. С. 46-60.
Желенина И. А. Исторические и революционные ситуации // Проблемы теории
социальной революции. М.: МГУ. 1976. С. 119-131.
Желенина И. А. О философском и социологическом анализе революционных
ситуаций // Теория революции. История и современность. М.: МГУ. 1984. С. 89-100.
Жорес Ж. Социалистическая история Французской революции. В 6 т. М.:
Прогресс. 1977-1983.
Жуков Ε. М. О роли социальных революций в процессе смены
общественно-экономической формации // Формации и социально-классовые структуры. М.: Наука.
1975. С. 8-26.
Завалько Г. А. Возникновение, развитие и современное состояние мир-системного
подхода// Общественные науки и современность. 1998. № 4. С. 140-151.
Завалько Г. А. Всемирная история глазами сторонников мир-системного подхода //
Философия и общество. 1998. № 5. С. 178-200.
Завалько Г. А. Мировой капитализм глазами И. Валлерстайна.// Альтернативы. 1998.
№4. С. 166-182.
Завалько Г. А. Рецензия на книгу Ю. И. Семёнова «Философия истории от истоков
до наших дней: основные проблемы и концепции.»// Альтернативы. 2002. № 2.
С.186-199.
Завалько Г. А. Рецензия на книгу И. Валлерстайна «Анализ мировых систем и
ситуация в современном мире» // Философия и общество. 2002. № 3. С. 181-186.
Завалько Г. А. Рецензия на книги И. Валлерстайна «После либерализма» и «Конец
знакомого мира» // Философия и общество. 2004. № 2. С. 188-198.
Зародов К. И. Три революции в России и наше время. М.: Мысль. 1975. 603 с.
Зарубежные концепции исторического развития Латинской Америки. М.: ИНИОН
АН СССР. 1980.235 с.
Захер Я. M Движение «бешеных». М.: Соцэкгиз. 1961. 223 с.
Игрицкий Ю. И. Мифы буржуазной историографии и реальность истории.
Современная американская и английская историография Великой Октябрьской
социалистической революции. М.: Мысль. 1974. 271 с.
Игрицкий Ю. #., Романовский H. В. Критика буржуазной историографии трёх
революций в России. М.: Знание. 1975. 64 с.
Из выступлений при обсуждении доклада Я. С. Драбкина // Историческая наука и
некоторые проблемы современности. М.: Наука. 1969. С. 237-300.
Интернациональное Коммунистическое течение. Упадок капитализма. М.: Прак-
сис. 2001. 195 с.

Библиография
361
Иранская революция 1978-79 годов и проблемы социально-политического
развития страны. М.: Наука. 1980. 168 с.
Ислам в современной политике стран Востока. М.: Наука. 1986. 278 с.
Исламская революция в Иране: прошлое, настоящее, будущее. М.: Институт
востоковедения РАН. 1999. 214 с.
История Европы. В 5 т. М.: Наука. 1988-2000.
К 200-летию Великой Французской революции (зарубежная историография). М.:
ИНИОН АН СССР. 1988. 160 с.
К дискуссии об абсолютизме в России // История СССР. 1972. № 4. С. 65-87.
Кагарлицкий Б. Ю. Восстание среднего класса. М.: Ультра. Культура. 2003. 318 с.
Каллиникос А. Антикапиталистический манифест. М.: Праксис. 2005. 180 с.
Кап А. С. История скандинавских стран. М.: Высшая школа, 1971. 327 с.
Кант И. Религия в пределах только разума // Трактаты и письма. М.: Наука. 1980.
С. 78-278.
Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль. 1994. 591 с.
Кантор К М. Революция как социокультурный феномен // Вопросы философии.
1987. №11. С. 79-95.
Кара-Мурза А. А. Марксизм о двух типах формационного развития // Марксизм
и социальная революция. М.: ИФ АН СССР. 1989. С. 71-S5.
Кареев Н. И. История Западной Европы в новое время. Т. 3. История XVIII века.
СПб.: Типография Стасюлевича. 1904. 646 с.
Каутский К К критике теории и практики марксизма (Анти-Бернштейн). 3-е изд.
M.: URSS, 2011. 304 с
Каутский К Материалистическое понимание истории. Т. 2. М., Л.: Соцэкгиз. 1931.
851с.
Каутский К Диктатура пролетариата // Большевизм в тупике. М.: Антидор. 2002.
С. 35-102.
Каутский К От диктатуры к государственному рабству // Большевизм в тупике.
М.: Антидор. 2002. С. 103-206.
Каутский К Большевизм в тупике // Большевизм в тупике. М.: Антидор. 2002.
С. 207-314.
Каи А. Л. Проблема падения Римской империи в советской историографии //
Вестник древней истории. 1967. № 2. С. 219-229.
Кива А. В. Социальные революции на исходе века. М.: Наука. 1992. 248 с.
Ким Г. Ф. От национального освобождения к социальному. Социально-политические
аспекты современных национально-освободительных революций. М.: Наука.
1982. 295 с.
Ким Г. Ф. Революции XX века // Национально-демократическая революция:
сущность и перспективы. М.: Наука. 1990. С. 8-27.
Клифф Т. Государственный капитализм в России. Л.: Без издательства. 1991. 286 с.
Ковалёв С. И. Проблема социальной революции в античном обществе // Известия
ГАИМК. 1934. Вып. 76. С. 27-61.

362
Библиография
Ковалёв С. И. Две проблемы римской истории // Вестник ЛГУ. 1947. № 4. С. 86-99.
Ковалёв С. И. К вопросу о характеристике социального переворота III—V веков в
Западной Римской империи // Вестник древней истории. 1954. № 3. С. 33-44.
Ковалёва И. Н. Революционные ситуации в России с середины XIX века до
февраля 1917 года // К вопросу о смене общественно-экономических формаций
и типах социальных революций. М.: Молодая гвардия. 1975. С. 164-202.
Колганов А. И. Почему погиб сталинский социализм // Экономико-философские
тетради. 2003. Вып. 1. С. 149-166.
Колобова К М. Революция Солона // Учёные записки ЛГУ № 39, 1939. С. 24-88.
Колпаков А. Д. Идеи «третьего пути» в ирландской реюлюции (1919-1921 гг.) //
Проблемы новой и новейшей истории. М.: МГУ. 1972. С. 146-169.
Кондорсэ Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М.:
Соцэкгиз. 1936. 265 с.
Кондратьева Т. С. Концепция Французской революции конца XVIII века Антуана
Барнава // Проблемы новой и новейшей истории стран Европы и Америки. М.:
МГУ. 1972. С. 56-73.
Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. Под ред. Л. Е. Бляхе-
ра, Б. В. Межуева, А. В. Павлова. СПб.: Алетейя. 2008. 335 с.
Кормилец А. А. Современная американская буржуазная историография о партийно-
политической борьбе в США в годы гражданской войны // Вопросы методологии
и истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVII-XIX
веков в современной зарубежной историографии. М.: МГУ. 1986. С. 219-242.
Корнфорт М. Открытая философия и открытое общество. Ответ доктору Карлу
Попперу на его опровержение марксизма. М.: Прогресс. 1972. 530 с.
Короленко В. Г. Письма к Луначарскому // Собрание сочинений в 5 т. Т. 3. Л.:
Художественная литература. 1990. С. 443—484.
Корсунский А. Ρ Проблема революционного перехода от рабовладельческого строя
к феодальному в Западной Европе // Вопросы истории. 1964. № 5. С. 94-111.
Корсунский А. Р. О социальных революциях в докапиталистических формациях //
Проблемы теории социальной революции. М.: МГУ. 1976. С. 30-48.
Костикова И. В. Проблема революции в социологии Томаса Карлейля // Теория
революции. История и современность. М.: МГУ. 1984. С. 61-71.
Кравченко А. И. Социология труда в XX веке. Историко-критический очерк. М.:
Наука. 1987.180 с.
Кравченко А. И. Менеджеризм. Теория «менеджерской революции» // История
теоретической социологии. Т. 3. М.: Канон. 1998. С. 61-73.
Крапивенский С. Э. Переход к феодализму как социальная революция // Труды
Томского университета. 1967. Т. 193. Вып. 5. С. 52-75.
Крапивенский С. Э. К анализу категории «социальная революция». Волгоград.
Нижне-волжское книжное издательство. 1971. 184 с.
Красин Ю. А. «Социология революции» против революции. М.: Политиздат. 1966. 96 с.
Красин Ю. А. Развитие В. И. Лениным марксистской теории социалистической
революции // В. И. Ленин — великий теоретик. М.: Политиздат. 1970. С. 140-169.

Библиография
363
Красин Ю. А. Революцией устрашённые. Критический очерк буржуазных
концепций социальной революции. М: Политиздат. 1975. 368 с.
Критика концепции зависимого развития. М.: ИНИОН АН СССР. 1983. 199 с.
Кропоткин П. А. Великая Французская революция. М.: Наука. 1979. 572 с.
Кропоткин /7. А. Записки революционера. М.: Московский рабочий. 1988. 543 с.
Кропоткин П. А. Хлеб и воля // Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М.:
Правда. 1990. С. 13-239.
Кропоткин П. А. Современная наука и анархия // Хлеб и воля. Современная наука
и анархия. М.: Правда. 1990. С. 239-575.
КузищинВ.И. Античное классическое рабство как экономическая система. М.:
МГУ. 1990.270 с.
Кун Т. Структура научных революций // Структура научных революций. М.: ACT.
2001. С. 9-269.
КуновГ. Марксова теория исторического процесса, общества и государства. 2-е
изд. М.: Книжный дом «JTh6pokom»/URSS, 2010. 336 с.
Лавров Н. М. Мексиканская революция 1910-1917 гг. М.: Наука. 1972. 290 с.
Лавров П. Л. Исторические письма // Философия и социология. Избранные
произведения в 2 т. Т. 2. М.: Мысль. 1965. С. 5-295.
Ланцов С. А. Социальные революции и общественный прогресс. Теория, история,
современность. Л.: ЛГУ. 1990. 160 с.
Ленин В. И. Доклад об участии социал-демокрагии во временном революционном
правительстве // Полное собрание сочинений. Т. 10. С. 126-141.
Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции //
Полное собрание сочинений. Т. U.C. 1-31.
Ленин В. И. Отношение социал-демократии к крестьянскому движению // Полное
собрание сочинений. Т. U.C. 215-224.
Ленин В. И. Предисловие к русскому переводу брошюры Каутского «Движущие
силы и перспективы русской революции». // Полное собрание сочинений. Т. 14.
С. 221-227.
Ленин В. И. К оценке русской революции // Полное собрание сочинений. Т. 17.
С. 37-51.
Ленин В. И. Пробуждение Азии // Полное собрание сочинений. Т. 23. С. 145-146.
Ленин В. И. О праве наций на самоопределение // Полное собрание сочинений.
Т. 25. С. 255-320.
Ленин В. И. О лозунге Соединённых Штатов Европы.// Полное собрание
сочинений. Т. 26. С. 351-355.
Ленин В. И. Поражение России и революционный кризис.// Полное собрание
сочинений. T. 27.С. 26-30.
Ленин В. И. О двух линиях революции // Полное собрание сочинений. Т. 27. С. 76-81.
Ленин В. И. Военная программа пролетарской революции.// Полное собрание со-
чинений.Т. 30. С. 131-143.
Ленин В. К Письма о тактике // Полное собрание сочинений. Т. 31. С. 131-144.

364
Библиография
Ленин В. И. Пролетарская революция и ренегат Каутский // Полное собрание
сочинений. T. 37.С. 235-338.
Ленин В. И. О нашей революции. (По поводу записок Н. Суханова) // Полное
собрание сочинений. Т. 45. С. 378-382.
Ленин В. И. Письмо М. Горькому от 21.12.1910 (3.01.1911) // Полное собрание
сочинений. Т. 48. С. 11-14.
Литаврина Э. Э., Мишукова Т. Ю. Новые тенденции в англо-американской
буржуазной историографии Войны за независимость в Латинской Америке //
Вопросы методологии и истории исторической науки. Вып. 4. Буржуазные
революции XVII-XIX веков в современной зарубежной историографии. М.: МГУ.
1986. С. 160-172.
ЛоккД. Два трактата о правлении // Сочинения. Т. 3. М: Мысль. 1988. С. 135-406.
Лукин Н. М. Ленин и проблема якобинской диктатуры // Избранные труды. Т. 1. М.:
Издательство АН СССР. 1960. С. 322-388.
Лурье С. Я. К вопросу о роли Солона в революционном движении начала VI века //
Учёные записки ЛГУ. № 39. 1939. С. 73-88.
Люкс Л. Евразийство и консервативная революция // Вопросы философии. 1996.
№ 3. С. 57-69.
Люксембург Р. О социализме и русской революции. М.: Политиздат. 1991. 398 с.
Максименко В. И. Анализ Иранской революции 1978-79 годов в советской
востоковедческой литературе // Народы Азии и Африки. 1987. № 3. С. 162-172.
Мальтус Т. Р. Опыт о законе народонаселения // Антология экономической
классики. В 2 т. Т. 2. М.: Эконов.1993. С. 9-134.
Манфред А. 3. Великая Французская буржуазная революция XVIII века. 1789—
1794. М.: Госполитиздат. 1956. 286 с.
Маркс К. Критические заметки к статье «Пруссака» «Король Прусский и
социальная реформа» // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.. Т. 1. С. 430-438.
Маркс К. Классовая борьба во Франции // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд..
T. 7.С. 5-110.
Маркс К. Буцущие результаты британского владычества в Индии // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 9. С. 224-230.
Маркс К. Революционная Испания // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 10.
С. 423^80.
Маркс К. Об освобождении крестьян в России // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения.
2-е изд.. Т. 12. С. 692-701.
Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. T. 13.С. 1-167.
Маркс К. Эрфуртовщина в 1859 году // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 13. С. 432-434.
Маркс К. Конспект книги Бакунина «Государственность и анархия»// Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.. Т. 18. С. 579-624.
Маркс К., Энгельс Φ. Буржуазия и контрреволюция // Сочинения. 2-е изд.. Т. 6.
С. 109-134.

Библиография
365
Маркс К., Энгельс Ф. Обращение ЦК к Союзу коммунистов // Сочинения. 2-е изд..
Т. 7. С. 322-328.
Маркс К., Энгельс Ф. Рецензии из «Новой Рейнской газеты» // Сочинения. 2-е изд..
Т. 7. С. 268-307.
Марксистско-ленинская теория социального развития. М.: Наука. 1978. 238 с.
Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Философское исследование учения Фрейда. Киев.
Port-Royal. 1995.313 с.
Мартынов А. С. Две диктатуры. Женева. РСДРП. 1905. 68 с.
МатьезА. Французская революция. Ростов-на-Дону. Феникс. 1995. 574 с.
Мейер Э. Рабство в древности. СПб.: Издательство М. И. Водовозова. 1899. 97 с.
Мейер Э. Экономическое развитие древнего мира. М: Мир. 1910. 108 с.
Мейер Э. Труды по теории и методологии исторической науки. М.: Гос. Публ. Ист.
Библиотека России. 2003. 200 с.
Мёллер ванн дер Брук Α., Васильченко А. Миф о вечной империи и Третий рейх.
М.: Вече. 2009. 364 с.
Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. М.: РОССПЭН. 1997. 215 с.
Минье Ф. История французской революции с 1789 по 1814 г. СПб. Популярная
научная библиотека. 1906. 550 с.
Михайлов М. И. Споры о бакунизме. (Историография и политика.) // История
социалистических учений. Вопросы историографии. М.: Наука. 1977. С. 87-123.
Мишулин А. В. Спартаковское восстание: революция рабов в Риме в I веке до н. э.
М.: Соцэкгиз. 1936. 290 с.
Молодяков В. Э. Консервативная революция в Японии. Политика и идеология.
М.:Восточная литература. 1999. 320 с.
Наумов Н. В. Великая Октябрьская социалистическая революция во французской
буржуазной историографии. М.: Мысль. 1975. 192 с.
Национально-демократическая революция: сущность и перспективы. М.: Наука.
1990.254 с.
Общественная мысль развивающихся стран. М.: Наука. 1988. 341 с.
Одуев С. Ф. Тропами Заратустры. М.: Мысль. 1971. 427 с.
Ожеховский М. Спор о марксистской теории революции. М.: Прогресс. 1986.326 с.
Павленко В. Г. Проблемы периодизации истории социальных революций
средневековья в германской историографии 1970-90-х годов. Деп. в ИНИОН РАН.
Кемерово. 2000. 54 с.
Панкратова М. Г. Проблематика русской революции в американской русистике //
Историческая наука и некоторые проблемы современности. М.: МГУ. 1969.
С. 192-206.
Парвус. Россия и революция. СПб. Издательство Н. Глаголева. 1906. 264 с.
Патрушев А. И. Проблемы германской революции 1848-1849 годов в буржуазной
историографии ФРГ // Вопросы методологии и истории исторической науки.
Вып. 4. Буржуазные революции XVII-XIX веков в современной зарубежной
историографии. М.: МГУ 1986. С. 199-218.

366
Библиография
Пащенко В. Я. Идеология евразийства. М.: МГУ. 2000. 445 с.
Печатнова Л. Г. История Спарты. СПб.: Гуманитарная академия. 2001. 508 с.
Пиленкова-Новикова Т. Р. К вопросу о позднегреческой тирании в Спарте //
Учёные записки Башкирского государственного университета. Вып. 49. Вопросы
всеобщей истории. С. 147-166
Плеханов Г. В. Наши разногласия // Избранные философские произведения. Т. 1.
М: Госполитиздат. 1956. С. 115-370.
Плеханов Г. В. Критика наших критиков // Избранные философские произведения.
Т. 2. М.: Госполитиздат. 1956. С. 504-633.
Поликарпова Е. В. Кант и проблема антифеодальной революции // Известия
высших учебных заведений. 1974. № 6. С. 79-89.
Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2 т. М: Международный фонд
«Культурная инициатива». 1992.
Попов-Ленский И. Л. Антуан Барнав и материалистическое понимание истории. (К
характеристике философских идей в XVIII веке.) М., Л.: Красная новь. 1924. 195 с.
Поршнев Б. Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой. М.: Издательство
АН СССР. 1948.724 с.
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М.: Наука. 1964. 520 с.
Поршнев Б. Ф. Роль социальных революций в смене формаций // Проблемы
социально-экономических формаций. М.: Наука. 1975. С. 29-35.
Пребиш Р. Периферийный капитализм: есть ли ему альтернатива? М.: ИЛА РАН.
1992.337 с.
«Преданная революция» сегодня. Приложение к книге Л. Троцкого «Преданная
революция». М.: НИИ культуры. 1990. 61 с.
Прения по докладам А. И. Тюменева и С. И. Ковалёва // Известия ГАИМК. 1934.
Вып. 76. С. 164^221.
Пригожий А. Г. Гибель античного мира и проблема социальной революции в
античности // Известия ГАИМК. 1934. Вып. 76. С. 7-26.
Проблемы методологии истории средних веков: европейский город в системе
феодализма. В 2 кн. М.: ИНИОН АН СССР. 1979.
Пчелина Н. В. Аграрные преобразования испанских буржуазных реюлюций XIX века
в освещении испанской историографии // Вопросы методологии и истории
исторической науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVII-XIX веков в
современной зарубежной историографии. М.: МГУ. 1986. С. 147-159.
Разумовский К Π Октябрьская революция и исторический материализм. М.: Партиздат.
1932.46 с.
Райх В. Психология масс и фашизм. М., СПб.: Университетская книга. 1997. 379 с.
РайхВ. Сексуальная революция. М., СПб.: Университетская книга. 1997. 350 с.
Рахимов Р. Великий Октябрь как ранняя социалистическая революция //
Альтернативы. 2001. №4. С. 106—113.
Революционная ситуация в России в 1858-1861 годах. М.: 1960. 596 с.

Библиография
367
Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. М.: Археографический
центр. 1997.570 с.
Ревуненков В. Г. Марксизм и проблема якобинской диктатуры.
Историографический очерк. Л.: ЛГУ. 1966. 176 с.
Ревуненков В. Г. Парижская коммуна 1792-1794. Л.: ЛГУ. 1976. 255 с.
Ревуненков В. Г. Очерки по истории Великой Французской революции 1789-1814
годов. СПб.: СПбГУ 1996. 514 с.
Реклю Э. Эволюция, революция и идеал анархизма. 2-е изд. М: Книжный дом «Либ-
poKOM»/URSS, 2009. 104 с.
Решин А. И. Ещё раз о «феодальной революции» // Средние века. Вып. 62. М.: Наука.
2001. С. 166-186.
Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 1. Первобытное общество. — Дикари. — Варвары. —
Феодальная революция. Петроград. Книга. 1919.450 с.
Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 2. Феодализм. Петроград. Книга. 1922. 418 с.
Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 3. Падение феодализма. Петроград. Книга. 1922. 372 с.
Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 4. Дворянская революция в России. В 2 книгах.
Петроград. Книга. 1922. 164 и 154 с.
Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 5. Конец дворянской революции в России.
Петроград. Книга. 1923. 274 с.
Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 6. Дворянская революция в Южной Руси, в Западной
Европе, на древнем Востоке и в античном мире. Петроград. Книга. 1923. 288 с.
Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 7. Старый порядок (господство дворянства).
Петроград. Книга. 1923. 273 с.
Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 8. Демократическая революция в Западной Европе.
Петроград. Книга. 1923. 259 с.
Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 9. Производственный (аграрный и промышленный)
капитализм в Западной Европе и внеевропейских странах. Л.: Книга. 1924. 370 с.
Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 10. Разложение старого порядка в России в первой
половине XIX века. Л.: Книга. 1924. 385 с.
Рожков К А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 11. Производственный капитализм и революционное
движение в России второй половины ХГХ и начала XX века. Л.: Книга. 1925. 406 с.

368
Библиография
Рожков H. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. (Основы
социальной динамики). Т. 12. Финансовый капитализм в Европе и революция в
России. Л.: Книга. 1926. 396 с.
Рудницкая Е. Л. Русская революционная мысль: Демократическая печать. 1864-
1873. М.: Наука. 1984.330 с.
Руссо Ж. Ж. Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между
людьми // Об общественном договоре. Трактаты. М.: Кучково поле. 1998. С. 51-150.
Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права // Об
общественном договоре. Трактаты. М.: Кучково поле. 1998. С. 195-322.
Рындзюнский П. Г. Пореформенное помещичье хозяйство и капитализм (К
проблеме взаимоотношения укладов в капиталистической России) // Вопросы
истории капиталистической России. Свердловск. 1972. С. 57-70.
Савельев Г. Г. Проблема взаимосвязи возможной революции и перспектив
прогресса России в исследованиях русского либерализма на рубеже 19-20 веков.
Деп. в ИНИОН РАН. Псков. 1997. 43 с.
Солов В. И. Германская историография Великой Октябрьской социалистической
революции. М.: Соцэкгиз. 1960. 212 с.
Сапрыкин Ю. М. О классовой сущности политических взглядов Гаррингтона //
Средние века. Вып. 4. М.: Издательство АН СССР. 1953. С. 248-270. Вып. 5.
М: Издательство АН СССР. 1954. С. 227-249.
Сапрыкин Ю. М. Политическое учение Гаррингтона. Из истории
идейно-политической борьбы в годы английской буржуазной революции XVII века. М.: МГУ.
1975.204 с.
Сафронов Б. Г. Формирование концепции политической революции у французских
социалистов-утопистов // Теория революции. История и современность. М.:
МГУ. 1984. С. 6-21.
Светлов В. С Происхождение капиталистической Японии. М., Л.: Соцэкгиз. 1931. 124 с.
Селезнёв М. А. Социальная революция. Методологические проблемы. М.: МГУ.
1971.347 с,
Селезнёв М. А. Марксистско-ленинская теория социальной революции. М.: Мысль.
1982.77 с.
Семёнов Ю. И. Россия: что с ней случилось в двадцатом веке // Российский
этнограф. 1993. Вып. 20. С. 5-105.
Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 1. Проблема и понятийный
аппарат. Возникновение человеческого общества. М.: МФТИ. 1997. 200 с.
Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 2. История первобытного
общества. М.: МФТИ. 1999.190 с.
Семёнов Ю. И. Введение во всемирную историю. Вып. 3. История
цивилизованного общества. XXX век до н. э. - XX век н.э. М.: МФТИ. 2001. 2.04 с.
Семёнов Ю. И. Философия истории от истоков до наших дней: основные
проблемы и концепции. М.: Старый сад. 1999. 380 с.
Семёнов Ю. И. Философия истории. Общая теория, основные проблемы, идеи и
концепции от древности до наших дней. М.: Современные тетради. 2003. 774 с.

Библиография
369
Семёнов Ю. К Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место
в истории человечества и России. М.: Волшебный ключ. 2008. 400 с.
Семёнова Τ К Переход государственной власти в несоциалистическом обществе:
сущность и формы. М.: Прометей. 1990. 201 с.
Симония К А. Страны Востока: пути развития. М: Наука. 1975. 384 с.
Симония К А. Что мы построили? М.: Прогресс. 1991.431 с.
Славин Л. С. Проблема социальной революции в античном обществе // Борьба
классов. 1933. № 10. С. 115-118.
Сноу Ч. П. Две культуры и научная революция // Портреты и размышления. М.:
Прогресс. 1985. С. 195-227.
Соболев Г. Л. Октябрьская революция в американской историографии. Л.: Наука.
1979.248 с.
Собуль А. Из истории Великой буржуазной революции 1789-1794 годов и
революции 1848 года во Франции. М.: Издательство иносранной литерауры. 1960. 372 с.
Согрин В. В. Идейные течения в Американской революции XVIII века. М.: Наука.
1980.312 с.
Согрин В. В. Буржуазная историография США об основных проблемах
Американской революции XVIII века // Вопросы методологии и истории исторической
науки. Вып. 4. Буржуазные революции XVII-XIX веков в современной
зарубежной историографии. М.: МГУ. 1986. С. 53-67.
Соловьёв А. В. Этюды о капитализме в России в XX веке. (Становление
капитализма в СССР). Кострома. Без издательства. 1995. 108 с.
Соловьёв А. В. Советский директор: собственник или наёмный работник? //
Марксист. № 3 (1995) — 4 (1996). С. 60-77.
Соловьёв А. В. Россия в XX веке. Что сделано? // Альтернативы. 1998. № 3. С. 157-175.
Сорель Ж. Размышления о насилии. 2-е изд. М.: Красанд/URSS, 2011. 168 с.
Сорокин Я. А. Социология революции. М.: РОССПЭН. 2005. 702 с.
Сталин И. В. Речь на I съезде колхозников-ударников // Вопросы ленинизма. Изд.
11-е. Политиздат. 1952. С. 445-458.
Стариков Е. Н. Общество-казарма от фараонов до наших дней. Новосибирск.
Сибирский хронограф. 1996. 419 с.
Стародубровская И. В., May В. А. Великие революции: от Кромвеля до Путина.
М.: Вагриус. 2001.438 с.
Стоклщкая-Терешкович В. В. Основные проблемы истории средневекового
города. М.: Соцэкгиз. 1960. 349 с.
Струве П. Б. Patriotica: политика, культура, религия, социализм. М.: Республика.
1997.526 с.
СубкомандантеМаркое. Другая революция. М.: Гилея. 2002. 196 с.
Тарков П. Н. Социальные движения в Пелопоннесе в конце III века до н. э. //
Учёные записки Московского библиотечного института. Вып. 2. М., 1956. С. 64-81
Твардовская В. А. Социалистическая мысль России на рубеже 1870-1880-х годов.
М.: Наука. 1969.240 с.

370
Библиография
Тихомиров Л. А. Из статьи «Чего нам ждать от революции?» // Революционный
радикализм в России: век девятнадцатый. М: Археографический центр. 1997. С 430-433.
Тихомиров Л. А. Почему я перестал быть революционером? // Ермашов Д. /?., Про-
лубниковА. В., Ширинянц А. А. Русская социально-политическая мысль XIX -
начала XX века: Л.А.Тихомиров. М.: Книжный дом «Университет». 1999.
С. 81-117.
Ткачёв П. Н. Революция и государство // Избранные сочинения на
социально-политические темы. Т. 3. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан
и ссыльнопоселенцев. 1933. С. 246-257
Ткачёв П. Н. Народ и революция // Избранные сочинения на
социально-политические темы. Т. 3. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и
ссыльнопоселенцев. 1933. С. 262-268
Ткачёв П. Н. Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу // Избранные
сочинения на социально-политические темы. Т. 3. М.: Издательство Всесоюзного
общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. 1933. С. 88-98.
Ткачёв П. Н. «Набат» (программа журнала) // Избранные сочинения на социально-
политические темы. Т. 3. М.: Издательство Всесоюзного общества
политкаторжан и ссыльнопоселенцев. 1933. С. 219-231.
Ткачёв П. Н. Задачи революционной пропаганды в России // Избранные сочинения
на социально-политические темы. Т. 3. М: Издательство Всесоюзного
общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. 1933. С. 55-87.
Ткачёв П. Н. Что же теперь делать? // Избранные сочинения на
социально-политические темы. Т. 3. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан
и ссыльнопоселенцев. 1933. С. 441-448.
ТоквильА. де. Старый порядок и революция. М.: Московский философский фонд.
1997.251 с.
Толстое С. П. Военная демократия и проблема «генетической революции» //
Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 7/8. С. 175-216.
Традиционное общество и мировая экономика: критика теорий модернизации. М.:
ИНИОН АН СССР. 1981. 97 с.
Троцкий Л. Д. Итоги и перспективы. Движущие силы революции // К истории
русской революции. М.: Политиздат. 1990. С. 80-110.
Троцкий Л. Д. Что же такое перманентная революция? // К истории русской
революции. М.: Политиздат. 1990. С. 284-289.
Троцкий Л. Д. Преданная революция. М.: НИИ культуры. 1991. 255 с.
Троцкий Л. Д. В защиту марксизма. Cambrige. Iskra Research. 1995. 304 с.
Тузов M. Л. Революция и история. Методологический аспект. Казань. КазГУ. 1991.
154 с.
Тьерри О. Письма по истории Франции // Избранные сочинения. М.:
Государственное издательство социально-экономической литературы. 1937. С. 207-260.
Тьерри О. Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия // Избранные
сочинения. М.: Государственное издательство социально-экономической
литературы. 1937. С. 1-204.

Библиография
371
Тюменев А. И. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. 1.
Революция. Петроград. Без издательства. 1920. 179 с.
Тюменев А. И. Разложение родового строя и революция VII-VI веков в Греции //
Известия ГАИМК. 1934. Вып. 76. С. 62-163.
Тюменев А. И. История античных рабовладельческих обществ. М., Л.: Соцэкгиз.
1935.288 с.
Тютюкин С. В. Георгий Валентинович Плеханов. Судьба русского марксиста. М.:
РОССПЭН. 1997.374 с.
Тютюкин С. В., Шелохаев В. В. Марксисты и русская революция. М: РОССПЭН.
1996.235 с.
Ульяновский Р. А. О некоторых вопросах марксистско-ленинской теории
революционного процесса // Новая и новейшая история. 1976. № 4. С. 66-84.
Уоддис Дж. «Новые» теории революции. Критический анализ взглядов Ф. Фано-
на, Р. Дебре, Г. Маркузе. М: Прогресс. 1975. 521 с.
Утченко С. Л. Становление Римской империи и проблема социальной революции
// Вопросы истории. 1964. № 7. С. 106-118.
Утченко С. Л. Кризис и падение Римской республики. М.: Наука. 1965. 228 с.
Утченко С. Л. Цицерон и его время. М.: Мысль. 1986. 351 с.
Фанон Ф. Отрывки из книги «Весь мир голодных и рабов» // Антология
современного анархизма и левого радикализма. Т. 2. М.: Ультра. Культура. 2003. С. 15-79.
Фадеева Т. M «Новая правая» философия и идеология неоконсерватизма //
Французская философия сегодня. М.: Наука. 1989. С. 164-189.
Федосов И. А. Просвещённый абсолютизм в России // Вопросы истории. 1970.
№ 9. С. 34-55.
Федосов И. А. Социальная сущность и эволюция российского абсолютизма //
Вопросы истории. 1971. № 7. С. 46-65.
Фергюсон А. Очерк истории гражданского общества. М.: РОССПЭН. 2000. 389 с.
Филиппов А. Ф. Облик работника и революция справа: к истории радикального
консерватизма // Россия XXI. 1996. № 1-2.
Философия в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера. М.: Наука. 1994. 718 с.
Франк А. Г. Формационные переходы и мифологемы способов производства //
Восток. 1992. №3. С. 19-31.
ФридляндЦ. Жан-Поль Марат и гражданская война XVIII века. М., Л.: Соцэкгиз.
1934.513 с.
Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л.: ЛГУ. 1988. 230 с.
Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. M.: Ad Marginem. 1998. 639 с.
Харламенко А. В., Харламенко Е. К Общественно-экономические формации как
ступени становления всемирной истории // Труды международной логико-
исторической школы. Вып. 1. Логика истории и перспективы развития науки.
М.: Мысль. 1993. С. 106-119.
Харман К. Как погибла революция. СПб.: Без издательства. 1992. 21с.
Хилл К Английская революция. М.: Издательство иностранной литературы. 1947. 184 с.

372
Библиография
Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы» // Хобсбаум Э. Эхо «Марсельезы». Дойчер И.
Незавершённая революция. М.: Интер-Версо. 1991. С. 156-271.
ЧемерисА. Т. Соотношение социального и научно-технического прогресса // Научно-
техническая революция и общественный прогресс. М.: Мысль. 1969. С. 36-76.
Черненко С. Н. Социальная революция как специфическая форма общественного
прогресса // Марксистско-ленинская философия и современный общественный
прогресс. М.: МГУ. 1969. С. 231-241.
Черненко С. Н. Теория социальной революции. Методологический аспект. М.:
УДН. 1990.82 с.
Чистозвонов А. Н. Нидерландская буржуазная революция XVI века. М.:
Издательство АН СССР. 1958.191с.
Чистозвонов А. Н. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма // Вопросы
истории. 1968. № 5. С. 46-61.
Чистозвонов Α. H. К вопросу о стадиально-региональном методе сравнительно-
исторического изучения буржуазных революций XVI-XVIII веков в Европе //
Проблемы социально-экономических формаций. М.: Наука. 1975. С. 185-209.
Чубинский В. В. Бисмарк. Политическая биография. М.: Мысль. 1988. 441 с.
Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 —>1917-1922. М.: Весь
мир. 1997.554 с.
Шевченко В. Н. Социальная философия марксизма: классика и современность //
Философские науки. 1989. № 7. С. 3-16.
Шевчук И. И. Пути общественного развития // Социальная философия. Под ред.
И. А. Гобозова. М.: Издатель Савин. 2003. С. 365-381.
Шелике В. Ф. Раскрытие понятия «социальная революция» в советской
историографии // Материалы VI научной конференции преподавателей Ошского
государственного педагогического института. Ош. 1966. С. 54-56.
Шелике В. Ф. Социальная революция: общее и особенное. Деп. в ИНИОН РАН.
Фрунзе. 1987. 190 с.
Шин А. С. Национально-демократические революции. Некоторые вопросы теории
и практики. М.: Наука. 1981. 254 с.
Штаерман Е. М. Проблема падения рабовладельческого строя // Вестник древней
истории. 1953. № 2. С. 51-79.
Штейгервалъд Р. «Третий путь» Герберта Маркузе. М.: Международные
отношения. 1971.341 с.
Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-пресс. 1996. 414 с.
Шульговский А. Ф. Мексика на крутом повороте своей истории. М.: Просвещение.
1967.547 с.
Щеглов А. Д. «Феодальная революция» и насилие // Средние века. Вып. 62. М.:
Наука. 2001. С. 187-194.
Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ: Сравнительное изучение
цивилизаций. М.: Аспект-Пресс. 1999. 416 с.
Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 7. С. 343-437.

Библиография
373
Энгельс Φ. Заметки о Германии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 18.
С. 571-578.
Энгельс Φ. Эмигрантская литература // Маркс 1С, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 18. С. 501-548.
Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К, Энгельс Ф.
Сочинения. 2-е изд. Т. 19. С. 185-230.
Энгельс Ф. Рабочее движение в Германии, Франции, Соединенных Штатах и
России II Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 19. С. 122-124.
Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 21. С. 269-317.
Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства //
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 21. С. 28-178.
Энгельс Ф. Англия в 1845 и 1885 годах // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 21. С. 198-205.
Энгельс Ф. Роль насилия в истории // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 21. С. 419-479.
Энгельс Ф. Введение к английскому изданию «Развития социализма от утопии к
науке» // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.. Т. 22. С. 294-320.
Энгельс Ф. Послесловие к работе «О социальном вопросе в России» // Маркс К,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 22. С. 438-453.
Энгельс Ф. Письмо К. Каутскому от 7.02.1882 // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 35. С. 219-224.
Энгельс Ф. Письмо К. Каутскому от 12.09.1882 // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 35. С. 296-298.
Энгельс Ф. Письмо В. И. Засулич от 23.04.1885 // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 36. С. 259-264.
Энгельс Ф. Письмо А. Бебелю от 18.11.1884 // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е
изд. Т. 36. С. 204-207.
Энгельс Ф. Письмо И. Нэдежде от 4.01.1888 // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 37. С. 3-6.
Энгельс Ф. Письмо Н. Ф. Даниельсону от 24.02.1893 // Маркс К, Энгельс Ф.
Сочинения. 2-е изд. Т. 39. С. 32-35.
Энгельс Ф. Письмо Н. Ф. Даниельсону от 17.10.1893 // Маркс К, Энгельс Ф.
Сочинения. 2-е изд. Т. 39. С. 127-130.
Ярцев Б. К. Становление социализма и платформа меньшевиков в 20-е годы //
Общественная мысль: исследования и публикации. М.: Наука. 1990. Вып. 2.
С. 105-124.
Adams В. The Theory of Social Revolution. N.Y.: McMillan Com. 1914. 240 p.
Armstrong L. Revolution and the World order: The revolution state in international
society. Oxford: Clarendon press. 1993. 328 p.
Africa T. W. Phylarchus and the Spartan Revolution. Berckley—Los Angeles: Univ. Press.
1961.92 р.

374
Библиография
Alavi H. The Structure of Peripheral Capitalism // Introduction to the Sociology of
«Developing Societies» / Ed. by H. Alawi and T. Shanin. N.Y.—London: Montly
Review Press. 1982. P. 172-192.
Arendt H. On Revolution. N.Y.: Faber & Faber. 1963. 343 p.
Aya R. Theories of Revolution Reconsidered: Contrasting Models of Collective Violence
// Theory and Society. 1979. V. 8. № 1, July. P. 39-99.
Bender K. H. Revolutionen: Die Entstehung des politischen Revolutionsbegriffin
Frankreich zwischen Mittelalter und Aufklarung. München: Fink. 1977. 216 s.
BerleA. The Twentieth-Centure Capitalist Revolution. N.Y.: Harcourt Brace & Com.
1954. 192 p.
Brandt L. Die zweite industrielle Revolution. Berlin—Hannower: Dietz. 1957. 64 s.
Brinton С The Anatomy of Revolution. N.Y: Vintage Books. 1965. 310 p.
Burnham J. The Managerial Revolution. N.Y: Day 1941. 285 p.
Callinicos A. The Revenge of History: Marxism and the East European Revolutions.
Cambrige: Polity Press. 1992. 159 p.
Calvert P. Revolution. London: McMillan. 1970. 174 p.
Carus-Wilson E. M. An Industrial Revolution of the Thirteenth Centure // Economic
History Review. 1941. V. 11. № 1. P. 39-60.
Chase-Dunn С Resistance to Imperialism: Semiperipheral Actors // Review. 1990.
V. 13. №1. P. 1-31.
Childe V. G Man Makes Himself. London: Watts. 1998. 242 p.
Cohan A. S. Theories of Revolution: An Introduction. Univ. of Lancaster: 1975. 228 p.
Davies J. Toward a Theory of Revolution // American Sociological Review. 1962. V. 27.
№3.R 1-19.
<Ferrand A> Theorie des revolutions, rapprochée des principaux événements qui en ont
ete l'origine, le développement ou la suite, avec une table générale et analitique.
V. 1-4. Paris. 1817.
Finley M. I. Sparta // The Use and Abuse of History. London. Chatto & Windus. 1975.
P. 161-177.
Freyer H. Revolution von rechts. Jena: Diederich. 1931. 72 s.
GimpelJ. Revolution industrielle du Moyen Age. 1975. Английский перевод: The
Medieval Machine. The Industrial Revolution of the Middle Ages.. Harmondsworth:
Penquin books. 1983. 253 p.
Hagopian M. The Phenomenon of Revolution. N.Y: Dodd & Mead. 1975. 402 p.
Harrington J. The Commonwealth of Oceana. London: Routletge. 1887. 281 p.
Johnson С Revolution and the Social System. Stanford: Stanford. Univ. Press. 1964. 68 p.
Johnson С Revolutionary Change. London: Univ. of London Press. 1968.191 p.
Jung Ε. Sinndeutung der deutschen Revolution. Leipzig: 1934. 103 s.
Kochan L. The Making of Modern Russia. Harmondsworth: Penquin books. 1977. 335 p.
Kochan L. Russia in Revolution. 1890-1918. London: Weidenfeld & Nicolson. 1966. 352 p.

Библиография
375
Kumar К. Twentieth-century Revolutions in Historical Perspective // The Rise of
Modern Society: Aspects of the Social and Political Development of West. Oxford—
N.Y.: Basil Black Well. 1988. P. 169-205.
KortM. The Soviet Colossus. The Rise and Fall of the USSR. N.Y.—London: 1993.
365 p.
Laue T. H. von. Die Revolution von Aussen als erste Phase der Russischen Revolution
von 1917 // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1956. Bd. IV. Hf 2. S. 138-158.
Laue Τ von. Why Lenin? Why Stalin? A Reappraisal of the Russian Revolution. 1900-
1930. Philadelphia—N.Y.: Lippincott. 1964. 227 p.
Le Bon G The Psychology of Revolution. [Fragments] // Revolution: The Theory and
Practice of European idea. London: Weidenfeld & Nicolson. 1971. P. 208-210.
Lopez R. S. The Commercial Revolution of the Middle Ages, 950-1350. Cambridge etc.:
Cambridge Univ. Press. 1976. 180 p.
MavorJ. The Russian Revolution. London: Allen & Unwin. 1928. 470 p.
MeiselJ. Counterrevolution: How Revolutions Die. N.Y.: Atherton Press. 1966. 237 p.
Moeller van der Brück Α. Das dritte Reich. Hamburg: Verlagsanstat. 1932. 322 s.
MohlerA. Die «Konservative Revolution» in Deutschland 1918-1932. Stuttgart:
Vorwerk. 1950.287 p.
Moore В. Social Origins of Dictatorship and Democracy: Lord and Peasant in the
Making of the Modern World. London: 1967. 559 p.
Rationality and revolution / Ed.by Michael Taylor. Cambrige: Cambridge Univ. Press.
1988. 271 p.
RauschningH. The Conservative Revolution. N.Y.: Putnam. 1941. 280 p.
RauschningH. The Revolution of Nihilism. N.Y: Alliance Book Corp. 1939. 300 p.
RejaiM. The Strategy of Political Revolution. N.Y: Doubleday. 1973.189 p.
Revolution: The Theory and Practice of European idea. London: Weidenfeld &
Nicolson. 1971. 330p.
Revolution in history / EcLby P. Porter, M. Teich Cambrige: Cambrige Univ.press. 1986. 341 p.
Revolution in the World-System. / Ed. by T. Boswell. N.Y: Greenwood press. 1980. 239 p.
Revolution of the late tweentieth century / Ed.by Jack A. Goldstone et al. Boulder etc.:
Westview press. 1991. 395 p.
Rostovtzev M. Gesellschaft und Wirtschaft im Romischen Keiserreich. Bd. 1-2. Leipzig:
Qelle& Meyer. 1929-1930.
ShachtmanM. The Bureaucratic Revolution. The Rise of the Stalinist State. N.Y:
Donaldpress. 1962.360 p.
Shanin T. Russia as a «Developing Society». V. 1-2. London: Basingstoke. 1985.
Sternberg F. Die militärische und die industrielle Revolution. Berlin — Frankfurt a. M.:
Vahlen. 1957. 333 s.
Syme R. The Roman Revolution. Oxford: Oxford Univ. Press. 1939. 568 p.
Studien über die Revolution. Berlin: Akad. Verlag. 1971. 617 s.
TaylorS. Social Science and Revolutions. N.Y: St. Martins Press. 1984. 176 p.

376
Библиография
The Sociology of Revolution. Chicago: Regnery. 1973. 334 p.
Tilly C. L.,Tilly R. The Rebellious Centure, 1830-1930. Cambridge: Cambridge Univ.
"Press. 1978.354 р.
VittinghoffF Die Theorie des historischen Materialismus über den antiken
«Sklavenhaltergesellschaft»: Probleme der Alten Geschichte bei den «Klassiken» des Marxismus und
in der modernen sowjetischen Forschung // Saeculum. 1960. Bd. 11. Hf 1/2. S. 89-131.
Wagner S. The End of Revolution. Ν. Y.—London: Yoseloff. 1971. 206 p.
Wallerstein I. The Modem World-System. V. 1. Capitalist Agriculture and the Origin of
the European World-Economy. N.Y. etc., Academic Press. 1974. 312 p.
Wallerstein I. The Modem World-System. V. 2. Mercantilism and the Consolidation of
the European World-Economy. 1600-1750. N.Y. etc., Academic Press. 1980. 241 p.
Wallerstein I. The Modem World-System. V. 3. The Second Era of Great Expansion of
the Capitalist World-Economy. 1730-1840s. San Diego etc., Academic Press. 1989. 211 p.
Wertheim W F Evolution and Revolution: The Rising Waves of Emancipation. — Har-
mondsworth: Penquin books. 1974. 416 p.
Принципы составления библиографии
Литература, посвященная проблеме революции, обширна и неравноценна.
Поэтому:
• включены книги и статьи по теории революции, как представляющие научную
ценность, так и содержащие в наиболее яркой форме ошибочные взгляды. Не
включены работы откровенно поверхностно-пропагандистского характера
любой направленности;
• не включена учебная, справочная, мемуарная и художественная литература;
• работы, посвященные теорегикам и идеологам революции, включены в случае
отсутствия русских переводов первоисточников (Р. Дебре, А. Мёллер, Т. фон Лауэ
и др.). При наличии переводов (А. де Токвиль, О. Бланки, Г. Маркузе и др.)
включены в первую очередь они;
• включены только те произведения марксистов, как теоретиков (К. Маркс,
Ф. Энгельс, В. И. Ленин, Г. В. Плеханов, К. Каутский, Г. Кунов), так и
революционеров-практиков (Л. Д. Троцкий, Н. И. Бухарин), которые
непосредственно использованы в данной работе, так как проблематика революции так
или иначе затронута во всех их произведениях. То же относится к работам
революционеров-немарксистов (А. И. Герцен, М. А. Бакунин, О. Бланки);
• включены те монографии по истории отдельных стран, регионов и периодов
истории, относительно слабо представленных в отечественной исторической
науке (Спарта, Скандинавия, Япония, средневековый город и др.), на основании
которых в данной работе сделаны авторские выводы о революциях,
происходивших в этих странах и регионах;
• ограничено количество литературы по хорошо известным событиям истории
России, Англии, Франции и др., в том числе общепризнанным революциям
Нового и Новейшего времени.

Именной указатель
А
Абовин-Егидес П. М. 347
АврехА. Я. 159,160
АгаевС.Л. 124,125,257
Адаме Б. 52
Александр II 184,231
Алексеев В. А. 11
Альтюссер Л. 51, 154
Амин С. 67, 95, 96,233,234,235, 236,
239,298,311,345
Андреев Ю. В. 138, 148,149, 331
Апресян Р. Г. 322
Арендт X. 52, 54
Арон Р. 173,223,227,247,249
Афанасьев Ю. Н. 223,225
Б
БабёфГ.20,21,182,309,310
Бакунин М. А. 34, 35, 36, 37,40, 41,
45,46,61,88
Баран П. 67, 68,123
Барнав А. 8, 22, 23, 24,31, 176,311,
312,352
Бартелеми Д. 155
Башляр Г. 154
Белл Д. 63
Бенуа А. де 84
Бергер А. 148,149
Бергсон А. 38, 39, 308
Бердяев Н. А. 248
Бёрк Э. 8,26,27, 31,32,213,225,227,
308, 321
Бернал Дж. Д. 62, 63, 305, 344
Бернхем Дж. 79, 80
Бернштейн Э. 23,47,48,49, 195, 197
БерньеФ. 17
Бессмертный Ю. Л. 153, 155, 312
Бестужев-Лада И. В. 102, 103
Беттельхейм Ш. 241
Биссон Т. 155
Бланки Ж. А. 63
Бланки Л. О. 32,33, 93,95, 310
Блинов А. И. 187, 188
БлокМ. 153
Блюм Р. Н. 7,8,9,18, 26,36, 193
Бодлер Ш. 321
Бонасси П. 153
Бордига А. 242,246
БорочЙ. 105
Бринтон К. 52, 54,184,258
Бродель Ф. 58, 63,69, 70,71, 72, 74,
306, 342
БромлейЮ. В. 130
Бруни Л. 280
БугераВ.Е.247,346
Бузгалин А. В. 175,236, 239, 311, 339,
349
БуланжеН. 18
Булгаков М. А. 213
БутенкоА.П. 129,236,272
Бухарин Н. И. 46, 119, 199, 221, 222,
337
Бьондо Ф. 280
В
Вагнер Р. 309
Вагнер С. 52
Вазюлин В. А. 237,238
Валентинов (Вольский) Н. В. 206,207
Валлерстайн И. 69,70, 72,73, 74, 75,
76, 77, 96,163,230,231,232,233,
242,246, 267, 293, 330, 345
Вейль С. 324
ВертН.211,321
Вертхайм В. Ф. 42, 52, 54
Витте С. Ю. 211, 226, 232,321
Виттфогель К. А. 247,249
Воейков М. И. 213, 215, 243

378
Именной указатель
Волобуев П. В. 329
Вольней (Шосбеф К. Ф.) 16, 17
Восленский М. С. 218, 250, 251
Г
Гарр Т. 52, 53, 258
Гаррингтон Дж. 16, 23
Гегель Г. В. Ф. 8, 28, 29, 30, 31, 152,
282, 308, 322
Гельфенбейн С. 137
ГенифеП. 181, 182, 183
ГердерИ. Г. 18
ГеренД. 177,178
Герцен А. И. 191,192
Гефтер М. Я. 255
Гизо Ф. 23
Гильфердинг Р. 208
ГлинкинаС. П. 107, 108
ГоббсТ. 15,38,266,269
Гобозов И. А. 236
Гобсон Дж. 67
Голодолинский П. 213
Грамши А. 50,51,90,172,178,218,288
Греналь Ф. де 15
Грецкий M. Н. 50, 236, 247
Гринберг Р. С. 106,108,123
Гусейнов А. А. 322
Густав III 167, 168, 184
Д
ДалинВ. М. 172, 180,312
ДанФ. 199
Даниельсон Η. Ф. 42, 67, 191,210,332
Данилевский Н. Я. 234, 281
ДанэмБ. 174,175,224
Дарендорф Р. 55, 104,329
Дашкова Е. Р. 335
Дебре Р. 93, 94, 95, 96, 103, 310, 345
Дешан Л.-М. 8, 33, 34, 35, 174, 192
Дживелегов А. К. 156, 157
Джил ас М. 247
Дидро Д. 17,335
Дойчер И. 32, 55, 118, 210, 237, 242,
318,319,330,342
Допш А. 157
ДоусонК. Г. 180
ДрабкинЯ. С. 10, 120, 121, 124, 129,
130,168,284,313,314
Дубровский С. М. 129, 333
Дурново П. Н. 211
Дус Сантус Т. 67, 68
ДэвисДж. 52,60,61
ДюбиЖ. 153, 154, 155,286,287
Дюркгейм Э. 51
Ε
Екатерина II 27, 231
Ефимов А. 187
Ефремов И. А. 87
Ж
Жокур Л. де 17
Жорес Ж. 20, 23
Жуков Ε. М. 172
3
ЗиминА. А. 291,292
И
Игрицкий Ю. И. 229, 234, 281
Ильин И. А. 12,13,323
Иноземцев В. Л. 102, 266, 267
К
Кагарлицкий Б. Ю. 79, 85, 105, 106,
248, 249, 303
КалвертП. 52, 55, 56, 121
Каллиникос А. 242, 246, 324
Камю А. 341,342
Кант И. 8, 114
Кантор К. М. 257, 276
КареевН. И. 168
Карл Великий 176, 290
Карюс-Уилсон Э. 63
Кастро Ф. 19
Каутский К. 42,44, 47,48, 49, 119,
120, 143, 177, 200, 204, 207, 216,
217,218,284,313,344
КацА.Л. 118, 143,144,312
Келер К. 280
Кива А. В. 250,253, 306, 307
Ким Г. Ф. 256
Клисфен 132,137,317
Клифф Т. 241
Ковалёв С. И. 9, 135, 136, 137, 143,
144,152,155,276,313,336
Козловский Л. 38

Именной указатель
379
Колганов А. И. 175, 239, 243, 339
Колобова K.M. 9, 137,317
Колчак А. В. 213
КондорсеЖ. 21,22, 32
КонтО. 32, 38, 51
Кордолес Э. 350
Корн М. 39,40
Корнфорт М. 60
Короленко В. Г. 216,218
Корсунский А. Р. 121, 122,140,141,
142,315
Крапивенский С. Э. 141, 144, 145
Краус Т. 236
Кромвель О. 17, 82, 176, 185, 258, 259,
260,261,262,263,340
Кропоткин П. А. 34, 35, 36, 37,38,41,
61,157,206,308,327
Кузищин В. И. 137
Кун Т. 114
Кунов Г. 48,49, 177, 197, 221,222, 313
Л
Лабриола А. 38
Лавров П. Л. 192
ЛанцовС. А. 10
Лауе Т. фон 226, 230
Лауэ Т. фон 164,222,226,230,248,338
Ленге С. 23
Ленин (Ульянов) В. И. 10, 12, 57, 91,
92,128,150,177,180, 187,199,203,
204,205,206,207,208,209,215,218,
219,220,221,222,223,224,225,226,
233,242,265,308,316,324,334,336,
338, 350
Леоне Э. 38
Ликург25, 148, 149, 150
ЛоккДж. 15, 16
Ломбарди Дж. 343
Лукин H. М. 177, 180, 181, 182
Люкс Л. 82, 83
Люксембург Р. 49,177, 197,200,208,
218,219,356
Лягарделль Г. 38
M
Майский (Светлов) И. М. 171
Мальтус Т. 31
Мальтус Т. Р. 31
МанфредА. 3. 180,316
МарешальС. 21
Маркое, субкомманданте 103, 104
Маркс К. 13, 23,30, 32, 33, 35,41,42,
43,44,45,46, 56, 57, 70, 116, 123,
126,132,140,176,177,183,186,187,
190,191,200,215,218,220,221,222,
224,236,241,244,247,265,271,273,
284,295,300,305,315,317,322,323,
324,325,328, 332, 334,335, 336,349
Маркузе Г. 35, 36, 80, 87, 88, 89, 309,
328, 344
Мартов (Цедербаум) Ю. 198, 199
Мартынов (Ликер) А. С. 197,201,203,
206
Матьез А. 181
May В. А. 82,258,259, 260, 261, 262,
263, 295
МейерЭ. 101,129,132, 133,134, 136,
139,272,287
Мёллер ван дер Брук А. 80, 81, 83,89,
310
Мелотти У. 247,249
Менкен Г. Л. 324
МестрЖ.де8,27,28,31,213
Миллер А. 85
Минье Ф. О. М. 23,24
МойлУ. 16
Мольнье Т. 305
МорванЖ. Б. 180
Мортон А. 16, 185
Мур Б. 52,226,227,228,229,247,258,
279
Мэйвор Дж. 229
Мюрдаль К. Г. 67,68,69
H
НарскийИ. С. 319
Немов Р. С. 265
Николай II 190,211,337
Ницше Ф. 8, 39, 81, 84, 89
Новомирский Я. 38
О
Оливетти А. О. 38
Оуэн Р. 8,347

380
Именной указатель
Π
Павел I 336
Паннекук А. 242, 243
Парвус (Гельфанд) А. Л. 200,201,203,
206,351
Пейн Т. 27
Пиренн А. 157
Плеханов Г. В. 18, 67, 177, 193, 194,
195,196,197, 198,200,206,250,
265, 274, 309
Поланьи К. 5
Поппер К. Р. 56, 57, 58, 59, 60
Поршнев Б. Ф. 116, 122, 123, 140, 141,
152,174,292
Пребиш Р. 67, 68, 234
Пристли Джозеф 27
Пристли Джон Б. 252
Прудон П. Ж. 34, 35, 300
Пуже Э. 38, 39
Ρ
Райх В. 80,86,87, 88, 89,242,245,277,
310
Раковский X. Г. 182
Рассел Б. 62, 272
РаушнингХ. 81,82
РевуненковВ. Г. 173, 177, 178, 180,
317
РицциБ. 80,247,249, 311
Робеспьер М. 19,20, 21, 181, 182, 183,
184,261
Рожков Н. А. 10, 126, 127, 128, 129,
139,159,181,276,289,317
Ромео Р. 288
Ростовцев М. И. 145, 149, 292
Ростоу У. У. 64, 65, 230, 247, 249, 259
Руссо Ж.-Ж. 18, 19, 20, 21, 35, 183
Рындзюнский П. Г. 332, 333
РюккертГ. 281
С
Садовской Б. А. 214
СаймР. 145,147
Самари К. 106
Селезнёв М. А. 10, 130, 273, 274, 276,
313,314
Семёнов В. С. 239, 240, 241
Семёнов Ю. И. 16,23,49, 57, 63, 68,
86, 134, 147, 148, 158, 159, 162, 163,
210,213,234,247,248,252,253,255,
279,280,281,282,283,284,285,286,
291, 306,308,320, 340, 345,346, 350
Сен-Симон А. де 32, 182
СергеевВ. С. 134
Серж В. (Кибальчич В. Л.) 247
Симония Н. А. 125, 159, 160, 175, 176,
179,238,239,313,314
Скокпол Т. 52, 258
Славин Б. Ф. 347
Смит А. 280
СноуЧ. П. 62,251,344
СобульА. 177,276
Соловьёв А. В. 243, 244, 251, 277
Солон 9, 25, 131, 132, 137, 138,317
Сорель Ж. 39,40
Сорлен П. 223
Сорокин П. А. 52, 250
Спенсер Г. 38, 51 ν
Спиркин А. Г. 265
Сталин (Джугашвили) И. В. 91, 117,
137, 174, 226, 232, 244, 292, 330
Стариков Ε. Н. 218, 250, 251
Стародубровская И. В. 258, 259, 260,
261,262,263,295
Старосельский Я. 180
Столыпин П. А. 227, 232, 337
Стоун Р. 59
Струве П. Б. фон 195, 196, 197, 206,
214,218,313
СуизиП. 67, 161
Сэв Л. 236
Τ
Тагиеф П. 84
ТарлеЕ.В. 83, 180,301
Тилли Ч. 52, 61
Тихомиров Л. А. 194, 195, 197
Ткачёв П. Н. 192,193,194,310
Тойнби А. Дж. 37, 38, 140, 234, 281
Токвиль А. де 8, 30, 31, 32, 42,47, 59,
65,215,227,258
Толстов С. П. 117, 118, 120, 136, 137,
174,319
ТомсонДж. 137, 138

Именной указатель
381
Троцкий (Бронштейн) Л. Д. 182, 200,
201,202,203,204,205,206,209,220,
221,222,237,242,249,302,303,318,
323,338,351
ТуберП. 153
Туган-Барановский М. И. 34
Тузов М. Л. 10, 288
Тьер А. 23
Тьерри О. 23, 156, 157, 158, 159, 162,
310
Тюменев А. И. 9, 134, 135, 136, 139,
152,276
Тюрго А. 280
У
Уайт Л. Э. 63
Ульяновский Р. А. 10, 124
Уоддис Дж. 97
Утченко С. Л. 10, 118, 137, 145, 146,
147,289
Φ
Фадеева Т. М. 85
Фанон Ф. 93,94, 95,96, 97,103,328,
343, 345
Федосов И. А. 168,169
Фейерабенд П. 36
Ферпосон А. 16, 280
Ферран А. Ф. К. 8,24,25, 53,132, 145,
352
ФетчерИ. 19
Фиттингхофф Ф. 142
Фоссье Р. 153, 154, 155,287, 310
Фрайер X. 81
Франк А. Г. 67,69, 77,106,209,310,
311,333
Франк С. Л. 214,218
Фрейд 3. 86
ФроловЭ. Д. 10,131,137
Фурастье Ж. 63, 263
Фурсов А. И. 77
Фюре Ф. 223,224,225,287, 311, 312,
327, 330, 339
X
Хантингтон С. 52, 54, 258
Харман К. 242
Хилон 148
Хомейни Р. 9,98,99
Хомский Н. 6
Хук С. 323, 324
ц
ЦвибакМ.М. 136
Ч
Чайльд В. Г. 62, 63, 130
Чейз-Данн К. 233,235
Черкасов П. П. 182
Чернышевский Н. Г. 191
Честертон Г. К. 59, 86, 92
Чистозвонов А. Н. 54,163
Ш
Шанин Т. 226,227,228,229,338
Шахтман М. 80,247,249,303
Шелике В. Ф. 10,121,124, 164,165,
276,313,314
Шоу Дж. Б. 325
Шпенглер О. 37,281
Штаерман Ε. М. 143
Штирнер М. (Шмидт К.) 34
Штомпка П. 52,61,104, 307,308
Э
Эйзенштадт Ш. 65,66, 67, 308
Элиаде М. 84
Энгельс Ф. 13,30, 33, 35,41,42,43,
44,45, 57, 94, 132, 133, 136, 137,
138, 140, 152, 176, 177,180, 183,
185, 186, 187, 190, 191, 200, 205,
215,265,271, 273, 287, 295, 317,
325, 328, 332, 335, 336, 349
Эрве Г. 38
Ю
Юм Д. 16,17,31,38,65,319
Юнг К. Г. 66,308
ЮнгерЭ.81,82,83,89

URSS.ru URSS.HI UHSS.ru URSSru
Другие книги нашего издательства:
Серия «Маркс, Энгельс — творцы научного социализма»
Маркс К. Капитал: Квинтэссенция ВСЕХ ТОМОВ «Капитала».
Маркс К. Капитал: Отредактированные Марксом фрагменты URSS
для французского издания, отсутствующие в общепринятой версии.
Маркс К. Экономические рукописи 1857-1861 гг. Первоначальный вариант
«Капитала». В 2 ч.
Маркс К. Нищета философии.
Маркс К. К критике политической экономии.
Маркс К. Труды по эпикурейской философии.
Энгельс Ф. Конспект первого тома «Капитала» К. Маркса.
Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.
Энгельс Ф. Роль насилия в истории.
Энгельс Ф. К истории древних германцев. Франкский период. Марка.
Энгельс Ф. История Ирландии; Каутский К. Ирландия.
Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями.
Серия «Из наследия мировой философской мысли: социальная философия»
Богданов A.A. Новый мир; Вопросы социализма.
Богданов A.A. Философия живого опыта.
Богданов A.A. Падение великого фетишизма: Современный кризис идеологии.
Писарев Д. И. Очерки из истории труда.
Ткачев П. Н. Анархия мысли.
Лавров П. Л. Из истории социальных учений.
Новгородцев //. И. Об общественном идеале.
Новгородцев П. И. Лекции по истории философии права: Учения Нового времени.
Чичерин Б. И. Философия права.
Корку нов H. М. История философии права.
Хвостов В. М. Общая теория права: Элементарный очерк.
Петражицкий Л. И. Введение в изучение права и нравственности.
Чернов В. М. Философские и социологические этюды.
Гюйо Ж. М. Иррелигиозность будущего.
Фулье А. Современная наука об обществе.
Кондорсе Ж. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума.
Сен-Симон Α., Конт О. Катехизис промышленников.
Тюрго А. Избранные философские произведения.
Каутский К. Томас Мор и его утопия.
Сорель Ж. Введение в изучение современного хозяйства.
Сорель Ж. Дегенерация капитализма и дегенерация социализма.
Фогт А. Социальные утопии.
Берг Л. Сверхчеловек в современной литературе.
Блан Л. Организация труда.
д'Эйхталь Е. Алексис Токвиль и либеральная демократия.
Штаммлер Р. Хозяйство и право с точки зрения материалистич. понимания истории.
Николаи Г. Ф. Биология войны. Мысли естествоведа.
Мегрелидзе К. Р. Основные проблемы социологии мышления.
Курчинский М. А. Апостол эгоизма. Макс Штирнер и его философия анархии.
09
09
09
09
09
09
Θ9
09
09
09
09
09
URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru

URSS
Другие книги нашего издательства:
Серия «Размышляя о марксизме»
Славин Б. Ф. О социальном идеале Маркса.
Кунов Г. Марксова теория исторического процесса, общества и государства,
Дискуссия об азиатском способе производства: По докладу M. С. Годеса.
АкселъродЛ. И. (Ортодокс). Идеалистическая диалектика Гегеля и материалистическая
диалектика Маркса.
Аксельрод Л. И. (Ортодокс). Философские очерки: Ответ философским критикам
исторического материализма.
Аксельрод Л. И. (Ортодокс). Критика основ буржуазного обществоведения и
материалистическое понимание истории: Курс лекций.
Юшкевич П. С. Материализм и критический реализм.
Лозинский Е. И. Что же такое, наконец, интеллигенция?
Арон Р. Воображаемые марксизмы.
Чухлеб С. //., Краснянский Д. Е. Комментарии к материалистическому пониманию
истории.
Павловский В. В. «Цшжданская война во Франции» К. Маркса и современность.
Хазанов В. Е. Основы социального оптимизма.
Здоров А. А. Государственный капитализм и модернизация Советского Союза.
Претель Д. От философии марксизма-ленинизма к философии Маркса.
Антонова И. К. Марксизм вне политики.
Завалько Г. А. Понятие «революция» в философии и общественных науках.
Сапега В. М. Классовая борьба. Государство и капитал.
Паршаков Е. А. Экономическое развитие общества.
Корнфорт М. В защиту философии. Против позитивизма и прагматизма.
Джохадзе Д. В. (отв. ред.) Учение Маркса. XXI век. Кн. 1,2.
Серия «Политэкономические императивы советского марксизма»
Лозовский А. Стачка как бой.
Лозовский А. Анархо-синдикализм и коммунизм.
Слуцкина С. Экономическое учение социал-фашизма: Гилъфердинг.
Богораз В. Г. USA: Люди и нравы Америки.
Покровский M. Н. Империалистская война: Сборник статей 1915—1930.
ее
[ее:
Si
09
ее
[091
Ш
Ж
Тел./факс:
+7(499)724-25-45
(многоканальный)
E-mail:
URSS@URSS.ru
http://URSS.ru
Наши книги можно приобрести в магазинах:
«НАУКУ - ВСЕМ!» (и. Профсоюзная, Нахмиовами пр-т, 56. Тел. (499) 724-2545)
«Биошо-Глооус» (и. Лубянка, ул. Няашцная, 6. Тел. (495) 625-2457)
«Московские дои книги» (и. Арбатская, ул. Новые Арбат, 8. Тел. (495) 203-8242)
«Молодая гвардия» (и. Полянка, ул. Б. Полянка, 28. Тел. (495) 238-5001,
780-3370)
«Дои научно-технической книги» (Ленински! пр-т, 40. Тел. (495) 137-6019)
«Дои книги на Ладтнскои» (и. Бауманская, ул.Ладоиская.в, стр.1.
Тел. 267-0302)
«СПб. дои книги» (Невский пр., 28. Тел. (812) 448-2355)
«100000 книг» (г. Екатеринбург, ул. Тургенева, 13. Тел. (343) 22-12-979)
Сеть магазинов «Дои книги» (г. Екатеринбург, ул. Антона Валена, 12.
Тел. (343) 253-50-10)
|и
09
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru

URSS ru
URSS ru
URSS.
Уважаемые читатели! Уважаемые авторы!
Наше издательство специализируется на выпуске научной и учебной
литературы, в том числе монографий, журналов, трудов ученых
Российской академии наук, научно-исследовательских институтов и учебных
заведении. Мы предлагаем авторам свои услуги на выгодных
экономических условиях. При этом мы берем на себя всю работу по подготовке
издания — от набора, редактирования и верстки до тиражирования
и распространения.
С»
URSS
Среди вышедших и готовящихся к изданию книг мы предлагаем Вам следующие:
Завалько Г. А. Проблема соотношения морали и религии в истории философии.
Завалько Г. А. Философские проблемы эстетики.
Серия «Размышляя о марксизме»
Ленин В. И. Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения.
Ленин В. И. Государство и революция.
Ленин В, И. Империализм, как высшая стадия капитализма.
Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции.
Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме.
Ленин В. И. Шаг вперед, два шага назад: Кризис в нашей партии.
Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм.
Люксембург Р. Введение в политическую экономию.
Лафарг П. Экономический детерминизм Карла Маркса.
Бернал Дж.Д. Марксизм и наука.
Покровский М. Н. Очерки по истории революционного движения в России ХГХ и XX вв.
Чернышев И. В. Памятная книжка марксиста.
Меринг Ф. На страже марксизма.
Богданов А. А. Краткий курс экономической науки.
Богданов A.A., Скворцов-Степанов И. И. Курс политической экономики
докапиталистической эпохи.
Туган-Барановский М. И. Социальные основы кооперации.
Туган-Барановский М. И. Теоретические основы марксизма.
Ту ган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение.
Каутский К. Этика и материалистическое понимание истории.
Каутский К. Экономическое учение Карла Маркса.
Каутский К. Путь к власти; Славяне и революция.
Каутский К. К критике теории и практики марксизма («Антибернпггейн»).
Каутский К. Очерки и этюды по политической экономии.
Каутский К Американский и русский рабочий.
Сорель Ж. Размышления о насилии.
Лабриола А. Исторический материализм и философия: Письма к Жоржу Сорелю.
Лабриола А. Исторический материализм.
Андлер Ш. Историческое введение и комментарий к Коммунистическому манифесту.
Мост И. Капитал и труд: Популярное извлечение из «Капитала» Карла Маркса.
Бузгалин А. В. (ред.) Марксизм: Альтернативы XXI века.
1%-А
m
ш
По всем вопросам Вы можете обратиться к нам:
тел. +7 (499) 724-25-45 (многоканальный)
или электронной почтой URSS@URSS.ru
Полный каталог изданий представлен
в интернет-магазине: http://URSS.ru
Научная и учебная
литература
URSS.ru
URSS.ru
URSS ГЦ
URSS.ru