Text
                    >
>00<J><_X_>C><J<J<LXJ4><^
63.3(Ц)
■/ -39 '
Человек
эпохи
Просвещения
>1
а
41
а
Cfl
«НАУКА»
К>0<>ОК>0<>С>Оч^^


РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК IfHf научный совет по истории мировой культуры КОМИССИЯ ПО КУЛЬТУРЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ Человек _ эпохи Просвещения ■ t Удмуртский ьссл у Республиканская . f ^ У научная библиотека " В им. В. И. Ленина I МОСКВА «НАУКА» 1999
УДК 93/99 ББК 63.3(0)5 Ч 39 Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) проект № 98-02-16345 Редколлегия: кандидат исторических наук Е.И. Лебедева кандидат исторических наук Н.Ю. Плавинская (отв. секретарь) доктор исторических наук А.В. Чудинов О •тветственныи редактор доктор исторических наук \Г.С. Кучеренко Рецензенты: кандидаты исторических наук Л.Н. Вдовина, Г.С. Черткова Человек эпохи Просвещения. — М.: Наука, 1999. — 223 с. ISBN 5-02-011743-9 В статьях сборника рассматриваются проблемы культуры эпохи Про- свещения во всем единстве и многообразии ее форм. В центре внимания на- ходится личность в разных ее проявлениях: монарх, философ, писатель, по- литик, деятель культуры. На широком историческом материале исследуют- ся ценностная ориентация человека XVIII — начала XIX в., пути его нрав- ственной, идейной и политической эволюции, поиски собственного места в общем культурном движении эпохи. Для историков, литературоведов, философов и всех, кто интересует- ся историей культуры и общественной мысли нового времени. По сети АК* ISBN 5-02-011743-9 © Коллектив авторов, 1999 © В.Ю. Яковлев, художественное оформление, 1999 © Российская академия наук, 1999 На обложке: Вольтер, отдыхающий в кресле. Жан Гюбер. Около 1765-1780
МНОГООБРАЗИЕ ЛИЦ ЛЛ, Пименова Людовик XVI — французский король века Просвещения В результате исследований последних десятилетий существенно обновились представления об идейно-культурной атмосфере старого порядка, в частности предметом внимательного изучения стала поли- тическая культура того времени1. Современная историография отка- залась от представлений о государстве и правящей элите старого по- рядка как о монолитных феноменах и обратила внимание на их вну- тренние конфликты, в частности на различия в восприятии и исполь- зовании ими новой общественной мысли и культуры Просвещения. Среди людей, правивших Францией в конце старого порядка, были те, кого и современники и историки всегда признавали "людьми века Просвещения" (например, министры Людовика XVI Тюрго и Мальзерб). Однако подчас — и небезосновательно — "детьми века Просвещения" называли и таких на первый взгляд далеких от про- светительских идей политиков, как "Ментор" Людовика XVI Мо- репа и генерал-лейтенант парижской полиции Ленуар2. Что же каса- ется монархов, то "монархом века Просвещения" во Франции обыч- но признают Людовика XV: в нем видят человека, близкого просве- тительской культуре, и с его именем связывают ряд политических мер в духе так называемого просвещенного абсолютизма3. Но в не меньшей мере "сыном своего века" был и его набожный и застенчи- вый внук, увлеченный охотой и слесарным делом. Задача данного очерка — обрисовать в общих чертах, во-первых, как в годы правления Людовика XVI менялся общепринятый тради- ционный образ французского монарха и, во-вторых, каким королем был Людовик XVI, т.е. в чем его поведение оставалось традицион- ным, а в чем нет, в чем оно объяснялось его индивидуальными каче- ствами, а в чем веяниями времени. © Л.А. Пименова, 1999 3
Интеллектуальная атмосфера к моменту восшествия на престол Людовика XVI в 1774 г. характеризовалась рядом факторов: — распространялись идеи Просвещения, утверждались новые представления о природе власти, подвергались сомнению традицион- ный образ монарха и идеология абсолютной монархии; — существенным признаком новой мыслительной парадигмы яв- лялось противопоставление старого и нового, общество было одер- жимо жаждой обновления; — парламентская реформа Мопу 1771—1774 гг. (роспуск старых парламентов, замена их новыми с ограниченной компетенцией и от- мена наследственных прав собственности на судейские должности) вызвала в стране идейный кризис. До того общественное мнение признавало, что французский король соблюдает законы. Именно в этом, согласно авторитетному определению Монтескье, состояло принципиальное отличие монархии от деспотизма: монарх правит по закону, а деспот — сообразно собственным капризам. Реформа Мо- пу продемонстрировала, что во Франции нет политических институ- тов, которые помешали бы королю нарушить закон. Французскую монархию стали обвинять в деспотизме и требовать ответственности министров короля перед подданными. Таким образом, Людовик XVI стал королем в тот момент, когда традиционный образ монарха подвергался критическому переосмыс- лению. Еще в годы реформы Мопу появилась масса политико-юри- дической литературы о королевской власти и монархии. Часть этой литературы была впоследствии переиздана в 1775 г. в связи с коро- нацией Людовика XVI4. В своих представлениях о короле и монархии современники бы- ли далеки от единодушия. Одни сохранили верность традиционному образу короля милостью Божией, наделенного безраздельной суве- ренной властью и свободного от ответственности перед подданными, хотя и обязанного соблюдать основополагающие законы страны. Приверженцем традиционных представлений был сам молодой ко- роль и ряд его приближенных, в частности из среды духовенства. Прямую противоположность этим взглядам являло собой скеп- тически-рационалистическое отношение к идее божественности ко- ролевской власти. Основополагающая в рамках традиционных пред- ставлений церемония помазания на Царство объявлялась дорогостоя- щим спектаклем, смысл которого заключался в том, чтобы произве- сти впечатление на народ и убедить его в якобы божественном про- исхождении власти короля. Подобные критические взгляды пропа- 4
гандировались не тольлёоко вечно всем недовольными публицистами и юристами-маргиналамнш. Один из критиков оказался в числе влия- тельнейших лиц в коро олевстве: речь идет о генеральном контролере финансов Тюрго. Предпринимались • также попытки осмыслить традицию в кате- гориях политической м^ыысли XVIII в. Помазание на царство тракто- валось как заключение е общественного договора между королем и его подданными. Авторы ^выдержанных в таком духе сочинений обраща- ли особое внимание Hsia клятвы, которые согласно традиции король давал во время коронамции. Подобные взгляды были хорошо извест- ны Людовику XVI. В^зечером накануне коронации он прослушал про- поведь ахриепископа ЗЭксского Буажелена, "просвещенного"прелата и друга Тюрго. Пропожоведь содержала не слишком явную, но понят- ную слушателям критьиику реформы Мопу и рассуждения об обязан- ности короля править т только сообразно законам. Король уловил иззгеменение интеллектуальной атмосферы и по- своему на него отреагигаровал. Он и его окружение сами способство- вали распространении!») идеи обновления. Противопоставление ста- рого и нового, ставше^е^е впоследствии одной из определяющих черт революционного диску^рса, витало в воздухе уже по крайней мере со второй половины 70-х:ж годов XVIII в.5 Внешний толчок внедрению "обновленческой" ритсзгорики дала смена правителя: молодой король пришел на смену старююму. Со времени восшествия на престол Лю- довика XVI идеей прьм«шествия нового мира питались все рассужде- ния о политике как прцроправительственного, так и оппозиционного характера. Началось все еще;е с коронации нового монарха в Реймсе в 1775 г.6 Когда король о прибывал в город на церемонию коронации, его торжественный вхсиоод сопровождался шествием с "живыми карти- нами". В XVII в. дейсгхгтвующими лицами таких картин были антич- ные герои: Геркулес, А^Ахилл, Александр Македонский. Сквозной те- мой коронации Людожгвика XVI стала тема обновления. Торжествен- ный въезд короля в Р^Реймс сопровождался надписями и девизами: "Я возвещаю вам благ^тгословенную зарю прекрасных дней" (надпись на цоколе статуи Праоюосудия7), "redeunt Saturnia regna"8. В послед- нем изречении подраз^вумевалось, что на смену войнам придет мир. Впоследствии тема м**яиролюбия будет постоянно звучать и станет важным элементом обд^раза Людовика XVI-монарха. Существенно, что ш< и сам король, и высшее духовенство понимали обновление как религикоюзное возрождение французского народа. Це- 5
ремония в Реймсе должна была дать первоначальный импульс про- цессу религиозного и нравственного возрождения, по мысли короля совершенно необходимого для спасения страны, которая пребывала в бедственном положении. Еще в мае 1774 г. в ходе долгой беседы между только что взо- шедшим на престол Людовиком XVI и генерал-лейтенантом париж- ской полиции Сартином король будто бы сказал знаменательные слова: "Позаботьтесь, сударь, о реформе нравов в столице, а я поза- бочусь о том, чтобы реформировать нравы двора"9. Произносил ко- роль данную фразу при указанных обстоятельствах или нет, но стре- мление "реформировать нравы" путем возрождения религии у него несомненно было. Он лично подавал пример неукоснительного со- блюдения правил церковной жизни. Тема обновления, возникнув с приходом нового монарха, про- должала звучать и потом. В 1781 г. аббат Мори говорил в вели- копостной проповеди в придворной церкви: "Государство состари- лось в течение столь долгого царствования; Вы, Сир, омолодили Францию"10. Эта тема была созвучна идеям века Просвещения и впоследст- вии стала важным элементом революционной идеологии, но в оппо- зиционном лагере она получила принципиально иную трактовку, не- жели в правительственных кругах. Если король надеялся сам стать силой обновления и возрождения, то для оппозиционных "филосо- фов" вся правящая верхушка была олицетворением старого мира, клонящегося к упадку. Другое важное отличие состояло в том, что "философы" мыслили обновление как создание рационально органи- зованного общества, соответствующего человеческой природе. Для Людовика XVI, как уже говорилось, это было религиозное обновле- ние11 и возврат к идеализированному прошлому. В этих устремлени- ях Людовика XVI заметно сильное влияние его любимого автора — Фенелона. Правление Людовика XVI ознаменовалось попытками создать новый образ монарха, отличный как от классического образа Людо- вика Великого (Louis le Grand), так и от ставшего негативным об- раза Людовика Возлюбленного (Louis le Bien-aime). У Людовика XVI были два положительных образа: Людовик Суровый (Louis le Severe) и Людовик Благодетель (Louis le Bienfaisant). Создание и того и другого имело причины как индиви- дуально-психологического, так и идеологического характера. Образ Людовика Сурового отвечал глубокой религиозности короля, его 6
стремлению изменить нравы; он явно контрастировал с образом лег- комысленного предшественника. На создание образа Людовика Су- рового повлияли и личные качества монарха: его природная застен- чивость, угловатость, грубоватость поведения, неловкость в общении с людьми, неумение расположить их к себе. Но этот образ не при- жился; видимо, он требовал большей силы характера, чем та, кото- рой обладал монарх. О Людовике Суровом говорили лишь в первые месяцы нового царствования, и после 1774 г. упоминания о нем исче- зают. Образ Людовика Благодетеля, в котором так же, как и в преды- дущем, скрыта антитеза образу Людовика XV ("Louis le Bienfaisant" — "Louis le Bien-aime"), существовал на всем протяже- нии царствования Людовика XVI, вплоть до начала революции (пропагандировавшийся тогда образ "Людовика — восстановителя французской свободы" представлял собой не что иное, как модифи- кацию образа Людовика Благодетеля). Правда, и эта маска так и не приросла окончательно к лицу короля. В сознании современников и потомков все затмил негативный образ несостоятельного мужа бес- стыжей Туанетты12. Кроме того, перипетии революции вообще за- ставили забыть многие из распространенных прежде представлений. Но в конце старого порядка образ доброго короля, отца и друга сво- его народа пропагандировался постоянно и в самых разных формах: в официальных газетах, лубочных картинках, рассказах, передавав- шихся из уст в уста. Еще про дофина, а затем про короля Людовика ходили анекдоты о том, как он будто бы без свиты, переодевшись, гуляет по окрестностям Версаля и помогает бедным людям. Вот од- на из таких историй, рассказанная современником. Однажды король вышел из Версальского дворца без свиты, но один из гвардейцев все-таки решил проследить за ним и увидел, как король зашел в ка- кой-то дом. Гвардеец узнал от соседей, что в этом доме живет очень бедная семья. Когда король выходил из дома, его дожидалось у две- рей множество гвардейцев и приближенных, и король, смеясь, вос- кликнул: "Черт побери, господа, от вас невозможно уйти искать при- ключений"13. Подобные истории вовсе не обязательно соответствовали реаль- ным событиям, но некую почву под собой они несомненно имели. По-видимому, король и впрямь по натуре был человеком добрым и гуманным и хотел помочь бедному народу. Но возникает вопрос, по- чему, обладая всей полнотой власти в королевстве, он помогал своим неимущим подданным столь странным и малоэффективным спосо- 7
бом. Очевидно, помощь бедным не была самоцелью или по крайней мере единственной целью короля. Помогая бедным, он стремился подражать Генриху IV, точнее, сложившемуся к тому времени обра- зу Генриха IV Очень часто рассказчики таких историй прямо гово- рят о том, что, прогуливаясь по Версалю инкогнито, Людовик XVI имитировал поведение Генриха IV14. В Париже, в коллекции эстампов Национальной библиотеки, есть целый ряд замечательных изображений такого рода. На одних эстампах Людовик XVI и Генрих IV просто изображены рядом, на других это сопоставление сделано в более иносказательной, хотя и вполне ясной, форме. Примером может служить существующий в нескольких вариантах эстамп под названием "Курица в горшке". Трогательный сюжет истории, неоднократно описанной и запечат- ленной в рисунках и стихах, таков: однажды Людовик и Мария-Ан- туанетта встретили бедную девочку, которая несла похлебку семье на обед; августейшие супруги попробовали похлебку и, оценив, сколь она скверна, дали девочке 4 луи и велели, чтобы она отнесла эти деньги отцу15. Просмотр этих эстампов дает наглядное представление о том, с кем из королей-предшественников изображали вместе, а значит, и сопоставляли Людовика XVI. Неудивительно, что почти отсутству- ют его изображения вместе с дискредитированным Людовиком XV Гораздо примечательнее то, что крайне редко встречаются двойные портреты Людовика XVI и Людовика XIV Чаще всего Людовик XVI изображен в компании Генриха IV и Людовика XII . Появле- ние первого из них выглядит вполне закономерным. Во Франции XVIII в. Генрих IV был общепризнанным кумиром: достаточно вспомнить хотя бы "Генриаду" Вольтера. Второй образ был несрав- нимо менее ярким, и его появление рядом с портретом царствующе- го монарха на первый взгляд кажется менее оправданным. Однако этот выбор был по-своему логичен. Он объяснялся тем, что образца- ми для подражания становились не "великие короли" (Людовик Ве- ликий), а "дЪбрые короли"17. Надо думать, что это отвечало и поис- кам нового образа монарха, и индивидуальным особенностям Людо- вика XVI. В создании этого образа участвовали и расхожие определения монарха: "друг народа", "отец подданных", "король-гражданин". Такого рода определения встречаются в самых разных текстах: и в подписях к гравюрам18 и лубочным картинкам, и в церковных пропо- ведях, и в официальных речах19. Причем их появление отнюдь не 8
связано с обстановкой предреволюционного кризиса 1787—1789 гг., они зазвучали с самых первых лет царствования Людовика XVI. Итак, мы видим, что в годы правления Людовика XVI созда- вался новый образ короля, отличающийся от того классического об- раза абсолютного монарха, который был задан Людовиком XIV В то же самое время делались попытки вообще обновить идеологию аб- солютной монархии. Они были отмечены своеобразным восприяти- ем просветительской риторики и некоторых широко распространен- ных просветительских идей. Однако эта тема заслуживает отдельно- го разговора. Сейчас же мы рассмотрим то, как сам Людовик XVI трактовал расхожие понятия XVIII в. Ни в коей мере, конечно же, не являясь "философом на троне", он из всех французских Бурбонов получил наиболее солидное образование20. Он освоил приличеству- ющий просвещенному вельможе его времени набор книг, наук и ре- месел. По складу ума он был склонен к эмпиризму и предпочитал факты теориям. "Схематично" ("schematique") для него было бран- ным словцом, означавшим нечто ошибочное, неверное. Вместе с тем Людовик XVI являл собой тип книжного человека. Он правил стра- ной, которую совсем не видел, и при этом плохо знал даже Париж. До бегства в Варенн ему довелось побывать только в Шербуре на строительстве военного порта. Однако не все европейские монархи века Просвещения были та- кими домоседами. Вспомним, что Иосиф II Габсбург наведывался в Париж к сестре и деверю. Более того, в 1777 г. Иосиф II проехал по всей Франции, посетив Руан, Сен-Мало, Брест, Нант, Ларошель, Бордо, Тулузу, Монпелье, Марсель, Тулон, Лион, не считая более мелких городов21. Современники говорили, что в Париже Иосифа II особенно поразило здание Дома инвалидов. После его осмотра меж- ду двумя монархами будто бы произошел следующий разговор. "Вы обладаете прекраснейшим зданием в Европе," — сказал Иосиф II. "Каким же?" — спросил Людовик. — "Домом инвалидов." — "Да, так говорят". — "Как, разве вы до сих пор не видели этого здания?" "~ "Право же, нет"22. Мы не можем утверждать, что такой разговор действительно имел место, но известно, что Дома инвалидов Людо- вик XVI до того времени не посещал. В идейном отношении Людовик XVI был верным учеником Фе- нелона. Он усвоил фенелоновскую концепцию абсолютной монархии '-' следовал ей в своем поведении23. Своеобразное восприятие им рас- хожих идей века Просвещения, в частности его понимание естест- венного права, обусловлено тем, какую трактовку этим идеям давал 9
Фенелон; его гуманистическая установка и отношение к войне и ми- ру тоже сформировались под воздействием Фенелона24. В 12 -летнем возрасте дофин Людовик написал брошюру "Взя- тые из Телемаха моральные и политические максимы о науке царст- вовать и о счастье народов". Он отпечатал 25 экземпляров своего со- чинения для членов королевской семьи. Дед Людовик XV прочел его и велел все уничтожить и разбить печатную доску. Зато сохрани- лись более поздние "Размышления" Людовика XVI о беседах с вос- питателем, герцогом де Ла Вогийоном, и крайне немногочисленные маргиналии и заметки зрелых лет. Его литературное наследие вооб- ще скудно, причем оно не содержит рассуждений морального и по- литического характера, за исключением разве что юношеских сочи- нений. В последних, в частности о естественном праве, дофин Людо- вик пишет следующее: "Я должен рассматривать всех людей как равных и независимых согласно естественному праву"25. Из этого следует, по его мнению, что надо любить Бога, любить родителей и быть им благодарным, уважать их и подчиняться им. Следует также быть благодарным всем тем, кто делает тебе добро, и всегда возна- граждать их за службу. Такой ход мыслей способен вызвать недо- умение, если понимать естественное право так, как понимали его эн- циклопедисты. Но Людовик в трактовке этой категории следовал за Фенелоном, а для того естественное право являлось синонимом Бо- жественного права, сердцевину которого составляли 10 заповедей. Учитывая возможность такого осмысления естественного права, сле- дует признать размышления дофина Людовика вполне логичными. Далее он развивал начатую тему и писал о том, как король должен уважать естественное право. По его мысли, хорошее правление должно быть основано на человечности, доброте и благотворитель- ности, а человечность состоит в соблюдении прав человека. Права человека — это естественные права. "Есть четыре естественных пра- ва, которые государь обязан хранить для каждого из подданных; они исходят от самого Бога и первичны по отношению к любым полити- ческим и гражданским законам: это жизнь, честь, свобода и собст- венность на имущество, которым владеет каждый индивид"26. Впо- следствии он уже не говорил на эту тему столь подробно, хотя из- вестны и более поздние его высказывания о доброте и человечности. Все это вполне соответствует создававшемуся при нем образу коро- ля-благодетеля, одновременно и друга, и отца народа. Фенелоном же был навеян и образ короля-миротворца. В соответствии с этим сте- реотипом в конце 70-х годов, когда решался вопрос об участии 10
Франции в войне против Англии, было принято говорить, что обще- ственное мнение Франции — за войну, а король, известный своим миролюбием, против27. В XVIII в. шел процесс разграничения публичной и частной сфер28. В классическом придворном обществе Людовика XIV не было частной жизни. Жизнь короля и двора была целиком и по сути своей публичной и представительной ("la vie representative"). При- дворное общество времени Людовика XVI во многом еще сохраня- ло эти традиционные черты. Этикет и нормы поведения мало эволю- ционировали со времени Людовика XIV Самые интимные (разуме- ется, если судить с точки зрения человека более позднего времени) подробности жизни короля и королевской семьи были делом не част- ным, а публичным и становились предметом обсуждений. В общест- ве говорили — а кое-кто и сообщал своим иностранным корреспон- дентам — о том, как королю и королеве промывали желудок, были месячные или нет у жены графа Прованского; королеве приходилось рожать публично, а газеты подробно информировали о том, как про- ходили роды и т.п.29 Но у самого Людовика XVI явно прослежива- ется стремление защитить свою частную жизнь от посторонних глаз. "Представительная жизнь" его тяготила и противоречила его лич- ным вкусам "короля-буржуа". Отчасти с этим связаны и многие его проблемы во взаимоотношениях с современниками. Очень мало с кем из приближенных король вел себя свободно и раскованно, как, например, с Морепа или Верженном. В свете сказанного уместно за- глянуть и в знаменитый дневник Людовика XVI — документ, не раз служивший основанием для выводов о крайнем духовном и интеллек- туальном убожестве его автора30. Этот дневник по замыслу не дол- жен был содержать в себе ничего, кроме перечня количества дичи, убитой на охоте, и официальных мероприятий, состоявшихся в тот или иной день. Людовик как личность в нем себя совершенно не рас- крывает. Он вообще не любил публичных мероприятий, не умел дер- жаться на публике и произносить речи, предпочитая работу в одино- честве в кабинете и общество близких людей, с которыми не надо было соблюдать предписаний этикета. При нем вошли в обычай ужины в узком кругу, проходившие часто у сестры короля Елизаве- ты, где упразднялись предписания этикета. Во время таких вечеров слуг отпускали и все сами распоряжались за столом, как хотели. Вкусы короля в этом смысле соответствовали нравам его времени31. Таким образом, в рассуждениях и в поведении Людовика XVI мы можем обнаружить и следование традиции, и новизну. Причем, с //
одной стороны, за официальной "обновленческой" риторикой могли стоять меры, не содержавшие принципиальной новизны. С другой стороны, король был "человеком своего времени" даже тогда, когда защищал традицию (в частности, неизменность придворного ритуа- ла), пытался ей следовать, но и одновременно опровергал ее своим поведением. 1В первую очередь необходимо отметить исследования американских и французских историков: К. Бейкера, Л. Хант, В. Грудер и Р. Шартье, Ф. Фюре, М. Озуф. 2 См., например: Chevallier P. Les philosophes et le lieutenant de police (1775-1785) // French Studies. 1963. Vol. 17, N 2. P. 105-120. 3 Laugier L. Un ministere reformateur sous Louis XV: Le Triumvirat (1770—1774). P., 1975; Tfenard L. Labsolutisme eclaire: le cas francais // Annales Historiques de la Revolution francaise. 1979. N 4. P. 627—646. 4 Современные исследования выявили разнообразие идей и мнений от- носительно природы королевской власти, присущих французам века Про- свещения. См.: Baker К.М. French political thought at the accession of Louis XVI // Journal of Modern History. 1978. N 2. P. 279-303; Valensise M. Le sacre du roi: strategic symbolique et doctrine politique de la monarchic francaise // Annales: Economies, Societes, Civilisations. 1986. N 3. P. 543—577; Merrick J.W. The desacralization of the French monarchy in the eighteenth cen- tury. Louisiana State Univ. Press, 1990. Последующее изложение различных представлений о королевской власти опирается на результаты указанных исследований. 5 Baecque A. de. Le discours anti-noble (1787—1792) aux origines d'un slogan: "Le peuple contre les gros" // Revue d'histoire moderne et contempo- raine. 1989. N 1. P. 3-28. 6 Описание коронации Людовика XVI см.: Le Coff J. Reims, ville du sacre // Les lieux de memoire. P., 1986. Vol. 2, pt. 1. P. 138—165. 7 Об аллегориях, связанных с образом короля, см.: Baecque A. de. Le corps de l'histoire: Metaphores et politique (1770-1800). P., 1993. P. 45-98. 8 "Возвращается Сатурново царство" (цитата из Вергилия). 9 Об этом пишет в своем "Дневнике" книготорговец Симеон Проспер Арди, ссылаясь на то, что "так говорят": Hardy S.P. Mes loisirs, ou Journal d evenements, tels qu'ils parviennent a ma connoissance. (Рукопись: Bibliotheque Nationale. Ms. fr. 6681. P. 343.) 10 Об этом пишет в.своих воспоминаниях "историограф Франции" Ж.Н. Моро: Moreau J.N. Mes souvenirs. P., 1901. Т. 2. P. 311-312. 11 Примечательно, что именно о набожности нового монарха более все- го сожалел Вольтер. 12 Карикатурный образ короля и королевской семьи стал предметом двух интересных исследований: Duprat A. Le roi decapite: essai sur les ima- 12
ginaires-politiques. P., 1992; Thomas Ch. La reine scelerate: Marie-Antoinette dans les pamphlets. P., 1989. 13 Correspondance secrete inedite sur Louis XVI, Marie-Antoinette, la cour et la ville de 1777 a 1792 / Publ. par M. de Lescure. P., 1866. T. 1. P. 25. 14 См., например: Hardy S.P. Mes loisirs... (Микрофильм рукописи: Bibliotheque Nationale. Ms. fr. 6682. P. 203.) 13 Bibliotheque Nationale. Departement des estampes. Collection de Vinck. Inventaire analytique. P., 1849. T. 1. P. 82—83. 16 Bibliotheque Nationale. Departement des estampes. Collection de Vinck. Inventaire analytique. N 9, 122, 128, 204, 456-459, 461-468, 1324, 1362, 1389. 17 Именно такую репутацию имел и Людовик XII, и Генрих IV 18 Особенно курьезна подпись к эстампу, изображающему Людови- ка XVI в окружении его обычных спутников, Людовика XII и Генриха IV "16 = 12 + 4. Доказывается сложением. Людовик XII — Друг народа. Генрих IV — Отец подданных. Людовик XVI — и то и другое" (Bibliotheque Nationale. Departement des estampes. Collection de Vinck. Fol. 64, N 462). 19 См., например: Proces-verbal de Tassemblee generale extraordinaire du clerge de France, tenue a Paris, au couvent des Grands-Augustins, en Гаппёе 1782. P., 1783. P 267. 20 Об образовании и воспитании Людовика XVI написано много. См., например: Mousnier R. Les institutions de la France sous la monarchic absolue. P., 1974. T. 2. P. 25-26; Hardman J. Louis XVI. Yale, 1993. P. 17-26. 21 Correspondance secrete inedite sur Louis XVI... T. 1. P. 62. 22 Ibid. P. 52. 23 В силу хорошо усвоенных с детства уроков он и мог быть только аб- солютным монархом; изменить этому амплуа и стать конституционным мо- нархом он так и не смог. 24 О политических идеях Фенелона см.: Galloucdec-Genuys F. La con- ception du prince dans l'ceuvre de Fenelon. P., 1963. ^CEuvres de Louis XVI. P., 1864. P. 193. 24bid. 27 Correspondance secrete inedite sur Louis XVI... T. 1. P. 7, 67. В дей- ствительности, как убедительно показал в своем исследовании Дж. Хард- ман, в руководстве внешней политикой король действовал самостоятельно и с полным знанием дела; поддержка восставших американских колони- стов, в том числе и военная, была им санкционирована с самого начала и осуществлялась под его руководством (Hardman J. Op. cit. P. 88—100). MHabermasJ. Lespace publique. P., 1992. P. 17-23, 38-41. 29 См., например: Correspondance secrete inedite sur Louis XVI... T. 1. P. 172-173, 254; Journal de Paris. 23 Dec. 1778. N 357; 26 Oct. 1781. N299. 13
30 Journal de Louis XVI. P., 1873; Journal de Louis XVI. P., 1900. 31 Угасание "представительной жизни", сокращение числа публичных церемоний было во Франции общей тенденцией на протяжении XVIII в. Обычно это аргументировали, во-первых, опасностью беспорядков и, во- вторых, необходимостью экономить (высказывалось мнение, что вместо дорогостоящих празднеств с фейерверками лучше помогать бедным, что вполне соответствовало образу короля-благодетеля). TJ[. Лабутина Идейное наследие английского Просвещения * в творчестве энциклопедистов Франции Впервые зародившись в последние десятилетия XVII в. на анг- лийской почве, просветительские идеи вскоре заняли господствую- щее положение в общественной мысли ряда стран Европы и Амери- ки. В этой связи закономерен вопрос: оказало ли влияние англий- ское "наследие" на развитие просветительской мысли в других стра- нах, и прежде всего во Франции? Данный вопрос интересовал мно- гих исследователей, но специально никем из них не изучался. Как правило, ученые лишь ограничивались признанием факта идейного влияния английских просветителей на их последователей за рубе- жом. К примеру, Ф. Хэрншоу отмечал, что произведения Болинг- брока оказали "глубокое влияние на Монтескье и Вольтера и через них способствовали выработке принципов Американской конститу- ции"1. Р. Портер и М. Тейч подчеркивали, что просветительские идеи из Англии проникли во Францию через произведения Дж. То- ланда, А. Коллинза, Шефтсбери. Большой интерес, на их взгляд, вызывали во Франции и морально-этические произведения первых журналистов Англии — Р. Стиля и Дж. Аддисона. По признанию Ж.-Ж. Руссо, издаваемый ими журнал "Спектейтор" делал людей "более мудрыми и добрыми"2. О влиянии Дж. Локка, Дж. Свифта и Болингброка на формирование просветительских взглядов Воль- тера упоминал К. Маклин3. Важная в научном плане, но все еще недостаточно изученная проблема идейных истоков французского Просвещения привлекла и наше внимание. Мы задались целью проследить, каким путем про- исходило знакомство французских энциклопедистов с идейным бага- © Т.Л. Лабутина, 1999 14
жом английских просветителей, и выяснить, какие идеи из англий- ского "наследия" сделались для них наиболее притягательными. Говоря о понятии энциклопедизма в культуре Просвещения, под которым мы подразумеваем прежде всего высокообразованность и просвещенность его представителей, следует признать, что и первые просветители Англии в определенной мере были также энциклопеди- стами. И в этом прежде всего убеждают биографии деятелей ранне- го английского Просвещения: Локка, Свифта, Дефо, Болингброка, Стиля, Аддисона, Темпля, Сомерса, Галифакса, Ходли, Толанда, Мойля, Молсуорта, Дэвнента4. Все они происходили из имущих слоев (из родовитой аристократии либо из семей священнослужите- лей или юристов, реже — из купечества) и имели возможности для получения прекрасного образования как в английских университетах, так и на континенте. Высокообразованных людей в Англии в ту по- ру готовили также так называемые диссентерские академии. Напри- мер, Дефо, обучавшийся в одной из таких академий, овладел не только несколькими языками (испанским, итальянским, греческим, французским), но и такими науками, как физика, астрономия, фило- софия, теология, история, география, государственное право. Кроме того, он изучил ораторское искусство и стенографию. Закончил дис- сентерскую академию и лорд Болингброк. Некоторые англичане со- вершенствовали свое образование за границей. Прекрасное знание языков, в.том числе латыни, позволяло им знакомиться с произведе- ниями не только современных, но и древних философов, политиков, историков, юристов. В их домах имелись богатейшие библиотеки. Своими коллекциями книг прославились известный юрист Дж. Со- мерс и дипломат У. Темпль, в доме которого провел молодые годы Дж. Свифт. Просветители активно участвовали в политической жизни страны, работали в парламенте '- де, министерствах, Тайном совете. Были членами партий тори и/ вигов. Подобная деятельность в высши эшелонах власти требовала са- мых разносторонних и глубоких знаний в различных областях эконо- мики, политики, в законотворчестве и судопроизводстве. Хотя не все представители английского Просвещения занимались литератур- ным ремеслом (среди них были не только писатели, драматурги и журналисты, но и ученые, юристы, военные, священнослужители, врачи, дипломаты, купцы), однако практически все они отменно вла- дели пером, о чем свидетельствуют их многочисленные трактаты, до- шедшие до нас. Как видно, это были люди высокообразованные и просвещенные, и их по праву можно было бы причислить к "энцик- /5
лопедистам" XVIII столетия. Неудивительно, что своими произве- дениями они не только обессмертили собственные имена, но и оказа- ли глубокое влияние на последующие поколения деятелей европей- ского и американского Просвещения. Философское учение Локка и Толанда, научные труды Ньютона, исторические изыскания Бо- лингброка, социально-экономические проекты Дефо, дидактические программы Локка и Дефо, сатирические произведения Свифта сде- лались основополагающими, "программными" для мыслителей дру- гих стран, и в первую очередь для французских энциклопедистов. Знакомство французов с идеями английского Просвещения осу- ществлялось двумя путями: через произведения наиболее видных его представителей, а также благодаря непосредственным контактам, встречам и беседам. Как отмечал Н. Кепелди существовали три ви- да подобных контактов: политическая эмиграция, путешествия и со- вершенствование образования (grand tour)5. Знакомство Вольтера и Монтескье с Болингброком произошло во Франции, куда английский лорд бежал в 1714 г. от преследова- ний вигского кабинета министров. Болингброк поселился вблизи Орлеана, в небольшом местечке Лясурс. Встречи и беседы мысли- телей двух стран оказались весьма плодотворными: они стали, как утверждал И. Крамник, "связующими звеньями" между француз- скими и английскими идеями раннего Просвещения6. А в 1726 г. в политической ссылке оказался Вольтер. Местом его эмиграции ста- ла Англия. Побывали на родине Просвещения Гельвеций и Мон- тескье, правда уже не в роли политических изгнанников, а как обычные путешественники. Английские просветители, в свою оче- редь, также нередко выезжали на континент, главным образом для совершенствования образования. Дипломат У. Темпль в молодости четыре года провел за границей, совершенствуясь в языках во Франции, Голландии, Германии, Фландрии. Несколько лет прожил в Европе Дефо, который знакомился с устройством промышленных предприятий во Франции, Италии, Испании, Португалии. Свое образование* продолжил на континенте (во Франции, Италии, Швейцарии, Австрии, Голландии, Германии) драматург и журна- лист Дж. Аддисон. Девятнадцатилетним юношей впервые посетил Париж и Рим лорд Болингброк. В университетах Парижа и Жене- вы обучался маркиз Галифакс. Побывал на континенте так называ- емый "новый" республиканец Э. Флитчер. Несколько лет провел в путешествиях по странам Европы философ Дж. Толанд. Думается, что визиты этих видных деятелей в европейские страны, и прежде
всего во Францию, не прошли бесследно для просвещенных умов континента. Наиболее ощутимо сказалось английское влияние на тех деяте- лях европейского Просвещения, которым довелось побывать на его родине. Особенно наглядно это видно на примере Вольтера, который прожил в Англии с 1726 по 1729 г. Создатель знаменитого "Эдипа" в ту пору уже был хорошо известен на Британских островах, где его встретили с особым почетом. Знакомство с Англией произвело на Вольтера неизгладимое впечатление. В особое восхищение привело его конституционное устройство страны. «Английская нация, — пи- сал он позднее в "Философских письмах", — единственная на Зем- ле, добившаяся ограничения королевской власти путем сопротивле- ния, а также установившая с помощью последовательных усилий то мудрое правление, при котором государь, всемогущий когда речь идет о благих делах, оказывается связанным по рукам и ногам, если намеревается совершить зло; при котором вельможи являются граж- * ч данами без надменности и вассалов, а народ без смут принимает уча- стие в управлении»7. Вольтер обращал также внимание на существу- ^^ ющее между общинами, лордами и королем "согласие", считая по- ^^ добное сочетание "счастливым". Впрочем, мимо пристального взгля- ^ да мыслителя не прошли незамеченными и некоторые "изъяны" анг- ■^ лийской системы правления. Вольтер подметил присущую парламен- ' V тариям коррупцию. При случае, отмечал он, члены английского пар- 40 ламента "продают свои голоса точно так же, как это делалось в Ри- Л^ ме"8. Однако это было, пожалуй, единственным критическим заме- чанием Вольтера по поводу английских порядков. Экономические реформы "превосходного короля Вильгельма III", на взгляд Вольтера, заметно облегчили положение простого народа, который перестал чувствовать себя "угнетенным и обиженным". "Ноги крестьянина не стирают деревянные башмаки, он ест белый хлеб, хорошо одевается, не боится увеличить поголовье своего стада или покрыть свою крышу черепицей под угрозой повышения налога в следующем году". Короче говоря, заключал Вольтер, крестьяне живут "свободными людьми". Столь идиллическая картина жизни английских крестьян, представленная Вольтером, не вполне соответ- ствовала действительности. Вероятно, французский мыслитель де- лал подобные выводы, сравнивая уровень жизни крестьянства своей страны с тем, как жили фермеры Англии. И действительно, в буржу- азной Англии крестьянство было более зажиточным, нежели в фео- дальной Франции. Не случайно специалисты окрестили начало
XVIII в. в Англии "золотым веком сельского работника"9. Однако это не означало, что все крестьяне были людьми зажиточными. По признанию Дефо, исследовавшего экономическое положение стра- ны, наряду с богатыми и процветающими крестьянами среди них бы- ло немало тех, кто "испытывал сильную нужду"10. Кроме того, по- прежнему оставалась нерешенной проблема пауперов, ряды которых пополняли как горожане, так и сельские труженики. Не ограничиваясь констатацией достижений в английской эконо- мике, достигнутых в правление короля Вильгельма Оранского, Вольтер пытался выявить причины, им способствующие. Так, он от- метил решающую роль торговли в успешном развитии экономики Англии. На его взгляд, торговля обеспечила "рост величия государ- ства", обогатив английских горожан, "способствовала их освобожде- нию". Свобода же эта,* свою очередь, вызвала расширение торгов- ли. Именно торговля "мало-помалу породила морские силы, с помо- щью которых англичане стали повелителями морей". Вольтер прихо- дил к заключению о том, что подобное положение вещей "вызывает у английского купца справедливое чувство гордости и заставляет его, не без некоторого основания, сравнивать себя с римским граждани- ном, поэтому младшие сыновья пэров королевства вовсе не пренеб- регают коммерцией"11. Высоко оценивая достижения английской нации в сфере эконо- мики, политики, законодательства и культуры, Вольтер тесно связы- вал их с результатами двух революций XVII в. "Без сомнения, — подчеркивал он, — установить свободу в Англии стоило недешево. Идол деспотической власти был потоплен в морях крови; однако ан- гличане вовсе не считали, что они слишком дорого заплатили за дос- тойное законода!ельство"12. Позднее в своих трудах Вольтер не раз обращался к событиям английских революций, явно отдавая свои симпатии Славной революции 1688—1689 гг.13 Результатом поездки Вольтера в Англию стали "Письма об анг- личанах", которые были опубликованы в Лондоне в i733 г., а через год — в Париже под названием "Философские письма". Это произ- ведение Вольтера вызвало гнев французских властей, издавших при- каз об аресте философа. Лишь чудом опальному автору удалось из- бежать ареста, эмигрировав в Голландию. Посещение Англии позволило Вольтеру не только ознакомиться с различными достижениями страны, но также ближе и глубже уз- нать труды деятелей культуры, и прежде всего произведения первых просветителей Англии. В каталоге книг библиотеки Вольтера сохра- 18
нились названия многих трудов английских просветителей: лорда Бо- лингброка, Дж. Локка, два тома "Избранных произведений" Дж. Свифта, три тома "Избранных философских произведений" Дж. Толанда, отдельные работы Дж. Гея, У. Конгрива, А. Коллин- за, Дж. Аддисона, Р. Стиля, И. Ньютона14. В "Философских пись- мах" встречаются ссылки на труды Шефтсбери, А. Поупа, М. Прайора, маркиза Галифакса. Особенно высоко ценил Вольтер английского философа Дж. Локка. Он не просто "открыл" его для Франции, но, как отме- чал В.Н. Кузнецов, именно с Вольтера "началась всеевропейская известность Локка". Письмо за номером 13 в "Философских пись- мах" Вольтер посвятил "господину Локку". Он восхищался его "мудрым методическим умом" и "точной логикой", хотя тот и не был "великим математиком". Метод познания, используемый Локком, представлялся Вольтеру совершенным: "Локк развернул перед чело- веком картину человеческого разума, как превосходный анатом объ- ясняет механизм человеческого тела. Всюду он пользовался светочем физики; иногда он осмеливается утверждать, но осмеливается также и сомневаться, вместо того чтобы сразу же дать определение всему тому, чего мы не знаем; он шаг за шагом исследует то, что мы хоте- ли бы знать... Вдребезги разбив врожденные идеи и полностью от- вергнув тщеславное убеждение, будто мы постоянно мыслим, Локк устанавливает, что все наши идеи мы получаем через ощущения, про- слеживает человеческое сознание во всех его функциях..."15. Анали- зируя философские взгляды своего английского предшественника, Вольтер приходит к заключению о "мудром и непритязательном" ха- рактере философии Локка. Наряду с Локком Вольтер "открыл" своим соотечественникам также другого великого англичанина — физика И. Ньютона. Он на- зывал Ньютона "одним из величайших людей всех времен", "гени- ем", принадлежавшим "всем академиям Европы". Как отмечал Н.И. Идельсон, сравнительно новая в те времена "ньютоновская доктрина" произвела огромное впечатление на Вольтера, который вскоре "сделался ее первым глашатаем во Франции"16. Вольтер ста- новится "ньютоньянцем": первым в Европе он признал необходи- мость популяризации учения Ньютона в широких кругах и в 1738 г. издал в Амстердаме "Элементы философии Ньютона, доведенные до всеобщего понимания". Вольтер обращал внимание на "мощный талант" Ньютона, ис- пользуемый ученым "для самообразования и просвещения других". 19
Он приходил к заключению о том, что Ньютон "действительно ве- лик" и вряд ли его можно сравнить с кем-то еще "на протяжении де- сяти веков". В "Философских письмах" Вольтер подробно остано- вился на анализе изложенной Ньютоном системы тяготения и его учениях об оптике, о бесконечности, о хронологии. Философ подчер- кивал, что "прославленный Ньютон" мог родиться только в Англии, где почитают "человеческий разум". В других же европейских стра- нах еще не настали "времена Ньютона", поэтому его книги попада- ют под арест, как в Риме, или сжигаются на костре, как в Лиссабо- не. "Великое счастье" Ньютона, заключал Вольтер, "состояло не только в том, что он родился в свободной стране, но и в том, что ро- дился он во времена, когда схоластическая нетерпимость была изгна- на, когда культивировался лишь разум и мир мог быть лишь его уче- ником, но не его врагом". К сказанному добавим еще одну деталь: авторство ставшей хрестоматийной легенды о падающем яблоке, ко- торое будто бы натолкнуло Ньютона на создание теории о гравита- ционном притяжении, также приписывается Вольтеру. К просвещенным умам Европы Вольтер причислял и лорда Бо- лингброка. Хотя философ не всегда соглашался с учением Болинг- брока о деизме, тем не менее он высоко ценил его исследование о книгах пророка Моисея: "Для человеческого ума невозможно возра- зить что-нибудь разумное на все, что сказал милорд Болингброк". Его книга, по признанию Вольтера, это "гром, поразивший суеве- рие". "Милорду Болингброку было дано разрушить теологическое безумие, так же как Ньютону было дано уничтожить ошибки в фи- зике"17. Вольтер высоко ценил просвещенность Болингброка, отме- чая не только его дар "произносить экспромтом речи в парламенте", но и чистоту языка, которую сравнивал с "кабинетными сочинения- ми Свифта". На взгляд Вольтера, Болингброк являлся настоящим "украшением" английской Академии наук. Высоко оценивая заслуги Болингброка в борьбе с суеверием и его просвещенность, Вольтер по каким-то причинам упустил из виду его достижения на ниве изуче- ния историй*. Вольтер вообще считал, что у англичан "вовсе нет хо- роших историков". Это позволяет предположить, что он либо не был знаком с историческими трудами Болингброка основательно, либо не причислял таковые к историческим работам. Важное место в "Философских письмах" занимали оценки Вольтера произведений английских литераторов эпохи раннего Просвещения. Он высоко ценил сатирические произведения "гени- ального доктора Свифта", которого сравнивал с Рабле: Свифт, как и 20
Рабле, имеет честь быть священником и, как он, подвергает осмея- нию все и вся". На взгляд Вольтера, Свифт — это Рабле "в хорошем смысле этого слова"; правда, он не обладает его веселостью, но зато «обладает всей той изысканностью, тем разумом, взыскательностью и хорошим вкусом, которых так недостает "медонскому кюре"». Вольтера восхищала и поэзия Свифта, отличающаяся "отменным вкусом, почти неподражаемым..." Прекрасный знаток современной драматургии, сам являвшийся автором пьес, Вольтер по заслугам оценил "Катона" Дж. Аддисона. Он отмечал, что Аддисон первым из англичан создал "дельную пье- су", написав ее "от начала до конца с изяществом". "Катон", на взгляд Вольтера, это "шедевр по своему слогу и красоте стиха". Просветитель не забыл отметить и достоинства английской комедии, отдав должное У. Конгриву, который "более всех содействовал рос- ту славы комедийного театра". И хотя Конгрив написал немного пьес, отмечал Вольтер, но все они "в своем роде выдающиеся", "са- мые остроумные и меткие". К "хорошим комическим поэтам" Воль- тер причислил также известного журналиста и драматурга Англии Р. Стиля. Не забыл Вольтер отметить талантливых поэтов Англии А. Поупа и М. Прайора. В ряду английских просветителей конца XVII в. стоит и министр Г. Севиль, маркиз Галифакс, лидер вигской партии. Отметим, что на- шим исследователям его имя практически неизвестно. В примечани- ях к "Философским сочинениям" Вольтера В.Н. Кузнецов упоминал о Галифаксе лишь как об "авторе ряда литературных произведений". Между тем маркиз Галифакс вошел в историю английской общест- венной мысли не только благодаря своим трудам, но также потому, что оказывал покровительство многим начинающим талантливым литераторам (в их числе был и упомянутый выше Дж. Аддисон)18. Деятельность маркиза Галифакса на поприще "взращивания" лите- ратурных талантов была по заслугам оценена Вольтером: "Милорд Галифакс и многие другие культивировали литературу так, как если бы ожидали, что это принесет им богатство; более того, они сделали искусства почетными в глазах народа". Вольтер признавал, что обра- зованные люди в Англии всегда пользовались заслуженным уваже- нием: "Уважение, питаемое народом Англии к талантам, столь вели- ко, что человек заслуженный всегда завоевывает себе там положе- ние". Почести воздаются талантливым людям как при жизни (их на- значают на высокие государственные должности), так и после смер- ти: в Вестминстере поклоняются не королям, но политикам, и благо- 2\
дарная нация воздвигала усыпальницы "величайшим людям, содей- ствовавшим ее прославлению"19. Не только Вольтер, но и другие мыслители Франции испытали на себе английское влияние. Так, Монтескье, отправившись в 1728 г. в путешествие по Европе, первым делом посетил Англию. Как и Вольтер, он восхищался государственно-политическим устройством этой страны, подчеркивая, что английский народ "лучше всех наро- дов мира сумел воспользоваться тремя элементами, имеющими вели- кое значение: религией, торговлей и свободой"2**. Изучив труды сво- их английских предшественнников, Монтескье пришел от них в вос- хищение и даже стал подражать их манере написания политических трактатов, за что его нередко упрекали критики. Большой интерес к Англии проявлял и основатель знаменитой "Энциклопедии" Д. Дидро. Уже в юные годы он зачитывался сочи- нениями Т. Гоббса, Дж. Локка, И. Ньютона, трудами английских историков. Когда же Вольтер опубликовал свои "Философские письма", интерес Дидро к произведениям английских авторов еще более возрос. Он начал заниматься переводами: в 1743 г. вышел в свет его перевод "Истории Англии" Станиана, а через год началась публикация шеститомного "Словаря всеобщей медицины, хирургии и химии" Джемса, среди переводчиков которого значится и имя Дидро. Вскоре Дидро обратился к переводу "Принципов нравствен- ной философии" Шефтсбери, подойдя к этой работе творчески: он изложил воззрения Шефтсбери, "по-своему интерпретируя и допол- няя их в соответствии с тем, как трактовались проблемы нравствен- ности во французской философии. Переводческая по форме, эта ра- бота Дидро имела в сущности творчески-философский характер"21. В 1745 г. Дидро был приглашен в качестве переводчика английской "Энциклопедии" Чемберса. Именно эта работа натолкнула его на мысль о создании собственной "Энциклопедии". Выяснив, каким образом происходило влияние английского на- следия на французских просветителей, обратимся к изучению самих его идей, кЪторые привлекали философов Франции. Например, Вольтер открыто объявлял, что намерен "воспользоваться опытом" англичан22. Что же более всего импонировало французским просве- тителям в идейном багаже первых просветителей — англичан? Вслед за Локком, Дефо, Болингброком, Стилем, Аддисоном, Галифаксом, которые, говоря о происхождении государственной вла- сти, отстаивали теорию "общественного договора", французские просветители также выступали в ее защиту. Монтескье, считавший, 22
что государство образуется посредством договора, утверждал: "На- род в высшей степени избирает тех, кому он должен поручить часть своей власти"23. По мнению Вольтера, король получил власть от на- рода, который доверил ему свою безопасность. Убежденным сторон- ником этой теории был и Руссо. В поисках наилучшей формы правления французы часто обраща- лись к английской модели. Наиболее притягательным для них стало конституционное устройство Англии, утвердившееся после Славной революции, хотя, например, Вольтер считал, что "совершенного го- сударственного устройства не бывало никогда", объясняя это тем, что "у людей есть страсти", в противном случае "не понадобилось бы никакого государственного устройства" вовсе24 (аналогичного мне- ния придерживался Темпль). Однако философ отдавал предпочтение республиканскому правлению, полагая, что "оно всех более прибли- жает людей к естественному равенству". Правда, последнее отнюдь не означало экономического равенства всех граждан в обществе. Первоочередным, на взгляд Вольтера, являлось равенство перед за- коном, который определяет "права каждого сословия". И лучше все- го эти законы сохраняются в том случае, когда власть в государстве принадлежит королю. Являясь решительным противником деспо- тизма и произвола, которые превращают человеческое общество в "стадо подъяремных волов, работающих на хозяина", Вольтер вы- ступал, в защиту правления конституционной монархии по англий- скому образцу. Сходного взгляда на государственное правление придерживал- ся и Монтескье. Он, как и англичане, с осуждением отзывался о деспотическом правлении, при котором все "вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица"25. А его выска- зывание о том, что деспотизм обыкновенно "царит" "в жарких кли- матах", очень близко к рассуждениям Свифта о том, что "умерен- ный климат способствует умеренным формам правления, а резко континентальный располагает к деспотической власти"26. Подобно англичанам, явное предпочтение Монтескье отдавал конституцион- ной монархии. Он считал, что "самая природа этого правления тре- бует наличия нескольких сословий, на которые опирается власть го- сударя", благодаря чему государство получает большую устойчи- вость, его строй оказывается более Прочным, а личность правителей — в большей безопасности". Высказывания Монтескье и Вольтера о конституционной монархии во многом созвучны рассуждениям Бо- лингброка и Стиля. 23
Английское влияние прослеживается и в толковании Монтескье теории "разделения властей". Он, как и Локк, Болингброк, Свифт, Аддисон, защищал необходимость разделения власти, утверждая, что "все погибнет", если "в одном и том же лице или учреждении" соединятся три власти: "власть создавать законы, власть приводить в исполнение постановления... и власть судить преступления..." Вслед за Свифтом, утверждавшим, что концентрация всей полноты власти в одних руках неизбежно приведет к установлению тирании, Монтескье уверял, что деспотизм всегда начинается с того, что госу- дари "объединяли в своем лице все отдельные власти". Подобно анг- личанам, Монтескье утверждал, что законодательная власть должна вверяться представительному учреждению, которое состояло бы из двух палат — "собрания знатных" и "собрания представителей наро- да". Выступая в защиту,представительного учреждения как средото- чия законодательной власти, Монтескье объяснял невозможность отправления законодательной власти всем народом. Подобные вы- сказывания весьма напоминают рассуждения лорда Болингброка27. Примечательно, что французские просветители, как и их пред- шественники, выступали за имущественный ценз для избирателей. Вольтер со всей категоричностью утверждал, что должны быть ли- шены права голоса те, "у кого нет ни земли, ни дома". Монтескье ра- товал за более широкие избирательные права для граждан, исключал из числа избирателей тех лиц, "положение которых так низко, что на них смотрят как на людей, неспособных иметь свою собственную во- лю"28. В соответствии с теорией "разделения властей" исполнительная власть вверялась королю. Так утверждали просветители Англии, та- кого же мнения придерживались и французские философы. Монтес- кье утверждал, что функции исполнительной власти "лучше выпол- няются одним, чем многими". Монтескье фактически защищал и теорию "равновесия властей", выступая против вмешательства исполнительной власти в дела су- дебной, и утверждал: "министры не должны быть судьями". Данное высказывание напоминает заявление известного английского юриста Сомерса, который предостерегал парламентариев от того, чтобы они "не брали на себя функции, им несвойственные", и не вмешивались в дела судебных властей29. Важное место в системе государственного правления Англии за- нимали политические партии; и двухпартийная система оставалась еще чисто английским феноменом. Быть может, именно этим и объ- 24
яснялся тот факт, что французские энциклопедисты обошли внима- нием проблему политических партий. Лишь Вольтер в "Мыслях об обществе" заметил, что наличие двух партий было бы "полезным", поскольку одна из них могла бы "зорко следить за действиями дру- гой". Выступая в защиту монархии, ограниченной законом (на англий- ский манер), просветители приходили к заключению о необходимо- сти сохранения за подданными права на сопротивление, в случае ес- ли король преступит закон. Эта идея, подробно освещенная в трудах английских просветителей (Локк, Дефо, Болингброк, Свифт, Темпль), нашла поддержку среди французских философов. Подобно Дефо, утверждавшему, что, если короли превращаются в тиранов, подданные вправе "разорвать оковы и освободиться от тирании"30, и Болингброку, заявлявшему, что "подданный может противостоять государю, стремящемуся разорить и поработить весь народ, может довести это сопротивление до свержения государя с престола"31, французские просветители защищали теорию сопротивления. Воль- тер считал, что "если государь злоупотребляет властью или не забо- тится о процветании родины и о благе своего народа, он должен быть свергнут"32. Тираноборческие мотивы звучат и в произведениях Рус- со. Вместе с тем просветители Франции отнюдь не распространяли право сопротивления на всех граждан. Они, как и их английские предшественники, были убеждены, что свергнуть неугодного тирана могут лишь представители имущих слоев. Примером подобного со- противления королю-деспоту им представлялись события Славной революции. Высказывания Вольтера о двух революциях, свершив- шихся в XVII в. на Британских островах, очень схожи с оценками лорда Болингброка. Хотя Болингброк, как и другие просветители Англии, отзывался о революции середины XVII в. неодобрительно, тем не менее в какой-то мере он оправдывал действия восставшего народа, расценивая их как законное сопротивление тирану-королю Карлу I, нарушившему "общественный договор"33. Славная же рево- люция, являвшаяся, на его взгляд, актом сопротивления королю Яко- ву II, сделала "больше, чем все остальные революции", а конститу- ция, выработанная в ходе ее событий, была создана "с участием светских и церковных лордов, при полном и свободном представи- тельстве всего народа". Вольтер также осуждал первую революцию в Англии, но в то же время оправдывал казнь короля-тирана Карла I. Что же касается Славной революции, то ее события заслужили у Вольтера самые высокие оценки. 25
В произведениях английских просветителей большое место уде- лялось вопросу о гражданских свободах. Просветители Франции также высоко ценили свободу во всех ее проявлениях. «Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и производи- ло бы столь различное впечатление на умы, как слово "свобода"», — восклицал Монтескье34. Как и англичане, он связывал понятие сво- боды личности с законами, установленными в государстве, утвер- ждая, что "свобода есть право делать все, что дозволено законами". Вольтеру нравились "свободные люди", сами создающие законы, "под властью которых они живут": "свобода состоит в том, чтобы за- висеть только от законов"35. Просветители Англии тесно увязывали понятия "свобода" и "собственность". На взгляд Р. Стиля, свобода и собственность являлись необходимыми компонентами существова- ния человека. Он утверждал, что свобода и собственность — это "со- ставляющие счастья, за которые честный и благородный человек должен сражаться, пока жив, и с радостью умереть, защищая их"36. Подобно Стилю, Вольтер также утверждал: "Самое справедливое — это свобода и собственность"37. Однако философ оговаривал, что все люди равны в своих политических, но отнюдь не экономических пра- вах. Выступая за равенство граждан перед законом, он "последова- тельно отстаивал идею неизбежности социального неравенства и экономической зависимости одних людей от других", — констатиро- вала И.И. Сиволап38. Просветители всегда выступали в поддержку свободы слова. Философы Франции, подобно их английским предшественникам, активно боролись за право граждан свободно высказывать свои взгляды устно или в печати. "Нет у людей никакой свободы без сво- боды высказывать свою мысль", — утверждал Вольтер39. Монтескье также считал, что в свободном государстве каждый гражданин будет пользоваться свободой слова. Однако, как и англичане, французские философы не настаивали на полном упразднении цензуры. Заботясь о своем праве на свободу слова, они лишали его людей неимущих, склонных, на их взгляд, издавать антиправительственные сочинения. В вопросе о религиозной свободе французские мыслители также во многом следовали в фарватере у англичан. Практически все про- светители Англии были людьми верующими: принадлежа к различ- ным конфессиям, они никогда не выступали за упразднение религии и церкви. Более того, они резко отзывались о тех, кто проповедовал подобную крамолу. На взгляд Локка, "совсем не могут быть терпи- мы те, кто отрицает бытие божие"40. Противником атеизма был и 26
Вольтер. Он выступал с обличительной критикой католической цер- кви, но тем не менее не призывал к отмене религии вообще, полагая, что "время уничтожения христианской религии еще не пришло"41. По мнению Вольтера, "атеизм и фанатизм — это в мире два полюса смятения и ужаса", а спасение от них в "золотой середине" — в де- изме42. Сторонниками деизма были и Монтескье, и Руссо. Между тем среди английских просветителей деизм не пользовался уважени- ем. Только Болингброк и Толанд причисляли себя к деистам. Боль- шинство же просветителей Англии принадлежало к англиканской церкви (Свифт, Ходли, Аддисон) либо к одной из протестантских сект (Дефо). Принадлежность просветителей к различным конфес- сиям заставляла их искать пути для компромисса и диалога прихожан разных церквей. Этим объясняется возникновение в идеологии анг- лийского Просвещения учения о религиозной свободе. Сама идея ве- ротерпимости имела, по признанию М.Н. Розанова, "чисто англий- ское происхождение", поскольку "нигде не было такого разнообра- зия всевозможных сект, как в Англии"43. Во Франции, где большин- ство населения принадлежало к одной церкви — католической, ситуа- ция складывалась иначе. Тем не менее французские просветители, быть может не без влияния своих предшественников-англичан, под- нимали в своих трудах вопрос о религиозной свободе. Вольтер утвер- ждал, что терпимость в религии необходима. Вторил англичанам и Монтескье, заявляя, что было бы "полезным", чтобы "закон обязы- вал... различные религии не нарушать спокойствия не только госу- дарства, но и друг друга". Он поддерживал государственную поли- тику, направленную на признание "терпимыми многих религий", и считал, что верующие обязаны "соблюдать терпимость и по отноше- нию друг к другу"44. Поскольку все просветители, независимо от национальной при- надлежности, верили во всесилие просвещения на ниве обществен- ных преобразований, то неудивительно, что многие из них рассужда- ли на страницах своих произведений о проблеме образования, при- знавая ее важность для граждан в любом обществе и считая, что лю- ди, которые начинают "мыслить, просвещаться и грамотно писать", становятся "немного лучше и немного менее несчастны"45. Вольтер обращал внимание на то, что в Англии, "как правило, мыслят, и ли- тература там в большем почете, чем во Франции". Подобные преи- мущества философ увязывал с формой правления в государстве. «В Лондоне, — писал он в "Философских письмах" — около восьмисот лиц пользуются правом публичных выступлений в поддержку нацио- 27
нальных интересов, в свою очередь, пять или шесть тысяч человек претендуют на ту же самую честь, все остальные считают себя их судьями, и каждый имеет возможность опубликовать свое мнение по поводу общественных делЛТаким образом, вся нация в целом поста- влена перед необходимостьюТГЬлучать образование». Во Франции дело обстоит хуже: как правило, образование имеют должностные лица, адвокаты, врачи, представители духовенства и то лишь потому, что "их положение действительно требует просвещенного ума"46. Вольтер ратовал за более широкое распространение образования в обществе. Прежде всего он считал необходимым уделять внимание должному воспитанию и образованию верховного правителя — коро- ля. Просвещение короля, на его взгляд, позволило бы "соединить ра- зум и власть", что имело бы исключительно важное значение для об- щества. В этом Вольтер и другие просветители Франции явно сле- довали за Болингброком, обосновавшим концепцию "просвещенного монарха" в произведении "Идея о Короле-Патриоте". В соответст- вии с его концепцией большое внимание должно уделяться образова- нию не только короля, но и его окружения, и прежде всего высших должностных лиц в государстве — министров. На страницах произ- ведений Дефо, Темпля, Сомерса, Галифакса большое внимание уде- лялось вопросу о том, какими должны быть министры, на которых возлагалась вся ответственность за управление страной. Сторонни- ком "просвещенных министров" был и Вольтер, считавший, что та- ковые смогут сдержать "злонамеренные начинания короля", провес- ти либеральные реформы и в конечном итоге спасти страну от потря- сений. Выступая за распространение образования в обществе, Воль- тер имел в виду прежде всего образование имущих слоев населения. Например, рассуждая об образовании девушек, он оговаривал, что оно необходимо только тем, кто происходил из состоятельных семей. Для простолюдинок же, вынужденных зарабатывать себе на жизнь, образование необязательнсССходного мнения придерживался Руссо. Он утверждал, что "бедные, которые все время трудятся, не нужда- ются в воспитании, ибо они сами воспитывают себя. В воспитании нуждаются только богатые"47. Сторонниками образования в первую очередь для представителей имущих слоев являлись и английские просветители. Например, Дефо считал, что обучать девушек следу- ет тому, что соответствует их положению в обществе. И Свифт по- лагал, что образование детей крестьян и ремесленников, которых ро- дители привлекают к работе*на полях и в мастерских, "не имеет осо- бого значения для общества"48. 28
Наиболее подробно программа образования подрастающего по- коления была представлена в знаменитом произведении Руссо "Эмиль, или О воспитщии^Эта книга была написана под влиянием известной работы Локка "Мысли о воспитании", что признавал сам автор: "Предмет, взятый мной, и после книги Локка совершенно не нов". Вместе с тем Руссо подошел к наследию знаменитого англича- нина творчески, отмечая, что создавал свой труд "на основании не чужих идей, а своих собственных"49. Сравнительный анализ образо- вательных программ Локка и Руссо был проделан в начале XX в. Е.К. Семеновским. Автор пришел к заключению, что влияние на Руссо Локка было "особенно сильным"50. Руссо называл своего предшественника "мудрым Локком". Подробно проанализировав взгляды Локка и Руссо на воспитательно-образовательный процесс, Е.К. Семеновский указывал, что автор "Эмиля", как и Локк, прида- вал важное значение физическому воспитанию детей: "Упражняйте непрерывно его тело; сделайте его крепким и здоровым, чтобы сде- лать мудрым и рассудительным"51. Как и Локк, Руссо отдавал пред- почтение домашнему воспитанию перед школьным. Роль наставни- ка, гувернера в воспитательном процессе, по мнению обоих просве- тителей, была центральной. И Руссо, и Локк полагали необходимым приучать детей к дисциплине. Оба просветителя допускали примене- ние наказания в воспитательном процессе. Немало общего, на взгляд Семеноцского, было и в теориях философов об умственном развитии детей. Хотя Руссо с большим уважением относился к педагогической системе Локка, используя отдельные ее положения для собственной дидактической программы, в то же время по многим вопросам он с ним расходился. "Разница между питомцами Локка и Руссо очевид- на, — писал Е.К. Семеновский. — Первый путем привычек воспи- тывает джентльмена, светского человека... Руссо, напротив, разви- вает в своем питомце чувство, создает человека простого и искренне- го, знающего, что такое страдание, и потому сердечно относящегося ко всем людям. Локк считает основным правилом необходимость рассуждать с детьми, т.е. воспитывать ребенка с помощью разума, а Руссо считает это правило очень вредным". Расхождения обнару- живались также в вопросе наполнения программ. В противополож- ность Локку Руссо считал невозможным обучать двенадцатилетних питомцев двум иностранным языкам одновременно и не признавал философии и метафизики, на изучении которых настаивал Локк. На взгляд Руссо, воспитанники скорее должны обладать познаниями "в 29
сфере естественных и чисто физических наук". Различным было от- ношение просветителей и к вопросу об обучении детей ремеслам: Локк считал ремесло "полезным для джентльмена в качестве отды- ха после напряженной умственной работы", а Руссо полагал его не- обходимым для каждого человека как "единственное из занятий, ко- торое может доставить человеку верное средство к существованию". Наличие расхождений в дидактических программах просветите- лей свидетельствовало о творческом подходе Руссо к педагогическо- му наследию Локка. В пользу оригинальности Руссо говорят и его идеи о женском образовании, сформулированные в "Новой Элоизе". Локк же вопрос о женском образовании не рассматривал вообще. Однако данная проблема решалась другими просветителями Англии, с произведениями которых были хорошо знакомы французские мыс- лители. Быть может, прэтому утверждение Вольтера о равенстве ум- ственных способностей женщин и мужчин напоминало высказыва- ние Толанда по поводу того, что "органы мышления у обоих полов" одинаковы, и потому женщины, равно как и мужчины, приспособле- ны ко всем житейским делам, в том числе "в отношении образования, путешествий, общения с людьми, общественной деятельности"52. А программа женского воспитания и образования, представленная Руссо в "Новой Элоизе" имела ряд сходных положений с концепци- ей "женских академий" Дефо53 и с тем, как освещался "женский во- прос" в произведении маркиза Галифакса "Наставление дочери"54. Подведем некоторые итоги. Как видим, идейное влияние англий- ских просветителей на французских мыслителей было очевидным. Знакомство с произведениями английских авторов и личные контак- ты открывали энциклопедистам Франции широкие возможности для освоения накопленного англичанами идейного багажа. Разработан- ные просветителями Англии теории ("общественного договора", конституционной монархии, "разделения властей", сопротивления деспотической власти, защиты гражданских свобод), а также их вос- питательногобразовательные программы были взяты за основу, на которой энциклопедисты создали уже собственные философские и политические учения. Особенно притягательной для французских мыслителей сделалась английская модель государственного устрой- ства. Между тем данное устройство создавалось в стране при непо- средственном участии первых просветителей: Дефо и Галифакс лич- но участвовали в событиях Славной революции, а Болингброк, Со- мерс, Стиль и Аддисон принимали активное участие в разработке 30
законодательства, послужившего основой конституционной монар- хии в стране. Французские энциклопедисты отнюдь не копировали английские теории. Они подходили к идейному наследию своих предшественников творчески и создали собственное учение, которое порой отличалось большей глубиной и полнотой. Они не скрывали своего восторга перед английскими порядками. Быть может, именно этим обстоятельством объяснялся тот факт, что энциклопедисты не- редко обращались к теориям, которые были отнюдь не актуальны для французской действительности той поры (например, о двухпар- тийной системе, о веротерпимости). Появление этих идей на конти- ненте свидетельствовало о значительном влиянии английской обще- ственной мысли. Новая эпоха требовала новых идей и теорий, и про- светители их создавали. И уже было неважно, кому из них принад- лежал приоритет. 1 Hearnshaw F.J.С. Henry St. John viscount Bolingbroke // The social and political ideas of some English thinkers of the Augustan age. 1650—1750. L., 1929. P. 246. 2 The Enlightenment in national context / Ed. by R. Porter, M. Teich. Cambridge, 1981. P. 2. 3 Maclean K. John Locke and English literature of the eighteenth century. New Haven, 1936. 4 См. о них подробнее: Лабутина 71Л. У истоков современной демо- кратии: Политическая мысль английского Просвещения (1689—1714 гг.). М., 1994. С. 45-92,191-194, 211-212. 5 The Enlightenment: The proper study of mankind / Ed. by N. Capaldi. NY, 1967. P. 17. 6 Kramnick I. Bolingbroke and his circle: The politics of nostalgia in the age of Walpole. Harvard, 1968. P. 14. 7 Вольтер. Философские письма // Вольтер. Философские сочине- ния. М., 1988. С. 92. 8 Там же. С. 91. 9 George M.D. England in transition life and work in the eighteenth century. Baltimore, 1962. P. 17. 10 [Defoe D.] A review of the state of the English nation. L., 1709. Vol. 6. P. 142. 11 Вольтер. Указ. соч. С. 98, 99. 12 Там же. С. 92. 13 Подробнее см.: Сиволап И.И. Социальные идеи Вольтера. М., 1978. С. 67-77, 82-86. 14 Библиотека Вольтера: Каталог книг. М.; Л., 1961. С. 109, 192, 206, 267, 268, 274, 407, 563-564, 806, 811, 820. 31
и Вольтер. Указ. соч. С. 109-111. 16 Идельсон Н.И. Вольтер и Ньютон // Вольтер. Статьи и материа- лы. М.; Л., 1948. С. 217. 17 Вольтер. Важное исследование милорда Болингброка, написанное в конце 1736 г. // Вольтер. Бог и люди: Статьи, памфлеты, письма: В 2 т. М., 1961. Т. 1. С. 115, 164. 18 Подробнее о маркизе Галифаксе см.: Аабутина Т1Д. Указ. соч. С. 73-74. 19 Вольтер. Философские письма. С. 174, 182. 20 Монтескье Ш. Избр. произведения. М., 1955. С. 437. 21 Кузнецов В.Н. Философское наследие Дидро // Дидро Д. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 9. 2* Вольтер. Философские письма. С. 177. 23 Монтескье Ш. Указ. соч. С. 170. 24 Вольтер. Мысли об обществе // Вольтер. Избр. произведения. М., 1947. С. 541-542. 25 Монтескье UJ. Указ. соч. С. 169. *> The works of Jonathan Swift. L., 1843. Vol. 1. P. 294. 27 Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 189-190. 28 Монтескье Ш. Указ. соч. С. 293. 29 [Somers /.] Jura populi Anglicani or the subject's right of petitioning, set forth occasioned by the case of the Kentish petitioners. L., 1701. P. 25—26. 30 [Defoe D.] A true collection of the writings of the author of the true-bom Englishman. L., 1703. Vol. 1. P. 142. 31 Болингброк. Указ. соч. С. 236. 32 Цит. по: Сиволап И.И. Указ. соч. С. 79. 33 Bolingbroke H. St. John. A collection of political tracts. L.f 1748. P. 287-288. 34 Монтескье UJ. Указ. соч. С. 288. 35 Вольтер. Избр. произведения. С. 546. 36 The Englishman: A political journal by Richard Steele. L., 1955. P. 113, 76. 37 Вольтер. Избр. произведения. С. 457. 38 Сиволап И.И. Указ. соч. С. 108. 39 Вольтер. Избр. произведения. С. 484. 40 Аокк Д. Письмо о веротерпимости // Английское свободомыслие: Д. Локк, Д. Толанд, А. Коллинз. М., 1981. С. 67. 41 Вольтер. Бог и люди. С. 237—238. 42 Цит. по: Сиволап И.И. Указ. соч. С. 158. 43 Розанов М.Н. История литературы эпохи Просвещения в Англии и Германии. М., 1914. Ч. 1. С. 118-119. 44 Монтескье Ш. Указ. соч. С. 553. 32
45 Вольтер. Избр. произведения. С. 499. 46 Вольтер. Философские письма. С. 168, 169. 47 Руссо Ж.-Ж. Педагогические сочинения. М., 1981. С. 12, 44—45. 48 Свифт Дж. Путешествия Гулливера. М., 1976. С. 196. 49 Руссо Ж.-Ж. Указ. соч. С. 22. 50 Семеновский Е.К. Сравнение педагогики Локка с педагогиками Аристотеля и Руссо // Вопр. педагогики. Варшава, 1912. № 1. С. 54. 51 Руссо Ж.-Ж. Указ. соч. С. 127. 52 ТоландД. Письма к Серене // Английские материалисты XVIII в. М., 1967. Т. 1.С. 57. 53 [Defoe D.] An essay upon projects. L., 1887. P. 164—171. 54 The complete works of George Savile first marquess of Halifax. Oxford, 1912. P. 1-46. Е.Б. Рубинштейн Лорд Болингброк: путь философа Генри Сент-Джон, впоследствии виконт Болингброк (1678— 1751) — один из лидеров тори, выдающийся государственный дея- тель и видный представитель английского Просвещения. Его идей- ное наследие вызывает споры и разногласия в оценках до настояще- го времени. Примечательно, что никто из современников не принял Болингброка безоговорочно. Поклонников его политических идеа- лов, как правило, шокировало вольнодумство мыслителя в вопросах религии, а сторонники философских воззрений не разделяли его по- литических симпатий. Болингброк был удивительно разносторонне одаренным челове- ком: государственный деятель и неофициальный лидер оппозиции; блестящий придворный и светский лев, утонченность манер которо- го и умение вести себя в обществе Честерфилд ставил в пример сво- ему сыну; прекрасный публицист, редактор журнала "Крафтсмен", организатор литературнотполитических салонов. Подобный калей- доскоп жизненных ролей объясняется не только и не столько особен- ностями характера Болингброка, сколько тенденциями переходной эпохи. Время предопределило превратности его судьбы, которую сам он оценил как фарс и смешение всех театральных стилей1. Г. Дикинсон объясняет противоречивость биографии Болингбро- © Е.Б. Рубинштейн, 1999 2 Человек эпохи... 33
ка тем, что "он соприкасался с глобальными идеями и с множеством выдающихся исторических характеров... был вовлечен в важнейшие идеологические битвы своего времени... в конфликт между земель- ными и денежными интересами, в оппозицию той политической сис- теме, которая утверждалась вигской олигархией, был причастен к возникновению деизма и вызову ортодоксальному христианству, к движению Просвещения"2. Болингброк был всесторонне образованным человеком, обладая энциклопедическими знаниями в области как гуманитарных, так и естественных наук. Блестящий знаток множества языков, он свобод- но цитировал греческих и латинских авторов, а его незаурядные ли- тературные способности проявились уже в ранних поэтических опы- тах. Современники считали Болингброка одним из лучших ораторов Англии: Уильям Питт Старший ставил его речи в один ряд с произ- ведениями Тита Ливия и латинской трагедией, а Честерфилд нахо- дил в них нечто мильтоновское3. Однако "длительное господство вигизма в интеллектуальной жизни Англии, ~ как заметил М.А. Барг, — оказалось роковым для литературного наследия Болингброка, торийского идеолога"4. Сти- вен, Морли, Робине и др. приклеили ему ярлыки "шарлатана" и "мо- шенника"5. Во второй половине XX в. появились гораздо более взвешенные монографии Крамника, Мэнсфилда, Харта, Дикинсона, Вэри6. Но ни один из перечисленных авторов не отметил попытки Болингброка создать целостное учение о человеке, обществе, государстве. Вне по- ля зрения большинства исследователей остался фундаментальный труд "Фрагменты, или Наброски опытов", над которым он работал в последние годы жизни. Цель этой статьи — показать, как и когда родился замысел Бо- лингброка, проследить основные этапы его развития и рассмотреть представление мыслителя о сущности человека, возникновении об- щества и государства. Чтобы лучше уяснить систему ценностей и политические ориен- тиры Болингброка, следует сказать несколько слов о его происхож- дении, семейных традициях и воспитании7. Среди аристократиче- ских семей Англии Сент-Джоны славились древностью рода, титу- лами, богатством и близостью ко двору. Основателем рода был один из соратников Вильгельма Завоевателя, оказавший своему патрону неоценимую услугу во время битвы при Гастингсе. Хотя Сент-Джо- ны — нормандский род, они впоследствии породнились с англосак- 34
сонской знатью. Английские хроники содержат многочисленные описания их деяний, о которых часто с гордостью вспоминал Болинг- брок. Его аристократические пристрастия проявились в представле- нии об особой роли палаты лордов как посредника между королем и "народом". Гражданская война середины XVII в. развела Сент-Джонов по разные стороны баррикад. Старший из них прославился как верный сподвижник Стюартов, а младший — как сторонник Кромвеля. Впоследствии, называя гражданскую войну братоубийством и нацио- нальной трагедией, Болингброк, бесспорно, вспоминал историю сво- ей семьи. Во времена Реставрации была предпринята попытка вос- соединить род: дочь главного судьи при Кромвеле вышла замуж за сына сподвижника казненного Карла I. Наследником этой четы и стал отец будущего лорда Болингброка, которому политические оп- поненты не раз напоминали о службе его предка тирану, узурпатору и кровопийце Кромвелю. Бабушка Генри Сент-Джона, воспитанная в пуританских и даже республиканских традициях, оказала колоссальное воздействие на формирование личности внука. Она взяла ему в наставники сурово- го пуританина Беджета. Его воспитание оказало двойственное воз- действие на мальчика. С одной стороны, чтение Псалтыри рано про- будило раздумья о вечных проблемах бытия, о жизни и смерти, об отношениях человека с Богом; с другой — оно породило несогласие, а потом и бунт против жестокого и карающего Бога кальвинистской доктрины. Отголосок этих раздумий содержится в его трактате "О пользе уединения и изученияп, где Болингброк вспоминает о своих юношеских впечатлениях8. Свое образование Генри Сент-Джон про- должил в привилегированном частном колледже Итоне. Именно здесь он встретился со своим будущим противником — Робертом Уолполом. Вопрос о дальнейшем образовании Болингброка после окончания Итона стал предметом дискуссии среди его биографов. Некоторые предполагали, что он поступил в Оксфорд. Г. Дикинсон не нашел упоминания о Генри Сент-Джоне в оксфордских докумен- тах и полагает, что он продолжал обучение в диссентерской академии Шерифлейлз9. Суровое пуританское воспитание не смогло усмирить страстную, увлекающуюся натуру одаренного юноши. Его поведение в молодо- сти отнюдь не было примером благочестия. Он писал легкомыслен- ные стихи. Ему льстило сравнение со знаменитым графом Рочесте- ром, "прославившимся" любовными похождениями, светскостью и 2* 35
утонченностью манер. Образование завершилось традиционным для английского аристократа путешествием на континент. Здесь у Бо- лингброка пробудился интерес к гуманистической мысли эпохи Ре- нессанса, к истории древнего Рима10. Пребывание во Франции поз- волило усовершенствовать знание французского. Вольтер призна- вал: редкий француз изъяснялся на своем родном языке так изящно, как лорд Болингброк. Блестящее знание французского способство- вало его политической карьере, стремительность которой поражала современников11. Молодой человек, которому едва за двадцать, стал членом парламента, министром, одним из признанных лидеров тори, государственным секретарем. Он принимал участие в разработке важнейших законодательных актов, таких, как "Акт об устроении", определявший порядок престолонаследия в Англии. Вся Европа зна- ла его как одного из творцов Утрехтского мира. В 1712 г. ему был да- рован титул виконта Болингброка. Но смерть королевы Анны и во- царение на английском престоле Ганноверской династии оказались роковыми для политической карьеры Болингброка12. Он бежал из Англии и занял пост государственного секретаря у Якова-Эдуарда, сына свергнутого в 1688 г. Якова II Стюарта, но вскоре порвал с претендентом на престол и поселился в усадьбе Ласурс близ Орлеа- на. Здесь, зная, что он объявлен на родине государственным пре- ступником, Болингброк впервые взялся за перо и в знаменитом "Письме сэру Уильяму Уиндему" заявил: "Я сделаю все, чтобы быть оправданным"13. В этом сочинении он изложил свое политическое кредо и разоблачил бесперспективность якобитского движения. Крушение блестящей политической карьеры, раздумья о пре- вратностях судьбы кардинально изменили образ жизни Болингбро- ка. В письмах к друзьям он признается, что его больше не тревожит призрак такого чудовища, как "Партия". Его ум все больше занима- ют "абстрактные понятия", древняя история, труды Макиавелли и Гвиччардини. Он сожалеет, что "поздно окунулся в этот образ жиз- ни"14, и иначе оценивает резкий перелом в своей судьбе, пытаясь уте- шить себжтоической философией. Эти настроения нашли свое отра- жение в небольшом трактате "Об изгнании" и в "Письме доктору Пуильи", где впервые прозвучали размышления о методологии исто- рии15. Французская интеллектуальная традиция сыграла значительную роль в формировании философских воззрений мыслителя. Так, важ- ным этапом явилось знакомство с аббатом Алари, воспитателем Лю- довика XV и основателем академии Антресоль. Посещая ее заседа- 36
ния, Болингброк включился в дискуссию по интереснейшим фило- софским и политическим проблемам, в частности об "общественном договоре", смешанном правлении и др. В числе его знакомых были Буланвилье, Монтескье и Вольтер, причем по отношению к послед- нему Болингброк выступал в роли покровителя, особенно когда мо- лодой французский литератор в конце 20-х годов посетил Англию. Об уважении и восхищении Вольтера свидетельствует посвящение Болингброку трагедии "Брут"16. Однако ни общение с лучшими умами Франции, ни светский ус- пех, ни счастливая женитьба на блестящей маркизе Ла Валетт, пле- мяннице всесильной мадам де Ментенон, не могли заглушить тоску по родине. Официальное помилование было даровано в мае 1723 г., но потребовалась еще поездка леди Болингброк в Англию для пере- говоров с влиятельными особами при дворе, чтобы ее супруг смог вернуться в Англию и поселиться у себя в усадьбе Даули. Сообщая в письме своему другу, поэту А. Поупу, в августе 1724 г. об этой по- ездке своей жены, Болингброк ознакомил его также с "Планом для всеобщей истории Европы"17, явившимся прообразом "Писем об изучении и пользе истории": политик уже уступал место историку и мыслителю. Из Франции Болингброк вернулся другим человеком, и эта пе- ремена в его характере сразу же была отмечена знавшими его людьми. Граф Оррери заметил, что Болингброк стал просто философом и те- перь "мудрость Сократа, достоинство и непринужденность Плиния и остроумие Горация проявляются во всех его писаниях и беседах"18. В Англии Болингброк возобновил переписку с прежними друзь- ями — Поупом и Свифтом, создав некий интеллектуальный триум- вират. Поуп в совместном с Болингброком письме к Свифту заме- чал, что если бы они всегда были вместе, то могли бы сделать очень много, дав потомству пример союза между "Историей, Философией и Поэзией"19. Однако, когда Свифт в доме Поупа, в присутствии ко- медиографа Конгрива и сатирика Дж. Гэя, прочитал в конце 1726 г. "Путешествия Гулливера", Болингброк оказался глубоко разочаро- ванным. Он счел, что Свифт смотрит на мир слишком мрачно. Он так и не смог принять его концепцию человека, выраженную в обра- зе отвратительного двуногого существа — йэху, которое руководст- вуется в своих действиях не велениями разума, а низменными стра- стями и инстинктами. Образ йэху Болингброк оценил как клевету на человеческую природу. Впрочем, чтение "Путешествий" оказалось небесполезным: оно заставило задуматься о природе человека и по- 37
служило толчком к созданию собственной концепции. Переписка свидетельствует, что после того знаменательного чтения Болингброк все чаще обсуждает эту философскую проблему с А. Поупом, побу- ждая поэта дать в стихах альтернативу образу йэху. Знаменательно, что Болингброк сам в письме к Свифту не только рассказал об этих беседах, но буквально по пунктам изложил в прозе план будущего "Опыта о человеке" А. Поупа. Он писал, что в поэме найдут отра- жение такие проблемы, как место человека во Вселенной, сущность его природы, происхождение человеческих обществ, а также то, из "какого источника происходят истинная Религия и истинная Поли- тика и как Бог способствует нашему счастью"20. Этот прозаический плац отражает замысел Болингброка о создании целостной фило- софской системы, в которой проблеме человека отводится решающая роль. Подавая советы поэту, он сам приступил к работе над собст- венным учением о человеке, обществе и истории, разделами которо- го явились этика, политическая доктрина и историческая концепция. Частые визиты Поупа в Даули и Болингброка в Твинингхэм (по- местье поэта) были плодотворны для обоих. Первыми результатами их диалога стала поэма Поупа "Опыт о человеке" (1733—1734), на- чинающаяся восклицанием автора: "Внемли, Сент-Джон", и фило- софский трактат "Письма, или Опыты, адресованные А. Поупу", над которыми Болингброк начал работать в это же время. И если по- эт говорил о Болингброке как о своем учителе, то последний подчер- кивал воздействие Поупа на него самого : "Я полагаю, что его зна- чительной заслугой является превращение меня в отшельника, и я благодарен ему за это"21. В знак дружбы автор "Дунсиады" посвя- тил Болингброку несколько прекрасных стихотворений. Вопросы поэзии также становились темой их бесед, и Болингброк принимал участие в спорах о древней и современной литературе, разделивших литераторов того времени на два враждующих лагеря. Сторонник новой литературы, Болингброк предостерегал Поупа от излишнего увлечения переводами Вергилия и Гомера. Высоко оценив их, он ука- зывал, что истинное призвание английского поэта — способствовать развитию родного языка, создавая на нем произведения, по совер- шенству не уступающие творениям античных гениев. Он призывал Поупа "после перевода того, что написано три тысячи лет назад... писать то, что через три тысячи лет заслужит перевода на языки, по- ка еще не существующие"22. Но Болингброк не ограничивал свою жизнь только работой над философским учением и спорами о литературе. Он замечал, что не 38
хотел бы походить на Солона, удалившегося от общества для фило- софских раздумий в тот самый момент, когда над Афинами нависла угроза установления тирании Писистрата23. Он не мог оставаться сторонним наблюдателем той ожесточенной борьбы, которая раско- лола английское общество конца 20-х годов на два враждующих ла- геря: сторонников правительства Р. Уолпола и парламентскую и вне- парламентскую оппозиции. Болингброк получил разрешение вер- нуться на родину без права заседать в парламенте и занимать госу- дарственные должности. Поэтому он возглавил внепарламентскую оппозицию вигскому правительству, основав печатный орган — жур- нал "Крафтсмен". Став его редактором, Болингброк привлек к со- трудничеству лучшие литературные силы Англии: Дж. Свифта, А. Поупа, Дж. Гэя и др. В этот период острейшей политической и идейной борьбы глав- ной для него стала работа над политическим учением, основы кото- рого он изложил в "Заметках по истории Англии", "Рассуждениях о партиях", "Политическом катехизисе фригольдера" и других тракта- тах, опубликованных в "Крафтсмене". Болингброк обосновал свое понимание "свободной системы правления", "разделения властей", системы сдержек и противовесов, партии, оппозиции и ответствен- ного парламентского правительства24. Полемика с вигами отнимала все силы у Болингброка. Он был вынужден на время отложить ра- боту над £воим учением о человеке, признав, что жизнь в Англии ме- нее благоприятствует философии, нежели во Франции. Очень пока- зательна переписка Поупа и Свифта, в которой они убеждали друг друга оказать давление на Болингброка, чтобы заставить его продол- жить философские опыты и начать исторические. Но закончить "Письма, или Опыты, адресованные А. Поупу", Болингброк смог только во время второй вынужденной эмиграции во Францию. О том, что на чужбине он снова превратился в философа, говорит и на- звание его работы "О пользе уединения и изучения", в которой про- возглашалась величайшая способность человеческого ума к самосо- вершенствованию23. Для Болингброка-мыслителя это, пожалуй, наиболее плодотворный период, когда в его творчестве даже полити- ческие проблемы осмыслялись уже на философском уровне. В 1736 г. он подвел итог деятельности оппозиции в "Письме о духе патриотиз- ма". В 1738 г. он создал лучший свой трактат "Идея о Короле-Пат- риоте"26, в котором обобщил собственный политический опыт и фи- лософские изыскания27, а в конце 30-х годов наконец завершил "Письма об изучении и пользе истории", замысел которых вынаши- 39
вался в общей сложности почти 20 лет. В них Болингброк не только разработал новую методологию исторической науки и изложил свою точку зрения на историю Европы начиная с XVI в. и кончая "войной за испанское наследство", но и поставил вопрос о реформе христиан- ского учения, т.е. о приведении его в соответствие с достижениями науки последних веков28. Более подробно свое отношение к основам монотеизма вообще и христианства в частности он изложил в пос- ледние главах "Опытов". Написав эти философские, исторические, политические тракта- ты, Болингброк сознавал, однако, что все вместе они пока лишены целостности. Его политическое учение в сущности оказалось без фундамента. Изложив его принципы, детально рассмотрев государ- ственный механизм утвержденной Славной революцией 1688— 1689 гг- конституционной монархии, Болингброк пока так и не объ- яснил А° конца, почему теория Филмера о божественном происхож- дении королевской власти в корне неверна. Правда, он упоминал в своих Трудах теорию общественного договора, утверждал в трактате "Идея ° Короле-Патриоте", что Господь не создал ни монархии, ни аристократии, ни демократии, ни смешанного правления, но что все государственные формы — дело рук человека. В 40-х годах он нако- нец окончательно понял, что концепция "свободной системы правле- ния", рожденная острейшей политической борьбой 30-х годов, нуж- дается в фундаментальном философском обосновании. Поэтому, ко- гда по<^ле его повторного возвращения в Англию умер в 1744 г. А. Поут! и Болингброк как душеприказчик начал разбирать и его, и свои бумаги, он решил написать последний, обобщающий труд "Фрагменты, или Наброски опытов", чтобы ответить на давно вол- новавшие его вопросы о сущности человека и происхождении чело- веческого общества. "Фрагменты" начинались полемикой с кембриджскими платони- ками гСларком и Кедворгом. В споре с ними Болингброк уже в тра- дициях новоевропейской философии решал вопрос о месте человека в системе мироздания. Он отошел от представлений о центральном месте человека во Вселенной. С точки зрения Болингброка, Вселен- ная, бесспорно, имеет разумный божественный план. Но "правила, с помощью которых Бог управляет даже той системой, к которой мы принадлежим, нам неизвестны"29. Человек — лишь часть созданной Богом системы. "Творец природы дал своим творениям разумную природу соответственно разным целям, для которых они и были со- зданы в его механизме Провидения, и каждое творение подчиняется 40
своему собственному закону"30. Человека с этой точки зрения отли- чают от других творений разумность и "социабильность". Естест- венный закон, данный человеку Богом, — это закон морали. Он дей- ствует только в отношениях между людьми и не может управлять Космосом, как считали кембриджские платоники. Он также не мо- жет быть декретирован чьей-то волей, так как это приведет к софи- стике, оправдывающей самые тяжкие преступления. В качестве при- мера автор указывал на убийство Александром Македонским своего друга Клита, когда раскаивающегося в содеянном царя софисты убе- дили в "моральности" его деяния. Согласно концепции Болингброка, законы морали познаются только коллективным социальным опытом человечества. Попытки умозрительного выведения закона морали вызывали его безоговорочное осуждение. Божественное Провиде- ние определило порядок вещей, не зависящий от нашей воли, но мы в состоянии познать его и действовать в соответствии с собственной пользой. Бог дал человеку себялюбие, т.е. стремление к собственно- му счастью, и разум, т.е. способность судить, что для него в этом ми- ре является счастьем. Порядок вещей, установленный Богом для лю- дей, чрезвычайно прост: счастье и благополучие отдельного индиви- да зависят от благосостояния того общества, к которому он принад- лежит. Поэтому законом морали для человека в отношениях с други- ми людьми является всеобщая благожелательность. Однако, говоря о "всеобщей благожелательности" как об универсальном законе мо- рали, Болингброк не мог не заметить несоответствия этому закону реальных действий людей, т.е. существования зла в мире. Болинг- брок отвергал представление о вселенской "гармонии" и тезис Лейб- ница "все к лучшему в этом лучшем из миров", иронически замечая, что этот философ "в большей степени, чем кто-либо, склонен к по- строению химер"31. В своей концепции Болингброк пытался разрешить знаменитую антиномию необходимости и свободы воли человека, разграничив их сферы влияния: Бог, предопределив общий порядок мироздания, не вмешивается в частности поведения человека и, "дав всем наделен- ным разумом творениям фундаментальный закон их природы, нико- гда не приказывает никому из них грабить или убивать других, узур- пировать их права или истреблять целые нации"32. "Свобода воли" в этике Болингброка тесно связана с проблемой выбора. Человек не властен изменить физические законы, управляющие Вселенной: у него нет права выбора, он может только познать их. Что же касает- ся закона морали, который должен действовать в отношениях между 41
людьми, то здесь существует право выбора между добром (т.е. дей- ствиями в соответствии с этим законом) и злом (т.е. нарушением этого закона). Болингброк отвергал кальвинистскую идею карающего бога и категорически отрицал идею наказания за грехи в потустороннем ми- ре, что являлось предметом его бесконечных дискуссий со Свифтом, доказывавшим, что без веры в загробное воздаяние мораль бездей- ственна. С точки зрения Свифта, только когда человек знает, что за грехи его ждет ад, а за благочестие — рай, он соблюдает законы мо- рали. В противном случае человечество погрязло бы в грехе. Болинг- броку чуждо представление о боге-надсмотрщике за человеческой нравственностью. Закон морали поддерживается не представления- ми об адских мучениях, а вполне реальным наказанием на земле, так как человек вступает в противоречие с естественным ходом вещей, а потому его непременно ждет поражение. Состояние человеческой нравственности представлялось Болинг- броку настолько плачевным, что Г. Дикинсон даже пришел к выводу о его пессимизме относительно перспектив человечества, так как мыслитель прямо указывал на преобладание "иррационального над разумным в природе всех людей"33. Нам представляется, что Г. Ди- кинсон не учитывает здесь категорий реального и возможного, явля- ющихся фундаментальными для всей философской концепции мыс- лителя. Болингброк действительно с горечью писал о моральной де- градации человечества, утверждая, что на самом человеке и всех про- дуктах его деятельности лежит печать несовершенства. Но, конста- тируя это состояние как реальный факт, он не исключал возможно- сти совершенствования человека. Выше уже говорилось, что Болингброк в общих чертах сформу- лировал свою этическую концепцию, прочитав свифтовского "Гулли- вера". Как знать, но, может быть, сам пессимизм Свифта, достиг- ший апогея в истории последнего путешествия Гулливера, вызвав внутренний протест Болингброка, заставил его задуматься о воз- можности 'нравственного совершенствования человечества. Меха- низм этого совершенствования он видел в воспитании — "обществен- ном институте, призванном с нежного возраста готовить людей с по- мощью наставлений и примеров, убеждением и принуждением к пра- ктической деятельности и к неуклонному применению в жизни усво- енных правил"34. Воспитание и формирует, с точки зрения Болинг- брока, "моральный облик человека", сдерживая наши "сильнейшие влечения и желания и владеющие нами страсти". В качестве приме- 42
pa "исправления натуры с помощью философии" Болингброк приво- дил Сократа, а в качестве примера противоположного — Александ- ра Македонского. Судя по переписке с А. Поупом и Дж. Свифтом, не всё в их фи- лософских концепциях мира и человека устраивало Болингброка. Чрезмерное презрение к существующему миру, по его мнению, пара- доксальным образом привело "этих остроумных, но очень равнодуш- ных философов" к примирению с его несовершенством. За подобную позицию он причислил их к "догматической секте стоиков", основате- ля которой — Сенеку, "раба худшей части человечества и двора", — резко порицал за конформизм: "Все его громкие слова являли язык покинутого любовника, который ничего так не жаждет, как примире- ния, и ничего так не страшится, как разрыва"35. Он осуждал безволие, уход человека в себя и его оторванность от общества, которые пропо- ведовала доктрина стоицизма. В этой связи Болингброк противопос- тавлял ей учение Конфуция, в целом характеризуемое им как "стран- ная метафизика", но привлекавшее его четкой постановкой проблем: человек как индивид, как член семьи, как член государства. Пренеб- режение стоиков к последней проблеме особенно возмущало Болинг- брока. Поэтому в собственной этической концепции он пытался рас- сматривать все эти проблемы в комплексе. Для Болингброка благополучие отдельного индивида зависело в первую очередь от разумности устройства общества. Он полагал, что искусственное создание гражданских законов и обычаев человеком — разумным существом еще не гарантирует их разумности, т.е. соот- ветствия естественному закону морали. Наоборот, существующие в мире обычаи и законы, государственные устройства находятся в во- пиющем противоречии с ним. О неразумности государственных сис- тем говорит незавидное положение граждан. Но вина за их неразум- ность, с его точки зрения, целиком и полностью лежит на самих их создателях и людях, терпящих подобное положение. Как иронически замечал Болингброк, "человеческое благоразумие способно изыски- вать лишь частные меры, словно заранее примирясь с вездесущим пороком и безумием, заставляя разум действовать вопреки его соб- ственным принципам, уча нас, если можно так выразиться, безумст- вовать со смыслом, что во многих случаях не так парадоксально, как кажется"36. Г. Дикинсон приходит к заключению, что Болингброк, сомнева- ясь в возможности человека действовать разумно, фактически отри- цал его способность переустроить общество на рациональных прин- 43
ципах. Однако, согласно философу, действительность содержит в се- бе возможность такого переустройства (т.е. приведение общества в соответствие с законом морали). Но будет ли эта возможность реа- лизована в действительности, зависит от многих причин, и прежде всего от самого человека, от его воли, от его способности совершен- ствоваться. Болингброк признавал, что создать такие отношения между гражданами общества, которые бы соответствовали естественному закону, — задача чрезвычайно сложная, но осуществимая на прак- тике. Поэтому главной целью мыслителей и политиков является со- здание таких общественных систем, которые бы способствовали счастью человечества. На этом пути возможны заблуждения, так как, по его глубочайшему убеждению, ни один из мыслителей, да- же величайшие философы, не застрахован от ошибок. Реально от- ветить на вопрос, разумен ли их проект и соответствует ли он есте- ственному закону, сможет только опыт, только практика, показы- вающая, обеспечено или нет счастье индивида. С этой точки зрения интересно отношение Болингброка к проектам идеального государ- ства Платона: он видел в них лишь "забаву для людей, не искушен- ных в делах мирских"37. Радикализм философских выводов Болингброка о том, что кри- терием разумности общества является только общественно-социаль- ный опыт, впервые был отмечен Эдмундом Бёрком. В 1754 г. в сво- ей первой работе "Защита естественного общества" Бёрк заявил, что если критерий разумности Болингброка применить к современным общественным институтам, то всех их придется ликвидировать38. Рассматривая человека не только как существо разумное и наделен- ное свободной волей, но и как социальное, Болингброк считал его са- мого, а не Бога или рок ответственным за свою судьбу и судьбу об- щества. Проблема государства затрагивается в каждой работе Болинг- брока. Теме происхождения государства посвящены его "Фрагмен- ты, или Наброски опытов". Он полемизировал с Гоббсом и Локком, оспаривая теории "естественного состояния" и "общественного дого- вора" как "абстрактные системы, никогда не существовавшие в дей- ствительности", а теорию "божественного происхождения королев- ской власти" Филмера считал "величайшим абсурдом, когда-либо изложенным на бумаге"39. В теории "естественного состояния" как "войны всех против всех" Гоббс, с точки зрения Болингброка, допустил три ошибки: воз- 44
можность существования "абсолютной индивидуальности", т.е. че- ловека вне общества; отсутствие в "естественном состоянии" мо- ральных норм, которые будто бы были установлены законодателями только при возникновении государства; "абсолютную свободу" ин- дивида в своих действиях. С точки зрения Болингброка, человеческое общество прошло две фазы в своем развитии: естественную и гражданскую, или политиче- скую. Естественное общество — это малые группы, семьи. Споря с Гоббсом и Локком, Болингброк доказывал, что человек — существо изначально общественное. Он всегда существовал в окружении себе подобных, без которых он бы просто не выжил. Первым таким сооб- ществом явилась семья: "Первый мужчина, первая женщина и их де- ти образовали первое человеческое общество"40. Его члены, заботясь друг о друге, повиновались действию "естественного закона", так как в семье благополучие каждого зависит от благополучия всех. По- нятия о добре и зле предшествовали образованию государства и бы- ли выработаны опытом совместной жизни людей. Образовавшие се- мью люди, имея друг перед другом определенные обязательства, не обладали абсолютной свободой. С возникновением семьи возникли "власть, подчинение и союз, необходимые для ее благосостояния"41. С течением времени семья менялась, эволюционируя от полигамии к моногамии. При этом Болингброк отрицал существование женской полигамия, считая абсурдом, чтобы "сильный пол до такой степени подчинился слабому". Полигамия, впрочем, не обеспечивала нормального воспитания детей как членов человеческого общества, ибо для развития "социа- бильности" в не умеющем говорить ребенке требовались "усилия обоих родителей". Поэтому полигамную семью сменила моногамная, обладавшая огромными преимуществами в деле воспитания подрас- тающего поколения. Однако члены моногамной семьи не существовали обособлен- но, они постоянно взаимодействовали с другими семьями. «Чело- век, следовавший "естественному закону" в отношении собствен- ных родственников, переставал руководствоваться им, когда дело касалось членов других семей. Межсемейная вражда приводила к тому, что страдал каждый член общества. Поэтому семьи были вы- нуждены объединиться уже в политическое общество и подчинить- ся гражданским законам во имя всеобщей пользы»42. По мнению Болингброка, государство появилось как добровольный союз глав семей. Образование государства, согласно его теории, не единич- 45
ный волевой акт, как для Локка "общественный договор", а завер- шающий этап длительного процесса взаимодействия малых сооб- ществ-семей. Государство по своим функциям и организации имело свой прообраз в семье. Функцией государства, в интерпретации Болингброка, явилась защита жизни, свободы и собственности каждого из его членов. По его мнению, хотя естественный закон, согласно которому благо каж- дого обеспечивается благом всех, доступен пониманию любого, в своем поведении индивид не всегда следует голосу разума. Человек в своем поведении часто руководствуется страстями. Отсюда проис- ходят все общественные и личные несчастья. Поэтому законодатель не создает моральные нормы, как утверждает Гоббс, а только пре- дусматривает кару за отступление от них. Если в глубокой древности защитные и карающие функции в человеческом обществе осуществ- ляли главы семей, то с возникновением государства произошло отчу- ждение прежних отцовских прав в его пользу. Болингброк выступал против теории Филмера, возводившего королевскую власть прямо и непосредственно к отцовской власти первого человека (Адама). Для Филмера "королевская власть" бы- ла дарована Адаму самим Богом, чтобы он передал ее своим потом- кам. И поскольку происхождение королевской власти — божествен- ный дар, то король не обязан отчитываться за свои действия ни пе- ред людьми, ни перед законом. Доказанное Филмером существова- ние "дарованного Богом непреложного наследственного права" для каждого здравомыслящего человека не более убедительно, чем "ста- рания ученых антикваров Италии, доказывающих, что нынешний папа римский является прямым потомком св. Петра", — считал Бо- лингброк43. Ссылаясь на социально-политический опыт Англии от эпохи древних бриттов и до современности, Болингброк утверждал, что наилучшей формой государственного устройства является конститу- ционная монархия, где законодательная власть отделена от исполни- тельной и Передана парламенту. Такая форма правления в наиболь- шей степени соответствует нормам разума, так как "народ" является, согласно политическому учению Болингброка, верховным сувереном, а король — только слугой нации. "Фрагменты" оказались незавершенными, однако если рассмат- ривать их в контексте всего написанного Болингброком с 1716 по 1749 г., то становится очевидным, что мы имеем дело со стройной и целостной концепцией человека, общества и государства. 46
1 См.: Pope's correspondence. Oxford, 1956. Vol. 3. P. 48. г Dickinson H.T. Bolingbroke. L., 1970. P. XI. 3 Ibid. P. 306. 4 Барг МЛ. Историческая мысль английского Просвещения: Болинг- брок // Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 278. 5 Stephen L. History of English thought in the 18th century. L., 1876. Vol. 2. P. 169; Morley /. Wolpole. L., 1889. P. 79-80; Robbins С The XVIIIth century commonwealthman. L., 1959. P. 295-296. 6 Kramnick I. Bolingbroke and his circle. Cambridge (Mass.), 1968; Mansfield H.C. Statemanship and party government: A study of Burke and Bolingbroke. Chicago, 1965; Hart J. Henri Saint-John: tory humanist. Toronto, 1965; Dickinson H.T. Op. cit.; Varey S. Henry St. John, viscount Bolingbroke. Boston, 1984. 7 Подробнее см.: Рубинштейн Е.Б. Общественно-политические взгляды лорда Болингброка. Кустанай, 1995. С. 27—41. 8 Bolingbroke. On the true use and retirement of study // Bolingbroke. The works. 8 vol. L., 1967. Vol. 2. P. 345. 9 Dickinson H.T. Op. Cit. P. 3. ** Hart J. Op. cit. P. 25. "Swift J. Political tracts. 1713-1779. Oxford, 1964. P. 134. См. также: Свифт Дж. Дневник для Стеллы. М., 1981. 12 Иерусалимская Е.В. Болингброк — политик и мыслитель. Полити- ческая биография // Просветительское движение в Англии. М., 1991. С. 258-275. 13 Bolingbroke. A letter to sir William Windham // Bolingbroke. The works. L., 1967. Vol. 1. P. 113. 14 Swift's correspondence. Oxford, 1963. Vol. 2. P. 207-208. ^Bolingbroke. Reflections upon exile; Idem. The substance of some letters to M. De Pouilli // Bolingbroke. The works. L., 1967. Vol. 1. P. 181-201; Vol. 2. P. 462-508. 16 Артамонов С Л. Вольтер и его век. М., 1980. С. 32. 17 Bolingbroke. A plan for a general history of Europe // Bolingbroke. The works. L., 1967. Vol. 2. P. 335-338. 18 Цит. по: Dickinson H.T. Op. cit. P. 212. 19 Pope's correspondence. Oxford, 1956. Vol. 3. P. 275. 20 Swift's correspondence. Oxford, 1963. Vol. 3. P. 123. 21 Bolingbroke. On the true use and retirement of study. P. 351. 22 Pope's correspondence. Vol. 2.P. 70. 23 Bolingbroke. Letters or essays addressed A. Pope // Bolingbroke. The works. Vol. 3. P. 43. 24 Подробнее о политическом учении Болингброка см.: Рубин- штейн Е.Б. Болингброк — политик и мыслитель. Политическое учение // Просветительское движение в Англии. С. 275—300. 47
25 Bolingbroke. On the true use and retirement of study. P. 339—351. 26 Bolingbroke. The idea of a Patriot King // Bolingbroke. The works. Vol. 2. 27 См.: Рубинштейн Е.Б. Концепция "короля-патриота" в политиче- ском учении Болингброка // Идейно-политическая борьба в странах Ев- ропы и Америки. М., 1989. 28 Bolingbroke. Letters on the study and use of history // Bolingbroke. The works. Vol. 2. P. 230-233. 29 Bolingbroke. Fragments or minutes of essays // Bolingbroke. The works. Vol. 4. P. 176. 30 Ibid. P. 150-151. 31 Bolingbroke. Letters of essays addressed A. Pope. P. 52. 32 Bolingbroke. Fragments or minutes of essays. P. 176. "Dickinson H.T. Op. cit. P. 166. 34 Bolingbroke. Letters on the study and use of history. P. 190. 35 Pope's correspondence. Vol. 3. P. 351. 36 Bolingbroke. The idea of a Patriot King. P. 381. 3? Ibid. 38 Burke E. The works. L., 1820. Vol. 3. P. 115. 39 Bolingbroke. Fragments or minutes of essays. P. 198—199. «° Ibid. P. 146. «i Ibid. 42 Ibid. P. 149. 43 Bolingbroke. A dissertation upon parties // Bolingbroke. The works. Vol. 2. P. 82. Л.Г. Кислягина H.M. Карамзин как явление европейской культуры эпохи Просвещения Русская культура в XVIII в. развивалась в тесном взаимодейст- вии с европейской, творчески осваивая накопленные ею богатства. Важным фактором, определившим культурное развитие России в XVIII столетии, были петровские преобразования. Обучение рус- ских людей за границей, путешествия дворянской молодежи с целью получения образования значительно расширили культурные гори- зонты русского общества, способствовали быстрому проникновению в его образованные круги гуманистических и рационалистических учений, а с середины XVIII в. и философии Просвещения. © Л.Г. Кислятина, 1999 48
В XVIII в. абсолютизм с большим трудом прививал дворянству понимание необходимости образования, действуя порой "кнутом и пряником". "Пряником" была Табель о рангах, открывавшая для ху- дородных, но талантливых и образованных дворян возможность подняться по лестнице чинов. Указы 1730-х годов предусматривали обязательную сдачу недорослями экзаменов по установленной пра- вительством программе, а знаменитый "Манифест о вольности дво- рянства" 1762 г. вменял благородному сословию в обязанность обу- чать своих детей соответственно их положению. Наиболее дальновидная часть российской элиты разделяла тре- вогу властей относительно уровня образованности дворянства, пони- мая, что в новых исторических условиях господствующий класс Рос- сии сможет удержать в своих руках ключевые посты во всех звеньях государственного управления, возвысившись над другими сословия- ми не только "породой", т.е. знатностью происхождения, но и уров- нем образования, знаниями. Много усилий для "вдалбливания" в го- ловы благородного сословия этой истины приложил А.П. Сумаро- ков, в котором молодое поколение дворян видело своего учителя и кумира. В знаменитой сатире "О благородстве", он стремился дока- зать благородным отпрыскам, что нет никакого различия между ба- рином и мужиком, что "тот и тот — земли одушевленный ком, и ес- ли не ясней ум барский мужикова, то я различия не вижу никакого". Обращаясь к дворянскому неучу, Сумароков говорил: А если у тебя безмозгла голова, Поди и землю рой или руби дрова, От низких более людей не отличайся И предков титлами уже не величайся1. Сумароков убеждал благородное сословие, что, только принося пользу обществу, служа Отечеству, дворяне имеют право на приви- легированное положение. Усилия общественности и властей, направленные на развитие дво- рянского образования, принесли свои плоды уже во второй половине XVIII в., когда в стране возник, пусть еще тонкий, слой европейски образованных людей — дворянской и разночинной интеллигенции. Одним из выдающихся в этой плеяде образованных русских людей был Н.М. Карамзин, значение которого в истории отечест- венной культуры конца XVIII — первой четверти XIX в. трудно переоценить. Его влияние на общество было велико не только при жизни. 49
В настоящей статье предпринята попытка показать Карамзина как яркого представителя европейской культуры конца XVIII в., трактуемой широко и включающей в себя ее русский пласт, как чело- века, впитавшего все культурные достижения XVIII столетия, про- анализировать его роль в развитии культурных связей между Запа- дом и Россией. Представлялось важным посмотреть на Карамзина как на ти- пичного представителя образованной части дворянства. Типичным здесь было то, что Карамзин, выходец из служилого дворянства, в отличие от аристократической его части получил традиционное для этого слоя господствующего класса образование: учеба у сельского дьячка-наставника, пансион в Симбирске, а затем в Москве (прав- да, тут ему повезло больше, чем другим: он попал в пансион профес- сора Московского университета И. Шадена) и в дальнейшем — са- мообразование. Каков же был результат? Судить о Карамзине как о представителе русской и европейской культуры эпохи Просвещения мы можем по его произведениям, со- зданным в конце XVIII столетия: это в первую очередь самый круп- ный литературный труд "Письма русского путешественника", его "Московский журнал", сборники "Аглая" и "Пантеон российской словесности". Эти литературные памятники позволяют раскрыть широту кругозора Карамзина, степень его образованности, его связь с просвещенными деятелями Европы. "Письма русского путешест- венника" — произведение, настолько насыщенное сведениями по ис- тории культуры западноевропейских стран, что в статье из-за огра- ниченности объема не представляется возможным показать всю ши- роту интересов Карамзина. Поэтому мы остановимся на материалах той части "Писем", в которых дано описание путешествия по Герма- нии. Такой выбор обусловлен и сложной историей "Писем"2. К тому же культурная жизнь Германии отражена в них полнее и обстоятель- нее, чем культурная жизнь Франции и Англии. Если сравнить "Письма русского путешественника" с записками русских людей первой половины XVIII в. о странствиях по Запад- ной Европе, то бросается в глаза их разительное отличие. Русские путешественники начала века (например, Б.И. Куракин), "желая свету видеть", смотрели на неведомый им доселе мир раскрытыми от изумления глазами. Карамзин же чувствует себя в этом мире как ры- ба в воде. Он знает его по книгам, путеводителям, рассказам очевид- цев. Знает своих современников — выдающихся писателей, мыс- лителей, политиков, живущих в Германии, Швейцарии, Франции, 50
Англии; знает исторических деятелей этих стран, историю послед- них. Он свободно владеет немецким, французским и английским языками. Он знает и любит произведения Вольтера, Монтескье, Руссо и других французов. Не менее дороги ему Шекспир, Поуп, Юнг, Мильтон, Томас Мор. Он прекрасно знаком с немецкой лите- ратурой и философией. О начитанности и образованности Карамзи- на красноречиво свидетельствует именной указатель к "Письмам", который насчитывает не менее тысячи имен исторических деятелей, писателей, ученых, монахов и т.п., начиная с библейских и античных персонажей и кончая деятелями Французской революции3. В мировоззрении Карамзина 90-х годов XVIII в. отразилась сложность эпохи. Оно складывалось в тех традициях дворянской культуры, которые наиболее полно представлены в творчестве А.П. Сумарокова, М.М. Хераскова и затем в деятельности москов- ского масонского кружка, членом которого Карамзин стал в 1785 г. Московское масонское общество состояло в основном из дво- рянской интеллигенции, пришедшей в ложи после Крестьянской войны 1773—1775 гг. и разделявшей либеральные настроения "сума- роковской школьГ. Их взгляды были восприняты молодым Карам- зиным, он стал их идейным преемником. Годы, проведенные Карам- зиным в обществе московских масонов (1785—-1789), стали для не- го временем интенсивного самообразования. В этом окружении Ка- рамзин воспринял независимость мысли, широту взглядов, неприя- тие тирании и чиновничьего произвола, невежества и варварства. В эти годы он испытывал сильное влияние философии Просвещения, ориентируясь в основном на политическое учение Монтескье и Вольтера. Просветительские настроения в мировоззрении Карамзи- на укрепились во время заграничного путешествия4. В числе московских масонов были люди, хорошо знавшие немец- кую литературу и философию. К ним в первую очередь принадлежал "сочувственник" А.Н. Радищева, его друг по Лейпцигскому универ- ситету, A.M. Кутузов, который стал старшим другом и наставником Н.М. Карамзина. Без всякого сомнения, Карамзин под руководст- вом начитанного и образованного Кутузова изучал немецкую лите- ратуру, философию, историю. Из его рассказов он многое узнал так- же о жизни русских студентов в Лейпциге. Не случайно, попав в Лейпциг, Карамзин спешит там встретиться с профессором Платне- ром, лекции которого по метафизике, психологии и эстетике слуша- ли русские студенты5. Из характеристики, которую Карамзин дал в "Письмах русского путешественника" Платнеру как ученому- 5/
философу, можно сделать вывод, что с его философской системой он познакомился раньше, еще в Москве, и узнал о ней от Кутузова. То, что Карамзина Платнер интересовал прежде всего как профессор, которого слушали Радищев и Кутузов, подтверждает следующая за- пись в "Письмах": "Он помнит К. и Р. и других русских, которые здесь учились. Все они были моими учениками, сказал он"6. Выделялся также в среде московских масонов своей образован- ностью и А.А. Петров, литератор и переводчик, самый близкий друг Карамзина, с которым они долгие часы проводили над книгами и ве- ли философские беседы. От него, по собственному признанию Ка- рамзина, он приобрел "первые метафизические понятия". A.M. Ку- тузове А.А. Петров внесли свой вклад в распространение в русском обществе немецкой литературы7. Молодой Карамзин испытал влияние немецкого поэта Якоба Ленца, друга Гёте8. В письме из Веймара Карамзин так писал о Лен- це: "Мне рассказывали здесь разные анекдоты о нашем Л. Он при- ехал сюда для Гете, друга своего, который вместе с ним учился в Страсбурге и был тогда уже при Веймарском дворе. Его приняли очень хорошо, как человека с дарованиями; но скоро приметили в нем великие странности"9. Маршрут путешествия Карамзина был составлен еще в Москве, очевидно с помощью старших друзей10, и проходил через хорошо из- вестные в России культурные центры Германии, с которыми уже сложились постоянные связи: Кенигсберг, Берлин, Дрезден, Лейп- циг, Веймар, Эрфурт, Франкфурт-на-Майне. В этих городах он за- держивался на 3—7 дней, маленькие проезжал, не останавливаясь или проводя в них только одну ночь. Готовясь к путешествию, как было доказано еще В.В. Сиповским, Карамзин знакомился с исто- рией стран, в которых собирался побывать, с путеводителями11. По- этому во время путешествия он хорошо знал, где и что он может по- сетить и осмотреть. Хорошее знание языка облегчает ему общение с окружающими. Для попутчиков-французов молодой русский — пе- реводчик, и они с сожалением расстаются с ним. Карамзина интересует все, но главное — культурная жизнь За- падной Европы: ее исторические памятники, музеи, университеты, библиотеки, театры. Он посещает известных в то время писателей, ученых, общественных деятелей, знакомых ему по книгам. Первым прусским городом на пути Карамзина был Кенигсберг, город, в котором жил "глубокомысленный, тонкий метафизик Кант"12. К нему и направился молодой путешественник, не имев- 52
ший даже рекомендательного письма. Кант принял русского гостя. Беседа, длившаяся три часа, предполагает взаимный интерес собе- седников. О чем же говорили Кант и Карамзин? О путешествиях, о Китае, об открытии новых земель, о "природе и нравственности человека"13. Визит Карамзина к Канту, малоизвестному в то время в России, X. Роте объясняет тем, что Канта слушал Ленц14. Насколько моло- дой Карамзин разбирался в философии Канта, судить трудно. Но он, очевидно, читал некоторые труды мыслителя, так как тот, по его словам, на прощанье записал в записную книжку Карамзина назва- ния двух своих сочинений, "которых, — как пишет Карамзин, — я не читал"15. По мнению X. Роте, Карамзин уже тогда хорошо знал фи- лософию М. Мендельсона, а его "Федон", как он считает, стал для Карамзина "настольной, справочной книгой..."16. Имел Карамзин представление и о философии Г.В. Лейбница, X. Вольфа, Спинозы, Х.М. Виланда, И.Г. Гердера и др., произведения которых читал в подлиннике, но, вероятно, его философские познания в это время были все же не очень глубокими. Особенно внимательно Карамзин следил за развитием немецкой литературы и общественной мысли. Об этом свидетельствует его разговор с издателем и известным просветителем К.-Ф. Николаи. Из их беседы мы узнаем, что Карамзин был в курсе полемики, раз- вернувшейся между немецкими учеными, представлявшими различ- ные направления общественной мысли. Следил за ней Карамзин еще в Москве, читая "Берлинский журнал" Николаи17. Помимо Николаи Карамзин посетил в Берлине известных в то время писателей К.-Ф. Морица, К.-В. Рамлера, И.-Я. Энгеля. По- бывал в Потсдаме и Сан-Суси, в Берлинской академии, Королев- ской библиотеке. С удовольствием прогуливался по аллеям берлин- ского зверинца, по знаменитой Липовой аллее (Unter den Linden), четыре вечера провел в театре. Впервые русский читатель познако- мился с жизнью немецких городов, описанием их достопримечатель- ностей. "Письма" вполне могли служить путеводителем для любо- знательных русских путешественников. Не менее подробно рассказано о пребывании в Дрездене, о со- кровищах которого русский читатель впервые получил представле- ние. Карамзин сообщает, что пробыл в картинной галерее, "которая почитается одною из первых в Европе", три часа, но на многие кар- тины "не успел и глаз оборотить". Он перечисляет лучшие, на его взгляд, полотна, начиная с "Сикстинской мадонны" Рафаэля18. 53
Оценки картин, данные Карамзиным, скупы, но в подстрочнике со- держатся сведения о художниках, взятые, конечно, из путеводителей и каталогов. Они, безусловно, представляли большой интерес для русской читающей публики, в большинстве своем за границей не бы- вавшей. Осмотрел Карамзин и "зеленую кладовую" (das Griine Gewolbe) — "собрание драгоценных камней саксонского курфюр- ста", посетил библиотеку, которую "всякий путешественник, имею- щий некоторое требование на ученость, считает за должное ви- деть..."19. Через Мейсен, где он осмотрел старый дворец — "ныне в нем делают славный саксонский фарфор", — Карамзин направился в Лейпциг. Когда читаешь "Письма" из Лейпцига, становится ясным, что Карамзину все знакомо в этом городе, он уже мысленно, очевид- но вместе с A.M. Кутузовым, гулял в "Венцлеровом" и "Рихтеро- вом" садах, стоял у памятника Геллерту в церкви св. Иоанна20. Он пишет о Лейпциге как о городе, в котором мечтал провести свою юность21, спешит увидеть профессора Платнера, так как тот знает Кутузова и Радищева, посещает его лекцию по эстетике, а вечером попадает на ужин в обществе лейпцигских ученых мужей. На ужине его расспрашивали о русской литературе. "Они очень удивились, — пишет Карамзин, — слыша от меня, что десять песен Мессиады (Клопштока. — Л.К.) переведены на русский язык". Ко- гда профессор поэзии заметил, что он не думал, что в русском языке можно найти выражение для "Клопштоковых идей", Карамзин отве- тил: "Перевод верен и ясен. В доказательство, что наш язык не про- тивен ушам, читал я им русские стихи разных мер, и они чувствова- ли их определенную гармонию". Дальше разговор зашел о русских оригинальных произведениях. "Прежде всего наименовал я две эпи- ческие поэмы, Россиаду и Владимира, которые должны имя творца своего (М.М. Хераскова. — Л.К.) сделать незабвенным в истории российской поэзии"22. Читал он русские стихи и профессору К.-Ф. Морицу (в Берлине), так как тот спрашивал у Карамзина о русском языке и русской литературе. "Может быть, придет такое время, — передает его слова Карамзин, — в которое мы будем учить- ся русскому языку, но для этого надобно вам написать что-нибудь превосходное". "Тут невольный вздох вышел у меня из сердца", — заключает свой рассказ Карамзин23. Морица он рекомендует читате- лям как "одного из первых знатоков немецкого языка", издателя журнала "Психологический Магазин", суждения которого о литера- туре заслуживают внимания. В дальнейшем Карамзин не выпускает 54
из поля зрения научные изыскания и творчество Морица, всячески пропагандирует его произведения в "Московском журнале", а затем в "Пантеоне иностранной словесности". Одним из характерных проявлений общественного подъема, пе- реживаемого Германией в последнюю четверть XVIII в., было лите- ратурное движение "Буря и натиск", охватившее в 70-е годы XVIII в. значительную часть ее передовой интеллигенции. Видными представителями этого течения были Гер дер и Гёте, а затем и Шил- лер, с которыми Карамзин мечтал познакомиться. Видимо, этим и объясняется, что Веймару Карамзин уделил особое внимание. Расположенный недалеко от живописных тюрингских лесов, этот город стал олицетворением эпохи, в которую немецкая словес- ность считалась ведущей в Европе. Началась эта эпоха в 1775 г., ко- гда 26-летний Иоганн Вольфганг Гете прибыл ненадолго в Веймар и остался в нем навсегда. Немалая роль в превращении Веймара в сре- доточие талантов принадлежала вдовствующей веймарской герцоги- не Анне Амалии, Виттумский дворец которой стал центром светской и культурной жизни Германии. Это и отметил в "Письмах" Карам- зин: "Герцогиня Амалия любила дарования. Она призвала к своему двору Виланда и поручила ему воспитание молодого герцога; она призвала Гете, когда он прославился своим Вертером; она же призва- ла и Гердера в начальники здешнего духовенства"24. По приезде в Веймар Карамзин спешит к дому Гете, но, узнав, что тот в отъезде, направляется к Гердеру. Иоганн Готфрид Гердер, немецкий писатель, историк, философ, был известен в России уже в 80-х годах, его имя было популярно в литературных кругах. А.Н. Радищев ценил Гердера за его историзм, интерес к культуре всех народов, за ненависть к тирании, гуманистические убеждения25. Карамзин читал Гердера и перед свиданием с ним достал запис- ную книжку, в которой имелись выписки из его философской работы "Анналы рода человеческого" и политической работы "Бог", цитату из которой Карамзин приводит в "Письмах"26. Свидетельством ог- ромного интереса к Гердеру в России служит то, что в 1805 г. Дерпт- ский (Тартуский) университет приобрел на аукционе в Веймаре зна- чительную часть личной библиотеки Гердера, а в Риге ему был уста- новлен памятник27. Позже популярности Гердера в России во многом способствовал Карамзин, публикуя отрывки из его сочинений в "Московском журнале", "Пантеоне иностранной словесности", "Ве- стнике Европы". Это были первые публикации произведений Герде- ра на русском языке. 55
Карамзин ценил работы Гердера по истории античной мифологии и искусству, особо отмечая его заслуги в области переводов античных авторов. "Гердер, Гете и подобные им, присвоившие себе дух древних греков, умели и язык свой сблизить с греческим и сделать его самым богатым и для поэзии удобнейшим языком, и потому ни французы, ни англичане не имеют таких хороших переводов с греческого, каки- ми обогатили ныне немцы свою литературу. Гомер у них Гомер; та же неискусственная, благородная простота в языке, которая была ду- шою древних времен, когда царевны ходили по воду и цари знали счет своим баранам"28. К сожалению, Карамзин почти не высказал в "Письмах" своего отношения к Гёте. Это можно объяснить тем, что ему не удалось встретиться с ним, поэтому он ограничился упоминанием о его заслу- гах в общем рассуждении о немецкой литературе. Но то упорство, с которым он добивался свидания с Гете, говорит о многом Особая заслуга в развитии немецкой литературы, по мнению Карамзина, принадлежала Виланду, "немецкому Вольтеру", кото- рого он напоминал изяществом стиля и остроумием. Виланд был довольно известен в России, где его переводили больше всех дру- гих немецких писателей29. Любопытным свидетельством его из- вестности служат строки из письма М.Н. Муравьева к сестре: "Ты любишь Виланда: разве не веришь ты его любимым мыслям, что есть сродственные души, наслаждающиеся рассматриванием друг друга..."30. Карамзин высоко ценил нравоучительные и комические повести Виланда, его "Агатона" и "Оберона". "Давно уже Герма- ния признала его одним из первых своих певцов", — заключает Ка- рамзин рассуждения о немецкой литературе и заслугах в ее разви- тии Виланда31. Не обошел он своим вниманием "старика Рамлера32, немецкого Горация". Посетив его в Берлине, Карамзин обрадовал его тем, "что и в России читают его стихи и знают им цену". Рамлер, по его сло- вам, "напитан духом древних, а особенно латинских поэтов"33. Карамзина можно отнести к знатокам немецкой поэзии. Он уди- вил Гердера тем, что назвал Клопштока34 как почитаемого им поэта. Но особое вдохновение вызывает у Карамзина поэзия Э.Х. Клей- ста, которого он также чтил как героя и патриота. "Весна не была бы для меня так прекрасна, если бы Томсон и Клейст не описали мне всех ее красот"35. В Берлине Карамзин специально отправился в Гар- низонную церковь, чтобы поклониться памятнику Клейста. В "Письмах" он рассказывает о гибели Клейста, получившего тяжелое 56
ранение в сражении при Кунерсдорфе в 1759 г. Вполне возможно, что о последних минутах жизни немецкого поэта он слышал от уча- стников этой кампании, так как похоронили Клейста русские офице- ры, отдав дань его храбрости и мужеству. Имя Клейста, возможно, некоторым из них было известно, поскольку его стихотворение "Вес- на" было очень популярно и выдержало множество изданий. Карамзин был восхищен игрой немецких актеров. Их высокое мастерство он объяснял состоянием немецкой драматургии. "Я ду- маю, — писал он, — что у немцев не было бы таких актеров, если бы не было у них Лессинга, Гете, Шиллера и других драматических ав- торов, которые с такой живостью представляют в драмах своих че- ловека, каков он есть, отвергая все излишние украшения или фран- цузские румяны, которые человеку с естественным вкусом не могут быть приятны. Читая Шекспира, читая лучшие немецкие драмы, я живо воображаю себе, как надобно играть актеру, как и что произне- сти; но при чтении французских трагедий редко могу представить се- бе, как можно в них играть актеру хорошо или так, чтобы меня тро- нуть"36. Карамзин положил начало русской театральной критике. Первыми его выступлениями в этом жанре были рецензии на "Кад- ма и Гармонию" Хераскова и "Эмилию Галотти" Лессинга, поме- щенные в "Московском журнале". Но этим рецензиям предшество- вал критический разбор спектаклей берлинского театра в "Письмах русского путешественника". Хорошее знание Карамзиным немецкой литературы позволило ему сделать вывод, что в XVIII в. она достигла больших высот и, сравнявшись с французской, во многом ее превзошла37. Рассказывая о встречах с наиболее известными немецкими писа- телями и учеными, Карамзин упоминает много других имен, состав- ляющих гордость немецкой культуры того времени: Кампе и Вейсе, Галлер и Геснер, Мозер, Энгель и др., что позволяет составить пред- ставление о круге чтения и интересах образованного русского чело- века последней трети XVIII в. Значение "Писем русского путешественника" в истории русской культуры конца XVIII в. трудно переоценить. Написанные живым, образным языком, они легко читались и, главное, способствовали развитию любознательности у русского читателя, знакомили с лите- ратурой и культурной жизнью Западной Европы. А благодарный читатель ждал с нетерпением очередного номера "Московского жур- нала" с "Письмами", как это было с мелким провинциальным чинов- ником И.А. Второвым и его друзьями38. 57
В дальнейших своих изданиях Карамзин продолжил начатое в "Письмах" просвещение российского читателя. В "Московском журнале", в "Пантеоне иностранной словесности" он помещает от- рывки из произведений немецких писателей. Вот их неполный пере- чень: в "Московском журнале" были опубликованы статьи из жур- нала "Психологический магазин", издававшегося Морицем39; от- рывки из "Парафимий" Гердера "Лилия и роза", "Ночь и день"40; "О досуге" X. Гарве41; "Нечто о мифологии" Морица, о Соломоне Геснере42. Кроме того, в "Московском журнале" помещалась инфор- мация о вышедших за границей книгах, например "О путешествии по Италии" Морица (Берлин, 1792). В "Пантеоне иностранной сло- весности" он поместил "Разговор о невидимо-видимом обществе" Гердера, "Напрасные ожидания" Гарве и др. В конце века Н.М* Карамзин стал пропагандистом отечествен- ной литературы за рубежом. В этом отношении особого внимания за- служивает его статья "О русской литературе", опубликованная в 1797 г. в журнале "Spectateur du Nord" ("Северный зритель")43. В ней Карамзин дал оценку литературному процессу в России. Итак, анализ только первой части "Писем русского путешест- венника" (о Германии) позволяет сделать вывод, что в 1789 г. в пу- тешествие по Западной Европе отправился молодой, европейски об- разованный русский дворянин. Карамзин не любопытствующий ди- летант, он хорошо осведомлен о культурной жизни Германии (то же можно сказать о Франции и Англии). Он знает современную немец- кую литературу, философию, любит театр и может критически оце- нить не только сценическое искусство актеров и певцов, но и драма- тургию. Его увлечение западной культурой ни в коей степени не умаляет его патриотизма: он любит свою страну, гордится достижениями рус- ской культуры. Он вообще не проводит границы между Россией и Западом, так как первая — часть Европы. Это справедливо отметил С.Ф. Платонов в речи, посвященной Карамзину: "В произведениях своих Карамзин вовсе упразднил вековое противоположение Руси и Европы как различных и непримиримых миров; он мыслил Россию как одну из европейских стран и русский народ как одну из равнока- чественных с прочими наций. Он не клял Запад во имя любви к ро- дине, а поклонение западному просвещению не вызывало в нем глу- мления над отечественным невежеством"44. Такой подход был естественным для ученика и последователя Вольтера, каким являлся Карамзин. Вслед за Вольтером он рас- 58
сматривал историю как развитие человеческого духа в восходящем направлении — от невежества и варварства через просвещение и нравственное воспитание к благу. «Путь образования или просве- щения, — писал Карамзин в "Письмах", — один для народов; все они идут им вслед друг за другом. Иностранцы были умнее рус- ских: и так надлежало от них заимствовать... Немцы, французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками: Петр двинул нас своею мощною рукою, и мы в несколько лет поч- ти догнали их»45. Уровень развития общества, как считал Карамзин, определяется степенью просвещенности и нравственности. Каждый народ являет- ся частью человечества, и история этого народа отражает тот или иной этап в развитии человеческого общества в целом. Одни народы уходят вперед, другие отстают, но в "век разума", каким Карамзин считал XVIII столетие, просвещение все больше и больше распро- страняется на все народы. Он верил, что наступит время, когда Рос- сия сравняется в своем развитии с передовыми странами. Петр, счи- тал он, поставил Россию в один ряд с другими просвещенными на- родами Европы. Настанет время, и она опередит их. 1 Н.И. Новиков и его современники: Избр. соч. М., 1965. С. 372. 2 Первые части их (письма из Германии) были опубликованы Карам- зиным вскрре после приезда из-за границы в его "Московском журнале" в 1791—1792 гг.; отдельное издание "Писем" вышло только в 1797—1801 гг. (шесть небольших томиков). Всего насчитывается семь редакций текста "Писем". Карамзин не переставал работать над ними вплоть до 1814 г., времени выхода 2-го издания его сочинений. 3 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Изд. подгот. Ю.М. Лотман, Н.А. Марченко, Б.А. Успенский. Л.: Наука, 1984. 4 Этот вопрос рассмотрен нами в монографии: Кислягина Л.Г. Фор- мирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина (1785-1802 гг.). М., 1976. С. 3-34. 5 См.: Макогоненко Г.П. Радищев и его время. М., 1956. С. 34. 6 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 65. 7 Кочеткова Н.Д. Немецкие писатели в журнале Н.И. Новикова "Утренний свет" // XVIII век. Л., 1976. Сб. 11. С. 114. 8 Розанов М.Н. Поэт "бурных стремлений" Якоб Ленц, его жизнь и произведения // Учен. зап. Моск. ун-та. Отд. историко-филолог. М., 1901. Вып. 29; Rothe И. Karamsins-Studien // Zeitschrift fur slavische Philologie. 1960. Bd. 29. S. 102-125; 1962. Bd. 30. S. 272-306. 9 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 79. 59
♦ 10 См. об этом: Лотман Ю.М., Успенский БЛ. "Письма русского пу- тешественника " Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 534-535. 11 Сиповский В.В. Н.М. Карамзин, автор "Писем русского путешест- венника". СПб., 1899. В "Письмах русского путешественника" Карамзин упоминает путеводитель Николаи "Описание королевских резиденций Берлина и Потсдама со всеми их достопримечательностями . 12 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 20. 13 Там же. 14 Rothe Н. Op. cit. // Zeitschrift fur slavische Philologie. Bd. 30. S. 280. 15 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 21. 16 Rothe H. Op. cit. // Zeitschrift fur slavische Philologie. Bd. 30. S. 280. 17 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 36—37. 18 Там же. С. 53. 19 Там же. С. 55. 2° Там же. С. 62. 2* Там же. С. 60. 22 Там же. С. 66. 23 Там же. С. 46. 24 Там же. С. 78. 2* ГулыгаА.В. Гердер. М., 1963. С. 186. 26 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 71—72. 27 Гулыга А.В. Указ. соч. С. 186. 28 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 73. 29 Сводный каталог русской книги XVIII в. М., 1963. Т. 1—3. 30 Письма русских писателей XVIII в. Л., 1980. С. 360; см. также: Данилевский Р.Ю. Виланд и его "История абдеритов" // Виланд К.М. История абдеритоз. М., 1978. С. 243—244. 31 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 77. 32 Рамлер К.В. (1725—1798) — немецкий поэт и переводчик античных авторов. 33 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 80. 34 Клопи/ток Ф.Г. (1724—1803) — крупный немецкий поэт, автор эпопеи "Мессиада", посвященной жизни Христа. 35 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 39. *> Там же. С. 40. 37 Там же. С. 77. 38 Де-Пуле. Отец и сын // Рус. вестн. 1875, апрель. Т. 160. 39 Моск. журн. 1791. Ч. 1, кн. 2. 40 Там же. " Там же. 1792. Ч. 6, кн. 2. 60
42 Там же. 43 Письмо в "Зритель" о русской литературе / Пер. и подг. текста Ю.М. Лотмана // Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 450. 44 Платонов С.Ф. Н.М. Карамзин. СПб., 1912. С. 8~9. 45 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 253—254. И.И. Лещиловская Захария Орфелин — сербский энциклопедист XVIII в. В середине XVIII в. у сербов начался переход от культуры позд- несреднекового типа к культуре нового времени. Сербское общество, оставаясь верным православным принципам, стало выходить за рам- ки средневековых догм и нормативного мышления. Оно выдвинуло из своей среды деятеля, отмеченного жаждой познания жизни, ду- ховными исканиями и стремлением к обновлению мира. Это был За- хария Орфелин, ставший одним из самых значительных представи- телей сербской культуры XVIII в.1 Захария Орфелин (1726—1785) самостоятельно приобрел по- знания в области разных наук и искусств. В течение семи лет он учи- тельствовал в Нови-Саде, затем служил в канцеляриях православ- ных церкорных сановников. В 1764—1770 гг. он работал ревизором в "греко-православной" типографии предприимчивого грека Димит- рие Теодосие в Венеции. В 70-х годах Орфелин, живая натура, ме- нял места жительства и деятельности, задерживаясь то в Нови-Са- де, то в Сремски-Карловцах, то в Темишваре (ныне это Тимишоара в составе Румынии). В 1783—J.784 гг. он служил в должности кор- ректора в венской типографии И. Курцбека, получившего монополь- ное право на издание книг кириллицей в государстве Габсбургов. Умер Орфелин в бедности, как это часто бывало с людьми, опере- дившими свое время, на хуторе епископа Бачки близ Нови-Сада2. 3. Орфелин, светский деятель сербской культуры, отличался широтой кругозора и многоплановостью дарования. О разносторон- ности его интересов свидетельствовала, в частности, его библиотека. Не будучи человеком материально обеспеченным, при дороговизне книг он собрал тем не менее солидную для своего времени библиоте- ку, насчитывавшую более 200 томов. Большинство из них составля- © И.И. Лещиловская, 1999 61
ли богословские сочинения, остальные были посвящены истории, филологии, искусству, медицине и естественным наукам. Подавляю- щая часть книг была на немецком, латинском, итальянском и рус- ском языках, на французском языке — словари3. Это была одна из лучших частных библиотек у сербов в XVIII в. Она свидетельство- вала о незаурядной личности владельца, тяготевшего к новому укла- ду жизни. Но знакомство его с литературой было, безусловно, гораз- до шире. 3. Орфелин мог пользоваться, в частности, митрополичьей библиотекой в Сремски-Карловцах — самым богатым сербским книжным собранием того времени, располагавшим солидным рос- сийским фондом. Любознательный и активный, Орфелин проявил себя ц разных областях сербской культуры, явившись основополож- ником некоторых из них. Он был каллиграфом, рисовальщиком, гра- вером на меди, поэтом, историком, журналистом. Длительное пре- бывание в европейских культурных центрах, в Венеции и Вене, ска- залось на идейно-художественной стороне его творчества, но всю свою жизнь он духовно тяготел к России. Вместе с тем биографические сведения об Орфелине крайне скудны. Он подписывал, как правило, церковные произведения, в то время как светские сочинения, составившие гордость национальной литературы, издавал анонимно или выпускал одно и то же сочинение с разными вариантами титульного листа и предисловия. Мотивы по- добных действий были, по-видимому, в разных ситуациях неодина- ковы. Во всяком случае, анонимная литературная деятельность огра- дила его от неприятностей в отношениях с православной церковью. До конца жизни он пользовался расположением церковных сановни- ков. 3. Орфелин начал творческую деятельность в 1757 г., создав ру- кописную книгу в честь епископа Бачки — "Приветствие Моисею Путнику". Богато иллюстрированная, она стала одной из самых кра- сивых сербских рукописных книг. Панегирик был написан на цер- ковнославянском языке силлабическим стихом в духе русской поэ- зии XVII—OCVIII вв. В том же году Орфелин занялся в Сремски- Карловцах, где он имел "медную типографию", выпуском цельногра- вированных книг, выполненных в технике резцовой гравюры на ме- ди. Тогда это было модно в Европе и восполняло отсутствие у сербов типографии. Орфелин до конца жизни обращался к гравюрной тех- нике воспроизводства книг. Он издал несколько собственных сочи- нений, в том числе три "Каллиграфии" — учебника красивого пись- ма (1759,1776,1778 гг.). 62
В 1761 г. 3. Орфелин напечатал в Венеции на русском церков- нославянском языке стихотворение "Горестный плач славныя иногда Сербии". Но в продажу оно не поступило. В 1762 г. поэт выпустил другую редакцию этого произведения на народном языке под назва- нием "Плач Сербии"4. Родолюбивая тема так или иначе и раньше звучала в сербской литературе. Но никогда до Орфелина с такой бо- лью не противопоставлялось блистательное прошлое и бесславное настоящее Сербии. Стихотворение имело подзаголовок "Еяже сини в различния государства расеялися". Понятие "Сербия" поэт рас- пространял на весь сербский народ, разобщенный и задавленный. "Плач Сербии" стал первым печатным произведением на народном языке сербов. Поэт проявил себя мастером тринадцатисложного силлабического стиха, вошедшего в сербскую литературу в 30-х го- дах XVIII в. как показатель поэтического профессионализма. В сти- хотворно бедной сербской литературе "Плач" явился предвестником поэзии нового идейно-художественного типа. С этого стихотворения началось идейное и творческое восхожде- ние Орфелина. В зрелый период творчества он написал ряд поэтиче- ских сочинений, издал один выпуск первого на славянском юге жур- нала "Славено-сербский магазин" (Венеция, 1768) и положил нача- ло выходу сербских календарей, Орфелин был первым сербом, из- давшим ряд учебников. До конца жизни он продолжал также рабо- тать в области гравюры. Но его главным трудом было знаменитое двухтомное сочинение "Житие и славныя дела... Петра Великаго" (Венеция, 1772). Сербский деятель не оставил после себя специальных трактатов мировоззренческого характера. Свои взгляды он изложил в преди- словии-манифесте к журналу и в труде о Петре I. Орфелин первым из сербских мыслителей сделал шаг от средневекового провиденциа- лизма к рационализму: он воспринял "просвещенный разум" в каче- стве движущей силы в жизни, а знания и науку объявил средством достижения благополучия общества5. О культурном процессе в Европе он писал: "Век настоящий то- лико много мудрых мужей у Европи произвео, что до овога сви прот- чие едва ли толиким числом снабдени были"6. При этом он обратил внимание на приближение в европейских странах "высоких наук" к потребностям тех, "кои не могли быти у школах, да к знанью наук ве- ликую охоту имут, разсуждаваючьи праведно, что без тога скоту бы- ти природно, а человек свакога и наиподлейшег состоянья, есть ли скотам безсмысленным уподобитисе нерад, тога конечно требует". 63
Он отмечал отказ "мудрых мужей" от латинского языка и переход на разговорный язык своих народов. "Едным словом, — заключал он, — свякога езыка народ имаде сад (теперь. — ИЛ.) книге на собствен- ном своем (т.е. с коим говорет) езыку..."7. Говоря о проблемах серб- ского общественного развития и исходя из европейского опыта, 3. Орфелин сформулировал положение о важности светской культу- ры в жизни каждого народа и необходимости приобщения к знаниям широких слоев населения, прежде всего с помощью литературы на родном языке. Впервые он заговорил о необходимости преодоления в сербских условиях элитарности профессиональной культуры, ее оторванности от жизни простого народа. При этом его идеалом, в духе умеренных политических концепций европейского Просвеще- ния, являлся "просвещенный" монарх-преобразователь. Критическое осмысление Орфелиным современности отрази- лось в "Представлении Марии Терезии" (1778), направленном ей в связи с реформами православной церкви и не предназначавшим- ся для печати. Называя себя "ненавистником и неприятелем зло- употреблений, беспорядков и своеволия высшего клира", он выра- зил поддержку церковной политике Марии Терезии и подверг рез- кой критике положение в сербской православной церкви и образ жизни высшего духовенства. Он обвинял православных сановников в "эгоизме и корысти", "безбожных доходах" и взяточничестве, деспотизме и своеволии, клеймил епископов как "убийц тела и ду- ши" людей, разоблачал невежество приходских священников, алч- ность и распущенность монахов8. Для ограждения народа от зло- употреблений высокого клира и возвращения к "истинному еван- гельскому христианству" Орфелин призывал Марию Терезию к дальнейшему развитию реформ церкви, установлению в ее лоне строгих правил, демократизации церковных институтов9. В его по- зиции нашли свое отражение идеи вдохновенных проповедников европейской Реформации. Творчество 3. Орфелина положило начало разрушению идейной монолитности сербской профессиональной культуры. С этого време- ни в ней стал все громче звучать голос новых общественных сил. Но у самого Орфелина критические взгляды не сложились еще в цело- стную и последовательную мировоззренческую систему: не хватало смелости, ощущения духовной свободы, полного отрешения от пода- вляющего церковного авторитета. Это объяснялось как неразвито- стью общественной жизни, 'так и личностными чертами сербского деятеля. В свое время Орфелин был одинок идейно и творчески. Не- 64
которые из его начинаний получили развитие лишь в конце столетия, но главное — начало было положено. Новаторство 3. Орфелина проявилось прежде всего в области словесности. В то время в сербской литературе функционировали три типа языка: церковнославянский язык русской редакции, язык рус- ской светской литературы и народный сербский. На практике они обычно в чистом виде не выступали. Из хаотического сочетания этих трех элементов формировался смешанный литературный язык, полу- чивший название "славено-сербского"10. Осознавая, что литература з языковом отношении должна быть приближена к читателю, Орфе- лин пытался решить эту задачу на основе современного ему русско- го опыта употребления литературно-языковых "стилей", путем при- менения в разных литературных жанрах различных языковых сис- тем11. Его главные зрелые произведения "Магазин" и "Житие" были написаны на русском языке, подвергшемся сербизации, а в поэтиче- ском творчестве он прибегал к народному сербскому языку. Орфелин же положил начало переходу от церковного к гражданскому шрифту в печати, введенному в России Петром I, хотя и не всегда придержи- вался его. Зарождение у сербов нового мироощущения в сочетании с рус- ским и западным влиянием дало импульс развитию светской литера- туры. Орфелин стал главной ее фигурой в середине XVIII в. Он хо- рошо знал* поэтическую метрику, свободно переводил с немецкого языка. Писатель сыграл значительную роль в развитии поэтических жанров, введя в родную литературу сонет, эпиграмму, оду, хотя они не были оригинальными, а заимствовались из русских источников; в числе первых он применил силлабо-тонический принцип стихосло- жения. Орфелин придал сербской литературе современные европей- ские черты. Вместе с тем творчество писателя отличает постоянное обращение к российской церковной литературе, в частности к бого- словским сочинениям Петра Могилы и Феофана Прокоповича. В 60-х годах XVIII в. у сербов зародилась светская моралистическая литература, отмеченная робкими проявлениями нового взгляда на че- ловека и его место в жизни. Зачинателем ее также стал Орфелин, опубликовавший в "Магазине" несколько нравоучительных мате- риалов, почерпнутых из русских изданий. "Житие и славныя дела... Петра Великаго" заняли особое мес- то в развитии сербского барокко. Графическая часть этого труда, вы- полненная автором несколько позже, отличается законченностью форм барочной гравюры, но в самом тексте эстетика этого направле- 3 Человек эпохи... 65
ния проявилась с меньшей определенностью, сочетаясь с ценностны- ми критериями и нравственным идеалом Просвещения. В то же вре- мя в зрелом литературном творчестве писателя чувствовалось уже дыхание классицизма (освоение, например, поэтического жанра оды). Таким образом, характерной чертой сербской художественной культуры второй половины XVIII в. стало сочетание взаимоисклю- чающих эстетических принципов и тенденций. Наиболее полно при- верженность Орфелина барокко получила выражение в графике. В третьей четверти XVIII в. в сербском обществе еще функцио- нировала рукописная книга, и Орфелин стал большим мастером книжной миниатюры: он щедро иллюстрировал панегирик "Привет- ствие Моисею Путнику" портретными миниатюрами Франца I, Ма- рии Терезии, митрополитов Павле Ненадовича и Моисея Путника, рисунками с ликами святых. Однако гравированная иллюстрация по- степенно вытесняла миниатюру в художественном оформлении ру- кописных книг12. С творчеством Орфелина был связан подъем рез- цовой гравюры на меди. Простота и доходчивость графического ис- кусства позволяли художнику обращаться к самой широкой аудито- рии. Гравюра стала играть немаловажную роль в формировании ду- ховного мира, эстетических запросов и вкусов сербской публики. Орфелин идейно обогатил, ввел новые жанры и расширил при- менение гравюры. Он создал ряд самостоятельных произведений на религиозные темы. Новизна его графических икон заключалась в де- коративном обрамлении ("Богородица Боджанская"), выразитель- ности образов — то величественно-торжественных ("Князь Ла- зарь"), то изысканно-непринужденных ("Св. Георгий"), то лирико- поэтических ("Богоматерь Винчанская", в основе которой лежала икона Владимирской Богоматери). Орфелин использовал при этом немецкие рисунки. Он прибегал иногда к иконописным схемам, под- черкивая тем самым исторические корни гравированных икон. К числу лучших работ мастера относились гравюры с видами монасты- рей Кувеждина и Крушедола. В жанре портрета была выполнена гравюра с 'изображением митрополита Павле Ненадовича13. В истории сербской графики XVIII в. особое место занимают иллюстрации и декоративно-художественное оформление печатных книг Орфелина, прежде всего его труда о Петре I. История этой мо- нографии полна загадок, которыми вообще изобиловали жизнь и творчество Орфелина. В издании, вышедшем в 1772 г., не было ил- люстраций, хотя о них и упоминалось в тексте. Позже писатель соз- дал еще один вариант книги, получившей название "История о жи- 66
тии и славных делах Петра Перваго", но дата ее выхода была оста- влена прежняя — 1772 г. Книга была снабжена гравюрами, выпол- ненными художником на исходе 1779 г.14 72 гравюры составляли с текстом идейно-художественное целое. Орфелин украсил свой труд искусным портретом Петра I, историческими и географическими картами, полотнами на исторические темы (батальные сюжеты, казнь стрельцов), изображениями памятных медалей и печатей, мно- гочисленными заставками, виньетками и т.д. При создании графиче- ского изображения Петра I в латах и с Андреевской лентой он опи- рался на гравюры Е.Р. Чемесова и Клода Руа. Они же, в свою оче- редь, использовали портрет Петра I, выполненный маслом в 1717 г. Ж.М. Наттье. Медали и карты и другие гравюры были сделаны по немецким образцам первой половины XVIII в.15 Иллюстративный материал отличался идейной новизной и безукоризненным художе- ственным исполнением. Орфелин впервые в сербском изобразитель- ном искусстве раскрыл в портрете Петра I и гравюрах, отражающих его деяния, красоту просвещенной Личности. Однако иллюстриро- ванная "История" Орфелина затерялась в библиотеках редких пра- вославных монастырей, и ее гравюры остались практически неиз- вестными сербской публике. Классическая гравюра играла у сербов значительную роль в ка- честве репродукционной техники тиражирования книг. Цельногра- вированнью книги, украшенные виньетками, иллюстрациями и т.д., требовали кропотливой работы. Орфелин вошел в историю сербской графики как непревзойденный мастер резцовой гравюры в стиле ба- рокко. Его лучшие работы, особенно оформление труда о жизни Пе- тра I, отличались большой пластичностью изображения, богатством орнамента и гибкостью составных переходов, хотя смелость и худо- жественность не всегда сочетались у него с оригинальностью рисун- ка. Граверное искусство Орфелина получило признание. Первым из сербов он стал членом Венской академии изобразительных искусств. Мастер был удостоен также высочайшей награды Марии Терезии за цельногравированную книгу "Славенская и валахийская каллигра- фия" (Сремски-Карловцы, 1778), созданную по предложению Ил- лирской придворной депутации — высшего учреждения, ведавшего делами сербов в габсбургском государстве16. С творчеством Орфели- на сербская резцовая гравюра встала на самостоятельный путь раз- вития, совершив раньше, чем другие виды искусства, переход от цер- ковных и религиозно-назидательных образов к светским историче- ским и современным сюжетам. 3* 67
Именно 3. Орфелиным было положено у сербов начало кон- цептуальному осмыслению истории. Его обращение к петровской России было связано с культом Петра I в сербском обществе. В ат- мосфере укрепления российско-южнославянских связей народно- поэтическая и письменная сербские традиции представляли Петра I как военного героя и покровителя христиан. Орфелин в своем тру- де выразил совершенно новый взгляд на Россию и ее великого им- ператора. "Житие и славные дела.., Петра Великаго" представляли собой исторический труд. Но Орфелин был художником по натуре, его восприятие современного мира и истории было окрашено эстетиче- ским «чувством. Это сделало его главное творение удивительным син- тезом науки и искусства. Как явствует из Предисловия, Орфелин работал над книгой тщтъ лет17. Прежде чем приступить к теме, он в самой общей форме охарактеризовал работы, посвященные Петров- ской эпохе. Попытка описания исследований по конкретной пробле- ме была новаторской и означала зарождение у сербов истории исто- рической науки. Орфелин опирался на русские источники, россий- кую и западную литературу по истории и географии России, Европы и Азии. Всего в списке использованных им материалов значилось 46 позиций, ряд из которых включал многотомные издания. Сам автор особо выделил сочинения сподвижника Петра I, вице-канцлера П. Шафирова, о Северной войне 1700—1721 гг. и труды Г.'Ф. Мил- лера по русской истории. Трудно утверждать, насколько он действи- тельно использовал названные им источники и литературу. Во вся- ком случае, 32 книги из приведенного списка имелись в его собствен- ной библиотеке. В сербских-условиях новшеством было и введение в научный оборот исторических карт. Часть их затем поступила на книжный рынок — "Генеральная карта Всероссийской империи", карты север- ной части Европы времен Петра I, Крымского ханства с прилегаю- щими губерниями России, арены военных действий в период Север- ной войньг, раннесредневековой Юго-Восточной Европы — "Пан- нония, Мизия, Дация, Иллирик" и "Сармация европейская и азиат- ская"18. Автор критически подошел к источникам и литературе. Он по- нимал, что наилучшим способом проверки фактов являлись бы разы- скания в российских архивах. Но, находясь от них "толь в дальном расстоянии", историк не мог ими воспользоваться19. Принципом его критического метода стала проверка сведений, сообщаемых запад- 68
ными авторами, материалами русской историографии. Монография по ряду конкретных вопросов снабжена научным аппаратом. Орфе- лин сопоставлял фактические данные, почерпнутые из разных работ, отмечал ошибки и неточности, полемизировал с некоторыми автора- ми по конкретным аспектам российской истории. Введенный им кри- тический метод был завоеванием сербской исторической мысли. 3. Орфелин написал книгу на русском языке с сербизмами и из- дал ее гражданским шрифтом. Он старался, по его словам, "вести та- кой слог, какой сербским народам понятен"20. Вместе с тем выбор языка указывает на то, что автор сознательно ориентировался и на русского читателя. Научный текст Орфелин оживил стихотворения- ми, почерпнутыми из русского журнала "Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие". Они принадлежали (за исключени- ем одного) А.П. Сумарокову. Орфелин предварил повествование описанием географического положения, современного ему админист- ративно-политического устройства России и кратким очерком ее ис- тории, "чтоб благосклонные читатели возъимели напред точное по- нятие о состоянии, о могуществе и о величестве онаго царства...", а "из древней Российской истории увидели б они, коль в глубокой тме неучения и беспорядочнаго правления находилась Россия, и что Петр Великий был первой, который собственным своим разумом и собственным своим трудом оную из такой тмы вывел на свет, на ко- тораго без ^листания великаго и удивления смотреть не можно"21. Хотя Орфелин задался целью показать во второй главе "тму" и дикие нравы допетровского времени, однако реальный исторический материал — борьба русских князей против нашествия Батыя, за ос- вобождение от ордынского ига, значительность роли Руси в Европе и т.д. — неизбежно разрушал искусственные рамки придуманной ав- тором схемы. Российская история представала во всей ее сложности и противоречивости. Но в самом стремлении Орфелина показать возвышение России в XVIII в. заключалась великая идея прогресса. В результате сербские читатели получили книгу, написанную с пози- ции заинтересованности в судьбах русского народа. Орфелин был в курсе современных ему взглядов, самостоятельно разобрался в них, ориентируясь на наиболее обоснованные, с его точки зрения, сужде- ния петербургских историков. Он отобрал важнейшее в прошлом страны, окрасив изложение своим эмоциональным восприятием. Ис- торический очерк отвечал уровню знаний той поры, а его слабые чер- ты отражали младенчество сербской исторической науки. Однако он был не просто повествованием о прошлом русского народа, но и вос- 69
поминанием о минувшей целостности славян и примером патриоти- ческого противостояния иноземным завоевателям. В центре внимания 3. Орфелина были личность и деяния Петра I. Новым было изображение императора как преобразователя России. Царь действовал, говорилось в книге, "к прославлению своего отече- ства"22 и перестроил Россию с помощью просвещенного разума, ис- пользуя опыт образованных народов. Все в монографии взывало к преклонению перед гигантской фигурой главы Российского государ- ства. Автор не скупился на самые возвышенные эпитеты, называя его "просветителем российским", "благородной душой", "преслав- ным полководцем", "отцом отечества" и т.д.23 Он подчеркивал жи- вой интерес Петра ко всему новому, широту и глубину его знаний. Писатель отмечал в нем чувство долга перед отечеством и твердость, энергию и настойчивость, любознательность и трудолюбие, прони- цательный ум и просвещенность. 3. Орфелин первым обстоятельно познакомил сербов с совре- менной им Россией, сообщив своим читателям разнообразные сведе- ния о жизни российского общества. Правда, его взгляды не всегда были свободны от идеализации и преувеличений, что объяснялось его общественно-политической позицией, общеславянским родолю- бием, а также характером использованной им литературы. В самой России критическая мысль находилась еще в состоянии становления. В описании России третьей четверти XVIII в. наглядно воплоти- лась основная идея Орфелина — идея могущества и величия Россий- ского государства и его преобразователя Петра I. В двухтомном со- чинении сербского писателя предстал образ независимой России, пользовавшейся высоким международным авторитетом, игравшей важную роль в судьбах Европы. Доказывая, что просвещенная Рос- сия стояла вровень с другими европейскими странами, Орфелин вну- шал своим читателям уважение к России, гордость за успехи славян- ского государства, важность для сербов его исторического опыта. Такой образ современной России способствовал не только фор- мированию сербского общественного мнения о ней, но и пробужде- нию духовных сил сербов для решения собственных, внутренних за- дач. Все связанные с Россией вопросы, которые Орфелин поднимал в своей книге, имели актуальное значение для самих сербов, так как касались хозяйственного развития и положения отдельного народа в структуре многонационального государства, веротерпимости и сво- боды отправления культа, статуса церкви и состояния светской нау- ки и образования, контактов с другими народами. Современная Рос- 70
сия представала в труде Орфелина как конкретный, реальный обра- зец решения животрепещущих проблем сербского общества. Рас- крывая возможность их решения, монография Орфелина будоражи- ла умы и души сербов и побуждала их к общественной активности. Политическая окраска этого труда не ускользнула от официальной Вены. Цензура запретила распространение монографии в стране24. Как уже отмечалось, историческое сочинение Орфелина не бы- ло лишено художественных черт барокко. Автор особенно ярко изо- бражал торжественно-парадные картины — триумфальные шествия, великолепные фейерверки по случаю военных побед, царские прие- мы, обеды, детально описывал батальные сцены, а также жестокие расправы, похоронные процессии. Для усиления эмоционального воздействия на читателя Орфелин прибегал к сравнению и гипербо- лизации, параллелям с античностью. Орфелин использовал литера- турные приемы барокко — принципы контраста (Петр I — Карл XII, варварство — цивилизация), сопоставления (Россия до и после Пе- тра I), антитезы (добро — зло) и т.д. Писателю не была чужда не- которая экзальтированность, особенно в описании трагических сцен. Благодаря всем этим приемам серьезный исторический труд читался как взволнованное повествование о необычной жизни гениального преобразователя России, его победах и поражениях, свершениях и неосуществленных надеждах, о возвышении великой славянской державы, г В Предисловии к двухтомнику 3. Орфелин скромно писал: "...Но притом предъуведомляю, что в сей Истории разсуждений моих или вовсе нет, или весьма мало..."25. Он называл себя лишь "собирателем" исторического материала. Несомненно, автор многим был обязан исторической литературе. Тем не менее он внес в это со- чинение так много личных раздумий, так мастерски описал минув- шие времена в жизни России, что можно вполне обоснованно рас- сматривать "Житие" как самостоятельное произведение, отмеченное яркой творческой индивидуальностью его создателя. Именно поэто- му оно стало первой сербской книгой, привлекшей к себе внимание за рубежом и удостоившейся "перевода" на русский язык. К труду Ор- фелина обращался сам А.С. Пушкин во время работы над историей петровского времени. Значение "Жития" состояло также в том, что оно, хотя и в скрытой форме, излагало историко-философскую кон- цепцию развития народа, намечало путь в будущее — через овладе- ние знаниями. Книга Орфелина предвещала наступление нового пе- риода в истории сербской культуры — периода Просвещения. 71
Предвестником специальной экономической литературы у сер- бов стала книга 3. Орфелина "Искусный погребщик" (Вена, 1783), посвященная важной отрасли сельского хозяйства — виноделию. Она трижды переиздавалась в XIX в. (1808, 1874, 1885), что бы- ло редким явлением в сербских условиях. Развитие школьного образования требовало издания учебных пособий. И в этой области Орфелин был первым сербом, который занялся вопросами практической педагогики. В 1767 г. в Венеции он издал букварь "славенского языка" (русского церковнославянского) для сербского юношества, опираясь на буквари, изданные в Петер- бурге и Вене. В предисловии к учебнику Орфелин предложил игро- вой метод обучения малолетних детей азбуке без букваря, советуя использовать для этого картинки с изображением букв26. Этот педа- гогический прием позволял ввести дошкольное обучение и означал отход от зубрежки. Орфелин опубликовал "Латинский букварь" с кратким словарем в переводе на "славено-сербский" язык (Венеция, 1766), а также издал пособие "Первые начатки латинскаго языка" (Венеция, 1767), содержавшие латинскую грамматику и учебные диалоги. Хотя в основе этой книги лежали издания Петербургской академии наук, она содержала и научный вклад самого Орфелина. Вошедший в нее словарь был латинско-русско-церковнославянско- сербскохорватско-немецким, но принцип многоязычия не всегда вы- держивался. В название книги было вынесено понятие "славено- сербского" языка, однако во многих случаях в словаре была предста- влена народная лексика. Это была первая лексикологическая работа в области сербскохорватского языка27. Во второй половине XVIII в. у сербов появились справочные издания в виде календарей. Первый из них в 1766 г. выпустил 3. Орфелин, используя русский образец. Большую популярность получил его "Вечный календарь", вышедший в Вене в 1783 г. Он переиздавался в 1789 г. в Вене и в 1817 г. в Буде. Содержавшийся в нем материал выходил за рамки кратких календарных сведений и носил характер научных статей. Больше половины его объема зани- мали тексты естественнонаучного профиля. Они были составлены Орфелиным на основе иноязычных изданий и представляли собой первое обращение сербов к естественной проблематике. Автор ис- кусно иллюстрировал "Вечный календарь". Фронтисписом стала одна из лучших его гравюр — "Сотворение мира". Карты Орфели- на свидетельствовали о зарождении у сербов научного географиче- ского знания. 12
3. Орфелину принадлежала идея развития сербской периодики как средства распространения знаний в широких слоях общества. Он выдвигал в ее пользу прагматические соображения: небольшой объ- ем таких изданий и периодичность их выхода могли приохотить гра- мотных сербов к чтению. "Таковое преполезное дело отправлясе сад (теперь. — MJ[.) у сваком знатном обществу", — заключал он в пре- дисловии к "Славено-сербскому магазину"28. Орфелин пытался реа- лизовать эту идею на практике. Программа журнала "Славено-серб- ский магазин" предполагала освещение широкого круга вопросов по географии, педагогике ("благочестивому воспитанию"), этике, исто- рии, искусству, а также публикацию полезных хозяйственных сове- тов и развлекательных материалов. Журнал был рассчитан на широ- кого читателя, "каковаго бы год тко звания и понятия быо"29. При- зывая "дражайших патриотов" к участию в журнале, он предостав- лял им свободу изложения взглядов и обещал печатать сочинения "са сваком верностью, ничега ни убавляя, ни прибавляя без нарочитог ньиовог позволенья"30. Каждый "трудолюбитель" мог при желании подписать свои сочинения. Такая постановка вопроса означала отказ от средневековой модели литературного творчества, признание ин- дивидуальности автора, его эмансипации. Все это было ново, не- обычно и неожиданно для сербского читателя. Планы Орфелина свидетельствовали о широте его взглядов, но обнаруживали и его ил- люзии, поскольку сербское общество не было подготовлено ни к вос- приятию, ни тем более к поддержке солидного для того времени пе- риодического издания. 3. Орфелин хотел побудить сербов к изучению своей истории. "Особливую бы и вечную похвалу, — писал он, — заслужили оные, кои бы труд и тщание свое приложили, изискавати и списывати древности сербскаго народа, о чем до сада на других езыцах делано, а на нашем едва ли где у кога находится"31. Исходя не только из прагматических просветительских задач, но и ориентируясь на более широкие потребности своего времени, Орфелин проникся сознанием важности и ценности историографии в современном ему понимании. "Славено-сербский магазин" был составлен по образцу русской литературно-научной периодики. Издатель опирался на "Ежемесяч- ные сочинения к пользе и увеселению служащие" — периодическое издание Академии наук, выходившее в 1755—1764 гг. под редакци- ей Гф. Миллера, а также на другие русские журналы: "Невинное Упражнение" — литературно-философское издание, выпускавшееся Ь-.Р. Дашковой под редакцией И.Ф. Богдановича, и "Свободные ча- 73
сьГ (1763) под редакцией М.М. Хераскова. Формат "Славено- сербского магазина", расположение материала в нем, даже бумага напоминали русские издания32. Орфелин напечатал в журнале наста- вления Феофана Прокоповича царскому отроку в основах право- славной религии; поучения молодому человеку, желающему опреде- литься на военную службу; нравоучительную восточную притчу; ис- торический источник (сомнительной достоверности), "Письмо кесаря Диоклитиана к далматийскому народу", которое даровало свободу далматинцам; сонет, эпиграммы (оригиналы принадлежали А.П. Су- марокову); медицинские и практические советы и библиографию. Еще в календаре на 1766 г. Орфелин опубликовал библиографи- ческие сведения о сербских книгах, а также о русских изданиях, вы- шедших в Петербурге, познакомив с ними сербское общество33. В журнале он не только ^поместил библиографические данные о четы- рех сербских учебниках, первой сербской литургической книге и ка- техизисе Феофана Прокоповича, но и дополнил их сведениями, ка- сающимися автора, или критическими замечаниями. Так, Орфелин перепечатал биографию Феофана Прокоповича на русском языке, написанную Г.Ф. Миллером. Из четырых приведенных в библио- графии учебников три принадлежали Орфелину. Но фигурировали они анонимно, и критические замечания автор адресовал самому се- бе! Это один из примеров его неразгаданных творческих приемов. Таким образом, Орфелин стал основоположником не только серб- ской библиографии, но в зачаточной форме и рецензий как журналь- ного жанра. В каждый исторический период культура имеет высшие точки своего проявления. У сербов в третьей четверти XVIII в. такой ду- ховной кульминацией было творчество Захарии Орфелина, человека с идеями и принципами преобразователя, способствовавшего обнов- лению сербской культуры и ее включению в общеевропейский куль- турный процесс. Ориентируясь на Россию, он был духовно открыт и для Запада. ОднакЬ Орфелин оставался личностью противоречивой. Сме- лость его мысли не находила адекватного выражения в его печатных работах. Беззаветная любовь к светскому просвещению и благого- вейное отношение к науке сочетались с выпуском богословских книг церковным шрифтом и многочисленных гравюр на религиозные те- мы. Орфелин стремился быть ближе и понятнее родному народу, но использовал русский язык в своих основных произведениях. Дерз- кие мысли о клерикальной среде не мешали ему трудиться в санов- 74
ных канцеляриях. Орфелину не хаватало раскованности, внутренней свободы. Человек удивительно многогранно одаренный, он явно не раскрылся в полную меру под давлением жизненных обстоятельств. Внутренний цензор часто сковывал его природный и развитый обра- зованием живой ум, мешая проявлению присущей ему изысканности вкуса. 1 См.библиографию о жизни и деятельности 3. Орфелина: Маринко- euh Б. Bibliographia Orpheliniana // Годишн* ак Филозофског факултета. Нови Сад, 1973. Кн>. 16, св. 2; Он же. Bibliographia Orpheliniana // Там же. 1975. Кн>. 18, св. 2. 2 Ocmojuh Т. 3axapnja Орфелин: Живот и рад му. Београд, 1923; Па- ланчанин С. Data Orfeliniana // Орфелиново Жит^е Петра Великог. 1772-1972. Нови Сад, 1972. 3 ДурковиН-JaKLuuh Jb. Орфелинова библиотека // Споменица о 250- годишн> ици pot)CH> а Захарке Орфелина. Београд, 1976. С. 43, 46, 48. 4 МихаиловиН Г. Српска библиограф^а XVIII века. Београд, 1964. С. 59. 5 См: Славено-сербский магазин. В Венеции, 1768. Т. 1, ч. 1. С. 77; Житие и славныя дела... Петра Великаго. В Венеции, 1772. Ч. 1. Преди- словие. Б/с (далее — Житие). 6 Славено-сербский магазин. С. 3. 7 Там же. С. 4, 5. 8 ОрфеЛин 3. Представка Марией Терезой. Нови Сад, 1972. С. 27, 31. 33, 73,107. 9 Там же. С. 83. 10 О языковой ситуации у сербов в XVIII в. см.: Толстой Н.И. Исто- рия и структура славянских литературных языков. М., 1988; Гудков В.П. Сербская лексикография XVIII века. М., 1993. " Толстой Н.И. Указ. соч. С. 181, 189, 192. 12 ЧурчиН Л. 3axapnja Орфелин и српска кн>ига // Споменица... С. 29-30. 13 См.: Давидов Д. Српски бакрорези 18. века. Нови Сад, 1983. 14 См.: Форишковик А. Две белешке о Захари}у Орфелину // Мати- ца српска: Зборник за кн>ижевност и je3HK. Нови Сад, 1969. Кн>. 17, св. 2. С. 259; Паланчанин С. Указ. соч. С. 15. 15 Давидов Д. Бакрорезне илустрац^е Захарке Орфелина у Историки Петра Великог // Зборник за ликовне уметности. Нови Сад, 1974. Т. 10. 16 МаринковиН Б. Извори из Орфелинову преписку (I). Прилози // Споменица... С. 119. 17 Житие. Предисловие. Б/с. 18 Михайловичи Г. Указ. соч. С. 116, 118-120, 124-126. 75
19 Житие. Предисловие. Б/с. 20 Там же. 21 Там же. 22 Там же. С. 237. 2ЗТамже. С. 151,164,259. 24 ЧурчиНА. Указ. соч. С. 26. 25 Житие. Предисловие. Б/с. 26 Славено-сербский магазин. С. 84—87. 27 Muxa'jAoeuh В. О Орфелиновом латинско-руско-српскохрватско- немачком речнику из 1767. године // Споменица... С. 61—65. 28 Славено-сербский магазин. С. 6—7. 29 Там же. С. 14, 15. зо'Там же. С. 12. 31 Там же. 32 Бошков М. 3axapHJa Орфелин и кн>ижевност руског просветитель- ства // Зборник за славистику. Нови Сад, 1974. С. 50, 51, 71. 33 МихаиловиН Г. Указ. соч. С. 80—81. А.Ф. Строев Бернарден де Сен-Пьер и Екатерина II Жак-Анри Бернарден де Сен-Пьер (1737—1814), автор "По- ля и Виргинии" (1787) и "Этюдов о природе" (1784), предстает как чувствительный писатель, ученик и последователь Руссо, за- щитник идеи гармонии в природе и мире, разумной предопределен- ности всех существ и явлений. Критики высмеивали его желание в любой мелочи видеть чудо Провидения. Но в повседневной жизни Бернарден был человеком иного склада. Искатель приключений в молодости, он тщательно заботился о коммерческом успехе книг, отстаивал в суде свои авторские права, с большим или меньшим ус- пехом добивался пенсий и покровительства европейских монархов. Настоящая работа посвящена анализу взаимоотношений Бернарде- на де Сен-Пьера с Россией, и в частности с императрицей Екате- риной II. Какими способами литератор эпохи Просвещения стре- мился преуспеть? Юношеские странствия Бернардена в точности повторяют мар- шрут путешествий многих авантюристов "Республики Словесно- сти": Голландия — Германия^— Россия — Польша. Разбирая "Этю- © А.Ф. Строев, 1999 . 76
ды о природе", Казанова писал, что, сам того не подозревая, он дви- гался тем же путем, что и Бернарден, только с интервалом в два го- да. Через 15 лет той же дорогой проследует Калиостро. Даже недо- разумения, случившиеся с Бернарденом, весьма показательны: в 1762 г. в Голландии будущий писатель предъявляет рекомендатель- ное письмо от генерала графа де Сен-Жермена, а его принимают за адепта знаменитого алхимика и чудотворца, который тогда, в начале 1760-х, частенько бывал в Голландии (как, впрочем, Казанова или несколько раньше барон де Чуди, приезжавшие по масонским и фи- нансовым делам). В Петербург Бернарден, как известно, прибыл в сентябре 1762 г., вскоре после восшествия на престол Екатерины II. При- был никем не званный (а это, утверждает Казанова, грубейшая ошибка приезжающего в Россию иностранца), без денег и реко- мендаций, на одном корабле с труппой комедиантов1. Актером при дворе Елизаветы Петровны, напомним, был поначалу и барон де Чуди, ставший потом секретарем И.И. Шувалова. Это был самый низ социальной лестницы: у комедианта нет ни положения, ни име- ни, ни своего лица, ни судьбы, его дело — представлять чужие жизни. Бернарден, сменив, как положено, имя, — став шевалье де Сен-Пьером, — чудом входит в доверие к графу Миниху, к фран- цузам на русской службе — генералу Даниэлю де Боске и Алек- сандру др Вильбуа, начальнику артиллерии. Он попадает в инже- нерные войска. Его главный козырь, как утверждают французские биографы, — умение нравиться всем. Деньгами его ссужает при- дворный ювелир женевец Луи Дюваль. Офицерское звание позво- ляет ему представиться ко двору, и, согласно легенде, поддержан- ной первым биографом писателя Эме-Мартеном, Бернарден мно- гого ждал от аудиенции2. Вильбуа, 20 лет служивший Екатери- не Алексеевне, якобы видел в нем потенциального фаворита, со- перника Орловых. Но, по рассказу Эме-Мартена, Сен-Пьер рас- терялся и должного впечатления на императрицу не произвел. Ека- терина II с недоверием относилась к иностранцам и уж тем более не желала делать их фаворитами (единственное, пожалуй, исклю- чение ~ Зорич). Слишком памятны были примеры Бирона, мар- киза де ла Шетарди, Лестока. В 1764 г. императрица выпроводи- ла из страны итальянцев Одара и Даль Ольо, участвовавших в пе- ревороте. Вильбуа пришлось уйти в отставку и уступить свою должность Григорию Орлову. Тогда же покинул Россию и Бернар- ден де Сен-Пьер3. При выходе в отставку он, как водится, был 77
19 Житие. Предисловие. Б/с. 20 Там же. 21 Там же. 22 Там же. С. 237. 23 Там же. С. 151, 164, 259. 24 ЧурчиНЛ. Указ. соч. С. 26. 25 Житие. Предисловие. Б/с. 26 Славено-сербский магазин. С. 84—87. 27 MuxaJAoeuh В. О Орфелиновом латинско-руско-српскохрватско- немачком речнику из 1767. године // Споменица... С. 61—65. 28 Славено-сербский магазин. С. 6—7. 29#Тамже. С. 14, 15. 30 Там же. С. 12. 31 Там же. 32 Бошков М. 3axapHJa Орфелин и кн>ижевност руског просветитель- ства // Зборник за славистику. Нови Сад, 1974. С. 50, 51, 71. 33 МихаиловиН Г. Указ. соч. С. 80—81. А.Ф. Строев Бернарден де Сен-Пьер и Екатерина II Жак-Анри Бернарден де Сен-Пьер (1737—1814), автор "По- ля и Виргинии" (1787) и "Этюдов о природе" (1784), предстает как чувствительный писатель, ученик и последователь Руссо, за- щитник идеи гармонии в природе и мире, разумной предопределен- ности всех существ и явлений. Критики высмеивали его желание в любой мелочи видеть чудо Провидения. Но в повседневной жизни Бернарден был человеком иного склада. Искатель приключений в молодости, он тщательно заботился о коммерческом успехе книг, отстаивал в суде свои авторские права, с большим или меньшим ус- пехом добивался пенсий и покровительства европейских монархов. Настоящая работа посвящена анализу взаимоотношений Бернарде- на де Сен-Пьера с Россией, и в частности с императрицей Екате- риной II. Какими способами литератор эпохи Просвещения стре- мился преуспеть? Юношеские странствия Бернардена в точности повторяют мар- шрут путешествий многих авантюристов "Республики Словесно- сти": Голландия — Германия,— Россия — Польша. Разбирая "Этю- © А.Ф. Строев, 1999 76
ды о природе", Казанова писал, что, сам того не подозревая, он дви- гался тем же путем, что и Бернарден, только с интервалом в два го- да. Через 15 лет той же дорогой проследует Калиостро. Даже недо- разумения, случившиеся с Бернарденом, весьма показательны: в 1762 г. в Голландии будущий писатель предъявляет рекомендатель- ное письмо от генерала графа де Сен-Жермена, а его принимают за адепта знаменитого алхимика и чудотворца, который тогда, в начале 1760-х, частенько бывал в Голландии (как, впрочем, Казанова или несколько раньше барон де Чуди, приезжавшие по масонским и фи- нансовым делам). В Петербург Бернарден, как известно, прибыл в сентябре 1762 г., вскоре после восшествия на престол Екатерины II. При- был никем не званный (а это, утверждает Казанова, грубейшая ошибка приезжающего в Россию иностранца), без денег и реко- мендаций, на одном корабле с труппой комедиантов1. Актером при дворе Елизаветы Петровны, напомним, был поначалу и барон де Чуди, ставший потом секретарем И.И. Шувалова. Это был самый низ социальной лестницы: у комедианта нет ни положения, ни име- ни, ни своего лица, ни судьбы, его дело — представлять чужие жизни. Бернарден, сменив, как положено, имя, — став шевалье де Сен-Пьером, — чудом входит в доверие к графу Миниху, к фран- цузам на русской службе — генералу Даниэлю де Боске и Алек- сандру де; Вильбуа, начальнику артиллерии. Он попадает в инже- нерные войска. Его главный козырь, как утверждают французские биографы, — умение нравиться всем. Деньгами его ссужает при- дворный ювелир женевец Луи Дюваль. Офицерское звание позво- ляет ему представиться ко двору, и, согласно легенде, поддержан- ной первым биографом писателя Эме-Мартеном, Бернарден мно- гого ждал от аудиенции2. Вильбуа, 20 лет служивший Екатери- не Алексеевне, якобы видел в нем потенциального фаворита, со- перника Орловых. Но, по рассказу Эме-Мартена, Сен-Пьер рас- терялся и должного впечатления на императрицу не произвел. Ека- терина II с недоверием относилась к иностранцам и уж тем более не желала делать их фаворитами (единственное, пожалуй, исклю- чение — Зорич). Слишком памятны были примеры Бирона, мар- киза де ла Шетарди, Лестока. В 1764 г. императрица выпроводи- ла из страны итальянцев Одара и Даль Ольо, участвовавших в пе- ревороте. Вильбуа пришлось уйти в отставку и уступить свою должность Григорию Орлову. Тогда же покинул Россию и Бернар- ден де Сен-Пьер3. При выходе в отставку он, как водится, был 77
произведен в следующий чин, став капитаном и получив денежное вознаграждение, почему, видимо, и намекал впоследствии на осо- бое расположение к нему императрицы. В России у будущего писателя проявилась весьма характерная для авантюристов черта: страсть к составлению проектов, которая, увы, вознаграждается крайне редко. Были предложения, достойные если не Мюнхгаузена, то Свифта (например, доставка срочной поч- ты с помощью пушечных ядер летом и на коньках зимой). Наиболее известен его "Мемуар", поданный Екатерине II в 1763 г. через Гри- гория Орлова. В нем Бернарден предлагал для обеспечения русско- индийской торговли основать на берегу Аральского моря республику авантюристов, утопическое независимое государство4. Нет нужды объяснять, какой могла быть реакция Екатерины II на этот проект, где путешествие совершалось с легкостью только на географической карте. Интересно другое: республиканские идеи приносились в Рос- сию французами. В том же, 1763 г. французский посол барон де Бре- тей, протежировавший Бернардену, доносил в Версаль, что русские аристократы с энтузиазмом воспринимают его рассуждения о необ- ходимости установления в России республиканского строя. Цель ди- пломата была, разумеется, отнюдь не просветительская. Он прямо писал, что хотел ослабить Россию, принести стране не свободу, а анархию, как в Польше. В 1771 г. французский экономист, барон Андреу де Билистейн, принятый в 1765 г. на службу в коммерц-кол- легию, подал графу Панину проект об образовании на территории Молдавии и Валахии независимой республики5. Породнившись со знатным румынским родом Россетти, Билистейн, видимо, рассчиты- вал играть важную роль в новом государстве, которое, увы, возник- ло ТОЛЬКО В XX В; Но вернемся к Бернардену де Сен-Пьеру. Приехав в Польшу в июне 1764 г., он, как истинный авантюрист, тотчас предал свою прежнюю государыню. Став секретным агентом французского по- сла, он поддерживал противников русской партии, а когда королем все же был избран Станислав-Август Понятовский, постарался до- биться его расположения. Но, не получив ни в Варшаве, ни позднее в Берлине подходящей должности, он не солоно хлебавши вернулся в Париж. Рекомендации французских дипломатов помогли ему толь- ко получить место на судне, отправлявшемся в Индийский океан, на остров Иль-де-Франс (ныне остров Маврикий). В июне 1771 г. Бернарден «возвращается в Париж после семиме- сячного путешествия. У него нет ни должности, ни денег, одни лишь 78
долги в России, Польше и Пруссии. Друзьям-кредиторам он может предложить только "несколько скверных кораллов и посредственных раковин"6. Русский посол в Берлине князь B.C. Долгорукий отка- зался от раковин, которые Бернарден предложил ему в письме от 3 июля, и уверил в ответном послании от 17 августа, что не торопит его с уплатой пятисот ливров. Посол готов подождать, пока министр морских дел и колоний не выполнит своих обещаний7. Как известно, Бернарден в своем "Путешествии в Россию" назвал русских "непо- стоянными, ревнивыми, вороватыми и грубыми, уважающими толь- ко тех, кто им внушает страх", сделав исключение только для Дол- горуких и Воронцовых8. В августе Бернарден подал министру П.-Э. Буржуа де Буину прошение о возмещении 1300 ливров, израсходованных во время пу- тешествия. Но морской министр приказал выплатить ему только 800 ливров и жалованье за полгода9. Осенью 1771 г. "капитан инже- нерных войск" отказался последовать в Неаполь за своим давним покровителем бароном де Бретейем и покинул его дом. У него остал- ся последний шанс — обработать и опубликовать свой путевой днев- ник. "Не потому, что я хочу стать литератором: подобная карьера ма- лоприятна и никуда не ведет", — спешит он оправдаться в письме к своему другу Эннену10. Несмотря на все уверения, Бернарден связывает с книгой боль- шие надежды. "Я развлекся сочинением записок об Иль-де-Фран- се, которые выйдут в конце года, — пишет он Луи Дювалю 27 июля 1772 г. — Я вам приберегу экземпляр. Я там рассказываю о рабе, ко- торый носил ваше имя и которому я даровал свободу. Все говорят, что книга будет удачной. Ваш соотечественник (Жан-Жак Руссо. — А.С.) и г-н д'Аламбер меня в том уверяют. Но я сомневаюсь. Если все получится, я, может быть, попрошу вас передать один экземпляр Ее Величеству, которой я также многим обязан"11. После выхода в свет "Путешествия на Иль-де-Франс" (1773) автор, тщетно добивавшийся должности в Военном училище, пона- деялся, что сочинение его станет событием для всей Европы и пра- вительства будут наперебой предлагать места тому, кто "смело стал на защиту человечества"12. Но продавалась книга плохо и надежд не оправдала. 12 февраля 1773 г., даже прежде чем послать книгу Эннену, Бернарден отправляет в Петербург с голландским кораб- лем один экземпляр Дювалю13, а второй через Неккера препрово- ждает Екатерине II. В этот год Бернарден часто бывает у Некке- ров, советуется о своих литературных планах, читает у них в салоне 79
отрывки из "Путешествия"14. Но правильно ли он выбрал посред- ника? Ведь когда сам Неккер решит в 1781 г. преподнести импера- трице свою книгу "Отчет для короля", он прибегнет к услугам Ф.М. Гримма15. Книга, естественно, посылается вместе с письмом: Государыня, Французский офицер, имевший честь служить в инженерном корпусе Вашего Величества в 1763 году, осмеливается преподне- сти Вам экземпляр путевых записок, которые он только что опубликовал. Он был обязан выказать свое почтение государыне, равно отличной своей смелостью и умом; он был обязан отдать дань признательности за благодеяния, которых удостоило его в России Ваше Величество. Побывав скорее по воле жребия, чем по воле судьбы, на проти- воположных концах света, я счастлив ныне преподнести Вам бескорыстное свидетельство моей признательности и моего ува- жения к Вам, Государыня, соединяющей то, что составляет сла- ву великих монархов: мощь вне пределов державы и доброе управ- ление внутри нее. Если б не столь естественное желание обосноваться на роди- не, где мне обещают место, я желал бы служить под началом Ва- шего Величества. Я сделал все, что позволило мне здоровье, и долгое время сокрушался, что не могу более ли^но служить Вам. Но все же я имел удовольствие поведать о Вашем Величестве в стране, где знали только Ваши победы и куда по причине отда- ленности не долетала весть о достоинствах Ваших, об уме, та- лантах и, осмелюсь сказать, о прелестях Вашего Величества. Мне остается только, Государыня, пожелать Вам счастья. Вы были самой грозной правительницей Севера и Востока, будь- те же самой любимой. Вы положили начало счастью Ваших под- данных, даровав свободу части народа, внушив дворянам терпи- мость и вкус к искусствам. Пусть долгое царствование позво- лит Вам усовершенствовать дело рук Ваших! Пусть имя Ваше будет благословенно в народах, которые Вы тщитесь просве- тить и осчастливить. Это искренние пожелания того, кто с глубоким уважением пребывает. Государыня, Вашего Величества покорнейшим, поч- тительнйшим и послушнейшим слугой де Сен-Пьер Париж, 2 февраля 1773 г.. Отель Бурбон, ул. Ла Мадлен Сент-Оноре16. 80
В письме воплотились многие мифы, созданные французскими писателями эпохи Просвещения, которые поддерживали связи с Россией. Бернарден де Сен-Пьер дал их в своей аранжировке. Ра- зумеется, большая часть письма посвящена хвале Северной Семира- миде и собственным усилиям по прославлению ее имени во всем ци- вилизованном мире. Превознося мудрость правительницы, писатель кокетливо подчеркивает ее прелести (Россия в XVIII в. воспринима- лась как царство женщин). Бернарден настойчиво твердит о своем бескорыстии и, как обычно, ссылается на здоровье, мешающее слу- жить в России (сетования на неблагодатный климат, разрушающий здоровье, — общая отговорка французов и итальянцев, например ше- валье дЭона и Казановы). Отметим также типичную для многих авантюристов апелляцию к судьбе и скрытую параллель между Се- вером и Югом ("Побывав скорее по воле жребия, чем по воле судь- бы, на противоположных концах света"). В литературной мифологии XVIII в. Россия предстает как страна дикарей, которую, подобно Африке или Южной Америке, надо цивилизовать и просветить. По- тому Бернарден в неоконченном романе "История регентши АнньГ свободно переносит русских на берега Амазонки, где Анна Леополь- довна задает индейцам истинно русский обед. В одном из набросков "Путешествия на Иль-де-Франс", опубликованном М. Сурио, пи- сатель вспомнил о России и обещал рассказать, как намеревался "основать республику на берегу Аральского озера"17. Он вновь обра- щается к прежним идеям, но хвалить императрицу за то, что она даровала свободу части народа, и советовать продолжить благо- деяния было не вполне уместно. Осенью 1773 г. разразилось восста- ние Пугачева, и Екатерина II была весьма далека от либеральных идей. Прочла ли императрица книгу? В Российской национальной биб- лиотеке Санкт-Петербурга хранятся два ее экземпляра. Первый, без гравюр, изданный в том же, 1773 г., принадлежал фавориту Екате- рины II Ланскому. Второй, посланный Бернарденом де Сен-Пьером (амстердамское издание, с гравюрами)18, переплетен в красный сафьян, на котором в качестве императорского герба вытиснен дву- главый орел и Георгий Победоносец. В книге разрезана только часть страниц, в первом томе — две закладки. Нет никаких оснований счи- тать, что их оставила императрица, тем не менее выделенные места соотносятся с двумя основными темами письма: репутация и свобо- да. Первая, бумажная, закладка находится на странице 98 (пись- мо 5): "Как странно, что мы плохо еще знаем наш дом. Тем не менее 81
мы все в Европе горим прославиться на весь мир. Богословы, воины, литераторы, художники, монархи усматривают в том высшее сча- стье". Страница 204 (конец письма 12) заложена тесемкой: "Досад- но, что Философы, которые столь смело восстают на злоупотребле- ния, о рабстве негров вспоминают лишь с улыбкой. Неужели хуже убивать людей, не разделяющих наши убеждения, чем мучить целую нацию, услаждающую нас? Чувствительные дамы, вы плачете на Трагедиях, а то, что служит к увеселению вашему, пропитано слеза- ми и окрашено кровью людей!" Екатерина II не ответила Бернардену де Сен-Пьеру — в общем, по той же причине, почему редакции не реагируют на рукописи, по- ступившие "самотеком". Если даже допустить, что императрица за- помнила молодого офицера, репутация обаятельного фантазера не могла способствовать тому, чтобы новое сочинение было принято всерьез. Кроме того, приняв дар, надо было бы наградить автора, а императрицу, по ее словам, "бомбардировали" книгами. Но 13 лет спустя писатель, несмотря ни на что, вновь пробует преподнести свои сочинения Екатерине II, распространять их в России. После то- го как первое издание "Этюдов о природе" принесло ему за год бо- лее десяти тысяч франков, Бернарден получил возможность распла- титься с долгами, и в 1786 г. он возобновил переписку с Луи Дюва- лем и князем Долгоруким. В письме к ювелиру от 7 января 1786 г. он осведомлялся о дипломате, о генералах де Боске и де Вильбуа, обещал вернуть деньги и прислать свою книгу. «Я бы осмелился предподнести экземпляр Ее Императорскому Величеству, но боюсь, что этот знак уважения не доставит ей удовольствия, ибо, переслав ей в 1773 г. экземпляр моего "Путешествия на Иль-де-Франс" че- рез г-на Неккера, тогда банкира, я не был удостоен ответом, что ме- ня премного огорчило»19. И все-таки в письме от 3 марта 1786 г. Бернарден, вероятно, по- просил у князя Долгорукого протекции, ибо в ответном послании от 4 апреля дипломат ему отказал. "Я вынужден сказать вам, что Им- ператрица не любит, когда ей адресуют сочинения, — объяснил по- сол. — Нам даже запрещено ей их посылать. Именно поэтому она вам и не ответила: я знаю только одного человека в Париже, которо- му доверено посылать ей то, что он сочтет заслуживающим внима- ния; если вы сможете с ним познакомиться, вы, наверное, добьетесь успеха. Только пусть все останется между нами, прошу вас на меня не ссылаться, я не хочу быть скомпрометированным. Это имело бы для меня серьезные последствия, тогда как я действую исключитель- 82
но в ваших интересах, доверяя вашему образу мыслей. Этот чело- век — г-н Гримм. Его имя вам, разумеется, известно. Ваше Путешествие на Иль-де-Франс доставило мне премного удовольствия тем, как оно написано, и потому я с нетерпением жду обещанного вами сочинения"20. Думается, что князь Долгорукий ничего не преувеличил, желая смягчить отказ. Когда осенью 1796 г. граф Потоцкий преподнес Екатерине II свои исторические сочинения, то действовал он не прямо, а через Платона Зубова; пересылавший же книги граф Ра- зумовский, посол в Вене, не преминул осведомиться у фаворита, есть ли на то его дозволение21. Ф.М. Гримм, постоянный коррес- пондент и доверенное лицо Екатерины II, в конце 1770-х годов практически сосредоточил в своих руках покупку и доставку к рус- скому двору произведений искусства; по его рекомендации импера- трица награждала литераторов золотыми медалями или табакерка- ми. Но Бернардену, возможно, не хотелось обращаться к тому, ко- го его литературный наставник Руссо считал своим заклятым вра- гом. Писатель ограничился тем, что расплатился с кредиторами, не упустив случая послать дюжину книг в Россию. "Я охотно восполь- зуюсь тем, что вы предлагаете взять десять или двенадцать экзем- пляров моей книги в счет долга. Я надеюсь тем самым сделать ее известной в России, где, за выключением князя Долгорукого, кото- рому я послал три экземпляра, ее никто не знает. Итак, два экзем- пляра я посылаю вам и вашей супруге [...] и еще десять, которые легко сможете продать по 10 ливров штука, по их парижской цене", — пишет он Дювалю 10 июня 1786 г. и отправляет книги неделей раньше с кораблем "La Dame-Sophie"22. Несмотря на разочарования, писатель не-забывает ни Россию, ни Долгоруких, ни свои мечты. М. Сурио пересказывает неокончен- ную повесть о приехавшем в Россию индейце, где появляется княги- ня Долгорукая. В архиве Бернардена, хранящемся в муниципальной библиотеке Гавра, остался фрагмент романа, действие которого про- исходит в Ледовитом океане, и набросок "История юного князя Долгорукого"23. Позднее, в известном письме к баронессе Ю. Крюднер от 29 апреля 1790 г., Бернарден де Сен-Пьер изложит план романа о генерале Минихе в духе "Поля и Виргинии"24. Про- ект утопического государства, "Республики друзей", вновь возник уже после революции в неоконченном романе "Амазонка", где дей- ствие происходит в Америке25. В 1803 г. писатель вновь пробует разыграть "русскую карту". 83
Затеяв роскошное издание "Поля и Виргинии", он рассылает по Европе проспект книги и письма с предложением подписаться на нее (хотя в предисловии к книге он будет утверждать обратное). В том числе он обращается к Марии Федоровне, Александру I и Елизаве- те Алексеевне26. Он вновь напоминает о своей службе в России, но его репутация уже изменилась: "расставшись с армией ради литера- туры", он превратился в известного писателя (его "пастораль" якобы снискала одобрение вдовствующей императрицы), удрученного ста- ростью и бедностью, пером зарабатывающего деньги на пропитание детей ("Добрый прием, оказанный мне в России, много раз наводил меня на мысль обрести там последний приют моей старости..."). От- вета Опять-таки не последовало, но результат был. Вся император- ская семья значится в списке подписчиков на издание "Поля и Вир- гинии" 1806 г., причем каждый оплатил четыре дорогих нумерован- ных экземпляра. Если к этим 12 прибавить три, приобретенных Дю- валем-сыном, два — Н. Демидовым и его женой, урожденной баро- нессой Строгановой, и еще два — проживавшей в Риге Ю. де Крюд- нер, то можно считать, что Россия дала ему почти треть всех денег. Остальные 47 подписчиков, среди которых был и Ж. Бонапарт, взя- ли только по одному экземпляру. Через несколько месяцев после смерти Бернардена де Сен-Пье- ра в мае 1814 г., когда Александр I вступил в Париж во главе рус- ских войск, вдова писателя преподнесла императору еще один экзем- пляр "Поля и Виргинии" и обратилась с просьбой о помощи. Благо- даря заступничеству бывшего наставника императора Ф.Ц. Лагар- па, пожалованного в ту пору орденом Андрея Первозванного и гене- ральским чином, вдова получила десять тысяч франков. В тот год столько французов прислали просьбы о поступлении на русскую службу или сочинили произведения, воспевающие Александра I, что пришлось для рассмотрения этих бумаг создавать специальную ко- миссию во главе все с тем же Лагарпом27. 1 О пребывании Бернардена де Сен-Пьера в России см.: Maury F. Etude sur la vie et le oeuvres de Bernardin de Saint-Pierre. P., 1892; Souriau M. Bernardin de Saint-Pierre d'apres ses manuscrits. P., 1905. 2 Aime-Martin L. Memoire sur la vie et les ouvrages de J.-H. Bernardin de Saint-Pierre. P., 1826. 3 В газете "Санкт-Петербургские ведомости" (№ 35—37 от 30 апре- ля до 11 мая 1764 г. по ст. стилю) печатаются объявления об отъезде "ин- 84
женерного капитана шевалье де Сен-Пьера, живет на Литейной стороне в Инженерном корпусе". 4 Projet d'une compagnie pour la decouverte d'un passage aux Indes par la Russie, presente a Sa Majeste rimperatrice Catherine II. 5 Est-il dans linteret de Г Empire de Russie de conserver les provinces de Moldavie et de Valachie a titre de propriete, ou a titre de protection? Decembre 1770 (РГБ. Ф. 222 (Панин), картон XX, № 14). 6 Bernardin de Saint-Pierre a Pierre-Michel Hennin, 3 juillet 1771 // Correspondance de J.-H. Bernardin de Saint-Pierre / Ed. L. Aime-Martin, R, 1826. T. 1. P. 157. 7 Амстердам. Университетская библиотека. Отд. рук. Собрание Диде- рихса. 134 Ах. Л. 1. 8 Bernardin de Saint-Pierre. (Euvres posthumes. P., 1840. P. 25—26. 9 Maury F. Op. cit. P. 94. 10 29 decembre 1771 // Correspondance de J.-H. Bernardin de Saint- Pierre. T. 1. P 169. "Saint-Beuve C.-A. Causerie du lundi. P., 1853. T. 6. P. 434. 12 Souriau M. Op. cit. P. 148. 13 См. письмо Дюваля к Бернардену от 24 июня 1773 г. (Aime-Mar- tin L. Op. cit. P. 438). 14 См.: Tahhan-Bittar D. La correspondance de Bernardin de Saint-Pierre: Inventaire critique: These. P., 1970. N 230, 232. i5 См.: РГАДА. Ф. H. On. 1. № 1021,1020. Л. 54. 16 АВПРИ. Ф. 14. On. 1. № 2112. Л. 1-2. " Souriau M. Op. cit. P. 28. 18 Voyage a l'isle de France, a Tisle de Bourbon, au cap de Bonne-esperance avec des observations nouvelles sur la nature et sur les hommes par un officier du roi. Amsterdam, 1773. T. 1, 2. 19 Saint-Beuve C.-A. Op. cit. P 436. 20 Муниципальная библиотека Гавра. Фонд Бернардена де Сен-Пье- ра. № 158. Л. 9-10. 21 АВПРИ. Ф. 14. Оп. 1. № 2112. Л. 1-2. 22 Saint-Beuve C.-A. Op. cit. P. 438; Souriau M. Op. cit. P. 33; Муни- ципальная библиотека Гавра. Фонд Бернардена де Сен-Пьера. № 165. Л. 58. 23 Муниципальная библиотека Гавра. Фонд Бернардена де Сен-Пье- ра. № 441. Связка 8. Л. 1-2; № 87. Л. 99. 24 Эфрос А. Юлия де Крюднер и французские писатели // Литера- турное наследство. М., 1939. Т. 2. С. .94—96; Ley F. Bernardin de Saint- Pierre, madame de Stael, Chateaubriand et madame de Krudener (d'apres les documents inedits). P., 1967. P. 62~65. 25 Bernardin de Saint-Pierre. LArcadie et lAmazonie. P., 1831. 26 Дабижа В. Бернарден де Сен-Пьер и его письмо к императрице 85
Марии Федоровне от 17 октября 1803 // Рус. старина. 1892. № 8. С. 297—306. Материалы гаврского архива свидетельствуют, что Бернар- ден через аббата Николя переправил письма секретарю Марии Федоров- ны М.И. Полетике и бывшему статс-секретарю Павла I Энжелю (Муни- ципальная библиотека Гавра. Фонд Бернардена де Сен-Пьера. № 121. Л. 23). 27 АВПРИ. Ф. Административные дела. Ш-11. 1814. № 31.
ПОИСКИ ФОРМЫ М.В. Разумовская Новый Свет и французский роман первой половины XVIII в.: "естественный человек" против "старого порядка" Изучение феномена Нового Света в связи с французским Про- свещением в данной статье ограничено временными рамками первой половины XVIII в. и лишь одним из литературных жанров этого пе- риода — жанром романа. Рассмотрение французского романа первой половины XVIII столетия как цельной идейной и художественной общности дает возможность утверждать, что роман был неотъемле- мой частью общепросветительского движения и внес существенный вклад в процесс формирования и становления идеологии и культуры Просвещения во Франции. Доказательством служит выявление круга основных проблем, которые решались романистами, что помо- гает проследить определенные тенденции в развитии романа 1710—1740 гг. Одна из таких проблем — взаимоотношение формы романа и философской мысли эпохи, а также решение в рамках этой формы фундаментального вопроса о характере природы человека. Обращение французских романистов XVIII в. к Новому Свету за- частую было связано именно с попытками решить эту проблему. Сведения об Америке служили материалом для сравнения раз- личных форм государственного устройства, верований, быта, нравов людей. Новые знания и представления о жизни на далеком конти- ненте заставляли европейцев размышлять об относительности чело- веческих ценностей, что стало одной из основ исторического мышле- ния. Во Франции этот новый вклад в развитие исторического знания приобрел политическую заостренность: он помогал опровергать ус- тановившиеся политические и религиозные воззрения. Сравнение двух миров позволяло провести параллели с привычными нормами: принцип исторического мышления — понятие относительности — за- © М.В. Разумовская, 1999 87
ставлял философов и романистов усомниться в ранее незыблемых ав- торитетах, став главным двигателем в ниспровержении всякого абсо- лютного начала, касалось ли это форм монархической власти, церк- ви как политического и общественного института, моральных и эсте- тических принципов. Французские писатели сами в Америку не ез- дили и создавали свои произведения не на основании собственных впечатлений, а получая материал из вторых рук, пользуясь главным образом сведениями из отчетов путешественников. Разумеется, пи- сатели не вполне четко представляли себе реальную картину амери- канской жизни. Деловая проза не могла стать основой для ее всесто- роннего понимания. Но романисты и не стремились к этому, по- скольку главными для них оставались сугубо национальные задачи, которые они и решали, приспосабливая американский материал к своим потребностям. Еро использование поэтому во многом остава- лось условным. Основную информацию о Новом Свете французы черпали из трудов многочисленных миссионеров XVII столетия: К. д'Абевиля, И. дЭврё, Ж.-Б. дю Тертра. В работах последнего талант романи- ста счастливо сочетался с дотошностью ученого. Часто читатели об- ращались к отчету протестантского пастора Рошфора1. Многие из этих книг неоднократно переиздавались и в XVIII в. Особое место в их ряду занимали сочинения доминиканца Ж.-Б. Лаба, которые не раз читали романисты, в частности Лесаж и аббат Прево2. Для многих французских миссионеров и людей, путешествовав- ших по миру с другими целями, народы Америки были "дикарями", которые словно бы в реальности воплощали гипотетического "есте- ственного человека", ибо они были близки к первобытной непо- средственности и простоте и жили по неизвращенным новейшей цивилизацией законам природы. Именно так, например, живописа- ли сладостную жизнь обитателей Антильских островов отчеты от- цов-иезуитов д'Абевиля, д'Эврё или дю Тертра. В таких же тонах рисовали индейцев Новой Франции (Канады), и светские путеше- ственники G. Шамплен, М. Лескарбо, Г. Сагар и др.3 Европейцев удивляла физическая красота этих людей, их высокие нравственные качества, веселый и добрый нрав, их образ жизни, простой и доб- родетельный, без священников и судей, без правителей и писаных законов, без разделения на "твое" и "мое". В популярном в XVIII в. сочинении барона де Лаонтана "Забавные диалоги между автором и дикарем, наделенным здравым смыслом" (1705), муд- рый дикарь, споря с европейцем, противопоставляет Евангелию ес- 88
тественную религию, жестоким европейским законам — естествен- ную мораль, а частной собственности — равное и справедливое рас- пределение материальных благ4. Несколько иной портрет жителей Нового Света рисовали отчеты миссионеров XVIИ в., которые в отличие от светских путешественников долгое время жили среди индейцев (отец Ломбард и отец Фалькнер прожили в Гвиане 40 лет): иезуиты сумели разрушить некоторые из заблуждений по поводу доброты "дикаря"5. Просвещению в целом, как известно, не было свойственно диа- лектическое понимание природы, общества, истории. Однако давно бытующее представление о полном антиисторизме воззрений про- светителей нуждается в весьма существенных оговорках. Законы ис- тории французские просветители осмысляли как законы природные и человеческие, а не как законы Божественного права. Метод кри- тики источников, признание эволюции мира, человечества, общест- ва, борьба с церковно-религиозными представлениями были отличи- тельной чертой и Бейля, и Монтескье, и Вольтера, и многих романи- стов, таких, как, например, маркиз д'Аржан, аббат Прево, Ш. Дю- кло. Тем не менее воззрениям просветителей на общество были свой- ственны в известной степени антиисторизм и абстрактность. Это проявлялось в том, что источниками зла они считали невежество и предрассудки, а общественный прогресс и путь к благосостоянию ви- дели прежде всего в приумножении знаний. Исходным пунктом их учения об обществе был отдельный индивидуум как часть матери- альной природы. Натуру человека они понимали метафизически, как вечную и неизменную. Она и стали критерием, основой их предста- влений о том "разумном" строе, к установлению которого следовало стремиться. В сути своей теория "естественного человека" и "естест- венного права" была ненаучной. Но она сыграла свою историческую роль: критика общественных порядков, "пороков" государственного строя, несовершенства политических законов и учреждений, норм морали апеллировала к естественной справедливости. Выступая про- тив феодального произвола, против сословных привилегий духовен- ства и дворянства, против религиозной нетерпимости и всевластия католической церкви, бросая вызов старому порядку, французские мыслители XVIII в. были убеждены, что способствовать обществен- ному прогрессу можно воспитанием и просвещением, освобождени- ем человеческого разума от предрассудков и развитием естественной природы личности. Обращение к Новому Свету давало просветите- лям особенно богатый материал для объяснения концепции "естест- 89
венного человека" и "естественного закона", а также теории "обще- ственного договора". Как правило, романы, где речь идет о Новом Свете, — это рома- ны эпистолярные. Повествование в письмах давало авторам возмож- ность придать художественному вымыслу большую достоверность и непосредственность. Обличая ненавистные им общественные поряд- ки, сочинители вкладывали свои политические и философские взгля- ды в уста простодушных героев, которые смотрели на цивилизован- ную Францию свежим взглядом "неразвитых существ". Такие экзо- тические персонажи позволяли романистам и философам с большей легкостью создавать определенные модели или обнаруживать их ил- люзорность6. Так, в "Ирокезских письмах" М. де Гуве (1752)7 иро- кез Игли, уже много лет живущий во Франции после удачной про- дажи ценной пушнины, делится своими впечатлениями о жизни в Европе с другом Ала. В "Письмах дикаря, заброшенного на чужби- ну" Жубера де ла Рю (1738)8 индеец Закара сообщает о наблюде- ниях над французскими порядками другу Карокайо. Перуанка Зи- лия, силой увезенная во Францию, пишет свои горестные "квиппы" жениху Аза в романе госпожи де Граффиньи "Письма перуанки" (1747)9. Оценивая порядки во Франции, герои этих романов исходят из разумного осмысления мира, якобы свойственного "дикарю": разум дикаря, утверждает, в частности, де ла Рю, подчинен только здраво- му смыслу, основанному на опыте, что обеспечивает объективность его мнения10. В "Обращении к читателю" он пишет: "Я предлагаю вам размышления дикаря, который покинул леса Америки, способ- ного к подлинному философствованию, причем его размышления от- личны от принятых в цивилизованном обществе, поскольку разум цивилизованных людей основывается на ложных представлениях"11. Дикари в романах лишены предрассудков культурного общества и воплощают, как отмечалось, гипотезу просветителей о "естественном человеке": они выявляют пороки цивилизации и доказывают преи- мущества "естественного состояния". Они поражены и возмущены неразумностью и неестественностью бытия французов, которых именуют "варварами", и сравнивают их образ жизни с разумными, "естественными" законами, по которым живут их соотечественники. Следует отметить, что в глазах мадам де Граффиньи, как и осталь- ных ее современников, перуанцы занимали промежуточное положе- ние между цивилизованным человеком и совсем "диким" американ- цем. В XVIII в. утвердилось мнение, что систему правления в древ- 90
нем Перу можно считать образцом государственного устройства. Сведения о Перу черпались главным образом из знаменитой хрони- ки Инки Гарсиласо де Ла Веги "Подлинные комментарии", переве- денной на французский язык еще в 1633 г. Ж. де Бодуэном и позд- нее не раз переиздававшейся12. Перуанские порядки воспринимались, впрочем, не как "естест- венное состояние", а как следствие разумной и правильной организа- ции общества в соответствии с основными законами природы. Госу- дарство перуанцев для мадам де Граффиньи — это государство, где соблюдаются условия "общественного договора". "Дух собственно- сти" там заменен "духом общности". Труд для перуанцев был свя- щенным, обработка земли велась совместно. Там соблюдены равен- ство и независимость, все граждане — это друзья закона, а не его ра- бы. По натуре перуанцы искренни и человечны. Своему роману ма- дам де Граффиньи предпосылает историческое введение, где гово- рится об идеальном устройстве общественной жизни перуанцев, сам же роман является в известном смысле антитезой этому введению13. Автор "Перуанских писем" с горечью подчеркивает, что перуанцы были счастливы до тех пор, пока корыстолюбие европейцев, о суще- ствовании которого они и не подозревали, не привело на их землю тиранов и убийц. Ей вторит индеец Жубера де Ла Рю: "Счастливы наши страны были до пришествия Христофора Колумба; испанцы ограбили нас, ослабили нашу мощь, отняли сокровища, которые дал нам Творец"14. Уже в "Персидских письмах" (1721) Монтескье от- мечал, что нашествие испанцев привело к обезлюдению Америки, их зверские поступки надо расценивать как варварские, как последнюю степень жестокости15. Однако главной задачей романистов было осмысление актуаль- ных проблем насущной жизни во Франции. Одной из основных при- чин несовершенства общественных порядков они считали несправед- ливое государственное устройство. В письмах Игли абсолютизм осу- ждается как отжившая неразумная форма власти, тормозящая даль- нейший прогресс. Это власть тираническая, в основе которой лежит сословное неравенство. Законодательство во Франции порочно, что стало причиной осквернения государственных учреждений, особенно суда16. О том же говорит и де ла Рю: в результате нарушений есте- ственных законов равные от природы люди во Франции делятся на великих и малых. Такое разделение не исходит из достоинств и доб- родетелей человека; напротив, всякое величие основано на неспра- ведливых привилегиях, сословных или имущественных17. Во Фран- 91
ции узурпировано всякое юридическое право, в суде невозможно до- биться справедливости, даже самые честные и образованные юристы не могут противостоять неправедному суду, где с незапамятных вре- мен укоренились взятки18. Государство во Франции, пишет мадам де Граффиньи, не подчиняется мудрым законам природы: там не- справедливо поделены материальные блага, а поэтому столько бед- ных и несчастных людей; там забыли, что налоги надо распределять равномерно между всеми сословиями, поскольку каждый член обще- ства должен участвовать в создании общего блага. Но французский монарх, вместо того чтобы способствовать благополучию народа, присваивает себе результаты труда своих подданных. Земля и обще- ственные блага во Франции распределены неравномерно19. Таким образом, в романах осуждалась тирания правительства, выражался протест против того, что народ обманывают и обирают. Многие авторы задумывались даже над проблемами частной собст- венности, видя в ней начало социального зла. Они осуждали присво- ение одними труда других, господство привилегированных сословий. К числу важнейших философских проблем, поставленных во французском романе первой половины XVIII в., следует отнести критику христианства и католической церкви. Проблемы религии и церкви рассматривались с разных точек зрения: с научно-философ- ской, социально-общественной, экономико-политической. Авторы романов, как и философы века Просвещения, воспринимали истори- ческие религии как основной предрассудок, который вместе с фео- дальными устоями тормозит развитие человечества. Деисты де ла Рю и де Гуве были убеждены, что вера в Творца является есте- ственной потребностью человеческого сердца; естественная религия не нуждается в традиционных догмах и авторитетах. Все историче- ские религии они оценивали как зло. Индейцы в их романах со знанием дела излагают историю хри- стианской церкви: духовенство, повествуют они, извратило первона- чальное учение Христа, проповедуя бессмысленные теории о загроб- ном мире, cf бессмертии души. Религия христиан —это лабиринт, из которого они сами не могуг выйти, так как она основана на ложно понимаемых истинах20. Авторы романов осуждают не только фана- тизм католической церкви, но и ее корыстолюбие, паразитизм духо- венства, противоестественность целибата и монастырей21. Зилию, жрицу Солнца, пытаются обратить в католичество. И хотя доброде- тели христианской религии показались перуанке извлеченными из естественного закона и такими же чистыми, как Божественные уста- 92
новления у нее на родине, она не смогла обнаружить эти добродете- ли в нравах и обычаях французов, вера которых проявляется только внешне: они выполняют обряды, но у них нет глубокого понимания Бога. Больно ранит Зилию и фанатичная нетерпимость монаха. Она отказывается креститься и продолжает исповедовать свою веру, ко- торую считает более справедливой, ибо она лежит в основе высокой морали ее соотечественников. Зилия поражена тем, что увидела во Франции. Но, осуждая заблуждения французов, она оплакивает их несчастья. Перуанка с горечью наблюдает взаимоотношения людей в обществе. Их фальши и неразумности она постоянно противопос- тавляет добрые и разумные связи своих соотечественников. Зилия видит, что свою некогда добрую от природы, но испорченную нату- ру французы скрывают под маской притворства. Все естественные отношения у них утрачены; они кажутся Зилии безумцами, которые гордятся расстройством своего рассудка и воображения22. Причина этого — уродливые условия, в которых живут французы, а также дурное воспитание, прививающее людям ложные представления. Себялюбивые и тщеславные французы забыли о добродетели, о со- страдании и доброте. Развратила их и корысть: пагубная власть де- нег ведет к порче нравов, общественных и семейных, способствует забвению мудрых естественных отношений между родителями и детьми, мужем и женой, подданными и государем. Власть золота развратила умы и души французов23. Только в Европе индейцы уз- нали об истинном зле, которое приносит поклонение золоту. Деньги во Франции заменяют все: ум, заслуги перед отечеством, любовь и т.д.; золото имеет безграничную власть, и жителю Нового Света трудно постигнуть это постыдное состояние24. Нравы во Франции извращены по причине повсюду утвердившихся лицемерия и лжи. Перуанцы мадам де Граффиньи до прибытия испанцев вообще не знали, что такое ложь. Индейцы считали тех, кто лжет, низкими и подлыми людьми25. Счастлив лишь тот народ, восклицает Зилия, ко- торый следует природе, для которого истина является принципом, а добродетель — двигателем26. Антифеодальная направленность в решении политических и ре- лигиозных проблем обусловила появление в романе описаний утопи- ческих идеальных государств. В четвертой части романа Лесажа "Приключения Робера Шевалье, прозванного Бошеном, капитана флибустьеров в Новой Франции" (1732) речь идет об утопическом государстве, созданном мудрой правительницей, француженкой ма- демуазель Дю Кло, волею судеб попавшей в Америку27. Живя в Ка- 93
наде, она выучила язык индейцев-гуронов. Часто навещая их, узна- ла их обычаи и, искренне полюбив гуронов, решила уйти к ним, что- бы скрасить им жизнь. Она испытывала к индейцам вполне заслу- женную ими нежность, вовсе не помышляя, как другие ее соотечест- венники, поживиться за их счет. Гуроны стали ей дороги по причине их природного 'добросердечия, простоты и присущего им чувства благодарности. Уважение к правительнице ее подданных было осно- вано на приязни, но не на страхе: индейцы видели в ней доброго ду- ха, посланца Божества. Испытывая естественную признательность к Творцу, гуроны стремились к взаимной любви и никому не причиня- ли зла. Дю Кло уважала их верования; она спорила с теми, кто счи- тал индейцев вероломными, жестокими варварами. Их "жестокость" по отношению к европейцам она оправдывала обстоятельствами: они сопротивлялись жестоким завоевателям, которые истребляли их и хотели навсегда лишить свободы. Отказавшись от предрассудков, Дю Кло объективно оценивала достоинства других народов. Лесаж называл свою героиню "великой женщиной": в ее стране, описывал автор, возделаны и засеяны полезными культурами поля, выстроены удобные и крепкие жилища; мужчины и женщины работают в соот- ветствии со своими склонностями и возможностями; в школах гуро- нов учат различным наукам, полезным для общества. Правит Дю Кло не одна, а совместно с советом старейшин, неуклонно со- блюдая обычаи народа, не задевая их традиционных представлений и устоев. Любя своих подданных, она становится, по ее собственным словам, американкой и предпочитает свое маленькое государство Парижу, хижину — Лувру, а гуронов — французам28. Так, не будучи ниспровергателем, Лесаж тем не менее противопоставлял осуждае- мым им порядка^ во Франции свои представления о разумном об- щественном строе, который он мыслит в Новом Свете. Критическое отношение к устоям феодального общества, неприя- тие "старого порядка", мечта о какой-то иной, более справедливой жизни получили отражение и в таком любопытном явлении литера- туры первой половины XVIII в., как роман об американских пиратах (сочинения Лесажа, аббата Прево, Сент-Иасента и др.). Законы пиратского сообщества, о которых знали по отчетам путешественни- ков и по дневникам самих пиратов, вызывали необыкновенный инте- рес в Европе второй половины XVII —начала XVIII в. Это отрази- лось не только в трудах философов-просветителей и реформаторов- утопистов, но и на страницах романов. Авторы их использовали фе- номен пиратства для борьбы с отжившими феодальными нормами. 94
Они создавали характерные типы пиратов и отражали в романах хо- рошо знакомую им историю флибустьерства как мятежа против об- щества. Законы сообщества пиратов казались воплощением всеоб- щего равенства и справедливости. Сочинители романтически описы- вали дружбу пиратов, их бескорыстие и удаль, внутреннее благород- ство, наделяли флибустьеров чувствительностью натуры, отмечали их гуманное обращение с индейцами. Описывая жизнь пиратов, пи- сатели словно возрождали "естественного человека", который был призван разрушить старые представления о людях и обществе. Безу- словно, такие мнения мало соответствовали действительности, но в XVIII столетии они сыграли важную роль в просветительских воз- зрениях29. Таким образом, французский роман первой половины XVIII в. был тесным образом связан с важнейшими движениями философ- ской и общественно-политической мысли эпохи Просвещения, а об- ращение к Америке оказало свое воздействие на развитие философ- ских и эстетических теорий накануне выхода "Энциклопедии". 1 См.: Abbeville, le рёге C.d\ Histoire de la mission des peres capucins. P., 1614; Evrcux, le pere Y. d\ Suite de l'histoire des choses plus memorables adve- nues en Maragnon... P., 1615; Du Tertre, le pere J.-B. Histoire generale des Antilles. 4 vol. P., 1667—1671; Idem. Histoire generate des isles de Saint- Christophe, de la Guadeloupe, de la Martinique et autres dans lAmerique... Septentrionale. P., 1654; Roche fort. Histoire naturelle et morale des Isles Antilles de lAmerique. Rotterdam, 1658. 2 Labat, le pere J.-B. Nouveau voyage aux lies de dAmerique. 6 vol. P., 1722. 3 [Champlain S.] Des sauvages, ou Voyage... en France Nouvelle... P., 1604; [Idem.] Les voyages du sieur Champlain, Xaintongeois. P, 1609; Sagard G. Le grand voyage du pays des Hurons situe en Amerique... P., 1632; Idem. Histoire du Canada... P., 1636. См. также: [Lescarbot M.] Noel: Vie et oeuvre... Tierache, 1873; Carile P. Un divertissement colonial en 1696: le "Theatre de Neptune" de Marc Lescarbot // Studi di letteratura francese. 1983. T 10. P. 144—160; Leoni S. De l'aventure a Tinventaire: "Le Grand voyage du pais des Hurons" de G.Sagard // Scritti sulla Nouvelle-France nel Seicento. Bari; Paris, 1984. P. 113-127. 4 La Hontan. Dialogues curieux entre Tauteur et un sauvage de bon sens... 3 vol. P., 1705. Т. З. Р 229—238. Idem. Nouveaux voyages... dans lAmerique Septentrionale. 2 vol. La Haye, 1703. См. также: Deloffre F. Du vrai sauvage au bon sauvage: La Hontan, R. Challe et "La Grande Gueule" // Revue... de TUniversite d'Ottawa, 1986, Janvier—mars. P. 67—79; Ouellet R. La fin du 95
voyage: Hazard et parodie chez Lahontan // Etudes franchises. 1987. 3 trimestre. P. 87-96. 5 Lafitau P. Moeurs des sauvages ameriquains comparees aux moeurs des premiers temps. 2 vol. P., 1724; Charlevoix P. Histoire et description de la Nouvelle France... 3 vol. P., 1744. См. также: Chinard С. LAmerique et le reve exotique dans la litterature franchise au XVII-e et au XVIII-e siecles. P., 1913; Atkinson G. ТЪе extraordinary voyages in French literature from 1700 to 1720. P., 1922; Idem. Les relations de voyages du XVII-e siecle et revolu- tion des idees. P.. 1927. 6 См.: Дюше M. Мир цивилизации и мир дикарей в эпоху Просвеще- ния: Основы антропологии у философов // Век Просвещения. Москва; Париж, 1970. С. 255. См. также: Gonnard R. La legende du bon sauvage. P., 1946; II buon selvaggio nella cultura francese ed europea del Settecento // Studi di letteratura francese. Firenze, 1981. VII. 7 [Maubert de GouOest J .-H.] Lettres iroquaises. 2 vol. Irocopolis, 1752. 8 [Joubert de la Rue.] Lettres d'un sauvage depayse. 2 vol. Amsterdam, [s.a.]. 9 Graffigny Mme de. Lettres d'une Peruvienne. 2 vol. P., 1752. 10 [Joubert de la Rue.] Op. cit. T. 1. P. 2, 85, 112. » Ibid. [S.p.] 12 Le commentaire royal de 1'histoire des Incas, rois de Perou / Traduit par J.Baudoin. P., 1633; Commentaires royaux qui traitent de I'origine des Incas, de leurs loix, de leur religion, de leur gouvernement / Traduit par Dalibard. P., 1744; Histoire des Incas, roix de Perou / Traduit de Tespagnol de Tinea Garcilaso de la Vega. 2 vol. Amsterdam, 1737. 13 В числе других возможных источников "Перуанских писем" можно назвать переведенные с испанского труды: Galancha A. de. Histoire de Perou. P., 1653; Zarate A. Histoire de la decouverte et de la conquete de Perou. P., 1716. Широко известны были и отчеты экспедиции 1735— 1745 гг. парижской Академии наук в экваториальную Америку: Bouger P. Relation abregee du voyage fait au Perou. P., 1744; Condamine Ch.-M. Relation abregee d'un voyage fait dans l'interieur de lAmerique Meridionale. P., 1745. См. также: Разумовская M.B. Перуанка в романе мадам де Граф- финьи // Латинская Америка. 1976. № 6. С. 99-108. 14 [Joubert de la Rue.] Op. cit. T 1. P. 49-50. 15 Montesquieu Ch. Lettres persanes. P., 1960. P. 255, 257. 16 [Maubert de Gouvest J.-H.] Op. cit. T 1. P. 45-46. 17 [Joubert de la Rue.] Op. cit. T 1. P. 118-121. 18 Ibid. P. 157. 19 Graffigny Mme de. Op. cit. T 1. P. 98. 20 [Joubert de la Rue.] Op. cit. T 1. P. 16, 27-36, 47-48, 52, 67; T 2. P. 142-151. 96
21 [Maubert de Couvest J.-H.] Op. cit. T. 1. P. 32, 66-67; [Joubert de la Rue.] Op. cit. T. 1. P. 15-17; T. 2. P 31-35. 22 Graffigny Mme de. Op. cit. T. 2. P 11. 23 [Maubert de Couvest J.-H.] Op. cit. T. 1. P. 2, 21-23; [Joubert de la Rue.] Op. cit. T. 1. P. 3, 5, 6. " [Joubert de la Rue.] Op. cit. T. 2. P. 125-127, 130, 132, 209-217. 25 Ibid. T. 1. R 64. 26 Graffigny Mme de. Op. cit. T. 2. P. 27. 27 [Le Sage]. Les aventures de M. Roberet Chevalier, dit de Beauchene, capi- taine des flibustiers dans la Nouvelle-France. 2 vol. Maestricht, 1783. T. 2. P. 29—58; См. также: Chinard C. Les "Aventures du chevalier de Beauchene" de Lesage // Revue du dix-huitieme siecle. 1913. N 3. P. 279-293; As- saf F. Utopian beginning, dystopian end: Mile Duclo's Indian "nation" in Alain- Rene Lesage's "Beauchene" // Romanische Forschungen. 1986. H. 1/2. S. 81-95. 28 В творчестве аббата Прево идеально устроенные государства также были расположены в Новом Свете. См.: Разумовская М.В. Становление нового романа во Франции и запрет на роман 1730-х годов. Л., 1981. С. 93-96. 29 Подробнее об этом см.: Разумовская М.В. Тема "чувствительного" пирата в романе XVII—XVIII вв. // Латинская Америка. 1980. № 7. С. 100-109. В Д. Алташина Аббат Прево: писатель, журналист, географ и историк В наши дни для широкого читателя аббат Прево (1697—1763) — автор лишь одного шедевра, "Истории кавалера де Грие и Манон Леско" (1731), хотя перу его принадлежат десять многотомных авантюрно-психологических и два исторических романа. Для читате- лей XVIII в. он был прежде всего создателем "Жизни благородного человека, оставившего свет" (1728—1731) и "Истории Кливленда" (1731—1739), составителем "Всеобщей истории путешествий" (1746—1754), издателем двадцатитомного журнала "За и Против" (1733—1740). Личность этого обаятельного аббата-отступника, его жизнь, полная приключений и покрытая тайной, были предметом по- стоянного интереса современников и ученых. Как правило, и те и © В.Д. Алташина, 1999 4 Человек эпохи... 97
другие впадали в крайности: или очерняли его, обвиняя во всех смертных грехах, или создавали о нем "золотую легенду". Обстоя- тельства жизни Прево малоизвестны: документов по разным причи- нам сохранилось немного, свидетельства знавших его людей немно- гочисленны и противоречивы. Исследователи проделали огромную работу, по крупицам собирая данные о жизни аббата Прево, устана- вливая хронологию его творчества, атрибутируя его сочинения1. Первым романом аббата Прево были многотомные "Записки знатного человека, удалившегося от света". В 7-м томе появилась его знаменитая "История кавалера де Грие и Манон Леско", которая стоит в одном ряду с такими выдающимися педагогическими рома- нами-трактатами, как "Приключения Телемака" (1699) Фенелона и "Эмиль, или О воспитании" (1762) Руссо2. Главный герой романа — воспитатель маркиза,-которого он стремится не только приобщить к различным наукам, но и научить понимать сердца окружающих его людей и собственное сердце. Следуя веяниям своего времени, когда было модно размышлять о различных методах воспитания и обуче- ния, Прево излагает свои взгляды на то, чему и как нужно учить. Он считает абсолютно необходимым знакомство с историей, географией, основами естественных наук, а также знание иностранных языков. Но гораздо более, чем формирование ума, Прево как истинного пси- холога и моралиста интересуют воспитание и становление сердца ге- роя. Писатель полагает, что сначала надо вылепить душу, привить любовь к добродетели, а затем уже развивать ум. Прево был уверен, что правильное воспитание совершенствует природные задатки и ка- чества; только оно может помочь человеку управлять "необъяснимы- ми склонностями своего сердца", и от того, какое воспитание полу- чил человек, во многом зависит его дальнейшая судьба. Не случайно этой проблеме отводится столь значительное место не только в пер- вом романе писателя, но и в таких крупных его произведениях, как "История Кливленда" и "Киллеринский настоятель" (1735—1740). Герой "Киллеринского настоятеля", как и герой "Записок знатного человека"* — воспитатель; более того, он пастырь, пестующий не только своих близких, но и прихожан. Не зная света и правил пове- дения, принятых в обществе, киллеринский настоятель сначала сле- по следует нормам религиозной морали, стремясь во что бы то ни стало согласовать поведение своих братьев и сестры с принципами Евангелия. Уважение к религии и необходимость придерживаться ее принципов аббат Прево считал важным фактором воспитания. Как деист, писатель был индифферентен к вопросам культа и догмы, счи- 98
тая, что религия должна отличаться веротерпимостью. Прево стре- мился соединить веру в Бога с признанием прав человеческой приро- ды, а уважение к правилам Евангелия — с утверждением права че- ловека на удовольствие и счастье. Считая человека существом общественным и, следовательно, на- деленным инстинктами, необходимыми для совместной жизни, аббат Прево уделял большое внимание изучению норм его поведения в об- ществе. В вопросах морали и психологии он был детерминистом, по- лагая, что поведение человека зависит как от строения его тела, так и от воздействия общественных условий. Сердце — источник всех пороков и добродетелей, и именно его следует изучать в первую очередь — такую задачу ставил перед со- бой писатель, считая главной целью "поучать развлекая". Назида- тельное значение своих романов Прево постоянно подчеркивал в предисловиях, полагая, что правдивое изображение жизни поможет читателю познать себя самого и избежать многих опасностей, кото- рые таят в себе страсти. Именно любовь — причину самых сильных эмоциональных потрясений — можно с полным правом назвать глав- ным героем всех романов аббата Прево. Борьба страсти и долга, ра- зума и чувства, добродетели и любви — излюбленная тема в художе- ственной литературе XVIII в. Прево полагает, что любовь — естест- венное чувство человека, она непорочна в своей основе, необходимо только согласовать ее с принципами морали и религии. Многие герои романов Прево стоят перед выбором между порочной и доброде- тельной любовью: первая обрекает их на непрестанные терзания, не- избежно приводит к трагедии, вторая дарит им тихое счастье, душев- ное спокойствие и гармонию. Герои "Мемуаров г-на де Монкаля" (1741) и "Истории юности Командора" (1741), брат киллеринского настоятеля сумели отказаться от заблуждений и, сделав правильный выбор, обрели в конце концов счастье и покой. Многие романисты "чувствительного направления" (Мариво, г-жа де Тансен, г-жа де Граффиньи) полагали: чтобы стать доброде- тельным, достаточно уметь переживать и слушаться голоса своего сердца. Хотя чувствительность и располагает к добродетельности, но последняя, по мнению Прево, всегда плод страданий и усилий че- ловека над самим собой. Герои аббата Прево в совершенной художественной форме во- площают тот тип "чувствительного человека", появившийся в рома- не того времени, для которого характерна не только способность к тончайшим переживаниям, но и стремление анализировать свои чув- 4* 99
ства. Концепция "чувствительного героя" имеет основательную ис- торическую традицию: целая плеяда мыслителей и моралистов про- славляла страсти, настаивала на их изначальной доброй природе, призывала разумно управлять ими. Философия чувствительности формировалась на основе многих других: она вобрала в себя и карте- зианство, утверждавшее, что страсти полезны, и философию Эпику- ра в интерпретации Гассенди, и идеи Мальбранша, говорившего о сладости страданий и постоянном беспокойстве души, и эмпириче- ский сенсуализм Локка, и взгляды Кондильяка. Существует мнение об особом влиянии Мальбранша на форми- рование образа чувствительного героя Прево3; однако, на наш взгляд, писатель гораздо ближе в этом к учению Локка. Мальбранш полагал, что постоянное беспокойство души вызвано тем, что она не может удовлетвориться никакими удовольствиями, предоставляемы- ми ей разумом, ибо все они конечны, а душа всегда стремится искать то, "чего не может найти, но что всегда надеется найти"4. Чувстви- тельный герой наслаждается своими страданиями; лишиться этих пе- реживаний — значит для него перестать жить. Он постоянно испы- тывает беспокойство и волнение, вызванные разлукой с любимой, муками ревности, невозможностью найти верное решение. Такое беспокойство, "испытываемое человеком при отсутствии вещи, вла- дение которой вызывает идею наслаждения", Локк называет жела- нием. Желание и беспокойство в данном случае равны, так как "мы желаем какого-либо блага, поскольку страдаем из-за него"5. Устра- нение же беспокойства есть первый шаг к счастью. И герои Прево, обретя любимую, приняв верное решение, найдя жизненную опору в философии и религии, достигают наконец того равновесия между ра- зумом и чувством, к которому так стремились. Таким образом, если Прево и почерпнул в философии Мальб- ранша мысль о "непрестанном беспокойстве души", то причину это- го беспокойства он понимал иначе: она обусловлена самой природой человека. Мальбранш считал невозможным избавиться от беспокой- ства, а, пб мнению Прево, как и по мнению Локка, это избавление возможно, и большинство его чувствительных героев достигают спо- койствия и гармонии. Человек предназначен самой природой к счастливой жизни, одна- ко, как правило, герои Прево глубоко несчастны, и виной тому явля- ется общество, в котором они должны жить. Конфликт между челове- ком и обществом неизбежен, о чем свидетельствуют многие романы о нравах первой половины XVIII в. Благородный и чувствительный ге- 100
рой романов аббата Прево вступает в столкновение с лицемерием, за- вистью, несправедливостью и эгоизмом, царящими в обществе. Просветители считали, что необходимо изменить общественные законы и политическое устройство согласно требованиям человече- ской природы — только так можно достичь всеобщего счастья и про- цветания. Поэтому они с такой настойчивостью пытались создать образец идеального государственного устройства, обращаясь к жан- ру утопического романа6. Знаменитые утопии "Кливленда", в кото- рых Прево стремился воплотить законы идеального общественного строя, навеяны картиной государственного устройства Англии, стра- ны, которую писатель хорошо знал и любил, являясь одним из пер- вых пропагандистов английской культуры на континенте. Прево, как впоследствии и Вольтер, не идеализирует "дикое состояние", он не верит во врожденную доброту вне принципов религии и морали и по- лагает, что цивилизация помогает человеку бороться с дурными ин- стинктами, учит его необходимости соблюдения нравственных норм, без которых не может быть истинной добродетели. Разумеется, не все романы писателя равноценны. Есть среди них более значительные, представляющие несомненный интерес с точки зрения их художественных достоинств и философской проблемати- ки, такие, как "Записки знатного человека", "Киллеринский настоя- тель", "Мемуары г-на де Монкаля". В этом ряду стоит и "История Кливленда" ~" самый интересный в философском и художественном плане роман Прево, наиболее полно отразивший его взгляды, его по- нимание важнейших проблем времени. Другие его произведения бо- лее загадочны и таинственны; они повествуют о невозможности че- ловека понять душу других людей, объективно оценить окружающий его мир. Это "История одной гречанки" (1740) и "Мемуары поря- дочного человека" (1745). Некоторые романы, например "История юности Командора" (1741) и "Моральный мир" (1760), оказались перенасыщенными приключениями и вставными историями, что при- вело к потере единства и целостности произведения. Но во всех сво- их художественных произведениях писатель выражал взгляды, харак- терные для всего французского Просвещения и пытался дать ответы на вопросы, волновавшие его современников, найдя увлекательную форму, постоянно поддерживая интерес читателя достоверностью деталей и психологической тонкостью в изображении характеров, привлекая легкостью и изяществом стиля. В стилистике романа XVIII в. происходят важные изменения, главной целью которых было преодоление неправдоподобия — ос- 101
новного недостатка претенциозных романов XVII в. Перед романи- стами XVIII в. встала задача заставить читателя поверить в реаль- ность изображенных ими чувств и событий, создать иллюзию дейст- вительности. Надо было либо убедить читателя в том, что рассказы- вается правдивая история, либо писать так, чтобы ни один факт, ни один характер не противоречил представлению читателя о правдопо- добии. Для этого писатели XVIII в. использовали возможности как самой формы романа, так и его содержания7. Все произведения аббата Прево написаны от первого лица. Сам жанр романа-мемуаров, столь популярный в начале XVIII в., уже заставлял верить в истинность описываемого. Однако необходимо было также воссоздать правдивый исторический и географический фон повествования. Содержание может убедить в реальности собы- тий, если они вписаны в узнаваемый читателем антураж. Именно к этому методу успешно прибегает Прево, используя свои глубокие знания истории и географии. Обладая незаурядной фантазией, при- думывая самые невероятные приключения, аббат Прево никогда полностью не отрывался от реальности, и его авантюрные романы не были чистейшим вымыслом, но имели под собой весьма достоверную основу. Обращаясь к теме путешествий, аббат Прево отвечал запросам своих современников, которых все больше и больше начинала инте- ресовать история географических открытий и энциклопедические сведения о других частях света. Приступив к работе над "Всеобщей историей путешествий", начатой как перевод с английского и про- долженной самим Прево, он одновременно трудился над "Путеше- ствиями капитана Робера Лейда" (1744), которые не являлись ро- маном в чистом" виде, а представляли собой синтез художественно- го вымысла и точного географического описания. Прево пытался создать увлекательный роман с подлинными отчетами о путешест- виях. В основе этого произведения лежали документы, представ- лявшие несомненный научный интерес и часто цитировавшиеся Прево в его журнале "За и Против". Позже он использовал их при подготовке 8-го тома "Всеобщей истории путешествий" (1750), по- священного Южной Америке. С этого момента началась самосто- ятельная работа Прево, и все последующие тома "Истории путеше- ствий" (с 8-го по 14-й) стали плодом его собственных научных изысканий. Привлекал внимание аЪтора также животный и растительный мир описываемых стран. Прево не ограничивался простым перечне- 102
лением тех или иных видов, а подробно рассказывал об их особенно- стях, об образе жизни и привычках животных, описывая их внешний вид и анатомическое строение. Если сравнить рассказ о жизни и привычках бобров в романе Прево "Путешествия капитана Лейда" со статьей, посвященной этим животным в 8-м томе 36-томной "Ес- тественной истории" (1749—1778) знаменитого зоолога Бюффона, который, кстати, неоднократно ссылался на "Всеобщую историю пу- тешествий" и даже на "Путешествия капитана Лейда" аббата Пре- во8, то можно обнаружить много общего. Аббат Прево интересовался не только вопросами географии и био- логии. Большое место на страницах его журнала занимала история. Осо- бый интерес писателя вызывала Англия. Прево обращался к английским источникам, переводил отрывки из исторических работ, писал статьи на тему интересующих его сюжетов английской истории. Аббат Прево яв- лялся автором нескольких сугубо исторических исследований; к ним от- носятся главы, написанные им для "Христианской Галлии" (1728), "Ис- тория президента де Ту" (1731) и "История дома Конде" (1760, опуб- ликована в 1764 г.). Он перевел с английского "Историю дома Стюар- тов на английском троне" Д. Юма (1760). Его перу принадлежали так- же два исторических романа: "История Маргариты Анжуйской" (1741) и "История Вильгельма Завоевателя" (1742). Это не докуметальные истории и не исторические произведения с современной точки зрения, но они дают нам представление о творческом методе аббата Прево, его от- ношении к историческому материалу. Соединяя художественный вымы- сел с реальным прошлым, как он это делал во многих других романах, писатель, однако, иначе расставлял акценты: если в "Кливленде", "Кил- леринском настоятеле" и других романах Прево больше интересовался внутренним миром человека, что приводило к большой свободе в обра- щении с историческим материалом, то в историях Вильгельма и Марга- риты главным является строгая историческая канва событий, достовер- ная характеристика исторического лица. Чаще всего в своих художест- венных произведениях аббат Прево обращался к истории Англии: его интересовали и английская, буржуазная революция 1642—1650 гг., и протекторат Кромвеля (1653), и реставрация монархии (1660), и "бес- кровная революция" 1688 г.9 Он хорошо знал эти исторические события благодаря трудам английских историков, с которыми познакомился во время двукратного пребывания на "счастливом острове". Именно там, во время второго путешествия в Англию (1733— 1734), у него родилась идея создания журнала, который был бы по- священ современной жизни и доступен широкой публике. В июне 103
1733 г. во Франции вышел в свет первый номер двадцатитомного жур- нала "За и Против". Он издавался аббатом Прево вплоть до 1740 г. и до последнего тома был связан с английской действительностью и литературой. Поскольку главной задачей Прево было "познакомить французского читателя с некоторыми интересными особенностями ду- ха английского народа, достопримечательностями Лондона и других частей острова, прогрессом, который наблюдается там каждый день в области наук и искусств, а также перевести на французский язык не- которые из наиболее замечательных сцен их театральных пьес"10, то, естественно, лучшим источником сведений для издателя были газеты и журналы, столь многочисленные в Англии. В своем журнале Прево часто' публиковал статьи по истории Англии, писал о ее религии, де- лился своими размышлениями, доводил до сведения французов те или иные интересные факты, стремился познакомить читателей с новей- шими достижениями науки, с учениями Локка и Ньютона. Но особый интерес вызывала у него английская культура, малознакомая францу- зам. По свидетельству Прево, в Англии был чрезвычайно популярен театр. Журнал рассказывал об огромном количестве спектаклей, ста- вящихся в Лондоне, приводил программы английских театров, пред- лагал читателю переводы отрывков из произведений таких авторов, как Милтон, Свифт, Драйден, Поуп, Стиль. Кроме того, Прево был первым и лучшим в XVIII в. переводчиком Ричардсона, творчеством которого он искренне восхищался. В 1751 г. он перевел "Историю Клариссы Гарлоу", а в 1756 г. — "Историю Грандиссона". Если Пре- во способствовал популярности Ричардсона во Франции, то в Англии возникло ответное увлечение творчеством Прево. Тщательное изучение творчества Антуана-Франсуа Прево — романиста, журналиста, географа, историка позволяет утверждать, что, при всем своеобразии его мироощущения и художественного во- площения действительности, он был сыном своего времени и, следо- вально, разделял просветительские воззрения на природу человека, на общественные отношения, на религию, а также на то, какими пу- тями долж'на развиваться литература, и прежде всего роман. Аббат Прево был одним из образованнейших людей своего времени, сумев- ших отразить в своих художественных произведениях передовые взгляды своей эпохи. Прекрасный знаток человеческой души, тон- кий психолог и внимательный наблюдатель, Прево своим творчест- вом внес весомый вклад не только в постижение природы человека, но и в развитие романа как* жанра, увлекая читателей достоверным изображением характеров и обстоятельств. 104
1 См.: Harisse H. L' abbe Prevost, historie de sa vie et de ses ouvrages. P., 1896; Roddier H. Labbe Prevost, I'homme et Toeuvre. P., 1955; Sgard J. Prevost romancier. P., 1968. 2 См. об этом: Алташина В Д. Проблема воспитания в романах абба- та Прево // Вестн. СПбГУ. 1992. Вып. 3, № 16. С. 74-79. 3 См.: Deprun J. Themes malebranchistes dans Toeuvre de Prevost // Labbe Prevost: Actes du colloque. Aix-en-Provence, 1965. P. 155—172; Sgard J. Op. cit. 4 Мальбранш Н. Разыскания истины: В 2 т. СПб., 1903—1906. Т. 2. С. 72-73. 5 Локк Дж. Соч.: В 3 т. М., 1985-1988. Т. 1. С. 282-305. 6 См. об этом: Разумовская М.В. Роман-утопия во Франции в первой половине XVIII в. // Вестн. ЛГУ. 1989. Вып. 4, № 23. С. 46-52. 7 См.: Mylne V. The 18th century French novel: Techniques of illusion. Manchester, 1965; Rousset J. Narcisse romancier: Essai sur la premiere per- sonne dans le roman. P., 1973. 8 Buffon. Histoire naturelle, generale et particuliere. 36 t. P., 1749—1788. T. 1. P. 517; T 4. P. 10, 471; T 8. P. 298. 9 См.: Алташина В Д. Правда и вымысел: К вопросу о роли истории в романе аббата Прево "История Кливленда" // Реализм в зарубежных литературах XIX—XX веков. Саратов, 1992. С. 77—83- 10 Prevost A.-F. Le Pour et Contre, ouvrage periodique d'un gout nou- veau... 20 t. P., 1733-1740. T. 1. P. 11. СБ. Каменецкая H.M. Карамзин: два героя, два литературных типа эпохи Просвещения Для истории европейского и русского Просвещения диалог как литературная форма чрезвычайно характерен. Предполагая измене- ние общества на разумной основе, каждый из просветителей выстраи- вал свой идеал. Одни и те же общественные и культурные явления приобретали в результате светлую или темную окраску, рассматрива- лись со знаком плюс или минус. Суду истории представили свои мне- ния Б. Мандевиль и А. Шефтсбери, Д. Дефо и Дж. Свифт, Ж.-Ж. Руссо и маркиз де Сад. Диалоги присутствуют даже в твор- честве одного и того же автора: Дидро-скептик и Дидро-моралист © СБ. Каменецкая, 1999 105
("Племянник Рамо"), свифтовский Гулливер — великан среди лили- путов, высмеивающий двор королевы Анны, и пигмей среди благо- родных великанов, носитель пороков общества, воспитавшего его. Общим основанием для противоположных подходов и точек зрения просветителей было отрицание бессознательного движения истории как темного, ложного и бесполезного. Природа человека конструи- ровалась на основе рационального или эмпирически достоверного знания, а также просветленного разумом чувства. Но эмпирически достоверны были как гуманные, так и этически разрушительные си- лы человеческой природы, как солидарные, так и эгоистические свойства души. При этом разум, опираясь на логику, мог оправдать и те и другие построения. В русском Просвещении всегда однозначно воспринималась фи- гура Н.М. Карамзина, сентиментального путешественника, автора "Бедной ЛизьГ. Между тем это не так: писатель постоянно поддер- живает диалог между героями своих произведений. В последние годы литературной деятельности, готовясь взять в руки перо историка, Карамзин создает одно за другим произведения с противоположными оценками героя. Это "Моя исповедь" (1802) и "Рыцарь нашего времени" (1803). Содержание обоих произведений — история жизни молодого человека. "Рыцарь нашего времени" не окончен, "Моя исповедь" — произведение вполне завершенное. В чем же различие героев? Отвечая на этот вопрос, Карамзин предпо- лагает обосновать ответ писательским пониманием природы челове- ка. "Одна природа творит и дает... одна природа сеет... Как ум, так и характер людей есть дела ее... Воспитание только образует" ("Чувствительный и холодный")1. Итак, темперамент, данный при- родой, и воспитание определяют личность. Но при всех индивиду- альных различиях героев их диалог может быть завершен мирным решением. Так обстоит дело в "Чувствительном и холодном", одна- ко диалог героев "Рыцаря нашего времени" и "Моей исповеди" не- скончаем и антиномичен. Судьба Леона ("Рыцарь нашего времени") и предопределена свыше, и обозначена народными приметами. В "Рыцаре нашего вре- мени" мы находим фольклорные мотивы трех разновидностей: соб- ственно фольклорные, фольклорно-легендарные (т.е. фольклорно- христианские) и собственно христианские, прочно вошедшие в оби- ход народных представлений и бытовых верований. Все они оказы- ваются объединенными вокруг одной стержневой сюжетной линии, развивающей тему судьбы героя. Тема эта начинает звучать в самом 106
начале романа, в первой главе, в рассказе о рождении Леона, и по- том разбивается на ряд лейтмотивов, которые сопровождают все дальнейшее повествование. Леон родился в "маленькой деревеньке", расположенной у слияния Свияги с Волгою, в старинном русском крае, отмеченном в памяти веков немаловажным событием. Здесь, "как известно по истории Натальи, боярской дочери, — пишет Ка- рамзин, — жил и умер изгнанником невинным боярин Любослав- ский..." Тут же родились прадед, дед и отец героя, участник турец- кой и шведской кампаний, тут же по соседству родилась и выросла его мать. Все эти исторические упоминания немаловажны, равно как и историческая связь героев известной и любимой читателями пове- сти "Наталья, боярская дочь" с действующими лицами романа. Пи- сатель предстает перед нами не только как художник, но и как исто- рик, не упускающий возможности соединить нитью единой истори- ческой хроники разновременные события. Леон становится героем этой полувымышленной, но правдоподобной хроники, а его будущее, характер, тип, внутренний мир делаются частью отечественной исто- рии на ее новейшем витке. Личная жизнь героя должна стать состав- ной частью исторической жизни отечества и оцениваться с этой точ- ки зрения. Но как личная жизнь, темперамент и нравственный тип — явле- ния не только индивидуальные, но и характерные для определенного исторического периода, точно так же не только личными, но и харак- терными для конкретного исторического времени обстоятельствами становятся и природное окружение, в котором протекает детство ге- роя, и человеческая среда, в которой он вырастает, и народные пове- рья, обычаи и нравы, отразившиеся на его судьбе. О последних не- обходимо сказать отдельно, поскольку они представляют особый ин- терес. Леон родился в мае, когда земля оделась весенними цветами и молодой листвой. Обо всем этом говорится в романе нарочито при- поднято, в стилистике сентименталистского противопоставления не- естественности искусственной красоты и прекрасной естественности самой природы: Леон родился "в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась весенними цве- тами, смотрелась с улыбкой в зеркало... вод прозрачных и завивала себе кудри... на вершинах древесных..."2. Но уже продолжение неза- конченной фразы переносит нас в иную атмосферу — атмосферу на- родных примет, верований и предсказаний судьбы: Леон родился в 107
то время, когда природа уподобилась кокетке, "то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и ма- линовка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хо- рошее и худое предзнаменование, по которому осьмидесятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жиз- ни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, ус- пех в любви и рога при случае. Читатель увидит, что мудрая бабка имела в самом деле дар пророчества... Но мы не хотим заранее от- крывать будущего"3. Изменение тона повествования в сравнении с предыдущей цита- той из одного и того же абзаца связано с переносом акцента со сти- листики сугубо литературной на стилистику, вобравшую с себя ка- кие-то влияния фольклорной культуры. Меняющейся интонации со- ответствует и смена темы: автор обращается к судьбе героя. Харак- терно, что эта тема открывается обращением к миру традиционно- крестьянской культуры, с которым неким образом соприкасается ка- рамзинский герой. "В отношении крестьянства к повивальным баб- кам большую роль играла вера в магическую связь между ними и по- витыми ими детьми"4. "Широко бытовало представление, что все слова повитухи могли отразиться на новорожденном"5. Народные приметы, поверья, отраженные хотя бы в пословицах и поговорках, отмечают май как наделенный несчастливой для раз- ного рода добрых ожиданий судьбой. Роковая роль мая как начала жизни вообще или начала семейной жизни здесь особенно характер- на. Май как недобрый для новорожденных и молодоженов срок под- черкивается как бы по контрасту с порою ожиданий, расцвета при- роды, появления первой травы после зимнего и весеннего оскудения и бескормицы. За радостью расцвета скрывается роковая угроза. Нас особенно интересуют обиходные, бытовые, распространенные в разговорном языке формы представлений, так как именно они при скудости этнографических, фольклорных и мифологических источ- ников в русской культуре конца XVIII в. должны были отразиться в романе. «Хотя и повторяют деревенские краснословы, — замечает по этому поводу А.А: Коринфский, — что "Майская трава и голод- ного кормит" ("Апрель с водою — май с травою"), хоть и замечают погодоведы завзятые, что "Май холодный — год хлебородный!", "Март сухой да мокрый май — будет каша и каравай!", "Коли в мае дождь — будет и рожь" и т.д., но они же гуторят и: "Захотел ты в 108
мае добра!", "Захотел ты в мае у мужика перепутья (хлебом-солью на перепутьи подкрепиться)!", "Живи, веселись, да каково-то будет в мае!" Да и не только для одних деревенских хлебоедов тяжеленек месяц май: с чего-нибудь, откуда ни на есть да взялись привившиеся к нашему суеверию крылатые слова: "В мае родиться — век маять- ся!", "Женишься в мае — спокаешься, всю жизнь промаешься!", "Рад бы жениться, да май не велит!..." В старые годы все сватовст- ва приканчивались с последним днем апреля»6. Другая существенная сторона народных предсказаний, связан- ных с рождением человека и отраженных в романе, заключается в обиходных верованиях, согласно которым судьба человека определя- ется случайными событиями, обстановкой, природными явлениями, совпадающими по времени с рождением и сопутствующими ему, по- падающими "в поле зрения" роженицы, окружающих ее людей и са- мого новорожденного. А.Н. Веселовский, наиболее разносторонне и полно исследовавший идею судьбы в фольклоре и народных верова- ниях, отмечает этот момент в качестве исторического этапа развития народных представлений о судьбе-доле, участи, счастье или несча- стье. В дополнение к представлениям о том, что доля дается матерью через акт рождения, или о том, что долю человеку нарекают в каче- стве приговора рожаницы (западноевропейские фильгьи), является более поздний взгляд на судьбу-долю как результат встречи, случая, неожиданного постороннего влияния. "Новым моментом в развитии идеи судьбы, — пишет А.Н. Веселовский, — явился мотив, устра- нивший представление унаследованности и неотъемлемости: момент случая, неожиданности, счастья или недоли, навеянных со стороны, невесть откуда"7. Этот этап развития народных верований в судьбу- долю, "навеянных со стороны" и, что важно в сопоставлении с моти- вами романа, особенно со стороны природных сил и влияний, широ- ко отражен не только в пословицах и поговорках, но и в народной ли- рической песне. Так, одна из тематических групп народных песен имеет характерное начало: у героини жизнь складывается печально и безрадостно, так как мать родила ее в недобрый час, когда разлилась вешняя вода, затопившая луга и калину с малиною, или когда калина с малиною зацвели слишком рано: Калинушку с малинушкой вода поняла; На ту пору матушка меня родила8. Калинушка с малинушкой рано расцвела; В ту пору — времячко мать дочку родила9. 109
Согласно А.Н. Веселовскому, на этой стадии народных предста- влений о доле появляется возможность противопоставить ей созна- тельную человеческую волю. Судьбу можно перебороть, от нее мож- но уйти. "Когда к представлению прирожденной доли примешалась идея случайности, доли, навеянной со стороны, но и отводимой, са- мое понятие судьбы должно было расшириться по разным направле- ниям. Долю можно было изменить, добиться другой"10, — пишет А.Н. Веселовский. Такая возможность выхода из роковой предопре- деленности для романа и романтического героя очень важна, так как обнаруживает действенное начало его мысли, чувства и волевого ду- шевного импульса, противопоставленных так или иначе складываю- щимся» обстоятельствам. Восьмидесятилетняя повивальная бабка, принимающая роды, выступает в контексте,приведенного отрывка в двойной роли: она толкует природные предзнаменования, но и как бы отчасти, подобно рожанице, нарекает судьбу. Первая роль вполне народная, вторая — скорее литературная. Первая роль важнее. Природные предзнаме- нования должны не только предупредить будущее героя, но и при- близительно наметить будущие сюжетные линии самого романа (счастливая и несчастливая любовь, измена, богатство и бедность, разочарования). "Читатель увидит, что мудрая бабка имела в самом деле дар пророчества", — говорит Карамзин. Само же пророчество, его формы, символика природных образов выступают в двойном плане: фольклорном и литературном, причем первый имеет в романе преобладающее значение. Природные предзнаменования группируются по признаку — кричащая или поющая птица и место, где это происходит (роща, ку- сты): "в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование!" С точки зрения фольклора соединение примет или символов в единой картине — черта традиционная. Фольклорное символическое песенное значение образа орешника Н.И. Костома- ров определил как женское начало, связанное с призывом любви. "К женским символам, — писал он, — принадлежит лещина (орешник), встречается в песнях, хотя и не часто. В одной песне лещина проти- вопоставляется дубу, который сообразно своей постоянной символи- ке здесь означает молодца... Орех — символ приглашения к любви"11. Образ соловья в народной русской и вообще восточнославянской песне — символ мужской любви, молодого человека, не нашедшего или не ищущего постоянной привязанности и страдающего от этого. 110
"В целом образ соловья символизирует холостого парня, не желаю- щего брака, или молодого мужчину, несчастного в браке", — пишет современный исследователь12. Пение соловья, по народным приме- там, связано с маем и началом майского цветения. "Второе мая — со- ловьиный день; с него в средней полосе России соловьи запевают... Поют соловьи перед Маврой (накануне 3 мая) — и весна зацветает дружно!"13 Следовательно, с фольклорной точки зрения мы видим здесь контрастное соединение символических образов. Контрастно соеди- няются также и образы кукушки и филина, с одной стороны, с сим- волическим образом березы и березовой рощи — с другой. Береза в народной песне — женский образ, связанный со счастливой или не- счастливой любовью. Интересно, что Н.И. Костомаров, выделяет особый его оттенок, когда береза — это мать. "Береза — также жен- ский символ; она особенно означает замужнюю женщину и, между прочим, мать"14. Это примечательно потому, что мать Леона, о чем подробно пойдет речь дальше, играет исключительную роль в его судьбе. По контрасту с образом-символом березы и березовой рощи филин и кукушка, по народным поверьям, наделены способностью зловещего предзнаменования. "Филин да ворон — зловещие птицы, крик их к несчастью", — замечает Даль в своем словаре15. В "Слова- ре русских суеверий" М.Д. Чулкова (1782) читаем о филине: "Пти- ца сия почитается предвестницею пагубы, и когда, прилетев на кро- влю чьего-либо дома, станет кричать, то кому-нибудь из того дома умереть вскоре или чувствовать беду, суеверы носят при себе ее ког- ти, дабы привести себя в безопасность от чародейства"16. В том же словаре Чулкова о кукушке сообщается широко распространенное суеверие: "Эта птица почитается суеверными людьми за предскази- тельницу. Сколько раз она прокричит, столько лет и остается жить тому человеку, которому она кукует"17. В.И. Даль выделяет в своем словаре именно зловещий характер кукушкиных предсказаний: "Ку- кушка кукует, горе вещует... Куковать, кричать кукушкой — пред- сказывать зловещее"18. Соединение в предзнаменовании крика (а не кукования) кукушки и филина с женским образом березы и его от- тенком материнства может соотноситься с ранней смертью матери героя и ранним сиротством Леона, для которого "мать была единст- венным его лексиконом"19. Совпадения образов романа с толкованием фольклорных обра- зов в чулковском "Словаре русских суеверий", конечно, не случай- ны. И выход в свет "Словаря", и его переиздание в 1786 г. под на- ///
званием "Абевега русских суеверий" почти совпадают со временем написания романа. "Мифология Попова и Чулкова вошла крепко в русскую литературу; мы встречаем ее обильное использование не только у Левшина и т.п., но и у Державина, Радищева и десятков других мастеров литературы, вплоть до пушкинского времени", — пишет ГА. Гуковский20. С другой стороны, «волна фольклорных ин- тересов, тяга к "природному" национальному, народному искусству, характерная для русской литературы начиная с 1760-х годов, нашла свое выражение в деятельности Чулкова и Попова, да и других, на- пример Аблесимова, Левшина. Эта волна непосредственно соотне- сена с общеевропейским движением, является самостоятельной ча- стью этого движения, одной из наиболее ранних частей его»21. Но если в балладе В.А. Жуковского "Светлана", например, рус- ские фольклорные мотивы целиком перекрываются сведениями из чулковского "Словаря" и "Абевеги", то Н.М. Карамзин, как видно из всего сказанного выше, выходит далеко за пределы этнографиче- ских изданий Чулкова. У него намечаются какие-то вполне самосто- ятельные фольклорно-этнографические источники. Правда, нельзя все относить только на их счет. В приводимых отрывках есть явная дань сентименталистской, предромантической образности и стили- стике. К ним нужно отнести, вероятнее всего, образ малиновки, не встречающийся в русских верованиях и песенной символике (во вся- ком случае, хоть сколько-нибудь широко и устойчиво). Сама мали- новка с точки зрения фольклорной скорее могла быть связана с ма- линой как символом любви. И действительно, малиновые кусты встречаются в эротической сцене последней главы романа. Харак- терны и березовая роща как роща, столь любимая сентименталиста- ми, а не лес и не береза вообще, лексическая форма "кусточки" при- менительно к ореховым кустам и т.п., равно как и возникающий ино- гда общий тон легкой иронии ("успех в любви и рога при случае"). Фольклорные образы и мотивы трансформировались литературны- ми установками и целями. Фольклорно-легендарные мотивы романа не связаны, по-види- мому, с прямым перенесением народно-поэтических образов на его страницы. Они сказываются в подражании легендарной композиции и теме внезапного избавления ребенка от неминуемой смерти благо- даря помощи небесных сил. Этой теме посвящена седьмая глава ро- мана "Провидение", в которой речь идет о страшном и странном случае, приключившемся с Леоном и оставившем на всю жизнь след в его душе. Возвращаясь со своим дядькой домой во время грозы, 112
Леон чуть не стал жертвой медведя. «Гроза усиливалась, он любо- вался блеском молнии и шел тихо, без всякого страха. Вдруг из гус- того лесу выбежал медведь и прямо бросился на Леона. Дядька не мог даже и закричать от ужаса. Двадцать шагов отделяют нашего маленького друга от неизбежной смерти: он задумался и не видит опасности; еще секунда, две — и несчастный будет жертвою ярост- ного зверя. Грянул страшный гром... какого Леон никогда не слыхи- вал; казалось, что небо над ним обрушилось и что молния обвилась вокруг головы его. Он закрыл глаза, упал на колени и только мог сказать: "Господи!", через полминуты взглянул — и видит перед со- бою убитого медведя»22. В стилистике народной легенды — и ключе- вое слово-представление "вдруг", и молния, казалось обвившаяся вокруг головы Леона, но не причинившая ему вреда, и скорая молит- ва — обращение к Господу. В фольклорной поэтике в таких случаях героическая борьба с чудовищем или зверем заменяется чудесным спасением невиновного, особенно ребенка. Начитанный в историче- ских и фольклорных древностях, Н.М. Карамзин должен был быть хорошо знаком с поэтикой подобных рассказов. Что же касается молнии, избавившей Леона от гибели, то, по замечанию А.Н. Афа- насьева, "молнию народ считает за стрелу, кидаемую Ильей-проро- ком в дьявола, который старается укрыться в животных и гадах; но и здесь находит и поражает его небесная стрела"23. Едва оправившись от потрясения, Леон, дрожа и все еще стоя на коленях, устремляет взгляд на небо и, как ему кажется, в густых и черных тучах различает там Спасителя. За этим подчеркнуто хри- стианским эпизодом скрывается определенный подтекст, подготов- ленный предшествующими главами романа. Дело в том, что там, где в романе на предыдущих страницах появляется Бог, там неизменно рядом с ним стоит и образ матери Леона. Здесь мы затрагиваем ли- тературные и историко-философские идеи романа, связанные с те- мой воспитания. Укажем на них кратко, так как они связаны с темой судьбы, уходящей своими истоками в фольклорные мотивы. Любовь к Богу впервые входит в сердце Леона, когда мать гово- рит ему о том, что Бог "дал мне тебя, а тебе меня"24, т.е. через лю- бовь к матери. Мать поначалу составляет для Леона весь окружаю- щий мир, вернее, этот мир он воспринимает только благодаря ей и как бы сквозь нее. «Уже внешние предметы начали возбуждать его внимание; уже и взором, и движением руки, и словами часто спра- шивал он у матери: "Что вижу? Что слышу?", уже научился он хо- дить и бегать, — но ничто не занимало его так, как ласки родитель- 113
ницы, никакого вопроса не повторял он столь часто, как "Маменька! Что тебе надобно?", никуда не хотел идти от нее и, только ходя за нею, ходить научился; она учила его говорить и... он забывал слова других, замечал и помнил каждое ее слово»25. Наконец, помимо любви и материнского начала, которые составляют главный источник воспитания Леона, названа также природа. Она окружает героя и его мать и как бы держит их в своем плену. Волжские дали, картины родной природы, чувство сопричастности вольному скольжению бе- лых парусников и полету птиц над волжскими просторами — все это позднее для юного ума и сердца сольется в представление о родине, которое будет сопровождать Леона всю жизнь. "Иногда оставляя книгу, .смотрел он на синее пространство Волги, на белые парусы су- дов и лодок, на станицы рыболовов, которые из-под облаков дерзко опускаются в пену волц и в то же мгновение снова парят в воздухе. Сия картина так сильно впечатлилась в его юной душе, что он через двадцать лет после того, в кипении страстей, в пламенной деятельно- сти сердца, не мог без особливого радостного движения видеть боль- шой реки, плывущих судов, летающих рыболовов: Волга, родина и беспечная юность тотчас представлялись его воображению, трогали душу, извлекали слезы"26. Материнская любовь и природа отгораживают героя от мира зла, столкновение с которым в будущем неизбежно и разрушительно, если этому столкновению не предшествует сформированное из первых впе- чатлений детства представление о безусловной и ни с чем не соизме- римой ценности любви и человеческой общительности. Литературный и философский источник карамзинских идей воспитания в романе на- зван на его страницах прямо — это Ж.-Ж. Руссо с его "Эмилем". Но мать героя в романе не знает произведения Руссо27 и приходит к его идеям интуитивно, что усиливает их воспитательное воздействие. Важно, что в триаде: материнское начало, любовь и природа — на первом месте для героя стоит мать, образ которой вбирает в себя все остальные стороны и окружающего мира, и внутреннего мира са- мого Леона*Леон не может представить себе возможность ухода ма- тери из жизни и своей жизни без нее. Увидев мать мертвой, лежащей на столе, он хватает ее руку: «она была как дерево, — прижался к ее лицу: оно было как лед... "Ах, маменька!" — закричал он и упал на землю. Его опять вынесли больного, в сильном жару»28. Поэтому первый вопрос, который задает Леон отцу, придя в себя: "Где она?" И слышит в ответ: "С ангелами, друг мой!" Так намечается подтек- стовая линия сюжета, связанная с христианскими представлениями, 114
принявшими форму бытовых, соприкасающихся с фольклорными, христианских верований: мать Леона, в чем не сомневаются ни отец, ни сын, — среди ангелов, и спасение от зверя есть также проявление ее заботы о сыне. "Ангел человеку служит хранением и стражбою неотступною человека соблюдает по повелению Господню"29 — чита- ем у С. Яворского. В том же смысле употребляет это слово сам Ка- рамзин в "Бедной Лизе": "Ах, Лиза, Лиза! Где ангел-хранитель твой? Где — твоя невинность?"30. Начатая таким образом подтекстовая линия не теряется автором в дальнейшем повествовании и, намеченная пунктирно, выдерживается очень последовательно. В последнюю минуту расставания с умираю- щей матерью мальчику кажется, что мать хочет ему что-то сказать. «Надобно было силою оттащить его от умирающей. "Постойте, по- стойте! — кричал он со слезами. — Маменька хочет мне что-то ска- зать; я не отойду, не отойду!.." Но маменька отошла между тем от здешнего света»31. "И не будет к нам назад?" — спрашивает Леон об умершей у отца32. Эпизод чудесного спасения от медведя завуалиро- ванно продолжает ту же тему, и, наконец, не без литературного влия- ния западноевропейской и русской традиций XVIII в. возникает тема второй матери героя, в которую перевоплощается умершая, чтобы не оставить свое дитя один на один с враждебным миром (гл. X "Важное знакомство" и XII "Вторая маменька"). При первом неловком, офи- циальном,знакомстве с Мировой, «взглянув на миловидную графиню, Леон ободрился... взглянул еще и вдруг переменился в лице; заплакал, хотел скрыть слезы свои и не мог. Это удивило хозяев, спрашивали, но он молчал, отец велел ему говорить, и тогда Леон отвечал тихим голо- сом: "Графиня похожа на матушку"»33. Но и Мирова неожиданно и навсегда привязывается к ребенку: "Все расстояние между двадцати- пятилетнею светскою дамою и десятилетним деревенским мальчиком исчезло в минуту симпатии... но эта минута обратилась в часы, дни и месяцы. Я должен рассказывать странности... Немудрено было полю- бить нашего героя, прекрасного личиком, миловидного, чувствитель- ного, умного, но привязаться к нему без памяти, со всеми знаками жи- вейшей страсти, к невинному ребенку: вот что называю неизъяснимою странностию!"34 Правда, Карамзин тут же дает этой привязанности вполне житейское объяснение: графиня мечтает о ребенке (письмо ее к приятельнице), в деревне ей становится скучно, а Леон обладает редким даром привлекать людскую любовь и расположение, что при- знают даже суровые друзья его отца. Наконец, появляется в романе и эротическая тема (гл. XIII "Но- //5
вый Актеон"), которая имеет отчасти античные мифологические, т.е. фольклорные, но нерусские и притом литературные истоки, отчасти коренящиеся в европейской литературе и живописи XVIII в. Но все это не объясняет до конца странной привязанности графини ни ей са- мой, ни Леону, ни читателю. При этом "неизъяснимою" привязан- ность не только названа. Эпитет этот подчеркивается, выделяется в тексте романа курсивом35. Сам герой с чувством глубокого потрясе- ния принимает предложение Мировой стать его матерью: «...Эмилия в другое свидание сказала ему сквозь слезы: "Леон! Я хочу засту- пить место твоей маменьки! Будешь ли любить меня, как ты ее лю- бил?" Он бросился целовать ее руку и заплакал от радости: ему ка- залось, что маменька его в самом деле воскресла!»36. Имеющая литературные, философские и мифологические истоки тема повторного воплощения затронута в романе не случайно. Она прозвучала, но уже открыто и в другом произведении Карамзина — в повести "Чувствительный и холодный: Два характера", вышедшей в том же, 1803 г., которым помечены последние главы "Рыцаря на- шего времени". Об одном из героев повести Карамзин замечает: "Если бы мы верили прехождению душ, то надлежало бы заклю- чить, что душа его настрадалась в каком-нибудь первобытном состо- янии и хотела единственно отдыхать в образе Леонида"37. Однако в романе эта тема связана с образом любящей матери и ее осиротевше- го ребенка, что дает возможность предположить также и русские, сказочно-мифологические предпосылки в сказочных сюжетах таких типов, например 510 А "Золушка", 511 "Чудесная корова"38: покой- ная мать помогает сироте-падчерице в ином облике. Подобные сказ- ки в XVIII в. были "на слуху" образованной части общества. "Даже русский помещик XVIII века воспринимал народную песню, приба- утку, поговорку, сказку от своей матушки, нянюшки, от крепостного слуги или дядьки с самого детства, от своих крестьян у себя в поме- стье", — справедливо заметил Г.А. Гуковский39. В самом романе важность этой темы для сюжета обнаруживает- ся прежде tfcero в его композиции, в структуре сюжетного построе- ния и развития. Сразу же за гл. III, повествующей о младенчестве Леона, следует гл. IV с необычным названием: "Которая написана только для пятой", и в ней начинает звучать тема судьбы и неиспо- ведимости ее исторических путей. В гл. V "Первый удар рока" гово- рится о преждевременной смерти матери Леона; гл. VII "Провиде- ние" рассказывает об избавлении героя от разъяренного медведя, и в ней содержится намек на материнскую посмертную помощь. И нако- 116
нец, в гл. X "Важное знакомство", XI "Отрывок графининой исто- рии" и XII "Вторая маменька" появляется новая мать героя, в кото- рой он иногда признает умершую. Можно говорить о том, какое существенное место в сюжете сен- тиментального романа начинают занимать мотивы, связанные с фольклором и русской народной культурой вообще, с западноевропей- скими литературными сюжетами. Тема судьбы, воспитания, отноше- ния к миру и людям увязана с фольклорными и историческими лини- ями романа самым непосредственным образом. Можно также отме- тить, что не только "классические" жанры лирической песни, сказки, но и обряд, мифология, верование, легенда, бытовой народный уклад, психология играют заметную, а иногда и преобладающую роль. Герой "Моей исповеди" руководствуется в своих поступках лишь великим словом "так". Отсюда различия: с одной стороны, чувстви- тельность, близость к природе, восприятие культуры через чтение, общение с друзьями отца у Леона и, с другой — бесчувственность, равнодушие к природе (ее вообще нет в повести), отчужденно-озна- комительное восприятие европейской культуры и отсутствие интере- са к русской и т.д. у героя "Моей исповеди". Богатство характера Леона обусловлено его близостью к народным обычаям, крестьян- ской и связанной с ней дворянской культуре, поэтому у Леона есть своя судьба. Герой "Моей исповеди" наделен лишь прихотью непод- властного £му самому эгоизма. В результате авторский герой Карам- зина представляет собой два диалогически непримиримых типа. Де- ло в том, что в неоконченном романе Карамзина главными являются темы традиционной народной культуры, природы и любви, а также отечественной истории, "заветам" которой верны отец Леона и его друзья из "братского общества провинциальных дворян". В основные идеологические установки эпохи Просвещения не входят ни народный обычай, ни народная крестьянская культура, ни своеобразие национальной истории, но именно эти ценности опреде- ляют характер и духовный мир героя "Рыцаря нашего времени". Очевидно, что Карамзин учел опыт Великой французской револю- ции; он остался просветителем', не став романтиком, но диалогиче- ское противопоставление его героев резко усилилось за счет углубле- ния представлений о человеческой природе, выходящих за рамки просветительских взглядов. Здесь чувствуется будущий историк го- сударства Российского и автор "Записки о древней и новой России". Напротив, герой "Моей исповеди" не выходит за рамки просве- тительских представлений о человеческой природе в ее антируссои- 117
стеком варианте. На это обратил внимание Ю.М. Лотман, равно как и на полемику антируссоистского героя "Моей исповеди" с руссои- стским героем "Рыцаря нашего времени", в таких работах, как "Пу- ти развития русской прозы 1800—1810 годов" и "Руссо и русская культура XVIII века". Герой "Моей исповеди" может логически прийти к антируссоист- ским выводам, встав на точку зрения самого Руссо: поскольку пер- воначальная природа человека и первоначальная картина мира неуз- наваемо искажены, постольку мир превращается в фантом, в "китай- ские тени", о которых постоянно говорит герой. Жизнь в таком ми- ре становится игрой, а сам герой исполняет в ней роль саркастиче- ского и злого шута. У историка Карамзина диалог героев его литературных произве- дений перерастает в диалог исторических тенденций развития Рос- сии. Революция отвергается, потому что она перечеркивает народ- ный обычай, вне которого развитие бесплодно и неосуществимо. "Сочетание идеи прогресса с представлением о ценности традиции и обычая составляло трудность, окончательного решения которой Ка- рамзин так и не нашел"40. В этой же статье Ю.М. Лотман пишет: «Естественно, что про- светительское преображение человека мыслилось по преимуществу как мгновенное, поскольку оно было "естественным"»41. Мы, далекие потомки Карамзина, являемся свидетелями того же диалогического противостояния между рациональными выводами из европейского ис- торического опыта и своеобразием русского исторического процесса. 1 Тексты Карамзина цитируются по изданию: Карамзин Н.М. Сочи- нения: В 2 т. Л., 1984. Т. 1. С. 608. 2 Там же. С. 585. 3 Там же. 4 Листова TL4. Русские обряды, обычаи и поверья, связанные с пови- вальной бабкой (вторая половина XIX — 20-е годы) // Русский семей- ный и общественный быт. М., 1989. С. 149. 5 Там же. С. 151. 6 Коринфский АЛ. Народная Русь. М., 1901. С. 262. 7 Веселовский А.Н. Разыскания в области русского духовного стиха: XI—XVII в. // Сборник отделения русского языка и словесности Имп. Академии наук. СПб., 1889. Т 16, вып. 5, № 6. С. 211. 8 Великорусские народные •песни / Изд. проф. А.И. Соболевским: В 7 т. СПб., 1895-1902. Т. 3, № 25. 118
9 Там же. № 26. 10 Веселовский А.Н. Указ. соч. С. 223. 11 Костомаров Н.И. Историческое значение южно-русского народно- го песенного творчества // Костомаров Н.И. Собр. соч. СПб., 1905. Т. 21, кн. 8. С. 567. 12 Бернштам ТЛ. Орнитоморфная символика у славян // Сов. этно- графия. 1982. № 1. С. 22. 13 Коринфский А.А. Указ. соч. С. 263. 14 Костомаров Н.И. Указ. соч. С. 564. 15 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1982. Т. 4. С. 534. 16 Цит. по: Предания о народных русских суевериях, поверьях и неко- торых обычаях. М., 1861. С. 168. 17 Там же. С. 118. 18 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1979. Т. 2. С. 214. 19 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 588. 20 Гуковский ГА. Русская литература XVIII в. М., 1939. С. 225. * Там же. С.223. 22 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 595. 23 Афанасьев А.Н. Народные русские легенды. М., 1914. С. 263. 24 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 595. 25 Там же. С. 588. *> Там же. С. 594. 2? Там.же. С. 587. 28 Там же. С. 590. 29 Яворский С. Слова. 1702—1709 (цит. по: Словарь русского языка XVIII в. Л., 1984. Вып. 1. С. 67). 30 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 514-515. 31 Там же. С. 590. 32 Там же. С. 591. 33 Там же. С. 600. 34 Там же. 55 Там же. С. 603. 36 Там же. С. 604. 3? Там же. С. 620. 38 Сравнительный указатель сюжетов: Восточнославянская сказка. Л., 1979. 39 Гуковский ГА. Указ. соч. С. 223. 40 Лотман Ю.М. Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII-начала XIX столетия // XVIII век. Л., 1981. Сб. 13. С. 89. 41 Там же. С. 87.
НОВЫЕ ЦЕННОСТИ И.В. Щеблыгина Нравственная позиция А.Т. Болотова в системе его ценностных ориентации (К вопросу о системе ценностей русского образованного дворянства второй половины XVIII в.) Андрей Тимофеевне Болотов (1738—1833) — выдающийся уче- ный, писатель, мемуарист — человек эпохи Просвещения, яркий представитель новой формирующейся культуры, в личности которо- го отразился сложный период ее становления и развития. Несмотря на несомненный интерес к личности Болотова1, комп- лексного, всестороннего исследования о нем не написано. Данная статья является попыткой частично восполнить этот пробел и посвя- щена изучению нравственной позиции Болотова как системообразу- ющего элемента его ценностных ориентации. В качестве источников по данной проблеме были использованы его религиозно-нравственные и философские сочинения: "Путеводи- тель к истинному человеческому счастью", "Чувствования христиа- нина, относящиеся к самому себе и к Богу", "Забавы живущего в де- ревне", "Опыт нравоучительным сочинениям" ("Письмо к приятелю моему С*** о петиметрах" и "О незнании нашего подлого народа"), "Детская философия"2, переписка с сыном Павлом3 и Н.И. Новико- вым4, а также его знаменитые мемуары5. Деятельность людей во многом строится и оценивается в соот- ветствии с нравственными нормами, которые осознаются как ценно- стные ориентации. Сложившись в сознании человека, система нрав- ственных ценностных ориентации выступает как фактор поведения, определяет субъективную основу соответствующих нравственных качеств личности6. В философии Просвещения этике отводилась особая роль. Вопросы морали, проблема добра и зла, самосовершен- © И.В. Щеблыгина, 1999 120
ствование личности, гармония страстей и разума были в центре вни- мания общества. Особенно эти проблемы волновали немецких мора- листов, последователем и поклонником которых был Болотов. В "Записках", трудах философско-нравственного содержания, в набросках и заметках, так и оставшихся неопубликованными, он по- стоянно обращается к вопросам нравственности. В этих работах Бо- лотов размышляет над сущностью человеческой жизни, над путями достижения внутренней гармонии через познание самого себя и Бо- га, над благочестием и добродетелью, проблемами нравственности молодого поколения. Изучение философии Болотов считал одним из основных аспек- тов духовного воспитания человека. В одном из писем к Н.Е. Ту- лубьеву (1761) он писал, что совершенно необходимо учиться фило- софии, "сей науке, которой человеку нужнее нет", так как она "спо- знакамливает человека самого с собою и научает его уметь делаться благополучным"7. Тему человеческого благополучия Болотов широ- ко освещал в "Путеводителе к истинному человеческому счастью", написанном в Дворянинове в 1772 г., а в 1784 г. изданном Н.И. Но- виковым. Это произведение создано под несомненным влиянием не- мецких моралистов XVIII в. (в частности, работы А.И. Гофмана "О спокойствии и удовольствии человеческом". СПб., 1762—1763). В нем Болотов утверждал, что благополучие человека состоит не в материальных благах, а в состоянии его души: "...благополучие не в посторонних и наружных вещах, а во внутренности нашей души ис- кано быть долженствует"8. Красной нитью через все его сочинение проходит мысль о том, что "не тот богат, кто имеет много, а тот, кто доволен тем, что у не- го есть и умеет пользоваться оным"9. Согласие с самим собой и ок- ружающим миром составляет основу жизненной философии Болото- ва. Это и выделяет его из толпы, занятой поисками чинов и должно- стей. Новейшие исследования показали, что одним из важнейших элементов социально-сословных ценностей ориентации дворянства второй половины XVIII в. являлась государственная служба. Она была способом завоевания признания в "благородном" обществе че- рез систему статусов, определяющих место дворянина в иерархии власти и почета10. В самосознании подавляющего большинства дво- рян той эпохи чин служил критерием благополучия и успеха в жизни и служба соответственно являлась важнейшим средством самореали- зации. В то же время среди дворянства появляются люди, для кото- рых достижение высокого сословного статуса не является единствен- 121
ной целью в жизни, для них "характерны попытки найти свою судь- бу, реализовать свою собственную личность"11. На наш взгляд, Бо- лотов относился к их числу. Так сложилось, что он был назначен уп- равляющим императорскими волостями за свои личные качества. Должности этой он сам "не искал и не добивался", а когда ушел по собственному желанию, не захотев служить частному владельцу, то не стал искать ни пенсии, ни наград за свой более чем 20-летний труд. Возможно, это объясняется именно тем, что его самореализа- ция заключалась не в достижении определенного статуса, а в творче- ской деятельности. Болотов очень ценил личную свободу, что ярко проявилось в его отказе от общественной деятельности. Выйдя в отставку, он отдавал предпочтение частной жизни: в 1767 г. не захотел избираться депу- татом в Уложенную комиссию; в период проведения губернской ре- формы и образования тульского наместничества в 1774 г. уклонился от участия в выборах в местное управление. "...Я, впрочем, и нима- ло не намерен был мешаться в их дела, а хотел лучше остаться совер- шенным гостем и свободным человеком", — вспоминал он12. В 1799 г. он отказался от поста директора тульского народного учили- ща, предпочтя "покой беспокойству и свободу неволе"13. Тем не менее Болотов считал необходимым служить отечеству и обществу если "не с оружием, так с пером в руках"14. Под влиянием идей немецкого Просвещения он видел исполнение гражданского долга в своей творческой деятельности ученого, писателя, критика, публициста. Такую жизненную позицию разделяли также Н.И. Но- виков и целый ряд его сподвижников, в том числе и Н.М. Карамзин, считавший своей службой просвещение общества через периодиче- ские издания, литературу и т.п. В работе "О цели и порядке всех познаний человеческих" Боло- тов делит все объекты человеческого познания на три вида: познание самого себя, познание мира и познание Бога, замечая при этом: "...все три познания так нужны и важны и так друг с другом связа- ны, что я не в состоянии сказать, какое бы из них нужнее было дру- гого..."15. Таким образом, познание Бога, по мнению Болотова, со- вершенно необходимо для постижения и самого себя. В статьях "О удивительном нераченйи человеков в познании Бога" и "О худых следствиях, проистекающих от недостаточного познания Бога" он пишет: "Не начало ли всему Бог? Не первая ли он и не главнейшая он вещь на свете?" Он сокрушается о частом нежелании людей об- ратиться к познанию Бога: "Хотя б нас одно сие к познанию Бога 122
побуждало, что без него благополучными быть не можем..."16. Необ- ходимо отметить, что характерной чертой русского рационализма было сознание непостижимости Бога, воплощающееся в обращении к Богу в поэтической форме, так называемое метафорическое бого- словие. У Болотова мы находим целый сборник "Духовных песен и стихотворений", где он изливает в стихах свои чувства к Богу. Для Болотова важна не внешняя, обрядовая, а нравственная сто- рона религии, "обращение и очищение сердца своего". Основа веры — не внешнее благочестие, а внутренняя убежденность человека: "Хо- ромы и образа не просвещают. Бог на всяком месте слышит... Мож- но Богу и ходя и сидя и лежа молиться. Бог одного только усердия требует, а иногда один усердный вздох к нему во сто мер ему прият- нее, нежели длинные, но без всякого усердия читанные молитвы"17. Здесь, на наш взгляд, прослеживаются протестантские мотивы, в ча- стности влияние идей пиетизма. Обнаружив абсолютное непонимание народом сущности религии при внешней обрядности, Болотов задает себе вопрос о причине по- верхностного отношения к вере. Почему так плохо обстоят дела? Чем занимаются священники? И с ужасом убеждается в невежестве самого духовенства: "...а через несколько времени еще больше ужас- нулся, когда узнал, что большая часть и самих учителей, сих пасты- рей душевных того не знает, чему бы им своих прихожан учить над- лежало", — заключает он18. Болотов считает, что в истинности христианской веры человек может сомневаться только от недостатка знаний. Так, ведя полемику с воображаемым собеседником, объясняющим свои сомнения в вере существованием разногласий внутри церкви, Болотов обвиняет его в незнании Священного писания и церковной истории: "Не закон то- му виноват, что церкви разделились, виноваты тому наши предки. Закон всегда справедлив был и справедлив ныне. Но несправедливы были поступки разных учителей и Священного писания кривотол- ков"1*. Заботясь о духовном воспитании подрастающего поколения, Бо- лотов уже в преклонном возрасте, в 1820 г., пишет сочинение рели- гиозно-нравоучительного характера — "О душах умерших людей"20. Это диалог деда с внуком о нравственных основах христианского ве- роучения. Болотова волновали судьбы молодого поколения, нравствен- ность которого, по его словам, сильно поколебалась под влиянием французской просветительской философии. Действительно, во вто- 123
рой половине XVIII в., в период перелома, разрушения старой сис- темы ценностей, просветительские идеи нашли широкий отклик в русском обществе. Сочинения западноевропейских просветителей стали появляться в России в середине XVIII в. "И чем сильнее вне- дрялись в сознание русских людей начала новой мудрости, тем вос- приимчивей оказывалась русская почва к восприятию этих идей..." — писал В.В. Сиповский21. Просветительская философия несла в себе не только идею освобождения личности, пробуждения ее граждан- ского достоинства, но и сильный заряд отрицания традиционных ценностей. В первую очередь критика обрушилась на церковь. Анти- клерикальные настроения в среде русского дворянства вылились в явление, названное самими современниками "вольтерьянством". "Дух Вольтера, — писал Д. Дмитриев, — много наделал вреда... Я помню время, когда «асмешки над религией не только извинялись как шутка, но были даже признаком остроумия"22. На сложность и неоднозначность русского вольтерьянства обра- тили внимание многие ученые, занимавшиеся общественной мыслью XVIII в. В.В. Сиповский указал на разнородность почвы, "на кото- рую падали у нас семена свободной мысли, и оттого различные всхо- ды дал этот посев. Вот почему ныне вольтерьянство носит одновре- менно и трагический и комический характер"23. Гениальный Пушкин определил сущность влияния Вольтера на русское общество, назвав его "умов и моды властелином". Помимо "вольтерьянства умствен- ного" существовало и "вольтерьянство модное", и эти два течения существенно различались между собой. Это о модном вольтерьянст- ве писал В.О. Ключевский: "Развинченное вольное чувство, встре- тившись с вольною смеющейся мыслью, спешило устранить все пре- грады... Философский смех освобождал нашего вольтерьянца от за- конов божеских и человеческих"24. При этом новые идеи очень час- то черпались русскими вольнодумцами не из самих источников, а из вторых рук. Поверхностное, часто искаженное восприятие и толко- вание идей Просвещения приводило к оправданию доморощенного невежества и нравственной косности. О массовой увлеченности Вольтером свидетельствуют и записки Болотова25. В комедии "Чес- тохвал" (1779)26, созданной для детского театра в Богородицке, Бо- лотов осуждает галломанию как результат дурного воспитания, счи- тая ее явлением наносным, не имеющим под собой русской почвы. "Мода была не просто причудой в этом кругу: она строила придвор- ную культуру, обосновывала идеологию", — писал Г.А. Гуковский27. Нравственная несостоятельность русского высшего общества была 124
настолько заметной, что вызвала беспокойство правительства, кото- рое (в первую очередь в лице Екатерины II) возглавило борьбу "па- триотического литературного ополчения" (по словам В.О. Ключев- ского) против внутренних болезней русского Просвещения. В статье "О моде" Болотов с беспокойством писал "о том вреде, который мода всему обществу и государству вообще, а дворянству в особливости приносит". Знатная молодежь, по его мнению, считает в порядке вещей превращать "для моды добродетель в порок, а по- рок в добродетель... в ничто ставить обязательства, которые самим Богом установлены, и оные произвольно разрушать"28. Болотов на- деялся, что от дворянского юношества "со временем толикой для отечества пользы уповать можно", но с горечью замечал: "...сии лю- ди испорчены, заражены, наполнены одним ветром, живут в роско- ши, ни о чем не думают как о мотовстве, о шалостях, модах, играх и удовольствиях испорченных склонностей..."29. Первопричину зла Болотов видел в "вольтерьянстве". Отдавая дань "сокровищам великого ума" Вольтера, он обвинял его в ниспро- вержении нравственных основ общества, что неминуемо ведет к мо- ральному упадку, называл философа "извергом и развратителем ро- да человеческого", который, "по достохвальному своему обыкнове- нию...", ругает все, "что есть хорошего в свете"30. Такая позиция Бо- лотова вполне объяснима. Вольтеровский антиклерикализм, отрица- ние традиционных ценностей феодального общества не могли не воз- мущать его. Образованный, разделяющий основные просветитель- ские идеи (суверенитет человеческой личности, природное равенство людей, роль просвещения), Болотов был в то же время глубоко ве- рующим человеком и сторонником строгих нравственных норм. "Вольнодумие, — писал он, — есть следствие греховности людей, ко- торые, ведя порочную жизнь и боясь возмездия, пытаются отрицать религию и тем самым оставить за собой право делать все, что им хо- чется"31. Религия и нравственность находятся, по убеждению Боло- това, в тесной взаимозависимости, а сомнения в истинности христи- анского вероучения подтачивают основы нравственности. «Я думаю, — писал он в статье "О ложном мнении, что разум наш довольно совершен", — что каждый со мной в том согласится, что человеческое благополучие и злополучие по большей части от его добрых и худых дел зависит»32. В своих поступках Болотов старался следовать этому утверждению. Управляя зажиточной Богородицкой волостью в течение 20 лет, он так и не разбогател, как скорее всего сделал бы кто-нибудь другой на его месте. Еще при переговорах о 125
вступлении в должность управляющего Болотов оговаривал себе приличное жалованье, мотивируя это следующим образом: "...а сие для того, чтобы я тем меньше смог помышлять о неправедных при- бытках; ибо сей пункт был для меня страшен"33. Вот один, казалось бы, незначительный факт из его "Записок": имея под началом около 20 тысяч крестьян, Болотов, по собственному свидетельству, перед Пасхой покупал "самые яйца на чистые денежки, когда свои не слу- чатся. Этому, может быть, никто не поверит, но это самая истина"34. При всем своем бескорыстии Болотов в то же время считал, что честный труд должен вознаграждаться по заслугам. В этом он вы- ступал как истинный представитель своего сословия, абсолютное большинство которого признавало правильность парадоксальной формулы: "Бескорыстное служение должно поощряться"35. Болотов очень много и плодотворно трудился для Вольного экономического общества. В "Трудах ВЭО" с 1766 по 1779 г. было напечатано 18 его статей на различные темы. При этом он всегда сокрушался, что не получал заслуженного, по его мнению, вознаграждения. Получив в 1783 г. чин коллежского асессора, Болотов признавался, что это польстило его самолюбию, но важнее для него было то, что "...ни один человек мне в том не завидовал, а все твердили только, что по- лучил я сей чин по достоинству"36. Для его творческой натуры важ- но было удовлетворение от работы и моральное одобрение. Так, с большой любовью создавая ансамбль Богородицкого парка, Болотов был очень польщен похвалой наместника, князя СВ. Гагарина. "И сей случай доказал мне, что ничто не могло меня так много возбуж- дать к трудам и деятельности, как похвала и одобрение оных", — вспоминал он37. О его честности и порядочности, незащищенности перед хитросплетениями жизни говорит письмо графа Ф. Ростопчи- на (от 14 января 1803 г.) к Г.Р. Державину с просьбой похлопотать за Болотова в сенате относительно его тяжбы с тамбовским помещи- ком Пашковым, захватившим земли Болотова в Кирсановском уез- де: "Все минуты жизни его посвящены общему благу. Испытания, открытия и редкие знания его менее известны у нас, чем в чужих краях. Но сей достойный и почтенный человек, занимаясь в недрах земных, делался чужд всему тому, что на поверхности ее происходит! И через сие может легко проиграть процесс, который совершенно расстроит его состояние. Хотя он прав и честен, но честных людей скорее других обвешивают!"38. Присущее Болотову чувство справедливости ярко проявлялось в отношениях с крестьянами. Еще при вступлении в должность уп- 126
равляющего императорскими волостями он дал себе зарок: "...на- блюдать во всем правду и при всех разбирательствах жалоб и ссор крестьянских держаться совершеннейшей справедливости... уда- ляться от делания какого-нибудь кому и самомалейшего притесне- ния, невзирая какого б состояния кто ни был"39. Человек от приро- ды добрый, Болотов очень переживал, что ему приходилось приме- нять крайние меры в случаях с крестьянским воровством. Но при этом он был искренне убежден, что его управление не устраивает только бездельников, не желающих вести честный образ жизни, и что в массе своей крестьяне "меня полюбили и, благодаря меня за то, были мною весьма довольны". Это вполне адекватно представ- лениям Болотова об идиллических взаимоотношениях помещика и крестьян, распространенному патриархальному стереотипу40. Па- терналистская мораль, господствовавшая в дворянской среде, пред- полагала, что отношения между помещиками и крестьянами долж- ны строиться по принципу семейных: помещики должны охранять крестьян от притеснений, учить их хозяйствовать и вести нравст- венный образ жизни. "Обучение" нередко велось достаточно жес- токими средствами. В идеальном представлении помещик и крестьянин — это звенья единого социального и хозяйственного механизма, следовательно, от благосостояния крестьян зависят доходы владельца и умный хозяин не станет/разорять их. Яркой иллюстрацией этой идеи является "На- каз управителю", за который Болотов получил большую золотую ме- даль Вольного экономического общества41. В "Деревенском зеркале", написанном значительно позже (1798—1799), Болотов предложил целую систему мер, которая должна была способствовать благополучию крестьянства. Он утвер- ждал, что крестьяне не способны к самостоятельной деятельности, "как тому многие в оброчных, а равномерно и в хлебных деревнях, где за ними хорошего смотрения нет, примеры видимы"42. Поэтому за крестьянами нужен строгий надзор, который распространялся бы не только на их хозяйственную деятельность, но и на личную жизнь, а правильное воспитание предусматривает и необходимые наказания, включая телесные. «Нравы и свойства нашего простого народа, — писал Болотов в "Наказе", — необходимо сей предосторожности требуют, а средства к достижению до того почти одно, состоящее в том, чтоб первых виноватых неупустительно без всякого лицеприя- тия и в страх другим наказывать»43. Крепостное право не вызывало у него протеста. Как истинный Ш
представитель своего класса и своего времени, Болотов считал кре- постной строй единственно возможным. Обосновывая его разум- ность и правильность, Болотов утверждал: "С сей стороны ничто так не наводит опасения, как крайняя глупость, непросвещенность, гру- бое невежество и... дурнота нравственного характера нашей черни, весьма неспособной еще к тому, чтоб иметь правильное понятие о свободе"44. "Непригодность" народа к свободе высказывалась им ранее в "Записках". Например, описывая бедственное состояние се- ла вольных однодворцев, которому "надобно быть прекраснейше- му", а живут в нем "так худо, так бедно, так беспорядочно", он с воз- мущением заключал: "Вот следствия и плоды безначалия, мнимого блаженства и драгоценной свободы. Одни только кабаки и карманы откупщиков наполняются вашими избытками, вашими деньгами, а отечеству один только стыд вы собой причиняете"45. Пережив Пугачевское восстание и опасаясь нового народного взрыва, который может последовать за любыми переменами в соци- альном устройстве общества, он писал: "И можно ли чего хорошего ожидать от глупости нашей черни, когда во дни наши и французская, несравненно нашей просвещеннейшая, доказала собой всему свету ужасным примером, до чего может доходить простой народ в случае дружного снятия с него узды, которой он дотоле управлялся и в должном повиновении содержан был"46. Таким образом, Болотов представлял собой пример той двойст- венности в системе ценностей, которая была характерна для подав- ляющего большинства представителей образованного русского дво- рянства второй половины XVIII в.: с одной стороны, сочувствие нравственным принципам и идеям Просвещения, с другой — вера в незыблемость крепостнических порядков. Болотов прекрасно осознавал свое привилегированное социаль- ное положение и не переставал благодарить Бога за свою принад- лежность к дворянскому сословию. Люди изначально равны, считал он, придерживаясь одной из основных просветительских идей. "...Мысль, что все мы в мир приходим В одинакой нищете И как те родятся наги Точно так рожден и я...", — писал он в "Чувствованиях рожденного во дворянстве"47. Избран- ность же дворянства, полагал он, — от Бога, и на избранном сосло- вии лежит определенная ответственность за обездоленных. 128
Болотов был сторонником гуманного отношения помещиков к крестьянам. Описывая случай жестокого обращения с крепостной девкой, он до такой степени был возмущен "сущим варварством од- ной нашей дворянской фамилии", что с несвойственной ему резко- стью заявил: "Мы содрогались, услышав историю сию, и гнушались таким зверством и семейством сих извергов, так что не желали даже с сим домом иметь знакомства никогда"48. Известно, что Болотов занимался бесплатным лечением крепостных. В заведенном им жур- нале выдач лекарств за один год записано 2315 крестьянских посе- щений49. В.Г. Короленко в историческом очерке "Русская пытка в старину" называл Болотова "человеком по тому времени исключи- тельно гуманным"50. Не подвергая сомнению права собственности, решение проблемы отношений крестьян и их хозяев он видел в нрав- ственном самосовершенствовании дворянства, воспитании гуманных чувств. В своих драматических произведениях Болотов призывал дворян к состраданию и милосердию. Более того, изображая кресть- янина человеком, имеющим свое достоинство, он проповедовал вне- сословную ценность личности. Болотов стоял на позиции сохранения самодержавно-крепостни- ческого строя, но нашел для себя нравственный компромисс, на ко- тором основывалось его глубокое убеждение в том, что взаимоотно- шения людей должны строиться на христианских истинах добра и справедливости. Рассматривая нравственную позицию Болотова, необходимо ос- тановиться еще на одном вопросе — на его отношении к масонству51. Масонство сыграло заметную роль в духовном развитии русского общества второй половины XVIII в. Большинство просвещенных людей находилось под его влиянием. Через увлечение масонством прошли такие видные деятели русской культуры, как Н.И. Новиков и И.П. Елагин, М.М. Херасков и Н.М. Карамзин, В.И. Баженов и И.П. Тургенев и др. В своих мемуарах Болотов неоднократно заявлял о негативном отношении к масонству, следствием чего был его категоричный отказ от вступления в ложу. Первое подобное предложение он получил еще в юности, в бытность свою в Кенигсберге, от Г. Орлова. Но, по его собственным словам, "имея как-то во всю жизнь мою отвращение как от сего ордена, так и от всех других подобных тому связей и об- ществ, не соглашался к тому никак"52. Второй раз его попытался привлечь в лоно "вольных каменщиков" Н.И. Новиков. Болотов, который очень дорожил сложившимися между ними дружескими от- 5 Человек эпохи... 129
ношениями, тем не менее вновь решительно отказался, объяснив это следующим образом: христианский закон накладывает на людей до- статочно "должностей и обязанностей", и нет необходимости "обя- зывать себя какими-либо другими должностями, а дай Бог, чтобы те только исполнить, которыми обязует нас христианская вера"53. Но, вероятнее всего, отказ вступить в ложу объяснялся боязнью по- терять личную свободу, связав себя обязательствами перед масон- скими братьями. Для Болотова членство в ордене непременно озна- чало бы подчинение тем или иным требованиям организации, что бы- ло совершенно неприемлемо для человека, превыше всего ценившего личную независимость. И здесь он проявил даже нехарактерную для него резкость, с досадой возмущаясь возможным намерением Нови- кова "...сделать и меня своим с сей стороны подчиненным и приоб- ресть во мне дарового работника и всем своим хотениям и повелени- ям исполнителя"54. Болотов не только отказался вступить в масон- скую ложу, но постарался, насколько это было возможно, даже не общаться с людьми, бывавшими в доме Новикова. "Ведая, что по ве- черам бывают у него собрания сокровенные по их секте, — писал он, — и опасаясь, чтоб не могли они меня каким-нибудь образом и против хотения моего втянуть в свое общество, всегда извинялся недосугами и за правило себе поставил ездить к нему всегда по утрам, когда у не- го никого не было"55. Возможно, Болотову, которого с Новиковым связывали многие годы дружбы и сотрудничества, все же приходи- лось общаться с людьми из новиковского масонского кружка, но, к сожалению, свидетельств об этом мы не имеем. Болотов познакомился с Новиковым 2 сентября 1779 г., приехав в университетскую типографию, чтобы решить вопросы, связанные с изданием его "Детской философии". "День сей сделался наидосто- памятнейшим почти в моей жизни... — вспоминает Болотов, — в те немногие минуты не только познакомились мы с ним, как бы век жи- ли вместе, но слепилась между нами самая дружба, продолжавшая- ся даже и прныне"56. Между ними сразу установились тесные отно- шения сотрудничества. Публикацией своих экономических произве- дений, философско-нравоучительных трудов и переводов он был обязан исключительно Новикову. Болотов помогал издателю в про- даже и распространении его изданий в Тульской губернии. После ареста Новикова Болотов, по собственному утверждению, не смог более найти издателя для своих сочинений. Некоторые исследователи57 утверждают, что Болотов предал дружбу с Новиковым; якобы, узнав о несчастье, постигшем его дру- 130
га, он забеспокоился только о том, что не сможет получить свои деньги за издание "Экономического магазина". Позволим себе не согласиться с данным утверждением. Дружба эта продолжалась и после начавшихся против Новикова репрессий. Из "Записок" мы узнаем, что Болотов принимал опального просветителя у себя дома в Дворянинове 12 октября 1791 г., когда Новиков ехал из Москвы в Елецкий уезд. "Я небывалому еще никогда у себя гостю сему был очень рад и постарался угостить его всячески", — вспоминал Боло- тов58. Сразу после освобождения Новикова из-под ареста в 1796 г. сын Андрея Тимофеевича, Павел, который, кстати, был знаком с Новиковым через отца, сообщил в письме важную новость: "Рус- ский вояжер наш в великом духе; типографии их уцелели и ожидают себе великой свободности"59. Между друзьями возобновилась пере- писка, продолжавшаяся почти до самой смерти Новикова. Об этой переписке Болотов неоднократно упоминал в "Записках", но, к со- жалению, их письма неизвестны и, по-видимому, утрачены. Лишь старинная копия двух писем Болотова (датированных 11 января и 2 марта 1815 г.), найденная среди бумаг архива Арсеньевых, свиде- тельствует о тесной дружбе этих двух людей, основанной на духов- ной близости60. Возможно, точкой духовного соприкосновения Болотова и Но- викова была прежде всего их религиозность. Сводя все бедствия лю- дей к их безнравственности, Новиков видел причину этого в утрате уважения к религии. "Религию и христианство" он считал "за само- лучшее и надежнейшее средство быть добродетельным и благопо- лучным". Он утверждал, что "христианское учение — практическое учение истины, ведущее к блаженству"61. Подобную убежденность в тесной взаимосвязи "веры и благополучия" мы находим и в философ - ско-нравоучительных трудах Болотова. Кроме того, Новикова род- нило с Болотовым его собственное восприятие масонства. Остано- вимся на этом подробнее. Масонство как "течение дворянской общественной мысли, воз- никшее в период крушения феодальных обществ"62, было явлением сложным и противоречивым. Все его разновидности — французское и английское масонство, рыцарство, иллюминатство, — распростра- ненные в Европе и России в XVIII -" начале XIX в., имели в каче- стве общей черты религиозно-нравственные искания63. В центре их стояла человеческая личность и ее нравственная природа. Явно вы- раженный интерес к внутреннему миру человека, идея его самоцен- 5* 131
ности привлекали к масонству тех, кто видел в нем "науку о добре", т.е. воспринимал его в этическом плане64. Русские "вольные камен- щики" настойчиво искали "истинного масонства". Новиков понимал его следующим образом: "Под именем истинного масонства разуме- ли мы то, которое ведет посредством самопознания и просвещения к нравственному исправлению кратчайшим путем по стезям христиан- ского нравоучения: ...всякое масонство, имеющее политические ви- ды, есть ложное..."65. У истоков такого понимания была, по-видимо- му, замеченная еще Блоком общая черта в духовном развитии Боло- това и Новикова. В век всеобщего увлечения вольтерьянством они отдавали предпочтение немецкому просвещению, из которого "чер- пали...* что каждому было по силам..."66. Свое понимание масонства Новиков высказал на допросах в Шлиссельбургской крепости, ста- раясь отвести от себя и своих товарищей любые обвинения в полити- ческой деятельности. Искренен ли был Новиков? Представляется, что в данном случае он говорил то, что думал. «Действительно, глав- ное в масонстве, основное стремление масонов типа Новикова — "нравственное исправление", самосовершенствование, самовоспита- ние "на стезях христианского вероучения"», — писал П.И. Красно- баев67. Новиков долго колебался, вступать ли в ложу, и решился на этот шаг, находясь в состоянии душевного беспокойства и растерян- ности: "На распутий между вольтерьянством и религией я не имел точки опоры или краеугольного камня, на котором мог бы основать душевное спокойствие, а потому неожиданно попал в общество"68. Как созвучно это с духовными исканиями Болотова — ведь он тоже находится в мучительном состоянии "между верой и неверием", уг- лубясь в изучение просветительской философии. Но для него крае- угольным камнем, на котором он основал свое душевное спокойст- вие, стала крузианская философия. Возможно, в этом кроется одна из серьезных причин, по которой Болотов отказался от предложения Новикова вступить в масонскую ложу. К этому времени нравствен- ный поиск был завершен и он утвердился в своем миропонимании. Новиков основное средство уничтожения зла на земле видел в рас- пространении здравых воззрений, т.е. подлинной нравственности, среди людей. Источником зла он считал безнравственность, отсутст- вие простых моральных убеждений и проистекающую отсюда "раз- вратность действий"69. Возможно, надежда на то, что масонские связи помогут в деле распространения просвещения в России, послу- жила еще одной веской причиной вступления Новикова в тайное об- щество: "Масонство должно было служить целью, связывавшею из- 132
дательские предприятия Новикова с педагогическими планами Шварца и направлять их к общей цели — распространению просве- щения на нравственно-религиозной основе"70. Образование Друже- ского ученого общества в 1781 г. может служить определенным под- тверждением этого. Выступая страстным ревнителем просвещения, Новиков стре- мился сделать этические истины доступными широкому кругу чита- телей. От науки он требовал практического служения человеку. И в этом они с Болотовым очень похожи. "Люди, которые весь свой век трудятся и стараются о распространении знания своего, — а о упот- реблении в пользу приобретенных знаний своих совсем позабыва- ют... что ж в таком знании, хотя б оно было и наисовершеннейшим и не тщетно ли их труды пропадают?" — считал Андрей Тимофеевич71, стремясь в своих трудах донести до русской публики все, что, по его мнению, могло бы принести пользу в вопросе нравственного воспи- тания общества, а также помочь в применении научных знаний на практике. Новиков, так же как и Болотов, был далек от стремления к какой бы то ни было политической деятельности, тем более напра- вленной против существующего строя и правительства. Однако об- щественная позиция Новикова объективно приобрела характер вы- зова абсолютистскому строю и, напугав императрицу, привела к тра- гической развязке. На на>ш взгляд, многолетняя дружба между Болотовым и Нови- ковым вряд ли была бы возможной, относись Болотов к масонским убеждениям Новикова так непримиримо, как он старался изобразить это в мемуарах. В "Записках" Болотов настойчиво подчеркивал свою непричастность к масонству и негативное отношение к его уче- нию. Но необходимо учитывать, что мемуары писались в период опа- лы Новикова и правительственных гонений на масонов. Характеризуя масонскую литературу, ГА. Гуковский писал: «Любовь к природе, религиозно-этические задания человеческой деятельности, "гармонический" строй душевной жизни — эти начала действительно отражались в той литературе, которая собиралась для использования из западного запаса или создавалась самим русским масонством»72. В библиотеке Болотова имелись популярнейшие ма- сонские сочинения русских и зарубежных авторов как в рукописных списках, так и в печатных изданиях. Широко представленная в его личной библиотеке масонская литература сама по себе не является доказательством его лояльности к масонству, но еще раз свидетель- ствует о том, что индивидуально-этическая проблематика, вопросы 133
религии и морали всегда интересовали Болотова, и в этом его духов- ный мир созвучен этике русского масонства. На протяжении всей жизни Болотов поддерживал теплые, дру- жеские отношения с сыном Павлом, духовную близость с которым он очень ценил. Сохранилась их обширная переписка73. Павел был масоном. Несомненным тому свидетельством является дошедшая до наших дней переписка П.А. Болотова с масоном В.В. Артемье- вым74. Через отца Павел был знаком с Н.И. Новиковым. В 1800 г. он был принят в ложу Нептуна в Москве, а в 1818 г. вступил в ложу "Ищущих манны". Оба внука Андрея Тимофеевича, Алексей Пав- лович Болотов и Павел Петрович Воронцов-Вельяминов, также бы- ли масонами73. Этическая программа русского масонства, основной задачей кото- рого было нравственное исправление человека через самопознание и самосовершенствование, была близка по духу Болотову, мировоззре- ние которого сложилось под влиянием немецких просветителей, идей- но близких масонству. Многие годы дружбы и сотрудничества с Н.И. Новиковым, возможное знакомство с людьми, тесно связанны- ми с новиковским кружком в Москве, свидетельствуют об отсутствии непримиримости к масонству у Болотова. Но членство в ложе, пред- полагавшее определенную зависимость, потерю личной свободы, не вязалось с представлениями Болотова об устройстве собственной жизни. К тому же масонство, несмотря на значительную социальную и политическую неоднородность, было в принципе оппозиционным движением. Именно это побудило правительство Екатерины II запре- тить его и подвергнуть гонениям его видных деятелей. Болотов же всегда подчеркивал свою лояльность по отношению к правительству. Таким образом, можно утверждать, что у Болотова отсутствова- ло резкое неприятие масонства, в чем, в силу объективных причин, он пытался убедить читателей своих мемуаров. Более того, несомне- нен его интерес к идеям масонского учения, обусловленный его соб- ственным миропониманием. Формирование внутреннего мира Болотова проходило под непо- средственным влиянием немецкой просветительской философии. Сознание необходимости изучения философии для полноценного ду- ховного развития прочно утвердилось в нем с юности. Одной из ос- новных проблем эпохи Просвещения, связанной с новыми подхода- ми к морали, была проблема суверенитета личности. Тесно связанная с ней тема самопознания занимала одно из центральных мест в про- светительской философии. Отсюда у Болотова рождалось убежде- 134
ние, что основной задачей человеческой жизни является самосовер- шенствование, а исполнение гражданского долга перед обществом заключается в творческой деятельности. При этом превыше всего им ценились свобода и независимость человеческой личности. Остава- ясь глубоко верующим человеком, Болотов в своих религиозно-нрав- ственных произведениях утверждал, что самопознание и самосовер- шенствование невозможно без познания Бога. Для него была важна не внешняя, обрядовая, а внутренняя, нравственная сторона религии, помогающая человеку обрести себя в окружающем мире. Внутренняя гармония самого Болотова, проявившаяся в его отношениях с окру- жающей действительностью, была основана на христианских исти- нах добра и справедливости. 1 Наиболее полный библиографический указатель работ об А.Т. Боло- тове см.: А.Т. Болотов (1738—1833) / Сост. А.Д. Афанасова. Тула, 1989. 2 Болотов А.Т. Путеводитель к истинному человеческому счастью. М., 1784; Он же. Чувствования христианина при начале и конце каждого дня недели, относящиеся к самому себе и к Богу. М., 1781; Он же. Дет- ская философия. М., 1776—1779. Ч. 1, 2; Он же. Опыт нравоучительным сочинениям // Лит. наследство. М., 1933. № 9—10; Он же. Забавы, жи- вущего в деревне (РНБ ОР. Ф. 89. Ед. хр. 64). ЗРНБ ОР. Ф. 89. Ед. хр. 106-109,112, ИЗ, 116. 4 Письма русских масонов // Голос минувшего. 1922. № 2. С. 182-184. 5 [Болотов А.Т.] Жизнь и приключения А.Т. Болотова, описанные самим им для своих потомков. СПб., 1875. Т. 1; СПб., 1871—1873. Т. 2—4. (Далее: Болотов А.Т. Записки.) 6 Макаревич МЛ. Проблемы нравственной "самостоятельности лич- ности // Великий Октябрь и нравственные ценности человечества. М., 1988. С. 108. 7 ИРЛИ ОР. Ф. 537. Ед. хр. 9. 8 Болотов А.Т. Путеводитель к истинному человеческому счастью. С. 232. 9 Болотов А.Т Записки. Т. 2. С. 232. 10 Марасинова Е.Н. Русский дворянин второй половины XVIII века: (Социопсихология личности) // Вестн. МГУ. Сер. 8: История. 1991. № 1. С. 18. пЛотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994. С. 254. 12 Болотов А.Т Записки. Т. 3. С. 719. 13 [Болотов А.Т.] Продолжение "Записок"... // Рус. старина. 1895. С.135. 135
* 14 Болотов А.Т. Записки. Т. 1. С. 761; Т. 2. С. 261—262; Автобио- графия (РГБ OR Ф. 89.Карт. 1. Ед. хр. 1). 15РНБ ОР. Ф. 89. Ед. хр. 64. С. 108. 16 Там же. С. 130. " ГИМ ОПИ. Ф. 349. Ед. хр. 15. С. 184. 18 Болотов А.Т Опыт нравоучительным сочинениям: О незнании на- шего подлого народа // Лит. наследство. № 9—10. С. 181. 19 Там же. С. 187. 20 РНБ ОР. Ф. 89. Ед. хр. 61. 21 Сиповский В.В. Из истории русской мысли XVIII—XIX вв.: Рус- ское вольтерьянство // Голос минувшего. 1974. № 1. С. 109. 224Цит. по: Вдовина Л.Н. Духовные искания в русском обществе пос- ледней четверти XVIII в. // Мировосприятие и самосознание русского общества (XI-XX вв.) М., 1994. С. 95. 23 Сиповский В.В. Указ. соч. С. 109. 24 Ключевский В.О. Н.И. Новиков и его время // Исторические портреты. М., 1990. С. 369. 23 Болотов А.Т. Записки. Т. 3. С. 164, 175. 26 Болотов А.Т. Избранное. Псков, 1993. 27 История русской литературы. М., 1947. Т. 4. С. 10. 2»РНБ ОР. Ф. 89. Ед. хр. 64. С. 255. 29 Болотов А.Т Опыт нравоучительным сочинениям: Письмо к при- ятелю моему С*** о петиметрах // .Лит. наследство. № 9—10. С. 187— 188. 30 Болотов А.Т Мысли о романах // Лит. наследство. № 9—10. С. 210. 31 Болотов А.Т. Детская философия. Ч. 1. С. 53. 32 РНБ ОР. Ф. 89. Ед. хр. 64. С. 47. 33 Болотов А.Т. Записки. Т. 3. С. 138. 34 Там же. С. 1109. 35 Марасинова Е.Н. Указ. соч. С. 21. ^Болотов А.Т Записки. Т. 3. С. 1116. 3? Там же. С. 1178. ™ Державин Г.Р. Собр. соч. СПб., 1876. Т. 6. С. 152. 39 Болотов А.Т Записки. Т. 3. С. 473. 40 Минц С.С. Социальная психология российского дворянства послед- ней трети XVIII — первой трети XIX в. в освещении источников мемуар- ного характера. Машинопись дис. ... канд. ист. наук. М., 1981. С. 126. 41 Болотов А.Т Наказ управителю // Труды ВЭО. 1770. Ч. 16. С. 72. 42Там же. С. 189. 43Там же. С. 87. 44 Болотов А.Т. Рассуждения о сравнительной выгодности крепостно- го и вольнонаемного труда // Лит. наследство. № 9—10. С. 190. 136
45 Болотов А.Т. Записки. Т. 3. С. 80. 46 Болотов А.Т. Рассуждение о сравнительной выгодности крепостно- го и вольнонаемного труда. С. 190. 47 Болотов А.Т. Записки. Т. 4. С. 1210-1211. <8 Там же. Т. 2. С. 746. 49Тамже.Т. 3. С. 505-507. 50Короленко ВТ. Поли. собр. соч. СПб., 1914. Т. 9. С. 211-212. 31 Берков П.Н. Проблемы исторического развития литератур. Л., 1981; ВдовинаЛ.Н. Указ. соч.; Киселев Н.П. Письма русских масонов // Голос минувшего. 1922. № 2; Краснобаев П.И. Русская культура второй половины XVII — начала XIX в. М., 1983; Лонгинов М.Н. Новиков и масонские мартинисты. М., 1867; Лотарева ДД. Некоторые проблемы изучения масонской книжности в России в конце XVIII — первой полови- не XIX в. // Мировосприятие и самосознание русского общества (XI — XX вв.). М., 1994; Малинин В.А. История русского утопического соци- ализма. М., 1977. 52 Болотов А.Т Записки. Т. 2. С. 200. ззТамже.Т.З.С. 934. 34 Там же. С. 933. 55 Там же. С. 1134. 56 Там же. С. 858-859. 57 См., например: Швеи, ТД. Историко-культурные явления в России последней трети XVIII — начала XIX в. в оценке А.Т. Болотова. М., 1994. 58 Болотов А.Т. Записки. Т. 4. С. 864. 59 Цит. по: Глаголева О.Е. Тульская книжная старина. Тула, 1992. С. 134. 60Киселев Н.П. Указ. соч. С. 182-184. 61 Берков П.Н. Указ. соч. С. 239. 62Кислягина Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. М., 1976. С. 27. 63 Краснобаев Б.И. Указ. соч. С. 184. 64 Малинин В А. Указ. соч. С. 22. 65 Цит. по: Краснобаев Б.И. Указ. соч. С. 184. 66 Блок А. Собр. соч. Л., 1934. Т. 11. С. 80. 67 Краснобаев П.И. Указ. соч. С. 185. 68 Цит. по: Лонгинов М.Н. Указ. соч. С. 99. 69 Берков П.Н. Указ. соч. С. 237. 70Лонгинов М.Н. Указ. соч. С. 143. 71 Болотов А.Т. Детская философия..Ч. 1. С. 48. 72 История русской литературы. Т. 4. С. 70. 7зрНБ ОР. Ф. 89. Ед. хР. 106-109, 112,113,116. 7< РНБ ОР. Ф. 89. Ед. хр. 130,131. 73 Глаголева О.Е. Указ. соч. С. 136. 137
МЛ. Крючкова Феномен "философской жизни" в русской культуре XVIII в. (По поводу мемуаров И.Д. Ершова) Имя И. Д. Ершова и его мемуары почти не известны не только широкой публике, но даже знатокам русского XVIII в. Впрочем, можно ли вообще назвать его человеком XVIII столетия — ведь, ко- гда кончился календарный XVIII в., Ершову было всего 23 года, а ме- муары свои он писал в течение первой трети XIX в.1 Тем не менее зна- комство с его автобиографическими записками не оставляет сомнения в том, что перед нами^человек "века минувшего"; в этом веке "запо- здалый — тип, хорошо известный как из художественной литерату- ры, так и из мемуаристики первых десятилетий XIX столетия. Столь резкое противопоставление "века нынешнего" и "века минувшего", пожалуй, впервые наблюдалось на стыке XVIII и XIX вв. Тому были свои причины. Как было замечено историками, петровские преобразо- вания впервые утвердили в русской культуре век как меру историче- ского времени, и вот настал момент, когда смена веков стала ощущать- ся как смена культурно-исторических эпох. Много было такого в рус- ском XVIII столетии, что побуждало людей, живших веком позже, оглядываться назад, как бы "запаздывая". Дворянство вновь и вновь обращалось к "золотому веку" Екатерины, времени своего политиче- ского могущества и военной славы. Образованная верхушка общества видела в екатерининском времени первый опыт просвещения, исходя- щего от власти. Все это, однако, мало относится к герою данного по- вествования, поскольку он не принадлежал ни к социальной, ни к ин- теллектуальной элите тогдашнего русского общества. Не обществен- но-политический, а нравственно-философский аспект Просвещения привлекал его внимание. Просвещенческую концепцию человека он пытался вЪплотить в своей жизни. Иван Давыдович Ершов происходил из старообрядческой се- мьи. Его отец вышел в купцы II гильдии из крестьян и торговал на Санкт-Петербургской бирже. Отец рано умер, оставив детям рас- строенное состояние. Ершов начал свою деятельность лавочным тор- говцем, потом вместе с братом занялся на бирже собственным судо- © М.А. Крючкова, 19.99 138
вым промыслом. В 1796 г. он оставил торговлю и четыре года пытал- ся жить за счет ученых занятий, однако очень скоро убедился в бес- перспективности такого способа существования. Свою коммерче- скую карьеру И.Д. Ершов закончил конторщиком в купеческой кон- торе. За этими маловыразительными фактами биографии стоит слож- ная и драматичная внутренняя эволюция личности, которую в основ- ном и отражают биографические записки Ершова. Характер и логи- ка этой эволюции, основные факторы духовного роста, важнейшие инструменты самопознания, отразившиеся в мемуарах, интересны не только в плане знакомства с личностью автора, но и с точки зрения их общего историко-культурного смысла. Надо сказать, что тема становления и самореализации личности развита Ершовым весьма четко, что нечасто встречается в мемуари- стике. Здесь сказалась, конечно, некоторая привычка автора к заня- тиям "науками", а следовательно, к анализу явлений. Ведь из-под его пера вышло несколько обширных дилетантских трудов: "Начер- тание естественных законов происхождения вселенной", "Всеобщая история" и др. В Академии наук, куда он обратился за содействием в публикации последнего из названных сочинений, ему заявили, что такое исследование еще могло бы быть опубликовано в первой поло- вине XVIII в., но никак не в XIX в. Именно эта "запоздалость" Ер- шова в веке минувшем, которая имела столь плачевные результаты для его естественнонаучных занятий, дала несколько иной эффект в его мемуарном творчестве и в осмыслении им этических проблем. Смена веков и поколений, усугубленные естественным отставанием разночинца-самоучки от элитарной дворянской культуры, поставила И.Д. Ершова в условия своеобразного "враждебного окружения", что заставило его мобилизовать весь духовный потенциал, достав- шийся ему от века Просвещения, произвести оценку моральных цен- ностей, сформировавшихся под воздействием идеала "разумного че- ловека". В современной действительности и литературе Ершов увидел предательство и забвение этого идеала и счел своим долгом встать на его защиту. Он написал автобиографическую повесть "Русский Кан- дид", в которой, как явствует из предисловия, автор "описывает од- ни свои слабости, но такия слабости, которым редкие подражать мо- гут"2. Это даже для 30-х годов XIX в. было редкостью, и когда Ер- шов представил рукопись в цензурный комитет, то цензор В.Г. Ана- стасевич не пропустил ее, откровенно объяснив автору, что напеча- 139
тание исповеди не принесет никакой пользы", а, напротив, будет иметь для него неприятные последствия3. Ершов подарил одну из ру- кописей известному книгопродавцу А.Ф. Смирдину. В 1833 г. "Рус- ский Кандид" был опубликован. Издание было анонимным, но для того, кого интересовала персона автора, она очень скоро перестала быть секретом. Появились два отклика на эту повесть: достаточно благожела- тельный в "Московском телеграфе" и "пасквильная критика" некое- го г-на Очкина в "Северной пчеле". Очкин питал личную вражду к Ершову, но приписал своему пасквилю мотивы, которые вполне мог- ли найти отклик у русского читателя того времени, не привыкшего к жизнеописаниям малозначительных лиц. Очкин счел жизнь русско- го Кандида, этого "получеловека", слишком заурядной и недостой- ной описания. Но не Очкин был подлинным оппонентом Ершова. "В наше время, — пишет Ершов в мемуарах, — русская словес- ность загромождена восхваленными романами и повестями. Но что же в них найдешь достойного подражания? Болтовня в разговорах, подлость в страстях, бесчеловечие и глупость в поступках и отврати- тельные сцены, приличные волкам и тиграм, а не человеку, одарен- ному умом и рассудком для исследования или познания добра и зла. Неужели такая словесность достойна чтения и подражания? По крайней мере в Кандиде виден благородный подвиг: испытать на са- мом себе, способен ли человек преодолеть свои страсти и образовать рассудок до такой степени, чтобы уклоняться от всяких побуждений, вредных общей жизни человеческой. И такой подвиг признан глу- пым, ничтожным!"4 Нет смысла оспаривать мнение мемуариста о ли- тературе своего времени. В нем нет ничего особенно оригинального (не случайно единственным человеком в Академии, у которого Ер- шов нашел сочувствие, был известный "стародум" А.С. Шишков). Гораздо интереснее позитивные моменты, содержащиеся в "Русском Кандиде". Повесть пронизывают характерные для века Просвеще- ния устремленность к высокому идеалу человека, культ разума, оп- тимистическая вера в безграничность его возможностей. Но, пожа- луй, еще большего внимания заслуживает "благородный подвиг ис- пытать на самом себе" жизнеспособность этого идеала и реальные возможности прославляемого человеческого разума. Вступив на эту стезю, Ершов и стал русским Кандидом. И неважно, что он спутал два произведения и двух разных героев Вольтера ("Кандид, или Оп- тимист" и "Простодушный*); важно, что избранный им в качестве этического ориентира образ стал его "вторым я". 140
Образец, отождествляемый с вполне конкретным персонажем, но выражающий собой вневременной тип, был главным формообра- зующим фактором поведения человека в русской культуре XVIII в., основой поведенческого амплуа. "Подобно театральному амплуа — некоему инварианту типичных ролей, человек XVIII в. выбирал се- бе определенный тип поведения, упрощавший и возводивший к неко- ему идеалу его реальное бытовое существование. Такое амплуа, как правило, означало выбор определенного исторического лица, госу- дарственного или литературного деятеля или персонажа поэмы или трагедии. Данное лицо становилось идеализированным двойником реального человека..."5. Источником нормативности стала идея о не- изменности человеческой природы, из которой аналитическим мето- дом была выведена и неизменность ее составляющих. «Характер вы- ражает определенную комбинацию отдельных свойств и "способно- стей" человеческой природы, и эта комбинация, равно как и образу- ющие ее "способности", так же неизменна, как и сама природа»6. Все эти "русские Цицероны" и "вторые Аристиды", то и дело мелькающие на страницах художественных и мемуарных произведе- ний XVIII в., вряд ли способны внушить к себе доверие, если мы не проследим реальный жизненный путь, который привел человека к отождествлению себя с тем или иным образом, не выявим глубинную психологическую подоплеку такого решения. В случае с И. Д. Ершо- вым мььимеем такую возможность, но повесть "Русский Кандид" не вполне соответствует данной задаче. Дело в том, что из нее исклю- чен целый жизненный пласт — ученые занятия автора. Для Ершова это была больная тема, поскольку здесь его преследовали неудачи. В результате все "перевороты" своей жизни он вынужден был припи- сать в повести исключительно любовным увлечениям, отчего про- изошла невольная романизация его биографии. Гораздо богаче и психологически достовернее в этом отношении неопубликованные мемуары Ершова, в которых детально отражен процесс становления личности. С детства И. Д. Ершов, по собственному его свидетельству, имел "тихой, молчаливой и уединенной нрав". Это не помешало ему при- обрести некоторые познания в корабельном деле, но стало непреодо- лимым препятствием к усвоению специфических торговых навыков. Лавочные сидельцы обычно утаивали от хозяев часть дохода и счи- тали это высшим коммерческим искусством. "Сначала и я принялся было за сей промысел, — пишет мемуарист, — хотя не с такою жад- ностию, как прочие, но не имел ловкости, нужной для таких плутней, 141
а притом по образу моих мыслей, считая такой промысел низким для себя, его оставил"7. Возвышенный образ мыслей развился у Ершова преимущественно в результате чтения книг. Купец из соседней лав- ки познакомил смышленого мальчика со своей библиотекой. Выбор книг обнаруживает просвещенный вкус хозяина библиотеки: "Давал мне читать Персидские письма г. Монтескье, естественную историю для детей Раффа, а вслед за тем путешествия академиков по России, Естественную историю графа Бюффона и выходящие в то время журналы: из здешних новые ежемесячные сочинения академии, а из московских Исторический вестник и Московский журнал г. Карам- зина. С сего времени я познакомился с сочинениями Карамзина и очень полюбил его. Также читал почти всех известных русских сти- хотворцев: Ломоносова, Сумарокова, Хераскова, Державина и по- мещаемые в то время ^в ежемесячных академических сочинениях длинные оды гг. Николева, Завалишина и прочих"8. Пристрастившись к чтению, Ершов уже с меньшей прилежно- стью стал заниматься хозяйством и торговлей. В 18 лет он ушел от хозяина и занялся своим промыслом на бирже — не столько ради большего дохода, сколько для того, чтобы иметь полную свободу "упражняться в науках". В конце концов он так засел за книги, что даже заболел. К тому же на него обрушилась первая любовь, имев- шая несколько неожиданные последствия. "Любовь так сильно распалила воображение мое, — пишет он, — что я, перечитывая первые части Естественной истории графа Бюф- фона, понимал их совсем не в том виде, как бывало прежде, и заме- тил в умозрениях его несправедливость. Вслед за тем 20 апреля 1796 года в Светлое Христово Воскресение пришла в голову мысль о происхождении планет, а на другой день, вследствие сего обраще- ния, мысль о происхождении материков земных"9. Все лето Ершов, забросив дела, занимался вычислением движения планет. Смешение любовного чувства и ученых занятий очень точно передает отноше- ние человека XVIII в. к "наукам" — повышенно-эмоциональное, восторженное. Недаром Пушкин сказал о Ломоносове: "Наука бы- ла главной страстью его души, полной страстей". Впрочем, открытия Ершова не имели никакого значения для науки, однако сыграли большую роль в его судьбе. В 1796 г. с ним произошла "перемена жизни от действия стра- стей": Ершов окончательно бросил торговлю и решил посвятить се- бя наукам, наивно полагая, Что они обеспечат его и материально. В это же время он перешел из раскола в православие. Родственники 142
пытались отвадить его от книг и даже хотели сжечь их. Но Ершов решительно заявил, что торговлей заниматься не будет, а станет жить плодами своих ученых занятий. Однако все его попытки опуб- ликовать свое первое научное сочинение "Начертание естественных законов происхождения вселенной" потерпели неудачу. Между про- чим, тогда же Ершов познакомился с некими молодыми любителями наук, в том числе с В.В. Попугаевым. Тот предлагал ему стать чле- ном основанного ими Общества любителей наук и словесности. Но Ершову тогда уже приходилось больше заботиться о хлебе насущ- ном. Идеал столкнулся с суровой реальностью. Выход из этого тупика — и в житейском, и в этическом плане — Ершов нашел, как всегда, в литературе: "Потеряв надежду попра- вить состояние свое посредством наук, я начал думать о других сред- ствах, чем бы можно поддержать себя в годину несчастия. Прочиты- вая несколько раз Стерново путешествие... мне понравился поступок одного английского лорда, который в расстроенном состоянии поло- жил шпагу свою под сохранение на 20 лет, уехал в Индию и, возвра- тясь оттуда, с богатством и семейством, возложил на себя знаки прежнего достоинства. Я не был лордом, не имел шпаги, но вздумал так же положить ученое перо свое на 20 лет, чтоб иметь возмож- ность употребить его на остальное время жизни"10. Ершов стал ис- кать место в какой-нибудь купеческой конторе, однако нашел его не сразу, потому что многие "опасались припустить к делам философа, который, по словам их, на небе считает звезды, а на земле не умеет найти себе куска хлеба"11. Таким образом, за Ершовым утвердилась репутация "филосо- фа". Однако те, кто называл его так в насмешку, сами не подозрева- ли, что он гораздо больше "философ", чем они думают. Именно в это время Ершов "почувствовал в характере своем некоторую переме- ну": "Все те правила, которые внушало мне сердце, как то надежда на бога, любовь к справедливости, отвращение от пороков, начали укрепляться во мне и по самому рассудку"12. Он почувствовал себя способным на нравственный подвиг во имя открывшихся ему "ис- тин" и надеялся, что его пример "со временем принесет большую пользу человечеству"13. Еще в молодости Ершова посещали мысли об избранничестве. Он "думал часто о себе, что был в.числе тех людей, которых всемо- гущий творец избирает для искушений и благодеяний своих"14. В этом мнении его поддерживало прежде всего сознание важности и возвышенности предметов, которые смолоду занимали его ум. Кро- 143
ме того, Ершов имел некоторую склонность к визионерству, в чем, видимо, сказалась экзальтированность религиозного воображения его предков. "Мне часто казались на небе херувимы, серафимы, изо- бражения необыкновенных лиц и животных, трубные звуки и огнен- ное небо, — пишет мемуарист. — Однако ж я, несмотря на ужас кар- тины, ничего не боялся во сне и всегда прямо и с любопытством смо- трел на небо"15. Многое из того, о чем грезилось ему в юности, Ер- шов впоследствии объяснил своими расстроенными нервами, но мысли о "благородном подвиге" не оставил. Руководством на этом пути стало его жизненное кредо, которому он постарался придать возможно более научный, философский вид, изложив его в трех "примерах" (пунктах) и дополнив двумя общефилософскими рассу- ждениями "О богопознании" и "О человечестве". "Первое правило мое было с самого малолетства, чтоб жить честно, не лгать и не об- манывать, ■ — пишет мемуарист, — Вольтер из подобных правил со- чинил в насмешку Кандида. Я, напротив, хотел пересилить обыкно- вение людей и испытать своею жизнею, может ли человек прожить в сообществе людей, не заразясь их вредными предрассудками? Сие испытание и меланхолическое сложение обременило меня множест- вом неприятностей. Я очень часто оставался в дураках, особливо, бу- дучи всегда в мыслях, не мог ни говорить, ни отвечать кстати. Нако- нец время, терпение и милость божия помогли мне. Я прожил в сих неизменных правилах... тридцать лет в одинаковом положении, без приметной перемены в наружном образе жизни"16. Общемировоззренческие основания жизненной философии Ер- шова изложены им в двух специальных разделах, которые, по суще- ству, развивают одну и ту же тему: к чему в нравственном отноше- нии движется род человеческий? Плодом наивного философствова- ния мемуариста стал оптимистический вывод, что "божественная способность ума постепенно побеждает закоренелые страсти челове- ческие"17. Доказательству именно этой "непреложной истины" Ер- шов и решил посвятить свою жизнь. Итак, иеред нами подвижник века Просвещения, приносящий себя на алтарь обожествляемого разума. Становясь живым приме- ром, доказующим некую этическую максиму, он тем самым утвер- ждает себя как личность. Это и есть идеал "философской" жизни в том универсальном смысле, какой вкладывали в понятие "филосо- фия" в XVIII в., жизни, подчиненной законам разума. Слово "по- движник" употреблено здес*> не случайно, поскольку выполнение указанной сверхзадачи требовало от человека своеобразного подви- 144
га. Без этого мы не поймем ни жизненной драмы мемуариста, ни да- же названия самих мемуаров. Ершов озаглавил свои биографические записки как "Житие". Разумеется, он далек от того, чтобы само- званно причислять себя к лику святых, но свое поведение он рассма- тривает не иначе как подвижническое, и это вполне отвечает духу "героического индивидуализма" XVIII в. (выражение Ю.М. Лот- мана), требовавшего, чтобы человек, силой своего разума и воли преодолевая себя, выходил за рамки своего непосредственно данно- го состояния, своих возможностей. Это тоже был своего рода подвиг веры — веры во всемогущество разума, и он требовал поистине ре- лигиозного темперамента и энтузиазма. Всем этим в избытке обла- дал И.Д. Ершов, унаследовавший, видимо, ревность в вере от своих предков. Вера предстает в записках Ершова и еще в одном обличье — как вера в провидение, в божественный замысел своей жизни, который не только мирно уживается с рациональным ее замыслом, но в из- вестной мере выступает даже его необходимым условием. "Я мог бы почесть себя примером, — пишет мемуарист, — но знаю, что люди не в силах будут подражать мне, да и мне без особой помощи божией невозможно было бы перенести всех искушений в моей жизни"18. Ощущение своей богоизбранности подвигло Ершова на "философ- скую" жизнь, противостоящую людскому "обыкновению"; вера в высшую справедливость была краеугольным камнем его возвышен- ной "философии", и только она могла хоть как-то примирить умо- зрительность его идеальных устремлений с неумолимой и косной си- лой житейских обстоятельств, о которые разбилось бы любое "высо- коумие" и которые, по словам самого автора мемуаров, были ему на- столько тягостны, что "отвращали иногда даже и от самой жизни"19. Завершая анализ записок И.Д. Ершова, необходимо заметить, что лишь по недоразумению автор представил себя "русским Канди- дом". Безвольный оптимизм, осмеянный Вольтером, был ему так же чужд, как и безвольный пессимизм вольтерьянцев. Ершов избрал как раз не "кандидовский" путь примирения с действительностью, какой бы она ни была, а остался верен выработанному веком Про- свещения идеалу человека, каким он должен быть. Анализ биографии И.Д. Ершова представляет в новом свете жизненную драму человека XVIII столетия и позволяет увидеть в многообразии жизненных коллизий реальных лиц действие общих культурно-исторических закономерностей. Записки безвестного конторщика и интеллигента-самоучки обнаруживают четкий парал- 145
лелизм со многими "классическими" русскими мемуарами второй по- ловины XVIII — начала XIX в., прежде всего жанровый. Слож- ность жанрового определения произведения Ершова (это и "житие", и "пример", и назидание ближним, и исповедь) сближает его с самы- ми разными образцами мемуаристики. Агиографические черты поз- воляют поставить его в один ряд с такими известными мемуарными произведениями, как воспоминания Н.Б. Долгорукой и А.Е. Лабзи- ной20. Нравственный подвиг как путь самоутверждения личности — таков основной мотив всех трех жизнеописаний. В качестве философского "примера" с мемуарами Ершова могут соперничать, пожалуй, только биографические записки "философа на троне" — Екатерины II. Ее мемуары открываются манифестаци- ей следующей "истины": "Счастье не так слепо, как обыкновенно думают. Часто оно есть ничто иное как следствие верных и твердых мер, не замеченных толпою, но тем не менее подготовивших извест- ное событие. Еще чаще оно бывает результатом личных качеств, ха- рактера и поведения. Чтобы лучше доказать это, я построю следую- щий силлогизм: — Первая посылка — качества и характер. Вторая — поведение. Вывод — счастие или несчастие. И вот тому два рази- тельных примера: Петр III — Екатерина II"21. Именно такой пример Екатерина хотела дать человечеству. Впрочем, приведенная выше сентенция имела и более конкретного адресата: по всей видимости, она была еще и полемическим выпадом императрицы против покой- ного Фридриха II, считавшего Екатерину созданием слепой удачи, "счастливицей", как он называл ее в своих письмах. Екатерина же настаивала на "рукотворности" своей судьбы. Главным орудием самопознания и жизнетворчества для Екатери- ны II, как и для большинства ее современников, стала "философия". "Философское расположение ума" обнаружилось у нее чуть ли ни с детства, и первым, кто обратил на это внимание еще в Германии, был граф Гюлленбург. Позднее, уже в России, Екатерина написала для не- го свой словесный портрет — "Изображение Философа в 15 лет". "Он прибавил к нему страниц двенадцать своих размышлений обо мне, в которых старался укрепить во мне возвышенность и твердость души, равно и другая качества ума и сердца. Много раз я читала и перечи- тывала эти размышления и старалась проникнуться ими. Я дала себе обет искренно следовать его советам; а как скоро я давала себе в чем- нибудь обет, то я не помню, чтоб когда-нибудь не исполнила его"22. Итак, прежде чем стать "философом на троне", Екатерина стала "философом" в своей собственной судьбе. И здесь, как и в случае с 146
Ершовым, "философская" жизнь мыслится как своеобразный под- виг, дается обет верности избранному идеалу. Собственно религиоз- ные аналогии при этом играют несравнимо меньшую роль, однако и Екатерине понадобились иррациональные основания для своего фи- лософского выбора: предсказания, предчувствия и т.п. Как и Ершо- ву, ей пришлось столкнуться с неумолимой силой действительности: брак с наследником российского престола никак не отвечал предста- влению о счастье, а атмосфера мелких дрязг, в которую она окуну- лась, меньше всего подходила для культивирования возвышенного строя души. Екатерина стояла перед необходимостью признать, что она, вопреки всем философским рецептам, несчастна, но это было равнозначно отказу от самой себя. "Сие чувство, чувство горести, — пишет императрица, — я старалась подавлять в себе гораздо более других: моя природная гордость, естественный закал души моей де- лали для меня невыносимою мысль быть несчастною. Я говорила са- мой себе: счастие и несчастие в сердце и в душе каждого человека; если ты чувствуешь несчастие, стань выше его и действуй так, чтобы твое счастие не зависело ни от какого события"23. Далось ли Екатерине до конца выдержать это "непреложное правило" в своем поведении —вопрос спорный, и для ответа на него полезно сопоставить разные редакции мемуаров. После того как вы- шло первое академическое издание записок Екатерины II, содержа- щее все редакции, появилась статья Ф.Е. Корнилович, в которой был проанализирован сам процесс мемуаротворчества императрицы. Этот процесс обнаружил свои парадоксы, а редакции — ряд разно- чтений. К парадоксам мемуарного творчества Екатерины автор ста- тьи отнесла удивительно рано возникший у нее интерес к своему про- шлому. Не дошедшее до нас "Изображение Философа в 15 лет" Корнилович считает самым ранним мемуарным опытом Екатери- ны II. Нельзя согласиться с такой оценкой: "Философ в 15 лет" со- держал жизненный план Екатерины, т.е. являлся произведением перспективного, а не ретроспективного характера, а тот факт, что им- ператрица неоднократно, практически до конца жизни, возвраща- лась к этому произведению и к этому периоду, объясняется тем, что именно в них была завязка ее жизненной драмы. Интересно, что цитированный выше силлогизм, ставший вступ- лением к "Запискам", благодаря которому они приобрели закончен- ный вид "примера", появился только в последней редакции, совер- шенно определенно ориентированной на потомков. Эта редакция имеет ряд существенных расхождений с более ранними, писавшими- 147
ся "для себя". Максимально расходятся они в двух пунктах, каждый из которых был в известном смысле поворотным в судьбе мемуари- стки. Так, в последней редакции Екатерина утверждает, что сразу же, как только встретила графа Гюлленбурга, она засела за серьез- ные книги, в ранних же — зевнула и бросила их, чтобы вернуться к нарядам. Другой сюжет — ощущения Екатерины накануне свадьбы с наследником. В ранней редакции психологически очень убедитель- но описываются отвращение и какой-то панический страх, который охватил ее в этот момент до такой степени, что она готова была бе- жать с матерью из России. В редакции же 1794 г. говорится только о "меланхолии" и Екатерина утверждает, что уже тогда была увере- на, что рано или поздно станет императрицей. «Слишком уж велик контраст, — пишет Корнилович, — между растерявшейся девочкой, желающей уехать вместе с матерью, и девушкой с "ambition" и пред- чувствием, что ей суждено быть "Imperatrice souveraine"»24. Суть всех указанных расхождений сводится к тому, что мемуа- ристка пытается придать своей биографии более "правильный" вид, представить свое поведение образцом верности однажды избранно- му принципу и тем самым подготовить торжество этого принципа. Осуществляется это зачастую в ущерб психологической правде, а иногда и фактической достоверности. Но не надо спешить с обвине- ниями в фальсификации. Как это ни парадоксально, но в известном смысле верны оба варианта биографии: и документально точный — первый, и идеализированный — второй. Другое дело, что не всегда удавалось втиснуть живое чувство, мимолетное душевное состояние в условные и жесткие рамки каких бы то ни было умозрительных мак- сим и "единств", которым люди XVIII в. пытались подчинить свою жизненную драматургию так же, как и театральную. Своеобразное применение духовному арсеналу века Просвеще- ния нашел "классик" русской мемуаристики второй половины XVIII в. А.Т. Болотов. Он прожил вполне "философскую" жизнь, но дух идейного героизма и нравственного подвижничества был на- прочь чужД его натуре. Он искал душевного покоя и мирного сози- дания и не собирался приносить свою жизнь на алтарь какой бы то ни было доктрины; наоборот, сама эта доктрина должна была слу- жить ему. Он счел нужным, отдавая дань духу века, подкрепить ра- циональными резонами и облачить в философские одежды вековой уклад патриархального помещичьего быта, который с детства вошел в его кровь и плоть. Болотов искал "философию" себе по плечу и по нраву, он буквально выбирал ее, как спутницу жизни, "прилепляясь" 148
то к одной, то к другой системе, рискуя ошибиться, пока наконец не остановил свой выбор на учении Х.А. Крузия. Мемуары Болотова дают наглядное представление о характере бытования этических уче- ний в XVIII в. Сначала автор, оказавшись волею судеб в Кенигсбер- ге, пристал было к поклонникам вольфианской теории, которая была тогда "во всеобщем употреблении" и от которой "многие преразум- ные люди... негодяями сделались". Но потом его привлекла "новая и несравненно сей лучшая и не только нимало не вредная, но и то особ- ливое перед всеми бывшими до того философиями преимущество имеющая философия, что она каждого прилепляющегося к ней чело- века... поневоле почти сделает добрым христианином"25. Позднее, уже освоившись с этой системой, Болотов сообщил о ней "господам, зараженным вольтеризмом и вольфианством", один из них просил "к нему сию философию на посмотрение", результатом чего стало его обращение в истинную веру26. Теория, а более — практика вольтерьянства оттолкнула Болото- ва своим цинизмом, но он не удовлетворился и учением Вольфа. Па- фос его души был в том, чтобы постоянно обустраиваться и "обост- роживаться", распространять вокруг себя цивилизацию и порядок, а не пассивно принимать то, что есть. Он и в прямом и в переносном смысле всю жизнь возделывал свой сад. Непременным же условием созидательной деятельности для него была внутренняя уравновешен- ность, которую он и обрел в своей "философии". И не важно, выдер- живала ли последняя суд строгой критики. Это была его собственная "философия", и главное требование, которое к ней предъявлялось, — соответствовать его характеру и жизненным целям. Таковым она со- ответствовала. Краеугольным камнем мировоззрения Болотова были его рели- гиозные взгляды. Собственно, сама "философия" понадобилась ему в первую очередь для того, чтобы определить свое отношение к выс- шим силам. В результате своих религиозных исканий Болотов мак- симально приблизился к пиетизму. Своеобразие и новизна этого ти- па религиозности на тот момент состояла в том, что божественное провидение становилось приватным, оно присваивалось конкретным человеком, следовало за всеми поворотами его личной судьбы. За- чатки такого взгляда можно обнаружить в биографии И.Д. Ершова; у Болотова это доведено до логического завершения и даже прини- мает несколько гипертрофированные формы. Его мемуары букваль- но пестрят свидетельствами неусыпной опеки над ним и его семейст- вом божественных сил. Религиозная идея, таким образом, макси- 149
мально приближена к существованию конкретного человека, раство- рена в его житейских заботах и мелочах, приземлена и "раздробле- на" в эмпирическом потоке повседневности. Столь тесное соедине- ние возвышенного и житейского чревато комическим эффектом. Это точно подметил Л.Н. Толстой, вложив в уста князя Щербацкого следующее ироническое определение пиетизма применительно к од- ной из последовательниц этого учения: "Знаю только, что она за все благодарит бога, за всякое несчастие и за то, что у ней умер муж, благодарит бога. Ну, и выходит смешно, потому что они дурно жи- ли ". Не лишены комизма и излияния Болотова насчет божественно- го о нем попечения, но для русской культуры XVIII в. новизна по- добного отношения к высшим силам компенсировала его недостатки. Большинство русских мемуаров второй половины XVIII в. не дают такой завершенной картины самореализации личности по раци- онально-философскому сценарию, какая наблюдается в трех пере- численных произведениях этого жанра. Часто данная схема предста- влена лишь в разрозненных отрывках, на уровне отдельных актов са- мопознания, ментальных клише. Так, косвенным признаком "фило- софского" отношения мемуаристов к жизни может служить демонст- рируемая ими склонность к резонерству, способность или привычка во всем усматривать манифестацию неких незыблемых разумных ос- нов человеческого бытия. Однако, прежде чем стать для кого-либо "вторым я", они должны были вырасти до "философии", подверг- нуться интериоризации, превратиться из умозрительной конструк- ции в сущностную характеристику данного человека. Нельзя забы- вать, что человек — это не только собирательная личность, но и кон- кретное лицо. Его индивидуальные качества — интеллект, воля, тем- перамент, творческий потенциал — играют не последнюю роль. Зна- комство с тем или иным философским учением, как, впрочем, и про- стая склонность к философствованию, само по себе ничего не значит. Более того, путь к "философской жизни" закрыт именно доктрине- рам. Заметим, что все перечисленные выше персонажи — люди либо экзальтированно-эмоционального, либо трезво-практического и во- левого склада, однако именно они задались целью доказать, что без "философии" их судьба не состоялась бы, поскольку именно в ней они угадали важнейший инструмент самопознания и самореализа- ции, выработанный их веком. В связи с этим становится понятным вывод, сделанный Ю.М. Лотманом из биографии А.Н. Радищева: «Радищев стремился подчинить всю свою жизнь, и даже самую смерть, доктринам философов. Но не потому, что он сам по своей 150
природе был философ-доктринер, а по прямо противоположным по- буждениям. Он силой вдавливал в себя нормы "философской жиз- ни" и одновременно силой воли и самовоспитания делал эту "фило- софскую жизнь" образцом и программой жизни реальной»27. Нельзя обойти молчанием и жизнеописания, на первый взгляд не вписывающиеся в очерченную выше схему "философской жизни". Речь, конечно, не идет о персоналиях, которым были просто-напро- сто чужды экзистенциальные проблемы. Однако не все мемуаристы даже с высоким уровнем самосознания демонстрируют духовную эволюцию по указанному сценарию. Так, Г.И. Добрынин, мемуары которого наряду с болотовскими во многом определили тематический и стилевой облик русской мемуаристики второй половины XVIII в., кажется, не может быть причислен к "философам" в своей жизни. На страницах его жизнеописания редко встретишь многозначитель- ные "истины" и "непреложные правила". Небогата его жизнь и бур- ными переворотами в образе мыслей и поведения. Но одну "истину" Добрынин упорно отстаивал перед лицом возможных оппонентов: "Споров и умствований на свете много, а чувствительность сердца одна. Одна и столь благородна, что она не любит, когда ее с пути сбивают", — заявляет он28 неким "богословам", которые стали бы упрекать человека в неверии за то, что он не может не ощущать го- рестей жизни и страха смерти. Эта полемическая тирада вполне мог- ла быть адресована не только старозаветным "богословам", но и жрецам новой религии разума, создателям нравственных катехизи- сов XVIII в. Добрынин не хотел подчинять свою жизнь никаким "умствованиям". Между тем он тоже "возделывал свой сад", и весь- ма прилежно (чего стоит хотя бы его удивительная для провинциала осведомленность в новейшей литературе), но возделывал его, так сказать, не на французский, а на английский манер, больше доверяя разуму самой природы, внимательно прислушиваясь к ее голосу. Его эволюция — это незаметный глазу естественный рост, постепенное раскрытие богатств внутреннего мира человека. Добрынин, как никакой другой русский мемуарист XVIII в., склонен к иронии, которая легко обращается им и на собственную персону. Эта особенность имела, видимо, не только субъективные, но и культурные корни (возможно, влияние стерновского сентимен- тализма). Ироничному уму Добрынина изначально была чужда мысль о том, чтобы сделать свою жизнь "примером" для человечест- ва. Путь "героического" индивидуализма для него был заказан. Однако его записки лишний раз подтверждают, что этот путь был не 75/
единственный, который предлагал человеку век Просвещения. По- листилизм (в том числе поведенческий), которым ознаменовано XVIII столетие, резко раздвинул культурные рамки индивидуально- го жизнетворчества. В общем контексте представлений века Просвещения о человеке и возможностях его саморазвития нужно рассматривать и русское масонство XVIII в. В современной историографии преодолена дол- гое время бытовавшая традиция ставить знак равенства между ма- сонством и мракобесием, доказана новизна и смелость постановки масонами проблемы человека, антропоцентризм всей масонской док- трины29. Это, в свою очередь, перекликается с многими выводами, сделанными дореволюционной историографией. Объем данной ста- тьи никоим образом не позволяет охватить всю систему масонских представлений о человеке. Но, даже не выходя за рамки избранного источникового комплекса (т.е. источников личного происхождения), можно сделать ряд наблюдений относительно практического вопло- щения масонской концепции личности. Существует довольно цель- ная и обозримая группа масонских мемуаров и писем исповедально- го характера. В них отразилась работа человека над самим собой по масонским рецептам. Процесс самопознания, в других источниках, как правило, растворенный в жизненной фактографии, здесь имеет вид своеобразного лабораторного опыта. Первое, что бросается в глаза при знакомстве с этими памятни- ками, — однообразие психологических состояний, в них запечатлен- ных, если сравнивать мемуары и письма-исповеди разных авторов, а также некоторая эмоциональная монотонность, проступающая сквозь все порывы и метания, внутри каждого отдельного произве- дения. Сказалась здесь, конечно, их подчиненность законам едино- го жанра исповеди-самоотчета. Не последнюю роль сыграло и нали- чие своеобразного учебника самоанализа, рекомендованного масо- нам-розенкрейцерам, каковым являлась книга Дж. Мейсона "О са- мопознании". Но главная причина, думается, заключалась в самой масонской концепции человека и той духовной оснастке, которой располагали авторы. Русские масоны второй половины XVIII в. разделяли героиче- ские иллюзии Просвещения и верили в неограниченные возможно- сти нравственного переустройства человека в соответствии с закона- ми разума. Таким бесконечным оптимизмом неофита рациональной религии проникнуты, например, письма виднейшего русского масо- на-розенкрейцера A.M. Кутузова. "У наших отцов не было оранже- 152
реи ни для физических, ниже для нравственных растений... Все дос- тоинства их проистекали из единыя природы, ибо не было еще у них произведений искусства и хитрости. Жалости достойные бедня- ки!" — пишет он Н.Н. Трубецкому. И далее изъявляет радость, что живет в просвещенном веке: "...мы пользуемся драгоценною свобо- дою, нужно только уметь читать и писать... нужно только, кажется, быть писателем, и будем, конечно, не из последних"30. Литература не случайно столь прямо соотнесена здесь с формированием личности: в XVIII в. она мыслилась прежде всего как сфера этического нормо- творчества, а оно, в свою очередь, — как высшая форма духовной деятельности. Рациональному, по существу "философскому", пути становления личности здесь отдано явное предпочтение перед сти- хийно-естественным. Надо отдать должное русским масонам XVIII в.: никто не рабо- тал над своим внутренним миром с такой последовательностью, ни- кто не искал совершенства с таким упорством, как они. Но именно поэтому духовная практика масонов ярче всего обнаружила истори- ческую ограниченность того идейного и ментального арсенала, кото- рым располагал человек "просвещенного осьмнадцатого столетия". Масонство воспроизвело и предельно заострило дуализм постренес- сансной концепции личности, проложив резкую грань между челове- ком "внешним" и "внутренним", между его абстрактно-идеальной сущностью и конкретно-эмпирическим существованием. Абстраги- ровав человека от условий его реального бытия, масонство слишком верило в силу всякого рода "непреложных истин", склонно было ото- ждествлять нормотворчество с творчеством — и в этической сфере тоже. Масонам-розенкрейцерам очень скоро на своем опыте пришлось убедиться в том, что возможности рационального воздействия на внутренний мир человека отнюдь не безграничны, и столкнуться с разрушительной силой саморефлексии. В масонских дневниках и письмах многократно упоминается одно и то же душевное состояние, которое сами их авторы называют "ипохондрией". Она стала своеоб- разной профессиональной болезнью всех упражняющихся в само- анализе, а единственным лекарством против нее был выход из пред- писанной теорией самоизоляции. Именно так поступил A.M. Куту- зов, не склонный слепо следовать канонизированным образцам и учебникам31. Для людей, менее самостоятельных в своих духовных исканиях, более догматичных, замкнутый круг уединенного самоана- лиза часто становился гибельным (пример — М.И. Невзоров, кото- 153
рого "ипохондрия" довела до Обуховской больницы). Для того что- бы сотворить самого себя по каким бы то ни было рецептам, тоже требовались недюжинные творческие способности, решительность и воля. Такова в общих чертах специфика подхода человека XVIII сто- летия к своему внутреннему миру и своей судьбе, которая реализова- лась в феномене "философской жизни". Записки И.Д. Ершова — яркий пример осуществления "философского" замысла — дают ключ к изучению жизненной драмы человека века Просвещения. 1 Житие раба божьего Ивана Давидова сына Ершова, самим им напи- санное'// РНБ ОР. Ф. 550. Е XVIII. 5. 2 [Ершов И Л.] Русский Кандид, или Простодушный: Историческая повесть протекшего времени. СПб., 1833. С. 4. 3 РНБ ОР Ф. 550. Е XVIII. 5. Л. 40 об. 4 Там же. Л. 74 об. 5 Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 258. 6 Купреянова Е.И. К вопросу о классицизме // XVIII век. М.; Л., 1959. Сб. 4. С. 14. 7 РНБ OR Ф. 550. Е XVIII. 5. Л. 8 об. 8 Там же. Л. 7 об. 9 Там же. Л. 11 об. Ю Там же. Л. 18 об. 11 Там же. 12 Там же. Л. 25 об.—26. 13 Там же. Л. 49 об. и Там же. Л. 18. 15 Там же. 16 Там же. Л. 37. 17 Там же. Л. 57. 18 Там же. Л. 37. 19 Там же. Л. 53 об. 20 См.: Е'лизаветина Г.Г. Становление жанров автобиографии и мемуа- ров // Русский и западноевропейский классицизм: Проза. М., 1982; Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции российского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994. 21 [Екатерина //.] Записки императрицы... М., 1990. С. 1. 22 Там же. С. 21. " Там же. С. 238. 24 Корнилович Ф.Е. Записки императрицы Екатерины II: Внешний анализ текста // ЖМНП. 1912. № 1. С. 59. 154
25 [Болотов А.Т.] Жизнь и приключения Андрея Болотова, описан- ная самим им для своих потомков. СПб., 1871—1873. Т. 1. С. 985. 26 Там же. Т. 3. С. 165. 27 Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. С. 269. 28 [Добрынин Г.И.] Истинное повествование, или Жизнь Гавриила Добрынина, им самим писанная в Могилеве и в Витебске. СПб., 1872. С.139. 29 См.: Солодкий Б.С. Проблема человека в русском масонстве // Учен. зап. Краснодарского пед. ин-та. Краснодар, 1974. Вып. 184. 30 Барское ЯЛ. Переписка московских масонов XVIII века. М., 1915. С. 71. 31 См.: Лотман Ю.М., Фурсенко В.В. "Сочувственник" А.Н. Ради- щева A.M. Кутузов и его письма к И.П. Тургеневу // Учен. зап. Тартуск. ун-та. 1963. Вып. 139. С. 300. А.В. Тырсенко 1791 год в политической эволюции Антуана Барнава Французская революция конца XVIII в. с самого начала сопро- вождалась не только контрреволюционным движением, направлен- ным на восстановление старого порядка, но также и выступлениями, имевшими целью, при признании революционных принципов, про- возглашенных в 1789 г., положить предел ее радикализации. Еще осенью 1789 г. так называемые "монархисты" Учредительного соб- рания во главе с Мунье и Малуэ выражали опасения в связи со слишком далеко зашедшей революцией. В 1791 г. с призывом "Ос- тановить революцию!" выступил один из признанных ее лидеров — Антуан Барнав. "Сегодня, господа, — говорил он 15 июля 1791 г. в Учредительном собрании, — общий интерес заключается в том, что- бы революция остановилась. Те, кто побежден ею, должны понять, что невозможно заставить ее повернуть вспять и речь идет только о ее завершении, тем, кто ее хотел и ее совершил, следует осознать, что это ее последний рубеж; благо их родины и их собственная слава тре- буют, чтобы она более не продолжалась"1. Выступление А. Барнава явилось знаменательным событием. С одной стороны, оно совпало по времени с завершением либерально- © А.В. Тырсенко, 1999 155
реформистского этапа Французской революции (1789—1791), с другой — это выступление в значительной мере свидетельствовало о смене политической ориентации самого Барнава. Из лидера револю- ции он превратился в политика, пытающегося определить тот рубеж, на котором следовало ее завершить. Вся общественная деятельность Барнава в 1791 г. как раз и была посвящена поискам ответов на воп- росы: что означает завершить революцию и как это сделать? При этом Барнав продолжал идентифицировать себя с революцией и, ши- ре, с идейным наследием Просвещения, постоянно присутствовав- шим в политических дебатах и конфликтах революционной эпохи. Иными словами, завершение революции Барнав представлял себе как результат ее развития, утверждая в Учредительном собрании, что он говорит " в соответствии с духом Революции"2. Личность Барнава* уже давно привлекала внимание историков, которые изучали его наследие в основном как одного из основопо- ложников — до К. Маркса — материалистического понимания исто- рии (Ж. Жорес, И.А. Попов-Ленский, Т. Кондратьева)3. В послед- нее время внимание исследователей привлекли политическая карьера Барнава и изменение его мировоззрения в годы революции. По мне- нию Ф. Фюре, за годы своей политической карьеры Барнав совер- шил своеобразную интеллектуальную эволюцию, заменив "одну фи- лософию другой": в 1791 г. задачу революции он усматривал уже не в осуществлении абстрактных естественно-правовых "принципов 1789 г.", как то было ранее, а в сохранении сложившихся к тому вре- мени политических институтов4. К аналогичным выводам пришел и другой современный исследователь — Р. Шаньи5. Иную точку зре- ния отстаивает П. Гениффе, согласно которому Барнав на протяже- нии всей своей политической карьеры оставался верен естественно- правовой традиции6. В настоящей статье речь пойдет об определении Барнавом в 1791 г. исторических границ Французской революции, о месте этой проблемы в его политических представлениях. Исторические границы революции осмысливались ее участника- ми в связи с утверждением в общественной жизни принципов, сфор- мулированных в Декларации прав человека и гражданина, "принци- пов 1789 г." В их основе лежали рационалистические теории века Просвещения о естественном праве и об общественном договоре. Согласно первой, каждому человеку присущи права, выражающие его разумную природу и предшествующие социальной организации. Вторая предполагала договорное происхождение общества и госу- 156
дарства, создаваемых людьми с целью сохранения своих естествен- ных прав; при этом общественные установления должны были соот- ветствовать естественному праву. Декларация провозглашала естественными и неотъемлемыми гражданские права личности — свободу, юридическое равенство, собственность, безопасность, сопротивление угнетению. Был декла- рирован и принцип национального суверенитета, т.е. исключительное право нации на конституирование и осуществление политической власти. Он предполагал и политические права граждан как условие политической свободы. "Принципы 1789 г." отражали идеалы Просвещения. Но, свя- зывая преобразование общества с революционными событиями, не порывали ли авторы Декларации с самим содержанием Просвеще- ния? Ведь целью "философов" было предупреждение социальных взрывов путем модернизации и реформирования общества. Вместе с тем просветители связывали необходимые преобразования с дея- тельностью государства, с просвещенной политикой. Политическая власть становилась легитимной в связи с этой общенациональной за- дачей и обретала суверенитет. Ее действия в конечном счете оказа- лись направленными на то, чтобы заменить порядок, основанный на традиции, порядком, основанным на разуме. В результате открывал- ся путь к признанию прав человека и развитию индивидуалистиче- ского офцества. Но эти перемены, к которым вплотную подводила логика просветителей, оказались невозможными без революционных событий. Универсальный характер "принципов 1789 г." означал абстраги- рование от любых конкретных измерений человеческой личности, в том числе и социальных. В итоге проектировалось качественно новое общественное устройство, где в расчет принимались только абст- рактная личность и национальная общность. Само общество и госу- дарство рассматривались не как иерархия сословий и корпораций, а как объединение свободных и равных в правах индивидов, вступив- ших между собой в договорные отношения и образующих нацию, ко- торой и принадлежит политическая власть. В 1789 г. А. Барнав всецело разделял естественно-правовые идеалы революции. Выходец из семьи адвоката, которая так и не по- лучила права на наследственное дворянство, он остро ощущал свою сословную неполноправность в обществе старого порядка. В пам- флете, выпущенном им незадолго до открытия Генеральных штатов, он подчеркивал, что "звание человека самое святое" и есть только 157
одно подлинное величие — "это уважение прав человека и любовь к свободе"7. Но свобода, согласно Барнаву, не могла утвердиться без провозглашения естественно-правового принципа национального су- веренитета, который он определил как "неотъемлемое право всех на- родов, право, без которого всякое иное — ничто, право принимать законы... вписанное в кодекс природы"8. Именно этот принцип при- зван был гарантировать политическую свободу, без которой невоз- можна никакая иная свобода, а также политические права личности, без которых неосуществимы ее гражданские права. "Гражданская свобода и политическое рабство несовместимы... — отмечал он, — там, где публичная власть сосредоточена в одних руках, личная без- опасность, свобода печати, тайна переписки, собственность граж- дан... являются лишь иллюзиями, ложными обещаниями власти. Только политическая*свобода, только участие народа в законода- тельстве составляют первооснову этих счастливых учреждений"9. Приверженность Барнава естественно-правовым принципам ре- волюции определила его место в политических дискуссиях лета—осе- ни 1789 г. в Учредительном собрании. Он последовательно добивал- ся принятия Декларации прав и ее включения в качестве преамбулы в будущую конституцию. "Необходимо, — говорил Барнав, — чтобы она была проста, доступна каждому и чтобы она стала национальным катехизисом"10. Отсюда и его резко критическая оценка тезиса "мо- нархистов" о невозможности управлять обществом, основанным на естественном праве. "Мунье и его сторонники, — указывал Бар- нав, — кажется, не заметили, что произошла революция, они захоте- ли возвести новое здание, используя материалы, которые были от- вергнуты"11. Между тем"естественно-правовые принципы революции предпо- лагали ее дальнейшую радикализацию. Декларация прав, по мнению Б. Гротхёйсена, "представляет собой нечто вроде кодекса революци- онной теории... В Декларации прав, в фундаментальных принципах, которые она раз и навсегда установила, содержится нечто вроде им- манентной логики, которая ведет к следствиям все более и более ре- волюционным"12. Различные интерпретации "принципов 1789 г." и установленного в них соотношения между правами личности и пра- вами нации стали идейной основой для выделения либерального и де- мократического направлений в революции. Согласно либеральной доктрине, Декларация утверждала преж- де всего гражданские правд личности, а не права нации, коллектив- ного суверена, требующие строгого подчинения частных интересов 158
общему, как то предполагала демократическая доктрина. Иными словами, либеральная мысль сводила естественное право к личным правам каждого члена общества, ограничивая ими права нации. При этом право на собственность определяло общественный статус лич- ности и гарантировало ее свободу. Тем самым либеральный индиви- дуализм, постулируя примат частного интереса над общим, напол- нялся преимущественно экономическим содержанием. Точное его определение предложил аббат Э. Сийес: "Каждый человек является единственным собственником своей личности, и эта собственность неотчуждаема". Свободен же тот, считал Э. Сийес, "кто не стеснен в пользовании своей личностью и своей реальной собственностью"13. В демократической трактовке естественное право понималось, напротив, как права нации, которые опосредуют индивидуальные права и утверждают приоритет общего интереса над частным. "Ка- ждый из нас, — писал Ж.Ж. Руссо, — передает в общее достояние и ставит под руководство общей воли свою личность и свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераз- рывную часть целого"14. Только таким путем, согласно демократиче- ской традиции, можно было преодолеть отчуждение личности, обу- словленное господством в обществе частных интересов, и гарантиро- вать каждому подлинное равенство в правах. Поэтому, обращаясь к естественно-правовой традиции при ос- мыслении нового исторического опыта, либералы отстаивали непри- косновенность неотъемлемых прав личности, т.е. ее свободу, тогда как демократы считали возможным и даже необходимым ограничи- вать свободу личности во имя равенства и ради достижения общест- венного прогресса. Эти доктринальные расхождения неизбежно затрагивали вопрос о дальнейшей судьбе революции: следует ли ее продолжить, или не- обходимо остановиться на достигнутом? Данный вопрос со всей ост- ротой возник летом 1791 г., в момент Вареннского кризиса. Вокруг вопроса о судьбе короля Людовика XVI, за которым Учредительное собрание закрепило статус наследственного представителя нации и главы исполнительной власти, и, шире, вокруг судьбы монархии ра- зыгрались политические страсти. Выдвигались проекты замены Лю- довика XVI на троне. Прозвучали и радикальные призывы к уста- новлению республики. 15 июля 1791 г. в ходе дебатов о судьбе короля Барнав выступил в Учредительном собрании с программной речью, ставшей манифестом либерального большинства собрания. Барнав призвал не допустить 159
дальнейшей радикализации революции и завершить ее в рамках либе- ральных "принципов 1789 г." Залог социальной стабильности он ус- матривал в неприкосновенности фигуры монарха. "Подумайте, госпо- да, что произойдет после вас, — говорил Барнав, — вы сделали все не- обходимое для утверждения свободы и равенства... вы сделали всех людей равными перед гражданским и политическим законом... вы вер- нули государству все, что было у него отнято. Отсюда следует эта ве- ликая истина, что если революция сделает еще один шаг, то этот шаг будет опасен, поскольку дальнейшее продвижение по пути к свободе означало бы упразднение монархии, а по пути к равенству — покуше- ние на собственность"15. Утверждение либеральных ценностей, и пре- жде всего неприкосновенности прав и свободы личности, а также и собственности, являлось для Барнава, как и для всех адептов либе- ральной традиции, основным содержанием Французской революции. В одном из черновых набросков он подчеркивал: "Мы добьемся сре- ди нас уважения прав личности и собственности"16. Но, чтобы утвердить либеральное "прочтение" "принципов 1789 г.", необходимо было положить конец заложенной в них "рево- люционной логике", делавшей эти принципы все более радикальны- ми, что предполагало развитие революции по демократическому пу- ти. Фактически речь шла о том, чтобы порвать с естественно-право- вой традицией, этой, по выражению Барнава, "революционной го- рячкой"17, и найти стабильную основу новому порядку. "Самая сча- стливая революция, — писал он по этому поводу, — готова завер- шиться. Основы свободы и равенства уже заложены, и французской нации осталось сделать только один шаг, чтобы приступить к осуще- ствлению своих прав"18. На важность решения данной проблемы за день до выступления Барнава указал А. Дюпор, вместе с Барнавом и А. Ламетом входивший в состав так называемого триумвирата, ко- торый после смерти 2 апреля 1791 г. признанного трибуна революции О. Мирабо по сути возглавил либеральное большинство Учредитель- ного собрания. 14 июля 1791 г. А. Дюпор обратил внимание депута- тов на тот 'факт, что если Декларация провозгласила права человека и гражданина во всей их полноте, то "она также определила и спо- соб, которым они должны осуществляться, в целях их сохранения"19. И на самом деле в статье 4 речь шла о легитимном ограничении ес- тественного права: "Свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому. Таким образом, осуществление естест- венных прав каждого человека имеет лишь те границы, которые обеспечивают прочим членам общества пользование теми же самыми 160
правами. Границы эти могут быть определены только законом". Это положение и имел в виду А. Барнав, когда на следующий день при- звал подчинить революцию "конституционному закону"20. Поэтому актуальным стал вопрос о принятии конституции как единственном средстве остановить революцию. "Если вы, — предостерегал 15 ию- ля Барнав, — когда-либо усомнитесь в конституции, где же будет на- ходиться тот рубеж, на котором вы остановитесь и где остановятся ваши преемники?"21. Итак, согласно А. Барнаву, завершить революцию можно было только на основе либерального "применения" "принципов 1789 г.", что означало гарантии прав и свободы личности, а также и собствен- ности и ограничение этими правами национального суверенитета. Кроме того, он утверждал верховенство позитивных законов и поли- тических институтов, сформированных в первые годы революции, которые должны быть окончательно зафиксированы в первой фран- цузской конституции. Работа над ее отдельными статьями велась в сентябре 1789 г., когда был сформирован конституционный комитет Учредительного собрания. В сентябре 1790 г. Собрание решило приступить к коди- фикации принятых к тому времени конституционных декретов. С этой целью состав конституционного комитета был расширен: поми- мо Турэ, Сийеса, Тарже, Талейрана, Деменье, Рабо, Тронше, Ле Шапелье в него вошли Клермон-Тоннер, Бометц, Петион, Бю- зо, Дюпор, А. Ламет и Барнав. С приходом триумвирата — Барнава, Дюпора и А. Ламета — ра- бота конституционного комитета приняла новое направление. Теперь речь шла уже не только о сведении воедино конституционных декре- тов Учредительного собрания, но и о переосмыслении их содержа- ния, о точном определении места и функций политических институ- тов, с тем чтобы воспрепятствовать новому витку в развитии рево- люции. Необходимость такого пересмотра была очевидна Барнаву. Борьба за завоевание свободы ослабила взаимосвязь между важней- шими элементами политической системы. Теперь же целью стало до- стижение общественной стабильности, и необходимо было адаптиро- вать политическую систему к решению этой задачи. "Когда револю- ция свершилась, — отмечал Барнав, — когда конституция восстано- влена, для утверждения нового порядка нужно, чтобы общее движе- ние (политической машины. — А.Т.) вновь обрело свою энергию, чтобы каждая часть имела возможность выполнять свои функции, чтобы части сблизились, чтобы вся машина укрепилась"22. 6 Человек эпохи... 161
Для Барнава принятие конституции должно было символизиро- вать заключительный акт Французской революции. Он исходил из выдвинутой еще в 1789 г. Мунье, Сийесом и им самим идеи о необ- ходимом разграничении двух властей — конституирующей и консти- туированной. Обе они принадлежат нации и восходят к общему ис- точнику — принципу национального суверенитета. В силу первой на- ция вправе учредить представительные органы власти, т.е. дать себе конституцию. Закрепленная законом власть будет затем принимать решения от имени нации. Еще в марте 1789 г. Барнав указывал на необходимость различать две названные власти, когда писал, что "сама форма, которую бы сочли подходящей для сохранения консти- туции, не соответствовала бы задаче ее установления"23. Во время дебатов в июле—августе 1791 г. он не раз возвращался к вопросу о соотношении этих властей с целью обосновать необходимость завер- шения революции и утверждения "представительного правления". Согласно Барнаву, конституирующая власть являлась следствием "полного суверенитета", временно перешедшего от нации к Учреди- тельному собранию, и представляла собой совокупность "крайних средств, необходимых, чтобы освободить угнетенный народ"24. Но, когда нация "дала себе конституцию"25, когда ее "конституционная свобода гарантирована публичными обсуждениями и установлением ограничивающих друг друга властей"26, необходимо, чтобы консти- туирующая власть — прямое выражение национального суверените- та и "вечная причина революции"27 — уступила место конституиро- ванным властям. Иными словами, Барнав прямо призвал ограничить естественно-правовой принцип национального суверенитета консти- туционными учреждениями и остановить дальнейшее развитие рево- люции. Первоочередным стал вопрос о форме будущего государственно- го устройства. Барнав, как и либеральное большинство Собрания, считал, что правление во Франции должно быть "представительным и монархическим"28, а не демократическим и республиканским. Про- тив своих оппонентов из демократического лагеря Барнав использо- вал классический аргумент, который исторически связывал респуб- ликанскую модель с прямой демократией, предполагавшей обяза- тельное участие каждого гражданина в осуществлении суверенной власти и строгое подчинение частных интересов интересам всех гра- ждан. Кроме того, считалось, что республика может существовать лишь в небольших по территории государствах. Как и большинство либеральных политиков, Барнав утверждал, что для такой большой 162
и густонаселенной страны, как Франция, где к тому же отсутствуют необходимые для существования республики простота и строгость нравов, монархия является единственно приемлемой формой правле- ния: "Свободная и ограниченная монархия — самое счастливое и са- мое лучшее правление из всех, когда-либо существовавших"29. Именно монархия могла обеспечить Франции свободу и стабиль- ность — два непременных условия "хорошего правления"30. Идея ограниченной монархии неразрывно связана в политиче- ском дискурсе Барнава с идеей представительного правления. Поли- тическое представительство, по его мнению, дает гарантии "свобод- ного правления" в монархии и противоположно прямой демократии. Барнав обвинял республиканцев в том, что "им неизвестны основные принципы правительств... когда они приходят в Учредительное соб- рание с тем, чтобы противопоставить чистые демократии представи- тельному правлению... я их спрашиваю еще раз, неужели они забы- ли уроки истории, свидетельствующие, что чистая демократия одной части народа может существовать только благодаря гражданскому, политическому... абсолютному рабству другой части народа... я ут- верждаю, что представительное правление первое, самое свободное и самое возвышенное"31. Показателен факт: обосновывая преимущества монархии и пред- ставительного правления, Барнав апеллировал не к естественно-пра- вовым принципам, а к историческому опыту, географическим услови- ям и позитивным "правилам хорошего правления". Принцип политического представительства с 1789 г. являлся центральным вопросом организации государственной власти и озна- чал, что, хотя суверенитет принадлежит нации, его осуществляют ли- ца, независимые от нации, но уполномоченные ею принимать реше- ния от ее имени. Этому Барнав противопоставлял прямую демокра- тию — "самое одиозное, что есть в природе, самое пагубное, самое вредоносное для народа, прямое выражение суверенитета"32, — кото- рая ведет к ограничению прав и свободы личности и к установлению имущественного равенства — "аграрному закону"33. Существование политической элиты расценивалось Барнавом как фактор нормального функционирования государственных инсти- тутов: "Народ — суверен, но в представительном правлении народ- ные представители являются его опекунами, только они могут дейст- вовать в его интересах, так как его собственный интерес связан с по- литическими истинами, о которых он сам не может составить полно- го представления"34. 6* 163
Конституционными представителями нации Барнав называл де- путатов Законодательного собрания, выборы в которое проходили летом — в начале осени 1791 г., а наследственным представителем — короля, главу исполнительной власти. Закрепление за монархом ста- туса наследственного представителя нации было определенным нов- шеством. В силу легицентризма политико-правовой мысли эпохи Французской революции статус власти определялся ее ролью в из- дании законов. Поэтому исполнительную власть французские рево- люционеры зачастую рассматривали как подчиненную законодатель- ной. Сам Барнав в 1789—1790 гг. разделял эту точку зрения, за что подвергся критике со стороны аббата Сийеса: "Барнав говорит, что представителем нации может быть лишь тот, кто выражает ее жела- ние, и он исключает из этого класса людей всех тех, кто действует для нее... Между тем каждый, кто состоит на государственной служ- бе, принадлежит к исполнительной власти и является на этом осно- вании настоящим представителем нации"35. Летом 1791 г. тема укрепления исполнительной власти стала лейтмотивом политических выступлений Барнава. По мысли Варна- ва, "независимость обеих властей" являлась "первоосновой предста- вительного и монархического правления"36. Исполнительная и зако- нодательная власть независимы, так как равноправны по своей при- роде. Вместе с тем Барнав не раз подчеркивал, что они должны ог- раничивать друг друга. Так, исполнительная власть в лице короля обладает правом суспенсивного (отлагательного) вето на декреты Законодательного собрания. Оно же, в свою очередь, может вмеши- ваться в действия исполнительной власти в силу ответственности пе- ред ним министров, назначаемых королем. Барнав последовательно отстаивал данное положение в своей речи от 15 июля 1791 г.: лич- ность короля неприкосновенна, так как в этом — залог независимо- сти исполнительной власти. Другой важный вопрос, вызвавший пристальное внимание Бар- нава в ходе обсуждения Конституции 1791 г., касался политических прав граждан. Начиная с 1789 г. право избирать и быть избранным лежало в основе формирования и легитимации представительных органов вла- сти. Выборы стали символом и выражением обретенного француза- ми суверенитета, неотъемлемой частью политической жизни. В 1791 г. эта проблема широко дискутировалась как в Учредительном собрании, так и за его пределами. Еще в 1789 г. либеральное боль- шинство Собрания добилось принятия ряда положений по вопросу о 164
политических правах граждан, исходивших из определения в Декла- рации закона как выражения "общей воли" (ст. 6). С одной сторо- ны, это предполагало всеобщее политическое участие ("Все гражда- не имеют право участвовать лично или через своих представителей в его (закона. — А.Т.) образовании"), с другой — необходимость обес- печить рациональность и компетентность законотворческого процес- са. Сложившееся противоречие между "количеством" и "разумом" Учредительное собрание решило путем введения имущественного ценза. Кроме того, оно разграничило право избирать и право быть избранным. В результате избирательные права получили "активные граждане" (около 4,5 млн человек из 7 млн взрослого мужского на- селения Франции), платящие прямой налог в размере трехдневной местной заработной платы (2—3 ливра в год) и выше; были лишены политических прав "пассивные граждане". Право быть избранным регламентировалось более высоким имущественным цензом: его по- лучили лишь те "активные граждане", которые платили прямой на- лог в размере "марки серебра" (52 ливра в год) и выше. В 1791 г. демократически настроенные депутаты Учредительного собрания и представители "левого" крыла в Якобинском клубе — Робеспьер, Петион, Бюзо, Грегуар, члены клуба кордельеров и ор- ганизованного при нем Социального кружка во главе с Фоше и Бон- вилем, а также Марат и Кондорсе — не раз подвергали цензовую си- стему цолитического представительства резкой критике. С точки зрения демократической традиции политические права граждан яв- ляются такими же естественными, как гражданские права личности и в силу универсальности естественного права принадлежат в равной мере каждому гражданину. В споре с демократами Барнав обратился к либеральным аргу- ментам 1789 г. Он настаивал, что не следует смешивать "граждан- скую свободу, которую каждый имеет от природы, с осуществлени- ем политических прав, определяемых общественными интересами"37. Политические права "принадлежат обществу, а не конкретному гра- жданину"38 и являются не чем иным, как общественной обязанно- стью, которую "можно серьезно рассматривать с точки зрения прав человека только в странах с демократическим государственным уст- ройством"39. А поскольку в отличие от естественных "политические права являются правами, свободно установленными обществом", Барнав утверждал, что "общество может определить по своему ус- мотрению условия их осуществления"40. Выступая 11 августа 1791 г. в Учредительном собрании по вопросу политических прав, Барнав 165
конкретизировал свою позицию: он признал "активное" гражданст- во личным правом и предложил распространить право быть избран- ным в депутаты на всех "активных граждан", упразднив требование "марки серебра". Вместе с тем он продолжал настаивать на твердом сохранении разделения между правом избирать и правом быть из- бранным. Выдвижение представителей нации как раз, по мысли Барнава, и должно было стать общественной обязанностью. Вот по- чему только выборщикам следовало отвечать определенным требо- ваниям, выдвигаемым обществом. В качестве такого требования — гарантии правильного выбора — Барнав выдвинул владение собст- венностью. Для Барнава собственность означала целую систему га- рантий его приверженности общественному благу — социальных, моральных, политических. Такая расширительная трактовка собст- венности устанавливала три основных условия правильного выбора национальных представителей: "Во-первых, просвещенность; не- возможно отрицать, что... применительно к любому коллективу лю- дей некоторое состояние, определенный налог являются в известной степени залогом более тщательного образования и просвещенности; вторая гарантия заключается в интересе к общественному делу со стороны тех, кого общество уполномочило сделать выбор от своего имени, а потому совершенно очевидно наличие большей заинтересо- ванности у того, кому необходимо защищать и более значительный частный интерес; наконец, последняя гарантия состоит в независи- мости состояния, которое, ставя его обладателя выше сиюминут- ной нужды, делает его недосягаемым для коррупции"41. Этим требованиям, по мнению Барнава, не могли отвечать ни "высший класс", где слишком велики частный интерес и личные ам- биции, ни "низший", где отсутствует не только независимость, но и достаточное образование. Указанными требованиями-гарантиями обладал, по Барнаву, "средний класс", объединявший "активных граждан", чей имущественный ценз был эквивалентен прямому на- логу, равному местной заработной плате за 40 рабочих дней и выше (т.е. предусматривающий доход от 120—240 ливров в год). На "средний класс", по мнению Барнава, и должны были опираться си- стема политического представительства и весь новый порядок, по- скольку только "средний класс" стремился к сохранению закреплен- ного в конституции порядка и противостоял дальнейшему развитию революции. "После того как установленная конституция определила и гарантировала права каждого, — отмечал Барнав, — существует только один интерес для людей, живущих на доходы от своей собст- 166
венности, и для тех, кто живет честным трудом; существуют только два противоположных интереса в обществе: интерес тех, кто хочет сохранить существующее положение вещей, поскольку они видят по- вышение благосостояния в собственности, в труде, и интерес тех, кто хочет изменить существующее положение вещей, потому что у них нет иного выбора, кроме революционной альтернативы"42. Логика Барнава наглядно свидетельствует, что право избирать национальных представителей, трактуемое им как общественная обязанность, основывалось не на универсальных принципах естест- венного права, а на требовании завершить революцию и упрочить "представительное и монархическое правление" при новом порядке. Он последовательно обосновал разделение между универсальностью права и представительным правлением. Новый порядок, согласно Барнаву, — это не абстрактный естественно-правовой порядок, а со- циальный порядок буржуазных собственников. Следует отметить, что предложения Барнава по конституционным вопросам вошли в окончательный текст Конституции 1791 г., принятой 3 сентября. Но, одержав победу в Учредительном собрании, Барнав потерпел пора- жение за его пределами. Завершение Французской революции и упрочение конституци- онного порядка Барнав связывал с проведением соответствовавшей этим целям политики. Первоочередной задачей он считал восстано- вление единства нации путем ее объединения вокруг монарха — Лю- довика XVI в рамках режима, закрепленного в Конституции 1791 г. Для этого необходимо было нейтрализовать непримиримых сторон- ников старого порядка в Учредительном собрании, изолировать де- мократическое "левое" крыло собрания, консолидировать его либе- ральное большинство, присоединив к нему" остатки парламентской группы "монархистов". Вместе с тем следовало ограничить деятель- ность революционных клубов, которые, претендуя на выражение об- щественных умонастроений, угрожали независимости и легитимно- сти конституированных властей — Учредительного собрания и мо- нархии. Наконец, в укреплении исполнительной власти короля Бар- нав усматривал залог стабильности конституционного режима. Весной ~ в начале лета 1791 г. политическая конъюнктура не была благоприятной для реализации замыслов Барнава и его партне- ров по триумвирату — Дюпору и А. Ламету. В мае 1791 г. Барнав выступил против предоставления прав "активного гражданства" сво- бодному цветному населению французских колоний. Одновременно он предлагал допустить переизбрание депутатов Учредительного со- 167
брания в Законодательное, которое должно было открыться осенью 1791 г. Эти выступления не встретили поддержки большинства и сильно подорвали его былую популярность. Они были восприняты не только как антидемократические, но и как крайне амбициозные, преследующие цель сохранить свое депутатское место. Только Клуб Массиак, где собирались представители колониальной элиты, вы- ступавший за сохранение работорговли, за автономию колоний, при которой все вопросы внутренней жизни решались бы на собраниях белых колонистов, выразил Барнаву в протоколе своего заседания от 16 июня 1791 г. благодарность за "его горячую приверженность ин- тересам колоний"43. Значительно ослабли позиции триумвирата в Якобинском клубе, где верх стало одерживать демократическое "левое" крыло. Якобин- ский клуб поддержал предложения его лидеров: Робеспьера, Петио- на, Бюзо, Грегуара — закрепить права "активного гражданства" за свободным цветным населением колоний и запретить переизбрание бывших депутатов Учредительного собрания в Законодательное, а также занятие ими в течение четырех лет министерских должностей. Согласно точной оценке Ж. Мишона, "между триумвиратом и яко- бинцами разверзлась пропасть, они не говорили более на одном язы- ке, у них не было больше общих идей"44. Решения Якобинского клуба были утверждены Учредительным собранием, где "левых" поддержали и крайне "правые", убежденные противники революции, видевшие в Барнаве и других либералах наиболее опасных революционеров. Политическая ситуация изменилась в тревожные дни Варенн- ского кризиса, когда угроза контрреволюционной реставрации ото- двинула на вторбй план соперничество между либерально и демокра- тически настроенными депутатами Учредительного собрания и чле- нами Якобинского клуба. "Все раздоры забыты, все патриоты еди- ны. Национальная ассамблея — вот наш вождь, конституция — вот наш девиз" — гласило воззвание Якобинского клуба45. Твердая пози- ция Барнава в эпоху вареннских событий и его избрание одним из трех комиссаров наряду с Петионом и Латур-Мобуром с целью до- ставить королевскую семью в Париж способствовали новому взлету его популярности. Именно этот момент он избрал для политической изоляции "левых". 16 июля либеральное большинство якобинцев ос- новало Клуб фельянов. По сути, речь шла о создании "партии по- рядка", призванной составить опору монархии и конституции. "От- крытие к концу заседаний Учредительного собрания клуба, соперни- ке
чавшего с якобинцами, было политической комбинацией Барнава и его друзей", — вспоминал впоследствии непосредственный участник собрания Ш. де Лакретель46. Сам Барнав хотел, чтобы фельяны "стали центром революционной партии, чтобы они могли оказать в первое время поддержку конституции и чтобы они стали непреодо- лимым препятствием для второй революции"47. В бумагах Барнава сохранились и наброски учредительных документов нового полити- ческого общества, "преданного равенству и правам человека", цель которого — "объединить хороших граждан посредством переписки и образовать против... усилий их врагов мощную организацию"48. Оценки современников и свидетельство самого Барнава говорят о том, что создание Клуба фельянов было попыткой завершить рево- люцию спланированным политическим маневром: первой частью его стало оформление новой политической организации, второй — ре- прессии против республиканцев на Марсовом поле 17 июля, пред- принятые Национальной гвардией во главе с Лафайетом. Однако ожидаемых Барнавом результатов не последовало. Фельяны с первых же шагов заявили о себе как о "партии власти" и сосредоточились на парламентской работе в Учредительном и затем Законодательном собраниях. Между тем после вареннских событий авторитет власти, и прежде всего исполнительной в лице короля, был в значительной мере подорван. Напротив, якобинизм, согласно вы- воду Ж. ,Ментнана» с осени 1791 г. "поднялся на национальный уро- вень, на высшую ступень как с точки зрения организации, так и с точки зрения идеологии"49. А Клуб фельянов к началу работы Зако- нодательного собрания пришел в упадок, и сам Барнав считал его фактически распущенным50. Неудача фельянов и рост влияния якобинцев побудили Барна- ва к поиску путей разрешения кризиса легитимности конституцион- ной власти, который в значительной мере обусловливался противо- речием, заложенным в самом законе. В соответствии с принятой по настоянию самого Барнава поправкой король являлся представите- лем нации, но не в силу ее свободного волеизъявления, а согласно праву наследования. В результате сложилась неравная легитимация двух властей — законодательной путем выборов и исполнительной в соответствии с правом наследования. 10 августа 1791 г. Рёдерер, выступая в Учредительном собраний, поставил под сомнение леги- тимность исполнительной власти: "Сущность политического пред- ставительства заключается в том, что каждый гражданин, которого представляют, существует и принимает решения через своего пред- 169
ставителя, в том, что он растворяет свою волю, путем акта свобод- ного доверия, в воле своего представителя. Таким образом, без вы- боров нет политического представительства; идеи политического представительства и наследования взаимоисключают друг друга; наследственный монарх не является представителем нации"51. Сле- дует добавить, что обе власти были к тому же неравноправны по своему статусу. Конституция, учреждая ответственное перед зако- нодательной властью министерство, не наделила исполнительную власть правом роспуска собрания. Выход из создавшегося кризиса Барнав видел в легитимации ис- полнительной власти силой общественного мнения и в поддержке конституции буржуазными собственниками. Сопровождая королев- скую семью из Варенна в Париж, он установил контакт с двором и стал его тайным советником. Он предостерегал двор: "Король либо завоюет сейчас общественное мнение, либо отвратит его от себя. Ес- ли король будет поддержан общественным мнением и всеобщим до- верием, то он очень быстро достигнет такого могущества, каковое ему было предусмотрено, все группировки будут повержены, а их главари уничтожены. Если, напротив, король оттолкнет обществен- ное мнение... группировки вновь обретут все свои силы и вскоре ко- роль, лишенный силы и сторонников, увидит, как власть оспаривает- ся между внутригосударственными группировками и эмигрантами, которые хотя и будут под разными знаменами, тем не менее высту- пят против него"52. "Нужно восстановить доверие, иначе не будет монархии", ~ заключал Барнав53. Между тем двор, втайне надеяв- шийся на реставрацию абсолютной власти монарха, отказывался сле- довать советам Барнава. Мария-Антуанетта прямо извещала одного из своих корреспондентов: "Для нас речь идет только о том, чтобы их (триумвират. — А.Т.) усыпить, внушить доверие и затем с большим успехом расстроить их планы"54. Не оправдались надежды Барнава и на активную поддержку конституции классом буржуазных собственников. В конце ноября 1791 г. в очередном послании двору он еще не утратил иллюзий на этот счет: "Мы уничтожим апатию у всех собственников, которых беспорядки обрекают на разорение"55. Но уже несколько месяцев спустя он должен был констатировать беспочвенность своих ожида- ний: "Собственнический и мирный класс в целом еще не настолько решителен, чтобы выступить в поддержку новых учреждений, чтобы можно было его заставить'пренебречь какими-либо опасностями и мобилизовать... на их защиту"56. 170
Подведем итоги. 1791 г. знаменовал важную веху в эволюции мировоззрения Барнава. Он уже не обращался в своих выступлени- ях, как в 1789 г., к логике естественного права. В ходе бурных собы- тий 1791 г. Барнав в поисках ответа на вопрос, как завершить слиш- ком далеко зашедшую, по его мнению, революцию, попытался ос- мыслить фундаментальные противоречия между либеральной и де- мократической традициями. Первая предполагала либеральное "при- менение" "принципов 1789 г.", означавшее гарантии свободы лично- сти и неприкосновенности собственности, закрепление верховенства собственников и режима конституционной монархии (что было осу- ществлено в Конституции 1791 г.). Вторая акцентировала естествен- но-правовое содержание "принципов 1789 г.", т.е. предусматривала последовательное утверждение равенства, ведущего к ограничению собственности, к равенству политических прав и к установлению де- мократической республики. Придерживаясь либеральной традиции, Барнав усматривал завершение революции в ограничении естествен- но-правового содержания "принципов 1789 г." сложившимися к 1791 г. либеральными политическими институтами, зафиксирован- ными в Конституции 1791 г. Но разрешить политическими средства- ми противоречие между либеральным "применением" "принципов 1789 г." и их естественно-правовым содержанием задолго до объек- тивного завершения революции оказалось невозможным. 1 Archives parlementaires. Ser. 1 (1787-1799). 87 vol. P., 1867-1965. Т. 28. P. 330 (далее - A.P.). 2A.P.T. 29. P.329. 3 Жорес Ж. Социалистическая история Французской революции. М., 1977. Т. 1; Попов-Ленский И.Л. Антуан Барнав и материалистическое по- нимание истории. М.; Л., 1924; Кондратьева Т.С. Концепция Француз- ской революции конца XVIII в. Антуана Барнава // Проблемы новой и новейшей истории стран Европы и Америки. М., 1972. 4 Furet F. Barnave // Dictionnaire critique de la Revolution francaise. P., 1992. 5 Chagny R. "Consommer la Revolution". Devolution de la pensee poli- tique de Bamave d'apres ses interventions a lAssemblee constiluante // Terminer la Revolution. Grenoble, 1990. 6 Cueniffey P. Terminer la Revolution: Barnave et la revision de la Constitution (Aout 1791) // Terminer la Revolution. Grenoble, 1990. 7 Barnave A. Coup d'ceil sur la Iettre de M. de Calonne. Dauphine 1789, Archives Nationales, W13, N 39 (далее - A.N.). P. 25, 29. 8 Ibid. P. 9. Ill
♦ 9 Ibid. P. 24. 10 A.P. T. 8. P. 322. 11 Bamave A. De la Revolution et de la Constitution. Grenoble, 1988. P. 116. 12 Groethuysen B. Philosophic de la Revolution francaise. P., 1956. P. 171. 13 Цит. по: Rials S. La Declaration des droits de I'liomme et du citoyen. P., 1988. P. 596. n Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 161. 15 А.Р. Т. 28. Р. 326. 16 A.N. W13, N 8. Р. 22. 17 А.Р. Т. 28. Р. 329. is A.N. W13. Р. 217. 19-А.Р Т. 28. Р. 264. го Ibid. P. 328. 2i Ibid. P. 329. 22 Bamave A. De la Revolution et de la Constitution. P. 152. 23 Bamave A. Coup d'oeil sur la lettre de M. de Calonne. P. 18. 2< A.P. T. 30. P. 115. " Ibid. T. 28. P. 326. 26 Ibid. T. 30. P. 115. 27 Ibid. P. 114. 28 Ibid. T. 28. P. 327; A.N. W13, N 10. 29 Bamave A. De la Revolution et de la Constitution. P. 72. 30 A.P. T. 28. P. 326. 31 Ibid. T. 29. P. 366. зг Ibid. T. 30. P. 115. зз Ibid. 34 Ibid. 35 A.N. 284AP4, d.5,1.6. 36 A.P. T. 28. P. 327. 37 Ibid. T. 21. P. 92-95. 38 Ibid. T. 29. P. 718. 39 Ibid. P. 366. 40 Ibid. T. 23. P. 512. 4i Ibid. T. 29. P. 366. 42 Ibid. P. 367. 43 A.N. W14, N 4. 44 Miction C. Essai sur l'histoire du parti feuillant. Adrien Duport. P., 1924. P. 218. 45 AulardA. La societe des jacobins. Recueil des documents pour l'histoire du club des jacobins de Paris. P., 1889. T. 1. P. 536. 46 Lacretelle Ch. Dix annees d'epreuves pendant la Revolution. P., 1848. P. 55. 172
47 Barnaue A. De la Revolution et de la Constitution. P. 146. 48 A.N. W13. P. 109. 49 Maintenant G. Les Jacobins a Tepreuve: La scission des Feuillants // CHIMT. 1979. 4 tr. P. 97. 50 Barnave A. De la Revolution et de la Constitution. P. 149. " A.P T. 29. P. 323. 32 Marie-Antoinette et Barnave. P, 1934. P. 101. 53 Ibid. P. 77. 34 Marie-Antoinette, Joseph II und Leopold II. Ihr Briefwechsel. Leipzig, 1866. S. 195. 55 Ibid. S. 179. 56 Barnave A. De la Revolution et de la Constitution. P. 147. A.B. Чудинов Суровое "счастье Спарты" (Современники Французской революции о феномене Террора) Вот уже два столетия продолжаются споры историков о феноме- не Террора во Французской революции, традиционно признаваемом одной из. ключевых проблем ее истории1. Но какие бы его интерпре- тации ни предлагались, в них неизменно звучали, либо по отдельно- сти, либо в различных сочетаниях, три доминирующих мотива, кото- рые можно условно назвать "мотивом обстоятельств", "мотивом уто- пии" и "социальным мотивом". Первый из них "классическая" исто- риография Французской революции2 повторяла, пожалуй, особенно часто. Его приверженцы (А. Тьер, Ж. Мишле, А. Олар, М. Рейнар и др.) доказывали, что Террор стал порождением рокового стечения объективных обстоятельств, необходимым средством ведения внеш- ней и гражданской войн, заставивших якобинцев прибегнуть к край- ним формам насилия как к единственному средству спасти завоева- ния революции* Сторонники "мотива утопии", который в XIX — на- чале XX в. был весьма популярен среди консервативных историков (И. Тэн, О. Кошен и др.), а сегодня — среди представителей "кри- тического", или "ревизионистского", направления (Ф. Фюре, Б. Бачко, П. Генифе), связывают Террор (по крайней мере "Вели- © А.В. Чудинов, 1999 173
кий террор" 1794 г.) с попыткой сторонников Робеспьера реализо- вать средствами государственного принуждения утопическую схему совершенного общественного строя3. И наконец, те, кто предпочитал "социальный мотив" (как правило, представители социалистическо- го направления в "классической" историографии — Л. Блан, Ж. Жо- рес, А. Матьез, историки-марксисты: А. Собуль, М. Вовель, К. Мазорик и советские исследователи), доказывали, что Террор был инструментом социально-экономической политики в интересах определенного (о том, какого именно, высказывались разные мне- ния) слоя французского общества XVIII в. Все три мотива и ныне широко представлены в историографии революции4. А когда они прозвучали впервые? И что думали о якобинском Терроре его очевидцы? Как сами участники революции объясняли этот поразительный феномен? Не претендуя на исчерпывающее ос- вещение проблемы, для чего нужна по меньшей мере специальная монография, я попытаюсь хотя бы наметить возможные ответы на поставленные вопросы, проанализировав сочинения нескольких из- вестных современников революции, написанные как по горячим сле- дам событий, так и десятилетия спустя. Критическое осмысление феномена Террора началось уже на следующий день после термидорианского переворота. «Родившаяся в то время "черная легенда" Робеспьера представляла собой первую, тогда еще примитивную и эмоциональную, попытку истолковать од- новременно и Террор, и личность Робеспьера: "чудовищная система была неотделима от "тирана", а сам он представлялся "монстром , управлявшим страной по колено в крови. Это обвинение его в агрес- сивности свидетельствует о тяжести травмы, нанесенной Террором; данная легенда демонстрировала растерянность современников пе- ред лицом неслыханной репрессивной системы, которая в одно и то же время была частью Революции и противоречила ее основным принципам»5. Ораторы в Конвенте и многочисленные памфлетисты наперебой разоблачали "заговор" робеспьеристов против Республи- ки, имевший целью установить единоличную диктатуру Неподкуп- ного. Творцы "легенды" приписывали свергнутым "тиранам безгра- ничное честолюбие, кровожадность, человеконенавистничество и прочие отвратительные качества, фактически сводя причины Терро- ра к психологическим особенностям нескольких стоявших у власти индивидов. Подобная интерпретация была вполне достаточна для пропагандистского обеспечения"термидорианской революции , но 174
ничего не давала для подлинного понимания происшедшего. Похо- же, раньше других это осознали некоторые из депутатов Конвента и близких к ним публицистов. Находясь в самом центре событий, они- то хорошо знали истинную цену заявлениям о "преступных амбици- ях" низвергнутой "партии" как о единственной причине Террора. Уже с начала 1795 г. в ряде памфлетов и публичных выступлений за- звучала мысль, что в основе действий робеспьеристов скорей всего лежала некая законченная система представлений о конечной цели революции, правда, относительно содержания этого идеала выска- зывались разные точки зрения. В известном памфлете Гракха Бабёфа "о системе уничтожения населения", увидевшем свет 14 нивоза III года (3 января 1796 г.)6, утверждалось, что Робеспьер и его "партия" следовали тщательно разработанному плану перераспределения имуществ в пользу бедня- ков, для чего занимались массовым истреблением крупных собствен- ников. Впрочем, "трибун народа", не ограничиваясь этим предполо- жением, выдвинул также совершенно фантастическую гипотезу о на- мерении робеспьеристов уничтожить часть и самих бедняков с целью избавиться от избыточного населения7. Разумеется, подобная трак- товка событий была продиктована в значительной степени чисто конъюнктурными соображениями — стремлением запятнать полити- ческих противников, ведь в те месяцы Бабёф с гордостью носил ти- тул "Атиллы робеспьеризма". В дальнейшем, когда его отрицатель- ное отношение к Робеспьеру сменилось апологетическим8, Бабёф от- казался от такой гипотезы, сохранив, однако, до конца жизни уве- ренность в том, что Неподкупный и его окружение, проводя полити- ку Террора, руководствовались заботой о неимущей части общества и стремились к установлению "подлинного равенства"9. Несколько забегая вперед, отметим, что такая интерпретация эпохи Террора получила в 1828 г. развитие в известном труде Ф. Буо- нарроти о бабувистском заговоре. Бывший сподвижник Робеспьера, а затем — Бабёфа, Буонарроти называл сторонников Неподкупного "друзьями равенства" и утверждал, что их доктрина предполагала установление "справедливого" общественного строя путем перерас- пределения собственности в пользу неимущих: "Устройство складов, где хранились запасы, законы против спекулятивных скупок, про- возглашение принципа, в силу которого народ становился собствен- ником предметов первой необходимости, законы об уничтожении ни- щенства, о распределении государственного воспомоществования, а также общность, господствовавшая тогда среди большинства фран- 175
цузов, являлись одними из предварительных условий нового поряд- ка, проект которого начертан неизгладимыми буквами в знаменитых докладах Комитета общественного спасения и главным образом в тех из них, которые произносили с национальной трибуны Робеспьер и Сен-Жюст"10. По мнению Буонарроти, Террор был прежде всего средством реализации социально-экономической программы рево- люционного правительства: "Мудрость, с какой оно подготовило но- вый порядок распределения имуществ и обязанностей, не может ус- кользнуть от взоров здравомыслящих людей... В конфискации иму- щества осужденных контрреволюционеров они усмотрят не фискаль- ное мероприятие, а обширный план реформатора"11. Иначе говоря, в трактовках Террора руководителями "заговора равных" — Бабёфом и Буонарроти — мы уже имеем дело с четко выраженным "социаль- ным мотивом". С несколько иными интонациями, но тот же самый "мотив" про- звучал в "Истории Национального конвента", написанной в конце 90-х годов XVIII в. одним из бывших лидеров "равнины" в Конвен- те, а затем активным термидорианцем П.Т. Дюраном де Майяном. Он считал Робеспьера "народным диктатором, мало-помалу возвы- сившимся благодаря расположению к нему черни"12. По мнению это- го автора, Робеспьер и его сторонники-монтаньяры хотели, чтобы "наказание богатых врагов революции обернулось выгодой для бед- ных патриотов"13. Правда, в отличие от бабувистов Дюран де Май- ян относился к подобным устремлениям крайне отрицательно. Практически одновременно с "социальным мотивом" в интер- претациях Террора возникает и "мотив утопии". Наиболее ярко он представлен в знаменитом докладе Комиссии по изучению бумаг, найденных у Робеспьера и его сторонников, с которым 16 нивоза III года (5 января 1795 г.) выступил в Конвенте видный политиче- ский деятель термидорианского периода Э.Б. Куртуа. В литературе нередко встречаются довольно критические оценки этого сочинения, высказывавшиеся позднее как участниками революции, так и ее ис- ториками. Причем критиковали его не только по идеологическим со- ображениям — за ярко выраженный антиробеспьеризм, но и с фор- мальной стороны. Так, бывший монтаньяр Р. Левассёр (из Сарты) в своих воспоминаниях утверждал, что выступление Куртуа изобило- вало "злонамеренными риторическими преувеличениями"14. С дру- гой стороны, в мемуарах известного термидорианца П. Барраса вы- сказывается упрек в адрес Куртуа за то, что автор доклада, умолчав о некоторых важных фактах, не сумел воссоздать полную картину 176
трагических событий эпохи Террора и, самое главное, вскрыть их причины15. В дальнейшем некоторые историки, апологетически на- строенные по отношению к Робеспьеру, также выражали сомнение в историографической значимости этого сочинения, обвиняя Куртуа в фальсификации фактов16. Между тем столь негативные оценки данной работы далеко не во всем справедливы. За пышной риторикой, которая действительно составляет значительную часть ее содержания, как, впрочем, и боль- шинства других публичных выступлений революционной эпохи, вни- мательный читатель без труда обнаружит немало интересных мыслей и тонких наблюдений, свидетельствующих об остром уме и научной эрудиции автора, был ли им сам Куртуа или кто-либо другой (об этом чуть позже). По убеждению автора доклада, трагедия Террора стала резуль- татом грубого нарушения естественного хода вещей, в соответствии с которым до того времени развивалась революция: "Всемирный ра- зум... что приводит в движение миры и обеспечивает их гармонию, был подменен разумом одной партии... Революция, которую считали более или менее постепенным переходом от зла к благу, была отны- не уподоблена лишь удару молнии (выражение Сен-Жюста. — A.4.)"v. Причину столь фатального развития событий, когда есте- ственный ход эволюции общества оказался временно прерван, автор доклада видел в желании робеспьеристов провести в жизнь путем жесточайшего государственного принуждения умозрительно создан- ный ими план социального устройства, совершенно не учитывавший реального положения дел. «Повеса двадцати шести лет, — говорил докладчик о Сен-Жюсте, — едва стряхнув с себя школьную пыль и раздуваясь от гордости за свои куцые знания, прочел книгу одного великого человека (Монтескье), в которой ничего не понял, кроме того, что роскошь, дитя искусств и торговли, портит народ. Еще он вычитал, что другой великий человек (Ликург), коего он понял и то- го меньше, воспитал народ храбрецов на пространстве в несколько тысяч стадий. Тут же наш незадачливый подражатель античности, не изучив ни местных особенностей, ни нравов, ни состава населения и применяя принципы, которые вообще неприменимы на практике, за- явил нам здесь тоном, полным самодовольства, которое было бы смешно, если бы не было столь ужасно: "Мы обещаем вам не счастье Персеполиса, а счастье Спарты"»18. В своем стремлении реализовать подобную утопию сторонники Робеспьера, утверждалось в докладе, проявляли упорство религиоз- 177
ных фанатиков, не останавливаясь ни перед чем ради достижения по- ставленной цели19. Эта попытка силой втиснуть реальную общест- венную жизнь в прокрустово ложе абстрактной схемы имела самые печальные последствия: робеспьеристская политика привела к раз- рушению торговли, предпринимательства, искусств и ремесел, отме- чал автор доклада20. Таким образом, в докладе Комиссии по изучению бумаг Робеспь- ера мы имеем дело с попыткой своеобразного историко-социологиче- ского объяснения феномена Террора. Едва ли можно согласиться с мнением Барраса, заявившего много лет спустя, что Куртуа не пошел дальше рассмотрения индивидуальных качеств отдельных персонажей и что,, сосредоточившись на особенностях личности Робеспьера, он даже не попытался проанализировать его политику21. Напротив, имен- но стремление к широким обобщениям выгодно отличает этот доклад от большинства антиробеспьеристских сочинений того времени, в том числе, как ни странно, и от сделанного год спустя еще одного доклада Куртуа о событиях 9 термидора, где причины Террора сводились в ду- хе "черной легендьГ к честолюбию и кровожадности Робеспьера, яко- бы стремившегося подражать королям, императорам и другим тира- нам прошлого22. Столь разительное отличие второго выступления Куртуа от предыдущего наводит на мысль, что их тексты, возможно, были подготовлены разными людьми. Не делая далеко идущих выво- дов относительно авторства докладов, отмечу лишь, что, по свиде- тельству Левассёра, первый из них был написан под наблюдением Куртуа неким ученым человеком (homme de college), чьего имени ме- муарист, правда, не сообщает23. Как бы то ни было, данное произве- дение, несомненно, заслуживает внимания как одно из первых прояв- лений "мотива утопии" при объяснении причин Террора. Такая интерпретация (возможно, независимо от намерений Кур- туа) перекликалась с трактовкой Французской революции в целом авторами консервативного направления, в частности выдающимся английским мыслителем Э. Бёрком. Еще в юности, пришедшейся на середину века, Бёрк критиковал английских и французских просве- тителей за то, что они полагали возможным разработать умозритель- ным путем схему идеального общественного строя, лишенного про- тиворечий24. Неудивительно, что Французская революция, в кото- рой многие современники (по крайней мере на ранней ее стадии) ви- дели триумф идей Просвещения, была воспринята им как попытка осуществления этих абстрактных систем на практике. Уже в 1790 г. в знаменитых "Размышлениях о революции во Франции" Бёрк осу- 178
дил происшедшее по другую сторону Ла-Манша как насилие над ис- торически сформировавшимся и вполне жизнеспособным общест- венным организмом во имя торжества мертворожденной абстракции. "Разве верно, будто французская система управления оказалась на- столько неспособной к реформе или не заслуживающей ее, что суще- ствовала настоятельная необходимость сразу же снести все здание и расчистить площадку для возведения на его месте теоретически раз- работанного, экспериментального сооружения?" — спрашивал он25, нисколько не сомневаясь, что ответ может быть только отрицатель- ным. В погоне за фантомом идеального строя революционеры приве- ли Францию к катастрофе, считал автор "Размышлений": "Наказа- нием им стал их успех. Законы ниспровергнуты, суды уничтожены, промышленность безжизненна, торговля угасает, налоги не выплачи- ваются, но население тем не менее нищает, церковь ограблена, но го- сударству не стало легче..."26. В последующих работах Бёрка эти идеи получили дальнейшее развитие. Английский мыслитель настойчиво подчеркивал, что уни- кальность французских событий заключалась именно в той ведущей роли, которую в них играла идеология разрыва с прошлым, — в аб- солютном неприятии деятелями революции существовавших до нее социальных реалий: "Французские революционеры недовольны всем; они отказываются хоть что-нибудь реформировать; они ничего не оставляют без изменения, да-да, совсем ничего"27. В отличие от доклада Куртуа сочинения Бёрка не содержат осо- бого анализа политики робеспьеристов в период их нахождения у власти. Рассматривая извне происходившее во Франции и порицая революцию в целом, Бёрк сравнительно мало вникал в различия по- зиций соперничающих "партий". Его больше интересовало то, что было у них общего. Однако он также пришел к выводу, что во время господства якобинцев пропасть между реальностью и тем абстракт- ным идеалом, к которому они пытались привести нацию, была как никогда широка. В 1796 г. в одном из своих последних произведений мыслитель дал якобинцам такую характеристику: "Эти философы — фанатики, не связанные с какими-либо реальными интересами, кои уже сами по себе могли бы сделать их гораздо более гибкими; они с таким тупым остервенением проводят безрассудные эксперименты, что готовы принести в жертву все человечество ради успеха даже са- мого незначительного из своих опытов"28. Впрочем, необходимо заметить, что Бёрк не ограничивался лишь одним мотивом в объяснении причин Террора. Одним из первых он 179
обратился к изучению роли социальных факторов в истории Фран- цузской революции29. Так, в 1794 г. он охарактеризовал жиронди- стов как защитников интересов новых собственников — торговцев, банкиров, держателей ассигнат, покупателей национальных иму- ществ, а якобинцев — как выразителей чаяний "черни"30. Но "соци- альный мотив" все же занимал у Бёрка подчиненное положение по отношению к "мотиву утопии". По мнению мыслителя, устремления "черни" определялись прежде всего теми самыми абстракциями, ко- торыми философы отравили ее сознание. Весьма близкое к этому объяснение феномену Террора предло- жила А.Л.Ж. де Сталь, активная участница революционных собы- тий и автор одной из первых исторических работ о них, написанной в 1816—1817 гг. Эпоха Террора, по ее утверждению, была отмечена беспрецедентным господством политического фанатизма. "Земные страсти, — заявляла де Сталь, — всегда примешиваются к религиоз- ному фанатизму, но часто бывает и наоборот: искренняя вера в неко- торые абстрактные идеи питает политический фанатизм"31. Машина террора, сложившаяся в значительной степени стихийно, в якобин- ский период приводилась в действие пружиной идеологии. Большин- ство политиков, по словам де Сталь, оказались в роли статистов, по- скольку их индивидуальные действия не оказывали практически ни- какого влияния на ход событий: "Политические догмы, если такое название может быть использовано по отношению к подобным за- блуждениям, царили в то время, но уж никак не люди"32 И все же, полагала она, существовал один человек, олицетворявший собой гос- подство идеологии, породившей массовый террор. Им был Робеспь- ер. "Он, правда, не превосходил других ни способностями, ни крас- норечием, но зато отличался таким холодным и суровым политиче- ским фанатизмом, что вызывал страх даже у своих коллег"33, — пи- сала мадам де Сталь. По ее словам, именно непоколебимая привер- женность Робеспьера совершенно абсурдным и абсолютно неосуще- ствимым на практике идеям позволила ему сыграть ведущую поли- тическую рбль в эпоху Террора. Нетрудно заметить, что подобная точка зрения весьма напоми- нает идеи, высказанные в докладе Куртуа и работах Бёрка. Впро- чем, это еще отнюдь не означает, что знаменитая писательница и идеолог "партии" конституционалистов находилась под влиянием именно этих авторов. Мысль о том, что Террор стал порождением абстрактной идеологии, была широко распространена среди "уме- ренных" революционеров либерального толка, близких к мадам де 180
Сталь, и неоднократно высказывалась еще в ходе дебатов по проек- ту конституции III года. «В 1795 г. абстракцию отвергали не столько из-за ее нереалистичности, сколько из-за того, что она практически служила народному движению, "террористам" и "анархии", с кото- рыми приходилось мириться представителям народа и которые были использованы тиранией Робеспьера», — отмечает современный нам французский историк34. Впрочем, и позднее "мотив утопии" находил отзвук в воспомина- ниях о революции ее участников. Так, старый монтаньяр Левассёр, не скрывавший симпатий к робеспьеристам и старавшийся по возможно- сти "реабилитировать" их перед потомством, тем не менее отмечал в своих мемуарах, что политика этой "партии" строилась в соответствии с теоретическими принципами, едва ли осуществимыми на практике33. Причем верность робеспьеристов своей доктрине доходила, по словам Левассёра, до фанатизма: "Робеспьер и Сен-Жюст в применении сво- их теорий не останавливались ни перед чем; оспаривать их идеи зна- чило объявить себя их личным врагом, а это могло закончиться толь- ко смертью"36. Эта политическая группа, считал Левассёр, использо- вала для осуществления своего тщательно разработанного плана са- мые жестокие средства. Он характеризовал Робеспьера и Сен-Жюс- та как "людей непреклонных, руководствовавшихся принципами и ис- кренне желавших республики, хотя для ее победы они оказались спо- собны применить методы одиозные и кровавые"37. Подобные призна- ния в устах Левассёра, являющиеся отголосками "мотива утопии", имеют особое значение, поскольку в своих мемуарах он выступил ре- шительным сторонником принципиально нового подхода к объясне- нию Террора, широко использовав "мотив обстоятельств". После реставрации Бурбонов роялистская публицистика обру- шила на прошедшую революцию жесточайшую критику, фактически отождествив ее с Террором. Гонениям подверглись практически все "цареубийцы" — члены Конвента, проголосовавшие за казнь Людо- вика XVI, — независимо от их роли во время и после 9 термидора. И робеспьеристы, и большинство термидорианцев были заклеймены как "террористы". Вот тогда-то в воспоминаниях бывших революци- онеров и людей им сочувствующих особенно громко зазвучал "мотив обстоятельств". Левассёр, например, сформулировал его следующим образом: "Никто не думал устанавливать систему террора. Она бы- ла создана силой обстоятельств..."38. По его словам, репрессии 1793—1794 гг. были вызваны необходимостью борьбы с интервен- цией и внутренней контрреволюцией39. Последовательно придержи- 181
ваясь этого тезиса на протяжении всей книги, Левассёр тем не менее вынужден был время от времени делать некоторые отступления и оговорки, ему противоречившие. Он то признавал, что все же имели место и ничем не оправданные "эксцессы" террора, в коих, однако, был виновен не Робеспьер, а его "жестокие враги" — Колло д'Эр- буа, Каррье и прочие40, то, как мы уже видели, отмечал фанатизм и беспощадность робеспьеристов, отделяя их от рядовых монтаньяров, занимавшихся созидательной работой41. Впрочем, едва ли автор вос- поминаний в полной мере осознавал противоречивость некоторых своих утверждений: во многом она была обусловлена сложностью и противоречивостью эпохи, описываемой в мемуарах. "Мотив обстоятельств" преобладал и в трактовках данного пери- ода бывшими членами Комитета общественного спасения Б. Баре- ром и Л. Карно. "События показали, — писал Барер, — что не было иного пути к спасению Франции и свободы и что Конвент избрал единственный способ обеспечить национальную оборону"42. Террор был необходимым средством защиты, ответом ударом на удар — так считал Карно, «ели верить свидетельству его сына43. Отметим, одна- ко, и другое совпадение взглядов бывших членов "Великого комите- та", а именно в характеристике робеспьеристов. Отличительной осо- бенностью этой политической группы оба признавали фанатическую преданность определенным идеологическим принципам44. Правда, ни тот, ни другой не касались сущности этих принципов и их влияния на политику робеспьеристского триумвирата. Печально знаменитый Ж. Фуше, служивший на протяжении четверти века всем сменявшим друг друга политическим режимам Франции и совершивший на данном поприще немало темных дел, попытался в пространных мемуарах оправдать многие из своих по- ступков. Однако периоду Террора в его книге отведено только не- сколько страниц. Мимоходом упомянув об "эксцессах" террора, Фуше ссылался на то, что внешнее и внутреннее положение Фран- ции не оставляло возможности для выбора43. О себе "палач Лиона" и борец за Дехристианизацию писал, что "вынужден был приспосаб- ливаться к языку эпохи и платить дань роковой силе обстоя- тельств"46. Разумеется, подобный фатализм в оценке действий Кон- вента не оставлял места для анализа политики отдельных "партий". Свои разногласия с Робеспьером Фуше объяснял прежде всего не- гативными качествами личности Неподкупного. Впрочем, Фуше также отмечал, что многие поступки последнего имели ярко выра- женный идеологический подтекст и что Робеспьер "часто оказывал- 182
ся на уровне даже самых ужасных обстоятельств" благодаря, поми- мо прочего, своим принципам47. Бывший монтаньяр, затем — термидорианец и, наконец, граф импе- рии А. Тибодо в своих воспоминаниях также писал о стихийном харак- тере возникновения и распространения Террора. "Ничто не было так далеко от систематичности, как террор... — утверждал он. — Именно сопротивление внешних и внутренних врагов революции мало-помалу довело дело до террора"48. Вместе с тем Тибодо отмечал, что стоявшие тогда у власти люди пытались строить свои действия на основе опреде- ленной идеологической системы, хотя, по его мнению, и безуспешно: "Террористическое правительство хотело исправить нравы, привить на- ции новые институты и новые привычки. Но в этих планах и делах не было ни согласованности, ни последовательности. Находясь во власти обстоятельств, в тревогах сегодняшнего дня, нельзя ничего создать для будущего..."49. Констатируя, что этот идеал имел преимущественно этическое содержание и представлял собой слепое копирование антич- ных образцов, Тибодо подчеркивал его утопичность: "Тщетна надежда одним махом ввести для нации, состарившейся в цивилизации, нравы и простоту древних республик. Как только пружина, на мгновение сжа- тая давлением террора, высвободится, этот народ тут же открыто вер- нется к своему прежнему поведению, привычкам и недостаткам"50. Особняком среди всех рассмотренных выше работ стоят мемуа- ры П. JBappaca. Старый термидорианец не считал возможным пред- ложить сколько-нибудь исчерпывающее объяснение истоков Терро- ра и ограничился лишь постановкой самой проблемы: "Несомненно, причина Террора, как и всех великих политических кризисов, кото- рые называют феноменами, не может быть единственной и сама по себе есть следствие множества предшествующих ей причин"51. Не предлагая своего решения проблемы, Баррас фактически отклонил и те интерпретации, что содержались в работах его современников. Так, отмечая в событиях того периода особую роль Робеспьера, су- мевшего "возвести террор в систему"52, он, однако, критически отно- сился к концепции доклада Куртуа. С другой стороны, признавая значение обстоятельств военного времени для формирования Терро- ра53, Баррас все же считал, что ссылка на один лишь этот фактор не позволяет понять явление в целом: "...Хотя может показаться, что ту эпоху легко объяснить чувствами, побуждениями и взглядами, обу- словленными вторжением в страну неприятеля, тем не менее в при- чинах, которые привели к подобному состоянию всеобщего террора, есть нечто до сих пор непостижимое..."54. 183
Подведем итог. В объяснении причин Террора современниками и участниками революционных событий мы слышим те же самые мо- тивы, которые до сих пор звучат в историографии данной темы. Од- нако появляются они далеко не одновременно. В эпоху революции авторы проанализированных нами работ, независимо от своих поли- тических убеждений, связывали Террор с попыткой "партии" Робес- пьера осуществить на практике теоретически разработанный проект идеального общественного строя. Расхождения во мнениях касались лишь социального содержания этого идеала. Одни считали, что по- литика робеспьеристов отвечала интересам неимущих слоев ("соци- альный мотив"), другие — что она была утопична и противоречила любым реальным интересам вообще ("мотив утопии"). Любопытно, что на обстоятельства военного времени как на причину Террора ни- кто из рассмотренных цами авторов тогда не ссылался. "Мотив об- стоятельств" получает распространение значительно позже, в ответ на преследования бывших революционеров в годы Реставрации. Од- нако в воспоминаниях даже тех участников революции, кто стремил- ся представить Террор как порождение "фатальной силы вещей", все равно продолжали звучать отголоски тезиса о том, что действия робеспьеристов — ведущей политической группировки периода Террора — имели в своей основе определенную идеологическую схему. Разумеется, мы не можем рассматривать точку зрения непосред- ственных участников революционных событий как решающий аргу- мент в нынешних историографических спорах о причинах Террора, помня, что "большое видится на расстоянии". И все же, размышляя над тем, стал ли "Великий террор" Французской революции следст- вием объективной необходимости либо порождением определенного типа идеологии, порой бывает совсем нелишним поинтересоваться мнением на сей счет людей, живших в условиях этой "необходимо- сти". 1 Об этих дискуссиях см., например: Кареев Н.И. Историки Француз- ской революции. Пг., 1924—1925. Т. 1—2; МанфредА.З. Споры о Робес- пьере (1958) // Манфред А.З.. Великая французская революция. М., 1983; ЧудиновА.В. Назревшие проблемы изучения Великой французской революции (по материалам "круглого стола") // Новая и новейшая исто- рия. 1989. № 2; Блуменау С.Ф. От социально-экономической истории к проблематике массового сознания: Французская историография револю- ции конца XVIII в. (1945-1993). Брянск, 1995; Gerard A. La Revolution 184
francaise: mythes et interpretation. 1789—1970. P., 1970; Vovelle M. Le siecle d'historiographie revolutionnaire // L'Etat de la France pendant la Revolution: 1789-1799. P., 1988; La Terreur: Actes de la table ronde. Clermont-Ferrand, 1994. 2 Характеристику основных направлений историографии революции см.: Собуль А. Классическая историография Французской революции: О нынешних спорах // Французский ежегодник. 1976. М., 1978; Блуме- нау С.Ф. иРевизионистское" направление в современной французской ис- ториографии Великой буржуазной революции конца XVIII века. Брянск, 1992; Он же. Французская историография революции во второй половине XX века: этапы движения // Историческая мысль и история идей. Брянск, 1998. 3 Подробнее см.: Чудинов А.В. О новом отношении к консервативной историографии: через критику к синтезу // Актуальные проблемы изуче- ния истории Великой французской революции. М., 1989; Он же. Раз- мышления англичан о Французской революции: Э. Бёрк, Дж. Макинтош, У. Годвин. М., 1996. Гл. 1, § 3. 4 См., например: Viola P. Robespierre: debats d'aujourd'hui // Images de Robespierre. Napoli, 1993; Якобинство в исторических итогах Великой французской революции ("круглый стол") // Новая и новейшая история. 1996. № 5. 5 Бачко Б. Робеспьер и террор // Исторические этюды о Француз- ской революции: Памяти В.М. Далина (К 95-летию со дня рождения). М., 1998. С. 141. См. также: Baczko В. Thermidor et la legende noire de Robespierre // Images de Robespierre. P. 7. 6 См.: Бабёф Г. Соч. М., 1977. Т. 3. С. 545, прим. 30. 7 Бабёф Г. О системе уничтожения населения, или Жизнь и преступ- ления Каррье // Бабёф Г. Соч. Т. 3. С. 225—229. 8 Подробнее см.: Далин В.М. Робеспьер и Бабёф // Далин В.М. Люди и идеи. М., 1970; Черткова Г.С. Гракх Бабёф во время термидори- анской реакции. М., 1980; Mathiez A. Babeuf et Robespierre // Annales revolutionnaires. 1917. 9 См., например: [Бабёф Г.] Трибун народа, или Защитник прав чело- века. № 35. [30 ноября 1795 г.] // Бабёф Г. Соч. Т. 3. С. 511. 10 Буонарроти Ф. Заговор во имя равенства. М., 1963. Т. 1. С. 108-109. и Там же. С. 112. 12 Durand de Maillane Р.Т. Histoire de la Convention nationale. P., 1825. P. 253. 13 Ibid. P. 165. 14 Levasseur R. (de la Sarthe). Memoires. P., 1831. T 4. P. 91. 15 Barras P. Memoires. P., 1895. T 1. P. 210-211. t6 См.: Манфред A3. Указ. соч. С. 359. 185
17 Courtois E.B. Rapport fait au nom de la Commission chargee de Геха- men des papiers trouves chez Robespierre et ses complices. P., 1795. P. 4. 18 Ibid. P. 5. Куртуа цитирует доклад Сен-Жюста от 23 вантоза II го- да (13 марта 1794 г.), где, в частности, говорилось: "Но не счастье Персе - полиса предлагаем мы вам, это счастье растлителей человечества; мы пред- лагаем вам счастье Спарты и Афин в их лучшие времена..." (Сен- ЖюстЛА. Речи. Трактаты. СПб., 1995. С. 126). 19 Ibid. Р. 29. 20 Ibid. P. 14,15, 21, 26, 28, 31. 21 Barras P. Op. cit. P 211. 22 Courtois E.B. Rapport fait au nom Comites de salut public et de surete general sur les evenements du 9 thermidor an II. P., an IV (1796). Я'Levasseur R. Op. cit. P. 91. 24 Подробнее см.: Чудинов А.В. "Предшественники социализма" по- неволе // Эгалитаристские памфлеты в Англии середины XVIII в. М., 1991. 25 Burke Е. Reflections on the revolution in France // The works of the right honourable Edmund Burke. L., 1808. Vol. 5. P. 233-234. 26 Ibid. P. 87. 2? Burke E. A letter to a Noble Lord (1796) // The Works... L., 1808. Vol. 8. P. 20. 28 Ibid. P. 55. 29 Подробнее см.: Чудинов А.В. Размышления англичан о Француз- ской революции. Гл. 1, § 2. 30 Burke E. Preface to the address of M. Brissot to his constituents (1794) // The Works... L., 1808. Vol. 7. P. 315-319. 31 Stael A.L.C. Considerations sur les principaux evenements de la Revolution francaise. P., 1818. T 2. P. 112-113. 32 Ibid. P. 142. 33 Ibid. P. 140; 34 Боек Я. "Арсенал для подстрекателей" (Декларация прав человека как программа практических действий) // Исторические этюды о Фран- цузской революции... С. 195. 35 Levasseur R. Op. cit. Т. 3. P. 77—78. 36 Ibid. P. 63. 37 Ibid. P. 78. См. также с. 2. 38 Levasseur R. Op. cit. T. 2. P. 196. 39 Ibid. P. 131-132,194-195, 210-211; T. 3. P. 2-3. "o Ibid. T. 2. P. 197, 211. "i Ibid. T. 3. P. 5. 42 Barere B. Memoires. P. 1842. T 2. P. 124. 43 См.: Carnot H. Memoire sur Lazare Camot. P., 1907. T. 1. P. 377, /86
« Ibid. P. 528; Barere B. Op. cit. P. 234-236. « Fouche]. Memoires. P., 1824. T. 1. P. 15. "6 Ibid. P. 17. «Ibid. P. 20. 48 Thibaudeau A.C. Memoires sur la Convention et le Directoire. P., 1824. T. 1. P. 45-46. "9 Ibid. P. 56. 50 Ibid. P. 57. " Barras P. Op. cit. P. 145. 52 Ibid. P. 144-146, 208. 53 Ibid. P. 154-156. я Ibid. P. 211.
ПУТИ ПРОСВЕЩЕНИЯ ДЛ. Ростиславлев Жозеф де Местр о целях и перспективах просвещения в России Популярность французских просветителей в России во второй по- ловине XVIII в. общеизвестна. Между тем экспансия французской культуры не только продолжалась, но даже заметно усилилась в пер- вые десятилетия XIX в. Тысячи эмигрантов нашли приют во владени- ях "Госпожи Помощь", как любила называть себя Екатерина II. В годы царствования Павла I и Александра I двор короля Лю- довика XVIII находился в российской Митаве. Конечно, интеллек- туальный уровень подавляющего большинства эмигрантов несопо- ставим с гением Вольтера, Дидро или Руссо, но это были люди об- разованные, воспитанные на лучших образцах культуры XVIII в. Многие в поисках средств к существованию стали учителями и с ус- пехом заменили авантюристов, отправившихся в Россию в 60—80-е годы XVIII в., когда возник спрос на французский как на язык ев- ропейского общения. В 1814 г. русские офицеры, воспитанники эми- грантов, приятно удивили парижан безукоризненным произношени- ем и хорошими манерами. Русские дворяне почувствовали себя евро- пейцами, преодолев отчужденность от западной культуры1. Преемственность культурной экспансии Просвещения и эмигра- ции в России позволяет поставить вопрос о соотношении их идейно- го влияния. В рамках европейской эмиграции возникла реакция про- тив Просвещения в форме консерватизма и романтизма2. Но какую роль играл*западноевропейский консерватизм в условиях самодер- жавной и крепостнической России, правящая элита которой искала пути модернизации общественных и политических институтов? Ре- шение этого вопроса возможно на основе анализа эмигрантской кон- цепции образования и воспитания, сферы особенно важной для фи- лософии XVIII в. © Д.А. Ростиславлев, 1999 188
Самым колоритным и значительным представителем идеологии западноевропейского консерватизма в России был сардинский граф Жозеф де Местр. Предки философа в XVII в. переселились из Лан- гедока в Савойю. Двуязычное герцогство, часть Сардинского коро- левства, в XVIII в. входило в область французского культурного влияния. В 1796 г. Савойя, а позднее и некоторые другие континен- тальные территории королевства были аннексированы Францией. Сенатор Ж. де Местр сохранил верность своему монарху и стал французским политическим эмигрантом. Он выполнял дипломатиче- ские поручения Карла-Эммануила в Швейцарии, возглавлял граж- данскую администрацию на острове Сардиния. В 1803 г. вступивший на престол Виктор-Эммануил I возложил на де Местра миссию представлять интересы Савойского дома при Санкт-Петербургском дворе3. Дипломатическое поручение было весьма ответственным. За- ключив в 1802 г. Амьенский мир с Францией, Англия предала сво- его союзника — сардинского короля. Австрийская политика в Ита- лии скорее таила в себе угрозу интересам Савойского дома, нежели надежду на восстановление целостности Сардинского королевства. Только Россия могла служить гарантом легитимистских претензий Виктора-Эммануила I. Щекотливость положения сардинского ди- пломата заключалась в том, что его король был пенсионером россий- ского императора. Пенсию своему другу Карлу-Эммануилу даровал Павел I, тогда как его преемник казался вполне равнодушным к бед- ствиям Виктора-Эммануила4. Постоянно стесненный в средствах дипломат прекратившего су- ществование государства, Ж. де Местр имел в России неожиданный и тем более впечатляющий успех. Причем его дипломатический ав- торитет был лишь следствием того пристального интереса, который вызвала в Петербурге личность посланца Виктора-Эммануила I. После выхода в 1796 г. книги "Рассуждения о Франции"5 имя Ж. де Местра было на устах у образованных европейцев. Это сочи- нение по праву рассматривалось в одном ряду с "Размышлениями о революции во Франции" Э. Бёрка как своего рода библия традици- онализма нового времени. Политический памфлет — предсказание английского мыслителя произвел неизгладимое впечатление на Ж. де Местра. В свою очередь, он выступил в жанре философской крити- ки революции. Ж. де Местр написал впечатляющую драму о наказа- нии Творцом европейцев за измену истинной религии. Фабула этой драмы такова. Реформация и Просвещение подорвали основы обще- 189
ственных и политических институтов европейцев. Абстрактные идеи "общественного договора" и "естественных прав" привели к распаду основ общежития и убийству суверена — Людовика XVI — его под- данными. Неслыханные искупительные жертвы, которые принесли французы и другие европейцы, пролив кровь сотен тысяч собратьев, должны были, по мнению автора, завершиться прощением, а значит, прозрением человечества, восстановлением основанных Высшей Си- лой престолов. Сословная монархия и признание гегемонии папы в христианском мире — социально-политический идеал Ж. де Местра. "Рассуждения о Франции" поразили современников мистической страстностью, нестандартностью мышления автора, блестящим сти- лем, запомнившим язык Вольтера. Это произведение было высоко оценено как Наполеоном, так и окружением Людовика XVIII, кото- рое установило тесные отношения с Ж. де Местром6. Приезд европейской знаменитости в Санкт-Петербург пришел- ся на время идеологических столкновений внутри российской элиты. Воспитанник Лагарпа, Александр I стремился к модернизации об- щественно-политических институтов России по рецептам француз- ских просветителей. Император вел страну к сближению с Франци- ей Наполеона, гением которого восхищался. В 1801—1805 гг. планы реформ разрабатывались на тайных заседаниях так называемого Не- гласного комитета, состоявшего из единомышленников царя-либера- ла — Н.Н. Новосильцева, П.А. Строганова, А.А. Чарторыйского, В.П. Кочубея. В 1808—1811 гг. общественное мнение было взбудо- ражено кипучей преобразовательской деятельностью М.М. Сперан- ского. Технократический, подражательный характер реформ вызвал широкую оппозицию среди российской элиты. "Старороссы" и Н.М. Карамзин пытались противопоставить им национальную тра- дицию7. Большая часть знати, сохранив прозападническую, в част- ности галломанскую, культурную ориентацию, демонстрировала ра- зочарованность абстрактным просветительством. Возникла мода на католицизм, красноречивым проповедником которого был савойский мыслитель. Творчество Ж. де Местра, в котором соединялись евро- пейский универсализм с враждебным революционному духу тради- ционализмом, отвечало идейным и духовным запросам значительной части российской аристократии. Кроме того, автор "Рассуждений о Франции" был знатоком искусства салонной беседы, так обогатив- шей культуру XVIII в.8 Ж. де Местр вскоре стаЛ желанным гостем в домах петербург- ской знати. Он сам поражался своему успеху, объясняя его волей 190
Провидения. Близкое знакомство связывало его не только со "ста- ророссами" братьями Толстыми, но и с либералами из близкого ок- ружения царя: адмиралом и морским министром П.В. Чичаговым, графами В.П. Кочубеем и П.А. Строгановым. Ж. де Местр был принят в салоне М.А. Нарышкиной, гражданской жены Александ- ра I. Дважды, в преддверии конфронтации между Россией и наполе- оновской Францией, в 1804 и в 1811—1812 гг., сардинский дипломат становился советником императора, получая беспрецедентную для его статуса возможность влиять на внутреннюю политику России9. Широчайшие познания, незаурядный и парадоксальный ум10, счастливо сочетавшиеся с исключительным обаянием, привлекали к графу людей. Ж. де Местр отнюдь не был догматиком. В Савойе до революции он слыл масоном и либералом, в начале эмиграции его на- зывали даже якобинцем. После выхода "Рассуждений о Франции" за автором закрепился имидж вождя реакции, но А. Блан, издавший его сочинения в середине XIX в., причислил Ж. де Местра к пред- вестникам сен-симонизма11. Александра I интересовали мистические стороны доктрины христианского мыслителя. Действительно, мно- гие воззрения Ж. де Местра на ход человеческой истории, его раз- мышления о наказании и искуплении, о чудесном характере револю- ции были близки мартинистам12. В 1812 г., в преддверии решающего столкновения с Наполеоном, Александр I обращался к Ж. де Мест- ру как к пророку, но одновременно и как к прагматичному политику, прося использовать влияние иезуитов в Польше, чтобы предотвра- тить участие ее населения в войне против России13. Лето 1810-го — весна 1812 г. — время наибольших успехов Ж. де Местра при российском дворе. Он идейно обосновал отход от ре- форм М.М. Сперанского. Отставка последнего совпала со временем тайных свиданий сардинского посланника с императором в доме обер-гофмейстера графа Н.А. Толстого. Ж. де Местр выполнял кон- фиденциальные поручения Александра I, редактировал документы, выходившие из-под монаршего пера. Ему предлагали занять высо- кий пост на русской службе (сам он писал о посте вице-канцлера), но граф сохранил рыцарскую верность своему королю, который, за- метим, не сумел ее в должной мере оценить14. Именно в указанный период Ж. де Местр составил для Александра I два мемуара, кото- рые наиболее рельефно демонстрируют его взгляд на перспективы просвещения в России. Поводом к написанию так называемых "пяти писем" Ж. де Ме- стра стала борьба, развернувшаяся вокруг открытия Царскосельско- 191
го лицея. Проект программы составил М.М. Сперанский, видевший в Лицее питомник будущих государственных деятелей, которые за- вершат и упрочат реформы александровского правления. Государст- венное значение лицея подчеркивалось планами обучения в нем младших братьев императора — Николая и Михаила, планами, сор- ванными войной 1812 г. Проект М.М. Сперанского основывался на педагогической модели в духе идей западноевропейских просветите- лей. Ее характерными чертами были: равенство прав на образование, энциклопедизм с уклоном в изучение естественных наук и филосо- фии, преобладание научного образования над нравственным воспи- танием15. Незадолго до того назначенный министром народного просвеще- ния граф А.К. Разумовский принимал деятельное участие в созда- нии этого необычного учебного заведения. Граф был открытым вра- гом М.М. Сперанского. Космополит по воспитанию и по образу жизни, А.К. Разумовский с большим интересом прислушивался к суждениям Ж. де Местра, в котором видел наиболее одаренного представителя западной культуры и одновременно критика западной философии XVIII в., воодушевлявшей М.М. Сперанского. Вот как описывал их встречи биограф семьи Разумовских: "В тиши графско- го кабинета (в доме А.К. Разумовского. — Д.Р.) они ведут частые и длинные беседы. Они рассуждают о том, нужна ли на самом деле нау- ка для России; полагают, что ей как военной державе не по плечу классическое образование; они скорбят о том, что духовенство у нас необразованно, сравнивают его с блестящим сонмом латинских кар- диналов; много говорят об иезуитах. Все это было жгучими вопроса- ми дня"16. Многие сочинения Ж. де Местра родились из подобных бесед, однако упомянутые "пять писем" были заказаны А.К. Разумовским специально для передачи Александру I. Ж. де Местр воспользовал- ся лестным предложением, чтобы поддержать ходатайство иезуитов в западных землях, присоединенных к России в результате раздела Польши. Суть ходатайства заключалась в избавлении иезуитских школ от контроля со стороны Виленского университета. Учебные за- ведения ордена Иисуса в России переживали период расцвета. Они множились не только в западных провинциях. В Санкт-Петербурге в иезуитском пансионе аббата Николя и иезуитской школе обучались отпрыски знаменитых фамилий России: Голицыны, Строгановы, Га- гарины, Барятинские и др. "Позже аббат Николь возглавил и Ри- шельевскую гимназию в Одессе17. Государственное образование в 192
России переживало пору становления, поэтому принципиально важ- но было определить критерии его развития. Ж. де Местр с подозре- нием относился к форсированному открытию университетов, опаса- ясь, что они станут разносчиками "разрушительных" идей XVIII в., и пугал власти "Пугачевым из университета"18. Христианский мыс- литель стал защитником интересов иезуитов в России. Осенью 1811 г. Ж. де Местр обратился в правительство с новой запиской, в которой просил поддержать ходатайство иезуитов о преобразовании коллегии в Полоцке в академию на правах университета. Консерва- торы воспользовались этой инициативой, чтобы нанести удар по М.М. Сперанскому. По их предложению автор преобразовал запи- ску в "Трактат о России", который был предложен вниманию импе- ратора. Александр I лично выразил Ж. де Местру удовлетворение прочитанным19. Жанр конфиденциальных записок обязывал и несколько сковы- вал мыслителя. Поэтому для более полной оценки его взглядов отно- сительно перспектив просвещения в России мы воспользуемся и другими произведениями, написанными или задуманными им в этой стране, а также выдержками из "Дипломатической переписки", по- учительными, как все, вышедшее из-под пера этого необычного че- ловека20. Организация общественного образования в России не случайно вызвала пристальный интерес Ж. де Местра. Он был убежден, что от решения этого вопроса зависели стабильность и процветание им- перии или, напротив, победа в ней разрушительных революционных начал. Ж. де Местр утверждал, что философия XVIII в., овладев умами целого поколения, стала причиной европейской революции. В России он готовил фундаментальные труды-, призванные опроверг- нуть доктрины английских мыслителей XVII в., которые заложили основы для идеологии Просвещения на континенте. В сочинениях "Анализ философии Бэкона" и "Санкт-Петербургские вечера" Ж. де Местр подверг основательной критике претензию на создание "новой" науки, основанной только на эксперименте и анализе ощу- щений. Попытки разорвать связь науки с религией, моралью, мета- физикой савойский мыслитель считал ущербными как для самой науки, так и для общества21. Если Ф. Бэкон сосредоточил свое внимание на чувствах, чтобы установить необходимую связь между познающим разумом и внеш- ним объектом, то Дж. Локк исследовал особые свойства разума, по- зволявшие познавать окружающий мир. Этот подход, полагал Ж. де 7 Человек эпохи... 193
Местр, привел к противопоставлению частного разума универсаль- ному, божественному, к оправданию духа индивидуализма теорией естественных прав. Книгу Дж. Локка он назвал "преддверием фило- софии XVIII в., сугубо негативной, а следовательно, пустой"22. Ж. де Местр утверждал, что оторванная от религии и традиций абстрактная наука была использована для разрушения обществен- ных устоев амбициозными представителями третьего сословия. Бу- дучи одним из самых образованных людей своего времени, он стре- мился развенчать фетиш, созданный Просвещением. "Наука — ве- личайшее украшение общества; ей следует оказывать поддержку, по- читать ее и защищать; но ее место — не первое", — утверждал Ж. де Месхр23. Опытный полемист умело использовал и авторитет самих просветителей. Он напоминал о предупреждениях Ж.-Ж. Руссо против научного образования в ущерб нравственному воспитанию членов общества. Упреки савойского мыслителя в адрес Петра I, ко- торый насаждением наук в России и бездумной подражательностью принес своему отечеству более вреда, нежели пользы24, были созвуч- ны суждениям автора "Общественного договора". Критикуя "со- физм", согласно которому "на человека смотрят как на некое отвле- ченное существо, неизменное во все времена и во всех странах"23, Ж. де Местр разделял сформулированный Ш. Монтескье принцип зависимости "духа законов" от климатических, природных условий. "Чем больше критикуют этот принцип, установленный Монтескье, тем больше в нем сказывается истина", — утверждал корреспондент Александра I26. Авторитет мыслителей XVIII в. позволил Ж. де Местру под- крепить выдвинутые им тезисы: во-первых, не все нации в равной степени предрасположены к наукам; во-вторых, наука не является высшей ценностью, а потому отставание в этой области вовсе не слу- жит поводом к национальному самоуничижению. "Римляне ничего не смыслили 6 искусствах, у них не было ни одного живописца, ни одного скульптура, а тем паче математика... И при всем том я пола- гаю, — продолжал автор записки императору, — что римляне недур- но показали себя всему свету, и всякая нация была бы не прочь ока- заться на их месте"27. Ж. де Местр видел в современной ему России "военную нацию", подобную римлянам, а потому не имеющую усло- вий для процветания наук. В анонимном сочинении "Религия и нра- вы русских" он писал, что не встретил истинных талантов в учебных заведениях этой страны и что для большинства русских характерна поверхностность суждений28. В конфиденциальной записке эта 194
мысль сформулирована более деликатно и, быть может, более взве- шенно. Ж. де Местр призывал императора к терпению, резонно за- мечая, что молодая нация не может равняться с европейцами в раз- витии наук. Научные способности выявит время. "А пока, в ожида- нии приговора времени, по какому злосчастному наитию торопятся русские преодолеть положенные самой природой расстояния и чув- ствуют себя униженными только из-за того, что принуждены подчи- няться одному из главнейших ее законов? — вопрошал автор. — Сие походит на то, как если бы юноша страстно желал быть старцем"29. Ж. де Местр тонко подметил комплекс неполноценности у русских, который он называл "самоуничижением из-за отставания от всех прочих народов". "Никогда еще не было более превратного и более опасного предрассудка, — предупреждал философ. — Русские могут быть первой нацией в свете, даже не имея никакого таланта к наукам естественным, ибо первая нация есть, несомненно, та, которая счаст- ливее всех в своем отечестве и страшнее для всех других народов"30. Ж. де Местр настоятельно предупреждал российского само- держца против слепого копирования западноевропейских научных учреждений и идей. Согласно его мнению, наука приносит пользу только при условии определенной нравственной зрелости нации. "То нравственное возрастание, которое постепенно ведет народы от вар- варства к цивилизации, было остановлено у вас и, так сказать, пере- резано двумя великими событиями: расколом общества и нашестви- ем татар", — писал философ. Он был убежден в том, что создателем гражданского общества, истинным воспитателем людей может быть только христианская церковь. "На Западе сила религии определя- лась силой ее князей, — замечал Ж. де Местр. — Римская церковь обладала качествами, соответствующими человеческой натуре: доб- лестью, образованностью, благородством и богатством... воздейст- вие религии на людей зависит прежде всего от уважения к ее служи- телям... В России нет сей охраняющей и защищающей силы. Рели- гия здесь может кое в чем воздействовать на рассудок, но совершен- но не достигает сердец, в коих рождаются все страсти и все престу- пления"31. В книге "Религия и нравы русских" Ж. де Местр много и с болью писал о приниженном положении в обществе православной церкви и о низком культурном уровне ее служителей. "Молодые лю- ди скорее назовут себя крестьянскими детьми, чем поповичами", — замечал внимательный наблюдатель32. Следствием неавторитетности "батюшек" Ж. де Местр считал отсутствие у народа твердых нрав- ственных начал. Он приводил доказательства грандиозных, а глав- 7* 195
ное, повседневных хищений, взяточничества, примеры неуважения личности, а также элементарной грубости и необязательности, с ко- торыми столкнулся в России33. В такой ситуации механически заим- ствовать западную науку, неразрывно связанную с рационалистиче- скими идеями XVIII в., значило неминуемо развалить общественные устои и государственность. На практике рассуждения Ж. де Местра оборачивались крити- кой недостатков педагогики и государственной системы образова- ния, сложившейся в России с петровских времен. Ей были присущи узкоутилитарный профессионализм, полуиностранный характер пре- подавания, многопредметность, жесткая дисциплина. На учение смотрели как на государственную повинность. При Петре I частыми были побеги учеников из школ. К провинившимся применяли статьи уголовного закона, как к беглым солдатам. Во времена Екатерины II нравы смягчились, в обращение вошли слова: "воспитание человека и гражданина". Но государственный характер образования и его раз- рыв с интересами общества сохранялись. Яркое доказательство то- му — "воспитальные дома" Екатерины II, в которых обрывались свя- зи между детьми и родителями. Основной задачей школы по-преж- нему была подготовка государственных служащих. Отечественные просветители-"общественники", по выражению историка русской педагогики П.Ф. Каптерева, критиковали "школьный энциклопе- дизм", который, как писал Н.И. Новиков, "наполнял голову ветром вместо приручения разума к правильному размышлению". Они осу- ждали "слепое пристрастие к иностранцам", в том числе к инозем- ным учителям, предупреждали об опасности разделения целей нрав- ственного воспитания и научного образования34. Развитие этих идей в свете опыта западноевропейской, в частно- сти французской, школы мы обнаруживаем в мемуарах Ж. де Мест- ра. При отсутствии общественного спроса на научные знания массо- вое насаждение учебных заведений было, по его мнению, занятием бесполезным и разорительным. Ж. де Местр привел один пример: попытка основания школы юриспруденции, стоившая казне немалых денег (студентам помимо стипендии оплачивали жилье), окончилась полным провалом — преподаватели, выписанные из-за границы, приходили в пустые аудитории. "А во времена, именуемые нами вар- варскими, — замечал философ, — Парижский университет насчиты- вал 4000 студентов, являвшихся из всех частей Европы учиться на свои деньги... Все самые ученые академии Европы... начинались со свободных собраний нескольких частных лиц, побуждаемых любо- 196
вью к наукам", а вовсе не волей правительства35. В присущей ему ма- нере Ж. де Местр поучал: "К науке не летят, к ней ползут на коле- нях... наука, подобно порядочной женщине, не сдается без долгих ухаживаний"36. Вполне логично выглядит тезис автора мемуара о необходимости сузить рамки искусственного раздутого образования в интересах са- мой науки. Одно из писем на имя А.К. Разумовского для передачи царю специально посвящено критике "энциклопедического бешенст- ва", которое автор усматривал в проекте программы Царскосельско- го лицея. Ж. де Местр предложил избавить учащихся от изучения дюжины дисциплин и определил при этом главные задачи образова- ния: научить "хорошо мыслить", "хорошо говорить" и "хорошо пи- сать". Традиционное общее образование на Западе ограничивалось этим, напоминал автор. "Потом уже каждый делал свой выбор и по- свящал себя какой-либо отдельной науке"37. Разумным было предложение Ж. де Местра избрать тип обра- зования, прежде чем определять список предметов. Классическое образование требовало углубленного знания двух древних языков. Автор мемуара полагал, что для российских реалий вполне достаточ- но одной латыни, которая обеспечит доступ к сокровищнице запад- ноевропейской культуры. Это предложение основывалось на уже су- ществовавшей в России и оправдавшей себя системе школ с одним древним» языком. В значительной мере благодаря настояниям Ж. де Местра А.С. Пушкин и его однокашники по первому, самому блестящему, выпуску лицея были избавлены от изучения химии, ар- хеологии, астрономии, естественной истории и греческого языка. За- то, по распоряжению А.А. Разумовского, много внимания было уде- лено латыни, французскому и немецкому языкам38. При корректировке проекта программы лицея упор был сделан на задачах нравственного воспитания личности. Объектом обучения, таким образом, становился не будущий специалист, необходимый го- сударству, а личность с ее желаниями и страстями. Ж. де Местр со- ветовал укреплять нравственное здоровье учащихся, приводя приме- ры из практики учебных заведений иезуитов. По его мнению, в Рос- сии неправильно подходили к выбору преподавателей, видя в них не воспитателей юношества, а обычных "предметников". Влияние иезуи- тов ощутимо в предложении использовать опыт тех европейских учебных заведений, которые требовали безбрачия преподавателей. Вместе с тем Ж. де Местр призывал с большой осторожностью от- носиться к привлечению иностранных преподавателей, полагая, что 197
надо опираться прежде всего на национальные кадры и, лишь по- скольку их не хватает, — на иезуитов39. Охранительный характер последнего предложения очевиден: Ж. де Местр и не скрывал, что боится наплыва в Россию кальвини- стов, иллюминатов и других носителей разрушительных идей об "об- щественном договоре" и "естественных" правах. Но также очевидно, что это были призывы к скорейшему созданию национальной шко- лы. Не случайно именно в период сближения с Ж. де Местром кос- мополит А. К. Разумовский инициировал или поддержал ряд патрио- тических по характеру программ, среди которых указ об обязатель- ном изучении русского языка не только в государственных школах, но и b частных пансионах, меры по русификации западных, бывших польских, территорий. В 1811 г. им была учреждена кафедра славян- ской словесности при Московском университете. А.К. Разумовский был также известен своей поддержкой Общества любителей русской словесности40. Небезынтересно проанализировать значение для дела просвеще- ния в России успешного ходатайства Ж. де Местра о создании По- лоцкой академии, а по существу особого учебного округа иезуитов, которому подчинялись бы все их учебные заведения, расположенные на территории империи. Исторический опыт учебных заведений ие- зуитов играл значительную роль в создании российской обществен- ной школы. Многие элементы их программы и организации учебно- го процесса были заимствованы, например, руководителями Славя- но-греко-латинской академии41. В начале XIX в. иезуиты по-преж- нему славились как высококвалифицированные преподаватели. Под- держка, оказанная Ж. де Местром их претензиям на независимость от университета; на деле представляла собой борьбу против установ- ления государственной монополии на образование. Правда, предо- стерегая от негативных последствий этой монополии42, автор записок на деле предлагал установить другую — идеологическую. Выше от- мечались его требования запретить преподавательскую деятельность протестантам, иллюминатам и другим носителям "разрушительных идей". И все же создание нового учебного округа давало шанс на взаимообогащающую конкуренцию. Российские власти, однако, не- долго мирились с подобным положением. В 1815 г. иезуиты были из- гнаны из Санкт-Петербурга и Москвы. Их учебные заведения ли- шились дарованной в 1812 г. автономии, и государственная монопо- лия в системе образования не нарушалась вплоть до общественного подъема 60-х годов XIX в. Именно в ту эпоху сформировалась на- 198
циональная концепция педагогического образования, ведущим тео- ретиком которой стал К.Д. Ушинский. Многие ее элементы удиви- тельно совпадали с идеями, изложенными Ж. де Местром в начале XIX в. К.Д. Ушинский утверждал, что воспитание имеет национальный характер, а потому перед российской школой не может стоять зада- ча подготовки гражданина абстрактного мирового государства. Для прогресса русской нации научное развитие малозначимо, особенно в сравнении с немцами ("мы вообще мало двигали науку вперед и должны оставить всякую об этом заботу"). Система общественного воспитания, вышедшая не из общественного убеждения, недействен- на, полагал Ушинский. Наконец, воспитание должно быть религиоз- ным ("воспитанию остается только, прежде всего и в основу всего, вкоренить вечные истины христианства"43). Под этим мог бы подпи- саться и сардинский граф Ж. де Местр. Взгляды автора "Рассуждений о Франции" на пути просвеще- ния России безусловно носили отпечаток его борьбы против револю- ции и идей, с ней связанных. Ж. де Местр содействовал изменению программы чтения курсов в Царскосельском лицее. Он был убеж- денным сторонником сословного образования. Слабость религиозно- этической мотивации поведения большей части населения России в сочетании с обширностью территории империи неизбежно вела, по его мнению, к сохранению в ней деспотизма и рабства. Освобожде- ние и просвещение крестьянства в эпоху, когда учреждения Запад- ной Европы были разрушены революцией, грозили социальным взрывом в России, полагал философ. Ж. де Местр разделял точку зрения Н.М. Карамзина о настоятельной необходимости улучшить положение и поднять авторитет в обществе привилегированных со- словий — дворянства и духовенства, которые составляли опору госу- дарства44. Насколько идея доступности образования, невзирая на со- словия, была несвоевременна в России конца XVIII — начала XIX в., свидетельствуют педагогические взгляды влиятельных про- светителей-"общественников": и Н.И. Новиков, и Д.И. Фонвизин писали о школе для дворян45. "Они же, кстати, не принадлежали к числу сторонников немедленной отмены крепостного права46. Ориентация на общественный запрос, на разумное использова- ние западноевропейского опыта -" сильная сторона философии Ж. де Местра, проявившаяся в его концепции просвещения в Рос- сии. Она сказалась и в частных вопросах организации общественной школы: консультант Александра I советовал, например, уравнять ус- 199
ловия продвижения по службе для лиц, окончивших лицей и военные училища, чтобы заинтересовать "отцов семейств" перспективами гражданской службы для своих сыновей47. Совет был принят: по окончании курса воспитанники поступали на гражданскую службу с чинами XVI—IX классов в зависимости от успехов, а на военную службу — на тех же условиях, что и воспитанники Пажеского кор- пуса48. Мысли Ж. де Местра о введении состязательности в учебный процесс для стимулирования интереса самих учащихся были горячо поддержаны А.К. Разумовским, который распорядился о запрете телесных наказаний в общественной школе49. Наследник и представитель европейской культуры XVIII в., Ж. де Местр предостерегал государственных деятелей России про- тив некритического заимствования идей западноевропейского Про- свещения. Рыцарски непримиримый противник революции, волею судьбы оказавшийся в деспотической империи, он стремился проти- вопоставить удушающей регламентации бюрократического государ- ства элементы общественной самоорганизации. Видимо, не случайно католический писатель князь Авг. Галицын высказывал убежден- ность в том, что в середине XIX в. автор "Рассуждений о Франции" поддержал бы конституционалистов30. Во всяком случае, Ж. де Ме- стру в немалой степени принадлежит заслуга сохранения и углубле- ния влияния западноевропейской общественной мысли на россий- скую культуру в период кризиса идеологии Просвещения. 1 Миллер К. Французская эмиграция и Россия. Париж, 1931; Haumant E. La culture franchise en Russie 1700—1900. P., 1910. P. 184—197; Pingaud L. Les Fran^ais en Russie et les Russes en France. P., 1886. P. 179-248. 2 Baldensperger F. Le mouvement des idees dans Г emigration franchise. T. 1-2. P., 1924. 3 Vermale F. Joseph de Maistre emigre. Chambery, 1927. P. 85. 4 Степанов М. Жозеф де Местр в России // Литературное наслед- ство. М., 1937. Т. 29-30. С. 582-585; Vermale F Op. cit. P. 91. 5 Maistre J. de. Considerations sur la France. Lausanne, 1796. 6 Vermale F Op. cit. P. 78, 139-143. 7 Пыпин А.Н. Исследования и статьи по эпохе Александра I. Пг., 1918. Т. 3. С. 54—276; Леонтович В.В. История либерализма в России 1762-1914. М., 1995. С. 52-116. 8 Haumant E. Op. cit. P. 236—240; Маркович А. Жозеф де Местр и Сент-Бев в письмах к Р. Стурдзе-Эдлинг // Литературное наследство. М., 1939. Т. 32. С. 388. 200
9 Степанов М. Указ. соч. С. 590-591, 598-603; Vermale F. Op. cit. P. 91-99, 109-115; Маркович А. Указ. соч. С. 388, 404. 10 Согласно удачному выражению М. Ревона, Ж. де Местр "имел при- вилегию думать по 15 часов в сутки" (Ревон М. Жозеф де Местр. СПб., 1897. С. 13). 11 Савин А.Н. Жозеф де Местр. Очерк его политических идей // Вестн. Европы. 1900. № 2. С. 716. 12 Там же. С. 738-740. 13 Степанов М. Указ. соч. С. 602—603. и Vermale F. Op. cit. P. 111. 15 Васильчиков А.А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2. С. 69—72; Граф Жозеф де Местр: Петербургские письма. 1803—1817. СПб., 1995. С. 143—147; Руденская МЛ., Руденская С Д. Пушкинский лицей. Л., 1986. С. 5-7. 16 Васильчиков А А. Указ. соч. С. 69. 17 Лени, Н. Учебно-воспитательные заведения, из которых образовал- ся Ришельевский лицей. 1804-1817. Одесса, 1903. С. ИЗ, 181-184; Ва- сильчиков А.А. Указ. соч. С. 78—79. 18 Maistre J. de. Quatre chapitres inedits sur la Russie. P., 1859. P. 27. 19 Соловьев Д. Предисловие // Граф Жозеф де Местр... С. 12. 20 Maistre J. de. Correspondance diplomatique: 1811—1817. P., 1860. Vol. 1-2. 21 Соловьев В. Жозеф де Местр // Энциклопедический словарь / Изд. Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. СПб., 1897. Т. 20. С. 349-352; Maistre /. de. Exament de la philosophie de Bacon. Lyon; Paris, 1858. Vol. 1—2; Idem. Les soirees de Saint-Petersbourg. P., 1821. Vol. 1—2. 22 Maistre J. de. Les soirees de Saint-Petersbourg. P. 526. 23 Maistre J. de. Quatres chapitres inedites sur la Russie. P. 48. 24 Граф Жозеф де Местр... С. 140. 25 Цит. по кн.: Cordelier J.-P. La theorie coristitutionnelle de Joseph de Maistre. P., 1965. P. 136. *> Ibid. 27 Граф Жозеф де Местр... С. 138. 28 Religion et mceurs des Russes: Anecdotes recueillies par le comte Joseph de Maistre et le P. Grivel. P., 1879. P. 84. 29 Граф Жозеф де Местр... С. 140. 30 Там же. С. 139-140. 31 Maistre /. de. Quatre chapitres inedits sur la Russie. P. 17—19. 32 Religion et moeurs des Russes... P. 13. 33 Ibid. P. 67-86. 34 Каптерев П.Ф. История русской педагогики. СПб., 1909. С. 121, 200-202. 35 Граф Жозеф де Местр... С. 139. 201
36 Maistre J. de. Quatre chapitres inedits sur la Russie. P. 43. 37 Граф Жозеф де Местр... С. 145. 38 Каптерев П.Ф. Указ. соч. С. 455; Васильчиков АЛ. Указ. соч. С. 74; Руденская М.П., Руденская С Д. Указ. соч. С. 18. 39 Maistre J. de. Quatre chapitres inedits sur la Russie. P. 82, 150. 40 Васильчиков АЛ. Указ. соч. С. 88~89, 105. 41 Каптерев П.Ф. Указ. соч. С. 94-99. 42 Пять писем графа Ж. де Местра графу Разумовскому о народном образовании // Васильчиков А.А. Указ. соч. С. 285—286. 43 Каптерев П.Ф. Указ. соч. С. 324—332. 44 Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 105—108; Maistre J. de. Quatre chapitres inedits sur la Russie. P. 31—32. 45 Каптерев П.Ф. Указ. соч. С. 205. 46 Моряков В.И. Русское просветительство второй половины XVIII века. М, 1994. С. 153/ 47 Граф Жозеф де Местр... С. 149—150. 48 Сведенцев Н. Критическое обозрение исторического очерка Алек- сандровского лицея // Светоч. 1861. № 11. С. 3. 49 Васильчиков АЛ. Указ. соч. С. 73, 90. 30 Calitzin Aug. Melange sur la Russie. Paris; Leipzig, 1863. P. 92. ЖЛ. Ананян (Республика Армения) Лазаревский Институт восточных языков в контексте русского Просвещения Деятельность семьи Лазаревых — основателей Института вос- точных языков — в контексте развития и применения на практике просветительских идей в отечественной историографии до сих пор не рассматривалась. Эта тема органически связана с историей русского и армянского Просвещения. Идеи европейского просветительства в странах Востока были восприняты значительно позже XVIII в. В Армении же этих вре- менных сдвигов не произошло, поскольку в силу специфики своего исторического развития армянский народ пошел по буржуазному пу- ти значительно раньше, чем другие народы Востока. Мы вправе ут- верждать, что существовалармянский тип идеологии Просвещения, © Ж.А. Ананян, 1999 . 202
который из-за особенностей конкретно-исторического развитии Ар- мении существенно отличался от просветительства других стран. Одна из особенностей состояла в том, что идеи армянского Просвещения формировались за пределами естественных границ Армении — в странах Европы и Азии, где ключом била жизнь в крупных армянских колониях и общинах. Значение этих^националь- но-административных образований трудно переоценить: благодаря им армяне получили возможность сохранить национальный очаг со всеми атрибутами образа своей государственности. Поддерживая связь с матерью-родиной и св. Эчмиадзином, армянство, независи- мо от того, в каком регионе мира оно находилось, продолжало жить как единая нация, сохраняя цельность национального духа, самобыт- ную культуру и нравственные устои. Наличие некоторых отклоне- ний, связанных с национальными, политическими, культурными и социально-экономическими особенностями стран, в которых прожи- вали армяне, не было решающим. Колонии и общины, несмотря на территориальную разобщенность, являлись очагами представитель- ства армянского народа. В XVIII в. армянство в целом не было де- терминировано какой-либо географической или политической сре- дой. Это обстоятельство дает нам право говорить о существовании общего национального пространства, в котором так или иначе функ- ционировал единый национальный, социально-экономический и об- щественный организм. Поэтому мы наблюдаем слитность и взаимо- обусловленность просветительских идей и общественных движений при разобщенности географических, но при единстве временных гра- ниц. Эта особенность, в свою очередь, объясняет схожесть общих и региональных черт армянского просветительства. Армянское просветительство являлось идеологией нарождав- шейся, в нашем случае национальной, буржуазии. Главным вопросом армянской общественной мысли был вопрос восстановления нацио- нальной государственности. Таким образом, армянское просвети- тельство зародилось в первую очередь на основе идеи консолидации нации. Эта идея красной, нитью проходила через значительный этап истории армянского народа. Но, как известно, "действенность обще- ственной мысли воплощается в общественном движении"1. Таким движением явилась национально-освободительная борьба армян, развернувшаяся в восточных провинциях Армении (Капан и Кара- бах) на протяжении почти всего XVIII и первой трети XIX в. Движение это в своей основе было демократическим. Демокра- тические идеи, идеи армянского просветительства и национальные 203
идеи армян как бы сливались, составляя одно целое. Это было обу- словлено тем, что в XVIII в. сложилась ситуация, когда претворение в жизнь национальных чаяний требовало прежде всего прогресса в социально-экономическом и общественном развитии, а также про- свещения и пропаганды культурных ценностей Западной Европы. В контексте решения этих задач необходимо рассматривать как созда- ние Лазаревского института восточных языков в Москве, так и раз- работку свода законов буржуазной конституции будущей Армении ("Западня честолюбия"), опубликованной в последней трети XVIII в. в далекой Индии: это были звенья одной цепи, консолиди- рующие и объединяющие идеи армянского просветительства в еди- ном пространстве. Наличие фактора единства национальных и демократических идей как в общественнрй мысли, так и в общественном движении ар- мянского народа определяет важную особенность его национально- освободительного движения. Передовые идеи национальной буржуа- зии, стоящей наряду с представителями духовенства во главе этого движения, подрывали устои отсталого феодального Востока. Поэто- му неприятие Персией и Турцией движения армян за свое освобож- дение было обусловлено не только политическими, национальными, религиозными, но в значительной степени и социально-экономиче- скими мотивами. Однако основные идеи армянских просветителей опережали конкретно-историческое время. В условиях еще очень отсталого фео- дального Востока и отсутствия в России соответствующих социаль- но-экономических и политических предпосылок эти идеи были обре- чены на неудачу. Единство армянской общественной мысли и общественного движения, о котором шла речь выше, нашло свое опосредованное воплощение в том, что первый армянский энциклопедист и просве- титель Иосиф Эмин одновременно являлся одним из выдающихся политических деятелей Армении середины XVIII в., который пы- тался на практике воплотить в жизнь свои идеалы. Отметим, что и другие армянские просветители активно участвовали в политиче- ской жизни. Просветительские идеи, которые пропагандировал в 50—60-х годах XVIII в. Эмин, были восприняты и развиты в 1770—1780-х годах в индийском городе Мадрасе в патриотическом кружке, во гла- ве которого стоял один из видных армян Индии, Шаамир Шаами- рян, а также в России братьями Лазаревыми. В армянском просве- 204
тительстве, таким образом, необходимо различать два крыла — ази- атское и российское. В целом между ними не было существенных различий, но оба они подпитывались разной культурной средой. Ес- ли кружковцы Шаамиряна в Мадрасе полностью ориентировались на западноевропейскую культуру и ее ценности и их кумирами в ос- новном являлись английские просветители, то общественная и про- светительская деятельность Лазаревых была связана с русской куль- турной средой. История семьи Лазаревых позволяет проследить особенности и взаимосвязи русского и армянского просветительства. Отметим, что, будучи представителями нарождавшейся армянской буржуазии, Ла- заревы в своей общественной деятельности смыкались с передовой частью российского дворянства, т.е. с той частью русского общества, которая отстаивала идеи русского Просвещения. Известно, что эко- номически слабая и политически бесправная русская буржуазия XVIII в. не могла стать носителем антифеодальных идей, и поэтому их выразителями в России выступали представители передового дворянства и формирующейся разночинной интеллигенции2. Концептуальные положения армянских просветителей подкреп- лялись конкретными программами и практическими делами, что су- щественно отличало их от русских просветителей, которые в целом ограничивались теоретическими рассуждениями. Однако и у тех, и у других было много общего. Прежде всего их роднила "вера во все- силие Просвещения". Армянские мыслители второй половины XVIII в. считали, что одной из важнейших причин отсталости и по- рабощения их народа является невежество, которое восторжествова- ло над мудростью и знанием и содействовало угнетению армян: "Не из-за чего иного выпало на нашу долю все это... если не из-за наше- го невежества и несогласия"3. Поэтому они призывали соотечествен- ников стремиться стать похожими на европейцев, так как лишь уче- ние и образование могут помочь нации найти выход из ее тяжелого положения. На этих позициях стояли и русские просветители. Так, Н.И. Тургенев полагал, что "образованность и свобода рождаются единственно от просвещения"4. Таким образом, понятия "образованность" и "свобода" рассмат- риваются как русскими, так и армянскими мыслителями в общем контексте. Лазаревы, как деятели национального освободительного движения и вместе с тем просветители, предприняли конкретные ша- ги для реализации этих идей. Но прежде чем рассказать об этих ша- гах — несколько слов о самих Лазаревых. 205
Согласно преданию, семья Лазаревых являлась ветвью династии армянских царей из рода Арцруни. В обозримом прошлом основате- лем фамилии считают Агазара (Лазаря), жившего во второй полови- не XVI в. Его сын Манук вместе с другими армянскими купцами и ремесленниками по велению персидского шаха Аббаса I был пересе- лен в Новую Джульфу — пригород Испагана. Сын Манука Лазарь (по традиции ему дали имя деда) весьма преуспел в торговых про- мыслах и сделал блистательную карьеру, став главным начальником шахского монетного двора и казначеем персидского правителя. Его правнук, нареченный также Лазарем, дослужился до должности правителя города Джульфы. Однако ни почет, ни состояние не смог- ли удержать Лазаря и его четырех сыновей в Персии. Именно ему было суждено возглавить переселение семьи в Россию в период цар- ствования Елизаветы Петровны. Своим местопребыванием Лазаревы выбрали российскую столи- цу. Но, наделенные большими дарованиями и деловой хваткой, сы- новья Лазаря (особым складом ума выделялся старший сын Ова- нес — Иван) развернули активную предпринимательскую деятель- ность в главных торговых и промышленных центрах Российской им- перии. Семья владела горно-заводскими предприятиями Урала, шел- ковой мануфактурой в подмосковном Фряново, домами в Москве и Петербурге, имениями на Урале и т.д. В обеих столицах Лазаревым были построены армянские церкви, а в принадлежавших им русских селах — православные храмы. Благодаря своим незаурядным способностям Иван Лазарев сде- лал блестящую карьеру при русском дворе. Уже в первые годы прав- ления Екатерины II он назначается гоф-ювелиром Ее императорско- го величества, а затем советником и членом правления Государствен- ного банка. В мае 1774 г. Иван и его братья в числе первых россий- ских купцов — и первые среди армян — были возведены в дворян- ство. Эволюция практической деятельности Лазаревых свидетельст- вовала о начале сращивания русского и армянского капитала и фор- мирования общехозяйственного организма. Так что Лазаревы явля- лись частью как армянской, так и русской буржуазии. Думая о нацио- нальном возрождении своего народа, Лазаревы задались целью под- готовить кадры образованных граждан не только для многочислен- ных армянских общин России, но и для будущей свободной Арме- нии. Показательно, что практическое воплощение своих просвети- тельских идей Лазаревы начали в тот исторический момент (начало 206
XIX в.), когда открылась реальная перспектива освобождения их родины от иноземного гнета. Создание в России образовательного центра для армянского и русского юношества вписывалось в общую концепцию русского Просвещения. Мы вправе рассматривать деятельность Лазаревско- го учебного заведения в этом контексте, поскольку, как известно, в России процессы социально-экономического развития протекали в ином темпе, нежели в Европе5. Как справедливо считает ряд иссле- дователей, конечной хронологической границей русского Просвеще- ния нельзя считать конец XVIII в.6 И.Д. Ковальченко и Г.С. Куче- ренко отодвигают ее до конца первой трети XIX в.7 Мы же склон- ны считать этой границей 60—70-е годы XIX в., когда в России произошло фактическое и юридическое установление буржуазных порядков. Хотя надо признать и то, что вследствие специфики исто- рического развития России идеи и принципы Просвещения были ак- туальны для российской действительности и в последующие перио- ды ее истории. Деятельность Лазаревского института восточных языков прихо- дится именно на XIX в. Основателем этого учебного заведения был старший из братьев — Иван Лазаревич Лазарев. В завещании, со- ставленном в январе 1800 г., он предписывал своему наследнику, брату Овакиму (Екиму), внести в Московский опекунский совет 200 тыс. ассигнациями, чтобы на проценты с этой суммы со време- нем построить здание для воспитания армянских детей из бедных се- мей. Своего детища Иван Лазарев так и не увидел, так как скончал- ся в 1801 г. Однако планы по созданию подобного училища, как свидетель- ствуют документы, вынашивались Лазаревыми еще в 1791 г. Сохра- нился даже первый проект будущего учебного заведения, автором которого был архимандрит Григорий Тер-Степанян Араратский. Со- ставлен же он был в апреле 1799 г. Первоначально предполагалось создание приюта, в котором должны были проживать и обучаться до 30 учащихся. При училище планировались медицинский пункт, ба- ня, столовая, кухня и другие помещения. Обучение должно было строиться по семилетнему циклу под руководством трех-четырех опытных преподавателей, которые обучали бы детей армянскому, русскому, латинскому или какому-либо из современных языков, а также философским и богословским наукам. И, самое интересное, задумывалось это учебное заведение не в Москве, а в Нор Нахиче- ване, где располагалась крупнейшая армянская община России8. До- 207
кументы свидетельствуют, что еще в 1810 г. продолжатель дела стар- шего брата Еким Лазарев руководствовался первоначальным проек- том. Но уже в 1815 г., когда Еким приступил к конкретному вопло- щению идеи, было решено построить училище в Москве, в "родовом гнезде" Лазаревых9 по Столповскому (ныне Армянскому) переулку. Чем был вызван на первый взгляд кажущийся неожиданным такой поворот? Ответ на этот вопрос приобретает важное значение для ос- вещения проблемы, которая вынесена в заголовок этой статьи. Между 1810 и 1815 гг., когда было заложено здание Института, произошло событие, имевшее большое значение для последующего развития русского общественного сознания. "Открытие ЕвропьГ, ко- торое* последовало в ходе Отечественной войны 1812 г., сделало для русского общества более притягательными европейские идеи. Лазаре- вы поняли, что армянское училище, призванное реализовывать их на практике, не должно ничем уступать высшим учебным заведениям России. Для этого его необходимо было основать именно в Москве. Старая столица удовлетворяла многие требования. Во-первых, там существовала обширная и влиятельная армянская община. Во- вторых, как торговый центр России, она притягивала большую часть армянского купечества. Наконец, Москва была и центром культуры, где находился прославленный университет. Все это должно было со- действовать лучшей организации учебного процесса, а также помочь приобщению армянской молодежи к передовой русской культуре и идеям Просвещения. Закладка специального здания состоялась 10 мая 1814 г. Инсти- тут строился по проектам архитекторов Соколова, Подьячева, Про- стакова и др. Занятия начались в мае 1815 г., т.е. задолго до завер- шения строительства институтского комплекса. Основателем и пер- вым попечителем являлся Еким Лазарев. Два его сына — Иван и Христофор — были сотрудниками Института. Старший, Иван, ис- полнял должность директора, а Христофор — инспектора Институ- та. Третий сын, Лазарь, помогал братьям в их работе. Первоначаль- но должность ректора занимал архимандрит Серафим. После того как он был отозван в Эчмиадзин, его сменил известный ученый-ар- меновед архимандрит Микаэл Салантян10. Становление детища Лазаревых оказалось делом не из легких. Российское Министерство просвещения и в особенности его Коми- тет устройства учебных заведений на протяжении многих лет не ут- верждали устав Института. Чинились и другие препятствия. В спе- циальной литературе высказывается мнение, что они были следстви- 208
ем нежелания российского правительства поддерживать любые на- чинания, которые вели к консолидации национально-освободитель- ного движения. Официальный статус Институт получил лишь тогда, когда политика царского правительства в отношении будущего уст- ройства Армении получила реальное воплощение11. Чтобы выйти из-под опеки правительственных учреждений, Ла- заревы решились на крайний шаг. Благодаря хлопотам Екима Лаза- рева в 1824 г. Институт был поставлен "под высшее начальство" графа А.А. Аракчеева и выведен из подчинения Министерству на- родного просвещения. Через четыре года звание "главноначальству- ющего" перешло к графу А.Х. Бенкендорфу, который был связан личной дружбой с семьей Лазаревых. Высокое покровительство спо- собствовало созданию более благоприятных условий для организа- ции учебного процесса. В Институт принимались дети в возрасте от 10 до 14 лет. От по- ступающих требовались элементарные познания в основах Закона Божия, в чтении, письме и арифметике. Юноша мог быть зачислен и в средний класс, в случае если бы он прошел испытание. Институт принимал от 30 до 40 воспитанников-армян, которые содержались за счет благотворительности и завещанного капитала. Из числа уча- щихся, обучавшихся за счет Лазаревых, 10 юношей были из детей несостоятельного духовенства. Таким образом, при Институте прак- тически существовало и духовное отделение, которое было учрежде- но по ходатайству армянского католикоса и Эчмиадзинского Сино- да. Учащиеся этого отделения проходили курю обучения по особой программе. Для тех, кто готовился к торговой деятельности, вводил- ся дополнительный курс12. Практика показала, что не все воспитанники Института, пользо- . вавшиеся правом бесплатного обучения, могли усвоить сложную про- грамму. Поэтому со временем было решено отчислять учеников, ко- торые не справлялись с программой Института, и на их место прини- мать других детей из бедных семей. Учащихся с посредственными способностями держалине более двух лет. Способные из числа бес- платно обучавшихся детей увольнялись из Института по окончании гимназических классов. Они, таким образом, лишались права посту- пления в специальные высшие классы. Исключение составляли лишь двое-трое особо одаренных студентов, отмеченных руководством Института. Но по окончании высших классов они обязаны были ос- таваться на службе в Лазаревском институте в качестве надзирате- лей и учителей13. 209
В пансион за свой счет принимали, как было записано в Уставе, юношей "из русских и из других наций", однако преимущество все же отдавалось армянским детям, поскольку Лазаревский институт являлся "общенациональным армянским рассадником знаний" и "другого подобного нет в Империи для сей нации"14. Учащихся из бедных семей было больше, чем детей из имущих классов, ведь пос- ледние часто были приезжими, в основном из Армении и Грузии15. Если первоначально целью учебного заведения было "элементар- ное учение", то вскоре курс был разделен на три ступени: нижнюю, среднюю и высшую. Институт состоял из приготовительных, гимна- зических и специальных классов. Гимназические классы давали уча- щимся общее образование и подготовку для поступления в универси- тет. Специальные классы, где в основном изучались восточные язы- ки, по организации образовательного процесса соответствовали выс- шему учебному заведению. Обучение в специальных классах длилось три года, а число лекций и занятий языками превышало предусмот- ренное в программе восточного факультета Петербургского универ- ситета. Институт по мере возможности посылал своих студентов во время каникул в Иран и Турцию. По окончании учебы лучшие выпу- скники получали те же права, что и окончившие восточное отделение Петербургского университета, — чин XII класса. Некоторые из них направлялись с целью усовершенствования за границу. Обучение длилось И месяцев. Июль был каникулярным. Основ- ными предметами были Закон Божий (православного и армянского вероисповеданий), политическая и гражданская история, логика, география, риторика, грамматика, статистика, арифметика, геомет- рия, тригонометрия, чистописание, рисование, черчение, танцы. За дополнительную плату учащиеся могли обучаться также музыке и фехтованию. В Институте преподавались армянский, русский, ла- тинский, французский, немецкий, арабский, персидский, турецкий, грузинский и татарский языки. Из иностранных латинский и фран- цузский были обязательными, а немецкий — факультативным. Впро- чем, для те\, кто собирался поступать в университет, последний пе- реходил в разряд обязательных. Общеобразовательные дисциплины, латинский и европейские языки учащиеся проходили вместе. Обуче- ние шло на русском16. Преподавание восточных языков велось с момента основания Лазаревского института. Армянский язык входил "во все простран- ство" курса и предназначался преимущественно для армянских юно- шей. При изучении арабского, персидского и турецкого языков прак- 210
тические занятия чередовались с теоретическими. Для лучшего усво- ения восточных языков устанавливалась определенная очередность. Обучение начиналось с арабского языка. Через два года дети при- ступали к изучению персидского, а еще через год — турецкого язы- ка. Обучение восточным языкам завершалось в высших (специаль- ных) классах17. Наличие крепкой организационной структуры и солидного пре- подавательского состава способствовало укреплению престижа Ин- ститута. Постепенно он стал восприниматься как национальное дос- тояние народа, как главный центр образования и воспитания юноше- ства из армянских колоний и поселений, разбросанных по многим странам мира. Последнее обстоятельство накладывало на Институт особые, несколько необычные для вуза, обязанности. Как подчерк- нул ректор Московского университета, на долю Лазаревского инсти- тута "выпала далеко нелегкая и выдающаяся задача в некотором ро- де акклиматизации на почве общего образования и науки юношей, родившихся и вполовину выросших на далекой окраине при совер- шенно своеобразных условиях природы, быта и языка"18. В то же время недостаток русских учебных заведений и высокий уровень преподавания привлекали к Лазаревскому институту и рус- ских детей, притом "из лучших фамилий". Как писал в своем отчете один из "главноначальствующих" Института, граф Бенкендорф, "лучшим доказательством общей уверенности, которою пользуется сие заведение в Москве, может служить и то, что многие русские дворяне и родители других наций с предпочтением помещают детей своих" в институт Лазаревых19. Таким образом, у Лазаревых совместно обучались юноши раз- ных национальностей и вероисповеданий. Свидетельством высоких нравственных устоев являлось и то, что педагогический коллектив Института, следуя гуманистическим традициям русской обществен- ной мысли и русского Просвещения воспитывал у своих питомцев искреннее уважение к другим верованиям. Все студенты Института, являясь представителями разных наций и верований, чувствовали се- бя членами единой семьи. Этот нравственный климат в целом был характерен для русского общества того времени и особенно для пред- ставителей русского Просвещения, которым была присуща подлин- ная веротерпимость20. Несмотря на большое сходство с другими вузами России, Лаза- ревский институт представлял собой совершенно новый тип учебно- го заведения. Его основатели стремились слить воедино два процес- 211
са — образование и воспитание. Они разделяли мнение одного из ге- роев пьесы Д. И. Фонвизина: "... наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло"21. Известно, что в целом русские про- светители ставили воспитание выше образования. Исключение, по- жалуй, составлял лишь А.Я. Поленов — и Лазаревы разделяли его точку зрения, — который писал, что обучение и нравственное воспи- тание следует проводить одновременно. Эту мысль он иллюстриро- вал на примере взаимоотношений священника со своей паствой: свя- щенник должен в самой церкви обучать прихожан, искоренять в них суеверие, "усовещать" к добродетельному житию. "Мне кажется, — писал Поленов, — что просветить народ учением, сохранить его здравие чрез приобучение к трудолюбию и чрез телесные упражне- ния, наставить при помощи здравого нравоучения на путь добро- детельной жизни... (курсив наш. — ЖА.)"22 — вот главные задачи. Взгляды Лазаревых на образование и нравственное воспитание юношества во многом были схожи и с идеями Н.И. Новикова. Бо- лее того, ряд его педагогических принципов опосредованно вопло- тился в практической деятельности Лазаревского учебного заведе- ния. Например, вслед за Новиковым педагогический коллектив Ин- ститута стремился объединить в учебном процессе физическое и нравственное воспитание, подчинив его главной цели — просвеще- нию. Новиков писал: "Ученому человеку пристойно знать несколько всеобщее из наук, ибо оне имеют между собою великую связь, и од- на наука другою либо объясняется, либо украшается"23. Поэтому в учебном курсе Лазаревы не делали упора на какой-либо один пред- мет. Как и Новиков, оне полагали необходимым сочетать изучение точных и гуманитарных дисциплин, а также начинать обучение с "элементарных*%наук. Лишь после приобретения минимума знаний можно переходить к "наукам всеобщим", т.е. к более глубокому их изучению24. Наконец, Лазаревы ратовали за сочетание теории с прак- тикой, т.е., как и Новиков, они выделяли две стороны образования. Таким образом, образовательная программа Института Лазаре- вых следовала в русле идей русских просветителей. Она предусмат- ривала как обучение, так и нравственное воспитание учащихся. Та- кой подход выгодно отличался от системы образования дворянских детей, практиковавшейся за границей, например во Франции. Соз- давая Институт, Лазаревы учитывали мнение, все больше утвер- ждавшееся в среде русских просветителей, что от обучения дворян- ских детей за границей мало проку. На это обстоятельство, собствен- но, указывали и Новиков, и многие другие. 212
Лазаревы следовали за русскими просветителями и в другом ог- ромной важности вопросе — о принципах подбора преподавателей. Русские просветители часто критиковали полуграмотных учителей- иностранцев. Как писал Н.И. Новиков, "многие из них в превели- кой жили ссоре с парижскою полициею". Поэтому они поспешно по- кинули родину и приехали учительствовать в Россию, так как не хо- тели "обедать, ужинать и ночевать в Бастилии"25. В практике при- глашения учителей-иностранцев прослеживалась и более опасная тенденция. С иронией писал о ней Новиков, вкладывая свои мысли в уста такого "наставника": "Добрые ли будут иметь склонности вос- питанники мои или худые, для меня это все равно, лишь бы только воспитались они с любовию ко французам и с отвращением от своих соотечественников... Глупо делают родители их, что поручают воспи- тание детей своих мне; а я, напротив того, делаю очень умно, желая получить деньги даром"26. Лазаревы были решительными противниками приглашения пре- подавателей из-за границы. В период становления их Института в России было мало квалифицированных преподавателей. Например, для преподавания восточных языков в Казанском университете при- шлось приглашать ученого из Германии. В Петербурге не нашлось ни одного подходящего преподавателя арабского и персидского языков, их пришлось приглашать из Франции. Иная ситуация сложилась в Москве. Как в Московском университете, так и в Лазаревском ин- ституте преподавание восточных языков, формирование востоковед- ческой школы было связано прежде всего с отечественными учены- ми, преимущественно русскими и армянами. Одним из первых преподавателей Лазаревского института был Артемий Аламдарян, составивший понятную для армян грамматику русского языка. Блестящая эрудиция и высокая образованность от- личали Серафима Карнеци и Микаэла Салантяна. Последний, имея сан архиепископа, не только отличался знанием тонкостей богосло- вия, но и являлся известным арменоведом. Он владел турецким, пер- сидским и арабским языками, был сведущ в латыни и древнегрече- ском. Наряду с этими тремя учителями восточные языки преподава- ли Л.З. Будагов (персидский) и А.Ф. Шахумов (турецкий и араб- ский), который получил специальное образование в Египте и поми- мо восточных знал некоторые европейские языки. В Институте трудилась плеяда блестящих российских востоко- ведов: А.В. Болдырев, В.А. Гордлевский, Б.В. Миллер, В.Ф. Ми- норский, Ф.Е. Корш, А.Е. Крымский, Р.Я. Якобсон и др. Причем 213
некоторые из перечисленных сами были воспитанниками Лазарев- ского института. При подборе педагогов Лазаревых не смущала ни национальная, ни религиозная принадлежность того или иного преподавателя. Еким Лазарев в одном из своих писем отмечал, что "в науке не при- нимается в соображение вероисповедание, а требуется лишь обра- зованный человек, сведущий и честных правил и нравственности (курсив наш. — Ж^А,). Так поступают образованные и просвещен- ные народы, в университетах которых часто читают лекции профес- сора совершенно разных вероисповеданий"27. Здесь следует обра- тить внимание на два момента. Во-первых, Лазаревы разделяли иде- алы Просвещения, показав себя людьми широкого кругозора, прене- брегающими сословными, национальными и религиозными предрас- судками. Во-вторых, представления первого попечителя Института о нравственных и профессиональных качествах педагога совпадают с мнением Н.И. Новикова о том, что настоящий преподаватель дол- жен иметь прежде всего правильный образ мыслей, характер "и ос- новательное... знание тех языков и наук, которым обучать должен"28. Наличие блестящих преподавателей в сочетании с прогрессив- ными формами и методикой обучения и высокой культурой в целом позволило детищу Лазаревых стать признанным центром востокове- дения. В значительной степени этому способствовала деятельность самих основателей. Они вели оживленную переписку с различными учебными и научными заведениями Парижа, Вены, Венеции, Кон- стантинополя и других городов. Лазаревы имели своих корреспон- дентов в странах Европы, Ближнего и Среднего Востока, благодаря чему из первых рук получали необходимые сведения и материалы по ориенталистике29». Знания Лазаревых о состоянии и проблемах сов- ременного им востоковедения были весьма обширны. Поэтому не- удивительно, что братья Иван и Христофор Екимовичи Лазаревы являлись членами парижского Азиатского общества словесности и древностей. Значительный вклад внес Лазаревский институт в подготовку учебных пособий и различных исследований по восточному языко- знанию, истории и культуре стран зарубежного Востока и Закавка- зья. Институт имел типографию и библиотеку с ценным фондом книг по Востоку. Причем приобретались книги главным образом совре- менных авторов: если в Петербурге развивалось так называемое классическое востоковедение, то в Лазаревском институте с самого начала предпочтение отдавалось новым литературным языкам наро- 214
дов Ближнего Востока, восточной литературе и истории Востока преимущественно нового времени30. Подытоживая сказанное, необходимо отметить, что Лазарев- ский институт выполнил четыре важнейшие задачи: во-первых, он подготовил высококвалифицированных учителей для армянских школ России и Закавказья; во-вторых, сделал учебное заведение од- новременно центром изучения восточных языков; в-третьих, способ- ствовал сближению двух культур, двух наций — русской и армянской и, в-четвертых, стал центром армянской просветительской мысли. Сегодня особо важно подчеркнуть то, что деятельность Инсти- тута была направлена на сближение двух культур, на духовное род- ство двух наций — русской и армянской. Эта задача, собственно, и была определена в принятом педагогическим коллективом официаль- ном документе — Уставе Института: "Образовать больше однород- цев и армян, притом совокуплять и сроднять их с русскими, каковое сближение вдвойне полезно и в нравственном, и в политическом от- ношениях"31. Эту мысль более четко изложил "главноначальствую- щий" Лазаревского института граф А.Х. Бенкендорф: "Восточный сей Институт, как центральное главное заведение армянского наро- да, служит рассадником и образует в себе семя, от которого торгов- ля и политика, сближением с народами азиатскими, пожинают свои плоды. Юношество армян, получив воспитание в означенном заве- дении/скорее соединяется с коренными россиянами"32. Однако Просвещение — не обособленный процесс. В странах, где общество состояло из разных этнических групп, имело место вза- имопроникновение культур, что в значительной степени обогащало и совершенствовало просветительскую философию. Говоря об этом взаимовлиянии, необходимо отметить, что русская культурная среда не только воздействовала, но и воспринимала иное влияние. Этот фактор был одной из особенностей российской культурной жизни на протяжении целого столетия — с середины XVIII в. до середины следующего. Проросшие на русской почве семена армянского Про- свещения укрепляли не только культурный диалог двух наций. Как отмечала в 1817 г. газета "Московские ведомости", "союз с народом, отличающимся примерною между собою связью, объемлющим тор- говлю большей части Азии, и состоящим в непосредственных соот- ношениях в Индии и Персии, дальновидному созерцателю являет обширное поле лестных выгод для России"33. Создание Лазаревского института явилось актом большого исто- рического значения для армянского народа. Институт стал знаменем 215
консолидации интеллектуальных сил нации и центром армянского Просвещения. Возникшее на волне национально-освободительной борьбы, развернувшейся в XVIII в., детище Лазаревых блестяще справилось с задачами, возложенными на него историей. Это важно подчеркнуть, поскольку решение национальных задач, в том числе посредством просвещения, было характерной особенностью истори- ческой поступи армянского народа начиная с середины XVIII в. Хотя в XVIII в. армянская просветительская философия в зна- чительной мере развивалась и в Индии, однако зароненные еще в прошлом ее семена могли бурно прорасти лишь на такой почве, где ей не препятствовал политический, экономический и религиозный гнет. Мы с'полным правом можем сказать, что в XVIII в. центром армян- ского Просвещения была Россия. В заключение несколько слов о дальнейшей судьбе Института. После смерти последнего представителя (по мужской линии) рода Лазаревых должность попечителя была ликвидирована, а звание по- четного попечителя было пожаловано князю С.Д. Абамелеку, жена- тому на одной из дочерей Лазарева и получившему разрешение име- новаться Абамелек-Лазаревым. За Институтом было сохранено на- звание "Лазаревский". С назначением в 1911 г. его директором П.В. Гидулянова начался отход от востоковедения и поворот в сто- рону подготовки чиновников для российской администрации на Кав- казе и дипломатических миссий. После октябрьского переворота 1917 г. декретом СНК РСФСР от 4 марта 1918 г., подписанным В.И. Лениным, вместо Лазаревского института восточных языков был создан Армянский институт, преобразованный вскоре в Перед- неазиатский институт. В 1920 г. он был превращен в Центральный институт живых восточных языков, а в мае 1921 г. — в Московский институт востоковедения. В самом здании бывшего Лазаревского института в настоящее время размещается Посольство Республики Армения в Российской Федерации. 1 Ковальченко ИД., Кучеренко Г.С. Передовая общественная мысль России и Западной Европы в XIX веке: (Проблемы взаимовлияния). М., 1980. С. 10. 2 Моряков В.И. Русское просветительство второй половины XVIII века: (Из истории общественно-политической мысли России). М., 1994. С. 18. 3 Эти строки взяты из книги видного армянского просветителя XVIII в. Мовсеса Баграмяна, творчество которого еще мало изучено. Труд 216
Баграмяна, озаглавленный "Новая книга, называемая увещеванием", вы- шел в 1773 г. в Мадрасе (цит. по: Иоаннисян А.Р. Иосиф Эмин. Ереван, 1989. С. 260). 4 См.: Семенова А.В. Великая французская революция и Россия (ко- нец XVIII - первая четверть XIX в.). М., 1991. С. 43. 5 Милюков П.Н. Очерки истории русской культуры. СПб., 1901. Т. 3. 6 Моряков В.И. Указ. соч. С. 24. 7 Ковалъчснко ИД., Кучеренко Г.С. Указ. соч. С. 11. 8 Материалы для истории Лазаревского института восточных языков, издаваемые иждивением г. почетного попечителя князя Семена Семенови- ча Абамелек-Лазарева. М., 1914. Вып. 1. С. XIV-XV. 9 Там же. Ю Там же. С. 21-22. 11 Базияни, А.П. Лазаревский институт в истории отечественного вос- токоведения. М., 1973. С. 21. 12 Семидесятипятилетие Лазаревского института восточных языков. М., 1891. С. 31. 13 Там же. С. 50-51. 14 Материалы для истории Лазаревского института... С. 47. 15 Там же. С. 48. 16 Собрание высочайших указов и актов, относящихся до Московско- го армянского Лазаревых института восточных языков. СПб., 1839. С. 136-138,146. 17 Там же. С. 142. 18 Семидесятипятилетие Лазаревского института... С. 60. 19 Собрание высочайших указов и актов... С. 72. 20 Веротерпимость являлась одной из примечательных особенностей России и ее народа. Прав был Н.М. Карамзин, который подчеркивал, что веротерпимость "была выгодою России, обеспечив ей и завоевания и самые успехи в гражданском образовании, для коих она долженствовала замани- вать к себе иноверцев, пособников сего великого дела" (Карамзин Н.М. История Государства Российского. СПб., 1852. Т. 10. С. 266). 21 Фонвизин Д.И. Собр. соч. М.; Л., 1959. Т. 1. С. 169. 22 Поленов А.Я. О крепостном состоянии крестьян в России // Из- бранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. М., 1952. Т. 2. С. 16-19. 23 Новиков Н.И. О эстетическом воспитании // Прибавление к Мо- сковским Ведомостям. 1784. № 59. С. 471. 24 См.: Моряков В.И. Указ. соч. С. 112. 25 Сатирические журналы Н.И. Новикова. М.; Л., 1951. С. 106. 26 Там же. С. 485. 27 Материалы для истории Лазаревского института... С. XVI. 28 Новиков Н.И. О воспитании и наставлении детей для распростра- нения общеполезных знаний и всеобщего благополучия. "Прибавление к 217
* Московским Ведомостям" // Н.И. Новиков и его современники. М., 1961. С. 276. 29 БазиянцА.П. Указ. соч. С. 36. 30 Там же. С. 158. 31 Материалы для истории Лазаревского института... С. 47. 32 Собрание высочайших указов и актов... С. 70—72. 33 Там же. С. 198.
A Protagonist of the Age of Enlightenment This collection of essays deals with problems of culture in the Age of the Enlightenment; moreover in its entire complexity and the multiplicity of its forms. At the centre of this enquiry is the protagonist viewed from different angles: the monarch, the philosopher, the writer, the politician and the artist. A vast historical background serves as background in order to study various concepts of humanitarian values from the eighteenth century to the beginning of the nineteenth; the trajectory of its moral, intellectual and political evolution; its search for a worthy place in the general cultural movement of this period. This will interest historians, philologians, philosophers and all those intere- sted in cultural history and social thought in the modern age.
Содержание МНОГООБРАЗИЕ ЛИЦ Л.А. Пименова. Людовик XVI — французский король века Просве- S 1£ения 3 Т. Л. Лабу тина. Идейное наследие английского Просвещения в v творчестве энциклопедистов Франции 14 Е.Б. Рубинштейн. Лорд Болингброк: путь философа 33 [Л.Г. Кислягина.\Н.М. Карамзин как явление европейской культуры ' эпохи Просвещения ^48 И.И. Лещиловская. Захария Орфелин — сербский энциклопедист XVIII в 61 У А.Ф. Строев. Бернарден де Сен-Пьер и Екатерина II 76 ПОИСКИ ФОРМЫ М.В. Разумовская. Новый Свет и французский роман первой поло- / вины XVIII в.: "естественный человек" против "старого поряд- ка" 87 В Л. Алташина. Аббат Прево: писатель, журналист, географ и ис- v торик 97 СБ. Каменеи,кая. Н.М. Карамзин: два героя, два литературных ти-,/ па эпохи Просвещения 105 НОВЫЕ ЦЕННОСТИ у И.В. Щеблыгина. Нравственная позиция А.Т. Болотова в системе его ценностных ориентации (К вопросу о системе ценностей рус- ского образованного дворянства второй половины XVIII в.) 120 М.А. Крючкова. Феномен "философской жизни" в русской культуреч XVIII в. (По поводу мемуаров И.Д. Ершова) 138 220
А.В. Тырсенко. 1791 год в политической эволюции Антуана Барнава 155 ^ А.В. Чудинов. Суровое "счастье Спарты" (Cc^pejyjejjHHKH Фран- цузской революции о феномене Террора) .......Г„... 173 ^ ПУТИ ПРОСВЕЩЕНИЯ ДА.. Ростиславлев. Жозеф де Местр о целях и перспективах про- свещения в России 188 *- Ж.А. Ананян. Лазаревский Институт восточных языков в контексте русского Просвещения 202 "
Contents MULTIPLICITY OF PERSONAGES L. Pimenova. Louis XVI, the French King of the Age of the Enlightenment 3 T. Labutina. The tradition of the English Enlightenment in the work of the French Encyclopedists 14 E. Rubinstein. Lord Bolingbroke: the Way of Philosopher 33 L. Kisliaghina.] Nikolas Karamzin as a Phenomenon of European Culture of the Age of the Enligtenment 48 /. Letchilovskaya. Zakharia Orphelin, SerBian Encyclopedist of the Eighteenth Century 61 A. Stroeu. Bernardin de Saint-Pierre and Catherine II 76 IN SEARCH OF CULTURAL FORMS M. Razumovskaya. The New World and the French Novel in the First Half of the; Eighteenth Century: "Natural Man" Against the "Ancient Regime" 87 V. Altashina. Abbe Prevost: Wrtiter, Journalist, Geographer and Historian 97 5. Kamenetskaya. Nikolas Karamzin: Two Literary Heroes, Two Literary Types of the Age of the Enlightenment 105 NEW VALUES /. Tcheblyghina. Bolotov's Moral Position in the System of His Concept of Values (In Relation to the Value System of the Educated Russian Nobility during the Second Half of the Eighteenth Century) 120 222
M. Kruchkova. The Phenomenon of "the Life of Philosopher" in the Eighteenth Century Russian Culture (On the Memoirs of I. Ershov) 138 A. Tyrsenko.The Year of 1791 as a Decisive Point in Political Evolution of Antoine Barnave 155 A. Tchoudinou. Severe "Hapiness of Sparta" (Contemporaries of the French Revolution on the Phenomenon of Terror) 173 WAYS OF EDUCATION D. Rostislavlev. Joseph de Maistre on Goals and Prospects of Education in Russia 188 /. Ananian. Lazarev's Institute of Oriental Languages in the Context of Russian Enligtenment 202
Человек _ эпохи Просвещения Если устранить человека, существо мыслящее и созерцающее, с лица зем- ли, то патетическое и возвышенное зрелище природы немедленно станет печальным и безмолвным. Вселенная замолчит, и воцарятся безмолвие и ночь. Все превратится в чудовищную пустыню, где явления природы, — явле- ния никем не наблюдаемые, — будут возникать и исчезать непонятыми и немыми. Только присутствие человека делает существование вещей интерес- ным, и что можно предположить луч- шего, занимаясь историей этих вещей, чем подходить к ним, основываясь на этой идее. Почему же не предоставить человеку то место в нашем труде, ко- торое он занимает во вселенной? Дидро <и «НАУКА»