ИНТЕРНЕТ-ЖУРНАЛ
домммя
мшшшшя
МАРТ 2017
а

ДОМАШНЯЯ
ЛАБОРАТОРИЯ
Научно-практический
и образовательный
интернет-журнал
Адрес редакции:
homelab@gmx.com
Статьи для журнала направ-
лять, указывая в теме пись-
ма «For journal».
Журнал содержит материалы
найденные в Интернет или
написанные для Интернет.
Журнал является полностью
некоммерческим. Никакие го-
норары авторам статей не
выплачиваются и никакие оп-
латы за рекламу не принима-
ются.
Март 2017
СОДЕРЖАНИЕ
Цивилизация классической Европы (окончание)
Мир микробов (продолжение)
Осваиваем статистику (продолжение)
Некоторые методы органической химии
Технологический контроллер (продолжение)
История
Ликбез
87
98
Химичка
104
Электроника
не
Явные рекламные объявления
не принимаются, но скрытая
реклама, содержащаяся в
статьях, допускается и даже
приветствуется.
Редакция занимается только
оформительской деятельно-
стью и никакой ответствен-
ности за содержание статей
не несет.
Волноводный С02 лазер
Получение ДНК для домохозяек
Техника
123
Технологии
Детский сад
153
Литпортал
157
Статьи редактируются, но
орфография статей является
делом их авторов.
При использовании материа-
лов этого журнала, ссылка
на него не является обяза-
тельной, но желательной.
Никакие претензии за не-
вольный ущерб авторам, за-
имствованных в Интернет
статей и произведений, не
принимаются. Произведенный
ущерб считается компенсиро-
ванным рекламой авторов и
их произведений.
Биологически активные растения
Разное
238
По всем спорным вопросам следу-
ет обращаться лично в соответ-
ствующие учреждения провинции
Свободное государство (ЮАР).
При себе иметь, заверенные ме-
стным нотариусом, копии всех
необходимых документов на афри-
каанс, в том числе, свидетель-
ства о рождении, диплома об
образовании, справки с места
жительства, справки о здоровье
и справки об авторских правах
(в 2-х экземплярах).
НА ОБЛОЖКЕ
Продолжаем женскую тему статьей «Получение ДНК для домо-
хозяек». Как-никак это мартовский выпуск.

История
ЦИВИЛИЗАЦИЯ КЛАССИЧЕСКОЙ ЕВРОПЫ
1630-1760 ГГ.
Пьер Шоню
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДУХОВНЫЕ ИСКАНИЯ
С 1620-1630 по 1750-1760 годы во внешне неподвижных рамках стабильного ма-
териального мира, внутри иерархического и уравновешенного общества соверши-
лась самая великая из интеллектуальных революций. История мысли — это, прежде
всего, история людей, которые мыслят. От 1620-1630 до 1750-1760 годов сменя-
ются три поколения. Три крупных хронологических этапа классической Европы.
Отрезок 1620-1630, 1680-1690 годов, организующийся вокруг духовной драмы 1685
года, ньютоновских «Начал», исчисления бесконечно малых, — громадный этап,
этап революционный. Двум следующим поколениям предстоит извлечь выводы, при-
близиться к созданию позитивной науки, которая поднялась от элементарной фи-
зики сил и простейшей механики небесных тел до сложности жизни, выводы, торо-
пливо сделанные из простого перенесения геометрического пространства на соци-
альное, политическое, метафизическое, если угодно, из перенесения бесконечно-
го и пустого геометрического пространства на механическую этику. Поколение

духовного кризиса, поколение мифов субституции. «Deus sive Natura» , — изрек
Спиноза; да, 1-я пол. VIII века действительно была, как считал Жан Эрар, 50-
летием идеи природы. Поколению «Энциклопедии» достанется на уровне, количест-
венно более значительном, дело популяризации утешительных мифов субституции —
эти грубые мифы, однако, были не в состоянии замаскировать брешь, которую
пробил взорвавшийся старый добрый маленький космос Аристотеля, соразмерный
жителю Средиземноморья, иерархизованный, приглаженный, упорядоченный, столь
скандально далекий от библейского слова Божия, но усилиями греческих отцов
церкви, а за ними и святого Фомы, принявший христианское обличье.
Глава XII.
Великая
революция
Время духа в меньшей степени, чем время вещное, и время интеллектуальной
истории в еще меньшей степени, чем время экономическое, есть время однород-
ное . В человеческой истории мало какая эпоха сравнится по значению с той, что
началась с законов Кеплера и завершилась одновременным открытием исчисления
бесконечно малых и публикацией «Математических начал натуральной философии»
Исаака Ньютона. Планетарный взрыв средиземноморского человечества в XVI веке
не так много значил по сравнению с революцией, которая началась в 1620-х го-
дах.
Математизация мира, взрыв замкнутого космоса античной и средневековой мыс-
ли, радикальная унификация бесконечной и геометрической вселенной устранением
старых противоречий между миром подлунным и миром звезд, конец физики
свойств, идентификация материи и пространства. Для рассудочного ученого, для
нормального человека и позже для теолога старая античная натура с ее двухты-
сячелетним опытом — более одной трети предполагаемой истории человечества в
шесть коротких тысячелетий, — эта натура, наследие античной мысли, иерархиче-
ская организация сущностей, форм и свойств, уступила место более скромной и
менее человечной природе, согласованному ансамблю количественных феноменов,
объединенных законами, которые, по крайней мере, сохраняют силу в пределах
науки чисто феноменологической. Галилео Галилей (1564-1642) в «Saggiatore»
(«Пробирщик») дерзко выдвинул невероятную в 1623 году формулу: «Природа напи-
сана на математическом языке». Рене Декарт в 1637-м в «Рассуждении о методе»
создал историю одной мысли, своей, которая является мыслью конструктора со-
временного мира. Поначалу мастерство инженера даже соблазнительно для матема-
тиков. «Я знаю, что у математиков есть весьма тонкие догадки, которые способ-
ны изрядно послужить как удовлетворению любопытства, так и развитию ремесел».
Но в дальнейшем подтверждается прозрение Галилея: «Мне стали особенно любезны
математики по причине достоверности и очевидности их рассуждений; но при этом
я отнюдь не заметил их прямой применимости, и, полагая, что они служат лишь
механическим искусствам, я поразился тем, что на их выкладках, столь твердых
и основательных, ничего более выдающегося не строилось».
Не только математики (имеется в виду требующая воображения геометрия в со-
единении с упрощающей алгеброй: «я брал все лучшее в геометрическом и алгеб-
раическом анализе и правил все изъяны одного другим») владеют привилегирован-
ным способом изучения мира, — в конечном счете всякий объект истинного позна-
ния по определению может и должен стать объектом познания математического, —
но скоро не будет больше иного познания, кроме математического, поскольку
«сии длинные, вполне простые и легкие цепочки умозаключений, коими имеют
обыкновение пользоваться геометры, дали мне основание предположить, что все
«Бог или природа» (лат.). — Примеч. науч. ред.

вещи, могущие попасть в сферу изучения людей, следуют друг за другом в той же
манере и что — если только воздерживаться от принятия за истину того, что та-
ковой не является, и соблюдать необходимый для выведения одного из другого
порядок — в силу этого не может быть ничего столь удаленного, чего в конечном
счете нельзя достигнуть, и столь сокрытого, чего нельзя открыть». Душа, буду-
чи реально отделяемой от тела, принимает на себя весь этот мир свойств, кото-
рый тяготил физику в течение двух тысяч лет: вне мысли более не может быть
ничего, кроме пространства и движения. Всякая наука, включая науки о жизни,
оказывается сводима к геометрии и механике, этому гармоничному сочетанию про-
странства, времени и числа.
Это чудовищное и фундаментальное упрощение стало знамением целого столетия.
Мы до сих пор, не вполне отдавая себе отчет, пребываем под его знаком. Оно
обеспечило господство духа над вещами. Оно завершилось грандиозным фиаско без
двойного предварительного заключения в скобки политики и религии. «Поэтому, —
пишет Декарт, — я никак не мог одобрять те смутные и беспокойные настроения,
которые, не будучи призванными ни своим рождением, ни судьбой к управлению
общественными делами, никогда не допускают мысли о какой-либо новой реформа-
ции. Первое (правило) — это повиноваться законам и обычаям моей страны, твер-
до придерживаясь религии, в которой Бог сделал милость мне быть воспитанным с
детства, и направляя себя во всех прочих делах в соответствии с наиболее уме-
ренными и наиболее удаленными от крайностей мнениями».
Отнюдь не ограничивая догму «все подвергать сомнению», это первое правило
анализа придало ей ее истинную ценность: нельзя браться за все одновременно.
Эта беспрецедентная революция опиралась на политический, социальный, метафи-
зический и религиозный порядок, что лучше всего защищало ее от обвинений. Не-
велика важность, говорит кое-кто, что творцы современного мира, Кеплер, Де-
карт, Лейбниц, Ньютон, были людьми верующими, если мир, порожденный их мыс-
лью, получился лишенным Бога. Важность, тем не менее, большая. Эти творцы бы-
ли не просто верующими, но онтологический оптимизм, который ими двигал, не
имел иных корней, кроме веры. Революция современного мира не обязательно оз-
начала ослабление веры. Как раз напротив, она была вознесена религиозным при-
ливом, она оказалась на высоте бурного времени церковной реформации. Это не
случайно. Нужна была экстраординарная вера в обет «созданного по его образу»,
чтобы постигнуть без рассуждений математизацию мира, чтобы без рассуждений
все поставить на нее, и актом чистой веры в ее тотальную простоту, вопреки
видимостям мира, в ее тотальную рациональность вопреки очевидности чувств
всем рискнуть и все выиграть; пари, близкое к пари Паскаля114.
Таким образом, было бы опасно, неограниченно используя картезианский прин-
цип разделения трудностей, расчленять целостное искание: история религиозная
и история научная неотделимы. Именно Божий промысел страстно искал Кеплер в
движении планет, именно в качестве отблеска Божьей мысли представлял Декарт
геометрию и алгебру. Великие конструкторы нововременного мира, движимые не
материальной потребностью и практикой, но ради постижения плана устроения на-
правляемые черпаемой в сердцевине религиозного представления о великом творе-
нии Господнем эстетикой, задумывали столь совершенный универсум, что унасле-
довавшие его без всяких заслуг поколения вообразили, что он может существо-
вать без Бога. Гипотеза столь полезная, что без нее никто и никогда не бро-
сился бы в столь безумную авантюру.
• * *
Пари Паскаля — предложенный математиком и философом Блезом Паскалем аргумент для
демонстрации рациональности религиозной веры, использующий вероятностный подход
(принятие решения в условиях неопределенности).

Все началось, если воспользоваться удачной формулой Робера Ленобля, с «чуда
1620-х годов», чуда, продлившегося от «Saggiatore» (1623) до «Начал» (1687).
В истории человечества было три главных момента: VI и в меньшей степени IV
века до Р. X.; «чудо 1620-х годов»; период от постоянной Планка (1900) и двух
формул относительности Эйнштейна до первой искусственной трансмутации Резер-
форда (1919) и волновой механики Луи де Бройля (1923). Остальное, в сравнении
с подобной плотностью событий, сводится к популяризации и пустословию.
Чудо не объясняют. В творческой мысли всегда есть нечто несводимое к обу-
словленности , и все-таки следует поставить проблему: в какой контекст вписа-
лось чудо 1620-х годов? Были условия внутренние, были условия внешние. Эндо-
генные и экзогенные, как сказали бы экономисты.
• * *
Каковы же условия экзогенные? Их легче всего обнаружить, но они наименее
убедительны. Небезынтересно, однако, обратиться к уже процитированной фразе
из «Рассуждения о методе»: «я никак не мог одобрить те смутные и беспокойные
настроения». Великая революция происходит от заключения в скобки, от концен-
трации на главном, она предполагает — парадокс отнюдь не поверхностный — при-
нятие порядка. Одним словом, стабильность. Она есть также в своем первом дви-
жении — достаточно перечитать финальное предостережение «Рассуждения» — отказ
новой науки от службы злу: позор «тем, кто умеет приносить пользу только од-
ним в ущерб другим». Свобода и достоинство, досуг. Послушаем гимн досугу: «Я
всегда считал себя более обязанным тем, по благосклонности которых я без по-
мех обладал досугом, нежели тем, кто предлагал мне самые почетные на земле
должности». Это Рене Декарт, но с ним были согласны также и юрист, докладчик
в государственном совете Франсуа Виет, великий Ферма, советник парламента Ту-
лузы. В области религиозной революции следует добавить Паскаля, Арно, Сен-
Сирана, Берюля; вне Франции — Непера, богатого шотландского сеньора, создате-
ля логарифмов, Кеплера, обеспеченность которого позволяла ему заниматься в
тихом университете Тюбингена, пока расположение императора не принесло ему
наследие Тихо Браге, Левенгука, открывшего сперматозоиды, этого суконщика из
Делфта, достигшего высоких муниципальных и синдикальных постов: все они при-
надлежали к одной и той же среде.
Тема социального происхождения творцов науки, малых и скромных наряду с ги-
гантами научного чуда XVII века, еще ждет своего исследования. Оно, несомнен-
но, раскрыло бы роль возвышающейся буржуазии. Подавляющую роль во Франции
службы и должности, значимость деятельности, приводящей к достатку. Большин-
ство творцов этой великой революции были выходцами из буржуазии (Непер — ис-
ключение) , не так давно принятыми во второе сословие, воспринявшими от родной
среды вкус к порядку, точность в цифрах и даже некоторую житейскую арифмети-
ческую практику и ориентированными на стабильность, достоинство, удовлетворе-
ние желаний.
Суровый, трудный XVII век был сосредоточен на самом себе. Ни до, ни после
эта фракция поднимающегося третьего сословия уже не была склонна продолжать в
той же манере, с тем же порывом начатое восхождение, если ее к этому не при-
нуждали. Атмосфера фазы Б, по Симиану. Никакой другой момент конъюнктурного
времени не предоставляет столько досуга элите людей, привычных к точности,
социально подготовленных к количественной строгости, консерваторам порядка по
природе, любителям порядка по устремлениям. Нет, никакой конъюнктурный период
не был столь благоприятен для этого типа социального досуга, как 1620—1660-е
годы. Понижение цен, ставя на первое место ренту, увеличивало досуг. Помеха
для легкого развития, присвоение великими государствами мощи, экономического

роста крупной торговой буржуазии, одним словом, все то, что замедляет эконо-
мический прорыв, играло на пользу одному из благоприятных условий научного
сдвига. Научная революция — творение буржуазии, которая смогла жить по благо-
родному .
Объяснение убогое, учитывающее внешнюю сторону, а не содержание. Тулуза не
больше объясняет Ферма, чем Ла-Флеш — Декарта. Ни в коем случае не следует
применять к научной революции то, что совершил Гольдман для религиозной рево-
люции сокровенного Бога. Отметим лишь, что картезианская революция количест-
венного упрощения пришлась на момент поворота столетней конъюнктуры, момент
трудный, трагический, суровый, она пришлась на момент двойного утверждения
государства внутри и вовне. Эти революционеры духа, сокрушители космоса и
спокойных тем были консерваторами в сфере социальной, такова цена их дерзо-
сти . Они выбрали главное.
Робер Ленобль любил подчеркнуть другой аспект новизны XVII века. Надо ли
говорить о создании в масштабах Европы маленького мира исследований? Он был
создан вне и в противовес сети университетов, которые оставались — и останут-
ся вплоть до конца XVIII века — оплотом схоластики, а в Падуе, с ее антихри-
стианским аверроизмом, оплотом агрессивного, безнадежно ограниченного и за-
крытого для перемен новой эпохи аристократизма. Сколько расколов, сколько со-
перничества в этом малом мире! Часть своих опытов Роберваль хранил в тайне.
Тот же Роберваль и Паскаль в опытах с барометров ожесточенно нападали на отца
Магни; Декарт, несмотря на отдельные красивые фразы об опытах, которые следу-
ет вести сообща, являл собой наиболее совершенный тип ученого-одиночки, уеди-
ненно разгадывающего план Творения: «Все постигается и усваивается лучше, —
писал Декарт в шестой книге ллРассуждения", — когда это узнается от кого-либо
другого, нежели когда до этого доходят самостоятельно.» Декарт всегда избегал
публиковать детали своих открытий, ему случалось даже искажать способ их из-
ложения, для того чтобы те, кто будет их читать, не могли похвалиться, что им
все понятно. Нет ли этого в наброске, намеренно придающем туманность его гео-
метрии за счет игры тем, что он называет предположениями? «Я их (не) называл
предположениями, — говорит он, — дабы воспрепятствовать тому, чтобы некоторые
умы, воображающие, что в один день постигают все то, что другой придумал за
20 лет, коль скоро им об этом сказано два-три слова, не могли воспользоваться
случаем построить какую-либо нелепую философию на том, что они полагают моими
принципами и что от этого считается моим заблуждением.» Декарт заранее не
признавал картезианцев, которые в течение 50 лет мучили на пути к новой схо-
ластической системе сторонников физики Ньютона. Наконец, стоит ли вспоминать
великий спор о том, кому принадлежит честь открытия (самого важного в конце
XVII века) исчисления бесконечно малых? Это было дитя всех и никого в частно-
сти: Ньютона, продолжателя Гюйгенса и особенно Бэрроу (1630-1677), Лейбница.
Замкнутый мир — это все равно мир. Обмен суждениями начинался в русле, про-
ложенном схоластическими диспутами, в форме вызова. Нет ли приглашения к этой
форме дискуссии в конце «Рассуждения»? «Отнюдь не желаю предопределять ничьи
суждения, высказываясь самолично о собственных писаниях; но был бы весьма
рад, если бы их изучили, и с целью, чтобы тому было больше случаев, умоляю
всех, у кого возникнут какие-либо возражения, направлять их моему издателю,
уведомленный которым я постараюсь дать своевременный ответ; и благодаря это-
му, читатели, ознакомясь одновременно с тем и с другим, будут более способны
судить об истине». Книгоиздание было одной из причин долгого пребывания Де-
карта в Голландии; высокая концентрация средств распространения в треугольни-
ке Фландрия — Голландия олицетворялась громкими именами Плантена — Моретуса в
Антверпене, затем Блаё в Амстердаме и особенно Эльзевиров в Лейдене и Амстер-
даме. На заре XVII века начинает оформляться профессия книготорговца, издате-
ля, книгопечатника, и типография получает, наконец, средства, которые ей с

излишней щедростью предоставляют иной раз с конца XV и начала XVI века. Нова-
ция конца XVI века — это крупные книготорговцы-издатели, которые дают работу
мастерам-печатникам. В Париже — уступающем Голландии — в XVII веке мастерские
на четыре пресса и десять рабочих были исключением. Себастьян Крамуази в Па-
риже, служа отцам церкви, принял наследство Плантена. И парадоксальным обра-
зом книга начинает весьма умеренно все чаще приносить доход автору. В начале
XVII века утверждается, наконец, приоритет национальных языков в противовес
монополии латинского. Во 2-й пол. XV века 77 % европейских изданий были на
латинском языке, 7 % — на итальянском, 5-6 % — на немецком, 4-5 % — на фран-
цузском, 1 % — на фламандском. В XVI веке типография сыграла главную роль в
формировании и становлении языков, в их унификации по достаточно обширным
лингвистическим зонам. В XVI веке отступление латинского языка было медленным
— фактор негативный, но одновременно и позитивный постольку, поскольку он вы-
ражает замечательное явление повышения культуры коммерческой и торговой среди
части населения. Отступление латыни было более ранним и более глубоким на за-
паде (Франция, Испания, Англия). Во Франции в 1575 году французские издания,
безусловно, превосходят издания латинские. Германия, Голландия, скандинавские
страны и Центральная Европа остаются в XVII веке великим центром сопротивле-
ния латинского языка. Разумеется, создатели науки и нововременной мысли чу-
десных 1620-х годов были, как и старый университетский мир, против которого
они восстали, вскормлены латынью. Но думали ли они на латыни? Декарт — сомни-
тельно, Лейбниц — да, Кеплер, как немец, — несомненно, но Ньютон? Несмотря на
то, что они все еще принадлежали к латинскому интернационалу, конструкторы
нововременного мира принимали во всей его широте главный лингвистический факт
своего времени: повышение статуса разговорных языков — с юга на север, в пер-
вую очередь итальянского и кастильского, и с запада на восток, в первую оче-
редь французского, иногда опережаемого нидерландским и подгоняемого англий-
ским. Эти конструкторы нововременного мира, гонимые не церквями, как казалось
на первый взгляд, а университетскими хранителями аристотелевой науки, воззва-
ли к миру практиков, ко вновь выдвинутой разговорными языками публике. В 1632
году Галилей публикует на итальянском языке «Диалог»; этот вызов стоил ему
осуждения инквизицией. Показательно, что представленный без решающего доказа-
тельства факт вращения Земли вокруг Солнца никого не возмутил в «De
Revolutionibus Orbium coelestium». Опубликованное же в 1543 году у Жана Петри
из Нюрнберга, это научное сочинение 23 года ожидало своего второго издания.
Осуждение 1632 года не помешало Декарту после трех лет колебаний («Итак, уже
три года как я дошел до конца трактата, когда узнал, что персоны, которым я
уступаю, осудили один физический вопрос, опубликованный несколько ранее кое-
кем другим») повторить Галилея. В 1637 году он обратился на французском языке
к новой «интеллигенции» своим «Рассуждением о методе». Ньютон поступит так же
в 1704-м, публикуя на английском свой монументальный трактат «Оптика».
Маленькая республика новой мысли не брезговала говорить на языке всеобщем.
Толчок пришел из Италии. Европа начала XVII века некоторое время оставалась
средиземноморской. В Риме с 1603 года действует Academia del Lincei, первая
академия наук; Галилей (1564-1642) был ее членом. Спустя полвека во Флоренции
при великом герцоге Фердинанде II открывается учреждение с недвусмысленным
названием Academia del Cimento («Академия опыта») . В ней с 1657 по 1667 год
заседали Вивиани, Борелли, Реди, Стенон. Сосланный после 1663 года в Ансетри
Галилей жил в окружении небольшой свиты, в том числе Вивиани и Торричелли.
Осужденный, он, тем не менее, опубликовал в 1638 году, причем — отягчающее
обстоятельство — на итальянском, свои «Рассуждения». Вскоре после Италии, и
несравненно более оживленно, вспыхнул голландский очаг. Здесь Исааком Бикма-
ном был подвигнут к научным исследованиям Декарт, тут он провел наиболее пло-
дотворный период жизни, спасаясь от дрязг университетской науки и куда более

грозной инквизиции, но, прежде всего, находясь рядом с могучими типографщика-
ми - издателями Эльзевиром, Жаном Мэром, которые распространяли по Европе но-
вое знание. Голландия, родина Левенгука (1632-1723), Константина Гюйгенса,
покровителя количественной науки и отца Христиана Гюйгенса (1629-1695), само-
го крупного из физиков между Галилеем и несравненным Ньютоном.
Франция первоначально испытывала итальянское влияние. Пейреск в Экс-ан-
Провансе, советник парламента, был почтовым ящиком Европы. Ему принадлежала
привилегия распределять «нобелевскую премию» своего времени. Пейреск и париж-
ский покровитель подозрительного Ноде Мазарини были проводниками и гарантами
итальянской науки. Экс-ан-Прованс, Тулуза с Ферма, Клермон-Ферран, затем Руан
с Этьеном Паскалем115, Кан, где сталкивались две академии - такая децентрали-
зация после 60—70-х годов блекнет перед превосходством парижской концентра-
ции. Если университет придерживался традиции, то Королевский коллеж, принимая
Гассенди, инакомыслящего без будущего, и великого Роберваля, был верен своей
традиции открытости всему новому.
Марен Мерсенн (1588-1648), «наимельчайший отец Мерсенн», как несправедливо
говаривал Вольтер, стал восприемником самых великих мыслей, можно сказать,
Пейреском севера, учитывая его громадную переписку и своевременные вопросы.
Декарт обязан ему многим. Апологет Мерсенн обеспечит, вопреки скептицизму ли-
бертинов (этих рабов неоаверроизма — самой затасканной, самой консервативной
из возможных ошибочных мыслей), триумф гелиоцентризма, коперниканства, став-
шего запоздало революционным благодаря Кеплеру, Галилею и особенно Декарту.
Мерсенн, распространивший «Механику» и позднее «Новые мысли» Галилея, опубли-
ковавший в 1634 году пять «развлекательных» трудов о науке, Мерсенн, написав-
ший в 1634-м: «Науки поклялись друг другу в нерушимом единстве», — Мерсенн
наряду с группой братьев Дюпюи внес вклад в основание Парижской академии. Ей
придется ждать Кольбера, чтобы в 1666 году получить признание, которое салон
Конрара получил для литературы тридцатью одним годом раньше от Ришелье. Она
имела честь видеть в своем составе Христиана Гюйгенса, жившего в Париже с
1665 по 1681 год на пенсию Людовика XIV. Наконец, с 1665 года «Журналь де са-
ван» («Газета ученых») превращается в несравненный инструмент дискуссии, рас-
пространения и обучения на самом высоком уровне. Во Франции новая физика,
распространявшаяся наиболее религиозными умами: Декартом (1596-1650), априо-
ристом, обуреваемым идеей новой тотальной науки, Паскалем (1623-1662), Робер-
валем (1602-1675), Мерсенном, Мальбраншем (1638-1715), — без труда, без внеш-
них препятствий побеждала (1674-1675) старую аристотелеву науку.
В конце XVI века Англия не обгоняла Францию, несмотря на Уильяма Гилберта
(1540-1603) , придворного врача, чей труд «De Magnete» (1600) выводит магне-
тизм с уровня, достигнутого Пьером де Марекуром в XIII веке, и Фрэнсиса Бэко-
на (1561-1626), эмпиризм которого отставал без математики. Лишенный власти
канцлер Англии был человеком прошлого, опубликовавшим на латинском языке в
1620 году свой «Novum Organum» («Новый Органон»), Англия Бэкона оставалась
средневековой. Однако она расставила вехи. Уильям Гарвей (1578-1658), приня-
тый ко двору Иакова I в 1619 году, стал создателем современной физиологии со
своей теорией кровообращения. Фундаментальный труд «Exercitatio anatomica de
motu cordis et sanguinis in animalibus» («Анатомическое исследование движения
сердца и крови у животных») был опубликован на латинском в 1628 году.
Вскоре появилось две школы. Одна — традиция эмпиризма без будущего в духе
Фрэнсиса Бэкона в Кембридже, а затем и в Лондоне под влиянием немца Теодора
Хаака. Другая, немного более открытая необходимости радикальной математизации
мира, идет из Оксфорда: Роберт Бойль (1627-1691), как и Непер, крупный сеньор
(английская знать горела ради науки как чиновная буржуазия во Франции, знать,
Этьен Паскаль — отец Блеза Паскаля. — Примеч. науч. ред.

чьи отпрыски, впрочем, не чурались торговли и товара), — человек, имя которо-
го связано с пневматическим насосом, пустотой и воздушными эффектами горения
и дыхания, приобщился к оксфордской группе. От этой группы в 1660 году, за
шесть лет до «официального» рождения французской Академии наук, произошло Ко-
ролевское общество. Однако, хотя «Philosophical Transactions» датируются 1666
годом — совпадение символичное, как наша «Журналь де саван», — они, поначалу
вдохновляемые Ольденбургом, немцем, как и Хаак, не сразу стали органом Коро-
левского общества. Эта связь установилась только в XVIII веке: Королевское
общество и «Philosophical Transactions» станут тогда точной копией пары Ака-
демия наук — «Журналь де саван».
Если Англии не дано было участвовать в чуде XVII века, то уж каким реваншем
являлся Исаак Ньютон (1643-1727)! С 1703 года он президент Королевского обще-
ства, соавтор Лейбница в вычислении бесконечно малых, единственный творец
теории всемирного тяготения, автор «Начал» (1686-1687) и «Оптики» (1704),
Аристотель мира, родившегося с Галилеем и умершего только в эпоху Эйнштейна,
между 1905 и 1915 годами.
Отставание Восточной и Северной Европы от Италии, Франции и Англии снова
делается очевидным. Наука сюда приходит, естественно, из Италии. После Хри-
стины шведская группа рассеивается. Наиболее крупные фигуры подвергались
большим гонениям. Изгнанный с Вена116 датчанин Тихо Браге умер в Праге в 1601
году. Иоганн Кеплер (1571-1630), изгнанный из Граца контрреформацией, обрел,
благодаря переменчивой протекции императора, хрупкое наследие Тихо Браге.
Отец Магни был в Варшаве, Гевелий — в Данциге, Стенон (Нильс Стенсен, 1638-
1686), создатель геологии, самый великий из датчан XVII века, оказался мудрее
и покинул север. Он перебрался из Копенгагена в Амстердам. Оттуда — в Лейден,
потом — в Париж, где жил с 1664 по 1666 год, и, наконец, во Флоренцию под ве-
ликогерцогскую протекцию Academia del Cimento, там он нашел покой и необходи-
мую поддержку для расцвета своей деятельности. В 1669 году он публикует свой
фундаментальный «Prodomus de solido intra solidum naturaliter contento».
Германия и север присоединятся в полной мере и коллективно (Кеплер — исклю-
чение) к великим исканиям духа только на исходе эпохи, после 1660 года; это
будет наука стопроцентно латинская. Гигант Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646-
1716), соавтор, не считая десятка других славных титулов, разработки
исчисления бесконечно малых, содействовал формированию открытой для новой
науки среды. После основания в 1682 году в Лейпциге того, что получило
громкое имя «Acta eruditorum», он основал в 1700-м Академию наук в Берлине,
которую в XVIII веке прославил француз Мопертюи, личный враг Вольтера.
Наряду с академиями и журналами, наконец, действуют кабинеты естествознания
братьев Дюпюи в Париже и отца Мерсенна, универсальные кабинеты в Италии, у
отца Кирхера в Риме, — окаменелости, кристаллы, измерительные инструменты со-
седствовали здесь (Барберини, Альдрованди) с чучелами драконов, — они медлен-
но превращаются в минералогические музеи, ботанические сады и обсерватории.
Между 1610 и 1667 годами в Париже насчитывалось 23 обсерватории. И вскоре Па-
риж и Гринвич окажутся на разных уровнях.
• * *
Объяснять удивительнейшее чудо мысли условиями работы было бы равносильно
объяснению причины следствием. Объяснять его измерительными инструментами и
повышенной чувствительностью продукции мастерства стеклодувов и оптической
науки (увеличительное стекло, микроскоп, телескоп) — то же самое. Однако тут
116 Тихо Браге был пожалован в пожизненное пользование остров Вен (Hven), расположен-
ный в проливе Эресунн в 20 км от Копенгагена - там он построил обсерваторию.

связь более отчетлива. Новые инструменты ничего не значили для коперникиан-
ской революции, и не без основания, но не была ли она ложной революцией? Не-
которые работы Ньютона немыслимы без увеличительного стекла, а без микроскопа
голландских шлифовщиков линз — эта почти легендарная корпорация имела в своих
рядах великого Спинозу — не было бы ни Левенгука, ни, как следствие, спора
овистов с анималькулистами, а стало быть, и биологии. Чудо 1620-х годов оста-
лось бы получудом, если бы ученые не располагали необходимым уровнем техники.
Усилители чувствительности следовало бы назвать усилителями новообретенной
чувствительности, чувствительности геометрической, чувствительности зритель-
ной. Слишком много после Люсьена Февра твердили, что люди XVI века, равно как
и люди Средневековья, по Марку Блоку, еще не умели ставить на первое место
интеллектуальную, в полном смысле слова, чувствительность. Возможно, люди XVI
века воспринимали мир слухом, обонянием, осязанием, но зрительно, как мы, —
это уже, бесспорно, люди XVII века. Они нуждались в зрительных трубах, даже
117
на чердаке «Ученых женщин»
Рис. 30.1 Астрономические инструменты. Арбалестрилла принадлежит
к числу самых ранних приспособлений древнейшей астрономии. На-
блюдение за солнцем и звездами издавна способствовало измерению
течения времени. Отсюда очень простые инструменты, предназначен-
ные облегчать такое наблюдение и, главное, делать его компара-
тивным. Арбалестрилла — такая, какой она представлена здесь, да-
тируется XVIII веком, — происходит от обыкновенной палки, к ко-
торой прикреплена случайно найденная поперечина. Крестьяне ис-
пользовали рукоять своих орудий труда, солдаты — свою пику, от-
сюда обиходное название «посох Якоба».
117 «Ученые женщины» — комедия Мольера 1672 года, персонаж которой, состоятельный
буржуа Кризаль, рекомендует своей устремленной в «идеальные сферы» супруге:
Науку завещав профессорам Сорбонны
И образумившись, освободить чердак
От длинной той трубы, что всех пугает так.

Рис. 30.2 Астрономические инструменты. Результат эволюции арбалестрилла —
представленный здесь инструмент датируется 1754 годом — английская кварта,
или кварта Дэвиса, которая восходит к концу XV века. По форме она напоминает
арбалестриллу, которую призвана была вытеснить. Арбалестрилла, которая несла
два фиксированных полумолота, являющихся дугами концентрических окружностей,
при этом радиус одной вдвое больше другого. Дуга наибольшего радиуса измеря-
ет 30°, другая — 60°. Первоначально изготавливалась из дерева, обычно из
груши, устойчивой к деформации, в XVIII веке предпочтительным стал металл.
Рис. 30.3 Астрономические инструменты. В конце XVI века появляется поколение
более совершенных инструментов, которые, однако, не вытесняют старые, более
простые в употреблении и менее дорогие. К этому поколению принадлежит графо-
метр. Представленный здесь инструмент (XVII век) - представляет собой полу-
круг из меди или латуни, диаметр имеет вид фиксированной линейки с диоптрами;
подвижная линейка вращается вокруг центра и позволяет измерять угол между
двумя направлениями, направлением на точку наблюдения и направлением на ре-
перную точку».

Рис. 30.4 Астрономические инструменты. Геометрический квадрант Диггса —
изобретателя и изготовителя инструментов наблюдения середины XVI века -
первоначально состоял из квадратной медной пластины, на которой нанесена
градуированная дуга круга, имеющая один из углов центром, и касательная
по отношению к двум противоположным сторонам этого угла. Потом стал из-
готовляться в виде четверти круга (слева) и позже приобрел форму дуги
окружности (справа).
Чем они располагали до того? Итог подвести не долго. Но как же тогда Тихо
Браге (1546-1601)? Сей крупный датский сеньор, «принадлежа к среде, далекой
от каких-либо научных исканий — датская знать, одна из самых богатых в Евро-
пе, была в то же время одной из самых необразованных», — пишет Александр Кой-
ре, что, по крайней мере, давало ей досуг, — был истинным основателем астро-
номии наблюдения. Рассуждая о новой звезде 1572 года и комете 1577 года, он
стал главным образом реформатором таблиц. Десятки тысяч наблюдений, в которые
Браге вложил уйму денег, заслужили деятельное озлобление короля, которому на-
доело оплачивать его долги. Каков был его арсенал для подобной работы? Арба-
лестрилла, простая градуированная палка, используемая для астрономических на-
блюдений со времен античности, усовершенствованная в конце XVI века, такая,
как ее описал Микаэл Конье в 1581 году; кварта Дэвиса, производное от арбале-
стриллы, к которой присоединены два круга; астролябия, полный металлический
диск, на котором размечены углы; это наследие александрийской науки, «ее са-
мого блистательного периода, совпадающего с Ренессансом», еще продолжало слу-
жить в начале XVII века. Графометр, медный или латунный полукруг, диаметр ко-
торого представляет собой линейку с диоптрами, уже сложнее и точнее. Но куль-
минацией наблюдений до появления зрительной трубы стала четверть круга (гра-
дуированные секторы). Четверть круга начал использовать Тихо Браге. «Инстру-
менты Тихо Браге измеряли вплоть до примерно трех радиальных метров». Нако-
нец, квадрант, или геометрический квадрат, эффективный для измерения звездных
высот, и, пожалуй, шедевр измерительных инструментов до зрительной трубы —
теодолит. Эта хитроумная комбинация горизонтального круга и вертикального по-
лукруга традиционно приписывается Леонарду Диггсу; первое описание — сделан-
ное Томасом Диггсом, сыном Леонарда, — датируется 1571 годом. Кроме этого до-
вольно простого инструментария, хорошо знакомого астрономам, геометрам, зем-
лемерам и навигаторам, ученые первых лет XVII века располагали также общим с
инженерами достоянием — циркулем пропорций. Галилей (1606) и Капра (1607) ос-
паривают свое авторство на него. Алл ом, инженер короля, вел с его помощью
строительство в Париже 1610-1615 годов. С конца XVI века используется также

пропорционально-редуктивный циркуль. Это немецкое. Плоские линейки, разделен-
ные на десять и сто равных частей, шкалы синусов, тангенсов и секансов, ли-
нейки, угломеры, циркуль, скорее принадлежность чертежника-геометра, рейсфе-
дер , перья, транспортир, измерительный циркуль, грифельный, рейсфедерный -
оказались на столе математика первых десятилетий XVII века. Этот стол пока-
зался бы нам скорее загроможденным, чем скудным, в конечном счете, математики
начала XVII века оставались архаичными, иначе говоря, больше геометрами, чем
алгебраистами: Виет уже позади, зато Ферма впереди.
В начале XVII века произошло чудесное появление измерительных инструментов
и устройств, усиливающих чувствительность. Одно устройство прошло свой путь в
несколько лет. В 1611 году появляется зрительная труба из темного стекла, и с
ее помощью сначала Фабрициус, потом Галилей и отец Шейнер обнаруживают сол-
нечные пятна. Темные пятна на Солнце — и Декарт в «Метеорах» (1637) делает
вывод (одна гениальная мысль из десяти тысяч других), что Земля — это остыв-
шее солнце. Но если Земля — это остывшее солнце, то подрывается традиционная
хронология. Счет шел на тысячелетия, теперь стали умножать на сто и на тыся-
чу . И всё благодаря куску темного стекла в астрономической трубе. Оптики,
зеркальщики, искусные на руку ученые, любопытные или имеющие досуг люди церк-
ви работали над созданием первых зрительных труб, принцип которых был открыт
случайно.
Что касается стекла, то впереди была Италия, за ней Голландия. Изготовите-
лями и продавцами зрительной трубы стали настоящие ученые. Полученная выгода
помогала им питать собственные исследования. «Личные мастерские Галилея и
Шейнера. — пишет М. Дома, — пошли от первых зрительных труб, использовавшихся
астрономами; у Торричелли была обширная клиентура. Отец де Рейта, отец Керу-
бен, Пьер Борель, Озу, Гюйгенс, Гук изготовляли эти приспособления с целью
получения дохода». Почти все ученые XVII века изготовляли оптические стекла.
В 1-ю пол. XVIII века — то же самое. Это была, конечно, математика, но кон-
кретная и практичная, энциклопедическая, с незавершенным разделением труда,
наука же XVII века оставалась наукой глобальной. В этом пункте она не вполне
порвала с традицией схоластической. Самая большая проблема была связана с ка-
чеством стекла и однородностью продукта. Известно, до какой свирепости дошла
полемика Озу с Гуком и Кампани по поводу свойств и качества стекла. Гласность
обеспечивалась книгами, перепиской, газетами и научными обществами.
Начиная с 1630—1640-х годов наука без зрительной трубы уже немыслима. С
1625 года ее изготовление стало предприятием коммерческим. Самой старой из
известных мастерских была принадлежащая Корезу, за ним следом идут два италь-
янца - Эстачио Дивини и Джузеппе Кампани. Во Франции около 1650 года — Леба и
Менар, в Англии — Кук и Ривз.
Кеплер в «Диоптрике» (1611) формулирует первые, еще приблизительные законы.
Кеплеру принадлежит заслуга открытия a priori принципа настоящей астрономиче-
ской трубы с перевернутым изображением, с двояковогнутым объективом и окуля-
ром, за четыре, по крайней мере, года до того, как иезуит Шейнер изготовил ее
первый образец. Первые зрительные трубы — позднее их назовут галилеевыми, или
голландскими, трубами — были простыми морскими подзорными трубами с выпрям-
ляющими изображение вогнутым объективом и выпуклым окуляром. Симптоматичный
факт: Кеплер, опубликовавший в 1611 году принцип астрономической трубы и
умерший в 1630 году, так и не узнал о существовании инструмента, которым отец
Шейнер пользовался с 1615 года.
Следуя путем, намеченным Кеплером, Снеллиусом (ум. в 1626 году, открыл за-
кон рефракции) и Кавальери (1632 год — обобщение изучения фокусных расстояний
вогнутых линз), а затем руководствуясь «Диоптрикой» 1637 года (описание, кро-
ме всего прочего, закона рефракции через призму закона синуса), Декарт дал
многочисленные решения и еще больше надежд.

Христиан Гюйгенс заставил оптику превратиться не только в теорию, но и в
практику. Он взялся за ключевую проблему — от ее решения зависел прогресс ин-
струментария — за проблему хроматических аберраций. Он доказал, что аберрацию
можно уменьшить, увеличивая фокусное расстояние по отношению к поверхности
линзы. Кроме всего прочего, ему принадлежит заслуга создания первой большой
воздушной зрительной трубы (отметьте, что объектив и окуляр не были заключены
в общую трубу). Долгое время техника забегала вперед теории. Начиная с конца
XVII века и в течение всего XVIII века — и это тоже симптоматично — практика
остановилась в ста шагах позади теории: после завершения геометрической опти-
ки благодаря Ньютону, Эйлеру, Д'Аламберу и Клеро. Решительный шаг был сделан
в самом конце века, когда в августе 1683 года Христиан и Константин Гюйгенсы
начали использовать свою машину для изготовления линз. Первые пробы были не-
удовлетворительны . Хорошие результаты получились только через несколько лет,
и тогда это был штурм фокусных расстояний, о которых ручная работа (единст-
венно известная XVII веку) не позволяла даже мечтать: 34 фута, вскоре 85,
120, 170 и 210 футов. Гюйгенсы обозначили поворот к созданию приборов, усили-
вающих зрение.
Четыре-пять лет спустя после голландской трубы, этой простой подзорной тру-
бы, в 1612-1618 годах «были изготовлены и опробованы под разными названиями
первые модели сложных микроскопов». Ничтожный, бесконечно дебатируемый вопрос
об аналоге породил чудовищную библиографию. Правдоподобная традиция приписы-
вает авторство первых микроскопов братьям Янсен из Мидделбурга в Зеландии.
Жан дю Пон де Тард, каноник из Сарла, рассказывая о визите к Галилею в 1615
году, описывает новые инструменты, позволяющие видеть «объекты, которые весь-
ма близки к нам, но которые мы не можем узреть по причине их малости». Речь,
конечно же, шла о микроскопе. Поначалу два вида техники были абсолютно не-
разъединимы, Морис Дома это прекрасно доказал. В знаменитых каталогах 1625
года Корез объединяет оба плана: «Чем более близок объект, тем более следует
вытянуть трубу, и тогда объект покажется крупным. Таким образом, клещ кажется
таким же крупным, как горошина». До 1624 года никаких материальных следов.
Первые приборы Метиуса, Янсена (возможно, первый), Дреббеля, Галилея известны
только по описаниям.
Прогресс микроскопа шел медленнее, чем у телескопа; 15 лет против полувека.
Декарт задумал микроскопы теоретически с гиперболическими линзами, одна из
которых должна была достигать, по меньшей мере, человеческого роста, но тех-
ника XVII века была совершенно неспособна реализовать подобное. Это отстава-
ние имеет две причины. Меньший спрос: интеллектуальная революция XVII века
начиналась с астрономической сферы. И особые технические трудности. Как изго-
товление часов остановилось перед миниатюризацией, поскольку механика начала
XVII века была еще груба, так и фабрикация небольших линз встретила трудно-
сти. При увеличении от ста до двухсот раз посредственные линзы первых микро-
скопов могли давать лишь смутное изображение. Хроматическая аберрация достав-
ляла гораздо больше неудобств, чем при астрономических наблюдениях, а отсут-
ствие диафрагмы не позволяло уменьшить сферическую аберрацию. Понадобились 50
лет и прогресс аппаратуры, чтобы одолеть недоверие, которое философы унасле-
довали от схоластической традиции, наперекор этой второй данности материи.
В сущности, если в революции лидировала астрономия, то успех астрономиче-
ской трубы должен был обеспечить успех микроскопа. Морис Дома относит пример-
но к 1665-му, а то и к 1660 году дату бесспорного рождения микрографии, в
связи с опубликованием «Микрографии» Гука. Шаг был сделан. Прошло время курь-
езов с клещом, крупным, как горошина. Шаг за шагом после Гука голландец Свам-
мердам (1637-1680) представляет в 1669 году свою знаменитую «Historia
Insectorum generalis» («Всеобщую историю насекомых»), а в 1671-м Марчелло
Мальпиги (1628-1694) направляет в Королевское общество свои первые наблюде-

ния. Известно, что физиология почки обязана ему и Беллини. Мальпиги, Роберт
Гук и Фредерик Рюйш (1638-1731) сделали первые шаги в микроскопической анато-
мии (не пора ли уже сказать «гистологии»?). Фредерику Рюйшу принадлежит тех-
ника сосудистых инъекций и идея сохранения трупов в холодном состоянии для
вскрытия. Наконец, в основном начиная с 1673 года великий Антони ван Левенгук
предпринимает серию регулярных публикаций в «Philosophical Transactions». Но-
вая микроскопическая наука была интернациональна еще более, чем астрономия.
Начиная с 1660 года сложные микроскопы поступают в свободную продажу в Анг-
лии за 3-6 фунтов стерлингов. Одна из самых больших удач приписывается италь-
янцу Эстачио Дивини (1620-1695). «Журналь де саван» в номере от 1668 года
констатировала: «Микроскоп, окуляр которого был составлен из двух плосковы-
пуклых линз, соединенных плоскими сторонами». Высотой 42 см, он давал в четы-
рех копиях увеличение от 41 до 43 раз. Безусловное преимущество, представляю-
щее объекты плоскими, а не изогнутыми, крупный прогресс в точности изображе-
ния бесконечно малого. Благодаря технике Дивини Мальпиги преуспел в своих
первых опытах по микроскопической анатомии. Итальянская техника была верна
крупным машинам. С братьями Гюйгенсами голландская техника делает выбор в
пользу небольших объективов. Именно с приборами этого образца работал Роберт
Гук. Английскому оптику Джону Маршаллу принадлежит заслуга (1720) приспосо-
бить к таким приборам возвратный винт с гайкой, которым Гевелий (Иоганн Ге-
вель, 1611-1687), великий данцигский астроном, успел снабдить зрительную тру-
бу. Гевелий раскрыл это в своей сопровожденной чертежами «Machina coelestis»
(«Небесной машине»), опубликованной в Данциге в 1673 году. Исследования двух
бесконечностей шли рука об руку.
Беспорядочное усиление линз, бинокулярное видение (отец Керубен, Петрус Па-
трону с — Милан, 1722) — техника торопливо испытывала разные пути, многие из
которых оказались неверными. Прогресс стекольной техники также позволил на
время вернуться к более простым устройствам, дающим результаты, более легкие
для интерпретации. Левенгуку пришлось делать почти все наблюдения с простым
одно-линзовым, снабженным возвратным винтом, микроскопом весьма большой точ-
ности, обеспеченной за счет слабого увеличения (в 40-60 раз). Благодаря Йоха-
ну Йостену ван Мушенбруку в конце XVII века в Голландии простой микроскоп об-
ретает диафрагму, а Хартсукер с 1689 года («Диоптрическое эссе» было опубли-
ковано в 1694 году) упоминает барабанный цилиндр с винтом, ставший известным,
в конечном счете, как барабан Вильсона. Морис Дома повторное изобретение мик-
роскопа на стеклянных шарах в Англии и Голландии относит к 1669-1676 годам.
По мере того как усложнялись приборы, увеличивались и задержки с применени-
ем и даже эффективной экспериментальной реализацией открытия. Так было с при-
борами на отражении. Здесь мы снова обнаруживаем практическую взаимосвязь
двух бесконечностей: телескопа и микроскопа на отражении.
Теория телескопа более чем на столетие обогнала его практическую реализацию
— еще один знак более быстрого развития наук, нежели техники, начиная с 1630—
1640-х годов. Кавальери, Мерсенн, Цукки изложили его принцип примерно в 30-е
годы. Джеймс Грегори в 1663-м разработал теорию инструмента. Ривз потерпел
провал в ее реализации, и Ньютон представил свой аппарат Королевскому общест-
ву в феврале 1672 года. Предыстория не имела практического значения: телеско-
пическая астрономия, астрономия высших планет и особенно звезд оставалась де-
лом завтрашнего дня, когда гениальный шлифовщик зеркал Уильям Гершель (1738-
1822) спустя два с половиной века возобновил осторожные попытки старого Тихо
Браге. «Несколько телескопов, — пишет Дома, — были изготовлены оптиками где-
то после 1720 года, но пришлось дождаться, пока Эдвард Скарлетт, — ок. 1691-
1743, — найдет способ делать хорошие зеркала, чтобы производство обрело неко-
торый размах».
Зеркала были самой большой проблемой. В конечном счете, это была проблема

металлургическая. Долгое время считалось, что успех Ньютона и Гука крылся в
составе используемой бронзы. Молино безуспешно опробовал 450 вариантов раз-
личных сплавов. При свойственном началу XVIII века состоянии химии металлов
прогресс в этой области могло обеспечить лишь достаточное количество опытов,
то есть, в конечном счете, интенсивность спроса. Другая проблема — шлифовка.
Необходимого уровня мастерства достигало лишь незначительное число рабочих.
Отсюда медленный переход, индуктивное время — 60 лет, от изобретения до ста-
дии воплощения. Наконец, астрономия XVII — начала XVIII века — это планетар-
ная астрономия близкой Солнечной системы. Всемирное тяготение, занимавшее все
умы, — потребуется столетие, чтобы это повторное введение иррационального и
таинственного было освоено и поглощено механической наукой, — было мыслью
планетарной. Плохо оправившийся от разрушения старого античного космоса ново-
временной дух отчаянно уцепился за свою солнечную систему. Остальное философ-
ский XVIII век решительно предоставил метафизическим изысканиям христианина,
подобного Паскалю. Именно потому, что «вечное безмолвие бесконечных про-
странств» пугало, вопрос был отложен. Астрономия телескопа — это астрономия
звезд, то есть бесконечных пространств. Астрономия застывшей неизвестности
механики Лапласа. Окончательная доводка телескопа была изначально задержана
существенным ментальным несоответствием». При наличии более скромной, более
экономичной, более верной зрительной трубы, что мог дать метафизический теле-
скоп? Медленное становление телескопа начинается после 1770-1780 годов, бла-
годаря возможностям, предоставленным американской платиной (холоднокатаный и
легко полируемый сплав платины, олова и красной меди), и растущим запросам
звездной астрономии. Для рефлекторного микроскопа, задуманного Декартом, де-
тализированного Ньютоном, описанного в 1759-м Бенджаменом Мартеном, в 1769-м
— Сельва, начинается второй этап.
Начнем с астрономии. На протяжении 20-30 лет, обе техники сосуществовали.
Старая визуальная техника, точность которой была повышена инструментами с ди-
оптрами, и наблюдение по методу Тихо Браге еще держали оборону. Кеплер, как
уже отмечалось, так и не отказался, из математической гордыни или по недос-
татку средств, от обыкновенной голландской зрительной трубы с прямым изобра-
жением. Тот же Гевелий, данцигский Тихо Браге, 70 лет спустя после мэтра се-
вера оставался верен секстантам и линейкам с диоптрами. И все-таки, оставаясь
преданным старой линзе, Гевелий усовершенствовал винт, который уменьшал дви-
жение руки и позволял сделать шаг в немускульной точности.
Гевелий с примитивными, удивлявшими Королевское общество средствами — при-
чем до такой степени, что ему в Данциг в 1679 году спешно отправили Галлея
(человека кометы) и новые приборы для совместных опытов, — сумел сравняться в
точности наблюдений с новой техникой. Арьергардная схватка, предвещавшая ана-
логичное же сопротивление крупных парусников и — более близкое — сопротивле-
ние зрительной трубы телескопу в начале XIX века.
С микрометром опять происходит ускорение. Изготовленный и примененный Гас-
койном в 1639 году, но остававшийся тридцать лет в секрете микрометр, устро-
енный примитивно из двух штифтов, которые перемещались навстречу друг другу
посредством винта с обратной нарезкой, что позволяло уловить диаметр планет,
вышел из подполья в 1667 году. Впереди опять были англичане — Гук и Тоунли.
Возможно, Гюйгенс в какой-то степени их опередил. Идея носилась в воздухе.
Пикар, человек, который буквально взорвал космос, впервые точно измерив
расстояние от Земли до Солнца в 1669 году, принял «для триангуляции от Парижа
до Амьена четверть круга радиусом в 38 дюймов и сектор в 18°, каждый снабжен-
ный двумя зрительными трубами, одна заменяла фиксированную алидаду, другая —
алидаду подвижную». Так четверти круга оказались в зрительной трубе. Все обо-
рудование уже было известно по карте Кассини. В 1663 году Кассини (1625-1712)
начал первые методичные работы по триангуляции французских земель, и «впервые

человек мох1 заменить точным изображением весьма смутное впечатление, что есть
расстояния, линии рек, высоты гор». От астрономического к геодезическому:
точность измерения нисходит до микроскопического согласно прекрасно отрабо-
танному методу.
Потребность в точности, страсть к измерению на этом не останавливаются.
Температура, будучи величиной неизвестной, делала безнадежной ретроспективную
историю климата, пока не подоспел термометр. Порой его связывают с XVI веком.
Порта, Галилей, Бэкон, Дреббель; упоминают иной раз Санторио, Телиу, Соломона
де Кауса. Но — и тут Морис Дома десятикратно прав — термоскоп не термометр,
это лишь курьез. Средневековый Двор чудес, кабинет доктора Фауста не распах-
нули врата в преддверие храма количественной науки великого XVII века. «Сле-
довательно, лишь около 1641 года были изготовлены первые жидкостные термомет-
ры , водные, потом спиртовые, при этом достаточно очень точно определить, кому
принадлежит авторство». Из Флоренции по всей Европе с 1667 года распространя-
ются термометры в их современной форме. Наблюдения 80—90-х годов с помощью
флорентийских или голландских термометров мало что давали. Фактически разра-
ботка единообразной шкалы пришлась на XVIII век. Эмпирическое изобретение Фа-
ренгейта датируется 1714 годом, работы Реомюра — началом 30-х годов XVIII ве-
ка. Больше столетия ушло на то, чтобы найти способ измерения температуры.
Барометр, громоздкий, но более простой, и изобретен был чуть раньше. Опыты
Торричелли (1643), Паскаля (1647), Берти, Герике стали почти легендой в исто-
рии науки. Барометр сразу поверг всех в безумие. Он был недорог, ибо ртуть в
Альмадене и Идрии была изобильна и дешева: спрос со стороны венецианского
стеклянного производства и американских серебряных рудников (не говоря уже об
антисифилитической терапии) поднял ее добычу на высокий уровень. Решающий в
отношении точности шаг снова приходится на 60-е, 70-е и 80-е годы XVII века.
Овладев пространством, научный мир XVII века принялся за время. Часовая
техника относится к числу старинных. Она восходит к XIV, а то и к XIII веку,
но до XVII столетия не было ничего окончательного, точного, единообразного,
практичного, не считая нескольких хитроумных диковин для увеселения двора.
Христиану Гюйгенсу принадлежит изобретение маятника (1650-1657) и регули-
рующей спирали, которая позволяет передавать в плоскость часов равномерные
колебания маятников (1675). «Это двойное изобретение весьма четко разделяет
два периода: историю часовой механики и хронометрии: до него — фаза формиро-
вания, движения вслепую и опытов, после него — этап развития системы маятни-
ковых часов и ее славного наследия, который растянулся на два с половиной
столетия, пока современная физика и электроника не обновили наряду с прочими
отраслями науки и техники часовое производство и хронометрию».
Но по завершении исторической фазы часовой механики — какая революция воз-
можностей! Овладение временем вслед за овладением пространством — вот, нако-
нец, и Новое время. Хронометр, достаточно точный, чтобы поймать время, неза-
висимый от широты и температуры, хронометр, который позволит мгновенное, точ-
ное определение любого местонахождения, меняет тем самым навигацию и карто-
графию, вот конец XVIII столетия: Гаррисон в Англии, Леруа и Берто на конти-
ненте, 1767-й, 1772-й. После Бугенвиля и Кука карты прекращают плавать вдоль
параллелей, с запада на восток и с востока на запад, приходит конец потерян-
ным островам, которые открывали по три-четыре раза. Перевернувшись, страница
познания времени задела и пространство.
Таковы в общих чертах некоторые экзогенные элементы научной революции XVII
века. Необходимая декорация. Без нее научное чудо XVII века остановилось бы
на полпути, как в эллинистической Греции и Александрии в III веке до н. э.,
как в XIV веке. Это была бы революция усеченная, как техническая революция в
XV веке, — за неимением средств. Тем не менее, выстроив цепь доказательств,
мы ничего не доказали, потому что чудо крылось внутри.

rk rk rk
Секрет научной революции коренится в самом мышлении. В первые десятилетия
XVII века оказалась накопленной критическая масса революции — скажем так по
аналогии с экономической революцией конца XVIII века, — это был тот момент,
когда каждая идея влечет за собой другую, когда каждый прогресс не замыкается
на проблемном месте, а встречает эхо другого прогресса. Научная революция
XVII века — это поразительный геометрический прогресс, поскольку все, нако-
нец , обретает свое место.
Удивительные тетради Леонардо да Винчи вызывали восхищение. Там было все.
Все — в потенции, ничего — реально. Леонардо уже измерял, он заново обрел
древнюю пифагорову интуицию примата числа. Казалось, были поставлены и про-
блемы галилеевой механики; для их решения не хватало лишь исчисления, то есть
— всего.
* * *
«Да не войдет сюда никто, не будучи геометром». Через девятнадцать столетий
после Платона Галилей в «Saggiatore» 1623 года («Природа написана языком ма-
тематики») и Декарт в «Диоптрике», «Метеорах» и «Рассуждении» мыслят, говорят
и поступают так же. Так же и еще лучше. Тут всё. Греческие математики, то
есть геометрия, не дают ключа к природе. За две тысячи лет они, в конечном
счете, исчерпали свои средства в Александрии. Пробьемся через слова и мысли.
Последний и, быть может, самый знаменитый из александрийцев, последний конст-
руктор замкнутого космоса, согласно порядку евклидовой геометрии и плоской
кинематики, — Коперник. Гелиоцентризм «De Revolutionibus» — революционный а
posteriori — не противоречил Птолемею. Это был последний и гениальный штрих
великолепной небесной геометрии. «Der Narr»118, — ворчал Лютер в «Застольном
разговоре», безумец, да, ибо он, не имея иных причин, кроме эстетических, ис-
ходя из потребности в порядке и красоте небесной геометрии, не прибегая к по-
мощи Иисуса Навина из-под стен Иерихона, заставил вращаться вокруг Солнца
старушку Землю, которую признали круглой, после того как разглядели опускаю-
щийся за горизонт корабль, но считали тяжелой, массивной, твердой, прочной,
жестко закрепленной в центре мира.
Предыстория современной астрономии начинается не с Коперника и даже не с
осторожного и релятивистского предисловия Осиандера, она начинается с Кепле-
ра , эллипса, закона скоростей и гармонии чисел. Эллипс Кеплера, в отличие от
круга, от тупой пластической красоты, исчислим. От математики фигур к матема-
тике чисел: какой решительный прогресс в плане абстракции. «Природа написана
на языке математики», Слово Божие, упорядочившее мир, извлеченный из небытия
(небытия, а не хаоса), есть алгебра. Математика = алгебра. Это само собой ра-
зумелось в 1623 году.
Конструкторов нововременного мира звали Галилей, Кеплер, Декарт, Лейбниц и
Ньютон. Пятеро бесспорно великих. Галилей — в области динамики, первой коли-
чественной физики, Кеплер, выведший первый действительно научный закон и ас-
трономию чисел, Декарт, внесший свой вклад в математику и радикально упро-
стивший материю-пространство, Лейбниц, разработавший исчисление бесконечно
малых, Ньютон, разработавший исчисление бесконечно малых и аналитическую уни-
фикацию всей земной и небесной физики на основе простой прогрессии масс и
геометрической прогрессии скоростей. Следует назвать еще два имени: Виет
(1540-1603) и Ферма (1601-1665).
Шестнадцатый век одержал победу над порядком вещей; что касается порядка
Безумец (нем.)- Примеч. ред.

мыслей, то он, обремененный прошлым, робкий, зачастую ретроградный, как бы
утомленный истинными дерзаниями высшей средневековой схоластики, захлебнулся.
В сущности, изобрел он не много. Не был ли XVI век последним отблеском позд-
ней античности, которая с IV по XVI век непрерывно умирала? Трезвый взгляд не
позволяет отрицать принадлежность XVI века, или так называемой коперникиан-
ской революции, к Новому времени. Однако же следует остерегаться несправедли-
вости: XVI век не просто аккумулировал материальные достижения, он разделил с
веком семнадцатым великую жажду Бога, без которой не было бы революции в соз-
нании, поскольку только она могла поддержать гипотезу математической структу-
ры мира, сумасшедшей и безумной без Бога, гаранта и творца порядка, но глав-
ное, XVI век (отчасти по необходимости, диктуемой мореплавателями, которые
объединяли народы в мир-экономику, — а во многом случайно) завершил создание
интеллектуального инструментария для разгадки природы.
Возобновление математических исследований традиционно относят к концу XV
века. Каково же значение интуиции бездоказательно предвосхитившего идею о
бесконечности мира Николая Кузанского (1401-1464), чье утверждение о формаль-
ной идентичности круга и многоугольника с бесконечным количеством сторон про-
возвестило геометрию неделимых, толчок которой дал Кеплер своей «Nova
Stereometria doliorum»? Пейербах (1423-1464), Региомонтан (1436-1470), Лука
Пачоли (14457—1514) были великими творцами этой далекой истории математиче-
ской науки, сконцентрированной единственно на счете. Что можно было сделать в
геометрии, кроме как поставить на службу нового распространения древних тех-
нику книгопечатания? Гуманисты, хорошие коммивояжеры чужой мысли, взяли это
на себя, не обязательно осознанно. Койре резюмировал сдвиг XVI века удачной
формулой: от алгебры риторической к алгебре символьной. Немецкой школе после
Иоганна Вернера (1468-1528) принадлежит заслуга реформы условных обозначений.
С тех пор алгебра становится письменной. Достижение итальянской школы Сципио-
на дель Ферро и Кардано — уравнения третьей степени и совершенствование ус-
ловных обозначений по Стевину (1548-1620). Не будем преувеличивать модернизм
этой архаичной алгебры, даже воспринявшей скоропись широкой гаммы символов:
«Арифметическая и алгебраическая мысль Ренессанса оставалась на уровне мысли
грамматической — она была полуконкретна: следовали общему правилу, но опери-
ровали конкретными словами или числами».
Виет (1540-1603) вводит понятие неизвестного в алгебраических выражениях,
вскоре усовершенствованное Декартом (опять Декарт): наконец великий немой ал-
гебраической мысли оторвался от грамматики и достиг степени абстракции чистой
логики. Алгебра, формальная логика нововременного мира «после того же сокра-
щения становится символической и logistica numerosa, если использовать выра-
жение Виета, поднимается на уровень logistica spaciosa» (А. Койре).
Франсуа Виет в 1579 году закончил «Canon mathematicus», печатание которого
из-за таблиц затянется на 8 лет: это новая эра тригонометрии. Адриан ван Ро-
мен (1561-1615) в 1593 году бросил знаменитый вызов. Его можно сформулировать
так: «В круге с радиусом R дана хорда дуги. Найти круг в его сорок пятой час-
ти» . Ответ Виета был немедленным. Позднее он будет дополнен Ферма.
Оставим проблемы числа, десятые которого удлиняются; заслуга Виета в том,
что понятием неизвестного он заложил основы анализа, великого союза геометрии
и алгебры. Чтобы передать фундаментальный изоморфизм между сферой числовой
алгебры и сферой геометрического анализа, который подспудно угадывается в
геометрии древних, он изобрел, следуя своей «кажущейся правдоподобной логи-
стике», искусство расчета с помощью символов, или родов, представляющих вели-
чины как геометрические, так и арифметические.
Декарт, но главным образом Ферма, отталкиваясь от набросков Виета, построи-
ли аналитическую геометрию. Кроме того, отсюда же берут начало теория чисел
Ферма, логарифмы Непера (1550-1617), расчет вероятности Паскаля, Ферма и Гюй-

рейса. Чтобы классические математики периода, предшествовавшего революции но-
вых математиков, математике относительности XIX века, века гения Гаусса, Ло-
бачевского, Бернгарда Римана, пришли к моменту зрелости, надо было сделать
последний шах1 — исчисление бесконечно малых. Первоначальное название диффе-
ренциального и интегрального исчислений, рано объединенных. Братья Бернулли,
Жак и Жан, но, прежде всего — усвоивший и превзошедший работу целого столетия
после Виета великий Ньютон, более ясный, более завершенный, более систематич-
ный, чем Лейбниц, более плодовитый, сделавший больше для будущего развития
науки. Лейбниц, гениальный любитель, историк, юрист, философ, заставил ме-
няться самую абстрактную из абстрактных, уже почти римановскую науку. После
него в течение полутора веков — Клеро, Эйлер, аналитическая геометрия про-
странства, Д'Аламбер, систематизация Монжем начертательной геометрии, в опре-
деленной мере ограниченное совершенствование Лапласа — классические математи-
ки уже не могли достичь высшей точки, несмотря на утомительную бесконечность
многочисленных микроусовершенствований. Если только не было условий радикаль-
ного сдвига.
* * *
Критическая масса революции была накоплена. Процесс взаимосвязанного роста
произвел научную революцию, радикальную революцию в области представлений о
мире и в мышлении.
Ведущий сектор — позаимствуем еще раз термин у политэкономии — астрономия.
Первые научные законы, сформулированные в математической форме, — это законы
Кеплера 1609 года: небо сокрушает квалитативную физику, союз небесного и под-
лунного стирает в прах Аристотеля. Первая механика — небесная механика. Мате-
матизация мира сходит с небес. Издалека видно лучше, чем вблизи. Мы смелее со
звездами, чем с куском глины. Таким образом, поначалу занятие астронома — это
и занятие философское. Разве можно лучше подтвердить абсолютный примат теоре-
тической мысли над мыслью практической, опережение техники наукой? И все-таки
— мы это видели — никакая другая наука быстрее и отважнее не воспринимала
возможности, предоставляемые прогрессирующей техникой. Классическая астроно-
мия , ненасытная потребительница математических средств, производительница
бесконечных расчетов, косвенно стала двигателем технического прогресса благо-
даря зрительной трубе, микрометрии и телескопу.
Она же обусловила, если не претерпела, волну революции философской. Распад
замкнутого космоса, завещанного Средним векам языческой античностью, поспе-
шившей забыть страшный, но разрозненный бесконечный мир, который неосознанно
провидел Демокрит, был величайшим фактом XVII века. В конечном счете, он пре-
допределил религиозную чувствительность. «Сокровенный Бог» XVII столетия не
был, как это представляют Люсьен Гольдман и интеллектуальная история маркси-
стского инакомыслия, отражением классовой борьбы. Он не отражал какого-либо
снижения ценности богослужений. Это был Бог — создатель мира, неизмеримо бо-
лее великий, более могущественный, более неумолимый в силу заведенного поряд-
ка, более непостижимый разумом, чем когда-либо кто-либо осмеливался вообра-
зить . Никогда люди не сознавали, до какой степени, помимо всякого возможного
смысла, было верно слово автора псалма:
«Небеса глаголют славу Божию, и простор являет дело Его рук». Сокровенный
Бог, который таинственно говорит жутким молчанием в Евангелии, сразу удосто-
веренном и признанном первой реформацией, в Евангелии, опосредованно передан-
ном второй реформацией, этот Бог, который, в силу своего величия, может быть
постижим только в таинстве Воплощения, Бог обновленной элиты двух объединен-
ных Европ: твердой протестантской с Гомаром, католической твердой с Берюлем,
Сен-Сираном и Паскалем, — этот Бог не имел ничего общего с добрым Богом хри-

стианских гуманистов. По ту сторону разбитого мирового купола Аристотеля и
святого Фомы Аквинского — XVII век, создавший бесконечное пространство, Нью-
тоново Sensorium Dei119, мог обнаружить с помощью зрительной трубы и телескопа
лишь ужасающую натуральную натуру Спинозы или Всевышнего Синая. «Страшно
впасть в руки Бога живого» (Евр.10:31), — любили повторять в Пор-Рояле.
Для лучшего понимания глубокой оригинальности XVII века и уникального ха-
рактера перелома 1620—1630-х годов важно лишний раз восстановить в ее истин-
ных масштабах «пресловутую коперникианскую революцию». Предоставим слово
Александру Койре: «Только старые традиции: традиция метафизики Просвещения,
реминисценция платонизма, реминисценция неоплатонизма и неопифагорейства, мо-
гут объяснить чувство, с которым Коперник говорил о Солнце». Надо ли говорить
об обожествлении солнца поляками прибалтийской Померании, принадлежавшей к
миру, жаждавшему скупого света? Нет, Коперник не был коперникианцем. А первые
коперникианцы? Галилей и отчасти Кеплер, добросовестный популяризатор отец
Мерсенн и, прежде всего, подлинный изобретатель бесконечности мира Рене Де-
карт, дворянин из Пуату со странным взглядом. «Вселенная Коперника не была
бесконечным пространством классической физики. У нее были пределы, как у ари-
стотелевой. Разумеется, она была более великой, гораздо более великой, на-
столько великой, что была неизмеримой (immensum) , и между тем конечной — за-
ключенной внутри — и ограниченной неподвижной сферой». Планеты вращаются во-
круг Солнца по материальным сферам. «Сферы вращаются по причине своей формы и
несут на себе блуждающие планеты, которые вставлены в них, как жемчужины в
оправу. Блистающий порядок, светлая астрогеометрия, великолепная космооптика,
которая заменила астробиологию Аристотеля. Ничто не выглядит более далеким от
нашей науки, чем мировидение Николая Коперника. Однако без этого нашей науки
не существовало бы».
Коперник оставил два краеугольных камня аристотелевой квантитативной физи-
ки : дуализм физического мира и естественное движение. Выстраивание современ-
ного мышления идет через разрушение обоих понятий. Оно предполагает фундамен-
тальное единство физического мира и инерцию. И все-таки Коперник вкрадчиво,
возможно не вполне отдавая себе отчет, вводит в аристотелеву твердыню два не-
больших допущения, через которые Кеплер, Галилей и Декарт подорвут эту махи-
ну. Проблема и слабость гелиоцентрической системы состояла в том, чтобы при-
вести в движение Землю, следовательно, постоянно поддерживать ее, насильст-
венно оторвав ее от родного места. Для защиты гелиоцентризма Копернику при-
шлось изменить понятие тяжести: «Что касается меня, то я, по крайней мере,
считаю, что сила тяжести есть не что иное, как некое естественное влечение,
данное отдельным частям Божественным провидением Создателя мира, дабы они об-
ретали себя в единстве и целостности, соединяясь в форме шара». Этот цитируе-
мый Александром Койре удачный текст был, возможно, лишь возвратом назад. Он
ближе к Эмпедоклу и Платону (свойство подобных соединяться и образовывать це-
лое) , нежели к Ньютону. Но в преддверии нововременного мира, в конечном сче-
те, все, что во вред Аристотелю, было на пользу человечеству: «И можно быть
уверенным, что эта способность присуща равно Солнцу, Луне и другим звездным
странникам, так что благодаря ее действенности они остаются в округлости, в
которой показываются, хотя описывают свои круги многими способами». Это вто-
рое допущение, которое, расширяясь, ведет к выводу о единстве мира небесного
и подлунного.
Но воспользуется этой смутной догадкой только Кеплер. Кеплер парадоксальным
образом предшествовал Галилею. Инерция появляется на кеплеровском небе преж-
де, чем спуститься на галилееву Землю и обрести свою совершенную и почти
окончательную формулировку. Еще раз движущая сила астрономии в действии.
9 «Чувствилище Бога» (лат.). — Примеч. ред.

Нет, на всем протяжении 2-й пол. XVI века Коперник никого не убедил. На-
смешка Лютера, разумеется, выражала не здравый смысл народа, а скорее сужде-
ние схоластов, больших ученых. На их счету был диалектический прорыв Тихо
Браге. Солнце вращается вокруг Земли, возвращенной, таким образом, на свое
естественное место, но планеты вращаются вокруг Солнца, в чем нет противоре-
чия, поскольку небесные тела лишены массы. Так сочетаются с системой Птолемея
преимущества простоты и элегантности коперникианства. Когда астрономия наблю-
дения, столь необходимая в эпоху, когда корабли атлантической Европы борозди-
ли Землю, осуществляет между 1580 и 1610 годами поразительный рывок вперед,
радикально превосходящий по своей резкости античный, самой стойкой остается
система Тихо Браге. Разве не говорил тот же Паскаль тридцать лет спустя после
речей Мерсенна в защиту Коперника о трех системах мира (Птолемей, Коперник,
Тихо Браге), выбор между которыми невозможен, несмотря на «вечное безмолвие
бесконечных пространств»? Кеплер писал по поводу ошибки в 8 минут относитель-
но положения Марса (предел точности наблюдения в эпоху Птолемея составлял 10
минут), которая толкнет его мысль на революционный путь: «Нам, кому Божьей
милостью был дан в Тихо Браге столь бесценный наблюдатель, что его наблюдения
(sic) раскрыли нам ошибку, допущенную Птолемеем, нам надлежит с признательно-
стью принять это благодеяние Бога и извлечь из него пользу». Доказательство,
если угодно, малой непосредственной значимости «коперникианской революции».
Тихо Браге, сокращая Коперника, спас и консолидировал то, что было полезно и
применимо до научного сдвига 1620—1630-х годов.
Революция по Копернику не возымела немедленной реакции, по крайней мере, в
католической Европе. Лютерово пожимание плечами не было выражением шокирован-
ного здравого смысла. Меланхтон, выразитель ортодоксии лютеранской реформа-
ции , был более суров. Претензия двигать Землю и остановить Солнце показалась
ему абсурдной. Хорошо ли просматривалось основание для его недоверия? Меланх-
тон, в противовес Лютеру, всегда стремился к сохранению в реформированной Ев-
ропе реалистической схоластики. В отличие от лютеранского номинализма, можно
было говорить о его томизме. Резоны Меланхтона были основаны на Слове Божием.
Они были аналогичны тем, которые толкнут Рим к действию, но позднее: осужде-
ние Коперника датируется 1616 годом, Галилея — 1632-м. Во имя Аристотеля. Что
значило это двойное осуждение начала XVII века? Рев осла схоластики. Голово-
кружение от новых масштабов великого творения Божия. Ужас перед бесконечными
пространствами. Это Аристотель осудил Коперника и Галилея в начале XVII века
во имя былой, одержанной в XIII веке греческим несесситаризмом благодаря свя-
тому Фоме (1225-1274) победы над августинианством и позднейшим утверждением
Этьена Тампье 1277 года о возможности бесконечности, множественности, движе-
ния мира исходя из суверенного могущества воли являющего себя Бога.
Космос, окончательно разрушенный Рене Декартом, — это замкнутый мир Аристо-
теля, не абсурдный маленький круглый шар, плавающий в бесконечной пустоте, но
мир, равнообъемный физическому пространству. Вне Вселенной Эйнштейна, как и
вне Вселенной Аристотеля, нет ничего, даже пустоты. До такой степени, что да-
же выражение «вне» не имеет смысла. Был ли мир, который просуществовал до
конца XVI века, столь же строго незыблем, как мир Эйнштейна? Вероятно, по за-
блуждению еретический космос Аристотеля будет рассматриваться теологами рим-
ской инквизиции как необходимый для Откровения.
Если конец аристотелева космоса знаменует отправной пункт нововременной
мысли, то сам путь открывает Джордано Бруно (1548-1600). И он же его жертва.
Арестованный инквизицией в 1593 году, отлученный от церкви после семи лет за-
ключения и сожженный на костре в Риме 17 февраля 1600 года, Джордано Бруно не
был ни астрономом, ни физиком, скорее философом и теологом. «Гениальной ин-
туицией, опережая Галилея, превосходя Диггса, Бенедетти. Бруно освободил при-
сущую современной астрономии приверженность бесконечности и противопоставил

средневековому представлению о космосе, упорядоченном и конечном», сохранен-
ному Коперником и Кеплером, «свою собственную догадку о бесконечной Вселен-
ной, безграничной и неисчислимой», населенной бесконечным числом миров, по-
добных нашему. Он публикуется на латыни в 1591-м и еще в 1593 году. Возможно,
ему не простили то, что он написал на итальянском в 1584 году свою «Del
infinito, universo e mondi» («О бесконечности, Вселенной и мирах»)? Здесь с
большей силой выражено то, что предчувствовал Николай Кузанский: если мир ко-
нечен, его не будет нигде, иначе говоря, в небытии он будет само небытие. По-
добный Богу, мир без границ есть, однако, меньше, чем точка, ничто. «И между
тем именно ничтожество мира и тел, которые его составляют, обусловливает его
бесконечность. Мир, сотворенный Богом, чтобы быть совершенным и достойным
своего творца, должен необходимо содержать все, что может быть объектом тво-
рения, то есть существа индивидуальные и неисчислимые, земли, звезды, солнца
и миры. Таким образом. Богу потребно бесконечное пространство, чтобы помес-
тить в нем свои бесконечные творения». Но не заменит ли Бога этот бесконечный
мир, как во времена Лапласа? В этом коренное различие, которое отделяет всю
бесконечность мира от совершенной бесконечности Бога: «Я говорю, что Бог со-
вершенно бесконечен, поскольку Он целиком в мире и в каждой из его частей,
бесконечно и полностью; в отличие от бесконечности Вселенной, которая целиком
пребывает во всем, но не в частях, которые мы можем постичь, если только по
отношению к бесконечности они могут быть названы частями». Во имя греческого
несесситаризма был сожжен 17 февраля 1600 года Джордано Бруно, великий хри-
стианин великого религиозного века, за то, что провозгласил всемогущество
библейского Бога перед миром аристотелианской инквизиции.
Декарт без экивоков толкнул мир в бесконечность. Для него было бесспорным
reductio scientiae ad geometriam120, поскольку материя совместима с простран-
ством. Таким образом, материальная Вселенная совмещается с пространством евк-
лидовой геометрии. Таким образом, новая Вселенная — «объект геометров, кото-
рый я понимаю как протяженное тело, или пространство (поскольку невозможно
представить пространство, ограниченное другим пространством), простертое в
длину, ширину и высоту, или бездну, делимую на различные части, способные об-
ладать различной конфигурацией и размерами.». Но Декарт был более искусен в
философском языке, нежели Джордано Бруно, — если он сокрушал схоластику, то
знал соответствующие приемы, остерегаясь лишний раз затрагивать слишком не-
классическое различие между «вполне бесконечным» миром и «совершенно беско-
нечным» Богом. Он принял терминологию Николая Кузанского, автора прекрасного
образа круга, окружность которого нигде, а центр — повсюду, мир — «безграни-
чен», только Бог — «бесконечен».
Мир Декарта безграничен и — вынужденное упрощение — полон. Для нас это
обернулось идеями неуловимой всепроникающей материи, наивной динамики толчка,
круговорота двигательных сил. Все это, несколько упрощенное, будет существо-
вать вплоть до Ньютона. Этот выбор имел, по крайней мере, одно преимущество:
он сглаживал резкость разрыва, поскольку, в конечном счете, фактически, если
не формально, сохранял практическое сосуществование пространства и материи.
Самая большая трудность современной космологии после Декарта и вплоть до
1915 года (выбор Эйнштейна в пользу римановского космоса) проистекала от про-
странства, которое существует там, где нет ничего.
Это была трудность такой степени, что классической космологии, чтобы оста-
ваться логичной, пришлось бы строго придерживаться взглядов Ньютона: про-
странство есть Sensorium Dei, или, если угодно, оно существует лишь в Боге.
Бесконечное пространство в когерентной философии — это Бог, непрерывно творя-
щий мир (Мальбранш), Бог, вмешивающийся во все каждое мгновенье (Ньютон). Ла-
Сведение науки к геометрии (лат.). — Примеч. ред.

пласова Вселенная без Бога, какой она была представлена и предложена, есть
философский абсурд. Что не помешало ей одержать победу. Триумф абсурда — при
любых обстоятельствах — самый предсказуемый и самый естественный из исходов.
«Бог философа и его мир, — пишет Койре, — всегда соотносятся. Однако, в от-
личие от большинства богов-предшественников, Бог Декарта не был символизируем
созданными им вещами». Он являет себя в мире только через непреложность, ме-
тафизическую основу, стало быть, обеспечивает торжество необходимых законов
инерции и сохранения движения по Галилею.
121
Между Богом и миром нет аналогии, никаких imagines , никаких Vestigia Dei
in mundo122. «He примешь ты ни образа готового, ни формы вещей видимых или не-
видимых» . Всякий образ Божий, всякое суждение о Боге, в конечном счете, есть
идол и, следовательно, объект первой заповеди Ветхого Завета. Таким образом,
Бога нельзя узнать иначе, чем Открывающим Себя. Поскольку между ним и его
творением различие абсолютно, неустранимо, непреодолимо, непостижимо, неос-
мыслимо, Бога можно узнать только в меру и в пределах Откровения, иначе гово-
ря, Воплощения: «Благодать и действительность пришли через Иисуса Христа. Бо-
га не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил Его»
(Иоан. 1:18) . В Европе были лишь два философа (все остальные пришлись на долю
Греции): Декарт и Гегель, тот и другой впереди мира. Только они были способны
охватить и преодолеть противоречия. Вот почему есть левые гегельянцы и правые
гегельянцы, так же как есть левые картезианцы и правые картезианцы: Спиноза и
Мальбранш. Нет, Спиноза и неоавгустинианство теоцентриков католической рефор-
мации. Не случайно все то, что неудачно называют янсенизмом, иначе говоря,
просто все значимое в католической мысли XVII столетия является, с философ-
ской точки зрения, картезианством. Теологическая мысль, которая считала себя
целиком сконцентрированной на Откровении, была лишь томистской схоластикой,
гуманизм и устарелый модернизм которой богохульствовали в каждом слове. Она
без труда нашла себе опору среди отцов церкви. Она стала августинианской. Ка-
толическая реформа была августинианской и картезианской, эта связь давно ус-
тановлена Анри Гуйе. Но Дом Робер Дегабе123 (родился в начале XVII века под
Верденом), теолог-ванист, говорил об этом просто: философия «господина Декар-
та, будучи очищена от ошибок, имеет особую связь с истиной и древней теологи-
ей, которую извлекают из Писания и Предания и, прежде всего, из работ святого
Августина». В другом месте, обращаясь к ванистам, он приветствует принятие
ими картезианства: «Не следует удивляться, что причины, которые связали вас с
теологией святого Августина, заставили вас еще и принять философию, которая
почти целиком основана на принципах, проистекающих от геометрического, бес-
спорно наставляющего метода». Так соединились космология и теология. После
Декарта для мыслящего человека уже не будет иного возможного христианства,
кроме фундаментально христианского. Deus sive Natura. Спиноза или Сен-Сиран,
Гомар, раскол — ряд можно продолжить, расширяя пределы. Декарт отмел и ари-
стотелеву Вселенную под колпаком, и Бога в образе человека кощунственной ан-
тропотеологии христианских гуманистов от реалистической схоластики святого
Фомы до суммы истин отца Гарасса124.
Разумеется, это было ошеломляюще. Изменение масштабов мира — дело не только
философов и ученых; оно задевает не только разум, но и чувство.
121 «Проявлений» (лат.). — Примеч. ред.
122 «Следов Бога в мире» (лат.). — Примеч. ред.
123 Теолог из конгрегации Сен-Вана (1620-1678). Поддерживал связи с крупнейшими уче-
ными эпохи, пытался трактовать таинство причастия, опираясь на философию Декарта. —
Примеч. перев.
124 Гарасс, Франсуа (ум. 1631), иезуит. Действовал в Париже, ярый враг протестантиз-
ма, полемизировал с его идеологами. — Примеч. науч. ред.

Земля не перевернулась; еще Эратосфен высчитал точно, едва ли не идеально,
все 12 742 км нашего земного радиуса, и кругосветное путешествие Магеллана
экспериментально подтвердило это. В конце XVI — начале XVII века рухнули
представления Посидония и Марина Тирского, считавших Землю маленькой, благо-
даря чему Христофор Колумб и дошел по ошибке до Америки. Земля стала более
известной.
А вот небо исследовалось через зрительную трубу. По общепринятым оценкам
Марена Мерсенна, в 30-е годы XVII века средние показатели расстояния от Солн-
ца до Земли равнялись 1 142 земным радиусам, или примерно 6 млн. 500 тыс. км
(вместо 148 млн. км — реальное расстояние). В 24 раза меньше. Что касается
звезд, которые даже Кеплер закреплял на неподвижной сфере, то они, как пред-
полагали, находятся в среднем в 14 тыс. радиусов, или в 79 млн. км от Земли,
— то есть на расстоянии менее 5 минут прохождения света (Альфа Центавра нахо-
дится в 4 годах 4 месяцах; 2-3 тыс. лет — вот подходящий порядок величин; что
касается галактик, то счет должен идти на сотни миллионов лет). Астрономия
конца XVI — начала XVII века помещает, таким образом, неподвижную сферу, пре-
дел замкнутого космоса, гранью которого является уже даже не пространство, а
ничто (за гранью которого само слово ничто не имеет смысла), на расстоянии
несколько меньшем половины реальной дистанции между Землей и Солнцем.
Откуда такая ошибка? Астрономическая труба увеличивает планеты, но не звез-
ды. Для измерения расстояний «тогда располагали лишь расчетными параллаксами
для двух точек, расположенных на Земле, идея измерения параллакса земной ор-
биты возникнет только в XVIII веке, а результаты даст только в XIX столетии».
Таким образом, вот мера того, что Робер Ленобль изящно назвал мирком Дона Ка-
милло, характерным для классицизма. Впрочем, скорее для преклассицизма, ибо
первый точный зондаж безграничности мира датируется 1672 годом. И Робер Лен-
обль едва ли не забавляется, когда пишет: «В центр Земли еще помещали доста-
точно единодушно ад, как во времена Вергилия и Данте. В Ирландии в большом
почете оставалось чистилище святого Патрика. По ту сторону сферы звезд, то
есть примерно на середине дистанции до того места, где мы помещаем Солнце, —
после 1958 года досягаемого для ракет, — восседает в своем сиянии Бог в окру-
жении ангелов и блаженных». Религия давно уже нуждалась в материальном под-
креплении, в пространственной локализации. «Но настанет время, и настало уже,
когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине» (Иоан.
4:23) .
Все придет в движение, поначалу медленно. Обратите внимание: мир Декарта
безграничен, по выражению специалиста, практически бесконечен в обиходном
смысле, но это еще и Вселенная философа, а не астронома. Мерсенн, который
воспринял и распространил вышеприведенные расстояния, был решительным копер-
никианцем. Итак, в силу простого размышления, коперникианцы (вскоре после Га-
лилея в науке уже будут одни только коперникианцы, сомнения Паскаля были так-
тическими, но «вечное безмолвие бесконечного пространства» есть картезианст-
во, стало быть, тем более коперникианство) испытывали потребность в более
просторном небе, чем то, которое было свойственно космологии Птолемея или Ти-
хо Браге: «Громадная орбита Земли вокруг Солнца не меняла ни сияния Солнца,
ни величины, ни формы созвездий». Возможности зрительной трубы возрастали, но
всякий раз неизменные звезды презирали наши тщетные усилия. Таким образом,
Коперник, потом Галилей предложили отодвинуть неподвижную сферу. Возникла
мысль, что неподвижная сфера может быть не единственной и звезды расположены
в разных плоскостях. Простые рассуждения, которые ничем не подтверждались.
Конкретное измерение мира началось в 1672 году в связи с чудесным предприяти-
ем Жана Пикара (1620-1682), главы французской астрономии до прихода Кассини,
вдохновителя Обсерватории от самого ее основания (1667). Он поднял зрительную
трубу на четверть круга (радиусом 1,03 м) , который использовал для измерения

земного радиуса. В 1672 году ему удалось уточнить расстояние от Земли до
Солнца. Во время путешествия в Ураниборг (Дания) для восстановления некоторых
наблюдений Тихо Браге, имя которого преследовало астрономию XVII века, он
случайно, не вполне отдавая себе отчет, открыл феномен аберрации, иначе гово-
ря, видимый результат сложения скорости светового луча и скорости Земли в хо-
де ее годового движения. Он организовал в Париже центр лучших астрономов-
наблюдателей: Пикар, Озу, Рёмер, Гюйгенс, во главе, прежде всего, с великим
Жаном Домиником Кассини, родившимся в графстве Ницца в 1625 году, наследником
Кавальери по кафедре математики в Болонском университете, приглашенным в Па-
риж Людовиком XIV и принявшим французское подданство в 1673 году. Кассини от-
крыл деление колец Сатурна (сохранился термин «деление Кассини» для обозначе-
ния интервала между кольцами). Он взялся за крупную проблему медицейских пла-
нет (ошибочно названных так Галилеем четырех первых спутников Юпитера), со-
ставил точную таблицу и поручил работу Рёмеру. И вот Рёмер сверх ожидания
констатирует опережение либо систематическое запаздывание затмений, по мере
того как Юпитер пребывает в противостоянии либо в совпадении: общее расстоя-
ние вдвое превышало время прохождения света от Солнца до Земли. «Сообщение
Рёмера (Г. Валусенки) о скорости света пришлось на 22 ноября 1675 года, о чем
напоминает мемориальная доска в Парижской обсерватории» : 22 ноября 1675 года
измерена — это было пока лишь установление порядка величины — скорость света.
Декартов бесконечный мир вскоре обретет меру (время-свет) своей безмерности.
Мера пространства — мера времени. Обе тесно связаны. Мы уже касались рассу-
ждений Декарта в «Метеорах». Мерсенн отводил три тысячи лет в дополнение к
четырем тысячам лет, предшествовавшим явлению Христа. Но размышления Декарта
об открытиях Фабрициуса, Галилея и Шейнера, иначе говоря, первый набросок со-
временной теории происхождения Солнечной системы, отправной пункт рассужде-
ний, кульминацией которых будет теория Лапласа (1747-1827), окончательно по-
ставили все под сомнение. Безвозвратный уход пространства за пределы чувст-
венных данных сопровождался и выходом за эти рамки времени. Тысячелетиям и
даже миллионолетиям световых лет стали созвучны сотни тысяч и сотни миллионов
лет временных. Реакция XVII века не была немедленной. «Дело Галилея относится
к XVIII, а не к XVII веку», — не без основания пишет Робер Ленобль. Кризис
долготы времени, тем не менее, был более непосредственным и более серьезным,
чем безмерность пространства. В мыслях Паскаля, который резюмировал весь кос-
мический ужас классической эпохи, вечное безмолвие давит тяжелее, хотя про-
странства бесконечны, вечное взято не в специфическом смысле философского
языка, но в смысле языка обыденного, иначе говоря, не как абстракция времени,
но как бесконечность во времени; если что и взволновало столь сильно класси-
ческий мир в его открытии, так это неизбывность бесконечного мира. Человек
Запада не способен абстрагироваться от времени; вот почему ему так больно
слышать Слово вечной жизни, которое он неизбежно путает с каким-то увековече-
нием измеримого времени. Известны ребяческие опыты Бюффона в следующем веке.
Эти круглые полированные шары, кованные «наитончайшим по возможности образом,
из материалов, которые могут воспроизвести здесь минеральный мир», — так он
будет изучать охлаждение и исходя из таких гротескных данных тщиться вычис-
лить время, необходимое для охлаждения Земли. Таковы гримасы классической
науки, когда она делается не декартами и ньютонами, а людьми заурядными. В
сущности, все-таки ничего фундаментально нового. Если бесконечность Бруно и
безграничность Декарта, как и бесконечность Демокрита, — это философские
идеи, расстояния Рёмера, Пикара и Кассини — это расстояния измеренные; посто-
янство Аристотеля, без труда совмещенное схоластами с творением вечного Бога,
— это идея философская, но гротескные шары Бюффона и первые окаменелости,
введение конкретной меры времени, времени, которое больше не соизмеримо ни с
человеческой жизнью, ни с исторической памятью человека! Таким образом, гео-

логия, настоящая, а не прежние измышления, — еще один небольшой пример неза-
урядной интуиции Декарта в его «Principia Philosophiae», вышедших в Амстерда-
ме в 1644 году, — геология Стенона (Нильса Стенсена, 1638-1686), особенно
геология английской школы в работах Роберта Гука, Эдварда Ллойда, Джона Вуд-
варда, Мартина Листера, труды немецкой школы от Атанаса Кирхера (1601-1680)
до вездесущего Лейбница, — эта геология сталкивается с окаменелостями. Робер-
ту Гуку (1635-1703), самому великому из англичан классической эры, если бы не
Ньютон, которому Гук противопоставил сам себя, и который раздавил его без ма-
лейшей злости, со всей высоты своего космического гения, — Роберту Гуку при-
надлежит заслуга одного из первых исследований под микроскопом мелких окаме-
нелых животных, в частности фораминифер рода Роталиа.
Вот отправной пункт сравнительной анатомии живых и ископаемых растений. В
Англии первые шахты окаменевшей энергии рождают и первые исследования, опять
благодаря Гуку, современных деревьев, лигнитов и окаменелых деревьев. Он сме-
ло сопоставляет ископаемых аммонитов и современных наутилусов. Вот, скорее
всего, корни тотального трансформизма XIX века. «Может быть, множество разно-
видностей происходят от одного вида». «Мы знаем, что разнообразие климата,
почв, питания зачастую вызывает изменения у тех организмов, которые их пре-
терпевают». И эти мысли современны Карлу II, проектам Ленотра и Версальского
парка. Вот они, эти окаменелости! Очень скоро они явятся на свет из своих не-
постижимых сотен тысяч лет. Они ни в коей мере не потрясут религиозное уче-
ние, забывающее о Слове Божьем, передвигающем горы и долины, как значится
текстуально, но они нарушат спокойствие благонамеренного человека. Вспомните
Вольтера и истории об устрицах (его скептическую реакцию по поводу первых
найденных окаменелостей). Вольтер, распространявший на континенте то (весьма
немногое) , что он мог понять из Ньютона, не любил геологов и геологию, он не
любил безграничность времени, которая проникает в каждодневную жизнь. Это бы-
ло сродни вечной агрессивности теологии.
Мысль XVII века не была мыслью безобидной. Страдание — цена классического
порядка, вот почему он нас волнует. В классическом искусстве есть две верши-
ны : «Мысли» и «Федра». «Вечное безмолвие» и «Ариадна, сестра моя»125. Не будем
обманываться: искусство этого периода — искусство трагическое. Вернулась дра-
ма. Напряжение барокко — классицизм без труда переходит в диалектическое пре-
вышение .
Глава XIII.
Барочный и
классический
Не просто браться за подобный сюжет после Виктора Люсьена Тапье. После него
можно лишь пересказывать, и не лучшим образом, то, что он столь совершенно
выразил. Семнадцатый век был веком трагическим, каковым не стал XVIII век.
Трагическим, потому что досуг избранных, на котором основывается его величие,
был обретен ценой страдания многих. Но это в порядке вещей. Так было всегда.
И несмотря на всю видимость, медленный подъем экономики подготавливал и во-
площал впечатляющее, если об этом знать, следствие — микроподвижки. Но такое
начало скрытого роста не было явлено большинству, оно было капитализировано в
виде дополнительного досуга в верхах и, прежде всего, в выходе нового соци-
ального слоя к досугу. Никогда досуг не был более плодотворным. Умножение до-
суга почти столь же бесспорный фактор научной революции, как накопление
средств производства — фактор экономической революции конца XVIII века. И
Две цитаты, взятые соответственно из «Мыслей» Паскаля и трагедии Расина «Федра».
— Примеч. науч. ред.

быть может, такая модификация отношения между двумя необходимыми и неотдели-
мыми социальными слоями внесла дополнительную трагическую ноту. Семнадцатый
век не усугублял бедственного положения обездоленных, как раз наоборот, про-
сто отдельные представители искусства заинтересовались ими. Если французская
живопись отвергает обездоленных (Ленен — исключение), то испанская — ставит
их во главу угла. Трагический XVII век.
Но трагическое напряжение проникает намного глубже. Новоприобщенная к досу-
гу буржуазная элита, чье положение предоставляло ей массу свободного времени,
удачным образом умерившая свое экономическое восхождение, имела плотно запол-
ненный досуг: библиотекарь Декарт, дипломат-любитель Лейбниц, ораторианец
отец Мальбранш. Досуг, заполненный мыслями. Трагедия XVII века лишь весьма
косвенно разыгрывалась на внешнем уровне вещей, трагедия пребывала в глубине
духа.
* * *
В XVII веке все вращалось вокруг Бога, Его требований, Спасения. Все вопия-
ло о жестоком одиночестве человека. Столь фундаментальные изменения в образе
мыслей не проходят безнаказанно. И что бы ни говорили о том, что это осталось
уделом немногих, разумеется, для кого-то достаточно было драмы повседневной
жизни. У них был свой счет: не будем забывать о войне и конъюнктуре. Но вся-
кое материальное улучшение, любой выход к досугу осуществляется ценой страда-
ния. В страдании заложено перемещение, переход, возвышение. Трагическое мате-
риальной жизни усиливается великолепным всплеском духовных терзаний. Взглянем
на длинную, нескончаемую галерею французского дворянства мантии, от мелкого и
сомнительного дворянства Декарта до буржуазии Сен-Сирана, через великий «род»
Арно, и живопись от Франса Хальса до Филиппа де Шампеня и множества мастеров
помельче поможет нам уловить его черты. О, да! Трагический XVII век. Сколько
напряжения, какая суровость, сколько силы, какая грусть! Значит, вот ради че-
го вы так трудились, так страдали, землепашцы XV века, вот за что боролись
представители деревенской верхушки XVI века, отцы этих «судейских крючков»,
вознесенных наверх вашими усилиями, вашей скаредной трудовой добродетелью,
вашим аскетическим самоограничением, считающим каждый соль от плодов стольких
мучений на солнце, под дождем, в ваших грубо слепленных хижинах, перед вашими
столами, более бедными, чем вы могли бы рассчитывать. Вот, значит, они, силь-
ные мира сего, ответственные, сознательные, страдающие духовно от величия
Вселенной, только что выстроенной их же беспощадной рефлексией привыкших к
холодному расчету буржуа, скорбящие о потерянном рае скромного, наивного, но
привычного и комфортного порядка.
Вот они, наконец, одинокие перед лицом Бога, великого, доброго, но отечески
строгого, Бога живого, страшно взыскательного Бога церкви, разделенной, но
стремящейся полностью перестроиться в соответствии с Его словом. В свое время
Лютер оставлял надежду, «ибо все грешили и лишены славы Божией, и безвозмезд-
но оправданы его милостью посредством искупления, сущим во Иисусе Христе».
«Бог так любил мир, что дал своего единственного Сына, с тем, чтобы любой ве-
рующий в него не погиб, но обрел жизнь вечную». Таковы утешительные слова
первой реформации. Но набожность XVII века предпочитала иные тексты. Когда
она читала Библию — даже в католической Европе элита, по крайней мере, ее чи-
тала , — ее внимание привлекало другое.
Вместе с Пор-Роялем французская католическая реформация любила повторять:
«У Меня отмщение, Я воздам. Господь будет судить народ Свой. Страшно впасть в
руки Бога живого!» (Евр. 10:30-31) .
Да, вторая реформация была бесконечно более трагической, чем ее выражение в
кальвинистской Европе, в Дордрехте и под кистью Рембрандта, в лютеранской

Германии, где все свелось к критерию ортодоксии убиквизма, в утверждении Ав-
вакумом и расколом чистого пламени православной веры в противовес официальной
русской церкви, в устремленности к благодати августинскои Европы, постепенно
охваченной плохо поставленной проблемой индивидуального спасения, в посттри-
дентском католицизме, в мистических штучках испанской живописи: в «Христе-
искупителе» и потрясающей «Скорбящей» Хосе Риберы (1591-1652), в великом Сур-
баране (1598-1664), гениально живописавшем исступленных монахов, и думается,
например, в «Явлении Иисуса в Сан-Андресе де Сальмера» из монастыря в Гвада-
лупе. Даже Италия делает усилие: религиозную драму выражают Караваджо и Кар-
раччи, каждый на свой манер: «Бичевание» и «Пьета» (Палаццо Фарнезе) — второ-
го, «Воскрешение Лазаря» — первого, не говоря уже о менее великих. Религиоз-
ный век — религиозное искусство. Манеры, разумеется, были разнообразны, глав-
ная проблема — одна.
Возможно, именно здесь мы приближаемся к разгадке противоречия, привлекав-
шего многих историков искусства и широко освещенного Виктором Люсьеном Тапье.
Почему Европа «классическая»? Не лучше ли назвать ее барочной? Никогда пара-
докс избранного определения не был столь ярок, как в момент поиска художест-
венного выражения веком трагического видения.
Никакая деятельность не требует столь полно человеческого участия, как ху-
дожественное выражение. Поэтому общество тотально самовыражается в искусстве
и через искусство. Все это, чтобы оправдать довольно продолжительный подход.
Художники XVII века, помимо индивидуальных и религиозных нюансов, сознательно
или бессознательно выражают или выдают это трагическое напряжение. С помощью
радикально отличных средств и способов. Таков вопрос. Александр Койре сказал,
что Бог философа отражал его мировоззрение, исключив из правила Декарта, фи-
лософа тотального дуализма и абсолютной трансцендентности, выразившего самые
глубокие мысли XVII века. Более того, между космологией и строем породившего
ее общества существует глубокая синхронность. Нигде гармония мира и социума
не выразилась лучше, чем в Китае. Расстройство нравов каралось расстройством
природы, а катастрофическая серия наводнений была знаком того, что император
утратил мандат небес. Небо XVII века претерпело самую радикальную трансформа-
цию, которую способен представить человеческий разум. Между космосом птолеме-
евской астрономии и аристотелевой физики, преобладавших вплоть до 1620—1630-х
годов, а для менее сведущих вплоть до 1680-х, и космосом Декарта, бесконечным
и наполненным, и дуалистическим космосом Ньютона, бесконечным, как простран-
ство Sensorium Dei, и пустым, произошло абсолютное изменение природы. Драма
находится там, между 1620 и 1690 годами, когда все сломалось и переродилось в
чудовищных для человека нововременной мысли масштабах. Потом люди привыкнут.
В ограниченной природе маленьких людей XVIII века ломтики дыни Бернардена де
Сен-Пьера придут на смену бессознательно богохульным нелепостям мнимого хри-
стианского гуманиста отца Гарасса. Таким образом, XVII век — это история на-
пряжения, которое поднимается, а затем — поскольку подобное усилие не могло
быть длительным, — достигнув вершины, разрешается и стихает. Одна из осей на-
пряжения XVII века: напряжение мысль — общество. Общество XVII века, общество
порядка, иерархии скорее качественно, чем количественно выросшего Средневеко-
вья, соответствовало иерархическому и качественному строю аристотелевой физи-
ки и замкнутому космосу. Научная революция предполагала, как сказал Декарт,
заключение социального в скобки. Вплоть до Спинозы и Локка, главным образом
Спинозы, который ценой более серьезного, чем у Декарта, упрощения, ассимиля-
цией того, что Декарт отбросил как уродование своей системы, транспонировал
картезианскую революцию в сферу индивидуальной морали, чтобы вскоре, расширя-
ясь, усилиями других она была транспонирована в сферу морали социальной. Ко-
личественное приращение социального пространства, геометризация морального
духа — вот что называется кризисом европейского сознания. Насколько первая

фаза этой чудесной серии последовательных революций была успешной, настолько
вторая — проблемной и болезненной. Декарт продолжился в Мальбранше и раскрыл-
ся в Спинозе. Парадоксальным образом кризис европейского сознания, усиление
классового общества в XVIII веке, логическое замещение им сословного общества
отнюдь не добавили напряжения, а способствовали его разрешению. Социальный
порядок приравнялся к космологическому видению, к общему порядку мыслей, гео-
метрическое общество — к геометрической природе. «Бесконечной, как во време-
ни, так и в пространстве Вселенной, в которой вечная материя согласно вечным
и непреложным законам движется без конца и плана в вечном просторе.» — гео-
метрическое, движимое законами экономики общество взаимозаменяемых атомов
обеспечивает привилегированным в силу имущественного положения и рода дея-
тельности управление, с тем, чтобы повсюду, по закону минимального эффекта,
создавался максимум благ и максимум благополучия для тех, кому естественный
закон дал возможность руководить и пользоваться; счастье прочих состоит в со-
зерцании счастья буржуазии и в удовлетворенности виртуальным равенством, ко-
торое дальнейший прогресс — времени хватит, Вселенная вечна — позволит, воз-
можно , однажды трансформировать в материальное равенство. Таков конечный
пункт с высоты механического материализма Гельвеция и Гольбаха и части энцик-
лопедистов . Около 177 0-го.
Кризис сознания и его наивные определения позволяют разрешить некоторые
трудные противоречия XVII века. Первоначально сословное общество, с присущим
ему мышлением, еще не подвергающим фундаментальному сомнению аристотелеву
космологию, с блеском, превосходящим средства, выражает драматургическую кол-
лизию индивидуального и коллективного спасения. Когда наступает кризис, когда
нововременная мысль, развертывая свой математический порядок, открывает дру-
гое, бесконечно более глубокое измерение великого творения Бога и лучше, чем
когда-либо, осознает божественнейшую трансцендентность и радикальное превос-
ходство духовного порядка над материальным, драма становится трагедией, по-
давленное напряжение достигает максимума интенсивности, но не поддается лег-
кому выражению. На вершине — «Встреча в Эммаусе» и «Федра». Версальский парк
вместо Бернини. Сильному движению противопоставляется сила взгляда. Дух под-
нялся на одну ступеньку. Ценой каких страданий, ценой каких усилий — обрати-
тесь за ответом к Паскалю, Расину и Рембрандту. Они, три эстетические вершины
XVII века, дадут это понять. На востоке в этом смысле показательнее всего яв-
ление Иоганна-Себастьяна Баха, поскольку Германия отстает на полвека, и по-
скольку ее гении главным образом принадлежат сфере музыки. Рембрандт, Расин,
Бах. На такой высоте невозможно оставаться, ибо она грозит смертью. На этом
уровне укрощенного напряжения невозможно задержаться, ибо он грозит взрывом.
Конечно, «Uber alien Gipfeln ist Ruh»126, но вершина — всего лишь точка, а
точнее, миг. После фасада Перро127 и Версальского парка, после Филиппа де Шам-
пеня, Рембрандта — Трианон, Ватто, Буше и Фрагонар. Геометрическая природа,
вечное молчание бесконечных пространств наполняется песенками, ледяная приро-
да Спинозы гуманизируется утешительными мифами. Прямые линии чертежей, фаса-
ды, говорящие о своем согласии с абстрактным великим Божьим миром, геометри-
ческая молитва в духе Мальбранша — все это отходит... и прямая линия вновь из-
гибается, воспроизводя изгиб женской груди или бедра. Барокко Бернини говори-
ло об экстазе святой Терезы, кисть Рембрандта — о неизмеримой тайне спасения
через веру, хорал Иоганна-Себастьяна Баха — о тайне Воплощения: тайна творе-
126 «За заоблачными вершинами — покой» (нем.) — начальная строка стихотворения Гете,
в поэтическом переводе Лермонтова звучащая как «Горные вершины спят во тьме ночной».
— Примеч. ред.
127 Имеется в виду колоннада восточного фасада Лувра, созданная по проекту К. Перро.
— Примеч. науч. ред.

ния исполнена суеты, она начинается с родовых мук ради причастности к свободе
и славе детей Божиих — хорал Иоганна-Себастьяна Баха, музыка ангелов, возве-
щает второе пришествие Христа. Кисть Буше живописует постельные истории. Каж-
дому по делам его. Каждая эпоха имеет то искусство, которого заслуживает.
• * *
Удалось ли нам разрешить противоречие? Как не позаимствовать у В. Л. Тапье
такой образ? Классицизм — всего лишь миг на фоне долгого барокко. «Непрерыв-
ное барокко, — говорит П. Коле в своих ллПисьмах из Франции", — из недр кото-
рого на время возникает классика. Классицизм есть предел совершенства, мра-
морный островок, обнаруживаемый, когда спадают воды, и снова скрываемый при-
ливом , хранящий на светлом камне песок, смешанный с водорослями и ракушками».
Но предел совершенства был к тому же точкой максимального напряжения. Класси-
цизм приходится на момент разлома, на момент максимальной остроты противоре-
чий. Классицизм XVII века есть классицизм революции, взрывной «математизации»
мира, мира, который никогда не испытывал столь великого, столь величественно-
го по отношению к человеку момента дуализма между социальным порядком и пред-
ставлением о мире. Используя социальную терминологию, можно сказать, что
классицизм — это еще и короткое время долгого досуга, освоенного буржуазией,
миг отвлечения от сугубого стремления к возвышению через искушение должностью
во Франции или через замедление роста в Голландии 1650—1670-х годов. Достоин-
ство этой гипотезы, по крайней мере, в том, что она объясняет распределение
во времени и в пространстве. Классический миг — Франция, особенно Голландия и
Англия. Классический миг — музыка германских дворов 1-й пол. XVIII века.
Классический миг — компенсация за духовное напряжение. Классический миг —
высшее воздаяние за интеллектуальное сверхчеловеческое напряжение конструкто-
ров нововременного мира. Здесь можно бы и остановиться, прочее не так важно.
Любая история искусства скажет об этом лучше. Тем не менее, несколько слов.
Первая половина XVI века, вторая половина XV века, прежде всего итальянско-
го, испытали свой классический миг. Как усомниться в том, что он связан с ин-
тенсивной духовной драмой, имея в виду Леонардо да Винчи? Веком позднее Лео-
нардо да Винчи не имел бы времени живописать «Джоконду», он был бы занят
строительством современного мира наряду с Галилеем, ему, постоянно твердивше-
му в своих тетрадях — простое предвидение — о несовершенстве математического
инструментария, в награду досталось умереть прежде, чем на свет появился Ви-
ет. Барокко, утверждают, родилось в Риме на другой день после его разгрома
(1527), но самое главное — барокко родилось в Италии непосредственно после
Тридентского собора. Этого достаточно, чтобы оно стало драматичным искусст-
вом.
Конец периода легкого роста, конец глупой веры в безграничные возможности
человеческой природы: 2-я пол. XVI века, которая продлится вплоть до 1640 го-
да, — это век более суровый, более реалистический, более беспокойный. Он вер-
нул человека к главному — к размышлению о своем положении. Виктор Л. Тапье
называл это искусством деревенского общества, демократическим искусством ги-
периерархизированного общества, приобщающим простолюдинов к литургии прекрас-
ного, которая легкодоступна для них в силу присущей им восприимчивости и от-
зывчивости .
Это искусство есть демократическое искусство аристократического общества в
той мере, в какой оно по сути своей религиозно. Может, лучше говорить об ис-
кусстве контрреформации? Исторически да, но оно охватывало и страны первой
реформации. По крайней мере декор (в сущности, декор есть все); ничто не на-
поминает церковь Иль Джезу больше, чем протестантский храм XVII века. Конеч-
но, это искусство, по сути дела, было искусством католической реформы и обще-

ства, остававшегося под властью земельной аристократии. Искусство, которое
старается привлечь простой, малокультурный народ к понятию литургии, стало
быть, искусство, которое наставляет жестом, театральное искусство для религии
добрых дел, которое на Тридентском соборе хотело обновить церковь без потерь,
привнося в нее языческий натурализм Ренессанса.
Церковь Джезу — соборная церковь ордена иезуитов в Риме, в кото-
рой похоронен его основатель — Игнатий Лойола. Одна из самых из-
вестных церквей Рима, находится на небольшой одноимённой площади
в центре города. Построена в 1568—1584 годах в духе маньеризма,
довольно близко предвещавшем эстетику барокко. Архитекторы:
Виньола и Джакомо делла Порта (ученик Виньолы и Микеланджело),
разработавший фасад. Церковь была принята за канон для иезуит-
ских храмов по всей Европе (особенно в Речи Посполитой, на тер-
ритории современных Польши, Литвы, Белоруссии и Украины), а так-
же в Латинской Америке.
Мы не склонны отождествлять барокко и стиль иезуитов. Тем не менее, волею
обстоятельств и «Общества Иисуса» римская церковь Иль Джезу станет лаборато-
рией религиозной архитектуры XVII века. Иль Джезу — церковь 70-х годов XVI
века, но ее декор — это уже XVII век; церковь Европы, остававшейся средизем-
номорской и итальянской до 1640 года (мы объясняли это долго), церковь Европы
центральной и восточной — эта центральная и восточная Европа не находилась ли

весь XVII век под итальянским влиянием? Понтификат Клемента VIII познал в
1596 году успех, масштабы которого, конечно, не следует преувеличивать. «В
Польше осуществилась уния», ценой, правда, некоторых потерь в будущем, «между
католической церковью и церковью православной в Брест-Литовске». «Киев стал
превращаться в центр католической реформы, где возобновится теологическое об-
разование, где будут печатать трактаты и катехизисы, и влияние его (Киев —
город русский) скажется на соседней России». Великая итальянская тень нависла
над Россией XVII века, над Польшей и немецкой, а скорее, дунайской после Ка-
ленберга (1683) Австрией. Архаическая Европа, не испытавшая интеллектуального
напряжения нововременного XVII века, таким образом, оказалась вне классиче-
ского чуда. Этот итальянский и восточный XVII век был полностью барочным, ху-
дожественно зависимым от Иль Джезу, от Бернини и Борромини. Спустя полвека
Иоганн Бернхард Фишер фон Эрлах (1656-1723), покрывший Центральную Европу
своими церквями и дворцами, стал гениальным продолжателем улучшенного барок-
ко , Бернини севера.
Церковь Иль Джезу — лаборатория. Скромная и в конечном счете практичная
церковь, созданная, чтобы быть скопированной, хотя первоначально такая цель
не преследовалась: «Купол с фонарем на восьмиугольном барабане», не очень
большой, но «видный с Авентина, поражает своей благородной основательностью.
Фасад, который на повороте с Корсо Витторио Эммануэле, кажется, преграждает
дорогу, широкий и массивный в два этажа, верхний этаж снабжен мощными завит-
ками и увенчан тяжелым треугольным фронтоном». Внутренний пышный и вычурный
декор сторицей оплачивает относительную умеренность снаружи: ослепительные
картины, завитки орнамента из стукко, ляпис-лазурные колонны, оттененные тя-
желым орнаментом из золоченой бронзы. Один неф — специалисты долго дискутиро-
вали, выясняя, следует ли говорить об одном нефе или о церкви смешанного ти-
па, в которой приделы претерпели некоторое сужение, что породило сообщающиеся
капеллы, отделенные контрфорсами. Церковь в форме латинского креста как реак-
ция на греческий крест Ренессанса. «Латинский крест в плане подчеркивает ве-
личественность алтаря, он облегчает прохождение процессий». Латинский крест и
возвышенный алтарь? Церковь пресуществления, не просто утверждаемого в мире
схоластической мысли, но желаемого, обдуманного, наконец, понятного, посколь-
ку оспаривалось другими, во имя общей потребности божественной трансцендент-
ности. Церковь, где священник выделен в роли человека-посредника, обладающего
через освященное слово влиянием на Бога, тем влиянием, которое столь непопра-
вимо ввело во искушение всю реформаторскую Европу, лютеранскую, кальвинист-
скую, англиканскую, a fortiori сектантскую, ради иного восприятия божествен-
ной трансцендентности.
И, тем не менее, такая церковь (тысячи таких церквей), которая выделяет
престол и в центре алтаря священника-посредника, символ преемственности церк-
ви, воплощенный в пределах утешительного и человеколюбивого института, цер-
ковь, весь декор которой говорит о содействии человеческому спасению, спасе-
нию, которое заслуживается ценой тяжких самоограничений, по крайней мере, за-
служивается, ибо даруется и воспринимается, — такая церковь стала прекрасной
церковью единой эпохи реформы: «Хоры просторные, как это принято у бенедик-
тинцев, картезианцев, цистерцианцев, к каким привыкли ордены нищенствующих
монахов, стали отныне ненужными. Более важным стало обеспечить благоприятную
акустику, чтобы проповедь было легко слышать, хорошее освещение, чтобы верую-
щие не упустили ни одного жеста служителя культа и могли следить по молитвен-
нику за священником или поющими. Светлая церковь отвечала образу жизни обще-
ства , которое типография уже столетие как приобщила к книге».
Церковь Слова читаемого, внимаемого, воспринимаемого, церковь обучающая,
где должен отправляться культ духа, требуемый Богом, который есть Дух, а не
магический обряд в таинственном полумраке нефа как таинство, когда темный и

абсолютно пассивный народ воспринимает священнодействие, не понимая его, а
лишь соучаствуя. Облегченная и лишенная излишеств церковь, способная без фун-
даментальных преобразований стать храмом, отражала глубинное единство велико-
го времени реформы Церкви.
Стиля иезуитов, конечно, не было, но по всей раздираемой с севера на юг, с
запада на восток Европе с конца XVI века до конца XVII века имело место един-
ство сакральной архитектуры. Церковь Иль Джезу выступает как архетип в силу
полного своего соответствия потребностям, чувствам эпохи, начавшей считать
время, и средствам. На зыбких границах реформации и контрреформации, когда
удваивается население новых городов, надо было уметь строить быстро и основа-
тельно . Эпоха трехвековых строек великих соборов безвозвратно ушла в прошлое.
И вот — барокко. Особой выразительности оно достигает в Риме 1-й пол. XVII
века. Благополучно залечивший раны 1527 года великий город со 100 тыс. жите-
лей, утешенный после раскола христианского мира, удовлетворенный своим влады-
чеством в католическом, скорее, латинском мире, не терял надежды к концу дол-
гой реконкисты вернуть мир к подчинению. Потерянное на севере было возмещено
в Америке и в Азии, где около 1595 года недолго существовала надежда обратить
в христианство Японию, опираясь на даймё юга. Кроме того, Рим имел, за отсут-
ствием миссионеров в Европе, хороших крестоносцев на своей службе, поляков в
Смоленске и Москве с униатской церковью, идущей по следам их коней, Валлен-
штейна и надежду на новое поколение в пустыне, которую он методично создавал
там, где была когда-то протестантская Германия. Чтобы выразить свои мысли и
чаяния, у него был Бернини (1598-1680) и Борромини (1599-1667) . Борромини
принадлежит церковь Святой Агнессы на площади Навона; измученный (он сдался
смерти в 1667 году), он был скорее архитектором монастыря, нежели города.
Бернини крепче, ближе к мирскому, менее глубок. Пока Борромини ваял тяжело-
весные скульптуры для собора Святого Петра, Бернини сотворил там грандиозную
барочную пародию, каковой стал балдахин, выполненный в 1624-1633 годах, —
этот странный монстр, рожденный самой контрреформаторской из религиозных це-
ремоний праздника Тела Господня. «Он соорудил балдахин, — пишет В. Л. Тапье,
— доведя до колоссальных монументальных масштабов устройство из ткани, кото-
рое обычно развертывали над святыми дарами во время процессий. Он отлил в
бронзе то, что до тех пор существовало лишь в дереве и драпировке; он придал
мощь, устойчивость и грандиозность тому, что было временным и подвижным, на-
конец, он соединил два внешне непримиримых качества так, чтобы сохранить то и
другое без каких-либо жертв с любой стороны: огромность и легкость».
Ему принадлежит завершение собора Святого Петра таким, каким он предстает
сегодня: декор боковых нефов, декорирование апсиды реликварием, представляю-
щим для поклонения толпы древнее кресло, которым, как утверждает предание,
пользовался Петр. Прекрасная работа, как скульптора, так и архитектора. Глав-
ная заслуга Бернини — композиция площади, оборудованной перед базиликой как
перистиль. Гений тогдашнего Рима воплощал в камне деревянный, матерчатый и
картонный декор, который любит барочная festa128. В этом центре паломничества
улица была театром, и религия жеста нуждалась в том, чтобы быть вписанной «в
просторные эллиптические декорации: крытая галерея из четырех рядов колонн,
между которыми описывали круг три прохода». Повозки и пешеходы использовали
их, чтобы приблизиться к зданию. Здесь еще одна театральная идея приходит на
службу идее религиозной. Эту паломническую церковь, единственной целью кото-
рой была молитва, надо было каким-то образом изолировать. Изумление и движе-
ние. Размах базилики поражает больше, будучи частично скрытым, пока не про-
никнешь между колонн.
Другая вершина искусства Бернини — другая вершина искусства контрреформации
Праздник (итал.). — Примеч. науч. ред.

— знаменитый, даже шокирующий «Экстаз» в церкви Сайта-Мария делла Виттория.
Председатель Деброссе129 на французский манер XVIII века видел в нем лишь по-
стельную, альковную сцену. Достойную, конечно, но слишком спорную попытку вы-
разить в камне мистический опыт. «Как передать невыразимое? Плоть остается
плотью, — тонко заметил В. Л. Тапье. — Выражение божественной любви, возмож-
но, отличается от выражения любви мирской лишь атмосферой, которая ее окружа-
ет» . И вот перед нами ангел с немного смущенным лицом подростка, со слабо вы-
раженными половыми признаками, с бронзовой стрелой и трепетное, изнемогающее
под рясой тело юной женщины, приоткрывшей рот и отдающей себя движением руки.
Никогда чувственность вкупе с одухотворенностью не заходила так далеко. По-
рыв , жест, судорога.
«Экстаз святой Терезы», Джованни Бернини.
Рембрандту это было не нужно. Немного света, диссонанс во взгляде. «И когда
Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда
открылись у них глаза, и они узнали Его» (Лук. 24:30, 31). Миг благодати.
Чтобы зафиксировать вечный миг избрания, кисть Рембрандта скупо расходует
средства евангельского рассказа. «Встреча в Эммаусе» датируется 1648 годом,
«Экстаз» — 1651-м. Между ними не так много лет, но это два религиозных опыта.
Спасение верой и спасение деяниями. Драма внешняя и напряжение внутреннее «в
духе и истинности».
То, что касается Рембрандта, бесспорно. Но это же характеризует и Филиппа
де Шампеня, и мать Анжелику Арно, и Латура. Пламя свечи и взгляд. Диалог меж-
ду Богом и человеком, жест Бога человеку. Публика здесь неуместна.
Противопоставлять Караваджо и Карраччи Рембрандту — задача не из трудных,
но заманчивых. Это жестокая игра, а значит, игра запретная; не следует также
увлекаться легким противопоставлением север — юг. Потому что есть Сурбаран,
потому что есть Веласкес, этот слишком рано сформировавшийся классик. Но раз-
ве не вся история Испании такова? Ее золотой век, современный эпохе Бернини,
129 Деброссе, Шарль (1709-1777) — французский писатель, автор пикантных «Писем об
Италии». Красноречием, ученостью и достоинством очаровал короля, назначившего его
первым председателем парламента Бургундии. Отсюда непременное уточнение: «председа-
тель» . — Примеч. перев.

на 90 % барочный и на 10 % классический. Барочный Франсиско Кеведо, Тирсо де
Молина (1584-1648), если угодно, Кальдерон де ла Барка (1600-1680); несомнен-
но, барочнейший Гонгора, чье имя стало почти нарицательным, почти синонимом
словесных исканий: балдахин Бернини породил литературу. Но Лопе де Вера
(1562-1635) — уже едва ли, Сервантес — конечно же нет. «Uber alien Gipfeln
ist Ruh».
В таком случае, может, стоит говорить о запоздалом Ренессансе и вспомнить
классический момент итальянского Ренессанса эпохи Леонардо да Винчи? Нет, ис-
панский XVII век был тотально барочным, как и в Италии. Но в выражении рели-
гиозного чувства, в великой драме человека и Бога вместе с тем оставалось
что-то глубокое, аутентичное, что всегда будет сурово ослаблять итальянскую
напыщенность. Даже Мурильо с его несколько слащавой мариологией имеет на сво-
ем счету незабываемых монахов. А вот Веласкес и Сервантес, современники в си-
лу высоты, с нашей точки зрения, мало репрезентативны. Веласкес, живописец
обездоленных и королевского двора, Веласкес и шуты; живописец последних от-
блесков великой империи, Веласкес и взятие Бреды и многое другое. Инфанта,
зеркала, глубины души. Ни классический, ни барочный: и то, и другое, и нечто
еще.
Веласкес — человек счастливый, светлый гений, более занятый землей, чем не-
бесами, а Сурбаран? На Сурбаране следовало бы остановиться особо: возможно,
он самый барочный и самый испанский; может, стоит рассматривать его восприим-
чивость как амбивалентную, чтобы не рисковать попыткой неадекватного синтеза?
Сурбаран: этот жест и взгляд, некий жест, который имеет значение. Что-то про-
исходит в этих испанских монастырях, куда нас вводит Сурбаран. Испанское ба-
рокко — как бы его ни воспринимали — для него звук серьезный. Всегда драма-
тичный, никогда не театральный. От одного полуострова до другого, от таланта
к аутентичности. Сколь проще была бы Европа без Испании, но и сколь беднее.
Все это самоочевидно. Столкновение двух взаимодополняющих манер было сильно
до такой степени, что никто в Европе не переживал столь интенсивно великие
искания духа, революцию Нового времени.
Центральное место в эссе Виктора Люсьена Тапье занимает визит Бернини в Па-
риж. Не будем пытаться драматизировать это событие: 1665-1667 годы знаменова-
ли решительный поворот, барочная Франция избрала путь классицизма.
Необходимое упрощение. Франция 1600-1660 годов была барочной на 80 % и
классицистской уже на 20 %. За исключением редких явлений и в литературе, и в
изобразительном искусстве она предпочитает выражать разрывающее ее и толкаю-
щее вперед напряжение скорее силой слова, ритма, жеста, кривой линией, а не
только гармонической пропорциональностью прямых линий. Если Франция Ришелье
была отчасти классицистской, то Франция Фронды и после Фронды снова всецело
отдается великому южному ветру барочного экспрессионизма, дувшему от побеж-
денного политически, но не лишенного своего античного престижа Средиземномо-
рья.
Французской монархии потребовался дворец соответствующих размеров. Дворец
размеров, соответствующих растущей сложности служебного аппарата администра-
тивной монархии. Париж, большая деревня времен Генриха IV, переживал удвоение
населения. Для новоиспеченного первого города Европы его выдающиеся размеры и
были единственным украшением. Людей было много, но перед античными, ренес-
сансными и барочными напластованиями Рима времен папы Александра VII, сопер-
ника Людовика XIV, он являл собой воплощенное в камне ничтожество. Поскольку
король после победы над Лигой был парижанином, соображения предосторожности и
комфорта требовали завершения Лувра.
Крупные архитектурные усилия предпринимались в последние годы регентства.
Мишель Ангье и Романелли занимались этим с 1655 по 1658 год. После 1660 года
и королевского водворения Лувр стал слишком мал и под осторожным руководством

Лево, медленно и с умом раздвигая застроенное пространство, двинулся на вос-
ток в направлении Сен-Жерменл'Оксеруа. Кольбер постепенно расширял свое влия-
ние на государство. У короля не было недостатка в деньгах, несмотря на суро-
вую конъюнктуру.
Закончить Лувр, связав уже существующие части, — вот в чем состоял проект
Лево. Скромный, благоразумный и быстрый. Когда заложили первый камень, выяс-
нилось, что восточный фасад призван играть роль главного фасада дворца. Мо-
нархия имела свое понятие о чести и свои комплексы. Можно ли было пускаться в
авантюру против Европы, не заручившись поддержкой Италии? В 1664 году это не
представлялось возможным. В 1667-м — вполне.
В Париже наряду с Лево работают Франсуа Мансар, Коттар, Уден, Маро. Бернини
в Риме был задет. Несмотря на свои шестьдесят лет, он был полон энтузиазма.
Его таланту еще не выпадало такого шанса, который некогда на склоне лет полу-
чил Браманте. Предварительный проект Бернини был направлен Кольберу 23 июня
1664 года: грандиозный, весь в округлостях. Все ради декора, ничего функцио-
нального. Учитывая расстояние, как могло быть иначе? Своим практическим и
въедливым умом Кольбер почувствовал изъяны, но соблазнился. И потом, нет Ри-
ма, кроме Рима, а Бернини архитектор его. Весной 1665 года Бернини отправля-
ется в Париж в сопровождении сына Паоло и целой команды. Отбыв в конце апре-
ля, — вот что значит хороший темп! — 2 июля он был принят как король в не-
скольких лье от столицы. Памятные встречи. Поклоны, церемонность, реверансы,
потоки слов — как во времена Мазарини. Проект разбух. Бернини и его помощники
работали не покладая рук. Ох уж эти французы и этот Кольбер с его практициз-
мом — крыши, камины и отхожие места. Докучливые северяне. Ну и пусть их, пла-
тят они хорошо. Бернини своего добился. Бюст Людовика XIV его работы понра-
вился, его проект принят, Лувр будет самым большим дворцом Европы, и с прихо-
дом осени великий человек отбыл щедро вознагражденный, с наполняемым особой
гордостью сердцем.
Оставалось все это воплотить. И снова вмешиваются мелочи материальной жизни
и функциональные запросы. Париж пока не стал центром паломничества, а его
чернорабочие с берегов Сены в своей холодной и хмурой стране — Пьер Даниэль
Юэ начал распространять «голландоманию» — уже были востребованы. Бригада ис-
полнителей, оставленная мастерской Бернини, оказалась не на высоте. И потом,
на месте имелись Лево, Лебрен, Шарль Перро с братом Клодом, а также Мансар в
Версале: между 11 марта и 15 июля 1667 года проект Бернини был провален. Ра-
боты под руководством Дорбе и Клода Перро начались в 1668 году, и вскоре пря-
мая и строгая, величественная и простая, как картезианские координаты, колон-
нада была предъявлена во славу Парижа, необходимую ему, лишенному вскоре ко-
ролевского присутствия и на долгий век утратившему роль столицы в пользу вер-
сальского монстра, белизна которого слишком дорогой ценой добывалась из род-
ных болот. Версаль, классическое диалектическое превышение за счет бескомпро-
миссной победы прямой линии, экономия средств и математическая гармония час-
тей, итальянский по своему презрению к небу и сдержанности в покрытии крыш —
незнание естественных условий дорого обойдется будущей прочности, — барочный,
как говорили, по своим излишествам. Излишества, в сущности, были вполне отно-
сительные . Они проистекали от отсутствия чувства меры у великого государства,
рожденного в мирке внутренней монархии, управляемой на казенный счет незави-
симой и добродушной земельной аристократией. Чрезмерность в масштабах, если
угодно, большой Вселенной новой физики. Убегание прямых линий в бесконеч-
ность . Версаль велик; он кажется еще более великим благодаря Ленотру, устрем-
ленный от пруда к пруду вдаль, «как протяженное тело или бесконечно вытянутое
в длину пространство, ширина, высота или глубина, делимая на различные части,
разной конфигурации и величины» («Рассуждение о методе», четвертая часть).
Отказ от услуг Бернини в 1667 году, как хорошо показал В. Л. Тапье, не был

умышленным. Стечение обстоятельств или выбор короля против Парижа, версаль-
ский каприз, тяготы войны, все более и более неприятная конъюнктура, невоз-
можность все вести одновременно и уже классическое решение предпринимать
только то, что может быть завершено в разумные сроки, сыграло против барочно-
го Лувра. Но, кроме того, следует помнить, что одновременно с наметившимся
церковным миром янсенизм укрепляет свои позиции в Церкви. А ведь внутренняя
напряженность вселенной янсенистов, картезианцев в философии, интегристов
благодати, фундаменталистов спасения и откровения, людей духовного культа,
плохо сочетается со стилем барокко. Эти угрюмцы осуждают архитектурные изли-
шества. А если все-таки принимают, то только классические, поскольку класси-
ческое искусство меньше поддается фантазии, непредвиденному. Как их этика,
как их видение мира, оно лишено излишеств, напряжено, бескомпромиссно, скон-
центрировано на главном.
Лувр, XVII век.
Отказ тот был продиктован обстоятельствами, подготовленной к другому выбору
атмосферой, и, тем не менее, отказ решительный. Барочный Лувр с эскизов Бер-
нини не помешал бы янсенистской и картезианской Франции формально выразить
свою этику и космологию. «Тем не менее, если бы Париж сохранил в качестве ре-
зиденции своих беспрестанно посещаемых иностранцами королей большой барочный
дворец, с его лоджиями, с его овальными капеллами, урок итальянизма повторял-
ся бы бесконечно и это, быть может, изменило бы судьбы французской архитекту-
ры» . С этой точки зрения провал Бернини имел тяжелые последствия. Бюст Людо-
вика XIV в 1665 году был принят благосклонно: известна странная судьба его
конной статуи, которую признательный Кольбер заказал великому итальянскому
скульптору. Одетый на римский манер, на вздыбленном коне Людовик XIV в роли
участника нескольких знаменитых осад взмывал с камня. Возникла трудноразреши-
мая проблема равновесия: «Под грудью лошади и для поддержания всего ансамбля
пришлось оставить блок мрамора». Но время прошло. Статуя прибыла в Париж, ко-

гда ее час истек. Переделку, граничащую с искалечением, поручили Жирардону.
Лицо Людовика XIV было перечеканено под Марка Курция, блок мрамора трансфор-
мировался в пламя. Так вот застрявший возле швейцарского пруда Людовик XIV
был превращен в Марка Курция, бросающегося в огненную бездну130. Для парка
лучше не придумаешь. «Франция, которая была так близка к принятию от Бернини
прекраснейшего сооружения столицы, уже не знала, что делать с его скульпту-
рой, и спрятала ее. В этот день она избежала соблазна барокко». Двадцать вто-
рого ноября 1675 года в Парижской обсерватории Оле Рёмер высчитал скорость
света.
* * *
Научная и картезианская Франция — это не исконная Европа. Картезианская
Франция, но была ли таковой вся Франция? Даже весь город, увлеченный с 1673
по 1686 год операми Люлли, от «Кадмуса и Гермионы» до «Армиды» на либретто
Кино и Тома Корнеля в декорациях Берена? Даниель Морне любил повторять, что
«из 350 драматических произведений, поставленных в Париже с 1660 по 1669 год,
по крайней мере, половина была в радикальном несогласии с тем, что принято
называть театром классицизма». Даже во Франции утвердившийся классицизм был
элитарным, принадлежащим элите воли, мысли, власти и ума. Но такая элита вез-
де , где бы она ни появлялась: во Франции, в Голландии, в Англии, — направляла
мир к его новой судьбе.
Для прочих было достаточно барокко. Европа и за морем оставалась барочной.
Возможно, потому, что та Европа, которая выходит за свои пределы, захватывает
и застраивает земли в Америке, на берегах Африки и Азии, на 60 % иберийская,
на 30 % итальянская, в остальном — компактная масса итальянских, французских
и английских миссионеров. Барочная Россия, барочная Богемия, барочная Авст-
рия. Лувр, который не построил Бернини, лучше всего покажет Иоганн Бернхард,
Фишер фон Эрлах, его ротонды, широкие вогнутые фасады, внутренние купола Гра-
ца, странный и притягательный мавзолей принца фон Эггенберга и необычайные
монументальные парковые вазы, глубокие и чрезмерно изукрашенные; продление
триумфальных арок 1690 года барочной festa вплоть до начала XVIII века.
Эрлах победил в Зальцбурге до того, как пришло признание Вены, этого ново-
продвинутого в ранг крупнейших города в самом конце XVII века. Несмотря на
странности интерьера, фасад дворца принца Евгения отличается строгостью; но
причудливые кариатиды большой лестницы ведут нас к самому бесспорному барок-
ко . Что касается зальцбургского собора, то не является ли он карикатурой на
австрийскую вечную молодость вычурной Италии? Можно ли сказать, что Эрлах ос-
тался равнодушен к версальскому очарованию? Архитектоника больших масс в Ним-
фенбурге, равно как в Шенбрунне, несмотря на крыши, не производит впечатления
Версаля. Все-таки католическая Австрия и Испания Филиппа V, как ни странно,
Испания Ла Граньи131 по отношению к протестантской Германии соблазнен ного се-
вера представляли собой самый прочный бастион ита льянского архаизма за пре-
делами строгих рамок XVII века. Но если Австрия 1690 года неутомимо варьирует
модель церкви Иль Джезу, мистический порыв которой она не исчерпала, то не
потому ли, что вместе с Центральной Европой она надолго задержалась на на-
чальном этапе контрреформации?
Согласно легенде, в Древнем Риме посреди Форума образовалась колоссальная рассе-
лина , которую невозможно было заделать, и тогда жрецы возвестили, что она исчезнет,
если Рим пожертвует самым дорогим. Марк Курций бросился в бездну, и земля сомкну-
лась . — Примеч. ред.
131
Ла-Гранья — летняя королевская резиденция неподалеку от Сеговии, возведена при
Филиппе V по версальской модели. — Примеч. перев.

Глава XIV.
Религиозная
революция
Дворцы возводились наравне с церквами, но церкви — прежде всего. Семнадца-
тый век, как все великие века, был фундаментально теологическим. Как искусст-
во барокко, первоначальное, истинное, церковь Иль Джезу лучше, чем колоннада
собора Святого Петра, выразила в стукко, ляпис-лазури, бронзе, красках и кам-
не урезанную, конечно, теологию, но широко распространенное и имеющее давние
корни благочестие. Склон, по которому от 1570-х годов восходила Италия, был
склоном, ведущим во тьму равнодушия и безбожия, он был крутым и очень высо-
ким, если не в Италии, то, по крайней мере, в действительно живых областях
католической части христианского мира, прежде всего в Испании, а во-вторых,
во Франции, оказавшейся впереди в плане духовных достижений. А что же протес-
тантская Европа? Россия с ее расколом? Общины ашкенази на востоке и едва ли
не повсеместные общины страдающих сефардов, мучимых жестокими сомнениями? Без
желания разобраться в религиозной истории XVII века лучше не пытаться проник-
нуть за барьеры, которыми превратность политики, случая и игры страстей — эта
превратность в XVI веке называлась грехом — разделила великое тело христиан-
ского Запада, лучше игнорировать русскую церковь, несмотря на расстояние при-
надлежащую все тому же XVII веку; лучше забыть, что астрономия была теологич-
на, что Декарт, Ньютон и Спиноза (да, Спиноза) принадлежали Богу. Весь XVII
век искал Бога. Ценой недоразумений, конфликтов, страданий, но сколь прекрас-
но оказалось воздаяние.
Мартин Лютер (1483-1546). Основополагающие принципы достижения
спасения по учению Лютера: только вера, только благодать и толь-
ко Писание. Лютер объявил несостоятельным католический догмат о
том, что церковь и духовенство являются необходимыми посредника-
ми между Богом и человеком. Единственным путём спасения души для
христианина является вера, дарованная ему непосредственно Богом.
Лютер заявил об отвержении авторитета папских декретов и посла-
ний и призвал считать главным источником христианских истин не
институциональную церковь, а Библию.

Жан Ковен (Кальвин, 1509-1564). Если Мартин Лютер начал протес-
тантскую Реформацию церкви по принципу «убрать из церкви всё,
что явно противоречит Библии», то Кальвин пошёл дальше — он уб-
рал из церкви всё, что в Библии не требуется. Протестантская Ре-
формация церкви по Кальвину характеризуется склонностью к рацио-
нализму и часто недоверием к мистицизму. Центральная доктрина
кальвинизма, из которой рационально следуют все остальные док-
трины — суверенитет Бога, то есть верховная власть Бога во всём.
С точки зрения Кальвина, от человека не зависит, принять дар
благодати или противиться ему, так как это совершается помимо
его воли. Вероятно, из лютеровских посылок он сделал вывод о
том, что раз одни принимают веру и обретают её в своей душе, а
другие оказываются не имеющими веры, то из этого следует, что
одни от века Богом предопределены к погибели, а другие от века
Богом же предопределены ко спасению. Это учение о безусловном
предопределении одних к погибели, а других ко спасению. Предо-
пределение, по этому учению, совершается в Совете Божием, на пу-
тях Промысла Божия вне зависимости от волеизъявления человека,
его образа мыслей и жизни.
Великолепный, но страшный сюжет. Рассмотрение его чревато рядом радикальных
ошибок. Самая пагубная, поскольку, несмотря на усилия многих историков, она
была еще недавно самой частой, — отказ разобраться с обычной путаницей отно-
сительно реформы XVI века. Конец реформации связывают со смертью Лютера
(1546) и смертью Кальвина (1564) , не видя, что XVI и XVII века во всей их
полноте принадлежат к одному и тому же долгому периоду реформации церкви, пе-
риоду, который начинается около 1500-го и завершается между 1680-1690 годами
самым жестоким, быть может, из недоразумений.
Отрезать первую реформацию от ее многое объясняющих продолжений означает
связать ее с неким образом Ренессанса, а следовательно, прийти в конечном
счете к стойкому и выгодному стереотипу, удовлетворяющему одновременно рацио-
налистов, замкнувшихся в старой антипротестантской полемике католиков и либе-
ральных протестантов. Так, небезуспешно была достигнута всеобщая выгода. По-
лучалось, таким образом, что человечество на долгом, мучительном пути, восхо-

дящем к Просвещению и Разуму, от эры теологической к эре позитивистской пере-
живает блистательный XVI век с его языческим возрождением и его реформой,
первый робкий шах1 и момент сомнения на окольном пути свободы совести к осво-
бождению от пут христианского мировидения. Ловушка для простаков? Вовсе нет,
лучшие знатоки XVI века еще вчера попадались в нее.
Чтобы избегнуть ловушки, неплохо вспомнить две истины.
Во-первых, в плане мысли XVI век был почти полностью солидарен с предшест-
вующей эпохой. Это потом все начнет ломаться, когда аристотелев космос усту-
пит место бесконечной Вселенной великой алгебраической природы конструкторов
нововременного мира. Во-вторых, реформация не предполагала ничего отнимать у
церкви, раскол был несчастным случаем, реформация — стремлением к более ак-
тивной религии, более неутомимой, более предприимчивой. Если реформаторские
церкви упраздняют священников и монахов, то не для того, чтобы построить
светский град, но из безумного в какой-то степени желания всеобщего возвыше-
ния. Во имя всеобщего священства все возвышены во граде, подобном Женеве, по-
хожем, по крайней мере в отношении целибата, на просторный бенедиктинский мо-
настырь , где чередуются молитвы и работа.
Другая проблема: принять протестантский мир как целое, несмотря на различия
в нем, и исследовать диалектику численности. Принять, вопреки очевидному,
протестантскую Европу как целостность — вещь не бесспорная. Если отбросить
два перевоплощения, сектантское и унитарное, то есть протестантизм церковный,
лютеранский (Аугсбургское исповедание, епископальное или нет) , реформатский
(кальвинизм от Шотландии до Венгрии), англиканский, получается, что 95 % про-
тестантской Европы в XVII веке, несмотря на преходящие трудности, были глубо-
ко солидарны. Эту солидарность можно измерить в момент крупных кризисов, от
коллоквиумов 1560-х годов (Вормсе, в частности) до отмены Нантского эдикта
(18 октября 1685 года) — срок короткий. Тогда поищем аргументы численности.
Около 1570 года протестантская Европа, грубо говоря, уравновешивала Европу
католическую: 40 % с одной стороны, 60 % — с другой. К тому же приблизитель-
ный подсчет не учитывает качественных моментов: 50 % французского дворянства,
30 % буржуазии были сторонниками реформации.
Около 1570 года Европа переживала переход в протестантизм. Если бы Франция
изменила направление, то партия была бы выиграна. Ошеломляющий удар был нане-
сен углублением разногласий, порожденным Тридентским собором. Получился ре-
ванш: скорее крестовый поход, нежели миссия, путем приложения испанского спо-
соба к лютеранской = мавританской ассимиляции. От герцога Альбы до Валлен-
штейна.
В 1630-1635 годах происходит спад. Треть протестантского мира, почти вся
Англия, испытала стремление к единству; во Франции после 1627 года дело про-
тестантизма проиграно как по соотношению политических и военных сил, так и в
связи с динамизмом католической реформы. Около 1653 года демографическая ка-
тастрофа, стершая с лица земли часть Германии, полностью разрушила равновесие
в соотношении сил: 15 млн. протестантов вместо 27-28 млн. пятьюдесятью годами
ранее. Гораздо меньше четверти Европы. Вестфальский мир был чудом: он резуль-
тат раздоров в победившем католическом лагере. Английская революция оконча-
тельно все подорвала.
Решающим фактором, начиная с 1640 года, становится закрытие границ. Прекра-
щаются переходы из одной церкви в другую. Религиозная карта Европы обретает
завершенность. Отныне соотношение численности есть диалектическое соотношение
Северной Европы и Европы южной.
Гораздо меньше четверти Европы, но какой четверти: Англия и Голландия (2/3
населения, 9/10 буржуазии). С 22-23 % протестантское население, не прекращаю-
щее возрастать до конца XIX века, увеличивается до 40 % к 1570 году. Чтобы
установиться сегодня в разросшейся в мировом масштабе Европе на постоянном

уровне соотношения 1:2 — 1/3:2/3. После спада эпохи барокко медленный протес-
тантский подъем по всей классической Европе был простым эффектом восстановле-
ния, возвращения маятника к наиболее вероятному равновесию. Происходит скорый
демографический рост протестантской Европы, стремившейся к совпадению с Евро-
пой богатой. В этом смысле карта 1750 года обратно пропорциональна карте 1570
года. Протестантские страны были бедными странами XVI века, в середине XVIII
века они становятся уже богатыми. Но если страны севера присоединялись к ре-
формации в массовом порядке, то часть элиты юга делала это индивидуально. С
1550 по 1700 год север продолжал извлекать выгоду из качественной иммиграции
элит юга (из Нидерландов в Голландию — Зеландию, из Франции в Швейцарию, Гол-
ландию, Англию, Бранденбург; из Италии в Венгрию, униатскую Польшу, Германию;
из униатской социнианской Польши в традиционные убежища морских стран), пере-
ходивших в исчисляемой пропорции на сторону реформации. В пользу католической
Европы возникла обратная волна, меньшая в количественном и тем более в каче-
ственном отношении. Большая часть ирландской эмиграции в XVII веке не дала
принимавшей ее Испании заметного притока специалистов и капиталов. Отношение,
которое со времен Макса Вебера стремятся установить между протестантской эти-
кой (которую путают с этикой кальвинистской) и ростом капитализма, то есть с
экономическим ростом в большей или меньшей степени, было беспричинно затемне-
но. Ускоренный рост протестантских стран был неоспорим, но он не был обуслов-
лен исключительно их присоединением к реформации. И тем не менее. Кальвинизм
и экономический рост, быть может, связаны. Что из этого следует?
Патент на ростовщичество? Старая шутка. Может, стоит согласиться с Максом
Вебером относительно практической ценности предопределения и считать, что
ветхозаветный по сути своей кальвинист XVII-XVIII веков признавал в матери-
альном успехе знак избранности? Соблазнительно, но, в сущности, малоубеди-
тельно . Янсенист, этот католический сторонник предопределения, тоже вполне
ветхозаветный, не знаком с таким критерием и сторонится практической деятель-
ности. Более серьезна идея трудовой аскезы. Кальвинистское общество, этот
большой секуляризованный монастырь, обогащается так же, как обогащается вся-
кая упорядоченная община. Чтобы лучше понять, взглянем на карты 1570,1640 и
1750 годов. Из всех церквей реформации реформатские церкви, иначе говоря, по-
сле лютеранской формулы 1580 года церкви, неразрывно преданные кальвинистской
теологии, чаще всего оказывались церквами меньшинства. Меньшинство, происхо-
дящее от индивидуального выбора, изначально предполагающего некий набор ка-
честв, обыкновенно являющееся, ибо это естественно, объектом глумления, ока-
зывается обречено на экономический успех. Протестанты-кальвинисты и евреи се-
фардской диаспоры в XVI-XVII веках чаще всего оказывались в подобной ситуа-
ции. Как правило, в положении меньшинства оказывались скорее протестанты, не-
жели католики. Тем более что английские католики были исключением. Кроме то-
го, в английском примере обращение в католицизм скорее было результатом эво-
люционного отказа: оно было уделом крестьянских общин в стороне от осей ком-
муникации. На пользу почти исключительно протестантской Европе пошло формиро-
вание избранно притесняемых меньшинств, угнетенных богатых меньшинств.
Фиксирование границы в XVII веке, рост взаимной непримиримости, когда поте-
рялась надежда на массовое обращение других, поставили протестантские мень-
шинства юга в трудное положение. Тогда-то и хлынула большая диаспора, скажем
проще, началось великое переселение на север. Ускоренный рост Северной Евро-
пы, несомненно, отчасти держится на этом феномене Убежища, Убежища с его
страстями, вкусом к заговорам, легкостью контактов, тенденцией к радикализму,
склонностью к ереси; об этой особенности не следует забывать, это был великий
шанс классической Европы.
* * *

Следует избавиться от ложных проблем, чтобы добраться до главного. Нет ни-
чего тверже, чем институционализированная граница. Такие границы не перехо-
дят . Проблемы, волновавшие христианские умы XVI века, бесспорно, были велики-
ми проблемами, но все же не более существенными, чем в XVII веке нескончаемый
и повсеместный вопрос о благодати и почти парализующее осознание трансцен-
дентности Бога. Непреложный факт, что граница, которая обрисовалась между
1521 и 1534 годами (отлучение Генриха VIII в Англии и дело о плакатах во
Франции132), стала границей, к которой в XVII веке уже не возвращались. Разо-
шлись по разные стороны и предоставили событиям идти своим ходом. Граница,
которую не нарушают. Декарт и Кольбер — протестанты, даже почти карикатуры на
кальвинистов. Свобода совести, мания труда. Но Декарт был добрым католиком, а
Кольбер, который хотел приобщить монархию к труду и обязать монастыри застав-
лять бедных вязать за похлебку, как в Женеве, истинный католик без тени ка-
ких-либо историй и искушений. Что касается Лейбница, которому предлагали кар-
динальскую мантию, то можно ли вообразить более совершенного католика, чем
этот человек, продвинувший примирение вплоть до изобретения исчисления беско-
нечно малых, верившего в человека, человеческое установление и, тем не менее,
до самого конца, чего бы это ему ни стоило, остававшийся верным своей церкви,
церкви видимой, оставшийся человеком преемственности? Разве не возмутительно
за 30 лет до Декарта и за 70 лет до Лейбница представить того и другого пере-
ходящими из церкви в церковь, как Юст Липсий и многие другие? В XVII веке не
переходят. Уже не переходят. Стало быть, раскол ничего не стоит. Будут и мни-
мые католики в протестантских странах, согласные быть плохими протестантами,
а в католических странах — множество протестантов, стремящихся хотя бы изо-
бразить из себя католиков.
Упрощение примитивное, скажем лишь, что, несмотря на разногласия, впредь
усиливающиеся игрой привычек и мистифицирующих историй, существовала упорно
придерживающаяся сакрализованной границы одна история одной церкви.
После спада XIV-XV веков XVI век стал веком религиозного прилива. Реформа-
ционное дробление, насилие, те же расколы XVI века — таковы негативные сторо-
ны избытка религиозности. Но этот избыток характерен для всего XVII века. Ре-
лигиозный прилив XVI века держался до 1680 года. Научная революция хронологи-
чески совпадает с пролонгированной реформацией. Вот почему переход от замкну-
того космоса к бесконечной Вселенной нововременной науки немедленно отозвался
религиозным эхом. Космологическое восприятие, присущее XVII веку, задает и
один из параметров религиозного восприятия.
Возьмем Францию: 35 % Европы, немалое богатство и исключительное влияние. В
религиозной истории Франции 1520-1680 годов выделяются четыре крупные фазы,
рассматриваемые совокупно как эпоха церковной реформации, поднимающейся волны
религиозного прилива. Четыре фазы. Долгие прелиминарии. Период перелома тен-
денции пришелся на 1480-1520 годы. Религиозная, она же интеллектуальная, эли-
та всей Европы с возмущением осознает косность масс, язычество деревень, рав-
нодушие части элиты, упадок церкви и разложение клира. Тем временем номинали-
стская теология, избавляя религиозную мысль от тяжеловесного рационализма то-
мистов, расчищает поле для утверждения догматики, основанной либо на тайне
церковной организации, либо на новообретенной связи с древней традицией, ина-
че говоря, с каноническими текстами, с очищенной от толкований Библией. Таким
образом объединяют свои усилия многие реформаторские течения.
Генрих VIII, после того как был провозглашен Акт о супрематии (1532), согласно
которому король становился главой церкви в Англии, был отлучен от церкви. Дело о
плакатах — событие 1534 года, когда протестантские прокламации были расклеены во
дворце и даже на двери спальни Франциска I, с чего и начались первые преследования
протестантов во Франции. — Примеч. науч. ред.

На подготовленной почве несколько особняком вспыхивает лютеранский кон-
фликт . В сердцевине — старейшая проблема христианской догматики, узловой
пункт всякого религиозного опыта XV века: проблема спасения. На этот болез-
ненно пережитый опыт Лютер, в соответствии с древнейшей традицией церкви, от-
ветил радикальным образом: полная безвозмездность. Спасение, даруемое по ве-
ре, а не заслуженное, — единственное, что будет сообразно необходимости Во-
площения . Этот тест на ортодоксию расколол единство. Те, кто вместе с Лютером
видели в безвозмездном спасении самую суть Откровения — всякое участие чело-
века в спасении выглядит одновременно богохульным и абсурдным, несовместимым
с великим творением Бога, — отвергают апостольство церкви, института, утра-
тившего основное назначение. Экклесиологии исторической преемственности они
противопоставили старую экклесиологию соответствия Слову Божию и свидетельст-
ва Святого Духа. Новая церковь строилась на этих основах. Между двумя церквя-
ми, каждая из которых приписывала исключительно себе древнюю традицию и апо-
стольство — историческое и духовное, — беспощадная диалектика отлучения от
церкви. Задета была не только Германия, вся Европа определялась за или против
Лютера и за или против спасения через веру. Первая фаза реформации во Фран-
ции, которая соответствует северной бурной весне, продолжалась с 1520 по 1540
год. Эта евангелическая фаза не разрешается делением, она соответствует диф-
фузии течений, питаемых индивидуальными порывами и лютеранским влиянием. Вто-
рая, уже собственно реформатская в экклесиологическом смысле фаза соответст-
вует, вне уже созданного на севере лютеранского четырехугольника, отказу от
глобальной реформации в рамках видимой церкви. Над индивидуальной заботой о
спасении впредь берет верх забота о церкви, считающей себя близкой церкви
апостолической, такой, какой ее структура явлена в «Деяниях апостолов». Даже
первая лютеранская реформа не знала такой напряженности между истинной и лож-
ной церквями. Эта фаза поначалу была оправданием разрыва, обусловленного вы-
бором спасения через веру, ощущаемого как центральная ось Откровения. Теперь
оно становится центральным пунктом. Идет поиск истинной церкви, «povrette»
церкви Кальвина. Разумеется, она проповедует спасение через веру. Оба порядка
присутствуют, но факторы поменялись местами. Это главное для понимания фран-
цузского протестантизма XVII века и одновременно его слабости, проявившейся
после начала диалога с глубоко реформированной католической церковью о требо-
ваниях августинианской теологии после 1630 года. Этот период соответствует
периоду реформатских церквей, «насаженных» во Франции и по всей срединной Ев-
ропе . Это период расцвета могущества англиканской церкви — самого славного
цветка протестантской Европы, догматики «Установлении христианства»
Третья фаза — это в основном фаза католической реформы, попытка синтеза ме-
жду новообретенным теоцентризмом первой реформы и богатством традиций и заве-
щанных долгим средневековым прошлым форм, почти везде, за исключением Англии,
бесполезно принесенных в жертву второй, доктринальной и институциональной фа-
зой реформации. Это движение родилось на юге Европы, в Италии, во время дол-
гого Тридентского собора, в Испании, где оно приняло мистический характер в
эпоху святой Терезы и святого Хуана де ла Крус, пока антисемитский психоз
«старохристианского» простонародья не свернул шею. В ходе этой первой среди-
земноморской фазы католическая реформация была поначалу контрреформацией. На
обусловленный обстоятельствами протестантский перекос она ответила перекосом
контрреформаторским: уже ощутимый в принципиальных догматических дефинициях
Тридентского собора, он обрел бесконечно большие масштабы в инквизиторской
юриспруденции средиземноморских стран. Все пошло совершенно иначе, когда
контрреформация весьма запоздало на стыке XVI-XVII веков достигла Франции. Во
«Установление христианства» — главное богословское сочинение Кальвина. — Примеч.
науч. ред.

франкоязычных странах контрреформация стала настоящей католической реформаци-
ей. В 1-й пол. XVII века — в «полувек» святых — католическая реформация на
французской земле проходит две вершины: мистическую — святой Франциск Саль-
ский, «Трактат о божественной любви», орден Кармелиток в Париже — и догмати-
ческую — Берюль и экклесиологическое движение епископального фундаментализма,
Петр Аврелий, который плохо скрывает великую фигуру Сен-Сирана. Период едино-
го фронта католической реформации продолжается во Франции в основном с 1600
по 1640—1650-е годы.
Наконец, специфически французская, не имеющая аналогов в других странах, —
фаза практического августинианства примерно с 1650 по 1680—1690-е годы. Нис-
хождение требований на уровень младшего клира, в эпоху Шоара де Бюзенваля в
Бове, трех Анри на Западе: Анри де Лаваля, епископа Ла-Рошели, Анри де Барий-
она, епископа Люсона, и Анри Арно, епископа Анжера, катехизис которого был
редкостным шедевром и который умел, ничего не отвергая, распространять теоло-
гию августинианского свойства.
После этого начинается повсеместный спад вместе с компромиссами протестант-
ского теологического либерализма, контрнаступление католического антропоцен-
тризма и обновленные формы христианского гуманизма в момент, когда в левом
картезианстве, вослед Спинозе, устанавливается антихристианский рационализм,
который уже не ограничивается повторением аристотелианского аверроизма, ра-
ционализм, который предлагает видение мира, конечно приводящее в отчаяние —
философы пытаются разными уловками скрыть его крайние следствия, — но связ-
ное , соблазнительное и прочное. В тот самый момент, когда церквям требовалось
оставаться неизменными, они позволили себе разложиться изнутри: они предъяви-
ли тогда вместо христианского Откровения гротескную подделку. При поставлен-
ной таким образом альтернативе никто не имел права сомневаться. Почти все
мыслящие сделали выбор в пользу философов, и этот выбор сохранится вплоть до
пробуждения, которое вернет церкви ее откровение поначалу с 1750 года в про-
тестантских странах и полвека спустя в католической Европе.
Начинать следовало бы вот с чего. В религиозной истории XVI и XVII века в
совокупности образуют вершину между двумя равнинами. Разделение было следст-
вием изобилия. Спорить должно только о главном. Весна церкви первоначально
расцвела на севере и была протестантской, когда соки достигли юга, началась
католическая реформация. Исторически противопоставленные друг другу, они были
глубоко сходными. Истощение быстро поразило север. Зато на юге полнокровность
сохранялась дольше. Между двумя Европами — полувековое расхождение, которое
отныне будет давать о себе знать на протяжении всей истории. Православный
XVII век (скажем проще, русский XVII век) — это наши одновременно XVI и XVII
века. Против реформированной официальной церкви поднимается раскол, «протес-
танты» и «янсенисты» традиции. История прерывающаяся, история инверсирован-
ная, но глубоко взаимосвязанная история. В то же самое время несколько еврей-
ских общин Запада пытаются обновить маймонидскую схоластику в противовес на-
тиску деистского рационализма от Хуана де Прадо до Спинозы.
* * *
Утверждая эту взаимосвязь, невозможно избежать традиционных рамок.
Реформация поначалу была протестантской, начнем же с нее. Первая фаза ре-
формации от начала XVI до начала XVII века повсюду распадается на три после-
довательных и достаточно характерных периода: 20—25-летняя эпоха блистатель-
ного прогресса, более короткое время глубокого спада между периодом лютеран-
ского руководства и периодом руководства кальвинистского; полувековая фаза
более медленного прогресса. В начале XVII века состояние прилива предшество-
вало спаду, гораздо более глубокому, чем спад середины XVI века: он низвел

численность протестантской Европы к 1650 году с 28 до 15 млн. душ. Уровень
численности 1570-1600 годов восстановится лишь к 1690-1700 годам.
В XVII веке протестантский мир сообразно с национальным духом и экклесиоло-
гической структурой волновало множество проблем. Англию в течение целого века
занимала проблема церкви. Напряжение возникло по обе стороны от трудного via
media англиканской церкви. Англиканская церковь искала диалектический переход
между кальвинистской теологией (примат древней традиции, заключенной в Свя-
щенном Писании, сила единственного события — спасительной встречи Бога и мира
в момент Воплощения Слова во Христе, доктринальная чистота судьи истинной
церкви, диалектическая связь церкви и Слова Божия) и апостолическим наследием
зримой церкви. Чтобы сохранить такую оригинальность, она была вынуждена сра-
жаться и вне и внутри самое себя против последовательных перекосов, вынуждав-
ших ее проявлять излишнее внимание к той или другой из двух ветвей, образую-
щих glorious comprehensiveness134. Примерно до 1635 года англиканская церковь
выдерживала баланс. Она тем тверже поддерживает кальвинистскую догматику, чем
больше настаивает на своей экклесиологической оригинальности внутри протес-
тантского мира, с которым она всецело связана.
Англиканская церковь 1610-1630 годов знала свой короткий век святых. На нее
опирался французский протестантизм, солидарный с англиканизмом, а не с секта-
ми. Англикане были зачастую более твердыми кальвинистами, нежели те, кого на-
чали называть вне церкви пуританами. Во главе церкви стоял набожный, образо-
ванный, открытый научным новациям, неукоснительно преданный строгой доктрине
Слова Божия епископат.
Цена такого качества, а также цена уважения всех традиций прошлого — бы-
135 ^
строе исчезновение практики recusancy , католической оппозиции. Неудача по-
рохового заговора спровоцировала решительное поглощение папистского, или рим-
ско-католического, инакомыслия англиканской церковью, мощно подтверждавшей
свое право на католичность.
Пока англиканская церковь твердо придерживалась позиций прошлого века, она
строго ограничивала нонконформистскую тенденцию. Истинный пуританизм разви-
вался не столько вне церкви, сколько внутри нее. Часть пуритан начала XVII
века, далекая от ультракальвинизма, в котором ее слишком часто обвиняли, на-
против , была либеральной, стесненной строгим предестинаризмом официальной
церкви. Характерный пример — пресвитериане Шотландии. По отношению к Ламбет-
ским артикулам (исповедание веры англиканской церкви, названное по лондонско-
му дворцу архиепископа Кентерберийского) епископальной церкви они оставались
в стороне. Отсюда выбор французских протестантов: между либерализмом пресви-
териан и кальвинистской теологией епископальной церкви они отдают предпочте-
ние догматике абсолютной безвозмездности.
Вне церкви, а также вне шотландского пресвитерианства, подточенного либера-
лизмом, активный «нонконформизм», лишенный силы и размаха, присоединяется к
двум течениям: экклесиологическому радикализму конгрегационалистов и, главным
образом, индепендентов. Его можно обнаружить в Голландии, очень быстро он
распространяется в Америке, от Коннектикута до Род-Айленда и в Массачусетсе,
тогда как Виргиния, более старая и более благородная, была населена «пуритан-
ской» по духу эмиграцией, твердыми кальвинистами, но преданными англиканской
церкви. Старое пуританство, возможно, было к тому же большой баптистской
семьей: во-первых, General Baptism: антипредестинарное меньшинство Смита и
Хелвиса, выступавшее против доктрины предопределения, сформировавшееся сразу
после Дордрехта, центрального события, как будет видно, всей религиозной ис-
Прекрасную всесторонность (англ.). — Примеч. ред.
135 Recusancy — отказ католиков присутствовать на англиканском богослужении (англ.).
— Примеч. ред.

тории XVII века; во-вторых, Particular Baptism: солидарное большинство пре-
дестинарных хюмариан, сторонников учения о предопределении Генри Джекоба.
Пока англиканская церковь оставалась верной кальвинистской линии, шансы
сектантов были невелики, но при Карле I и Лоде (1573-1645) начался отход. В
Риме какое-то время, как во времена Марии Тюдор, делают ставку на примирение.
После возведения в сан в 1633 году новому кентерберийскому примасу была пред-
ложена кардинальская шапка. И все-таки ничего не произошло. Англиканская цер-
ковь вступила в суровую борьбу с тем, что отвергало крайнюю линию англокато-
лицизма. Это была недооценка глубины, с которой британская набожность была
привязана к реформации. Английская революция была двойной реакцией: реакцией
религиозной и реакцией социальной с религиозной окраской. В десять лет все
рухнуло. С 1640 по 1645 год отмирает епископальная структура англиканской
церкви, с 1645 по 1647 год, после эфемерного успеха пресвитериан, этих вдвой-
не подозрительных «выскочек», наступает триумф «индепендентов» и «сектантов»
(1647-1649) — слишком шумный, чтобы быть долгим. Реакция 1640 года, которая
вызвала этот невероятный взрыв, характеризует в основном континентальную ис-
торию. С 1640 года начинается европейский спад протестантизма. На континенте
все было сдано; почти все было отнято. Гугенотский бастион урезан, немецкие
лютеране перебиты войной, чумой и голодом. Если не считать мужественной Гол-
ландии и далекой Скандинавии, то сплошные клочья и руины. В этих условиях ре-
лигиозная политика Лода была чистой провокацией. Взрыв 1640 года был протес-
том, идущим из глубин. В сущности, он быстро приведет к противоположным же-
лаемому результатам. Мощное разрушение всех форм видимой церкви перешло в
анархическое распространение религиозных экспериментов. От христианского ма-
териализма Мильтона до self baptism, «с амокрещения», через социальные секты
от левеллеров Николаса Ферма и невыносимо грубого Джона Лильберна (1614?—
1657) до диггеров (копателей после уравнителей), до Community with Freedom,
Общества свободы, Джерарда Уинстэнли (1609-1660?). Из этого порой
гротескного, почти всегда мелочного и одиозного расцвета выделился опыт
достойный и долговременный — опыт квакерства Джорджа Фокса (1604-1690). Эти
умеренные сектанты религии чистого духа (the light within), гонимые за свой
социальный антиконформизм (шляпа, которую снимают только перед Богом) и их в
какой-то степени агрессивное ненасилие, во втором поколении со времен Уильяма
Пенна остепенились и сделали прекрасную карьеру в Америке. Спустя сто
двадцать лет Англия переживает немецкий опыт первого анабаптизма. Урок был
воспринят. Если англосаксы сохранили от своего XVII века вкус к радикальному
религиозному опыту, то это лишь усилило их приверженность к via media и
glorious comprehensiveness англиканской церкви, по крайней мере, внутри
которой царят согласие и свобода.
Следует восхититься умеренностью реакции после 1660 года; пережив убеди-
тельный опыт тиранических маньяков свободы, англиканская церковь закрывает
скобки и возобновляет курс начала XVII века. Среди творцов примирения — Ри-
чард Бакстер (1615-1691), работавший на необходимое согласие между еписко-
пальной и пресвитерианской тенденциями английского протестантизма. Что не от-
меняло некоторой суровости. Известны «варфоломеевская ночь» пуритан (1662),
акт о пяти милях (который в 1664 году запретил пасторам покидать свое место-
пребывание в радиусе более пяти миль от их бывшего прихода) против пасторов,
наиболее замешанных в эксцессах революционного периода. Все это мелкие щипки,
сравнимые с тем, что творилось на континенте. Англиканство знало еще несколь-
ко добрых дней, но поколению ученых-теологов начала XVII века наследовало по-
коление хороших администраторов и набожных эрудитов. Англиканская церковь
внешне по-прежнему возглавляла просвещенную и научную мысль, но ее ученые-
христиане уже не были христианскими учеными. Религиозный ренессанс, однако,
не так далек, соки снова начинают восходить с первых годов XVIII века. В мо-

мент, когда в лице Мальбранша (1638-1715) на континенте умирает последний и
самый крупный из христианских философов католической Европы, смена приходит
из недр той же Church of England; Джордж Беркли (1685-1753), англиканский
епископ Клойна в Ирландии, указывает после Мальбранша конечные пути христиан-
ского картезианства. Радикальный идеализм Беркли после Мальбранша и Декарта
имел связь с самым старым течением в англиканской церкви — с августинианским
платонизмом, которому удалось победно пережить аристотелианское неистовство
XIII века благодаря, несомненно, островному положению. Но великий Беркли —
это XVIII век, английский XVIII век с парадоксальным христианским привкусом
накануне «Великого пробуждения», которое зовется Джон Уэсли (1703-1791).
Во всяком случае, 2-я пол. XVII века была иной. Снова обретает вес полити-
ка. И начиная с 1678 года католическая Европа снова осуществляет нажим через
двух последних Стюартов: велик был соблазн для англокатолицизма. Англиканская
церковь после 1689 года надолго оказалась принужденной к политике единого
фронта с Dissent (совокупность протестантских сект, отделенных от англикан-
ской церкви), которая, тем не менее, внушала ей отвращение. Все это без убеж-
дения. Поэтому, в отличие от начала XVII века, жизнь английского протестан-
тизма 2-й пол. XVII века после 1660 года, по-видимому, нашла убежище рядом с
англиканской церковью. Выигрывал баптизм, увлекавший проповедниками класса
Бенджамена Кича (1640-1704) и особенно Джона Бэньяна (1628-1688), пролетария,
гонимого апостола народного образования, удивительного рассказчика «Пути па-
ломника»136 . Квакерство надолго организовалось вокруг Уильяма Пенна. Часто го-
ворили, что Пенн был для секты трясунов, по сравнению с Фоксом, все равно,
что Менно Саймоне в свое время для перехода экстравагантного анабаптизма в
устойчивый баптизм, сделавший, как известно, еще более удачную американскую
карьеру, чем квакерство. Уж не Америка ли в XVII веке строила английский нон-
конформизм?
* * *
Преемственность линии экклесиологического интереса внутри английского про-
тестантизма будет, возможно, завуалирована его тесной общностью с протестант-
ским и католическим континентом.
Религия XVII века была глубоко индивидуальной религией. Как протестантский
XVI век, протестантский и католический XVII век обладал болезненным ощущением
силы и трансцендентности Бога. Возвращение к Библии, безбрежность творения,
если смотреть через зрительную трубу или микроскоп, величественная строгость
законов материи — все это призывало человека осознать дистанцию, отделяющую
его от первоисточника всякого порядка и всякой силы. К шести традиционным
просьбам «Отче наш» протестанты имеют обыкновение присовокуплять славословие:
«Ибо Тебе принадлежат во веки веков царство, сила и слава».
«Царство, сила и слава» Божия: общая забота христиан XVII века. Все, кто
осознал величие Божие, требования святости вечной жизни и положение грешного
человека, не могут допустить ни малейшего соучастия человека в спасении. Об-
щий фронт всей реформы церкви по вопросу спасения по благодати есть цемент
всяческого теоцентризма. Формулировка имела нюансы. Но общая мысль, исходящая
из общности опыта, была одной и той же. Лютеране настаивали на спасении по
вере, кальвинисты в XVII веке уточняли предопределенность спасения свыше, ав-
густинианские католики говорили о действенной благодати. Это Бог преодолевает
бездну, это Он воплощает достижение цели, Он любовью привлекает конечную при-
роду грешного и ограниченного человека к причастности Его жизни в Нем, в Бо-
ге , через Христа в Вечное Царствие, которое есть и которое грядет. Для всех
«Путь паломника» — наиболее известное сочинение Д. Бэньяна. — Примеч. науч. ред.

теоцентриков: лютеран, кальвинистов, англикан, католиков-августинианцев глав-
ное в этом, прочее — литература, adiaphora, как говаривал Лютер на своем спе-
цифическом языке137.
Но эти христиане, обеспокоенные более славой Божьей, нежели своей индивиду-
альной судьбой, были еще и люди церкви. Протестанты за незначительным мень-
шинством в той же мере, что и католики, были людьми церкви, озабоченными гра-
ницей, которая определяет принадлежность к церкви. Вот почему христианство
XVII века переживало расцвет критериев ортодоксии.
Если рассуждать беспристрастно, то эти испытания, порожденные подозрением,
гневом, эти испытания, задуманные острыми умами, граничили со смешным и оди-
озным. Но надо остерегаться анахронизма. Каждая церковь в XVII веке была ме-
нее восприимчива к общим основам, чем к собственной оригинальности. У каждой
церкви был свой тест на ортодоксию. Знамениты два: Дордрехтский тест о предо-
пределении для кальвинистского мира и тест пяти положений для мира католиче-
ского; два не менее важных, хотя несколько отличных: тест убиквистский для
лютеранского мира и тест книг, водосвятия и крестного знамения в Русской пра-
вославной церкви начала XVII века. Оригинальность протестантизма состояла в
утверждении суверенной свободы Божьей и безвозмездного спасения по благодати.
Это утверждение имело два нюанса. Лютер видел, прежде всего, Христа, Слово
Божие, воплощенное в личности Иисуса. Распознать истину его через персональ-
ный опыт веры — это осязаемый знак перехода от смерти к вечной жизни, участию
вне времени в жизни Бога с Христом, во Христе на веки вечные. Убиквизм — это
утверждение того, что Бог воплощен повсюду, что Бог после Воплощения неотде-
лим от Воплощения. «Мария, — говорит Лютер, — вскармливала Бога грудью, баю-
кала его, готовила ему кашу и суп». От этого отталкивается недалекое философ-
ское сознание среднего кальвиниста-теолога. Возможно, секрет состоит в до-
вольно глубоком, несмотря ни на что, понимании после XVI века в среде люте-
ран, как восточной части латинского христианского мира, и русских православ-
ных , которые в своей набожности очень почитают Богоматерь. Умеренный убиквизм
должен был нанести протестантской Германии минимум ущерба. Несомненно, многие
видели в этом дополнительную защиту от соблазна кальвинизма, религии князей и
ученых мирян, как будто было не достаточно спора о Тайной вечере. Вездесущ-
ность включает и сосуществование хлеба с телом Христовым — лютеранская теоло-
гия причастия. Тест о вездесущности — самая приемлемая, наименее гонимая из
ортодоксии. Возможно, потому, что избранная им референтная формула ставит под
сомнение непосредственно не судьбу человека, но божественную природу. Тесты
лютеран и православных — это признаки Бога, а тесты кальвинистов и католиков
касались Бога только посредством человека. И именно потому, что они ставят
судьбу человека под сомнение, они были особенно мучительны.
Дордрехт был самым крупным событием века. Логический дух Кальвина взялся за
центральный пункт реформации — безвозмездность спасения. Люди предопределены
к спасению Богом, во Христе, иначе говоря, в плане вечности. Неудачно спрое-
цированная на время, вечность выходит за пределы, таким образом, человек за-
ранее предназначен, то есть ему уготовано спасение. «Предопределен» — это
слово употреблялось множество раз в посланиях Павла. Предопределенные к спа-
сению, к славе. Нигде Библия не воздает тем же. Но для плоской логики евкли-
довой геометрии чем было бы предопределение к спасению без честного дополне-
ния предопределения к смерти? Разумеется, предопределенность находится в ве-
Адиафора — букв.: несущественные вопросы. В реформационных учениях верования и
обряды, которые теоретики считали терпимыми, поскольку в Писании они хотя и не ого-
варивались , но и не отрицались. Адиафора позволяла теоретикам Реформации не вступать
в прямую конфронтацию по маргинальным вопросам, например об одеянии священника во
время богослужения. — Примеч. науч. ред.

дении божественного предвидения, но в сознании человека и по делам его, —
кричат либералы в соответствии с одной из традиций средневековой схоластики
по этому вопросу. Чем становится безвозмездность? Вы не можете принять без-
возмездность спасения, предопределенность к вечной жизни, не принимая предо-
пределенности осуждения отверженных, несмотря на их усилия, — вторит ортодок-
сальный хор воинственной реформации. На специфическом языке это называется
позитивное осуждение. Утверждать позитивное осуждение — не значит ли это в то
же время посягать на суверенную милость Божию, а следовательно, умалять со-
вершенство совершенного Существа? Кальвин предвидел эту проблему. Он занимал-
ся ею меньше, чем это ему приписывали, он взял ее в качестве примера антино-
мий религиозного разума, чтобы прийти к проблеме откровения и веры. Но его
последователи оказались не столь скромны. В конце XVI века оттачивается ору-
жие в предчувствии большой грозы. С одной стороны, ни один протестантский или
католический теолог не обличал грубый антропоморфизм, с другой стороны, ут-
верждать обратное ложное суждение не было необходимости. Никто до Карла Барта
не вытащит теологическую мысль из болота этой старой проблемы семнадцати ве-
ков, впервые проявившейся в IV веке в эпоху Пелагия и святого Августина. Но
люди Дордрехта были современниками Декарта, тогда как Карл Барт — современник
Эйнштейна. Между ними геометрия Римана. Глубокое единство мысли.
Таким образом, кальвинистская Европа в конце XVI века развивала теологию
позитивного осуждения, поскольку не видела иного способа подтвердить с долж-
ной силой главное для нее в откровении: безвозмездную предопределенность к
спасению. Это мучительное противоречие, эта драматическая антиномия, ощущае-
мая элитой, подобно Кальвину, как предел теологической мысли, как повод для
смирения разума, — это противоречие было для других источником несказанного
удовлетворения. Знать о своем спасении — хорошо, знать с полной достоверно-
стью о проклятии своих противников — еще лучше. Нужно понимать эти суровые
меньшинства в многочисленной и враждебной Европе, которые стремились обезопа-
сить себя и опровергнуть сильный аргумент численности. Позитивное осуждение —
оружие, если угодно, теологии паствы малой и к тому же верной. В конечном
счете, это сектантский соблазн в церкви.
Все разыграется в Голландии. «Ничто не уточняло в Confessio belgica, испо-
ведании веры реформатской церкви Нидерландов в 1561 году, ни даже в Гейдель-
бергском катехизисе», составленном по заказу пфальцского курфюрста Урсинусом
и Олевианусом, одобренном Рейнским синодом в 1563 году и с тех пор ставшем
догматическим устоем реформатской церкви, «является ли божественное избрание,
— будь то вердикт о спасении или вердикт о проклятии, — полностью произволь-
ным или зависит от божественного предвидения, веры или неверия каждого». Муд-
рость и подлинно христианское смирение советовали остановиться на этом. Но
этот центральный вопрос, от которого зависело все, будучи один раз поставлен,
требовал идти дальше, иначе говоря, очень далеко.
Паралогические последствия (для сторонников и противников они были только
логическими) предопределения, то есть позитивного осуждения, были особенно
шокирующими в нидерландском кальвинизме, как и повсюду, для меньшинства, ис-
ходившего из цвинглианского гуманизма. Пока деревенские пасторы развивали в
своих длинных проповедях перед благодарными слушателями все последствия пре-
допределения, в Лейденском университете молодой теолог Арминий восстал в сво-
ем преподавании против этого основного пункта доктрины в 1603 году и оставал-
ся на этих позициях вплоть до своей преждевременной смерти в 1609-м. Его кол-
лега Гомар (1565-1641) выступил с опровержением и довел предопределение до
логического положения, идущего от его посылок: supralapsarisme, предопределе-
ние до грехопадения Адама. Последствия известны: 46 «арминианских» пасторов
подписывают в 1610 году «Remonstrantia» («Возражения»), адресованные штатам
Голландии и Фрисландии. Очевидно, ограничение было незначительным, но все в

тесте на ортодоксию выстраивалось на ограниченном и абсурдном следствии, ко-
торое требует совершить насилие над сердцем и разумом для доказательства ис-
тинности и полноты приобщения. «Ремонстрация» «утверждала двойное предопреде-
ление» и даже, восходя к временам «до Сотворения мира, декларировала, что
Спаситель мира умер за всех людей, но при этом только верующие действительно
достойны прощения». «Ремонстрация» отмежевалась от гомарианства, «только от-
казываясь рассматривать благодать как неизбежную». Но разве неизбежная благо-
дать не азбука всякого религиозного опыта? Вне ее можно строить любую филосо-
фию, но без нее невозможно начало реформы или пробуждения.
Ошибкой ремонстрантов было то, что они ввязались в политическую игру. Со-
единенные провинции поляризовались вокруг этого главного. Установилась связь
между ремонстрантами и республиканцами, контрремонстрантами и оранжистами,
связь тем более показательная, что по семейной традиции Оранские — Колиньи
явно склонялись к арминианскому либерализму. В течение десяти лет в коллизии
Арминий — Гомар участвовала вся кальвинистская Европа. Франция, Швейцария,
Англия - никто не остался безразличным. Громадное большинство, слишком хорошо
понимающее планы и их подоплеку, мысли и их подтекст, приняло сторону Гомара.
Надо было рубить сплеча. Дордрехтский синод (13 ноября 1618 — 9 мая 1619 го-
да, 145 заседаний) с его наблюдателями выглядел великим собором протестант-
ской Европы. Нечто вроде оборотной стороны Тридентского собора. На заднем
плане возникал вопрос политический. Арминианское меньшинство тяжело расплачи-
валось за ошибку своего опрометчивого обращения к политической власти десятью
годами раньше. Осужденные в теологическом плане дробящим квазиединодушием
протестантской Европы, они подвергались практике «Формуляра», осужденные под-
писать , каяться или эмигрировать.
Фактически за формулами стояла сама сущность откровения; в конце этого пло-
хо сформулированного вопроса — необходимость Воплощения. Если человек может,
как бы то ни было, соучаствовать в спасении, то Христос перестает быть Спаси-
телем (ибо он не разделен с Богом), чтобы учить Мудрости. Чтобы учить морали,
будь то мораль Нагорной проповеди, Сын Божий не нужен. Этот шаг арминиане
сделали быстро.
Итак, эти сыны великой ссоры распространились по всей Европе. И поскольку
протестантская Европа для них была закрыта, они разошлись по Европе католиче-
ской , готовой с радостью их принять, вместе с остатками польского унитаризма.
В стенах своих церквей арминиане остались бы христианами, предоставленные же
самим себе они не замедлят сформулировать логические следствия из своего от-
каза смирить разум. Следуя путем Сервета и придерживаясь «христианского» гу-
манизма братьев Соццини, они отбросят главную догму о Троице и создадут по
всей Европе маленькие группы унитариан. В начале XVIII века эволюция армини-
анского меньшинства к унитаризму повсеместно почти завершится.
Католической Европе в девяти случаях из десяти недоставало проницательно-
сти. Ришелье без колебаний сокрушал кальвинистскую Францию изнутри, принимая
и субсидируя пасторов и верующих арминианской диаспоры, в том числе Уйтенбо-
гарта. В испанских Нидерландах в 1619 году иезуиты Антверпена, организуя при-
ем и рекомендуя населению быть любезными к сим добрым еретикам, либерально
ставят свои печатные станки на службу арминианским беженцам, которые пользу-
ются этим для безграничной пропаганды. Более прозорливое доминиканское мень-
шинство выступает против такой политики меньшего зла. Нет, арминиане страдают
не за католическую истину: Кальвин и его последователи были правы, защищая
древнюю традицию церкви и святого Августина против ереси Пелагия.
Дело Дордрехта отзывается эхом вплоть до начала XVIII века. И в первую оче-
редь , естественно, в Европе кальвинистской. В Англии выбор смягчался гибкой
структурой англиканской церкви и наличием сект с их размытыми и противоречи-
выми теологиями. Во Франции, напротив, больной организм французского протес-

тантизма, в огромном большинстве гомарианского после Пьера дю Мулена и Дема-
ре, подвергался яду арминианской диаспоры, навязанной, порой насильно, церк-
вям властью. Джон Камерон, занявший кафедру Гомара в Сомюре, был почти одинок
в момент Дордрехта как защитник арминианских позиций. Он учил универсализму
спасения согласно каппадокийской традиции, точнее, Григорию Нисскому. Отстав-
ленный от кафедры в Сомюре Камерон обрел другую в Монтобане в 1629 году. Лап-
лас и особенно Моиз Амиро представляли традицию умеренного полуарминианства.
Изысканный поэт, родом из Турени, человек куртуазный и умеренный, Моиз Амиро
(1595-1665) пытался примирить непримиримое в своем «Кратком трактате о предо-
пределении и его главных спутниках» (1637). Все это не имело серьезных по-
следствий. С Жаном Клодом (1619-1687) , шарантонским пастором с 1660 года до
отмены Нантского эдикта, Пьером дю Воском (1623-1698), пастором в Кане, Пье-
ром Жюрье (1637-1713), профессором Седанскои академии после 1674 года, крайне
ослабленные реформатские церкви Франции оставались верными собственно доктри-
не Кальвина вплоть до отмены Нантского эдикта.
• * *
Протестантизм церкви и благодати, сконцентрированный на Воплощении и, тем
не менее, по существу тринитарный, доминирует на 90 % протестантской Европы,
лютеранской (епископальной или нет), кальвинистской, англиканской епископаль-
ной или реформаторской, охватывая 28-15—25 млн. душ с 1600 по 1700 год. У
этой Европы были свои ереси. Самая значительная если не по численности, то,
по крайней мере, по роли, которую она играла в разобщении христианской Европы
в XVIII веке, — антитринитаризм, или, если угодно, унитаризм для социально
значимых зон на западе.
Существуют три-четыре главные причины массового (весьма относительно, в
рамках 4-5 %) антитринитаризма XVII-XVIII веков.
Во-первых, причина философско-гуманистическая. Она уходит корнями в языче-
скую Италию времен, предшествовавших контрреформации, к старому падуанскому
аверроизму, обновленному учением Помпонацци. Такой антитринитаризм, очевидно,
не имел ничего общего с реформацией. Он мог исторически случайно и под давле-
нием обстоятельств примкнуть к левому крылу сакраментарного гуманизма, пока
Буцер и Кальвин не вывели их на путь реформации и церкви. С ними связаны три
имени: Камилло Ренато, Лелио Франческо Мари Соццини (1525-1562) и особенно
Фаусто Паоло Соццини (1539-1608), отца социнианства. Первоначально это была
просто позиция интеллектуалов. Не будь эстафеты, антитринитаризм не имел бы
никаких шансов до XVIII-XIX веков. Мощная, самая многочисленная в Европе об-
щина евреев-ашкенази Польши и Литвы объясняет успех Соццини в Польше. В конце
XVI века значительная социнианская община сложилась в пределах Польши, Литвы,
Белоруссии и Украины. Раковский катехизис датируется 1605 годом. Она будет
последовательно разрушаться в течение 1-й пол. XVII века католической рефор-
мацией, достигшей Польши.
Множество утративших привилегированное положение польских социнианских ин-
теллектуалов медленно передвигаются с востока на запад и приобщаются к либер-
тинским очагам по всей Европе. Это Христофор Остород и Андреас Войдовиус, Са-
муил Пржипковский, Йонас Шлихтиг в Лейдене в 1616 году, Мартин Руцер и многие
другие, принятые во Франции арминианским изгнанием, эволюции которого они
способствовали; Гавриил Любенецкий, Немирицкий, Ян Крелл, Анджей Висоватский,
родной внук Соццини. Это праотцы «рациональной» религии XVIII века. Протес-
тантская Европа породила рационализм менее радикальный, менее агрессивно ан-
тирелигиозный, чем тот, что вышел из Европы католической. Подобно тому, как
антитринитаристская диаспора создала в итальянской Польше парадокс антитрини-
таризма Раковской церкви, диаспора польского антитринитаризма будет в течение

всего XVII века питать и усиливать новые вариации антитринитаризма. В частно-
сти, она сделает заметным явлением антитринитаризм иллюминатскохю происхожде-
ния.
Иллюминатский антитринитаризм, порожденный анабаптизмом, в частности сдер-
жанным анабаптизмом Соединенных провинций после реставрации Менно Симонса,
перемещается в Англию. Голландский антитринитаризм частично объясняет антиар-
минианскую суровость контрремонстрантской ортодоксии в Нидерландах. Иллюми-
низм был одной из потенциальных опасностей кальвинистской формулировки двой-
ного вдохновения Священного Писания. Иллюминаты, пренебрегая историческим
вдохновением, слушали только внутренний голос. Крайняя позиция была установ-
лена квакерством, сектой Джорджа Фокса (1624-1690), которой было суждено пре-
красное американское будущее в XVIII-XIX веках после пенсильванского святого
ковчега и для которой не было другого Христа, кроме Христа внутри себя. Иллю-
минатский антитринитаризм легче всего переходил в массовый антитринитаризм.
Либеральный антитринитаризм следовал из негативного ответа на тест о предо-
пределении, из диалектики синергизма. Начиная с момента участия человека в
своем спасении, деяние Божье меркнет, ибо тут не может быть никакого совмест-
ного участия Бога и человека. Если спасение не есть дар, Воплощение теряет
смысл. Поэтому антитринитаризм такой же бесспорный итог арминианства или фи-
липпизма, как рационализм — продолжение молинизма. Если крепкие арминианские
общины в самих Нидерландах и Англии долго остерегались антитринитарного иску-
шения, то арминианская диаспора иное дело. Так, в армино-социнианской Франции
прибытие друзей Яна Уйтенбогарта укрепило в Париже группу польских антитрини-
таристов. Вливание свежей крови позволило интеллектуальному антитринитаризму
в середине XVII века ждать смены эпохи кризиса сознания и Просвещения.
Антитринитаризм вызывал благоговение. Но арминианские группировки могли
оказаться притягательными для элит. Они не были тесно связаны с массами, так
что не произошло разрыва преемственности. Однако ветхозаветная набожность ши-
рокой кальвинистской ортодоксии, решительно теоцентристской теологии без хри-
стологического акцента, подготовила почву для особой формы антитринитаризма —
унитаризма. Особенно ярко он проявился в Северной Америке, откуда распростра-
нился в пуританскую Новую Англию. Он был рожден взаимоналожением латентного
рационализма XVIII века и ультракальвинистской чувствительности закрепившихся
в Америке английских диссидентов, после того как эта чувствительность пере-
стала направляться мощной церковной организацией.
Унитарианский путь культа чистого благоговения подготовил восприятие фило-
софских конструкций гуманистического и либерального антитринитаризма. Эта ис-
тория может поставить реформацию под сомнение, но это не реформация. В сущно-
сти, она относится к социальной истории идей, к генезису массового рациона-
лизма XVII, XIX и XX веков — одним словом, к истории домарксистского рациона-
лизма .
Однако будем справедливы: англо-саксонский антитринитаризм, лучше сказать,
унитарианский — это подчеркивает его позитивное содержание, — никогда не ис-
черпывал всего христианского содержания. Великий Ньютон, этот благоговейный
унитарианец, всю жизнь отстаивал концепцию мира, которая если и не была прямо
связана с христианским видением, тем не менее, оставалась по многим общим ис-
точникам глубоко библейской. Но здесь мы прикасаемся к одной из оригинальных
черт англо-саксонского протестантизма, к аспекту glorious comprehensiveness,
который есть не что иное, как способность преодолевать противоречия.
• * *
Духовная линия еврейских общин во многом аналогична пути протестантской Ев-
ропы. Причина не в географии. После драмы 1492 года еврейские общины повсюду

были в положении ничтожного меньшинства. За единственным исключением Польши,
Великого княжества Литовского и новообретенных русским государством Белорус-
сии и Малороссии. Там они составляли, как правило, 10-15—20 % населения: это
неблагоприятное положение французских протестантов в начале XVII века, не за-
щищаемых Нантским эдиктом. Много евреев было в Испании, еще больше — в Порту-
галии , но их положение — это драматическое положение ложных христиан. Марра-
низм был одной из главных составляющих сефардского иудаизма. Вся иберийская
диаспора в Италии, в Авиньоне, в портах Атлантики и Северного моря, в гол-
ландском Убежище была им затронута. Иберийские евреи, которые вновь обрели
общины восточного бассейна Средиземного моря под мусульманским контролем, бы-
ли, бесспорно, менее подвержены «марранскому» комплексу. Кроме того, эти об-
щины контактировали с очагами глубокой набожности в Восточной Европе. Сефард-
ской ветви иудаизма очень рано, с XVII века, и более глубоко в XVIII веке
коснулся рационалистский распад. Марранский иудаизм на Западе предвосхищал и
предшествовал сдвигам в широкой фракции гугенотской диаспоры. Предельно схе-
матизируя , можно сказать, что крупная еврейская буржуазия Западной Европы ши-
роко участвовала в процессе Просвещения. Перед нею открывались три судьбы.
Индифферентность; либеральный, близкий к естественной, но интенсивно пережи-
ваемой религии иудаизм; возвращение к своим истокам под воздействием духовных
богатств, которые несло рано наметившееся перемещение ашкенази с востока на
запад.
Иудаизму Aufklarung («просвещенному») на западе противостоял иудаизм мисти-
ческий , пробужденный, естественно, на востоке. С ним связано великое имя, имя
одного вдохновенного бедняка Исраэля из Межибожа, или Исраэля Баал Шем Това,
«владеющего именем Божьим», родившегося в 1700-м, умершего в 1760 году, после
того как он преуспел на древнем хасидском пути. Хасидизм — старая мистическая
традиция, родившаяся в Германии XIII века, совпадающая в своем апогее с дос-
тижениями близкого христианству Майстера Экхарта, потерянный и вновь обретен-
ный в Польше XVIII века путь. Поначалу течение совпадало с саббатианством
Саббатая Цви (1625-1676), отступника-мессии, который кончил обращением в ис-
лам: в действительности между саббатианскои ересью, марранским мистицизмом и
каббалистической неоортодоксией хасидов не так много общих черт. Все, что на
протяжении непростого XIX века поддерживает ортодоксальный иудаизм Восточной
Европы, не позволяя ему сгинуть перед нарастанием непримиримости официального
православия царей, — все идет из мистического углубления и обновления после-
дователей учителя: Рабби Бера, «магида из Межерича» (ум. в 1770 году) , Леви
Ицхака из Бердичева, Нахмана из Браслава. Все это — несмотря на давление си-
нагоги, которая, будучи более преданной букве, чем духу, не следует, не при-
знает обетов хасидизма: диалектический переход косной ортодоксии в адаптиро-
ванную к нуждам мира неоортодоксию.
Находящемуся под угрозой иудаизму XVIII века Баал Шем Тов, этот ашкеназский
Уэсли, дал возможность нового пробуждения.
• * *
Католическая Европа, напротив, более четко обозначает свои границы — нет
худа без добра. Однажды она даже пыталась провести их внутри самой себя по-
средством самого разоблачительного теста на ортодоксию — теста из пяти поло-
жений, дьявольской выдумки Никола Корне. Но это было осознанно поздно, в 1653
году.
Католическая Европа имела двойное превосходство в численности: 60,78 и 65 %
латинской части христианского мира соответственно в 1600, 1650 и 1700 годах,
а также более твердую институциональную и церковную структуру. Это последнее
преимущество в XVIII веке, когда придет кризис, скажется временным неудобст-

вом. Католицизм XVII — начала XVIII века охотнее отторгал, нежели удерживал.
Католическая Европа будет претерпевать неудобства не из-за занимаемых теоло-
гических позиций — они были и последовательны и успешны, — но из-за позиций
философских: из-за катастрофической приверженности умирающему аристотелианст-
ву. До сих пор не оценена отрицательная сторона схоластического выбора иезуи-
тов в начале XVII века, отказа последовать за августинцами в перспективе хри-
стианского картезианства.
С середины XVI века на юге начинается религиозный подъем. Апогеем итальян-
ской католической реформации может считаться период приблизительно 1580-х го-
дов, мистическая Испания достигает кульминации в три последних десятилетия
XVI века. У итальянской католической реформации впереди было еще почти столе-
тие . Испанская католическая реформация с конца XVI века выдохлась и скомпро-
метировала себя на весь XVII век чудовищным антисемитизмом статутов о чистоте
крови. Эта язва, поразившая общество, мысль, церковь, обесценила все добрые
устремления. Святейший престол печально наблюдал развитие зла, которому он
после дела Силицео в середине XVI века неоднократно пытался противостоять.
Боязнь раскола заставила отступить. Испанская инквизиция и, более того, ин-
квизиция португальская своими преследованиями поддерживали марранизм. Начиная
с 1600-х годов они препятствовали главным образом всякой оригинальной религи-
озной мысли. Старая иудео-христианская элита иберийской церкви была обескура-
жена, раздроблена, уничтожена. Сословия, одно за другим, поддались народным
предрассудкам «старохристианства». В столь инфернальной атмосфере заслуга
уметь в одиночку - противостоять всем принадлежала «Обществу Иисуса». Но ему,
беспомощному, пришлось ограничиться молчаливым неодобрением; оно поплатится в
XVIII веке, в 1755 году, при Помбале в Португалии, в 1767 году в Испании по-
сле el Motin de Esquilache, «восстания против Скилачче» (восстание, которое
потрясло Мадрид и большинство испанских городов в 1766 году), заслужив своей
мужественной позицией всеобщую ненависть. Более удачная деятельность испан-
ской и португальской церкви складывалась в тиши монастырей или в миссионерст-
ве . Иезуиты растут, тогда как традиционные ордены: августинцы, доминиканцы,
францисканцы — исчерпывают себя. С 1600 по 1750 год наблюдается самый большой
исход миссионерского духовенства с Пиренейского полуострова. Они создают ибе-
рийскую Америку, в будущем католическую. На Дальнем Востоке их постепенно за-
мещают растущие численно итальянские и французские миссионеры. С французской
стороны среди самых выдающихся — отец Александр де Роде (род. в Авиньоне в
1597 году), создатель куок-нгу, алфавитной транскрипции вьетнамского языка,
отец Ги Ташар, во второй половине века прославившийся своим «Донесением из
Сиама», где он пребывал с 1686 по 1689 год. Все это доказательство того, что
французский католицизм в XVII веке был охвачен миссионерским духом. Возможно,
это был самый позитивный из плодов католической реформации.
Католическая реформация в XVII веке прошлась главным образом по Франции и
средней Испании и от Швейцарии до Нидерландов, захватив попутно рейнскую Гер-
манию. Эти страны были затронуты в последнюю очередь и поначалу лишь
вскользь. Тем не менее, именно здесь Европа XVII века пережила свой самый
оригинальный и самый плодотворный религиозный опыт.
Отставание католической Франции от Италии и Испании бросается в глаза в
конце XVI века по окончании религиозных войн. Но это и естественно: все, кто
хотел жить активной и глубокой христианской жизнью в странах французского
языка, испытали соблазн протестантской реформации. В 1590 году интеллектуаль-
ная элита Франции была протестантской. Лучшая часть черного духовенства пере-
шла в реформацию, где составила часть кадров высших проповедников Слова Бо-
жия. Наспех пополненное черное духовенство оказалось посредственным, белого
духовенства было недостаточно. В некоторых западных приходах не хватало свя-
щенников, епископат, назначенный в своих интересах благодаря конкордату 1516

года, в большинстве своем состоял из политиков-аристократов, не имевших ду-
ховных амбиций: от кардинала де Гиза до Леонора д'Этампа, от кардинала де Ла-
Валетт до Анри де Сурди. Один лишь кардинал дю Перрон, обращенный протестант,
был чуть больше чем эрудит и чистый ученый. Что касается мирян, предоставлен-
ных без пастыря практике суеверий, то потерянным казалось многое, вплоть до
священного смысла.
В эти большие церковные каникулы по Европе прокатилась колоссальная волна
сатанизма с 1570 по 1630 род. Она началась на севере, в протестантских Дании
и Шотландии, достигла Рейна, а затем Франции. Из наиболее значительных —
грандиозные скандалы в Лабурде (страна басков) в 1609-1610 годах. Примитивная
магия, возврат к язычеству, идущий от заброшенности деревни христианством,
занятым внутренними спорами. Когда протестантская и католическая церкви снова
вспомнили о простом народе, примитивная магия и анимизм неизбежно преврати-
лись в антихристианство, в сношение с Сатаной. Вот почему волна сатанизма
медленно, с 1570 по 1630 год, продвигается с севера на юг. Репрессии повсеме-
стно были суровыми. С 1570 по 1630 год в Европе полыхало 30-50 тыс. костров.
Количество всех сожженных до и после того еретиков было ничтожно в сравнении
с этим гигантским холокостом малых сих, заблудших на фатальном пути сделки с
дьяволом.
При всех своих благих намерениях епископы были бессильны управлять недале-
ким низшим духовенством. Простого взгляда на карту диоцезов Франции достаточ-
но, чтобы увидеть трудности, вызванные шокирующим неравенством. Карикатурный
Дольский диоцез, состоящий из десятка анклавов, разбросанных по Бретани и
Нормандии, чудовищно растянутые центральные и восточные диоцезы, крошечные,
на итальянский манер, диоцезы юга.
Внеитальянская и внеиберийская католическая реформация проходит в три эта-
па: восстановление черного духовенства, что соответствует мистической фазе;
формирование крепкого белого духовенства вокруг обновленного епископата, что
сопровождается интенсивной догматической рефлексией; проникновение вглубь на
простонародной стадии, которая продолжается вплоть до начала XVIII столетия,
а на западе Франции — без перерыва почти до самого кануна Революции, благода-
ря деятельности эдистов138 и монфортенов, специализирующихся на евангелизации
деревни.
Монастырская реформа развернулась в начале XVII века. Произошло взаимонало-
жение двух движений: имплантации реформированных итальянских и испанских ор-
денов и обновления наиболее аскетичных традиционных орденов.
Среди старых орденов — картезианцы, фельяны, цистерцианцы, к которым при-
надлежало молодое аббатство Пор-Рояль, реформированное в 1609 году. Во главе
новых орденов встали воинственные капуцины, прибывшие из Италии в 1573 году,
«Общество Иисуса», окончательно возвращенное обратно в 1603 году после его
недоказанной причастности к делу о тираноубийстве 1594 года (попытка убийства
Генриха IV Жаном Шателем 27 декабря 1594 года и поспешные обвинения, выдвину-
тые против иезуитов Парижским парламентом).
Но самое оригинальное усилие касалось женского направления, что говорит
достаточно ясно о преимущественно мистическом характере первоначальных дейст-
вий. Здесь особенно показательна крупная фигура из высшей парижской чиновной
буржуазии — мадам Акари. Женское монашество, мало распространенное в Средние
века, стало одной из феминистских побед XVI века в Испании и XVII века во
Франции. В конце XVII века по численности оно составляло около 60 % по отно-
шению к мужскому монашеству. Сдвиг пришелся на начало XVII века. Урсулинки,
учрежденные в 1596 году, насчитывали в 1610-м три сотни домов, занимающихся
женским образованием, — еще один, обойденный вниманием аспект возвышения по-
Эдисты — последователи святого Жана Эда. — Примеч. науч. ред.

ложения женщины — дочери Богоматери, монахини Лотарингской Богоматери, дочери
Креста, Магдалины, Провидения. И особенно удивительным было учреждение испан-
ского ордена кармелиток в Париже в 1604 году — поистине ловкий прием в то-
гдашней послевоенной атмосфере. Мадам Акари и Берюлю понадобилось два года,
чтобы добиться такого результата. Восемь монастырей в 1610 году, сорок — в
1630-м. Все французское высшее общество с 1604 по 1635-1640 годы встало на
путь ордена Кармелиток. Жизнь святой Терезы, переведенная на французский в
1601 году («Библия для святош», — ворчал Пьер де Л'Этуаль), легла в основу
этой спекуляции, до тех пор чисто средиземноморской. Барб Акари, Жанна де
Шанталь, Маргарита д'Арбуз — вот выдающиеся личности этого женского мистиче-
ского течения.
Идеологами были святой Франциск Сальский и Пьер де Берюль. Трудно переоце-
нить , насколько движение, которое столь резко противопоставило себя протес-
тантской реформации (святой Франциск Сальский, епископ Женевский in partibus;
Пьер де Берюль, человек, провозгласивший в отношении ЛаРошели: Delenda
est139), обязано протестантской, точнее, кальвинистской реформации, благодаря
простому контакту, аналогичному или противоположному течению. «Наставления о
благочестивой жизни» (1608) при разнице средств содержат то же, что у Кальви-
на, требование качественной религиозной жизни, распространенное на все хри-
стианское население; в «Трактате о божественной любви» 1616 года происходит
аналогичный переворот в главной перспективе: не спасение, но слаба Божия как
цель религиозной жизни, радостное приятие проклятия, если такова воля Прови-
дения .
Пьер де Берюль (1575-1629) первый сформулировал суть католической реформы
французского образца, решительно поставленной на путь теоцентризма святым
Франциском Сальским. «Бытие ради Бога» вместо Gott mit uns, «с нами Бог»,
всех времен. Берюль, несомненно, наряду с Кальвином, из всех теологов церков-
ной реформации XVI-XVII веков был наиболее настойчивым в ниспровержении ос-
новного порядка. Аббат Бремо, делавший вид, что не знает Кальвина, видел это,
и мы обязаны ему публикацией любопытного текста Берюля: доказывая, что Бог
есть единственная цель человека и единственная забота религиозной жизни, он
взывал: «Один из величайших умов сего столетия, — на полях приписка: ллНиколай
Коперник", — пожелал утверждать, что Солнце, а не Земля находится в центре
мира, что оно неподвижно и Земля пропорционально его круглой форме движется
вокруг Солнца. Сие новое мнение, мало усвоенное наукой о светилах, является
полезным и должно быть воспринято наукой о Спасении». Мысль проницательная и
не искажающая Коперника, гелиоцентризм которого был главным образом теологи-
ческого свойства. Пьер де Берюль, католический теолог воплощенного Слова
(многие его страницы заставляют вспомнить о Лютере), был учредителем во Фран-
ции в 1601 году ордена ораторианцев. Эта молитвенная ассоциация светских пас-
тырей в 1626 году насчитывала 50 домов. Ни одно нововведение, похоже, не было
столь плодотворно. Все мыслящее население Франции XVII века тяготело к ордену
ораторианцев. Мальбранш (1638-1715), разумеется, наиболее крупная, наиболее
выдающаяся фигура христианского картезианства, но стоит отдать должное всем
тем замечательным второстепенным личностям августинианской теологии и науки,
которые были опорой ордена ораторианцев: от Луи Томассена (1619-1695), родив-
шегося в семье чиновника в Экс-ан-Провансе и пришедшего в орден в 20 лет (и
навсегда) в Марселе учащимся коллежа, до отца Бернара Лами, родившегося в
Мансе в июне 1640 года, ораторианца с 1658 года, умершего в Руане 29 января
1715 года, корреспондента и помощника великого Мальбранша. С этой французской
школой, отмеченной Берюлем, связаны многие значительные личности: герой мило-
Слова знаменитой формулы Катона Старшего: «Carthago delenda est» («Карфаген дол-
жен быть разрушен»). — Примеч. науч. ред.

сердия святой Венсан де Поль, которому XVII век обязан коренным изменением
позиции по отношению к детям греха, Шарль де Кондран, преемник Берюля во гла-
ве ораторианцев, М. Олье, человек от Сен-Сюльпис и первых семинарий, и даже,
быть может, несмотря на долгий путь, который закончится отходом от истоков,
святой Жан Эд (1607-1680), вдохновитель систематической евангелизации дерев-
ни.
Чтобы оценить пройденный путь, надо, вслед за Жаном Орсибалем, исходить из
духовных доктрин рубежа XVI-XVII веков. Преподобный отец Гарасс, иезуит, ве-
ликий человек 10—20-х годов XVII столетия, стал карикатурой на это несчастли-
вое время. Апологет непрестанной борьбы против заблудших агностиков, не имев-
ший масштабности Нодена, Ги Патена, Ламота Ле Вайе, но обладавший резкостью
Гассенди, сей мнимовеликий человек в эпоху Декарта заплутал на безысходных
путях вульгарного материалистического атомизма, прикрытого, возможно, искрен-
ним фидеизмом. Гаррас стал недалеким противником еще более ретроградного аг-
ностицизма, агностицизма тех свободомыслящих, которые были ожесточены скорее
против Коперника, чем против Бога. Борясь против народных суеверий, Гарасс
дошел, в конечном счете, до религии иссушенной, опирающейся на вульгарный ра-
ционализм самого неповоротливого здравого смысла: далекий и отсутствующий
Творец, к которому обращаются с прошениями, именуемыми молитвами. Отношения
верующего с Богом — выражение принадлежит сему незадачливому пастырю — исчер-
пываются отношениями двух купцов. За входной билет на Небеси, которые Богу
непросто заполнить, положен некий минимум странных услуг, приводимый разумным
расчетом к наиболее оптимальному.
Популярный проповедник Гарасс «долгое время довольствовался составлением
буффонадно-ядовитых памфлетов против кальвинистов и галликан». Из этой высоко
духовной жилы вышли «Elixir Calvinisticon» (1615) против Исаака Казобона, ко-
торый умер незадолго до этого, «Реформированный Рабле», ответ на «Призвание
пастырей» Пьера дю Мулена 1619 года, «Horoscopus Anticotonis» (1613), «Пир
мудрецов» (1617), «Изыскания изысканий других трудов мадам Этьенн Пакье»140
(1622) . Вдохновленный столь легкими победами, великий человек опубликовал в
1623 году «Забавное учение добрых умов нашего времени», претендовавшее на
окончательное уничтожение атеизма. Кратковременный успех и осуждение поэта
Теофиля. Воистину великий труд — первая часть «Теологической суммы главных
истин христианской религии», октябрь — ноябрь 1625 года. Цель читается в за-
главии : заменить собой решительно устаревшего святого Фому Аквинского. Гарасс
не только бессознательно исповедует положения, оплаченные смертью на костре
не одним несчастным, но без колебаний коварно атакует реформаторский труд,
предпринятый школой Берюля.
Один из друзей Берюля, самый крупный августинианский католический теолог
XVII века, Жан Дювержье де Оранн, аббат де Сен-Сиран, должен был решительно
положить конец карьере опасного безумца. Экзекуцией стала толстая книга «Сум-
ма главных ошибок и лживых выдумок, содержащихся в ллТеологической сумме" отца
Гарасса» (1626). Несколько юридических капканов, призванных помешать ее пуб-
ликации, оказались бесполезными. Гарасс рухнул опозоренный и осмеянный. «Об-
щество Иисуса» чуть позднее само осознало совершенную ошибку и пресекло до-
садную деятельность злосчастного полемиста.
В 1626 году французская католическая реформация была вынуждена стать поле-
мичной. Заодно она нашла одну из излюбленных тем для широкой образованной
публики. Она еще дважды с равным успехом возобновляла попытку публикации в
1643 году «Моральной теологии иезуитов» Антуана Арно, «Писем к Провинциалу»
Паскаля в 1657 году. В этот момент единый фронт разрушается. Родившийся в
Судя по названию, сочинение связано со знаменитым трудом французского историка
Этьена Пакье (1529-1615) «Изыскания о Франции». — Примеч. науч. ред.

Байоне в 1581 году в семье чиновного буржуа, соученик по Лувенскому и Париж-
скому университету Янсения (1585-1638), в будущем епископа Ипра и автора «Ав-
густина» (1640), самой дискуссионной книги XVII века, учившийся вместе с ним
в Камп-де-Прат, Жан Дювержье де Оранн после смерти Берюля, бесспорно, был са-
мым крупным французским теологом. Ему мы обязаны публикацией 1632 года под
издательским псевдонимом Петр Аврелий хартии французской католической рефор-
мации.
Он повторно поднял и развил ригористически затронутую в «Сумме ошибок отца
Гарасса» тему, но главное, Сен-Сиран извлек практические экклесиологические
последствия из уточненного Тридентским собором в антипротестантской полемике
понятия пресуществления. Если священник есть именно тот, кому в своей непо-
стижимой и спасительной любви Бог дает власть над Собой через слова освяще-
ния, то нет человека превыше его, кроме того, для кого власть претворять суб-
станцию хлеба и вина евхаристии в тело и кровь Христа, а стало быть, Бога
продолжается во власти передавать эту власть, иначе говоря — кроме епископа.
Искреннее и неповерхностное рассуждение о практических последствиях пресуще-
ствления, торжественно подтвержденных Тридентским собором, вело, таким обра-
зом, к превосходству церкви по отношению к власти мирской, а внутри церкви —
к привилегированному положению священников и, на самой вершине, корпуса епи-
скопов, коллективных наследников апостолов и Христа. Первое следствие — воз-
вращение орденов на свое место. Черное духовенство является вспомогательным,
полезным подкреплением лишь при условии строгого подчинения руководящей и от-
ветственной власти, то есть епископам. Это утверждение намечает в католиче-
ской реформации первую ось возможного расслоения, что, в конце концов, не
преминет совершиться. На юге, в Италии и Испании, посредственное белое духо-
венство отдало практическое руководство церковью духовенству черному, много-
численному и прямо подчиненному Риму. Заодно Петр Аврелий дал новые теологи-
ческие основы галликанскому течению и заметное подкрепление древней соборной
теории против эволюции, подтвержденной папской монархией. В XVII столетии
церковь Франции извлечет из этого выгоду: она возьмет на вооружение светский
и галликанский нюанс католической реформации, чтобы затормозить на целый век
централизаторскую эволюцию, намеченную Тридентским собором.
Второе следствие практического порядка (у церкви почти не осталось возмож-
ности дальнейшего движения) — независимость епископата от мирской власти; вы-
ражением независимости стал, прежде всего, отказ подчинять при каких бы то ни
было обстоятельствах высший евангелический порядок интересам государства.
Сен-Сиран дал партии Марийяка новые идеологические основы для неприятия
войны против Испании, для поддержки антифискального сопротивления и для не-
приятия практического «макиавеллизма» Ришелье. Курьезное и парадоксальное
сближение. По семейной традиции Сен-Сиран представлял чиновную буржуазию пар-
тии «добрых французов», партия Марийяка — происпанскую традицию бывших сто-
ронников Лиги. Отныне традиционное отождествление католической реформации с
Испанией теряет свой смысл, по мере того как эстафета переходит к Франции.
Духовный крах части чиновной буржуазии завершается перегруппировкой. Ришелье,
то есть макиавеллистское государство, оказался лицом к лицу с фронтом, объе-
диняющим одно крыло партии сторонников Лиги и партию доброго француза. Эта
коалиция обеспечила французским протестантам (неизбежный противовес) надежную
отсрочку. Но главное, она спровоцирует раскол единого до тех пор фронта като-
лической реформации.
Фундаменталистская сторона этой неоавгустинианской теологии и практических
и немедленных политических последствий: отказ от покаяния. Древняя традиция
церкви делала покаяние, искреннее сожаление об ошибках во имя любви к Богу,
условием прощения. Священник, давая отпущение грехов, лишь удостоверял проще-
ние, обретенное покаянием и верой; условие трудное для обычного грешника. По-

этому развивалась теология более либеральная и более ритуализованная; именуе-
мое покаянием сожаление, обусловленное, прежде всего, страхом, при условии
непременного участия священника может быть достаточным для грешника. Ришелье
в этом споре занял позицию в поддержку радикального исповедничества. Без воз-
можности такого полураскаяния как можно понять проведение христианским вла-
стителем и его министрами макиавеллистской политики? Сен-Сиран, как и все
твердое крыло католической реформации, присоединился к лагерю ярых антииспо-
ведников. В 1638 году Сен-Сиран оказался в Венсенском замке и умер в 1643 го-
ду, немного позднее своего гонителя.
Но, начиная с этого момента, в едином до тех пор фронте католической рефор-
мации начинается раскол. Тем более что в 1640 году как раз вышла толстая кни-
га «Augustinus», посмертный труд ипрского епископа Янсения. За или против
«Августина» в течение полутора столетий выступала и ополчалась лучшая часть
католической церкви. Отныне с умеренным крылом сталкивается крыло радикаль-
ное: многочисленное во Франции, в Бельгии, среди католиков Соединенных про-
винций — повсюду, где католицизм оказался лицом к лицу с церквями, происходя-
щими от реформации протестантской; малочисленное в Италии, еще более малочис-
ленное в Испании, повсюду, где одержала победу первая католическая реформа-
ция, являвшаяся, в сущности, контрреформацией.
Последовательные волны католической реформации могли различаться в относи-
тельно второстепенных моментах: степень требовательности к простым верующим,
относительные позиции епископальной и понтификальной власти, более или менее
крупные практические уступки государству и макиавеллистским потребностям по-
литики — ничего существенного до проявления благодати в этом одолеваемом про-
блемой индивидуального спасения столетии; католический мир имел свой «Дорд-
рехтский синод». Да, из трех великих, стоящих у истоков того, что упрощенно
зовется янсенизмом, Сен-Сиран — самый яркий (1581-1683), Янсен (Янсений)
(1585-1638) — самый глубокий, Антуан Арно (1612-1696) — наиболее плодовитый;
Янсений, конечно, самый значительный, потому что он сразу пошел к самой сути
проблемы. Сен-Сиран был очень влиятельной фигурой в церкви; Антуан Арно, ко-
торый вышел на широкую публику со знаменитым трактатом об «Учащенном причас-
тии» (1643) и «Практической моралью иезуитов», развернул более чем на трех-
стах страницах конкретные последствия морального ригоризма, но Янсений при-
близился к существу: спасение, благодать.
Этот представитель голландского меньшинства, гонимый в молодости за веру
католик, страстно желавший обратить свою страну, перешедшую на сторону про-
тестантской реформации, слишком хорошо знал кальвинистский мир, чтобы не по-
нимать, сколь необратима была в некоторых моментах кальвинистская реформация.
Католицизм, которым он жил и который предлагал, стремился установиться в диа-
лектическом переходе от кальвинистской реформации, теоцентристская революция
божественного суверенитета и всемогущества и преемственность видимой церкви,
«истинной церкви, которая должна продолжать в мире миссию Христа». Янсений,
будучи личностью переходной, из опасений раскола решительно стоял на стороне
папской власти, являясь ультрамонтанистом, далеким от галликанского епископа-
лизма Сен-Сирана и парламентской мантии и от страстного антииезуитства моло-
дого Антуана Арно.
Однако началом янсенизма стал не «Августин», а публикация в Лиссабоне в
1588 году «Согласия» блестящего испанского иезуита Молины. Молина являл собой
силу гуманизма Ренессанса в церкви контрреформации, но и доведенный до край-
ности антипротестантизм навыворот, иначе говоря, вернейший способ дать друго-
му власть над собой. Тогда как традиционная теология ограничивалась утвержде-
нием антиномии божественного всемогущества и свободной воли человека, настаи-
вая то на одном, то на другом, Молина вознамерился разрешить это противоре-
чие . Святой Августин настаивал на всемогуществе благодати, а реформаторы Лю-

тер и Кальвин, святой Фома и Цвингли, следуя тем же путем, избрали свободу
воли. Молина практически упразднил благодать; распределяемая соразмерно уси-
лиям человека и его доброй воле, она уже не является благодатью. Бог1 беспри-
страстен , как фиксирующая магнитная лента. И не более. Две опасности: фор-
мальное противоречие между этими утверждениями, с одной стороны, Библии
(древней традиции), с другой — церкви (новой традиции) и бесполезность в этой
перспективе идеи Воплощения. В конечном счете, Молина в католицизме, как и
Соццини в реформации, дошел до самоотрицания. При одном отличии: Соццини был
отвергнут всеми реформатскими церквями, Молину же католицизм терпел как до-
пустимую крайность. Молину вывел из-под удара твердый предестинаризм профес-
сора из Лувена, Байуса, осужденного Пием V в 1567 году за то, что он ненаро-
ком попал в ловушку позитивного осуждения. Чем объяснить долготерпение Рима в
отношении этого течения нововременного гуманизма? В сущности, позиция Молины
подводит итог мысли большинства членов «Общества Иисуса»; Монтемайор в Сала-
манке (1581), Валенсиа в Ингольштадте (1584), Лессиус и Гамелиус в Лувене в
1586 году, осужденный в 1587 году прославленным университетом, придерживались
аналогичных, разве что более удачно сформулированных взглядов. Кроме того, за
Молину стояла добрая часть испанской церкви, движимая двойным, сходящимся в
одной точке тропизмом: ненавистью к протестантской реформации и возрастающей
ненавистью в отношении иудео-христиан. Все, что в христианстве апеллировало к
Библии, а стало быть, к древнееврейским истокам, было вдвойне подозрительным:
все христианское, в конечном счете, подозревается в иудаизме или протестан-
тизме; языческий гуманизм внушает доверие. Молина принадлежал к ордену, кото-
рый имел достоинство и редкое мужество противостоять латентному антисемитизму
простонародья Пиренейского полуострова, и оказался в не меньшей степени жерт-
вой комплекса pureza141. Тем более что «Общество», несомненно, было более уяз-
вимо . «Согласие» было бессознательным средством умерить неутолимую подозри-
тельность старохристианского комплекса.
То, что объяснимо в весьма специфической атмосфере Пиренейского полуостро-
ва, вполне может шокировать в других местах. Как не вспомнить формальные за-
преты IV века против Пелагия, несчастного оппонента святого Августина? Эта
доктрина, неотделимая от грубого антропоцентризма христианского гуманизма,
обрекла католическую церковь на поражение в точках ее соприкосновения с про-
тестантизмом. Лучше всего это понимали в Лувене, ставшем железным острием ко-
пья католической Европы, нацеленного на Голландию, именно здесь и организова-
лось сопротивление молинизму. Климент VIII позволил Лувенскому университету
убедить себя. В 1605 году все было готово к осуждению «Согласия». В 1607 году
Павел V отказался от издания буллы. Ему претило уличать «Общество Иисуса»,
повсеместно работавшее во благо церкви. Больше всего ему претило травмировать
и оттолкнуть Испанию. Молинианский ультрамодернизм был, таким образом, огра-
ничен и терпим, как предельная и в какой-то степени небезвинная уступка ис-
панскому католицизму, так же как внутри кальвинистских реформатских церквей
стремились своей терпимостью ограничить и, приняв в свое лоно, поставить в
рамки сектантские цвинглианские течения, это неудобное наследие гуманистиче-
ской реформации и даже итальянского Ренессанса. Потенциальный Соццини католи-
цизма, Молина, терпимый папским престолом, был всего лишь его Цвингли. Каждый
уголок христианского мира был обременен собственным Ренессансом. Modus
vivendi 1607 года был не из тех, что нравятся всем. Прежде всего, Лувену,
глубоко потрясенному несоразмерностью кары: просто неудачно сформулированная
Байусом традиционная доктрина Благодати заслужила суровое осуждение. И это
при молчании по поводу скандально еретической формулировки Молины, которая
практически упраздняла краеугольный камень христианской догматики.
141 Здесь — идеи чистоты крови. — Примеч. науч. ред.

То, что было терпимо до Дордрехтского синода, с 1607 по 1619 год, стало не-
терпимым после него. Как можно было в Нидерландах снисходительно смотреть на
общую для раздираемого на куски христианского мира ересь, когда голландская
реформатская церковь только что показала себя столь твердой в остающемся об-
щим для христианской догматики вопросе? Именно это вытекает из мыслей Янсе-
ния. И с точки зрения «границы католицизма», чтобы не остаться в долгу перед
протестантским противником севера, он тщательно подготовил возврат к традици-
онной старой доктрине церкви: весьма толстое досье, имеющее целью добиться от
папы осуждения «Согласия», основанное главным образом на кропотливой компиля-
ции из святого Августина. Янсений умер в 1638 году в 53 года от чумной зара-
зы, досье было опубликовано в Лувене в 1640 году посмертно, прикрытое от всех
канонических разрешений титулом «Августин, или Учение святого Августина о
Благодати». Успех этого толстого латинского тома ин-фолио знаменателен. Три
издания за три года, Лувен — 1640 год, Париж — 1641-й, Руан — 1643-й.
Благодаря схоластическим тонкостям в различии между благодатью достаточной
(достаточной не для того, чтобы спасти, но дабы оправдать осуждение) и благо-
датью действенной (благодатью, которой невозможно сопротивляться, благодатью
всего религиозного опыта, благодатью Библии) Янсению формально удалось не
впасть в западню пресловутого позитивного осуждения. Заодно он восстановил
главное в суверенной свободе Бога — эту предопределенность спасения, без ко-
торой Воплощение перестает быть центральной частью Откровения. В сущности,
учение Янсения о благодати не имело права на оригинальность и не претендовало
на нее. Оно было слегка схематизированным учением святого Августина.
Вокруг «Августина», этой антикварной новинки, как в IV веке или в 20-е годы
XVI века, все упорядочивается и становится явным. Католическая часть христи-
анского мира получила по существенным вопросам свой «дордрехтский синод». От-
ныне у нее были свои гомариане вокруг «Августина» и свои арминиане вокруг
«Общества Иисуса». Но если протестантская Европа в XVII веке была на 90 % го-
марианской (она могла стать арминианской только ценой самоуничтожения), то
католическая Европа была, возможно, на 20 % гомарианской и на 80 % — армини-
анской. Нет сомнений, что либеральные позиции, которые победили принудитель-
ным порядком, в дальнейшем имели разлагающий эффект. Они влекли за собой по-
сле 1680 года возврат к антропоцентризму и христианскому гуманизму. Худшая,
наиболее слабая из позиций, наименее терпимая в ответах на трудные проблемы
позитивного агностицизма, сформировалась слева от Декарта, от мощной рефлек-
сии Спинозы. Между тем гуманистическая и либеральная позиция по центральной
проблеме спасения была опасна не столько в католической перспективе долгого
исторического воплощения, сколько в протестантской перспективе события един-
ственного и центрального. Вот почему католицизм смог пройти через молинист-
ский выбор, не будучи им разрушен, тогда как все реформатские общины, отверг-
шие строгий предестинаризм Кальвина и Дордрехтского синода, вскоре были смяты
и разметаны ветрами истории. Но в ближайшем будущем имело значение только од-
но: глубокая идентичность выбора и забот по обе стороны границы, которая ка-
залась во многих отношениях непреодолимой.
Понадобилась бы не одна книга, чтобы рассказать о дальнейшем. Прежде всего,
об утверждении, особенно во Франции, психологического и эмоционального типа,
глубоко отвечавшего духу столетия. Речь идет о твердом христианстве, исходя-
щем из несокрушимого факта Откровения, которое многого требует от человека и
тешит его гордость, смиряя ее. Эта суровая точка зрения пленила «дворянство
мантии» и чиновную буржуазию, слившихся во Франции на 60-70 %. Августинианст-
во не выливалось в экономическую активность кальвинизма, оно ратовало за ме-
дитативную отстраненность от мира, что абсолютно совпадало с социальной пози-
цией «дворянства мантии» и чиновничества. Оно гораздо лучше старого гуманизма
приспособилось к томистской схоластике, к картезианской философии. Августини-

анское религиозное ощущение сурового Бога, недоступного разуму, не явленного
в ощутимом для мира виде и близкого через благодать и Дух сердцу и разуму из-
бранных , совершенно соответствует космологии, написанной языком математики,
науки о природе мира бесконечного или безграничного, науки Бруно, Декарта,
позднее Борели и Ньютона. Порядок благодати противостоит естественному поряд-
ку, как душа — материи в философии Декарта.
У августинианства был свой оплот. Прежде всего Пор-Рояль, цистерцианское
женское аббатство парижского «дворянства мантии», которое молодая мать Анже-
лика Арно реформировала в 1609 году, начиная со знаменитого «дня закрытой
двери»142. У него была своя элита — малые школы и цвет высшей парижской чинов-
ной буржуазии: Антуан Леметр, Николь, Валлон де Бопюи, тот же Антуан Арно.
Скоро там будет искать убежище Паскаль. Безуань насчитал 69 мэтров. Вскоре
августинианство овладеет значительной частью епископата и цветом монастырской
инфраструктуры; старые опытные ордены, прежде всего бенедиктинцы и премонст-
ранты, порой оказывались охвачены им на 100 %.
«Род» Арно имел воинственную душу и множество врагов, которых он культиви-
ровал с наслаждением; иезуитов в первую очередь. Это был старый политический
выбор, личные проблемы. Арно, родом из Оверни, были из протестантов, обращен-
ных в конце XVI века. Атака Антуана Арно на иезуитов в 1643 году была неспра-
ведливой , ибо немилосердно и неразумно обобщала несколько частных случаев.
Никола Корне, друг «Общества Иисуса», который в Сорбонне был иного мнения,
извлек из книги Янсения пять положений и обманом добился их осуждения в мо-
мент Рюэльского перемирия в разгар Фронды 2 августа 1649 года.
Операция была изобретательной, но не вполне честной. Пять положений не при-
надлежали Янсению. Никто их у него не обнаружил. Янсенисты, в отличие от сво-
их противников, свободно владели, после работ Сен-Сирана и Янсения в Кан-де-
Пра, всеми правилами эрудитской школы, которые будут кодифицированы на стыке
XVII-XVIII веков мэтрами исторической науки, бенедиктинцами из конгрегации
святого Мавра. Грубую ложь утверждающих их подлинность можно разоблачить, оп-
ровергнув какое-либо их наличие в мысли Янсения, доведенной до предела.
Дальнейшая операция была простой. Во-первых, добиться папского осуждения
(1653), что было относительно нетрудно, поскольку положения были сфабрикованы
специально уязвимыми для осуждения, добиться составления «Формуляра» (1655),
подписание которого будет обязательным для всех священников. Это породило це-
лый клубок процедур. Но главное было впереди. Проиграв первую битву, августи-
нианское крыло, ударная группа католической реформации, согласилось в своем
большинстве осудить положения, единственным автором которых называли Никола
Корне, друга «Общества Иисуса». В 1656 году появляются первые «Письма к про-
винциалу», которые объясняют миру, что произошло, — теология предстала перед
высокой образованной публикой на французском языке; таким образом, католиче-
ская реформация встала на пути реформации протестантской.
К тому же именно в 1656 году «Формуляр» становится поистине проверкой на
ортодоксию, если не эквивалентом контрремонстрации, утвержденной Дордрехтским
собором? Под давлением ассамблеи духовенства Франции папа Александр VII отве-
тил буллой от 16 октября 1656 года по сути вопроса, а именно заявив, что пять
положений Никола Корне наличествуют в «Августине» и их следует осудить, как
если бы их дал Янсений. Пассаж абсурдный по существу. Но главное здесь — не
благодать. Критерий «Августина», если угодно, был ответом на Дордрехтский.
Главное для католичества — не замысел Бога относительно человека, но основа
авторитета в церкви. Кто угодно может удостовериться, что папа ошибся и вы-
сказал по ничтожному пункту — содержались ли пять небольших фраз в книге, вы-
Речь идет о сентябрьском дне 1609 года, когда молодая аббатиса Арно, используя
свою власть, потребовала возвращения к строгим правилам ордена. — Примеч. науч. ред.

шедшей в Лувене в 1640 году под именем Янсения, епископа Ипра, — заведомую
ложь. Проблема авторитета папы доводилась тем самым до абсурда, с холодной
суровостью теста на ортодоксию. Убиквизм — критерий тайны Воплощения; пози-
тивное осуждение — критерий Божьего замысла относительно человека; крестное
знамение двумя или тремя пальцами — критерий ценности ритуала, традиции, а
также критерий символики Троицы; тест пяти положений, другое дело, — критерий
относительно тайны церкви. Исходя из великой проблемы спасения, заботившей
все столетие, католическая реформация оказалась подведена к великой проблеме
авторитета в церкви: предел и высший источник власти, одним словом, проблема
магистерия.
Впредь более чем на столетие «Формуляр» отравляет жизнь французской церкви
и значительной части католической церкви даже за пределами Франции. Сколько
драм, неизбежных вопросов совести, подобных казусу великого Мальбранша! Это
станет сожалением всей его жизни, и нет ничего более трогательного, чем отре-
чение от своих слов, которое ему пришлось подписать 15 июля 1673 года, можно
представить, ценой каких страданий: «Сегодня я исповедуюсь в том, что подпи-
сал против Янсения то, в чем отнюдь не был убежден, что кажется мне по мень-
шей мере весьма сомнительным и весьма недостоверным. Заявляю во всеуслышание,
что я подписывал "Формуляр" не с легкостью и не безоговорочно, — "Формуляр" в
конечном счете, потребовался, чтобы прикрыть многочисленные увертки и уклоне-
ния, которые придумывали противники примиренчества и ограничений совести,
чтобы их да было равносильно нет, — особенно в последний раз, а лишь с край-
ним отвращением, из слепого повиновения вышестоящим моим, с оглядкой на дру-
гих и по иным человеческим соображениям, которые перебороли мое отвращение,
что тем самым я подписал из слабости новую формулу, как то было угодно, не
исключая факты, которые она вменяет этому автору, хотя не был убежден в их
истинности. Если я не могу потребовать представить сей акт нотариусу по при-
чине деклараций короля, то желаю, чтобы он рассматривался как главная и самая
важная часть моей последней воли, и с этой целью я составляю и подписываю его
собственноручно, дабы те, кто увидит его, не могли считать мои подписи, стоя-
щие под формулярами, свидетельством моей веры фактам, изложенным против г-на
Янсения, но чтобы, напротив, они рассматривали сие послание как удовлетворе-
ние за оскорбление, которое я нанес памяти великого епископа, своей подписью
вменив ему заблуждение в вере, которое я не считаю, что он проповедовал, что
при этом я ничего не увидел в его книге, озаглавленной "Августин". Молю тех,
в чьи руки попадет сие послание, ради всего святого в вере, поручаю им со-
гласно власти, которую имею над ними, в этом случае, наконец, заклинаю их
всеми возможными способами, если это необходимо, ради защиты и чести г-на Ян-
сения сделать так, чтобы сие свидетельство возымело тот эффект, коего я же-
лаю. Совершено в Париже, улица Лувр, в субботу 15 июля 1683 года, Н. Мальб-
ранш, священник Ораторианского ордена».
«Формуляр» вполне достиг своей цели: отстранить от священнического призва-
ния августинианцев, сломить морально тех, кто покорился бы «Формуляру» против
своей совести. С течением времени такая политика принесла свои плоды, но ка-
кой ценой для церкви!
С 1660 года начинаются придирки, а вскоре и гонения на строптивых. В иных
местах менее упорные подвергались такому же давлению. После долгих сделок ус-
тановился modus vivendi, церковный мир, ознаменованный медалью. Тринадцатого
октября 1668 года Арно был принят королем, а 31 октября Леметр де Саси, зна-
менитый переводчик католического издания Библии на французском языке, вышел
из Бастилии. Modus vivendi продолжался 11 лет, до 1679 года. Потом ситуация
снова ухудшилась, когда король, желая распространить власть на церковь за
счет расширения права регалии (совокупность прав, которые осуществлял король
в некоторых диоцезах по смерти епископа на время, пока его кресло было сво-

бодно), обнаружил на своем пути остатки янсенистскохю епископата. При папе
Иннокентии XI, августинианские симпатии которого были очевидны, конфликт за-
шел очень далеко: в 1682 году «Декларация четырех статей» (которая закрепила
широкую автономию галликанской церкви и ее приверженность примиренческой док-
трине) ; в 1688 году Франция была в двух шагах от схизмы. Преследования фран-
цузских протестантов и отмена Нантского эдикта были залогом, данным как сви-
детельство ортодоксии короля.
Разумеется, янсенистским течением не исчерпывалась вся церковь. По отноше-
нию к «Формуляру», к самому сильному из кризисов 60-х родов до достижения
хрупкого компромисса церковного мира, можно различить пять неравноценных те-
чений .
Первая группа, в сущности, по убеждению одобряла молинистов и ультрамонта-
нистов, довольных таким подтверждением папского магистерия в церкви.
Одна треть, благосклонная по соображениям политического оппортунизма, со-
стояла из недалеких, без определенной идеологии и близких ко двору людей.
Третья группа (аббат Леруа и его друзья) под влиянием Баркоса, племянника
Сен-Сирана, «хотела бы одновременно тотального подчинения и абсолютного отка-
за подписать "Формуляр", который обязывал к персональной лжи.». Но Баркос де-
лал различие между церковниками, которые были обязаны отказаться, а стало
быть, добровольно устраниться от всех постов в церкви (позиция, которая укла-
дывалась в направление желаний молинистов, инициаторов «Формуляра»), и мона-
хинями, право на суждение которых он отрицал: «они обязаны подчиниться и из
повиновения подписать текст, предложенный их вышестоящими, какой бы он ни
был, — позиция парадоксальная, поскольку среди женщин было больше сопротивле-
ния , чем среди мужчин. — И те и другие, уклоняясь либо подчиняясь, видели
растерзанную истину и стенали, но отказывались действовать ради нее в миру и
в церкви». Позиция в духе Баркоса была наиболее типичной для янсенистского
менталитета: она прекрасно позволяет отметить фундаментальное отличие, разде-
ляющее янсенистов и кальвинистов, несмотря на их глубокое сходство по пробле-
ме спасения.
Четвертую группу составляет большинство партии янсенистов. Фактически это
«третья партия» во главе с Антуаном Арно и Николем. «Она стремилась добиться
от Рима и двора наилучшего возможного компромисса между покорностью и защитой
истины». Компромиссная формула вращалась вокруг различия между фактом и пра-
вом. Партия «стремилась включиться в церковь и в мир через человеческий под-
виг» . Она стремилась обратить епископов, но оказалась на общих позициях с
Баркосом, по крайней мере, с его антифеминистским отказом признать за монахи-
нями право суждения. Партия Арно, епископальный янсенизм XVII века, принадле-
жит, впрочем, к великой, некогда единой партии католической реформации. К
концу XVII века она приходит в упадок и постепенно уступает место пятой груп-
пе, несущей обещание радикально отличного янсенизма, янсенизма XVIII века,
столь же негативного и деструктивного, сколь позитивным и конструктивным был
в целом первый.
Пятая группа, которую Люсьен Гольдман определяет как «внутримирской экстре-
мизм», с 1661 года представляла собой то, чем будет янсенизм XVII века после
1713 года. В XVII веке два крупных имени — Леруа и Жаклин Паскаль. Эта группа
была враждебна всякому компромиссу с истиной: «Она считала, что всякий хри-
стианин обязан судить и действовать во имя истины по максимуму, как в церкви,
так и в миру: по максимуму, то есть, имплицитно или эксплицитно, он сражается
ради разгрома в миру и схизмы в церкви», другими словами, янсенисты-
экстремисты, как вся августинианская католическая реформация, оказывают дове-
рие только Богу ради эсхатологического триумфа Его дела и пришествия царствия
Его.
Жорж Наме прекрасно видел наметившееся с 60-х годов колебание, экстремизм в

духе Баркоса, группа, где обрела рождение янсенистская идеология, — внутри-
мирской экстремизм, диффузионная группа, начальная стадия янсенизма XVIII ве-
ка.
Трансформированное в янсенизм августинианство, установив критерием ортодок-
сии второй «Формуляр», фактически совершило поворот на своих позициях. От
благодати, центральной проблемы XVII века, оно решительно сместилось, начиная
с буллы «Unigenitus» (1713), к относительно второстепенной проблеме верховно-
го магистерия в церкви. Янсенизм XVIII века в соединении с Фрондой ришерист-
ского низшего духовенства143 стал элементом, ослабляющим сопротивление христи-
анской Европы. Но булла «Unigenitus» датируется 1713 годом. Она появилась по-
сле великого кризиса европейского сознания. Впрочем, янсенизм был лишь одним
аспектом великой религиозной смуты XVII века.
Пьер Паскаль в великолепной работе, которую он в свое время посвятил Авва-
куму и началу раскола, указывает на все, что сближает янсенистов и раскольни-
ков. Раскол — это одновременно и немного больше, и немного меньше. Как янсе-
низм не исчерпывает собой весь католицизм XVII века, так и раскол не исчерпы-
вает все православие. Но тот и другой раскрывают мир на перепутье основ.
* * *
Религиозная история христианской Европы не останавливается на границах раз-
деленного, но солидарного Запада. Оставалась Русская православная церковь —
12 млн. душ с перспективой быстрого роста. В XVII веке Россия лучше всего
вписывается в Европу своей религиозной историей. Весь материал для этого пре-
доставил Пьер Паскаль.
Прежде чем отыскивать элементы глубокой идентичности, следует, быть может,
напомнить о некоторых особенностях. Рожденная последней из великих автоке-
фальных церквей восточной части христианского мира была самой многочисленной.
По численности православные церкви составляли массу, сравнимую с церквями ре-
формации. Из 18-20 млн. душ в XVII веке русское православие объединяло около
двух третей. Оставшаяся треть, так же как и лучшая часть монофизитской ереси,
оказалась под властью мусульманского государства. Долгое время колониальный
форпост севера не страдал от медленного распада авторитетных патриархий Иеру-
салима, Александрии, потом Антиохии. Опираясь на Византию, он был приучен,
развивая собственную литургию и религиозную практику согласно своему духу,
получать оттуда общие указания и добиваться оттуда арбитража, умиротворения
распрей. Пятнадцатый век в момент, когда Русское государство начинает оправ-
ляться от долгого черного времени нашествий, мощным ударом лишает русскую
церковь этой покровительственной опоры. Разрыв между русским и греческим пра-
вославием, породивший весь кризис XVII века, связан не столько с падением
Константинополя в 1453 году, сколько с высокомерием злополучного Флорентий-
ского собора 1439 года. Компромисс, рожденный наспех и из страха, по сообра-
жениям главным образом политическим, между Константинопольской церковью и За-
падом, согласованный в метрополии греками, привыкшими решать за свои духовные
колонии севера, привел к разлому, предотвратить который не дал почти немед-
ленный провал компромисса. Русская церковь была потрясена легкостью, с кото-
рой Константинополь уступил, хотя бы частично, по основному для нее пункту о
происхождении Святого Духа. Русская мысль XV века не находилась в состоянии
диалектического перехода; ей представлялась невероятной возможность принять
хотя бы на время эквивалентность традиционной формулы Никейско-Констан-
Ришеристы — последователи французского теолога Эдмона Рише (1559-1631), сторонни-
ка предельного галликанизма, выступавшего с антиримских позиций. — Примеч. науч.
ред.

тинопольского собора: «Святой Дух исходит от Отца через Сына» — более поздней
латинской формуле: «исходит от Отца и Сына». Это главный отправной пункт, без
которого не понять драму конфликта Никон — Аввакум в XVII веке о двуперстном
или троеперстном крестном знамении. Фактически политические соображения,
толкнувшие Константинополь на последние уступки, толкали и Россию, находящую-
ся в сложных отношениях с латинской Польшей на западе, на путь непримиримо-
сти. Серьезный факт: Константинополь испытал во Флоренции непоправимое паде-
ние престижа. Москва, отныне новый Иерусалим (после следующих друг за другом
падения Иерусалима, отступничества Рима и Константинополя, повлекшего спра-
ведливое воздаяние), рассматривала себя как единственного хранителя истинной
веры. Представление, глубоко укоренившееся в простом народе, побудительный
комплекс раскола. После всех тягот Смутного времени, приписываемых наивно в
народном представлении польскому врагу, этот комплекс еще усилился.
Состояние Русской церкви после смуты напоминало состояние западной церкви в
середине XV века и даже, быть может, в X веке, ибо России всегда не хватало
григорианской реформы, которая обеспечила бы церкви относительную независи-
мость от сеньориальной власти.
В начале XVII века комплекс превосходства русского православия может пока-
заться малообоснованным. Грубое и необразованное белое духовенство, погрязшее
в корысти и распутстве черное, епископат на одно лицо с черным духовенством,
из которого он и рекрутировался. Дух русской веры проявлял себя через иконы и
литургию. Отсюда стремительная эволюция последней, быстро достигшей чудовищ-
ных масштабов. С почти ежедневными церемониями по четыре-пять часов, с чрез-
вычайно строгими постами перенос монашеского стиля на повседневную жизнь до-
ходит в темном народе до суеверия и упадка духа. Требуя слишком много, цер-
ковь не требует более ничего. Русское богослужение в XVII веке проходит в ат-
мосфере невнимания, обставленного множеством непонятных и суеверных жестов,
что напоминает атмосферу фламандских церквей в конце XIV века. Осложняющее
обстоятельство, досадное удлинение ритуала сглаживалось многоголосным речита-
тивом, что делало его совершенно невразумительным не только для слушателей,
что само собой разумеется, но и для самих служителей.
В те времена выделилась элита, первые мысли и поступки которой напоминают
поступки и мысли христианского Запада в конце XV века перед лицом аналогичной
ситуации. Тем более что Россия не была так уж отрезана, как это несколько
преувеличенно принято считать. Сюда регулярно прибывали не только греки, на-
стоящие ученые монахи, а чаще явные плуты, со всей бывшей Византийской импе-
рии, находящейся отныне под полным мусульманским контролем, чтобы найти ре-
сурсы и средства, а также чтобы добиться места, подобно Арсению Греку, злому
ангелу гордого патриарха Никона. В сущности, XVII век был периодом интенсифи-
кации связей. Никогда с XV века они не были столь тесными на этой традицион-
ной оси север — юг. Но Россия все больше и больше сталкивалась с Западом.
Эпоха Петра Великого началась не в одночасье и не на пустом месте. Традицион-
ный Запад, иначе говоря, ненавистные поляки, хозяева Белоруссии и сюзерены
самой крупной части Малороссии, поляки, старые враги, гнусные латиняне. После
1595 года ко всем их преступлениям добавилась униатская церковь, уния, навя-
занная силой русским православным жертвам угнетения в Малороссии и на Украи-
не. Патриарх Филарет (1616-1633), этот благонамеренный боярин, отец царя,
«счастливо сочетающий, — пишет Пьер Паскаль, — своеобразную диархию здраво-
мыслящего и властного понтифика и монарха, его сына, кроткого и податливого»,
питал к латинской ереси жгучую ненависть. «После долгих восьми лет страданий
в Польше Филарет вынес из плена крайнюю ненависть к католицизму, подозритель-
ность ко всему, что могло бы принести в Московию латинское влияние. Благодаря
ему злопамятность, созданная или оживленная Смутным временем, закрепится в
актах, которые впоследствии будет трудно аннулировать, не шокируя обществен-

ное мнение». Например, новое решение перекрещивать католиков, обращенных в
православие. Лучше, «чтобы исключить всякое подозрение в латинском влиянии в
Требниках 1602 и 1616 годов, изъять раздел, который позволял в случае болезни
погрузить младенца в купель по шею и правой рукой троекратно окропить ему го-
лову водой из купели: получившие подобное лжекрещение должны были перекрещи-
ваться окунанием». Преувеличенная забота о ритуале, сакрализованное значение
жеста. Ненависть к полякам содействовала укреплению этого основного момента в
православной вере.
И все-таки совершалась большая работа по упорядочению и углублению в запад-
ных и южных частях России, подчиненных Польше, внутри униатской церкви или
неприсоединенной православной церкви. «Если набожные московиты питали подоз-
рение относительно православия русских, подчиненных польской власти, те между
тем не могли не впасть в соблазн научного и литературного блеска западных и
южных братств. У них, ведущих борьбу против униатов, раньше была воссоздана
православная теология, открыты школы, раньше распространились типографии,
публиковавшие более или менее оригинальные труды. Во всем этом, несомненно,
угадывалось латинское влияние, но в эпоху, когда слишком ощутимо было то, че-
го не хватало великорусской церкви, следовало склониться перед таким превос-
ходством . Поэтому образованные люди с Запада и их книги принимались охотно.
Их принимали, не исключая критику, используя их все». Так появились проповеди
святого Иоанна Златоуста о посланиях апостола Павла и Деяниях апостолов, оба
ин-фолио, в 1623-1624 годах, отпечатанные в Киевской лавре в 1626 году, ком-
ментированный Апокалипсис, катехизис Лаврентия Цыгана ин-фолио в 395 листов.
Список был бы слишком длинным, если перечислять книги из Киева, которые при-
нес в Московию ветер обогащенного, несколько более гибкого и латинизированно-
го православия.
Но Россия встретилась не только с католическим Западом. Со Швецией на севе-
ре, с самым бесспорным протестантским миром, скандинавским епископальным лю-
теранством, с кальвинистским миром через английских купцов в Архангельске,
рационалистским бастионом раковских социниан.
«Филарет пресекал ересь, когда она проявляла себя. Но, систематически изго-
няя католическое влияние вплоть до возможных его истоков, он никогда не при-
нимал радикальных мер против протестантского влияния».
Ради сдерживания Польши приходилось церемониться со Швецией. Но так уж ли
это удивительно? Между православием и северным лютеранством было даже больше
сродства, чем считал Пьер Паскаль. Главную опасность, очевидно, представлял
раковский очаг. Социнианский рационализм, подготовленный в Западной Польше
рационализмом томистским, присутствием общин ашкенази, несмотря на отдельные
случаи, все-таки почти не имел шансов укорениться в Южной России.
Изначально две тенденции: одна более внимательная к интеллектуальному ас-
пекту, другая — более аскетическая, более озабоченная практическим действием,
как на уровне вещей, так и на уровне повседневных людских забот.
Типография с почти полуторавековым отставанием проникает в Московию в пер-
вые десятилетия XVII столетия. А вместе с нею и все проблемы христианского
Запада кануна Реформации, когда пробил час гуманизма. Все эти проблемы умно-
жались глубокой двухвековой изоляцией русской культуры от греческого первоис-
точника, неточностью и неустойчивостью прекрасного языка, живописного, разу-
меется, но еще мало соответствующего суровым требованиям точности, навязанной
техникой печати, языка, еще мало приспособленного к письменной форме, языка
народа, переживающего самый разгар перемен, языка в состоянии тотальной эво-
люции. Какая литургическая изобретательность с начала XV века по начало XVII
века, сколько вариантов, какое вербальное богатство, но какая опасность эво-
люции столь же беспорядочной, сколь и плохо контролируемой. В 10-е годы XVII
века во время долгого патриаршества Филарета было предпринято значительное

усилие по исправлению, усилие, которое завершилось провалом тех, кто его про-
водил .
Во главе этого усилия оказался человек замечательный по своему уму и набож-
ности, архимандрит Троице-Сергиева монастыря, что в семидесяти километрах к
северу от Москвы, Дионисий из Зобрино. Родившийся в Ржеве, в верховьях Волги,
этот сын зажиточного крестьянина, ушедший в монастырь после смерти жены и
двоих сыновей, прослуживший шесть лет священником в селе неподалеку от Ржева,
«был первым из тех деревенских пастырей, которые сыграют столь важную роль в
XVII веке». Таким образом, движение шло из более благодатных глубин древней
Русской земли.
Борясь против пьянства, распутства и насилия, стремясь дать русской церкви
книги, достойные более образованного века, Дионисий обнаружил в Троицкой биб-
лиотеке невостребованные там в течение 75 лет «рукописи Максима Грека, учено-
го монаха с Афона, который был призван для перевода комментированного Псалты-
ря, фальсифицированного тремя жидовствующими еретиками, получил затем поруче-
ние ревизовать Триодь, гомилиарное Евангелие, Молитвенник, Четьи Минеи, Апо-
стола и был обвинен в дискредитации русских святых, чествовавшихся согласно
древним книгам, осужден как еретик, заточен, подвергнут пытке и, в конце кон-
цов, умер в Троице 21 января 1556 года». Дионисий вознамерился продолжить его
труды. Дело необходимое, быть может, но и опасное, равно как и труд всех пе-
реписчиков : восстановить связь с греческой традицией и заодно преодолеть сте-
ну ненависти и предрассудков.
В работе Дионисия и его небольшого окружения поражает их усердие, грамот-
ность , скромность и серьезность. Какой контраст с деятельностью Никона и Ар-
сения Грека тридцать лет спустя! Дионисий и Филаретовы переписчики взялись за
«Требник», чтобы переработать издание 1602 года, усеченное и очень неточное.
Интересно, предвидели ли создатели издания 1602 года тот дополнительный са-
кральный характер, который придаст типография их собственным ошибкам? Требо-
валось много мужества, чтобы менять написанное и столь мучительно дешифруемое
людьми, которые входили еще на ощупь в новый и священный мир книги. «Перепис-
чики сопоставили издание 1602 года с более чем двадцатью старославянскими ма-
нускриптами, иной раз 150—200-летней давности, среди которых точная копия
знаменитого "Требника", переведенного с греческого в 1397 году митрополитом
Киприаном». Издание 1618 года включало поправки и изменения.
Наиболее важное дело, стоившее Дионисию жизни и возвестившее уже всю жесто-
кость столкновения середины века между Никоном и ревнителями старой веры, —
это формула водосвятия для кануна дня Богоявления, одного из трех основных
праздников православной церкви, наиболее глубоко укорененных в сердце русско-
го народа. Издание 1602 года, помнится, включало формулу: «В сей день, Госпо-
ди , освяти воду сию Твоим Духом Святым и огнем». Слова «и огнем» были явной
интерполяцией XVI века, проследить генезис которой и восстановить историю
можно было без особого труда.
Логика и греческая теологическая ученость переписчиков могли дать себе волю
в дебрях великорусского литургического воображения. Как всегда в православном
богослужении, чарующая «тайна Троицы». Переписчики отметили, что некоторые
молитвы, обращенные к одной из ипостасей Троицы, заканчиваются славословием,
касающимся всех троих: «Слава Тебе, Отцу, и Сыну, и Святому Духу». Простое
изменение плана на уровне финального заклинания, не вызывающее никаких труд-
ностей ни для общей мысли, ни для мысли неискушенной. Другое дело мудрые и
знающие. «Савеллианская ересь, смешивающая ипостаси», — воскликнул ученый
хор. Напишут же: «Слава Тебе, с Твоим пресвятым, благим и животворящим Святым
Духом». Истинно нагромождение ляпсусов. С византийской точки зрения, «прости-
тельные, на первый взгляд, ошибки», проникнутые простой и чистосердечной
спонтанностью, «подвергали православие опасности»: они проталкивали либо «ма-

нихейство, отделяющее Сына от Бога и Сына от Марии», либо «арианскую ересь» с
ее «тремя сущностями Святой Троицы», либо «соединение и совмещение двух при-
род во Христе», или же «ересь Пирры, Сергия и Павла, преданную анафеме Шестым
вселенским собором при Константине Бородатом, иначе говоря, монофелизм».
Здесь угадывается грамматист, каковым был Арсений Глухой, богослов, каковым
был Наседка, литургист, каковым был архимандрит Дионисий. Но манией все по-
дозревать, многочисленными поправками, упреками не столько живым, сколько
мертвым глубоко травмировалась восприимчивость русского народа, который неко-
гда спонтанно и наивно выразил свою мольбу к Богу, Христу, Отцу и Святому Ду-
ху, которых он любил столь глубоко, столь просто с бессознательно евангель-
ским духом.
Дионисий добился созыва собора русской церкви 4 июля 1618 года; вопль него-
дования был общим, гнев глухих глубок, «ассамблея отразила среднее мнение
русской церкви: оно считало безрассудным по соображениям логики и буквальной
критики касаться большого числа текстов уже освященных и традицией и книгопе-
чатанием. В защиту старых обычаев поднялись импровизированные богословы, в
свою очередь обнаружившие объяснения и глубокое значение в инстинктивных жес-
тах недавнего национального прошлого. «Святым Духом и Огнем», — гласил старый
требник, но разве не сказано в Евангелии от Луки (Лук. 3:16): «Он сам будет
крестить вас в Святом Духе и огне»? В 1618 году дух раскола победил. Осужден-
ный Дионисий был подвергнут отвратительной пытке «гладом, жаждой и дымом,
предан на побои и поношение». Потребуется личное вмешательство Иерусалимского
патриарха Феофана в 1619 году, чтобы положить конец его страданиям и мукам
его учеников.
В 1618 году имел место «конфликт между разумом и традицией, между концепци-
ей интеллектуалов, останавливающей русскую церковь на некоторой стадии или
возвращающей ее, в конечном счете, к некоему достоверно чистому источнику, к
грекам, и общим чувством верующих, что русская церковь, напротив, имела право
развиваться, обогащаться и адаптировать свои книги к жизни». Это был бунт
традиции против ученой реформации сверху на английский манер, но с меньшим
тактом и меньшей согласованностью внутри.
Предостерегающий инцидент 1618 года не остановил ход событий. Реформация
была начата, был восстановлен единый фронт, в большей степени направленный, в
сущности, на аскетизм, на глубокое моральное подчинение народа. Это напомина-
ло французскую католическую реформацию 1660-1690 годов. Такие люди, как Неро-
нов, как Аввакум (1620-1682), смиренный пастырь, сын попа, вели в деревнях с
их угнетенными мужиками борьбу против наглости бояр и представителей царя,
борьбу, которую на более высоком уровне вели Стефаний, духовник царя Алексея,
Ртищев и Никон, епископ Новгородский. Так называемые «Ревнители Благочестия»
руководили церковью.
Задача, стоящая перед ними, была громадной. Избрание Никона в 1652 году
патриархом Московским поначалу выглядело как знак победы единого фронта, ко-
торая будет разрывать русское православие в течение двух с половиной веков.
Чрезмерно спесивый, невероятно поддающийся влиянию Никон стал игрушкой в ру-
ках греков. То, что Дионисий и первые переписчики пытались сделать умеренно и
осторожно, Никон и вторые переписчики проводят свирепо, скоропалительно,
ожесточенно и недоброжелательно. Перемены ради перемен. Московская Русь в
XVII веке страдала комплексом, который раскрылся в двух аспектах. Презрение и
страстное восхищение по отношению к иноземцам. Никон предвосхищал Петра Вели-
кого . С тем лишь отличием, что иноземцем, которому он грубо подражал, был
презираемый грек, а не молодые обаятельные силы Нового Запада. Шок был тем
неизбежней и тем непримиримей, что во главе сопротивления и традиции на сей
раз оказалось ядро некогда единого фронта реформации, аскетические герои кре-
стьянского духовенства, среди которых самой прекрасной и самой благородной

фигурой был Аввакум.
Спеша изменить сразу все, Никон и Арсений Грек забыли об элементарной пре-
досторожности. Тем более что русская традиция уже по определению подозритель-
на; за недостатком хороших рукописей весьма часто довольствовались более по-
средственными венецианскими изданиями греко-православной диаспоры.
Между 1654 и 1656 годами русская церковь внешне сильно изменилась. Просто-
народье перестало в чем-либо разбираться, а образованные были ошеломлены лег-
костью, с которой было принято столько решений. «С середины 1656 года облик
русской церкви очевидно круто переменился. Удар следовал за ударом, в какие-
то два года подверглись посягательству такие основные, видимые, повседневные
религиозные элементы, как крестное знамение, "Верую", имя Иисуса (присоедине-
ние дополнительной "и")», рисунок фигуры на просфорах (латинский вместо вось-
миконечного крест), церемониал обедни; сокрушались амвоны, запрещались столь
грациозные и столь любимые пирамидальные крыши над алтарями. Меняли форму и
облачение престола, вводили более или менее обманным путем новое богословское
мнение о природе Богоматери, о религии латинян (прекратилось перекрещивание:
переоценка, ударившая по национальному чувству русских), о ценности даров во
время службы. Даже сегодня в любой стране, где верующие привыкли проводить
необходимое различие между ритуалом и догмой, подобная лавина реформ вызвала
бы беспокойство и скандал».
Конфликт 1653-го, разрыв 1656-го, подтверждение схизмы в 1666 году. Раскол
народился. «Раскол» — термин уничижительный, подхваченный, как трофей, старо-
верами. Староверие претендовало почти на все духовное достояние России.
Итак, превращение курьезное, но логичное: бунты во имя церкви, традиции,
преемственности, лишенные церкви, не способные ничего восстановить, породят
радикалов индивидуального протеста. С одной стороны, государственная религия,
частично лишенная своей души, с другой — анархический протест «юродивых во
Христе». Суперъянсенизм в том, что касается аскетизма и отказа от мира.
За всеми сопротивлениями новациям против Петра I, против Екатерины II стоя-
ли приверженцы старой веры. Кровь и слезы.
Русское православие в XVII веке перевернуло вверх дном, по меньшей мере,
два с половиной столетия западной религиозной истории. Таково оно, в общих
чертах созвучное Западу, полностью сохраняющее свою глубокую оригинальность,
с официальной церковью интеллектуальной реформации, с собственной протестант-
ской традицией; русское православие в меньшей степени, чем церкви Запада, ка-
толические или реформатские, будет способно в XVIII веке предложить христиан-
скую идею, адаптированную к миру, находящемуся в состоянии взрыва.
Глава XV.
Кризис
сознания
Тысяча шестьсот восемьдесят седьмой год, «Начала натуральной философии»,
хартия мира Нового времени. Все началось с точки зрения космологии, все за-
кончилось ею. В бесконечном пространстве евклидовой геометрии появляется про-
странство, которое потеряло свою соразмерность с материей, в котором набожный
Ньютон увидел «Sensorium Dei», («чувствилище Бога»), в котором одна-
единственная математическая формула принимает в расчет все феномены: пропор-
циональность массе, обратная пропорциональность квадрату расстояния. В тече-
ние двух столетий законов всемирного тяготения будет достаточно, чтобы объяс-
нять абсолютно все. «Оно соблюдает приличия». Разумеется, самые ярые механи-
сты, неосхоласты а-ля Фонтенель, идолопоклонники иконоборца Декарта, сожалели
о таком обороте, физике толчка и заполненном мире. Такое пространство было
для них обременительно. Для рационализма, начавшего забывать плодотворное

картезианское заключение в скобки политики и религии, теологическое простран-
ство было помехой. Позднее, будучи меньшими, чем Ньютон, философами, они при-
способятся. Для христиан пустое пространство, останется Sensorium, над кото-
рым властвует и возвышается Бог; для прочих перенесение онтологических атри-
бутов христианского Бога на пространство новой Вселенной осуществится медлен-
но , неощутимо, почти бессознательно. Свидетельство Койре достаточно убеди-
тельно, 1687 год хорошо обозначил конец великих духовных исканий. В 1687 году
на высшем уровне процесс свершился. Дело оставалось за тем, чтобы его распро-
странять и внедрять.
Распространение и внедрение — такова была, в общем, огромная задача двух
поколений, следующих друг за другом во главе мыслящей Европы эпохи «Начал» до
середины XVIII века. В большей степени распространение, нежели внедрение. С
1715 по 1750 год диффузия ограничивалась тонким социальным слоем, смелость
которого по многим моментам соответствовала необычайной робости в отношении
множества других. Диффузия — это уже не вторая классическая Европа, но Европа
революционная, на вещественном уровне, идеологический аккомпанемент великой
экономической трансформации. Эта вторая классическая Европа, которая незамет-
но сместилась от великой смуты дорогого Полю Азару кризиса сознания — лучше
было бы сказать кризиса сознаний, — к первым робким проблескам «просвещения»,
просвещения в духе Ватто, еще полного жеманства и маленьких плутоватых дерзо-
стей, заслуживает целой книги, посвященной ей одной. Жертвовать ею, как мы
это делаем сегодня, несправедливо, ибо она потребовала пусть других, но, ко-
нечно, не меньших усилий. В целом же, гораздо больших усилий, но от маленьких
людей, ибо поколение конструкторов Вселенной себя исчерпало. Такую книгу было
бы нетрудно написать, ибо от Мози до Эрара, от Роже до Пруста и Фуко в одной
только Франции можно найти великолепное собрание взаимодополняющих работ.
Давно ли была фундаментально обогащена традиционная точка зрения на идеи на-
чала XVIII века, который перестал быть бедным родственником? И справедливо.
Возможно, однажды нам удастся вернуться к этой второй классической Европе. В
данный момент, в качестве заключения, ограничимся схематичным выделением не-
которых ее черт.
• * *
Кризис европейского сознания был прекрасно исследован Полем Азаром. И вот
уже 30 лет спустя мало что можно изменить в книге, которая, помимо своей фор-
мальной ценности, сохраняет силу и достоверность. Огромное усилие, предприня-
тое конструкторами нововременного мира, предполагало, о чем говорилось доста-
точно, заключение в скобки, которое было условием успеха. Успеха, который
превзошел все, что можно вообразить. «Недвижимые звезды — это те же солнца,
каждое из которых освещает свой мир», — писал в начале пятого вечера Фонте-
нель, недалекий популяризатор, в своих «Беседах о множественности миров», ко-
торые вышли в Амстердаме в 1719 году уже пятым изданием. Подобный успех необ-
ходимо влек за собой разрушение породивших его условий. Расхождения между
геометрически-алгебраической Вселенной новой науки и качественно-иерархиче-
скими представлениями социальной и религиозной Вселенных представляются нам
одним из условий трагического выхода за пределы классической эстетики — это
расхождение неизбежно должно было вызвать, в конечном счете, возмущение. На-
чиная с 1690-1700 годов они поставили под сомнение, в плане идейном, сослов-
ное общество. «Tractatus theologico-politicus» («Богословско-политический
трактат»144) датируется 1670 годом, фундаментальные «Опыты» Локка — 1690-м.
Хотя потребовался великолепный перевод гугенота из Убежища Пьера Коста 1700
Сочинение Спинозы. — Примеч. науч. ред.

года (и тем более, быть может, второе амстердамское издание 1729 года), чтобы
«An essay concerning Human Understanding», ставшее «Опытом о человеческом ра-
зумении», действительно начало свое завоевание мира. Оно утверждало договор-
ное общество, где конечный источник суверенитета принадлежит, благодаря деле-
гированию, узкой фракции ответственного и сознательного народа, той фракции
буржуазии, которая выступила на завоевание богатства, признания и власти. «An
essay concerning Human Understanding»145 — это философское обоснование Славной
революции. Это труд по случаю, как «Tractatus», который спешил на помощь по-
павшей под угрозу власти голландской республиканской буржуазии.
Но есть вещи посерьезнее: становление в 1685-1715 годах нехристианского ра-
ционализма , лучше сказать — антихристианского. Восемнадцатый век, «этот стра-
стно антихристианский век», как его определил недавно Жан Эрар, вызрел с 1685
по 1715 год. Вся ненависть, вся желчь радикального непонимания, несбывшейся
любви, стремление поскорее преуспеть в чем-либо более важном, что позволяла в
плане внешнем численная наука - все это уже было до конца XVII века. Долгий и
многоречивый XVIII век рассеивал и, зачастую сознавая свою неспособность пе-
рестроить , ослаблял дерзость молодого и ненасытного рационализма в момент его
полной силы, когда Спиноза предложил в своей великой «Этике» тотальную мате-
матизацию моральной вселенной.
• * *
Что же, в конце концов, фундаментально нового произошло в 1680-е годы? Ра-
ционализм, неверие, отказ от христианского видения мира. Было ли это чем-то
новым? Или же произошел внезапный перевес в численности тех, кого набожный
христианский мир вполголоса и отводя глаза, называл нечестивыми? Весьма по-
средственное решение проблемы. Кризис сознания — совсем другое.
Это, в первую очередь, кризис христианской мысли. Это, прежде всего, есте-
ственный спад религиозной волны, которая, не переставая, вздымалась то здесь,
то там с 1520 по 1680 год. Состояние религиозного спада уже переживалось в
XIV и начале XV века, после величественного расцвета Средневековья. Это, на-
конец , новое рождение.
Христианская схоластика несла в себе отрицание самой себя: антихристианскую
схоластику Аверроэса, патристику в эпоху Оригена, сопротивление языческой фи-
лософии, символизируемой хлесткой иронией Цельса, Ренессанс возродил традици-
онный агностицизм. Рационализм Анри Бюиссона был рационализмом старым, как
древний мир, не имеющим ни силы, ни оригинальности; что касается либертинов
Рене Пентара 1-й пол. XVII века, то они не внесли никакой новизны, вдохнове-
ния или размаха. Против прилива новой церковной весны они были бессильны,
разве что пользовались свободой неверия, недолгим счастьем безнаказанно на-
смехаться, чего, в сущности, при условии уважения некоторых приличий у них
никто всерьез не оспаривал.
Но едва пришел 1680 год, как все изменилось: народился новый рационализм,
набрал силу и размах. Он был тем более соблазнителен, что обрушивался на
церкви, ослабленные приливом их собственного богатства. Rabies theologica146 —
такова была для интеллектуалов цена заинтересованности. Известно, к каким
эксцессам, к какому отступничеству она привела христианскую Европу. Насилие
крестьян, восставших под предлогом приверженности старой вере, казни, бесче-
ловечные увечья, причиненные царем, действующим от имени переписчиков, элите,
духовным вождям раскола в России. Правда, это восточная жестокость. Но и дор-
Обычно считается, что это сочинение Спиноза написал по заказу Яна де Витта. —
Примеч. науч. ред.
146 Теологическое неистовство (лат.). — Примеч. ред.

дрехтская ярость привела к не менее тяжелой расплате: никаких пыток, никаких
костров, но зато изгнание, его муки, тяготы и тревоги. Пытки и костры христи-
анская Европа, как мы видели, приберегала с 1570 по 1630 год для нахлынувшей
гигантской волны сатанизма: 30, а то и 50 тыс. жертв потребовалось, чтобы все
пришло в порядок. Костры погасли. В 1670-1680 годах они почти не разжигались,
разве что спорадически где-нибудь на окраинах Северной Европы и даже в пури-
танской Америке с ее салемскими ведьмами147. Так ли уж шокировали в конце века
эти воспоминания недавнего прошлого? Вероятно, нет. Не отвечали ли они по-
требностям социальной защиты? И не были ли сжигаемые сатанисты в идейном пла-
не более глубокими, чем их судьи, скептиками XVIII века? Философы избавляли
этих асоциальных от костра, но не от смерти. Их уничтожение было опытом, о
котором никто не сожалел.
Другое дело — Дордрехт, иудео-христианская Испания, отмена Нантского эдик-
та . Здесь обрекались на страдание не одни лишь обездоленные. И память лучше
хранит более острое и, быть может, не столь привычное страдание интеллектуа-
лов.
Дордрехт. Без яростного стремления к невозможному (чего стоит хотя бы грех
против Духа, вторгаться, как со взломом, в совет Святой Троицы?), без непри-
миримой альтернативы абсолютной безвозмездности спасения человека и величия
Божия либо позитивного осуждения, возмутительного для простого здравого смыс-
ла и греховного, принимая во внимание суверенную милость Божию, арминиане,
хранимые и поддерживаемые своими церквями, стали бы тем, кем они стали — го-
нимыми карой, повсюду отдающими жизнь жалкому делу социнианства? Соццини с
его жалким, ограниченным «возможностями» божеством, с его вздорным, как у мо-
линистов, Богом, Соццини был уже мертв, но воскрешен в конце XVII века арми-
нианской диаспорой из стремления дистанцироваться от яростной и злобной гома-
ристской ортодоксии. Так это звучало в чересчур благонамеренных устах язви-
тельного Жюрье, с точки зрения которого ни добрый пересмешник Бейль, ни сла-
бые гонимые внутри протестантской Франции, отвергшие уверенность вечной смер-
ти, милости не заслуживали, потому что они уступили минутной слабости. Жюрье
не прощал, как некогда Христос Петру, минуту телесной трусости перед кровью и
народом.
Отмена Нантского эдикта, Испания и Португалия в руках инквизиции (Португа-
лия — частный случай иберийской ожесточенности), не прекратившей преследовать
и оговаривать евреев, после того как их столько преследовали, оговаривали и
жгли, неутомимо фабриковавшей их из самых что ни на есть подлинных «старых
христиан» и из своей мании изгонять отовсюду малейший след иноверия, цензуро-
вать все: папу и курию, не говоря о всей, или почти всей, французской религи-
озной мысли. Испания, какая желанная мишень! С 1700 года Европа в этом неиз-
менна. Архаичная Испания стала ее доброй и сговорчивой совестью. Отец Лас Ка-
зас, святой и апостол, невольно вполне простил ей работорговлю.
Однако наиболее глубоко подорвавшим христианское представление о мире актом
стала отмена Нантского эдикта, потому что это была Франция, потому что лицом
к лицу оказались две неравновесные, но равноценные элиты. Потому что гугеноты
родины Кальвина и их гордо поставленные, суровые, прямые и крепкие церкви
стали заметны в Иерусалиме реформации. История отмены Нантского эдикта — об
этом написано достаточно, читатель может убедиться сам — осложняется тем, что
сам акт был отсрочен. Будь удар нанесен в 1629 году в порядке наказания за
неправедный бунт, это было бы не так возмутительно для небольшой паствы в
перспективе Тридцатилетней войны. Но удар был нанесен холодной рукой уже по-
сле подавления 1665-1679 годов, когда страсти поутихли. Плохо информированная
147 Речь идет о жестоких преследованиях женщин в пуританских общинах Новой Англии из-
вестных как процесс салемских ведьм. — Примеч. науч. ред.

Европа не поняла этого или не пожелала понять. Отмена Нантского эдикта стала
неискупимым преступлением (в конечном счете, невелика важность, что она была
малокровной), потому что это преступление только вчера оправданного. Франция,
которая отменяла, Франция 1680 года — это Франция триумфальной католической
реформации. Внешне она считалась таковой, в действительности же она перестала
ею быть, ибо элита католической реформации сама при этом была преследуема. И
подлинная элита — великий Ле Камю де Гренобль — не одобряла преступление, со-
вершенное во имя ее. Преступление 1685 года неискупимо, поскольку это престу-
пление религиозное. Мораль того времени поняла бы изгнание. Устроители драго-
над были из породы Анании и Сапфиры. Они желали воздать Богу, не слишком раз-
вязывая кошелек, из чего следует грех против Святого Духа от драгонад до ев-
харистии. Французские протестанты в течение XVII века сделались гораздо ближе
к католицизму, которому августинианство придало новый облик. То, что их более
всего отталкивало и, в конечном счете, более всего привлекало в обновленной
старой вере, как раз и была доктрина евхаристии, которую они с таким трудом
понимали не без уважения. Вокруг Бога из теста, идола, или вокруг евхаристии,
чудесного следствия неизмеримой любви Бога, которая передается во Христе бес-
конечно, конкретно, каждодневно, до конца мира, в таинстве алтаря, обостри-
лась борьба мнений. В сущности, это тот аспект, который лютеранский убиквизм
умел прекрасно выразить в своей манере, но который не сумел удержать так же
хорошо стыдливый кальвинизм с его трепетным благоговением. Когда кальвинист
оступается, он оступается на евхаристии; в XVII веке, когда он делает шаг, он
делает его для евхаристии, более реальной, чем причащение под обоими видами.
Часть французских протестантов уступила вынужденно — compelle intrare, —
более чем наполовину убежденная, что их слабость была путем Божьим, чтобы
привести их к высшей истине, к более верной церкви престижа и континуитета.
Принудительные причащения 1685-1688 годов разрушили ее привлекательность.
Как верить в искренность католицизма, который по доброму административному
порядку и простой заботе о статистике силой заставлял своих колеблющихся
грешников принять тело Христово, профанируя его? Те, что отреклись, соверши-
ли, согласно Жюрье, грех против Духа. Они были судимы и приговорены. Это про-
клятые, позитивно осужденные, которых более не могла искупить ни человече-
ская, ни божественная сила. Они полагали, что уступили аргументу другого и
благодати. Но поскольку те, кто проповедует причащение гостией, самой сущно-
стью тела Христова, согласились ради суетной статистики на профанацию тела
Христова, более серьезную, чем под копытами лошадей лютеранских рейтар в ис-
тории разграбления Рима, значит, они лжецы, а их идол всего лишь ловушка са-
таны . Они считали, что уступили благодати, но, одумавшись, ясно увидели, что
уступили только страху и выгоде. Судимые и осужденные, таким образом, они по-
нимали, что обречены. Таково было полное отчаяние Пелиссона. Меньшинство
(элита элиты) согласится с идеей безвыходного положения, большинство (большая
часть религиозной элиты) ответило полным отказом от невыносимого страдания.
Следуя линии, намеченной Орсибалем, используя понятие порогов, которое я
предложил в связи с исследованиями Луи Перуа о ларошельском диоцезе, можно на
основании отмены Нантского эдикта, численности и поведения меньшинств, разби-
тых и включенных силой, как отмершие органы в живой организм, набросать карту
очень рано начавшегося и растущего безразличия во Франции XVIII века. Бывшие
гугеноты, ныне католики по принуждению, «не замедлят показать, — уточняет Ор-
сибаль, как это понял Фенелон, после 8 марта 1686 года (запоздалое осознание,
оно не сравнимо с более ранней мужественной трезвостью янсенистов), — зреющие
грозные ростки в нации». И Дагессо был прав, указав, что «события рано или
поздно заставили бы узнать, насколько опаснее не иметь религии совсем, чем
иметь плохую», ибо католики, которые сопротивлялись апостольству своих рефор-
матских соседей, кончили тем, что, как и они, отошли от ритуальной практики.

Это значит, что к уже имевшемуся интеллектуальному превосходству они добавили
теперь теории, которые в большей степени, чем кальвинизм, угождали человече-
ской натуре. Религиозная карта современной Франции отлично показывает значе-
ние отмены Нантского эдикта.
В тот момент, когда rabies theologica затмевало низменные соображения выго-
ды , принесенные конъюнктурой, возвратилось теоцентрическое христианство: где
— посредством молинизма, где — через арминианское искушение к гротескной па-
родии на христианский гуманизм, к рецепту спасения. Поворот в диоцезе Ла-
Рошели, который Луи Перуа отметил в 1702 году, произошел в период епископства
Этьена де Шанфлура (1702-1724). Поворот — это также бедная апологетика XVIII
века, запутавшаяся в проблематике мира, за которым она гналась из желания
угодить. Неспособная бороться, она была неспособна, таким образом, предложить
подходящий выход.
Но страница отмены эдикта была перевернута — перевернутая страница, неза-
рубцевавшиеся раны, — когда обозначился другой тест на ортодоксию, такой же
генератор непонимания и волнений: булла «Unigenitus». Устаревший «Формуляр»
был уже недостаточен для политических ревнителей молинизма. В сущности, под
прикрытием религии речь шла о сломе сопротивления августинианской, наиболее
независимой фракции французского клира. И снова Франция. Небольшая богослу-
жебная книга имела громадный успех во Франции XVII века и вне ее во всем ка-
толическом мире — «Моральные размышления о Новом Завете» ораторианца отца
Паскье Кенеля (род. в Париже 14 июля 1634 года), до бесконечности переизда-
вавшаяся в своем первоначальном виде как «Краткое изложение евангельской мо-
рали», небольшая книга Кенеля, датируемая 1671 годом; надо ли уточнять, что
она получила всестороннее каноническое одобрение? Булла «Unigenitus», осудив-
шая ее в самой торжественной манере, датируется 8 сентября 1713 года. Она
цензуровала 101 положение Кенеля. Вырванный без убеждения у папского престола
политической властью Версаля тест на ортодоксию буллы был составлен на скорую
руку без особых рассуждений. Случилось так, что в поспешной и плохой редакции
каноническая цензура добралась до текстуальных выдержек из Евангелий. Еще бо-
лее, чем «Формуляр», булла «Unigenitus» развилась из диалектики перехода к
абсурду. Можно ли было из верности магистерию в 1713 году перечеркивать тра-
дицию шестнадцати веков и подвергать цензуре Священное Писание? На сей раз
чаша терпения переполнилась. Поднялась часть епископата. В 1717 году зареги-
стрировано четыре епископских воззвания плюс бесчисленное множество других,
исходящих от клира второго порядка. Апеллянты, сторонники буллы, янсенисты,
zelanti — между двумя открытый и составляющий третью партию ряд. Самые круп-
ные папы XVIII столетия во главе с Бенедиктом XIV отдавали себе отчет в том,
какой вред наносит злосчастная булла. Но они были бессильны перед рвением
крайних и яростью преследуемых. Утрехтская схизма была все-таки меньшим злом.
Гораздо серьезнее схизма внутренняя, которая, ни в чем себя не проявляя, по-
всюду разлила свой яд и дала миру пример церкви, где лучшие учат подозритель-
ности , если не проповедуют ненависть. Не имея возможности отозвать буллу,
вторая половина католического XVIII века заставила «Общество Иисуса» платить
за ошибку, ответственность за которую не лежала целиком на нем. В решительный
момент это стало наиболее непоправимым ударом. Самая большая и самая много-
численная из христианских церквей и, в рамках католической реформации, духов-
но самая богатая вступает в XVIII век, имея в своих недрах разъедающую ее яз-
ву. И тогда как философы начинают свои атаки, «Новые церковники» и «Иезуит-
ское приложение» язвят друг друга к величайшей радости своих общих противни-
ков. Вместо Евангелия Любви — rabies theologica, затянутое возобновлением не-
уместных вчерашних ссор и набрасыванием удобной маски Гадины. Счастлив тот,
кто, как Пьер Бейль (1647-1706) , протестант из земли Фуа, умерший в городе
Эразма, пирронический автор иронического «Словаря», по-видимому открывшего

дверь Вольтеру, мох1 взывать от церквей плохо информированных, от церквей ие-
рархизованных в порядке их малейшей неверности, от церкви, плохо осознающей
свой грех против Евангелия, к Церкви невидимой, которую Святой Дух собирает
из века в век во славу Царства Небесного. Но не обманулись ли сами протестан-
ты, после Жюрье терзаемые его гневом, совсем как социниане и деисты, которые
упрекали его за скептицизм вплоть до католиков XVIII века, не способных уло-
вить духовные реальности вне пустых шаблонов и осмеянных институтов. Что ка-
сается реформатских церквей после 1700 рода, они, кажется, впали в безжизнен-
ность , формализм и безразличие. Втайне деистский пасторский корпус, пасторы
морализаторской Женевы, распространяющие весьма достойные вещи, лютеране, от-
сталые, как и янсенисты со своими старыми спорами, невежественные попы, поли-
тические православные епископы и пытаемые раскольники. «Раздавите Гадину», —
твердил Вольтер. Христиане позаботились об этом лучше философов.
Исследование второй классической Европы должно показать воочию, что болезнь
церквей идет, прежде всего, от внутреннего недуга. Этой несостоятельности
церквей, способных предложить только карикатуру на самих себя, в большей сте-
пени обязана своими успехами философия, заместившая эту большую часть. И тем
не менее, какая великая надежда питает 1670-1680 годы, когда едва ли не по-
всюду в конце долгого совместного пути, пройденного обеими сторонами, католи-
ки дошли до открытия и переживания религии благодати Божьей, протестанты же
больше прониклись тайной церкви, в эпоху, когда Лейбниц и Боссюэ мирно бесе-
довали, тогда могло показаться, что теоцентричные католики и церковные про-
тестанты были близки к союзу церквей. Во всяком случае, надеялись на грядущее
взаимопонимание. С этой надеждой rabies theologica и в особенности политиче-
ское искушение имели смысл. После 1685 года всякая надежда на согласие была
оставлена на несколько столетий с риском привести к новым разногласиям.
И все-таки это не помешало осуществиться кое-где некоторому прогрессу. На
основе систематического исследования превосходной модели диоцеза Ла-Рошель,
проведенного Луи Перуа, можно сделать вывод, что, по крайней мере, во Франции
религия прогрессировала в деревнях до 20—30-х годов XVIII века: религия более
упорядоченная, более озабоченная практической моралью, менее суеверная, более
просвещенная в главном. Достигнутая скорость — последний плод великого сдви-
га, связанного с приходом на службу почти повсеместно в 1660-е годы духовен-
ства, подготовленного в семинариях. Какое-то время тело еще оставалось здоро-
вым, но голова уже была поражена болезнью.
• * *
Впереди ждал новый рационализм, имевший две разновидности: более примири-
тельную — на севере, в протестантских странах, более радикальную в своей уп-
рямой враждебности — на юге, в странах католических.
Одним словом, умер аристотелизм, радикально преодоленная схоластика, в ней
умерло не Откровение, которое она зачастую приглушала и смягчала, а античная
идея замкнутого космоса, это силлогистическое изучение мира с помощью слов.
Ее место занял порядок математический. Конец схоластики вызывал впечатление
конца христианского мира, потому что часть христианского мира связывалась со
схоластическими достижениями XIII века, потому что неповоротливость, лень и
естественная боязнь мешали произвести новое и переходное обобщение с реалиями
нового мира. Поэтому имели место две манеры философствовать, два способа ре-
акции на Просвещение. Лучше освобожден был от средневековой схоластики — луч-
ше, но не столь полно, как можно подумать — протестантский мир на севере,
также больной внутри, как и католический мир на юге, несколько менее постра-
давший от столкновения с новыми идеями.
Различать два пути удобно, но делается это искусственно, ибо обычно проис-

ходило взаимоналожение: рационализм критический, который больше ополчался на
внешнюю сторону, чем на фундамент христианской вселенной, и фундаментальный
рационализм замещения, который вместо христианских перспектив предлагал новые
перспективы.
Попробуем упростить и наглядно представить рационализм критический.
Открывал его Пьер Бейль, за ним следовали Ришар Симон и, разумеется, Воль-
тер . Поль Азар подтрунивал над «Вариациями о комете». Пьер Бейль в «Журналь
де саван» заправлял всем. Или, скорее, недоумевал.
«Журналь де саван», 1 января 1681 года.
«Все говорят о комете, которая, несомненно, есть самая значительная новость
начала этого года. За ее движением наблюдают астрономы, а народ предсказывает
тысячу несчастий». Мы не поправляем Поля Азара, мы на него ссылаемся. Даль-
нейшее известно. От поправки к поправке Бейль идет дальше. Поль Азар, по
крайней мере, в это верит. Во имя новой астрономии и особенно картезианского
рационализма, примененного к истории, осуществляется разрушение народной веры
в знамения. Небо не освоено нами. В сущности, отражение подлунного мира в
вышнем космосе теряет свой смысл в геометрической вселенной. Бейль творит в
науке картезианской. Освободим добрый люд от суетных страхов. Верить в знаме-
ние кометы — это грех идолопоклонства. Разумеется, вот оно, сокровенное, это-
го экс-гугенота из земли Фуа. «Ведь нет большего зла, чем идолатрия, даже не
атеизм», и Поль Азар решается: «Таким образом, Бейль, исходя от невинных ко-
мет , доходит до прославления атеизма». Относительно сурового борца из Убежи-
ща, автора «Новостей из Республики словесности» и «Словаря», преэнциклопеди-
ста, как его назовут, допущена серьезная бессмыслица. Здесь Поль Азар ошибся
вслед за Пьером Жюрье и Эли Бенуа, и мы сами это видели. Прекрасная диссерта-
ция Элизабет Лабрусс поставила ныне все на место. Пьер Бейль протестант, мы
знаем, что он избавляет мир от лохмотьев аристотелизма, только чтобы расчис-
тить место главному в Откровении. Его Бог — это не Бог Соццини, и деисты его
в этом упрекают. Что касается его атеизма, то это атеизм Библии. Но вот в
конце XVII века эта манера чувствовать сделалась столь редкой в ученом мире,
что в этом больше не признаются. То, что Элизабет Лабрусс права, тысячекратно
права по существу, это несомненно. То, что Поль Азар был прав относительно
видимости, — тем более. Для людей, которые, подобно ему, не умели произвести
раздел между лохмотьями аристотелианско-простонародного представления об ие-
рархизованном и магическом мире и трансцендентным Богом Откровения, для тех,
для кого не существовало Призвания плохо информированных церквей, иерархизо-
ванных в порядке их малейшей неверности невидимой Церкви, которую собирает
Святой Дух, Пьер Бейль был великим разрушителем. Этот неосмотрительный, слиш-
ком истинный христианин, был первый и самый яростный из рационалистов.
Сомнительная слава Ришара Симона была славой узурпированной. На стыке двух
веков Жан де Лонуа, Мабийон и Флери, великая и чудесная конгрегация святого
Мавра, очистили простонародную набожность от вредной массы суеверий.
Но гуманисты-реформаторы XVI века поступали так же, чтобы глас Божественно-
го Послания зазвучал чисто и ясно. В некоторой перспективе непринятый Ришар
Симон — это человек, который решился. «Критическая история Ветхого Завета»
(1678), «Критическая история текста Нового Завета» (1689), «Критическая исто-
рия версий Нового Завета» (1690), «Критическая история комментария к Новому
Завету» (1693) открывали путь рационалистической, сугубо научной и социологи-
ческой критике Священного Писания. То, что Ришар Симон был человеком лишенным
веры, — это вероятно; то, что он предвидел в исторических условиях составле-
ния канона библейского Откровения часть того, что установила критика XIX ве-
ка , — это несомненно. Но в этом вопросе, как и во множестве других, он имел
предшественника.
Предшественника в лице Спинозы. Не то чтобы Спиноза имел научные резоны

предпочитать рационалистическую интерпретацию Священного Писания; его подход,
как подход иудео-христианский, происходил от a priori или, если угодно, от
противостояния a priori.
Барух д'Эспиноза, великий человек: все, что XVIII век невнятно проговари-
вал, он формулировал; все, на что XVIII век посягал, он осмелился задеть куда
более радикально. Перед лицом духовного отца случилось так, что XVIII век, у
которого были свои комплексы, поддался страху и отверг того, кто отточил все
его идеи. Как Паскаля, чем-то похожего на него профилем и взглядом. Спиноза
умер молодым, в 44 года.
Барух Спиноза в 1666 году.
Родился он в Амстердаме в 1632 году в семье богатого еврейско-
португальского купца, недалеко от синагоги, в среде импорт-экспорт. Учился в
школе для испано-говорящих евреев в Амстердаме с 1639 по 1650 год. Его учите-
ля : либерал Манассе Бен-Израэль, ярый традиционалист Саул Мортейра. В апреле
1647 года ему довелось присутствовать при публичном бичевании Уриеля да Косты
и его самоубийстве. Сей будущий раввин был соблазнен социнианской средой. Он
потерял призвание и стал посещать латинскую школу бывших иезуитов Ван ден Эн-
дена. На слиянии всех родов рационализма, рационализма еврейского, социниано-
арминианского рационализма, в контакте с декартовой монетой, философия Спино-
зы кристаллизовала и объединяла все эти идеи. В 1656 году синагога отлучила
его. С этого момента его жизнь оказалась под угрозой. Он изучает оптику, по-
знает, без сомнения, разбитую любовь. В 1660 году он в Рейнсбурге, пригороде
Лейдена. Он делается известен и завязывает систематические отношения с Генри
Ольденбургом, секретарем Лондонского королевского общества. Страстный защит-
ник политики братьев де Витт, в пользу которых он опубликовал в 1670 году
«Tractatus theologico-politicus», глава активного центра воинствующих рацио-
налистов, пожираемый туберкулезом, он умер 21 февраля 1677 года в Гааге у
своих христианских хозяев. Двадцать пятого февраля 1677 года пастор Кордес,
квартальный пастор, сосед и друг, прочел над телом молитвы. Шесть карет про-
вожали гроб до общей могилы.

Наследие его поразительно невелико, все на латыни (исключая несколько писем
на голландском языке). Прижизненных только две книги: «Принципы философии Де-
карта» с последующими «Метафизическими мыслями», но особенно «Tractatus», ко-
торый не просто вмещает, но превосходит весь XVIII век. Перед смертью он
уничтожил большую часть своих рукописей и дал указание Луису Мейеру, своему
душеприказчику, относительно анонимной публикации трудов, которые тот спас:
«Этика», «Политический трактат», «Трактат об усовершенствовании разума», пе-
реписка (с Ольденбургом, в частности), «Краткий курс древнееврейской грамма-
тики» .
Христианский мир сразу понял его, но потерял покой и отреагировал плохо.
Плохо и косвенно. Добрый пастырь Жан Колерус из церкви Аугсбургского испове-
дания, который опубликовал в 1706 году о Барухе (которого он христианизировал
в Бенедикта) Спинозе биографию, написанную благожелательно и достаточно кри-
тично как по отношению к черной, так и по отношению к розовой легенде о нем,
посвятил многие страницы перечислению, прославлению, поощрению обильной анти-
спинозианской литературы, в 20-30 раз более объемной, чем само наследие этого
странного человека.
В чем же сила Спинозы? Прежде всего, весь Декарт в картезианских скобках.
Картезианское a priori там, где Декарт, озабоченный главным и слишком сознаю-
щий трансцендентность и дуализм, его исключал. Таким образом, Декарт в скоб-
ках — это, следовательно, не весь Декарт, но лишь часть Декарта. Спиноза —
это картезианец, воскрешающий Аристотеля, правда, разумеется, не Аристотеля
святого Фомы, но греческого Аристотеля, четко изложенного Аверроэсом. Дух
геометрии в философии. Известно, куда это приводит в «Этике»: аксиомы, теоре-
мы , схолии, пять книг:
I. «О Боге»;
II. «О природе происхождения духа»;
III. «О происхождении и природе чувств»;
IV. «О человеческом рабстве и силах чувств»;
V. «О силе и разуме или о человеческой свободе».
Изложение, калькированное с «Трактата» Евклида. «Этика»: Истина. «Его иро-
ния, забавляющаяся, когда славный Боксель доказывает ему, что призраки не мо-
гут быть женского пола, становится хлесткой, когда обратившийся в католицизм
Альбер де Бург противопоставляет величие римской церкви слабости человеческо-
го рассудка. Как вы можете знать, хороша ли ваша философия? — вопрошает ново-
обращенный, — "покайтесь, философ, признайте свое мудрое безрассудство, свою
безрассудную мудрость.". На что Спиноза ответствует: ЛЛЯ не претендую на то,
что моя философия наилучшая, но знаю, что постиг истину"». Безошибочно карте-
зианский ход. Спиноза не ищет, он не колеблется: он нашел. В этом и проявля-
ется XVIII век.
Этот картезианец не математик. Возможно, тут и кроется главное отличие. Де-
карт, Лейбниц и Ньютон, три конструктора нововременного мира, которые были
также на свой манер христианами, с помощью математического инструментария до-
бились значительного прогресса. Бесспорно, что Спиноза в рассуждениях онтоло-
гического плана криптоматематичен, его криптоматематизм, ведущий начало толь-
ко от формальной логики, обусловлен тем, что, в отличие от других великих,
Спиноза не имел в этой области творческого гения. Его вера в геометрическое
мышление вписывается в мистический порядок, но не в порядок феноменологиче-
ского познания. Но разрушительная сила Спинозы не в этом. Она проистекает от
его самого сокровенного движения. Спиноза не отвергает иудео-христианских
устремлений, он проникает вовнутрь и меняет смысл. Слово «Бог» у этого отца
атеизма повторяется до двадцати раз на страницу. Deus sive Natura, «Бог —
значит природа». Бог — это глубокая, но рациональная природа вещей, Спасение
— это истина, Вечная Жизнь — это принятие порядка. Душа, идея тела (форма те-

ла, сказал бы аристотелианец), исчезает вместе с ним, но мысль остается. Та-
ково обновленное видение коллективной души Аристотеля и Аверроэса. Спиноза —
вся религия Индии, все Откровение имманентного Бога, облеченное в иудео-
христианскую терминологию, самая демоническая из ловушек. Его величие — это
одновременно его ничтожество, его сила — слабость. Ролан Келлуа не без осно-
вания пишет: «Невозможно отказать этому экстраординарному предприятию в вели-
чии, которое присуще лишь весьма редким философам, в чистейшем, квазиневыно-
симом порыве к тому, что не переставало соблазнять душу: созерцать то, что
есть в необходимости ее существа. Доблесть в том, чтобы понять, а понять —
значит жить в вечности.
Следовательно, трагедия человека отныне ничтожна. Значит, в действительно-
сти , в прозрачности мира духа, она никогда не начиналась. Вечная мудрость уже
исчерпала заранее фантасмагорию конфликтов человека и людей, она закрепила их
как нетленные существа на небесах вечности.
Вот почему, закрывая вечную книгу Спинозы и бросая взор вокруг себя, мы за-
даемся вопросом, был ли Бог1 "Этики" способен доказать существование челове-
ка».
Это конец трагического видения человека и его положения, конец драматиче-
ской, столь плодотворной для духа напряженности, стало быть, конец XVII века
и уже абсолютный XVIII век. Совершился полный перенос, прежде всего, онтоло-
гических характеристик христианского Бога на природу, этот старый, облаченный
по-восточному античный миф, перенос, возвестивший о финальном переходе от
космологии Лапласа к пустой геометрической и тупой вселенной.
Драма Спинозы в его почти что уходе от времени. Картезианец восстановил
связь с самым подлинным Аристотелем. Он был впереди столетия по полету мысли.
И тем не менее, он вполне принадлежит XVII веку, этот крупный буржуа коммер-
ческой Голландии. Политически он почти современен «доктринерам». Он современ-
ник Яна де Витта. Этот португальский еврей из республики духа более голлан-
дец, чем кажется.
Его механический монизм вполне мог увлечь XVIII век. Он слишком бесчелове-
чен, слишком безнадежен, слишком радикально ложен постольку, поскольку лжет о
главном: о драматическом напряжении бытия, глубоком надломе человека, великом
страдании унижения, без которого не было бы Голландии, исканий духа, а глав-
ное, Спинозы, который настолько пристрастился в 1672 году к паучьим боям меж-
ду людьми, что едва не умер, чтобы отомстить за Яна де Витта, чья смерть —
следствие трагической переоценки человеческого разума.
* * *
Восемнадцатый век с определенной точки зрения — это диалог со Спинозой. До-
куда уступать спинозианскому искушению?
Не так далеко.
Поэтому XVIII век долгое время сохранял классическую эстетику. Избавился ли
он от нее в действительности? Семнадцатый век явился нам как классицизм между
двумя барокко, век восемнадцатый — в какой-то степени барокко между двумя
классицизмами. Классический идеал формы в его основных чертах, несмотря на
некоторые живописные уступки кривой линии, продолжает сохраняться долго после
1750 года. Первые колебания XVIII века. Он проникает гораздо осторожнее, чем
это могло показаться в картезианских скобках.
Наконец, XVIII век осмотрительно спрятался за мифами замещения.
Deus sive Natura. Разумеется, добрая природа. Читайте Эрара. Старая волшеб-
ная природа, которая не спешит разом порвать с традиционным анимизмом. В ней
больше христианского чудесного. Но замещается другое. Анимистическая природа
бросает мостик между салемскими ведьмами, горевшими не так уж давно, и фоку-

сами Калиостро и Месмера.
Не вспомнить ли в связи с этим всю историю франкмасонства, родившегося в
Англии в начале XVIII века, в тех напуганных крушением официальной церкви
унитарианских кругах, которые содействовали лишению ее сути? Вспомним о Деза-
гийе, об этом гугеноте Убежища, добром популяризаторе Ньютона, трудившемся
ради рождения, а потом ради перехода на континент религиозной формы замеще-
ния . Социанство нуждалось в тайне. Франкмасонство, бывшее хранилищем тайн
унитаризма, на континенте вскоре стало инструментом против Гадины.
Анимистическая природа — это природа мелких, отсталых мэтров. Это путь к
механистической природе поколения Фонтенеля. Оно крепко цепляется за конти-
нент с 1720 по 1740 год, после Фонтенеля, в заранее проигранной борьбе против
Ньютона. Эта таинственная, столь математизированная природа Ньютона внушает
страх своей притягательностью, слишком трудной для понимания, вместо теорий
толчка и круговорота, которые ничего не предвидели, но ободряли своей детской
манерой изложения.
Природная природа или природа оприроженная. Dens sive Natura, или природа
как нечто подсобное, рафинированная природа Великого Архитектора Вселенной,
Ньютонова Бога так занятого смазыванием колесиков своих гигантских часов, что
возникает вопрос: а есть ли у него еще время заниматься человеком? Ньютон же
в этом не сомневался. Его Бог1 был воздающим и мстительным. Вольтер очень хо-
тел бы в это верить или заставить в это верить. По крайней мере, он менее
страшен, нежели большая черная дыра пустого Бога Спинозы. Таким образом, при-
рода оприроженная ньютонианцев распространяется все быстрее. К 1770 году она
стала мажордомом праздного Бога, которого избегал Лаплас, потому что, в сущ-
ности , не знал, что с ним делать.
И вот появляются первые проблески эволюционизма: Бюффон против неизменчиво-
сти Линнея, «Venus physique» Мопертюи (опубликованная в 1745 году) , с ее бе-
лым негром (соображения о единстве происхождения различных рас, возникшие у
него в связи с одним происшествием: рождением в Париже в 1744 году белого ре-
бенка у черных родителей). Новая анимистическая природа возрождается с атеи-
стом Мопертюи, «природная природа», но не столь исключительно геометрическая,
как во времена Спинозы. Если бы Спиноза располагал лучшими микроскопами и по-
дозревал всю меру сложности, которая начала открываться людям XVIII века.
Природа нужна была XVIII веку, чтобы думать о мире. Природа оприроженная
Бога как нельзя лучше конституционного, природа природная неоспинозианцев, но
не столь строго геометрическая, нежели природа «Этики» — биологический мир
начинает приоткрывать свои непростые тайны.
Но, прежде всего, миф о природе позволял думать о социальном и человеческом
порядке вне христианских матриц. Природа и мораль. Да здравствует природная
мораль! Природа и религия. Да здравствует природная религия! Человек уже не
представляется без природной религии, как честный человек в плену суеверий.
Благословенная природа. Она позволяет спокойно разрушить христианское зда-
ние, сохранив от него ровно столько, чтобы продолжать жить как ни в чем не
бывало.
Благословенная природа и благословенное счастье. Читайте Робера Мози. Как
раз то, что надо, чтобы думать о социальном порядке. Восемнадцатый век пойдет
за Джефферсоном вплоть до того, чтобы вписать 4 июля 1776 года the pursuit of
happiness148, в статью американской конституции. Это естественное право рабо-
владельцы из Виргинии поместят наряду со свободой и собственностью среди
прав, которые Maker, Великий Архитектор Вселенной, даровал человеку. Это self
evident, это в природе вещей. Здесь сливаются «природная природа» и «природа
оприроженная». Вы имеете то и другое, по выбору кандидата — гражданина сво-
Стремление к счастью (англ.). — Примеч. ред.

бодной Америки. Рабов, которые были в природе социального порядка XVIII века,
об этом не спрашивали. Они там существуют еще — вернее, уже — на уровне Negro
spirituals149, иначе говоря, на уровне пробуждения весьма древних вещей.
Очень симптоматично, что христианские мыслители, весьма жалкие личности
XVIII века, — во Франции это Амбруаз де Ломбез, мадам Обер, Аврийон (Робер
Мози перечисляет 42 имени — по одной только Франции и наугад), — насаждали те
же самые мифы. Религия, верное средство обретения счастья на земле и небе,
представляется так, что ни у кого не появляется ни малейшего желания быть
счастливым подобным образом.
* * *
И все-таки середина XVIII века не завершила начавшуюся подлинную популяри-
зацию философской вселенной, время которой пришло с «Энциклопедией», то есть
в 1748 году, когда на севере Европы, в Европе протестантской, изнуренной
раньше, заявила о себе новая, скромная весна церкви.
С протестантской точки зрения не суть важно, что этот ренессанс происходит
вне официальных церквей. В Германии романтизм смешивается с Aufklarung, Про-
свещением. И романтизм — это уже предпробуждение. Музыкальное искусство дос-
тигает невероятных высот в Германии в 1-й пол. XVIII века, и эта музыка почти
исключительно музыка религиозная, музыка лютеранская.
Генрих Шютц (1585-1672), кантор курфюрста саксонского в Дрездене, проводил
свои дни между чтением Библии и переложением на музыку Слова Божия: «Страсти
по Матфею и по Иоанну», тема которых будет развита в хоралах Баха, «Рождест-
венская оратория», «Семь слов Христа», «Псалмы». Вся атмосфера немецкой на-
божности выразилась в «Мессии» Фридриха Генделя (1685-1759). Всё вокруг кре-
ста, всё вокруг единственного свершения. «Я хотел бы умереть на Страстную
пятницу в уповании на воссоединение с моим добрым Богом, моим милостивым Гос-
подом и Спасителем, в день его Воскресения». Молитва целой жизни, молитва, не
оставшаяся втуне, Фридрих Гендель умер в Страстную субботу 1759 года, накану-
не Пасхи.
Об Иоганне Себастьяне Бахе (1685-1750), начинавшем каждый из своих нотных
листов аббревиатурой SDG, Soli Deo Gloria150 Альберт Швейцер писал: «У всякого
другого подобные декларации набожности, заявляемые по любому поводу и в самых
незначительных обстоятельствах, показались бы чрезмерными, если не претенци-
озными. У Баха чувствуется, что в этом нет ни малейшей искусственности... на-
божность была для него чем-то естественным. Он не скрывал ее...». Этот патриарх
был благословлен библейской семьей, которую он мужественно старался прокор-
мить , «она составляла неотъемлемую часть его артистической натуры. Если он
аннотировал все свои партитуры своим SDG, это значит, что он создал себе
главным образом религиозную идею музыки. Она была, прежде всего, мощным сред-
ством восславить Господа».
Бах — пиетист лютеранской церкви. Протестантизм, убитый посредством rabies
theologica философствующих о Боге XVII века, был спасен простым поклонением
персоне Спасителя. Было естественно и справедливо, что спасение пришло к нему
через христоцентрика Лютера, а не через теоцентрика Кальвина. Движение пиети-
стского Пробуждения начинается очень рано, в Эльзасе с Филиппом Якобом Штене-
ром (род. в Рибовиле 25 июля 1635 года). По этому пути пошли Готфрид Арнольд
(1666-1714), саксонец Франке из Халле (1663-1738), Иоганн Альберт Бенгель
(1687-1751) в Вюртемберге. Если Эммануэль Сведенборг (1668-1772), будда севе-
Рождественские песнопения, созданные африканскими рабами в Америке. — Примеч.
ред.
150 Единому Богу слава (лат.) . — Примеч. ред.

pa, стоит в стороне от истинного христианства, то это свидетельствует о силе
скандинавского пиетизма в середине XVIII века.
Но, очевидно, самое неоспоримое: появление Джона Уэсли. Родившийся 17 июня
1703 года в Эпвортском пресвитерстве, Уэсли пережил весь XVIII век, он умер в
1791 году. Свое обращение он отметил 24 мая 1738 года, в 20 часов 45 минут.
Вполне паскалевская точность, которая станет принципиальной характеристикой
методистских обращений. Без преувеличения можно сказать, что его проповедь
положила начало в 1739 году английскому Пробуждению. Его конфликт с англикан-
ской церковью не суть важен. Английская духовная жизнь внутри и вне «методиз-
ма», обязана ему новооткрытием спасения через веру без теолого-философичес-
кого крючкотворства, миссионерским порывом, которого дотоле страшно недоста-
вало реформатским церквям, и практической социальной «активностью» во имя ве-
ликих дел. Уилберфорс на намеченном пути начал вполне определенную и в один
далекий день победоносную борьбу против работорговли, а затем и против рабст-
ва.
В сущности, к 1750 году ничто не кончилось, все только начиналось. И спустя
три с половиной столетия мы все еще по-прежнему далеки от полного усвоения
чуда 1620-х годов. Ибо чудо 1620-х годов — это стремительный рост власти че-
ловека над вещами. Разумеется, итогом стала промышленная революция.
Она была, конечно, независима от расцвета науки, но без него материальный
рост надолго был бы задержан.
Все более и более богатое и всегда, в сущности, одинаково бедное человече-
ство после 1620 года возжелало душевной полноты.

Ликбез
МИР МИКРОБОВ
ГЕНЕТИЧЕСКАЯ РЕКОМБИНАЦИЯ
(продолжение)
ПРОЦЕСС
КОНЪЮГАЦИИ
Многие плазмиды грамотрицательных бактерий сообщают хозяйским клеткам спо-
собность конъюгировать и переносить молекулу плазмиднои ДНК в клетку партнера
по конъюгации. Этот процесс протекает в две стадии, и обе они обеспечиваются
работой плазмидных генов:
1) взаимодействие между поверхностями донорнои и реципиентной клетки, при-
водящие к образованию мостика для конъюгации;
2) прохождение молекулы плазмиднои ДНК через мостик.
Роль поверхности клетки
в конъюгации бактерий
Взаимодействие между донором и реципиентом обусловлено специфическими свой-
ствами поверхности донорнои клетки, которые определяются плазмидными генами.

Самое поразительное из этих свойств, абсолютно необходимое для конъюгации,—
наличие особых выростов, которые называются половыми пилями.
На поверхности клеток, содержащих трансмиссибельные плазмиды, имеется очень
немного половых пилей (обычно от 1 до 10), так что на каждую копию плазмиды в
клетке приходится, по-видимому, всего по одному пилю. Существование пилей бы-
ло впервые обнаружено, когда электронные микроскописты занялись поисками мест
адсорбции некоторых фагов, специфичных к мужским клеткам (такие фаги поражают
только бактерии, несущие трансмиссибельные плазмиды). Если мужские (донорные)
клетки обрабатывали большим избытком частиц такого фага и рассматривали в
электронном микроскопе, оказывалось, что фаги адсорбируются исключительно на
половых пилях (рис. 8).
Рис. 8. Клетка Е. coli, штамм Hfr, у которой видно три типа вы-
ростов . Длинные, загнутые, толстые выросты — жгутики. Короткие,
тонкие, прямые выросты — обычные пили. Длинный, тонкий отросток
(внизу слева), покрытый фаговыми частицами, — F-пиль.
Специфический рецепторный участок для конъюгации имеется, видимо, и на ре-
ципиентной клетке. Этот участок является также специфическим местом адсорбции
фага, содержащего одноцепочечную ДНК. Мутантные женские штаммы, устойчивые к
этому фагу, не могут адсорбировать их и одновременно дефектны по конъюгации.
Дефект затрагивает процесс переноса ДНК, так как при фаговой трансдукции му-
танты претерпевают нормальную рекомбинацию.
Первая стадия процесса конъюгации — прикрепление реципиентной клетки к кон-
чику полового пиля (рис. 9,А). В течение нескольких минут клетки сближаются и
затем вступают в непосредственный контакт (рис. 9,Б), возможно, путем сокра-
щения пиля мужской клетки.
Клетки, связанные половым пилем, были выделены с помощью микроманипулятора
и исследованы генетическими методами. Некоторые из выделенных таким образом
клеток дают рекомбинантные клоны. Это указывает на то, что донорная ДНК может
проходить через половой пиль или вдоль него. Но все-таки большая часть гене-
тических переносов происходит только после того, как клетки вступают в непо-
средственный контакт благодаря сокращению пиля. Переход ДНК внутрь клетки —
весьма специфичный процесс, ведь помимо ДНК никакого другого клеточного мате-
риала практически не переносится.

Рис. 9. А. Мужская и женская клетки, соединенные F-пилем. Един-
ственный F-пиль «помечен» с помощью частиц РНК-содержащего фага,
специфичного к мужским клеткам; помимо него мужская клетка имеет
и обычные пили, не адсорбирующие фагов, специфичных к мужским
клеткам, и не участвующие в конъюгации. Б. Электронная микрофо-
тография тонкого среза пары клеток в момент конъюгации; клетки
пришли в непосредственное соприкосновение благодаря сокращению
F-пиля. Мостик показан стрелкой.
Перенос
плазмидной
ДНК
Из опытов по включению в ДНК радиоактивных или тяжелых изотопов до или во
время переноса вырисовывается следующая общая схема этого процесса.
Перед конъюгацией плазмида существует в донорнои клетке в виде двухцепочеч-
ной кольцевой молекулы ДНК. Контакт между половым пилем и стенкой реципиент-
ной клетки включает процесс, схематически изображенный на рис. 10,А: одна
цепь плазмидной ДНК разрывается в месте начала репликации и дуплекс раскручи-
вается; разорванная цепь входит в реципиентную клетку начиная с 5т-конца. В
донорнои и реципиентной клетках ДНК-полимераза синтезирует комплементарные
цепи; таким образом, процесс аналогичен обычной репликации плазмиды с той
лишь разницей, что по его завершении одна копия находится в реципиентной
клетке, а другая остается в донорнои клетке. Переход плазмиды в кольцевую
форму в реципиентной клетке происходит под действием полинуклеотидлигазы. Хо-
тя перенос одной цепи дуплекса плазмидной ДНК обычно сопровождается реплика-
цией, для самого процесса переноса такая репликация не обязательна.
Если бактерия несет две плазмиды, одна из которых обеспечивает конъюгацию,
а другая нет, то первая может способствовать одновременному переносу послед-
ней , т. е. первая плазмида мобилизует вторую. Такая мобилизация происходит в
том случае, когда плазмида не обеспечивает конъюгации и не содержит генов,
ответственных за ряд функций (например, образование пилей), которые может
обеспечить конъюгационная плазмида. Мобилизация происходит и в том случае,
когда две плазмиды постоянно или временно интегрированы в результате кроссин-
говера. Бактериальная хромосома также может быть мобилизована путем интегра-
ции с конъюгационной плазмидой (рис. 10,Б).

РП
•
I 1
1—1
FH
I ,
РП
РП
з-1 i |
РП
о
V ;
РП
•
HfR
HfR
га.
L J
ГЦ
I J
r^jj^jra.
V J V J
V )
га
1 J
конъюгант
Рис. 10. Гипотетический механизм переноса ДНК вследствие репли-
кации F-фактора. А. Изображена конъюгирующая с реципиентной
клеткой Р+-клетка, которая содержит автономный F-репликон и хро-
мосому. F-фактор реплицируется внутри хозяйской клетки; F-фактор
переносится при репликации в реципиентную клетку. Б. Тот же про-
цесс протекает при конъюгации с участием клетки Hfr, однако, в
этом случае наблюдается также перенос хромосомной ДНК благодаря
ее интеграции с фактором F.
ПЕРЕНОС ХРОМОСОМЫ
С УЧАСТИЕМ F-ФАКТОРА
Состояния F+ и Hfr
Клетки, несущие F-фактор, обозначают через F+, клетки без F-фактора — через
F~. В популяции Р+-клеток интеграция F-фактора с хромосомой в результате
кроссинговера происходит примерно в одной из 105 клеток в каждом поколении;
клетки, в которых произошла интеграция, и образованные ими клоны называются
Hfr (от слов High frequency of recombination — высокая частота рекомбинации).
Интеграция не всегда происходит в одном и том же сайте бактериальной хромо-
сомы. Для F1 существует восемь или девять сайтов предпочтительной интеграции;
по-видимому, они представляют собой участки, гомологичные соответствующим
участкам F1. Кроме того, существует ряд мест, где интеграция F1 происходит
существенно реже.
Процесс интеграции, как мы уже обсуждали ранее, обратим. В популяции клеток
Hfr исключение F-фактора в результате второго кроссинговера происходит при-
мерно с такой же частотой, как и интеграция в популяции F+. Поэтому любая по-
пуляция F+ содержит небольшое число клеток Hfr, а любая популяция Hfr — кле-
ток F+.
Перенос ДНК
донорными
клетками Hfr
Если суспензию клеток Hfr смешать с избытком клеток F~, то каждая клетка
Hfr прикрепится к одной из F'-клеток и начнет переносить свою ДНК. Если хро-
мосома и F-фактор интегрировались и стали одним репликоном, хромосомная ДНК
вместе с ДНК F-фактора переходит в реципиентную клетку.
Порядок перехода хромосомных маркеров в реципиент зависит от того, в каком

месте хромосомы интегрировался F-фактор, а также от полярности интеграции.
Например, на рис. 11 ориентация F-фактора в месте интеграции такова, что в
образовавшейся клетке Hfr хромосомные маркеры будут переноситься в следующем
порядке: thr, leu, pro, lac, . . . , met. Интеграция может происходить также в
других местах и характеризоваться противоположной полярностью, приводя к дру-
гому порядку переноса маркеров, как показано на рис. 12. Полярность интегра-
ции, видимо, определяется гомологичными последовательностями оснований в мес-
тах соединения F-фактора и хромосомы.
Рис. 11. Разрыв и перенос хромосомы в Hfr-штамме при ее интеграции с F-фактором. А.
F-фактор изображен в виде кольца. После специфического расщепления молекулы между
маркерами 1 и б происходит ее перенос (во время конъюгации), так что маркеры прони-
кают в реципиеитиую клетку в следующем порядке: 1—2—3—4—5—б. Б. F-фактор спаривается
с участком хромосомы между маркерами met и thr. В. В результате кроссинговера в мес-
те спаривания происходит соединение колец. Г. То же, что и В, но гибрид изображен в
виде одного кольца. Д. После специфического расщепления F-фактора происходит перенос
гибрида, в ходе которого в реципиеитиую клетку проникают сначала маркеры фактора F
1—2—3, затем хромосомные маркеры thr, leu, pro, lac и т. д. ; маркеры фактора F 4—5—6
проникают последними. Если рекомбинанты получат все б маркеров F-фактора, они станут
мужскими клетками. Таким образом, чтобы образовался рекомбинант Hfr-типа, необхо-
димо, чтобы был перенесен конец хромосомы с последними маркерами F-фактора.

Рис. 12. Происхождение трех разных мужских клеток Hfr от общего
родительского штамма. Стрелки на хромосомах указывают в каждом
случае начальную точку и направление переноса хромосомы.
Линейный перенос хромосомных маркеров Hfr-донорами был открыт Е. Вольманом
(Е. Wollman) и Ф. Жакобом (F. Jacob) в 1956 г. в ходе изучения кинетики обра-
зования рекомбинантов. Эти опыты ставились следующим образом. Через опреде-
ленные промежутки времени из смеси конъюгирующих клеток Hfr и F~ отбирали
пробы и встряхивали их в течение нескольких минут, чтобы разделить пары конъ-
югировавших клеток. Каждую пробу высевали на несколько разных селективных
сред для определения числа различных рекомбинантов, образовавшихся к моменту
отбора пробы. Результаты такого эксперимента приведены на рис. 13; исследо-
вавшиеся маркеры обозначены буквами А, В, С и D. Как показывает этот рисунок,
чем дольше конъюгируют пары клеток до момента разделения, тем больше генети-
ческого материала переносится из клеток Hfr в клетки F~. Если, например, раз-
делить конъюгирующие пары через 10 мин, то к этому моменту будет перенесен
только ген А. Если конъюгация продолжается 15 мин, будут перенесены гены А и
В; через 20 мин будут перенесены гены А, В и С и т. д.
Эти эксперименты показали, что донорная клетка медленно вводит одну из ни-
тей хромосомы в реципиентную клетку, так что хромосомные гены входят в нее в
определенной последовательности. Если конъюгация не прерывается, она идет до
тех пор, пока не перенесется вся хромосома; у Е. coli при 37 °С этот процесс
занимает примерно 90 мин.
Форма кривых на рис. 13 показывает, что донорные клетки не синхронизированы
в отношении начала переноса. Одни клетки начинают перенос почти сразу, другие
— с задержкой различной продолжительности. Однако через 25 мин перенос начи-
нается во всех клетках. Точка пересечения каждой кривой с осью абсцисс указы-

вает, в какой момент данный ген появляется в зиготе в первой из конъюгирующих
пар, т. е. когда начинается перенос.
о о
т т • • »
<3
15 25 35 45 55
Время, мин
Рис. 13. Кинетика образования рекомбинантов.
Если конъюгация не прерывается искусственно, в значительном числе случаев
происходит спонтанный разрыв хромосомы. Разрыв каждой из хромосом происходит
в случайный момент времени; время переноса очень редко превышает 90 мин. Та-
ким образом, чем дальше от начальной точки переноса расположен данный маркер,
тем меньше вероятность, что он будет перенесен до разрыва хромосомы. Перенос
самого раннего маркера А произойдет почти во всех парах; перенос В произойдет
в меньшем числе пар; еще меньше будет число переносов маркера Сит. д. Это
явление отражается в относительной высоте плато, на которые выходят кривые
рис. 13.
Таким образом, порядок переноса маркеров можно определить двумя способами:
по времени входа каждого маркера в экспериментах с прерванной конъюгацией и
по частоте рекомбинации каждого маркера, если конъюгация не прерывается. На-
пример, маркер А, который начинает входить в женскую клетку на 7-й минуте,
дает в конце концов частоту рекомбинации 60% (т. е. 60% пар, конъюгацию кото-
рых не прерывали, дают рекомбинанты по маркеру А) . Маркер В входит на 12-й
минуте и дает частоту рекомбинации 40%, а маркер С входит на 17-й минуте и
дает частоту рекомбинации 15%. Такой градиент частот рекомбинации характерен
для скрещивания Hfг и F~; вероятность рекомбинации снижается так резко, что
последний маркер, входящий в женскую клетку, рекомбинирует с частотой, не
превышающей 0,01%.
Было показано, что скорость переноса хромосомы примерно постоянна на протя-
жении всего полового процесса, поэтому время входа маркеров соответствует от-
носительному расстоянию между ними. Поскольку вся хромосома длиной 5'10б пар
оснований переносится за 90 мин, каждая минута шкалы времени на рис. 13 соот-
ветствует примерно 5 104 парам оснований. Генетическая карта хромосомы Е.
coli K12 приведена на рис. 14. Положение маркеров, «расстояние» между которы-
ми составляет более полминуты, было определено по времени входа в эксперимен-

тах с прерыванием конъюгации; маркеры, лежащие слишком близко друг1 к другу,
чтобы их положение можно было определить с помощью этого метода, картировали
путем анализа сцепления при фаговой трансдукции. Этот процесс будет описан
далее.
Рис. 14. Генетическая карта хромосомы Е. coli K12. Числа, нанесенные на
внутренней окружности, отмечают относительные времена входа маркеров при
конъюгационном переносе хромосомы (37° С) . За нулевую точку условно принят
момент входа локуса thr А. Некоторые участки карты, изобилующие маркерами
(например, участок между 10 и 11,5 мин), изображены на наружной окружности.
Маркеры, указанные в скобках, картированы лишь приблизительно; маркеры, по-
меченные звездочками, картированы точнее, чем маркеры, указанные в скобках,
однако их положение относительно соседних маркеров точно не известно.

Происхождение и
свойства F!-штаммов
Переход из состояния F+ в состояние Hfr зависит от интеграции F-фактора с
хромосомой путем рекомбинации. Как было указано выше, этот процесс обратим: в
любой культуре штамма Hfr может произойти отделение F-фактора от хромосомы в
той или иной клетке и, следовательно, образование клона F'''-клеток.
Чтобы имел место истинный возврат к Р+-состоянию, рекомбинация должна про-
изойти по тем же сайтам, где произошла интеграция (рис. 15, вверху). Однако
иногда наблюдается необычное спаривание. Рекомбинация в сайтах, отличных от
сайтов интеграции, приводит к образованию F-фактора, кольцевая молекула кото-
рого содержит фрагмент хромосомной ДНК (рис. 15, средний и нижний ряды). Как
показано на рис. 15, в такой F-геноте1 может присутствовать целая F-ДНК или
ее фрагмент.
Рис. 15. Образование F-геноты в первичных F1-клетках. Слева изображена хро-
мосома Hfr, с которой интегрирована ДНК F-геноты. Буквами от А до F и от U до Z
обозначены хромосомные маркеры. А. Кроссинговер в месте первоначального спари-
вания F-фактора и хромосомы приводит к восставлению исходного F-фактора. Б.
Спаривание с другим участком хромосомы и последующий кроссинговер приводит к
образованию F-геноты, несущей хромосомные маркеры XYZ. Хромосома первичной Fт-
клетки содержит часть ДНК F-фактора и имеет делецию в области XYZ-маркеров. В.
Спаривание с участком, отличным от первых двух, приводит к образованию F-
геноты, содержащей всю ДНК F-фактора и хромосомные гены, располагавшиеся по обе
стороны от сайта интеграции.
1 В этом отношении F-генота аналогична трансдуцирующему фагу.— Прим. ред.

Клетка, в которой произошло это событие, и возникший клон называют первич-
ными Ff-клетками. Эти клетки несут делецию в хромосоме, соответствующую тому
фрагменту, который теперь является составной частью F-фактора. Если этот
фрагмент содержит гены, ответственные за жизненно важные функции клетки (на-
пример, синтез полимераз нуклеиновых кислот или компонентов рибосом), F-
генота становится практически второй хромосомой клетки; ее утрата ведет к ги-
бели клетки.
При скрещивании первичных Ff-клеток с клетками F'-штамма перенос F (вместе
с интегрированным участком хромосомы) происходит с высокой эффективностью. В
то же время перенос хромосомы происходит с эффективностью менее Ю-5, так как
вероятность интеграции FT-фактора с хромосомой в первичных FT-клетках так же
низка, как и в обычных Р+-клетках.
F-генота, перенесенная в F'-клетку, восстанавливает свою кольцевую структу-
ру и становится автономным репликоном. Образуется вторичная Ff-клетка. Она
отличается от первичной Ff-клетки тем, что фрагмент хромосомы, присутствующий
в F-геноте, имеется и в хозяйской хромосоме; таким образом, вторичная FT-
клетка является частичным диплоидом (рис. 16) и F-генота не является для нее
необходимым генетическим элементом.
ДНИ F-гсноты
Хромосомная ДНИ
Рис. 16. Вторичная F-клетка, являющаяся гетерозиготным диплоидом
по генам X, Y и Z.
Частичная диплоидность вторичной Ff-клетки делает ее довольно эффективным
донором хромосомных генов, так как в ней легко происходят спаривание и реком-
бинация. На самом деле культура вторичного Ff-штамма всегда представляет со-
бой смесь Ff- и Hfr-клеток, причем эти два типа клеток находятся в динамиче-
ском равновесии друг с другом, как показано на рис. 17. Если такую культуру
скрестить с F'-штаммом, то клетки, содержащие к моменту конъюгации свободную
F-геноту, переносят только этот фактор; остальные клетки, в которых F-фактор
к этому моменту оказался интегрированным с хромосомой, переносят всю интегри-
рованную структуру.
Первый Fт-штамм был открыт случайно при выделении донорных клеток с высокой
частотой переноса из культуры Hfr, ревертировавшей к Р+-состоянию; клетки с
высокой частотой переноса оказались первичными Ff-клетками. Тогда же был раз-
работан метод отбора вторичных F!-штаммов.

ДНК F-гсноты
Хромосомной ДНК
Рис. 17. Динамическое равновесие между интегрированным и свобод-
ным состоянием F-геноты во вторичной Ff-клетке.
Обозначим маркеры, которые переносятся штаммом Hfr, буквами от А+ до Z+;
напомним, что Z+ — последний из переносимых маркеров — в норме не появляется
среди рекомбинантов раньше чем через 90 мин после начала конъюгации. Но если
культура Hfr содержит редкие Ff-клетки, в которых маркер Z+ соединен с F-
фактором, то клетка переносит Р-г+-фактор за первые 10—20 мин. Таким образом,
метод отбора заключается в том, что конъюгацию прерывают примерно через 20
мин и отбирают редкие реципиентные клетки, которые приобрели маркер Z+. Обыч-
но эти клетки оказываются вторичными Ff-клетками, несущими фактор F-Z+. Имен-
но так были выделены F-lac-диплоиды, описанные ранее.
Более эффективная система для отбора вторичных Fт-штаммов была предложена
К. Лоу (К. Low) после открытия мутантов Е. coli K12 гес~-типа (дефектных по
рекомбинации) . Лоу показал, что при скрещивании штамма Hfr со штаммом rec~F~
мерозихюты, которые получают фрагменты хромосомы путем обычного переноса ДНК,
не могут образовывать колонии на агаре, селективном по отношению к реком-
бинантам, так как интеграция перенесенной ДНК невозможна. В то же время реци-
пиентные клетки, получившие F-геноту, становятся вторичными Ff-клетками и об-
разуют колонии на селективном агаре. Таким образом, любая «рекомбинантная»
колония, образовавшаяся на селективном агаре при скрещивании Hfr и F~rec~,
должна быть вторичным Fт-штаммом.
Динамическое равновесие между интегрированным и свободным состоянием F-
геноты во вторичной FT-клетке и динамическое равновесие в F+- или Hfr-
культурах различаются только скоростями интеграции и исключения. В случае
вторичного Fт-штамма интеграция и исключение происходят в среднем один раз за
10 клеточных генераций; в системе F+ <-> Hfr интеграция и исключение происхо-
дят с частотой примерно Ю-5 за одну клеточную генерацию.

ш!
ОСВАИВАЕМ СТАТИСТИКУ
Бродский Я.С.
Доверительные
интервалы
В предыдущем параграфе были введены понятия оценочной функции и оценки па-
раметра генеральной совокупности, обсуждались некоторые желательные свойства
оценочных функций такие, как несмещенность и состоятельность. Рассмотренные
оценочные функции часто называют точечными оценками (от слова «точка»; пара-
метр оценивается некоторой точкой). Оценочная функция есть случайная величи-
на, имеющая некоторый разброс около истинного значения параметра, а поэтому,
приравнивая истинное значение параметра числовому значению оценочной функции
или оценке, мы допускаем определенную ошибку. Другими словами, построить
оценку неизвестного параметра по результатам наблюдений — значит, найти при-
ближенное значение этого неизвестного параметра. С приближенными вычислениями
и понятием приближения вы знакомы. Но, говоря о приближениях или пользуясь
приближенными значениями, надо ясно представлять себе и точность приближения,
представлять границы абсолютной погрешности. Например, 1 м может считаться
приближенным значением и для длины 910 мм, и для 1007 мм, и для 999,3 мм.
Границы абсолютной погрешности составят соответственно 100 мм, 10 мм и 1 мм.
Без указания, с какой точностью взяты приближенные значения, сами по себе они
практически смысла не имеют.
Эта общая идея находит свое применение и в статистике. Здесь понятие точно-
сти приближения реализуется в виде доверительного интервала.
В этом параграфе будет рассмотрен вопрос получения интервальных оценок, то
есть возможность построения некоторого интервала, содержащего истинное значе-

ние параметра с заданной вероятностью. Сам метод получения таких интервалов
сводится к построению так называемых доверительных пределов, а полученные ин-
тервалы называют доверительными. Процедура, которая будет здесь описана, со-
стоит в построении верхнего и нижнего доверительных пределов уровня 1-а, об-
ладающих следующим свойством: если говорят, что истинное значение параметра
лежит между этими пределами, то это утверждение верно с вероятностью 1-а (и
неверно с вероятностью а). Очевидно, что а следует выбирать достаточно малым.
Число 1-а называют коэффициентом доверия, или доверительной вероятностью. Ве-
личина 1-а отражает «степень готовности мириться с возможностью ошибки».
С идеей построения доверительных интервалов познакомимся, прежде всего, на
примере. Пусть проведено п измерений некоторой неизвестной величины а с помо-
щью прибора, точность которого известна. Получены значения xi, х2, . . . , хп.
Будем считать, что измерения проведены без систематической ошибки, так что
ошибки измерения только случайные. Наблюдения xi, х2, . . . , хп будем считать
реализацией (значениями) независимых случайных величин, имеющих одно и то же
распределение. Их математическое ожидание а неизвестно, и его необходимо оце-
нить . Качество измерений характеризуется дисперсией случайных ошибок наблюде-
ний: чем больше дисперсия, тем менее стабильны результаты. В значительной
степени дисперсия результатов измерений определяется качеством прибора. Так
как качество прибора мы предположили известным, то можем считать известной
дисперсию наблюдений.
Основываясь на законе больших чисел, в качестве оценочной функции математи-
ческого ожидания а можно принять среднее арифметическое значений наблюдений,
то есть
X = (Xi + Х2 + ... + Хп) /п
Задача состоит в нахождении двух случайных величин X -к (п) и X +к (п) , зави-
сящих от X и п, таких, что интервал [X - k(n); X + k(n)] с вероятностью 1-а
содержит истинное значение параметра. Вся трудность состоит в нахождении
k(n) .
Для аналогии напомним, что в приближенных вычислениях говорят, что число х
является приближением к числу а с точностью до h, если x-h < а < x+h. Отличие
статистических приближений состоит в том, что гарантируется эта точность лишь
с определенной вероятностью 1-а, меньшей 1. Другими словами, при массовых вы-
числениях подобного рода точность приближения к параметру а среднего арифме-
тическего п наблюдений х будет не более чем k(n) примерно в 100- (1-а) % слу-
чаев. В оставшейся доле случаев приближение х к а может оказаться худшим.
Воспользуемся неравенством Чебышёва для построения доверительного интервала
для неизвестного математического ожидания а случайной величины X. Согласно
неравенству Чебышёва
Р(| Х-а| < е) > 1 - DX/e2
Так как DX = DX/n = a2/n (а - дисперсия одного наблюдения) , то неравенство
примет вид
Р(| Х-а| < е) > 1 - а2/пе2
Решая неравенство, стоящее под знаком вероятности относительно а, получим
X -е<а<Х +е.

Если дисперсия была бы известна, то по заданной доверительной вероятности
1-ос из равенства
1 - а2/пе2 = 1 - а
можно было бы найти
7па
и построить искомый доверительный интервал:
X --Д= <а< X + -±=.
Jna л/ла
Вероятность того, что этот доверительный интервал содержит истинное значе-
ние а больше 1-ос. Если же дисперсия неизвестна, то в предыдущем неравенстве
ее заменяют выборочной дисперсией S и получают приближенный доверительный ин-
тервал
X --Д= <а< X + -Д=
л/ла 4па
Пример 1. В школах района учится 500 десятиклассников. Для проверки усвое-
ния некоторой темы был предложен тест из 10 вопросов. Для испытания отобраны
62 человека. Результаты испытаний представлены в таблице 2.
Таблица 2
Число правильных ответов
Число учащихся
3
2
4
18
5
13
6
8
7
10
8
6
9
4
10
1
Найти границы, в которых с вероятностью не менее 0,84 лежит среднее число
правильных ответов всех десятиклассников.
Дисперсию генеральной совокупности принять равной дисперсии выборки.
По данным выборки вычислим выборочное среднее и выборочную дисперсию: х =
5,73; s = 1,81. По условию ос = 1- 0,84 = 0,16. Тогда
s/Vnoc = 1,81/V620,16 = 0,58
Доверительный интервал будет иметь вид (5,73 - 0,58; 5,73 + 0,58), или
(5,15; 6,31). В таких пределах содержится среднее число правильных ответов
десятиклассников района на задания теста с доверительной вероятностью 0,84.
Подробно мы рассмотрим построение доверительного интервала для неизвестной
вероятности р наступления события в каждом из п испытаний Бернулли. Требуется
при заданном числе испытаний п и заданном числе m наступлений события («успе-
ха») в п испытаниях Бернулли найти две такие случайные величины pi (п) и
Р2 (п) , чтобы с заданной вероятностью (например, 0,9) можно было утверждать,
что имеет место неравенство
pi(n) < р < р2(п) .
При некоторых исходах эксперимента (п испытаний Бернулли) это неравенство

окажется справедливым, при других — нет. При большом числе экспериментов ис-
тинными эти неравенства окажутся примерно в 90% случаев.
Напомним, что несмещенной и состоятельной оценочной функцией неизвестной
вероятности р является относительная частота р = m/n. Из неравенства Чебышё-
ва следует, что
Р(|р - р| < ha(p)) > 1 - 1/h2.
Отсюда нетрудно получить, что
Р(р - ha(p) < р < р + ha(p)) > 1 - 1/h2.
Казалось бы, что доверительный интервал построен. Но значения его пределов
р - ha(p),p + ha(p) не могут быть вычислены по результатам испытаний, так
как неизвестно среднее квадратичное отклонение a (р) относительной частоты р
= m/n. Напомним, что
°<*>=^
р)
Вероятность р не известна. На практике произведение р(1 - р) заменяют дро-
бью 1/4 на том основании, что р(1 - р) < 1/4. В этом случае получим
\Jn
Итак, с вероятностью не меньшей, чем 1 - 1/h2 выполняется неравенство
Л
\р-р\ <
2jn
пли
< т><
р^ р +
27л 2л/л
Словами эти неравенства можно сформулировать так: расстояние между р и р
не превосходит h/2Vn.
Если h = 2, то вероятность выполнения неравенства |р - р | < 1/Vn не меньше
0,75. Аналогично, положив h = 3, получим, что вероятность выполнения неравен-
ства |р - р| < 3/2Vn не меньше 0,88.
Итак, интервал (р - h/2\n; p + h/2\n) является доверительным интервалом
для вероятности р с доверительной вероятностью 1 - 1/h2. Число h/2\n называют
точностью оценки р, а число 1 - 1/h2 — надежностью этой оценки, число 2h/2Vn
= h/Vn — длиной доверительного интервала.
Пример 2. Завод производит электрические лампочки. Вероятность лампочке
быть бракованной считается равной р. Для контроля отобрано п ламп, среди ко-
торых бракованных оказалось т. Требуется с доверительной вероятностью 0,83
оценить вероятность того, что лампа бракована, если п = 1000, m = 120.

Относительная частота события «лампа бракована» равна р = m/n = 120/1000 =
0,12. По условию доверительная вероятность не меньше, чем 0,83, то есть 1 -
1/h2 = 0,83. Решая это уравнение относительно h, получим: 1/h2 = 0,17, 1/h *
0,41, h * 2,44. Тогда точность оценки будет равна h/2Vn * 2,44/2Vl000 * 0,04.
Итак, (0,12 - 0,04; 0,12 + 0,04), или (0,08; 0,16), — искомый доверительный
интервал для неизвестной вероятности р с доверительной вероятностью 0,83.
Напоминаем, что примерно в 83% случаев доверительный интервал, вычисленный
по правилу (р - h/2Vn; p + h/2Vn), будет содержать при приведенных данных
истинное значение вероятности.
В предыдущем параграфе мы уже говорили о том, что применение неравенства
Чебышёва приводит к довольно грубым результатам. Обратите внимание на то, что
в рассмотренном интервале доверительная вероятность невысокая — 0,83, то есть
мы согласны идти на 17%-й риск. Платой за более высокую доверительную вероят-
ность является более широкий, а значит, и менее полезный интервал. Например,
в примере 2 для доверительной вероятности, равной 0,95, мы получили бы дове-
рительный интервал (0,05; 0,19), а для доверительной вероятности, равной
0,99, мы получили бы доверительный интервал (-0,02; 0,28), т. е. фактически
односторонний интервал: значение вероятности лампочке быть бракованной с ве-
роятностью, не меньшей 0,99, не превышает 0,28.
Более точный доверительный интервал для неизвестной вероятности события
можно получить при достаточно большом объеме выборки, если воспользоваться
нормальным приближением к биномиальному распределению. По заданной довери-
тельной вероятности 1 - а с помощью таблиц стандартного нормального распреде-
ления можно найти такое число h, что 2P(Z<h) — — 1 = 1 - а.
Пример 3. Решим пример 2, воспользовавшись нормальным приближением для би-
номиального распределения, если доверительная вероятность равна:
а) 0,83; б) 0,95.
а) Если 2P(Z < h) - 1 = 0,83, то h = 1,37, тогда точность оценки будет рав-
на h/2Vn * l,37/2Vl000 * 0,022. Итак, (0,12 - 0,022; 0,12 + 0,022), или
(0,098; 0,142), — искомый доверительный интервал с доверительной вероятностью
0,83. Как видим, получен более узкий, по сравнению с результатом применения
неравенства Чебышёва, доверительный интервал.
б) Если 2P(Z < h) - 1 = 0,95, то h = 1,96, тогда точность оценки будет рав-
на h/2Vn * l,96/2Vl000 * 0,031. Итак, (0,12 - 0,031; 0,12 + 0,031), или
(0,089; 0,151), — искомый доверительный интервал с доверительной вероятностью
0,95.
В некоторых ситуациях нет необходимости утверждать, что вероятность события
находится между двумя границами доверительного интервала. Доверительный ин-
тервал может строиться на основе утверждения о том, что вероятность события,
по крайней мере, не меньше, чем некоторое число, или что вероятность события,
по крайней мере, не больше, чем некоторое число. В этом случае мы имеем дело
с так называемым односторонним доверительным интервалом. Односторонний дове-
рительный интервал устанавливает с доверительной вероятностью, что параметр
генеральной совокупности либо не меньше, либо не больше некоторого вычислен-
ного значения.
В каких случаях нас может удовлетворить односторонний доверительный интер-
вал? Например, известно, что изменение технологии может привести к уменьшению
процента брака. Тогда нам достаточно знать, не меньше какого числа вероят-

ность брака в генеральной совокупности. Другой пример. Известно, что социаль-
ная политика правительства привела к улучшению жизненного уровня населения
страны. Исследуют долю людей, доход которых превышает заданный уровень. Нам
достаточно знать, не больше какого числа эта доля в генеральной совокупности.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

Химичка
НЕКОТОРЫЕ МЕТОДЫ ОРГАНИЧЕСКОЙ ХИМИИ
ПОЛУЧЕНИЕ ЗАМЕЩЁННЫХ БЕНЗАЛЬДЕГИДОВ
(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
ФОРМИЛИРОВАНИЕ ЧЕРЕЗ
ХЛОРОМЕТИЛИРОВАНИЕ
Эта реакция известна как реакция Соммле (Sommelet). Суть её состоит в том,
что бензил хлорид реагирует с уротропином (ака сухое горючее) в водном этано-
ле. Реакция протекает, в сущности, так же, как и реакция Делепина, но из-за
небольших отличий на стадии гидролиза образующегося первоначально уротропино-
вого комплекса получается на амин, а альдегид.
Исходный бензил хлорид (или бромид) можно получить из соответствующего бен-
зилового спирта, или радикальным хлорированием толуола, но самый распростра-
ненный способ их получения - Хлорометилирование ароматических колец.

Полизамещённые бензолы (сюда относятся 2-что-то-диалкокси, метилендиокси-,
и даже пара-бромометокси-) вступают в реакцию с формальдегидом и хлористым
водородом, с образованием соответствующего бензил хлорида. Получившиеся таким
образом ос-хлоротолуолы могут быть использованы в нитрильном синтезе, а также
могут быть прореагированы с уротропином в спирте с высоким выходом соответст-
вующего бензальдегида.
Выход в этой реакции достаточно высокий. Этот метод просто отличный, при-
чём, в отличие от Раймера-Тимана, спектр его возможного применения гораздо
шире - здесь и метилендиоксибензол, и n-алкилтиодиМеОБ (2С-Т семейство), а
также п-бромоанизол - в общем, практически всё. Единственное исключение каса-
ется 2,5-диметокси - в этом случае, если 2-позиция уже не замещена, происхо-
дит двойное хлорометилирование. С другой стороны, один наш соотечественник,
засвидетельствовал тот факт, что из дихлорометилированного продукта получи-
лось весьма активное соединение (п-диМеОфенил-бис-диэтиламин??)
Короче говоря, любой уважающий себя химик-любитель, стоит ему только ока-
заться без хлорокиси фосфора, возьмётся за этот синтез без сомнений и с вели-
ким воодушевлением. Единственный большой её недостаток - большая вонючесть и
высокая канцерогенность побочно образующегося дихлорметилового эфира. Она,
несомненно, должна проводиться с хорошей вентиляцией.
Следует, однако, иметь в виду, что реакция с уротропином бензил хлоридов, у
которых замещена орто-позиция (как в случае с 2,5-) протекает медленнее и с
более низкими выходами, (чем у пиперонил хлорида), а если замещены обе орто-
позиции, то вообще не идёт.
Сам бензодиоксол получается метиленированием пирокатехина, который можно
свободно и недорого купить.
3-Тенальдегид
Гексаметилентетрамин (77 г, 0,55 моля) растворяют в 200 мл хлороформа и по
возможности быстрее при встряхивании колбы прибавляют 88 г (0,5 моля) броми-
стого 3-тенила (примечание 1). К колбе присоединяют обратный холодильник и в
течение 30 мин смесь кипятят на паровой бане. После охлаждения смесь хлоро-
форма и кристаллического вещества (примечание 2) выливают в 250 мл воды и пе-
ремешивают до полного растворения. Слой хлороформа отделяют и дважды промыва-
ют водой порциями по 125 мл, после чего соединенные водные вытяжки подвергают
перегонке с водяным паром. После того как переходящий дистиллят становится
прозрачным (обычно собирают около 1 л дистиллята), его подкисляют небольшим
количеством соляной кислоты (примечание 3) и экстрагируют тремя порциями эфи-
ра по 100 мл. Эфирный раствор сушат над безводным сернокислым кальцием, эфир
выпаривают, а остаток перегоняют. 3-тенальдегид собирают при 72-78° (12 мм)
или при 195-199° (744 мм, nD20 1,5860 (примечание 4). Выход составляет 30-40
г (54-71% теор.).
Примечания:
1. Реакционная смесь кипит самопроизвольно, и при прибавлении реагентов сле-
дует соблюдать осторожность, чтобы хлороформ в результате бурного кипения
не выбросило из реакционной колбы.
2. На этой стадии кристаллическую соль гексаметилентетрамина можно отделить
и перекристаллизовать. При 120° она размягчается, а при 150° плавится с
разложением.
3. При применении методики, разработанной Соммеле, образуется смесь альдеги-
да с аминами. В результате подкисления амины отделяются от эфирного рас-
твора .
4. Проверявшие синтез получили препарат с т. кип. 80-81° (14 мм).

2-Тенальдегид
Смесь 41,5 г (0,31 моля) 2-хлорметилтиофена (хлористого 2-тенила), 88 г
(0,60 моля) гексаметилентетрамина, 130 мл ледяной уксусной кислоты и 130 мл
воды взбалтывают кругообразным движением до тех пор, пока она не станет гомо-
генной, что сопровождается значительным выделением тепла. После этого смесь
кипятят с обратным холодильником в течение 4 час. К концу этого периода при-
бавляют 125 мл концентрированной соляной кислоты и кипячение с обратным холо-
дильником продолжают в течение, еще 5 мин. После охлаждения смесь экстрагиру-
ют тремя порциями эфира по 100 мл. Эфирные вытяжки соединяют и сушат над без-
водным сернокислым натрием или магнием, а затем эфир отгоняют. Неочищенный
препарат перегоняют в вакууме, пользуясь коротким дефлегматором; после пере-
хода головного погона, состоящего из уксусной кислоты, препарат собирают при
63-66° (6 мм) [115-118° (65 мм)]. Выход составляет 25-26 г (71-74% теоре-
тич.).
Хлористый 2-тиенилметилгексаметилентетраммоний
В 1-литровую круглодонную колбу помещают 67 г (0,5 моля) 2-хлорметилтио-
фена, 400 мл хлороформа и 70 г (0,5 моля) гексаметилентетрамина. Колбу снаб-
жают обратным холодильником и смесь поддерживают при слабом кипении в течение
получаса. Затем ее охлаждают и фильтруют через воронку Бюхнера. Осадок промы-
вают холодным хлороформом (100 мл) , тщательно отсасывают, а затем сушат на
воздухе. Выход препарата, получающегося в виде бесцветного порошка, состав-
ляет 128-136 г (94-99% теоретического).
а-Тиофеновый альдегид.
Соль гексаметилентетраммония помещают в 2-литровую круглодонную колбу, ко-
торая содержит 400 мл теплой воды. Колбу приспосабливают для перегонки с во-
дяным паром и пропускают последний до тех пор, пока не отгонится весь альде-
гид (примечание 1) . Затем дестиллат охлаждают, прибавляют к нему 10 мл 6 н.
уксусной кислоты (примечание 2) и альдегид экстрагируют двумя порциями эфира
по 100 мл. Эфирный раствор сушат над безводным хлористым кальцием, после чего
эфир отгоняют на паровой бане, продолжая эту операцию до тех пор, пока объем
раствора не уменьшится приблизительно до 50 -мл. Затем раствор помещают в
колбу Клайзена емкостью 100 мл; эфир отгоняют, после чего альдегид перегоняют
в вакууме. Собирают фракцию с т. кип. 89-91° (21 мм); nD20 1,5880. Выход со-
ставляет 27-30 г (48-53% теоретич.) . Вещество получается в виде бесцветной
маслянистой жидкости, которая при стоянии медленно темнеет (примечание 3) .
Примечания:
1. Чтобы собрать весь тиофеновый альдегид, приходится отогнать около 1500
мл дистиллята.
2. Уксусную кислоту прибавляют для удаления следов аминов, которые отгоня-
ются при перегонке с водяным паром. Такой метод очистки приходится при-
менять ввиду значительной растворимости продукта присоединения бисуль-
фита натрия к тиофеновому альдегиду.
3. Если альдегид предполагают сохранять в течение некоторого времени, то
рекомендуется прибавить к нему небольшое количество гидрохинона.

ос-Нафтойный альдегид
Лучшим способом получения ос-нафтойнохю альдегида является реакция Соммле.
Исходными веществами в этом случае являются а-хлор- или а-бромметилнафталин и
уротропин; процесс ведут в водно-спиртовом растворе или в растворе ледяной
уксусной кислоты. Указанная методика улучшена и в приведенной ниже прописи
применением в качестве растворителя 50%-ной уксусной кислоты.
Внимание! Следует соблюдать осторожность и избегать соприкосновения с 1-
хлорометилнафталином, который обладает слезоточивым, и нарывным действием, а
также с альдегидом, который, по-видимому, обладает теми же свойствами, но в
меньшей степени.
В 1-литровую колбу, снабженную обратным холодильником, помещают 106 г (0,6
моля) 1-хлорметилнафталина (примечание 1), 168 г (1,2 моля) уротропина, 250
мл ледяной уксусной кислоты и 250 мл воды. Смесь кипятят с обратным холодиль-
ником в течение 2 час. Примерно через 15 мин. раствор становится гомогенным,
после чего начинается выделение масла. После кипячения в течение указанного
времени к смеси прибавляют 200 мл концентрированной соляной кислоты и кипяче-
ние продолжают в течение еще 15 мин. (примечание 2). По истечении этого вре-
мени смесь охлаждают, а затем экстрагируют эфиром (300 мл); эфирный слой про-
мывают три раза водой, порциями по 100 мл, затем 10%-ным раствором соды, пор-
цией в 100 мл (примечание 3) , и вновь водой (100 мл) . Эфирные вытяжки сушат
над 15 г безводного сернокислого натрия, фильтруют и эфир отгоняют. Оставшую-
ся жидкость перегоняют в вакууме, собирая дистиллят при 105-107°(0,2 мм)
[160-162°(18 мм)] (примечание 4). Выход бесцветного ос-нафтойного альдегида,
застывающего между 0 и 2,5° (примечание 5), составляет 70-77 г. (75-82% тео-
ретического) .
Примечания:
1. Температура плавления применявшегося хлорметилнафталина была равна 24-
26°. Можно применять препарат и с более низкой температурой плавления, но
в этом случае выход соответственно падает; например, из хлорметилнафтали-
на с т. пл. 15-18° был получен ос-нафтойный альдегид с выходом 73%, причем
вещество оказалось не вполне чистым. Проверявшие синтез нашли, что неочи-
щенный хлорметилнафталин можно применять с хорошими результатами. В соот-
ветствии с приведенными указаниями нафталин, параформальдегид и соляную и
фосфорную кислоты кипятят с обратным холодильником. После того, как не-
очищенный препарат будет промыт водой, 10%-ным раствором поташа и вновь
водой, его растворяют непосредственно в 500 мл ледяной уксусной кислоты,
разбавленной 500 мл воды, и обрабатывают с помощью описанного выше спосо-
ба гексаметилентетрамином. Общий выход почти бесцветного ос-нафтойного
альдегида составляет 162 г; т. кип. 162-164° (18 мм); nD25 1,6503 (выход
составляет 52%, считая на нафталин). В случае использования указанного
способа получения лучше всего применять в качестве холодильника при уда-
лении непрореагировавшего нафталина трубку большого диаметра. После от-
гонки нафталина эту трубку заменяют обыкновенным холодильником и нафтой-
ный альдегид перегоняют так, как это делают обычно.
2. Различные амины и альдегиды, имеющиеся в реакционной смеси, вступают в
реакцию с образованием шиффовых оснований. Если последние не гидролизо-
вать сильной кислотой, то они будут загрязнять конечное вещество.
3. Следует соблюдать осторожность во время промывания раствора содой, так
как при этом выделяется некоторое количество углекислого газа.
4. Бурый остаток от перегонки содержит некоторое количество метилен- а-

нафтилметиламина.
5. Температура плавления ос-нафтойнохю альдегида, указанная Стефеном (33-
34°), очевидно, неправильна. Температура замерзания образца, очищенного
через бисульфитное соединение и затем перегнанного, была равна 2,5°. При
проверке синтеза ни разу не удалось получить совершенно бесцветный препа-
рат, несмотря на многократные перегонки с применением обычных лаборатор-
ных перегонных приспособлений.
Бензальдегид
В колбу снабженную эффективной мешалкой помещают 50 г (0,35 моль) уротропи-
на, 150 мл уксусной к-ты, 150 мл воды и 50 г (0,3 моль) бензилбромида. Пере-
мешивают около часа, а затем кипятят еще 2-3 часа. Добавляют 100 мл конц. НС1
и кипятят еще 30 минут. Затем охлаждают и экстрагируют эфиром. Эфирные вытяж-
ки промывают р-ром соды и один раз водой. Сушат сульфатом магния и отгоняют
эфир. Затем в туже колбу приливают воды и перегоняют бензальдегид с водяным
паром. Выход 21 г (67% от теор.).
Фенилацетальдегид
Смесь 30 г (0,16 моль) фенетилбромида, 28 г (0,2 моль) уротропина, 100 мл
уксусной к-ты и 100 мл воды кипятят 4 часа. Добавляют 50 мл конц. НС1 и кипя-
тят еще 10 минут. Затем экстрагируют эфиром, промывают, сушат и отгоняют эфир
на водяной бане. Оставшееся красное масло заливают раствором бисульфита, тща-
тельно растирают и промывают аддукт эфиром. Затем разлагают щелочью и перего-
няют альдегид с паром. Выход 11 г (55% от теор.)
Т.пл. = -10 С, Т.кип. = 195 С; d = 1,027; nD20 = 1,5290.
Гексаналь1
42 г (0,3 моль) уротропина растворяют в смеси 100 мл уксусной к-ты и 100 мл
воды и добавляют 41 г (0.25 моль) бромистого гексила. Кипятят 2 часа, затем
добавляют 50 мл конц. НС1 и кипятят еще 10 минут. Затем экстрагируют эфиром,
промывают, сушат и отгоняют эфир на водяной бане. Альдегид перегоняют в ин-
тервале 136-140 С. Повторная дистилляция дает 10,8 г (55% от теор.) гексаналя
с Т.кип. = 131-132 С, d = 0,834; nD20 = 1,4035.
ОКИСЛЕНИЕ
ТОЛУОЛОВ
Как вы, наверное, уже поняли, эта процедура не является собственно формили-
рованием, а представляет из себя следующее: замещённый толуол (скажем, 1,4-
диметокси-2-метилбензол) окисляется - на выбор - двуокисью марганца, пероксо-
дисульфатом натрия или бихроматом калия, в соответствующий ему (2,5-
диМеО)бензальдегид. Хочу сразу же предупредить читателей этих строк: в проце-
дуре с двуокисью марганца окисляется незамещённый толуол, но с химической
точки зрения нет никаких причин предполагать, что замещённые бензальдегиды
поведут себя как-то по-другому. Процедура с бихроматом калия использует имен-
но замещённый альдегид, правда, выходы низкие - в основном, как мне кажется,
из-за того, что реакция двухфазная.
Самый достоверный и классный метод, работающий на любых альдегидах - это
окисление соответствующих толуолов в водном р-ре персульфатом калия. Самое
1 каприловый альдегид - применяется в синтезе оливетола.

замечательное в нём - это то, что он даёт очень высокие выходы и практически
никаких побочных продуктов - т.е., кислот и спиртов.
Этот метод может произвести однажды революцию. Дело в том, что 2,5-
диметокситолуол (для неискушённых - это то же самое, что упомянутый ранее
1,4-диМеО-2-метилбензол) легко получается метилированием 2,5-дигидроксито-
луола (толугидрохинона), который, в свою очередь, получается в одну стадию из
n-нитротолуола (последний может сделать даже школьник).
Двуокисью
марганца
Получение альдегидов ароматического ряда окислением толуола и его производ-
ных является важным технологическим процессом в синтезе лекарственных ве-
ществ .
Для окисления метильной группы до альдегидной применяют двуокись марганца.
Процесс ведут в серной кислоте. В тех случаях, когда двуокись марганца берут
в избытке, используют водную серную кислоту. Если двуокись марганца взята в
стехиометрическом соотношении, применяют избыток концентрированной серной ки-
слоты .
Если процесс вести при температуре не выше 40 С, то в результате реакции
образуется альдегид. Если же температуру реакции поднять до 60-70 С, то ос-
новным продуктом будет бензойная кислота.
Примечание:
В этой реакции должна использоваться свежеосаждённая мелкодисперсная дву-
окись марганца. Её можно получить, например, смешиванием р-ров перманганата
калия и ГМТА (или любого другого восстановителя в нейтральной среде)
Окисление
бромом
Получение
п-бромобензальдегида
Эта процедура работает на любом толуоле, не вступающем в реакцию с бромом -
например, 3 , 4 ,5-триМеО-БА, 2 , 5-диМеО-4-бромо-БА, или 4-МеО-З-бромо-БА) .
В трехгорлой колбе на 1000 мл с мешалкой, ОХ, термометром и капельной во-
ронкой поместили 100 г (0.58 моль) пара-бромотолуола2. Шарик термометра и ко-
нец капилляра капельной воронки должны находиться возле самого дна колбы.
Свободный конец ОХ соединен с промывалкой для поглощения газа. Колбу нагрева-
ют в масляной бане до 105 С, освещают лампой на 150 ватт и 197 г (61.8 мл,
1.23 моль) брома медленно прибавляют из капельной воронки (прим. 1). Половина
брома прибавляется в течении часа при Т = 105. ..110 С, другая половина - в
течении двух часов, Т возрастает до 135 С. После того как был прибавлен весь
бром температура постепенно выросла до 150 С.
Смесь (прим. 2) вылили в колбу на 2000 мл и тщательно перемешали с 200 г
мелкого карбоната кальция. Прибавили около 300 мл воды и осторожно подогрев
(прим. 3), кипятили 15 часов с ОХ. После чего перегнали продукт в быстром по-
токе водяного пара (прим. 4) Дистиллят собирали порциями по 500 мл и охлажда-
ли. Пара-бромобензальдегид выпадал, его фильтровали и сушили в дессикаторе. С
первого литра дистиллята вышло 50-60 г, с Т.пл. = 55..57 С. Еще из 2 литров
2 Org Syn Coll, Vol I, 1941, 136

получили 15..20 г, с Т.пл. = 50..56 С (прим. 5). Его можно очистить бисуль-
фитным методом (прим. 6), и получить 13..18 г с Т.пл. = 55..57 С. Общий выход
составляет 65..75 г, 60..69% от теории.
Примечания:
1. Скорость прибавления брома должна регулироваться, чтобы избежать накопле-
ния брома в смеси. Избыток брома легко различим, он окрашивает в красный
цвет смесь и пары в ОХ.
2. Пара-бромобензаль бромид - сильный лакриматор, производит ожоги при попа-
дании на кожу. Немедленно промыть спиртом!
3. Чтобы колба не лопнула, ее сначала разогревают в водяной бане, потом,
слегка побалтывая, на газовой горелке - пока не закипит. После этого мож-
но спокойно ставить ОХ и кипятить.
4. Капилляр для пара доходит до самого низа колбы, на конце - шарик диамет-
ром 16 мм с четырьмя отверстиями по 0.8 мм. Это помогает перемешивать тя-
желый осадок, в противном случае альдегид перегоняется очень медленно.
Неплохо также соединить колбу и холодильник большой перегоночной насадкой
Гопкинса (?!) чтобы предотвратить попадание пены в холодильник (полиме-
токсилированные альдегиды не перегоняются с паром, поэтому их нужно выде-
лять другим методом - например, через бисульфитный аддукт).
5. Около 5..10 г грязной пара-бромобензойной кислоты может быть получено,
если подкислить остаток после перегонки.
6. Растирают альдегид с насыщенным раствором бисульфита натрия (1 грамм на 2
мл), после 3 часов стояния смесь фильтруют под вакуумом. Осадок промывают
абсолютным спиртом, эфиром, и переносят в колбу для перегонки с паром.
Прибавляют избыток карбоната натрия и перегоняют альдегид с паром.
Окисление
монопероксосульфатом
Бензальдегид
Железно-медный катализатор: толуол (7.6 г), вода (35 мл), железа (II) суль-
фат гептагидрат (0.110 г), меди(II) ацетат (0.072 г) и метанол (8 мл) помеще-
ны в 250 мл реактор.
Раствор персульфата натрия в водном метаноле добавлен медленно к смеси, ко-
торая поддержана при 70 С, в атмосфере азота и при агитации. Органическая фа-
за отделена после двух часов, и водная фаза экстрагирована эфиром. Объединен-
ные органические фазы дистиллированы, чтобы предоставить 8.29 г (95 %) очень
чистого бензальдегида.
Вератральдегид
Железно-медный катализатор: 3,4 диМеО-толуол (10 г), железа (II) сульфат
гептагидрат (0.0728 г), деминерализованная вода (50 мл), ацетат меди (0.1426
г) и метанол (8 мл) помещены в 250 см3 колбу. Температура реакции поднята к
60 С при подаче азота в реактор. Раствор с водным метанолом персульфата на-
трия (37.52 г персульфата в 118.8 мл воды и 8 см3 метанола) прикапывают во-
внутрь . Реакция закончена в пределах трех часов.
Произведенный вератральдегид отделен от водной фазы и, после дистилляции
получено 0.99 г 3,4 диМеО-толуола и 5.83 г вератральдегида (выход 60 %)

Окисление хлористым
хромилом (реакция Этара)
Один из наиболее часто применяемых способов превращения метилзамещенных
бензолов в соответствующие бензальдегиды состоит в обработке их хлористым
хромилом в инертном растворителе (в четыреххлористом углероде или сероуглеро-
де) . Реакцию обычно проводят при комнатной температуре. Вначале окисляемое
ароматическое соединение образует с двумя молекулами хлористого хромила ком-
плекс, который выпадает в осадок. При обработке комплекса водой образуется
альдегид. Механизм этого превращения, называемого реакцией Этара, окончатель-
но не выяснен.
Этот метод привлек особое внимание в связи с тем, что он дает возможность
окислять только одну метальную группу в тех случаях, когда присутствуют дру-
гие; т-, о- и n-Ксилолы, например, могут быть окислены хлористым хромилом в
соответствующие толуиловые альдегиды с выходами около 80%.
Аналогично из мезитилена получают 3,5-диметилбензойный альдегид с выходом
70%.
С помощью реакции Этара соответствующие альдегиды могут быть получены также
и из различных замещенных толуолов.
Получение дихлорида
диоксохрома
(хлористого хромила)
Синтез ведут в приборе на шлифах так как хлоистый хромил разъедает резино-
вые и корковые пробки и просачивается сквозь них.
В колбу Вюрца, снабженную длинным нисходящим, прямым холодильником помещают
по 50 г тщательно растертых и перемешанных дихромата калия и хлорида натрия.
Смесь обливают 75 мл конц. серной кислоты. Реакция начинается немедленно.
Колбу тут же закрывают пробкой. Rm медленно нагревают. Хлористый хромил пере-
гоняется в приемную колбу, соединенную с атмосферой через 2 промывных склянки
с конц. р-ром щелочи, в противном случае сильный кашель гарантирован.
Нагревание прекращают когда в приемник перестанут поступать темно-красные,
маслянистые капли. Выход ~ 60 г.
Хлористый хромил представляет из себя тяжелую, летучую, дымящую жидкость
темно - зеленого цвета, в проходящем свете темно - красную. Он в высшей сте-
пени огнеопасен. Воспламеняет спирты, вплоть до гексанола, кетоны, алифатиче-
ские альдегиды, простые эфиры. При попадании на кожу ощущается потепление,
затем внешний слой кожи трескается и отшелушивается. Язв не образуется, так
что с ним можно работать и без перчаток.
Окисление толуолов
хлористым хромилом
на примере получения
бензальдегида
В колбу на 250 мл наливают 25 мл толуола в 25 мл СС14 и постепенно, из ка-
пельной воронки добавляют 60 г хлористого хромила в 50 мл СС14. Немедленно
выпадает мелкий осадок шоколадного цвета. Его отсасывают на фильтре Шотта №
4. Сушат на воздухе при комнатной температуре, ни в коем случае не нагревая
так как он может взорваться. Затем высыпают в стакан и приливают воды. Мгно-
венно происходит реакция. Образующийся альдегид экстрагируют органическим
растворителем (можно диизопропиловым эфиром, можно дихлорметаном). Упаривают,
альдегид для очистки можно перегнать с водяным паром, а можно и не перего-

нять. Выход ~ 17 гр.
ВАНИЛЛИНОВЫЙ
МЕТОД
Этот способ относится к всего двум веществам: мескалину и ТМА-2. Их амфета-
миновые/фенэтиламиновые аналоги тоже могут быть получены из соответствующих
альдегидов, но, по Шульгину, ни 3,4,5-триМеО-амфетамин, ни 2,4,5-триМеОфен-
этиламин не имеют особой практической ценности. С другой стороны, оригиналь-
ные вещества являются одними из самых популярных психоделиков.
Самое интересное в этом методе состоит в том, что формилирование проводить
не нужно - ваниллин, имеющийся в свободной продаже, уже сам по себе представ-
ляет (З-метокси-4-гидроксибенз-) альдегид:
Если его галогенировать, то галоген присоединится в позицию рядом с -ОН - в
пятую. Затем этот галоген можно либо гидролизовать в гидроксил (получив 5-
гидроксиваниллин) и затем метилировать обе группы в 3,4,5-триМеО-БА, либо
можно непосредственно обменять этот галоген на метоксил при помощи метоксида
натрия/магния с медным катализатором. Во втором случае четвёртую позицию на
кольце можно заменить не только на метокси-, но и на любой алкил, получив та-
ким образом в несколько раз более потентные аналоги мескалина.
К несомненным преимуществам этого метода также относится то, что он практи-
чески опробован.
Галоген, применяемый в этих случаях может быть либо бром (дешевле) , либо
йод (проще - одна стадия до 5-гидроксиваниллина, вместо двух, и более корот-
кое время р-ции йодопроизводного с метоксидом).
Конечно, самое соблазнительное - это иодирование с непосредственным гидро-
лизом йодопроизводного в 5-гидроксиваниллин, без изоляции промежуточного про-
дукта. Потом вам остаётся только прометилировать его, и после стандартной
конденсации с нитрометаном и восстановления - «древний бриллиант у вас в ру-
ках». Несмотря на дороговизну йода, 80% его можно после реакции получить об-
ратно, используя известные методы.
Выходы в обеих реакциях не ниже 80%.
Что же касается 2,4,5-замещённых веществ, то секрет очень прост: если под-
вергнуть 4-гидроксил ваниллина метилированию до галогенирования, то галоген
вступит не в 5-, а в 6-позицию, давая таким образом (типа наоборот) 2-гало-
4,5-диМеО-БА. Те же самые описанные выше процедуры, хотя и до сих пор не оп-
робованные, приведут вас к 2,4,5-триМеО-БА (азарональдегиду) и, в конечном
итоге, к ТМА-2.
Самое замечательное в этом методе - в том, что, используя различные замес-
тители, можно получить массу различных психоделиков, с паттерном заместителей
как 3,4,5, так и 2,4,5. Все они более активны, чем мескалин, в большинстве
случаев - гораздо активнее. Например, если пробромировать/заменить на метокси
5-позицию ваниллина, а затем алкилировать 4-гидроксил изопропил иодидом, в
итоге получится изопроскалин, который активнее мескалина в четыре раза и по-
лучил очень хорошие отзывы от членов исследовательской группы Бородина. Если
же сначала изопропилировать ваниллин, а затем метоксилировать, то получится
изомерный ему 2,5-диМеО-4-изопропокси-ФЭА, который отсутствует вПиХКАЛ и, ве-

роятно, будет ещё активнее. Нужно ли говорить, что для каждого из этих ФЭА
можно синтезировать и амфетаминовую разновидность, получив ещё более потент-
ные, хотя и более долгоиграющие вещества. Возможны и альтернативные замести-
тели в пятой позиции - например, метаэскалин - мескалин с этокси- вместо ме-
токсигруппы в пятой позиции - по своим свойствам и дозировке идентичен меска-
лину, однако не вызывает тошноты и прочих неприятных побочек, характерных для
начала мескалиновохю трипа.
Процедура классическая
(через бромирование)
5-Бромованилин
К размешиваемому, охлажденному (О С) раствору 152.15 г (1.0 моль) ванилина
в 1000 мл метанола было добавлено в течение 20 минут 176.0 г (1.1 моль) брома
со скоростью, не допускающей подъема температуры выше 2ОС. Смесь перемешива-
лась при комнатной температуре 1 час, затем была охлаждена к 0 С, и обработа-
на в течение 30 минут 500 мл охлажденной (5 С) воды.
Перемешивание было продолжено в течение 15 минуты, и продукт был собран
фильтрацией.
Продукт был промыт водой (4x500 мл), затем 500 мл охлажденного (0 С), 70 %
метанола и высушен в вакууме при 50 С в течение ночи. Было получено 218.5 г
(95%) 5-бромованилина в виде бледно-желтых кристаллов, т. пл. 163-164 С.
К ванилину (15.2 г, 0.1 моль) в ледяной уксусной кислоте (75 мл) добавлен
бром (17.6 г, 0.11 моль). После 1 часа перемешивания реакционная смесь раз-
бавлена смесью лед/вода (200 мл) , осажденные кристаллы фильтруют, промывают
водой и высушивают. Выход 5-бромованилина 22.0 г (95 %), т. пл. 160-162 С.
Чистота 97 %.
5-Гидроксиванилин
Гидроокись натрия, 61.2 г (1.53 моль), была растворена в 750 мл воды в 2000
мл круглодонной колбе. К все еще теплому раствору был добавлен 50.0 г (0.217
моль) 5-бромованилина и 0.5 г медной пыли. Появляется белое осадок.
Реакционная смесь была приведена к интенсивному кипению с обратным холо-
дильником в атмосфере азота при перемешивании магнитной мешалкой.
Цвет изменялся постепенно от желтого до зеленого и затем до темно-зеленого
и после приблизительно 6 часов весь осадок растворился. После 27 часов кипя-
чения с обратным холодильником реакция была закончена, и раствор был подкис-
лен 113 мл конц. НС1 до рН ^2 и экстрагирован эфиром (или другим соответст-
вующим органическим растворителем), а затем осажден как бисульфитный аддукт,
посредством встряхивания органической фазы с избытком насыщенного водного
раствора бисульфита натрия. Аддукт был промыт небольшим количеством холодной
воды и растворен в избытке 10% раствора углекислого натрия чтобы снова отде-
лить альдегид. Раствор был экстрагирован дихлорметаном и растворитель упарен,
оставив титульный продукт.
Или же вместо гидролиза брома можно непосредственно обменять его на метокси
(или этокси-) группу - для этого необходим метилат (этилат) натрия или калия.
Полученный таким образом сиреневый (или гомосиреневый) альдегид можно затем
алкилировать (в 4-гидроксил) не только метилгруппой, но также этил-, пропил-

и изопропил-, что даст вам аналоги мескалина, значительно более потентные,
хотя и отличающиеся по свойствам.
Сиреневый
альдегид
В двухгорлой круглодонной колбе, оборудованной насадкой Кляйзена, и термо-
метром, растворено 4.9 г Na в 100 мл сухого метанола. После отгонки 30 мл ме-
танола (эквивалент всех предыдущих действий - растворите 11,5 г метилата на-
трия в 61,5 мл метанола), раствор 17,9 г бромованиллина и 3 г CuBr в 50 мл
ДМФ добавлен одной порцией (при раздельном добавлении реагентов, всегда до-
бавляйте) . Отгонка продолжена, пока реакционная смесь не достигает 100 С (за-
нимает около 1-1.5 ч., отогнанный метанол - 80 мл). Реакционную смесь льют в
200 мл ЗМ HCl/лед, экстрагируют 2x75 мл EtOAc, EtOAc - промывают 2x50 мл
водрй, сушат MgS04 и выпаривают. Т. пл. 108 С (перекрист. из этанола) TLC Rf
0,35 EtOAc:P 1:1
И сиреневый альдегид, и гидроксиваниллин могут быть алкилированы любым3 ал-
килирующим агентом в 3,4,5-триМеО-БА или его аналоги.
Способ усовершенствованный
(одностадийный через йодирование)
Ваниллин (2.84 г, 20 ммоля) был растворен в IN NaOH (20 мл) в 80 С, затем
смесь 2N (NaI3*NaI)/H20 (10.1 мл = 20.2 ммоль = 5,13 г 12 + 6,06 г Nal) и 20%
водной H2S04 (0.5 мл = 8 % моля) была добавлена по каплям за 30 минут. Форми-
руется бежевый осадок. Реакционная смесь размешивалась дополнительные 3.5 ча-
са. Раствор 10% Na2S203 (1.5 мл) был добавлен, чтобы восстановить избыточный
иод, затем были добавлены водный 50% NaOH (7.6 мл) и медная пыль (64-128 мг,
1-2 ммоль, 5-10 молярных %). Смесь кипятится на ночь (12-18 ч), охлаждается к
комнатной температуре, фильтруется, чтобы удалить катализатор, рН был отрегу-
лирован до 2 добавлением 20% водной H2S04, и раствор был экстрагирован 5 раз
смесью метанол 20%/хлороформ 80%. Выход 3.1 г (99) % продукта был получен,
который по данным ЯМР состоял из приблизительно 75-85 % 5-гидроксиваниллина и
15-25 % ваниллина .
Примечание:
Вам не кажется странным, что нигде нет ни слова про инертную атмосферу? Не
пренебрегайте инертной атмосферой в этой реакции!
Темп, С
6
12
20
22
28
36
Конц.
К2С03, г/л
320
400
320
500
400
500
Растворимость
ваниллина, г/л
<5
<5
10
2
<10
3
Растворимость п-гидрокси-
бензальдегида, г/л
114
114
171
114
171
171
Разница
>23
>23
17
57
>17
57
Короче, при комн. темп, на 10 г продукта - 65 мл 50% р-ра поташа, что не р-
рится - взвесить, если слишком много осталось, промыть ещё поташом, потом вы-
3 Неясно, будут ли метил нитрат и метилсульфат натрия работать на гидроксиваниллине,
в силу чувствительности последнего к окислению и, возможно, склонностью к полимери-
зации.

саживаем бисульфитом и все.
Вот как получить обратно свой йод:
Водный слой от экстракции 5-гидроксиваниллина (теоретически содержащий 80.8
ммоля Nal) был сконцентрирован в вакууме (явно вакуум не обязателен), чтобы
удалить растворенную летучую органику, затем хлорная вода [42 ммоль С12 = 500
мл 0. 086М (0.61) р-ра хлора %] была медленно добавлена. Осадок иода был от-
фильтрован и промыт водой. Выход 87% (возможно перекись водорода сделает то
же самое)
С медью всё понятно - её мы без проблем получим кипячением серебрянки с
медным купоросом (и, думаю, немного поваренной соли - флюс для растворения
оксидной плёнки).
Кристаллический йод легко получается действием смеси соляной к-ты с Н202 на
иодид калия.
Ну а оный всегда можно купить в аптеке (той, что сама готовит лекарства -
только надо сначала выяснить в справочной аптек, где он есть, а потом пооб-
званивать их всех).

ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ КОНТРОЛЛЕР
Николайчук О.И.
(продолжение)
УПРОЩЕННЫЙ
КОНТРОЛЛЕР
Универсальные технологические контроллеры, ориентированные на работу в тех-
нологических системах управления, как правило, выполняются в виде магистраль-
но-модульных систем. В таких системах все модули (платы) имеют одинаковые
размеры и оснащаются системным разъемом. В последнее время наиболее популяр-
ным размером печатных плат в таких конструкциях является 220x100 мм (иногда
используется и размер 100x100 мм) . В качестве разъемов магистрали наиболее
часто используются отечественные разъемы СНП96 с 96 контактами или импортные
аналоги С96 с дюймовым шагом. Ответные части разъемов соединяются между собой
через кросс-плату. Все контакты разъемов, установленных на кросс-плате, со-
единены параллельно и образуют системную магистраль. Обычно используется мо-
дифицированная (усеченная) магистраль И41 (отечественный аналог магистрали
Multibus-I). Модули располагаются в специальной конструкции с направляющими,
называемой «корзиной». Корзины могут быть рассчитаны на различное число моду-

лей, но обычно их 10. Кросс-плата крепится на заднюю стенку корзины, а платы
вставляются в корзину спереди по направляющим вертикально. На передних сторо-
нах модулей закреплены панели одинакового размера, которые кроме органов
управления имеют элементы фиксации модулей в корзине и специальные ручки для
извлечения плат. Все передние панели установленных модулей образуют общую
«сегментированную» переднюю панель корзины. Корзина боковыми поверхностями
крепится к двум легким (обычно из дюралюминия) боковым вертикальным стенкам с
ручками для переноски. За корзиной обычно устанавливают блок питания. Под
корзиной и блоком питания располагаются несколько мощных компьютерных венти-
ляторов, постоянно обдувающих вертикально стоящие модули и блок питания снизу
вверх. Вся эта конструкция называется крейтом.
Обычно система управления сложных технологических установок содержит один
крейт и может содержать ряд других электронных узлов, например, выносные бло-
ки предварительных усилителей, располагающиеся непосредственно возле датчи-
ков, или автономные мощные аналоговые узлы управления (например, прецизионные
терморегуляторы) и т. п.
Один из вариантов крейта.
В состав крейта обычно входит один модуль главного контроллера и несколько
периферийных модулей. В описываемом случае, например, в состав системы входят
несколько модулей периферийных регистров с мощными высоковольтными ключами,
необходимыми для управления силовыми агрегатами системы; модуль аналоговых
усилителей, необходимых для фильтрации и предварительного усиления аналоговых
сигналов с датчиков перед подачей их на аналого-цифровой преобразователь; мо-
дуль мощных выходных нормирующих усилителей, необходимых для обеспечения тре-

буемых уровней и мощности выходных сигналов цифро-аналоговых преобразовате-
лей. Эти модули выполнены традиционно и в данной статье не рассматриваются.
Перейдем к рассмотрению собственно главного контроллера. Он содержит три
подсистемы:
1. подсистему аналогового ввода/вывода,
2 . подсистему интерфейсов и
3 . подсистему контроллера.
Подсистема аналогового ввода/вывода представлена на рис. 1. Она содержит
всего три микросхемы: восьмиканальный 12-разрядный АЦП D1 (МАХ1270)и две мик-
росхемы восьмиканальных ЦАП — 8-разрядную D2 (LTC1665) и 10-разрядную D3
(LTC1660). Подсистема управляется микроконтроллером при помощи интерфейса
SPI. Цифро-аналоговые преобразователи D2 и D3 используют опорное напряжение
VREF, вырабатываемое микросхемой D1. Вся аналоговая подсистема питается от
одного источника +5 В с дополнительной LC-фильтрацией (на схеме цепи питания
не показаны) . Все микросхемы выполнены в корпусах DIP и установлены на па-
нельки. Входы ЦАП выведены на штыревой двухрядный разъем JP1 (PLD 2x8) и со-
единены с общим проводом через резисторную сборку R1. Выходы ЦАП также выве-
дены на штыревые двухрядные разъемы JP2 и JP3 (PLD 2x8) . Следует заметить,
что обе микросхемы цифро-аналоговых преобразователей имеют одинаковую развод-
ку выводов, что позволяет, при необходимости, оснастить контроллер ше-
стнадцатью 8-разрядными или шестнадцатью 10-разрядными цифро-аналоговыми пре-
образователями .
JP1
"ADC"
R1
100к
11
13
15
О О
о о
о о
с о
о о
о о
о о
о о
10
12
14
16
о+
INP0 13
INP1 14
INP2 15
INP3 16
INP4 17
INP5 18
INP6 19
INP7 20
SCLK
M0SI
MIS0
CS1/
CS2/
CS3/
10
CH0
СН1
СН2
СНЗ
СН4
СН5
СН6
СН7
STRB
SCLK
DIN
D0UT
ACS
D1
Vdd*
SHDN
REF*
1
ш
RADJi
agndI
dgndI
DGNDi
23
21
12
-o+5B
VREF
-1- C1 C2 C3
0,01 mk4,7mk 2,2 mk
JP2
"DAC8*
Рис. 1. Подсистема аналогового ввода/вывода универсального тех-
нологического контроллера.

Подсистема интерфейсов показана на рис. 2. Она содержит два интерфейса —
RS-232C и оптически изолированный RS-485, а также две микросхемы логики
управления. В качестве интерфейса RS-232C использована микросхема МАХ202
(D7), ее выводы подключены к штырьковому разъему JP6. Интерфейс RS-485 выпол-
нен на микросхеме МАХ1480А (D6) со встроенной схемой развязки питания и опти-
ческой изоляцией сигналов. Интерфейс имеет цепи защиты от импульсных помех
R12, R13, VD1, VD2 и согласующий резистор R11 с перемычкой JP4. Сигналы ин-
терфейса выведены на разъем JP5. Логика управления реализована на микросхемах
D4, D5. Она позволяет осуществлять раздельное управление вводом и выводом, а
также выбирать один или два активных интерфейса.
R11 120
+5 ВО
0485 ON
0232 OFF
«485 ON
1232 ON
D4 74HC32
D5 74HC03
Рис. 2. Подсистема интерфейсов универсального технологического контроллера
Подсистема контроллера представлена на рис. 3. Она содержит ряд узлов: су-
первизор питания с функциями охранного таймера WDT на микросхеме D8 (TL7705),
входной регистр модификатора D9 (74НС245), дешифратор сигналов чтения/записи
памяти и узлов ввода/вывода на микросхеме D10 (74НС138), собственно микрокон-
троллер D11, микросхему оперативной памяти D12 (61С256) с объемом 32Кх8, мик-
росхемы шинного формирователя D13 (74НС245) и регистра защелки младшего байта
адреса D14 (74НС573), микросхему таймера реального времени со встроенной ли-
тиевой батареей и энергонезависимой оперативной памятью объемом 32Кх8 D15
(DS1644), логику выборки старшего адреса D16 (74НС00), выходной регистр
управления D17 (74НС374), логику выбора адресов регистров D9 и D17 на микро-

схемах D18 (74НС30) и D19 (74НС32), два выходных изолированных оптически сиг-
нала на оптронах D20, D21 (4N35), двухцветный индикатор состояния на свето-
диоде VD6, модификатор сетевого адреса JP8, системный разъем ХС1, разъем для
подключения жидкокристаллического индикатора JP10, разъем JP9 и переменный
резистор R23 для выбора и установки напряжения контрастности. В качестве мик-
роконтроллера может использоваться ряд микроконтроллеров фирмы Atmel семейств
х51 и AVR в стандартном корпусе DIP40:
• AT89C51/52/55WD/51RC,
• AT89S51/52/53/8252,
• T89C51RB2/RC2/RD2,
• TS87C51RB2/RC2/RD2/U2,
• TS87C52X2/54X2/58X2,
• TSC80251G2D и
• AT90S8515/8535
Особенностью этих микроконтроллеров является полное отсутствие внешних пре-
рываний. Оперативная память D12 занимает в адресном пространства первые 32К
адресов, а энергонезависимая память таймера реального времени D15 — вторые
32К. Регистры D9 и D17 занимают адреса OxFE и OxFF. Остальные 253 адреса вво-
да/вывода могут использоваться внешними периферийными платами.
Описанный вариант контроллера используется в технологических системах син-
теза полупроводниковых материалов.
Вариант конструкции модуля.

I. tr.JV& V> t СЧ С С J __C_
iiiNiiiiUSiniaviiiiiiiiSiiiiiiiiiiiMiiMiiiiii
iiiiimiiiiMfiiuiiiiiiiiiiiiiiiiiiiiiiiiffvaBiiii i ^-4
'вввааааааввав«вваав*квававйававааааааааааааав\ааааа (J
- вааававввавввааавава«ввввввавваааааввавввваава\«аяа X ^
' авааввавввввВаааааав1«аавв£ааваааовваааваааваааЧоя" nfli
HiiiiiiiiiMlifiiiiiirtuniiiiiiiiiiiiiiiiiiiiiW^ I ^-'^
аааввававвавВааааавав!
ваавввааавааЯаааавваааавааааваавввавваввваавваавааа
■■^■■■■■■■■■чввввввавввававвввввввавввввввввввввввв
. вввввввааааввяваввввввввааававававааавававававааавв
■■■■■■■■■■■■■^■■■■■■■■■■■■авваввввввавваавввввввав
■■■■■■■■■■■■■Маааававаавааававааваааааааваааввава
2f22fSff2S222S5f"35!eB"BBBBBBBBBBBBBBBBBBBBBBBBBBB
ig •«■■■в*ввввааввв)рвВаввввввв«вав аваааваая*ва«аав«*
Крейт стандарта КАМАК (это уже история).

Техника
ВОЛНОВОДНЫИ С02 ЛАЗЕР
СО СКРЕЩЕННЫМ РАЗРЯДОМ
Введение
Схема лазера со скрещенным разрядом довольно известна и носит определенную
популярность. Яркий пример - технологичекий лазер ЛАНТАН [1]. Схема его при-
ведена на рисунке ниже.
Идея схемы состоит в том, что ионизация раза создается барьерным разрядом
(напоминаю, что барьерным разрядом называется "безэлектродный" тип разряда,
где электроды изолированы от плазмы слоем диэлектрика. Естественно, что го-
реть такой разряд может лишь при питании импульсным или переменным током.) А
в ионизированном газе горит несамостоятельный разряд переменного тока.
Конструкция газоразрядной камеры лазера ЛАНТАН-2М: 1 - корпус
камеры (стеклотекстолит); 2 - электрод предионизации; 3 - вывод
электрода предионизации; 4 - изолятор (кварц, стекло); 5 - катод
основного разряда; 6 - анод основного разряда.

Другой пример - лабораторный лазер (рис. ниже), созданный авторами работы
[2].
И 01
Схема щелевого лазера. А - формирование импульсов предионизации.
В - разрядная камера. 1 - медные электроды; 2 - внешние дюралю-
миниевые пустотелые электроды; 3 - алюмооксидные керамические
пластины.
В более широком смысле схема таких лазеров имеет два режима работы:
1. режим самостоятельного разряда с предионизацией барьерным разрядом;
2. режим несамостоятельного разряда, полностью контролируемого ионизацией
барьерным разрядом.
В режиме 1 схема выглядит привлекательной для создания TEA лазеров. Однако
на практике коэффициент умножения (величина, показывающая во сколько раз
энерговклад основного разряда больше энерговклада разряда предионизации) по-
лучается небольшим для безгелиевых смесей и тем более для смесей, содержащих
воздух. Хуже того, разряд имеет стойкую тенденцию приобретать форму скользя-
щего разряда вдоль электродов предионизации. Методы борьбы с этим имеются, но
в итоге схема получается сложной, требующей точной синхронизации разрядов и,
при этом, очень требовательной к чистоте газовой смеси. Могу сказать, что
мне, например, несмотря на многократные попытки, так и не удалось получить
генерацию в схемах лазеров со скрещенным разрядом на смеси воздух:углекислый
газ (и даже азот:углекислый газ) при давлениях выше 250 мм.рт.ст.
Другой интересной областью применения могут быть непрерывные либо импульс-
но-периодические лазеры низкого и пониженного давления с высокой средней мощ-
ностью. В лазерах такого типа условия более подходящие. Априори в них исполь-
зуется низкое давление и гелий. Гелий обязателен, если Вы хотите получить
достойную выходную мощность, поскольку гелий придает газовой смеси высокую

теплопроводность, необходимую для охлаждения. Давление же приходится снижать
по "чисто лазерным" причинам: с понижением давления растет время жизни верх-
него лазерного уровня, а в некотором диапазоне давлений - растет еще и сече-
ние вынужденного усиления. И то и другое позволяет достигнуть порога генера-
ции при умеренных мощностях накачки, при которых ни лазерная смесь не пере-
грета, ни сам лазер еще не расплавлен. (Этого ограничения нет в импульсных
системах, где мегаватты вкладываемой мощности действуют очень короткое время,
за которое существенного подогрева не происходит. С другой стороны в непре-
рывных лазерах даже киловатт подводимой мощности конструкция должна еще су-
меть пережить.)
Раз давление снижено и в смеси есть гелий, принципиальных трудностей в ис-
пользовании схемы со скрещенным разрядом не видно. Подходящим тут является
режим 2, тем более, что режим 1 тут попросту невозможен - в таких лазерах
разряд горит либо непрерывно, либо сотни микросекунд, а за такое время само-
стоятельный разряд в любом случае зашнуруется, как бы хорошо и однородно он
не был предионизован на начальной стадии.
Зачем вообще такая схема непрерывному откачному лазеру, если есть старая
добрая трубчатая конструкция?
Во-первых, напряжение питания. Лазер с продольным разрядом даже метровой
длины требует около киловатта питания при напряжении 15..20 кВ для фабричной
лазерной трубки и 30..40 кВ в любительских условиях (примеси в газах). Лазер
же с поперечным разрядом и шириной канала порядка 30 мм обещает быть работо-
способным при напряжениях 1. . 2 кВ. То есть трансформатор от микроволновки
вместо навороченного высоковольтного блока питания. В качестве дополнительно-
го бонуса Вы получаете возможность несколько увеличить рабочее давление - а
значит снизить требования к вакуумным насосам и продлить время жизни газовой
смеси. Надо сказать, что самостоятельный поперечный разряд и при низких дав-
лениях особой устойчивостью не отличается. Вот тут то и пригождается внешний
высоковольтный высокочастотный ионизатор.
И последний, но немаловажный факт: геометрия лазерного канала в форме узко-
го зазора между двумя теплоотводящими стенками как нельзя лучше подходит для
отвода тепла от газа. Взять, например, обычный трубчатый лазер: отношение пе-
репада температуры AT между центром плазменного столба и охлаждаемой стенкой
к мощности Q равномерно распределенного источника тепла (иными словами тепло-
вое сопротивление Rt) не зависит от диаметра трубки и равно:
Rt = 1/(4яЪХ),
где X [Вт/(м*К)] - коэффициент теплопроводности газа, L - длина лазерной
трубки. (Эта формула за три минуты выводится из закона теплопроводности, по-
этому ссылку на источник приводить нет смысла).
Умозрительно независимость теплового сопротивления от диаметра цилиндра
можно понять из следующих соображений: с увеличением диаметра растет площадь
теплоотвода (растет пропорционально площади поверхности трубки, а значит ли-
нейно) , но точно также растет и расстояние, от центра до стенки, причем рас-
тет с той же скоростью. В итоге то на то и выходит - тепловое сопротивление
не меняется.
Если теперь задаться максимально допустимой температурой газа Ттах, то полу-
чим, что энерговклад в плазму не должен превышать величины:
Qmax = 4яЪХ(Ттах - Tout)/(l-eff)
где Tout ~ температура стенки, eff - кпд лазера.

Соответственно выход лазерного излучения определится как:
Wmax = eff^Q^x = 4яЪХ(Ттах - Tout) *ef f /(1-eff)
Вот собственно откуда растут уши у известного закона СОг лазеров с диффузи-
онным охлаждением: "выходная мощность зависит от длины, только от длины и от
длины линейно."
Можно сделать оценки и с числами. Для этого пренебрежем зависимостью кпд от
температуры и примем eff = 10%. Положим, что теплопроводность газа определя-
ется в основном буферным газом, в качестве которого могут работать азот (X =
0.0315 Вт/мК); гелий (X = 0.147 Вт/мК) и, например, аргон (X = 0.0164 Вт/мК).
Примем, что Tout = 20°С, а Ттах = 200°С (насчет определения Ттах во мнениях рас-
ходятся, но здесь взято довольно "классическое" значение [3]):
Буферный газ
Wmax/L, В-Р/М
Не
37
N2
8
Аг
4.1
Совершенно иная ситуация, если активная зона лазера имеет форму плоской
пластины (толщиной а, шириной Ь и длиной L) , охлаждаемой с двух сторон. Точ-
но так же из закона теплопроводности можно получить, что в этом случае:
Rt = a/(8bLX) , или Rt = a/(8SX) ,
где S - площадь проекции пластины "на виде сверху".
Стало быть, теперь энерговклад в плазму не должен превышать величины:
Qmax = SSXfT^x - Tout)/ (1-eff) a
а выход лазерного излучения определится как:
Wmax = eff^Q^x = 8SX(Tmax - Т^) *eff/(1-eff) a
Полученную формулу можно интерпретировать как пропорциональность выходной
мощности площади охлаждаемой поверхности, но можно пойти дальше и разделить
достигаемую мощность для плоской пластины на достигаемую мощность для трубча-
того лазера:
8SX(Tmax - Т^) *eff/(1-eff) a 2S/a 2bL
= = = (2/я)*(Ь/а)
4яЪХ(Ттах - Tout)*eff /(1-eff) яЪ яЪа
Т.е. лазер с активной средой в виде тонкого плоского слоя позволяет с еди-
ницы длины получить мощность в (2/pi)*(b/a) раз большую, чем трубчатый лазер.
Множитель (2/я) это, по существу, отношение эффективностей плоской и цилин-
дрической геометрий по отношению к теплообмену, а множитель (а/Ь), называемый
еще "аспектным отношением", характеризует вытянутость сечения газоразрядной
камеры.
Например, если толщина плазменного слоя 3 мм, а ширина 3 см, то аспектное
отношение равно десяти, а лазерная трубка допускает в 6.3 раза больший съем
энергии с единицы длины, чем цилиндрическая. Такая трубка метровой длины с
гелиевой смесью позволит снять уже не 37 Вт, а 230 Вт, если, конечно не поме-
шают другие факторы.

Умозрительно природу этого выигрыша можно понять следующим образом. Пусть
мы хотим иметь большой энергосъем с единицы длины лазера, но по каким-то при-
чинам ограничены применением цилиндрических трубок. Первое же напрашивающееся
решение - связать N лазерных трубок в пакет и поставить параллельно в один
лазерный резонатор. В принципе пакет трубок не обязан быть объемным. С тем же
успехом мы можем расположить трубки друг рядом с другом на плоском столе. Те-
перь остается только убрать стенки между соседними трубками, и мы получим
плоскую геометрию. При этом из-за отсутствия промежуточных стенок мы слегка
потеряем в эффективности охлаждения (о чем и говорит множитель 2/я в формуле
выше) , зато выиграем в том, что это будет не N независимых лучей, а единый
(хотя и плоский) луч, когерентный сам с собой, а значит и хорошо фокусирую-
щийся.
Поверьте, мне нисколько не хотелось никого утомлять рассуждениями и выклад-
ками, но нужно было рассказать в чем весь сыр-бор и ради чего весь огород го-
родится . Теперь, после того, как это рассказано, можно было бы перейти к опи-
санию опытов. Но перед этим сделаю еще одно замечание. Задача "переплюнуть
фабричные трубки" здесь не ставится. Наоборот, уже давно стало привычным, по-
лучать КПД этак на порядок ниже, чем в коммерческих устройствах. Поэтому если
удастся хотя бы приблизиться к характеристикам фабричных цилиндрических тру-
бок в тех же размерах, но с использованием преимуществ плоской геометрии, бу-
дет уже хорошо.
Лазерные
кюветы
Идея и схема лазерной кюветы должна быть ясна из рисунков приведенных выше.
Здесь стоит остановиться лишь на материалах и особенностях сборки.
Диэлектрические стенки кювет были сделаны из (оконного) стекла толщиной 2
мм. Такое стекло доступно в виде рамок для фотографий. Кроме того, его иногда
удается заказать в стекольных мастерских - это серьезно облегчает работу, из-
бавляя от проблем с разрезанием стекла больших размеров. Небольшие рамки от
фотографий бывают укомплектованы стеклом миллиметровой толщины, однако разме-
ры таких рамок не превышают 200 мм и пришлось бы набирать стенки кювет из
сегментов, что сильно усложнило бы жизнь на этапе герметизации.
Стеклянные стенки кювет имеют 400 мм в длину (сделаны из стекла от фоторам-
ки 400x300). Ширина определяется исходя из размера электродов и зазора между
ними.
Электроды двух разных типов (сделаны две разные кюветы). Одна пара электро-
дов сделана непосредственно из Т-образного алюминиевого профиля толщиной 3
мм. (Все острые края, разумеется, скруглены, рабочая поверхность отполирова-
на) . Вторая пара электродов имеет несколько более хитрую конструкцию ради
большей компактности кюветы. Электроды второго типа также имеют толщину 3 мм.
Расстояние между электродами в обоих кюветах 30 мм (аспектное отношение
1:10) .
При размерах активной области 3x30x400 мм и фабричном качестве газов и
сборки можно было бы надеяться ватт на 80 на выходе. Я же надеюсь ватт на
8..10. Вакуумная кювета со стенкой размером 3x40 см испытывает со стороны ат-
мосферы давление в 120 кг на эту стенку. Для стекла толщиной 2 мм это кажется
несколько великовато. Поэтому стеклянные стенки кювет упрочнены наклейкой
алюминиевых элементов, одновременно выполняющих роль и охладителей и электро-
дов внешней ионизации.
Ионизаторы-охладители выполнены из прямоугольных алюминиевых труб сечением
25x10 мм и длиной 380 мм. Торцы труб заглушены - предполагается, что при не-
обходимости внутренность этих труб может быть заполнена охлаждающей водой,

если лазерные кюветы еще сумеют дожить до этой самой необходимости. Острые
края и углы, как водится, скруглены. Приклейка охладителей - ионизаторов к
стеклянным стенкам сделана силиконом в надежде, что это даст некоторую свобо-
ду перемещения деталей относительно друг1 друга и уменьшит напряжения, возни-
кающие вследствие разности теплового расширения стекла и алюминия.
Торцы. Кто-то из великих физиков сказал: "Если Бог1 создал объем, то дьявол
создал поверхность." В приложении к кюветам такого типа это следует понимать
как "дьявол создал торцы". Действительно, если герметичная приклейка электро-
дов к стенкам обычно не составляет труда, то с торцами Вы намаетесь. Посколь-
ку склейку и герметизацию кювет замышлено сделать силиконом, выбор материала
для концевиков кювет не так тривиален. Так, например, силикон прекрасно кле-
ится к стеклу и имеет очень неплохую адгезию к алюминию, но концевики и юсти-
ровки как минимум затруднительно сделать из цельного неорганического стекла,
да и металлы тут не подходят, поскольку через проводящий концевик пошло бы
закорорачивание разряда. С другой стороны оргстекло, полистирол и, тем более,
ПВХ и полиэтилен, будучи приклеены силиконом, отваливаются легко и непринуж-
денно . Опуская излишние подробности, скажу сразу: почти случайно было обнару-
жено, что силикон весьма неплохо держится на свежих и сравнительно свежих
эпоксидных отливках, что и определило выбор материала для концевиков.
Концевики и котировочные подвижки имеют довольно нетипичную форму, что свя-
зано с геометрией кювет и разрядного канала. Как уже было сказано, концевики
отлиты из эпоксидной смолы (типа ЭДП) , а котировочные подвижки выпилены из
оргстекла толщиной 10 мм. Затем все это за несколько этапов склеено силиконом
в единую конструкцию.

Герме тиз ация
Во "взрослой" технике известны только два способа надежной и долговечной
вакуумно-плотной герметизации: это сварка и пайка. Про всевозможные фланцы с
резиновыми или фторопластовыми уплотнениями априори подразумевается, что они
текут и рассыхаются. Вопрос только в том, с какой скоростью.
Пайка и сварка в свою очередь подразумевают конструкцию в стеклянной колбе
либо в металлическом корпусе. Первое требует весьма нехилых навыков в стекло-
дувных работах, а второе мало того, что требует токарно-фрезерных работ, так
еще и порождает проблемы с электропрочностью. А еще оба варианта требуют ка-
кого-то решения по вводу электрического тока в вакуумный объем и выводу из
него излучения. Это могут быть металлокерамические вводы, стеклоспаи и т.д. и
т.п. Все это дорого, дефицитно и трудозатратно.
Чтобы не впадать в долгострой с ценником от самолета и заранее неизвестным
результатом, самоделыцику, в общем-то, приходится полагаться на временные ре-
шения и мириться с некоторым натеканием. В этой области выбор вариантов куда
шире: возможно применение клеев, пластиков, герметиков и т.д. Мне известны
три самых распространенных способа клеевой герметизации соединений неметалли-
ческих деталей:
• герметизация термоклеем ("глюганом", низкомолекулярным полиэтиленом);
• заливка эпоксидной смолой;
• заливка силиконовым герметиком.
Можно еще напомнить, что есть герметизация резиновых деталей резиновым кле-
ем и герметизация металлических деталей оловянным припоем, однако на практике

этими способами (в приложении к самодельным лазерам) приходится пользоваться
столь редко, что буквально приходится напоминать себе, что они вообще сущест-
вуют .
Глюган хорошо работает при соединении "жирных" пластиков: полиэтилена, по-
липропилена , ПВХ и т.д. за исключением фторопласта. Очень неплохо держится на
металлах (алюминий, медь, сталь, в т.ч. и оцинкованная), однако для соедине-
ния металлов их нужно предварительно "лудить" глюганом, буквально вжигая его
в них горелкой или феном. Неплохие результаты получаются при склеивании стек-
ла и оргстекла (в неорганическое стекло тоже надо вжигать). Идеально держится
на эпоксидке и текстолите. Будучи жирным углеводородом, сам неплохо растворя-
ет жир, поэтому не требует тщательного обезжиривания склеиваемых поверхно-
стей . В разумных пределах, конечно. Обильно пропитанные маслом детали Вам
склеить вряд ли удастся.
Хорошо держит вакуум и слабоагрессивные газы. Неплохо держится под водой.
Гораздо хуже переносит спирты и ацетон (Отслаивается в течение считанных не-
дель или даже дней.) Растворяется бензином, керосином и машинным маслом. (Не
сразу, конечно, но для длительной работы с этими жидкостями непригоден.)
Охрупчивается под воздействием солнечных лучей и просто от времени. Из-за
возникающих трещин лазеры, загерметизированные глюганом, теряют вакуумную
плотность за два - три года.
Исключительно хорош для герметизации. Небольшие сосуды, обьемом в единицы
кубических сантиметров (лампы, разрядники) удается герметизировать до натека-
ния менее 100 торр в год. (Хотя обычно не с первой попытки.)
При подогреве обладает свойством самозалечивания течей. Если шов устроен
так, что не дает глюгану провалиться внутрь сосуда, то достаточно откачать
сосуд и подогреть шов, как глюган сам закроет имеющиеся неплотности.
Эпоксидная смола идеально клеится сама к себе и к материалам на своей осно-
ве (текстолиты, эпоксипластики). Не берет "жирные" пластики (полиэтилен, май-
лар, ПВХ, и т.д.). Плохо держится на неорганическом стекле даже при условии
предварительного матирования склеиваемой поверхности. Лучше, но тоже плохо,
склеивает оргстекло. Результаты с металлами сильно зависят от типа металла,
типа применяемой смолы (буквально: написано ли на упаковке, что она предна-
значена для склеивания этого металла) и состояния поверхности. Перед склеива-
нием поверхность металла должна быть тщательно зачищена и быть шероховатой
(лучше рифленой). Склеивание полированных до зеркального блеска металлов поч-
ти однозначно дает неудачу.
Отдельным преимуществом эпоксидной смолы является то, что она (в отличие от
глюгана и силикона) вакуумно-плотно клеится к селениду цинка. Поэтому если Вы
используете селенидные зеркала или окна, то вероятнее всего вам придется ис-
пользовать переходники - детали из текстолита или эпоксидки, к которым будет
клеиться селенид цинка эпоксидной смолой и которые в свою очередь клеются к
остальной конструкции чем угодно.
Эпоксидная смола на дух не переносит жир. Де факто большинство неудач
склеивания зачастую огульно относят к влиянию загрязнения поверхности жиром.
На самом деле жировое загрязнение склеиваемых поверхностей это очень удобная
отмазка производителей клеев. Как известно из практики серебрения стекла,
полностью удалить жир с поверхности удается лишь длительным кипячением в
крепкой азотной кислоте, а на это мало кто пойдет, да и немногие детали это
выдержат.
Неплохо держит вакуум и газы. Большинство эпоксидных смол (за исключением
специально предназначенных для этого) отслаиваются от склеиваемых деталей,
если шов подвергается действию воды и влаги. Еще быстрее расслоение происхо-

дит под действием спиртов. Ацетон при длительном воздействии размягчает эпок-
сидные смолы, что можно использовать для их удаления при разъединении клеевых
соединений. Эпоксидные смолы более устойчивы к действию бензина и масел, чем
глюган, однако, тоже без гарантий.
Соединения, выполненные эпоксидной смолой исключительно устойчивы во време-
ни. Многие продолжают работать даже после 10 лет эксплуатации. Однако, если
шов подвергается изгибам или термомеханическим нагрузкам, продолжительность
его жизни сильно сокращается.
По моему опыту, при использовании для герметизации эпоксидная смола дает
средние результаты. Мне, конечно, доводилось слышать о фабричных гелий-
неоновых и даже аргоновых лазерах, зеркала которых приклеены на эпоксидку. Но
там, видимо, используется либо какая-то очень редкая и качественная смола ли-
бо какая-то очень хитрая технология склейки. На моей же памяти лучшие из
склеенных эпоксидкой конструкции натекали со скоростью несколько торр в су-
тки . О годах, понятное дело, речи не идет. Шов твердый, хрупкий, свойствами
самозалечивания не обладает.
Силиконовый герметик идеально подходит для склеивания неорганического стек-
ла. Неплохо клеит алюминий. Не держится на "жирных" пластиках (полиэтилен,
майлар, ПВХ, и т.д.) С другими материалами результаты непредсказуемы и, как
правило, плохи. Так, например, силикон очень бодро облазит с оргстекла, что
доводит до головной боли при конструировании азотных лазеров. В последнее
время, правда, удалось обнаружить, что адгезия силикона к оргстеклу сильно
улучшается, если оргстекло перед склеиванием покрасить "родаминовым" перма-
нентным маркером. Отвечает ли за это сам родамин, входящий в состав чернил,
либо какие-то поверхностно-активные вещества, пока не выяснено. Кроме того,
было найдено, что силикон хорошо держится на отливках из эпоксидной смолы, но
насколько такое соединение долговечно, пока неясно. Как и эпоксидная смола,
силикон абсолютно не выносит жир. Соединяемые поверхности должны быть тща-
тельно очищены.
Устойчив к воде, вакууму и слабоагрессивным газам. Дольше других известных
мне клеев держит спирты и ацетон (хотя тоже, в конце концов, разваливается).
Автомобильные типы силикона устойчивы к маслу и бензину.
Шов, выполненный силиконом, как правило, исключительно устойчив во времени.
Может сохранять целостность десятки лет. Проблема лишь в том, что устойчив он
сам по себе, то есть отдельно от детали. Самопроизвольно силикон не слазит
только со стекла. В случаях с остальными материалами продолжительность вре-
менного интервала до момента, когда он сделает это, совершенно непредсказуе-
ма. Так или иначе, но ни один из моих лазеров, герметизированных силиконом,
не сохранил вакуумной плотности более года.
В кратковременной перспективе дает иллюзию идеального материала для герме-
тизации . Емкости, герметизированные силиконом, натекают исключительно мало
(легко добиться течей менее 1 торр в сутки), причем, при наличии некоторого
навыка, герметизация удается с первой попытки.
Обладает свойством самозалечивания течей, то есть имеется например отвер-
стие, в которое подсасывается воздух. А над ним висит эластичная силиконовая
"сопля". Естественно, эта сопля присасывается и плотно затыкает течь. Не все-
гда этот эффект работает в плюс, поскольку стоит лазер встряхнуть, как течи
вновь откроются. А отлавливать нечто нестабильное - это всегда двойной...
двойная работа.
В общем, силикон хорош для проектов в стиле "собери - поработай - выкинь".
Единственное, что осложняет его использование, так это то, что он до неприли-
чия долго сохнет. Толстые швы с малым доступом воздуха (именно то, что Вы
обычно и имеете при герметизации) могут сохнуть несколько недель. И еще потом

долго портить атмосферу в лазере своими испарениями.
Напоследок, несколько общих рекомендаций:
• Мест герметизации должно быть как можно меньше.
• Швы должны быть как можно короче
• Швы должны иметь простую и, желательно, замкнутую форму.
Примеры:
• Зеркало с торца лазера или смотровое окно на его борту. Общая длина шва
невелика, шов имеет форму замкнутого колечка. Герметизация обычно не со-
ставляет труда и дает хорошие результаты.
• Клееная коробка в виде прямоугольного параллелепипеда. Суммарная длина
швов велика. В углах коробки сходится по три шва - сложная форма. Да еще и
швы незамкнуты - весь контур не удается нанести за один прием, а значит
неизбежны разрывы. В итоге и имеем, что коробка является одной из самых
сложных для герметизации конструкций с низкой вероятностью успеха. Течи,
как правило, находятся в углах, там где сходятся швы.
• Полосковые (малоиндкутивные) вводы азотных лазеров. Шов хотя и длинный, но
имеет простую форму, а в некоторых конструкциях его удается еще и выпол-
нить замкнутым. Итог1: вводы, как правило, удаются легко и доставляют в
азотных лазерах куда меньше проблем, чем, скажем, торцевые элементы.
Блок
питания
Среди англоязычной терминологии, есть один принцип, скрывающийся за аббре-
виатурой "KISS" - keep it simple, silly, что в буквальном переводе означает
"делай все просто, дурашка." В полном соответствии с этим принципом блок пи-
тания не содержит ни атмеговского микроконтроллера ни злостных IGBT модулей
ни даже водородных тиратронов с ударными обострителями на ферритовых кольцах.
Все гораздо, гораздо проще.
Все, что потребовалось, это:
1. трансформатор от микроволновки
2. электронный трансформатор для галогенных ламп (да, да, старый добрый Feron
на 250 Вт)
3. две катушки зажигания с замкнутым сердечником (Ш-образным)
4. головка от небольшого миллиамперметра
5. куча диодов для сборки сравнительно низковольтного столба (высокое напря-
жение от катушек здесь выпрямлять не надо, оно используется для ионизации
и должно оставться переменным).
Также был использован балластный резистор в цепи питания кюветы по "низко-
му" напряжению и киловаттные лампочки-галогенки, включенные последовательно с
сетевыми шнурами - обычная мера предосторожности при работе с мощными сетевы-
ми устройствами. Можно, конечно заменить на предохранители, но потом замучае-
тесь их заменять.
Нелишне напомнить, что выходные параметры трансформатора от микроволновки
как раз соответствуют параметрам электрического тока, используемого в элек-
трических стульях в США. для казни заключенных, с той лишь разницей, что там
постоянный ток, а здесь - переменный. Но тому, кто прикоснется к выводам мик-
роволновочного трансформатора, легче от этой разницы не станет.
ПОМНИТЕ! МИКРОВОЛНОВОЧНЫЙ ТРАНСФОРМАТОР - СМЕРТОНОСЕН!
Да, микроволновочный трансформатор смертоносен. Как, впрочем, и любой дру-
гой источник питания, способный питать мощные лазеры. С другой стороны микро-

волновочный трансформатор был и остается самым простым и доступным способом
получить питание напряжением в единицы киловольт и током в несколько сот мил-
лиампер .
Полная схема включения получилась такой:
катушка
зажигания +-
+ +
220 V
Feron
250 W
16
витков
+ +
микроволновочный Rb
транс- 8 х HER308 „6к8
t—>
лазер
7~+
+—) +
Ср 4 nf
форматор л л — |>| — . . .~|>|~/\/\/ +—I I +
41
о-
0..100 шА
-(тА)
I
Микроволновочный трансформатор имеет на выходе 4 кВ амплитудного напряже-
ния. (Такой попался. Встречаются от 2.8 кВ до 4.3 кВ.) К головке миллиампер-
метра подобран шунт так чтобы (постоянный) ток полного отклонения составлял
100 мА. Сопротивление шунта оказалось равным 2 ома. Сглаживание выпрямленного
тока пока не применяется. Это позволяет снизить среднюю мощность и на первых
порах обходиться без водяного охлаждения.
Поначалу не применялись и конденсаторы Ср, включенные параллельно основному
разряду в кювете (пиковые конденсаторы, или, сокращенно ппикерып). Однако
позже было выяснено, что их подключение заметно повышает максимально достижи-
мый ток до срыва в дуговой разряд (ток срыва).
Поначалу и катушка зажигания ставилась одна а не две в параллель. Но опыт
показал серьезную ионизационную недостаточность и пришлось параллельно первой
катушке подключить вторую, чтобы понизить внутреннее сопротивление получающе-
гося из катушек трансформатора и увеличить отдаваемую мощность.
Общий вид блока питания с верхней крышкой и установленной кюветой и без
верхней крышки показан на фотографиях ниже.
Несколько позже мной было понято, что при тех давлениях, на которые рассчи-
тывался этот лазер и блок питания, порога генерации достигнуть не удается. А
для меньших давлений выходное напряжение, даваемое четырехкиловольтным транс-

форматором от микроволновки сильно избыточно. Надо было ставить на 2.8 кВ, но
кто ж знал заранее. После этого схема (а точнее та ее часть, которая содержит
микроволновочный трансформатор) стала подключаться не напрямую в сеть, а че-
рез ЛАТР, что дало возможность плавно менять напряжение и плавно подходить к
срыву разряда в дугу.
Хроника
испытаний
30.01.2017
Первая из кювет (которая с фольговыми выводами) инсталлирована на первона-
чальный вариант блока питания (с одиночной катушкой зажигания и без регули-
ровки напряжения ЛАТРом и без пикеров).
Кювета заполнялась сварочным аргоном при различном давлении и пробовалась
на разряд. Получено следующее:
1. При давлениях аргона свыше 2.8 "Нд (дюймов ртутного столба) и при отсутст-
вии внешней ионизации напряжения микроволновочного трансформатора не хва-
тает, чтобы пробить кювету. Ток равен нулю.
2. При подключении внешнего ионизатора появляется и ток в "низковольтной" це-
пи. Аккуратно снижая давление и подводя его к порогу самопробоя (2.8 "Нд)
удается более-менее воспроизводимо достигать токов в 2 деления по показа-
ниям миллиамперметра (10 мА).
3. С ростом давления ток быстро уменьшается и уже при 3.5 "Нд неизмеримо мал.
4. При снижении давления где-то между 2.5 и 2.7 дюймами ртутного столба ток
резко подскакивает (до 25-40 мА) и разряд шнуруется. Впрочем, при этих
давлениях напряжение питания уже превышает напряжение самопробоя кюветы.
5. В параллель к миллиамперметру (сопротивление шунта 2 Ом) подключен осцил-
лограф . По осциллограммам ток через кювету имеет вид колоколообразных им-
пульсов с приплюснутой вершиной. Длительность импульсов по полувысоте 3.5-
4.5 мс, следуют с частотой 50 Гц (период 20 мс) . Амплитуда импульсов тока
60 мА.

6. Подключение пиковых конденсаторов Ср (2 мураты, малоиндуктивно подключе-
ных) само по себе к заметным изменениям не приводит, но дает возможность
подбором давления добиваться в 1.5-2 раза большего тока чем без них.
7. В режиме однородного разряда (средний ток до 10 мА) кювета практически не
греется. Т.е. если генерация будет, будет возможна эксплуатация без воды.
8. Ток поднять особо не удается. Либо то, что есть, либо срыв в дугу. И это в
инертном разе, где время жизни электронов должно быть велико и коэффициент
умножения ионизации должен быть большим.
31.01.2017
Поставлены зеркала. Заднее - отмытое от защитной краски автомобильное зер-
кало заднего вида. Алюминий на стекле, вогнутое, сфера R=2 m. переднее зерка-
ло покупное лазерное, селенид цинка с диэлектрическим покрытием. Плоское,
диаметром 10 мм. Коэффициент отражения 94% (на такое высокое отражение зеркал
большего диаметра у меня нет).
Кювета заполнена смесью С02: N2: Не = 2:3:15 (или, что то же самое,
0.4:0.6:3, содержание молекулярных газов - одна треть).
Первое, что было замечено - рухнул ток. Если на аргоне и на аргоне с приме-
сью 10% азота достигался средний(!) ток 10 ма, то здесь максимум, чего удава-
лось достигнуть без срыва в дугу это 5 ма. (Если форм-фактор тот же, то это
30 мА в пике огибающей.) Надо сказать, что гелий брался из воздушного шарика,
изрядно похранившегося в магазине до продажи. А азот, хотя и из баллона, но
из старой партии и до использования похранился в буферной емкости - мячике из
ПВХ. С02 - как обычно из кроссмановского баллончика, качество которых падает
год от года.
Делались пуски и на смеси C02:N2 = 2:3. На такой смеси вообще нет рабочей
области по давлению. Либо сразу дуга в кювете, либо ток неизмерим (стрелка
миллиамперметра едва колышется - менее 1 ма).
Тем не менее, лазер был сьюстирован и запущен. Генерацию обнаружить не уда-
лось . Ни в режиме слабого тока (<1> = 5 шА) ни в режиме с дугой (<1> = 40 тА)
В попытках нарастить мощность ионизации было домотано количество витков в
обмотке, питающей катушку зажигания (внутри Feron'a). В итоге напряжением
пробило силикон, которым загерметизирована кювета вблизи торцов. Обугленный
силикон выскреблен. Сделана попытка усилить изоляцию кюветы эпоксидной смо-
лой.
02.02.2017
Напряжение ионизации вернуто на прежний уровень, а для усиления ионизации
поставлено две катушки зажигания в параллель. Заменены провода, соединяющие
катушки зажигания с электродами ионизации. Использовались автомобильные высо-
ковольтные (а заодно и проивопомеховые), теперь установлены обычные медные,
что должно сократить потери на радиочастотах. Балластный резистор сокращен
вдвое (стало 3.4 кОм).
Тестовый прогон на смеси азот:аргон=1:5.
Результат:
1. Свечение в кювете стало ярче. Причем стало ярче не только свечение от ио-
низации, но и (значительно заметнее) от основного разряда;
2. Средний ток (максимально достигаемый до срыва в дугу) не изменился. Как
было 10 мА, так и осталось. В особенности непонятно при этом, чего ради
тогда усилилось свечение?
3. Угол кюветы (силиконовая герметизация между электродами и котировками)
опять обуглился. Так что до пробы генерации дело не дошло. Делается по-

пытка не разбирая кювету почистить угол от угля и залить больное место
эпоксидкой. Но на самом деле понятно, что ошибка в генах. Надо было оста-
вить куда большие стеклянные закраины от охладителей и электродов до тор-
цевых юстировок. По хорошему - кювету надо переделывать.
4. с ЛАТР'ом кювету успешно удается откачивать до больших разрежений (чем 3
дюйма ртутного столба как было ранее) понижая напряжение. С понижением
давления допустимый ток слегка снижается, но гораздо медленнее, чем сни-
жается давление. Так на одном дюйме ртутного столба удавалось достигать
тока где-то посредине между 10 мА и 5 мА.
06.02.17
Кювета с фольговыми выводами так и не заработала. Пробой силикона у торцов
оказался фатален. При попытках разогнать кювету до порога генерации, стекло
перегрелось и треснуло. Таким образом, первая из кювет уничтожена.
Кювета с Т-образными выводами (электроды сделаны непосредственно из тавра)
загенерила. На смеси С02 :N2 : Не = 2 : 3 :15 замешанной еще 31-го числа. Резонатор
такой же, как и раньше: заднее зеркало - отмытое от краски автомобильное,
алюминий на стекле, сфера R=2 m, переднее ZnSe, ro=94% диаметром 10 мм.
Получена выходная мощность до 6 мВ по самодельному Пельтье-калориметру. Ка-
либровка Пельть-калориметра перепроверена и осталась равной 6.4 мВт/мВ, то
есть получено 36-38 мВт. (При скважности порядка 5 и десятимиллиметровом зер-
кале) .

Сделано комбинированное переднее зеркало (см. рис. выше). В стеклянном во-
гнутом зеркале (автомобильное, R=2m, алюминий на стекле) просверлено отвер-
стие 10 мм. И это отверстие закрыто цинк-селеновым зеркалом с го=94%.
С той же смесью и с новым зеркалом максимально зарегистрировано 12.5 мВ (80
мВт) но результат не совсем сравним, поскольку в этом случае допускался более
глубокий уход за порог шнурования разряда.
Результаты наблюдений (измерениями это назвать сложно):
• Оптимум по давлению довольно резкий и составляет 1.1 - 1.2 дюйма ртутного
столба. При 1 дюйме и при 1.5 дюймах достигаемая мощность падает примерно
вдвое. При 0.5 дюйма и 2-х дюймах генерация не достигается.
• Порог генерации составляет около 10 мА (средних по миллиамперметру) и мало
зависит от давления (в тех пределах, в которых генерация достижима. Порог
искрообразования (дугообразования) при оптимальном давлении (1 "Нд) нахо-
дится при тех же 10 мА, т.е. генерация совсем без искр не достигается.
• Уход выше по току в область дугообразования дает оптимум мощности на сред-
нем токе около 20 мА. Уход еще выше дает только снижение мощности. Стрелка
миллиамперметра при этом сильно колеблется (из-за случайных пробоев в кю-
вете) и точное считывание показаний становится невозможным. Напряжение на
ЛАТРе при этом оказывается выставленным на уровне около 100..110 вольт.
• Максимум мощности достигается, когда дуга "бегающая" (случайным образом
вспыхивает в различных местах кюветы). Когда дуга цепляется за одно место
на электродах мощность генерации резко падает вплоть до полного срыва.
• Кювета сильно перегревается. Вода в охладители в этих опытах не залива-
лась, а без нее за полминуты работы охладители становятся ощутимо теплыми
на ощупь (градусов сорок цельсия).
К концу серии опытов что-то пошло не так и перестало удаваться получить ре-
жим "бегающей дуги" при подъеме напряжения ЛАТРом. Соответственно и выходная
мощность в 12 мВ более не достигается. Дуга зацепилась за определенную точку
на электродах, сидит там и не желает сползать. Максимальный достигнутый выход
в этом режиме 4.5 мВ (28.8 мВт).
07.02.2017
Чтобы дальнейшее было понятно, надо подробнее остановиться на одной особен-
ности используемых кювет. Схематический разрез кюветы в ASCII графике выгля-
дит так:
delta
25 mm 2 . 5 mm
|<>|< <|<>|
I [ ] I
////) (////
I [ ] I
| 30 mm |
К >l
Зазор, обозначенный на рисунках как "delta" возник вовсе не случайно. Дело
в том, что от его наличия или отсутствия существенно меняется поведение раз-
ряда. В импульсных лазерах (не совсем TEA, но близко к тому) введение этого

зазора позволяет подавлять скользящие разряды вдоль ионизаторов и добиваться
работоспособности такой схемы вплоть до давлений в 250 торр на смесях воз-
дух :С02. Без этого зазора максимальное давление, при котором объемный разряд
существует, по этой схеме на кислородсодержащих смесях равно от силы 40 торр.
Для понятности привожу еще и картинку:
30 mm
< И
■tttfttttfttttffttttfttttfttttffttttftttt
Delta = 2.5 mm
ШЖЖШЖЖЩЩ
1 i
■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■ ■■j-у
I
3 mm
10 mm
Пока была надежда на работоспособность лазера при повышенных давлениях, на-
личие этого зазора было оправданным. Сейчас же, когда видно, что лазер не
достигает порога даже при 50 торр, этот зазор может только вредить, оставляя
зону непроионизованного газа, которая может неадекватно пробиваться низким
напряжением основного разряда.
Зазоры были закрыты алюминиевой фольгой. (Поверх стекла, разумеется.) Пове-
дение системы поменялось. Если раньше максимальное давление, при котором был
достижим объемный разряд было 3 дюйма ртутного столба, а достижимый ток слабо
зависел от давления и составлял 10 ма (средних по стрелочному прибору), то
теперь достижимый (без срыва в дугу) ток стал зависеть от давления и состав-
ляет (смесь СО2 :N2 : Не = 2:3:15) :
р
0.5 "Нд
1.0 "Нд
1.4 "Нд
1.5 "Нд
1.6 "Нд
J-max
5 mA
10 mA
15 mA
10 mA
5 mA
Выше 1.6 дюйма ртутного столба объемный разряд не удалось получить ника-
кими усилиями.
Генерационные тесты (резонатор такой же как в записи от 06.02.17):
• Наблюдается очень острый оптимум по давлению. При подходе к максимальному
давлению, при котором еще удается получить основной разряд без контракции,
мощность генерации быстро растет. При возникновении дуги мощность падает в
2-3 раза, но генерация остается.
• Где-то чуть-чуть ниже полутора дюймов ртутного столба (наверное 1.45 "Нд -

точности вакуумметра уже не хватает) удавалось получить до 30 мВ по кало-
риметру (192 мВт) . С линзой на выходе (f=75 mm) лазер бодро жгет копирку,
а также удается зажечь спичку (даже держа ее в не очень твердых руках).
09.02.2017
Выходное зеркало заменено на плоское ZnSe ro=85%, диаметр 15 мм. Зеркало
поставлено без ухищрений - т.е. без дополнительного, увеличивающего апертуру,
алюминиевого зеркала с отверстием.
При 1.45 дюйма ртутного столба лазер с этим зеркалом не достигает порога
генерации. Максимальное давление, при котором порог достигается: 1.1. . 1.2
"Нд. Максимальная мощность, которую удается получить: 12 мВ = 77 мВт. Опти-
мальное давление: 0.9..1 "Нд.
Интересно, что зависимость мощности от давления стала плавной. Такого рез-
кого максимума как ранее более не наблюдается. Да и сдвинулся он вниз от гра-
ницы устойчивости разряда.
Заменено заднее зеркало. На плоское от азотника. Тоже алюминий на стекле,
только с заметным потемнением от времени. Мощность генерации еще упала. Те-
перь это 6..8 мВ = 38..51 мВт. Оптимальное давление еще чуть снизилось. И оп-
тимум стал еще более размазанным.
Что означают слова "оптимальное давление еще чуть снизилось"? Фактически
первый раз при замене 94%-ного комбинированного зеркала на 85%-ное простое
лазер перестал достигать порога в зоне стабильного разряда (15 мА) но еще
достигал его в зоне разряда иногда перемежающегося с искрами (20 мА) . Сниже-
нием давления порог удалось вернуть в зону стабильного разряда, но мощность
при этом снизилась. При замене и заднего зеркала на плоское, порог генерации
еще поднялся и его уже не удавалось снижением давления вернуть в зону ста-
бильного разряда (тут надо заметить, что граница стабильного разряда по току
несколько снижается с понижением давления, хотя точность миллиамперметра ма-
ла, чтобы обозначить это снижение в цифрах). Тем не менее, снижением давления
порог генерации все еще удавалось поместить хотя бы в зону квазистабильного
разряда (<20 мА). Естественно, что мощность падала и далее.
Еще надо заметить, что граница стабильности разряда плавает со временем.
Самая низкая она сразу после первого включения лазера. И это около 10 мА. По-
том происходит отжиг электродов и граница смещается куда-то ближе к 15 МА,
иногда подползая к 20 мА. Если в процессе экспериментов появляется дуга, то
на электродах выжигается пятно и граница опять падает к 10 мА и так до нового
отжига. (Здесь везде идет речь о среднем токе, регистрируемом по стрелочному
прибору.)
Затем что-то меня подмыло снять мураты Ср (включенные в параллель кювете) и
проверить без них. Достижимый ток разряда без срыва в дугу сильно упал (до
примерно 7 мА) и никакими ухищрениями его не удается поднять. Естественно,
что порог генерации не достигается.
То есть пиковые конденсаторы для работы лазера играют существенную роль,
что на мой взгляд объясняется тем, что совместно с балластным сопротивлением
получается релаксационный генератор на 73 кГц и питание кюветы идет перемен-
ным током высокой частоты.
Затем в параллель кювете была поставлена сборка из 4 шт. конденсаторов К15-
4 4700пф х 12 кВ (1/RC = 15 кГц)). Зона стабильного разряда исчезла вовсе.
Когда поднимаешь напряжение ЛАТРом - сначала нет тока, а потом резко в кювете
начинает шить искра, белая, мощная, со слышимым звуком.
Затем сборка из К15-4 была убрана и поставлена одна мурата (2 нФ) . Зона
стабильного разряда вновь появилась. Была даже получена генерация (4..6 мВ),
но все было хуже, чем с двумя муратами.

Тогда параллельно электродам кюветы поставлены три мураты (1/RC = 49 кГц) .
Граница зоны стабильного разряда еще сдвинулась вверх по току. Мощность гене-
рации достигла 21 мВ = 134 мВт. (Можно предположить, что если вернуть старые
зеркала, то будет 400..500 мВт, только вряд ли это на самом деле так).
Видно, что вопрос об оптимальной величине емкости Ср надо изучать. Кроме
того, надо бы проверить и как отнесется лазер к конденсаторам разных типов. К
одиночному К15-4 например, или к китайским керамическим или к русским майла-
ровым пленочным К75-13.
13.02.2017
Результаты с разными зеркалами на смеси C02:N2:He = 2:3:15:
• С передним плоским 85% и задним плоским А1 и тремя муратами по 2 нФ в ка-
честве пиковых конденсаторов, как уже писалось выше, лазер достиг 21 мВ.
• С передним комбинированным (ZnSe 94% в дырке в сферическом А1 зеркале),
задним плоским алюминиевым и тремя муратами лазер дал 25 мВ.
• С передним комбинированным и задним сферическим и двумя муратами лазер вы-
дал 30 мВ.
Далее пробовались смеси (в резонаторе с передним комбинированным и задним
вогнутым зеркалами):
C02:N2 = 1:2
максимальное давление при котором достигнута генерация 0.6 "Нд
оптимальное давление 0.5 "Нд
достигаемый ток (по прибору) без срыва в дугу 3 деления (15 мА)
пороговый ток (по прибору) - чуть менее 3-х делений (14 мА)
максимальная зарегистрированная мощность генерации 6.4 мВ (40 мВт).
C02:N2:Ar = 1:2:6
максимальное давление при котором достигнута генерация 1.5 "Нд
оптимальное давление 1.3 "Нд
достигаемый ток (по прибору) без срыва в дугу 4 деления (20 мА)
пороговый ток (по прибору) - 2.5 деления (12.5 мА)
максимальная зарегистрированная мощность генерации 25 мВ (160 мВт)
в смесь добавлена капелька ксилола - упал ток срыва и мощность генера-
ции (до 3 делений и 16 мВ соответственно).
С02 : N2 : Аг = 1:3:6
максимальное давление при котором достигнута генерация 1.4 "Нд
оптимальное давление 1.4 "Нд
достигаемый ток (по прибору) без срыва в дугу 3.5 деления (17.5 мА)
пороговый ток (по прибору) - 2.5 деления (12.5 мА)
максимальная зарегистрированная мощность генерации 37 мВ (236 мВт).
C02:N2:He = 1:2:6
максимальное давление при котором достигнута генерация 1.5 "Нд
оптимальное давление 1.3 "Нд
достигаемый ток (по прибору) без срыва в дугу 4 деления (20 мА)
пороговый ток (по прибору) - 2 деления (10 мА)
максимальная зарегистрированная мощность генерации 25 мВ (160 мВт).
Не очень понятно, почему увеличение отношения азота к углекислому газу в
смеси с гелием привело к падению мощности, а в смеси с аргоном - к ее увели-
чению. То ли это нативное различие смесей, то ли это не чистота эксперимента.
Дело в том, что в этот раз гелий был старый - хранился в автомобильной шине с

мая прошлого года. (Кстати в воздушных шариках он уже раз пять бы утек и
сдох, а в шине, судя по всему, хоть как-то, но сохранился.)
Были еще пуски (на смеси с аргоном 1:2:6 уже после добавления ксилола) в
газостатическом режиме. Генерация, видимо, в первый момент есть, но зарегист-
рировать ее вследствие инерционности калориметра не удается.
Здесь надо сказать, что все предыдущие пуски, в которых была лазерная гене-
рация, делались в режиме медленной прокачки. Выходной (идущий к вакуумному
насосу) шланг слегка пережимается. Кран, стоящий на входном шланге (идущем от
шины с газовой смесью к кювете) регулируется так, чтобы давление установилось
на нужном уровне (например, на полутора дюймах ртутного столба). После чего
включается ионизация и питание основного разряда. Прочитав в статьях и других
веб-репортах про то насколько быстро откачные С02- лазеры сжигают смесь, я
как-то даже и не пытался до сих пор пробовать статический режим. А когда было
попробовано, то результат был вполне ожидаем. (Да, есть и отпаянные С02 ла-
зерные трубки, но там принят такой комплекс мер по сохранению газовой смеси,
что воспроизводить такое не было ни желания, ни возможности.)
Жанр веб-репорта плох тем, что зачастую чтобы понять, что хотел сказать ав-
тор, приходится читать все целиком. Даже то, что Вам кажется неинтересным.
Впрочем, руководства тоже иногда стоит читать целиком. Бывает, что человек
прочел три абзаца, посмотрел картинки, подумал, что ему все ясно - и бегом,
делать. Ан нет - не получается. И тут же в мейл трезвонить. А прокрутить пару
экранов до того места, где все разъяснено - терпения уже не хватает...
Была попытка заставить лазер работать с более открытым выходным зеркалом
(надо бы переизмерить его прозрачность. По памяти то ли 50% , то ли 75%).
Плоское ZnSe диаметром 25 мм. С этим зеркалом лазер порога не достиг.
14.02.2017
Итак, максимум мощности, который удалось выжать к этому моменту, это 236
мВт. С учетом того, что резонатор, возможно, плохо собирает свет с тонкого
плоского канала (скажем, собирает только половину) и, принимая во внимание
скважность (отношение периода следования импульсов к их длительности) предпо-
ложительно равную пяти, получаем, что в полный максимум выходной мощности для
этого лазера будет 236 мВт х 5 х 2 = 2.36 Вт.
Про осторожность, которой следует придерживаться, выполняя такие "пересчеты
по пропорциональности", я уже говорил. Хотя, может быть, и не очень внятно.
Так, например, что касается сбора света резонатором, то комбинации плоскость-
плоскость, сфера-плоскость, плоскость-сфера и сфера-сфера уже попробованы.
Лучшей оказалась сфера-сфера и существенного продвижения по этой части ждать
не приходится. Разве что попытаться вклеить зеркала прямо внутрь волновода.
Посмотрим, что у нас с волноводными условиями имеет место сейчас. Волноводный
параметр В = nw2/\ , где X = 10.6'Юе-6 м - длина волны лазерного излучения; а
для плоского волновода w = 0.7* (а/2) = 0.7*1.5'10~3 м. Подставив числа полу-
чим: В = 0.326 метра. Условие близости зеркал к торцам волновода, имеющеее
вид [3] h < В/10, где h - расстояние от поверхности зеркала до торца волново-
да, заведомо выполняется (сейчас это расстояние менее 2 см.) так что потери
на согласование поля должны быть малы уже сейчас, и дальнейшее приближение
зеркал (или вообще установка их внутрь лазера) ничего не должно давать (на
самом деле тут все вилами по воде...).
Переход от импульсного питания к постоянному, хотя и обещает пятерку в
средней мощности, но на самом деле может столкнуться с выгоранием смеси или с
уходом юстировки от перегрева и т.д. и т.п. И обещанная пятерка запросто мо-
жет обернуться тройкой или даже двойкой.
Тем не менее, даже если надеяться на лучшее, ожидаемые два с небольшим ват-

та как-то не дотягивают до "хотелок" в 8-10 Вт. Стало быть, засучив рукава
надо начинать искать "куда все девается". К счастью, в отличие от импульсных
систем, с их наносекундами, килоамперами, десятками и сотнями киловольт, и
совершенно убойным электромагнитным импульсом, этот лазер почти непрерывный,
здесь все культурненько, все пристойненько... и сравнительно легко поддается
измерениям.
Ток и напряжение на кювете в момент лазерной генерации измерены осциллогра-
фом. Использовалась смесь C02:N2:He = 1:2:6. Измерения проводились при пока-
заниях миллиамперметра в 3 деления. Порог генерации при этом достигался при
2.5..3 делениях.
Вот осциллограмма тока (на самом деле осциллограф непосредственно измерить
ток не способен, поэтому это осциллограмма падения напряжения на шунте номи-
налом 2 Ома, включенном последовательно с лазерной кюветой).
Oscilbscope PCSU1000
File Edit Options View Math Help
Oscilloscope
Spectrum Analyzer
Transient Recorder
Function Generator
Circuit Analyzer
SUrnV
5ms
F
F
F
F
F
F
F
j
]
1
H^-r? q
1
]
]
rTime/Div."
[iQygisJl.SymsJ
| 2QmsJl,1ftms,
|q.54sJ1.Q.2usJ
Iq.IusJLs/L J
1GS/':
|,Q.Zus„Hu,1us,
lQ,U5ys||U,U2usl
Run
Single
•Volts/Dis
-СЫ-
-Ch2-
J3d_
[. Autoset J | Persist
_Qn_
Autoset
и J
pjyj
| 1V ]
| 0.1V .J
L 0:5V
| 50mV
Big Screen
2V J
02V ,]
| IV |
[..QJY J
1. °?v.
[ 50my
-?ftnY J
| IpmVj
[, 5mV
Coupling
Probe
S3 tt)
20mV ]
| WmV |
[ 5mV
Coupling
Position ГаП ЕЖ1 fGNPl ГШП ПЖ1 ГДСП ПЯГ1 [gnd] Position
- Trigger
Г ] On/otf [ pn. J [ off | [.-»!<-]
1
| : Source [ Chi | [ph2 ] | Ext J
r~~_
■ Edge СП IX. I
1 : Level 1 Stopped
А ниже осциллограмма напряжения (осциллограф подключен к кювете через дели-
тель напряжения 1:1000).
Напряжение несколько нестабильно, поэтому наложенные друг1 на друга импульсы
показывают такой разброс.
Видно, что средний по вершине импульсов ток составляет 50-55 мА. Длитель-
ность импульса тока по основанию 6 мс, по вершине 2.5 мс. Соответственно
скважность по основанию 3.3, скважность по вершине 10. Поскольку измерения
проводились при токе, соответствующем трем делениям показаний миллиампермет-
ра, можно сказать, что одно деление соответствует примерно 17 мА тока на вер-
шине импульса (если, конечно, ширина импульсов меняется мало).

Oscilloscope PCSU1000
File Edit Options View Math Help
Oscilloscope
Spectrum Analyzer _
Transient Recorder
Function Generator
Circuit Analyzer
1V
5ms
[—i—»—t—♦——♦—t—»—i——t—»—i—»——*—♦—t—»——«—t—t—i——»—»—♦—t——*—»—♦—i——»—»—♦—t——♦—t—♦—i——»—(—»—»——»—♦—»—♦——»—t—i—i——i—t—t—t—J
ZJ
"3
pTime/D
[lOOrns]
[j£lms]
[_5ms ]
Llms..]
[Q,2msJ
f-SgusJ
[jousj
(Ж)
[A5us]
[0.1us|
iv. 1
1.50ms,]
[,1.Qms]|
1. 2ms. Jl
fuSmsJ
[QJjosJ
[.2DMS.J
[ 5us.,|
[, 1 us .N
[.Q.2us.|
1 S/L J
1GS/s
l,M4.d
[y.USus]
I O.lusJI
[p-U2us,]|
Run
Single
r Volts/Div. Chi
Г - [ On ] |. AutoseJt . ]
\. Persist I
Ch2
1 On 1 [ Autoset 1
1
: [ 2V || TV || 0.5V ]
I I Q.jV,, ||, QJV.J1. 50mVj
' I [ 20rnV || 10mV || 5mV |
I Coupling
I : Position (ЖЗ (Ж) \ш}
Big Screen
Probe
ГЖ1 ПЖ1
|, 2У |Г IV ||, Q:5V |
LQ-gyJL QJ.V J|. 5Qmy,J
Г 20mV ][ 10mvj[~ 5mV ]
Coupling
I.AC l \Ж1\ iGNDj Position
j'
- Trigger —
' - Level
On/Off | On | [ Off | | ->l<-1
Source [ Chi ] | Ch2 | |, Ext J
Edge Щ 11.1
| Stopped
Напряжение имеет сравнительно короткий фронт (2 мс) , плоскую вершину (5-7
мс) и длинный плавный спад (10..12 мс) , обусловленный остаточным зарядом на
пикерах. Высота плоской вершины над уровнем нуля 1.5 - 1.9 кВ.
Интересно сравнить измеренное напряжение с расчетом. По Виттеману [4] на-
пряженность поля самостоятельного разряда в смеси C02:N2:He = 1:1:3 равна 13
кВ/см при 760 торр. Здесь разряд, конечно, несамостоятельный, но в любом слу-
чае его приходится подгонять близко к самостоятельному, так что если взять
это же значение ошибка будет невелика.
В пересчете к 1.5 "Нд это будет 13 kV/cm * 1.5"/2 9.9м = 0.65 kV/cm. Полное
падение на 30 мм зазора будет 1.95 kV. По сравнению с измеренными 1.7 кВ, с
учетом доступных точностей, совпадение, можно сказать, идеальное.
Используя полученные данные, попробуем понять, что происходит в лазере
(сколько там есть полезной энергии и сколько ее выходит в виде света). Пусть
пороговый ток составляет 3 деления (51 мА в пике) а рабочий ток 4 деления (68
мА в пике) . Полезной мощностью для лазера является все то, что сверх порога
генерации. Т.е. полезная мощность = 1.7 кВ*(68-51) мА = 29 Вт.
С другой стороны, время, которое ток превышает пороговый (уровень 0.77) со-
ставляет 2.5-3 мс. По отношению к периоду следования импульсов это одна седь-
мая - одна восьмая, а значит, и измеренные 200 мВт средней мощности генерации
отвечают 1400-1600 мВт в каждом импульсе.
Отсюда КПД = 1.5 Вт излучаемых / 29 Вт подводимых сверх порога = 5.2%.
Итак дифференциальный кпд составляет 5%. Даже больше, чем ожидалось на мо-
мент начала проекта. (На самом деле, используя максимальные из полученных ре-

зультатов, КПД можно натянуть за уши до 8-10%, но мне больше нравятся более
стабильные величины.)
Из проведенных выкладок становится понятно и "куда все деется" - под порох1.
Действительно, если, скажем, увеличить ток вдвое, то полезная мощность станет
равна 1.7 кВ* (68*2-51) мА = 144.5 Вт, а излучаемая достигнет 7.2 Вт - почти
столько, сколько от этого лазера и ожидалось.
Посмотрим, не перегреется ли лазер при увеличении тока вдвое (до 136 мА). В
непрерывном режиме полная (включая и "бесполезную") мощность энерговклада бу-
дет равна U*I = 136 * 1.7 kV = 231 W.
При сечении теплоотвода 0.03*0.35 = 0.01 кв.м; толщине газового слоя
а=3'10~3 м и теплопроводности X = 0.147 Вт/(мК) тепловое сопротивление соста-
вит Rt = a/(8SX) = 0.25°K/W откуда перепад температур AT = 231 Вт * 0.25 К/Вт
= 58°К.
Чтобы оценить перепад температур в стеклянной стенке кюветы вспомним, что в
одну стенку будет стекать только половина выделяющегося тепла т.е. 115 Вт.
Теплопроводность стекла возьмем из пальца и примем равной 1 Вт/(м К); тол-
щина используемого стекла 2 мм. Стало быть, перепад температур в стекле:
115 Вт * 210"3 м / 0.01 м2/1 Вт/(мК) = 23°К.
Итого полный перепад 58 + 23 = 81°К, а температура газа 111°С. Вроде бы все
в порядке. Для безгелиевых смесей все хуже. Перепад температур в газе будет
уже 500 градусов и газ, очевидно, перегреется.
Значит, для того, чтобы лазер выдал желаемое, нужно (продолжать) использо-
вать гелиевую смесь и поднять ток питания вдвое. И всего-то. Но ток поднять
не дает нестабильность разряда - на горизонте вновь забрезжила схема Болье с
ее стройными рядами резисторов, тускло поблескивающих по бокам кюветы... Есть
ли менее инфернальные способы? Авторам-то работы [2] как-то удавалось разго-
нять свой лазер до подводимого тока в пол-ампера и при этом размеры лазера
были почти вдвое меньше.
Возможно плохо влияют импульсы несглаженного питания и на постоянном токе
нагрузочные характеристики станут мягче. Но разом увеличить среднюю мощность
в восемь раз - слишком велик риск сжечь кювету, а у меня на нее еще остались
виды.
Возможно плохо влияет материал электродов. Алюминий легко окисляется (ано-
дируется) , что вызывает сильное изменение приэлектродного падения напряжения
в разряде, что в свою очередь может провоцировать образование дуги.
Возможно, просто недостаточна мощность сторонней ионизации. Самый прямой и
непосредственный путь ее наращивания уже уткнулся в электропрочность кюветы.
Как еще ее нарастить, не усложняя сильно генератор ионизации, идей пока нет.
Пока на стапелях заложена новая кювета. С медными электродами. Посмотрим,
что это даст.
16.02.2017
Пока склеенная силиконом кювета сохнет (а делать она это будет не менее не-
дели) были сделаны еще некоторые измерения. Была измерена чувствительность
лазера к разъюстировке и к замене пиковых конденсаторов на конденсаторы ана-
логичной емкости, но другого типа.
О разъюстировке
Для простоты описания договоримся о системе координат. Пусть ось Z направ-
лена вдоль канала и вдоль оптической оси лазера. Пусть ось X направлена пер-
пендикулярно оси Z и лежит в плоскости волновода (направлена, по сути, вдоль
разрядного тока по направлению электрод-электрод). И пусть ось Y направлена

перпендикулярно плоскости волновода.
Вот картинка (если только она поможет, а не еще больше запутает):
л Y
I
========|==================
+ > X
В принятой системе координат получено, что увод пятна, отраженного от пе-
реднего зеркала на экран котировочного лазера (расстояние 1.5 м) , на 1 см по
оси Y (неважно вверх или вниз) выводит лазер на порог генерации, понижая дос-
тижимую мощность генерации в 10 раз. Уведи юстироваочное пятно чуть дальше -
и генерацию получить не удается вообще никак.
По оси X порог соответствует уводу котировочного пятна на 3 см.
Таким образом, требуемая точность юстировки ±10 mrad по оси лежащей в плос-
кости волновода и ±3 mrad по оси перпендикулярной плоскости волновода. (По
ходу напоминаю, что отклонение отраженного котировочного луча равно удвоенно-
му отклонению зеркала.)
Резонатор использовался устойчивый, с обоими вогнутыми зеркалами. Заднее
сферическое с радиусом кривизны R=2 м, переднее - комбинированное с радиусом
кривизны сферической части тоже 2 м.
Юстировка поперек волновода оказалась неожиданно остра, что заставляет ду-
мать о необходимости слегка расширить волновод (миллиметров до четырех).
О влиянии типа
пиковых конденсаторов
К сожалению, на практике конденсаторы характеризуются не только емкостью и
выдерживаемым напряжением, как минимум есть еще параметры ESR и ESL:
• ESR - эквивалентное последовательное (активное) сопротивление;
• ESL - эквивалентная последовательная индуктивность.
Способность конденсатора греться под воздействием протекающего через него
переменного или импульсного тока определяется в основном параметром ESR. A
вот предельно достижимая скорость разряда (или ток короткого замыкания) опре-
деляется уже обоими параметрами ESR и ESL.
Что еще хуже, хотя к рассматриваемому случаю и не относится, зато в полной
мере относится к TEA лазерам, так это то, что у конденсаторов с сегнетоэлек-
трическим диэлектриком (проще говоря у большинства керамических) диэлектриче-
ская проницаемость зависит от приложенной напряженности поля. Это приводит к
тому, что накопленный конденсатором электрический заряд q перестает линейно
зависеть от прикладываемого напряжения U; т.е. перестает выполняться закон
q=C*U (где С - емкость конденсатора); а стало быть и параметров С, ESR и ESL
уже перестает хватать для адекватного описания поведения конденсатора. Так,
например, TEA C02 лазеры прекрасно работают с керамическими конденсаторами
К15-4, неплохие результаты дают с керамическими импульсными конденсаторами
фирмы Murata и абсолютно отказываются работать с (казалось бы) малоиндуктив-
ными конденсаторами фирмы Максвелл. И это даже когда емкость максвеллов в два
раза ниже емкости батареи керамических конденсаторов. Объемный разряд просто
напрочь отсутствует и все.
Так что и из теории и из опыта более чем известно, что с разными конденса-
торами, пусть даже и одинаковой емкости, лазер может вести себя по разному. А
вот как это будет выглядеть на практике в приложении к мучаемому лазеру и

предстояло выяснить.
Пуски делались на смеси C02iN2:He = 1:2:6 не первой свежести. Резонатор ис-
пользовался : заднее зеркало вогнутое, переднее - комбинированое.
Начальный (реперный) пуск был сделан когда в качестве пиковых конденсаторов
стояли керамические импульсные конденсаторы фирмы Murata 2 нФ х 40 кВ в коли-
честве 3 шт, подключенные широкими алюминиевыми лентами.
Получено:
• Пороговый ток (по миллиамперметру) - 2.5 дел (42 мА пиковых)
• Ток срыва в дугу - 4 дел (68 мА пиковых)
• Достигнутая выходная мощность 25 мВ (160 мВт средних)
Пиковые конденсаторы заменены на керамические высоковольтные конденсаторы в
синей пластиковой заливке с проволочными выводами. Номинал 2 нФ 40 кВ. Ем-
кость подтверждается мультиметром, а что до рабочего напряжения, то даже по
внешнему виду конденсаторы его заведомо не выдержат (зазор между "ногами" ме-
нее 15 мм). Производитель "noname", Китай. Продавец, правда приписывал их
происхождение фирме Murata, но я не верю, чтобы такая серьезная фирма могла
гнать на рынок такую пургу. Так что будем считать их китайской подделкой.
Таких конденсатора в параллель кювете было подключено 3 штуки. Подключение
медной проволокой диаметром 1 мм. Субъективно, по ощущениям лазер стал рабо-
тать хуже. Впрочем, измерениями это не подтверждается:
• Пороговый ток (по миллиамперметру) - более 2.5 и менее 3 дел (48 мА пи-
ковых)
• Ток срыва в дугу - чуть менее 4 дел (68 мА пиковых)
• Достигнутая выходная мощность 20 мВ (130 мВт средних).
Результаты надо понимать как: "в пределах погрешностей ничего не измени-
лось" .
Наконец в качестве пиковых были поставлены три российских К73-13 по 2 нФ х
10 кВ. Маларо-рулонного типа с проволочными выводами. На этот раз стало хуже
и в цифрах:
• Пороговый ток (по миллиамперметру) - чуть более 3 дел (51 мА пиковых)
• Ток срыва в дугу - 3.5 дел (60 мА пиковых)
• Достигнутая выходная мощность - 16 мВ (100 мВт средних).
После возврата в исходное состояние (после подключения "хороших" Муратов)
лазер выдал 24 мВ - т.е. выходная мощность вернулась на место.
19.02.2017
Сделана попытка увеличить мощность предионизации путем более точного согла-
сования высокочастотного генератора (Ферон) с лазерной кюветой (емкостной
нагрузкой). Были испробованы разные количества витков в обмотке, питающей ка-
тушку зажигания. Впрочем, в диапазоне от 10 витков до 20 витков явного улуч-
шения или ухудшения замечено не было. Ток срыва в дугу и максимальная мощ-
ность генерации как-то не особо хотят от этого зависеть. В конце концов, об-
мотка вернута к первоначальному состоянию - к 15 виткам.
В порядке плавного приближения к непрерывному режиму был доработан Ферон.
Внутри на его плате имеется диодный мост. Так вот параллельно выходу этого
диодного моста был добавлен сглаживающий конденсатор: 1000 мкФ х 450 В. (Все
мы знаем, как устроен выпрямитель, так что, думаю, схему рисовать не надо).
Ферон не отказался работать в непрерывном режиме. И не сгорел.
Сколько проживет будем посмотреть. А вот лазер к такому апгрейду отнесся,
похоже, не совсем позитивно. Выходная мощность упала процентов на тридцать,

если только это не вызвано другими причинами.
А причин таких - масса. Попали/непопали в оптимум по давлению, попа-
ли/непопали в оптимум по составу смеси, попали/непопали в оптимум юстировки.
Насколько большой ток удалось получить после очередного отжига электродов и
т.д. и т.п. Если каждый промах дает потерю выхода на 30%, то совместное дей-
ствие трех причин - и на выходе будет уже только треть от максимума. Что
кстати и наблюдается на практике: если "через мать" лазер удается разогнать
до ^230 мВт, то в основном он предпочитает отсиживаться где-то на уровне
80..100 мВт.
24.02.2017
Кювета с медными электродами досохла. Точнее говоря, по-хорошему ей бы дать
еще недельку, но будем считать, что все готово.
Вот как выглядит лазер с новой кюветой в сборе:
Электроды в кювете сделаны из толстой медной проволоки (диаметром 3 мм) . С
выпрямлением проволоки, понятное дело, были проблемы. Самый простой способ
сделать проволоку прямой - это растянуть ее до разрыва. При этом диаметр про-
волоки слегка уменьшается, но это приемлемо. Вблизи точки разрыва диаметр
уменьшается сильно, но этот участок проволоки можно спокойно вырезать и от-
править в брак.
Порвать трехмиллиметровую медную проволоку руками мало кому дано. Кроме то-
го, поскольку процедуре выпрямления подвергался разом десятиметровый кусок,
всяческие домкраты и рычаги не подходили. Было решено связать проволокой бук-

сировочные крюки двух автомобилей, и одним из автомобилей дернуть. Порвать
проволоку оказалось неожиданно трудно даже таким способом. К счастью, в смыс-
ле жизни и здоровья никто не пострадал. Все ограничилось только материальным
ущербом. Описывать веселье я здесь не буду - отдам на волю Вашего буйного во-
ображения .
Для желающих воспроизвести эксперимент дам лишь одну подсказку: проволоку
желательно зачистить от окислов до выпрямления. Когда проволока уже выпрямле-
на, ее довольно сложно не погнуть, елозя по ней наждачной бумагой.
Так или иначе проволока была выпрямлена. От прямого участка была отрезана
пара кусков подходящей длины, и из этих кусков выгнуты электроды. Далее эти
электроды были вклеены между двух стекол на силиконовый герметик. Размеры кю-
веты1 были оставлены прежними: ширина разряда 30 мм, толщина волновода 3 мм,
длина разрядной зоны 350 мм, длина по стеклянным стенкам 400 мм, длина по ко-
тировкам - 450 мм.
Кроме отличия в материале электродов, новая кювета отличается еще и тем,
что в качестве охладителей-ионизаторов были поставлены не пустотелые прямо-
угольные алюминиевые трубки, а Ш-образный профиль. Предполагается, что он
сможет служить в некотором смысле радиатором воздушного охлаждения. С водой
связываться все еще неохота. Если интересно, почему, - вспомните, что было
написано выше про микроволновочный трансформатор и электрический стул.
Новая кювета гонялась на смесях с аргоном C02:N2:Ar = 2:3:15 и C02:N2:Ar =
1:2:3, а также на смеси с гелием, которая по началу имела состав С02: N2: Не =
2:3:15.
Напомню, что в кювете с алюминиевыми электродами удавалось стабильно полу-
чать ток разряда в 3 деления по миллиамперметру, и временами удавалось дово-
дить ток до 4-х делений по миллиамперметру, без срыва в дугу. Причем величина
достигаемого тока мало зависела от соотношения азота с углекислым газом и от
того, гелий или аргон используются в качестве буферного газа.
На смесях с аргоном медная кювета позволила стабильно получать ток разряда
до 5 делений по миллиамперметру без срыва в дугу и временами доводить его до
6 делений. Тем не менее, мощность генерации выросла не столь существенно. По-
рог генерации вырос до 4 делений. Похоже, что средний ток вырос не столько за
счет роста амплитуды импульсов тока, сколько за счет роста их ширины. Однако
осциллограф еще на эту тему не расчехлялся, так что это только предположение.
На смеси с гелием C02:N2:He = 2:3:15 ток срыва в дугу на удивление не вы-
рос. Те же 3-3.5 деления, что и в кювете с алюминиевыми электродами. При этом
лазер не достиг порога генерации. Гелий был, конечно же, из воздушного шари-
ка . Хотя и свежекупленного.
Исходя из предположения, что в смеси не хватает гелия, смесь была разбавле-
на гелием примерно вдвое, то есть получилось что-то вроде C02:N2:He = 2:3:35.
Тем не менее, ток срыва в дугу упорно продолжил равняться трем - трем с поло-
виной делениям по миллиамперметру (при давлении 1.2 "Нд). Правда лазер с этой
смесью достиг-таки порога генерации, но выходная мощность была не высока.
В емкость со смесью была аккуратно (чтобы не напустить воздух) впрыснута
капелька ксилола. И вновь ток срыва не изменился. Зато перестал достигаться
порог генерации.
Было предположено, что каким-то образом для достижения большего тока может
быть необходим аргон. В смесь был добавлен аргон в количестве примерно 25% от
объема смеси. Итого стало C02:N2:He:Ar = 2:3:35:10. Ток срыва вновь порадовал
своим постоянством. Да и генерация не появилась.
В конце концов, практически наудачу, в смесь был добавлен азот. Количество
азота не отслежено - была восполнена доля смеси, израсходованная при опытах.
1 См. гифку по сборке - ftp://homelab.homelinuxserver.org/pub/arhiv/2017-03-al.rar.

Где-то от 10% до 20% от объема, то есть получилось C02iN2:He:Ar = 2:8-
13:35:10. (или, деля все на два: C02:N2:He:Ar = 1:4-6:18:5).
После добавления азота смесь внезапно перестала артачиться и ток срыва дос-
тиг значений, уже полученных на аргоновых смесях: 5-6 делений по миллиампер-
метру . Появилась генерация. И мало того, что появилась, так еще и превысила
240 мВт. На этой смеси почти неизвестного состава - едва ли не лучший резуль-
тат из полученных.
Затруднюсь сказать, какое соотношение C02:N2 для этого лазера оптимально,
но уже видно, что ему нравится, когда много азота. На аргоновой смеси и на
этой гелиевой смеси неизвестного состава можно было поджигать спички лазерным
лучом2.
На смеси C02:N2:Ar = 1:2:3 получено максимум 25 мВ (160 мВт).
На гелиевой смеси неизвестного состава получено максимум 42 мВ (269 мВт).
При работе лазер греется, но тепловой инерции кюветы хватает минут на пять
до того момента, как мощность начинает падать от перегрева.
28.02.2017
Применение медных электродов действительно позволило увеличить предельный
ток разряда, достигаемый до срыва в дугу. Но только на "хороших" смесях и да-
леко не в два раза. На абы каких смесях кювета с медными электродами ведет
себя практически так же, как и кювета с алюминиевыми электродами.
Что там у нас дальше по списку? Посмотреть, не станет ли характеристика
разряда более мягкой при переходе к питанию постоянным током. Напомню, что
сейчас лазер питается от однополупериодного выпрямителя без сглаживания, т.е.
импульсами, следующими с частотой 50 Гц. Генератор ионизации к работе в по-
стоянном режиме уже подготовлен (см. запись от 19.02.2017). Двигаемся дальше.
Дополнительно к уже имеющемуся были спаяны еще три столба, содержащие по 8
последовательно соединенных диодов HER308 каждый. Из этих столбов собран пол-
ный выпрямительный мост. Сглаживание по-прежнему не применяется.
Стало быть, кювета теперь питается импульсами тока, следующими с частотой
100 Гц. Это надо иметь в виду при соотнесении показаний миллиамперметра с ре-
альными значениями тока. Поскольку механизм миллиамперметра усредняет усилия
во времени, то импульсы тока той же амплитуды, но следующие со вдвое большей
2 Видео в архиве - ftp://homelab.homelinuxserver.org/pub/arhiv/2017-03-al.rar.

частотой приведут и ко вдвое большим показаниям. Но это - в теории. А на
практике это просто значит, что нужна перекалибровка.
После модификации лазер был собран, сьюстирован и запущен.
На смеси C02:N2:Ar = 1:2:3 мощность достигала 45 мВ (288 мВт).
На гелиевой смеси неясного состава (см. запись от 24.02) достигалось 70 мВ
(450 мВт).
Итого на аргоновой смеси мощность выросла в 1.8 раза, а на гелиевой - в 1.7
раза. По идее и в том и в другом случае должно было бы быть ровно вдвое боль-
ше чем раньше. А получено меньше чем вдвое. Но рано бить панику, поскольку на
фоне имеющихся погрешностей и нестабильностеи это больше похоже на "неточную
двойку", чем на "завал мощности".
Лазер с такой мощностью может не только зажигать спичку, но и прожигать бу-
магу. Даже белую. Парадокс, но для СОг - лазера прожигание белой бумаги почти
настолько же труднее прожигания черной бумаги, насколько это имеет место для
неодимового лазера. Хотя, казалось бы, на длине волны 10.6 мкм любая бумага
должна выглядеть черной.
Водяное охлаждение все еще не используется, поэтому лазер при работе пере-
гревается менее чем за три минуты. И если хочется успеть что-нибудь пожечь
или что-нибудь измерить, приходится шевелить... пальцами... чтоб хватило вре-
мени и на плавный подъем тока и на все остальное.
Наконец, выход диодного моста был нагружен сглаживающим конденсатором. Ис-
пользовался микроволновочный конденсатор емкостью около одной микрофарады.
Для того чтобы полностью выгладить питающее напряжение при имеющихся токах
нагрузки емкость должна быть заметно больше. Однако переход сразу в непрерыв-
ный режим - это четырехкратный прирост тепловыделения - порядка полминуты до
перегрева. Чтобы избежать этого емкость была сознательно занижена.
В итоге лазер оказался совершенно неспособен достигать порога на аргоновой
смеси при любых давлениях. А на "адской" ("HELLium") смеси едва вышел на по-
рог при наиоптимальнейшем давлении.
Надо бы чуть подробнее рассказать, что происходит.
После подключения сглаживающего конденсатора порог срыва в дугу уменьшился
на одно-два деления по шкале миллиамперметра (а для мучаемой системы это до-
вольно много). Если раньше подход к предельному току был плавным - сопровож-
дался постепенным нарастанием нестабильности, то теперь срыв резкий и не в
некий промежуточный режим "с искорками", а сразу в мощную, гудящую тяжелую
дугу, вызывающую опасения за целостность лазера. Секунда такой дуги - и лазер
перегрет. Даже если ее удалось погасить кратковременным отключением, лазерный
порог уже не достигается из-за слишком высокой температуры. И потом лазеру
требуется с полчаса на отдых.
Похоже, что токовые импульсы при питании несглаженным напряжением играли
огромную роль в гашении дуги. Действительно, когда дуга старалась вспыхнуть -
через пару миллисекунд уже не было нужного напряжения и все гасло. И так сто
раз в секунду. Соответственно подход к порогу дугообразования был плавным,
поскольку все небольшие срывы гасились, и была возможность в динамике (на ко-
роткое время на самой вершине питающего импульса) даже переходить этот порог.
Теперь же, со сглаживающим конденсатором, ток перестал уходить в ноль во
впадине между импульсами. Дуга перестала гаснуть, а значит один мелкий оди-
ночный срыв - и конец всему до полного перезапуска лазера.
Литература:
1. Лазерная техника и технология. В 7-ми кн. КН. 2. Инженерные основы созда-
ния технологических лазеров: Учеб. пособие для вузов/В.С. Голубев, Ф.В.
Лебедев; Под ред. А.Г. Григорьянца. - М.: Высш. шк., 1988 - 176 с: ил.
2. А.А. Кузнецов, М.З. Новгородов, В.Н. Очкин и др. Компактный щелевой С02-

лазер с возбуждением несамостоятельным разрядом постоянного тока, поддер-
живаемым короткими импульсами. Препринт ФИАН им. П.Н. Лебедева, Москва,
1997.
3. В.Н. Очкин. Волноводные газовые лазеры. - М. Знание, 1988 (Новое в жизни,
науке, технике. Сер. "Физика" №1).
4. В. Виттеман. С02-лазер. Пер.с.англ. - М. : Мир, 1990. ISBN 5-030001351-2.

Технологии
ПОЛУЧЕНИЕ ДНК ДЛЯ ДОМОХОЗЯЕК
Александр Майоров
В этой публикации я хочу показать не просто рецепт, а попытаться
объяснить, что и зачем нужно в этом «пироге». В конце концов,
механизмы получения нуклеиновых кислот, что в лаборатории, что
дома одни и те же.

Итак, начнем с ингредиентов:
• 100 мл воды, я рекомендую использовать дистиллированную или в крайнем слу-
чае кипяченую;
• 5 г Натрия двууглекислого или по-простому питьевой соды (четверть чайной
ложки);
• 1,5 г натрия хлорида (соль поваренная, на кончике ножа);
• Любое моющее средство для посуды 5 мл;
• Таблетка с пищеварительными ферментами (панкреатин, фестал, мезим);
• Spiritus vini rectificati solutio 96% (спирт этиловый 96%);
• Клетки собственного тела, можно и не собственного, можно растительные.
Я использовал слюну и клетки слизистой рта, можно использовать другие выде-
ления организма, но не мочу (в ней очень мало клеток) и не фекалии (в этом
случае Вы скорее выделите ДНК кишечной палочки, чем свою). Как известно, в
организме есть еще слизистые и кое-какие жидкости, содержащие большое количе-
ство клеток, причем с гаплоидным набором хромосом.
Также нам пригодится: пробирки (дома у меня их нет, я использовал стаканчи-
ки для анализов - они мерные, очень удобно), термометр, контейнер или банка с
водой, пипетка. В идеале, индикаторная бумага, но можно обойтись без нее.
Приготовление
буферного
раствора.
Растворим в 100-120 мл воды соль, соду и моющее средство. Как я уже говорил
неплохо бы иметь индикаторную бумагу (фенолфталеин1, тимоловый синий). Капаем
на нее нашим буфером и смотрим рН, он должен быть 8,5 (чуть-чуть розовый фе-
нолфталеин и зеленый тимоловый синий), если что-то не так доводим рН до 8,5.
Можно вместо воды использовать физиологический раствор2, тогда соль не нужна.
Зачем нужен буфер?
Буфер нужен чтобы разрушить клеточную мембрану, ядерную мембрану, митохонд-
рии и другие мембранные компартменты. Нормальный рН клетки порядка 7,2-7,5, а
мы помещаем клетки в раствор с рН 8,5. То есть концентрация Н+ ионов внутри
клетки сильно отличается от концентрации ионов в буфере. Таким образом из-за
градиента концентраций ионов вода начинает диффундировать из клетки. Основную
роль в разрушении мембран играет лаурилсульфат натрия, содержащийся в средст-
ве для мытья посуды. Это амфифильное вещество способное взаимодействовать как
с гидрофильными, так и с гидрофобными веществами. Клеточные мембраны пред-
ставляют собой бислой фосфолипидов, один конец которых гидрофобный другой
1 В аптеках раньше продавались таблетки слабительного - Пурген. В настоящее время
этот препарат снят с производства. В аптечной сети он попросту отсутствует. Но ку-
пить просроченный Пурген, что называется «с рук» теоретически возможно. Это и есть
фенолфталеин (плюс наполнитель - сахар). Их можно растворить в воде и пользоваться
раствором как индикатором, или же пропитать им полоски бумаги (и высушить их) . Фе-
нолфталеин - кислотно-основный индикатор, изменяющий окраску от бесцветной (при рН <
8,2) до красно-фиолетовой, «малиновой» (в щелочной); но в концентрированной щелочи —
вновь бесцветен.
2 Физиологический раствор («физраствор») - 0,9%-й водный раствор хлорида натрия
(NaCl, поваренная соль).

гидрофильный. Как раз под действием лаурилсульфата бислой разрушается.
Приготовление
раствора
протеазы
Прежде всего, нужно измельчить таблетку, я это делал стеклянной бутылкой,
затем растворить полученный порошок в небольшом количестве воды.
Откуда взялась протеаза и зачем она нужна?
Действующие вещества фестала:
• Протеазы - группа ферментов, расщепляющих белки.
• Липазы - группа ферментов, расщепляющих липиды (жиры).
• Амилазы - группа ферментов, расщепляющих крахмал.
В норме в клетке присутствуют гидролазы в лизосомах, активирующиеся при по-
вреждении мембраны, которое происходит в буферном растворе. Однако, для уско-
рения процесса и окончательного развала клетки следует использовать сторонние
ферменты.
Методика
Мы приготовили необходимые растворы, теперь тщательно прополощем рот чистой
водой, покусывая щеки, и сплюнем в чистую пробирку. Так мы получили клетки.
Зальем наши клетки в 5-10 мл буферного раствора для того, чтобы разрушить
мембраны, при этом будем аккуратно перемешивать содержимое пробирки в течение
1-2 минуты. После этого этапа, нальем теплую воду в контейнер или банку (тем-
пература воды должна быть 36-38 по Цельсию, при такой температуре активирует-
ся фермент). После этого добавим в смесь буфера и клеток раствор протеазы и
инкубируем в импровизированном термостате 10 минут.
Прошло 10 минут, и наступил самый ответственный момент, добавление спирта.
Достаем из морозилки колбу, флакон со спиртом. Открываем пробирку с нашей
смесью, наклоняем ее под 45 градусов и очень осторожно наливаем в нее спирт в
соотношении 1: 1, не перемешивая фракции. Оставляем на пару минут, пока нук-
леиновые кислоты не выделятся в спирт в виде еле заметных нитей.

Почему спирт?
Зачем охлажденный?
Спирт отнимает воду, и в нём ДНК не растворима и выделяется в виде нитей.
Холод, вообще говоря, не обязателен - осаждение происходит и при комнатной
температуре, однако он ускоряет процесс осаждения. Не стоит забывать, что в
нашем растворе много агрессивных веществ, которые могут повредить образец.
ДНК выделили, осталось поставить ПЦР3 и электрофорез4 на коленке!
3 Полимеразная цепная реакция (ПЦР) — экспериментальный метод молекулярной биологии,
позволяющий добиться значительного увеличения малых концентраций определённых фраг-
ментов нуклеиновой кислоты (ДНК) в биологическом материале (пробе). Основан на ис-
пользовании ДНК-полимеразы из термофильных бактерий и циклическом изменении темпера-
туры.
4 Электрофорез ДНК — это аналитический метод, применяемый для разделения фрагментов
ДНК по размеру (длине) в агарозном геле под воздействием электрического поля.

Литпортал
I^^EhwIji
|г » vj^^^^^^^^^^^^^^^^^^H^ "^^^^^^^^^^B
В^Я^НВиЦНВ^. j^^^
I > *^*'fi ^^
У Ml
^щ
^^^^^Вк
Iu-^^^bJ
мл
mF 1
m I
Li 1
детский сад
Джефф Райман
Будущее — угасшая песня, Королевская Роза или
ветка Лаванды, раскаянья для тех, кому время
раскаяться не наступило...
Т.-С. Элиот, «Четыре Квартета»
ПРЕДИСЛОВИЕ
Милена кипятила все подряд. Она панически боялась заболеть. Она всегда ки-
пятила ножи и вилки других людей, если хотела их использовать. И другим людям
это часто не нравилось. Режущие изделия делались из твердой резины, которая
от такой обработки часто плавилась. После этого ножи уже нельзя было исполь-
зовать . Зубцы у вилок начинали топорщиться куриными лапками, скукоживаясь на
манер высохших старых перчаток.
На улицу Милена выходила исключительно в перчатках, причем по возвращении
кипятила и их. Поковырять пальцем в ухе или носу она не позволяла себе нико-
гда. В душных, пахнущих, переполненных автобусах Милена задерживала дыхание —
иной раз так, что голова шла кругом. Стоило кому-нибудь кашлянуть или чих-
нуть , как она тут же закрывала себе лицо. А чихали люди постоянно, и зимой и
летом. Они болели всегда — потому что у них были вирусы.
Убеждения были инфекцией. Достижения медицины привели к тому, что приемле-

мые модели поведения можно было подцепить от соседа или привить по решению
Партии.
Вирусы делали людей жизнерадостными, чуткими и честными. Благодаря вирусам
у людей появились безукоризненные манеры, эрудиция и красноречие. Они работа-
ли четко и быстро, и у них — у всех — были абсолютно одинаковые убеждения.
Некоторые вирусы были получены из герпеса и внедряли ДНК непосредственно в
нервные клетки. Другие представляли собой ретровирусы и переносили ДНК мозга,
импортируя информацию и мысли. Их еще называли Леденцами — из-за того, что
нуклеиновые кислоты их генов окружала оболочка из сахара и фосфатов. Они были
защищены от генетических повреждений и мутаций. Считалось, что Леденцы абсо-
лютно безопасны.
Но Милена этому не верила. Леденцы в свое время ее чуть не погубили. В дет-
стве ей была свойственна стойкая сопротивляемость вирусам. Что-то в ней неус-
танно боролось против них. И вот в десятилетнем возрасте ей, наконец, разом
ввели такую дозу, что от лихорадки, вспыхнувшей как пожар, она чуть не умер-
ла. А когда она пришла в себя, то уже обладала энциклопедическим запасом зна-
ний и заметными математическими способностями. А что еще они могли с ней сде-
лать?
Милена решила себя проверить: как-то раз она попыталась стянуть яблоко с
рыночного лотка. За лотком стоял ребенок — это было в порядке вещей. Не успе-
ла Милена коснуться пятнистой кожицы плода, как тут же подумала, каких трудов
тому мальчонке стоило эти яблоки вырастить, да потом притащить на рынок, и
все в ущерб своему свободному времени. И она не смогла утащить яблоко — про-
сто рука не поднялась. Уж не вирус ли тому причиной? Неужели он с ней на-
столько слился? Поди разбери.
Впрочем, против одного вируса у Милены точно был иммунитет — и она понима-
ла , что это была именно ее особенность. Она не могла не чувствовать в своем
сердце мучительного желания любви. Любви к другой женщине.
Это был, безусловно, пережиток поздней стадии капитализма — так провозгла-
шала Партия. У Милены была Неправильная Морфология. Она была устроена по-
другому. Не то чтобы совсем по-другому, но иначе, чем все. Это объяснение вы-
водило Милену из себя. Какая «поздняя стадия капитализма»? Когда? Спустя поч-
ти век после Революции!
Она втихомолку злилась, и это ее пугало. Гнев был опасен. Он убил ее отца.
Ему ввели столько вирусов, чтобы вылечить от гнева, что отец умер от лихорад-
ки. Милена была уверена, что настанет время, когда Партия попытается вылечить
и ее — и от гнева, и от того, что она была собой. Милена жила в страхе.
В десять лет Партия подвергала всех Считыванию — это было одним из общих
демократических прав человека. Благодаря прогрессу в медицине на смену пред-
ставительской демократии пришла более четкая и прямая система. Людей теперь
считывали, создавая своеобразные отпечатки их личности — модели. Эти модели
присоединялись к правительству и напрямую участвовали в принятии решений.
Правительство получило название Консенсус. Это был консолидированный продукт
зрелого периода социализма. Таким образом, каждый человек являлся частью Кон-
сенсуса — за исключением Милены.
Милена Считывание не проходила. В десять лет она так болезненно переносила
прививку вирусов, что ее не стали подвергать этой дежурной процедуре. Лич-
ность Милены на тот момент была еще не совсем сформирована, и Считывание было
бессмысленно. Так что Считывание она не прошла; ее автоматически поместили в
разряд «взрослых». Как скоро они теперь об этом вспомнят? Когда они вспомнят
и считают ее, на поверхность непременно вылезут и ее Неправильная Морфология,
и все ее тайные пороки. И тогда, в целях социальной гигиены, ее заразят бо-
лезнями, чтобы, наконец, вылечить.
В ту пору Милена боялась умереть смертью отца. У него, наверно, тоже была

сопротивляемость. Отец умер в Восточной Европе, и мать с дочкой бежали в Анг-
лию, где инфекции были помягче. А там умерла и мать, оставив девочку сиротой
в чужой, незнакомой стране.
Пока Милена росла, в голове у нее все время клубились смутные видения, свя-
занные с театром. Ее зачаровывала механика вращающихся сцен, куклы, спуск и
подъем разноцветных панорам-декораций. Ей нравились громоздкие пахучие лампы-
спиртовки , сияющие так, как бывает только в театре. Представлялось и то, как,
чередуясь, полосуют сцену (белую-пребелую!) тугие жгуты ослепительно желтого
цвета. Ей нравился свет. Смутно представлялись какие-то сценические действа,
где играл только свет. Людей не было.
Десяти лет от роду Милена была размещена на работу в театр, актрисой. Это
оказалось ошибкой. Актрисой она была никудышной. Было что-то досадно непла-
стичное в ее неспособности имитировать других людей: она всегда оставалась
собой. И обречено боролась за то, чтобы оставаться собой.
Обычно по утрам за Миленой заезжал автобус и вез на очередной спектакль.
Она сидела, бережно сложа руки, чем-то напоминая собой нераспустившийся цве-
точный бутон, и смотрела через окно на глухо шумящий Лондон.
Лондон называли Ямой — из сочувственной нежности к его обветшалым зданиям в
частоколе бамбуковых лесов; звали его так за многолюдность, за его запахи.
Ямой, потому что он лежал в углублении речной поймы между холмами, под защи-
той Большого Барьерного рифа, отделяющего его от взбухающего моря и эстуария
Темзы.
За окном проплывали соломенные шляпы и дымящие трубки торговок вяленой ры-
бой . В надежде получить мелочь, отплясывала под игрушечные барабаны ребятня;
те же дети толкали тележки с грудами пыльных зеленых овощей. С лягушечьей
жизнерадостностью перекрикивались друг с другом мужчины в шортах, закатывая в
цементные зевы подвалов пивные бочки. Смирно стояли возле крытых фургонов ог-
ромные белые лошади.
Люди были лиловыми. Кожа у всех изобиловала особым белком — родопсином.
Раньше его находили только в глазу. На свету родопсин распадался на натрий и
углеводы.
Люди фотосинтезировали. Благодаря фотосинтезу они питались: как-никак в
Яме жило двадцать три миллиона человек. Летом здесь было тропическое пекло.
По утрам парки были усеяны распластавшимися, как морские звезды, людьми: они
питались солнечным светом. Сырыми пронизывающими зимами они то и дело выби-
рали местечки, где не дуло, и, прижавшись к стенам, благодарно распахивали
одежду навстречу скудным лучам солнца. Ни дать ни взять — барельефы старинных
церквей эпохи барокко. Когда Милене приходили в голову подобные сравнения,
она тут же начинала нервно ерзать при мысли о пережитке — мысль о неправиль-
ной морфологии не давала ей покоя.
Жители города умирали прямо на улице. Каждое утро автобус проезжал мимо
бездыханного тела. Упавший обычно лежал в полный рост на тротуаре, глядя в
застывшем удивлении через плечо, будто его неожиданно окликнули. Где-нибудь
по соседству меланхолично звонил колокол: «Врача-а-а...»
А в автобусе по-прежнему стоял гомон актерских голосов. Вот громко рассмея-
лась актриса: она сидит, подперев нос согнутым пальчиком, и увлеченно беседу-
ет с режиссером. Вот молодой человек, удрученный отсутствием успеха, молча
глядит себе под ноги. «Неужели никому нет дела? — недоумевала Милена. — Неу-
жели никому нет дела до умерших?»
Стариков на улицах видно не было. За прилавками дежурили молодые матери. Их
дети помешивали на жарко шипящих жаровнях еду или нашлепывали на старые баш-
маки новые подметки.
Те, кто умирал, тоже были молодыми.
Человеческая жизнь сократилась вдвое. Это достижением медицины не счита-

лось. Считалось ошибкой.
В эпоху перед Революцией было открыто средство от рака.
Оно окутывало протоонкогены сахарной оболочкой, из-за чего рак не мог на-
чать развиваться. В старом мире безмерной нищеты и безмерного богатства это
лекарство принялись скупать богачи, не дожидаясь результатов тестирования.
Средство оказалось заразным, и произошла утечка. Рак исчез.
Когда-то нормальный человеческий организм каждые десять минут производил
раковую клетку. Рак, как выяснилось, был достаточно важен. Раковые клетки не
старели. Они выделяли белки, предотвращающие старение, и позволяли людям до-
живать до пожилого возраста. Без рака же люди стали умирать примерно в три-
дцать пять лет.
А потом произошла Революция.
Милена сидела в своих кипяченых перчатках, отмечая про себя напряженные
огоньки в глазах актеров, их неутолимое желание прославиться, пока они моло-
ды. Бросались в глаза и беспрестанные улыбки-оскалы рыночных зазывал, казав-
шиеся ей теперь симптомами болезни. От происходящего вокруг веяло какой-то
наигранностью, неискренностью.
Она видела детей. Им теперь вводились вирусы, прививающие образование.
Трехнедельный младенец уже мог разговаривать и знал азы арифметики. К десяти
дети становились взрослыми, подобно искусственно выращенным цветам. Только
это были не цветы любви. Это было цветочное сырье для обработки — ростки, ко-
торые нужно как можно скорее использовать. Потому что времени нет.
КНИГА ПЕРВАЯ.
ЛЮБОВНЫЙ НЕДУГ
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь...
Глава первая.
Повседневная
жизнь в грядущем
Это была детская аудитория. Все сидели на матрацах, расстеленных на полу
комнаты Детсада; свет был приглушен. На детях были однотипные серые комбине-
зончики из стеганой саржи, впрочем, их разрешалось украшать цветастой вышив-
кой. Разрешалось также входить и выходить из комнаты по своему усмотрению;
следить за дисциплиной не было необходимости. На импровизированной сцене яв-
ляли витиеватый шекспировский юмор актеры.
— Ты мил, ибо мал!
— Значит, я мало мил, ибо мал!
— А почему меток?
— Потому меток, что изворотлив!1
Они играли «Бесплодные усилия любви». Дети явно скучали: сюжет пьесы был им
хорошо знаком.
Милена Шибуш готовилась к своему выходу, находясь непосредственно в поле
зрения детей. Кулис и занавеса здесь не было. Слышно было, как негромко пере-
говариваются между собой зрители: на лестные отзывы рассчитывать не приходи-
лось .
1 Сцена из диалога Мотылька и Армадо, персонажей пьесы.

— Опять это, из Новой Истории, — скучающе вздыхала девчушка в переднем ря-
ду. Щеки у нее были пурпурными от солнца, обиженный голосок с сипотцой. На
вид года три. — Если уж браться за классику, так хоть ставить по нормальному.
— Не понимаю, зачем нам все это суют, — вторила ее подружка. Эта была по-
старше , с претензией на взрослость. — Все уже наизусть известно. А это что за
болван, в башмаках на вырост?
Болваном была как раз Милена Шибуш. «Вот соплюхи!» — мысленно выругалась
она. Вся эта мелкая поросль въедлива, как комарье. Им же все разжевывают ви-
русы , мозги напрягать вообще не надо.
«Мне тоже не нравятся эти башмаки, — подумала она. — Но они положены по
сценарию».
Милена играла констебля Тупицу.
Вся ее роль состояла из шестнадцати реплик.
«Мне уже шестнадцать лет, — грустно размышляла Милена. — Полжизни уже про-
жито , а я все долдоню эти шестнадцать реплик в Детских садах».
В Детских садах росли сироты. Сирот было множество. Милена сама была из их
числа. Актрисой она стала, чтобы убежать от других сирот и поскорее расстать-
ся с Детсадом. И вот она снова здесь.
Милена оглядела лица своих коллег. Актер, игравший Бирона, сидел с совер-
шенно пустым взором — в гриме, с непременной бородой, выращенной специально
для этой роли. Борода актеру полагалась, потому что Бирон носил бороду. По-
добное воссоздание образа служило единственной цели: сохранить преемствен-
ность традиции. Один культурный слой сменялся другим, но ничего нового при
этом так и не рождалось.
«Но ведь всем же скучно, — изнывала Милена, — и актерам и детям. Так зачем,
зачем, зачем мы все это вытворяем?»
Свою реплику, одну из шестнадцати, она пробормотала чисто машинально:
— Это уж про меня, с вашего соизволения!
«И кому это надо? Ну вот, теперь хоть переобуться можно».
До дома милена добралась, когда уже почти стемнело. Она неспешно брела по
тротуару вдоль Южной набережной, скудно освещенной спиртовыми фонарями. На
западе небо еще теплилось дымчато-розоватым закатом.
Сквозь сгущающийся сумрак смутно проступали контуры Национального театра
Южной Британии. Старое здание держалось за счет боковых башенок-пристроек и
бамбукового каркаса.
Его называли Зверинцем — кто добродушно, а кто и не без намека. Милена
официально состояла в театральном сословии, хотя еще ни разу не играла ни на
одной из основных площадок Зверинца. Одной из главных достопримечательностей
театра было кафе «Зоосад» — круглосуточно функционирующая ресторация. Актерам
не полагалось подпитываться солнечными лучами. От них излишне — до багровости
— лиловела кожа, что недопустимо для исполнения Шекспира и вообще классики.
Актерам надлежало быть светлокожими — чтобы соблюдать историческую достовер-
ность . Им полагалось есть пищу, которой молодому организму частенько не хва-
тало.
В кафе «Зоосад» Милена захаживала, когда чувствовала себя одиноко или когда
совсем не хотелось возиться со своей одноконфорочной плиткой-спиртовкой. Сво-
его рода снадобье от душевной хандры. За столиками, непринужденно болтая и
похохатывая, сидели посетители: молодые звезды богемы или же дети членов Пар-
тии — нарочито невозмутимые, изысканно одетые. Милена, стоя в хвосте медли-
тельной очереди за горячей водой, смотрела на них голодными глазами.
Здесь царила мода на различные исторические типажи, все были на этом бук-
вально повернуты. Особо стильная молодежь носила черное, изображая якобы вос-
ставших из гроба знаменитостей. «Вампиры Истории» — так они себя называли.

Напичканные вирусами мозги бдительно подсказывали им, как избегать анахрониз-
мов и полностью соответствовать выбранной эпохе. Это напоминало легкое безу-
мие.
Вампиры появлялись только с наступлением темноты, чтобы солнце не могло по-
вредить их изящной бледности. Им тоже надо было есть, и они могли себе позво-
лить блюда под стать своему историческому антуражу. У Милены же достатка хва-
тало лишь на убогих кальмаров-маломерок да холодноватую лапшу из водорослей,
с синеватой подливкой. На до краев наполненные вкусной снедью тарелки Вампи-
ров было просто больно смотреть; Милена отводила глаза.
Она заметила Сциллу — знакомую актрису, ее столик сейчас как раз освободил-
ся. Сцилла только что распрощалась с несколькими собеседниками, проводив всех
бархатным поцелуем в щечку. Сцилла знала всех, даже Милену.
— И кого это мы нынче изображаем? — поинтересовалась Милена, опуская поднос
на столешницу.
Сцилла была в черном; на лице, намазанном белилами, контрастно выделялись
вампирские тени вокруг1 глаз.
— Просто себя, — небрежно бросила она. — Ведь это же я встаю из могилы, а
не кто-то там.
— Надо же, некоторые для разнообразия уже начинают играть самих себя, — по-
дивилась Милена.
— А что, по крайней мере, типажу это не вредит, — парировала Сцилла. Судя
по всему, она стремилась стать Бестией — то есть одной из примадонн Зверинца.
— Знаешь, моя пьеса меня уже достала, — поделилась Милена, с неизменной
тщательностью прополаскивая нож и вилку в чашке с горячей водой. — Ты, слу-
чайно, не подскажешь, как бы мне исхитриться свой костюм поменять? Эти башма-
ки меня просто бесят.
— Да никак не поменять, если костюм — часть оригинальной постановки. Ты же
отойдешь от исторического образа.
— Да они так по-дурацки шлепают по сцене. Не хочется быть посмешищем.
Сцилла пожала плечами.
— Ну, разве что на Кладбище прогуляйся.
Это что, из разряда вампирских шуток, что ли? Милена глянула на Сциллу,
чуть сузив глаза: жизнь научила ее пробовать юмор на зуб.
— Да, на Кладбище, — повторила Сцилла с нажимом, словно упрекая собеседницу
за невежественность. — Туда всякое старье сдают, за ним вроде никто и не сле-
дит.
— То есть можно вот так пойти и взять, что ли? Без согласования с режиссе-
ром?
— Ну да. Есть там один старый склад, под мостом.
Сцилла стала объяснять, как туда добраться, и тут к столику, шаркая, подо-
шли еще двое Вампиров, в одежде а-ля двадцатый век: на нем черный смокинг, на
ней черное платье с люрексом. Похоже, что партийные, или, как говорили в на-
роде , Противные.
Юноша для показной солидности носил очки, а в нос себе вставил что-то, от
чего ноздри чуть заметно трепетали. Волосы гладко прилизаны, а щеки присыпаны
зеленоватой пудрой, чтобы лицо имело нездоровый вид.
— Добрый, э-э, вечер, — произнес он чопорно, с нарочито американским про-
нонсом. — Мы только что кое-как сумели улизнуть от Вирджинии. Бедняжка весь
вечер занимается тем, что перечисляет, чем именно Джойс плох как писатель.
При этом зависть ее столь очевидна, что мне стало неловко.
Его спутница туманно улыбнулась из-под своей широкополой шляпы, напоминаю-
щей вазу.
— Том? — спросила она томным голосом (юноша стоял к ней спиной) . — Я, ка-
жется, к вам обращаюсь! Том, вы что, не слышите? Том!

— Томас и Вивьен Элиот ! — воскликнула Сцилла, этим явно доставив парочке
удовольствие. — Нет, вы видели? Ну просто вылитые! — Юноша и девушка явно не
хотели выходить из образа.
«А своего-то в вас хоть что-нибудь осталось?» — подумала Милена.
— Не припомню, имел ли я удовольствие быть с вами знакомым? — обратился к
ней юноша, церемонно протягивая Милене руку. У Вампиров этот жест сходил за
приветствие. Юноша пожелал узнать, кого Милена изображает.
— Я-то? — переспросила Милена с глухой неприязнью. Протянутую руку она де-
монстративно не заметила. — Да так. По жизни была швеей-мотористкой, в Шеф-
филде девятнадцатого века. Померла в двенадцать лет. И упыриха из меня так
себе. Клыков нет, одна экзема с рахитом.
Вампиры, поскучнев, отчалили.
— Эк ты их! Как ветром сдуло, — одобрила Сцилла.
— Сдуло, так сдуло, — вздохнула Милена. Ну почему мне все не по нутру?
— Сцилла, со мной что-нибудь не так? — спросила она вслух.
— Да ну тебя! — буркнула та. — Просто ханжой не надо быть. И упертая ты ка-
кая-то, — добавила она, помолчав. И, как бы сглаживая остроту замечания, про-
пела: — Ла-ла-ла-а. — Это было совершенно ни к селу ни к городу, будто любое
чувство можно переложить на песенный лад.
— Упертая, говоришь? — переспросила Милена; стрел самобичевания в ее колча-
не прибавилось.
— Ты все еще эту вилку моешь, — заметила Сцилла. — Мои-то все уже перепла-
вила . Помнишь, когда ко мне приходила?
— И ханжа?
— Жуткая. — Сцилла кивнула, соглашаясь сама с собой.
У Милены мелькнула секундная мысль, что она, пожалуй, влюблена в Сциллу.
«О, женщина, если б ты знала, что у меня на уме!»
Милена снова вздохнула:
— Ну вот, час от часу не легче. — Мало того, что у нее Неправильная Морфо-
логия, так при этом еще и ханжа! Взглядом она окинула своего кальмара; нет,
уж лучше поголодать. — Извини. — С шумом отодвинув стул, она встала и двину-
лась к выходу.
— Милена! — окликнула ее Сцилла. — Ты же сама спросила! Разве не так? Вечно
она сначала говорит, а потом лишь думает. Артистка. Жизнь — сплошная сцена.
Остановившись только на пешеходном мосту Хангерфорд, Милена с тоской по-
смотрела на реку. Вода под лунным светом вскипала мелкими бурунами, она была
мутной, с запахом отходов. К опорам моста то и дело приставали клочья мусора
и липкая пена. Улететь бы отсюда куда-нибудь, прочь от этого мира!
Возле моста Ватерлоо с места своей швартовки мягко взлетел в воздух большой
черный шар. Почти бесшумно, шепчуще, словно ветер над болотистой пустошью.
Круглясь туго надутыми щеками, он неспешно двигался вперед и вверх, с плавной
величавостью бесшумного облака. Куда? В Китай? В Бордо? Эх, отправиться бы
сейчас с ним! Уподобиться этой не отягощенной мыслями громадине, несущейся по
воле ветра.
Ведь она еще молода. А считает себя пожилой. На Южной набережной в окнах
кафе «Зоосад» ярко мерцали свечи; виднелись силуэты Вампиров, слышался при-
глушенный смех. Падкая на утехи молодежь, не чувствующая неумолимого бега
времени. Тишина им ненавистна: она зияет в них, ее еще предстоит заполнить
опытом.
1 Томас Стернз Элиот (англ. Thomas Stearns Eliot; 1888-1965 — американо-английский
поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии. Женился на
балерине Вивьен Хейвуд, но вскоре выяснилось, что она страдает психическим расстрой-
ством .

Кого-то из них неудержимо тянет сотрясать воздух шумом, оголтело скакать,
словно их изнутри дергают за ниточки, как марионеток. Другие — подобно Милене
— словно расчищают внутри себя место и упорно ждут: какого-нибудь решающего
слова, дела — того, что непременно должно наступить. Тишина внутри им ненави-
стна; им невдомек, что из нее прорастут все слова и деяния, которые надлежит
совершить им, и только им.
«Что-то, что-то должно произойти, и уже скоро, — думала Милена. — Мне нужно
приступить к чему-то новому. Я устала от всех этих пьес, от Детских садов.
Устала быть собой. Устала сидеть ночи напролет на краешке кровати, одна-
одинешенька. Мне нужен кто-то. Нужна женщина — но откуда ж ей взяться? Ведь
всех излечили. Вирусами. Неправильная Морфология... "Я люблю тебя" — это что,
тоже Морфология ?»
Милена страдала. Она подумала, что таких, как она, во всем мире никого не
осталось.
На следующий день она отправилась на Кладбище, прижимая к себе ненавистные
башмаки. С вокзала Ватерлоо уходили на континент составы. Деревянные вагоны
на каучуковых колесах, уже не знающих рельсов, скрипели, и постанывали, и
пыхтели клубами пара, сотрясая старые мосты из допотопного кирпича.
Под такими кирпичными мостами проходили туннели. Один из тех туннелей назы-
вался Лик-стрит1, который в прямом смысле протекал. Падая с крыши, гулко сту-
чали капли воды. Пахло поездами — маслянистым запахом паровозной гари, от ко-
торого свербит в носу. Стены покрывала сероватая треснутая плитка; тут и там
виднелись здоровенные зеленые двери.
Двери были заперты — Милена по дороге пыталась дергать ручки, но ни одна не
поддавалась. Странно: зачем тогда дверь, если она не открывается?
Наконец она поравнялась с громадными воротами, створки которых были слегка
приоткрыты. Снаружи железо лохматилось слоями облезающей краски, сквозь кото-
рую проступала надпись «Белая лошадь», сделанная старинным шрифтом. Из-за во-
рот доносилась музыка — как будто играл настоящий оркестр.
Оркестр играл в темноте. Милена во все глаза уставилась в щель между ство-
рок. Что это за оркестр, играющий во тьме кромешной?
Открыв ворота пошире, она робко шагнула внутрь. Взгляд выхватил из темени
беспорядочные ряды одежды; всевозможный реквизит, развешанный на длинных пе-
рекладинах, — некоторые из них были на колесиках. Все это мелькнуло в луче
тускловатого света, сочащемся из открытого прохода. Неожиданно луч начал су-
жаться. Не успела Милена опомниться, как створка ворот за спиной гулко за-
хлопнулась .
И больше не поддавалась. Милена не могла поверить. Она ничего не знала о
замках; у ее поколения в них не было надобности. Никто ничего не крал. Однако
старинные ворота безнадежно замкнулись. Она их и толкала, и стучала, и крича-
ла: «Эй, кто-нибудь!» — но все бесполезно.
«Что ж, ладно!» — подумала она мстительно. Вот умру здесь от голода, тогда
отыщете меня здесь лет через пятьдесят, со скрюченными пальцами. Что еще за
дверь такая дикая? Почему, черт возьми, ни зги не видно? И как теперь отсюда
выбраться? В глазах защипало от навернувшихся слез. Рывком повернувшись, Ми-
лена лягнула дверь, от чего та тяжко задрожала. А музыка все не смолкала, и
Милена прислушалась. Вирусы знали это произведение нота в ноту.
Какая-то женщина серебристо журчащим сопрано выводила «Das Lied von der
Erde» — «Песнь о земле», знаменитый опус Малера о смерти. Вот-вот, мне оно
сейчас в самый раз. Неужели горемыке маэстро больше писать было не о чем?
Вместе с тем какая-то Бестия (а может, и не Бестия) все пела и пела из тем-
От англ. «leak» — протекать.

ноты. Что ж, Бестия она или нет, но дорогу наружу она должна знать.
Музыка изливалась из противоположного по диагонали угла склада. Надо было
просто туда добраться.
Хотя для этого предстояло пробраться через эти ряды старых костюмов. Прямых
проходов между ними не было. Какие-то балахоны, чиновничьи мундиры, монаше-
ские рясы — все это тряпье сиротливо болталось, пришпиленное к вешалкам бу-
лавками. Внезапно Милену что-то остро кольнуло.
«Оп! Великолепно, с-супер», — прошипела она, посасывая уколотый палец. Всё,
теперь точно в кровь микробы попадут.
Затем она уронила башмаки. Раздался всплеск. «Боже мой, куда это они угоди-
ли?» Ладонь окунулась в лужу затхлой воды. Башмаки нашлись, и они, разумеет-
ся , успели намокнуть, так что Милене теперь приходилось держать их на весу,
отставив руку. Выпрямляясь, она головой ударилась о перекладину, сердито ее
пихнула, запуталась ногами в ворохе лежалого тряпья, снова уронила башмаки,
стала на ощупь их искать и, кое-как, наконец, поднявшись на ноги, зарычала и
перевела дыхание.
Больше всего Милена боялась уронить достоинство. Она заставила себя успоко-
иться и, хотя руки слегка дрожали, начала пробираться между рядами одежды,
ведя для ориентира ладонями по легонько дребезжащим на своих колесиках пере-
кладинам . Идти вроде как стало легче.
Так она и шла в темноте, пока не заблудилась окончательно. Пальцы ощущали
грубоватую мешковину, разлезшиеся швы с паутиной торчащими нитками. Иногда
под руку попадались колючие бугорки блесток. Будто целый театр, рухнув, лежал
вокруг, оставив после себя лишь пыльные останки.
«А что, если никакого оркестра нет?» — тревожно подумала Милена. Да ну; кто
ж в таком случае играет — призраки, что ли?
Мысли напрашивались самые разные. Во-первых, музыка звучала чересчур гром-
ко. Так громко она звучать не должна. Даже если стоишь посреди оркестра, око-
ло литавр, и то музыка звучит не так. Да еще это пронзительное, неестествен-
ное дребезжание, пронзающее уши словно иголкой.
Ее отвлекло то, что она чуть задела головой кирпичную кладку: это была ка-
кая-то арка. В темноте Милена пригнулась и... увидела свет. Свет! Пусть туск-
лый , пусть серый, как в лесной чащобе, но все же это был свет.
А музыка! Она теперь звенела еще громче, упругим эхом отскакивая от шерохо-
ватой кирпичной стены где-то неподалеку. Причем оркестра не было. Он бы здесь
просто не уместился.
Тем не менее, оркестр буквально гремел. Сверлами буравили мозг флейты, сте-
ны дрожали, как барабанная мембрана. Милена одной рукой закрыла ухо, а другой
загородила себя одежной стойкой. Нырнула на корточки и с поспешностью, напо-
минающей панику, распростерла висящую там бархатную пелерину на манер занаве-
са.
Отсюда во внешний мир вело окно. Окно? На мосту? Милена такое впервые виде-
ла. Свет освещал горы — чуть ли не залежи — бумаги, уложенной стопками, иные
из которых сами собой косо завалились на пол. Бумага была жутким дефицитом,
так что у Милены от созерцания такого богатства буквально перед глазами по-
плыло .
И на фоне всего этого, небрежно развалясь, сидел Белый Медведь.
«Прошу прощения! Так их называть некорректно», — вспомнила Милена. Не мед-
веди, а Гэ-Эмы — генетически модифицированные люди.
Гэ-Эмы когда-то были людьми. Прошу прощения: почему были? Они и есть лю-
ди. Просто тогда, еще до Революции, они перепрограммировали себе гены для ра-
боты в Антарктике. Это болезнь, их надо жалеть. Конкретно этот Гэ-Эм был здо-
ровенным, мохнатым, причем мех был разных оттенков. Он сидел, приоткрыв пасть
и уставясь перед собой с отсутствующим видом. Глаза-маслины не мигали, но по-

блескивали какой-то своей, им одним ведомой жизнью.
Музыка извергалась из ниоткуда.
Чудовищный по громкости голос пел по-немецки, свербя трелями, как паровоз-
ный свисток:
Ewig blauen licht die Fe-e-ernen1.
Вирусы знали все слова, все ноты. Эффект от этого был такой, что музыка
утомляла, как в третий раз рассказанный анекдот. Хотя ее неведомый источник
решительно не давал покоя. Вместо этого Милена принялась разглядывать наряд-
ные календари с репродукциями картин, развешанные по стенам. Были еще книги,
горкой наваленные на столе обложками книзу. Вон и еще что-то, съедобное на
вид, — вафли, что ли? Книги, бумага... Милена в жизни своей не встречала ни та-
кой роскоши, ни такого бездумного транжирства.
О богатстве Медведей — Гэ-Эмов — Милена была наслышана. Гэ-Эмы жили вне
Консенсуса. Они избрали себе удел добровольных изгнанников, зарабатывая на
жизнь добычей антарктического никеля. Эта особь была массивной, дородной. «Ну
и горилла», — подумала Милена. Надо бы держаться от него подальше.
Музыка сменилась звонкой тишиной.
«Ewig ... Ewig...» — «Ве-ечной... Ве-ечной...» — отозвалось эхо голоса-исполина.
«Сам ты "вечный"», — мысленно огрызнулась Милена. Вид у Гэ-Эма был слегка за-
торможенный, будто по голове его била не музыка, а дубина. Песня, наконец,
стихла, и, казалось, сами стены вздохнули с облегчением. Гэ-Эм зашевелился.
Не поворачиваясь, он что-то нашаривал позади себя, при этом с края стола об-
рушился каскад бумажных листов. Вот он вынул какую-то металлическую коробку с
кнопками и стал с ней возиться. Электронный прибор...
В мире, где жила Милена, электричество было далеко не в избытке. Эволюция
вирусов, общая перенаселенность и дефицит, нехватка металла — бытовая элек-
троника в этих условиях, можно сказать, отошла в прошлое.
— Это у тебя откуда? — на секунду забыв обо всем, выдохнула Милена и сдела-
ла шаг вперед, выдавая свое присутствие.
В мозгу у Милены имелся основанный на вирусах калькулятор. Она машинально
сложила стоимость металла и работы, из расчета количества рабочих часов. По-
лучалось , перед ней самый дорогой прибор из всех, что она до сих пор видела.
Гэ-Эм посмотрел на нее так, как будто она стояла на другом краю огромной
пропасти. Пасть у него открылась, и он, наконец, произнес:
— Это... из Китая, наверно.
Голос был высоким, с приятной сипотцой. Гэ-Эм оказался Гэ-Эмкой. То есть
женщиной.
Милене доводилось слышать рассказы о женщинах с полюса. Говорили, что они
рожают прямо на льдинах, встают и идут себе опять на работу, ворочать глыбы.
Так что предрассудки в голове Милены навострили уши. Существо же заговорило
исключительно вежливо, с изысканной куртуазностью:
— У вас при себе, паче чаяния, не найдется ли случайно спиртных напитков?
Милена окончательно утратила нить разговора. Она забыла, о чем спрашивала,
и пыталась понять смысл реплики насчет Китая. Сбитая с толку, она встряхнула
головой:
— Нет. Я предпочитаю не травиться.
— Тю-ю, — протянула Гэ-Эмка.
Коротко усмехнувшись, она повела плечами. Поднялась. Ростом она превосходи-
ла Милену чуть ли не вдвое, и в замкнутом пространстве ей приходилось переме-
«И вечной синевой сияет да-а-аль».

щаться, семеня лапами. С медлительной задумчивостью она начала обшаривать
стол. На пол снова попадала бумага, а заодно и каучуковый поднос с вафлями.
Милена обиженно подумала, что ее игнорируют.
— Прошу прощения, — сказала она резко — в смысле: «Уж вы извините, что бес-
покою» . — Я вообще-то пришла заменить эту вот обувь.
Хотя стоп: ведь Гэ-Эмы не входят в Консенсус. К тому же эта особа не мест-
ная работница, так что никакие башмаки менять не обязана.
Гэ-Эмка, пошатнувшись, обернулась к ней.
— А ты темная штучка, — произнесла она.
Милена ошарашенно замолчала.
«Кажется, я знаю, кто это».
Она слышала о Медведе, Влюбленном в Оперу. Гэ-эмы всегда отличались достат-
ком. У этой, в частности, вполне хватало средств на то, чтобы покупать билет
чуть ли не на каждую премьеру. Причем она всегда сидела на одном и том же
месте и уходила, ни с кем не вступая в разговор. Сама Милена в опере не была
ни разу. Честно признаться, отношение к музыке у нее было достаточно ровное.
Потому с Влюбленным Медведем ей пересекаться не доводилось. Это было все рав-
но, что повстречать живую легенду. Милена наблюдала, как Гэ-Эмка обстоятельно
проходится по ящикам стола, вытряхивая их содержимое на пол. Вот она что-то
нашла.
— Ах, ты сучара, — пробурчала Гэ-Эмка.
Милена не была привычна к таким словам. Может, она и не имеет права судить,
но всему есть предел.
— Это вы мне? — спросила она требовательно.
— что TbIi — даже оторопела Гэ-Эмка. — Это я бутылке из-под виски. Вот, пус-
тая совсем.
Гэ-эмка продемонстрировала бутылку Милене, прежде чем отшвырнуть в угол.
Послышался удар стекла о стекло. Где-то в темноте громоздилась, по-видимому,
внушительная груда битой стеклотары.
— Ты не в курсе? — спросила Гэ-Эмка. — Здесь был когда-то склад при спир-
тзаводе. Я здесь столько интересного в свое время нарыла!
Сейчас она возилась с очередным ящиком, который, судя по всему, заклинило.
Неожиданно он поддался, отчего содержимое его россыпью разлетелось по полу,
как семена: ручки, бижутерия, опять почему-то вафли, скомканные носовые плат-
ки, катушки ниток, а также целая горсть ржавых иголок и изящный серебряный
наперсток.
В углу ящика угнездилась бутылка. Гэ-Эмка оценивающе ее подняла: полная.
Она удовлетворенно крякнула, обнажив серо-зеленые пеньки щербатых зубов.
— Бог, — изрекла она, — определенно был самогонщиком!
«И где ее такую откопали?» — только и подумала Милена.
Медведиха была покрыта перхотью, снежинками искрящейся на ее меху, и по-
собачьи шумно дышала. Торчащий из пасти длинный розовый язык подрагивал, пы-
таясь поймать хоть какую-то прохладу. Она как следует приложилась к булькнув-
шему горлышку.
— Гы-ы-ы! — прорычала она удовлетворенно, утирая губы лапой.
Милена вдруг развеселилась. Она представила себе, как эта троглодитка оби-
тает здесь, в своем гнездилище из бумаги и музыки.
— Ты здесь что, живешь? — поинтересовалась она.
— Да уж лучше б так, — ответила Гэ-Эмка. Ворсинки меха немилосердно лезли
ей в глаза, отчего она то и дело моргала. — На самом деле я здесь прячусь. —
Она приобняла бутылку. — Ну, коли уж ты совсем ничем не травишься, то, может,
тебя хотя бы это заинтересует. На-ка вот, взгляни.
Она протянула со стола увесистый широкий кирпич бумажного фолианта; Милене
потребовались обе руки, чтобы его удержать. Бумага была приятной на ощупь,

плотная, кремового цвета, с охристой каемкой по краям. На обложке готическим
шрифтом было пропечатано название: «Das Lied von der Erde»1.
Печатную партитуру Милена видела впервые. Это была никчемная трата бумаги,
ведь целлюлоза необходима для вскармливания дрожжей и грибков, которые явля-
лись собственностью Партии. Она немного полистала и осталась разочарованной.
Ноты как ноты, в полном соответствии.
— Я вижу, — заметила Медведица, — чтение партитур не составляет для тебя
труда.
— Нисколечко, — ответила Милена совершенно искренне. Кто ж не умеет читать
ноты?
Медведица с печальной задумчивостью улыбнулась.
— Да уж конечно, — произнесла она полушепотом. Подавшись вперед — при этом
Милена невольно беспокоилась о том, насколько далеко у нее получается дотяги-
ваться, — она бережно извлекла партитуру у Милены из рук. — Но ведь ты не
училась читать музыку. А если не училась, значит, это умение не вполне твое.
Медведица прихлебнула виски и побулькала им в зубах, как обыкновенным элик-
сиром для полоскания. Опустила бутылку и словно забыла о присутствии Милены.
Потом с ужасающей небрежностью перекинула все страницы фолианта разом, отчего
старинный переплет мох1 попросту лопнуть. Виски она сплюнула на пол. И начала
вдруг петь: «Ewig blauen licht die Fe-e-enen»2.
«Она забыла, что я здесь», — догадалась Милена.
«Ewig... ewig...»
У нее это выходило лучше, чем у электронного прибора. Голос был теплым и
сильным. Восхитительное меццо-сопрано — прозрачное, и вместе с тем упругое, с
потрясающим диапазоном. Милена даже моргнула. Голос у Гэ-Эмки был действи-
тельно великолепный.
Фразы перемежались долгими паузами — похоже, в голове у Гэ-Эмки играл неви-
димый оркестр. Каждая фраза пропевалась несколько тише, чем предыдущая; при
этом голос пульсировал, но не переходил в хрип. Это было настоящее мастерст-
во... «Ве-ечной...» И кстати, не так навязчиво громко, как на записи. Прежде чем
обернуться, Гэ-Эмка несколько секунд сидела в тишине.
— Ох, прошу прощения, — вдруг спохватилась она. — Вон там куча всевозможной
обуви. — И она ткнула пальцем куда-то себе через плечо. Милена растерянно ус-
тавилась в непроглядную темень.
— Тьфу ты! — опомнилась Медведица. — Постоянно забываю, что вы, люди, не
видите в темноте. Тебе подобрать пару ботинок? — Голос у нее был раскатистым,
гибким.
— Было бы очень любезно с твоей стороны, — отозвалась Милена. — Размер при-
мерно тридцать шестой. Какие-нибудь, чтоб не очень шлепали.
Гэ-Эмка взяла башмаки и зашаркала куда-то в проход между рядами реквизита.
Лапы у нее были босыми. Ворсинки меха чертили по пыли и пятнам виски, отчего
сзади оставались хвостатые следы-кометы.
Непонятно, что и думать. Гэ-Эмка каким-то образом оказалась на высоте поло-
жения, что слегка удручало. «Ну и поделом тебе!» — упрекнула себя Милена, од-
нако , легче от этого не стало.
Какое-то время Гэ-Эмка отсутствовала.
— Кто это все стояки порастолкал? — донесся, наконец, из темени ее приглу-
шенный расстоянием голос.
Милена оглядывала причудливый хаос на столе и на полу. Книги, снова книги,
«Песнь о земле».
2 «И вечной синевой сияет да-а-аль».

какие-то бумаги с пыльными отпечатками лап, старинные монеты... Ее вдруг охва-
тила невольная зависть, сродни тягучей ностальгии. «Вот она, сама история.
Видели бы это сейчас Вампиры». Подняв со стола увесистый черный томик, она
открыла его хрустящие страницы. И поняла: экземпляр рукописный. Эти загогу-
лины букв и размашистые чернильные завитки — все это написано рукой.
«Проникающее Вагнерово Кольцо», — значилось на обложке. Сами буквы были
несколько раз энергично обведены.
— Название так себе, — отметила Милена вслух, не без ехидства.
Это была трактовка «Кольца Нибелунгов», цикла вагнеровских опер. Здесь же,
в неказистой любительской манере, были изображены и все персонажи. Возле каж-
дого — соответствующая музыкальная характеристика, только не по имени, а в
виде короткой фразы-подписи из нот. На последней странице значилась одна-
единственная надпись: «Заключение. Цикл "Кольцо" — единая симфония». Надпись
была сделана чем-то золотистым.
«Это не так», — мысленно возразила Милена: вирусы говорили ей об обратном.
А еще они сообщали о количестве человеко-часов, которые кому-то пришлось за-
тратить на эту работу.
«Чтоб тебе!» — послышалось неподалеку, и где-то в темноте грохнулась стойка
с какими-то вещами. Милена поспешно бросила книгу. С ботинками в лапах появи-
лась Гэ-Эмка.
— Название типично в моем стиле, — с ходу заметила она.
«Она видела, что я читаю ее книгу!» — вспыхнула Милена, цепенея от стыда.
— Я утешаюсь от мысли, — продолжала Гэ-Эмка как ни в чем не бывало, — что
на свете есть еще книга фортепьянных упражнений под названием «Пальцовка для
изучающих». Именно так и называется! Вот твои башмачки. Примерь, впору ли.
Милена, чувствуя себя до крайности нелепо, натянула ботинок и, неловко
скакнув на одной ноге, чуть не упала. Щеки просто пылали.
— Ну что, подходят?
— Да, да, наверно! — выпалила она поспешно, не успев еще толком разобрать-
ся , и снова стянула ботинок.
Гэ-Эмка громко рыгнула.
— Пардон, — извинилась она, деликатно прикрыв себе пасть лапой.
— Ты очень хорошо поёшь, — сказала Милена и сама удивилась. Вирусы подска-
зывали: это существо с полюса действительно поет ничуть не хуже любого арти-
ста в Зверинце.
— Да ладно тебе, — Гэ-Эмка пожала плечами, — я и сама знаю. — Она моргну-
ла. — Возьми, наверное, с собой.
Она протянула Милене желтоватый фолиант с партитурой Малера.
— На, бери еще и эти. — И нахлобучила сверху еще Шостаковича и Прокофье-
ва . — Только никому не говори, что это русские.
Русских почему-то недолюбливали.
— Ой, я не могу их взять, — попятилась Милена. Как же можно!
Гэ-Эмка жалостливо смотрела на нее.
— Нет, правда не могу. Я просто не могу их взять.
Милена не стала разбираться, так ли это на самом деле.
— Я, наверное, должна чувствовать, что они — общественное достояние и при-
надлежат всем.
Милена действительно понимала, что эти партитуры — вещь слишком ценная,
чтобы ими вот так разбрасываться направо-налево. Поэтому она протянула их об-
ратно , этой пахнущей выпивкой и ковровым дезодорантом медведихе.
— Эх, — только и сказала та и, меланхолично моргнув, застыла с отрешенным
взором. Фолианты она приняла и, подержав недолго на весу, уронила на стол.
— Как тебя зовут? — поинтересовалась Милена.
— Меня? — Медведица, втянув носом воздух, задумчиво улыбнулась. — Сейчас,

дай вспомнить. Ролфа, — сказала она осклабившись. — У-ля-ля!
— А меня Милена. Милена Шибуш.
— Милена, — повторила Гэ-Эмка, слегка наклонив голову. — Тебя проводить до
выхода?
— Так дверь-то заперта! — вспомнила Милена.
— Ерунда. У меня есть ключ, — успокоила Ролфа. — Давай-ка держись за руку,
а то заблудишься.
Лапа у Ролфы была размером с кошку, свернувшуюся на ковре, и такой же теп-
лой. Руку Милене она обхватила чуть не до предплечья. Это было смешно и
странно. Сердце у Милены всю дорогу било как в колокол, и, когда они проща-
лись, она лишь пролепетала что-то невнятное. Все слова смешались. Медведица
лишь улыбнулась и закрыла ворота, а у Милены почему-то осталось ощущение
опасности, с которой едва удалось разминуться.
Идя обратно вдоль кирпичной стены, Милена наконец разглядела окошки — под
самым верхом. Они и в самом деле там были, просто она их никогда не замечала.
Окна в пролете моста.
Глава вторая.
Песня-скулеж
Люди жили компактными группами, которые назывались Братствами. Братства
объединяли людей, занимавшихся одним и тем же видом деятельности, но местные
службы у каждого из них были свои: прачечная и рынок, сантехники и дворники.
Лондон был ненормально огромным, но Братства помогали людям ощущать себя
людьми.
Милена жила в Братстве Актеров. В его общежитии когда-то располагалась
штаб-квартира нефтяной компании, поэтому все по старой памяти называли его
Раковиной1. Здание подковой огибало внутренний двор, подобно двум крепким,
надежным рукам из мрамора и бетона.
При Раковине числилась своя курьерская служба. Каждое утро, в обед и в
шесть вечера к Милене стучался Почтальон Джекоб — узнать, нет ли у нее каких-
либо сообщений.
Джекоб был миниатюрным, субтильным, до лоска обходительным чернокожим. Ми-
лена же считала себя неблагодарной свиньей, потому что он наводил на нее
смертельную скуку.
— Доброе утро, Милена! — обращался он к ней с неизменно восторженной улыб-
кой и мертвым взглядом.
— Доброе утро, Джекоб, — отзывалась она.
— Как у вас нынче дела?
— Очень хорошо, Джекоб, спасибо.
— Погода вроде как налаживается!
— Да, Джекоб, пожалуй.
— У вас есть ко мне какие-нибудь сообщения, Милена?
— Спасибо, Джекоб, нет.
— Ну, тогда удачного дня, Милена!
— и тебе, Джекоб.
У него был мозг, открытый в буквальном смысле. Джекоб запоминал все, не
упуская ни одной мелочи. Он шел от двери к двери, напоминая, что кто-то забыл
свою бритву и просит, чтобы ее вернули, или что автобус отходит в три. Он был
ходячим способом экономить бумагу. Казалось, он говорит лишь заготовленными
штампами, и только ими.
— Добрый вечер, Милена!
Раковина (shell) — эмблема британской нефтяной компании «Шелл».

— Добрый, Джекоб.
Опять эта восторженная улыбка от уха до уха, словно ему видятся райские ку-
щи.
— Хорошо ли прошел день?
— Хорошо, Джекоб. А у тебя?
— О! Очень хорошо, Милена! Есть ли какие-то для меня сообщения?
Когда мозг у него переполнялся, начиналась перезагрузка, со стороны напоми-
нающая эпилептический припадок, после чего все опять приходило в норму. Пере-
загрузки у Джекоба случались регулярно, чтобы стирать невостребованную инфор-
мацию.
На следующий день, после похода на Кладбище, Джекоб доставил Милене сообще-
ние. В этом было что-то необычное. Никаких сообщений Милена, как правило, не
получала.
— У меня для вас информация, Милена! От мисс Пэтель.
— От кого? Что еще за мисс Пэтель, Джекоб?
— Это такая леди, в шубе из меха.
Оп! Слова «леди» и вообще «мисс кто-то там» у Милены никак не ассоциирова-
лись с Ролфой.
— Она спрашивает, не отобедаете ли вы с ней сегодня днем. В час, у входа в
«Националь». Мне ей передать, что вы согласны?
Милене ничего не шло в голову. Та первая встреча оставила ее растерянной,
если не сказать раздраженной. Какой еще обед, почему? Сначала она хотела ска-
зать , что занята.
Но опускаться до вранья было ниже ее достоинства.
— Передай мисс Пэтель, что час дня меня вполне устраивает.
Ну вот, теперь еще думай, что надеть. На дворе — летний зной. Чтобы защи-
тить кожу, надо как-то оберегаться от солнца. У Милены было две пары брюк,
черные и белые. Выбор остановился на белых, а также на блузке с длинными ру-
кавами и глухим воротником. Прихватила также перчатки и миниатюрный зонтик.
Ролфа при виде Милены сузила глаза.
— Ты что, действительно с этим собираешься идти? — кивком указала она на
зонтик.
Своим зонтиком Милена втайне гордилась: из тонкой парусины, в яркую широкую
полоску, без всяких там рюшечек-оборочек.
— А как же! Это атрибут моей профессии.
— Охренеть, — пробурчала Ролфа. — Ладно, раз уж так. Вперед! — Она поверну-
лась и грузно двинулась в сторону моста Ватерлоо. Из одежды на ней не было
ничего, кроме синих спортивных трусов и полустоптанных кроссовок — причем у
одной еще и подошва отстает. И шлепает.
Милена остановилась в решительной позе.
— А куда мы идем?
— Куда? — обернулась на ходу Гэ-Эмка. — Во Дворец увеселений. Дружков своих
хочу попроведать. Катим!
— А... а это где? — замешкалась Милена, заподозрив что-то неладное.
— За рекой. Есть там одно местечко. Ты пиво пьешь?
— Нет, — честно призналась Милена.
— Стыд какой! Ну ладно, может, тебе там чаю нальют. — И Ролфа пошла дальше,
не рассуждая. «Может, остаться, да и дело с концом? — подумала Милена. — Ну,
уж дудки: еще подумает, что я чего-то испугалась». И Милена решительно двину-
лась следом.
Вы никогда не пробовали ходить нога в ногу с бронтозавром? Плечи у Ролфы
были опущены, лапы свисали вдоль туловища, и шаркающая походка казалась на
вид медлительной и мелкой, — но расстояние она каким-то образом умудрялась
покрывать с невиданным темпом. Укрываясь зонтиком от зноя, Милена ловила себя

на мысли, что ей и сказать-то нечего. «Ну, да ладно, — тешила она себя мыс-
лью, — в следующий раз пусть попробует только меня позвать: сразу дам от во-
рот поворот!»
Они пробирались через сутолоку Флит-стрит. Здесь было Братство Лодочников,
со своим собственным рынком.
Малолетки с серьезными, требовательными лицами протягивали им навстречу по-
чатки вареной кукурузы или чашки с жареными каштанами. «Мисс, мисс! Возьмите
самую малость — будет вам удача, мисс!» Их старшие братья и сестры сноровисто
выхватывали из бамбуковых жаровен цыплят, чтобы не успели подгореть, и совали
их покупателям. Буквально под прилавками обитали целые семьи: матери вяжут
или нянчатся с детьми; мелкие мальчуганы на углу вращают ремни швейных машин,
чинят пижамы или белье.
Их сестры-малютки то и дело теребили Милену за рукав. Вид Милены и Ролфы,
видимо, их забавлял. Эту неловко семенящую кисейную барышню с зонтиком и в
перчатках безусловно выдавала ее боязливая нервозность, и такая же неловкая
попытка эту нервозность скрыть. Впору со стыда сгореть. Слышно было, как хи-
хикает ребятня. Детство, проведенное в Детском саду, прочно привило Милене
рефлекс: смех означает желание чужих тебя обидеть. При звуках такого смеха у
нее инстинктивно сжимались кулаки.
Милена стушевалась окончательно. Зонтик у нее случайно зацепился за навес,
обдав чей-то прилавок пылью. Здесь торговали старыми, непонятного назначения
запчастями и пыльной стеклянной посудой — самой что ни на есть пылью времен.
Торговка за прилавком от души рассмеялась, держась за бока: товар-то такой
старый, что уж и пыль ему не страшна! Милена не поняла, что в этом смешного,
и, по инерции дернув зонтик за ручку, споткнулась об него. Послышался новый
взрыв хохота.
Смех звучал им вслед, когда они повернули в сторону собора Святого Павла,
вздымающегося над домами своим купол ом-яйцом. Затем они взяли курс на север,
прошли через Барбикан и добрались-таки до того Дворца увеселений.
Им оказался паб возле Братства Голден-лейн. Милена насторожилась: в этом
квартале обитали Ассенизаторы.
Паб назывался «Летящий орел». На вывеске красовался падающий вниз лицом
пьянчуга. У крыльца пришлось перешагнуть через забулдыгу, похрапывающего на
выщербленном тротуаре. Даже в забытьи он бдительно выщипывал блошек, барражи-
рующих по его волосатой груди. Солнце превратило его лицо в сплошной синяк.
Внутри царил полумрак; на голом полу тесно стояли столы. Грязный, в потеках
пива и плевков цемент был скользким, будто его натерли воском. В помещении
полно было полураздетых, синюшного вида мужчин, лоснящихся от пота. Воняло
немытыми подмышками.
«Вот тебе готовый дантовский ллАд">>, — заметила про себя Милена.
— Очень даже славно, когда усядешься, — сказала Ролфа. — Ну вот, наконец-
то. Ба-а-а! Люси! — вдруг рявкнула она, семафоря лапищами, чтобы привлечь
чье-то внимание.
В углу кто-то, квакнув, поперхнулся; кто-то подскочил, и его взялись уни-
мать . Людей было трудно разглядеть. Они сидели за столами возле окон, и па-
дающий свет очерчивал только силуэты. Но и в силуэтах было что-то жутковатое
— настолько, что Милена поспешно отвернулась, избегая на них смотреть.
— Пойду займусь официантами, — объявила Ролфа. — А ты пока осваивайся.
«Как! Меня бросают?» — в ужасе подумала Милена. Но Ролфа легонько ее под-
толкнула : «Давай, давай».
В отчаянии Милена стала протискиваться мимо канализационных дел мастеров к
спасительному столику. «Инфекция, инфекция, инфекция!» — гремело в мозгу. За-
жав себе рот рукой в перчатке, а нос задрав к потолку, Милена старалась не

дышать. Чувствовалось, как елозят вокруг влажные от испарины руки и ноги (на-
рочно, что ли?). Вот какой-то мужичина у стойки, выплюнув изо рта непрожеван-
ный сыр, вдруг истошно завопил и выплеснул себе на голову пиво из кувшина.
Брызги, едва не задев Милену, звучно закапали на пол, как жидкие аплодисмен-
ты . Наконец она добралась до столика и села, вцепившись в табурет.
— Здравствуйте, милочка! — послышался над ухом учтивый голос.
Милена обернулась и увидела неимоверную образину: буйная огненно-рыжая гри-
ва, губы в ошметках алой помады, зубов во рту — раз-два и обчелся, лицо об-
рюзгшее , как перезрелый плод. И все лицо в морщинах и мешках.
— Меня звать Люси. Хотя друзья зовут меня Флюся. Ха-ха-ха! — Карга зашлась
хриплым хохотом.
Рядом с ней стоял сгорбленный хрыч с горбатым носом и пигментными пятнами
на жилистых руках. Водянисто-серые глаза виднелись из складок изборожденного
морщинами лица.
У Милены екнуло сердце. Вид у этих двоих был поистине ископаемый. Настоя-
щие, взаправдашние старики! Вот как, оказывается, выглядит старость...
— Мя-а-у! — прогнусавил старик.
— Не обращай внимания, это наш Старичок-Музычок, — представила своего спут-
ника Люси. — Он немного не в себе после войны. Так ведь, дорогуша?
Войны? Какой еще войны?
На Люси был бежевый жакет с рукавами фестончиком, порядком поношенный и с
засаленными манжетами. Под ногтями — траурная каемка. По соседству, взявшись
за руки, посиживала примерно такая же парочка в одинаково серых пиджаках пу-
зырем; оба совершенно лысые, лица как немного сдувшиеся шары. Вот один, по-
давшись вперед, негромко и доверительно обратился к Милене. Разобрать нельзя
было ни единого слова.
— П'ихла, так хиди тихо, хо'охо? — сказал он, кивнув.
— Хо'охо! — отозвалась Милена. — Все очень даже понятно.
Он говорил так, как люди изъяснялись сотню лет назад.
И тут до нее дошло: это же Кадавры.
Рак лечили возбудители многих болезней. Один из них запечатывал протоонко-
гены в Леденец. Другие вырабатывали белки, стимулирующие раковые клетки дос-
тигать зрелости и блокирующие их деление.
Но некоторые разновидности рака были новыми, вирусными и скоротечными. Ле-
карства не предотвращали образование новых копий ракового вируса инфицирован-
ными клетками, и вирус распространялся по кровеносной системе. В организме
некоторых людей, уже больных раком, появлялся странный баланс. Вирусный рак
методично завоевывал организм клетка за клеткой. Раковые клетки дифференциро-
вались . Они переставали делиться как попало.
В итоге формировалась упорядоченная опухоль в форме здорового человека, с
его памятью, его чувствами. До тех пор пока она ела и избегала несчастных
случаев, она жила. Она была бессмертна.
Просто Кадавр какой-то. Живой труп.
Между тем Кадавры поглядывали на Милену с благодушным любопытством, словно
ожидая ее реакции.
— И... и... вы издалека? — спросила она, наконец, огнегривую Люси.
— Из своего времени, милочка, из своего времени, — хмыкнув, ответила та и
по-свойски подмигнула.
— А живете вы где?
Милена с опаской подумала, нет ли у карги блох, и если, чего доброго, есть,
то далеко ли они прыгают.
— Живу-то? Да в прачечной, — запросто сообщила Люси. — В сушильном отделе-
нии. Там, знаешь ли... — Ее корявый, графитового оттенка палец черкнул в возду-

хе дугу. — Я туда на ночь шмыг, и готово! Тепло, уютно, просто прелесть.
Она обитала в прачечной здешнего Братства. «Представляю, что у них там тво-
рится с выстиранными простынями», — подумала Милена, и лицо у нее невольно
вытянулось.
— Неужели никто не обеспечит вас жильем?
— Жильем? Обеспечит, еще как обеспечит. Только знать бы, кто нынче этот са-
мый «никто». Да вот не берусь гадать.
«Она сумасшедшая, — решила Милена. — Двинулась на старости лет. Такую ле-
чить уже бесполезно».
Люси было скучно, но присутствие Милены ее подзадоривало.
— Ох уж эта мне Ролфа! Ее только за смертью посылать, вся глотка уже пере-
сохла . На-ка вот, хлебни моего. — Она пододвинула к Милене свою кружку с пи-
вом.
— Ой, не надо! — Милена пришла в ужас. Кружку по всей кромке украшали следы
губной помады.
— Да отпей, милочка, отпей! Думаешь, мне жалко? — Люси ласково похлопала
Милену по сжатому кулачку. «Меня сейчас стошнит, — мелькнуло в голове у Миле-
ны. — Интересно, успею до двери или нет...».
Но уже в следующую секунду над столом нависла Ролфа, с бравым стуком водру-
зив плеснувшие пивом кружки на столешницу, перед самым лицом у Милены. Люси
со счастливым смехом протянула к своей подруге руки.
— Я же просила чаю, — пролепетала Милена.
— Мнюмм, мнюмм, мнюмм! — чмокала губами Люси, требуя, чтобы ее поскорей
расцеловали. В этот момент она напоминала золотую рыбку. Ролфа нежно обняла
ее и села возле Старичка-Myзычка, который безудержно размяукался. Ролфа за-
лаяла собакой и зажала ему голову у себя под мышкой. Старикан от этого радо-
стно крякнул и восторженно затопал ногами. От пива попахивало чем-то похожим
на мочу.
Опять повернулся в их сторону Сдутый Шар.
— Де'аха, слышь че! — позвал он. — Те ченють хошь, а? А?
«Я домой хошь», — подумала Милена тоскливо.
Неожиданно Люси грохнула кулаком по столу так, что Милена подпрыгнула.
— А ну тихо! Тихо всем! — властно крикнула она. — Ролфа, пора спеть!
Помещение откликнулось негромким одобрительным гулом.
— Не, — возразила Ролфа, — нынче твоя очередь. За тобой, кажется, с того
раза еще и кружка пива.
— Ну что ж, ладно, — не стала упорствовать Люси. — Только предупреждаю:
нынче будет полный отпад.
И она начала вскарабкиваться на стол. Сначала непонятно было, что именно
она собирается делать. Старуха просто перегнулась через столешницу и, уцепив-
шись за край скрюченными пальцами, забарахталась. Наконец ей удалось встать
на стол одним коленом, остальная же часть беспомощно застыла, как корабль на
мели после крушения.
— Руку ей подай! — рявкнул вдруг Старичок-Музычок, внезапно рассвирепев.
Милена испуганно отшатнулась и от его голоса, и от старухи, опасаясь до нее
дотронуться. Ролфа подсадила Люси под тощий зад.
— О-па! — издала та победный вопль. — У-у-у!
Старичок-Музычок помог ей подняться на ноги.
При этом Милена с удивлением почувствовала, что от колен у старухи повани-
вает . Чтобы вдруг пахли колени — это было что-то новое.
Кто-то передал Ролфе губную гармошку. Пробная трель возвестила, что сейчас
начнется песня; паб затих, и синюшная публика обернулась во внимательном ожи-
дании .
Под одобрительные хлопки и свистки в зале ожила старенькая, неприхотливая,

по-домашнему уютная мелодия. Осклабясь беззубым ртом, старуха подмигнула зри-
телям и игриво приподняла юбку, приоткрыв костлявые бедра. «О, боже мой», —
поморщилась Милена.
— «Песня-скулёж»! — объявила Люси писклявым, птичьим голоском. И она запе-
ла , причем голос неожиданно стал сильнее и ниже:
Эта песня-скулёж,
Вызывает сердца дрожь.
Она водила коленками из стороны в сторону, очевидно изображая бег. Узлова-
тые старческие пальцы ткали в воздухе колдовские узоры. Глаза и губы на мор-
щинистом лице стремились изобразить свойственную юности пылкость чувств.
Не буза, не выпендрёж —
Просто песня-скулёж, —
реял и дрожал голос.
И эту песню не унять —
Ведь сердцу больно друга потерять.
На какую-то секунду сквозь сип вдруг сверкнула восхитительно чистая нота,
видимо свойственная этому голосу в молодости.
Эта песня-скулёж,
Ты ее не уймешь.
Врешь! —
Голова забавно откинулась, как у заводной куклы.
Ты ее подпоешь.
(Прыг)
Врешь!
Ты ее подпоешь.
(Прыг)
Врешь!
Она проделала это несколько раз подряд, словно страдая от заикания. Вся ос-
тавшаяся часть песни, три с лишним минуты, состояла только из этой строчки.
Часть публики стала дружно подпрыгивать под эту строчку и подпевать ее (как,
собственно, и предлагалось в песне). Другая пыталась их утихомирить, а заодно
и саму певицу. Все выли шакалами, что-то выкрикивали, стучали по столам круж-
ками.
«Неужели им это нравится? Почему они все смеются?».
Наконец-то Люси остановилась, и тогда Ролфа подняла руку на манер судьи,
возвещающего о победе под снисходительные хлопки с мест.
— Все, хватит, хватит!
— Где моя пинта? Пинта моя где? — требовала Люси, изображая из себя каприз-
ную звезду.
Ролфа, отступив назад, стала хлопать поднятыми руками. При этом каким-то
образом у нее получалось, втягивая воздух через рот, изображать звук бурных
аплодисментов — отличить было почти невозможно.

И только уже на обратном пути из паба Милена поняла, что означали эти прыж-
ки.
Люси имитировала граммофонную пластинку, которую заедало. То-то небось было
шуму, когда гладко звучащие кассетные магнитофоны снова сменились жестяными
трубами патефонов.
— Так получается, эти Кадавры жили еще до Затемнения! — все еще не могла
поверить себе Милена.
— Угу, — отвечала Ролфа.
Эти убогие старики были некогда безудержной молодежью электронного века — и
вот что с ними стало. Их города сияли огнями, они смеялись в унисон, синхрон-
но наблюдая одни и те же развлекательные шоу по электронным каналам. А потом,
во времена Затемнения, им же пришлось переходить на песни под гармошку. Так
сколько же им, получается, лет? По меньшей мере по сто двадцать — сто сорок!
И эту песню не унять, ведь сердцу больно друга потерять...
— Они пели о себе, — произнесла Милена задумчиво.
— Угу, — только и сказала Ролфа, шагая впереди и не оборачиваясь.
— Мы пойдем туда снова? — спросила Милена, чтобы как-то поддержать разго-
вор.
— Тю-ю! — Усмешка у Ролфы, как обычно, перешла в пожимание плечами. — Если
только они тебя примут. Ты весь вечер просидела так, будто свой дурацкий зон-
тик проглотила.
Милена только тут вспомнила, что зонтик остался в пабе.
— Угу, — сказала она, глядя на реку. Сама того не замечая, она начинала ко-
пировать Ролфу.
Глава третья.
Любовный недуг
«Бесплодные усилия любви» стали в последнее время такими вялыми, что режис-
сер был вынужден собрать всех на репетицию. Обычно у актеров репетировать не-
обходимости не было: вирусы сами подсказывали, как нужно играть.
Репетиционные комнаты предназначались в первую очередь для музыкантов, и
труппе в полном составе там было тесновато. За окном безжалостно ярилось
солнце, стояли жара и духота.
— Это уж про меня, с вашего соизволения! — произнесла свою реплику Милена
своим собственным голосом, в котором были страсть и чувство. — Я и есть Энто-
ни Тупица!
— Стоп, стоп, стоп! — прервал режиссер. В его обязанности входило воссозда-
вать ту единственную трактовку великой пьесы, которую помнили вирусы. — Миле-
на, ты же прекрасно знаешь, как должна звучать эта реплика!
«Да, знаю, — подумала она. — Вяло, пресно, тупо». Милене было не до пьесы.
Ее разбирало безотчетное беспокойство, от которого начинаешь метаться из угла
в угол. Не терпелось повидаться с Ролфой, поговорить — как будто у них оста-
вались какие-то нерешенные дела.
И вот как-то под вечер, даже не сняв костюма своего персонажа, она отправи-
лась к Ролфе в ее каземат. Сквозь ряды старых вещей оказался проложен новый
проход, так что ориентироваться было легче. Под непроглядными кирпичными сво-
дами одинокое пение Ролфы было слышно уже издали.
«Сейчас перестанет», — подумала Милена. Но Ролфа не переставала. Мелодия
без слов звучала то громче, то тише. Непонятно было, что и думать. Нельзя же
вот так подойти и сказать: «Ты чего это, всегда так в темноте заливаешься?»
Милена было решила незаметно ретироваться, но тут музыка неожиданно завла-

дела ее вниманием. Что-то замерло в груди при звуке нисходящего пассажа. Была
в нем необъяснимая весомость, почему-то навевающая грусть.
Хотя грустью назвать это нельзя. Скорее некая устремленность, мрачновато-
торжественная , возвышенная. Глубокое, благородное звучание.
Что это? Милена призвала на помощь вирусы, но ответа они не дали. Нет, не
Вагнер. И не Пуччини. Что же это, черт возьми? Милена присела между стойками
с одеждой.
Вирусы получили задание пройтись по всем известным темам. В голове активи-
зировалось что-то вроде каталога. Музыка раскрывалась сама из себя, будто
цветочный бутон. Вот возникла небольшая заминка — не в голосе Ролфы, а в но-
тах, — некоторая разбалансировка в теме.
Голос смолк. Но затем начал пассаж снова, несколько в иной форме. «Есть!» —
сообщили вирусы и показали: три новых такта совпадают с первыми нотами, с ко-
торых начался поиск.
Но это же означает, что — Милена буквально остолбенела — музыка принадле-
жит... Ролфе! Она ее творит — сама, здесь, сидя в темноте. Мелодия пошла на
следующий круг. Ролфа способна на такое? Ведь это вам не мурлыканье в ванной
и не пьяный ор.
«Я ее не распознала. Не открыла ее с этой стороны. Но почему она поет
здесь? Почему о ней ничего не известно людям?»
Милена попыталась запомнить музыку. Велела вирусам все фиксировать, но даже
они не выдержали. Они не были приспособлены к восприятию новой музыки. Для
них она была чересчур живой, излишне подвижной, темы переплетались шустрыми
змейками. И тут словно щелкнуло: вирусы отказали.
Милена и сама была не вполне привычна к незнакомой музыке. От нее возникало
странное ощущение: как во сне, где все сумбурно и вместе с тем проникнуто ка-
ким-то неявным, но весомым смыслом. Голос Ролфы внезапно возрос до максимума,
как будто покорил горную вершину. У Милены округлились глаза, на них наверну-
лись слезы. Словно некая крылатая сущность, вырвавшись из телесной оболочки,
устремилась ввысь, в запредельность, — прямо у нее на глазах.
Пение Ролфы длилось около получаса — одним слитным произведением, из начала
в конец. К концу музыка тихо угасала. Потом, совершенно внезапно, пение обор-
валось .
— Нет, не так надо! — сказала сама себе Ролфа и, кашлянув, громко втянула
воздух. Послышался стук, что-то вроде упавшего стакана. — Да чтоб тебя! —
буркнул ее сипловатый голос.
Милена тихо, с нежной задумчивостью, улыбнулась. Свет в окошке успел окон-
чательно потускнеть. Послышалось шарканье: Ролфа направлялась в ее сторону.
По щеке едва уловимо скользнули ворсинки ее меха. Милена чутко замерла. Не-
сколько минут сидела затаясь.
— Черт побери, — выругалась она шепотом. И, поднявшись, минуя одну арку
моста за другой, улизнула с Кладбища.
Милена отправилась в комнату к своей подруге Сцилле. Сцилла тоже жила в Ра-
ковине, только в другом крыле. Дверь она открыла на стук. Сцилла стояла в пе-
редничке и жарила на одноконфорочной плитке сосиски.
— Бо-ог ты мой, — протянула она, удивленная не столько визитом, сколько
костюмом стражника елизаветинской эпохи. — Ты же говорила, что терпеть его не
можешь?
— Точно, не могу, — подтвердила Милена с порога и быстро вошла в тесноватую
комнату, задев мечом за косяк. — Сцилла, у тебя есть бумага?
— Что? — Сцилла недоуменно хмыкнула. — Э-э... нет. Откуда? И с чего ты вообще
взяла, что у меня может быть бумага?
— Не знаю. Но ты же у нас играешь в «Микадо».

— В «Мадам Баттерфляй», не путай. Страна та же, опера другая.
— Может, вам все-таки выдают бумагу? Ну, ноты там записать, все такое. Ты
же как-никак Бестия.
— Милена, с тобой все в порядке? Мы такие же, как все, для нот пользуемся
вирусами.
— Ну а достать ее смогла бы? Может, у тебя к ней какой-нибудь доступ
есть? — Милена вдруг поняла заведомую безнадежность положения. — Мне бумага
нужна, хотя бы немного.
— Для чего? — спросила Сцилла невозмутимо.
— Ноты записать, музыку! — Ладони Милены невольно сжались в кулаки.
— А, это, — вздохнула Сцилла, видимо снимая с себя обязанность делать уча-
стливый вид.
— Что это мы, композиторами заделались, что ли? — поинтересовалась она,
возвращаясь к сосискам.
— Да нет же, нет! — Милена нетерпеливо дернулась, между тем пытаясь удер-
жать в памяти хоть что-нибудь из музыки Ролфы. — Автор не я.
Сцилла, похоже, такого оборота не ожидала.
— Послушай. Ты или не ты, неважно. Надо сходить в Снабжение и объяснить:
так, мол, и так, вирусы не справляются. Говорят, скоро бумаги будет навалом.
Появился какой-то новый грибок, специальный...
— Эту музыку сочинил Гэ-Эм! — перебила ее Милена.
— Да ты что? — Сцилла даже слегка оторопела.
— Мне показалось, это именно та самая Медведица, что ходит на все премьеры.
Я слышала, как она поет, — просто глаза на лоб лезут! И музыку эту до нее ни-
кто не сочинял, я проверяла.
Сцилла взяла подругу за руку и заставила сесть на кровать.
— У-ни-каль-но, — произнесла она. Ей было интересно все, о чем потом можно
посудачить.
— Она не из бедных, у нее у самой бумаги хоть завались. Только, я поняла,
записывать она не любит. Поэтому просто сидит и поет, одна в темноте. — Миле-
ну это почему-то не на шутку задевало. — Музыка — просто чудо! Я ничего не
понимаю: вот так сидеть и петь, и чтоб никто не слышал! Почему она не хочет,
чтобы о ее таланте узнали все?
— Хочешь сосисок? — вкрадчиво спросила вдруг Сцилла. — Мне одной все равно
не управиться: я сегодня солнечную ванну принимала. А то и оставайся, хочешь?
Милена кивнула. Под шипенье сосисок, распространяющих по комнате аппетитный
аромат, она попыталась напеть что-нибудь из услышанной музыки. Куда там: вы-
ходило как-то блекло и немощно.
— Как вы с ней познакомились? — осведомилась Сцилла, раскладывая сосиски по
тарелкам.
Милена рассказала о той встрече на Кладбище.
— Она говорит, что там прячется.
— Тогда, значит, никому об этом ни слова, — предупредила Сцилла, передавая
Милене тарелку с едой. Тарелки приходилось держать перед собой, сидя на кро-
вати . У Сциллы не было ни стола, ни стульев. С видом факира она извлекла на
свет скукоженную загогулинку: то, что когда-то было вилкой. — Эта, сдается
мне, твоя, — сказала она сочувственно.
Милена не обратила внимания; за едой она все продолжала говорить о Ролфе: и
о «Летящем орле», и о его завсегдатаях. Сцилла не перебивала; наоборот, под-
бадривала, поковыривая еду в тарелке: «Ага, и что? А дальше?»
Милена рассказала все — и про перхоть, и про виски, и про кроссовки, и, ко-
нечно , про голос. Больше всего, конечно, говорилось о музыке. Когда они рас-
ставались , Сцилла даже довела Милену до двери под локоток, словно та не смог-
ла бы дойти самостоятельно.

Милена, нахмурившись, добралась до своей кровати, нахмурившись, разделась.
С отрешенным видом, как будто пребывая в ином мире. Задув свечу, машинально
пригасила фитилек смоченными пальцами. И нырнула под стеганое покрывало, чув-
ствуя, как в животе урчат сосиски.
В голове все звучало пение Ролфы. Она вдруг представилась в виде Брунгиль-
ды: крылатый шлем и копье, мех клочками торчит из-под нагрудника. В полудреме
Милена мечтательно улыбнулась. Представилось, как она уютно устроилась у Рол-
фы на животике и ладошкой отряхивает перхоть. Мягко так, тепло, а она ее по-
глаживает, поглаживает... Вот она приобнимает голову Ролфы...
«Маркс и Ленин, боже мой! — Милена рывком села на постели. — Да у меня же к
ней половое влечение!»
Иными словами это не выразишь. Ее страстно влекло к этому громоздкому, меш-
коватому телу. Хотелось с ним проделывать самые разные, очень странные вещи.
«Нет, так нельзя», — спохватилась Милена, пытаясь заглушить в себе эти чув-
ства.
«Вспомни, какие у нее зеленые, щербатые зубы».
Нет, никакого отторжения все равно не возникало. Как тянуло к ней, так и
тянуло.
Она здоровенная, вся в шерсти.
«Ну и что с того! — чуть ли не со злорадством отозвалась в Милене какая-то
тайная часть ее сознания. — Вот удивила».
У нее перхоть!
«Да, по всей поверхности. Бе-е-е. Сплошняком».
Наверное, у нее несет изо рта и микробов по самую макушку.
И разве можно вообще влюбляться в белого медведя? Ведь они впадают в спяч-
ку . Линяют. У них совершенно иначе устроен организм!
И тут Милену осенила мысль — настолько ошеломительная, что буквально скину-
ла ее с постели. Милена невольно заметалась, отчего ноги запутались в покры-
вале и она, соскользнув с матраса, шлепнулась прямехонько на пол. Судорожно
дернувшись, она села в окружении упавших подушек.
А мысль была такая: Ролфа невосприимчива к вирусам. У нее к ним иммунитет,
как и у всех Медведей. У них слишком высокая температура. Поэтому и все зна-
ния приходили к Ролфе не через вирусы, а только через обучение, с азов. И ес-
ли у нее была неправильная морфология, то, как и у самой Милены, исправить ее
было невозможно.
В глубине души Милена осознала, что это именно так. Ей это просто откры-
лось . По походке, манере пить, по мучительной неприкаянности, ранимости,
странному сочетанию силы и слабости — тому многому, чего не выразить словами.
Они с Ролфой были по-настоящему близки. Милена наконец нашла ту свою женщину.
«Маркс и Ленин, боже мой». Милену словно освободили от жестких пут. Ее ох-
ватило ощущение головокружительной легкости, свободы, раскрепощенности. Сла-
бость в коленях, дрожь в руках. Сидеть было невмоготу; она встала и начала
расхаживать по комнате. Кончилось тем, что она поцарапала о кровать голень и
ушибла палец. Но совладать с собой так и не смогла и, в конце концов, отпра-
вилась прогуляться.
А мечты, крылатые мечты все летели ввысь.
Они станут жить вместе, душа в душу. Ролфа будет писать великую, гениальную
музыку. Ведь были ж такие виртуозы, как Моцарт, Бетховен, Лист, — почему же
нельзя быть виртуозом голоса? А она, Милена, будет расчесывать ее, всю-всю, и
завивать ей колечками шерстку — тоже всю, допустим по праздникам, и перхоть
ей вылечит. А по ночам они будут лежать обнявшись. Ролфа буквально расцветет.
Она внезапно раскрылась во всей своей полноте. Стала понятна и причина ее су-
тулости , и почему она пьет как биндюжник, и откуда этот потерянный вид. Ведь

никому и в голову не может прийти, что медведь способен петь; понятно: кто в
это поверит? Люди полагают, что Гэ-Эмы — примитивные создания; они чувствуют
к ним неприязнь, побаиваются их. Милену буквально затрясло от такой вопиющей
несправедливости. Ей захотелось отправиться к Ролфе. Знать бы только, где она
живет, пошла бы прямо сейчас! Ролфа, вся Ролфа целиком воспринималась так яв-
ственно, что едва ли не в буквальном смысле чувствовалось все ее тело — мох-
натое , мягкое и жаркое. Пожалуй, доносилось даже дыхание из пасти. Душа так и
пела.
Несколько часов кряду Милена прогуливалась под мелкой взвесью теплого дож-
дика, средь тишины безлюдных улиц, не нуждающихся в стражах порядка. Гуляла,
пока не утомилась, пока сами собой не стали подкашиваться ноги, пока смутной
белизной не возвестило о себе утро. Но и тогда не наступило ни облегчения, ни
покоя.
Кое-как дойдя до арок моста, она обессилено опустилась на тротуар, чтобы
дожидаться Ролфу. Вот уже и солнце, выйдя из-за отступающего облака, осветило
ей лицо. Ну и пусть. Лишь бы Ролфа... А вот и она.
Милена робко поднялась, одернув на себе одежду, пробежала пальцами по ко-
ротким волосам: не спутались ли. Стояла и дожидалась, когда Ролфа с ней по-
равняется .
Почему-то возвратился страх; уверенности как не бывало. Надо же, как бояз-
но . Тут бы хоть рот раскрыть, и то ладно.
— Ты чего тут торчишь? — искренне удивилась Ролфа.
— Я, это... — Милена неуклюже обхватила себя руками, — это...
— Ты чего-то не в себе. Что с тобой стряслось?
— Я, это... так, прогуливаюсь. Ты на меня дурно влияешь.
Распахнутые глаза Милены сияли звездочками: «Ну догадайся же, догадайся!»
— Не знаю, кто бы это мог влиять на тебя дурно, — заметила Ролфа. — У тебя
же против этого иммунитет.
— Мы сегодня пообедаем вместе? — спросила Милена слабым, умоляющим голо-
ском.
Ролфа стояла неподвижно, лишь мех поигрывал на слабом утреннем ветерке.
— Если ты того желаешь, малышка. — И она легонько, почти невесомо, косну-
лась мохнатой лапищей ее головы. И пошла дальше, в проем туннеля.
Завороженная Милена потянулась за ней, как на поводке. Боже, у нее уже есть
для меня ласковое прозвище! Она покорно семенила следом, чувствуя себя ма-
ленькой и нежной.
— Ну что, назад в будни! — громко возгласила Ролфа, отворяя большие желтые
двери, не нуждавшиеся в замке.
Пока шли в темноте между рядов реквизита, тишина между ними становилась все
тяжелее, постепенно делаясь невыносимой. Милена жаждала потока откровений,
томясь, как на медленном огне. Но ничего не происходило. «Ролфа. Ролфа, я
знаю все твои мысли, знаю, что ты должна ощущать! Ролфа, скажи же хоть что-
нибудь об этом. Хотя бы намеком; дай мне знак!» Но Ролфа помалкивала — бес-
страстная и безмолвная, как стойки со старыми вещами.
Прокашлявшись, она прошаркала к спиртовому фонарю и зажгла свет, а потом,
словно напрочь игнорируя Милену, просто уставилась на свой стол, беспорядок
на котором бросался в глаза едва ли не больше прежнего.
— Тю-ю, — усмехнулась она в своей манере и села в кресло, грузно опершись о
подлокотники. А у Милены сердце так и ныло, так и томилось. Ролфа раскрыла
перед собой партитуру — причем с таким видом, будто уже сомневалась, надо ли
ей это вообще. Милена тайком успела углядеть: ноты печатные, не рукописные;
значит, не манускрипт.
— Тебе когда-нибудь случалось самой писать музыку? — спросила она будто бы

невзначай.
Ролфа в ответ лишь шумно вздохнула и пожала плечами.
— Если да, я бы с удовольствием взглянула, — намекнула Милена.
— Да ну! Иногда выдаю что-нибудь, по наитию. — Ролфа изобразила что-то вро-
де улыбки. — Только ничего не записываю. — И она замотала головой: туда-сюда,
туда-сюда.
«Она ее, наверно, просто держит в памяти», — решила Милена. Хотя дело-то
рискованное: музыка может и забыться.
Память... Полная партитура по памяти... И тут Милену вновь озарило.
Она даже подпрыгнула.
— Так, мне пора! — резко засобиралась она. — Пора, прямо сейчас. — Она даже
чуть приплясывала от нетерпения. — Не потому, что хочу, просто срочно надо.
— Туалет вон там, — указала Ролфа.
— Да нет, ты не так поняла! Я обязательно вернусь. В обед. У входа, как то-
гда. Не забудешь?
Ролфа еще раз пожала плечами: мол, нет, не забуду — и улыбнулась какой-то
блуждающей улыбкой.
А Милена припустила бегом. В запасе оставалось не больше десяти минут. Бе-
жала до самой Раковины и дальше вверх по лестнице. Услышав, как ниже площад-
кой хлопнула дверь, она через ступеньку, чуть не споткнувшись, ринулась туда.
Вот он. Слава богу, застала.
— Джекоб! — запыхавшись, на бегу выкрикнула она.
— Доброе утро, Милена! Как у вас нынче дела?
— Классно! Потрясающе! Все великолепно, Джекоб! Ты умеешь запоминать музы-
ку?
— Вы имеете в виду нотную запись, Милена? Или просто звучание само по себе?
— И то и это!
— Да, если это входит в сообщение. Да. Запоминать могу. — Он кивнул и обна-
жил в улыбке свои красивые, безупречно белые зубы.
Милена все еще не могла отдышаться; по лбу сочилась струйка пота.
— Классно. Потрясающе. Ты не составишь мне сегодня компанию в одно место,
часиков в шесть вечера?
Джекоб, призадумавшись, печально покачал головой.
— Ой, извините, Милена. Боюсь, что не получится. Мне к тому времени надо
будет как раз доставить встречные сообщения. Всех в здании предстоит обойти,
никого не упустить. Я очень извиняюсь, Милена.
— А что, если я помогу?
Джекоб, похоже, не понял.
— Что, если ты займешься одной половиной этажей, а я другой? Ты же начина-
ешь обход примерно с пяти, верно? Ну, так мы оба приступим на полчаса раньше,
где-то с четырех тридцати; к шести управимся, и можно будет дальше пойти по
нашим делам. Ну, как, идет? Согласен? Джекоб, это очень важно!
Улыбка возвратилась.
— Ладно, Милена. Я вам помогу. Это будет очень даже хорошо.
Милена издала восторженный рык и сердечно чмокнула его в щеку.
— Великолепно!
И тут ее разом сразила усталость.
— У вас есть ко мне какие-нибудь сообщения, Милена?
— Да, есть. Одно, для мисс Пэтель. Передай ей, что я неимоверно устала. И
потому к обеду прийти просто не смогу.
«Передать, что я ее люблю?»
— Скажи ей, что иммунитет у меня не такой стойкий, как она думает.
Тут Джекоб, непонятно почему, подмигнул.

В тот день после обеда Милена носилась из комнаты в комнату по всем семи
этажам Раковины. Она даже не задумывалась, как много народа здесь обитает.
Лица людей, которые на минуту представали перед глазами, вдруг наполнялись
конкретным содержанием, оставляя в мозгу определенный отпечаток. Взгляду от-
крывался интерьер той или иной комнаты; становилось видно, заправляют здесь
постель или нет, какую именно еду готовят. Передавать сообщения ей в основном
не решались.
— Э-э-э. Мы дождемся Джекоба, он должен утром подойти, — чаще всего говори-
ли ей.
— Да я актриса, у меня тоже хорошие вирусы памяти!
Они в ответ лишь кивали, похоже, не без досады. Как будто сердились на то,
что Джекоб их бросает, оставляет на эту незнакомку. Милена пребывала в неко-
торой растерянности. Растерянность вызывал весь этот жизненный гвалт, гудящий
в ее отсутствие. В комнатах в основном было людно. Часто люди целыми стайками
уютно сидели на кроватях, выпивали, беседовали, двигали шахматные фигуры на
резиновых дощечках.
Так вышло, что пришлось заглянуть и в комнату Сциллы, застав там целое сбо-
рище Вампиров — не то двадцать, не то тридцать; и как они только уместились?
Все шумели, спорили, жестикулировали, хохотали.
— О! Ты чего это? — удивилась Сцилла, на время оставляя свою компанию.
— Да так, Джекобу помогаю. — Порядком уже подуставшая Милена объяснила, что
к чему.
— Почтмейстерша Милена! — с улыбкой окликнул ее кто-то незнакомый.
«Откуда он меня знает? Я-то его впервые вижу», — подумала Милена.
— Ну что, сообщения у кого-нибудь есть? — спросила она у собравшихся. — Я
доставлю!
Теперь было ясно, почему Джекоб то и дело повторяет эту фразу: действитель-
но, приятно лишний раз убедиться, что ты кому-то нужен.
В тот вечер, пока Ролфа пела, они с Джекобом прятались за костюмами.
— Ну что, ты запоминаешь? Запоминаешь? — постоянно допытывалась Милена сер-
дитым шепотом.
Тот в ответ лишь улыбался и кивал, прикладывая палец к губам.
На какое-то время это превратилось в своего рода церемониал.
Каждый день Милена с Ролфой ходили вместе обедать, в том числе и в кафе
«Зоосад». Всякий раз, прежде чем войти, Ролфа как бы съеживалась. И дело не
только в том, что для того, чтобы не задеть притолоку, ей приходилось приги-
баться. Просто она там смотрелась не белым медведем, а белой вороной. Она
холмом возвышалась на узких скамейках, нелепо громоздилась за кукольными сто-
ликами; колени снизу вплотную подпирали столешницу, так что, вставая, Ролфа
их оттуда буквально выволакивала. Прядки меха свисали прямо в суп, а чашечки
были такие мелкие, что из них не то что пить — лакать и то было несподручно.
По мнению Милены, примерно так должен был пировать Беовульф. Аппетит и манеры
Ролфа явно унаследовала от Средневековья. Она чавкала и рыгала, натужно сопе-
ла и расплескивала еду, и все это с умильно-растерянным видом, как бы распи-
сываясь в собственной беспомощности. Если на гарнир была картошка-фри, она
брала две-три порции и кидала ломтики в пасть, как семечки, подцепляя их тол-
стыми, поблескивающими от жира пальцами. Чашки ей приходилось вылакивать и
вылизывать своим длинным розовым языком, иначе из них вообще ничего не доста-
нешь . Лакать приходилось и питье — потягивать мелкими глотками, как люди, ей
мешал язык. Над своей суповой миской она нависала, подобно львице на водопое,
и точно так же лакала, украдкой поглядывая по сторонам.
Видно было, что все эти условности ее неимоверно тяготят. Мучительно сохра-
няя нарочито степенный вид, она наигранно улыбалась, а глаза между тем насто-
роженно косили по сторонам. Она с вороватым проворством вылизывала подливку,

надеясь, что никто не заметит. А люди между тем замечали и беззастенчиво та-
ращились . Они с насмешливым удивлением цокали языками, когда она в очередной
(третий) раз возвращалась от буфетной стойки с подносом, груженным добавкой
жаркого или запеканки. Стояла тяжелая духота, в окна падал нестерпимо яркий
свет. Ролфа если не ела, то сидела, свесив длинный розовый язык, и по-собачьи
часто дышала.
— Может, она с едой заодно и сами тарелки сгрызает, — плоско острил кто-то
поблизости.
Милена не обращала внимания. Она была влюблена. Ей нравилось принюхиваться
и чувствовать, как пахнет Ролфа. Запах был чуть едким, с намеком на ковровый
дезодорант. Милена тихонько втягивала его ноздрями и смаковала, вместе с аро-
матами еды. Иногда она деликатно просила, чтобы Ролфа дала ей попробовать ку-
сочек рыбного пирога со своей тарелки.
— Дай-ка пробу снять. М-м-м, прелесть какая!
Рыбный пирог она терпеть не могла. Но очень уж хотелось почувствовать у се-
бя на вилке лакомый привкус Ролфы.
«Что я вытворяю! Сумасбродство какое-то», — твердила она сама себе, с аппе-
титом облизывая нож и вилку.
Случался даже соблазн: а не лизнуть ли у Ролфы тарелку, пока никто не смот-
рит? А как-то раз произошло вовсе невероятное: она прихватила из кафе ложку,
которой пользовалась Ролфа. Дело было так. Милена невзначай потянулась к ней,
и, как положено, что-то ее остановило. Однако тяга к Ролфе оказалась сильнее,
и Милена все же прикоснулась к ее ложке. Ложка после Ролфы была еще теплая.
Тут внутри что-то словно лопнуло, и Милена, схватив, быстро сунула предмет
себе в карман.
«Что за вздор! — мысленно вскинулась она. — Что мне с ней делать? На кухне
возле раковины держать, что ли?»
Кстати, именно так она и сделала.
Иногда Милена якобы случайно сталкивалась с Ролфой, окунаясь в нее при этом
лицом. Но отходить не спешила: ей нравилось ощущать ее по-звериному жаркий
щекочущий мех. Ролфа была не на шутку заряжена статическим электричеством;
Милену неоднократно шибало током, иногда довольно ощутимо. А когда стояли
вблизи, мелкие волосики на руке у Милены топорщились дыбом.
Ролфе это периодическое сталкивание начало мало-помалу докучать.
— Да что такое! — сердито недоумевала она. — Тротуара тебе мало, что ли!
А однажды Милена — опять как бы невзначай — толкнула Ролфу на припаркован-
ные в ряд велосипеды. Пять или шесть из них попадали, как в домино, а у Ролфы
мех застрял в велосипедной цепи.
— Ой, прости, ради бога! — притворно засуетилась Милена, опускаясь рядом на
корточки. Обхватив Ролфе лодыжку, она нежно к ней прильнула — мех был теплым,
а сама голень огромной, размером с человеческий живот. Затем так же не спеша
завозилась с цепью, смазанной какой-то густой мазью.
— Малышка! Позволь спросить: чем это ты там занимаешься? — нетерпеливо
спросила Ролфа.
«Конечно же, обнимаюсь с тобой! — мысленно призналась Милена. — Ну делай
же что-нибудь!»
— Малышка. Пусти, я сама. — Ролфа тихонько отстранила ее.
— Извини, извини, — послушно отодвинулась Милена. Боже мой, как это все не-
ловко получается. Что же это со мной? О, Ролфа, Ролфа, ну догадайся же, ска-
жи мне хоть что-нибудь, сделай что-нибудь. Ведь я сама просто не могу осме-
литься !
Ролфа начала брать ее с собой в оперу. Вместе они отправились на премьеру
«Фальстафа». Вампиры явились всей толпой, изображая на этот раз лондонскую

богему конца девятнадцатого века: мужчины во фраках, женщины в турнюрах. Кто-
то вырядился под Бернарда Шоу.
Ролфа, судя по всему, осталась в полном восторге. Во время оперы она то и
дело сотрясалась от смеха, раскачиваясь на своем кресле; при этом вместе с
ней взад и вперед колыхался весь ряд. Милена была заинтригована декорациями и
освещением. Очень понравилось, когда, рокоча, завращалась старая сцена и ин-
терьер гостиницы сменился домом возле реки. Сама музыка по сравнению с этим
впечатляла не так сильно.
Когда они возвращались после спектакля, Милена спросила:
— А почему, интересно, не было арий?
— Тю! — хмыкнула в ответ Ролфа. — У Верди каждая фраза — ария.
Милена тогда решила, что это не более чем гипербола, просто Ролфе очень уж
понравилась опера. До нее тогда не дошло, что это может действительно ока-
заться правдой.
Вампиры сгрудились вокруг Сциллы. Она играла одну из кумушек, и с ролью
справилась блестяще. Забавные интриги вокруг старика Фальстафа смотрелись в
ее исполнении весело и непринужденно. Нареканий не вызывали ни старые костю-
мы, ни старая сценическая трактовка.
— Сцилла, Сцилла! — восторженно подпрыгивал один из молодых людей, позабыв
про свой образ Вампира. — Ты смотрелась ну просто как оригинал!
«Нет, лучше!» — шепнула Милена подруге, целуя ее в щеку. Всюду царствовала
атмосфера безраздельной любви.
Милена с Ролфой возвращались вдоль реки по набережной, где бледными лунами
на дымном небе мерцали спиртовые фонари.
— Эх, — вздохнула Ролфа, — по идее, не исполнять бы музыку вовсе. Никому. А
то в итоге всегда получается, что удается передать только ее часть. А вот це-
лое — никогда.
— Но ведь слушателям нравится?
— Не столько им нравится слушать, сколько музыкантам ее исполнять, — заме-
тила Ролфа. — До них не доходит, что это им не удается. Ведь это невозможно.
Не более чем высказать истину в конечной инстанции.
Так за разговором они дошли до ступеней Раковины.
— Ну, пока, — попрощалась Ролфа и начала отдаляться. Река у нее за спиной
маслянисто поблескивала.
— По-ка, по-ка, по-ка, — пятясь, в такт шагам шепотом отсчитывала Ролфа и,
прежде чем скрыться из виду, приложила палец к губам, как бы взывая к тишине.
Мучительней всего было ночами. Милена пылала от неутоленной жажды любви,
представляя, что Ролфа находится здесь, с ней в постели, и их не разделяют
километры расстояния, и можно, протянув руку, ощутить тепло ее меха. Это было
все равно, что обниматься с призраком.
Временами она, словно придя в себя, холодела от ужаса.
«Вирусы!» — вспоминала она и рывком усаживалась в кровати. Как она могла
про них забыть!
Сразу вспоминалось все: и грязные руки, которыми она пихала в рот еду, а
затем еще и терла ими глаза. И ножи с вилками, которые, не промыв, тоже сова-
ла в рот, и все эти бездумно допущенные рискованные оплошности. Покрывало в
панике отбрасывалось. Поспешно принимался душ, даром что вода посреди летней
ночи бывала колюче холодной. Срочно готовился к бою кипяток, которым прошпа-
ривалась вся раковина. Заодно прошпаривались все тарелки и уже оплавленные
вилки. Она кидала в кружку горячей воды пригоршню соли и, нетерпеливо дуя,
давала раствору мало-мальски остыть, после чего яростно, с журчанием полоска-
ла горло, чувствуя, как соль оседает на внутренней поверхности щек. Пыталась
скрести еще и руки, но тут вдруг закрывала ими лицо и начинала безутешно пла-
кать — от недосыпа, от того, что все складывается совсем не так.

«Я ее брошу! — стучали в голове мстительные мысли. — Я больше не буду с ней
встречаться. Все это невыносимо глупо».
Но уже назавтра они снова обедали вместе.
Они начали устраивать себе пикники, с выходом в сад над рекой. Располага-
лись на травке, где Ролфа принималась со смаком уписывать вареные и жареные
кусища мяса, повязав себе шею большим грязноватым платком. Вид у нее стано-
вился совершенно блаженным, лишь похрустывали хрящи да кости. У Гэ-Эмов, на-
ряду с прочим, были генетически модифицированы еще и желудки. Они могли пере-
варивать что угодно. Потому Ролфа поглощала пищу вместе с костями, запивая
все это галлонами воды и сока с мякотью. Разговорчивостью она не отличалась.
Почему, Милена догадывалась по запаху ее дыхания: Ролфа бросила пить.
В ней непостижимо уживались вещи заведомо противоположные: скажем, габариты
и застенчивость. Милена вспомнила нескладную толстуху из Детсада, которую ка-
ждый норовил отчитать. Как и та, Ролфа передвигалась с боязливой осмотритель-
ностью — будто дело кончится тем, что она по неловкости непременно что-нибудь
опрокинет или разобьет. Неугомонно-бесцеремонная, деликатно-изысканная — все
это про нее, и все одной фразой. Она рассуждала об искусстве. О том, как ме-
няет тональность Элгар1. Как он разыгрывает вас, начиная в одном направлении,
а затем после паузы идет в противоположном, и снова остановка, и снова старт
— а потом он вдруг буквально выдергивает из-под вас коврик за счет того, что
с изяществом фокусника повторно проделывает все это задом наперед.
— Самый, мать его так, прикольный композитор из всех живших на земле! —
восклицала Ролфа и хохотала, обнажая пеньки щербатых зубов и комья непроже-
ванной пищи.
«Элгар? Прикольный?» — сверялась Милена у своих вирусов. Но у них на этот
счет были иные данные.
— Где ты всего этого нахваталась? — удивлялась Милена.
— Я-то? Как-то по молодости лет — а было мне тогда годков девять или десять
— впала я в спячку. У нас это обычно происходит, когда погода окончательно
портится и приходится ее пережидать. В моем же случае причина была иной. Ве-
теринар сказал, что виной тому стресс.
Ролфа улеглась на бок и начала пастись. Длинный розовый язык, вытягиваясь,
выщипывал пригоршни травы и ленивым движением направлял их в пасть. Было что-
то уютное в этой манере одновременно жевать и говорить.
— Я свернулась себе калачиком и заснула на шесть месяцев. И все то время,
пока спала, размышляла о музыке.
Ролфа переместила свою жвачку из одного угла пасти в другой.
— К тому времени я уже очень даже неплохо играла на фортепьяно и потому
просто перебирала все-все пьесы, какие мне были известны. Раскладывала их на
части, снова собирала вместе. Больше ни о чем и не думала. Ни снов не видела,
ни глаз не открывала.
— Как же тебя вывели из того состояния? — спросила Милена.
— Ветеринар укол сделал, — ответила Ролфа, улыбнувшись своими ущербными зу-
бами.
Милену тянуло улечься на траву рядом с ней. Свернуться калачиком у Ролфы
под мышкой и заснуть. Но решиться на это почему-то было боязно. Разве что
подвинуться поближе.
— Ты можешь помнить свое детство, — вздохнула Милена, оглядывая вольготно
растянувшуюся на солнышке Ролфу. Знать бы ее с детства, вобрать ее еще тогда
в свою жизнь...
— А ты свое нет, что ли? — спросила Ролфа, усаживаясь.
Милена лишь покачала головой: нет, не помню.
1 Эдвард Уильям Элгар (1857-1934), английский композитор-симфонист.

— Что-то такое произошло. Не знаю, что именно. Ничего из него не припоми-
наю. Ну, разве что знаю, что родилась в Чехословакии — это вроде смутно пом-
ню . А остальное все как будто стерлось.
— Да ты что! — встрепенулась Ролфа. — Мне бы это было ох как не по нутру.
Я-то вообще многое что помню. Не хватало еще забыть!
— А что именно ты помнишь?
— Что? Мускусных быков, например. Особенно телят. Эдакие шарики из пуха, на
тонких черненьких семенящих ножках. Это когда мы жили в тундре; точнее, в
том, что от нее осталось. Тогда как раз начали наступать леса. Но кое-что нам
удалось уберечь.
— Так ведь мускусные быки в Антарктике не водятся.
— Правильно, не водятся. Но мы-то, видишь ли, жили одно время в Канаде. Па-
па решил, что нам надо отправиться туда в поисках лучшей доли: мол, глядишь,
и преуспеем. Не на Юг, а на Север. Не получилось. Он все пытался сберечь тех
мускусных быков. Вел их на Север, где еще оставалась какая-то тундра. Теперь
все это кажется каким-то сумасбродством. Знаешь, я все-таки думаю, мой отец
был не таким уж и плохим. Учил играть их в футбол. Они, кстати, очень даже
смышленые создания. Они играли командами. Я и сама с ними, бывало, играла.
Даже мечтала превратиться когда-нибудь в мускусного быка. — Взгляд у Ролфы
потеплел, она задумчиво улыбалась. — А у тебя что, прямо-таки никаких воспо-
минаний детства не осталось?
— Никаких. Когда мне было десять лет, мне ввели какую-то жуткую дозу виру-
сов . Оттого, может, и воспоминания все отшибло. Ничего не помню.
— Вот как. — Ролфа печально покачала головой. С лицом у нее произошло нечто
странное. Глаза как-то углубились в себя, будто у подтаявшего снеговика. — А-
а, точно. Я-то и забыла: ведь вам прививают вирусы.
Она снова улыбнулась, и глаза будто открылись заново, но уже с новым выра-
жением. Казалось бы, и улыбка была на месте, и взгляд остался благожелатель-
ным, и лицо по-прежнему добродушное, но в нем уже проглядывало что-то стра-
дальческое . Странное такое, будоражащее сочетание, под стать ее музыке. В
глазах ее сквозила какая-то тайная сила, от которой становилось немного не-
уютно . Уяснить причину тревоги Милена не могла, у нее не было опыта. Ей было
неведомо, что она означает. И вирусы здесь ничего не могли подсказать.
Каждый день напоминал предыдущий. И так же изо дня в день, венчиком пены
кипящего молока, готового вот-вот перелиться через край посуды, у Милены вот-
вот готовы были вырваться наружу слова любви.
Или бывало, что руки сами собой тянулись к Ролфе — одарить ее лаской, кото-
рая уже не оставила бы сомнений; и уже так близок был этот миг, что, каза-
лось , еще секунда, и они — или же их призрачные тени — сами собой сомкнутся
вокруг нее в объятии.
Но на этом все и заканчивалось.
Постепенно начала просачиваться новая догадка — так медленно, что непонятно
даже, когда успела зародиться. И тоже сродни озарению.
Лечить Ролфу не было необходимости. Да, к вирусам у нее иммунитет; но пове-
дение у нее свое, врожденное. О своих чувствах Милена прозрачно ей намекнула
уже тысячу раз, и все без толку. Ролфу, видимо, это не задевало. Эта невинная
недотепа в центнер весом понятия не имела о том, что происходит с Миленой.
Любовниками им не бывать. Она ошиблась. Морфология у Ролфы, несомненно,
странная, но в исправлении не нуждается, это факт.
В вялотекущие часы репетиций «Бесплодных усилий любви», оставаясь наедине с
собой, она приходила к этому мрачному выводу. И, сидя на подоконнике, бездум-
но наблюдала за сомнамбулами актерами, занятыми прогоном сцен.
Вот юноша с бородой, играющий Бирона. Сегодня у него весь день в глазах ка-
кой-то неожиданно дерзкий, мстительный огонь. Что-то такое с ним происходит.

Милена слышала краем уха: это было из-за какой-то девушки. Сегодня он играл
не персонажа по имени Бирон. Он играл себя, неразделимо слившись со своим
сценическим монологом.
«Я, который всегда был бичом любви», — словно плевками слетали с его уст
горькие, презрительные слова.
Невольно вслушавшись, Милена поняла, что его одолевает тихое бешенство.
Слепой, плаксивый, своенравный мальчик,
Дитя и старец, карлик и гигант...
Милена слушала; слушали все, притихнув. А юноша актер стоял, прочно расста-
вив ноги, и декламировал — порывисто, яростно, так что невольно сжимались ку-
лаки:
И худшую из них я полюбил:
Белесую, бровастую бабенку,
С шарами смоляными вместо глаз...
Столько необузданной, напористой энергии было в этом голосе, что Милена не
помнила, как соскочила с подоконника. Кто это говорит? Юноша, Бирон, Шекспир?
А я по ней томлюсь! Молю ее!
Из-за нее не сплю!..
— Стоп! — скомандовал режиссер. Режиссеру уже исполнилось тридцать пять
лет, и глаза его мелкими прорезями окружали морщинки. Он сидел неподвижно и
так же неподвижно смотрел на актера. — Джонс, ну ты же знаешь, как это должно
звучать! — И, посидев так с полминуты, обречено добавил:
— А впрочем, ладно. Сдаюсь. Произноси как хочешь, если тебе так лучше. — И
с усталым вздохом поднялся.
«Именно! — подумала Милена. — Именно, что лучше. От этого лучше мне. Эти
фразы должны цеплять, они должны хлестать, чтобы всех нас от них пронимало.
Нужно именно жить ролью!»
— Вы все, — утомленным голосом обратился режиссер к актерской труппе, — иг-
райте на свое усмотрение, если считаете, что так лучше.
И, повернувшись, ссутулясь, зашагал по проходу к двери.
— Похоже, можно по домам, — с глуповатой радостью прогульщика пропел бала-
гур, игравший Короля. Бирон по-прежнему гневно сверкал глазами.
— Вот так, как ты сыграл, было лучше, — сказала ему Милена. Он лишь кивнул.
За окном стоял серый, подернутый туманом день, типично английская погода.
Что ж, можно оставаться с Ролфой и просто друзьями. Ведь она на это пойдет?
Пойдет, наверное. Такое со всеми бывает. Когда дружба между ними достаточно
окрепнет, можно будет и открыться; рассказать начистоту, через что она про-
шла, — чтобы в итоге остались только дружба и музыка. Пока ее, Милену, когда-
нибудь не вылечат. Ведь вспомнят, неизбежно вспомнят, что она не проходила
Считывание, и снова введут ей вирусы. Хотя кто знает, может, она все же не
повторит судьбу отца. И исход не будет фатальным. Так что паниковать ранова-
то .
А до этой поры они с Ролфой будут просто друзьями. И ничего менять не надо,
даже этот рутинный, сложившийся распорядок жизни.
Как-то вечером, к назначенной встрече за ужином, Ролфа пришла сильно под
мухой. Она опять начала пить. В этот раз она не пригибалась и не съеживалась,
а, смердя по залу перегаром, подошла к Милене и ткнула ей в плечо своим паль-

цем размером с колбасину.
— Валим, — выговорила она. — Туда, наружу. — Глаза под мохнатыми бровями
смотрелись зловеще. — Давай. — И двинулась, пятясь спиной к двери.
— Ролфа? Ролфа! — будто со стороны донесся до Милены ее собственный голос:
упавший, беспомощный, противно дрогнувший. — Что-нибудь случилось?
Вместо ответа Ролфа протяжно рыгнула.
— Да не! Не, не, не. — И она сердито замахала лапой, будто от кого-то отма-
хиваясь. Сила в движении была недюжинной; находиться рядом с ней становилось
небезопасным. — Давай, это, — ик! — пойдем поразвлекаемся! — и, разразившись
смехом, напоминающим рык, Ролфа выкатила на уже стемневшую улицу.
«Что-то мне это не нравится», — с опасением подумала Милена, направляясь
следом.
Путь-дорога вывела их к еще одному небезызвестному пабу на противоположном
берегу. «Кабачок комедиантов», — возвещала авангардистского вида надпись на
входе. Ролфу здесь, судя по всему, не знали. Ввалившись, она мельничным жер-
новом прокатилась к барной стойке, раздвигая на своем пути местную братию,
как фрегат, идущий под парусом. Развязный хохот при виде ее утих; здешние за-
булдыги по сравнению с ней казались тщедушными кузнечиками. Беспорядок вокруг
царил просто редкостный. Треснутая, в грязных потеках штукатурка на стенах
вздувалась пузырями. Смердели мутноватые лампы-керосинки. Среди всего этого
оплотом надежности возвышалась мохнатая спина Ролфы.
К Милене прилип какой-то пьянчужка в тесноватых штанах и пропахшей пивом и
потом безрукавке.
— Гав-гав! — дурашливо пролаял он. На лбу блестели бисеринки пота.
«Болен, — решила Милена. — Только чем?»
— Ты собак любишь? — спросил он.
— Таких, как вы? Нет, не люблю, — сдержанно ответила Милена. Забулдыгу ок-
ружала стайка приятелей, все какие-то потные. Некоторые из них мелко дрожали,
как от озноба.
Разобраться, чем именно они страдают, у нее не оказалось времени.
Где-то рядом возникла суматоха, несколько человек кеглями отлетели в сторо-
ны , и Милена, повернувшись, увидела, как в ее сторону, воинственно поводя
плечами, пробирается Ролфа. «Всё, сейчас одному из них точно перепадет».
Но это оказалось не совсем так: Ролфа подняла стол. Не очень большой, ско-
рее декоративный, из бамбука. Попадали пивные кружки, отчего на полу бурно
зашипела пена; сборище забулдыг предостерегающе загудело, но тут стол угодил
по лампе и вывел ее из строя.
Милену что-то вскользь задело по лицу — кажется, понятно теперь, откуда у
Ролфы на зубах все эти выщербины, — и она, закрывшись руками, закричала:
— Ролфа! Прекрати немедленно!
Та приостановилась, задорно поблескивая глазами.
— Ролфа! Тихо, тихо, никто к нам не лезет!
Ролфа, сморгнув, как-то разом сконфузилась и поникла с виноватым видом.
— Опусти сейчас же стол, — велела Милена.
«А то, не дай бог, кого-нибудь пришибешь».
— Да-да, вот так, опусти. Ладно? Ничего же не произошло.
Стол аккуратно встал на место. Ролфа нежно его погладила, словно извиняясь
перед мебелью.
Милена, протолкнувшись через скопище потных спин, схватила Ролфу за руку и
потянула.
— Пойдем, пойдем. Ролфочка. Ну пойдем же.
И Ролфа покорно, не упираясь, позволила себя вывести на свежий ночной воз-
дух. Следом увязался было и бармен.

— Э! А за лампу кто рассчитываться будет?
— Умоляю, не лезь! — истово взмолилась Милена. Что-то в ее голосе его убе-
дило .
Ролфа сбросила ее руку со своего локтя и двинулась к реке. Милена окликнула
— ноль эмоций. Тогда она припустила следом, пытаясь догнать. Ролфа шла не ос-
танавливаясь , стремительным шагом. Стояла темень — освещения в этом квартале
не было, — и очень скоро до Милены дошло, что она осталась одна. В какой сто-
роне находится общежитие, можно было догадаться лишь приблизительно, по тече-
нию реки.
«Ну что ж, — подумала она покинуто, — вот и все». Все когда-нибудь кончает-
ся ; вот и это не исключение.
Назавтра, в час дня, к условленному месту у ступеней Ролфа не пришла.
В шесть они с Джекобом отправились на Кладбище, которое встретило их угрю-
мой тишиной. Затаившись как мыши, они все ждали, когда начнется пение. Темень
сгущалась. Наконец они потихоньку пробрались поближе к столу и осторожно вы-
глянули из-за костюмов.
Бумажные листы были скомканы или изорваны. Разодранные по переплету парти-
туры с вырванными страницами валялись на полу. В углу сиротливо лежал элек-
тронный прибор с выломанной передней панелью. Не уцелели ни вафли, ни каучу-
ковый поднос, у которого был обломан угол, а поперек поверхности пролегала
трещина. Что уж говорить о книжных обложках.
Милена, опустившись на колени, подняла то, что осталось от тетради с Вагне-
ром. Пытаясь как-то разгладить измятые листы, она обнаружила между ними пле-
вок. Оставалось лишь утереться и продолжать собирать то, что можно было со-
брать .
— Джекоб, — сказала она дрогнувшим голосом. — Поможешь мне со всем этим ра-
зобраться?
Они взяли партитуры, какие смогли собрать, а заодно и вафли и бережно, как
какую-нибудь урну с почитаемым прахом, препроводили все в Раковину, к Милене
в комнату.
— Передай ей, что они у меня, — попросила она Джекоба. — Скажи, что она мо-
жет их забрать, как только захочет.
И стала располагаться ко сну, почему-то вспомнив о лабиринте комнат, в каж-
дой из которых теплилась своя жизнь. На ночь решила посмотреть партитуру
«Песни о земле».
В последней части излагалось что-то вроде истории о призраке. Встречаются
двое старых друзей, и один в загадочной форме повествует о жизни в минувшем,
о том, как им было найдено место упокоения. Что он якобы отбывает в вечность,
в яркую сияющую синеву. Это путь, который он избрал.
Милена вообразила себе музыку. Она была не о смерти. Скорее о красоте мира,
в котором обитает человек, и печальной необходимости рано или поздно этот мир
покинуть. О горести утраты друзей и неизбежности этого. Вспомнился голос Рол-
фы, поющей «Ewig... ewig» . Вечность .
Теперь музыка принадлежала ей, Милене. Она сблизилась с ней. Незаметно для
себя она прижала эту кремовую бумагу к себе, как будто обнимала кого-то. Она
держала в объятиях призрак, абстрактный образ того, что могло бы произойти.
В ту ночь ей снились мускусные быки, кочующие по тундре. Они шли и беспри-
ютно кричали, как чайки над морем.
Утром милену разбудил Джекоб.
— Мисс Шибуш! Мисс Шибуш! Смотрите, смотрите, что у меня для вас есть! —
восклицал он в радостном волнении. И перешел вдруг на шепот:
— От мисс Пэтель, — и передал ей сложенный лист бумаги.
Конверт. Все равно, что послание из прошлого века. Аккуратно его вскрыв,

Милена извлекла плотную белую карточку с золотистой каемкой. Улыбающийся Дже-
коб не отходил.
На карточке что-то было выведено гладким каллиграфическим почерком.
— Вы не находите возможным посвятить меня в то, что здесь написано? — робко
спросил Джекоб.
— Это приглашение, — ответила Милена. — Отужинать завтра, в восемь вече-
ра. — Она передала карточку ему. — С семьей Ролфы.
Глава четвертая.
Антарктика
Медведи в Лондоне проживали вместе, на одной из улиц в Кенсингтоне. А точ-
нее, на Нэш-террас, в громадном розоватом особняке с черными деревянными две-
рями.
Чтобы дотянуться до дверного молотка, у Милены недоставало роста: несколько
раз безуспешно подпрыгнув, она предусмотрительно решила не рисковать потерей
собственного достоинства и заколотила по двери ладошкой.
Внутри послышались какие-то крики, глухие стуки, и дверь неожиданно распах-
нула юная медведица, на которой не было никакой одежды. По всему туловищу у
нее топорщились косички. Из помещения ощутимо дохнуло морозным воздухом. Ма-
лая медведица, вопросительно глянув на Милену, завопила в глубину дома:
— Ролфа-а! Тут к тебе подружка твоя заявилась! — и отошла, оставив дверь
нараспашку.
Внутри стоял отчаянный холод. Все стены между стоящими вплотную домами были
снесены, и получалось единое огромное пустое пространство, идущее внутри зда-
ний вдоль улицы. Здоровенный Гэ-Эмище (мужчина) в маске сварщика сидел на
корточках над механическим агрегатом и приваривал к нему какой-то узел. Миле-
на успела заметить, что по полу сквозняком раздувает клочки меха.
— Дверь закрой! — крикнула ей медведица-подросток и, не дождавшись, пока та
отреагирует, со строптивым видом прошла и сама захлопнула дверь. — Не видишь,
что ли, у нас от этого волосы выпадают! Маленькая, а неповоротливая. — Рол-
фа! — уже не крикнула, а рявкнула она. — Ты там свою толстую тушу поднимешь с
дивана или нет?
В комнате было полно бамбуковых сундуков, на которых полусидели-полулежали
медведи-подростки, глядя на экран... видео! Шел какой-то старый фильм! Милена,
не в силах совладать с собой, невольно засмотрелась. На экране мелькнула
вспышка, раздался грохот, вопли, и кого-то разорвало на куски прямо у нее на
глазах. «Боже мой, — подумала она, — иметь у себя видео и смотреть по нему
такое!»
— Ты чего там уставилась? — ломающимся баском спросил у нее еще один Гэ-Эм.
— А? Да так, ничего, — спохватилась Милена.
— Она, наверно, видика ни разу не видела, — обидно подметила другая юная
медведица, закатив глаза: дескать, ходят тут всякие. Кто-то из медведей за-
ботливо обихаживал соседа — вычесывал сородичу шерстку, заплетал косички. У
них сейчас шла линька, по улице ходить было жарковато. От скуки они станови-
лись сварливыми и несносными. Милена, совладав с собой, приняла невозмутимый
вид, но неприятный осадок остался: вот так, за долю секунды, человека — на
куски! Она начинала дрожать от холода. «Ведь это же мороз, — оторопело соз-
навала она, — мороз внутри помещения, а не снаружи».
Наверху лестницы появилась Ролфа. Она пыталась носить платье, в результате
чего смотрелась эдакой тумбой, обтянутой мятым сатином. Спуск по лестнице она
начала спотыкаясь и пошатываясь, и, если б не перила, возможно, она вообще не
смогла бы спуститься. Ноги у Ролфы то и дело путались в длинном подоле, тес-
нясь , как кролики в мешке у фокусника.

«Бедняга, да подними же ты юбку», — мысленно подсказывала ей Милена.
Прядки меха у Ролфы были убраны с глаз и собраны в аккуратные пучки, пере-
хваченные розовыми клипсами-бабочками, напоминающими оттопыренные уши. Соблю-
дая дистанцию, Ролфа с расстояния протянула Милене что-то мягкое и черное —
пуховую шаль.
— Мы обычно обедаем наверху, — будто незнакомке, сказала она ей.
— Спасибо, — поблагодарила Милена за шаль и, мелко стуча зубами, сразу же в
нее закуталась.
— Идем за мной, — сказала Ролфа и приступила к подъему. Впрочем, она тут же
наступила себе на подол и вынуждена была схватиться за перила.
— Ролфа, — подсказала тихонько Милена, — ты приподними его. Подол приподни-
ми.
Сзади тихонько прыснули от смеха сестры и братья.
Было что-то изысканное в том, как Ролфа их величаво проигнорировала. На-
гнувшись , она приподняла платье с пола, открыв коленки, и спокойно поднялась
по лестнице.
Наверху не светили, а буквально полыхали светом люстры. В углу тихо рабо-
тал какой-то агрегат; очевидно, автономный генератор. На стенах — изобилие
полотен, в основном цветы или панорамы закатных улиц, причем исключительно
безлюдных. По ковру лестницы толстыми жгутами пролегали провода, где-то про-
тяжно пела циркулярная пила.
Холод пробирал Милену до костей.
— Руки помыть хочешь? — пробормотала Ролфа.
— Я тогда совсем в ледышку превращусь, — призналась Милена, глядя, как изо
рта струится пар. Может, уже и брови заиндевели?
— Тогда сюда, — указала Ролфа. Голос у нее был несколько выше и тише обыч-
ного; четкий, но едва различимый, какой-то бесхарактерный. От вида открывше-
гося зала Милене перехватило дыхание.
«Капитализм», — только и подумала она. А иначе что же это такое — иного
слова и не подберешь.
Посредине возвышался полированный стол из красного дерева, с ножками на де-
ревянных подставках, чтобы подходило Гэ-Эмам по росту. На стенах — снова кар-
тины и водопад света, играющего радугой хрустальных граней. На столе красова-
лось неимоверных размеров серебряное блюдо, овальное, в длину вдвое превышаю-
щее рост Милены. Серебряные ножи, вилки, подсвечники, гармонирующие по цвету
стулья красного дерева, а в углу — латунная мусорная корзина. Даже холод не
мог скрыть стойкого запаха рыбы. «А что, если они по-прежнему нас эксплуати-
руют?» — невольно подумала Милена.
Распахнулась дверь, и в помещение вразвалку вошла медведица в развевающемся
оранжевом платье. Перед собой она несла фарфоровую салатницу — целый бак еды.
— Привет, Суслик, — сказала она Милене достаточно дружелюбным тоном. По-
ставив бак на стол, она потянулась к себе за корсаж. — Может, рукавички тебе
выдать?
— Ой, пожалуйста! — взмолилась Милена.
— Я так и знала. — Гэ-Эмка со смешливой укоризной покосилась на Ролфу. —
Держи-ка. — И бросила Милене коричневый шерстяной комок. Милена размотала его
дрожащими пальцами. Это были перчатки, которыми пользуются для пересчитывания
денег в полярных широтах, — с обрезанными пальцами. Перчатки были донельзя
заношенные, будто поеденные молью.
— Это моя сестра Зои, — представила Ролфа.
— А ты Милена, — догадалась Зои. Та вместо ответа лишь кивнула: от холода
было трудно говорить. Зои вышла, по пути пожав плечами: дескать, в том, что
ты пришла, твоей вины нет. Не успела она выйти, как пришла еще одна сестра.
Эта была еще крупнее, щеки у нее топорщились, будто она вот-вот готова

прыснуть со смеху. Посмотрев на Милену и Рол фу, она лишь уронила на стол две
лоханки с едой и буквально выбежала из зала. Из-за раскачивающейся дверной
створки грянул ее хохот. Затем послышалось шушуканье, то и дело перемежаясь
сдавленным смехом.
— Это Анджела, — представила Ролфа.
Милену усадили за стол. Столешница пришлась ей вровень с подбородком. Снова
рука об руку вошли две сестры, хлопая длинными черными ресницами поверх тре-
пещущих вееров. Они грациозно опустились на стулья, расстелив на груди сал-
фетки. У Зои волосы были уложены на манер кокошника, аркой возвышаясь на за-
тылке . «Стиль навахо», — подсказали Милене вирусы.
— Мне нравятся твои волосы, — сказала она.
— Правда? — расцвела Зои, опуская веер. Ресницы затрепетали бабочками. — А
как тебе мои усы, тоже нравятся?
Кончики усов у нее, оказывается, тоже были завиты.
— У меня с моими тоже была примерно такая же проблема, — ляпнула Милена.
Ресницы-бабочки перестали хлопать. — Только теперь я их сбриваю.
У Милены за спиной послышалось сердитое, с присвистом, сопение. Обернув-
шись, она увидела Гэ-Эма, немного низкорослого для своих габаритов. Округлый
и плотный, с отливающей серебром шубой, шерстинки которой топорщились, как
иголки у ежа, он громко посапывал, отчего возникало впечатление, что он сер-
дится. Он стучал по клавишам какого-то миниатюрного устройства, которое с
жужжанием выдавало итоговую распечатку на бумаге. Вот он уселся в кресло со
спинкой чуть выше остальных, оторвал листок бумаги и прикрепил его заколкой к
своему меху. Шубу Гэ-Эма уже украшало изрядное количество бумажек, придавая
ему сходство с новогодней елкой.
— Мы есть сегодня будем? — осведомился он, снова занявшись своим устройст-
вом.
— Да, разумеется, папа, — сказала Анджела, вставая. Чутко и, как показалось
Милене, с некоторым ехидством втянув ноздрями воздух, она сняла с гигантского
блюда крышку, издавшую мелодичный звон.
На ужин предстояло отведать тюленя, зажаренного целиком. Глаза у него со-
вершенно побелели, а туловище окружал карниз из янтарного жира.
Отец Ролфы, подавшись вперед, явно собирался выковырять глаз тюленя.
— Папа! — воскликнула Анджела. — Пожалуйста, не забывай: у нас гости.
— Хочешь глазик, Суслик? — перевел глава семейства взгляд на Милену.
— Да, пожалуйста, — ответила она застенчиво. Он передал ей глаз на тарелке.
Тот тихонько перекатывался. Не сводя застывшего взгляда с Анджелы, Милена с
тихим ужасом положила глаз себе на язык. «Это виноградинка, — внушала она се-
бе , — просто виноградинка». Глаз при разжевывании захрустел.
— Мы, признаться, манерничаем в основном из-за вас, мисс Шампуш, — заметила
Анджела, принимаясь разделывать тюленя. — Обычно мы просто разрываем горячую
тушу на куски, голыми лапами. — Не без апломба она шлепнула кусок тюленьего
филе Милене точно на тарелку, не пролив на стол ни капли жира.
— Вина, мисс Шамбаш? Мы его готовим сами, из остатков всякой бурды. Наде-
юсь, вам понравится.
— Как вам угодно, — ответила Милена. — Я могу пить все подряд.
— Если поведешься с Ролфой, — заметила Зои без тени иронии, — еще и не того
наберешься.
Анджела между тем продолжала подавать еду.
— Ма шер, — обратилась она к сестре, — ты уронила нагрудник. — Слово она в
шутку рассекла надвое, как апельсин. Они подтрунивали над всем и всеми: над
Ролфой, над Сусликами, над тем, как, на их взгляд, относятся эти самые Сусли-
ки к ним самим. «Девчушки-веселушки», — подумала про них Милена. Но это не
повод для того, чтобы вам все сходило с рук.

— Только на сей раз, прелесть моя, не пытайся в него высморкаться. Пред-
ставляете , мисс Шимпанзе, в прошлый раз, уронив свой нагрудник, она подняла
его и высморкалась, а оказалось, это подол моего платья.
— Что ж, — невозмутимо заметила Милена, пригубливая вино, — ведь она же вы-
терла о него всего-навсего нос, а не задницу.
— Девушки, еще немного разговоров в таком духе, и я попрошу вас выйти из-за
стола, — строгим голосом вклинился отец.
Началось серьезное занятие: поглощение пищи. Действо оказалось шумным и
продолжительным. На тарелки, а затем в отверстые зевы загружались целые груды
вареных водорослей. Был также подан салат из целой сырой макрели. Отец Ролфы
цеплял рыбу за хвост и с хрустом отправлял себе в пасть, целиком. Большим де-
ликатесом считались также тюленьи лапки.
— Не грызи ты ногти, Зои, — сделала замечание Анджела, — а то, что про нас
подумает мисс Шитбуш?
— У вас, кажется, какая-то проблема с моим именем, — отреагировала Милена,
до этого момента безуспешно пытавшаяся разделать свой кусок тюленины; для
этого руки надо было задирать чуть ли не выше головы. — Моя фамилия Шибуш.
Наша семья из Восточной Европы, но вообще у этой фамилии ливанские корни. А у
вашей, я так понимаю, тоже азиатское происхождение?
Наступила тишина, по холодности не уступающая здешней комнатной температу-
ре.
Ролфа все время молчала. Уставясь перед собой на тарелку, она степенно вку-
шала с нарочитой благовоспитанностью, отчего так и хотелось чем-нибудь в нее
запустить, например тем же куском тюленины. В ответ на просьбу передать соль
Ролфа молча потянулась через стол, медлительно, как ржавый шарнир. Она словно
скрывалась, даже здесь, в своем родимом гнезде.
Наконец отец семейства, шумно вдохнув, хозяйским жестом смахнул себе в ку-
лак горстку водорослей, случайно упавших на стол, и, подержав, кинул себе че-
рез плечо.
— Ну, так что, Суслик: ты у нас работаешь в Кукольном городке, верно?
— Вы обращаетесь ко мне? — требовательно переспросила Милена.
— Ну не к тюленю же.
— Меня зовут Милена. Вам, наверное, забыли об этом сказать.
— Ладно. Милли. Так ты там работаешь?
— В Национальном театре Южной Британии. Да, там.
— Так вот не могла бы ты, пожалуйста, сказать моей дочери, какое отношение
это самое место имеет к Гэ-Эмам? Например, позволят ли ей когда-нибудь там
петь?
Это что, давняя мечта Ролфы? Сердце Милены сочувственно дрогнуло. Ролфа,
милая, тебе никогда не выйти на сцену Зверинца, если ты будешь прятаться по
туннелям. Милена посмотрела на подругу. Ролфа задумчиво потянулась к фужеру с
вином, взглядом уйдя куда-то вглубь себя.
И Милена с тихой откровенностью ответила на вопрос отца:
— Наверно, все же нет.
— Ролфа, ты слышишь? Мы с тобой разговариваем! — И отец грохнул лапищей по
столу. Ролфа подскочила вместе с фужерами и серебряной утварью. — Ты хоть раз
взгляни на себя, девочка моя. Кто тебя туда пустит, на сцену, ты же вся в ме-
ху!
Ролфа нерешительным движением взяла нож с вилкой и снова молча принялась за
еду.
— Да у вашей дочери вокал лучше, чем у всех певиц в Национальном театре! —
с жаром заговорила Милена. — И композитором она могла бы стать превосход-
ным. — Она взглянула на Ролфу в надежде увидеть какую-нибудь ее реакцию: хоть

бы удивилась, что ли. Но та словно надела маску. — Ей бы хоть какую-то по-
мощь , или дополнительную практику, или поддержку... — И тут Милена осеклась.
Это может сделать лишь она сама. Без всякой посторонней помощи или вмешатель-
ства.
— Это действительно так? — спросила Зои, подавшись вперед.
Глаза у Милены от внезапно навернувшихся слез разбухли шариками; не в силах
ничего произнести, она лишь кивнула в ответ.
— Ты не можешь сказать, почему моя дочка такая толстуха-разгильдяйка? —
спросил глава семейства.
— Потому, что вся в отца! — дерзко, как плевком, ответила Милена.
Он это понял и оценил. И рассмеялся, обнажив по хищному острые зубы.
— Черт побери, а ведь это так! — одобрительно рявкнул он и рыгнул.
— Чем она там занимается весь день? — обеспокоено осведомилась Зои.
— Извините, я не готова рассуждать о Ролфе с таким видом, будто ее здесь
нет.
На вопрос Зои ответил отец:
— Да чем занимается: шляется, и все дела. Все думает, будто что-нибудь р-
раз! — и произойдет. Ангел какой-нибудь спустится и все уладит. — Он перевел
взгляд обратно на Милену. — Она уже порастратила достаточно времени. Да и де-
нег. В конце лета отправится в Антарктику.
— Антарктику? Вы хотите сказать, на Южный полюс? — Милена даже онемела от
таких слов. — Но... но... зачем?
— А затем, — с ехидной елейностью сказал отец, — что там мы зарабатываем
свои деньги.
Милена поймала себя на том, что невольно не то улыбается, не то скалится —
от тихой ярости и от абсурдности происходящего.
— Но что делать в Антарктике Ролфе?
— Повкалывать для разнообразия, — отвечал отец. — У нас не так, как у вас,
людей. У нас во всем равенство. Женщина у нас вкалывает наравне с мужчиной, а
если нет, то мы ее под зад коленом, пока не исправится! Так что до Нового го-
да быть ей в Антарктике, — отец благодушно хмыкнул, — а не то не сносить ей
башки.
— Пожалуй, ничего более дикого мне еще слышать не приходилось, — произнесла
Милена.
— Ты зяблик, — пожал в ответ плечами отец. — Мозг у тебя инфицирован. В
нем полно микробов. Нам мозг не инфицирует никто. Никто не указывает нам, что
делать. Так-то. И вы называете нас — как это? — «ассоциированными с разумом
особями». Лично же я считаю, что мы — последние из оставшихся подлинных лю-
дей . Ну да ладно: коли уж нас не считают за разумных, то нам хотя бы не при-
ходится соблюдать ваши безумные законы. Нам не нужно закачивать себе в мозги
всю эту заразу, и доживаем мы до приличного возраста; и делаем то, что, черт
возьми, считаем нужным, причем, черт возьми, тогда, когда считаем нужным. И
знаешь что, Суслик? Ведь вы, люди, считаете это ох каким полезным. Очень даже
полезным: что есть еще люди, не подпавшие под этот ваш экспериментик по про-
мывке мозгов.
Милена ощутила льдистое дыхание правды.
Отец отстегнул от себя лоскуток бумаги-распечатки и изучающе поглядел на
цифры.
— Да, — сказал он, видимо слегка теряя нить разговора. — Мы говорим о чисто
юридических дефинициях. Вон моя дочь заявляет: «Я хочу творить краси-ивую му-
узыку» (в голосе явно сквозил сарказм). — Она ошивается среди Сусликов и сама
желает стать Сусликом. И вот, наконец, она уже полностью подпадает под опре-
деление Суслика. Но это неизбежно скажется на нашем системном укладе. Так не-
ужели ты считаешь, что мы ей это позволим?

— Нет, — выговорила Милена чуть слышно.
— Правильно, черт возьми, — подытожил отец и, закончив читать распечатку,
скомкал ее и бросил себе на тарелку.
Ролфа по-прежнему жевала — медленно, тщательно, не отрывая взгляда от та-
релки. «Ролфа, Ролфа! — мысленно взывала Милена. — Ну, неужели тебе нечего
сказать? Ролфа, ведь я не могу их остановить. Если ты допустишь, чтобы они
так с тобой обошлись, я не смогу им воспрепятствовать!»
— Для нас Антарктика — своего рода школа жизни, — сказала Анджела. — Каждый
из нас через это проходит. Может, встретит там кого-нибудь достойного. — В
голосе чувствовался наигранный оптимизм. Отец снова занялся своим арифмомет-
ром, из которого с жужжанием поползла бумага.
«Ролфа, ты просто тюфячка! — Милена почувствовала себя преданной. И никак
не удавалось проглотить кусок тюленины. «И что это я все жую? — словно очну-
лась Милена. — Зачем мне вся эта еда?» — Непрожеванный кусок она сплюнула на
тарелку. «Вот вам мое отношение, понятно?»
— Могу подать омлет, — предложила Зои.
«И разговаривать мне с вами не о чем». Милена упрямо мотнула головой. Она
стала демонстративно пить. Вино было кисловатым и терпким на вкус — в самый
раз, под настроение! «Чтоб вам всем в аду замерзнуть. Чего я здесь рассижива-
юсь?»
Милена, некрасиво булькнув горлом, допила вино и встала. Ролфа наконец при-
шла в движение, повернувшись в ее сторону.
«Сиди уж! Раньше надо было шевелиться», — подумала Милена. Она обвела
взглядом сидящих за столом.
— Всем приятного аппетита, — сказала она и направилась к выходу. По сту-
пенькам она уже сбегала. Подлетев к двери, рывком сбросила с себя шаль. Вор-
синки ковра поблескивали кристалликами льда. К черту эту зиму. Толкнув перед
собой парадную дверь, она оставила ее открытой. Теплым одеялом Милену окутал
летний воздух. Заношенные перчатки с отрезанными пальцами она снять забыла.
Она зашагала прочь — с яростью, прогнавшей все мысли. Беспросветность тра-
гедии нависала вокруг — такая необъятная, что, казалось, именно она исходит и
от чугунной ограды, и от классических кенсингтонских фасадов, и от пальцами
торчащих в небо труб; исходит от прохожих, осмотрительно уступающих ей дорогу
на ставшем вдруг узким тротуаре. Милена, не останавливаясь, нарезала круги по
незнакомым улицам.
Пока, наконец, снова не оказалась перед домом Ролфы, представшим в ночном
сумраке эдакой синеватой глыбой. Что-то в Милене прорвалось наружу.
— Ролфа! — выкрикнула она пронзительно. — Ролфа, Ролфа! — Схватив подвер-
нувшийся под руку булыжник, она кинула его в сторону дома.
— Я здесь, — неожиданно послышалось в ответ. — Ч-ш-ш!
В проеме открытого окна на верхнем этаже стал смутно виден силуэт. Ролфа
одиноко сидела одна в темноте.
Обхватив себя руками за плечи, Милена стала дожидаться. От нетерпения, а
также затем, чтобы разогнать кровь в занемевших от холода ступнях, она начала
пристукивать ногами. Вот негромко щелкнул замок, и Ролфа появилась на пороге,
что-то неся в руках: как оказалось, одеяло. На ней самой были все те же трусы
и кроссовки.
Она приблизилась как-то боком, медленно, словно на поломанных катушках. И
словно побаиваясь — Милену, всех. Дождавшись, когда она подойдет, Милена ее
ударила.
— Ты им позволяешь! Всем позволяешь! Чтобы они все делали на свой лад, а у
тебя самой прав никаких нет. И собираешься кайлить глыбы — боже, какой глу-
пый, какой позорный конец!
Ролфа лишь покинуто смотрела на нее; слышалось, как в верхушках деревьев

шелестит ветер.
— Ну, чего ты стоишь? — В ответ снова тишина, прерываемая лишь аплодисмен-
тами листвы. — Делай же что-нибудь! — Милена вскинула руки над головой, ког-
тями растопырив пальцы.
Ролфа сжала ее в объятиях. Милена вдруг ощутила себя в кольце длинных, пу-
шистых, теплых лап, прижатой лицом к животу Ролфы.
— Ч-ш-ш, малышка, — говорила та, — ч-ш-ш.
В уголках глаз у Милены полетели искорки. «Сейчас упаду в обморок», — поду-
мала она. Как бы в шутку, чтобы за счет самой нелепости происходящего этого
не случилось на самом деле. У нее подогнулись колени. «А ведь и в самом деле
свалюсь», — мелькнуло в уме. Хотя настоящим людям не положено падать в обмо-
рок.
— Мне фе-е-ефть на-адо, — промямлила она. В смысле, что не может держаться
на ногах. И тут внезапно почувствовала, как ее поднимают. Желудок отяжелел;
показалось, что ее сейчас вырвет. Луна в небе мелькнула юркой ласточкой, и
Милена почувствовала, что ее укладывают на траву. Устроившись там, она недви-
жимо застыла.
— Малышкам не надо было так перебирать, — послышался голос Ролфы.
Милене захотелось, чтобы с нее сняли одежду. Хотелось коснуться кончиками
пальцев ладони Ролфы. Но найти ее никак не удавалось, вокруг была только тра-
ва. А затем наступила окончательная темнота.
Поцеловала ли Ролфа ее в макушку? Пробежала ли пальцами ей по волосам?
Глава пятая.
Низкопробная
комедия
Проснулась Милена исцеленной. Все, хватит.
Она очнулась в своей комнатке Раковины, у себя в постели. Как она добралась
домой? Никак не вспомнить. Милена села в кровати. Спина занемела, голова тупо
ныла в висках и вокруг глаз.
К Ролфе ее больше не тянуло. Сама мысль о ней — о ее запахе, зубах — вызы-
вала легкое недомогание. Мысль о них ассоциировалась теперь с болью. Болевшая
до сих пор любовью, сейчас Милена испытывала при упоминании о ней болезненную
антипатию.
«Ничего, клин клином вышибают», — подумала она и резко, от души чихнула,
шмыгнув носом. Интересно, сколько сейчас времени? Вирусы подсказали. «Маркс и
Ленин, боже мой! — спохватилась Милена. — У меня же сегодня утром спектакль,
ллБесплодные усилия любви"! А я проспала». Почему-то мысль об этом принесла
облегчение: правильно сделала, что пропустила. Она со стоном раскинулась на
кровати.
Тут отворилась дверь, и на пороге появилась какая-то незнакомка.
Наверное, ошиблась дверью: все комнаты в Раковине были похожи одна на дру-
гую. Милена вымучила подобие улыбки в надежде, что вошедшая поймет, что попа-
ла не туда. Та же вместо этого взяла ее, Милены, полотенце. Странноватая ка-
кая-то женщина: темноволосая, с томно поблескивающими агатовыми глазами и
темной, хотя явно без оттенка родопсина кожей. А по габаритам так просто го-
ра.
И тут взгляду открылись бугорки щетины по всем ее рукам и плечам и косые
следы от беспорядочных порезов бритвой.
— Я побрилась, — произнесла вошедшая знакомым, покинутым голосом.
— Ролфа?! — не веря своим глазам, Милена села на кровати.
— Я решила удрать, — сказала та и, прошаркав по комнате, присела на край
кровати. — Мне пришлось отнести тебя сюда. — Бритое наголо, лицо у Ролфы вы-

глядело странновато. Мясистое, чуть скошенное назад, с ротиком-гузкой в уг-
лублении между носом и подбородком. Прежними были лишь черные влажноватые
глаза.
— Они не знают, что я здесь, — сказала Ролфа. — Можно я останусь?
— Да-да, конечно! — поспешно ответила Милена, не разобравшись еще в собст-
венных ощущениях. — Ты что-нибудь с собой прихватила? — Она имела в виду оде-
жду, обувь, зубную щетку...
— Пятачка, — ответила Ролфа и подняла с пола бесформенный комок из войло-
ка, что-то вроде набивной игрушки. — Он везде со мной путешествует. — Ролфа
расположила куклу на груди на манер кормящей матери, к себе лицом, и нежно на
нее посмотрела. От Пятачка попахивало сладостями, это чувствовалось даже на
расстоянии.
— И больше ты ничего с собой не принесла? — спросила тихо Милена.
— Больше нечего было, — с улыбкой ответила Ролфа. — Денег немножко захвати-
ла. Подумают, наверно, что я их стянула. — Она снова поглядела на своего Пя-
тачка . — Ну и пусть.
— Тебя, наверное, будут искать?
Ролфа кивнула.
— Они все напуганы. Папа перепугается. Семья говорит, у него гены не со-
всем чистые, не зря он такой низкорослый. Он попытается, чтобы все было шито-
крыто и никто ни о чем не узнал. Попробует разыскать меня сам. Какое-то время
все будет спокойно. Здесь, во всяком случае. — Она взглянула на Милену, как
бы обещая, что именно так и будет. — А потом они подключат к розыску собак.
— Мне, пожалуй, надо будет сходить по своим знакомым, чтобы они не сообщали
никому моего адреса.
— Тут у меня одна проблемка есть, — сказала Ролфа и повернулась. Из-под де-
шевой синей блузки выбивался клок меха. Ролфа достала лезвие. — Надо бы
сбрить, а то я не могла дотянуться.
Из душевой Милена возвратилась с ведром горячей воды. В полной взаимной не-
ловкости тишине Ролфа стянула с себя блузку, но при этом прикрывалась ею
(раньше, при своей меховой шубе, она так никогда не делала). Кожа у нее была
исцарапана, в порезах. Там, где не прошлось лезвие, тянулись длинные полоски
меха. Мех на спине подруги Милена отпиливала кухонным ножом, намыливая взятым
в душевых мылом. Затем пустила в ход бритву. Ролфа, наблюдая, как мыльными
клочьями опадают завитки меха, тихонько мычала какую-то мелодию.
— Мне холодно, — пожаловалась она. На ощупь она была горячей, как будто у
нее и правда был жар.
— Положим тебя под одеяло, — успокоила подругу Милена.
Лежа под одеялом, Ролфа проводила ее взглядом, полным такого доверия, что у
Милены даже закралось сомнение в своих силах.
«Ну что ж. Теперь она у меня есть. Но что мне с ней делать?» — Столь же-
ланный ранее подарок появился как-то чересчур внезапно, чересчур целиком.
Милена прошлась по всем справочным бюро Зверинца. Работающих там малолеток
она попросила никому не разглашать, где она живет.
— Говорите, что о такой не слышали, — наставляла она ребятишек, — что я в
списках не значусь.
Милене неведомы были формы, какие способна принимать любовь. Она жила одна,
сама по себе. Друзей детства Милена не помнила. Слабой была и память о собст-
венной матери; она лишь смутно брезжила как нечто теплое, розовато-лиловое.
Каково это — жить с любовью изо дня в день? Непонятно, и даже как-то боязно.
Милена возвратилась в свою каморку с привычной кроватью, умывальником и
плиткой-одноконфоркой. Теперь там все было устелено бумагой: Ролфа обнаружила
книги и листы, спасенные из ее разоренного гнезда. Сейчас Ролфа лежала кверху
спиной, занимая почти все пространство на полу. Книги с порванными переплета-

ми и разрозненные бумажные листы заполняли весь умывальник; они же громозди-
лись на плите. Пахло жженой бумагой. «Пожар!» — панически мелькнуло в голове
у Милены; она подскочила к плитке. Листы были целы-невредимы, хотя от них
действительно нахло паленым. Это что, Ролфа умудрилась? И если да, то как?
— Глянь, что я нашла! — сказала Ролфа и протянула книгу. Вид у книги был
изрядно потрепанный, будто ее держали под дождем, а на обложке отпечатались
кольцевидные следы, какие бывают от стаканов.
— Э-э, — протянула Милена, пытаясь определить, что написано на обложке.
— Как ты считаешь, — спросила Ролфа, — ничего, если ты будешь называть меня
Пухом?
Это слово вызывало у Милены какую-то специфическую и не совсем приятную ас-
социацию. И уж точно оно не ассоциировалось с плюшевым мишкой.
— С чего вдруг мне так тебя называть? — спросила Милена.
— Пух, — повторила Ролфа, — Винни. Ты же, наверно, слышала про Винни-Пуха,
медвежонка? Из этой вот книжки.
«Гэ-Эмовский роман, что ли?» — Милене вдруг представился целый пласт вооб-
ражаемой литературы, создаваемой Гэ-Эмами.
— Это что, из новых? — поинтересовалась она.
— Да нет же. Глянь-ка сюда. — Ролфа поднялась с пола и ткнула Милене рису-
нок с медвежонком Винни-Пухом.
— Но... Он не входит в культуру, — растерянно произнесла Милена, имея в виду,
что вирусы про такого не упоминают. А сама подумала восхищенно: «Вот это да!
Получается, она читает книги, о которых даже никто и не слышал».
— Ты бы могла звать меня Пухом. А я тебя Кристофером Робином.
— Кем-кем? — насторожилась Милена.
— Да вот же, посмотри. Вот он, Кристофер Робин.
Рисунок изображал аккуратного мальчика со стрижкой под пажа, в свободной
курточке, коротких штанишках и сандалиях; в руках он держал большой зонт. Со-
мневаться не приходилось: Милена и вправду выглядела как этот самый Кристофер
Робин.
— Нет! — как отрезала Милена.
— Тогда как насчет Иа-Иа? — не унималась Ролфа. — Он тоже всегда чем-то не-
доволен .
— Ну, вот что, — потеряла терпение Милена. — Если я буду звать тебя Пу-
хом, — что ей совсем не нравилось, — то ты обещаешь, обещаешь никогда не на-
зывать меня Кристофером Робином?
Ролфа со степенной торжественностью кивнула. Волосы по-прежнему лезли ей в
глаза; она заморгала. От нее не укрылось, что Милена критически оглядывает
состояние комнаты.
— Пух просто ужас какой неряха, — поспешила заметить Ролфа.
— Я это вижу, — сказала Милена сдержанно.
— Но зато у него масса других достоинств. — Ролфа вдруг осеклась, прикусив
губу. — Кстати, извини за фасоль.
— Какую такую фасоль?
— Мне захотелось заморить червячка, а все, что я смогла отыскать, это бам-
буковую посудину с фасолью, и я вот попыталась ее разогреть.
Под остатками партитуры «Пер Гюнта» Милена обнаружила свою единственную ка-
стрюлю. Дочерна спекшиеся фасолины явно было невозможно отодрать от дна каст-
рюли.
— Я куплю тебе другую! — поспешила заверить Ролфа.
— Ладно, — согласилась Милена, оттирая сажу с кончиков пальцев. Сделав для
успокоения глубокий вздох, она приступила к объяснению правил поведения в об-
щежитии: — Грязное белье сюда, в этот мешок. Чистую одежду — в этот мешок.
Грязную посуду сюда. — Ролфа с энтузиазмом кивала: да, да, конечно же, все

должно мыться сразу после обеда. «Ой, что-то мне в это не верится», — усомни-
лась про себя Милена.
— Я кушать хочу, — призналась Ролфа, со смущенным видом ожидая, какая по-
следует реакция.
Они отправились на речном такси вверх по Темзе. Крохотный паровой движок
чихал, пуская белесые кольца пара в форме калачей. Они вдвоем направлялись за
Баттерси, где никому в голову не придет их искать.
Здесь находился буддистский храм — старинный, один из первых в Лондоне.
Возле него, под шатром, Милена с Ролфой сели пообедать. Было людно и шумно,
над шипящими котлами с едой стоял пар. Люди сидели на скамейках, споря со
своими малолетними чадами, наперебой рвущимися самостоятельно заказать себе
всякую еду.
— Вы всегда за меня заказываете! — громко жаловалась малышня. — Я сам могу
все сделать! — Дети требовали, чтобы еда была легкой.
— Неудивительно, что ты все перцем посыпаешь: у тебя уже все вкусовые ре-
цепторы атрофировались! — верещал какой-то малютка на руках у матери. Побли-
зости на газоне выделывали фигуры акробаты; малыши принципиально отказывались
на них отвлекаться.
Взявшись за руки, прогуливались парочки; они же нависали над парапетом на-
бережной, слегка соприкоснувшись плечами. «Люди живут друг с другом», — уютно
думалось Милене. В основном каждый живет еще с кем-то. И становилось по-
новому легко и тепло от мысли, как у них все славно складывается. «А ведь по-
лучится», — подумала она. Каким-нибудь образом все должно осуществиться.
Обычно при виде гуляющих Милена ощущала себя подобно бутылке с непрочитанной
запиской, которую неизвестно зачем выбросило на пустынный берег. Теперь же в
душе рождалось трепетное ощущение некоего родства.
— ну, чем займемся теперь? — спросила Ролфа с таким видом, будто теперь все
в этом новом мире следовало некоему отлаженному до блеска распорядку.
Они не спеша отправились обратно вдоль другого берега реки. На набережной
полно было детей, играющих с обручами на пришвартованных баржах. Куда-то в
пригороды плотным потоком направлялись груженные непроданным товаром телеги,
чтобы назавтра вернуться, когда снова откроется рынок. Вот какой-то мальчишка
на возу, откинувшись спиной на груду дынь, наигрывает на губной гармошке.
Скрестив ноги, сидят кружком женщины на тротуаре, вставляя в обувь бамбуковые
шпильки. Сапожницы. Мелкая блондинка в очочках, с наперстком на пальце что-то
рассказывает. «Ну, а мой Джонни...» — В ее голосе сквозит неподдельная гор-
дость .
Ролфа с Миленой посидели в старой церкви на Джон Смит-сквер; послушали, как
хор репетирует мадригалы. Заглянули на рынок возле Вестминстерского аббатст-
ва. Ролфа снова проголодалась и купила себе вяленой рыбы, которую тут же с
аппетитом сжевала. Сдержав обещание, она купила новую кастрюлю, а также ово-
щей, хлеба и еще рыбы. В желтеющих августовских сумерках они прошли через
Вестминстерский мост, мимо огнеглотателей, стреляющих языками огня в небо на
глазах у восхищенной ребятни. Толстяки в клетчатых шортах (судя по всему,
члены Партии) со смехом бросали им деньги. За мостом как раз сейчас должны
были состояться страусиные бега; жокеи взгромождались на спины птицам. Вот
страусам с голов сдернули колпаки, и почуявшие волю птицы прянули вперед.
Причем один из них, сбившись с курса, принялся нарезать круги, а затем под
дружное улюлюканье понесся совершенно в другом направлении. Впервые на своей
памяти Милена чувствовала себя молодой. Так постепенно они добрались до Рако-
вины .
В комнатке они зажгли свечу и принялись разбирать бумаги Ролфы. Засовывали
листы обратно в переплеты, собирали воедино разрозненные части музыкальных

партитур. Работали в тишине. Им еще предстояло вместе лечь в постель.
Кровать была небольшой, а на ней должны были уместиться и Милена, и Рол фа,
и Пятачок. Когда момент настал, Милена с удивлением обнаружила, насколько
все-таки буквально понятие «спать» трактуется применительно к Ролфе. Та про-
сто сняла одежду и нырнула под покрывало. Нырнула и без всяких предисловий
захрапела. Милена пристроилась возле, чувствуя в животе тоненькую дрожь.
От Ролфы веяло жаром, как от печки. Для прохлады ступни у нее торчали с той
стороны кровати. Храп был поистине драконий: эдакий протяжный рык с прибуль-
киванием, натужно сипящим присвистом и чем-то напоминающим заливистое конское
ржание. Таращась в темноте в потолок, Милена чувствовала, как на лбу у нее
выступает мелкая испарина.
— Ролфа. Ну, пожалуйста, — наконец тихонько взмолилась она.
— Хэ-хэм. Эм-м, — донеслось в ответ.
Милена, потянувшись, прикрыла ей рот. Храп, на секунду прервавшись, возоб-
новился как ни в чем не бывало. Тогда Милена легонько тронула Ролфу за плечо.
Жаркое, как радиатор, оно пикантно щекотнуло ладонь свежеотросшей щетинкой.
Стало понятно и то, чем именно попахивает Пятачок: детским срыгиванием.
Наконец Милена все же заснула, горячечным прерывающимся сном со сновидения-
ми. Снилось, будто бы Ролфа, приникнув, обняла ее всю, и они занялись любо-
вью. Ощущение было такое, словно тебя натирают теплым наждаком. Чувствова-
лось , как щетинка ласково покалывает щеку и кончики пальцев. Милена очнулась
в темноте, с томной радостью полагая, что это происходит на самом деле; но
рука нащупала рядом лишь остывшую простыню.
Поблизости раздавалось шипение. Обернувшись, Милена увидела огонек конфор-
ки: Ролфа что-то жарила при его свете, судя по запаху рыбу.
— у тебя блохи, — буркнула Ролфа.
— Еще чего, — заспанным голосом отвечала Милена, поправляя подушку. У людей
не может быть блох.
— Да они меня чуть до смерти не заели! — сердито воскликнула Ролфа.
Тут Милена заметила: на постели и вправду что-то шевелилось. Присмотрелась:
по подушке сновали клещики. Она села и вгляделась еще внимательней.
— Ой! — дошло до нее. — Ой, это моя иммунная система.
— Какая еще «система»? Дрессировки блох, что ли? — Ролфа, когда сердилась,
становилась привередой с замашками аристократки.
— Нет, — пролепетала Милена в тихом отчаянии. Все это лишь безжалостно об-
нажало то, что у нее в жизни никогда не было физической близости. — У нас они
называются мышата. Они убивают блох, всякие грибки и других кожных парази-
тов. Мышата живут у нас в коже; их специально для нас разработали после поте-
пления климата. Ты для них инородное тело: они принимают тебя за инфекцию.
— Замечательно, — язвительно сказала Ролфа.
— А потом они к тебе привыкают и уже не реагируют. Это всегда так бывает,
когда... когда люди становятся любовниками.
«Любовниками?» О-па! Глаза у Милены испуганно распахнулись; она не знала,
как отреагирует на все это Ролфа. Но та лишь продолжала готовить.
— Но... Мы же не любовники, так ведь? — робко произнесла Милена после паузы.
— Нет, конечно, — непринужденно ответила Ролфа, оборачиваясь. — Я тут жаре-
ные хлебцы с сардинками приготовила. Ты будешь?
— Нет, спасибо, — прошептала Милена. Она сидела в кровати, подперев ладош-
кой щеку, и смотрела на Ролфу. Нет, ни ее мечтам, ни ее сну — ничему, видимо,
не сбыться. Жизнь с Ролфой — это нечто менее романтическое и более конкрет-
ное.
— Ну что, вперед, блохи и все остальные, — и Ролфа, усевшись со скрещенными
ногами на кровати, принялась уплетать еду. Теперь, наверно, простыня будет
полна крошек и пропахнет рыбой... Да ну и пусть.

Наутро Милена отправилась на репетицию. Ролфу она оставила за чтением одной
из порванных книжек. Всю дорогу, по лестнице, а затем по залитым утренним
солнцем тротуарам, мысль о том, что Ролфа по возвращении будет ждать ее в
комнате, наполняла Милену отрадным теплом; как те коробочки с теплыми уголь-
ками, которые люди носят для обогрева зимой. С таким настроением даже «Бес-
плодные усилия любви» играть и то было нипочем.
В пустом репетиционном зале царило какое-то праздничное оживление.
— Милена, ты не представляешь, что ты пропустила! — воскликнула при встре-
че одна из фрейлин Принцессы. Обычно они между собой даже не общались.
— Да? Что именно?
— Ох! — Фрейлина даже не знала, с чего начать. — Представляешь, мы больше
не занимаемся старой постановкой. Мы теперь работаем над своей, новой!
Вошел режиссер. Вид у него был какой-то взвинченный, глаза лихорадочно по-
блескивали; нездоров, что ли?
— Так! — бодро крикнул он. — Всем внимание: приступаем к рождению нового,
часть вторая. Милена, ты у нас вчера пропустила. Сейчас прогоняем первую сце-
ну с Тупицей. Поехали!
«Так, так, — спешно соображала Милена. — Что в него такое вселилось?» Сво-
его Тупицу она отыгрывала вроде как обычно; но почему-то теперь реплики у нее
то и дело сопровождались одобрительным кряканьем остальной труппы.
— Ты улавливаешь, в чем суть? — спросил режиссер.
— Тупица у тебя не тупой, а, наоборот, сообразительный! — подсказал с места
Бирон.
«Что с ними? — удивленно подумала Милена. — Им понравился мой Тупица?»
И вдруг голова у нее словно пошла кругом.
«Мне знакомо это чувство, — мелькнула мысль. — Кажется, оно мне известно из
детства. Будто открывается что-то новое, но ты еще не осознаешь, что именно,
и тебя пронизывает смятение».
Чувство это было непередаваемо странным. Словно Милена стояла в конце не-
коего длинного темного коридора. А на другом его конце, далеко-далеко, кто-то
разговаривал, но отзвуки слов доносились из такой дали и так размывались
эхом, что речь никак не удавалось сложить во что-либо связное. Причем чело-
век, вещавший из этой дали, был самой Миленой.
Это был лишь проблеск какой-то глубинной, потаенной памяти. «Я пытаюсь что-
то вспомнить», — подумала она.
— Так! — режиссер властно захлопал в ладоши. — Переходим к Армадо и Мотыль-
ку! — Труппа с готовностью метнулась по местам. Милена будто очнулась от сна.
«А ведь я ничего из этого не помню. Совсем ничего. Как я была ребенком.
Все куда-то делось. Разве что самая малость, из совсем-совсем раннего.
Что-то разрушило мое детство...»
Ход пьесы между тем возобновился.
Без всяких костюмов, в обычной уличной одежде, на сцену вышли Армадо и его
юный паж Мотылек.
С первых же слов персонажей Милена поняла: перед глазами у нее совершенно
иная постановка.
В традиционной версии, уже давно набившей актерам оскомину, Армадо предста-
вал эдаким лукавым и вульгарным хвастуном в шляпе с цветастыми перьями. Под
стать ему был и мальчишка Мотылек: такой же лукавый пройдоха, стремящийся во
всем походить на своего хозяина.
Этим молодым актерам недоставало тонкости, прочувствованности образа.
У этого же Мотылька появилась внутренняя чистота, ему снова позволили стать
озорным ребенком — искрящимся непосредственностью, танцующим под радостную
музыку слов.
— Вам только нужно насвистывать джигу языком и выделывать ногами канарий-

ские коленца... — подзадоривал он, легонько приплясывая на каждом слоге.
Когда он закончил, актерский состав разразился аплодисментами.
— Да это не я, это слова, — словно оправдываясь, говорил паренек-актер. —
Они такие бойкие!
Сами того не сознавая, заработались далеко за полдень. Время для всех со-
вершенно перестало быть обузой. Скорее наоборот — некоей волшебной субстанци-
ей, средоточием поэзии и сценического действа. «Ожило, — сознавала Милена. —
Спектакль задышал». На ее глазах преображались сцена за сценой.
От Принцессы уже не веяло жеманной надменностью; в образе угадывалась обыч-
ная человеческая осмотрительность и некоторая растерянность. Король уже не
был непроходимым глупцом — скорее по-простому добрым и спокойным человеком.
Впервые за все время начинало вериться, что персонажи действительно полюбят
друг друга. Сами актеры, наблюдая игру своих коллег, ерзали от неуемного вос-
торга. «Черт побери, вот это пьеса! — восхищалась про себя Милена. — Прыткая,
верткая, все равно, что рыба в воде. Вот так, по-видимому, и надо ее играть».
Управились лишь под вечер, и из репетиционной, распахнув двери, высыпали
дружной гурьбой. Все вместе, сплоченные, восторженные, обняв своего режиссера
кто за плечи, кто за шею, кто за талию.
— Кому нужны все эти Бестии? — радостно недоумевал Бирон. — Да мы сами себе
Бестии!
Вот так, всей ватагой, и дошли до Раковины, взволнованно, наперебой выражая
друг другу свое восхищение.
— Вы понимаете, что это означает? — как и все, не унималась Милена. — Это ж
значит, что мы все пьесы играем не так! А надо вот так!
— Все? Ой! — в притворном ужасе прикрыл себе рот Король.
— Ну, так что ставим следующее? — требовала Милена.
— Да все, что захотим! — отвечал за всех Бирон.
Когда, разбредаясь по комнатам, они щедро чмокали друг дружку в щеку, и ко-
гда Милена уже молча поднималась по лестнице с несколькими актерами, живущими
в той же секции общежития, она поняла, что у нее есть некая новость. Она вы-
зрела в ней как увесистый плод, готовый сорваться с ветки. Вызрела от осозна-
ния, что ей есть теперь с кем поделиться всем происшедшим: у нее есть Ролфа.
«Надо же, как разом все сходится», — победно думала она. Жизнь явно рас-
правляла крылья.
Когда Милена открыла дверь, в комнате ее дожидался Джекоб. Встав с кровати,
он сообщил:
— Кто-то вас выслеживает. Вас с Ролфой.
— Нюхач, — с довольным видом свесилась у него из-за спины с постели Рол-
фа . — Наверно, папа фискала нанял.
— Высокий худощавый мужчина, — доложил Джекоб. — Я ему сказал, что никто с
таким именем здесь не проживает.
Милена вслушалась в тишину, воцарившуюся в комнате. У Нюхачей есть вирусы,
помогающие им выслеживать и вызнавать.
— Они же могут слышать мысли, — прошептала она в испуге.
— Не совсем, — улыбнулся сдержанно Джекоб. — Так, но не совсем.
Воздух словно сделался колючим.
— А как? — негромко спросила Милена. — Джекоб, ты же знаешь?
Тот озарился блаженной улыбкой.
— Мысли можно улавливать. Видеть их. Чувствовать в своей голове. Разобрать
их очень непросто. Если ты находишься среди многих людей, мысли путаются. Вы,
Милена, должны находиться с людьми.
«Хорошо, что хоть в пьесе участвовать смогу».
— А что, если он застанет меня одну?

Улыбка по-прежнему не сходила у Джекоба с лица.
— Вы — много людей, Милена: вирусы пришли к вам от разных людей. Так пусть
же эти люди займутся у вас в голове беседой. Пусть декламируют ваши монологи.
Читают книги. Разгадывают кроссворды. Вас никак не отследить. Вы — не один
человек, а много.
— А Ролфа? Она тут целыми днями одна.
Джекоб повернулся и, улыбаясь, смерил Ролфу проницательным взором.
— Ролфа-то? У нее голова населена еще гуще.
Похоже, Почтальоны тоже Нюхачи. На кого же они все в таком случае работа-
ют?
— Нам, наверное, надо бы сменить комнату, — рассудила Милена.
Джекоб солидарно кивнул. Ролфа же лежала на кровати с таким видом, будто
происходящее ее совершенно не касается.
Милена отправилась к Сцилле.
— Нам необходимо поменяться жилплощадью, — сообщила она ей.
— Стоп. Суши весла. Зачем? — Выслушав рассказ подруги, заинтригованная
Сцилла тут же пришла в движение. — Сейчас же! Не теряя ни минуты, — сказала
она. — Съезжаем.
— В новую комнату? — Ролфа, лучась от восторга, подскочила с пола, где ус-
пела было устроиться. Теперь она то и дело жизнерадостно стукалась то о двер-
ной косяк, то о подоконник. Кровати, плитки, посуда, ворохи бумаг — все это
перекочевало из комнаты в комнату меньше чем за час.
— Пойду куплю всем нам ужин, — деловито засобиралась Сцилла. — Дожидайтесь!
Новая комната оказалась меньше прежней, к тому же из нее не было вида на
реку. Волна ажиотажа, нахлынувшего в связи с преследованием и переездом, сме-
нилась у Ролфы скукой и брюзжанием.
— Ну вот, тут вообще места нет, — уставясь перед собой, ворчала она.
— Почему, места вполне достаточно. И все нужное есть.
— А под пианино — нет!
Пианино?
«Ролфа, да сколько же у тебя денег? Хватит ли тебе на еду — на месяц, на
два? А у меня, по-твоему, их сколько?»
Милене пришлось пояснить ей, что жизнь теперь пойдет по-иному. Что придется
жить скученной и куцей во всех смыслах жизнью людей.
— Мы ютимся в коробчонках, Ролфа, — открывала ей глаза Милена. — На наши
заработки у нас высоко не взлетишь и далеко не разбежишься. И роялей у нас
нет. В наших комнатах их попросту негде ставить.
— Тогда где же мне играть?
— У нас есть репетиционные залы, в Зверинце.
— Меня же туда не пустят! — Ролфа начала расхаживать из угла в угол.
Милена осознала: что-то непременно должно произойти, причем достаточно бы-
стро. При такой жизни их надолго не хватит. Надо, чтобы что-то произошло с ее
музыкой.
— Но ты всегда можешь петь, — напомнила Милена.
— Петь? Где я могу петь? Если я начну петь здесь, на меня все начнут ши-
кать . А если за мной шпионит Нюхач, я вообще должна сидеть тише воды ниже
травы.
Сцилла с обещанным ужином не пришла. Вместо нее пришел Джекоб с сообщением.
— Он в вашей старой комнате, — сказал он. — Тот высокий, худощавый мужчина.
И никак не уходит. Сидит на кровати. Сцилла уже на несколько раз, чтобы запу-
тать следы, пропела в уме арии из «Мадам Баттерфляй». Но он эту оперу знает,
и ей не удалось сбить его со следа. Я сказал ей: «Сцилла, вас в кафе дожида-
ются друзья», чтобы у нее был какой-то повод уйти. Она попросила его покинуть
помещение, но он лишь покачал головой. Как долго он там пробудет, я не знаю.

Но думаю, что он вскоре придет сюда.
Пришлось перебираться снова. На этот раз это было уже не весело, а утоми-
тельно . Они обменялись комнатами с приятелем Сциллы — популярным молодым ак-
тером, который не преминул превратить переезд в бенефис своей снисходительно-
сти и благородства. Милене в отместку расхотелось разыгрывать перед ним сцену
благодарности.
Ночь они провели в своем новом, мрачноватого вида убежище. Из страха быть
обнаруженными они даже не зажгли свечу. Переговаривались шепотом. Ролфа не
переставая расхаживала из угла в угол.
— Когда я плохо себя вела, папа запирал меня в платяном шкафу, — пустилась
она в воспоминания. — Было очень темно, и я знала, что никто туда ко мне не
придет. Поэтому постепенно привыкла сидеть там и напевать, в темноте. И так с
этим свыклась, что потом специально что-нибудь вытворяла — скажем, не заправ-
ляла постель или устраивала кавардак на кухне, — лишь бы меня снова заперли.
Темнота была единственным местом, где я могла петь. А здесь я и петь не могу.
К тому же так тесно, что с трудом передвигаюсь.
И Милена вновь ощутила отзвук какого-то воспоминания. «Где-то это уже было
со мной», — мелькнуло в уме. Некая привычка, схема, шаблон — то, куда можно
невзначай кануть как в омут, если вовремя не опомниться. Словно бы ее, схва-
тив, переметнули во взрослое состояние так быстро, что какая-то часть ее не
поспела следом. Какое-то странное, неокрепшее существо, бывшее когда-то ею,
не успело перепрыгнуть и осталось в прошлом. Детская сущность не уяснила то-
го, что произошло. Может, она все еще там, в прошлом, по-прежнему шлет отзву-
ки слов.
Не помню точно, но не исключено, что я, возможно, разговаривала с вновь
прибывшими. Должно быть, сироты в том Детском саду плакали по своим покинутым
домам; даже по тем из них, которые были им прежде ненавистны. И сама мысль о
бесприютных детишках показалась вдруг безотчетно трогательной. «Возможно, я
тоже вот так сидела с ними ночью в темноте».
И вот он передо мной, ребенок, с которым я сейчас разговариваю. В этот миг
Милена понимала, что происходит в душе у Ролфы: та по-прежнему оставалась ре-
бенком. И надо какое-то время за ней присматривать, заботиться о ней.
— А ты не можешь петь в тишине? Ну, как бы про себя?
— Это не одно и то же, — ответила Ролфа обиженно.
Видимо, ей придется стать частью Консенсуса. Если она туда вольется, тогда
ее смогут поместить в театральное Братство. По крайней мере, разрешат поль-
зоваться репетиционными помещениями. И будут ей приплачивать, дадут какие-
никакие деньги и жилье. Если же ничего не произойдет, то она уйдет. Ей при-
дется это сделать. Какая в таком случае разница между этим местом и Антарк-
тикой? Все одно — ссылка. Милена как-то не подумала, что различие между ними
— в ней самой.
Той ночью Милена снова не могла заснуть. Все пыталась придумать, что бы та-
кое предпринять. Попросить Джекоба напеть музыку, которую он запомнил? Зама-
нить Ролфу в один из кабинетов власть предержащих и уговорить ее спеть, как
она умеет? Наконец Милена так и уснула, сидя на полу, положив на кровать лишь
голову и плечи.
В какой-то момент она резко очнулась и села, понимая, что все-таки позволи-
ла дремоте себя сморить. За окном было по-прежнему темно. Плечи у Милены ока-
зались укутаны покрывалом.
— Я тут в кровати уже целую вечность валяюсь, — недовольно сказала Ролфа. —
Может, чем-нибудь другим займемся?
— Тут неподалеку есть рынок, он уже открыт. Он для лоточников, так что от-
крывается еще затемно. Можно наведаться туда.

Вместе они осторожно, мелкими шажками спустились по неосвещенной лестнице
Раковины, держась друг за дружку и боязливо косясь на длинную тень, тощую и
кособокую, как пугало, и с замирающим сердцем заскользили по безлюдным ули-
цам. Пристроились за мясницкой телегой, которую тянула большущая, цокающая
копытами белая лошадь с красивой шелковистой гривой. И когда, наконец, добра-
лись до газовых фонарей с сияющими хлопковыми фитилями, взгляду открылись це-
лые горы вещей, которые так и подмывало купить. Тут были и воробьи в клетках,
специально раскрашенные в яркие цвета. И копченые целиком цыплята, и старая
мебель, и майки с картинками, и музыкальные инструменты, и кучи фруктов и
овощей — просто глаза разбегались.
— Пуху это надо, — заканючила Ролфа. — Пух непременно должен это все ку-
пить .
Она купила ананас. Все это время на них цепко поглядывал хозяин прилавка.
— Смешные медвежата транжирят все деньжата, — приговаривала Ролфа нараспев,
сортируя монеты. У Милены же от ощущения неотвязной опасности невольно сжа-
лись губы. «Все, он нас запомнил», — подумала она. С рынка ушли, когда небо
уже подернулось призрачной предрассветной серостью, а звонкое цоканье лошади-
ных копыт возвестило, что город постепенно просыпается. Метельщики в одинако-
вых синих фартуках, попадаясь навстречу, учтиво кивали.
Так у них возник новый уклад. Ролфа отправлялась на рынок еще затемно — это
было ее время выхода. Милена поднималась вместе с ней и при свете одинокой
свечки на полу помогала ей побриться в душе. Затем она возвращалась в постель
и нежилась в уютном тепле — это было ее время. Когда небо светлело, она вста-
вала окончательно, прибиралась и занималась плиткой, вычищая весь тот бардак,
что успевала устроить Ролфа за время своей предутренней жарки.
— Я-то думала, ты купишь свежий бачок денатурата, — сказала она как-то по
возвращении Ролфы. — А то этот ты израсходовала полностью.
— Выходит, горелка у нас не будет работать? — обеспокоилась Ролфа. — А я-то
нынче на завтрак нам кое-что особенное прикупила.
— Что именно? — спросила Милена без особого интереса. — Тюленя?
— Нет, пингвина! — И Ролфа торжественно протянула тушку птицы, все еще в
перьях и с кожистыми лапами. Хорошо, что он хоть не трепыхался.
— Ну что ж, надеюсь, у тебя получится съесть его сырым.
— Сырым не сырым, а в салат, думаю, вполне пойдет, — заметила Ролфа с не-
пререкаемым видом.
Помимо этого, она купила также персиков и каких-то водорослей, так что в то
утро у них (а если точнее, у Ролфы) на завтрак был персико-пингвино-
водорослевый салат. Милена ограничилась персиком и смотрела, как Ролфа с ап-
петитом перегрызает пингвиньи сухожилия толщиной с мизинец. В умывальнике
полно было пуха и перьев.
— Пух! — торжественно сказала Милена, словно производя Ролфу в рыцари.
После завтрака Милена обычно уходила, оставляя Ролфу за чтением. У лестницы
перед Раковиной ее уже дожидались все участники труппы. Вместе с ними — и под
защитной завесой их мыслей — Милена уходила на репетицию в Зверинец.
За это время Милена многое узнала о своих товарищах. Ей открылось, что Ви-
рой влюблен в Принцессу и хочет быть отцом, а так как Принцесса вынашивать
ребенка не хочет, Бирон сам подумывает взяться за это дело. Король — симпа-
тичный, добрый, слегка флегматичный малый — не испытывает особой страсти ни к
кому, но именно он без усилий притягивает к себе девичьи сердца. Девушки все
как одна питают к нему тепло и нежность, а заодно к его белокурой шевелюре и
пышной бороде.
Все они были исключительно амбициозны, строили грандиозные планы, постоянно
рассуждая и о ролях, что мечтают сыграть, и о полотнах, что мечтают написать.

Милена, как всегда, держалась в труппе довольно скромно и незаметно — только
теперь уже без прежнего скрытого негодования. Эта незаметность вполне ее уст-
раивала. Как оказалось, ей нравилось быть частью коллектива. И когда ей все
же случалось высказывать то или иное замечание, самой ей кажущееся едва ли не
банальным, остальные актеры лишь диву давались: «Ну, надо же, как Милена все
тонко подмечает!», причем в возгласах чувствовалась не колкость, а именно
восхищенное удивление.
— Да уж не как вы, бабочки-кузнечики, — сказала она как-то раз смешливо. И
обе стороны спокойно это признали.
И вот как-то утром, когда шли по тротуару, Принцесса вдруг тревожно шепну-
ла:
— Милена! Вон он, Нюхач!
Она почувствовала себя пловцом, который плывет себе и вдруг видит перед со-
бой акулу.
Навстречу шел высокий мужчина в черном плаще — легкой походкой, руки в кар-
манах. День выдался ветреный, и полы плаща морщинились складками. У Нюхача
было худое, мечтательного вида лицо, с каким-то отстраненным взором и тусклой
улыбкой. Над макушкой топорщились распушенные ветром светлые редеющие волосы.
Милена заставила себя отвести от него взгляд, но лицо прочно засело в памя-
ти. Она его возненавидела: лукавое и кроткое одновременно, с сонливо безмя-
тежным выражением, с которым ярко контрастировали льдистые огоньки в щелках
припухлых глаз.
«Срочно о чем-нибудь подумать, переключиться!» — велела себе Милена.
«Это уж про меня, с вашего соизволения, — машинально всплыли ее шестнадцать
реплик. — Я и есть Энтони Тупица». Еще, еще! «Думай о его плаще: сколько сто-
ит , сколько рабочих часов на него ушло. Считай их, пересчитывай!» Вирусный
калькулятор в мозгу почему-то вдруг отказал.
Вот так всю жизнь бьешься, пытаешься противодействовать вирусам, а они бе-
рут и сами собой тебя бросают. Хватишься, так ни одного в самый нужный момент
не найдешь.
Ну же! Шекспир, Т.-С. Элиот, Джейн Остин.
«Доподлинно известно, — цитировала она по памяти, — что одинокому мужчине
при нормальном достатке надлежит стремиться найти себе жену». — Ну, хоть что-
то!
Узковатый тротуар шел под уклон; встречи с Нюхачом не миновать.
— О! — с деланным изумлением вскрикнул вдруг Король. — Да мы ж совсем не
туда идем, нам в другую сторону!
И вся труппа, разом повернув, дружно зашагала в противоположном направле-
нии. Нюхач увязался следом. Слышно было, как постукивают сзади по тротуару
его деревянные башмаки. Специально небось такие носит, чтобы люди слышали и
боялись.
«Маркс!» — мелькнула спасительная мысль. Где этот Маркс? Меня же, наверное,
только и делали, что пичкали этим самым Марксом. А заодно и Лениным, Мао, Чао
Ли Сунем. Ну ладно, если не они, то хотя бы музыка. Брамс, Элгар, что угодно.
Милена принялась тихонько напевать «Песнь о земле». И между делом вспомнила:
«Это, кстати, не вирус. Это я сама разучила».
— Милена! — окликнул сзади Нюхач елейным тенорком. — Я к тебе обращаюсь,
Милена. Ты меня слышишь?
Милена чувствовала, как страх тонкой змейкой выползает из нее, подобно тому
как воздух сочится из проткнутого шара. Слышались его башмаки — клик-клак,
клик-клак, — как конские копыта. Они постукивали уже совсем рядом. Актеры ус-
корили шаг, глядя себе под ноги; больше предпринять было решительно нечего.
Ведь это же все безусловно против закона! Конечно же против, хотя где при
этом сам закон? Закон был повсюду, вездесущий и всевидящий. Только полицей-

ских не было.
— Восточная Европа, Милена, — не унимался Нюхач. — Помнишь поездку на поез-
де? Ты ехала в Сен-Мало — остров, окруженный стенами. Помнишь пароход, Миле-
на? Качающийся на волнах, туда-сюда, туда-сюда? Помнишь звук гудка и морячек
в тельняшках?
Милена не помнила из этого решительно ничего. Не было даже намека на какой-
нибудь отзвук или туманный образ.
Нервно скосив взгляд, она увидела, как он шагает рядом с ними и улыбается.
Глаза у Милены испуганными птицами метнулись в сторону; она шла, ссутулясь и
уставясь себе под ноги.
«Это уж про меня, с вашего соизволения. Я и есть Энтони Тупица».
А Нюхач все наседал:
— Я прямо чувствую тебя, Милена. Помнишь Детский сад? Мистера Доддса, кото-
рый учил тебя английскому? Помнишь ли тот первый день, когда ты там оказа-
лась , — двадцать третье июня? Шел дождь, а ты была совсем одна. Тебе шел все-
го пятый годик, и тебе тогда ввели вирус, чтобы ты заговорила, а ты заболела.
Вспоминаешь все это?
Для Милены Детский сад навсегда ушел в небытие. С ним что-то произошло.
Помнилось лишь, что в десять лет ее свалила внезапная болезнь. Помнился бре-
менем обрушившийся вес нового знания... Скрытно зашевелились старые вирусы.
Принцесса сердитым голосом вмешалась:
— Уходите, оставьте нас в покое!
Нюхач сделал шаг и оказался напротив нее; Принцесса была вынуждена остано-
виться .
— Ну же, Милена, — сказал Нюхач с улыбкой надежды, пытаясь заглянуть ей в
глаза.
У Милены закружилась голова; даже идти стало трудно, будто тротуар под но-
гами начал крениться. Она встала возле Принцессы, прислонясь к ней, как к
опоре. Вместо страха душу заполонила странная, всепоглощающая истома. Неимо-
верная, бередящая тоска, лишь усиленная вирусами, осязаемо заклубилась во-
круг, как пар из решетки канализации.
В памяти всплыли слова, слова на немецком, тускло напечатанные готическим
шрифтом: «DAS KAPITAL».
Милена вспомнила: да, она действительно их читала. Точнее, вроде бы и не
она, а некая другая женщина — сидя с дымящей сигаретой в убогой, промозглой и
прокуренной комнатенке. Сигареты она сворачивала сама — табачные волокна за-
катываются в тоненькую бумажку, которая затем заклеивается языком. Ноги у нее
были отечные, неподвижные, как чужие. И сидела она у окна в инвалидной коля-
ске, на первом этаже многоэтажки. Рядом за окном играли в мяч шустрые, не-
стерпимо шумные дети.
Милена опять тронулась с места, но в уме она уже сидела в инвалидной коля-
ске.
— Ты не Милена, — мягко сказал Нюхач, переводя взгляд на Принцессу.
Надпись наверху следующей страницы: «Глава Первая. Товар».
Вмиг взвихрился целый сонм тщательно взлелеянных, готовых к использованию
ассоциаций, адаптированных мыслей и справочных ссылок. Мысль исходила от той,
что читает: «Эти неучи у меня еще попляшут».
1. ДВА ФАКТОРА ТОВАРА: ПОТРЕБИТЕЛЬСКАЯ СТОИМОСТЬ И СТОИМОСТЬ (СУЩНОСТЬ
СТОИМОСТИ И ВЕЛИЧИНА СТОИМОСТИ).
Та, что читала, всосала дым через прокуренные зубы в прокопченную трахею.
Некурящая Милена закашлялась.
— Милена? — не отрывая взгляда, пытливо спросил Нюхач.
Тусклые строки жгутами пронизывали мозг, и вместе с ними оседали в нем ною-
щие суставы, и распирающая грудь никотиновая отрава, и железная решимость, и

ледяная гордыня. В чтении, и только в нем, зиждился способ уживаться с миром,
восприятие собственного «я».
«Я, — думала та, что читает, — именно я избрана на то, чтобы вникать в
этот сокровенный смысл. Я понимаю содержание лучше, чем они, все остальные. Я
довожу его до них. К черту всех этих профанов, довольно! Они у меня еще по-
пляшут». Где-то в мозгу свербил, нетерпеливо приплясывал вирус, чутко выжидая
сигнала воплотиться в Маркса. Та, что читала, выстрелила ноздрями две побед-
ные струи дыма. Она снова жила, хотя и не знала об этом.
— Мне неизвестен кто-либо по имени Милена, — произнесла Милена совершенно
искренне. — Меня зовут Хэзер. Что вам угодно?
— Вам нравится Маркс, — напомнил Нюхач, как бы намекая на то, что способен
проникать в ее мысли.
— Не имею чести быть с ним знакома, — фыркнула Хэзер в ответ. — И не могу
сказать, что его книги мне так уж нравятся. Они поглотили мою жизнь. Но я их
действительно понимаю.
«Буржуазная плесень, — при этом параллельно подумала она. — Была б моя во-
ля , в порошок бы тебя стерла».
«Природа этих потребностей, возникают ли таковые, к примеру, от желудка или
от воображения, по сути едина».
«Потребительская стоимость — внутренне присущее свойство. Как ценность му-
зыки» .
— Вам известен кто-нибудь по имени Милена? — осведомилась Хэзер у актеров.
Голос у нее был резким, а якобы обезоруживающая улыбка выглядела натянутой и
отталкивающей. Внутренним взором Милена различала это лицо — длинное, дрябло-
ватое, с большими передними зубами. Тяжелая оправа очков и оплывающая склад-
ками шея свидетельствовали о начинающейся болезни.
— Милену они знают, но головы у них сейчас заняты другим, — подсказал Нюхач
и фыркнул от сдавленного смеха. — Сейчас они все оттачивают свои реплики. В
голове у них сейчас вертится одна и та же пьеса. В отличие от вас.
Хэзер была не из жалостливых. Она выросла калекой в Белфасте, и жалость бы-
ла ее врагом: она лишает людей решительности. В жизни она хотела, чтобы ее
почитали, а если не будут почитать, то пусть хотя бы боятся. И научилась, как
этого добиваться.
Хэзер вперила взгляд прямо в глаза Нюхачу и обрушила на него всю мощь сво-
его презрения.
«Блюдолиз, выкормыш продажный; тебе дан талант — и что ты с ним творишь?»
Затем, методично и тщательно, она мысленно представила перед ним кое-что из
того, что она может с ним сделать, если он сейчас же не уйдет. Она просто
врежет ему по горлу. Да так, что он собственным кадыком поперхнется. И пода-
вится .
— Ух, ты, — Нюхач уважительно хмыкнул, — какие мы страшные. А я вас, пожа-
луй, даже люблю.
Лестью Хэзер было не пронять, но она увидела: сработало. И потому тоже
хмыкнула, вполне дружелюбно.
— Пшел на хер, — сказала она, используя заповедное словцо, и махнула рукой,
словно стряхивая соринку.
«Открытие этих способов и многократное использование вещей есть достижение
истории».
С нарочитым спокойствием Хэзер подумала: «Славно: он не знает, что Милена
уехала в Борнмут».
— Борнмут? — переспросил с ухмылкой Нюхач.
— Откуда ты знаешь про Борнмут? — изображая крайнее удивление, подняла бро-
ви Хэзер.
«Полезность вещи создает ее потребительскую стоимость. Однако эта стоимость

не возникает из воздуха».
— Я? Да нет, — ответил Нюхач. — В смысле ничего не знаю. — Теперь уже он
сделал вид, что смахивает соринку. — Борнмут. Может, я отправлюсь в Борнмут,
а может, нет. Но обратно я вернусь непременно. — И тут, будто его деревянные
башмаки пристыли вдруг1 к земле, он замер.
Актеры пошли быстро, чуть ли не срываясь на бег1. Хэзер вернулась к чтению,
ушла в него с головой; оно поглотило ее.
«Я надеюсь лишь на то, — думала теперь уже Милена в своем защитном коконе
из мыслей, — что смогу ее как-то остановить».
Оглянувшись, она увидела Нюхача: тот все еще стоял, подставив грудь ветру,
словно потоку встречных мыслей. Он смотрел ей вслед и улыбался так, как будто
только что сделал какое-то замечательное открытие.
В ту ночь Милене снилось, как Хэзер сидит на кровати у нее в ногах. Она
могла видеть ее — и эту лошадиную улыбку, и подвернутые под туловище немощные
ноги. Хэзер, Хэзер, уйди, сгинь, оставь меня! Хэзер продолжала читать. Слове-
са катились волнами, рикошетили от стен. «Ты все поймешь. У тебя все отложит-
ся. Разумеется, самые полезные вещи вольны, как воздух, и не требуют трудовых
затрат. Но стоимость есть экономическое понятие, функция определенных общест-
венных отношений».
«Да, да», — отвечала Милена, измученно мотаясь головой по подушке...
В дверь постучали.
Милена пробудилась — вся в поту, разбитая, больная.
...Негромкое, вкрадчивое постукивание по двери, в темноте...
Милена пошарила возле себя по постели: пусто. Небо за окном начинало се-
реть . Ролфа ушла. Она сейчас на рынке, покупает продукты.
Это он, Нюхач; выстукивает.
Ну, хорошо, ладно, пусть войдет, увидит пустую комнату; убедится, что Ролфа
здесь не прячется. Главное — не думать, ни о чем не думать. Милена трясущи-
мися руками отыскала в темноте одежду и, одеваясь, упихивала, рассовывала
свое родное, истинное «я» по тайным закоулкам, по отдушинам. Утопленником из
омута всплывала в ней на поверхность Хэзер.
Дверь открылась. Двери никогда не запирались на замки и засовы.
— Привет, Хэзер, — послышался вкрадчивый, слащавый голос. — Я хотел с тобой
поговорить.
Нюхач незаметно прошел по комнате, неразличимый в темноте. На матрасе поя-
вилась вмятина: гость сел туда, где во сне сидела Хэзер, в ногах у Милены.
— Ты сегодня утром могла меня ударить. Никто другой на это бы не осмелился.
Ты сломила вирусы. Как и я. — Потянувшись, он взял ее за руку. — Мы с тобой
из одного теста.
В этот момент в дверь постучали — робко, как будто извиняясь.
«Черт, это еще кто! — Хэзер выдернула руку. — Ролфа, что ли?»
— Боже, это мой друг! — всполошилась Хэзер (сказать «подруга» не повернул-
ся язык). — Быстро, под койку! — пришла на ум единственная мысль.
— Это не друг, — спокойно поправил Нюхач. — Это подруга.
Хэзер все равно попыталась пихнуть его под кровать и, не успев толком оду-
маться, распахнула дверь.
На пороге стояла Сцилла, прижимая к груди бамбуковый ящичек. Хэзер пнула ее
по голени, чтобы сконцентрировать ее внимание.
— Тут у меня Нюхач, — объявила она, ехидно улыбаясь. — Навестить пришел.
Сейчас, наверно, домогаться будет.
В скупом свете спиртового коридорного фонаря глаза у Сциллы округлились от
страха. Она, хромая, припустила по коридору, как только позволяла ушибленная
нога.

— Видел я этого твоего дружка, — пропел Нюхач, развязно потягиваясь на кро-
вати.
«Он думает, что меня шантажирует, бедняжка».
— Я разглядел его у тебя в голове. Так он спит прямо здесь, рядышком? — Ню-
хач похлопал по простыни. — Охватистые, широкие плечи. И окладистая борода?
Хэзер, усмехнувшись, представила себе основоположника марксизма.
— М-м... — Нюхач на секунду нахмурился, уловив, видимо, несколько иной об-
раз. — Впрочем, сейчас он уже бреется. — Перекатившись, он встал на колени,
отчего оказался обернутым в одеяло. — Комната у тебя именно такая, как я себе
и представлял. Уйма книг. Вот так ты и одолеваешь вирусы: доходишь до всего
своим умом, через чтение. Я знал, что ты их тоже ненавидишь. Догадываюсь, по-
чему ты читаешь Маркса: чтобы освободиться. Я тоже одолел вирус, отвечающий
за Маркса, — похвастался он. — Я бы и не знал, если б сам в этом не убедился.
Нюхач взял с подоконника мелкую, замызганную книжонку.
— «Коммунистический манифест»? — полюбопытствовал он. — Теперь никто этого
не читает. Все дается в уже готовой трактовке, чтоб не вышло из-под контроля.
И они называют это марксистским государством!
В руках у него был «Винни-Пух» Ролфы.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала Хэзер просто и тихо.
— Не уйду, — ответил Нюхач, — пока не буду абсолютно убежден в том, что ты
не нуждаешься во мне так, как я в тебе.
И тут Раковина — вся, из конца в конец — зашлась звоном колоколов, связан-
ных между собой по этажам веревками. Сквозь заполошный звон, откуда-то с того
конца коридора, доносились крики Сциллы: «Пожар! Караул! Горим!»
— Здание горит! — закричала Хэзер.
— Да нет никакого пожара. Это твоя подруга пытается меня так выпроводить.
Она приносила какую-то бумагу, чтобы ты могла записывать на ней свою музы-
ку . — Он придвинулся к ней и взял ее ладони в свои. — Я знаю людей, Хэзер. Я
знаю, ты — та, которую я так долго искал. Мы могли бы жить вместе, и Закон
нам нипочем. Счистить гнилую шелуху со стен. Тебе, Хэзер, дано счищать всю
эту дрянь, мне — красться и скользить. Но мне невмоготу лизать задницы, Хэ-
зер. Ты могла бы меня спасти.
«Боже мой, — подумала Хэзер, — еще одному понадобилась мамочка».
— Ладно, ладно. Ты права. Мне нужна помощь.
«Вампир», — заключила про себя Хэзер. Повсюду вокруг — сверху над потолком,
сбоку за стенами — поднялась глухая, со стуками, возня жильцов общежития,
разбуженных этим ночным набатом.
Нюхач в замешательстве вскинул голову.
«Слишком много людей, слишком много мыслей, и все разом, — поняла Милена. —
Из-за неразберихи у него не получается ясно меня различить». Одеяло упало у
Нюхача с плеч, и он встал с кровати. Со скорбными и какими-то испуганными
глазами, высокий и сухощавый, в свете наступающего утра он казался еще стар-
ше, чем утром.
— Я беру человеческие мысли, — сказал он мечтательно, словно обращаясь к
самому себе, — и тку из них тончайшую материю. А потом развешиваю, будто го-
белены в галерее. — Нюхач показал руками, как он это делает. — Только, кроме
меня, их никто не видит.
— Ну, так перестань быть Нюхачом, — сказала ему Хэзер.
Он открыл дверь и, приладив на голове широкополую шляпу так, чтобы выгляде-
ло потаинственней и зловеще, шагнул в суматоху мечущихся полураздетых людей.
«Дурак, — подумала ему вслед Хэзер, — дурак, да и только». Эта мысль хлест-
нула Нюхача как плетью, отчего он, закрывая за собой дверь, болезненно сгор-
бился. Колокола все продолжали заливаться звоном. «Интересно, а люди любят
дураков?»

Несколько минут Хэзер дожидалась, пока он скроется, прежде чем влиться в
общую толчею на лестнице. Люди тащили с собой самое ценное, что у них было, а
также зубные щетки и кастрюли. Сцилла уже не звонила в колокола. Тревога те-
перь была подхвачена дежурными по этажам, согласно инструкции. Так что со
Сциллы взятки гладки — она выйдет сухой из воды.
Сциллу Милена застала снаружи, все с тем же бамбуковым ящичком.
— Прости меня, пожалуйста, что я тебя так, — обнимая подругу, кивнула она
на голень Сциллы. В ящичке, под крышкой, оказалась настоящая драгоценность —
бумага, заботливо разлинованная под нотный стан. Милена не могла поверить
своим глазам: какими щедрыми все-таки иногда бывают люди.
«Следовательно, у стоимости ее ценность не прописана на лбу; скорее всякий
продукт труда она преображает в некую общественную систему иероглифов».
— 0-ой, Сцилла, — млея, сказала Милена. — Кто же это все сделал?
— Да так, мы, Вампиры, — ответила та застенчиво, явно довольная произведен-
ным эффектом. — Вампиры Истории.
Донесся звук трубы: отбой тревоги. Где-то там, в недрах памяти, Хэзер при-
способила увесистый том на специальную подставку при своей инвалидной коля-
ске . И, не отрываясь от чтения, начала описывать в ней для разминки круги по
комнате — р-раз, еще раз, еще раз...
В то утро Милена перехватила Джекоба на лестнице.
— Смотри, что у меня есть! — радостно сообщила она и показала ему свое со-
кровище . — Джекоб, мы же теперь можем всю ту музыку записать! Можно прямо ут-
ром или днем?
— У вас сегодня днем спектакль, — вежливо напомнил тот.
— Пропущу. Ничего, не впервой.
Джекоб замолчал, прикрыл глаза.
— Во мне скапливается усталость, Милена, — тихо сказал он.
Это было и так заметно по его набрякшим, отяжелевшим векам — можно было не
заставлять его говорить об этом. Но без него бумага становится бесполезной.
— Это всё Вампиры достали. — Милена с горделивым видом пробежала пальцем по
кромке пачки. — Накопили денег и в складчину купили. Все вместе. — Манипули-
ровать Джекобом ей не хотелось, но было очень трудно скрыть свое разочарова-
ние.
— В дневное время мне нужно спать, — признался он. — Если я этого не делаю,
я начинаю пропускать детали сообщений. — Они переглянулись. Джекоб с усталым
вздохом качнулся на ногах. — Но вскоре меня вычистят. И я тогда все забуду. И
музыку в том числе. Музыку забуду. — Он чуть заметно повел головой из стороны
в сторону. — Хорошо, Милена. Ладно. Встретимся. Сегодня во второй половине.
«Ну, как, как отплатить всем этим людям?»
— Спасибо тебе, Джекоб, — пробормотала она.
Жизнь вокруг бурлила в собственном соку.
Милена с Джекобом встречались во второй половине ежедневно, в репетиционных
комнатах Зверинца. По непонятной причине ей не хотелось признаваться Ролфе,
чем они там занимаются.
А вдруг она рассердится, что они с Джекобом шпионят за ней во время пения.
Или скажет, что ей не хочется, чтобы музыка была положена на ноты. Поэтому
все держалось в секрете.
Каждый день они вдвоем, согнувшись, сидели и шушукались за старым деревян-
ным столом, который притаскивали из реквизиторской. Джекоб, уронив голову в
руки, тихим усталым голосом диктовал ноты. Когда переводить звуки в ноты ему
становилось чересчур утомительно, он начинал пропевать мелодию своим густым,
но ограниченным по диапазону голосом. Постепенно голос у него начинал скреже-
тать, как у павлина, а у Милены от писанины немела рука. Наконец Джекоб умол-

кал и умоляюще смотрел на нее, а та в ответ так же молча кивала. И деревянный
стол уносился до следующего дня.
Всякий раз, когда Милена и Джекоб рука об руку проходили мимо, люди за спи-
ной участливо бормотали друг другу не то объяснения, не то оправдания. Как
круги на воде от брошенного камня, молва расходилась все шире и шире. Но сло-
во не камень, и рано или поздно неминуемо угодит в нужные уши. В том числе и
к Нюхачу, который неизбежно их отыщет.
— Ты Милена? — окликнула ее как-то незнакомая девчушка; белые волосы с зе-
леным отливом, вампирская косметика. Милена умственным усилием запустила ви-
рус вглубь, на дознание. «Хэзер. Да-да, я Хэзер». И чуть было не назвала имя
вслух.
— Ну ладно, не хочешь — не говори, — сказала девчушка. — Просто мы здесь
все присматриваем на случай, чтоб не заявился Нюхач. Если он сунется, а вы
здесь, — она кивком указала на репетиционную, — то мы отвлечем его разгово-
ром, а к вам кого-нибудь пошлем, чтобы предупредить. Идет?
Милена в ответ не успела даже кивнуть. Девчушка быстро унеслась в своих са-
пожках гномика. «Ты бы лучше стол помогла донести, помощница», — подумала
она, провожая ее взглядом.
Все это время у них шла нескончаемая баталия с Хэзер. Днем, ночью, — вирус
безостановочно донимал ее чтениями. Хэзер схватывала ее и не отпускала — с
непостижимой для Милены силой и цепкостью. Она без устали волочила ее через
дебри, нагроможденные Марксом, — указывая на заимствования из Локка и Юма,
иллюстрируя очередной довод цитатой из Энгельса или Грамши, постоянно, посто-
янно заботясь о том, чтобы Милена непременно поняла, причем именно так, как
понимала Маркса она сама.
«Ну что, что я такого накликала у себя в уме?» — не могла взять в толк Ми-
лена. Ведь вирусы — не более чем пассивный резервуар информации, вроде дрем-
лющей памяти. Они никоим образом не должны тащить вас, как щепку тащит по ру-
чью. Помилуйте, ведь в «Капитале» три с лишним тысячи страниц; она что, дума-
ет проработать их все? Вдаваясь во все эти заумные, нуднейшие нюансы? Похо-
же, что да. Судя по всему, делать передышку Хэзер не собиралась — она перла
напролом, все дальше и дальше, с железной хваткой, без тени сомнения или жа-
лости. Кремень, а не женщина. Вот же доставалось кому-то, когда она была жи-
ва!
Хэзер, ирландка Хэзер! Будь в тебе хоть чуточку мягкости, какая-нибудь по-
таенная мука или боль, я бы нашла силы пожалеть тебя, понять, посочувство-
вать; но ведь в тебе что-то поистине нечеловеческое! Ты сама хотела, стреми-
лась быть болезнью. Ты сама уподобилась вирусу, вы стали с ним похожи. Вам
обоим нужны умы — для того, чтобы утверждаться в них и помыкать, нужна ДНК —
для переплавки. Как те Кадавры в обличий живых людей, вы бессмертны — в том
смысле, что ни живы, ни мертвы. И вот теперь вы завладели мной.
Постепенно Милена начала думать, что у нее, видимо, что-то вроде болезни —
в давнем, исконном смысле. Нечто такое, что не излечивается, а досаждает и
постоянно дает о себе знать. Хэзер была сродни артриту: неотступная ноющая
боль, которую надлежит умащивать. Милене стали докучать приступы изнуритель-
ной скуки. Она умащивала ее тем, что спрашивала себя: сильнее ли эта скука
той, которую она раньше сама обычно на себя нагоняла? Лучше это или хуже,
чем, скажем, безостановочно напевать по кругу одну и ту же осточертевшую ме-
лодию? Или сидеть одной в кафе «Зоосад» и есть себя поедом, анализируя подряд
все свои недостатки? Если сейчас ей житья нет от убежденной философини-
марксистки, то кто был до нее? Такой, чтобы ненавидел ее, истязал; распускал
сплетни, отвлекал болтовней, которой ни от кого другого Милена бы не потерпе-
ла?
Она начала тосковать по тишине. По мере того как Хэзер непреклонно продол-

жала свои чтения, по мере того как ложилась на ноты музыка и все угасал Дже-
коб, по мере того как без нее готовилась новая постановка и щекотал нервы
страх, что вот-вот объявится Нюхач, Милену стало не на шутку, самым серьезным
образом тянуть к безмолвию.
Всякий раз, когда она возвращалась вечером из репетиционных классов, Ролфа
встречала ее со все более отстраненным, меланхоличным видом. Если она и улы-
балась, то как-то туманно, задумчиво; казалось, что мыслями она где-то дале-
ко. Так улыбается человек без надежды, готовый смириться с безысходностью. И
эта улыбка, и свет угасающего за окном дня, и длинные косые тени на стенах —
все это словно давало понять: времени на то, что задумано, остается все мень-
ше .
А в подсвечнике вместо свечи сиротливо торчала зубная щетка, и что-нибудь
из одежды, допустим носок, случайно обнаруживалось в кастрюле. А пол под но-
гами был хрустким и липким одновременно — из-за того, что кто-то закусывал
сухарями и медом. Милена и сознавала, и огорчалась, и смирялась с появившимся
неизвестно откуда ощущением надвигающегося краха. Будет грустно, если это
все-таки произойдет.
И вот однажды, придя после очередной отлучки в комнату, Милена не застала
там Ролфы.
Ну вот, так оно все и начинается. Приходит день, и ее попросту не оказыва-
ется на месте. А мне про нее ничего и не известно — даже того, сама она ушла
или же ее поймали. И поделать ничего нельзя. Милена кулем рухнула на кровать
и бездумно ждала с открытыми глазами, слыша, как где-то внизу привычно шарка-
ют пешеходы. А потом встала (за окошком уже смеркалось) и принялась за убор-
ку.
Собрала в кучу бумаги, разбросанные Ролфой. Закончила стирку, которую Ролфа
затеяла в ее отсутствие (на дне бачка обнаружилась тарелка со следами меда).
Из мешка с чистым бельем вынула оказавшиеся там куриные кости, обглоданные
без особой тщательности. Становилось темно, и вместе с тем крепла уверен-
ность , что Ролфа ушла окончательно, что все впустую.
И тут, сидя в темноте, Милена услышала, как где-то внизу приглушенно хлоп-
нула дверь. Кто-то, рыча что-то невнятное (в парадном всегда гулкое эхо),
поднимался по лестнице. Ролфа! Милена подскочила от безудержной радости. А та
между тем шла и напевала, в эдакой бесшабашной манере. «Да утихомирься ты,
ради бога! Может, еще и транспарант нацепишь: "Вот она я!"». Пение сменилось
насвистыванием. Милена стала прикидывать, какие упреки она ей сейчас выска-
жет. «Ты что, не могла сообщить Джекобу, куда именно уходишь? Где ты все это
время пропадала?». Постепенно свист приблизился к двери. С той стороны глухо
стукнуло.
— Чего-то я, того, — сказала Ролфа из-за двери необычайно мягким голосом, —
дверь не могу открыть.
«Пьяная», — решила Милена.
— Да ты ручку поверни, — подсказала она.
Ролфа с той стороны опять толкнулась в дверь.
— Да вот не могу никак!
«Ну вот, опять пошло-поехало», — подумала Милена. Прежнее ломание комедии.
Она подошла к двери, но открыть не смогла: ручка не поддавалась.
— Ну, давай же, открывай! — потребовала Ролфа, видимо теряя терпение.
— Да ты ж ручку кверху тянешь, Ролфа! Опусти ее книзу, ну, — произнесла Ми-
лена нарочито медленно и разборчиво.
— Как же я открою дверь, если я ручку отпущу? — удивилась та.
Дверь снова содрогнулась, на этот раз не на шутку.
— Все, ее заклинило! Ну, ничего, я ее сейчас вышибу!

— Ролфа, Ролфа, милая, успокойся. Просто опусти ручку книзу, и все.
— Ой, — послышалось с той стороны. — А она у меня, того, отломилась.
Наступила тишина.
— Ролфа? — окликнула Милена. Дверная ручка с ее стороны сиротливо обвисла.
Тогда Милена толкнула дверь и застала Ролфу присевшей на корточки, с веселым
ужасом в глазах.
А за ней стояла ее сестра Зои.
«Хотя капиталист и рабочий противостоят друг другу на рынке...»
— Ох, Ролфа, — сказала Зои, глядя на ее бритые руки и лицо. Потом она пе-
чально посмотрела на Милену.
«...только покупатель с деньгами с одной стороны и продавец — товар — с дру-
гой...»
«Хэзер, заткнись!»
— Желаете зайти? — спросила Милена, посторонившись.
Зои пролезла в дверной проем как сквозь препятствие и остановилась в расте-
рянности, оглядывая тесную каморку.
Следом вошла Ролфа, помахивая в руке бутылкой виски. Две Гэ-Эмки заполнили
тесноватое пространство, словно два шара-аэростата. Зои огляделась в поисках
стула; стула не было.
— А ты знаешь, — романтично пропела Ролфа, горлышком бутылки указывая на
окно и за него, — там везде люди. Повсюду. Настоящее скопище людей. Как жем-
чужины в ожерелье.
— А ты знаешь, как поступила бы Семья, попадись ты ей здесь в таком виде? —
сердитым тоном осведомилась Зои. — Тебе бы сразу на морду маску с хлорофор-
мом, в ящик и на Юг! — Она отвернулась, сердитым жестом скрестив руки на жи-
воте .
— А если ниточка рвется, — флегматично продолжала Ролфа, — жемчужины все
рассыпаются по лестнице. — Она съехала по стенке на пол. — Черт бы их побрал,
эти самые жемчужины.
— Она первый раз так... напилась, — сказала Милена.
— Мы сами удивлялись, как это тебе удается ее сдерживать, — призналась Зои.
«Зои из них единственная, с кем можно открыто разговаривать», — припомнила
Милена.
— Зои, может, чего-нибудь выпьешь? Чаю, например? Больше у нас, пожалуй,
ничего и нет.
Та в ответ покачала головой и повернулась к Милене.
— И как вы тут только умудряетесь жить? — подивилась она.
Это был прямой и не очень приятный вопрос.
— Смиряем амбиции, — ответила ей Милена. Это был честный ответ.
«...обе стороны постоянно, из раза в раз, появляются на рынке, играя все те
же противоположные роли...»
Зои еще раз оглядела убогую каморку и пожала даже не плечами, а бровями. На
ней была белая тога, а на голове все та же экзотичная прическа.
— Я хотела просить тебя вернуться домой, Ролфа, но в таком виде ты, безус-
ловно, этого сделать не можешь. Ты, в самом деле, так нас ненавидишь?
— Ага, — кивнула Ролфа с улыбкой до ушей, — оаааа, — и прикрыла себе рот.
— Семья еще ничего не знает, папа никому ничего не сказал. Нам удалось уго-
ворить его отозвать Нюхача. Впрочем, от него все равно особо проку не было,
он весь извелся от любви к какой-то женщине по имени Хэзер.
— Небось он влетел вам в копеечку, — заметила Ролфа, прикладываясь к бутыл-
ке .
— Мы с Энджи хотели дать тебе время!
— Это было не очень экономно.
— Если б ты вернулась сама, папа был бы настроен более милостиво. Он уже

почти махнул на тебя рукой, Ролфа. — Между ними повисла нелегкая тишина. Лицо
у Зои как-то осунулось, даже, пожалуй, обвисло, и кожа проступала так, будто
мех на нем рос клочками. — И даже я.
«Это хорошо», — мелькнуло у Милены совершенно безотчетно. Кажется, что-то
наклевывается...
«...с течением времени каждый принимает все те роли в сфере товарообмена...»
— Зои, — обратилась Милена. — А если бы что-то продвинулось с музыкой Рол-
фы, это бы как-то повлияло на ситуацию?
Та угрюмо созерцала свои белые сандалии на плитках линолеума.
— По мне, пусть хоть что-нибудь изменится, и то хорошо, — сказала она.
— Причем сделать это так, чтобы никто не знал, что это Ролфа, что это Гэ-
Эмы, никто, даже Семья, это бы как-то повлияло?
Зои глядела в пол не отвечая.
— Послушай, я не знаю, на каких устоях основана Семья. Но я знаю, что Ролфа
вызывает у вашего отца серьезное беспокойство.
Глаза у Зои предостерегающе сузились.
— Тю, — подала голос Ролфа. — Трефовый валет. А метит в пиковые короли.
Зои мотнула головой так резко, что на шее сквозь мех обозначились жилы.
— Он хочет быть признанным своими сородичами, а ему препятствуют!
Пора было вмешаться.
— Если... Если бы из ее занятий музыкой что-нибудь получилось и если б устро-
ить так, чтобы ничего не прознала Семья... — Милена протяжно вздохнула, созна-
вая всю сложность и деликатность того, что ей предстояло сказать, — этого бы-
ло бы достаточно?
— Достаточно для чего?
— Ну... Ну, скажем, вы просто говорите Семье, что Ролфа исчезла. Причем куда
именно или почему, вам неизвестно — в конце концов, она всегда была со стран-
ностями, и вот ушла, куда-то запропастилась. Так что это никак не коснется
репутации Семьи перед Консенсусом. Не коснется даже... э-э, как бы это назвать...
генетического отклонения обратно к норме, что ли. Их же только это волнует.
— А ты редкостная стерва, правда? — ответила Зои.
— Послушай, даже если Ролфа будет при вас, отцу от этого не легче. Если она
у него уже сейчас как бельмо на глазу, то так будет и дальше. Изо всех вас о
Ролфе с теплотой думаешь только ты. А ей сейчас нужно именно это.
В Зои, похоже, что-то смягчилось.
— Не так легко, мисс Шибуш, видеть, как на глазах у тебя ускользает твоя
сестра, — сказала она негромко. — Особенно когда задумываешься: а с чего это
вдруг кое-кто ее так подталкивает?
— Не надо, чтобы ускользала! Просто дайте ей время.
— Ты имеешь в виду, дать время тебе.
— Дать время ее музыке. Музыка того стоит.
— И сколько? — резко спросила Зои.
Милена ощутила в груди льдистое покалывание.
— Год, — произнесла она. При этом подумав, что год — это в лучшем случае.
Прислонясь к стене, Зои задумчиво уставилась в окно, втянув щеку.
— Что ж, мисс Шибуш. Ладно. — Оттолкнувшись от стены, она сверху вниз по-
глядела на Ролфу, что-то прикидывая. Сказать больше вроде бы нечего. Сломан-
ная дверь была по-прежнему открыта. Она подошла к проему и обернулась к Миле-
не.
— Почему я не ощущаю к тебе ненависти? — спросила она.
— Не знаю, — ответила Милена.
— Год, — как предупреждение, произнесла Зои и ушла.
Милена прикрыла за ней дверь и почувствовала, что вся дрожит.
«Что я сделала? Как я это сделала?»

Ролфа сидела себе, посасывая виски с блуждающей, отсутствующей улыбкой, как
будто происшедшее сейчас не имело к ней никакого отношения. Впрочем, в неко-
тором смысле так оно и было.
Назавтра Милена собрала те ноты, которые были уже готовы, и отправилась с
ними к Министру, заведующему Национальным театром. В народе он был известен
как Смотритель Зверинца — настолько, что иной раз даже сам себя так называл.
Идя верхним этажом Зверинца, Милена ощущала себя маленькой и твердой, как
орешек. Там, наверху, находился подготовленный молодой человек, которому по
службе полагалось не допускать просителей до Министра. Поэтому не заискивать
перед ним было непозволительной роскошью.
Сказать в лоб, что она обнаружила нераскрытого гения, было бы опрометчиво.
Пришлось сообщить, что она одно время укрывала у себя беженца и Министру, су-
дя по всему, нужно быть в курсе этого. Далее пришлось объяснить почему. В до-
казательство своего несомненного таланта он, беженец, оставил у нее на руках
музыку — как бы взамен запроса о политическом убежище. Молодой человек повел
достаточно жесткую линию. Почему в таком случае об этом не было сообщено ра-
нее? Хотя он проследит, чтобы бумаги непременно попали к Министру, и делу был
дан соответствующий ход. Торцом бумажной стопки он похлопал по столу, прида-
вая ей более опрятный вид (кстати, на столе, помимо этой стопки, ничего не
было).
Весь оставшийся день Милена посвятила Ролфе. На последние их деньги она ку-
пила два пакета со снедью: булки с котлетами и листьями салата, да еще и
апельсины (и то и другое вполне съедобно и вкусно для них обеих). А потом по-
вела умиротворенную и немного отстраненную Ролфу прокатиться на омнибусе до
Риджент-парка. Надпись на автобусной остановке провозглашала, что теперь он
называется «Сад Чао Ли».
Становилось прохладнее, в возвышенной небесной синеве летели легкие, про-
ворные облачка. Уже начали менять цвет листья — желтые, с бурыми пятнышками.
В центре парка находился розовый сад с прихотливой формы прудами и искусст-
венной протокой, вдоль которой они и отправились прогуляться. На темную не-
подвижную воду садились утки, оставляя на глади плавно тающий след.
Милена рассказала о своем похождении, которое на Ролфу, похоже, не произве-
ло никакого впечатления. Она отщипывала от булок кусочки и кидала их в воду
уткам. В вышине пролетел косяк гусей, держа путь из Исландии к устью Темзы.
Жизнь шла своим чередом.
— Все куда-то движется, — заметила Ролфа, наблюдая за птичьим полетом. — И
как только они догадываются, куда именно им лететь. Эйнштейн постоянно зада-
вался этим вопросом: как птицы угадывают свой маршрут во время миграции. Он
полагал, что они придерживаются определенных световых векторов на небосводе.
Да он и сам все представлял в векторах света; так уж был устроен. Поэтому,
какого курса придерживался лично он, нам тоже неизвестно. Во всяком случае,
известно не больше, чем о птицах.
Повернувшись, она улыбнулась Милене одной из своих виноватых улыбок, будто
извиняясь за сказанное.
— Спасибо тебе за старания. Но мне тишина даже как-то больше по нраву. —
Это было сказано вежливо, но, возможно, не без упрека. — Музыка рождается из
безмолвия. Поэтому и возвращаться, по логике, должна туда же. Мы все происхо-
дим из тишины, — голос у нее прервался, и она описала рукой дугу, — и обратно
в нее уходим.
«О чем это она? О том, что думает уйти?»
— У нас есть год, Ролфа.
— Год — есть. А еды — нет, — сказала Ролфа и бросила последний кусочек ко-
рочки уткам. Они направились обратно к остановке.

Вдруг, ни с того ни с сего, Ролфа атаковала розовую клумбу. Не обращая вни-
мания на шипы, она схватила цветок за стебель и теребила его, пока не сорва-
ла . Неважно, что ее на это толкнуло — неотесанность или злость, но Милена бы-
ла слегка шокирована, сама не зная почему.
А потом, держа цветок строго вертикально, она с церемониальной торжествен-
ностью преподнесла его Милене, сопроводив жест какой-то невнятной, скомканной
от смущения фразой. Смысл которой дошел только чуть погодя: «Извольте розу
для розы».
«У нее не должна была на это подняться рука, — подумала Милена. — Это же
общественная роза. Будь на ее месте кто-нибудь другой, вирусы не дали бы ему
этого сделать. Вот что значит их общий с Ролфой иммунитет к вирусам».
Милена повертела цветок в руке. Изысканный классический бутон, бледно-
розовый, с пунцовыми прожилками. «Rosa mundi»1, — прошептали вирусы. Чуть по-
буревшие с краев лепестки кудрявились вокруг нежной, более свежей сердцевин-
ки. Клумбу, судя по всему, недавно поливали: внутри цветка жемчужинками по-
блескивали увесистые капли воды. Поначалу казалось, что вот так, в открытую,
идти с ворованной общественной розой по парку будет стыдновато. Но Милена по-
шла, и хоть бы что. Бутон на длинном стебле чуть покачивался, словно был сде-
лан из чего-то тяжелого, как бы отягощенный потаенным смыслом. Общественная
роза, жертва частного посягательства.
Всю обратную дорогу в автобусе Ролфа сидела, улыбаясь с печальной задумчи-
востью. Милена поймала себя на том, что произносит про себя как заклинание
одно и то же: «Ролфа, не уходи, Ролфа, не уходи».
Комнатка в Раковине встретила их сумеречной прохладой. Сентябрь быстро ка-
тился к концу.
«Ролфе зима нипочем, — думала Милена. — Ей, наоборот, даже нравится в холо-
де».
«Если она к той поре все еще здесь будет», — отзывалась другая часть мозга.
Чтобы голод чувствовался не так остро, Милена поднималась на крышу Раковины
принимать солнечные ванны. Ролфе Сцилла иногда приносила суп или сосиски. Она
же тайком проводила их в Зверинец на «Мадам Баттерфляй» — денег на билеты у
Ролфы больше не было. С голодным блеском в глазах она восторженно улыбалась
музыке, пению, декорациям.
«Если бы могли оставаться самими собой», — невесело думала Милена.
На следующий день после спектакля Милена решила возвратиться в постановку
«Бесплодных усилий любви».
В одном из справочных бюро ей сообщили, что режиссер их труппы умер. В од-
ночасье . Тридцать пять — жизненный лимит исчерпан. Актерский состав был в
трауре. Они подали запрос о снятии пьесы с репертуара; ни с кем другим труппе
работать не хотелось. Действительно, им было просто невмоготу идти против се-
бя , вспять. Не было сил опять талдычить заигранного до дыр Шекспира.
Прямо как в последнем акте их пьесы.
Меркад:
Я удручен, что должен сообщить
Вам горестную весть. Король, отец Ваш...
Принцесса:
Он умер? Боже!
1 Rosa mundi (лат.) — роза мира.

Меркад:
Да, вы угадали.
Был человек, и нет его.
«Что-то здесь устроено не так, — размышляла Милена. — Мы не можем, не долж-
ны вот так умирать». Она думала о режиссере (про себя она звала его Гарри).
Вспоминались его лихорадочно блестевшие глаза. Ты знал, Гарри, что тебе не-
долго осталось. Это был твой последний рывок. Позади целая жизнь — беспро-
светно унылые, нудные повторы уже сыгранных спектаклей, наводящие кромешную
скуку и на тебя и на зрителя. Это сломило тебя, Гарри, пригнуло к земле. И
вдруг, под самый занавес, ты освободился от пут. Если мне когда-нибудь дове-
дется поставить пьесу, то я обещаю, Гарри: я буду делать ее так, как делал бы
ты.
И они меня не сломят.
Потому вместо того, чтобы отправиться в свою продуваемую сквозняками комна-
ту, Милена отправилась туда — вверх по лестнице, на последний этаж Зверинца.
Из безмолвия в безмолвие.
Она решила попасть на аудиенцию к Министру, пусть даже преждевременно.
— Ах да, мисс Шибуш, — сказал с улыбкой гладкий молодой человек, — я сейчас
доложу, — и скрылся за массивными дверями.
Милена села на стул. Напротив нее, вдоль стены, сидел целый ряд Почтальо-
нов; все как один смотрели перед собой с блаженным спокойствием. Голова к го-
лове : ни дать ни взять — фигурки Будды в буддийском храме. Сознание у них бы-
ло полностью забито текущей корреспонденцией Зверинца. «А есть ли хоть что-
нибудь под этими сообщениями?» — подумала Милена.
Сидя, закинув ногу на ногу, она нервно подрагивала ступней. Хэзер подходила
к концу первого тома — единственного, который Карл Маркс завершил самостоя-
тельно . Сейчас она пробивалась через окончание тома, зачитывая сноски и при-
ложения, твердя цитаты на языке оригинала. Плюс к этому повторно зачитывала
предисловия ко всем прочим изданиям. День, когда закончится чтение, должен
быть не иначе как днем ее кончины.
«Я готов с уважением воспринимать научный критицизм».
«Я не знаю тебя, Хэзер, — говорила мысленно Милена. — Я знаю лишь вирус.
Быть может, ты любила; быть может, иногда ты была счастливой».
«Что касается предрассудков, коими столь славится общественное мнение, на
уступки которому я никогда не шел...»
Ты была неотступна в своей приверженности, неодолима. Ты беззаветно отдала
всю свою жизнь. Твои устремления, значат ли они что-нибудь?
«...Я продолжаю руководствоваться изречением великого флорентийца: Sequi 11
tuo corso, e lascia dir le genti»1.
Маркс, цитирующий Данте. Хэзер продолжала нудить очередное предисловие.
По мере того как длилось чтение, Милена подумала о Ролфе, о живительном по-
токе музыки в ней, о бумаге от Вампиров и о том, что она сейчас скажет Мини-
стру ; ничего толкового в голову не приходило.
— Я устала, — произнесла она вслух.
«Маркс не успел получить удовольствия от подготовки данного третьего изда-
ния к печати».
Гладкий молодой человек появился из дверей, попросил войти одного из поч-
тальонов , и обратился к Милене:
— Еще буквально несколько минут, мисс Шибуш. Не желаете ли чего-нибудь вы-
пить? Может, вам что-нибудь поднести?
1 Следуй своим путем, неважно, что говорят люди (итал.).

«О, да я здесь в почете», — отметила Милена, впрочем, без особого энтузиаз-
ма. Молодой человек пробовал занять ее разговором: быть в курсе происходящего
входило в его служебные обязанности. Прилизанные назад волосы и чопорного ви-
да пиджак (черный с оранжевым) Милену тихо раздражали. Раздражали и круглень-
кие очки, этот излюбленный аксессуар Вампиров. Глаза за выпуклыми стеклами
казались неестественно большими, как у рыбы-телескопа.
На вопросы Милена отвечала односложно: «да» или «нет», время от времени
«ну» (вампирский вариант, нечто среднее между «возможно» или «вроде как»).
Да, она актриса. Да, музыка действительно очень хорошая. Были ли они с компо-
зитором друзьями? «Ну».
Дверь приоткрылась, и Министр самолично пригласил Милену пройти в кабинет.
Та не спеша вошла.
«Этот могучий мыслитель...»
Министр здесь не только работал, но и спал. Кровать находилась за ширмой,
расписанной зелеными полосками-штрихами, имитирующими тростник у реки. Стены
покрывала драпировка, также изображающая тростник, с большим черным наброском
цапли. Одну из стен украшал портрет Маркса. Милена украдкой посмотрела на его
волоокие глаза (должно быть, карие). Висел также портрет Мао в молодые годы,
а еще портрет Чао Ли Суня, героя Второй Революции.
Брюки и рубашка Министра были цвета хаки. Вполне симпатичный мужчина сред-
них лет, китайского происхождения — опрятно зачесанные смоляные волосы, акку-
ратная улыбка, аккуратные усики. Милене он понравился. Было в нем что-то не-
посредственное , располагающее. Компетентность в нем сочеталась со взвешенной
открытостью — продукт партийной выучки; интересно, это тоже от вирусов?
— Вы не возражаете, если при нас будет находиться мой Почтальон? — вежливо
осведомился Министр. — Я предпочитаю вести четкое стенографирование своих ау-
диенций .
Почтальон был женщиной. Она сидела на крохотном стульчике, тесно сдвинув
колени. Голова повязана косынкой.
— Конечно нет, — отозвалась Милена.
Жестом, указывающим на просторное кресло с обивкой, Министр предложил ей
сесть.
«...ушел из жизни 14 марта 1883 года...»
Опустившись в кресло, Милена почувствовала, как ее словно мягко облекло
что-то, разом погрузившее кабинет в созерцательную тишину.
Как будто избавившись вдруг от какой-то мешающей пробки в ушах, мозг выжи-
дательно затих. Хззер куда-то подевалась; Милена больше не чувствовала ее не-
отвязного присутствия, и ощутила неимоверное облегчение. Вокруг царила тиши-
на , как в озере на большой глубине.
Панорама за обширным окном была подернута дымчатой синевой: исход лета, на-
ступление осени, нагромождение старых зданий. Откуда-то снизу до слуха доно-
сились приглушенные расстоянием голоса, цокот копыт; жизнь словно катилась
волна за волной, не сознавая того, что происходит за массивной рамой этого
окна на верхнем этаже Зверинца. Окно было завешено бамбуковыми жалюзи.
Милена вспомнила, что именно они ей напоминают.
Палочки от мороженого.
Да, да, палочки от мороженого, продающиеся в комплекте с брикетиками. Она
вспоминала это на редкость отчетливо. Палочки представали в ярком свете, на
столе. Вокруг нее сидели дети, маленькие девочки, и складывали из них картин-
ку . Домик.
Сама Милена выкладывала из палочек окошко.
Все это виделось так ясно, будто и столешница и палочки находились букваль-
но за углом, стоит лишь рукой подать.
Память...

Внизу, этажом ниже, в коридоре послышались какие-то шаги. Внимание медленно
возвратилось к происходящему вокруг. Послышалось что-то похожее на шипение —
это молекулы воздуха ударялись о барабанные перепонки. Так действовала окру-
жающая тишина.
Тишина была на редкость цельной. Никаких тебе отдельных, обособленных воло-
кон этой призрачной паутины, привлекающих или отвлекающих внимание. В тишине
все они растворились, оставив лишь то, что находилось в непосредственной бли-
зости , и то, что предстояло сделать.
Словно она, Милена, в конце концов, вошла в комнату и села рядом, возле се-
бя самой.
— До моего сведения дошло, что вы пропускаете спектакли, мисс Шибуш.
Это замечание она проигнорировала. Вот уж в самом деле Смотритель Зверинца.
— Это не идет на пользу вашей карьере, — кротким голосом заметил Министр.
— Моей карьере ничего не идет на пользу. Я жуткая бездарь, — сказала Миле-
на.
Министр вежливо поднял брови и, шевельнувшись в своем кресле, сдержанно
улыбнулся. Реплика, судя по всему, показалась ему забавной.
— Что вы думаете о музыке мисс Пэтель? — спросила Милена напрямик.
— Лично мне, — отвечал он, — показалось, что в ней есть определенное зерно.
Но мое мнение здесь особо ничего не значит. Вас, возможно, это удивит, но мы
по этому вопросу совещались с Консенсусом.
Милену, похоже, ничего уже не удивляло.
— И?
— Консенсус — на редкость четкий предсказатель успеха или провала того или
иного художественного замысла. На музыку мисс Пэтель реакция его оказалась
неоднозначной. Впрочем, у него все реакции неоднозначны. Ведь мы все в него
входим.
«Кроме меня, — подумала Милена. — Я в него не вхожу».
— В целом на произведение Консенсус отреагировал положительно, хотя его бо-
лее музыкально сведущие персоналии выказали некую обеспокоенность в связи с
некоторой шероховатостью материала.
— Само собой, — заметила Милена. — Там зафиксировано лишь то, что удалось
запомнить нам с Джекобом. Материал нуждается в доработке.
— Именно, — согласился Министр. — Но были и другие нюансы.
Милена молча ждала пояснения, какие именно нюансы имеются в виду. Возникла
неловкая пауза, которую Министр попытался затушевать улыбкой. Судя по выраже-
нию его лица, он постепенно начинал чувствовать, что диалог заходит в тупик.
— В жизни, безусловно, существует равновесие. Мы преуспели в достижении
знания и порядка. Однако ни порядок, ни обилие знаний сами по себе не приво-
дят нас к новизне и самобытности. Из общей разобщенности жизни этой бедной
женщины сложилось нечто новое. Но мы-то, — он подался вперед, — мы, социали-
сты-имматериалисты, вправе ли поощрять то, что некоторые люди живут в разоб-
щенности и невежестве?
«Ролфа — невежество? Да ты сам невежда!» — запальчиво подумала Милена.
Вслух, впрочем, она сказала совсем другое:
— Я думаю, любовь к красоте можно поощрять у любого человека.
— Даже генетически модифицированного?
— Безусловно, — с неожиданной невозмутимостью сказала Милена. — Ведь мы
считаем Гэ-Эмов людьми, даже несмотря на то, что они сами от этого отмежевы-
ваются. Нам нет необходимости говорить кому бы то ни было, что она генетиче-
ски модифицирована. И она сама, и ее произведение — все это может восприни-
маться как творение человеческого разума.
Министр хмыкнул.
— Видите ли, мы не сможем этого сделать без того, чтобы не скомпрометиро-

вать наши деликатные в широком смысле отношения с Гэ-Эмами. Они не желают,
чтобы их отождествляли с людьми.
— У меня такое впечатление, что мы сейчас рассуждаем не о музыке, а о добы-
че минералов в Антарктике. — Улыбка не сходила с лица Министра. — Я разгова-
ривала с ее сестрой. Медведи желают...
— Прошу вас, — вмешался Министр, всем своим видом олицетворяя политкоррект-
ность, — не называйте их так.
«Добыча минералов и рынок предметов роскоши». И откуда только все это во
мне берется?
— Иерархия Гэ-Эмов не в курсе, что Ролфа находится у нас. Ее собственное
семейство согласилось эту информацию от них утаить. Это в их интересах. Если
мы заявим, что автор этой музыки — человек, они сохранят все в секрете. Они
дали нам год на то, чтобы добиться чего-нибудь с ее музыкой, — настолько они
любят свою дочь.
Министр ее поправил.
— У нас есть реляция от ее отца, в которой он просит возвратить свою дочь
по месту жительства, если мы ее отыщем. — Министр по-прежнему делал вид, что
максимально идет навстречу просителям. — И мы действительно пробовали ее воз-
вратить. Пробовали разыскать вас обеих, но никто почему-то не называл вашего
адреса. — Лицо Министра скривилось улыбкой. — Из чего мы сделали вывод: если
наши собратья-люди так решительно противодействуют поиску, то, может, нам и
не стоит принимать решительные меры по розыску. Отношения с Гэ-Эмами у нас
деликатные, но не сказать чтобы близкие.
«Это он пока такой добренький», — решила Милена. Так что лезть на рожон не
следует.
— Большое, большое вам спасибо, — сказала она.
«Возможно, у меня это от отца. От подвинутых на политике отца с матерью,
живших этим годами. И еще от Хэзер».
— Вы в курсе, что она воровала деньги у своей семьи? — спросил Министр.
— Да вы что! — напустила на себя негодующе-изумленный вид Милена.
— Во всех своих действиях мы должны придерживаться принципов имматериализма
и политики Консенсуса. У вашей подруги капиталистическое воспитание. У нее
самым суровым образом искажено мировоззрение.
Милене все это постепенно начинало действовать на нервы. А Министр между
тем продолжал:
— Мы не только будем вынуждены следить за тем, чтобы она брилась или приги-
балась с целью скрыть свои габариты. — Произнося это, Министр улыбался, види-
мо полагая, что снисходит в рассуждениях до уровня своей просительницы. — Нам
надо будет систематически удостоверяться, что у мисс Пэтель нет отклонений в
поведении. Чтобы у людей не возникало и намека на связь между талантом и дет-
ским поведением.
— Полностью согласна, — заверила Милена. — Однако ее воспитание нельзя на-
звать капиталистическим. Называть Гэ-Эмов капиталистами не вполне правомерно.
Капиталисты присваивают прибавочную стоимость, созданную чужим трудом. Гэ-Эмы
же всю работу делают своими силами. Да, они накапливают богатства и живут вне
Консенсуса, но их Семья по своей сути являет собой классический пример систе-
мы Братств, описанной Чао Ли Сунем. — Оп. Лицо Смотрителя Зверинца выражало в
данную секунду то, что может чувствовать шляпка гвоздя, по которой саданули
молотком. — Вот почему их экономический уклад способен сосуществовать с на-
шим, — завершила свою тираду Милена. — У Гэ-Эмов ведь иммунитет к вирусам?
— Да... С некоторыми оговорками. — Свои слова Министр сопроводил неопределен-
ным жестом.
«Ах, вот оно что... все же есть оговорки ». Конечно же, они могут излечивать
Белых Медведей. Просто предпочитают этого не делать. А ведь при большом жела-

нии можно им понизить температуру тела, подавить иммунную систему...
— Она так талантлива! — воскликнула Милена. — Ведь есть же какой-то способ...
— Мы над этим подумаем, — пообещал Министр.
— Если б она присоединилась к Консенсусу, получила человеческий статус, ее
допустили бы в репетиционные классы, где можно было бы заниматься...
— Разумеется, — подтвердил Министр.
«Ну, давай же, давай, внуши ему», — внушала Милена, похоже сама себе.
Вид у Министра был уже утомленный.
— Конечно, если бы она присоединилась к Консенсусу, — сказал он задумчи-
во, — можно было бы внести соответствующие коррективы. При условии если пове-
дение будет нормальным. И было бы непозволительно... в смысле печально... дать
такому таланту погибнуть. Ладно. Мы рассмотрим данный нюанс. — Он откинулся в
кресле: аудиенция окончена.
«Не двигайся с места», — велела себе Милена.
— Сделать это необходимо сегодня, — настойчиво произнесла она.
И тут ее пронизал страх; истаяла какая-то внутренняя убежденность. Она как
будто приходила в себя от сна. Взгляд Министра помрачнел.
— Очень вас прошу, — сказала Милена, разом расставаясь со своей напускной
уверенностью. — Она голодна. У нее нет родопсиновых клеток, она лишена воз-
можности подпитываться солнечным светом. У нас нет денег. Если она присоеди-
нится к Консенсусу, ее можно будет устроить на какую-нибудь должность, чтобы
у нее были хотя бы средства на еду, — было слышно, что голос у Милены дро-
жит, — иначе она уйдет! Ну, пожалуйста! Можно предпринять что-то сегодня, ну
хоть что-нибудь?
У Министра в уме словно всплыл некий вопрос. Он смотрел сейчас на Милену,
вроде бы и не вслушиваясь в ее слова; он вглядывался непосредственно в нее.
— Я посмотрю, что можно будет сделать, — отвечал он уже без улыбки. Милену
начинало трясти — крупной, изнутри бьющей дрожью. — Вы же должны сделать вот
что: обговорить все с вашей подругой и подготовить ее. Мы должны удостове-
риться, что все это для нее приемлемо.
«Я победила, — подумала Милена, — одержала верх».
Она поднялась. Говорить уже не оставалось сил, да и в происходящее верилось
с трудом. Она теперь с готовностью кивала на любое его слово.
— Вы можете снова подойти через час?
«Да, да».
Министр пожал ей руку. Выйдя из приемной в лабиринт коридоров, Милена со-
рвалась на бег. Дрожь не унималась. Подгибались колени, тряслись руки. Ее на-
полнял страх; ощущение того, что ты песчинка в этом мире. Так вот, оказывает-
ся , кто она на самом деле. «Актриса из меня, может, и никудышная, но в этом я
сильна. Я могу организовывать». В глухом беззвучии коридоров Милена поняла,
что всякий артист — волей-неволей еще и политик.
Глава шестая.
Знакомство
с Консенсусом
Общественные читальные залы — помещения, где эта самая общественность под-
вергалась Считыванию, — находились под землей, в бункерах. Бункера располага-
лись под тем, что когда-то именовалось Министерством окружающей среды. Мини-
стерство пришлось снести, чтобы на его месте посадить лес.
Лес и был Консенсусом. Он представлял собой сад из лиловых мясистых деревь-
ев, тянущихся кверху и питающихся солнечным светом. Мозг Консенсуса находился
внизу. Сад опоясывала мраморная стена-контрфорс, на которой висела сохранив-
шаяся от прежних веков каменная табличка с надписью: «Это Маршем-стрит,

1688 г.».
Внизу петляли лабиринты кирпичных коридоров, ветвившиеся между мясистых
корней и сращений синапсов, именуемых Короной. Ниже, подобно клубням, росла
мозговая плоть, на которой запечатлевались память, информация и ответные схе-
мы . Это были оттиски детей, которых считывали в возрасте десяти лет.
Это был Консенсус Ямы, сердце Лондона. В выкрашенных белой краской коридо-
рах из кирпича были и воздушная вентиляция, и электрическое освещение. Милена
лишь дивилась на брызжущие светом лампы с их нестерпимо яркой для глаз золо-
тисто сияющей сердцевиной. Свет восхищал ее всегда.
Помещения были полны детей, приходящих на Считывание целыми классами. Их с
песнями — под гитару или гармошку — приводили Няни. Дети были наряжены в свою
лучшую одежду (девочки — в полупрозрачных цветастых сари; мальчики — с проде-
тыми сквозь ноздри ювелирными украшениями). Все организованно танцевали в
ряд, помахивая в такт руками, чтобы это походило на трепещущие ветви деревь-
ев. Особо везучие приходили с родителями, которые сидели на скамьях и смотре-
ли на ребятишек с тихой гордостью.
Вместе с детьми танцевали люди в одинаковых белых одеждах. Ролфу заметила
какая-то солидных габаритов женщина и, растаяв в улыбке, стала пробираться к
ним, по-прежнему пританцовывая.
— Ты Ролфа? А меня зовут Рут, — представилась она. — Ты у нас на особом
счету. Мы тебе уделим особое внимание, обещаю! — И она отвела Ролфу в сторон-
ку . — Для начала буквально несколько вопросов.
Здоровье. Медицинская карта. Не употреблялось ли последнее время каких-либо
дурманящих веществ?
Приветственным криком дружно разразился целый класс детей: они восхваляли
школу своего Братства. Рут, повернувшись, сцепила перед собой ладони:
— Ах, мои вы куклята, цветики вы мои! Счастье-то вокруг, счастье-то какое!
Ну, где еще такое увидишь! Они аж пляшут, когда сюда идут. И уходят — тоже
пляшут, — взволнованно ворковала Рут, улыбаясь во весь рот. — Так, лапонька,
бывали ли у тебя экстрасенсорные ощущения?
Лицо у Ролфы озадаченно вытянулось.
— Бывала ли левитация во сне, ощущения выхода из тела? Не водились ли у вас
в доме полтергейсты? Что-нибудь еще в таком роде?
Ролфа в ответ лишь робко улыбнулась.
— У кого, у меня?
— Это очень даже важно, лапонька. Ты уверена? Ну, тогда ладно, пойдем.
Видимо, эта женщина слишком привыкла к общению с малолетками. Затем Рут по-
вернулась к Милене, по-прежнему лучась улыбкой.
— И ты тоже, лапка! Ты же этого никогда не видела, так что мы хотим тебе
показать, насколько это все замечательно.
В груди Милены кольнула острая льдинка. «Им известно, — подумала она. — Из-
вестно , что я никогда не проходила Считывания. Это все намеренно. Они решили
меня к нему не допускать».
«Тихо!» — одернула она себя и двинулась следом за Рут.
«Я полагала, что свободна. Вместо этого меня просто терпели. Не будь на то
какой-то причины, меня ни за что бы не оставили в покое. Конечно, они знают,
что я не проходила Считывания».
«Еще одна загадка в истории Милены».
Держа дверь распахнутой, Рут махала им рукой: сюда, входите! Милена ступила
в открывшийся проход со смешанным чувством гнева и страха.
По коридору они дошли до герметично запертого люка, туго засипевшего, когда
его открыли. Он обнажал вход в хлябающий коридор-гармошку из мягкой резины. В
свете ультрафиолетовых ламп ткань под ногами податливо колыхалась, влажная и
пахнущая дезинфектантом.

— Чтобы инфекция не попала, — пояснила Рут.
И вот они ступили в каверну из плоти.
Чуть фосфоресцирующие стены, казалось, слегка раздались, пропуская вошед-
ших.
— Привет, малыш, — обратилась к кому-то Рут. — Пора совершить прогулку.
«Эта женщина — Терминал, — поняла Милена. — Она общается с Консенсусом, его
мозгом. Он может с ней переговариваться. Она — его глаза, его уши. Вот он,
этот самый Консенсус».
— Что он собой представляет? — вырвалось у Милены.
— Он-то? Он большо-ой, — с теплотой отвечала Терминал по имени Рут. — И жи-
вой. Ну, давай, лапочка моя Ролфа, усаживайся где-нибудь на полу, неважно
где.
«Так вот в чьем владении я нахожусь, — оторопело подумала Милена. — Вот что
нами повелевает. Это Чарли. Вот он, Скользящий, создатель Ангелов. Бьющееся
сердце цивилизации Милены, не виданное ею доселе».
Было время, и машины имитировали живую материю; теперь она отвечала им тем
же. Схема повторялась. Компьютер, созданный из живой плоти, он по собственно-
му усмотрению мог наращивать себе память; он тянулся сквозь землю щупальцами
своего мицелия и разрастался, подпитываемый пурпурными садами.
Милена снова вспоминала...
Фильмы она уже не застала, но их видели другие, у которых в голове были ви-
русы. И Милена получила их воспоминания. Это были воспоминания, которые она
получила по воле Партии. Теперь она вспомнила фильм: он был о Чао Ли Суне.
Перед внутренним взором предстало криво улыбающееся пожилое лицо господина,
желающего поделиться хорошими новостями, избыток которых его буквально изво-
дил.
«Мы вынуждены признать, что нас превзошли, — вещал он голосом, напоминающим
скрип ржавых петель. — Мы подобны родителям, родившим ребенка-великана. И то,
что ему отныне открыто, мы поистине не в силах охватить умом».
Мысль была химическим процессом, преобразующимся в электрическую энергию,
которая взаимодействовала с другими видами энергии. В пятом измерении — вла-
стителе одиннадцати измерений — гравитация и электромагнитные явления пред-
ставляли собой одно и то же. Консенсус был способен мыслить на уровне грави-
тации. И в гравитационном поле он создавал отпечатки личностей. Ангелы — так
их называли. Ангелы обладали свойством скользить сквозь гравитационные поля;
скользить сквозь пространство со скоростью света. Предполагалось, что они со-
вершали путешествие во времени — путешествие в прошлое. Путешествие во време-
ни к другим звездам.
Магистрали гравитации получили на английском название Каналы скольжения
Чарли.
«Какая от этого польза? — спрашивал Чао Ли Сунь. — Какая польза от того,
чтобы посылать мысль в прошлое, к давно потухшим звездам? Ответ в том, что
это равносильно изысканию источника изобилия. Мысль и гравитация — едины.
Гравитация положила начало существованию Вселенной, путем ее расширения. Она
расширялась, раздвигая границы небытия, и при этом высвобождалась энергия.
Это была тепловая вспышка. — Чао Ли Сунь улыбнулся там, у себя в прошлом,
будто лично проделал путешествие со скоростью света. — Ангелы исторгнут ко-
лоссальные вспышки тепла. От этого в иных мирах расплавятся камни. Они взвих-
рят их, как облако конфетти, и метнут из прошлого сюда, к нам. Они направят
их через долгий коридор световых лет, и металл медленно двинется к нам. — Он
сделал паузу, сопроводив ее затаенной улыбкой. — Мы знаем, что они сделают
это, поскольку это уже имело место в прошлом. Глыбы металла размером с асте-
роид — мы уже видели, как они движутся к нам. Мы слышали Ангелов, шлющих сиг-

налы вдоль линий гравитации».
Вселенная возникла путем расширения; гравитация создала энергию из ничего.
Консенсус использовал вакуум как колодец, постепенно черпая из него энергию,
высвобождая вспышки тепла. Скоро он начнет вырабатывать энергию путем созда-
ния мелких, карманных вселенных.
— Тебе комфортно, лапочка? — спросила Рут, давая Ролфе глотнуть воды.
Чао Ли Сунь продолжал.
«Уже с давних пор нам известно, что Вселенная нематериальна. Все в мире по-
рождает свою противоположность, и через это образуется новый синтез. Об этом
говорил Гегель, об этом говорил Маркс. Теперь время настало. У нас был диа-
лектический материализм. Теперь на смену ему должен прийти диалектический им-
материализм . Идея по отношению к реальности первична».
В жизни ему не раз приходилось спасаться бегством. Вирусы об этом умалчива-
ли . Это ей рассказала мать, а ей — ее отец, который давно умер. Усилиями Чао
Ли Суня возник сплав социализма с возродившейся религией. Благодаря ему дело
социализма одержало победу. Потребовалось лишь несколько компромиссов — с
ханжеством и со здравым смыслом. Милена жила в теологическом государстве.
Чарли — так звали его англичане. Чарли Сунь.
— Песенку о Чарли спой, он возьмет тебя с собой, — напевала Рут-Терминал,
колыхая к Милене. — Вместе с песней полетишь, по каналам заскользишь.
«Мы все произошли из Африки, — размышляла Милена. — Мы перенесли длительную
засуху и выжили — не потому, что челюсти у нас были крупнее, а потому, что
они были меньше, и это дало нам начатки речи. Мы выжили благодаря сплоченному
труду. И изменения климата нам суждено успешно пережить потому, что мы рабо-
таем сообща. Как музыканты в оркестре».
Рут схватила ее за руку и потрясла.
— Стой со мной здесь, лапка, иначе два считывания наслоятся одно на другое
и все перемешается, а это ох какая неразбериха! Ты такого еще не видела. Точ-
но не видела — а это такое зрелище, доложу я тебе! — Рут захохотала. Она была
похожа на облачко из комикса, в котором не было ни одного слова, кроме «хи-
хи» и «ха-ха».
«Мы выжили, — продолжала размышлять Милена, — потому что, помимо всего про-
чего, мы хорошие. И вероятность того, что мы выживем, и то, как мы выживем,
зависит от того, насколько мы хорошие.
Комната-каверна, казалось, хихикает вместе с ними. Хихикали стены; похоха-
тывало пространство, вмещающее Ролфу. Какая-то волна прокатывалась и сквозь
него и сквозь нее.
Голова у Ролфы откинулась назад, лицо разъехалось в улыбке от уха до уха.
— Э-ге-ге-ей! — кричала теперь Ролфа, покатываясь со смеху. — И-и-и-э-эй!
— Так, так! — подбадривала Рут, подпрыгивая и потряхивая боками. — Вот так!
Давай, лапка, давай!
«Я слышала, — вспоминала Милена. — Слышала, что это чудесно, но никогда не
верила».
Разом задействованы каждый синапс, каждое нервное окончание, каждая клеточ-
ка мозга — все работают в унисон, все одновременно, первый и единственный
раз. Как будто во всей стране зажгли все огни сразу. И каждый человек — на-
ция , вселенная.
Консенсус извлекал энергию из ничего, из квантового вакуума, и она с ревом
устремлялась назад по шкале времени со скоростью, превосходящей скорость све-
та. Уже полтора столетия известно, что гравитационное расширение в один пре-
красный миг дало начало всему. Но откуда взялась сама гравитация до начала
пространства и времени? Ответ был в том, что гравитация отсылалась из будуще-
го к точке отсчета истории Вселенной, и гравитация была мыслью.
Человечеству, работающему как Консенсус, суждено было сотворить вселенную.

И оно так увлеклось, что создало Бога по образу и подобию своему.
— 0-о! — заходилась Ролфа в бесконечной любви ко всему. — Э-э-и-и... — Посте-
пенно голос у нее сошел до тоскливого поскуливания, в котором были утрата и
печаль, и она взглянула на Милену с улыбкой и грустью.
— Ну вот, — подытожила Рут. — Вот ты и прошла Считывание, лапушка моя. —
Она подошла к Ролфе и, склонясь, внимательно ее оглядела. — Ну что, — нежно
спросила она, поглаживая ее по голове, — что ты там видела, милая?
— Да всё, — слабым голосом откликнулась Ролфа.
Рут со смехом кивнула.
— Да, да, все движется вспять.
— Я маму свою видела, — рассказывала Ролфа. — Она собирала лилии в пруду.
На ней было платье, просторное, оранжевое. Она придерживала подол и смеялась,
как бы ей не упасть. — Сев, она доверчиво взяла Рут за руку. — Пруд тот был
за старым сельским домом, белым. Мы там жили, это на острове Принца Эдуарда.
Мне было пять лет. И мы сцепились с сестренкой: она говорила, что вырастет
больше, чем я, потому что пьет чай. А чай пьют взрослые.
— Да-да, и вот примерно так со всеми. Люди аж приплясывают, когда отсюда
уходят.
— Но оно не только вспять движется, — заметила Ролфа, — а и вперед тоже.
— М-м-да? — озадаченно переспросила Рут, оборачиваясь в сторону с таким ви-
дом, будто ее кто-то окликнул (судя по всему, так оно и было). — Ладно, вер-
немся к делу, — пробормотала она, подставив ладонь к уху и чутко во что-то
вслушиваясь. У Милены появилось несколько секунд на раздумья.
Рут снова улыбалась своей неизменной улыбкой.
— А ты девушка с характером, да? Какая-то неуемная, разбросанная. Я таких,
как ты, еще и не встречала. — Хмыкнув, она покачала головой. — И ты явно лю-
бишь выпить, скажу я тебе.
Милена ощутила знакомый холодок.
— Если вы ее меняете, то, прошу вас, пусть эти изменения будут как можно
меньше, — попросила она шепотом.
— Менять - так менять, милая. Чего ерундой заниматься.
— Она гений. Вот почему это у нее происходит.
— Прямо-таки гений? — Рут выглядела удивленной. — А я-то и не знала. Ну
что, Ролфа, — склонилась она, — пойдем потихоньку? А то тут место для других
пора освобождать.
Ролфа медленно кивнула. Рут помогла ей подняться.
— Сжимается, расширяется... Прямо как легкое, огромное такое, — пробормотала
Ролфа.
Встав по бокам, Рут и Милена взяли ее за руки. Ролфа тронулась с места, из-
неможденно пошатываясь.
Прошли по переходу-гармошке, затем по белому коридору и попали в небольшую
комнату со старомодными стульями. Выходя оттуда, Рут криво улыбнулась Милене
и поманила жестом в коридор, на разговор.
— Представляешь, подруга у тебя одинаково может и левой и правой рукой, —
сказала она с наигранно веселым изумлением, словно готовясь прыснуть со сме-
ху. Ручки-пампушечки у нее при этом аккуратно лежали на груди.
«О чем это она?» — не поняла Милена, проникаясь каким-то вязким, тревожным
чувством.
— Ролфа, должно быть, левша, — сказала она наугад.
— Только не притворяйся, что ты не в курсе, милая, — настойчиво сказала
Рут. — Мы же всё здесь видим, только никому не говорим.
— Да о чем вы?
— о твоей подруге. Она не прочь делать «динь-динь» с другими женщинами. —
Рут, прикрыв себе лицо, деликатно захихикала. — Н-да, насколько все же неод-

нороден род людской. И мы всё это видим! Хотя немного твердости, и все вста-
нет на свои места.
Милена как стояла, так и застыла.
— Ей... нравятся другие женщины?
— Не просто нравятся — она любит женщин, лапка моя! И тебя она тоже любит.
— Это можно как-то... остановить? — севшим голосом проговорила Милена.
Рут печально покачала головой.
— Таков закон.
Когда она удалялась, мощные ягодицы под белой юбкой шуршали при ходьбе.
Милена вернулась в комнату, где с блуждающей улыбкой сидела Ролфа, умиро-
творенно глядя куда-то вдаль.
— Ролфа, — обратилась к ней Милена, — я люблю тебя. Я хочу спать с тобой... В
смысле, это... заниматься с тобой сексом.
Та в ответ, озарившись мечтательной улыбкой, прикрыла глаза.
— Ты на редкость вовремя это говоришь.
— Я и раньше хотела сказать, просто как-то не могла себя заставить.
Ролфу начал одолевать смех.
— Это не смешно! — страдальчески воскликнула Милена.
— Наоборот, мать его так, — просто обалдеть! Забавнее я ничего не слыша-
ла. — Ролфа взяла ладонь Милены и помотала головой. — Почему ж ты никогда об
этом не заикалась?
— Не знаю. Боялась как-то. А почему ты ничего не говорила?
— Потому, что ты людское создание, и я думала, что тебя излечили. Ты же са-
ма тогда об этом рассказывала: «Мне тогда, в десять лет, ввели все эти виру-
сы !»
«О боже милостивый. Как все просто».
— Да, но меня не считывали, понимаешь? — сказала Милена шепотом. — Вирусы
ввели, чтобы привить образование. А считывать не считывали. Не вылечивали,
никогда.
«И о том, что меня не считывали, я никогда не рассказывала: боялась, что
вычислят. Ничего не говорила, потому что смертельно боялась. Хотя они, оказы-
вается, все время знали.
У меня была Ролфа: была моей все время. И вот теперь они пытаются ее у меня
отнять. Уничтожить ее прежнюю сущность».
Ролфа безудержно расхохоталась.
— Все те ночи! «Притронуться к ней? Не притронуться? Нет, ни за что — они
же у них все вылеченные»! — Глядя на ладошку Милены, Ролфа бережно поглажива-
ла ей пальцы. — Кому нужны эти вирусы, если ты от страха сама не своя? — По-
прежнему улыбаясь, она поглядела на Милену. — У нас еще есть какое-то вре-
мя, — сказала она со значением. — Сколько бы ни было, но мы его используем с
толком.
В комнату, шурша юбкой, вкатилась Рут. Милена инстинктивно отпрянула; Ролфе
пришлось подтащить ее к себе.
— Немного медку, — сказала она с порога, — и слегка подавить иммунитет. — В
такт словам она поигрывала неохватными бедрами. На руках у Рут были теперь
розовые перчатки. — А ну-ка высунь свой язычок. Сейчас дадим тебе карамельку.
«Бежать, — мелькнуло у Милены. — Отпихнуть сейчас эту бабищу и бежать. Но
куда? Где здесь выход?»
Ролфа высунула язык, словно проказливая девчонка.
— Вот она, наша панацея. — С этими словами Рут аккуратно, двумя пальцами,
положила ей что-то на язык. — Ну вот, всего делов. Часа через три начнешь не-
домогать . Расслабься, полежи, побольше жидкости. Теперь уже никакой выпивки.
Будут какие-то осложнения — вызовешь своего почтальона, дашь мне знать, я
сразу же отреагирую. — Рут, повернувшись, легонько мигнула Милене. — Это ос-

новной вирус, — скороговоркой предупредила она ее, — довольно заразный.
Милена смотрела на нее молча, пустым взглядом.
— Такой вот порядок, — подытожила Терминал по имени Рут. — Жестковат, но не
такой жесткий, как когда-то, скажу я вам.
Затем она помогла Ролфе встать и повела ее на выход.
Милена пошла следом. А что еще оставалось делать?
Глава седьмая.
Самое фатальное
состояние
Снаружи стояло бабье лето — почти летняя теплынь, с пятнами света от игриво
бегущих по небу облаков. Толстые голуби бойко ковыляли по плешке зелени возле
Ламбетскохю моста. Полдень уже миновал, и народ в основном был на работе. Ва-
тага подростков, расстегнув рубахи, расположилась кружком на лужайке и, что-
то попивая, резалась в карты. На мосту сломалась ось у телеги, отчего не-
сколько бочонков с пивом раскатилось по насыпи и случайно открылось, распле-
скав свое пенистое, источающее горьковатый запах содержимое. Теперь по обра-
зовавшимся лужам весело шлепала ребятня, гоняя не преминувших слететься к
месту происшествия чаек.
— Ты мне ничего не рассказывала о своей матери, — заметила Милена, когда
они шли мимо моста.
— Она от нас ушла, — отвечала Ролфа, — папа ей не нравился.
— И куда она отправилась? — спросила Милена.
Ролфа, обернувшись, улыбнулась ей странноватой улыбкой.
— В Антарктику.
В молчании они миновали здание, где раньше находился дворец архиепископа.
Обе знали, что им предстоит заняться любовью, и Милена сознавала, что непре-
менно подхватит вирус. Ей этого даже хотелось; не хотелось оставаться в сто-
роне . Только раздумывать над этим не было смысла. Секс усложняет отношения,
но их упрощает сила любви.
Под крики чаек прошли мимо больницы, основанной Флоренс Найтингейл1, и еще
одного небольшого парка. Так постепенно добрались до каменной подковы Ракови-
ны и, пройдя через двор, взошли по лестнице.
И наконец они занялись любовью в своей холодной тесной каморке; ощущение,
показавшееся разом и более обыденным, и более странным, чем представляла себе
Милена, — столь же обыденное и столь же странное, каким бывает дождь.
А потом начался озноб. Ролфа продрогла. Милена укрыла ее всеми одеялами,
какие только у них были, но Ролфа по-прежнему жаловалась на ломоту и сухость
в носу. Чтобы сделать воздух хоть чуточку повлажней, Милена вскипятила сти-
ральный бачок, от которого воздух в комнатке подернулся сырым паром.
— Будто мурашки зудят, — отмечала Ролфа. — Прямо по всей руке, а затем сра-
зу в голову.
Милена подносила ей кружками горячую воду. Пар вроде бы пошел на пользу.
Голос у Ролфы снова стал мягче, и она, сев на постели, пила воду — жадно,
крупными глотками. Милена прилегла возле нее, положив голову ей на живот. В
животе бурчало, и они обе смеялись. За окном темнело, постепенно очертания
города растворились в темени.
— Сейчас запою, — сказала неожиданно Ролфа.
Милена поспешно зажгла свечу, нашарила под кроватью бумагу, и, прежде чем
1 Флоренс Найтингейл (англ. Florence Nightingale; 1820-1910) — сестра милосердия и
общественный деятель Великобритании. Реорганизовала армейскую медицинскую службу.
Внесла значительный вклад в статистику.

она успела толком приготовиться, полилась песня.
«Постой же, ну погоди же ты хоть чуть-чуть!» — мысленно упрашивала Милена,
но потом просто начала запись без начала.
Зазвучало что-то, напоминавшее финал Девятой симфонии Бетховена или хор из
«Аллилуйи» — такое же сравнительно бесхитростное, мощное и радостно торжест-
венное . Ролфа во время пения улыбалась с таким видом, будто перед глазами у
нее предстает вся ее жизнь, в которой каким-то образом есть место и Милене.
— Эй, хватит там! — прокричал кто-то выше этажом.
Ролфа лишь улыбнулась шире и запела еще громче.
— Тише! — провыл кто-то рядом.
Милена рывком распахнула окно.
— У нас тут с жизнью прощаются! — рявкнула она вместо оправдания. Для нее
оно так, по сути, и было.
Когда композиция подошла к концу — неспешно, с умиротворяющей завершенно-
стью, — Ролфа сопроводила финал плавным, округлым жестом. После чего они с
Миленой торжественно переглянулись в наступившей тишине, освещаемой подраги-
вающим светом свечи.
И тут Ролфа с насмешливым видом, потрясающе реалистично воспроизвела звук
бурных аплодисментов. А как известно, для артиста он не что иное, как глас
самой справедливости.
Милена укутала ее покрывалом, нежно поцеловала, и Ролфа заснула, а за ночь
болезнь прошла. Утром, когда Милена попыталась ее поцеловать, Ролфа поверну-
лась к ней лицом. Милена подала ей кружку чая.
— Вот выпью, и сразу вырасту, — шутливо сказала Ролфа, — стану совсем как
взрослая.
Среди дня она сказала:
— Похоже, мне уже полегчало, пора выбираться из постели, — и отбросила по-
крывало . Щеки, руки, плечи ее покрывала поросль щетины. Медлительно, все еще
как сомнамбула, она взялась собирать свои пожитки — большущих размеров одеж-
ду, фартук, вилку для жарки.
Стоя у двери и не совсем еще твердо держась на ослабевших ногах, она сму-
щенно сказала:
— Мне, пожалуй, надо б найти другое место для житья. Ведь мне его предоста-
вят , да?
Милена опустилась на краешек кровати и, неловко отвернувшись, кивнула.
— Да, должны, — произнесла она. — Как устроишься где-нибудь, приходи обрат-
но за книгами.
Сказать больше было нечего. Слышно было, как негромко и многозначительно
щелкнул замок на двери.
Милена осталась сидеть на кровати. Сидела не шевелясь. Она не думала о том,
что убита горем, — просто сидела и не двигалась. Последние три месяца Ролфа
была, пожалуй, единственной, о ком она думала, и без нее Милена, оказывается,
просто не знала, чем заняться. Просто в голову не приходило.
Не хотелось ни есть, ни выходить на улицу. На улицу — куда, зачем? Обратно
в актрисы? В актрисы ей не хотелось. В окно струился солнечный свет, в комна-
те стало даже жарковато. Милена сидела и молчала как каменная. «Вот так, вид-
но, ощущала себя Ролфа, когда она целыми днями сидела одна в комнате, а я
разгуливала по Лондону».
Когда Милена начала чувствовать запах своего тела, она сходила в душ и по-
мылась. Угрюмо посмотрела на пучки щетины — вокруг сливной решетки, там, где
брилась Ролфа. С каменным лицом она включила струю на полную мощность и смыла
их, пропихнув ногой в решетку.
Придя обратно в комнату, она попробовала лечь и заснуть и тут обнаружила,

как в постели что-то шевелится. Оказалось, это мышата — они беспокойно снова-
ли по подушке и матрасу. Ее иммунная система привычно разыскивала Ролфу: мы-
шата озабоченно шерстили шишковатые недра постели, в каком-то безмолвном не-
истовстве натыкаясь друг на друга.
Вот так обычно происходит, когда люди лишаются части себя — например, руки
или ноги; мышата в каком-то подобии паники начинают спешно разыскивать то,
что отсутствует. «Где Ролфа, где Ролфа?» — словно спрашивали они. В конце
концов, они устанут и утихомирятся.
Особенно активно мышата бегали по участку между матрасом и стеной. Пощупав
рукой в этом месте, Милена обнаружила там Пятачка. Словно в облегчении, как
будто кукла была живым существом, мышата сновали по ней и возле нее.
Эту куклу Милена почему-то всегда недолюбливала.
«Вот теперь и торчи здесь с этой дрянью», — подумала она и швырнула ее о
плитку. Пятачок упал носом вниз на холодный пол, глазками словно следя за Ми-
леной. Как бы говоря: «Не оставляй меня здесь».
В конце концов, Милена его подобрала и, как живому существу, погладила не-
опрятные войлочные уши. Это была, пожалуй, единственная вещь, захваченная
Ролфой из ее прежней жизни, и вот теперь она оказалась позабытой и брошенной.
«Ты все же не хотела уходить, Ролфа». Вот почему ты так много от себя здесь
оставила: все эти книги, эти бумаги. Милена все поглаживала уши Пятачку. И
неожиданно для себя расплакалась — впрочем, так же внезапно остановилась,
рассердившись на себя.
«А, так ты плачешь? — спросила она себя мстительно. — Так ты ж сама все это
устроила! Чтобы все сложилось именно так».
К своим притеснителям Милена гнева не чувствовала. Ведь Консенсус пошел на
такую непростую, такую необычную для себя вещь — как с этим поспоришь? Именно
она, Милена, спутала все карты. Если посмотреть со стороны, Консенсус посту-
пил добропорядочно и справедливо.
Тирания — всегда своего рода извращение. С ней свыкаешься, и даже постепен-
но проникаешься к ней любовью. Всякое правительство подразумевает собой тира-
нию, в той или иной степени, причем, чем безжалостнее она, тем сильнее ее лю-
бят . Трудно бывает лишь объективно оценить ту степень тирании, при которой
живешь непосредственно ты сам.
К своей тирании Милена испытывала благоговейное доверие. Она полагала, что
когда-нибудь ее непременно считают и вылечат от ее гнева, страха и тайного
томления. Надеялась, что от Ролфы она подхватит вирус. Однако, несмотря на
теперешнее легкое недомогание и подташнивание, инфекции в себе Милена явно не
ощущала. К вирусам у нее была стойкая сопротивляемость. Она была обречена ос-
таваться собой.
Утром, и еще раз днем, заходил Почтальон Джекоб.
— Там готовится новая пьеса. Они хотят, чтобы вы в ней участвовали, — сооб-
щил он. — Мне передать, что вам нездоровится?
— Да, Джекоб, передай, — сказала Милена апатично.
Прошел долгий день. Милена ничего не ела. Так и просидела всю ночь на кро-
вати, спиной к стене, временами выползая из дремоты. На следующее утро в
дверь раздался робкий, предупредительный стук: заглянула Сцилла, она принесла
хлеб и сыр. Милена сказала ей, что не голодна. Отсутствие голода не было ред-
костью; Сцилла подумала, что Милена принимала солнечную ванну.
— Мы слышали новость насчет Ролфы, — поделилась она. — Ты, наверное, очень
рада.
— Да, — ответила Милена, — рада. Очень.
— Слушай, — сказала Сцилла, усаживаясь возле нее на кровать. — Все, кто
участвует в «Бесплодных усилиях» — короче, все мы, — хотят создать свою соб-
ственную небольшую актерскую труппу. Фактически, понимаешь, создать новый те-

атр. Чтобы все в нем было по-нашему.
Сцилла, помедлив, лукаво улыбнулась.
— Так вот, мы хотим, чтобы ты оказывала нам помощь в руководстве.
Милена непонимающе на нее уставилась.
— Почему я?
— Почему? И ты это спрашиваешь после того, что учудила с Ролфой? Да это же
просто фантастика! — Сцилла подождала реакции; не дождалась. — Все считают,
что ты просто отвал башки!
Чувствуя исподволь глухую тоску Милены, она стремилась ее как-то растормо-
шить , вызвать у нее улыбку.
«Вампирский жаргон: "Отвал башки". Квасно. В смысле классно».
— Вы все тоже отвал башки, — пробормотала Милена.
— Ну, так что, я передаю, что с тобой все в ажуре?
— Угу, — кивнула Милена, глядя себе на руки. — Угу.
Сцилла подалась вперед, озадаченно нахмурясь: что-то здесь не так. Ощуща-
лась какая-то потеря, хотя непонятно, какая именно. Что это: возвращение той
старой, закомплексованной Милены? Еду Сцилла унесла.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, в комнату без стука вошел Нюхач.
Зловещая шляпа на голове лихо сидела набекрень.
— Эй, Хэзер, — окликнул он, — я вернулся.
Секунда-другая, и челюсть у него медленно отвисла.
— Хэзер... Хэзер? — спросил он с плохо скрытой оторопью.
Милена, взглянув на него, покачала головой.
«Нет, не Хэзер. Хэзер больше нет, она мертва. Это просто я».
Нюхач обессиленно опустился на краешек кровати.
— Она была всего лишь вирусом? — устало спросил он, прикрыв себе ладонью
глаза. Лишь за защитным барьером руки он нашел в себе силы выдавить на губах
язвительно горькую улыбку.
— Так ты Милена, — произнес он. — Что ж, достойно. Славный фокус. Ты, долж-
но быть, вовсю потешалась надо мной.
— Я была слишком напугана, — ответила Милена.
— А ведь, знаешь, я что-то такое уловил. Хотя обычно вирусы не создают та-
кой цельный образ.
— Обычно они не являются Хэзер, — парировала Милена.
— Я перестал быть Нюхачом, — признался он, глядя на покрывало и явно пыта-
ясь смириться с упущенным. Улыбка у него была направлена куда-то вовнутрь. —
Вот что я хотел ей сказать.
«Нет у меня на все это ни времени, ни энергии, — подумала Милена. — Ты на-
верняка знаешь, что было у нас с Ролфой; бесспорно, знаешь, что от тебя тогда
требовалось, и, тем не менее, ждешь от меня помощи. Моей помощи. Ты не просто
глупец, ты еще и дерьмо. Глупец, потому что дерьмо».
— Вот почему мне нужна была Хэзер, — как бы завершил он ее мысль. — Она...
когда была с тобой... она дала тебе какой-нибудь ответ? Говорила ли когда-
нибудь с тобой начистоту?
Милена утомленно покачала головой. Нет. Она просто читала. Только и делала,
что читала. Больше она ничего делать не могла. «Подразумевалось, что все ос-
тальное должна делать я сама».
Он встал и подошел к двери. Повернувшись, вгляделся в нее — в ее лицо, в ее
разум.
«Для него я была Хэзер, — поняла Милена. — В его понимании у меня ее лицо и
ее разум».
— Я рад, что ты несчастлива, — сказал он откровенно.
«Я свое несчастье переживу. В отличие от тебя».
Предательски шевельнулась жалость. Та самая, что была для Хэзер исконным

недругом. Милена явила ему лицо Хэзер — дрябловатую длинную физиономию в оч-
ках с каменной оправой. Она считала тебя за дурака, но, пожалуй, полюбить те-
бя все же могла: ей надо было кем-то помыкать.
Он начал было пристраивать поудобнее на голове свою зловещую шляпу, но от-
чего-то передумал.
— Я вообще-то глубже, чем ты думаешь, — сказал он ей.
— Правда? Ну, так иди ныряй на эту самую глубину, — отозвалась Милена. По-
добно тени он беззвучно выскользнул из комнаты и был таков.
Милена попыталась заснуть, но не смогла. Тогда она от нечего делать взяла
одну из книг Ролфы, мелкий замусоленный томик, который случайно открылся на
последней странице: «...здесь, в Зачарованном Месте, на вершине холма в Лесу
маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком»1.
Книжку эту она бы тотчас бросила, если б не разглядела: под каждым словом
(точнее, слогом) в ней карандашом была проставлена аккуратная нотка на миниа-
тюрном нотном стане.
Милена быстро пролистала книжку из начала в конец. Вся она была аккуратно
положена на музыку, под вокал.
Вот, оказывается, каким чтением занималась Ролфа дни напролет.
Милена вынула из середины стопки еще одну книгу — толстенный грязно-серый
фолиант с изрядно потертым переплетом, отчего на корешке даже нельзя было ра-
зобрать названия. На заглавной странице выделялись красные буквы: ДАНТЕ.
«DIVINA COMMEDIA»2. А под названием стояла приписка Ролфы: «Для Аудитории ви-
русов» .
Все три книги «Комедии» — «Ад», «Чистилище» и «Рай» — были объединены в од-
ном томе. Под всеми словами, из конца в конец монументального произведения,
были проставлены ноты — меленьким, аккуратным почерком, написанные словно ук-
радкой, частично карандашом, частично красными чернилами. Кое-что было пропи-
сано на отдельных кусочках бумаги и либо подклеено, либо подшито к книге бе-
лыми нитками. А кое-что выведено золотистым фломастером. Ноты шли пословно,
но местами значились пометки: «здесь трубы» или «дискант Вергилия». Милена
возвратилась к первой странице.
Nel mezzo del cammin di nostra vita...
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь...
Затем Данте встречает зверя. Слова были положены на ту самую музыку, что
Ролфа исполняла в темноте в тот первый вечер, когда Милена впервые тайком
подслушала ее на Кладбище.
— Ролфа! — воскликнула Милена вслух, потрясая книгой. Надо же: создать та-
кое и держать это в секрете! А мы-то с Джекобом все переписывали обрывки то-
го , что успели услышать. А ты молчала. Да и я ни словом не обмолвилась. Мы
что, так никогда и не сказали друг другу ни слова правды?
Милена читала «Божественную комедию», несясь на волнах музыки. Вирусы пре-
образовывали ноты в воображаемые звуки; вирусы пели.
Мало-помалу она начала представлять ее в своем сознании: грандиозную вооб-
ражаемую оперу, которая, если бы кто-нибудь осмелился ее поставить, длилась
бы неделями. Она представала огненной феерией в небе — среди сонма звезд, с
разноцветными столпами света и символическими ангелами; человеколицыми зверя-
1 «Винни-Пух и все-все-все» (пер. Б. Заходера).
2 «Divina Commedia» (итал.) — «Божественная комедия».

ми и зверолицыми людьми; угрюмыми ячеистыми сотами преисподней; туннелями
света, руслами, втекающими в небеса.
Внезапно на авансцену в одеянии Вергилия вышла Сцилла. Партия была написана
для сопрано, чтобы контрастировать с Данте. Люси — старуха Люси из «Дворца
увеселений» — почему-то исполняла партию Беатриче. На лбу у нее косо сидел
небесный венец, а сама она то и дело с озорством подмигивала в сторону (как-
никак это же комедия). Милена закрыла глаза и улыбнулась. «Что ж, Ролфа, лад-
но . Действительно, забавно. Забавно все — то, что я втихомолку делала, и то,
что ты втихомолку делала, просто смешно. А ведь могли же сесть рядом и под-
робно распланировать, как нам со всем этим быть. Ты бы могла, если б хотела,
сделать оркестровку. Я бы — собрать все это воедино и предъявить им целостным
куском: дескать, беретесь вы за это или нет, но только оставьте ее в покое.
Теперь же все придется делать мне одной. Нужно будет готовить это к постанов-
ке . Что ж, спасибо тебе огромное». Милена взглянула на объем книги, предвари-
тельно заложив пальцем отмеченную страницу. Надо, чтобы все это в итоге ка-
ким-то непостижимым образом осуществилось, зазвучало. В один сеанс, понятно,
не уложиться, прелесть ты моя: зритель, чего доброго, помрет от голода или от
старости. А вот несколько месяцев будут в самый раз. Только на какой сцене?
Какие подмостки смогут подобное вместить? Ведь ты же знала, черт побери, Рол-
фа, что я не смогу пройти мимо, вынуждена буду так или иначе этим заняться!
Милена продолжала вчитываться, представлять в уме картины из «Комедии» и
вслушиваться, в то время как вирусы спешно брали все на заметку. Со временем
им надо будет вернуться и еще раз все перечитать. Музыка была для них внове,
и они сейчас копировали ее структуру. Виделось, как темы проворными ласточка-
ми невесомо взмывают, ныряют и перекрещиваются в воздухе, слетаясь и разлета-
ясь, из тишины и в тишину.
«У тебя получилось. У тебя все получилось, Ролфа. Это лучше, чем твой чер-
тов Вагнер. Лучше компоновка, лучше сами композиции; и наконец, она просто
длиннее. Это просто какой-то Моцарт, Ролфа, или даже Бах. Как ты смогла такое
сделать? Как ты смогла сделать такое со мной?» Милена начинала ощущать ужа-
сающее бремя, подобное тому, что ложится на плечи простых смертных, которым
оставлено довершать деяния гения, когда тот уходит из жизни.
А тебя самой, Ролфа, здесь не будет. И тебе не доведется ничего из этого
услышать. Ты будешь где-то, но не здесь. Подобно призраку, Ролфа. Я увижу,
как ты проходишь по Зверинцу, но ты будешь при жизни мертва. Услышу, как ты
поешь, но это на самом деле будет не твой голос. Может, все это и была коме-
дия, Ролфа, но она саднит, саднит, как пощечина. Потому это не высокая коме-
дия, любовь моя. Я бы назвала ее низкопробной.
День клонился к закату, когда в дверь постучали. На пороге показался Поч-
тальон Джекоб. Он вошел с песней:
С днем рождения вас,
С днем рождения вас,
С днем рожденья, мисс Милена,
С днем рождения вас.
Точно. А ведь она забыла.
— Поздравляю вас, Милена, с днем рождения. — Джекоб робко улыбнулся. — А я
вам мороженое принес.
Брикетик был на бамбуковой палочке.
Милена тускло улыбнулась и благодарно потянулась к подарку, который Джекоб
поспешил ей протянуть.
— Вот славно, вот славно, Милена. Как хорошо, что вы кушаете. А то ведь вы

совсем ничего не ели.
Тающий на языке ванильный вкус был поистине блаженством. Интересно, он ей
запомнился из детства?
— Мне уже семнадцать, — произнесла она. — Совсем старуха.
От слабости буквально подташнивало; родопсиновая кожа чесалась от жажды
солнечного света. Пока Милена ела, до нее кое-что дошло.
— Ты специально заботишься о нас, Джекоб?
— Да, конечно, — кивнул он. — Я разношу ваши сообщения. Знаю также, когда
именно вы больны или несчастливы. Я еще и тот, кто первым застает вас, корда
вы умираете. Такая у меня работа.
— И ты знаешь всех нас как облупленных.
Джекоб улыбнулся.
— Когда я сплю, — сказал он, — сны у меня — сплошной клубок из ваших посла-
ний . А теперь, благодаря вам с Ролфой, я во сне еще и слышу музыку.
Понемногу возвращались голодные колики.
— Мне бы надо побыть на солнце, — сказала Милена.
И они с Джекобом вместе спустились по ступеням Раковины. Ему приходилось ее
подбадривать, помогая при движении, действительно как какой-нибудь старушке.
От слабости колени у Милены противно дрожали. «Вот ведь глупость — так себя
истязать», — думала она. Джекоб вывел ее на тротуар, ведущий на набережную
Темзы. Было холодновато, а от реки дул свежий ветер. Милена повернулась к не-
му и к закатному небу лицом.
— Ну, все, мне пора бежать за сообщениями, — сказал Джекоб. Легонько стис-
нув ей на прощание предплечье, он заспешил по своим обычным делам к Раковине.
Милена проводила его взглядом, видя, как в окнах средних этажей пожаром полы-
хает закат.
«Вот так, видимо, перед ним все и предстает, — подумала она. — Каждая ком-
ната — очаг живительного света. В котором непременно находится хотя бы один
из нас».
Милена медленно двинулась к реке и скоро очутилась на пешеходном мосту Хан-
герфорд, где уже когда-то, помнится, останавливалась. Сейчас ее пробирал лег-
кий озноб; ощущение было такое, будто бы и мост, и река, и город, и небо со-
трясаются вместе с ней. Вокруг размеренно кружили чайки, крича и рассекая
раскинутыми на ветру крыльями воздух. То одна, то другая птица время от вре-
мени роняла в речную воду свое «послание».
Жизнь — это та же болезнь, дыхание которой придает любовь. Именно так каза-
лось Милене. Вода, облака, ветер — все это врывается в сознание стремительным
потоком.
«Что я чувствую? — подумала она. — То, что он словно увлекает и подхватыва-
ет меня, подчиняя своему течению».
Она обвела взглядом Темзу с ее грузно застывшими баржами под ниспадающими
тяжелыми складками матово блестящих, будто вырезанных из пергамента парусов.
Взгляд вобрал и выкрашенные в яркие цвета гребные шлюпки; и бурые груды палой
листвы, которую каждую осень организованно собирают группы ребят из Детсадов;
и скопище велосипедов и телег на Южной набережной; и солнечные панели на кры-
шах старинных белых зданий. А там, дальше, на излучине реки, как раз за собо-
ром Святого Павла, высились Коралловые Рифы — новые дома, напоминающие издали
огромные ростки цветной капусты. В последних лучах заходящего солнца они
слегка искрились, как припорошенные инеем.
Сколько труда потребовалось на создание всего этого? Сколько миллиардов ча-
сов ушло, чтобы сделать все эти дороги, и телеги, и лодки, и набережные? И
сколько миллиардов потребовалось дополнительно — узнать, как все это делает-
ся, и запечатлеть информацию? Чтобы отложить в умах людей песни, и укротить
лошадей, и вырастить будущую пищу? Вирусный калькулятор Милены непроизвольно

занялся сложением.
На том берегу лошади-ломовики тянули огромный зеленый барабан.
Это прокладывался кабель. Скоро снова должны будут дать электричество. И
будет металл, посланный назад по Каналам скольжения. Мир вновь обзаведется
богатством, зальется сиянием огней. И будут подмостки — достаточно большие,
чтобы на них ставить сцены из дантовскохю «Рая». А надобность в шахтах Ан-
тарктики отпадет.
«Четыре миллиарда часов; подсчет продолжается...»
Но и это все со временем пройдет. Вот она, впереди, панорама истории, хотя
изучать ее суждено уже кому-то другому.
Все проходит, все в итоге исчезает, растворяется в небытии. Но это не так
важно в том случае, если речь идет о чем-то по-настоящему хорошем и достой-
ном: конец все равно будет счастливым.
Мы могли бы жить в Антарктике, любовь моя. Могли бы навещать твою маму, а
ты бы по-прежнему пела, пусть даже для собак в упряжке. Могли бы убежать в
Шотландию и сделаться там овцеводами в пропахших дымом старых свитерах. А то
и жили б как жили, пока бы вконец друг дружке не осточертели.
А могло бы сложиться и так. Ты бы сделалась знаменитостью, а я стояла бы за
кулисами и затаив дыхание внимала твоей музыке под гром оваций.
Концовки мало что значат. Значение имеют лишь те моменты, когда мир делает
очередной вдох; а это всегда именно сейчас. И тут над мостом Ватерлоо снова
всплыл воздушный шар, на этот раз на фоне заката. Свет гаснущего дня отражал-
ся от его круглых черных щек. Восходя в небо, он постепенно отдалялся — вле-
кущий сам себя и влекомый ветром. Созданный другими, он, тем не менее, был
абсолютно ото всех обособлен. «Вот так и я», — поймала себя на мысли Милена.
Было видно, как из висящей снизу корзины оживленно машут руками люди. Серпан-
тином вились цветастые узкие ленты (свадьба, что ли?) . Милена помахала в от-
вет и увидела себя со стороны, как будто она сама была тем воздушным шаром.
Она увидела далекую крохотную фигурку на мосту, которая приветственно махала
вслед шару.
«Десять миллиардов часов; подсчет продолжается...»
А ведь впереди еще столько всего. Семнадцать лет... Жить остается еще столько
же — лет семнадцать, от силы восемнадцать. Пора, пора посвятить себя делу.
Милена пошла, словно отмеряя шаги. Время, вот в чем проблема. Она-то по наив-
ности считала, что может его контролировать. Куда там! Наоборот: это оно,
время, взметает ее, как сухой листок, несет по ветру сквозь жизнь — теперь
уже без Ролфы — и будет так нести до конца дней. Однако и то, что она успеет
сделать, навечно пребудет с ней и уже никуда не исчезнет, даже если наступит
конец света. Вот только его и можно будет назвать настоящей концовкой.
«Двенадцать миллиардов часов; подсчет продолжается...»
Милена шла, пятясь назад, чтобы не расставаться взглядом с последними луча-
ми солнца. Сама того не замечая, она тихонько напевала:
Эта песня — скулеж,
Его лапы шагают туда же, куда твои ноги.
Но на морде его
Иногда появляется грусть.
А где-то там , подобно дождевым каплям, искрились и звенели голоса Консен-
суса , взывая:
Ролфа Ролфа
Ролфа Ролфа
Ролфа

То были голоса детей, страдающих, бесприютных, истосковавшихся по любви. И
они возглашали:
«Она хочет услышать твою музыку. Короне Мира угодно, чтобы ты пела».
И схема сама собой сложилась в мысль и изрекла, как будто в некотором удив-
лении: «В самом деле? Что ж, ладно». Это была схема, в свое время привычная к
пению в темноте и порождению музыки из безмолвия.
Сверкнула вспышка умозрительного света.
Он поглощал, ослеплял, и его сполохи рассеивались, подобно призрачным херу-
вимам .
Вместе со светом грянул грандиозный, вселенской мощи аккорд, населенный
сонмом голосов и инструментов; звук, подобный не то началу, не то концу све-
та. Звучание сопровождалось исполинским эхом. И вот из ниоткуда начал взмы-
вать голос — вначале невесомо тихий и невыразительный, словно звон тишины в
ушах:
В конце мое начало1.
Скрытая мысль вторила словам, как удару вторит острие:
«И вот он, конец Комедии, и музыка в нем та же, что и в начале».
При этом очнулся некто, способный оркестровать мысль и ощущения. Слепящий
свет как будто унялся, давая возможность зрению привыкнуть к нему. Причудли-
выми бастионами и горными кряжами величаво громоздились облака, уходя слой за
слоем в запредельную даль, пронизанную снопами света, перемежающегося с по-
лыньями теней и межоблачными расселинами, полными льдистого тумана. Поистине
бесконечность света и простора, мир без конца и края.
Зрители почувствовали у себя на лицах ветер, и пульсацию крови в висках, и
то, как врывается в легкие холодный воздух, — ощутили и прониклись ностальги-
ей по собственной плоти. А из завес тумана бесшумной чередой выходили Ангелы
— в темном, с покрытыми белым гримом, по-детски округлыми лицами. Ярко выде-
лялись их черные одеяния, губы и обведенные глазницы.
Ангелы были Вампирами. Они выступали единым хором. Был здесь Т.-С. Элиот с
зеленоватым лицом, чтобы было видно, что он болен. И мадам Кюри, лучившаяся
потаенным светом своего открытия. На Лоуренсе Аравийском виднелись следы пле-
тей; сестры Бронте покашливали, обнимая друг друга за талии. Какое-то время
Вампиры Истории медлили, не решаясь вступить, и лишь подбадривали друг друга
взглядами. Печать здоровья у них на лицах была неотличима от печати болезни.
И они запели:
All'alta fantasia qui mano possa...
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дать ровный ход.
И тут все разом словно схлынуло. Зрители канули в ночь, в иссиня-черное не-
бо с россыпями звезд. Темнота, небо — все это было прежде света.
Любовь, что движет солнце и светила.
Под ритмичный бой барабанов воображаемая музыка подошла к твердому, четко
оформленному финалу. Напоследок подумалось лишь, что та фраза прозвучала как
«En ma fin est mon commencement» - строка из произведения средневекового француз-
ского поэта и композитора Гийома де Машо (1300-1377).

предсказание: всем нам уготована жизнь в обители духа. Ролфа была свободна.
Дальше — тишина.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

Разное
БИОЛОГИЧЕСКИ АКТИВНЫЕ РАСТЕНИЯ
Погремок Rhinanthus L. Все части
Погремок, или Звонец, или Позвонок, или Алекторолофус (лат. Rhinanthus) —
род растений семейства Заразиховые (Orobanchaceae), включающий от 34 видов.
Ранее относился к семейству Норичниковые (Scrophulariaceae).
При раскачивании растения созревшие семена стучат («гремят») о стенки плода
(отсюда и название).
Растения рода Погремок, как и Марьянник (Melampyrum), представляют интерес-
ный переход от полупаразитизма к полусапрофитизму, так как корни их присасы-
ваются не к живым, а к отмершим корням других растений.
Распространён погремок особенно на сырых лугах; постепенно расширяя свою
область, вытесняет все другие растения.
Встречается повсеместно в районах с умеренным климатом Европы и Северной
Америки. В Азии известен в Закавказье.
В России виды погремка растут в европейской части и Западной Сибири.
Далее в качестве примера описан Погремок малый (лат. Rhinanthus minor) —
вид рода Погремок (Rhinanthus) семейства Заразиховые (Orobanchaceae). Полупа-
разитическое однолетнее растение.
Ареал - Европа и западная Азия. В России растёт во всех областях Европей-
ской части, на Северном Кавказе и на юге Западной Сибири. На сырых лугах,
опушках, полянах.

Ботаническое
описание
Однолетнее травянистое растение с простым или ветвистым стеблем высотой до
50 см. Полупаразит, получающий питательные вещества из корневых систем сосед-
них растений.
Листья супротивные, простые, ланцетные или продолговато-ланцетные, заост-
рённые, с зубчатыми краями, без опушения. Длина листьев 2-4 см, ширина 5-10
мм.
Цветки собраны в кисти на верхушках побегов. Венчик двугубый, жёлтый, 12-15
мм длиной, с шлемовидной верхней губой и плоской нижней. Трубка венчика пря-
мая, короче чашечки. Чашечка четырёхзубчатая, голая, по краю шероховатая.
Цветки обоеполые, опыляются насекомыми. Цветёт всё лето.
Плоды — сухие округлые коробочки диаметром 9-10 мм с крылатыми семенами
длиной 3-4 мм. При сотрясении созревшие семена гремят внутри коробочки, отче-
го растение и получило название «погремок». Созревают плоды в июне-сентябре.
Погремок малый (Rhinanthus minor).
Химический
состав
В траве погремка содержится гликозид аукубин, следы алколоидов, в их числе
ядовитый алкалоид ринантин.
Химический состав растений из рода Погремок считается достаточно изученным.

В них найдены иридоиды, включая каталпол и изокаталпол, ангузид, аукубазид,
флавоноиды, среди которых диосмин, апигенин, космосиин, цинарозид, такие ка-
ротиноиды как бета-каротин, лютеин и его производные, сахароза, пектин, ман-
нит и дульцит, стероиды и кислоты - хлорогеновая, аскорбиновая, бензойная и
фенокалбоновая, эфирные масла и дубильные вещества.
Использование
Погремок считается сорным, вредным для сельского хозяйства растением. Одна-
ко, согласно некоторым данным, посев погремка на сенокосных лугах приносит
пользу, так как он ограничивает рост некоторых трав и позволяет процветать
другим видам, тем самым улучшая биоразнообразие.
Лекарственные свойства растений из рода Погремок продиктованы их химическим
составом. Бактерицидное и противовирусное действие растений связано с иридои-
дами, характеризующимися высокой степенью биологической активности. Бензойная
кислота обладает противогрибковыми и противомикробными свойствами. Токсиче-
ская активность растений обусловлена наличием в них алкалоидов.
Препараты из погремка обладают противовоспалительным, мочегонным, желчегон-
ным, инсектицидным действиями. При аритмиях и головной боли, лихорадке, каш-
ле, алкоголизме, как болеутоляющее при гастралгии, а также при желтухе, диа-
рее, белях употребляют в народной медицине водный отвар всего растения по-
гремка .
При фурункулезе и венерических болезнях пьют водный настой погремка.
Подофил Podophyllum L. Корневища с корнями
Подофилл, или ноголист (лат. Podophyllum) — род растений семейства Барбари-
совые (Berberidaceae).
Этот род включает 10 видов, 9 из которых распространены в Юго-Восточной
Азии и Гималаях, а один на востоке Северной Америки. Некоторые ботаники соб-
ственно подофиллом считают только североамериканский вид — подофилл щитовид-
ный (Podophyllum peltaturn) , а азиатские виды выделяют в особые роды
Sinopodophyllum (китайский подофилл) и Dysosma. Все подофиллы — тенелюбивые
лесные растения.
Далее в качестве примера описан Подофилл щитовидный (лат. Podophyllum
peltatum) — травянистое многолетнее растение, вид рода Подофилл (Podophyllum)
семейства Барбарисовые (Berberidaceae), происходящее из восточной части Се-
верной Америки.
Ботаническое
описание
Растение имеет горизонтальное узловатое корневище длиной до 1 м, от которо-
го отходят многочисленные придаточные корни длиной до 35 см.
Стебли растения достигают 30—40 см в высоту.
Листья пальчаторассечённые 20—30 см длиной.
Цветки белые, диаметром 3—5 см, с шестью — девятью лепестками. Цветок раз-
вивается в развилке листьев. Вначале он по положению верхушечный вертикаль-
ный, как бы подпертый листьями. Отсюда и происходит латинское название этого
растения - "ноголист" (pod- нога, phyllum- лист). Постепенно цветоножка изги-
бается и цветок наклоняется вниз, а листья разрастают-ся и становятся верху-
шечными. Цветение во второй половине мая. Цветение продолжается около трех
недель.

Плод — крупная яйцевидная жёлто-зелёная ягода длиной от 2 до 8 см, с аро-
матной мясистой мякотью и многочисленными семенами.
Подофилл щитовидный (Podophyllum peltaturn).
Химический
состав
Растение содержит смолу (подофиллин), в которой растворены гликозиды; их
агликоны относятся к лигнанам. Основные: ос-пельтатин, р-пельтатин, подофилло-
токсин, имеющий медицинское применение, в том числе для лечения папилломатоза
мочевого пузыря и папиллом гортани, бородавок на половых органах.
Из корневищ подофилла щитовидного выделены гликозиды p-d-гликозид подофил-
лотоксина, p-d-гликозид пикроподофиллина, p-d-гликопиранозил-р-пельтатина, 4-
дезметилподофиллотоксин p-d-глюкозид, смола "подофиллин" (до 8%), в состав
которой входят подофиллотоксин, пикроподофиллин, дезоксиподофиллотоксин, де-
гидроподофиллотоксин, ос-пельтатин, р-пельтатин и кверцетин.
Корневище и корни, кроме того, содержат
макроэлементы (мг/г): К - 15,2; Са - 12,2; Мд - 4,3; Fe - 0,6;
микроэлементы (мкг/г) : Мп - 0,11; Си - 0,79; Zn - 0,65; Со - 0,42; Мо -
11,2; Сг - 0,23; А1 - 0,59; Ва - 0,274 V - 0,28; Se- 3,04 Ni - 0,19; Sr -
0,35; Pb - 0,12; I - 0,4; В - 25,0; концентрируют Си, Mo, Se.
Из корневищ подофилла Эмода выделены подофиллотоксин, пикроподофиллин, 4-
дезметилподофиллотоксин, подофиллотоксингликозид, пикроподофиллингликозид, 4-

дезметилподофиллотоксингликозид, дегидроподофиллотоксин и кверцетин.
Использование
Плоды подофилла щитовидного съедобны в умеренном количестве.
В качестве лекарственного сырья используют корневище с корнями подофилла
(лат. Rhizoma cum radicibus Podophylli). Их собирают осенью или весной, отмы-
вают от земли и высушивают.
В медицине подофиллин применяется как надежное слабительное средство при
хронических запорах. Слабительный эффект объясняется местнораздражающим дей-
ствием на слизистую кишечника, усиливающим перистальтику с быстрым опорожне-
нием кишечника. Подофиллин обладает желчегонным действием, задерживает рост
перевивных опухолей у животных и применяется для лечения рака кожи.
Подснежник Воронова
Galanthus woronowii Lozinsk.
Все части
Подснежник Воронова (лат. Galanthus woronowii) — вид растений из рода Под-
снежник .
Подснежник Воронова — эндемик Кавказа. Ареал охватывает восточное побережье
Чёрного моря, в том числе и в Турции. В северной части побережья встречается
в местах, расположенных на уровне моря, не удаляясь далеко от берега. С про-
движением на юг1 его можно встретить в горах на расстоянии 40 км от берега.
Растёт по опушкам широколиственных лесов. На территории бывшего СССР растёт
от Туапсе до Батуми, во влажных лесах нижнего и среднего горного пояса.
Ботаническое
описание
Небольшое многолетнее луковичное растение.
Луковица овальная, длиной 2—3 см и диаметром 2—2,5 см, с желтоватыми наруж-
ными чешуями. Длина влагалища 2—5 см.
Низовой лист плёнчатый; два срединных листа ярко-зелёные, блестящие, с жел-
товатым оттенком, с жирным блеском, широколанцетные, с килем на нижней по-
верхности, 1,5 см шириной, до цветения 12—16 см длиной и 1—2 см шириной, пло-
ские; после цветения 18—22 см длиной и 1,5—2,2 см шириной, складчатые, склад-
ки загнуты на верхнюю сторону листа (складки бывают далеко не всегда). Листья
появляются одновременно с цветками. С возрастом листья сильно отклоняются от
стрелки, даже слегка закручиваются, что является характерной чертой для дан-
ного вида.
Цветонос (7-10—15 см высотой, слегка превышает листья, слабо ребристый, не-
сёт один белый поникший цветок; крыло 2,5—4,5 см длиной, с зелёными килями;
цветоножка 2—3 см длиной. Наружные доли околоцветника 1,5—2,4 см длиной и
0,8—1 см шириной, обратнояйцевидные, слабовогнутые; внутренние — 0,8—1 см
длиной и 0,4—0,5 см шириной, прямостоячие, книзу клиновидно суженные, пло-
ские, наверху с выемкой и зелёным пятном, окружающим эту выемку. Тычинки дли-
ной 0,6—0 ,7 см. Пыльники с остроконечиями. Завязь 0,3—0 ,4 см в диаметре.
Цветки с приятным за пахом. Цветёт в январе — феврале (в конце февраля — мар-
те .
Плод — трёхгнёздная зелёная коробочка.
Число хромосом 2п = 24.
В начале мая листья и цветоносы желтеют и полегают, а в июне отмирают. Пло-
ды дозревают на поверхности почвы. Луковицы трогаются в рост осенью, но рост-
ки на поверхность почвы не выходят.

Химический
состав
Луковицы содержат алкалоиды, в том числе 0,1 % ликорина и 0,07—0,15 % га-
лантамина.
Использование
Луковицы первоначально были предложены в качестве лекарственного сырья. Од-
нако растение не имеет обеспеченной сырьевой базы и не заготовляется.

Галантамин используется для лечения остаточных явлений полиомиелита и дви-
гательных нарушений, вызванных заболеваниями и нарушениями центральной нерв-
ной системы, миастений, миопатий, при атонии кишечника и мочевого пузыря. Ли-
корин используется как отхаркивающее средство при лечении острых и хрониче-
ских заболеваний бронхов и лёгких; может заменять апоморфин.
Выращивается как декоративное растение.
Полынь Таврическая Artemisia taurica Willd. Надземная часть
Полынь таврическая (крымская) - Artemisia taurica Willd. Семейство астровые
(сложноцветные) - Asteraceae.
Полынь таврическая растет в Крыму, главным образом в его степной части, на
Северном Кавказе, на Таманском полуострове и в прикаспийских степях до Даге-
стана, а также встречается в Ростовской и Волгоградской областях.
В настоящее время полынь таврическую относят к редким растениям.
Ботаническое
описание
Полынь таврическая (крымская) - это многолетнее травянистое растение - по-
лукустарник, сероватый от густого паутинистого опушения. Корень стержневой,
толстый, вертикальный, деревянистый.
Стебли прямые, жесткие, ребристые, высотой 15-40 см. Листья черешковые,
длиной 1,5-2,5 см, овально-продолговатые, триждыперисторассеченные. Цветочные
корзинки яйцевидные 3-3,5 мм длиной и 2 мм шириной, вверх направленные, в уз-
ких метельчатых соцветиях. Обертка черепитчатая, густо сероопу-шенная, лис-
точки выпуклые, по краю пленчатые. Цветков 6. Семянки до 1 мм длиной, яйце-
видные , сероватые, тонкобороздчатые. Цветет в августе.

Химический
состав
В траве полыни содержится лактон таурицин, новый сесквитерпеновый лактон
тауремизин, эфирное масло (0,5-2%), состоящее из абинетола и пинена.
Использование
Название полыни происходит от древнегреческого слова «Артемиз» (здоровье)
или от греческого «Артемизия» (Артемида - богиня деторождения и охоты). Цари-
ца Клеопатра масло полыни применяла в сочетании с другими эфирными маслами
для получения туалетной воды. По некоторым сведениям, во время похода Петра I
в Персию за одну ночь около г. Кизляра пало свыше 500 лошадей в результате
отравления полынью таврической. Смертельная доза сухой полыни для лошадей
равна 250-270 г.
На Руси полынью окуривали избы во время эпидемии чумы и холеры, многие сте-
лили траву полыни на пол для отпугивания насекомых и ароматизации, обеззара-
живания воздуха в помещении. Пары масла полыни дезинфицируют воздух в помеще-
нии благодаря наличию в нем альдегидов и карбонильных соединений.
В осенне-зимний период, когда растение содержит наименьшее количество эфир-
ного масла, оно практически нетоксично, и траву скашивают и скармливают ско-
ту.
Эфирное масло полыни используется при производстве косметических средств,
устраняющих тяжелый запах кожных выделений.
Прекрасный дезодорант тела, нормализует работу сальных и потовых желез,
восстанавливает тонус кожных покровов даже у лежачих больных и пожилых людей.
Эфирное масло является мощным антиоксидантом, «эликсиром молодости». В мас-
сажных смесях способствует регенерации тканей, очищению организма от шлаков,
восстанавливает состав крови и лимфы.
В косметике применяется для ухода за жирной, нечистой, угреватой и увядаю-
щей кожей. Препятствует выпадению волос и облысению. Ценный компонент в сме-
сях от целлюлита.
Рекомендуется для регенерации зрелой кожи не только лица, но и всего тела.
В массажных смесях способствует выведению излишней жидкости из организма.
Входит в составы для рельеф-массажа: повышает упругость бюста и живота.
Запах эфирного масла в ароматической лампе облегчает страдания, избавляет
от чувства неуверенности. Отпугивает насекомых, издавна используется в поду-
шечках для ароматизации бельевых шкафов.
Из эфирного масла, а также травы и корней полыни таврической изготавливают-
ся эффективные лекарственные препараты и формы, применяемые при лечении мно-
гих заболеваний.
Фармакологические свойства полыни определяются ее химическим составом.
В медицине применяют лактон тауремизин. Тауремизин малотоксичен, не оказы-
вает побочного действия. Всасывается быстрее, чем камфора и кофеин. Достоин-
ством препарата является растворимость в воде, в связи с чем его можно вво-
дить в вену.
Препараты из полыни таврической используются наружно как антимикробное,
фунгицидное, болеутоляющее и улучшающее кровообращение средство. Препараты
полыни повышают артериальное кровяное давление, увеличивают амплитуду сердеч-
ных сокращений и замедляют их ритм, стимулируют центральную нервную систему и
улучшают диурез. Препараты полыни применяют в качестве средств, тонизирующих
центральную нервную систему и систему кровообращения. Под влиянием тауремизи-
на у больных с заболеваниями сердца уменьшается одышка, повышается жизненная
емкость легких, улучшаются данные ЭКГ. Артериальное давление немного повыша-
ется. В результате лечения тауремизином венозное давление у больных с повы-

шенным и нормальным венозным давлением понижается. Скорость кровотока, как
правило, увеличивается. Особенно заметно такое действие у больных с понижен-
ными показателями кровотока.
Препарат увеличивает жизненную емкость легких.
Полынь цитварная
Artemisia cina Berg. Ex Poljak.
Надземная часть
Полынь цитварная (лат. Artemisia cina) — травянистое растение из рода По-
лынь (Artemisia) семейства Астровые (Asteraceae).
Полынь цитварная — эндемичное растение Средней Азии (южный Казахстан),
Встречается в долинах рек Сырдарьи, Арыси и других, в Таджикистане.
Растёт крупными массивами по речным долинам, в пустынных равнинных и пред-
горных районах.
Введена в культуру.
Ботаническое
описание
Пустынный полукустарник высотой до 70 см. Растение со своеобразным запахом,
ядовито.
Корень стержневой, деревянистый, темно-бурого цвета.
Стебли прямостоячие, одревесневающие, красноватые, ветвистые в верхней час-
ти.
Листья очерёдные, дважды-перисторассечённые на мелкие узколинейные доли.
Нижние стеблевые листья черешковые, длиной 3—6 см, опушённые, сизые; верхние

— сидячие, цельные, мелкие. К моменту цветения листья, за исключением верху-
шечных , опадают.
Цветки мелкие, длиной 2—3 мм, обоеполые. Чашечки нет, венчик трубчатый, пя-
тизубчатый с эфирно-масличными желёзками. Тычинок пять, со сросшимися в труб-
ку пыльниками. Пестик с нижней одногнёздной завязью и двумя желтоватыми ба-
хромчатыми рыльцами. Соцветие — продолговато-яйцевидные сидячие корзинки, со-
бранные в узкую сжатую метёлку. Цветёт в начале сентября.
Плод — серая, бороздчатая яйцевидная семянка, длиной 1—1,6 мм, слегка вы-
пуклая с одной стороны. Созревает во второй половине октября.
Химический
состав
В листьях, молодых стеблях и особенно в цветочных корзинках полыни цитвар-
ной содержатся сантонин (сесквитерпеновое соединение), эфирное масло (1,5-
3%) , в состав которого входят цинеол (70-80%) , d, 1-ос-оинен, терпинен, 1-ос-
терпинеол, терпиненол, 1-камфара, карвакрол, сесквитерпеновый спирт - сескви-
артемизол, бетаин, холин, горькие и красящие вещества, яблочная и уксусная
кислоты.
Образование и накопление сантонина свойственны многим видам полыни, которых
в Казахстане насчитывается 12, но наиболее богата сантонином цитварная по-
лынь : в нераспустившихся бутонах до 7% сантонина, в листьях и верхушках зеле-
ных стеблей - до 5,41%, в семенах и корнях сантонина нет.
Соцветия содержат:
макроэлементы (мг/г): К - 13,4; Са - 7,5; Мд - 2,9; Fe - 0,4;
микроэлементы (мкг/г) : Мп - 0,2; Си - 0,52; Zn - 0,29; Mo - 0,53; Cr -
0,09; Al - 0,28; V - 0,19; Se - 11,7; Ni - 0,59; Sr -1,34; Pb - 0,06; I -
0,12; В - 106,4; концентрируют Sr, Se, Ni.
Использование
В качестве лекарственного сырья используют цветки полыни цитварной (лат.
Flores Cinae), часто неправильно называемые цитварным семенем, — нераспустив-
шиеся цветочные корзинки, собранные в фазу бутонизации.
Цветочные корзинки обладают противоглистным действием. С этой же целью ис-
пользовали и сантонин. Однако ввиду высокой токсичности сантонин применяют
лишь в ветеринарии.
Эфирное масло (дарминол) обладает сильным бактерицидным свойством, противо-
воспалительным и обезболивающим действием; применяют как раздражающее и от-
влекающее средство.
Цитварное семя и получаемый из него сантонин являются эффективным антигель-
минтным средством против круглых глистов, особенно против аскарид. Эфирное
масло цитварной полыни (дарминол) благодаря высокому содержанию цинеола обла-
дает выраженными бактерицидными свойствами в отношении стафилококков, стреп-
тококков , гонококков, применяется как антисептическое средство. Дарминол при-
меняется наружно при мышечном и суставном ревматизме, невралгиях, люмбаго.
В эксперименте установлено, что дарминол внутривенно вызывает снижение ар-
териального давления, оказывает инотропное и хронотропное действие на изоли-
рованное сердце, суживает сосуды и понижает тонус гладкой мускулатуры кишеч-
ника.
Гвайазулен, получаемый из цитварной полыни, обладает сильным противовоспа-
лительным действием, ослабляет аллергические реакции, усиливает регенератив-
ные процессы, применяется при бронхиальной астме, ревматизме, экземе, рентге-
новских ожогах.

Пролесник
Mercurialis L.
Все части
Пролесник (лат. Mercurialis) — род однолетних или многолетних травянистых
растений семейства Молочайные (Euphorbiaceae).
Представители рода произрастают в Средиземноморье, а также умеренных и суб-
тропических областях Евразии.
В России 3 вида — в европейской части и на Кавказе, в том числе Пролесник
многолетний (Mercurialis perennis), который можно увидеть практически повсе-
местно в российских лесах.
Далее в качестве примера описан Пролесник многолетний (лат. Mercurialis
perennis) — многолетнее травянистое растение, вид рода Пролесник
(Mercurialis) семейства Молочайные (Euphorbiaceae). Растёт почти по всей Ев-
ропе и на Кавказе. В России — по всей европейской части, кроме севера таёжной
зоны, в смешанных и лиственных лесах в сырых местах.
Пролесник многолетний (Mercurialis perennis).
Ботаническое
описание
Многолетнее двудомное травянистое растение высотой 20—30 см, с ползучим
корневищем.
Стебель простой, цилиндрический, не ветвится, внизу безлистный.

Листья короткозаострённые, продолговато-яйцевидные или эллиптически-
ланцетные, длиной 3—10 см, на длинных (около 4 см) черешках. Край листовой
пластинки пильчато-городчатый. Молодые листья светло-зелёного цвета, взрослые
более тёмные. Расположение листьев — супротивное, собраны в верхней части
стебля.
Цветки мелкие, невзрачные. Женские цветки расположены на длинных цветоно-
сах, мужские — в клубочках, собранных в длинные редкие пазушные колосья. Вре-
мя цветения — апрель — май.
Плоды — двусемянки, покрыты волосками, шероховатые на ощупь.
Химический
состав
Пролесник содержит синий краситель, при высушивании растение приобретает
синий или фиолетовый оттенок.
Все части растения ядовиты.
Химический состав пролесника многолетнего изучен довольно хорошо. Растение
содержит фенолкарбоновые кислоты (хлорогеновая, п-кумаровая - в листьях),
флавоноиды (апигенин), азотсодержащие кислоты (меркуриалин, метиламин - в ли-
стьях, гермидин - в стеблях). В семенах обнаружены высшие жирные кислоты.
Использование
Лечебное действие пролесника многолетнего обусловлено прежде всего его хи-
мическим составом. Растение обладает слабительным, мочегонным, отхаркивающим
и др. свойствами. Кроме того, еще со времен Гиппократа полезные свойства про-
лесника многолетнего применялись при женских болезнях, особенно при болезнен-
ных, скудных менструациях.
Целебные свойства травы пролесника многолетнего в народной медицине извест-
ны еще с давних времен. При этом для лечебных целей используют высушенную
цветущую траву растения, утратившую ядовитое действие. Пролесник многолетний
в практике народной медицины используется главным образом как мягкое слаби-
тельное, мочегонное и отхаркивающее средство при запорах, спазмах бронхов и
др. Кроме того, сухая трава растения в виде чая считается эффективным средст-
вом при водянке, отсутствии аппетита, спазматических явлениях, ревматизме и
подагре, а также нарушениях деятельности желудочно-кишечного тракта. Пролес-
ник многолетний применяются для лечения женских болезней. Чай из сухой травы
растения употреблялся еще с древних времен при нарушениях менструаций. В на-
родной медицине этот рецепт сохраняется и сегодня. Порошок травы и сок расте-
ния также издавна применяются (наружно) для удаления мозолей и бородавок.
Прострел Pulsatilla sp. Все части
Прострел (лат. Pulsatilla) — род многолетних травянистых растений семейства
Лютиковые.
Народные названия — ургульки, сон-трава, подснежники.
Растёт в сосновых лесах, на открытых песчаных холмах, по сухим склонам на
западе европейской части стран СНГ от Ленинградской до Николаевской области;
в Сибири распространен в Прибайкалье, Забайкалье, на Дальнем Востоке.
Далее в качестве примера описан Прострел луговой, или Прострел чернеющий
(лат. Pulsatilla pratensis).
Распространение - Северная Европа, Центральная Европа, Белоруссия, Эстония,
Латвия, Литва, Украина, Европейская часть России.
Растёт в сосновых борах, на опушках лесов, открытых песчаных холмах, сухих

склонах.
Ботаническое
описание
Растение 7—30 см высотой.
Корневище мощное, большей частью вертикальное, тёмно-коричневое, одно- или
многоглавое.
Стебель прямостоящий, густо мягко-волосистый.
Корневые листья на черешках, мохнатых от густых белых волосков, в очертании
широко-яйцевидные, перисто-рассечённые с дважды перисто-раздельными сегмента-
ми, с узко-линейными заострёнными дольками 1—3 мм шириной, мохнато-волосистые
(главным образом снизу), появляются одновременно с цветами или после цвете-
ния , не перезимовывающие.
Листочки покрывала разделены на линейные, волосистые доли. Цветоносы изо-
гнутые, при плодоношении сильно удлиняющиеся и прямостоящие; цветки обычно
поникающие, с шестью колокольчато сходящимися листочками околоцветника, ото-
гнутыми на верхушке кнаружи, 1,5—2,5 см длиной и 0,6—1 см шириной, большей
частью бледно-лиловыми, реже красноватыми, зеленовато-жёлтыми или чёрно-
фиолетовыми. Тычинки многочисленные, жёлтые, лишь на 1^3 короче листочков
околоцветника. Пестик одинаковой длины с околоцветником. Цветёт в апреле —
июне.
Плодики продолговатые, густо оттопыренно-волосистые, как и удлиняющимся в
виде ости до длины 6 см столбиком, на верхушке которого волоски обычно стано-
вятся короткими и прилегающими.
Прострел луговой (Pulsatilla pratensis).

Химический
состав
В траве прострела содержится анемонин, сапонины, фитонциды, дубильные веще-
ства и смолы. Ядовит. Сок прострела может вызвать кожные заболевания.
Использование
Экстракт из листьев прострела лугового обладает сильным бактерицидным и
фунгицидным действием, имеет седативныи эффект и может применяться в народной
медицине и гомеопатии как успокоительное и снотворное средство, а также как
болеутоляющее и отхаркивающее, стимулирует функции печени.
Применяется в ветеринарии.
Используется в народной медицине и в гомеопатии. В лечебных целях заготав-
ливают траву во время цветения. Растение обладает мочегонным, отхаркивающим,
бактерицидным, седативным и болеутоляющим действием. Стимулирует функции пе-
чени. Гомеопатическое средство Pulsatilla применяют для лечения депрессий,
мигрени, нарушений менструального цикла, желудочно-кишечных и простудных за-
болеваний, болезней почек и мочевого пузыря, экзем, спазмов сосудов, ревма-
тизма, подагры и других. Прострел входит в состав гомеопатического препарата
«Биолайн колд», используемого при простудных заболеваниях верхних дыхательных
путей.
Растение чрезвычайно ядовито. Принимать его препараты можно только под кон-
тролем врача.
Псилокаулон непохожий
Psilocaulon absimile N.E.Br.
Надземная часть
Псилокаулон непохожий (Psilocaulon absimile) - семейство Аизовые (Aizoa-
сеае) .
Обитает в северных и западных областях Капской провинции, как и все 15 ви-
дов этого рода.
F4 * - . Ofci
* *■.-■■
VW«.. **\$ *
Ботаническое
описание

Стройный полукустарник 60 см высотой, ветви серовато-зеленые с папилами.
Листья почти цилиндрические, быстро опадающие. Розовые цветки 0,5 см в диа-
метре, собраны в конечные щитки.
Химический
состав
Растение ядовито, но мало изучено. По крайней мере, оно содержит большое
количество щавелевой кислоты вместе с меньшими количествами яблочной, винной
кислоты и т. п.
Использование
Не известно.
Пузырница Physochlaina L. Все части
Семейство Пасленовых (Solanaceae). Известно два вида: Пузырница восточная и
Пузырница физалиевая.
Далее в качестве примера описана Пузырница физалисовидная (физалиевая, фи-
залевидная, физалисовая).
Распространена в Западной и Восточной Сибири, в Средней Азии, на Дальнем
Востоке. Растет на открытых степных склонах холмов и гор.
Ботаническое
описание
Многолетнее растение. Стебли немногочисленные, наверху ветвящиеся; листья
черешчатые, яйцевидные или сердцевидные, резко суживающиеся у основания;
цветки фиолетовые, воронкообразные; чашечка короче венчика, после цветения
вздувающаяся, почти шарообразная; плод — шаровидная коробочка, до 1 см в диа-
метре ; семена светло-желтые, ямчатые.
Ботаническая близость пузырниц к белене и белладонне позволяет судить о
большой ядовитости растений.
Пузырница физалиевая (Physochlaina physaloides)

Химический
состав
Растение содержит алкалоиды (гиосцин, апизодамин, атропин, скополамин, ку-
скгигрин), флавоноиды. Во всех частях пузырницы восточной тоже найдены алка-
лоиды — скополамин (больше в надземной части — до 0,9%) и гиосциамин (больше
в подземных частях).
Использование
В алтайской и сибирской медицине применяется при хронических венерических
заболеваниях и их последствиях. В тибетской и монгольской медицине порошок
надземной Пузырница физалисоваячасти растения применяется при дифтерии, си-
бирской язве, кори, оспе, рожистых воспалениях, острых и хронических заболе-
ваниях органов желудочно-кишечного тракта, гастральгиях, коликах, диспепсиях,
болезнях желчного пузыря, желтухе, кожных и венерических заболеваниях, голов-
ной боли, неврозах, злокачественных новообразованиях, при сепсисе, как жаро-
понижающее , ранозаживляющее, антигельминтное.
В тибетской медицине трава (в составе сложных сборов) используется при яз-
венной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки. В народной медицине — как
анальгетическое, при диспепсии, тифе, венерических заболеваниях.
Отвар корней в монгольской медицине употребляют при дерматитах, псориазе и
других кожных болезнях. В народной медицине порошок применяется при невралги-
ях , цистите, геморрое.
Пузырчатая головня кукурузы Ustilago maydis DC. Все части
Пузырчатая головня или головня кукурузы - это грибок, а не растение.
Пропущено.
Пузырчатка вздутая Utricularia physails Надземная часть
Пузырчатка (лат. Utricularia) — крупный род насекомоядных растений семейст-
ва Пузырчатковые (Lentibulariaceae).
Представители рода распространены во всем мире, отсутствуя только в Антарк-
тиде и на ряде океанических островов.
Типовой вид рода Пузырчатка обыкновенная (Utricularia vulgaris) распростра-
нен и в России.
Пузырчатка вздутая, найдена на восточных прибрежных равнинах юго-восточных
штатов США, формирует ловчие пузырьки на концах плавающих трубочек. Растения
пузырчатки поддерживают цветоносы с помощью розеток, образованных 4-10 трубо-
чек, заполненных воздухом. Но Utricularia physalis в списке видов нет, поэто-
му далее общее описание рода.
Ботаническое
описание
Водные насекомоядные растения, лишенные корней и несущие большее или мень-
шее количество ловчих пузырьков. Каждый пузырёк снабжен отверстием, закрытым
открывающимся внутрь клапаном, вследствие чего мелкие водяные животные могут
свободно проникать внутрь пузырька, но обратно выйти не могут. Погибая, они
служат пищей для растения. Стебли безлистные, прямостоячие.
Листья рассеченные на линейные или нитевидные доли.

Цветки собраны в негустую кисть, снабженную, при основании цветоножек, ма-
ленькими прицветниками. Чашечка двугубая, почти двураздельная. Венчик двугу-
бый, с очень короткой трубкой и со шпорцем; верхняя губа цельная или на вер-
хушке немного выемчатая, нижняя — более крупная, тоже цельная или неясно
трёхлопастная, вздутая посредине. Тычинки в числе двух, с серповидно-
загнутыми, плоскими нитями и продольно сидящими двугнездными пыльниками. За-
вязь верхняя, одногнездная, из двух плодолистиков, со срединным семяносцем и
многими семяпочками.
Плод — одногнездная коробочка, вскрывающаяся неправильно. Семена мелкие,
без белка; зародыш с очень короткими семядолями или без них.
В 2011 г. исследователи из Франции и Германии признали пузырчатку самым бы-
стрым хищным растением в мире. Поначалу пузырчатки выкачивают воду из ловчих
пузырьков. Каждый снабжен отверстием, закрытым полукруглым клапаном, откры-
вающимся внутрь. «Пузырёк „сдувается", в его стенках накапливается энергия
упругости, такая же, как в натянутой тетиве лука. Кроме того, на растении об-
разуется впадина, как на пипетке со сжатым резиновым наконечником». Когда до-
быча приближается к ловушке и дотрагивается до чувствительных волосков на
клапане, энергия высвобождается. Происходит потеря устойчивости, «дверца»
резко открывается, и жертва вместе с потоком воды, вызванным перепадом давле-
ния , устремляется в пузырёк. Так же быстро клапан закрывается, и добыча уже
не может сбежать из ловчего пузырька хищного растения, которому остаётся лишь
переварить еду. Жертва втягивается в ловушку меньше чем за миллисекунду.
Растение зимует в виде шаровидных почек. В домашних благоприятных условиях
может перестать питаться живыми организмами и начать развивать корневую сис-
тему.
Пузырчатка обыкновенная (Utricularia vulgaris).
Химический состав: Нет данных

Использование
Декоративное - для мини-водоемов.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)