БИОЛОГИЧЕСКИЕ ГРАНИ СОЦИАЛЬНОСТИ
Очерки о природных * предпосылках Т социального поведения человека
URSS
Об авторе
Ирина Анатольевна ШМЕРЛИНА
Кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института социологии РАН. Специалист в области теоретической социологии, а также в сфере конкретно-социологического изучения массовых процессов. В последние десять лет в фокусе исследовательского внимания автора — междисциплинарный анализ социальности, генезис социальных институтов, семиотический подход к изучению социальных феноменов. И. А. Шмерлиной опубликовано около 60 научных работ по теоретической и прикладной социологии.
Настоящая монография представляет собой первую часть работы, посвященной исследованию онтологии социального. Выход второй части под рабочим названием «Семиотические грани социальности» ожидается в 2013 г.
Отзывы о настоящем издании, а также обнаруженные опечатки присылайте по адресу URSS@URSS.ru. Ваши замечания и предложения будут учтены и отражены на web-странице этой книги в нашем интернет-магазине http:HURSS.ru
E-mail:
URSS@URSS.ru
Каталог изданий в Интернете: http://URSS.ru
URSS
ЭСС НАШИ НОВЫЕ	+7(499)724-25-45
UIXVU КООРДИНАТЫ 117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
_____Институт СОЦИОЛОГИИ j л ' Я
И. А. Шмерлина
БИОЛОГИЧЕСКИЕ ГРАНИ СОЦИАЛЬНОСТИ
Очерки о природных предпосылках социального поведения человека
URSS
МОСКВА
ББК 28.7 60.5 71 87.6 88
Шмерлина Ирина Анатольевна
Биологические грани социальности: Очерки о природных предпосылках социального поведения человека. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013, —200 с.
Настоящая книга посвящена осмыслению социального поведения человека как явления, имеющего отчетливые биологические предпосылки. В ней рассматриваются естественно-природные основания социальности человеческого вида (включая такие проявления последней, как мораль) и общие формы, в которых реализуется социальность людей и животных (семья, дружба, иерархии и пр.), а также обсуждается проблема эволюционного смысла социальной организации жизни.
Признание биологических оснований социального поведения человека должно, по мнению автора, способствовать «натурализации» естественно-научного подхода в социологическом дискурсе. Данная работа служит прежде всего феноменологическому обоснованию этой задачи и отчасти — ее концептуальному решению. В книге предпринята попытка выработать полидисциплинарное определение социальности, интегрирующее социологическое и биологическое понимание данного феномена на базе категории «смысл», в интерпретации которого преодолеваются рамки классического для социальной науки веберианского подхода.
Отдельного упоминания заслуживает содержащийся к книге «Словарь параллельных терминов естественно-научного и социогуманитарного тезаурусов». Он показывает терминологическую близость научного аппарата социологии и биологии и предлагает синтетические определения, отражающие те аспекты определяемых феноменов, которые присутствуют в поведении как человека, так и животных.
Книга адресована в первую очередь социологам, а также всем, кто интересуется вопросами сравнительного анализа поведения человека и животных.
Рецензенты:
ординарный профессор НИУ Высшей школы экономики,
д-р социол. наук А. Б. Гэфман',
зав. сектором социальной мобильности Института социологии РАН,
д-р социол. наук М. Ф. Черныш
ч
Издательство «Книжный дом “ЛИБРОКОМ”».
117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56.
Формат 62*90/16. Печ. л. 12,5. Зак. № ВО-20.
Отпечатано в ООО «ЛЕНАНД».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 11 А, стр. 11.
ISBN 978-5-397-03265-0
© И. А. Шмерлина, 2012
© Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА
11927 ID 160394
9 785397 032650
E-mail: URSS@URSS.ru Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Тел ./факс (многоканальный):
+ 7 (499) 724 25 45
...Быть может, прежде губ уже родился шепот, И в бездревесности кружилися листы, И те, кому мы посвящаем опыт, До опыта приобрели черты
О. Мандельштам
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение ...................................... 6
Очерк 1. Культура versus природа: «Природа как культура, культура как природа»*....... 11
1.1.	Разметка проблемы: пространство
оппозиций............................. И
1.2.	Культура и язык как природные
феномены.............................. 15
1.3.	Генезис человеческого языка.......... 23
1.4.	Самосознание и мораль: гипотезы
эволюционного становления............ 27
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения человека..............43
2.1.	Избирательное реагирование на
сигнальные стимулы................... 43
2.2.	Реакции «генетического
распознавания»....................... 54
2.3.	Филогенетические основы невербальной
коммуникации......................... 58
2.4.	Тема пространства в этологическом
прочтении............................ 73
2.5.	Социализация и импринтинг............ 83
В название очерка использован парафраз заголовка книги [Biology as society, society as biology..
Оглавление
5
Очерк 3. «Физика» социальности.
Формы ближайшего взаимодействия в природе и человеческом обществе........ 87
3.1.	Социальность и эпистемическая позиция наблюдателя. Этологическое переопределение социальности...................... 88
3.2.	Современные этологические представления об элементарных формах социальной жизни.......................... 94
3.3.	Биологические парадоксы
социальности....................... 111
Очерк 4.	«Метафизика» социальности.......... 115
4.1.	Проблема неадаптивного поведения в
эволюционной теории................ 115
4.2.	Номогенетический подход
к проблеме неадаптивного поведения.. 122
4.3.	Компромиссное решение............... 126
4.4.	Динамика системно-средового
взаимодействия...................... 135
Очерк 5.	Социальность: от концепта к термину... 140
5.1.	Исходные интуиции................... 140
5.2.	Смысл в обыденной и научной
интерпретации...................... 142
5.3.	Социальность и проблема смысла:
к выработке междисциплинарного термина............................ 148
Словарь параллельных терминов естественно-научного и социогуманитарного тезаурусов............. 153
Литература.................................. 184
ВВЕДЕНИЕ
Эта книга писалась для социологов. Что вовсе не значит, что прочтут ее именно социологи. Скорее наоборот — социологи прочтут ее в последнюю очередь, а если и прочтут, то не как социологи, а как обычные люди, которые любят смотреть передачи о животных и время от времени изумляются — «ну прямо как мы!..». Или мы — как они...
Как бы то ни было, изначально работа писалась с вполне определенными, сугубо дисциплинарными целями — показать естественно-биологические основания социального поведения человека. Изложенные в ней факты давно и надежно установлены в общей этологии, этологии человека и генетике поведения, и они требуют весьма радикального пересмотра традиционных социологических моделей. На фоне этих фактов малоубедительно выглядят популярные в социальной науке «конструктивистские» и «интерпретативистские» схемы, не говоря уже о постмодернистских играх уставших от определенности интеллектуалов.
В самом деле, трудно всерьез воспринимать работы, в которых, например, исследуются особенности социального конструирования половой идентичности и при этом совершенно не принимаются во внимание биологические аспекты пола. Имея в виду подобные исследования, М. Ридли, автор бестселлера «Геном», пишет об убогости социально-детерминистских объяснений, лежащих в основе «классических примеров влияния социума на человека, как например: криминальная среда порождает преступников; матери-одиночки своим влиянием подготавливают дочерей к разводу; асоциальное поведение родителей ведет к конфликтности детей; тучные родители закармливают своих отпрысков и т.д. Все эти примеры были темами многих диссертаций и вошли в учебники по психологии и социологии. Несколько лет назад Джудит Рич Хариис ...решила перепроверить эти данные. Оказалось, что в многочисленных исследованиях социологов вопрос наследования всех этих признаков просто не рассматривался. Обнаруженная взаимосвязь немедленно принималась как доказательство влияния социальных факторов на развитие личности, хотя исследования в области генетики поведения и наблюдения за близнецами убедительно доказывали, что, например, семейная неуживчивость и склонность к разводам наполовину предопределяется генетически. Наблюдения за усыновленными и удочеренными детьми ...показали, что склонность к правонарушениям корреляционно связана с преступностью биологических родителей, тогда как криминальные поступки новых родителей очень слабо влияли на будущую жизнь подростков...» [Ридли, 2008:406-407].
В социологии существует канон — объяснять «социальное через социальное». Было бы неправильно оспаривать значение этого каном как
Введение
7
дисциплинообразующего условия. Социология — как и любая наука — должна располагать своими специфическими объяснениями, не редуцируемыми к научным моделям других наук, будь то физика, биология или психология1. Однако без нормальной междисциплинарной проекции социологические объяснения мало чего стоят и воспринимаются как научный результат лишь внутри самой социологии.
Кроме того, в социальной науке до сих пор не сформулирован внятный ответ на вопрос, что есть «социальное». Понимание социального как не-природного, принятое социологией в качестве аксиоматического допущения, явилось барьером для развития целого ряда плодотворных интуиций полидисциплинарного характера. Дело не просто в нежелании увидеть очевидное — например, сходство конфигураций и особенностей функционирования культурных и природных сообществ. Проблема состоит в отсутствии теоретической базы, которая позволила бы осмыслить и проблсматизировать подобные феномены.
Между тем, еще Дюркгейм видел в социальных параллелизмах корректную социологическую задачу, полагая, что «вполне правомерно исследовать ..., не содержат ли ...<условия социальной организации> частичные сходства с условиями организации животного мира в том виде, как определяет их со своей стороны биолог. Можно даже предположить, что любая организация должна иметь общие черты, которые небесполезно выявить» [Дюркгейм, 1995: 208]. Однако предпосылочные’установки современного социологического теоретизирования скорее отвечает кредо, сформулированному в «библии» социального конструктивизма: «социальный порядок — это человеческий продукт или, точнее, непрерывное человеческое производство. ...Социальный порядок не является частью “природы вещей” и не возникает по “законам природы”... Он существует лишь как продукт человеческой деятельности. ...И в своем генезисе..., и в своем настоящем...— это человеческий продукт» [Бергер, Лукман, 1995: 31].
Этологи, со своей стороны, всерьез говорят: «Социальность— это биология, и ничего другого!»2. Это, чудовищно звучащее для уха социо-
До какого дна можно дойти в последовательном проведении редукционистской стратегии, показывает одиозная теория автоэволюционизма известного шведского цитогенетика А. Лима-де-Фариа, которая, в частности, «предлагает рассматривать социальные взаимодействия не как продукт случайных событий и абстрактных ситуаций, но как упорядоченные явления, уходящие своими корнями в чисто физические и химические процессы взаимодействий и сборки» [Лима-де-Фариа, 1991: 345].
Реплика, прозвучавшая на Московском этологическом семинаре «Биологические и социо-культурные основы агрессии у человека» 28.02.08 (докладчик — М.Б. Бутовская).
8
Введение
лога заявление имеет весьма убедительные эмпирические обоснования: в этологии показано, что те формы взаимодействия, которые считаются «истинно человеческими», структурируют и организуют жизнь животных, причем далеко не только приматов, но и гораздо более примитивных видов. Это заставляет предположить, что социальность является не видоспецифически человеческим, а универсальным феноменом жизни, и именно в таком качестве она должна быть осмыслена. Прежде всего — в пространстве науки, предметом которой выступает «социальное».
Таково то, весьма напряженное проблемное поле, которое индуцировало появление этой книги. В ней изложены натуралистические основания социальной онтологии.
Книга состоит из нескольких очерков, связанных общей интенцией обоснования единства природной и социокультурной жизни. В первом очерке «Культура versus природа: “Природа как культура, культура как природа”» показана некорректность общепринятых противопоставлений природы и культуры. Преодоление дилеммы Nature - Nurture1 может идти по двум линиям. Первая состоит в демонстрации культурной насыщенности природной жизни. Вторая — в выявлении естественно-биологических истоков тех феноменов, которые принято трактовать как сугубо антропологические. Особое внимание в данном очерке уделяется проблемам языка, самосознания и морали.
Второй очерк— «Природные предпосылки социального поведения человека»— посвящен тем биологическим аспектам социальности, которые укоренены в индивидуальной природе человека. В нем рассмотрены филогенетические основы невербальной коммуникации, естественноприродные предпосылки социализации человека, пространственные детерминанты его поведения и показано, что повседневнее взаимодействие людей имеет сильное биологическое управление.
Биологическое естество человека является тем предположением, которое не может отрицать социология и которое, с потерей некоторой доли консистентное™ социологического дискурса, может быть включено в него. Между тем, природны не только многие индивидуальные коммуникационные реакции человека, но и его групповое социальное поведение, формирующееся в пространстве ближайшего взаимодействия. В очерке третьем «Физика социальное™» рассматриваются те общие формы, в которых реализуется социальность человека и животных. По сута, здесь можно говорить о биологии социальности, или о социологической биологии.
1 В данной работе понятия «воспитание» (nurture) и «культура» используются как рядоположенные категории, воплощающие идею благоприобретенного.
Введение
9
Этологические исследования социальной организации природной жизни выявили проблемы, которые не получают исчерпывающего объяснения в рамках эволюционной парадигмы. Речь идет об отсутствии филогенетической последовательности и неадаптивности многих форм социального поведения. Данные проблемы, имеющие полидисциплинарное звучание, составляют предмет анализа четвертого очерка — «Метафизика социальности». Проблема дисфункций рассматривается здесь в широком контексте, включающем неадаптивные поведенческие стратегии человека. В очерке изложены три принципиальных подхода к проблеме поведенческих дисфункций, базирующиеся на (1) методологии СТЭ (синтетической теории эволюции), (2) теории номогенеза и (3) компромиссной системно-номогенетической концепции, методологически восходящей к идеям С.В. Мейена и Ю.А. Урманцева.
Можно по-разному интерпретировать роль биологического в поведении человека (заметим, что и среди биологов нет полного согласия по этим вопросам), однако сами по себе эти представления должны, на наш взгляд, входить в круг того фактического материала, который принимает во внимание социология при построении своих теоретических моделей. Признание биологических оснований социального поведения человека будет способствовать “натурализации” естественно-научного подхода в социологическом дискурсе. Данная книга служит прежде всего феноменологическому обоснованию этой задачи и отчасти — ее концептуальному осмыслению. Последнему посвящен очерк пятый «Социальность: от концепта к термину». В нем предпринята попытка выработать полидисциплинарное определение социальности, интегрирующее социологическое и биологическое понимание данного феномена. Ключевой категорией при этом выступает «смысл», в интерпретации которого преодолеваются рамки классического для социальной науки веберианского подхода.
Книга содержит «Словарь параллельных терминов естественно-научного и социогуманитарного тезаурусов», в котором показана терминологическая близость научного аппарата социологии и биологии и предложены «синтетические» понятия, позволяющие корректно описать схожие поведенческие феномены.
* * *
Предлагаемые в настоящей работе теоретические подходы, равно как и рассматриваемые в ней конкретные сюжеты и проблемы во многом нарушают конвенции социологического дискурса. Однако пространство науки шире, чем возделанное поле легитимированных проблематизаций. Хорошо известно, что именно в периферийных, плохо обработанных и невнятно артикулированных зонах научного поиска часто и зарождается новое знание. Я глубоко признательна людям, которые помогли мне в ос
10
Введение
воении подобной периферийной зоны, предметом которой выступают биологические координации социального поведения.
Моими первыми читателями были доцент Нижегородского университета к.б.н. С.Б. Парин и д.филос.н. Г.С. Батыгин. Они поддержали меня на самых первых, робких подступах к теме междисциплинарных сравнений. Сергей Борисович Парин «благословил» эту работу со стороны биологии — без его компетентного и доброжелательного отзыва она, скорее всего, завершилась бы в самом начале. Геннадий Семенович Батыгин ввел «запретные» биологические сюжеты в тематику одного из самых уважаемых социологических журналов страны. Его научное и человеческое участие в «биологической затее», которая балансировала тогда на грани паранауки, оказалось решающим.
Я благодарна своим друзьям и коллегам— Ю.Л. Гришкину, И.А. Климову, Л.А. Козловой, О.А. Оберемко, которые терпеливо и вдумчиво встречали зачастую плохо пропеченные плоды моих измышлений. Многие сюжеты этой работы возникли благодаря критике и плодотворным идеям, родившимся в ходе наших долгих дискуссий.
Я признательна А.Б. Гофману, читавшему мои тексты на разных стадиях их зрелости и высказавшему много содержательных замечаний. Его оценки, комментарии, советы служили ориентирами, корректировавшими мои научные поиски.
Я благодарна М. В. Каневской и С.Ю. Корольковой за помощь в подготовке работы к зданию.
Очерк 1
Культура versus природа: «Природа как культура, культура как природа»
1.1.	Разметка проблемы: пространство оппозиций
Человек противопоставляет себя своим эволюционным предшественникам по многим основаниям, начиная от дилеммы «инстинкт - разум» и заканчивая представлениями о природе социального (рис. 1). Далеко не все эти дилеммы действительно отражают принципиальную выделенность человека из мира природы. Многое из того, что принято относить к человеческой культуре, так или иначе обнаруживается в природе до человека.
ЖИИ<ПИО1		. Человек
ИНСТИНКТ	-	разум
рефлекторные реакции	-	целенаправленное поведение
предметное восприятие действительности	-	способность к абстрагированию
генетическая передача информации	—	культурное наследование
пассивное потребление	-	активная трудовая деятельность
включенность в среду обитания	-	преобразование окружающей среды
Р	отсутствие языка	-	наличие языка
,,	эмоциональная бедность	-	эмоциональное богатство
1	отсутствие моральной <	регуляции поведения	-	моральные нормы поведения
< социальность, предопределенная генетически	-	социальность как свободный выбор
'	жестко фиксированные генетически заданные схемы ,1	совместного общежития	—	сложная динамичная управляемая социальная структура
Рисунок 1. Распространенные представления о демаркационных границах между человеком и животным
12
Очерк 1. Культура versus природа
Инстинкт vs разум
Первый и наиболее распространенный довод, который приводит человек в защиту своей исключительности, — это обладание разумом.
«Животные действуют инстинктивно, а человек — разумно. Эта модная фраза уже основательно устарела, но до сих пор имеет широкое хождение» — данное замечание Н. Тинбергена вполне актуально и сегодня [Тинберген, 1978: 125].
Стоит задуматься: что значит «действовать инстинктивно»? И что значит «действовать разумно»? В первом случае мы полагаем, что животное просто воспроизводит в своем поведении некую изначально заданную жесткую последовательность действий. Эту концепцию биоробота развивал еще Р. Декарт, который сравнивал животных с живыми автоматами (сегодня прибегли бы к аналогии с компьютером, реализующим вложенную в него программу). В случае разумного поведения подразумевается оценка ситуации и выбор оптимального поведенческого решения. Таким образом, вопрос об инстинктивности или разумности поведения сводится к вопросу восприятия ситуации и целенаправленному выстраиванию определенной линии поведения. Если исходить из этих критериев, наличие разумных компонентов в поведении животных, причем даже относительно невысокого эволюционного уровня, не вызывает сомнений. Об этом свидетельствуют многочисленные этологические наблюдения, да и просто здравый смысл подсказывает: ни одно животное не живет в условиях абсолютной предсказуемости внешней среды, а значит, природа должна была оставить ему гибкие, нефиксированные механизмы реагирования на ситуацию.
Дилемма «инстинктивного — разумного» снимается уже при анализе самого инстинктивного поведения. Классическая этология видит в инстинкте сложную структурно организованную последовательность действий, в которой выделяются следующие элементы.
1.	Поисковое, или аппетентное поведение. Смысл его состоит в поиске ситуации, способной удовлетворить соответствующую потребность. «Поведение животного — это не всегда пассивная реакция на внешние раздражители. Во многих случаях, достигнув состояния специфической готовности к какому-либо виду деятельности (например, готовности к размножению), оно активно ищет стимулы, при действии которых эта деятельность могла бы осуществиться... Вслед за У. Крэгом К. Лоренц называет эту фазу поведенческого акта поисковой (или аппетентной — appetitive)» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 59].
2.	Распознавание ключевых стимулов, отвечающих потребности и высвобождающих инстинктивную реакцию. В роли таких стимулов могут выступать самые разнообразные вещи и явления: место, подходящее для гнездования, запах, специфические черты внешнего облика партнера.
1.1. Разметка проблемы
13
3.	Завершающий, или консумматорный акт, приводящий к удовлетворению соответствующей потребности.
Собственно инстинкт относится главным образом ко второй и третьей фазам поведенческого акта. Животные генетически «знают», на какие стимулы они должны реагировать. Так, проголодавшийся птенец серебристой чайки клюет «красное пятно на нижней стороне желтого клюва родителей, и те в ответ отрыгивают пищу в рот птенцу» [Тинберген, 1978: 64].
Так же генетически жестко предписан и консумматорный акт, который выполняется в виде определенного поведенческого паттерна. В этологии элементы этого паттерна получили название фиксированного комплекса действий (ФКД). Эти действия являются врожденными (то есть не требуют ни обучения, ни тренировки, а проявляются «в готовом виде» за счет созревания ответственных за них структур мозга), шаблонными (то есть стереотипными по порядку и форме исполнения) и видоспецифическими (то есть характерными именно для данного вида и одинаковыми для всех особей данного вида) [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 58,60].
Четко зафиксированные и однозначно считываемые элементы консумма-торного акта способны выполнять роль таксономических признаков, с помощью которых можно изучать эволюцию видов. Как показали Ч. Уитмен и К. Лоренц, поведенческие признаки зачастую оказываются более эффективными, чем морфологические, на которых традиционно основывается систематика.
Что касается поискового поведения, то оно, побуждаемое определенным мотивационным состоянием животного, есть по необходимости «творческая деятельность». Это и понятно: ведь поисковое поведение есть изучение среды с целью нахождения необходимых раздражителей для «высвобождения» потребности.
«По представлению Лоренца, именно поисковая фаза поведенческого , акта относится к категории целенаправленного поведения, так как совершаемые действия подчинены определенной цели, которая может быть достигнута разными путями... Именно поисковое поведение является средством индивидуального приспособления животных к окружающей среде, причем это приспособление бесконечно разнообразно по своим формам... Именно к поисковой фазе поведенческого акта относятся и проявления элементарной рассудочной деятельности животных, когда для достижения цели животное в новой для него ситуации оперирует ранее сформировавшимися у него понятиями и уловленным им эмпирическими законами, связывающими предметы и явления внешнего мира (Крушинский, 1986)» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 59-60].
Предметное vs абстрактное восприятие
Животные реагируют на конкретные предметы и звуки, а человек способен к абстрагированному восприятию действительности— в этом бесспорном, на первый взгляд, утверждении содержится значительная до
14
Очерк 1. Культура versus природа
ля упрощения. Способность репрезентировать мир в виде отвлеченных схем присуща не только человеку , и это доказано экспериментально.
«Долгое время, — пишет Р. Хайнд, — проблема способности животных к формированию понятий была поводом для всевозможных домыслов, и лишь недавно она стала объектом экспериментального изучения. Гернштейн и Лавленд... смогли обучить голубей реагировать на наличие или отсутствие человека на предъявляемых им фотографиях. Люди на снимке могли находиться в любом месте, быть одетыми или раздетыми, это могли быть взрослые или дети, причем в самых разных позах, они могли иметь черную, белую или желтую кожу — разнообразие было таково, что простая характеристика раздражителя практически исключалась. Таким образом, эти эксперименты позволяют предполагать у голубей весьма высокоразвитую способность к формированию понятий...» [Хайнд, 1975: 633].
Известны опыты О. Келера «по обучению птиц "счету"... На основании этих опытов он пришел к выводу о высокой способности птиц к обобщению количественных параметров стимулов и сформулировал представление о наличии довербального мышления (...“thinking without words”) не только у антропоидов, но и у некоторых позвоночных-неприматов» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 51 ].
«Немецкий исследователь Б. Ренш... предлагал обезьянам, енотам и птицам разнообразные предметы для выбора, чтобы установить, существуют ли у них перцептивные предпочтения. Он показал, что животные отдают предпочтение упорядоченным и симметричным стимулам в противоположность асимметричным и хаотически расположенным. Как известно, человеку это свойство присуще в значительной степени. Он стремится выявлять упорядоченность во внешней среде и классифицировать то, что воспринимает, умеет распределять объекты по определенным категориям. Считается, что эта способность делает исследовательскую деятельность (познание мира) человека более эффективной и намного повышает его приспособительные возможности» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 91-92].
Способность живых существ категоризировать мир является одним из важнейших моментов адаптации к нему. Если не выделять главное, существенное, можно «утонуть» в подробностях, и тогда каждая жизненная ситуация будет представать как уникальная, требующая оригинально-
1 Этот тезис имеет решающее значение для развиваемой нами семиотической концепции социальности (см.: [Шмерлина, 2006-6; Шмерлина, 2009]) - без способности животных к образованию и пониманию знака, без соответствующей психофизиологической основы само обращение к семиотике как полидисцип-линарному пространству было бы бессмысленно.
1.2. Культура и язык
15
го решения. Ни один интеллект не справится с таким объемом творческих задач — ни человеческий, ни звериный.
Все прочие оппозиции, обозначенные на рис.1, мы рассмотрим в рамках большого сюжета о культуре и языке в их антропологическом и природном измерении.
1.2. Культура и язык как природные феномены
В поиске видоспецифических особенностей человека большинство специалистов говорит о культуре.
«наличие культуры с этологической точки зрения является видоспецифичной характеристикой Homo sapiens», — резюмирует современные представления на этот счет Е.А. Гороховская [Гороховская, 1999: 94].
Однако природа создала культуру задолго до человека, причем в обоих смыслах, в которых употребляется это понятие, — и как механизм (негенетический способ передачи информации), и как объективированный мир продуктов созидательной деятельности живых существ. В биологической литературе описаны многочисленные примеры культурной трансмиссии и «культурно-преобразовательной» деятельности животных.
Остановимся вначале на последней. В способности преобразовывать и творить внешний мир принято видеть уникальность человеческого вида, создавшего в ходе своей истории специфическую среду обитания, отвечающую его потребностям. Действительно, по масштабам преобразования природной среды человек не знает себе равных (неслучайно так остро звучит в современном мире проблема экологии). Однако и животные преобразуют окружающий их мир под себя и свои нужды: гнезда и муравейники, тропы и норы — все это сотворено ими. Поразительны примеры преобразовательной деятельности муравьев, «активно создающих собственную среду обитания — систему долговременных убежищ со своим микроклиматом и с культивируемыми источниками высококалорийной пищи (выделения тлей, грибы у муравьев Atta). Именно в этом плане — в существовании биологических предвестников дифференцированной материальной культуры — и выявляется наиболее глубокая аналогия между общиной муравьев и человеческим обществом», — считает Е.Н. Панов [Панов, 1983: 83]. Другие исследователи, анализируя «активно-преобразующую» деятельность животных, говорят о «биологическом сигнальном поле» [Наумов, 1977], которое может рассматриваться как эволюционный аналог культурной среды.
«Известно, что среда обитания изменяется животными, упорядочивается, структурируется в ходе их жизнедеятельности и служит для новых поколений “биологическим сигнальным полем”..., в котором происходит их быстрое и уже определенным образом направленное специфическое обучение...» [Мешкова, Федорович, 1994: 6].
16
Очерк 1. Культура versus природа
Таким образом, бытующее мнение о том, что животные лишь пассивно потребляют окружающую среду, отражает весьма поверхностные представления о живой природе.
Другим культурным феноменом природной жизни является негенетический механизм передачи опыта. В жизни высших животных он настолько важен, что биологи считают правомочным использовать чисто «человеческие» термины «культурная преемственность», «традиция». Так, изменение охотничьего поведения песцов о-ва Медный (Командорские о-ва), зафиксированное в результате многолетних наблюдений над данной популяцией, интерпретируется биологами как утрата культурных традиций освоения ресурсного пространства1.
У многих видов умению узнавать хищников молодняк учится у матери или старших членов группы. Если молодая галка не обучена родителями распознавать врагов, она «будет сидеть на одном месте, когда к ней подкрадывается кошка, или приземлится перед самым носом дворняжки... доверчиво и по-дружески», — свидетельствует К. Лоренц, много лет наблюдавший этих умных птиц в своем родовом поместье в Альтенберге [Лоренц, 1995: 336].
«Узнавание врага — пишет Лоренц, — то, что у кряквы и многих других птиц является врожденным инстинктивным актом, должно выработаться у молодой галки в результате обучения. Происходит ли обучение путем индивидуального опыта? Нет, еще более странным путем — путем подлинных традиций, путем передачи личного опыта от поколения к поколению» [Лоренц, 1995: 332].
С помощью механизма культурной трансмиссии («социальной эстафеты», по М.А. Розову) не только передается жизненно важная информация о внешней среде, но и формируются «культурно-специфические», уникальные для данной популяции элементы коммуникации.
«Песни птиц, кваканье лягушек и т. д. — это поведение, которому молодые животные учатся от своих более старших конспецификов. Этот способ трансмиссии ведет к образованию локальных диалектов, которые помогают животным идентифицировать своих собратьев, принадлежащих к их родной территории» (Mundinger 1980, Slater & Williams 1994)» [Fog, 2005].
1 «Отсутствует концентрация нор на богатых участках. Количество нор там снижается. Утрачивается культурная традиция использования лежбища котиков. Для того чтобы охотиться на лежбище котиков, надо учиться пробираться между рычащими сивучами, уметь задирать детенышей и пр. Видимо, если это не передается по наследству, это забывается» [М.Я. Гольцман, Е.П. Крученкова. Доклад «Социальное поведение медновских (командорских) песцов» на семинаре сектора социологии знания Института социологии РАН 14.02.02].
1.2. Культура и язык
17
Опытным путем передаются как информация об окружающем мире, так и техники и технологии (то есть — знание что и знание как). Будучи феноменами культурного свойства, технологические знания и умения различаются в животных сообществах'. Дж. Гудолл, тщательно изучавшая особенности орудийной деятельности шимпанзе, составила сравнительную таблицу целевого использования предметов обезьянами-обитателями Гомбе и других частей Африки [Гудолл, 1992: 548 549]. Эти наблюдения фиксируют большое разнообразие как в предпочтениях определенных «орудий труда» (в качестве которых выступают листья, стебли, прутики, палки, камни), так и в их функциональном использовании разными популяциями шимпанзе.
Технологии в животном мире не только передаются, но и изобретаются. Сенсационные свидетельства такого рода были получены в ходе наблюдений за японскими макаками на острове Кошима [Kawamura, 1963; Kawai, 1965]. Результаты этих наблюдений, которые обошли весь научный мир и многократно описаны в научно-популярной литературе, можно отнести к наиболее значительным этологическим открытиям.
Наблюдения за обезьянами и другими животными заставляют усомниться в том, что использование и даже изготовление орудий труда является уникальной особенностью человека. Между тем, именно орудийная деятельность долгое время считалась отличительным признаком и одним из важнейших факторов становления человека.
«Теперь, — пишет Д. Мак-Фарленд, — когда об использовании животными орудий мы знаем гораздо больше, этот вопрос не представляется
’ нам столь ясным...» [Мак-Фарленд, 1988: 464].
В 1960 г. исследовательской группой Дж. Гудолл впервые в мире был зафиксирован феномен орудийной деятельности приматов в естественных условиях обитания. Излюбленными «орудиями труда» для шимпанзе являются, как упоминалось выше, всевозможные прутики, травинки, палки. С их помощью шимпанзе лакомятся термитами и другими насекомыми. При этом подручные средства используются по-разному, так, с помощью прутиков и травинок шимпанзе выуживают насекомых, а палками они проделывают в термитниках большие отверстия, откуда достают термитов рукой. Еще более удивительным представляется то, что шимпанзе не только широко используют естественные «орудия труда», но даже в известном смысле изготавливают их. Как свидетельствует Дж. Гудолл, шимпанзе «может видоизменять предметы, делая их пригодными для
1 Культура всегда есть различение, поскольку она создана разными индивидами (как видно, не только людьми). В этом смысле Э. Эриксон понимал культуру как механизм «нсевдовидообразования».
18
Очерк 1. Культура versus природа
данной цели. И он способен до некоторой степени придавать им определенную "конструкцию"...» [Гудолл, 1992: 547].
Орудийная деятельность отмечена у птиц. Во многих книгах по биологии приводятся изображения знаменитого объекта дарвиновских наблюдений — галапагосского дятлового вьюрка, который отыскивает насекомых в трещинах древесной коры с помощью зажатой в клюве колючки кактуса (см., например: [Мак-Фарленд, 1988: 465; Медников, 1975: 199]). В телевизионном сериале ВВС «Живая природа» содержатся впечатляющие кадры, показывающие, как стервятник разбивает камнем страусиное яйцо, а рыбка-брызгун стреляет водой, чтобы сбить насекомое с листа.
Однако культура до человека1 обладает существенным изъяном: вся она представляет собой научение по принципу «делай, как я». Поддерживаемая живой «технологической» традицией, она чрезвычайно уязвима: выпадение «передаточного звена» грозит утратой всего «культурного наследия». Так, если в жизни галочьего поколения никогда не встретится кошка, прервется традиция распознавания данного хищника [Лоренц, 1998-а: 387], и это может иметь катастрофические последствия для популяции.
Лишь человеческой культуре свойственна устойчивость, которую не знает природный мир. Проблема заключается в способе, инструменте передачи информации. Мир живой традиции не может объективироваться, оторваться от своего носителя. Уникальность человеческой культуры заключается в специфическом символически-знаковом способе передачи традиции, потенции которого в полной мере раскрываются в системе письменного языка. В то же время, сам по себе язык еще не составляет видоспецифического признака человеческой культуры.
♦ ♦ ♦
Проблема языка представляется намного более сложной, чем кажется на первый взгляд. Преобладающий подход в понимании данного феномена ограничивает его преимущественно дескриптивной функцией, возни
1 Можно было бы назвать этот мир культуры, существующей до человека, «протокультурой», и многие исследователи сочли бы такой вариант более премлемым. Однако термин «протокульгура» содержит смысловую коннотацию, которой автор как раз хотел бы избежать. Нет никакой протокультуры — ни в плане механизмов, ни в плане «тела» культуры (культурных феноменов). И то и другое не имеет родо-видовой преемственности. Человеческая материальная культура выросла не на грибных плантациях муравьев, а механизмы культурного наследования не «подсмотрены» человеком у галок. Культура каждый раз «изобретается» заново — точно так же, как в морфологической эволюции несколько раз заново изобретались глаз, крылья и прочие органы.
1.2. Культура и язык	19
кающей на достаточно высокой ступени эволюционного развития сигнально-коммуникационных систем, к классу которых относится человеческий язык. В то же время, существует довольно устойчивая традиция расширительного понимания языка, в соответствии с которой языком может быть названа любая сигнально-коммуникационная система. В рамках этой традиции допустимо говорить о языке животных. Именно так и поступают этологи, не только не закавычивая данный термин, но принципиальным образом настаивая на существовании соответствующего феномена. Д. Мак-Фарленд показывает условность многих привычных противопоставлений человеческой речи сигнальным системам животного мира.
«К сожалению, — пишет Мак-Фарленд, — определить понятие языка с объективной точки зрения очень нелегко, поскольку он характеризуется многими необходимыми признаками. Например, мы можем согласиться с тем, что язык — это средство коммуникации, но что не все средства коммуникации являются языком. Человеческий язык обычно существует в форме речи, но это не всегда так, например, в случае с азбукой Морзе. Язык использует символы, но символичны и некоторые аспекты коммуникации у пчел. Язык осваивается в течение специфического чувствительного периода развития, но то же самое наблюдается у некоторых птиц, изучающих пение своего вида. С помощью языка можно передавать информацию не только о сиюминутных ситуациях, но и о таких, которые оказываются удаленными и во времени, и в пространстве. Но некоторые сигналы тревоги у животных обладают теми же свойствами1. По-видимому, некоторые аспекты языка, например, правила грамматики, выделяют его из других видов поведения животных, но даже и этот тезис достаточно спорный. Когда мы изучаем вопрос о существовании языка в царстве животных, — заключает ученый, — мы должны продвигаться очень осторожно» [Мак-Фарленд, 1988:440-441].
Р. Хайнд в качестве важнейших отличительных признаков языка отмечает то, что он позволяет людям общаться по поводу собственных мыслей и чувств:
«Эта ...способность обеспечивает дальнейшие возможности для умственного развития через понимание испытываемых трудностей, испытываемых другими, или достигнутых ими решений» [Hinde, 1987: 2].
Бесспорно, обмен чувствами, эмоциями, мыслями — важнейшая область использования языка, имеющая непосредственное отношение к становлению и самому способу существования человека. Но разве животные
1 Помимо сигналов тревоги, здесь можно вспомнить сигнальные системы насекомых, которые также передают информацию об удаленных объектах, — например, танец пчел.
20
Очерк 1. Культура versus природа
не в состоянии понять «настроения» друг друга и обмениваться соответствующей информацией? Конечно, мы не можем и, видимо, никогда не сможем ответить на этот вопрос совершенно определенно — сфера субъективных переживаний закрыта для объективного анализа (излишняя драматизация этого обстоятельства была, как известно, гносеологическим источником бихевиоризма). Между тем, как обычные житейские, так и специальные наблюдения свидетельствуют о том, что в той или иной степени животные понимают друг друга и «выработали» для этого сложные системы сигнализации. Именно эти формы сигнализации служат биологической предпосылкой человеческого языка. Легко заметить, что человеческий язык до сих пор не утратил своей древнейшей сигнальной функции, изначально тесно связанной с физиологической экспрессией.
(4) Аргументатив-			Достоверность / »
Животные,	Возможно,	ная функция < (3) Дескриптивная функция (2) Сигнальная	Недостоверность Ложность / Истинность / Человек Эффективность
растения	пчелы <	функция	/
<		ч. (1) Экспрессивная функция	Неэффективность Выражение/ невыражение
Рисунок 2. [Поппер, 2000-а: 64]
На это обстоятельство обратил внимание К. Поппер, восстанавливая эволюционную логику развития языка. Развивая концепцию К. Бюлера', К. Поппер говорит о четырех функциях языка (рис. 2). Как минимум две из них — экспрессивная и сигнальная — отнюдь не являются исключительным достоянием человеческой культуры, реализуясь в коммуникативном поведении как человека, так и иных биологических видов.
1 «Модель органона языка» Бюлера включает в себя три функции, первоначально (в работе 1918 г.) названные Бюлером «извещение», «побуждение» и «сообщение», а позже (в «Теории языка», 1934) обозначенные как «выражение», «обращение» и «сообщение» (см.: [Бюлер, 1965: 22-37]).
1.2. Культура и язык
21
Экспрессивная функция языка, как считает Поппер, очень быстро приобрела сигнальное значение. Предпосылкой для этого послужила обсуждавшаяся выше способность животных понимать эмоциональные состояния друг друга.
По-видимому, лишь третья функция (или, скорее, стадия развития) языка — дескриптивная — видоспецифична для человека.
«...ни выразительность, ни знаковый характер— способность языковых выражений служить сигналами, вызывающими реакцию, — не являются специфическими для человеческого языка; не специфично для него и то, что он служит для коммуникации некоторому сообществу организмов. Специфичен для человеческого языка его дескриптивный характер. И это есть нечто новое и поистине революционное: человеческий язык может передавать информацию о положении дел, о ситуации, которая может иметь место, а может и не иметь места ши быть либо не быть биологически релевантной. Она может даже не существовать» [Поппер, 2000-а: 65].
Впрочем, как видно из схемы (рис. 2), Поппер готов признать дескриптивную функцию танца пчел, однако сам же опровергает это предположение. Решающим доводом выступает невозможность применить к этому специфическому языку категории ложности / истинности, являющиеся обязательными значениями языковой дескрипции. Более определенно квалифицирует танец пчел Ф. Кликс, который видит в нем жестко закодированную информацию сигнального характера.
«...насколько нам известно, — замечает К. Поппер, — пчела не может солгать, а другая пчела не может отрицать то, что утверждала первая пчела» [Поппер, 2000-6: 153].
«...поведение танцовщиц, — пишет Ф. Кликс, — не испытывает каких-либо влияний со стороны других пчел, которые воспринимают содержащуюся в танце информацию как не подлежащую "обсуждению" команду к выполнению определенных программ моторного поведения» [Кликс, 1983: 77-78].
По-видимому, именно в сфере языковой дескрипции эволюция проложила одну из принципиальных демаркаций между человеком и прочими живыми существами. Эту идею К. Поппер выразил в виде известного вопроса: чем Эйнштейн отличается от амебы?1
1 С точки зрения способа познания, считает Поппер, «от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб... и устранения ошибок... В чем же разница между ними? Главная разница между амебой и Эйнштейном ...в способе устранения ошибок.
Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор. В
22
Очерк 1. Культура versus природа
Дескриптивный язык, описывающий ту или иную ситуацию, позволяет оценить ее соответствие некоторому положению вещей (или нашему представлению о положении вещей). А это, подчеркивает Поппер, «делает возможным критическое мышление» [Поппер, 2000-а: 69].
«Придерживаться какого-то мнения или ожидать чего-то и использовать язык для того, чтобы сказать об этом, — огромная разница. Она состоит в том, что мнение становится доступным для критики, только если оно высказано и тем самым объективировано. До того, как оно сформулировано в языке, я могу быть един с моим мнением — оно есть часть моих действий, часть моего поведения. Однако когда оно сформулировано, его можно критиковать и установить его ошибочность; и в этом случае я могу быть способен отказаться от него»; «...именно человеческий аргументативный язык делает возможной критику, а вместе с ней и науку» [Поппер, 2000-6: 152].
Дескриптивный язык создает объективированные суждения, к которым можно относиться как к «вещам». Будучи высказанными или написанными, эти суждения «отрываются» от своего автора и приобретают собственную судьбу. Из мира второго они перемещаются в мир третий' и начинают противостоять человеку как объективная, не зависящая от него, хотя и порожденная им реальность. Таков надличностный механизм культуры, в многочисленных вариациях неоднократно описанный разными исследователями.
противоположность амебе Эйнштейн ...критикует свои теории, подвергая их суровой проверке...В то время как теории, вырабатываемые амебой, составляют часть ее организма, Эйнштейн мог формулировать свои теории на языке; в случае надобности — на письменном языке. Таким путем он смог вывести свои теории из своего организма. Это дало ему возможность смотреть на свою теорию как на объект, смотреть на нее критически ...и, наконец, устранить ее, если выяснится, что она не выдерживает критики.
Для решения такого рода задач можно использовать только специфически человеческий язык» [Поппер, 2000-а: 58-59].
1 Первый, второй и третий мир — термины К. Поппера, с помощью которых он проводит различение между миром вещей, человеческой психикой и объективированным миром культуры: «Мир 1 — это мир всех тел, сил, силовых полей, ...организмов, ...всех физических, химических и биологических процессов, протекающих в живых телах. Миром 2 я назвал мир нашего разума, или духа, или сознания (mind): мир осознанных переживаний наших мыслей, наших чувств приподнятости или подавленности, наших целей, наших планов действия. Миром 3 я назвал мир продуктов человеческого духа...: наших рассказов, ...объяснительных теорий, ...технологий...» [Поппер, 2000-а: 71].
1.3. Генезис человеческого языка
23
Языковая объективация имела, несомненно, фундаментальные последствия для человеческого вида. Посредством языка человек вышел за рамки своего телесного организма, расширив границы своего существования сразу в двух противоположных направлениях: внутрь индивидуальной психики и во внеындивидуальное пространство. Иными словами, язык создал два новых мира: мир самосознания и объективированный мир духовной культуры. И то, и другое относится к видоспецифическим признакам человека. При этом, если самосознание может быть понято как обогащение «второго мира», в известных пределах рассудка и эмоций существующего и у животных, то аналогов «третьего мира» в животном царстве не существует.
1.3. Генезис человеческого языка
Сигнально-коммуникационные возможности животных, особенно высших, достаточно широки. В том числе они обладают и звуковой коммуникацией. «Уже у зеленой макаки... было обнаружено существование 36 явно различающихся звуков. Из этого числа 23 могут быть идентифицированы в качестве различных сообщений для собратьев по виду» [Кликс, 1983: 78]. Несколько десятилетий идут исследования языка дельфинов. Хорошо известны сенсационные результаты экспериментов по лингвистическому обучению обезьян (“language-training experiments”). Однако у всех животных, включая человекообразных обезьян, использование языка ограничено целями информирования и взаимной регуляции поведения.
«...характеристики сигналов определяются не столько объективным содержанием сообщения, сколько тем или иным намерением повлиять на поведение партнера. Формирование сигнала еще целиком связано с конкретной ситуацией и собственным аффективным состоянием, а пе-ч редача опыта — с присутствием объекта, по поводу которого происходит обмен информацией» [Кликс, 1983: 105].
Заслуживает обсуждения вопрос о том, почему высшие животные, даже такие умные, как шимпанзе, так и не смогли «взобраться» на третью функциональную ступеньку языка. Самый общий ответ состоит в том, что не было соответствующей потребности.
«Чтобы понять, как естественные языки возникли в процессе эволюции, — пишет У. Матурана, — надо выявить такую их фундаментальную биологическую функцию, которая в ходе естественного отбора могла бы их породить» [Матурана, 1995: 117].
Представление о том, что язык мог возникнуть просто как постепенная дифференциация звуков, наивно и, по всей видимости, неверно.
«Судя по всему, превращение звуковой сигнализации в речь не может произойти лишь в рамках зависящих от научения процессов дифференциации этих звуков. Возникновение речи не может быть сведено к са
24
Очерк 1. Культура versus природа
моразвитию механизмов порождения звуковых сигналов. Стимулом развития средств коммуникации могла стать лишь дифференциация и усложнение передаваемого смыслового содержания» [Кликс,1983: 105].
В современной науке нет больших разногласий по поводу того, что же обеспечило это избыточное богатство смыслового содержания, которое потребовало соответствующих средств выражения. Ученые, работающие в разных научных сферах и принадлежащие различным интеллектуальным традициям, соглашаются в том, что своим возникновением человеческая речь обязана совместной трудовой деятельности.
Важнейшая потребность, которая возникает в процессе трудовой деятельности, — это потребность в понимании друг друга и соответствующих средствах коммуникации, количество и дифференцирующая способность которых должны были намного превышать возможности тех сигнальных средств, которые имелись «под рукой».
Социальная жизнь и орудийная деятельность «явились, по-видимому, той основой, исходя из которой в процессе эволюции совершался отбор ориентирующего поведения, приведшего у гоминидов к появлению современных языков» [Матурана, 1995: 118].
Впрочем, существуют и иные версии характера той совместной деятельности, которая вызвала потребность в языковом взаимодействии. Так, К. Поппер предложил игровую концепцию происхождения дескриптивного языка [Поппер, 2000-а: 66-68]. В совместной работе У. Матураны и Ф. Варелы рассматривается сексуально-любовный контекст возникновения языка:
«Мы считаем,— пишут авторы,— что вследствие сохранения такого образа жизни, при котором ключевую роль играют лингвистические взаимодействия, язык возник как результат любовного сотрудничества... Постоянная, не носящая сезонного характера половая жизнь стимулировала возникновение привязанности между мужчиной и женщиной. Сохранявшееся обыкновение делиться пищей и участие мужчины в заботе о потомстве привели к биологическому закреплению кооперации и лингвистической координации действий» [Матурана, Варела, 2001: 196].
В контексте наших рассуждений вопрос о том, какой именно тип сотрудничества привел к появлению языка, не является принципиальным. Принципиально то, что и в том, и в другом случае речь идет о социальном контексте. Как подчеркивают Матурана и Варела, язык, разум, сознание рождаются не в головах людей, а в сфере взаимной координации их поведения.
«...разум как некий феномен оязычивания в сети социального и лингвистического сопряжения не есть нечто такое, что находится в мозге. Сознание и разум лежат в области социального сопряжения — именно там источник их динамики» [Матурана, Варела, 2001: 206].
1.3. Генезис человеческого языка
25
Особую весомость данному утверждению придает то, что оно принадлежит нейрофизиологам. Нейрофизиологических предпосылок языкового поведения, разумеется, никто не отменял, однако решающее значение в его формировании придается среде взаимодействия, усложнение которой приводит к появлению языка как принципиально нового способа регуляции жизнедеятельности.
Этому эволюционно новому способу предшествует то, что Матурана -Варела назвали «лингвистическим полем», понимая под последним сферу приобретенного коммуникативного поведения, то есть те средства общения, которые вырабатываются живыми существами в процессе совместной жизни. Насколько мы знаем, ни биология, ни философия языка не располагают терминами для описания подобного круга феноменов.
«...лингвистическая область, — поясняют авторы, — устроена как область онтогенетических координаций действий»;
«...сформировавшееся в результате обучения коммуникативное поведение мы называем полем лингвистики, поскольку именно такое поведение закладывает основу для языка, но еще не идентично ему... Изящным примером лингвистического взаимодействия может служить птичий дуэт...», который у некоторых птиц формируется как онтогенетическая координация поведения [Матурана, Варела, 2001: 187, 183].
Концепция Матураны - Варелы, не противореча общепринятым представлениям об эволюции языка, предлагает терминологию, более строгую и более адекватную задаче восстановления данного .естественно-исторического процесса, а также помогает снять многие проблемы «неконвенционального» использования понятий. Исходной точкой рассуждения, которая остается за рамками книги Матураны - Варелы и которую полезно восстановить, является понятие сигнально-коммуникационной системы. Особенность последней состоит в том, что она базируется на наследственном знании. Согласно Матуране — Вареле, такого рода коммуникативное поведение не может быть отнесено ни к языку, ни к лингвистическому полю:
«...инстинктивное коммуникативное поведение ...не образует лингвистического поля; оно не приводит к формированию в онтогенезе областей координаций коммуникативного поведения. Например, так называемый «язык» пчел не является языком. Это смешанный случай инстинктивного и лингвистического поведения» [Матурана, Варела, 2001: 184].
Врожденные
сигнально-	—♦	Лингвистические поля	—>	Язык
коммуникационные системы
26
Очерк 1. Культура versus природа
Язык, по Матуране - Вареле, также представляет собой способ взаимной координации действий, однако в принципиально новой области, а именно — в замкнутом пространстве лингвистических знаков.
«Люди— не единственные животные, в социальной жизни которых возникают лингвистические поля. Отличительная особенность человека заключается в том, что в процессе лингвистической координации действий он породил новый круг явлений, а именно область языка... В потоке рекуррентных социальных взаимодействий язык появляется, когда операции в лингвистическом поле приводят к координации действий по отношению к действиям, принадлежащим самой лингвистической области» [Матурана, Варела, 2001:185].
Эту новую, специфически человеческую область существования, связанную с языком, можно представить в качестве аутопойетической системы четвертого порядка1. Согласно Матуране - Вареле, аутопойетической системой первого порядка является клетка, и это — единственная «аутентичная» аутопойетическая система, в отношении которой у авторов не возникает вопросов. Сомнения появляются уже при обсуждении многоклеточных образований как гипотетически возможных аутопойетических систем второго порядка [Матурана, Варела, 2001: 78-79]. Еще больше проблем вызывают социальные объединения, которым в концепции Ма-тураны - Варелы отводится место аутопойетических систем третьего порядка. Тем не менее, на всех этих уровнях метафора аутопойезиса работает весьма продуктивно. Квалификация системы языка как аутопойетической на фоне пост-соссюровской лингвистики выглядит, на наш взгляд, также вполне убедительно. Следующим шагом в этой последовательности должны быть, очевидно, культурные системы, созданные на основе языка
1 Аутопойезис (от греч. autos — сам и poiesis — производство, создание, творение) — понятие, введенное У. Матураной и Ф. Варелой в начале 70-х гг. прошлого века для описания специфики живых систем, производящих свои собственные компоненты и обеспечивающих таким образом собственную организацию и идентичность. Сама идея аутопойезиса впервые представлена в работе У. Матураны «Биология познания» [Maturana, 1970], в которой нет еще термина «аутопойесис»; вместо него Матурана использует понятие самореферентной круговой организации, определяя живую организацию как «круговую организацию, обеспечивающую производство или сохранение компонентов, специфицирующих ее таким образом, что продуктом их функционирования оказывается сама та организация, которая их производит» [Матурана, 1995: 130]. Первое упоминание термина «аутопойесис» в англоязычной литературе происходит, по-видимому, в 1974 году, в совместной работе У. Матураны, Ф. Варелы и Р. Урибе [Varela, Maturana, Uribe, 1974].
1.4. Самосознание и мораль
27
(в тартуской школе семиотики их принято было называть вторичными моделирующими системами1).
Возникновение языка имело, как подчеркивалось выше, два важнейших для человеческого вида последствия, а именно — формирование объективированного мира духовной культуры и рождение человека как существа, сознающего самое себя. Именно самосознание, а также основанная на нем способность к моральной самооценке позволяют говорить о начале специфически человеческого способа существования. Эта идея получила глубокое осмысление в философской антропологии, которая связывает появление человека со способностью к самодистанцированию [Шелер, 1988], выходу за пределы собственного Я (у X. Плеснера это названо эксцентричностью [Плеснер, 1988]). Это не означает, однако, что названные свойства человека возникли иначе, нежели естественно-эволюционным путем.
1.4.	Самосознание и мораль:
гипотезы эволюционного становления
Загадка самосознания
Появление самосознания, открытие человеком собственного «Я» является одной из наиболее сложных и волнующих загадок антропогенеза. Как и почему возникло это субъективное осознание, «представляется мне величайшей тайной»,— говорит социобиолог Р. Докинз [Докинз, 1993: 63], и многие ученые разделяют его благоговейное удивление перед этой тайной.
Что такое самосознание? Этот феномен, столь легко постигаемый на интуитивном уровне {«Я - это Я!»), с трудом поддается строгому научному определению. Еще сложнее найти эмпирические критерии, которые позволили бы доказать или опровергнуть наличие чувства собственного Я. Впрочем, Ч. Дарвин предложил весьма остроумный и тонкий эмпирический признак: в работе «Выражение эмоций у человека и животных» он заметил, что краска стыда на лице есть «наиболее своеобразное и наиболее характерное для человека выражение» [Дарвин, 2001: 292].
Принято «под вторичными моделирующими системами понимать такие из них, которые, возникая на основе языка (первичной системы), получают дополнительную вторичную структуру особого типа. Таким образом, природа вторичных моделирующих систем неизбежно включает весь комплекс отношений, присущих лингвистическим структурам, дополняясь более сложными конструктивными отношениями второго ряда» [Лотман, 1965: 6].
28
Очерк 1. Культура versus природа
«...умственные способности младенцев еще недостаточно развиты, чтобы они могли краснеть от стыда. По этой же причине редко краснеют от стыда слабоумные», и только те, которые «не вполне деградировали» [Дарвин, 2001: 293].
К сожалению, данный индикатор не может иметь широкого применения: значительная часть вполне разумных людей не краснеют просто в силу особенностей строения кожи, и нет никаких оснований считать их бессовестными, тем более — идиотами.
В интерпретации Ч. Дарвина, феномен покраснения вызван двумя факторами: повышенным вниманием человека к самому себе и ориентацией на мнения окружающих. Эти факторы, по мнению Дарвина, тесно связаны:
«Повышенное внимание к собственной персоне, — пишет Дарвин, — объясняется почти исключительно тем, что нас чрезвычайно заботит мнение о нас других людей...» [Дарвин, 2001: 321].
Чувство стыда, неловкости, вызывающие покраснение, являются, таким образом, следствием специфической способности человека осознавать самого себя.
Существуют ли какие-либо иные способы «диагностировать» самосознание, в том числе у животных? Этологи утверждают, что животные обладают осознанием собственного тела, самоощущением телесности. Они, безусловно, «осознают... себя в том смысле, что... имеют... представления о позах, которые принимают, и о действиях, которые совершают» [Мак-Фарленд, 1988: 474]. В пользу этого говорят данные многочисленных наблюдений и экспериментов.
В одном из подобных экспериментов «крыс обучали нажимать на один из четырех рычагов в зависимости от того, какой из четырех активностей было занято животное, когда раздавался звук зуммера... Например, если этот сигнал заставал крысу в тот момент, когда она чистила шерсть (was grooming), она должна была нажимать на «груминговый» рычаг, чтобы получить пищевое подкрепление. Крысы научились нажимать на различные рычаги в зависимости от того, занимались ли они чисткой шерсти, ходили, поднимались на задние лапки или находились в покое в момент, когда слышался звук зуммера. Результаты подобных экспериментов... показали, что крысы способны строить свое инструментальное поведение на основе информации об их собственном поведении и сигналов, поступающих из внешней среды. В каком-то смысле крысы должны знать о своих действиях, но это совсем не означает, что они их осознают. Они могут осознавать свои действия точно так же, как и внешние сигналы» [Мак-Фарленд, 1988: 474].
Последнее замечание представляется важным, поскольку именно способность различать внешние и внутренние сигналы имеет, по-видимому, принципиальное значение для самосознания.
1,4. Самосознание и мораль
29
«Нервная система, способная оперировать своими состояниями активности, порожденными изнутри, как состояниями, которые отличаются от состояний, порожденных извне (то есть может различать их источники происхождения), способна к абстрактному мышлению», — постулирует У. Матурана [Матурана, 1995: 110]. Допустимо связать эту способность к различению и с феноменом самосознания.
В отношении низших животных мы можем уверенно говорить лишь о тактильном образе «Я». Однако тактильное самовосприятие еще не предполагает психической объективации и «самоотстранения». Возможно, что последнее возникает на основе зрительного образа «Я».
Из этой предпосылки исходит Ч. Дарвин, когда объясняет, почему покраснение охватывает преимущественно область лица: «Из всех частей тела мы больше всего смотрим и обращаем внимание на лицо, что естественно, так как оно является главным носителем выражения...» [Дарвин, 2001: 306].
Огромный интерес с точки зрения природы и механизмов тех не очень понятных психических процессов, которые мы связываем с самосознанием, представляют эксперименты с зеркалом. Далеко не все животные что-то видят в зеркале; в лучшем случае они видят «некое постороннее животное», но, обнюхав зеркало, тут же теряют к этому «существу» интерес1. Между тем, существуют свидетельства того, что высшие приматы узнают себя в зеркале и даже на фотоснимке.
«Молодые шимпанзе, рожденные на воле, пользовались зеркалом, чтобы чистить те части своего тела, которые другим путем увидеть невозможно. Гэллап... наносил небольшие пятнышки красной краски на бровь и противоположное ухо нескольким шимпанзе, когда они находились под легкой анестезией. По утверждению экспериментатора, шимпанзе, выйдя из наркотического состояния, прикасались к этим ' частям своего тела не чаще, чем обычно. Тогда он дал обезьянам зеркало. Шимпанзе начали разглядывать свои отражения в зеркале и постоянно трогать окрашенные брови и уши» [Мак-Фарленд., 1988: 475].
Возникновение зрительного образа собственного «Я», видение себя «со стороны» — это, возможно, еще не самосознание, но очень близко на пути к нему. Это — шаг в сторону объективации, представляющей собой необходимую предпосылку и собственно элемент самосознания. Можно считать доказанным, что высшие приматы обладают подобной способностью отстраненного самовосприятия, которое у них существует в виде «ориентированного на схему тела представления о себе» [Кликс, 1983: 80].
...они «реагируют на зеркало так, как будто они видят других особей своего вида» [Мак-Фарленд, 1988: 474].
30
Очерк 1. Культура versus природа
В работах этолога К. Лоренца и нейрофизиолога Ф. Кликса представлена реконструкция естественной истории, ведущей к возникновению телесно-зрительного самосознания. Оба ученых связывают ее с координацией глаза и руки, предпосылками которой являются развитие кисти и формирование бинокулярного зрения за счет выдвижения глаз вперед, во фронтальную плоскость. Можно выделить по крайней мере три важнейших последствия достигнутого в эволюции согласования движений глаза и руки.
Во-первых, резкое повышение точности и эффективности ручных манипуляций и расширение их диапазона. Бинокулярное зрение обеспечивает хорошее восприятие пространства и глубины, что имеет большое значение для обитателей деревьев, лазающих, цепляющихся, прыгающих по веткам. С перемещением глаз во фронтальную плоскость становится возможным управление руками со стороны зрения, что увеличило адаптационные возможности и создало эволюционные преимущества для предшественников человека [Кликс, 1983: 26].
Помимо непосредственного адаптационного повышения, координация зрения и ручных манипуляций имела чрезвычайное значение для ментального развития гоминидов. Речь идет о сопутствующих этой координации нейрофизиологических процессах:
Кооперация центров головного мозга, отвечающих за бинокулярное зрение и движения руки и тела, «стимулирует совершенствование организации центральной нервной системы. В этом заключается направленность давления естественного отбора, который требует усиления управляющей и контролирующей функции центральной нервной системы, стимулируя тем самым ее развитие» [Кликс, 1983: 28]. Ф. Кликс делает интересное примечание к этому выводу: «...можно указать на определенную параллель с развитием событий в раннем онтогенезе человека: когда во второй половине первого года жизни вступает в действие координация глаза и руки, скачкообразно возрастает возможность когнитивного отражения окружения и его свойств» [Кликс, 1983: 28].
Наконец, отдельный интерес представляют психические процессы, связанные со зрительным восприятием ручных манипуляций. Как считает К. Лоренц, возможность увидеть собственную переднюю конечность в процессе игры или исследовательской деятельности дает мощный стимул самопознанию.
«Можно задаться вопросом, когда и каким образом наши предки осознали свое собственное существование. Трудно себе представить, чтобы существо, у которого любознательное поведение было одной из важнейших функций для сохранения вида, рано или поздно не открыло свое собственное тело как заслуживающий исследования объект.
...человекообразные обезьяны — единственные известные живот-'	ные, у которых передняя конечность, важнейший орган любознатель-
1.4. Самосознание и мораль
31
кого поведения, оказывается в поле зрения одновременно с изучаемым предметом. Это дает им возможность наблюдать взаимодействие того и другого. Дальнейшую важную возможность открыть взаимодействие между собственным телом и исследуемым предметом доставляет общественная игра... Когда одна из обезьян держит руку другой в своих руках и внимательно изучает ее, как это нередко можно видеть у молодых шимпанзе, то есть все условия для решающего открытия, что собственная рука имеет ту же природу, как рука собрата. Мне кажется весьма вероятным, что вещественность собственного тела была открыта именно тогда, когда человекообразная обезьяна увидела его в зеркальном изображении, рассматривая своего собрата по игре.
Конечно, открытие собственного тела, и прежде всего собственной руки, как возможного предмета исследования в ряду многих других, еще никоим образом не означало подлинного размышления. И оно не пробудило еще того удивления самим собой, которое считается началом философствования. Но одно лишь постижение того факта, что собственное тело или собственная рука тоже является "вещью" внешнего мира с точно такими же постоянными отличительными свойствами, как и всякая другая вещь окружающей среды, должно было иметь глубочайшее, поистине эпохальное значение» [Лоренц, 1998-а: 378—379].
Очевидно, для того чтобы телесное представление превратилось в подлинное самосознание, необходимо сделать еще только один шаг — увидеть со стороны свое психическое «Я».
Обладают ли высшие приматы самоощущением собственной психики, воспринимают ли они свое духовное Я? Скорее всего, н?т. Чувство стыда, о котором говорил Дарвин, — может быть, это действительно очень важный и тонкий, до конца не проясненный момент самосознания? Между тем, это чувство, по-видимому, не свойственно животным, в том числе и высшим приматам (см., например, свидетельства Дж. Гудолл [Дж. Гудолл, 1992]). Трудно предположить у животных то повышенное внимание к себе, которые вызывает, по Дарвину, феномен покраснения1. Кроме того, у них отсутствует чувство смер ти, а ведь смерть — это загадка не тела, а духа. И.И. Мечников видел в страхе смерти важнейшую от-
«...Едва ли можно сомневаться, что многие животные способны воспринимать и оценивать красивые краски и даже формы, о чем свидетельствуют те старания, с которыми особи одного пола выставляют свою красоту перед другим полом. Но невозможно допустить, чтобы какое-либо животное относилось с повышенным вниманием и чувствительностью к своей внешности, пока его умственные способности не достигли уровня, равного или почти равного способностям человека. Поэтому мы можем заключить, что возникновение способности красней от стыда должно быть отнесено к весьма позднему периоду в длинной истории нашего развития» [Дарвин, 2001: 342-343].
32
Очерк 1. Культура versus природа
личительную черту человека'. Правдоподобно предположить, что эта эмоция, одна из базовых для человеческой психики, также имеет отношение к сложному комплексу самосознания.
Рассмотренные процессы телесного самопознания показывают эволюционное развитие представлений живого существа о самом себе, но не раскрывают загадку фульгурации1 2 человеческого духа. При всей сложности объективного изучения процессов саморефлексии следует, по-видимому, признать, что важнейшую роль в самопознании сыграл язык. Матурана называет самосознание парадоксом самоописания [Матурана, 1995: 115]. Мы бы сказали, что самосознание есть познавательная дистанция. Язык создает возможность различать и воспринимать свои внутренние психические состояния как объективные вещи, подобные иным объективированным в нем продуктам мыслительной деятельности. Иначе говоря, язык дает возможность понятийного дистанцирования. Образовав понятие собственного «Я», человек тем самым дистанцировался от него3.
Язык и сознание
Означает ли это, что все, что способно воспринять человеческое сознание, должно быть помыслено через язык, и в этом смысле язык тождествен сознанию?
Отношение языка к сознанию является одним из наиболее сложных вопросов науки. Наиболее сильные позиции имеет точка зрения, согласно
1 В работе «Биология и медицина» И.И. Мечников писал: «Все животные инстинктивно избегают смерти, но не осознают этого. Ребенок, избегающий ее подобным образом, также не имеет никакого представления о неизбежности смерти. Сознание этого приобретается только позднее, благодаря необыкновенному умственному развитию человека» (Цит. по: [Щербатых, Ноздрачев, 2000: 65]).
2 fulgur (лат.) - молния; fulguratio (лат.) - вспышка молнии. Этот термин, введенный философами-теистами и мистиками средневековья, использует К. Лоренц для того, чтобы отразить процесс возникновения совершенно новых системных свойств, которые ранее не существовали даже в зачаточном виде (См.: [Лоренц, 1998-а: 270-272]).
3 Какое-то представление о конкретных механизмах этого процесса способен, видимо, дать анализ онтогенетического развития человека и в первую очередь — психология детства. Психологи утверждают, что открытие своего внутреннего мира человек совершает в ранней юности [Кон, 1989: 214]. Ребенок живет во внешнем мире, и только в подростковом возрасте он «перемещается» в мир субъективной реальности. «Это ощущение образно выразила 15-летняя девочка, которая на вопрос психолога "Какая вещь кажется тебе наиболее реальной?"— ответила: "Я сама"» [Кон, 1989: 214].
1.4. Самосознание и мораль
33
которой язык и сознание представляют собой органическое единство: сознание возникает на основе языка, язык делает возможным сознание.
«...не существует самосознания без языка как феномена лингвистической рекурсии, — пишут У. Матурана и Ф. Варела. — Самосознание, сознание, разум — все эти феномены заключены в языке. Следовательно, все они как таковые имеют место только в социальной сфере <...> язык есть непременное условие для существования того опыта, который мы называем разумом» [Матурана, Варела, 2001: 203-204.].
В то же время, описывая один из вариантов «эксперимента с зеркалом»1, они замечают: «...этот эксперимент наводит на мысль, что горилла может, путем операции социального различения, порождать область существования самой себя. В этой области есть возможность рефлексии либо посредством зеркала, либо с помощью языка. Механизм этого явления может возникнуть независимо как от зеркала, так и от языка (курсив мой - И.Ш.). Как именно это происходит, мы не знаем. Но можно предположить, что возникновение этого механизма каким-то образом связано с условиями, аналогичными тем, которые приводят к эволюции лингвистических полей у человека» [Матурана, Варела, 2001: 198].
В представлении ряда ученых (например, Н. Хомского) язык не равнозначен мыслительной деятельности, а есть просто особый способ психической организации. Заметим, что в «Биологии познания»— работе, стилистика которой далека от научно-популярного жанра, — Матурана решает вопрос о соотношении языка и мышления достаточно сложным образом. Тот нейрофизиологический процесс, который лежит, по его мнению, в основе мышления, не предполагает с необходимостью наличие языка как инструмента (материала, способа) функционирования мышления. Мышление, согласно концепции Матураны, есть особый нейрофизиологический процесс самопроекции нервной системы, взаимодействия ее со своими собственными внутренними состояниями2. То, что эти самопроекции мы описываем в терминах языка, — дело вторичное.
’ В ходе этого эксперимента горилле, находящейся под анестезией, нанесли между глаз цветное пятно, а потом, после того как она очнулась, дали зеркало. «Каково же было удивление экспериментаторов, когда животное сразу же поднесло руку ко лбу и коснулось нанесенного пятна! Возможно, мы ожидали, что животное протянет руку с тем, чтобы коснуться цветового пятна в зеркале, которое она могла в нем видеть...» [Матурана, Варела, 2001: 198].
2 Похожую гипотезу, в отношении происхождения самосознания, выдвигает социобиолог Р. Докинз: «Быть может, осознание возникает тогда, когда модель мира, создаваемая мозгом, достигает такой полноты, что ему приходится включать в нее модель самого себя» [Докинз, 1993: 63].
34
Очерк 1. Культура versus природа
Возможно, мы связываем высшую мыслительную деятельность и, в частности, способность к абстрактным различениям с языком просто потому, что не знаем и не можем себе представить иных способов абстрактных различений. Это то знание, которое определено пределами нашего психического аутопойезиса.
Между тем, спорность отождествления языка и сознания особенно очевидна, когда в поле анализа попадает проблема существования разума у животных. Если сознание рождается только через дискурсивно-аргументативный язык, в мире до человека нет места разуму. В то же время, как было отмечено выше, многочисленные этологические исследования показали наличие в поведении животных таких элементов рассудочной деятельности, как оценка ситуации и намеренное (целенаправленное) поведение; знание «что» и знание «как»', формирование психических образов и способность к абстрагированию.
Любое существо имеет в качестве своего внешнего окружения не только социальную, но и физическую среду, и поддержание существования в ней стимулирует развитие разума. Когда английские синички научились «снимать сливки», пробивая клювом крышечки на бутылках с молоком, а макака Имо догадалась помыть картофель в воде, это было проявлением той деятельности, которую принято называть рассудочной и которая, однако, не требует ни лингвистической, ни социальной компетентности.
По-видимому, в этом и состоит специфика рассудочной и познавательной деятельности животных — в том, что она практически не связана с коммуникацией' и, соответственно, не связана с языком1 2. Ф. Кликс видит в этом парадокс.
1 Впрочем, выше мы приводили рассуждения К. Лоренца, который увидел в игровой деятельности высших приматов начало процесса слияния коммуникации и познания.
2 Исследователи выделяют этап, предшествующий языковому сознанию, когда познание опиралось не на слово, а на действие и образ, «...в то мгновение, — пишет Лоренц, — когда наш предок впервые одновременно осознал собственную хватающую руку и схваченный ею предмет как вещи реального внешнего мира и постиг взаимодействие между ними, его постижение процесса схватывания стало пониманием, а его знание о существенных свойствах схваченной вещи стало понятием» [Лоренц, 1998-а: 378-379]. В своем комментарии переводчик Лоренца А.И. Федоров обращает внимание на то, что этот довербальный процесс практического образования понятий можно проследить как в немецком (родном для Лоренца), так и в русском языке: «...в немецком языке непосредственно отразилась связь между схватыванием предметов и образованием понятий. Впрочем, в русском языке "схватывать" также употребля-
1.4. Самосознание и мораль
35
•:	«В общем и целом, — пишет он, — мы сталкиваемся с парадоксом. В
процессе научения у шимпанзе формируются средства коммуникации, шимпанзе обмениваются сигналами об опасности, пище, добыче, причем эти сигналы дифференцируются в зависимости от вида и качества объектов и ситуаций. С другой стороны, в ходе манипулирования, сенсомоторного обращения с предметами окружающего мира они образуют понятия, классифицируя множество объектов по их релевантным в отношении мотивов и способов поведения свойствам. Но шимпанзе не объединяют то и другое. Коммуникация остается привязанной к сиюминутному состоянию, положению, локальному событию. Мысленные конструкты, к построению которых они, несомненно, способны, не находят отражения в коммуникативных сигналах...» [Кликс, 1983: 104].
Лишь у человека язык выступает одновременно средством коммуникации и инструментом познавательной деятельности, представляя собой «единство обобщения и общения, коммуникации и мышления» [Выготский, 1982: 19]. Возникновение подобного языка происходит, с одной стороны, вследствие эволюционного повышения способности живых существ к абстрагированию, с другой— как развитие средств непосредственной коммуникации. Это самостоятельные процессы, и слияние их в лингвистической системе человеческого языка следует воспринимать как эволюционную удачу1. При этом, однако, маловероятно, чтобы человеческая психика подверглась столь радикальной перестройке, чтобы полностью утратить компоненты до-языкового способа мышления2.
***
Возвращаясь к проблеме самосознания, мы должны признать наличие тесной связи между способностью к саморазличению и лингвистической компетенцией вида. Иначе говоря, самосознание представляется трудно отделимым от языка. Во всяком случае мы не знаем иного средства, кото
ется в значении "понимать", да и само слово "понять" происходит от "ять", означающего "взять"» [Федоров, 1998: 482]..
1 Эволюционные предпосылки подобного слияния можно увидеть в недавно открытых сигналах-символах, регулирующих коммуникацию животных (см.: [Фридман, он-лайн - б]).
2 Абсолютизация и онтологизация языковых средств постижения мира сформировала лингвистическую парадигму социо-гуманитарного знания. Согласно этой парадигме, за пределами языка нет «ни мира, ни сознания» [Колосов, 1997: 41]. Оппонируя этому мнению, Н.Е. Колосов справедливо обращает внимание на многообразие форм бытия субъекта-в-мире, «среди которых язык только одна из них» [Колосов, 1997: 44].
36
Очерк 1. Культура versus природа
рое позволило бы сформировать ту понятийную дистанцию, которая необходима для рефлексии «самости».
В процессе эволюции наступил момент, когда психика «опрокинулась» на самое себя, отразившись в зеркале самопознания. Тем самым человек приобрел способность оценивать свое поведение, что имеет прямое отношение к проблеме морали.
Эволюционные предпосылки морального поведения
Моральное поведение принято считать одной из наиболее жестких демаркаций, существующих между миром человека и природой. Мораль — сложная система регуляции, которая не имеет прямого биологического управления. Считается, что отсутствие объективной, естественноприродной мотивации морального поступка выводит последний из сферы научного анализа. Ученые, размышлявшие над биологией познания, — К. Поппер, К. Лоренц, У. Матурана — единодушны в том, что мораль — дело свободного и ответственного выбора человека.
«...этика и мораль возникают как комментарии, которыми он [человек] сопровождает свое поведение посредством самонаблюдения» [Матурана, 1995: 139-140].
Аналогичная мысль в формулировке К. Поппера предстает как тезис о критическом дуализме фактов и моральных норм или решений.
«Поппер проявил себя как моральный философ, следуя великой традиции Юма и настаивая на том, что не существует логического перехода от "есть" к "должен"...» [Бойл, 2000: 342].
«Протагор, — пишет К. Поппер, — первый критический дуалист, учил, что в природе не существует норм и что нормы созданы человеком, в чем состоит одно из величайших его достижений» [Поппер, 1992: ЮI]. «В природе идеалов не обнаружить, — развивает эту мысль Поппер. — Природа состоит из фактов и регулярностей, которые сами по себе ни моральными, ни аморальными не являются. Мы сами навязываем идеалы природе и тем самым привносим в мир природы мораль, хотя сами при этом являемся частью природы. Мы — продукты природы, но природа же дала нам власть изменять мир, предвидеть и планировать будущее и принимать далеко идущие решения, за которые мы несем моральную ответственность. Таким образом, и решения, и ответственность за них появляются в мире природы только вместе с нами» [Поппер, 1992: 96].
Между тем, в этологии зафиксированы случаи поведения животных, которые выглядят как морально-подобные. Один из таких случаев, порожденных экспериментом, описан российским психофизиологом П. Симоновым.
«Хорошей моделью для изучения конкуренции эмоций и соответствующих им потребностей оказалось поведение крыс в ситуации выбора между открытым пространством и болевым раздражением другой крысы.
1.4. Самосознание и мораль
37
Крысы не любят открытого пространства... Если крысе предоставить свободу выбора между открытым пространством и маленьким "домиком", она почти все время будет находиться в "домике". Инженер нашей лаборатории... сконструировал клетку таким образом, чтобы пол домика представлял педаль, автоматически замыкающую электрическую цепь... При этом происходит раздражение лапок второй крысы, находящейся за тонкой, прозрачной, звукопроницаемой перегородкой. Вторая крыса немедленно начинает пищать, подпрыгивать, искать выход из "электроклетки". Вопрос был поставлен так: будут ли крысы преодолевать страх перед открытым пространством, чтобы, выходя из домика, прерывать болевое раздражение своего партнера по опыту?
Оказалось, что все животные делятся на три группы. Крысы первой группы очень чувствительны к сигналам, исходящим от другой особи, и уходят из домика, "избавляя" партнера от боли... Крысы второй группы сидят на педали, несмотря на писк и беспокойство соседки. Крысы третьей группы начинают уходить из домика, только испытав на себе действие электрического тока...» [Симонов, 1974: 59].
Разумеется, не стоит приписывать «братьям нашим меньшим» высокие нравственные качества. Но дискомфорт, который испытывает животное при виде пищащего и подпрыгивающего от боли собрата, — это, возможно, та этологическая платформа, на которой позже разовьются сострадание и другие гуманистические мотивы поведения. В подобных реакциях допустимо видеть то, что человеческие психологи называют «эмпатическим дистрессом» — непроизвольным реагированием на болезненные состояния другого. Характерным примером такого состояния являются «хором» плачущие младенцы, подхватывающие настроения друг друга. Данная аффективная реакция является явно врожденной и, скорее всего, имеет свои эволюционные истоки.
Яркие примеры помощи, альтруизма, сострадания в отношениях между приматами содержатся в книге Дж. Гудолл. Вот некоторые из этих свидетельств.
«Неоднократно наблюдались случаи, когда на помощь самкам, подвергавшимся агрессии, приходили их детеныши младенческого или ювенильного возраста. Иногда эта помощь сводилась к тому, что шимпанзенок просто следовал за матерью на некотором расстоянии и издавал громкий лай ваа, но бывало и так, что детеныш колотил агрессора или кусал его, даже если тот был взрослый самец» [Гудолл, 1992: 391].
В Гомбе1 исследователи видели, как самка Литл-Би приносила орехи своей старой больной матери Мадам Би, которая нс могла кормиться самостоятельно [Гудолл, 1992: 370, 401].
1 Территория в Танзании, где Дж. Гудолл в течение 25 лет наблюдала жизнь шимпанзе в естественных условиях.
38
Очерк 1. Культура versus природа
Слабым местом подобных свидетельств является то, что речь в них идет о поддержке, которую оказывают друг другу очень близкие родственники. Такого рода помощь может основываться на глубоко врожденных импульсах поведения, что позволяет квалифицировать её как «генетический эгоизм»— стремление защитить свой генотип (именно на подобной трактовке альтруистического поведения настаивает социобиология). Однако этологи знают случаи взаимопомощи между животными, не связанными родственными отношениями. Один из наиболее удивительных случаев такого рода произошел с самками шимпанзе — девятилетней Уошо и трехлетней Синди.
Обезьяны находились в условиях неволи на островке, окруженном изгородью с электрическим током и рвом с водой. Синди, перепрыгнув изгородь, «упала в ров с водой, начала отчаянно барахтаться и ушла под воду. Когда она вновь появилась на поверхности, Уошо перескочила через изгородь, приземлившись на узкой полоске земли у кромки воды и, крепко уцепившись за пучок травы, вошла в воду и ухитрилась поймать одну руку Синди, когда та снова всплыла на поверхность...» [Гудолл, 1992; 392].
Два момента этой ситуации необходимо отметить особо. Первый — это то, что Уошо не состояла в родственных отношениях с Синди, и более того, познакомилась с ней сравнительно недавно. Второе обстоятельство еще более примечательно: шимпанзе панически боятся воды.
Такого рода свидетельства заставляют оценить проблему морального поведения как более сложную, чем это представляется на неискушенный взгляд.
«Создается впечатление, — пишет Мак-Фарленд, — что по мере того, как увеличиваются наши знания о поведении животных, различия между человеком и животным начинают сокращаться...» [Мак-Фарленд, 1988:440].
Как биологический феномен моральное поведение может быть понято в связи с его видосохраняющей функцией. Свое крайнее развитие этот тезис получает в социобиологической исследовательской программе, постулирующей «эгоистичность» гена (см.: [Докинз, 1993]). Однако вопрос об эволюционной ценности такого способа адаптации, как моральноальтруистическое поведение, не сводится к социобиологическим расчетам непосредственного репродуктивного успеха / проигрыша. Этот вопрос допускает более широкую этологическую перспективу анализа; именно в подобном ракурсе он был, в частности, поставлен советским биологом В.П. Эфроимсоном еще в 1971 году [Эфроимсон, 1971].
Гипотеза эволюционного происхождения морали может рассматриваться как фоновое решение проблемы. Два вопроса при этом требуют прояснения. Первый связан с выявлением критериев, которые позволяют
1.4. Самосознание и мораль
39
отличить мораль человека от моральноподобных поступков животных. Второй предполагает анализ когнитивно-поведенческих механизмов, задающих эволюционную перспективу нравственного поведения.
Плодотворным конструктом в области этологического анализа нравственности служит моральный закон И. Канта. Мораль, согласно Канту, есть долг, а не сердечное влечение. Только поступки, совершаемые из чувства долга, моральны:
«...не страх, не склонность, а исключительно уважение к <морально-му> закону составляет тот мотив, который может придать поступку моральную ценность» [Кант, 1965-а: 283].
Поступки, совершаемые из иных побуждений, как бы ни были хороши эти побуждения и их последствия, не могут, по Канту, быть признаны в качестве нравственных. Они лишь сообразны с моральным законом (долгом), а потому, настаивает Кант, всего лишь легальны. Следуя этой логике, философ отказывает в нравственной ценности человеколюбию, ибо здесь человек действует по склонности, его поступки только сообразны долгу, но совершаются не по принуждению последнего. Исходя из подобного понимания морали Кант толкует библейскую заповедь любить врага своего: любить не потому, что любится, а из чувства высшего долга [Кант, 1965-а: 232-235]. Такова разреженная атмосфера подлинно нравственной, по Канту, жизни:
«Высокое достоинство долга не имеет никакого отношения к наслаждению жизнью; у него свой особый закон и свой особый суд; и если бы то и другое захотели встряхнуть так, чтобы смешать их и, как целебное средство, предложить больной душе, — они тотчас же сами собой отделились бы друг от друга, а если же нет, то первое не оказало бы никакого действия; но если бы физическая жизнь приобрела при этом не-, которую силу, то безвозвратно исчезла бы моральная жизнь» [Кант, 1965-6:416].
Кантовское различение морального и легального выступает эффективным критерием оценки моральноподобного поведения животных (по крайней мере, на уровне спекулятивного приближения к решению проблемы демаркации природного и человеческого в сфере морали). Природный мир знает аффективно-эмоциональную систему мотивации («.делай, что хочется»). Самые удивительные примеры родительской самоотверженности животных или собачьей преданности основаны на врожденных импульсах поведения или, может быть, любви, но не на чувстве морального долга, которое, видимо, только людей заставляет делать то, что не хочется. В этом смысле нравственность есть истинно человеческая система регуляции, принципы которой противоположны биологическому, аффективно-эмоциональному механизму.
40
Очерк 1. Культура versus природа
Мораль человека, понятая в строгом кантовском смысле, начинает действовать там, где естественное позитивное отношение исчерпано. Она есть долг, а не сердечное влечение, и совершенно очевидно, что такой морали в животном мире не существует, ей там просто неоткуда «взяться».
В то же время, долженствование как свобода морального волеизъявления не означает, что мораль человека возникла «из ничего» или свыше1. Каковы эволюционно-биологические предпосылки и основания того тяжкого бремени морального долга, который выпал в естественной истории на долю человека? По всей видимости, таких оснований несколько, и только в своей совокупности они позволяют понять, как стало возможно то уникальное явление, которое мы называем моралью.
Естественно-эволюционные предпосылки морального поведения
1)	категоризация мира как когнитивное основание для нравственного различения и оценки;
2)	«гуманно»-альтруистическое поведение животных как поведенческое основание для оценочного различения отношения («хорошее / плохое»);
3)	язык как инструмент символического отображения отношений (он обеспечивает способность к тому, что Ф. Добжанский назвал «моральным абстрагированием» [Добжанский, 2000]);
4)	самосознание как способность к отстраненно-объективированной оценке своего поведения;
5)	ответственность за собственное поведение как способность предвидеть последствия своих поступков и действовать в соответствии с моральными нормами.
Последнее — ответственность за собственное поведение — это интегрирующее интеллектуально-психическое качество, которое в конечном счете делает возможным нравственное поведение. К. Лоренц подчеркивает это обстоятельство, когда говорит об «ответственной морали» [Лоренц, 1998-6]; на этой же характеристике морального поведения настаивает Поппер в приводившейся выше цитате. Эта способность позволяет человеку соотнести собственные побуждения с теми «моральными законами», безусловная ценность которых сравнима с величием звездной сферы.
1 Здесь эволюционист расходится с Кантом, который видел источник морали в априорном законе.
1.4. Самосознание и мораль
41
Рисунок 3. Эволюционные предпосылки морали
Как тонко заметил К. Лоренц, у феномена человеческой морали есть характерная черта: ее регулирующие функции имеют не столько ограничивающее, сколько направляющее действие. Иначе говоря, человеческая мораль есть не столько запреты, сколько предписания. На ранних стадиях человеческой истории — так же, как и в животном мире, — дело обстоит прямо противоположным образом: там действуют запреты, а. не предписания [Лоренц, 1998-6: 136]. Эти запреты выступают в виде инстинктивных торможений у животных или культурных табу у людей; и в том и другом случае имеет место негативный поведенческий императив, который гласит: «Не делай этого!» И лишь значительно позже развиваются позитивные поведенческие установки, формирующие истинно человеческое поведение.
Этот вектор поведенческой регуляции, имеющий отчетливое направление от «минуса» к «плюсу», удивительным образом соответствует эволюционной оси адаптации. Изначально на этой оси появляется негативная реакция отрицательного таксиса: низшие животные убегают от плохого, но безразличны к хорошему — у них еще отсутствует аппарат восприятия последнего. Постепенно на смену аверсивной реакции убегания от боли и опасности приходит ориентация на позитивные цели, которые направляют поведение живого существа, приводя в конечном счете к способности реконструировать окружающую среду под собственные нужды и желания. В очень широком смысле подобную активную линию поведения можно увидеть и в морали как осознанной системе отсчета, «которая согласуется с ...желаниями <человека>... и определяет функции, которые должны быть удовлетворены миром..., в котором он хочет жить» [Матурана, 1995: 141].
42
Очерк 1. Культура versus природа
* * *
Мы рассмотрели основные оси, по которым человек противопоставляет себя животному. Главная интрига этого анализа и его сверхзадача состояли в том, чтобы выделить те специфические особенности человека, которые отличают его от других живых существ. Кажется, сделать это не очень-то удалось. Провести жесткую демаркацию между человеком и «умным животным» на уровне индивидуального существования чрезвычайно сложно. Даже критерий морали вызывает определенные сомнения: существует ли оно в действительности — моральное поведение, основанное на долженствовании, или это всего лишь «звездная идея», призванная возвышать человека в его поступках и помыслах?' По-видимому, лишь феномен самосознания выдерживает статус безусловного критерия демаркации (впрочем, не потому ли, что этот критерий менее всего поддается как верификации, так и фальсификации?). Рассматриваемые в следующих очерках биологические основы коммуникации и элементарные формы социальной жизни также не способствуют обоснованию эволюционной исключительности человека. По-видимому, сфера «подлинно человеческого» начинается там, где заканчивается мир непосредственного существования человека.
1 Эта проблема является предметом анализа психологов, которые выделяют множество типов мотивации морального поведения, ни один из которых в полной мере не удовлетворяет кантовскому ригоризму.
Очерк 2 Природные предпосылки социального поведения человека
В этом очерке будут рассмотрены некоторые биологические особенности поведения человека в ситуации непосредственной межличностной коммуникации. Данная тематика дисциплинарно принадлежит направлению этологии человека. Вместе с тем, она представляет несомненный интерес и для социологии, имеющей дело не только с членом абстрактного социума, но и с живой коммуницирующей особью.
Проблематика этологии человека фокусируется на генетических предпосылках социального поведения человека. Одной из таких предпосылок, направляющих человеческую коммуникацию, является механизм избирательного реагирования на сигнальные стимулы.
2.1.	Избирательное реагирование на сигнальные стимулы
Сигнальные, или ключевые, стимулы — это определенные признаки (морфологические, звуковые, химические, двигательные), вызывающие непроизвольную врожденную реакцию у особи. Реакция на такие признаки «вписана» в жизненную программу живого существа и не зависит от индивидуального опыта знакомства с ними; на языке этологов такого рода поведенческий ответ носит название избирательного или предпочтительного реагирования {selective/preferential responsiveness).
Феномен избирательного реагирования был детально изучен Нико Тинбергеном на птенцах серебристой чайки. Он увидел, что для голодного птенца ключевым стимулом в инстинктивном поиске источника пищи является красное пятно на клюве родителей, которые в ответ на клевание в эту область отрыгивают пищу в рот птенцу.
Как выяснил Тинберген, «именно это красное пятно вызывает особенно сильную реакцию клевания — на желтый клюв без красного пятна птенцы реагируют в четыре раза реже, клювы с пятнами других цветов стимулируют птенцов чаще, чем однородно желтый клюв, но реже желтого с красным. Искусственные клювы равномерной окраски независимо от цвета вызывают одинаковую реакцию; исключение составляет красный клюв — он вдвое эффективнее всех других... Птенец будет охотно клевать красную вишню, и мне рассказывали случай, когда молодая чайка подбежала на морском берегу к маленькой девочке и стала энергично клевать красную болячку на ее коленке» [Тинберген, 1978:64].
44
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
Избирательное реагирование существует и у человека. Одним из наиболее хорошо изученных феноменов избирательного реагирования является реакция взрослого человека на специфические черты детского облика. Все те умилительные чувства, которые он непроизвольно испытывает при виде неуклюжего пухлого малыша, есть в основе своей врожденная реакция родительского поведения. Легко заметить, что родительское поведение животных стимулируется аналогичными характеристиками детенышей: достаточно вспомнить «детские» мордашки щенят, котят, утят, их укороченные пузатые тельца, нежную пуховую шерстку или оперение. Избирательное реагирование на подобные сигналы есть, безусловно, продукт эволюционного отбора: потомство, обеспеченное родительской заботой, имеет больше шансов выжить.
К. Лоренц обратил внимание на то, что многие зверушки диснеевских мультфильмов имеют подчеркнуто детские черты: высокие выпуклые лбы, маленькие носы, пухлые щеки. Именно это придает им в наших глазах особую привлекательность. В этом отношении показательны трансформации, которые произошли с Микки Маусом и плюшевыми медвежатами (teddy bears).
Микки Маус поначалу был весьма злобным персонажем, однако постепенно стал приобретать более добродушный облик. Его нос при этом стал короче, а лоб — выше. «Подобные же изменения произошли с физиономиями плюшевых мишек. Первые игрушки, выпущенные в начале XX столетия и связанные с рассказом о Теодоре Рузвельте и медвежьей охоте, были сделаны по подобию настоящего медведя с удлиненной мордой, на которую иногда надевался кожаный намордник. Со временем их морды становились короче, а лбы — выше» [Hinde, 1987: 87] (см. рис. 4).
Изменения, которые произошли с мишками Тэдди,— это маркетинговый эффект, который Роберт Хайнд удачно сравнил с процессом естественного отбора:
«...те модели, которые более успешно покидали полки магазинов, в следующем году становились более многочисленными. Можно предположить, что более успешными моделями были те, что сильнее вызывали родительские реакции у покупателей...» [Hinde, 1987: 87].
Подобно «маркетинговому отбору» действует подчас искусственная селекция в отношении домашних животных, в частности, собак. Специалисты подмечают, что многие современные собаки обладают выраженными «инфантильными чертами» как в поведении, так и во внешнем облике. Вполне возможно, что это есть результат отбор на привлекательность животного.
Предпочтительное реагирование на сигнальные стимулы детского облика развивается у человека постепенно, оно усиливается у девочек
2.1. Избирательное реагирование
45
вертикальным расстоянием от глаз до темени и расстоянием от глаз до основания головы и (В) соотношении между расстоянием от кончика носа до затылка и от макушки головы до ее основания. Крестики соответствуют образцам, взятым из музейной коллекции плюшевых медвежат, точки - из магазина Кэмбриджа в 1984 г.
1 Рисунок взят из: [Hinde, 1987: 88].
46
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
в период пубертации, а у мальчиков — одним-двумя годами позже. Это выявлено для подростков западных культур [Hinde, 1987: 87]1.
Закрепленное в геноме, избирательное реагирование на детские черты определяет достаточно широкий круг коммуникативных реакций человека, в том числе не имеющих отношения к детям. Так, существуют данные о том, что мужчины-блондины чаще воспринимаются более молодыми, «положительными» («обладающими ангелоподобными чертами» — angelic qualities) и носителями более низкого статуса, нежели темноволосые мужчины. Естественно-биологическая подоплека социального эффекта светлых волос заключается в том, что он более распространен среди детей и женщин (темный цвет, очевидно, связан с более высоким уровнем тестостерона) [Bjork, 1979: 207-208].
Предполагается, что подсознательное восприятие сигналов детства играет определенную роль в эстетическом восприятии человеческой внешности.
Проблема объективных оснований мужской и женской красоты занимает ученых по крайней мере третье столетие. Впрочем, с точки зрения биологии здесь нет большой тайны: красота есть эстетическое восприятие гармоничной здоровой особи, а выбор красивого партнера означает повышение шансов оставить после себя жизнеспособное потомство. Но какие именно черты делают человеческого индивидуума и, в частности, его лицо красивым? Есть основания предполагать, что в биологии красоты задействованы как минимум два механизма. Вероятнее всего, они являются взаимодополняющими, однако описываются в альтернативных гипотезах.
Первая, сформулированная в конце XIX в. Ф. Гальтоном, предлагает рассматривать красивое лицо как наиболее типичное для данной популяции. Идею красоты как популяционной нормы разделяют многие исследователи.
В частности, И. Эйбл-Эйбесфельдт ссылается на неопубликованную работу Даухера 1979 г., который «совместил фотографии двадцати женских лиц, и в результате получился образ, в котором все сугубо индивидуальное "потонуло", а типовое, характерное— сохранилось... Люди находили комбинированное лицо "красивым". Это говорит о возможном существовании каких-то внутренних эталонов, с которыми
1 Дополнительному обоснованию данной гипотезы могло бы послужить исследование динамики восприятия девочками разного возраста куклы Барби. Известно, что маленькие девочки, еще не достигшие половой зрелости, любят эту куклу, в то время как у взрослых людей она не вызывает никаких теплых чувств. Если гипотеза о критическом значении пубертации в отношении исследуемого феномена верна, у девочек соответствующего возраста следует ожидать смещения предпочтений от кукол барби-подобного облика к куклам с выраженными младенческими чертами.
|,1. Избирательное реагирование
47
сопоставляется все воспринимаемое. Эксперимент Даухера показывает, как из многочисленных мимолетных впечатлений, накопляемых и объединяемых в памяти, рождаются схемы и стереотипы; он свидетельствует о том, что восприятие наше в своей основе категориально (типологично)» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 33-34].
Гипотеза, согласно которой красивые лица близки к средней популяционной конфигурации, подтверждается в ряде других исследований (см., в частности [Langlois, Roggman, 1990; Langlois, Roggman, Musselman, 1994; Musselman, Langlois, Roggman, 1995] Согласно этой гипотезе, эволюционным механизмом возникновения «статистического» идеала красоты является стабилизационный отбор, поддерживающий средние значения и элиминирующий экстремумы. Так, в исследовании [Farkas, Mundo, Kolar, 1987] идеальное лицо трактуется как такое, большинство измеряемых черт которого находится в пределах ±1 стандартное отклонение от средних значений.
Альтернативой изложенной гипотезе является «неотенальная» концепция женской красоты. Одним из наиболее авторитетных источников, представляющих данную концепцию, является исследование Каннингхе-ма [Cunningham, 1986]. И. Эйбл-Эйбесфельдт имел в виду эту работу, когда формулировал концепцию всеобщности детоподобного идеала человеческого лица [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 45].
В действительности верны, очевидно, обе теории, и как красивые воспринимаются лица, отражающие, с одной стороны, популяционную норму, с другой, имеющие при этом смещения в сторону детского облика. Наложение этих параметров было, в частности, показано в исследовании [Perrett, May, Yoshikawa, 1994].
Д. Джонс провел ряд оригинальных экспериментов, подтверждающих неотенальную концепцию красоты [Jones, 1995], и предложил гипотезу, связывающую ее с критерием репродуктивного успеха. Известно, что уникальной особенностью вида homo sapiens является значительная продолжительность жизни женщины после менопаузы, вследствие чего, с точки зрения биологии, перед мужчиной стоит задача распознавания тех признаков, которые свидетельствуют о возрасте и, соответственно, репродуктивной способности женщины. Такими сигналами и являются, по мнению Джонса, дето-подобные черты женского облика. Предпочтение мужчинами инфантильного женского лица рассматривается, таким образом, как побочный продукт отбора молодых репродуктивно перспективных партнерш.
Модель Джонса и в целом гипотеза неотении содержат некоторые моменты, которые нуждаются в прояснении. Прежде всего, в модели Джонса не различаются две категории, имеющие принципиальное значение для обсуждаемой проблемы, а именно — младенчество / детство и
48
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
юность. Джонс ориентируется на единую линию старения, которая идет от младенчества к старости и проявляется в таких возрастных изменениях, как уменьшение относительных высоты лба и величины глаз, увеличение размеров носа, ушей и пр. Однако наличие линейно отслеживаемых возрастных тенденций не исключает того, что младенческое лицо имеет качественную специфику, а это, собственно, и являлось «непосредственной задачей» естественного отбора. При этом совершенно неочевидно, что сигнальными стимулами репродуктивно эффективного периода в жизни женщины должны служить черты детского облика. Ведь детство не является репродуктивным периодом, связь между детством и репродуктивностью отрицательна, что заставляет рассматривать феномен неотенального выбора скорее как биологический парадокс, нежели логическое следствие, как это делает Джонс. Известно, что существуют определенные черты внешнего облика женщины, которые легко прочитываются как параметры репродуктивной перспективности: гладкая кожа, отсутствие морщин, четкий контур лица и пр. С точки зрения этих, однозначно возрастных, критериев, надежность таких признаков, как высокий лоб, пухлые губы и маленький нос, представляется сомнительной.
Вопрос о том, действительно ли черты детского лица выступают как релизеры1 сексуального поведения и почему это происходит, допускает несколько ответов.
(1)	Возможно, сама интерпретация определенных лицевых пропорций как неотенальных некорректна. Так называемые «дето-подобные признаки» (например, большие глаза, которые являются одним из важнейших элементов неотенальной модели) могут сигнализировать об иных биологических состояниях, нежели младенческий возраст.
(2)	Неотенальная красота может выступать эпифеноменом эволюционных процессов, не имеющих отношения к предпочтительному реагированию на черты детского облика. Оригинальные гипотезы такого рода содержатся в комментариях С. Брэйса и Д. Симонса к статье Д. Джонса. Так, Брейс рассматривает неотению как продукт энтропии: «то, что мы видим, — пишет он, — не есть в действительности "неотения", или селективное удержание юношеской формы, но растущая невозможность эволюционного процесса порождать прежде необходимую взрослую конфигурацию» [Brace, 1995: 737].
Симонс предлагает гипотезу, согласно которой женщины инфантильного облика выбирались мужчинами не вследствие их высокой продуктивной перспективности, а вследствие того, что «цена» за наиболее ценных партнерш с обычными, взрослыми чертами была слишком высокой [Symons, 1995: 742].
1 Релизеры — ключевые стимулы, регулирующие коммуникацию.
^,1. Избирательное реагирование	49
, (3) Согласно третьей версии, неотенальная привлекательность не имеет ничего общего с сексуальностью. Выдвигая это возражение, Перасе замечает: «...неотения... заставляет нас воспринимать детей, животных и даже автомобили как "очаровательные" — то есть привлекательные, но без сексуального компонента» [Perusse, 1995: 740].
(4)	Комплекс установок, связанных с предпочтительным реагированием на детские черты, может быть настолько силен (вследствие его витальной значимости для homo sapiens), что он распространился на аспекты поведения человека, не связанные с родительской заботой. Иначе говоря, в этом случае имеет место семиотическое смещение, примеры которого известны в биологии (классическое смещение, открытое К. Лоренцем, представляет собой трансформацию агрессивных коммуникативных сигналов в сигналы дружелюбия и расположения к общению). Слабым местом данной гипотезы является то, что она должна иметь своим следствием реакцию на инфантильные черты обоих полов, причем как со стороны мужчин, так и женщин, в то время как подобная реакция отличает скорее представителей сильного пола в отношении слабого. Впрочем, гендерный аспект неотенальной концепции красоты изучен недостаточно, чтобы утверждать это категорично. Как бы то ни было, само предположение о том, что в основе рассматриваемого феномена лежит установка родительской заботы, кажется очень правдоподобным, и оно может быть развернуто в мимикрическую модель неотении.
(5)	Согласно пятой версии, неотенальная привлекательность женщин представляет собой классический случай морфологической «мимикрии». Иными словами, естественный отбор благоприятствовал тем женщинам, которые обладали признаками, непроизвольно вызывавшими у мужчин комплекс родительского поведения.
Морфологические признаки детства в своем изначальном биологическом значении «эксклюзивно» служат защите беспомощного детеныша. Уместно заметить, что во внешности взрослого человека (и взрослой особи вообще) детские черты, вообще говоря, ненормальны. Например, короткие ножки ребенка в фигуре взрослого выглядят отталкивающе. Почему же во внешности взрослой женщины отдельные дето-подобные черты приобрели положительное эстетическое значение? Ответ кажется очевидным: женщина, в ее непосредственной связи с ребенком и происходящей отсюда «вторичной беспомощностью», нуждалась в защите и покровительстве и «подстраивалась» под те параметры, которые ей это обеспечивали. Данная гипотеза представляется наиболее правдоподобной, и она разделяется многими исследователями:
«.. .детские черты, возможно, действуют как релизер родительского по-».-»	ведения — пишет Перасе. — .. .можно предположить, что в прошлом
взрослые женщины инфантильного облика получили диспропорцио-
50
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
нальио большие выгоды от мужской заботы — в этом случае неотения не будет результатом половой селекции» [Perusse, 1995: 740].
И. Эйбл-Эйбесфельдт также полагает, что предпосылки феномена не-отенальной красоты «отчасти... коренятся в адаптациях восприятия, эволюционно сложившихся в связи с родительским поведением. Ребенок мил нам своими нежными чертами, крупным выпуклым лобиком и всем остальным, о чем уже говорилось при описании "младенческого типа"... А какие женщины нравятся мужчинам? Оказывается, те, что сочетают полноценные половые признаки зрелой самки с детоподоб-ным личиком... Отчетливые проявления детоподобия (педоморфизма) заметны у женщин многих рас. Они, очевидно, не просто нравятся мужчине, но еще и "включают" (стимулируют) защитное, покровительственное поведение» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 44-45].
Непосредственным механизмом эволюционного закрепления дето-подобного идеала женской красоты являлся, по-видимому, повышенный репродуктивный успех тех мужчин, которые реагировали на релизеры инфантильности и получали от оберегаемых ими женщин более многочисленное потомство, которое несло в своей генетической программе соответствующие эстетические предрасположенности. Одновременно в популяции должна была увеличиваться доля лиц (не только женского пола) дето-подобного облика, что, вероятно, и происходит или происходило в эволюционном прошлом.
«Если моя теория всеобщности детоподобного идеала красоты человеческого лица подтвердится, — пишет Эйбл-Эйбесфельдт, — то можно будет заключить, что эстетическое предпочтение при половом отборе способствует закреплению современных гоминоидиых черт в ущерб архаическим полеогоминоидным» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 45].
Правомерен вопрос о том, сохранилась ли данная тенденция в настоящее время. Одним из факторов ее перелома могли выступить культурные сдвиги в механизмах воспроизводства, характерные для современного западного общества, в котором не наблюдается непосредственной связи между социальным и репродуктивным успехом (подробнее об этом см. в разделе 4.1). Иначе говоря, если социально успешные мужчины имеют преимущественную возможность выбирать привлекательных женщин с кукольными личиками, это не влечет за собой увеличение доли дето-подобных лиц в популяции.
* * *
Интересное направление проблематики «красота и неотения» задает гендерный ракурс ее изучения. Классическая гипотеза связывает неоте-нальный идеал с восприятием женского лица. В то же время, существуют данные о распространении неотенальных критериев красоты на мужскую внешность. В одном из исследований выявлено, что слегка феминизиро
2.1. Избирательное реагирование
51
ванное обобщенное изображение мужского лица воспринимается женщинами как более привлекательное по сравнению с обычным, лишенным таких черт [Perrett, Lee, Penton-Voak et al., 1998]. Возможно, это является подтверждением четвертой из приведенных выше версий неотенальной концепции красоты, но, скорее всего, речь идет об относительно недавнем явлении. В этом случае, опираясь на эволюционную теорию пола В.А. Геодакяна [Геодакян, 1991], его можно интерпретировать как свидетельство существования селекционной тенденции, направленной против полового диморфизма. По Геодакяну, данная тенденция связана с тем, что современный человек живет в условиях эволюционно стабильной среды, не требующей функциональной дифференциации полов. Эта гипотеза имеет и социологические подтверждения: хорошо известно, что в современном мире происходит конвергенция социальных ролей мужчины и женщины. Первые всё чаще берут на себя женские обязанности и функции, вторые успешно осваивают традиционно мужские виды деятельности и ролевые модели поведения. В этом отношении в выявленном смещении эстетических предпочтений можно видеть некую подсознательную реакцию женщин на ход биологической и социальной эволюции.
Сверхнормальные стимулы. Еще один чрезвычайно интересный сюжет, относящийся к теме предпочтительного реагирования, связан с феноменом сверхнормального стимулирования. По всей вероятности, данный феномен также имеет некоторое отношение к проблематике красоты. Однако исследован он был не на людях, а на животных, в частности, на птицах и насекомых. Изучая особенности избирательного реагирования у птиц, Н. Тинберген обнаружил, что чем ярче (громче, выразительнее) представлен ключевой стимул, тем охотнее на него реагирует животное.
«...мы обнаружили,— пишет он,— что можем превзойти природу и создать "сверхнормальный стимул", или "сверхстимул"» [Тинберген, 1978: 64]. Так, для птенца чайки сверхстимулирующим воздействием обладает степень контрастности пятна на клюве родительницы, а взрослая насиживающая чайка неравнодушна к размерам яйца: «Если предложить чайке на выбор яйцо нормального размера и увеличенное, она предпочтет последнее, казалось бы, только для того, чтобы убедиться, что не может даже сесть на него... Это явление "сверхнормальности" распространено, вероятно, значительно шире, чем мы себе представляем. Вполне возможно, что многие певчие птицы не только кормят птенца кукушки, но и получают от этого удовольствие из-за его огромного и привлекательного рта» [Тинберген, 1978: 65].
Отзывчивость к сверхнормальным стимулам Н. Тинберген выявил также в половом поведении самцов бабочек бархатниц. В серии полевых опытов было установлено, что «наиболее сильную реакцию у самца вызывает наиболее темная самка любого цвета. Опыты с цветом показали, что черная модель была даже чуть более эффективной, чем модель нор
52
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
мальной окраски» [Тинберген, 1970: 204].
Возможно, многие феномены культурной жизни человека имеют в своей основе аналогичный механизм суперстимулирования.
«Относится ли что-нибудь из сказанного к человеку? — пишет Н. Тинберген. — Поскольку на людях, как правило, не экспериментируют, мы о себе знаем меньше, чем о животных, хотя имеем немало данных и о нашей восприимчивости к "сверхстимулам". У многих животных в мультипликациях Диснея "подчеркнуто детское" выражение физиономии. Художники и скульпторы, изображая человеческое тело, намеренно выделяют то, что их привлекает. А что такое губная помада? Что сказать о нашем отношении к соленому, сладкому или острому? О нашей реакции на алкоголь? Эти вопросы стоят того, чтобы их изучать столь же тщательно, сколь тщательно мы исследуем роль сверхстимулов в жизни животных» [Тинберген, 1978: 65].
Примерами культурных сверхнормальных стимулов могут служить знаменитые палеолитические Венеры и фаллические культовые символы, которые явно выстроены на усилении значимых сексуальных признаков.
«Сверхнормальность» можно увидеть в изможденном облике современных манекенщиц. Последний пример особенно показателен. С точки зрения медицины, утонченность крайней худобы граничит с патологией дистрофии. Есть ли некая объективная основа для подобных патологических критериев красоты— или они целиком и полностью объясняются прихотливостью человеческих оценок (а также грубым коммерческим интересом производителей, сумевших разработать и внедрить эти критерии в массовое сознание)? Можно предложить два объяснения, лежащих вне сугубо субъективистских интерпретаций канонов современной моды. Во-первых, эстетика дистрофии может быть понята как сложная культурнобиологическая реакция, направленная против опасной для здоровья человека тенденции к ожирению. Биологи указывают на генетическую склонность человека к потреблению сладкого и жирного, что было полезной адаптацией к условиям первобытной среды обитания, однако давно перестало быть таковой в сегодняшней ситуации, по крайней мере, в цивилизованном ареале современного мира. Западное общество не знает голода, однако в масштабе эволюционного времени ситуация изменилась слишком быстро, чтобы успели выработаться новые пищевые стратегии. Идеал стройного тела, возможно, выступает культурным противовесом, позволяющим отчасти сдерживать ставшие неадаптивными биологические предрасположенности пищевого поведения.
Вторая гипотеза имеет отношение к динамике этой тенденции, которая предположительно базируется на семиотическом механизме развития и усиления исходных признаков: черты, которые по тем или иным причинам признаны привлекательными, в дальнейшем эволюционируют в сторону преувеличения, сверхнормальной акцентуации.
2.1. Избирательное реагирование
53
Возвращаясь к статье Джонса, посвященной неотенальной концепции красоты, обратим внимание на один тонкий момент, позволяющий сделать еще один шаг в сторону понимания биологических оснований эстетики. В данной статье инфантильные черты женского лица трактуются в этологическом значении сверхнормальных стимулов, поскольку они в преувеличенном, не свойственном обычному лицу виде демонстрируют признаки юности. Однако, как было замечено выше, неотенальные признаки указывают скорее не на молодой, а на детский возраст, в силу чего феномен неотенальной красоты сопряжен не столько со сверхнормальным, сколько с неадекватным стимулированием. Иначе говоря, в данном случае нормальные стимулы появляются в ненормальном, смещенном контексте. Возможно, именно подобное смещение отчасти создает феномен красоты вообще. В целом ряде исследований, так или иначе затрагивающих проблему красивого, привлекательного, высказывается предположение, что в информационном отношении такого рода явления представляют собой сложный баланс известного и непривычного.
В предисловии к сборнику «Красота и мозг» П.В. Симонов пишет: «В опытах на молодых животных и детях американский психолог Т. Шнейрла установил, что привлекает только умеренная новизна, где элементы нового сочетаются с признаками, известными ранее. Чрезмерно новое и неожиданное пугает, вызывает неудовольствие и страх. За парадоксальным на первый взгляд сочетанием привычного, традиционного с элементами новизны как обязательного условия эстетической оценки кроется более глубокая диалектика существования всего .' живого. Мы имеем в виду две основные тенденции эволюции живой природы - принципы самосохранения и саморазвития, влечения к освоению новых пространственно-временных сред» [Симонов, 1995: 7].
В статье о кулинарной эстетике Э. Розин замечает: «В кулинарных < традициях большинства народов ясно выражена тенденция к созданию сильного консервативного центрального ядра с последующим избирательным введением некоторых новшеств, с тем чтобы видоизменить или усилить центральную тему. Такое использование темы и вариаций в качестве структурного принципа организации поведения характерно не только для кухни; оно присуще всем формам человеческой культуры и, по-видимому, играет особо важную роль во многих видах искусства— в музыке, живописи, литературе... Оно, очевидно, выступает главным образом как некий эстетический принцип, позволяющий избегать монотонности и внести в привычную схему прелесть новизны и неожиданности» [Розин, 1995: 323].
Гипотеза красоты как специфического комплекса сверхнормальных и / или неадекватных стимулов привлекательна тем, что позволяет учесть как естественные предпосылки красивого, так и его сверхординарную природу, выход за рамки привычного.
Изложенный сюжет представляет собой, разумеется, не более чем
54
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
предварительный абрис проблемы сверхнормальности и требует специального анализа, выходящего за рамки настоящей работы. Одним из направлений дальнейших исследований в этой области может быть осмысление сверхнормального стимулирования как семиотического феномена.
На первых подступах к изучению явлений сверхнормального стимулирования кажется, что в сфере культуры дело происходит примерно так же, как в нейрофизиологии восприятия. Однако основания у этих процессов разные. Сверхнормальные стимулы в природе существует, по-видимому, как некая страховка от ошибки реагирования: животное, «оснащенное» механизмом предпочтения подобных стимулов, чаще будет выбирать «правильные» признаки, отвергая слабо выраженные и потому сомнительные.
Что касается культурных сверхнормальных стимулов, то в них следует скорее видеть проявление семиотического закона стилизации, связанного с усилением, акцентированием исходно заданных элементов. Интерпретация этого закона как семиотического ориентирует внимание не на слепые силы эволюционно-биологической детерминации и не на субъективный произвол человека, а на проявление собственной логики развития знака. Вполне возможно, что подобный семиотический закон действует и в сфере природы, включаясь в чисто биологические процессы, тем более что саму семиотику сегодня принято трактовать не столько как культурный, сколько как биологический пласт жизни. Впрочем, это — весьма специальные сюжеты, которые здесь разворачиваться не будут.
Возвращаясь к теме предпочтительного реагирования, заметим, что не только дето-подобное лицо, но и многие другие аспекты внешнего облика человека выступают как релизеры — своего рода коммуникационные «направляющие». Этологи обращают внимание на такие характеристики, как рост и особенности телосложения, цвет волос и характер прически, тембр голоса, наличие бороды и т. д., пытаясь понять влияние этих признаков на социальные взаимоотношения.
К теме предпочтительного реагирования на сигнальные стимулы близка проблематика «генетического распознавания».
2.2.	Реакции «генетического распознавания»
Феномен избирательного реагирования на «своих» и «чужих» задает широкое пространство исследований, представляющее интерес как для социологии, так и для этологии человека. В социологии данная тема рассматривается прежде всего в связи с изучением ксенофобии — правда, без учета биологических предпосылок этого явления. Менее известным аспектом данной проблематики является ассортативность.
Ассортативность — термин психологии и психогенетики, обозначающий формирование супружеских пар на основе подбора, который лю
2.2. Реакции «генетического распознавания»
55
ди совершают относительно друг друга по некоторым, осознанным или не осознаваемым ими самими критериям. Мерой ассортативности выступает корреляция между признаками, выступающими в качестве таких критериев. Проблема состоит прежде всего в выявлении тех характеристик внешнего / внутреннего облика, которые играют «пусковую» роль при выборе партнера, выступая в качестве своего рода сигнальных стимулов избирательного реагирования. Многое здесь очевидно уже на житейском уровне, однако далеко не все житейские мудрости находят подтверждение в строгом научном анализе. Так, практически общепринятой является точка зрения, согласно которой супружеская пара формируется на основе комплементарное™ личностных и психологических качеств. Супруги, согласно данной точке зрения, восполняют друг в друге те черты, которых им недостает: вспыльчивые ищут уравновешенных, нерешительные — уверенных в себе и т.п. Однако данные психогенетических исследований не подтверждают это мнение:
«Исследования... продемонстрировали, что личностные качества и особенности темперамента не являются значимым критерием при подборе спутника жизни: корреляции между этими признаками у супругов достаточно низки» [Равич-Щербо и др., 2000: 127].
В то же время, существуют исследования, которые позволяют поставить эти выводы под сомнение. Так, Ю.М. Плюснин, изучавший, по каким психологическим качествам мы и братья наши меньшие подбираем себе друзей, выделил, в результате наблюдений над взрослыми мужчинами, дошкольниками и животными, следующие характеристики, конституирующие дружбу:
«Это тип темперамента, эмоциональный статус, ориентация на новизну (исследовательская активность), коммуникативность (общительность) «и доминантность. Примечательно, что ни по одному из показателей друзья или члены альянса (у животных) не были подобны друг другу. Наоборот, черты их характера либо частично не совпадали, либо были противоположными (особенно наследственно детерминированные, такие как эмоциональный статус и способность к доминированию)...» [Плюснин, 1993: 81].
Заметим, что межвидовой характер данного исследования вполне обоснован: в этологии показано, что дружеские союзы являются распространенным биологическим феноменом и фиксируются у разных видов животных (см. Очерк 3). В качестве предварительного объяснения отмеченного противоречия в исследовательских выводах обратим внимание на то очевидное обстоятельство, что супружеские и дружеские союзы выполняют разные социальные и биологические функции. Функцией семьи является репродукция, и биологические установки, управляющие ее созданием, могут быть иными, нежели в отношении дружеского союза.
56
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
Ассортативность действует в отношении широкого круга признаков — личностных, когнитивных, психологических, физических. По всей видимости, и силы, которые управляют матримониальным поведением людей, имеют разную природу. Есть основания выделять социо-культурные и биологические (наследственные) факторы ассортативности. Современные исследования показывают наличие высокой положительной ассортативности по таким параметрам, как «уровень образования, религиозные и политические установки, социально-экономическое положение. Умеренная ассортативность установлена для физических показателей и когнитивных характеристик, например когнитивных стилевых особенностей и специальных способностей» [Равич-Щербо и др., 2000: 127]. По уровню интеллекта (измеряемого в баллах IQ) корреляция супругов составляет в среднем примерно 0,30-0,40 [Равич-Щербо и др., 2000: 127].
Очевидно, что выбор супруга по принципу общности профессиональных интересов должен интерпретироваться иначе, чем выбор по расовому признаку. Ассортативность по социальным признакам — таким, как образование, религиозные убеждения и т.п., имеет внятные социологические объяснения и не требует обращения к биологическим механизмам брачного поведения. Однако существуют признаки, в отношении которых компетентность потенциального брачного партнера ограничена. Тем не менее, специалисты настаивают на том, что даже невидимые глазу признаки неким образом участвуют в выборе спутника жизни:
«Исследования в области ассортативного выбора (assortative mating), — утверждает Д. Джонс, — обычно показывают ассортативность даже по признакам, не поддающимся непосредственному определению со стороны потенциального партнера, таким как объем легких и кровяное давление... По-видимому, в этом случае ассортативность не есть следствие того, что люди выбирают половых партнеров, ориентируясь на объем легких, но представляет собой результат выбора на основе связанных признаков. Выбор партнера на основе доступных для восприятия признаков, вероятно, имеет последствия для связанных непосредственно не воспринимаемых признаков» [Jones, 1995: 744-745].
Одним из наиболее интригующих сюжетов темы ассортативного выбора является подбор супругов по характеристикам внешнего облика. Действительно, муж и жена часто бывают чем-то похожи друг на друга. Обычно это объясняют длительностью совместного проживания, и в этом, скорее всего, есть частичная правда. Кажущееся внешнее сходство может возникать из общности жестов, мимических реакций, манер и пр. — все эти вещи легко перенимаются и делают людей похожими. Однако зачастую можно обнаружить не просто сходство манер, а физиономическое подобие. Автору данной работы приходилось слышать житейскую версию, согласно которой каждый человек любит себя и подсознательно ищет в партнере повторения своего внешнего облика. При всей наивности этой
2.2. Реакции «генетического распознавания»
57
«эгоистической концепции», она легко транспонируется на язык биологии и может быть переформулирована как концепция геносохраняющей реакции. Речь идет о механизме, поддерживающем воспроизводство «своих» генов. Заметим, что, с точки зрения сохранности генофонда, биологически оптимальными считаются браки между людьми, связанными отдаленными родственными узами1.
«В литературе по теории родственного отбора... предполагается, что оптимальные партнеры по браку находятся где-то на уровне троюродного родства (second cousins)2, имея, таким образом, небольшой процент общих генов, — пишет М. Грютер. — Троюродные браки способствуют как сохранению определенных черт, так и появлению нового, хотя и не радикально иного генетического материала (это обстоятельно лежит в основе часто встречающихся культурных запретов на межрасовые браки). Многие обычаи, связанные с супружеством, как, например, предварительное знакомство с будущим супругом или его семьей, выступают, таким образом, в качестве поведенческой манифестации тенденции противодействия слишком сильному распылению генетических черт» [Gruter, 1991: 85].
В рамках теории родственного отбора «эгоистическое» стремление найти в партнере свое смутное отображение может быть понято как неосознанный поиск родственных генов. Эволюционно-биологические последствия подобной «гено-сохраняющей реакции» весьма значительны: она ведет к изменению генетического профиля популяции, увеличивая ее неоднородность по признакам, в отношении которых осуществляется неслучайный отбор.
Механизм действия «гено-сохраняющей реакции» в значительной степени объясняет и явление ксенофобии. На биологическом уровне последняя предстает как неосознаваемое отталкивание чужеродных генов, барьер антипатии, предотвращающий размывание генофонда популяции.
Завершая этот сюжет, заметим, что в биологической интерпретации ассортативности допустим альтернативный подход, не требующий обращения к генетическим механизмам. Ассортативность, как и многие другие предрасположенности поведения, может быть описана в рамках концепции импринтинга, базирующегося на сложном взаимодействии наследственных и средовых факторов (см. 2.5).
1 Любопытно, что в гуманитарной литературе представление о том, что «кросс-кузены особенно пригодны к браку», рассматривается как пример чисто культурного установления, «вообще никак не соотносящегося с реальностью за пределами породившей их культуры» [Жирар, 2000: 279].
2 По свидетельству М.Л. Бутовской, именно это и происходит в традиционных обществах [доклад «Многомерный образ человека» на семинаре в Институте человека 29.10.2002].
58
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
2.3.	Филогенетические основы невербальной коммуникации
Проблема происхождения форм невербальной коммуникации: естественно-эволюционная vs культурно-специфическая версия
Невербальные формы коммуникации составляют предмет нового научного направления — невербальной семиотики. В стремлении выделить все возможные способы, фреймирующис и направляющие межындивиду-альные взаимодействия, специалисты говорят о таких её подразделах, как аускультация, гаптика, гастика, кинесика, окулесика, ольфакция, паралингвистика, проксемика, системология и хронемика1.
Каждое из этих направлений не может быть исчерпывающим образом раскрыто в границах исключительно культурно-семиотических категорий и требует этологической перспективы анализа. Элементы последней иногда присутствуют в семиотических описаниях, но в целом исследовательские программы невербальной семиотики и этологии человека формируются скорее параллельно. Если «невербальную семиотику и лингвистику, — как пишет Г.Е-. Крейдлин, — интересуют не столько биологическая и психологическая природа эмоций... сколько их вербальная и невербальная концептуализация» [Крейдлин, 2002: 174], то интерес этологии человека связан как раз с естественно-эволюционными основами невербального поведения. Дисциплинарная замкнутость, безусловно, обедняет обе стороны. В границах невербальной семиотики это порождает устаревшие концепции культурной «tabula rasa», или, в терминологии Г. Крейдлина, радикального минимализма [Крейдлин, 2002: 173]. О несостоятельности данной установки свидетельствуют порой уже сами культурно ориентированные описания. Так, исторические, социально-психологические и в особенности психотерапевтические данные, которыми располагает сегодня гаптика (наука о касаниях) (см.: [Крейдлин, 2002: 413, 419-422]), убе
1 Аускультация — «наука о слуховом восприятии звуков и аудиальном поведении людей в процессе коммуникации», гаптика — «наука о языке касаний и тактильной коммуникации», гастика — «наука о знаковых и коммуникативных функциях пищи...», кинесика— «наука о жестах...», позах, мимике, окулесика — «наука о языке глаз и визуальном поведении людей во время общения», ольфакция — «наука о языке запахов, смыслах, передаваемых с помощью запахов, и роли запахов в коммуникации», паралингвистика — «наука о звуковых кодах невербальной коммуникации», проксемика — «наука о пространстве коммуникации, его структуре и функциях», системология — «наука о системах объектов [таких, как одежда, украшения и т.п. — И.Ш.], каковыми люди окружают свой мир, о функциях и смыслах, которые эти объекты выражают в процессе коммуникации», хронемика — «наука о времени коммуникации, о его структурных, семиотических и культурных функциях» [Крейдлин, 2000: 22].
2.3. Филогенетические основы невербальной коммуникации
59
дительно свидетельствуют о существовании глубоко встроенной потребности в прикосновении, что допускает гипотезу о биологической укорененности этой потребности. Известно, что в групповой жизни высших животных телесные контакты имеют социообразующее значение. В частности, груминг1 многими исследователями интерпретируется именно как социальная, а не гигиеническая процедура.
По всей видимости, в основе базовых способов невербальной коммуникации должны лежать филогенетические «контрфорсы». Однако нет никаких оснований постулировать данное предположение. Для вывода о естественно-историческом происхождении исследуемого жеста, мимики, пространственных особенностей коммуникации и пр. необходимо получить прежде всего свидетельства их универсальности.
«Если бы оказалось, — писал Ч. Дарвин, — что у нескольких различных человеческих рас одинаковые движения черт лица или тела выражают одни и те же эмоции, то мы могли бы заключить с большой степенью вероятности, что такие выражения истинны, то есть прирожденны или инстинктивны. Условные выражения или жесты, приобретаемые индивидуумом в ранний период его жизни, вероятно, должны различаться у разных рас, так же, как различается их язык» [Дарвин, 2001: 14].
Одним из коммуникационных сигналов, универсальная природа которых доказана, является «взлет бровей» (eyebrow flash). Это мимическое движение было изучено И. Эйбл-Эйбесфельдтом, установившим, что оно имеет пан-культурный характер, но по-разному модифицируйся в различных сообществах. Эйбл-Эйбесфельдт зафиксировал на видеопленке проявление этого мимического паттерна у европейцев, южно-американских индейцев, бушменов, папуасов и народов Бали. Кросс-культурный анализ позволил интерпретировать взлёт бровей как универсальный паттерн приветствия, сигнализирующий о готовности к социальному контакту.
«Он начинается вскидыванием головы: она поднимается и быстро отбрасывается назад. Почти одновременно поднимаются брови, примерно на одну шестую долю секунды. За этим движением часто следует кивок головой. Вся эта последовательность часто сопровождается улыбкой, которая следует обычно сразу после визуального контакта... этот паттерн происходит от выражения удивления, в данном случае — дружелюбного удивления... Культурные различия влияют на интенсивность проявления данного сигнала. Полинезийцы демонстрируют его открыто ...японцы подавляют это движение при контактах с взрослыми, где он считается неподобающим, хотя маленьким детям адресу
«Груминг (от англ, groom— чистить лошадь, ухаживать, холить), .комфортное поведение млекопитающих, выражающееся в уходе за мехом и адресованное другой особи» [БЭС: 161].
60
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
ют его свободно. Мы, западные люди, похоже, занимаем промежуточную позицию. Мы используем этот сигнал при флирте, для приветствия хорошо знакомых друзей... Его поведенческая основа трактуется этологами как... "врожденный двигательный паттерн"» [Eible-Eibesfeldt, 1999: 137-138].
Данный мимический паттерн анализировал еще Ч. Дарвин, который дал ему правдоподобное объяснение как реакции внимания:
«Внимание обнаруживается легким подниманием бровей; по мере того как это состояние усиливается и переходит в удивление, брови еще выше поднимаются, а глаза и рот широко раскрываются. Поднимание бровей необходимо для быстрого и широкого раскрывания глаз»; «...поднимание бровей имеет своим происхождением врожденный или инстинктивный импульс... так как удивление бывает вызвано чем-нибудь неожиданным или неизвестным, то естественно, что, будучи поражены чем-нибудь, мы стремимся как можно скорее рассмотреть тот объект, который на нас подействовал; вследствие этого мы раскрываем глаза как можно шире с тем, чтобы расширить поле зрения и свободно двигать глазными яблоками во всех направлениях» [Дарвин, 2001: 263; 265]'.
Ч. Дарвин полагал, что «все главные выражения, свойственные человеку, одинаковы на всем свете» [Дарвин, 2001: 339]. Можно оспаривать категоричность этого вывода, но он справедлив в отношении многих феноменов, в том числе реакций смеха и плача. Их филогенетическая природа достаточно надежно установлена. Помимо эволюционных доказательств, полученных на приматах, существуют данные наблюдений над слепо-глухими детьми. Спонтанные мимические реакции таких младенцев свидетельствуют о биологическом происхождении этих важнейших способов невербальной коммуникации (см.: [Eible-Eibesfeldt, 1972]). На поведение таких детей, имеющее решающее значение для исследования природы мимических реакций, обращал внимание и Ч. Дарвин:
«Наследственная передача большинства наших выразительных движений объясняет тот факт, что слепорожденные производят их столь же хорошо, как и зрячие...» [Дарвин, 2001: 332].
Этологами описаны более 130 простейших элементов мимики и жестикуляции, встречающихся в нормальном поведении человека как универсальные (филогенетические) константы. Знание поведенческой нормы определило успехи этологии в области психомедицинских патологий. В качестве примера этологической диагностики психической патологии можно привести следующее наблюдение: в репертуаре выразительных
1 См. также описание Дарвиным такого характерного жеста, как прикладывание руки ко рту в случае удивления, который также предположительно является панкультурным [Дарвин, 2001: 272-273].
2.3. Филогенетические основы невербальной коммуникации
61
движений шизофреников полностью отсутствует такой типичный для обычного человека жест, как пожимание плечами (двигательный эквивалент вербальной конструкции «Кто знает?») (см.: [Панов, 1989]).
Г. Бейтсон выдвинул гипотезу, согласно которой природа шизофренической патологии связана с неспособностью различать и использовать маркеры коммуникативных модусов (таких, как общение «всерьез» и игра, ритуал, фантазия, юмор); последние, по утверждению ученого, передаются преимущественно невербальными способами (См.: [Бейтсон, 2005]).
Понимание того, что многие черты нашего внешнего облика и поведения имеют «запускающий» характер, стимулируя и направляя определенным образом процесс общения, вызвало интерес к этим вопросам со стороны специалистов прикладного профиля. Знание сигнального значения невербальных реакций широко используется в области практической психологии. Психологи учат своих клиентов по непроизвольным жестам партнера распознавать его настроение и скрытые мотивы. В некоторых западных корпорациях с учетом этих скрытых потоков коммуникации строятся сценарии деловых переговоров. Конечно, не всё в этих практических руководствах по деловому общению выверено наукой, но в целом за популярными рекомендациями «как себя вести» стоит серьезная этологическая проблематика.
Эволюция смеха и улыбки
Улыбка — важнейший паттерн, регулирующий повседневную коммуникацию, — имеет древнюю эволюционную историю. На сигнальное значение улыбки и смеха обращал внимание Конрад Лоренц, хотя в трактовке этих феноменов как одной и той же формы поведения, имеющей разную интенсивность проявления [Лоренц, 1998-6: 181-182], знаменитый этолог, по-видимому, ошибался. Более поздние исследования показали, что эволюционное происхождение и сигнальный смысл улыбки и смеха различны.
Основательное изучение этой проблемы предпринял в 60-70-х годах XX столетия этолог ван Хофф [Hooff, 1962, 1972, 1976]. Он показал, что улыбка представляет собой эволюционное развитие характерной для приматов мимики — так называемого «оскала страха» (“fear grin”) или «демонстрации обнаженных зубов» (“bared-teeth display”). Подобная мимика, комментирует исследования ван Хоффа Р. Хайнд, сопровождается громкой вокализацией, включая вопли и визги, и связана с установкой к бегству. Она часто наблюдается у загнанных в угол животных. Исходной мимической основой оскала страха является, предположительно, мимика оборонительной агрессии либо гримаса антипатии, отвращения [Hinde, 1987: 89-90].
В дальнейшем с гримасой испуганного оскала произошла, по-видимому, эволюционная история, напоминающую ту, что у многих ви
62
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
дов претерпели агрессивные демонстрации. Как великолепно показал К. Лоренц, в процессе ритуализации демонстрации угрозы превращались в знаки приветствия1. Подобным образом и оскал страха трансформировался в нечто совсем иное — мимику дружелюбия и симпатии. Парадоксальность семантических смещений, происходящих с улыбкой, интуитивно схвачено в следующем предположении Лоренца:
«...заманчиво считать приветственную улыбку церемонией умиротворения, возникшей, подобно триумфальному крику гусей, путем ритуализации переориентированной угрозы», — писал Лоренц [Лоренц, 1998-6: 182].
Интуиция Лоренца подтвердилась лишь в самых общих чертах: происхождение улыбки действительно связано с семантическим сдвигом от негативного к позитивному спектру эмоциональных реакций, однако изначального агрессивного импульса улыбка не содержит.
Как выяснилось, у некоторых из приматов молчаливая демонстрация оскала, которая в норме является жестом подчинения, иногда адресуется доминантным животным субдоминантному. В этом случае она, как считают исследователи, имеет поощрительную функцию. У некоторых видов подобный оскал соединяется со своего рода «поцелуем» («чмоканьем губами»— “lip-smacking”), при этом контекст взаимодействия, в котором это происходит, интерпретируется как дружелюбный.
Таково, предположительно, эволюционное развитие улыбки: от оборонительной гримасы через мимический паттерн подчинения и отсутствия враждебных намерений к знаку дружеского расположения [Hinde, 1987: 90].
Эволюционная основа смеха иная, чем у улыбки. Приматологи называют ее «игровым лицом» (“play face”) или «демонстрацией расслабленно-открытого рта» (“relaxed open-mouth display”). Само по себе «игровое лицо» представляет собой «ритуализованный укус, используемый обезьянами при игровой агрессии... Этим сигналом обезьяна дает партнеру по игровой борьбе понять, что нападает не всерьез... Соответственно, смех был изначально... знаком несерьезности агрессии» [Козинцев, 1999: 103]. Происхождение смеха из ритуализованного укуса объясняет те особенно-
1 «Ритуализация — это эволюционный процесс, благодаря которому определенные комплексы поведения модифицируются таким образом, чтобы осуществлять коммуникативную функцию» [Мак-Фарленд, 1988: 353]. Этологический механизм ритуализации связан со стереотипизацией движений, которые утрачивают свой первоначальный функциональный смысл и приобретают иное сигнальное значение. Любопытно, что это новое значение иногда оказывается диаметрально противоположным смыслу исходного поведенческого комплекса. Так, как показали сравнительные этологические исследования, наиболее важные социальные ритуалы, направленные на демонстрацию приветствия и дружеского расположения, в своей эволюционной основе представляют собой выражение агрессивных намерений.
2.3. Филогенетические основы невербальной коммуникации
63
сти его мимики, которыми озадачивался Ч. Дарвин: «Остается... совершенно невыясненным, — писал он, — почему при обыкновенном смехе углы рта оттягиваются и верхняя губа поднимается» [Дарвин, 2001: 190].
Экспрессивные особенности «игрового лица» приматов, которые отличают его от гримасы агрессии, заключаются в особом положении уголков рта (они не вытягиваются вперед) и в общем отсутствии напряжения в позе и во взгляде. Подобная мимика часто наблюдается в ходе бурных игр животных, таких, как шутливая борьба и преследование; иногда она сопровождается характерной «ох - ах» вокализацией. «Обезьяны знают, что "игровое лицо" — социальный релизер, а потому прикрывают рот рукой, когда этот непроизвольно возникающий сигнал противоречит их нежеланию играть», — замечает А.Г. Козинцев [Козинцев, 1999: 103].
Ван Хофф, изучив с помощью метода факторного анализа экспрессивные движения шимпанзе, показал, что 53 наиболее часто встречающихся элемента их поведения могут быть описаны в системе пяти основных категорий, таких как «родственный», «агрессивный», «покорный», «игра» и «возбуждение». Молчаливая демонстрация обнаженных зубов оказалась тесно связанной с фактором родственности, расслабленнооткрытое лицо — с фактором игры.
Улыбка и смех современного человека сохраняют следы эволюционного прошлого этих мимических паттернов. В частности, целый ряд работ подтверждает гипотезу, согласно которой в улыбке заложен мотив умиротворения партнера по общению. Социобиолог Д. Фридман [Freedman, 1979] приводит несколько исследований, посвященных анализу статусных различий в «улыбчивом» поведении, в которых показано, что люди, имеющие более низкий статус, улыбаются чаще. Любопытно, что именно в этом ключе многие исследователи интерпретируют гендерные особенности этой мимики.
Так, Ш. Роуз [Rose, 1979] в своем исследовании улыбки исходила из предположения, что средняя женщина обычно ведет себя и воспринимается окружающими как занимающая более низкий статус, нежели мужчина. Роуз наблюдала 382 мужчин и женщин, проходивших мимо нее в районе Чикагского университета, придерживаясь следующих критериев отбора: объект наблюдения должен был находиться в большой группе людей, но не быть при этом вовлеченным в беседу. Из 158 женщин, отвечавших этим критериям, 47 улыбались, в то время как среди мужчин только 36 из 224 были охарактеризованы как улыбающиеся. Полученные различия являются статистически значимыми (р= .01), что, как подчеркивает автор, подтверждает гипотезу о гендерной составляющей улыбки. Стоит, однако, заметить, что это вовсе не подтверждает базового предположения об умиротворяюще-заискивающем . , поведении женщин.
Другой исследователь в качестве эмпирической базы взял ежегодные фотоальбомы выпускников Чикагского университета и других близлежащих выс
64
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
ших школ. Располагая 3000 фотшрафий, он сформировал 15 выборок. Анализ, проделанный с помощью х2-критерия по каждой из выборок, а также по всей совокупности в целом, позволил ему подтвердить гипотезу о том, что женщины улыбаются чаще мужчин [McLean, 1979].
Конечно, об истинных смыслах женской улыбки можно спорить. Однако, какой бы смысл она ни несла, есть основания предполагать, что она неким образом акцентирована в генетической программе женского поведения. Характерно, что повышенная склонность представительниц прекрасного пола улыбаться проявляется уже в колыбели, — об этом свидетельствуют данные исследования, объектом которого были двухдневные младенцы [DeBoer, 1979].
Гипотеза об умиротворяющем значении улыбки находит более убедительные обоснования при изучении поведения людей разного социометрического статуса. Подобные исследования чаще всего проводятся на детях как наиболее доступном объекте наблюдения. Так, известна работа Блартон-Джонса [Blurton-Jones, 1972], в которой показана умиротворяющая функция улыбки в коммуникациях дошкольников. С. Бикмен, автор проекта «Взаимосвязь между улыбкой и взглядом, статусом и полом в парах взаимодействующих детей», приходит к аналогичным выводам [Beekman, 1979].
Объектом данного исследования были дети первого и третьего классов, занимавшие высшие и низшие места в классной иерархии, что выявлялось путем предварительного социометрического опроса. Отобранные таким образом высоко- и низкостатусные мальчики и девочки одного возраста (всего 32 ребенка) были сгруппированы во все возможные сочетания статуса и пола. Поводами для взаимодействия детей в группах были совместное рисование и групповые интервью, в ходе которых исследователь задавал им серию вопросов по поводу их рисунков и взаимоотношений. Весь процесс документировался с помощью видеокамеры. Впоследствии, в ходе анализа данных видеозаписи, определялась относительная продолжительность взглядов и улыбок, которыми партнеры обменивались между собой. Результаты анализа приведены в таблице 1.
Анализ этих данных позволяет выявить некоторые тенденции в невербальном поведении, связанные с полом и статусом ребенка. Так, во всех однополых парах разного статуса низкостатусный ребенок тратил больше времени на пристальные взгляды в сторону своего более высокостатусного партнера, нежели последний в ответных взглядах (см. часть 1 табл. /). В разнополых парах (см. часть 2 табл. 1) девочки проводили больше времени, глядя на мальчиков, нежели наоборот. В целом обмен взглядами между детьми позволил выявить следующие особенности: (1) меньше всего времени на визуальные контакты со своим партнером тратили высокостатусные мальчики; (2) низкостатусные мальчики и высокостатусные девочки более продолжительно смотрели на своего партнера, нежели мальчики, с которыми они находились в паре, но менее, чем их партнеры-девочки; (3) низкостатусные девочки склонны к более продолжительным взглядам, нежели любой из их партнеров, за исключением других низкостатусных девочек.
2.3. Филогенетические основы невербальной коммуникации
65
В однополых парах средний процент времени, затраченного на взаимные взгляды, оказался выше для детей одинаковой статусной позиции, чем в парах неравного статуса партнеров (эта тенденция не проявилась только для девочек первого класса).
Среднее процентное значение продолжительности пристального взгляда иа партнера
Часть /, Однополые пары с неравным статусом партнеров
		Высокостатусный	Низкостатусный
		ребенок	ребенок
первый	мальчики	7.22	19.52
класс	девочки	11.90	16.80
третий	мальчики	3.65	8.50
класс	девочки	13.19	27.06
Часть 2. Разнополые пары
	первый класс третий класс	мальчики 8.82 12.27	девочки 17.35 18.31
Среднее процентное значение продолжительности улыбки Часть 3. Однополые пары с неравным статусом партнеров			
		Высокостатусный	Низкоотатусный
		ребенок	ребенок
первый	мальчики	51.25	42.54
класс	девочки	21.78	47.60
третий '	мальчики	20.50	25.83
класс	девочки	34.69	70.34
Часть 4. Разнополые пары
	пары с высокостатусными девочками		пары с низкостатусиыми девочками
первый	мальчики	21.21	28.11
класс	девочки	13.88	39.41
третий	мальчики	27.91	26.95
класс	девочки	25.93	51.55
Таблица!. Зависимости между продолжительностью взгляда, улыбки (в % к общему времени общения), полом и статусом детей
(по: [Beekman, 1979])
66
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
Что касается улыбок, то они наиболее ярко характеризуют поведение низко-статусных девочек. Социометрическую позицию мальчиков по этой разновидности невербальной коммуникации в рамках данного исследования подтвердить нс удалось (часть 3 табл. /).
Во взаимодействиях между детьми разных полов (часть 4 табл. 1) низкостатусные девочки практически всегда улыбались больше, чем их партнеры, а высокостатусные девочки, напротив, меньше. Почти все мальчики улыбались больше, чем высокостатусные девочки, и меньше, чем низко-статусные девочки.
Помимо содержательных выводов, описанный проект интересен еще и тем, что дает наглядное представление о специфике этологического исследования, характерной особенностью которого является тщательность и скрупулезность анализа элементарных проявлений привычного человеческого поведения.
Улыбка человека прошла сложный эволюционный путь, и сегодня она выражает не только умиротворение (в крайней своей форме выступая как «заискивающая улыбка»), но и чрезвычайно широкий круг других эмоций (существует «радостная улыбка», «ироническая улыбка», «надменная улыбка», «снисходительная», «презрительная», «жалкая» и т. д.). В связи с этим правомерно поставить вопрос о спектре сигнальных значений улыбки, его центральном и периферийных полях и в целом о социальной нагрузке данного мимического паттерна.
Существует предположение, что главной функцией улыбки является выражение чувства радости. Подобное представление об улыбке доминирует в обыденном сознании, однако опровергается данными специальных исследований [Kraut, Johnston, 1979; Preuschoft, Hooff, 1997]. Согласно последним, выражение радости не является центральной мимической задачей улыбки. Исследователи утверждают, что в поведении человека улыбка выполняет прежде всего коммуникативную функцию и не появляется в ситуациях, вызывающих радостные эмоции, однако не связанных при этом с непосредственным общением людей. Проблема изучалась в контексте игровых соревновательных ситуаций, когда победа (собственная или любимой команды), вызывающая эмоциональный подъем и чувство радости, не сопровождалась, тем не менее, улыбкой. Таким образом, «сами по себе радость и счастье от победы к улыбкам не приводит; испытываемых эмоций недостаточно для того, чтобы на лицах людей появились улыбки... прототипическое выражение эмоции радости напрямую связано с коммуникативными и социальными задачами. Иначе говоря, за улыбкой как невербальным средством выражения испытываемого чувства или переживания всегда стоят социальные мотивы, связанные, главным образом, с коммуникативным взаимодействием людей» [Крейдлин, 2002: 350]. Подобная интерпретация, связывающая семантику улыбки не с чистой экспрессией, а с контекстом непосредственной коммуникации, отве
2.3. Филогенетические основы невербальной коммуникации
67
чает изложенной выше гипотезе естественно-исторического происхождения обсуждаемого мимического паттерна. В процессе эволюционных преобразований улыбка перестает сигнализировать о негативных эмоциях страха и подчинения и приобретает более широкое значение регулятора социальных отношений. В современных условиях она, по-видимому, в первую очередь служит сигналом позитивной позиции личности в коммуникативных ситуациях.
Смех, как было отмечено выше, является мимическим паттерном, имеющим самостоятельную эволюционную историю. Эта лицевая мимика имеет много общего с выражением агрессии. Примечательно, что связь смеха с агрессивным поведением прослеживается как естественно-исторически, так и в его актуальной социально-психологической функции.
Эволюционная предыстория смеха— это угроза, демонстрация насильственных намерений. В известном смысле смех и остается насилием — в том случае, когда он несет функцию осмеивания. Источником и подлинным «субъектом» такого смеха выступает не индивид, который смеется, но общество, защищающее таким образом свои социальные, моральные и эстетические правила и нормы. Подобный подход к пониманию природы смеха и комического развивали многие исследователи.
«О причинах смеха у взрослых людей написано много любопытных рассуждений,— отмечал Ч. Дарвин.— Этот вопрос крайне сложен. Самой обыкновенной причиной, по-видимому, является что-нибудь нелепое или необъяснимое, возбуждающе удивление и чувство некоторого превосходства у смеющегося...»; «... .элементом ' смешного, по-• видимому, является нечто неожиданное, новое или какое-либо нелепое преставление, нарушающее обычное течение мыслей» [Дарвин, 2001: 183; 185].
«Общественная совесть, — писал Э. Дюркгейм в "Правилах социологического метода", — удерживает от всякого оскорбляющего ее действия посредством надзора за поведением граждан и особых наказаний, которыми она располагает. В других случаях принуждение менее сильно, но все-таки существует. Если я не подчинюсь условиям света, если я, одеваясь, не принимаю в расчет обычаев моей страны и моего сословия, то смех, мною вызываемый, и то отдаление, в котором меня держат, производит, хотя и в более слабой степени, то же действие, как и наказание в собственном смысле этого слова» [Дюркгейм, 1991: 413].
По мнению А. Бергсона, смех представляет собой весьма жесткий и эффективный способ регуляции общественных отношений; он наказывает любое отклонение от общественной нормы, включая личные недостатки людей: «...Малейшая косность характера, ума и даже тела должна...— писал философ,— настораживать общество как верный признак того, что в нем активность замирает...» [Бергсон, 1992: 20]. Эту косность общество воспринимает в виде комического, и смех есть кара за нее. Посредством смеха общество стремится «получить от сво
68
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
их членов возможно большую гибкость и наивысшую степень общительности...» [Бергсон, 1992: 21]. Комическое, рассуждает Бергсон, есть оскорбление, бросаемое обществу. «На это оскорбление общество отвечает смехом, который является еще большим оскорблением. Смех, с этой точки зрения, не имеет в себе ничего доброжелательного. Он, скорее, есть оплата злом за зло... Его цель— устрашать, унижая» [Бергсон, 1992: 119-122].
Подобным же образом — как наказание за нарушение «норм биологического» или «общественного, социально-политического порядка» — интерпретировал смех и комическое В.Я. Пропп: [Пропп, 1999: 52].
«Репрессивная» трактовка смеха отвечает этологической концепции, выводящей смеховую мимику из агрессии. При этом, подчеркивают этологи, мягкая агрессия, присутствующая в смехе, нейтрализует деструктивные конфликтные импульсы, переводит их в более безопасное русло игрового, несерьезного поведения.
«...экспериментально доказано,— пишет А.Г. Козинцев,— что юмор и смех функционируют в обществе в качестве "смазочных материалов", снижая уровень агрессии и враждебности и переключая конфликтные ситуации в игровой план» [Козинцев, 1999: 103-104].
«...люди, которые смеются, никогда не стреляют!», восклицал Лоренц [Лоренц, 1998-6: 241].
Возникшие как самостоятельные, независимые друг от друга поведенческие паттерны, улыбка и смех в процессе эволюции постепенно сближались, и у человека мы рассматриваем их как разные степени выраженности одного и того же состояния. Возможно, за процессом мимической дивергенции стоят серьезные структурно-качественные изменения в системе взаимоотношений наших предков. По мнению этологов, сближение улыбки и смеха характерно для видов с эгалитарным стилем и сглаженной асимметрией социальных отношений [Бутовская, 1999: 51]. Показано, что у видов с деспотической структурой социальных отношений контекст игрового лица и обнаженных зубов никогда не сближается1. Логично допустить, что развитие партнерства и дружественности во взаимоотношениях индивидов сопровождалось изменениями внешних поведенческих признаков, «обслуживающих» эти взаимодействия.
Описание мимического континуума улыбки-смеха человека требует, по мнению ван Хоффа, привлечения как минимум двух переменных. Первая служит измерению дружелюбности и в своей наиболее интенсивной форме проявляется в виде широкой улыбки «до ушей» (“cheese” smile). Вторая ось данного континуума названа ван Хоффом «игривостью» (play
1 М.Л. Бутовская. Доклад «Многомерный образ человека» на семинаре в Институте человека 29.10.2002.
2.3. Филогенетические основы невербальной коммуникации
69
fulness); ее отличительные черты — широко открытый рот и характерная «ха-ха» вокализация. Ярче всего эта мимика проявляется у детей во время игры [Hinde, 1987: 91-92].
Свои этологические исследования ван Хофф дополнил анализом субъективного восприятия людьми сигнального значения улыбки и смеха. Он предложил ряду испытуемых перечень прилагательных (таких, как «веселый», «проказливый», «кроткий», «приветливый») и попросил привести их в соответствие с различными эмоционально-мотивационными состояниями (агрессивный, покорный или испуганный, родственный и игривый). Другую категорию лиц он попросил связать эти прилагательные с улыбкой или смехом. Выяснилось, что слова, которые чаще использовались для характеристики родственных отношений, привлекались обычно и для описания улыбки, а те, что были отнесены к игровому настроению, чаще соотносились со смехом [Hinde, 1987: 92].
Улыбка и смех современного человека, представляя собой очень близкие, переходящие одна в другую формы лицевой экспрессии, тем не менее различаются и сегодня. Существуют ситуации, в которых уместна только улыбка, а смех был бы даже оскорбителен (при выражении симпатии, утешении). В то же время, в иных контекстах взаимодействия более подходящей реакцией является именно смех. Особого внимания заслуживают случаи культурно-специфического проявления универсальных мимических паттернов — например, ритуальный смех на похоронах. Вряд ли подобные факты фальсифицируют изложенную выше концепцию, скорее .они свидетельствуют о смысловой насыщенности, полисемантичное™ смеха, что позволяет ему принимать подчас неожиданные и парадоксальные формы.
Сигнальное значение взгляда
Зрение— приоритетный в информационном отношении канал коммуникации, значение которого подчеркивают как наука, так и обыденная психология. Люди часто выносят суждения о своих партнерах по общению, ориентируясь на взгляд («умный взгляд», «осмысленный взгляд», «лживый взгляд»). Любопытно, что существующее во многих языках, в той или иной модификации, выражение «глаза— зеркало души»1 получило некоторые эмпирические подтверждения. Согласно данным американских исследователей, человек в состоянии интуитивно, по определенным характеристикам глаз, бровей и лба определить, лжет его собеседник или говорит правду. Почему же тогда ложь возможна и далеко не всегда ее Можно распознать? Проблема, по мнению исследователей, заключается в
1 Например, английский вариант: «Глаза— окошки души» (“The eyes аге the windows of the soul”).
70
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
том, что, пытаясь оценить искренность собеседника, человек обычно смотрит «не туда», а именно— на нижнюю часть лица, в то время как следовало бы — на верхнюю. Как считает доктор Кэлин Продан (Calin Prodan) из научного центра исследования здоровья Оклахомского университета, люди еще в раннем детстве научаются контролировать мимику Нижней части лица, приводить ее в соответствие с коммуникационной ситуацией, и это позволяет им вводить в заблуждение своих партнеров. «Мы, — утверждает исследователь, — безусловно, можем приучить себя обращать больше внимания на мимику верхней части лица, что поможет Нам распознавать истинное эмоциональное состояние человека. Впрочем, — оговаривается К. Продан, — это может иметь и негативные последствия вследствие определенных социальных конвенций» [Often missed facial displays give clues to true emotion..., 2000].
Особенности визуального контакта, так же, как в случае улыбки, в Значительной степени обусловлены гендерными и статусными характеристиками коммуницирующих. В предыдущем разделе приведен пример исследования на эту тему, объектом которого были младшие школьники. Похожие работы в отношении взрослых людей упоминаются в книге Крейдлина [Крейдлин, 2002: 391-396].
Вопрос об универсальности / культурной специфичности визуальных Контактов остается спорным. Крейдлин считает, что «все закономерности И правила глазного (визуального) поведения... не являются универсальными» [Крейдлин, 2002: 396]. С этологической точки зрения этот вывод Уязвим. Выше мы приводили пример универсального паттерна визуального общения — «взлёт бровей», изученный Эйбл-Эйбесфельдтом. Другим Интересным аспектом рассматриваемой проблематики, допускающим Междисциплинарные отсылки, является феномен прямого взгляда.
Почему люди зачастую избегают смотреть в глаза своему собеседнику? Согласно одной из версий, фокусированиё на нижней части лица Партнера помогает следить за беседой, особенно в шумной обстановке [Often missed facial displays give clues to true emotion..., 2000]. Вторая весьма распространенная версия связывает это с культурными конвенциями. Действительно, у некоторых восточных народов принято избегать Прямого взгляда. Западный человек, казалось бы, напротив, испытывает Неприязнь не столько к прямому взгляду, сколько к «бегающим глазам». Прямой, ясный взгляд рассматривается в европейской культуре как позитивная характеристика человека. Ускользающий взгляд вызывает подозрения— и, как выясняется, вполне обоснованные. Однако же и в западной культуре откровенный и пристальный взгляд в упор, особенно на незнакомого человека, противоречит принятым нормам общения Дело здесь, По-видимому, не столько в кросс-культурных различиях, сколько в амбивалентной природе прямого взгляда.
2.3. Филогенетические основы невербальной коммуникации
71
«Неизбежные при социальных взаимодействиях взгляды друг другу в глаза мы воспринимаем двояко, — пишет И. Эйбл-Эйбесфельдт. — С одной стороны, чтобы общаться, на партнера надо смотреть. С другой стороны, смотреть слишком долго мы не осмеливаемся: это может быть расценено как психологический нажим или угроза. От прямого взгляда в глаза нам становится не по себе, и для того чтобы беспокойство не нарастало, глаза время от времени приходится отводить. По ходу беседы мы делаем это непроизвольно. Говорящий время от времени переводит взгляд, а слушатель при этом может неотрывно смотреть на говорящего — до тех пор, пока они не поменяются ролями. Если нам надо кому-то пригрозить, мы порой глядим на человека в упор и не мигая. Я убедился, что к такой стратегии прибегают при враждебных стычках как европейские, так и индейские (из племени яномами), бушменские и балийские дети... Похоже, что обостренная восприимчивость к виду смотрящих глаз уходит корнями в седую древность. Есть свидетельства тому, что многих млекопитающих и птиц раздражает, когда на них смотрят. Вероятно, эта реакция связана с тем, что хищник перед нападением на жертву фиксирует ее взглядом» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 40-41].
И. Эйбл-Эйбесфельдт указывает на биологические предпосылки визуального поведения, и это обоснованная междисциплинарная проекция. Зрение— важнейший сенсорный канал взаимодействия с окружающей средой, в том числе средой социальной. Этот канал, очевидно, подвергался селекционному давлению, и правдоподобно предположить, что следы эволюционной истории взгляда присутствуют в зрительном поведении человека.
Первоначально взгляд имел, по-видимому, коммуникативное значение устрашения и отпугивания. Подобную реакцию на взгляд или его изображение демонстрируют многие животные, от высших до птиц, питающихся насекомыми. Известно, что у многих насекомых имеется такой элемент отпугивающей раскраски, как глазчатые пятна (например, у бабочек семейства павлиноглазок или у вида «глазчатый бражник»). Экспериментально было показано, что узор из концентрических колец более эффективно отпугивает птиц, чем любое сочетание ярких пятен и полос, а более точная имитация глаза со светотенью и белым пятнышком эффективнее простых концентрических колец (см.: [Тинбереген, 1970: 180]). «Реакция страха у птиц соответствует степени совершенства глазчатых пятен у насекомых», и возникновение таких глазков следует, по мнению Тинбергена, рассматривать как «производимый хищниками естественный отбор» [Тинбереген, 1970: 180]. Эволюционная логика увязывает здесь в единый комплекс поведение птиц по отношению как к своим врагам, так и жертвам. Насекомые «"паразитируют" на реакции, которую вызывают у певчих птиц их естественные враги» [Тинбереген, 1970: 187], а глаза хищ
72
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
ника, адекватно воспринимаемые птицами как сигнал опасности, выступают первым звеном в этой логической цепочке1.
У высших животных взгляд в упор однозначно идентифицируется партнером как знак агрессивных намерений, открыто демонстрируемой угрозы. «Позволить себе» такой стиль визуального общения может только сильная высокостатусная особь, в то время как более слабое животное обычно «прячет глаза». Это коммуникационное значение прямого взгляда используют люди в общении, например, с собаками. Хорошо известен практический совет, как следует вести себя с нападающей собакой: агрессивное животное можно, утверждают кинологи, остановить властным взглядом. Однако прибегать к этому способу рекомендуется только тем, кто уверен в превосходстве своего духа, в противном случае прямой взгляд лишь дополнительно спровоцирует агрессию.
Этологические коннотации уместны не только при анализе коммуникативных практик, но и культурного творчества человека. Эйбл-Эйбес-фельдт обращает внимание на то, что изображению глаз придается важное значение в самых разных сообществах:
«Глаза изображают и на носах судов, будь то в Греции или на острове Бали... С масок и чертогонов, порожденных самыми разнообразными культурами, на нас взирают все те же вытаращенные глаза. Изображения глаз попадаются и на амулетах, и на занавесях, а иной раз им поручают стеречь входные двери...» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 40-41].
Если эволюционную линию, связывающую взгляд человека с глазчатыми пятнами на крыльях бабочек, можно выстроить более или менее убедительно, то амбивалентность прямого взгляда, который у человека не всегда означает угрозу, но часто — готовность или приглашение к общению, остается парадоксом. Любопытно, что подобная амбивалентность отличает визуальное поведение не только человека, но и высших животных, по крайней мере, кошек и собак, живущих рядом с человеком.
Представляется, что, взгляд, как и улыбка, претерпевал в ходе естественной истории трансформацию, из знака агрессии превращаясь в сигнал дружелюбия и открытости социальному контакту. Скорее всего, эта трансформация не завершена (по крайней мере, не в такой степени, как в случае улыбки), и, возможно, именно поэтому прямой взгляд сохраняет
1 Приведем контрдовод противников столь однозначной эволюционистской интерпретации: «Установлено, что глазчатый рисунок на крыльях бабочек может пугать птиц. Заманчиво сделать вывод, что глазчатый рисунок всегда служит пугалом. Но тот же рисунок встречается и у глубоководных рыб, живущих в полной темноте. Может быть, плодотворнее вообще не связывать возникновение глазчатого рисунка с приспособлением, а найти ему другие (и многоразличные!) биологические соответствия?» [Мейен, Соколов, Шрейдер].
2.4. Тема пространства
73
свой двойственный смысл, тесно привязанный к контексту коммуникации. Если изложенная интерпретация верна, то в ней можно видеть еще одно подтверждение гениальной метагипотезы К. Лоренца о трансформации агрессивного начала жизни в свою противоположность.
***
Рассмотренная в данном разделе тематика невербальной коммуникации пользуется сегодня повышенным вниманием со стороны исследователей. Заметим, что на ее значение «для благополучия человечества» указывал еще Ч. Дарвин:
«Выразительные движения лица и тела, — писал он, — независимо от их происхождения, играют большую и важную роль в нашей жизни... выражение или, как его иногда называли, язык эмоций, без сомнения, имеет большое значение для благополучия человечества. Мы должны были бы быть очень заинтересованы в том, чтобы понять по возможности источник или происхождение различных выражений, которые мы можем ежечасно видеть на лицах окружающих нас людей, не говоря уже о домашних животных» [Дарвин, 2001: 344-345].
2.4.	Тема пространства в этологическом прочтении
Тема пространства, лишь относительно недавно легитимированная в социологическом дискурсе [Филиппов, 2008], заслуживает междисциплинарного прочтения и привлечения данных антропологических и этологических наблюдений. Кажется несомненным, что коммуникация человека имеет биологически укорененные пространственные предиспозиции, изменение которых влечет за собой социальные последствия, имеющие отношение как к вопросам межличностных взаимодействий, так и к проблемам «большой» социологии.
Теоретические ресурсы социального анализа
Связь пространства с физическим бытием человека настолько очевидна, что с трудом поддается проблематизации. Пространство (территория, земля как место жизни) — природный ресурс, сопоставимый с воздухом. Трудно представить себе социологию воздуха, хотя несомненно, что воздух и его химический состав имеют витальное значение для человека. Неудивительно, что социологи долгое время либо не различали, либо сознательно отвергали пространство как предмет исследования.
В иной плоскости формируется тематика такого параметра бытия, как время. Время мы проживаем, в пространстве— пребываем. Идущее от Канта противопоставление времени как субъективно переживаемого ре
74
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
сурса пространству как ресурсу, переживаемому объективно, в значительной степени определило тематический выбор социологии.
Пространственные структуры, выступающие в сложной констелляции со структурами социальных взаимодействий, феноменологически неразличимы. В силу этого они плохо рефлексируются и не обретают статуса социологического факта как культурно значимого события. А.Ф. Филиппов дает точный диагноз этой ситуации, указывая на неконси-стентность социологического дискурса, ориентированного на смысл и ментальность, грубой «физичности» пространственно-телесных аспектов взаимодействия [Филиппов, 1996: 107-108].
Исключение территориального размещения как темы, достойной социологического рассуждения, нашло свое отражение в известном тезисе Парсонса «Действие не пространственно, но временно» [Parsons, 1937: 763]. Заметим, однако, что афористичная формула Парсонса не вполне адекватна логике его анализа. Строго говоря, социальное действие Парсонса не имеет не только пространственного, но и временного измерения, если понимать последнее в физическом смысле. По Парсонсу, с реальным физическим временем имеют дело науки о природе, в то время как социальное действие анализируется в категориях процессуального соотнесения средств и цели:
«Физическое время есть форма связи событий в пространстве, время как категория действия (action time) есть соотношение средств и целей и других элементов действия» [Parsons, 1937: 763].
Социальное действие, таким образом, не-пространственно и невременно, но процессуально. Подобный подход отвечает логике последовательного исключения натуралистических категорий из сферы социологического анализа.
Тем не менее, сама жизнь с ее реальными и весьма острыми территориальными проблемами, имеющими несомненное социальное звучание, заставляет социологов вновь и вновь возвращаться к теме пространства1. Сформулирована заявка на исследовательскую программу социологии пространства (А.Ф. Филиппов), однако ее автор скорее выверяет эписте-мические возможности социологии в названной области, нежели предлагает конкретный «план действий». Социология, по замечанию А.Ф. Филиппова, обнаруживает недостаток теоретических ресурсов для освоения обсуждаемой тематики и вынуждена обращаться «к философским разы-
1 См., например: [Giddens, 1984]. Любопытно заметить, что П. Бергер и Т. Лукман, несмотря на известное заявление о том, что их «мало интересует» пространственная структура мира повседневной жизни [Бергер, Лукман, 1995: 48-49]), фактически также придают большое значение территориальным параметрам социального взаимодействия (см. [Бергер, Лукман, 1995: 52 и далее]).
2.4. Тема пространства
75
еканиям», «отказываясь в некоторых случаях от сугубо социологического способа рассуждений» [Филиппов, он-лайн]. Что касается собственно социологического изучения пространственных отношений, то оно, по мнению Филиппова, происходит (точнее, может происходить) в рамках анализа Gemeinschaft’Hbix отношений1, социологии тела, а также тематики образования новых государственных общностей и связанного с этим процесса поиска «новых идентичностей» [Филиппов, 1996: 111].
Представляется, однако, что у формирующейся социологии пространства, помимо философии, есть еще один познавательный ресурс, связанный с осмыслением эколого-этологических подходов к анализу пространственных отношений. Речь идет не о том, чтобы социологию пространства заменить биологией территориальности. Напротив, этологическая перспектива анализа открывает дополнительные возможности для аутентично социологического рассуждения.
Социологическая легитимация темы пространства связана с решением вопроса о конституирующей («причиняющей») силе пространственных отношений. Именно так она проблематизирована в историкотеоретическом анализе А.Ф. Филиппова, посвященном социологии Зиммеля [Филиппов, он-лайн], и это представляется в высшей степени плодотворной постановкой проблемы. Отрицательное заключение по данному вопросу будет означать, что проблематика пространственности не выходит за традиционные рамки дискурса о социальном конструировании реальности.	.
. Вопрос о причиняющей силе пространственного размещения решается в классической социологии более или менее однозначно2. Начиная от предельной социологизации пространства в концепции Дюркгейма и заканчивая противоречивой социологической феноменологией Зиммеля, с большей или меньшей степенью категоричности, с теми или иными со
1 Тенденция к локализации жизненной среды, в определенной степени инициировавшая интерес социологов к пространству, имеет, по всей видимости, биологические предпосылки. В литературе высказывается мнение, что эволюционно человек (как и все живое) «сориентирован» на краткосрочные цели деятельности. Все, что выходит за пределы зоны непосредственной обозримости (то есть в конечном счете не подкреплено биологической необходимостью), не находит в нем «живого» отклика. Этот феномен «короткозамкнутых» целей имеет как временное, так и пространственное измерение. Предполагается, в частности, что он имеет отношение к проблеме охраны окружающей среды, воспринимаемой умозрительно из-за несопоставимых с жизнью человека масштабов пространства и времени (см.: [Gruter, 1991]).
2 Мы не останавливаемся специально на обзоре теоретических источников социологии пространства — они чрезвычайно компетентно изложены в работах А.Ф. Филиппова [Филиппов, 1995; Филиппов, 1996; Филиппов, он-лайн].
76
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
мнениями и оговорками социология признает первичность социальных отношений по отношению к пространственным. Теоретическое кредо социологии можно выразить следующей простой формулой: «мы не потому дружим, что находимся рядом, а находимся рядом, потому что дружим». У Зиммеля эта идея выражена стилистически изощреннее, но содержательно аналогично:
«Не форма пространственной близости или дистанции создает особые явления соседства или чуждости, как бы это ни казалось неопровержимым. .. Не пространство, но совершаемое душой членение и сопряжение его частей имеет общественное значение...»1.
Можно обратить внимание на определенную эволюцию взглядов Зиммеля в этом вопросе, но, фактически, в социологическом дискурсе доминирует представление о пространстве как о субъективно конструируемой реальности.
Между тем, современные данные о поведении высших млекопитающих, включая людей, позволяют утверждать, что пространство ближайших взаимодействий обладает социо-образующей силой. В пользу этого заключения говорят прежде всего данные этологии, а также некоторые социологические наблюдения. Непосредственное отношение к интересующей нас проблематике имеют также психологические исследования, делающие акцент на пространственной регуляции поведения человека в зоне межличностной коммуникации.
Психология территориального поведения человека
Пространственная регуляция поведения человека — одна из популярных и практически востребованных тем современной психологии. Можно выделить два основных аспекта данной проблематики. Первый, биологически фокусированный, связан с анализом психофизиологических механизмов пространственного восприятия и поведения. Второй ориентирован на анализ психологических механизмов (врожденных и приобретенных) поведения человека в коммуникативном пространстве; он составляет предмет проксемики, тематика которой больше отвечает задачам социологического анализа, нежели психофизиологическое направление.
Центральным концептом проксемики2 — науки о поведении людей в пространстве непосредственной коммуникации — является понятие коммуникативной дистанции, имеющей публичное, социальное, личное и интимное измерение. Популяризации этой тематики чрезвычайно способствовал кросс-культурный анализ дистанций, бессознательно поддерживаемых представителями разных культур и воспринимаемых ими как
1 Цит. по: [Филиппов, он-лайн].
2 Развернутую характеристику проксемики см.: [Крейдлин, 2002].
2.4. Тема пространства
77
психологически комфортные. Предполагается, что речь в данном случае идет именно о культурных различиях, что далеко нс очевидно. Симптоматично, что коммуникативная дистанция может выступать диагностическим показателем психического статуса индивида. Так, известно, что шизоидные типы склонны к дистанцированию от окружающих. П. Гилберт отмечает, что многие психопатологические состояния очень чувствительны к режиму пространственной близости / уединения (linking & spacing) [Gilbert, 1989: 14; 76]; данное обстоятельство, подчеркивает он, требует учета в психотерапевтической практике [Gilbert, 1989: 14]. Он приводит также мнение Р. Гарднера, «который обратил внимание на то, что многие психопатологические состояния являются по своей природе коммуникативными, то есть связаны с пространственным расположением личности относительно других (self / other spacing)» [Gilbert, 1989: 15]. Пространственное положение личности выступает ресурсом социального контроля и влияния, и это является социологически наиболее интересным результатом психотерапевтических исследований.
Тематика личной территориальности имеет и криминальные аспекты. Существуют данные о том, что лица, совершающие насильственные действия, обладают более широким полем личного пространства, нежели те, кто преступает закон по другим основаниям (см.: [Фаст, 1995: 71]). Предполагаемая связь между психическими патологиями и пространственными предпочтениями личности заставляет задуматься над «удельным весом» биологических и социокультурных составляющих коммуникативной дистанции.
Одним из перспективных направлений проксемики является психология восприятия и поведения в закрытой жизненной среде. П. Гилберт, специализирующийся в области эволюционной психобиологии, подчеркивает, какое важное значение для психического здоровья личности имеет экология жизненного пространства:
«Было показано, — пишет он, — что многоэтажные жилища у многих людей препятствуют нормальному проявлению потребности в пространственной близости / удаленности; это приводит к трудностям как в установлении социальных связей, так и в обретении чувства уединенности (a sense of place), защищенности от межличностных контактов. Считается, что данный способ организации жизненного пространства вносит свой вклад в формирование таких явлений, как социальная отчужденность, злоупотребление наркотиками и преступность. Может быть, одним из позитивных результатов психобиологических и эволюционных исследований человеческого поведения будет усиление озабоченности тем, чтобы предоставить людям условия жизни, способствующие формированию не деструктивных, а позитивных пространственных размещений и связей» [Gilbert, 1989: 13].
78
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
Психологи говорят о наличии пространственных механизмов, управляющих коммуникативным поведением людей в закрытой жизненной среде. Концептуализируя эту идею, Г. Осмонд предложил различать два принципиальных типа пространственной среды: социофугальную и со-циопетальную. Первая препятствует установлению межличностных коммуникаций (примером служит расположение мест в автобусе), вторая, напротив, способствует общению людей (пример - купе поезда). Известна попытка практического воплощения этой идеи: по свидетельству А.А. Чернецкой, на основе идей Осборна в 50-х годах прошлого столетия был разработан проект психиатрической клиники, получивший поддержку Всемирной организации здравоохранения [Чернецкая, 1999: 5].
М. Черноушек обращает внимание на феномен постоянства поведения людей в условиях специфической пространственной конфигурации закрытого помещения:
«В определенном организованном пространстве, — пишет он, — можно наблюдать характерный тип поведения людей без особых индивидуальных различий. Физическая организация среды накладывает печать на их поведение» [Черноушек, 1989: 107].
Весь этот тематически насыщенный комплекс объединяет то, что представленные в нем аналитические подходы исходят из «точки индивида» как со стороны масштаба охватываемых явлений (рассматривается то, что входит в зону более или менее непосредственного психологического восприятия личности), так и в плане фокуса исследовательского внимания. Специалистов интересует, что происходит с индивидом в пространстве, как он на него реагирует, как строит коммуникации в тех или иных условиях, как адаптируется к критическим параметрам пространственной среды и пр. Нет сомнений, что все эти вопросы чрезвычайно важны, поскольку имеют отношение к глубинным параметрам психики человека и психологическому комфорту его повседневного существования.
Социологические аспекты пространственных взаимоотношений. Пространство как социо образующий фактор
Несмотря на то, что пространственное поведение человека представляет определенный интерес для социолога, не вполне понятно, в какой степени оправдано включение этой темы в предметную область социологии. Не исчерпывается ли она в психобиологических границах кинесики и проксемики? Центральным пунктом социологического анализа пространства является, как отмечалось выше, вопрос о «причиняющей» (социообразующей) силе пространственных конфигураций. Положительный ответ на него означает, что влияние пространственного фактора не ограничивается отдельными аспектами человеческих взаимодействий, связанными с размещением в пространстве, — такими, как сближение / дистанцирова
2.4. Тема пространства
79
ние (linking / spacing) индивидов, распределение их в свободном помещении, соблюдение определенных дистанций при общении и пр., но распространяется на социальное формообразование.
Действительно, в социологических, антропологических и этологических наблюдениях показано, что социальные формы, в которых протекает жизнь человека и животных, небезразличны к режиму пространственного контакта. Это установлено по крайней мере для таких форм, как дружба, родительство, брак, в какой-то степени — для иерархических структур.
.Дружба, с этологической точки зрения, является одной из наиболее интересных и в известном смысле загадочных форм социальной жизни. Ее функции, по сравнению с родительскими отношениями, кажутся малосущественными. Тем не менее, феномен дружеских отношений зафиксирован у разных видов высокоорганизованных животных1, причем функционально он — так же, как и у людей, — не сводится к укреплению физических и социальных позиций членов дружеского союза, хотя и может иметь это своим эпифеноменальным следствием. Однако непосредственно прагматические цели реализуются в другой форме социальной организации — в коалиции, которая дает эффект «кооперативного усиления» и не сопровождается эмоциональной привязанностью, характерной для дружеских отношений (подробнее об этих формах см. в 3.2.). Смысл и предназначение дружбы могут быть поняты в рамках концепции имманентной социальности, возникающей как атрибутивное свойство жизни ([Плюснин, 1990]; данная концепция будет специально рассмотрена в разделе 4.2). В этом ракурсе дружба предстает способом поддержания социальности как таковой, вне непосредственной связи с биологическими функциями пропитания, защиты, завоевания и т. п.
Дружеский союз представляет собой сложно и неоднозначно структурированный комплекс отношений, и определение необходимых и достаточных параметров этого комплекса является самостоятельной исследовательской задачей. Заслуживает, в частности, внимания поведенческий (этологический) критерий дружбы, согласно которому дружить — значит быть рядом. При всей внешней простоте и поверхностности, этот признак улавливает некоторые весьма существенные характеристики дружеского союза, в том числе — человеческой дружбы2. Существуют исследования, показывающие влияние пространственного фактора на установление тесных социальных связей между людьми3. Результаты подобных исследова
1 Решающим фактором здесь является способность индивидуального распознавания сородичей.
2 Конкретно-социологический анализ человеческой дружбы, в том числе пространственных аспектов последней, см. в: [Шмерлина, 2006-а].
3 Обзор этих исследований см.: [Голд, 1990].
80
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
ний отвечают выводу о существовании «зависимости между плотностью взаимодействия, солидарностью и конформизмом», который Р. Коллинз относит к дисциплинарным достижениям социологии [Коллинз, 1994: 73]. Фактически, концепция социообразующего значения пространственного фактора есть спецификация данной зависимости.
В эколого-этологическом контексте осмысленное звучание приобретают житейские наблюдения, фиксирующие размывание дружеских отношений, замену их «приятельством по телефону» или через Интернет-переписку (последняя допускает такой парадокс, как анонимная дружба). В условиях территориальной разобщенности, компенсируемой средствами быстрой коммуникации, дружба теряет свою пространственную «несущую конструкцию» и заменяется неким иным видом общения, социально-психологический смысл которого с трудом улавливается не только повседневным, но и научным дискурсом.
Характерно, что в животном мире изменение параметров пространственного расположения (близости / удаленности) также ведет к трансформации социальных отношений. Чрезвычайно любопытны в этом плане наблюдения Дж. Гудолл над феноменом женской дружбы у шимпанзе. В естественных социально-экологических условиях самки шимпанзе обычно не дружат, что, по-видимому, отвечает биологической природе дружеских отношений. Однако в условиях неволи, когда нарушены нормальные пространственные дистанции, самки образуют дружеские союзы [Гудолл, 1992: 190; 597]. Безусловно, это не является механическим следствием искусственной пространственной сближенности, здесь действует целый комплекс опосредующих социально-психологических факторов. Шимпанзе, пишет Гудолл, «живут в неволе не только в буквальном, но и в фигуральном смысле— в неволе собственного сообщества» [Гудолл, 1992: 596-597]. Однако пусковым при этом является именно пространственный фактор.
Эти выводы согласуются с данными наблюдений над родительским поведением животных, типичные параметры которого, как выяснилось, меняются при нарушении пространственно-временного режима общения. Так, для песцов показано, что длительное пребывание рядом с детенышами приводит к повышению социальной отзывчивости в поведении матери1, а у самцов инициирует комплекс родительского / помощнического поведения, не свойственный этому виду как облигатный2 признак. По свидетельству Е.П. Крученковой, подобные явления отмечены также для
1 Это проявляется, в частности, в нарушении режима кормления: мать начинает кормить детенышей по их первому требованию [Крученкова, 2002: 37].
2 Облигатный— видоспецифический. В отличие от облигатных, факультативные признаки проявляются как особенности индивидуального развития.
2.4. Тема пространства
81
других животных, условия обитания которых вызывают социальную гиперстимуляцию отношений. В частности, резкое возрастание случаев отцовского и помощнического поведения наблюдается в зоопарках. Кроме того, в условиях неволи появляются новые поведенческие признаки, которые не фиксируются в естественной среде обитания. Так, у детенышей песцов отмечается «реакция на разлуку», то есть психологическая привязанность такого рода, которая в живой природе характерна лишь для высокоорганизованных животных, в частности, приматов1.
Подчеркнем, что появление факультативной, не свойственной виду привязанности и заботы не является реакцией на некие иные, помимо пространственных, экстраординарные условия среды. Стоит также отме-,тить, что забота со стороны отцов или помощников не ведет к повышению эффективности выращивания потомства. Родительское поведение в описанных случаях возникает не как биологический ответ на нужду, а как реакция на изменившийся режим пространственной близости. В основе анализируемого процесса лежит, как предполагается, одновременное действие общебиологических механизмов привыкания и сенситизации [Крученкова, 2002: 37].
На основании описанных данных была выдвинута социоэ ко логическая гипотеза формирования родительского поведения, согласно которой существенная роль в этом процессе принадлежит фактору пространственного размещения, причем не только в онтогенетической, но и в эволюционной перспективе. Автор данной концепции Е.П. Крученкова полагает, что «первичный фактор, который вызвал образование родительского поведения, связан с особенностями социоэкологии исходной группы, а именно: потомство не расселялось с участка родителей, и животные долгое время оставались в пространственной близости друг к другу» [Крученкова, 2002: 41].
Данная гипотеза чрезвычайно любопытна в междисциплинарном отношении. Постулируя решающую роль социальных влияний и поведенческих процессов в онтогенетическом и эволюционном развитии жизни, она представляет собой, по сути, социологическую концептуализацию, самостоятельно сформулированную в биологическом дискурсе. По словам Крученковой, «биология приходит к выводу о существовании специфического вида среды — социальной, — которая формируется как поведенческая среда и принципиально отличается от обычной биологической среды»2. Для биологии, традиционно ориентированной прежде всего на эндо
1 М.Я. Гольцман, Е.П. Крученкова. Доклад «Социальное поведение медновских (командорских) песцов» на семинаре сектора социологии знания Института социологии РАН; 14.02.02
2 М.Я. Гольцман, Е.П. Крученкова. Доклад «Социальное поведение медновских
82
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
генные факторы развития, это свежий, едва ли не революционный взгляд на функционирование жизни.
Рассмотрение режима пространственной близости / удаленности в сочетании с критерием персонифицированности / обезличенности отношений позволяет выстроить типологию, описывающую те социальные «среды», в которые погружается современный человек в процессе своей жизнедеятельности.
Уровни социальных отношений
1	— проксимальные контактные отношения между ограниченным числом лиц: мать-дитя, половые партнеры, малочисленная семейная группа, контактная группа с интимным стилем взаимоотношений (например, тесная дружба). Особенности: локализованный социальный контекст; обозримость; персонально-личностные детерминанты взаимодействия; общее регулирующее влияние социума ограничено и сводится главным образом к социальной компетентности партнеров, достигнутой в ходе социализации.
2	— проксимальные межличностные отношения, испытывающие непосредственное регулирующее воздействие (нормативно-ценностное и формально-правовое) со стороны социума. Семейная, контактная производственная группа, коллектив учащихся. Отношения, складывающиеся в таких объединениях, часто содержат противоречия между формальной и неформальной структурами взаимоотношений, между групповыми и со-циетальными системами ценностей.
3	— проксимальные обезличенные отношения, выступающие следствием институционально-нормативной регуляции жизни сообщества.
4	— дистальные межперсональные отношения, складывающиеся на основе дистанционных средств коммуникации (почта, телефон, телеграф, электронная почта, интернет-сообщество и т. д.).
5	— дистальные обезличенные отношения, складывающиеся на основе дистанционных средств коммуникации. Отношения между индивидом и социумом в целом. Телевидение, пресса, интернет и т. д.
6	— дистальные обезличенные отношения между индивидом и социокультурным вневременным и внепространственным универсумом («третьим миром»). Крайней формой такого типа взаимоотношений с социальной средой будет жизнь в «третьем мире», которая в значительной степени является результатом «книжной социализации» индивида.
(командорских) песцов»...
2.5. Социализация и импринтинг
83
дистальные
обезличенные ◄-------
ш
> персонифицированные
проксимальные
Рисунок 5. Пространственные характеристики социальных взаимодействи и
2.5.	Социализация и импринтинг
Импринтинг — специфический процесс онтогенеза, в последнее время привлекающий к себе внимание психологов и даже социологов. Междисциплинарное значение данного феномена имеет как чисто содержательный, так и методологический аспект: именно здесь можно хорошо различить пересечение наследственных и приобретенных детерминант поведения.
Близким к «импринтингу» понятием является «социализация». Первый термин дисциплинарно принадлежит биологии, второй— социологии, однако и тот, и другой феномен имеют отношение как к человеку, так и животным.
Принципиальными особенностями импринтинга являются а) чрезвычайно короткий период процесса запечатления; б) строгая временная локализация в онтогенезе; в) необратимый характер. Эти особенности обусловлены специфическими процессами онтогенетической канализации нейронных паттернов мозга.
Импринтинг охватывает короткий период в раннем детстве особи, когда происходит запечатление образа сородичей. Особенно хорошо он
84
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
исследован в отношении родителей и потенциальных половых партнеров, но, по всей видимости, распространяется на более обширную сферу будущих социальных контактов особи. Неправильное импринтингование имеет драматичные последствия для последующей жизни животного, о чем свидетельствуют многочисленные естественные и лабораторные наблюдения этологов.
Роль импринтинга в социальном становлении человека изучена плохо. Представляется, что она значительна на этапе усвоения языка, наиболее успешно происходящего в определенный период онтогенеза (что и позволяет заподозрить здесь присутствие импринтинга). Возможно, что элементы импринтинга присутствуют и на более поздних, духовно насыщенных этапах взросления («Пора пришла, она влюбилась»).
Наличие в жизни высших животных длительного и сложного процесса социального взросления позволяет, на наш взгляд, употреблять по отношению к ним не только термин «импринтинг», но и понятия «социализация». В Очерке 3-ем показано многообразие форм природной социальной жизни; овладение этими формами и соответствующими ролями, необходимыми для их «разыгрывания», у многих животных происходит на основе не только врожденных, но и приобретаемых навыков, требующих времени и опыта групповых взаимодействий.
По отношению к человеку термин «социализация» принято распространять на все сферы его жизнедеятельности в обществе. В описании поведения животных его используют только в сегменте социальных взаимоотношений и не распространяют на прочие виды поведения (такие, как охотничье, пищевое, защитное и пр.), в овладении которыми также часто присутствуют научение и передача опыта.
Импринтинг, по-видимому, включен в процесс социализации как его «жёсткая» биологическая составляющая. Плодотворно его понимать, используя компьютерную метафору «форматирования диска» будущей индивидуальной биографии. По отношению к человеку различия между импринтингом и социализацией в самом первом приближении видятся следующими:
1)	Импринтинг происходит в зоне непосредственной (проксимальной) коммуникации, в то время на ход социализации оказывают воздействие все социальные процессы, в том числе происходящие в «большом обществе», с которым индивида связывают дистальные отношения (см. предыдущий раздел).
2)	Импринтинг «отвечает» за достаточно локальные, конкретные феномены, социализация— за более сложные и менее фиксированные мировоззренческие и поведенческие комплексы.
3)	Импринтинг имеет отношение к «чистой биологии», врожденный механизм данного феномена очевиден (в том числе — в плане тех явле
2.5. Социализация и импринтинг
85
ний, которые подлежат импринтингованию), в то время как социализация происходит в более свободном, генетически менее детерминированном пространстве.
4)	Результаты импринтинга, в отличие от результатов социализации, нельзя оценивать в морально-ценностных категориях (даже если им-принтингуется социально нежелательное поведение). Импринтинг, как подчеркивалось выше, — это нейрофизиологический процесс, происходящий за пределами сферы сознательной регуляции и самоконтроля, и поэтому применять к его результатам моральные оценки некорректно. Социализация, в отличие от импринтинга, включает в себя сознательное отношение к усваиваемым нормам (хотя и не сводится к нему). Она происходит в ценностно насыщенном пространстве, доступном для адекватной рефлексии, оценки и сознательного выбора.
5)	Последствия импринтинга необратимы, в то время как «пересо-циализация» до известных пределов кажется возможной.
Чрезвычайный интерес представляют жестокие депривационные эксперименты природы, когда по воле обстоятельств человеческие дети проходили «животную социализацию». Самым известным примером такого рода является история «волчьих девочек» Амалы и Камалы, которым, несмотря на все усилия воспитателей, не удалось привить элементарные навыки бытовой культуры. Более того, не удалось поддержать даже физическое существование детей: трехлетняя Амала умерла через год, а семилетняя Камала — через семь лет. Интересно, сколько смогли бы прожить девочки, не испытай они стресса насильственной пересоциализации? Правдоподобно предположение, что свою роль в их трагической судьбе сыграли жесткие последствия импринтинга.
Некоторые исследователи видят в концепции импринтинга этологическую альтернативу социобиологическим гипотезам. Так, Гресланд, полемизируя с концепциями «итоговой приспособленности» (inclusive fitness) и родственного отбора (kin selection), утверждает, что феномены родственного «непотизма» и реципрокного альтруизма, материнской жертвенности и взаимопомощи, на объяснении которых сфокусирована социобиология, получают вполне осмысленное толкование в рамках концепции импринтинга:
«Импринтинг через ранние тесные контакты между детенышами и между детенышами и взрослыми формирует постоянные позитивные социальные связи... В норме участники <взаимодействия> являются тесными родственниками, но импринтинг через ранние тесные контакты с той же силой направлен и в отношении не-родсгвенников»; «Нет сомнения, что более глубокое знание механизма раннего тесного контакта способствовало бы лучшему пониманию социальной жизни человека в целом...» — заключает автор [Graslund, 1998: 85; 87].
86
Очерк 2. Природные предпосылки социального поведения
Проблематика импринтинга, перспективная сама по себе, имеет и определенное «дидактическое» значение. Она показывает, что междисциплинарное обсуждение проблем социокультурного поведения человека возможно не только в рамках социобиологического проекта или иных жестко детерминистских схем, но и в формате более гибких интерпретационных подходов.
Очерк з
«Физика» социальности.
Формы ближайшего взаимодействия в природе и человеческом обществе
Социоструктурный анализ относится к сфере аутентичного социологизирования. В то же время, социальные (социоструктурные) отношения входят в каталог пограничных проблем, представляющих принципиальный интерес не только для социогуманитарных наук, но и для биологии поведения.
Общие для человека и животных формы общественной жизни были предметом детального анализа, предпринятого еще в конце XIX века А. Эспинасом [Эспинас, 1882]. Эспинас до сих пор остается уникальным в своем роде ученым, в работе которого гармонично воплотились социологические и биологические перспективы анализа. У него не было продолжателей, и «Великий Синтез» биологии и социологии так и не состоялся. Конрада Лоренца социологи почти не заметили, а о социобиологии, «точкой опоры» которой является общественная жизнь насекомых, в социологическом сообществе всерьез говорить неприлично.
В современном философско-гуманитарном знании время от времени предпринимаются новые попытки непредвзятого, антропологически расфокусированного осмысления феномена социальности. Так, например, натуралистический подход Сёрля к проблемам социальной онтологии и, в частности, предложенный им концепт «коллективной интенциональности» призваны отразить глубоко биологические аспекты социального поведения и вывести социологическую проблематику в пространство междисциплинарного дискурса [Searle, 1995; Searle, 1999] (критический анализ данной концепции см. в: [Шмерлина, 2005]).
Вне зависимости от степени успешности этих попыток, современный уровень научных знаний о поведении животных не оставляет сомнений в том, что животные (причем не только высшие) обладают развитыми структурами социальных отношений, и это обязывает задуматься, в какой степени эти структуры соотносятся с социальной жизнью человека и могут рассматриваться в качестве этологического базиса последней.
88
Очерк 3. «Физика» социальности
3.1.	Социальность и эпистемическая позиция наблюдателя. Этологическое переопределение социальности
Все основные, элементарные формы социальной жизни появились в природе задолго до человека1. Аналоги родительской семьи, супружества, дружбы, родственной помощи, взаимовыгодных коалиций, иерархических структур настолько напоминают соответствующие социальные конфигурации человеческого сообщества, что, кажется, здесь можно говорить уже не об аналогиях, а об эволюционных праформах.
Однако доказать, что социальный порядок существует в животном мире, есть наиболее легкая часть задачи. Он действительно существует. Но что делает его необходимым, каковы причины, порождающие феномен совместного существования? Этот вопрос намного сложнее, и он не имеет единственного ответа. В сегодняшней науке актуализированы две принципиально противостоящие друг другу объяснительные версии:
1	— социальность есть эволюционный ответ на биологические потребности. Согласно этой точке зрения, социальность возникла потому, что она выгодна, то есть дает преимущества в адаптации и выживании. В русле этой традиции работают этология, социобиология, как, впрочем, и социология.
2	— социальность есть ответ на некие исходные и универсальные по своей сути системные требования. В рамках этого подхода вопрос о биологических преимуществах социальных форм жизни не принципиален: они (преимущества) могут существовать, а могут и не существовать, будучи, по сути, эпифеноменом системы. Вопрос об эволюционном происхождении социальности здесь не уместен.
Иначе говоря, социальность может пониматься как порождаемый или как имманентный феномен жизни.
Иная, и «политически» более острая сторона вопроса связана с определением того порядка, который мы называем социальным. Если само существование параллелизмов в природных / культурных формах взаимодействия оспаривается редко, то вопрос о назывании этих форм имеет гораздо более полемичное звучание. Вправе ли мы использовать здесь единую терминологию?
Терминологическое тождество — это симптом, над которым стоит задуматься, принимая во внимание хотя бы известный феномен «лингвис
1 Вопрос о социальной жизни и социальной «дееспособности» человека требует аналитического разведения ближайших (контактных) и отдаленных (институциональных) структур взаимодействия. Бытийный статус этих структур имеет глубокие различия. Предметом рассмотрения данного очерка выступают структуры первого типа в их сопоставлении с формами социальной жизни животных.
3.1. Этологическое переопределение социальности
89
тической интуиции» обыденного сознания. За спонтанным выбором того или иного термина часто скрывается более глубокое, нежели чисто рассудочное, интуитивное постижение смысла явления. Использование в этологии антропоморфных терминов вызвано тем, что никакие другие понятия не позволяют в полной мере отразить все богатство отношений, которое демонстрирует совместная жизнь животных.
Е.А. Гороховская замечает, что присутствие гуманитарных (антропоморфных) понятий в общей этологии неслучайно: оно позволяет «говорить о наличии в поведении животных предпосылок и истоков специфических для человека явлений...» [Гороховская, 1999: 88].
Иными словами, общность терминологии отражает эволюционное единство мира людей и природы. И все же введение в научный оборот междисциплинарных понятий требует более строгого обоснования, нежели доводы интуиции.
Социальность и проблема смысла
Рассмотрение некоторых природных способов организации жизни как социальных заставляет проблематизировать общесоциологическое понимание социальности. Речь в данном случае идет, разумеется, о социальности «в узком смысле слова», то есть о структурно организованной совместности1. Принципиальную демаркацию здесь вносит категория смысла, задающая альтернативу в интерпретации социальности:
(1) Социальность = структуры взаимодействия + смыслы, определяющие, конструирующие взаимодействия
(2) Социальность = наблюдаемые структуры взаимодействия.
Согласно первому из этих подходов, смыслы не только органично вплетены в социальные взаимодействия, но и определяют, конструируют последние. В соответствии с данной, господствующей в сегодняшней социологии конструктивистской парадигмой, за термином «социальность» следовало бы оставить значение, интегрирующее поведение (структуры) и сознание (смыслы), а для описания совместной жизнедеятельности животных ввести категорию «социально-подобные отношения».
Подобное разделение на социальность, отягощенную смыслом, и лишенную смысла «социально-подобность» имеет существенный, с точки зрения корректного междисциплинарного анализа, изъян: оно постулирует отсутствие субъективных смыслов у животных. Между тем, многочисленные исследования из области зоопсихологии и поведения животных давно расшатали этот постулат и сделали вполне правдоподобным пред
1 Трактовка «в широком смысле» потребует рассмотрения всего обширного комплекса структурных образований, паттернов поведения, установок, идей, ценностей, рефлексивных моделей, связанных с феноменом совместной жизни.
90
Очерк 3. «Физика» социальности
положение о наличии у коммуницирующих животных сознательных интенций.
Кроме того, необходимо вспомнить, что понимается под смыслом в социологии. Примечательно, что это, важнейшее для современного социально-гуманитарного дискурса понятие используется в нем на уровне концепта1 — ни один словарь не дает социологического определения смысла. Структурообразующим элементом данного концепта — в границах веберовской трактовки социального действия, которая здесь для нас важна, — выступает субъективное представление о происходящем, некое осознание того, что происходит в социальном поле особи. Между тем, как неоднократно было замечено, исходная теоретическая интенция Вебера, увязывающая смысл с осознанием, не поддерживается уже самой веберовской тетрадой, в которой и аффективное, и традиционное действие рациональной рефлексии не требует (последняя может наступить постфактум, а может и вообще не наступить). Нет никаких принципиальных доводов против того, чтобы трактовать в этих моделях социальное поведение животных.
Более того, даже модель рационального поведения может быть рассмотрена в междисциплинарной перспективе. Речь идет, разумеется, о целерациональном (а не о ценностнорациональном) действии. Первое в качестве минимального требования предполагает, что социальное поведение особи включает определенные интенции и ожидания, соотнесенные с потенциально возможными социальными реакциями других членов сообщества. Трудно отрицать наличие такого рода понимания в животных сообществах — в противном случае последние были бы просто невозможны. Когда обезьяна, непроизвольно состроив гримасу «игрового лица», но не испытывая в данный момент желания играть с сородичами, прикрывает рот рукой2, не свидетельствует ли это о вполне отчетливом понимании смысла социального действия?
Мы можем отказать животным в осмысленности социальных взаимодействий только в том случае, если будем понимать под смыслом субъективное представление о происходящем, облаченное в слова. Подобное по
1 Под концептом, в соответствии с российской научной традицией, мы понимаем нестрого очерченные области значений и смыслов, своего рода «предпоня-тия». Последние можно разделить на «эрзац-понятия» и «до-понятия». Первые суть тот когнитивный инструмент, с помощью которого человек воспринимает мир (см.: [Степанов, 1997]). Концепт в функции «до-понятия»— это то, что направляет научный поиск. Проблема дефи пирования в науке и есть работа по переводу научных концептов— интуитивно схватываемой, но пока еще размытой проблематизируемой области значений и смыслов — в строгие понятия с четко очерченными границами.
2 См. сюжет «Эволюция смеха и улыбки» в разделе 2.3 настоящего издания.
3.1. Этологическое переопределение социальности
91
нимание имеет прочные позиции в социологическом дискурсе. Показательно, что в английском издании статьи “Аутопойезис социальных систем” Н. Луман в описании системы коммуникации прибегает к термину “utterance” как наиболее близкого, в его представлении, аналога для непереводимого немецкого “mitteilung” (см.: [Luhmann, 1990-а: 17]). Английский термин привносит дополнительную лингвистическую коннотацию: если немецкое “mitteilung” означает сообщение, уведомление, извещение, передачу сведений, то английское “utterance” — это “высказывание, произнесение, выражение в словах”. Выбор данного термина не случаен: для Лумана речь и письменный язык являются важнейшими медиа коммуникации:
«Как нетрудно понять, язык делает возможным регулярное структурное сопряжение1 систем сознания и систем коммуникации» [Луман, 2004: ИЗ].
Однако вряд ли плодотворно ограничивать человеческую коммуникацию исключительно вербальными взаимодействиями. «Сообщения», задающие коммуникацию (то есть содержащие «информацию», которая интерпретируется в процессе «понимания»2) могут конструироваться и невербальными способами, с привлечением таких средств, как позы, запахи, звуки, мимика, etc. Эти средства органичны для коммуникации не только животных, но и человека3 и порой более точно передают смысл взаимодействия, нежели используемые речевые формулы.
Впрочем, все приведенные выше рассуждения (в том числе — допущение наличия социального смысла во взаимодействиях животных) являются пока для нас факультативными. В Очерке 5-ом проблема смысла как конституирующего элемента социальности будет рассмотрена специально, здесь же остановимся на второй альтернативе в понимании социальности, согласно которой она представляет собой наблюдаемые структуры взаимодействия, не зависящие от того, приписывает им кто-либо
1 Структурное сопряжение (‘structural coupling’) — термин принадлежит ауто-пойетической концепции У. Матураны и Ф. Варелы и описывает принцип взаимодействия аутопойетической системы с окружающей средой (в качестве которой может выступать другая аутопойетическая система), подчеркивая взаимную координированность их действий при сохранении аутопойетического модуса существования. Согласно данному принципу, система изначально «настроена» на параметры внешней среды, что позволяет ей учитывать возмущения последней и реагировать на них, исходя из своей собственной организации (включая возможность отбора возмущений, требующих реагирования).
2 Согласно Луману, системы коммуникаций требуют синтеза трех элементов — «информации, сообщения (utterance) и понимания (включая неправильное понимание)» [Luhmann, 1990: 3].
3 См. Очерк 2, раздел 2.3.
92
Очерк 3. «Физика» социальности
смысл или нет, и тем более — не конструируемые смыслом. Ведут ли себя животные «целерационально», аффективно или повинуясь чистой традиции, не так уж важно для того, чтобы квалифицировать их поведение как социальное. То же самое абсолютно справедливо и для человека.
Что касается смысла — в том специфически гуманитарном его понимании, что предполагает субъективное осознание и соотнесение с ценностями, — то меньше всего мы намерены оспаривать значение этого феномена в человеческой жизни. Всё, что мы хотим здесь сказать, сводится к возражению против социально-конструктивистской версии, придающей подобным образом понятному смыслу статус силы, порождающей социальность. Присутствуя в повседневной жизни людей и, более того, делая эту жизнь вообще возможной, смыслы не конструируют, но усложняют — «умножают» — реальность (понимаемую как объективное по отношению к человеку, собственное бытие процессов и вещей). Смысл — категория, «обслуживающая» индивида, это то, чем он располагает для ориентации в окружающем мире. Смыслы действительно конструируют жизнь человека и общества, но конструируют не саму реальность, а ее интерпретации. Ценностно проинтерпретированный мир — это специфически человеческий пласт существования, идет ли речь о высоких сферах духовного бытия или плоскости повседневных взаимоотношений. Когда женщина называет своего ветреного любовника мужем — это и есть подобного рода «сконструированная» (= проинтерпретированная) реальность. В пространстве этой интерпретации можно жить и выстраивать свои отношения с миром. Но это не означает, что мы как социологи назовем подобные отношения браком1.
Любое сознательное конструирование социальных отношений, будь то на повседневном (контактном) или социетальном уровне, — дело крайне неблагодарное, о чем свидетельствует как исторический, так и житейский опыт.
Мнение о том, что структуры не являются продуктом сознательной человеческой деятельности, имеет достаточно прочные позиции в социологическом дискурсе и согласуется с представлениями этологов о социальной структуре как одной из наиболее плохо управляемых сфер человеческой жизни.
«Ни одно общество, — пишет Н. Луман, — ...не в состоянии было организовать самое себя, то есть выбирать свои собственные структуры и использовать их как правила для допуска и исключения членов. Следовательно, ни одно общество не может быть спланировано...» [Luhmann,
1 Впрочем, некоторые социальные интерпретаторы изобрели термин «гостевой б-рак». Характерно, однако, что анализ истинного смысла таких отношений обычно приводит к заключению о мифичности «гостевого брака», представляющего собой чистый эвфемизм.
3.1. Этологическое переопределение социальности
93
1990-г: 179]. «Ни в одни времена, — утверждает также Луман,— общество не было в состоянии предвидеть или даже увидеть глубокие структурные перемены», происходящие в нем [Luhmann, 1990-6: 100].
«Как это ни парадоксально, — замечает М.Л. Бутовская, — но этологические исследования указывают на тот факт, что именно в сфере социального поведения человек менее всего свободен от ограничений, наложенных на него эволюцией. Наглядной иллюстрацией этого тезиса является несоответствие между способностью контролировать внешнюю среду обитания и полнейшей человеческой несостоятельностью канализировать проявления социальной жизни» [Бутовская, 1999: 52].
Данная работа также основана на представлении о том, что социальные структуры есть нечто, превышающее компетенцию конструирующего сознания. Допуская, в определенном ракурсе рассмотрения, онтологическое единство социального бытия и социальной рефлексии, мы полагаем методологически корректным и методически плодотворным развести социальные структуры и социальные смыслы (понимаемые как субъективное переживание взаимодействия). Наиболее фундаментальным в теоретическом отношении основанием для такого разведения является представление о социальных структурах как базовых, изначальных — не эволюционно выработанных, но имманентных самой жизни конструкциях1, не зависящих от того, приписывает им кто-либо смысл или нет. В этом отношении они столь же социальны (а не социально-подобны) у животных, как и у человека. Сама основательность описываемого феномена требует адекватного по своей «устойчивости» понятия. !
‘ Представленное ниже рабочее определение социальности носит инструментальный характер и сфокусировано на последующем фактологическом анализе ближайших (контактных) структур взаимодействия.
Будем понимать под социальностью любые формы совместности, тем или иным способом реализуемые в поведении. Методологическая «точка тяжести» этого определения лежит в утверждении приоритета позиции наблюдателя над позицией индивида, субъективно переживающего смысл того или иного взаимодействия. Строго говоря, социальность в этом случае понимается как аналитическое структурирование наблюдаемых взаимодействий.
Введение эпистемической позиции наблюдателя приводит к легитимации этологического среза анализа в социологическом дискурсе и позволяет, отложив вопрос о смыслах (субъективном осознании) социальных взаимодействий, сосредоточиться на конфигурациях последних. В действительности то, что мы наблюдаем во взаимоотношениях матери и ребенка, четы влюбленных, драчливых подростков, конфликтующих сослужив
1 Эта гипотеза, четко артикулированная в работе [Плюснин, 1990], будет рассмотрена в 4 главе настоящей работы.
94
Очерк 3. «Физика» социальности
цев etc., до известных пределов может быть описано в общих этологических терминах. Употребляя в ходе последующего изложения параллельные, общие для человека и животных категории «семья», «брак», «дружба», «иерархия» и пр., мы, таким образом, будем описывать наблюдаемые взаимодействия — и ничего, кроме наблюдаемых взаимодействий.
3.2.	Современные этологические представления об элементарных формах социальной жизни
Вторая понятийная проблема связана с этологически корректным определением социального образа жизни. В биологии принято говорить о социальных и одиночных (территориальных) видах животных. Означает ли это, что социальность — не универсальная, а видотипическая характеристика?
Современные представления о мире живого дают на этот вопрос однозначно отрицательный ответ. Строго говоря, не-общественных животных (абсолютных «одиночек») в природе не существует. Уже сама дифференциация репродуктивных ролей и функций предполагает социальность.
Исследователи выдвигают три рода аргументов, которые не позволяют «отказывать» в социальности животным-одиночкам. В изложении Ю.М. Плюснина, они сводятся к соображениям этологического, экологического и логического (мы бы сказали — семиотического) порядка. Этологический аргумент приведен выше: он заключается в том, что «поведение животного, по определению, есть взаимодействие, причем в значительной своей части с ближайшими сородичами» [Плюснин, 1990: 107], даже если речь идет только о репродуктивном поведении.
Экологи видят феномен социальности в существовании популяционных отношений. Действительно, любое живое существо, как бы оно ни сторонилось своих сородичей, находится в определенной пространственно-временной популяционной структуре. Эта структура организована не случайным образом — в ее основе лежат этолого-демографические механизмы, обеспечивающие оптимальное «соседство» животных.
Наконец, весьма убедительно звучат доводы, почерпнутые из области зоосемантики. Любой вид вырабатывает свои способы общения. Наличие видотипических коммуникационных сигналов, понятных любому представителю данного вида1, уже заставляет рассматривать этого предста-
1 Этологи утверждают, что в ряде случаев именно система коммуникации («язык») служит поддержанию границ между видами, мало различимыми внешне (см., например: [Дольник, 2009: 73-74]).
3.2. Элементарные формы социальной жизни
95
вителя как социальное существо, а не как особь, которая «гуляет сама по себе».
Исходя из такого подхода к социальности, можно говорить о ней в широком и узком этологическом смысле. Социальность в широком смысле — это объективная принадлежность к групповому целому (популяции) и способность контактировать с представителями этого группового целого. В норме такого рода социальность предполагает эпизодическое осуществление внутрипопуляционной коммуникации. Социальность в узком смысле слова означает принадлежность к контактной группе и жизнедеятельность в ее границах.
На приведенной ниже схеме (рис. 6) представлена этологическая классификация социальных форм жизни, начинающаяся с разделения животных на социальные и территориальные (одиночные) виды. Как уже отмечалось, такое деление достаточно условно. Следующим шагом в этой классификации будет разграничение агрегаций (скоплений) и сообществ. Агрегации — это «такие объединения животных, которые формируются под действием какого-то физического фактора среды (пищи, температуры т. п.). Примером агрегации могут служить стайки головастиков в прогретых солнцем местах водоема» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 98]1.
Более сложным способом организации социальной жизни является сообщество.
I	«Сообществом называется такой тип внутрипопуляционных отноше-
..	ний, при котором особи образуют стабильные группировки, занимаю-
щие и защищающие определенную территорию. Они поддерживают постоянный обмен информацией, находятся в некоторых относительно постоянных отношениях и скрещиваются преимущественно друг с другом... Это более мелкая, чем популяция, группа особей данного вида, которую иногда называют микропопуляцией» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 95]2.
1 Проблематично, можно ли вообще эти объединения назвать социальными, но мы пока уйдём от этого вопроса и вернёмся к нему в 5-ом очерке.
2 Термин «популяция» имеет в биологии несколько смысловых оттенков, зависящих от предметно-тематической области его использования (генетика, систематика, этология, экология). В общем виде под популяцией понимают совокупность животных одного вида, длительно занимающих определенную территорию и скрещивающихся между собой. В этологии выделяют также «контактные микропопуляции», члены которых находятся в постоянном и достаточно тесном взаимодействии. Эти контактные микропопуляции называются по-разному: локальные популяции, демы, парцеллы; мы, вслед за авторами учебника «Основы этологии и генетики поведения» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999], будем придерживаться термина «сообщество». В отличие от преимущественно гео1рафических критериев выделения «широкой» популяции, в анализе микропопуляций этологи акцентируют момент самоорганизации. «Здесь общность особей ("популяция") оказывается
96
Очерк 3. «Физика» социальности
Сообщества бывают анонимными и персонифицированными. Признаки анонимных сообществ:
1)	члены сообществ не знают друг друга персонально;
2)	вследствие этого здесь отсутствует какая бы то ни было структура взаимоотношений, выражающаяся в иерархии, группировках, ролевых позициях;
3)	в целом подобные типы сообществ характерны для более примитивных видов животных.
Различают открытые и закрытые анонимные сообщества. Первые допускают присоединение к сообществу посторонних членов, вторые проявляют по отношению к «чужакам» агрессивность. В последнем случае признаком распознавания посторонней особи служит, как правило, запах. Пример анонимного закрытого сообщества — крысиная стая или, как называет ее Лоренц, крысиный клан. В «Агрессии» Лоренц рисует поистине жуткую картину взаимоотношений между крысами, принадлежащими к разным кланам, и характеризует крысиные нормы внутривидовой агрессии как эволюционно тупиковые [Лоренц, 1998-6: 167-173].
Индивидуализированные (персонифицированные) сообщества. Как следует уже из названия, в основе таких сообществ лежит персональное узнавание социальных партнеров.
«...настоящее группообразование,— подчеркивает К. Лоренц,— имеет предпосылкой способность отдельных животных избирательно реагировать на индивидуальность данного конкретного члена группы» [Лоренц, 1998-6: 173].
В табл. 2 показаны социальные структуры, многие из которых формируются именно на основе личных контактов. Следующая далее схема (табл. 3) предваряет анализ параллелизмов в природных и культурных формах взаимодействия.
в той или иной степени изолированной от других подобных ей общностей нс только и не столько какими-либо внешними преградами, сколько специфическими внутренними интегрирующими механизмами» [Панов, 1983: 10].
3.2. Элементарные формы социальной жизни
97
Социальные формы жизни
Коллективный образ жизни
Одиночный образ жизни
(Агрегации) Сообщества
Персонифицированные
Анонимные
Открытые Закрытые
Типичные структуры взаимоотношений:
1. Брачные отношения
2. Родительская семья
3. «Тетушки» («помощники»)
4. «Детские ясли»
5. «Площадки молодняка»
6. «Школы»
7. Ассиметричные взаимодействия по типу «поклонения»
8. «Банды»
9. Дружба (альянс)
10. Коалиция
11. «Клубы»
12. Функциональная группировка
13. Иерархия (групповая структура)
Рисунок 6. Этологическая классификация социальных форм жизни
SO 00
	Мать (+ отец)	Детеныш	Незрелая особь	Мужская взрослая особь	Женская взрослая особь	Взрослые особи в целом
Мать (+ отец)			4	«Помощники» («тетушек»)		
Детеныш	Родительская семья	Дружба между сиблингами				
Незрелая особь	Родительская семья		Дружба. Банды			
Мужская взрослая особь	«Помощник»	«Помощник» Защита	Покровительство /поклонение	Дружба. Коалиции		
Женская взрослая особь	«Помощник» («тетушка»)	«Помощник» («тетушка»)		Связь. «Помолвка». Брачный союз	Очень редко -дружба (как правило, «мать - дочь»)	
Взрослые особи в целом						Иерархии. Клубы
Таблица 2. Социальные взаимоотношения в природе
Очерк 3. «Физика» социальности
3.2. Элементарные формы социальной жизни
99
Животные	Человек
Формы воспроизводства и выращивания потомства	
Брачные отношения: помолвка, брак, связь. Полигамия, полиандрия, полигиния, моногамия...	Брачные отношения: помолвка, брак, связь. Полигамия, полиандрия, полигиния, моногамия...
Родительская семья: Мать (+ отец) & детеныш	Родительская семья: Мать (+ отец) & детеныш
«Помощники», «тетушки»	Помощь со стороны близких родственников
«Детские ясли»	Детские ясли как социальное учреждение и форма неинституционализи-рованной взаимопомощи
«Площадки молодняка»1	?
«Школы»	Нет корреспонденции
Формы социализации
Покровительство / поклонение	Психологический феномен «старшего брата» (друга / подруги), обожания кумира
Банды	Молодежные группировки
Формы поддержания социальное! и	
Дружба	Дружба
Клубы	«Завалинка», «скамейка у подъезда»
Функциональные от ношения	
Коалиции	Коалиции (например, в грудовых коллективах)
Функциональные группировки	Разделение труда
Иерархические о  ношения	
Иерархии	Иерархии
Таблица 3. Параллелизм социальных структур
1 Эта форма описана в этологической литературе крайне скупо, что заставляет нас воздерживаться от параллелей.
100
Очерк 3. «Физика» социальности
Рассмотрим основные формы, в которых реализуются социальные взаимоотношения животных. При этом необходимо сразу же оговориться по поводу первых двух форм — отношений между матерью (родителями) - потомством и брачно-сексуальных отношений. На первый взгляд, их нельзя назвать социальными: казалось бы, они «чисто биологичны» и присущи в том числе животным, ведущим одиночный образ жизни. Тем не менее, у многих животных, особенно высших, эти отношения настолько биологически «избыточны», что не могут быть рассмотрены только с точки зрения реализации репродуктивной функции. К тому же, как мы уже говорили, отношения между двумя особями уже есть элементарная структура, «атом» социальности.
1.	Брачно-сексуальные отношения. Корректно ли в отношении животных употреблять слово «брак»? Даже если такая терминология кажется неуместной, в любом случае необходимо различать непосредственнофизические взаимодействия и межындивидуальные контакты, основанные на репродуктивной функции. Поразительно, но в животном мире существуют не только «браки», но и «помолвки». Это установлено по крайней мере для птиц. К. Лоренц в книге «Кольцо царя Соломона» рассказывает удивительные истории об организации семейной жизни галок.
«У тех немногих птиц, — пишет он, — брачные узы которых достаточно длительны и чье поведение в этом плане исследовано чрезвычайно детально, помолвка отделена от момента физической близости весьма длительным периодом времени... Галки, как и дикие гуси, заключают помолвки весной, на следующий год после своего рождения; у обоих этих видов половая зрелость достигается лишь двенадцать месяцев спустя. Таким образом, обычное время помолвки равняется целому году...» [Лоренц, 1995: 343-345].
2.	Родители и потомство. Уход за потомством считается преимущественно делом матери, хотя огромное число видов животных знает и отцовскую заботу. Мы ограничимся в данном разделе взаимоотношениями «мать - детеныш» в целях более компактного рассмотрения проблемы.
Взаимоотношения «мать - детеныш» чрезвычайно важны для животных, причем не только с точки зрения физического выживания потомства. Как и в человеческом мире, семья у животных является важнейшей «ячейкой общества», вокруг которой структурируются другие типы социальных взаимоотношений. Так же, как и у людей, родительская семья обеспечивает важнейшую функцию социализации детеныша, усвоения им норм и правил звериного сообщества. Особенно это характерно для ближайших биологических родичей человека.
«У всех приматов, — пишет Дж. Гудолл, — возраст, индивидуальность и иерархический ранг матери накладывают неизгладимый отпечаток на некоторые стороны процесса социализации детеныша. Для подрастаю
3.2. Элементарные формы социальной жизни
101
щего шимпанзе большое значение имеет еще и социальность или асоциальность его матери, а также его собственное положение в семье...» [Гудолл, 1992: 187].
Важная роль в становлении социального поведения, особенно у животных, обладающих сложными формами взаимоотношений, принадлежит игре. Первый опыт игры детеныши, как и человеческие дети, получают от матери. Игры матерей с детенышами в той или иной степени характерны для хищных млекопитающих, «но особенно развиты и выражены у человекообразных обезьян: мать играет с детенышем с первых же месяцев жизни и до окончания подросткового периода» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 118].
Дж. Гудолл рассказывает, что, играя со своим младенцем, мать шимпанзе «нежно щекочет его пальцами или покусывает зубами... Когда шимпанзенку исполняется 3-5 месяцев, мать обычно начинает позволять другим детенышам подходить к нему и завязывать с ним легкую игру...» [Гудолл, 1992: 383-384].
Неудивительно, что игра матери с ребенком относится к числу наиболее ярких поведенческих универсалий, выявленных человеческими этологами. Она имеет огромное адаптивное значение для физического, психологического и социального становления личности ребенка.
Игры матери и ребенка, утверждает Р. Хайнд, «...демонстрируют значительное культурное разнообразие, но предрасположенность играть в подобные игры является определенно пан-культурной». Такие игры, подчеркивает этолог, неоднократно фиксировались айтропологами, и .' если они утрачивают свое традиционное значение в современном обществе, то это лишь свидетельствует о том, что типичные для западных культур варианты взаимоотношений «мать — ребенок» не отвечают их биологическим требованиям [Hinde, 1987: 115].
Характерной и «чисто человеческой» особенностью жизни шимпанзе является сохранение семейной привязанности за пределами критичного для выживания детёныша периода. Так, Дж. Гудолл пишет.
«У шимпанзе, как и у человека, период эмоциональной зависимости от матери значительно дольше периода детства. Разлученный с матерью не только в младенческом, но и в детском и даже раннем подростковом возрасте, шимпанзе будет проявлять беспокойное поисковое поведение, сопровождающееся хныканьем, а подчас и плачем. Да и в более позднем возрасте шимпанзе, который часто намеренно покидает свою мать, может обеспокоиться, если потеряет ее случайно. Иногда совсем уже взрослые самки, имеющие собственных детенышей, целыми часами ищут свою мать, время от времени принимаясь хныкать» [Гудолл, 1992:218-219].
Семейные связи, хотя и не в столь отчетливо выраженной форме, сохраняются, по-видимому, и у других животных. Так, К. Лоренц утвержда
102
Очерк 3. «Физика» социальности
ет, что у серых гусей они со временем «ослабляются, но никогда не рвутся совсем» [Лоренц, 1998-6: 189].
«Дикие гуси, нормальным образом выращенные их собственными родителями, сделавшись одинокими, могут вернуться к родителям или к братьям и сестрам, с которыми они перед тем уже не поддерживали каких-либо заметных отношений, но, как показывают именно эти наблюдения, сохраняли латентную привязанность к ним» [Лоренц, 1998-6: 199].
3.	«Тетушки» и «помощники — это особи, помогающие в выращивании потомства; они входят в состав семьи, но сами не участвуют в размножении. Обычно это бывают родственники или очень близкие знакомые самок, часто — их взрослые дети из предыдущих выводков. Изучая смысл и функции данной социальной формы, некоторые исследователи настаивают на её безусловной пользе для выживания потомства, другие высказывают на этот счет обоснованные сомнения.
«...подробный анализ фактического материала по выживаемости птенцов в семьях с помощниками и без них, а также анализ роли ряда экологических факторов, проведенный на видах, у которых встречаются “помощники”, не позволяет однозначно утверждать, что они положительно влияют на совокупную приспособленность» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 191].
По предположению Е.Н. Панова и ряда других авторов, молодая самка или самец принимают роль «тетушки» или «помощника» в случае, когда не могут реализовать свой собственный репродуктивный потенциал [Панов, 1983: 73; 312].
4.	«Детские ясли». Впервые были выявлены у колониальных птиц (в частности, у гаг) и описаны одновременно с «клубами» в 50-х годах XX столетия. Впоследствии обнаружилось, что эта форма очень распространена в животном мире, в том числе среди млекопитающих, особенно у копытных.
«Детские ясли» у птиц — это объединения двух-трех выводков птенцов под контролем одной или нескольких матерей с участием молодых самок, еще не имеющих своего потомства («тетушек»). Иногда в роли помощников выступают и самцы, но это случается, как утверждают специалисты, реже. Подобным же образом характеризуют эту подструктуру исследователи приматов: у шимпанзе «“ясельная группа"— две или большее число семейных групп, к которым иногда присоединяются не состоящие с ними в родстве бездетные самки» [Гудолл, 1992: 169].
Смысл «детских яслей», казалось бы, ясен: это — совместная защита потомства от хищников. Именно очевидная целесообразность данного социального феномена долгое время вводила исследователей в заблуждение. Когда они приступили к более тщательному и беспристрастному изуче
3.2. Элементарные формы социальной жизни
103
нию «яслей», оказалось, что последние не имеют бесспорных преимуществ перед «одиночным воспитанием». К подобному выводу приходит, например, Е.Н. Панов, изучавший особенности функционирования яслей у чайки «черноголовый хохотун».
«Когда основная масса птенцов покидает гнезда, начинается образование... “яслей”. Пуховики сбиваются в компактные группы, в которых персональные связи между родителями и их потомством постепенно утрачиваются. Часть взрослых особей покидают ясли, а контингент тех, которые пребывают при молодняке, оказывается довольно непостоянным. Взрослые птицы, еще сохраняющие родительские мотивации, конкурируют друг с другом из-за опекаемых ими групп молодняка. Агрессивность взрослых в этот период является важным источником дезорганизации и, как мы полагаем, может отрицательно сказываться па выживаемости пуховиков в период их пребывания в яслях» [Панов, 1983:61-62].
Вопрос о функционально-адаптационном смысле данной социальной формы остается открытым.
Отсутствие или ограниченное присутствие в жизни современного человека таких форм совместного выращивания потомства, как «помощни-чество» или «детские ясли», не является основанием для того, чтобы полностью исключить эти структуры из этологического репертуара homo sapiens. К сожалению, мы не располагаем материалами специальных этнографических исследований, однако есть основания предполагать, что Gemeinschaft’Hbie отношения гораздо полнее воспроизводят эти природные модели социальности, нежели обезличенные условия существования современного человека.
5.	«Площадки молодняка» - места скопления молодых животных
6.	«Школы». Описаны Плюсниным для серебристых и сизых чаек:
«по моим наблюдениям...— пишет автор,— “школы” у этих птиц представляют собой группы в 10-30 молодых птиц в сопровождении 2-5 взрослых» [Плюснин, 1990: 146].
Предположительно, на этих «школах» подросшие птенцы учатся летать под присмотром взрослых птиц. Школы обучения молодняка трудовой деятельности зафиксированы и у шимпанзе Гомбс.
7.	Асимметричные взаимодействия по типу «поклонения». Эту очень интересную и по-человечески понятную форму взаимоотношений наблюдала и описала Дж. Гудолл:
«Это тип отношений между молодым шимпанзе (обычно самцом-подростком) и каким-либо взрослым самцом. Молодой самец наблюдает за взрослым животным, подражает ему, иногда занимается его обыскиванием, а тот проявляет к подростку большую терпимость. Нередко
104
Очерк 3. «Физика» социальности
взрослый самец оказывает молодому поддержку в его взаимодействиях с другими шимпанзе» [Гудолл, 1992: 191].
8.	«Банды» молодых самцов или самок — это «автономные по отношению к другим структурам сообщества устойчивые скопления молодых его членов, которые существуют на протяжении длительного времени (как правило, до половой зрелости). “Банды” достаточно отчетливо дифференцированы по возрасту и особенно по полу... Однополый... состав “банд” есть результат активного предпочтения сверстника своего пола, ярче выраженного у самцов. Возможно, что основы индивидуальных предпочтений закладываются в “детских яслях” и “школах”...» [Плюснин, 1990: 147].
9.	Дружеские группировки, или альянсы— это «устойчивые продолжительные персонифицированные связи ...двух-трех взрослых животных одного пола (редко — разного пола, но при этом связи не носят сексуального характера)» [Плюснин, 1990: 183], основанные на предпочтении общества друг друга. Не имея ярко выраженных прагматических целей, эти отношения в своей сущности могут быть поняты именно как дружба. Они широко распространены в животном мире, причем у совершенно разных видов: у птиц, обезьян, грызунов, белых медведей, дельфинов и др. Так, исследователи Массачусетского университета, наблюдая в течение нескольких лет популяцию дельфинов афалин, выявили в ней два типа сообществ: альянсы и суперальянсы. Суперальянсы мы рассмотрим в следующем пункте; что же касается первой структуры, то это — типичный пример дружбы между обитателями водной стихии. Альянсы дельфинов состоят из 2-3 самцов и представляют собой стабильную группу, которая сохраняется в течение десятков лет [Альянсы и суперальянсы..., 1999: 106-107].
Этологическая «примета» дружеских отношений — длительное совместное пребывание особей. Как показывают этологические наблюдения, это — один из наиболее важных и устойчивых критериев природной дружбы. Так, К. Лоренц, скрупулезно изучавший дружеские группировки гусей, считает, что именно совместное пребывание «является объективным признаком дружбы» [Лоренц, 1998-6: 167]. В той или иной степени фактор пространственной близости сохраняет свое значение и для дружбы между людьми (см. об этом, в частности, в: [Шмерлина, 2006-а]).
В мире высших животных, в частности, среди шимпанзе, взаимоотношения которых вообще очень сложны и многогранны, исследователи наблюдали своеобразные формы дружбы, при которых «животные практически никогда не занимались взаимным обыскиванием, не играли друг с другом и нечасто вступали в физический контакт; между тем они редко расходились на расстояние больше девяти метров (подчеркнуто мной -И.Ш.), а в драках приходили друг другу на помощь» [Гудолл, 1992: 192].
3.2. Элементарные формы социальной жизни
105
Возможно, такие взаимоотношения можно было бы квалифицировать как нечто среднее между дружбой (которая, по-видимому, все же должна включать сильный эмоциональный компонент) и коалицией, о которой пойдет речь ниже.
Безусловно, судить о психологи ческой основе дружбы, особенно между животными, крайне трудно. И все же этологи, изучающие этот феномен, склоняются именно к эмоциональной, «человеческой» подоплеке дружеских отношений: «Они не обусловлены никакими иными причинами, кроме взаимной эмпатии, основу для которой составляют родство или (и) знакомство...» [Плюснин, 1990: 156].
Как правило, альянсы устанавливаются между индивидами, выросшими вместе (при этом они не обязательно должны быть родственниками), и нередко превращаются в дружбу на всю жизнь. Поистине удивительно, но преданная дружба между животными приобретает подчас драматичные формы. Яркие свидетельства этого приводит Лоренц. В течение многих лет изучая повадки серых гусей, он показал, какое огромное значение принадлежит в их жизни дружескому союзу. Разрыв его действует на партнеров чрезвычайно угнетающе.
«Первая реакция серого гуся на исчезновение партнера состоит в том, что он изо всех сил старается того отыскать. Он беспрерывно, буквально день и ночь, издает трехсложный дальний зов, торопливо и взволнованно обегает привычные места, в которых обычно бывал вместе с пропавшим, и все больше расширяет радиус своих поисков, облетая большие пространства с непрерывным призывным кривом. С утратой партнера тотчас же пропадает всякая готовность к борьбе, осиротевший гусь вообще перестает защищаться от нападений собратьев по виду, убегает от более молодых и слабых; а поскольку о его состоянии быстро “начинаются толки” в колонии, он сразу оказывается на самой низшей ступени рангового порядка. Порог всех раздражений, вызывающих бегство, значительно понижается, птица проявляет крайнюю трусость не только по отношению к собратьям по виду, она пугается всех раздражений, исходящих от внешнего мира... Гусь, бывший до этого ручным, может начать бояться людей, как неприрученный» [Лоренц, 1998-6: 199].
Еще более впечатляюще выглядят случаи разрыва отношений между «старыми друзьями»:
«...в дальнейшем эти гусаки намеренно избегают друг друга... Если они случайно, не заметив друг друга вовремя или благодаря нашему вмешательству, предпринятому ради эксперимента, оказываются рядом, то демонстрируют, пожалуй, самое достопримечательное поведение, какое мне приходилось видеть у животных; трудно решиться описать его, ибо это навлекает подозрение в беспредельном очеловечении: гусаки смущаются'. Они не могут видеть друг друга, не могут друг на друга смотреть. Их взгляды беспокойно блуждают вокруг, колдовски
106
Очерк 3. «Физика» социальности
притягиваясь к объекту любви и ненависти, и отскакивают, как отдергивается палец от раскаленного металла; вдобавок они все время производят замещающие движения: оправляют оперение, трясут клювом нечто несуществующее и т.п.» [Лоренц, 1998-6: 203].
Заметим, в связи с этими наблюдениями, что и у людей ссора с близкими друзьями переживается гораздо болезненнее, чем с обычными социальными партнерами, и, в силу особого эмоционального накала, бывает подчас непоправимой. Российские этологи М. Бутовская и А. Козинцев, которые специально изучали процессы дружбы, ссор и примирений в детских коллективах, отмечают, что восстановление отношений между близкими друзьями происходит труднее, чем между детьми, связанными менее тесными отношениями [Butovskaya, Kozintsev, 1999].
Конечно, и содержание дружеских взаимодействий, и эмоции, которые испытывают их участники, и социальный контекст, в котором разворачивается дружба, — все это в человеческом мире имеет глубокое и качественное своеобразие, требующее не только этологического, но и социокультурного анализа. Однако гипотеза об общности этологического механизма, направляющего подобные взаимодействия в их самых грубых, изначальных основах, выглядит достаточно корректной и убедительной.
10.	«Коалиции». В отличие от альянсов, коалиции представляют собой временные объединения с выраженными «прагматическими» целями. Они выявлены, в частности, у разнообразных видов приматов (шимпанзе, павианов, японских макак, зеленых мартышек). Самцы-приматы часто «вступают в коалицию» для совместной защиты от самцов-доминантов или даже для обмана последних. В этологической литературе приводится много случаев, когда одни самцы коалиции отвлекали доминанта, в то время как другие в это время воровали у него пищу или уводили самку.
К этому типу социальных взаимодействий можно отнести и суперальянсы дельфинов-афалин. Наблюдая в течение трех лет за подобным суперальянсом, состоящим из 14 дельфинов, американские исследователи обнаружили, что структура его подвижна и неоднородна. Внутри альянса дельфины объединялись в малые группы по две-три особи, при этом один и тот же дельфин мог одновременно входить в несколько подобных группировок.
«Члены суперальянса принимают участие в межгрупповых конфликтах и могут проплыть несколько километров, чтобы прийти на помощь своим товарищам...», — отмечают авторы этого исследования [Альянсы и суперальянсы..., 1999: 107].
11.	«Клубы». Это своего рода социальные «скопления», которые особенно хорошо изучены на колониальных птицах. Смысл этой структуры с функциональной точки зрения малопонятен. Птицы просто собира
3.2. Элементарные формы социальной жизни
107
ются на некотором (причем строго определенном и неизменном) месте и... ничего не делают:
«Внешне, с точки зрения наблюдателя, в “клубе” происходит “ничегонеделанье"»,— пишет Плюснин [Плюснин, 1990: 141].
Данные объединения изучались главным образом орнитологами. Между тем, можно обратить внимание и на такое распространенное и доступное житейскому наблюдению явление, как праздные сборища кошек. Возможно, эти «тусовки», на которых кошки, в характерных позах «корабликом», лежат на определенном расстоянии и при этом даже не смотрят друг на друга, представляют собой еще одно проявление «клубной жизни» животных.
Одно из предположений, зачем нужен такой «клуб», сформулировано в гипотезе о поддержании социальных связей (подробнее об этом см. в разделе 4.2).
В сопоставительной таблице мы указали в качестве корреспондирующего «клубу» феномена «завалинку» или «скамейку у подъезда». При всей смелости подобных сопоставлений, они представляют собой нечто большее, нежели поверхностные аналогии. Безусловно, «скамейка» дополнительно нагружена вербальной коммуникацией, однако существует она не для того, чтобы поговорить, а для того, чтобы пообщаться; сама беседа при этом служит лишь поводом и способом организации «совместного сидения». Иногда разговор на скамейке прерывается, и пожилые люди сидят молча. Наибольшее распространение эта форма и^еет именно у людей преклонного возраста, ведь как раз в этот период жизни требуются дополнительные искусственные (или, напротив, глубоко естественные?) механизмы поддержания социальности.
В «беседах на скамейке» часто реализуется фатическая (контактоустанавливающая) функция речевого поведения. Некоторые специалисты по семиотике считают, что в коммуникации животных подобную функцию выделить затруднительно, поскольку их поведение всегда имеет выраженный прагматический аспект (см.: [Мечковская. 2004. С. 240]). Природные «клубы» и есть, возможно, редкий случай чисто фатических объединений, главной целью которых является поддержание контакта как такового.
12.	Функциональные группировки. Основаны на распределении функций, обеспечивающих жизнедеятельность группы. Фактически здесь имеет место своего рода «разделение труда». Основные сферы такого функционально-ролевого деления — совместная охота, выращивание потомства и строительство жилищ.
13.	Отношения иерархии (доминирования и подчинения). Одно из первых исследований иерархических отношений в животном мире было
108
Очерк 3. «Физика» социальности
проведено норвежским ученым Т. Шьелдерупп-Эббе (1922). Наблюдая домашних кур и уток, он выявил строгую иерархическую упорядоченность их социальных позиций. Именно отсюда пришел в социальную психологию термин «порядок клевания» (“the pecking order”), изначально не имевший метафорической нагрузки, но отражавший реальные взаимодействия в птичьих сообществах.
Порядок клевания приобретает иногда вид идеальной иерархической лестницы. Пример подобной иерархии приведен в табл. 4, где в вертикальных столбцах показано число клеваний, которые данная курица нанесла членам своей группы, а в горизонтальных строках — число клеваний, которые она получила от других кур. Строгая конфигурация данной матрицы отражает совершенный иерархический порядок в куриной группе: ни одна курица не клюнула птицу, которая имеет более высокий статус. Так, птица-лидер по имени Y не получила ни одного клевания от других кур, в то время как птица BR, замыкающая иерархию, нс посмела клюнуть ни одну из своих «товарок».
	Y	В	V	R	G	YY	ВВ	W	RR	GG	YB	BR
Y												
В	22											
V	8	29										
R	18	И	6									
G	И	21	11	12								
YY	30	1	6	21	8							
ВВ	10	12	3	8	15	30						
W	12	17	21	6	3	19	8					
RR	17	26	12	11	10	17	3	13				
GG	6	16	7	26	8	6	12	26	6			
YB	11	7	2	17	12	13	11	18	8	21		
BR	21	6	16	3	15	8	12	20	12	6	27	
Таблица 4. «Идеальная» иерархия в группе из 12 кур (взято из: [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 103]).
Впрочем, как говорят этологи, подобная безупречная иерархия — явление в животном мире нечастое. В дикой природе более распространены другие иерархические структуры, например, центрическая (доминант и все остальные) (см.: [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 109]). Кроме того, при рассмотрении иерархических отношений у высших животных еле-
3.2. Элементарные формы социальной жизни
109
дует принимать во внимание всю сложную конфигурацию их взаимодействий в сообществе.
«У многих животных, особенно у высших приматов, — пишет Дж. Гудолл,— иерархические отношения между Б и В часто осложняются присутствием или отсутствием А, если А — союзник В. Когда Б и В находятся вдвоем, Б главенствует над В; но если рядом присутствует А (доминирующий над Б), то Б не сможет главенствовать над В (и может даже оказаться к В в подчиненном положении). Таково различие между основным рангом и зависимым рангом...» [Гудолл, 1992: 424—425].
Каким образом устанавливается иерархия в животном мире? Далеко не всегда — путем выяснения сил («кто кого заклюет»). На самом деле это — лишь один из способов. При этом интенсивные «клевания» (драки, столкновения) происходят преимущественно в самом начале, на этапе установления иерархии, а дальше агрессивные действия резко сокращаются — в них пропадает надобность.
Помимо прямых столкновений, существует и другой способ, позволяющий животным выяснить, кто из них «главнее», — демонстрации, или символические столкновения. Животные при этом демонстрируют угрозу, силу, превосходство, и порой этого бывает достаточно, чтобы их притязания на более высокий статус были признаны. Заметим, что при этом критерии доминирования — качества, позволяющие особи занять лидирующее положение, — не сводятся исключительно к физической силе.
«В поддержании порядка клевания решающее значение Имеет не толь-" ко физическая сила, но также смелость, энергичность и даже самоуверенность отдельных особей» [Лоренц, 1995: 338].
«Йеркс... отмечал, что в ряде случаев борьба за доминантный статус напоминает “состязание характеров, в котором большое значение имеют уверенность в себе, инициатива, изобретательность и упорство”» [Гудолл, 1992: 429].
Дж. Гудолл посчастливилось зафиксировать ситуацию, облетевшую весь этологический мир как «история с канистрами». В 1964 году шимпанзе Майк, который боролся за обретение статуса альфа-самца (то есть доминанта), догадался использовать оставленные людьми канистры. Произведя ими страшный грохот во время демонстрации угрозы, он добился признания своего лидирующего положения со стороны членов стада [Гудолл, 1992: 428]. В целом наблюдения за теми стратегиями, которые использовали шимпанзе Гомбе в борьбе за доминирование, убедительно свидетельствуют о большом значении моральных и интеллектуальных факторов «социального продвижения».
«Майк и Фиган, — пишет Гудолл, — были сравнительно некрупными самцами, и оба отличались невысоким численным отношением между
по
Очерк 3. «Физика» социальности
атаками и демонстрациями. Мы даже ни разу не видели, чтобы Майк напал на другого самца, за все четыре месяца его борьбы за альфа-статус. И Майк, и Фиган достигли вершины благодаря своей сообразительности и изобретательности... Когда мы спрятали все канистры, Майк стал предпринимать решительные попытки раздобыть другие предметы, которые могли бы усилить впечатление от его демонстраций: стулья, столы, коробки, треножники — годилось все, что можно было достать. В конце концов нам удалось сделать такие вещи недоступными для шимпанзе, и тогда Майк стал широкого пользоваться естественными объектами», например, пальмовыми листьями [Гудолл, 1992: 439^140].
Оба шимпанзе, отличившиеся изобретательностью, «с умом» выбирали время и место для демонстраций с тем, чтобы сделать их наиболее неожиданными, эффектными и устрашающими.
Наблюдения зарубежных этологов подтверждаются и отечественными исследователями:
«...сила— не главный аргумент в организации социальных отношений, — подчеркивает Л.А. Фирсов. — Например, в нашей группе из трех детенышей и одного подростка шимпанзе, родившихся в Институте физиологии им. Павлова (Колтуши), отчетливо доминировал трехлетний детеныш Лель, отличавшийся спокойным, не агрессивным нравом. В задачах на извлечении пищевой приманки из-под довольно тяжелого камня успеха каждый раз достигал именно Лель. Возбудимый и довольно сильный подросток Бой-2 устраивал перед ним угрожающие демонстрации, разгонял других детенышей, но не трогал Леля или атаковал его чисто символически» [Фирсов, 1992: 6].
В сообществах шимпанзе для приобретения доминантного статуса важны имеют не только интеллект и волевые качества, но и своего рода социальная «компетентность» животного. Приматологи свидетельствуют, что животные «знают не только свой социальный статус относительно других членов группы, но и статус других членов группы по отношению друг к другу, и могут использовать эти знания к собственной выгоде» [Гудолл, 1992: 579, 580].
«Способность самца шимпанзе получать поддержку во время конфликтов — это, вероятно, самое важное для достижения и поддержания высокого ранга» [Гудолл. 1992. С. 432].
Социальная иерархия в животном мире отличается относительной стабильностью (иначе она теряет свой смысл гомеостатического механизма). Вместе с тем, время от времени в ней происходят «подвижки» и изменения, причем подчас удивительным образом. Для самок причиной повышения «социального статуса» может быть «замужество».
«Однажды, — рассказывает Лоренц,— я увидел, к своему изумлению, как на кормушке маленькая хрупкая самка, занимающая низкое поло
3.3. Биологические парадоксы социальности
111
жение на общественной лестнице, подходит бочком совсем вплотную к спокойно кормящемуся Золотистозеленому1 и, словно вдохновляемая какой-то невидимой силой, вдруг принимает позу самовосхваления, в то время как крупный самец тихо и без сопротивления уступает ей свое место». Разгадка наступила быстро: оказывается, молодая самка уже два дня как была помолвлена с новым лидером колонии Дваждыалю-миниевым» [Лоренц, 1995: 340-341].
Здесь удивительно все: и моментальное изменение поведения самки, и то, как быстро и бесконфликтно оно было принято остальными членами колонии, и, наконец, сам факт социальной «самоидентификации» молодой самки: «...птица, повысившаяся в звании, знает о своем продвижении!» [Лоренц. 1995. С. 341].
Сопоставление иерархических отношений, существующих в природе и человеческом обществе, обнаруживает единую логику развития, идущего от преодоления неравенства к появлению все более гибких и менее фиксированных способов связи между индивидами. В самом деле, если «социальное неравенство» пчел и муравьев закреплено морфологически, то иерархическое поведение высших животных содержит сильный компонент научения как более тонкого механизма «творческой» настройки на среду, при этом оно сопряжено с возможностью преодоления естественной («аскриптивной») заданности социальных статусов и социальной судьбы. В аналогичных понятиях описывается и социальная эволюция человечества.
3.3.	Биологические парадоксы социальности
Описанные в предыдущем параграфе формы социальных взаимоотношений не имеют филогенетической «привязки» и встречаются у самых разных видов, что ставит под сомнение возможность построения строгой классификационной лестницы социальных форм. «Взявшись за классификацию сообществ и изучение их эволюции, все исследователи останавливаются, — пишет Ю.М. Плюснин, — указывая на почти неразрешимую дилемму: с одной стороны, животные сообщества демонстрируют многообразие и вариативность (экологическую пластичность), а с другой — наблюдается типичность и универсальность многих форм отношений, изоморфизм социальных структур у видов, крайне далеких друг от друга по таксономическим меркам» [Плюснин, 1990: 203].
1 Имя самца-лидера, который незадолго до описываемых событий был свергнут молодым самцом Дваждыалюминиевым.
112
Очерк 3. «Физика» социальности
С подобными парадоксами столкнулся Е.Н. Панов, пытавшийся проследить «истоки биосоциальности» в мире одноклеточных: «Любопытно, что при... широких возможностях оптимального дизайна представители каждой из трех... групп протистов1 неоднократно приходили к очень похожим, по сути дела, конструктивным решениям. К числу таких решений относится среди прочих переход к совместному существованию полуав-тономных индивидов-клеток в составе сплоченной колонии, этого первичного социального коллектива... К колониальному образу жизни вполне независимо от микроорганизмов-эукариот (и скорее всего намного раньше их) пришли также “бактерии”-прокариоты2, а затем и многие низшие многоклеточные...» [Панов, 2001: 76].
Исследователи с удивлением отмечают принципиальное сходство социальных структур у позвоночных и беспозвоночных. Например, «эусо-циальность, считавшаяся феноменом, свойственным только насекомым, была обнаружена... у млекопитающих3» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 175].
С другой стороны, один тот же вид и даже популяция могут демонстрировать целый ряд разнообразных социальных форм, вплоть до перехода от одиночного к коллективному образу жизни и наоборот: «...даже у близкородственных видов могут встречаться практически все основные варианты социальной организации. Различные популяции одного вида порой формируют различающиеся по типу социальные структуры. Социальная организация может варьировать во времени даже в пределах одной популяции» [Бутовская, Файнберг, 1993: 208].
Такая «путаница» социальных форм и отношений разрушает представление о том, что, чем примитивнее вид, тем проще должны быть у него социальные взаимоотношения. Это кажется очевидным, однако не подтверждается практикой. Е.Н. Панов, проанализировав социальные формы жизни, присущие птицам, отмечает: «...в классе птиц наиболее необычные экзотические (интуитивно воспринимаемые как “сложные”) системы репродукции встречаются в немногих наиболее древних и примитивных отрядах, подотрядах и семействах... Можно предположить, что эволюция социальности у птиц могла идти в направлении от сложных ячеек, включающих более двух размножающихся особей... к структурно упрощенным (территориальная моногамия)» [Панов, 1983: 325].
1 В эту группу объединены одноклеточные водоросли, одноклеточные грибы и простейшие (см.: [Панов, 2001: 72]).
2 Эукариоты — организмы, клетки которых содержат ядро, хранящее генетическую информацию. Прокариоты — организмы, клетки которых не имеют ядра (ДНК в этих клетках находится непосредственно в цитоплазме) (см.: [Панов, 2001: 60-61]).
3 А именно: у голых землекопов отряда грызунов.
3.3. Биологические парадоксы социальности
113
Наконец, выясняется, что нет никакой эволюционной логики и в сравнении одиночных и коллективных способов жизни. Оказалось, что «кооперация и социальность присущи многим формам, находящимся и на низких уровнях эволюционного развития, в связи с чем неверно считать их вторичными по отношению к одиночному образу жизни» [Зорина, Полетаева, Резникова, 1999: 191].
Биологи обнаруживают социальность даже у простейших, полагая, что «уже древнейшие и наиболее просто организованные существа — бактерии и сине-зеленые водоросли — обладали и обладают свойством “социальности”, что выражается в их способности к формированию локальных систем надорганизменного уровня, функционирующих как биологически целостные образования... Сложнейшие взаимодействия... об-' наружены у одноклеточной амебы... Эти почвенные простейшие в период изобилия пищи держатся поодиночке, поддерживая индивидуальные дистанции за счет выделения во внешнюю среду особых репеллентов химической природы. При истощении кормовой базы амебы начинают выделять аттрактант и объединяются в компактное скопление, включающее до 100 000 особей...» [Панов, 1983: 319].
Описанные феномены делают невозможным построение эволюционной схемы развития социальности. «Традиционные представления относительно эволюции социальных систем нуждаются в пересмотре и корректировке, — полагают М.Л. Бутовская и Л.А. Файнберг...— Сейчас уже нельзя согласиться с мнением о том, что социальная эврлюция представляется в виде изменения социальных структур от простых парносемейных временных объединений в сторону сложных мультисамцовых сообществ» [Бутовская, Файнберг, 1993: 208].
Отсутствие эволюционной последовательности в способах совместной жизни является первым парадоксом социальности.
Вторая серьезная проблема возникает в связи с попыткой выявления адаптивного значения социальности. Исследователи говорят «об эволюционной и экологической избыточности многих форм социальных отношений и даже о неприспособителъном характере социального поведения индивида» [Плюснин, 1990: 9].
Казалось бы, очевидно: вместе выжить легче, чем поодиночке. Однако научный анализ разрушает «азбучные истины» здравого смысла. «Предвзятая схема “от простого к сложному” проистекает из претенциозного представления о несомненной и однозначной целесообразности объединения особей в группы. В действительности дело обстоит намного сложнее», — утверждает Панов [Панов, 1983:321].
Исследователи отмечают, что «точно определить функции (в смысле естественного отбора) многих социальных способов поведения крайне трудно» [Харбах, 1997: 40]. Более того, они испытывают серьезные со
114	Очерк 3. «Физика» социальности
мнения относительно прогрессивного смысла ряда социальных форм: «мы располагаем множеством фактов, указывающих на отсутствие приспособительного значения большинства компонентов социальной структуры сообщества» [Плюснин, 1990: 9]. В частности, описанные выше «клубы», «ясли», «помощничество» лишены, по мнению исследователей, явной целесообразности и прямого биологического смысла. Особенно ярко не-адаптивность некоторых форм социального поведения наблюдается у высших животных [Плюснин, 1990: 108].
Эти данные также вступают в противоречие с эволюционной установкой и провоцируют на постановку бесхитростного вопроса: если социальность бесполезна, тогда зачем она? Как ни странно, ответить на этот простой вопрос можно только достаточно сложным образом, с привлечением отвлеченных, «метафизических» ресурсов анализа.
Очерк 4
«Метафизика» социальности
Предпринятый в предыдущем очерке междисциплинарный анализ социальности выявил три проблемы, а именно:
1)	наличие параллелизмов в социальной жизни животных и человека;
2)	отсутствие филогенетической «привязки» социальных форм (очевидно, что первая проблема является частью второй и выделяется исключительно вследствие пристрастного интереса исследователя);
3)	отсутствие непосредственного адаптивного значения многих форм социальной жизни.
Ближайшим решением проблемы параллелизмов могло бы быть предположение о наследовании человеком некоторых исходных форм социальной жизни от биологического предка. Неясен вопрос, от какого именно предка вести родословную, — ведь одни и те же формы встречаются у самых разных видов, что делает данное предположение уязвимым.
Акцентирование фактора среды позволяет, казалось бы, найти приемлемое решение проблемы филогенетических параллелизмов, вводя допущение, что разные виды, приспосабливаясь к одинаковым условиям среды, дают одинаковые структурные ответы. Остается, однако, нерешенным вопрос о неадаптивности (дис-функциональности) многих форм социального поведения.
4.1.	Проблема неадаптивного поведения
в эволюционной теории
В современной эволюционной теории (синтетической теории эволюции— СТЭ) проблема неадаптивности удовлетворительно решается в рамках трех версий.
1)	Признак имеет приспособительное значение, но мы этого значения просто не знаем. В социобиологии животных для подобных случаев строится несколько конкурирующих объяснительных моделей1..
1 Каждая из таких моделей может быть правдоподобна, что вызывает тот скепсис, который современные социобиологи испытывают по отношению к проблеме функциональности как таковой: дело, полагают они, не в функциональности / дисфункциональности, а в поиске подходящей объяснительной схемы. Подобный подход имеет выраженную методологическую корреспонденцию с постмодернистскими настроениями сегодняшней социологии и агностической тенденцией кибернетики второго порядка [Foerster, 1992], согласно которой бессмыслен
116
Очерк 4. «Метафизика» социальности
2)	Дисфункциональные формы имеют эпифеноменальное значение: форма выполняет не явную функцию, которая «бросается в глаза», а побочную, не столь очевидную. Примером такого эпифеноменального значения социальной формы служит интерпретация Е.Н. Пановым «института» тетушек. Иначе говоря, здесь имеет место не нефункциональность, а наличие латентной функции исследуемой формы, которая и поддерживается отбором.
3)	Проблема в полной мере сохраняется для тех случаев, когда не-адаптивность поведенческого или морфологического признака кажется несомненной. Для подобных случаев принято считать, что нефункциональный признак возник в иных, не существующих ныне эволюционных условиях («на иных эволюционных временах», как говорят биологи), в которых он имел адаптационное значение и был закреплен естественным отбором. Утратив свою адаптивность, признак тем не менее остался в геноме вида. Согласно принятым в СТЭ представлениям, механизмом, который обеспечивает сохранение эволюционно вырожденных качеств, выступает сцепления признаков. В общесистемном плане это можно понять как «структурное удержание». Недостаток данной модели заключается в ее пан-объяснительной способности: ссылками на подобные механизмы «можно, — как замечал С.В. Мейен, — объяснить все что угодно, но обычно лишь “задним числом”» [Мейен, 1975: 67].
Эволюционистский подход к проблеме адаптивности наиболее жестко концептуализирован в социобиологии, которая фокусируется на выявлении биологической целесообразности морфологического или поведенческого признака, понятой как совокупная приспособленность (inclusive fitness), или совокупный репродуктивный успех (inclusive reproductive success). Целесообразность может быть явной или латентной, актуальной или эволюционно смещенной, однако она рассматривается в качестве главной силы, управляющей поведением организма, что формулируется как центральная теорема социобиологии:
«Центральная теорема социобиологии гласит: “Если изучаемое поведение свидетельствует о наличии генотипической составляющей, животные будут вести себя так, чтобы максимизировать свою совокупную приспособленность”» [Barash, 1977: 63].
Пан-адаптационизм— наиболее слабая сторона социобиологии, и против него неоднократно выдвигались аргументы как эмпирического, так и логико-теоретического характера. В этологии аналогичный подход представлен в более мягкой версии. Разделяя эволюционистскую объяс
но задавать вопрос о реальном положении вещей — в действительности существует только описание, то есть реальность, увиденная глазами наблюдателя (о кибернетике второго порядка см: [Шмерлина, 2004]).
4.1. Проблема неадаптивного поведения
117
нительную перспективу, этологи подчеркивают, что механизм естественного отбора обеспечивает относительную, а не полную приспособленность организмов.
«Этологические аргументы подчеркивают гомеостатическую регуляцию взаимоотношений организма со средой, а не классическое экономическое положение максимизации, доминирующее в социобиологии» [Hogenson, 1987: 319].
«Есть граничные условия, которые нельзя нарушать, вот и всё. Всё остальное возможно, всё случается...» [Гороховская (частная беседа)].
Иными словами, этологический подход исключает дисфункциональность признака, но допускает его не-функциональность.
Следует признать определенную плодотворность эволюционистского подхода к анализу дисфункций, в том числе в отношении поведения человека. Обычно в социобиологии и этологии человека используется третья из описанных выше объяснительных моделей, которая состоит в выявлении предположительного функционального значения той или иной стратегии поведения «на эволюционных временах» и обосновании ее дисфункциональности в контексте изменившихся условий среды (физической или социальной). В общем виде проблема дисфункционального поведения формулируется как несоответствие между адаптационными возможностями человека и скоростью, с которой он изменяет свою окружающую среду: второе явно опережает первое. Механизмы культурной трансформации позволили человеку чрезвычайно быстро, в масштабе эволюционного времени, перестроить условия своего существования; однако сам по себе, как индивид, человек остается продуктом биологии и носителем «устаревших» генетических предрасположенностей. В своей Нобелевской речи Н. Тинберген, говоря о психологических и физиологических дисфункциях, названных им «болезнями стресса», подчеркнул: «Именно стресс в самом широком смысле — как неадекватность нашей приспособленности (adjustability) — становится, возможно, наиболее значительным разрушительным фактором, влияющим на наше общество» [Tinbergen],
Приведем некоторые примеры предрасположенностей-атавизмов и рудиментарных поведенческих реакций, которые утратили свое эволюционное значение и осложняют жизнь современного человека.
*	Любовь к сладкому и жирному. Когда-то это была оправданная пищевая стратегия, ориентирующая древнего человека на энергетически ценные источники пищи, однако впоследствии превратилась в одну из проблем современной цивилизации.
*	Всевозможные фобии и страх как таковой. Социобиологи обращают внимание на алогичность панического страха многих людей перед змеями, темнотой, в то время как подобного страха нет перед машинами или электричеством, несущими для современного человека гораздо ббльшие угрозы, нежели темнота или гадюки.
118
Очерк 4. «Метафизика» социальности
Первоначальная эволюционная ценность страха несомненна: «...страх — это древнейшая эмоция, повышающая шансы организма на выживание» [Щербатых, Ноздрачев, 2000: 62]. Страх мобилизует силы организма, помогает избежать опасных ситуаций и закрепляет их в памяти особи. Неслучайно центр активизации этой эмоции локализован в эволюционно наиболее древних участках головного мозга. Однако с изменением условий существования человека защитная функция страха становится явно избыточной и даже вредной, приводя к излишнему нервному перенапряжению и психосоматическим заболеваниям. В современной среде обитания человека многие «генетически запрограммированные инстинкты теряют свое приспособительное значение или даже мешают жить. В этом плане страх, запускающий реакции “борьбы или бегства”, которые хорошо проявили себя в период биологической эволюции, оказывается совершенно неадекватным в современной жизни. Поэтому отрицательное значение страха проявляется значительно шире, чем положительное...» [Щербатых, Ноздрачев, 2000: 64]. Среди всевозможных социальных страхов, которыми так богата жизнь современного человека (неслучайно «некоторые психиатры называют нашу эпоху “веком тревоги”» [Щербатых, Ноздрачев, 2000: 67]), специалисты особо обращают внимание на два: страх ответственности и страх экзаменов, «...страх экзаменов... присущ в основном молодым людям, организм которых обладает значительным запасом прочности и менее подвержен психосоматическим болезням. Тем не менее при частом возникновении это чувство... может приводить к серьезным нарушениям со стороны нервной и сердечно-сосудистой систем. Как показали наши исследования, тревожное ожидание экзамена активизирует симпатическую нервную систему: учащается пульс, повышается артериальное давление, нарушается ритм сердца и т. п. Эти параметры не сразу возвращаются к норме, и, если студент сдает за сессию чегыре-пять экзаменов, может возникнуть артериальная гипертензия» [Щербатых, Ноздрачев, 2000: 67].
Как биологический атавизм можно рассматривать и потребность человека в «острых ощущениях», не находящую удовлетворения в условиях современной цивилизации (см.: [Rozin, 2000]).
Проблематика эволюционно выродившихся стратегий поведения представляет несомненный интерес для социологии. Она дает дополнительное измерение проблемам социальных противоречий и нефункциональных форм поведения — в масштабе эволюционного времени.
Сохранение дисфункциональных поведенческих стратегий отчасти происходит за счет подключения механизмов культуры, консервирующей в виде соответствующих норм и ценностей те или иные модели поведения. Биологическим механизмом, корреспондирующим с этим процессом, выступает замещающий отбор, для которого характерно превращение средств в цели деятельности1. Таким образом можно проинтерпретиро
1 Различного рода функциональные смещения широко известны в биологии; с
4.1. Проблема неадаптивного поведения
119
вать феномен трудоголика1 и излишнее стремление современного человека к социальному продвижению, которое перестало быть средством репродуктивного успеха и превратилось в терминальную цель. Более того, как показано в ряде исследований, в западном обществе произошло принципиальное изменение зависимости между репродуктивным и социальным успехом — вместо прямой она стала обратной.
Социо-культурные факторы дифференциального размножения
Воспроизводство как биологическая «цель» и критерий жизнеспособности любого вида сохраняет свое значение и для homo sapiens и через глубоко встроенные механизмы определяет (или должно определять) его поведение, в том числе на современном этапе существования. Это предположение, отвечающее «центральной теореме» социобиологии, является одной из тех проблем, что требуют привлечения междисциплинарных ресурсов анализа.
Известно, что природная среда дифференцирует особей по степени их соответствия заданным условиям существования, благоприятствуя одним генетическим типам и ограничивая возможности воспроизведения других. Это и есть естественный отбор, или дифференциальное размножение. Можно предположить нечто подобное и в отношении человека как социального существа — зависимость его биологического воспроизводства от социальной приспособленности. В этом случае социально наиболее успешные индивиды должны давать большее потомство, и наоборот. Если допустить наличие взаимосвязи между социокультурными и генетически наследуемыми характеристиками, можно всерьез говорить о проблеме культурного генофонда нации. В любом случае дифференциальное размножение социальных типов имеет громадные последствия, поскольку создает определенную социокультурную конфигурацию социума со всеми вытекающими отсюда следствиями.
Таковы общие очертания того направления, которое строится на сочетании социально-стратификационного и популяционно-демографического анализа. В определенных пределах это направление легитимировано как в научном, так и публичном дискурсах. Вопросы дифференциального размножения открыто обсуждаются в обществе в связи с этническими проблемами. Данная проблема, преимущественно в историческом плане, рассматривается в книге И.П. Меркулова [Меркулов, 2003: 129; 133]. Па
ними связаны такие сюжеты данной работы, как эволюция мимических реакций и феномен ритуализации (см. Очерк 2).
1 Лоренц вспоминал: «Мой учитель Оскар Гейнрот часто шутил: “Крылья фазана-аргуса и темп работы людей западной цивилизации — самые глупые продукты внутривидового отбора”» [Лоренц, 1998-6: 91].
120
Очерк 4. «Метафизика» социальности
леоантропологические аспекты данной проблематики затронуты в учебнике Г.В. Правоторова [Правоторов, 2001: 329-331].
Как чрезвычайно острая проблема современного западного общества вопрос дифференциального размножения анализируется в книге известного этолога Р. Хайнда [Hinde, 1987].
Как полагает автор, в западном обществе социальная приспособленность перестала оказывать непосредственное влияние на репродуктивный успех, скорее, следует говорить об обратной зависимости. Это заставляет пессимистично оценивать перспективы развития западной цивилизации. В эволюционном прошлом, рассуждает Хайнд, предположительно имела место селекция на мужские черты (такие, как настойчивость, напористость, жажда наживы), способствующие более эффективному овладению жизненно важными ресурсами. При этом конечной биологической целью соревнования за ресурсы было увеличение совокупной приспособленности, поэтому логично ожидать прямой связи между владением ресурсами и репродуктивным успехом. Действительно, в целом ряде исследований такая связь показана [Hinde, 1987: 164-165], однако в современном западном обществе имеет место скорее обратная зависимость. Исследователи констатируют, что представители западной цивилизации «инвестируют огромные усилия в соревнование за ресурсы, которые не влияют» на их репродуктивный успех (цит. по: [Hinde, 1987: 166]). «Остается фактом, — заключает Хайнд, — что наиболее одаренные индивиды репродуцируют меньше, чем их менее одаренные сверстники». В литературе обсуждается вопрос, «как далеко может зайти этот процесс без противодействия со стороны культуры» [Hinde. 1987. Р. 167].
Зависимость между социальным статусом и репродуктивным успехом в своеобразном ракурсе проанализирована в исследовании [Freese, Powell, 1999], которое можно квалифицировать как успешный прецедент междисциплинарного диалога. В данном исследовании тестировалась популярная социобиологическая гипотеза дифференцированных родительских стратегий (гипотеза Трайверса - Вилларда).
Названная гипотеза постулирует зависимость «инвестиционных» стратегий родительского поведения от пола ребенка и социального статуса родителей: согласно ей, высокостатусные родители инвестируют «капитал» в сыновей, в то время как низкостатусные родители больше «вкладываются» в дочерей. Зависимость объясняется тем, что репродуктивный успех мужчин (но не женщин) связан с их общественным положением. В полигиничных обществах это проявляется, например, в том, что высокостатусные мужчины обладают более высокими шансами завести несколько женщин (и соответственно иметь большее потомство), в то время как у низкостатусных мужчин может не быть ни одной жены и ни одного отпрыска. Для репродуктивного успеха женщины не характерна столь выраженная связь с ее социальным положением. Таким образом, можно предположить, что высокосгатусные мужчины, по сравнению, например, с родными сестрами, произведут в среднем большее число потомков. В то же время женщины низкого статуса будут иметь больший репродуктивный успех, нежели их братья. Если допустить,
4.1. Проблема неадаптивного поведения
121
что статус родителей коррелирует с социальным положением их детей, то высокостатусные родители, имеющие сыновей, в среднем будут иметь больше внуков, чем люди того же социального положения, воспитывающие дочерей. С другой стороны, родители низкого статуса будут иметь больше внуков в том случае, если у них дочери, а не сыновья. Социобиологи утверждают, что эти тенденции работают не только в традиционных культурах, но сохраняют свою силу и в современном обществе, поскольку подобного рода эволюционно сложившиеся предрасположенности действуют, «формируя человеческие чувства, а не через осознание человеком их логики» [Freese, Powell, 1999: 1711].
Гипотеза Трайверса - Вилларда, проверенная на некоторых животных видах (мышах, паукообразных обезьянах и благородных оленях), весьма популярна среди социобиологов и человеческих этологов. Однако, как считают Д. Фриз и Б. Пауэлл, в отношении человеческого поведения она никогда не получала действительно серьезной и тщательной эмпирической проверки. Фриз и Пауэлл осуществили данную задачу, протестировав названную гипотезу на базе двух общенациональных опросов американских подростков и их родителей. Величина выборки в исследовании Фриза и Пауэлла составила 21188 единиц. «Родительский вклад» измерялся пятью переменными, включающими экономическое, социальное, культурное и психологическое измерения. Статус семьи определялся показателями дохода и образовательного уровня родителей.
Авторы не установили статистически значимых зависимостей между статусом семьи и предпочтительностью родительского вклада в сына или дочь. Причиной тому, считают Фриз и Пауэлл, является, скорее всего, нети-пичность США как генерального объекта исследования. По их мнению, эта страна отличается как от традиционных обществ, так и от большинства современных стран. Остается, однако, неясным, могуг ли эволюционные механизмы, формировавшиеся на протяжении миллионов лет, так быстро измениться под воздействием институтов индустриальных обществ, либо сама задача поиска отдаленных эволюционных причин социального поведения современного человека является некорректной или по крайней мере нецелесообразной. Во всяком случае, установлено, что родительский вклад в воспитание детей хорошо «интерпретируется в терминах ближайших, непосредственных причин, на которых традиционно концентрируют свое внимание социологи», — таких, как материальное положение и образование родителей и принятые в обществе культурные нормы воспитания детей [Freese, Powell, 1999].
Как бы то ни было, авторы считают, что их работа стимулирует обновленный и эмпирически фокусированный диалог между социологами и социобиологами. Заметим, что результаты данного исследования опубликованы в 'The American Journal of Sociology', что действительно можно рассматривать как обнадеживающий прецедент междисциплинарного диалога.
122
Очерк 4. «Метафизика» социальности
***
Эволюционная парадигма анализа имманентно включает в себя проблему функциональности / дисфункциональности морфологических и поведенческих признаков. Эта проблема может формулироваться с той или иной степенью жесткости, однако в любом случае ей принадлежит центральное место в теоретической модели, сориентированной на творческие и регулирующие силы естественного отбора.
Теоретическая биология знает и другую философско-методологическую парадигму, позволяющую уйти от функционалистского подхода к пониманию жизни, — номогенез.
4.2.	Номогенетический подход
к проблеме неадаптивного поведения
Номогенез1 (от греч. nomos — закон и genesis — происхождение, возникновение) — эволюционная концепция, оппонирующая дарвиновской теории и объясняющая появление тех или иных признаков не действием естественного отбора, а внутренним «законом», изначально присущим организмам (изначальной целесообразностью живого).
Согласно данному подходу, биологические (в том числе социальные) формы существуют не для того, чтобы выполнять какую-либо функцию, а «сами по себе», подчиняясь внутренним законам развертывания формы.
Так, А. А. Любищев говорил о том, что неверно в объяснении той или иной морфологической формы исходить из функции. Форма, писал он, вовсе не приспособлена к функции, как ключ к замку.
«Проблема приспособления, отнюдь не являясь мнимой, не является и центральной в биологии, — утверждают вслед за Любищевым его последователи. — Есть основания считать, что структуры лишь в частных случаях определяются выполняемыми функциями, а в более общем случае подчинены некоторым собственным законам, которые надо и изучать как самостоятельные. Необходим математический анализ форм, изучение их симметрии, безотносительное к исполняемой функции» [Мейен, Соколов, Шрейдер, 2005].
Оригинальной номогенетической версией социальности является концепция социального архетипа, предложенная Ю.М. Плюсниным [Плюснин, 1990]. Согласно ей, социальность не является приспособительным механизмом, найденным и отработанным в ходе эволюции, а имма
1 Концепция и сам термин «номогенез» предложены Л.С. Бергом в 1922 г. в книге «Номогенез, или эволюция на основе закономерностей» [Берг, 1922]. Развиваемые в ней идеи формулировались в биологии и ранее и в целом принадлежат обширному классу телеологических объяснений жизни.
4.2. Номогенетический подход
123
нентна самой жизни. В рамках подобного подхода поиски функционального значения социального поведения, а вместе с этим и эволюционной логики социальности теряют смысл. Социальные формы существуют не для того, чтобы лучше защитить или прокормить животное, а для поддержания его жизнедеятельности per se — просто потому, что иначе, как в определенным образом организованном сообществе, оно существовать не может. Сильной стороной концепции Ю.М. Плюснина является то, что она позволяет понять нефункциональные формы социальной организации не как «промахи» или «генетический груз» эволюции, а как своего рода системные «контрфорсы», поддерживающие здание социальности:
«Сообщество обладает свойствами системной целостности, что отражается в появлении специальных структур, обеспечивающих эту целостность и не выполняющих функций непосредственной адаптации к среде...» [Плюснин, 1990: 148].
Предположение, что социальность выполняют прежде всего не внешние (связь со средой), а внутренние (системоподдерживающие) функции, представляет собой плодотворную гипотезу, отвечающую современным идеям об аутопойезисе социальных систем. В домене социального анализа подобные предположения высказывал К. Леви-Строс:
«Уже не в первый раз, — писал К. Леви-Строс, — мы сталкиваемся в наших исследованиях с такими формами установлений, которые можно было бы назвать формами нулевого типа... Эти установления не обладают никакими особыми им присущими качествами, они лишь создают предварительные условия, необходимые для существования социаль-• ной системы, к которой они относятся, хотя сами по себе они лишены значения; только их наличие позволяет этой системе выступать как некое целостное единство. Таким образом, здесь социологи встречаются с важной проблемой, общей у социологии с лингвистикой, но, по-видимому, не осознанной социологией в пределах своей собственной сферы. Эта проблема состоит в существовании установлений, не имеющих другой функции, кроме той, что они придают смысл обществу, которому они принадлежат» [Леви-Строс, 2001: 166—167].
Концепция социального архетипа описывает четыре инвариантные формы социальной организации, в качестве которых выступают территориальные отношения, семья, асимметричные взаимодействия и альянсы (симметричные взаимодействия).
«...предполагается,— пишет Ю.М. Плюснин,— что все многообразие конкретных форм социальных структур, которые мы наблюдаем в природе и в человеческом обществе, базируется на единственном, универсальном каркасе, состоящем из немногих принципиальных видов отношений между организмами. Это четыре вида инвариантных отношений, устанавливаемых между сородичами: отношения по поводу ресурсов, отношения по поводу воспроизводства, отношения по поводу
124
Очерк 4. «Метафизика» социальности
распределения социальных ролей и отношения, направленные на поддержание социального единства. Изложенное можно принять в качестве самой общей формулировки концепции социального архетипа» [Плюснин, 1990: 202].
Любопытно соотнести эту схему с моделью системнофункциональных реквизитов AG1L Т. Парсонса1.
внешняя
консуматорная
Т ерриториальные отношения
Иерархические отношения инструментальная
Семейные отношения
Дружеские отношения
внутренняя
Рисунок 7. Социальный архетип и модель системно-функциональных реквизитов Т. Парсонса
Базовую адаптационную функцию (А) социального организма можно увидеть в территориальных отношениях, складывающихся по поводу пространственно-пищевых ресурсов. Именно последние обеспечивают внешние долговременные потребности системы.
Отношения по поводу воспроизводства и выращивания потомства соответствуют латентной функции (L), обеспечивающей воспроизводство структуры и снятие напряжений. На уровне общей системы человеческого действия эта функция, как известно, принадлежит культуре, на уровне социальной системы — институтам социализации.
Альянсы, или дружеские взаимоотношения, имеют интеграционный смысл (I): они обеспечивают включение особи в систему и тем самым поддерживают целостность последней. Именно на их долю, как настаивают этологи, выпадает «святая святых» — поддержание актуального единства системы — иначе говоря, сохранение сообщества как такового.
1 Идея такого сопоставления принадлежит А.Б. Гофману.
4.2. Номогенетический подход
125
«Я думаю, — пишет Плюснин, — что эти отношения вообще лежат в основании социальной жизни...», «являются самым центральным звеном, вокруг которого организуется вся социальная жизнь любого вида животных, все ее формы» [Плюснин, 1990: 156, 184]. Подобное предположение высказывал в конце 19 века и А. Эспинас: «Простой и естественный переход от семьи к племени и сообществу коренится не в отношениях отца и матери и родителей к детям, но во взаимных отношениях членов нарождающегося поколения» [Эспинса, 1889: 244].
Иерархические отношения корректно соотнести с целеполаганием1. Они носят внешний инструментальный характер и поддерживают социальную конструкцию сообщества, регулируя взаимоотношения в нем и создавая некий осевой порядок.
Концепция социального архетипа лишает смысла вопрос об эволюции социальной жизни.
«Возможно, что в действительности, — пишет Плюснин, — эволюция биосоциальности имеет место лишь на уровне вида... Еще более радикальным будет утверждение, что вообще нельзя говорить о какой бы то ни было биосоциальной эволюции, которая была бы аналогична органической эволюции. Есть смысл говорить лишь о социальной истории»; «...биосоциальность— это имманентное свойство организмов, атрибут жизни, возникающий в момент возникновения самой жизни» [Плюснин, 1990: 219; 223].
Номогенетическая гипотеза социальности снимает как проблему эволюционного восхождения социальной жизни, так и вопрос о параллелизмах: все те неожиданные корреспонденции, которые обнаруживаются в социальных порядках разных видов, есть просто многократные случаи раскрытия потенций изначально заданного способа организации жизни на Земле.
Идея социальности как имманентного свойства жизни популярна в современной философта биологии. Великолепные иллюстрации этой идеи содержатся в книге Е.Н. Панова «Бегство от одиночества».
«Вероятно, не будет ошибкой сказать, — пишет автор, — что потребность живых существ, способных к самопроизвольному движению (будь то одноклеточные микроорганизмы или высшие животные), поддерживать контакт с другими представителями своего вида есть лишь частное проявление фундаментального закона органической жизни. Суть этого закона в том, что живые структуры всегда, когда есть возможность, образуют коалиции ...Сфера действия этого принципа охва
1 В экспериментальных проверках функциональной схемы Парсонса на малых группах было установлено, что «стремление к лидерству проявляется преимущественно в тех ситуациях, когда группа сосредоточена на решении задачи (достижении цели), а не наличных отношениях (интеграции)» [Батыгин, 2003: 23].
126
Очерк 4. «Метафизика» социальности
тывает все этажи органического мира — от взаимодействия слагающих организм клеток до социальных взаимоотношениях в популяциях всех населяющих нашу планету живых существ, включая и Человека Разумного» [Панов, 2001: 12-13].
Гипотеза имманентной социальности корреспондирует с современными физическими представлениями о первичной идентичности целого.
Л.В. Белоусов приводит высказывание Ханса Петера Дюрра, которое отвечает социологическому пониманию «логики вещей»: «Связи между частями целого возникают... не вторично, путем взаимодействия исходно изолированных образований, но являются выражением первичной идентичности всего. Структура связей возникает, таким образом, не только через посредство коммуникации, взаимного обмена сигналами, но до некоторой степени через общность...» [Белоусов, 2001: 81].
Представление о социальности как об атрибутивном свойстве жизни позволяет уйти от чисто утилитарного подхода к анализу её форм (если это существует, значит, это зачем-то нужно), и в этом — сильная сторона данной гипотезы. Было бы, однако, «метафизическим» преувеличением отрицать несомненную практическую ценность многих социальных структур и в целом элиминировать проблему адаптации из биологического рассуждения. Как замечал А.А. Любищев, номогенетическая версия сильно осложняется проблемой целесообразности. Возражая против прямого сравнения значения гомологических рядов Н.И. Вавилова с периодической системой Менделеева, он писал:
«Попытка ...Вавилова, как ни почтенна она сама по себе, представляет собой только маленький отрезок грандиозной проблемы биологической системы. ...Биологическая систематика в своем полном здании неизмеримо труднее химической как по подавляющему количественному и качественному многообразию форм, так и по осложнению проблемы системы проблемой органической целесообразности, отсутствующей в химической систематике...» [Любищев].
Концепция Плюснина представляет собой радикальный вариант идеи социального преформизма. Не лишены смысла поиски более мягких версий данной гипотезы, которые смогли бы воплотить некоторые «эволюционистские» интуиции о контекстно-средовом развертывании предза-данной склонности к совместному общежитию.
4.3.	Компромиссное решение
Версия, предлагаемая ниже, строится с привлечением теоретических ресурсов аутопойетической концепции и «мягкой» номогенетической методологии, не предполагающей бескомпромиссного отказа от эволюционной парадигмы. Такой вариант номогенеза развивал С.В. Мейен (см., в ча-
4.3. Компромиссное решение
127
стности: [Мейен, 1972; 1975; 1978; 1979]), и именно он воспринят современной теоретической биологией.
Этот подход позволяет увидеть в адаптивности / неадаптивности сложную динамику системно-средового взаимодействия, а также решить проблему межвидовых социальных параллелизмов. Он связан с поиском источников внутренней динамики социальной формы и представляет собой совместимую с СТЭ попытку уйти как от жестких генетических детерминаций, так и от непосредственного воздействия среды. В отличие от номогенеза Л.С. Берга, данный подход не просто констатирует наличие целесообразности как далее неразложимого свойства живого [Берг, 1922], но усматривает источники этой целесообразности в общих структурных принципах организации живой материи.
В основе последующего изложения лежат несколько тезисов, сформулированных ниже:
>	Социальность (понятая как упорядоченная совместность) есть базовая адаптация, или способ организации жизни, обусловленный геофизическими факторами.
♦	Конкретные формы, в которых реализуется социальность, плодотворно понимать не как непосредственно адаптацию к среде, а как системный (то есть обусловленный внутренней структурой объекта) ответ на требования последней. Иначе говоря, форма реализации социальности зависит от внутренних потенций системы — тех элементов, которые она содержит, и множества возможных комбинаций между ними. Это — номо-генетический аспект анализа.
♦	Взаимодействие социальной системы и «внешней среды» основано на принципе структурной сопряженности1; при этом в качестве среды могут выступать как физические, так и психические системы.
♦	Среда осуществляет по отношению к системе «разрешительные» функции. Она допускает одни потенциально возможные комбинации системы и не пропускает другие. Например, то, что понимается в социальной теории под утопией, есть случай «запрещенной», с точки зрения требований среды, комбинации.
4 Симметричным вариантом структурного сопряжения среды и организма является тот, при котором организм подстраивает под себя среду, вплоть до создания аутентичных условий обитания.
***
В естественно-исторической перспективе социальность представляет собой не эволюционно выработанную, но изначальную форму жизни на Земле. Она предзадана исходными геофизическими условиями жизни и
1 Описание термина «структурное сопряжение» см. на стр. 91.
128
Очерк 4. «Метафизика» социальности
может рассматриваться как оптимальный способ организации живого вещества, существующего в дискретной форме и стремящегося к безграничному воспроизводству в ситуации ограниченности ресурсной среды. В этом смысле социальность можно рассматривать как способ упорядочения доступа к ресурсам.
Теоретически допустимо предположить существование иных способов организации жизни— например, в виде нерасчлененной биомассы, некоего океана жизни, вечно воспроизводящего самое себя. Этот сюжет проигрывается в интеллектуальной фантастике, однако не-бредовость самой постановки вопроса находит подтверждение и в серьезном научном дискурсе, в котором дискретность постулируется в качестве фундаментального принципа организации жизни на Земле [Газенко, Тимофеев-Ресовский, Шепелев, 2000]'.
Жизнь, организованная в виде дискретных организмов, стремится к безграничному самовоспроизводству. Последний тезис является, как известно, фундаментальным положением дарвиновской теории эволюции:
«...прогрессия размножения, столь высокая, что она ведет к Борьбе за жизнь и ее последствию — Естественному Отбору...» [Дарвин, 1939:666].
Лавинообразное нарастание жизни происходит в условиях ограниченности ресурсного контекста воспроизводства. Эта идея, конечно, не нова. В экстремальной форме ее концептуализировал еще Мальтус, считающийся идеологическим предтечей дарвинизма. Данная идея, дополненная выводом о конкуренции как неизбежном следствии ограниченности ресурсов, относится к «аксиоматике» современной экономической теории. Тривиальность обсуждаемого положения оправдывается только его принципиальностью для анализируемой модели, в которой социальность выступает способом упорядочения доступа к ресурсам. При этом имеются в виду ресурсы любого рода: от пищевых до объема человеческих взаимодействий, определенного временными пределами жизни человека. Ограниченность всех этих «капиталов» вызывает конкуренцию, задает конфликтный фон жизнедеятельности. Необходимость канализировать конфликт ведет к структурированию, упорядочению взаимодействий, определению статусной позиции каждой особи и соответствующего уровня / способа доступа к ресурсам. Такова объективная основа возникнове
1 Приведем в качестве симптоматичного пример, прозвучавший в одной из телепередач А. Гордона: «...в одном из американских лесов для опенка было показано, что один индивид может занимать площадь несколько гектаров, иметь вес мицелия до 10 тонн и возраст в полторы тысячи лет. Этот опенок - самый старый, самый крупный организм на свете вообще» [Дата обращения: 3 марта 2005 г. URL: <www.gordon.ru/konkurssite/page06.html>].
4.3. Компромиссное решение
129
ния социальности как определенным образом организованной совместности.
Исходя из этого, можно говорить о неаддитивности конкретных форм социального поведения, но нельзя говорить о неадаптивности социального поведения как такового. Социальность полезна прежде всего не ситуационно, не как конкретное поведенческое решение в конкретной биологической ситуации (хотя это тоже не исключается), но принципиально (витально), и в качестве такого принципиального витального решения включена в механизм самовоспроизводства живых систем.
В рамках данного подхода допустимо предположить, что та или иная форма содержит ответ на «запрос» среды. Внешние условия так или иначе регулируют ее возникновение, функционирование и исчезновение (это был вынужден признать даже Л. Берг). Однако при этом остается вопрос, почему возникла именно данная форма. В номогенетическом ответе подчеркивается: она возникла потому, что именно эти возможности потенциально заложены в системе. В этом смысле она возникла по внутренним причинам. Как и в случае онтогенеза, в эволюции выбор морфологических и поведенческих решений не безграничен и предопределен некоторым набором возможных (изначально допустимых) структурных композиций.
Рассмотрим логику этого подхода на примере семьи. Исходными условиями, которые заставляют живые существа 1руппироваться в разных сочетаниях, будут следующие: (а) половой способ размножения, предполагающий наличие двух особей; (б) разделение репродуктивных функций между самкой и самцом; (в) появление потомства, не сразу достигающего уровня жизнеспособности взрослой особи; (г) общий контекст ограниченности ресурсов и наличия внешней угрозы. Обозначенные условия предполагают наличие некоторого набора возможных форм организации контактов между самцом и самкой в их отношении к потомству. При этом природа «выбирает» практически все возможные варианты организации такого рода взаимодействий: от эпизодического контакта между родителями и полного пренебрежения потомством до совместной длительной заботы. Как показал Плюснин, из девяти теоретически возможных способов организации родительской семьи в природе реализованы восемь [Плюснин, 1990: 169-170].
Форма семьи до известных пределов определена филогенетически1, и у конкретного вида реализуется ограниченное число возможных форм. Каж
1 Мы подчеркиваем уточнение «до известных пределов». Так, наблюдения за песцами Командорских островов показали, что у самцов, которые много времени проводят в непосредственной близости от щенков, формируется родительское поведение, обычно не свойственное этому виду [М.Я. Гольцман, Е.П. Крученкова. Доклад «Социальное поведение медновских (командорских) песцов» на семинаре сектора социологии знания Института социологии РАН 14.02.02].
130
Очерк 4. «Метафизика» социальности
дый вид имеет свои структурные ограничения и запретные сочетания. Скажем, у рыб, которые рождают миллионы икринок, невозможна забота о потомстве. У человека, помимо природно-биологических, существуют культурно-специфические ограничения, действие которых подобно механизму «псевдовидообразования»1. Вследствие этого разные культуры реализуют различные формы семьи. То, что кажется естественным в одной культуре (например, многоженство), выглядит патологией, уродством в другой. В междисциплинарной перспективе это — социокультурная спецификация более общей проблемы тератологических отклонений. Как писал С.В. Мейен, «в сущности, тератология — это дисциплина, изучающая маловероятные сочетания признаков» [Мейен, 1975: 73].
Тот или иной вид социальной организации есть, таким образом, системный ответ объекта на параметры среды. Социоструктурные отношения появляются не потому, что особи запрограммированы на социальность (вследствие «инстинкта стадности» и тому подобных генетических детерминаций), но вследствие того, что сама ситуация совмес тного пребывания в ресурсо-лимитированной среде генерирует некие общие механизмы самоорганизации (в нашем случае — конфигурации коммуникационного процесса). Так растут кристаллы, так формируется муравейник, так прорисовываются полоски на теле зебры, так рождается общество... Этот подход связан с признанием класса оптимальных и, в силу этого, универсальных «поведенческих» решений, инвариантных по отношению к «материалу» субъекта поведения. Так, по-видимому, существует оптимальный алгоритм поиска “не-важно-чего" на местности— и этому алгоритму подчиняются любые существа, независимо от уровня организации. Обратим внимание на то, как ищет опору садовый горошек (и вообще любая лиана) в процессе своего роста. Эти поиски имеют очень «разумный» (= оптимальный) характер: усики горошка описывают окружность и, если в пределах этой окружности оказывается опора (а она, в случае рачительного садоводства, непременно оказывается), задача успешно решается. По аналогичной схеме ищет приманку собака: она прочесывает местность зизгагообразно, по широкой амплитуде, позволяющей максимизировать участок поиска. Поведение собаки, конечно, «инстинктивно» (врожден
1 «Развившиеся в культуре социальные нормы и ритуалы так же характерны для малых и больших человеческих групп, как врожденные признаки, приобретенные в процессе филогенеза, характерны для подвидов, видов, родов и более крупных таксономических единиц. Историю их развития можно реконструировать методами сравнительного анализа. Их взаимные различия, возникающие в ходе исторического развития, создают границы между разными культурными сообществами, подобно тому как дивергенция признаков создает границы между видами. Поэтому Эрик Эриксон с полным основанием назвал этот процесс “pseudospeciation”, псевдовидообразованием» [Лоренц, 1998-6: 116].
4.3. Компромиссное решение
131
но). У садового горошка, однако, инстинктов нет, как нет и поведения как определенного рода нервной реакции. У социального организма нет ни инстинктов, ни генов, но есть, по-видимому, свои системные правила «поведения».
Обозначенный подход позволяет прояснить ту путаницу, несистема-тичность социальных форм, которую демонстрирует природа и которую мы обозначили как первый биологический парадокс социальности. Поскольку жизнь есть изначально социальный проект, она обладает принципиально общими структурными «интенциями», которые, раскрываясь, приобретают схожие конфигурации и механизмы, независимо от уровня психической организации взаимодействия (и даже самого наличия психики). Это — тот номогенетический компонент, который развивается в концепциях изоморфных структур С.В. Мейена и Ю.А. Урманцева [Мейен, 1972; 1975; 1978; 1979; Урманцев, 1968; 1972; 1974]). При заданных условиях «задачи» (к числу которых относится не только дискретность живого вещества и конкурентный ресурсный контекст, но и весь комплекс физических и химических условий) жизнь может делать выбор из ограниченного числа вариантов. Это в равной степени относится как к морфологическим, так и к поведенческим решениям. Поэтому логично ожидать, что родственные популяции в разных средовых условиях дадут разные социальные ответы, а таксономически не связанные виды при одинаковых средовых параметрах придут к аналогичным социальным формам. Генетический фактор здесь оказывается ни при чем, как объяснительная модель он просто излишен.	'
«.. .одни и те же, по существу, формы коллективизма возникают в процессе эволюции параллельно и независимо в совершенно неродственных друг другу подразделениях органического мира», — пишет Е.Н. Панов. Нетрудно «обнаружить общие структурные признаки и общие принципы организации в "колонии" вольвокса (либо зоотам-ния)1 и в семье социальных насекомых, таких, например, как всем хорошо известная медоносная пчела» [Панов, 2001: 105, 108].
Осмысление подобных принципов позволило биологам предсказать существование уникального животного — «млекопитающего с замашками термита» [Панов, 200 Г. 386].
Е.Н. Панов пишет: «Американский зоолог Р. Эликсендер предположил, что общины того типа, что существуют у термитов, могли бы возникнуть у некоего гипотетического вида млекопитающих, если бы этот вид
1 Вольвокс, зоотамний — образчики «сборных созданий», природа которых не может быть однозначно определена как индивидуальная или коллективная. О вольвоксе (Volvox globator) как ярком примере подобного «двусмысленного» биологического образования писал еще Г. Спенсер [Спенсер, 1870: 146].
132
Очерк 4. «Метафизика» социальности
существовал в определенных специфических условиях. А самое главное условие— это осуществляемый тем или иным способом запрет на систематическую свободную эмиграцию индивидов из растущего коллектива» [Панов, 2001: 385].
Так был открыт образ жизни «голого землекопа». В известном смысле это животное найдено «на кончике пера» (о его физическом существовании знали, но образ жизни оставался загадкой). Известно, что одной из слабых сторон биологического (равно как и социологического) теоретизирования считается ретроспективно-описательный характер и слабые прогностические возможности. Случай открытия голого землекопа представляется в этом отношении особенно примечательным.
Лежащий в основе взаимодействия социальной системы и внешней среды принцип структурной сопряженности обеспечивает гибкость системы, ее способность настраиваться на параметры среды и даже давать несвойственные ей в обычных условиях поведенческие ответы. Выше уже приводились примеры такой гибкой настройки. Так, в комфортной, свободной от постоянных забот «о хлебе насущном» и защите от хищников экосистеме Командорских островов у самцов песцовой популяции формируется родительское поведение, обычно не характерное для этого вида. Другим примером может служить изменение социальной роли самок шимпанзе и дружба между ними в условиях неволи.
В естественных сообществах шимпанзе чисто дружеские женские группировки не обнаруживаются, что в целом отвечает этологическим представлениям о природе и особенностях дружбы как «эксклюзивно» мужского союза. Любопытно, однако, что в соответствующих условиях, а именно — условиях неволи — такие группировки формируются. Вынужденные общаться друг с другом более интенсивно, чем в природе, к тому же полностью освобожденные от забот по поиску пропитания, шимпанзе вырабатывают в ходе совместной жизни более сложную сеть взаимоотношений. Одним из специфических элементов этой усложненной структуры является женская дружба: «...самки в неволе вступают в тесные и продолжительные дружеские отношения, — пишет Гудолл. — ...Возможно, из-за того, что они не могут покидать свою группу в особенно напряженных ситуациях, им приходится играть более активную роль в упорядочении жизни сообщества. Их союзничество с самцами часто определяет исход борьбы за доминирование... Их посредничество между враждебно настроенными соперниками восстанавливает в группе мир: здесь они вынуждены заботиться об этом, тогда как в Гомбе самки могут просто покинуть группу и предоставить самцов самим себе» [Гудолл, 1992: 597].
Пример, о котором пойдет речь ниже, также связан с наблюдениями за поведением шимпанзе и также свидетельствует о существовании зави
4.3. Компромиссное решение
133
симости между условиями обитания и социальной организацией этих животных1.
Исследователи давали разные и подчас полярные оценки степени агрессивности / миролюбия, иерархичности / «демократичности» во взаимоотношениях шимпанзе. Анализируя эти противоречия, антрополог Маргарет Пауэр (Margaret Power) предположила, что несовпадения вызваны разными ситуациями наблюдения, создававшими разный контекст доступности ресурсов. Наблюдения, полученные в естественных условиях, свидетельствовали скорее о дружелюбно-миролюбивом характере взаимоотношений приматов. Иная исследовательская стратегия, связанная с искусственным кормлением животных, облегчала наблюдение, по при этом создавала высоко конкурентный контекст, что приводило к моментальному изменению паттернов их взаимодействия.
В рамках социально-экологической модели, созданной для объяснения выявленного противоречия, были выделены четыре параметра ресурсного контекста, влияющие на социальное поведение животных, а именно:
•	плотное / рассредоточенное распределение ресурсов,
•	визуальная доступность ресурсов,
•	предсказуемость ресурсов,
•	немедленное / отсроченное потребление ресурсов.
Характеристики ресурсного контекста	Социальная модель взаимодействий	
	агонистическая	гедонистическая
Распределение ресурсов	плотное	рассредоточенное
Визуальная доступность	высокая	низкая
Предсказуемость	высокая	низкая
Потребление ресурсов	отсроченное	немедленное
Таблица 5. Экологические ресурсы и модель взаимодействия
В табл. 5 показана связь этих переменных с типологией социальных структур, предложенной приматологом М. Чансом (Michael Chance). На материале 15-летнего изучения обезьян он выделил две преобладающие разновидности социальной организации этих животных: агонистическую2 (agonic) и гедонистическую (hedonic). Первый тип отличается высокой структурированностью с ярко выраженной иерархичностью отношений и стабильностью социальных позиций. Для агонистической модели характерно постоянное поддержание физической сплоченности членов группы. При этом рядовые животные не проявляют заметного любопытства ни по отношению друг к
1 Изложение данного сюжета даётся по работе: [Pierce, White, 1999].
2 Agonic, agonistic (англ.) — полемический, воинственный, враждебный, угрожающий.
134
Очерк 4. «Метафизика» социальности
другу, ни в отношении своего физического окружения; их внимание сфокусировано на вожаке, который является постоянным потенциальным источником угрозы и насилия.
Гедонистическая модель описывает иные структуру и характер взаимодействий. Здесь нет жестких «силовых» отношений доминирования / подчинения, а формирование статусных позиций происходит не столько за счет устрашения, сколько за счет завоевания «социального признания». Животные в таких группах ведуг достаточно свободный, рассредоточенный образ жизни, проявляя заметный интерес к физическим условиям своего окружения. Когда они воссоединяются, в группе царит праздник, «атмосфера карнавала».
Чанс полагал, что тот или иной тип социального поведения задан филогенетически. Однако М. Пауэр показала на примере шимпанзе, что один и тот же вид в разных условиях может вести себя по-разному, актуализируя те структурно-поведенческие потенции, которые отвечают параметрам среды.
Социоэкологи утверждают, что способны предсказать социальное поведение группы, если выявлены особенности ее ресурсного контекста. В частности, в работе Вудберна (Woodbum) показано, что ранние сообщества охотников и собирателей, жившие в условиях разбросанности, непредсказуемости и немедленного потребления ресурсов, обнаруживают много общего с гедонистической моделью социальной организации приматов. Переход к иному ресурсному контексту, характерному для жизни пастухов и земледельцев, вызывает соответствующий структурный ответ в социальных взаимодействиях. Появляется агонистическая система отношений, что отвечает концентрации ресурсов, их предсказуемости и отсроченности потребления.
Можно ли найти подтверждение социально-экологической концепции в современном обществе? Анализируя эту проблему, Б. Пирс и Р. Уайт использовали работу Бернса и Сталкера [Bums, Stalker, 1961]. Не будучи непосредственно связанной с биологической линией анализа, эта работа, однако, весьма сильно корреспондирует с последней. Бернс и Сталкер выявили две системы менеджмента: механистическую и органическую, которые могут быть сопоставлены с агонистической и гедонистической структурами социально-экологической модели.
Независимая переменная, определяющая тип менеджмента в схеме Бернса-Сталкера, — «уровень изменений» ("rate of change") — может быть проинтерпретирована как социоэкологическая ресурсная переменная. Стабильная экономическая среда характеризуется устойчивыми материально-финансовыми потоками. В этих условиях внутренние ресурсы легко доступны, хорошо обозримы и надежно предсказуемы. Стабильный и высоко предсказуемый ресурсный контекст поддерживает механистические (агонистические) системы, в то время как динамичная и мало предсказуемая ресурсная ситуация ведет к формированию органической (гедонистической) модели взаимоотношений.
Социально-экологическая теория предлагает перспективу, помогающую понять природу институциональных изменений и эффективно управлять ими. Она объясняет неуспехи многих организационных инноваций, рассчитанных на инициативу и групповое творчество людей, однако предпринятых в неадекватном «экологическом» контексте. «Социоэволюционная теория
4.4. Динамика системно-средового взаимодействия
135
показывает, — заключают Пирс и Уайт, — что до тех пор, пока ресурсы не будут восприниматься как рассредоточенные, "добываемые" свободно, а не в условиях конкурентного и установленного доступа, люди будут вести себя так, как будто они функционируют в рамках иерархической структуры. ...Менеджеры могут планировать и пытаться внедрять новые организационные формы, но если они не приведут ресурсный контекст в соответствие с желаемой моделью социальных взаимоотношений, устойчивые поведенческие предрасположенности погасят эффективность этих форм. Социо-эволюционная теория утверждает, что формальные организационные структуры должны строиться на основе комплементарных неформальных социальных структур, которые имеют свои истоки в глубоко врожденных, эволюционно сформировавшихся моделях социального поведения» [Pierce, White, 1999: 850].
Пластичность социальных структур, их связь с экологическими условиями обитания показана в целом ряде других исследований. Так, например, А. Фог пишет о наблюдениях Конни Андерсон над группой бабуинов: последняя меняла свою социальную организацию и способы организации брачных отношений в зависимости от присутствия хищников [Fog, 1999].
«Номогенетический» подход к анализу социальных структур, дополненный признанием регулирующего влияния среды, позволяет в общем виде понять не только параллелизм, но и феномен пре-адаптации— эволюционного возникновения таких морфологических и поведенческих решений, которые опережают требования условий обитания. Среда определяет принципиальные параметры контекста, в котором закладываются структурно сопряженные с ней потенции системы. Разворачиваясь, эти потенции могут опережать развитие среды, на которую они были изначально настроены. Более радикальный вариант этой идеи состоит в том, что система, раскрывая свои потенции, настраивает на них среду1.
4.4.	Динамика системно-средового взаимодействия
Классическое представление о механизме эволюции связано с идеей адаптации, понимаемой как приспособление (“survival of the fittest” — выживание наиболее приспособленных). Вместе с тем, биологическую адаптацию можно понимать не только как пассивное следование требованиям среды. Иной ракурс «приспособления» связан с формированием активного поведенческого ответа, вплоть до перестройки среды под потребности организма.
1 Заметим, что и в той, и в другой версии среда рассматривается как нечто небезразличное для функционирования системы, как то, с чем система так или иначе «считается».
136
Очерк 4. «Метафизика» социальности
Среда, с одной стороны, определяет реакцию, а с другой — выбирается для реализации определенной реакции. Это хорошо улавливается уже на уровне простого наблюдения. Растение в своем росте изворачивается так, чтобы получить максимум солнца, — это уже избирательное поведение. Даже наиболее элементарная и наиболее пассивная аверсивная реакция (реакция избегания) есть одновременно поиск лучшей среды. Хорошей моделью, демонстрирующей неоднозначность взаимоотношений организма со средой, является структура инстинктивного поведенческого акта1, в частности, его аппетентная (поисковая) стадия, представляющая собой активный поиск раздражителей, способных удовлетворить внутреннюю потребность.
По мере усложнения живых систем расширяется и диапазон того, что можно было бы назвать «формирующим ответом», — вплоть до создания такой коммуникационной среды, «которая согласуется с ...желаниями <человека>... и определяет функции, которые должны быть удовлетворены миром... в котором он хочет жить» [Матурана, 1995: 141].
Можно выделить три эволюционных уровня структурного сопряжения организма со Средой.
1.	Распознавание среды и адекватная реакция на ее параметры. Это наиболее элементарный уровень взаимодействия со средой, на котором встречаются два поведенческих ответа: аверсивная реакция (убегание) и «подстройка под среду» (определенные фенотипические проявления, отвечающие условиям среды, например, низкорослость растений и т. п.).
2.	Структурирование среды обитания, или настройка среды на потребности организма. Феноменологический диапазон этого типа ответа очень широк: от экологических до психологических ниш обитания, причем здесь можно говорить как о поиске адекватной ниши, так и о структурировании наличных ресурсов таким образом, чтобы они максимально удовлетворяли потребностям организма. Примерами такого рода активной адаптации может служить территориальное обустройство животных (гнезда, норы, плотины, тропы) — так называемые «сигнальные поля» [Наумов, 1973; Наумов, 1977], в которых исследователи усматривают прообраз объективированного мира человеческой культуры (см. Очерк 1, раздел 1.2).
На индивидуально-личностном уровне можно увидеть, что каждый человек создает вокруг себя свою собственную среду обитания, «отбирая» не только людей, но и ситуации, обстановку, поводы, стили коммуникации, рекомбинируя элементы своего окружения в уникальную психологи-
1 О структуре инстинктивного акта см. в разделе 1.1.
^.4. Динамика системно-средового взаимодействия	137
вескую конфигурацию. Подобные наблюдения хорошо проецируются на (^временные представления о психогенетике индивидуального развития.
Принципиальным условием, аксиоматически лежащим в основе психогенетического метода близнецов, является равенство среды социализации. Вместе с тем современные исследования подвергают сомнению аксиоматичность этого допущения. «В последние 5-10 лет, — пишут специалисты, — психогенетики обнаружили три весьма неожиданных явления: (а) у детей, растущих в одной семье, среда формирует скорее различия, чем сходства; (б) многие психологические инструменты, используемые для измерения характеристик среды, показывают неожиданно высокий уровень генетического контроля и (в) при разложении фенотипической дисперсии подавляющего большинства психологических признаков, изучаемых психогенетикой, роль общесемейной среды оказывается незначительной. Все это дает возможность сформулировать гипотезу о том, что люди создают или находят определенные средовые условия, соответствующие их генотипам, а не являются пассивными «жертвами» своих генов или «доставшейся» им среды. Иными словами, индивидуальный генотип оказывается «консгруктором» индивидуальной среды»; «...наследственность выступает "дирижером" средового "оркестра", организуя (скорее, стараясь организовать) индивидуальную мелодию для индивидуального генотипа... Результаты исследования множества различных характеристик среды, проведенного в рамках разных психогенетических методов, позволяют угверждать, что генетические факторы весьма существенно влияют на то, как мы накапливаем, выбираем и ищем среду, в которой наиболее адекватно сможет проявляться наш генотип. Вероятно, именно, она и оказывается актуальной для формирования индивидуальности» [Равич-Щербо и др., 2000: 128-129; 155].
Н. Луман предложил хорошую метафору такого рода взаимоотношений со средой — образ храма, который организует окружающее пространство путем «адресации» к себе. Переводя эту метафору на язык своей теории, Луман замечает: «...парадокс формы есть парадокс организации контекста путем само-референции» [Luhmann, 1990-в: 148].
3.	Создание среды обитания. В данном случае мы имеем в виду не «перегруппировку» наличных ресурсов, а создание новых физических и идеальных объектов. По-видимому, этот уровень активной адаптации специфичен для человека и связан с языком и культурой.
Вернемся к проблеме нефункционального социального поведения. Автономность (аутопойетичность) системы и активный модус ее существования хорошо объясняют описанный этологами феномен неадаптивно-сти многих форм социальных взаимоотношений. Социальная система воспроизводит себя, формируя свой собственный ресурсный контекст до тех пор, пока не сметается селективным давлением, идущим со стороны иной системы. Данную модель можно экстраполировать на все виды жи
138
Очерк 4. «Метафизика» социальности
вых систем, находящихся в подвижном равновесии с окружающей средой. В ее рамках становится понятным как неадаптивное репродуктивное поведение пингвинов1 («аутопойесис» живых систем), так и судьбы тупиковых социально-исторических систем, например, тоталитарных режимов («аутопойесис» социальных систем).
Живые и организмоподобные системы до известных критических пределов остаются стабильными, несмотря на нефункциональность отдельных элементов / структур. Пока это возможно, система поддерживает свои элементы «ради» сохранения общего системного равновесия — до тех пор, пока воспроизводство системы не встречает критического селективного давления со стороны иной системы. Так, биологический организм как целое воспроизводит себя до тех пор, пока это позволяют системы клеточного уровня. Психика человека устойчива до тех пор, пока не произошли критические изменения в системах органики. Социум воспроизводится до тех пор, пока это допускают системы «низшего» уровня (то есть индивидуально-психические системы). Иначе говоря, пределы автономности и самовоспроизводства живых и организмоподобных систем заложены на иных системных уровнях, которые выступают как ресурсная среда. В качестве такой ресурсной среды необязательно рассматривать только системы более низкого уровня. Модель может быть перевернута, и допустима схема обратного влияния — со стороны систем более высокого уровня. В самом деле, гибель организма неминуемо ведет к гибели клетки / генома (так происходит естественный отбор), органика человека до известных пределов контролируется психикой, а для выживания индивида критическое значение имеет социальная среда. Здесь нет никакого противоречия, поскольку отнесение той или иной целостности к системе или среде относительно: по отношению другу к другу автономные системы выступают именно как среда.
Системы не только создают друг для друга рамки воспроизводства. Изменения в одной системе провоцируют изменения в другой, и весь процесс может быть понят как взаимодействие по типу «наведенной эволюции». «Это различение мира / системы требуется, — пишет Луман, — в
1 В качестве одного из ярких примеров дисфункционального поведения биологи приводят кладку из двух яиц, существующую у одного из видов пингвинов. Первый птенец в таком выводке обычно погибает, и, следовательно, данная репродуктивная стратегия не имеет никаких адаптационных преимуществ, а напротив, связана с нецелесообразными энергетическими затратами. Единственное разумное объяснение данного феномена Е.Н. Панов видит в признании атавистического характера «этого признака, унаследованного от общего предка по типу генетического груза и устойчиво сохраняющегося миллионы лет, несмотря на свою очевидную неадаптивность» [Панов, 1983: 20-21].
4.4. Динамика системно-средового взаимодействия
139 .
качестве "мотора" для эволюции: структурные изменения в индивидуальных системах делают среду других систем более сложной, и они реагируют путем мобилизации новых возможностей, или путем адаптации, или индифферентно — в любом случае, путем повышения селективности своего состояния...» [Luhmann, 1990: 67].
* * *
Мы стремились показать, что все те критерии, на которые подспудно, как на непреложную аксиоматику, ориентируется социология в своем не-эксплицированном понимании социального, ни в коей мере не свидетельствуют об исключительности человека, а напротив — фундируют понимание социальности как универсального феномена жизни. Предлагаемый в Приложении «Словарь параллельных терминов естественно-научного и социогуманитарного тезаурусов» иллюстрирует это на конкретных примерах, а в следующем далее заключительном очерке предпринята попытка теоретически осмыслить феномен социальности и заключить его в строгие терминологические рамки.
Очерк 5
Социальность: от концепта к термину
5.1.	Исходные интуиции
«Социальное» представляет собой незаменимое слово тезауруса наук о поведении — в частности, социологии и этологии. Между тем, в лексиконе обеих наук оно выступает скорее в качестве концепта, нежели четко определенного научного понятия. На это как на серьезную научную проблему указывают как социологи1, так и этологи2.
В данном очерке мы попытаемся пройти путь от концепта к термину, эксплицировав явные и неявные установки, связанные со словом «социальное», и восстановив логические валентности, позволяющие ему удерживать центральную позицию в словарях наук о поведении.
(1)	Социальность есть феномен совместности
Исходная интуиция, лежащая в основе понятия «социальность» и не требующее предварительной теоретической рефлексии, — это концепт «совместности». Именно этот критерий служит отправным пунктом при определении данного понятия в общеупотребительном толковом словаре: социальность— «общественность, общежительность...» [Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля].
Совместность — необходимый, но явно недостаточный критерий социальности. Совместность можно трактовать физически и экологически, в этом отношении ничто не мешает говорить о социальности растений, и такого рода концептуализации действительно имеют место (см.: [Сукачев, 1915; Вагнер, 1912; Морозов, 1913; Dierschke, 1994]).
(2)	Социальность есть базирующееся на совместности особого рода взаимодействие
Сужение концепта «социальность» с помощью понятия «взаимодействие» дает некоторое приближение к сути искомого феномена. Так, это позволяет уйти от «социологии растений», поскольку в этом случае если и корректно говорить о взаимодействии, то скорее на уровне экосистемы,
«мы не знаем точно ни что такое общество, ни что такое социальное» [Бороноев, Смирнов, 2003].
«...информационное пространство < проблемы социальности > страшно зашумлено, концептуальная неясность» [Н.Г. Овсянников. Доклад «Социальность как потребность в партнере» на Московском этологическом семинаре 28.03.07].
5.1. Исходные интуиции
141
нежели непосредственно между ее «участниками». Данный критерий отвечает также интуиции, не позволяющей рассматривать как подлинно социальные такие формы совместного пребывания живых существ, как агрегации (скопления особей под действием какого-либо физического фактора, например, тепла), между представителями которых нет никакого взаимодействия.
В то же время, понятие «взаимодействие» имеет слишком большую область применения (включая физическое и химическое взаимодействие), чтобы считать его достаточным критерием социальности. Следовательно, необходимо говорить о взаимодействии особого рода.
Дальнейшее продвижение на пути от концепта к термину требует выяснения характера этого взаимодействия. Ближайшим ответом, к которому пропускает сегодняшний социологический дискурс, будет спецификация этого взаимодействия как базирующегося на общей смысловой перспективе.
(3)	Социальность есть взаимодействие, базирующееся на общей смысловой перспективе
В очерке 3-ем мы уже рассматривали такой подход к пониманию социальности и отвергли его как в междисциплинарном отношении тупиковый. Здесь мы возвращаемся к этой развилке с тем, чтобы подвергнуть ревизии само понятие «смысл». Действительно ли оно закрывает междисциплинарную перспективу анализа? Уже само предположение о наличии определенных интенций и ожиданий в действиях коммуницирующих животных1 заставляет в этом усомниться. Заметим, что сам Вебер счел необходимым поставить подобный вопрос. Он, однако, постановкой вопроса фактически и ограничился, явно не испытывая большого интереса к этой проблеме, а на уровне предпосылочных установок воспринимая ее как выморочную.
«Мы оставляем в стороне, — пишет Вебер, — вопрос, в какой мере поведение животных может быть нам “понятным” по своему смыслу, а также обратное: в какой мере смысл наших действий “понятен” животным — и то и другое очень неопределенно ио своему значению и своим фаницам, — другими словами, мы не ставим здесь проблему, в какой мере теоретически мыслима социология, изучающая отношение человека к животным (домашним и диким). ...Для понимания субъективного смысла в поведении животного мы либо вообще не располагаем верными средствами; либо располагаем ими в очень незначительной степени: известно, что проблемы психологии животных столь же интересны, сколь трудны. ...В какой мере можно надеяться на весьма
См. стр. 89-90 настоящей работы.
142
Очерк 5. Социальность: от концепта к термину
проблематичную возможность того, что удастся экспериментально установить ...наличие “психологической” и “смысловой” ориентации у животных, вряд ли может определить даже специалист. ...Совершенно очевидно, во всяком случае, что это не будет способствовать нашему “пониманию” социального поведения людей. Наоборот, в психологии животных мы пользуемся и должны пользоваться аналогиями с психикой людей» [Вебер, 1990: 617 - 619].
5.2.	Смысл в обыденной и научной интерпретации
Смысл — центральная и одна из наиболее плохо определенных категорий социогуманитарного анализа. Даже в психологии, имманентно, самим своим объектом (мыслящим, чувствующим, переживающим человеком) ориентированной, казалось бы, на проблематику смысла и на протяжении последнего времени усиленно над ней работающей, нет ясности в понимании данной категории1.
В целом кажется очевидным, что концепт смысла имеет две достаточно хорошо очерченные и, на первый взгляд, не пересекающиеся между собой зоны использования — специально-научную (семиотика) и зону обыденного дискурса, в которой смысл тесно связан с ментальностью человека и, более узко, с миром его осознанных (рефлексируемых) ориентаций и ценностей* 2. Второй подход, насыщенный скорее терминологически, нежели содержательно, вошел и в сферу социогуманитарного анализа как ценностно-оценочная парадигма смысла.
По Гуссерлю, смысл «интенционально содержится во внутренней сфере нашей собственной испытывающей, мыслящей, оценивающей жизни и формируется в нашем субъективном генезисе сознания» [Гуссерль, 1994-а: 10].
Иначе говоря, смысл есть то, что субъективно переживается и в чем субъект отдает себе отчет. В критерии самоотчета проявляется та активная роль сознания, что присуща только человеку и позволяет ему «конст
«Строго говоря, понятия “смысл” не было до недавнего времени — за этим словом стоял скорее «синкрет» в терминах Выготского или эвристическая метафора — ис моей стороны было бы излишней смелостью утверждать, что оно есть сейчас, хотя я занимался решением задачи построения непротиворечивой онтологии смысловой реальности на протяжении около 20 лет, обобщив результаты этой работы в монографии “Психология смысла”»...»)» [Леонтьев Д.А, 2005].
2
Выделенные «полюса смысла» хорошо описаны в работе Кравца: «...первый подход явно тяготел к экстернализму, указывая на противоположную слову вне-языковую реальность (вещи, свойства, ситуации и т.д.). Второй можно назвать ин-терналистским. Согласно ему, смысл слова следует искать в сфере сознания носителя языка, в мыслимом, подразумеваемом содержании слова» [Кравец, 2004].
5.2. Смысл в обыденной и научной интерпретации
143
руировать» действительность, что, собственно, и означает конструировать ее смыслы:
«Между сознанием и реальностью поистине зияет пропасть смысла» [Гуссерль, 1994-6: 11].
В традиционной логике социологического рассуждения смысл есть то, что человек привносит в мир.
Так, А.Ф. Филиппов пишет: «Мир смыслов, если следовать известному рассуждению Г. Риккерта, образуется потому, что человек соотносит мир ценностей и мир бытия» [Филиппов, 2008: 99 - 100].
Этот ракурс кажется настолько очевидным, что не требует проблема-тизации. Примечательно, что ни один словарь не дает социологического определения смысла— это, важнейшее для современного социогумани-тарного дискурса понятие используется в нем на уровне самоочевидного концепта, отвечающего феноменологической традиции истолкования смысла, в которой он «является базисным в трактовке ...человеческого бытия» [Кравец, 2004].
Смысл оказывается ничем не детерминированным (если не встать на позицию теологии) актом экзистенциального выбора человека. В логике этого подхода бессмысленно задавать вопрос об истинном, объективном, внесубъектном содержании смысла. Попытки такого рода Вебер, основавший смысло-ориентированную парадигму социологического рассуждения, с самого начала отмел как догматические:
«Слово “смысл” имеет здесь два значения. Он может быть; а) смыслом, действительно субъективно предполагаемым действующим лицом в данной исторической ситуации, или приближенным, средним смыслом, субъективно предполагаемым действующими лицами в определенном числе ситуаций; б) теоретически конструированным чистым типом смысла, субъективно предполагаемым гипотетическим действующим лицом или действующими лицами в данной ситуации. Здесь вообще не идет речь о каком-либо объективно “правильном” или метафизически постигнутом “истинном” смысле. Этим эмпирические науки о действии — социология и история — отличаются от всех догматических наук — юриспруденции, логики, эгики, — которые стремятся обнаружить в своих объектах “правильный”, “значимый” смысл» [Вебер, 1990: 603].
В дальнейшем социология не занималась этой проблематикой вообще, а в смысле видела самоочевидный, не требующий каких-либо специальных обоснований критерий «истинно человеческого»— глубинный экзистенциально-личностный и в принципе не верифицируемый феномен.
144
Очерк 5. Социальность: от концепта к термину
Не есть ли это «слепое пятно»1 в социологии и отчасти вообще в гуманитарном регионе знания?
Делая акцент на субъективно постигаемом смысле (личностном смысле, по А.Н. Леонтьеву2), легко придти к эпистемическому пессимизму, открыто сформулированному в следующем, например, высказывании:
«Смысл, вслед за А.Н. Леонтьевым..., мы пониманием как объект когнитивной природы, носящий личностный характер и, как таковой, действительный в полном объеме лишь для его носителя. Смысл принадлежит преимущественно образно-чувственной сфере и поэтому, строго говоря, он некоммуницируем... Смысл лежит за пределами дискурсивного мышления и за пределами языка» [Касевич, 1988: 238].
Однако, если говорить о смысле предельно антропоцентрично, как о чисто субъективном, личностно укорененном конструкте, существование этого феномена становится столь же проблематичным для человека, как и для животного. Или, наоборот, столь же допустимо для животного, как и для человека. В самом деле, в понимании смысла как некоего активного — избирательного — отношения индивида к миру есть место и биологическим наблюдениям. К подобному допущению приходили исследователи, задававшиеся вопросом о генезисе смысла.
Так, М. Мерло-Понти в книге «Структура поведения» вводит «понятие смысла как основного организующего принципа поведения живых систем. “Единица физических систем есть связь, единица живых организмов— значимость. Координация на основе законов, привычная для физического мышления, не исчерпывает феномены жизни, оставляя остаток, подчиняющийся иному виду координации — координации на основе смысла”»3.
А.Н. Леонтьев начинал рассмотрение проблематики смысла с биологических смыслов, присущих животным. Как подчеркивает Д.А. Леонтьев, биологический и интеллектуальный наследник выдающегося отечественного психолога, у А.Н. Леонтьева понятие смысла «...изначально характеризует реальные жизненные отношения как че
Термин офтальмологии, введенный Н. Луманом в социологический аппарат в качестве мегафоры (см.: [Луман, 2004: 46, 97 и далее]).
2 „
«В отличие от значении, личностные смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего "надындивидуального", своего "не психологического" существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания» [Леонтьев А.Н, он-лайн].
з
Merleau-Ponty М. La structure du comportement. 5 ed. Paris: P.U.F., 1963. p. 168-169 // Цит. по: [Леонтьев Д.А., 2003: 18].
5.2. Смысл в обыденной и научной интерпретации
145
ловека, так и животного. ...Тем самым проблема смысла была вынесена из плоскости сознания в плоскость порождающих это сознание реальных жизненных отношений субъекта» [Леонтьев Д.А., 2003: 82-83].
В семиотике “смысл” представляет собой элемент знака, причем элемент самый главный, конституирующий, связывающий “имя” и “вещь”. В концепте смысла находится точка тяжести самого понятия «знак» и его предназначение — быть информационным заместителем. Действительно, бывают знаки без денотатов («вещей»), но не бывает знаков без смысла.
Согласно Фреге, смысл есть «способ данности [обозначаемого]» [Фреге, 1997: 26], некоторое общеразделяемое представление1 о наполнении имени, о сущностных характеристиках того референта (реального или воображаемого), к которому имя отсылает.
По Павилёнису, смысл, или «концепт2 можно рассматривать как интенсиональную функцию, определяющую множество объектов, или предметов; значениями такой функции, очевидно, могут быть как объекты (предметы) действительного мира, так и объекты (предметы) возможных миров»; «В более строгом смысле концепт может рассматриваться как интенсиональная функция от возможного мира к его объектам» [Павилёнис, 1983: 102; 240].
Иными словами, смысл есть своего рода вектор от имени к референту. Когда в глазах кого-то этот вектор уходит в пустоту, говорят о бессмысленности. Понимание смысла как движения от имени к референту (или, в познавательном процессе, от референта к имени: назвать — значит понять, придать смысл) кажется довольно удачным инструментальным ходом, позволяющим схватить трудноуловимую сущность смысла. Во всяком случае, подобный абстрактный семиотический подход кажется более убедительным, нежели попытки раскрыть категорию «смысл» через психическую деятельность субъекта.
Однако оба подхода (и гуманитарный, и семиотический) пока еще слишком сильно нагружены субъективностью. По сути, нам удалось лишь в первом случае — расширить понимание смысла до общебиологических границ, во втором — дать некоторое его формальное описание. Попробуем сделать вторую итерацию, сдвинув фокус внимания от субъекта к среде, в которой он действует и в которой достигает понимания.
В этом ракурсе смысл некоего феномена / события можно определить как включенность в контекст. Подобный заход на проблематику смысла, предложенный еще, как утверждает Д.А. Леонтьев, в XVI веке Флациусом
Фреге подчеркивал, что смысл следует отличать от субъективных представлений о содержании знака (См.: [Фреге, 1997: 28 - 29]).
2
В семиотике “смысл” и “концепт” употребляются как равнозначные понятия.
146
Очерк 5. Социальность: от концепта к термину
Матиусом Иллирийским [Леонтьев Д.А., 2003: 9], кажется весьма продуктивным как некая общая мета-рамка обсуждения, в которую вписывается, пожалуй, любое специфицированное (биологическое, семиотическое, лингвистическое, социологическое, психологическое) понимание смысла. Так, для всякого живого существа смысл чего-либо определяется включенностью в привычный контекст жизнедеятельности. Если событие распознаётся как релевантное этому контексту, оно наделяется смыслом — становится значимым, важным, существенным, заслуживающим внимания. Всё, что выходит за рамки контекста или растворяется в нем, воспринимается как бессмысленное (вспомним этнометодологические эксперименты, показавшие сложность экспликации рутинных смыслов, утопленных в повседневности). Случаи минимальной и максимальной включенности в контекст задают полюса смысла. По удачному выражению А.С. Кравца, «все правильные смыслы располагаются между тавтологией и абсурдом» [Кравец, 2004].
Смысл есть способ выделить в хаосе вещей и процессов информационные комплексы, важные для субъекта. Важные — это те, что распознаются как таковые в данном контексте, то есть пространстве той семиотической среды, в которую погружен субъект (заметим, что этим субъектом может быть не только человек и даже не только особь). Важность и смысл задаются контекстом1. То, что в одном контексте воспринимается как неважное или даже бессмысленное, в другой исполнено глубочайшего смысла. Это — почти тривиально. Но обратим внимание на то, что уже здесь заложен принципиальный антисубъектный поворот: смысл есть функция не психики, но структур. Смысл создается не личностью, но контекстом. А личность есть не более чем инструмент, связывающий контекст и происходящее.
Разумеется, в каждом конкретном случае контекст будет своим, но, по-видимому, в каждом контексте смысл будет выступать в качестве “tak-en-for-granted2 категорий” — того, что не рефлексируется и рефлексия по поводу чего только затрудняет коммуникацию.
Подобный подход к смыслу в современной социологии инспирирован работами Лумана, считавшего неудовлетворительными «классические ан
1 Это хорошо схвачено в модном слове «дискурс». Согласно одному из, пожалуй, самых удачных определений, дискурс есть всё то, что может быть сказано в пространстве данной коммуникации. Заметим “на полях”: мы не уверены, что научная коммуникация должна строиться по модели дискурса. Скорее, она должна стремиться к выходу за рамки, заданные дискурсом, поскольку мета-задачей любой науки является преодоление своих собственных пределов.
2
То, что не обсуждается, воспринимается как само собой разумеющееся.
5.2. Смысл в обыденной и научной интерпретации
147
тропоморфизмы, которые опираются на гипотезы о “человеке” и, соответственно, истолковывают смысл “субъективно”» [Луман, 2004: 153]. В полном соответствии со своей «антигуманистической» концепцией Луман постулировал инструментальную природу смысла:
«Смысл существует исключительно как смысл использующих его операций, а значит, лишь в тот момент, когда он этими операциями опре-Р	деляется — не раньше и не позже. Поэтому смысл — это продукт опе-
раций, использующих смысл, а не какое-то свойство мира...» [Луман, 2004: 45].
Последовательное развитие такого инструментального подхода проделано в коннективной концепции смысла А.Ю. Антоновского.
«Смысл, — подчеркивает автор, — это не герменевтическое, не семантическое, не логическое понятие»; «Смысл имеет все то, что подсоеди-s	нилось, встроилось во временную последовательность событий» [Ан-
тоновский, он-лайн-а].
«Коннективность (подсоединимость),— резюмирует автор,— критерий осмысленности, а не наоборот, как может показаться на первый взгляд» [Антоновский, он-лайн-б].
Несмотря на «антигуманистичность», «холодную» функциональность, да и просто непривычность такого подхода, именно он позволяет понять то особое значение, которое гуманитарные науки придают категории «смысл». Смысл — это тот канал (Луман предпочитает слово «медиум»), посредством которого внешний мир становится доступным ауто-пойетической системе:
«...оперирующие системы остаются связанными со своим медиумом — смыслом. Лишь он один дает им реальность в форме последовательной актуализации собственных операций» [Луман, 2004: 55-56].
Смысл, подчеркивает Антоновский, обеспечивает «коннективность через отсылку к внешним референтам» [Антоновский, он-лайн-б].
Придав этим рассуждениям чуть больше «теплоты», можно сказать, что смысл есть способ ориентации в мире. В зависимости от того, в каком «регистре» этого мира обитает субъект, те феномены и будут обретать для него смысл — то есть выступать ориентирующим инструментом. В одном случае это может быть комплекс распознаваемых запахов, в другом — набор экзистенциальных ценностей. Ничто не мешает именно так интерпретировать следующие, гораздо более «прохладные» рассуждения Лумана:
«Результат ...повторного вхождения, очевидный для самой системы, в дальнейшем и будет обозначаться понятием “смысл”. Если принять эту теоретическую установку, можно уже не исходить из некоторого наличного смысла, который бы состоял из вещей, субстанций, идей, и уже не обозначать их целостность (universitas гегшп) понятием мира. ...мир является безмерным потенциалом неожиданного, виртуальной
148
Очерк 5. Социальность: от концепта к термину
информацией, которая, однако, необходима системам для производства информации или точнее, для того, чтобы избранным раздражителям придать смысл информации» [Луман, 2004: 47].
Подобный «коннективный», или функционально-контекстуальный подход к смыслу вполне интерпретируем семиотически. Смысл есть движение от имени к референту. Смысл есть то, что обеспечивает имени референцию за счет встраивания в семиотический контекст, подсоединения к цепи предшествующих знаковых конструкций. В этом отношении ан-тропо-фокусированное выражение «наделить смыслом» уводит к ненужным субъективно-ценностным коннотациям. «Наделить смыслом» в семиотическом плане означает «наделить местом», «выделить место» в цепи уже осмысленных образов.
5.3.	Социальность и проблема смысла:
к выработке междисциплинарного термина
Все представленные выше трактовки смысла в равной мере применимы как к человеку, так и к non-human animals. Действительно, и нестрогая интерпретация смысла как понимания сути происходящего (угроза или приглашение к игре?), и более строгий семантический подход к смыслу как способу связи имени' и референта, и коннективная трактовка смысла — всё это абсолютно точно описывает ту ключевую его роль, которую он играет в жизнедеятельности любого живого существа. При этом совершенно неважно, как происходит распознавание смысла — врожденным или приобретенным способом. В том, что для человека смысл приобрел рационально-ценностную оболочку, следует видеть скорее итог длинного эволюционного пути, нежели разрыв с миром естественной необходимости. Впрочем, никто не отменял и предыдущие «достижения»: как было показано выше, огромный пласт социальных взаимодействий человека основан на врожденном распознавании значимых, исполненных смысла стимулов.
Очерченная выше инструментальная трактовка смысла пропускает к социальности животных, однако создает серьезные препятствия для выработки ее междисциплинарно корректного определения. Дело в том, что ничто не мешает подобным образом интерпретировать клеточные и даже
«Имя» может быть выражено не вербально, а в виде позы, жеста, гримасы, метки. В более вольной формулировке можно было бы сказать «связи знака и референта».
5.3. Социальность и проблема смысла
149
химические взаимодействий. Неслучайно биосемиотика претендует сегодня на статус семиотической мета-науки1.
Для того чтобы продвинуться дальше в развитии семиотического подхода к социальности, необходимо дистанцироваться от эндосемиотики2. Можно ли ген, или кодон, или сигнальный пептид рассматривать как знак? Здесь полезно вспомнить, что знак по своей сути есть информационный заместитель, посредник — то есть некий образ, который позволяет судить о замещающем феномене. Этот образ не должен совпадать с обозначаемым. Он создается смыслом и должен храниться где-то отдельно. А для этого должно быть нечто (скорее— некто), способное этот образ воспринять (или не воспринять — в силу, например, недостаточной обученности). Так, когда мы говорим о запаховой метке, субъектом восприятия ее является живое существо, для которого за этой меткой стоит образ социального партнера.
Интерпретировать в той же логике знаковость гена гораздо сложнее. Можно ли считать, что ген — это образ белка или геном — образ организма, или что для транспортной РНК кодон есть образ соответствующей аминокислоты? Подобные литературные обороты могут украсить речь, однако вряд ли будут релевантны в качестве научной модели. Где в транспортной РНК хранится образ аминокислоты и как он извлекается, мы не знаем. У живого организма для хранения и извлечения таких образов существует нервная система.
Таким образом, для того чтобы корректно оперировать понятиями «знак» и «смысл», необходимо сделать шаг назад и вернуться к субъекту осмысления. Задача состоит не в том, чтобы вернуть ему «смыслополагающие права». Мы по-прежнему склонны придавать ему скорее «техническое» значение «инструмента», не столько продуцирующего, сколько извлекающего смысл. Однако здесь для нас важно обратить внимание на то, что между означаемым и означающим существует онтологическая
«...жизнь ...организована семиотически. ...Согласно биосемиотической концепции, жизнь пронизана знаково-смысловыми (семиотическими) процессами. ...Возможно, смысл органической эволюции состоит именно в развитии все более и более изощренных семиотических средств для выживания в семиосфере» [Hoffmeyer, on-line]; «’’Очевидно, что наличие знаков, значений и смыслов — специфическая фундаментальная особенность живых систем, включая разумные, — начиная с их молекулярной организации. Таким образом, биосемиотика может стать основой как для семиотики, так и для биологии.” (J.Hoffineyer и его датские коллеги)» [Седов, он-лайн-а].
2
«Эндосемиотика — область науки, изучающая внутриорганизменные знаковые системы и процессы» [Седов, он-лайн-б].
150
Очерк 5. Социальность: от концепта к термину
пропасть, и преодолеть ее можно только путем установления смысловой связи, возникающей как некий образ в сознании субъекта. Это — тот важный момент, который упущен в инструментальной трактовке смысла и отсутствие которого стирает грань между взаимодействиями биохимического и организменного уровня.
По-видимому, во всех тех случаях, когда мы имеем дело с химическими, биохимическими и физическими взаимодействиями, правильнее говорить о механизме комплементарной связи как о процессе, предшествующем распознаванию. Транспортная РНК комплементарно связывает кодон и соответствующую аминокислоту, но она не видит в кодоне образа аминокислоты (просто потому, что ей нечем видеть).
Дальнейшее обсуждение этих сюжетов вряд ли будет плодотворно без профессионального участия биологов. В качестве предварительного и в определенной степени конвенционального решения, которое позволит нам продвинуться дальше в разработке семиотической трактовки социальности, мы ограничим класс социальных взаимодействий теми, в которых участвуют живые существа, обладающие нервной системы и, соответственно, определенными психическими возможностями. Возможно, когда-нибудь такая конвенция потребует пересмотра, однако на сегодня расширять понятие социального взаимодействия за названные границы не представляется продуктивным. Исходя из этого, мы будем считать социальными взаимодействия, наблюдаемые в пчелином рое, но не будем считать таковыми взаимодействия растений, кораллов, а также взаимодействия клеточного уровня.
Таким образом, в отношении междисциплинарного статуса смысла мы остаемся на позиции, сформулированной еще А.Н. Леонтьевым, который писал: «Проблему смысла надлежит ставить исторически. Понятие смысла означает отношение, возникающее вместе с возникновением той формы жизни, которая необходимо связана с психическим отражением действительности, т.е. вместе с психикой. Это и есть специфическое для этой формы жизни отношение» [Леонтьев А.Н., 1994: 207-208].
Предпринятый нами анализ позволил вернуться к фундаментальной социологической интуиции, связывающей смысл с онтологией социального взаимодействия. Однако сам концепт смысла радикально переопределяется: вместо классической для социальной науки веберианской субъективно-ценностной его версии мы принимаем контекстуальную трактовку, совместимую с семиотической перспективой анализа. Такой подход служит обоснованию семиотической природы социального, что, на наш взгляд, задает весьма эвристичный и плодотворный ракурс в исследовании соответствующих феноменов (см.: [Шмерлина, 2006-6]).
5.3. Социальность и проблема смысла
151
(4) Социальность есть базирующееся на общей смысловой перспективе взаимодействие, участниками которого являются существа, обладающие нервной системой
Любое социальное взаимодействие базируется на знаке и, соответственно, органически сопряжено со смыслом. Контекстуальная трактовка последнего применима как к человеку, так и животным. Одновременно она позволяет отделить физические и биохимические взаимодействия от взаимодействий, в которых участвуют целостные организмы.
Критерий общей семиотической перспективы заставляет предположить, что социальность — это взаимодействие, совершаемое между кон-спецификами. Такой подход в целом представляется разумным, однако он требует объяснения ряда феноменов, которые очевидным образом ему противоречат. В частности, как быть со взаимодействием в системе «хищник / жертва»? Нет сомнений, что в него вовлечены богатейшие семиотические ресурсы — достаточно вспомнить знаменитый «глазчатый рисунок» на крыльях бабочек. Попытка обойти подобные трудности простейшим образом, исключив из «социального» случаи врожденной чувствительности к такого рода знакам, не только нелогична с точки зрения идей, высказанных ранее, но и непродуктивна по существу, потому что в значительном числе случаев умению распознавать хищника животные учатся от своих старших соплеменников, то есть перенимая традиции сообщества.
Принятая нами установка на над-дисциплинарный анализ социальности не позволяет отмахнуться от подобных вопросов. Решение их возможно на пути, заданном лумановской концепцией коммуникации. Коммуникация, по Луману, — это операция, обладающая селективной силой: она подсоединяет следующую релевантную операцию и формирует авто-референциальное поле взаимодействий, как актуализированных, так и потенциальных.
Если «исходить из коммуникации как из элементарной операции, воспроизводство которой конституирует общество» [Луман, 2004: 161], то можно разделить все взаимодействия на (А) класс коммуникаций, открывающих путь дальнейшим коммуникациям (то есть класс воспроизводящихся операций), и (Б) класс коммуникаций, блокирующих последующую коммуникацию. Очевидно, что описанные выше случаи, отвечающие модели «хищник - жертва», относятся к классу Б, интуитивно не воспринимаемому как класс социальных взаимодействий. В качестве дополнительного параметра можно предложить структурный критерий, заставляющий обратить внимание на то, приводит ли взаимодействие к формированию устойчивых конфигураций. Наличие повторяющихся структур-практик (поддерживаемых, в идеальной модели, не только непосредст
152
Очерк 5. Социальность: от концепта к термину
венно физическими, но и ритуальными действиями) позволяет говорить о том, что мы имеем дело с феноменом социального.
(5) Социальность есть базирующиеся на общей смысловой перспективе взаимодействия живых существ, преимущественно конспецификов, совершаемые как цепь подсоединяющихся коммуникаций и образующие устойчивые структуры.
* * *
Человек как индивид, взятый в контексте его непосредственного окружения, остается в значительной степени существом природно детерминированным. Любая ситуация человеческой повседневности (его проксимального социального мира) прозрачно биологична. Неслучайно так убедительно выглядят этологические интерпретации элементарных форм социальных взаимодействий (мать - ребенок, дружеский союз, групповая иерархия и т. п.), социализации, невербальной коммуникации, аффективных реакций, территориального поведения человека. Микромир человека естественен и природен. Парадокс заключается в том, что, используя и развивая то и только то, что он получил от природы, человек создает особую среду, «обитателями» которой являются идеи и концепты, умозрительные конструкции, духовно-нравственные комплексы, а также надличностные социальные структуры, известные в социологии под понятием «социальный институт».
Этот мир надындивидуальных сущностей, порожденных человеком и властвующих над ним, вступает в активное взаимодействие с природными факторами социальности, оттесняя их в тень и создавая иллюзию того, что «социальный порядок — это человеческий продукт или, точнее, непрерывное человеческое производство», что он «не является частью “природы вещей” и не возникает по “законам природы”», а «существует лишь как продукт человеческой деятельности» [Бергер, Лукман, 1995: 31]. Мы постарались показать, что это — не так. Остается распутать сложную игру природных и социокультурных сил, участвующих в создании этого порядка, и понять, что же такое собственно человеческая социальность и в какой мере своим возникновением она обязана человеку1.
Эти вопросы специально рассматриваются в готовящейся к изданию книге «Семиотические грани социальности».
Словарь параллельных терминов естественно-научного и социогуманитарного тезаурусов1
Так как мы видим, что истина состоит в правильной расстановке имен в наших утверждениях, то человек, который ищет точной истины, должен помнить, что обозначает каждое употребляемое 1	им имя, и соответственно этому поместить его; в противном слу-
чае он попадет в ловушку слов, как птица в силок, и, чем больше усилий употребит, чтобы вырваться, тем больше запутается... Отсюда видно, насколько необходимо каждому человеку, стремящемуся к истинному познанию, проверять определения прежних авторов и или исправлять их, если они небрежно сформулированы, или формулировать их самому заново. Ибо ошибки, сделанные в определениях, увеличиваются сами собой по мере изучения и доводят людей до нелепостей, которые в конце концов они замечают, но не могут избежать без возвращения к исходному пункту, где лежит источник их ошибок [Гоббс, 1991. С. 25-26].
Задача данного словаря — показать терминологическую близость научного аппарата социологии и биологии. Мы стремились дать типичные определения, принятые сегодня в регионах социологического и биологического знания, безотносительно того, считаем ли мы их правильными и инструментально полезными, или нет. Что касается синтетических определений, то они выбирались или формулировались автором таким образом, чтобы представить своего рода междисциплинарный «сухой остаток» — то есть отразить те аспекты определяемого феномена, которые присутствуют в поведении как человека, так и животных. При этом мы, разумеется, исходили из того, что данные аспекты имеют отношение к сущностным, а не периферийным сторонам определяемого феномена. Столь же несомненно, что некоторые термины далее могут и должны быть специфицированы с учетом той области, в которой они будут применяться, и тех исследовательских задач, которым послужат.
АГРЕССИЯ, АГРЕССИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
В социогуманитарном знании:
“Индивидуальное или коллективное поведение, действие, направленное на нанесение физического или психологического вреда, ущерба либо на уничтожение другого человека или группы людей” [Психология: 9];
1 Автор выражает глубокую признательность Елене Анатольевне Гороховской за плодотворное обсуждение материалов данного словаря.
154
Словарь
“Поведение, направленное на умышленное причинение вреда себе и (или) другим людям. ...форма деструктивного индивидуально людского, биологического или социального поведения” [Википедия].
В биологии:
“Действия животного, адресованные другой особи и приводящие к ее запугиванию, подавлению или нанесению ей физических травм” [БЭС: 8-9].
“Применение силы животным с целью достижения или защиты ресурсов, таких как пища, территория, репродуктивная возможность или партнер и защита потомства” [Glossary of common neuroscience terms];
“Поведение, посредством которого человек или животные отстаивают собственные интересы, преодолевая сопротивление других” [Eibl-Eibesfeldt, 1989:364].
“Обобщенный термин для всех видов атакующего, защитного и угрожающего поведения. В ряду необходимых различий наиболее отчетливым представляется различение между внутривидовой и межвидовой агрессией.....Внутривидовая и межвидовая агрессия различаются типом сопер-
ничества: между членами одного вида типичным является ритуализированное соперничество, для межвидовой агрессии более характерна борьба с нанесением физического вреда. Биологическое значение внутривидовой агрессии часто обсуждается в этологической литературе. Практически нет сомнений в том, что она способствует установлению адаптивной социальной организации, характерной для данной вида...” [Immelmann, Beer, 1989:8-9].
В философско-биологическом смысле — активная доминанта жизни, связанная с борьбой за жизненные ресурсы.
Синтетическое определение:
Действия, несущие угрозу (в виде прямого нападения / защиты или демонстрации агрессивных намерений) индивидуальному или коллективному субъекту.
АДАПТАЦИЯ
В социогуманитарном знании:
Приспособление субъекта (индивида или группы) к изменяющимся экономическим, политическим, социальным, культурным, социально-психологическим условиям жизнедеятельности;
Социальная адаптация — “приведение индивидуального и группового поведения в соответствие с господствующей в данном обществе, классе, социальной ipynne системой норм и ценностей” [БСЭ].
В биологии:
“Приспособление к условиям, аккомодация” [Immelmann, Beer, 1989: 4];
“Процесс приспособления организма к внешним условиям в процессе эволюции, включая морфофизиологическую и поведенческую составляющие” [Википедия];
Словарь
155
“Развитие любого признака, который способствует выживанию вида и его размножению” [Энциклопедия «Кругосвет»];
“Совокупность морфологических, поведенческих, популяционных и других особенностей данного биологического вида, обеспечивающая возможность специфического образа жизни в определенных условиях внешней среды” [БЭС: 10].
Как правило, биологические определения адаптации фокусируются на “идее компенсаторных изменений, либо краткосрочных (происходящих в ответ на отдельные стимулы или жизненный опыт в целом), либо долгосрочных (происходящих, например, вследствие климатических сдвигов)” [Glossary...]. Эта же особенность отличает и определения, формулируемые в домене социогуманитарного знания.
Синтетическое определение:
Формирование “структурного сопряжения” в системе “организм  внешняя среда”; “творческий” (внутренне обусловленный) ответ системы на требования среды, вплоть до приспособления среды к требованиям организма.
АЛЬТРУИЗМ
В социогуманитарном знании:
“Бескорыстная забота о благе и интересах других людей” [Шмерлина ИА. Альтруизм // БРЭ: 571];
“Нравственный принцип, согласно которому благо другого и он сам нравственно более значимы, чем собственное «Я» и его благо” [ФЭС: 21].
В биологии:
“Действия одного индивида, направленные на другого, при которых приспособленность альтруиста снижается, а реципиента— возрастает” [Glossary...];
“Инадаптивное с точки зрения особи поведение” [Попов, 2006: 335];
“Неэгоистичное поведение. Поведение, при котором животное, безотносительно его собственного благополучия, действует в пользу другого представителя своего вида” [[Immelmann, Beer, 1989: 4].
Синтетическое определение:
Поведение, при котором индивид / особь действует в пользу другого (других), не преследуя при этом собственных интересов.
БРАК, БРАЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
В социогуманитарном знании:
“Социально организованные половые отношения между мужчиной и женщиной” [Бурова С.Н. Брак // Социология];
“Исторически обусловленная, санкционированная и регулируемая обществом форма отношений между женщиной и мужчиной, устанавливающая их права и обязанности по отношению друг к другу и к детям” [Харчев А.Г., Першиц А. И. Брак // БСЭ].
156
Словарь
В биологии:
Относительно устойчивый союз половых партнеров, ориентированный на выращивание потомства; у некоторых видов устанавливается задолго до начала сексуальных отношений (т.н. этап помолвки).
Синтетическое определение:
Форма устойчивых взаимоотношений между сексуальными партнерами.
ВЗАИМОПОМОЩЬ
В социогуманитарном знании:
Фоновое лексическое значение — “оказание помощи двумя или несколькими лицами друг другу” [Толковый словарь русского языка Ушакова] как осознанное и целенаправленное действие.
В биологии:
“Форма отношений между особями одного или разных видов, когда каждая из взаимодействующих особей извлекает для себя определенные выгоды, используя те или иные биологические особенности партнёра (партнёров), причем полезные результаты взаимопомощи всеми его участниками используются одновременно” [БЭС: 94].
Синтетическое определение:
Форма взаимоотношений между индивидами, при которой каждая нз сторон извлекает для себя определенные выгоды. В поведении человека имеет долгосрочную перспективу, выступая как “взаимный обмен вознаграждениями”, не предполагающий непосредственно- сиюминутного эквивалентного действия.
ГРУППА
В социогуманитарном знании:
“Ограниченная в размерах общность людей, выделяемая из социального целого на основе определенных признаков” [Карпенко Л.А., Петровский А.В. Группа // Социальная психология];
ч
Группы социальные— “относительно устойчивые совокупности людей, имеющих общие интересы, ценности и нормы поведения, складывающиеся в рамках исторически определённого общества” [Лапин И.Н. Группы социальные // БСЭ].
В биологии:
Совокупность особей, взаимодействующих и/или находящихся в пространственной близости.
Синтетическое определение:
Совокупность индивидуумов, выделяемая по определенным критериям.
ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ
В социогуманитарном знании:
’’Растущая специализация частей общества, порождающая большую неоднородность” [Аберкромби, 1999: 78];
Словарь
157
Социальная дифференциация — “как наличие в обществе социальной структуры, так и процесс, ведущий к возникновению новых видов деятельности, ролей и групп, для выполнения новых функций” [Википедия].
В биологии:
Развитие объектов живой природы (организма, сообщества, таксономической группы), сопровождающееся усилением неоднородности, выделением отдельных подсистем, в ряде случаев ведущее к автономизации последних.
Синтетическое определение:
“Сторона процесса развития, связанная с разделением, расчленением развивающегося целого на части, ступени, уровни” [ФЭС: 170]. Один из универсальных (наряду с интеграцией) механизмов развития органических систем.
ДРУЖБА
В социогуманитарном знании:
Персонифицированный союз между ограниченным числом людей (как правило, двумя — тремя), предполагающий взаимную симпатию и поддержку в различных жизненных ситуациях.
В биологии:
Устойчивые персонифицированные связи между ограниченным числом особей (как правило, двумя — тремя), которые проявляются как длительное совместное пребывание, часто — взаимопомощь, совместные игры и кормление.
Синтетическое определение:
Устойчивые персонифицированные связи, в основе которых лежит беско-. ’ рыстное (не связанное с какой-либо прагматической целью) предпочтение общества друг друга.
ЗНАК
В социогуманитарном знании:
“Материальный предмет (явление, событие), выступающий в качестве представителя некоторого другого предмета, свойства или отношения и используемый для приобретения, хранения, переработки и передачи сообщений (информации, знаний)” [ФЭС: 191].
В биологии:
Информационный посредник; чувственно воспринимаемый фрагмент действительности, репрезентирующий значимую для особи информацию.
Синтетическое определение:
“Материальный предмет (явление, событие), выступающий в качестве представителя некоторого другого предмета, свойства или отношения и используемый для приобретения, хранения, переработки (последнее — только у человека— И.III.) и передачи сообщений (информации...)” [ФЭС: 191].
158
Словарь
ИГРА; ИГРОВОЕ ПОВЕДЕНИЕ
В социогуманитарном знании:
Разнообразные виды непродуктивной деятельности, не имеющие прагматической цели.
В биологии:
Поведение животных, не обусловленное естественно-биологической необходимостью (целями выживания, репродукции, повышения комфортности существования и т.п.).
“Игра представляет собой поведение, совершаемое без того «момента всамделишности» (the ‘serious point’), который присутствует в соответствующем поведении, совершаемом в нормальном контексте. ...биологическое значение игры состоит в том, чтобы дать возможность животному ...приобрести уверенность и ловкость в обращении со своим телом и освоить способы овладения миром как в физическом, так и социальном плане”” [Immelmann, Beer, 1989: 223 - 224].
Синтетическое определение:
“Термин, обозначающий широкий круг деятельности животных и человека, противопоставляемой обычно утилитарно-практической деятельности и характеризующийся переживанием удовольствия от самой деятельности” [ФЭС: 195].
ИЕРАРХИЯ СОЦИАЛЬНАЯ
В социогуманитарном знании:
Система соотносительных позиций индивидов и социальных групп, задающая неравный уровень доступа к ресурсам и неравный объем организационно-управленческих обязанностей. На макроуровне, когда элементом иерархической системы выступает социальная группа, совпадает с понятием “социальная стратификация”.
В биологии:
Система доминирования, или соотносительных позиций персонально узнаваемых членов сообщества; задает неравный уровень доступа к ресурсам и неравный объем организационно-управленческих обязанностей;
“Система поведенческих связей между особями в группе, регулирующая их взаимоотношения и доступ к пище, убежищу, особям противоположного пола. ...является лишь одним из регуляторов жизни группы... При изучении сложноорганизованных группировок (у общественных насекомых, приматов) эта концепция постепенно уступает место иным подходам (например, исследованию внутрифупповой структуры с точки зрения функциональных ролей)” [БЭС: 223].
“Упорядоченное распределение «прав и обязанностей»— старшинства и субординации — внутри группы животных, живущих совместно. Более сильный или более опытный индивид занимаег более высокий ранг и, соответственно, пользуется определенными привилегиями, а именно, приоритетным доступом к ресурсам. ...Ранговый порядок может включать представителей обоих полов или существовать отдельно для каждого пола.
Словарь
159
В последнем случае член пары иногда имеет тот же самый ранг, что и его партнер, определяющим обычно бывает статус самца..Индивид с са-
мым высоким статусом имеет преимущественный доступ во время кормежки и у водопоя, он может выбирать лучшее место для сна или отдыха и может более или менее монополизировать возможности в выборе сексуального партнера. В то же время, эта позиция может возлагать определенные обязанности, такие, как руководство группой и готовность действовать в роли ее стража и защитника. С учетом этих обстоятельств и принимая во внимание сложность отношений рангового порядка, характерную для многих видов, сегодня всё более предпочитают давать описания не в традиционной терминологии рангового порядка, а в терминах ролей. Ранговоиерархическая система служит стабилизации отношений внутри группы” [Immelmann, Beer, 1989: 241 - 242].
Синтетическое определение:
Система соотносительных позиций индивидов, задающая неравный уровень доступа к ресурсам и неравный объем организационно-управленческих обязанностей.
ИМПРИНТИНГ (ЗАПЕЧАТЛЕНИЕ)
В социогуманитарном знании:
Специфические процессы онтогенеза, в ходе которых происходит стойкое (возможно, необратимое) запечатление жизненно важной для индивида информации.
В биологии:
“Формирование в раннем периоде развития особи устойчивой индивидуальной избирательности к внешним стимулам” [БЭС: 228]. Представляет собой сложный комплекс врожденного (генетически обусловленного) и приобретенного (поскольку совершается как процесс научения).
Синтетическое определение:
Специфический процесс онтогенеза, в ходе которого происходит необратимое или стойкое запечатление жизненно важной для индивида информации. Представляет собой сложный комплекс врожденного (генетически обусловленного) и приобретенного.
По отношению к человеку и высшим животным, у которых показано наличие длительного периода социального взросления, может трактоваться как биологическая составляющая социализации.
ИНСТИНКТ; ИНСТИНКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
В социогуманитарном знании:
“Термин, используемый в социологии для обозначения врожденных, досо-циальных или генетически закодированных характеристик человеческого поведения” [Аберкромби, 1999: 106];
“Способность действовать таким образом, чтобы достигать определенных целей без их предвидения и без предварительного научения таким действиям” [James: 383].
160
Словарь
"Врожденное, или природное, психофизическое предрасположение, которое заставляет индивида воспринимать определенные объекты или обращать внимание на них и испытывать при этом специфическое эмоциональное возбуждение, действовать по отношению к этим объектам определенным образом или, по крайней мере, испытывать импульс к такому действию" [Овчаренко В.И., Грицанов А.А. Мак-Дугалл // Социология]. Следует заметить, что в последнем определении содержится описание не инстинкта, а феномена избирательного реагирования, в основе которого лежат определенные генетически заданные предрасположенности поведения. Поведение человека регулируется скорее реакциями избирательного реагирования, нежели инстинктом в строгом понимании этого слова.
В биологии:
“Совокупность сложных, наследственно обусловленных актов поведения, характерных для особей данного вида при определенных условиях” [БЭС: 231].
“Это, несомненно, самый дискуссионный термин в этологии. ...Поскольку данный термин не имеет однозначного определения, большинство этологов сегодня его избегают. Когда данное слово появилось в этологии, оно обычно связывалось с врожденным поведенческим механизмом, который проявляется в упорядоченной последовательности движений, так называемой фиксированной форме действия1, активируемой посредством специфической стимуляции со стороны высвобождающего механизма, контролирующего реализацию соответствующей потребности” [Immelmann, Beer, 1989: 151].
Как показали современные исследования, инстинктивное поведение включает как врожденные (генетически обусловленные), так и приобретенные компоненты.
Синтетическое определение:
Генетически обусловленное поведение; у человека аналогом инстинкта выступают генетически заданные предрасположенности поведения (избирательное реагирование на определенные стимулы).
ИНТЕГРАЦИЯ
В социогуманитарном знании:
(1) в общесоциологическом смысле— процесс, обратный дифференциации: объединение дифференцированных частей социальной системы, сопровождающееся усилением их взаимозависимости; (2) в узкосоциологическом смысле — осознанное и целенаправленное объединение социальных субъектов разного рода.
1 Этот перевод английского выражения “fixed action pattern” (FAP) предложила E.A. Гороховская (см.: [Гороховская, 2001: ИЗ]) как лингвистически и содержательно более адекватный, нежели прежние варианты («фиксированный комплекс действий» — ФКД, «комплексы фиксированных действий» или «фиксированные последовательности движений»).
Словарь
161
В биологии:
“Целесообразное объединение и координация действий разных частей целостной системы” [БЭС: 231];
“Процесс упорядочения, согласования и объединения структур и функций в целостном организме, характерный для живых систем на каждом из уровней их организации” [Орлов И В., Яблоков А В. Интеграция (биол.) // БСЭ].
В этологии показано, что дифференциация и интеграция членов сообщества может идти несколькими путями, а именно: (1) формирование пространственно-зависимой разнокачественное™ (характерно для территориальных видов, ведущих “одиночный образ жизни”); (2) формирование “пространственно независимой, внутригрупповой разнокачественное™”, при этом дифференциация / интеграция может носить (2а) индивидуально-неспецифический характер (ведет к стратификации сообществ, в том числе на морфологическом уровне); (26) индивидуально-специфический характер (“проявляется преимущественно на уровне поведения... Развитие этого направления ...ведет к социальным структурам высших приматов и человека”) [Попов, Чабовский, 2005: 10].
Синтетическое определение:
Один из универсальных (наряду с дифференциацией) механизмов развития органических систем, ведущий к формированию связей и усилению взаимозависимости между разрозненными до того или слабо интегрированными частями; “сторона процесса развития, связанная с объединением в целое ранее разнородных частей и элементов” [ФЭС: 210].
КОАЛИЦИЯ
В социогуманитарном знании:
“Временный союз индивидов, групп, партий, организаций, государств и т.д. для достижения общих целей” [Словарь по общественным наукам].
В биологии:
Временные группировки с выраженными прагматическими целями, образуемые в сообществах, основанных на персональном распознавании своих членов.
Синтетическое определение:
Временные группировки с выраженными прагматическими целями.
КОММУНИКАЦИЯ
В социогуманитарном знании:
“Передача сообщений от одной стороны к другой” [Аберкромби, 1999:132];
“То же, что Общение — обмен сведениями с помощью языка или жестов” [Википедия];
“Сообщение, процесс передачи информации” [Терещенко О.В. Коммуникация социальная // Социология].
162
Словарь
В биологии:
“Передача сигналов. Влияние на поведение другого животного с помощью сигналов или телесных демонстраций” [Immelmann, Beer, 1989: 51];
“Общение животных, связи между особями одного или разных видов с помощью передачи сигналов (специфических — химических, механических, оптических, акустических, электрических и других или неспецифических — сопутствующих жизнедеятельности), воспринимаемых органами зрения, слуха, обоняния, вкуса, осязания, органами боковой линии, термо-и электрорецепторами” [БЭС: 63].
Синтетическое определение:
Процесс семиотического взаимодействия; “общение...; передача того или иного содержания от одного сознания (коллективного или индивидуального) к другому посредством знаков, зафиксированных на материальных носителях” [ФЭС: 269].
КОНКУРЕНЦИЯ
В социогуманитарном знании:
Борьба за ресурсы разного рода; “ситуация, при которой индивиды с различными или противоположными интересами стремятся к максимальному увеличению собственных преимуществ или вознаграждения” [Аберкромби, 1999: 134].
В биологии:
Борьба за ресурсы, обеспечивающие выживание и репродуктивный успех; “Взаимоотношения между организмами одного и того же вида (внутривидовая конкуренция) или разных видов (межвидовая конкуренция), соревнующимися за одни и те же ресурсы внешней среды при недостатке последних” [БЭС: 277];
“Ситуация, при которой два или более индивидов или видов претендуют на одни и те же природные ресурсы. Наиболее очевидна конкуренция между конспецификами; ее предметом, кроме ресурсов выживания и репродукции (пища, места гнездования, строительный материал, места отдыха), могут быть социальные ресурсы (например, половые партнеры или иерархический статус). Конкуренция является причиной агрессии между конспецификами, однако прямая борьба сдерживается демонстрацией угрожающего и устрашающего поведения... Распространенным явлением выступает также межвидовая конкуренция, особенно между близкородственными видами, занимающими перекрывающиеся ареалы обитания. В подобных случаях могут возникнуть адаптации, аналогичные способам снижения внутривидовой агрессии, такие, как, например, межвидовая территориальность...” [Immelmann, Beer, 1989: 54].
Синтетическое определение:
Борьба за ресурсы; “соперничество нескольких субъектов в достижении схожей цели” [Википедия].
Словарь
163
КУЛЬТУРА
В социогуманитарном знании:
“Система исторически развивающихся надбиологических программ человеческой деятельности, поведения и общения, выступающих условием воспроизводства и изменения социальной жизни во всех ее основных проявлениях” [Степин В.С. Культура// Социология];
“Совокупность материальных и духовных ценностей, жизненных представлений, образцов поведения, норм, способов и приемов человеческой деятельности: ...отражающая определенный уровень исторического развития общества и человека; ...воплощенная в предметных, материальных носителях; и ...передаваемая последующим поколениям” [Словарь по общественным наукам];
“Совокупность человеческих достижений в подчинении природы, в технике, образовании, общественном строе” [Толковый словарь русского языка Ушакова];
“Надгенетический механизм передачи жизненно-важной информации от поколения к поколению, содержанием которого выступают совокупность способов, регуляторов и результатов человеческого существования. Т.е. корпус культуры — способы, регуляторы и результаты человеческого существования” [Википедия];
“Совокупность способов и приемов человеческой деятельности (как материальной, так и духовной), объективированных в предметных, материальных носителях (средствах груда, знаках) и передаваемых последующим поколениям” [Гуревич ПС. Культура// Современная западная социология: 147];
“...Культура как система искусственных средств отличает человека от животных, которые в своей жизнедеятельности опираются на естественные средства. Культура... вырабатывается людьми в процессе сознательной постановки цели” [Басин Е. Культура//Энциклопедия «Кругосвет»];
< “Социологи и антропологи используют это понятие в качестве собирательного, отражающего символические, небиологические, то есть приобретаемые аспекты жизни человеческого общества” [Аберкромби, 1999: 147].
В биологии:
В этологии преимущественно — способ трансляции благоприобретенных знаний и умений (когда определенный поведенческий паттерн “распространяется внутри группы, когда он переходит от поколения к поколению благодаря традиции и когда он упорно удерживается в группе, причем исключительно в качестве благоприобретаемого поведенческого признака, тогда мы имеем дело с культурой в этологическом смысле этого понятия” [Immelmann, Beer, 1989: 65]); реже— искусственная среда обитания, созданная животными (“биологическое сигнальное поле” [Наумов, 1973; Наумов, 1977]).
Синтетическое определение:
Процесс и результат активного освоения жизненной среды. Включает два
164
Словарь
взаимосвязанных аспекта: (1) объективированный мир продуктов созидательной деятельности живых существ; (2) негенетический способ передачи результатов такого рода деятельности (в широком смысле слова — информации).
ЛИДЕР
В социогуманитарном знании:
“Член группы, за которым она признает право принимать ответственные решения в значимых для нее ситуациях, то есть наиболее авторитетная личность, реально играющая центральную роль в организации совместной деятельности и регулировании взаимоотношений в группе. ... Лидер может быть одновременно и руководителем группы, а может им и не быть” [Психология: 189 - 190].
В биологии:
Доминирующий член сообщества. Лидерство как доминантная статусная позиция обеспечивает особи преимущественный доступ к ресурсам и возлагает на нее организационно-управленческие функции. Этологический индикатор лидерского статуса — объем внимания, обращенного на особь: “Фокус внимания как индикатор статуса появляется уже у приматов, в сообществах которых высокостатусные индивиды являются центром внимания других особей, то есть с ними «считается» большинство членов группы” [Eibl-Eibesfeldt, 1989: 314].
Синтетическое определение:
Лидер — член группы, играющий “центральную роль в организации совместной деятельности и регулировании взаимоотношений в группе” [Психология: 190].
МОТИВАЦИЯ
В социогуманитарном знании:
“Активные состояния психики, побуждающие человека совершать определенные виды действий” [Радионова С.А. Мотивация // Социология];
“Динамический процесс физиологического и психологического управления поведением человека, определяющий его направленность, организованность, активность и устойчивость” [Словарь по общественным наукам].
В биологии:
“Поведенческий настрой, импульс; готовность к действию или соответствующая тенденция; полный комплекс ближайших каузальных факторов, управляющих, что животное делает или собирается сделать; настоятельное побуждение действовать определенным образом; система регуляции поведения животных, включая человека” [Immelmann, Beer, 1989: 190].
Синтетические определения:
“Активные состояния мозговых структур, побуждающие высших позвоночных животных и человека совершать действия (акты поведения), направленные на удовлетворение своих потребностей. Мотивации делают поведение целенаправленным, ориентируя его либо наследственно (слож
Словарь
165
ные безусловные рефлексы, инстинкты), либо благодаря ранее накопленному условнорефлекторному опыту” [БЭС: 382];
“Побуждения, вызывающие активность организма и определяющие ее направленность. Термин "Мотивация", взятый в широком смысле, используется во всех областях психологии, исследующих причины и механизмы целенаправленного поведения человека и животных” [Асмолов А.Г. Мотивация // Общая психология].
НАУЧЕНИЕ (learning)
В социогуманитарном знании:
“Приобретение знаний, умений и навыков. В отличие от педагогических понятий обучения, образования и воспитания, термин "Научение" применяется преимущественно в психологии поведения и охватывает широкий круг процессов формирования индивидуального опыта” [Леонтьев А.Н. Научение // БСЭ].
“Изменение поведения, происходящее в результате приобретения опыта. В том частном случае, когда приобретение опыта— знаний, навыков, умений — определяется познавательными мотивами и целями, говорят об учении (и соответственно об обучении как процессе передачи такого опыта)” [Энциклопедия «Кругосвет»].
В биологии:
“Одно из основных понятий этологии, характеризующее индивидуальное приспособление животного к среде обитания путём изменения врождённого поведения” [Леонтьев А.Н. Научение // БСЭ];
“Изменения в поведении вследствие приобретенного опыта, включая фор-мировании привычек под влиянием соответствующих условий и приобретение информации, которая накапливается в памяти. В этологии данным термином охватываются все процессы, которые ведут к адаптации поведения индивида к господствующим условиям, также как адаптации сами по себе, то есть все изменения в поведении, которые являются следствием индивидуального опыта. Научение можно определить «в самом широком смысле как адаптивную модификацию поведения» (Лоренц, 1981) в жизни животного” [Immelmann, Beer, 1989: 171].
Синтетическое определение:
“Изменение поведения, происходящее в результате приобретения опыта” [Энциклопедия «Кругосвет»]. В том случае, когда приобретение опыта связано с процессами направленной передачи информации, говорят об обучении.
НОРМА
В социогуманитарном знании:
“Правила поведения, ожидания и стандарты, регулирующие взаимодействия между людьми” [Смэлзер, 1998: 656].
В биологии:
Стандарт действия, регулирующий социальное поведение особей в высо-
166
Словарь
«©организованных сообществах, основанных на персональном узнавании своих членов.
Синтетические определения:
Стандарт действия, правила, регулирующие социальное поведение индивидов, в том числе — высокоорганизованных животных.
“Нормы устанавливают допустимые границы деятельности... Таким образом, социальная норма есть (1) общезначимое правило поведения... За этим правилом обязательно стоит (2) санкция — награда или наказание, одобрение или порицание; (3) норма содержит постоянную возможность отклонения (неисполнения или нарушения), иначе она была бы независимой от выбора субъекта; (4) субъективная сторона нормы проявляется не только в решении субъекта следовать ей, но и в ожиданиях аналогичного поведения от других...” [Киссель М.А. Нормативизм социологический // Современная западная социология: 228 - 229]. Все перечисленные критерии применимы к норме как междисциплинарному понятию. Принципиальные отличия норм, регулирующих социальную жизнь животных и человека, состоят в следующем:
1)	Социальные нормы, действующие в человеческом сообществе, выступают не просто как привычные поведенческие паттерны, но, как правило, получают, легитимацию «свыше» — рационально-ценностное обоснование; при этом они «обычно ...выступают в качестве элементов нормативных систем; наиболее важными системами нормативной регуляции являются мораль и право» [ФЭС: 441];
2)	И у человека, и отчасти у животных нормы поведения в сообществе усваиваются в процессе социализации, что обеспечивает их устойчивость и воспроизведение, но лишь человеческое общество выработало институциональный уровень нормативной регуляции;
3)	Нормы, регулирующие человеческое поведение, имеют как ограничительное, так и направляющее воздействие (то есть нормативные системы человека содержат не только запреты, но и предписания). Как заметил Лоренц, в животном мире и на ранних стадиях человеческой истории дело обстоит прямо противоположным образом: там действуют запреты, а не предписания [Лоренц, 1998-6: 136].
ОБЩЕСТВО
В социогуманитарном знании:
“Общество, в широком смысле — обособившаяся от природы часть материального мира, предстааляющая собой исторически развивающуюся форму жизнедеятельности людей” [Плотников Ю.К. Общество//ФЭС: 451];
“Общество (социальность, социальное)— ...в широком смысле: совокупность всех способов взаимодействия и форм объединения людей, в которых выражается их всесторонняя зависимость друг от друга” [Давыдов Ю.Н., Филиппов А.Ф. Общество // Современная западная социология: 233].
Словарь
167
В биологии:
“Достаточно большая группа живущих совместно животных, социальная организация которых включает разделение труда и регуляцию активности, которые можно сопоставить с формами человеческого общества” [Immelmann, Beer, 1989: 278].
Синтетическое определение:
Сколь угодно большая совокупность взаимодействующих (как непосредственно, так и опосредованно) индивидов, а также система связей, “способов взаимодействия и форм объединения ...<индивидов>, в которых выражается их всесторонняя зависимость друг от друга” [Давыдов Ю.Н., Филиппов А.Ф. Общество И Современная западная социология: 233].
. ОБУЧЕНИЕ
В социогуманитарном знании:
“Процесс передачи и усвоения знаний, умений, навыков деятельности, основное средство подготовки человека к жизни и труду” [Менчинская Н. А., Скаткин М. Н., Бударный А. А. Обучение // БСЭ].
В биологии:
Направленный процесс передачи и усвоения животными информации и навыков жизнедеятельности.
Синтетическое определение:
Направленный процесс передачи и усвоения индивидом информации и навыков жизнедеятельности.
ОПЫТ
* В социогуманитарном знании:
“Основанное на практике чувственно-эмпирическое познание действительности; в широком смысле — единство умений и знаний” [Панов В. Г. Опыт // ФЭС: 462].
В биологии:
Знания и навыки (в том числе — социальные), приобретаемые в процессе индивидуальной жизни (в результате научения и обучения) и влияющие на поведение особи.
Синтетическое определение:
Знания, умения, навыки (в том числе— социальные), приобретаемые в процессе индивидуальной жизни (в результате научения и обучения) и влияющие на поведение индивида / особи.
ПАТТЕРН ПОВЕДЕНЧЕСКИЙ
В социогуманитарном знании:
Устойчивая последовательность действий (элементов поведеиия)
В биологии:
Устойчивая последовательность действий (элементов поведения); может иметь филогенетическую основу или формироваться опытным путем
168
Словарь
Синтетическое определение:
Устойчивая последовательность действий (элементов поведения).
ПОВЕДЕНИЕ
В социогуманитарном знании:
“Совокупность действий и поступков индивида” [Словарь по общественным наукам);
“Процесс взаимодействия живых существ с окружающей средой” [Липки-на А.И., Спиркин А.Г., Ярошевский М.Г. Поведение // ФЭС: 504];
“Активность живого организма, направленная на взаимодействие с окружением. Обычно под поведением понимают внешне проявляемое поведение, то есть действия, которые могут быть замечены наблюдателем” [Википедия].
В биологии:
“Способность животных изменять свои действия, реагировать на воздействие внутренних и внешних факторов. ...Систему взаимодействий между особями в популяции принято называть социальным поведением” [БЭС: 483];
Активность жийого организма, направленная либо на себя («эгоцентрическое поведение» [Энциклопедия «Кругосвет»]), либо на взаимодействие с окружающей средой (в том числе — социальным окружением).
В этологии термин «поведение» используют в двух смыслах. «Один тип описания производится в терминах изменения позиций частей тела относительно других частей и внешних координат... Другой тип определения дается в терминах последствий или преследуемых целей; в этом случае поведение описывается как действия нападения, бегства, угрозы, гнездострои-тельства, иногда включая интенциональность, но в этологии поведение чаще соотносится только с функциональными последствиями. Принципиальным правилом в этологии является требование не смешивать описания в терминах двигательных паттернов и описания в терминах последствий или функциональных категорий» [Immelmann, Beer, 1989: 27].
“Социальное поведение. Поведение, имеющее отношение к взаимодействиям между конспецификами или между животными разных видов, там, где существуют определенные формы симбиоза и где поведенческая коммуникация напоминает внутривидовую. Как видно из этого определения, этологический концепт социального поведения очень широк и границы его использования четко не определены. Разные авторы трактуют его по-разному. Большинство исследователей поведения включают в социальное поведение как агрессивное взаимодействие, например, защиту территории, так и более дружественные паттерны ухаживания и родительской заботы; другие О1рапичивают этот термин групповым поведением типа того, что показано для социальных животных, живущих в длительных объединениях. В отношении человека термин ...имеет некоторые коннотации, не применяемые к поведению животных, например, смысл, в котором категория «социальный» применяется в тех случаях, когда чье-либо поведение опи
Словарь
169
сывается как антисоциальное, редко применяется к каким-либо иным ситуациям, нежели тем, что связаны с человеком” [Immelmann, Веет, 1989: 274].
Синтетическое определение:
Наблюдаемые элементы жизнедеятельности индивида, направленной либо на себя («эгоцентрическое поведение»), либо на взаимодействие с окружающей средой (в том числе — социальным окружением).
ПРИВЫЧКА, ПРИВЫЧНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
В социогуманитарном знании:
“Термин, используемый как в психологии, так и в обыденной речи для обозначения освоенного, «автоматического» поведения, не требующего размышлений или сознательных усилий и в ряде случаев становящегося предметом устойчивой потребности индивида. Привычка в отличие от инстинктивного поведения включает в себя различные приобретенные формы поведения. В этом смысле привычка более или менее эквивалентна выученному поведению; законы научения и законы формирования привычки одни и те же” [Энциклопедия «Кругосвет»].
В биологии:
Устойчивый поведенческий паттерн, сформировавшийся на основе индивидуального опыта и автоматически воспроизводящийся в соответствующих ситуациях.
“Индивидуально приобретаемая связь стимула-реакции; поведенческий паттерн, являющийся результатом индивидуального опыта. Термин часто содержит коннотацию (по крайней мере для человеческого поведения) повторяющегося действия, совершаемого неосознанно или не требующего внимания” [Immelmann, Beer, 1989: 310].
Синтетическое определение:
Устойчивый поведенческий паттерн, сформировавшийся на основе индивидуального опыта и воспроизводящийся (с той или иной долей автоматизма) в соответствующих ситуациях
ПРОСТРАНСТВО, ТЕРРИТОРИЯ
В социогуманитарном знании:
Категория, указывающая на территориальные аспекты социальных и демографических процессов;
“Пространство. Общий термин для обозначения мест, регионов, территорий, зоны, размещения и т.п. В самой абстрактной формулировке пространство есть смысловая схема порядка сосуществования тел, позиций, мест.
Территория. Сколь угодно большой, но непременно ограниченный, отличный от прочего пространства фрагмент или участок пространства” [Филиппов, 2008: 261];
“Социальное пространство.
1.	Порядок социальных позиций, например статусов, сосуществующих та
170
Словарь
ким образом, что занятие одной позиции исключает занятие другой, подобно тому как в физическом пространстве вещи одной и той же природы не могут занимать в одно и то же время одно и то же место.
2.	Характеристика любого пространства (зоны, территории, места, региона, локала), поскольку его составляющие (границы, объекты) имеют социальное происхождение.
3.	Физическое пространство, поскольку на него проецируется принцип распределения и соотнесения социальных позиций” [Филиппов, 2008: 262].
В биологии:
Место, территория, ареал обитания популяции; имеет определенную про-. странственно-этологическую структуру (см.: [Шаталкин, 1984: 296], задан-ную спецификой расположения членов популяции и их контактов между собой.
“Территория. Наиболее широкое и, возможно, до сих пор наилучшее определение «территории» применительно к поведению животных формулируется как «любой защищаемый участок» (Noble 1939)” [Immelmann, Beer, 1989:8 -9].
Синтетическое определение:
Категория, указывающая на территориальные аспекты социальных и демографических процессов; предполагает наличие у субъекта представления о границе, а также специфические интенции и действия, связанные с притязаниями и / или с признанием права других на обладание соответствующими (“ограниченными”) участками территории.
РИТУАЛ
В социогуманитарном знании:
Стереотипизированное поведение, имеющее ярко выраженное конвенционально-символическое управление;
“Стереотипная последовательность действий, выполняемая в определенных обстоятельствах” [Символы, знаки, эмблемы];
“Одна из форм символического действия, выражающая связь субъекта с системой социальных отношений и ценностей и лишенная какого-либо утилитарного... значения” [ФЭС: 585];
“Ритуал социальный — форма социально санкционированного упорядоченного символического поведения, совокупность регулярно совершаемых действий и их установленный порядок” [Современная западная социология: 299].
В биологии:
Стереотипизированное поведение, имеющее выраженный коммуникативный смысл;
“Стереотип взаимодействий между особями одного вида в определенных стандартных ситуациях” [БЭС: 543].
Синтетическое определение:
Форма регламентированного, более или менее жестко фиксированного по
Словарь
171
ведения, имеющего отчетливый коммуникативный смысл. Специфицируется в трех типах: (1) стереотипизированная форма человеческого поведения (социальный ритуал); (2) культурно строго очерченная последовательность действий, имеющая сакральный смысл (религиозный / магический обряд); (3) видоспецифический способ поведения животного (этологический ритуал) [Шмерлина, 2002].
РОЛЬ СОЦИАЛЬНАЯ
В социогуманитарном знании:
“Совокупность норм, определяющих поведение действующих в социальной системе лиц в зависимости от их статуса или позиции, и само поведение, реализующее эти нормы” [ФЭС: 587];
“Нормативно одобренный, относительно устойчивый образец поведения (включая действия, мысли и чувства), воспроизводимый индивидом в зависимости от социального статуса или позиции в обществе” [Андреева И.Н. Социальная роль // Социология];
“Стереотипная модель поведения человека, объективно заданная социальной позицией личности в системе общественных или личных отношений. Роль определяется: ...названием; ...социальным статусом индивида; ...выполняемой функцией в системе социальных отношений; и ...ожиданиями окружающих” [Словарь по общественным наукам].
В биологии:
“Комплекс надындивидуальных качеств, свойственный целой половозрастной или функциональной страте” [Панов, 1983: 283];
Поведение, заданное статусом («динамический аспект статуса», по . ’ Р. Линтону). В этологии выделяют поведенческие феномены, аналогичные аскриптивным и достижимым статусам / ролям человека1.
“Термин используется преимущественно в литературе о млекопитающих для описания позиции, занимаемой конкретным индивидом внутри группы
1 Так, Е.Н. Панов выделяет, в частности, следующие виды взаимодействий: «7. Ролевые ритуализованные, характер и исход которых детерминированы за счет врожденных механизмов реагирования и могут быть предсказаны с большой долей вероятности. Сюда отно- сятся взаимодействия особей, принадлежащих к четко дифференцированным внутрипопуля-ционным стратам. Каждая такая особь характеризуется явными морфологическими и (или) ' поведенческими признаками, указывающими на ее принадлежность к определенной страте или на выполняемую ею роль. Простейший случай ролевого ритуализованного взаимодейст-! вия - встреча самца и самки, принадлежащих к виду с ярким половым диморфизмом... 8. Ро-’ левые установочные. Не столь изначально детерминированные, предполагающие предвари-тельный период взаимных контактов, в ходе которых формируются новые поведенческие установки и распределяются роли. Такие взаимодействия типичны для особей, принадлежащих к одной и той же страте. Определяющими для исхода этих взаимодействия являются персональные качества взаимодействующих особей (физическая сила, агрессивность, устойчивость нервных процессов и пр.). Эти взаимодействия высоко персонализированы. Пример - выявление лидера среди одновозрастных самцов в замкнутой группе» [Панов, 1983: 40-41].
172
Словарь
и связанной с делегированием активности, соответствующей специфической социальной функции, такой, например, как охрана и руководство... Иногда специфические роли бывают жестко связаны с определенной половой или возрастной группой. Так, у многих видов роль лидера всегда занимает самец, тогда как у других — самка. Иногда существует связь между исполнением определенной роли и позицией в ранговом порядке, хотя ранг и роль концептуально независимы друг от друга” [Immelmann, Beer, 1989: 256].
Синтетическое определение:
Поведенческий (у человека также нормативно-ценностный и психический) комплекс, реализующий позицию в системе межындивидуальных и (у человека) институциональных отношений.
СЕМЬЯ
В социогуманитарном знании:
“Основанная на браке или кровном родстве малая группа, члены которой связаны общностью быта, взаимной моральной ответственностью и взаимопомощью” [Харчев А.Г. Семья // ФЭС: 602];
“Социальная сущность Семьи определяется двумя основными функциями, которые она выполняет в обществе: репродуктивной и первичной социализации нового поколения...” [Бурова С.Н. Семья // Социология].
В биологии:
Форма реализации репродуктивной функции и (часто) функции социализации детенышей.
Синтетическое определение:
Малая группа, обеспечивающая функции репродукции и (часто) социализации нового поколения.
СЕНСИБИЛЬНЫЙ («КРИТИЧЕСКИЙ») ПЕРИОД
В социогуманитарном знании:
Термин не используется .	<
В биологии:
Возрастной период, в течение которого происходит импринтингование (см.: импринтинг)
Синтетическое определение:
Возрастной период, в течение которого происходит импринтингование (см.: импринтинг)
СЕНЗИТИВНЫЙ ПЕРИОД
В социогуманитарном знании:
“Наиболее благоприятный период становления способностей в процессе
1 Мы приводим этот термин, поскольку он тесно связан с терминами «импринтинг» и «сензитивный период», имеющими хождение в социогуманитарных науках.
Словарь
173
обучения и воспитания” [Словарь по общественным наукам].
В биологии:
“Периоды наибольшей чувствительности организма к воздействию факторов среды” [Психофизиология];
“Отрезок жизни, в течение которого животное особенно восприимчиво к определенным видам обучения. ...период наилучшей восприимчивости к специфической средовой или социальной стимуляции” [Immelmann, Beer, 1989:263 -264].
Синтетическое определение:
“Период онтогенетического развития, в течение которого организм обладает повышенной чувствительностью к определенного рода воздействиям внешней среды и оказывается как физиологически, так и психологически, готов к усвоению новых форм поведения и знаний” [О.Л. Карабанова. Сензитивный период // Психология развития].
В качестве особого вида сензитивного периода иногда выделяют период повышенной чувствительности к импринтигованию («критичный») период1, в связи с чем целесообразно различать: (а) сенсибильный период, в течение который происходит импринтинг, (б) сензитивный период, благоприятный для научения и обучения, (в) формативный период, имеющий решающее значение для завершения первичной социализации индивида и имеющий отношение только к человеку.
СОЦИАЛИЗАЦИЯ
В социогуманитарном знании:
Процесс обретения (в результате научения и обучения) определенного _  уровня «социальной компетентности», включающий в себя усвоение необходимого корпуса знаний, умений и навыков, овладение правилами поведения, принятыми в данном сообществе, принятие определенных социальных ролей, интериоризацию норм и ценностей.
В биологии:
Процесс обретения (в результате научения и обучения) определенного уровня «социальной компетентности», включающий в себя усвоение необходимого корпуса социальных навыков, овладение правилами поведения, принятыми в данном сообществе. Термин может использоваться применительно к высшим животным, для которых показано наличие длительного и сложного процесса социального взросления.
“Приобретение социальных навыков в процессе опыта взаимодействия с конспецификами как результат взросления внутри группы. Такого рода
1 См., в частности: «Особенно четко фиксированы сензитивные периоды к различным формам импринтинга» [Immelmann, Beer, 1989: 263]; «Особым видом Сензитивных периодов являются критичные сензитивные периоды — кратковременные периоды оптимальной готовности организма к усвоению специфических реакций в ответ на "ключевые раздражители", примером которых может служить импринтинг (К. Лоренц)» [О.А. Карабанова. Сензитивный период И Психология развития].
174
Словарь
научение может выступать предпосылкой последующих процессов социального продвижения, таких, как установление отношений, формирование социальных связей, включение в группу и принятие ролей. У многих видов некоторые разновидности социальной компетентности требуют специальных социальных контактов, совершаемых в течение определенного этапа развития, который можно трактовать как этап социализации. Вследствие того, что этот этап наступает рано и длится короткое время, он напоминает сензитивный период импринтинга. Если, например, животное, пребывающее в стадии социализации, в процессе изоляционного эксперимента лишают соответствующего опыта, вполне вероятно, что оно, когда вырастет, будет не в состоянии устанавливать нормальные социальные взаимоотношения. Пропущенный этап социализации является, таким образом, причиной многих аномалий развития, составляющих депривационный синдром” [Immelmann, Beer, 1989: 276 - 277].
Синтетическое определение:
Процесс обретения (в результате научения и обучения) определенного уровня «социальной компетентности», включающий в себя усвоение необходимого корпуса знаний и социальных навыков, овладение правилами поведения, принятыми в данном сообществе, принятие определенных социальных ролей. У человека термин распространяется на все сферы жизнедеятельности в обществе, у животных — на сферу социальных взаимоотношений.
СОЦИАЛЬНАЯ СИСТЕМА
В социогуманитарном знании:
“Целостное образование, основными элементами которого являются люди, а также их устойчивые связи, взаимодействия и отношения. Социальные системы складываются на основе совместной деятельности людей” [Глос-сари й.ги];
“Совокупность элементов (различных социальных групп, слоев, социальных общностей), находящихся между собой в определенных отношениях и связях и образующих определенную целостность. Наиболее важным является выделение системообразующих связей, обеспечивающих свойство целостности — условие относительно обособленного функционирования и развития социальной системы. ...Как упорядоченное целостное множество взаимосвязанных элементов, обладающее структурой и организацией, социальная система в своем взаимодействии со средой демонстрирует определенное поведение, которое может быть реактивным (определяться воздействием среды) или активным (определяться собственными целями, предполагающими преобразование среды и подчинение ее своим потребностям). Специфической чертой сложно организованных систем является наличие в них процессов социального управления..., которое обеспечивает автономность и целенаправленный характер поведения социальной системы... ” [Соколова ГН. Социальная система// Социология].
В биологии:
“Социальная структура, социальная организация. Видоспецифические пат
Словарь
175
терны пространственного распределения и группового объединения. Включает формы ассоциаций между полами, а также иные характеристики социальных взаимоотношений, помимо семейных, например, размер группы, групповая стабильность, характер использования территории или ареала обитания и отношения между различными группами. Социальная система адаптивна по отношению к окружающей среде и экологическим условиям жизни вида. ...разные виды демонстрируют огромное разнообразие адаптаций социальной структуры к господствующим условия обитания...” [Immelmann, Beer, 1989: 299].
Синтетическое определение:
Социальная целое, включающее в себя элементы (индивиды, группы, общности, институты; последнее — только у человека) и структуры, обеспечивающие идентичность и устойчивость системы.
СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА
В социогуманитарном знании:
(1) “Всякая повторяющаяся модель социального поведения” [Аберкромби, 1999: 299]; “модель повторяющегося (устойчивого) поведения” [Радаев, Шкаратан, 1996];
(2) “Совокупность относительно устойчивых связей между элементами социальной системы..., отражающая ее сущностные характеристики” [Бабаеве Е.М. Структура социальная // Социология]; “продолжительные, упорядоченные и типичные связи между элементами общества” [Аберкромби, 1999: 299]. В качестве последних, как правило, рассматриваются либо социальные институты и роли (и соответствующие им нормы и ценности), либо социальные позиции, определяемые профессией, возрастом, доходом, образованием и т.п., либо непосредственно социальные группы (классы, социальные слои, профессиональные группы и пр.), реализующие соответствующие позиции:
“Внутреннее устройство общества или социальной группы; упорядоченная совокупность взаимосвязанных и взаимодействующих социальных групп, социальных институтов и отношений между ними” [Словарь по общественным наукам].
В биологии:
“Совокупность всех социальных связей животных, составляющих сообщество” (Оксфордский словарь по поведению под ред. Мак-Фарленда; определение воспроизводится по: [Попов, 2006: 336]); «совокупность всех социальных связей между структурными единицами сообщества» [Попов, 2006: 336].
Изучение социальной структуры животных сообществ составляет предмет социологии животных. “Социология животных. Раздел этологии, связанный с изучением социальных структур. В отличие от социобиологии, ориентирован преимущественно на механизмы, устанавливающие и поддерживающие социальные структуры, такие как формы коммуникации, а не на селекционные факторы и адаптивное значение, объясняющее эволюцию
176
Словарь
этих структур” [Immelmann, Beer, 1989: 15].
Синтетическое определение:
Специфическая социальная конфигурация, представляющая собой систему устойчивых связей между характерными для данного сообщества и отвечающими заданному исследовательскому ракурсу элементами (социальными позициями, подструктурами, институтами).
СОЦИАЛЬНОСТЬ, СОЦИАЛЬНОЕ
В социогуманитарном знании:
“Общественность, общежительность, гражданственность, взаимные отношенья и обязанности гражданского быта, жизни” [Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля];
“Общество (социальность, социальное)— ...в широком смысле: совокупность всех способов взаимодействия и форм объединения людей, в которых выражается их всесторонняя зависимость друг от друга” [Давыдов Ю.Н., Филиппов А.Ф. Общество // Современная западная социология: 233]. Социальное, <социальность>: “пакетное понятие, пространство адекватных интерпретаций которого: 1) соотносится по объему с содержательной и функциональной "нагруженностью" терминов "история", "культура" и т.п.; 2) относимо к предметностям классической и неклассической социологии; 3) отражает взаимообусловленность индивидного ("атомарного", "ядерного") бытия людей, с одной стороны, и над-индивидуальных структур социальной статики и социальной динамики, с другой. ...В классических своих трактовках социальное <социальность> выступало <выступа-ла> в качестве структуры: а) внешней для индивидов, б) противостоящей им (как коллективистское начало), в) центрированной на репертуары "стягивающего" взаимодействия людей” [Грицанов А.А. Социальность // Социология];
“Общество, социальное, социальность — сумма связей, совокупность или система отношений, возникающих из совместной жизни людей, воспроизводимых и трансформируемых их деятельностью. Социальность, следовательно, — это взаимообусловленность жизни людей, взаимообусловленность их жизнью друг друга, процессами и результатами совместной и индивидуальной деятельности” [Современный философский словарь: 339].
В биологии:
Феномен совместности, взаимозависимого существования животных, имеющий проявления как на микроуровне, выступая в виде индивидуальных связей и взаимодействий, так и на макро- (популяционном) уровне, воплощаясь в определенной пространственно-временной структуре популяции.
“Свойство, характеризующее степень эволюционной специализации к плотности социальной среды” [Попов, Чабовский, 2005: 11];
“В эгологии относится к поведению или отношениям, включающим обычно конспецификов. В то же время, термин иногда используется в описании кооперативных взаимодействий между членами разных видов, особенно
Словарь
177
если отношения имеют сходство с отношениями между представителями одного вида” [Immelmann, Beer, 1989: 273].
Синтетические определения:
Базирующееся на общей смысловой перспективе взаимодействие живых существ, преимущественно конспецификов, совершаемое как цепь подсоединяющихся коммуникаций и образующее устойчивые структуры. Имеет проявления как на микроуровне, реализуясь в межличностных связях и взаимодействиях, так и на макроуровне (у человека находит воплощение в идеальных и институциональных структурах, у животных — в популяционной структуре).
СРЕДА
В социогуманитарном знании:
“Социальная среда — часть окружающей среды, состоящая из взаимодействующих индивидов, групп, институтов, культур и т.д. Социальная среда представляет собой совокупность материальных, экономических, социальных, политических и духовных условий существования, формирования и деятельности индивидов и социальных групп” [Словарь по общественным наукам].
В биологии:
“Среда обитания — совокупность условий и предметов, необходимых для существования какого-либо организма” [Википедия];
“Совокупность конкретных абиотических и биотических условий, в которых обитает данная особь, популяция или вид” [БЭС: 603].
В этологии выделяется понятие «умвельт», описывающее среду обитания животных: “Умвельт животного (нем. die Umwelt— внешний мир, мир вокруг, окружающая среда, термин фон Юкскюля...). Видоспецифический образ мира животного, представляет собой мозаику специфических объектов и воздействий, значимых для животного и играющих важную роль в ^запуске и осуществлении видовых инстинктов” [Фридман - а].
Синтетическое определение:
Всё то, что находится за границами объекта и пребывает в структурном сопряжении с ним, выступая необходимым условием его существования.
СТАТУС СОЦИАЛЬНЫЙ
В социогуманитарном знании:
“Соотносительное положение (позиция) индивида или группы в социальной системе, определяемое по ряду признаков, специфичных для данной системы” [ФЭС: 653];
“Положение личности, занимаемое в обществе в соответствии с возрастом, полом, происхождением, профессией, семейным положением. Различают прирожденный (социальное положение, национальность) и достижимый (образование, квалификация и т.п.) статусы...” [Сапов В.В. Статуса социального теории // Современная западная социология: 331-332];
Соотносительное положение (позиция) индивида в сообществе, связанное
178
Словарь
с определенным уровнем доступа к ресурсам (как в микро-, так и макромасштабе) и с соответствующим объемом обязанностей по отношению к обществу.
В биологии:
Соотносительное положение (позиция) особи в сообществе, связанное с определенным уровнем доступа к ресурсам и соответствующим объемом обязанностей по отношению к сообществу; может быть как аскриптивным, так и достижимым.
“Социальный статус... — термин, связанный с описанием наблюдений, а не с интерпретацией наблюдаемого. Он определяется эмпирически и отражает степень успешности животного в конкурентных взаимодействиях определённого типа, например, за территорию, безопасное место кормления внутри стаи или за партнёра и пр., если только соответствующий показатель устойчив в серии последовательных взаимодействий особи” [Фридман - а].
Синтетическое определение:
Соотносительное положение (позиция) особи в группе, сообществе, социуме, связанное с определенным уровнем доступа к ресурсам и соответствующим объемом обязанностей.
СТРАХ
В социогуманитарном знании:
“Эмоция, возникающая в ситуациях угрозы биологическому или социальному существованию индивида и направленная на источник действительной или воображаемой опасности. ...В социальном развитии человека страх выступает как одно из средств воспитания: например, сформированный страх морального или уголовного осуждения используется как фактор регуляции поведения. Поскольку в условиях общества индивид пользуется защитой правовых и других социальных институтов, повышенная склонность человека к страху лишается приспособительного значения и традиционно оценивается негативно. Сформировавшиеся реакции страха являются сравнительно стойкими и способны сохраняться даже при понимании их бессмысленности” [Вилюнас В.К. Страх // Общая психология].
Патологической разновидностью страха являются фобии, не имеющие реальных оснований и не поддающиеся рациональному контролю.
Социальные страхи — опасения угроз макросоциального уровня (голод, война, безработица и т.п.), испытываемые значительной частью населения. Источником социальных страхов часто выступает не личный, а общественный опыт (опыт исторического прошлого).
Социальные фобии — понятийная метафора, указывающая на чрезмерную силу и необоснованный характер социальных страхов.
В биологии:
Эмоциональная реакция на ситуацию действительной или воображаемой опасности.
Словарь
179
“Когда этологи используют это слово применительно к животным, они обычно отбрасывают обычные субъективные коннотации: большей частью они могут отсылать к эмоции, манифестируемой в виде открытых сигналов или тенденций к определенному поведению; чаще всего они имеют в виду мотивационное состояние, которое побуждает к бегству, избеганию или оборонительному поведению в ситуации опасности или угрозы” [Immelmann, Beer: 1989: 101].
Фобия — “крайне выраженное и неконтролируемое отвращение к объекту или ситуации. Изучение фобий, которое является делом главным образом психологии человека, привлекает внимание этологов большей частью тогда, когда речь идет о реакциях страха в природных ситуациях (страх перед змеями или пауками) и где ...выявляется врожденный характер отвращения” [Immelmann, Веет, 1989: 219].
Синтетическое определение:
Эмоциональная реакция на ситуацию действительной или воображаемой опасности.
ТРАДИЦИЯ
В социогуманитарном знании:
“Элементы социального и культурного наследия, передающиеся от поколения к поколению и сохраняющиеся в определённых обществах, классах и социальных группах в течение длительного времени; охватывает объекты социального наследия (материальные и духовные ценности); процесс социального наследования; его способы” [Гофман А.Б. Традиция // БСЭ];
“Универсальная форма фиксации, закрепления и избирательного сохранения тех или иных элементов социокультурного опыта, а также универсаль-. ’ ный механизм его передачи, обеспечивающий устойчивую историкогенетическую преемственность в социокультурных процессах” [Абушенко В.Л. Традиция //Социология].
В биологии:
Негенетически транслируемые информация и образцы поведения. Термин активно используется в этологии начиная с К. Лоренца1.
“Культурное наследование. Передача приобретенных (выученных) паттернов поведения или информации от поколения к поколению внутри группы животных. Является предпосылкой любой культуры. В поведенческих науках рассматриваются четыре формы традиции, выделенные по двум основаниям, — прямая и непрямая, связанная с не связанная с объектом. В случае традиции, связанной с объектом, опытные и неопытные индивидуумы должны находиться рядом в присутствии объекта (например, пи-
«Узнавание врага — писал он, — то, что у кряквы и многих других птиц является врожденным инстинктивным актом, должно выработаться у молодой галки в результате обучения. Происходит ли обучение путем индивидуального опыта? Нет, еще более странным путем — путем подлинных традиций, путем передачи личного опыта от поколения к поколению» [Лоренц, 1995: 332].
180
Словарь
щи), по поводу которого должно быть усвоено знание или выучен способ обращения. В случае традиции, не связанной с объектом, информация о специфическом объекте— например, расположении и качестве пищевого источника— передается в отсутствии объекта с помощью некоторой формы символической репрезентации, как это, например, имеет место в языке танца пчел.
Второе основание дифференциации — отношения между партнерами в процессе передачи традиции. При прямой форме неофиты учатся путем, например, имитации, в присутствии инструктора, обычно взрослой особи. В случае непрямой формы неопытное животное попадает в ситуацию, содержащую “инструкции”, при этом опытное животное отсутствует. Например, многие насекомые передают своему потомству предпочтения в выборе места кладки путем того, что кладут яйца на соответствующие видах растений; когда молодняк взрослеет, он кладет свои яйца на те же виды растений, которыми питался в стадии личинки. Таким образом, предпочтения определенных видов растений передается от поколения к поколению, минуя непосредственный контакт между ними. ...Очевидно, что непрямые традиции могут быть только те, что связаны с объектом; прямые традиции могут быть как связанными, так и не связанными с объектом.
В отличие от генетической передачи информации, традиция позволяет передавать информацию любому количеству индивидов, по крайней мере внутри группы. Это, таким образом, может вести к быстрому распространению поведенческого паттерна. ...В таких случаях, как, например, вокализация, когда индивиды одного вида принимают паттерны другого («передразнивание»), можно говорить о межвидовой традиции” [Immelmann, Beer, 1989:316-317].
Синтетическое определение:
Элемент культуры как в содержательном, так и технологическом плане (негенетический способ передачи информации).
УХАЖИВАНИЕ
В социогуманитарном знании:
“Ухаживание — обычай, согласно которому один человек оказывает знаки внимания другому человеку. В разных культурах ухаживание имеет различную нормативную организацию” [Словарь по общественным наукам].
В биологии:
Видоспецифические формы полового поведения, ведущие к образованию пары;
“Предварительная стадия, предшествующая спариванию. Для этолога ухаживание в узком смысле охватывает все те поведенческие паттерны, что ведут к спариванию или преследуют подобную цель. Однако поскольку такое поведение не всегда ведет к копуляции, но скорее способствует образованию пары или укреплению парных связей, и поскольку отличие его от других видов поведения, ведущего к созданию брачных пар, часто бывает малозаметным, понятие ухаживания часто используется в более широком смысле, охватывающем все поведенческие паттерны, связанные с
Словарь
181
прелюдией перед копуляцией, формированием пары и становлением парных связей” [Immelmann, Веет, 1989: 62].
Синтетическое определение:
Компонент полового поведения, проявляющийся в «нормативно» (культурно или инстинктивно) оформленной демонстрации сексуальных намерений.
ЧУВСТВО
В социогуманитарном знании:
“Одна из основных форм переживания человеком своего отношения к предметам и явлениям действительности, отличающаяся относительной устойчивостью. В отличие от ситуативных эмоций и аффектов, отражающих субъективное значение предметов в конкретных сложившихся условиях, чувства выделяют явления, имеющие стабильную мотивационную ...значимость” [Психология: С. 445].
В биологии:
Субъективное состояние позитивной или негативной окраски, характеризующее отношение особи к предметам и явлениям действительности. “В 1997 году в Протоколе по защите и благополучии животных..., являющемся приложением к Амстердамскому договору, Европейский Союз признал животных чувствующими существами (sentient beings). Таким образом, с 1997 года Европейский Союз официально признает, что животные имеют чувства” [Википедия].
Синтетическое определение:
“Особый вид эмоциональных переживаний, носящих отчетливо выраженный предметный характер и отличающихся сравнительной устойчивостью” [ФЭС: 776].
ЭВОЛЮЦИЯ
В социогуманитарном знании:
“Синоним развития; процессы изменения (преимущественно необратимого), протекающие в живой и неживой природе, а также в социальных системах” [ФЭС: 786].
В биологии:
“Необратимый процесс исторического изменения живого” [БЭС: 726].
Синтетические определения:
“Синоним развития; процессы изменения (преимущественно необратимого), протекающие в живой и неживой природе, а также в социальных системах...” [ФЭС: 786];
“Естественный процесс качественной трансформации какой-либо системы во вселенной” [Википедия].
182
Словарь
эмоция
В социогуманитарном знании:
“Психическое отражение в форме непосредственного пристрастного переживания жизненного смысла явлений и ситуаций, обусловленного отношением их объективных свойств к потребностям субъекта” [Психология: 461].
В биологии:
“Применяемый в отношении как людей, так и животных, этот термин имеет спектр значений, включающий внутренние переживания (чувства), физиологическое состояние возбуждения, измеряемое показателями частоты сердцебиения, кожной проводимости или ЭФГ, и проявления склонности к тому или иному виду активности в виде таких явных сигналов, как мимика, тон голоса или телесная поза. Отчасти под влиянием бихевиоризма, этологи и сравнительные психологи в отношении животных обычно подавляют субъективные коннотации категории «эмоция». Если они и используют это слово, то, как правило, в значении, близком к мотивационному статусу, или возбуждению, или внешнему проявлению склонности к активности. То же самое относится к словам, описывающим разные виды эмоций, такие как беспокойство, страх, враждебность или сексуальное возбуждение. ...Дарвин проложил путь этологии, указав на экспрессивный аспект эмоций. Он, однако, принимал как само собой разумеющееся то, что животные испытывают субъективные эмоциональные состояния, и эта точка зрения недавно возродилась в когнитивной этологии в связи с ее интересом к сознанию животных” [Immelmann, Веет, 1989: 85 - 86].
Синтетическое определение:
“Субъективные реакции человека и животных на воздействие внутренних и внешних раздражителей, проявляющиеся в виде удовольствия или неудовольствия, радости, страха и т.д,” [ФЭС: 795].
ЭМПАТИЯ
В социогуманитарном знании:
Эмоциональная отзывчивость;	*
“Способность эмоционально отзываться на переживания других людей” [Словарь по общественным наукам];
“Постижение эмоционального состояния, проникновение-вчувствование в переживания другого человека” [Психология. С. 463];
“Способность распознавать и понимать эмоциональное состояние другого... В отличие от симпатии, эмпатия не обязательно требует правильного понимания эмоционального состояния другого” [Glossary...].
В биологии:
Психическая отзывчивость к эмоциональному состоянию другой особи.
Синтетическое определение:
Психическая отзывчивость к эмоциональному состоянию других.
Своеобразными научными модификациями этого психического состояния являются исследовательский метод этологии, основанный на эмоциональ
Словарь
183
ном контакте с животными (См.: [Гороховская, 1999]), и “принцип сочувствия”, сформулированный С.В. Мейеном [Мейен, 1977].
ЯЗЫК
В социогуманитарном знании:
“Система знаков, предназначенная для фиксации, переработки и передачи сведений от одного субъекта к другому” [Википедия];
“Система знаков, служащая средством человеческого общения, мышления и выражения. ...Биологическими предпосылками человеческого языка явились сложные двигательные и звуковые формы сигнализации, существующие у высших животных” [ФЭС: 816];
“Сложная развивающаяся семиотическая система, являющаяся специфическим и универсальным средством объективации содержания как индивидуального сознания, так и культурной традиции, обеспечивая возможность его интерсубъективности, процессуального разворачивания в пространственно-временных формах и рефлексивного осмысления” [Можейко В.А. Язык // Новейший философский словарь];
Семиотическая система, состоящая из элементов и правил их преобразования, служащая целям коммуникации и познавательной деятельности.
В биологии:
Система знаков, выступающая средством коммуникации. Носит преимущественно видоспецифический характер.
“Система коммуникации, состоящая из слов и грамматических правил. Произносимый язык превращается в речь. Исходя из данного корневого значения, термин может распространяться на коммуникацию животных лишь в фигуральном смысле или по аналогии, хотя в большинстве ненаучных текстов она описывается как «речь животных» или «язык животных». Вопрос, в какой степени человеческий язык и разнообразные виды животной коммуникации могут быть сопоставлены, есть предмет большого интереса и споров. Некоторые люди придерживаются той точки зрения, что там, где сигналам животных может быть приписано символическое значение, — то есть, когда сигналы используются для того, чтобы указать на что-либо во внешнем мире и не являются просто симптомами эмоционального или мотивационного состояния животного, допустимо говорить о них как о речи или языке. В этом смысле язык может включать невокализируе-мые виды сигналов...” [Immelmann, Beer, 1989: 169-170].
Синтетические определения:
“Система дифференцированных знаков, соответствующих дифференцированным понятиям” [Соссюр, 1977: 49].
Семиотическая система, служащая целям коммуникации и (только у человека) познавательной деятельности.
Литература
Словари и энциклопедии
Аберкромби Н и др. Социологический словарь / Н. Аберкромби, С. Хилл, Б.С. Тернер, пер. с англ.; под ред. С.А. Ерофеева. М.: ОАО “Изд-во “Экономика”, 1999.
БРЭ — Большая Российская энциклопедия: В 30 т. / Председатель Научно-ред. совета ГО.С. Осипов. Отв. ред. С.Л. Кравец. Т. 1. А — Анкетирование. М.: Большая Российская энциклопедия, 2005.
БСЭ— Большая советская энциклопедия [он-лайн] // Дата обращения: 12 мая 2008 г. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/bse>
БЭС— Биологический энциклопедический словарь / Гл. ред. М.С. Гиляров. М.: Сов. энциклопедия, 1986.
Википедия // Дата обращения: 20 марта 2008 г. URL: <http://ru.wikipedia.org/> Глоссарий.ги// Дата обращения: 12 мая 2008 г. URL: <http://www.glossary.ru> Новейший философский словарь: 3-е изд., исправл. Мн.: Книжный Дом. 2003 [онлайн] // Дата обращения: 12 мая 2008 г.
URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/phil_dict>.
Общая психология. Словарь / Под. ред. А.В. Петровского // Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в шести томах / Ред.-сост. Л.А. Карпенко. Под общ. ред. А.В. Петровского. М.: ПЕР СЭ, 2005 [он-лайн] // Дата обращения: 12 мая 2008 г. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/psychlex2>.
Психология: Словарь / Под общ. ред. А.В. Петровского, М.Г. Ярошевского. 2 изд., испр. и доп. М.: Политиздат, 1990.
Психология развития: Словарь / Под. ред. А.Л. Венгера // Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в шести томах / Ред.-сост. Л.А. Карпенко. Под общ. ред. А.В. Петровского. М.: ПЕР СЭ, 2006 [он-лайн]. Дата обращения: 13 мая 2008 г. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/psychlex3>.
Психофизиология: Словарь / Авт. М.М. Безруких, Д.А. Фарбер // Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в шести томах / Ред.-сост. Л.А. Карпенко. Под общ. ред. А.В. Петровского. М.: ПЕР СЭ, 2006 [он-лайн]. Дата обращения: 15 мая 2008 г. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/psychlex5>.
Символы, знаки, эмблемы: Энциклопедия / Авт.-сост. д-р ист. наук, проф. В. Э. Багдасарян, д-р ист. наук, проф. И. Б. Орлов, д-р ист. наук В. Л. Телицын; под общ. ред. В. Л. Телицына. 2-е изд. М.: ЛОКИД-ПРЕСС; РИПОЛ классик, 2005 [он-лайн] // Дата обращения: 1 июня 2008 г.
URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/encsym>.
Словарь по естественным наукам [он-лайн] // Дата обращения: 20 марта 2008 г. URL: < http://slovari.yandex.ru/dict/gl_natural >.
Словарь по общественным наукам [он-лайн] // Дата обращения: 20 марта 2008 г. URL: < http://slovari.yandex.ru/dict/gl_social >.
Современная западная социология: Словарь. М.: Политиздат, 1990.
Современный философский словарь / Под ред. В.Е. Кемерова. М., Бишкек, Екатеринбург: Главная редакция Кыргызской энциклопедии; издательство «Одиссей», 1996.
Социальная психология: Словарь / Под. ред. М.Ю. Кондратьева // Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в 6-ти томах / Ред.-сост.
Литература
185
Л.А. Карпенко. Под общ. ред. А.В. Петровского. М.: ПЕР СЭ, 2006 [он-лайн] //Дата обращения: 30.03.08. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/psychlex4>.
Социология: Энциклопедия / Сост. А.А. Грицанов, В.Л. Абушенко, Г.М. Евелькин, Г.Н. Соколова, О.В. Терещенко. Мн.: Книжный Дом, 2003 [он-лайн]. Дата обращения: 25.03.08. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/sociology>.
Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля [он-лайн] // Дата обращения: 3.03.08. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/dal>.
Толковый словарь русского языка Ушакова [он-лайн] // Дата обращения: 3.03.08. URL: <http://slovari.yandex.ru/dict/ushakov>.
ФЭС— Философский энциклопедический словарь / Гл. редакция: Л.Ф. Ильичев, П.Н. Федосеев, С.М. Ковалев, В.Г. Панов. М.: Сов. Энциклопедия, 1983.
Фридман В.С. Словарь этологических терминов со специальным уклоном в исследования коммуникации животных [он-лайн]-а // Дата обращения: 29.03.08. URL: <http://www.ethology.ru/library>.
Энциклопедия «Кругосвет» [он-лайн] // Дата обращения: 4 апреля 2008 г. URL: <http.7/slovari.yandex.ru/dict/krugosvet>.
Glossary of common neuroscience terms [on-line] // Date of access: July, 1, 2008. URL: <https://notes.utk.edu/bio/greenberg.nsf/bl4ea05a24bcc3ea85256774004d30fl/e3 0d8387abbce8e285256c3700780959?OpenDocument>.
Immelmann K., Beer C. Dictionary of ethology. Cambridge, Mass.; London: Harvard University Press, 1989.
Статьи и книги
Альянсы и суперальянсы у дельфинов афалин // Природа. 1999. № 6.
Антоновский А.Ю. Медиа коммуникации как средства конструирования и познания реальности // «Эпистемология и философия науки» [он-лайн]-а // Дата обращения: 20 ноября 2008 г. URL: <http://joumal.iph.ras.ru/media.html>
Антоновский А.Ю. Смысл как коннективный механизм в языке, сознании и коммуникации [он-лайн]-б. // Дата обращения: 20 ноября 2008 г.
URL:<episteme. iph.ras.ru/meaning.doc>.
Бейтсон Г. К теории шизофрении // Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума: Избранные статьи по психиатрии / Пер. с англ.; Предисл. Д.Я. Федотова. Изд. 2-е, испр. М.: КомКнига/URSS, 2005. С. 87-116.
Белоусов Л.Б. Целостность в биологии - общая декларация или основа для конструктивной программы? // Методология биологии: новые идеи (синергетика, семиотика, коэволюция) / Отв.ред. О.Е. Баксанский. М.: URSS, 2001. С. 74-82.
Берг Л. С. Номогенез, или эволюция на основе закономерностей. Петербург: Госуд. изд-во, 1922.
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания / Перевод Е. Руткевич. М.: Издательство «Медиум», 1995.
Бергсон А. Смех / Предисл. и примеч. И.С. Вдовина. М.: Искусство, 1992.
Бойл Э. «Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики / Составление Д.Г. Лахути, В.Н. Садовского и В.К. Финна; Пер. с англ. Д.Г.Лахути; Вступительная статья и общая редакция В.Н. Садовского; Послесловие В.К. Финна. М.: URSS, 2000. С. 340-356.
186
Литература
Бороноев А.О., Смирнов П.И. О понятиях «общество» и «социальное»//Социологические исследования. 2003. № 8. С. 3-11 [он-лайн] // Дата обращения: 20.09.08. URL: <http://www.soc.pu.ru/persons/smimovpi/aboutpon.shtml>.
Бутовская М.Л. Этология человека: история возникновения и современные проблемы исследования // Этология человека на пороге 21 века: новые данные и старые проблемы. М.: Старый Сад, 1999. С. 12 71.
Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. У истоков человеческого общества: Поведенческие аспекты эволюции человека. М., Наука, 1993.
Бюлер К. Теория языка (извлечения из раздела «Принципы изучения языка») // Звегинцев В.А. История языкознания Х1Х-ХХ веков в очерках и извлечениях. Часть II. М.: Просвещение, 1965. С. 22- 37.
Вагнер В.А. «Социология» в ботанике (Фито-социология) // Природа. 1912. Сентябрь. С. 1059-1080.
Вебер М. Основные социологические понятия // Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем. / Составление, общая редакция и послесловие Ю.Н. Давыдова; Предисловие П.П. Гайденко. М.: Прогресс, 1990. с.602-643.
Выготский Л.С. Собр. соч. в 6 т. Т. 2: Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1982.
Газенко О.Г., Тимофеев-Ресовский Н.В., Шепелев Е.Я. Учение о биосфере и космическая биология // Человек. 2000. № 4. С. 9-15.
Геодакян В.А. Эволюционная теория пола// Природа. 1991. № 8.
Гиляров А.М. Соотношение органицизма и редукционизма как основных методологических подходов в экологии // Журнал общей биологии. 1988. Том XLIX. № 2. С. 202-217.
Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1991.
Голд Дж. Психология и география: Основы поведенческой географии / Пер. с англ.; Авт. предисл. С.В. Федулов. М.: Прогресс, 1990. С. 263-266.
Гороховская Е.А. Этология: рождение научной дисциплины. СПб: Алетейя; М.: Институт истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН, 2001.
Гороховская Е.А. Споры вокруг этологии человека: конфликт и взаимовлияние биологического и гуманитарного подходов // Этология человека на пороге 21 века: новые данные и старые проблемы. М.: Старый Сад, 1999. С. 72-96.
Гудолл Дж. Шимпанзе в природе: поведение / Пер. с англ. М.: Мир, 1992.
Гуссерль Э. Амстердамские доклады II // Логос. Выпуск 5. М., 1994-а. с. 7 - 24.
Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М.: Лабиринт, 1994-6.
Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора // Дарвин Ч. Соч. Т.З. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1939.
Дарвин Ч. Происхождение видов пугем естественного отбора или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь. СПб.: «Наука», 1991.
Дарвин Ч. О выражении эмоций у человека и животных. СПб.: Питер, 2001.
Добжанский Ф. Мифы о генетическом предопределении и о tabula rasa // Человек. 2000. № 1.
Докинз Р. Эгоистичный ген / Пер. с англ. М.: Мир, 1993.
Литература
187
Дольник В.Р. Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей. СПб.: Изд-во Петроглиф, Москва: Изд-во МЦНМО, 2009.
Дюркгейм Э. Метод социологии // Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии / Пер. с фр. и послесловие А.Б. Гофмана. М.: Наука, 1991. С. 391-532.
Дюркгейм Э. Представления индивидуальные и представления коллективные / Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А.Б. Гофмана // Э. Дюркгейм. Социология. Её предмет, метод, предназначение. М.: Канон, 1995.
Жирар Р. Насилие и священное / Пер. с фр. Г. Данишевского М.: Новое литературное обозрение, 2000.
Зорина З.А., Полетаева И.К., Резникова Ж.И. Основы Этологии и генетики поведения. М.: Изд-во МГУ, 1999.
Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Сочинения в 6-ти тт. / Под общ. ред. В.Ф. Асмуса, А.В. Гулыги, Т.И. Ойзермана. Том 4, часть 1. М.: Мысль, 1965-а.
Кант И. Критика практического разума // Кант И. Сочинения в 6-ти тт. Под общ. ред. В.Ф. Асмуса, А.В. Гулыги, Т.И. Ойзермана. Т. 4, часть 1. М.: Мысль, 1965-6.
Касевич В.Б. Семантика, синтаксис, морфология. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988.
Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта / Пер. с нем.; Общ. ред. Б.М. Величковского; Предисловие Б.Ф. Ломова. М.: Прогресс, 1983.
Козинцев А.Г. Смех, плач, зевота: психология чувств или этология общения? И Этология человека на пороге 21 века: новые данные и старые проблемы. М.: Старый Сад, 1999. С. 97-121.
Коллинз Р. Социология: наука или антинаука? // Thesis: теория и история экономических и социальных систем. Альманах. М. 1994. Т. 2. Вып. 4. С. 71-96.
Кон И.С. Дружба: Этико-психологический очерк. 3-е изд. М.: Политиздат, 1989.
Копосов Н.Е. Замкнутая вселенная символов: к истории лингвистической парадигмы // Социологический журнал. 1997. № 4. С. 33-47.
Кравец А.С. Три парадигмы смысла // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. 2004. № 6. с. 75-93 [он-лайн] // Дата обращения: 6 декабря 2008 г.
URL:<http://www.philos.msu.ru/vestnik/philos/art/2004/kravetsparadigm.htm>.
Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики /Пер. с англ.; Под ред. И Ренчлера, Б. Херцбергер, Д. Эпстайна. М.: Мир, 1995.
Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика: Язык тела и естественный язык. М.: Новое литературное обозрение, 2002.
Крученкова Е. П. Принципы отношений мать-детеныш у млекопитающих: Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора биологических наук по специальности 03.00.08 - зоология. М.: МГУ, 2002.
Леви-Строс К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность [он-лайн] // Дата обращения: 02.12.08. URL: <http://www.psy.msu.ru/science/public/leontev/4-4.html>.
188
Литература
Леонтьев А.Н. Философия психологии: из научного наследия / Под редакцией А.А. Леонтьева, Д.А. Леонтьева. М.: издательство МГУ, 1994.
Леонтьев Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. 2-е, исправленное издание. М.: Смысл, 2003.
Леонтьев Д.А. Новые горизонты проблемы смысла в психологии И Проблема смысла в науках о человеке (к 100-летию Виктора Франкла): материалы международной конференции / под редакцией Д.А.Леонтьева. М.: Смысл, 2005. С. 36-49 [он-лайн] // Дата обращения: 5 декабря 2008 г. URL: <http://institut.smysl.ru/article/gorizont..php]>.
Лима-де-Фариа А. Эволюция без отбора: Автоэволюция формы и функции / Пер. с англ. М.: Мир, 1991.
Лоренц К. Кольцо царя Соломона // Лоренц Конрад 3. Человек находит друга; Кольцо царя Соломона/ Пер. с англ. М.: АРМАДА, 1995. С. 187-385.
Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. Опыт естественной истории человеческого познания // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала / Пер. с нем.; Под ред. А.В. Гладкого; Сост. А.В. Гладкого, А.И. Федорова; Послесловие А.И. Федорова. М.: Республика, 1998-а. С. 243-467.
Лоренц К. Так называемое зло. К естественной истории агрессии // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала / Пер. с нем.; Под ред. А.В. Гладкого; Сост. А.В. Гладкого, А.И. Федорова; Послесловие А.И. Федорова. М.: Республика,  1998-6. С. 61-242.
Лотман Ю. От редакции // Ученые записки Тартусского государственного университета. Вып. 181. Труды по знаковым системам. Вып. 2. Тарту: изд-во Тартусского государственного университета, 1965. С. 5 - 8.
Луман Н. Общество как социальная система / Пер.с нем. А. Антоновского. М.: Издательство «Логос», 2004.
Любищев А.А. Закон гомологических рядов Н.И. Вавилова и его значение в биологии // Любищев А.А. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов [онлайн] // Дата обращения: 30 декабря 2005 г. URL: <http://molbiol.edu.ru/review/02_15.html>.
Мак-Фарленд Д. Поведение животных: Психобиология, этология и эволюция / Пер. с англ.; Под ред. П.В. Симонова. М.: Мир, 1988.
Матурана У. Биология познания // Язык и интеллект. Сб./Пер с англ, и нем.; Сост. и вступ.ст. В.В.Петрова. М.: Издат. Группа «Прогресс», 1995.С. 95-142.
Матурана У, Варела Ф. Древо познания / Перевод с англ. Ю.А. Данилова. М.: Прогресс-Традиция, 2001. С. 196.
Медников Б.М. Дарвинизм в XX веке. М.: Советская Россия, 1975.
Мейен С.В. Путь к новому синтезу, или Куда ведут гомологические ряды? // Знание— сила. 1972. №8 [он-лайн]. Дата обращения: 15 марта 2005 г. URL: <http://www.znanie-sila.ru/people/issue 16.html>
Мейен С.В. Проблема направленности эволюции // Итоги науки и техники. Серия «Зоология позвоночных». Том 7. Проблемы теории эволюции. М.: ВИНИТИ, 1975. С. 66-117.
Мейен С.В. Принцип сочувствия // Пути в незнаемое. Сб. 13. М.: Советский писатель, 1977. с. 401 -429.
Мейен С.В. Основные аспекты типологии организмов // Журнал общей биологии. 1978. Том XXXIX. № 4. С. 495-508.
Литература
189
Мейен С.В. Может ли быть победитель в дискуссии о номогенезе? // Природа. 1979. №9. С. 114-116.
Мейен С.В., Соколов Б.С., Шрейдер Ю.А. Неклассическая биология. Феномен Лю-бищева [онлайн]. Дата обращения: 31 декабря 2005 г. URL: <http://www.philos.msu.ru/libfiles/Meien3.doc>.
Меркулов И.П, Эпистемология (когнитивно-эволюционный подход). Т.1. СПб.: РХГИ, 2003.
Мечковская Н.Б, Семиотика: Язык. Природа. Культура: Курс лекций: М.: Издательский центр «Академия», 2004.
Мешкова Н.Н., Федорович Е.Ю. Постановка А.Н. Леонтьевым проблемы филогенеза образа мира и современные исследования в зоопсихологии // Вести. Моск, ун-та. Сер. 14, Психология. 1994. № 1.
Морозов Г.Ф. Лес как растительное сообщество. СПб.: Панафидина, 1913.
Наумов Н.П. Биологические поля и их значение у млекопитающих // Успехи современной териологии. М.: Наука, 1977. С. 93-110.
Наумов Н.П. Сигнальные биологические поля и их значение для животных // Журн. общ. биол. 1973. Т.34. № 6. С. 808-817.
Павилёнис Р.И. Проблема смысла. Современный логико-философский анализ языка. М.: «Мысль», 1983.
Панов Е.Н. Поведение животных и этологическая структура популяций. М.: Наука, 1983; 3-е изд. М.: Книжный дом «Либрокомл/URSS, 2012.
Панов Е.Н. Этология человека: история и перспективы И Поведение животных и человека: сходство и различия. Сб.науч.трудов. Пущино, 1989. С. 28-62.
Панов Е.Н. Бегство от одиночества. Индивидуальное и коллективное в природе нечеловеческом обществе. М.: Лазурь, 2001; 2-е изд. М.: Издательство ЛКИ/URSS, 2011.
Плеснер X. Ступени органического и человек. Введение в философскую антропологию // Проблема человека в западной философии / Переводы; Сост. И послесл. П.С. Гуревича; Общ. ред. Ю.Н. Попова М.: Прогресс, 1988. С. 96-151.
Плюснин Ю.М. Каких друзей мы себе выбираем? (Социобиология дружбы) // Природа. 1993. №9. С. 75-83.
Плюснин Ю.М. Проблема биосоциальной эволюции: Теоретико-методологический анализ. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1990.
Попов С.В. Проблема адаптивности при исследовании социальных структур // Журнал общей биологии. 2006. том 67. № 5. с. 335-343.
Попов С.В., Чабовский А.В. Понятие социальности в исследованиях млекопитающих // Зоологический журнал. 2005. том 84. № 1. С. 4 - 15.
Поппер К. Эпистемология без познающего субъекта // Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983.
Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1: Чары Платона / Пер. с англ, под ред. В.Н. Садовского. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992.
Поппер К. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики / Составление Д.Г. Лахути, В.Н. Садовского и В.К. Финна; Перевод с английского Д.Г. Лахути; Вступительная статья и общая редакция В.Н. Садовского; Послесловие В.К. Финна. М.: URSS, 2000-а. С.57- 146.
190
Литература
Поппер К. Кэмпбелл об эволюционной теории познания // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики / Составление Д.Г. Лахути, В.Н. Садовского и В.К. Финна; Перевод с английского Д.Г. Лахути; Вступительная статья и общая редакция В.Н. Садовского; Послесловие В.К. Финна. М.: URSS, 2000-6. С.147-153.
Правоторов Г.В. Зоопсихология для гуманитариев. Новосибирск: ООО «Издательство ЮКЭА», 2001.
Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки о Несмеяне). (Собрание трудов В. Я. Проппа.) / Науч, ред., комм. Ю.С. Рассказова. М.: Лабиринт, 1999.
Равич-Щербо И.В. и др. Психогенетика. Учебник /И.В. Равич-Щербо, Т.М. Марю-тина, Е.Л. Григоренко; Под ред. И.В. Равич-Щербо. М.: Аспект Пресс, 2000.
Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация: Учеб, пособие. Москва: Аспект-Пресс, 1996 [он-лайн]. Дата обращения: 12 ноября 2009 г. URL: <http://socnet.narod.ru/library/authors/Radaev/stratification/1 .htm>.
Ридли М. Геном: автобиография вида в 23 главах / пер. с англ, и ред. О.Н. Ревы. М.: Эксмо, 2008.
Розин Э. Эстетика и кухня: разум возвышает материю // Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики / Пер. с англ.; Под ред. И Ренчлера, Б. Херцбергер, Д. Эпстайна. М.: Мир, 1995. С. 320-330.
Седов А.Е. Биосемиотика [он-лайн]-а. Дата обращения: 4 декабря 2008 г. URL: <http://biospace.nw.ru/biosemiotika/main/biosem.htm>.
Седов А.Е. Словарь [он-лайн]-б. Дата обращения: 4 декабря 2008 г. URL: <http://biospace.nw.rU/biosemiotika/main/gloss-alf.htm#54>.
Симонов П.В. Мозг принимает решение // Наука и жизнь. 1974. № 11. С. 59.
Симонов П.В. Предисловие к русскому изданию // Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики / Пер. с англ.; Под ред. И Ренчлера, Б. Херцбергер, Д. Эпстайна. М.: Мир, 1995. С. 5-10.
Смелзер Н. Социология / Пер. с англ. М.: Феникс, 1998.
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики / Пер. с франц. А.М. Сухотина, переработанный А. А. Холодовичем // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. С. 31-269.
Социальное: истоки, структурные профили, современные вызовы / Под общ. ред. П. К. Гречко, Е. М. Курмелевой. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009.
Спенсер Г. Основания биологии. В 2-х тт. / Пер. с англ. Ал. Герда. Том 1. СПб.: издание Н.П. Полякова, 1870.
Степанов Ю.С. Концепт // Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Школа "Языки русской культуры", 1997. С. 40-76.
Сукачев В.Н. Страница для будущей истории фитосоциологии // Лесной журнал. 1915. Т.45. № 1-2.
Тинбереген Н. Осы, птицы, люди / Пер. с англ. И. Гуровой; Ред. и послесл. Е. Панова. М.: Мир, 1970.
Тинберген Н. Поведение животных / Пер. с англ. О.Орлова и Е.Панова; Предисл. К.Э. Фабри. М.: Мир, 1978.
Урманцев Ю.А. Поли- и изоморфизм в живой и неживой природе // Вопросы философии. 1968. № 12. С. 77 - 88.
Литература
191
Урманцев Ю.А. Чтб должно быть, чтб может быть, чего быть не может для систем И Развитие концепции структурных уровней в биологии. М.: Наука, 1972. С. 294-304.
Урманцев Ю.А. Симметрия природы и природа симметрии (философские и естественнонаучные аспекты). М.: Мысль, 1974; 3-е изд. М.: КомКнига/URSS, 2007.
Фаст Дж. Язык тела И Фаст Дж. Язык тела. Холл Э. Как понять иностранца без слов / Пер. с англ. Ю.В. Емельянова. М.: Вече, Персей, ACT, 1995.
Федоров А.И. Послесловие // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала / Пер. с нем.; Под ред. А.В. Гладкого; Сост. А.В. Гладкого, А.И. Федорова; Послесловие А.И.Федорова. М.: Республика, 1998. С. 468-475.
Филиппов А.Ф. Элементарная социология пространства // Социологический журнал. 1995. № 1. С. 45-69.
Филиппов А.Ф. О понятии социального пространства И Куда идет Россия?.. Социальная трансформация постсоветского пространства / Под общ. ред. Т.И. Заславской. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 103-113
Филиппов А.Ф. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы [онлайн]. Дата обращения: 10 февраля 2003. URL: <http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000 2/09.html>.
Филиппов А.Ф. Социология пространства. СПб.: издательство «Владимир Даль», 2008.
Фирсов Л.А. Поведение антропоидов в природных условиях. Л.: Наука, 1977.
Фирсов Л.А. Предисловие редактора перевода И Гудолл Дж. Шимпанзе в природе: поведение / Пер. с англ. М.: Мир, 1992.
Фреге Г. Смысл и значение / Пер. В.А. Куренного И Фреге Г. Избранные работы / Пер.с нем.; Составление В.В. Анашвили и А.Л. Никифорова. М.: Дом интеллектуальной книги, Русское феноменологическое общества, 1997. с. 25 - 49.
Фридман В.С. Используются ли знаки (и символы?) в системах коммуникации позвоночных [он-лайн]-б. Дата обращения 27.05.2009. URL: <http.7/rogov.zwz.ru/Macroevolution/fridman2009.doc>.
Хайнд Р. Поведение животных. Синтез этологии и сравнительной психологии / Пер. со 2-го англ, издания. М.: Мир, 1975.
Харбах X. Биологическая эволюция и альтруистическое поведение / Пер. с нем. В.В. Козловского // Социологический журнал. 1997. №1/2. С. 38-64.
Чернецкая А.А. Социальное пространство повседневности. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата социологических наук. Саратов, 1999.
Черноушек М. Психология жизненной среды / Пер. с чеш. И.И. Попа. М.: Мысль, 1989.
Шелер М. Положение человека в космосе // Проблема человека в западной философии: Переводы / Сост. и послесл.. П.С.Гуревича; Общ. ред. Ю.Н.Попова. М.: Прогресс, 1988. С. 31-95.
Шмерлина И.А. Этологическая концепция ритуала И Человек. 2002. №1. С. 31 - 43.
Шмерлина И.А.Наука о сложных системах и ее социологические коннотации // Человек. Сообщество. Управление. Научно-информационный журнал Кубанского госуниверситета. 2004. № 1. С. 36 - 49.
Шмерлина И.А. «Натуралистический подход» Дж. Серля к проблеме институциональной реальности // Социологический журнал. 2005. № 2. С. 37 — 67.
192
Литература
Шмерлина И.А. Дружба как социальный и духовный феномен // Социальная реальность. 2006-а. № 5. С. 29-50; № 6. С. 55-72.
Шмерлина И.А. Семиотическая концепция социальности: постановка проблемы // Социологический журнал. 2006-6. № 3/4. С. 45 - 25.
Шмерлина И.А. Социальность и проблема смысла: к выработке междисциплинарного понятия // Эпистемология и философия науки. 2009. Т. XXI. № 3. С. 137-151.
Щербатых Ю.В., Ноздрачев А.Д. Физиология и психология страха // Природа. 2000. № 5.
Эйбл-Эйбесфельдт И. Биологические основы эстетики // Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики / Пер. с англ.; Под ред. И Ренчлера, Б. Херцбергер, Д. Эпстайна. М.: Мир, 1995. С. 29-73.
Эспинас А. Социальная жизнь животных: Опыт сравнительной психологии с прибавлением краткой истории социологии. СПб.: Типография д-ра М.А. Хана, 1882; СПб: Типография Е.А. Евдокимова, 1889.
Эфроимсон В.П. Родословная альтруизма (Этика с позиций эволюционной генетики человека) // Новый мир. 1971. № 10. С. 193-213.
Barash D.P. Sociobiology and behavior. New York etc.: Elsevier, 1977
Beekman S. The Relation of gazing and smiling behaviors to status and sex in interacting pairs of children // Freedman D.G. Human sociobiology. A holistic approach. New York; London: Free Press, Collier Macmillan, 1979. P. 178-181.
Biology as society, society as biology: metaphors I ed. by S. Maasen, E. Mendelsohn, P. Weingart. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 1995.
Bjork J. The Effects of blond hair // Freedman D. G. Human sociobiology: A holistic approach. New York; London: Free Press, Collier Macmillan, 1979. P. 207-208.
Blurton-Jones N. G. Non-verbal communication in children // Non-verbal communication / Ed. by R.A. Hinde. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1972. P. 271-296.
Brace C. L. Comments // Jones D. Sexual selection, physical attractiveness, and facial neoteny: cross-cultural evidence and implications // Current Anthropology. Volume 36. № 5. P. 723-748.
Burns T., Stalker, G. M. The management of innovation. London: Tavistock, 1961.
Butovskaya M.L., Kozintsev A. G. Aggression, friendship, and reconciliation in Russian primary school children // Aggressive behavior. 1999. Vol. 25. № 2. P. 125-139.
Cunningham M.R. Measuring the physical in physical attractiveness: Quasi-experiments on the sociobiology of female facial beauty // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. № 50. P. 925-935.
DeBoer M. Sex differences in infant smiling // Freedman D.G. Human sociobiology. A holistic approach. New York; London: Free Press, Collier Macmillan, 1979. P. 174-175.
Dierschke H. Pflanzensoziologie: grundlagen und methoden. Stuttgart: Ulmer, 1994.
Eible-Eibesfeldt I. Similarities and differences between cultures in expressive movements // Non-verbal communication I Ed. by R.A. Hinde. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1972. P. 297-314.
Eibl-Eibesfeldt I. Human ethology. N.Y.: Aldine de Gruyter, 1989.
Eible-Eibesfeldt I. Ethological concepts and their implication for the sciences of man // Этология человека на пороге 21 века: новые данные и старые проблемы. М.: Старый Сад, 1999. С. 122-152.
Литература
193
Farkas L.G., Mundo I.R., Kolar J.C. Linear proportions in above- and below-average women’s faces H Anthropometric facial proportions in medicine. Springfield: Thomas, 1987. P. 119-129.
Femando-Dols J. M., Ruis-Belda MA. Are smiles a sign of happiness? Gold-medal winners at the Olympic games // Journal of personality and social psychology. 1995. Vol. 69. №6. P. 1113-1119.
Foerster H. von. Ethics and Second-order Cybernetics [online] // Cybernetics & Human Knowing. A Journal of Second Order Cybernetics & Cyber-Semiotics. 1992. Vol.l по. I .Date of access: May, 15, 2002.
URL:<http://www.flec.kvl.dk/sbr/Cyber/cybemetics/cyber.htm>
Fog A. Cultural selection. Dordrecht: Kluwer, 1999 [online]. Date of access: July, 5, 2005. URL: <http://www.agner.org/cultsel/toc.php>.
Freedman D.G. Human sociobiology. A holistic approach. New York; London: Free Press, Collier Macmillan, 1979.
Freese J., Powell B. Sociobiology, status, and parental investment in sons and daughters: Testing the Trivers-Willard hypothesis // The American Journal of Sociology. V. 104. No. 6. May 1999. P. 1704-1743.
Giddens A. The constitution of society: Outline of the theory of structuration. Cambridge: Polity Press, 1984.
Gilbert P. Human nature and suffering. Have etc.: Lawrence ErIbaum assoc., 1989.
Graslund B. The biological basis of social behavior // The world-view of prehistoric man: Papers presented at symp. in Lund, 5-7 May 1997, arranged by the Roy. acad. of letters, history a. antiquities along with the Found, natur och kultur / Ed. by L. Larsson, B. Stjemquist. Stockholm, 1998. P. 73-91.
Gruter M. Law and the mind: biological origin of human behavior. London: SAGE publications, 1991. P. 127-139.
Hinde R. Individuals, relationships & culture. Links between ethology and the social sciences. Cambridge: Cambridge University Press, 1987.
Hoffmeyer J. The home page of Jesper Hoffmeyer [online] // Date of access: March, 15, 2006. URL:
<http://www.molbio.ku.dk/MolBioPages/abk/PersonalPages/Jesper/Hoffineyer.html>.
Hogenson G. B. Elements of an ethological theory of political myth and ritual // Journal for the Theory of Social Behaviour. 1987. September. № 17. P. 301-320.
Hooff J. A. R. A. M. van. Facial expressions in higher primates // Symposia of the Zoological Society of London. 1962. № 8. P. 97-125.
Hooff J. A. R. A. M. van. A comparative approach to the phylogeny of laughter and smiling // Non-verbal communication / Ed. by R.A. Hinde. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1972. P. 209-224.
Hooff J. A. R. van. The comparison of facial expression in man and higher primates // Methods of inference from animal to human behavior / Ed. by M. von Granach. Chicago: Aldine, 1976. P. 165-196.
James W. The principles of psychology. Dover Publications, 1890. Vol. 11.
Jones D. Sexual selection, physical attractiveness, and facial neoteny: Cross-Cultural Evidence and Implications // Current Anthropology. 1995. Vol.. 36. № 5. P. 723-748.
Kawai M. Newly-acquired pre-cultural behavior of the natural troop of Japanese Monkeys on Koshima Islet // Primates. 1965. Vol. 6. № 1. P. 1-30.
194
Литература
Kawamura S. The process of sub-culture propagation among Japanese Macaques // Primate Social Behaviour / Ed. by C.H. Southwick N.Y.: Van Nostrand, 1963. P. 82-90.
Kraut R. E., Johnston R. E, Social and emotional messages of smiling: an ethological approach // Journal of personality and social psychology. 1979. Vol. 37. № 6. P. 1539-1553.
Langlois J., Roggman L.. Attractive faces are only average // Psychological science. 1990. Ns 1. P.115-121;
Langlois J., Roggman L., Musselman L. What is average and what is not average about attractive faces? // Psychological science. 1994. № 5. P. 214-220.
Luhmann N. The autopoiesis of social systems // Luhmann N. Essays on self-reference. Columbia University Press. New York, 1990-a. P. 1-20.
Luhmann N. Modes of communication and society // Luhmann N. Essays on self-reference. Columbia University Press. New York, 1990-6. P. 99-106.
Luhmann N. Society, meaning, and religion - based on self-Reference // Luhmann N. Essays on self-reference. N.Y.: Columbia University Press, 1990-в. P. 144-164.
Luhmann N. The world society as a social system // Luhmann N. Essays on selfreference. Columbia University Press. New York, 1990-г. P. 175-190.
Maturana H. Biology of cognition // BCL Report № 90. Urbana: University of Illinois, Department of Electrical Engineering, Biological Computer Laboratory, 1970.
McLean J. D. Sex-correlated differences in human smiling behavior: a preliminary investigation // Freedman D.G. Human Sociobiology. A holistic approach. New York; London: Free Press, Collier Macmillan, 1979. P. 178-179.
Musselman L., Langlois J., Roggman L. Comments // Jones D. Sexual selection, physical attractiveness, and facial neoteny: cross-cultural evidence and implications // Current Anthropology. 1995. Vol. 36. № 5. P. 723-748.
Often missed facial displays give clues to true emotion, deceit H Science Daily. 2000. May 4.
Parsons T. The structure of social action. New York and London: McGraw-Hill Book Company, Inc., 1937.
1 Perrett D. I,, May K. A., Yoshikawa S. Facial shape and judgements of female attractiveness // Nature. 1994. № 368. P. 239-242.
Perrett D.I., Lee K.J., Penton-Voakl. et al. //Nature. 1998. Vol. 394. P. 884-886.
Perusse D. Comments // Jones D. Sexual selection, physical sttractiveness, and facial neoteny. Cross-Cultural Evidence and Implications // Current Anthropology. 1995. Vol. 36. № 5. P. 723-748.
Pierce B.D., White R. The evolution of social structure: Why biology matters // The Academy of management review. 1999. Vol. 24. №4. P. 843-853.
Preuschoft S., Hooff J, A. R. van. The social function of “smile” and “laughter”: variation across primate species and societies // Nonverbal communication: Where nature meets culture / Ed. by U. Segerstrale, P. Molnar. Mahwah, New Jersey: Lawrence Erlbaum Associates, 1997. P. 171-190.
Rose S. Sex-linked differentiation in smiling // Freedman D.G. Human sociobiology. A holistic approach. New York; London: Free Press, Collier Macmillan, 1979. P. 177.
Литература	195
Rozin Р. Evolution and adaption in the understanding of behavior, culture, and mind // The American behavioral scientist. Thousand Oaks. 2000. Vol. 43. Issue 6. P. 970-986.
Searle John R. The construction of social reality. N.Y.: The Free Press, 1995.
Searle John R. Mind, language and society: Philosophy in the real world. N.Y.: Basic books, 1999.
Symons D. Comments // Jones D. Sexual selection, physical attractiveness, and facial neoteny: Cross-Cultural Evidence and Implications // Current Anthropology. 1995. Vol.36. № 5. P. 723-748.
Tinbergen N. Ethology and stress diseases (Nobel address) [online] // Date of access: 31 декабря 2005 г.
URL: <http://nobelprize.org/nobel_prizes/medicine/laureates/1973/tinbergeii-lecture.pdf>.
UltSSTU ^ URSS.ru liRSSlrii ~ UHSS.ru
URSS.ru___URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru
UHSS.ru___UHSS.ru___UHSSjMMMi UHSS.ru UHSS.ru
Представляем Вам следующие книги:
Серия «Классика политэкономической мысли»
/Родбертус-Ягецов К. И. Исследование о капитале: Торговые кризисы и государственное хозяйство.
✓	Родбертус-Ягецов К. И. Земельные отношения в Римской империи.	URSS
✓	Родбертус-Ягецов К. И. Налоговая система в Римской империи.
Серия «Политэкономические императивы советского марксизма. 1917-1941»
/Покровский М. Н. Империалистская война: 1915—1930.
/Покровский М. И. Историческая наука и борьба классов: Историографические очерки, критические статьи и заметки. В 2 кн.
z Покровский М. Н. Внешняя политика России в XX веке: Популярный очерк.
/Слуцкина С. Экономическое учение социал-фашизма: Птьфердинг.
✓	Лозовский А. Стачка как бой.
/Лозовский А. Анархо-синдикализм и коммунизм, z Богораз В. Г. USA: Люди и нравы Америки.
Серия «Размышляя о марксизме»
/Ленин В. И. Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения.
/Ленин В. И. Государство и революция.
/Ленин В. И. Империализм, как высшая стадия капитализма.
/Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции.
/Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме.
/Ленин В. И. Шаг вперед, два шага назад: Кризис в нашей партии.
/Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм.
/Энгельс Ф., Каутский К., Лафарг П. и др. Исторический материализм.
/Люксембург Р. Введение в политическую экономию.
/Люксембург Р. Социальная реформа или революция?
/Агол И. И. Витализм, механистический материализм и марксизм.
/Агол И. И. Диалектический метод и эволюционная теория.
/Деборин А. М. Введение в философию диалектического материализма.
/Деборин А. М. Диалектика в немецкой классической философии.
/Деборин А. М. Диалектика и естествознание.
/Деборин А. М. Философия и марксизм.
/ Вайнштейн И. Я. Гегель, Маркс, Ленин: Этапы развития диалектической мысли.
/Карев Н.А. За материалистическую диалектику.
Серия «Из наследия мировой философской мысли: социальная философия»
/Милль Дж. Ст. О гражданской свободе.
/Солнцев С. И. Общественные классы: Важнейшие моменты в развитии проблемы классов и основные учения.
/Линицкий П. И. Славянофильство и либерализм (западничество).
/Жуковский Ю. Г. Политические и общественные теории XVI века, z Гюйо Ж. М. Иррелигиозность будущего.
/Сен-Симон А., Конт О. Катехизис промышленников.
/ Кондорсе Ж. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума.
URSS.i<~ URSS.ru ж URSS.ru* URSS.ru
URSS.ru URSS.ru______URSS.ru URSS.ru URSS.ru Д
URSS.ru URSS.ru
URSS.ru
Представляем Вам следующие книги:
Серия «Будущая Россия»
zМалинецкий Г. Г. (ред.) Будущее России. Вызовы и проекты: Экономика. Техника. Инновации.
z Малинецкий Г. Г. (ред.) Будущее России. Вызовы и проекты:
История. Демография. Наука. Оборона.
^Осипов Г. В., Кара-Мурза С. Г. Общество знания: История модернизации
на Западе и в СССР.
л Осипов Г. В., Кара-Мурза С. Г. Общество знания: Переход к инновационному развитию России.
л Субботин А. К. Гйперконкуренция и эффективность управления:
Анализ экономики стран — лидеров современного мира: Взгляд из России.
л Геловани В. А., Бритков В. Б, Дубовский С. В. СССР и Россия в глобальной системе (1985-2030): Результаты глобального моделирования.
л Арутюнов В. С., Лисичкин Г. В., Малинецкий Г. Г. (ред.) Наука России.
От настоящего к будущему.
Серия «Наука в СССР: Через тернии к звездам»

z Шноль С. Э. Герои, злодеи, конформисты отечественной науки.
zГоробец Б. С. Советские физики шутят... Хотя бывало не до шуток.
лСарданашвили ГА. Я — ученый: Заметки теорфизика.
/Сарданашвили Г. А. Дмитрий Иваненко — суперзвезда советской физики.
zВладимиров Ю. С. Между физикой и метафизикой. В 4 кн.
К.н. 1. Диамату вопреки.
Кн. 2. По пути Клиффорда—Эйнштейна.
Кн. 3. Геометрическая парадигма: испытание временем.
Кн. 4. Вслед за Лейбницем и Махом.	д
z Владимирова Л. Ф. От квантовой механики к общей теории относительности. Академик В. А. Фок: Теоретическая физика в чистом виде.
Серия «Синергетика в гуманитарных науках»

zКоротаев А. В., Малков С. Ю. (ред.) История и синергетика:
Методология исследования.
zКоротаев А. В., Малков С. Ю. (ред.) История и синергетика: Математическое моделирование социальной динамики.
zНазаретян А. П. Антропология насилия и культура самоорганизации.
s Митюков Н. В. Имитационное моделирование в военной истории.
z Буданов В. Г. Методология синергетики в постнеклассической науке и в образовании.
v-Вагурин В. А. Синергетика эволюции современного общества.
z Панов А.Д. Универсальная эволюция и проблема поиска внеземного разума (SETI).
Россия в современном мире
л Медведев Д. А. Вопросы национального развития России.
zЯкунин В. И. Геополитические вызовы России.
z Малинецкий Г. Г. (ред.) Будущее и настоящее России в зеркале синергетики.
z Малинецкий Г. Г. (ред.) Синергетика: Будущее мира и России.
z Михалева Г. М. Российские партии в контексте трансформации.
URSS.ru sURSS.ru URSS.ru «URSS.ru