ид
Беседы с лидером^кубинской рев
юции
иКастро^ус
к
* ■ АГ I
СО


Катюшка Бланко
Фидель Кастро Рус
СОЛДАТ ЭПОХИ
Беседы с лидером кубинской революции
Москва Центр книги Рудомино 2016


УДК 929
ББК 63.3-8
Б68
Редакционно-издательский отдел
Библиотеки иностранной литературы им. М.И. Рудомино
Книга выпущена по инициативе
Посольства Республики Куба в Российской Федерации
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России» на 2012-2018
Координатор проекта: А. В. Чернов
Перевод: А. В. Чернов (предисловие, главы 1-7), Ю.И. Папченко (главы 8-9, 19-20, 22),
А.Ю. Папченко (главы 10, 21, 23), Е.С. Мельникова (глава 11), М.А. Тютюнников (главы 12-13), Е.А. Кузина (глава 14), М.А. Каменская (главы 15-16), Е.А. Конюхова (главы 17-18), В.Н. Павлова (глава 21).
Под редакцией М.П Ворсановой и А.Ю. Папченко
Дизайн: Вивиан дель Рио
Перевод выполнен по изданию: Кайизка В1апсо. Е!бе1 Саз1го Риг. ОиегпНего с!е1 йетро. Сопуегзасюпез соп е1 Ибег Ызгёпсо бе 1а Ре7о1ис1бп СиЬапа. 1_а НаЬапа: Саза ЕбИога АЬп1, 2011.
Бланко, Катюшка
Б68 Фидель Кастро Рус: Солдат Эпохи. Беседы с лидером кубинской революции / К. Бланко; [перевод с испанского]. - М.: Центр книги Рудомино, 2016. - 448 с.: ил.
18ВЫ 978-5-00087-085-3
Книга-интервью Катюшки Бланко - шаг навстречу человеку, который скрыт за привычным образом революционера и политика, вошедшего в историю и воплощающего собой подвиги героев прошлого и будущего, и в то же время, являющегося нашим современником. В ней - живая речь, живой голос того, кто, преодолев огромный путь, сохранил в памяти едва ли не каждую деталь этого пути, а сколь важным был этот путь и сколь велико его значение, читатель сможет решить сам.
УДК 929
ББК63.3-8
18ВЫ 978-5-00087-085-3
© Кайизка В1апсо, 2011, 2016
© ОЛс1па бе Н1з1опа бе1 Сопзер бе Ез1або бе 1а РерйЫюа бе СиЬа, репродукции документов и фотографии, 2016
© Переводчики, 2016
© ВГБИЛ им. М.И.Рудомино, 2016
© ООО «Центр книги Рудомино», издание на русском языке, оформление, 2016


Российскому народу, который так восхищается Фиделем Кастро.
Чрезвычайный и Полномочный Посол Республики Куба в Российской Федерации Эмилио Лосада Гарсия


Путешествие
Фиделю нравится предаваться воспоминаниям. Может быть, поэтому в январе 1993 года я первые оказалась во Дворце Революции...
Редакцию нашей газеты наполняло привычное стрекотание старых немецких печатных машинок, когда мне пришло приглашение посетить Дворец Революции. За окном рабочий день приближался к концу, и люди спешили по домам. Погода была неспокойной - и хотя не было дождя, сильный ветер срывал листья с деревьев и поднимал вихри пыли на мостовой.
Вечерний воздух на площади перед Дворцом был красновато-охристого цвета. В кабинете Фиделя царил полумрак, солнечный свет почти не проникал сквозь плотные шторы, и от этого пространство казалось совершенно выпавшим из времени. Было непонятно, что теперь, рассвет или закат. И тут я подумала, что он, наверное, может определить, который час, по солнечным бликам на кирпичных стенах или на предметах в стенном шкафу, по прозрачности воздуха в комнате. Его письменный стол казался островом в море книг. Я быстро пробежала глазами по книжным корешкам, как бы ожидая получить своего рода характеристику их хозяина. Мне было интересно узнать хотя бы немного больше о человеке, образ которого уже принадлежал истории. Но сильнее всего, признаюсь, мое внимание привлекла небольшая статуэтка слоновой кости, изображавшая какую-то восточную богиню, и миниатюрные стеклянные баночки, похожие на те, что испокон веков дремлют в витринах старинных аптек.
Я помню, как Фидель подошел, обнял и поцеловал меня. И самое сильное впечатление на меня произвели не его рост и не его внешность. А то ощущение, которое возникло от его присутствия - как будто я транзитный пассажир: вот поезд остановился на станции, я говорю с человеком, который останется навсегда. Его дыхание было спокойным, взгляд - ясным и прозрачным, он говорил тихо и смотрел прямо в глаза собеседнику. Его старые сапоги, потрескавшиеся по бокам, и потертая кожаная мебель его кабинета напомнили мне, в каком времени мы живем, и те слова, которые его так ярко характеризуют: «Я предпочитаю старые часы, старые очки, старые сапоги... а в политике все только новое».
В те годы казалось, что время обратилось вспять, что все новое устарело: стремление сделать человека более совершенным, общество - более справедливым представлялось иллюзией. Но он уже стал легендой.
7


Катюшка Бланко
Вместе с народом он продолжал упорствовать в воплощении мечты, которая выглядела несбыточной, противостоять всем ударам, всем нападкам, всем лишениям. Он говорил очень тихо, словно открывал секреты: об острове, о людях, о ранениях, о Дон Кихоте, о страсти, о судьбе, о последнем сражении Хосе Марти, о солнце, о войне, о мгновениях, о Земле.
Я пыталась впитать взглядом каждое его движение, запомнить каждую деталь его облика, следя за его шагами по кабинету: «Идея живет, Катюшка, идея живет». А я смотрела, как он проводит рукой по волнистым седым волосам, как кладет на стол свой военный берет, смотрела на кожаную папку, которую он подкладывает под лист бумаги, когда пишет, на его длинные пальцы, на стремительные строки в простом блокноте с голубой обложкой, на открытый лоб, разлет бровей, ясные и живые глаза, на поседевшую бороду, мочки ушей, воротник военной куртки, прямые брюки, и снова на сапоги, его старые сапоги, поношенные, но безупречно чистые, которые я долго рассматривала с тем же нескромным любопытством.
Я представила себе, сколько дорог они исходили. Эти простые сапоги были для него как ряса для монаха, которую он не снимает ни днем, ни ночью в трудные времена. Неужели он действительно спал в них еще целую неделю после победы Революции?
Он сказал, что моя книга «После невероятного», в которой описывается наша поездка с группой молодежи по маршруту яхты «Гранма», произвела на него впечатление, что он провел без сна целую ночь, читая ее и вспоминая.
После нескольких личных встреч в его кабинете (в 1993 и 1994 годах) я вдруг заметила, что по прихоти судьбы огромное количество репортажей, которые я делала для газеты, оказывались связаны с его историей.
В следующий раз я увидела Фиделя на праздновании его семидесятилетия 13 августа 1996 года. А через некоторое время ко мне домой совершенно неожиданно явился Серхио, его могучий телохранитель. Он вошел в гостиную и сказал: «Собирайтесь, Вы поедете с Фиделем в Биран».
Во время этого удивительного и трогательного путешествия мне посчастливилось быть свидетельницей разговора между Фиделем и Габриэлем Гарсиа Маркесом. Как я сказала уже тогда, у Команданте были особые причины, по которым он хотел пережить возвращение в дом своего детства, к воспоминаниям прошлого, ставшим историей чувств и впечатлений, что и составляет, как думает он сам, подлинную биографию человека.
Когда мы прибыли на место, я впервые увидела Фиделя взволнованным. Он возложил цветы на могилу родителей в тени деревьев в саду родного дома, где были перезахоронены их останки по настоянию сына. «Кладбище очень унылое место, оно как будто насильно отдаляет умерших от их дома, от родных».
После той поездки я начала собирать информацию о родителях Фиделя, об их доме, об окрестностях Бирана с мыслью написать об этом книгу. Это было непросто и потребовало немало времени, но в итоге удалось собрать столько материала, что вместо одной книги я написала две: «Все время кедров» и «Галисийские корни Фиделя». А потом ждала возможности, чтобы расспросить Фиделя о подробностях, которые мог знать только он, но так и не дождалась.
В 2006 году здоровье Фиделя неожиданно ухудшилось. Я помню тот рейс Ольгин - Гавана, когда один из охранников Фиделя выбежал из передней части самолета 8


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
и попросил меня сделать объявление. Я встала на колени на своем сиденье, обернувшись в салон, и закричала: «Срочно требуется доктор, позовите доктора». Несколько медиков из личного сопровождения Команданте тотчас же поспешили к нему. Рядом со мной сидел замминистра иностранных дел Кубы, Хорхе Боланьос, вид у него был совершенно подавленный. Все взгляды, с которыми я встречалась, оглядываясь вокруг, выражали тревогу. Никто не произносил ни слова, в самолете воцарилась глубокая тишина. И ничего похожего на эту тишину я никогда не слышала в своей жизни. Через несколько дней, 31 июля, было опубликовано обращение Фиделя к кубинцам, в котором он объявил о своей болезни, и призвал свой народ идти вперед, несмотря ни на что.
1 августа рано утром в моей квартире раздался телефонный звонок: это был Фидель, он сообщил мне, что на следующий день мы начнем работать. Он был готов приложить все необходимые усилия, чтобы дополнить и расширить интервью «Сто часов с Фиделем», данное много лет назад журналисту Игнасио Рамонету, он уже дал обещание, что выйдет его новое издание, и опасался, что работа останется незаконченной. Я сразу это почувствовала по его настойчивому желанию начать как можно скорее, несмотря на состояние здоровья.
В небольшой прихожей во время наших встреч дежурила его жена, Далия, на случай, если ему что-нибудь понадобится. Однажды я призналась ей, что мне досадно обременять Команданте работой в таких непростых обстоятельствах. Но Далия успокоила меня, сказав, что, напротив, это доставляет ему покой и радость.
Я снова была свидетельницей частной жизни Фиделя. Многие представляют его одиноким героем, я же в эти дни всегда видела его в кругу близких людей. Рауль, сыновья, внуки, родственники, друзья и боевые товарищи приходили навестить его, узнать, как он себя чувствует. Люди не спали ночами в беспокойстве. Всякий раз, когда я приходила, я встречала новых посетителей. Снова мне довелось видеть то, что обычно скрыто от посторонних глаз.
Иногда во время наших рабочих встреч он молчал и просил почитать ему. Я старалась читать медленно и размеренно, полагая, что так он сможет заснуть, отдохнуть от душевных тревог, которые ему приходилось преодолевать в те дни, что стоило ему большого труда, ему, привыкшему за десятилетия революционной деятельности и постоянных разъездов к активной работе в течение долгих часов.
В те недели мне казалось, что холодный март внезапно вернулся в разгаре лета. Фидель обращался к народу без какого-либо драматизма, но я ощущала, как над страной проносится холодный ветер первых дней весны, взметающий вихри сухих листьев, стучащий ставнями и дверьми, поднимающий рябь на поверхности рек и морей и уносящий вдаль от родной земли первые семена, которые всегда будут помнить об этой разлуке, даже когда прорастут и расцветут под весенними ливнями... В эти дни все мы жили с чувством тревоги и томительного ожидания, потому что Фидель - это наша история. Даже сейчас я не могу спокойно вспоминать о том, что в день нашей первой встречи, 1 августа, он был между жизнью и смертью. Но несмотря на это, он говорил мужественно и уверенно, как будто его слова были последними выстрелами во время: себя он ощущал винтовкой партизана.
Результатом нашей напряженной работы стали две новые редакции книги «Сто часов с Фиделем». Со стороны Команданте это потребовало титанических усилий. Но это укрепляло его дух, потому что это была еще одна победа, возможность еще раз ис9


Катюшка Бланко
полнить свое обещание, еще раз насладиться, даже в такие сложные моменты, прикосновением к истории, к событиям в мире, которые мы обсуждали каждый день.
Когда речь зашла о Карибском кризисе, он решительно сказал, что отрицать присутствие ядерных ракет на Кубе было со стороны советского посла в ООН - непростительно с этической точки зрения. Снова и снова он повторял, что честность должна лежать в основании всех поступков. И в отношении этого вопроса считал, что «Куба имела законное право защищаться тем оружием, которое могло быть в ее распоряжении». Мы говорили о войне в Анголе, о том, как он выступил против того, чтобы у режима апартеида было ядерное оружие, которое поставлял Израиль при молчаливом согласии США. Я заметила, что обе темы связаны с его беспокойством из-за возможного ядерного конфликта. Чтобы избежать этого конфликта, Фидель считал необходимым уничтожение всего ядерного оружия, без каких-либо исключений. В тот день, когда об этом зашла речь, он объяснил мне разницу между тактическим и стратегическим вооружением и рассказывал об этом так подробно, что я была не в состоянии запомнить такое количество приводимых им точных статистических данных.
Летом того же, 2006 года, а именно 19 августа, в библиотеке имени Хосе Марти произошло примечательное событие, о котором я рассказала Фиделю. Речь идет об удивительной находке - книгах с сорок одной гравюрой на сюжеты о жизни в Древнем Египте. Французские лингвисты, архитекторы, землемеры, археологи, математики, художники, химики по приказу Наполеона тщательнейшим образом изучили памятники цивилизации, расцветшей на берегах Нила. Результатом той масштабной работы стал замечательный труд «Описание Египта» - двадцать томов с гравюрами, картами, планами и аннотациями. Тираж этого роскошного издания не превышал тысячи экземпляров. И в нашей библиотеке обнаружилось пять томов «Описания», которые после реставрационных работ были представлены на выставке.
В каком-то смысле это была хроника грабежей. На протяжении веков Франция и Великобритания стремились захватить как можно больше территорий. Но они хотя бы не оставались безразличными к истории и культуре захваченных стран. Они проводили исследования, описывали местные обычаи, стремились открыть и сохранить памятники. И в этом они были совсем не похожи на империю третьего тысячелетия, которая уничтожила 7000 археологически значимых объектов Древней Вавилонии, разрушала и обворовывала библиотеки и музеи, от которых после этого не оставалось камня на камне, которая положила начало всем этим бесчинствам бомбардировкой Багдада в 2003 году. Я читала Фиделю вслух статью из «Хувентуд Ребелде», он слушал задумчиво, иногда выражал одобрение. Американскую войну в Ираке и обе волны военной агрессии в этой ближневосточной стране Фидель считал варварством. Именно поэтому он настоял на том, чтобы в новую редакцию «Ста часов» вошли его письма к Саддаму Хусейну, написанные иракскому лидеру в 1991 году. В этих письмах Фидель советовал Хусейну вступить в переговоры и немедленно уйти из Кувейта, границы которого были нарушены иракской армией, что вызывало негативную реакцию Кубы. Кроме того, Фидель выразил в этих письмах свое мнение относительно оружия массового уничтожения, которое, если оно еще есть в Ираке, должно быть уничтожено.
Во время наших бесед я не раз была поражена тем, что, несмотря на все трудности, Команданте никогда не терял чувства юмора. Однажды он не смог дозвониться по телефону одному из подчиненных и с улыбкой сказал мне: «Видишь, Катюшка, полковнику никто не звонит», перефразируя название романа Гарсиа Маркеса «Пол10


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ковнику никто не пишет». После выхода в свет второго и третьего издания книги мы часто встречались, много разговаривали. Особенно мне запомнилась наша встреча 20 октября 2008 года, в День кубинской культуры, когда мы снова много говорили о войне в Анголе. И еще одна - 3 августа 2009 года, - когда обсуждали книгу команданте Гильермо Гарсии, которая в скором времени должна была выйти в свет.
В то время Фидель еще не появлялся на публике. Его присутствие было не столько физическим, сколько словесным - мы встречали его мысли в ежедневных газетах. Но он был уже на обратном пути из бездонного безвременья по имени «смерть». Меня поражал объем работы, которую он продолжал делать. Работал молча и иногда признавался, что силы покидают его. Но судьбы человечества, всех людей на планете, перед лицом времени по-прежнему беспокоили его. Изменчивое и неизменное, близкое и далекое, самое малое и огромное, абсолютное и преходящее, ничтожное и вселенское - все находило отклик в его сердце. В его размышлениях отражался огромный опыт государственного деятеля и революционера, сумевшего воплотить свои мечты в реальность. Думаю, что мало кто мог представить его в то время за такой активной работой.
После нашей первой встречи мы продолжали работать у него дома. И мне казалось, что прежде я уже знала это место. Может быть потому, что с тех пор, как я начала исследовать историю его жизни, мне не раз представлялось, как я беседую с ним в его доме. Я представляла себе, что этот дом находится в буйных и густых зарослях сельвы. Так и оказалось - его резиденция была окружена буйной растительностью, которую обильно питали ливни, столь частые в том районе Гаваны. «Иногда под вечер кажется, что здесь заканчивается земля», - сказал он в тот день, когда мы были поражены известием о резком и небывалом понижении температуры в Мексике. Это было в ноябре 2009 года.
Когда я приходила к нему, мы много беседовали. И вот однажды, помню, что это было в октябре, во время нашего разговора о многом и о разном он сказал: «А почему бы тебе не составить список вопросов?» Эти слова стали для меня откровением, я поняла, что Фидель готов рассказать такие детали о событиях, происшествиях, рассуждениях, которые в любом другом случае останутся в тени. И тогда я предложила построить книгу в форме повествования от первого лица, убрав вопросы. Но он категорически отказался: «Тогда книга получится очень скучной, как вот этот огромный том об истории Трои».
В книге «Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи» Команданте рассказывает о своей жизни, отвечая на вопросы из длинного списка, который, впрочем, сколь бы он ни был велик, не может отразить всей полноты его жизни. Эта книга - шаг навстречу человеку, который скрыт за привычным образом революционера и политика, вошедшего в историю и воплощающего собой подвиги героев прошлого и будущего, подвиги тех, кто встанет на защиту нашей Кубы, нашей Америки, тех, кто будет бороться за независимость и справедливость, отстаивать гуманистические ценности.
Эта книга дает читателю возможность пройти дорогами Фиделя, насладиться его естественным и спонтанным рассказом о фактах, точках зрения, размышлениях и переживаниях; совершить путешествие из дома его детства в полное тревог, лишений, надежд и предзнаменований настоящее.
Снова и снова мы должны уходить в горы, спасая Революцию, человечеству нужны те, кто встанут на ее защиту, и Фидель снова надевает свои сапоги вечного странника и солдата.
11


01
Дом, родители, деревья, свечи и газовые фонари, первые воспоминания, непостижимость смерти, прохлада в мансарде, день поклонения волхвов, народные снадобья, Манакас, лесопилки, верхом без седла, беззаботная свобода, петухи, дружба, девчонки, рождение брата
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Хосе Марти верил, что историю человека могут рассказать дома, в которых он жил. Для меня дом - это тихая обитель воспоминаний. С тех пор как я познакомилась с поэзией перуанца Сесара Вальехо, в моем сознании часто звучат стихи о доме, в котором больше никто не живет. Это очень проникновенные строки:
...кто-то уходит, но кто-то и остается. Место, по которому прошел человек, уже не одиноко. Одиноки человеческим одиночеством лишь те места, где не проходил ни один человек. Новые дома мертвее старых, потому что их стены сложены из камня и железа, но не из людей. Дом появляется на свет не когда его заканчивают строить, но когда его начинают заселять.
Не могу объяснить почему, но эти стихи какими-то потайными тропинками души всегда приводят меня к воспоминаниям о далеком доме моего детства, а с некоторых пор еще и к мыслям о Вашем доме в Биране. Вы вернулись туда, когда Вам исполнилось семьдесят. Я стала свидетельницей этого возвращения и с тех пор ждала возможности расспросить Вас о воспоминаниях, связанных с домом Вашего детства.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Дом был деревянный, построенный на больших, выше человеческого роста, сваях. Вероятно, первоначально он был квадратный в плане - как типичные сборные коттеджи, которые продавали американцы на Кубе. Возможно даже, что наш тоже был привезен из США. Отец построил его еще до нашего рождения - у него было достаточно средств для этого - в районе, где много американских сельскохозяйственных предприятий.
Отцовский надел был островком в море земельных угодий американских компаний. С одной из них - «Юнайтед Фрут Компани» - у него даже были какие-то дела. Ей принадлежало порядка 130 000 гектаров, большая тростниковая плантация и не12


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
сколько сахарных заводов. Два из них располагались недалеко от нас, в бухте Нипе, а плантации граничили с отцовскими. Прежде чем купить эту землю отец некоторое время сотрудничал с «Юнайтед Фрут Компани». У него была небольшая лесозаготовительная компания, бригада валила лес - поставляли дрова на сахарный завод и расчищали земли для посевов тростника. Мой брат Рамон рассказывал мне, что в те годы был большой наплыв иммигрантов из Испании, особенно из Галисии. Это помогло моему отцу, он нанял людей из приезжих и скоро уже поставлял дерево по железной дороге. Кроме того, открыл магазин, начал выращивать тростник. Так у него появилась своя плантация на землях «Юнайтед Фрут», которую позднее он продал, потому что упал с лошади и сломал ногу, причем в момент, когда сахарная промышленность была на подъеме.
Отец и сам был испанским иммигрантом, притом человеком очень активным, что помогло ему стать предпринимателем. Со временем он начал получать существенный доход, приобрел собственную землю, можно сказать, превратился в независимого землевладельца.
Так вот, я думаю, что наш дом был построен по американскому образцу. Может быть даже из привезенного дерева, не знаю точно. Был он одноэтажным, но с большой мансардой, и получалось, будто у дома есть второй этаж. Фундамент мог располагаться прямо на земле, но отец решил сделать его на сваях, чтобы пол был приподнят, хотя в этом не было особой необходимости. Я думаю, на него повлиял обычай его родной земли - Галисии, где крестьяне строят свои дома именно так, и в подклети, а иногда и прямо в доме, держат домашний скот: коров, кур, свиней. Земля на участке была неровной, поэтому под задней частью дома, где находились гостиная и спальни, сваи были выше. Со временем дом оброс пристройками - кладовка, уборная, чулан, столовая и, наконец, кухня. Потом с другой стороны пристроили контору, и дом, некогда квадратный, получился вытянутым на восток, к холмам. В подклети устроили коровник на двадцать пять-тридцать коров. По утрам их доили, а потом выгоняли на выпас до вечера - метров на восемьсот или на километр от дома.
Я хорошо помню широкую галерею, которая шла по всей внешней стене дома. Оттуда я часто наблюдал, как пригоняют коров, обращал внимание на характер животных, подмечал, что некоторые из них строптивы, особенно недавно отелившиеся самки. Была одна, темной масти, которую звали Бальена. Она давала много молока, но была очень агрессивной. Мы махали руками с галереи, чтобы раздразнить ее - думаю, в ней было что-то от породы испанских боевых быков, которых выращивают для корриды.
Я прекрасно помню такие сцены, потому что все это было обычным делом: животные, поле, крестьяне.
На первый этаж с улицы вела лестница, через входную дверь сразу попадали в гостиную, а из нее уже в другие комнаты. Рядом со спальней, которая потом стала нашей с братом, находились крошечная столовая и кабинет отца. Кроме того, на первом этаже располагались и другие спальни, а по маленькому коридору можно было пройти в уборные и в большую столовую.
Сначала, насколько я помню, туалет был только один. Но, когда я родился, уже появился второй, в деревянной пристройке над выгребной ямой, его называли нужником. Там стояли мусорный бак и умывальник. Мылись мы в комнате рядом с кухней, в большой ванне.
13


Катюшка Бланко
Воду для всех нужд, кроме питья, использовали дождевую, которая собиралась в двух баках - большом и поменьше, но установленном повыше. Питьевую воду брали из источника километрах в четырех от нашего дома. Считалось, что в этом источнике - на ручье, впадавшем в реку Сохо - вода очень хорошая, но ее все равно пропускали через фильтр.
В то время электричества в нашем доме не было, пользовались свечами и газовыми фонарями. Холодильников тоже не было, только деревянный ледник с опилками, лед для которого возили со станции Маркане, находившейся километрах в четырех.
Я говорю о том времени, когда начал себя осознавать. Дом, животные, окрестности: все это я помню очень хорошо.
Самые первые воспоминания совсем ранние, кажется, еще с трехлетнего возраста. Но все помнится очень отчетливо, прежде всего - домашние: родители, дядя и тетя, двоюродная сестра - моя ровесница.
Как раз смерть тети Антонии во время родов стала одним из самых сильных потрясений детства. Если уточнить эту дату, можно точно сказать, сколько лет мне тогда было. Муж тетки, как и мы, испанец, работал у отца. Я был тогда совсем еще маленьким. Но помню, что дом погрузился в атмосферу трагедии, грусти, траура. Тетя Антония была родной сестрой матери, мы все поехали к ним в дом, туда же приехали бабушка и дед. Помню комнату, горящие свечи... Я не ощущал ничего особенного, все вокруг было удивительным для меня, но значения происходящего я не понимал. Я не знал, что такое смерть, не имел об этом ни малейшего представления. Единственное, что я испытывал, это ощущение грусти, горя, ощущение, что происходит что-то тягостное для всех. Это самые ранние мои воспоминания, и если можно уточнить день тетиной смерти, мы бы узнали наверняка, сколько мне было лет.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Согласно свидетельству о смерти это произошло 8 июня 1929 года. Она умерла от послеродового сепсиса.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Значит, тогда мне еще и трех не исполнилось. Но я прекрасно помню, что с тех пор одна из дочерей тети Антонии жила с нами.
У тетки, кроме новорожденной девочки, было еще несколько детей. С нами осталась моя двоюродная сестра, которой было тогда три или четыре года, а остальных - двух дочерей и сына - забрали к себе дед с бабкой.
Наша общая спальня располагалась в мансарде. Она была небольшая, но более прохладная, чем другие. В этом смысле конструкция на сваях оправдывала себя: дом не так нагревался, больше продувался бризом. Он, получалось, становился выше на один этаж, и мы по сути спали на уровне третьего этажа обычного дома.
Мы - это родители, Анхелита, Рамон и я - старшие дети во втором браке отца. Его дети от первой жены - Лидия и Педро Эмилио - жили отдельно.
Помню, что поначалу в нашей комнате стояла колыбель, в которой я спал до двух или трех лет.
Когда мне исполнилось, кажется, четыре года, для меня поставили отдельную кровать - рядом с отцовской и такую же, как у него, только поменьше; дальше стояли кровати брата, сестры и мамы.
Родители спали порознь. Рядом с кроватью отца стоял небольшой столик и газовая лампа - по ночам он много читал.
14


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - В мансарде действительно прохладней, чем внизу. Будучи там, я представляла себе, каково было ее обитателям в шторм и в спокойную погоду. Думаю, что эта комната была самым подходящим местом для детей: подальше от москитов и других насекомых, подальше от шума. Но, наверное, пришел момент, когда вам всем там стало тесно...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, только мы, первые трое детей, спали в одной комнате с родителями. В мансарде было тише, прохладнее, как-то спокойнее. Если встать в полный рост, из окна была видна только оцинкованная крыша дома. Это не была, собственно говоря, мансарда, скорее надстройка в одну комнату, что-то вроде голубятни.
Наверное, именно потому, что верхний этаж был самым прохладным местом в доме, когда родилась Анхелита, родители взяли ее к себе, чтобы не ходить туда-сюда по узкой лестнице. Когда появился второй ребенок, его тоже поселили в мансарде, а потом так же поступили и с третьим, то есть, со мной. Вот и получилось, что какое- то время вся семья жила в одной комнате. Уборная при этом была только в нижнем этаже, наверху пользовались ночными горшками.
На окнах была натянута сетка от москитов и всегда стояло знаменитое американское средство от насекомых «Флит».
В нашем доме всегда были строгие порядки. Мы все жили в одной комнате, но никогда я не видел никаких странных сцен, ничего похожего на сексуальные отношения. И это несмотря на то, что у родителей уже было трое детей.
В этой комнате я провел не все детство. Но до четырех или пяти лет жил там вместе со всеми.
Из раннего детства мне вспоминается праздник Трех Царей - 6 января Ч Мне тогда еще не было пяти лет, я жил в мансарде. В этот день взрослые оставляли для нас в этой комнате яблоки, виноград, леденцы, какие-нибудь скромные игрушки. Мне уже начинали рассказывать о волхвах. Сестру учили играть в игры для девочек. Помню, что сначала это были «камешки» - игроки подбрасывают поочередно несколько предметов и ловят их так, чтобы ни один не упал на землю. Такой мне вспоминается наша жизнь наверху.
Есть у меня еще одно воспоминание: у отца была привычка по утрам есть апельсины. С них снимали кожуру, выставляли за окно, на крышу, посыпав каким-то белым порошком - не знаю, что это было, наверное, что-то полезное для здоровья - вроде глюкозы, или, может быть, соды, точно сказать не могу. А утром отец их съедал. Этот домашний ритуал я тоже отчетливо помню.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Сейчас, когда Вы рассказывали, я очень живо представила холодные апельсины, освеженные росой. В Галисии есть старинный обычай собирать росу в Иванов день. Ваша бабушка Антония Архис из Ланкары знала и соблюдала его. Если в тот день было дождливо, она оставляла на улице таз и потом в полночь омывала своих детей этой водой, которая избавляла от сглаза, считалась целебной.
1 День поклонения волхвов, когда в католической традиции принято дарить подарки детям; отмечается в день Богоявления, 6 января. (Здесь и далее - примеч. ред.)
15


Катюшка Бланко
Утренняя роса тоже считается чудодейственной, она оберегает поля и жизнь человека. По некоторым преданиям, птицы в клюве приносят ее в колодцы, и для того, чтобы избавиться от дурного глаза, нужно в таком колодце искупаться. Возможно, ваш отец помнил об этом, когда выставлял апельсины на улицу там, в Биране.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Отец был очень ласков с нами, хотя характер у него был жесткий, строгий, он внушал уважение. Но он никогда ни с кем не спорил, никого не ругал. Для нас он был высшим авторитетом.
Когда я стал постарше, я проникся к отцу уважением, а из впечатлений того возраста - четыре-пять лет - мне помнится, как он гладил по голове меня и других детей, проявляя так свою нежность. И это тем более замечательно, если вспомнить, что он всегда был занят, часто недоволен или раздражен из-за проблем на работе. Но при этом он не забывал погладить нас по голове.
Дисциплину в доме устанавливала, в основном, мать. До сих пор помню ее «пора спать». Она умела и навести во всем порядок, и быть внимательной и заботливой, особенно когда мы болели. Если у нас начинались проблемы с желудком - а это в то время было обычным делом, - мать решала, как быть, принимать какое-нибудь особое лекарство или просто слабительное. Последнее было традиционным средством от различных проблем с пищеварением.
Случалось, что мать нас и наказывала. Время от времени мы получали свою долю шлепков, и, надо сказать, меньше, чем заслуживали, потому что уже тогда большую часть времени были предоставлены самим себе.
Сколько себя помню, мама была нашим семейным доктором: она готовила какие-то отвары, заваривала чаи с целебными травами (травами тогда лечили очень много), в общем, лечила всех нас. Она решала, нужна ли в данном случае касторка или можно обойтись карабаньской водой, тоже имевшей слабительный эффект, но не такой противной. Правда, все равно приходилось затыкать нос и выпивать стакан залпом, пока все остальные хором считали вслух, подбадривая страдальца. Но касторка все равно была хуже! Позже я узнал, что подобными методами пользовалась полиция Батисты: арестованным перед допросом давали касторовое слабительное. Со мной поступали так же, хотя я тогда и не занимался политикой. Касторовое масло было очень густым и противным. Его смешивали со сладким солодом, газированным напитком, который делали примерно как пиво, но только без градуса. И так получалось касторовое масло с солодом, которое было нашим лекарством. Вот такой лазарет!
Практиковалась у нас в доме и еще одна лечебная процедура - не знаю, имеет ли она отношение к настоящей медицине, думаю, нет, потому что сейчас ничего подобного не делают. При болях в животе или иных проблемах с пищеварением приходили какие-то люди, которые, как считалось, что-то понимали в медицине. Они осматривали «пациента», диагностировали у него несварение и потом растирали живот обычным растительным маслом...
КАТЮШКА БЛАНКО. - Сейчас это не рекомендуют делать ни в коем случае, как и многое другое из народной медицины. Помню, когда-то моя мать использовала в качестве слабительного отвар из бадьяна с желудочными каплями... Сейчас такого уже нет...
16


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, а нам достались растирания. После них больного с несварением клали лицом вниз и больно оттягивали вверх кожу в области позвоночника, изматывая больного почти до потери сил. После этой мучительной процедуры нас наконец оставляли в покое и говорили, что недуг прошел. Да, и вправду: у сельских жителей самая уязвимая область - это пищеварение. В общем, неудивительно, что тот, кто выжил после такого лечения, считает свою жизнь чудом. Я прошел через все эти отвары, растирания и другие деревенские методы, которые в то время были обычном делом.
Вспоминаются мне и другие лекарства из нашего детства: витамины, масло из печени трески. Это масло было вкусным, хотя запах у него неприятный... Но его достаточно было принять одну ложку.
Еще нам давали эмульсию Скотта, тоже на основе масла из печени трески. Это была жидкость белого цвета, очень густая, почти как сгущенка. Не знаю точно, из чего ее делали, но она была сладковатая. Эмульсию Скотта привозили из Америки, на этикетке был нарисован человек с треской на плече - эмблема фирмы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Эта эмульсия производится и сейчас. Только теперь может быть с разными вкусами: земляника, апельсин или виноград. И флакон сейчас не стеклянный, а пластиковый, но тоже желтый, и человек с рыбиной на плече по-прежнему нарисован на этикетке.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В общем, я напринимался в свое время этого масла из печени трески, витамина А и всех остальных лекарств, которые у нас были в ходу. Кстати, мать лечила не только нас, но и отца.
У него иногда возникали проблемы с почками, и тогда ему давали дурнишник, растение, которое, как считалось, помогает при болезнях почек. Вообще, иные лекарственные растения помогали от самых разных заболеваний: от болезней желудка, печени, желчного пузыря или почек.
Моя мать хорошо в этом разбиралась, народная традиция врачевания передавалась в сельских районах из поколения в поколение. Поэтому доктора к нам не ходили, по крайней мере, я не помню ни одного. Если происходил какой-нибудь несчастный случай, кто-нибудь получал травму, его отвозили на станцию Маркане, и там им занимался врач. А домой к нам врачи никогда не ходили.
КАТЮШКА БЛАНКО. - На Кубе эта традиция существует со времен Войны за независимость. Кубинские повстанцы, прячась в лесах, хорошо научились разбираться в диких растениях и лечили ими раны и болезни. Ваша мать, Лина, очевидно, научилась этому у своей матери, доньи Доминги, происходившей из семьи коренных кубинцев. Однако народные средства помогали не всегда, в то время многие умирали от недостатка качественного медицинского обслуживания. Как Ваша тетя Антония.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, мы всем переболели дома: ветрянкой, корью. От кори нас лечили отваром из кукурузных рылец, от ветрянки считалось, что помогают какие-то лечебные ванны. Мы не были привиты от столбняка, хотя жили в окружении животных и инструментов. Думаю, что из-за постоянных ран и царапин от проволоки, от гвоздей и всего остального у меня выработался своего рода иммунитет к столб17


Катюшка Бланко
няку, ведь я столько резался, что мог мы заразиться с десяток раз. И прививок нам никогда не делали! Если не ошибаюсь, единственное, от чего мы были привиты - это ветрянка. Больше ни от чего: ни от полиомиелита, ни от других болезней, вакцины от которых сейчас существуют и применяются. Да, нас прививали только от ветрянки, я помню, что мне делали укол в правую ногу, от которого у меня до сих пор сохранилась на коже небольшая отметина. Это была прививка от ветрянки. Потом, когда я уже был взрослым и начал выезжать за границу, мне делали прививки, но они не давали реакции, потому что, видимо, в детстве у меня сформировался иммунитет к ряду болезней.
Надо всем этим главенствует образ матери, женщины очень энергичной и с твердым характером. Она была очень добрая и ласковая, но именно она устанавливала порядки в доме. С мамой у нас были более доверительные отношения, чем с отцом, хотя он никогда не ругал и не наказывал нас. Отец был окружен ореолом почтения, а к матери мы запросто приходили со своими проблемами, общение с ней было более раскрепощенным. Она нередко сердилась на нас, могла отругать, наказать. Когда мы стали постарше, в шесть, семь, восемь лет, мать иной раз могла пригрозить ремнем. В коридоре на вешалке вместе с головными уборами и верхней одеждой висел такой кожаный ремень. Еще был хлыст для верховой езды, им нам тоже иногда грозили, хотя никогда не применяли. А вот ремнем случалось получить, но только если взрослому удавалось нас догнать.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Анхелита рассказывала, что Вы были очень сообразительным. Когда после очередной шалости все бросались врассыпную, Вы оставались на месте, чтобы Лина сразу могла Вас поймать. В таких случаях она, должно быть, думала: «Какой хороший ребенок! Какой послушный! Не убегает, значит, не виноват...» И бросалась за Рамоном и Анхелитой, а те убегали со всех ног, чтобы не попасть под ремень.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Бегуны мы были что надо! От каких только погонь не удирали! И поймать нас можно было только хитростью, потому что мы всегда понимали, когда в чем-то провинились и нас собираются наказать. Но все же речь не шла, как правило, о строгом, именно физическом наказании. Можно сказать, что оно было скорее моральным, это была больше угроза, и то, если нас удавалось схватить, что редко случалось, потому что бегали мы быстро.
Когда мы стали еще постарше, мы с Рамоном - Анхелита в этом не участвовала, потому что ей наказанием грозили реже, чем нам, я даже не помню, чтобы ее когда- нибудь действительно наказывали, а нам-то постоянно обещали принять серьезные меры - так вот, мы как-то раз пошли на хитрость, собрали все ремни и все, что могло бы послужить орудием наказания, и спрятали.
Мне тогда было, наверное, лет шесть. Мы так решили: никаких ремней и ничего подобного в доме быть не должно. Все предметы, которые казались подходящими для наказания, мы прятали и потом выбрасывали в уборную, в реку или в колодец. С тех пор это был наш способ самозащиты.
КАТЮШКА БЛАНКО. - 23 сентября 2003 года - в день, когда Вашей маме исполнилось бы 100 лет - Вы рассказали, что чем сильнее были ее переживания, тем 18


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тщательнее она их скрывала. Что самое сокровенное она старательно оберегала от постороннего взгляда. Вы и об отце говорили, что он, как и Вы, был человеком сентиментальным и в то же время очень сдержанным. А о маме Вы вспоминали, что она положила всю жизнь на то, чтобы Вы могли учиться. Рассказывали еще, как страдали родители из-за тех опасностей, которым Вы и Ваши братья подвергались, посвятив себя революционной борьбе. Кроме слов благодарности за честность и моральные ценности, которые они привили детям, в Вашей речи прозвучала такая фраза: «Каждый человек всем, что у него есть, обязан родителям. В нас течет их кровь, они делят друг с другом свое естество и передают его детям. И каждый ребенок - это целый мир, непохожий на другие. Но все лучшее, что есть у нас, даже с физической точки зрения, мы получили от них, от людей, которые подарили нам жизнь». И потом на протяжении всего интервью, которое Вы давали журналисту Игнасио Рамонету, о родителях Вы говорили с исключительным уважением, нежностью и восхищением. Ваши слова о матери глубоко тронули меня...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Она была очень веселой, много шутила и смеялась. И ее отношение к нам не было формальным, просто она выражала его не в бесконечных объятиях и поцелуях, а в постоянной заботе. Она была очень внимательна к детям, ухаживала за нами, когда мы болели, вникала во все, что с нами происходило, следила за нашей одеждой, питанием, за всем до мелочей. И в то же время, степень нашей свободы была велика, потому что у родителей было много работы.
По хозяйству маме помогали две женщины - кухарка и прачка, поэтому мать управляла домом, но не готовила и не стирала. Впрочем, убиралась она сама, ей помогала наша двоюродная сестра, оставшаяся сиротой, которая жила у нас как родственница, но отчасти и как помощница по дому, хотя в школу она ходила, как и все. А вот всеми детьми, и нами, и потом, когда родились младшие, занималась, насколько успевала, только мама, никто ей не помогал. Поэтому мы часто бывали предоставлены самим себе, можно сказать, были почти «дикорастущими». Мы носились по двору, играли бок о бок с животными, с лошадьми, потихоньку, сызмальства учились верховой езде.
У каждого из нас была своя лошадь. Моего жеребца звали Карето - Морда. Мне его дали, когда мне исполнилось шесть или семь. Лет десять он верно служил мне, и я был к нему очень привязан.
У Анхелиты тоже была своя лошадь, у Рамона - своя, серой масти. Мой жеребец был поменьше, чем их, очень умный, но строптивый, сильный, быстрый, часто срывался с привязи и убегал. Он был похож на бычков белоголовой породы - сам светло- рыжий, а морда белая, поэтому его и прозвали Карето. До него я уже пробовал ездить на лошадях, на лошади Анхелиты, например, но не Рамона - она была слишком большой для меня. Позже, когда я подрос, мы устраивали конные состязания - скакали наперегонки.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Есть такая индейская поговорка: «Расскажи о своей деревне, и это будет рассказ о мире». Мне кажется, это о том, что люди везде одинаковы. Перефразируя эти слова, я не раз думала так: «Пойми Биран, и тебе откроются душа и вдохновение Фиделя». Я чувствую, что Ваш темперамент, Ваш характер сложились именно там.
19


Катюшка Бланко
Там, на родной земле, источник Ваших жизненных сил, недаром Вы признались как-то Габриэлю Гарсиа Маркесу: «Школа была для меня первым обществом, а Биран - это моя Аракатака1». Какими Вы запомнили это место, горы, лес, друзей детства, работников Вашего отца, соседей?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мы жили одной большой семьей, все - и люди, и животные. С самых первых дней жизни дети находились в постоянном контакте с природой, с окружающим миром, потому что были предоставлены сами себе. Няньки в доме никогда не было. Кухней занималась кухарка, а родители вели домашние дела. Не знаю, что сказали бы об этом Анхелита и Рамон, как воспитывали их, пока я не родился, но я, пожалуй, могу сказать, что детьми особенно никто не занимался. У нас была только одна обязанность - вовремя прийти поесть, а в остальном мы были свободны.
Хозяйством в нашей семье ведал отец, но мать помогала, ведь кроме бакалейной лавки родители держали магазины одежды и скобяных товаров, склад, пекарню, ферму, скотобойню и даже аптеку. Чего только не было! Отец занимался, скажем так, стратегическими вопросами, а мать - более конкретными. Ей приходилось отдавать делам уйму времени, думать даже о площадке для петушиных боев, которую кто-то арендовал у нашей семьи.
У отца было 800 гектаров собственной земли и еще 10 720 гектаров арендованной, поэтому получалось, что обрабатывалось более 11 000 га. Арендованные земли принадлежали Карлосу Эвии и Деметрио Кастильо Дуани, ветеранам Войны за независимость, которые разбогатели после американской интервенции. Они получили эту землю почти даром, меньше чем по доллару за гектар, сами при этом жили в Гаване и сельским хозяйством не интересовались. Отец арендовал их наделы под сахарный тростник.
Мой отец происходил из очень скромной семьи галисийских крестьян, мать тоже была из простых, из провинции Пинар-дель-Рей, они никогда не имели своей земли, не были землевладельцами. Да, они сумели сколотить небольшой капитал, купили участок, но буржуазных черт в их характере и жизни не было. Оба были самоучками, оба научились читать и писать сами, с большим трудом. Я помню, что мама читала очень медленно, писать ей тоже было непросто. Но она занималась почти каждый день. Отец читал газету, а мать сидела над книгами, пыталась читать вслух и делала это, насколько я помню, по слогам.
В Биране была школа. И, кроме почты, это было единственное здание, которое не принадлежало моей семье. А поскольку детского сада не существовало, то, как только я научился ходить, меня отправили в школу. Куда было девать меня днем? Я просто шел в школу вместе с Анхелитой и Рамоном.
Школа, как и наш дом, была деревянной, на невысоких сваях из-за неровности грунта. Меня сажали в первый ряд. И я должен был сидеть там на всех уроках. Дети не делились на классы, все - человек 20-25 - занимались вместе. В начале дня было 1 Колумбийская деревня, место рождения Габриэля Гарсиа Маркеса и прототип поселка Макондо из романа «Сто лет одиночества».
20


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
принято писать дату на классной доске: какое-то ноября какого-то года. Думаю, что это воспоминание относится к 1930 году или, может быть, к более раннему времени. Еще совсем маленьким я научился считать и читать, почти не задумываясь об этом. Я просто делал то же самое, что и все остальные вокруг меня. Конечно, среди прочего, меня научили петь гимн и читать наизусть несколько несложных стихотворений Хосе Марти.
Мне кажется, что читать и писать я умел всегда, потому что не помню себя, когда не умел этого делать. Иначе говоря, я не помню, в каком возрасте научился читать и писать, потому что с тех пор, как начал ходить в школу, я умел и то, и другое. Не знаю уж, что там был за педагогический метод, но поскольку меня все равно не с кем было оставить, я целый день проводил в школе вместе со старшими детьми.
Все это сохранилось в моей памяти: пекарня, лавка, деревья, школа, другие постройки, люди, которые жили рядом со школой, площадка для петушиных боев. Раньше такие здания, как школьное, не давали под жилье, давали получше. А сейчас в нем кто-то живет, но оно по-прежнему стоит на своем месте. За магазином был другой дом, двухэтажный, с цементным фундаментом. Думаю, его построили еще до моего рождения. Пекарня, столовая, где обедали работники, еще какие-то постройки.
Я часто бегал и гулял там и помню все окрестности, они буквально стоят перед глазами.
Недалеко оттуда была площадка для петушиных боев. Я тоже ходил смотреть состязания. Настоящее представление! В Биране не было кинотеатра и ничего подобного, были только дома и пальмовые хижины гаитянцев. Иммигранты с Гаити были очень бедны, самоотверженные работяги, и многие были совершенно одни, без семьи, без детей. Женщин было мало, делили одну на нескольких. Своего рода многомужество, когда одна женщина - не проститутка - поддерживала относительно постоянные отношения с несколькими мужчинами. Гаитянцы жили, как в гетто. Все они, видимо, бежали от нищеты в своей стране и попали на Кубу в первые годы Республики, когда американские компании начали активно заниматься сахарным тростником на острове и им не хватало рабочих рук.
Формально они не были рабами. Но на самом деле обходились американским компаниям и землевладельцам дешевле, чем рабы. Раба надо было кормить, одевать, лечить, ведь он был собственностью, которую жалко потерять. А работники-иммигранты были брошены на произвол судьбы. Их труд стоил ничтожно мало, и никто не заботился ни об их питании, ни об их здоровье. Если они умирали, землевладелец ничего не терял.
Я в этом жил и могу об этом судить. Об этой выгодной системе эксплуатации. Но в том возрасте, даже уже шести-семи лет, не мог этого понять. Мне казалось это таким же естественным, как луна, как дождь, как лес. Обычный порядок вещей: телеграфист - это телеграфист, учительница - учительница, учит детей в школе, пастух - смотрит за скотом и ездит верхом, мясник - разделывает туши, повар - готовит, счетовод - считает, родители - главные в доме, ведут хозяйство, заботятся обо всем.
Еще в раннем возрасте я замечал, что мы живем не так, как иные: мы не испытывали материальных трудностей, голод был нам незнаком, всего было вдоволь и ни в чем не было нужды.
21


Катюшка Бланко
Впрочем, у нас не было электричества, и автомобиля у родителей тоже не было, весь транспорт был гужевым, хотя в то время и в менее богатых домах были электричество и холодильники, а у многих семей - машины.
Когда я был совсем маленьким, был и у нас автомобиль, из тех, что заводились стартером, как показывают в фильмах двадцатых годов. Ездила на нем мама, она считала, что быстро этот агрегат передвигаться не способен, что у него педальный привод. Потом у нас долго не было машины, и следующая - внедорожник - появилась только, когда мне исполнилось лет десять или одиннадцать. В то время не было ни нынешних джипов, ни асфальтовых дорог, только грунтовые. В дождливые сезоны проехать становилось невозможно. Все перевозилось в повозках, запряженных волами, которых гоняли за товаром на железнодорожную станцию в четырех километрах или на сахарный завод примерно в километре от дома, откуда была проложена железная дорога и куда товары привозили на небольшом тепловозе. Этим видом транспорта мы нередко пользовались и сами.
Не могу назвать нашу тогдашнюю жизнь комфортной. Не было ни электричества, ни прочих современных удобств. Даже радио появилось, только когда мне было лет девять или десять. А вот газеты доставляли бесперебойно.
Для меня все происходившее казалось естественным ходом вещей. Конечно, с нами, хозяйскими детьми, все обращались с уважением. Работники отца были всегда ласковы, думаю, они прощали нам немало шалостей.
В какой-то мере ясно осознавать происходящее я начал с тех пор, как меня отправили в школу. Жаль, что не помню, когда я научился читать и писать. Должно быть, года в четыре. В этом нет ничего удивительного, ведь когда ребенок предоставлен самому себе, общается с людьми, делает открытия, он быстрее, чем другие, адаптируется к новому, лучше учится.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Сначала ваш отец был подрядчиком «Юнайтед Фрут Компани», затем - в 1924 году - подписал контракт с заводом «Миранда», тоже принадлежавшим американской компании. Его земля со всех сторон была окружена владениями американских фирм. Какие отношения были у дона Анхеля с американцами? Кто-нибудь из них посещал ваш дом? Вы помните что-нибудь об этом?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Завод «Миранда» был собственностью «Миранда Шугар Компани», фирмы, которой принадлежало еще несколько сахарных заводов. Я думаю, что в собственности этой компании было 150 000 или даже 200 000 гектаров земли. Это была огромная сеть предприятий, простиравшаяся почти до южного побережья Кубы. Отец поставлял им около 35 000 тонн тростника. Один урожай давал от 30 000 до 40 000 тонн, потом тростник смалывали на сахарном заводе в 27 километрах от нашего дома.
У нас производились и другие продукты: овощи, фрукты, мясо, но все это в небольшом количестве, только для собственных нужд.
Основная доля в отцовском бизнесе приходилась на сахарный тростник, а объемы его производства зависели от спроса на мировом рынке. Еще до моего рождения цены на сахар взлетели до небес. Это время, после окончания Первой мировой войны, называют «Пляской миллионов». Все вокруг тогда говорили о войне, о высоких ценах, и все, кто имел отношение к этому делу, получали хороший доход. В то время, 22


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
когда я начал осознавать происходящее, спрос был уже гораздо хуже. Для Кубы начинался тяжелый период: время кризиса и большого голода.
Так или иначе, у нас всегда не менее 600 гектаров было отдано под сахарный тростник, эта площадь определялась установленными администрацией сахарного завода для каждого землевладельца квотами, распределение которых происходило при большом ажиотаже.
Американский завод «Юнайтед Фрут» и его управляющий, которого звали, кажется, мистер Морей, часто упоминались в разговорах. Не раз я слышал и о других мистерах: о мистере с завода «Престон», о другом - из «Юнайтед Фрут Компани», мистер такой-то и еще какой-то мистер, все очень важные. Был еще важный господин, управляющий заводом в Миранде, и другой, который был главным в Маркане. Все эти американцы считались выдающимися людьми, они управляли сахарными заводами - основным производством в регионе. Конечно, это они построили эти заводы, вложили большие средства, организовали эффективную систему управления, но сделали все это за счет рабочих.
Они строили заводы, железные дороги... и везде ставили своих управляющих. Самые высокие должности занимали американцы, пониже - кубинцы. Тростниковыми плантациями в основном управляли кубинцы, но некоторыми - самыми крупными из них - так же, как и заводами, - иностранцы.
Некоторые, избранные, привозили семьи и жили в особых кварталах, в аккуратных типовых домах с садиком, с металлическими решетками на окнах, электричеством, холодильниками, с хорошей мебелью, хорошими продуктами. В этих кварталах были магазины, в которых продавались американские товары. Условия жизни там были достаточно комфортными.
В таких кварталах жили американские «шишки» и самые высокопоставленные из кубинцев, например, управляющий железной дорогой или другим транспортом, главный врач. Эти люди составляли небольшое замкнутое сообщество, которому были доступны различные блага. Это была удобная жизнь, без особых проблем, рабочие относились к ним с почтением, ведь именно они решали, у кого будет работа, а у кого нет.
Подчиненные, которые пользовались доверием начальства, получали больше и имели определенные привилегии, потому что именно на них могло опереться высшее звено. Ниже располагались наемные рабочие, которые работали, как правило, по три с половиной-четыре месяца в году. Хуже всего приходилось поденщикам, работавшим непосредственно на плантациях. Они тоже проводили в поле три или четыре месяца, но в гораздо более трудных условиях, часто вдалеке от какого бы то ни было жилья.
Такая система была действительно эффективной, поскольку основывалась на безжалостной эксплуатации дешевой рабочей силы, иммигрантов-гаитянцев, которым приходилось несладко: часто они по-настоящему голодали. Питались в основном маисом и маниокой, ни мяса, ни молока в их домах не бывало. Иногда перепадала норвежская соленая треска в бочках, но нельзя сказать, что часто. В общем, они существовали в ужасных условиях.
Я часто слышал о мистере таком-то, еще о каком-то мистере. Все эти люди управляли заводами, но не были их владельцами. Настоящих хозяев - акционеров - никто не называл по имени, они жили в Соединенных Штатах, в Нью-Йорке, и получали 23


Катюшка Бланко
дивиденды. В руках управляющих было сосредоточено немало власти, но я не помню, чтобы их называли деспотичными или жестокими, это я точно могу сказать. Конечно, в детстве я не мог понять, кто эти люди и почему их существование - это естественный порядок вещей. Они просто становились частью картины мира всякого ребенка, который в те времена появлялся на свет.
В сельской местности тогда царило ужасное невежество, жизнь простых крестьян и рабочих была проникнута духом смирения и ощущением своего низшего положения. На управляющих они смотрели, как на людей высшего порядка, наделенных особыми привилегиями, и, как правило, были почти всегда им покорны. Почему они сами живут в таком бедственном положении, им было неизвестно. Объяснить это они не смогли бы. Для них это тоже было естественным порядком вещей: они жили в тростниковых хижинах, ютящихся на обочинах дорог, с кучей детей, большинство из которых каждый год умирало от кишечных инфекций или других болезней вроде тифа - его эпидемии, случалось, выкашивали целые поселки, - но страдали при этом тихо и покорно, молча претерпевая лишения и голод. Сельскохозяйственные работники были разобщены, не существовало никакой рабочей организации, никакого профсоюза ни у тех, кто работал на плантациях, ни у тех, кто работал на сахарных заводах. Общая атмосфера времени тоже не способствовала организации людей. Властью в наших краях была сельская полиция. Полицейские по двое патрулировали свои зоны, а жили в казарме на сахарных заводах - при каждом человек десять-пятнадцать солдат под началом сержанта, или даже лейтенанта, и капрала. Сельскую полицию внедрили американцы после установления Республики. Солдаты носили американское оружие, американскую форму, американские касторовые фуражки и следовали американскому уставу.
Казармы сельской полиции при заводах находились в полном подчинении заводского руководства. Их было немного, по одному на каждом сахарном заводе, и они относились к военному округу Майари - как и наш Биран, - где находился командующий округом, которому подчинялись все отряды полиции на подконтрольных заводах.
Муниципальная власть фактически была подчинена землевладельцам и управляющим. Помимо служебного оклада, от местных князьков чиновники получали определенные привилегии и вознаграждения - подарки, одолжения.
Так что и полицейские жили гораздо лучше, чем рабочие. Это были настоящие сторожевые псы, охранявшие имущество хозяина. Малейший намек на стачку или забастовку они рассеивали ружьями, мачете, затаптывали конскими копытами. У солдат были лошади, которых тоже закупали в Штатах. Огромные, очень высокие в холке животные, их часто привозили из Техаса. Крепкие, отлично откормленные - их кормили овсом и другим зерном, - эти лошади тоже были символом власти.
В то время присутствие солдат - верхом, с винтовками, с мачете - было символом абсолютной власти, им безропотно подчинялись все, кроме заводского начальства. Работники, простые люди всегда обращались к полицейским с пугливым почтением, в то время как большие боссы, управляющие и земледельцы считали их своими вассалами. Такая была атмосфера.
Тогда я ничего этого не понимал. Но сейчас по памяти мне несложно представить, как работала вся эта система. Я наблюдал ее каждый день. Механизм работал, как часы.
24


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Отец не раз жаловался на государственных служащих, на коррумпированных инспекторов, которые организовывали проверку магазинов, складов, проверяли уплату налогов, соблюдение санитарных норм, тех или иных законов. Жаловался на бесконечные санитарные и налоговые инспекции.
Проверяющие были насквозь коррумпированы, жили в основном за счет взяток. На самом деле они ничего не проверяли, ни счета, ни бухгалтерские книги. Как только, скажем, в магазине начинали отпускать алкоголь, появлялся муниципальный или государственный инспектор по алкогольным напиткам. Если открывалась мясная лавка, туда сразу же приходил санитарный служащий. Любое начинание служило предлогом для появления новых видов инспекций. Контролеры получали зарплату от государства, но главным источником их доходов были поборы с плантаций, контор, магазинов, мясных лавок.
Они получали деньги, даже если ничего не требовали. Даже если у вас все было в порядке, это ничего не решало, вы все равно должны были заплатить проверяющим. У вас могло бы быть не все в порядке - это тоже ничего не меняло, если вы платили инспектору. Именно поэтому никто и не стремился соблюдать законы и правила. Помню, отец не раз резко высказывался об этих проверках. И на правительство он тоже жаловался не раз... Жалобы слышались в нашем доме часто, потому что, как всегда в кризис, падали цены на сахар.
Про американцев отец никогда не говорил плохо, напротив, он относился к ним по-дружески и с уважением. Возможно, он восхищался их хваткой, умением наладить работу заводов и, конечно, потому, что они были его деловыми партнерами. Обычно он говорил о них с уважением. Я помню, что, как правило, американцы исполняли условия соглашений: если говорили: «Даю 50%», то столько и давали. В этом они были очень щепетильны.
Я думаю, отец смотрел на государство, как на неизбежное зло, потому что политиков он не жаловал - никаких. Чиновники, по его убеждению, только и делали, что требовали денег и воровали. Многие из тех, кто занимался сельским хозяйством - предприниматели, плантаторы, управляющие заводами - считали корнем всех проблем коррупцию, поборы, грабеж, систему государственного управления в целом.
Нельзя сказать, что критика власти была острой, наболевшей. Скорее, привычкой, и никак не мешала относиться с почтением к представителям власти и государству как таковому. К политикам, высокопоставленным чиновникам, правительству все относились уважительно, их, несмотря ни на что, считали высшим звеном определенной иерархии, играющим важную роль, и уже поэтому они заслуживали почтительного отношения. Алькальда, депутата, сенатора и иных представителей власти следовало уважать уже за одно то, что они ее представляли.
Саму же систему никто не критиковал, я никогда не слышал, чтобы отец заговаривал об этом.
Хотя дон Анхель происходил из крестьянской семьи, он очень много читал - газеты, книги по истории. История очень увлекала его, и я не раз слышал, как он с восхищением рассказывал о том или ином историческом персонаже. Когда появилось радио, он слушал новости. Естественно, отец был, когда я начал на это обращать внимание, человеком консервативных взглядов. Вместе с собственностью у него сложи25


Катюшка Бланко
лось представление о том, как должен смотреть на вещи собственник. Но это с точки зрения политической и социальной, а просто по-человечески отец был очень великодушен и отзывчив по отношению ко всем.
Жизнь в нашем доме во многом определялась одним обстоятельством: Биран был окружен американскими землями и предприятиями, хозяева которых находились в Штатах, в Нью-Йорке. Управляющим выделялся предельно сжатый бюджет и ставились жесткие условия: сроки, когда нужно убрать тростник, объем, в какую сумму уложится. Все расчеты производились только наличными, в кредит в американских лавках, например, не отпускали. Зарплату тоже платили наличными, а когда работы не было, работникам не к кому было обратиться хоть за какой-то мизерной поддержкой. Все решали люди, которые жили в Нью-Йорке, права выдать ссуду не было даже у главных управляющих.
Мой отец был независимым плантатором, к тому же имел скот, лесопильни, поэтому был волен принимать решения по своему усмотрению. И когда в работе возникал простой - для людей это было самое трудное время, - они приходили к моему отцу просить помощи или работы, и он помогал.
Самые аккуратно убранные тростниковые плантации - были наши, потому что там работали люди, которым мой отец дал работу, когда они особенно в этом нуждались. И делал он это не из материальных соображений, как американцы. В отцовском магазине отпускали товары в кредит. Люди знали его, обращались к нему лично. Он выезжал верхом на плантации, а его останавливали, рассказывали о трудностях, просили о помощи...
Биран постепенно разрастался, семьи становились все больше. Для приезжих из других районов всегда находилось место. Это было в отцовском характере - он помогал людям всегда, когда имел возможность это сделать. Не мог отказать, сказать «нет», сочувствовал, поддерживал так или иначе - давал кредит в магазине, какую- нибудь работу, ссужал деньгами.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Ваш брат Рамон, рассказывая об отце, сравнивал его с отшельником, который покидал свою «келью» - Биран, - только если ему была необходима медицинская помощь. И с коммунистом, хоть он им и не был, потому что никто в Биране не ложился спать с пустым желудком. Рамон рассказывал еще, что в периоды засухи работники носили ведрами воду из реки для полива посевов. Так распорядился дон Анхель, чтобы люди были заняты. Он всегда был готов дать человеку работу, даже если ему не нужны были лишние руки. По словам Рамона, на плантациях Вашего отца 35 лет не использовались удобрения, но при этом всегда собирали отличный урожай, потому что у дона Анхеля в поле работали круглый год. Еще Ваш брат вспоминал, как забивали, например, вола или корову, и мать спрашивала: «Сколько ты выручил за мясо?» А отец отвечал: «Двести песо». Хотя при этом наличными он не получал ничего, все раздавал в кредит.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, он не был скупым, напротив, очень щедрым. О материальном благополучии он особенно не беспокоился, не думал о том, чтобы побольше скопить, на чем-нибудь сэкономить. Ему совсем не свойственны были жадность или эгоизм, к деньгам он относился с некоторым даже презрением. Мать всегда критиковала его за это, всегда была строже в отношении денег и, наверное, из материнского 26


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
инстинкта, требовала большей бережливости. В общем, она не так легко к этому относилась, как отец.
Дон Анхель не был потомственным землевладельцем, не знал беззаботной жизни барских детей. Он работал вместе со своими людьми с раннего утра и по сути был крестьянином, который разбогател, купил землю и поэтому получил право распоряжаться ей и своими доходами. Но жил он простой жизнью, как все, не обособлялся от людей, чего не скажешь о других плантаторах, чьи земли простирались вокруг Бирана. Эти крупные землевладельцы могли бы принять решение о выдаче небольшой ссуды, об открытии кредитного счета в своем магазине. Но система управления была устроена так, что работникам не к кому было обратиться в трудной ситуации. Они шли к управляющему, говорили: «Мы не протянем». А он неизменно отвечал «нет». С ним можно было поговорить, но он не имел права принимать такие решения, не мог дать даже один доллар, чтобы спасти чью-нибудь жизнь. А к нам в дом, к отцу, всегда приходило очень много людей, когда болели они или их дети, когда у них были какие-нибудь трудности.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Мне известно, что хотя дон Анхель завещал каждому из своих детей часть накопленных денег, эта сумма была не особенно велика. И судя по Вашему рассказу, люди приходили к нему не потому, что он был богат, а потому, что он был близок им, был человеком, который выслушает и не оставит в беде...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Никогда не слышал, что отец оставил завещание. Вероятно, так и было. Я жил отдельно с тех пор, как поступил в университет, и вплоть до смерти отца - в 1956 году.
В Биране после поступления в университет - мне тогда было восемнадцать - я бывал очень редко. До этого момента я проводил в родном доме все каникулы, но с тех пор, как началась университетская жизнь, заезжал всего на пару дней.
Я должен был спросить об этом раньше - у Рамона, Анхелиты, кого-нибудь еще, я же ничего о завещании не слышал. Более того, я никогда раньше и не задавался таким вопросом. Не задумывался, оставил ли мне отец какое-нибудь наследство! Когда он умер, я уже был вовлечен в революционную борьбу, находился в Мексике. Думаю, что прежде всего я получил от отца жизнь, возможность учиться - эту огромную привилегию в те времена и в тех условиях, - получить образование, а еще возможность воспитать в себе определенную политическую и революционную культуру. Уже этого достаточно, чтобы вспоминать отца с чувством благодарности, больше ничего мне и не было от него нужно.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Ваш отец составил завещание 21 августа 1956 года. Он оформил этот документ у нотариуса в Гаване. Такое решение дон Анхель принял за два месяца до смерти.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - У отца была собственность, были вложения, он ежегодно получал существенный доход, но нельзя сказать, что на его банковских счетах лежали крупные суммы денег. Почти все он вкладывал в дело, в землю, в животноводство, в оборудование. Если бы отец перенял американскую модель ведения хозяйства, он мог бы скопить большой капитал, открыть банковские вклады, раз27


Катюшка Бланко
богатеть. Но он придерживался, скажем так, сбалансированного способа хозяйствования.
С того момента, как ситуация в стране ухудшилась, доходы и расходы отца почти сравнялись по той причине, о которой я говорил: наш дом стал своего рода благотворительной организацией. Отцовское хозяйство могло бы приносить прибыль, и весьма значительную, если бы он работал, как американцы. Но все уходило на помощь постоянно увеличивавшемуся числу работников и просто людей, которые перебирались в Биран. Во всяком случае, я так это оцениваю, когда вспоминаю, более того, мне кажется, я уже тогда это четко понимал. С какого-то момента, будучи подростком, я, наблюдая за тем, как работают родители, обо всем прекрасно догадывался.
Когда я приезжал домой на каникулы, мне давали какую-нибудь работу в магазине или в конторе. Я вел счета, знал, кому товары отпускались в кредит, и таких людей было очень много. В скором времени я пришел к выводу - и это было действительно так, - что все доходы от плантаций идут на поддержку жителей Бирана. Вероятно, отец, когда еще был молодым и в самом начале своего плантаторства, имея в подчинении сотни работников, сумел накопить немало денег, и они были ему необходимы, потому что в то время остро ощущалась нехватка рабочих рук и требовались вложения в развитие хозяйства. Какое-то время капитал отца увеличивался, пока социальная ситуация не остановила этот рост.
Одно время отец занимался лесозаготовками. Я уже говорил о тростнике, о скоте, но была еще земля, арендованная под вырубку леса - обширное плоскогорье, поросшее девственным сосновым бором, на котором велись активные лесозаготовительные работы. Продажа дерева, наряду с прибылью от тростниковых плантаций и животноводства, была одной из основных статей дохода нашей семьи.
Дерево было отцовским, а вот лесопилки - их было две - ему не принадлежали. Держать собственную не имело смысла, потому что основной доход приносила рубка леса, который возили на лесопилки, а потом продавали уже обработанным. У отца одновременно работало до семнадцати грузовиков для перевозки леса и пиломатериалов.
Не все сосновые боры под вырубку в округе принадлежали моему отцу, но их значительная часть. Еще часть принадлежала компании «Бахамас»... Хотя в названии я не уверен. Помню некоторых управляющих этой компании, возможно, они тоже были американцами, как и на сахарных заводах. А те, кто отвечал за поставки древесины, точно были из Штатов. У них были свои лесопилки, они закупали и продавали лес, как-то были связаны с этой деятельностью, хотя это была не слишком большая фирма. И все же самую высокую прибыль от лесозаготовок в районе получал отец, и я точно знаю, что эти деньги оседали в Биране, а не на банковских счетах, и не шли на покупку новых земель или заводов.
Положение работников со временем стало столь тяжелым, что Биран превратился в некий центр социальной защиты. Думаю, что произошло это только в силу характера моего отца, благодаря его великодушию, доброте и щедрости - качествам, которые приходится отделять от его консервативных взглядов и убеждений правого толка. Он и слышать ничего не хотел о профсоюзах, а коммунизм, как нечто ужасное, вообще нельзя было упоминать в нашем доме. Родители верили всем страшным историям о коммунизме, и для них это было ужасное слово. Профсоюзы 28


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
представлялись им злом и символом беспорядка, хотя в Биране никакого профсоюза не существовало.
Только в конце тридцатых годов люди начали осознавать свое положение, появились первые рабочие организации. Среди крестьян и батраков - тех немногих, до кого добрались новые веяния - появились первые коммунисты.
Среди знакомых моего отца были другие испанские иммигранты, 10-12 человек, все люди очень простые. Когда в Испании началась Гражданская война, эта группа раскололась на две части: на сторонников и противников Республики. Тех, кто был за Республику, отец называл коммунистами. Пятеро или шестеро испанцев по вечерам или в воскресенье приходили играть с отцом в домино, и каждый раз начинались бесконечные споры.
Первыми такими коммунистами, по-отцовским критериям, которых я видел в своей жизни, стали местный телеграфист - кубинец, и два испанца - Ноно и повар [Мануэль] Гарсия. Они защищали республиканцев и, хотя вряд ли читали «Манифест коммунистической партии», для моего отца они были коммунистами. Спор на этот счет не прекращался никогда, хотя отношения между ними оставались прекрасные. У отца было много предрассудков в отношении социализма и коммунизма, поэтому эти слова были в Биране чем-то вроде ругательства. Таковы были местные противоречия и парадоксы.
Потому, говоря об отце, я разделяю его человеческие качества, его отношение к людям, к чужим проблемам, и его политические идеи, которое сложились, хотя до переезда на Кубу, в Галисии, он был бедным, почти нищим крестьянином без клочка собственной земли. Есть фотографии дома, где он родился - жалкая хибара, сложенная из камней по обычаям тамошних крестьян. Весь дом - одна комната.
Он служил в армии, когда на Кубе началась Война за независимость, и его послали сюда солдатом, направив сразу на стратегическую линию обороны Хукаро-Морон, кое-какие рассказы об этом я слышал. Он был из крестьян, но с живым и бойким умом.
Когда закончилась война, его отправили обратно в Испанию, откуда тогда уезжало очень много людей, особенно из перенаселенной Галисии. Отец уехал на Кубу, его брат в Аргентину, сестра осталась в Галисии, у нее там был небольшой участок земли, который она обрабатывала сама до 80 лет и жила в большой бедности. Свою испанскую тетку я никогда не видел, только слышал о ней.
Мой отец до переезда на Кубу был очень беден, но его политические идеи и взгляды сформировались, когда он приобрел уже иной социальный статус, стал собственником, плантатором. Его идеология отвечала новой классовой принадлежности, но при этом он был хозяином, который относился к своим батракам по-отечески.
Не следует забывать о том, каким был его жизненный путь. Он приехал как иммигрант, за душой у него не было ни гроша, и думаю, что он начинал... Жаль, что теперь я уже не могу поговорить с ним, расспросить о его жизни: что он делал во время войны? как жил? о чем вспоминал? как приехал на Кубу? что делал сразу после приезда? когда и как начал работать? Обо всем этом я знаю не особенно много, он лишь изредка рассказывал нам какую-нибудь историю из своей жизни.
Какой у него был характер? Помню, когда отец ездил в Пинарес-де-Майари, на вырубку, и оставался там с ночевкой, они всегда собирались посидеть вместе с работниками. Человеком отец был очень общительным.
29


Катюшка Бланко
Что касается внешности, он был ниже меня, нельзя сказать, что низкий, но ниже меня. Вот мать была высокого роста, и некоторые испанские родственники тоже, племянники. Отец, как я уже сказал, был среднего роста, крепкого сложения.
Мне было бы очень интересно сейчас поговорить с отцом, для меня это был бы чудесный подарок. Анхелита и Рамон знали о нем больше, чем я. Мне же помнятся только некоторые истории, которые я слышал от домашних, когда был маленьким.
Отец, повторяю, был очень общительным, много разговаривал с людьми. Я слышал некоторые его рассказы о том времени, когда он, совсем молодой, только начинал - простым рабочим на строительстве первых американских сахарных заводов на востоке страны. В то время не было бульдозеров, поэтому приходилось корчевать лес вручную. Тогда вырубали огромные площади, ценные породы дерева шли на дрова - все ради того, чтобы американцы получили землю под плантации.
Насколько я понимаю, отец хорошо себя зарекомендовал. Американцы поддерживали людей, чья работа их удовлетворяла, давали им заказы на валку леса, на поставку древесины. В этой среде, работая с американскими компаниями, отец стал предпринимателем, открыл свою фирму, нанял работников, стал поставщиком у американцев. Постепенно начал приобретать добавочную стоимость и скопил первую приличную сумму.
На эти деньги он смог купить первую землю, отличный участок размером 800 гектаров. Место было великолепное - там уже заканчивались горы и начинались холмы и долина, по которой протекали река и два ручья. Прекрасный режим осадков, богатый растительный покров - тростник там вырастал изумительный.
Думаю, что отец к тому моменту располагал некоторым капиталом. По крайней мере, я слышал, что он помог деньгами некоторым разорившимся друзьям, спас их, скорее всего, не получив ничего взамен. Так что деньги у него водились.
Не знаю точно, как давно отец владел этой землей к 1926 году - когда я родился. Думаю, лет десять-пятнадцать. Помимо этого собственного участка были и арендованные, всего 11 700 гектаров земель различного назначения: луга, пастбища, плантации тростника, девственные леса, богатые древесиной. И всем этим отец занимался, придя к этому сам, никто никогда не дал ему и сентаво. Мне кажется, что духом предпринимательства он заразился от американцев, которые работали на восточном побережье. Они заключили с ним первый контракт, направив его по пути предпринимательства.
Я редко думал об этом, и мне всегда казалось парадоксальным, что отец, подпавший под американское влияние и сформированный капиталистической системой, мог видеть во мне сторонника своих интересов, а я тем временем никак не воспринял эту традицию, меня не затронуло это обстоятельство, которое в шутку можно было бы трактовать как попытку американцев помешать развитию социализма на Кубе. Это парадокс: я должен был унаследовать отцовский - предпринимательский - дух. В общем, я и унаследовал его, стал социалистическим предпринимателем. Мне нравится заниматься деятельностью, которая способствует развитию сельского хозяйства, промышленности, инвестициям, но не в интересах частной собственности. Так что, в каком-то смысле, дух предпринимательства мне присущ, но не в той форме, в которой американцы привили его моему отцу, а в той, которую ему придали основатели социализма.
Думаю, что отец так легко поддался американскому влиянию, потому что был простым галисийским крестьянином. Читать и писать он научился сам. Ни он, ни 30


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
моя мать не имели возможности учиться, в школу они не ходили. По крайней мере, я ничего об этом не знаю. Поэтому американцы, когда начали работать на Кубе в начале XX века, без труда сделали из него предпринимателя. Это правда.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы говорили, что очень рано научились верховой езде. А чем еще занимались дети вашего возраста в Биране?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Все, так или иначе, были включены в окружающий мир. Мне нравилось ездить верхом. Думаю, что это было, скажем так, естественным хобби американских индейцев, кочевых народов и вообще всех местных, многим мальчишкам это нравилось. Я ездил в седле и без седла, держась за гриву. Иногда вместо уздечки пользовался просто веревкой. Конечно, многое зависело от лошади, некоторые были непредсказуемы, и я несколько раз чуть не упал.
Я любил реки. В каком возрасте научился плавать, точно не помню. Думаю, что первый раз я вошел в воду так, как это делают щенки и котята, вошел и поплыл инстинктивно. Точно не помню, как научился плавать, но уверен, что это было именно так.
Были, конечно, и другие развлечения и шалости: пострелять из рогатки, например. Рогатка стала моим первым оружием. Искусству стрельбы я научился вместе с остальными мальчишками. Мы делали рогатки из подходящих по форме веток гу- айавы - потому что это дерево крепче других - и автомобильных покрышек. Я научился этому мастерству очень рано.
Я рос совершенно диким ребенком, свободным, когда заканчивалась школа или когда мы уезжали из Бирана... Здесь я говорю не о том времени, когда жил не дома, а только о детстве. Не могу точно сказать, в каком возрасте мне начали разрешать садиться в седло и ходить на речку. Наверное, в пять, шесть, семь лет. Вряд ли раньше. Мне кажется, я начал вести себя, как взрослый, в пять или шесть лет. Впрочем, о моем детстве до пяти лет я мало что могу рассказать, когда же мне исполнилось пять, я уже чувствовал себя свободным, не подчиненным никому. Когда начинались каникулы, я мог предаваться своим привычным занятиям. Постоянно на улице. Если вообще можно говорить о развлечениях, то улица было главным из них. До сих пор с удовольствием вспоминаю те времена.
Рамон всегда был рядом, мы были неразлучны, как близнецы. Небольшая разница в возрасте нам не мешала. Мы вместе проказничали в школе и через все проходили вместе - и хорошее, и плохое.
Никаких особенно серьезных проступков мы не совершали, но изрядно докучали взрослым. И, в общем, нередко заслуживали наказания за свои проделки: мы воровали ремни, прятали их, выбрасывали, не подчинялись требованиям, убегали, когда нас собирались наказывать. Такими были наши проказы. Думаю, что были еще какие-нибудь, связанные с едой, например, или если мы кидались, ломали вещи или дарили что-нибудь своим товарищам. Иногда мы приходили в магазин и начинали раздавать табак или одежду. Возвращались поздно или ходили в гаитянские хижины есть печеные кукурузные початки.
Помню, как однажды мы ходили к гаитянам есть печеную кукурузу, пришли домой поздно и отказались от ужина. Меня тогда пригрозили отправить в Гуа- нахай, гаванский приют для малолетних преступников. Так меня пытались за-
31


Катюшка Бланко
стращать: «Отправим тебя в Гуанахай». Угрозы такого рода звучали в нашем доме постоянно.
Родителей заботило не то, что мы общались с гаитянцами, а что могли заболеть, съев что-нибудь вредное. Нам никогда не запрещали общаться с рабочими - гаитянцами, белыми, неграми. Подобных запретов в доме не было. Никто не подвергался дискриминации из-за цвета кожи, материального или социального положения. Ни о чем подобном даже речи не было. Конфликты возникали из-за того, что родители беспокоились о нашем здоровье: что мы ели, чем занимались. Главное, чтобы мы были здоровы.
Случались приключения и похуже: мы убегали из дома, что-нибудь ломали, ввязывались в какие-нибудь истории. Сами придумывали игры, мастерили даже игрушки. Делали стрелы, похожие на те, что продавали в магазине «Десять центов», с оперением, которые действительно попадали в цель. Мы копировали покупные стрелы, мастерили, а потом испытывали их на курах, индюках и утках. Подобные вещи считались дома очень серьезными проступками.
Мы вымачивали маисовые зерна в алкоголе и кормили ими уток, те пьянели, и это было очень забавно. Это тоже была не столь безобидная шалость.
К тому времени, когда мне исполнилось пять и я ходил в школу на полный день, у нас был уже определенный запас ругательств, которым мы научились у возчиков и пастухов. Я прекрасно владел этим запретным словарем. Наверное, родители к нам были все же достаточно терпимы, не очень-то нас воспитывали. Да и мы иной раз устраивали скандалы - типичные детские вспышки гнева и ор, когда что-то не по тебе.
Я помню, что иногда нас наказывала учительница. Что это были за наказания? Например, «встань в угол». Или даже: «Встань на колени». Обычно это было коротко, не то, чтобы какая-то пытка. Иной раз просто предупреждение: «Ты наказан, встань на колени», «подними руки вверх». Еще грозились, что за болтовню в классе или за плохие слова нам привяжут гири к рукам и поставят коленями на кукурузные зерна. Такого со мной не случалось, а вот просто на коленях с поднятыми руками стоять доводилось.
Конечно, все это вызывало протест с нашей стороны, и мы быстро научились вести войну против учительницы, одинокой женщины, жившей на отшибе. До нее сменилось несколько учителей, одну из них - Энграсию - мы очень любили и уважали. Она была очень доброй, и - это одно из самых ранних моих воспоминаний - приносила нам игрушки. Потом было еще, кажется, две, пока не появилась Эуфрасита, задержавшаяся у нас дольше всех. Она не была так добра, как Энграсия, наоборот, держала нас в ежовых рукавицах. Когда у нас возникал какой-нибудь конфликт, мы вскакивали со своих мест и выпаливали все известные нам ругательства. Самым безобидным из них было «шлюха». Значения этого слова я не понимал, но знал, что оно оскорбительно. Потом мы убегали: через окно выпрыгивали в коридор, перескакивали через ограду и не появлялись в школе, пока буря не утихала.
Учительница от нас, конечно, натерпелась. Однажды - причем в тот день моя мать случайно оказалась недалеко от школы - у меня произошла ссора с Эуфраси- той. Я выложил ей весь свой арсенал ругательств, выпрыгнул в окно - для меня это было несложно, потому что я был худой и гибкий и целыми днями носился по улице, - пробежал по коридору, перескочил через ограду и упал. За школьным забором 32


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
был туалет, я бежал туда, но упал, и прямо на доску, из которой торчал гвоздь. Мне очень повезло, что гвоздь воткнулся не в глаз, а в язык. Кровь хлынула ручьем, ведь любая рана во рту очень сильно кровоточит. Почти сразу вся одежда оказалась залита кровью. Конечно, в такой ситуации преследования прекращались, объявлялась амнистия. Когда у ребенка дырка в языке и кровь хлещет, можно забыть о конфликте с учителем. Единственное, что сказала мне мать, случайно оказавшаяся поблизости, было: «Это тебя Бог наказал». Ее настолько возмутила вся эта история с оскорблениями и бегством из школы, что падение на гвоздь действительно показалось ей заслуженной Божьей карой.
Я, впрочем, никогда не богохульствовал, как некоторые из работников - помню, повар [Мануэль] Гарсия постоянно кощунствовал, для него это было обычном делом. Гарсия был испанцем, из-за сильного ревматизма остался инвалидом и превратился в страшного брюзгу и богохульника. Но в доме он сдерживался, это было не принято, хотя иногда все равно вырывалось.
Мы переняли от работников другие ругательства, в полном объеме, и использовали их как оружие для нападения.
Еще одним важным развлечением в Биране были петушиные бои. Мы с Рамоном не пропускали ни одного. Не могу сказать, что я был фанатом боев, но других развлечений в поселке не было. Бои устраивали не круглый год, а только во время сбора урожая, в другое время у людей не было денег, чтобы делать ставки. Единственным временем в году, когда у этих несчастных гаитян были хоть какие-то гроши в кармане, было время рубки тростника.
Площадку для петушиных боев арендовал кто-то из местных, и по воскресеньям и в праздники там проходили состязания. Некоторые мои приятели даже держали боевых петухов, а когда мы стали постарше, у Рамона тоже было несколько своих. Я учился в интернате, но приезжал на рождественские каникулы и всегда с интересом бежал на бои, хотя денег у меня почти не было.
Самым азартным в этом деле, тем, что создавало атмосферу напряженности, были ставки на петухов. Как это делалось? Собиралось 80 или 100 человек, большинство из них мужчины, развлечение это было, в основном, мужским. Со всей округи сходились владельцы птиц, их приносили в полотняных мешочках - белых или голубых. Этих петухов хозяева выращивали с огромным трудом, их надо было хорошо кормить - кукурузой, а иногда даже яйцами, тренировать, натаскивать.
Можно сказать, что такой петух был, как боксер, у которого специальный режим питания, специальные тренировки. Их, например, не подпускали к курам. Хотя это еще предстоит доказать, что воздержание полезно спортсменам. Недавно я читал, что атлетам, даже олимпийцам, уже не рекомендуют воздерживаться перед соревнованиями. Но в то время владельцы боевых петухов считали, что если петух живет в гареме и топчет кур, он слабеет. Поэтому бойцовых птиц держали в отдельных клетках, что, вероятно, способствовало пробуждению в них боевого духа, агрессии, потому что сражались они совершенно бесстрашно, пока не погибали во время схватки.
И вот крестьяне приносили своих тренированных и откормленных петухов, а зрители делали ставки. Это, разумеется, были не какие-то огромные деньги, не 500 и даже не 100 долларов. Обычная ставка была 5 песо, иногда 10, 15 песо. Обычно перед боем составлялся список: на такого-то петуха ставили 5 сентаво, на другого один песо, на третьего 2 песо. Человек 15, 20 или 30 болели за одну птицу и столько 33


Катюшка Бланко
же за другую. Одни ставили на коричневых петухов, другие на пестрых, третьи на бесхвостых, четвертые на маленьких петушков - их еще называли курями за мелкое телосложение, хотя петушились они не меньше. Кстати, недаром слово «петушиться» означает «задираться». В общем, петухи бывали разных пород и разных мастей, по которым их различали во время боя.
Конечно, дело было не только в ставках. Многие зрители имели любимцев среди петухов, которые отличились в предыдущих боях, кто-то дружил с хозяином. В общем, зрелище было очень напряженным, потому что било и по нервам, и по кошельку.
Те, кто делал ставки, должны были отдавать часть суммы владельцу площадки, 10% или около того. Ставки были разных видов, по списку и свободные. Некоторые рисковые ребята ставили 5 песо прямо во время боя. Если петух, на которого они поставили сначала, начинал проигрывать, они ставили на другого - один к двум или один к пяти. Или наоборот: когда петух, который считался сильным, начинал проигрывать, на него ставили три к пяти и держали пари, что он все-таки победит.
В общем, это было довольно занимательно. Традиция петушиных боев возникла на Кубе во времена Войны за независимость, и многие кубинские крестьяне уважали эту забаву.
Кому эти бои не нравились - так это женщинам. Особенно потому, что мужья проматывали там деньги. В этой игре все только проигрывали, и вот почему. Человек растил петуха, кормил его, тренировал, тратил свое время, потом приносил его на площадку, делал ставку и даже если выигрывал 5 или 3 песо, почти сразу тратил их, ведь это были легкие деньги, своего рода подарок судьбы. Выигрыш шел на выпивку, и семья победителя ничего из него не получала. Домашние страдали, но бои продолжали пользоваться популярностью, потому что других развлечений в Биране не было.
Естественно, когда я в первый раз попал на петушиные бои, они произвели на меня впечатление. Постепенно и у меня появились любимцы среди петухов, некоторые из владельцев птиц были моими друзьями. Я ходил поглазеть, а иногда ставил по мелочи - один или два песо, больше у меня тогда и не было. Обычно для мальчишек этого возраста главные материальные стимулы - это мороженое, конфеты, кино, игрушки. Мы же в то время уже были отчуждены от денег, в том смысле, какой вкладывает в это выражение Маркс, мы уже почувствовали на себе эффект этого отчуждения. Поэтому, когда я приезжал домой на каникулы, я, как и все, играл на деньги.
Рауль и Рамон больше увлекались боями, чем я, но и у меня был свой боевой петух. Мне его подарили уже тренированного, и я был уверен, что он самый лучший и драчливый. Сам я не натаскивал его, этим занимались знатоки, которые и держали у себя петухов Рамона и моего.
Хотя петух и считался моим, на состязания его тоже выставлял в основном Рамон, потому что тростник рубили четыре месяца, а я приезжал из интерната только на две недели в Рождество, а потом еще через три месяца на пасхальные каникулы, когда последние три дня - с четверга по воскресенье - проводились бои. Все остальное время моим петухом занимался Рамон, он делал ставки и в случае выигрыша отправлял мне деньги почтовым переводом. Обычно ставили по два или три песо. Самая крупная сумма, которую поставили на моего питомца, составляла пять песо. «Твой петух дрался», «твой петух победил». Это была сногсшибательная новость.
34


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я был доволен своим петухом. Как он дрался, я не видел, но он победил, и я получал пять песо. Рамон не рассказывал мне о случаях, когда мой петух проигрывал, только когда побеждал.
Я приезжал домой на две недели перед Рождеством, до первого января, и в этот период мог лично присутствовать на состязаниях. Шум с площадки для петушиных боев доносился до нашего дома, потому что она находилось недалеко - всего в ста пятидесяти метрах к югу, рядом с магазином, почтой и пекарней. Иногда, в какой-нибудь воскресный день, даже не выходя из дома, можно было слышать крики и грохот от ударов множества рук по дощатому барьеру, которым была обнесена посыпанная стружками арена.
Помещение было перекрыто оцинкованной кровлей, внутри на некотором возвышении стояли скамьи для зрителей. В нижней части было огороженное пространство, метров десять диаметром. Рядом с загородкой обычно толпились хозяева птиц, которые должны были управлять процессом: науськивать своего питомца на противника, промакнуть кровь из раны, облить водой, чтобы снять усталость. Да-да, с петухами обращаются как с боксерами, в петушиных боях нет раундов, но есть моменты, когда бой останавливают, если один из участников слишком измотан или «слепнет», то есть не видит противника.
Бывали случаи, когда ход состязания менялся в одно мгновение: проигрывающий петух вдруг резко подпрыгивал и наносил своими шпорами сокрушительный удар сопернику. Тогда на площадке поднимался такой крик и гам, который слышался метров за 500 от этого места: зрители начинали колотить кулаками по скамьям, по стенам. Шум получался ужасный. Так что даже если вы в такие моменты были далеко от площадки, по звуку было ясно, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
Когда хозяин видел, что его петух безнадежен, он мог снять его с площадки, а мог и оставить драться, пока птица не погибнет или не ослепнет. Слепых петухов, если они отличались воинственным духом, могли потом использовать как производителей.
В общем, это было целое событие. Сколько боев могло проводиться в одно воскресенье? Десять, двенадцать, четырнадцать. Начинались они в 8 утра и заканчивались в 6 вечера, то есть практически шли с рассвета до заката. Там продавали выпивку и закуски: пироги, холодное пиво. Атмосфера на этих боях, конечно, была неподходящей для мальчишек. Не знаю, что мы там вообще делали, но каждое воскресенье по возможности проводили именно так.
Не помню, когда именно я впервые попал на бои, но совсем пацаном. И, как все остальные, я пил пиво, ел пироги. Дома нам не запрещали туда ходить. Мы вообще делали почти все, что нам вздумается, особенно, когда были уже постарше.
Позже, в Сантьяго-де-Куба, где была не одна площадка для петушиных боев, мне и в голову не приходило пойти. Такими представлениями я интересовался только в силу обстоятельств.
Должен сказать, что уже тогда мне было жаль этих людей, для которых бои превратились в зависимость. Они работали, не покладая рук, чтобы собрать 10, 15, 20 пе со, а потом проигрывали их за вечер, оставляя семью без средств к существованию. Я сразу это заметил и понял, сколько вреда приносит это развлечение.
Поэтому Революция с самого начала боролась против всех форм азартных игр. Мы запретили и уже нелегальные игры, на которые представители закона смотрели сквозь пальцы - казино, кости; и те, что были еще легальными - кегельбан, лотерею.
35


Катюшка Бланко
Во время этой кампании под запрет попали и петушиные бои. Признаюсь, они были запрещены не из любви к птицам, а из любви к людям, которые тратили на эти бои свои деньги. Вероятно, мы поступили несколько радикально, ведь для крестьян это было своего рода традиционным видом спорта, хобби: разводить почтовых голубей, бойцовых петухов. Нечто вроде испанской корриды. Наверное, тому, кто защищает животных, такие бои никогда не пришлись бы по душе. Но мы руководствовались тем, что такие развлечения плохо влияют на сознание и моральные качества людей, которые, как нам казалось, больше полагаются на случай или на судьбу, чем на собственный труд.
Думаю, что увлечение азартными играми очень вредно. Из-за них человек перестает работать над собой, учиться, прилагать усилия. Мечтать о том, что можно получить деньги наудачу, сорвать большой куш в рулетке или лотерее, казалось мне и вправду очень опасным. Возможно, к разведению бойцовых петухов можно было бы отнестись более терпимо, если бы в этом не было элемента азартной игры, если бы это был только спорт, как разведение собак или других бойцовых животных.
Впрочем, на Кубе и после запрета боев продолжали разводить бойцовых петухов, но уже с коммерческими целями - для продажи за границу, потому что у нас эти птицы очень хорошего качества. Когда я познакомился с генетикой, усвоил основы этой науки применительно к разведению домашнего скота, понял в общих чертах, каким образом селекция влияет на количество производимого молока и мяса, я даже всерьез размышлял, возможно ли вывести такого петуха-чемпиона, который бы мог побеждать в 80 или 90% случаев.
Вспоминая те времена, когда бои еще не были запрещены, я попробовал представить, исключительно в качестве умственной зарядки, как вывести такого петуха, который будет побеждать во всех боях. Исходя исключительно из законов генетики о наследовании некоторых качеств, например, агрессивности, способности уничтожить противника, можно было производить практически непобедимых животных. Я думал об этом в экономическом ключе - если где-то понадобились такие петухи, то можно было бы добиться выведения экземпляров с гарантией победы в 90% случаев. Так знание генетики помогло мне это просчитать.
Конечно, и крестьяне, которые занимались разведением боевых петухов, тоже занимались селекцией, хотя и на примитивном уровне: они выбирали сильного бойца, который победил два, три или четыре раза, и использовали его в качестве производителя.
Может быть, и вправду мы были слишком радикальны. Вероятно, нужно было запретить не сами петушиные бои, которые были вековой традицией, а только денежные ставки. Так, думаю, было бы лучше уже потому, что всегда при подобных запретах появляются люди, которые начинают подпольно заниматься тем, что подпало под запрет. Как спорт петушиные бои не представляли бы проблемы, тем более, что среди игроков многие действительно были увлечены самим процессом, а не деньгами.
На Кубе всегда было увлечение птицами. Впрочем, положительным увлечением это едва ли можно назвать. Это было увлечение охотника. Охотничий инстинкт пробуждался во всех нас очень рано, сначала это были рогатки, потом ружья. Мы стреляли во всех пернатых без исключения. Теперь я, конечно, осознаю, что природу необходимо охранять, и вряд ли смог бы выстрелить в птицу. А мальчишками мы 36


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
охотились на всех подряд. Потом стали разборчивее и старались подстрелить только тех птиц, которые пригодны для пищи.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Во время одного из посещений Бирана я разговаривала с Вашей одноклассницей Далией Лопес, которая рассказала мне о Ваших друзьях детства...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Конечно, у нас была целая компания: Карлос Фалькон, Флорес Фалькон, Бенито Перейра, еще ребята и их братья, кузены. Мы повсюду ходили вместе и вместе ввязывались в разные истории.
Частенько дрались. Для Рамона я был чем-то вроде бойцового петуха. Он устраивал бой, а драться выпускал меня. Иногда приходилось боксировать с гораздо более сильными противниками, и это заканчивалось для меня плачевно, потому что дрались мы не как боксеры, без правил. Двух мальчишек ставили друг напротив друга, каждому давали по глотку вина, и начинался настоящий бой, не спорт. Рамон устраивал такие драки, и иной раз для меня это заканчивалось плохо.
Рамон с раннего возраста страдал астмой. Я хорошо это помню с самого детства. Точно не знаю, что спровоцировало эту болезнь - аллергия на климат, на влажность, может, на какую-то еду, но время от времени ему становилось плохо. Когда начинались приступы, на него больно было смотреть. Я не раз был этому свидетелем по ночам, потому что мы спали в одной комнате, и видел, как он мучается. Ему давали эфедрин. И когда подносили ложку, его приходилось держать, он плакал, и так всю ночь... Все это было достаточно опасно, ведь еще не существовало ни ингаляторов, ни вентиляции легких, ни специальных лекарств, как сейчас. Поэтому у меня в сравнении с Рамоном было преимущество: хотя мы оба были тощими, я не болел астмой и потому был сильнее, быстрее, ловчее и в целом здоровее. Потому и драться приходилось мне, а Рамон выступал в качестве менеджера. Впрочем, это были лишь эпизоды. Все остальное время мы были не разлей вода, все делали вместе, везде бывали вместе - на охоте, на речке, везде. И с другими ребятами из нашей компании.
Были у нас и девчонки, и я довольно рано начал обращать на них внимание. Когда человек живет в деревне, в контакте с природой - не знаю точно, как это влияет, и не хотел бы много об этом говорить, - но на девочек я стал обращать внимание очень рано, к сожалению.
В деревне все это происходит естественно, но очень уж рано. Об этом, как я уже говорил некоторым журналистам, я не стану рассказывать с откровенностью, которой отличаются мемуары Жан-Жака Руссо. В сельской местности это обычное дело. Думаю, что все деревенские мальчишки в этом смысле очень рано взрослеют.
В нашей компании были девочки, к которым я испытывал братские чувства: мои кузины, соседки, например, Далия Лопес.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я помню февральское утро 2008 года, когда Вы рассказывали мне о детстве, это было вскоре после выхода книги «Анхель, галисийские корни Фиделя». Вы тогда спросили меня, откуда я узнала, что при рождении Ваш вес был 12 фунтов. Вам показалось, что это преувеличение, и Вы сказали, что не стоит, наверное, принимать не веру семейные предания. Я сверилась со своими материалами и нашла свидетельства, заслуживающие доверия. Рамон и Анхелита 37


Катюшка Бланко
оба подтвердили это, но Вы продолжали сомневаться, в том числе в том, что в те времена новорожденных вообще взвешивали. Я написала Вам потом, что на Кубе с незапамятных времен существовал обычай - относить новорожденного в бакалейную лавку и там, посреди обычной магазинной суеты, взвешивать его. Служащие уважали этот обычай и никогда не отказывали. Поэтому в первые дни жизни младенца все гости, посещавшие дом, спрашивали: «Как назвали? Сколько весит?» Вам это все еще кажется неубедительным?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В то время считалось, что чем больше весит младенец, тем он здоровее, хотя на самом деле нормальный вес новорожденного - это шесть или семь фунтов. Если при рождении ребенок весил больше, сельские жители гордились этим, для них это было знаком того, что у него крепкое здоровье. И вообще полнота была предметом гордости и восхваления, а если человек был худым, его считали нездоровым. Теперь, конечно, всем известно, что вес новорожденного не должен превышать десяти фунтов и что, если человек хочет быть здоровым, ему не следует полнеть. Многие представления с тех пор изменились. Думаю, что мой вес при рождении знали только родители, и, вероятно, они говорили об этом кому-то еще. Я сам не помню, но похоже, кто-то из домашних убежден, что я весил 12 фунтов, раз они это рассказали.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Сейчас, когда мы говорили о счастливом рождении, вспомнились мне другие, трагические, случаи. Ваш отец дон Анхель имел подобный опыт. Он остался сиротой в 11 лет, после того, как появилась на свет его сестра, которую назвали Леонор. И девочка, и мать дона Анхеля, Антония Архис, вскорости после этого события скончались. А как относились к смерти в Биране? Существовали какие-нибудь предрассудки, приметы, суеверия? Считалась ли она предвестием других несчастий?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Детям рассказывали о предках, о Боге, но не в качестве религиозного наставления. Мы с детства были окружены суевериями: это к добру, то к несчастью. Если, например, рядом пролетит сова - это дурной знак. Мы жили, как древние люди, как описывает Тит Ливий в своей «Истории Рима». Жизнь в деревне была полна суеверий и примет.
Уже будучи взрослым, я читал Тита Ливия и не раз думал о том, что у древних римлян было столько же предрассудков, как и у наших крестьян, которые вечно видели в чем-нибудь примету или предзнаменование, у которых в сознании перемешалось множество верований. Свое место среди них занимала и вера в Бога, в святых. Причем в святых, которых порой не было в католичестве и вообще в христианстве. Это была смесь. И нам объясняли непонятные вещи исходя из этой смеси.
Когда человек умирал, молились. Молились и о тетке, когда она отошла в мир иной, горевали, забрали детей. Их взяла бабушка, но вся семья помогала. Дед сам зарабатывал, но родственники старались помочь. Дядя, Хосе Сото Вилариньо, родом из Испании, служил управляющим на плантациях, получал жалование и тоже, конечно, участвовал в воспитании своих детей.
Всех детей тети Антонии забрали бабка с дедом, которые жили примерно в километре от нас. Кроме одной девочки, моего возраста, которая стала жить с нами как 38


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
еще один ребенок в семье. Хотя не могу сказать, что относились к ней действительно как к дочери. Она была как бедная родственница в нашем доме. Помню, что когда появились на свет мои младшие сестры, ей было восемь-девять лет, и она уже помогала матери в домашних делах.
О ее образовании никто не заботился, как о нашем. Да, ей помогали, она была членом семьи, но в то же время у нее были обязанности по хозяйству. Сейчас, когда я думаю об этом, мне становится неловко. Тогда это казалось естественным, казалось, что к нам ко всем относятся одинаково, но об учебе нашей двоюродной сестры никто не беспокоился. После начальной школы в Биране она осталась дома и занималась хозяйством, хотя могла бы, как и все мы, уехать в среднюю школу-интернат.
Тогда так было принято. Приемыши могли рассчитывать на крышу над головой, на еду, даже на ласку, но не на такое же отношение, как к родным детям. Наша кузина, например, ухаживала за моими младшими сестрами, чего, к счастью, никогда не поручали ни мне, ни даже старшей Анхелите.
В деревне не имели понятия о нынешних представлениях о справедливости. Родители думали, что и так уже сделали очень много, взяв эту девочку в свой дом, обеспечив ей кров и все необходимое. Такое было время, и сейчас я не могу никого осуждать, хотя и понимаю, что это было несправедливо. Я никогда не забываю о своей двоюродной сестре, хотя сейчас она живет далеко отсюда. Мы с ней одного возраста, ее зовут Клара. Я помню, что когда она появилась в нашем доме, меня это обрадовало, хотя событие, в связи с которым она переехала к нам, было грустным.
А когда я думаю о счастливых появлениях на свет, прежде всего мне вспоминается рождение Рауля - 3 июня 1931 года. Я хорошо помню тот день, комнату, где он родился. Все время, несколько часов, пока длились роды, я стоял в коридоре и слушал эти ужасные крики среди бесконечной суматохи, которая царила в доме. Рядом с мамой была акушерка Исидра Тамайо. Я прекрасно помню ту ни с чем не сравнимую радость момента, когда Рауль наконец появился на свет.


02
Тишина, лес, ночные тревоги, под защитой ружья, уроки истории, братья и сестры, решение за тобой, посещения Бирана в конце войны, Сантьяго, дождь с потолка, пустая трата времени, несправедливость, считать взрывы
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, от вашей сестры Анхелиты и от Убальдо Мартинеса, работника вашего отца, я слышала немало историй о разбойниках, разгуливавших по непроезжим дорогам Бирана, и других опасностях. Они рассказывали удивительные вещи о бандитах - Арройито, Багу, Асафране, о том, как те натирались маслом, чтобы выскользнуть из рук преследователей, о том, как подкарауливали людей в сумерках у дороги. Я знаю, что вам нравилось бывать на стоянках лесорубов. Вы один ходили тогда в Пинарес-де-Майари? Если ночь заставала Вас в дороге, не было страшно?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В Биране были в ходу страшные истории - о призраках, о бандитах. На нас, мальчишек с живым воображением, такие рассказы производили сильное впечатление. Я довольно скоро, впрочем, перестал в них верить.
Жизнь в деревне совсем не похожа на городскую - шумную, суетливую. Можно сказать, что в городе человека всегда сопровождает шум, редко чувствуешь себя одиноким. Когда ты живешь в деревне, бывает такое, что ночью или на заре просыпаешься, а кругом абсолютная тишина. И тогда вздрагиваешь от любого звука: порыва ветра, кваканья лягушек, шелеста листвы, стрекота сверчков, дыхания животных, лая собаки. В городе вы не услышите лая собаки, а в деревне - здесь лает одна, там другая, где-то еще третья тоскливо воет на луну. А сколько звуков издают птицы. В деревне совсем другая акустика. Слышно все, почти как в лесу: быки, лошади, мулы, насекомые, птицы. Совсем другая атмосфера - атмосфера одиночества. Электричества нет, как только стемнеет, приходится ждать, пока снова рассветет, и весь этот «концерт» звучит в оглушающей тишине, какой не бывает в шумных городах.
Это чувство одиночества я осознал, когда стал постарше: шесть, семь, восемь лет. В этом возрасте я уже спал в отдельной комнате, без родителей и других детей. Когда спишь в большой комнате, совсем один, поначалу бывает страшно, и в деревне это 40


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
переживаешь сильнее, чем в городе. И, конечно, мне в детстве были знакомы эти ощущения, хотя, впрочем, не могу сказать, что я сильно из-за них страдал.
Довольно рано я научился обращаться с оружием, с винтовкой, с ружьем. И, помню, когда у меня с собой было ружье, я чувствовал себя в большей безопасности. Это любопытное явление: когда ты вооружен, чувствуешь себя более защищенным даже от призраков и привидений.
Помню, когда мне было лет девять или десять, я, бывало, шел один в ночное время. Если у меня было с собой оружие, я чувствовал себя увереннее. Мне казалось, что я могу сразиться не только с живыми, но и с мертвыми. Воображал, что если передо мной появится призрак, я выстрелю в него, и дело с концом. Оружие ассоциировалось у меня с безопасностью.
Думаю, что самое страшное для человека - это чувство незащищенности. Если же ты веришь, что можешь защитить себя, сколь бы эфемерным не было основание для этого, чувствуешь себя в безопасности.
Уже в десять-одиннадцать лет я предпринимал достаточно далекие путешествия по округе. Иногда с Рамоном, но часто совсем один. Ходил, например, из Бирана в Пинарес-де-Майари и обратно, а это было за несколько километров от нашего дома. В Пинарес находился лагерь лесорубов, и мне нравилось там бывать. Я говорю о том времени, когда мне было лет десять-двенадцать. Я отправлялся туда один по горным дорогам, на которых редко можно было встретить человека. Иногда случалось, что в пути меня заставали сумерки. Родители тогда начинали постепенно привыкать к моей самостоятельности. Я говорил: «Сегодня пойду в Пинарес-де-Майари», и они не возражали. А когда начинались каникулы, я часто уезжал из дома верхом - куда- нибудь далеко. Каждый год с первого класса интерната я приезжал домой на летние каникулы, на три месяца: июнь, июль и август. Учился я в школе-интернате в Сантья- го-де-Куба, и когда наступало лето, приезжал в Биран и наслаждался свободой. Сам решал, чем буду заниматься летом.
За моей лошадью хорошо следили в мое отсутствие, никто на ней не ездил, ее откармливали, и к моему приеду она набирала вес. Я тоже думал, как и все в Биране, что упитанный - значит сильный и здоровый. Мне нравилось видеть своего жеребца таким, и я переживал, опасаясь, что кто-нибудь, кроме меня, будет ездить на нем, что он ослабнет или похудеет, как худел, пока я был дома и гонял его по окрестным горам.
В то время мне уже не надо было просить разрешения: когда хотелось куда-нибудь отправиться, я шел на выгон за лошадью. Поначалу мне помогали, потому что нужно было заарканить животное с помощью длинной веревки - мой жеребец был очень умным, сразу понимал, что я пришел за ним, пытался увернутся. Заарканив, нужно было отвести его в загон. Как правило, я это делал сам, но иногда мне его приводили и помогали оседлать. Со временем я начал справляться сам, сам седлал и только говорил: «Я поехал к бабушке, или я поехал туда-то».
Время от времени я решался отправиться далеко от дома, например, в лагерь лесорубов. Это было уже в пятом или шестом классе, когда мне исполнилось десять или одиннадцать лет. Там я наслаждался еще большей свободой, ведь дома нас все- таки так или иначе контролировали, а там нет. Я уезжал очень далеко, поднимался в горы. Иногда меня кто-нибудь сопровождал, но чаще я ездил один. К лагерю от нас было две дороги: одна подлиннее, более ровная, вторая - покороче, но по крутому склону. Лошадь выбивалась из сил, была вся в мыле. Когда, проделав трудный путь, мы поднимались, наконец, на плато (700 метров высоты), нас встречала внезапная 41


Катюшка Бланко
прохлада, приятный освежающий ветерок. За несколько минут пена на лошадиных боках высыхала.
Поскольку я с ранних лет носил оружие, никакая проблема не казалась мне неразрешимой. Ружье давало ощущение защищенности, я чувствовал уверенность в своих силах, хотя опасаться, в общем, было чего, уже хотя бы потому, что я был хозяйским сыном. В то время мне было, конечно, уже не шесть и не семь лет, а между девятью и двенадцатью.
Еще совсем мальчишкой я научился обращаться с охотничьими ружьями отца. Научился сам, без чьей-либо помощи. И сразу оказался метким стрелком, это получалось инстинктивно и давалось мне без труда. Иногда в доме начинали поговаривать, что кур уносят грифы, и я с радостью поддакивал, чтобы мне разрешили пострелять в хищников, ворующих яйца и домашнюю птицу. Я очень рад тому, что родители доверяли мне с ранних лет пользоваться любым оружием, которое хранилось в огромном шкафу, в том числе автоматической винтовкой.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в одном из интервью 2003 года Рауль рассказал, что вы, очень рискуя в той взрывоопасной ситуации, перевезли в Гавану несколько винтовок «винчестер 44», которые хранились в оружейном шкафу Вашего отца в Биране. И что потом они были использованы при взятии казарм Монкада.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Во время штурма казарм я был с ружьем, которым пользовался еще в детстве. В то время мы нуждались в оружии, и тогда я вспомнил о том, что хранилось у нас дома. Вместе с Рамоном и Раулем мы привезли из Бирана несколько винтовок марки «винчестер 44», и несколько автоматических. У отца еще было несколько нарезных, их мы тоже прихватили и использовали во время атаки.
А если вернуться к детству, то, как только мне разрешили пользоваться оружием, я перепробовал все, что было в отцовском арсенале: сорок четвертый «винчестер», нарезные винтовки, охотничьи ружья, в общем, все. Только раз, я помню, отец серьезно меня отчитал из-за оружия. Однажды он неожиданно рано вернулся домой и увидел, как я, не скупясь, расстреливаю по грифам патроны 44-го калибра. Тогда он рассердился всерьез и, в общем, не без оснований, потому что я в этих упражнениях не знал никакой меры. Но больше такого не случалось, и, как правило, отец разрешал мне пользоваться оружием. Поэтому уже с самого раннего возраста у меня была возможность защитить себя, и чувства страха я не испытывал.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Кто еще участвовал с Вами в этих небезопасных забавах? Кто «прикрывал» Вас в случаях необходимости?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Все секреты я делил с Рамоном, мы были неразлучны и во всех приключениях участвовали вместе. Иногда он командовал, как старший, но чаще мы были на равных. Некоторые работники отца относились к нам лучше, чем другие. Можно даже сказать, что мы были друзьями.
Есть люди, которые добры от природы, любят говорить с детьми, рассказывать им разные истории, возятся с ними, играют, шутят. Такой человек для детей настоящий подарок. Встречались нам и другие, более грубые, резкие, недружелюбные. К ним мы, конечно, симпатии не испытывали. Я всегда был очень благодарен взрослым, которые не жалели на нас времени, разговаривали, были добры с нами. Обычно люди 42


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
даже не представляют себе, как это важно для детей, чтобы на них обращали внимание, считались с ними, беседовали. Дети очень ценят такое отношение, для них это имеет огромное значение.
Я всегда с благодарностью вспоминаю тех, кто хорошо относился к нам в детстве. Например, нашего счетовода, который любил поговорить и часто рассказывал мне разные истории. Его звали Сесар Альварес. Я хорошо помню его внешность: довольно полный, низкого роста, в сапогах и брюках для верховой езды (в этих брюках он казался еще ниже, чем был на самом деле). Он был испанцем, из Астурии, человеком очень образованным: знал английский, французский, итальянский, немецкий, греческий и латынь. По крайней мере, так он говорил мне, и думаю, что это было правдой, потому что он действительно говорил по-английски, читал и переводил с этого языка. Знал он и по-французски, и по-итальянски. В общем, судя по всему, владел несколькими языками. Проверить его знания немецкого мне так никогда и не пришлось, но помню, что иногда он произносил слова и целые фразы на этом языке. Наша учительница говорила по-французски, и я слышал, как Сесар иногда обращался к ней на этом языке, слышал я и как он говорил по-английски. В общем, если он говорил по-французски, по-английски, по-немецки и по-испански, наверное, ничего странного нет и в том, что он знал итальянский, греческий и латынь. Он был испанцем, поэтому о наших кубинских героях ничего не знал, зато много о древних.
Когда я был в четвертом или пятом классе - возраст вполне еще детский, - он рассказывал мне о Древней Греции, о Риме. Потом, уже в седьмом классе, о Цицероне, Демосфене, других ораторах. Его истории пробуждали во мне тягу к знаниям. Он был первым, кто поведал мне о выдающихся исторических личностях, о литературных героях. Сесар был очень приятным человеком.
Наш повар Мануэль Гарсия тоже был с нами дружелюбен, но у него был плохой характер. Вообще говоря, он был не поваром, а пастухом, но из-за сильного ревматизма, который постепенно перерос в хронический артроз, его мучили страшные боли, и со временем ему стало тяжело ходить. Тогда он ушел из пастухов - я еще помню его в этом качестве - в повара. Если верить моему отцу, поваром Мануэль был скверным. Жил он рядом с почтой, метрах в ста от нашего дома. Каждое утро, очень рано, он шел прихрамывая на кухню и возился там до позднего вечера.
Газовой плиты в нашем доме не было. Плиту с несколькими конфорками топили углем. На ней Мануэль варил кофе, кипятил молоко. При этом он с самого утра с кем- то спорил, ворчал, громко топал по деревянному полу кухни, наливал воду в мойку, мыл посуду. Потом ставил вариться фасоль, рис, бобы... Складывалось такое впечатление, что он постоянно с кем-то ругался, чертыхался, что-то недовольно бормотал, но злым человеком Мануэль не был. Происходил он из галисийских крестьян, ни читать, ни писать не умел. И несмотря на проблемы со здоровьем, он много лет выполнял свою нелегкую работу.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Помню, когда в год Вашего семидесятилетия Вы посетили Биран, из всех блюд Вы предпочли бобовую похлебку с бараниной, столь типичную для галисийской кухни, которую уважал Ваш отец. Но ведь в Вашем доме подавали на стол и другие блюда. Какие?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Что готовил наш повар Гарсия? Вообще, у нас был хороший стол, но я постоянно где-нибудь что-нибудь перекусывал, поэтому дома ел без 43


Катюшка Бланко
особенного аппетита. Помню, когда мы все собирались на обед, во главе большого стола сидел отец, на противоположном конце - я, а по сторонам остальные братья и сестры, тетя и кузина. Мама, можно сказать, не садилась: она постоянно бегала, хлопотала. С самого раннего возраста я запомнил, что за столом нас всегда заставляли есть, доедать до конца. Блюда были разные: бобы с бараниной, бобовая похлебка, фасоль, рис с цыпленком; всегда были мясо и хлеб, маниока, маланга, бананы. Во время трапезы действовала определенная дисциплина, считалось, что выходить из- за стола, не доев - неправильно, поэтому нас заставляли доедать все, что на тарелке. Кстати, я считаю, что заставлять есть - это не очень хороший метод.
Отец всегда жаловался на еду: то она была пересоленной, то недосоленной, то бобы слишком твердыми, то фасоль недоваренной. Он постоянно спорил с поваром и считал, что тот никуда не годится. В общем, если отвечать на вопрос с точки зрения моего отца, Мануэль Гарсия был никудышным поваром, но я так не думаю. По-моему, поваром он был вполне нормальным. Любой испанский крестьянин умел готовить какие-нибудь несложные блюда из фасоли, бобов, риса. Впрочем, у отца, как я сказал, было другое мнение. Он вечно бывал недоволен, даже иногда ругался с поваром, сердился на него и никогда не считал, что еда приготовлена как следует.
Я помню, что с Мануэлем Грасией мы дружили, хотя, конечно, совсем не так, как с Сесаром Альваресом. Среди работников отца были и другие испанцы, которые хорошо, по-дружески относились к нам.
В нашей семье никто особенно не был осведомлен даже о самых важных фактах национальной истории, не знал даже самых известных ее персонажей. Наемные работники в большинстве своем были неграмотны и об истории Кубы не знали ничего. Конечно, что-то говорилось о Войне за независимость, о каких-то сражениях, рассказывали какие-то легенды. Со времени последней войны тогда прошло 35 лет. Еще были живы некоторые ветераны. К ним относились с уважением, ведь они сражались за свободу, но в целом с историей на Кубе обходились очень плохо, по существу ее просто забыли.
После войны в стране стали цениться другие вещи: богатство, плантации, сахарные заводы, железные дороги, деньги, все американское, новые политики, новая власть. И это вытеснило то, что можно было бы назвать традиционными кубинскими ценностями, которые оказались в забвении. О войнах за независимость никто нигде не говорил, память о них не стала частью традиции и национальной гордости. Оставшиеся в живых ветераны, хотя и считались уважаемыми людьми и получали небольшую пенсию, вели скромный и уединенный образ жизни.
Все это началось, когда на Кубе установился неоколониальный порядок, который стер из памяти людей предыдущую историю нашей страны. В атмосфере бесчисленных проблем, нищеты, невежества, зависимости не было возможности вспоминать о героях войн за независимость, не было подходящего исторического климата - я говорю сейчас о первой половине тридцатых годов. Если о них и заходила речь, это было как бы между прочим и очень поверхностно, на уроках истории в государственных школах, которые посещали двадцать-двадцать пять учеников на параллель. Многие школьники не имели возможности регулярно ходить на занятия. Им приходилось работать, помогать семье. Все, как правило, были очень бедны, плохо одеты, обуви вообще не было никакой, ходили босиком. Но в государственных школах были, по крайней мере, и герб, и национальный флаг, там пели гимн, было принято читать что-нибудь из Хосе Марти, его «Простые стихи», что-нибудь еще. Мы заучи44


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
вали какие-то даты из национальной истории, что-то нам говорили о национальных символах, но все это было совершенно формально. Никакого патриотического духа в этом не было, не было и ни малейшего уважения к национальной истории. И главенствовало во всем тотальное невежество.
Чего же можно было требовать от крестьян, которые не умели ни читать, ни писать? Чего можно было ожидать от гаитянских и испанских иммигрантов, которые сохранили уважение к своей родине, но ничего общего не имели с историей Кубы? Никакие патриотические ценности не были привиты нам ни домашним воспитанием, ни воспитанием школьным, ничего подобного в детстве мы не получили.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В детстве Вы были очень близки с братом Рамоном и сестрой Анхелитой. А как складывались отношения с другими братьями и сестрами и каковы сейчас эти отношения?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я со всеми ладил, с одними больше, с другими меньше, кроме самого себя. Из четырех старших детей у меня были хорошие отношения с тремя. Конфликты возникают только с четвертым из них - с самим собой. Я очень требователен к себе. А что касается остальных, то больше всего я общался со старшими, с Эмитой, которая была шестой, я тоже был довольно близок, с Агустиной - в меньшей степени, потому что она была младше, с Хуанитой, пятой сестрой, которая сейчас в США, несмотря на ее сложный характер, отношения у меня были, в общем, неплохие. Проблемы в наших с ней отношениях начались после победы Революции, у нас возникли разногласия на политической почве, которых прежде не было. Думаю, что дело здесь в моих марксистских политических убеждениях.
Здесь нельзя сбрасывать со счетов, что, хотя мы не были миллионерами, наша семья считалась богатой, и мы имели немало преимуществ, в том числе социальных, по крайней мере, в Биране. Нам с детства внушили стремление к благосостоянию.
Я первый человек в нашей семье, который воспринял революционное мировоззрение. Следующим был мой брат Рауль, младше меня на пять лет. Я определенным образом повлиял на него в юности, потому что убедил его приехать в Гавану, поступить в университет, разделить мои политические и социальные убеждения. Когда во мне зародились революционные идеи, когда я воспринял марксистское учение, Рауль был рядом и впитывал все, как губка. Несмотря на то, что мы были одного происхождения, а, может быть, именно поэтому, он подхватил эти идеи. Только мы двое из всей нашей буржуазной семьи стали социалистами. А с отцом, например, я никогда даже не пытался разговаривать о своих представлениях.
Однажды, уже будучи студентом и приехав домой на каникулы, я застал у нас Фиделя Пино Сантоса, очень богатого человека, который в свое время чуть было не стал моим крестным. За обедом они с отцом обсуждали какие-то темы, а я слушал и негодовал, потому что уже тогда имел довольно радикальные представления о многом. У меня не было намерения спорить с ними, но тем не менее несколько разя довольно резко вмешался в их разговор. Я решил задать им несколько вопросов, рассказать о некоторых идеях, не говоря, что полностью разделяю их, чтобы не особенно беспокоить собеседников, но все-таки время от времени я вступал в спор и делал это достаточно резко.
Рамон помогал нам в подготовке захвата казарм Монкада, но не в ходе самого штурма, а с поиском оружия. Он не был осведомлен обо всех наших намерениях, 45


Катюшка Бланко
хотя я дал ему понять, что мы вовлечены в революционную борьбу против режима Батисты. Рамон был против Батисты, как были против и некоторые другие члены семьи, не будучи социалистами.
Отец, хотя, уверен, и не разделял наших идей, не спорил с нами, просто беспокоился за нас, потому что знал, что мы принимаем участие в политике, в революционном движении.
Думаю, что родители очень беспокоились из-за всех наших приключений. Во время штурма Монкады они пережили несколько очень тревожных дней. Конечно, переживали они по-разному. У матери был сильный характер, и хотя она была человеком чувствительным, это не мешало ей мгновенно собраться перед лицом трудностей или опасности. Отец тоже был человеком чувствительным. Думаю, что в глубине души он очень переживал, но одновременно у него было живое чувство истории, я не раз слышал, как он взволновано рассказывал об исторических событиях и героях, и, я уверен, он понимал, что события того времени рано или поздно, так или иначе - войдут в историю. Это понимание должно было быть для отца своего рода утешением, потому что он не был безразличен к тому, что происходило в политике и могло повлиять на жизнь страны в целом.
На тот момент я был единственным в семье с высшим образованием. Я закончил университет, с моим мнением считались: сначала я был студентом, потом - доктором, адвокатом. Домашние гордились моими успехами, оценками, знаниями и тем, что в нашем доме появился такой образованный человек - это было делом небывалым. И в семье самоучек, которые едва умели читать и писать, придавало мне известный авторитет.
В последние студенческие годы я иногда помогал отцу в том, что касалось его имущества, документов и дел с партнерами. Таким образом, я имел возможность оказать ему некоторые юридические услуги, и он полностью доверялся мне.
Думаю, что родители очень уважали меня за это. Они знали, какой у меня характер, знали, на что я способен пойти, и это их беспокоило. Вряд ли они одобряли мою политическую деятельность, но ни мать, ни отец не критиковали меня, не пытались мне ничего запретить. Они всегда уважали мои идеи и взгляды, хотя, конечно, и не представляли до поры до времени, насколько они радикальны. Я действительно никогда не слышал от родителей ни жалоб, ни упреков по этому поводу.
Я очень благодарен, в особенности матери, за то, что она заботилась о моем образовании. Отец тоже, но все же не в такой степени, как мать. Она всегда поддерживала меня, пока я учился.
Конечно, я довольно рано стал независимым. Примерно с пятого класса сам занимался своими делами и решал свои проблемы. Думаю, что родители со временем привыкли к этому и прониклись ко мне уважением.
Начиная с этого времени я сам решал, в какой школе стану учиться, а в какой не стану, что буду делать и что не буду. Мне тогда было десять или одиннадцать лет, и, конечно, для самостоятельной жизни рановато. Однако этому способствовали обстоятельства и опыт, который я накопил лет с пяти и который научил меня быть самостоятельным и самому справляться с трудностями.
Первое самостоятельное решение я принял во втором классе. То есть, в очень раннем возрасте, в девять лет. Я решил, что не хочу оставаться в доме, где я жил в Сан- тьяго-де-Куба в течение учебного года. Итак, я принимаю решение, формулирую идею, составляю план, и вот - меня уже переводят в интернат школы «Ла-Салль».
46


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Таким было мое первое решение, которое я принял в девять лет, потому что считал, что напрасно потерял два года в том доме - ведь читать и писать я давно умел. Мое продвижение в учебе задерживали сознательно, с целью заработать на этом. И так, в Сантьянго, я перешел Рубикон сначала в одном месте, потом - в другом, но это долгая история.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, приехав с визитом в Сантьяго, я прошла от бульвара по улице Санта-Рита в поисках того дома семьи Фелиу, где Вы пережили нелегкие времена и приняли первое самостоятельное решение в своей жизни. Если не ошибаюсь, это было в январе 1936 года, после рождественских каникул. Тогда Вы были во втором классе и настояли на том, чтобы Вас отправили в интернат, чем, кстати, Вам постоянно грозили.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Первое важное решение - как я сказал, очень раннее - я принял во втором классе. Следующее было в пятом, затем - в шестом. В общем, можно говорить о трех прецедентах. А с тех пор, как перешел в шестой класс, я уже все решал за себя сам. В отношении учебы я тоже принимал решения самостоятельно, и думаю, что дома привыкли к этому.
Но случалось, что мне приходилось спорить с родителями. Время от времени меня собирались забрать из школы и привезти в Биран. Бывало, что не хотели отпускать обратно в Сантьяго, грозились не пускать больше в школу из-за какой-нибудь истории, про которую родители ничего и не знали толком, только по отчетам из «Ла- Салль», откуда, в конечном итоге, я ушел после пятого класса.
Все это бывало, и этим, видимо, можно объяснить, почему к моим решениям начали относиться с уважением. По существу они были верны и правильны. Постепенно мой прогресс стал более очевидным, я был единственным из группы, кто достигал определенных успехов в учебе. И для родителей это было лучшее доказательство моей правоты: прилежная учеба, хорошие отметки, сданные экзамены.
Такие отношения были в нашей семье. Родители мою позицию не критиковали, потому что не имели определенных политических взглядов. Пока у них все шло нормально, им было все равно, что там происходит в правительстве у этих Грау, Прио, Батисты: в их дела не вмешивались, «святое» право на собственность уважали. Это было самое главное. Конечно, им не нравилось, когда усиливались поборы, коррупция, воровство, но при тех режимах это было неизбежно. Поэтому у родителей не выработалось никакой определенной политической позиции, они приспособились к грабительской системе капитализма с ее частной собственностью и свободным предпринимательством, которая работала что при Грау, что при Прио или Батисте.
Что касается других братьев и сестер: старшая, Анхелита, занимала позицию стороннего наблюдателя и ни во что не вмешивалась.
Вначале действий против режима Батисты и потом, при штурме Монкады, нас было двое, я и Рауль. Потом, когда нас арестовали, к движению стали присоединяться и другие члены нашей семьи. Например, старшая сестра Лидия, дочь от первого брака отца. У нас с ней были хорошие отношения, она всегда заботилась о нас, хотя мы были ей не родными, а, как тогда говорили, «полубратьями». Когда мы учились в школе («Ла-Салль», затем «Долорес»), они с мужем, преподавателем университета, жили в Сантьяго и часто приглашали нас к себе.
47


Катюшка Бланко
Сводные брат и сестра редко приезжали в Биран, и отношение к детям от первого и второго брака было разным. Чувствовалось всегда некоторое соперничество не столько между детьми, сколько между семьями. Это обычная история, но оба - и он, и она относились к нам хорошо, особенно сестра.
Старшим братом, Педро Эмилио, я восхищался. Он был интеллектуалом, знал несколько языков: английский, французский, итальянский. Писал стихи и со мной всегда был особенно приветлив, много разговаривал, рассказывал истории, обещал что-нибудь привезти. Занимался и политикой, а еще иногда дарил свои поэтические сборники. Некоторые стихотворения я до сих пор помню наизусть. Например, это:
Итальянка моя, я люблю тебя без оглядки
За огонь любви, что бьется в душе безбрежной.
Ты весну разбуди мою рукой своей нежной,
Чтоб к тебе я пришел на рассвете украдкой.
Были у него и другие стихи, юмористические:
Он невинен, неизведан, целомудрен:
Распевают, развеваясь, твои кудри,
И по переулку шаг твой легок,
Ты же у нас будущий биолог.
Педро Эмилио был демократом, выступал против батистовского режима, но в нашем доме у него была дурная слава: Педро Эмилио сделал то-то, он тратит слишком много денег, закладывает вещи, у него плохая компания - так называли его друзей- интеллектуалов. В общем, считалось, что Педро Эмилио слегка чокнутый.
В нашем доме его не ценили ни как интеллектуала, ни как поэта. Не могу сказать, хороши или нет были его стихи, но мне они нравились, некоторые из них я знал наизусть. Он жил в Сантьяго со своей матерью. Будучи младшим ребенком отца от первого брака, он был старше меня лет на десять. Когда мне было 13 лет, он уже баллотировался в депутаты от оппозиционной партии.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, действительно, Педро Эмилио родился 8 июля 1914 года и, значит, был старше Вас на 12 лет. Во время выборов в 1940 году ему было двадцать шесть.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В нашем доме говорили, что он был недисциплинированным юношей, что он тратил немало денег, что у него всего была плохая компания, что он был сумасшедшим. В той среде поэт и умалишенный было почти одно и то же. Однако он был хорошо воспитан, хорошо образован, много читал, много знал, владел иностранными языками. Думаю, что он начал изучать языки из-за пристрастия к итальянской поэзии, иногда он говорил со мной о Данте, и его собственные стихи были посвящены тому же, о чем написан «Ад». Наверное, мне стоило бы перечитать стихи Педро Эмилио и поговорить о них со специалистом, сам я, конечно, в литературные критики не гожусь.
Мой сводный брат пользовался определенным авторитетом в среде интеллектуалов Сантьяго-де-Куба. Однако официального диплома он так и не получил, универси48


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тет не закончил, поэтому можно сказать, что он был очень образованным самоучкой. Интеллектуал, полиглот, поэт - в нашем доме все это не считалось ни малейшим достоинством. Но мне Педро Эмилио всегда был хорошим братом.
Лидия вышла замуж за врача, доктора Нарсисо Монтеро, потомственного фармацевта. Они нередко приглашали нас к себе, когда мы учились в Сантьяго-де-Куба. Жили они небогато, но в уютной, хорошо обставленной квартирке. Когда мы перешли в школу «Долорес», Лидия по воскресеньям звала нас на обед, который всегда заканчивался каким-то десертом. Хорошо помню один из них: русскую шарлотку с фруктами и желе. Чудесное лакомство! Нам оно очень нравилось.
Лидия всегда заботилась о нас. По моему ощущению, наши сводные брат и сестра из семьи, с которой, как я говорил, в нашем доме существовало своего рода соперничество, относились ко мне очень хорошо. Особенно Лидия. Более того, она была первой, кто одобрил мои политические взгляды и присоединился к революционной борьбе.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, мне всегда было жаль, что я не имела возможности побеседовать с ними, особенно с Лидией. Педро Эмилио и Лидия умерли в 1994 году, за два года до того, как я начала исследовать историю Вашей семьи.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Пока они были живы, мы встречались довольно часто. Особенно с Лидией. Она была моим первым сторонником из семьи Кастро Арготе, а Рауль - из семьи Кастро Рус. С Педро Эмилио мы отдалились друг от друга, но не из-за политики. У него возник ряд конфликтов с нашей семьей, было много разногласий, поэтому и наши отношения перестали быть близкими. Размолвка произошла уже после того, как Педро Эмилио баллотировался в парламент в 1940-ом. В какой-то момент у него возникли экономические трудности, чтобы разрешить их, он обратился к семье, после чего и начались проблемы, из-за которых он отдалился от меня и от Лидии.
Когда я заканчивал школу, Лидия овдовела. У ее мужа, доктора Монтеро, обнаружили болезнь Ходжкина, и Лидия провела здесь, в Гаване, полтора или два года, ухаживая за ним. Для нее это было очень трудное время. Она все время была рядом с мужем, поддерживала его. После его смерти ей мало что осталось в наследство - скромная пенсия и столь же скромное семейное имущество. Когда я окончил школу, Лидия переехала в Гавану, сняла там квартиру и предлагала мне пожить у нее. Тогда многие из нас побывали у нее в Гаване.
Лидия всегда переживала за нас и была первой, кто поддержал меня и помог мне. Она была старшей из всех нас, с Раулем нас было уже трое единомышленников. Не то чтобы она была очень идейная, но поддерживала Революцию горячо, от всего сердца, с гордостью за это чувство. После антибатистовских выступлений и штурма Монкады, когда нас арестовали, и потом в Мексике и в горах Сьерра-Маэстра, Лидия очень поддерживала нас. В период захвата казарм Монкада к нам уже присоединился Рамон, несколько позже Хуанита. Можно сказать, что так или иначе к нам присоединились все. Таким образом, мы постепенно продвигались вперед.
С Эмитой у нас всегда были хорошие отношения. Она получила отличное образование, замечательно играла на фортепьяно. Агустинита, самая младшая, тоже прилежно училась все время, что провела в Европе из-за нашей политической борьбы. Хуанита посвятила себя бизнесу и учиться не стала, в отличие от сестер.
49


Катюшка Бланко
После штурма Монкады я так и не повидался с отцом. Я писал ему, передавал известия, но встретиться у нас возможности не было. Выйдя из тюрьмы, я некоторое время вынужден был провести в Гаване, но съездить оттуда в Биран тогда было непросто. Этого не стоило делать уже хотя бы потому, что так можно было скомпрометировать отца. Поэтому я отправился в Мексику.
Я никогда не знал, что отец думал о происходящем в тот период. Возможно, Рамон знал больше. Мы редко говорили с ним об этом и всегда думали, что еще успеем, а теперь у него уже не очень хорошая память. Но как бы то ни было, я уверен, что в глубине души отец был на нашей стороне. Я не сомневаюсь в этом, потому что хорошо его знал. Он наверняка переживал за нас, считал, что трудности и опасности, ожидавшие нас на этом пути, очень велики, что, вероятно, мы рискуем жизнью, но все равно я уверен, что в этой битве он был на нашей стороне.
С самого начала мы понимали, что революция должна быть радикальной, хотя и не задумывались тогда о ее социалистическом характере. Уже была опубликована моя речь в собственную защиту после штурма казарм Монкада. Всякий, кто внимательно и серьезно прочитает этот текст, увидит в нем программу, заметит первые ростки революции более прогрессивной, социалистической. Я говорил и об использовании национальных богатств для развития страны, и о градостроительных законах, о праве на жилье, об аграрной реформе, о кооперативах. Я сказал обо всем, о чем можно было сказать в то время, сформулировал в общих чертах то, что позже легло в основу всех преобразований Революции. Это была программа, написанная марксистом-ленинистом, который хорошо понимал, что такое классовая борьба, который, говоря о народе, имел в виду самых простых людей, крестьян, рабочих, безработных. В речи «История меня оправдает» уже присутствует осознание классовости общества, уже сформулирована программа, которая стала первым шагом к социализму.
Те, кто видел нас тогда, восхищались нашим противостоянием режиму Батисты, нашей смелостью, но при этом говорили: «Нет, это не революционеры». Люди привыкли к тому, что все политические лидеры в молодости радикальны, в зрелости более сдержанны, потом они становятся консерваторами и, наконец, реакционерами. И о нас думали так же, поэтому не придавали значения тезисам, которые я сформулировал. Все думали, что система прочна, и Соединенные Штаты ее гарант. Казалось, что в том контексте не было места для социальной революции. Люди говорили: «Эти юноши отважны, они идут против Батисты, но общество испортит их. Тут ничего не поделаешь. Сколько уже было таких мятежных планов. Это юношеский максимализм... Двадцать шесть лет, да, это обычное дело». Но такой радикальной программы, как в речи «История меня оправдает», прежде никогда не было, за исключением, пожалуй, программы Социалистической партии.
И вот Революция победила, и, например, моя мать не была ни социалистом, ни коммунистом. У нее было развито чувство собственности, она привыкла работать в своей лавке, на своих землях, на себя.
И мне вспоминается, как незадолго до окончания войны я приехал домой. В перерыве между боями, на джипе, с небольшим отрядом, я отправился из Пальма-Сорь- яно в Биран, домой. Кажется, это было в сочельник. Естественно, мы передвигались ночью, потому что в дневное время везде хозяйничала авиация. До Бирана мы добрались под утро, я был очень доволен. Война шумела позади, где-то там на главном шоссе, в Биране был слышен шум сражения, которое разворачивалось близ Куэто, примерно в 12 километрах от нашего дома. Когда я проезжал через Маркане, там 50


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тоже слышалась стрельба, бои шли во многих местах. Это был второй фронт, северный, которым руководил Рауль. Его люди окружили Куэто, и за него шли бои.
После встречи с родными я пошел в апельсиновую рощу, которая занимала примерно 12 гектаров. Там собрались некоторые из наших соседей, человек 15-20. Они пришли поприветствовать меня, хотя и понимали, что это опасно. Представьте себе, уже 25 месяцев мы вели войну в горах, уже исполняли государственные функции, уже провели аграрную реформу, ввели законы, конфисковали скот, ввели налоги с сахарных заводов. И вот я пришел в апельсиновую рощу, куда столько раз прибегал мальчишкой полакомиться фруктами. Двадцать пять месяцев войны позади, триумф революции близок... И я сказал людям: «Проходите, рвите апельсины, ешьте». Примерно так, дословно не помню. Моя мать приняла всех очень хорошо, но мне сказала, что это неправильно, что так нельзя. Сначала мне подумалось, что она недовольна тем, что я раздаю апельсины, но потом я понял - дело не в этом. Мать переживала из-за беспорядка, который начался, когда два десятка человек начали рвать апельсины в роще. Она была согласно раздать апельсины, но чтобы при этом сохранялся порядок. Мать сказала, что это ее земля, и я получил в свой адрес выговор за то, что устроил беспорядок.
У матери был сильный характер и столь же сильное чувство собственности, но в то же время она была согласна со мной и с Революцией. Потом революционный процесс начал принимать все более радикальный характер. Многие это использовали как аргумент против перемен, но не моя мать. Когда вышел первый закон об аграрной реформе, у нас было 60 своих наделов и еще 800 арендованных. Из 11 700 гектаров у матери осталось 400. Но она не жаловалась и не возмущалась.
Ей пришлось выбирать между своими представлениями - о собственности, о политике - и своими детьми. И она выбрала второе - подчинив свои взгляды тем идеям, за которые мы боролись. Я не помню, чтобы она когда-нибудь спорила с нами, только говорила, когда видела перегибы: «На этой ферме дела неладны, хозяин плох».
В то время Рамон присоединился к борьбе с батистовским режимом, но когда мы добились его свержения, отошел от политики и полностью посвятил себя сельскому хозяйству.
По мере того, как Революция набирала силу, Рамон и мама все глубже проникались нашими идеями, хотя многие из их привычного окружения и пытались их разубедить. Журналисты реакционной прессы правого толка осаждали наш дом, чтобы взять у них интервью и использовать его против нас. Но ни мать, ни Рамон не сказали ни слова. Оба они встали на сторону Революции.
У нас были и родственники, живущие очень скудно, наши двоюродные братья Энрике и Алехандро, которые работали возчиками, ещё кузены, дети умершей тети. Они с жаром поддержали Революцию с самого начала. В общем, можно сказать, что мы «заразили» всю семью революционными идеями, несмотря на наше непролетарское происхождение. Если принять это во внимание, справедливо будет сказать, что мы несомненно преуспели в этом вопросе, потому что в итоге под знамена Революции встала вся семья.
Единственной, кто ее не принял, была Хуанита, только она. Но это и не удивительно, потому что ей всегда была свойственна капиталистическая идеология. С ранних лет в Биране она заправляла театром и кинозалом, вела кое-какие дела, имела собственный доход и собственные представления - буржуазные. Так что все это было достаточно ожидаемым: иные ценности плюс сильный характер. Она уехала из стра51


Катюшка Бланко
ны и стала воинствующей контрреволюционеркой. Но меня это не беспокоит. Я всегда умел с достаточным хладнокровием относится к подобным вещам, опираясь на революционно-марксистскую теорию. Если бы Хуанита придерживалась других идей, другой философии, наверное, я считал бы ее поведение абсурдным и неправильным, но она поступила сообразно своим убеждениям, как многие другие люди, которые знать не хотели ни о каком социализме, коммунизме и марксизме. Все это представлялось и представляется мне логичным, даже естественным, поэтому, несмотря ни на что, я не испытываю никаких недобрых чувств по отношению к сестре.
Вместе с этим, любое использование семейных дел, родственников, чтобы манипулировать общественным мнением в свою пользу, как это часто делается в империалистических странах, кажется мне отвратительным. Хуанита - гражданка Соединенных Штатов, и этот факт пытаются использовать против меня при любой возможности. Последний раз совсем недавно, в прошлом году [2009], когда почти все страны мира в очередной раз решительно осудили жестокую и несправедливую блокаду, которую США организовали против нашего народа, против нашей родины.
Такими грязными и бесчестными методами мы не пользовались никогда. Это все равно, что пытаться скомпрометировать, например, Рейгана или Буша, отца или сына, фактом того, что какая-то их кузина поддерживает кубинскую революцию. Это смехотворно, это даже не политические игры, это грязная демагогия империалистов. Меня это и не удивляет! Что еще можно от них ожидать? Это вполне закономерно. Но мы так никогда не поступали и не будем поступать, Революция доказала это своей историей. Когда ваши идеи и ценности разрушают мифы, это нормально. А империалисты используют механизмы психологической войны, и такой подход вполне в их духе.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В Государственном историческом архиве хранится журнал биранской начальной школы, в твердой оранжевой обложке, с пожелтевшими от времени страницами. Он содержит любопытнейшие записи, сделанные в 30-х годах XX века. Там можно найти самые разные сведения: списки учеников, график посещаемости, оценки, заметки об отмене занятий из-за эпидемии тифа или малярии. Думаю, что закончив эту деревенскую школу, Вы вступили на самостоятельный путь. Как именно это происходило по Вашим собственным воспоминаниям? Что побудило Вас к решительным поступкам в столь раннем возрасте? Знаете ли Вы, почему родители отправили вас в Сантьяго?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это было трудное время - сильнейший экономический кризис 30-х годов, вызванный резким падением цен на сахар.
Эуфрасита, моя учительница в Биране, о которой я уже говорил, приезжала на работу из города. Она была одной из трех сестер, которые рано лишились матери и жили с отцом в Сантьяго-де-Куба. Все три девочки получили хорошее образование: одна - гордость семьи - стала врачом, другая - учительницей музыки, а Эуфрасита - в школе.
Они были метисками, семья имела какую-то связь с Гаити. В этом не было ничего удивительного: после гаитянской революции многие семьи уехали на Кубу, в основном в ее восточную часть. Многие привезли своих рабов - на Гаити рабство отменили, а на Кубе еще нет. Эти иммигранты французского происхождения очень поспособствовали развитию на Кубе такой сельскохозяйственной отрасли как про52


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
изводство кофе и какао, которая достигла в конце XIX века большого подъема, не без их усилий. Гаитянские плантаторы были очень прогрессивными земледельцами, использовали климатические особенности, известковые удобрения. На Кубе они делали себе целые состояния, приобретая все новых рабов. Поэтому в Сантьяго-де-Ку- ба и в Гуантанамо так много кубинцев с французскими фамилиями - потомки рабов носят фамилию своих бывших хозяев.
Семья Эуфраситы была каким-то образом связана с французской культурой, с Гаити. Мне известно, что все три сестры учились не только на Кубе, но и за границей. О матери я ничего не знаю, хотя, наверное, можно было бы найти какие-то сведения о ней. Об отце тоже могу сказать немного. Я знал его поверхностно, когда был еще школьником. Все они в совершенстве владели французским. Не знаю, где они выучили этот язык - на Гаити или в самой Франции.
Эуфрасита приехала в Биран как раз во время экономического кризиса. К тому времени, когда возникла идея о нашем переезде в Сантьяго, сестра-врач уже умерла, а та, что была учительницей музыки и потом стала моей крестной, осталась без работы. Из всей семьи работала только Эуфрасита, ее зарплата была их единственным доходом, а учителям тогда частенько вообще не выплачивали деньги.
Жили они в Сантьяго-де-Куба, в скромном деревянном доме, который существует до сих пор.
Как я там оказался? Очень просто. Эуфрасита действительно очень нуждалась в деньгах. Мои родители постоянно были заняты работой, отправляли меня в школу вместо детского сада. Анхелита училась уже в пятом или шестом классе, и учительница убедила родителей в том, что девочке нужно переехать в Сантьяго и поступить в хорошую школу, поскольку в Биране перспектив не было никаких. Мне тогда было лет шесть и, поскольку в школу я ходил к тому времени уже два года, я прекрасно писал и считал. Поэтому было решено, что меня тоже отправят в Сантьяго и отдадут сразу в школу второй ступени. Конечно, Эуфрасита тут постаралась, она расхвалила родителям мои способности, как я хорошо учусь и что, конечно, меня нужно отправить в Сантьяго, чтобы дать мне хорошее образование. В общем, так или иначе она убедила родителей, что мне необходимо ехать вместе с Анхелитой. Рамон с нами не поехал, об этом не было и речи.
В общем, было решено отправить нас с Анхелитой в Сантьяго. Так началась эта история.
Если я правильно понимаю, учительница договорилась с нашими родителями о том, что будет получать по 40 песо в месяц за каждого из нас, что соответствовало 40 долларам. Таким образом Эуфрасита обеспечивала себе доход в 80 долларов. В то время это были большие деньги, по нынешнему курсу примерно тысяча. Можно даже сказать, что это были огромные деньги. Теленок, к примеру, стоил два-три доллара. Так учительница использовала нас, чтобы поправить свое материальное положение. Но все это я говорю не в качестве критики, хотя мне и неприятно сознавать, что меня использовали таким образом. Сначала в Сантьяго оказались мы с Анхелитой. Позднее, когда Рамон вместе с матерью приехал навестить нас, я убедил его остаться. Поэтому и ему тоже пришлось пройти через эту Голгофу.
До этого я никогда не разлучался с семьей, и отправить меня из Бирана в Сантьяго-де-Куба было примерно то же самое, что отправить шестилетнего мальчика в Америку, потому что для моих домашних это было равнозначно, они почти никогда не выбирались в Сантьяго.
53


Катюшка Бланко
Сантьяго показался мне огромным городом. Я хорошо помню деревянное здание вокзала, городской шум, улицы, все.
По прибытии мы сразу поехали в дом какой-то кузины. Я даже не уверен, что к тому времени уже была арендована квартира, в которой мы должны были остановится... На улице Санта Рита, недалеко от набережной, жила наша кузина-толстушка, которую все называли Косита. В ее доме я провел свою первую ночь в Сантьяго-де-Куба.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Полное имя Вашей родственницы Осория Руис. Она жила в Сантьяго по адресу улица Санта Рита №51, недалеко от центрального бульвара. Я побывала там, и на меня произвела впечатление точность, с которой Вы описали окрестности. Когда я приехала туда, мне показалось, что я хорошо знаю это место, а известно оно мне было только по Вашим словам.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Через несколько дней мы переехали в небольшой деревянный дом, который располагался в верхней части города, недалеко от института. Кроме нас там жили отец Эуфраситы, ее сестра Анхелита, служанка Эсмерида и я, итого - пять человек. Эуфрасита, впрочем, бывала наездами, поскольку продолжала преподавать в биранской школе.
От нашей толстой кузины нам каждое утро приносили сумку с едой на двоих, это был наш обед и ужин на пятерых.
Я никогда не знал, что такое голод. Мне редко удавалось проголодаться. Дома, в Биране, я все время что-нибудь перехватывал - дома, в лавке, на улице - сладости, леденцы, манго, всякую ерунду. И когда приходило время обеда, надо было заставлять нас есть. Так было дома. Но после того, как мы переехали в Сантьяго, я узнал, что такое хотеть есть. Не сказать, что я по-настоящему испытал и понял, что значит голод, но есть хотелось все время. Еда стала казаться чем-то волшебным. Я постоянно ждал, когда принесут сумку, когда после обеда или ужина раздадут остатки - ложку риса, маниоку... Я съедал все до последней крошки! Собирал самые мелкие кусочки, накалывая их кончиком вилки! Я нисколько не преувеличиваю. Еда стала для меня чем-то волшебным и недостижимым, я постоянно думал о ней. Я никогда не мог как следует утолить голод, и мне казалось, что я уже не смогу наесться. Сразу после обеда я начинал ждать скудной вечерней порции риса.
Кроме того, была и еще одна проблема: когда начинался дождь, в доме было больше воды, чем снаружи. Мы жили в бедном квартале, очень бедном.
Родители отправляли в Сантьяго по 40 долларов за каждого из нас. Этого было достаточно для отличного питания. Думаю, что Эуфрасита переборщила с экономией. Из этих денег значительную часть она откладывала. Точно не знаю, сколько она платила за дом и за газ. Думаю, десять-пятнадцать долларов, максимум двадцать.
Определенно могу сказать только, что все в этом доме голодали: отец Эуфраситы, она сама, ее сестра, все мы. Это был голод, тщательно распределенный на всех, ведь маленькая сумка с едой не могла прокормить пятерых.
В нашем бедном квартале мороженое или фруктовый лед с сиропом стоили один сентаво. Представьте себе, как я чувствовал себя, когда выходил на улицу голодный и видел мальчишек, которые покупали мороженое. Со мной никто не делился, мальчишки народ эгоистичный.
Несмотря на скудное существование, сестра Эуфраситы упорно прививала мне изысканные французские манеры: как сидеть, как вести себя за столом. Одним из 54


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
самых главных запретов было - у кого-то что-то просить. Местные мальчишки об этом знали, поэтому, если я иногда просил кусочек засахаренного кокоса, они бежали к сестре Эуфраситы и говорили ей: «А он выпрашивает!». В общем, как только я нарушал правила, на меня тотчас же доносили. Ведь эти мальчишки были такими же голодными, как я, и совершенно не хотели делиться засахаренным кокосом.
Помню еще, что однажды я попросил у нашей наставницы один сентаво, но она ответила: «Нет, я не могу дать тебе сентаво, я уже потратила на тебя восемьдесят». Как раз прошло два месяца с нашего приезда. То есть, мы настолько нуждались, что она не могла мне дать сентаво на мороженое, да еще и просить запрещала. Это продолжалось несколько месяцев, около полугода.
Все изменило появление Рамона. Однажды он навестил нас в Сантьяго и приехал настоящим богачом. У него был небольшой карманный кошелек с мелочью: 10, 20 сентаво серебром и медью. Всего около песо. И мне это казалось целым состоянием! Мы пошли в лавку, кажется, китайцев и накупили кокосовых турронов по сентаво. Рамонова капитала хватило бы, по меньшей мере, на 150 таких. Поняв это, я стал уговаривать Рамона остаться, чтобы сохранить возможность пользоваться таким богатством. В итоге, продуктовую сумку пришлось делить уже не на пятерых, а на шестерых. Деньги Рамона разлетелись очень быстро. И мы снова оказались в настолько плачевном положении, что у меня не было не только брюк по размеру, но и единственные ботинки прохудились, а о новых нельзя было и мечтать. Поэтому пришлось попросить иголку и нитку, чтобы починить обувь. В то время мне было шесть или семь лет.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вам было шесть, Команданте. Вы приехали в Сантьяго в мае или июне 1933 года - за два месяца до своего седьмого дня рождения.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это был самый трудный период. Сколько он продлился? Может быть, это помнила Анхелита, ведь она старше на пять лет.
Мать и тетки позже, когда все это всплыло и разразился скандал, рассказывали, что Эуфрасита тем временем прекрасно питалась в нашем доме. За ужином она выбирала лучшие куски цыпленка из риса, ни в чем себе не отказывала. Когда в Сантьяго к нам присоединился Рамон, ее доход возрос еще на 40 песо. Всего, таким образом, получалось 120. Но на наш рацион в Сантьяго это никак не повлияло.
Так мы стали предметом коммерческой сделки и узнали, что такое голод.
Все, что я рассказываю, вполне точно и объективно. Думаю также, что это важно, поскольку оказало на меня определенное влияние. Вряд ли и могло быть иначе, ведь в таком раннем возрасте я впервые встретился с реальными трудностями, например, с голодом, о котором прежде я даже понятия не имел. Я начал отдавать себе отчет в том, как несправедливо с нами поступили, не сразу, только когда мать приехала в Сантьяго. Сколько мы до этого так жили, я не знаю. Помню точно, что в августе 1933 года пала диктатура Мачадо. В результате переворота 4 сентября к власти пришел Грау. Именно он ввел закон о запрете на использование нелегальной иностранной рабочей силы. Мы с Анхелитой ходили смотреть на корабль «Ла-Салль», на котором из Кубы отплывали изгнанные гаитяне. Это было в конце 1933 или в начале 1934 года.
Грау был у власти три месяца - с сентября по январь, и за это время успел принять закон о высылке гаитян. Когда это произошло, Луи Ибер, консул Гаити, уже был же55


Катюшка Бланко
нихом или мужем Белен, и мы вместе с ним ходили смотреть на отплытие - конец 1933 или начало 1934 года. К тому моменту мы уже долго жили в нашей деревянной хижине. Помню, что, попав в интернат, в 1936-м или 1937-м, я уже больше не имел никаких контактов с семьей Эуфраситы. За то время, которое мне пришлось провести с ними, я получил три подарка на день Богоявления, которые помню и по сей день. Это были три рожка. Луи Ибер в то время был уже моим крестным, и они уже встречались с Белен, иначе, конечно, я не оказался бы на пароходе «Ла-Салль». Это он привел нас на причал, чтобы попрощаться с высылаемыми. Как консул, он обязан был там присутствовать.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, 18 октября 1933 года Временное правительство издало декрет № 2232, который предписывал депортацию всех безработных и нелегально находящихся в стране иностранцев. 20 декабря правительство выделило кредит, чтобы покрыть расходы на отправку неимущих и бродячих - так там и говорилось - иностранцев в соответствующие страны. Для выполнения этого предписания выделили пароходы «Сан Луис» и «Ла-Салль», который Вы упомянули.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В той хижине я провел три года. Потом мы переехали в другой дом, немного более удобный. По какой причине это произошло, сейчас я уже не помню.
Сестра Эуфраситы рассказывала, как однажды отец приехал в Сантьяго и, увидев его на пороге, я бросился ему навстречу и закричал: «Кастро приехал! Кастро приехал! Кастро приехал!» Родителей мы не называли папа и мама, все их называли Кастро, и мы так же называли отца, а маму Линой. И моя крестная - позже я расскажу, как она ей стала - говорила: «Как две капли воды похожи!»
Мы тогда только что переболели или свинкой, или краснухой, точно не помню. Дома потом рассказывали, что когда отец увидел меня, я был страшно худой и обросший, но все это объяснялось недавней болезнью, поэтому отец ничего не заподозрил.
Положение наше стало очевидным, когда мать приехала навестить нас. Анхе- лита, похоже, понимала, что происходит и рассказала ей обо всем. Мать поняла, что мы голодаем. И тогда произошло настоящее чудо. Она отвела нас в лучшее кафе-мороженое во всем Сантьяго. Это кафе называлось «Нувьола», находилось оно недалеко от парка Сеспедес. Мать привела нас, усадила за стол, и мы принялись уничтожать мороженое одно за другим. Еще она купила целый мешок манго - это, видимо, происходило летом, в сезон, - и дома мы с Анхелитой и Рамоном съели весь мешок.
Конечно, это был самый сложный период. И тогда же я приобрел еще один опыт, который произвел на меня сильное впечатление. В то время, когда я жил у учительницы, в Сантьяго-де-Куба приехала жена Антонио Гомеса, чтобы навестить его в тюрьме. Антонио был механиком из Бирана, жил с семьей у реки Манакас. Там были магазин и почта. За магазином, метрах в 80, у ручья стоял небольшой деревянный двухэтажный домик на две семьи: одна на первом этаже, другая на втором. Что это было изначально за здание, я не знаю. Знаю только, что в нем жил механик Антонио, у которого было много детей.
Времена были сложные, а у жены Антонио единственной знакомой из Бирана в городе была Эуфрасита, вероятно, поэтому она остановилась у нас. И не знаю поче56


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
му, взяла меня с собой на свидание с мужем. Так в первый раз я оказался в тюрьме. Здание тюрьмы находилось на западной окраине Сантьяго-де-Куба, там, где заканчивался проспект Аламеда, за полицейским участком. Антонио посадили по политическим причинам: он был коммунистом и участвовал в каких-то манифестациях. Его жена была очень подавлена. Вся эта история произвела на меня тяжелое впечатление: отца и кормильца семьи из Бирана увозят в тюрьму, жена приезжает навестить его. Совершенно не помню, по какой причине, но я тоже был с ней во время этого визита, которой запомнился мне очень хорошо. Было очень горько видеть, что происходит. Жена безутешно плакала, все это было очень грустно. И вызывало сочувствие, понимание того, что попасть в тюрьму - настоящая трагедия.
Я помню некоторые сцены с участием людей в форме. У института, например, всегда дежурили морские пехотинцы. Наверное, в институте располагалось какое-то государственное учреждение, а тогда нередко вспыхивали волнения, поэтому здание охранялось. И вот, помню, они стоят, а мимо идет человек, и, возможно, он что-то сказал им и в ответ получил удар прикладом. Случалось мне быть свидетелем и других жестоких сцен, пока мы жили в нашей халупе у института.
Из нее мы переехали в дом побольше. Там, правда, нам сдавали только нижний этаж. Сын хозяина дома, Габриэлито, после революции работал инженером на телевидении, а тогда его отец, торговец, сдавал Эуфрасите нижний этаж. Дом стоял на холме, и с крыльца приходилось спускаться по лестнице, но вид открывался отличный. Дом этот до сих пор стоит на своем месте. После переезда ситуация с питанием немного улучшилась.
И вот в один прекрасный день приехала мать и увезла нас обратно в Биран. Так, можно сказать, закончилась первая часть этой истории, но была еще и вторая.
Когда случился скандал, я осознал, что мы недоедали, что с нами поступили несправедливо. В нашем доме обсуждали ужасный поступок учительницы: говорили, что пусть только появится, ее выставят за дверь, что она сама отъедалась, а нас держала впроголодь. Судя по всем этим разговорам, ей все припомнили, она стала нежелательной персоной для нашей семьи. Но потом буря прошла, учительница вернулась к нам, отношения восстановились, и летом нас снова отправили в Сантьяго. Это произошло после скандала, после споров, под торжественной клятвой, что больше подобного не повторится. И действительно, во время этого второго периода мы больше не голодали. Но ситуация все равно была неприятной, потому что мы теряли время впустую.
Анхелита могла рассказать об этом, она была старше и понимала больше. Для нас же с Рамоном учительница стала настоящим врагом, и мы твердо решили ей отомстить. Мы уже прекрасно понимали, как несправедливо она поступила по отношению к нам, и поэтому возненавидели ее. В чем состояла наша месть? Когда мы снова оказались в Биране, на воле, на свободе, у нас возник план, который мы и осуществили. Неподалеку от школы находилась пекарня, а рядом - огромная куча дров. Прямо напротив школы, крытой железными листами. Эуфрасита была женщиной очень нервной, ее легко было вывести из состояния душевного равновесия. Мы с Рамоном набрали мелких камней и, когда стемнело, залезли на кучу и начали, как из пулемета, обстреливать из рогаток эту железную крышу. В округе поднялся просто адский шум, а учительница как раз в это время ложилась спать. Так мы отомстили Эуфрасите, но все же нас с Анхелитой снова отправили в Сантьяго, на этот раз без Рамона.
57


Катюшка Бланко
Анхелиту определили в монастырскую школу «Колехио де Белен»1 в двух кварталах от дома. А я сидел дома и учился под руководством сестры Эуфраситы. Она давала мне уроки. Меня забрали из школы, забрали из дома, заперли в Сантьяго и, хотя и перестали морить голодом, ничему толком не учили. Мы занимались даже не по учебникам, а по брошюре с таблицей умножения на обложке. Меня заставляли заучивать какие-то еще таблицы, и я знал их наизусть и до сих пор помню. Время от времени давали какой-нибудь диктантик, и так я потерял уйму времени.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте. С мая по декабрь 1933 и весь 1934 год Вы не ходили в школу.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я помню, что трижды встречал в доме учительницы день Богоявления.
За это время произошло несколько важных событий. Белен познакомилась с консулом Гаити, состоялась помолвка и затем свадьба. Пока миллионер договаривался со священником об организации моего крещения, мне исполнилось восемь лет. И вот, уже совсем большим, 19 января 1935 года меня повели в собор Сантьяго-де- Куба и окропили святой водой.
В то время мы уже питались нормально, но я по-прежнему напрасно терял время, пока меня, наконец, не определили в первый класс колледжа «Ла-Салль». Это случилось не раньше 1935 года, потому что меня привезли в Сантьяго, когда мне было шесть, и это было еще до свержения Мачадо. Более точно определить эту дату я не могу. В колледж меня отдали, когда мне было восемь.
Все это означает, что в Сантьяго я провел примерно два года, в течение которых был на домашнем обучении. Так и получается, что в доме учительницы я трижды встречал день Богоявления и помню, какие подарки получал в эти дни - я об этом рассказывал Фрею Бетто. Первым раз это был картонный рожок с металлическим наконечником, второй - тоже был рожок, наполовину из картона, наполовину из металла, третий - полностью алюминиевый. Я, между тем, писал трем Волхвам, которые приносили рождественские подарки, длинные письма, просил их обо всем на свете. Время было трудное, и чем хуже было положение, тем больше у меня было просьб.
Итак, получается, в Сантьяго меня отправили, когда мне не было семи, а в школу, когда уже исполнилось восемь. В «Ла-Салль», стало быть, я поступил в 1935 году, а до этого впустую потратил два учебных года.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, именно так. В первый раз Вас отправили в Сантьяго, когда Вам было шесть полных лет. Мне удалось это выяснить, когда я нашла свидетельство о смерти доктора Ньевес Фелиу Руис. Она умерла 30 января 1933 года. Вы вспоминали о том, как известие о ее смерти достигло Бирана: «Эуфрасита тогда уже работала учительницей в Биране, и я помню, как она плакала, как говорила об этой трагедии, как была подавлена, и все остальное, что обычно бывает в таких ситуациях». Вскоре после этого Вас отправили в Сантьяго. Нужно было дож1 Дословный перевод названия - «Вифлеемский колледж».
58


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
даться окончания учебного года, и когда в августе произошло свержение Мачадо, Вы уже были там.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Там я потерял целых два учебных года. Когда я пошел в первый класс, мне было восемь, во второй - девять, в третий - десять. В третьем классе мы уже учились вместе с Рамоном и потом сразу перешли в пятый. Так я наверстал один год. И в одиннадцать лет, в пятый класс, я перешел в другую школу. Затем в двенадцать лет - шестой класс, в тринадцать лет - седьмой. Когда мне исполнилось 12, но я еще не перешел в шестой класс, возникла проблема с переходом на следующую ступень. Как раз тогда в школу пришла чернокожая учительница Эмилиана Данхер. Она сочла меня очень способным и настояла, чтобы я пошел в седьмой класс и затем в первый подготовительный и сдал все экзамены. Она составила для этого целый учебный план.
Мне удалось наверстать один год, потому что я хорошо учился. За отличные оценки меня перевели из третьего сразу в пятый класс. Мне пришлось пропустить целых два учебных года. Я приехал в Сантьяго в 1933 году и к этому времени должен был уже закончить первый класс. А я уже знал все, чему там учат. Ведь в Биране вместо детского сада я с четырех лет ходил в школу.
Хорошо еще, что тяжёлые времена, недоедание, я пережил в шесть-семь лет, а не раньше. Иначе, вероятно, это могло бы сказаться на моих умственных способностях. Самого себя в то время я помню просто высоким и худым. Первые шесть лет жизни были для меня временем изобилия: молока, мяса, я получал все необходимое. Если бы я жил так, как в Сантьяго, в первые годы жизни, - это было бы равносильно катастрофе. Потому что в Сантьяго мы голодали по меньшей мере год.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте. Насколько я понимаю, это происходило с мая 1933 по май или июнь 1934 года, когда Лина приехала навестить детей в сезон манго. Несколько раньше Вас навестил отец, но он ничего не заподозрил, потому что Ваше состояние ему объяснили недавней болезнью. Для Лины отправиться в Сантьяго было непросто, поскольку 6 мая 1933 года она родила Хуаниту. Но когда она приехала, то ужаснулась, застав детей в таком состоянии.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я тогда заболел, потому что началась эпидемия. Заразиться через пищу я не мог, потому что почти ничего не ел. В этих случаях обычно дают слабительное, но мне то зачем было его давать?
В первом наше доме мы все подвергались риску подхватить туберкулез, поскольку дом был очень ветхий и там постоянно была высокая влажность. Тогда многие так заболевали. Вероятно, каким-то образом это отразилось на нас. Ведь мы голодали около года.
Я не понимал, что происходило на самом деле. Казалось, что нам хотят помочь, оказаться нам услугу. Нас отправили в город, представили это как что-то важное, и я поверил в это. Помню, что первые мои впечатления были очень яркими. Я ехал вместе с Анхелитой, поезд, город, электрический свет... Однако за все это время в кино я так и не побывал. Помню, один раз, в самом начале меня возили в бухту Ла-Сокапа, и тогда же я побывал на одном из маленьких островов этой бухты. Кажется, тогда мне было еще шесть лет. Это была загородная экскурсия «по-французски»: прогулка на катере по бухте Кайо Альто. С собой у нас были удивительные вещи - бискви-
59


Катюшка Бланко
ты с гуайявой - единственный раз. А потом, когда мы подошли к выходу из бухты, я впервые увидел открытое море, которое произвело на меня очень сильное, ни с чем не сравнимое, впечатление. Открытое море и огромные волны - в самом разгаре лета. Это было только однажды. Больше меня никогда никуда не водили: эта экскурсия с корзинкой во французском стиле была единственной.
Это было трудное время, но все же люди выходили из положения как могли. Например, при помощи кукурузной муки, одного фунта которой вполне хватало, чтобы избежать голода. Многие не могли себе позволить ни мяса, ни молока, но у них, по крайней мере, был хлеб, была мука, и они могли утолить чувство голода. Мы, конечно, не были истощены, но недоедали. Никогда не могли наесться досыта.
Мне грустно все это вспоминать, потому что многих из тех, о ком я говорю, нет в живых. Они не были плохими людьми, жизнь вынудила их поступать так. Более того, сестра Эуфраситы любила нас, а мы любили ее. Она сама стала заложницей ситуации. Главной в этом деле была наша учительница, ведь это она поддерживала связь с моей семьей, она же и получала деньги. Она управляла делами, и эта «экономия» была ее рук делом.
Более того, ведь недоедали не только мы с Анхелитой. Отец и сестра Эуфраситы были в таком же положении. Все потому, что она хотела сэкономить побольше денег. При этом примерно в то же время она ездила на экскурсию к Ниагарскому водопаду. Это было долгое путешествие: из Сантьяго в Гавану, затем на пароходе в Соединенные Штаты и потом, кажется, на поезде к самим водопадам. Школьная учительница из Бирана в период кризиса и нищеты отправилась в такое путешествие и вернулся с кучей флажков и сувениров. И после этого мы еще целый год слушали рассказы о Ниагарском водопаде. Это было самым главном событием того времени.
Примерно в то же время произошло падение режима Мачадо. Когда мы переехали в другой дом, я помню, что ни в одной комнате для меня не нашлось места. Поэтому я спал в коридоре, на плетеном диване вместо обычной кровати. Был ли у меня матрас - не помню, помню только, что было очень жестко. Но это оказалось не самым худшим. Гораздо страшнее было то, что поблизости часто взрывались бомбы. Однажды в течение ночи в Сантьяго взорвалось 22 бомбы. От взрыва каждой я просыпался. 22 бомбы, и казалось, что они взрываются совсем рядом. Я не знал ни что это, ни почему. Я боялся, а меня еще к тому же положили в комнате с окнами на улицу. Если бы я спал с другой стороны дома, мне было бы спокойней. В общем, если нас не преследовал голод, начинали преследовать бомбы. Повсюду, с детства, был террор.
Потом сестра Эуфраситы начала встречаться с консулом Гаити, они поженились, стали моими крестными, и многое изменилось к лучшему.


03
Ностальгия по детству и дому, дон Анхель на Войне за независимость, наследие былых времен, возвращение в деревню, «Ла-Салль», первый мятеж, счастье - попасть в интернат, новая школа, в больнице, поэтический конкурс
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Анхелита, вспоминая Ваше пребывание в Сантьяго, многое прояснила в этой истории. Она считает, что идея отправить Вас в город родилась сразу в двух головах. С одной стороны, учительница высказала мысль, что трем старшим детям было бы лучше поехать в город, чтобы получить хорошее образование, поскольку сама она не окончила курса и не может научить их всему, чему учат в старших классах школы. С другой, Лина, у которой не было возможности учиться, хотела, чтобы дети получили образование, и поэтому ухватилась за эту идею с энтузиазмом.
Ваша сестра считает, что учительница сделала такое предложение с целью получить стабильный доход, в котором она особенно нуждалась после смерти сестры - доктора Ньевес Фелиу. Анхелита знала и помнила сестру учительницы, мать возила ее и Рауля к ней на прием в начале 1932 года. Анхелите было тогда девять лет, Раулю - шесть месяцев. Ваша сестра вспоминала, что Ньевес прописала ей лекарства от болей в желчном пузыре, которые очень помогли.
Анхелита считает, что Эуфрасита так настойчиво рассказывала о Ваших блестящих способностях, чтобы убедить Лину принять ее предложение.
Ваша сестра тоже запомнила морскую прогулку в Ла-Сокапа. Когда судно вышло в море и началась качка, она сильно испугалась и стала проситься обратно на берег. Хорошо помнила она и последний день Богоявления, проведенный в доме учительницы в Сантьяго - 6 января 1936 года. Тогда ей подарили куклу.
Анхелита была старше и поэтому понимала, что вы тогда действительно голодали. Однажды она решила написать письмо родителям, но Эуфрасита, которая как раз в то время была в Сантьяго, что-то заподозрила, заметив, что девочка очень долго не выходит из туалета. Когда Анхелита вышла, учительница сказала ей: «Дай-ка мне, что там у тебя». Она прочитала письмо, и, конечно, оно никогда не дошло до Ваших родителей.
61


Катюшка Бланко
Был еще такой случай. Анхелита увидела на террасе Белен и Луиса и решила подойти к ним, чтобы пожелать спокойной ночи. Эуфрасита заметила это, решила, что Анхелита подсматривает за ними, и сильно рассердилась на нее. Ваша сестра рассказывала, что после этого была в таком подавленном состоянии, что единственное, на что у нее хватило душевных сил, было лечь в постель с распятием в руках и молиться о том, чтобы еще хотя бы раз увидеть маму. На следующий день приехала Лина, и после этого Анхелита на всю жизнь сохранила веру в то, что Бог существует и слышит ее молитвы.
Анхелита говорила, что Лина была очень огорчена вашим видом: худые, непричесанные, в старой рваной одежде. Ваша мать была в замешательстве. Анхелита считала, что сильный характер учительницы позволял ей оказывать влияние на окружающих: на Вашу семью, на Белен и даже на собственного отца, Нестора Фелиу, первоклассного портного, который сумел дать образование своим дочерям на Гаити.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Дома между собой они говорили по-французски. Поэтому, я думаю, Анхелита была права - они получили образование на Гаити. В то время из Сантьяго было проще добраться до Порт-о-Пренса, чем до Гаваны. Они болтали по-французски совершенно свободно, и думаю, что делали это не для того, чтобы окружающие их не понимали. Для них это было скорее развлечение, демонстрация своей образованности, более высокого социального положения, а заодно и языковая практика. В целом, все три сестры были неплохими людьми, хотя Эуфрасита и отличалась своим эгоизмом. Это все в прошлом, и я не хочу ни о ком говорить плохо. Будем считать, что во всем виноват капитализм, который толкает людей на подобные поступки.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Анхелита вспоминала, что Лина сразу же повела вас по магазинам, купила одежду, обувь, отвела в парикмахерскую, закормила сладостями. Как нарочно, у Вашей сестры разболелся зуб, она начала плакать от боли. Эуфрасита не преминула заметить: «Вот видите, от сладкого у нее болят зубы». «Нет, - ответила Лина, - у нее болят зубы, потому что Вы не отвели ее к дантисту».
На следующий день вы все вмести уехали в Биран, по воспоминаниям Рамона, поездом Сантьяго-де-Куба - Антилья. Но доехали только до Канапу - дальше колея заросла кустарником. Вас высадили недалеко от дома Хоакина Фернандеса, испанца, давнего члена Коммунистической Партии и старинного отцовского приятеля. Фернандес был начальником бригады по ремонту железной дороги, у них был свой ремонтный поезд, но и он не мог проехать. Тогда вы отправились к Альмейде, другому товарищу дона Анхеля, который оседлал для вас двух лошадей. На одной ехали Лина и Рауль, а на другой - Рамон, Анхелита, Вы и чемоданы. Прибытие такой процессии вызвало в Биране настоящий переполох. Дома вас ждал накрытый стол, и вновь прибывшие за несколько минут расправились с угощением. На что Ваш отец не без изумления сказал: «Да, видно, вы и вправду там оголодали!»
Несмотря на все это, Вас снова отправили в Сантьяго. Поэтому Анхелита и утверждала, что учительница имела большое влияние даже в Вашей семье и что таков был ее план - подкопить еще деньжат, чтобы хватило на поездку к Ниагарскому водопаду летом 1935 года.
Сначала Вашу сестру отдали в обычную школу, а Вы были на домашнем обучении, если считать учебой заучивание таблиц. Затем вас отдали в школу «Ла-Салль», 62


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
а Анхелиту в «Колехио де Белен». Тогда уже и в доме многое изменилось, потому что сестра Эуфраситы вышла замуж за консула Гаити. Ему, кстати, нравилось, чтобы на стол накрывали на французский манер. Вы помните эти подробности?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Да, помню. С тех пор нас начали кормить овощами: помидорами, морковью, свеклой. Меня приходилось заставлять, потому что овощи мне были не по вкусу. В Биране нас не кормили ни свеклой, ни морковью. Я помню много деталей, потому что мне доставалось больше, чем другим.
Мы долго жили в деревянном доме. Тогда с нами еще были Эсмерида и Рамон.
Меня усаживали заниматься одного. Белен не проводила со мной уроков, не занималась со мной, только заставляла зубрить таблицы на обложке учебника, складывать и вычитать.
Сестры должны были лучше продумать свой план. Если бы они заботились о нас, хорошо кормили, они обеспечили бы себя заработком лет на двадцать. А так получилось только на два с половиной года.
Из своего путешествия к Ниагарскому водопаду Эуфрасита привезла Анхелите в подарок купальный костюм.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я вспоминаю один из моих разговоров с Анхелитой. Это было в конце 1996-го или начале 1997 года, когда я только-только взялась за свое исследование. Я расспрашивала ее о самых незначительных деталях повседневной жизни - о зеркалах, о постельном белье, о шкафах, о гостях, о тех, кто жил в доме. Кроме того, мы съездили в Биран, Сантьяго, Гуане, Пинар-дель-Рио, Гу- аймаро, Сибанику и в другие места, где можно было найти полезные для дела документы в церковных и поселковых архивах. В дороге мы много беседовали. Она вспомнила массу историй о семье, об отце. О его военной службе, о возвращении на Кубу, о его испанских родственниках, о его мытарствах на восточном побережье: как он работал сначала ночным сторожем на шахтах, потом подрядчиком «Юнайтед Фрут Компани», как приехал в Биран около 1912 года.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я считаю, что именно работа на американскую компанию, на «Юнайтед Фрут Компани», сделала из моего отца предпринимателя.
У меня почти не было возможности поговорить с ним об этом.
Отец обладал живым и быстрым умом, даром что из крестьян. Я слышал даже, что в армии офицеры приглашали его играть в карты, потому что он был достойным соперником. О нем нам известно только то, что он сам рассказывал, а рассказывал он не много. Отец был молчаливым человеком, по крайней мере, в то время, когда я его знал. Многое я почерпнул из его разговоров с рабочими, если случайно оказывался рядом. В таких ситуациях он был другим человеком, не таким, как дома, более общительным, более веселым. Я всегда замечал, как он менялся, когда уезжал из дома. Куда бы он ни ехал - на завод, в Сантьяго или куда-нибудь еще - он становился другим, вырывался из повседневной рутины, и это меняло его, он начинал шутить, рассказывать истории. Может быть, он даже и не замечал в такие моменты, что я рядом. Или думал, что я не слушаю, а я как раз очень внимательно слушал.
Кое-что мне удалось о нем узнать из его рассказов. Но в целом, я же не так много времени жил с ним рядом. После восемнадцати лет, когда я поступил в университет, я редко приезжал в Биран.
63


Катюшка Бланко
Мне кажется, что важно попытаться понять, какой в целом была жизнь в начале XX века, как и о чем в то время думали люди. Я часто ломал голову над вопросом - что тогда занимало их умы? Как я уже говорил, от отца я никогда не слышал ничего плохого об американцах. Если он приехал на Кубу вскоре после войны, это могло означать только то, что основательно над тем, что произошло, он не размышлял и не понимал, что то была империалистическая война. У него не было оснований думать, что американское вмешательство ограничило независимость Кубы. Отец не был кубинцем, он не мог реагировать на происходящее как кубинский солдат и патриот.
Впрочем, и кубинский патриот, без достаточного образования и осведомленности, не понял бы характера и природы этой войны. Я представляю себе кубинского солдата, который получил известие об окончании войны - он счастлив. Он боролся с испанцами, и вот теперь над Кубой развивается флаг независимой страны. Даже кубинец не понял бы, что просто отныне его страной владеет другая держава.
Будучи испанцем, отец и подавно не мог понимать ни предпосылок той войны, ни почему в нее вмешались американцы. Он был простым галисийским крестьянином, которого забрали в солдаты. И когда закончилась война, он тоже был этому очень рад и вовсе не переживал трагически поражение Испании. Как и не чувствовал неприязни к тем, кто вышел победителем в этом столкновении. Едва ли его можно было бы назвать патриотом Испании, он был всего лишь испанским солдатом, которого, как это всегда бывало, оторвали от родной земли и отправили воевать за океан.
Я думаю, многие испанские солдаты были рады окончанию войны, были рады вернуться домой, к своим семьям, своим родителям. Наверное, и отец был этому рад. Но и неприязни к американцам он, похоже, тоже никогда не испытывал.
Отец умел восхищаться людьми, историческими подвигами, достижениями в области науки и техники, и я уверен, что американцы вызывали у него подобное чувство. Это тем более логично, если представить, что он не имел ничего, приехал нищим, начал работать, и вот его, человека, который едва умел читать и писать, нанимают в качестве подрядчика, дают возможность зарабатывать, что-то покупать. Конечно, все это сформировало его хорошее отношение к «Юнайтед Фрут Компани». В такой ситуации отцу и не пришло бы в голову читать Манифест Коммунистической партии или книги Ленина об империализме. Так устроилась его жизнь, и поэтому он не видел и не понимал многого, а к американцам относился с симпатией и ценил их умение работать.
Вне всяких сомнений, мы должны учитывать характер эпохи. Отец впервые оказался на Кубе во время Войны за независимость. Он купил место на пароходе у другого солдата, чтобы приехать. Именно с этого для меня начинается отцовская биография - как он во время войны служил на оборонительной линии Хукаро-Морон.
По окончании войны всех испанских солдат отправили на родину. Отец тоже уехал, но потом вернулся на Кубу, начал работать, сотрудничать с «Юнайтед Фрут Компани», сколотил свой первый капитал.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Анхелита рассказала мне, что когда Ваш дед по матери, дон Панчо, в 1917 году приехал в Биран, у дона Анхеля уже была своя земля, купленная еще в 1912 году. Ваша сестра многое узнала от тетки, старшей сестры матери - Панчиты. Когда Панчите было двенадцать, дон Панчо принял предложение от подрядчика в Камагуэе, и семья уехала из Пинар-дель-Рио - на поезде через Тану, Батабан, Санта-Клару. Потом они жили в Атуэйе и Игнасио, а затем, узнав, что дон
64


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Анхель набирает людей, отправились на восток - в Гуаро-Трес. Дон Панчо работал хорошо, поэтому два года спустя дон Анхель предложил ему переехать в Биран. В то время как раз случилось так называемое восстание «Ла Чамбелона». Это был 1917 год.
Благодаря тому, что сохранилась купчая на землю, мы можем установить, что первую собственность в Биране - ферму Манакас - дон Анхель приобрел 22 ноября 1915 года у дона Альфредо Гарсия Седеньо.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Значит, мамины родители, которые сами были из Пинар- дель-Рио, приехали в Биран примерно в 1917 году.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Лина родилась в Лас-Каталинас и первое свое путешествие на поезде совершила в возрасте шести лет. Анхелита, поскольку она старше Вас, знала и помнит до сих пор многие подробности той поездки по рассказам старших, особенно тети Панчиты.
Команданте, по одной из фотографий, снятой в Сантьяго, очевидно, что у Вас с Анхелитой были отличные отношения. На фото Вы в морском костюмчике, и заметно невооруженным глазом, что брюки вам коротки. Ваша сестра утверждала, что в Сантьяго вы приехали в декабре 1933 года. Об этом, по ее мнению, свидетельствует дата на обороте фотографии. А на мой взгляд, то, что брюки не по размеру - это говорящая деталь. Анхелита сама рассказывала, что когда Лина приехала к вам в Сантьяго, ее поразило, что вы ходили в том же, в чем уехали из Бирана. В конце концов, благодаря документам, мне все же удалось выяснить, что вы приехали в Сантьяго гораздо раньше - в мае или июне 1933 года.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Конечно, я тоже считаю, что по фотографиям никак не скажешь, что мы приехали в Сантьяго в декабре 1933 года. Многое свидетельствует о том, что это произошло раньше. Мы тогда уехали вдвоем с Анхелитой, еще была Эсмерида, а Рамон приехал позже. Для меня в этой истории, кроме трех дней Богоявления, есть еще один важный ориентир - высылка гаитян.
После свержения Мачадо в результате первого переворота, устроенного Батистой 4 сентября 1933 года, к власти пришло так называемое «революционное правительство», во главе которого стоял профессор Грау. В октябре того же года это правительство приняло закон о национализации труда и депортации гаитян. Когда Белен познакомилась с консулом Гаити, мы уже жили в том - втором - доме, где занимали нижний этаж. До того крестная его не знала. Они познакомились в 1933 или 1934 году, и вскоре после этого мы оказались в порту, где видели, как выдворяли гаитян.
Надо заметить, что тогда уже ни в школе, ни в институте военных не было, потому что само правительство и было как бы революционным, от которого прежде власть защищали солдаты. Когда мы только приехали, они были во всех учреждениях. А поскольку мы жили недалеко от института, несколько раз я был свидетелем сцен насилия.
Фотографии ничего не доказывают. Они могли быть сделаны и долгое время спустя после того, как мы приехали в Биран. Кто бы, например, купил мне костюм, в который я одет на этой фотографии, когда нам даже есть было нечего?
Анхелита не помнит, что в первом, маленьком, доме вместе с нами жила Эсмерида. Я запомнил больше об этом периоде, потому что в отличие от сестры не ходил в школу и целые дни проводил дома. Рамон приехал в тот жуткий дом много месяцев 65


Катюшка Бланко
спустя. Самое надежное свидетельство, по-моему, это факт, что три года подряд мы встречали день Богоявления в этой семье.
В 1935 году, когда я поступил в колледж «Ла-Салль», мне еще не исполнилось девяти лет. Потом я перескочил четвертый, из третьего попал сразу в пятый. Летом 1938 года к Анхелите приходила чернокожая учительница, Эмилиана Данхер, которая готовила ее к поступлению в лицей. Я в то время закончил пятый класс. Эмилиана стала и моей наставницей. Она была первым человеком, который научил меня ставить перед собой определенную цель. В каникулы мне исполнилось двенадцать, и в сентябре я должен был пойти в шестой класс. Я тогда жил у Мартина Масорры и присутствовал от скуки на всех уроках, которые давали сестре. Это было уже после того, как я ушел из «Ла-Салль». Здесь, получается, я немного опережаю ход событий.
Поскольку я занимался вместе с Анхелитой, Эмилиана задавала мне те же вопросы, что и ей, и обычно я знал на них ответы. На нее это произвело такое впечатление, что она решила подготовить и меня к поступлению в лицей. План был таков: после того, как мне исполнится тринадцать - а это должно было произойти в августе следующего года - и я закончу шестой класс, на вступительные экзамены следующей ступени мы с Анхелитой пойдем вместе.
И я очень уверенно нагонял упущенное, но планы Эмилианы так и не осуществились. В начале следующего учебного года я попал в больницу - мне удалили аппендицит, так что поступление пришлось отложить.
В то время все чрезвычайно боялись острых приступов аппендицита. Чтобы как- то предупредить их, врачи оперировали по первому признаку, можно сказать, что операции по удалению аппендикса вошли в моду. Вполне возможно, что у меня и не было тогда никакого аппендицита, но все же сразу после осмотра было решено оперировать.
В июне я закончил пятый класс и в сентябре должен был пойти в шестой. В самом начале учебного года я оказался в клинике «Испанская колония». Меня прооперировали, и неделю после этого я пролежал в кровати, как тогда было принято. Сейчас, наоборот, не рекомендуют этого делать, потому что от такого режима могут возникнуть новые проблемы со здоровьем. На седьмой день меня подняли - человеку, который столько времени пролежал без движения, нужна помощь, чтобы передвигаться, - и еще через пару дней, именно потому, что я начал ходить, швы воспалились и разошлись. Началась инфекция, которая оказалась достаточно опасной. И, хотя во внутренние органы она не проникла, мне пришлось провести в больнице еще три месяца, дожидаясь, пока рана заживет. В 1938 году, наверное, еще не существовало ни пенициллина, ни других антибиотиков, так что мне повезло, что в результате операции я вообще не умер.
В больнице, как я уже сказал, я провалялся три месяца, и кроме книг заняться мне было нечем. Меня так впечатлила работа врачей, что я захотел стать хирургом. Немало времени я провел, оперируя ящериц и другую мелкую живность, которую можно было поймать в больничном дворе. Естественно, никто после этих операций не выживал, и я потом наблюдал, как муравьи расправляются с трупиками моих «пациентов». За это время чего я только ни увидел, например, как большую мертвую ящерицу, похожую на динозавра, куда-то тащили сотни или даже тысячи муравьев. Эти сцены я мог наблюдать часами.
Безотносительно моего нового увлечения врачебной профессией, возникшего после перенесенной операции, многие окружающие тоже были уверены, что я бу66


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
дущий хирург, даже не подозревая, разумеется, кем я стану впоследствии. Мнение такое возникло из-за того, что свой вынужденный досуг я проводил, совершая «обходы» всех пациентов клиники, за исключением инфекционного отделения. Я действительно ходил ко всем: мужчинам, женщинам, детям, старикам. Не знаю точно, сколько там было пациентов - сто, сто пятьдесят человек, - но все они стали моими добрыми знакомыми. Некоторых я навещал каждый день, начиная свой обход с утра и заканчивая поздним вечером.
В то время мне было 12 лет. Наверное, если бы рядом со мной тогда был человек более наблюдательный, чем те, кто прочил меня в хирурги, он был заметил, что с моей склонностью решать проблемы других мне больше подходит политика.
Так я проводил свое время в больнице, и пациенты очень радовались моему приходу. Вероятно, потому что я был в курсе их заболеваний, расспрашивал о самочувствии, сопереживал им. Больница была платная, но недорогая - за два песо вас обследовали, выделяли койку, оперировали... Точно не знаю, возможно, и похороны входили в список услуг. Родители были тогда в Биране. За несколько дней до моей госпитализации - 28 августа 1938 года - мать родила младшую из наших сестер - Августиниту. Поэтому навещали меня редко. Иногда приходил Рамон, но он не мог подолгу сидеть, потому что должен был на следующий день идти в школу. Почти все время я был один, поэтому, естественно, успел подружиться со всеми. Монахини, державшие больницу, не запрещали мне общаться с другими пациентами, только в инфекционное отделение не пускали. А так я беспрепятственно ходил везде, разговаривал с больными и время от времени оперировал какую-нибудь живность.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, скажите, Вы знали, что дом кузины Коси- ты, где Вы провели свою первую ночь в Сантьяго, очень давно принадлежал семье Руис? Владение по адресу улица Санта-Рита №51 было местом жительства нескольких членов этой семьи, которые, согласно документам местного муниципалитета и кладбища Санта-Ифигения, умерли в 1906 и 1908 годах. Доктор Ньевес Фелиу Руис жила в Сантьяго по другому адресу - в доме №50 на улице Принцессы. С тех пор прошло много времени, Вы не сомневаетесь в точности Ваших воспоминаний?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - У меня есть четкая точка отсчета, с которой я всегда сверяюсь - дата смерти моей любимой тети Антонии. В то время дед с бабкой жили недалеко от ее дома, на станции «31-й километр», у плантаций сахарного тростника. Получив известие о тетиной смерти, мы тотчас же выехали туда. Если это событие относится к 8 июня 1929 года, мне тогда было 2 года 9 месяцев и 25 дней. Стало быть, тетя Антония умерла раньше, чем я думал.
Я помню даже стены тетиного дома - с фотографиями, изображениями святых. Помню, как лежало ее тело... Так что возраст 2 года 10 месяцев является важной отправной точкой для моей памяти. Я держу в голове целый ряд деталей, на основании которых и подсчитываю, что когда произошло.
Мой первый мятеж случился во втором классе. В доме семьи Фелиу жизнь шла по определенным правилам, и всякий раз, когда я их нарушал, меня грозились отправить в интернат. Но об этом-то я как раз и мечтал - убраться подальше оттуда, все равно куда. И тогда я решил сам пойти на конфликт, не подчиняться никаким нормам, нарушать все правила, делать все наперекор - настоящий мятеж. Я в самом 67


Катюшка Бланко
деле начал вести себя отвратительно и вынудил своих попечителей привести угрозу в действие. Так я и попал в интернат.
Если память мне не изменяет, тогда мне было девять лет, и это была моя первая сознательная акция неповиновения и протеста. В результате ее успеха еще до окончания второго класса меня отправили в школьный интернат.
Для меня это был большой шаг вперед. Наконец-то, в первый раз, я был вместе с остальными детьми, жил в школе вместе с другими, ел то же самое, что ели другие, по четвергам и воскресеньям нас возили на море, и все это выходило даже дешевле, чем жить в частном секторе. Нас возили на небольшой полуостров в бухте Сантьяго- де-Куба, который назывался Рент. Сейчас это место изменилось до неузнаваемости, хотя сам полуостров существует. Там мы купались и ловили рыбу на специально отведенном участке. Вырваться из дома Фелиу стало для меня кардинальной переменой в жизни. Наконец-то я почувствовал себя свободным. Этим, я думаю, можно объяснить и мою быструю адаптацию в школе и то, что мне так нравилась интернатская жизнь.
Позже, в пятом классе «Ла-Салль», я устроил другой мятеж, совсем по другим причинам.
До второго класса я не был мятежником, меня фактически вынудили стать им, чтобы разрешить конфликтную ситуацию. Я видел проблему и пытался ее устранить доступными методами: первый раз - во втором классе, второй раз - в пятом.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В начале 2009 года я совершила путешествие в прошлое - побывала в бывшем здании школы «Ла-Салль». Сейчас его занимает исторический архив Сантьяго-де-Куба. Оказавшись под его стенами, я почувствовала, что давно знакома с этим местом. Отчасти это действительно так: мы побывали там с Вашей сестрой Анхелитой в 1997 году, но войти в здание не смогли - оно было закрыто в связи с ремонтом. На этот раз все было иначе, я обошла комнаты, дворик, не спеша прошла по коридорам, заглянула в залы и кабинеты - такие разные в старом здании еще колониальных времен и в пристройке 1937 года. Я представила Вас там, среди других школьников. Что Вы переживали тогда?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Переезд в интернат стал одним из первых важных событий в моей жизни. Я чувствовал себя счастливым.
И, надо сказать, было от чего: я учился в школе, жил вместе с другими детьми. Когда мы отправлялись на прогулку в бухту, на небольшом катерке собирались все интернатские, человек 25-30. Есть такая фотография, на которой мы все вместе, там я стою среди самых младших, второклассников. Катер наш назывался «Катето», был очень шумным и передвигался очень медленно, так что обычный маршрут до соседнего мола занимал не менее 20-30 минут. Прямо от школы мы спускались на причал, запрыгивали в катерок и отчаливали. На другой стороне бухты находился лагерь ласаллианцев, Братьев христианских школ, основателей нашей «Ла-Салль». На территории площадью примерно в один гектар имелось бейсбольное поле, на берегу был оборудован спуск к воде с трамплином, потому что дно в этом месте было илистое. Зона для купания была огорожена вбитыми в дно пальмовыми стволами, чтобы мы не заплывали далеко и не стали жертвами акул. Купаться там было страшно интересно - можно было увидеть под водой остовы затонувших судов. Чудесная была жизнь!
68


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я плавал, нырял с трамплина, рыбачил. Обожал рыбалку - приходил на море с удочкой, искал улиток для наживки. Свой улов я потом съедал в школе, потому что в столовой нам готовили в том числе то, что мы наловили сами.
Так что, повторяю, отправка в интернат «Ла-Салль» стала одним из наиболее важных событий моей жизни в тот период.
Важно и то, что по мере того, как кризис сходил на убыль, общая экономическая ситуация, и в школе в том числе, постепенно улучшалась. И в 1937 году братья-л асса- лианцы решили расширить здание, надстроив еще один этаж.
Кажется, в то время Рамон и Рауль уже тоже учились в «Ла-Салль», Рауль приехал совсем маленьким, в пять лет. А кроме нас троих, был еще один знакомый парень из Пинарес-де-Майари, что неподалеку от Бирана, которого звали Кристобаль Борис [Кристобита], сын управляющего лесопильней. С ним нас, биранских, было четверо.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Рамон рассказывал о том, что однажды в здании школы начался пожар, и Кристобита принялся громко кричать из-за того, что маленький Рауль сказал ему: «Слушай, весь город горит». Брату Энрике пришлось искать для Кристобаля успокоительное. Рамон еще вспоминал, что вы постоянно спорили, кому выключать свет, и он уступал как старший. Частенько ему приходилось быть посредником в конфликтах. По словам старшего брата, Вы были очень строги с Раулем, которого Рамону приходилось одевать и умывать - ведь ему не было и пяти, когда он попросился остаться в школе, приехав с матерью во время одного из ее посещений «Ла-Салль». Вы считаете, что старались воспитать Рауля, в то время как Рамон только напрасно баловал его. И еще Ваш брат говорил, что отец сделал пожертвование школе на строительство дополнительного этажа, отчего вас четверых и поселили в отдельную комнату.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В то время, когда началось строительство пристройки, отец был известен в школе как человек состоятельный. Я когда-то слышал, что наша семья имеет доход 300 песо в день, и однажды я так и рассказал одному из братьев- воспитателей, причем рассказал без задней мысли, просто так. С тех пор мы стали в школе важными персонами. В общем, о том, что у моего отца есть деньги, знали и раньше, но мой рассказ все же произвел сильное впечатление. И я, надо сказать, был вполне правдив. Когда в здании надстраивали третий этаж, для нас троих была специально предусмотрена отдельная комната, хотя вместе с Кристобитой нас получилось четверо. Для меня это было явным доказательством того, что с нами обращались подчеркнуто хорошо - не то чтобы я это анализировал тогда, но для себя отметил не без некоторого злорадства - только потому, что мы были из богатой семьи. Так у меня впервые появилась возможность почувствовать, что такое власть денег.
У воспитанников интерната было два свободных дня в неделю - четверг и воскресенье. Наверное, это было разумно: понедельник, вторник, среда, затем выходной, потом пятница и суббота - снова выходной. Возможно, это английская система, или, скорее даже, французская, поскольку ласаллианцы - французский орден, и некоторые из братьев были родом из Франции. Наше обучение тоже было больше связано с французской культурой, а не с испанской.
На второй год по какой-то причине на рождественские каникулы мы остались в школе. Рауля, кажется, тогда с нами еще не было. Это был единственный раз, 69


Катюшка Бланко
когда во время каникул мы не поехали домой и провели полгода подряд вдали от семьи.
В сравнении с тем, что мы пережили до этого, жизнь в интернате была чудесной и счастливой. Так прошло три года, и все три - с отличными отметками.
Как-то раз в школе, по случаю проведения какого-то евхаристического конгресса, организовали благотворительный базар с продажей гипсовых фигурок святых. Учащихся не ограничивали в покупке сувениров, чтобы собрать побольше денег. Мы с Рамоном скупили все модели по одной и в следующие каникулы повезли их домой. Мама была очень набожна, обожала такие фигурки, и мы приволокли ей несметное количество с этого базара.
Когда в Биране мы открыли свои чемоданы, полные гипсовых изображений святых, все домашние очень развеселились. Никто при этом не подумал, на какие деньги мы их купили.
А их просто записали нам в кредит, и в конце каникул пришел огромный счет из колледжа. Отец рвал и метал, что ему пришлось заплатить несколько десятков песо за подобную ерунду. Если мама была очень верующей, то отец в меньшей степени. Я никогда видел, чтобы он покупал изображения или статуэтки святых. Тогда, помню, нам сильно попало.
Об остальном я мог бы сказать, что в «Ла-Салль» все было прекрасно до тех пор, пока не произошел инцидент, из-за которого я покинул колледж.
Одним из воспитателей в интернате был брат Бернардо, всегда очень дружелюбный, даже заискивающий перед нами. Однако иногда я замечал за ним некоторые странности. К некоторым ученикам он относился с особенным вниманием, награждая их определенными привилегиями. О причинах такого положения вещей никто не говорил, однако было очевидно, что некоторые ученики имеют особенный статус без каких-либо определенных заслуг.
Однажды, тогда я был, кажется, в третьем классе, мы как обычно возвращались на катере в Сантьяго после прогулки, и я поругался с одним из таких привилегированных учеников. Ссора переросла в потасовку, мы схватились прямо в лодке. Другие мальчишки нас почти сразу разняли, но на берег я сошел в помятой и расстегнутой рубашке.
От причала в школу нужно было идти по крутому склону наверх, в город. Самая короткая дорога вела через злачные кварталы, где женщины легкого поведения на улице поджидали клиентов. Мне было тогда 11 лет, и я уже достаточно знал об этом, потому что в сельской местности дети взрослеют быстрее. Рамон рассказывал, что иногда в качестве развлечения я стучался в публичные дома, мимо которых мы каждый раз поднимались в гору.
В тот день мы, человек 25, шли по одной из таких улиц - гуськом по тротуару с обеих сторон. Нам нужно было пройти через рынок, но сначала - через один из таких кварталов, в котором проститутки, заметив нашего ласаллианца, начали фамильярно зазывать его к себе: «Святой отец, сюда пожалуйте». Строго говоря, ласал- лианцы, хоть и носили сутану и шляпу, положенную их ордену, священниками не были. И все это на виду у мальчишек. Брат казался очень смущенным.
В школу мы пришли уже затемно, но я считал, что наш поединок с тем парнем еще не закончен, разыскал его и потребовал продолжения. И снова одноклассники разняли нас, но я все же успел поставить синяк под глазом любимцу нашего воспитателя, хотя он и был тех же лет, что и я, и при этом его нельзя было назвать слабаком. Сразу после этого у меня возникло предчувствие, что это добром не кончится.
70


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
В школе имелась капелла, куда мы каждый вечер, перед ужином, приходили за «благословением». Это была не служба, а просто причастие. И вот в разгар молитвы в капеллу заглядывает брат Бернардо и знаками вызывает меня в коридор. Я вышел, мы отошли, и он спросил: «Что случилось?» Я открыл было рот, но он не дал мне объясниться, а вместо этого влепил мне в полную силу такую пощечину, что у меня аж в ушах зазвенело. И тут же, пока я не успел оправиться, ударил меня снова. Он ударил меня дважды, во всю силу, по-мужски!
Мне показалось, что это нечестно, унизительно, несправедливо. Произошло это, видимо, в конце третьего класса. Но это был не единственный случай. Уже когда я перешел из третьего в пятый, не помню точно, в том же году или уже в следующем, мы однажды поднимались в спальню на третьем этаже. Поднимались мы, как всегда, двумя шеренгами, и я с кем-то болтал. Увидев это, брат Бернардо отвесил мне крепкий подзатыльник. Это был уже второй раз, что он меня бил.
Когда я перешел в пятый класс, у меня было все в порядке - и с оценками, и с поведением. После завтрака нам обычно давалось пять-десять минут свободного времени перед занятиями. Завтрак состоял из чашки кофе с молоком и булочек. Количество булок не ограничивалось, кто хотел взять две - брал две, кто хотел три - брал три. Очень часто мы съедали быстро одну булку в столовой, а две другие брали с собой, намазав предварительно сливочным маслом, чтобы съесть позже. Из столовой мы строем шли во двор, а там уже могли побегать и поиграть в мяч. Кто первым добегал до столба, тот подавал. В тот день я вышел из столовой с двумя булками в руках и сразу побежал к заветному столбу, кажется, кого-то при этом оттолкнув. И тут появляется Бернардо и снова отвешивает мне подзатыльник. Тут я резко останавливаюсь, бросаю свои булки в инспектора, затем бросаюсь на него сам, хотя он, конечно, и больше, и сильнее меня и начинаю кусать и бить его. Это была настоящая схватка. В конце концов, ему удалось отодрать меня и отшвырнуть от себя. Из окна читального зала за этой сценой наблюдал директор. Я заметил это, подошел к нему и сказал: «Меня ударили», на что он ответил - «Нет, тебя толкнули». Возможно, он видел только последнюю часть той сцены.
Инцидент был из ряда вон выходящим. Не столько из-за того, что я осмелился нанести физический ущерб воспитателю, который, в итоге, справился со мной, сколько из-за вызова, брошенного власти. Не было, наверное, ученика, который бы не говорил: «Я запущу в этого воспитателя чернильницей, я сделаю ему это, сделаю то», но никто, конечно, ничего такого сделать не осмеливался. Но на этот раз воспитанник взбунтовался и дал отпор. В школе нас тогда было трое из одной семьи, я хорошо успевал, с поведением у меня обычно не было никаких проблем, поэтому было решено не исключать меня. Брат Бернардо после этого случая изображал из себя оскорбленную жертву. Его авторитет был непоправимо подорван. Все ученики, и интернатовские, и домашние - всего около двухсот, - конечно же, узнали, что их однокашник запустил ему булкой в лицо. Бернардо сразу же вжился в роль жертвы, его достоинство было оскорблено, со мной он больше не разговаривал, впрочем, как и я с ним. После инцидента я старался вести безупречно и дисциплину соблюдать безоговорочно.
Случай этот произошел за месяц или полтора до Рождества. За все это время я не дал ни одного повода для нареканий и, в общем, вел себя достойно и в соответствии с положением. Продолжал заниматься спортом, играть в бейсбол, успешно участвовал в соревнованиях... Так прошло время с момента нашей стычки с братом Бернардо до Рождества.
71


Катюшка Бланко
В «Ла-Салль» была определенная система отметок за дисциплину. Каждую неделю нам выдавали карточку за поведение. За хорошее - белую, за плохое - красную, за особенно серьезные проступки - зеленую. После того случая я и думать не хотел, какая карточка мне достанется.
В день выдачи карточек меня не назвали в числе учащихся, которым полагалась белая, хотя обычно я получал именно ее. Потом шли красные карточки: перечислили всех кроме меня. Оставалось думать только одно: мне достанется зеленая. Перечисляют фамилии - меня нет. Мне не выдали никакой. И так продолжалось до конца триместра. Я вел себя идеально, а воспитатель меня игнорировал.
В итоге, хотя никто меня из колледжа исключать, видимо, не собирался, я сам уже мечтал уйти оттуда. Оставалось только дождаться Рождества. В тот раз, чтобы забрать нас на каникулы, родители приехали вместе. Директор вызвал их к себе и рассказал им свою версию происшествия.
Предыдущий директор, брат Фернандо, был человеком очень добрым. Он занимал эту должность, когда я учился в первом и во втором классе. Фернандо был наполовину французом, с бело-розовой кожей, и имел вид весьма благородный. Затем директором стал брат Леонмари. Он знал об инциденте то, что рассказал ему воспитатель, и именно эту версию он изложил моим родителям. После этого мы уехали из школы с уверенностью в том, что больше туда не вернемся. По крайней мере, так думал я. У Рамона никаких проблем не было, а Раулю тогда только исполнилось шесть, и он едва ли мог разобраться в сложившейся ситуации. Конфликт касался только меня, и проблема, соответственно, тоже. Мы приехали домой. Родители были очень недовольны из-за всей этой истории.
Позже выяснилось, что директор сказал родителям, будто их сыновья - самые отъявленные бандиты, которые когда-либо переступали порог школы, и, конечно, на них это произвело неприятное впечатление. Так и сказал - «отъявленные бандиты».
И если более или менее понятно, почему бандитом можно было назвать меня, называть так Рамона и тем более шестилетнего Рауля - было совершенно несправедливо. Они не сделали ровным счетом ничего плохого, если не считать, что морально поддерживали меня в этом конфликте. После той стычки, после того, как по отношению ко мне поступили несправедливо, а я ответил на это, мое поведение отличалось исключительным достоинством и ничем не привлекало внимания. Для воспитателя и директора я как будто совсем перестал существовать, но я с честью вышел из этой ситуации, не допустив ни одного промаха, за который меня можно было бы наказать, потому что внутренне чувствовал свою правоту.
После того случая нам пришлось перейти в другую школу. Это стало вторым переломным моментов за три года. Первый случился во втором классе, второй - в пятом.
Я не могу сказать, что мое поведение в школе было идеальным, конечно, нет. Но у меня были хорошие оценки и, в целом, я вел себя неплохо. Был активным, занимался спортом, любил рыбачить, в общем, был обычным учеником, иногда болтал на уроках или в строю, но никаких серьезных проступков не совершал. И тут я вижу иную проблему: лассалианцы сильно отличались от, скажем, иезуитов, которые придерживались более строгих правил и были гораздо более подготовлены к уставной жизни. Братья христианских школ, например, в отличие от многих других орденов, давали только временный обет, который могли продлевать или нет, по собственному усмотрению.
Многие из них были добрыми и благородными людьми. Я уже упоминал, в частности, брата Фернандо, но среди них были и те, кто позволял себе проявлять какие- 72


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
то личные предпочтения, иметь любимчиков среди учеников. Возможно, потому что эти ученики напоминали им их родственников - племянников или двоюродных братьев.
Думаю, что воспитатель, который ударил меня, просто сорвался, настолько его реакция на ссору воспитанников была нелогична и непоследовательна. Я не хотел бы говорить ничего плохого об этом человеке, поэтому не стану называть его фамилию. Я же не знаю, жив он сейчас или нет, есть ли у него дети и внуки, где он находится, если жив: на Кубе или, может, в Соединенных Штатах. Так или иначе, его реакция была по меньшей мере странной. Сейчас, когда я думаю об этом, для меня очевидно, что его захватило безудержное желание отомстить, и он ударил меня от души, сначала одной рукой, затем другой.
Причем на меня, надо сказать, это произвело колоссальное впечатление. Я был ошеломлен, потому что впервые почувствовал ощущение пережитой несправедливости. Последующие подзатыльники были несильными, просто унизительными, но я в душе держал на него обиду, поэтому и взорвался. Забавно, что он вообразил, будто может бить меня. Ведь нет ничего глупее и абсурднее, чем ударить воспитанника. Но именно этим был вызван конфликт, из-за которого нам пришлось поменять школу, да еще и объясняться с родителями, поскольку они поверили тому, что поведал им директор.
Рауль и Рамон были во всей этой истории совершенно невинными жертвами. Ни тот, ни другой не имели никакого отношения к конфликту. Раулю тогда было всего шесть лет, и если он и учился во втором классе, то потому, что его отдали в школу раньше всех учеников из его параллели.
Когда мы приехали в Биран - конечный и отправной пункт всех наших путешествий, - были праздники: Сочельник, Рождество, Новый год. Но дома были нами недовольны и поэтому попросили счетовода Сесара Альвареса загрузить нас заданиями по арифметике. Каникулы оказались безнадежно испорченными.
Каждое утро Альварес должен был давать нам огромное количество примеров и задач. Проверять решения тоже должен был он, а поскольку мы оперировали уже многозначными числами, счетовод пользовался задачником, к которому отдельной брошюрой прилагались ответы. Рамону как-то удалось добыть эту брошюру, не знаю, как он это сделал, но нам она очень пригодилась. Альварес задавал нам примеры, мы быстро разделывались с ними и отправлялись гулять. Вот это было счастье! Кажется, нам помог тогда достать решения вечно мрачный и угрюмый дьякон Мигель, с которым Рамон подружился, будучи служкой.
Помню, что во время тех рождественских каникул к отцу приезжали друзья, и всем он рассказывал о том, что он несчастнейший из отцов и что директор школы назвал его сыновей бандитами. За эти несколько дней он успел растрезвонить о своем горе всем, кому мог, и вскоре вся округа знала о трагедии дона Анхеля Кастро. Меня это чрезвычайно обижало, потому что было совершенно несправедливо. Я чувствовал, что никто не понимает меня, хотя правда на моей стороне.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, а Вы не думали, что в рассказах дона Анхеля было, кроме прочего, еще и своего рода чувство гордости. Я думаю, это вполне типичная реакция: с одной стороны, Вашему отцу было неприятно, что его сыновья таким образом привлекли внимание школьной администрации, вероятно, он испытывал даже чувство стыда, когда выслушивал назидательные речи директора... Но 73


Катюшка Бланко
неужели же ему не было приятно осознавать, что они не поддались влиянию большого города и строгого религиозного учебного заведения, не превратились в изнеженных городских барчуков, а сохранили стойкость характера. Думаю, что для него как для человека, который всего добился своим трудом, это было важно. Если бы он скрывал эту историю... А он, напротив, немного даже хвалился ей. Конечно, я понимаю, что Вы в то время едва ли могли таким образом смотреть на вещи, тем более, что наказание считали несправедливым.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Не знаю, мне казалось, что родители всерьез рассержены на нас. И так прошел Сочельник, Новый год и наступило шестое января. Предполагалось, что седьмого числа мы отправимся обратно в школу, но в тот день никто из нас - ни Рамон, ни Рауль, ни я - никуда не поехал.
Для Рауля это не было вообще никаким наказанием, он был еще очень мал и не понимал, что происходит. Рамон был просто счастлив, потому что он хотел стать трактористом, водителем, механиком, кем-то еще. И только я, хоть и жертва агрессии со стороны воспитателя, все же единственный, по существу, виновник произошедшего, почувствовал себя несправедливо наказанным и не хотел соглашаться с таким решением родителей. Поэтому я решил - Анхелита, вероятно, не знала об этом - поговорить с матерью и сказать ей, что несправедливо оставлять меня без учебы.
Это действительно интересная история - и важная, потому что если бы я не стал бороться, вероятно, мне так и не удалось бы перейти в шестой класс. Вполне возможно, что мне пришлось бы посвятить себя скотоводству... Да кто знает, что в итоге из меня получилось бы! Может, самый настоящий бандит, которого лишили в детстве возможности учиться. Мое решение бороться за учебу было действительно очень важным. А то, что поговорить я решил с матерью, было обусловлено нашим отношением к родителям: отца мы побаивались, матери - доверяли.
Что касается нашего разговора, стыдно признаться, но мне пришлось прибегнуть к угрозам. Весь наш дом, включая сваи, был деревянный, и я поклялся, что подожгу его, если меня не отправят в школу. Не думаю, что я привел бы эту угрозу в исполнение, но сказал я это так серьезно, что искренность моих намерений стала очевидна.
Тогда мне было 11 лет, пятого класса я еще не окончил. Свои угрозы, повторяю, я вряд ли бы осуществил. Говорю это не для того, чтобы извинить себя, а действительно уверен в этом. Я стремился произвести впечатление и сказал так, и, может, мне и поверили, но я хорошо себя знаю, я бы так никогда не поступил, нашел бы другой способ добиться своего. Это да, я бы полностью вышел из повиновения, если бы меня принудили сидеть дома. К тому времени гнев и возмущение были уже укоренены во мне той несправедливостью, которую я пережил в школе: плохим обращением, насилием. Поэтому и на то наказание, которому меня подвергли родители, я заранее был готов отреагировать резким неприятием. Я был настроен решительно - на меня вся эта ситуация произвела сильнейшее впечатление. К тому же, я не был плохим учеником, мне нравилось учиться, я любил школу - она стала для меня освобождением от худшей жизни, воспоминания о которой были тогда еще очень свежи. И вдруг я должен был этого лишиться. Я уже отучился два года в интернате, во втором и третьем классе, после чего, благодаря отличным оценкам, сразу перешел в пятый. Я был воодушевлен, гордился своими результатами, и вот из-за нелепой несправедливости, как я думал тогда и думаю сейчас, все это должно было пойти прахом. Но я решил бороться.
74


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Думаю, что это было отправной точкой - я не согласился с несправедливым наказанием. Меня лишили того, от чего сам я отказываться не собирался. Кроме того, мне казалось, что такое наказание вредно и несправедливо. Кто знает, может быть, некий инстинкт подсказывал мне, что я должен продолжать учебу, на чем я в итоге и настоял. 11 января 1938 года я отправился в школу. Конечно, о том, чтобы вернуться в прежнюю, не было и речи. Поэтому меня отправили в школу «Долорес».
Думаю, что мать убедила отца сделать еще одну попытку и взять меня с собой. В те дни он как раз собирался в Сантьяго навестить своего доброго знакомого дона Фиделя Пино Сантоса, который намеревался баллотироваться в парламент от партии власти.
Дон Фидель Пино Сантос, мой будущий крестный, занимался, как это было принято в то время, активной скупкой голосов в свою пользу. Он занял в итоге первое место по Восточному избирательному округу просто потому, что потратил больше остальных кандидатов. Примерно тогда же дон Фидель овдовел.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, действительно, супруга Фиделя Пино Сантоса скончалась 19 декабря 1937 года. Ее звали совершенно в духе Гарсиа Маркеса, потому я и запомнила: Эсуперансия Мартинес Гандоль. Лина была на похоронах и взяла вместе с собой Анхелиту, которая хорошо запомнила тот печальный день.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Вероятно, отец своим визитом хотел поддержать друга. Меня было решено отдать в школу «Долорес», поэтому я отправился в Сантьяго вместе с отцом. Причем родители опять допустили ошибку: вместо того, чтобы отправить в интернат, меня определили в дом Мартина Масорры, испанского коммерсанта, хозяина магазина одежды под названием «Куколка». Мы покупали там одежду, у нас были деловые отношения. Не знаю по какой причине, но Анхелиту поселили вместе со мной, возможно, забрав из интерната. Мы с ней в то время всегда были вместе. Рамон был счастлив остаться в Биране, а Рауля отдали в полувоенную школу, из тех, что Батиста открыл в сельских районах. Это была часть его политической, пропагандистской кампании фашистского толка, в рамках которой наряду с двумя или тремя общеобразовательными школами было создано несколько сотен так называемых военно-гражданских. Учителями в них служили сержанты. Думаю, что их набирали из обычных учителей, прошедших ускоренное курс воинской подготовки.
Школы эти были, конечно, полезны, но чему они служили? Их основной задачей было поддержать престиж армии: армия открывает школы, армия дает образование. Разумеется, финансировались они гораздо лучше, чем обычные.
Рауля отправили в одну из таких школ. Она находилась в четырех километрах от нашего дома, в местечке под названием Биран-Один. Рауль жил в доме учителя, с ним обращались хорошо, потому что он был сыном хозяина. Сержант, как и наша учительница, хотел получить свою выгоду, но был похитрее и к тому же находился слишком близко к нашему дому. Поэтому он хорошо обращался с Раулем, баловал его. Мой брат был самым младшим учеником в этой школе. Сержант, в отличие от Эуфраситы, свои обязанности выполнял исправно - Рауль в годы учебы никогда не голодал.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Не голодал, это верно. Но тоже был средством получения выгоды. Поэтому сержант, не желая расставаться с таким богатеньким учеником, испросил у Вашей мамы разрешения взять Рауля с собой в Майари, где находилось
75


Катюшка Бланко
Военно-техническое училище, Лина согласилась. Но Рауль по возрасту не проходил в училище, и сержант отправил его в Сантьяго, в район Лос-Ойос, даже не спросив разрешения родителей. Так и получилось, что Лина не обнаружила сына, приехав его навестить в Майари. Хорошо еще, что с Раулем все было в порядке: он спокойно наслаждался бездельем в Лос-Ойос, играл в чижика и выпрашивал конфеты в местной лавке.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Почему-то проблемы чаще всего возникали со мной - куда меня послать, как со мной поступить. Мне до сих пор непонятно, почему меня отправили жить к Масорре, а не в интернат. Впрочем, свое сражение я выиграл: дал отпор воспитателю, ушел из школы, но и не остался в Биране, добился того, чтобы меня снова отдали учиться. Требовать большего не стоило.
В новой школе учились дети из более состоятельных семей, чувствовалась расовая дискриминация, которой не было в «Ла-Салль». Общие правила тоже были более строгие, и к ученикам в целом относились более требовательно, а у меня, кроме прочего, было еще живо в памяти все то, что я пережил из-за брата Бернардо. После таких травм восстанавливаются долго.
Итак, после всей этой истории мне пришлось перейти в более строгую школу. Я приступил к занятиям позже других, поэтому должен был догонять и, кроме того, меня снова поселили в чужом доме, в чужой семье, вместо того, чтобы отдать в интернат. Семья коммерсанта не была заинтересована во мне как в источнике дохода, скорее в том, чтобы поддерживать добрые отношения с моим отцом, который, впрочем, платил им за мое пребывание в их доме. Думаю, что такого рода «приемные дети» - это плохая идея. Чтобы заботиться о чужом ребенке, нужна бескорыстная любовь, способность относиться к нему, как к собственному. А для это необходимо моральное, политическое, общественное сознание, какого вряд ли можно ожидать от среднестатистического буржуа.
Вы могли бы с полным правом и основанием ожидать, что семья революционера будет воспитывать чужого ребенка, как своего, с той же нежностью, с тем же вниманием. Но ожидать подобного от буржуазной семьи было бы странно, наверное, с одним только исключением: если эта семья строго следует установлениям религиозной морали.
Кроме меня в этом доме было трое своих детей, один из них - от первого, еще испанского, брака главы семейства.
Испанский коммерсант был человеком невысоким, худощавым и трудолюбивым.
Его жена была мулаткой из Сантьяго - высокая, полнотелая, живописная женщина, как сказал бы Гарсиа Маркес. Средний сын учился на пилота гражданских авиалиний в Соединенных Штатах, хороший, добрый парень, любимый ребенок в семье. Дочь заканчивала школу, тонкая, смуглая, помесь испанца с мулаткой, она была хороша. Я был младше ее, но это не мешало мне питать к ней платоническую влюбленность, о которой она, вероятно, догадывалась, хотя я и не рассказывал ей о своих чувствах.
Мы были в этом доме чужими, но с нами обращались хорошо, мы не голодали, нас кормили тем же, что и остальных членов семьи. На это влияли разные факторы, в том числе, гордость хозяйки дома.
Мулатка из Сантьяго, выйдя замуж за коммерсанта, ушла далеко вперед от своих корней, но все-таки ее скромное происхождение давало о себе знать...
Мне она нравилась. Отлично помню ее твердый характер. В своем доме она была настоящей госпожой и властительницей, хотя эту власть и нельзя было назвать абсолютной. Ее муж, галисиец (не знаю точно, был ли он именно из Галисии, но я при76


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
вык называть его так), был человеком спокойным и молчаливым. Жене он позволял почти все, но все же имел собственные представления и определенную твердость характера. Поэтому можно сказать, что в доме царила монархия, но не абсолютная, потому что глава семьи время от времени мог чему-нибудь воспротивиться и спорить с ним было бесполезно. Он делегировал большую часть власти в доме своей жене, но полностью от власти все же не отказался и к числу подкаблучников не относился. В этом доме я провел около года.
Здесь начинается другая история. Когда возобновились занятия, я постепенно начал адаптироваться к новой среде.
Мои оценки не были плохими, но не были и особенно хорошими, что объяснялось пережитыми недавно событиями.
Я думаю, что решение отправить меня именно в ту школу было верным, хотя я предпочел бы жить в интернате. Вероятно, родители полагали, что оказывают мне услугу, не запирая меня в школе, а оставляя в домашней, семейной обстановке, вместе с Анхелитой. Они искренне хотели как лучше, хотя на самом деле это был не лучший вариант. Впрочем, поначалу все шло гладко - я жил у приятных, доброжелательных людей, снова пошел в школу, она была рядом - обедать я бегал один. Жизнь была вполне сносной, но потом все же появились разногласия.
Семья Масорра мечтала подняться на несколько ступенек выше по социальной лестнице. Мы не нужны были им как источник дохода, у них были свои приличные доходы. К тому же экономика страны в целом тогда начала стабилизироваться, и Масорра даже задумал построить дом в Виста-Алегре, престижном районе для богатых. Тот факт, что в их доме живет ученик престижной школы «Долорес», как бы приобщал их к более высокому социальному классу. Это имело самые прямые - и, наверное, неплохие - последствия для меня - мои попечители требовали самых высоких отметок, потому что их воспитанник должен быть в числе лучших.
На карманные расходы мне выдавали 20 сентаво в неделю: 10 на кинотеатр, 5 на сэндвичи и мороженое и еще 5 на аргентинский журнал для школьников «Воробей», который я тогда исправно читал, игрушки и книжки. Если мои отметки были хуже, чем ожидалось, я оставался без карманных денег. Поэтому однажды мне пришлось пойти на хитрость.
Каждую неделю я должен был приносить домой дневник с оценками и возвращать его обратно в школу с подписью кого-нибудь из попечителей. Как-то я сказал учителю, что потерял дневник. Мне выдали другой, в котором я начал расписываться за попечителей. В другом дневнике, который я предъявлял коммерсанту или его жене, оценки проставлял тоже я.
К концу года мулатка, видя столь блестящие «успехи», окончательно уверовала в то, что ее воспитанник настоящий гений, который без труда получит все награды на выпускном вечере.
Я, конечно, понимал, что рано или поздно это откроется. Мои оценки, в общем, были неплохими, в следующий класс я точно должен был перейти, но, конечно, они были далеко не лучшими. А вот те, что я ставил себе сам, те да, были великолепными. Приближался выпуск, а я не знал, как выкрутиться из этой ситуации.
Я представлял себе, что наступает день выпускного: торжественная обстановка, форменные пиджачки, бело-голубые портупеи, фуражки. И среди всего этого жена Масорры, воодушевленная ожиданием похвал и наград для ее воспитанника. По такому случаю она одета в черное вечернее платье. На праздник собрались богатые 77


Катюшка Бланко
и аристократические семейства, все двести учеников со своими родителями. И вот вечер близится к своему торжественному завершению. Музыка, выступления, и, наконец, начинается вручение дипломов, а у меня - головная боль.
Между тем, я каждую неделю ходил в кино, покупал «Воробья» и ел сэндвичи. Иногда мне давали 20 сентаво, а иногда 25 - это уже все удовольствия сразу: журнал, сэндвич, мороженое и кино. Как раз недельный бюджет. Вначале мне не всегда удавалось получать желаемое, но в последнем триместре я разрешил эту проблему при помощи нового дневника и поэтому развлекался по полной программе.
Когда учебный год закончился, решения проблемы у меня так и не появилось. Поэтому, одетый в торжественную форму, вместе с сеньорой в черном парадном платье, со всей семьей Масорра я отправился в школу на вручение дипломов и наград, которые, все без исключения, как полагали мои спутники, должны были достаться мне. Итак, началась торжественная церемония: «Первый класс - такой-то первое место по такому-то предмету, второе место - в поэтическом конкурсе». И так далее. И вот настала очередь пятого класса. «Пятый класс, первое место - Энрике Перальта». Зал аплодирует, выходит Энрике и получает какой-то знак отличия. Масорра и все семейство смотрят на происходящее в некотором замешательстве, а я пытаюсь сделать вид, что удивлен и не понимаю, как же так, как же это Энрике Перальта назван первым учеником. «Второе место... третье место...» И меня снова не называют. «История - первое место... второе место...» Меня опять нет. Кажется, пару раз моя фамилия прозвучала, какое-то место где-то я занял. А я все делал удивленное лицо, и тут меня осенило, и я сказал: «Теперь все понятно, я поступил во втором триместре, при подсчете среднего балла у меня не хватает оценок за первый! Конечно, я и не мог получить никаких наград!». И это сработало. Они поняли и согласились, что если бы я поступил в колледж в начале года, то, конечно, получил бы все премии и награды. Моя версия всем показалась логичной.
Я даже прибег к математике, сделал расчет среднего балла, закончив его фразой: «Теперь понятно, почему меня не наградили!» Все поверили, успокоились и остались довольны.
Тогда же произошло еще одно знаменательное событие - в школе появилась коротковолновая радиостанция.
Вообще, в отличие от «Ла-Салль», в «Долорес» досуг был очень разнообразным. Хотя эта школа, более престижная, не имела такого уголка на море, как Ренте, мы не скучали, нас все время возили в разные места. Воспитателем в «Долорес» был священник-иезуит, испанец, человек очень активный, энтузиаст. Он всегда находил для нас занятие, придумывал какие-нибудь игры, конкурсы, забавы. Завести радиостанцию было его идей. Еще, помню, он собирался купить для школы автобус.
Радиостанция, как я говорил, была очень небольшой. Но ее хватало, чтобы связаться, например, с кем-нибудь из родственников в Сантьяго, а еще мы пользовались ей, когда устраивали поэтические конкурсы. Я тоже тогда сочинял стихи. Не знаю, хорошо у меня получалось или нет. Точно могу сказать только, что у Эльпидио Гомеса получалось лучше. Кто-то из нас, не помню уже сейчас, я или Эльпидио, написал такие:
Ты безудержна, как гроза, И порывы твои мне любы. Словно звезды твои глаза, Словно рубины - губы...
78


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
В общем, Элытидио точно писал стихи лучше, чем я. Но тут и нет ничего удивительного - Эльпидио был родом из Байамо, а у байамцев есть целая традиция - сочинять музыку и стихи. Но зато у меня было много друзей, а победителя выбирали общим голосованием.
И вот наступил решающий момент конкурса. Все мои одноклассники подговаривали других ребят голосовать за меня, и по всей школе стали говорить: «Стихи Эльпидио - отличные, но мы голосуем за Фиделя». Это была моя первая политическая кампания. Сейчас мне даже стыдно об этом вспоминать, потому что Эльпидио действительно сочинял лучше. Намерения у меня были самые благородные, но про методы того же не скажешь. Их и вправду можно назвать политическими, и мне при этом казалось, что я поступаю правильно и справедливо. Ведь если дело было в том, за кого проголосует больше людей, победа и вправду должна была достаться мне... Тогда я, вероятно, не осознавал, что стихи Эльпидио точно лучше моих.


04
Кино, история по Священному Писанию, Гражданская война в Испании, дружба с поваром Мануэлем Гарсия, речь с трибуны, память, письмо Рузвельту, влюбляться на расстоянии, учиться и размышлять, воображение, легенда о фотографической памяти
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, у каждой эпохи есть свой запах, свой голос, своя музыка, свой фильм, своя книга, свой художник, свой герой, который потом войдет в историю. Для моих родителей мелодия аккордеона и слова из песен тех времен - это что-то вроде голоса за кадром к воспоминаниям о юности. А для Вас? Какие звуки до Вас доносятся из тридцатых и сороковых годов? Какой голос вспоминается? Какой запах? Какой художник? Какой политик? Какие образы живут в хронике Вашей памяти о той эпохе?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - По-моему, класса до пятого в кино я почти не ходил, а потом смотрел то же самое, что и остальные мальчишки, никаких особенных предпочтений у меня не было. Мне нравились фильмы про дикий Запад, про ковбоев: Том Микс, Бул Джонс - не знаю, кого именно звали так, актеров или героев. Еще, я помню, мне нравилась научная фантастика: фильмы про межпланетные сражения, предшественники «Звездных войн». В то время были популярны аргентинские артисты и мексиканские песни, и мне, как и другим, нравились Либертад Ламарке, Карлос Гардель, Мария Феликс, Агустин Лара, Хорхе Негрете.
Еще мне запомнился фильм «Атака легкой кавалерии» - военная мелодрама, действие которой начинается в Индии в середине XIX века, но главной моей любовью были в то время комедии. Сначала с Чарли Чаплиным, потом - фильмы с Кан- тинфласом. Картины с этими актерами я не перестал любить и когда вырос.
Это, конечно, не все, были и другие фильмы, которые я смотрел с интересом. Например, про Тарзана. Меня прямо-таки завораживало то, как Тарзан находил общий язык с животными. Потом я слышал, что на детей эти фильмы оказывали какое-то дурное влияние, но со мной ничего подобного не произошло.
Фильмы о ковбоях я тоже не разлюбил с годами, хотя здесь, конечно, есть важный нюанс: в детстве я относился к ним серьезно, а сейчас смотрю их как комедии.
80


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Когда началась Вторая мировая война, мне было 13 лет. Вскоре после первых известий о начале войны стали появляться посвященные ей документальные фильмы. В них содержалось довольно много информации: о предвоенном периоде, о ходе военных действий, о Гражданской войне в Испании. Многие из этих картин привлекали мое внимание.
Уже в студенческие годы вышла лента «Унесенные ветром». Ее я хорошо помню до сих пор. Тогда же по-прежнему часто крутили фильмы с Чарли Чаплиным и Кан- тинфласом.
Советские и даже европейские фильмы в то время у нас не показывали. Всё, что выходило на экраны - было из Америки. В сороковые годы на нашу страну сильное влияние оказала Вторая мировая, а потом началась Холодная война, которая тоже отражалась на нашей жизни. Здесь прошла граница эпох, поэтому можно сказать, что для нас двадцатый век делится на довоенное и послевоенное время. В эпоху Холодной войны наши кинотеатры наводнили поверхностные и примитивные фильмы.
Ничего интересного и глубокого с точки зрения исторической или психологической в кино тогда не показывали. Думаю, что последний в ту эпоху стоящий фильм появился на наших экранах в начале правления Батисты. Это были «Огни рампы» с Чаплиным. Его тогда уже выдворили из США, ведь он был прогрессивным художником.
Потом начался период, когда я почти ничего не смотрел. Думаю, что с 1953 года по начало 1960-х я не видел ни одного фильма. Это в общем-то и неудивительно: сначала я был в тюрьме, потом в ссылке, затем в горах Сьерра-Маэстра, так что лет десять или даже больше никакого кино в моей жизни не было.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы говорили об «Огнях рампы», о музыкальных комедиях... На радио тогда тоже, в основном, главенствовала музыка...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В Биране радио не было. В нашем доме был только очень старый граммофон с ручным заводом и несколько пластинок. Потом, в Сантьяго, музыки в моей жизни тоже было немного, несмотря даже на то, что моя крестная была учительницей музыки и я часто слышал какие-то ее упражнения на пианино. Сам я к этому инструменту ни разу даже не прикоснулся, и это никого не волновало. Некоторые фрагменты гимна и несколько церковных песнопений - это все, что нас учили петь в то время.
Однажды меня даже отправили в школьный хор, но долго я там не продержался, потому что никакого слуха у меня не было, и я постоянно фальшивил. Когда стало понятно, что у кого-то в хоре явно нет слуха, нас стали проверять по одному. Проверили и меня. Это было последнее мое занятие вокалом. Произошло это, кажется, когда я учился в третьем классе.
В общем, даже если у меня и были какие-то способности к пению, никто не помог мне проявить их, но это никак не отразилось на моей любви к музыке.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Какими книгами Вы были увлечены в то время?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В то время я был очень увлечен Священным Писанием, что вполне понятно - ведь эта книга рассказывает людям о начале мира, о жизни, о Вселенной, о Всемирном потопе, Ноевом ковчеге, мифологических животных, о Моисее, переходе иудеев через Красное море, о скрижалях Завета. А еще в этой 81


Катюшка Бланко
книге меня увлекали рассказы о войнах и сражениях: подвиги Иисуса Навина у стен Иерихона, сила Самсона, который разрушил храм голыми руками. Эти рассказы завораживали меня. Каждый год у нас были уроки по Ветхому Завету, и я всегда был увлечен чудесными историями этой книги. А вот прочитать «Илиаду», «Одиссею» или «Дон Кихота» у меня возможности не было.
Кроме Библии были, конечно, и другие важные для меня книги. Особенно привлекали мое внимание произведения по истории и географии. Наверное, эти предметы нравятся всем или почти всем. Я вполне сносно относился к грамматике, математика тоже не пугала меня, даже наоборот, у меня почти всегда были хорошие оценки по этому предмету. По начертательной геометрии я тоже успевал, даже занимал первые места в каких-то конкурсах. А вот рисовать пейзажи я совсем не умел. Здесь природа не была ко мне щедра, как и в случае музыкального слуха. Конечно, я мог нарисовать какой-нибудь дом или дерево, но никаких особенных способностей к этому у меня не было, или, по крайней мере, никто не помог мне их проявить. Зато я делал очень хорошие геометрические чертежи. Впрочем, главной моей страстью было, конечно, чтение.
Мне очень нравились комиксы. Но на Кубе тогда ничего подобного не издавалось. Поэтому приходилось покупать аргентинские. Из Аргентины они всегда приходили вовремя, не помню, чтобы хотя бы раз была какая-нибудь задержка.
Были среди моих любимых книг и вестерны, приключенческие романы, помню, что с большим увлечением прочитал роман испанца Хосе Марии де Переды «Каково дерево, такова и палка».
Свободного доступа к литературе в то время у меня не было. В основном мы читали то, что нам задавали. В школе было заведено, что во время обеда нам читали какой-нибудь роман или рассказ. Считалось, что это заставит нас есть молча и не отвлекаться на разговоры. Примерно половину своего свободного времени я тратил на чтение. Среди учеников немногие читали литературу религиозного содержания. Я был одним из них.
Когда я учился в начальных классах, выбор был невелик. Все, чем мы располагали, ограничивалось жизнеописаниями святых и рассказами о чудесах.
Газетами и журналами я тоже интересовался. Уже с первых классов я следил за событиями, происходившими тогда в мире. Даже в Биране я был в курсе новостей: радио там не было, но зато были газеты и журналы.
С особенным вниманием я следил за событиями, которые потом вошли в историю: за вторжением итальянцев в Эфиопию (тогда ее называли Абиссинией), за боями Гражданской войны в Испании, которая началась, когда мне было десять лет.
Я до сих пор помню, как следил за ходом Теруэльской операции, как читал по утрам новости нашему повару - испанцу Гарсии. Иногда такое чтение продолжалось целый час или даже полтора. Гарсиа поддерживал республиканцев и с нетерпением ждал любых известий о ходе военных действий. Когда я приезжал в Биран на летние каникулы, не проходило и дня, чтобы мне не приходилось читать новости нашему повару.
В то время мы получали четыре или пять газет. Среди них и «Дьярио де ла Марина» - печатный орган франкистов. В статьях этого издания республиканцев называли не иначе как «красными» и «коммунистами», а сами франкисты были «националистами» и патриотами. Что же до новостей, они были прямо противоположными тем, которые приходили от республиканцев. Читая их нашему республиканцу Гарсии, я всегда старался ободрить его, объяснить, что дела обстоят не так уж плохо.
82


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Другие газеты были не настолько реакционными: «Эль Мундо», «Информасьон» и «Эль Паис» давали более объективную информацию. Наши кубинские газеты, насколько могу сейчас судить, тоже информировали о событиях более точно. Никаких газет из левого лагеря мы не получали, приходилось читать Гарсии то, что было.
Мой отец называл нашего повара коммунистом: для него коммунистами были все, кто поддерживал Республику. Когда отец и Гарсия начинали спорить, это было похоже на сцены из романа Гуарески «Дон Камилло». Получалось что-то вроде шутливой войны между республиканцами и франкистами. Симпатии испанцев, живших на Кубе, разделились примерно поровну. Они много спорили, но только спорами и ограничивались. В Биране из-за событий в Испании резкого противостояния не возникло.
В то время я был очень увлечен прессой. Наверное, можно сказать, что ничего более серьезного, чем газеты, я тогда не читал, но зато ни одно важное событие не проходило мимо меня.
В школе мы изучали историю Кубы, но никаких книг по этому предмету у нас не было. Удивительного в этом ничего нет, ведь нашими учителями были французские и испанские монахи, у которых не было задачи привить нам интерес к истории нашей страны. Потом я купил себе немало книг по истории Кубы, но в школьные годы у меня не было ни одной.
Если бы в то время хорошие книги по истории или по литературе оказались в моем распоряжении, уверен, что прочитал бы их с увлечением: все, что касалось истории - было мне интересно. Но человека, который мог бы помочь мне развить этот интерес, рядом со мной не было.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в кухонной суете и духоте Вы читали повару статьи о события Гражданской войны в Испании. В школе Вы тоже читали вслух - религиозную литературу для своих товарищей во время обеда. Может, то, что Вы исполняли роль чтеца, сформировало Вас как оратора?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В школе, где я учился, не было уроков по ораторскому мастерству, а выбрали меня читать вслух во время обеда, потому что мое чтение было ясным, четким, выразительным. Я умел читать громко и с чувством, к тому же у меня к этому лежала душа.
Когда во время летних каникул я читал газеты Гарсии, я читал не одному, а как бы трем людям в одном лице: испанцу, который несмотря на необразованность и болезнь был живо вовлечен в события, происходившие у него на родине; просто неграмотному человеку и нашему повару, бывшему пастуху со сварливым характером.
Сейчас уже не помню, как началась наша дружба. Но думаю, здесь все довольно ясно: я приехал из школы, значит - умел читать, а он жадно ждал новостей о войне. Известий о Гражданской войне приходило много, и я читал ему все, которые находил в наших газетах. Его интересовала только война, другие новости он читать не просил.
С тех пор я увлекся историей, и когда началась Вторая мировая, я снова внимательно следил за новостями. Примерно в то же время началась еще одна война: китайско-японская. Период с 1935 по 1940 год был богат на исторические события.
На Кубе в то время ничего столь же интересного не происходило.
83


Катюшка Бланко
Конечно, для того, чтобы читать вслух, мне пришлось потренироваться, ведь у нас не было уроков ни по декламации, ни по ораторскому мастерству. Самое большое мое достижение в этой области - это участие в какой-то постановке по случаю окончания учебного года.
Я никогда не понимал людей, которые пытаются говорить сложно, абстрактно, «по-научному», как будто хотят пересказать какой-нибудь учебник по педагогике. Мне кажется, что манера говорить хорошо характеризует человека.
Мне всегда больше нравилось говорить просто. Хотя, может быть, в школьные годы бывало и по-другому. Ведь на уроках литературы нас все-таки учили, что речь должна содержать введение, предположение, основные тезисы, доказательство и заключение. Поэтому пока я учился выражать свои мысли, овладевал умением говорить доходчиво и убедительно, может быть, моя речь и была время от времени более формальной, чем нужно. Во время учебы мы усвоили некоторые правила публичной речи и полемики. По мере того, как я постепенно освобождался от формальностей и теории, моя речь становилась более раскованной, больше похожей на проговаривание своих мыслей вслух.
Когда я учился в старших классах, конечно, мне приходилось время от времени отвечать на экзаменах. Наверное, в письменной части я использовал слова, которые слышал на уроках литературы: блестящий, красноречивый, автор, высокая проза - в общем, повторял то, что говорил учитель, например, об испанских писателях и поэтах. У нас был хороший учитель: литература, написанная на испанском языке, была для него почти религией. Он говорил ученым языком, и я перенимал некоторые его слова и фразы. Наверное, ему было приятно видеть ответы, написанные его же оборотами, и я, конечно, это понимал. Возможно, характеристики, которые я давал персонажам, были не слишком точными, но довольно было, чтобы они были красноречивыми, чтобы наш учитель, Рубино, остался доволен. Оценки по литературе у меня были отличные.
Думаю, что и с другими предметами происходило нечто подобное, хотя, конечно, сдавать экзамены по истории, литературе и географии совсем не то же самое, что по математике или по физике, где от вас в основном требуется знание формул. А вот на экзамене по литературе или по географии можно даже немного пофантазировать. Это я могу сказать по собственному опыту, потому что, когда я сдавал вступительный экзамен по географии, который вместе со мной сдавали, наверное, еще около ста учеников, 90 баллов - почти максимальную оценку - получил только один из нас. Школьные учителя опротестовали результаты, на что в институте им ответили, что у школьников, значит, не было хороших учебников. На это учителя заявили, что единственный ученик, который получил 90 баллов, занимался по такому же точно учебнику, как и все остальные. Этим учеником был я.
Что же произошло на этом экзамене? Вопросы, которые были заданы ученикам, не вполне соответствовали программе, поэтому мне пришлось обратиться к воображению, провести какие-то аналогии, что-то проанализировать, и, кажется, это и помогло мне получить 90 баллов, хотя изначально все мы были в одинаковых условиях, все занимались по одному учебнику.
Во время экзамена по литературе я делал упор на словарный запас. Успех был обеспечен пониманием психологии учителя, который любил все, что ему казалось испанским: богатство языка, пышность фантазии и все остальное в этом духе.
Было бы интересно вспомнить, как я тогда отвечал на том экзамене, ведь отвечать, совсем ничего не понимая, я бы не смог. Значит, я думал, что понимаю.
84


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я всегда терпеть не мог слова, фразы и речи, которые не понимал. Возможно, в ранних выступлениях я использовал какие-то искусственные обороты, продолжая по школьной привычке думать, что у речи должно быть вступление, основная часть и заключение, что нужно использовать высокий слог и произвести какое-то впечатление. Потом, когда я перестал думать обо всем этом и понял, что надо просто попытаться выразить свои мысли, не заботясь ни о каких акцентах, интонациях, восклицаниях, когда я забыл обо всякой риторике и о какой-либо декламации, мне действительно стало удаваться, как я думаю, находить отклик у тех, кто меня слушал. Я перестал декламировать и начал говорить. Если я выделял какое-то слово, то делал это не потому, что так надо было по правилам, а потому что этого требовала мысль, которую я хотел донести до людей.
В студенческие годы я еще не вполне избавился от правил школьной риторики, но потом постепенно научился просто говорить о том, что думаю и чувствую.
Сегодня моя речь похожа на прожитую жизнь, в ходе которой я повзрослел, стал зрелым мужчиной. Иногда я задаюсь вопросом: где прошла эта граница? Может быть, ею стало окончание университета? Не знаю, возможно. Кажется, в ту пору я уже перестал оглядываться на школьные правила, но все же продолжал думать об изяществе слога, хотя в первую очередь уже стремился выразить именно свою мысль.
В студенческие годы я уже был знаком с марксизмом, имел представление о проблемах современного общества и понимал, что происходило вокруг меня, это помогло мне говорить и писать более естественно.
Думаю, что когда я научился писать и говорить одинаково - тогда я и обрел свой стиль речи.
После того, как Революция победила, я должен был говорить с людьми, объяснять им, что происходит в стране, и тогда уже даже и в голову не приходило задумываться над формой. Я просто говорил, и если у моего успеха есть секрет, он состоит лишь в том, что с тысячью, с десятками тысяч человек, с миллионом, я говорил так же, как говорил бы с одним собеседником.
Как оратор я созрел, когда начал говорить с народом, и помогло мне то, что я не стремился произвести впечатление.
Многие ораторы стремятся к наибольшему эффекту. Можно сказать, что они не просто произносят речь, но как будто выступают на театральной сцене. Именно поэтому я и стал выделяться среди других ораторов. Мне нужно было сосредоточиться на мысли, и потом я уже не задумывался о словах. У меня не было привычки готовить речь, единственное, что я приносил с собой, выходя к людям, - были мои идеи. И конечно, если мне удавалось привлечь внимание слушателей на час, на два, даже на три часа, это было не только потому, как именно я говорю, но и потому, что их волновала тема, им было важно то, что об этом говорится. Конечно, большую роль играет и то, что стоит за человеком, который произносит речь, его авторитет, его биография. Иногда два человека могут говорить одно и то же об одном и том же, но одного будут слушать, а другого перестанут через десять минут. Поэтому, конечно, важно не только что говорят, но еще и кто говорит. В общем, успех оратора можно сравнить с пространством и временем, потому что он столь же относителен.
Может случиться, что и талантливый оратор окажется в менее выгодном положении рядом с тем, кто известен и обладает авторитетом. Послушав того, кто хорошо владеет своей речью, но никому неизвестен, люди начнут задаваться вопросами: Кто это? К чему все эти слова? Почему он говорит так долго? С какой стати он говорит об 85


Катюшка Бланко
истории и Революции? Люди послушают минут десять или пятнадцать и спросят: кто он такой, чтобы учить нас, тех, кто сделал эту Революцию, пережил столько трудностей и опасностей? Может быть, кого-то это даже оскорбит.
Думаю, что успех ораторского выступления - это сложное явление, которое зависит, в том числе, от многих факторов, никакого отношения не имеющих к содержанию речи. Если человек имеет авторитет, если его знают и уважают, если он вызывает интерес, конечно, у него будет преимущество, и он сможет просто говорить о том, что важно для многих, и его будут слушать.
Бывает и так: сам оратор устает от своей речи, теряет к ней интерес, и это обычно замечают слушатели, которые тут же начинают скучать. Я не раз чувствовал, что сам устаю говорить, хотя слушатели, похоже, в моем случае об этом не догадывались. Была у меня и другая проблема: мне было тяжело часто повторять одно и то же, сначала здесь, потом там, затем где-то еще. Мне это казалось чем-то вроде подлога. К счастью, уже наступила эпоха радио и телевидения, и мне не пришлось, как раньше политикам, повторять одну и ту же речь десятки раз. Я почти никогда не повторялся, мне, правда, иногда казалось, что я повторяю кого-то другого. Но это меня беспокоило меньше, а вот говорить то же самое, что я сам уже сказал несколько раз, это для меня было очень тяжело. Мне всегда казалось, что повторять одну и ту же речь - это разновидность обмана, поэтому, когда мне приходилось выступать на одну и ту же тему перед разными слушателями, я всегда старался говорить по-разному.
Каждая встреча, будь то с одним человеком или множеством людей, становится для меня источником вдохновения. Я говорю одинаково, независимо от того, стоят ли передо мной люди или же лежит лист бумаги, и то и другое будет для меня беседой, и тон моей речи в обоих случаях будет один и тот же.
Иногда ситуация усложнялась, потому что я могу просто говорить, когда меня слушают сто или тысяча человек, даже четыре или пять тысяч, но когда речь идет о миллионе, уже гораздо сложнее сохранить живую связь с теми, кто слушает тебя. Поэтому мне не нравится выступать там, где трибуна расположена далеко от слушателей, мне нужно видеть лица людей, понимать, как они реагируют на мои слова.
Привлечь внимание миллионной аудитории непросто, для этого требуются особые усилия. Здесь уже поневоле приходится вспоминать школьные правила, расставлять акценты, выбирать интонации. Речь на площади, где собралось больше миллиона человек, и речь со сцены театра, который вмещает не больше пяти тысяч, конечно сравнивать нельзя. Первая может быть удачной, живой, творческой, но всегда будет более формальной. Хотя бы уже потому, что выступать перед миллионом слушателей даже физически гораздо сложнее. Технических средств, которые могли бы обеспечить в такой ситуации хорошую слышимость для всех - не существует.
Много раз, когда я выступал на площади Революции, случалось так, что, закончив фразу, я слышал, как она еще звучит в громкоговорителе. Это требовало постоянных усилий, без которых нельзя было выдержать правильный ритм. Конечно, в таких условиях речь лишалась задушевности, момента общения с аудиторией, приходилось прибегать к помощи техники, но все равно я пытался не отступать от своего принципа говорить как можно проще и понятнее.
Бывали случаи, когда мне приходилось говорить 15 или 20 часов, два дня подряд. Это было очень сложно. Примерно так было во время первого съезда Коммунистической партии, я рассказал всю историю Кубы. Этого я никогда не забуду.
86


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Не помню, чтобы хоть раз во время моих выступлений слушатели начинали зевать или засыпать, а говорил дольше обычного я всегда только потому, что это было действительно необходимо, поскольку не раз темы моих выступлений были связаны с событиями, мало кому известными. Сейчас, когда я пишу свои «Размышления», мне проще выбирать форму, я могу высказаться более кратко или более подробно.
Вообще я считаю, что устная речь более свободна, чем письменная. Но и в написанной речи есть свои преимущества, она может быть более точной, более конкретной.
Подготовленная, заранее написанная речь удобнее хотя бы уже потому, что облегчает работу переводчикам-синхронистам. Если вас переводят одновременно на несколько языков, и ваша речь - это импровизации, сильно вырастает риск ошибки переводчика. Поэтому если вы хотите большей точности перевода, большей близости перевода к вашему тексту и меньшей затраты времени, речь лучше написать.
Когда вы выступаете без подготовки, это требует большего напряжения, для каждой мысли вы ищете слово, фразу, выражение. Когда ваша речь уже написана, вам больше не надо о ней думать, вы просто читаете и все. Для того, кто выступает на трибуне - это, конечно, гораздо проще.
Во время долгих выступлений, когда речь идет о разных темах, каждую из них можно сделать интересной для публики. Можно сказать, что в таком случае получается не одно, а несколько выступлений, каждое из которых содержит определенные сведения, цифры, побуждающие к размышлению и пробуждающие определенные эмоции. Отчетная речь, например, на конгрессе - это сумма нескольких выступлений.
Сейчас я уже точно знаю: людям нравится видеть рождение идеи, наблюдать за тем, как оратор борется со словом, пытаясь вместить в него свои мысли. Людям нравится наблюдать за этим сражением. В таком положении оратор становится похож на поэта или музыканта-импровизатора, и публика с интересом слушает его. Кроме того, люди обычно больше верят сказанному, чем написанному.
Если вы будете выступать в связи с какой-то научной темой и читать во время этого выступления написанную речь, все подумают, что некий ученый написал ее за вас, а сами вы ничего в этом деле не понимаете; то же самое произойдет в любом другом случае, если вы по написанному будет приводить какие-то данные, какие-то цифры. И так будет всегда, особенно если вам придется выступать перед профессиональным сообществом, например, врачами или учеными. Они будут думать: что может понимать этот политик в таком вопросе, где ему. И не поверят вам.
Я не люблю говорить о том, с чем плохо знаком, потому что знаю, что если люди видят, что вы владеете темой, понимаете, о чем говорите, это точно будет встречено с большим одобрением, чем любая написанная речь. И здесь уже не важно, перед кем вы выступаете, любого технического специалиста приятно удивит, если он увидит перед собой политика, который разбирается в теме.
Впрочем, здесь есть еще один момент. Я видел много политиков, много ораторов, и даже если человек читает написанную заранее речь, почти всегда видно, насколько он разбирается в том, о чем говорит. Иногда советники пишут политикам совершенно неудобоваримые речи, потому что используют такие слова и обороты, которые совершенно несвойственны этому человеку. Я видел много президентов, известных руководителей, которые произносили речи, переполненные словами, неизвестными тем, кто их произносил. Было очевидно, что выступающий ничего не понимает 87


Катюшка Бланко
в собственной речи. Я всегда старался избегать таких ситуаций, и если уж мне приходилось говорить о том, в чем я не разбирался, я всегда начинал так: с помощью экспертов я подготовил такие-то и такие-то идеи. Но мне не нравилось и не нравится говорить о том, чего я не понимаю. И я руководствуюсь теми же соображениями, когда что-то пишу для публикации. Как раньше я обращался к публике так, как я говорил бы с хорошо знакомыми мне людьми, сегодня я так же пишу мои «Размышления» - это для меня то же самое, что писать близкому другу.
Я никогда не учился ораторскому мастерству, все, что умею, я усвоил на собственном опыте. Школьное образование мне ничем в этом случае не помогло, потому что оно было очень догматическим. Основным предметом, который мы изучали, было Священное Писание, и, надо сказать, это была для нас весьма увлекательная материя.
Священное Писание - это грандиозная история подвигов и битв. Ветхий Завет - это полная история войн. Особенно меня привлекали события после Великого потопа - строительство ковчега, 40 дней проливных дождей, всякой твари по паре.
Мне эта книга запомнилась очень хорошо не только сюжетом, но и картинками. Конечно, любая книга с иллюстрациями гораздо сильнее задевает детское воображение, чем обычная. Так же как фотографии, карты, рисунки. Для детского воображения очень важны образы, а слово более абстрактно, поэтому мы привыкаем оперировать абстрактными идеями и понятиями, только когда вырастаем.
Мне жаль, что мы не изучали историю других древних народов. Мы получили огромную дозу древнееврейской истории, и это было интересно, но все-таки получилось, что многого другого мы оказались лишены. Думаю, что нам могли бы дать больше.
Весь мой жизненный опыт - от школьной скамьи до сегодняшнего дня - говорит мне о том, как важно уделять внимание образованию.
Вопросы образования и науки всегда меня чрезвычайно интересовали, особенно потому, что существенных научных знаний у меня никогда не было. Со временем я понял и сформулировал для себя, в чем наше образование было неэффективным. Многие мои идеи из этой области удалось воплотить в жизнь после победы Революции, поэтому в сфере образования наша страна смогла добиться таких выдающихся успехов. Мы и сейчас не останавливаемся в развитии образования, и в ближайшее время сможем совершить новые прорывы на основании накопленного опыта в этой области.
Хорошим примером здесь может служить сексуальное воспитание, которое имеет очень большое значение для подрастающего поколения. В наши школьные годы эта тема был под полным и строгим запретом. Поэтому сексуальное воспитание мы получали не в школе, а на улице. Можно сказать, что вместо научного, мы получали традиционное воспитание. Все сведения об отношениях между полами передавались в устной форме и были переполнены мачизмом и предрассудками. В наших школах преподавалась ботаника и зоология, но мир, как считалось, имел божественное происхождение, поэтому о теории эволюции нам не говорили ни слова. Дарвин был изгнан из нашей системы образования как слишком уж светский господин, и, скорее всего, он давно уже варился в каких-нибудь ужасных адских котлах за то, что создал и защищал эту теорию.
Мне всегда были интересны естественные науки: ботаника, зоология, все, что связано с изучением природы.
88


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Нам преподавали географию: всеобщую и географию Кубы. Всеобщая начиналась с описания космоса: планет, звезд, Луны, вращения Земли вокруг Солнца и вокруг собственной оси. На уроках физики уже в то время нам рассказывали о скорости света и о скорости звука. География тоже меня интересовала, я помню этот предмет еще с того времени, когда учился в школе «Долорес».
Я быстро усваивал все, что мы проходили на уроках географии, и оно казалось мне чем-то загадочным и чудесным. Ни о каких космических путешествиях мы тогда даже и не мечтали. Представьте себе 1937 год, тогда все это было возможно только в научно-фантастических романах или фильмах о межпланетных полетах, о полетах на Луну, на Марс. Мы только догадывались о действии лазера, потому что читали о лазерном оружии.
О законах физики и космических явлениях у меня были отчетливые реалистичные представления с раннего школьного возраста. Я познакомился с этой областью, когда учился в пятом классе, и все, что тогда узнал об этом, помню до сих пор.
Мне были интересны все предметы, но в то же время, например, грамматика казалась слишком тяжеловесной: существительные, местоимения, глаголы, правила, которые постоянно то вводила, то отменяла Королевская академия испанского языка. Мне и сейчас тяжело приспособиться к этим изменениям, и я не уверен, что в свое время достаточно глубоко изучил грамматику. Поэтому я хотел бы посоветовать учителям и ученикам не пренебрегать этим предметом.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, мне совсем не кажется странным, что Вы называете грамматику тяжеловесной. В отношении многих языков она именно такая. Но дая Вас, судя по тому, с какой стилистической гибкостью и чистотой Вы пишете, это не стало проблемой. Ваш слог всегда отличался идеальным соответствием выражаемым в тексте мыслям.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я усвоил все правила орфографии и постановки ударения, это несметное множество правил, но все равно всегда находятся исключения, которые приходится запоминать отдельно. Конечно, я не всегда уверен, что не допустил какой-нибудь ошибки. Если у меня возникают сомнения, я обращаюсь к словарю или к человеку, которому в области грамматики доверяю больше, чем себе. Обычно с орфографией у меня все в порядке, но все-таки я не всегда уверен в себе.
В школе «Ла-Салль» нас с самого раннего возраста учили основам французского языка, в иезуитском колледже - преподавали английский. Конечно, английская грамматика давалась гораздо проще: все сложности спряжения состоят только в прибавлении скромного «8» в третьем лице, у прилагательных нет категории рода. Английский язык помог мне более просто и практично посмотреть на грамматику.
С французским было больше проблем: и со спряжением глаголов и, особенно, с произношением. Спряжение в английском гораздо проще. Я считаю, что английская фонетика последовательна и логична, хотя в ней и немало сложных моментов. И все- таки мои симпатии на стороне испанского - я считаю, более того, глубоко убежден, что каждой букве должен соответствовать определенный звук. Так должно было бы быть во всех языках, иначе начинают возникать проблемы с произношением.
Из Священной истории я узнал, что разные языки возникли после того, как обезумевшие люди решили построить башню до небес. Теперь, сопоставляя эти истории, я понимаю, что коммунисты Парижской Коммуны не были первыми, кто хотел сде89


Катюшка Бланко
лать что-то подобное. Древние уже попытались, и за это Бог наказал их, разделив один язык на множество. Впрочем, думаю, что можно было бы и не изобретать эти языки, потому что я часто видел, как люди, говорящие на одном языке, не могли понять друг друга, и, наоборот, те, кто говорил на разных языках, прекрасно общались. В общем, для меня в школьные годы все было просто, я знал и историю происхождения всего мира, и историю происхождения языков, и в целом грамматика мне давалась неплохо, и мне ставили за нее высокие баллы.
Мне сейчас вспомнилась одна история. Когда я учился в школе «Долорес», я написал письмо Рузвельту. Это можно считать доказательством моих познаний в области английского языка и, кроме того, свидетельством мальчишеской отваги, ведь Рузвельт был для нас большим авторитетом в то время. Точно сказать не могу, но, кажется, я написал Рузвельту даже два письма. По-моему, это было в 1939 году и совпало с началом войны.
Нам преподавали английский с пятого или шестого класса. Может быть, с седьмого, точно сказать сейчас уже не могу. Английский язык считался вторым после испанского, и думаю, что это хорошо. Все-таки английский - очень важный язык, в этом отношении британская колониальная политика оказалась успешной.
В общем, я написал два письма Рузвельту. В одном из них я выражал ему свое уважение и заодно практиковался в английском языке. К американцам у нас было принято относиться с восхищением, несмотря на то, что они, по сути, предали нашу борьбу за независимость. Это невероятно! Но именно так и было до Революции.
На уроках истории нам рассказывали, что американцы были нашими благодетелями, но на самом деле они всего лишь превратили нас в колонию, лишенную самостоятельного экономического, политического и культурного развития. Даже несмотря на то, что наши учителя были испанцами (тогда я еще учился в школе «Долорес»), им приходилось считаться с официальной программой и представлять американцев именно как наших друзей. Политические моменты были им, в общем-то, неинтересны, их задачей было прежде всего религиозное воспитание. К тому же их устраивало тогдашнее общество с точки зрения социальных отношений, и они не собирались ничего менять. В изучении английского языка не было ничего, что противоречило бы системе. Правящий класс того времени в чем-то был даже доволен положением вещей. Поэтому можно сказать, что наши учителя-иезуиты были скорее правых взглядов, чем левых, к школе «Теологии освобождения» они тоже не принадлежали, она еще тогда не существовала. В то время уже закончилась Гражданская война в Испании, и почти все монашеские ордена были на стороне так называемых испанских националистов, на стороне Франко, а значит, против «красных», против республиканцев.
В то время республиканцев называли коммунистами, говорили о том, что они связаны с Советским Союзом, хотя на самом деле они просто боролись с фашизмом, а религиозные партии и движения были на стороне Франко именно из-за своих антикоммунистических настроений.
Если же в религиозных кругах начинали критиковать американцев, то делали это как раз за их антифашистскую позицию. Когда же началась Вторая мировая война, Рузвельт вызывал симпатию у представителей самых разных слоев общества - и в Штатах, и за пределами страны, хотя он и старался отстраниться от военных действий. Поэтому для того, чтобы вызывать расположение после начала войны, Рузвельту достаточно было просто быть американцем. Даже для Латинской Америки Франклин
90


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Рузвельт был в чем-то прогрессивным президентом, в отличие от предыдущих президентов-республиканцев, проводивших политику большой дубинки, в отличие, например, от Теодора Рузвельта, которому мы обязаны долгой зависимостью от США и поправкой Платта. Здесь еще важно сказать, что Франклин Рузвельт пришел к власти в очень трудное время.
Это были 1930-е годы, годы начала глубоко кризиса и в США, и на Кубе, и во всей Латинской Америке, годы нищеты и голода, когда цены на сахар резко упали. Рузвельт сумел успешно применить план преодоления кризиса, руководствуясь кейнсианским принципом увеличения покупательной способности населения, и когда ситуация в США изменилась в лучшую сторону, это положительно сказалось и на латиноамериканских странах.
В то время Куба экономически почти полностью зависела от Штатов, которые были основным рынком сбыта для нашего сахара. Кроме того, крупные заводы, железные дороги, электростанции, телеграф, шахты, огромные земельные владения - все это принадлежало американцам. Поэтому, когда в США ситуация улучшилась, это немного помогло и нам. Постепенно наша экономика стала выходить из критического состояния. И, если верить общепринятому мнению, последовавшим повышением цен на сахар мы обязаны политике Рузвельта.
В 1934 году была отменена ненавистная поправка Платта, которая позволяла Штатам вводить войска на Кубу. Формально это был большой шаг к улучшению отношений, но по существу ничего важного тогда не произошло, потому что США все равно могли, если сочли бы нужным, ввести свои войска в любую страну.
Тогда я политикой не интересовался, и Рузвельт вызывал у меня симпатию. Мне нравилось его благородное лицо, его голос, и еще, думаю, свою роль играло и то, что он был инвалидом и ездил на коляске. На Кубе его воспринимали как некоего героя. И вот я решил написать письмо американскому президенту. Мне было 13 или 14 лет, я учился в шестом или седьмом классе. По-моему, это было еще до Перл-Харбора. В школе «Долорес» мы тогда учили английский по какому-то тексту о семье Блейк. Из этого текста мы узнали основную лексику по самым простым темам: дом, столовая, еда, школа, семья. Еще мы тогда изучали названия денежных единиц, и поэтому я решил попросить Рузвельта прислать мне десять долларов.
В своем письме я рассказал о наших рудниках, на которых можно добывать металл для бронированных кораблей, и о чем-то еще в этом роде.
Это было настоящим испытанием - написать письмо на том исковерканном английском, который мы изучали. Но я ни у кого не просил помощи или совета. Я сам написал письмо и отнес его на почту. Через какое-то время в школе начался переполох. Я не знал, что происходит, и когда спросил кого-то, мне сказали, что вся суета из-за того, что Рузвельт прислал ответ на мое письмо. На самом деле, конечно, президент США ничего мне не писал, это было письмо из посольства, обычная дипломатическая формальность. В нем сообщалось, что президент получил мое письмо и благодарит меня за него. Но это стало целым событием. Ответ американского посольства назвали письмом Рузвельта, вставили его в рамку и повесили на стену. Для школы это была большая честь - письмо от самого американского президента. Много лет спустя кто-то нашел в США мое письмо и опубликовал его. В связи с этим появилась шутка, что если бы Рузвельт прислал мне тогда десять долларов, я, может быть, и не стал бы такой головной болью для его страны. Потом это письмо еще раз опубликовали - на сайте Би-Би-Си, мне тогда, кажется, было уже за восемьдесят.
91


Катюшка Бланко
В общем, получилось так: я написал письмо Рузвельту, получил ответ и стал в школе важной персоной. Шутка сказать, я ведь вел переписку с президентом. Я был тогда подростком и практически вызвался добровольцем пойти на войну за США. На Кубе тогда был распространен какой-то странный вид патриотизма, кубинско-американский.
Вот так и воспитывали в те времена кубинцев из состоятельных семей. Хорошо еще, что я сумел получить какие-то знания! Впрочем, как бы то ни было, я и сейчас считаю, что Франклин Рузвельт и Авраам Линкольн действительно заслуживают уважения, не в пример многим другим президентам США. Думаю, что Франклин Рузвельт не развязал бы Холодную войну. Ему удалось установить хорошие отношения с СССР.
В школьные годы я решился написать письмо по-английски, через некоторое время мне уже более или менее удавалось и говорить. Но, в общем, для меня важнее было не говорить, а читать по-английски, и я осознавал значение и важность этого языка, на котором написано очень много интересных и полезных книг и который играет важную роль как один из самых распространенных языков в мире. Думаю, что моему изучению английского повредило отрицательное отношение к американским политикам. В какой-то момент из-за этого я совсем перестал говорить по-английски. Сыграл свой роль и недостаток практики, мне редко приходилось встречаться с теми, с кем я мог бы говорить по-английски. Иногда я возвращался к английскому и начинал вспоминать его, прочитал несколько биографий Линкольна, только время от времени пользуясь словарем. Но восстановить или улучшить свой английский у меня не получилось, потому что это потребовало бы регулярных занятий, которых я не мог себе позволить из-за недостатка времени. К тому же у меня уже давно есть возможность отдать на перевод любой документ и даже книгу. Это упрощает работу, но выучить язык, конечно, скорее мешает, чем помогает.
Английский язык стал международным сначала благодаря политической мощи Британской империи, потом благодарю тому, что США стали супердержавой. Я не раз говорил, что международные языки - это лучшее, что оставила после себя колониальная эпоха, благодаря которой многие страны теперь имеют универсальный язык общения.
Конечно, самым распространенным языком в мире является английский. Мне немалых трудов стоило сохранить на Кубе преподавание английского языка. Я всегда считал это необходимым, несмотря на всю антипатию к американскому империализму. Как это ни парадоксально, мне пришлось стать защитником английского языка. На мой взгляд любой специалист, будь то инженер или врач, кроме родного должен знать английский и, если возможно, русский, французский или какой-нибудь другой язык.
Нельзя отказать английскому в его универсальности, поэтому этот язык следует изучать. Кроме того, я думаю, что благодаря своей точности и краткости английский замечательно исполняет функцию языка науки и техники. Я не знаю ни немецкого, ни русского. Немецкий всегда отпугивал меня бесконечно длинными словами. А вот английский - прекрасное средство общения на научно-технические темы. И ведь почти все важнейшие труды в области науки, техники, экономики, и даже литературные произведения, которые пишутся в Японии, Франции, Италии, Испании, России, Германии, Китае и многих других странах, немедленно переводятся на английский. Часто я сталкиваюсь с тем, что многие ценнейшие произведения литературы, истории, науки написаны не на испанском, а на английском.
92


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я не раз обращала внимание на Вашу феноменальную память. Это природная способность или результат долгих упражнений?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Действительно, я, можно сказать, прославился своей хорошей памятью, и мне приятно знать, что эту славу я заслужил. Я всегда хорошо запоминал то, что вызывало у меня интерес. То, что меня не интересует, забывается очень быстро. Например, мне могут продиктовать какой-нибудь номер телефона, и я его моментально забуду, или какое-нибудь необычное имя. Впрочем, если я постараюсь, приложу усилия, то могу запомнить и то, что мне совершенно неинтересно.
Например, в школе нас заставляли на уроках анатомии заучивать не только названия мышц, но и всех костей. Нам не давали наглядных пособий, только определения. Возможно, учитель во время объяснения показывал нам эти кости, но я, вероятно, это упустил. Поэтому перед экзаменом мне пришлось просто зазубривать: ребра, локтевая кость, череп, ключица, тазобедренный сустав... Передо мной лежали только сухие абстрактные определения: небольшой бугорок на передней поверхности верхней оконечности кости... Оставалось просто запоминать слова и потом догадываться, что они значат.
Когда я оказывался в таких ситуациях, выбора особенного не было: нужно было запомнить все слова и прибегнуть к помощи воображения. Иначе решать такие проблемы не получалось. Но дело это было непростое: чтобы запомнить все эти кости, например, мне пришлось по нескольку раз перечитывать их названия, представлять, как бы создавать их в своем воображении. В итоге я все их выучил, но мне казалось, что это совершенно бесполезно. Зачем знать, как называются кости, если не собираешься быть врачом. Так я думал тогда. Сейчас я считаю, что это может принести определенную пользу, например, в случае травмы вы хотя бы приблизительно сможете понять, что с вами случилось.
Из книг по истории или по географии мне запомнилось очень многое. Я до сих помню, что Луна находится на расстоянии 300 тысяч километров от Земли, а Солнце и нашу планету разделяют 150 миллионов километров. Скорость света составляет 300 тысяч километров в секунду, и такая же скорость у радиоволны, Земля вращается вокруг Солнца, а Луна вокруг Земли, ближайшая к нам звезда находится на расстоянии четырех световых лет. Мне достаточно было прочитать об этом один раз, чтобы запомнить навсегда. То, что мне было интересно, то, что мне казалось понятным и логичным, я запоминал с первого раза, ну, может быть, со второго. И сейчас я точно так же запоминаю такие вещи.
Что касается географии, я хорошо усваивал все: описание и расположение рек, долин, гор, заливов, бухт, мысов, островов. Со школьной скамьи знал почти все государства и названия их столиц. Впрочем, тогда было не так много независимых государств и запомнить их было проще. Теперь это сложнее - ведь сейчас существует что- то около двухсот государств, и о каждом надо знать, как называется его столица, где она находится, какой государственный строй и политическая система в этих странах.
В то время мы изучали географию по картам, на которых британская территория была обозначена красным цветом, французская - желтым, испанская - зеленым. Все было раскрашено в несколько цветов. Часть современного Китая, в то время уже захваченная Империей Восходящего солнца, была, например, одного цвета с Японией. С географией у меня все было в порядке: многие темы были мне очень интересны, 93


Катюшка Бланко
и поэтому легко запоминались. То же было с историей и естественными науками - я читал два-три раза, перечитывал, если было много терминов, и этого хватало.
Многое я выучил сам, на уроках я редко обращал внимание на учителей. Очень мало кто из них умел привлечь мое внимание, сделать занятия интересными для меня, что, конечно, очень бы мне помогло. А так, перед экзаменами я садился за учебники и начинал заниматься самостоятельно. Впрочем, бывали и случаи, когда учителю удавалось хоть немного заинтересовать учеников своим предметом. Такие дисциплины давались легко. В остальных случаях приходилось разбираться самому.
В школьные годы до многого приходилось доходить своим умом. После злосчастной анатомии я так же готовился к экзаменам по физике, химии, математике, биологии, геометрии - сложным предметам, где нужно было понимать теоремы, например. Почти всегда мне было достаточно учебника. Перед экзаменом мой мозг словно активизировался, и я начинал понимать и геометрию, и биологию, и химию.
Откровенно говоря, почти все время, которое я провел на уроках, было потрачено впустую. Почти все, что говорили учителя, прошло мимо меня. Воображение мое во время школьных занятий могло парить где угодно, но в классе оно никогда не задерживалось. На уроках я придумывал себе какие-нибудь игры или с кем-нибудь болтал. Думал я обо всем на свете, кроме учебы. Иногда я воображал себе какую- нибудь платоническую возлюбленную и думал о ней. Иногда я влюблялся в девушек намного старше, как это было с дочерью нашего попечителя Рисет Масоррой. Говорить о своих чувствах я ни за что бы не решился, был уверен, что мне просто дадут подзатыльник или не обратят внимания. Но склонность к романтическому всегда была мне присуща.
Иногда фантазия уносила меня в далекие времена, делала свидетелем великих исторических событий, войн. Даже из Священного писания я раньше всего познакомился именно со сражениями и военными подвигами. Конечно, фантазировал я не только на уроках, но зато обо всем на свете: о футболе, баскетболе, о море, о рыбалке, о какой-нибудь девушке. А на уроках я играл в буквы, в морской бой, с соседями по парте или один. Это было обычным делом.
Позже я много думал о спорте, представлял различные соревнования. Но особенно разыгрывалось воображение, когда меня засаживали одного за уроки. Такое бывало, например, в пятом классе. Меня оставляли с каким-нибудь учебником в маленькой душной каморке, и я должен был просидеть там два часа. Тогда начинались самые масштабные морские и сухопутные сражения. Я скатывал маленькие шарики из бумаги, делал из них армии, вел в бой. В общем, развлекался, как мог, наверное, как любой мальчишка. Поэтому те, кто засаживал меня за учебники, просто теряли со мной время.
Если бы мне дали хорошие книги и не заставляли меня заниматься насильно, я проводил бы часы занятий с большей пользой, мне не пришлось бы столько времени потратить на ерунду.
На уроках мечтать и играть было сложнее, за нами следили учителя, а вот когда я оставался один на один со скучным учебником, единственным моим занятием было придумывать себе игры и устраивать воображаемые баталии.
Во время чемпионатов спортивные соревнования поглощали все воображение, я представлял, кто у кого выиграет и как это произойдет во всех подробностях и деталях. Особенно меня увлекали баскетбол и бейсбол. И часто я думал о предмете очередной платонической влюбленности. Даже не знаю, сколько уроков я прослушал, 94


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
полностью погрузившись в свои мысли, а потом учил все по учебнику. Конечно, были предметы, где приходилось и работать, например, тот же английский - следовало заучивать слова и из произношения на уроке, другого выхода не было.
Ничего хорошего во всем этом я не вижу и теперь хотел бы посоветовать всем ученикам не отвлекаться на уроках и учиться слушать преподавателя. Думаю, что лучше всего было бы читать заранее материалы по всем темам, а потом внимательно слушать учителя на уроке. В целом это даст хороший результат. Так бы, по крайней мере, поступил я, если бы у меня была возможность вернуться в школьные годы с нынешним жизненным опытом.
Иногда мне удавалось как следует подготовиться и получить хорошую или даже отличную оценку. Но распоряжаться своим временем я не умел. Думаю, что если бы я как следует слушал учителей, то время проходило бы быстрее, и его не было бы необходимости «убивать». В общем, всем школьникам я могу посоветовать не следовать моему примеру, потому что сейчас я жалею о бессмысленно потраченном времени.
Думаю также, что учителям нужно больше работать над тем, чтобы привлекать внимание учеников и лучше следить за ними на уроках. Кроме того, на мой взгляд, совершенно противоестественно заставлять учеников проводить за книгой четыре часа утром, четыре часа днем и три часа вечером. Человек не приспособлен к тому, чтобы сидеть по двенадцать часов в возрасте 10-14 лет. Школьникам просто необходимо чередовать уроки с физическим трудом и спортивными упражнениями.
Конечно, школы, в которых я учился, были далеки от того, чтобы называться идеальными, так же, как и я совсем не подходил доя звания идеального ученика. Но я уверен, что талантливые или даже просто толковые учителя могли бы привить мне огромную любовь к учебе в школе иного типа. Современные наши школы, в которых умственный труд чередуется с практическими занятиями и спортивными упражнениями, мне точно понравились бы больше.
По-настоящему важно не количество часов, которое ученик проводит в классе, а качество образования, эффективность использования этих часов для того, чтобы поддержать в маленьком человеке естественную жажду знаний. Но те школы-тюрьмы, которые я помню по своему детству, ни для одного ребенка, я думаю, не стали тем, чем должны были бы стать. После Революции мы постарались сделать все возможное, чтобы создать новые школы с более логичной и гармоничной программой, подготовить хороших преподавателей.
В школьные годы я не был ни слишком непослушным, ни слишком рассеянным, просто в силу своего характера я противился той системе. Уверен, что будь у меня другие учителя, то время не было бы потрачено впустую.
Часто обо мне рассказывают легенды, что мне достаточно было один раз прочитать страницу текста, чтобы тут же пересказать прочитанное чуть ли не дословно. Как обстояло дело в действительности? Когда я учился в старших классах, то на уроках был очень рассеян, но оценки в основном получал хорошие. Большую часть свободного времени я занимался спортом, а когда начиналась пора экзаменов, принимался усиленно штудировать учебники. В эти периоды почти все время у меня уходило на учебу, иногда приходилось жертвовать сном. Я, действительно, показывал на экзаменах очень хорошие результаты, иногда они бывали выше, чем у лучших учеников в классе. Для меня это было тоже своего рода соревнование, и я гордился, когда добивался успеха.
95


Катюшка Бланко
В конце первого семестра, в шестом или седьмом классе, как всегда, начались экзамены, и один из них - по предмету, который назывался «общественные науки» (логика, психология, философия, экономика) я сдал на 60 баллов, что было необходимым минимумом.
Основным учебником по этому предмету была книга Белаунде Сан Педро, который преподавал общественные науки в институте «Ведадо». Этот учебник был толстенным, страниц 400 или 500. Каждый ученик должен был купить его, и цена в этом случае явно не соответствовала качеству. По крайней мере, на мой взгляд, этот учебник был написан слишком тяжеловесным языком, и все ответы, которые можно было там найти, были слишком абстрактны.
Приближался конец учебного года, и я, вспоминая о своей оценке по общественным наукам, был недоволен собой. Я не мог понять, почему мне поставили всего 60 баллов за мой ответ, который, по-моему, был неплох. Тогда я решил, что вызубрю все по этому предмету буквально наизусть, и принялся за огромный учебник. Я прочитал его полностью, от начала до конца, четыре или пять раз кряду. Экзамены были уже совсем близко, и когда я в очередной раз дочитывал учебник, мне уже были ненавистны и учитель, и экзамен, и вообще все на свете.
В последний раз я перечитывал эту книгу недалеко от футбольного поля, расположившись в тени деревьев. И каждую прочитанную и заученную страницу я вырывал, это была моя месть. К тому времени я знал его наизусть от начала до конца, а некоторые фрагменты помню до сих пор.
Например, этот: «Когда в народе взрастают побеги стремления к национальному идеалу и он начинает бороться с покровительством, которое лишает его независимости, его устремления находят воплощения в символе, и этим символом становится национальный флаг».
И все это только для того, чтобы рассказать про флаг! Представляете, так он рассказывает детям про государственный флаг! Это просто кошмар, да и весь предмет - такой же. В общем, скорее, чем с пятого раза выучить это было невозможно. Неплохую отметку можно было бы получить и прочитав трижды, думаю, что после четырех прочтений я мог бы получить сто баллов, но, чтобы знать все от корочки до корочки - пришлось прочитать пять раз. Во время чтения я поддерживал определенный ритм: 20-30 страниц в час, 300 страниц за 10-15 часов. Из этого получалось, что три раза прочитать учебник я мог за 3-4 дня. В тот раз я испытал презрение к учителю и к предмету. Впрочем, ничего подобного больше не повторялось, поэтому другие мои учебники остались целы.
Из этой истории и родилась легенда о моей феноменальной памяти. Кто-то увидел, как я разодрал учебник на страницы, и решил, что это случилось после того, как я один раз прочитал его.
На экзамене на все вопросы я написал ответы, почти дословно повторяя учебник, и мне снова поставили 60 баллов. Письменный ответ учитель не читал, у него «не было времени». А там я переписал почти весь учебник, слово в слово, как будто списывал прямо по нему. И все равно мне поставили 60 баллов. Такие были школьные порядки в то время.
Чем вообще занимался этот человек? У него был свой расчет: чем больше нелепостей и глупостей он писал в учебнике, тем больше становился объем книги, тем дороже она стоила, и тем больше усилий нужно было прикладывать ученикам, чтобы прочитать ее. Я был одной из жертв этой дикой, ужасной системы образования, 96


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
которая установилась при капитализме. Но сейчас я чувствую себя, если можно так сказать, исторически отмщенным, потому что теперь наше образование становится все лучше и лучше, одним из лучших в мире, и мы не останавливаемся на этом пути.
Именно мой собственный опыт побудил меня в дальнейшем уделять столько внимания вопросам образования, я не хочу, чтобы новые поколения кубинцев пережили то, что пережил я в школьные годы. Надеюсь, что и другим государствам поможет наш опыт, ведь до сих пор еще есть страны, в которых вообще нет ни школ, ни учителей, ни учебников.
Мой опыт действительно был достаточно показательным, и в школе, и потом в университете, и я хорошо помню проблемы образования того времени.
Что же касается легенды о моей памяти, я рассказал правду и развенчал ее. Никакой фотографической памятью я не обладаю. Если сейчас вы назовете мне какую- нибудь цифру, какие-нибудь интересные статистические данные, я действительно запомню их с первого раза. Например, когда мне сообщают о показателях состояния медицины, о детской смертности, о развитии экономики, я запоминаю все это с первого раза, и вся эта информация надолго остается в моей памяти. Поэтому я знаю всю важную статистику по стране.
Информацию, которая кажется мне бесполезной, я не запоминаю. Все, что задерживается в моей памяти, я подвергаю строгому отбору, и оставляю только необходимое. Это помогает мне анализировать ту или иную ситуацию. Если меня что-то действительно волнует, я запомню интересующую информацию с одного взгляда. Иногда мне требуется перечитать еще раз, чтобы уже никогда не забыть.
Но сейчас, конечно, меня никто бы не заставил учить какие-то абстрактные названия костей. Я обладаю достаточным уровнем самостоятельности и свободы, чтобы не учиться по указке. Это могли сделать со мной в 14 или 15 лет, но не теперь. Сейчас я читаю, изучаю и храню в памяти то, что считаю интересным и полезным.


05
Гавана, «Колехио де Белен», биранский боксер, молиться и снова молиться, иезуитское воспитание, история, радиотрансляция с ринга: Джо Луис и Макс Шмелинг, утопии, Маркс и Дарвин
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, впервые увидеть море - это все равно, что впервые почувствовать, как огромна Вселенная. Наверное, Вы помните свои впечатления от первой встречи с открытым морем, которая случилась в Сантьяго-де-Куба. Через некоторое время Вы переехали в Гавану, почти на другой конец страны. Что привнесла эта перемена в Вашу жизнь? Что Вы переживали и чувствовали в связи с этим?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Перейти в другую школу было моим самостоятельным решением. С иезуитами колледжа «Долорес» я провел в общей сложности пять лет, отучившись там большую часть пятого класса, две трети шестого (потому что треть пролежал в больнице), седьмой и два класса старшей ступени. Все было благополучно, и никаких проблем с учебой у меня не возникало. Я мог бы рассказать немало веселых историй о том времени, если же говорить в целом - все было в порядке, я много занимался спортом, меня уважали одноклассники и учителя, оценки были хорошие. Однако в сравнении с «Колехио де Белен», тоже иезуитским, но в столице, наша школа в Сантьяго казалась захолустьем. Время от времени мне попадались книги об этом знаменитом гаванском учебном заведении: в «Колехио де Белен» есть футбольное поле и беговая дорожка, в «Колехио де Белен» есть спортивные команды, в «Колехио де Белен» есть бассейн. Это звучало так заманчиво дая молодого человека, спортсмена, будущего студента, что я решил перевестись.
Я рос и взрослел очень быстро. Кроме того времени, которое я проводил у иезуитов, в моем распоряжении были каникулы: две недели на Рождество, неделя на Пасху и три месяца летом. Когда я приезжал в Биран, моя свобода была почти безграничной. Это было отличное время: мы играли в футбол, в баскетбол, бегали, плавали, охотились: сначала с рогатками, а потом и с ружьями.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Рамон говорил, что иногда вы уходили одни на плантации - есть тростник, а потом ходили купаться на реку Биран или на озеро Хобо.
98


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Однажды во время летних каникул мы купили боксерские перчатки. Не знаю, откуда у нас появились на это деньги. Перчатки были любительские и довольно тяжелые. Но это нас не смущало. Ринг устроили на площадке для петушиных боев: вкопали четыре столба и натянули между ними канаты. Так у нас появился свой спортзал! Боксировать никто не умел, но, тем не менее, с тех пор каждое утро мы проводили на ринге. Отдыхал я только в те моменты, когда противник переодевал перчатки, или пока я сам их переодевал. Эти поединки были уже более взрослыми, не такими, как те стычки и драки, на которые меня подстрекал Рамон, когда мы были еще совсем мальчишками. Моим «менеджером» снова был он, но теперь никто не делал ставок на бойцов.
В чем была моя задача? Я надевал перчатки и боксировал три часа подряд. Счастье, что перчатки были толстые! Противники у меня были всех сортов и мастей: одного роста со мной, повыше, пониже. Никаких защитных шлемов мы не использовали. В итоге я приобрел определенный опыт, не знаю, ценный или нет, - с тех пор я мог боксировать целое утро с любым противником.
Как-то раз меня почти нокаутировали - один парень, сын эмигрантов с Ямайки, которые работали на «Юнайтед Фрут». Он был очень высокий, выше меня, и одним из ударов попал точно мне в голову. Я покачнулся и упал, потом поднялся и продолжил боксировать, но с большим трудом. Потом мы подружились с этим парнем, и я не раз говорил ему: «Помнишь, как крепко ты мне тогда врезал?»
Я ни разу не побывал в нокауте, но, думаю, только благодаря толщине перчаток. Если как следует получишь такой перчаткой по лицу, это ощутимо, но терпимо, потому что они тренировочные. У профессионалов совсем другие перчатки, и мне пришлось бы гораздо хуже, встреться я с ними. Но и так я получил удар, от которого чуть не отключился.
Еще одним моим развлечением было исследование окрестностей, в одиночку. В Биране я вообще мог заниматься, чем хочу. В то время я уже перешел в старшую школу, и мой престиж в доме заметно вырос. Я был лучшим учеников из всех старших детей в семье, и это домашние очень уважали.
Можно сказать, что я был одним из самых образованных людей в нашем доме, и поэтому родители относились ко мне с уважением. Это давало мне еще больше свободы, чем прежде. Уже в двенадцать лет я мог уехать один в Пинарес-де-Майари или куда-нибудь еще. Я отправлялся верхом на плантации, в сосновые рощи или к деду, который в то время жил километрах в четырех от Бирана. Я ложился спать и вставал, когда хотел, ходил и ездил, куда заблагорассудится, носил с собой винтовку и вообще был совершенно свободен.
Среди года я жил в интернате, но не чувствовал себя запертым, ограниченным в свободе, потому что в летнее время общался с природой. Мой возраст уже позволял принимать самостоятельные решения, поэтому неудивительно, что я поддался рекламе и решил закончить последние три класса в «Колехио де Белен». Мои родители, узнав об этих планах, очень обрадовались. В то время мне было шестнадцать лет, и я уже успел нагнать все упущенное в начальных классах. Я очень любил спорт, играл в нескольких школьных командах, но по-прежнему оставался провинциальным, деревенским парнишкой.
Я принял решение, и родители его одобрили. Начались сборы: нужно было купить чемодан, новую одежду. «Колехио де Белен» был намного дальше, и обучение 99


Катюшка Бланко
там стоило дороже, все эти вопросы нужно было решить. Иезуиты не получали плату за свою работу, поэтому у них обучение стоило не особенно дорого. Их задачей было создавать частные школы с хорошим уровнем образования, но за приемлемую цену. В месяц учащиеся «Колехио де Белен» платили 50 долларов (в «Долорес» мы платили 30). Такой же примерно была зарплата учителя, но следует учитывать, что рабочие в то время получали гораздо меньше.
«Колехио де Белен» был огромный - 1000 учеников, 150 из которых находились на полном пансионе. Прежде я никогда не бывал в Гаване. Новый учебный год был уже не за горами, и с каждым днем я все больше волновался, мне поскорее хотелось увидеть свое новое место учебы, пусть даже для этого нужно было, чтобы закончились каникулы. Я сам выбрал этот путь и свою новую «тюрьму» и с нетерпением ожидал «заключения».
В соседнем поселке Альто-Седро я купил новую одежду, кое-что было куплено в «Куколке», у того испанского коммерсанта, в доме которого я какое-то время жил в Сантьяго. Несмотря на то, что я тогда решил уйти из дома Масорры, между нашими семьями сохранились хорошие отношения, и мы по-прежнему покупали у них одежду. Ни о каком моем тонком вкусе, конечно, говорить не приходилось. Я купил какой-то непонятного цвета пиджак в полоску, длинный, на двух пуговицах. Но мне казалось, что это отличная покупка, что я купил себе первоклассный костюм. Кроме того, было приобретено белье, полотенца, обувь, все необходимое. Оставалось только уже в Гаване купить школьную форму и выходной костюм.
С двумя чемоданами обновок я отправился на вокзал и сел на поезд до Гаваны. Там меня должен был встретить мой будущий крестный - Фидель Пино Сантос, который тогда жил в Ведадо.
Поезд отправлялся в полдень, а в Гавану я приехал рано утром следующего дня. Это был мой первый опыт такого дальнего путешествия, шутка ли сказать - 800 километров. Все вокруг меня восхищало: большая железная дорога, поселки, деревни. Я помню, что проезжал через Тунас и Камагуэй. В 16 лет аппетит у меня был отменный, и во время той поездки я впервые пообедал, а потом и поужинал в вагоне-ресторане. В Камагуэе купил себе сладкого пирога. Денег было достаточно: мне выдали 200 песо, чтобы добраться до Гаваны, оплатить первый месяц обучения и купить все необходимое для учебы.
Свое прибытие в Гавану - на рассвете (это был, кажется, 1942 год) - я помню так отчетливо, как будто это было вчера. Что-то подобное я испытал, когда впервые оказался в Сантьяго: большой вокзал, много людей, гулкий шум. Крестный ждал меня, как и было условлено. Я вышел из вагона, носильщик отнес мои вещи в машину, и мы поехали по большой улице мимо бывшего президентского дворца. Когда ехали по городу, я был поглощен невиданным доселе зрелищем - огромными четырех- и пятиэтажными домами. Крестный привез меня к себе, я побыл у него некоторое время, пока за мной не приехали из колледжа.
Школа «Колехио де Белен» находилась в районе Марианао, недалеко от кабаре «Тропикана». Сейчас там другое учебное заведение: военный университет, вернее, военно-технический институт.
Первое, что я испытал, оказавшись в «Колехио де Белен», было восхищение. Не только потому, что там мне все нравилось, но еще и потому, что я был рад избавиться от псевдокрестного, который теперь выступал в роли моего опекуна. В тот же день 100


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
я познакомился с местными учениками. Они были детьми очень богатых родителей, олигархов, владельцев сахарных заводов и, конечно, поначалу смотрели на меня, как на провинциала, паренька с востока. Впрочем, в интернате жили приезжие со всей страны.
Я приехал за два дня до начала занятий и весь первый день проспал, никуда не выходил. На второй день я отправился в город. Разузнал, как добраться до центра. Оказалось, что на трамвае можно доехать минут за сорок.
Я сошел на остановке Центральный Парк, где рассчитывал найти магазины и купить себе форму и ремень. Покупки заняли у меня весь день.
Когда я в первый раз надел свой новый пиджак, привезенный из дома, меня засмеяли: «Что это ты нацепил на себя, деревенщина?» Я не стал обижаться, просто сделал вывод, что мой пиджак явно не соответствует моде, и больше его не надевал. А ведь мне его посоветовал в Сантьяго знакомый продавец. Сейчас такой мешковатый пиджак, пожалуй, был бы больше кстати - нынче такая мода, что тем страннее, чем нелепее, тем лучше. Но в те времена еще не было хиппи, не носили длинные волосы и бороды. Дети богатеньких родителей в «Колехио де Белен», гордившиеся своими представлениями обо всем, в том числе и о моде, всласть посмеялись надо мной тогда. Я решил купить другую одежду и потратил на это довольно много денег. Мой гардероб никогда не был обширным, но до революции там всегда были один или два костюма, максимально три, мне кажется, несколько рубашек, сафари - в мое время брюки и рубашка одного цвета назывались «сафари». Я купил себе новую одежду и перестал выделяться в толпе учеников.
Все изменилось, когда в последний день школы я пришел на вручение диплома. Тогда случилось нечто неожиданное...
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в конце 2005 года я приехала в Чили для участия в презентации своей книги о Вашей семье «Все это время кедров» в университете Консепсьон. Книга была встречена с большим интересом, и во время пресс- конференции один священник, представитель Теологии освобождения, спросил меня, какую роль в Вашем формировании сыграли иезуиты. Отвечая на этот вопрос, я рассказала о Вашей встрече с представителями религиозных сообществ, которая проходила в 1971 году в Сантьяго-де-Чили. На ней Вы сказали, что объединение коммунистов и христиан возможно. Я рассматривала Ваши отношения с иезуитами в разных аспектах, и, на мой взгляд, их участие в Вашей жизни можно назвать положительным. Но каково Ваше мнение на этот счет? Согласны ли Вы со мной? Что дало Вам воспитание в среде иезуитов?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Иезуиты, естественно, были сторонниками строго схоластического и догматического образования, основанного на религиозной доктрине. Если вы основываете свое мировоззрение на догматах, освященных верой, то у вас уже нет возможности задаваться вопросами о справедливости этих догматов, вы не можете подвергать их сомнению, не можете даже просто анализировать их. Можете только верить. Альтернатив не предлагается. И таково устройство любой религиозной школы.
Ни один догмат не мог быть подвергнут сомнению: ни происхождение мира, ни происхождение жизни на земле, ни сотворение первых людей, все это утверждалось 101


Катюшка Бланко
в строгом соответствии с Ветхим Заветом. Все начиналось с истории Адама и Евы, которые, получается, приходятся нам всем кровными родственниками, прямыми предками из плоти и крови. Религиозное образование исходило из библейских установлений, рассуждать об этом не имело смысла, нужно было поверить. На таком фундаменте нельзя построить никакую логику, никакую диалектику, и образование становится вопросом веры, а не разума. Я думаю, что религиозные школы могли бы стать более рациональными, в меньшей степени подверженными всепоглощающему догматизму.
Иезуиты в отношении образования мало чем отличались от других религиозных сообществ. О чем бы они ни говорили, в том числе о политике, они рассуждали с точки зрения догмы. Даже о предметах, не имеющих никакого отношения к религии, говорилось как о вещах столь же неоспоримых, как, скажем, заповеди.
Никакой рефлексии, никакого анализа такая система образования не подразумевала, а ведь именно эти элементы и являются основными для интеллектуального развития. Именно поэтому мое отношение к религиозному образованию в целом отрицательное. От нас требовали верить, а не размышлять. Я бы предпочел, чтобы меня учили находить объяснение явлениям окружающего мира, учили думать. Мне кажется, что такая догматичная система образования отрицательно сказывается на развитии любого ребенка, уродует его природный ум.
С раннего детства я был способен почувствовать несправедливость, увидеть проблему, но не располагал инструментами для того, чтобы судить о знаниях, которые получал. Мы, дети, воспринимали рассказы учителей так же, как раньше воспринимали бабушкины сказки: таковы были их объяснения. И до окончания средней школы мне никогда не приходило в голову критиковать это положение вещей.
Не могу сказать, что был очень легковерным, скорее наоборот: с ранних лет я был склонен скептически относится почти ко всему. В детстве мы все верим, например, в Волхвов. Ничего особенно плохого в этом нет, детям нужно давать пищу для фантазии, но все-таки это ведь тоже пример неправды, хотя, наверное, и довольно безобидный. Каждый воспринимает это с большей или меньшей долей серьезности. В начальных классах я чрезвычайно серьезно относился к рассказам о Всемирном потопе, к таким персонажам как Ной, Моисей, Исаак - они были для меня совершенно реальны.
Конечно, я подрастал, начинал интересоваться другими вещами, спортом, например, и постепенно интерес к ветхозаветной истории исчез. В определенный момент я понял, что полностью утратил склонность к религиозному мироощущению. Мистика, как оказалось, совершенно не отвечала ни моему характеру, ни моим взглядам. Я посвятил себя совершенно другой деятельности.
Каждое школьное утро начиналось для нас с молитвы. Никто как следует не понимал слов, просто повторял их по пятьдесят раз. Я, например, даже понятия не имел, о чем идет речь в молитвах «Отче Наш», «Богородица» или «Символ веры». Мы просто заучивали их наизусть, что было несложно, поскольку повторять их приходилось бесчисленное множество раз. Все это казалось мне каким-то абсурдом, почти безумием. По-моему, гораздо разумнее было бы прочитать молитву, которую ты понимаешь, на которой ты сосредоточен, как атлет перед состязанием сосредоточен на том, что должен сделать. Мы же вместо этого тысячу раз повторяли одно и то же, ни разу не задумавшись о том, что означают эти слова. По сути это было упражнение 102


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
для голосовых связок, и не более того. Но выбора у нас не было, поэтому мы механически снова и снова это делали. В какой-то момент молитвы начали восприниматься как повинность, как неприятная каждодневная обязанность, равно как и стояние на обедне или другой церковной службе.
При всем при том нас обучали и арифметике - совершенно другой мир, где требуется логика, критический подход, способность к точным мыслительным операциям. Была и грамматика, где нас учили языковым способам выражения, правилам и прочему, но все-таки вещам конкретным, объяснимым, со своей логикой. География тоже изучает существующие объекты: горы, реки, моря, государства, города, в общем, вполне материальные вещи. С самых первых классов были у нас и естествознание, и история, где ты веришь в то, что тебе рассказывают о прошлом, потому что тебе это объясняют, а не потому что не верить - грех.
Конечно, история как таковая доносит до нас не все именно так, как было на самом деле, но все-таки значительная часть исторической информации находит достоверные подтверждения. Впрочем, еще важна и интерпретация исторических событий, и она, как мы знаем, меняется довольно часто. Здесь кроется главная опасность, потому что нам, например, вообще не давали никакой интерпретации, просто перечисляли события и факты, даже не пытаясь объяснить их истоки и причины. Казалось, в мире все зависит от ума или глупости конкретных людей, от их добрых или злых намерений. Никто ничего не говорил о социальных факторах, которые определяют формирование того или иного общества: ни о средствах производства, ни о государственном устройстве, ни о культуре, ни о праве...
В какой-то момент начинало казаться, что со времен Древней Греции ничего не изменилось: и люди остались те же, и общество то же. Более того, две с половиной тысячи лет назад оно, получалось, было даже более прогрессивным, чем современное. Это была красивая история, похожая на сказку: древние были очень умны, изобрели письменность, писали великие книги. Казалось, что они такие же, как мы, с теми же моральными ценностями и политическими идеями, вот только греки были более «демократичными», потому что собирались на площади и все вместе что-то «демократически» решали. Древнеримское общество тоже представлялось весьма демократическим.
Ни разу за годы учебы я не слышал, что общество Древней Греций и Древнего Рима было построено на рабстве, разделено на классы; что лишь немногочисленное сословие обладало гражданскими правами, богатством, властью; что множество других людей были лишены богатства, прав, но имели, по крайней мере, свободу. А еще в этом обществе были рабы, лишенные даже ее. Нам об этом никто не рассказывал не только в школе, но даже в университете.
В целом история, как нам ее преподавали в те годы, запомнилась мне чередой рассказов, которые никто не подвергал сомнению, все принимали на веру, просто потому, что так было принято.
После того, как сам становишься участником и свидетелем исторических событий, после того, как узнаешь, что думают об этих событиях другие пережившие их люди, начинаешь понимать, как много ошибок совершается в их изложении.
Многие мои соратники, которые участвовали в одних и тех же сражениях, интерпретировали их совершенно по-разному, даже если сами их спланировали с определенной целью. Каждый видел одно и то же событие со своей точки зре103


Катюшка Бланко
ния, и в итоге трактовка очень сильно менялась: свой вариант был у командира отряда, свой у ополченца, свой у крестьянина. Я много думал о том, как можно разрешить эту проблему, и попытался сделать это в своей книге о нашей стратегической победе во время вражеского наступления летом 1958 года [книга «Стратегическая победа» была опубликована в 2010 году]. Я хорошо знаю все обстоятельства этой операции, я непосредственно участвовал в разработке ее плана. Это события достаточно недавнего прошлого, и все-таки если бы о них не рассказали люди, обладающие полнотой информации, а только те, кто, пусть и искренне, излагают лишь свою точку зрения на происходившее, объективной картины не получилось бы. Что говорить о тех событиях, которые происходили пятьсот или тысячу лет назад? Как узнать, истинно ли то, что мы знаем о планах, идеях или действиях их главных участников?
Я думаю, что полноценное историческое исследование гораздо более объективно, чем рассказ очевидцев. Историческая работа должна опираться на строгую методологию, на анализ свидетельств и документов, а не на мнения и память конкретных участников. Только применив научные методы, мы получим основание считать, что восстановили реальные факты.
Думаю, что ничего, ничьи слова нельзя принимать на веру. Нужно изучать, а не верить. Дело здесь не в том, что очевидцы хотят сознательно кого-то обмануть. Просто и память сама по себе не очень надежна, и у каждого есть свой взгляд на вещи и своя трактовка событий. Доверять можно только строгому научному исследованию.
Конечно, свидетельства очевидцев тоже имеют значение, они могут дать то, что исследованию не поддается, если не было зафиксировано на бумаге; и в таких случаях приходится работать без документальных доказательств относительно каких-то идей, концепций или теорий.
Иными словами, хотя история подвержена искажениям, в ней изобилуют неточности и неясности, восполнить недостающие элементы помогают методы исторического исследования и хорошие историки.
В изучении истории раннего периода революции, например, важную роль сыграла команда Исторического департамента, сформированная Селией Санчес Манду- лей, которая собрала свидетельства и документы той эпохи, позволяющие уточнить целый ряд обстоятельств. Я использовал эти документы при написании книги, потому что мне кажется, что хороший ученый может знать о тех событиях больше, чем те, кто принимал в них участие. Исследователь формулирует основные обобщающие идеи, а наша задача высказать свое мнение о них. Мне кажется, что из этого необходимо исходить во всякой исторической работе, и поэтому говорю, что верю в историю как серьезную науку и в прозорливость ученых-историков.
Всем этим я хочу сказать, что история в той части, к которой приложимы научные методы, может быть достоверной. В наше время появились физические и химические процедуры, которые позволяют достаточно точно определить возраст того или иного артефакта. С помощью радиоуглеродного анализа возможно сказать, когда был сделан предмет, даже если ему полторы тысячи лет. Исследуя годовые кольца, биологи могут определить возраст дерева. Наука приходит на помощь историкам, дает им инструменты для подтверждения фактов; что же касается интерпретации - здесь помогают философские и политические концепции.
104


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, но все же есть вещи, которые не поддаются научному анализу: эмоции, личный опыт. В этом преимущество всегда остается за очевидцами, ведь каким бы профессионалом ни был историк, ни одно событие не повторится, чтобы он смог пережить его как непосредственный участник.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Безусловно, и в этом несомненная ценность личного опыта. У изучения и преподавания истории есть много важных составляющих. Иезуиты, например, в этом отношении были склонны к строгому догматизму. Конечно, в преподавании ряда предметов отсутствовало доминирование доктрины: ботаника, зоология, физика, химия, позднее - анатомия. Тут приходилось опираться не на учение, а на логику и точное научное знание. Когда объяснялись такие природные явления как электричество, притяжение, атомы, удельный вес вещества, это делалось с точки зрения науки.
Должен признать, что преподавание точных наук в иезуитских школах было поставлено очень хорошо. В них работали преданные своему делу учителя, которые много лет упорно и добросовестно изучали свой предмет. Если же говорить о гуманитарных науках, здесь над всем преобладала догма, которая мешала и преподаванию, и восприятию предмета.
Иезуиты были строгими, требовательными, методичными учителями. Особое внимание они уделяли дисциплине, поэтому даже если их методы обучения, построенные на зубрежке, далеко не во всем были эффективны, некоторые положительные качества они все же умели воспитывать в учениках. Если, например, ученик отличался хорошими отметками или увлекался спортом и достигал в этом деле успехов, иезуиты стимулировали его интерес, воспитывая качества, которые мы привыкли считать положительными: дух самопожертвования, бескорыстие, умение подвергать себе опасности во имя других. Во всяком случае, я испытывал на себе такое влияние учителей и школьной атмосферы.
Не могу сказать, что все в этой системе было хорошо, но неправильно было бы сказать, что все было плохо. Здесь не следует делать однозначных суждений. Конечно, я предпочел бы приобрести только положительный опыт, отбросив все то ненужное и бессмысленное, что я делал на протяжении многих лет. Ум ребенка, подростка, как губка, впитывает знания, сколько всего нового я мог бы узнать тогда! А мне многому пришлось учиться уже позже и самому.
Только через много лет после окончания школы я впервые поставил под сомнение эффективность иезуитского образовании. Тогда же я просто учился и с огромным энтузиазмом занимался спортом.
Мне кажется, что я с детства был склонен к благородным чувствам, был открыт для общения, мне нравилось говорить с людьми, я остро переживал, если встречался с несправедливостью. Каков источник этих качеств? Точно не знаю, но думаю, что в этом иезуиты и религиозное мировоззрение сыграли положительную роль.
Первые нравственные нормы человек усваивает дома, от родителей, позднее - от учителей. В целом наше воспитание было проникнуто религиозным чувством. В соответствии с заповедями христианства нас учили не воровать, не лгать, не быть жадными. Христианское воспитание полезно своим этическим содержанием, но немаловажную роль играют живые примеры, поведение тех, с кем рядом мы живем и растем. Конечно, вряд ли найдутся такие родители, которые учат своих детей врать и воровать.
105


Катюшка Бланко
Думаю, этические нормы в нашей стране складывались отчасти под воздействием христианства, отчасти под воздействием политической и философской мысли.
В школе я вполне овладел христианскими этическими нормами, но никаких определенных философских представлений, мыслей о состоянии общества у меня не было. Только выйдя из стен религиозной школы, я начал задавать себе вопросы относительно всех этих вещей, критически относиться ко многому, у меня зародилась политическая сознательность.
К этому я пришел самостоятельно, путем упорного самообразования. Да, в политике я был самоучкой. Больше всего в этом отношении мне дали труды Маркса, Энгельса и Ленина, они открыли мне глаза на многие вопросы и прояснили суть многих явлений. Но до того, как я серьезно заинтересовался политическими и социальными теориями, общество как таковое мне казалось огромным лесом, и если там происходило что-то плохое, в этом были виноваты плохие люди, если происходило что-то хорошее, значит, хорошие люди тоже не сидели сложа руки. Никакого другого объяснения тому, что происходило в обществе, у меня не было.
Когда у меня появилась возможность заняться изучением политэкономии, первым, что я поставил под вопрос, была капиталистическая система. Произошло это не из-за влияния марксизма, а просто в силу того, что эта система казалась мне нелогичной.
Первым неразрешимым противоречием капитализма, которое меня потрясло и показалось совершенно абсурдным, была проблема перепроизводства. Если основная задача производства - обеспечить людей необходимыми вещами: жильем, одеждой, обувью, едой, медициной и прочими жизненно необходимыми вещами, каким же образом перепроизводство может спровоцировать безработицу, бедность и голод? Это не укладывалось у меня в голове, большей бессмыслицы я не встречал.
Другой проблемой, которая меня поразила, было отношение рабочих к средствам производства. Согласно капиталистической политэкономии, рабочие должны были бороться с ними как со своими главными противниками, лишающими их возможности трудиться и зарабатывать себе на хлеб. Для меня это тоже было полным абсурдом, ведь я считал, что машины - это плод человеческого ума, человеческого гения, что они могут помочь человеку облегчить его труд, повысить производительность, приумножить богатство.
Но я постоянно сталкивался с этой борьбой и в повседневной реальности. Кубинские крестьяне, например, даже слышать ничего не хотели о комбайнах для уборки сахарного тростника, которые, по их мнению, были изобретены только для того, чтобы лишить их работы. Портовые рабочие противились внедрению погрузочных систем, которые загружали трюм корабля сахаром за 24 часа, они отстаивали ручной труд, при котором погрузка одного судна длилась 25-30 дней, они хотели по-прежнему по двенадцать часов в день носить на плечах 350-фунтовые мешки, которые буквально разрушали их позвоночники и суставы. Они встречали в штыки все технические новшества, которые появлялись в портах - подъемные краны, засыпные транспортеры. Рабочие, занятые на строительстве дорог, всеми возможными способами боролись против бульдозеров, которые могли избавить их от тяжкой работы, но и лишить заработка. Рабочие на табачных фабриках тоже были против машин. Невероятный абсурд!
106


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Уже с первого курса я начал изучать политическую экономию и задаваться вопросами относительно капиталистической системы. Я размышлял и пытался понять, как можно построить систему, в которой рабочий и машина будут друзьями, а не врагами, а избыточное производство материальных благ не будет вести к безработице и нищете. Думаю, что тогда я был своего рода коммунистом-утопистом. Я придумал свою собственную социальную и экономическую систему, которая основывалась на логике и была, как мне казалось, в этом отношении близка к совершенству, но, к сожалению, не учитывала ни историю, ни эволюцию общества, ни характер развития производительных сил. Она была призвана устранить все заблуждения и исправить все ошибки, но, с точки зрения реалиста, понимания действительных процессов и явлений в ней не было. Эта утопическая система стала моим первым опытом отрицания капиталистического общества, до которого я дошел собственным умом.
Вскоре после того, как я придал форму своей теории, нашлись и слушатели - восемь-десять человек, которые собирались на площади перед факультетом. Не то, чтобы я приглашал их на лекцию, просто мы собирались, разговаривали, и я делился своими мыслями.
К таким умозаключениям я пришел совершенно самостоятельно, ведь в ранние студенческие годы у меня не было ни коммунистической литературы, ни каких-либо материалов на эту тему, я не был знаком ни с одним студентом-коммунистом, которых в то время в университете, кстати, было совсем немного. Я просто придумывал свои утопии и рассказывал их всем, кто желал меня слушать, но строились эти теории без серьезного исторического анализа или научной аргументации.
Хорошо помню один учебник политэкономии, в котором рассказывалось обо всех этих вещах. Не на том элементарном уровне, что в старших классах школы, это уже был университетский курс, более полный. Так вот, учебник по этому предмету- это был огромный том в тысячу страниц очень мелким и плотным шрифтом. Наш преподаватель политэкономии - весьма далекий от марксизма - был очень строгим и требовательным. В рамках программы он должен был объяснить различные теории и течения и начал с теории стоимости и ценообразования: что определяет цену товара, как формируется эта цена, как на нее влияет преобладание спроса над предложением, что такое товар, по каким принципам он покупается и продается. В какой-то момент очередь дошла и до кризиса перепроизводства. Преподаватель рассказывал обо все этом с позиции капиталистической системы, и выходило, что существующее положение вещей - это непреложный закон, такой же неизменный, как законы природы, что-то вроде всемирного тяготения: «Такой порядок вещей - это закон, так было всегда и так будет впредь». Так объяснял нам преподаватель то, что не было никакой природной закономерностью, а всего лишь историческим, человеческим законом.
Тогда мне подумалось, что не все в этой теории правильно и логично, и я начал свою полемику с капитализмом. Уже тогда я не мог примириться с несправедливостью, политиканством, коррупцией, воровством, насилием. То есть противником системы я стал гораздо раньше, чем политическим активистом.
Думаю, личный опыт тоже сыграл здесь свою роль. Я хорошо помнил, как сам становился жертвой мошенничества и несправедливости. Пережитое мною - обстоятельства, против которых я в свое время бунтовал - способствовало формированию моих личных представлений о морали. Конечно, мой бунтарский дух родился вместе 107


Катюшка Бланко
со мной, но первое, что я подверг осознанной критике, была система капиталистического производства. Путем чисто логического рассуждения я пришел к тому, что капиталистическая система - это абсурд, что средства производства не могут быть предметом частной собственности. Из всего этого родилась моя социалистическая утопия. Здесь, впрочем, справедливости ради надо сказать, что я не только не осознавал утопичность моих взглядов, я даже понятия не имел о том, что такое утопия. Потом, конечно, я узнал, что люди, которые берут свой социализм из головы - называются утопистами. Например, такие, как Томас Мор или Томмазо Кампанелла; можно здесь упомянуть и Платона с его «Республикой». Я прочитал об этих авторах достаточно, чтобы понять историческую и научную необоснованность их теорий.
Мои собственные идеи в то время тоже были утопичны. Но думаю, что ничего плохого в этом нет, даже напротив: собственные размышления подготовили меня к восприятию марксизма. После первого же знакомства с марксистской литературой - а в курсе политэкономии была все же часть, где рассматривались, пусть и очень поверхностно, иные взгляды и теории - я увлекся ею. Мне стало очень интересно оттого, что я увидел другую точку зрения на проблемы капитализма, и тогда я начал знакомиться с самыми разными учениями - социалистов-утопистов, анархистов, капиталистов, с различными теориями буржуазной экономики.
В университете мы изучали экономические и философские течения не только на политэкономии, но и в рамках других дисциплин: трудового права и общей теории государства. На втором курсе, кроме юридического, я записался еще на факультет социологии, где читались лекции по истории политических и социальных учений. Среди преподавателей трудового права было даже несколько человек, которые в юности считали себя марксистами и были неплохо подкованы в этом отношении. На тот момент они уже отошли от этих взглядов, но когда-то разделяли «левые» позиции, имели марксистское воспитание. Одним из таких преподавателей был Аурелиано Санчес Аранго, автор учебника по трудовому праву, в котором отчетливо отразились его марксистские взгляды. Своей позиции он не скрывал и даже, похоже, гордился ею, поскольку это предполагало наличие у него, в отличие от большинства коллег, определенной позиции. И его книги содержали в себе многие из элементов марксистской теории.
Рауль Роа, один из тех профессоров университета, которые боролись с диктатурой Мачадо, тоже был фигурой очень авторитетной. Он также симпатизировал марксизму и, кроме того, был человеком талантливым, с живым воображением. Он преподавал социологию и написал книгу об общественных доктринах, в которой анализировал различные теории устройства общества с точки зрения классовой борьбы.
Постепенно мне открывались разные подходы к анализу политических и социальных проблем, поэтому, когда я впервые - в 1946 или 1947 году - прочитал «Манифест коммунистической партии», определенная база у меня уже была. Мне было тогда двадцать лет. Мой ум был еще неиспорченным и чрезвычайно восприимчивым, в том числе в силу пережитого, благодаря опыту личной борьбы, знакомой мне с шести или семи лет.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я помню почти наизусть все, что Вы говорили во время Вашей беседы в начале 2003 года с французским журналистом Игнасио Ра- монетом о том, какую роль в Вашем формировании сыграла марксистская литература.
108


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
По-моему, это очень поэтично: «Это было своего рода воплощение моих собственных мыслей. Я не раз сравнивал себя с Одиссеем, которого заворожило пение сирен. То же самое произошло со мной, я был заворожен неоспоримостью марксистской доктрины [...] До знакомства с марксизмом я был похож на человека, заплутавшего в лесу. Ведь если вы не понимаете, что общество разделено на классы, что богатые в капиталистической системе всегда притесняют и эксплуатируют бедных, значит, вы действительно все равно что блуждаете в темном лесу, не зная, куда идти и что делать».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, первым, что я прочитал из марксистской литературы, был «Манифест коммунистической партии». Эта работа была написана в 1848 году, более 160 лет назад, до «Капитала» и других фундаментальных работ Маркса и Энгельса, и я советую прочитать его всем - и рабочим, и представителям буржуазии.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Совсем недавно вы говорили мне, как вас удивило, что два труда, которые сыграли важную роль в изучении общества и природы, вышли в свет с разницей всего в десять лет: «Манифест коммунистической партии» Маркса - в 1848, «Происхождение видов» Чарльза Дарвина - 1858 году.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Действительно, эти теории внесли огромный вклад в изучение мира природы и человеческого общества. Мы должны тщательно изучать биографии Маркса и Дарвина, иначе едва ли удастся должным образом оценить и понять их вклад в развитие человечества, без которого его настоящее и будущее будут для нас темны. «Манифест коммунистической партии» я прочитал в университете. Я был впечатлен этим трудом, доя меня было откровением то, как ясно и точно там выражены верные мысли о социальном устройстве. Был там, например, приблизительно такой тезис: вы, капиталисты, обвиняете нас в том, что мы выступаем против частной собственности, в то время как именно в вашей системе частной собственности лишены девять десятых всего общества, чтобы ею могли пользоваться немногие «избранные». Или еще: вы, буржуа, возмущаетесь по поводу мнимой официальной общности жен у коммунистов, но почему-то вам ничто не мешает соблазнять жен друг у друга. Действительно, так все и было, дочери в буржуазных семьях воспитывались как добропорядочные девушки, хранили свою девственность до брака, а дочерям из крестьянских и пролетарских семей приходилось идти в бордели или работать служанками в богатых домах, где они подвергались всякого рода сексуальным домогательствам со стороны «отцов приличных семейств».
Думаю, каждому, кто не лишен здравого смысла, понятно, что Маркс здесь совершенно прав. Буржуазия обвиняла коммунистов в том, что те, якобы, хотят сделать всех жен общими, и при этом присвоила себе право распоряжаться женами и дочерьми рабочих и крестьян.
Вот так я начал потихоньку открывать д ля себя правду, рассказанную энергичным и строгим языком, исключительно выразительно и с определенным изяществом. Для понимания содержания «Манифеста» мне не понадобилось никаких объяснений и комментариев. Поэтому за политическую грамотность мне некого благодарить, в этом отношении я воспитал себя сам. Конечно, когда я открыл для себя марксистскую литературу, у меня началась, как сказал бы Виктор Гюго, «буря в голове»: я хотел знать как можно больше и впитывал все, как губка.
109


Катюшка Бланко
Так начался процесс развития моего политического и революционного сознания. Конечно, марксистская литература не была единственным «ингредиентом», большое влияние на меня оказало изучение кубинской истории, биографий Марти, Сеспедеса, Гомеса, Масео. Прежде чем стать марксистом, я был поклонником и почитателем Хосе Марти. Увлечение его произведениями стало для меня своего рода преддверием марксизма.
До поступления в университет у меня было много увлечений: я любил ходить в походы, занимался скалолазанием, другими видами спорта, но о политике не знал почти ничего. Впрочем, какие-то соображения на этот счет у меня были, я понимал, что такое притеснения и злоупотребления со стороны власти. Тут материалом послужил режим Батисты. Я с детства достаточно насмотрелся на произвол, беззаконие, запугивание, и это сформировало во мне стойкое отвращение к порядкам, установленным диктатурой, к системе, при которой власть поддерживается только оружием или силой, которая позволяет солдатам безнаказанно бить и совершать насилие над простыми гражданами и при которой складывалось ощущение, что тебя могли убить без повода, ни за что.
Что представляли собой в то время выборы, я мог наблюдать с 13 лет. Я не раз видел, как военные не пускали людей на избирательные участки. Это заставляло размышлять и делать выводы. Сказать, что именно тогда во мне и проснулся будущий революционер, было бы неверно, но отвращение к произволу властей зародилось именно на основании подобных наблюдений.
В 1940 году мой старший брат Педро Эмилио баллотировался в парламент от одной из оппозиционных партий. Я тогда жил в Биране и даже помогал в организации голосования. Поскольку население было в основном неграмотным, я ездил на лошади по округе и объяснял крестьянам, как проголосовать за того или иного кандидата, каковы эмблемы той или иной партии, какие цифры нужно ставить - потому что речь шла о так называемом преференциальном голосовании, когда можно было отдать свои предпочтения любому из кандидатов в президенты и кандидату в представители из партийного списка. Партия, от которой избирался Педро Эмилио, была в оппозиции к режиму Батисты, и я агитировал соседей голосовать за Педро Эмилио и за кандидата в президенты от его оппозиционной партии.
Заняться всей этой деятельностью меня побудило, прежде всего, то, что это было очень важно для Педро Эмилио, а он всегда был добр и ласков со мной, несмотря на то, что был мне сводным братом, от предыдущего брака отца. Но Педро Эмилио был мне не только братом, но и другом. И вот мой друг участвовал в выборах. Конечно, я хотел помочь ему.
Педро Эмилио провел со мной определенную политическую работу, обещал подарить нового жеребца, еще что-то, рассказал о программе своей партии и дал мне тоже предвыборные обещания. Поэтому у меня была личная заинтересованность в том, чтобы именно он оказался победителям на этих выборах, и я охотно помогал ему. Местные крестьяне почти поголовно собирались голосовать за него, я объехал все окрестности и поговорил с сотнями людей. Выборы должны были состояться в мае или июне. Мне было тогда, повторяю, 13 лет.
В день голосования у избирательных участков солдаты с винтовками разделили всех пришедших на две группы, в одной - сторонники Батисты, в другой - те, кто его не поддерживал. Этих последних было в десять раз больше - сказалось влияние 110


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
семьи, хозяина плантации, политической пропаганды, чего угодно, но они хотели голосовать за Педро Эмилио. Однако солдаты распорядились: «Те, кто за Батисту - сюда, остальные в сторону», и не позволили проголосовать никому из оппозиции. Это смогли сделать лишь те немногие, кто выдал себя за сторонников режима. Так было на всех участках, и только в биранском округе Педро Эмилио потерял сотни голосов.
В итоге ему не хватило всего 82 голосов для того, чтобы пройти в парламент. И только в Биране солдаты лишили Педро Эмилио порядка 500-600 избирателей, кое-где даже пустив в ход оружие для острастки. Меня тогда очень возмутило происходящее. Разумеется, Батиста выиграл выборы 1940 года. Как их можно было проиграть, если голосовать разрешалось только за того, за кого «положено»?
Таков был мой политический опыт в 13 лет. Я участвовал в избирательной кампании, видел все собственными глазами. Видел, как солдаты орудовали хлыстами, угрожали оружием. Уже тогда я чувствовал отвращение к власти, держащейся на страхе и терроре. Эти ощущения укоренились во мне, подростком видевшем приход Батисты к власти в период его первого президентского срока.
С семи лет до четвертого класса я жил, постоянно сталкиваясь с злоупотреблениями батистовского режима, который порабощал страну откровенно и безнаказанно, или же пользуясь какими-нибудь отвлекающими маневрами. Это было государство, построенное на коррупции и силе, и я чувствовал к нему отвращение не только из- за эпизода с выборами, но и потому, что ежедневно сталкивался с высокомерием солдат, вершивших правосудие, бряцая оружием. Чудом обошлось без конфликтов с этими стражами режима, хотя мне случалось видеть, как они притесняли крестьян. Думаю, меня не трогали только потому, что я был сыном Анхеля Кастро, но моя глубокая антипатия к ним от этого не уменьшалась. Мне крупно повезло, что я не ввязался в открытое противостояние с солдатами из-за их бесчинств, благодаря тому, что рядом всегда оказывался кто-то, кто помогал этого избежать.
В общем, к моменту поступления в университет у меня уже был определенный опыт, сформировались определенные ценности, и я чувствовал в себе склонность к противостоянию и протесту. Быть мятежником мне приходилось с самых ранних лет.
В первый раз я взбунтовался в январе 1936 года, когда мне было девять лет. Мне казалось, что это случилось лет в шесть-семь, но если подсчитать точнее, то я был старше, тогда я уже учился во втором классе. Второй раз это произошло в пятом, в 11 лет, затем в 12, когда я жил в доме испанского коммерсанта. Значит, получается, что если не считать моего протеста в Биране, когда меня решили оставить дома и не отправлять на учебу, уже к двенадцати годам я был трижды мятежником.
Последний случай, когда я сделал все, чтобы из дома испанца меня отправили в интернат, совпал с радиотрансляцией поединка Джо Луиса и Макса Шмелинга, когда Луис нокаутировал немца в первом раунде. Значит, это было летом 1938 года.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Бой, о котором Вы говорите, состоялся на «Янки-стэди- ум» в Нью-Йорке 22 июня 1938 года в присутствии 80 тысяч зрителей. Это было историческое событие, потому что победа чернокожего боксера явилась опровержением фашистской теории о превосходстве белой расы. И Шмелинг, в итоге, отмежевался от нацистской Германии, которую поначалу использовал как символ своей борьбы. Дружба, завязавшаяся между двумя этими боксерами, которую они сохранили до 111


Катюшка Бланко
конца жизни, была прекрасна. Когда я узнала, что Вы на многие годы сохранили воспоминание об этом поединке, я нашла о нем информацию в интернете. По-моему, Курцио Малапарте отлично угадал образ немецкого боксера в своем романе «Капут». Я видела фотографию 1958 года, на которой у Вас в руках была эта книга.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это был великолепный бой, я никогда не забуду, как слушал его радиотрансляцию в доме испанского коммерсанта. Но там, в этом доме, меня постоянно грозились отправить в интернат, если я буду плохо себя вести, как будто это было для меня каким-то наказанием. После того, как я провел три месяца в больнице и приобрел богатый опыт общения с самыми разными людьми, я вернулся домой и вскорости решил, что пора изменить ситуацию. Тогда-то я и взбунтовался - без сцен и скандалов, но твердо, как и в доме Эуфраситы. У испанца в семье были правила и нормы, которым я должен был подчиняться. Однажды я вернулся из школы, и мне сказали: «Иди делать уроки», я ответил: «Не хочу». Мне приказали еще строже: «Садись за уроки». Я ответил: «Не хочу, я устал, не могу больше и не стану». Это было открытое неповиновение.
На другой же день меня отправили в интернат. До сих пор я слушался во всем, со всем соглашался, а тут такое. Меня немедленно отослали из дома. Это случилось накануне Рождества и явилось для меня столь благотворным, что за шестой класс я получил только отличные оценки, а в седьмом стал одним из лучших учеников. Новая «тюрьма» оказалась гораздо лучше старой, «домашней», это были просто идеальные условия: сначала в школе «Долорес», потом в «Колехио де Белен».
Так что к моменту поступления в университет я уже пережил немало различных событий и обладал достаточно существенным опытом. К новому этапу в жизни я был готов.
Моей главной заслугой, если таковые вообще есть, я считаю то, что сумел правильно сориентироваться в непростых условиях. Мне очень повезло, я сумел сам найти верную дорогу, сумел не запутаться и не заблудиться. Как я был бы счастлив, если бы мне было кого благодарить за помощь, совет, подсказку! Но если и есть такой человек - то это та самая учительница, которая смогла пробудить во мне стремление к знанию, рассказала мне, как правильно поставить перед собой цель и стремиться к ее достижению. Мне очень жаль, что я не смог продолжить с ней занятия из-за какой-то болезни, которой, к тому же, может, даже и не было.
Если бы тогда ситуация сложилась иначе, каким был бы мой путь? Не знаю, может быть, я стал бы интеллектуалом, начал бы раньше заниматься политикой и был бы в большей степени к этому подготовлен. В любом случае я благодарен той учительнице, которая могла бы стать моей наставницей, поскольку я чувствовал к ней необходимое расположение и доверие. Следующее важное решение в жизни - поехать в Гавану и поступить в «Колехио де Белен» - я уже принял самостоятельно.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я восхищаюсь Фрейем Бетто. Мне никогда не забыть его книгу «Фидель и религия», которую я прочитала, будучи студенткой. Вспоминая ее, я хотела бы вернуться к вопросу о месте иезуитов в Вашей жизни. Вы думаете, что они воспитали в Вас стремление всегда добиваться победы, когда побуждали участвовать в походах и спортивных состязаниях? То, что Вы стали первым в спорте и в учебе, было связано с соревновательным моментом в отношениях с другими учащимися «Колехио де Белен»?
112


Дом дона Анхеля Кастро Аргиса и Лины Рус Гонсалес. В этом доме родились все их дети. Биран, начало 1926 г.
Дом в Сан-Педро-де-Армеа- де-Арриба (Галисия, Испания).
Этот дом принадлежал семье Кастро более 200 лет, в нем родился дон Мануэль де Кастро Нуньес, отец дона Анхеля Кастро.
Дом семьи Анхеля Кастро Аргиса (Ланкара, Галисия, Испания).


Дом Анхеля и Лины
в Биране (реконструкция).
Биран. Королевская дорога.


Дон Анхель Кастро. Биран.
Удостоверение члена Галисийского Центра Гаваны дона Анхеля Кастро. Документ датируется 1909 г.
Лина и Анхель Кастро. Биран, 8 июля 1925 г.


Фотография с дарственной надписью Хулии Альварес Фернандес. На обороте подпись: «Лина де Кастро. Биран. 1-2-1929. Куба».
Лина. На обороте фотографии надпись: «Моим дорогим друзьям Пасъяно и Хулии. С любовью от подруги. Всегда ваша Лина де Кастро. Биран. 10-4-1926». Если дата подписи совпадает со временем, когда был сделан снимок, в тот момент до рождения Фиделя оставалось около четырех месяцев.


Анхелита Кастро. На обороте надпись: «Дорогая Хулия, отправляю тебе портрет моей дочери Анхелиты, которая, как ты знаешь, любит тебя всем сердцем. Лина де Кастро...»
Рамон Кастро. На обороте дарственная надпись Анхеля и Лины Кастро «друзьям Пасъяно и Хулии».
Фидель в праздничном костюме.
На фотографии ему 1 год и 8 месяцев.
На обороте рукой Фиделя написано его имя. Впервые опубликована в журнале «Боэмия» 3 июля 1955 года.


Фидель в возрасте двух лет.
Фиделю три года. Аккуратно причесанный и празднично одетый, он сосредоточенно смотрит в волшебную фотографическую камеру 1929 г.


Анхелита, Фидель и Рамон. Биран, 1929 г.


Здание сельской школы Бирана.
Класс биранской школы, в которой учился Фидель.


Журнал посещений биранской школы.
Фидель значится под номером 97, ему 6 лет.
Моторный вагон, принадлежавший дону Анхелю Кастро, который использовали для поездок на сахарный завод «Миранда».


Анхелита и Фидель во время учебы в Сантъяго-де-Куба.
Анхелита, Рамон и Фидель.
Сантъяго-де-Куба, 29 сентября 1934 г.


Слева направо: Рамон Кастро, Кристобаль Борис и Фидель Кастро. Сидит Рауль Кастро. Фотография сделана во время учебы в школе «Ла-Салль» в Сантъяго-де-Куба.


Фидель в возрасте 13 лет перед поступлением в среднюю школу.


Фидель третий справа. 1938 г.
В загородном лагере школы «Ла-Салль» на пляже «Ла-Сокапа».


Слева направо: Фидель, Рауль и Рамон, одетые в парадную форму школы «Долорес». 1940-1941 учебный год.


В доме Лидии на террасе. Стоят: Фидель, Анхелита и Рамон; сидят: Рауль, Лидия и Хуанита. Сантъяго-де-Куба, 1940 г.
Фидель (крайний справа) и члены волейбольной команды школы «Долорес».


Группа учеников во внутреннем дворике школы «Долорес». Фидель стоит в нижнем ряду перед винтовой лестницей - первый слева.


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Когда я поступил в «Колехио де Белен», мне было 16 лет, заканчивался подростковый период, начиналась молодость. В школе я занимался всеми возможными видами спорта и вскоре вступил в отряд скаутов.
Помню свой первый поход - в долину Йумури. Это очень красивое место. У нас, как положено, были с собой палатки и скаутская экипировка. После прибытия на место мы разбили лагерь и провели там два или три дня. Но что произошло? Мне очень понравилась походная жизнь, и я был готов заниматься всем: нужно было дежурить - я дежурил за всех. Когда перед нами ставили какую-нибудь задачу, я первый был готов взяться за ее выполнение. Я был в движении днем и ночью. В общем, я отличился. Нашим лагерем руководил падре Амандо Льоренте, ему понравилась моя активность, и он даже, кажется, повысил меня в звании, назначил ответственным за что-то. Иезуиты поощряли активность, и за это, думаю, их следовало бы поблагодарить. Если ты увлекался, например, спортом, они помогали тебе развивать навыки в этом деле. Все, что было частью здорового и нравственного образа жизни, они были готовы поддерживать и поощрять.
Мне очень нравились походы, я с энтузиазмом брался за любое задание, вызывался добровольцем. Иезуиты это видели, и через некоторое время меня назначили ответственным за эту деятельность и присвоили звание «генерала скаутов». Так что, прежде чем стать революционным лидером, я был лидером скаутского движения в школе.
Еще когда я учился в школе «Долорес», мне нравилось заниматься спортом и ходить в походы. И даже до этого, в «Ла-Салль», я любил бродить по берегу, рыбачить, когда нас привозили на море. Потом, в «Долорес», у нас не было определенного места на природе, куда бы мы приезжали регулярно, но куда-нибудь мы обязательно время от времени ездили - то в предгорья Сьерра-Маэстры, то в поместье родителей кого- нибудь из учеников, то по побережью. С тех пор, увидев гору, мне непременно хотелось на нее взобраться. Иногда, неверно рассчитав расстояние, я уходил и опаздывал к сбору. Порой автобус ждал меня по два-три часа. Но, поскольку нашим наставникам нравился мой энтузиазм, меня не ругали. Бывало, во время наших походов в окрестностях Сантьяго начинался сильный дождь, и я, вместо того, чтобы вернуться, начинал исследовать один за другим каждый брод, несмотря на то, что в реках резко поднимался уровень воды.
Однажды мы отправились нашей скаутской группой в Пинар-дель-Рио. Долго шли по долинам, пересекли несколько речушек, а когда пришло время возвращаться, начался ливень и река перекрыла нам дорогу к лагерю. Падре Льоренте и ребята из нашей группы хотели воспользоваться канатом, чтобы перебраться через реку. Но никто не знал, как закрепить его на другой стороне, и никто не решался переплыть. Тогда я поднялся вверх по течению, переплыл на другой берег, мне бросили веревку, я привязал ее, и все ребята перешли с ее помощью. Для меня это не было никаким подвигом, просто приключением. Хотя лучшим решением, наверное, было бы просто подождать, пока закончится ливень, и вода в реке пойдет на убыль.
На самом деле, в тот раз я не только сам рисковал жизнью, но из-за меня своей жизнью рисковали и другие, потому что переходить через бурную реку, держась за канат - небезопасно. Никакой необходимости в этом поступке не было, можно было бы просто подождать несколько часов, но падре Льоренте рассудил, что я спас жизнь своим товарищам, хотя на самом деле я подверг их опасности, и за это - как это и бывает в жизни - мне присвоили звание генерала.
113


Катюшка Бланко
Для меня перебираться через бурные реки еще в Биране было чем-то вроде хобби - я не пропускал ни одной.
Позднее я сам занимался организацией походов. Однажды, например, водил группу на самый высокий пик Пинар-дель-Рио, даже не зная толком, где он находится. Сойдя с поезда, мы просто пошли вперед. Шли три дня, потом взбирались. Все получилось, хотя потратили на два дня больше запланированного: у нас было всего три дня каникул, а поход продлился пять.
Позже вместе с падре Льоренте мы собирались подняться на самый высокий пик Кубы - пик Туркино, но поход не состоялся потому, что катер, совершавший регулярные рейсы к подножию, не завелся. Но я все же совершил восхождение позже, кажется, в семнадцать лет, и Сьерра-Маэстру прекрасно знал задолго до войны.
У падре Льоренте, который потом много лет прожил в Майами, был брат, тоже священник, его звали Сегундо Льоренте. В свое время он отправился миссионером на Аляску, о которой выпустил книгу замечательных рассказов под названием «В стране вечного льда». Меня поразила эта книга, описания жизни эскимосов и дикой северной природы произвели на меня тогда чрезвычайное впечатление.
Брат Амандо Льоренте во время моего обучения в «Колехио де Белен» еще не принял сан. У иезуитов была строгая система подготовки священников: прежде чем принять постриг, они проходили ряд испытаний, на три или четыре года уезжали из Испании и поступали на работу в разные школы по всем миру - учителями или воспитателями. С братом Амандо мы успели по-настоящему подружиться. Он был испанцем, но я точно не помню, из какой области он был родом, может быть, из Кастилии. Когда я заканчивал учебу, он написал мне очень хорошую характеристику. Не знаю, изменилось ли потом его мнение обо мне...
Мне известно, что, покинув школу «Колехио де Белен», падре Амандо переехал в Майами. Кто знает, может быть, он общался там с моими бывшими однокашниками, которые покинули страну после Революции. В общем, как бы то ни было, падре Льоренте стал первым человеком, который повысил меня в звании, назначив командиром отряд скаутов.
Что касается соревнования с другими учениками... Я занимался спортом, участвовал в состязаниях, ходил в походы, был хорошим учеником и, как мне кажется, хорошим товарищем. Не знаю, что думали обо мне мои одноклассники и, если честно, не могу сказать, что это было очень важно для меня. В общем, у меня были хорошие отношения со всеми. Прошло несколько лет моей учебы в школе «Колехио де Белен», в самой престижной и лучшей в стране, и вот наступил день вручения дипломов. Мама специально приехала по такому случаю в Гавану, у меня сохранилась ее фотография в вечернем платье - длинном, темного цвета, из дорогой ткани - таком, в каком положено было появляться на подобных мероприятиях по заведенному этикету. Наверное, это был единственный день в ее жизни, когда она надела такое платье. Мама очень гордилась мной. Я был первым представителем семьи, возможно, за последние сто лет, который окончил среднюю школу, и для мамы это было очень важно. Она была счастлива, и мне приятно это вспоминать. Если бы Гарсиа Маркес написал свою книгу о моей семье, у него было бы не сто лет одиночества, а сто лет без единого образованного человека в доме. Сто, или двести, или, может быть, триста.
По случаю выпуска мы тоже были при параде. Вечер проходил в школьном актовом зале, обстановка была торжественной. Огромная школа, больше тысячи уча114


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
щихся. Зал был полон - родственники, учителя, начальство. В нашем выпуске было примерно сто человек. Каждого из нас по очереди вызывали на сцену дая вручения диплома. Когда пришла моя очередь, зал начал аплодировать. Аплодировали всем, но, кажется, мне дольше, чем другим. Мама была этим очень горда. Она ничего подобного не ожидала. Я и сам не ожидал, ведь даже в голову не приходило стремиться к этому. И не знал, как проходят подобные церемонии. Но факт остается фактом - мне аплодировали больше всех.
Это был первый раз, когда я почувствовал, что такое быть популярным, но ни тогда, ни потом я к этому не стремился, хотя не скрою, внимание и одобрение было очень приятно, особенно для моих родителей.
Тот успех во время вручения дипломов подвел своеобразную черту, показал, что изменилось за три года моего пребывания в колледже, куда я приехал неотесанным деревенщиной в смешном мешковатом пиджаке. Думаю, что всеобщее одобрение, которое я встретил на праздничном вечере в честь окончания колледжа, было живым свидетельством того, что мне удалось своим трудом, своим желанием общаться с людьми, заслужить их доверие и симпатию. И выражение этой симпатии было спонтанным, не было никаких выборов, никакой кампании, просто люди выражали мне свое одобрение единственным возможным в той ситуации способом. Ничего подобного я не ожидал, мне и в голову ничего подобного не приходило. Полагаю, что увлечение спортом и участие в походах, которые всячески поощряли иезуиты, сделали меня таким популярным среди других учеников.
Этот случай был не единственным. Другой, похожий, произошел, когда я учился на первом курсе университета и уже начал интересоваться политикой. Здесь следовало бы более подробно остановиться на том, почему я увлекся политикой почти сразу после поступления в университет.
Сначала эта деятельность была ограничена университетским кругом. Я стал одним из кандидатов на пост представителя студенческого совета нашего курса, и в скором времени оказалось, что многие поддерживают мою кандидатуру. Это потребовало серьезной работы, тем более, что моим главным конкурентом был человек с опытом «большой» политической жизни, которую он начал еще при Мачадо. Мне пришлось нелегко, ведь в университет я приехал, не имея вообще никакого политического опыта, как тогда, когда провинциалом приехал в столичную школу. Все приходилось начинать с чистого листа. На выборах я победил, причем с большим отрывом от моего соперника по имени Лисано - за меня было отдано в шесть раз больше голосов, чем за него - 181 против 33. И не только это - все, кто был в моем списке, моя команда, получили стопроцентное большинство голосов. Так я стал делегатом первого курса в студенческом совете университета. Все остальные университетские группы не смогли противостоять этой оглушительной победе, студенческая поддержка моей кандидатуры оказалась сильнее. Я хорошо поработал, и результат был налицо. Я употребил все упорство и энергию, чтобы достичь тогда еще простой цели - представлять интересы студентов. Это был большой успех, наверное, даже слишком большой - я еще не дозрел до него на тот момент. Я увлекся этим успехом и начал строить амбициозные планы. Когда я перешел на второй курс, в Школе правоведения, наиболее многочисленной и политически ориентированной студенческой организации, произошло нечто весьма любопытное. Пришло время выборов, а представители старших курсов не смогли даже найти кандидата, который бы участ115


Катюшка Бланко
вовал вместе со мной в борьбе за пост руководителя. Никто не захотел быть моим соперником, почти все поддержали меня.
Таким образом, получилась своего рода однопартийная система, потому что соперника на выборах у меня не оказалось. Этот случай был уникальным, никогда раньше ничего подобного в Школе правоведения не происходило, и это позволило мне на протяжении двух лет работать без какой-либо конкуренции со студентами первых двух, наиболее многочисленных, курсов.
Все это случилось, когда я действительно начал интересоваться политикой, и это были мои первые испытания на прочность в университете.


06
Современность, на университетском холме, просвет в темном лесу, традиция и легенда, память о невинно убиенных, Хосе Марти: водопад идей, коммунисты, студенческая политика, университетский Дон Кихот
КАТЮШКА БЛАНКО. - Однажды в разговоре с поэтом Роберто Фернандесом Ретамаром Вы сказали, что в 1945 году университет стал для Вас дверью в современность, за которой Вам открылись новые прогрессивные идеи. В 1995 году Вы подтвердили это такими словами: «В университете я открыл для себя лучшие идеи нашей эпохи. Здесь я стал поклонником Хосе Марти, здесь я стал революционером, здесь я стал социалистом». Тогда в университетском актовом зале эти слова прозвучали, как удар колокола на колокольне университета, и разнеслись над холмом, где он расположен. Звучат ли они и сейчас в Вашей памяти?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Думаю, что для меня университетские годы были очень трудным и опасным периодом. При поступлении в 19 лет я был очень высокого роста - шесть футов и полтора дюйма - и при этом худощавого телосложения. Любил играть в баскетбол и ходить в походы. У меня всегда был хороший аппетит, в те годы особенно. Но я старался не позволять себе есть помногу. Думаю, это правильно, я и сейчас придерживаюсь здоровой диеты. Весил я тогда примерно 155 фунтов. Это что касается внешности. Если же говорить о том, что я знал и думал, то, в общем, я был очень наивным юношей, без каких-либо определенных представлений о политике, о студенческом движении. Поэтому да, поступление в университет стало дая меня началом политической жизни, и переоценить этот период в моей биографии очень сложно.
Когда я стал студентом, моя сестра Лидия переехала в Гавану. Она сделала это ради меня, ей казалось, мне будет проще, если мы будем жить вместе. Лидия сняла квартиру в районе Марианао, там жили в разное время и другие члены моей семьи.
В то время в университете не было общежития. Студенты, у которых не было жилья в Гаване, были вынуждены арендовать квартиры или жить у родственников.
117


Катюшка Бланко
Кстати, Лидия взяла на себя большую часть расходов. Все, на что не хватало денег, которые нам присылали из Бирана, покупала или оплачивала она, что было непросто - жизнь в Гаване обходилась недешево.
Я поступил на юридический факультет, мне приходилось каждый день ездить замысловатым маршрутом на автобусе, иногда на двух, которые постоянно были забиты пассажирами, и попасть в них удавалось с трудом - и запрыгивать, и выходить приходилось на ходу, остановок автобус не делал. Затем еще несколько кварталов я шел пешком. Я приезжал к восьми утра, вскоре начинались занятия. Около полудня был перерыв, во время которого я ездил домой, чтобы пообедать, а потом снова возвращался в университет до вечера. Такой график сложился по одной простой причине: денег на то, чтобы обедать в университете, не хватало.
Еще в «Колехио де Белен» я подружился с тренером баскетбольной команды, он действительно научил меня неплохо играть. Его звали Капи Кампусано, и, кроме школы, он работал еще в баскетбольном клубе «Мирамар», куда и пригласил меня после окончания колледжа. Это был элитный клуб для богатых людей, аристократов, со своей профессиональной баскетбольной командой высшей категории, за членство в нем платили немалые взносы. Я не мог этого делать, но если Кампусано брал меня в команду, я автоматически становился членом клуба. Меня все это не интересовало, но поскольку Капи очень настаивал, действительно был отличным тренером и сделал из меня неплохого баскетболиста, мне было неудобно отказаться, и я принял предложение. Честно говоря, мне не хотелось, но дружба обязывала, я был благодарен ему и за доверие, которое он выказал, взяв меня в команду. Я согласился и каждый день ездил вечерами на тренировки, из-за чего мне приходилось совершать в день по шесть, семь или даже восемь поездок на автобусе.
С первых дней на юридическом факультете я активно включился в учебу, покупал книги, много читал. Одновременно я оказался в среде, где существовали некоторые политические тенденции. Не сказать, чтобы студенты объединялись в определенные идеологические группировки: общественная жизнь в основном крутилась вокруг представительского органа учащихся университета - Студенческой федерации.
Сразу после поступления у меня появились новые знакомые, мы разговаривали, обсуждали насущные проблемы студенческой жизни. В тот момент решался вопрос о кандидатах в делегаты студенческой федерации по каждой кафедре и от всего курса. От каждого факультета и каждого курса выбирались делегаты по кафедрам и один представитель всего курса.
В самом начале первого курса ко мне подошли несколько старших студентов и начали убеждать меня присоединиться к их группе. Это было начало предвыборной борьбы за места делегатов-первокурсников, и, конечно, мне было очень интересно поучаствовать в выборах и в целом в университетской политике. Можно сказать, это был мой первый шаг в сторону политической деятельности.
В то время я был крепким, выносливым юношей, только что закончившим колледж и проявившим себя в качестве хорошего спортсмена. У меня был твердый характер с явной склонностью к протесту и мятежу, но никаких политических убеждений и пристрастий не было. Только впечатления. Я вдоволь насмотрелся на произвол властей еще в Биране, меня возмущали несправедливость, бесчинства солдат, общая атмосфера насилия. Впрочем, ко времени моего поступления правительство уже год как сменилось.
118


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
На общих выборах, которые проходили в июне 1944 года, победила оппозиция. Это был первый успех гражданской оппозиции в противостоянии режиму Батисты, который, можно сказать, силой победил на предыдущих выборах 1940 года.
Мне было 13 лет, когда Педро Эмилио участвовал в тех выборах и я помогал ему организовать предвыборную кампанию. Уже тогда мне стало понятно, что представляли собой выборы, устроенные Батистой.
В 1944-м, когда Батисте пришлось уйти, мне исполнилось восемнадцать, но оставался еще год до окончания старшей школы. Батиста проиграл Кубинской революционной партии («Аутентико», аутентичная), которая стремилась даже в названии имитировать Революционную партию Кубы Хосе Марти, сыгравшую ведущую роль в годы последней Войны за независимость. Первоначально она дословно повторяла название той исторической партии, но по причине внутреннего раскола к нему добавилось определение «аутентичная», как бы намек на то, что это единственная истинно революционная сила. Это была партия Рамона Грау Сан-Мартина, возглавлявшего гражданскую оппозицию Батисте. Диктатор, впрочем, сумел создать внушительную коалицию политических групп самого разного толка, поскольку на фоне Второй мировой войны и образования Антифашистского фронта центристские силы объединились с правыми и даже с коммунистами. Это было время мощных антифашистских движений, именно этим и следует объяснить вхождение левых сил, в том числе и Коммунистической партии, в альянс с батистской партией правого толка. При помощи коалиции Батиста, военный диктатор, человек фашистских взглядов, почитатель Бенито Муссолини и репрессивных мер, успел вскочить в поезд антифашистского движения.
Что касается Соединенных Штатов, Рузвельт старался проводить прогрессивную политику, но это не помешало Батисте победить в тех фальшивых выборах, которые он сам же и организовал в 1940 году.
США приняли сторону союзников и выступили против стран Оси. Это были годы правления Франклина Делано Рузвельта, который проводил прогрессивную внешнюю политику: боролся с изоляционизмом, занял открытую антифашистскую позицию. А поскольку на Кубе американская политика немедленно становилась руководящей линией правительства, Батиста - этот вор, военный диктатор низкого пошиба - немедленно переметнулся в лагерь борьбы с фашизмом, несмотря на свой профашистский менталитет и репрессивные методы, свойственные Муссолини - до Гитлера он все же не дотягивал. Так и получилось, что Батиста со своей коалицией выиграл выборы, организованные к тому же нечестно и с применением силы.
Революционная партия аутентиков в коалиции с некоторыми правоцентристскими группами являлась гражданской оппозицией и пользовалась наибольшей поддержкой избирателей. Но в 1940 году эта политическая сила, сформировавшаяся еще в 1933-м в противостоянии режиму Мачадо, провалилась на выборах, проведенных с использованием откровенного давления и подлога.
Студенты сыграли важную роль в борьбе с режимом Мачадо. Многие из них были репрессированы и убиты. Многие студенческие движения левого толка и их лидеры получили тогда признание. В то время заметную роль в нашей политике играл Хулио Антонио Мелья, основатель первой Коммунистической партии Кубы, выдающийся спортсмен, блестящий мыслитель, марксист. А наша молодежь находилась под сильным впечатлением от победы Октябрьской Революции, от ее отголосков во всем мире, особенно в среде рабочих.
119


Катюшка Бланко
Мелья объединился с одним из ветеранов кубинской Войны за независимость, Карлосом Балиньо, и вместе они - в 1925 году - основали Коммунистическую партию Кубы. Мелья был человеком очень талантливым и пользовался большим авторитетом. Студенты говорили о нем как об одной из наиболее значительных фигур в истории нашего университета. С уважением говорили и о других деятелях, лидерах левого движения и демократических, немарксистских сил, погибших в борьбе. Все они считались своеобразными университетскими мучениками.
Среди тех, кто боролся с режимом Мачадо, выделялся также известный марксист Рубен Мартинес Вильена. Университет дал стране много выдающихся молодых людей. Некоторые из них, как Мелья, были убиты Мачадо. Вильена - одаренный политик, коммунистический лидер и организатор знаменитой забастовки, которая стала для Мачадо началом конца - несмотря на болезнь не прекращал борьбу до последнего вздоха. Это был большой поэт, интеллектуал, который объединил рабочих, но умер молодым. В общем, немало было в университете блестящих руководителей разных политических тенденций - и демократов, и коммунистов.
В те же годы была основана Студенческая директория, сыгравшая важную роль в борьбе с режимом Мачадо. Это была даже не столько студенческая организация, сколько политическая партия, основанная студентами. Когда при диктатуре был закрыт университет, студенты присоединились к рабочим и стали активно участвовать в борьбе против режима, в стачках и забастовках.
Директория не относилась к левым группировкам, ее скорее можно было назвать центристской, националистической, демократической. В известном смысле, антиимпериалистической. Но эта организация не была левой, марксистской.
Левые партии при Мачадо были запрещены, что и не удивительно при таком репрессивном режиме, установление которого к тому же совпало с глубоким экономическим кризисом на Кубе из-за низких мировых цен на сахар, ростом нищеты и голода. Правительство старалось подавить любую политическую активность, преследовало и убивало политических и профсоюзных лидеров, оппозиционеров, журналистов. Это было правительство тотального подавления, без всякой идеологии, которая все же имелась у Батисты или у хунты Пиночета. Режим же Мачадо был похож скорее на режим Трухильо в Санто-Доминго или Сомосы в Никарагуа.
Мачадо в свое время участвовал в Войне за независимость, и это сделало его авторитетным политиком. Он пришел к власти в качестве кандидата от так называемой Либеральной партии, но с самого начала вел себя, как диктатор. При нем повсюду распространилась коррупция и произвол, которые вместе с тяжелым экономическим кризисом опустошали страну. Мачадо пользовался, естественно, поддержкой США. Тогда еще действовала поправка Платта, которая конституционально закрепляла право Штатов на военное вмешательство в кубинские дела. Это была обычная политика американцев, поддерживавших всех диктаторов такого рода, которые появлялись в Латинской Америке. И Мачадо тоже был их марионеткой, мелким и жестоким князьком.
Для народа это было очень тяжелое и голодное время. Постоянно вспыхивали все новые протесты, спровоцированные, прежде всего, голодом, которые подавлялись режимом с нарастающей жестокостью. Рабочие, крестьяне, студенты, все внесли свой вклад в борьбу с этой диктатурой.
120


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
«Осел с когтями» - так назвал Мачадо молодой коммунист и поэт Рубен Мартинес Вильена. Такое яркое прозвище заслужил этот непопулярный и коррумпированный диктатор.
В начале своего правления Мачадо осуществил несколько масштабных проектов: был построен Капитолий, так похожий на вашингтонский, была проложена центральная автодорога, тоже, насколько мне известно, при финансовой поддержке Штатов. Этим он завоевал некоторую популярность, утраченную позже с началом кризиса и репрессий оппозиции.
В 1925 году Мачадо, опять же, разумеется, с подачи США, сумел заполучить президентский мандат, который продлевал по собственному усмотрению вплоть до 1933 года, когда режим был свергнут после нескольких тяжелейших лет кризиса.
Студенчество, университет, объединявший представителей различных демократических и национально-патриотических движений, Директория принимали живейшее участие в борьбе с диктатурой. Директория приобрела тем самым значительный авторитет среди студентов.
С этой студенческой организацией сотрудничали некоторые преподаватели, среди которых был и преподаватель физиологии Рамон Грау Сан-Мартин. Некоторые считают, что он родился на Кубе и был сыном испанца, который поддерживал кубинцев в Войне за независимость, другие говорят, что он родился в Испании. У меня нет точных сведений на этот счет. Судя по тому, как он говорил, Рамон Грау Сан-Мартин был поклонником и внимательным читателем Хосе Марти. Иногда он использовал в своей речи большие цитаты из Марти и точно умел воссоздавать его стиль. На студентов это производило сильное впечатление. Со временем Сан-Мартин стал одним из лидеров студенческого движения.
Режим Мачадо был низвергнут всеобщей забастовкой. Все живые силы, прежде всего, рабочие и студенты, приняли участие в борьбе с диктатурой. В свержении Мачадо участвовали и различные группы из представителей кубинской буржуазии, среднего класса. Именно они устраивали разного рода диверсии, подорвавшие последние силы режима.
США в то время формально имели право вмешаться в ситуацию при помощи военной силы, но Рузвельт не воспользовался этой возможностью. Он послал к берегам Кубы несколько военных кораблей и, выступая в роли посредника, пытался настоять на том, чтобы ситуация была разрешена без военных действий, чтобы правительство и оппозиция нашли компромисс.
В конце концов, Мачадо в этой критической ситуации, усугубленной всеобщей забастовкой, повсеместными народными протестами, внешним давлением и недовольством армии в силу различных факторов, был вынужден уйти с поста и скрыться из страны со всеми деньгами, которые успел украсть. Обычная история.
Когда Мачадо был свергнут, народ вышел на улицу, начался самосуд, многие бывшие шпики и бандиты у власти были изгнаны или казнены. Конечно, многие успели сбежать, но остальные лишились всего. Пострадали не только люди, но и все, что народ считал символом тирании. Например, некоторые здания, в которых располагалась правительственная пресса. Это было огромное потрясение доя народа, потрясение и надежда, - наконец избавиться от голода. Хотя, конечно, причиной голода был не только произвол правительства нашей страны, но - в не меньшей степени - глобальный экономический кризис, обусловленный и ростом населения, и недостаточ121


Катюшка Бланко
ным развитием страны. Но народ в то время в целом был еще очень мало образован и не мог осознать всей сложности ситуации.
После бегства Мачадо было сформировано временное правительство, которое возглавил потомок легендарного героя Войны за независимость 1868 года Карлоса Мануэля де Сеспедеса. Но по существу ничего, кроме имен, не изменилось.
Эти события совпали с сильным ураганом и наводнениями. Пока члены правительства находились с инспекцией на месте стихийного бедствия, начались волнения в армии, были смещены основные армейские чины, а за ними и новое временное правительство, просуществовавшее всего несколько дней.
Отставки военных были связаны с тем, что в армейской среде, в основном среди сержантов, зародилось протестное движение, вызванное растущим недовольством режимом и подогретое студенческими выступлениями. К «сержантскому движению», возглавляемому Пабло Родригесом, присоединился и Батиста.
Никакой роли в свержении Мачадо эти сержантские кружки не сыграли. Его падение было результатом народного протеста и общего недовольства военных по отношению к высшему офицерскому руководству. Общее отношение к армейской верхушке, лояльной к Мачадо, было крайне негативным, что в целом способствовало успеху сержантского заговора и последующего мятежа против армейского руководства, случившегося 4 сентября 1933 года. В этом мятеже участвовал и Батиста, который со временем обошел и отстранил Пабло Родригеса, основного организатора восстания.
Студенческие организации увидели в сержантской инициативе социальный протест против существующих в армии порядков и присоединились к мятежу.
Директория не была единственной организацией, поддержавшей сержантов, другие группы тоже присоединились к движению военных. События развивались стремительно, за несколько дней сменилось несколько правительств. В итоге был сформирован пятичленный кабинет, в котором интересы студентов представлял избранный ими лидер, профессор Рамон Грау Сан-Мартин.
У нового правительства сразу же начались проблемы. Американские корабли были готовы в любой момент начать интервенцию, на что довольно прозрачно намекал посол США Самнер Уэллес. Народ, естественно, к американскому присутствию был настроен враждебно. Неэффективный пятичленный кабинет в этой ситуации был ликвидирован, а временно исполняющим обязанности главы правительства был назначен Рамон Грау Сан-Мартин.
Сержанты, сместившие высшее офицерское руководство, немедленно заняли освободившиеся посты. Новое правительство щедро раздавало звания лейтенантов, капитанов, подполковников, полковников. Таким образом, сержант Батиста стал полковником и главнокомандующим армии, функции которого он фактически принял на себя в момент переворота 4 сентября. В то время его репутация еще не была запятнана, даже наоборот, ведь он принимал участие в свержении генералов-мачадистов.
Новое правительство сформировалось из революционеров, тех, кто боролся с Мачадо. Главным образом, это были гражданские люди, не имевшие никакого отношения к армии. Среди тех, кто вошел в это правительство, был Антонио Гитерас Ольмес, один из лидеров революционного движения, он не был ни марксистом-ленинистом, ни даже вообще коммунистом. Не был он и студенческим лидером, поскольку давно вышел из стен университета, получив профессию фармацевта. Но это был отважный, идейный человек, достойно сражавшийся с диктатурой. Именно он основал организацию «Молодая Куба», которая принимала активное участие в свержении Мачадо.
122


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, меня заинтересовала фигура Гитераса, я собирала о нем информацию и нашла кое-что интересное о его происхождении. Он родился в 1906 году в Филадельфии. Его отец был кубинцем, мать - американкой. Говорят, он вырос на историях из жизни его дяди Хосе Рамона Гитераса, погибшего во время первой кубинской Войны за независимость, и двоюродного деда Джона Уолша, который был в свое время одним из лидеров борьбы за независимость Ирландии. Рассказывают также, что отец привил ему горячую любовь к родине и почтение к нашему национальному герою - Хосе Марти. Семья Гитераса переехала на Кубу в 1913 году. Сначала они жили в Матансасе, затем перебрались в Пинар-дель-Рио. Тони Гитерас восхищался Мельей и помогал ему в организации забастовки в период активной борьбы с диктатурой Мачадо. Я помню, что после победы Революции Вы отправились в поездку по Соединенным Штатам, Канаде, Бразилии, Аргентине и Уругваю, а день Вашего возвращения на Кубу, 8 мая, совпал с годовщиной убийства Гитераса, и Вы отдали ему дань памяти в своей речи. Повлиял ли его пример на создание движения, организованного Вами для штурма казарм Монкада?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, Гитерас был исключительным человеком, блестящим революционером. Он развил очень активную деятельность, организовал много очагов сопротивления диктатуре. Способы, которыми он действовал, в наше время обычно называются терроризмом, но других в то время не существовало.
Именно Гитерас организовал захват казарм в Сан-Луисе, в провинции Орьенте, с целью овладеть оружием и начать вооруженную борьбу против режима Мачадо. То есть, он сделал примерно то же самое, что позднее предприняли мы. Повторяю, это был выдающийся человек левых убеждений, демократ, антиимпериалист.
В 1933 году, после 4 сентября, один за другим сменились несколько президентов. В конце концов, этот пост занял Рамон Грау. Это стало возможно, потому что все оппозиционные силы - Батиста, студенчество, революционно-демократические движения - смогли объединиться. Главой кабинета министров в новом правительстве Грау был назначен Гитерас, пользовавшийся поддержкой и большим уважением в обществе. Это был смелый и решительный человек, невзирая на угрозу американского военного вмешательства, он инициировал строгие меры по отношению к некоторым американским монополиям в нашей стране, в частности, по отношению к американской электрической компании. Он же предложил целый ряд новых, но давно необходимых социальных преобразований - введение восьмичасового рабочего дня, минимального размера оплаты труда и другие. Под давлением Гитераса они были приняты в конце 1933 году временным правительством Грау.
Среди других важных мер правительства Гитераса была так называемая национализация труда, а именно установление, согласно которому на каждом предприятии должны были работать кубинцы, хотя могли при этом оставаться и иностранные работники. Возможно, определенная доля справедливости в этом предписании была, но в то же время многие испанские и гаитянские рабочие лишись своих мест и остались без средств к существованию. Худшим из всего этого была высылка гаитян, которые работали в нашей стране с начала XX века.
Тем не менее, многие из законов, которые были приняты новым правительством, встретили одобрение у всего народа. Люди считали их правильными и справедливыми, особенно те, которые были направлены на ограничение монополии американцев.
123


Катюшка Бланко
И все же этому новому правительству удалось удержаться у власти всего четыре месяца. Ведь что сделали американцы? Что сделал посол Самнер Уэллес и его соратники? Они не стали горячиться, не стали угрожать интервенцией и вводить войска. Вместо этого они начали пропаганду в нашей армии и приступили к переговорам с Батистой.
Совершенно безграмотный Батиста, которого революционная волна возвысила из сержантов до полковника, стал объектом выверенной работы американских дипломатов, которым, конечно, очень не нравилось, что кто-то пытается ограничить их влияние. Законы в пользу рабочих угрожали сверхприбылям американских сахарных заводов и интересам их компаний. Законы, принятые в первый президентский срок Грау (второй раз он был избран на этот пост в 40-е годы), получили народную поддержку, но одновременно вызвали беспокойство олигархии, крупных капиталистов и американских монополий, которые избрали наиболее простой способ борьбы с ними, влияя на Батисту, этого нового каудильо, армейского выскочку. Они всячески льстили ему, подогревая соперничество между военным и гражданским правительством. В январе 1934 года под предлогом беспорядков, забастовок и хаоса, к которому привели требования рабочих, американцы руками Батисты «восстановили порядок» и отстранили от власти революционное правительство во главе с университетским профессором. Так, во всяком случае, это видели кубинцы.
Это был конец эфемерного революционного правительства, пытавшегося отстаивать интересы народа. Началась диктатура Батисты, время подавления и преследования всех свободных сил в стране. Тщеславный тиран из своего кресла главнокомандующего армией при посредстве марионеточных правительств добился полного военного и политического контроля в стране, пользуясь безграничной поддержкой и симпатией Вашингтона.
Кубинская аристократия смотрела на Батисту не иначе как с презрением по трем причинам: во-первых, он был из рабочих, до армии работал на железной дороге; во- вторых, он был метисом из низов и, наконец, безграмотным сержантом. Получалось, что аристократия презирала его как раз за то, что могло бы вызвать народную симпатию. Американцам же все это было совершенно безразлично, они были озабочены только своими экономическими интересами.
И этот человек, Батиста, невежественный, амбициозный, хитрый, ловкий, жадный до власти и богатства, занимал главный военный пост в стране. Пережитые им самим лишения и скромное происхождение не подвигли его на борьбу с нищетой и не взрастили солидарность с бедными и угнетаемыми. Напротив, это только подогревало в нем стремление к власти, богатству и высокому общественному положению.
Сам он считал себя не метисом, а белым. При этом во время публичных выступлений он постоянно указывал на свое скромное пролетарское происхождение, на то, что в армии был простым сержантом. Это, конечно, была обычная демагогия. Он никогда ничего не сделал для устранения расовой дискриминации, но и для рабочих он тоже не сделал ничего и никогда.
Американцы быстро поняли, что за человек Батиста, его психологию и неуемные амбиции, и всячески подпитывали их, пока не добились его фактического единовластия в стране с поста главнокомандующего.
Он сам присвоил себе звание полковника и повысил всех своих сподвижников- сержантов.
124


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Рауль рассказывал мне об одном эпизоде из своего детства: как учитель военно-гражданской школы, куда он ходил, заставлял его учить какие-то стишки, чтобы прочесть перед Батистой. Так этот учитель планировал сделать себе карьеру - стать сержантом.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, в тридцатые годы такие истории были обычным делом. Солдат массово производили в сержанты, и это давало Батисте дополнительные рычаги управления армией. Формально Батиста не сразу стал главой государства. В 1933 году он возглавил государственный переворот, но вплоть до января 1934-го делил власть с гражданским правительством. Только с 1934 года он стал полновластным хозяином страны и устроил повсеместный произвол, прикрываясь марионеточными правительствами. С этого момента начинают появляться многочисленные очаги протеста: студенческие общества, рабочие организации, революционные движения, прежде боровшиеся с Мачадо. Правые силы встали на сторону Батисты, все остальные поднялись на борьбу против него, за что становились жертвами репрессий и убийств. Забастовки вспыхивали все чаще, и все чаще их жестоко подавляли. Так Батиста со своими фашистскими замашками правил до 1940 года, то есть до начала Второй мировой войны.
Когда незадолго до Второй мировой войны США приняли решение выступить против Германии и Италии, Батиста сделался ярым антифашистом и сторонником демократии.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Довольно странно, что диктатор вдруг занимает во внешней политике такую прогрессивную позицию. Видимо, это объясняется его приспособленческой тактикой.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это имеет свое логическое объяснение. Все, что исходило от Штатов, для Батисты было законом. Ему надо было придать своей власти формальное соответствие демократическим нормам, потому что этого требовала заявленная американцами антифашистская позиция. Так и начался процесс, приведший к созыву в 1940 году Учредительного собрания.
К этому моменты были приостановлены репрессии и легализованы все партии, в том числе и Коммунистическая. Были избраны депутаты и разработана новая конституция, которую, в том числе благодаря участию коммунистов в работе собрания, можно было бы даже назвать прогрессивной. Наполнить основной закон социальным содержанием было непросто, для этого необходимо было объединить многие демократические силы.
В целом новая конституция носила буржуазный характер, но фиксировала и многие важные и передовые положения: об аграрной реформе, равенстве всех перед законом, праве избирательного голоса. В этом документе были закреплены завоевания 1933 года и нашли свое отражение новые ожидания демократов и коммунистов, мнение которых учитывалось при утверждении окончательной редакции.
В тот момент уже шла Вторая мировая война. Начало борьбы против фашизма стало благоприятным моментом для объединения демократических сил даже в тех странах, которые не принимали непосредственного участия в боевых действиях. Только поэтому стало возможным объединение Коммунистической партии, других левых и правых партий, в том числе коррумпированной партии Батисты, в едином
125


Катюшка Бланко
Антифашистском фронте, зародившемся еще до начала войны. Присутствие в этой прогрессивной демократической коалиции столь реакционных сил, естественно, вызывало неприязнь у здоровой части общества.
Мне было 13 лет, я ничего не понимал в политике, но не заметить бесконечное количество подлогов и фальсификаций, которыми сопровождались выборы 1940 года, приведшие к победе Батисты, конечно, не мог.
Следующие пять лет я провел в колледже, сначала два года в Сантьяго, затем еще три в Гаване. Основной этап правления Батисты и тот год, когда у власти формально был Грау, застали меня в иезуитской школе в столице Кубы.
Перед очередными кубинскими выборами 1944 года, за год до окончания Второй мировой, во всем мире царили антифашистские настроения, везде велась демократическая пропаганда, направленная против диктатуры, против насилия. Права человека стали для всех чем-то почти священным, и даже Батиста, который находился у власти 11 лет, в то время уже официально являлся не только верховным главнокомандующим, но и главой конституционного правительства. Правящая коалиция выдвинула другого кандидата на выборы, потому что по закону Батиста не мог претендовать на переизбрание. Тиран рассчитывал предстать в глазах общественности человеком высоких демократических ценностей и остаться у власти при новом марионеточном президенте.
Но произошло иначе. На выборах победил Грау Сан-Мартин, кандидат от Кубинской революционной партии «Аутентико», и Батиста был поставлен перед выбором: устроить переворот или отступить. Международная обстановка и ситуация в стране не располагали к перевороту, поэтому Батиста решил уступить, но при этом он продолжал сохранять авторитет «духовного лидера» в армии. После вступления в должность Грау- это случилось 10 октября, хотя выборы прошли в июне - Батиста уехал из страны. Мой последний год в колледже совпал с первым годом президентства Грау.
В течение 11 лет, которые Батиста был у власти, он не занимался ничем, кроме грабежа, поэтому с поста президента он ушел одним из самых богатых людей в истории нашей страны. Когда во всем мире царили нищета, голод и разруха, миллионер Батиста уехал в Штаты совершенствовать свой английский. Незадолго до этого он уже посещал Вашингтон и даже произносил там официальную речь на английском языке, хотя он не умел как следует говорить даже по-испански. В 1944-м Батиста решил удалиться в Штаты красиво - как великий демократ, подчинившийся народной воле. Он поселился в Дейтона-Бич и изучал там язык и еще какие-то поверхностные материи, выжидая удобного момента для возвращения на Кубу.
КАТЮШКА БЛАНКО. - На следующий год Вы поступили в университет, вступили в современность, как сказал бы Ретамар.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, поступив в университет в сентябре 1945 года, я приобщился к демократическим и патриотическим традициям студенчества, к альма- матер Мельи, Вильены, Трехо. Университет поддержал Грау, и я был рад тому, что партия университетского профессора нанесла поражение милитаристскому режиму Батисты. Помню, что летом 1944 года, когда я вернулся в Биран после окончания школы, я видел, как простые люди радовались, узнав о победе Грау. Я разделял эту радость, хотя к политике в то время не имел ни малейшего отношения и весь тот год, ознаменовавшийся такими важными событиями, провел в иезуитском интернате.
126


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я слышал по радио речи Грау, он говорил очень непонятно, витиевато, обращался к людям как будто с небес: «Истинная сущность национальной идентичности кубинцев - это любовь». Позднее, проанализировав его слова, я понял, что он стилизовал свою речь под Хосе Марти. Стиль Марти действительно очень изящен и красив, но понять его слова непросто. Он словно вмещал водопад идей в маленькие ручейки стихов. И действительно, как прекрасны его строки! Как глубоки его мысли! Его стиль неповторим, никому еще не удалось вместить так много красоты и смысла в короткую речь.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Хосе Марти был великим мастером синтеза. Он мог наполнить одну страницу мыслями и образами, которых хватило бы на тысячу. Поэтому да, Вы верно сказали, - «водопад мыслей, вмещенный в ручей слов».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Могучий поток идей, которые перетекают из одной в другую. Таковы были его речи, которыми я всегда восхищался.
Что же касается Грау, он был прекрасным физиологом и, по-видимому, прекрасным имитатором. Разница между ним и Марти состояла в том, что у последнего был водопад идей, вмещенный в слова, а у Грау - всего лишь водопад слов, без каких-либо идей. Многие восторгались ученостью университетского профессора у власти, нововведениями его правительства, принятыми по настоянию Гитераса. В глазах масс Грау представал неким Мессией, пророком, библейские обороты которого простым смертным оказывались совершенно непонятны. И этот человек - Рамон Грау Сан- Мартин - стал президентом Кубинской республики в 1944 году.
Все это сформировало настроения и атмосферу в университете на момент моего поступления.
В то время многие прежние лидеры студенческого движения, боровшиеся с Мачадо и Батистой, стали министрами, сенаторами, депутатами, высокопоставленными лицами. Но лучшие представители протестного движения 1933-1944 годов отстранились от политики.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Если не ошибаюсь, среди борцов с диктатурой вы упоминали Рауля Роа Гарсию?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, Роа Гарсиа был в их числе.
Когда университетская Директория стала политической силой, а именно партией Грау, и вступила в обычную пропагандистскую игру, многие революционеры отошли от дел, хотя некоторые из них так или иначе приспособились к новым условиям. Некоторые весьма достойные люди остались в партии, в основном демократы. В итоге, когда Грау победил на выборах, среди его сторонников оказались как отъявленные оппортунисты из бывших революционеров, так и честные, достойные люди, по большей части не левых, но демократических убеждений, искренние борцы с насилием и коррупцией, от которых Куба страдала предыдущие 11 лет при Батисте. Часть этих людей позже перешла в оппозицию к Грау, а еще позже присоединилась к нашей Революции.
На момент моего поступления, повторяю, Грау находился у власти уже год. Большая часть студентов и преподавателей была сторонниками его правительства. В то время и я симпатизировал ему как борцу против милитаризма и диктатуры. Не при127


Катюшка Бланко
держиваясь никакой революционной идеологии, я был единодушен с большинством кубинцев, которые были счастливы избавиться, наконец, от тирании военщины.
В действительности, однако, почти ничего не изменилось, смена правительства на жизни большинства людей не отразилась, она означала лишь изменение списка действующих лиц, и, если называть вещи своими имена, одни воры уступили место другим. Я, конечно же, не понимал этого, для меня университет был центром борьбы с диктатурой, местом, освященным именами Мельи, Вильены и других героев, в честь которых был открыт «Зал мучеников университета». Самыми первыми из них стали восемь студентов медицинского факультета, расстрелянные испанцами 27 ноября 1871 года за то, что они, якобы, осквернили могилу одного испанского политика, известного своей ненавистью к нашей стране. К тому времени уже три года шла Война за независимость, испанские военные, естественно, уже успели возненавидеть кубинцев. Поэтому без труда нашелся человек, который обвинил студентов в осквернении могилы Гонсало Кастаньона, известного апологета колониальной политики Испании. Толпы испанских добровольцев потребовали самого сурового наказания для молодых людей. Их судил военный трибунал и приговорил к расстрелу. Это было вопиющим преступлением, совершенным только для того, чтобы угодить распоясавшимся солдатам метрополии. О нем нередко вспоминал Марти, и в университете мы часто слышали историю восьми студентов, расстрелянных испанцами. Она положила начало традиции почитания университетских героев.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Марти получил известие о расстреле студентов в изгнании, будучи в Испании, и он даже не знал, был ли в числе казненных его ближайший друг Фермин Вальдес Домингес. Для Хосе Марти это было огромное потрясение. На первую годовщину расстрела студентов он написал такие строки:
«Любимые мертвецы, бывшие однажды мечтами моей родины, Осыпьте мою голову прахом ваших истлевших костей!
Дотроньтесь руками до моего сердца, стенайте мне в уши!
Пусть каждый стон мой превратиться в слезы очередного тирана!
Бродите вкруг меня, не давайте мне покоя, пока я слышу жалобы ваших душ, И из могил дохните ужасом, потому что плача мало, когда живешь в гнуснейшем рабстве!»
Думаю, Вы помните это стихотворение, его сложно забыть, прочитав хотя бы один раз - так сильно и страстно в нем выражена огромная боль. И еще я вспоминаю Ваши слова: «Когда народ, сильный и мужественный, плачет - несправедливость содрогается!».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это было ужасное преступление, незабываемое, и наш университет был наследником этих традиций борьбы за независимость, борьбы с испанцами, с Мачадо и Батистой. К моменту моего поступления в университет эта традиция уже была богатой и славной, и, конечно, я не мог остаться в стороне от нее.
Я был увлечен историей университета. Как только я почувствовал себя его частью, меня уже не оставляло ощущение того, сколь значимой и важной была роль этого учреждения в революционной борьбе. Университет был своего рода стражем гражданских прав в нашей стране, я хотел приобщиться к этой почетной миссии.
128


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Возможно, мне льстило то, что другие студенты готовы были увидеть во мне лидера и поддержать меня, но, кроме того, я был рад, что другие оценили мои способности, и у меня появилась возможность присоединиться к здоровой политической среде. У студентов второго и третьего курса, которые хотели, чтобы я вступил в их группу, были свои ценности и убеждения, но представления о политике у них тоже были довольно туманные. Никакой социальной, революционной идеологии они не придерживались.
Я помню многих из этих ребят: Сальдивара, Банеса, Гранадоса. Именно первые двое познакомились со мной, когда я только приехал в университет. Я хорошо относился к ним тогда, и сейчас мое мнение о них не изменилось.
Надо заметить, что к моменту моего поступления университет сильно изменился, несмотря на богатые революционные традиции. Во многом он был уже совсем не тот, что во время Мельи и Вильены.
Не последнюю роль в этом сыграло то - это мое личное мнение, с которым, возможно, многие не согласятся, - что в 1940 и 1944 годах Коммунистическая партия вступила в коалицию с диктаторским режимом Батисты. Из-за этого многие студенты отвернулись от коммунистов, ведь все они были против Батисты и почти все поддерживали Грау.
Крестьяне и рабочие тоже в большинстве своем были на стороне Грау, памятуя о социальных преобразованиях, которые осуществило его правительство в 1933 году: восьмичасовой рабочий день, легализация профсоюзов. Эти нововведения были результатом долгой борьбы таких людей, как Вильена и Гитерас, а Грау был тем, кто смог воплотить их. Поэтому многие крестьяне и рабочие были на стороне Грау.
Сложилась парадоксальная ситуация. Коммунистическая партия имела большое влияние в рабочей среде, потому что с момента своего основания боролась за права трудящихся. Из рабочего движения вышли такие блестящие коммунистические лидеры как Ласаро Пенья или Хесус Менендес. Иными словами, основные представители рабочих были коммунистами, и их присутствие в коалиционном правительстве, даже таком коррумпированном и буржуазном, как батистовское, способствовало проведению интересов трудящихся, которые, в частности, нашли свое отражение в новой редакции конституции. В этом смысле Коммунистическую партию не в чем упрекнуть - она всегда стояла на страже прав рабочих и пользовалась среди них заслуженным уважением и широкой поддержкой. Парадокс же состоял в том, что, несмотря на постоянную внутреннюю борьбу против режима и за права трудящихся, коммунисты оказались в одной связке с преступным правительством Батисты, войдя в Антифашистский фронт.
Это дало почву для критики в адрес коммунистов, хотя они всегда были чисты перед народом и всегда отстаивали его интересы. Но многие, не поняв этого, испытывали разочарование в этой политической силе.
Это, в свою очередь, способствовало смещению политического спектра в сторону правых взглядов. То же самое происходило в университете, поэтому, когда я поступил, он уже довольно сильно отличался от университета двадцатых и тридцатых годов. Коммунисты уже не имели в нем такого влияния, как прежде, поскольку на выборах 1944 года они потерпели поражение вместе с Батистой. Какое-то количество студентов-коммунистов, конечно, было в университете, но я их не знал, поскольку не интересовался еще социальными и политическими вопросами. И, конечно, там уже не было такого антиимпериалистического духа, как раньше; в целом, университетская среда стала буржуазной, детей рабочих там было очень мало.
129


Катюшка Бланко
Обучение в университете было бесплатным, нужно было только внести небольшую сумму за запись на курс при поступлении. Однако поступать имели право только те, кто закончил среднюю школу, а это в то время могли себе позволить немногие. Поэтому большинство студентов было из буржуазной среды. А если взять, например, Биран, мало кто из тамошних детей имел возможность учиться. Я закончил школу только потому, что мой отец был землевладельцем. В общем, лишь очень немногие могли поступить в университет, который, к тому же, был один на всю страну. Кроме того, школы старшей ступени имелись лишь в областных центрах, в городах, тогда как подавляющая часть кубинцев жила в сельской местности. В крестьянских семьях дети с десяти лет помогали родителям в хозяйстве, им было не до учебы. Только дети коммерсантов, землевладельцев, врачей и некоторых специалистов доходили до старших классов. Для крестьян образование было полностью закрыто, как и для подавляющего большинства рабочих.
Во времена Мачадо и Батисты представители среднего класса тоже, конечно, играли активную роль в университете, но они были ближе к рабочему движению. Однако к моменту моего поступления университет почти полностью стал буржуазным, и позиции Коммунистической партии были утрачены, студенты не испытывали к ней симпатии. Правда, и антипатии тоже. Думаю, что на весь университет было не больше сорока-пятидесяти коммунистов и антиимпериалистов, и это из пятнадцати тысяч студентов. Позже все эти сорок-пятьдесят человек, кстати, присоединились к Революции. В целом же левые взгляды стали непопулярны, и почти вся политическая мысль вращалась вокруг действий нового правительства. Однако уже в год моего поступления в университет у этого правительства возникли серьезные затруднения.
Всего за год правительство Грау утратило значительную часть своего авторитета. В том числе из-за неприкрытого кумовства. Первой леди стала Паулина Альсина, вдова брата Грау. Сам профессор в свои 55 лет был холост, и эта дама, не встретив помех на своем пути, в скором времени стала очень влиятельной фигурой в нашей политике. Некоторые даже говорили, что все решения нового президента зависят именно от нее, что стало одной из причин разочарования в Грау. Как всегда в таких ситуациях, люди надеялись на перемены, но ничего по существу не изменилось. За 11 лет диктатуры бывшие революционеры пристроились к кормушке - при Батисте они занимали важные посты и, оказавшись у власти, впали в скором времени в обычные пороки: коррупция, злоупотребления, произвол. Используя служебное положение, новая верхушка наладила незаконный бизнес. К концу войны возник серьезный дефицит, не хватало самых элементарных продуктов и товаров первой необходимости: риса, масла, мыла, автомобильных покрышек, всего, что поставлялось в страну из Штатов. На этой почве многие чиновники начали заниматься спекуляцией. Это не могло остаться незамеченным и, естественно, вызвало широкую волну критики и недовольства в народе. Пресса была не менее коррумпирована, чем правительство, она начинала кого-то критиковать только в том случае, если ей не заплатили за молчание. Образовался замкнутый круг, в котором ничего не менялось.
Все, кто видел панацею в том, что у власти закрепилось правительство Грау, глубоко заблуждались. Проблем страны оно не решило, несмотря на то, что с экономической точки зрения ситуация была благоприятной, поскольку цены на сахар выросли, а ограничения на его производство были сняты - Штаты готовы были покупать все, что могли произвести кубинские плантации. Филиппины были захвачены японцами,
130


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Европа - немцами, поэтому единственным поставщиком сахара для США все военные годы оставалась Куба. Тогда-то и было объявлено о неограниченном производстве сахара, и цены на него взлетели. На Кубе снова наступили времена видимого изобилия. Всю страну наводнили доллары, ими расплачивались повсюду, почти так же, как национальной валютой. Помню, что у нас дома тоже были доллары. Когда я учился в школе, мне давали иногда песо, а иногда американские доллары, «зеленые», те самые, которые я в свое время попросил прислать президента Рузвельта. Вместе с тем, сильно выросли и цены, поэтому изобилие было не более чем иллюзией.
Коррупция и воровство проникли во все сферы жизни, и даже университет фактически контролировался партией Грау, хотя в то время это осознавали далеко не все. Не понимал этого и я, поскольку мне казалось, что университет по-прежнему является оплотом борьбы за священные интересы страны. Постепенно и в университетской среде правительство Грау стало подвергаться критике, и эта критика изначально не была направлена на то, чтобы восхвалять Батисту на фоне тогдашнего правительства. Она была искренней и по существу.
Ведущие студенческие лидеры занимали какие-то важные посты в правительстве, получали большую прибыль, обзавелись доходными местами, некоторые из которых были откровенной синекурой. В университетской среде произошел раскол - между руководящим звеном и студентами, критиковавшими Грау. Его критиковали не потому, что не разделяли основных идей партии аутентиков, а потому что не были согласны с действиями правительства. В целом же граница прошла между университетскими политиками и студентами: первые поддерживали правительство Грау, вторые - выражали свое недовольство им.
Другим моим наблюдением после поступления было то, что в университете все псевдореволюционные организации, которых было множество, претендовали на звание революционных в национальном масштабе.
Любой, кто выступал против Мачадо или против Батисты, причислял себя к революционерам. Все, кто участвовал в подрывной деятельности, все, кто погиб или пострадал, были причислены к лику мучеников, независимо от того, какими соображениями они руководствовались. Постепенно в университете сформировался некий культ борцов с диктатурой, при этом многие из этих людей давно утратили свои революционные стремления, если вообще когда-нибудь имели таковые. Пресса, однако, все оппозиционные движения без разбора именовала революционными.
В университете об этих революционерах было принято говорить с уважением. Был целый ряд имен, которые нельзя было произнести без выражения особого почтения, что и неудивительно, ведь революционные традиции существовали в стенах университета еще с колониальных времен. Конечно, оказавшись в такой среде, и я не смог избежать влияния авторитетов. Тогда я еще не имел собственных суждений на этот счет. Поначалу мой университетский круг общения был достаточно ограниченным, в первую очередь товарищами с факультета, где я познакомился, впрочем, с самыми разными ребятами. Так было до тех пор, пока я не начал активную политическую деятельность.
В начале первого курса я пропустил несколько дней, потому что мне было неприятно даже думать о тех издевательствах и насмешках над новичками, которые в то время были обычным делом. Первокурсников брили наголо, размалевывали им лица и в таком виде водили по улицам. В наши дни ничего подобного уже не происходит. А тогда никто не мог избежать этого унижения. Над некоторыми откровенно изде131


Катюшка Бланко
вались, и, конечно, любому юноше это было очень тяжело перенести. Я знал об этих обычаях и не мог смириться с ними, поэтому решил просто не приходить на занятия в первые дни учебного года. Еще, на всякий случай, я очень коротко постригся, почти наголо, и с тех пор всегда так стригусь.
Хотя меня не было в первые дни, некоторые студенты старших курсов позже угрожали мне и намекали на то, что и со мной будет то же самое, что и с другими новичками. Но ничего мне не сделали. Так что единственной уступкой с моей стороны стало то, что я по своей воле побрился наголо.
Не прошло и месяца, как я уже был вовлечен в общественную деятельность. Когда меня выдвинули в качестве кандидата в делегаты от кафедры, я выбрал кафедру юридической антропологии, потому что представлять ее считалось самой ответственной работой, и те, кто справлялся с ней, как правило, становились представителями курса. Сейчас я уже не могу с уверенностью сказать, выдвинули меня на эту должность или я сам решил попробовать. Почему именно этот предмет был так важен? Во-первых, потому что там проводились лабораторные работы, и во-вторых, потому что студентам разрешалось помогать друг другу, работать в группах. Преподаватель юридической антропологии был человеком добрым и старался как можно меньше мешать студентам, которые были готовы к взаимопомощи.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Его звали Рене Эррера Фритот. В Историческом архиве сохранились дневники этого преподавателя, в которых он упоминает Вас. Так, есть запись от 18 февраля 1946 года: «Проведен практический семинар с 11 студентами группы А, в проведении семинара помогал Ф. Кастро (делегат кафедры)». Вы стали делегатом кафедры юридической антропологии 4 февраля 1946 года.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Со временем в университете сложилась своеобразная форма приобретения популярности среди студентов - помочь им решить проблемы с учебой, получить более высокие оценки на экзаменах. Этим пользовались многие лидеры студенческих советов, они помогали студентам наладить хорошие отношения с преподавателями.
Думаю, что мне удалось выделиться среди других делегатов от кафедр, потому что я серьезно принялся за дело, и мне даже в голову ни разу не пришло, что я могу помочь какому-нибудь студенту получить отметку, которую он не заслужил. Я никаким образом не пытался влиять на преподавателей, вместо этого я старался помочь другим студентам лучше разобраться в предмете. Я попытался организовать учебный процесс так, чтобы он стал для студентов более удобным: перепечатывал на машинке некоторые лекции, своевременно сообщал студентам о лабораторных работах. Посещать практические семинары было обязательно, в то время как посещение лекций было свободным, поэтому многие не ходили на лекции из-за того, что им приходилось зарабатывать себе на жизнь. Соответственно, они часто не знали, что состоится семинар или экзамен. Тогда я записал адреса всех студентов и своевременно информировал их обо всех практических занятиях, о теме, которую мы проходим, что из этого будет на экзамене, чтобы они могли как следует подготовиться. Это оказалось очень полезно для тех, кто не мог ходить в университет каждый день, помогало им решать практические вопросы. Что же касается влияния на преподавателей, у меня его не было, я был совсем еще юным и неопытным, а своей единственной задачей видел помощь студентам.
132


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Такими были мои первые шаги в общественной жизни. Конечно, я начал не с проекта масштабной реформы университета, и никакой политики в том, что я делал, не было. Я просто пытался сделать что-нибудь полезное для студентов и никогда никому не говорил: «Голосуйте за меня». Вместо этого я старался установить со всеми добрые, дружеские отношения. В тот момент я перестал посещать занятия, потому что просто не успевал заниматься общественными делами, оповещать, звонить по телефону, разговаривать... Я полностью погрузился в свою первую предвыборную кампанию, делал, мне кажется, даже больше, чем политики перед выборами в Штатах, которые могут целый день пожимать руки всем выходящим из метро или с фабрики. Мне было 19 лет, я был полон энергии и с головой ушел во все эти общественные дела.
Довольно быстро я стал лидером среди своих однокурсников, потому что, как я думаю, всерьез воспринимал то, что делал или пытался делать. И все это замечали и понимали, а студенты старших курсов стали присматриваться к моей работе. Мой авторитет и доверие ко мне существенно выросли и укрепились. Поэтому можно сказать, что лидером первого курса - пусть сначала и неформальным - я стал до официального избрания на этот пост.
В тот период я почти не уделял времени учебе, точнее, я, как и в колледже, учился в основном по книгам и конспектам. Мне очень нравился принцип свободного посещения лекций, и я не преминул воспользоваться им, поскольку считал, что во многих случаях ходить на занятия было пустой тратой времени, потому что далеко не все преподаватели могли заинтересовать студентов своим предметом и рассказать что-нибудь такое, чего нельзя было найти в учебниках. Конечно, это неправильно, студент должен посещать лекции, но у меня не было ни малейшего желания делать это, свою общественную деятельность я считал более важной. Экзамены проходили каждые полгода, и представителям курсов и делегатам кафедр часто делались послабления, иногда им ставили хорошие оценки просто так. Но мне даже в голову не приходило искать такую возможность, я нисколько не нуждался в подобных «подарках». Еще в колледже я научился самостоятельно готовиться к экзаменам, и это получалось у меня лучше, чем у многих других учеников, в том числе тех, кто внимательно слушал учителя на уроках.
В то время у меня возникло одно затруднение. Я активно включился в общественную жизнь университета, но, кроме того, тренировался в аристократическом спортивном клубе, поэтому на соревнованиях должен бы состязаться со своими университетскими коллегами. Руководству университета это не нравилось, меня хотели видеть в университетской команде, у которой была своя история, свои традиционные соперники.
Поэтому я встал перед дилеммой: с одной стороны, мне не хотелось обижать тренера, который пригласил меня в клуб, поскольку я дорожил его дружбой, с другой стороны, я, конечно, был увлечен университетской жизнью и хотел бы выступать за свою студенческую команду. Так прошло несколько недель, и для меня эта ситуации становилась все более неудобной. Руководство Федерации студентов университета даже указало мне на это противоречие, когда я выдвинулся на лидирующие позиции на своем факультете. Для меня это был этический вопрос: выбрать между лояльностью к университету, в котором я учился, и преданностью другу, который научил меня играть в баскетбол. Я понимал, что такая ситуация противоестественна: участвовать в общественной жизни университета, а на соревнованиях выступать против универ133


Катюшка Бланко
ситетской команды. Я, естественно, не мог этого предвидеть, когда принимал предложение тренера выступать за клуб.
Тогда я решил, что должен поговорить с тренером, объяснить ему сложность ситуации. Ему такое положение вещей, конечно, не понравилось, он видел в этом возможный ущерб для своего клуба. Мне же интересы клуба были совершенно безразличны, меня ничего, кроме обещания, данного мной тренеру, не держало.
Одним разговором не закончилось. Поэтому мне пришлось еще раз поговорить с тренером, чтобы объяснить ему всю нелепость ситуации, и что самым логичным выбором с моей стороны было бы присоединиться к университетской команде. Но он проявил себя не с лучшей стороны, эгоистически предпочел в этом случае следовать своим интересам, то есть постараться не потерять в моем лице хорошего игрока.
Я рассчитывал на то, что он поймет меня и пойдет мне навстречу, но он этого не сделал. Поэтому мне пришлось принять сложное решение, я сказал ему: «Ты не хочешь понять меня, не хочешь войти в мое положение, поэтому я ухожу из твоей команды и буду играть за университет. Это правильно, я должен поступить так». Он возражал, мы поссорились, но я уже принял решение.
После этого я начал тренироваться в университете и, среди прочего, заниматься бейсболом. Мне казалось, что у меня были определенные перспективы в университетском спорте.
В первый год я тренировался достаточно активно, но со временем это стало практически невозможно, поскольку тренировки были очень серьезными, университетская команда выступала на крупных чемпионатах. Мне пришлось отказаться от спорта, хотя меня всячески отговаривали. Я даже остался еще на некоторое время, но в конце концов предпочел общественные дела.
Думаю, что это было правильное решение. Я оказался между двух огней: одни пытались использовать мои занятия спортом для того, чтобы уменьшить мое влияние в политической жизни университета, другие стремились заставить отказаться от нее, чтобы заполучить хорошего спортсмена. Я уже сделал свой выбор в пользу университета, оставив предыдущий клуб, но пришел момент, когда нужно было окончательно пожертвовать спортом ради политики.
Первое время я продолжал участвовать в соревнованиях, но только в университетских, которые не требовали серьезных тренировок. А со временем, кажется, после второго курса, пришлось отказаться и от этого.
В то время я еще не был утопистом, которым стал позднее, во время выборов студенческих представителей, где я победил с большим отрывом от моего соперника - уже очень опытного в политической жизни. За меня проголосовал 181 человек, за него - только 33. Таков был результат моей первой предвыборной кампании - в шесть раз больше голосов. К тому же в результате моей предвыборной работы студенты проголосовали за всю мою команду - все до единого мои кандидаты прошли, почти никто не отдал голосов за кандидатов соперника.
Моя предвыборная кампания имела характерную черту: отказ от прежней практики. Насколько я понимаю, впервые кандидат, то есть я, не использовал манипуляций и подлогов при помощи влияния на преподавателей, от которых зависела успеваемость электората. Мне же в голову ничего подобного не приходило, и менее всего то, что я сам мог бы рассчитывать на отличную оценку, будучи делегатом.
В течение всего времени обучения в университете у меня не было проблем с успеваемостью. Почти все экзамены я сдавал на «хорошо» или «отлично». Мне никогда не 134


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
«дарили» оценки, я честно и старательно учился, хотя и исключительно перед экзаменом. И я не советую так делать никому. Более того, я осуждаю такой подход и считаю, что студенты должны с первого дня посещать лекции и методично заниматься. Я так не поступал и честно об этом говорю, но никому не рекомендую повторять мои ошибки. Но я и не пытаюсь оправдаться, таков мой характер. Еще в школе учебный класс всегда казался мне тюрьмой, я не в состоянии был думать о предмете во время скучного урока и рано приобрел привычку заниматься самостоятельно. Эту же тактику я применил в университете, что было несложно, поскольку посещение лекций было необязательным.
Отчасти избранный мной метод обучения был вынужденным. Я, может быть, и ходил бы на лекции, если бы они не были такими скучными и бесполезными. Но, к сожалению, тогда не нашлось ни одного преподавателя, который сумел бы увлечь меня своим предметом. Между тем, я вдруг открыл в себе призвание, и вот уже более 65 лет занимаюсь тем, что поглотило меня безраздельно - политикой и революцией.
И начал я с того, что решительно отверг нечестную игру, действовал прямо, в соответствии со своим пониманием морали и справедливости. Я отказался от всех «традиционных» способов подлога и манипуляции, которые были в ходу у университетских деятелей. Мне удалось заслужить доверие и поддержку студентов без всех этих сомнительных приемов: я никогда не добивался ни для кого незаслуженно высокой оценки и никогда не принимал «подарков» в виде послаблений на экзамене. Эта линия поведения, которую я проводил по наитию, но очень твердо, и была тем самым, что отличало меня от всех остальных.
Моя победа на выборах была оглушительной. Я стал признанным лидером своего курса, и что любопытно - на следующий год мои противники даже не смогли найти кандидата, который был готов стать моим соперником на выборах.
Это был первый случай в истории факультета, когда на выборы был представлен только один кандидат от курса. Тогда, будучи второкурсником, я нашел поддерживающего меня кандидата от первого курса, и мы договорились о совместной работе. Это было очень полезно, поскольку первые два курса обычно были самыми многочисленными в университете. Таким образом я получил поддержку 80% студентов.
Я всегда считал, что университетский период был самым самоотверженным, самым сложным и опасным в моей жизни.
Думаю, даже сложнее, чем партизанская война в горах, ведь там у меня, по крайней мере, было в руках ружье, а в университете я почти всегда был безоружен. По-другому тогда и быть не могло, ведь я находился в оппозиции к правительству, а правительство контролировало все: полицию, суд, все репрессивные органы. За ношение оружия меня бы моментально арестовали.
В университете я принял сторону радикальной оппозиции правительству Грау. Это время стало началом формирования моих политических взглядов, моей позиции не только в отношении политической жизни университета, но и в отношении национальной политики в целом. Да, это был самый сложный, самый «донкихотский» и альтруистический период, и да, я все это время был безоружен.
Но это было только началом трудного и опасного этапа. После того, как в 1950 го ду я закончил университет, и до 1952 года было такое время, что я даже сейчас еще удивляюсь тому, что остался в живых.
135


Катюшка Бланко
После переворота, устроенного Батистой, началась уже совсем другая борьба. У меня к тому времени уже была своя революционная стратегия, хотя прошло всего шесть лет после того, как я поступил в университет. Поэтому можно сказать, что за эти шесть лет я приобрел необходимый опыт, политическую позицию, и, главное, выработал революционную стратегию.
За это время у меня окончательно сложился план революционного захвата власти. Более важного периода, вероятно, в моей жизни не было. Через восемь лет после поступления в университет уже состоялся штурм казарм Монкада. Я не был в то время ни солдатом, ни офицером, у меня не было никакой армии. Можно сказать, что у меня не было ничего, кроме моих представлений и убеждений, которые я приобрел в борьбе, и то, что я выжил в этой борьбе, я считаю не заслугой, а удачей.
Все, что потом стало делом моей жизни, я начинал с чистого листа. Всего через тринадцать лет после начала моей политической работы в нашей стране победила Революция. Я учился, приобретал опыт, боролся, воевал и, наконец, сумел привести к победе революционное движение.
Мне кажется, что это действительно очень быстро. За шесть лет, с нуля, я выработал политическое сознание, революционную идеологию и стратегию борьбы. Придя в университет, я был едва знаком с такими элементарными понятиями как свобода, демократия, права человека, справедливость. И мои представления о них были буржуазного толка. Именно в университете я стремительно овладел политической наукой.
У меня никогда не было конфликтов с университетскими коммунистами. Их было немного, и со всеми, кого я знал, у меня были хорошие отношения. Я восхищался их личными качествами: честностью, сосредоточенностью наделе, способностью жертвовать собой ради других. Я всегда относился к ним с уважением, даже еще до того, как прочитал «Манифест коммунистической партии», до того, как вообще узнал что-либо определенное о коммунизме и социализме. И сколько бы потом ни пытались настроить меня против коммунизма, никому этого сделать не удалось. Я узнал коммунистов как людей честных и самоотверженных и ни разу не разочаровался ни в одном из них.
Свое первое политическое решение я принял, когда понял, что правительство Грау является для страны настоящей катастрофой. Понимали это и некоторые честные люди из партии профессора, они и сформировали своего рода внутреннюю оппозицию, которую возглавил Эдуардо Чибас. Это произошло в конце 1945 или в начале 1946 года. И вот, когда началось движение против режима Рамона Грау Сан- Мартина, я немедленно и по зову сердца к нему присоединился.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, раскол в партии Грау произошел в 1946 году, а через год возникла новая политическая сила - Партия кубинского народа («Ортодоксы»). Пасторита Нуньес, одна из основательниц партии, много рассказывала мне о своих соратниках и больше всего, конечно, об их лидере, Эдуардо Чибасе.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Критиковать правительство стали многие и почти сразу после того, как оно укрепилось у власти. Затем наступил критический период, революционные настроения стали расти, и на этом этапе я начал свою политическую деятельность. Революционные организации становились все более многочисленными, 136


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
некоторые из них были известны еще со времен Мачадо, и в то время пресса активно восхваляла их.
Между этими организациями нередко возникали конфликты. Когда я получше разобрался в положении, меня шокировало, что члены некоторых из них занимали важные правительственные посты, в том числе и в университете. Думаю, что те два года после университета были действительно настоящим чудом, иначе не могу объяснить, как мне удалось выжить. Я ринулся в саму гущу событий, это было настоящее донкихотство, ведь шансов победить в этой борьбе не было никаких.
Даже когда я, безоружный, объявил войну режиму Батисты, шансов на победу было больше, чем когда я студентом вступил с противостояние с университетской мафией, пользовавшейся поддержкой правительства и контролировавшей абсолютно все. В действительности мой первый протест был связан с тем, что меня попытались обойти на выборах в Студенческую федерацию при помощи подлогов и фальсификаций. Проблемы начались на втором курсе, когда оказалось, что я фактически контролирую два самых многочисленных курса юридического факультета. Тогда шла политическая борьба на университетском уровне между правительством и оппозицией: первые хотели сохранить лояльный им студенческий совет, вторые - лишить его этой возможности. В этом контексте юридический факультет играл не последнюю роль, университетские лидеры заметили меня и попытались осторожно завоевать мое доверие, одновременно оказывая давление на моих соратников. Вот тогда-то я бросил вызов тем, кто хозяйничал в университете. Началась открытая война между уже сформировавшейся оппозицией режиму Грау и ставленниками правительства со всеми его механизмами контроля над университетом.
Я был знаком с некоторыми членами Революционного союза, группой молодых людей, которые мне действительно очень помогли по просьбе лидера «ортодоксов» Рубена Акосты. Однажды, когда университетские мафиози запретили мне приходить в университет, эти ребята сопровождали меня туда. Их поразило, что я не побоялся выступить против тех, у кого в руках была вся мощь государственной машины подавления. Все полицейские подразделения, включая тайную полицию, были готовы в любой момент прийти на помощь моим политическим противникам для подавления оппозиции. К тому же в то время человеческая жизнь не стоила ломаного гроша: убить могли кого угодно и где угодно. Поэтому я до сих пор задаюсь вопросом, разумно ли было с моей стороны вступать в такую открытую конфронтацию. Другие студенческие представители вели себя осторожнее, не вызывали такой неприязни руководства и поэтому находились в более безопасном положении.
Когда я выступил против Батисты во время штурма казарм Монкада в Сантьяго, моими соратниками были самые близкие товарищи. Затем в Сьерра-Маэстре со мной было 82 человека - отчаянно смелые, тренированные и хорошо вооруженные бойцы. Это был новый этап борьбы, тоже очень трудный, ведь по существу небольшая группа людей, вооруженных винтовками, должна была воевать с целой армией. Но тогда, в университете мне было не проще, а сложнее - там я чувствовал себя еще менее защищенным. Думаю, что выжить мне помогли, прежде всего, решительность, смелость и поддержка других студентов.
Определенного успеха я достиг: соперник был поражен - до сих пор никто не бросал такого решительного вызова системе. Я думаю так не без оснований. В той борьбе наступил критический момент - выборы в президиум Университетской студенческой федерации. Для их проведения все университетские группировки заклю137


Катюшка Бланко
чили временное перемирие. Тогда те, кто задумывал покончить со мной, подошли, чтобы обнять меня. Я смог взглянуть в лицо своим противниками. Не все они были плохими людьми. Многие были убеждены в своей правоте, считали себя революционерами и полагали, что правительство на их стороне. Потом некоторые из них вместе с нами сражались против Батисты, сражались и погибли. Те, кто были моими врагами в университете, перешли на сторону Революции.
Позже, когда у власти оказалось правительство Прио, я сам вступил в противостояние в том числе с теми, кто раньше поддерживал меня.
Думаю, университетская борьба - сложная и рискованная - помогла мне обрести политическую зрелость. Те ранние годы действительно многому научили меня. Я увидел, как много людей тратят свои силы на политические процессы, которые не стоят и гроша, как побеждает ложь и подлог, обычные для капиталистической системы. О революции тогда говорили все - на каждом углу. Все считали себя революционерами. Я вдоволь насмотрелся на этот культ революционеров, борцов с Мачадо и Батистой, на все эти организации, которые непонятно почему считали и называли себя революционными, а потом деградировали в разбойничьи группировки. Некоторые из этих организаций изначально создавались, чтобы вершить самосуд над палачами, работавшими на Мачадо и Батисту.
КАТЮШКА БЛАНКО. - «Справедливость опаздывает, но все же приходит». Под таким лозунгом действовал Революционный союз, которым руководил Эмилио Тро. Задачей этой организации было покарать ищеек и палачей режима Мачадо, чьи преступления остались безнаказанными.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Этот подход можно было бы назвать торжеством анархии. Он тоже многому меня научил. Например, тому, что нельзя путать месть и справедливость. Мы всегда говорили, что самосуд недопустим, что его нельзя считать справедливым. Поэтому после победы Революции не было никаких уличных расправ. Никто не позволял себе этого.
Я неоднократно говорил и готов повторить снова: университет научил меня многому. Именно в тот период была организована экспедиция против Трухильо, в которой я также решил принять участие. Руководили экспедицией мои противники, но увидев меня в числе участников, они отнеслись ко мне с уважением.
Среди руководителей этой экспедиции был Маноло Кастро, один из лидеров Студенческой федерации, который был на стороне Грау и занимал какой-то важный пост в правительстве.
Это еще один эпизод, когда выжить мне помогло не иначе как чудо. Должно быть, святой Фидель неустанно опекал меня все это время.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Если ориентироваться на имя, то Вашим покровителем является Фидель Сигмарингенский, «адвокат бедняков», как принято называть его согласно традиции. Если же говорить о дате рождения, то это святой Ипполит и святой Касиан, они же упоминаются в метрических книгах в связи с Вашим рождением и крещением.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Что ж, значит, эти святые уберегли меня от гибели. Если я вообще вступил в эту битву, полную опасностей, значит, во мне был силен дух про-
138


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тивоборства и чувство собственного достоинства. Хотя сам сейчас считаю бессмысленным так рисковать только из природного благородства.
Думаю, что свою роль здесь сыграло и отсутствие опыта, иначе я, вероятно, и не решился бы вступить в это сражение. Но, как бы то ни было, я не мог терпеть весь этот произвол, это бесконечное злоупотребление властью. Однако, будь я опытнее, наверняка действовал бы иначе, более гибко и более дипломатично.
Если бы мне пришлось дать совет юноше, который оказался в такой же ситуации, как я тогда, я бы посоветовал ему быть осторожнее. Думаю, что в тот момент не стоило ставить на кон свою жизнь, как это сделал я. Риск был гораздо выше, чем возможный результат. Я действовал из личных побуждений, горячности, упрямства, это во многом было донкихотство.
Бороться, конечно, нужно, необходимо. Бороться за революцию, за национальное и классовое достоинство, бороться, чтобы изменить общество, сделать его лучше. Рисковать нужно, но не следует руководствоваться личными представлениями о чести или темпераментом. Я мог бы пройти через тот этап моей жизни, не запятнав чести, сохранив все идеалы, не поступаясь темпераментом, но и не подвергаясь такому риску. Конечно, я отстаивал политические и социальные идеалы, но была в моем поведения изрядная доля обычных человеческих мотиваций.
Позже я тоже рисковал собой, но у меня была достойная цель - изменить общество к лучшему. В студенческие же годы мое поведение было почти равносильно самоубийству, я действовал, не жалея себя, не думая о том, какие последствия могут меня ожидать. Это было своего рода жертвоприношение, и целью его тогда было даже не изменение общества, а сама борьба с произволом и бесчисленными злоупотреблениями властей. Если бы изменить общество было возможно, если бы такая цель была достижимой, подобные действия были бы оправданы вполне. Это могло бы также служить примером испытания личности. Но с точки зрения пользы для дела это было бессмысленно - чистое донкихотство, подвиги странствующего рыцаря, не особенно уместные в столь сложное и противоречивое время.
Со временем, конечно, я стал более зрелым, я мог стерпеть оскорбление со стороны полицейского, который незадолго до штурма Монкады едва не ударил меня. Я заставил себя не реагировать на это, потому что не мог поставить под угрозу наше общее дело. Но в студенческие годы я бы так не поступил и другим не простил бы такой поступок.
Между студенческими годами и следующим периодом есть большая разница, после окончания университета у меня уже был определенный опыт, был план действий, была программа и было осознание своей исторической миссии. Ничто не могло заставить меня свернуть с этого пути. Впрочем, я ни о чем не жалею и не раскаиваюсь в том, как провел свои университетские годы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Мне часто вспоминаются Ваши слова: «Я всегда был под прицелом, как университетский Дон Кихот».


07
Выборы, ортодоксы, снова донкихотство, угрозы, меткий стрелок, плакать на пляже, бросать вызов снова и снова, самообладание
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я читала много материалов, относящихся к периоду созыва Студенческого учредительного совета 1947 года. Вы тогда учились на втором курсе и возлагали на это событие определенные надежды, что оно поможет оздоровить политическую атмосферу как в альма матер, так и в стране. Но эти надежды не оправдались. Вскоре после этого Вы вступили в ряды членов экспедиции против Трухильо. Есть ли связь между этими событиями?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Когда я перешел на второй курс, политическая жизнь вокруг, можно сказать, кипела. Все знали, что я являюсь представителем самого многочисленного курса факультета, но началась борьба за первенство на всем факультете. Голосование были непрямым, от каждого из пяти курсов подавался один голос. На четвертом курсе тогда было очень мало студентов из-за проведенной реформы средней школы. А на втором училось больше ребят, чем на третьем, четвертом и пятом вместе взятых.
Студентов-первокурсников тоже было очень много. Мы с товарищами подготовили нашего кандидата от первого курса, Баудильо Билито Кастельяноса, который придерживался левых взглядов и всю жизнь отстаивал идеалы Революции. Позже он как юрист защищал многих наших товарищей, заключенных в Монкаде. Я начал помогать первокурсникам, делился с ними опытом, поддерживал их. А на моем курсе не нашлось даже кандидата, который стал бы вместе со мной участвовать в выборах, хотя для выдвижения требовалось всего семь голосов. Поэтому соперника у меня не было, зато на первом курсе началась настоящая борьба между двумя лагерями.
Скоро я осознал, какая могущественная сила меня поддерживает. Я контролировал весь второй курс, а это означало, что абсолютное большинство студентов факультета на моей стороне. Видимо, это и подтолкнуло меня к амбициозной мысли стать представителем всего факультета. Я, только что вылупившийся птенец, без году неделя в университете, ничего не знающий об ожиданиях студентов старших курсов,
140


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
сказал себе: «У меня под контролем первый и второй курсы, это шанс». Соперники тоже осознавали мое преимущество, поэтому третьекурсники, например, поддержали меня. Это происходило в начале учебного года, борьба за власть в университете еще не достигла своего апогея.
Сейчас я с критических позиций оцениваю свои тогдашние действия. Мне не стоило так торопиться, хотя большинство студентов было на моей стороне. Думаю, что во многом мной двигало тщеславие новичка, юноши, мечтающего о победе в сражении. К тому же имело место и личное соперничество. Я считал свои методы работы более честными, чем те, которые применяли остальные. Мне казалось непозволительным прибегать к манипуляциям с оценками и другими «поощрениями» для студентов, и я гордился тем, что в отличие от других не прибегаю к хитростям и интригам. Возможно, это было не более чем иллюзией, за которой скрывались личные амбиции, убежденность в собственном превосходстве. В любом случае, мне не следовало так торопиться, лучше было бы подождать еще год, заручиться поддержкой трех курсов, добиться большей независимости от лидеров- старшекурсников.
В то время в университете стала активно формироваться оппозиция правительству Грау. В группу противников его режима входили такие уважаемые профессора и политики, как Мануэль Бисп и Роберто Аграмонте, руководил ей сенатор Эдуардо Чибас. Эта группа начала активную кампанию по разоблачению злоупотреблений правительства Грау: коррупции, воровства, кумовства, спекуляций на черном рынке. Оппозиционеры пришли к власти вместе с Кубинской революционной партией («Ау- тентико»), партией Грау, но самые честные взбунтовались против нее. Так возникла партия «ортодоксов», Партия кубинского народа.
Узнав об этом политическом движении, я немедленно установил контакты с его приверженцами. Прессу в то время переполняли новости о том, что «первая леди», вдова брата Грау, распределяет государственные должности и привилегии. О коррупционных скандалах и грязных спекуляциях. И это не могло не вызывать возмущения, потому что в течение 11 предыдущих лет с новой правящей партией связывались надежды на честную, здоровую, справедливую политику. На деле же оказалось, что новое правительство представляет собой нечто прямо противоположное тому, чего от него ожидали.
До того, как сформировалась оппозиция, я был не более чем мятежником, исходящим из собственных представлений о морали. Я включился в общественную жизнь факультета, потому что заинтересовался политикой, хотя сам еще этого не осознавал. Поначалу я приветствовал правительство Грау, которое пришло на смену репрессивному режиму Батисты, но, как и многие другие, быстро разочаровался в нем. Через год после прихода к власти Грау количество его противников серьезно выросло.
Начались разоблачительные кампании Чибаса и Луиса Орландо Родригеса, лидера молодежного крыла партии «Аутентико», который позднее присоединился к нам в Сьерра-Маэстре. Мне нравились эти люди, я ценил их с тех пор, как узнал об их работе на первом курсе. И с самого начала решил присоединиться к ним.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, это был постепенный процесс, хотя и быстрый. Сначала Вы узнали о разоблачениях, потом появилась оппозиция в рамках партии власти. Вскоре, 15 мая 1947 года, была создана Партия ортодоксов, и Вы присоединились к ней, не правда ли?
141


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, с самого начала. Когда я учился на втором курсе, ситуация стала очевидной для многих, в том числе и для меня. Едва лишь поступив, я склонялся к такому политическому выбору, а годом позже принял окончательное решение. Ортодоксальная партия при учреждении получила официальное название «Партия кубинского народа». Ее члены называли себя ортодоксами, желая подчеркнуть тем самым принадлежность к незапятнанным идеалам политического движения, основанного Хосе Марти. В то время у меня еще не было марксистской подготовки, я руководствовался скорее общими представлениями об этике, морали и патриотизме. Тогда я еще ничего не знал о классовой структуре общества и об эксплуатации одних людей другими. Но это не мешало мне видеть, что новое правительство, избранное кубинским народом, не занимается ничем, кроме обмана и воровства. Это был подлог государственного масштаба, вполне обычный для стран, которые находятся под «покровительством» американцев.
Студенты активно участвовали во всех событиях, имевших место с 1933 по 1944 год, было логичным, что сначала они поддержали Грау. Что же касается университетских коммунистов, они всегда выступали против этого правительства. Их было очень немного, несколько десятков, и они были единственными, кто обладал антиимпериалистической и социалистической культурой.
Как я уже говорил, я симпатизировал Грау поначалу, когда его только избрали, но ко второму курсу мои симпатии были на стороне оппозиционной группы, восставшей против коррупции. И как раз к тому моменту я уже располагал серьезной студенческой поддержкой.
В университете тогда сформировалось два, а точнее, даже три течения. Первое - официальное - поддерживало правительство и пользовалось соответствующими привилегиями. Второе было представлено Ортодоксальной партией, оппозиционерами, отколовшимися от правящего режима. Третье течение тоже было оппозиционным, но с другими взглядами, в него входили бывшие сторонники Батисты.
Странно было бы ожидать от меня политического самосознания к моменту поступления в университет. Я учился в религиозном колледже, где о подобных вещах даже речи не заходило. Поэтому я руководствовался этическими принципами, и они привели меня в оппозиционный лагерь.
Поначалу Федерация университетских студентов (ФУС) не привлекла моего внимания. Ее руководство казалось мне очень далеким от студентов. Тогда председателем Федерации был Маноло Кастро, избранный вскоре после победы Грау.
Годами ранее университет гордился своим участием в борьбе против Мачадо и Батисты. Тогда в нем изобиловали «революционеры» всех сортов, которые, по большей части, сами присваивали себе такое звание. Они боролись и пострадали за это, сидели в тюрьмах под угрозой казни. Все восхищались ими, и мы тоже, до тех пор, пока не осознали, что революционного в этих персонажах ничего не было. В то время приобрел особую важность вопрос о том, кто будет руководить Федерацией, поскольку эта организация, и вообще университет, в условиях появления сильной оппозиции снова стали играть значительную роль в национальной политике. На факультетах началась борьба за власть.
Увидев мое влияние на курсе, университетские политические активисты попытались надавить на меня. Тогда я впервые почувствовал и понял, что управление в университете построено на давлении, и что многие из тех, кто отдавал распоряжения, получили свои места не потому, что пользовались уважением за прошлые 142


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
заслуги, а потому, что им удалось закрепиться у власти. Все эти псевдо-революционеры часто не имели вообще никакой идеологии. Они занимали важные посты в правительстве и в органах безопасности, у них была сила. Они контролировали университетские власти, ректорат, университетскую полицию, их боялись. Говорили: «Такой-то руководитель Федерации - революционер». Это могло означать, что он боролся с Батистой и лично убил кого-нибудь из его приспешников. Эти люди из ФУС хватались за оружие по любому поводу. Сила была на их стороне, они внушали страх.
Вовлеченный во все это, Маноло Кастро, один из ведущих руководителей ФУС, в свое время лично застрелил какую-то важную «шишку» из батистовского правительства.
Был и другой такой же «революционер», Марио Салабарриа, начальник департамента разведывательных служб, одно название которого наводило ужас. Во времена своей «революционной» деятельности он тоже кого-то «пришил». При Грау же стал частью коррумпированного режима, причем отличался не только беспринципностью, но также и активной антикоммунистической позицией.
Некоторые члены партии аутентиков были студентами или вращались в студенческих кругах. Допускаю, что многие из них действительно некогда имели право называться революционерами. Однако став частью новой правительственной системы, они начали бороться со своими оппонентами теми же самыми способами, которыми пользовались ненавистные им диктаторы.
Они контролировали не только университет, но и большинство силовых органов - секретную полицию, судебную полицию, моторизованную полицию... Более того, впоследствии им удалось поставить своего человека на пост начальника Национальной полиции. Только армия могла выступать противовесом такой силе.
В эту атмосферу попадали вчерашние абитуриенты, которые не застали ни Мачадо, ни Батисту. Я, например, учился в частной школе для детей буржуа, где ни о чем подобном даже не слыхивал. И вдруг оказался среди людей, о которых ходили зловещие легенды. Они почти не появлялись в университете, но о них постоянно говорили. Это были самые настоящие мафиози.
Я болезненно переживал такое положение вещей. Мне совсем не нравилось, что я должен подчиняться мнению людей, способных на что угодно, в том числе на убийство. Может, когда-то они и были борцами за достойное дело, но, придя к власти, стали частью системы, пронизанной коррупцией до мозга костей. А я и мои товарищи стояли по другую сторону баррикад, на стороне оппозиции режиму Грау.
Осознав происходящее, Грау начал «зачищать» правительство от сторонников Ортодоксальной партии. Лишился своей должности и Орландо Родригес, который руководил молодежным отделением партии «Аутентико». Его место занял Маноло Кастро. Тогда же было создано Министерство Спорта, которое располагало большим запасом должностей и финансов, чтобы контролировать, в том числе, университет. Те, кто в него попал, должны были покинуть университетские органы управления, но прежде они попытались создать «свою» группу среди студентов, чтобы не утратить влияния в студенческой среде.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Насколько я понимаю, в Вашем лидерстве они видели угрозу своим планам и попытались переманить Вас на свою сторону.
143


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, почти с самого начала они пытались повлиять на меня, сделать своим единомышленником. Однажды мне передали, что Маноло Кастро хочет встретиться со мной. Это было уму непостижимо! Все равно, что встретиться с Папой римским. Меня привели на университетский пляж около одиннадцати утра, там меня ждал очень любезный, спокойный человек, который беседовал со мной в попытке сблизиться с тем, за кем была определенная студенческая сила, и заручиться моей поддержкой.
Я отказался. Он, как я уже сказал, был со мной очень доброжелателен, но пытался убедить в том, что для университета крайне необходимо, чтобы я поддерживал тех-то и тех-то. И тогда я сказал Маноло Кастро «нет», с присущим мне от рождения упрямством, и что разговаривать со мной - это пустая трата времени, потому что переубедить меня невозможно.
Пока мы разговаривали, сопровождавшие Маноло ребята устроили стрельбу по бутылкам. Расставили их в ряд и начали стрелять, но никто из них не попадал в цель - люди, державшие в страхе весь университет, даже не умели стрелять! Тогда я сказал: «Дайте-ка мне попробовать», и с первого же выстрела бутылка разлетелась вдребезги. Забава продолжалась почти до темноты, но практически никто, кроме меня, так ни разу и не сбил ни одной бутылки. Я вырос в деревне, с детства умел обращаться с оружием и всегда отличался меткостью.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, я думаю, что Маноло Кастро и его ребята даже и не подозревали о том, что Вы с детства привыкли обращаться с оружием. Для них это был настоящий сюрприз. Не знали они, конечно, и о Вашем скаутском прошлом. Напугать Вас не получилось, они сами попали в собственные сети.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, это было удивительное стечение обстоятельств, из всех, кто стрелял, попал только я, а потом спокойно ушел, как будто ничего особенного не произошло. Они, очевидно, хотели запугать меня, внушить мне, что с такими, как они, лучше не ссориться. Впрочем, по правде говоря, они никогда не угрожали мне применением силы.
Такой вот разговор состоялся у меня с Маноло Кастро. Он, на мой взгляд, не был худшим из этих людей, хотя и сыграл негативную роль в политике того времени. Он занял в Министерстве Спорта высокий пост и использовал свое положение для того, чтобы влиять на университетскую жизнь. Его задачей было добиться, чтобы университет продолжал поддерживать коррумпированное правительство.
Я сказал, что Маноло Кастро не был худшим из всех, потому что он не выставлял на показ свою власть, жил скромно. Несмотря на то, что я отказался быть его союзником, по отношению ко мне он никогда не был груб и ни разу не попытался воздействовать на меня силой. Более того, во время экспедиции на Кайо Конфитес он, будучи одним из руководителей операции, повел себя со мной очень уважительно, хотя к тому времени уже очень много чего произошло в университетской жизни.
Я записался в экспедиционеры, потому что студенты выбрали меня председателем Комитета в поддержку доминиканской демократии, а Маноло Кастро был одной из центральных фигур властной верхушки университета. Но он проявил уважение ко мне, поэтому я говорю, что он был не самым плохим из всей этой шайки.
144


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я не пошел на поводу у Маноло Кастро, когда тот пытался убедить меня взять его сторону. И оставался при своем, когда к середине второго курса стало ясно, что от решения двух факультетов - юридического и обществознания - будет зависеть, какая группа получит большинство голосов по университету. Та, которая могла бы рассчитывать на 7 из 13 голосов, по одному от каждого факультета, побеждала на выборах. Кроме того, мы могли рассчитывать на поддержку большинства студентов нашего и медицинского факультетов, самых многочисленных в университете.
КАТЮШКА БЛАНКО. Весной 1947 года проходили выборы, которые должны были определить делегатов курсов и представителя юридического факультета. Насколько я понимаю, именно тогда вы стали вице-президентом Ассоциации студентов юридического факультета под номинальным руководством Федерико Марина. Каким было участие в этих выборах со стороны старших курсов?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я получил абсолютную поддержку первых двух курсов, но наши товарищи с третьего курса не провели достаточную работу и провалились у себя на выборах. Тот факт, что мы уже не могли рассчитывать на поддержку трех курсов, ставил под удар всю нашу работу и мог дать преимущество ставленнику правительства, некоему Аранье.
Наверное, мне не стоило тогда переводить противостояние в активную фазу, не стоило бросаться так сразу в бой. Я не стремился стать президентом ФУС, моей целью было не допустить победы соперника. Я должен был поддержать лидера третьего курса вместо того, чтобы выдвигать свою кандидатуру. Но я, в стремлении разделить своих оппонентов, поддержал кандидата четвертого курса, сделав его своим союзником. Позднее он поддался давлению и перешел на сторону правительства, и нам не оставалось ничего, кроме как сместить его при поддержке первого, второго, третьего и пятого курсов, что давало нам абсолютное большинство голосов в ФУС. В любом случае, стремление к лидерству на уровне всего факультета было с моей стороны преждевременным, в том числе потому, что лидеры старших курсов, скорее всего, оказались задеты таким положением вещей. А ведь это они привели меня в университетскую политику.
На мой взгляд, они были не особенно способными людьми, но это не давало мне морального права вытеснять их. Когда я получил поддержку двух первых курсов, они приняли это, но со своей стороны почти ничем меня не поддержали. Поэтому получилось, что большинство студентов было за нас, но третий и пятый курс в тот момент мы потеряли. От четвертого был независимой кандидат, но он не мог рассчитывать на поддержку большого количества студентов, потому что этот курс был очень малочисленным.
В скором времени должны были состояться итоговые выборы, и позиция нашего факультета была решающей. Мы договорились о взаимной поддержке с четвертым курсом и вместе выступили против проправительственной группы. Так руководство факультета перешло к Федерико Марину, кандидату от четвертого курса. Потом на него оказали сильное давление, и он предал нас. Думаю, нам следовало бы поискать другого союзника. Но на практике выбора у нас не было. Будь у меня больше опыта, конечно, я поступил бы иначе.
Наверное, мне следовало бы опереться на более надежного союзника, но в то время договор был достигнут, и мы выбрали Марина с условием, что он будет поддерживать оппозиционные силы. Я же стал вице-председателем факультетского совета.
145


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Согласно документам, это было в апреле 1947 года. Насколько я понимаю, Федерико Марин не был подходящим кандидатом на руководящую должность, он даже не сдержал данное им слово.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - На тот момент не было лучшего решения, во всяком случае, я его не видел. Мы контролировали факультет и гарантировали поддержку оппозиционной группе.
По мере того, как приближалось время выборов в Федерацию университетских студентов, правительство усиливало давление на оппозиционеров, стремясь сохранить контроль в университете. У оппозиции, предположительно, было семь голосов, у наших противников - шесть. Преимущество было на нашей стороне. Но в итоге, как я уже говорил, при помощи своих грязных методов они смогли склонить на свою сторону Федерико Марина. Он действительно поступил бесчестно, ведь многие рассчитывали на него. Узнав о том, что Марин перешел на сторону правительства, я собрал всех, кого смог, со всех курсов, и мы сместили его с должности четырьмя голосами из пяти. Замечу, что это было в рамках устава: кто избирает, тот имеет право и сместить.
В истории университета уже бывали подобные случаи, поэтому нам ничто не мешало снять Федерико Марина. Сделав это, мы снова получили большинство голосов. Полагаю, что с самого начала можно было бы найти более удачное решение, например, попытаться объединить все антиправительственные силы на факультете.
Но сделать это не получилось, возникло много споров, поэтому пришлось остановиться на нейтральной кандидатуре. В том, что избран был именно Федерико Марин, во многом виноват я, и в каком-то смысле на мне лежит вина в том, что ему было позволено сделать то, что он сделал. Впрочем, это проблема решилась - он не сдержал свое слово и был отстранен.
Университетская администрация, которая должна была утвердить наше решение, поддавшись давлению правительства, вынесла совершенно незаконный вердикт. Согласно ему, избранный представитель факультета не мог быть смещен. Это противоречило факультетскому уставу и элементарной логике. Наши действия были объявлены незаконными, в то время как закон нарушала сама администрация. Поэтому де факто на нашем факультете было два студенческих лидера: один, на стороне которого было большинство, то есть - я, и Марин, которого поддерживали несколько десятков четверокурсников. Президентство этого парня было чистой условностью, поскольку абсолютное большинство было на моей стороне.
Все это создало чрезвычайно напряженную обстановку на факультете, которая сохранялась на протяжении нескольких недель до выборов в ФУС, проходивших ближе к концу года. Это было трудное время. Впрочем, с тех пор прошло уже шестьдесят лет, многое уже забылось.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Как раз на следующий день после событий, 26 апреля 1947 года, на углу улиц Масон и Сан-Хосе Вас окружили три автомобиля и под прицелом автоматов и пистолетов их пассажиры арестовали Вас и отвезли в тюрьму Кастильо-дель-Принсипе. Впрочем, на следующий день после задержания Вас отпустили. Прямо у ворот тюрьмы Вы дали интервью прессе, и новость была тут же опубликована.
146


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Нельзя, конечно, обойти вниманием тот случай. В чем, собственно говоря, был конфликт? Проправительственные группировки хотели сохранить тотальный контроль над университетом. А я организовал смещение представителя факультета, сделав это совершенно законно и к тому же при поддержке большинства студентов. Это спровоцировало враждебное отношение ко мне со стороны правительства, которое с тех пор видело во мне опасного противника, способного лишить их контроля над главным учебным заведением страны.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я слышала о том, что даже в Биране стало известно как Вы подверглись нападению. Новости об этом событии очень встревожили Ваших родителей. Где и с кем Вы жили в то время?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Съехав с квартиры, где мы жили с сестрой после первого курса, я решил, что из-за постоянных разъездов мне выгоднее остановиться в пансионе. Я сменил два или три. Один был недалеко от университета, другой на 21-й улице. Там я прожил дольше всего. Это был дом разведенной женщины с тремя дочерьми - на деньги, получаемые с постояльцев, эта женщина содержала семью. Не знаю, существует ли до сих пор это здание.
Из дома мне присылали сто песо в месяц. На эти деньги я должен был оплачивать учебу и пансион, покупать одежду и книги, платить в прачечной. На это уходило почти все, но больше я никогда не просил. Мне казалось, что и эта сумма очень велика. Свободных денег у меня оставалось не больше двадцати песо. При этом я постоянно должен был перемещаться по городу, встречаться со студентами, в том числе с теми, кто жил далеко от университета. Все это я должен был оплачивать из своего скудного бюджета. Ни времени, ни денег на то, чтобы пригласить девушку на обед, в кино или на прогулку, у меня никогда не было. Не стоит забывать, что это было время, когда царили буржуазные предрассудки. Впрочем, у меня было много подруг, и в некоторых я был влюблен, правда, исключительно платонически. Надо сказать, что в политической деятельности девушки были на моей стороне. Я всегда мог рассчитывать на их поддержку, вероятно, поэтому и защищал, и продолжаю защищать интересы женщин. Когда я начал свой политический путь в университете, мои подруги неизменно помогали мне. Потом у меня появилась и невеста. Это была сестра Рафаэля Диас-Баларта, который в то время еще не стал сторонником Батисты, но даже, напротив, боролся вместе с нами против диктатуры. Он был хорошим оратором и легко сходился с людьми.
После истории со смещением Марина я стал для правительственной мафии самым настоящим врагом. У них были все средства для борьбы со мной, у меня - никаких. Поэтому я и говорил, что это, быть может, был самый рискованный и самый донкихотский период в моей жизни. Я до сих пор спрашиваю себя, для чего было все это? Это можно было бы понять, если бы я рисковал всем ради того, чтобы добиться всего. Но я рисковал всем ради столь малого... Тогда я боролся не за себя, я отказался от поста представителя факультета. Более того, я сам выступил в пользу другого кандидата, чтобы обеспечить поддержку оппозиции на уровне студенческой федерации, хоть он и не выполнил свою часть договора. Я выступал за смещение Марина не потому, что сам хотел занять его место. Мной двигало лишь желание укрепить позиции партии Чибаса в борьбе с правительственными силами в организации, значимость которой в политической жизни Кубы я уже осознавал - ФУС.
147


Катюшка Бланко
Цель была достойной, но думаю, что риск все же не был в этом случае оправданным. Тем более, что в такой борьбе шанс выжить действительно был невелик. Я совершенно не соизмерял свои силы и средства с возможностями этих бандитов. Им ничего не стоило устранить меня. Они не раз решали свои проблемы именно таким способом. Они прибегали к насилию, когда были еще очень далеки от власти. Когда же сами стали властью, насилие превратилось в их основной инструмент взаимодействия с оппозицией.
Никаких шансов на победу в той борьбе не было, поэтому я считаю, что мне не стоило действовать так открыто. Будь я немного опытнее, конечно, я поступил бы иначе. Думаю, что здесь сыграл свою роль и субъективный фактор: я чувствовал себя задетым, чувство собственного достоинства не позволяло мне мириться с ситуацией. Мне был невыносим весь этот бесконечный произвол, постоянное насилие и злоупотребление властью. Поэтому я открыто вступил в борьбу с этим злом, не желая уступить ни в чем, хотя бы такая борьба и была обречена на провал.
Меня поддерживали почти все студенты нашего факультета, немало сторонников было и на других факультетах. Это было своего рода испытание собственных сил. Я сумел достать пистолет и с тех пор носил его при себе на случай, если придется прибегнуть к самозащите.
Я считал себя хорошим стрелком, и поэтому с оружием чувствовал себя спокойнее. Какие еще у меня могли быть средства защиты? Что я мог сделать с этими бандитами? И что сделали они? Они написали заявление в полицию. Это было ближе к концу второго курса. И меня, поскольку я был вооружен, задержали.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Тогда несколько газет напечатали новость и привели заявление Умберто Руиса Лейро о том, что инцидент произошел из-за вмешательства Национальной полиции в дела университета. Выйдя из-под ареста, Вы сказали: «Мы хотим только одного - чтобы университет выполнял свою миссию и свою историческую роль», рассказали о произошедшем и назвали Марио Салабаррию в числе напавших на Вас. По поводу этого случая ФУС выразила решительный протест, опубликованный в прессе 29 апреля 1947 года.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Автором официального заявления от имени ФУС был Руис Лейро, наш кандидат на пост президента этой организации. Это был достойный человек.
В то время ношение оружия было запрещено законом. Поэтому я должен был предстать перед судом. Так они пытались отстранить меня от университетской жизни.
Университетская мафия контролировала не только полицию, но и судебные органы. Я вышел на свободу с одним условием - больше не носить оружия. В момент ареста у меня конфисковали пистолет.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, этот эпизод, как я понимаю, стал кульминацией конфликта. Что изменилось после Вашего задержания? Напряженность стала спадать?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Нет, ситуация оставалась взрывоопасной. Полицейские не имели права заходить на территорию кампуса, поэтому я по-прежнему носил с собой оружие. Первый пистолет у меня конфисковали, поэтому мне пришлось достать 148


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
другой - мне одолжили «браунинг» на 15 патронов. Приближались выборы в ФУС, обстановка накалялась, и тогда мои противники решили запретить мне посещение университета, а поскольку университетская администрация тоже контролировалась ими, они рассчитывали на успех.
Но я явился с пистолетом в кармане, ко мне подошел один из главарей шайки и потребовал, чтобы я отдал оружие. Я отказался, ответив: «Нет, не отдам, тебе придется меня убить». Тогда он бросил мне вызов: «Идем на стадион», я ответил: «Пошли». Вот это был один из наиболее критических моментов противостояния. Я вышел из университета и повернул в сторону госпиталя. Кто-то заметил эту сцену и некоторое время следовал за мной, безуспешно пытаясь отговорить. Когда я подошел к стадиону, меня поджидали вооруженные люди. Их было человек десять или двенадцать. Я обошел их и стал спускаться по лестнице к полю, заняв тем самым не слишком выгодную стратегическую позицию.
Я дошел до конца лестницы и остановился у колонны. Их было двенадцать человек... Я ждал того, кто говорил со мной. Это был офицер университетской полиции.
Позднее мне стали известны подробности. Люди, собравшиеся на стадионе, хотели меня убить. У меня был с собой бельгийский «браунинг» с двойной обоймой. Как раз хватило бы на всех. Я был спокоен, подумал, что меня, наверное, убьют, но подсчитал, скольких смогу вывести из игры. Я подождал, когда ко мне подойдет тот, кто говорил со мной в университете. Но никто не подходил. Потом я снова поднялся, прошел мимо этой группы, посмотрев на них с презрением и... ничего не произошло, ни один из них даже не шевельнулся. Через 15 минут я ушел в переулок, а тот, кто бросил мне вызов, так и не появился.
Среди людей на стадионе были и те, один или два, кто позднее погиб во время Революции. Но тогда они, конечно, повели себя, как последние трусы, потому что выйти вдесятером против одного во все времена называется трусостью. Что же касается офицера, который говорил со мной, то потом он объяснил, что уходил переодеваться в гражданское. Возможно, так оно и было, он был человеком мужественным и, вероятно, просто не понимал, как и его приспешники, что оказался на стороне продажной и преступной власти, которую не стоило защищать.
Немного раньше случился еще один похожий эпизод с участием вооруженных людей. Тогда меня спасли студенты юридического факультета. Это случилось после отстранения от должности предателя Федерико Марина.
Дело было так. Около нашего факультета собралось человек двадцать. Они поджидали меня. Конечно, я раздражал их тем, что открыто презирал всю эту возню и козни, запугивание, угрозы, давление. Каждый день я появлялся в университете, хотя и знал, что там на меня охотится целая банда. В тот день они решили устроить провокацию. Один из них подошел ко мне и затеял какую-то перепалку. Сам Марин потребовал, чтобы я прекратил добиваться его ухода с поста представителя факультета. Я ответил, что не сделаю этого, и тогда вся эта шайка начала кричать: «Давай, проучи его!»
Меня окружили озверевшие люди, которые хотели крови, словно стая волков. Они ничего не опасались - место было пустынным, я был без оружия. Я понял, что добром это не кончится, и, словно призывая на помощь, начал выкрикивать имена: «Такой-то, сякой-то», выдумывая несуществующих товарищей. Банда пришла в смятие. Все затихли и начали озираться. Тогда я сказал: «Вы все позорные трусы». Потом быстро прошел в университет и зашел в большую аудиторию, где было много студентов. Меня окружили однокурсники и вывели из здания, проводили до дома.
149


Катюшка Бланко
На тот момент я еще не успел достать новый пистолет и был безоружен. Но товарищи по факультету спасли меня от охотившихся за мной вооруженных людей и отвели домой. После этого вышло специальное постановление, которое запрещало мне входить в университет. Такими были методы моих противников.
На следующий день я поехал на пляж со своей невестой. Лег лицом в песок и подумал: «Я должен попасть в университет, я должен достать оружие, пусть меня убьют, но нескольких я точно заберу с собой». Я был уверен, что умру, но хотел умереть в бою.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я представляю сейчас тишину на пляже и Ваше одиночество наедине с мыслями о смерти. Думаю, что принятое тогда решение было взвешенным, не спонтанным, хотя вполне в духе Вашего характера и темперамента. Вы так не думаете?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Но, это было очень трудное решение. Я лежал, уткнувшись лицом в песок, и плакал. Да, плакал. Почему? Меня душила злоба оттого, что они останутся жить и расскажут все на свой манер, все переврут, все подменят. Придумают какую-нибудь фальшивую историю о моей смерти, распространят ее в газетах. Сознавать это было так горько, что я плакал.
Было ли мое решение разумным? Было ли оно правильным? Не уверен, хотя это было мое решение, это была сознательная жертва. Возможно, мной двигало чувство гордости, собственного достоинства, более чем что-то другое.
Тогда, на пляже, я уткнулся головой в песок, чтобы никто не заметил, что я плачу. Я размышлял о том, что мне делать, и принял очень импульсивное решение - пожертвовать собой. Возможно, я все тогда преувеличивал, но когда за тобой охотится отряд вооруженных людей, следует, по меньшей мере, продумать оборонительную тактику.
Позднее, когда мне пришлось воевать с настоящей армией, я понял, что самое важное - это упорство и стойкость.
Если бы Батиста и вся его армия запретили мне посещать университет, я бы сообразил, что нужно идти в обход. Но в тот момент я реагировал на все как герой-одиночка или странствующий рыцарь.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это было очень смелое решение.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - С тех пор прошло много лет, и, вероятно, я не всегда рассказываю о событиях того времени последовательно.
В то время я дружил с одним «революционером» из Ортодоксальной партии - Рубеном Акостой. Он часто приходил в университет, общался со студентами. Похоже, я был ему симпатичен, мы подружились. В тот день я пришел к нему, рассказал о своем решении и попросил его достать для меня пистолет. Акоста был знаком с журналистом Виделито Моралесом, который имел связи с одной из многочисленных революционных организаций, состоявших из бывших борцов против Мачадо и Батисты. Многие из них канули влету, а эта по-прежнему упорствовала в своем праве наказать тех, кто творил беззакония при диктатуре. Члены организации полагали, что это их элементарный революционный долг, они считали возмездие своей исторической миссией. Такая позиция была довольно распространенной на Кубе после свержения
150


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Мачадо, предательства Батисты и введения поправки Платта, которая поставила Кубу в зависимость от США после смерти Марти.
Рубен Акоста поговорил с Видалито, и они решили попытаться меня спасти. Достали мне пистолет и попросили не появляться на улице без сопровождения. Кроме того, они договорились с группой своих товарищей о том, что те будут помогать мне. Оба были уверены, что меня попытаются убить. Было решено, что в университет я пойду в сопровождении вооруженных людей. Какие это были ребята - молодые, смелые, решительные. Они состояли в политической группе Акосты и были готовы защищать меня, хотя мы не были даже знакомы! Единственное, что они знали - это то, что я перешел дорогу правительственной мафии. Это было опасно, но они согласились без колебаний.
Много достойных людей, которые искренне стремились к Революции, глубоко заблуждались в то время, считая, что такие организации, как та, в которой состоял Акоста, ведут их верной дорогой.
Восемь или девять человек из этой группы сопровождали меня в университет в тот день, о котором я рассказываю. Это было смелое решение, открытый вызов мафии. Бандиты считали, что я приду один, а тут вдруг у меня оказалось подкрепление, причем из ребят, известных своим бесстрашием.
Я продумал определенную тактику: разделил своих людей на несколько маленьких групп, по трое, одна из которых шла впереди, другая справа, третья слева. Наши противники стояли, сбившись в кучу, на лестничной площадке первого этажа. Все мы были вооружены, и как только эти типы увидели нас, они буквально задрожали от страха. Эти смельчаки, эти кровожадные хищники запаниковали. Они были просто изумлены. Мы прошли мимо них, а они только переглядывались и подталкивали друг друга: «Смотри, смотри». Они были поражены, наш поступок парализовал их, и еще два дня меня не трогали. Факт был налицо: я вернулся в университет, и им оставалось только смириться с этим. Я продолжал ходить на занятия, уже один, а власть в тот день получила звонкую пощечину.
Потом те ребята, которые сопровождали меня тогда, наверное, затерялись в борьбе партий и организаций, в царившем хаосе. Но, как бы то ни было, я очень благодарен им до сих пор. Они спасли мне жизнь.
Как я уже говорил, единственным политиком, которого я знал тогда, был Рубен Акоста. Я общался с членами разных партий, но практически не был знаком с партийными лидерами. Поэтому в той ситуации я оказался один на один с бандитами. Но Акоста тогда поддержал меня, и я уже не чувствовал себя столь беззащитным, как раньше. Да и все остальные поняли, что нападение на меня не останется незамеченным и безнаказанным. К тому же я снова был вооружен.
Все события, о которых я рассказываю, происходили почти подряд, очень быстро. Инцидент на стадионе случился буквально накануне выборов в ФУС.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Согласно публикации в газете «Авансе Криольо», выборы прошли шестого июня 1947 года.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Если не ошибаюсь, голосование началось в три или четыре часа. Большинство оказалось на стороне правительственных ставленников. Вместе со смещенным Марином, которого они продолжали считать официальным пред151


Катюшка Бланко
ставителем юридического факультета, несмотря на решение студентов отстранить его, наши противники набрали семь голосов из тринадцати.
В тот день я вышел из дома один, без оружия и без сопровождения. О том офицере, который вызвал меня на стадион, я уже и не думал. Мне необходимо было добраться до университета, пропустить выборы я не мог.
Я дошел до угла Двадцать седьмой улицы и начал подниматься по университетской лестнице. Уже много недель к тому времени я испытывал терпение бандитов, а тот эпизод с дуэлью был для них настоящим унижением. На третьем пролете стояли двое полицейских, они обыскали меня: «Безоружный». Я спокойно пошел дальше. Через несколько мгновений из припаркованного внизу автомобиля вышел человек, подошел к полицейским и спросил, есть ли при мне оружие. Это был один из шайки- лейки. Получив ответ, он сбежал вниз по лестнице и - это слышал один из студентов - сказал своему спутнику: «Пока он без оружия, нужно его убить». Это был очень опасный момент. Позже, кстати, я узнал, кто были эти люди.
После обыска всем стало известно, что оружия у меня нет. Тогда ко мне подошел начальник полиции и сказал: «Тебя ищет Монго, у вас с ним есть нерешенное дело». Речь шла о том самом офицере, Монго-дьяволе, как его называли, не знаю, жив ли он сейчас. Он показал себя смелым борцом с диктатурой еще при Мачадо, но потом новое правительство обмануло его, переманив на свою сторону. Как и многие другие, он был жертвой лжи и манипуляции. Тогда я ответил: «Дуэли между нами быть не может, я безоружен», а тот сказал: «Монго мне как брат, если что, ты будешь иметь дело со мной». Мне был омерзителен этот тип. Я послал его к черту и пошел дальше.
Когда я уже вошел в аудиторию ФУС, мне еще раз передали, что Монго ждет меня, чтобы решить наше дело. Тому, кто сообщил мне это, я ответил: «Хорошо, скажи ему, что я долго его ждал, пусть теперь он подождет, пока не закончится голосование». Все это казалось чем-то нереальным.
Что произошло в тот день? У этой истории довольно сложный сюжет. Когда перед этим Монго сказал, что хочет «встретиться» со мной, он добавил, что ему нужно переодеться в гражданскую одежду, чтобы все было честно. Но после этого на стадионе он так и не появился. Думаю, что он все же пришел, когда меня там уже не было. Я прождал достаточно долго, и он вполне мог успеть, но, видимо, что-то его задержало. Не думаю, что он испугался, насколько могу судить, он был смелым человеком. У него был твердый характер, и он жил славой старых «революционных» лет. Проблема была в том, что все тогда называли себя революционерами, не зная, о чем говорят. И я не знал, хотя, как мне кажется, был на правильном пути, чтобы понять это.
В общем, я оказался в гуще событий: один хотел меня убить, другой вызвал меня на дуэль, все кому не лень собрались в окрестностях университета, большинство имели оружие. В полной аудитории только мы - те, кто выступал против правительства - были безоружны.
Я вышел из дома без оружия, потому что не хотел давать повода к задержанию. Был очень важный день, мне надо было попасть в университет во что бы то ни стало.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я знаю, что вашим кандидатом был Умберто Руис Лейро. А кто был его соперником?
152


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Правительственным кандидатом был Исаак Аранья, студент юридического факультета. Наш кандидат учился на стоматологическом факультете, тогда отдельном от медицинского.
Все собрались в Зале мучеников. Большинство студентов было на нашей стороне, но наше положение оставалось очень шатким, а обстановка крайне напряженной.
Все дело спас Рафаэль Диас-Баларт, член Ортодоксальной партии. Тогда он еще был на нашей стороне, а потом, когда Батиста вернулся из Штатов, перешел к нему.
В какой-то момент Баларт поднялся и произнес импровизированную речь, он говорил очень хорошо, ровным сильным голосом. Его слова точно отражали весь драматизм сложившейся ситуации. Он рассказал о некоторых эпизодах из истории Федерации университетских студентов и предложил такое решение: ныне действующие председатели факультетских советов оставляют свои должности, и на их места избираются новые кандидаты. После этого кто-то предложил на пост президента ФУС Энрике Овареса, представителя архитектурного факультета, на стороне которого было немного студентов и который, пожалуй, был одним из наиболее посредственных наших соперников. Тотчас же после этого с нашей стороны на пост секретаря Федерации предложили Альфреда Гевару, коммуниста и представителя филологов.
Поступок Баларта, на мой взгляд, был правильным и своевременным. Я бы, пожалуй, стал действовать иначе, мой характер требовал более радикального решения. Полагаю, что в той ситуации предложенное Балартом решение было верным и до известной степени его можно назвать нашей победой. Я о таком развитии событий не думал, но предложение Баларта поддержал, хотя он даже не был представителем своего факультета, просто активно поддерживал нашу позицию. Тогда он был еще далек от политической деградации, в которую впал позднее.
Предложение Баларта действительно было выходом из ситуации, в которой на одной стороне была сила, власть, а на другой не было почти ничего. Все, кто присутствовал в зале, встретили слова Баларта аплодисментами, в том числе наши противники. Президентом ФУС был избран Оварес.
И хотя наш кандидат Руис Лейро, таким образом, остался без поста, для нас это тоже была победа: Оварес - президент Совета, Альфредо Гевара - секретарь (эта должность была очень важной), и Арамис Табоада - заместитель секретаря.
Этот случай был исключительным, можно сказать, что-то вроде всеобщего компромисса и примирения. Даже те, кто собрался меня убить, подошли ко мне, поприветствовали, сказали что-то доброжелательное.
Потом кто-то позвал Монго, и его соратники сказали, чтобы он помирился со мной. Он согласился, хотя было видно, что ему этого явно не хотелось. Дело с дуэлью осталось в прошлом, но я никогда не считал его трусом.
Да, тот день был удивительным. Те, кто только что собирался убить меня, протянули мне руку, обнимали, весело говорили со мной. Думаю, что эти выборы можно назвать важной вехой в истории университета.
Всех политических проблем в нашей среде это не решило, но с точки зрения психологической было очень полезно, дало возможность перевести дух, в стенах университета установился мир. Кроме того, у наших противников больше не было тотального контроля над университетом. Их кандидат был избран президентом, но несмотря на это, фактически победили мы. Новый президент Федерации был довольно бледным персонажем, из тех, которые ни за что не борются и стремятся избежать проблем.
153


Катюшка Бланко
Избрание этого кандидата было для обеих сторон промежуточным решением. Вероятно, правительство и в этом искало возможность отстранить нас от университетской политики, но это было уже невозможно, большинство студентов поддерживало нас. К тому же, при новом президенте ФУС мы без труда сохранили оппозиционный настрой в университете, что позднее позволило выйти на новый уровень противостояния правительству.
Некоторые из тех, кто тогда хотел убить меня, потом перешли на сторону Революции, отчасти поэтому я не хотел бы много говорить об этом эпизоде. В конце концов, те, чьи революционные убеждения были искренними, сумели найти верный путь.
Тогда главный вопрос был в том, кто будет управлять университетом: правительство или оппозиция. Каждый видел ситуацию по-своему. Для нас врагами были те, кто за правительство, для них - те, кто против.


08
Кайо Конфитес, Орфила, броситься в воды бухты Нипе, Биран, возвращение в университет
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в ночь на 12 марта 2004 года, после награждения во дворце Революции отважной чилийской коммунистки Гладис Марин, Вы поделились воспоминаниями о некоторых эпизодах экспедиции на Кайо Конфитес. Я прекрасно помню Ваше выступление, продлившееся до глубокой ночи. В мою память врезалось описание тех опасных событий, выпавших на Вашу долю после того, как Вы бросились в воды бухты Нипе. Позднее я узнала от журналиста Луиса Баэса, что, когда Вы завербовались для участия в этой экспедиции, Ваша мать приехала в Ольгин, чтобы отговорить Вас от этой затеи, однако ей это не удалось. Не могли бы Вы рассказать эту историю? Какие причины побудили Вас присоединиться к попытке вооруженным путем освободить Доминиканскую Республику от диктатуры Трухильо?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Я заканчивал второй курс университета и уже сдал экзамены по некоторым предметам. Меня все знали, так как я был руководителем Школы правоведения факультета и, кроме того, председателем Комитета за доминиканскую демократию. У меня было множество друзей-доминиканцев из числа эмигрантов, и, когда начались разговоры о возможной организации экспедиции для свержения Трухильо, я почувствовал себя морально обязанным поддержать эту инициативу. Как только начали набирать желающих, я бросил сессию и записался добровольцем. Это случилось во время небольшой передышки, когда по окончании ожесточенной борьбы на выборах в Федерацию университетских студентов было наконец достигнуто перемирие.
Следует иметь в виду, что та группа, в которую входили Роландо Масферрер, Марио Салабаррия и Маноло Кастро, занималась не чем иным, как политической демагогией.
Масферрер, например, участвовал в Гражданской войне в Испании на стороне республиканцев; он был коммунистом, но затем разложился, предал коммунистические идеи, хотя и не расстался с марксистско-ленинской фразеологией, которой овладел еще в те времена. Он был неплохим писателем; как журналист, прекрасно 155


Катюшка Бланко
владел искусством сочинения клеветнических статей. Сначала у него был журнал, кажется, называвшийся «Время на Кубе», на страницах которого чем он только не занимался. Шантажом, например. Это был продажный автор. Затем у него была газета.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, он издавал ее в Сантьяго-де-Куба, и аналитики называли насмешкой или откровенным бесстыдством сам факт названия газеты - «Свобода». Это в разгар диктатуры Батисты!
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Все члены этой группы отличались чрезмерными политическими амбициями и властолюбием. У них не было никакого социального проекта или официальной идеологии, кроме жажды власти. И среди них наиболее амбициозным был Масферрер, но в то же время он был политически самый подкованный, можно сказать, их теоретик. Остальные: (Марио) Салабаррия, Маноло Кастро и другие были скорее людьми практики, без политической культуры или образования. Маноло Кастро был уже взрослым человеком, но несмотря на свои сорок лет являлся студенческим лидером.
Я сразу же понял, что этой группой руководит стремление к власти в чистом виде. Для них не существовало никаких других целей; это были просто демагоги. Масферрер охотно прибегал к своему марксистскому опыту, заговаривал о рабочих, крестьянах, интересах народа.
У группы не было подходов к армии, но они успешно проникли в полицейские структуры и даже получили возможность контролировать все действия правоохранительных органов, в том числе и национальной полиции, и это могло стать достаточно мощным силовым рычагом на случай, если, как они рассчитывали, им удастся прийти к власти. Это была влиятельная группировка, тем более в условиях, когда батистская армия почти не подчинялась законному правительству и лишь немногие из высших офицеров оставались ему верны.
К тому времени Батиста уже покинул страну, но его армия оставалась прежней и поддерживала правительство Грау только на словах. Очень скоро был стремительно продвинут по службе некто Хеновево Перес Дамера, которого и назначили главнокомандующим. Этот тип оказался просто вором и коррупционером, как и почти все члены правящей верхушки.
Одним из факторов, вынудивших Батисту признать результаты прошедших выборов, стало то, что они прошли в 1944 году, на исходе Второй мировой войны, когда шла мощная антифашистская кампания, ширились выступления против диктатур и военных правительств. Батистовский режим попахивал фашизмом и выглядел нереспектабельно. В этой обстановке, на фоне огромного количества публикаций о демократии и правах человека, Батиста как «истинный демократ», борющийся против фашизма вместе с другими «демократическими» странами, был просто вынужден признать победу Грау на выборах.
Он эмигрировал в Соединенные Штаты, а Грау сформировал свое правительство, но армия по сути своей оставалась той, какой ее сделал предыдущий правитель. Армии Батиста предоставил все виды привилегий, преимуществ, пособий и доходных мест. Военные тосковали по годам его правления. И хотя они могли продолжать воровать и пользоваться определенными привилегиями, их стало гораздо меньше, чем при Батисте, который расходовал на армию огромные средства.
156


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Было, конечно, полным абсурдом, что гражданское правительство Грау оставило неизменной батистскую армию. Это, кстати, послужило уроком и мне. Такая армия в любой момент могла захватить власть.
Группы, которые контролировали университет и полицию и надеялись однажды дорваться до власти, увидели в доминиканском «походе» великолепный политический инструмент, возможность поднять свой престиж, получить оружие и дружественный революционный режим в соседней стране, возможность создать собственные вооруженные силы и приобрести боевой опыт, который сможет оказаться полезным в их попытках любым путем прийти к власти. Действуя оппортунистически, они «оседлали» идею доминиканской революции, стремясь тем самым завоевать себе имя как на Кубе, так и за границей.
С окончанием Второй мировой войны и появлением правительства Грау, Трухильо неизбежно должен был потерять власть; в Центральной Америке существовали и другие диктаторские режимы, но они демагогически использовали лозунги демократии в своих внутриполитических действиях.
Тогда же министром образования Кубы был назначен Хосе Мануэль Алеман, человек полностью коррумпированный, союзник Грау и протеже его свояченицы. Министерство образования располагало очень большими ресурсами, не столько по объему средств, сколько по возможностям их разворовывания. Тогда группа Сала- баррия, Масферрера и Маноло Кастро заключила дружеский союз с Алеманом, который, крепко держась за министерский пост, в будущем хотел стать президентом. У него не было решительно никакого революционного опыта, но денег этот министр наворовал больше, чем кто-либо до него на этом посту в истории страны, и в создавшейся обстановке упомянутый субъект создал на уворованные средства отлаженный политический механизм. Насквозь коррумпированный политиканишка тоже воспользовался доминиканским предлогом для укрепления своего авторитета. А так как почти все доминиканские эмигранты были сосредоточены на Кубе, здесь и началась подготовка экспедиции.
Но кто же их поддерживал на Кубе? Правительство Грау через Алемана и группа Масферрера, контролировавшая университет и силовые структуры. Правительство взяло на себя финансирование экспедиции, которая организовывалась на Кубе и должна была отправиться с ее территории; да и большинство участников были кубинцами. Некоторые доминиканцы из числа крупных землевладельцев также инвестировали какие-то средства, а один из них, бывший сенатор Хуан Родригес, был даже назначен главой экспедиции, но все же большая часть финансовых ресурсов была предоставлена кубинским правительством. В Федерации университетских студентов уже действовал Комитет за доминиканскую демократию, в котором я работал с самого начала. Из-за нехватки средств его значение было весьма относительно; скорее он использовался для выражения солидарности с доминиканским студентами университета. Тем не менее, я лично очень серьезно относился к его работе.
У меня не было ничего общего ни с Алеманом, ни с группой Масферрера, Са- лабаррии, Эуфемио Фернандеса и Маноло Кастро: это было начальство. Однако по работе в Комитете за доминиканскую демократию я был тесно связан с доминиканцами, и когда наступил момент истины, когда начал реализовываться план борьбы с Трухильо, я немедленно записался в члены готовящейся экспедиции, решив, что это мой долг. Кажется, я был единственным членом комитета, который так поступил.
157


Катюшка Бланко
Чтобы присоединиться к экспедиции, надо было ехать через провинцию Ориенте, но по дороге я не стал заезжать домой. Я проехал на автобусе до Ольгина, где был сборный пункт участников операции, затем добрался до Антильи и уже оттуда направился к острову Кайо Конфитес, расположенному к северо-востоку от Камагуэя. Наступило лето, начиналась экзаменационная сессия. Я сдал экзамены по некоторым предметам, а другие оставил на потом, так как пришел час выступления и нужно было уезжать.
Кажется удивительным, что я завербовался в эту экспедицию, ведь ею руководили мои враги. Я поддерживал дружеские связи с доминиканскими патриотами, которые много лет боролись за освобождение своей страны, и восхищался ими. Но кубинцы, стоявшие во главе экспедиции, управлявшие ее проведением, были моими недругами; они находились в стане правительства, с которым мы боролись.
После выборов в Федерацию университетских студентов (ФУС) наступила небольшая передышка в несколько месяцев; в этот короткий период времени в июле 1947 года я и записался для участия в экспедиции.
Батистской армии не особенно понравилась затея с выступлением против Трухильо, который, естественно, был для них таким же «патриотом», как и сам Батиста. Не привлекала эта мысль и коррумпированного главнокомандующего, хотя он и был доверенным лицом Грау.
Припоминаю, как по дороге из Ольгина в Антилью, когда наша автоколонна была задержана на несколько часов безо всяких на то причин, я долго спорил то ли с лейтенантом, то ли с сержантом по фамилии Манфугас. Он был командиром взвода солдат, а я непримиримым противником батистской армии. Я познакомился с ним еще в Биране, входившем в военный округ Майари: младший офицер из семьи военных, некоторые из которых позднее стали наемниками. Мы очень горячо поспорили. Я прекрасно помню тот случай.
Все было так плохо организовано, что в итоге мы добирались через порт Антилья, находившийся немного восточнее, а не через Камагуэй, как предусматривалось первоначальным планом, хотя это гораздо дальше. И в ту же ночь, или наутро, мы погрузились на корабли. Я, честно говоря, не припоминаю эпизода моего свидания с матерью: прошло много лет. Помню, что от Антильи мы плыли несколько часов на небольшой шхуне. Преодолев с большими трудностями весь путь, мы наконец добрались до Кайо Конфитес. Расположенный к северо-востоку от Камагуэйя, в двенадцати километрах от архипелага Сабана-Камагуэй, Кайо Конфитес представлял собой скалистый остров с редкой растительностью, весьма отдаленный от кубинских берегов. Он находится поблизости от Старого Багамского канала, недалеко от английского островка, называемого Кайо Лобо. Само собой, на нем был маяк для проходящих судов. Здесь швартовался также быстроходный торпедный катер, осуществлявший сообщение между Нуэвитас и Кайо Конфитес.
Когда я оказался на острове, там уже сосредоточилась часть экспедиционеров. Главным был Масферрер.
Вторым батальоном командовал Эуфемио Фернандес, член той же группы. Он также участвовал в Гражданской войне в Испании, но по характеру заметно отличался от Масферрера или Салабаррии.
Фелисиано Мадерне, командир третьего батальона, был кубинским революционером, уже имевшим военный опыт: участвовал еще в борьбе против Мачадо. В 1932 году он возглавлял поход в порт Хибара. Правда, эта героическая экспедиция, 158


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
как это позже случилось и с высадкой с яхты «Гранма», не принесла никаких конкретных результатов, хотя и проводилась с большим количеством участников, к тому же лучше вооруженных. Они развязали сражение за Хибару, к северу от Ольгина, и были разгромлены, но заслужили всенародное признание. В те времена каждый, кто принимал участие в каком-либо выступлении против правящего режима, будь то Мачадо или Батиста, пользовался большим уважением.
Мы уважали Мадерне как человека левых взглядов, честного, прогрессивного, отличавшегося в лучшую сторону от других командиров. Достойный, благородный, патриот, старше других; кроме того, у него был военный опыт - кадет, затем офицер. И не случайно его поставили командиром третьего батальона.
Естественно, я записался в батальон Мадерне. Я не пошел ни в батальон Масферрера, ни в тот, которым командовал Эуфемио, а записался именно в ту команду, которая единственная мне подходила. В составе этого формирования я участвовал в двух или трех важных операциях. Нас было примерно человек двадцать-тридцать в роте. Меня произвели в лейтенанты, назначили командиром взвода, и я прошел элементарную военную подготовку. Мне пришлось научиться обращению с оружием, в том числе с гранатометом, развертыванию строя, то есть с точки зрения военной науки достаточно простым вещам. Занятия, которые с нами проводили, не были систематическими, да и программы подготовки как таковой не было. Уже в самом конце кампании мне присвоили звание капитана и назначили командиром роты, поскольку человек, занимавший это место, дезертировал. За столь короткое время меня повысили дважды.
Надо сказать, что мои противники по университету относились ко мне с уважением и никогда не позволяли себе никаких попыток унизить меня, никогда. Не помню ни единого случая неуважительного или бестактного отношения ко мне, правда, я и находился в другом подразделении, которое никак не было связано с людьми из той группы.
Была здесь и рота минометчиков под командованием бывшего офицера, не помню, никарагуанца или гондурасца, по фамилии Ривас. Это был прекрасный человек, патриот Центральной Америки.
Таким образом, у нас было три батальона с тремя командирами-кубинцами и минометная рота под началом Риваса. Доминиканцы присутствовали в штабе экспедиции и в руководстве батальонами, но были и простыми солдатами. На деле же именно кубинцы командовали всей операцией: их было большинство в отрядах, они контролировали логистику, транспорт, финансы и вообще все ресурсы. На Кайо Конфитес собрался весь состав экспедиции для тренировок и последующего вторжения в Санто-Доминго с целью свержения Трухильо.
В жизни не видел я хуже организованной акции. Набор добровольцев велся открыто. Вся Гавана знала, что собиралось целое войско для переброски в Санто-Доминго. Людей принимали без учета их мировоззрения, идеологии; часто принимали безработных, которые просто голодали. Им рассказывали об экспедиции, но кто знает, что там им наобещали. Не было никакого отбора; ценился лишь дух авантюризма. Никто не привлекал крестьян из горной местности, которые хорошо знали окрестности. Отбирали людей, наименее годных для партизанской войны! Без политической подготовки, имеющих лишь одну заслугу - они были выходцами из простого народа. Уже при вербовке были допущены грубейшие ошибки: отсутствие критериев отбора и всякой секретности. Конечно, среди записавшихся в ополчение 159


Катюшка Бланко
было множество прекрасных людей, как доминиканцев, так и кубинцев. Мадерне и Ривас оказались достойными офицерами, но они были исключением из подавляющего большинства.
Нельзя сказать, что все, кто встал под ружье, были плохими солдатами, просто у них не было четкого понимания того, что они собирались защищать; они присоединились ко всеобщей сутолоке, чтобы решить собственные проблемы. Не знаю уж, что там им понаобещали устроители. Может быть, что, как только они доберутся до Санто-Доминго, им заплатят.
Позднее, перед штурмом казарм Монкада, я лично привлек, организовал и обучил 1200 человек. Практически один, причем в полной тайне; до самого начала операции никто и не догадывался о том, что что-то готовится. К сожалению, в те времена самой большой бедой организаторов разного рода выступлений было отсутствие навыков конспиративной работы.
Если бы организовать серьезную экспедицию против Трухильо попросили меня, я бы действовал так же, как впоследствии при подготовке взятия казарм Монкада, и никто бы об этом заранее ничего не узнал. Тогда я завербовал 1200 человек, подготовил их в условиях подполья, и, несмотря на нашу неудачу, штурм не стал таким колоссальным провалом! Все-таки у меня были подготовленные люди, которых можно было без огласки поднять и собрать за 48 или 72 часа. Эту экспедицию также можно было организовать скрытно, за минимум времени и при максимуме осмотрительности. В то время и с теми возможностями сделать это было гораздо проще.
Мы провели на Кайо Конфитес около ста дней, во всяком случае, не меньше трех месяцев. Условия жизни добровольцев были ужасающие: не было воды, не был разбит лагерь. Воду доставляли в бочках из-под горючего, которые даже не были тщательно промыты, и она отдавала нефтью; еда была отвратительная, мы должны были готовить себе сами, как могли, и делали это в баках, с большими трудностями.
Это было весной и летом. Часто шли дожди, а нам негде было укрыться, кроме как в лачугах, что-то вроде небольших шалашей из соломы, которые защищали от лучей солнца, но не от дождя. У нас не было плащей, чтобы укрыться, и когда шел дождь, мы промокали до нитки. Кроме того, на Кайо Конфитес почти нет деревьев. Длина островка не превышает километра, а ширина - 200-300 метров. В северо-восточной части находилась достаточно глубокая бухта, где могли пришвартоваться суда, прибывающие с Кубы.
Условия проживания ополчения были жалкими. Невероятно! При всех тех деньгах и ресурсах, которыми располагала экспедиция! Они послали людей на безлюдный островок. А ведь все это можно было хорошо организовать: подвезти воду, продукты питания. Начальники же жили в отдельных домиках... И неизвестно, на что пошли выделенные деньги!
То, что я там увидел, оказалось для меня полезным, помогло понять, как делать не нужно. Я убедился в том, что наши руководители были некомпетентными и бездарными организаторами как в политическом, так и в военном отношении. Это были члены преступной шайки с политическими амбициями, мечтающие о широкой поддержке, славе, престиже, власти. Это была мафия, связанная с коррумпированным кумовским правительством и одним из его самых «выдающихся» представителей, каким был Хосе Мануэль Алеман, и мечтающая по завершении экспедиции вернуться на Кубу всенародными героями и в лавровом венке.
160


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Чего только там не случалось: бывали ссоры между бойцами, причем со смертельным исходом. Помню конфликт Каскариты с одним гаванцем, который из личной неприязни убил другого ополченца.
Удивительно, но был также случай, когда произошла стычка между батальонами Масферрера и Эуфемио, несмотря на то, что и те, и другие принадлежали к одной группировке.
Эуфемио мне казался человеком более порядочным и более заботливым по отношению к своим подчиненным. Масферрер же был настоящим деспотом. Во время Гражданской войны в Испании он был комиссаром и, видимо, пользовался усвоенными приемчиками. Он всегда ходил в окружении группы людей, был очень театрален, весь в мечтах; не знаю, о чем он думал. Тем не менее, он был одним из самых влиятельных руководителей. В то время как Эуфемио представлял из себя своего рода кауди- льо, добродушного босса, по-отечески обращающегося с солдатами своего батальона, Масферрер был теоретиком и жестким командиром. Его батальон располагался на самом востоке острова, а батальон Эуфемио в центре. Батальон Мадерне на западе, рядом с минометной ротой под командованием Риваса и другими подразделениями кубинцев и доминиканцев. По моему мнению, Масферрер из всех был самым одиозным.
Когда столкновение между ополченцами уже казалось неизбежным, я решил действовать и потихоньку поговорил с Ривасом. Я сказал ему: «Ривас, если эти типы ввяжутся в бой друг с другом, лучше бы поддержать батальон Эуфемио. По крайней мере, мой выбор в этом случае будет не в пользу Масферрера, который так деспотичен и жесток». Тогда Ривас на случай, если действительно придется принимать участие в возможной схватке, приготовил к бою минометы. Думаю, он был настроен достаточно решительно, но, к счастью, они договорились между собой, и никакого боестолкновения не произошло.
Не помню, что именно спровоцировало инцидент, но вряд ли что-то серьезное. Видимо, какие-то личные мотивы. Так или иначе, Эуфемио пользовался большей симпатией солдат. Масферрер же пытался навязать свое лидерство и дисциплину путем запугивания. Эта была темная личность, настоящий безумец. Не знаю, узнал ли он потом о том, что, когда разгорелся конфликт, я поддержал другую сторону.
Мы ожидали прибытия подкрепления с Кубы, из Майами и других мест. И вот в один прекрасный день на остров прибыла группа доминиканцев, среди которых был Хуан Бош. Очень скоро мы подружились. Мне нравилось беседовать с ним больше, чем с кем бы то ни было на острове. Да и из всех доминиканцев, которых я когда- либо знал, он произвел на меня самое сильное впечатление.
Он был старше. Мне тогда исполнился 21 год, а Бошу было, я думаю, 36 или 37. Он был очень эмоциональным, его манера говорить брала за душу. Он жил так же скромно, как и все остальные ополченцы, и страдал от тяжелых условий не меньше других. Я не слышал о нем раньше. Не знал, что он писатель, историк, интеллектуал. Я просто видел в нем достойного уважения человека, с которым было не просто приятно поговорить, но можно было обсудить глубокие, важные вещи. Он тонко чувствовал страдания других и сам страдал из-за этого. Кроме того, в тот момент он переживал необычные ощущения: ведь он все-таки был человеком умственного труда, который, когда пробил час, встал на путь борьбы - как это сделал в свое время Марти и многие другие интеллектуалы в нашей собственной истории. Можно сказать, что из всех участников экспедиции это была самая выдающаяся личность, человек крупного калибра.
161


Катюшка Бланко
Много раз мы с ним удалялись на берег и вели длительные разговоры; его слова и мысли оставили во мне глубокий след. Так мы стали друзьями. В том, что мы подружились, больше его заслуга: все-таки он уже был сформировавшимся человеком, а я молодым студентом, мелкой сошкой в сравнении с командирами, изобиловавшими на острове... Я был всего лишь лейтенантом и командовал взводом. Тем не менее, Бош обращался со мной с большим уважением и почтительностью.
Все с нетерпением ждали начала наступления. Любое судно, причаливавшее к острову, встречали с надеждой - вдруг на нем прибывают наши руководители и наконец будет принято окончательное решение. Первым после моего появления на острове здесь пришвартовался небольшой торпедный катер. В следующий раз на десантном корабле «Масео» прибыл дон Хуан Родригес, большой начальник и, собственно, автор, со стороны доминиканцев, самой идеи этой экспедиции. Я его знал. В свое время он был сторонником Трухильо и сенатором; у него были деньги и, соответственно, широкая известность. Генерал Родригес обустроил свой штаб на корабле. Кстати, что касается звания генерала, то его он присвоил себе сам.
Затем долгое время мы ожидали следующего парохода; каждый день объявляли о его возможном прибытии и что, как только он приплывет, начнется и сама экспедиция. Но надежд на приход этого судна оставалось все меньше, и находившиеся на острове люди были просто в отчаянии, потому что жизнь там была сущим адом.
И вот, наконец, причалил корабль-призрак - его прозвали так, потому что уже не чаяли стать свидетелями его появления. С его прибытием все мы почувствовали, что приближается час, когда экспедиция снимется с якоря.
Было известно, что в распоряжение революционных сил поступило несколько достаточно современных самолетов времен Второй мировой войны - шел 1947 год. Организаторы экспедиции, разумеется, при определенной поддержке Соединенных Штатов, сумели обеспечить поставку 12 или 15 военных самолетов. Время от времени они облетали остров на бреющем полете. Видимо, для того, чтобы поднять моральный дух экспедиционеров, а заодно и потренироваться. Впрочем, вполне возможно, что иногда это были американские самолеты, а мы думали, что наши.
Конечно же, эти облеты несколько воодушевляли нашу «армию», хотя у меня нет ни малейшего сомнения, что иной раз это были американские самолеты, пытающиеся разведать детали самой известной в истории тайны. О ней писали газеты и говорил весь мир; это был абсолютно всем известный заговор, вполне в латиноамериканской манере. Ничего глупее и представить себе нельзя.
Однажды меня, уже не помню по какому поводу, отправили в Нуэвитас и в Кама- гуэй. Я пробыл целый день в Камагуэйе, прикоснулся на 24 часа к цивилизации и на том же катере возвратился на Кайо Конфитес вместе с другими товарищами.
Когда мы уже приближались к острову, Пичирило (Рамон Эмилио Мехия дель Кастильо), доминиканец, капитан катера, очень хороший моряк и прекрасный человек, который позднее будет с нами на «Гранме», разглядел на расстоянии, с которого нормальному человеку ничего не увидеть, какое-то судно и сказал: «Это шхуна Трухильо “Анхелита”». У этого человека было феноменальное зрение. Я был поражен, когда его слова подтвердились.
Причалив, Пичирило немедленно поднял тревогу и доложил начальству о появлении на горизонте шхуны Трухильо, которая двигалась с востока на запад, вроде бы от Санто-Доминго. Неизвестно, шпионила ли она за нами, вооружен ли был ее экипаж. Любая фантазия кажется вероятной в подобных авантюрах.
162


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
И тут в самом центре Атлантики начинается колоссальное возбуждение - проблема чрезвычайной важности. Собираются командиры, построены бойцы. Набирают добровольцев, чтобы задержать «Анхелиту». Я был в числе первых, кто поднял руку, взял винтовку и приготовился к операции.
Тут же приготовили к отплытию корабль-призрак, более быстроходный, чем «Масео». Это была достаточно большая десантная баржа и мы все - от 20 до 30 добровольцев - погрузились на нее прямо с берега.
До этого обнаруженное судно двигалось по направлению к нам, но, видимо, заметив преследование, начало удаляться. Почти три часа мы догоняли его, пока не начали подходить вплотную: все ближе и ближе. Приблизившись на достаточное расстояние, мы убедились, что шхуна действительно называется «Анхелита», и продолжили сближение до тех пор, пока не смогли перескочить через ее борт на верхнюю палубу.
Там находился какой-то человек, которому мы велели заглушить мотор и не двигаться. Но он сорвался с места и скрылся под палубой. Я был ближе всех к нему, но не выстрелил, хотя, кажется, кто-то из наших сделал несколько выстрелов в воздух. Я повторил команду остановиться. Мы ведь предполагали, что экипаж шхуны мог быть вооружен и что на ней могли перевозить динамит или солдат Трухильо на нижней палубе. Не помню точно, как все произошло, но я первым из атакующих прыгнул с кормы баржи на палубу шхуны. Бросился в рубку, потребовал от экипажа сдаться. Правда, мне сразу же стало ясно, что никакой опасности нет, что ни тот человек, ни другие члены экипажа не вооружены, что на шхуне вообще нет ни оружия, ни динамита, ничего такого. Это была шхуна Трухильо, потому что все в Санто-Доминго было его, а передвигалась она в том районе, поскольку это был ее постоянный маршрут следования.
Естественно, Масферрер участвовал в операции в качестве командира группы. Он и выглядел настоящим начальником, прямо генералом, и вместе с капитаном корабля стоял на мостике. Мы арестовали судно и экипаж. На Кайо Конфитес я возвратился уже на плененной «Анхелите».
Захваченное судно совершало регулярные рейсы между Санто-Доминго и Майами с целью закупки продовольствия. Конечно, можно было предположить, что они занимались слежкой или шпионажем, так как их путь проходил неподалеку от Кайо Конфитес. Наши командиры так и решили. При этом Масферрер и некоторые из его людей очень жестко обращались с плененными, требуя в грубой форме: «Вы шпионы и должны нам все рассказать, или мы вас расстреляем». Они оскорбляли их и словом, и делом. Мне очень не понравилось, как они вели себя с моряками «Анхелиты».
Когда мы подходили к острову, на берегу нас ждали более тысячи человек. Все хотели знать подробности операции, в результате которой удалось захватить судно с горсткой несчастных доминиканских матросов. Это и было все, что мы сделали; наш подвиг свелся к пленению шхуны с несколькими бедолагами, которые вовсе не шпионили, а просто совершали регулярный рейс и возвращались из Майами с закупленными товарами. Они не выполняли никакого боевого задания - такова была правда.
Их было семь или восемь человек, хорошие ребята. Попав на остров, они остались жить с нами. Предполагалось, что они пленные, но, в конце концов, все члены экипажа, как и сама шхуна, вошли в состав нашей экспедиции.
Трухильо, конечно, мог бы использовать другие, более изощренные способы слежки за нами, ведь у него были даже разведывательные самолеты. Просто мы 163


Катюшка Бланко
в тот момент пошли на поводу воображения, которое всегда разыгрывается в подобной обстановке. А на самом-то деле весь мир и так знал, что происходит на Кайо Конфитес: Трухильо знал это, Соединенные Штаты знали, об этой экспедиции все знали.
Еще одним памятным событием стал день, когда нам объявили о предстоящем визите Маноло Кастро. Он должен был приехать как бы с инспекцией. Это известие наделало много шума. Каждый раз, когда должен был приехать кто-то из начальства, какая-то важная персона, среди добровольцев возникал нездоровый ажиотаж, поскольку могли появиться какие-то важные новости, может быть, даже о дате начала операции. Народ заждался вторжения в Санто-Доминго, никто не хотел оставаться на Кайо Конфитес; уж лучше было попасть прямиком в ад. И я, само собой разумеется, разделял этот неуемный энтузиазм; не столько потому, что мне казались адскими условия нашего существования, сколько меня очень привлекала сама идея войти в Санто-Доминго в роли освободителя.
И вот приезжает Маноло Кастро, одет он был, кажется, в зеленый комбинезон или что-то вроде этого. Спускается с трапа корабля перед строем, мы его приветствуем, и тут он из всех выделил меня. Перед всеми 1200 бойцами, страстно жаждущими, как и я, узнать дату предстоящего наступления на Санто-Доминго, он поприветствовал и по-дружески обнял меня, что вызвало всеобщие аплодисменты. А ведь в университете мы были в контрах. Я выступал против него, потому что он защищал позиции правительства.
Маноло, в отличие от Масферрера, уважали. Да и по характеру он не был ни деспотичен, ни жесток, хотя прославился тем, что еще в 1940 году убил университетского профессора Рауля Фернандеса Фиальо, человека, скомпрометированного своими связями с людьми из правительства Батисты. То есть, в ту пору Маноло Кастро находился в оппозиции к Батисте. Оппозиционные университетские группы в 1930- 1940 годы называли «забияками».
КАТЮШКА БЛАНКО. - Какая парадоксальная история! Тем не менее, эти «забияки», находившиеся в оппозиции к Батисте, были одновременно, совершенно об этом не подозревая, его инструментом. Я прочитала об этом в статье «Фронт против всех!», где Вы возлагаете на Батисту ответственность за развитие бандитизма на Кубе, в том числе и потому, что он через своего соратника, армейского полковника Хайме Марине, поощрял университетских «забияк». Вы пишете: «...Это зло, зародившееся на фундаменте партии “Аутентико”, взросло на обидах и ненависти, посеянных Батистой на протяжении одиннадцати лет беззаконий и несправедливости. Те, кто видел убийства своих товарищей, захотели отомстить за них, а режим, который не был способен восстановить справедливость, стал позволять отмщение. Это не была вина молодежи, увлекаемой естественными устремлениями и легендами о героической эпохе. Молодые люди хотели устроить невозможную революцию в неудачный момент. Многие из жертв этого обмана окончили жизнь как гангстеры, хотя сегодня они могли бы быть героями».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это верное описание того, что произошло. Маноло Кастро, оппозиционер, лично убил этого профессора. Это стало частью его революционной биографии. И Марио Салабаррия также убил кого-то в то время, правда, не знаю, кого.
164


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в Историческом архиве хранятся документы, в которых подробно описан этот эпизод. Как Вы правильно вспомнили, Марио Салабаррия открыл огонь на университетской площади Каденас, стреляя в одного из «забияк». Им оказался Марио Саэнс де Буроага.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Именно таким образом Марио Салабаррия стяжал славу, как и Маноло Кастро. Тем не менее, Маноло, когда, например, разговаривал со мной в университете, пытаясь убедить в чем-то, всегда был очень корректен, не повышал голоса, не угрожал. Если же он хотел надавить, то даже это делал в гораздо более утонченной форме, чем тот же Масферрер.
И все же они были по одну сторону баррикад. Позиция Маноло Кастро была ошибочна, потому что он принял сторону правительства, в котором занимал высокую должность; кроме того, он был связан с Алеманом, одним из самых коррумпированных политиков за всю историю Кубы.
Но когда мы объединились для участия в экспедиции, внутренние политические разногласия оказались вторичны по сравнению с делом огромной исторической важности - разгромом Трухильо и освобождением Санто-Доминго. На этом фоне все остальные вопросы теряли свою значимость.
Я видел, что ко мне относятся с уважением и другие члены этой группы; думаю, что, может быть, даже с некоторым восхищением. Возможно, это было связано с тем, что я бросил им вызов. Вероятно, они просто удивились тому, что кто-то не боится их, что, в одиночку и безоружный, готов к встрече с группой вооруженных бандитов, что завербовался для участия в экспедиции, в которой они были главарями. Думаю, они были изумлены таким моим поведением, хотя это была моя неизменная политика, и я всегда вел себя таким образом. Поведение Маноло Кастро и его дружеское приветствие имели свою предысторию. Нечто подобное произошло и во время перевыборов руководства Федерации университетских студентов, когда те, кто собирался убить меня, неожиданно встретили с раскрытыми объятиями, словно обрадовавшись тому, что не сделали этого. Какие противоречивые поступки!
То же самое снова произошло со мной по завершении боев под Баямо с воинскими частями, которые сражались с нами с исключительным упорством. Как они меня потом встречали! Это тогда напомнило мне и мои отношения с группой Маноло Кастро. Я никогда не позволял себе руководствоваться ненавистью, жаждой мести; я не испытываю никакой затаенной вражды по отношению к этим людям и вообще ни к кому. Я рассматриваю их как людей, принадлежащих прошлому, и считаю, что в той или иной форме все они дали мне какие-то знания и способствовали накоплению опыта.
Так вот, Маноло Кастро пробыл с нами на острове несколько часов и отбыл восвояси.
Каждое подобное событие воодушевляло добровольцев и пробуждало в них надежды на скорое начало экспедиции. Люди, уже ввязавшиеся в эту авантюру, жаждали хоть каких-то перемен и готовы были вытерпеть что угодно, лишь бы закончилось это бесконечное ожидание. Мы пробыли на острове три месяца - июль, август и сентябрь. Все, о чем я сейчас говорю, произошло в период до 15 сентября. В этот день начали распространяться слухи о серьезной перестрелке в Гаване, возникшей в ходе ареста Эмилио Тро. По радио беспрерывно передавались новости о выстрелах, раздающихся в гаванском пригороде Марианао.
165


Катюшка Бланко
Случившееся незадолго до этого нападение группы Эмилио Тро на какого-то давнего сторонника Мачадо или Батисты подтолкнуло Салабаррию и его людей обратиться в суд и добиться ордера на арест самого Тро.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Именно так, а убитого группой Тро звали Рауль Авила Авила. Нападение на него было результатом нового витка насилия и мести, развязанной в начале того года покушениями на Орландо Леона Лемуса (Колорао), затем на Тро и, наконец, на Авилу.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Эмилио Тро Риверо был лидером Революционного повстанческого союза (РПС), одной из революционных групп, о которой я уже говорил. Тро участвовал в боях Второй мировой войны в качестве парашютиста десантных войск США. Это был весьма достойный человек, вел скромный образ жизни. Он остановился в частном доме одного из своих друзей вместе с небольшой группой в два или три человека. Сюда и подошли люди Салабаррии - из тех, что контролировали моторизованную полицию, - чтобы задержать его, но Тро, как и ожидали, видимо, от такого храбреца, оказал сопротивление. Они атаковали дом. Стрельба продолжалась три или четыре часа, пока Хеновево Перес, командующий армией, не взял дело в свои руки и не послал капитана с указаниями успокоить ситуацию. Офицер добрался до места и переговорил с осажденными, которые, однако, заявили, что, если и сдадутся, то не нападавшим, а военным. Так они решили, полагая, что это будет для них спасением, и начали выходить безоружными из дома. Вышли и члены семьи товарища Эмилио Тро, но люди Салабаррии не выполнили условия договора и злодейски расстреляли их. Все были сметены пулеметной очередью, в том числе и беременная женщина, которая не имела никакого отношения к происходящему.
На острове люди слушали радио. В конце передачи было объявлено, что в результате боестолкновения погибли Эмилио Тро и еще несколько человек. Первоначальная версия говорила о том, что они погибли в бою, но это было не так.
Эта информация вызвала всеобщее волнение. Прошло еще два или три дня, и пришли новые вести из Гаваны. Оказывается, какой-то кинооператор по прозвищу Гу- айо сумел пробраться к месту трагедии и снял всю сцену убийства. Когда снятую им хронику с места событий показали в кинотеатрах, это стало последней каплей. Чудовищное преступление вызвало в стране невероятное возмущение, разгорелся грандиозный скандал.
Как следствие, оппозиция обвинила правительство, Грау оказался в весьма затруднительном положении, он практически потерял контроль над ситуацией. Тогда Хеновево Перес на несколько дней взял все в свои руки и арестовал Салабаррию, Леона Лемуса (Колорао) и всех остальных фигурантов, связанных, в свою очередь, с Масферрером и другими его людьми, которые в это время находились на Кайо Конфитес. Военные арестовали также начальника полиции, главу моторизованных частей, командира группы захвата и предали их всех трибуналу.
Ситуация привлекла внимание всех слоев общества. А находившиеся на Кайо Конфитес Масферрер и все, кто был с ним, поняли, что их положение усложнилось и стало опасным, поскольку в дело вступила армия, с которой они соперничали.
Военные, в свою очередь, недоверчиво смотрели на экспедиционеров, видя в них основу движения, которое могло, в конечном счете, быть направлено против них. Они подозревали гражданских, которые организовывали экспедицию и должны 166


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
были располагать оружием, самолетами и даже, возможно, военными базами, в планах создания своего правительства.
Армия не симпатизировала этому движению. Вдобавок к делу подключился Трухильо, человек хитрый, богатый, миллионер. Он предложил деньги командующему Хеновево Пересу Дамере, известному своей коррумпированностью. Позже об этом стало известно.
Но даже если Трухильо никого и не подкупал, я прекрасно понял суть происходящего. В условиях национального кризиса гражданская власть была дискредитирована, а армия действовала по своему усмотрению, забирая власть в свои в руки под предлогом необходимости наведения порядка и пользуясь к тому же поддержкой кубинского общественного мнения, возросшей после показа видеосюжета, снятого Гуайо. Мне стало совершенно ясно, что осуществление экспедиции находится под большим вопросом.
В этой ситуации наши доминиканские и кубинские начальники, то есть, Масферрер и все остальные командиры, решили действовать: приступить к активной фазе операции. Мы же все только обрадовались, узнав, что, неважно по какой причине, она все-таки наконец начнется.
Что же сделал Масферрер? Он взял под свое командование самый лучший и быстроходный из кораблей, тот самый «Призрак», и погрузился на него со своим батальоном. В нормальных условиях судно вмещало человек двести, но на нем разместилось около пятисот бойцов. А Масферрер превратился в главнокомандующего экспедиции.
Кроме батальона Масферрера на этом же судне были и некоторые другие подразделения, в том числе, возможно, часть второго батальона Эуфемио. Кажется, самого Эуфемио в тот момент не было на Кайо Конфитес; он выезжал с острова, не знаю, по каким делам. Мы же погрузились на десантную баржу «Масео», которая из-за каких-то проблем в машинном отделении двигалась не так быстро, как «Призрак». Остальные распределились на небольшом, но быстроходном корабле и на захваченной шхуне. То есть, всего было четыре судна.
Я чувствовал себя счастливейшим из людей, когда экспедиция взяла, наконец, курс на Санто-Доминго. Я был командиром роты и пытался выстроить конкретный план действий. Я считал, что мы должны начать партизанскую войну, в то время как наши начальники даже не задумывались о том, как именно они будут воевать в Санто-Доминго. Я не представлял себе, как наше полуголодное войско, пусть и с неплохим вооружением, сможет противостоять армии Трухильо в традиционной войне. Хотя с имевшимися средствами у нас были шансы разбить противника. Да и международная обстановка нам благоприятствовала. Трухильо был изолирован и дискредитирован. Демократия в борьбе с фашизмом победила во всем мире. В глазах международного общественного мнения, в глазах кубинского и доминиканского народов, в глазах всего мира Трухильо был латиноамериканским Гитлером или Муссолини.
С ресурсами, которыми мы располагали, если их с толком применить, мы могли бы ликвидировать этот режим. Действуя должным образом, 1200 бойцов при поддержке с воздуха вполне могли низложить Трухильо.
Для этого, прежде всего, следовало отобрать наиболее мотивированных людей, с политическими идеями, патриотически настроенных, не имеющих других целей, кроме свержения Трухильо в интересах доминиканского народа.
167


Катюшка Бланко
Когда мы погрузились на корабли, Масферрер, вместо того, чтобы пойти на восток, взял курс на запад. Мы поплыли в западном направлении, противоположном Санто-Доминго. Мы плыли долго, чтобы якобы сделать остановку на каком-то островке к северу от провинции Вилья-Клара.
На судне, на котором я плыл, находились штаб экспедиции, Хуан Родригес, батальон Мадерне и, возможно, какая-то часть второго батальона. Мое место оказалось на корме. Говорили, что мы поплыли на запад, потому что по пути должны были забрать Эуфемио и еще каких-то старших командиров. По моему же мнению, это был очередной маневр Масферрера. Когда он понял, что между Хеновево и Грау, то есть между армией и гражданской властью разгорается конфликт, он повернул наш флот в другом направлении, чтобы выждать и уже в зависимости от складывающейся ситуации принять решение выступать ли на стороне правительства Грау против военного командования. Это моя оценка его действий, тогдашняя и сегодняшняя. События в Гаване отрицательно сказались на положении правительства Грау, и стало совершенно ясно, что армия, которая предпринимала меры по наведению порядка, не обращая внимания на правительство, скорее всего остановит проведение экспедиции.
Мы дошли, наконец, до нужного островка, но теперь было принято решение повернуть обратно на восток по направлению к Санто-Доминго. Масферреру вдруг захотелось испытать свои командирские качества или ораторские способности, а может быть, он решил повторить подвиги Писарро, или Кортеса, или еще какого-либо исторического персонажа, не знаю. И он скомандовал людям: «Ладно. Кто хочет участвовать в экспедиции, поплывет дальше с нами, а кто не хочет, может остаться на этом острове». Тогда около трехсот человек - и, я думаю, не без оснований - решили остаться на острове Гуин. Конечно, всегда бывает очень неловко, когда кто-то отказывается от своих прежних намерений; мне такое решение показалось совершенно невозможным, так как я был решительно настроен двигаться на Санто-Доминго, причем не просто настроен, а воодушевлен.
Когда 300 человек отказались от участия в экспедиции и сложили оружие, Масферрер с пулеметом в руках сошел на землю с группой соратников. Это был тот еще типаж, бородач, ни дать ни взять античный воин. Он обратился к остающимся с пламенной речью, призывая их передумать, но не убедил никого. 300 человек заявили, что остаются, несмотря на то, что Масферрер их всячески поносил, оскорблял и даже угрожал. Несмотря ни на что, три сотни бойцов остались на острове Гуин. После этого мы снова пустились в путь по направлению на восток.
Итак, Масферрер убедился, что позиции Хеновево Переса и армии были прочными, в то время как правительство Грау находилось в кризисе, тем более, что вся общественность Кубы была возмущена недавним злодейским убийством. Тогда он понял, что было бы неосмотрительным отправляться в Санто-Доминго, когда абсолютно все знали о цели экспедиции. Поэтому он и совершил этот маневр, поплыв на запад. Находясь на самом быстром корабле, Масферрер захватил инициативу и фактически стал начальником экспедиции. Доминиканцы не вмешивались, предоставив кубинцам свободу действий, но в итоге было принято решение продолжить продвижение экспедиции на восток.
Что же произошло дальше? Среди людей, дезертировавших из различных батальонов, на острове остался и капитан, командовавший моей ротой. Меня назначили на его место. Так и получилось, что я стал командиром роты, которая медленно приближалась к Санто-Доминго.
168


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я никогда не учился военному делу и знал о нем только то, что прочитал в книгах об истории Кубы и о других войнах; научиться же воевать мне довелось в полевых условиях. Я много читал о борьбе, сражениях и исторических битвах; у меня была некоторая интуиция в вопросах ведения войны, и, проанализировав сложившуюся ситуацию, я пришел к выводу, что мы действуем совершенно хаотично. Но у меня под началом была целая рота, и я твердо намеревался начать партизанскую войну в Санто-Доминго.
Личный состав роты не превышал восьмидесяти человек, потому что часть батальона осталась на острове Гуин. В штабе экспедиции мне предложили следующий план. У нас не было авиации, мы не имели поддержки кубинского правительства, армия уже предпринимала против нас какие-то меры... Предложенная мне стратегия предусматривала: двигаться дальше на восток, пересечь Наветренный пролив, не идти напрямую на Санто-Доминго, поскольку Трухильо и вообще все на свете этого и ждали от нас, а, маневрируя, неожиданно высадиться на Гаити и продвигаться к Санто-Доминго уже по шоссе.
План этот имел, несомненно, определенный смысл, потому что без авиации и без необходимой поддержки продолжать двигаться по ранее намеченному маршруту было бы самоубийством. Стратегия изменилась в одночасье. Этого не делала даже немецкая армия в свои лучшие времена, когда пересекала Бельгию, чтобы вторгнуться во Францию! И вот сборище плохо организованных, полуголодных людей собиралось, пока в теории, ввязаться в подобную авантюру. Мне сообщили о новом плане, и, поскольку в создавшейся ситуации он показались мне логичным, я сказал: «Хорошо, согласен». И вот мы направились на восток с целью высадиться в Порт-о- Пренс, а затем уже двигаться по шоссе в сторону доминиканской территории. Это казалось мне более осмотрительным, чем атаковать в лоб, хотя все равно это была совершенно безрассудная затея, в особенности принимая во внимание силы, которыми мы располагали.
Так или иначе, вне зависимости от места высадки на доминиканскую территорию, у меня были продуманы стратегия и тактика действий бойцов моей роты и тех, кого я надеялся привлечь на месте. В общем, в свои двадцать с небольшим я, во главе роты, собирался начать партизанскую войну. Это был единственный шанс на успех.
Я понимал, что мы не в силах противостоять регулярным частям армии Трухильо. Прикидывал, как лучше использовать людей и оружие, где у нас будет больше возможностей и как партизанскими методами и благодаря поддержке населения свергнуть диктатора.
Интуиция подсказывала мне этот путь в той абсурдной ситуации, когда горстка людей, руководимых некомпетентными начальниками, должна была столкнулся с доминиканской армией. Так что я чуть было не начал партизанскую войну в Санто- Доминго вместо Кубы. Это правда.
Все это были мечты, а что оставалось? Ведь у нас не было даже элементарного продовольствия, а между тем наше голодное войско собиралось выполнить освободительную миссию.
Хорошо помню, что воды Багамского канала были спокойны и стояла прекрасная погода. Масферрер продолжал движение на самом быстром из наших кораблей в соответствии с собственными планами. Он ушел вперед, и никто из нас не знал, где он и что делает. По сообщениям из Гаваны становилось ясно, что на Кубе разразился кризис и что армия готова воспрепятствовать осуществлению экспедиции. Масфер- 169


Катюшка Бланко
рер посчитал, что риск слишком велик, а шансы на успех ничтожно малы, и тогда ему пришла в голову идея, как умыть руки. На своем быстроходном судне он опередил остальных и вошел в бухту Нипе. Кажется, у него был там какой-то родственник, который служил в военно-морском флоте. После всех своих призывов и обращений к участникам экспедиции о необходимости действовать сам Масферрер решил не продолжать борьбу и под любым предлогом зайти в бухту Нипе, чтобы его там арестовали.
Так и не получив никаких известий о Масферрере, наш корабль, на котором находился командный пункт экспедиции, прошел рядом с бухтой Нипе и проследовал дальше. Так же поступили и остальные наши суда. Мы уже находились напротив Моа и считали, что осталось совсем немного до начала реализации задуманного: пересечь территорию Гаити и освободить Санто-Доминго от тирании Трухильо.
Масферрер же добровольно сдался кубинским властям, ничего нам не сообщив, а на рассвете передал сообщение: «Ждите меня напротив Моа, я свяжусь с вами». В это время он уже был под арестом, то есть, предал экспедицию.
Наше судно со штабом на борту взяло курс на Наветренный пролив, намереваясь пересечь его. Поговаривали, что корабли Трухильо поджидали там, чтобы помешать нашей высадке. Но около одиннадцати часов утра мы заметили большой корабль на северо-востоке, как раз на том месте, где Масферрер назначил нам встречу. Мы приняли некоторые меры предосторожности, предполагая, что это мог быть один из кораблей Трухильо. С большого корабля начали подавать сигналы; это был фрегат военно-морского флота Кубы, который ждал нас в точке, указанной Масферрером, уже после того, как он сдался. И вот с фрегата начали сигналить огнями и приказали: «Назад, поверните назад в сторону порта Нипе». Мы попытались объяснить, что на нашем судне не хватит топлива и воды даже дая того, чтобы дойти до порта Моа, но с кубинского фрегата повторяли: «Назад, поверните назад», - подкрепляя команду демонстрацией расчехленных и готовых к стрельбе орудий. Иными словами, мы получили категорический приказ повернуть в сторону бухты Нипе.
До этого момента у меня еще сохранялись иллюзии о том, как я со своей ротой буду воевать в Санто-Доминго. Я проанализировал все и понял: сейчас произойдет именно то, что я предчувствовал - армия готова остановить операцию любым способом.
В итоге экспедиция и ее штаб оказались под арестом. Наш корабль был вынужден вернуться в бухту Нипе. Фрегат следовал в двух или трех милях за нами все время, пока мы шли обратно от Моа к Нипе. Помню, видны были горы провинции Ориенте. И тогда я наконец осознал, что все пропало, мы все арестованы. Это показалось мне настолько унизительным, что я явился в штаб и заявил: «Экспедиция провалилась, армия взяла контроль над ситуацией, правительство в кризисе, все мы будем заключены под стражу, а наше оружие будет конфисковано». И предложил спрятать часть оружия: погрузить его на большой плот, доставить на берег, а затем я уйду с ним в горы, чтобы позднее продолжить начатое.
Члены штаба спокойно выслушали меня, формально все обсудили и ответили, что, конечно, возникли определенные трудности, но они вскоре будут преодолены. Хуан Родригес, Мадерне и остальные члены штаба, кубинцы и доминиканцы, не отдавали себе отчета в действительном положении вещей.
Такой ответ был величайшей глупостью; это было просто нелепо. Моя рота находилась на корме, а у меня был ручной пулемет, как предполагалось, для проти170


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
вовоздушной обороны. Я переговорил с самыми отчаянными из своих бойцов. В соответствии с моим планом они должны были вместе со мной перенести на плот оружие, чтобы его не конфисковали. Когда члены штаба объявили мне о своем решении, я взбунтовался. Повернул ствол моего пулемета с кормы на капитанский мостик и поставил рядом людей с автоматами. Мы заявили, что не подчиняемся их распоряжению и не собираемся сдаваться в плен.
Затем со своими людьми я стал снаряжать плот. Пичирило был за нас, но в тот момент он находился у штурвала корабля. Штаб же никак не отреагировал на наше неповиновение, просто принял это к сведению, пока я готовился к отгрузке оружия.
Но за это время фрегат приблизился к нам настолько, что выйти в открытое море незамеченными стало значительно труднее. Мы уже приближались к бухте. Самым ценным для нас оказалось то, что Пичирило был на нашей стороне.
При заходе в бухту мы передали на фрегат, что не знаем фарватера и можем сесть на мель. В ответ с корабля нам просигналили: «Мы пойдем впереди. Следуйте за нами». Фрегат прошел вперед. Все было прекрасно.
Почти все бойцы поддержали нас: и Пичирило, и многие другие. Члены штаба были заперты в каюте.
Уже в бухте мы на веревках спустили наш плот на воду. Кстати, бухта Нипе славилась наличием огромного количества акул. Однако бежать со мной собирались еще четверо готовых на все энтузиастов, которых я, к слову сказать, почти совсем не знал.
Уже в фарватере, когда впереди нашего судна шел фрегат и начинало смеркаться, мы спрыгнули на плот, я впереди с оружием в руках; всего у нас было пять автоматов, один из них у меня. Наш корабль продолжал движение, так что был риск попасть под гребной винт. Плот был сильно перегружен, мои ноги находились в воде. Я с автоматом в руках готовился перерезать веревку, когда Мадерне, мой непосредственный командир, видимо, оскорбленный моим неповиновением, с мотивами которого он не был согласен, высунулся за борт и ухватился за ствол моего автомата. Я, на плоту с четырьмя бойцами, крикнул ему: «Да забирайте свой автомат!», а стоящим наверху: «Перерезайте веревку!» Один из них выполнил мою команду, и мы оказались в свободном плавании и снова взяли автоматы на изготовку.
Были видны несколько военных кораблей и причал. В сгущающихся сумерках мы заметили постепенно приближающийся к нам катер. До него уже оставалось метров 30 или 40, но мы не знали, кто был на этом суденышке. На всякий случай мы взяли их под прицел и закричали: «Подойдите ближе, еще ближе!» С катера ответили: «Не трогайте нас. Мы лоцманы». «Подойдите ближе и отбуксируйте нас до берега». Они бросили нам веревку, но она была намокшая, и нам не удалось ее закрепить.
Тогда я сказал им: «Подойдите, чтобы мы могли перебраться к вам на катер». Они подошли ближе, и мы влезли на катер с оружием. «Отвезите нас к берегу», - приказали мы им. Лоцман портового катера предупредил: «Здесь несметное количество солдат и военных моряков, нас всех убьют». Лучи прожекторов резали наступившую темноту. Я заверил лоцмана: «Обещаю, что, если нас обнаружат, мы бросимся в воду».
За 250-300 метров до берега, чтобы не попасть в свет прожекторов, я сказал своим товарищам: «Прыгаем в море», и мы, в обуви, в одежде, со всем, что у нас было, кинулись в воду. Один прыгнул со своим автоматом, второй поступил так же, третий 171


Катюшка Бланко
сиганул без оружия, я за ним с двумя стволами. Было темно, я начал идти ко дну и вынужден был бросить один «томпсон» и плыть со вторым. Я не знал, что произойдет раньше: раздадутся выстрелы сверху или подплывут акулы снизу. В те времена я еще и понятия не имел о подводной охоте, а бухта Нипе была самой известной на Кубе из- за обилия этих хищников. Сколько легенд и историй рассказывали об этом месте! Но все прошло спокойно: ни выстрелов, ни акул. Мы понемногу приближались к берегу, выбрались, наконец, на сушу, и я ступил ногой на твердую землю.
Кругом были горы. Луна уже почти взошла и послужила нам вместо компаса. Мы решили, что надо быстрее двигаться к востоку, чтобы удалиться от опасного места и оставить солдат позади. Нашей целью было добраться до острова Кайо Саэтиа, находящегося напротив Никаро. Уже глубокой ночью мы перевалили за холмы, продираясь через кустарник... Один из членов нашей группы оказался безответственным лгуном. Позже я узнал, что до экспедиции он был сержантом действующей армии. Он заявил: «Я здешний. Знаю этот район». И заверил, что мы неправильно идем, а он знает дорогу. Я поверил: «Хорошо. Ты знаешь? Ты местный? Тогда веди нас». И он повел нас. Мы шли еще около получаса, но в итоге вышли на то же самое место, все это время мы плутали. Я сказал ему: «Послушай, ты. Из-за тебя мы заблудились. Иди замыкающим. Теперь я поведу». И повел.
В какой-то момент мы проходили настолько близко от солдат, что было слышно, как они разговаривают между собой. Луна светила очень ярко. Мы пробирались через загоны для скота, перелезали через заборы, шли по каким-то тропинкам, пытаясь все время выдержать направление на восток, в сторону гор. Не прошли мы и 500 метров, как тот же тип снова заявил: «Я очень устал, не могу идти дальше. Я останусь здесь». «Ну что с ним делать!» - подумал я. Оставить его было опасно, кругом солдаты, назавтра его могли схватить, и он мог выдать нас.
А то, что нас искали, было вполне ожидаемо. Больше того, члены нашего штаба уже сообщили властям, что четыре человека спрыгнули за борт и что они не знают, что с нами случилось и не несут за это никакой ответственности. Иными словами, опасаясь за собственную безопасность, они нас выдали.
Этот субъект, конечно, ничего не знал об этом, но прекрасно понимал, что солдаты где-то рядом: ведь мы слышали их разговоры. Мы и сами не знали, что находимся на острове. И вдруг он нам заявляет, что устал, хочет спать и остается здесь. «Хорошо. Сделаем привал», - сказал я. Мы расположились под деревом и прилегли отдохнуть. Комары не давали покоя, на небе ярко светила луна, и опасность встретиться с солдатами была велика. Я раздумывал. В какой-то момент у меня возникло желание схватить автомат, дать этому типу прикладом по затылку и продолжить путь. Через полчаса, может, минут через 45 я потерял терпение, подошел к нему, отобрал автомат и, обезоружив его, сказал: «Оставайся, если хочешь, а мы уходим!»
Это был как раз тот случай, когда надо было принять жесткие меры по отношению к нашему спутнику, который подвергал опасности нас всех. Я решил оставить его безоружным и быстро уходить под покровом ночи. Когда я отобрал у него оружие и мы тронулись в путь, он вдруг закричал: «Нет, я пойду с вами!» И пошел с нами безоружный. То есть этот человек за короткое время совершил три отвратительных выходки.
Мы продолжили наше движение на восток, прошло два часа, было девять или десять часов вечера, когда мы вышли к заливу. Это была бухта Никаро, вдали виднелись огни никелевой фабрики, построенной американцами в годы Второй миро172


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
вой войны. Только было непонятно, как это, двигаясь на восток, мы снова вышли к морю.
Тогда мы пошли на северо-восток, по направлению к какому-то зданию, похожему на казарму. Подошли поближе и присмотрелись: это оказалась школа, но выкрашенная в тот же цвет, что и военные казармы.
Мы вышли к каналу. В действительности остров, на котором мы оказались, раньше был длинным выступом в море с округлой оконечностью, соединенной с ним тонким перешейком. Впоследствии канал отделил эту часть выступа, образуя в заливе островок. Оттуда, где мы находились, видны были люди. Рядом проплыл катер. Решив, что это могли быть солдаты, мы спрятались, так как луна светила очень ярко. Потом нам удалось найти какого-то крестьянина и уговорить его перевезти нас через пролив на лодке.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Там, в Саэтии, жил друг дона Анхеля, смотритель маяка. Его имя было Рафаэль Гусман, но все звали его Лало, и он был как раз тем крестьянином, который вам помог.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, именно он нам помог в ту тяжелую ночь. Потом мы еще проделали довольно долгий путь по этому узкому, но длинному полуострову. Приняли меры предосторожности: ненадежный товарищ шел впереди, безоружный. Ему была дана инструкция на случай засады - говорить: «Нет, у нас нет оружия». К счастью, мы смогли спокойно проделать весь путь и к утру уже находились на плантациях сахарного тростника «Юнайтед Фрут Компани». Мы зашли в лавку купить себе что-то из одежды и еды. Не помню, сколько у нас было денег. Там нас видело много людей, но мы уже успели переодеться в гражданское. Мы спрятали оружие, включая и единственный пистолет, в канализационном люке, и я сказал ребятам: «Смотрите, чтобы у вас не было при себе никакого оружия, вдруг нас будут обыскивать». После этого мы прошли еще много километров. Затем на попутном грузовике добрались до Майари, одетые рабочими. Одного из моих спутников я послал за спрятанным оружием с шофером, который был мне знаком по Ортодоксальной партии и которому я мог довериться. Уже потом, когда все четверо безоружных, как я полагал, людей снова были со мной, мы наняли автомобиль, чтобы доехать от Майари до Бирана. Впрочем, парень, которого я послал за нашими автоматами, не выполнил поручения и вернулся, правда, уже без шофера и без оружия. Он сказал, что не смог провезти его, поскольку шофер испугался ехать с таким грузом через поселок. Шофер испугался! Когда военные узнали, что водитель помогал нам, его арестовали, и он сдал весь спасенный арсенал. Так что мы потеряли все наши автоматы, наш трофей, который мы хотели сохранить так же сильно, как и избежать ареста.
Единственное, что было спасено, так это один пистолет, потому что все тот же тип, несмотря на мой приказ разоружиться, оставил его при себе: еще один пример безответственности. Это было единственное, что сохранилось. Ну и вот, в конце пути мы добрались до моего родного дома.
Оттуда все разъехались по домам. Безответственный тип - в Гавану, откуда он был родом. Еще один, более серьезный парень тоже оказался гаванцем. Третий, которого звали Лухан, тоже человек вполне положительный, уехал в Мансанильо. Военные продолжали разыскивать меня, хотя и не слишком усердно.
173


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Есть фотография, на которой Вы запечатлены в Биране после возвращения из экспедиции. Лицо загорелое, обветренное, волосы взлохмачены, без рубахи - человек, переживший суровое испытание. Фото сделал Ваш брат Рамон. На заднем плане видны деревянные сваи дома. Вы чувствовали себя в безопасности в Биране?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. В Биране я скрывался несколько дней. Военные арестовали почти всех участников экспедиции и перевозили их в грузовых вагонах словно скот. То, как обращались с ними, было унизительно и отвратительно.
Мы были единственными экспедиционерами, которые сумели избежать ареста, но, к сожалению, мы потеряли оружие.
Я прожил несколько дней в Биране, чтобы посмотреть, как будут действовать власти, и когда увидел, что участников экспедиции начали освобождать, понял, что они не планируют делать ничего особенного и в отношении меня, что меня больше не разыскивают. Тем не менее, в Гавану я решил поехать инкогнито. И первый раз в жизни прибегнул к маскировке.
В столице меня многие знали. Знали, что я был в бегах, что сбежал с оружием, и я подумал, что меня могут попытаться задержать. Тогда я надел сомбреро с широкими полями, крестьянскую рубаху, очки и еще Бог весть что. И вот в таком виде я отправился на вокзал в Альто-Седро, чтобы взять билет на поезд до Гаваны. Тот самый поезд, на котором я впервые поехал еще 1942 году на учебу на третьем курсе в «Колехио де Белен». Купил билет в вагон со спальными местами. Я был настолько замаскирован и выглядел так необычно, что, конечно же, меня никто не должен был узнать.
Не спеша прохожу в конец вагона и вдруг слышу окрик: «Фидель!!!» Это оказался давнишний товарищ по школе «Долорес», которого я не видел сто лет. Он сказал мне: «Я узнал тебя по спине и по походке!» «Тсс... Прикрой рот, дружище, я ведь еду инкогнито!» - ответил я. Я полагал, что хорошо замаскировался, а человек, с которым мы не виделись много лет, сразу меня опознал.
КАТЮШКА БЛАНКО. - И тогда Вы решили, что никогда в жизни больше не будете прибегать к маскировке?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это был первый раз в жизни. И последний! Я твердо решил, что никогда больше не буду маскироваться, что это все равно бесполезно. В тот день я решил все в жизни делать по закону, не прибегая к нелегальным методам, и впоследствии всю деятельность против Батисты я осуществлял в рамках законности, находя другие методы подпольной работы и камуфляжа. Я пришел к абсолютному убеждению, что в моем случае маскировка не поможет, что моя фигура, плечи, спина, походка всегда выдадут меня с головой.
Итак, я приехал в Гавану в убеждении, что военные продолжают разыскивать меня, хотя на самом деле никто и не помышлял об этом, поскольку главное - оружие - уже было найдено. В конце концов, у них не было к этому ни одного повода, поскольку сама экспедиция провалилась, причем без боев или убитых.
У всех членов экспедиции, и у кубинцев, и у доминиканцев, были изъяты корабли и вооружение. А поскольку правительство было связано с руководителями экспедиции, их освободили; обратно вернуть потраченные деньги они все равно не могли, так что какое могло иметь значение то, что кто-то сумел избежать ареста.
174


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Какое же удивление вызвало мое появление в университете! Я сошел с поезда и почти сразу отправился в университет: и вот я уже поднимаюсь по парадной лестнице. Все смотрели на меня с изумлением, потому что были уверены, что, когда я бросился в воды бухты Нипе, меня съели акулы. Почти все студенты горевали о моей смерти, многие опечалились, услышав о таком моем конце. И вдруг они увидели меня поднимающимся по лестнице - а я уже избавился от маскировки, - и это было как появление мертвеца. Они удивились, они просто изумились! Люди подбегали, чтобы поздороваться со мной, как с воскресшим из мертвых. Вот так меня встречали в университете Гаваны после экспедиции на Кайо Конфитес. Естественно, мои друзья и товарищи были очень довольны. А единственным положительным итогом стало то, что мне удалось избежать плена после такой «героической экспедиции» и не разделить участь тех, кто вместо того, чтобы возвратиться освободителями, вернулись домой в вагоне для скота под надзором военных.
В тот момент мои старые университетские враги, возглавляемые Салабаррией, в том числе Роберто из моторизованной полиции и другие полицейские чины, находились под арестом за участие в бойне в Марианао, да и общественное мнение было решительно настроено против них.
Масферрер вернулся и попытался извлечь хоть какую-то выгоду от своего участия в экспедиции: как же - освободитель, который участвовал в благородной миссии. Он начал с манипуляции общественным сознанием. В своем еженедельном журнале «Время на Кубе», издаваемом им на государственные средства, он обвинил военных, а не правительство. Обвинил армию и конкретно Хеновево Переса в провале экспедиции; единственное, о чем он умолчал - это почему сам предал ее и сдался.
Эуфемио продолжил свою деятельность в правительстве, но дальнейшая его судьба незавидна. В самом начале он поддерживал Революцию, но под конец, накануне высадки в заливе Кочинос, закончил заговорами против нее. Он был осужден революционным трибуналом и расстрелян.
Маноло Кастро вернулся. Он не возвратился в университет, так как потерял авторитет после жестоких убийств в Марианао. Не потому, что лично за это отвечал, а просто из-за того, что был частью группы. Кажется, впоследствии он открыл небольшой кинотеатр. Жил себе спокойно, хоть и потерял должность, влияние, авторитет.
Я по-прежнему выступал против правительства, но теперь уже гораздо лучше понимал проблемы, стоявшие перед революцией и страной, и свою политическую борьбу вел при поддержке университетских студентов.
В это время я формально не являлся студентом, потому что хотел записаться на третий курс, но для этого должен был быть вольнослушателем. Тем не менее, я пользовался максимальной поддержкой и авторитетом в университете и не только у слушателей Школы правоведения, но и у всех студентов. Я решил не претендовать ни на какие должности, а не будучи официально студентом, и не мог их занимать. Или же я должен был идти на второй курс, чего ни за что не хотел делать. Я ведь всегда резко критиковал вечных студенческих лидеров, людей, которым было по 30, 35 или 40 лет, которые не учились и вообще ничего не делали, но считались студенческими лидерами. Так поступали лишь мошенники; они записывались на университетский курс, чтобы быть избранными на руководящие должности. Это и случай Маноло Кастро, и многих других.
175


Катюшка Бланко
Меня не привлекала идея возвратиться на второй курс, чтобы снова стать руководителем Школы правоведения. Меня поддержали бы все студенты, но я не хотел делать этого. Это была моя осознанная линия поведения. Не имея соперников в борьбе за какие-то посты, я пользовался поддержкой и симпатией студенческой массы. И такую позицию я занимал всегда.
Я превратился в независимого университетского лидера и с тех пор проводил в университете все крупные манифестации и другие важные массовые мероприятия, не будучи официально никаким руководителем. Это не умаляло моего огромного влияния на студентов. В действительности, впервые в жизни я действовал в абсолютном соответствии с тем, что думал и во что верил, продемонстрировав полное отсутствие интереса к занятию каких бы то ни было должностей и к официальным почестям.
В конечном итоге я предпочел сдавать экзамены как вольнослушатель, сумел отчитаться по всем задолженностям и при этом сохранил влияние в университете.
А те люди, которые однажды уже поддержали меня, товарищи злодейски убитых в Марианао, теперь объединились в борьбе против группы палачей, виновных в этом преступлении.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы имеете в виду членов Революционного повстанческого союза (РПС)?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, конечно. Они считали, что выступить против такого страшного преступления - это правое дело. Погиб их лидер и еще целый ряд товарищей; и они считали своим долгом отомстить. Но думаю, что они совершили несколько ошибок. В частности, 22 февраля 1948 года организовали убийство Маноло Кастро, когда он уже ничего не значил, был дискредитирован и не имел никакого отношения к университету. Кастро не имел прямого отношения и к событиям в Марианао. Это была просто месть, направленная на всех членов той группы, и это было неправильно. Один из руководителей группы в то время сидел в тюрьме, второй - еще где-то, а поскольку Маноло Кастро тоже был одним из лидеров, они выбрали его. А ведь он не был ни самым жестоким, ни самым циничным. Вот Масферрер - бандит, фашист, лицемер и предатель. Они же выбрали наименее защищенного из всех, человека, который отошел от политики и вел нормальную жизнь.
Сразу после убийства Кастро Масферрер решил воспользоваться происшедшим, чтобы во всем обвинить меня. Это становилось опасным, потому что в связи с трагедией в Марианао развязалась настоящая война между различными группами.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы были знакомы со свидетельскими показаниями Фернандо Флореса Ибарры, в которых он рассказывает о том, как Масферрер предложил ему убить Вас? В судебном заседании Флорес пояснил, что Масферрер проявлял какую-то иррациональную враждебность по отношению к Вам, «граничащую с фобией», из-за того, что Вы были неоспоримым лидером студенческих масс. Масферрер попытался представить дело так, будто Вы были замешаны в покушении на Маноло Кастро, что послужило бы поводом для того, чтобы ликвидировать Вас. Флорес Ибарра при этом знал, что обвинение в Ваш адрес было абсурдным: Ваш с ним общий приятель и школьный товарищ, Бенито Бесада, с которым он разговаривал через несколько дней после преступления, рассказал ему, что как раз в часы, когда произош176


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ло нападение на Маноло Кастро, он вместе с Вами находился в другом месте. Кроме того, как утверждает Флорес, абсолютно все знали, что Вы никак не были связаны с РПС, организацией, подозреваемой в совершении покушения. Флорес Ибарра прервал Масферрера в разгар его речи и рассказал о своем разговоре с Бенито Бесадой. Тогда Масферрер совершенно вышел из себя и закричал, что это не имеет значения, что Вас необходимо срочно ликвидировать любой ценой, и что плевать он хотел на то, участвовали Вы в убийстве Маноло или нет. Флорес Ибарра признается, что просто не поверил своим ушам и что Масферрер так изменился за прошедшие три года, растеряв последние остатки чести. Он заключает свой рассказ следующими словами: «Хотя, по совести говоря, я никогда не испытывал симпатии к Фиделю, который в свое время поддержал моего соперника на выборах студенческих делегатов, я не мог представить себе, что кто-то замышляет убийство его или любого другого студента только лишь с целью нейтрализовать его авторитет».
Эту историю можно прочитать в книге «Я был врагом Фиделя», переизданной «Издательством социальных наук» в 2002 году.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Тогда Масферрер - на службе действующего правительства со своим журналом - развязал целую кампанию в попытке обвинить меня в смерти Маноло Кастро и других людей бесчестными путями, возводя на меня поклеп с помощью политических махинаций. Он хотел навлечь на меня чью-то месть, создать мне проблемы с законом и угрозу моей личной безопасности, чтобы таким образом оправдать свою борьбу со мной, мой возможный арест или даже смерть в любой момент. Это была откровенно враждебная попытка дискредитировать меня.
Ввиду таких обвинений я проявил инициативу и предстал перед властями, заявив о собственной невиновности. Я попросил, чтобы меня подвергли любым возможным проверками и я смог бы законным путем защититься от клеветы. Легальное привлечение к ответственности было менее опасно, гораздо более велик был риск стать жертвой убийства, совершенного из мести и с молчаливого согласия властей. При этом, несмотря на всю действительно реальную опасность, я вынужден был ходить безоружным.
После возвращения с Кайо Конфитес я вступал в противостояние с недругами, не имея даже пистолета, который тоже оказался утрачен. Дело в том, что Педро Эмилио - мне даже неловко об этом рассказывать - поехал на несколько дней в Биран и предложил мне привезти оттуда в Гавану мой пистолет, но в итоге оставил его в ломбарде. Педро Эмилио в то время остался совсем без денег и заложил пистолет, а потом и продал. Таков был «славный» финал единственного ствола, который мне удалось привезти из экспедиции.
Как раз в то время, когда я вернулся в университет, стала усиливаться ожесточенная борьба с правительством и началась та неприглядная возня, в которой благородные и порядочные люди вдруг совершали абсолютно неправильные, по моему мнению, поступки именно потому, что не руководствовались идеями революции, считая, что совершать покушения было их священным долгом, своего рода проявлением братства и солидарности.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Война групп, как Вы говорите, обострилась. В одной из публикаций, находящейся в Архиве исторических документов, приводятся данные о том, что с мая 1947 по март 1952 года, когда Батиста устроил государствен177


Катюшка Бланко
ный переворот, в стране были совершены почти тридцать покушений, считая только преступления, осуществленные с участием РПС против других организаций. Иными словами, опасность была чрезвычайно велика.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Я пользовался огромным авторитетом среди студентов, хотя сам формально и не был одним из них. Я продолжал проводить активную антиправительственную кампанию. Организовал на парадной лестнице университета целую серию манифестаций против правительства. Помню, как несколько ранее мы провели демонстрацию протеста по поводу гибели ученика подготовительного курса Карлоса Мартинеса Хунко, которого расстреляли прямо напротив Гаванского института 9 октября 1947 года. Манифестация прошла 10-го, и тысячи студентов собрались на нее перед президентским дворцом. Есть фотография с этого митинга, где я выступаю со стены напротив старого здания дворца. В знак осуждения совершенного преступления мы пронесли тело убитого студента перед резиденцией правительства.
Грау пригласил студенческих делегатов для переговоров, но я отклонил приглашение, объяснив, что мы не желаем разговаривать с ним, а требуем его немедленной отставки.
В момент наивысшего, по крайней мере по моим оценкам, патриотического возбуждения в борьбе против Грау я встретился в Мансанильо с ветеранами Войн за независимость Кубы, а также с одним из членов городского совета, который находился в оппозиции к правительству, и попросил их на время одолжить университету колокол, под набат которого Карлос Мануэль де Сеспедес 10 октября 1868 года на сахарном заводе в Демахагуа призвал к борьбе за независимость. Я убедил ветеранов и муниципальный совет передать мне эту реликвию, чтобы организовать в столице массовый митинг протеста против Грау.
Правительство к тому времени уже было полностью дискредитировано в глазах общественности вследствие безудержной коррупции, растрат и воровства, поэтому муниципалитет Мансанильо передал мне этот колокол для использования на университетском митинге, и мы привезли его в Гавану на поезде. Огромное количество народа вышло встречать этот колокол.
Есть фотография, где я везу колокол на поезде, охраняя его. Мы вышли на конечной станции, погрузили его на машину и провезли с помпой мимо президентского дворца до самого университета.
Далее произошло нечто совершенно невероятное. Колокол привезли в Гавану 3 ноября, он простоял один день в Зале мучеников университета, а в ночь на 5 ноября, за день до проведения митинга, он был похищен Эуфемио и Алеманом, этими мафиози у власти.
Тогда в Зале мучеников не было охраны, но существовала университетская полиция, которая должна была обеспечивать безопасность всех помещений. Мне сообщили о краже рано утром. Поначалу мы не знали, кто это сделал, но было очевидно, что за этим стоят интересы правительства. В тот же вечер я выступил перед огромной толпой студентов, собравшихся у парадной лестницы. Это была мощная манифестация, очень серьезная акция протеста. 27 ноября я снова произнес речь на очередной антиправительственной акции.
Я организовывал бесчисленные мероприятия, жил в беспрерывном возбуждении. Я выходил на университетскую лестницу, поднимал руки и уже одним этим собирал 178


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тысячи студентов. Политическое противостояние в университете было действительно массовым.
Позже мы точно установили, что колокол украли именно бывшие командиры второго батальона на Кайо Конфитес - Эуфемио Фернандес и его группа. Выполняя полученные от правительства инструкции, его люди явились в университет на рассвете, унесли и спрятали колокол, а позднее Эуфемио передал его Грау, как бы в знак поддержки правительства. Так действовали все эти люди, пусть даже и не такие кровожадные и, возможно, не такие уж безнравственные, но, тем не менее, все они были одного поля ягоды.
Так в череде серьезных волнений и манифестаций в университете прошел 1947 год.
В начале 1948-го, в январе месяце, зверски убили Хесуса Менендеса, лидера рабочих-сахарников, члена Коммунистической партии. Тем самым правительство Грау положило начало серии убийств рабочих руководителей и коммунистов. Мы сделали очень жесткие заявления по поводу гибели Хесуса Менендеса и приняли участие в его похоронах.
Во всех этих манифестациях студенты сталкивались с полицией лицом к лицу. Иногда студентов было так много, что полиция не останавливала их, дабы избежать более серьезных последствий. Иногда мы забрасывали полицию камнями.
Помню, однажды мы придумали новый трюк. Университет расположен на холме, а трамвайная линия проходит на два или три квартала ниже по направлению к улице Сан-Ласаро. Так вот, однажды мы разлили бензин прямо на трамвайные рельсы, и он потек по ним вниз, туда, где находились полицейские. Тогда мы наверху поднесли зажженную спичку, и река огня устремилась прямо на них. Блюстители порядка удирали от пожара, а мы запускали им вслед горящие бидоны или канистры с бензином, которые создавали эффект огнемета, целую реку пламени. В другой раз полицейские атаковали нас и завязали стрельбу прямо в университете. Чего только не было! В такой лихорадочной обстановке начался 1948 год.
Во время одной из манифестаций, 12 февраля 1948 года, в очередной стычке с полицией я получил сильнейший удар дубинкой по голове, потерял много крови, меня доставили в университет в почти бессознательном состоянии.
Я держал в страхе правительство Грау и его приспешников. Фактически руководил борьбой масс против режима. К тому времени я уже достаточно продвинулся в понимании методов такой борьбы, приобрел опыт мобилизации масс и организации манифестаций. Я делал это благодаря сильнейшему политическому инстинкту. Кроме того, был убежден, что если полиция предпримет попытку штурмовать университет, то нужно сопротивляться. У нас не было оружия, но я всегда был сторонником того, чтобы защищать университет как последний рубеж.
И по-прежнему я не носил оружия с тех пор, как прибыл с Кайо Конфитес, то есть с октября 1947 до 26 июля 1953 года, хотя иногда и практиковался в его применении. А ведь в течение почти четырех с половиной лет, с ноября 1947 по март 1952 года, я вел открытое сопротивление правительству Грау и его мафиозным группировкам. Наступил момент, когда эти группировки сосредоточились на внутреннем соперничестве, забыв все свои политические идеалы. Они жили за счет государственного бюджета. Именно тогда я вступил в борьбу со всеми этими организациями, разоблачая их преступную деятельность.
КАТЮШКА БЛАНКО. - 4 марта 1952 года Вы передали в административный суд письменное заявление, опубликованное на следующий день в газете «Алерта», 179


Катюшка Бланко
в котором обнародовали список из 2120 постов в различных министерствах, занимаемых представителями этих гангстерских групп.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это был длинный и подробный список. Кроме того, в то время я уже приобрел большое влияние в университете, стал более зрелым, повел более решительную борьбу против правительства, и со мной уже стали считаться, так как я был серьезным препятствием для осуществления их планов. Поэтому, если бы я носил оружие, полиция меня немедленно арестовала бы, вывела из игры и поставила вне закона, а я старался действовать как раз в легальных рамках. Я очень быстро приобретал политический опыт. Старался правильно оценить политическую борьбу, борьбу народа, борьбу масс, и после экспедиции в Санто-Доминго меня уже не покидала мысль о революции на Кубе. Я был уверен, что однажды должен буду совершить ее, но для этого надо продолжать бороться.
В тот период я начал укреплять свои отношения с «ортодоксами» и участвовал в их деятельности почти с момента создания этой партии. То есть, с первых же дней существования Ортодоксальной партии я с ней сотрудничал.
Эта политическая группа начала формироваться гораздо раньше. 14 марта 1945 года правительство Грау совершило свое первое политическое убийство, которое вызвало шквал обвинений в адрес режима со стороны Чибаса. Начиная с этого момента периодически проводились кампании протеста.
Затем выяснились обстоятельства торговой сделки, предусматривающей обмен кубинского сахара на аргентинское фуражное зерно и эквадорский рис, что вызвало первый громкий скандал вокруг прямого разворовывания государственных средств. Это случилось в апреле 1945 года.
В начале 1947 года образовалось течение ортодоксов, и я с первого момента находился в контакте с приверженцами нового движения. Сначала, в 1945 году, это была просто оппозиционная группа в составе партии «Аутентико». Затем, в начале 1946-го, после посещения тюрьмы на острове Пинос я сделал свои первые разоблачительные заявления, а в марте обвинил Марио Салабаррию в бесчинствах и грубом нарушении законов. То есть уже в 1945-1946 годах я был связан с ортодоксами.
Это был длительный процесс. Повторяю, поначалу ортодоксы являлись просто оппозиционной группой в составе революционной партии «Аутентико», не будучи самостоятельной политической группировкой. Ортодоксальная партия была основана в 1947 году.
При поступлении в университет у меня еще не было удостоверения личности, до 21 года я не имел права голосовать и вступать в политические партии. Я был просто сочувствующим.
Рубен Акоста стал одним из первых руководителей Ортодоксальной партии. Я познакомился с ним несколькими месяцами ранее: он был как раз тем человеком, к которому я обратился за помощью, когда надо мною нависла угроза, что меня не примут обратно в университет. То есть, у меня были контакты с рядом руководителей ортодоксов, но по-настоящему дружен я был именно с Рубеном Акостой, который тогда еще был членом партии «Аутентико», но уже начинал процесс создания Ортодоксальной. Официально она была основана 15 мая 1947 года, еще до экспедиции на Кайо Конфитес.
180


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я выступал в качестве университетского лидера и не имел никаких обязательств перед этой партией. Я ей симпатизировал, поддерживал ее деятельность в публичных заявлениях, но действовал совершенно независимо от нее, по своему собственному усмотрению.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, рассказывая об этом этапе своей жизни в статье, опубликованной в мексиканской прессе, Вы утверждали: «Я в одиночку ходил по улицам Гаваны, причем без оружия». И чем больше я читаю о том времени, тем больше я удивляюсь и спрашиваю себя: «Сколько же везения и удачных обстоятельств должно было совпасть, чтобы Вы остались в живых?» Кажется чудом, что Вы прошли невредимым через все эти опасности, будучи одним из самых популярных студенческих лидеров и последовательно обличая правительство и его гангстеров. Вы согласны со мной, или у Вас есть другие объяснения этому?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я как раз пытаюсь передать всю сложность политической борьбы в тот период времени.
В университете происходили жизненно важные для меня события. Прежде всего, это участие в борьбе с режимом Грау, плечом к плечу с другими честными людьми, которые разоблачали его несправедливые действия. Считаю, что мое участие в экспедиции на Кайо Конфитес было благородным и альтруистским шагом: я ведь поехал туда совершенно один, без друзей, то есть, выбрал этот путь сам, чтобы принять участие в акции, которая была организована, в основном, моими недругами, не говоря ничего об этом ни дома, ни кому бы то ни было вообще.
Позднее по этим же самым причинам я ввязался в события, случившиеся в Боготе, и там я тоже был один.
Могу заверить, мною двигали самые альтруистические, самые бескорыстные и высоконравственные мотивы, хотя это и не дает мне повода утверждать, что я действовал абсолютно правильно. Мне следовало бы лучше просчитывать и оценивать ситуации, выбирая между максимальным самопожертвованием и целями, которые я преследовал. Это был один из самых бескорыстных и рискованных этапов в моей жизни. Для меня, только что закончившего «Колехио де Белен», и чуть позднее, было весьма непросто противостоять серьезным проблемам без какого-либо опыта.
Как я сумел все это пережить? Это не совсем чудо, думаю, этому способствовала избранная линия поведения. Думаю, именно это порой неожиданно останавливало моих врагов. Я никогда их не боялся, принял участие в экспедиции, у меня было множество сторонников среди студентов, и что бы ни произошло, моя смерть в тех обстоятельствах и в то время вызвала бы огромный скандал. Я защищался, как укротитель львов, щелкая хлыстом и пользуясь симпатиями соучеников. Полагаю, мне также помогло то, что я был одиночкой. В тех условиях они, как и Батиста, возможно, думали, что один я не смогу сделать многого. Но раздражал я их, конечно, ужасно.
Почему они меня не убили? Возможно, повлияли и некоторые психологические мотивы. Но ведь меня не убил и Батиста. Думаю, он понимал, что я мог бы стать еще одним неудобным трупом, а не относительно безопасным врагом. У него уже был один такой труп: его обвиняли в преднамеренном убийстве Гитераса. И в тот момент он предпочел избежать осложнений, это было для него значительно удобней.
181


Катюшка Бланко
Может, Батиста проникся к нам определенным уважением после того, как мы бросили вызов его власти, его армии? Это тоже вполне вероятно. Иными словами, Батиста не убил меня по тем же причинам, которые помешали сделать это и другим моим противникам. Это не может быть чудом, должно существовать какое-то объяснение, и оно заключается не в том, что я был просто осторожен. Я должен был бы быть еще осмотрительней - вернее, не еще осмотрительней, а просто осмотрительным, - и тогда, я думаю, можно было бы добиться того же самого без всякого риска.
Если бы я знал тогда то, что узнал потом, я не ввязывался бы в обреченные на провал сражения. Много позже мы применили этот опыт против Батисты: вместо того, чтобы атаковать столицу в лоб, я задумал начать войну на другом конце острова. И мы не высадились в Гаване или Мансанильо, не попытались захватить Мансанильо или Сантьяго-де-Куба, их мы взяли позднее. Надо было ставить перед собой выполнимые задачи. Если бы у меня был этот опыт, когда я поступил в университет... Эх! Что я тогда знал? Все это мы усвоили позднее. Сейчас, через 50 лет после победы Революции, это уже не важно. А тогда, всего через полтора года после окончания двух иезуитских школ... Как бы мне пригодились в то время мои сегодняшние знания!
В те годы в университете погибли многие молодые люди в бесполезной и бесплодной борьбе. Вести ее я научился позднее за долгие годы истории нашей Революции. И я всегда неустанно боролся за сохранение нашего единства.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, 4 сентября 1995 года в актовом зале университета Вы сказали удивительную вещь: «Некоторые мои недруги по университетской борьбе, с которыми мы конфликтовали, которые даже замышляли ликвидировать меня, позже присоединились к Революции в составе “Движения 26 июля”, многие из них сражались в партизанских отрядах в горах Сьерра-Маэстра, некоторые погибли. То есть я хочу, чтобы вы понимали, какие бывают жизненные парадоксы и как одни времена сменяются другими. Наши бывшие враги поверили нам и присоединились к нашей борьбе».
Я горжусь тем, что мне выпала честь в качестве корреспондента газеты «Гранма» присутствовать при той знаменательной речи. И я никогда не забуду эти Ваши слова.
Одиннадцать лет спустя Вы так же оцениваете эти факты?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я готов подтвердить все, что говорил тогда. Университетский период моей жизни дал мне чрезвычайно ценный и незабываемый опыт. Именно в тот период я понял, что нельзя ни переоценивать свои силы, ни недооценивать их. Был момент, когда я шел на поводу собственных амбиций. Студент второго курса, я был еще слишком молод, чтобы стать руководителем Школы правоведения. Конечно, я считал, что делаю все правильно, что я лучше других подготовлен, и, может быть, для этого были какие-то основания. Но зачем же торопить время?
Конечно, встречи лицом к лицу с университетской мафией могли стоить мне жизни. И все же я записался для участия в экспедиции на Кайо Конфитес, и меня не остановил тот факт, что мои враги были главными руководителями этой акции.
Я рассчитывал на поддержку университетской массы, пользовался большой симпатией у членов Ортодоксальной партии, однако то, что я делал, не совершалось от 182


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ее имени, равно как и партия ортодоксов не несла ответственности за мои действия. И всегда, везде я появлялся безоружным.
Не знаю, возможно, были моменты, когда я мог в каком-то месте, в каком-то доме оказаться с оружием в руках, но я старался этого избегать. Я создавал определенные проблемы для правительства, и если бы стало известно, что я ношу оружие, меня тотчас же арестовали бы, а я этого никак не хотел.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в той опасной обстановке, когда Вас преследовал Масферрер своими гнусными провокациями, когда кипела борьба университетских студентов с правительством Грау на фоне разоблачения известных случаев коррупции и убийств, Вы выдвинули идею провести Латиноамериканский конгресс студентов. Можете ли Вы вспомнить события, которые подтолкнули Вас к выдвижению этой инициативы? Что это были за причины?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, это была моя идея, и возникла она именно тогда. По возвращении с Кайо Конфитес я остался верен идеалам борьбы за освобождение Санто-Доминго и Пуэрто-Рико.
До того как стать приверженцем марксистской философии, я уже боролся за демократию в Санто-Доминго, за независимость Пуэрто-Рико, за суверенитет Мальвинских островов, за возвращение канала Панаме; я все время был связан с этими латиноамериканскими проблемами. Тогда я задумал организовать Латиноамериканский конгресс студентов, чтобы продолжить борьбу против несправедливости на нашем континенте.
Это не была антиимпериалистическая борьба в ленинском смысле этого слова, но борьба национально-патриотическая, латиноамериканская. Конечно, я считал себя человеком полностью левых убеждений, я еще не был марксистом-ленинцем, но был уже очень близок к этому, потому что вступил на путь борьбы с правительством, с коррупцией, воровством и казнокрадством. Я разоблачал преступления, как, например, в случае с Хесусом Менендесом, преследования и убийства рабочих лидеров и коммунистов. Прежде чем стать настоящим революционером, я был человеком левых убеждений. Этот переходный период продлился примерно два года.
Я задумал организовать в Колумбии Латиноамериканский конгресс студентов в то время, когда там намечалось проведение очень важной встречи: IX Панамериканской конференции. Я хотел распространить нашу борьбу на территорию всей Латинской Америки и объединить латиноамериканских студентов в единое движение. Это было время «холодной войны», а я совал свой нос во все дела: боролся за демократию в Санто-Доминго, за независимость Пуэрто-Рико, за суверенитет Мальвинских островов, за ликвидацию колониальных отношений на континенте, за возвращение Панамского канала.
Таким образом, еще тогда, всего через два с половиной года после поступления в университет, я уже предпринял попытку объединить усилия латиноамериканских студентов и выдвинул идею проведения конгресса.
В те годы Перон, президент Аргентины, также конфликтовал с Соединенными Штатами и с национально-патриотических позиций требовал восстановления аргентинского суверенитета над Мальвинами. Один из аргентинских молодежных активистов, Иглесиас, проводил активную кампанию в поддержку перонизма, пропаган183


Катюшка Бланко
дируя новый подход к решению, в том числе, социальных проблем, хотя вообще тогда мало кто понимал, в чем заключалась суть перонизма. Иглесиас связался с нами, и я рассказал ему о моей задумке. Его сразу же заинтересовала тема, касающаяся Мальвинских островов. Мы пришли к согласию о необходимости сотрудничества и об отправке для участия в предстоящем конгрессе делегации студентов-перонистов. Так было принято решение о поездке.
Незадолго до этого в Венесуэле было свергнуто военное правительство. Произошло то, что считали революцией, но на самом деле это была политическая демократическая борьба, можно назвать ее демократической революцией. Это случилось, когда закончился срок нахождения у власти правительства, возглавляемого (Ромуло) Бетанкуром, и президентом был избран писатель Ромуло Гальегос.
В Панаме происходила ожесточенная национал-патриотическая борьба с требованиями передать стране права на Панамский канал, и панамские студенты были основной движущей силой этого движения. В Колумбии накануне предстоящей IX Панамериканской конференции тоже возникло мощное студенческое движение.
Тогда я наметил следующий план. Мы собрали немного денег, совсем немного. Не помню, как именно я достал эти средства, может, взял у родителей, ведь билеты не были тогда очень дорогими. Было решено отправиться из Гаваны в Венесуэлу, переговорить там со студентами, рассказать им о наших намерениях и попросить поддержки. Затем из Венесуэлы лететь сначала в Панаму, а потом уже в Колумбию, чтобы и там встретиться со студентами и добиться их содействия, что было очень важно. В то же время мы активизировали наши контакты и с другими группами студентов.
Я хотел активно использовать аргентинцев, потому что у нас с ними совпадали точки зрения по целому ряду проблем: Санто-Доминго, Панама, колонии, и особенно вопросы, касающиеся права Аргентины на Мальвинские острова. Я отстаивал права Аргентины, начиная с 1948 года, то есть еще будучи студентом университета. Более 60 лет назад я впервые выступил в поддержку этой идеи.
Я организовал поездку, но допустил одну серьезную ошибку, точнее сказать, глупость. Это был март месяц. Когда начались события в Боготе? Подготовительную работу я начал именно в марте того года. Не прошло еще и пяти месяцев с момента возвращения с острова Кайо Конфитес из экспедиции против Трухильо, а я уже сел в самолет, один из тех двухмоторных самолетов «ПС-3», которые делали посадку в Санто-Доминго, а затем почти на каждом из островов Карибского моря. Тогда не было самолетов, способных совершать прямые рейсы в Венесуэлу. Нет. Тогда летали именно такие самолетики, как «ПС-3». И на одном из них я вылетел из Гаваны и приземлился в Санто-Доминго, в то время Сьюдад-Трухильо.
И тут я сделал невероятную глупость. Доминиканские власти безусловно, должны были знать, что я был председателем Комитета за доминиканскую демократию и членом экспедиции на Кайо Конфитес. После приземления я вышел из самолета, чтобы осмотреться. Рядом оказались несколько явных трухильистов, и я вступил с ними в разговор, не маскируясь и не прячась, и, пока мы так разговаривали, уж не помню о чем, эти типы меня узнали. Какое счастье, что остановка была короткой! Всего несколько минут. Я быстро вернулся в самолет, и мы взлетели.
Ничего страшного не произошло, но сейчас я спрашиваю себя: «Почему я, приземлившись в Санто-Доминго, вместо того, чтобы тихонько сидеть в самолете, вдруг 184


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
решил выйти да еще вступить в разговоры с незнакомыми людьми, которые меня к тому же узнали?» Самолет же продолжил полет, делая посадки еще в целом ряде мест, пока не прибыл в Венесуэлу. Тогда еще не было построено шоссе от аэропорта в Каракас.
У меня не было никакого официального титула, только аргументы. Плюс ко всему, я отказался называться руководителем делегации и был, так сказать, духовным лидером. Я организовал все это движение при поддержке многих людей, но у самого меня не было в нем никакой должности. Президентом Федерации университетских студентов (ФУС) в то время был Энрике Оварес, студент архитектурного факультета, человек ограниченный, избрание которого стало нашим примирительным решением. Альфредо Гевара был секретарем организации. А я, простой студент без всяких званий, непосредственно руководил подготовкой конгресса.
Вполне возможно, что это совсем не нравилось ни Оваресу, ни Альфредо, которые все-таки были официальными лидерами ФУС, а я был просто возмутителем спокойствия, который отказался от каких-либо официальных постов. Если бы я был официально зачислен на соответствующий курс университета, я мог бы на выборах получить подавляющее большинство голосов, но я отказался, считая, что мне не стоит этого делать. Для меня важнее было продолжать борьбу. Остальное ничего не значило; меня интересовало только то, чем я занимался, за что боролся. Думаю, у любого человека наступает такой момент, когда дело жизни становиться важнее, чем какие- то аспекты личной жизни. Когда решение конкретных проблем волнует больше, чем собственные интересы. Это действительно один из самых важных периодов в политическом развитии личности, жизненно важный момент.
Работая над организацией конгресса, я не мог рассчитывать на Овареса, потому что он, хотя мы сами его и избрали на этот пост, был человеком глуповатым, заурядным, не прозорливым. Альфредо же, я думаю, оказывал на него значительное влияние, поскольку был лучше подготовлен; возможно даже, что выступления Овареса готовил Альфредо как секретарь организации.
До тех пор коммунисты никак не контактировали со мной, думаю, имея на это причины - я еще не был марксистом-ленинцем. Но все же не могу удержаться от критики в их адрес за то, что они не сделали ни единой попытки привлечь меня на свою сторону, ведь, в конце концов, я мог бы оказаться им полезным: у меня была подготовка, темперамент, способность к восприятию. Видимо, то, что я получил среднее образование в иезуитской школе, сформировало предвзятое суждение обо мне. Если вы учились у иезуитов, были сыном помещика, да к тому же еще не разбирались в основах марксизма-ленинизма, было логично иметь какие-то предубеждения против вас. Не важно, что вы сделали, что вы боролись с правительством против террора и насилия, боролись за справедливое дело.
До тех пор у меня еще не было достаточных заслуг для того, чтобы удостоится симпатии или, по меньшей мере, доверия со стороны 14 или 15 коммунистов университета и Альфреда Гевары в их числе. Следует отметить, что я почти не принимал в расчет официальное руководство ФУС в лице Овареса, не из-за того, что мы конфликтовали, а потому, что я не видел в нем человека с инициативой, способного на серьезные дела.
Когда я по прибытии в Каракас встретился с венесуэльскими студентами, они полностью поддержали меня. Я побывал в редакции газеты партии Демократическое 185


Катюшка Бланко
действие и даже договорился о встрече с Ромуло Гальегосом, но мне не удалось повидать его, так как он в тот момент выехал в Ла-Гуайру. Все, с кем я встречался, были согласны с идеей организации конгресса.
Из Венесуэлы я отправился в Панаму. В тамошнем университете все бурлило: один из студентов, раненный выстрелом американского морского пехотинца, остался инвалидом, превратившись в символ борьбы. Я навестил его, поговорил с ним, а затем добился того, что панамские студенты также поддержали намерение провести наш конгресс. Таким образом, я обеспечил поддержку конгресса со стороны венесуэльских и панамских студентов.


09
Санта-Фе-де-Богота, IX Панамериканская конференция и Латиноамериканский конгресс студентов, пылкое выступление, Гайтан, «Боготасо», остаться в гуще событий, первое в жизни восстание, любовь к Колумбии
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, 3 апреля 1948 года Вы были в Боготе. В тот день Вы отправили дону Анхелю письмо, написанное на бланке отеля «Кларидж», в котором рассказывали о подробностях вашей последней поездки по нескольким странам. У меня создалось впечатление, что Вы написали его сразу же по приезде в Боготу; ведь у Вас впервые появилось время для того, чтобы сообщить о себе своим родным. Первые же слова письма позволяют нам понять Ваши чувства: «Дорогой папа...» - пишете Вы. Эта короткая фраза открывает перед нами мир семейного тепла, уважения и нежности.
О Вашем пребывании в Боготе говорят и печатные источники, а именно: фотоснимок, сделанный как раз 9 апреля, в день восстания в колумбийской столице - «Боготасо». Мы видим Вас на переднем плане, на фоне вывороченных столбов, разбитых витрин и груд обломков, словно после землетрясения.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мое пребывание в Колумбии совпало с проходившей в Боготе IX Панамериканской конференцией, на которой была принята Хартия Организации американских государств (ОАГ). Наша идея была воспользоваться этим благоприятным стечением обстоятельств для проведения Латиноамериканского конгресса студентов и с антиимпериалистических позиций потребовать возвращения Панамского канала и Мальвинских островов, предоставления независимости Пуэрто-Рико и выразить наш протест против диктатуры Трухильо в Доминиканской Республике.
По приезде я рассказал студентам о целях конгресса и его программе. Моя борьба началась уже тогда. Я организовывал Латиноамериканский конгресс студентов для противоборства с диктаторскими режимами, в то время как Соединенные Штаты собирали руководителей стран региона, среди которых фигурировали и Трухильо, и все остальные диктаторы.
187


Катюшка Бланко
Наша работа по привлечению студентов имела успех, они нас поняли и поверили в то, что мы делали. Я находился в Боготе вместе с Рафаэлем Дель Пино (Сиеро), другом нашей семьи и знакомым моей сестры Лидии. Кажется, когда-то он служил в американской армии. Он подошел ко мне в университете и, казалось, симпатизировал мне. Дель Пино создавал впечатление хорошего, спокойного парня. Он вызвался сопровождать меня, и, поскольку у него была определенная армейская подготовка, я решил: «Очень хорошо, годится, поедем со мной». Мы не ехали на войну, но, по крайней мере, это был храбрый человек и, по моему мнению, мог быть полезен, поэтому он и отправился со мной. Иначе мне пришлось бы начинать все совершенно одному. В итоге, Дель Пино стал в некотором роде моим помощником.
Колумбия в те дни вся бурлила. Огромной популярностью пользовалось общественное движение либералов, возглавляемое Хорхе Элиесером Гайтаном, широко известным лидером, в чем-то напоминающим Чибаса, но, сказал бы я, с более серьезным содержанием своих выступлений.
Колумбийские студенты с воодушевлением поддержали план проведения конгресса. Идея быстро набирала сторонников, был создан организационный комитет, который уже зарегистрировал студентов из Панамы, Венесуэлы, Доминиканской Республики, Аргентины. Подготовка к проведению конгресса была уже практически завершена, но я продолжал работать над его дальнейшей организацией. Получилось, что я превратился в некоего координатора предстоящего события, что вызвало неудовольствие руководства Гаванского университета: ведь в качестве официальных представителей кубинской стороны в Боготу прибыли (Энрике) Оварес и Альфредо Гевара. Создалась неудобная ситуация, поскольку утверждалось, что именно они являются представителями кубинской Федерации университетских студентов, тогда как я таковым не был.
Когда уже подходили к концу последние приготовления к проведению конгресса, состоялось собрание, поначалу конфликтное, на котором были поставлены под вопрос мои полномочия и заслуги как организатора мероприятия. В нем приняли участие около двадцати пяти человек, в том числе Альфредо и Оварес. Я встал и произнес краткую, но решительную речь. Рассказал, что и как мы делали, отметил важность проведения намеченных мероприятий на данном историческом этапе. Я сказал, что меня интересует исключительно дело, а не должности, почести или возможность представлять какую-либо организацию, и что если присутствующие считают, что я не должен этим заниматься, могут продолжать без меня, а у меня нет никаких личных амбиций на этот счет.
Меня действительно это волновало, и, по-видимому, говорил я так страстно, так горячо и категорично, что сумел убедить собравшихся. Я объяснил им, что, будучи простым университетским студентом, не могу быть официальным главой делегации. Мне долго аплодировали, а затем, несмотря на то, что мои права были оспорены, латиноамериканские студенты решили, что я должен оставаться главой подготовительного комитета.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Затем состоялась ваша встреча с Хорхе Элиесером Гайтаном, кажется, 7 апреля 1948 года.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Именно так. Колумбийские студенты устроили мне свидание с Хорхе Элиесером Гайтаном. Это был человек среднего роста, с индейскими 188


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
чертами лица, интеллигентный, проницательный и дружелюбный. Как тепло и внимательно он к нам отнесся! Он передал нам тексты некоторых своих выступлений и другие материалы, заинтересовался предстоящим конгрессом и пообещал выступить на его закрытии на многотысячном митинге на стадионе «Кундинамарка». Это было его предложение. То есть, мы заручились поддержкой самого популярного политического деятеля страны, харизматичного лидера, пользующегося большой симпатией населения. Помню, он вручил мне тексты своих речей; в том числе одной, совершенно блестящей, «Молитва о мире». Она была произнесена в феврале того года на закрытии марша, в ходе которого сто тысяч участников продефилировали в полном молчании в знак протеста против творящихся преступлений. Я привык к манифестациям протеста, проходившим на Кубе, если убивали студента или крестьянина. В других странах также происходило нечто подобное. В Венесуэле, например, люди вышли на массовый митинг протеста в связи с какими-то конкретными преступлениями; в Панаме это случилось из-за студента, ставшего инвалидом... И когда я очутился в Колумбии, меня поразило, что местные газеты регулярно сообщали о 30 убитых в таком-то месте, о 40 смертях в другом. То есть, в Колумбии ежедневно совершались массовые убийства.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в предисловии к Вашей книге «Мир в Колумбии», опубликованной в ноябре 2008 года, говоря о встрече с Гайтаном и о тексте одного из его выступлений, который лидер либералов передал Вам, Вы утверждали, что эта блестящая речь фактически была своего рода наказом колумбийского политика Вам и кубинской Революции, заветом, которому Вы до сих пор следуете.
Я была впечатлена, узнав, что нынешние акты насилия в этой братской южноамериканской стране восходят к событиям еще более ранним, чем восстание 1948 года. В 1983 году в интервью колумбийскому журналисту Артуро Алапе для книги «Боготасо», которую он в то время готовил, Вы признавались, что, когда прибыли в столицу Колумбии в апреле 1948 года, Вас приводили в замешательство сообщения прессы о почти ежедневных убийствах крестьян. Анализируя эти сообщения, Вы пришли к выводу, что в стране идет самая настоящая гражданская война.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я был поражен тем, как нормальное общество могло выдерживать подобные массовые убийства. В то время либеральная партия находилась в оппозиции, а консервативная у власти. Многие из этих преступлений совершались именно консерваторами. Политический климат в стране был чрезвычайно напряженным. Гайтан как наиболее популярный политический деятель почти наверняка должен был стать президентом на приближающихся выборах. Хорошо подготовленный, очень талантливый человек, демократ и прогрессист, всенародный лидер, он объединил всех либералов. Именно таким и был Гайтан, когда я с ним познакомился. Он принял нас очень тепло и назначил следующую встречу, помнится, через два дня, чтобы уточнить детали закрытия конгресса.
Это был впечатляющий успех. Мы располагали поддержкой наиболее популярной партии и Гайтана, выдающегося политического деятеля, который к тому же поддержал необходимость проведения студенческого конгресса в противовес IX Панамериканской конференции, где собрались диктаторы и которая приняла целый ряд реакционных постановлений.
189


Катюшка Бланко
В те дни я был арестован, потому что в процессе подготовки конгресса - и, конечно, это было очень неосмотрительно - мы взялись за распространение листовок, в которых излагали все основные цели нашей борьбы: Доминиканская Республика, Пуэрто-Рико, Панама, Мальвины; призывали к антиколониальным и антидиктатор- ским выступлениям. Это была почти что боливарианская программа. Не помню, как мы их отпечатали, но действовали мы нашими привычными студенческими методами возмутителей общественного спокойствия - сбросили этот наш манифест с последнего этажа театра «Колон», где как раз проходило торжественное собрание всех министров иностранных дел стран континента в присутствии президента Колумбии, олигархов и буржуазии, одним словом, людей, которые вряд ли поддерживали независимость Пуэрто-Рико и демократию в Доминиканской Республике. Мы сбросили наши листовки, считая, что должны были так поступить, не отдавая себе отчета в том, что, в общем-то, это была просто глупость.
Мы с Дель Пино вернулись в отель и тут же были задержаны полицейскими, которые следили за нами. Нас привезли на какую-то плохо освещенную улочку и завели в здание под вывеской «Сыскная полиция». По всей видимости, здесь располагалось отделение службы безопасности, занимающееся слежкой за участниками коммунистического подполья. Нас допросили, и я рассказал о подготовке конгресса. Они думали, что мы коммунисты, но, кажется, я чем-то понравился офицеру полиции, который вроде бы даже проникся сочувствием к нашему делу, и, выслушав меня, нас отпустили на свободу. Обыскали и нашу комнату в отеле, но не нашли ни оружия, ни динамита, а только программу действий по подготовке конгресса. По всей видимости, полиция в конечном итоге поняла, что мы простые студенты, и нас оставили в покое, хотя, как мы выяснили потом, за нами продолжали следить.
Мы жили в маленьком отеле, уютном и очень дешевом, поскольку у нас было очень мало денег. Подготовка к конгрессу уже была почти завершена, а лично у меня оставалось меньше пяти долларов, и мы не знали, что делать, как мы будем расплачиваться за проживание и на какие средства будем уезжать. Это правда.
9 апреля мы пообедали в гостинице и коротали время в ожидании встречи с Гайтаном, когда услышали какой-то шум. Мы подошли к окну и увидели людей, бегущих по улице с криками: «Убили Гайтана, Гайтан убит!». Так все началось. Люди метались туда-сюда по улицам, а мы пытались добраться до центра и были уже недалеко, в пяти или семи минутах от офиса Гайтана. В Боготе улицы, идущие с севера на юг, называют «каррера», а перпендикулярные им - «калье», то есть при обозначении адреса говорят: такая-то каррера между такой-то и такой-то калье. Для меня это было внове. Также меня удивила городская адресация в Венесуэле, где не назывались улицы, а только углы. Так говорили: угол такой-то между углами таким-то и таким-то. То есть в каждой стране имелись свои особенности, казавшиеся странными для впервые путешествующего по Латинской Америке.
Ранее я никогда не выезжал с Кубы и думал, что во всех странах Латинской Америки жизнь была более или менее одинаковой, однако это оказалось не совсем так, хотя, конечно, были и вполне схожие реалии: студенческая жизнь, юношеский запал, человеческие чувства.
И вот я видел их, все происходило на наших глазах. Царило всеобщее возбуждение, не прошло и пяти минут, как многие уже бросали камни и врывались в учреждения. А через десять минут после распространения ужасного известия люди начали собираться в толпы, бурлящие, как водоворот или смерч; они врывались в офисы 190


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
и громили там все подряд. В сквере неподалеку я увидел человека, который изо всех сил старался разбить пишущую машинку, нанося по ней удары палкой. Видя, что это у него никак не получается, я решил помочь ему и сказал: «Погоди, не отчаивайся. Дай ее сюда». Ухватив машинку, я подбросил ее высоко вверх, она упала и развалилась на части.
Помню, что в том сквере я подобрал какую-то железяку, чтобы иметь в руках нечто вроде оружия.
В Боготе я пережил настоящее приключение. Сложно даже представить, как много великих потрясений, событий произошло там за короткое время. Это было рискованно, но именно так и получаешь опыт борьбы. Для меня такой школой стала сначала университетская борьба, затем Кайо Конфитес и «Боготасо». Я приобретал практические навыки тактики и стратегии борьбы. Теперь я уже ясно понимал, что все это нельзя назвать революционной борьбой; я так не считал и тогда, когда призывали к казни приспешников Мачадо или Батисты или к подобным акциям возмездия. Такое мне никогда даже не приходило в голову, в состав нашего Революционного правительства, например, входили люди, некогда угрожавшие мне смертью, а впоследствии ставшие моими министрами. Никогда в жизни я не руководствовался принципом сведения счетов с кем бы то ни было. Какая бессмыслица! Как может настоящий политик следовать подобным нормам?
Если мы арестовывали кого-либо, мы не делали это из мести, это была своего рода защитная акция, направленная на то, чтобы он не смог продолжать совершать преступления.
И после победы Революции, когда мы карали военных преступников, мы делали это не из мести или ради сведения счетов, поскольку это означало бы, что мы считаем людей виновными, как если бы они не были зависимы от эпохи, от истории, от общества, от полученного ими образования. Конечно, военного преступника следовало судить и наказывать. Однако в другую эпоху, в другом обществе этот человек, возможно, не считался бы преступником, поскольку именно окружающая среда, общество формируют его сознание. Не отдельные индивидуумы оказывают влияние на общество, а именно общество образовывает человека. Наказание, если есть понимание того, что человек в значительной степени зависит от среды, не является проявлением мести. Считаю абсолютно абсурдным полагать, что в преступлении виноваты исключительно его авторы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, когда слушаешь Ваш рассказ о пережитых событиях, вспоминаются баррикады на улицах Парижа, вдохновившие Виктора Гюго на написание романа «Отверженные». Насколько те дни повлияли на Ваше становление как политика, которым Вы являетесь сегодня?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В ту пору я придерживался левых убеждений, позже стал утопическим коммунистом, потом марксистом-ленинистом. У меня еще не было четких ориентиров или какой-либо определенной теории в голове, как вдруг на меня обрушились идеи марксизма-ленинизма, словно дождь в пустыне; то есть, ты вдруг находишь нечто, что объясняет все. Тогда соединяется революционная теория и природная склонность, потому что, несомненно, у меня было призвание революционера, и все эти вопросы меня серьезно интересовали. Политика была моим предназначением.
191


Катюшка Бланко
Таким образом, прежде чем стать марксистом, я уже был в какой-то мере интернационалистом и утопическим социалистом. Для меня знакомство с марксизмом стало словно найти оазис; прийти к пониманию сути вещей. Мои переживания неопытного юноши, риски, которым я подвергался, то, что я видел на этом долгом пути, все это очень серьезно повлияло на меня.
У меня было развитое политическое чутье, и поэтому я говорил себе: «Эта война бесполезна, эта месть не имеет смысла, революция делается сверху, только находясь у власти можно принять справедливые законы». Это еще не был социализм, хотя я уже задумывался об обществе без расовой дискриминации, без воровства, без коррупции; но чаще всего я мечтал о революции, о власти, которая в моем представлении еще не была марксистской, но которая уже не допускала бы преступлений, пыток, воровства, которая уважала бы нравственные ценности. Существуют такие нравственные понятия, на которых основывается революция. Однако эти мои идеи не отвечали современной революционной доктрине. Боливар в свое время был революционером, так же, как и Марти. Но в нашу эпоху я не мог быть им, основываясь на идеях Боливара, Марти или Масео, потому что это были взгляды другого этапа истории. И мой политический и культурный багаж того времени не соответствовал социальным требованиям современности.
И что интересно, когда я всерьез взялся за изучение экономики, стал читать книги по политэкономии, у меня появились собственные взгляды: социалистические и коммунистические. Это произошло приблизительно в конце 1947 года, хотя к более основательным занятиям я приступил через год, то есть уже после событий в Колумбии. Всерьез занявшись самообразованием, я внутренне уже был подготовлен к тому, чтобы стать социалистом и коммунистом, даже без предварительного изучения марксизма.
Идеи справедливости и понимание несовершенства существующего строя привели меня к принятию принципов социалистической и коммунистической экономии, хотя я еще ничего не знал о классах, об истории их происхождения, о классовой борьбе. Что примечательно: все эти марксистско-ленинские идеи меня совершенно потрясли; они меня поразили и продолжают поражать и сегодня. Чего я не принял, так это некоторые формы интерпретации марксизма. Это был мой домарксистский этап. Боливарианский, мартианский, но не марксистский. Я был революционным демократом, патриотом, но не социалистическим революционером.
Я читал историю Французской революции: уличные беспорядки, манифестации и всенародное неповиновение. Когда я учился в старших классах школы, а затем в университете, наибольшее впечатление на меня произвела история Французской революции. И во время волнений в Боготе я был под влиянием таких впечатливших меня исторических периодов, как эпоха Марти, эпоха Боливара. Я уже знал, что такое революция, но не с точки зрения марксиста, а просто оценивая ее как великое историческое событие, когда народ восстает против тирании, против эксплуатации, против несправедливости.
Почему я так долго не был знаком с марксистской литературой? Дело было в том, что люди, которые могли повлиять на меня в этом смысле, а это были несколько коммунистов в университете, видели во мне ученика иезуитов, помещичьего сынка. Позже я критиковал за это Альфредо (Гевару), уверяя его, что им следовало поработать со мной, преодолев свое предвзятое отношение ко мне.
192


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я присутствовала при Вашем разговоре о «Боготасо» с колумбийским другом Габриэлем Гарсия Маркесом 14 августа 1996 года. Тогда вам исполнилось семьдесят лет, и по дороге в Биран мы остановились в городе Ольгин. Во время ужина Вы оба вспоминали о необыкновенных совпадениях, связавших Ваши судьбы. Вы оба находились в Боготе 9 апреля 1948 года, обоим исполнился 21 год, и тот и другой были студентами-юристами. Вы рассказывали, как помогли одному человеку, пытавшемуся палкой разбить печатную машинку, и внезапно спросили у Габо: «А ты где был в день “Боготасо”?» В ответ Маркес, непревзойденный мастер игры слов и остроумия, заявил: «Я и был тот человек с печатной машинкой». Беседа была прервана только потому, что вы собирались продолжить ее на следующий день. Не могли бы Вы сейчас продолжить эту историю, конец которой мне неизвестен? А кроме того, ни один прочитанный рассказ не сравнится по своему очарованию с живыми воспоминаниями очевидца.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Известие о смерти Гайтана застало нас как раз по дороге к его кабинету, оставалось пройти два или три квартала. Там собралась огромная толпа. Прошло еще совсем немного времени после убийства политика, но возмущенные люди уже наводнили центр города.
На центральной улице обычно было многолюдно, кафе и забегаловки в определенные часы бывали переполнены: кажется, в них подавали пиво. Вдоль тротуаров тянулись ряды магазинов со стеклянными витринами.
Подходя к перекрестку, я увидел людей, громивших эти витрины. В эти мгновения эмоции явно вышли из-под контроля. Люди еще не позволяли себе воровства, но были настолько разъярены, что ломали все, встречавшееся на пути. Я попытался остановить некоторых из них: «Зачем вы так? Не делайте этого!» Хотел убедить их не крушить все подряд, потому что понимал: если они будут продолжать в том же духе, впоследствии народное возмущение обратиться против них. Но это было похоже на попытку остановить руками реку в половодье. События захлестывали всех присутствующих.
Мы с Дель Пино прошли еще два или три квартала до сквера у здания парламента, где в это время заседали министры иностранных дел латиноамериканских стран. Мы двигались в этом направлении просто потому, что туда шли все.
Насколько я сейчас припоминаю, сквер был достаточно обширный - полтора или два гектара. В глубине его к зданию парламента вела не очень высокая каменная лестница желтоватого цвета с несколькими площадками. Там мы остановились. А на другой стороне площади, у самого парламента, уже скапливалась толпа. Я заметил человека, который с одного из балконов пытался произнести речь; он хотел объяснить что-то людям, но его почти никто не слушал. К тому же у него не было даже рупора, никто не обращал на него внимания. Сквер бурлил сотнями людей, в какой-то момент толпа, еще не очень оформившаяся, направилась к зданию парламента, где как раз проходило заседание О АГ.
Строй полицейских охранял вход, но подойдя поближе, заметил, что их ряды мало-помалу начинают рассеиваться, а вскоре, видимо, испугавшись разъяренной толпы, они совсем исчезли, скрывшись в здании парламента.
Я поднялся по лестнице на второй этаж - многие уже были на третьем, четвертом и последующих этажах - и попытался проникнуть в своего рода внутренний дворик здания, но с верхних этажей туда уже выбрасывали письменные столы, стулья, дру193


Катюшка Бланко
гую мебель и прочие предметы. Я вынужден был ретироваться. Полиция рассеялась, а проникшие внутрь манифестанты продолжали крушить все, что могли, и я вышел на площадь.
Рядом с парламентом приходилось соблюдать осторожность, потому что люди бросали камни в лампочки и фонари, швырялись бутылками в оконные стекла; многие получили случайные ранения. Совершенно не ощущалось никакого присутствия власти. Тогда мы вышли из сквера и направились на встречу с двумя другими кубинцами: президентом Федерации университетских студентов Оваресом и секретарем организации Альфредо, чтобы вместе подумать, что нам делать дальше.
Мы прошли пять или шесть кварталов по направлению к пансиону, где должны были находится наши товарищи; мы хотели оценить ситуацию и обсудить с ними наши дальнейшие действия, а также пригласить их к совместному участию в какой- нибудь протестной акции. Я уже ясно осознавал, что начиналось полностью неуправляемое восстание.
Пока еще не было слышно выстрелов, поскольку в местах возможных столкновений полиция пока уступала, как это произошло у входа в парламент.
Мы дошли до пансиона, где находились Оварес и Гевара, и пока разговаривали с ними, послышался шум толпы, двигающейся по улице прямо перед нашим домом. Мы выглянули в окно и увидели, что некоторые из демонстрантов уже шли с оружием в руках. Среди них были и полицейские, и простые граждане, одни были с ружьями, другие с мачете. Вся эта плотная толпа двигалась по направлению к полицейскому участку, находившемуся в нескольких кварталах впереди. Тогда я сказал: «Я пойду с ними». Спустился на улицу и присоединился к толпе. Через мгновение я уже шел впереди всех. Это получилось случайно, просто я вышел в тот момент, когда проходила голова колонны.
Мы медленно двигались по узкой улице. Не помню сейчас, прошли мы два, три или четыре квартала. Метров через триста впереди, на углу улицы, показались здания полицейского управления с небольшими башенками из красного кирпича. Там, наверху, стояли вооруженные часовые с винтовками, направленными в сторону улицы, но огромная толпа, растянувшаяся на сотни метров, продолжила свое шествие. Люди дошли до угла и повернули. Я шагал вперед и думал, что произойдет, будут стрелять или нет. К счастью, полиция стрелять не стала.
Полицейские оцепенели от страха. Поток людей ворвался внутрь, здесь уже не было никакой дисциплины, всеми процессами управляли просто законы физики. Люди давили друг на друга и в конце концов смогли занять полицейский участок без единого выстрела.
В итоге мы захватили здание полиции. Одни зашли в него с одной стороны, кто- то с другой. Я искал какое-нибудь оружие, хоть и понимал, что его не должно было остаться много, так как полицейские были вооружены. В оружейной комнате не оказалось обычных винтовок, только такие, которые стреляли капсулами со слезоточивым газом. Я никогда их раньше не видел, они были похожи на охотничьи ружья с толстым стволом, а заряды для них - тяжелые и длинные, сантиметров пятнадцать- двадцать. Огромные заряды! И ленты на шесть патронов. Не найдя больше никакого оружия, я взял такую винтовку и три ленты, рассудив, что лучше такое, чем никакого. Все равно больше ничего не было.
Я предпринял еще одну попытку найти винтовку и поднялся по лестнице наверх. Осмотрел еще одну комнату, но ничего не нашел.
194


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Поскольку на мне был костюм, я раздобыл себе что-то вроде плащ-палатки в той же комнате, где было и ружье. Там же я нашел фуражку без козырька, больше похожую на берет. Я поднялся по лестнице на второй этаж, здесь стали слышны выстрелы, но оказалось, что это просто люди во дворе стреляют в воздух. Я зашел в одну из комнат; по-видимому, в ней жили офицеры. Я искал пару сапог, так как на мне были обычные ботинки. «Ладно, у меня теперь есть оружие, а это уже что-то», - подумал я. В офицерской комнате я обнаружил пару сапог, но когда попытался примерить их, усевшись на кровать, неожиданно появился полицейский офицер и запричитал: «Мои сапожки, не трогайте мои сапоги!». Этот тип был решительно против того, чтобы уносили его сапоги. «Мои сапожки, не трогайте мои сапоги!». Меня рассмешил этот человек, вооруженный полицейский офицер, у которого отбили полицейский участок, захватили оружие и который умолял: «Мои сапоги, не трогайте мои сапоги!». Невероятно! Человек, у которого отобрали вверенное ему учреждение вместе со всем личным составом, оружие, все, что у него было! И вот он подходит ко мне, сидящему на кровати в его комнате, и пытается сохранить свою обувь: «Мои сапожки, не трогайте мои сапоги!».
Убедившись, что сапоги мне не подошли, я сказал ему: «Ладно, забирайте свои сапожки», - снова надел ботинки, вышел из офицерской комнаты, спустился по лестнице и оказался во дворе. Там, в обстановке всеобщего хаоса, я, тем не менее, увидел полицейского офицера, пытающегося собрать вокруг себя какую-то организованную группу.
Идеи Французской революции я усвоил из прочитанных мною любимых книг. Я живо представлял себе, как под звуки сигнального горна поднимались на восстание кварталы Парижа. Для меня толпа, захватившая полицейский участок в Боготе, была точно такой же, как и та, которая организовывала уличные мятежи в Париже в ходе Французской революции. Я в реальности переживал Французскую революцию.
Теперь я уже знал, что такое революция, народное восстание, я понимал, что нужно делать, и осознавал необходимость соблюдения порядка и дисциплины. У меня уже был опыт попытки освобождения Санто-Доминго, и я также был в числе потерпевших поражение в бухте Нипе.
Итак, я увидел какого-то офицера, который пытался сколотить небольшой отряд. Их было человек десять-пятнадцать, среди них были как полицейские, так и гражданские люди, все вооруженные. Я подошел, намереваясь вступить в этот отряд, в нелепом клеенчатом плаще, фуражке без козырька, с огромным ружьем и гигантскими патронами. Я встал в строй, и мне показалось, что офицер был поражен моим видом. Он посмотрел на меня и спросил: «А это что? Что ты собираешься с этим делать? Давай сюда, я дам тебе винтовку». Похоже, ему показалось опасным мое вооружение, раз он предложил мне винтовку. Я, разумеется, согласился, но когда он передавал ее мне, я вынужден был защищаться от попыток множества окружавших меня безоружных людей завладеть ею. В конце концов, мне досталась винтовка и патронташ с шестнадцатью патронами, очень мало, но уже кое-что.
Попытка организовать отряд происходила в обстановке ужасного хаоса, беспорядочной беготни. Люди выходили из полицейского участка: кто-то с оружием, другие без него, и не знали, что им делать дальше. Я же считал, что теперь все должны двигаться прямо к парламенту и взять его штурмом.
195


Катюшка Бланко
Я тоже вышел, направился в сторону парламента и уже на подходе к нему увидел нескольких офицеров, которые пытались внести какой-то порядок в действия толпы. Сначала я принял их за сторонников революции, так как и среди восставших было немало военнослужащих, и подошел, чтобы помочь организовать людей: «Сюда нельзя, пройдите здесь. Кто с оружием, проходите, у кого нет оружия, оставайтесь на месте».
Но вскоре я убедился, что эти офицеры не были на стороне революции. Они были из батальона президентской охраны и пытались навести хоть какой-то порядок. Но действия этих армейских офицеров не были до конца понятны, хотя и казалось, что они стараются защитить людей.
Неподалеку послышались выстрелы; рядом с религиозным колледжем (кажется, Святого Варфоломея) начали стрелять в людей. Я стоял совершенно открыто на углу, стараясь рассмотреть, что там происходило, и несколько колумбийцев оттащили меня с того места, где меня могли убить.
После того, как мы помогли тем офицерам, думая, что они были на стороне революции, мы двинулись дальше. Дель Пино все это время был со мной. Я все-таки считал, что офицеры хотели вывести население из-под выстрелов; по крайней мере, тогда мне казалось, что они не были ни за, ни против, а лишь пытались спасти людей от гибели.
Мы прошли еще пару кварталов, когда нам навстречу выехал автофургон с громкоговорителями. Ехавшие в нем студенты призывали народ к восстанию, но это была стихийная агитация, они также не были организованы, а в кузове перевозились и несколько мертвых тел. Некоторые из этих студентов мне были знакомы, я виделся с ними в университете. Они тоже узнали и поприветствовали меня. От них нам стало известно, что еще одна группа молодежи захватила радиостанцию, но они были осаждены атакующими и нуждались в поддержке, а сами студенты просили о помощи.
Что же предпринять? У нас ведь было только два ружья: одно у меня, второе у Дель Пино. С нами была группа горожан и несколько студентов. И мы решили отправиться на помощь осажденным. Выбрались на одну из центральных улиц и двинулись по направлению к университету, где и находилась захваченная радиостанция. Нужно было идти два или три километра.
По пути мы видели, что весь город бунтует. Повсюду наблюдались акты насилия: поджигались государственные здания, разбивались витрины, захватывались торговые центры. То, что начиналось с актов протеста и уличных выступлений, приняло другой оборот: люди разрушали, грабили, врывались в здания.
Толпа видела двоих вооруженных людей во главе нашей группы и аплодировала, выражая свое одобрение. Можно сказать, что поддержка и сочувствие по отношению к нам было всеобщим.
Вспоминаю, как на улице ко мне приближались люди, приветствовали меня, обнимали и предлагали: «Выпейте чуток». У них с собой были бутылки с ромом какого- то красного, клубничного цвета; эта жидкость с одинаковым успехом могла оказаться как бензином, так и прохладительным напитком. Многие люди пили прямо на улице, они подходили с бутылками и предлагали выпить другим прохожим. Такие эпизоды мы наблюдали на всем нашем пути по этой улице. В моей памяти запечатлелись эти сцены: поджоги зданий, разбитые витрины, толпы разъяренных людей, некоторые нагружены каким-то барахлом, многие пили ром.
196


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Не помню, сколько времени мы шли по этой улице, пока не вышли к очень красивому скверу со скамейками и множеством деревьев. Нам повезло: как раз в это время прямо напротив, метрах в ста пятидесяти, проходила войсковая колонна с танком впереди, и мы не знали, были эти военные за революцию или против нее. На всякий случай некоторые из нас, и я в том числе, укрылись за парковыми скамейками, пока не станет ясно, на чьей они стороне.
В конце концов солдаты прошли, не обратив на нас абсолютно никакого внимания. Позже я узнал, что эта группа военных направлялась в качестве подкрепления для защиты президентского дворца и что по дороге туда они братались с восставшим народом. Командовавший ими офицер даже не пытался наводить порядок. Толпы народа приветствовали солдат и аплодировали им. Дело в том, что Гайтан пользовался популярностью в армии, так как, будучи адвокатом, он однажды выступил в защиту одного офицера, который в целях самообороны оказался вынужден убить журналиста. Мне довелось присутствовать на одной из заключительных судебных сессий по этому делу, когда я еще только приехал в Боготу. Заседания суда транслировались по радио, и их слушали в том числе и в казармах всей страны. Поэтому неудивительно, что многие военнослужащие присоединились к восстанию. Перед проходившей воинской частью стояла конкретная задача, но солдаты и не подумали разгонять толпу. На нас они просто не обратили никакого внимания.
Когда прошел этот батальон, мы снова вышли на улицу и направились в сторону большого парка. Пройдя метров двадцать, я заметил справа здание с решетками, возле которого было много военнослужащих. Решив, что это какая-то воинская часть, я взобрался на стоявшую напротив скамью и обратился к солдатам с призывом присоединиться к революции, к народу. Закончив свою пламенную речь, я двинулся дальше по улице, поскольку мы должны были добраться до захваченной студентами радиостанции. Приблизительно через сто метров на другой улице, там, где заканчивался парк, стоял автобус, и шедшие со мной студенты предложили захватить его, но оказалось, что к тому времени он уже был в руках другой группы студентов, один из которых сидел за рулем. Мы подошли и тоже залезли в него.
В момент нашей посадки в автобус произошли два интересных, почти анекдотических события. Во-первых, я потерял Дель Пино, его нигде не было видно. Возможно, он отстал, когда я побежал к автобусу, который внезапно тронулся с места и поехал. Во-вторых, я оказался жертвой банальной кражи. Мне и раньше говорили, что не может такого быть, чтобы я уехал из Колумбии, не будучи обворованным. Так и случилось. Но в какой момент! Я поднялся в автобус в плотной толпе народа и не заметил, как кто-то вытащил у меня кошелек; у меня осталось всего пять или шесть долларов в кармане.
Нужно иметь в виду, что все наше подкрепление студентам с радиостанции составляла группа из восьми или десяти человек, не помню точно, сколько нас было, и одна моя винтовка с 15 или 16 патронами, поскольку Дель Пино, у которого тоже было оружие, уже не было с нами.
Оказалось, что здание, возле которого я со скамьи выступал перед солдатами, думая, что это обычная воинская часть, было Министерством обороны. Не догадываясь об этом, я призывал присоединиться к революции военнослужащих Министерства обороны. Уже после я узнал, что как раз тогда, когда я бежал за автобусом, чтобы отправиться на радиостанцию, нас догоняли патрульные. Дель Пино отстал от меня, и его арестовали. Я же ничего не знал о случившемся, просто подумал, что 197


Катюшка Бланко
мы потеряли друг друга во всеобщей суматохе, как это произошло с нами и накануне.
Позже он рассказал мне, что был арестован военным патрулем, и когда ему пригрозили расстрелом, заявил колумбийцам, что служил в армии США во время Второй мировой войны и был в охране самого госсекретаря (Джорджа) Маршалла. По словам Дель Пино, когда его отпустили, он искал меня повсюду. В конце концов, когда все закончилось, мы встретились в одиннадцатом отделении полиции.
А Дель Пино спасся чудом, потому что в тот момент армия по сути еще не приступила к подавлению восстания, и солдаты потеряли много времени на попытки остановить разъяренные толпы. Но это было невозможно!
Автобус между тем направился к занятой радиостанции. На одном из перекрестков мы выскочили из него, перебежали на другую сторону улицы и оказались на проспекте, который вел к нужному месту. Оказалась, что радиостанция окружена солдатами, которые, увидев нас примерно в трехстах метрах, открыли чудовищную стрельбу. Удивительно, как они нас не перебили! Мы попрятались за уличными скамейками, но как только высовывались, нас встречал дождь пуль. Единственное, что мы смогли сделать, так это в один из коротких перерывов в стрельбе отступить с проспекта на ту же самую улицу. А что вы хотите? Ведь на всю нашу группу имелась только одна моя винтовка, остальные студенты были безоружны.
Мы решили пробираться к университету, чтобы прояснить обстановку и узнать, много ли солдат находилось там и какими средствами они располагали. Пройдя несколько кварталов, мы добрались до университета; я по-прежнему был в плаще, берете и с винтовкой. Жаль, что у меня нет фотографий тех дней!
Когда мы подошли к университету, выяснилось, что там происходило все то же самое. Студенты вразброд слонялись по всей территории; не было никакой организованной силы, никакого командования, только изолированные группы, всего- то, возможно, была лишь сотня человек, но без оружия, без ничего. Нам сказали, что недалеко находится полицейский участок, не помню, какой номер. Тут же возникла идея захватить его, так же, как это удалось сделать ранее с другим отделением полиции. Мы отправились небольшой группой студентов, полные решимости взять его штурмом, хотя единственным нашим оружием по-прежнему была моя винтовка.
Я до сих пор не могу понять, как это мы, группа безоружных студентов, пошли на штурм отделения полиции, полагая, что сможем с одной винтовкой захватить его. К счастью, на тот момент он уже перешел на сторону восставших; захватывать его не пришлось. А у меня ведь так и не было четкого плана, как это можно было сделать.
Мы зашли в помещение, где уже разместилось новое командование восставшей полицейской части. Когда я появлялся в каком-либо месте, вроде этого, я немедленно представлялся, говоря: «Видите ли, я кубинец, приехал на студенческий конгресс, но, сочувствуя колумбийскому народу, примкнул к восставшим». Как правило, эти мои слова встречались с симпатией.
Так как мы без труда прошли на территорию участка, я смог представиться начальнику полиции, которому понравились мои слова, и он сразу же сделал меня своим помощником.
Не следует забывать, что город находился в состоянии полного хаоса. Никто не знал, где друг, а где враг, кто за революцию, кто против. Толпа хозяйничала на улицах, сжигая и разрушая все на своем пути. Почти все полицейские участки были за198


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
хвачены. Тогда начальник нашего отделения решил пробраться в центр для переговоров с руководством Либеральной партии, поскольку только эта партия, лидером которой был Гайтан, прилагала в тот момент определенные усилия, чтобы организовать и возглавить народное недовольство. Он пригласил меня пойти с ним, так как я уже числился его помощником, и взял еще нескольких полицейских. Мы уселись в джип и проехали через всю охваченную хаосом столицу. Остановились возле здания, в котором, по-видимому, размещалось руководство Либеральной партии. Поднялись наверх, и я проводил начальника до входа в кабинет, где он проговорил с кем-то 15 или 20 минут. Еще до наступления темноты мы снова вернулись в отделение полиции, там шеф отдал какие-то распоряжения и в конце концов опять решил возвратиться в штаб-квартиру Либеральной партии.
Мы выехали на двух джипах, переполненных людьми. В первом ехал начальник полиции, я с винтовкой в руках сидел справа от водителя во втором джипе. И мы снова направились в штаб-квартиру Либеральной партии.
Уже смеркалось: наша первая поездка состоялась в два часа дня, а сейчас уже было шесть - половина седьмого вечера. И вдруг первый джип остановился из-за какой-то механической поломки.
Убедившись, что командир не может продолжить поездку на своем автомобиле, я, как истинный Дон Кихот, выскочил из машины и сказал ему: «Садитесь в этот джип», а сам остался на улице вместе с другими безоружными студентами с мыслю во что бы то ни стало найти транспорт, на котором можно добраться до штаба Либеральной партии. Мы увидели машину марки «Линкольн», припаркованную прямо на тротуаре, и я спросил у ребят, может ли кто-нибудь из них завести ее. Мы стали пытаться открыть машину, когда вдруг приоткрылась небольшая дверь напротив, а за ней мы увидели военных, их форменные фуражки, винтовки, штыки. Инстинктивно я сообразил: это враги, и тут же скомандовал колумбийским товарищам: «Бежим!». Как раз в это время по улице проезжала какая-то машина, и, воспользовавшись тем, что ее фары осветили окрестности и ослепили противника, мы быстро перебежали улицу и продолжили свой путь. Солдаты так и не стали в нас стрелять.
Пройдя два-три квартала, мы увидели человека в форме с автоматом в руках, я подошел к нему и спросил: «Ты на чьей стороне, приятель?». «Я за революцию», - ответил он. «А ты не из пятого полицейского участка, который перешел на сторону народа?» -поинтересовались мы. В конечном счете, этот военный привел нас уже поздно ночью в отделение полиции, также поддержавшее восставших.
Позже я узнал, что мы пытались угнать автомобиль, принадлежавший Министерству обороны. Это случилось как раз рядом с тем зданием, у которого я агитировал солдат присоединиться к революции, это возле него мы и вышли из джипа, чтобы уступить его начальнику. И это были те же самые военнослужащие, которые пытались задержать нас накануне вечером. Солдаты были настолько деморализованы, что не стали даже пытаться подстрелить нас; мы оставили машину на месте и в конечном итоги добрались до одиннадцатого отделения полиции.
Здесь начинается другая история. Прибыли мы уже ночью, и я, как обычно, сразу же представился: «Я кубинец, студент, прибыл в Колумбию на конгресс». Как всегда, меня приняли хорошо, всюду меня встречали приветливо.
Мы были голодны, тем более после стольких пережитых приключений. Но у меня не было ни одного сентаво в кармане, чтобы заплатить за чашечку кофе, даже кошелек у меня украли!
199


Катюшка Бланко
В участке было около 400 вооруженных людей: много полицейских, военнослужащих, солдат. Было около семи тридцати - восьми вечера, когда я присоединился к этому воинству. Наступил важный момент: у меня появилось свободное время для того, чтобы оценить создавшуюся ситуацию и осмыслить свои действия.
Здесь уже был наведен некоторый порядок, люди были распределены по позициям, время от времени всех собирали во дворе, осматривали, устраивали перекличку, проверяли число бойцов и их нахождение на позициях. До утра такие смотры устраивали два или три раза. Так прошла первая ночь, поскольку ожидалась атака верных правительству войск. Все более или менее прояснялось, и с минуты на минуту мы ожидали атаки армейских частей на полицейский участок, тем более, что ряд командиров Министерства обороны, даже в обстановке хаоса, смогли удержать под контролем свои части. Именно они послали и тот батальон для усиления охраны президентского дворца; видимо, это была та самая часть, которая мне повстречалась днем и в которой были танки - не помню, один, два или три. То есть, кое-какое руководство в армии осталось, а поскольку на остальной территории страны не происходило никаких волнений, военачальники могли рассчитывать на поддержку некоторых частей и на получение подкрепления для столицы.
Армия долго колебалась, потому что Гайтан пользовался большой симпатией как популярный политик, а также из-за его позиции на известном процессе по делу лейтенанта Кортеса, который транслировался по радио, и во всех казармах слышали выступления Гайтана в защиту армейского офицера.
Проблема была в том, что восставший народ не имел ни руководителей, ни системы управления. И поэтому его выступления превратились в анархию; начались поджоги, разрушения, грабежи. Армия же выступила на защиту своей исконной функции поддержания порядка. Она посчитала главной задачей восстановление порядка, и это ее интересовало больше, чем взятие власти в свои руки. Если бы народ имел руководителей, которые обратились бы к военачальникам, возможно, многие из этих офицеров перешли бы на сторону оппозиции.
В результате существовала только одна реальная власть, там, в Президентском дворце. Первым действием Министерства обороны стала отправка воинской части для усиления охраны дворца, а затем были предприняты и меры по наведению порядка. Это был выбор, который в итоге сделала армия. Среди восставших были полицейские и военнослужащие, включая целиком отдельные части, мятежники сумели захватить все отделения полиции, которая, где более активно, где менее, присоединилась к народу.
Я находился в одиннадцатом отделении полиции, расположенном на окраине города, напротив часовни Монсеррат на склоне скалистого холма. Мы ожидали атаки армейцев. Время от времени мимо проезжали танки; у нас не было противотанковых ружей, но мы стреляли из обычных, спрятавшись за колоннами здания. Это была очень длинная ночь. Я занимал позицию в одной из комнат третьего этажа, рядом с окном, из которого было хорошо видно все, что делалось внизу. Происходящее казалось невероятным. Город был весь в пожарах, тем не менее по улице рядом с участком сновали, как муравьи, люди и тащили всякое добро к себе домой. Даже холодильники! Помню одного человека, который на плечах нес пианино, и все это в обстановке восстания, опасностей и постоянной стрельбы.
Для многих бедных людей, безработных, эти события означали возможность обзавестись какими-то вещами. Во время неуправляемых массовых выступлений, про200


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
исходящих по самым разным поводам, случаются неслыханные, невиданные вещи. То, что начинается как выражение негодования населения, заканчивается разрушениями, воровством и грабежами. Люди еле шли под тяжестью своей ноши, ведь все это барахло досталось им бесплатно.
Из прочитанных мною книг о революциях и войнах, а также из собственного опыта на Кубе я знал, что любой отряд, находящийся в окопах, погибнет, если попадет в окружение. Здесь же все ожидали нападения, и первое, что я сделал - это переговорил с командиром группы. Я объяснил ему, кто я такой, что я кубинец, что у меня есть определенный опыт, и этот опыт подсказывает мне, что мы не должны пассивно ожидать нападения, а, напротив, должны организовать людей и повести их в наступление, вывести их в колоннах и атаковать неприятеля или пойти на штурм президентского дворца. Я говорил с ним об этом два или три раза. Я сказал ему: «Подумайте».
Командир принял меня, уделил мне внимание, выслушал, казалось, он был согласен со мной, но ничего не сделал. Время от времени нас всех собирали, делали перекличку и чуть ли не каждые полчаса объявляли: «Приготовиться к атаке!» «Армия наступает!» Комната, где я занимал позицию, была спальней, где мы и провели первые три или четыре часа. Несколько раз мы снова слышали крики: «Армия наступает!». Чаще всего это была ложная тревога, иногда проезжал танк. Было уже часов двенадцать или около часа ночи . Мы ничего не ели, долгие часы проходили в ожидании.
У меня были сомнения относительно правильности избранной тактики. Снова прокричали: «Приготовиться к атаке!» Я уже немного устал от тревожных событий прошедшего дня и прилег на кушетку в ожидании этой атаки. В то же время я прекрасно понимал, что люди, которые дали загнать себя в угол и позволили себя окружить, не смогут и защитить себя, и был уверен, что битва проиграна заранее. В этих обстоятельствах, в минуты спокойствия я принялся размышлять, я вспомнил Кубу, семью и сказал себе: «Как далеки они от того, чтобы представить ситуацию, в которой я нахожусь здесь, в полицейском участке в ожидании атаки регулярных войск! Как далеки они от того, чтобы вообразить себе, что со мной происходит!» И я спрашивал себя: «Правильно ли я делаю, оставаясь здесь?» Если я захочу отдать мою винтовку, нет ничего проще; тут точно найдется желающий взять ее и 16 патронов к ней. Я вполне мог бы оставить наши практически потерянные позиции и пойти в отель.
Я постоянно повторял себе: «Здесь все уже потеряно, эта битва проиграна, это не моя страна, а местные командиры сами не знают, что делают, они совершенные бездари». И вновь я спрашивал себя: «Какова моя роль в этих событиях? Нужны ли мои усилия здесь?» Тогда я начал размышлять, и думаю, что в тот день я был стопроцентным интернационалистом, потому что я сказал себе: «Это не моя страна, но здесь живет такой же народ, как и народ Кубы, он страдает от угнетения, и на Кубе люди также подвергаются эксплуатации, репрессиям и насилию; колумбийцы страдают от несправедливости, убили их лидера, они сражаются за свободу и равенство; все народы имеют одинаковые права - на Кубе, в Колумбии и в любой другой стране». И я решил: «Я остаюсь». Я принял это решение сознательно, когда оказался в совершенном одиночестве, вокруг уже не оставалось никого из студентов, ни одного кубинца, так что я был один и готовился умереть в безвестности в этом полицейском участке.
Это был решающий день, потому что в двенадцать часов ночи, уставший от длительного хождения, без единого сентаво, без единого знакомого и участвуя в обреченной на поражение битве, я обнаружил в себе достаточную силу духа и отыскал достаточно рациональные доводы, чтобы остаться. И я остался, но это не было без201


Катюшка Бланко
рассудным решением; я решил пожертвовать собой в наверняка проигранном сражении во имя своих идеалов и взглядов.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, именно поэтому я, представляя Вашу книгу «Мир в Колумбии», утверждала, что ее автор был не только революционером и интеллектуалом, но еще и человеком, который однажды уже решил для себя отдать жизнь за колумбийский народ. Тот день, видимо, и породил чувства взаимного родства с ним навсегда, не так ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, это действительно так. Тогда мы провели всю ночь в ожидании атаки, каждые полчаса объявляли тревогу, повсюду царили суматоха и замешательство.
Я был солдатом народа. Что мне было делать? Заботиться о сохранности своей жизни? Ведь я хладнокровно высчитал, что это сражение будет проиграно. Решиться на безвестную гибель? Думаю, что я поступил правильно.
В тот день, часов в десять или одиннадцать вечера, я стал свидетелем одного характерного эпизода. В ситуациях, подобных этой, люди часто становятся недоверчивыми, часто думают о том, что кругом могут быть враги, шпионы. Так вот, как раз в комнате, где я находился, несколько полицейских схватили другого с криками: «Предатель!» Они начали оскорблять его: «Шпион! Предатель! Враг!» Навалились, стали избивать, выкрикивая: «Посмотрите на его носки, такие выдавали полицейским из охраны конференции ОАГ». Видимо, в полиции отобрали людей, которые должны были защищать проходившее в эти дни в президентском дворце заседание ОАГ. Там был и (Джордж) Маршалл, и главы всех остальных делегаций стран континента. Кажется, отобранным полицейским действительно выдали новую форму. И они говорили ему: «Смотрите, носочки-то новые, такие всем предателям выдали». Мне это очень не понравилось. Они, конечно, не убили его, не пытали, не издевались, но жестоко избили. Помню, это меня шокировало и оставило очень неприятное впечатление. Вот в основном и все, что произошло в тот день, не считая бессчетного количества объявлений об очередном наступлении армии.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Но, Команданте, ведь эти события не были связаны между собой: это как стрелка неисправного компаса, по которой невозможно ориентироваться.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это правда. С моей стороны это было донкихотство, но я ни в чем не раскаиваюсь. Я ведь защищал свои принципы, действовал по внутреннему убеждению и должен был быть верен себе.
Рассвело, но отряды правительственных войск так и не появились. Город по-прежнему был в пожарах, армейские части оставались на своих позициях, и я снова решил переговорить с капитаном, поскольку тактическое чутье подсказывало мне, что склоны холмов, окружавших полицейский участок, представляют собой выгодные позиции, и любой, кто окажется наверху, будет полностью контролировать ситуацию. Я сказал командиру: «Смотрите, это стратегические высоты, нужно занять и защищать их. Если вы дадите мне людей, я готов это сделать».
Тогда капитан выделил в мое распоряжение группу бойцов, правда, всего восемь или десять человек. В таком количестве мы мало что могли сделать, но все это пока202


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
зывает, что у меня были четкие представления о нашей ситуации и о военной тактике; ночью я советовал командиру начать наступление, а не дожидаться окружения, утром я уже говорил: «Смотрите, это же элементарно: кто владеет этими позициями, тот контролирует нашу территорию». Я попросил у него людей, и он мне выделил их, послушался меня, поэтому весь второй день мы провели на вершине холмов.
Для начала я обошел примыкающие к участку дома, спрашивая у их обитателей, не замечали ли они какого-то передвижения военных поблизости. «Нет, мы ничего не заметили», - отвечали они. И тут же приглашали нас зайти, предлагали кофе, вино или еще что-нибудь. Они были очень гостеприимны. Хорошо помню, как в одном из первых домов нам предлагали вино в плетеных бутылках, как обычно продают итальянское. Видимо, эти люди тоже ходили в город для участия в набегах на магазины, поэтому и были в состоянии предлагать нам вино и продукты.
Мы продолжили обследование окрестностей. Домов в округе было не много, несмотря на близость к городу, и все без исключения крестьяне были очень любезны по отношению к нам.
Мы двинулись дальше направо вдоль холмов, по-прежнему интересуясь у жителей, не видели ли они какого-либо оживления в этом районе. Все мое войско не превышало десяти вооруженных человек. Все колумбийцы. Удивительно, но они воспринимали мое командование как должное, не обращая внимания на то, что я не был колумбийцем, не знал местности. Я действительно ее не знал и пока лишь разведывал обстановку.
Пройдя с полкилометра, мы встретили человека, который толкал автомобиль, пытаясь его завести. Я подошел поближе и велел ему не двигаться с места, но он сумел завести машину и скрылся за холмом. Я окрикнул его еще раз, но он не остановился. Кто знает, может, это был шпион, вражеский разведчик, который следил за нами и за обстановкой вокруг. Только он повернул, послышался звук удара, видимо, он врезался в скалу. Я быстро побежал по склону, чтобы задержать его, но когда сумел взобраться на достаточную высоту, увидел, что он бежит метрах в 150. Я окрикнул его и прицелился. Этот тип продолжал отчаянно убегать, и тогда я опустил винтовку, поскольку убедился, что он не представляет никакой опасности.
Со мной уже случалось нечто похожее, когда мы захватили шхуну «Анхелита» у острова Кайо Конфитес. Тогда я тоже держал на мушке подозрительного типа, но не стал стрелять, поняв, что он не является источником опасности, хотя мне и показалось странным его присутствие в этом месте.
С высоты хорошо был виден город, пылающий во многих местах. Слышны были взрывы, пушечные залпы, выстрелы, характерные звуки войны; время от времени доносились отдельные танковые залпы и треск пулеметов. Город пылал и практически весь был затянут дымом.
Я пошел обратно и в ближайшем из домов поинтересовался у его обитателей, знают ли они, что это был за человек на автомобиле. Крестьяне объяснили, что этот тип привез проституток и развлекался с ними.
Невероятно, удивительно. Пылал весь город, повсюду был огонь, смерть, война, несчастье; настоящий апокалипсис, и на фоне всего этого какой-то гражданин, как если бы речь шла об обычном субботнем вечере или конце рабочей недели, выбрался на окраину города, чтобы развлечься с двумя девицами легкого поведения. Немыслимо!
Итак, я вернулся и еще раз переговорил с крестьянами, и они снова подтвердили, что не видели никаких войсковых частей. Мы расположились между тем местом, где 203


Катюшка Бланко
произошел инцидент с автомобилем, и поросшей деревьями высотой, с которой хорошо просматривался город и можно было наблюдать за движением в нашу сторону или в любом другом направлении. На соседнем холме, практически на краю города виднелось здание нашего отделения полиции.
Прошла пара часов, и около 10:00 или 10:30 утра мы увидели несколько военных самолетов, облетавших наши позиции. У нас пока еще оставались сомнения относительно происходящего; мы еще питали надежду на то, что это самолеты восставших. Они покружили над нами, но мы так и поняли, «наши» они или неприятельские, и тем не менее продолжили изучать местность и патрулировать прилегающие высоты.
Часа в два дня все было еще совершенно спокойно, и с высоты в 600 или 700 метров можно было видеть здание Министерства обороны, возле которого со мной вчера произошло столько событий. И тут я не удержался и, несмотря на то, что у меня было всего 14 или 16 патронов, выпустил четыре пули в сторону этого злосчастного здания. Это были единственные выстрелы, которые я сделал с занимаемой мною позиции. Я уже устал от этой неопределенности: не приближались ни армейские части, ни какой-либо другой противник, не видно было никакого обходного маневра, ни нападения на полицейский участок.
Я сделал четыре выстрела по Министерству; причем ни в кого не целился, просто выстрелил в здание, которое виднелось внизу. Кроме того, я был достаточно щедр, истратив на это 30 процентов имеющихся у меня патронов, которых и так было ничтожно мало. Это был единственный раз, когда я воспользовался винтовкой в Боготе. Хотя только за истекшие пятьдесят два часа произошло столько событий, что не верилось, что я еще жив!
Затем я совершил еще один донкихотский поступок. Около пяти часов вечера раздалось несколько громких выстрелов. Мы увидели группу вооруженных военных, выбегающих из расположения отделения полиции. Они продвигались не компактно, а врассыпную навстречу нам от полицейского участка. Я спросил, что случилось, они ответили, что наступают армейские части. Я подумал: «Атакуют наш участок? Но почему они убегают?»
Их было пять или шесть человек, а во главе офицер с автоматом в руках. При мне же были лишь двое или трое. Но я вышел наперерез бегущим военнослужащим, ранее примкнувшим к восстанию, и закричал: «Почему вы покинули позиции? Вернитесь!» Когда они поняли, что я пытаюсь остановить их и заставить вернуться в участок, офицер направил автомат на меня. По счастью, он не выстрелил, но угрожал мне оружием. По первому знаку остальные были готовы последовать его примеру. К счастью, они также не стали стрелять.
Тогда я сказал им: «Если вы хотите уходить, что ж, это на вашей совести». Что мне оставалось? Когда я по-хорошему убеждал их вернуться, я не угрожал им оружием, они же, увидев мою настойчивость, взяли меня на мушку. Я отступил, не стрелять же было в них. Они ведь не разоружили меня и не сделали мне ничего, только угрожали оружием.
Из участка уходили и другие люди, по одиночке. Тогда я сказал своей группе: «Мы должны вернуться в управление полиции». Его атаковали не со стороны наших позиций, а снизу. Были слышны выстрелы. Мы двигались с некоторой осторожностью, внимательно наблюдая за обстановкой вокруг. Когда мы уже приближались к цели, я увидел на улицах несколько групп защитников участка. На его территории не было никакого боя, напротив, полицейские из нашего гарнизона, которых 204


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
мы увидели впереди на расстоянии 500 или 800 метров, скорее атаковали, чем отступали.
Мы уже почти подошли к участку, когда нам донесли, что стреляют из расположенной неподалеку церкви. Мы решили, что полицейские впереди стремятся подавить огневую точку, и последовали за ними, желая им помочь. Меня даже обрадовало их решение выйти, наконец, с территории полицейского участка. В итоге образовалось несколько групп, продвигающихся по улицам. Смеркалось. Мы шли, прижимаясь к каким-то кособоким фабричным стенам, перебежками пересекали улицы, стараясь нагнать полицейских и смешавшихся с ними ополченцев.
Перебегая через одну из улиц, я увидел мальчика лет семи или восьми, совсем маленького, который причитал дрожащим голосом: «Они убили моего папу, они убили папу!» Этот раздирающий душу детский голосок тронул меня. Он словно просил помощи у первого, кого увидел, - у меня. Я погладил малыша по голове, стараясь утешить. Он взял меня за руку, повел в дом. Это был очень бедный домишко на окраине города. Там я увидел тело мертвого мужчины, лежащее на столе, и, мне кажется, рядом горела свеча, вокруг сидела вся семья, в слезах. Возможно, он погиб просто от шальной пули... Такое трудно забыть: несчастный ребенок, плачущий в грохоте выстрелов, пока мужчины осторожно крались по улицам, вжавшись в стены. Я никогда не забуду этого. Припоминаю, что много лет назад уже рассказывал об этом эпизоде Артуру Алапе, приятелю моего друга Габо.
Через какое-то время стрельба с колокольни церкви прекратилась. «Наконец-то перестали стрелять...» - вздохнули все с облегчением. Я так ни разу и не выстрелил, не представилось такой возможности.
Поначалу я был настроен скептически, еще вчера утром, в первый мой день нахождения здесь, я бы не поверил в стрельбу из здания церкви, но на второй день к вечеру я это вполне допускал. Столько всего пришлось пережить! После этого я вполне мог представить себе, что кто-то стрелял из церкви. Некоторые предполагали, что это могли быть сами священники, и это мне сначала тоже показалось невероятным. Выгодную позицию в здании монастыря или церкви могли занять также сторонники режима. Так я до сих пор и не знаю, кто стрелял.
Вопреки всем ожиданиям стрельба прекратилась. Полицейские говорили: «Все закончилось». Никакого сопротивления не было. Все возвратились в расположение отделения полиции, и я вместе с ними. В действительности не было никакой масштабной армейской операции. Вечером все говорили о том, что заключено перемирие для урегулирования ситуации, что руководители консервативной и либеральной партий пошли на переговоры и вот-вот должны прийти к соглашению.
И действительно наступило нечто вроде перемирия. По радио передавали неизвестно чьи сообщения о том, что достигнуты какие-то соглашения; что лидеры и либералов, и консерваторов во избежание дальнейшего кровопролития близки к тому, чтобы найти компромисс. Все это происходило тем же вечером. В отделении полиции было спокойно, и я остался там, ожидая результатов переговоров.
Я проспал всю ночь. Поднялся рано. Передавали новости, все повторяли: «Заключено соглашение, наступил мир, нужно сдать оружие». Ясное дело, раз устанавливался мир, следовало сдать оружие. И это, конечно же, правильно. Это было сообщено утром по радио, об этом говорили все вокруг.
Тогда я сдал и свою винтовку, но хотел взять на память, кажется, саблю, какой- то клинок. Вот тут-то начальник участка, которому я советовал, к которому пришел 205


Катюшка Бланко
в качестве добровольного помощника, к которому вернулся, узнав, что атакуют его позиции и оттуда бегут люди, отплатил мне черной неблагодарностью. Он сказал: нет, я не могу ничего взять, он сожалеет, но не может мне этого позволить. И я не смог ничего оставить себе на память.
Утром на территории полицейского управления я встретил Дель Пино. Не знаю, когда и как он там очутился. Он очень удивился, увидев меня, так как был уверен, что я погиб. И сразу же начал говорить, что искал меня повсюду. Дель Пино, по его словам, всегда был более предан не идее, а конкретному человеку, личности. Он говорил о настоящей мужской дружбе между нами, готов был пойти за мной куда угодно. Дель Пино рассказал обо всем, что с ним случилось с того момента, когда мы расстались. Мы страшно обрадовались нашей встрече и тому, что с нами обоими все в порядке.
Мы не знали точно, какие договоренности были достигнуты политическими лидерами консерваторов и либералов, но решили пойти в отель. Несмотря на провозглашенное перемирие, для нас оставались в силе прежние опасности. Ровно в девять утра, а это как раз и был тот час, когда вступали в силу договоренности о мире, мы покинули полицейский участок. На мне уже не было ни фуражки, ни плаща.
Мы спокойно пошли к нашему отелю, ведь колумбийцы уже договорились между собой; мы не знали подробностей перемирия, но главным было то, что оно уже действовало. Я надеялся, что либералы смогли добиться гарантий безопасности для революционеров и для народа.
Что же мы наблюдали, передвигаясь по городу? Выстрелы, вооруженные стычки. В чем был их смысл? Армейские части выслеживали снайперов, бойцов-одиночек, засевших на чердаках зданий, на колокольнях церквей. У меня возникло горькое чувство, что мы предали этих людей, на которых теперь шла охота. Военные выискивали таких одиночек-революционеров, которые по какой-то причине остались в частном доме или в башне, и мы были свидетелями того, как солдаты шли вперед, стреляли и хватали восставших.
Это было первое неприятное и горькое впечатление - людей предали. Шла настоящая облава на еще сопротивлявшихся одиночек. Это были люди из народа, храбрейшие из его представителей, которые остались в одиночестве без информации и ориентиров.
На входе в отель «Кларидж» нас встретили такими словами: «Что вы здесь делаете? Вас ищут, вас обвиняют во всем, что здесь произошло». Стало очевидно, что мы не можем остаться в этом отеле, люди перепугались, просто увидев нас.
Что нам было делать? Мы направились в пансион, где остановились Оварес и Альфредо Гевара и откуда мы вышли, чтобы примкнуть к манифестантам. Добрались до дома, постучали и вошли. Положение наше было небезопасно.
Но в пансионе нас приняли очень любезно. Державшая его супружеская пара согласилась приютить нас. Мы стали расспрашивать наших товарищей о событиях и рассказывать о том, что произошло с нами. А затем я совершил чудовищную оплошность, один из моих самых неосмотрительных поступков в жизни. Дело в том, что все происшедшее с момента смерти Гайтана - народное восстание, кровавые расправы, перемирие, предательство, - все это меня очень сильно огорчило, разозлило и возмутило. Теперь я со всей ясностью понимал и очень отчетливо представлял, что такое эксплуататорское общество, общество богатых и бедных, олигархов и нищих.
206


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
И вот в тот момент, когда я был так возбужден, хозяин дома начал говорить гадости о либералах: «Либералы такие-то... либералы сякие-то...» А я вместо того, чтобы промолчать, проглотить язык, вести себя спокойно, как и подобает в подобной ситуации, стал ему возражать.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы думаете, это была ошибка?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Признаю, что это была ошибка. Было без двадцати шесть вечера, в оккупированном армией городе начинался комендантский час, воинские части стояли повсюду, солдаты охраняли каждый угол. После шести вечера нельзя было выйти на улицу, потому что они стреляли в каждого, кто там появлялся. «Это неправда, это несправедливо, был убит народный лидер, и народ восстал, то, что Вы говорите - несправедливо». В этот момент хозяин, консерватор, так возмутился, услышав мои возражения, что запретил нам оставаться в его доме и приказал убираться на улицу. Практически он посылал нас на смерть, а что было делать?
Мы прошли два или три квартала до отеля «Гранада». Денег у нас не было ни цента, мы всего лишь хотели повидаться с аргентинцем-перонистом, с которым контактировали ранее. Дело в том, что молодежь перонистской партии активно участвовала в подготовке нашего конгресса. А так как мы боролись за прекращение колониальной политики, выступали против режима Трухильо, за предоставление свободы Пуэрто-Рико, за возвращение Панамского канала и Мальвинских островов, аргентинца очень воодушевляла наша позиция: нас объединяло общее дело. Мы спросили о нем в отеле, так как он был членом официальной делегации Аргентины на конгрессе. Его фамилия была Иглесиас, и он принимал очень активное участие в подготовке студенческого форума.
Итак, мы отправились на поиски этого человека, чтобы объяснить ему ситуацию: у нас нет денег, чтобы снять комнату в отеле или пансионе, нам просто некуда идти. Оставалось всего пять минут до начала комендантского часа, когда вдруг показался Иглесиас, выезжающий со двора отеля на автомобиле аргентинской делегации. Мы остановили его, а он, как только увидел нас, тут же пригласил в машину со словами: «В какую паршивую историю вы влипли!» Думаю, оставалось не больше трех минут до начала комендантского часа. Мы сели к нему в машину.
Иглесиас - уж не знаю, жив он сейчас или нет - все время повторял: «В какую паршивую историю вы влипли!»
Он спросил у меня: «Отвезти вас в посольство или в консульство?» Кажется, он отвез нас в посольство Кубы. Нам самим это и в голову не пришло. Ведь мы были противниками правительства Грау, и, соответственно, ни о каком посольстве не думали, но аргентинец повез нас именно туда. Уже все улицы города были заняты армейскими частями, на каждом углу нас останавливали, досматривали: «Посольство Аргентины, дипломатическая машина... проезжайте», - говорили солдаты. Было уже шесть часов вечера, смеркалось. Мы въехали на территорию посольства, и нас встретили с нескрываемым удивлением: «А, вы те самые кубинцы!»
По какой-то причине именно мы, кубинцы, стали знаменитыми. Нас, кажется, видели с винтовками в руках в отделении полиции, на улицах, мы стали известны всем. А также виноватыми во всем. Нужно же было найти виноватого! В событиях, спровоцированных международным коммунистическим движением, обвиняли теперь именно кубинцев.
207


Катюшка Бланко
Психологически это был очень удобный момент для поиска виноватых, чем и воспользовалось правительство Колумбии, а мы вроде как укрылись в посольстве Кубы. Здесь же находилась возглавляемая Гильермо Бельтом кубинская делегация, которая принимала участие в этой комедии создания Организации Американских Государств.
В аэропорту стояли два кубинских самолета, один из них военный. Правительство Грау прислало на военном самолете группу военнослужащих: майоры, капитаны, члены экипажа, и все они находились здесь же, в здании посольства. Что произошло дальше? Консул, человек очень добрый, немолодой уже, лет шестидесяти, и его супруга, добрейшая женщина, приняли нас с распростертыми объятиями: «Вы ведь кубинцы, и мы рады, что с вами все в порядке», - сказали они нам. Фамилия консула была Табернилья, он был братом генерала Табернильи, сторонника Батисты, кажется, находящегося в то время в изгнании. Но нас консул принял очень сердечно, предложил еду и ночлег, был чрезвычайно внимателен. Очень радушный и дружелюбный человек.
Помню, как, сидя за столом, мы, уже как настоящие ветераны, рассказывали собравшимся о пережитых нами невероятных событиях. Там же находились и офицеры, прибывшие с Кубы, у них был пулемет «томпсон», который они использовали как личное оружие. Неожиданно на улице рядом с посольством раздалась стрельба, и мы захотели выйти посмотреть. Помню реакцию военных: «Нет, гражданские остаются на месте!» А они сами пойдут туда. А ведь мы более сорока восьми часов слышали стрельбу по всему городу и пережили не такие еще переделки! Эти военные поразили меня бахвальством и уверенностью в своем праве командовать; когда прозвучали выстрелы, они заговорили с нами, как с детьми: «Гражданским нельзя, гражданские остаются здесь и не двигаются с места!» Это говорилось нам, только что пережившим такие опасные события! И я сказал себе: «Что эти военные знают о настоящей опасности?»
Той ночью нам наконец удалось поужинать и поспать в этом гостеприимном месте. Не знаю, было это консульство или посольство, но принимал нас именно консул.
В течение всей ночи время от времени были слышны одиночные выстрелы. Мы объяснили, что недалеко в пансионе находятся еще два кубинца, и что хорошо бы завтра забрать их оттуда пораньше.
Тогда за Овандой и Геварой отправили служебный автомобиль с дипломатическим номером и флагом, который привез их к нам.
Кроме военного самолета, в Колумбии был и еще один кубинский самолет, который прилетел туда для перевозки боевых быков для корриды. Кому-то на Кубе пришла в голову идея организовать на острове бой быков, не знаю где, во дворце спорта или на поле для бейсбола. И хотя еще Марти энергично критиковал бои быков как очень жестокое зрелище, кто-то все-таки запланировал устроить корриду в Гаване.
Но в создавшейся ситуации никто уже не собирался заниматься быками. В той трагической обстановке никто не знал, живы ли вообще те быки, и наше посольство запросило у правительства разрешение, чтобы этот самолет вывез кубинский персонал, застрявший в стране. В то время нас уже искали по всей Боготе, считая нас виновными во всем происшедшем. Тогда посольство переправило нас в аэропорт на дипломатической машине, и мы забрались в самолет «ЭС-4», на котором были даже специальные стойла для перевозки быков. Нас, четверых кубинцев, проводили в са208


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
лон, и самолет взлетел с небольшого плато среди гор. Мы сделали промежуточную посадку в городе Барранкилья.
Но мы оставались такими же неосмотрительными, как и раньше, и поэтому по прибытии в Барранкилью вышли из самолета и пошли бродить по городу. И это вместо того, чтобы оставаться на месте, чтобы уже никогда и никто не увидел нас в Колумбии после всех тех обвинений в наш адрес по поводу состоявшихся беспорядков.
К счастью, ничего плохого не произошло, и самолет спокойно взлетел, пересек Карибское море и приземлился в Гаване.
Удивительная дая нас ситуация: ведь именно представитель правительства помог нам выбраться из Колумбии! Мы не поблагодарили правительство, напротив, по- прежнему остались его упрямыми противниками. А ведь в конце концов мы вернулись благодаря помощи посольства или консульства нашей страны, где с нами обращались превосходно и перевезли опять на Кубу именно нас, непримиримых врагов правительства Грау.
Я смог привезти литературные материалы, которые мне дал Гайтан. Они находились в наших чемоданах, которые сотрудники посольства или консульства сумели забрать из отеля. Эти материалы я передал в кубинские газеты. А также предоставил их Пардо Лиаде, который многих ознакомил с личностью и творчеством Гайтана. Я привез и текст одного из его самых замечательных выступлений под названием «Молитва о мире». Это была очень энергичная речь, он говорил языком, к которому мы не привыкли в наших выступлениях. Мы обычно прибегали к жесткой риторике, грубой, оскорбительной манере ведения полемики с правительством, а здесь увидели, что в Колумбии Гайтан говорил: «Глубокоуважаемый господин Президент Республики». То есть он употреблял очень почтительные формулировки. На Кубе это было неслыханно, здесь политическая полемика всегда сопровождалась резкими, грубыми фразами.
Вот так мы и возвратились из этого нашего путешествия. Оно было достаточно рискованным, начиная с момента приземления в Санто-Доминго и до того дня, когда мы оказались в Барранкилье. Думаю, было также довольно рискованно лететь на «ПС-4», ведь никто не был уверен в возможности этого самолета преодолеть 2000 километров над Карибским морем. Как смогли мы на нем пролететь пять или шесть часов от Колумбии до Кубы? Оказалось, эти самолеты достаточно надежны дая таких дальних перелетов.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, не кажется ли вам, что в Боготе впервые в жизни Вы пережили революцию, или что, по крайней мере, это был такой опыт, который напоминал Вам взятие Бастилии в Париже или потрясения в царской империи в России?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - До этого я переживал революции, восстания и другие важнейшие события истории только по книгам, хотя и прошел через целый ряд этапов борьбы и выступлений студентов на Кубе, участвовал в экспедиции на Кайо Конфитес, но не присутствовал лично при конкретном социальном революционном взрыве. Это был мой первый подобный опыт.
В то время у меня были определенные идеи, но они были книжные, далекие от жизни, полностью теоретические представления о народных волнениях, и неожиданно перед моими глазами разворачивается настоящее восстание. Это был не 209


Катюшка Бланко
просто взрыв возмущения или всенародный протест. Я увидел там соединение многих факторов, проявления психологии, действие основных законов поведения восставших масс, смог рассмотреть все, что происходит в подобных случаях. Я понял, в чем источник допущенных ошибок: страна без руководства, движение без руководителей. Я наблюдал, как вели себя политические лидеры, как они действовали в этот момент: так бездарно, что предали даже собственных сторонников, которые поддерживали идеи Гайтана. Видел бессилие и слабость всех этих политиков, узрел ошибки военных руководителей в той ситуации. Смог оценить и ужасные результаты нехватки политической культуры и дисциплины, когда люди переключают свое возмущение на деструктивный лад. Сначала они настроены на разрушение и ничего не собираются присваивать и уносить с собой, а затем доходят до вандализма.
Первой реакцией масс, толпы было стремление уничтожить, разрушить то, что было офисом, магазином, торговым центром. Казалось, они видели врага во всем, что официально представляло эту собственность. Первоначальной реакцией народа, узнавшего об убийстве Гайтана, были негодование и возмущение, а не стремление украсть, разграбить, разрушить все. Затем люди это стремление к разрушению трансформировали в желание завладеть всем этим, разграбить. И это совершенно логично, когда народ так беден, и вдруг он видит, что исчезли двери, открыты витрины и товары становятся ему доступны. Это говорит об отсутствии сознательности и недостатке политической культуры в массах.
И это логично. Безграмотные, эксплуатируемые, забитые и обманутые массы народа не расценивали борьбу как инструмент изменения своей судьбы, и тогда их антиправительственные выступления превратились в стремление разрушить и разграбить. Я думаю, что не все занимались разбоем, было немало и тех, кто боролся.
Там же я впервые увидел массы воставшего народа в колоннах, самые разные люди, очень похоже на Французскую революцию: кирки, лопаты, мачете и ружья, все, что угодно, и они объединяются, атакуют, нападают.
Взятие полицейского участка напоминало взятие Бастилии, я представляю себе, что именно так восставшие овладели Бастилией; подошли толпы народа, вошли в Бастилию и разрушили ее. Так же было и здесь, когда взяли одно отделение полиции, а затем и еще несколько. Это были массы в колоннах, численность которых иногда доходила до ста человек, которые, повинуясь закону психологии, без какого- либо руководства, двигались в определенном направлении, а к ним присоединялось все больше людей. И никто их не организовывал.
Я видел недостатки в организации, слабые места в политике, которые и проявлялись в нехватке сознательности, отсутствии руководства и военной тактики. Я видел все это. Для меня это было очень важно. Я много размышлял на эту тему, и, полагаю, это научило меня чрезвычайно многому.
В течение всего лишь одного года произошло два экстраординарных события: экспедиция на Кайо Конфитес в июле 1947 года и «Боготасо» в апреле 1948-го. То есть не прошло и года, а я уже пережил оба этих события. Я приобрел определенный опыт в экспедиции: в частности, убедился в ошибках ее организации. Прожил достаточно времени в лагере в очень тяжелых условиях, так же, как и во время морских переходов. Я проанализировал глупости и ошибки, совершенные нашими вожаками, предательство Масферрера, который сдал экспедицию, сам способ нашего спасения, когда мы бросились в море, чтобы скрыться. Затем месяцы борьбы с Грау, ну, и потом события в Боготе. Все это меньше, чем за год. Из этого интенсивного жизненного 210


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
периода я, несомненно, вынес определенный опыт. События этого года подтвердили и укрепили многие мои мысли и убеждения, касающиеся политических и социальных проблем, а также путей и методов совершения революции.
Конечно, как в Санто-Доминго, так и в Боготе у меня уже были ясные военные соображения и правильные политические идеи. Что касается военного аспекта и вопроса о том, что и как нужно было делать в Санто-Доминго, то это была идея иррегулярной войны против хорошо организованной армии. В Боготе у меня были правильные военные идеи, появившиеся из полученного опыта, из прочтенных материалов и определенной интуиции. Я понял: «Никогда нельзя давать окружить себя, нужно выходить, нужно атаковать. Этот полицейский участок был очень уязвим для врага, захватившего окружающие холмы, значит, необходимо было их защищать». То есть в каждый конкретный момент у меня было ясное представление о том, что следует делать. И то, что произошло потом, полностью подтвердило мои выводы. Также мне послужили уроком слабость, поверхностность и ненадежность буржуазных политических лидеров, которые оказались способны с легкостью предать народ, заключить пакты и соглашения за его спиной. Думаю, это одно из самых важных полученных мною впечатлений.
Базируясь на всем этом приобретенном опыте, я решил поглубже изучить эти проблемы. Кроме того, я еще был в долгу и перед самим собой: ведь моя учеба в университете не была завершена, мне надо было закончить третий курс.
И я решил уделить необходимое время подготовке и сдаче экзаменов, потому что понимал: это мой долг, моя обязанность и в то же время нечто совершенно необходимое для повышения уровня образования. Было абсолютно ясно: я должен углубить свои знания, быть более подготовленным.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, участвуя во всех этих событиях, Вы верили в возможность революции в Колумбии? Было ли это возможно, если бы Гайтана не убили?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Ну, хорошо. Мы говорим о 1948 годе. Могущество Соединенных Штатов в мире было всеобъемлющим, а их доминирование в Латинской Америке абсолютным. Конечно, Колумбия - страна намного больше Кубы. В ту эпоху в Аргентине правил Перон, пытающийся проводить в жизнь националистические идеи, бросая таким образом некий вызов Соединенным Штатам. Его обвиняли в том, что он фашист, его изолировали и в действительности добились этого. Тем не менее, Перон стал очень популярен в Аргентине благодаря своим националистическим лозунгам, своим социально ориентированными законам в пользу рабочего класса и своему противостоянию Соединенным Штатам.
Но вот смог бы Гайтан бросить вызов всем этим противодействующим силам и довести до конца революцию в Колумбии в 1948 году? Это было бы очень трудно, я бы сказал, что это было бы почти невозможно. Вероятно, он и попытался бы сделать это, но скорее всего, раньше или позже, он был бы принесен в жертву.
И смерть Гайтана лишь подтверждает, что его возможности идти дальше по этому пути были лимитированы, поэтому он и был убит. И, наконец, кто его убил? Какой- то сумасшедший, наемный убийца или фанатик? Нужно иметь в виду, что олигархия и империализм убивают, не только организуя покушение, не только вооружая убийцу, поставив перед ним задачу и заплатив ему. Много раз в истории олигар211


Катюшка Бланко
хия и империализм убивали, создавая соответствующие условия и атмосферу. Они способствуют возникновению психологических предпосылок для того, чтобы среди массы фанатиков и реакционно настроенных людей появился человек, готовый на убийство. То есть, я считаю, что смерть Гайтана не обязательно была напрямую организована, хотя ничего необычного не было бы и в том, что именно олигархия и империализм выбрали для убийства конкретного человека с такими наклонностями. Если бы они приняли такое решение и убили его, это не было бы странным. Но это не единственный способ организации убийства, хитроумный или не очень, они также делают это, создавая в обществе атмосферу насилия, агрессии и террора; они убивают, организуют провокации, создают климат насилия и подстрекают к проявлению реакционных чувств, фанатических чувств ненависти к конкретному лидеру, до тех пор, пока в массе из тысяч фанатиков не найдется кто-то, кто возьмет пистолет и произведет роковой выстрел. Они создают психологические условия, атмосферу, в которой и происходит акт агрессии. Так что вполне возможно, что именно олигархия и империализм убили Гайтана, потому что как раз они создали условия для этого убийства. Тем более, что Гайтана никак не охраняли.
Таким же образом, например, в Соединенных Штатах убили Мартина Лютера Кинга. Там тоже была создана соответствующая атмосфера, продвигалась идея, что Лютер Кинг опасный человек и антирасист. И тогда нашелся расист, которого подготовили, вооружили и которому заплатили, чтобы убить его, но может это был и расист, решивший сделать это по собственной инициативе.
Что же касается Улофа Пальме, это другая история. Я не думаю, что это была акция какого-то фанатика, потому что Пальме занимал очень ясные и абсолютно достойные позиции относительно существующих международных проблем: разоружения, мира, расизма, проблем Центральной Америки. То есть у него были позиции, которые не создавали в стране условий для возникновения фанатизма.
Швеция - это страна с давними традициями и устоявшимися законами. По моему мнению, за смертью Пальме не стоит какой-нибудь шведский фанатик, потому что в стране не было атмосферы и условий для появления фанатизма. Напротив, Швеция того времени была страной, приученной к полемике, спорам, обсуждениям любых сложных политических вопросов, там не было ненависти, той ненависти, которая была в Соединенных Штатах: фашистские проповеди, характерные для их политики расистские разглагольствования, все это могло привести к убийству Мартина Лютера Кинга и даже к убийству одного из Кеннеди (Джона Ф.), а затем и другого Кеннеди (Роберта). В Соединенных Штатах это могло произойти, так как там были широко распространены реакционные, а иногда и фанатичные, взгляды. Но в Швеции был другой политический климат, никто не ожидал, что Пальме будет убит.
Поэтому, и я говорил об этом раньше, я всегда подозревал, что убийство Пальме было, скорее всего, организовано. И единственно чьи интересы затрагивала политика Пальме в то время - это интересы военно-промышленного комплекса Соединенных Штатов, интересы разведсообщества США. Политика Рейгана в Центральной Америке, да и во всех других частях мира, только эта политика была затронута действиями Пальме. Так что в данном случае это не был окольный механизм нахождения какого-то фанатика, здесь были задействованы непосредственные рычаги планирования и организации убийства, причем именно там, где это можно было задумать безнаказанно.
212


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Использование револьвера со специальными пулями «магнум», форма, в которой состоялось покушение, говорят о том, почему убийца скрылся безнаказанным. Такого типа патроны, как правило, не используют фанатики. Обычно они пользуются револьвером калибра 32 или 45, или ружьем. А патроны такого типа используются хорошо вооруженными группами полиции. Не могу доказать это, у меня нет четких подтверждений, кроме интуиции, но опыт подсказывает мне, что это убийство было спланировано и организовано. И это было убийство, спланированное, чтобы уничтожить человека, который пользовался значительным влиянием, играл важную роль, встречался с другими руководителями. Пальме был яростным противником гонки вооружений, он написал книги против гонки вооружений, о необходимости борьбы с ядерным оружием и международной разрядки, вел очень прогрессивную политику по отношению к развивающимся странам, занимал правильную позицию по проблемам долгов этих стран и установлению нового международного экономического порядка, предусматривающего помощь развивающимся странам третьего мира, он занимал воинствующие позиции против апартеида, против вмешательства Соединенных Штатов в Никарагуа. Было много пунктов политики Пальме, которые противоречили интересам Соединенных Штатов. Так и теперь наблюдаются расхождения с США политиков, провозглашающих борьбу с климатическими проблемами, говорящих о несовместимости существования на одной планете человека и капиталистической системы. Вот и сейчас им противоречат такие лидеры, как Эво и Чавес, вокруг которых империализм также попытался создать обстановку насилия, что может способствовать актам убийства. С Чавесом во время переворота в апреле 2002 года они уже были на грани этой ужасной возможности.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, сейчас, когда Вы говорите о таком необычном и уже почти забытом европейском лидере, как Улоф Пальме, скажите, Вы восхищались им?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, он пользовался авторитетом. Вместе с (Георгиосом) Папандреу, (Индирой) Ганди, (Мигелем) де ла Мадрид и (Раулем) Альфонсином он проводил встречи, подписывал документы и проводил очень активную политику, так что мы можем сказать, что объективно Пальме превратился в своего рода препятствие, неудобного для Соединенных Штатов политика. А кроме того, моя интуиция, прежний мой опыт оценок ситуации, оценок отдельных элементов ситуации, которые ясно указывают на ее причины, этот нюх, этот инстинкт меня никогда не обманывали.
Я помню мое пребывание в Чили. Я говорил с Альенде, когда увидел уличную манифестацию, и я сказал ему при всех: «Это работа ЦРУ, она была организована ЦРУ поэтому, поэтому и вот поэтому» И я изложил ему мои обоснования. Возможно, где- то есть записи данного мною тогда интервью. Все, что происходило в Чили, для меня было ясно. Я понял, что все это было явно организовано и сказал: «За этим видна рука ЦРУ». Несколько лет спустя все, что я сказал, подтвердилось в точности.
Возможно, никогда не будет установлено, как умер Улоф Пальме, но я мог бы сказать то же самое, что и в Чили в тот раз: «За этим видна рука ЦРУ». И я уверен, что не ошибаюсь.
213


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я думаю, что Вы любите Колумбию и что это чувство укоренилось в Вас очень глубоко и давно, еще со времен «Боготасо».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, в тот момент, когда я думаю о Кубе, о семье, обо всем, то есть в спокойную полночь или на рассвете, в тяжелых условиях, поскольку битва уже проиграна, потому что люди не выходили, дали себя загнать в угол, запереть в загоне, действовали совершенно абсурдно; я вспоминаю из самой истории Кубы, что всякий раз, когда войска самоизолировались в каком-либо месте, они терпели поражение. И так происходило всегда и везде, в том числе и в подобных революционных ситуациях.
В то время я был членом Комитета за независимость Пуэрто-Рико, председателем Комитета за демократию в Санто-Доминго, отстаивал необходимость возвращения Панамского канала, участвовал в борьбе за ликвидацию колоний в Латинской Америке, за аргентинские права на Мальвины, против проведения Панамериканской конференции, против политики доминирования Соединенных Штатов в нашем регионе. Это все были интернациональные вопросы, но тогда я еще не был сформировавшимся марксистом, членом какой-либо марксистской партии. Я должен был еще многому научиться в политике, и до тех пор я еще не сталкивался лицом к лицу с противостоянием... Однако нет, сталкивался в Доминиканской Республике, при том, что Доминиканская Республика не была моей родиной, хотя и находилась очень близко. Это не было импровизацией, это было нечто обдуманное, что продолжалось месяцами, это было мое решение направиться туда, и я не просто поехал туда, но делал это с энтузиазмом.
Хорошо, это не была моя родина, но там было много людей, которых я знал, именно на Кубе все это организовывалось, в это были вовлечены сотни кубинцев и большое число доминиканцев, с которыми мы поддерживали хорошие отношения и дружили. А вот в Колумбии я был один в той группе из немногим более 400 человек, я не знал никого, у меня там не было ни одного друга, я не находился на родине, в моей семье никто не знал, что там происходило со мной, они не могли и подозревать всего и не догадывались о ситуации в Колумбии на тот момент, в тот день 9 апреля. А было это между одиннадцатью часами вечера и часом ночи.
Когда пришел час испытаний, потому что все эти идеи и чувства подвергаются испытанию на прочность на фоне риска для жизни человека, и ты говоришь себе: «Ну, что ж. Нужно пожертвовать жизнью».
Но мне кажется самым правильным из всего, что я мог сделать, вот какой мой поступок: когда мне сказали, что наши позиции атакованы, я пошел туда, в полицейский участок, который был потерян, ведь сами колумбийцы покидали его. Это был еще один момент, в который, по моему мнению, я проявил благородство. О таких случаях я вспоминаю с удовольствием, потому что это были два случая настоящего испытания.
В тот момент я выполнял конкретную задачу, командуя группой колумбийцев, и у меня были определенные обязательства перед этим патрулем. Но тогда в час ночи я не выполнял никакой задачи, я был человеком с четырнадцатью патронами во время проигранной битвы, я был один, не знал никого, не выполнял никакой задачи. Это был очень тяжелый момент, и я сказал себе: «Я остаюсь». Я посоветовался только со своей совестью, и не могу сказать, что я был интернационалистом, как могу заявить сегодня, но я был поставлен перед выбором, и исходя не из марксистских 214


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
убеждений, а скорее из демократических, народных принципов, я сказал себе: «Этот народ такой же, как и народ Кубы, все народы равны; этот народ эксплуатируется...» Это почти то же самое, что я позднее сказал хозяину гостевого дома, консерватору, критиковавшему происшедшие народные выступления: «У них убили лидера, который символизировал надежду, и они правы».
«Все народы равны», - сказал тогда я. Но я ведь не сказал тогда: «Должен существовать пролетарский интернационализм, народы должны помогать один другому», а лишь: «Все народы равны, и я должен сделать здесь то, что я сделал бы, находясь на Кубе». Я пришел к этому заключению, и думаю, что это и есть первый принцип интернационализма: народы равны, их дело справедливо, этот народ прав, потому что его угнетают и эксплуатируют. Таким образом, я уже двигался по пути демократии, разделяя идеи справедливости и равенства всех народов. Это еще не были принципы интернационализма, которые я исповедую сегодня, хотя в дальнейшем... Естественно, это был тип интернационализма, которым я руководствовался в двадцать один год - мне еще не исполнилось тогда двадцати двух, - и в этих условиях я уже был достаточно подготовлен к тому, чтобы принять идеи пролетарского интернационализма, более серьезные и обоснованные с точки зрения истории.
Тогда, я бы сказал, мое решение было более чем стихийным, скорее, это была моя личная отличительная черта идеолого-политического восприятия. Оно совершенно не выходило, если угодно, за рамки моей буржуазно-демократической ментальности. Это еще не было проявлением пролетарского интернационализма.
Все произошло совершенно непредвиденно, и, на самом-то деле, у меня были сомнения в правоте того, что я делал, особенно, когда я думал о Кубе, о моей семье. И укреплялся в уверенности, что в любой момент полицейский участок может быть атакован и что люди, которые в нем находятся, не смогут выбраться, все здесь будет полностью разрушено. Кроме того, во время войн зачастую не соблюдаются права пленных, такие виды гражданских войн обычно жестоки и беспощадны. Но несмотря на все это, я остался там, и, вероятно, именно с тех пор я чувствую себя гораздо ближе к Колумбии, моя жизнь связана с ее народом, и это повлияло на все, что я делал уже позже, во время Революции.


10
Возвращение в Гавану, погружение в учебу, особый интерес к экономике, стипендия Бустаманте, женитьба, поездка в Нью- Йорк, посещение Гарварда, счастливое рождение и спасение жизни
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, рассказывая однажды о своем опыте участия в событиях 1947-1948 годов - сначала во время высадки на Кайо Конфитес, затем в ходе вооруженного восстания в Боготе, Вы признались, что они заставили Вас о многом задуматься и многому научили. Что все увиденное там укрепило Ваше понимание политических и социальных проблем и революционной борьбы, а также убедило в необходимости глубинного изучения этих проблем и в том, что Вашим долгом было вернуться в университет, сдать все «хвосты» за второй курс и перейти на третий. Эту цель Вы ставили перед собой, когда возвращались в Гавану? Вы тогда наконец исполнили мечту родителей, ждавших, что Вы сконцентрируетесь на учебе?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. По возвращении из Боготы я задал себе высокую планку: сдать все экзамены за второй курс, пройти все предметы за третий и как следует заняться основными из них; кроме того, я решил получить сразу три специальности: право, обществознание и политология. Единственным способом сделать это было перейти на индивидуальный план обучения. Некоторые предметы были общими для всех трех специальностей, но очень много было и разных. Я точно не помню момент, когда все-таки решился взяться за это дело. Но первое, что я сделал по возвращении в Гавану - это засел за учебу и сразу сдал несколько экзаменов.
На четвертом курсе я продолжил занятия по индивидуальному, а не по общему плану, поскольку не отказался от идеи закончить три отделения. Но при этом я продолжал общаться с университетскими товарищами и пользовался среди них большим авторитетом. Разница по сравнению с первыми двумя годами была лишь в том, что я не был официально зачислен на курс.
В 1948-1949 учебном годуя набрал огромное количество предметов по всем трем специальностям, что-то около семнадцати, хотя не могу сказать, что я постоянно корпел над книгами в течение года, в основном я делал это перед сессией. Поскольку в июне сдать все я не успевал, она затягивалась до сентября. На тот момент моей 216


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
целью было получить стипендию, которую давали студентам с несколькими специализациями, стипендию имени Бустаманте, кубинского юриста, работавшего в Лиге Наций; в его честь также была учреждена специальная премия. Я тогда уже сильно продвинулся в изучении экономических и политических проблем, уже начал знакомство с марксистской литературой, хотел всерьез заняться политической экономией и думал о возможности поехать во Францию или в Гарвардский университет в США.
Но нужно было сдать действительно очень много экзаменов. В тот год 17, а на следующий 29 или 30. Я, разумеется, не ходил на лекции, занимался самостоятельно, искал необходимые книги, лекции, справочные материалы.
Кроме всего этого, часть времени я посвящал политической деятельности в университете, организуя оппозиционные мероприятия против правительства Грау. Оставался на поле боя, даже будучи вольнослушателем.
Пришлось напрячь все силы. Я поставил рекорд по сданным предметам в кратчайшие сроки. Естественно, я не стремился установить его, но за пол год а сдал, кажется, 28 экзаменов.
Хотя политика меня очень интересовала, я понял, что должен углубить свои теоретические знания по экономике. Прежде чем стать марксистом, изучив политэкономию, я был коммунистом-утопистом, капитализм мне представлялся абсурдом. Это самое любопытное в моем случае - я сам пришел к выводу о тотальной абсурдности капиталистической системы.
Анализируя с самой примитивной точки зрения проблемы капитализма - безработицу, кризис перепроизводства, - я увидел, что изобилие товаров всегда сопровождается голодом, безработицей и другими бедами. Тогда в моей голове зародилась мысль о рациональной системе производства.
Я не знал тогда, что то же самое уже приходило в голову многим людям до Маркса, все они пытались предложить свой прототип нового общества, и я тоже о нем думал. Об обществе, которое было бы не капиталистическим, а социалистическим, где средства производства были бы общими, а само производство было бы нацелено только на удовлетворение потребностей, потому что это немыслимо, чтобы между потребностями потребителей и собственностью на средства производства была такая пропасть. Это казалось мне абсурдным и сомнительным, и я начал разрабатывать собственное представление об идеальном обществе, в котором не существовало бы голода, безработицы, циклических кризисов. Размышлял я еще очень схематично, поверхностно, но очень рано начал отвергать существующий порядок вещей, превращаясь в утопического социалиста. Я проводил часы на площади Каденас перед ректоратом, разговаривая об этом с любым, кто готов был меня слушать, и часами проповедуя свои идеи перед аудиторией из пяти, семи или десяти человек. Все это было задолго до того, как я познакомился с марксистской литературой. Только потом я узнал о существовании людей, которые делали то же, что и я, и которых называли мечтателями и утопическими социалистами. Все это я лучше понял, когда начал сам более глубоко изучать политэкономию, потому что в университете нам рассказывали о различных политических теориях в самых общих чертах.
Любопытно, что первое упоминание о марксизме мне встретилось в учебнике по трудовому праву преподавателя-революционера Аурелиано Санчеса Аранго. Он боролся с режимом Мачадо, Батисты, но, как и другие влиятельные преподаватели, не вошел в состав правительства, сформированного Кубинской революционной 217


Катюшка Бланко
партией, что добавило ему авторитета. Однако во время правления Прио Сокар- раса Санчес Аранго стал министром и пытался подавить студенческие движения. И это с ним Эдуардо Чибас вел знаменитую полемику по радио, которая привела в итоге к самоубийству последнего. После батистовского переворота Санчес Аранго вел подпольную деятельность против режима, чем смог отчасти вернуть себе утраченный авторитет.
Была еще одна книга, которая развивала марксистские идеи, - Рауля Роа, преподавателя с факультета обществознания, кажется, истории общественных учений.
Так, сначала из учебников по политэкономии капитализма, потом из упомянутых книг, в которых, естественно, много было о различных политических школах, я начал получать представление о главных положениях марксизма.
Не помню точно, когда я заделался утопическим социалистом, почти с самого поступления в университет, но прямой контакт с марксистской литературой был позже, уже после «Манифеста коммунистической партии». Его прочтение произвело на меня большое впечатление. Не припоминаю, как попал ко мне в руки первый экземпляр, что странно, потому что в университете теоретически должно было быть много таких материалов. Но когда я поступил, из 15 тысяч студентов коммунистов и антиимпериалистов вряд ли было больше тридцати. Такое у меня было впечатление; может, их было больше, но незначительное количество.
Помню, потом мы создали несколько комитетов, куда входили [Антонио] Нуньес [Хименес], Лионель Сото, Альфредо Гевара, все из левых. Я был тогда на четвертом курсе. Все наши мероприятия тогда были проникнуты левыми идеями. Я не был коммунистом в то время, не состоял в Коммунистической партии, хотя и был марксистом.
Университет был заражен маккартизмом, да и не только университет, все общество было больно маккартизмом, антикоммунизмом, всевозможными предрассудками, столь свойственными детям крупной и мелкой буржуазии, составлявшим на тот момент основную массу учащихся. В университетской среде после эпохи Ме- льи 1920-30 х гг. политическая активность заметно ослабла. Когда в 40-е я пришел в университет, это было серое, политически отсталое заведение, гда практически отсутствовало антиимпериалистическое, прогрессистское, социалистическое движение.
Университетская молодежь традиционно играла видную роль в политической жизни страны со времен борьбы за независимость - я об этом уже не раз говорил, - и те, кто погиб, пытаясь противостоять режиму Мачадо, как Мелья или Рубен Мартинес Вильена, который умер позже от туберкулеза, продолжили их дело. Но в университете, который я узнал, политика давно уже отступила на задний план. Так случается - за подъемом революционного движения приходит спад. Когда я поступил в университет, я попал на нижний пик такого спада. И думать было нечего, что в этой среде могло бы развиваться серьезное коммунистическое учение. Но у меня уже были свои идеи, и «Манифест коммунистической партии» произвел на меня очень сильное впечатление - кстати, мне кажется, что посоветовал мне его один из студентов-коммунистов юридического факультета. И с тех пор до меня стала регулярно доходить такого рода литература.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, какие именно содержательные аспекты «Манифеста коммунистической партии» произвели на Вас наиболее сильное впечатление?
218


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я впервые встретил стройное, понятное объяснение социально-исторических фактов, причин существования социальных классов, как это четко изложено у Маркса, исторических противоречий, разных типов человеческих обществ. Я все вдруг увидел очень ясно, тем более, что много знал - кто такие помещики и землевладельцы, что такое частная собственность на землю, кто такие рабочие, у которых ничего нет за душой и которые производят богатство, но не распоряжаются результатами собственного труда. Это я прекрасно понимал, у меня была возможность увидеть это собственными глазами. Все эти идеи представлялись мне неопровержимыми, такими же, как истины, содержащиеся в Декларации о правах человека, потому что я хорошо знал историю буржуазных революцией, начиная с Великой французской, и историю американской революции.
К тому моменту я уже проглотил все, что мог найти о Великой французской революции, гораздо раньше, чем начал что-то понимать. Я учился в последних классах школы, но все эти темы меня уже живо интересовали. И «Манифест» позволил мне лучше, четче понять очевидные и действительно бесспорные истины. При любой возможности я перечитываю его, потому что он безупречно написан, таким ясным и четким языком. Глубокая критика буржуазного общества, форма изложения, последовательность и ясность в объяснении затрагиваемых проблем, красноречие - вот что прежде всего произвело на меня огромное впечатление.
Я жил и строил воздушные замки, и вдруг прочитал «Манифест» и начал понимать проблему и видеть теорию. Конечно, я много раз слышал: «Есть такая теория, есть сякая теория». Но в данном случае я начал симпатизировать идеям марксизма в том числе потому, что они были так красноречиво и ясно изложены, ничего более убедительного в своей жизни я не читал.
До тех пор все мои теории висели в воздухе, были лишены социальной и исторической базы, рождались только из духа бунтарства и элементарных представлений о морали.
А в действительности существовали только две теории: либерально-буржуазная и марксистская, все остальные не имели прочной основы и с незапамятных времен составляли арсенал утопических и, в последнее время, анархических течений. И противостояние этих двух теорий, двух решающих сил было налицо: богатые и бедные, эксплуататоры и эксплуатируемые. Умом и сердцем я склонялся к абсолютному принятию марксизма, мой интерес к экономическим и политическим проблемам еще больше усилился. И я с головой погрузился в учебу, доставал книги по марксизму, но больше всего времени посвящал подготовке к экзаменам по всем трем специальностям, успешная сдача которых дала бы мне право на получение стипендии. Я очень хотел добиться этого, чтобы получить послевузовское экономическое образование.
Помню, после прочтения «Манифеста коммунистической партии» я сблизился с коммунистической молодежью в университете. Я всегда был очень открытым человеком и без стеснения делился своими идеями с новыми товарищами. Это привело к некоему идеологическому сближению ребят-коммунистов и антиимпериалистов со мной, который уже не был только сыном землевладельца из иезуитского колледжа. Я не был еще полностью обращенным ни в марксизм, ни, тем более, в ленинизм, потому что мое знакомство с ленинским учение произошло значительно позже. Шел процесс нашего формирования, и мы часто не соглашались с этими теориями по тактическим вопросам, обвиняли их в определенной изолированности. Я вступил в комитет, куда входили [Альфредо] Гевара, Лионель [Сото], [Антонио] Нуньес [Хи- 219


Катюшка Бланко
менее] и другие, и мы вели активную работу и имели большое влияние в Университетской студенческой федерации. В те времена еще продолжались репрессии, угрозы, существовали вооруженные группировки, связанные с правительством и имеющие большие возможности. Я принял участие в многочисленных акциях вместе со студентами-коммунистами, но сам не был членом Коммунистической партии. Теснее всего я был связан с создателями Партии кубинского народа, или Партии ортодоксов, с которыми сблизился практически сразу после поступления, но с коммунистами у нас были прекрасные отношения, мы вместе, плечом к плечу бросали вызов правительству, карательным органам и вооруженным группировкам.
Когда я был то ли на четвертом, то ли на пятом курсе, [Педро] Альбису Кампос возглавил восстание в Пуэрто-Рико, мы организовали массовый марш протеста до посольства США в центре Гаваны, на площади Пласа-де-Армас, рядом с тем местом, где сейчас Музей города. Народу было очень много. Лионель Сото попытался сорвать герб с американского консульства, но тут появилась полиция, раздавая удары направо и налево. Мне всю спину исполосовали кожаными кнутами, пока я держал Лионеля, взбирающегося по фасаду здания.
Кажется, это был октябрь 1950-го. Но уже с 1948 года мы провели несколько массовых акций протеста. Мы много чего в то время организовали. Я стал специалистом по подготовке демонстраций. По-моему, история с американскими морскими пехотинцами, которые забрались на памятник Марти с оскорбительными целями, произошла как раз в тот период.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я проверила дату, эта история случилась 11 марта 1949 года. Кроме того, я прочитала воспоминания [Баудилио] Билито Кастельяноса, опубликованные в 1999 году, где он описывает, как развивались события на следующий день. Газета «Алерта» поместила фотографии акта надругательства над памятником, и студенты юридического факультета направились в Центральный парк, а затем к посольству США. Кастельянос как раз описывает, как Лионель пытается снять герб, стоя у Вас на плечах. Полицейским отрядом, который разгонял собравшихся плетьями, командовал лейтенант Салас Каньисарес. Самого Билито жестоко избили, и Вы отвезли его в госпиталь, чтобы зафиксировать побои и предъявить в качестве обвинения в совершении насилия. Для этого Вы отправились в Министерство внутренних дел, где один видный офицер поджидал Вас на входе и умолял: «Не заявляйте на меня, на мою мизерную зарплату я должен содержать семью». Вы успокоили его и вместо того, чтобы подать заявление там, сделали это в полицейском участке на пересечении улиц Драгонес и Сулуэта.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Тогда мы чего только не делали, бросались защищать любые благородные цели, которые в этом нуждались: независимость народов от тирании, борьба с расизмом...
Как видите, углубление в учебу не помешало мне по-прежнему участвовать в студенческой борьбе с режимом и коррупцией. Тогда мы с Миртой, студенткой философского, и решили пожениться. Я думал, что после свадьбы окончательно посвящу себя занятиям. Это было в октябре 1948 года.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Ваше решение, должно быть, очень обрадовало Ваших родителей, всегда готовых поддержать Вас, прийти на помощь. Это так?
220


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Отец очень помог мне, потому что у нас совсем не было денег. И это было очень важно, потому что как раз тогда я собирался в США. Я вылетел из Камагуэя в Майами, а затем поездом добрался до Нью-Йорка. Там жил брат Мирты, не помню уже, что он там делал, по-моему, работал. И в Нью-Йорке я пробыл несколько недель.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Поездка в США состоялась после церемонии заключения брака в городке Банес. Вы расписались 11 октября 1948 года. На следующий день, 12 октября, вас венчали. Журналистка Марта Рохас заверила меня в том, что об этом написали в газете «Дьярио де Куба», центральном столичном органе печати на тот момент.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я венчался по католическому обряду, иначе родственники не приняли бы нашего брака. Но у меня не было никаких предрассудков на этот счет, мне казалось это исключительно социальным ритуалом. Тогда было обязательно жениться в церкви. Откровенно говоря, меня больше интересовала невеста, чем формальности.
Она, конечно, тоже натерпелась со мной. Мы начали встречаться еще до Санто- Доминго, до Боготы. Я был непростым женихом, неизвестно было, останусь ли в живых после очередного приключения. Безусловно, все мои домашние были очень рады этому браку, потому что тоже переживали за меня. Все очень обрадовались, что я наконец займусь учебой, буду вести семейную жизнь, и это избавит меня от опасностей политики.
Поскольку я решил всерьез учиться, в Нью-Йорке я купил несколько книг Маркса на английском и словарь. Тогда я уже просто бредил всеми этими идеями, вплоть до того, что отправился в Гарвардский университет в Бостоне, чтобы разузнать о возможности изучать экономику в этом престижном вузе.
Я был настолько отчаянный, что, будучи туристом, в Нью-Йорке купил на часть выданных отцом денег подержанную машину, очень дешевую, и поехал на ней в Гарвард. Так же я потом из Нью-Йорка добрался до Майами.
Я ездил по Штатам, не разлучаясь с картой, чтобы не заблудиться. Часто ночь заставала меня в пути, а я не знал точно, где нахожусь, не раз сбивался с пути. Еще в Нью-Йорке, кстати, я попал на выборы [Гарри] Трумэна в 1948 году, в ноябре, кажется. Всего я провел там около шести недель.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В моей домашней библиотеке почетное место занимает книга журналиста Гильермо Кабреры Альвареса «В поисках Кубы в Нью-Йорке». В ней собраны очерки о местах в американском мегаполисе, связанных с нашей историей, местах, где оставили след Хосе Марти, Вы. Вы помните, где жили, куда ходили?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я жил в кирпичном пятиэтажном доме, где снимал скромную комнату в полуподвальном этаже. Окна выходили на улицу где-то на уровне тротуара. Впервые мне пришлось пережить суровую зиму, до того я не знал, что такое зима, а у меня был только старый обогреватель.
Я еще очень плохо говорил по-английски и ходил в своего рода бакалейные лавки, ЛеИсаЁеззеп, где продавались и лекарства, и продукты, что мне казалось очень стран221


Катюшка Бланко
ным, потому что на Кубе лекарства продаются в аптеках, а продукты - в продуктовых магазинах. В общем, я покупал продукты и готовил себе сам, мне это всегда нравилось, и я часто готовил. Первые дни со мной был брат жены, Рафаэль Диас-Баларт, он тоже был женат, уже несколько месяцев жил с семьей в Нью-Йорке и был нашим «возницей». Мы часто куда-то ходили вместе.
За те несколько недель, что я провел в Нью-Йорке, я много чего посмотрел, сходил в музеи, в частности, Естественной истории, в знаменитый Эмпайр-стейт-билдинг, в театры, рестораны. По-моему, за все платил я из отцовских денег, потому что у шурина не было ни гроша.
Я наслаждался этими прогулками, но не оставил мысли изучать политэкономию после права и социологии, поэтому поехал в Гарвард, чтобы все разузнать. Возможно, это была иллюзия, но мне казалось, что нужно изучать экономику в Гарварде или во Франции, где были самые сильные университеты в этой области.
Конечно, речь шла о политэкономии капиталистической системы, но мне было интересно идти дальше: математика, различные теории, само марксистское учение и сущность капитализма, потому что никто не изучал капитализм так детально, как Карл Маркс. Он проник в самую его суть. И именно изучая капитализм, я стал коммунистом. Я испытывал искреннюю и однозначную склонность к политике. На том этапе я постепенно переходил от утопического коммунизма к марксизму и марксизму-ленинизму. Таким был путь, который тогда начинался.
В Майами мы сели на паром до Гаваны, куда вернулись почти совсем без денег, практически без гроша в кармане. Мне пришлось продать машину, другого выхода не было. Относительно благополучная жизнь продлилась очень недолго.
Когда я вспоминаю события 1948 года, наиболее важным из них мне представляются общие выборы, прошедшие в июне, вскоре после моего возвращения из Боготы. Я активно участвовал в предвыборной кампании кандидата в президенты Эдуардо Чибаса, в том числе в митинге в Сантьяго-де-Куба за несколько дней до выборов. Сопровождал группу в некоторых поездках. Огромное число людей поддерживало- Чибаса, аплодировало ему. Они за него не проголосовали, но они ему аплодировали. Его партия была третьей политической силой страны, и, как это часто бывает в таких случаях, избиратели предпочли отдать свои голоса за одного из двоих кандидатов, которые лидировали в гонке.
На упомянутом митинге я произнес краткую и весьма нетактичную речь, потому что бросил вызов кандидату в президенты, Чибасу. Я сказал: «Посмотри на этот народ, который тебя поддерживает: никогда не предавай этот народ». Это было некорректно с моей стороны, но многим понравилось. И тогда я добавил, что, если у нас попытаются отобрать победу, то вместо метлы (метла, чтобы выметать коррупцию, была символом Партии ортодоксов) мы возьмем в руки винтовки, чтобы прийти к власти в оружием в руках. Все это я сказал в мае, за несколько дней до выборов, на митинге в Сантьяго-де-Куба. Местные до сих пор это вспоминают. Почему-то я к тому же выступал одним из последних.
Я хотел развивать свои идеи. Конечно, все, о чем мы говорим, произошло всего за полтора года. Это был период учебы, познания и радикализации, когда я углубился в марксистскую литературу, в труды Энгельса, Ленина, хотя по-прежнему не жалел сил и времени на то, чтобы сдать все необходимые экзамены.
Это был сложный этап, я вернулся из Америки с пустыми карманами. На деньги, вырученные за машину, и на те, что мне время от времени присылали из дома, я снял 222


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
квартирку в недостроенном здании в Мирамаре. Я все еще совмещал университетские занятия с политикой.
Только после выборов я наконец с головой ушел в учебу, чтобы добиться поставленной цели. И я ее добился, но по условиям предоставления стипендии должен был уехать с Кубы по меньшей мере на три года. Это был сложный выбор, но я должен был принять решение.
В 1949 годуя сдал экзамены по 17 предметам и в 1950-м записался на все остальные, которых недоставало для получения трех дипломов одновременно.
С февраля-марта по июль я занимался и сдал почти все, и почти все на «отлично». Всего я выдержал 47 экзаменов. Наступил момент, когда мне оставалось всего два или три предмета, причем самых легких, и целых три месяца до срока. Стипендия была у меня в кармане, потому что я единственный с курса выполнил главное условие для ее получения - сдал экзамены по всем дисциплинам трех специальностей: политология, обществознание и дипломатическое право.
Когда я составлял себе учебный план, в нем значилось 47 предметов, за полтора года я сдал 45 и мне оставалось два или три экзамена. Я даже готовился к ним, но на экзамен не явился. Было бы замечательно посвятить два-три года дополнительному образованию в области политэкономии, но мне пришлось выбирать между дальнейшей учебой и активным участием в политической борьбе. И я выбрал второе. Я отказался от своих планов на учебу, чтобы целиком посвятить себя революционной борьбе.
Если бы я уехал из страны, в США или во Францию, я бы очень многое потерял и пропустил бы подходящий момент для революционных действий. Но, видимо, я понял, что близится ключевой момент, этап, когда неправильно тратить время на учебу. И со всем безрассудством, так свойственным молодости, я решил, что готов ворваться в политику с четко поставленными революционными целями. И тогда я оставил мысли о дальнейшем образовании и принял решение отдать себя борьбе. Это было летом 1950 года. Я просто не пошел на два последних экзамена, несмотря на то, что прекрасно знал эти предметы. Нужно было все же сдать их, чтобы достичь изначально поставленной цели - сдать все 47, пусть даже меня уже и не интересовала стипендия. Все-таки я посвятил этому очень много времени, занимался по 16 часов в день. Сдать 45 экзаменов за такое короткое время - это был рекорд, но я приложил к этому очень много упорства. Спокойствие семейной жизни этому способствовало, к тому же у меня уже были собственные методы овладения материалом.
Но мои враги не дремали и ждали удобного случая, чтобы положить конец моей политической деятельности, которую я развивал параллельно с учебой. И эта опасность не исчезла, а я тогда не носил оружия. В то время у меня и возможности такой не было, риск был больше, чем возможная польза.
Помню, что в день, когда родился Фиделито, первого сентября, я должен был идти в университет, но по такому поводу, естественно, не пошел. Позже я узнал, что в тот день группа людей собралась в университете с единственной целью - убить меня.
Я не сделал ничего особенного, просто продолжал участвовать в политических акциях против правительства, когда президентом уже стал Прио. Возможно, причиной покушения на меня была политическая оппозиция, мероприятия, которые мы устраивали в университете вместе с коммунистами, позже объединившимися в Комитет имени 30 сентября в память о Рафаэле Трехо.
223


Катюшка Бланко
Если бы в тот день я пошел в кампус, меня бы убили, это была невероятная случайность. Можно сказать, что в день, когда родился Фиделито, я тоже родился заново. Первого сентября 1949 года. Абсолютная правда.
Когда я занимался дома и слышал плач сына, я вспоминал, что его рождение в тот день спасло мне жизнь.
Опасность время от времени всплывала в связи с какой-нибудь ситуацией или оппозиционной акцией. В тот период происходили студенческие волнения, и студенты объединились, договорились между собой. Как раз пока я был в США, развернулись движения против повышения цен на проезд. Были подкуплены какие-то должностные лица, я уже не помню точно, какое именно действие правительства вызвала протест.
Позже те, кто за мной охотились, получили массу возможностей ликвидировать меня в 1950-1952 годах. До переворота 10 марта 1952-го. Очень сложно ответить на вопрос, почему меня не убили в тот период. У меня на этот счет есть теория о цирковом укротителе: он заходит в клетку со львами и, пока щелкает хлыстом направо и налево, львы его боятся. Думаю, что меня спасла та же тактика, я не выпускал хлыста из рук, щелкая им с оглушительным звуком.
Когда я уже почти имел то, что хотел, приложив огромные усилия к учебе, я решил остаться на Кубе. Я чувствовал, что в стране происходит нечто важное. Возможно, я преувеличивал, но действительно, если бы я был за границей, после государственного переворота в марте 1952 года я потерял бы все контакты и связи. В следующие два с небольшим года я очень много узнал о Кубе, о ее жизни, и мои революционные идеи значительно обогатились. Как раз тогда я получил диплом и как адвокат смог глубоко проникнуть в разные сферы жизни.
Хотя родители по-прежнему помогали, жил я очень бедно, ходил пешком, редко ездил на автобусе, на трамвае, денег было в обрез, во всем приходилось ограничивать себя и кругом был должен. Правда, всегда находились друзья, готовые открыть мне кредит.
Честно сказать, я был так занят учебой, что практически не имел расходов. Я мало выходил, в смысле вечеринок, прогулок, ужинов, гостей. Не имел такой привычки. Возможно, в силу своего деревенского детства, школ, где я учился, когда я поступил в университет, я был очень неотесанным, непривычным к социальной жизни. Естественно, у меня были самые разные знакомые и друзья, и они изредка приглашали меня на какой-нибудь вечер, но сам я не имел склонности к такого рода мероприятиям. Я очень плохо танцевал, ужасно, не было никакого музыкального слуха. Чему-то я, конечно, научился, чтобы не сесть в лужу в некоторых ситуациях, но в целом плохо поддавался обучению. Хороший атлет, но плохой танцор.
Это не значит, что я был скучным и занудным. До Мирты я встречался с другими девушками, у меня было много подруг. Естественно, мне нравилась женская компания, часто я разговаривал с девушками на юридическом факультете, где у меня было много знакомых. Но когда мы начали серьезно встречаться с Миртой, я воспринял это очень ответственно. По отношению к сыну я тоже, думаю, исполнил отцовские обязанности. Поскольку поначалу я был погружен в учебу, я много времени проводил дома, был очень доволен и спокоен. Думаю, что все это помогло мне осуществить мою программу.
Женитьба как способ внести некое спокойствие подействовала на меня. Я в основном сидел дома, выходил только для участия в политических акциях, был хорошим студентом и неплохим поваром. Я много делал по дому, хотя и не настолько, как 224


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
того требует нынешний Семейный кодекс... Я никогда не ставил перед собой такого вопроса, я не испытываю угрызений совести, потому что в те времена никто даже не заикался об этом. Конечно, я помогал всегда, когда мог, готовил еду, но у нас существовало разделение труда. Историческое и древнее разделение труда прекрасно действовало в нашем доме.
Это не был «мачизм», всего лишь традиция, что женщина занимается домом и детьми. Если требовалась помощь и содействие, я, естественно, их оказывал, но так, как сегодня, вопрос не стоял. Тогда это вообще не было проблемой, это было нормально для того времени.
Из той первой квартиры мы потом переехали, не помню точно когда. Я нашел другую в районе Ведадо, лучше, более прохладную, недалеко от моря и не очень дорогую. Напротив были казармы, окруженные стеной, которая охватывала всю территорию нынешней гостиницы «Ривьера» и близлежащих.


11
Окончание Университета, адвокатская контора на улице Техадилъо, защита бедняков, деликатная миссия, недолгое благополучие, пример альтруизма, первая самозащита в суде и обвинение по-французски, поддержка Хусты, расовая солидарность
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, окончание университета было желанной целью для Вас и почти несбыточной мечтой для Ваших родителей. Сначала Вы стали первым в семье за 100 или 200 лет, кто получил среднее образование, в затем - первым - возможно, более чем за 500 лет - выпускником университета. В Галисии, например, я помню древнейший университет Сантьяго-де-Компостела, основание которого датируют 1495 годом. Его здание поражает воображение своей красотой и стариной. Но точно никто из семьи Вашего отца в нем не учился.
Для получения диплома о высшем образовании от студентов всегда требуется последний рывок - написание самостоятельной исследовательской работы. Я знаю, что Вы защищали свой дипломный проект 5 сентября 1950 года, и выбранная тема звучала так: «Вексель в частном праве и трудовом законодательстве». Было ли что-то, что побудило Вас исследовать именно эту тему?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - На самом деле, написание диплома для меня было чем-то формальным, я не приложил к этому никаких особых усилий. В то время исследовательские проекты не утверждались, можно было заниматься любой темой; а сама работа не играла особой роли. Я выбрал незамысловатую, легкую тему, абсолютно ничего не значащую.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Понимаю, основные усилия Вы сконцентрировали на том, чтобы как можно быстрее сдать экзамены. И сделать это, будучи вовлеченным в политические перипетии той эпохи, находясь в непрестанной революционной борьбе, которая была неотделима от Вас и служила причиной постоянных треволнений в Вашем доме в Биране. Мне сейчас вспоминается Ваше послание, опубликованное в журнале «Картелес» от 10 декабря 1950 года. Оно называлось «Письмо
226


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Фиделя Кастро». В письме, которое можно считать манифестом, Вы жестко выступали против клеветнических заявлений Масферрера. Враждебность Масферрера была связана с тем, что Вы разоблачили его трусливое поведение во время экспедиции на Кайо Конфитес, то, что он сдал оружие правительству, плохое обращение с добровольцами и, кроме того, его пособничество Марио Салабаррии, главному виновнику кровавой резни в Марианао. В своем письме Вы говорили:
«...Я только что закончил обучение в университете, где получил ученую степень доктора юридических наук, специалиста в области дипломатического и административного права. И это все за пять лет, не пропустив ни одного курса, ни разу не провалившись на экзамене; с личным делом, которое могу с гордостью представить на всеобщее обозрение в доказательство того, что я заслужил свой диплом. Об этом же могут свидетельствовать глубокоуважаемые профессора, честность которых не вызывает сомнений и от которых не раз получал я искренние поздравления по поводу успешно сданных экзаменов. [ ] Я никогда не предам благородные стремления
моей университетской борьбы, которая не принесла мне ничего, кроме слез для моих близких, опасностей для моей жизни и оскорблений для моей чести.
Если бесчестье - это кара для тех, кто отступил от идеалов и сдался, то честь - оправданная цена для тех, кто остался честным».
Команданте, когда этот этап был пройден, какой была Ваша дальнейшая жизнь? Какие дела Вы вели как адвокат? Думаю, к тому времени Вашим родителям могло уже показаться, что пришла пора Вам становиться экономически независимым.
Было ли это действительно так? Потребовалась ли Вам когда-нибудь снова их помощь?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Отец помог мне, когда я женился и поехал в Соединенные Штаты, помню, что вернулся я с некоторой суммой, вырученной после продажи вещей, которыми я там пользовался. В тот период я полностью посвятил себя учебе, в 1949-50 годах. Пока я не закончил учебу, родители продолжали финансово помогать мне, хотя мои расходы были не столь значительны. К тому времени у нас уже родился сын, и я помню, что отец посылал мне какие-то деньги, но немного.
Для меня было само собой разумеющимся, что после того, как я получу диплом, мой отец не должен мне помогать. Расходы были невелики; я должен был оплачивать квартиру и еду для нас троих. В те времена не было такой инфляции, как сейчас, и обычная семья не тратила больше двух-трех песо в день. Тогда можно было скромно прожить на 120-150 песо. У меня не было машины, ничего не было. Случалось, я мог себе позволить добираться до университета и обратно на автобусе. Изредка ходил в кино, иногда покупал себе что-нибудь в кафе за углом.
Тратил я крайне мало, все свое время посвящал учебе, никуда не ходил; так что благодаря помощи из дома мне на все хватало. Сейчас я уже и не вспомню, сколько мы платили за ту квартиру, должно быть, около 35-40 песо, что-то в этом роде.
Как только я окончил университет, помощь из дома прекратилась. Тогда я все еще жил в той однокомнатной квартирке неподалеку от гостиницы «Ривьера». Она располагалась в мансарде - туда нужно было подниматься по лестнице. В здании было по две маленькие квартиры на каждом этаже. Наша была очень простенькой, очень дешевой и находилась очень близко от университета.
Потом мы с коллегами организовали адвокатскую контору на улице Техадильо, в старом городе, и начали работать.
227


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - В Историческом архиве хранится запись от февраля 1979 года, в которой доктор Хорхе Аспиасо Нуньес из Вильявисенсио вспоминает, что Вы предложили ему и доктору Рафаэлю Расенде Вигоа создать адвокатскую контору во время разговора на университетской лестнице. Они приняли Ваше предложение, и в тот же день вы втроем отправились в центр и учредили контору, которая должна была заниматься гражданскими, уголовными и административными делами. Хозяин дома 57 по улице Техадильо, который назывался «Росарио», показал вам офис номер 204, маленькое помещение с отдельным входом и небольшим кабинетом. Вы сняли его, уплатив вперед 80 песо, которые удалось наскрести, из 120, которые должны были заплатить, и пообещав, что остальные деньги внесете позже. Там не было мебели, и хозяин одолжил вам бюро и стул, чтобы вы могли начать работать. Еще Аспиасо говорил, что вы приобрели подержанную печатную машинку.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Не было ничего удивительного в том, что нам пришлось скинуться, чтобы арендовать помещение. Доходы мои в то время были очень скромны, их практически и не было, поскольку я только что окончил университет и сразу же как адвокат начал защищать бедняков, у которых не было ничего, и уж тем более денег, чтобы заплатить мне.
К счастью, я смог раздобыть средства другими путями. Например, у меня был страховой полис, который мне сделал отец. Точно не помню, в какой момент я решил продать его; мне нужно было выбирать между страховкой и необходимостью выживать. Не знаю, какова была страховая сумма, кажется, что-то около 20 000 песо. Отец выплачивал ежемесячные взносы, чтобы получить их через 20 или сколько-то лет. Думаю, подобные страховые компании вкладывали заработанные деньги в приобретение хорошей недвижимости.
Не знаю, что именно делали компании с деньгами, но, если человек выплачивал 3000 или 4000 песо и потом умирал, его семья получала всю сумму целиком. Думаю, что проценты застрахованным начислялись мизерные; мне кажется, людей больше привлекало некое чувство уверенности за себя и свою семью.
Итак, мне пришлось продать полис страховой компании, правда, всех денег я не получил. Если застрахованный хотел забрать деньги досрочно, ему возвращали не все, а только часть депозита. Но я выручил кругленькую сумму и теперь мог располагать некоторыми финансовыми возможностями.
Не помню, чтобы я получал ощутимый доход, работая адвокатом, ведь я практически ни с кого не брал денег, поэтому мое материальное положение было достаточно бедственным. Ситуация улучшилась, когда мой отец попросил меня как юриста разобраться в одном очень важном для него деле. Чуть не с рождения, еще не понимая, что к чему, я слышал разговоры об этой проблеме. Я знал, что один из участков отца, у которого всего было почти 800 гектаров земли, оформлен на имя его хорошего друга, дона Фиделя Пино Сантоса. Речь шла о самых лучших сельхозугодьях в той местности. Еще дон Фидель был кем-то вроде банкира для моего отца и одалживал ему денег. Если у отца возникала необходимость, дон Фидель ссуживал ему определенную сумму под процент. Не думаю, что процент был столь же высок, как в американских банках, но точно не помню. Он брал с отца около 8% годовых, тогда как остальные в то время брали 10%. Дон Фидель к тому же уже был депутатом. Кажется, в то время мой отец принял кубинское гражданство, хотя он и был чистокровным испанцем, но всегда испытывал от этого некоторую неуверенность.
228


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, Ваш отец принял кубинское гражданство в 1941 году. К тому времени он прожил на Кубе уже 42 года и преуспел в делах, приложив для этого немало усилий, но поместье Манакас, его самое любимое владение, с 1933 года было оформлено в собственность на имя дона Фиделя Пино Сантоса. Дон Анхель вынужден был уступить имение Пино Сантосу в счет долга, который взял у него в 1923 и 1924 годах под 8% и 10% годовых. Как раз в 1924 году Ваш отец подписал двадцатилетний контракт с «Уорнер Шугар Корпорейшн», фирмой, владевшей сахарным заводом «Миранда», на территории которого вы и жили. Договор о передаче земли дону Фиделю был чем-то вроде джентльменского соглашения между двумя друзьями. На самом же деле для всех жителей Бирана настоящим хозяином был дон Анхель.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мой отец обрабатывал собственные и арендованные земли общей площадью более 10 тысяч гектаров. Часть этой земли принадлежала семьям ветеранов Войны за независимость. Позже право собственности перешло к их детям. Кроме того, в течение длительного времени отец занимался лесозаготовками в Майари. Когда я был мальчишкой, у нас был скот и плантации сахарного тростника на площади порядка 11 тысяч гектаров.
Вся эта территория была окружена землями крупных американских корпораций, таких как «Юнайтед Фрут Компани», «Маркейн Шугар Компани», «Уорнер Шуга Корпорейшн» (которая принадлежала фирме «Миранда Шугар Стейтс»). Американцы владели огромными сельскохозяйственными угодьями, а их фирмы отличались очень жесткой системой управления. Они нанимали работников исключительно на время сезона сбора сахарного тростника, а в остальное время, так называемый «мертвый сезон», работы не было, и люди испытывали большую нужду. Поскольку земли моего отца (в том числе, и арендованные) находились прямо посередине, они являли собой своеобразный оазис, куда люди со всей округи устремлялись в поисках работы или кредита в лавке. Американские компании платили исключительно наличными, об открытии кредита не могло быть и речи.
С другой стороны, на землях крупных транснациональных корпораций жили управляющие. Настоящими хозяевами земельных угодий были, видимо, акционеры этих компаний, но явно не те, кто руководил на местах. Это были просто наемные служащие, очень эффективные, но жесткие управленцы. Если какой-нибудь работник и отваживался попросить у них денег, они не давали ни цента, поскольку никакого социального фонда предусмотрено не было.
Но в Биране отец сам был и хозяином, и управляющим, к нему и обращались за помощью работники и крестьяне. Никто из этих людей не имел возможности поехать в Нью-Йорк, чтобы поговорить с акционерами «Юнайтед Фрут» или «Альтаграсия Шугар Компани» и попросить их открыть кредит в магазине. Но мой отец жил не в Нью-Йорке, он был в досягаемости, люди могли с ним поговорить. Они просили дать какую-нибудь работу. И он находил для них работу, даже если в тот момент работники были не нужны, или открывал кредит в своей лавке. Он ни разу не отказал никому, кто просил о помощи. Дон Анхель был щедрым человеком и сочувствовал всякому, кто оказывался в сложной ситуации. Будучи капиталистом и защитником капиталистического строя, он, тем не менее, считал, что жизнь простых людей должна становиться лучше, а если этого не происходит, то это вина правительства.
229


Катюшка Бланко
В сложившейся ситуации отцу тоже приходилось брать кредиты. Хотя его доходы и росли, с ними вместе росли и расходы. Причин, по которым он влез в долги, было две. Первая - политические кампании его друга, дона Фиделя Пино Сантоса. Мой отец, разумеется, поддерживал его и брал у своего друга в долг под проценты часть денег на проведение предвыборной кампании. Не то чтобы дон Фидель платил ему за поддержку, это было естественным доказательством их дружбы. Второй причиной была сложившаяся в Биране ситуация: необходимо было дать людям работу или кредит в магазине, а все это, в свою очередь, требовало закупок продовольственных и других товаров. Оказавшись в таких условиях, мой отец тоже брал кредиты. Таким образом, у него образовались некоторые долги. А кредитором выступал, как обычно, дон Фидель Пино Сантос.
Что служило гарантией погашения долгов? Имущество отца. Стоимость которого, к слову сказать, была гораздо больше, чем сумма задолженности. Сложилась очень специфическая ситуация: все держалось на безграничном доверии отца к своему другу, и друг, казалось, испытывал те же чувства по отношению к нему. О чем бы ни попросил его отец - о кредите ли, о ссуде, - Фидель выдавал их без раздумий. Я даже не сомневаюсь - и Пино Сантос позже это доказал, - что у него и в мыслях не было обмануть моего отца. Но так случилось, что дон Фидель заболел, его забрали в больницу: какие-то проблемы с желчевыводящей системой. Поговаривали даже про рак печени. В общем, его прооперировали; кажется, операция была на желчном пузыре, поскольку в то время операции на печени еще не проводились.
Прошло некоторое время, шел уже 1950 или 1951 год. Состояние здоровья дона Фиделя все ухудшалось. Его снова положили в больницу, и уже было понятно, что он скоро умрет. Поместье моего отца было записано на Пино Сантоса, оно не было заложено, но у отца не было ни одного подтверждающего документа или гарантийного письма. Соответственно, если дон Фидель умирал, мой отец, скорее всего, оставался без крыши над головой, потому что единственной гарантией была лишь вера в честность и дружбу дона Фиделя. Это был очень деликатный вопрос, поскольку речь шла о лучшем друге, который в тот момент находился на смертном одре. Вот в таких обстоятельствах мне нужно было каким-то образом разрешить сложившуюся ситуацию с имуществом.
В те времена я изредка бывал проездом в Биране, гостил там и даже некоторое время жил в своем родном доме, когда вернулся из Соединенных Штатов.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, до сих пор в Биране вспоминают Ваши непродолжительные остановки в доме Ла-Палома, который Ваш отец построил, чтобы Вы жили там после женитьбы и окончания университета.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я приезжал с семьей. Не помню точно, на какое время я там останавливался, но это всегда, естественно, сберегало нам немало средств. Может, Мирта вспомнит какие-то подробности.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я разговаривала с ней в Мадриде, когда ездила в Испанию в июне 2007 года. Она была очень мила и с большой почтительностью отзывалась о Ваших родителях. Мы даже поговорили о моей книге «Все это время кедров».
230


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Ну вот, как раз в один из таких приездов в Биран отец и поручил мне разобраться с этой проблемой. Я был адвокатом и обладал в его глазах авторитетом, который предполагает эта профессия. Мне же очень льстило, что я буду представлять интересы собственного отца. Но это дело было дипломатического характера - следовало убедить дона Фиделя снова переписать имущество на моего отца. И действовать приходилось в условиях его ухудшившегося здоровья.
Такого рода вещи всегда затрагивают чувства человека. Другими словами, легкой мою миссию не назовешь, принимая во внимание состояние дона Фиделя. Поскольку наши семьи были в дружеских отношениях, я мог бы поехать к нему домой, но он находился в больнице, и мне пришлось отправиться туда, чтобы поговорить с ним, описать проблему, объяснить, что это было бы справедливо и правильно. Я должен был сказать, что понимаю всю тяжесть ситуации, что сейчас не самые лучшие обстоятельства для обсуждения спорных вопросов, но поскольку речь идет об очень важном деле, деле, которое определяет всю дальнейшую жизнь моего отца и всей моей семьи, необходимо, чтобы ситуация, которая тянется вот уже много лет, наконец разрешилась.
Довольно быстро я его убедил. Это было не слишком трудно. Он сказал, что все понимает, что все так и должно быть, что я во всем прав. И прямо из больницы дал указания, что нужно сделать, чтобы дело разрешилось. Он даже выписал на меня доверенность, ведь в своем тогдашнем состоянии не мог сам заняться этим делом. Мне пришлось выполнить еще кое-какие формальности, так как разрешение ситуации предполагало выплату отцовского долга - сейчас уже не помню сумму, должно быть, сохранились какие-либо документы на этот счет. А еще нужно было найти эти деньги. Все дела я вел от имени своего отца.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, документы до сих пор существуют. Ваш отец вернул себе поместье по договору купли-продажи от 20 июля 1951 года. Ровно через 18 лет после того, как заложил его в счет долга Пино Сантосу. Нам удалось найти оригинал в Нотариальном архиве в Сантьяго-де-Куба.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Я действовал очень быстро. Сначала отправился в Сантьяго, потом поехал по остальным адресам. Думаю, я управился со всем за достаточно короткое время.
Мой отец был поставщиком сахарного тростника для «Миранда Шугар Стейтс», одной из крупных американских компаний. Он поставлял тростник, выращенный как на собственных землях, так и на взятых в аренду, всего около трех или четырех миллионов арроб1 за сезон. Рамон знал это лучше меня.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Каждый год объем поставок тростника напрямую зависел от погодных условий и от того, насколько успешно проведены посевная и сбор урожая. Я сделала такой вывод, ознакомившись с данными из ежегодника сахарной отрасли того времени, в котором опубликованы объемы производства хозяйства дона Анхеля за указанный период, и несколько номеров которого сохранились в Национальной библиотеке.
1 Арроба- мера веса (около 12 кг).
231


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Нужно перевести эти цифры в тонны. Возьмем 3 миллиона арроб - самое меньшее количество - и переведем в тонны. Отец поставлял около 35 тысяч тонн сахарного тростника ежегодно. Это как минимум! Из такого количества тростника выходило около 5 тысяч тонн сахара. Так что, согласно заключенному договору, отец должен был поставлять на завод очень приличный объем сырья.
Компания «Миранда» перерабатывала не только тростник, выращенный на ее собственных землях, но и тот, что поставлялся другими плантаторами. Сахарные заводы очень строго следили за тем, чтобы поставки были бесперебойными, а мой отец стабильно обеспечивал их первосортным сырьем. Учитывая эти обстоятельства и памятуя о том, что в округе, вместе с нами, существовало всего три фирмы-поставщика, заслуживающие внимания, мы решили отправиться к американцам, чтобы попросить кредит под залог земли. Они не могли отказать нам, ведь мы обещали выплачивать проценты и соблюдать все их требования. Отец попросил 50 тысяч песо на расходы и прочие нужды. Он, конечно, пользовался услугами банка, чтобы оплачивать счета, обналичивать чеки, оформлять кредиты, однако этот банк был совсем маленьким, поэтому мы решили обратиться в «Миранду».
Конечно, и банк мог выдать нам кредит, но было логичнее попросить их в долг у самой фирмы, которая была заинтересована, чтобы проблема одного из ее главных поставщиков благополучно разрешилась. Поскольку отец как раз и был таковым, они должны были дать ему деньги. Что они и сделали.
Нужно было выполнить все необходимые формальности по переводу имения Фиделя Пино Сантоса на имя моего отца и погасить долг. Всем этим я и занялся.
Проценты, которые назначила моему отцу американская фирма за предоставление ссуды, были абсолютно нормальными, не больше, чем он выплачивал Пино Сантосу.
Отец остался мной очень доволен, ему понравилось, как я управился со всеми делами, потому что вышло действительно неплохо. И он мне заплатил что-то около 3 тысяч песо. Для меня в то время это была огромная сумма. Я не ожидал, что отец мне заплатит, не просил об этом, и уж тем более не предполагал, что работал за гонорар. Но он дал мне деньги, от которых я не смог отказаться, так как нуждался в них.
Параллельно я отыскал еще два способа раздобыть средств к существованию. На один из них я наткнулся, когда разбирал отцовские бумаги. Я обнаружил, что собственники земель, подписывая контракт по лесозаготовкам, потребовали в свое время от моего отца денежную гарантию, и потом больше никто об этом не вспоминал. Я как адвокат изучил все документы и выяснил, что действительно была некая гарантия в 2000 песо. Действие контракта уже закончилось, а деньги так и не были возвращены. Поэтому я попросил у отца разрешения взыскать с собственников земель эти деньги, про которые все уже забыли. Он поддержал меня и сказал, что я смогу оставить их себе. Всю сумму вернуть не получилось, но половину стребовать удалось. Вышло что-то около тысячи песо.
Второй возможный вариант раздобыть денег заключался в следующем. Когда я ездил по делам в «Миранду» по узкоколейке, я всегда внимательно изучал окрестности. Поскольку я тогда имел непосредственное отношение к проблемам землевладения, я постоянно задавался вопросом, кому принадлежат все эти плантации 232


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
сахарного тростника. Ответы меня очень удивили, потому что выходило, что граница между землями компании «Миранда» и частными плантациями землевладельца по фамилии Эвиа была очень размытой и неопределенной. Тогда я разыскал старые карты местности. В Биране нашлись карты владений Эвии, поскольку именно у него их арендовал отец. И выяснилось, что американская корпорация «Миранда» засадила сахарным тростником земли, которые принадлежали Эвии, наследнику одного из ветеранов Войны за независимость.
Выяснив все обстоятельства этого дела по картам и документам, я занялся сбором информации о том, сколько там могли вырастить и собрать сахарного тростника за 15 лет, чтобы подсчитать долг американской компании за использование чужих земель. Мне удалось раздобыть необходимую информацию за прошедшие годы и подсчитать сумму, которую следовало уплатить владельцу территории площадью не менее 70-80 или даже 100 гектаров. Сумма за использование самой земли оказывалась невелика, но, учитывая выращенный за 15 лет тростник, выходило, что американцы должны были заплатить порядка 17 тысяч песо в долларовом эквиваленте; это если сложить стоимость аренды и ежегодно получаемую прибыль.
Взяв копии документов, я встретился в Гаване с одним из наследников - владельцами земли были две семьи - и показал ему бумаги. Я описал ему ситуацию так убедительно, что ему нечего было возразить. На этом деле они должны были заработать более 15 тысяч песо. Я рассчитывал, что по крайней мере треть от вырученных денег они заплатят мне. Ведь что-то же они должны были мне дать за то, что я раскрыл все это дело! Это же был не какой-то иск, которым они мне предложили заняться, а расследование, проведенное по моей собственной инициативе. Но они были настолько скупы, что заплатили мне только две, максимум - две с половиной тысячи песо за ведение этого дела, хотя вернули себе земли. Эта сумма была всего лишь немногим больше 10% от всех вырученных денег, но и ее оказалось не так-то просто получить. Одна из семей мне заплатила сразу, однако, помню, мне пришлось ждать, чтобы получить гонорар сполна.
Между тем, собственники арендуемых земель провернули выгодную для них сделку, не пришлось даже возбуждать судебное дело, оказалось достаточным предъявить американцам документы, и они со всем согласились. Фирма выплатила весь долг без обращения в суд.
Таким образом, мне удалось заработать около трех тысяч песо за одно дело, еще тысячу за другое, и порядка двух тысяч мне заплатили наши арендодатели. В общей сложности вышло около шести тысяч за относительно короткое время. Это позволило мне снять новую квартиру, расположенную на 23-ей улице. Она была значительно удобнее, располагалась на третьем этаже, была немного дороже, но просторней прежней. Это было важно, поскольку я уже стал практикующим адвокатом, и мне был необходим кабинет.
В предыдущей квартире с нами жил Рауль, отдавал нам те деньги, которые ему присылали из дома. Мы вместе оплачивали жилье, с ним нас было четверо. Рауль жил с нами как раз тогда, когда мы особенно были стеснены в средствах.
Если перевести полученную мной сумму в доллары по нынешнему курсу, она будет в несколько раз выше, чем сейчас при пересчете, потому что в те времена песо был равен доллару, и, кроме того, Куба переживала экономический кризис.
233


Катюшка Бланко
Тогда я смог даже купить автомобиль - «шевроле» бежевого цвета. Мне, конечно, очень нужна была машина, чтобы иметь возможность больше успевать за короткое время. Автомобиль был новый, но довольно скромный, купленный в кредит. Он стоил две с небольшим или три тысячи песо, однако первоначально я должен был оплатить только страховку и месячный взнос. Не помню сейчас, сколько это было, но по договору сразу нужно было выплатить только первоначальный взнос, а все остальное - в течение нескольких лет. Кажется, выходило около 60 песо ежемесячно.
Короче говоря, у меня был автомобиль в кредит, хорошая квартира и какие-то деньги, часть из которых я отложил, предварительно раздав долги, в частности, в мясной лавке и в ресторане, который был напротив нашей старой квартиры, рядом с будущим отелем «Ривьера».
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это случайно не ресторан «Френмар»? Каждый раз, проходя там, я вижу вывеску на стене дома.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - «Френмар», именно так назывался ресторанчик за углом. Он был довольно приличный. Помню, там подавали прекрасный окорок и креветки в панировке под чесночным соусом, просто объедение! Там предлагали много чего вкусного. Я иногда туда захаживал, поскольку хозяин ресторана был мой хороший друг и угощал меня в долг.
В общем и целом, благодаря успешно проведенным сделкам, мое финансовое положение несколько стабилизировалось. Но в тот период выросли и мои расходы, ведь я оплачивал радиоэфир, который использовал для политической агитации. Платить нужно было ежемесячно. Сначала речь шла всего о 15 минутах, но потом мое эфирное время увеличилось до одного часа. Правда, платить за эфир (около 200 песо, плюс конверты и бумага для переписки с аудиторией) пришлось недолго. Через несколько месяцев после выхода моей программы уже сама радиостанция была заинтересована в ней, чтобы сохранить слушателей.
Таким образом, моими основными расходам, кроме кредита за машину и бензина, были оплата жилья, еда, и, наконец, радиоэфир, бумага, конверты и марки для писем.
Та крупная сумма денег, которую удалось собрать, позволила мне спокойно решать свои насущные проблемы в первое время после окончания университета и даже развернуть бурную политическую деятельность вплоть до государственного переворота 10 марта 1952 года без тех финансовых затруднений, с которыми мне пришлось столкнуться позже.
В адвокатское бюро, которое мы открыли на улице Техадильо в доме номер 57 в октябре 1950 года с докторами Аспиасо и Расенде, обращались иногда и состоятельные клиенты. Мы защищали не только несправедливо притесняемых граждан, которых, например, собирались выселять из домов, как жителей района Ла-Пелуса, расположенного там, где сейчас Площадь Революции. Большая часть обращений была подобного рода, но не все. Бывало, клиент платил за защиту тысячу песо. Бывали уголовные дела, и эти несчастные люди платили мне, если могли. Так или иначе, это ничего не решало - речь шла о незначительных суммах.
К концу 1951 года большую часть моих расходов составляла закупка бумаги, конвертов и оплата часа радиоэфира на протяжении пяти или шести месяцев. Все это обходилось примерно в тысячу песо.
234


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Кроме того, я был должен владельцам гаража, магазина, квартиры. Все мне открывали кредит. Предполагалось, что я расплачусь после выборов, потому что я собирался стать представителем Партии кубинского народа («Ортодоксов») и баллотироваться как кандидат в депутаты от округа Кайо Уэсо. Мне везло, люди мне доверяли.
В то время я работал без устали. Тогда я начал расследование обвинений в коррупции правительства Карлоса Прио, второго председателя Кубинской революционной партии («Аутентико»). Ради этого мне пришлось потратиться, чтобы доехать до Пинар-дель-Рио, за пять песо нанять там самолет и снять на пленку с высоты незаконные владения и нелегальный бизнес подозреваемых, а потом еще заплатить за фотоаппарат, которым я снимал. Хорошо, что мне не нужно было нанимать помощников: товарищи безвозмездно помогали мне во всех моих начинаниях. И среди них Рене Родригес.
После переворота 10 марта настали другие времена, очень тяжелые с финансовой точки зрения, возможно, самые тяжелые в моей жизни. После государственного переворота я остался ни с чем. Мне пришлось несколько раз менять место жительства, жить у друзей, пока мои товарищи не сделали из меня профессионального революционера - все это время Абель и Монтане оплачивали мне еду, машину и квартиру.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Должно быть, это был очень сложный этап Вашей жизни, возможно, похожий на то, что Вы пережили в детстве. В этот период не было случая, когда Вы могли бы изменить свою судьбу?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - По правде говоря, да, такая возможность была, но я отверг ее, и сейчас объясню, почему. Я всегда спрашиваю себя: что хорошего, достойного восхищения сделал я тогда, уже став юристом? Какой мой поступок был достоин похвалы из того, что я совершил, будучи человеком, нуждающимся в деньгах и переживающим материальные трудности?
Самое знаменательное событие произошло, когда умер дон Фидель Пино Сантос. Он был миллионером, состояние его оценивалось в 8 миллионов песо. Что же произошло тогда? Дон Фидель - друг моего отца - давным-давно овдовел и потом сошелся с одной мулаткой из Сантьяго, которой позже купил аптеку. Они жили вместе, официально не были женаты, но вели общее хозяйство, вместе приходили к нам в дом. Эта женщина действительно о нем заботилась на протяжении многих лет, с тех самых пор, как он овдовел. Насколько помню, я учился тогда в школе «Долорес». Дон Фидель овдовел в 1938 году, а мы сейчас говорим о 1950-51 годах. Они прожили вместе, одной семьей, около 10-12 лет.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Фидель Пино Сантос овдовел в 1937 году, но дон Анхель поехал к нему, чтобы выразить свои соболезнования, в начале 1938 года. И заодно взял Вас с Вашей сестрой Анхелитой, чтобы представить Мартину Масорре. И тогда же Вас зачислили в школу «Долорес».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - После смерти дона Фиделя Пино Сантоса эта дама, Ана Роса Санчес, имела право на значительную долю наследства. Ей отходила половина всего имущества, нажитого доном Фиделем за последние 12 лет. По исковому тре235


Катюшка Бланко
бованию, согласно гражданскому и семейному праву, которое я изучал, она имела право на часть имущества умершего миллионера, согласно закону о совместном проживании. Не составляло никакого труда доказать их совместное проживание на протяжении последних 12 лет.
И эта дама попросила меня заняться ее делом в качестве адвоката. Это уж точно было и прибыльное дело, и, без сомнения, выигрышное. Состояние Дона Фиделя оценивалось, как я уже говорил, примерно в 8 миллионов песо в денежных активах, имуществе, ипотеках.... От этой суммы ей причиталось около 1,5 миллионов, а возможно, и больше.
Мы были знакомы с Аной Росой, потому что за 12 лет совместной жизни эта пара часто бывала у нас в гостях в Биране. Дон Фидель навещал нас, и мы тоже бывали в его доме, мы были дружны, особенно, конечно, отец. Если бы я занялся тогда этим делом, я бы выиграл его, просто обратившись в суд и представив материалы дела. Так как никто из семьи не мог вступить в права наследования до окончания суда, скорее всего, стороны пришли бы к соглашению. И, даже если мы возьмем наихудший исход дела, и я получил бы 10% от того, что отходило вдове, я бы заработал около ста тысяч песо, практически ничего для этого не делая.
Другие подобные тяжбы, которые я вел, я все выиграл, даже не появляясь в суде. Роль адвоката в данном случае сводилась к чисто представительской функции. Но несмотря на то, что мне позарез нужны были деньги, я отказался от этого дела по этическим соображениям. Другой стороной здесь выступали дети дона Фиделя Пино Сантоса, с которыми мы тоже были знакомы и дружили с детства. Получалось, что с детьми дона Фиделя от первого брака и с его второй женой нас связывали дружеские узы. Поэтому для меня было совершенно неприемлемо выступать в роли адвоката в этом семейном деле лишь ради возможности решить все свои финансовые проблемы. И хотя мне пригодились бы те деньги, гораздо больше меня интересовала политика, революция и вопросы морали. Я говорю правду, те деньги помогли бы мне решить мои проблемы, но по совести, говоря откровенно, поскольку я с детства знал этих людей, я не счел возможным представлять какую-либо из сторон в этой семейной тяжбе.
Я до сих пор не знаю, чем закончилось то дело, и никогда и не стремился узнать. Важно, что в тот критический период, когда я разобрался с семейными проблемами и пока не случился государственный переворот 10 марта, у меня была возможность заработать огромную сумму. Однако я проявил безразличие к деньгам и отказался. Если бы сегодня я оказался в такой же ситуации, я точно так же не вмешался бы в этот конфликт, разве только помог бы в дипломатической форме урегулировать его, найти какое-то решение, но ни за что не стал бы выступать в качестве адвоката одной из сторон.
Анализируя тот период своей жизни, скажу одно: я не поступился принципами ради заработка, и это заслуживает похвалы. Я был активным молодым человеком, который, живя в обществе, где всем правят деньги, не позволил себе преследовать только материальные интересы. Если бы меня спросили, что я считаю своей главной заслугой на том этапе, я бы ответил: именно этот поступок.
А между тем, один из сыновей дона Фиделя оставил себе кольцо с бриллиантом, которое мой отец завещал мне. Мой брат Рамон узнал об этом, потому что старик рассказал ему об этом перед смертью.
236


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Итак, на протяжении 1950, 1951 и начала 1952 года я бескорыстно занимался своим делом, хотя в то время было принято хорошо оплачивать услуги адвокатов. Именно по этой причине люди со скромным достатком не могли позволить себе такой роскоши - обратиться к юристу.
Часто я работал не для того, чтобы заработать, а просто защищая правду или тех, у кого не было средств, чтобы отстоять свои права.
Сейчас я размышляю о том времени и вспоминаю, что в моей жизни случались неожиданные и даже удивительные вещи. В конторе на Техадильо мне довелось вести несколько важных дел. В одном из них я защищал самого себя. Это дело было связано со студенческими выступлениями против правительства Прио в Сьенфуэгосе, когда функции министра образования исполнял Аурелиано Санчес Аранго, который отошел к тому времени от своих некогда прогрессивных и даже революционных взглядов. Тогда у нас шла серьезная полемика с этим очень влиятельным человеком. Его последующий конфликт с Чибасом привел к смерти последнего. Аурелиано с легкостью прибегал к силовым методам решения проблем. И сам Прио был уже опасен, на его совести за время президентства было много жертв собственных слабостей или ошибок. Коррупция стала повсеместной, и те, кто когда-то были революционерами, с обретением власти превратились в миллионеров.
Возможно, это случилось все в том же 1950 году, когда я окончил университет и поехал в Сьенфуэгос по приглашению друзей-студентов, чтобы принять участие в большой акции протеста.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В книге учетных записей №6, том 79 реестра Коллегии адвокатов города Гаваны читаем, что Вы вступили в эту профессиональную ассоциацию 10 ноября 1950 года, и в том же месяце было опубликовано [в газете «Ла Корреспонденсья» города Сьенфуэгос] «Обвинительное письмо», которое Вы подписали и где говорилось: «Мы, студенты университета, прибывшие в Сьенфуэгос, сделали это по приглашению наших товарищей, чтобы выразить свое отношение к происходящему, приняв участие в акции протеста, которая, и никто не может отрицать этого, полностью отвечает требованиям закона, и единственной целью имеет выражение законного протеста против деспотичных действий по отношению к студентам и издевательств над ними со стороны министра образования, точно так же как совсем недавно он издевался над учителями средней школы». Речь шла о событиях, произошедших в городе на юге острова в воскресенье, 12 ноября 1950 года.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, я поехал в Сьенфуэгос, и целью моей поездки было помочь товарищам защитить их законные требования. Поздним вечером того же дня, как мы приехали в город, нас арестовали, а потом по непонятной причине глубокой ночью вывезли из полицейского участка, чтобы переправить из Сьенфуегоса в Санта-Клару. Мы ехали несколько десятков километров по пустынной и темной дороге.
Не было бы ничего удивительного, если бы офицер армии, полиции или сельской гвардии получил приказ «ликвидировать» нас. В те времена действующие правительства избавлялись от неугодных трудящихся или политиков без лишних церемоний, а тот капитан, что нас задержал, славился своей жестокостью, и это просто чудо, что наша история закончилось так, а не иначе.
237


Катюшка Бланко
Очень вероятно, что капитан (на его месте мог быть кто угодно другой) получил инструкции от правительства обращаться с нами как можно хуже, чтобы потом иметь возможность легко объяснить необходимость применения «закона о побеге» - имитация конвоем «побега заключенного» с целью получить право открыть по нему огонь на поражение. Это не считалось бы чем-то вопиющим, потому что в то время в некоторых странах, и на Кубе в том числе, «закон о бегстве» был обычной процедурой, применяемой к политическим заключенным.
Энрике Бенавидес Сантос, лидер студенческой организации, который также принимал участие в демонстрации в Сьенфуэгосе, вспоминает, что нас перевозили очень странным образом. И совершенно точно был кто-то, кто нам покровительствовал и ехал вслед за машиной, которая нас перевозила. В решающий момент этот человек вступился за нас. Опасность, которую мы пережили тогда, действительно была очень велика.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Бенавидес в своем интервью журналисту Альдо Исидрону в 1989 году рассказал, что глубокой ночью 13 ноября в камеры, где содержались заключенные, вошли четверо конвоиров Сельской гвардии с ордерами на перевод вас обоих в другую тюрьму. Энрике сказал, что вы оказывали сопротивление, но военные силой вывели вас из тюрьмы, надев наручники и толкая в спину прикладами ружей. Вас запихнули в машину и повезли в неизвестном направлении под конвоем еще одного автомобиля. После примерно двадцати минут следования они остановились в глухом месте среди гор и хотели заставить вас выйти из машины, но вы, чтобы помешать им, начали отчаянно отбиваться, толкаться и пинаться. Когда борьба была в самом разгаре, вдали вдруг показался автомобиль, который помигал фарами и через несколько секунд остановился рядом. Из машины вышел какой-то человек и возмущенно спросил: «Что тут происходит? Что вы делаете с этими молодыми людьми?» Это был глава мэрии города Сьенфуэгос, который все это время следовал за вами, так как опасался за ваши жизни. Бенавидес также вспоминал, что вы прибыли в Санта-Клару в 4 часа утра и снова были помещены в карцер. Через три часа разгоряченная толпа, которая собралась перед воротами окружной тюрьмы, требовала выпустить вас на свободу и скандировала: «Пусть их отпустят! Свободу! Свободу!». Из-за боевого настроя собравшихся студентов и рядовых граждан, а также обвинений, выдвигаемых Эдуардо Чибасом, правительство Прио было вынуждено освободить вас.
Описанные события ничуть вас не напугали, и по приезде в Гавану вы подписали «Воззвание» для всеобщей студенческой акции протеста 27 ноября. Слушание судебного дела по событиям в Сьенфуэгосе было назначено на 14 декабря в военно-полевом суде провинции Лас-Вильяс.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Судебное заседание проходило в военно-полевом суде города Санта-Клары. Тогда мне пришлось в первый раз защищать самого себя в зале суда. Так что к тому времени, когда состоялся суд по делу о штурме казарм Монкада, я уже имел опыт самозащиты. Именно в Санта-Кларе я впервые защищал себя сам и был оправдан. К счастью, я имел успех.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Бенавидес вспоминал, что Вы ехали поездом и почти не спали, часами напролет читая книги Хосе Марти.
238


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Мне удалось поговорить с Бенито Бесадой, Вашим университетским однокурсником и адвокатом Бенавидеса в суде. Бенито умер 16 сентября 2005 года, незадолго до его смерти у нас с ним состоялся телефонный разговор. Он прекрасно помнил тот день. Вы приехали почти на рассвете, около шести утра, в его дом в Санта-Кларе. Чуть позже он направился в суд на слушание, чтобы лучше разобраться в материалах дела и выработать стратегию защиты. Он вспоминал, что Вы засыпали на ходу, а на Вашей груди красовался плакат со знаменитой фразой Эмиля Золя «Я обвиняю!».
Ваша самозащита произвела на Бенито неизгладимое впечатление. В первую очередь потому, что с того самого момента, как Вы взяли на себя полномочия адвоката и провели допрос свидетелей, Ваше выступление из защиты превратилось в сплошное обвинение. Бенито вспоминает, что, когда слово было предоставлено защите, Вы встали, неторопливый и уверенный в себе, и с жаром стали говорить о тех бедах, которые постигли Кубу, о произволе существующего режима, и судебное заседание вдруг стало неожиданно напряженным, а присяжные слушали Вас, затаив дыхание. Все в зале отдавали себе отчет в том, что никогда прежде ничего подобного здесь не происходило, и даже помыслить никто не мог, что кто-то отважится выступать в такой форме, это было нечто абсолютно новое. Бесада вспоминает, что когда суд удалился на совещание, Вы сказали ему: «Неважно, что ждет нас впереди, Бенни, пришла пора начать говорить правду!» В конечном итоге Вас и Бенавидеса оправдали.
Думаю, можно утверждать, что когда был суд по делу о штурме казарм Монкада, Вы также из ответчика превратились в обвинителя, Вам так не кажется?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Сколько повторяющихся обстоятельств, не правда ли? Невольно начинаешь задумываться и удивляешься, насколько не случайны некоторые события в нашей жизни. Из наиболее значительных дел, в которых мне довелось принимать участие, вспоминается судебное заседание, которое проходило в суде в Гаване, где я защищал интересы Армандо Харта и группы студентов, взятых под арест (тоже военно-полевым судом) по обвинению правительства Прио. Мне приходилось защищать в суде и интересы бедных людей. Когда начались серьезные проблемы по поводу одного земельного дела, я представлял тех, кого хотели выселить, разговаривал с ними, придавал вопросу политическую огласку, выдвигал обвинения. Я занимался этим на обоих фронтах - на политическом и общественном; выбранный мною метод, конечно, нельзя было отнести к традиционным юридическим методам ведения дела. Защищая этих людей, я использовал не только исключительно юридические процедуры, поскольку в данном случае строгое следование защиты букве закона привело бы только к тому, что люди оказались бы на улице, было бы совершено антигуманное, несправедливое действие.
Самым известным делом (поскольку речь идет о судьбах нескольких тысяч человек - как минимум, тысячи или двух тысяч семей), когда я защищал людей, которых хотели выселить из их домов, и крестьян, которых хотели выгнать с их земель, было дело о расселении очень бедного района, расположенного в той части города, где сейчас находятся мемориал Хосе Марти, Дворец Революции, Площадь Революции, Национальный театр. На нынешнем проспекте, начиная от улицы Сапата, в более чем скромных условиях проживали тысячи семей, - это был район Ла-Пелуса и другие - и правительство Прио хотело выселить их оттуда.
239


Катюшка Бланко
Это была крупная операция. Правительство занималось скупкой земель; и этот район, который занимал, думаю, 20 или 30 гектаров в центре города, и где жили все эти люди, представлял для скупщиков лакомый кусок. Земельные участки там стоили несколько миллионов песо, поскольку это были городские земли. Скупщикам почти удалось выселить жителей, оказывая на них давление и предлагая в качестве компенсации 25 песо.
И вот, когда на встрече с представителями Министерства строительства, которая состоялась в центре Гаваны, жители района уже чуть было не подписали бумагу о согласии на выселение, я пришел и сказал им: «Не подписывайте ничего! Посмотрим, чья возьмет». И тогда началась битва.
Я говорил властям: «Мы вовсе не возражаем, чтобы тут велось строительство, но в таком случае необходимо обеспечить жильем каждую семью». Все люди поддерживали это. Я организовывал митинги с участием студентов, рабочих. Студенческая организация была на нашей стороне, нам оказывали поддержку некоторые радиостанции. Вокруг этой истории поднялась шумиха. Дело вышло за рамки обычного судебного разбирательства. Иными словами, защищая людей, я иногда нарушал сугубо юридические процедуры, привлекая массы к выражению протеста против нарушений. Конечно, я вел и другие дела; но все, что касалось социальных и политических вопросов, я переводил в политическое русло: поднимая, мобилизуя народные массы, ища поддержки у самих граждан. И самой значительной своей победой я считаю, конечно, этот случай.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я также знаю, что в то время Вы поставили своему адвокатскому бюро задачу продолжать собирать досье на главную дирекцию могущественной Кубинской телефонной компании. Речь шла об уступках этой компании со стороны правительства, которые позволяли ей, наряду с другими вопиющими нарушениями, собирать со своих пользователей лишние деньги. Фирма обжаловала это решение в Управлении по особым делам и административным спорам в Верховном суде, и обманным путем ей удалось приостановить процесс. Когда в 1954 году появилась возможность возобновить это дело, Вы находились в заключении на острове Пинос и поэтому не могли явиться в зал суда. По Вашему решению, вас заменил доктор Пелайо Куерво Наварро вместе с Аспьясо, который дал показания по этой истории годы спустя. Также уточняется, что окончательный судебный приговор был в пользу клиентов телефонной компании, однако он никогда не был приведен в исполнение. Диктатура Батисты не исполняла справедливые судебные решения, и 14 марта 1957 года, после штурма президентского дворца 13 марта, как будто в насмешку над народом, огласили закон о повышении тарифов. За день до этого выстрела в упор был убит доктор Пелайо Куерво, сторонник партии Ортодоксов, не очень широко известный в наши дни, и мне бы хотелось, чтобы Вы когда-нибудь рассказали о нем.
Еще я знаю, что незадолго до государственного переворота Вы выступали в роли адвоката и обвинителя от имени матери молодого человека, Карлоса Родригеса, убитого из-за полицейского произвола. Я читала репортажи и газетные новости того периода и показания Хусты, матери Карлоса, которая пережила страшную трагедию - потеряла сына, погибшего вследствие жестокого избиения. Она не успела спасти его: слишком много времени ушло на сбор денег, чтобы купить необходимые лекарства, а когда они были куплены, оказалось слишком поздно. Меня потряс исход того дела. Что Вы думаете по этому поводу?
240


Фидель в возрасте 17 лет. Фотография из личного дела учащегося, приложенная к прошению Фиделя о принятии его в Атлетическую лигу. 1943-1944 учебный год.


Команда легкоатлетов «Колехио де Белен». Фидель во втором ряду сверху, первый слева. 1943 г.


Футбольная команда «Колехио де Белен». Фидель стоит - пятый справа, рядом с тренером команды падре Хосе Барбеито. 1943 г.
Фидель в «Колехио де Белен». 1943-1944учебный год.


Аттестат зрелости Фиделя. 1945 г.
Лина Кастро в вечернем платье на церемонии вручения дипломов в «Колехио де Белен».


8едтлпс1о Рагс1а1
Ргедип^аа 1хпрог4ап1еа
Факсимильная копия брошюры, составленной Фиделем в помощь однокурсникам перед экзаменом по юридической антропологии.
Рага Г)е1едас1о
ГЮЕк СА5ТКО
С АНЭЮАТиК А МАМСАТО5
Фидель в возрасте 20 лет, во время обучения на втором курсе юридического факультета Гаванского университета. На обороте подпись Фиделя: 12 сентября 1946 года, Майари.


Фотография, прикрепленная к прошению о выдаче паспорта. 21 июля 1948 г.
Лина и Анхель в Биране.


Возвращение в Гавану с колоколом «Ла-Демахагуа». 3 ноября 1947 г.


Изобличительная, речь Фиделя о похищении колокола. 6 ноября 1947 г.


Фидель слушает выступление лидера Ортодоксальной партии Эдуардо Чибаса Риваса. 1948 г.
Спор Фиделя и начальника полиции Кирино Уриа Лопеса на улице Сан-Ласаро близ Гаванского университета.


Венчание Фиделя и Мирты. Банес, 12 октября 1948 г.


Диплом Фиделя о присвоении ему степени доктора права.
13 октября 1950 г.
Зесаио
Фидель сопровождает во время дачи свидетельских показаний Хусту Родригес, мать убитого рабочего Карлоса Родригеса. Фотография из репортажа, опубликованного в газете «Ла Вердад» 16 сентября 1951 г.


Фидель в качестве кандидата в Муниципальный совет от Ортодоксальной партии выступает с речью на встрече с избирателями.


Фидель и Мирта посещают своего сына Фиделито после операции по удалению аппендикса.


Большинство людей на этой фотографии - будущие участники штурма казарм Монкада и «Карлос М. де Сеспедес». Встреча состоялась на вечеринке в честь предстоявшей свадьбы Хилъдо Флейтаса в мае 1953 года.
В полицейском участке Сантьяго-де-Куба с другими участниками штурма казарм Монкада. 1 августа 1953 г.


Фотография сделана в полицейском участке Сантьяго-де-Куба и впоследствии стала одним из символов продолжения дела Хосе Марти.
Группа участников штурма казарм Монкада в полицейском участке. Сантьяго-де-Куба. В центре - Рауль Кастро.


Фотография из личного дела Фиделя, сделанная после его перевода в тюрьму «Пресидио Модело» на острове Пинос. 17 октября 1953 г.
Фиделито, Рауль и Фидель в тюремной библиотеке на острове Пинос. 3 июля 1954 г.


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, все так и было. Я тогда выдвинул обвинения против начальника мотополиции и одного лейтенанта, очень агрессивно настроенного.
Некоторые судебные дела были очень важны тем, что я не только защищал, но и выступал в роли обвиняющей стороны. В том процессе против лейтенанта полиции и еще одного военного чина мне удалось добиться, чтобы их признали виновными и просили суд назначить за убийство меру наказания, равную 30 годам тюремного заключения. И было много таких примеров, где как адвокат я выступал еще и в роли обвинителя, организовывал общественные движения, выступал с обличительными заявлениями.
В одной из газет того времени, которую я храню до сих пор, говорилось, что адвокат, доктор юридических наук Фидель Кастро смог испортить карьеру офицеру Рафаэлю Касальсу и старшему лейтенанту Саласу Каньисаресу, возбудив против них уголовное дело по факту смерти Карлоса Родригеса.
Они были арестованы, им предъявили обвинение и привлекли к суду. Они были вынуждены предоставить денежный залог и дать подписку о невыезде.
Когда случился государственный переворот 10 марта 1952 года, лейтенант мотополиции, которого я обвинял и для которого просил меры пресечения в 30 лет лишения свободы, оказался одним из тех, кто вступил в тайный сговор с Батистой. И он был назначен начальником Национальной полиции, получил одну из ключевых должностей. А другой - офицер - также пошел на повышение, и его тоже назначили на важный пост. Лейтенант в итоге стал начальником полиции. И такие товарищи, как я, все сидели у него в тюрьме.
Это была своеобразная война, которую я объявил силовикам, властям, полиции, потому что они убивали, нападали. Я развернул непрерывную деятельность, редактировал бессчетное количество статей, писал обличительные письма в газеты.
В одной газете сообщалось, что ожидается мое присутствие как адвоката и обвинителя в деле о смерти работника кинематографии Фабио Пеньалвера Гарсии.
Еще пример из того времени. В заголовке одной из газет значилось: «Фидель Кастро выступает с речью на акции протеста, организованной Комитетом жителей района Сан-Кристобаль, против выселения по приказу министра строительства». Вплоть до переворота 10 марта я раскачивал и раскачивал лодку, разжигая борьбу, подпитывая ее все новыми обвинениями и разоблачениями. Ничто не могло остановить меня.
После государственного переворота 10 марта 1952 года Пелайо Куэрво объединился с Аспьясо для защиты прав жителей Ла-Пелусы. Пелайо был сенатором, выдающимся членом и одним из организаторов Партии ортодоксов. Человек, обладающий огромным политическим авторитетном, очень смелый - я видел, как он действовал вместе с Чибасом на одной демонстрации, которая была подавлена полицией. Он продолжил свои оппозиционные выступлениями после смерти Чиба- са и государственного переворота Батисты. В тот день я находился на горе Каракас, в Сьерра-Маэстре, с горсткой своих бойцов, когда по радио услышал новости о штурме президентского дворца и о смерти Хосе Антонио Эчеверрии. Карательная полиция арестовала и трусливо убила Пелайо, тем самым отомстив ему за политическую деятельность, которую он вел против тирании Батисты как лидер Партии ортодоксов.
241


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Как итог тех последних лет, проведенных в университете, и попыток начать профессиональную деятельность, находясь в центре огромного водоворота событий - протестов, обличений всех видов социальной несправедливости, у Вас появляется потребность в создании, а затем и активном участии в университетском Комитете по борьбе с расовой дискриминацией. Потому что, согласно свидетельствам тех лет, в университетский санаторий, например, чернокожим было ездить запрещено. И тот факт, что потом и черные, и белые имели равное право попасть туда, был целиком и полностью результатом деятельности вышеупомянутого комитета. Я помню, что незадолго до его создания, 4 апреля 1949 года, был убит Хусто Фуэнтес Клавель. Вы согласны с тем, что это преступление носило расовый характер?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Хусто Фуэнтес Клавель был студентом университета, директором Научно-исследовательского института одонтологии, если не ошибаюсь. Это был высокий молодой человек, худой, чернокожий, очень бедный, который мог учиться только потому, что был гаванцем. Он был из тех, кто боролся вместе с нами против правительства Прио.
Действительно, я входил в Комитет по борьбе с расовой дискриминацией, я всегда был на стороне тех, кто выступал против расовых предрассудков.
Я помню день, когда мы с Хусто прогуливались по окрестностям Рампы, по 23-й улице, и хотели зайти в одно местечко поиграть в кегли, когда один из тамошних охранников сказал нам: «Нет, вы не можете войти». «Почему же?», - спросили мы. Он ответил: «Нет мест, все занято». Мы развернулись и ушли, а Хусто сказал мне: «Это из-за меня, он врет, что нет мест, это потому, что я - черный». Это был просто бар. Я несколько раз заходил туда до того, но никогда не сталкивался с проблемами подобного рода.
Некоторое время спустя Хусто убили. Думаю, он пал жертвой некоего акта возмездия. Возможно, из всех студенческих лидеров выбор пал на него из-за цвета его кожи. Кто-то должен был умереть, и выбрали его.
Соратники Эмилио Тро после кровавой резни в Марианао видели свое предназначение в отмщении, в торжестве справедливости над теми, кто совершил эти убийства и развязал войну. Таким образом, спираль насилия раскручивалась. Я мог понять то, что в своем политическом невежестве они спутали революцию с идеей вершения справедливости. Однако для меня был непостижим тот факт, что правительство Прио, дабы нейтрализовать их и таким образом навести порядок, предоставило им льготы и места в правительстве в обмен на мир. Таким образом, они попали под контроль правительства. И когда все это пришло к такому итогу, я вступил с ними в борьбу и был против всех, включая представителей Революционного повстанческого союза.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я недавно обнаружила, что журнал «Боэмия» от 13 ноября 1949 года на страницах 78 и 79 сообщает о том, что боевики Революционного социалистического движения - бандитской группировки под руководством Масферрера - приговорили Вас к смерти. Как сообщается в журнале, на месте, где скрывались от правосудия наемные убийцы Орландо Леон Лемус (Колорао) и Поликарпо Солер, были найдены документы, в которых они приговаривают к смерти ряд своих противников, среди которых дважды встречается имя Фиделя Кас242


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тро Руса. Я вспоминаю это сейчас, потому что мы говорим о Хусто Фуэнтесе Клавеле. Думаю, что во второй раз Ваше имя возникло во время обсуждения жертвы, которой должен был стать один из наиболее выдающихся лидеров студенческого движения того времени. И это убийство, по их мнению, было частью плана по дестабилизации общества, в котором царила «слишком спокойная атмосфера». На собрании, по словам Рубена Эрнандеса, бывшего члена партии Революционного действия Гуитераса, а позже Революционного социалистического движения, Масферрер снова стал предлагать ликвидировать именно Вас, и поэтому упоминаются две возможные жертвы: Вы и Хусто Фуэнтес Клавель, вице-президент Объединенной студенческой федерации и член Революционного повстанческого союза. И все свидетельствует в пользу того, что их выбор пал на Хусто исключительно по расовому признаку.


12
Вместе с коммунистами, Ортодоксальная партия, Чибас - Робеспьер, последнее предупреждение, Батиста трусливый и пугающий, Пардо Льяда и время Чибаса, Дон Кихот и оруженосец, делегат, революционная стратегия, брат своих соперников, предвидеть переворот, уверенность и горечь
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в период перед Вашим выпуском в сентябре 1949 года создается комитет памяти Рафаэля Трехо с целью укрепить влияние Федерации университетских студентов (ФУС). Вы состояли в нем с первого дня. Поскольку в его состав входили молодые коммунисты и левые радикалы, семеро студентов во главе с Энрике Оваресом жестко критиковали их. В этой дискуссии Вы заметили, что если быть коммунистом - преступление, то в таком случае, следовало бы убрать из Зала мучеников портрет Мельи. Я обращаюсь к этой теме, поскольку она отражает сложность положения тех лет и раскрывает или обосновывает Ваши симпатии к коммунистам и ваше членство в Ортодоксальной партии... Это может показаться противоречием тем, кто не знаком с нашей историей. Вы могли бы прояснить эту ситуацию?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Комитет имени 30-го сентября составляли в основном коммунисты, и это лучшее доказательство моего активного сближения с марксизмом в тот период. Мелья, основавший вместе с Балиньо Коммунистическую партию Кубы, сумел соединить мартианскую мысль с марксистской. Балиньо в свое время был членом Революционной партии Хосе Марти. В рядах кубинских революционеров никогда не было противоречия между мартианской и марксистской мыслью. Я сражался на стороне коммунистов в ситуации господства маккартизма и антикоммунизма; но я хотел сохранить свободу действий и, кроме того, уже занимал определенное положение в Ортодоксальной партии, которая пользовалась поддержкой и симпатией народа.
Я был сторонником того, что революцию следует осуществлять с участием народных масс, а Коммунистическая партия была оторвана от народа. Возможно, она могла бы иметь больше последователей среди молодежи, поскольку ее лидеры были 244


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
очень уважаемы - самоотверженные, преданные борцы; члены партии были ребятами хорошо образованными, дисциплинированными, организованными; они выделялись из всех остальных. Однако произошли события, которые привели коммунистов к изоляции. Это случилось вследствие процессов, происходивших в 30-е - 40-е годы прошлого века: мировая война, появление антифашистских фронтов. Международная политическая обстановка требовала всеобщего объединения. Даже Соединенные Штаты вместе с Советским Союзом составляли часть Антифашистского фронта перед лицом угрозы Гитлера, Муссолини, национал-фашизма в разных странах. На Кубе народный фронт означал союз самых разных партий, включая партию Батисты, и это имело для Коммунистической партии, основанной значительно раньше, негативные последствия, поскольку к правительству Батисты, репрессивному и коррумпированному, в обществе относились крайне негативно. Этот своего рода альянс Батисты и Коммунистической партии вызвал скептическое отношение многих людей, ненавидевших коррупцию. Они не понимали общей стратегии, поскольку их внимание было приковано к внутренним проблемам.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, мой дед был сторонником Антонио Гитераса и уважал коммунистов из своего поселка, но осуждал союз с Батистой.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Заключение стратегических союзов имело свою политическую цену для марксистской партии Кубы в общественном мнении: народные массы, многие молодые люди, у которых еще не было достаточной политической сознательности и способности анализировать все эти события с точки зрения истории, реагировали негативно.
Я думаю, что этот процесс захватил университетскую среду и способствовал успеху маккартистской антикоммунистической кампании, которая набрала силу в период Холодной войны, и изоляции Коммунистической партии, подвергавшейся в то время преследованиям на государственном уровне. Выдающиеся лидеры рабочих, коммунисты, уважаемые люди, самоотверженные борцы были убиты, начиная с середины 40-х, эпохи Холодной войны, особенно во время правления Рамона Грау и еще больше при Карлосе Прио. Кубинская Революционная партия (партия Рамона Грау) пыталась завоевать симпатии и поддержку Соединенных Штатов с помощью репрессий, в частности, против коммунистов. Мне коммунисты представлялись чем- то вроде мучеников, жертв, первых христиан, преследуемых и убиваемых. Это обстоятельство пробудило во мне чувство солидарности с ними, с их упорной ^прекращающейся борьбой против злоупотреблений, преступлений, кроме того, существовала и идеологическая близость. Когда я закончил обучение в университете, мои взгляды полностью совпадали с их идеологией. Никто не внушал мне эти идеи, я сам пришел к мысли о революции. Со всей ясностью я понял эту историческую необходимость.
Почти все рабочие лидеры, лучшие из них, были коммунистами, они состояли в профсоюзах и всегда защищали интересы трудящихся. Но они представляли меньшинство в нашем обществе. Я отчетливо понимал, что в условиях Кубы не осуществить революцию посредством вступления в Коммунистическую партию, которая будет полностью изолирована под влиянием и властью империализма и буржуазии. Наоборот, таким образом утрачивалась всякая возможность политического воздействия. Ортодоксальная же партия пользовалась поддержкой народных масс, которые надо было вести по пути революции.
245


Катюшка Бланко
Обо всем этом я думал еще до смерти Чибаса, однако надеялся, что его партия будет противостоять системе и сыграет историческую роль в жизни страны с таким лидером как он: настоящим борцом, пользующимся уважением и поддержкой народа. Это были не более, чем надежды, поскольку Чибас был скорее своего рода Робеспьером, который вел честную борьбу с коррупцией и пороком, царившими в стране. Его престиж и авторитет росли много лет, хотя, без сомнения, у него были предубеждения относительно коммунистической идеологии. Если бы он разочаровал своих последователей, жизнь страны пошла бы иначе. Народ уже не стал бы мечтать о лидерах, приверженцах прежних политических концепций, он лишился бы вождя, лидера, владеющего умами. Сложно предположить, однако, что Чибас сделал бы то же, что Грау, это были две слишком разные фигуры; если бы этот народный лидер разочаровал людей, они перешли бы на более радикальную позицию; все народные силы и слои населения: крестьяне, рабочие, студенты, профессионалы, прогрессивные слои общества могли быть вовлечены в настоящую революцию.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я имела честь быть знакомой с Пастори- той Нуньес, основательницей Ортодоксальной партии, она рассказывала мне о Чи- басе, о развитии исторического процесса. Как возникла его харизматичная фигура? С чем ему пришлось столкнуться? Вы могли бы дать характеристику Чибаса? Чего ожидали от него?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Все случилось очень быстро: 1944 год, победа Грау, всенародное разочарование; Чибас постоянно выступает как обвинитель; дополнительные выборы в 1950-м; потом президентские выборы в 1952-м.
Между 1948-м и 1950-м лидер Ортодоксальной партии был болен около 8 месяцев, сильно похудел. Он был сенатором, но, поскольку претендовал на пост президента в 1948-м, не баллотировался в парламент созыва 1948 года. Но уже в 1950-м он выдвинул свою кандидатуру на пост сенатора провинции Гаваны, тогда единой административной единицы: столицы и области. Он должен был легко выиграть, потому что у него был престиж и множество сторонников, он был известен как человек чести, это была его главная характеристика на протяжении всей жизни: он никогда не воровал, не обогащался на государственных постах.
Помню, в апреле-мае 1950-го в разгар учебного года я наблюдал за этой кампанией. Это не были общие выборы, было одно вакантное место. Свою кандидатуру от партии власти выдвинул Верхилио Перес, продажный политикан, в период тирании Мачадо, кажется, даже служивший в полиции.
В силу всего произошедшего с 1944-го по 1950-й партия «Аутентико» (Кубинская революционная партия) Рамона Грау пришла к власти и погрязла в коррупции, в нее вступило множество ловких дельцов. То есть, соперник Чибаса не имел никакого политического авторитета, это был обычный аморальный политикан, не представлявший реальной конкуренции. Кроме того, предвыборную компанию Чибаса вела группа «ортодоксов» Гаваны, куда входили преподаватели университета, лучшие партийные кадры, которым в 1948-м удалось воспротивиться избранию на пост президента другого кандидата из партии «Аутентико».
Однако на этих выборах для Чибаса сложилась непростая ситуация. У него был час на радио каждое воскресенье, и он произнес несколько обвинительных речей в адрес Вирхилио Переса, кандидата от «Аутентико». В одной из этих речей он об246


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
народовал одну историю времен Мачадо, обвинив кандидата в скандале, связанном с двумя проститутками. Чибас своим заявлением напомнил о мачадистском, коррумпированном прошлом Верхилио Переса и процитировал газетные заметки того периода, в которых были указаны, в том числе, имена женщин. И что же оказалось? Одна из них уже была достойной сеньорой, оставившей позади политические скандалы и ставшей матерью уважаемого семейства.
Сложилась непростая, болезненная ситуация, которой правительство и пресса воспользовались для создания тяжелого политического кризиса. Чибаса обвинили в неразумных высказываниях, порочащих достойных людей. Его заявление представили как нечто оскорбительное и жестокое. Из-за этого на него начались нападки в прессе, в том числе обычно лояльной к нему.
Напряжение росло, но так вышло не нарочно, а по недосмотру. Это было в 1950-м, а речь шла о событиях 1930-х годов; Чибас имел обыкновение в своей полемике использовать прессу тех лет, случайно вытащил на свет этот эпизод, затронул неудобную, деликатную тему, взбудоражив общественное мнение. Накануне выборов на него набросились все СМИ, его обвиняли в опрометчивости, что нашло отклик у многих избирателей.
В таком контексте выборы на пост сенатора оказались непростыми; Чибас был близок к поражению, что означало бы конец его политической карьеры. Проиграй он эти выборы на пост сенатора провинции Гавана, он не смог бы продолжить свою борьбу за пост президента.
И все же городское население не изменило своего отношения к Чибасу, и хотя противник воспользовался ситуацией и набрал много голосов в других местах, в Гаване Чибас получил большинство.
В сельской местности он получил меньше голосов, особенно там, где во всю действовала кампания противников. Началась жесткая борьба, продолжавшаяся до самых выборов, однако, в конце концов, Чибас победил, поправил здоровье и продолжил свою деятельность. В этот момент нужно было начинать президентскую кампанию.
В ходе этой кампании в 1950-е годы вспыхнула полемика по поводу утверждения Чибаса о том, что министр образования Аурельяно Санчес Аранго владеет поместьями в Гватемале. Правительство заявило, что это клевета, и обязало доказать обвинение. Чибас обещал сделать это, рассчитывая на свои источники информации. Повторилась прежняя история: «Ты лжец, клеветник; ты пообещал доказательства, а у тебя их нет, предоставь их!» Это привело его к кризису, в результате которого он выстрелил в себя и через несколько дней скончался.
КАТЮШКА БЛАНКО. - То есть, ситуация изменилась неожиданно, внезапно, так?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Ситуация радикально поменялась в августе 1951-го со смертью Чибаса. Она произвела огромное впечатление на многих - человек застрелился в разгар дискуссии в прямом эфире. Смерть Чибаса была такой драматичной, что он практически вручил власть своей партии, потому что с этого момента с настроениями, возникшими в народе, победа была ей гарантирована.
Чибас обеспечил победу своей партии, создав вокруг нее некий ореол политической честности. Он пожертвовал собой и даже, скажем так, разбудил чувство вины в народе. Все это создало совершенно новую ситуацию.
247


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы помните подробности смерти Чибаса? Когда я думаю об этом, мне вспоминается фотография, где Вы слушаете, как он обращается к своей аудитории по радио. Я представляю, какое жуткое впечатление произвел его поступок на всех, присутствовавших в тот день в студии.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это было настоящее потрясение для всех. Я был там. Вероятно, он должен был чувствовать себя чрезвычайно подавленным, чтобы так поступить. Я подумал, что таким образом, ценой собственной жизни, он хотел вызвать потрясение в обществе. И, надо сказать, добился этого. Он должен был скрывать свои намерения, поскольку, как обычно, был окружен людьми, сидевшими перед ним и за ним. Он планировал застрелиться в конце своего обращения. У него был пистолет, но никто ни о чем не догадывался. Он закончил свою страстную речь и выстрелил себе в живот. Рана была очень тяжелой, состояние Чибаса - критическим. Резонанс был необычайным, ведь его слушало множество людей. Я помню ощущение пустоты. Это стало настоящим потрясением для страны. Когда он умер, его перенесли в университет. Я хлопотал о том, чтобы гроб установили именно там. Были все газеты, все радиостанции. Они освещали события 24 часа в сутки. Что происходило все это время в эфире? Большие радиостанции искали людей для интервью, но это было не просто. Я тогда выступил 12 или 15 раз на государственных радиостанциях. И тогда же осознал роль радио - телевидения еще не было. Я говорил о разном, обвинял правительство в смерти Чибаса, в коррупции. Все время, пока он был в тяжелом состоянии в клинике - с 5-го августа по 16-е, когда он умер, - я говорил об этом.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, у меня здесь текст нескольких Ваших заявлений после его смерти: «Героический поступок Чибаса, добровольно пожертвовавшего собой на кресте, - это величайшая честь среди шипов гнусностей и оскорблений фарисеев. Похоже на эпизод из легенды: его чистая кровь пролилась, чтобы смыть вину кубинцев, оставшихся равнодушными перед лицом тяжких испытаний, выпавших их родине. Такое величие компенсирует беспрецедентную низость его противников. Как сказал Марти, если есть множество людей без чести, то есть и другие, те, которые несут в себе честь многих. Живой или мертвый, Чибас по-прежнему останется нашим лидером. Живой или мертвый, как лидер или как знамя, он будет вести за собой нашу партию на ее пути к достижению великих судеб и идеалов Кубы».
А 17-го числа на кладбище Вы говорили: «Это самая необычная дуэль во всей истории страны. Одной ее достаточно, чтобы заставить в страхе бежать гнусное, жестокое и преступное правительство, от которого страдает наша родина».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Я прекрасно помню все свои выступления. Они были краткие и эмоциональные, взывали к чувствам людей перед лицом коррумпированного, продажного правительства, из-за которого погиб достойный, честный человек. Я выступал много, поскольку понимал, что радио и газетам нужна информация. В то время, когда не было еще телевидения, радио было всем. Выступления имели большой эффект.
Я составлял их быстро, не импровизировал, они были краткими, в один абзац или чуть больше, всего 5-7 минут. Я был взбудоражен, возмущен; атмосфера общего возмущения чувствовалась и в народе. Мои обращения имели революционную направ248


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ленность. Я чувствовал народную поддержку, в то время как армия и правительство были парализованы и деморализованы.
В день похорон, зная, что у университета и на 23-й улице соберется огромная толпа, я предложил лидерам Ортодоксальной партии Пардо Льяде, Милье (Эмилио) Очоа и другим вместо того, чтобы отправиться прямо на кладбище, спуститься к президентскому дворцу и, воспользовавшись народной поддержкой, захватить его и свергнуть правительство; но Пардо Льяда и остальные не согласились, они сочли это безумием, испугались. Они планировали продолжать как обычно: провести выборы, потом другие, и так без конца и без пользы, они руководствовались собственными президентскими амбициями и другими, далекими от реальности, интересами.
Чибас приобрел популярность во многом благодаря выступлениям на радио каждое воскресенье, в течение многих лет. Это было очевидным доказательством огромного влияния радио по сравнению с печатными изданиями. Он никогда не пропускал этих выступлений, делая в них упор на мораль, обличая коррупцию, воровство, злоупотребления. Он взывал не к общественному сознанию, но к политической этике и ценностям.
У него было множество последователей, которые, однако, не понимали революционной ситуации в стране. В своих выступлениях Чибас обвинял власть во всех социальных проблемах; он не видел причину невзгод в самой системе. Обличал коррумпированных чиновников, воров, разврат, кумовство, обман.
Народ же не понимал, что причиной всех бед являлась система, полагал, что все дело в человеческих недостатках, плохом правительстве, а не в самой системе и ее составляющих. Безработица, бедность, эксплуатация, крестьяне без земли, дети без образования, больные без медицинской помощи, - вся эта социальная трагедия приписывалась тому, что чиновники не хотят работать, плохо управляют ресурсами, разворовывают их.
Одна из первых истин, которые я осознал, заключалась в непонимании обществом проблемы. Я был убежден, что даже если бы правящие круги были абсолютно честны, ситуация оставалась бы прежней.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Как изменилась позиция Ортодоксальной партии после смерти Чибаса? Это ведь определило и Вашу позицию, не так ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Тогда свою кандидатуру выдвинул Роберто Аграмон- те. Человек спокойный, медлительный, неспособный к энергичным действиям. Это был неплохой кандидат, университетский преподаватель, не уличенный в воровстве или в чем-то предосудительном. Его достоинством было то, что он был чист, занимая свою должность в университете, в отличие от политиканов, от тех, кто хотел договориться с консервативными силами, участниками политических соглашений. Его выдвижение было своего рода успехом. На пост премьер-министра претендовал Ми- льо Очоа, который сам мечтал о президентском кресле. Так начался новый этап.
Все действительно изменилось со смертью Чибаса. Существовала сильная партия с большим политическим капиталом, но почти во всех провинциях, за исключением Гаваны, власть принадлежала консервативным землевладельцам. Роль официального голоса партии начал исполнять Хосе Пардо Льяда, у которого два раза в день был час в радиоэфире: в час дня, когда он говорил о новостях, давал комментарии и краткий обзор в конце, и в семь тридцать вечера. У него был очень звучный голос, 249


Катюшка Бланко
гулкий, как раскаты грома, определенные актерские способности, умение подать информацию, ирония. Он начинал как непримиримый критик правительства Грау. Марксистскую подготовку Пардо Льядо получил еще в юности, имел представление о социальных классах, хотя его интересы не были интересами широких масс. Тогда, в своей радиопрограмме, уже без юношеского марксистского легкомыслия, но с определенной подготовкой, он постепенно становился голосом народа. Каждый раз, когда случалась забастовка, он выступал.
Его новостной обзор приобретал все большую популярность по мере того, как в нем освещались новые проблемы: забастовка рабочих и их требования, транспортная забастовка, забастовка работников табачных компаний. Прадо Льядо выступал в поддержку забастовок, защищал интересы трудящихся и среднего класса, одновременно жестко критикуя безнравственность и злоупотребления правительства.
Он стал хорошим радиожурналистом; у него был его голос и актерские способности. Он смешивал немного марксизма, немного театра, большие амбиции, собственные интересы, и таким образом повышал рейтинг. Его передачи стали самыми популярными.
Он сблизился с Чибасом и Ортодоксальной партией, увидел, что за этой политической силой - будущее. Кажется, как раз на выборах в 1950-м он выдвинул свою кандидатуру на должность депутата и побил рекорды голосования, получив десятки тысяч голосов в Гаване, около 71 тысячи, что было огромным количеством для Партии ортодоксов. Я познакомился с ним как раз потому, что мы, студенты, сообщали ему новости, информацию для разоблачений.
Таким образом, феномен с Чибасом на радио повторился и с Пардо Льядо. Чибас был обязан своей популярностью не только определенной политике и своей борьбе с Мачадо и Батистой, но также и радио. С того момента, как он стал пользоваться этим средством массовой информации, к которому имело доступ множество людей, и получил еженедельный час эфира - не одно выступление сегодня, другое через три месяца, но час каждое воскресенье, - он приобрел много последователей и большую популярность, поскольку его слушали в городе, в деревнях и даже в горах.
На Кубе было множество неграмотных. Многие люди не умели ни читать, ни писать, и к тому же у них было много житейских проблем. И везде, где поблизости было радио, сложился обычай слушать выступления Чибаса каждое воскресенье в восемь вечера.
Вторым феноменом, порожденным средствами массовой информации, был Пардо Льяда, поскольку, выступая 2 часа каждый день и обладая вышеупомянутыми качествами, он также завоевывал доверие людей.
Конечно, между ними была большая разница. У Чибаса была долгая история борьбы против Мачадо и Батисты, он располагал свидетельствами против Грау, собранными за много лет. Это был очень основательный, последовательный, принципиальный и смелый человек.
Пардо Льяда ни в малейшей степени не обладал этими качествами; у него были небольшие познания в марксизме, он знал кое-что о классовой борьбе, о столкновении интересов. В своих политических выступлениях, в поисках популярности, он стал защитником интересов большинства и среднего класса. Кроме того, он присвоил себе линию Чибаса против воровства и коррупции и критиковал правительство за все непопулярные в народе решения.
Пытаясь делать то же, что Чибас, он делал это как радиожурналист и комментатор, хотя и повторяя утренний обзор вечером. Пардо Льяда не обладал достоинства250


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ми Чибаса, в особенности его отвагой, у него были большие амбиции стать президентом.
Я отлично знал этого субъекта - оппортуниста, карьериста и труса. Однако после Чибаса, что было логично и естественно, главное время в эфире партия предоставила Пардо Льяде как человеку, без сомнения, наиболее для этого подходящему.
Руководство партией оказалось в руках интеллектуалов, преподавателей, неплохих людей, от которых, однако, нельзя было ожидать революции.
КАТЮШКА БЛАНКО. - И что стало с радиоэфиром в руках Пардо Льяда?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Если Чибас всегда был обличителем Батисты, то Пардо Льяда нет. Чибас жестко и систематически критиковал правительство, также яростно нападал на Батисту, поскольку существовала опасность его возвращения; с того времени, как Чибаса не стало, а Пардо Льяда начал вести радиопередачу, выступления против Батисты прекратились, поскольку некогда они были связаны, и Пардо Льяда получал от него подарки, небольшие подачки, одолжения, и боялся, что об этом станет известно. Батиста действительно его нейтрализовал.
По какой-то причине у Ортодоксальной партии, созданной в противовес не только Грау и Прио, но также и Батисте, и ненавидевшей этого последнего, был представитель, который не нападал на него.
Это могло объясняться страхом попасть в серьезные неприятности из-за критики политика, который имел связи и влияние в армии. Возможно, это было причиной, по которой Пардо Льяда вел себя столь странно.
Перед тем как застрелиться, Чибас говорил о том, что нужно предотвратить возвращение генералов, произвола военных, но Пардо Льяда также никогда не нападал на Масферрера, он боялся его, поскольку тот был человеком вспыльчивым, опасным, очень скандальным и агрессивным. Пардо Льяда не связывался с ним, даже зная, что тот был агентом Прио, руководителем одной из вооруженных группировок. Он также не делал заявлений о других преступных группировках, связанных с правительством, ни об организациях, ответственных за беспорядки и преступления. Вот таким был Пардо Льяда, когда стал «голосом» Ортодоксальной партии.
КАТЮШКА БЛАНКО. - А где был Батиста? До смерти Чибаса его воспринимали как угрозу или как реальную опасность кубинской политике? Мог ли кто-то предвидеть то, что случилось потом? У меня такое впечатление, что он словно сидел в засаде, я права?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Батиста боялся Чибаса, поскольку лидер Ортодоксальной партии был как бич, постоянно преследовавший его, напоминавший ему о преступлениях, убийствах, кражах и злоупотреблениях. Батиста уважал его и не решился бы на государственный переворот, пока был жив. Поскольку это был бы кровавый переворот.
К тому же, в сущности, это был осторожный, хитрый, трусливый человек, оппортунист. Чибас видел в нем опасного политического противника, он понимал, что Батиста мог быть заговорщиком, и поэтому систематически нападал на него.
Заговоры процветают в тишине и наоборот, их участники пугаются и думают, что их раскрыли, когда с ними воюют. Это важно, поскольку помогает понять выработанную мной стратегию, план, которому я следовал, начиная с того момента.
251


Катюшка Бланко
Таким образом, если Батиста не мог планировать государственный переворот при жизни Чибаса, то и без Чибаса не могла сформироваться революционная ситуация. Нужно было подождать, позволить всему идти своим чередом.
Как только лидер Ортодоксальной партии вышел из игры, у Батисты не осталось реальных помех для заговора. Тогда я начал разрабатывать стратегию, поскольку, если Чибас был дая всех загадкой, те, что встали у руля после него, откровенно никуда не годились - Аграмонте, Пардо Льяда, Мильо Очоа, все эти люди. Я был абсолютно уверен, что это стало бы политической катастрофой, поскольку руководство партии было не способно сделать что-либо в стране, остро нуждавшейся в революции.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это тогда Вы встали на путь революции?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, тогда я и начал думать о революции. Было совершенно очевидно, что эти люди выиграют выборы, и это стало бы неудачей, потому что на самом деле у них не хватило бы твердости, чтобы удержать власть. Я начал разрабатывать стратегию во всех тонкостях и, принимая во внимание последние события, решил внедриться в партийный аппарат и выдвинуть свою кандидатуру в законодательное собрание от этой партии и попасть в парламент. Я заранее знал, что произойдет. После в парламенте я представил бы революционную программу.
Я задумал осуществить свой стратегический план, нарушив правила партии. В качестве конституции и законов я думал представить программу, аналогичную программе Монкада. Все основные вопросы, изложенные мной в речи «История меня оправдает», в виде законов появились бы в проекте, который я собирался представить в парламенте, будучи уверенным, что этот проект станет программой дая революционных масс. То есть, он не будет принят, но станет базой дая мобилизации всех социальных и политических сил дая свержения этого правительства.
Когда наступит большое разочарование, думал я, я не стану повторять старую историю с созданием новой партии. Я сказал себе: когда придет момент, нужно будет убрать всех этих людей и захватить власть, но сделать это с народом, революционно, а не конституционно, поскольку после второй неудачи будет очень сложно заставить народ поверить в какого-либо политического лидера, в какую-либо новую политическую партию.
У меня было ясное представление, что революция делается сверху, что на Кубе она не произойдет законно и конституционно, к такому убеждению я пришел уже давно, думаю, раньше, чем стал марксистом. Это была одна из моих первых революционных идей: понять государственную машину, значения всех этих установлений, последствия устранения препятствий.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я никогда не забуду одну Вашу фразу: «...Больше чем любая теория меня убеждает собственный опыт, прожитые годы». Команданте, можно сказать, что Ваш личный опыт послужил дая выработки данной стратегии?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, у меня был опыт выборов в Учредительное собрание в 1940-м. Я видел роль армии в том, что сделал Батиста. Я понял, что существовали определенные силы, поддерживаемые правительством, которые являлись его основным средством для злоупотреблений и насилия. Поэтому я вскоре почувствовал неприязнь к военным, к армии, ведь я видел, как они вершат несправедливость и на252


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
силие. Я видел, как они используют оружие, избивают людей и угрожают им. У меня было ясное представление о власти силы, осуществляемой государством с помощью армии.
Я понимал, что Батиста ушел, но оставил свою армию, а у Грау не было определенной политики в ее отношении.
Мне не пришлось изучать работы Ленина, чтобы понять, что армия является инструментом государственной власти, используемым против людей на благо власть имущих и богатых. Революция должна была решить эту проблему.
Позже я намного лучше сумел понять, что такое буржуазное государство, государство капиталистическое, господство богатых классов, эксплуататоров над народом. Все это способствовало тому, что я очень легко понял ленинскую теорию государства и его роль в обществе, что так называемая представительская демократия попросту была диктаторской системой на службе господствующих классов.
Все пережитое и увиденное помогло мне очень рано разобраться в этих вещах. Потом, когда происходил государственный переворот, я думал о том, чтобы расколоть армию. Это любопытно, поскольку сначала у меня была идея захватить Дворец, когда Чибаса не стало. Армия в тот момент была деморализована, заняла нейтральную позицию; тогда власть должна была взять командование в свои руки, сделать то, чего не сделали Грау и правящая партия, которые не занимались армией. Нужно было взять военных под контроль, чтобы преобразовать армию и поставить ее на службу революции. И тогда главной силой по-прежнему был бы народ, который мог захватить власть и потом с этой позиции принимать решения.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Возможно, Вы вспомнили о поддержке, которую Гайтан получил в рядах колумбийской армии за то, что защитил полковника Кортеса; по крайней мере, Вы знали, что, несмотря ни на что, благородные устремления могут распространиться среди военных, если политика затрагивает и их. Я снова думаю о Вашем личном опыте как об основной точке отсчета.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Действительно. То, что я в одиночку, безоружный вступил в противостояние с правительством, с его полицией, с его репрессивным аппаратом и наемниками, с тем, что сейчас мы могли бы назвать военизированными организациями, эскадронами смерти; то, что я участвовал в операциях, подобных экспедиции на Кайо Конфитес и восстанию в Боготе, все это, пережитое лично, сделало меня оптимистом в том смысле, что если у вас есть люди и определенное количество оружия, вы можете дать отпор любой армии. То есть, если за вас часть этой армии и есть возможность вооружить народ, вы можете создать армию на службе народа.
Я был оптимистом. Я думал: если мы придем к власти, нужно будет взять под контроль некоторое количество офицеров, имеющих определенные качества. Вместе с ними народ сможет переломить ситуацию.
В то время, начитавшись революционной литературы, начиная с Французской революции и заканчивая большевистской, и имея определенный опыт, я полагал, что если в подобный момент - такой, как смерть Чибаса - мы захватим власть, мы сможем объединиться.
Когда я разрабатывал революционную стратегию, я уже хорошо знал народ: его психологию, его стремления и беды. Я понимал также, что люди винят в своих бедах власть. У них был классовый инстинкт, но не было классового сознания, поэтому они 253


Катюшка Бланко
не понимали, что государство создано для поддержания власти богачей, землевладельцев, эксплуататоров, иностранных монополий. Одним словом, я понимал страдания народа.
Только часть народа обладала классовым сознанием, небольшая часть, члены партий, коммунисты, частично рабочие, но, конечно, у них не было доступа к средствам массовой информации - радио, прессе, книгам, кино. Большинство трудящихся не обладали политической культурой, не понимали социума, в котором жили, проблем государства и власти, того, что марксизм и ленинизм ясно объясняют любому, кто хочет узнать.
В то время я собирался представить в парламенте проект аграрной реформы, проект снижения арендной платы, который впоследствии стал проектом городской реформы. Я обдумывал также законы в пользу небольших частных предприятий, учителей, врачей и всего народа в целом.
Я разработал небольшую программу, которая впоследствии стала программой штурма Монкады. Это не была социалистическая программа, но я был уверен, что аграрная реформа, снижение арендной платы, указы в пользу повышения зарплаты работникам разных сфер: учителям, врачам, военным - не офицерам, а рядовому составу, - все это должно было найти поддержку в народе. Я понимал, что солдат также эксплуатируют политики и высшие армейские чины; я разрабатывал кампанию против эксплуатации солдат политиками и офицерами, которые заставляли их работать в своих поместьях. Я понимал, что эта кампания набирает силу среди рядового состава.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Как Вы смогли реализовать данную кампанию?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я предпринял следующее: пробрался в поместье Прио с камерой и снимал работающих на него солдат. Я рисковал жизнью, а это все, что у меня было. Я снял в Эль-Чико небольшой самолет и летал над поместьем, ведя съемку, высовываясь наружу, едва не выпадая из самолета, ведь я был тогда не очень опытным оператором. Я был тогда учеником кинооператора.
У меня было тогда несколько единомышленников, они одолжили мне фотокамеру. Своей у меня не было - она дорого стоила. Со мной всегда был Рене Родригес. Я был Дон Кихотом, а Рене - моим оруженосцем.
Полет над поместьем Прио стоил мне пять песо. С воздуха и с земли я заснял территорию президентской усадьбы, на которой работали солдаты. Усадьба называлась Эль-Росио. У Прио их было три. Его поместье в Пинар-дель-Рио я заснял с земли и с моря: плавал в лодке по близлежащим рекам и снимал происходящее.
В этих съемках я был режиссером, продюсером, оператором и сценаристом. Весь фильм сделал сам с помощью нескольких друзей.
Однажды я проник на территорию дома управляющего в Пинар-дель-Рио и заснял работающих солдат, Рене схватили и вязли под стражу, а мне удалось скрыться со всеми пленками.
Я вел активную пропаганду среди солдат и на тот момент был, по сути, единственным защитником их интересов. Это был способ повлиять на них, а все реформы я собирался проводить через Конгресс, законным путем, а не с помощью заговора. Основные пункты программы содержались в моей речи «История меня оправдает».
254


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я предчувствовал, что такая программа вызовет огромный резонанс, никто еще не требовал ничего подобного, никто до сих пор не осмеливался бороться за достижение подобных целей. Я рассчитывал на то, что сделаю это, имея не только народную поддержку, но и неприкосновенность депутата. Став парламентарием, я, кроме прочих возможностей, получил бы право снова носить оружие - ведь все это время у меня не было даже его.
В определенный момент один политик стал кандидатом в президенты от партии «Аутентико» только за то, что предложил сделать обязательной выплату рабочим премии в пять песо ежегодно. Его звали Артуро Эрнандес Тельяэльче.
Я же был знаком не понаслышке с настроениями в крестьянской и рабочей среде. И говорил себе: что же будет, если предложить действительно серьезную программу реформ, законы, которые помогут решить проблемы огромной массы кубинцев?
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, но ведь Вы знали, что Конгресс никогда не примет такую программу?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Конечно, Конгресс не принял бы ее, но она стала бы революционной программой, которая повела бы людей к взятию власти, с оружием в руках. Я рассчитывал привлечь на свою сторону и часть солдат. Это была очевидная стратегия, и я всю жизнь уверен, что правильная. Думаю, если бы все повторилось, я поступал бы точно так же. Нисколько не сожалею обо всем этом.
Я не хотел конфронтации с солдатами, я пытался привести их самих к мысли о необходимости поддержать программу, которая учитывает и защищает и их интересы. Я пытался создать условия для этого.
Конечно, никто не знал о моих планах. В Ортодоксальной партии были люди, смотревшие на меня с недоверием, и некоторые говорили, что я коммунист, поскольку я высказывался свободно, хотя и осторожно. Но с моим характером я временами делал довольно резкие критические замечания, и из-за этого меня считали коммунистом.
Тем не менее я приобретал все большее влияние в рядах Ортодоксальной партии и должен был решить вопрос с моим выдвижением на должность депутата, ведь я не входил в партийный аппарат. Я действовал независимо, то есть, не принадлежал ни к какой фракции или группе, не имел должности в партии. Прежде всего мне надо было стать делегатом, чтобы участвовать в ассамблее и заручиться поддержкой других делегатов.
В Гаване партийная ячейка была достаточно независимой, одной из самых сильных в стране. Столичный регион не контролировался крупными землевладельцами, как в Пинар-дель-Рио, или политическими интересами, как в других регионах. Люди здесь были свободнее, хотя уже появлялись кандидаты из ставленников правительства.
У меня не было денег и влияния. Да, меня поддерживали мои товарищи, и люди симпатизировали мне все больше. И мне надо было выдвинуть свою кандидатуру. Но как добиться того, чтобы избиратели отдали мне свои голоса? У меня был небольшой опыт со времен университета.
Я придумал радио-митинги. Воспользовался своей проверенной политтехнологией. Перед тем, как провести такой митинг, приуроченный к какой-нибудь исторической дате, я рассылал тысячи писем. Я начал это делать, когда обнаружил, что
255


Катюшка Бланко
в партии есть база данных с именами 7000 или 8000 человек, плативших взносы. Это были самые верные члены партии, независимые от партийного аппарата, люди из народа, делавшие, что могли. У меня среди них были друзья. Я приходил и говорил им: «По такому-то поводу надо устроить митинг». Еще я писал активным членам партии и посылал письма всем, зарегистрированным в Гаване и области. Поскольку партия «Аутентико» возникла в Гаване, большая часть ее членов жила здесь, я писал им: «В такой-то день состоится радиомитинг по такому-то поводу, я прошу вас распространить эту информацию, собраться и прослушать этот митинг». Люди любят, когда их просят о сотрудничестве, о инициативе. Я задумывал радиомитинг и немедленно рассылал 8000 писем. Все мои адресаты автоматически становились активистами, потому что был человек, который писал им, помнил о них, просил их о сотрудничестве, и они начинали действовать. Все это я делал в среде крестьян и рабочих, добившись, таким образом, того, что в любом районе Гаваны поддержали бы мою кандидатуру в Ассамблею Ортодоксальной партии.
Я произносил страстные речи, обличал правительство, Батисту, Масферрера, гангстеров и вооруженные формирования. Я вел войну со всеми, обличал всех и ходил безоружный, как укротитель в клетке со львами.
После каждого радиомитинга, где я защищал интересы крестьян и других слоев населения, люди обращались ко мне со своими проблемами.
В округе Кайо Уэсо, который я выбрал, чтобы баллотироваться, был свой партийный лидер - Адольфито (Торрес), в последствии присоединившийся к революционному движению. Я сказал ему: «Адольфито, мне необходимо стать делегатом, мне нужно место, и я выбрал это, не думай, что это направлено против тебя». Я действительно никак не мешал ему, ведь мне надо было только стать делегатом, а он уже им был. Я нашел в базе данных партии всех зарегистрированных в этом районе и поговорил с каждым. Конечно, не со всеми, поскольку кто-то из зарегистрированных переехал, но я обошел сотни человек и каждый раз писал им о проведении радиомитинга.
Там было около 900 избирателей. А во всей провинции было зарегистрировано 80.000. Я нашел их адреса и перед выборами в Ассамблею написал письмо, которое размножил и отправил каждому из 80 тысяч, прося о поддержке. Так на Кубе еще никто не действовал.
Поскольку существовали две силы - моя и Адольфито, и каждый должен был представить двух делегатов, большинство получало двоих, меньшинство - одного, - Адольфито оценил мои перспективы и предложил договориться, что было разумно и нормально в такой ситуации. Большинство было у меня, и кандидатами были выдвинуты он, мой товарищ и я.
Согласно нашему договору, голосование за трех кандидатов - А, В и С - происходило попарно: АВ, ВС, СА. Это была скорее формальность, потому что борьбы между нами не было, была договоренность.
Что произошло в день выборов? Сотни избирателей из тех, кому я написал, пришли, чтобы проголосовать за меня. И тогда с нашим договором возникла проблема, ведь многие говорили: «Я пришел голосовать за Вас и проголосую только за Вас», - и не хотели голосовать попарно. Собрались сотни человек. Это был полный успех. За меня пришли голосовать из самых разных районов. Конечно, люди голосовали не только за человека, который вспомнил про них, но за того, кто боролся, обличал несправедливость.
256


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Между тем, Пардо Льяда продолжал вещать сладким голосом каждое воскресенье, в тот же час, что и Чибас, но он не обличал Батисту, он предпочитал ни с кем не вступать в конфликты.
А на выборы люди из самых отдаленных районов города пришли голосовать за того, кто готов был дать бой. Человек не поедет из пригорода голосовать только потому, что кто-то ему написал. Они приехали проголосовать за того, кто готов был бороться за их интересы. Это был тотальный успех. Все это происходило в 1950-1951 годах.
В самый разгар кампании 10 марта 1952 года случился военный переворот, устроенный Батистой. И партия «Аутентико» обвинила меня в том, что я своей кампанией подорвал силы правительства, меня почти обвиняли в государственном перевороте. Но дело было не в этом. Батиста воспользовался ситуацией, а виноваты в этом были лидеры Ортодоксальной партии - Пардо Льяда, Аграмонте, - они были виноваты в том, что никак не реагировали, когда я говорил им, что Батиста планирует переворот, и просил рассказать об этом по радио.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, во время всей этой долгой кампании как Вы оплачивали расходы при Вашем стесненном экономическом положении?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В то время у меня было трудное положение, долги, хотя на письма я тратил немного, потому что там, где мне предоставили базу данных, мне дали также возможность бесплатно делать оттиски, и я тратил деньги только на бумагу и конверты. Это было 50-100 песо, но даже так я вынужден был все время искать заработок.
Я еще не расплатился за машину, постоянно был должен за квартплату, за продукты, за бензин, но все верили, что так или иначе я сумею расплатиться, и в то же время видели мою борьбу и мои трудности.
Мои расходы возросли в связи с необходимостью ежемесячно оплачивать выступления на радио, что составляло порядка 200 песо каждый месяц. Позднее эта же радиостанция стала заинтересована в моих выступлениях, поскольку они помогали им сохранить аудиторию.
Я был погружен в лихорадочную деятельность. Работал по 17-18 часов в сутки. Помню, как на Рождество я поздравил всех. Это письмо было отпечатано уже не на мимеографе, а на машине «Мультилит», оно было словно написано от руки. Я написал его 31 декабря, там говорилось:
«31 декабря 1951
Товарищ по идеалам,
По случаю Новогодних праздников юлю мои самые искренние поздравления Вам и Вашей уважаемой семье.
Печальные события омрачили праздник Рождества, но новые светлые надежды появляются в лучах, зажженных этим самопожертвованием».
Чибас умер в августе, а это было в декабре, прошло всего четыре месяца, про это самопожертвование я и говорил.
И далее:
«Для нас есть только один путь в новом году- вспомнить слова Марти в те предновогодние дни перед последней битвой за свободу: «Для страдающего народа нет дру257


Катюшка Бланко
гого пути в Новый Год, кроме того, что он проложит собственными руками в рядах врагов». На этом прощаюсь, искренне Ваш, Фидель Кастро».
С группой товарищей мы до самого утра вписывали адреса и вкладывали послания в конверты. Если бы мне пришло платить за марки, я не смог бы их разослать. Конверт и бумага стоили меньше сентаво, все 80.000 писем стоили 200 песо. Если бы надо было заплатить по два сентаво с маркой, это обошлось бы в 1600 песо, а где их взять? Это стало возможно только благодаря помощи моих друзей по партии.
Имел ли я право это делать? Не знаю. Но, вероятно, все партии пользовались почтовыми льготами. В Ортодоксальной партии никто не воспользовался этим из-за отсутствия инициативы.
В конце 1951-го большая часть моих расходов шла на бумагу, конверты и радиоэфир в течение примерно 5-6 месяцев. За этим наступило время после переворота, вероятно, самое тяжелое, когда у меня не было ничего.
До переворота к выступлениям на радио добавлялись разоблачительные статьи в газете «Алерта», самой ходовой на Кубе. Четыре раза на первой полосе понедельничного выпуска появлялись мои заголовки. Васконселос, журналист и редактор этой газеты, состоял в Ортодоксальной партии, но поддерживал Батисту. Он, как и Пардо Льяда, не связывался с Батистой, этот из страха, тот из-за давней дружбы. У Батисты были некие расписки от Пардо Льяда, и, будучи обнародованными, они могли бы уничтожить его как публичную персону. В этом и состояло некоторое «затруднение» с Батистой.
Тогда я уже мог рассчитывать на симпатию и поддержку людей и продолжал жесткие выступления по радио, атакуя своих противников. Я эффективно использовал средства массовой информации. Я уже не мог остановиться.
Думаю, что понемногу я начал понимать положение дел и внимательно смотреть вокруг. Мое политическое образование развивалось, я был уже не тот, что пришел в Университет в 1945-м, прошло шесть лет, я многое узнал, пережил, неустанно читал. И осознал могущество средств массовой информации.
Кроме того, имел место любопытный факт: все конкурировали с другими кандидатами, а меня другие кандидаты приглашали на свои митинги, чтобы я рассказал об их достоинствах. Мои соперники звали меня, чтобы я говорил о них. Вероятно, они не обращали внимания на то, что делая это, я приобретаю вес в глазах людей, поскольку не боюсь признавать достоинства других.
Одной из претенденток была Кончита Фернандес, бывшая секретарь Чибаса, впоследствии присоединившаяся к Революции. В каком-то смысле мы были соперниками. Как секретарь Чибаса она получила бы много голосов. Я охотно приходил на митинги говорить о ней и о других кандидатах. Я был уверен в результате выборов. Я подсчитал, что получу никак не меньше 20 тысяч голосов, почти вдвое больше необходимого числа.
Чибас застрелился, потому что не смог доказать, что Аурелиано купил поместье в Гватемале, это был политический провал. А что сделал я? Я стал искать поместья членов правительства здесь, на Кубе, и говорил: «Не надо ехать в Гватемалу», у меня были регистрационные свидетельства о собственности, неопровержимые доказательства. Я сам искал записи о собственности в нотариальных конторах.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В книге «Фидель-журналист» собраны все Ваши работы. В одном из фрагментов Вы пишете: «Тридцать четыре поместья, купленные 258


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
в одной провинции». А в первой статье, опубликованной 28 января 1952 года, Вы утверждаете: «Прио унижает наши вооруженные силы. Он заставляет их работать на себя. Создает латифундии и превращает солдат в прислужников и чернорабочих в своих обширных и дорогостоящих поместьях». «Став президентом, он освободил от наказания того, кого не смог оправдать, будучи адвокатом».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это первоначальное обвинение было самым тяжелым, поскольку стало известно о частной собственности Прио. Я сказал: «Я узнаю, откуда у него эта собственность». И выяснил, что одно из поместий, Эль-Росио, принадлежало ранее одному миллионеру, осужденному за изнасилование. Прио был его адвокатом. Я достал приговор, доказательства по делу, узнал, какого числа его приговорили, какого числа Прио его освободил. А между приговором и освобождением поместье перешло к Прио Сокаррасу. Это было как взрыв бомбы. Таких статей не было еще ни у кого. «Специально для “Алерты”». С этого момента я стал постоянным автором первой полосы. В анонсе первой статьи говорилось: «Тяжкие обвинения в адрес президента Республики по поводу приобретения нескольких поместий и неправомерного обращения со служащими Вооруженных Сил, которые вынуждены работать в них батраками. Нарушения законов в отношении крестьян. Эксклюзивные материалы Фиделя Кастро».
Я всегда заявлял: «Обвинения Чибаса назвали ложью, я докажу, что это правда».
«Я обличу безнравственность, и я не боюсь обвинений в клевете - у меня есть доказательства». У меня были отснятые пленки, фотографии. Это были доказательства, которые я готов был предоставить, если бы потребовалось. У меня были все данные, вся история купли-продажи поместий. Вот некоторые из записей: «Поместье “Гордильо” куплено на торгах 10 сентября 1946». Я провел исчерпывающее расследование: «Страница 73, книга 89, 18 января, Карлос Прио». «Запись о купле-продаже № 292 от 18 июля 1949 г., нотариус Марио Перейра Гальярдо». Все это были неоспоримые доказательства.
Говорят, что Прио чуть не обезумел, когда на него хлынула такая лавина обвинений. Не знаю, как меня не убили в эти дни. Думаю, потому, что обвинения были публичными, и моя смерть имела бы для Прио неприятные последствия. Так что на фоне смерти Чибаса, который не сумел доказать свои обвинения, я вышел с тем, что «не надо ехать в Гватемалу».
Последняя статья не была опубликована, в ней шла речь о миллионах песо, которые Прио Сокаррас получил со сделки купли-продажи земли в районе нынешней Площади Революции. Моя атака была стремительной и сокрушающей, все доказательства у меня были. Они могли только убить меня. Думаю, что меня не убили только из-за страха скандала, который разразился бы в прессе, в самой уважаемой и читаемой газете страны, потому что автор ее передовиц имел огромное влияние в обществе. Мои журналистские расследования были неопровержимы. Я все еще храню эти статьи, например, о двух тысячах постов, розданных правительством так называемым революционным организациям, об убийствах, совершенных полицией. В общем, я вел войну против всех.
Мой план работал, и к июньским выборам я имел гарантированную поддержку.
Это был очень напряженный период. Однажды я приехал в местечко под названием Сан-Антонио-де-Рио-Бланко - поскольку все приглашали меня выступать, и в тот день у меня было пять выступлений, я приехал туда, чудом не убившись по дороге, 259


Катюшка Бланко
очень поздно, в час ночи. Все жители уже разошлись, но, когда я приехал, снова собрались, и я должен был выступать.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Пасторита Нуньес рассказывала мне эту историю. Сначала выступили несколько лидеров от ортодоксов, Вы пришли позже, и люди снова собрались. Тогда-то и начался митинг посреди ночи, поскольку Вы обратились к заявлениям, которые были в те дни опубликованы в прессе. Пасторита сказала, что Ваше ночное выступление произвело гораздо больший эффект, чем все предыдущие.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мои усилия были направлены, прежде всего, к приверженцам Ортодоксальной партии и потом ко всей стране. Никто из политиков, даже Пардо Льяда, не достигал такого влияния в прессе. Уже тогда можно было сказать, что понедельничные выпуски «Алерты» были моими.
Для этого мне понадобилось проделать неординарную работу. Я действительно работал без остановки и, конечно, были те, кто постоянно поддерживал меня, тысячи людей, которым я писал, стали активистами.
В это время Пардо Льяда, Аграмонте и другие лидеры партии уже осознавали, что я имею влияние в массах, но они думали только о президентских выборах. Не знаю, на что рассчитывал Пардо Льяда. Не думаю, что они до конца понимали, что у них под ногами готов взорваться вулкан. Когда я завоевал такое доверие, такое влияние и престиж... Может, они думали, что смогут убить меня в любой момент. Думаю, меня не убили только потому, что это наделало бы слишком много шума.
В пятой статье, которая должна была выйти 10 марта, я обличал участников известного коррупционного скандала, в шестой рассказывал о том, как в Президентском дворце заплатили за убийство неудобного человека. Все больше людей сотрудничали со мной, приносили мне новости, помогали проверять данные.
Конечно, со мной не могло случиться то же, что с Чибасом, у меня всегда были доказательства. Когда я писал об изнасилованной девушке, я не называл ее имени, чтобы не повторилась история, навредившая Чибасу и связанная с женщиной, чье имя стало предметом публичного обсуждения. Я писал: «По очевидным причинам имена опущены». В этом я был человеком чести, у меня был опыт, я наблюдал и анализировал. Не то чтобы я вдруг придумал такой способ действовать, это было результатом размышлений об увиденном. Я научился этому постепенно.
Как раз 10 марта должна была быть опубликована самая полемичная статья (жаль, что она утрачена!), в ней со всеми доказательствами раскрывалось дело «на миллион». Людей пытались выселить, скупив задешево земли под застройку. Я сходил в Счетную палату и принес все материалы в «Алерту». Это было самое опасное обвинение. Я раскрыл все, что касалось участия в этом упомянутых революционных организаций, о пакте, заключенном Прио с помощью подкупа.
Потом я заподозрил, что Батиста замышляет государственный переворот, и сказал об этом в партии. Я не хотел заявлять об этом в своем радиовыступлении, поскольку оно не транслировалось на всю страну. А Васконселос не опубликовал бы в газете такого обвинения против Батисты.
Единственным имевшимся ресурсом был партийный эфир на радио, и я попросил его, чтобы сделать заявление. Мне сказали, что рассмотрят мою просьбу. Среди членов Ортодоксальной партии было несколько преподавателей военной академии, они провели расследование и заявили, что это не так. Они даже меня сбили с толку: 260


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
уверили, что переговорили с армейскими чинами, и что ничего не планируется. Это было за три недели до переворота.
Если бы я тогда своевременно предупредил о возможности переворота, его бы не случилось, поскольку все участники были бы деморализованы, разбежались бы. Если бы все раскрылось, Батиста испугался бы. Когда заговор раскрыт, его частники пугаются, теряют присутствие духа. Этим заявлением я всколыхнул бы страну, предупредил людей. Этого заговорщики боятся больше всего. Переворот бы не состоялся.
С 28 января по 10 марта я написал семь статей.
Впоследствии партия «Аутентико», Прио и его люди говорили, что это я виноват в перевороте, потому что разрушил правительство. Это было одной из моих проблем после 10 марта, я вынужден был снова изменить тактику.
До переворота я занимался защитой солдат, думал об армии как о революционной силе, и вдруг солдаты оказываются участниками государственного переворота, на стороне Батисты... План Революции пришлось в корне изменить.
Случилось так, что те, кого обвиняли в убийствах и для кого требовали 30 лет тюрьмы, 10 марта стали большими чинами в полиции и армии.


13
Батиста: переворот, узнать и не иметь возможности заявить, вооруженная борьба, новости, тайны, «Не Революция, а разбойное нападение!», оружие: единственный путь, безоружный, один перед противниками
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы не раз говорили, что стали подозревать Батисту в заговоре с целью государственного переворота. Но как Вы догадались об этом? Что навело Вас на эту мысль? И что Вы предприняли? Была ли возможность избежать этого?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Сначала Батиста на выборах в июне 1948 года был избран сенатором от провинции Лас-Вильяс, с большим перевесом. Было известно, что он вернется в конце года. Выдвинутый правыми партиями, позднее он создал свою Партию объединенных действий, чтобы вернуться в политику, а точнее - к политическим играм.
У Батисты были соратники, люди, получавшие от него привилегии, поддержку. Он смог даже завоевать доверие некоторого количества избирателей, создав несколько сот сельских школ, в которых сделал учителями военных. Эти школы располагали книгами и учебными материалами, которых не было во многих сельских школах Кубы. Кроме того, за несколько лет до Второй мировой батистская партия вошла в Антифашистский фронт, возглавляемый международным коммунистическим движением. Рабочие лидеры добились от диктатора некоторых уступок в отношении законодательства и заработной платы для рабочих. Благодаря льготам, которые он предоставил армии, многие семьи военных симпатизировали ему. Батиста мог рассчитывать на 10-15% голосов за счет поддерживавших его представителей привилегированных слоев общества.
Думаю, на пользу Батисте пошло и то, что, несмотря на репрессии, устроенные им после временного революционного правительства Гитераса, руководство Грау и Прио, от которых столько ожидали, оказалось катастрофически плохим. И когда Фульхенсио Батиста вернулся из Соединенных Штатов в самый разгар Холодной войны, он прикинулся человеком, уважающим демократическую правовую консти262


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
туцию, добровольно уступившим власть своему противнику Рамону Грау в 1944-м. Настоящий волк в овечьей шкуре. Батистовский маскарад тем более имел успех, что его противники в правительстве, такие же коррумпированные, как он, способствовали созданию в стране обстановки анархии, хаоса и насилия.
Все эти факторы позволили ему выдвинуть свою кандидатуру на пост сенатора и получить поддержку части населения. В президентских опросах он был второй фигурой. В свое время Чибас по опросам всегда был намного популярнее, и его поддерживало больше людей. Он мог получить вдвое больше голосов, чем Батиста. Со смертью Чибаса Ортодоксальная партия приобрела огромную силу, ее кандидат должен был получить вдвое больше голосов, скажем, 30% против 15%.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в декабре 1951-го, после смерти Чибаса, в прессе появились результаты опроса: Роберто Аграмонте, заместитель Чибаса: 29,20%; Карлос Эвия, кандидат от партии «Аутентико»: 17,53%; Фульхенсио Батиста: 14,21%. Согласно журналу «Картелес», в восточном регионе данные несколько отличались в пользу Батисты, но все же его рейтинг был ниже, чем у кандидата от Ортодоксальной партии: Аграмонте: 25,75%; Батиста 23,14%; Эвия: 18,95%. Это понятно, поскольку Батиста родился в Банесе, и, наверное, благодаря его красноречию в этом регионе у него появилось больше последователей. В целом, цифры соответствуют тому, что рассказываете Вы.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - У Батисты не было никаких шансов обойти на выборах Партию кубинского народа (Ортодоксальную). Журнал «Картелес» нельзя было принимать всерьез, хотя Аграмонте и уступал Чибасу в популярности.
Батиста был тщеславным, самодовольным человеком, но имел при этом большое влияние в армии. Находясь у власти, он предоставил разнообразные льготы военным, полиции, флоту. А правительство Грау не проводило никакой политики по отношению к Вооруженным Силам. Я ясно понимал это, когда приезжал в Биран. Там среди наших знакомых были и военные, они приходили к нам, мы беседовали. И никогда я не видел военного, который не был бы за Батисту, не говорил бы только о нем, не вспоминал бы с ностальгией время его правления.
И тем не менее у Батисты не было никаких шансов победить на выборах, хотя он не сдавался, не мог сдаться, это я тоже ясно понимал. Я видел, как он тратит деньги, вкладывает все больше средств в эту кампанию.
Он уже потерял существенную часть своего награбленного капитала, потому что развелся и вынужден был пойти на раздел имущества. Дела его шли плохо, а впереди была политическая баталия с очень небольшими шансами на успех. Я думал: «У этого человека, претендующего на пост президента и имеющего такое влиянием среди военных, есть только один путь - государственный переворот». Это было мое мнение. Логика подсказывала, что иной альтернативы у Батисты не было. При Чибасе он не сделал бы этого, поскольку тот был единственным противником, способным дать жесткий отпор диктатору. Бытиста был хитер и опытен, но в глубине души осторожен и труслив.
Ортодоксальная партия находилась на пике популярности, особенно после драматической смерти своего лидера. В этих условиях у Батисты не было другого пути, кроме государственного переворота. Это элементарная логика, доказательства ни к чему.
263


Катюшка Бланко
Было еще одно обстоятельство: Рафаэль Диас-Баларт, в то время уже мой шурин, в конце декабря 1951-го или в начале января 1952-го задал мне очень важный вопрос, который разбудил, а точнее, усилил подозрения. Он был членом Ортодоксальной партии, когда поступил в университет, но затем вышел из нее. Позже, благодаря связям своего отца, работал адвокатом в одной американской фирме, но наши отношения не изменились, его политическая позиция не имела для меня значения. Я даже помогал ему с учебой, он был не слишком прилежен. Единственный раз, когда я спорил из-за оценки, случился, когда преподаватель уголовного права Фернандо Кончесо, бывший посол Батисты в нацистской Германии перед Второй мировой, помог Рафаэлю получить на экзамене высший балл, потому что они были из одной партии, а мне, который за день до того объяснял ему предмет, а на экзамене вынужден был подсказать некоторые моменты, не поставил «отлично» только потому, что я был «ортодоксом».
Я сказал преподавателю, что хочу с ним поговорить, и он назначил мне встречу в Теннисном клубе «Ведадо». Я пришел туда и прямо заявил: «Послушайте, профессор, у меня в основном отличные оценки, я знаю, когда я хорошо написал экзамен, когда знаю материал - я не говорил про оценку другого студента, - и меня очень удивляет, что я хорошо ответил, а вы не ставите мне “отлично”». На что он без всякого стыда назвал политические причины, по которым занизил мне оценку: «Ты прекрасно сдал экзамен, но поскольку ты занимаешься политикой, я не стал ставить высший балл. Впрочем, экзамен ты сдал действительно отлично, и я пересмотрю оценку». И он поставил мне то, что я заслужил. Верх бесстыдства! Это был единственный раз, когда я спорил из-за оценки, возмущенный непорядочностью преподавателя.
Итак, я поддерживал отношения с Рафаэлем, несмотря на наши различия. Вообще, он был оппортунистом, любил деньги, его заботили материальные ценности. Когда вернулся Батиста, он увидел в этом возможность устроить свою политическую карьеру, его отец также поддерживал Батисту, и Рафаэль вступил в ряды батистовс- кой молодежи. Бывшему диктатору нужны были новые люди, и он с удовольствием принял его, хорошего оратора, студента университета, бывшего члена Ортодоксальной партии. Баларт стал пресс-секретарем Батисты.
Несмотря на политические разногласия, наши семейные отношения остались прежними. Я знал, что у Рафаэля свои амбиции. Более того, в то время - я говорю о 1950-1951 годах - в оппозиции к правительству Прио находились ортодоксы, коммунисты и Батиста. И студенты часто проводили акции протеста совместно, несмотря на принадлежность к разным партиям.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это тогда Вас возили в Кукине, поместье Батисты? Вы когда-то говорили мне об этом, когда я рассказала, как безо всякого предупреждения туда отвезли Альфредо Гевару и предложили ему стать лидером молодежи в Партии объединенных действий (ПОД).
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мне было неизвестно, что Гевара получил такое предложение, но я уверен, что он никогда бы не принял его. Меня действительно однажды возили в Кукине. Это случилось после избрания Батисты сенатором в 1948-м от бывшей провинции Лас-Вильяс, где он получил большинство голосов, из-за чего позднее вернулся в страну. Вернулся он, видимо, в конце 1949 - начале 1950 года. Прошло 60 лет, и теперь непросто вспомнить детали. Я уже довольно сильно продвинулся 264


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тогда в марксистско-ленинской философии, и мои связи с коммунистической молодежью укрепились. Правительство партии «Аутентико» уничтожало важнейших и незаменимых лидеров коммунистического рабочего движения, чего не делал Батиста во времена Антифашистского фронта, до и во время Второй мировой. Он, напротив, принял результаты президентских выборов 1944-го, когда победил Грау Сан-Мартин, и уехал в свою резиденцию в Дейтона-Бич во Флориде с несколькими десятками миллионов долларов. Коммунистическая молодежь, следуя линии партии, продвигала среди студентов идею координации и согласования акций оппозиций. И хотя мне фигура Батисты совершенно не нравилась, я не считал это поводом для разлада с коммунистами. Однажды состоялась встреча группы с Батистой, кандидатом от правых партий. Позднее он основал ПОД, которая занимала второе место среди оппозиционных партий на выборах 1952 года. У меня была возможность внимательно приглядеться к нему, и я увидел перед собой именно того, кого ожидал - демагога, политикана и притворщика, впрочем, очень опытного и весьма хитрого; врага, которого нельзя недооценивать. Полагаю, что в Народной социалистической партии тоже вскоре поняли, что Батиста и американский империализм - одно и то же. У меня же появилась стратегическая идея, согласующаяся с историей и особенностями нашей страны.
Вскоре эта идея оформилась в революционную концепцию. Последующим успехом я был обязан тому влиянию, которое оказала на меня пламенная вера Марти и других кубинских патриотов, воспевших тяжелую, почти невозможную борьбу за независимость, за нашу родину. Прочее же, как и все достижения человека, было следствием случая, что сводит на нет любое самодовольство и бахвальство людей, сыгравших роль в исторических событиях.
В тот период я был погружен в политическую деятельность. После смерти Чибаса и слепой увидел бы, что у Батисты нет политического будущего на выборах. Собрав данные, я понял, что для него остается только путь заговора, но явные доказательства я получил только за несколько недель до переворота.
И тут я возвращаюсь к тому, с чего начал говорить. Диас-Баларт беспокоился за семью и, возможно, думая о своей сестре, однажды в разговоре со мной задал мне абсурдный вопрос о материальной стороне жизни, выказав беспокойство за мое будущее. Он не знал моих мыслей и планов, и я не собирался посвящать его в них, потому что это были мои личные мысли о ситуации на Кубе, и с тех пор, как он сменил партию, я перестал доверять ему, как раньше. И вот он спросил меня: «Послушай, а какие перспективы у тебя в том, что ты делаешь?» Я тут же понял, что это очень подозрительный вопрос. Он хорошо знал меня и понимал, что на меня нельзя надавить или подкупить меня должностью, деньгами, ничем; и, тем не менее, задал этот вопрос, словно беспокоясь за мое будущее, за семью. Какие у меня были перспективы? Я мог бы сказать ему: «У кого нет абсолютно никакой перспективы, так это у тебя». Я мог бы ответить ему так. Но он спросил меня о моих перспективах, и я промолчал, потому что это меня насторожило.
Я считал, что это у него и Батисты не было никакого политического будущего. Поскольку он попал в довольно высокие круги, а политическая борьба на Кубе обострялась, я понял, что в среде приверженцев Батисты зреет заговор, идея государственного переворота. Это был один из первых сигналов, и я услышал его в том разговоре. Я не ответил, но задумался, его беспокойство могло быть связано только с политическими переменами в стране, которые не могли произойти путем выборов, но только 265


Катюшка Бланко
путем государственного переворота. Он не сказал мне ничего подобного и даже не представлял, как встревожил меня.
И вот, когда уже наша политическая кампания набрала обороты, другой приверженец Батисты предоставил мне бесспорные доказательства. Это был руководитель батистовской молодежи, Хорхе Эрнесто Кларк. Годы спустя он участвовал в высадке в заливе Свиней в качестве наемника.
Откуда я знал его? По операции на Кайо Конфитес в 1947-м, когда он еще не был батистовцем. Он всегда приветствовал меня как ветерана той экспедиции, знал все детали моего бегства с оружием в бухте Нипе. И вот однажды он пришел ко мне, когда я был полностью погружен в свою политическую кампанию. Мне сказали, что он хочет меня видеть, как раз когда я брился. Моя тактика состояла в том, чтобы выслушивать всех, кто хотел поговорить. В тот момент Кларк казался мне очень подозрительным персонажем, и вдруг он является и срочно хочет меня видеть - это было за несколько недель до переворота. Не прерывая бритья, поскольку я торопился на митинг Ортодоксальной партии в Виборе, я сказал: «Что случилось, Кларк, старина?». Он ответил, что пришел по поручению Фигероа - важной фигуры из стана Батисты, который желает побеседовать со мной. Я спросил: «Зачем мне говорить с ним? Это бессмысленно».
Все это было очень странно: важный, влиятельный человек, с которым меня ничего не связывало, хорошо знавший мою позицию, хотел говорить со мной. Я отдавал себе отчет, что этот тип не собирается подкупать меня, предлагать мне что-то, между нами была пропасть. Мне это показалось странным, я спросил: «Зачем? Не думаю, что это нужно».
Кларк выглядел расстроенным и хотел продолжить разговор, а мне надо было уходить. Я сказал: «Ладно, Кларк, мне надо идти, если хочешь, пойдем со мной». Всю дорогу он не находил себе места и спрашивал меня: «Зачем ты так нападаешь на Батисту? Зачем твои выступления против него на радио и везде? Ты не понимаешь, что если однажды он станет президентом, у тебя будут большие проблемы?» А у Батисты было вдвое меньше голосов, чем у кандидата Ортодоксальной партии и никакой возможности преодолеть этот разрыв. Кларк говорил со мной как друг и спрашивал: «Зачем тебе быть врагом Батисты, ты не понимаешь, что он может стать президентом?» Я улыбнулся и ответил: «Ты же знаешь, что для меня это не имеет значения. Ты хорошо меня знаешь».
И второй вопрос, который он задал мне в тот день, был такой: есть ли у меня какие-то свидетельства против Батисты, вроде тех, что я собрал против Прио. «Послушай, Кларк - ответил я, - ты должен понимать, что если бы они и были, я бы тебе об этом не сказал».
Я убежден, что его визит и эти вопросы не были случайными, его послали выведать, что у меня есть. Батиста нервничал.
В эти же дни произошло убийство члена городского совета от Гаваны, Алехо Кос- сио дель-Пино, ставшего жертвой действовавших совершенно безнаказанно мафиозных группировок.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Нападение случилось 11 февраля 1952 года, я читала об этом в хронике журналиста Чиро Бьянки Росса.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Убитому принадлежала радиостанция, где вещал Пардо Льяда, и вообще у него был широкий круг знакомств. Я тоже пошел на похороны. На 266


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
поминках собралось множество самых разных людей, а поскольку это происходило в разгар моей избирательной кампании, многие люди, принадлежавшие к различным партиям и группам, подходили и говорили со мной. Там я получил информацию, что Батиста готовит серию терактов, чтобы спровоцировать хаос в стране. Это был заговор.
Я стал соотносить полученные в тот день сведения с происходящим: взрывы, убийства, ощущение хаоса и анархии. Все эти разговоры и происшествия убедили меня в существовании заговора. Помню, как я сказал однажды Пардо Льяде: «После похорон я слышал разговоры о готовящемся заговоре». - «Да, так говорили», - ответил он.
Когда я собрал и связал воедино все эти свидетельства, я убедился, что Батиста готовит заговор, государственный переворот. Я пришел к этому выводу чисто логически, сопоставляя очевидные вещи, собирая информацию, замечая небольшие детали.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, кажется невероятным, что Вы не получили никакой поддержки от своей партии в деле разоблачения заговора Батисты.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Газета «Алерта» могла бы стать трибуной, с которой можно выступить с разоблачениями. Но Васконселос раньше был сторонником Батисты, и хотя он состоял в Ортодоксальной партии и критиковал правительство, но по-прежнему помнил то время. Пардо Льяда не трогал его, и Васконселос сохранил уважительное отношение к Батисте, может быть, как раз имя в виду возможные перемены. Так что, мне и в голову не приходило предложить это Васконселосу, я хорошо знал его, и хотя он распахнул для меня двери редакции и относился ко мне всегда с симпатией, я не мог воспользоваться его газетой для такого разоблачения, не имея доказательств. А чтобы остановить переворот, надо было заявить о нем во всеуслышание.
Я проанализировал сложившуюся ситуацию. Если я выступлю с разоблачением в «Алерте», это будет успех, но мне не позволят этого сделать. Если я заявлю об этом в радиоэфире на местной станции, об этом узнают только в Гаване, но не во всей стране.
У меня были имена некоторых военных, которые предположительно участвовали в заговоре. Тогда я решил пойти к руководству Ортодоксальной партии, поговорил с Аграмонте, с группой руководителей, преподавателей и попросил их предоставить мне эфир на радио в восемь вечера. Я убеждал их, что Батиста планирует заговор, я изложил им все свои соображения.
Повторяю, когда я пришел к руководству партии, я был убежден, что Батиста готовит переворот и об этом надо заявить, чтобы предотвратить его. Они внимательно выслушали меня и сказали: «Хорошо, мы все проверим». Это было уже в 1952-м, незадолго до переворота, вероятно, уже в феврале.
Что же произошло? Некоторые из университетских преподавателей, например, Гарсия Барсенас, имели связи с военными, поскольку читали лекции в частях и военных училищах. У некоторых авторитетных преподавателей были связи и контакты, они говорили: «Мы все проверим по своим каналам». Через пару дней, когда я пришел снова, меня уверили: «Ничего нет, все спокойно, никакого заговора». Они действительно так думали, все их информаторы - я не знаю, что это были за информаторы - убедили их в этом.
267


Катюшка Бланко
Это имело два следствия: с одной стороны, я притормозил и немного успокоился, ведь меня уверили, что среди военных нет никакого заговора; с другой - я рассудил логически и решил продолжить расследование. Мне говорили, что нет ни малейших признаков заговора, но я не был убежден в этом, у меня было ощущение, что это неизбежно. Не то, чтобы я сомневался в партийных лидерах, просто они наверняка они контактировали с командным составом высокого уровня, в то время как Батиста планировал заговор с рядовыми офицерами, непосредственными командующими частей.
Кроме того, я был занят расследованием об имуществе членов правящей партии «Аутентико». Я написал уже пятое разоблачение и готовил шестое, самое громкое, о заказном убийстве, устроенном канцелярией президента. Я стал меньше заниматься заговором Батисты, поскольку счел, что время еще есть. Вот в такой ситуации и случился государственный переворот 10 марта, за 50 дней до выборов.
Я предупреждал Пардо Льяду и Аграмонте, но они поверили своим связям с высшими военными чинами. Кто бы знал, как они расследовали это, с кем говорили? Но на мои предупреждения они ответили, что никаких признаков заговора нет.
Если бы мне предоставили радиоэфир на всю страну, если бы у партийного руководства было немного здравого смысла и предусмотрительности, я разоблачил бы заговор, и переворота не случилось бы.
Заговорщики испугались бы, все бы развалилось. Я совершенно уверен, что так бы и было. Хотя Батиста пользовался популярностью в армии и организовал сговор, все зависело от офицеров, находившихся на ключевых постах.
К тому же, в армии были и сторонники Ортодоксальной партии. Заявление о заговоре мобилизовало бы их, они были бы настороже. Одновременно оно деморализовало бы капитанов и полковников, замешанных в этом. Их было немного, и они до последнего момента очень нервничали.
Когда 10 марта произошел переворот, горечь, которую я почувствовал, была невыносима, ведь я заранее понял, что Батиста планирует удар, я предупреждал об этом, но все случилось внезапно. Одно из самых больших разочарований в моей жизни случилось тогда, 10 марта 1952 года.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Моя мама была тогда семилетней девочкой. Она на всю жизнь запомнила то утро, потому что очень рано пришла тетя, обняла бабушку, все плакала и повторяла, что Батиста совершил государственный переворот. Видимо, дома боялись за деда, члена партии Гитераса.
Рене Родригес в воспоминаниях, хранящихся в Историческом архиве, говорит, что в воскресенье 9 марта Вы поздно вернулись в свою квартирку на третьем этаже дома на 23-й улице в Ведадо. Интересно, как Вы восприняли известие? Какой была Ваша реакция? Что Вы чувствовали? Боялись ли за родных? Что решили сделать первым делом? Вы можете вспомнить эти часы?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, в тот день я поздно вернулся из редакции «Алерты». Я отнес туда свое последнее сокрушительное разоблачение и ожидал реакции на него, когда выйдет газета, в понедельник 10 марта. Я закончил свою работу. Локомотив мчался на всех парах, дела шли отлично. Под утро, часов после пяти, меня разбудил ужасный стук в дверь - так стучит человек в отчаянном положении. Я поднялся и пошел открывать. Рафаэль Диас-Баларт! Он пришел предупредить меня, рас268


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
сказать, что происходит. Он действительно был обеспокоен: «Батиста захватил военную базу «Колумбия»! Салас Каньисарес - шеф полиции, а Касалес - моторизованных войск!» Речь шла о полицейских, которых я обвинял в убийстве. Потом, кажется, он предложил пойти в «Колумбию».
Я послал его к черту. Я был ужасно зол и возмущен и послал его подальше. Произошедшее казалось мне настоящим преступлением, страшным вероломством, я не смог даже поблагодарить его за то, что он пришел меня предупредить, возможно, потому, что опасался за свою жизнь. Кроме того, я почувствовал ужасную горечь, ведь я предвидел это, я знал, что планирует Батиста, и мог бы это предотвратить. С Рафаэлем мы больше никогда не виделись, это был полный и окончательный разрыв.
Я оделся и вышел из дома еще до рассвета, никому ничего не сказав. Пошел к Лидии, она жила в паре кварталов от моего дома. Рассвет застал меня там, я непрерывно слушал новости, следил за событиями и анализировал их. Мне хотелось знать, было ли какое-то сопротивление и выступила ли против какая-нибудь часть армии. Я видел, как вооруженные люди разъезжали по городу, солдаты и полицейские, на полной скорости, по 23-й улице, и в ту, и в другую сторону. Я слышал, что во Дворце на рассвете было несколько стычек и что Прио сбежал, не оказав сопротивления.
Поначалу многие из партии «Аутентико», Масферрер и прочие, пошли в университет, якобы оказать сопротивление, там собралось несколько вооруженных групп и было какое-то движение.
Я наблюдал за событиями, весь день слушал новости. До полудня говорили о возможном сопротивлении на востоке, что гарнизон в Сантьяго-да-Куба сохранял верность Конституции, что где-то там выступал Конте Агуэро. Какой-то сержант из Президентского дворца выстрелил в преследователей, но ни одна из частей армии не оказала сопротивления. Я до последнего момента смотрел, где же оно возникнет, понимая, что правительство полностью деморализовано и сопротивления не окажет. Командир Восточного гарнизона был единственным, кто держался, пока около полудня полковники и сержанты не узнали, что Батисту поддерживает все военное командование, и не разоружили начальство, примкнув к перевороту.
Масферрер и многие из людей Прио, собравшиеся в университете рано утром, в шесть вечера были на базе «Колумбия», предлагая Батисте свою поддержку. Вооруженные группы, собравшиеся в университете, в конце концов тоже отправились туда. Всеобщий оппортунизм был отвратителен.
В тот же день я стал размышлять, почему никто не оказал сопротивления: Ортодоксальная партия - полная тишина. Руководство партии не было готово к перевороту. Правительство, которое должно было сопротивляться, не сопротивлялось; Прио закрылся в посольстве; бандитские группировки, поддерживавшие его, присоединились к перевороту; единственный военный гарнизон, оказавший сопротивление, продержался лишь до полудня. К вечеру Батиста полностью контролировал всю страну. А у меня 10 марта не было никакого оружия, даже ножа. Я не мог представить момента более горького и критического. У меня не было ни сентаво, никакого оружия, я находился в глубоком подполье, а в правительстве, в управлении полиции уже сидели мои враги, полные амбиций и жажды власти.
Что за всем этим последует? Мне действительно некуда было идти, негде спрятаться. В тот момент я даже не знал, разыскивают ли меня. Предполагал, что да, из-за того полковника, Саласа Каньисареса, только что назначенного шефом полиции Батисты. Можно было ожидать, что все эти люди ненавидят меня и хотят отомстить.
269


Катюшка Бланко
Но, к счастью, они были так довольны своими подвигами и успехами, были так счастливы, что не особенно вспоминали про меня. Так начался новый этап.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В довершение всего, Батиста как-то сказал, что речь шла о революции, освободительной революции 10 марта.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Именно так, и поэтому первое, о чем я подумал, был манифест, опровергающий эти лозунги Батисты. На другой день Рене Родригес забрал меня из отеля «Андино», где я находился с предыдущей ночи. Рене уже выяснил ситуацию, примкнул к ортодоксальной группе и сидел в доме Аграмонте, где не решалось ничего конкретного. Тогда мы пошли к Эве Хименес, члену Ортодоксальной партии, где я начал составлять манифест: «Не революция, а разбойное нападение!» Я попросил Рене, чтобы он принес мне бумагу и пишущую машинку из дома, но это было невозможно, там был Диас-Баларт с полицейскими, которые не позволили ему ничего трогать.
К вечеру в доме Эвы появился мой брат Рауль. Весь день 12 числа я писал. Однако публикация манифеста задержалась из-за цензуры. Рауль де Агиар, также из Ортодоксальной партии, сумел тайно отпечатать его с помощью Ньико Лопеса и Рауля. Эва сумела сделать несколько сотен копий.
Я подписал его своим именем, не псевдонимом: «Это не революция, а разбойное нападение! Это не патриоты, а душители свободы, узурпаторы, ретрограды, авантюристы, алчущие власти». Я помню наизусть некоторые фрагменты: «Военный переворот направлен не против президента Прио, это военный переворот против народа... Этот переворот не имеет оправдания». Я допускаю, что восстание может быть оправданным какими-то принципами, и хотел подчеркнуть, что это не тот случай. «Это час жертв и борьбы, потеря жизни ничего не значит: жить в цепях - это предаться бесчестью и позору, умереть за родину - значит жить».
Это был мой первый манифест. Я раздавал его у могилы Чибаса, где мы обычно собирались и пришли теперь из-за переворота. Я произнес небольшую речь и раздал свой манифест. Вмешалась полиция, еще кто-то. Участники переворота ссылались на то, что Прио сам планировал переворот, а Батиста опередил его, и утверждали, что это революция. Поэтому я сказал: «Это не революция, а разбойное нападение!» Многие из членов Ортодоксальной партии услышали там эту фразу впервые. Среди них Мельба и Абель, с которыми я там и познакомился.
Помню, когда я пришел на кладбище 16 марта, огромное количество людей пытались защитить меня, там были тысячи, и моего прихода очень ждали, со мной были солидарны более, чем с кем-либо. Можно сказать, толпа защищала меня. Полиция была нейтрализована огромным количеством народа.
Своей речью я поставил в неловкое положение республиканские суды, принявшие переворот после того, как Батиста попрал все законы. Тогда у меня уже была теория, что революция должна основываться на законности, поэтому я говорил, что то, что произошло, это не революция. Я обосновал свою позицию: «Мятежники говорят теперь, что революция законна, хотя сами они обыкновенные преступники».
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я впервые слышу эту историю во всех подробностях. Из статьи «Не революция, а разбойное нападение!», которую Вы упоминали, я хорошо помню фрагмент, где Вы предвосхищаете последующие события: «Истина, ко270


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
торая решит судьбу Кубы, поведет за собой наш народ в этот тяжкий час. Правда, которую вы не позволяете говорить, станет известна всем, будет тайно передаваться из уст в уста. Хотя никто не произнесет слова этой правды публично и не напишет их в печати, все ей поверят и она заронит семена героического мятежа во все сердца и станет компасом совести людей».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - 24 марта я направил в Чрезвычайный суд Гаваны обращение, где говорилось о неконституционности режима Батисты. Это было законное действие. В этом обращении я припомнил все, что совершил Батиста, все, что он украл, и задавался вопросом: какая же разница между Батистой и Прио? - ответ был один: никакой.
В какой-то момент вышел политический памфлет, подписанный Пардо Льядой; но, думаю, более значимыми были манифест «Не революция, а разбойное нападение!» и обращение в Чрезвычайный суд. Конечно, там никто не обратил на меня внимания, этот, мол, совсем свихнулся. Но я, не обращая внимания на эти разговоры, готовил правовую и политическую базу для вооруженной борьбы с Батистой. Первое время я еще писал для нашей газеты «Обвинитель».
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я читала Вашу статью «Я обвиняю», опубликованную в этой газете 16 августа 1952 года. Вы подписались именем Алехандро.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я делал это, скорее, чтобы разбудить народную неприязнь. Я постоянно обличал, словно говоря: «Если революционеры должны оправдываться за свою подпольную деятельность, где же тогда мораль в отношении судов?»
Думаю, именно тогда были заложены основы последующих событий. То, что происходило в тот момент, было неслыханно. Возникла совершенно новая ситуация, изменившая политическую картину в стране. С точки зрения идеологии, я отвергал переворот; я создал политический, даже законный, фундамент для борьбы с Батистой с применением силы. Никак иначе я этого не представлял.
До этого у меня была целая революционная стратегия, целая программа, но после переворота все изменилось.
Я предполагал, что разные политические силы объединяться, чтобы восстановить конституционный строй, который был попран 10 марта.
В тот момент, когда у меня была уже стратегия и ясные представления о том, как захватить власть революционным путем, я внезапно столкнулся с тем, что Батиста узурпировал эту самую власть, осуществив контрреволюцию.
Тогда мне казалось, что естественная реакция всех слоев населения должна была состоять в объединении. В первую очередь я думал об Ортодоксальной партии, партии большинства, о других партиях, изгнанных из правительства, и обо всех социальных силах, которые, по моему мнению, должны были сплотиться перед лицом позорного возвращения Батисты и его реакционного антиконституционного переворота. И хотя Конституция никогда не работала в полной мере, она была прогрессивная, достаточно передовая. Конституционные права в нашей стране уважали, несмотря на длительные периоды насилия, убийств и тирании империализма. В целом Конституция соблюдалась, в том числе в политических процессах в течение определенного периода времени.
271


Катюшка Бланко
Прио не смог бы осуществить государственный переворот, у него не было столько сил, его не поддерживало и 5% населения. Батиста пользовался поддержкой небольшой части населения, худшей и самой реакционной, порядка 15-20%, и поддержкой империалистов в разгар Холодной войны. До истечения полномочий Прио и выборов оставалось чуть больше двух месяцев.
Конституционный строй и выборы уже становились реальностью в нашей стране. Несмотря на то, что большая часть прессы была реакционной, средства массовой информации находились в руках частных владельцев и придерживались маккартистской, антикоммунистической линии, человек моих взглядов мог выступать по радио и писать в газетах - существовали законные политические партии. То есть процесс развивался, и в недалеком будущем народное движение, сознательное, сильное и с хорошим руководством, могло бы преодолеть прежние каноны.
Стратегия, разработанная мной до переворота, создавалась в политической ситуации, когда народные массы были готовы вступить в столкновение с политической и экономической системой, навязанной Кубе извне. Государственный переворот вынуждал заново создавать минимум необходимых условий для объединения и борьбы другими путями. Тогда Конституция была единственным фактором, способным объединить народ и поднять его на борьбу.
Я полагал, повторяю, что все силы страны объединяться дая борьбы за восстановление конституционного строя. Иными словами, фундаментальным фактором для объединения народа стало бы противостояние перевороту.
На мой взгляд, сил было достаточно: Ортодоксальная партия, рабочие, безземельные крестьяне, студенты и бесчисленное множество людей, живущих в ужасающих условиях, - все они составляли основу в этой борьбе.
Другим немаловажным обстоятельством являлось то, что руководство рабочего движения - официальное руководство, сформированное после того, как Грау и Прио вытеснили коммунистов из профсоюзов, уничтожив достойных и уважаемых лидеров, таких как Хесус Менендес, чтобы поставить своих людей, коррумпированных и проводящих официальную линию - этот Союз рабочих Кубы (СРК), поставленный правительством Прио, был его инструментом.
Коррумпированное руководство СРК быстро примкнуло к банде Батисты. Батиста контролировал государственный аппарат, вооруженные силы, средства массовой информации и профсоюзы, которые уже не представляли рабочий класс.
Я думал, что рабочие, студенты, крестьяне и все честные политики объединятся, чтобы вернуть стране Конституцию. Я писал воззвания, готовя почву дая вооруженной революционной борьбы, но у меня не было ни одного сентаво, ни одного ствола, не было даже поддержки Ортодоксальной партии, поскольку она после смерти лидера осталась без сильного руководства. Я был уже довольно известен, пользовался уважением людей, особенно принадлежавших к этой партии, но ничего более. И все же я работал для организации борьбы, которую, на мой взгляд, должны были развернуть все организации и партии, являвшиеся противниками государственного переворота Батисты.
Я размышлял о партийных и других политических лидерах. Я спрашивал себя: «Чем же занимаются сейчас Мильо Очоа? Аграмонте? Чем заняты все политические лидеры? Что делает Пардо Льяда, который все еще официальный представитель партии?» Конечно, я не ждал многого от Пардо Льяды, но, хотя бы из соображений чести и достоинства, он должен был, по моему мнению, начать борьбу против Батисты, 272


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
потому что я не был уверен, что наши кубинцы смирятся с переворотом, с проамериканской диктатурой.
При этом почти все привилегированные слои - богатеи, ассоциации предпринимателей, хозяева сахарных заводов и фирм из США, - все аплодировали Батисте и поддерживали его.
Батиста говорил о порядке, пользуясь антикоммунистическим языком. Он стал использовать этот язык, такой приятный для хозяев фабрик, поместий, земель, жилья и магазинов. Действительно, правление Прио отличалось анархией, хаосом, насилием; Батиста же, якобы, водрузил флаг порядка, столь долгожданный буржуазией и эксплуататорами, выступил против рабочих, забастовок и прочих подобных акций. Таким образом, он получил поддержку буржуазии, землевладельцев и богачей.
Соединенные Штаты были счастливы, ведь хотя Партия кубинского народа не была коммунистической, эта сила не вызывала симпатии американского руководства; все народное казалось им подозрительным и неуместным. Правительство Батисты было более надежным для обеспечения интересов США.
Тогда нашему народу был брошен вызов, совесть нации не могла допустить совершенного Батистой.
Это был момент полной растерянности, но я был убежден, что народ никогда не примет этот переворот, это разбойное нападение, это предательство. У кубинцев не было социалистического, марксистского сознания, но было сознание политическое и демократическое, традиции демократической свободы существовали достаточно долгое время, чтобы теперь покорно принять государственный переворот.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, политическая ситуация тогда была очень сложной для Вас. Вы еще верили, что партия выполнит свою роль?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мое положение было особенным: Батиста был мой враг, и партия «Аутентико», свергнутое правительство, тоже, и они обвиняли в перевороте меня. В том, что я компрометировал правительство и этим спровоцировал переворот. Я не мог рассчитывать ни на кого, везде были враги. Я состоял в партии, где не был лидером, которой руководили очень робкие, малодушные люди. Однако я полагал, что партия будет бороться, мне казалось, что ее руководство дало обещание народу и должно ответить на удар Батисты единственно возможным способом - применить силу, начать вооруженную борьбу против Батисты. Я не видел другого пути, но понимал, что борьбу возглавят лидеры этих партий. Я понимал также, что Батиста пришел, чтобы остаться, чтобы вновь истощить страну, установив режим неограниченной власти.
Как раз над этим я и размышлял в то время, но не планировал возглавлять революцию, будучи готовым бороться внутри партии, потому что в той ситуации, когда все правила поменялись, один человек, да еще и в моем положении, был совершенно лишен возможности действовать: у меня не было ни денег, ни ресурсов, ни печатного органа, абсолютно ничего, я мог рассчитывать только на тех, кто поддерживал меня раньше. Хотя, честно говоря, многие из этих людей надеялись на то, что я буду действовать согласно своим принципам, что не допущу того, что произошло.
Это-то и упростило мою задачу, когда я начал организовывать первые отряды сопротивления среди последователей Ортодоксальной партии, чтобы объединиться с другими политическими силами, настроенными бороться с Батистой. Вскоре по273


Катюшка Бланко
явились такие значимые люди как Абель Сантамария, Монтан и другие, которые пришли предложить мне свою поддержку. В рядах Ортодоксальной партии, как я и думал, всегда было достаточно честных людей.
Многие студенческие лидеры, думавшие в основном о своих привилегиях, считали, что снова повторится история 1933 года, когда шла борьба с Мачадо и университет возглавлял эту борьбу. Теперь я становился конкурентом дая лидеров ФУС. До переворота мы поддерживали хорошие отношения, но теперь возникли новые обстоятельства психологического характера, осложнившие задачу, которую я ставил перед собой. Руководство ФУС боялось, что я составлю им конкуренцию, они сами хотели возглавить революцию; в свою очередь партия «Аутентико», имевшая все ресурсы, винила меня в том, что произошло. Они не желали и слышать обо мне. Принимая все это во внимание, я должен был начинать с нуля, действовать практически подпольно.
Народная социалистическая партия, единственная партия, имевшая революционную направленность, не доверявшая мне в годы учебы в университете, перестала видеть во мне сына землевладельца и выпускника аристократического учебного заведения. Но у них был большой политический опыт, и они придерживались своей собственной линии. В их библиотеке я брал книги Маркса и Ленина, из которых в годы учебы в университете почерпнул теоретические знания, без которых не стал бы настоящим революционером.
Все это я осознал после 10 марта почти внезапно. И все это усложняло мою задачу - организацию борьбы.
Повторяю, тогда я и не думал возглавлять революцию, у меня не было личного интереса, я не претендовал на лидерство или руководство. Я размышлял, как объединить всех для ликвидации режима Батисты, как помочь развитию революционного духа партии, в которой состоял. У меня было представление, что и как надо делать.
Мне не нужно было лидерство, я готов был присоединиться ко всем, кто боролся ради свержения Батисты. Я был абсолютно бескорыстен, но многие думали тогда о перспективах, должностях, своих интересах. В воззваниях я открыто говорил о своей позиции. Кроме того, необходимо было дать людям ориентиры, и поскольку все молчали, я должен был говорить.
Сначала я должен был действовать осторожно, поскольку не знал, какой будет реакция Батисты, его агентов, ведь они видели во мне потенциального врага.
Но они были так воодушевлены своим легким успехом, своей властью, что им даже хотелось выглядеть либеральными. Батиста, имея 11-летний опыт, знал психологию нашего народа, несомненно он распорядился поначалу действовать мягко. Упор делался на восхваление его самого, экзальтированный патриотизм: большой человек, спаситель, не давший утопить страну в реках крови, демократ, борец с насилием и ненавистью... И это при том, что он попрал конституционные свободы, права граждан и все остальное. Населению пытались представить переворот как благо, и репрессий поначалу не было. Можно сказать, что даже полицейские, которых я обвинял, выказывали мне некоторое уважение. «Это были не кровавые мстители», - говорилось в противовес обвинениям во мстительности Прио, которые выдвигал Батиста, тогда как сам он «хотел жить в мире со всеми, ни на кого не держал зла, никому не собирался мстить». Таким его пытались представить.
В руках у батистовцев была вся власть. Поначалу они проводили осторожную умеренную политику, не репрессивную. Студенты организовали акции протеста, 274


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
но батистовцы не стали занимать университет, не нарушили университетскую автономию. Они осторожно старались успокоить, запутать людей, поскольку знали, что совершили тяжкое преступление, которое непросто было принять нашему народу. Думаю, Батиста недооценивал народ, а я не переоценивал, но судил объективно.
Первые недели, даже месяцы, отличались умеренностью, попытками успокоить протесты, умерить недовольство, в атмосфере эйфории от успеха. Первые акции протеста обошлись без насилия.
Это, безусловно, было на руку и мне, хотя меня разыскивали, никто толком не понимал зачем. Теперь я не мог жить дома, кроме того я не мог оплачивать жилье. Сначала я переехал к своей сестре Лидии, потом к другим родственникам.
Какое-то время мы жили в Эль-Кано, в пригороде Гаваны, в доме одной дамы, с которой я был дружен, также состоявшей в Ортодоксальной партии. Мы с Миртой и Фиделито провели там несколько недель после переворота, это был большой дом в загородном поместье. Постепенно я осмотрелся, начал выходить, встречался с людьми, бывал в разных местах. Я действовал осторожно, ведь меня искали военные. Тогда было много доносов. Наверное, одно из самых ужасных последствий было то, что неопределившиеся люди могли написать донос. Не знаю, кто донес, что я живу в этом доме, но однажды в мое отсутствие там появились военные и забрали Мирту и Фиделито, их отвезли на базу «Колумбия» и продержали там несколько часов.
После я стал действовать более осмотрительно, не в открытую, но прощупывая ситуацию. Полагаю, что идея правительства создать атмосферу безопасности для всех дала некоторый результат.
Еще одно затруднение заключалось в том, что я остался без средств к существованию. У меня не было ни гроша, мне нечем было заплатить ни лавочнику, никому. Единственное, о чем я мог их попросить, чтобы они подождали, когда я смогу выплатить им долги, но ничего больше я просить не мог. Я остался без дома, без средств, без всего. Таким было мое положение на тот момент.


14
Смена стратегии, инертность политиков, Абель и Монтане, начало преследований, бульвар Прадо,109, тренировки в Университете, профессиональный революционер, книги в долг, жизнь в Гуанабо, самый благородный из арабских торговцев, отель «Андино», трудные времена впереди
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы, должно быть, тяжело переживали события, связанные с переворотом Батисты, ведь они повернули вспять процессы, которые должны были открыть перед страной новые перспективы развития...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Разумеется. Мной овладела досада, злость, безумное раздражение. Стратегия революции была уже продумана, все было ясно еще до 10 марта, а переворот не только прервал конституционное политическое развитие страны, открывавшее перспективы для грядущих перемен, но и отбросил государство назад, к состоянию беззакония, к доконституционному периоду, к ситуации, в которой страной управляет тираническое, реакционное, контрреволюционное, коррумпированное правительство. Это был явный регресс. Таким образом, сразу после 10 марта нам пришлось забыть обо всех стратегиях, которые были у нас до того, и начать работать с нуля.
В тот момент я понял, что единственно возможный путь лежит через объединение всех сил, чтобы сообща избавиться от этой раковой опухоли, в корне изменить сложившееся ненормальное положение вещей, вернуться к состоянию до 10 марта. То есть - вернуться к конституционному режиму, к партийности, к тому политическому процессу, который еще не принес всех ожидаемых от него плодов, не исчерпал себя и, с моей точки зрения, должен был привести, в конечном итоге, к революции.
КАТЮШКА БЛАНКО. - То есть, нужно было вернуться назад...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я считал тогда - и, кажется, так думали все, - что совершенно необходимо заново создать подходящие условия для свержения силового режима и восстановления конституционного порядка, ведь это позволило бы открыть 276


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
путь для дальнейшего политического развития - а это было в интересах каждого. В этом процессе для меня и заключался путь революции.
Видя особенности сложившейся ситуации, я не стал создавать масштабную стратегию, а сразу же включился в борьбу. Прежде всего - с Батистой: это был мой первейший долг - сорвать с него маску, вывести на чистую воду, создать оппозицию правительству. Я сказал себе: «Все ясно: это уже не политический процесс, это вооруженная борьба; Батиста должен быть разгромлен», - и приступил к формированию революционных ячеек в Партии ортодоксов (Партии кубинского народа), которые могли бы с оружием в руках выступить против диктатора.
У меня не было никаких сомнений насчет того, что свергнуть Батисту возможно лишь теми же методами, которые он сам использовал дая захвата власти: силовыми. Я знал, что он за человек, знал факты, знал историю Кубы - мне было ясно, что Батиста и его шайка вернулись к власти с намерением бессрочно удерживать страну в своих руках. Это убедило меня в необходимости силой лишить его власти, чтобы восстановить конституционный порядок.
Я не считал, что мы нашей маленькой группой сможем разработать план революции и осуществить его: в новых условиях то, что я продумывал раньше, уже не сработало бы. Когда я начал организовывать революционные ячейки, объединяя в них молодежь из ортодоксов, я делал это не затем, чтобы дискредитировать партию или ее лидеров. Я полагал - судя по партийным лозунгам, моральным позициям, честным политическим взглядам, свободе от коррумпированности, - что эта партия, у которой силой отняли власть, больше, чем какая-либо другая, обязана постоять за страну: я думал, что ее руководители и рядовые члены сыграют важную, решающую роль в нашей борьбе. И в тот момент, когда отсутствовало какое-либо направление, когда не было ориентиров, а руководители сидели сложа руки, я приступил к формированию боевых ячеек, чтобы, когда лидеры решат начать сражаться, партия была готова.
Они знали, чем я руководствуюсь, какую позицию занимаю, насколько я настроен бороться. Никаких секретов на этот счет я не имел. И тем более не был так глуп, чтобы ждать, пока мне дадут инструкции, или чтобы просто терять время. Я сразу же приступил к работе, исходя из уверенности в том, что партия будет бороться, что все партии будут бороться - и что нельзя терять ни минуты. Оставалось организовать людей так, чтобы мы могли оказать сопротивление Батисте.
Тогда я еще верил в лидеров-ортодоксов: Пардо Льяда, Мильо Очоа, Аграмонте и во всех остальных, даже самых слабых, самых вялых - думая, что из элементарного чувство долга, чести и достоинства они начнут работать на дело революции.
Получалось, что это не они искали меня, а я сам нашел их и стал подталкивать к работе, призывать к борьбе.
В тот период к нашей организационной деятельности подключился Мильо Очоа: он тоже стал предпринимать действия, направленные на свержение Батисты. Он был из консерваторов, сторонников переговоров, но в итоге принял мою позицию. Я помню, что он был одним их первых лидеров ортодоксов, с кем я установил контакт.
В какой-то момент партийные руководители зашевелились, начали действовать. Не организовывать борьбу, но тайно договариваться, связываться с бывшими военными, потерявшими службу, и другими фигурами. Тогда они в самом деле думали не о революции, а об еще одном перевороте.
Другие партии тоже вышли на сцену: партия «Аутентико», люди Прио, начали собирать своих людей и готовиться к предполагаемой борьбе против Батисты. Так 277


Катюшка Бланко
сделали несколько партий, но не все. Другие начали действовать в рамках ситуации, искали политические пути борьбы. Такие лидеры, как Грау Сан-Мартин и другие, думали о проведении выборов - однако их предложения были отвергнуты почти всеми лидерами оппозиции, занимавшими более радикальную позицию.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в те первые моменты царило всеобщее смятение, тем не менее, похоже, что среди наиболее радикальных «ортодоксов» с самого начала возникла идея вооруженного столкновения с Батистой. Я помню свидетельства команданте Рамиро Вальдеса: он с первого же дня переворота считал, что Батисту необходимо свергнуть при помощи оружия.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В те моменты смятения я начал действовать: например, организовывал сбор подписей под манифестами, пытался выпускать газету, стремясь постоянно, каждым действием разоблачать режим. Именно тогда я познакомился с Абелем, Монтане, Мельбой... Но, главное, с Абелем и Монтане.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В своих воспоминаниях, хранящихся сейчас в Революционном историческом архиве, Монтане указывает, что вы познакомились 1 мая 1952 года, на кладбище, где проходил митинг памяти Карлоса Родригеса, убитого годом ранее. Вы требовали для его убийц, (Рафаэля Саласа) Каньисареса и (Рафаэля) Касальса, 30 лет тюрьмы. Когда встреча подошла к концу, вы разговорились. «Очень быстро, - рассказывает Монтане, - завязалась оживленная дружеская беседа о политических событиях в стране». Вы оба считали, что нужно как-то бороться с диктатурой Батисты. Оба досадовали на инертность некоторых так называемых оппозиционеров, которые не выдвинули свои силы на этот фронт. И заключили, что среди этих колебаний и сомнений необходимо призвать к действиям молодежь. Монтане пишет, что уже тогда увидел в Вас лидера, способного повести за собой народ на борьбу против тирании.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, помню, что это было в мае. Абель и Монтане подошли ко мне, и мы начали обсуждать идею вооруженной борьбы с Батистой, говорили о том, что я считал на тот момент главной задачей: как правильно организовать наши силы. Оказалось, что эта задача была для нас общей. В те дни мы пытались выпускать газету, но она попала в руки полиции, и нескольких членов группы арестовали. Газету мы назвали «Обвинитель».
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы навещали арестованных в Кастильо-дель-Принси- пе. Среди них были Абель, Монтане и Рауль Гомес Гарсиа... Означал ли их арест начало преследования?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - У нас начались проблемы. Помимо газеты, нас лишили радиостанции, через которую мы вещали свои программы. Полиция преследовала нас. Временами случалось так, что люди, которые нас поддерживали, предавали нас, будучи арестованными и запуганными. Атмосфера террора сгущалась. Настолько, что первые предпринятые нами действия - связанные, прежде всего, с пропагандой - были немедленно пресечены полицией. Это был важный урок; хотя, разумеется, они нас недооценивали, что было нам на руку.
278


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я быстро пришел к выводу, что доверять людям следует не по принципу дружбы или родства, а руководствуясь тем, насколько человек лично убежден в необходимости борьбы против режима. В тех обстоятельствах во мне ярко развилась способность видеть, что именно движет людьми, и выбирать для совместной работы тех, кто больше всего для нее подходит. Первыми для меня были Абель и Монтане - и несколько других человек, появившихся позже.
Вопрос о методах подпольной борьбы стал тогда наиважнейшим. Мы стремились действовать в условиях полной секретности, чтобы избежать предательства и утечки информации. Мы сделали ставку на самые строгие меры для этого, поскольку для всех нас ситуация была новой: никто из нас раньше не жил во времена военной диктатуры, ни у кого не было опыта подполья, совершенно никакого! Тогда это было проблемой, и я сейчас думаю, что мы нашли хорошее решение: мы очень тщательно отбирали людей, требуя от каждого строжайшей дисциплины и предельной осторожности.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Первым человеком, от кого я слышала о том, как вы набирали людей, был Рамиро Вальдес, который навсегда запомнил первую встречу на бульваре Прадо, 109, куда он пришел с Хосе Суаресом Бланко. Впоследствии о событиях и переживаниях этого периода рассказывала и Пасторита.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Первых людей я отбирал сам, а потом мы с ними вместе принимали следующих. Мы отбирали кадры из числа ортодоксов, простые и работящие, по-настоящему возмущенные тем, что сделал Батиста. Если мы назначали кого-то главой ячейки, его обязанностью становилось набрать еще пять, шесть, семь человек в команду. Многие из них потом сами становились руководителями ячеек.
Мы придерживались строгих правил, формируя ячейки: кто может в них входить, как именно выбрать этих людей; они не должны были входить ни в какие другие организации, не должны были быть публичными людьми. Затем я лично встречался с каждой ячейкой и говорил с каждым мобилизованным.
Мы принимали людей, основываясь на том, готовы ли они вступить в противостояние с правительством де-факто, что на тот момент еще не являлось преступлением. Батиста недооценивал своих противников: а нас, не имевших финансовых ресурсов, он вовсе ни в грош не ставил. Можно сказать, что он и его полицейские очень недооценивали революционеров.
А я внимательно оценивал, разговаривал и изучал мотивацию каждого нового человека, сколачивая их в группы.
Следующим шагом были тренировки - они проходили в университете, «всухую», без выстрелов.
Мы начали с малого ядра в пять-шесть человек. Я был знаком со множеством людей, они знали, чем я занимаюсь, у них складывались определенные ожидания, они доверяли мне. Я чувствовал, что люди в отчаянии: они хотели бороться - а лидеры партии не делали почти или совсем ничего; поэтому те юноши мгновенно откликнулись на призыв того, кто мог организовать их силы.
Конечно, существовали и другие группы, сама партия; другие политики, другие ребята создавали собственные ячейки, но они действовали более официально. Я же начал работать с рядовыми людьми, никто из них до того не был известен в политике.
279


Катюшка Бланко
Это постепенно созревание наших сил длилось пять месяцев. 16 августа, в день первой годовщины смерти Чибаса, я заговорил иначе. Видя, что партийное руководство сидит сложа руки, я, по-прежнему надеясь на совместную борьбу, потребовать от ортодоксов возглавить революционное движение. Таким образом, к тому моменту, когда в стране вновь установится конституционный порядок, эта партия, окрепнув, сможет осуществить революцию.
КАТЮШКА БЛАНКО. - 16 августа, в годовщину смерти Чибаса, Вы выступили с призывом к руководителям партии. Я процитирую вашу статью «Критический взгляд на Партию кубинского народа», вышедшую в третьем и последнем номере «Обвинителя»: «Это время революции, а не политики. Политика - это оправдание для тех, кто завладел средствами и ресурсами. Революция же открывает дорогу тем, чьи заслуги измеряются отвагой и искренней приверженностью своим идеалам, тем, кто смело идет в бой, неся свое знамя. Революционную партию должны возглавлять революционеры - молодые, простые люди, которые спасут Кубу».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я начал делать выпады в сторону бездействовавшего партийного руководства. Я не порвал с ними, но давил, требовал, чтобы они проснулись. Однако к 16 августа они все еще ничего не предприняли, потеряв целых пять месяцев, даже больше! И тогда мои выступления стали резче.
Группа молодых людей, с которыми мы с несколькими друзьями провели большую работу с нуля, доверяла мне. По моим подсчетам, из 1200 молодых людей, присоединившихся к движению, я был знаком лишь с двадцатью или тридцатью, то есть с очень немногими (среди них были Гильдо Флейтес, Рауль де Агиар, Ньико Лопес) - остальных я не знал. Эти люди были новичками в политике, они пришли из рядов Партии кубинского народа - молодые люди из простых семей, у которых еще не было сформировано классовое сознание, они не были социалистами, не были марксистами; но они были возмущены аморальными действиями правительства. Это были люди, полные ненависти к Батисте, имеющие моральные принципы.
Я искал молодых людей, которые до этого не были вовлечены в политику, неизвестных ребят, которые раньше не были ни лидерами, ни членами отрядов - простых, честных людей, порывистых и разумных.
Я всегда работал именно с такими людьми, в том числе, когда баллотировался в депутаты, когда ходил по простым избирателям - 8 тысяч адресов! Я не жалел сил на общение с такими людьми, естественными, не испорченными амбициями, они не искали ничего для себя и были способны сражаться. Я хорошо улавливал настроение, царившее в стране, в народе, среди молодежи: это была смесь раздражения, отчаяния, горечи.
Я пошел по своему пути, не рассчитывая ни на партию, ни на университет - в нем мне было не на кого положиться, у меня были там только враги: одни видели во мне виновного в перевороте, другие - завидовали, считая, что я отбираю у студентов их революцию.
На самом деле, университет вернул себе прежнее уважение и был, к тому же, безопасным местом для собраний, поскольку полиция не вмешивалась в его дела. Я не пользовался этим преимуществом, потому что это выглядело бы нечестно, но, надо сказать, к тому моменту, когда мы стали активно работать, в университете тоже играли в революцию, искренне, без задней мысли, в ожидании, как они думали, реша280


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ющего момента, начала великой революции, которую должны были вот-вот совершить политики, или партии, или даже сами студенты.
В конце концов - не знаю уж, каким образом, - университетские «революционеры» обзавелись винтовкой «Спрингфилд», пистолетом-пулеметом Томпсона и карабином «М-1». Их хранили в университетском Зале мучеников. Я знал это от Педрито Мирета, с которым познакомился в те дни и который помог нам с тренировками. Наши ребята никогда в жизни не видели винтовок, не имели представления о том, как обращаться с оружием. Прибегая к помощи разных товарищей, я направлял своих новобранцев в университет - там учили стрелять всех желающих. Абель, Монтане, Ньико, кто-то еще, приводили ребят из ячейки и учили их обращаться с оружием... Все происходило в самом университете - Батиста, старавшийся показать себя ответственным политиком и человеком, чуждым репрессий, оставил университету автономию, не тронул ФУС: у него не было острой необходимости закручивать гайки, потому что, хотя университет и был всегда центром молодежной активности, пока, казалось, она не выходила за его стены.
А в Зале мучеников, между тем, проходили тренировки, во время которых показывали, как обращаться с винтовкой.
Группы Абеля, Монтане, Ньико, другие постепенно завоевали уважение своим серьезным отношением к делу. Это были молодые люди, но не хвастуны и болтуны, а дисциплинированные, сдержанные ребята. Наша группа росла, Педрито исполнял в ней функции инструктора, даже, наверное, не зная, что все эти люди имеют отношение ко мне.
Помню, что в определенный момент мы не то что завербовали Педрито, но переманили его на свою сторону. Он уже тренировал несколько наших групп, и тогда я отправил к нему Ньико Лопеса с миссией «прощупать» его. Это было важно, потому что Педрито был главным инструктором в университете. Он был тихим фанатиком, одержимым своими идеями, учился на инженера. Во время организованной мною кампании против выселения людей из Ла-Пелусы он, как и многие студенты, подрабатывал в министерстве строительства, проводил измерительные работы. Когда жители района взбунтовались и строительство было свернуто, он обвинял меня в том, что я лишил его работы.
Педрито был из Сантьяго-де-Куба, вся его семья жила там. Вскоре после встречи с ним я убедился в его обязательности: он необычайно ответственно подходил к обучению каждого, кто приходил к нему. Мы решили заручиться его поддержкой. Когда нам это удалось, у нас в руках оказался ключ к университетской тренировочной базе. Батиста продолжал играть роль доброго политика: он не вмешивался в университетские дела, и его не заботило, чем занимаются студенты - он был уверен, что у них нет ни оружия, ни денег, вообще ничего.
Гораздо больше Батиста был озабочен бывшим правительством, у которого как раз были деньги: Прио и члены Революционной партии («Аутентико»), в том числе Аурелиано. Последний становился все популярнее, и Батиста боялся его. В той непростой ситуации отчаявшиеся люди были готовы восхищаться Аурелиано и поддерживать его - лишь бы кто-то выступил против Батисты.
Когда мы заручились поддержкой Педрито, дело стало двигаться быстрее: менее чем за пол года мы провели через него 1200 человек. Разумеется, мы отбирали тех, кто был больше всего заинтересован и имел определенные способности.
Все университетские лидеры, которые были против моего присутствия в университете, даже не представляли себе, что я провел через тренировочную базу 281


Катюшка Бланко
1200 человек, и тем более, что мы организовали собственное движение. Мы были единственными, кто грамотно и координированно использовал возможности, предоставленные тем моментом.
Если Педрито кого-то и тренировал - это были наши люди. В университете думали, что он готовит армию: на тренировки каждый день приходило 20, 30, 40 человек - при этом я там даже не появлялся.
В то время у нас не было своего оружия. Я по-прежнему не работал, но превратился в профессионального революционера. Меня поддерживали Монтане и Абель. Монтане, будучи очень экономным, имел некоторые сбережения, у Абеля была хорошая зарплата. Они оба хорошо зарабатывали. В меру своих возможностей они мне помогали: платили кредит за машину, аренду дома, покупали еду.
Я был изгоем, своего дома у меня не было; одна дама из ортодоксов, которая помогла мне сразу после переворота, пустила меня пожить в своем доме в Гуанабо. Не помню, в каком точно месяце это было, мы уже тогда активно готовились к действиям, где-то в июне-июле, мы с Абелем и Монтане - кажется, и Ньико тоже был с нами - устроили марксистский кружок. Погруженный с головой в марксистско- ленинские идеи, я давно уже рассказывал о них Ньико, Монтане, Абелю и другим ребятам, стараясь сформировать у них соответствующий настрой. Посеянные мной семена ложились в плодородную почву, они быстро овладевали революционными, социалистическими, марксистско-ленинскими идеями.
С первых дней знакомства я объяснял своим новым товарищам, что есть общество, какие проблемы в нем существуют и каковы их причины, рассказывал, что такое классы, говорил об эксплуатации, от которой страдали рабочие - передавал им весь тот багаж, который уже успел накопить. Мы вместе работали в подполье, поэтому я мог быть с ними искренним. Очень скоро Ньико, Монтане и Абель стали разделять мои взгляды. Конечно, речь тогда шла об очень малочисленном ядре. Я знал, что открыто могу говорить с немногими. Одни наши товарищи интересовались политикой и идеологией, другие были людьми дела, они хотели бороться и страстно желали перейти к действиям - политические вопросы их не заботили, для них цель борьбы состояла только в свержении Батисты.
В Гуанабо мы создали несколько учебных кружков; помню, что одной из книг, которой мы пользовались, изучая Маркса, была его биография, написанная Францом Мерингом, довольно известная [«Карл Маркс и первые дни Интернационала»].
Как я уже рассказывал, я очень давно покупал книги в магазине Народной социалистической партии на улице Карла Третьего. Там продавалось много работ Маркса, Энгельса и Ленина, изданных в Москве на испанском языке - ума не приложу, как их доставали. У нас сложились хорошие отношения с работниками магазина - несмотря на то, что я не был членом их партии, они с удовольствием снабжали меня книгами и разрешали что-то брать в кредит. Я жил тогда в долг - у меня были долги в магазинах, в гараже, всюду - вот и в книжном я, в своем стиле, тоже завел долги. Все, что удавалось достать из интересующей меня литературы, я потом передавал Абелю, Монтане, Ньико. Революционные, социалистические, марксистские идеи воспламеняли моих товарищей, словно искра, попавшая на сухой порох.
Когда я начал распространять эти идея среди товарищей, я ясно осознал, что требуется совсем немного времени, чтобы честный человек стал коммунистом.
Члены моего ближайшего кружка и многие из тех, с кем я разговаривал, быстро становились прекрасными революционерами. Учитывая положение, в котором 282


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
находилась тогда страна, идеи коммунизма казались логичными, они привлекали людей, так что мне стоило лишь объяснить моим товарищам общую картину и суть основных понятий - и они тут же перенимали эти взгляды.
После штурма казарм Монкада у нас конфисковали много книг: это были труды Маркса, Энгельса, Ленина... особенно Ленина. Его основные работы, те, что входили в двухтомник «Избранных трудов», мы изучили; читали «Империализм как высшая стадия капитализма». Очень популярна была книга «Что делать?». Многие думали, что найдут в ней точный ответ этот вопрос. Конечно, я не смог тогда собрать все, мне не дали бы такого большого кредита, моего хватило лишь на дюжину книг.
Я был одержим этими идеями - и почти сразу же после знакомства с Абелем и Монтане я начал делиться ими с товарищами, хотя речь и не шла о том, чтобы немедленно устроить революцию. Для нас революция означала социализм (для меня это давно было так); и в то время мы работали с жаром, как трудятся настоящие революционеры - стремились полностью преобразить общество.
Даму, которая приютила меня в Гуанабо, звали Бланкита, фамилии не помню; она принимала участие в борьбе против Мачадо и в последующих событиях. Я мало что о ней знаю, но помню, что она была из «ортодоксов». У ее семьи точно было некоторое состояние - но к тому моменту они, похоже, уже разорились. Бланкита была замужем, у нее было трое детей - трое самых невоспитанных и избалованных мальчишек, которых я когда-либо видел. Это был сумасшедший дом: каждый делал, что ему заблагорассудится, они все ломали, могли бы поджечь дом, сделать любую глупость. Старший, Эрик, впоследствии стал одним из наемников в операции на пляже Хирон.
Помню, что когда мы уезжали из Эль-Кано в их дом в Гуанабо, я забрал некоторую мебель, в том числе простенький гарнитур в гостиную. Иногда, когда Бланкита приходила со всеми мальчишками, наступал сущий ад: они могли, например, схватить нож и разрезать обивку... Они ломали все, что под руку попадется - и приходилось это терпеть, потому что они были сыновьями хозяйки.
Однажды Фиделито чуть не задавила машина, потому что приехали эти сорванцы девяти-, десяти- и одиннадцати лет и устроили такой переполох, что Фиделито незаметно выскользнул из дома и побежал через улицу - и чуть не попал под машину. Ему повезло, еще немного, и он был бы мертв.
Это стало совершенно невыносимо, и я сказал Бланките: «Мне нужно подыскать себе другое место. Здесь я больше оставаться не могу!» Это была настоящая катастрофа. Я решил уехать, хотя понятия не имел, куда.
Перед отъездом из Гуанабо произошел один трогательный эпизод. Абель и Монтане помогали мне деньгами, обеспечивали всем необходимым, но мне не хватало. Я часто брал продукты в кредит у одного торговца-араба; мы договорились, что я верну долг, когда соберусь уезжать. И вот я не знал, что делать - мне было стыдно: я дал слово, человек поверил, а теперь я не могу его сдержать. Наконец я пришел к нему и сказал: «Послушайте, мне нужно уехать, я переезжаю. Я стольким Вам обязан - но сейчас у меня нет денег, чтобы заплатить Вам. Мне очень жаль». Мужчина ответил: «Нужны ли Вам еще деньги? Или что-то еще? Скажите, чем Вам помочь?». Это был поразительный ответ. Тот араб был самым благородным торговцем, какого я когда- либо знал.
Эта история произошла в 1952 году; несколько лет спустя, в мае 1955-го, я вышел из тюрьмы и подумал: «Мне нужно кое-кого увидеть, кое с кем поздороваться, кое- 283


Катюшка Бланко
кого поблагодарить», - и отправился в Гуанабо, где жил тот торговец, просто чтобы сказать: «Знаете, мне все еще нечем заплатить Вам, но я хочу еще раз сказать Вам спасибо». Как только я вышел из тюрьмы, я решил, что должен непременно встретиться с ним и еще раз его поблагодарить.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, торговец, о котором Вы говорите - Анхель Чальхуп Баркет, ливанец по прозвищу «Турок». Его магазин был на углу дома, где вы жили в Гуанабо, на развилке между 5-й и 480-й улицами. Дом Бланкиты находился на 5-й, между 478-й и 480-й. Как рассказывает вдова Турка - Альтагарсиа Кала, которую все звали «Гасита», - Вы приехали к ним, выйдя из тюрьмы, переживая из-за долга в 50 песо. Она говорит, что ее супруг попросил Вас забыть об этом раз и навсегда.
Эта история дошла до нас благодаря Эльсе Монтеро, Гильермо Алонсо и Хуану Хосе Пухолю, исследователям из Исторического архива, которые в 1986 году обнаружили соответствующую информацию в реестре Торговой палаты. По свидетельству Гаситы, Вы навестили их еще раз после победы Революции, 23 февраля 1959-го. Турок достал к столу бутылку коньяка «Наполеон», которую берег специально доя Вас. Он умер в 1963-м, в возрасте шестидесяти трех лет. Перед смертью он наказал жене передать государству пансион, который он содержал в Гуанабо.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Хорошо помню, как я поехал к ним после выхода из тюрьмы, чтобы еще раз его отблагодарить.
Когда я уехал из дома Бланкиты в Гуанабо, я поселился в отеле «Андино», что напротив Университета. Кажется, там я жил тоже в долг - снимал комнату то ли на пятом, то ли на шестом этаже. Это был разгар лета 1952-го. Мы жили там втроем - Мирта, Фиделито и я - в душной комнатушке. Помню, из запасов у нас был только сыр «Рокфор». Хотя из дома я больше не получал никакой финансовой помощи, зато дружил с несколькими гаванскими поставщиками лавки в Биране. У них были хорошие отношения с моим отцом, так что я мог время от времени наведываться к ним за вином, за импортным сыром. Да, точно: тем летом мне досталось немного испанского вина и дурно пахнущий «Рокфор». Но это уже было что-то.
То было трудное время еще и потому, что я осознал, в какой тяжелой ситуации нахожусь и в какую важную битву мне предстоит вступить.


15
Дом номер 109 на бульваре Прадо, первые встречи с молодыми революционерами, тяжелый день, разочарование, подготовка к действию, Биран, просьба к Рамону, шествие с факелами, внедрение людей, тренировки в университете, Гарсия Барсена и его провал, мысли о революции, Тисоль в оружейном магазине, винтовка Хемингуэя, идеально спланированная операция
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я слышала много рассказов о тех временах, когда Вы часто бывали на собраниях членов Ортодоксальной партии, в доме номер 109 на бульваре Прадо. Рамиро [Вальдес] рассказывает, что встречи с партийной молодежью проходили там же. Нужно было пройти через арку под широкой лестницей и повернуть налево, в центральный двор. Пасторита упоминала, что Ньико Лопес и Абель Сантамария в дни национальных праздников приглашали ее туда читать лекции о Хосе Марти. Вы рассказывали, что однажды, когда вышли из дома номер 109 по бульвару Прадо, у Вас выдался непростой день. Не могли бы Вы рассказать поподробней, что тогда случилось, Команданте?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В те времена я часто заглядывал в штаб-квартиру в доме номер 109 по бульвару Прадо, туда ходило множество людей, связанных со мной общим делом, это было что-то вроде клуба по интересам. Люди приходили туда, чтобы узнать последние новости, беседовали часами, высказывали свою точку зрения, особенно много людей приходило по вечерам. Публика была разная: мужчины, женщины, молодежь, сочувствующие партии, противники режима Батисты. Ежедневно могло собираться более 60 человек.
Правительство происходящее вообще не волновало. Им сообщали, что намечается какая-то сходка, но они были слишком заняты слежкой за бывшими военными: не поддерживают ли те связей с армией. Правительство интересовала только возможная конспиративная деятельность сторонников предыдущей власти, поскольку у них были деньги и оружие. А на университет и Ортодоксальную партию они не обращали ровным счетом никакого внимания, как и на людей, которые каждый день собирались в штаб-квартире. Так что это место идеально подходило, чтобы планировать 285


Катюшка Бланко
заговор и заводить нужные связи, потому что нам не приходилось назначать встречи по конспиративным квартирам. Туда стекалось столько народу, что я мог спокойно видеться с товарищами и назначать важные встречи. Мы активно занимались организацией движения, готовили людей. Тот неудачный день выдался, кажется, месяцев через четыре-пять после государственного переворота, как раз тогда я лишился машины. До того я с комфортом передвигался на купленном еще на отцовские деньги «шевроле». Утром я, как всегда, поехал в штаб-квартиру Ортодоксальной партии. Это был жаркий летний день. Я приехал и не стал парковаться на бульваре Прадо, а решил оставить машину немного подальше, на соседней улице Консуладо, место было потише и менее заметное. Я провел в штаб-квартире часа два, общаясь с товарищами. К полудню я довольно сильно проголодался и сказал себе: «А пойду-ка я пообедаю в отеле». В стоимость номера входило и питание.
Я вышел из дома номер 109 и отправился на улицу Консуладо за машиной, но когда я пришел, автомобиля там не оказалось. Я решил, что ее забрали на штрафную стоянку за задолженность.
Один их тех, кто занимался розыском машин должников и, вероятно, увез мою машину, кстати, был Эфихенио Амейхейрас, человек, который позже сыграл значительную роль в партизанской войне. Неважно, суть в том, что машину забрали, и меня это взбесило, денег на автобус не было, и пришлось идти пешком. Я отправился в путь, но тут мне захотелось выпить кофе и выкурить сигарету, чтобы немного поразмыслить о приключившейся со мной неудаче. Рядом со штаб-квартирой было кафе, куда в основном ходили постоянные посетители собраний Ортодоксальной партии в доме номер 109, хотя после переворота нам там уже не были рады. Хозяин знал меня, я мог заказать все что угодно без всяких разъяснений, но я решил сказать все начистоту: «Я хотел бы выпить чашку кофе, но у меня нет денег». Хозяин заведения, который до тех пор всегда был со мной любезен, сказал мне: «Ну тогда и кофе не будет». Мне не удалось выпить кофе и покурить, хоть это и стоило бы не больше 25 сентаво. Так что я оказался без машины, без кофе и без сигареты.
Я промолчал и пошел дальше, мимо Президентского дворца, в котором сидел Батиста. Здание было окружено военными с ружьями наперевес, в общем, довольно впечатляюще. Это зрелище, это воплощение могущества было символом той власти, которую мы собирались разрушить. Именно в тот момент я очень четко и ясно осознал, чего мы планируем добиться.
Я продолжил свой путь, дошел до пересечения Прадо и улицы Нептуно (неподалеку от Центрального парка), перешел дорогу. Там, где сейчас Большой театр Гаваны, на углу был газетный киоск: я увидел шесть или семь газет, которые в заголовках крупными буквами славили Батисту. Остановился и стал читать. Я был полностью поглощен чтением, когда продавец, худенький темноволосый парень, взглянул на меня не без любопытства и сказал: «Давай, мотай отсюда». Он меня буквально отогнал от киоска. Все эти события произошли менее, чем за 45 минут: я лишился машины, остался без кофе и сигареты, прошел мимо дворца, где увидел подтверждение власти Батисты, и меня отогнали от газетного киоска. Однако я не терял присутствия духа, просто стал раздумывать о поведении некоторых людей по отношению ко мне, например, тех, которые несколько месяцев вели себя так, как будто мы закадычные друзья, а теперь отказывали в чашке кофе.
Я двинулся дальше по улице Нептуно в сторону университета. Прошел два или три километра в разгар полуденной жары. Я шел мимо магазинов среди толпы 286


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
людей, погрузившись в размышления: шел и шел. Я не унывал. Это на самом деле было настоящее испытание, любой бы на моем месте скис, но я только стал увереннее в своих убеждениях и продолжал идти. Я пришел в гостиницу, поднялся к себе в номер и прилег. Проспал часа три-четыре. Проснувшись, я почувствовал себя бодрее.
Потом я поговорил с Абелем и Монтане, рассказал, как у меня забрали машину. Они нашли деньги, заплатили, сколько нужно, и вернули ее. Кажется, с тех пор члены нашей группы взяли на себя расходы на содержание автомобиля, да и на мое содержание тоже.
Это было удивительно. Я не раз рассказывал эту историю четырех неудач, которые случились одна за другой, словно проверка на прочность. Напыщенная роскошь Дворца правительства в сравнении с моей бедностью стала той деталью, которая заставила меня осознать, какое великое дело ждало нас впереди.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, к тому времени у Вас уже был выработан определенный план действий?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В те сложные времена мы собирались бороться. У нас еще не было четко разработанного плана, но мы, по крайней мере, судя по разговорам, которые мы тогда вели, считали, что внутри партии, которая была очень ограничена в действиях, нужно создавать организацию, которая бы постепенно смогла взять власть в свои руки. Это, конечно, не означало, что мы хотим разрыва.
На тот момент один из руководителей партии, Мильо Очоа, кандидат в вице- президенты от группы политиков-консерваторов, выступил в популярной телепередаче с публичным заявлением. Тогда Батиста временно вернул людям возможность выступать на радио и телевидении. В своей речи Мильо Очоа очень сурово критиковал правительство; когда он вышел из студии, его арестовали и отправили под суд. Некоторое время он провел в тюрьме. Благодаря этому случаю он стал весьма популярной фигурой. Пардо Льяда тогда выступал на радио со своей обычной программой, а мы надоумили его запустить кампанию по сбору средств (с людей собирали всего по одному сентаво) для уплаты штрафа, который Мильо Очоа был обязан выплатить в судебном порядке. Мысль оказалась удачной: тысячи, десятки тысяч людей стали давать деньги, так собрали несколько тысяч песо. Многие при этом говорили: если это деньги на революцию, то я готов дать 10 песо или даже больше. Я помню, что пришел тогда к Пардо Льяде и сказал: «Несмотря на то, что твою передачу могут закрыть, ты должен начать кампанию по сбору средств, чтобы люди могли пожертвовать на нужды революции сколько могут». Мы могли бы таким образом собрать сотни тысяч песо, но Пардо Льяда не согласился, он не собирался терять свою радиопередачу. А если бы согласился, мы бы собрали намного больше денег.
Я все еще общался с лидерами ортодоксов, даже когда они отказались уплатить штраф. Мильо Очоа вышел на свободу известным человеком благодаря своим радикальным заявлениям, пропитанным революционным духом. Он вернулся из тюрьмы возродившимся, словно феникс из пепла. Мы думали, у нас будет человек, готовый бороться, с авторитетом, достаточным для того, чтобы стать главой партии. Он обещал быть таковым, сказал, что будет трудиться, помогать строить революцию, и начал развивать бурную деятельность.
287


Катюшка Бланко
Я ясно понимал, что стратегия должна быть такой: организовать партию изнутри и наладить связи с нужными людьми. Из тех, с кем я тогда вступил в контакт, помню одного сержанта с военной базы «Колумбия», которому я вполне доверял.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это может быть кто-то из тех, о ком мне рассказывала Пасторита Нуньес?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Может быть, не помню. Я старался наладить всевозможные связи, чтобы быть готовым к борьбе. Этот человек сказал, что хочет помочь нам, я представил его некоторым участникам движения. Потом я организовал ему встречу с Мильо Очоа в Старой Гаване, в здании, где в основном располагались адвокатские конторы. Там было четыре входа. Место было не самое безопасное, поэтому Мильо заходил через один вход, а сержант через другой. Помещение для встречи было, кажется, на четвертом этаже. Там мы и встретились. Я присутствовал при их разговоре. Мильо начал беседу. Я сразу понял, что он совершил большую ошибку с точки зрения конспирации. Он спросил сержанта, знаком ли тот с определенными людьми из революционного круга, что он про них думает, виделся ли он когда-нибудь с кем-то из них. Он упоминал имена военных, которые были настроены действовать против Батисты. Это была чудовищная небрежность. Я тогда подумал, что сержант, наверное, испугался. Но это было еще не самое страшное. Мильо Очоа, например, сказал ему: «Вы и Ваши люди должны быть наготове, мы будем работать, потому что если в день выборов на народ захотят оказать давление и будут объявлены неверные результаты, мы должны будем поднять бунт».
Вот о чем он заговорил с военным: о выборах! И еще просил содействия. Я очень удивился, поняв, что он, оказывается, выбирает такой путь, думает о модели проведения выборов с участием Батисты. Эта встреча стала для меня большим разочарованием.
Разговор закончился, и мы распрощались. С тех пор я больше не говорил с сержантом, потому что познакомил его с Мильо Очоа, а тот не сказал ничего значимого. Он только говорил о выборах и том, что надо принять превентивные меры на случай, если возникнут трудности. Мне было просто стыдно, я решил, что время потрачено впустую, а ведь поначалу сержант весьма заинтересовался этим делом.
Я не думаю, что это была какая-то специальная тактика, скорее, Мильо Очоа на самом деле задумывался о выборах. Создается впечатление, что после суда, когда он вышел из тюрьмы и стал необыкновенно популярной фигурой, пользовался широкой поддержкой, он начал мыслить в таком ключе. Это было одно из моих первых больших разочарований.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в то время Вы не заявляли о себе как о лидере, а предпочитали держаться в тени. Вы ездили по стране, были в Артемисе, Колоне, Пинар-дель-Рио и даже у себя дома, в Биране. Вы об этом очень трогательно писали: «За последние 20 лет здесь ничего не изменилось. Лишь здание моей родной школы немножко обветшало, шаги стали тяжелей, лица детей как будто стали немного печальней, и все! Возможно, так было с тех пор, как родилась Республика, и так будет всегда, и никто не предпримет серьезных попыток изменить положение вещей. И так мы все живем в заблуждении, что знаем, что такое правосудие. И какие 288


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
бы меры не предпринимались для реорганизации образования, все это не принесет никаких результатов, если в корне не изменить экономический статус кво нации, а именно народных масс, ведь именно там кроется начало трагедии. Даже если в каждой школе будут отличные учителя, будет хватать и материалов, и средств, и места, а детей обеспечат едой и одеждой, рано или поздно сын бедного крестьянина столкнется с ограничениями, связанными с материальным положением его семьи. Более того, я осознаю, что молодой человек, которому с помощью государства удалось получить полноценную техническую профессиональную подготовку, все равно потонет вместе со своим дипломом в болоте экономической и социальной реальности нашего государства». Лично для меня эти слова как нельзя лучше демонстрируют, как близок Вам был марксистско-революционный дух уже до штурма казарм Монкада.
На финальной стадии подготовки к штурму Вы объехали почти весь восточный регион. Рамон вспоминает, что Вы позвонили ему в Маркане и договорились о встрече в Куэто, чтобы оттуда вместе отправиться в Ольгин. Он рассказывает, что Вы хотели во время путешествия в одночасье сделать из него революционера, при этом не посвящая в планы готовящегося заговора. Он вспоминал, что Вы не вдавались в подробности, сказали лишь, что нужно собирать деньги и оружие. Кроме того, Вы попросили, чтобы он обналичил в банке векселя неких торговцев рисом из Пинар- дель-Рио, но он не смог этого сделать, это нужно было обсудить с доном Анхелем. Речь шла о двух с половиной тысячах песо. И тогда он сказал Вам: «Нужно повидаться со стариком». Но от отца сложно было ожидать понимания в этом вопросе, и Вы отступились. Тогда Вы попросили его не задействовать в этом деле никаких друзей, потому что это большой секрет. В конце концов, Вы предложили ему создать ячейку и попробовать достать какое-нибудь оружие. В 1997 году Рамон рассказал мне, что он сделал то, о чем Вы его просили: собрал группу из 12 человек и достал оружие - в том числе отличный австрийский карабин 30-30. Но после штурма казарм Монкада это оружие в конечном итоге пропало, поскольку приходилось его все время перепрятывать. Команданте, скажите, в это столь напряженное время Вас ни разу не задержали?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Были кое-какие незначительные происшествия, связанные с полицией. Нас с Абелем арестовали, насколько я помню, 8 сентября 1952 года. Отвезли в бюро расследований и продержали там один день - удостоверились, что при нас не было оружия, и отпустили. Противники продолжали нас недооценивать. Я бы сказал, что этот инцидент можно было расценить как попытку нас напугать.
В тот год случилось несколько важных происшествий. Помню, я зашел в университет 27 ноября на митинг по случаю годовщины расстрела студентов, стараясь, чтобы меня никто не заметил. Обычно же я там не появлялся.
У меня не было необходимости делать это, потому что свою работу я вел в доме 109 по бульвару Прадо. Я встречался с товарищами в самом дальнем помещении, прекрасно скрытым от чужих глаз, и объяснял, что нужно делать, а оттуда приказы поступали к Педрито. У нас не было никаких списков, всю информацию мы держали в голове. Движение очень быстро расширялось.
На тот момент мы начали подготовку групп для другого рода деятельности: разработки тактики и навыков военного командования. В этом мы не особенно доверяли нашему новому тренеру: мы не знали, откуда он взялся, не были уверены, где он получил подготовку, он вполне мог оказаться агентом, сотрудничать с американцами.
289


Катюшка Бланко
Несмотря на то, что его мотивы были для нас загадкой, мы нуждались в нем, чтобы подготовить людей. В действительности мы были готовы к опасности: мы ведь и не думали, что наши действия останутся незамеченными, и очень хорошо понимали, что нас недооценивают.
Мы тренировались без оружия, словно играли в какую-то игру, потому что у нас не было ни средств, ни оружия, все было только в теории, нас не воспринимали всерьез.
Этого типа звали Сантос Харриман. Мы знали его, потому что он все время ошивался в университете и сам вызвался нас тренировать. Не помню, где мы впервые встретились, но у меня была своя психологическая тактика для знакомства с людьми: я внимательно слушал и очень тщательно анализировал их мотивации, годятся ли они для борьбы. Этот человек не внушал мне доверия, и поэтому я ничего ему не рассказывал, мы не информировали его о наших планах. Мы так никогда и не узнали ни какова была его настоящая цель, ни с кем он сотрудничал.
Наша бурная деятельность в университете продолжалась. Люди научились обращаться с оружием в теории, но мы хотели, чтобы они попрактиковались в настоящей стрельбе, и это, конечно, было делом более серьезным и опасным. Мы стали тщательно отбирать людей из нашей организации, ведь она к тому времени насчитывала уже сотни участников, в какой-то момент у нас было до восьмисот обученных человек.
28 января 1953 года должно было состояться шествие от университета к тому месту, где Марти работал в каменоломне на каторжных работах во время заключения. Это было недалеко, в нескольких кварталах от главного входа в университет. Паломничество было приурочено к столетнему юбилею великого кубинского революционера.
Для нашей организации этот день стал важным испытанием. Мы тогда смогли показать, что представляем некоторую силу, а это было необходимо. У «аутентиков» было много денег и оружия. Но и мы работали не покладая рук с августа по декабрь 1952 года.
28 января мы собрались в университете вечером, чтобы устроить шествие с факелами. Это было испытание и для наших людей, потому что во время демонстрации были возможны столкновения с полицией, которая использовала пожарные машины, патрульных, все ресурсы.
В тот вечер мы решили собрать 300 человек около главной лестницы, внизу. Там мы разбили их на группы по три человека и построили в длинную колонну, которая заняла всю лестницу от нижней ступеньки доверху. Мы не были вооружены, но колонна наша была плотной и выглядела внушительно. В тот вечер мы являли собой единственную организованную силу, это было очевидно каждому. Я отправил одного товарища к организаторам, чтобы нам дали возможность идти во главе шествия. Мы таким образом хотели вступить в противостояние с полицией, захватить пожарные машины, воспользоваться моментом в полной мере. Но организаторы отклонили наше предложение из какой-то не подвергающейся рациональному объяснению ревности, они не захотели, чтобы мы взяли на себя полицию.
Рауль всегда вспоминает один эпизод: кто-то из университетских, взволнованный положением вещей, отправил его проверить, что это за люди собрались, а это оказались мы.
Я участвовал в шествии наравне со всеми, нам не дали идти в начале, это было слишком почетное место, и мы шли вторыми, но шли очень организованно, с факелами, стройной колонной.
290


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Удивительно было, что люди не знали, кто мы, но их внимание привлекала наша стройная колонна, которая шествовала по улице Сан-Ласаро, и некоторые говорили: «Вон идут коммунисты». Вообще, всегда, когда люди видели, что что-то хорошо организовано, они говорили: это точно коммунисты. В тот вечер привлекали внимание наши факелы, и среди пестрой толпы очень выделялась наша организованная, единая группа.
В конце концов мы дошли до места назначения, полиция не вмешивалась, демонстрацию разрешили. В тот день был дан импульс, необходимый для того, чтобы люди поверили в собственные силы. Там были не все наши, потому что мы специально отбирали участников, но своего мы добились. Те, кто там присутствовал, до сих пор работали маленькими группами, а 28 января 1953 года осознали, что они - сила, причем единственная сила с четкой организацией.
Что думала полиция? Не знаю, но они явно поняли, что мы такая же политическая группировка, как остальные, что нас так же волнуют только выборы, что мы играем в революцию. Так что в той обстановке, когда репрессии еще не были тотальными, когда правительство было озабочено только теми оппозиционеры, у которых были оружие и деньги, мы могли многое себе позволить.
К тому времени, как мы уже несколько месяцев упорно трудились, работали над организацией и подготовкой людей, хотя еще не начали практическую подготовку, Аурелиано стал пользоваться популярностью как лидер подполья, лидер организации под названием «Три А». Люди Аурелиано и Прио перетянули на свою сторону многих военных, которых Батиста уволил из армии: полковников, генералов. Партия «Аутентико» называла эту организацию группой Аурелиано. У них было много денег, оружия, и они всеми силами отвергали все наши попытки участвовать в совместной борьбе против Батисты из-за всех тех обвинений, которые выдвигала против них Ортодоксальная партия.
Никто не знал, как будут разворачиваться события в случае вооруженной борьбы, поскольку и в борьбе политической имели место некоторые инциденты. Не помню точно, когда было подписано Монреальское соглашение с участием, среди прочих, Мильо Очоа и Пардо Льяды. Они поехали в Монреаль и подписали политическое соглашение с Прио, партией «Аутентико» и другими. Это противоречило пуританскому духу Ортодоксальной партии, которая придерживалась принципа не заключать политических соглашений ни с какими партиями, а особенно с «аутентиками», которые столько раз становились предметом их же обличений. У людей Мильо из-за этого возникли разногласия с Аграмонте и другими значимыми лидерами «ортодоксов». В партии намечался раскол.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это соглашение было подписано 30 мая 1953 года, я проверяла.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, я помню, что это было до штурма казарм Монкада. На политической арене происходило некоторое движение, направленное на организацию противостояния Батисте. У партии «Аутентико» было преимущество: оружие и деньги. Они пытались объединить под своей властью как можно большее количество людей, вербовали студентов, контролировали университет, другие силы, но я для них был персоной нон-грата, они хотели исключить меня из борьбы.
291


Катюшка Бланко
На момент подписания соглашения у нас уже с конца 1952 года была разработана стратегия, подготовлено 600-700 человек. Да, у нас не было ни денег, ни оружия, но мы не собирались никому позволять исключить нас из борьбы лишь потому, что все оружие было у них в руках. Я сделал следующее: организовал проникновение наших людей в партию «Аутентико». Мы внедрили 360 человек в «Три А». План был прост: использовать их оружие для участия в борьбе. Они и слышать не хотели о Фиделе Кастро, но мы воспользовались тем, что они нуждались в свежих людях, и отправили им группу под руководством Абеля, Монтане и [Рауля] Мартинеса Арара, а также других наших товарищей, которые выполняли наши указания для внедрения в ряды партии «Аутентико».
Для начала мы внутри своего движения создали две группы: руководящую и исполнительную, в которой главными членами были Абель, Мартинес Арара и я. Они, надо сказать, безоговорочно поддержали такое решение и без всяких колебаний взялись за работу вместе со мной.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, откуда появился Мартинес Арара? Почему именно он вошел в руководство движением?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мартинес Арара был членом одной антибатистской группировки, многие участники которой были близки к Ортодоксальной партии и в оппозиции к правительству Грау. Группа состояла из представителей среднего класса - бухгалтеров, учителей начальных классов, преподавателей частных школ, типичная мелкая буржуазия. Именно это повлияло на наше решение включить его в наши ряды.
Арара был человеком очень активным, энергичным и решительным. Батиста вызывал у него резкое отторжение, он считал его взяточником, военным диктатором, сторонником репрессий, тираном. Искреннее недовольство Арары всколыхнуло тысячи людей. Никакие политические программы и революционные теории его не занимали, его заботило только действие. Он был человеком дела. Мы доверяли ему.
Он не смог понять исторической значимости штурма казарм Монкада, его интересовало действие как таковое, и поскольку оно провалилось, он потерял к нам интерес. Мы были в тюрьме, у нас не было возможности планировать новую вооруженную операцию, и он уехал за границу в надежде найти кого-то, кто мог бы организовать вооруженную борьбу против Батисты, единственное, что его интересовало. Однако, пока Арара был участником движения, он выполнял свою работу добросовестно и дисциплинировано.
КАТЮШКА БЛАНКО. -Я Вас перебила, Вы говорили о том, что внедрили большое количество своих людей в партию «Аутентико». Как Вам это удалось?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Партия «Аутентико» ввозила в страну большое количество оружия и работала с военными, которых Батиста отстранил от должности за подготовку штурма военной базы «Колумбия». Им тогда нужны были люди, они искали тех, кто готов бороться, среди студентов, в различных антибатистских организациях. И тогда я дал задание группе во главе с Абелем и Мартинесом Арарой наладить контакты с этой организацией и сообщить им, что у нас есть организованная группа хорошо подготовленных людей - достойных, работящих, независимых, готовых к сотрудничеству в деле свержения Батисты.
292


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Поскольку им просто необходимы были люди, готовые к борьбе, а подобных организаций существовали десятки, они создали группу инспекторов из бывших армейских чинов, которые связывались с руководителями разных организаций и назначали им встречи, чтобы проверить, какими знаниями те обладали, был ли у них опыт, и таким образом отбирали людей.
Абель и Мартинес Арара предстали перед ними как руководители группы, которая настроена на борьбу и которую возглавляют люди с серьезными намерениями. Члены партии «Аутентико» пришли, чтобы произвести первые проверки. Мы заявили, что соберем 120 человек, рассчитывая внедрить их всех.
Как проходили проверки? Я нашел по друзьям, в том числе университетским, несколько квартир на вечер, инспекторам сообщали адрес и назначали определенный час. До этого я встречался с ячейкой, которую мы собирались представить, в доме номер 109 по бульвару Прадо и разъяснял ее членам суть происходящего, давал инструкции: «Никто не должен узнать, кто вы такие, мое имя нельзя упоминать ни при каких обстоятельствах, такого-то и сякого-то тоже не называть, наша цель - иметь возможность получить оружие, когда его будут распределять». Я описывал им каждый шаг: «Выходить строго по двое, ни в коем случае не разделяться, не разговаривать по телефону, идти сразу на место встречи». Такой инструктаж я провел во всех группах.
Одной из наших целей было произвести впечатление на тех, в чьих руках была организация революции. И, конечно, инспекторы, привыкшие видеть разрозненные, неорганизованные группы, людей, которые слишком много говорили, были в восторге от наших товарищей, строго исполнявших мои наставления: «Вы должны молчать и только отвечать на вопросы, объясните, что вам известно, скажите это и это». Такая сдержанность впечатлила полковников-инспекторов.
Ребята являлись на проверку под руководством лидера ячейки. В роли координатора движения выступал Абель, человек очень серьезный. В тот вечер, когда мы начали операцию, приняв предварительно все меры предосторожности, военные приехали на первую квартиру, чтобы встретиться с группой Мартинеса Арары. Они познакомились с нашими людьми, спросили их, каким оружием они умеют пользоваться, какая у них подготовка...
После того, как были набраны первые 40 человек, инструкторы были просто потрясены: такие образованные и серьезные молодые ребята. А наши им говорят: «Это еще не все, пойдемте дальше». Их отвели на вторую квартиру, потом на третью, и проверяющие остались под большим впечатлением от серьезного настроя руководителей, от всего увиденного. Им было сказано: «Эти ребята не состоят ни в какой партии, за исключением некоторых “ортодоксов”, у нас независимая группа». И военные, сторонники Прио, были просто в восторге: настолько наши группы отличались от всех остальных. Через несколько дней они вновь с нами связались и спросили, есть ли у нас еще люди. Мы ответили, что да, что мы серьезно поработали.
Во второй раз мы опять собрали 120 человек. В какой-то момент партия «Аутентико» и слышать не желала ни о ком, кроме наших людей - таких организованных, скромных, дисциплинированных. Они прекратили прием в свои ряды, говорили, что больше в людях не нуждаются.
Была еще и третья инспекция, все встречи были в разных местах. В это просто невозможно было поверить: мы опять внедрили в партию «Аутентико» 120 человек.
Но что же было дальше? Почему они стали что-то подозревать? Третья и последняя наша встреча была назначена в доме на улице Беласкоаин, там, кажется, сейчас больница 293


Катюшка Бланко
Амеихейрас. Дом принадлежал моим университетским подругам по фамилии Бакальо, из Ортодоксальной партии. Одна из них, кажется, уже закончила тогда юридический. Девушки согласились предоставить нам квартиру на вечер, но отправили брата проследить за происходящим. Тот испугался при виде 40 мужчин, которые заходили к нему домой, стал нервничать, и когда военные из партии «Аутентико» покончили с инспекцией и спускались по лестнице, чтобы выйти, он сказал Абелю, что это никуда не годится. При этом он упомянул мое имя. Один из инспекторов услышал и заинтересовался: «Что это он там сказал про Фиделя?» Я унал об этом позднее со слов Абеля. Один этот маленький промах мог стоить нам потери связей с партией «Аутентико».
Я не знаю, по какой причине они больше с нами не контактировали. Возможно, догадались, кто за этим стоит, а может быть, у них изменились намерения. Но после этого случая они утратили к нам интерес. Мы, конечно, не могли особенно настаивать, в их организации уже было 360 наших людей. И эти военные уж точно никогда не видели гражданских групп, которые были бы так прекрасно организованы.
Когда мы некоторым образом заявили о себе 28 января, мы уже расстались с надеждой завладеть оружием партии «Аутентико». В любом случае было необходимо, чтобы у наших людей, пусть пока не у всех, в атмосфере этого всеобщего конфликта полномочий, назовем это так, появилось осознание собственной силы.
Не помню точно, до какого месяца мы продолжали набирать людей и отправлять их в университет на тренировки. Но в общей сложности мы подготовили там около 1200 человек, чуть ли не больше, чем нам было тогда нужно, учитывая реальное количество оружия, которое мы могли получить. В январе мы все еще надеялись, что Ортодоксальная партия сможет чем-то нам помочь, что начнется борьба с Батистой, в которой мы хоть как-то сможем принять участие, но надежды оставалось все меньше. И, честно говоря, мы все меньше и меньше доверяли «ортодоксам». Я уже разочаровался в Мильо Очоа, но мы все еще были готовы сражаться в рамках партии, бороться вместе со студентами или другими революционными силами.
В феврале мы вступили в более серьезный этап. В первой половине 1953 года мы взялись за более рискованные предприятия, пора уже было научить наших людей стрелять. Как мы это делали? В самых разных местах. Одно из них - нынешний Парк Ленина, раньше там была роща, достаточно отдаленная от города. Там мы упражнялись в стрельбе из винтовок 22 калибра, которые купили в оружейном магазине. В Артемисе, на западе от Гаваны, мы с моими знакомыми водили наших людей в поле, хотя там винтовками 22 калибра не пользовались. В некоторых группах учились стрелять вхолостую, без патронов: ребята получали навык управляться с оружием, но никогда не стреляли. Организуя передачу оружия от группы к группе, нам удавалось проводить реальные стрельбы среди наиболее серьезных участников движения, но всегда это было очень рискованно.
В январе или феврале - в университете, где мы подготовили уже 600-700 человек, некоторые руководители, среди которых был Лестер Родригес, очень дороживший своими привилегиями, узнали, что за организацией движения стою я. Уж не знаю, как они об этом прознали, но они попытались остановить подготовку. И мне пришлось пойти поговорить с Лестером, я сказал себе: «Из-за этого человека все сейчас пойдет насмарку, этого нельзя допустить».
Лестер был человеком довольно невоспитанным и высокомерным. Это еще мягко сказано. Меня предупреждали, что он был своего рода «наполеоном»: маленького роста, с отвратительным характером и очень непростой в общении.
294


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Помню нашу с ним встречу по этому поводу на втором этаже здания факультета естественных наук, напротив площади Каденас. Он был недоволен и непоколебим: тренировки должны прекратиться. Я очень терпеливо сносил все его грубости и возражения, а потом сказал: «Мы собрали людей, сколотили мощную силу, которая готова встать на вашу сторону. Если вы хотите революции, в вашем распоряжении все эти люди: их много, они дисциплинированы и лучше всех подготовлены. Мы готовы вам подчиняться, только не мешай нам тренироваться, готовить силу, которая может оказаться решающей и которая в твоем распоряжении, на стороне университета, против Батисты». Я подчеркнул: «Если вы ничего не сделаете, и партия “Аутентико” будет сидеть сложа руки, если никто ничего не будет делать, тогда мы все сделаем сами».
Я убедил его. Он согласился не прекращать тренировки, и с тех пор университет стал намного могущественней, потому что мог рассчитывать на нас. Лестер знал, что я слов на ветер не бросаю.
Я стремился убедить Лестера, потому что он, в отличие от Педрито, был официальным представителем университетской власти. Педрито был просто студентом, страстно увлеченным своим делом, его знали и любили все товарищи, но в университете он авторитетом не являлся. А Лестер, не помню уже почему, наоборот был авторитетной фигурой в университете, и в силу своего дурного характера мог запросто создать нам проблемы, лишить нас огромного преимущества - возможности пользоваться университетом для тренировок. Потому что основной своей деятельностью мы никогда не занимались в университете, всегда вне его, среди «наивных», посвящавших себя разговорам в доме номер 109 на бульваре Прадо.
Так что нам с Лестером удалось прийти к некоторым договоренностям.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вам тогда еще казалось, что чтобы совершить революцию, нужно опереться на какого-то популярного политика. Не так ли, команданте?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, в этом смысле мне показалось важным знакомство с Рафаэлем Гарсия Барсеной в конце февраля-начале марта. Гарсия Барсена был профессором в университете, членом Ортодоксальной партии. Он пользовался популярностью как интеллектуал, в борьбе против Мачадо и Батисты он зарекомендовал себя как человек серьезный. Он был одним из руководителей Ортодоксальной партии, но занимал несколько отстраненную позицию.
Так получилось, что государственный переворот Батисты 10 марта 1952 года совпал с тем, что Виктор Пас Эстенссоро и его революционное националистическое движение совершили революцию в Боливии. Благодаря вооруженному восстанию шахтеров правительство было свергнуто, а боливийская государственная армия практически уничтожена в сражении. Это движение завоевало огромную популярность.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Сейчас, во времена Эво Моралеса, первого индейского президента в Боливии, удивительно подумать, что революция в этой братской нам стране тесно связана с нашей историей, особенно с тем процессом, который берет свое начало в штурме казарм Монкада.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это было как раз то, что нам было необходимо. Гарсия Барсена решил организовать на Кубе подобное движение, назвал он его похоже: На295


Катюшка Бланко
циональное революционное движение (НРД). Он даже имя заимствовал у боливийцев и стал вербовать студентов, молодежь. Если я не ошибаюсь, Армандо Харт был частью этого движения. По крайней мере, костяк - в основном, из интеллектуалов - уже существовал, была и программа, вдохновленная боливийскими событиями.
Гарсия Барсена преподавал в военном училище и, кажется, установил контакт с группой военных с базы «Колумбия», которая была настроена против Батисты. Поэтому он задумал подготовить с их помощью захват базы, и первым человеком, с которым он поговорил, приняв такое решение, был я.
Мы встретились в Марианао, в доме, который находился недалеко от трамвайной линии. Это было в марте 1953 года. Эта дата очень важна, потому что именно после того дня мы решили выработать свою собственную стратегию.
Это была моя последняя надежда объединиться с кем-то, найти известного политического деятеля с влиянием и возможностями для борьбы против диктатуры.
Во время встречи Барсена рассказал мне о своих связях с военными и о своей задумке. Сказал, что ищет людей, чтобы иметь возможность рассчитывать на определенную гражданскую силу, когда придет время действовать. Я сказал ему: «Послушайте, профессор, я знаю все группы, которые называют себя революционными организациями, в столице, да и в стране. Если вы хотите взяться за дело всерьез, никто не должен знать, что вы собираетесь сделать, ваших целей, все нужно хранить в секрете. Я советую вам не вступать в контакт ни с одной из этих групп, ни с кем больше не разговаривать. Мы располагаем необходимым количеством людей, у нас их больше, чем у других групп вместе взятых. Все это серьезные, дисциплинированные, отлично организованные люди, которые умеют молчать и обращаться с оружием». Я настаивал: «У нас есть люди. Нужно достать оружие, у вас же есть связи, нужно попытаться найти какие-то средства, купить хотя бы минимальное количество стволов. Только ничего никому не рассказывайте, не теряйте такой возможности, если у вас действительно есть связи на военной базе».
Вот что я сказал профессору Гарсия Барсене, такой совет я ему дал. Что же он сделал? Он поступил ровно наоборот: поговорил с руководителями нескольких гаванских групп, и через несколько дней про заговор Гарсия Барсены говорили на каждом углу. Вся Гавана была в курсе, что он организует движение, чтобы захватить базу «Колумбия», причем каких только союзников ему не приписывали. При такой «секретности» задуманного провал был неизбежен, и нам в таком деле участвовать было ни к чему. С тех пор мы больше не верили в чьи-то серьезные намерения и способность к действию.
И к тому времени у нас уже не было никакого доверия к руководству Ортодоксальной партии, да и к другим политическим лидерам. Мы поняли, что для них революция не более, чем игра. Не доверяли мы больше и интеллектуалам, таким как Гарсия Барсена, мы относились к нему с уважением, он был заслуженным человеком, но последовать за ним не могли, потому что, на мой взгляд, он совершил глупость, упустив такую возможность. Может быть, мы бы смогли организовать штурм «Колумбии», если бы были уверены в поддержке военных.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы хотите сказать, что настал момент, когда пора было самостоятельно разработать план будущей революции, занять лидирующую позицию, не полагаясь ни на кого?
296


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, после случая с Гарсия Барсеной я собрал своих товарищей и объявил им, что пора выработать наш собственный план и взять организацию революции на себя. Где-то через год после государственного переворота я уже продумал новую революционную стратегию, призванную помочь нам захватить власть. В марте 1953 года мы уже были сильнее всех остальных революционных группировок вместе взятых.
Я простился с мыслью о бунте в столице, потому что понял, что для этого нет необходимых условий. Чтобы иметь возможность застать правительство врасплох, нужно было много оружия и денежных средств, а у нас их не было. Именно тогда я в общих чертах задумал иной план: штурмовать казармы Монкада, поднять мятеж в Сантья- го-де-Куба, подавить сопротивление, объявить общую забастовку по всей стране, начать реализовывать революционную программу. Это был шанс развить социально- политическую программу, выработанную до 10 марта 1952 года.
В полном согласии с остальными руководителями группы мы разработали план захвата военных казарм в Сантьяго-де-Куба. Мы хотели начать оттуда, с востока, захватить все возможное оружие, а если Батисту свергнуть не удастся - укрыться в горах Сьерра-Маэстра с вооруженным отрядом в полторы-две тысячи человек. Сейчас я могу сказать, что замысел был хорош, даже прекрасен, разве что он мог бы быть чуть менее амбициозен.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, то есть замысел был в том, чтобы в горах Сьерра-Маэстра готовиться к партизанской войне?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Был один аспект, о котором нельзя не упомянуть. У нас было более ста ячеек, но была у нас и конкуренция. Эти конкурирующие организации переманивали наших людей своим оружием, словно говоря, что с этими голодранцами без оружия и средств вы напрасно теряете время.
Мы тогда уже поддерживали связь с одним человеком из Сантьяго-де-Куба, бывшим членом НРД. В апреле я поехал туда, чтобы на месте прикинуть детали будущей операции по захвату городских казарм Монкада. По дороге обратно - 5 или 6 апреля - я услышал в новостях, что Гарсия Барсену и многих его соратников арестовали. Конечно, если вся Гавана знала о его планах! Случилось то, что должно было случиться, арестовали всех, кто был в окружении Гарсия Барсены, правительство разогнало его движение, и на этом все закончилось.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, рассказывая о штурме Монкады и о его участниках, мой коллега, журналист Гильермо Кабрера Альварес, отмечал, что гаванский пригород Артемиса неслучайно дал Вашему движению стольких отважных молодых людей. Он связывал это с тем, что там жил и преподавал профессор Мануэль Исидро Мендес, пожилой астуриец, первый биограф Хосе Марти. Гильермо утверждал, что учение Марти проникало в сердца учеников профессора и поэтому они стремились войти в состав Вашей организации. Насколько мне известно, одним из первых стал Рамиро [Вальдес]. Хулито [Диас] и Сиро [Редондо] тоже были тогда на первой встрече с Вами, через три-четыре месяца после переворота. Как была устроена работа ячеек? Каким образом вы получали средства и ресурсы?
297


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Поначалу мы обходились минимальными средствами, потому что и расходов почти не было. А вот позже нам очень понадобились деньги, чтобы купить оружие для штурма казарм. На тот момент уже нечего было и думать, чтобы позаимствовать оружие у других организаций (той же партии «Аутентико», например). Приходилось действовать самостоятельно.
В каждой ячейке был руководитель. В наиболее многочисленных, как, например, в Артемисе, их было несколько. С Рамирито, Хулито и прочей артемисской молодежью нас связал один юноша по имени Хосе Суарес Бланко, я с ним был знаком по молодежному движению ортодоксов. В Артемисе и Гуанахуае у нас было 40-50 человек.
В операции мы планировали задействовать ячейки из провинции, которые развивались в более здоровой обстановке. В большом городе было слишком много противоречивых тенденций, идей. Все подпольные организации, о которых мы говорили до этого, были из столицы, а группы из провинции, не подпадавшие под их влияние, были лучше. Знание творчества Марти тоже могло сказываться, потому что в Артемисе была несомненно одна из лучших групп, отличные молодые люди. Кроме того, это было одно из мест наших тренировок.
Я был настолько высокого мнения о ребятах из Артемисы, что отобрал оттуда многих для участия в штурме. Я знал в той или иной степени всех 1200 человек, мы, естественно, ничего не писали на бумаге: нет такого документа, из которой можно было бы получить информацию о штурме казарм Монкада. Мы ее держали только в голове: кто, где, когда.
Я действительно лично поговорил с каждым участником движения, и не раз. Сначала знакомился с ними, потом готовил к инспекции, теперь они прошли подготовку, и мы снова встретились. Я бывал на стрельбищах в Гаване и пригородах. Со многими мы вместе участвовали в шествии 28 января 1953 года, с некоторыми и вообще часто встречался.
Но в целом люди друг с другом не были знакомы, хотя и могли пересекаться в университете или на тренировках по стрельбе. Но никто не знал, какова структура организации, как осуществляется управление. Мы работали в обстановке полнейшей конспирации, как того требовали обстоятельства, в которых нам приходилось разворачивать свою деятельность. Большой удачей было и то, что батистовцы нас недооценивали: их волновали только вооруженные формирования партии «Аутентико», бывшие военные и их связи с действующей армией.
Когда мы начали тренировки стрельбы, правила конспирации еще ужесточились, поскольку это было гораздо более рискованно.
С декабря 1952 года мне потребовалось какое-то прикрытие, чтобы продолжать заниматься подпольной деятельностью. Мы устроились в контору одного из сторонников Батисты, это была отличная ширма, и при этом недалеко от штаб-квартиры Ортодоксальной партии, на улице Консуладо, дом 22. Хозяин, Хуанито Соса, был моим одноклассником в «Колехио де Белен». Он был не только батистовцем, но еще и родственником владельцев контрреволюционной газеты «Дьярио де ла Марина». Соса поддерживал отношения с Хильдо Флейтасом, машинистом и стенографистом из школы «Колехио де Белен». Мой бывший однокашник, тщеславный буржуа, любил бросать деньги на ветер и готов был заниматься любым бизнесом. Хильдо все это время общался с ним, я же долго с ним не виделся, но мы были знакомы. В конце концов, мы стали работать в этом офисе втроем, а позже, когда подготовка к операции была на стадии завершения, я подключил и Абеля.
298


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Каждый занимал свою должность: Хильдо был секретарем, Абель - бухгалтером, оба получали зарплату. Я числился адвокатом, но мне денег не платили. Я, разумеется, никакими адвокатскими делами не занимался, это было всего лишь прикрытием. Соса в свое время женился на дочери другого батистовца, который занимался закупкой тракторов для очередной популистской программы батистовского правительства, вроде гражданско-военных школ. Кроме того, у них неподалеку от офиса было еще одно предприятие и склады на улицах Малекон и Прадо.
Тесть Сосы искренне преклонялся перед Батистой и, пользуясь его нахождением у власти, планировал заняться развитием рисовых плантаций. Деньги он собирался взять в правительственном «Банке Развития». Часть своего времени я действительно посвящал тому, что ездил смотреть земли, которые этот тип хотел купить, изучал документы на них, узнавал, кто хозяин, какова цена. Я безвозмездно выполнял функции юриста, чтобы зацепиться покрепче в этой конторе батистовских сторонников, служившей нам с Абелем отличным прикрытием, которое позволяло заниматься антиправительственной деятельностью. Многих их тех, кто знал о нашей политической работе, это сбивало с толку. Стали ходить такие слухи: «Фидель больше не занимается революцией, он теперь работает юристом в какой-то фирме, что-то связанное с недвижимостью, с рисом, где-то в Пинар-дель-Рио». Так говорили мои недоброжелатели, чему я был только рад.
В декабре - я никогда не забуду декабрь 1952 года - у меня были большие трудности с деньгами, потому что я зависел исключительно от материальной поддержки Абеля и Монтане, которые платили за мое жилье и машину. В рождественские праздники у меня не было ни сентаво. Помню, как богатенький Соса покупал себе мебельные гарнитуры, подарки жене и кучу всякого барахла, швыряя деньги направо и налево. А у меня не было денег даже на то, чтобы отметить Новый год, только на самое необходимое, на машину и бензин. Я не голодал, но денег на то, чтобы отметить праздник, купить что-нибудь домой, у меня не было. Этот буржуй меня эксплуатировал, пользуясь тем, что мы школьные приятели, он не платил мне денег. Правда, я никогда от него этого не требовал, Абель и Хильдо помогали мне, потому что им-то платили. Так что это были непростые рождественские дни.
Тогда же я защищал интересы группы рабочих, у которых были проблемы с арендаторами и собственниками земель. Там были задействованы интересы трех сторон, я решил это дело: оказалось, что правы рабочие, им не заплатили денег. Я убедил хозяев заплатить им, не прибегая к суду, просто хитростью заставил одну из сторон выполнить свои обязательства. Так я решил проблему.
На том этапе мы не «светились», не ходили на демонстрации, занимались только подготовкой штурма. С каждым месяцем ужесточали собственные правила конспирации, за несколько месяцев сколотили ядро из сознательных революционеров, абсолютно надежных и дисциплинированных, им достаточно было сказать «нужно быть в такое-то время в таком-то месте», и они являлись с точностью до минуты.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Процесс подготовки с каждым днем становился все серьезней и опасней.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мы ускорили процесс подготовки и отбора участников штурма Монкады, в котором я собирался задействовать около 10% от всех наших 299


Катюшка Бланко
людей. Так что я проводил отбор, причем выбирал не отдельных людей, а целые ячейки - те, где были самые надежные и серьезные руководители. Для Монкады мы мобилизовали около 160 человек из 1200. Конечно, некоторые ячейки могли быть менее надежными, чем другие, находиться под влиянием партии «Аутентико», сманивавшей наших ребят, суля им оружие и возможности, но в операции участвовали только те, кто прошел строгий отбор.
Для осуществления самого штурма у нас, разумеется, не было недостатка в людях. Проблема была следующая: где найти оружие для 160 человек, которые будут штурмовать казармы в Байамо и Сантьяго-де-Куба. В нашей организации не было никаких формальных связей, все держалось на доверии, мы были одной семьей, в которую нас объединяло одно общее желание - бороться против Батисты. Достать оружие, снаряды и форму нам помог кое-кто из солдат, но в целом мы старались не прибегать к помощи военных, а ведь такой вариант был. Но на Кубе в то время армия была профессиональной, и подавляющее большинство военных являлись сторонниками Батисты. Были, конечно, военные, к которым это не относилось: такие люди, как галисиец Фернандо или Энрике Борбонет, но мы с ними знакомы не были, а все группы офицеров, с которыми мы связывались, предпочитали иметь дело с политиками уровня Мильо Очоа, Аграмонте, даже Гарсия Барсены. Они не видели смысла в том, чтобы иметь дело со мной: у меня не было средств, я не являлся лидером никакой политической партии. У меня была маленькая организация, куда входили только избранные, можно сказать, элита. Я, конечно, имел кое-какое влияние среди членов Ортодоксальной партии, но не возглавлял ее.
С другой стороны, кубинская армия была армией Батисты, а у меня было очень четкое представление о том, что ее нужно полностью реорганизовать. Поэтому революция должна была опираться на народные массы, эта идея проистекала из марксистской теории. Я не верил, что тогдашняя армия может совершить революцию. Революцию нужно было строить вместе с народом и создавать народное войско. Это не значит, что нельзя было частично использовать существующую армию, но все мои идеи были связаны именно с революцией, а не с государственным переворотом, ярым противником которого я был. Я мечтал о народной революции, а не о государственном перевороте.
Армия же была отравлена идеологией режима Батисты и предана ему. Профессиональные военные пользовались большими привилегиями, Батиста был их бессменным предводителем, который после военного переворота вновь встал в их главе.
До 10 марта, когда армейское руководство использовало солдат как рабочую силу в своих личных целях, я еще рассчитывал на них, считая частью народа. Я тогда надеялся, что в борьбе за революцию будут участвовать многие солдаты, которые присоединятся к движению. Но после переворота я понял, что революцию придется совершать без участия армии, и не просто без нее, а вопреки ей. Мне это было очевидно.
Кто-то, кажется, Муссолини, однажды сказал, что революция может произойти с участием армии или без нее, но никогда против нее. А мы замышляли как раз такую революцию, против армии. Можно было, конечно, рассчитывать на частичную поддержку военных, но в целом они находились под сильным влиянием режима, а в тот момент еще и в большом воодушевлении.
Батиста совершил государственный переворот каким-то удивительным образом, не встретив никакого сопротивления, армия имела абсолютное превосходство, Ба300


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тисту в среде вооруженных сил считали просто волшебником, он пользовался огромной популярностью. Репутацию его испортила война, которую мы позже ему объявили, но до того он был в зените славы, окруженный своими военными. Лишь малая часть армии, в основном, новое поколение офицеров, придерживалась иных взглядов на судьбы республики, и именно в этой среде стали появляться военные, готовые участвовать в заговоре.
Но меня идея государственного переворота или заговора против армии не привлекала. Кроме того, честно говоря, военные обычно с презрением относились к нам, гражданским. Да и потом, я считал, что нельзя решить проблемы Кубы, сменив одного генерала на другого, одно правительство на другое. Я тогда уже придерживался марксистских идей и понимал, что необходима народная революция, которая при определенных условиях - таких, которые сложились в период, предшествующий 10 марта - могла бы частично опираться на поддержку некоторой части армии. Но после этой даты это стало невозможным, так что я и времени не стал тратить на заговоры с участием военных.
У меня были очень ясные идеи, берущие свое начало в марксистской теории: народная революция, а не государственный переворот. И еще - народная революция, а не смерть тирана. Мне как революционеру с четкими и независимыми представлениями было очевидно, что убийство Батисты не решит проблем страны: проблема состояла не в конкретном человеке, а в системе, и ее следовало разрушить. В наших рядах никогда не рассматривалась возможность устроить покушение на диктатора, хоть это и было реально: хватило бы 50 человек, чтобы перехватить президентский кортеж и ликвидировать Батисту. Но это была бы не революция, просто теракт. Мы, откровенно говоря, нуждались в Батисте, потому что он олицетворял собой все худшее, что было в существующей системе.
Так я, проникнувшись идеями марксизма-ленинизма, пытался применить их к ситуации на Кубе.
Но вместе с тем, мы вносили свои коррективы в теоретические выкладки марксизма, наш подход не строго соответствовал идеологии, ведь иначе нам пришлось бы ждать масштабного экономического кризиса, чтобы начать борьбу. Иными словами, мы многое взяли из идеологии марксизма-ленинизма, но и привнесли что-то свое, то, что было применимо непосредственно к ситуации на Кубе в тот момент.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, мне кажется, что Ваша тогдашняя тактика была совсем не похожа на марксистскую, хотя на самом деле быть марксистом и означает толковать, творчески перерабатывать действительность так, как это делали Вы.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Если бы у нас к этой теории был строгий и ограниченный подход, как у Ортодоксальной партии, это могло бы привести нас к неверным выводам. Например, к тому, что нужно дождаться кризиса в экономике, всех социальных предпосылок, всех объективно необходимых условий для вооруженной борьбы. Мы всегда придерживались позиции, что революцию можно осуществить только с помощью масс, но как расшевелить эти массы в условиях той обстановки, которая царила на Кубе? Нам предстояло решить этот вопрос. Я утверждал, что наша вооруженная акция, как впоследствии и партизанская война, будет маленьким моторчиком, который запустит большой двигатель масс.
301


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы хотите сказать, что взятие казарм было тем действием, которое могло инициировать восстание при поддержке крестьян?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мы никогда и не думали, что власть возможно захватить иначе, революция без поддержки масс невозможна. Действия нашего авангарда должны были стать чем-то вроде детонатора. Мы по-своему интерпретировали идеи и основные принципы марксизма-ленинизма. Мы поняли, какую форму может принять народная революция на Кубе, хотя объективные условия для нее были далеки от идеальных: в стране не было глубокого кризиса, цены на сахар были относительно высокие и, когда Батиста захватил власть, в казне было не менее 500 миллионов долларов. Народ, конечно, страдал и жил в нищете, но нельзя было говорить о кризисе, какой разразился при Мачадо в 30-х годах прошлого века. Во внутреннюю политику Кубы никто не вмешивался, в стране царило относительное экономическое благополучие.
Но мы верили в возможности и революционный дух народа, даже учитывая, что с социально-экономической точки зрения условия для революции были не идеальны. Мы верили, что патриотизм, честь, верность традициям и мятежный дух кубинцев, их ненависть к тиранам помогут нам мобилизовать их и повести на победоносную битву. Иными словами, мы верили в народную революцию, которая призвана разрушить систему, в революцию народа, революцию масс. Это было очень важно.
До 10 марта, когда я боролся против эксплуатации солдат в имениях полковников и политиков, я действительно хотел заручиться поддержкой военных. Тогда, после самоубийства Чибаса, я планировал повести за собой толпу и взять Дворец правительства. Я понял, что в какой-то момент правительство оказалось деморализовано, и военные не встали бы на его защиту. А вот после этого нужно было бы решать вопрос о том, как взять армию под контроль.
Но ситуация кардинально изменилась, вот почему я даже не думал вступать в сговор с военными.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, как же Вам удалось достать оружие, если у Вас не было возможности сделать это с помощью других организаций и Вы не могли рассчитывать на поддержку армии?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я начал разработку стратегии еще до ареста Гарсия Барсены, когда он на каждом углу твердил, что планирует заговор против Батисты и собирается брать штурмом базу «Колумбия». Я понял, что не могу на него положиться, и мы начали самостоятельную подготовку. Я разработал стратегию, а Абель и Мартинес Арара, которые вместе со мной отвечали за военное планирование, одобрили ее.
Остальные члены руководящей группы не были посвящены в детали операции, они знали, что это будет вооруженная вылазка, и предоставляли мне составление конкретного плана.
Требовалось срочно решить проблему с оружием. Моя идея была такова: оружие ждет нас в военных казармах, в превосходном состоянии и готовое к действию. Зачем покупать его где-нибудь за границей, незаконно провозить, если оно совсем рядом. Нужно только забрать это оружие у армии. Но и для этого было необходимо вооружить хотя бы небольшую группу людей.
302


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Вот так в двух словах выглядел наш план, основанный на идее, что нужно бороться совместно с народом, с массами, что это не должен быть политический заговор. Мы считали, что здесь нужен не заговор, не государственный переворот, а народное восстание. Наша задача была в том, чтобы инициировать восстание.
Весь наш план сводился к тому, чтобы совершить вооруженную народную революцию, а оружие для этого отобрать у армии.
Мы не планировали захватывать «Колумбию», для этого потребовалось бы вооружить очень много людей, а кроме того, это противоречило нашей идее. Это был бы просто захват власти определенной группы людей, а мы как раз не верили в то, что власть может быть у какой-то определенной группы. Помимо прочего, существовало затруднение чисто практического характера: нехватка оружия. Людей у нас хватало, а оружия нет, и, если бы мы решили действовать в Гаване, задача была бы намного сложней, потому что основные силы были сконцентрированы в городах. Захватив «Колумбию», главные казармы в столице, мы были бы вынуждены сразу сражаться против других военных сил в городе, в то время как у народных масс, на которые мы делали ставку, было бы меньше возможностей участвовать в происходящем. К тому же в столице у наших врагов были весьма широкие возможности: хорошо развитая сеть осведомителей, много возможностей контроля, поддержка полиции, в том числе моторизованной. Да и людей для штурма столичных казарм потребовалось бы больше, и их военная подготовка должна быть на более высоком уровне.
Совокупность этих факторов заставила нас отказаться от идеи штурма военной базы «Колумбия». Я долго думал и пришел к выводу, что в этом случае народные силы полностью зависели бы от действий горстки людей против профессиональной и до зубов вооруженной армии, которая располагала танками и авиацией. Вероятность успеха равнялась нулю, а это не соответствовало нашей концепции.
Организуя штурм казарм на востоке страны, мы могли быть уверены, что застанем всех врасплох, при этом задействовав меньшее количество ресурсов и людей. Кроме того, это поддерживало традиции мятежных восточных провинций, где начинались все движения за независимость Кубы. На руку нам была и отдаленность от столицы в 1000 километров. Захватив военные казармы там, мы мгновенно получали полный контроль над городом и лишали другие военные подразделения возможности сопротивляться. К тому же, мы могли бы быстро занять множество мелких военных частей восточного региона: мы собирались быстро подавить их сопротивление, завладеть оружием и вооружить народ. У нас было бы намного больше времени, чтобы задействовать в восстании население города, воодушевленное первыми успехами. У нас были бы по меньшей мере сутки, чтобы ввести людей в курс дела и вооружить их. Я в этом не сомневался. В Сантьяго-де-Куба мы могли рассчитывать на студентов, рабочих, горожан, сторонников Ортодоксальной партии. Если казармы оказались бы в наших руках, около них немедленно собралась бы огромная толпа наших сторонников. Я очень хорошо помнил события 10 марта, когда народ поддержал гарнизон Монкады, когда военные отказались присоединиться к государственному перевороту, сделав это последними.
Я неплохо представлял себе особенности характера жителей Сантьяго-де-Куба и в целом восточной части страны - людей, которым исторически были близки традиции борьбы, бунтарей. Кроме того, я рассчитывал сразу же заручиться поддержкой 303


Катюшка Бланко
кого-нибудь из видных политиков. Я не говорил с жителями Сантьяго-де-Куба, но был уверен, что стоит нам взять казармы, они тут же окажут нам поддержку.
По моим расчетам, Батисте потребовалось бы не меньше суток на организацию контрнаступления в восточной столице. Да и цель такая была нам больше по силам. «Колумбия» была полноценной военной базой, там было много подразделений: пехота, артиллерия, танки. Захватить ее было бы тяжелее чисто физически: нужны были люди с хорошей подготовкой. А взять казармы в Сантьяго-де-Куба представлялось делом менее сложным и более безопасным. И поскольку требовалось меньше усилий по мобилизации людей и ресурсов, эффект неожиданности был бы более полным.
С самого начала наша основная идея состояла в том, чтобы ворваться в казармы и взять гарнизон под арест. Мы собирались напасть ночью, когда все спят, рассчитывая, что не придется много стрелять, потому что мы застанем их врасплох, и они не смогут оказать сопротивление. По сути мы хотели только арестовать гарнизон и завладеть оружием. Я предвидел вмешательство авиации, поэтому по плану следовало немедленно покинуть казармы, забрать оружие и спрятать его в городе. Таким образом, авиация атакует пустые казармы.
Так или иначе, нам было совершенно необходимо некоторое минимальное количество оружия, для получения которого мы придумали план, увенчавшийся успехом.
Я знал, что Батиста был занят исключительно слежкой за «аутентиками», которые ввозили крупные партии оружия из Штатов. А вот оружейные магазины Батиста и его правительство не трогали. А ведь там были охотничьи ружья 16,12 и 22 калибра, винтовки 22 калибра. На Кубе, в отличие от США, рынок оружия всегда находился под контролем. Живи мы в такой стране, как США, мы не знали бы проблем, потому что там свободный рынок оружия. На Кубе же даже пистолет считался опасным оружием, за винтовку калибра 30.06, ружье «гаранд» могли посадить, а уж карабин «М-1» квалифицировался как боевое. Оружие такого типа волновало Батисту, армию, полицию и других представителей режима, а на ружья, которые легально продавались в магазинах, никто не обращал внимания. Но чтобы купить их, нужно было разрешение, лицензия, нельзя было прийти и сказать: «Я революционер, продайте мне винтовку». Никто бы, конечно, не продал, в лучшем случае к тебе бы отнеслись с подозрением. В столице было много оружейных магазинов, и в Сантьяго-де-Куба один. Я умел обращаться с такого рода оружием, научившись этому в юности, еще подростком, в Биране. И я прекрасно представлял себе, что можно сделать с таким оружием в руках. Я знал, что ружьем 22 калибра можно пристрелить быка, если прицелиться ему прямо в голову, между глаз. В Биране я охотился с винтовкой и знал, что можно сделать с автоматической винтовкой 12 калибра, потому что у меня дома была такая. А автоматическая винтовка с девятью шрапнельными патронами - смертельное оружие, его продавали для охоты на оленей и кабанов. Не сказать, что это был мощный арсенал, но несколько сотен винтовок на Кубе нашлось бы.
Стрельба на острове всегда считалась довольно популярным спортом: существовали стрелковые клубы, где пользовались мелкокалиберными винтовками. Этим увлекались, в основном, люди состоятельные - стрелковый спорт обходился дорого. Они стреляли по голубям, уткам, выезжали на природу. На некоторых тренировках по стрельбе в цель использовали даже ружья 22 калибра.
304


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Никто до этого не сумел додуматься, но я знал, что это оружие при определенных обстоятельствах может послужить военным целям. Например, чтобы захватить военный гарнизон. Для перестрелки на открытой местности они не годились. А вот для леса очень даже, и порой наши партизаны сражались именно с таким оружием в руках. Короче говоря, мне пришло в голову, что минимум необходимого нам оружия можно достать в оружейных лавках.
Перед нами стояли две четкие задачи: найти денег и купить оружие. Движение разрасталось, нам нужны были средства. Мы поговорили с некоторыми политиками из Ортодоксальной партии, собирали по разным товарищам, которые давали по сто- двести песо, очень небольшие суммы. Моим соратникам пришлось пойти на большие жертвы - я об этом подробно рассказываю в речи «История меня оправдает». Они продавали рабочие инструменты, машины, да все что угодно, но этого было недостаточно, средств все равно не хватало. Нам нужно было около 20 тысяч песо на оружие и амуницию, на аренду домов.
Мы никогда не забудем вклад нашего товарища Эрнесто Тисоля. У этого юноши было свое маленькое хозяйство, он выращивал кур. Эрнесто был женат на сестре Мартинеса Арары и вступил в движение. Это был высокий и худой, флегматичный парень, всегда одевался очень элегантно, носил высокие сапоги. Он жил в пригороде Гаваны и там, на маленькой ферме, разводил кур. Тисоль оказал нам огромную услугу, благодаря ему мы добыли основную массу оружия. Мы его записали в стрелковый клуб, он получил лицензию, все законно, а потом мы отправили его налаживать связи. Он выглядел настоящим зажиточным буржуа, предпринимателем, ни у кого и мысли не было, что он может быть революционером. В сложившейся ситуации нам приходилось быть очень изворотливыми.
Мы открыли Эрнесто чековый счет в банке. У нас было много счетов, на каждом по чуть-чуть денег, и все они были чековые. Иногда бывало так: если в оружейном магазине в Сантьяго появлялось ружье или винтовка, Ренато Гитарт покупал их, скажем, в пятницу, а мы ему говорили: «Заплати чеком». И за выходные должны были найти деньги и положить их на счет.
Мы с Тисолем ходили в разные оружейные лавки. Все было законно: лицензия, член стрелкового клуба. Эрнесто говорил, что он бизнесмен из Пинар-дель-Рио, общался с продавцами, они были заинтересованы в покупателе. Так он купил ружье и автоматическую винтовку в одной лавке, потом в другой и третьей. Если винтовка стоила сто песо, мы ему давали 80, он приходил за ней, платил 80 песо наличными и выписывал чек на остальную сумму.
Тисоль стал постоянным клиентом, он уверил оружейников, что покупает оружие друзьям, что они платят ему комиссию. Он настолько втерся в доверие, что даже просил небольшую скидку. Потом он стал платить 70% наличными, а на 30% выписывал чек. Он купил таким образом некоторое количество винтовок, но больше мы не могли себе позволить, нам были нужны деньги на форму, у нас были и другие траты, всех усилий наших товарищей вместе взятых было недостаточно.
Но лучшая часть плана заключалась в том, что большую часть оружия мы купили в кредит. Две трети от необходимых 160 ружей мы приобрели в пятницу 24 июля, за 36 часов до начала операции.
Работа Тисоля была безукоризненна. Он уже приводил с собой других людей, которые ему помогали, несколько месяцев изображал из себя богача. На собранные 305


Катюшка Бланко
деньги нам удалось купить около трети оружия. Все остальное было куплено разом в пятницу 24 июля и утром в субботу, и за один день мы перевезли его из Гаваны в Сантьяго-де-Куба, что было немыслимо, особенно если учитывать, что мы это делали небольшими порциями.
Продавцы в оружейных магазинах уже стали партнерами Тисоля, они были заворожены барышами и солидностью торговых операций. Мы собирались вернуть деньги за оружие в понедельник сразу после захвата казарм. Мы не собирались забирать оружие бесплатно, хотели взять займ в банках Сантьяго-де-Куба сразу после штурма, чтобы никого не обманывать, никому не причинять вреда.
И что же мы сделали? В последний день перед операцией мы заплатили 20% наличными, а на 80% стоимости оружия выписали чек. И в пятницу 24-го купили десятки ружей в оружейных магазинах Гаваны и Сантьяго-де-Куба. Этому предшествовало много месяцев подготовки.
Эрнесто Тисоль был главным звеном этой операции. Кроме всего прочего, он связал нас со столичными стрелковыми клубами, там мы придерживались той же схемы, что в оружейных лавках. Мы записали нескольких товарищей в эти клубы, последние тренировки перед операцией проходили именно там. Наши люди научились стрелять из винтовок по блюдцам, которые подбрасывали в воздух, как олимпийские чемпионы по стрельбе. Наши люди научились по-настоящему хорошо стрелять.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы и Ваши товарищи по штурму казарм Монкада в 1953 году упражнялись в стрельбе, используя, сами того не зная, оружие, которым пользовался американский писатель Эрнест Хемингуэй, также посещавший его. В 2007 году газета «Хувентуд Ребелде» опубликовала рассказ Фернандо Сильвано Переса, который отвечал за оружие Хемингуэя в охотничьем клубе «Серро». Он упоминает вас, Абеля, Педрито Мирета, Оскара Алкальде и других. Он отвечал за выдачу оружия в клубе.
Некоторые из вас просили его не записывать имена, что он и делал. Он рассказывает, что Вы любили стрелять из всех винтовок, но он выдавал Вам любимую винтовку Хэмингуэя, которую тот называл «кобылой» - двуствольная винтовка 12 калибра, которая была «словно гром». Он говорит, что Вы разбирались в оружии лучше, чем он, но брали то, которое Вам давали.
В интервью, которое Фернандо Сильвано дал журналисту Луису Эрнандесу Серрано, он также упоминает, что выдавал Вам двуствольные ружья с вертикальным расположением стволов.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, я читал это интервью. Надо же, какое совпадение. Кто бы мог подумать. Во всех клубах и много где еще был тир, там мы тоже учили людей стрелять из ружья, не только на открытых пространствах. Люди ходили в клубы под видом обычных горожан, как будто просто пострелять.
Батиста, его полиция, армия и все остальные ничего дурного не подозревали, были уверены в своей власти, а тем временем наша группа усердно тренировалась, пользуясь любой возможностью. И стреляли наши люди просто отлично. Мы смогли хорошенько их подготовить.
Почти все оружие, за небольшим исключением - у меня были ружья в Биране, некоторое оружие было у Педрито Мирета, - мы купили в оружейных лавках. А эле306


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ментарную подготовку наши люди получили абсолютно легально, в центрах по обучению стрельбы, даже заплатив за это.
Мне кажется, наш план и способ получения оружия был одной из самых удачных идей, которые мы реализовали. Мы задумали его за много месяцев до операции, когда поняли, что несмотря на все усилия у нас не получается собрать необходимые средства. До последнего момента, то есть до 24 июля, у нас не было большей части необходимого оружия.
У нас, конечно, что-то было: процентов 30 мы уже купили и отправили заранее, но большая часть была доставлена в Сантьяго-де-Куба в ночь с пятницы на субботу 25 июля. Все вышло отлично, просто прекрасно.


16
Перевозка оружия, воспоминания Рауля, Ренато Гитарт, избранные, планирование действий, план казармы, подробности операции, секретность, путешествие из Гаваны в Сантьяго, Теодулио Митчелл, жизнь ради революции
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в июле 2003 года Рауль рассказал, как Хосе Луис Тассенде сообщил ему, что час настал. Тассенде позвонил ему в 8 вечера в пятницу 24 июля [1953 года] и, ничего не объясняя, попросил встретиться с ним в точке Л (дома у Лестера, неподалеку от университета). Они взяли оставшееся оружие и отправились на вокзал, чтобы сесть на поезд до Сантьяго. У них с собой были чемоданы с незаряженными винтовками. Рауль сказал, что тогда на станции собралось 18 членов группы, включая его. Остальные проделали это рискованное путешествие в другое время. Кто-то прибыл в восточную столицу уже в пятницу. Рауль с товарищами - в субботу, 25 июля. В дневнике, который Ваш младший брат вел в тюрьме на острове Пинос в 1954 году, - впоследствии эти воспоминания напечатали в журнале «Боэмия» в 1963 году - сказано: «В дороге мы не спали: в ту жаркую субботу солнце засияло с безмятежностью, которая обычно предшествует великим событиям. В то утро заря на самом деле ничем не отличалась от любого другого дня, но я тогда подумал, что она совсем иная». Слова Рауля будто взяты из романа. Скажите, как была организована транспортировка оружия? Вы привлекли людей из Сантьяго-де-Куба?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Только одного человека - Ренато Гитарта. Мы с ним познакомились в январе 1953 года через Педрито Мирета. Мы не стали ввязывать в это людей из Сантьяго, чтобы избежать лишних подозрений и утечки информации. Наш замысел основывался на том, чтобы до 26 июля не привлекать дополнительных людей, сделать все своими силами. Необходимо было усилить меры предосторожности. Деятельность нашего движения была сконцентрирована в Гаване, в Сантьяго все было спокойно. Мне казалось, что завербовать 20, 30 или 40 человек из Сантьяго может быть опасно: это могло навести на мысль, что готовится какая-то акция. У нас был Ренато, который прекрасно справился со своей задачей. Так же как и Мирета в свое время, мы сумели привлечь на свою сторону этого активного, полного энту308


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
зиазма человека, который стал для нас ключевой фигурой в Сантьяго-де-Куба. Ему даже удалось купить там некоторое количество оружия.
По мере того как приближалось время операции, мы отправили в Сантьяго Абеля, он поехал туда под прикрытием: как хозяин птицефермы в пригороде Сантьяго - Си- бонее, зажиточный горожанин и торговец. В действительности же он должен был организовать перевозку и хранение оружия и найти жилье в гостиницах и пансионах для 120 человек. Все ехали в разное время, кто на автобусе, кто на поезде, и нужно было обеспечить всех жильем. Абель и Ренато блестяще справились: они позаботились о встрече людей, принимали оружие, которое привозили сначала понемногу, а в последний день, 25 июля, в большом количестве.
Нам удалось скоординировать свои действия, несмотря на дистанцию в тысячу километров. Люди и оружие были доставлены за несколько часов до операции, и это учитывая такие большие расстояния! Дело было не из легких. Это было невероятно: провернуть все в тайне, несмотря на шпионов, полицию и жесткий контроль Батисты. Это была непростая и рискованная задача. Но мы с ней справились, также как и с другими задачами, казавшимися почти невыполнимыми: с подготовкой людей, покупкой оружия и всем остальным. У нас уже была группа, которая работала четко, словно по часам. Это были люди, готовые посвятить себя борьбе.
Самые большие трудности за всю историю Революции пришлись именно на период, предшествовавший 26 июля, потому что тогда все революционные начинания на Кубе раскрывались, не успев начаться. У нас поначалу были проблемы с тем, чтобы найти стенографиста, радиостанцию, чтобы печатать газету. Мы быстро учились. Делали все возможное, чтобы крупное движение могло функционировать в обстановке полнейшей секретности. Люди, конечно, были готовы выполнить поставленные перед ними задачи, не задавая лишних вопросов: «Поезжайте туда-то, вот билеты». «Идите в такое-то место, там вас будут ждать». И все члены группы очень дисциплинированно выполняли свою миссию.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Просто представить себе не могу, как можно перевезти так много оружия и не вызвать никаких подозрений. Как это смело, как дерзко! Прямо как в кино.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Над перевозкой оружия работало много людей. Мельба и Йейе (мы так называли Айде Сантамарию, сестру Абеля) играли важную роль в этой миссии. В каждом чемодане, который они везли, было по 5-6 винтовок, очень тяжелых. Йейе, кажется, попросила однажды какого-то солдата помочь ей, и он поднес ее чемодан. Такие вот у нас были товарищи, очень храбрые. Это были не случайный люди, я отбирал их, оценивая их качества. Значительную роль играл и руководитель ячейки: если он был надежным, то и вся ячейка тоже. Я старался выбирать тех, у кого был твердый характер, кто отличался энтузиазмом, хорошей подготовкой, кто лучше стрелял, в ком было больше желания бороться, в общем, лучших из лучших. Были разные ячейки: в некоторых у людей не хватало веры в общее дело, уверенности в себе. Были такие, которые вступали в контакт с другими группами.
Тех, кого мы отбирали, мы, естественно, очень интенсивно готовили. Мы отправляли на тренировки в стрельбе не всех 1200 человек, а только самых дисциплинированных. И эти люди привыкали действовать, не задавая вопросов. Такие меры были нужны, потому что мы понимали, что существует вероятность внедрения 309


Катюшка Бланко
агентов в наши ряды. И это на самом деле были очень строгие меры. Наши люди привыкли всегда быть начеку, готовыми к действию, не требуя лишней информации, просто выполняя указания. Так нам удалось выбрать лучших, я говорю скорее о ячейках, чем об отдельных людях. Мы все время говорили руководителям ячеек: «Если ты видишь, что человек недостаточно тверд, неважно по какой причине, отказывайся от него, не нужно его задействовать». А руководителей мы выбирали, опрашивая членов ячейки, основываясь на том, что они рассказывали о его характере и поведении.
Среди отобранных было мало студентов, потому что этот тип людей мне был хорошо известен. В них было много энтузиазма, они ходили на демонстрации, стремились к борьбе, но у большинства из них не было простоты, умеренности, безыскусности, как в кубинских рабочих или крестьянах. Кубинский университет был пристанищем для мелкой буржуазии. Студенты всегда отличались храбростью и мятежным духом, но в них не было дисциплины, их было сложнее организовать, чем рабочих или крестьян. Это было очень характерно для студентов. Кроме того, я не хотел привлекать их к делу из-за проблем, которые у нас тогда возникли с гаванским университетом. На мой взгляд, студентам всегда не хватало дисциплины, качеств, нужных настоящему солдату. Человека труда, рабочего, крестьянина жизнь вынуждала к дисциплине. Они, в большинстве своем, были скромнее, в них было больше пролетарского духа, чем в студентах. У студентов было много прекрасных, нужных для борьбы качеств: они были отважными бунтарями, готовыми бросить вызов полиции на демонстрации. Но это не отвечало нашим представлениям о дисциплине. Студенты были более развиты интеллектуально, а рабочие и крестьяне - попроще, это правда. Я отмечал разницу между людьми из разных социальных групп и при отборе учитывал все факторы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, как, по Вашему замыслу, должно было происходить взятие казарм. Вы действительно планировали после штурма транслировать по радио предсмертную речь Чибаса?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Замысел был в том, чтобы атаковать казармы переодетыми в военную форму: запутать врага, не дать ему понять, кто мы такие, создать абсолютный хаос. Мы собирались надеть сержантскую форму, это оказывает на солдат определенный эффект. Кроме того, мы поначалу не собирались говорить, что речь идет о гражданском движении. Наоборот, чтобы окончательно сбить гарнизон с толку, мы объявили бы себя движением сержантов. Ведь было же такое движение, собственно, из него в 1933 году и появился Батиста. Так что это не показалось бы чем-то необычным или странным.
Я планировал захватить в казарме группу настоящих сержантов и даже заставить их подписать какие-то заявления, как будто бы они действительно являлись членами движения, чтобы временно парализовать армию и выиграть время. Тогда все бы произошло в первые же минуты: мы бы передали во все подчиненные военные части, что теперь управление казармой в руках сержантов. А уже затем вышли бы на связь с политиками Сантьяго-де-Куба и со всеми остальными.
Мы не собирались произносить речей на всю страну, но в день штурма, в определенный момент, мы хотели транслировать по радио речь Чибаса, чтобы передавали не новости, а только эту речь, снова и снова, и это было бы наше обращение к народу, 310


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
знак: происходит народная революция, которую организовали и возглавили члены Ортодоксальной партии.
То есть, мы бы начали с того, что создали переполох в армии, потом - обращение к нации, в котором намекается на то, что происходит нечто очень важное, но не говорится, что именно. Это позволило бы выиграть время, чтобы собрать народ и эвакуировать казармы. Потом мы бы объявили собравшимся о взятии казарм Монкада, чтобы спровоцировать городское восстание, призвали бы к всеобщей забастовке и огласили свод революционных законов, которые я позднее перечислил в своей речи «История меня оправдает». Иными словами, наше движение должно было разбудить народную революцию, к которой присоединились бы народные массы. Только того, что я перечислил, было бы достаточно, чтобы свергнуть режим Батисты.
Я убежден, что мы могли обездвижить страну. Я убежден, что страна могла быть в наших руках! Происходящее произвело бы такой сокрушительный эффект, что страна на некоторое время оказалась бы парализована.
Что же касается военного сопротивления, я готовился к худшему. К тому, что мы возьмем казармы, получим оружие и должны будем отразить атаки правительственных сил. Мы знали, что войска из центра будут перебрасываться либо по железной дороге, либо по Центральному шоссе. Других вариантов не было. Воздушный путь исключался: мы планировали занять аэропорт.
В соответствии с нашими планами, очаг сопротивления должен был находиться в 200 километрах от Сантьяго, на берегу реки Кауто, неподалеку от Центральной автострады. Мы собирались взорвать мост там, где шоссе пересекает реку Кауто, недалеко от Ольгина. А вдоль железной дороги - организовать стратегические пункты сопротивления на подступах к Сантьяго, в районе Сан-Луиса. То есть, если бы все пошло не так, как мы планировали, мы бы организовали сопротивление на двух стратегических направлениях: на Центральной автостраде и на железной дороге - единственные пути, по которым могли прийти войска. Так мы бы выиграли время: в городе за эти дни движение набрало бы силу, и взять его было бы уже невозможно. Захваченного в казарме оружия хватит, чтобы организовать сопротивление во многих местах.
Был другой вариант развития событий: в случае, если не получится отразить контратаку батистовцев и удерживать город, мы отступим с двумя-тремя тысячами бойцов к Сьерра-Маэстре, чтобы оттуда отражать нападения врага при помощи захваченного оружия и людей, которые бы к нам присоединились. По нашим расчетам, оружия должно было хватить на две-три тысячи человек, то есть силы были бы очень значительные.
На мой взгляд, дальнейшее развитие событий подтвердило, что наши тогдашние предпосылки были верны. Точно таким образом мы поступили несколько лет спустя, в другом порядке и при более тяжелых условиях: мы высадились с «Гранмы», укрылись в горах Сьерра-Маэстры и начали все сначала. Нас было семеро, на каждого по ружью. Адо того я вообще остался с тремя товарищами и двумя стволами. Позже нас стало семеро, и мы собирались сделать то же самое, что планировали после штурма Монкады, располагая двумя-тремя тысячами человек. Ну как тут можно сравнивать?
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Ваш план был почти идеален. Я часто вспоминаю слова, которые Вы написали позднее, находясь в заточении: «Для меня самым счастливым моментом 1953 года, да и всей жизни, был тот, когда мы готови311


Катюшка Бланко
лись к той решающей битве. А самым тяжелым - ужас поражения...». Вы не могли бы подробно описать ход событий? Почему не удалось застать врага врасплох? Что именно не получилось?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - По мере того, как шла подготовка, мы создавали необходимые условия. Были готовы люди, оружие, мы стали думать, в какой момент лучше всего начать действовать. Решение было принято за четыре-пять недель до событий, мы хотели начать как можно скорее, поскольку чем дольше мы бы откладывали, тем больше был риск, что нас раскроют. Мы тогда работали под прикрытием, под довольно надежным прикрытием в офисе Хуанито Сосы, сторонника Батисты. Мы тогда уже не участвовали в демонстрациях, подобных той, 28 января, ни в чем, что могло бы вызвать столкновения с полицией. Дату штурма назначили, когда решили, что готовы.
На ее выбор повлиял и тот факт, что в это время в Сантьяго проходил карнавал, что облегчило бы нам задачу прибыть в город, не возбудив подозрений. В дни национальных праздников внимание властей полностью сосредоточивалось на них. Это был решающий фактор, мы сочли, что это дата идеально подходит. Так что за месяц или полтора до начала действий мы уже знали точный день и продолжили приготовления с учетом этого. И нам удалось совершить штурм казарм Монкада точно в назначенный день, так же было и с высадкой с «Гранмы». И даже взятие Сантьяго-де- Куба произошло в день, который я намечал. Помнится, когда готовилось последнее наступление Батисты в Сьерра-Маэстре, я писал [Хуану] Альмейде [Боске]: «Примерно 1 января мы будем в Сантьяго-де-Куба». Это, конечно, было не окончательное решение, а мои расчеты. А вот дни штурма Монкады и высадки с «Гранмы» были назначены заранее, за несколько недель, и все вышло по плану.
Так что нам принадлежит рекорд осуществления революционной деятельности в точно определенные даты.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я на всю жизнь запомнила, что Вы написали из заключения отцу Ренато Гитарта: «...у Вас есть все основания гордиться своим сыном. Я могу от всего сердца пожелать нашей стране, чтобы в ней всегда рождались такие люди, как Вы и Ваш сын». Это Ренато помогал в разработке плана штурма Монкады и долгие месяцы, рискуя собой, вел слежку за военной крепостью?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Мы смогли подробнейшим образом изучить план крепости, благодаря Гитарту. Мы знали, где находятся посты, где выходы, представляли себе всю казарму в целом. План, конечно, был не очень подробный, но нас интересовало не все, а только где расположен командный пункт, оружейные склады, спальные комнаты. А детальный план нам был не нужен. Большую часть информации мы получили от Гитарта, потому что Абель, хоть и собирал кое-какую информацию, не мог постоянно вести наблюдения, это было бы подозрительно. Мы не могли задействовать большое количество людей, поэтому довольствовались наблюдениями: внутреннее устройство казармы можно было увидеть из здания больницы, суда и других высоких строений. Мы имели те сведения, которые были нужны для реализации операции, и их нам дал Ренато. Он выполнил свою работу очень скрытно и до самого конца оправдывал доверие, которые мы ему оказывали.
В ходе подготовки, за несколько недель до операции, я объехал все окрестности. Я ездил, осматривался, знал, что людей нужно будет сосредоточить в одном месте, 312


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
и должен был решить, в каком именно: по дороге на Эль-Кобре? На Морро? Было пять-шесть вариантов. Я выбрал самый прямой путь, наименее оживленную дорогу, самую близкую к выезду из города, чтобы можно было быстро добраться до нашей «птицефермы». Кроме того, это был приморский район, где проще снять жилье. Я подыскал неприметное место, куда можно легко доставлять много людей по ночам и откуда легко выехать на рассвете.
Изучив все возможные варианты, мы выбрали, без всякого сомнения, лучший: оттуда прямиком можно было попасть в город, как раз недалеко, в пяти или шести кварталах от казарм, что давало возможность штурмовать ее боковое крыло.
Я не мог зайти в какое-нибудь соседнее здание или осмотреть казарму, потому что меня могли узнать, и план бы раскрылся. Этого только не хватало! Но я осмотрел окрестности города, в котором я, кстати, хорошо ориентировался. Мы стали искать дом по дороге к пляжам, куда ездили отдыхать жители Сантьяго, в Сибонее и других местах.
Тогда существовала дорога, ведущая к природному заповеднику «Гран-Пьедра». Из всех мест в окрестностях Сантьяго-де-Куба оно было максимально скрыто от людских глаз, так что оно нам идеально подходило.
В Сантьяго было все готово. В Гаване мы купили оружие в оружейных лавках: счастье, что они вообще еще существовали. Нам удалось, наконец, собрать всю военную форму, чтобы отправить ее в Сантьяго. Часть мы шили сами в доме Мельбы, часть - купили. Многое удалось достать через знакомых младших офицеров: форменные фуражки, сержантские нашивки и даже кое-какое оружие. Все это было нужно, чтобы запутать гарнизон казарм.
Мы трудились не покладая рук. В конце недели и за выходные мы покончили с покупкой оружия и отправили в разные точки Сантьяго все грузы различными способами. Согласно плану, все это должно было оказаться там к определенному дню.
В атмосфере строжайшей секретности мы отбирали участников операции, давали указания руководителям ячеек. На них лежала ответственность за переброску людей из Гаваны в Сантьяго-де-Куба.
Нам потребовалось взять на прокат около 20 машин для транспортировки групп. Мы брали автомобили в Гаване, в кредит. У нас были специальные группы, которые установили контакты с прокатными компаниями. С автомобилями была, конечно, та же проблема, что и с оружием - не хватало средств.
Все машины, которые отправляли в Сантьяго, мы арендовали в Гаване. Каждая ячейка ехала на отдельном автомобиле, некоторые, самые надежные, ехали на автобусе, другие - на поезде, но большинство - на машинах. Мы специально отбирали водителей. Вся организация была в руках небольшой группы людей: нужно было забрать наших бойцов в определенное время из определенной точки и встретить по прибытии на место. Участники не знали, что едут для участия в штурме, мы не раз отправляли их в разные места. Мы приучили их к такому порядку вещей: никто из них не знал, когда и где состоится операция. Они не видели, какое у нас было оружие и сколько. Мы не показывали им оружейных складов, как делали в партии «Аутентико». Но в наших ребятах была вера в то, что все делается, как надо, что все серьезно, хотя никто и не показывал им 20 ружей разом. Для операции в Баямо и Сантьяго-де-Куба нам удалось добыть оружие и собрать 160 человек практически без ничего.
Помню, один день выдался непростым, напряженным, мне тогда нелегко пришлось. Это случилось за несколько недель до штурма казарм Монкада. Я был на 313


Катюшка Бланко
машине, которая за период с 10 марта по 26 июля проехала 40 тысяч километров, в общем, немало я на ней проехал по делам движения и дая организации штурма. Подготовка шла полным ходом, все было отлично. И тут я из-за какой-то ситуации на дороге случайно «подрезал» полицейскую машину. Она развернулась и поехала за мной. Проехав два квартала, я остановился и вел себя как обычный человек. Полицейский распускал руки, ударил меня, чуть ли не влепил мне пощечину. А я с удивительным хладнокровием сказал: «Извините, пожалуйста. Я не хотел вас оскорбить, не сердитесь, простите меня, пожалуйста, сеньор». Полицейский был просто в ярости из-за какого-то глупого мелкого нарушения. Я извинялся перед ним и мысленно говорил себе: «Спокойно, совсем скоро настанет время, когда я смогу тебе ответить, как следует».
Был еще другой случай: мы ехали в гаванском пригороде Бойерос, когда полицейская машина подала сигнал остановиться. Мы ехали на арендованной машине, моей уже не было. И вот нас остановили, просто чтобы обыскать, мы не знали, почему нас остановили, у нас не было при себе оружия, мы никогда его с собой не носили именно потому, что боялись возбудить подозрения. Но что случилось? Почему же нас остановили? Кто-то что-то прознал? Нас арестуют? Это был очень напряженный момент. Полицейские проверили документы, задали пару вопросов и сказали: «Проезжайте». До Монкады тогда оставались считанные дни, все это было очень подозрительно, ведь случилось за несколько дней до операции. Та пятница 24 июля стала решающим днем.
Я лично поговорил со всеми участниками операции, каждому объяснял, что делать, дал инструкции. Сам я выезжал одним из последних.
На машинах, которые ехали по Центральному шоссе, была батистская символика и флажки в память о его приходе к власти 10 марта. Сторонники Батисты любили украшать машины такими флажками и другими символами режима, поэтому мы тоже так сделали. Ведь люди были между собой не знакомы, а в дороге могло случиться что угодно. И в случае дорожного происшествия или какой-то непредвиденной ситуации эти флаги и отличительные знаки могли помочь.
Мы постарались все предвидеть: время, когда люди поедут, где и когда будут делать остановки. Мы обязали их ехать группами и запретили выходить из машины, короче говоря, дали очень конкретные указания.
Все ячейки ехали отдельно. Они начали выезжать в пятницу вечером с разницей в один-два часа. Чтобы избежать непредвиденных ситуаций, оружия в машинах не было.
Только на моей машине не было батистского флажка, потому что я был на Кубе в некотором роде известной личностью. Все знали, что у меня с Батистой нет ничего общего, хоть я и работал в офисе его приспешников. Те, кто меня хорошо знал, прекрасно понимали, что я никогда не стану сторонником Батисты. Это выглядело бы весьма подозрительно. Так что моя машина отличалась от других не из-за каких-то предубеждений; я же переоделся в сержантскую форму без всяких проблем.
Я одним из последних выехал из Гаваны, за мной, кажется, была машина на случай, если у меня возникнут проблемы с автомобилем. Я выехал в ночь с пятницы на субботу, часа в два. Уже утром я вспомнил о своей близорукости и купил в Санта-Кларе очки. Затем продолжил путь в сторону Камагуэя и ночью 25 числа приехал в Сан- тьяго-де-Куба, где шел карнавал. Там меня ждали Абель, Гитарт и члены местной революционной группы.
314


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - В детстве мне повезло узнать историю Вашей поездки в Сантьяго из первых рук. Моя мама работала и дружила с Теодулио Митчеллом Барбаном, который был за рулем «бьюика», модель 52 года, в котором Вы тогда ехали. Мне было лет семь-восемь, и я внимательно слушала его рассказы. По его словам, Вы выехали от дома 107 на улице Ховельяр поздно ночью 24 июля. Его воспоминая об этой поездке можно прочитать в репортаже, который сделала журналистка Сусана Лее в 1977 году, в 24-ю годовщину штурма. Спустя много лет я узнала, что Вы сочли его воспоминания необыкновенно точными. Это был высокий чернокожий человек, которого у нас дома очень любили и которым восхищались не только за его причастность к штурму казарм Монкада, но еще и потому, что его жена умерла, и он самостоятельно растил детей. Может, он был не такой уж высокий, но я-то была еще маленькая, мне он казался огромным и важным из-за его роста и интересных историй, которые рассказывал. Я была под большим впечатлением от его рассказов, особенно от того случая, когда его задержали в Паль- мо-Сориано, его родной деревне, после того, как он две недели успешно скрывался от преследователей. Ему тогда устроили тест на следы пороха на руках с помощью воска, чтобы выяснить, стрелял он или нет. Меня, помню, это тогда больше всего поразило: как же можно понять, стрелял ли человек, через много дней? Я не могла себе этого объяснить, так это и осталось для меня чем-то таинственным, даже магическим. Ощущение напомнило мне роман «Сто лет одиночества», когда герой впервые увидел лед.
Я до сих пор с нежностью вспоминаю об этом добром и скромном человеке, который жил так просто, а ведь на его долю выпала огромная честь и ответственность доставить Вас в Сантьяго. В моих глазах он был настоящим героем. Я счастлива, что мне выпала такая удача и честь - быть с ним знакомой.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я на самом деле был очень удивлен, насколько хорошо этот человек помнит подробности событий 24-летней давности. Путешествие прошло гладко, а в Сантьяго было уже готово оружие и жилье. Все свои действия в Сантьяго мы повторили в Баямо, но в меньших масштабах. Люди уже были готовы, мы поселили их в гостиницах. Абель подготовил жилье для каждого из нас, и все пока шло по плану, без всяких затруднений. Я сделал в городе все, что собирался, раздал указания и отправился на птицеферму, где мы, наконец, собрались все вместе. Все уже догадывались, что сейчас начнутся реальные действия, ведь их не повезли бы за тысячу километров ради тренировки.
По дороге из Гаваны я внимательно следил за поведением полицейских, патрульных, солдат. Пытался понять, начеку ли они, не подозревают ли чего. Внимательно следил я и за тем, как настроены люди. Когда я приехал в Сантьяго, там было в разгаре карнавальное празднество. Именно поэтому наши люди смогли без труда войти в город, дату-то мы выбрали неслучайно. Улицы Сантьяго были запружены толпами народа, все пили и гуляли. Так что 120 человек смогли приехать хорошо организованными группами, поселиться в разных домах и гостиницах, отдохнуть и затем опять собраться.
План был просто идеальный. В течение всего этого времени мы не допустили ни единого промаха, даже случайного.
Абель встречал на вокзале наших многочисленных товарищей, которые перевозили оружие. Многие приехали 25 июля, в субботу вечером, то есть за несколько 315


Катюшка Бланко
часов до начала операции. Часть оружия была, конечно, уже в Сантьяго, Абель спрятал его на птицеферме, в колодцах. Благодаря Тисолю, у нас было прикрытие в виде птицефермы, там все было устроено так, что заезжавшие машины не были видны с шоссе. Я приехал в два часа ночи, часа за четыре до штурма, поговорил с людьми, велел им начать распределять оружие, форму, боеприпасы.
Эти последние часы перед штурмом были особенными. Нами владела сдержанная радость от предстоящей операции. Ведь мы уже много месяцев вели подготовку и тренировки, у нас были уверенные в своих убеждениях и надежные люди, и вот, наконец, настало время действовать. Для всех это был самый волнительный момент, многие тогда впервые увидели оружие - только некоторые видели его до этого на тренировках. Мы распределяли винтовки в соответствии с задачами и подготовкой каждого участника. Самым опытным досталось лучшее оружие. Затем раздали и военную форму. Все это происходило в обстановке сосредоточенности, которой, естественно, прониклись и ребята, осознавшие свою миссию. Мы заранее продумали все действия. Я разделил людей на группы, отобрал тех, кто пойдет со мной. Группу Абеля я отправил в городскую больницу, группу, где были Лестер и Рауль - атаковать Дворец правосудия. Все получили соответствующие указания. Мы объяснили им, как сделать так, чтобы эффект неожиданности сыграл нам на руку, подчеркнули, что стрелять стоит только в крайнем случае.
Мы рассчитывали, что, если мы появимся в военной форме, захватим контрольный пост и командный пункт, врагу будет сложно сопротивляться. Мы хотели арестовать гарнизон, может быть, даже привлечь некоторых людей на свою сторону - по крайней мере, некоторых офицеров, сержантов. Этих людей мы собирались использовать для общения с другими военными частями, кроме того, мы хотели распространить листовки, подписанные пленными сержантами.
Операция должна была получить продолжение во всех военных частях восточного региона. Мы хотели добиться сдачи всех гарнизонов, заставить их действовать по нашему плану и таким образом совершенно сбить с толку армейское руководство в Гаване. Так что прежде всего нужно было захватить в плен солдат и подавить сопротивление, которого можно было и вовсе избежать по причине стремительности и неожиданности штурма. Мы хотели обойтись без потерь, причем с обеих сторон. Наши расчеты были совершенно верны: увидев 100 человек в военной форме, не подчиняющихся приказам, любой бы растерялся. Для людей, которые спокойно спали после карнавального веселья, это было бы чересчур.
Был июль, светало рано, но мы специально учли, во сколько рассвет и во сколько у солдат подъем. Мы хотели напасть на них за 40 минут до рассвета, занять командный пункт и входы в корпуса. В случае возникновения сопротивления, мы собирались его подавить.
Теперь я сознаю, что то, что мы изначально планировали, было обречено на провал. План у нас был продуманный, расчеты правильные, люди надежные и храбрые, но, конечно, им не хватало опыта. Подобного рода операцию можно было бы осуществить с теми людьми, кто не раз уже бывал в бою, потому что тогда можно быть уверенным, что бойцы и их руководители держат ситуацию под контролем.
А случилось то, что случилось. Как только прозвучал один выстрел, стрелять начали все, а мы ведь еще даже не зашли в казарму. Будь у них побольше опыта, они бы сумели сдержаться, но тут хватило одного единственного выстрела, и все принялись палить.
316


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
В таких условиях взять в плен гарнизон, как мы планировали, было сложно, но я знал, что мои люди настроены решительно и готовы, не колеблясь, ликвидировать противника.
Когда я до операции давал всем наставления на ферме, воодушевлять участников операции не было необходимости, достаточно было сказать, что настало время действовать, подтолкнуть их к этому, заверить их в успешности операции и разъяснить, что необходимо четко выполнять инструкции. В этот поворотный момент я особо подчеркнул, что стрелять можно лишь в случае крайней необходимости. Там была группка университетских студентов, человека три-четыре, и они испугались. Они всегда больше всех требовали активных действий, а когда пришло время, они были единственными из 120 человек, кто пошел на попятную. Мы им сказали: «Не спешите, оставайтесь здесь, уйдете после нас». Мы не могли даже упрекнуть их. Но в целом люди были очень сознательные.
В своем выступлении я сказал, что наши дальнейшие действия обязательно войдут в историю, это вселило уверенность в бойцов.
Ко всему прочему, у меня сломались часы, и в какой-то момент мы поняли, что запаздываем. В те четыре часа, когда мы должны были раздать форму, оружие и завершить последние приготовления, мы вдруг поняли, что надо торопиться и действовать быстро. Может быть, стоило начать приготовления еще на час раньше, дел-то было много: достать из колодцев спрятанное оружие, проверить каждое ружье, выдать каждой группе снаряды. Следовало раздать приказы каждой ячейке. Я это сделал, потом нужно было распределить группы по машинам.
Я вызвал добровольцев для штурма контрольного поста. Они отправились со мной на двух машинах, я ехал на второй.
Сначала выехали те, кто должен был отправиться в наименее опасные места, где, как мы предполагали, все пройдет гладко. Вместе с тем все должно было произойти скоординированно. Я должен был зайти в казармы в тот момент, когда другая группа войдет в здание больницы, а третья - во Дворец правосудия. Чтобы сделать все одновременно, мы внимательно изучили все точки заранее и рассчитали время, чтобы машины, которые выехали позднее, успели добраться до места.
У Абеля было три машины людей, еще одна отправилась к Дворцу правосудия. Сначала должна была выехать первая машина, за ней я - на расстоянии ста метров, - а потом все остальные: те, кто должны были брать пост и проникнуть в казармы.
Мы беспокоились за безопасность Мельбы и Айдэ и разрешили им поехать с нами только в качестве медсестер, чтобы помогать раненым - мы собирались в какой-то момент отправить всех пострадавших в больницу. Больницу мы хотели занять не только потому, что она была на территории, примыкающей к казарме, но и потому что наш доктор Марио Муньос при содействии Мельбы и Йейе мог бы там оказывать первую медицинскую помощь.
Я понимал, что операция очень рискованная, и все же это был один из самых счастливых моментов моей жизни: через 16 месяцев после военного переворота Батисты мы, наконец, действовали. Я был уверен в успехе операции. Все наши усилия до сих пор увенчивались успехом, нам удалось справиться с огромным количеством трудностей, и цель была так близко. Мы были очень воодушевлены, радовались, что у нас все так хорошо подготовлено, что мы застанем врасплох Батисту, его армию, всю страну. Повторю, это был один из самых волнительных и счастливых моментов моей жизни. Я осознавал, как велика опасность, но, с другой стороны, не забывал, как мно317


Катюшка Бланко
го труда и усилий было вложено в подготовку, сколько в нас было желания бороться и добиться, наконец, своих целей, если простые граждане, не военные, были готовы броситься на штурм военной казармы. И это перевешивало чашу весов.
Успешный исход, повторяю, не вызывал у меня сомнений. Казармы были в нескольких минутах езды, машин мало, только какой-то джип вдалеке. На дорогу выехала наша первая машина, дальше машина с людьми из Сантьяго, мы повернули и подъехали к казармам Монкада. Это был очень напряженный и волнительный момент, другого такого не будет. Правда, во время высадки с «Гранмы» 2 декабря 1956 года у меня было похожее чувство: после долгого тяжелого затянувшегося путешествия мы, наконец, были на родной земле. Но тот момент перед штурмом Монкады все-таки был особенным: ведь должно было исполниться то, на что мы надеялись много месяцев, во что вложили столько сил. Мы должны были взять казармы Монкада: самостоятельно, без поддержки «Аутентико» и других партий, у нас было свое собственное оружие и план, который мы сами придумали много месяцев назад. Можно сказать, что Революция теперь была в наших руках. Так что понятно, как глубоко было разочарование, когда нам не удалось добиться своей цели.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Ваша сестра Анхелита рассказала мне, что за несколько дней до штурма Вы, Рауль и другие ваши близкие друзья не раз устраивали тайные собрания у нее дома, в районе Никанор-дель-Кампо. Им с Миртой было очень интересно, о чем же вы там говорите в такой секретности. В момент штурма она находилась в Биране и, услышав, что в Сантьяго какие-то волнения, сразу поняла, что без Вас с Раулем тут не обошлось. Неужели и Мирта ни о чем не знала? Теодулио Митчелл рассказывал, что перед выездом в Сантьяго Вы заехали домой, вынесли книжку и рубашку, попросили его спрятать их в машине и сказали: «Пойду поцелую сына, мы с ним, наверное, надолго расстаемся». Теодулио не знал тогда, что действие должно вот-вот начаться, и сказал: «Ну что Вы такое говорите, увидитесь на следующей неделе!». Команданте, Вы не боялись за свою семью? Как Вам удалось с этим справиться?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я посвятил свою жизнь прежде всего Революции и ее будущему. Так что дома, в Биране, все всё прекрасно понимали, ничего не нужно было объяснять. Малыш Фидель был тогда еще слишком мал, чтобы что-то понять, но Мирта осознавала, что я готов отдать жизнь в борьбе, она хорошо меня знала, так что никакие жертвы в пользу Революцию с моей стороны не могли ее удивить. Мне, по правде говоря, было больно, ведь я - как всякий мужчина - волновался за свою семью, однако я был предан своим идеям. Когда решаешь пожертвовать всем в пользу благого дела, ты спокоен, ты знаешь, что поступаешь правильно, и это помогает справиться с душевными переживаниями. Близким людям мне не нужно было ничего объяснять. Я не отрицаю, что принять такое решение может быть больно, но никаким нравственным дилеммам и моральным терзаниям тут места нет.
Во все времена, при любых обстоятельствах, в нашей стране в том числе, всегда существовали такие мужчины, патриоты, великие борцы, которые были и остаются для нас примером - Марти, Масео, Мелья и другие. Они тоже стояли перед таким выбором, похоже, что без этого революционеру не обойтись. Человек не может думать о личных делах, если он взялся думать о будущем всей страны. Ты должен осознавать, что идешь на большой риск, не сомневаться в том, что поступаешь правильно, выполняешь свой долг и занимаешься самым достойным делом, какое только существует.
318


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Мои домашние не знали, что мы начинаем операцию, я не мог себе позволить проститься с ними как следует и должен был вести себя как ни в чем не бывало. Не скажу, что это было легко, но я спокойно попрощался с ними и отправился в путь. А на самом деле уезжать, не сказав семье ни слова, было тяжело, но я должен был действовать в соответствии с правилами ради успеха операции. Те, кто был задействован в ней, знали только то, что им полагалось знать, ни слова больше. Каждый располагал информацией, касающейся только его задачи и его работы. И, насколько я знаю, никто не нарушил этого правила, ведь дисциплина у нас была жесткая. Все всегда были готовы к действию, но при этом задавать вопросы было запрещено, никто не знал точной даты операции, каким образом будет осуществлена транспортировка людей. Никто не знал даже, будет ли это реальная операция или просто тренировка. Строгий отбор, психологическое состояние участников - эти факторы тоже важны для успеха дела. Могу сказать, что все приготовления до непосредственного момента штурма можно считать большим успехом, это бесспорно.


17
Двое часов, поездки в Сантьяго, казармы Монкада: штурм и «прощай внезапность!», Фидель Кастро один у стен казармы, роль Рауля Кастро в истории, продолжение борьбы в горах, лейтенант Педро Саррия: «Идеи не убить!»
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я хорошо помню тот вечер в Ольгине накануне поездки в Биран 23 сентября 2003 года, когда исполнялось 100 лет со дня рождения Вашей матери. Уже почти совсем стемнело. Мы говорили о моей книге «Все время кедров», презентация которой должна была состояться на следующий день. Вы сказали, что читаете третью главу, бросили взгляд на часы и заметили, что они остановились. Ваши помощники быстро нашли другие, но Вы, не сняв с руки остановившиеся часы, надели работающие. Помню, как Вы откинулись на спинку кресла, поправили двое часов на запястье, глубоко вздохнули и, помолчав несколько секунд, сказали: «Смотри, прямо как в твоих рассказах: на моей руке двое часов, как в горах Сьерра-Маэстра. Я немного суеверен». Команданте, не могли бы Вы поподробнее рассказать, почему у Вас выработалась привычка носить двое часов?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Последние несколько часов перед штурмом казарм Монкада были очень напряженными. Времени катастрофически не хватало. Мои часы отстали, и в нашем распоряжении было гораздо меньше времени, чем предполагалось. Тем не менее, мы сделали все, что планировали, но гораздо в большей спешке, чтобы прибыть вовремя. После этого я всегда носил двое часов, особенно во время войны. Я должен был быть уверен, что всегда знаю точное время.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы говорили, что после захвата казарм рассчитывали на помощь представителей Ортодоксальной партии из провинции Орьенте. Поэтому перед штурмом Вы отправились на поиски Марии Антонии Фигероа и Луиса Конте Агуэро? Вы хотели предупредить их?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Мы также надеялись, что Луис Конте Агуэро огласит наш манифест. Он вел часовую программу на радиостанции «Кадена Ориенталь де 320


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Радио», как Пардо Льяда, но на провинциальном уровне. Он тоже изобличал коррупционное правительство Прио, но ограничивался только случаями, имевшими место в том районе. Он красиво говорил, у него был хорошо поставленный голос, и он мечтал о политической карьере. Как комментатор, Пардо Льяда его превосходил, поскольку обладал большим журналистским чутьем. Конте Агуэро критиковал правительство, цитируя Хосе Марти, его стиль был более литературным. Он рассказывал о проблемах, был членом оппозиционной Ортодоксальной партии, и у него был высокий рейтинг до государственного переворота. Кроме того, нас с ним связывали дружеские отношения, еще больше укрепившиеся после того случая.
После военного переворота единственный гарнизон, который сначала не поддержал заговорщиков, был расквартирован в Сантьяго-де-Куба. Конте Агуэро умело воспользовался радио, чтобы сообщить о государственном перевороте, произвести агитацию и призвать народ собраться у казарм для выражения солидарности с солдатами. На самом деле, он сыграл важную роль 10 марта 1952 года. Как радиокомментатор, как агитатор, он призвал людей пойти к казармам, но не для того, чтобы штурмовать их, а чтобы стать плечом к плечу с солдатами, воспротивившимися путчу Фульхенсио Батисты. И подтянулось много народу. Но когда переворот набрал обороты, сержанты и офицеры низших чинов взяли командование в свои руки и отстранили полковника - командира полка.
Сантьяго-де-Куба был единственным местом, где проявилось желание организовать сопротивление путчистам, и Луис Конте Агуэро сыграл важную роль в этом деле. Позднее, когда Батиста давал какие-либо обещания, Конте Агуэро напоминал о них в своих программах. Мы с ним были друзьями, и я на него рассчитывал.
Он не участвовал в заговоре, но находился в Сантьяго и вел часовую программу на радио, а я планировал использовать его для агитации после штурма казарм. По радио он мог призвать народ присоединиться к нам. Он был представителем Ортодоксальной партии, известным в Сантьяго, и мог оказаться очень полезным в тот момент. Я хотел найти его, чтобы все рассказать и уговорить помочь нам. Когда все было готово к штурму, последнее, что мне нужно было сделать в Сантьяго, - найти Конте Агуэро и зайти к Марии Антонии. Очень важно было заручиться поддержкой Конте Агуэро, но так как он ничего не знал о наших планах - до этого момента мы не поддерживали связь ни с ним, ни с кем-либо другим, - нам не удалось его найти. Возможно, он уехал в Гавану. Но я был уверен, что он присоединился бы к нам. У него были соответствующие политические интересы, он был противником Батисты, у нас с ним были хорошие взаимоотношения. Я верил, что он бы к нам присоединился. И впоследствии он был очень благодарен за то, что мы хотели доверить ему такую миссию. Когда мы оказались в тюрьме или были вынуждены уйти в подполье после штурма казарм Монкада, он нас защищал всякий раз, когда ему представлялась такая возможность. Потом уже нет. Мы уже больше года вели партизанскую войну с режимом в горах Сьерра-Маэстра, а он по-прежнему ратовал за мирные выборы, когда это было уже невозможно. Политическое чутье у него отсутствовало полностью, он занимал позицию, которая была в его интересах.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, меня заинтересовало открытое письмо Конте Агуэро, в котором он просит Вас отказаться от вооруженной борьбы, когда победа уже практически была одержана.
321


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Конте Агуэро думал, что мы - несколько сотен человек в горах Сьерра-Маэстра - никогда не сможем победить. Поэтому он, считавший нас символом сопротивления, борьбы против Батисты, против политического капитала, написал статью в журнале «Боэмия», призывая прекратить вооруженную борьбу. Эта хвалебная статья называется «Письмо патриоту». Она была опубликована в один из тех моментов, когда Батиста отменил цензуру. Диктатор ее вводил и отменял, в зависимости от положения дел.
В том письме Конте Агуэро рекомендовал мне сложить оружие, аргументируя это тем, что мы уже вошли в анналы истории как герои и что в поисках выхода из сложившейся ситуации он нам советует отказаться от вооруженной борьбы и заняться политической деятельностью. С годами Конте Агуэро довольно сильно обуржуазился, у него стало больше амбиций, и он старался избежать жертв. Так он пришел к написанию «Письма патриоту», которое я оставил без ответа.
До этого казалось, что он поддерживает нас, защищает. Очевидно, он зарабатывал себе очки такими действиями.
Когда Революция восторжествовала, он сразу же примкнул к нам. Я предпочел не брать в расчет ту историю, забыть о ней. Я не обращал внимания на ошибки ради большого общего дела. Чтобы объединить всех, кто хочет объединиться, надо уметь прощать слабости.
Но скоро я заметил, что Конте Агуэро начал забываться. Он действовал ради удовлетворения личных политических амбиций и вовсе не был антиимпериалистом. Напротив, он хотел, чтобы в одной из поездок я встретился с рядом американских политиков, которых нельзя было назвать прогрессивно мыслящими.
Он предложил мне установить контакт с (Джоном) Фостером Даллесом, проходящим лечение в одной клинике. Он хотел, чтобы я его навестил, а я отказался. Помню, я сказал ему: «Он реакционер, маккартист, антикоммунист эпохи холодной войны». Он хотел быть советником, продвигать далеко не революционные политические взгляды.
Тогда же, во время моего визита в Аргентину, он предложил мне встретиться с бывшим лидером моряков, поднявших восстание против Перона, адмиралом Исааком Рохасом, который мне казался реакционером и антикоммунистом. От этой встречи я тоже отказался.
Как и Пардо Льяда, Конте Агуэро прославлял Революцию, поддерживал все предпринимаемые шаги, в том числе приветствовал приговоры, выносимые революционными судами военным преступникам, которых они считали экстремистами.
Никто из них не догадывался, о чем думаю я, и они даже пытались оказывать на меня влияние. Такие люди меня очень беспокоили, потому что наступил момент, когда я узнал их очень хорошо, угадывал их мысли, а также предполагал, что они делают и о чем говорят. Было ясно, что с ними нельзя идти дальше.
Помимо этого мелкобуржуазного политиканства, они проповедовали еще и антикоммунизм, пользуясь им так, чтобы не идти путем Революции. Тогда я начал постепенно отдалять их от себя, я видел их насквозь, я знал гораздо больше, чем они предполагали, включая их образ мышления. Эти люди были не нужны, их невозможно было исправить, они были обречены на провал.
Пардо Льяда был чуть ближе к Революции, он не был таким антикоммунистом и, в определенной степени, поддерживал хорошие отношения с коммунистами. Он лучше разбирался в политике.
322


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
И в то же время я уверен, что Конте Агуэро, который в эпоху штурма казарм Монкада выступал против Батисты и говорил о борьбе за независимость, о Хосе Марти, мог бы сотрудничать с нами. Но мы его тогда не нашли, чтобы договориться.
Он обладал одним важным достоинством, с нашей точки зрения. Когда никто не говорил о нас, все боялись, он упоминал нас с восхищением, с чувством признательности на радио провинции Орьенте. Он не говорил о преступлениях, совершаемых против нас, но, по крайней мере, рассказывал о наших арестах, защищал нас. Его в какой-то мере считали нашим представителем, и мы общались с ним по разным поводам. Он очень гордился тем, что мы на него рассчитывали, разыскивали его, что он считался нашим другом и защитником. Это был человек, рассказывавший о нас и защищавший нас с общественной трибуны. В тот момент мы очень ценили такое отношение, нам ведь надо было продвигать наши идеи, изобличать преступления.
Конечно, монкадисты у многих вызывали восхищение, так как не побоялись выступить с оружием в руках против сил Батисты. По сути, никто абсолютно ничего не предпринимал, и вот так возникло такое мощное движение. Мне кажется, что в истории Кубы до этого момента никто не отваживался на подобные акции.
«Письмо патриоту» было большой ошибкой, до этого Конте Агуэро считался нашим защитником.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, а Марию Антонию Фигероа Вам удалось разыскать?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мария Антония Фигероа была одной из самых ярых революционеров среди представителей Ортодоксальной партии Сантьяго-де-Куба, поддерживающих радикальную борьбу против Батисты. Я мог полагаться на нее, но, как я уже говорил, только один человек в Сантьяго - Ренато Гитарт - знал о наших планах открыть фронт сопротивления в провинции Орьенте. Все держалось в тайне. Кроме того, хотя я и рассчитывал на поддержку Марии Антонии, потому что она участвовала в политических протестах 10 марта, она ничего не знала о наших планах. Поэтому за несколько часов до начала штурма я решил удостовериться, что она будет в Сантьяго 26 июля, не для того, чтобы сообщить ей об операции, а просто чтобы знать, будет ли она в городе.
С тех пор прошло уже более полувека, и я точно не помню, что конкретно делал в ту ночь, за несколько часов до атаки. У меня было много дел, прежде всего, связанных с подготовкой к сражению на рассвете, целью которого был захват казарм. Я уверен только в одном: я строго соблюдал все правила конспирации. Любой контакт с Марией Антонией был связан с получением информации.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Монтане и Рамиро входили в состав группы добровольцев, осуществлявших захват главных ворот во время штурма казарм Монкада. Я помню рассказ Рамиро о проникновении в казармы и нейтрализации группы солдат в бараках. Он также вспоминал, какое впечатление произвел на него выстрел, настигший Ренато и отбросивший его назад. Команданте, не могли бы Вы продолжить рассказ об этих событиях?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Перестрелка не была продолжительной. Потом получилось так, что некоторые бойцы оказались отрезанными от остальных. Они сражались 323


Катюшка Бланко
и держались достаточно долго во время боя в казарме. Группе, которая должна была занять здание больницы, но не смогла вовремя среагировать в сложившейся ситуации, преградили пути к отступлению, и она оказала сопротивление.
Штурм казарм Монкада должен был быть внезапным, молниеносным. В противном случае, было невозможно захватить ни казармы, ни гарнизон. С нашей стороны в операции участвовало 120 человек, которым предстояло сразиться с тысячей с лишним солдат с более мощным оружием.
План захвата казарм был основан на внезапности, на общем замешательстве. Мы рассчитывали захватить врасплох часовых, а потом ворваться во внутренние помещения, где спали солдаты. Если бы гарнизон был поднят по тревоге, мы бы не могли захватить казармы, ведь у нас не было ни минометов, ни пушек, ни других крупнокалиберных орудий. Если бы в распоряжении нашей группы имелось 10-15 безоткатных орудий, 6-7 минометов, автоматы, возможно, нам бы удалось осуществить наш план.
Но у нас были лишь ружья и винтовки 22 калибра. Они вполне подходили для реализации нашей задумки: внезапного штурма казармы, занятия командного пункта, блокировки всех входов во внутренние помещения и захвата пленников в ближнем бою. Данное оружие подходило для этого, но не для штурма военной крепости. Оружие было несоответствующим, да и люди были к этому не готовы. Солдат оказалось в пятнадцать раз больше, чем нас, и у них было крупнокалиберное оружие. Наша же операция была рассчитана на внезапность, молниеносность. Ну и поскольку этот важнейший элемент плана не удался, мы не смогли захватить казармы.
Мы заранее изучали, что происходит в казарме: наблюдательные пункты, караульные посты, передвижения часовых, смены караула. Что же непредвиденное произошло? Почему мы не смогли взять казармы? Я на сто процентов уверен, что причиной было наличие дополнительного пешего патруля военизированной полиции, приданного на период празднования карнавала. Патрульные в касках, в своей форме, вооруженные пистолетами-пулеметами, дежурили с внешней стороны казарм, на отрезке от главного входа до проспекта. Такая дополнительная мера безопасности была введена во время праздников на случай, если солдаты выпьют лишнего, а не потому, что ожидался штурм. Патрульные совершали обход казарм от караульного поста до проспекта.
Мы планировали сначала проехать от фермы Сибоней по шоссе, потом по проспекту Гарсон и повернуть направо к главным воротам казарм Монкада, которые находились в 200 метрах от проспекта, и через них проникнуть на территорию. Впереди шли машины, направляющиеся к зданию больницы, где предполагалось осуществление менее опасной операции. В этой группе был Абель Сантамария. Я рассчитал время так, чтобы все группы начали действовать одновременно. За ними ехала группа, перед которой стояла задача - занять Дворец правосудия, а следом моя колонна, которая должна была обеспечить захват командного пункта и корпусов.
Если бы нам, переодетым в сержантскую форму, удалось войти в казармы, занять командный пункт и перекрыть вход во внутренние помещения, когда солдаты еще спали, мы бы застали их врасплох. Проснувшись, они бы увидели сержантов, целящихся в них и приказывающих: «Руки вверх! Все во двор!» А во дворе, расположенном в глубине казармы, они оказались бы под прицелом тех, кто находился во Дворце правосудия, в больнице, и нас, захвативших командный пункт и корпуса. Двор был бы окружен нашими силами, где мы держали бы солдат в плену.
324


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Наши товарищи, которые ехали в ста метрах передо мной, должны были разоружить часовых. Моя колонна, в состав которой входило около 90 человек, должна была проникнуть к командному пункту и взять его, а остальные - перекрыть вход в корпуса. Я отобрал добровольцев, чтобы снять часовых, и посадил их в первую машину; в ней ехал Монтане - один из лидеров нашего движения, Ренато Гитарт, Хосе Луис Тассенде, Рамиро Вальдес и другие смельчаки и бойцы. Никто не знал о присутствии патруля, который в это время находился снаружи, неподалеку от главного входа. Это были двое военных с пистолетами-пулеметами Томпсона, в гантлетах и касках. До этого момента все шло по плану.
Первая машина завернула за угол и проехала незаметно. Но когда она достигла главных ворот, патрульные были уже довольно близко. Когда я повернул к казарме, я увидел, что первая машина остановилась метрах в ста от меня, и передовая группа осуществляет захват и разоружение часовых без единого выстрела и каких-либо сложностей. Но патруль заметил машину и стал озираться вокруг. Я понял, что патрульные обеспокоены происходящим у главных ворот, в 60 метрах от них, и изготовились к бою.
Моя колонна состояла из 10-12 машин, перевозивших 90 человек, включая тех, кто осуществлял захват часовых. Мы лишились одной машины, у которой по дороге лопнула шина, но для реализации нашего плана это не было существенной потерей. Нам вполне хватило бы и 60 человек. Когда я понял, что патрульные могли начать стрелять по бойцам, осуществляющим захват главных ворот, я решил, что должен их нейтрализовать.
Я ехал сзади, за рулем, у меня был пистолет и автоматическое ружье. Я решил защитить бойцов из первой машины и заодно завладеть оружием патрульных. Вдруг оба солдата повернулись к нашей машине, которая находилась в двух метрах от них, и взяли ее на прицел. Наверное, они услышали шум подъезжающего автомобиля. Я вывернул руль и направил машину прямо на них.
Справа от меня распахнулись двери, выбежали два человека, и один из них выстрелил. Солдаты были так ошеломлены происходящим, что даже не стреляли. Услышав звук выстрела, все бойцы из ехавших следом машин выскочили и заняли большое здание рядом. Согласно инструкции, после захвата командного пункта они должны были войти во внутренние помещения казарм, и они думали, что делают именно это. После первого выстрела началась пальба со всех сторон.
Я знал, что мы находимся за пределами казармы, а мои люди этого не знали и, выскочив из машин, заняли здание, напоминающее военный объект. На самом деле, это был военный госпиталь, находившийся рядом с казармой. Они рассыпались также по всей улице. Надо было видеть то здание! Да, оно было похоже на казарму, и люди быстро и решительно сработали по инструкции. Сколько их было? Около шестидесяти, потому что не вся колонна, следовавшая за мной, успела повернуть за угол. Только часть из них смогла это сделать, для остальных уже не было места. Не помню, было ли там шесть машин, семь или восемь. Может быть, после проезда машины студентов, которые пытались быстрее пробиться вперед, кто-то последовал за ними и отстал. Но я туда прибыл с меньшим количеством людей, чем предполагалось изначально. Хотя этого было достаточно для штурма. Если бы то, что произошло перед госпиталем, случилось на территории казарм, больше бойцов было бы не нужно.
Позднее я неоднократно думал об этом случае. Я поступил правильно, попытавшись защитить своих людей и обезоружить вражеский патруль, собиравшийся стре325


Катюшка Бланко
лять в них. Много размышляя и читая об этом в будущем, я решил, что было бы правильней, если бы я проехал мимо патрульных. Остальные машины последовали бы за мной. Ворота в казармы уже были открыты, и наш план был бы реализован, так как до этого момента все шло без сучка без задоринки.
В сложившейся ситуации я предпринял попытку организовать людей: вбежал в госпиталь, первый этаж которого был захвачен нашими бойцами, и стал выгонять оттуда, чтобы продолжить операцию. «Это не казарма, это госпиталь!» - закричал я. Помню, что там появился какой-то человек, кажется, единственный, кто находился в госпитале в тот момент, и он тут же был ранен. Стрелял в него кто-то из наших, причем рядом со мной и практически оглушил меня. Я пытался заставить моих людей сесть обратно в машины, но пули уже свистели повсюду, грохот стоял ужасный. Несмотря ни на что, я попытался предпринять еще одну попытку атаки и проникновения на территорию казарм. Я почти этого добился, в некоторых автомобилях уже сидели люди, готовые к продолжению штурма, но в этот момент одна из машин сдала задним ходом и столкнулась с моей.
По сути, мои усилия навести порядок в наших рядах были напрасны. Это было неосуществимо. Когда цель была почти достигнута, произошла эта глупая авария, и часть повстанцев разбежалась по близлежащим переулкам.
Помимо прочего, солдаты были подняты на ноги, дали сигнал тревоги, производящий невыносимый звон, который не умолкал в течение долгого времени. Кто-то включил его, или он включился автоматически. Это был самый адский звук, который я когда-либо слышал в жизни. Гарнизон проснулся, и минут через 8-10, а может, и меньше, какой-то человек с пулеметом 50-го калибра забрался на крышу, откуда мог контролировать зону, где находились мы. Помню, что все мое внимание было сконцентрировано на нем. Он пытался закрепить пулемет и прыгал, как обезьяна, а я в него стрелял. Он падал, опять пытался пристроить пулемет, а я продолжал стрелять из своего мелкокалиберного ружья. Я выстрелил несколько раз, не давая ему приблизиться и воспользоваться оружием. Моей задачей было не позволить ему установить пулемет, и он ни разу не смог в нас выстрелить, пока мы там находились.
Что стало с тем человеком, который пытался воспользоваться орудием? Он умер? Ушел в отставку? Не знаю, что с ним произошло. Важно лишь то, что он не выстрелил тогда из пулемета 50-го калибра.
И тут я понял, что теперь уже абсолютно невозможно захватить казармы, и отдал приказ отступать. В тот момент я думал о том, как прошел штурм в Баямо.
Когда все уехали, я сел в последнюю машину и вдруг увидел одного из наших. Я вышел и закричал ему: «Садись!» Я остался один. Никого не было видно. Определенно, кто-то здесь оставался, но я никого не видел. Я стоял один посреди улицы, почти напротив госпиталя.
Вдруг случилось чудо. Когда я стоял там один, подъехал автомобиль. За рулем сидел парень из Пинар-дель-Рио, который впоследствии погиб. Он меня и подобрал, заехав со стороны проспекта Гарсон, когда все разъехались. Я сказал нашим, чтобы они меня ждали на проспекте, один из них вернулся и подобрал меня. Этого смельчака звали Рикардо Сантана. Откуда он приехал? Не знаю, но это был отважный поступок, чрезвычайно отважный. Если бы он меня не подобрал, меня бы убили.
Бой длился 10-15 минут. Я все думал о людях, атакующих казармы Баямо, и мне пришла в голову мысль, что можно поехать прямо по этому проспекту к находящейся неподалеку казарме Эль-Каней, захватить её и открыть фронт там. Мне казалось, 326


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
что казарма Баямо уже взята, и наши товарищи окажутся там без поддержки. Если нам не удалось взять казармы Монкада, мы должны продолжить боевые действия в другом месте.
Когда мы ехали по проспекту, впереди идущие автомобили не стали ждать остальных у въезда в Виста-Алегре и повернули направо к ферме, находящейся в 10-12 минутах езды, вместо того, чтобы проехать через Виста-Алегре, откуда дорога ведет к поселку и казарме Эль-Каней. Я ехал на заднем сиденье и не мог указывать путь ни нашему водителю, ни тем более остальным. Одетые в сержантскую форму, мы могли бы захватить врасплох гарнизон этой казармы. Можно сказать, что наша форма привела солдат Монкады в замешательство. И, возможно, по этой причине мы потеряли в том бою не так уж много людей. Мы создали полную неразбериху, абсолютный хаос, где только мы понимали, что происходит. Хотя тот человек с пулеметом 50-го калибра знал, что мы были захватчиками, врагами.
Причиной провала нашей операции было неожиданное появление патруля. Я очень сожалею, что не смог выполнить задуманное. Если бы мне пришлось вновь разрабатывать план той операции, он был бы такой же. Но если бы у меня тогда было столько опыта, сколько сейчас, я бы проехал, не останавливаясь, мимо патруля. Вереница проносящихся друг за другом машин парализовала бы патрульных, стрелять бы они не стали.
КАТЮШКА БЛАНКО. - И в тот момент вам пришлось уйти в горы Сьерра-Ма- естра.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - По сути, некоторые продолжали сражаться. Одни, как Гитарт и Тассенде, проникли по отдельности на территорию казарм. Педрито с несколькими бойцами вошли туда через прилегающие улочки. Не было смысла пробовать взять в окружение полторы тысячи солдат силами нескольких десятков безоружных людей. Поэтому я отдал приказ отступать.
Было ясно, что взять Монкаду мы не можем. Я думал о попытке захвата другой казармы, но, как я уже говорил, повстанцы направились к ферме Сибоней. Когда я приехал на ферму, люди были деморализованы провалом операции. Некоторые переодевались, снимая военную форму, надевая гражданскую одежду и оставляя оружие в стороне.
Единственное, что нам оставалось, - уйти в горы. Я собрал группу, с которой вышел с фермы Сибоней, и пошел по направлению к горному кряжу. Пара человек были ранены. Кроме того, пока мы шли, кто-то случайно нажал на курок, и раненых стало трое. Монтане был очень слаб, поэтому я отправил раненых назад, чтобы постараться их спасти. Я велел им во что бы то ни стало добраться до города. Прошло уже три или четыре дня после штурма.
Неудача сильно повлияла на людей. Многие наши товарищи потеряли бодрость духа, даже те, кто был способен совершать самые смелые поступки при других обстоятельствах. Помню, с каким напором они захватили здание перед казармой. Они выскакивали из автомобилей отважно и решительно, словно солдаты, не раз побывавшие в боях.
После этого я часто думал, что, возможно, если бы первый выстрел прозвучал на территории казармы, ситуация была бы еще хуже. Я не знаю, что бы тогда произошло, потому что, когда прозвучал первый выстрел, все разом начали стрелять. Не знаю, 327


Катюшка Бланко
кто в кого стрелял, просто стреляли все. Чудом мы не поубивали друг друга в течение 15 минут, пока длилась эта страшная перестрелка. Ведь с самого начала наш план не предполагал ни осады, ни окружения казармы, а лишь внезапный, молниеносный ее захват, который не мог осуществиться, если бы где-то произошел сбой.
Я думаю, что поступил правильно, уведя людей и постаравшись их спасти. Единственное, за что я себя упрекаю, так это за то, что отвлекся на патрульных. Я должен был спешить на помощь, забыв о присутствии патруля, но для этого нужен опыт, которого у меня тогда не было. Вот за это я себя упрекаю. Попытка защитить людей была правильная, но форма ее реализации выбрана неверно: нужно было проехать мимо патруля, не обращая на него внимания.
К таким выводам я пришел после прочтения большого количества трудов о военных действиях.
Эта история не давала мне покоя, потому что я действительно мечтал о захвате казарм. Через несколько лет мы взяли не только Монкаду, но и весь город, охраняемый пятью тысячами солдат, что было гораздо сложнее. В конце войны я хотел-таки захватить Монкаду, но гарнизон сдался, и штурмовать ее не пришлось.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы тогда об этом не думали, но я знаю, что впоследствии оценили смелость и решительность Рауля, проявленные при одновременном захвате Дворца правосудия. Он был в группе бойцов под командованием Лестера Родригеса, выполнил все пункты плана атаки, спас жизнь своих товарищей, проявив смелость и отвагу. Ситуация сложилась так, что он стал командиром повстанцев, штурмовавших здание рядом с казармами Монкада. Рауль завоевал в борьбе право играть роль лидера в истории. Он был не просто Вашим братом, Вы не могли запретить ему участвовать в штурме Монкады, как бы ни противились этому ваши родители, и несмотря на то, что они и Вы сами очень бы опечалились, если бы судьба и удача оказались бы не на его стороне. Тассенде убедил Вас в том, что он имеет право на участие в этой операции, аргументируя это тем, что если даже Рауль не примет участия в штурме, в Гаване его все равно убьют. В назначенный час Рауль получил винтовку «Спрингфилд». До этого он взял «винчестер», потому что знал, как пользоваться этим оружием. Но Мирет сказал ему: «Брось это и возьми мелкокалиберную винтовку, она надежнее, у нее дальность стрельбы больше». В автомобиле, направляющемся с фермы Сибоней ко Дворцу правосудия, Рауль и Лестер ехали впереди, рядом с шофером, а за ними сидели еще трое участников. Рауль, как и Вы, учился в Сантьяго и знал дорогу. «Поезжай туда, потом сюда», - указывал он путь шоферу. Проезжая по Марсовой площади, он сказал Лестеру, который был родом из Сантьяго: «Мы проехали!». «А, да? Разворачивайся!» - велел Лестер шоферу.
Рауль понимал, что из-за того, что пришлось развернуться и поехать к Дворцу правосудия по другому пути, они потеряли время, которое было на вес золота. Это было первым препятствием, непоправимой ошибкой, которая имела плачевные последствия. Если бы они не задержались, то прибыли бы вовремя и оказали поддержку своим товарищам, и тогда дело могло бы закончиться благоприятно.
Добравшись до цели, Рауль первым выскочил из машины и взял на мушку приближающегося капрала с пистолетом 38 калибра и знаменем в руках. Эта картинка навсегда врезалась в память Рауля, как вспышка, которая в течение всей жизни переносила его в те решающие мгновения. Он вошел в здание и разоружил капрала.
328


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Потом тихо постучал в первую дверь, которая встретилась на его пути. В этот момент началась перестрелка. Он схватил винтовку и пистолет, а часовой, которого держал под прицелом другой боец, стоял, прижавшись к стене. Рауль толкнул дверь и наткнулся на безоружного сторожа - пожилого человека, взирающего на него с удивлением. Рауль спросил его: «Есть здесь еще караульные?» Тот повторил вопрос: «Есть ли здесь еще караульные? И ответил: «Нуда», показывая на еще одну дверь, справа от входа. Рауль распахнул ее. С другой стороны, в комнате с умывальником находились люди, одевающиеся слишком медленно для данной ситуации. Их спокойствие свидетельствовало о том, что они не хотели никуда выходить, вмешиваться. Рауль запер их, отобрав у них винтовки и два револьвера. «Посидите пока здесь!» - прозвучал приказ, заставший их врасплох. Ваш брат догадался, что они не понимали, что происходит, увидев повстанцев в сержантской форме.
Рауль побежал на крышу, по дороге останавливаясь на этажах, чтобы сквозь жалюзи следить за ситуацией в казармах. Когда он поднялся, перестрелка была интенсивной. Он взял на прицел часового, находящегося прямо под ним, на одной из башен казармы, но не стал стрелять - тот стоял к нему спиной. Он не смог воспользоваться его уязвимым положением и опустил оружие. Вдруг этот солдат повернулся и стал палить вверх. Тут уж Рауль не преминул пустить в ход свою винтовку, уклоняясь от пуль, летящих со стороны Дворца правосудия. Перестрелка длилась до тех пор, пока не раздался приказ к отступлению. «Идите вниз. Я останусь», - велел Рауль другим участникам штурма. И он оставался наверху, пока мог, с беспокойством наблюдая за злополучным штурмом казарм. Спускаясь в лифте, он точно не знал, успели ли его товарищи дойти до первого этажа по лестнице. Каково же было его удивление, когда он вышел из лифта в холл: шесть охранников с пистолетами- пулеметами Томпсона и другим оружием проникли в здание и целились в Лестера и других повстанцев. Неожиданно появившийся Рауль в военной форме воспользовался воцарившимся замешательством, вырвал оружие у командира этого отряда и закричал: «Всем лечь!» Все шестеро бросились на пол, и их удалось разоружить. Рауль отвел их в то же помещение, где были заперты другие солдаты и сторож. «Сидите тихо, не двигайтесь!» - приказал Ваш брат и повернул ключ в двери. Своим он сказал: «Давайте вынесем оружие из здания». Это было нужно, чтобы солдаты не смогли быстро его найти. «Где Лестер?» - спросил Рауль. «Я только что его видел», - ответил кто-то. Шофер ждал их в машине. Все подчинялись приказам Рауля, и он велел выходить и ждать его на перекрестке. Все ушли, а Рауль побежал искать Лестера на первом этаже, где видел его до этого. «Лестер, Лестер», - звал он. Никто не отзывался. Времени терять было нельзя, и он решил покинуть здание. Автоматная очередь пронизала воздух, и Рауль побежал быстрее. Он выскочил через окно, чтобы оказаться посреди проспекта и встретиться с товарищами, которые с точностью исполнили приказ и ждали в указанном месте. «Где Лестер?» - спросили они. «Не знаю, куда он делся. Поехали», - ответил Рауль. Только он знал Сантьяго. Они стали кружить по городу, словно на карусели, проезжая по одним и тем же местам вновь и вновь. Когда они оказались в Сьюдамар, Рауль сказал: «Давайте выбираться отсюда, иначе пропадем». Им не приходила в голову возможность возврата на ферму Сибоней. Я уверена, что если бы Рауль мог предположить, что Вы вернетесь туда, он поступил бы так же. Они думали, что военные уже разыскивают их, хотя, на самом деле, прошло много времени, пока те вышли на улицы. Возвращаясь в центр Сантьяго через парк Сеспедес, владелец автомобиля сказал: «Я знаю семью Мендес
329


Катюшка Бланко
Коминчес, они живут неподалеку отсюда». Он знал их адрес. Но Рауль возразил: «Нас много. Мы не можем пойти туда все». «Я тоже знаю здесь одну семью», - сказал кто-то. Так нарисовалось два-три варианта. «Вы уверены, что можете туда пойти?» - настаивал Рауль. «Да, можем», - прозвучал ответ. Все сошлись на том, что по отдельности у них больше возможностей скрыться, и разошлись в разные стороны. Рауль решил укрыться в доме у врача Аны Росы Санчес. Но это, к сожалению, привело к росту беспокойства в большом доме в Биране.
Команданте, и Вы, и Рауль приказали отступать, когда поняли, что казарму взять невозможно. Что Вы думали тогда? Что ощущали?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мне казалось, произошло нечто ужасное. Такая неудача после стольких усилий. Но в тот решающий момент я еще беспокоился за бойцов, штурмующих казармы Баямо, они могли остаться без поддержки. Я думал о другом штурме, который мог бы помочь им, о штурме казарм Эль-Каней, и, конечно, о продолжении борьбы в горах с оружием, которое нам удалось захватить. Я неоднократно рассказывал об этом и много размышлял о тех событиях.
Я не пришел в замешательство, страх не парализовал меня, я решил немедленно продолжить борьбу. Наш план не реализовался, нам не удалось совершить молниеносный удар по силам Батисты, поэтому надо было менять стратегию.
На ферме Сибоней я собрал тех, кто был в лучшей форме, и решил уйти с ними в горы. Мы, конечно, понимали, что оружие, которое имелось в нашем распоряжении, было неэффективно в новых условиях. Револьверы, винтовки 22 калибра и охотничьи ружья не подходили для использования на открытой местности. То есть, мы отправились в горы практически безоружные, но, по крайней мере, могли оказать сопротивление на расстоянии 20-30 метров от врага.
В горах мы провели много дней без сна.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, согласно данным Исторического архива Кубы, после решения продолжить борьбу в горах, принятого на ферме Сибоней, с Вами пошли 19 человек. Через три часа один из них передумал, и осталось 18.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Когда мы отправились в путь, появились самолеты. Мы сели перекусить. Мы стремились быстрее забраться на вершину горы и перейти на другую сторону, чтобы нам не перерезали пути к отступлению. Мы продвигались со сверхъестественной, нечеловеческой скоростью, особенно, в первый день.
Помню, как в доме одного фермера мы переоделись, ведь не имело смысла ходить в сержантской форме. Кто-то дал мне рубашку, в которой я изображен на фотографии, сделанной через некоторое время в тюрьме.
Дорога была сложной, но мы не смогли перевалить на противоположный склон горной гряды, так как к вечеру армия захватила все высоты, и мы видели солдат в 200 метрах от нас. На этом расстоянии наше оружие было бесполезным. В бою с солдатами на расстоянии 200 метров наши пули их бы не достали. А у них были винтовки «Спрингфилд» калибра 30.06 и полуавтоматические ружья «гаранд» такого же калибра. Чудом солдаты нас не заметили. Мы не знали этих мест. Дождались ночи и попытались забраться выше, но не смогли, так как везде мелькал свет фонарей. Во всех ключевых точках находились сотни солдат, чтобы перекрыть нам пути отхода. Тогда мы пошли на юг горного кряжа, продвигаясь с большим трудом, страдая от го330


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
лода, ночуя в ужасных условиях прямо на склонах. Это было изнурительно для наших людей. Раненые чувствовали себя очень плохо. Когда по случайности был ранен еще один человек, мы решили, что им надо постараться вернуться в город, а мы продолжили путь с меньшей группой бойцов.
Около недели мы бродили по тем местам, пытаясь найти проход, где можно незаметно проскользнуть мимо солдат. Потом мы поняли, что перейти через гору будет очень сложно. Решили пробраться к заливу и перебраться на лодке на другую сторону.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, через несколько часов после штурма средства массовой информации рассказывали о случившемся, называя большое количество погибших и раненых. Как Вы восприняли новости, где сообщалось о смерти такого количества повстанцев? Что Вы почувствовали?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - На следующий день, в понедельник, по радио почти в течение 24 часов передавали официальную информацию, где сообщалось о 80 погибших участниках штурма, минимальном количестве убитых солдат и 22 раненых. В новостях говорилось: «Они, скорее всего, погибли в первые минуты...»
Когда сообщили о 80 погибших, я понял, какова была суровая реальность: они взяли наших людей в плен и убили. Они поступили так, как всегда, и так, как поступал Батиста на протяжении всей истории: пленников убивали, даже тех, кто не участвовал в операции. Были убиты все, кто был схвачен. Наши товарищи, захватившие больницу, стали первыми пленниками, и их всех расстреляли, равно как и тех, кого схватили через три-четыре дня после тех событий. Казармы в Баямо тоже не удалось захватить, и участников операции ждала та же участь. Лишь немногие чудом избежали гибели.
Через пять или шесть дней возник протест против зверской расправы с повстанцами. Церковь поддержала его. Архиепископ Сантьяго-де-Куба вмешался, требуя сохранить жизнь задержанным. Поднялась волна протеста против преступлений, и были даны определенные гарантии. Группе товарищей, которые явно были не в состоянии выбраться из окружения, я обрисовал необходимость заручиться гарантиями, которых добился архиепископ, и решил идти на прорыв с двумя командирами. Большинство повстанцев, находящихся в плохом состоянии, остались в доме крестьянина, который взял на себя обязательство связаться с архиепископом. Лишь двое пошли со мной. Мы отошли оттуда на расстояние около трех километров. Я предпочел продолжить борьбу, не заручаясь никакими гарантиями. Кроме того, здравый смысл подсказывал мне, что в отношении меня не может быть никаких гарантий, поручительств, «перемирия». Кроме того, если бы даже я предполагал, что мне могут сохранить жизнь, я бы никогда не воспользовался этой возможностью. Это я могу сказать точно. Я ощущал, что на мне лежит большая ответственность, и не мог отказаться от идеи продолжения борьбы. Мой долг был не смиряться, не прекращать сопротивления. Даже после неудачной экспедиции на Кайо Конфитес я думал о продолжении борьбы в горах Сьерра-Маэстра. Вся моя предыдущая жизнь диктовала этот путь. Я вырос в сельской местности, один ездил в горы Пинарес и никогда не боялся крутых дорог, какими бы длинными, непроходимыми и запутанными они ни были. Кроме того, в детстве я жил и в Сантьяго, тогда мне неоднократно приходилось выходить в залив. Даже сейчас, когда я закрываю глаза, мне представляется этот путь: 331


Катюшка Бланко
нужно идти по шоссе на Сантьяго, потом сойти с него и подойти к заливу с запада, взять рыбацкую лодку, ночью переплыть на восточный берег и уйти в горы Сьерра- Маэстра, чтобы оттуда продолжить борьбу с людьми, которые присоединятся позднее. Оружие мы тоже потом раздобудем.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы думали переправиться на другую сторону залива на рыбацкой лодке. Это напоминает мне о музыканте Синдо Гарае, который, будучи ребенком, пересек залив вплавь в его узкой части, чтобы передать сообщение партизанам на западном берегу. Он был приверженцем идей Хосе Марти, и в течение всей своей жизни вспоминал, как познакомился с ним в Дахабоне (Гаити), когда апостол кубинской независимости направлялся на Кубу бороться за ее свободу.
Я стояла у входа в залив в начале прошлого года (2009) и восхищалась открывающимся пейзажем. Поэтому я понимаю, какой путь Вы представляете, закрывая глаза. Но это не было осуществлено, так как вас схватили.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Нас арестовали в субботу. Штурм был 26 июля, а нас задержали 1 августа. Мы были изнурены голодом и усталостью, у нас не было денег, но и тогда я был полон решимости: я чувствовал себя неплохо и вполне мог бы продолжить путь. Мне еще не исполнилось 27 лет.
Отойдя на три километра от места, где остались наши товарищи, решившие воспользоваться гарантиями церкви, мы допустили ошибку, совершив то, чего раньше избегали. Мы всегда спали на открытой местности, но тут, чтобы чуть получше отдохнуть, мы решили переночевать в хижине, на которую наткнулись по пути, где могли скрыться от холода, влажности и утренней росы. Было большой ошибкой остановиться на ночлег в этой постройке. Больше никогда мы этого не делали на протяжении войны, убедившись на собственном горьком опыте, что это недопустимо.
Мы спали как убитые, не выставив часовых. Легли спать все трое в обнимку с нашим оружием. Там были Хосе Суарес Бланко (Пепе), Оскар Алькальде и я. Пепе руководил подпольем в городе Артемиса, а Оскар был членом группы [Рауля] Мартинеса Арары.
В ту ночь солдаты отправились на наши поиски раньше, чем обычно, еще до рассвета. В полусне я услышал звук, напоминающий цокот лошадиных копыт. Это был стук прикладов поднимающегося на гору армейского патруля.
Эти звуки показались мне очень странными, было еще очень рано. Меня всегда удивляло то, что произошло в тот день. Патрульным, без сомнения, очень рано отдали приказ начать поиски, и они пошли не в дом фермера, расположенный в двух- трех километрах, а именно туда, где были мы. Солдатам почему-то взбрело в голову проверить там все. Они толкнули дверь и разбудили нас, приставив стволы винтовок к груди безоружных. Мы были в руках наших врагов, в руках армии.
В течение следующих дней меня снедало ощущение бесконечной горечи, страшного негодования. Я понимал, что они убили всех пленных. Я чувствовал раздражение, возмущение и горечь, но не был сломлен. Помимо злости из-за того, что мы потеряли столько наших товарищей, столько ценных жизней, кое-что оставалось: желание бороться.
Без сомнения, это был сложный момент, когда солдаты уперли дула своих ружей нам в грудь, а мы, спящие, ничего не могли предпринять. Это был ужасный момент. Но вдруг я почувствовал нечто вроде смирения. Я ощущал бесконечную горечь и не332


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
годование из-за совершенной ошибки. Считал себя покойником. Я думаю, нас не застрелили тогда только потому, что мы сразу не назвали своих имен. Среди солдат с руками по локоть в крови, одержимых желанием убивать, только их командир, чернокожий лейтенант Педро Саррия вел себя сдержанно. Он успокаивал их, говоря: «Идеи не убить!». Он повторял и повторял одну и ту же фразу: «Не стреляйте, не стреляйте. Идеи не убить!» Солдаты говорили, что мы атаковали казармы Монкада, чтобы убить военных. Они говорили громко и с большим апломбом: «Вы пришли убивать солдат!» Ну и я стал с ними спорить.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это был отчаянный поступок, подобный тому, как Вы повели себя во время вооруженного восстания в Боготе, когда завели разговор с хозяином гостиницы, где прятались, из-за чего Вас выгнали за дверь, и Вы оказались на улице в период действия режима чрезвычайного положения в стране.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, я повел себя безрассудно. Это было равносильно самоубийству. Я сказал: «Мы шли не убивать солдат, а освобождать страну». И они ответили: «Нет, это мы продолжатели дела Освободительной армии». Я вновь возразил им: «Вы продолжатели дела испанской армии, а идеям Освободительной армии следуем мы». Я спорил решительно и эмоционально. Я не мог слушать ту чушь, которую они несли, и подумал: «Будь что будет!» А Саррия повторял вновь и вновь: «Идеи не убить!» Он говорил тихо, но очень убедительно. Даже сейчас я с содроганием вспоминаю о человеке, с такой уверенностью и важностью произносящем эту фразу, как будто он защищал какие-то принципы или знамена.
Солдаты махали оружием у нас над головами. Их вены вздулись, лица побагровели от ярости. Присутствие Саррии было жизненно важно, я до сих пор не понимаю, как ему удалось сдержать их. Солдаты знали, что многие из наших были убиты, и, возможно, намеревались поступить так же с нами. Напряжение возрастало, и тут Оскар Алькальде сказал Саррии, что он масон. Может быть, это признание и спасло нам жизнь.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Саррия с первой минуты подозревал, что это были Вы. Он рассказывал об этом журналисту Ласаро Барредо: «Я раньше встречал Фиделя в университете. Помню, что он жил напротив Инженерного корпуса, где останавливался я как военный, когда приезжал в Гавану, чтобы сэкономить на гостинице. Я останавливался в казарме на пересечении Третьей улицы со Второй в районе Веда- до, где в то время располагался Инженерный корпус. Там во время экзаменов я жил и учился дней по 15-20. Фидель жил напротив, в квартире. Это было году в сорок девятом или пятидесятом. Я начинал учебу на юридическом факультете, а Фидель завершал ее... И когда я учился, мы периодически встречались в университете и разговаривали. Когда я положил руку ему на голову, мои солдаты не знали, что я хотел этим сказать, а Фидель знал. Он, конечно, понял, что я его узнал, но не подал виду».
Вот что думал Саррия в тот момент, но из того, что Вы рассказали, Команданте, кажется, что Вы его не узнали. Вы не знали, что Саррия знал Вас с университетских времен. Что Вы можете сказать о тех своих ощущениях?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - После тех событий, о которых я рассказал, нас связали, и когда нас подняли, чтобы вывести на шоссе, рядом раздались выстрелы. Кто-то 333


Катюшка Бланко
приказал всем лечь. Но я подумал, что это хитрость или уловка, чтобы расстрелять нас в беззащитном положении, и сказал: «Я не лягу, не лягу на землю. Если хотите убить меня, убивайте так». Саррия услышал меня и сказал: «Вы очень храбрые ребята, очень храбрые». Это его высказывание и достойное обращение с нами побудило меня сказать правду: «Лейтенант, я Фидель Кастро». В ответ он быстро шепнул: «Не говори этого никому, не говори». Я слышу каждое слово, как будто это происходит сейчас. Я сказал ему, что я в ответе за действия всех тех, кто был со мной, и что не хочу его обманывать.
Лейтенант Саррия казался ангелом, спустившимся с небес, чтобы защитить нас.
КАТЮШКА БЛАНКО.-Ив полицейский участок, куда он повез вас, вы поехали не по проспекту Гарсон, а по другой дороге, чтобы миновать казармы Монкада.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, он не повез меня в Монкаду. Когда мы ехали в тюрьму в Сантьяго-де-Куба, которая и сейчас находится на шоссе в Сибоней, нам преградил путь майор Перес Чаумонт, на совести которого было много убийств, и приказал выдать меня. Но Саррия отказался это сделать. Он сказал, что это он осуществил задержание и должен лично доставить меня на место. Если бы он привез меня в Монкаду, ничто не спасло бы меня от расправы. Сначала меня присоединили к группе других задержанных, не позволяя разговаривать с ними. Обращались со мной неплохо, достаточно уважительно. Военные были очень рады, что поймали меня.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Слушая Ваш рассказ о ярости патрульных под командованием Саррии, я вспомнила, как Вы однажды сказали, что основная ответственность за агрессию солдат по отношению к вам лежит на Батисте. Это так?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Батиста убедил солдат в том, что мы были чудовищами, что мы отрубали головы лежащим в госпитале больным. Это ложь. Поэтому основная ответственность лежит на Батисте, он настроил своих людей против нас. Кроме того, военные были оскорблены тем, что группа гражданских лиц посмела напасть на них. Из-за военной гордости и ощущения своего превосходства они почувствовали себя оскорбленными. Помню покровительственное отношение военных к гражданским в посольстве Кубы в Боготе, особенно, к нам, пережившим после убийства Хорхе Гайтана столько бед, которые сложно себе представить.
Батиста еще больше разъярил солдат бесчестной клеветой. Группа наших людей, действительно, вошла в госпиталь, но там никто не стрелял, не входил в палаты, где находились пациенты. Единственной жертвой стал тот человек, который в начале боя выглянул в коридор. Это был единственный погибший. У наших товарищей не было ножей, лишь огнестрельное оружие.


18
Дерзкий вызов, воинская честь, встреча с Раулем, бодрость духа, заветы Учителя живы, «Приговорите меня! Это не имеет значения! История меня оправдает!», путь к месту заключения на острове Пинос, начало и конец одиночества
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, как Вы провели первые часы в тюрьме Сантьяго? Я представляю, насколько напряженным был этот момент, можно даже сказать, тягостным. Но в то же время, Вы сохраняли внешнее спокойствие, хотя внутри все кипело от негодования. Как Вы воспринимали происходящее? Что делали? Как вели себя? Что творилось у Вас в душе?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я никогда не забуду, о чем думал в первые часы. Я знал, что солдаты Батисты недовольны поступком лейтенанта Саррии, который отвез меня в тюрьму в центре Сантьяго-де-Куба. И поскольку уже разнеслась весть, что я нахожусь там, переправить меня в казармы Монкада было сложно. На совести военных было множество убийств, про совершенные ими преступления говорили повсюду. И, возможно, в тот момент армейскому начальству было выгодно, что я остался жив, они могли воспользоваться этим аргументом, чтобы опровергнуть серьезные обвинения в свой адрес.
Тогда главный виновник расправы над моими товарищами в Монкаде, Альберто дель Рио Чавиано, явился, чтобы допросить меня. На том допросе присутствовал фотограф, который, не знаю, специально или случайно сделал символическую фотографию: прямо за мной висел портрет нашего национального героя Хосе Марти. Можно представить, что это значило для кубинских патриотов, боровшихся с тиранией. Впоследствии эта фотография стала почти что нашим знаменем, так как на суде мы представили Учителя как идейного вдохновителя штурма казарм Монкада. Через сто лет со дня своего рождения, в январе 1953 года, он вдохновил нас на борьбу во время шествия с факелами в руках, которые мы пронесли от университета до «Кузницы Марти» - места, где закалился характер шестнадцатилетнего Хосе Марти, сохранявшего силу духа в течение всей своей недолгой жизни.
Из допроса я помню, в основном, что взял ответственность за содеянное, опровергнув предположение о причастности к этому Прио и его приближенных. У нас не
335


Катюшка Бланко
было с ними никакого сговора, никаких общих дел. Мы не получали от них ни денег, ни оружия. Я объяснил, как был организован штурм, и взял на себя основную ответственность за все. Это было несложно, я прекрасно знал, о чем говорю, и главной моей целью было выразить нашу политическую позицию, которую я потом широко представил во время судебного процесса. Конечно, мне не следовало облегчать работу своим врагам, но они и так располагали большим количеством информации. То, о чем они не знали, я им не рассказывал, а то, о чем знали, описывал в подробностях, в деталях, шаг за шагом: приобретение оружия, тренировки, сбор средств, разработка плана штурма казарм, намерение поднять население Сантьяго-де-Куба и начать реализацию революционной программы, революционные законы, которые мы собирались принять, общие и конкретные идеи, о которых уже было известно. Я говорил обо всем, что хотел разъяснить, ведь они пытались все запутать, обмануть солдат, уверяя их в том, что мы хотели расправиться с ними, что были связаны с предыдущим правительством, погрязшим в коррупции, и распространяя другую ложную информацию.
Я хотел рассказать о наших планах, чтобы опровергнуть сфабрикованную Батистой ложь о наших задачах. Самую большую ошибку он совершил, допустив ко мне журналистов после первого допроса. Я думаю, что, арестовав меня, они просто пребывали в эйфории, но вскоре горько пожалели об этом.
Помню, как в тот день, помимо Чавиано, меня допрашивал еще один офицер, потерявший брата во время штурма казарм Монкада. Но должен признаться, что, несмотря на это, он обращался со мной уважительно. Были и другие офицеры, которые вели себя корректно.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы говорили о них в статье «Ты лжешь, Чавиано!», написанной 29 мая 1955 года, после выхода из тюрьмы: «Я искренне симпатизирую тем военным, которые способны исполнять свой долг без ненависти и гнева, готовы погибнуть в бою, но никогда не поднимут руку на беззащитного пленника...
Я отдаю дань уважения таким, как Саррия, Кампс, Тамайо, Роджер Перес Диас, и всем остальным военным, обладающим чувством собственного достоинства, хотя у нас с ними разные идеалы. Я восхищаюсь благородством команданте Искьердо, начальника полиции Сантьяго-де-Куба, который, потеряв в бою брата, любезно разговаривал со мной, не тая злобу в душе, потому что мы боремся с режимом, а не с отдельно взятыми военными».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, мне задавали вопросы разные военачальники. Когда я вспоминаю тот день, он мне представляется как в тумане, потому что тогда произошло много странных событий. Окружавшие меня люди испытывали разные эмоции: эйфорию, связанную с тем, что меня, наконец, поймали; осознание непобедимости армии; угрызения совести из-за совершенных преступлений; психологическую необходимость снять напряжение; возможность продемонстрировать свое благородство и, может быть, даже реакцию на мою выдержку, мое спокойствие. В тот момент я был один. Моих товарищей, с которыми я пытался прорваться в горы, задержанных в тот же день, 1 августа, тоже привезли в тюрьму, но потом нас разделили, и я даже не знал, где они находятся. В тот момент я был в плену у военных. Когда было дано разрешение на допуск журналистов, я ответил на все их вопросы, подробно рассказал про наши действия, организацию движения, средст336


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ва, имеющиеся в нашем распоряжении, про наши планы и законы, защищающие права крестьян, рабочих и народа в целом. Их интересовало, как со мной обращаются, и я ответил: «Со мной обращаются по-рыцарски благородно». И это было правдой. Меня спрашивали, собирались ли мы убивать солдат, и я категорически это отрицал: «Нет. Мы сожалеем о смерти солдат, павших в бою. Нам пришлось бороться, и некоторые погибли, но мы не стремились уничтожить их. Наша задача - совершить революцию». И я рассказывал, почему необходима революция и почему вооруженная борьба - это единственная возможность достичь поставленной цели. Я дал подробные объяснения, которые на следующий день (в понедельник) появились в утреннем выпуске газеты «Эль Крисоль».
Мои заявления произвели большое впечатление, они публиковались на первых полосах печатных изданий и передавались по радио в прайм-тайм, пока армейское начальство не осознало, что допустило ошибку, и не отдало приказ уничтожить тираж газет и заставить замолчать радиостанции. С этого момента я начал побеждать в политической борьбе.
В тот же вечер меня перевели в тюрьму Бониато, где я узнал, что 15-20 человек, участвовавших в штурме, остались в живых. Кто-то находился в тюрьме, а кому-то удалось скрыться. Некоторые заключенные были ранены.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы уже были в тюрьме Бониато, когда туда привезли Рауля. Он был одним из последних заключенных, переведенных туда в тот день. Он передвигался с трудом, потому что на его плечо опирался [Рейналдо] Бенитес, которому прострелили ногу, и он почти не мог ходить из-за открытой раны, нелечен- ной в течение нескольких дней после штурма казарм Монкада и Карлос Мануэль де Сеспедес. При входе в тюрьму Бониато Рауль поднял глаза и увидел Вас там, куда батистовские солдаты перевели Вас из Сантьяго, стремясь максимально унизить. Но Ваше поведение впечатляло, по крайней мере, так рассказывает Рауль в своих воспоминаниях. Вы сидели с гордо поднятой головой, излучая решительность, достоинство и благородство, которое было так знакомо Вашему младшему брату. Вам не позволили подойти друг к другу и поговорить, но осознание, что вы оба живы, наполнило вас радостью. Рауль никогда не забудет этого волнительного момента, и Ваш образ навсегда сохранится в его памяти как пример твердости и отваги даже в самый трудный момент, в период самых сложных испытаний. Я думаю, что Вы не просто обрадовались, увидев Рауля, а почувствовали глубокое облегчение. Возможно, Вы и не отдавали себе в этом отчета, но я знаю, что Вы все время очень беспокоились о судьбе своего младшего брата из-за сильной любви к нему, а также из-за ответственности перед родителями, которую Вы взяли на себя, когда забрали Рауля в Гавану. Недавно я прочла этому подтверждение. Крестьянин, который помогал вам перед тем, как вас обнаружил лейтенант Саррия, рассказывал: «Фидель меня спросил, знаю ли я что-нибудь о Монкаде. Я сказал, что знаю. Тогда он меня спросил, не слышал ли я, что брат команданте Фиделя Кастро убит. Я сказал, что про это не слышал». Крестьянина звали Пинья, и Вы разговаривали с ним на ферме Мамприса вечером 31 июля. А Саррия задержал Вас 1 августа на рассвете.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Да, действительно, у меня были обязательства перед моей семьей, перед родителями, поэтому я не хотел привлекать Рауля непосредственно к участию в штурме.
337


Катюшка Бланко
У него были хорошие отношения с группой товарищей, занимающихся революционной деятельностью. Он даже был приглашен в начале года на собрание, посвященное подготовке к Международному фестивалю молодежи и студентов в Австрии. Он отправился на этот фестиваль с очень малым количеством денег и побывал в ряде стран: Румынии, Венгрии, бывшей Чехословакии, Франции и Италии. Возвращался домой он на корабле, останавливавшемся на острове Кюрасао и у берегов Венесуэлы, и его задержали в порту по подозрению в связях с гражданами Гватемалы, с которыми он подружился в пути и которых арестовали, обнаружив у них журналы, медали и книги с форума прогрессивной молодежи. Он вышел из тюрьмы за несколько недель до штурма Монкады и к тому времени уже был членом Коммунистической партии.
Поскольку Рауль был самым младшим сыном в семье, я считал себя в какой-то мере ответственным за него, потому что за два года до этих событий привез его в столицу Кубы учиться. Но он хотел участвовать в штурме и просил, чтобы мы его позвали, когда будем разрабатывать план действий. Ему это было интересно, он горел желанием участвовать.
Мы боялись, что к Раулю могут отнестись с особой жестокостью. Ну и, наконец, ведь это я убедил родителей в том, что ему надо поехать со мной и продолжить учебу. Они вечно жаловались, что он не хочет учиться, не слушается. И я им сказал: «Хватит жаловаться, если хотите, я заберу его с собой под свою ответственность».
Я убедил их в необходимости отправить его учиться. Он не закончил среднюю школу, но существовала программа поступления в университет для подготовки к так называемой административной работе, связанной в какой-то мере с социологий, дипломатией, юриспруденцией. Для учебы на этом курсе не требовалось аттестата о среднем образовании, нужно было просто сдать экзамены. Я убедил Рауля в том, что у него есть возможность учиться, и он приехал жить к нам в дом на перекрестке Третьей и Второй улицы в районе Ведадо. Он подготовился, сдал экзамены и поступил в университет.
Поэтому я беспокоился и, естественно, спрашивал про него. Потом я увидел его в тюрьме Бониато среди других бойцов, наши товарищи уже воспряли духом.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Рауль мне рассказывал обо всем, что произошло после штурма 26 июля и о страшном пути в Монкаду после ареста. Его везли в те самые казармы, где за несколько часов до этого расстреляли его товарищей, включая ближайшего друга Хосе Луиса Тассенде. После взятия Дворца правосудия, наблюдения с крыши за вашим отступлением, разоружения охранников, Раулю удалось скрыться и добраться до аптеки врача Аны Росы Санчес, которая после смерти мужа Фиделя Пино Сантоса жила с человеком по фамилии Кесада, служившим в полиции в эпоху правления Прио. Сын Аны Росы, Томасин, отвел его к родственникам Кесады, а оттуда в другое место, рядом с Эль-Кристо, где его приютили пожилая женщина и немой мужчина. Томасин проявил себя как настоящий друг. Когда Рауль находился у этих людей, он узнал, что Кесаду арестовали, и решил уйти. Немой дал ему рубашку, и он направился в сторону Бирана, но на этот раз ему не удалось скрыться. По пути из Дос-Каминос в Сан-Луис его задержали, отвезли в тюрьму СанЛуиса, и через три дня один доносчик опознал его: «Это сын старика Анхеля, брат Фиделя Кастро», - сказал он. После чего Рауль, поначалу пытавшийся выдать себя за другого, сменил тон. «Я брат Фиделя, Рауль, - заявил он. - Я участвовал в штурме
338


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Дворца правосудия. Я взял в плен девять военных, десять человек вместе со сторожем, и все они живы. Можете удостовериться сами». По его словам, после этого военные стали обращаться с ним уважительно, даже тот, который демонстративно выставлял напоказ свой пистолет Томпсона. Потом Рауля переправили в казармы Пальма, где был расквартирован эскадрон. Там тоже к нему относились достаточно любезно, так как знали его отца, а потом капитан Кампито отвез его в Монкаду. Там его провели между двумя рядами солдат, соревнующихся в том, кто крикнет в его адрес больше ругательств. Затем его заставили подняться на крышу, где были мешки с песком, пятна крови и пулеметы. Там же держали Монтане и [Исраеля] Тапанеса. Монтане с потрескавшимися губами сказал Раулю тихим голосом: «Ра- улито, мне не дают воды». Тот ответил: «Погоди. Надзиратель, надзиратель, мой товарищ хочет пить. Сделай, пожалуйста, одолжение, дай ему воды». Надзиратель ответил: «Пусть пьет мочу! Тихо!» Тогда Ваш брат сказал Монтане: «Держись!» Потом Рауля забрали на допрос, но допрашивал его не Чавиано, а Диас Тамайо, специально присланный Батистой. Рауль же, когда ему дали на подпись протокол с обвинениями в убийстве военных, как будто бы он в этом признался, заявил, что это ложь и что девять солдат и сторож, оставшиеся в живых, могут выступить в качестве свидетелей. Диас Тамайо заорал на него: «Заткнись, а то мы тебя убьем!» Он велел ему поставить подпись и приказал: «Поднимите его наверх!» Шло время, а им не давали воды. Рауль рассказывал про Монтане: «Мне было очень жаль его, беднягу. Он всегда был храбр. Он добровольно вызвался участвовать в нападении на караульный пост и пошел без страха». Часа в три-четыре утра им приказали: «Вставайте, на выход!» Монтане сказал Раулю: «Раулито, когда нас будут расстреливать, давай споем наш национальный гимн!» И Рауль ответил: «Хорошо». Они думали, что их везут в порт, чтобы бросить в море, а на самом деле их перевезли в тюрьму Сантьяго, где держали Сиро, Рамиро и других товарищей, рассказавших им о зверских убийствах участников операции. Когда они находились там, прошел слух: «Здесь Фидель!» Но Вы с Раулем там не увиделись. Когда же их переправили в тюрьму Бониато и вели через двор, Вас посадили перед входом в здание, чтобы унизить. Рауль помнит удивленное выражение Вашего лица, когда Вы увидели его, так как не знали, что он жив. Все это подтверждает, что в тот момент все участники штурма казарм Монкада, находившиеся в тюрьме, воспряли духом, отвечали с вызовом и достоинством и были готовы ко всему. Я думаю, все были возмущены происходящим. В те дни эксперты пришли к Вам в камеру, чтобы взять парафиновую пробу с кистей рук, тест на следы пороха. Но Вы решительно сказали им, что в этом нет необходимости, так как признаете, что стреляли.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Меня посадили в одиночную камеру в тюрьме Бониато, отдельно от других повстанцев. Там же содержались политические заключенные, ряд коммунистических лидеров, которых тоже пытались привлечь к этому делу, хотя они не имели к нему никакого отношения. Особые мои воспоминания связаны с человеком по имени Ласаро Пенья. Действительно, существовало намерение найти взаимосвязь Движения 26 июля с коммунистами. Мы рассказывали про наши действия, но никогда не критиковали коммунистов.
В том же здании, где была моя камера, находились в заключении Мельба и Айде, а ещё политические лидеры, которых пытались связать с нами. Я не очень хорошо это помню, может быть, Рауль сможет рассказать об этом подробнее. Считаю, что 339


Катюшка Бланко
присутствие там Мельбы и Айде Санатамарии (или Йейе, как все ее называли), было очень важно для меня. Они передавали мне много информации, несмотря на изоляцию, в которой я содержался. Меня с самого начала отделили от всех остальных, но все равно мы общались, когда они приближались к тому месту, где находился я. На первых порах это было легко осуществимо, так как мы быстро подружились с надзирателями. Потом, когда об этом догадались, к нам была приставлена особая группа надзирателей, питающих к нам ненависть. Я всегда говорил, что они отличались особой свирепостью, жестокостью и отбирались особо, чтобы исключить возможность подпасть под наше влияние. И наше положение ухудшилось.
Я тогда был в подавленном состоянии из-за другого: из-за того, что меня арестовали, посадили в тюрьму, не из-за себя лично, а из-за того, что это значит для революции. Особый гнев я испытывал, узнав о совершенных преступлениях, а их было много. Я знал, что сделали с Абелем, с Борисом Луисом Санта-Коломой, с другими участниками штурма. Об этом мне рассказали другие заключенные, прежде всего, Мельба и Йейе.
Меня держали в изоляции, и поэтому, возможно, я совершил один из самых вызывающих и отважных поступков, а может быть, и один из самых безответственных: я решил объявить голодовку и сделал это без конституционных гарантий, без присутствия журналистов, без доступа к информации, без ничего. Это был вызов, мятеж, некий моральный долг, но, в любом случае, это не было пассивной, тихой забастовкой. Когда мне приносили завтрак, я отказывался от него и кричал: «Не буду завтрак. Отнесите его Чавиано, пусть он засунет его себе в задницу!» Наступил момент, когда никто не знал, что со мной делать. Все стали свидетелями моего бунта: заключенные, включая политических лидеров, и все остальные. Я не боялся, что меня убьют, и решил максимально накалить ситуацию. Чавиано был главным в Сантьяго-де-Куба, вершителем судеб и собственником земель. Именно он был виновником гибели многих моих товарищей. Я думаю, мое поведение деморализовало преследователей: тот факт, что кто-то их не боится, удивил и обезоружил их.
Спустя какое-то время со мной удалось договориться. Пришел начальник тюрьмы, поговорил со мной уважительно. «Хорошо, - сказал он мне, - бастуйте, но не нужно произносить таких слов. Вы образованный человек, это нехорошо». Этот человек обращался со мной, как с джентльменом, и, по сути, просил меня отказаться от такого поведения, соблюдать приличия. Он был так любезен, и его аргументы были настолько обоснованны, что я сказал ему: «Хорошо, я не буду ругаться, но есть я не стану, голодовку продолжу».
Начальник тюрьмы практически умолял меня, чтобы я согласился, и в ответ на уважение и благородство, проявленное при общении со мной, я сказал: «Ладно, будьте спокойны!» Я прекратил ругаться и продолжил голодовку.
Через неделю из-за давления со стороны многочисленных политических лидеров, находившихся в тюрьме, меня уведомили, что отменяют режим строгой изоляции и разрешают общение с Мельбой и Йейе. Изоляция, в принципе, была относительной, потому что в двери моей камеры была решетка, и я мог разговаривать со всеми, кто проходил по коридору.
Потом, когда через 48 или 72 часа меня вновь изолировали, я испытал чувство презрения, глубокого презрения. Приближался суд, и я стал готовить речь, которую должен был произнести в собственную защиту. Я ввязался в ту схватку, как Дон Кихот, и, возможно, это остановило намерение уничтожить меня.
340


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Это было очень сложное и опасное время. Из окна Вы могли видеть наблюдательный пост на крыше. Установленный там пулемет 30-го калибра был всегда нацелен на Вашу камеру.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В то время я успел переговорить со всеми товарищами, и мы договорились отвечать на суде одними и теми же словами: «Да, мы пришли брать штурмом казармы Монкада, мы пришли бороться за свободу Кубы!» Таким образом, мы выбирали воинствующую позицию против режима и оправдывали наши действия, нашу борьбу.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я знаю, что Вам не разрешили поговорить с Вашей сестрой Агустиной, самой младшей, ей не позволили войти, когда она пришла повидаться с Вами. Вы написали ей прекрасное письмо. Кажется, что его не мог написать человек, находящийся в тюрьме. В словах выражался Ваш свободный дух. В те дни Вы также отправили письма домой, чтобы по возможности успокоить близких: жену, родителей, брата Рамона. Все это делалось во время подготовки к судебному процессу.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Когда я находился в изоляции, мне передали несколько книг. Это были труды по социологии, истории социологии, истории политологии, а также полное собрание сочинений Хосе Марти. Я мог получить шесть-семь книг. Они были очень важны для меня: при подготовке к судебному процессу мне нужно было выучить наизусть ряд отрывков и фраз. Кроме Рамона, никто не представлял себе, что я замышляю.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Рамон знал об этом, потому что 5 сентября 1953 года Вы ему написали: «Мне кажутся верными твои предложения в отношении моей защиты. Я думал об этом же с самого начала. Суд перенесли на 21-е число». В другом месте Вы добавили: «Кроме того, я не чувствую ни капли раскаяния, поскольку полностью убежден в том, что приношу себя в жертву ради родины и исполняю свой долг. Это, без всякого сомнения, является важным стимулом. Гораздо больше личных невзгод печалит меня воспоминание о моих прекрасных друзьях, павших в борьбе. Но народы шли вперед только таким путем, принося в жертву своих лучших сынов. Это закон истории, и с ним надо смириться.
Ты должен убедить родителей, что тюрьма вовсе не является чем-то ужасным и постыдным, как они нас учили. Она такова, если туда попадаешь за поступки, достойные презрения. Но если твои мотивы высоки, тогда сидеть в тюрьме почетно».
В другом письме, также адресованном Рамону, Вы писали: «Я получил телеграмму от отца, в которой он меня спрашивает, есть ли у нас одежда. Я ему сразу же ответил, что да, конечно, есть и у меня, и у Рауля. Мирта прислала мне костюм для суда... Я думаю написать родителям сегодня вечером. Они спокойны? Понимают, что я нахожусь здесь, потому что исполнял свой долг?
Мне все равно, как сложится моя судьба после суда, но думаю, что мы в любом случае сможем увидеться...
Я не мог поговорить с Раулем, потому что сижу в другой камере, но думаю, он тебе тоже напишет».
Письмо родителям Вы отправили 23 сентября 1953 года, после начала судебных заседаний: «Я надеюсь, вы простите меня за то, что я поздно вам пишу. Не думайте, 341


Катюшка Бланко
что это произошло из-за моей забывчивости или черствости. Я очень много думал о вас, и меня больше всего беспокоит, как у вас идут дела и какие на вас свалились страдания из-за нас.
Суд идет уже два дня. Он протекает хорошо, и я доволен его ходом. Разумеется, нас осудят, но я должен бороться и отвести наказание от всех невинных людей. В конечном счете, людей судят не судьи, а история, а ее вердикт будет, безусловно, в нашу пользу...
Больше всего я хочу, чтобы вы не считали, будто тюрьма является для нас чем-то отвратительным. Она никогда не бывает такой для тех, кто защищает правое дело и выражает законные чувства всего народа. Все великие кубинцы, которые стояли у истоков нашей независимости, испытали то же, что мы испытываем сейчас.
Кто страдает за свою родину и выполняет свой долг, всегда найдет в душе достаточно сил, чтобы спокойно и уверенно переносить превратности судьбы. Речь не идет об одном-единственном дне; если сегодня судьба преподносит нам часы горечи, то это потому, что свои лучшие времена она заготовила нам на будущее.
Я абсолютно уверен, вы поймете меня и постоянно будете помнить, что ваше спокойствие и согласие будут для нас лучшим утешением.
За нас не беспокойтесь, не тратьте ни энергию, ни средства. Обращаются с нами нормально, нам ничего не нужно...
Впредь я буду писать вам чаще, чтобы вы знали о нас и не беспокоились. Любящий и часто вас вспоминающий сын Фидель».
Команданте, всякий раз, когда я читаю эти письма, я ощущаю Вашу любовь к родителям и желание успокоить их. Вы не рассказываете им об опасности, о своем беспокойстве, а пытаетесь казаться более оптимистичным, чем можно ожидать. Все ради того, чтобы они не переживали...
Так Вы действовали по отношению ко всем, включая Лидию, не правда ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, она меня видела в тюрьме в тот день, когда меня схватили. Узнав, что Рауль арестован, она сразу же поехала в Сантьяго-де-Куба, чтобы понять, что происходит, чем можно нам помочь.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, зная, какую речь в свою защиту Вы произнесли перед чрезвычайным судом в Лас-Вильяс, можно было предвидеть, что на этом судебном процессе Вы выступите как грозный разоблачитель действующего режима. Но у ваших противников не возникло таких подозрений. Почему? Из-за недалекого ума или потому, что Батиста продолжал недооценивать Вас? Вы с нетерпением ждали этого момента? Как Вы планировали добиться цели? Какие воспоминания у Вас связаны с тем днем, когда начался процесс? Несмотря на естественное волнение, Вы держались спокойно? Вам приходила в голову мысль, что слушания могут быть прерваны? Мне кажется, Вы вели себя так, как будто собирались защищать свою честь на дуэли.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, думаю, что я с нетерпением ждал этого момента. В течение 50 дней я жил в ожидании суда как очень важного, очень значительного события, потому что мы собирались выступить в качестве нападающих. Мы должны были взять на себя всю ответственность за содеянное перед судом и из подсудимых превратиться в судей, разоблачая преступления, совершенные тиранами. Мы знали много 342


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
о готовящемся суде благодаря информации, распространявшейся Мельбой и Айде. А после того, как я пробыл в изоляции в течение такого долгого времени, важно было вновь встретиться с моими товарищами по борьбе.
Кроме того, суд должен был быть открытым и публичным, поэтому, несмотря на цензуру, нас не могли заставить молчать перед присутствующими там людьми. Суд был отличной трибуной.
Я четко помню, как в день суда всех нас подготовили к перевозке в зал заседаний, меня вывели в наручниках и отдельно от всех. Конечно, никто не знал, что могло произойти по дороге. Мог быть придуман любой предлог, чтобы уничтожить меня, например, мог быть инсценирован побег, а потом сказали бы: «Кастро убит при попытке к бегству». Все было возможно. Но, к счастью, многие были начеку, особенно активизировалось население Сантьяго. Следует признать, что в тот момент в Сантьяго стала проявляться симпатия к революционерам. Местные жители, обладая здравым умом, поняли, на чьей стороне правда, осуждали репрессии режима Батисты и сравнивали жестокость его приспешников со скромностью и простотой революционеров, предпринявших попытку штурма казарм Монкада. С самого начала процесса мы ощущали, что в этом городе нам симпатизируют и оказывают поддержку.
Суд проходил в зале. Я не очень хорошо помню, но мне кажется, что до входа нас довели в наручниках и только там их сняли. Или я в какой-то момент потребовал снять их, потому что продолжал всячески выказывать непокорность. Я привел веские доводы, неоспоримые доказательства преступлений и актов насилия, совершаемых режимом Батисты. Я бы никогда не позволил себе никого запугивать, наоборот, моей естественной реакцией было вступить в честную схватку с врагом, недвусмысленно разоблачать все его ужасные поступки и громко заявлять о них столько раз, сколько будет возможно.
Не знаю, почему меня тогда не убили. Возможно, мое поведение их остановило, как свист кнута укротителя парализует хищников, как я уже говорил, или потому что на Батисте уже давно тяжким грузом висело убийство Антонио Гитераса и, возможно, он не хотел запятнать себя еще сильнее.
На том процессе солдаты находились повсюду: на каждом углу, на каждой скамье, в каждом ряду. Солдаты, солдаты, солдаты, опять солдаты - шикарная аудитория для задуманной мной обвинительной речи.
Прокурор стал задавать вопросы достаточно наглым тоном, и я начал ему твердо отвечать. Я взял на себя всю ответственность и, отвечая прокурору, рассказывал о преступлениях режима. Я поставил в затруднительное положение не только прокурора, но и весь суд. Анализируя впоследствии тот диалог, я постоянно вспоминал, как, не будучи в силах приписать нам связи с предыдущим правительством, на нас пытались навесить ярлык «коммунистов», так как у нас нашли труды Ленина...
КАТЮШКА БЛАНКО. - Думаю, что это было при обыске квартиры в Ведадо на 25-й улице, где жили Абель и Йейе...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - У нас всегда были под рукой труды Ленина, не только у меня, но и у Абеля, Рауля и других наших товарищей, и некоторые из них были предъявлены нам в качестве «доказательства преступления».
Помню, как прокурор спросил меня, читаем ли мы Ленина. Возможно, он ждал, что я буду уходить от ответа или защищаться, но я неожиданно дая него ответил:
343


Катюшка Бланко
«Да, мы читаем Ленина как одного из самых выдающихся деятелей мирового социалистического движения. А тот, кто его не читает, - невежда». Этот ответ ошеломил прокурора, который, наверное, думал, что я начну отрицать, что мы читаем Ленина, возражать, спорить: «Нет, эта книга мне не принадлежит. Она не наша», - и буду продолжать нести подобную чушь. Такая искренность привела суд в замешательство.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Пока Вы говорили, я вспомнила об одной прекрасной книге - «Диалектике природы» Фридриха Энгельса. Одного этого труда было бы достаточно, чтобы сделать подобное утверждение. Ваша искренность была вызывающей, слишком смелой для той эпохи маккартизма.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Кульминацией стало мое заявление о том, что нашим идейным вдохновителем является Хосе Марти. «Кто ваш идейный вдохновитель?» - спросил меня прокурор, предполагая, наверное, что ответом будет молчание. «Наш идейный вдохновитель - Хосе Марти», - сказал я.
После этого мне больше не хотели задавать вопросов, потому что ответы были настолько неудобные, что заставляли вспомнить историю, показывали нашу приверженность, нашу верность боевым традициям страны, дань, отдаваемую нашим поколением выдающимся деятелям Кубы, ее легендарным борцам. Я отстаивал наше право применить силу, взять в руки оружие, потому что так же поступали такие люди, как Антонио Масео и Хосе Марти. Я приводил в пример историю Кубы. Пользовался любой возможностью, чтобы оспорить легитимность режима. И когда казалось, что все закончилось, я сказал, что хотел бы произнести речь в свою защиту.
Не помню точно, на сколько судебных заседаний меня возили. По-моему, только на два. На втором заседании я выступил в роли адвоката и стал задавать вопросы военным: солдатам и офицерам. И когда они начали рассказывать о погибших, стали очевидны факты расправы. Я действительно стал судьей. Преступления были разоблачены, и я попросил зафиксировать это, записать показания. Преступления были налицо, так как заявления военачальников не совпадали. Они противоречили друг другу, это было очевидно. Все насторожились, особенно военные, и меня повезли назад те же путем, ненадежным и опасным, где могло произойти все, что угодно.
Когда должно было состояться третье заседание, моего присутствия уже никто не мог вынести, и был совершен акт произвола и беззакония: меня не повезли на суд, хотя я был главным обвиняемым. После моих заявлений все наши товарищи в один голос заявляли: «Да, мы пришли штурмовать Монкаду, бороться за свободу Кубы, и мы гордимся этим, мы не раскаиваемся, мы гордимся тем, что мы сделали!» Они стояли, полные энергии, перед военными, перед публикой, перед судьями. Это «Да!» раздавалось, как раскат грома. Их поведение было впечатляющим, незабываемым, и я мог только еще раз восхититься смелостью молодых людей, которые участвовали в штурме. Сначала они молча готовились, потом храбро сражались и, наконец, достойно приняли превратности судьбы. Чувствовалось благородство в поведении этих людей, практически все из которых были выходцами из простонародья, готовыми на все, попав в руки врага.
Батисту, правительство и военных испугала эта лавина: моя роль адвоката и решение участников штурма казарм Монкада, полностью владея собой, показать последствия своей борьбы в другом свете. План представить наш арест и осуждение как победу армии провалился, и они испугались. По этой причине ко мне в камеру при344


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
слали двух врачей, которые должны были констатировать, что я плохо себя чувствую и не могу присутствовать на судебном заседании.
«Мы пришли осмотреть Вас», - сказали они, и я им ответил: «Зачем меня осматривать, если я прекрасно себя чувствую? Я не нуждаюсь ни в каком осмотре». Тогда один из них сказал правду: «На самом деле Чавиано, начальство или кто-то еще сказали, что на суде ты наносишь страшный вред Батисте и что тебя ни в коем случае нельзя допускать на заседание. Нас попросили официально подтвердить, что ты болен». Услышав это, я поблагодарил их за правду и сказал: «Вы знаете, каков ваш долг. Я не болен. Делайте то, что считаете своим долгом, а я буду исполнять свой».
Они пришли, понимая, что у них нет другого выхода, кроме как подтвердить то, о чем их просили, о чем они очень сожалели. Поэтому я был резок с ними и попросил удалиться. Моральные принципы перестали соблюдаться, и военные чувствовали себя неловко, ощущая наше превосходство, и не только военные, но и судьи, и врачи. Поэтому было принято решение избавиться от моего присутствия на суде.
Когда врачи ушли, я написал письмо суду, где сообщил об этих планах и предупредил о попытках убить меня, потому что считал, что в такой безвыходной ситуации единственное, что можно сделать, - уничтожить меня. И я все рассказал: о том, как пришли врачи, что я не болен, что меня не хотели допускать на судебное заседание и что я все это сообщаю, потому что чувствую себя прекрасно. Я процитировал Марти, чтобы уязвить их: «Правое дело, даже запрятанное в глубинах пещеры, сильнее, чем целая армия». Вот что я велел передать судьям.
Мне удалось отдать письмо Мельбе. На третьем судебном заседании главного обвиняемого не было, но когда начались слушания, Мельба прервала их и сказала: «Уважаемые судьи, у меня есть письмо». И она достала мое донесение, которое произвело фурор. Судьи не знали, что делать. Они сникли, ничего больше не предпринимали, не проводили дополнительных расследований, будучи деморализованы своим решением продолжать судебное разбирательство без меня, лишив меня возможности присутствовать на суде, оставив меня за дверью важного процесса.
Подобных прецедентов не было даже, когда судили Георгия Димитрова, его судили перед всеми, а меня удалили, да еще так нагло, что это стало общеизвестно. Мне кажется, то был очень недальновидный, очень грубый поступок. Мои враги перестали недооценивать меня, они были напуганы и вели себя глупо и нагло.
Суд продолжался и, в конце концов, были вынесены приговоры моим товарищам по борьбе, потому что никто не пытался уйти от ответственности, все гордились своим участием в штурме. Поэтому для суда, военных, правительства Батисты они были виновны. Но этот судебный процесс все-таки выиграли мы, потому что добились громадного резонанса. В итоге освободили всех политзаключенных, а меня оставили в тюрьме, да еще и перевели к обычным преступникам, с которыми, впрочем, мы прекрасно поладили, чего, судя по всему, не ожидали тюремщики. Заключенные относились ко мне с уважением и дружелюбием.
Потом стали готовить судебное заседание с моим участием в другом, более маленьком помещении, наверное, надеясь, что о моей речи никто не узнает, благодаря ограниченному числу присутствующих. Оно состоялось 16 октября 1953 года. Вместе со мной на то заседание привезли Луиса Креспо и Густаво Аркоса. Нас троих судили в здании городской больницы, вместо зала заседаний суда. Нас привели в крошечную комнату, где было очень немного народу, включая Билито Кастельяноса и журналистку Марту Рохас. Именно там я произнес знаменитую речь «История 345


Катюшка Бланко
меня оправдает». Мне не позволили пронести с собой ни книг, ни Уголовного кодекса. Я говорил по памяти.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, и Вы об этом напомнили судьям: «Мне не позволили получить книги Марти; видимо, тюремная цензура сочла их слишком подрывными. Или, может быть, мне не дали их потому, что ранее я назвал Марти идейным вдохновителем Движения 26 июля? Более того, мне запретили приносить с собой на заседание суда какую-либо книгу по любой другой отрасли знания. Но это не имеет никакого значения! В своем сердце я несу заветы Учителя, в своем сознании несу я благородные идеи всех людей, которые защищали свободу народов».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, мне пришлось долго готовиться, чтобы привести в порядок мысли в своей голове. Следует отметить, что документ, который я передал в суд вскоре после переворота 10 марта, сослужил мне добрую службу. Я как чувствовал, что впоследствии мне понадобятся приведенные тогда аргументы. Когда я защищал революционеров, я воспользовался этим эффективным оружием, обвиняя узурпировавшее власть правительство Батисты в нелегитимности. Я ставил под вопрос моральные принципы того правительства и сосредоточился на политической, философской, моральной и юридической силе защиты.
Я допросил всех свидетелей, военных, одного за другим, и застал их врасплох, ведь их противоречивые показания были неискренни. Но все это происходило в тесном больничном помещении, где почти не было публики, и после всех беззаконий и абсолютно абсурдного и неприкрытого произвола. Поэтому я заявил, что справедливость, видимо, больна. Я говорил около 15 или 20 часов. Точно не помню, кто меня слушал, но, в любом случае, мне должны были вынести приговор.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, я уверена, что Вы прекрасно знали, что Вам предстоит, с того момента, когда Вас арестовали, и пока готовились к судебному процессу. Вы ясно выразили это в конце Вашей речи: «Что касается меня, я знаю, что тюрьма будет для меня тяжелым испытанием, каким не была никогда ни для кого другого. Она полна для меня угроз, низкой и трусливой жестокости. Но я не боюсь тюрьмы так же, как не боюсь ярости презренного тирана, который отнял жизнь моих семидесяти братьев! Выносите ваш приговор! Он не имеет значения! История меня оправдает!»
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Все это заседание казалось мне каким-то нереальным. В конце был оглашен приговор: 15 лет лишения свободы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Пятнадцать лет до того, как Вы сможете вновь выйти на улицу. Целую жизнь Вы должны были провести в тюрьме, но я знаю, что Вы не теряли бодрости духа. Команданте, в Вашем стремлении к борьбе предполагали ли Вы, что Вам предстоит оказаться в таких тяжелых условиях, как изоляция и одиночество?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я всегда верил в будущее. Я представил программу наших действий, и мы вступили в схватку не на жизнь, а на смерть с того самого момента, как меня арестовали. Эти мои слова, произнесенные в крохотной комнатке, отчасти были моим первым посланием к народу с разъяснением сути нашей борьбы, ее целей 346


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
и принципов. Я всегда знал, что мои противники совершили ошибку, позволив мне говорить, и в тот день мы вступили на путь к победе. Мы проявили непреклонность, достоинство, несгибаемый и мятежный характер.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Интересно, что чувствовали Вы, когда самолет, уносивший Вас из провинции Орьенте в тюрьму «Пресидио Модело», поднялся в воздух?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Помню, как в тот день меня снова вывели из места моего заключения. Они никогда не говорили, куда меня ведут и что собираются делать. Отвезли в аэропорт, посадили в самолет. Я даже не знал, куда мы направляемся, находясь в руках этих людей, можно было ожидать чего угодно. Самолет взлетел и приземлился на острове Пинос, и меня отвезли в тюрьму. Впервые я встретился с остальными участниками штурма казарм Монкада. Подошли к концу два месяца и 17 дней, в течение которых я находился в изоляции, без связи с окружающим миром.


19
Мысли вслух: «История меня оправдает», мамбисские и марксистские корни, осмотрительность и суть слов, послания, написанные соком лимона, поддержка Коммунистической партии, письма любви и боли, мятеж против Батисты, изолирован и без света, вся жизнь ради 26 июля
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Ваша речь на суде над участниками штурма казарм Монкада напоминает мне слова, под которыми подписались Хосе Марти и Максимо Гомес в «Манифесте Монтекристи»: «Революция за независимость Кубы, начатая в Йаре после славной и трудной подготовки, снова вошла в фазу войны» и «В войне, которая возобновилась на Кубе, революция не видит причин для ликования и повода для безрассудного героизма, но лишь ответственность, о которой должны беспокоиться отцы нации». «История меня оправдает» является сегодня одним из важнейших документов нашей истории, который, по моему мнению, так же, как и Манифест, отражает как реальное состояние дел, так и надежды на будущее для Кубы. В прессе было много оценок по поводу Вашей речи в свою защиту на суде, но не могли бы мы услышать лично Вашу точку зрения. Можем мы поговорить с Вами на эту тему?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Действительно, движение мамбисов подготовило нашу борьбу, вдохновленную героическими выступлениями кубинского народа за независимость и справедливость в течение долгого времени. Могучий поток идей и принципов Марти увлекал нас в год столетия со дня рождения Апостола. В той своей речи я оправдал и обосновал право на восстание, которое признается даже с точки зрения общих принципов либеральной философии, господствовавшей и во время Французской революции, и в период Американской революции; право на восстание против тирании защищали еще раньше энциклопедисты и философы Европы.
Социалистическая революция, идеи которой пульсировали в тексте моего выступления на суде, ни в коей мере не отрицает философию Французской революции. Социализм и социалистические идеи являются продолжением воспринятых по-новому принципов Французской революции, таких, как свобода, равенство и братство, 348


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
но уже в другой исторической эпохе. Буржуазная революция не способствовала развитию этих замыслов, их полному воплощению в жизнь, и это послужило причиной осознания необходимости в социалистической революции. Настоящее равенство не существует в капиталистическом обществе, оно возможно лишь при социализме; истинное братство и подлинная свобода для огромного большинства народа достижимы только при социализме. При неравенстве не существует братства. А если имеет место экономический гнет и политические преследования, значит, нет и свободы. Только при социализме могут быть воплощены в жизнь эти три главных лозунга Французской революции. И эти аргументы не подвергаются сомнению. В какой-то форме философы Французской революции, да и идеологи других буржуазных революций, такие мыслители, как Жан-Жак Руссо и другие, были людьми с достаточно радикальными взглядами. Так же, как и энциклопедисты, или вдохновители борьбы за независимость Соединенных Штатов. Все они отрицали, например, божественное происхождение власти, отвергали монархию, утверждали, что власть принадлежит народу и что только народ является источником власти. И, соответственно, провозглашали право на неповиновение тирании, право на восстание.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да. А их последователи были поборниками создания храма разума, что и сделали в базилике Сен-Дени, в сердце абсолютистской монархии в Париже.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В «История меня оправдает» ясно показана связь социалистических идей с политическим и историческим обоснованием допустимости протестных действий и подтверждается, что существенной частью социалистической доктрины является право на восстание в ответ на угнетение и эксплуатацию.
Хотя это еще не социалистическая программа, но ее социальная и экономическая часть явно навеяны оказавшими на нее влияние идеями социализма.
В ходе своей защиты я использовал и библейский сюжет, повествующий о том, что не следует поклоняться «золотым тельцам», как те неразумные из Ветхого Завета, которые ожидали чудес от них, а вот теперь люди ждут их от капитализма, от богатых. Таким образом я выразил свой протест, прибегнув к библейскому образу, то есть к языку, доступному большинству населения, поскольку попытка объяснить это в марксистских терминах была бы просто непонятна людям из-за их чрезвычайно низкого культурного уровня и в условиях широко распространившегося маккартизма. В понятие народ я не включаю ни помещиков, ни фабрикантов, ни богачей. «Народ это те, кто так глубоко несчастен в своих страданиях, что готов сражаться насмерть». Этому народу, печальные дороги которого вымощены обманом и фальшивыми обещаниями, мы не будем говорить: «Мы тебе дадим», а скажем: «Возьми! Борись сейчас изо всех твоих сил, чтобы добиться свободы и счастья».
Любой, кто читал мою защитительную речь, кто прочел ее внимательно, может убедиться, что в ней изложена как раз программа социалистического толка, содержащая вышеупомянутые принципы. В ней я прямо сказал, что не верю в закон спроса и предложения и стихийное разрешение проблем в условиях рынка, заявил, что необходимо использовать ресурсы страны для ее развития в интересах народа, что нельзя ждать чудес от «золотых тельцов», как персонажи Ветхого Завета, нельзя доверять богачам и капиталистам. Безусловно, в этой речи содержится критика идей капитализма и капиталистической системы как таковой.
349


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Но это была программа, составленная достаточно осмотрительно, не правда ли? Марти, говоря о своих тогдашних предложениях, всегда указывал на опасность, которую представляет для революции поспешность в высказываниях, предшествование слов делам. Поэтому в своем письме Мануэлю Меркадо он замечает: «...Я каждый день нахожусь в таком опасном положении, когда надо будет во исполнение моего долга отдать жизнь за мою страну; я понимаю это и готов принять такой исход. Но не тороплюсь провозглашать независимость Кубы, потому что это даст повод Соединенным Штатам силой распространить свое влияние на Антильские острова, а затем и на территорию всей нашей Америки. Все, что я сделал до сегодняшнего дня и буду делать впредь, направлено на предотвращение этого. Нужно все делать незаметно, в обход, потому что есть цели, которые для своего достижения требуют скрытности, а если о них будет объявлено открыто, могут возникнуть неимоверные трудности для их окончательного разрешения».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - «История меня оправдает» как революционная программа, несомненно, была написана с должной осмотрительностью. Да, я произнес эту речь, а затем и изложил ее на бумаге, соблюдая определенную осторожность. Я не использовал марксистской терминологии, хотя марксистские идеи суть этой судебной речи. Я бы сказал, что в ней соединились воедино взгляды Марти и марксистов.
Есть определенная преемственность между взглядами Марти и марксистско-ленинскими идеями, которые развивались в эпоху капитализма или империализма, и это касается не только Кубы, но и всего мира. И если Марти еще тогда исповедовал такие принципы, то сегодня он мог бы быть марксистом-ленинцем и коммунистом; в этом нет ни малейшего сомнения. В то время и при том окружении такое было, конечно, невозможно, но это были просто блестящие мысли и прогрессивные взгляды. Удивительно, как в тех обстоятельствах он смог сформулировать настолько передовые идеи.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, мне кажется, что Ваша жизнь в Биране и тот опыт, который Вы с детских лет приобрели там, в значительной мере повлияли на экономическое содержание этой программы, да и на принятые впоследствии революционные законы, касающиеся в том числе и земельных проблем. А ведь вопрос о земле и до сегодняшних дней является одним из важнейших и животрепещущих в Латинской Америке. Не так ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, эти проблемы затрагиваются специально. Согласно второму революционному закону, земля передавалась в неприкосновенную и неотчуждаемую собственность всем поселенцам, арендаторам, субарендаторам, издольщикам и прекаристам... а четвертый революционный закон, сельскохозяйственный, предоставлял всем колонам право получать 55% прибылей от выращивания сахарного тростника и минимальную квоту в 40 тысяч арроб.
Все эти предложенные законы имели огромное значение.
«Первый революционный закон возвращал народу суверенитет и провозглашал Конституцию 1940 года [...], для введения конституции и примерного наказания всех предавших ее лиц, в связи с отсутствием избранных народом органов для осуществления этих задач, революционное движение как временное олицетворение суверенитета народа - единственного источника законной власти - должно было взять 350


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
на себя все полномочия, свойственные этому суверенитету». Победившая революция брала на себя все неотъемлемые права суверенитета, «за исключением права изменять конституцию: издавать законы, исполнять их и права судебной власти» - это был очень важный и уважаемый принцип.
Эта программа полностью отвечала содержанию нашей достаточно передовой по тем временам конституции.
«...Правительство, поддержанное множеством участников революционной борьбы, должно было получить все необходимые полномочия для эффективного исполнения воли народа и торжества подлинной справедливости. С этого момента, а именно с 10 марта, судебная власть начинала действовать в рамках Конституции и в то же время независимо от нее. Суды временно прекращали свою деятельность и немедленно приступали к тотальной чистке своих рядов [...]. Без осуществления этих предварительных мер попытка возвращения к законности при одновременной передаче ее соблюдения людям, опозорившим себя изменой, была бы злоупотреблением доверием, обманом и еще одним предательством».
«Третий революционный закон предоставлял рабочим и служащим право на 30% участия в прибылях всех крупных промышленных, торговых и горнодобывающих предприятий, включая сахарные заводы.
Я много думал о том, надо ли было в тот период времени принимать именно такой закон, но идея провести национализацию крупных предприятий казалась мне чересчур смелой, и я остановился на первом варианте. Этот вопрос всегда вызывал острые политические споры, и в истории революционных учений вечно возникали дискуссии о том, стоит ли проводить ее. Несмотря на некоторые имеющиеся у меня оговорки, я все-таки предпочел бы национализацию, но общественное мнение еще не было готово к такому повороту событий, и пришлось предложить пункт об участии общества в 30% прибыли.
«Пятый революционный закон предусматривал конфискацию всего имущества у казнокрадов, членов их семей и наследников, нажившихся при всех предыдущих правительствах, [...] нечестным путем». Половина всего конфискованного имущества должна была перейти в пенсионные рабочие кассы, а другая половина - использована на больницы, приюты и благотворительные учреждения.
По окончании военных действий за этими законами должна была последовать целая серия нормативных актов и мер, в том числе таких основополагающих, как аграрная реформа. То есть, эти первые пять законов регулировали самые неотложные вопросы, а за ними должны были последовать аграрная реформа, полная реформа образования, национализация электрического и телефонного концернов, этих двух крупнейших монополий, символизирующих засилье иностранных капиталовложений и эксплуатацию нашей страны Соединенными Штатами. Эти компании получали огромные доходы, но уклонялись от уплаты налогов в государственную казну.
Все эти и другие практические меры являлись по сути лишь строгим выполнением основополагающих статей нашей Конституции, одна из которых, в частности, запрещала латифундии. И для их ликвидации закон предусматривал «максимальный размер земельного владения». Именно это затем и исполнила революция.
Другой конституционный принцип категорически предписывал государству «использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для обеспечения полной занятости населения и гарантировать достойные условия существования каждого работника сферы производства или умственного труда». Соответственно, ни одно из
351


Катюшка Бланко
этих требований не может считаться неконституционным. И «первое же избранное народом правительство, как только оно будет сформировано, должно исполнять их, причем не только потому, что оно взяло на себя какие-то моральные обязательства».
В программе были подробно проанализированы «вопросы о земле и индустриализации, а также такие вечные проблемы, как безработица, образование и охрана здоровья населения». Это то же самое, что мы предлагаем и сейчас; разница лишь в том, что сегодня наши усилия сосредоточены не только на этих вопросах, но и на «достижении публично-правовой свободы и политической демократии».
Помимо предложений относительно работы в области спорта, культуры, научных исследований, я выступил с критикой существовавшего положения дел: «Изложение этой программы может показаться слишком бесстрастным и теоретическим, если не принимать во внимание страшную трагедию, которую переживает вся страна в связи со всеми этими шестью вопросами, плюс ко всему этому еще самый унизительный политический гнет».
Я отметил: «Восемьдесят пять процентов мелких земледельцев Кубы платят арендную плату [...]. Более половины наиболее плодородных обрабатываемых земель находится в руках иностранцев. В провинции Орьенте, самой обширной, земли «Юнайтед Фрут Компани» и «Уэст Индиан» простираются от северного до южного побережья. 200 тысяч семей крестьян не имеют и клочка земли, где они могли бы вырастить хотя бы овощи для своих голодных детей, при этом 300 тысяч кабальерий плодородной земли, находящейся в руках могущественных монополий, не обрабатывается. Если Куба является преимущественно аграрной страной, если ее население в большей своей части является крестьянским, если город зависит от деревни, если именно в деревнях завоевала независимость [...], если величие и процветание нашей нации зависят от здорового и крепкого крестьянина, который любит и умеет обрабатывать землю, и от государства, которое его поддерживает и направляет, как же можно сохранять такое положение дел?» Я не готов был мириться с тогдашней ситуацией на Кубе.
«Если не считать нескольких пищевых, деревообрабатывающих и текстильных предприятий, Куба продолжает оставаться страной - поставщицей сырья. Экспортируется сахар, чтобы импортировать конфеты; экспортируется кожа, чтобы импортировать обувь; экспортируется железная руда, чтобы импортировать плуги... Все согласны с тем, что существует насущная необходимость индустриализовать страну, что необходимы металлургические предприятия для производства бумаги, химические предприятия, необходимо улучшить племенное стадо, посевы, технику и производство наших продовольственных товаров, чтобы они могли выдержать разорительную конкуренцию со стороны европейских предприятий, изготовляющих сыр, сгущенное молоко [...]. Все согласны с тем, что мы нуждаемся в торговых судах, что туризм может стать для нас огромным источником богатства. Но владельцы капитала требуют, чтобы рабочие терпели любое угнетение, правительство бездействует, а индустриализация откладывается до греческих календ».
Я поставил под сомнение и абсурдную логику некоторых вопросов: зачем в сельской местности, где крестьянин не является хозяином земли, создавать агрономические школы? А для чего в городе, где нет никакой промышленности, нужны техникумы и фабричные училища?
Особенно я настаивал на обличении несправедливости, которая определяет судьбы многих кубинцев: «От такой нищеты может избавить только смерть; и уж в этом- 352


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
то деле государство действительно оказывает помощь. Девяносто процентов деревенских детей страдают от паразитов [...]. Общество бывает потрясено сообщением о похищении или убийстве какого-нибудь одного ребенка. Но оно остается преступно безразличным к факту ежегодного массового убийства стольких тысяч детей, которые из-за отсутствия средств медленно умирают в ужасных муках [...]. Если глава семьи работает лишь четыре месяца в году, на что он может купить одежду и лекарства своим детям? [...]
Учитывая все это, разве трудно найти объяснение тому, что с мая и по декабрь миллион человек на Кубе не имеет работы и что наша страна с населением 5,5 миллиона человек насчитывает сейчас больше безработных, чем Франция и Италия с населением более чем 40 миллионов каждая?»
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, программа, несомненно, соответствует марксистско-ленинской идеологии, хотя Вы и не были тогда членом Коммунистической партии. Но поддерживала ли Вас Компартия в то время, или это произошло уже значительно позднее?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В «Коммунистическом манифесте» говорится о том, что коммунистическая партия должна бороться вместе с наиболее прогрессивными силами общества, в том числе и с не коммунистами. Манифест рекомендует создание объединений. И мы, бесспорно, были одной из наиболее прогрессивных сил в стране, хотя и не являлись в то время каким-либо марксистским движением.
Конечно, со временем наши отношения с коммунистами менялись. Так, еще в апреле 1958 года силы, которыми мы располагали в Сьерра-Маэстре, не превышали трехсот человек, и до начала апрельской забастовки у нас было мало сторонников. Но Коммунистическая партия уже тогда активно сотрудничала с нами, была нашим союзником. Конечно, коммунисты и на селе, и в городах часто спорили с нами, с руководством Движения 26 июля и его вооруженным крылом; они не полностью доверяли нам - и не без достаточных на то оснований, - тем более, что наши силы были далеко не однородны. Среди нас также были люди с предубеждениями по отношению к Компартии, как, например, Карлос Франки, бывший член Народной социалистической партии, неизвестно кем выдвинутый кандидатом в члены партии, который впоследствии вышел из ее рядов и стал ее заклятым врагом, как выяснилось позже. Подобные случаи вызывали определенное недоверие коммунистов. Но нам, по правде сказать, как и всем участникам нашей борьбы в горах в составе Первого фронта Сьерры-Маэстры, они вполне доверяли. Мы всегда подробно обсуждали любые вопросы, когда коммунисты присылали ко мне кого-либо из своих руководителей на переговоры. То есть, уже с конца сороковых годов мы были друзьями.
Перед экспедицией на «Гранме» мы также контактировали с коммунистами, и наши точки зрения различались: мы считали, что должны начать выступление; они же полагали, что еще не созданы необходимые субъективные условия, и выступали за необходимость подождать. Это мне сообщил от имени их руководства Флавио Браво, с которым у меня всегда были превосходные отношения. Надо сказать, что они объясняли нам свое решение со всей откровенностью: «Мы считаем так потому-то и потому». Мы поддерживали постоянные контакты до самого начала апрельской забастовки, когда у нас уже была небольшая, но все же сила - несколько сот бойцов.
353


Катюшка Бланко
В Мексике в 1956 году мы находились в очень трудных обстоятельствах. Батиста обвинил нас в подрывной деятельности, узнав о наших намерениях через своих агентов, которые раскрыли подготовку к выступлению сотни наших бойцов, несмотря на все принятые нами меры конспирации.
Однажды агенты мексиканской службы безопасности совершенно случайно узнали о некоторых действиях наших товарищей, занимавшихся вопросами моей охраны, которые показались им подозрительными, и мы были арестованы. Сделано это было очень изобретательно. Как раз смеркалось. Один из наших людей сопровождал меня. Мы оба были вооружены. Другой товарищ, также вооруженный, шел в нескольких метрах позади. Его и задержали первым хорошо подготовленные сотрудники Службы федеральной безопасности Мексики, заранее занявшие удобную позицию. Когда мы с другим товарищем попытались скрыться, опасаясь людей, неожиданно подъехавших на автомобиле, к нашей припаркованной машине, федералы, которые незаметно следовали за нами, приставили пистолеты к нашим головам. Увидев подъехавший автомобиль, я решил, что это наемники Батисты. Федеральная служба безопасности, вообще-то, занималась в основном борьбой с контрабандой на границе с Соединенными Штатами. Не наркотиками даже, проблемы наркоторговли в те годы еще не было. И не федералы, а тайная полиция Мексики была на стороне Батисты. Но агенты Федеральной службы безопасности были гораздо лучше подготовлены. Наше задержание положило начало многочисленным арестам кубинских революционеров, конфискации оружия, что серьезно осложнило нашу работу. Все происшедшее вызвало огромный скандал и тщательное расследование нашей деятельности. Но еще свежи были в памяти времена правления Ласаро Карденаса и дух Мексиканской революции. Наши тюремщики быстро убедились, что арестованные - убежденные революционеры. С нами общались вежливо и частенько вступали в политические дискуссии.
В этих сложных обстоятельствах выдающийся мексиканский деятель генерал Ласаро Карденас помог нам выбраться из тюрьмы, и мы продолжили нашу работу, хотя теперь уже в более трудных условиях. Я придерживался мнения, что в такой стране, как Куба, находящейся в ситуации постоянной нищеты и зависимости, условия для свершения революции могли бы быть созданы полностью. Нельзя было все время чего-то ждать.
Сегодня, 50 лет спустя, я еще более убежден, что тогда никак нельзя было терять время на ожидания. Поэтому думаю, что наше решение организовать экспедицию, невзирая на риск, было абсолютно правильным.
Лидер коммунистов Карлос Рафаэль Родригес приехал к нам в горы Сьерра-Маэс- тра два года спустя, в середине 1958 года, во время последнего наступления батис- товских войск. Оно уже началась, и было еще неизвестно, устоим ли мы перед этой лавиной солдат, брошенной Батистой против нас. То есть, он появился там не в час победы, а именно тогда, когда наше движение переживало трудные моменты после апрельской забастовки.
Еще до того, как началась забастовка, Освальдо Санчес и Энрике Оливера, руководители НСП, которые находились с нами в горах, не были согласны с ее проведением. Они даже предупредили меня о том, что руководители Движения 26 июля организуют забастовку не так, как следовало бы. Они считали, что написанный мною манифест чересчур радикальный. Я согласился с их замечаниями, принял к сведению и подготовил другой манифест, который участникам забастовки доставили девуш354


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ки-курьеры, помогавшие повстанческой армии. Я принял во внимание некоторые точки зрения моих оппонентов. Кстати, и в тот день они мне не уставали повторять: «Необходимо лучше подготовиться к забастовке, мероприятие не подготовлено». И они были правы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы всегда исходили из того, что народ и только народ является источником власти. В этой связи очень важно понять, какой смысл Вы вкладывали в это. Что Вы можете сказать на этот счет?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я скажу, как сказал однажды: «Когда мы говорим народ, я думаю о рабочих, крестьянах, студентах...» В моем собственном стиле и в такой форме, которая была бы понятна людям, населению, в «История меня оправдает» я обрушился с мощной критической атакой на латифундистов, на богатеев, на всю колониальную политику. В это время уже четко ощущалось революционное брожение в народе.
Тем не менее, моя программа не вызвала беспокойства по этому поводу. Думаю, потому, что людей больше интересовали факты, подтверждающие мои справедливые обвинения в совершении преступлений. И если у кого-либо и оставались опасения социального характера или кто-то мог испугаться такой постановки вопроса, поскольку я предлагал пути реализации социалистической революции, хотя и без использования соответствующих терминов, если кто-нибудь и мог встревожиться из-за подобных высказываний, то, возможно, все-таки не придал этому большого значения, считая, что в данном случае речь идет о взглядах и представлениях молодежи, и помня о том, что неоднократно выдвигавшиеся ранее подобные программы никогда не выполнялись на Кубе. Возможно. Я часто спрашивал себя, почему даже некоторые буржуазные круги с одобрением встретили эту программу. Вероятно, они решили, что многие из выдвинутых в ней идей просто нереализуемы, что это юношеские иллюзии, бред пылкого мечтателя.
Вдохновлявшие нашу борьбу идеи Марти и Маркса очень четко прослеживались в моей программе. Конечно, надо было читать ее не торопясь, чтобы прочувствовать социалистический и даже марксистский дух этого документа, выраженный, однако, без использования марксистской терминологии. И вот мое определение разделенного на классы общества: «Под народом мы понимаем, когда говорим о борьбе, огромную угнетенную массу, которой все обещают и которую все обманывают и предают [...]. Этому народу мы не скажем: “Мы вам все дадим”. Мы ему скажем: “Отдай борьбе все свои силы, чтобы свобода и счастье стали твоим достоянием!”» Таковы были наши идеи еще со времен Монкады, которые и воплотились позднее в жизнь в ходе прямого участия народа в дальнейших событиях.
Естественно, решив защищать себя в суде, я усиленно работал над текстом защитительной речи. У меня уже были намечены основные идеи, концепция, стратегия поведения, обвинительные доводы; мне казалось очень важным объяснить суть предлагаемой программы, обосновать с точки зрения законности моральные, политические, философские причины своих действий, а затем - вопреки просьбам адвокатов оправдать меня - я попросил, чтобы меня осудили.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Ваша сестра Эмма говорила мне, почему не сохранились оригиналы писем или записок, в которых Вы пересказывали содержание Ва355


Катюшка Бланко
шей речи «История меня оправдает». Она вскоре после своего переезда в Мексику в 1956 году спрятала их в книге по музыке в религиозном колледже, где училась. Одна из служащих учебного заведения случайно обнаружила их и унесла домой. И вот однажды, когда полиция проводила обыски в прилегающем районе, она испугалась и сожгла эти записи. Впрочем, так происходило и со многими другими ценными документами нашей истории.
Команданте, не могли бы Вы подробнее рассказать об этом? Вы потратили много времени, чтобы сделать эти записи? Как Вам удалось передать их из тюрьмы?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Был большой риск потерять текст речи. На суде у меня не было возможности ни записать свои слова на магнитофон, ни сделать какие-либо заметки. Поэтому я вынужден был уже после выступления восстанавливать текст. Атак как я находился в тюрьме, это была скрупулезная работа: я писал соком лимона между строк писем, чтобы таким образом обмануть цензуру.
Я придавал большое значение сохранению своего выступления, его публикации и распространению, особенно его разоблачительных частей.
Приходилось писать лимонным соком. Он высыхает и становится невидимым, но достаточно прогладить бумагу утюгом, и написанное проявляется. Удивительно, но это сработала без сбоев. Я писал соком лимона на почтовой бумаге. Вот, например, письмо Эмме: «Дорогая Эммочка, у меня все хорошо с учебой...» или на любую другую тему, четыре или пять строк, то есть телеграфным стилем. А затем на том же листе я начинал писать лимоном, что надо было делать в определенные часы, при хорошем освещении.
Это очень трудно, потому что по мере написания текст пропадает. Как продолжать, если с трудом видна даже сама строка, на которой пишешь? Надо было писать строку за строкой и начинать следующую строчку по окончании предыдущей, для чего приходилось карандашом отмечать это место. Я заполнял почтовый лист полностью с обеих сторон, а посредине шел невинный текст короткого письма Эммочке или Лидии. Никогда еще не было так дословно верно выражение «послание между строк».
Я все время ожидал, не придет ли моим тюремщикам в голову устроить проверку моей переписки. Невероятно, но они никогда не раскрыли эту тайну и даже не знали, сколько писем я написал! Надо отметить, что все это сохранялось в полной тайне и что люди, которые получали мои написанные невидимыми чернилами послания, то есть Лидия, Мирта, Айде, Мельба, никогда не проронили о них ни слова. И несмотря на то, что я был изолирован, моя переписка была довольно обширной, а вот перехвачена за два года была только одна моя записка.
Родители мои к тому времени сильно сдали, особенно отец, и практически никогда не ездили в Гавану. Для них поездка на остров Пинос была почти равнозначна путешествию в Испанию. Они уже совсем не выезжали из Бирана. Мы и сами всегда отговаривали их от поездок. Кроме того, существовала и еще одна практическая причина: мне разрешали свидания один раз в месяц, и мы использовали эти редкие встречи для обмена информацией. А если бы меня навестили родители, я, разумеется, не стал бы поручать им такого дела. Для нас же каждый визит был возможностью для сношений с остающимися на воле.
Удивительно, что мы смогли поддерживать такие постоянные связи в течение двух лет, и Батиста об этом не узнал!
356


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Также я использовал чрезвычайно тонкую бумагу из луковых волокон и на ней писал четкими маленькими буквами, очень маленькими, но легко читаемыми. Заполнял строчками полностью весь большой лист, складывал его, затем еще раз, сдавливал и засовывал в спичечный коробок с двойным дном, которое я сам мастерил по размеру. Тогда коробки были чуть побольше нынешних.
Это была кропотливая работа, как раз для человека, проводящего долгие часы взаперти, когда он становится аккуратным и терпеливым в любом деле, которое ему предлагают или за которое он берется сам. Сколько же страниц я написал этими маленькими буковками на луковой бумаге!
Хотя я и был изолирован, мне разрешалось выходить во двор. Там мы засовывали коробок внутрь мяча, обматывали его пластырем и перекидывали через стену на соседний двор. Если мяч застревал наверху, все кричали: «Эй, там! Мяч наверху остался...».
С другой стороны были Педрито и другие ребята. Поскольку на свиданиях с родными они не были разделены перегородкой, то могли передать коробки на волю. Они могли пожать руку жене, закурить сигарету и незаметно передать коробок с моими посланиями жене, матери, сестре... Иногда удавалось отправить несколько коробков за один визит. В итоге они попадали к Лидии, которая была одним из получателей информации. Таким образом осуществлялась часть переписки; другой важной частью были письма, написанные лимоном.
Но «История меня оправдает» не была единственным посланием, которое я отправил из тюрьмы. На волю было передано множество записок, написанных с помощью лимона. Мы писали их каждый день, и надо сказать, эта почта функционировала прекрасно: все письма доходили до адресатов, и мне не приходилось повторять ни одной страницы. Все было очень хорошо организовано, не было ни одного сбоя в переписке и не пропал ни один документ. Но и наша работа не была легкой, нельзя было отвлекаться, чтобы не забыть слово или фразу. Эта переписка занимала очень много времени.
Когда вышла в свет брошюра «История меня оправдает», она была неоднократно перепечатана и передавалась из рук в руки. Мы создали для Батисты такую ситуацию, что он вынужден был освободить нас.
Зная, что это должно произойти, мы уже подумывали о том, что будем делать после освобождения. На этот случай у нас уже был готов план действий. Правда, я мог обсудить его только с Раулем, который последние месяцы был со мной в одной камере. С другими товарищами я смог встретиться только после того, как мы вышли из тюрьмы. Хотя контакт мы поддерживали через стену тюремного двора.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в письмах к отцу Вы уверяете, что тюрьма на острове Пинос, «Пресидио Модело», вовсе не похожа на изолятор в Бониато. Вы, вероятно, хотели успокоить его, хотя наверняка Ваша жизнь там подвергалась многим опасностям, не так ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Эта тюрьма была опасной, потому что мы постоянно конфликтовали с властями, но одновременно находились в зависимости от их воли. Все же я сказал бы, что это было достаточно приличное заведение, и что мое пребывание там нельзя и сравнивать с тем, через что прошли другие наши революционеры. Здесь нас ни разу не пытали и обращались с нами нормально. Конечно, на это повлияло 357


Катюшка Бланко
и то, что, как я уже говорил, мы внушали нашим противникам уважение, поскольку превосходили их морально. Но мира между нами не было. Да и уважение, о котором я говорю, было относительным. Поначалу они даже пытались установить с нами добрые отношения, но мы сами заняли позицию, которая делала невозможным их развитие.
На Кубе того времени «Пресидио Модело» считалась достаточно строгой тюрьмой, но, сравнивая условия пребывания в ней с современным международным опытом в этой области, не могу сказать, что почти два года тюрьмы были для меня таким уж большим самопожертвованием.
Вначале к нам относились достаточно внимательно, разрешили даже семейные камеры. Тюремщики пытались поддерживать хорошие отношения с нами, но мы с негодованием отвергли их, делая невозможным мирное сосуществование; то есть именно мы усложняли ситуацию. Уже в день моего прибытия у меня состоялся первый конфликт с директором тюрьмы майором Капоте. Меня ждали. В соответствии с тюремным регламентом каждый заключенный имел определенный ранг среди остальных. Высшей была должность старосты, который отвечал за все. То есть, для поддержания внутренней дисциплины использовали самих же заключенных. Когда я приехал, меня вызвал директор и сказал мне: «Вы будете старостой». Мне это совсем не понравилось: «Почему? Зачем это нужно?» «Такие правила, кто-то должен отвечать за дисциплину и представлять интересы остальных». «Ладно», - сказал я. Через два или три дня, чувствуя себя кем-то наподобие профсоюзного лидера, я заявил ему: «Как староста и представитель заключенных я прошу, чтобы, во-первых, по ночам выключали свет в камерах, потому что от ламп очень жарко и невозможно спать, а во-вторых, чтобы нас выпускали на прогулку во двор». Майор взглянул на меня свысока и сказал: «Нет. Лампы должны гореть все время. Вы не знаете, что такое тюрьма. Свет никогда не должен выключаться, потому что существует проблема...» Он дал понять мне, что речь идет о том, чтобы избежать актов гомосексуализма среди заключенных. Я возразил ему: «То есть мы должны предполагать, что вы предпринимаете подобные меры против нас?» А он говорит мне: «Вы все не знаете, что такое тюрьма, это вам не пикник». Тогда я ответил: «Послушайте, майор, я заметил, что в ваших казармах на ночь гасят свет. Не означает ли это, что солдаты занимаются мужеложством?» Он окаменел. И повторил еще раз: «Вы узнаете, что такое тюрьма».
То есть, поначалу, как я сказал, меня даже назначили старостой. А неприятности у нас начались после того, как тюрьму посетил Батиста.
Мы занимали принципиальную позицию, и каждые 26-е и 27-е числа месяца посвящали двум вещам: воспоминаниям о борьбе и скорби по погибшим товарищам. В первый день мы не принимали пищу, а во второй - весь день хранили молчание. Мы проводили подобные коллективные мероприятия в течение двух или трех месяцев, пока я находился вместе с другими членами группы в одной камере.
В день перед Рождеством майор Капоте хвастливо заявил, что его администрация является одной из лучших и что питание в тюрьме хорошее. Он торговал всем, чем было возможно. Заставлял заключенных работать в поле, а затем забирал урожай и продавал его государству и поэтому был заинтересован в том, чтобы узники хорошо питались, потому что был хозяином сельскохозяйственного комплекса, в котором они выступали в качестве рабочей силы. На этом и строился его авторитет как эффективного администратора и добрейшего человека, который хорошо кормит своих рабочих. Там были тысячи обычных преступников и небольшая группа поли358


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
тических. Еда была неплохой, и администрация тюрьмы очень этим гордилась. Сам же Капоте был кадровым офицером, действительно эффективным, но вороватым; и поскольку его интересы совпадали в данном случае с интересами арестантов, последние получали неплохое питание.
У него здесь был и магазин. Многим заключенным присылали кое-какие деньги из дома, и доходы от продаж шли в карман хозяина магазина. Но, естественно, нам оказался очень полезен этот бизнес майора. Он продавал все: сигары, сигареты, спички, разнообразные консервы, даже оливковое масло и крупы.
Приближался конец года, и майор Капоте хвастливо обещал великолепный рождественский стол. Но мы сказали: «Не будем есть». Мы всегда отказывались от этой праздничной еды - и на Рождество, и на Новый год. Начальника это страшно злило и раздражало.
Между тем, Батисте, кажется, очень нравились поездки на остров Пинос, как он тогда назывался. Иногда он приплывал на яхте, иногда рыбачил. У него был дом на острове, и однажды он вдруг решил посетить тюрьму, чтобы торжественно открыть там небольшую электростанцию на 100-150 киловатт, которая могла бы обеспечивать нас светом в случае аварии на электросети.
Накануне важного события обстановка оживилась, в ожидании прибытия главы государства все пребывали в приподнятом настроения от того, что им оказана «большая честь», и собирались устроить ему достойный прием с плакатами и лозунгами типа «Батиста, добро пожаловать в тюрьму», «Батиста, заключенные приветствуют тебя». И многое другое в том же духе. Тогда мы заявили руководству тюрьмы, что не будем оказывать никаких почестей Батисте, не будем приветствовать его прибытие, что мы протестуем против его нахождения здесь, не станем с ним даже здороваться и вообще не согласны с его визитом. Мы начали выражать наше неудовольствие и протестовать против этого цирка. Конечно, сейчас я понимаю, что у майора, директора тюрьмы, не оставалось никакого выхода, кроме как организовать церемонию торжественной встречи высокого гостя. Но мы всегда были настроены на противостояние; это была часть нашей борьбы, и мы заявили о своем протесте.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Как же прошел визит Батисты, против которого Вы и Ваши товарищи протестовали с самого начала?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Возможно, это был как раз тот день, в который нам не полагалась прогулка, но скорее всего нас просто решили не выводить. В нашей камере опустили решетки, а у входа был поставлен с пистолетом и дубинкой в руках надзиратель по прозвищу «Пистолетик», пользовавшийся дурной славой. Альмейда следил за тем, когда Батиста войдет в находящееся недалеко от нашей камеры помещение электростанции. И вот он сообщает нам: «Батиста уже на станции». Мы присели и стали ждать. «Выходит!» - закричал Альмейда. И когда он вышел, мы запели: «За правду сражается наш народ...» - из Марша 26 июля.
Батиста, как человек, которому нравилась всякая театральность, широко заулыбался, услышав начальные звуки нашего марша и полагая, что это музыка в его честь. Он даже сказал сопровождающим: «Подождите, подождите». И с улыбкой остановился послушать очередное проявление уважения в исполнении услаждавшего его слух божественного хора. Он решил, что это хвалебная песня ему лично: «Мы знаем, в бою нас победа ждет...». А затем мы запели куплет со словами: «Нам рабст359


Катюшка Бланко
ва не надо, мы гневом и решимостью полны. Мы против власти беспощадной и чужеземной своры жадной подняли знамя священной войны!». Улыбка исчезала с губ Батисты по мере того, как до него доходила суть этих слов, а когда он услышал «Мы против власти беспощадной и чужеземной своры жадной...» - его лицо, как рассказал нам потом один из очевидцев, исказила гримаса ужаса.
И пока мы пели, собравшись в той части камеры, которая выходила к будке электростанции, в коридор ворвался «Пистолетик» и направился к двери нашей камеры. Мы слышали, как стучала его дубинка по полу, но продолжали петь все громче и громче. Никто не знал, что сделает надзиратель в ту минуту: достанет ли пистолет и станет ли стрелять. Но нет, «Пистолетик» оказался просто хвастуном, он не стал даже доставать пистолет. А мы - да! Мы выстрелили, допев гимн до конца, и «Пистолетик» ничего не смог сделать.
Наша вторая акция протеста окончательно вывел из себя майора Капоте. Через два или три дня меня вызвали в дирекцию, и этот тип в порыве ярости начал меня оскорблять, после чего меня поместили в одиночку, где я и провел остаток времени. По чистой случайности наша камера оказалась рядом с электростанцией, куда приехал Батиста, мы просто не могли не выразить наш протест, что в итоге стоило мне полной изоляции. Это было объявлением войны.
Увели и Картайю, автора нашего гимна, а многих других товарищей избили. Меня отделили от всей нашей группы, а остальных наказали; шутки кончились.
Меня поместили в камеру напротив похоронной команды. Оттуда доносились какие-то звуки и шум, когда приносили покойников, которые только и составляли мое общество в течение долгого времени. Нас всех, чтобы не смешивать с уголовниками, разместили на территории госпиталя; в этой части тюрьмы проводилась и заупокойная служба. Кроме того, мне подготовили еще одну гадость. Появился один из тюремных надзирателей, лейтенант полиции по имени Перико: длинноносый, высокий, худой, но сильный и очень вспыльчивый. С ним пришли несколько заключенных с лестницей, которые заменили мне лампочку в камере. Я спросил у них: «А что с лампочкой?» «Ее надо было заменить», - ответили мне.
Они не осмелились признаться, что их послали вставить перегоревшую лампочку. Не рискнули сказать мне: «Знаете, мы вас оставим без света». Мы ведь совсем не боялись их, а лишь испытывали по отношению к ним презрение из-за того, чем они занимались. Уголовники не могли угрожать нам или испугать нас. И мы постоянно показывали им, что не боимся. Они, да, побаивались нашего сопротивления и поэтому ничего мне не сказали. Когда вечером я захотел зажечь свет, он не включился, а на мою просьбу заменить неисправную лампочку не отреагировали. И я оставался без света на протяжении многих дней. Около двух месяцев.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Тогда, из-за отсутствия света по вечерам, Вы смастерили масляные светильники. Я мысленно рисовала себе эту картину: узкая кровать, тусклый, дрожащий язычок пламени под москитной сеткой и Вы, наклонившись, что-то читаете.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Кровать была узкая, нормального света в камере не было, но самым главным неудобством в тюрьме были комары, тучами беспрерывно летающие вокруг. Это был ад. Без москитной сетки спать было невозможно. А с ней я спал достаточно хорошо, насколько это возможно в тюрьме, когда время от времени тебе 360


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
снится, что ты на свободе, но, проснувшись, обнаруживаешь себя все в том же проклятом месте. Это одно из самых горьких переживаний.
Наши тюремщики не могли нас понять. Мы думали и действовали как люди, уверенные в своей правоте. Занимали гораздо более прочные моральные позиции, чем они. Они это чувствовали, и это их задевало. А для нас это было привычно, поскольку мы чувствовали справедливость нашей борьбы, вдохновляемой главным образом этическими идеалами Марти.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Чуть более десяти лет назад я прочла в испанской газете «АВС» несколько красивых любовных писем, приписываемых Вам. Полагая, что этот печатный орган в Испании занимает ту же позицию, что у нас «Вестник флота», я подумала, что они были опубликованы, чтобы надсмеяться над Вами, однако, даже если таково было намерение редакции, эти письма лишь показали нам образ исключительно одухотворенного человека. Чуть позднее в беседе с несколькими журналистами здесь, на Кубе, Вы заявили: «Это были письма к моим платоническим возлюбленным ...» Мне кажется, что это просто литературные жемчужины.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Да, я писал эти письма Нати Ревуэльте. Помню, как однажды в тюрьме умышленно изменили адрес получателя на моем конверте. Это была одна из тех гадостей, которые предпринимались против меня постоянно; просто вероломство.
Что до меня, то я всегда вел себя искренне и чистосердечно. В том числе и в письмах, выражая переполнявшие меня чувства. Но я находился в тюрьме, где мои послания подвергались цензуре, и поэтому приходилось применять иносказательные выражения. В письмах надо было соблюдать осторожность в выражении своих чувств, делать это так, чтобы недруги не получали удовольствия от того, что они узнают о твоих переживаниях, и поэтому я употреблял образные, несколько поэтические обороты речи. Допускаю, что у меня всегда были поэтические наклонности, но и обстоятельства обязывали. И все же надзиратели догадались, что я веду не вполне обычную переписку, которая не очень вяжется с понятием о супружеской верности, хотя в действительности это были очень чистые и добропорядочные письма. Если уж говорить о неверности, то исключительно духовной, потому что в тот период отношения между нами были абсолютно платоническими и бескорыстными. Нати Ревуэльта часто помогала мне в работе, присылала в тюрьму книги, и я абсолютно не хотел смешивать одно с другим: революционную деятельность и личную жизнь. Можно сказать, что мое поведение было безупречным. Я не хотел впутывать политические занятия в частную жизнь. Наши же отношения возникли на фоне моей революционной деятельности и в условиях конспирации. В них не было ничего неискреннего, грязного, чего я мог бы устыдиться. Повторяю, это были абсолютно платонические отношения. И я написал ей несколько писем литературным, поэтическим языком.
И вот однажды мои недруги совершили очередную подлость по отношению ко мне. Чтобы причинить мне как можно большую неприятность, они подменили мои письма. То есть письмо для Мирты они отправили Нати, и наоборот - одно из писем, адресованное этой даме, было послано Мирте. Эти мерзавцы действовали без малейшего намека на рыцарство. Однако все эти мои послания были более или менее литературными, поэтическими, сентиментальными, романтическими и платоническими по своему характеру.
361


Катюшка Бланко
В них выражались и благодарность за содействие, и чувство любви, но абсолютно чистое любовное чувство, переданное в корректных и сдержанных выражениях.
Я никогда не был Дон Жуаном, не пытался играть подобную роль. Этот контакт возник на почве революционной деятельности и был чистым, в нем не было абсолютно никакого проявления неверности; хотя, вполне закономерно, моя супруга была оскорблена. Эти люди и поступили так, чтобы спровоцировать конфликт. Как они это сделали? Я на самом деле никогда не ставил себе целью отомстить за все полученные в жизни обиды. И не стал узнавать ничего, а продолжил свою революционную деятельность, не предприняв ни единой попытки разузнать, какой же именно подлец подменил мои письма и для чего он это сделал.
Кроме того, правительство совершило еще одну подлость, в которой самое нелицеприятное участие приняла семья Мирты, поведя себя недостойно. Если бы они хотели помочь ей - а ведь жила она очень трудно, почти голодала, - то помогли бы. Не мне, я ни в чем не нуждался, да и не принял бы никакой помощи, и они это знали. Но они воспользовались тяжелым экономическим положением семьи: маленький ребенок, опасность, голод, переживания. Мы никогда не могли позволить себе ничего лишнего, но все необходимое для жизни было, и тогда мои недруги замыслили разрушить нашу семейную гармонию.
Не знаю, в какой момент это произошло, до Монкады или после, но факт остается фактом. Несомненно, все это было предварительно продумано с целью разжигания конфликта. С самого момента государственного переворота 10 марта, еще до штурма казарм, мои взаимоотношения с семьей Мирты сильно ухудшились, очень сильно. Я превратился для них в проблему, стал причиной беспокойства некоторых ее членов, которые занимали важные посты в правительстве Батисты. Под предлогом помощи сестре брат Мирты, Рафаэль, который был заместителем министра внутренних дел, устроил ее на какой-то пост в своем ведомстве, где она, не работая, получала небольшую зарплату, то есть это была такая синекура, которая очень негативно воспринимается в кубинском обществе. Родные жены знали, что я ни под каким предлогом не согласился бы на такой вариант.
Мне неизвестно, знала ли Мирта, как и за что она получала свою зарплату. Я никогда не спрашивал ее и вообще не заговаривал на эту тему, но был продемонстрирован сам факт того, что моя жена фигурировала в платежных ведомостях Министерства внутренних дел.
Семья Мирты знала, что я не принял бы такого рода помощь и никогда не смог бы согласиться на это. Мне было нанесено серьезное оскорбление, и они воспользовались для этого именно тяжелым экономическим положением и беззащитностью моей супруги.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Именно так. Вот Ваше письмо к Мирте, написанное в июле 1954 года. В нем, в частности, говорится:
«Мирта, я только что услышал в выпуске новостей радиостанции СМР (11:00 вечера), что “министр внутренних дел принял решение об увольнении Мирты Диас- Баларт...” Я никак не могу поверить в то, что ты каким-либо образом могла быть служащей этого ведомства, и поэтому прошу тебя немедленно подать заявление о возбуждении уголовного дела по поводу клеветы, распространяемой указанным господином, при помощи Росы Равело или любого другого адвоката. Возможно, они подделали твою подпись, или кто-то получал зарплату под твоим именем. Это лег362


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ко доказать. Если же все это является плодом рук твоего брата Рафаэля, ты должна потребовать от него, чтобы он вместе с Эрмидой в обязательно порядке предоставил публичные объяснения создавшейся ситуации, даже если это будет стоить ему должности, да хоть и самой жизни. В этой игре на кону стоит честь твоего имени, и он не может избежать ответственности, поскольку понимает всю тяжесть этого удара для своей единственной сестры, оставшейся без матери [...], и муж которой находится в тюрьме [...].
Я понимаю, что тебя это может сильно огорчить и опечалить, но знай, что ты всегда можешь рассчитывать на мое безусловное доверие и любовь».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Да, это письмо, которое я послал Мирте. Понимая, что она стала жертвой своей семьи и брата, который использовал ее в своих целях без зазрения совести. Я просто хотел, чтобы все прояснилось, тем более, что Мирта одно время даже сотрудничала с нами. Так что ей также пришлось нелегко, и она жертвовала многим; я знал об этом, и ни по каким другим причинам не оставил бы ее.
Никогда я не пытался узнать правду о том, как это было, когда именно они это сделали, мне это было совершенно безразлично. Подобным образом они хотели ей помочь. Я ничего этого не знал. Если бы мне сказали, что ее отец дал ей однажды 50 или 100 песо, я бы не запрещал, ни считал бы это чем-то плохим. Вероятно, это не понравилось бы мне, и я выразил бы свое несогласие, но, в конце концов, это было бы логичным и вполне естественным. Он мог, например, сказать: «Как отец, хочу предложить тебе эти деньги». Небольшая помощь, которую отец хочет оказать своей дочери и ее ребенку. Но я никогда не слышал ничего подобного и даже не мог себе такого представить.
Ее брат меня хорошо знал. Не знаю, в какой момент, в какой период после переворота он это организовал, но его целью было спровоцировать конфликт, хотя поступать так было полным абсурдом. Это была чистой воды провокация.
Итак, что же произошло? В определенный момент, мне кажется, после того, как прозвучали публичные протесты по поводу условий содержания заключенных, а сама Мирта выступила с каким-то критическим заявлением, министр внутренних дел Эрмида, заместителем которого как раз был ее брат, сделал публичное заявление об увольнении моей супруги с должности. В обстановке разгорающегося в обществе конфликта вокруг заключенных этот человек прибегнул к такой низости, как сведение счетов. Он знал, что фамилия Мирты фигурировала в платежных ведомостях министерства, и предал это огласке, несомненно, для того, чтобы оскорбить, ранить и морально унизить меня или ее. Не помню точно деталей, но Мирта выразила публично свой протест против жестокого обращения с заключенными. Она все время занимала позицию солидарности с нами, навещала нас в тюрьме и все прекрасно понимала, но в конечном счете ее брат и семья подвели Мирту, предоставив ей эту так называемую «помощь», которую не следовало принимать, и поставив ее в затруднительное и морально неприятное положение.
Что они ей сказали, что знала она, мне неизвестно, я ничего не стал узнавать или расспрашивать об этом деле.
Тогда же произошел и инцидент с подменой моих писем, и семья давила на Мирту. К тому же, когда сообщили о ее увольнении, она поняла, что для меня это будет огромной проблемой. Мирта должна была понимать, что я не смогу оправдать случившееся ни под каким предлогом. Это был очень трудный для нее момент.
363


Катюшка Бланко
Что касается меня, думаю, что моя реакция была слишком резкой и жесткой. Даже имея в виду мои непримиримые противоречия с правительством, мою решительную борьбу, мою отвращение и ненависть к диктатуре, я не считал бы эту личную проблему неразрешимой; ее можно было преодолеть более спокойно, более хладнокровно, принимая во внимание все обстоятельства. Она могла бы разрешиться и без развода. Конечно, возникшая проблема была достаточно серьезна, особенно в том случае, если Мирта на самом деле знала, что числилась на той должности в министерстве, но нам не представилась возможность это обсудить. Ее семья после огласки новости уже практически убедила Мирту оставить меня. Должно быть, они использовали и все прочие аргументы: письма, жизненные трудности и тому подобное. Должно быть, ей представили очень неприятную и тяжелую картину возможных последствий, и в конце концов они решили - а она с этим согласилась, - что ей с сыном следует уехать за границу. С тех пор, как я думаю, она была полностью под влиянием своей семьи. Не было ни разговора, ни объяснений, ничего. Вот как это произошло.
Буквально через несколько дней после скандального сообщения об увольнении был назначен адвокат; они использовали весь потенциал семьи и всю мощь государственной машины для достижения нужного результата. Нас хотели разлучить и действительно добились этого. А кроме того, чтобы нанести мне еще большую рану и сильнее уязвить меня, увезли обоих, и мать, и ребенка, в Соединенные Штаты. Это была очень грязная акция, организованная некоторыми членами правительства и ее семьей. Они осуществили свой заговор, а поскольку не было никаких серьезных оснований, прибегли, насколько мне стало известно, к аргументу с письмами.
На данном этапе меня больше беспокоили политические, а не личные обиды, потому что в происходящем я видел махинации правительства и батистских приспешников, о методах работы которых у меня сложились самые худшие впечатления. За ними числились и более страшные преступления, они жестоко замучили и злодейски убили десятки моих товарищей. А также сделали вещи и похуже, установив тиранию в нашей стране.
То есть, тогда у меня хватало и более серьезных обид, более сильных мотиваций, потому что я боролся с этим режимом и готов был посвятить борьбе все свои силы, всего себя до последних дней жизни. Я страстно ненавидел Батисту и его окружение. Но, разумеется, неприятности в личной жизни также причиняли мне душевную боль.
Меня больше всего возмущали именно политические аспекты того, что они сделали, причем в грязной, грубой, неблагородной форме. И это дополнительно вызывало у меня сильнейшие чувства ненависти к правящему режиму, о котором я и так был наихудшего мнения. Тем не менее, эти политические аспекты несколько сгладили остроту личных переживаний.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы выражаете эти свои чувства в письме, которое произвело на меня большое впечатление:
«Я живу, потому что считаю, что у меня есть долг, который нужно исполнить. В некоторые из тех ужасных минут, которые я пережил за этот год, мне приходила мысль о том, насколько лучше было бы быть мертвым. Я ставлю идеалы 26 июля намного выше значимости моей собственной персоны, и в тот же момент, когда увижу, что не могу быть полезным делу, во имя которого столько пережил, я лишу себя 364


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
жизни без колебаний, потому что у меня не остается никаких личных идеалов, которым я бы хотел служить. То немногое, что я совершил, пройдя через бесчисленные жертвы и благородные устремления, они не смогут разрушить, вычеркнув из жизни мое имя [...].
Мне стоит большого труда отогнать от себя смертельную ненависть, которая переполняет меня. Не знаю, был ли кто-то, кто столько бы выстрадал, как я за прошедшие дни, дни ужасного и решительного испытания, способного погасить в моей душе последние остатки чистоты и доброты, но я дал себе клятву продолжать сражаться до самой смерти [...]».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Возможно, я и написал несколько писем, в которых затрагивал действия моих недругов в то время. В личном плане это было печально, но передо мной стояли проблемы намного более сложные и тяжелые, и я никоим образом не собирался подчинять моим личным обстоятельствам политические вопросы революции.
По правде говоря, я чувствовал себя полностью посвященным своей политической работе и революции, и меня сильно разозлил этот удар ниже пояса, который мне хотели нанести.
В моем тогдашнем положении я, может быть, несколько преувеличивал трудности; а вот сейчас, через пятьдесят с лишним лет, смотрю на эти проблемы гораздо спокойнее. Вероятно, я придавал чрезмерно большое значение обидам, нанесенным мне и моей семье со стороны правительства, казавшиеся мне просто чудовищными, но, однако, я достаточно быстро оправился от этого удара. И это объяснимо: я находился в состоянии беспрерывной борьбы, и нападения на меня только укрепили мой воинствующий дух.
А ведь из той ситуации был и другой выход. Развода можно было избежать, я смог бы понять, в конце концов, что они просто превратили ее в жертву своих манипуляций и интриг.
С Миртой я виделся после в Майами, когда только прибыл в изгнание в Мексику. Мы поговорили, но не об этом. У меня всегда была своя точка зрения на произошедшее, состоявшая в том, что ее принесли в жертву. На самом деле это так и было. Когда я посмотрел на все эти вещи спокойнее и без предубеждения, я понял, что из Мирты сделали жертву, когда она находилась в очень трудной жизненной ситуации, практически голодала, да еще и с маленьким ребенком на руках. Ты знаешь, как легко повлиять на мать через ее ребенка и проблемы с его безопасностью, понимаешь все эти тревоги и волнения.
Члены семьи Мирты воспользовались особыми обстоятельствами, в которых она находилась: одна и с серьезными материальными трудностями. Они могли бы поддержать ее по-честному, тогда никто бы их не осуждал; ведь у их дочери не было никого, кто мог бы ей помочь, и они могли бы сделать это искренне. Не так уж во многом она и нуждалась.
Если у меня спросят, я, естественно, отвечу: нет, я был бы против. Но с точки зрения семейных отношений я бы понял, что это нормально. Если бы они хотели помочь ей по совести, скажем, предложить 50 или 100 песо ежемесячно, когда она осталась одна. Нельзя подвергать сомнению право семьи, право отца, который хочет поддержать свою дочь, или брата, желающего оказать помощь сестре.
365


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вся эта история напоминает мне похожие и тоже тяжелые и болезненные эпизоды из жизни Марти и Мельи. Насколько я понимаю, министр внутренних дел Эрмида, который заявил, что Мирта получала зарплату в его ведомстве, навестил Вас в тюрьме. Это правда?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, однажды он посетил тюрьму. Меня ни о чем не предупредили, и вдруг открывается дверь камеры и входит Эрмида. Кажется, Рауль был тогда со мной, точно уж не помню, были мы тогда вместе или я находился один. Дело в том, что сначала я провел какое-то время в одиночке, в полной изоляции, без права на прогулки, без ничего. Затем ситуация постепенно улучшалась, и мне разрешили прогулки во дворе, во время которых я мог общаться с идущим рядом соседом, а потом ко мне в камеру перевели Рауля. Но в тот момент я не помню, был Рауль или нет. Так вот, отмыкаются решетки, и входит министр внутренних дел. Он поздоровался, а я припомнил ему те заявления. Он попытался было оправдаться, а затем сказал: «Я ведь тоже был революционером». И добавил: «Я тоже сидел в тюрьме, потому что закладывал бомбы против Мачадо».
Этот человек пришел вроде как выразить мне свое уважение, он сказал: «Я тоже был заключенным, я понимаю ваше положение, так как сам был революционером. Я закладывал бомбы, сидел в тюрьме, а теперь я здесь вот в таком качестве». Он говорил, что понимает наши действия, что поступал в свое время так же и что однажды все это закончится. Этот визит был словно данью уважения и признанием моих заслуг. Больше Эрмида ничего не сказал, не рассказывал, не предлагал. Он просто хотел увидеть меня, думаю, из любопытства, поэтому приехал и зашел ко мне. Он был министром внутренних дел, а я простым заключенным.
Я коротко изложил ему наши жалобы на незаконные действия тюремного начальства. Он попытался объяснить что-то, да и вообще старался заслужить симпатию. Но я понимал, что для всех этих людей дело заключалось в моральной проблеме. Они чувствовали себя ниже нас в моральном плане, поэтому и были деморализованы. Им было любопытно даже взглянуть на нас, чтобы увидеть, какие мы. Это еще одно подтверждение того, насколько все эти люди морально стояли ниже нас.


20
Учиться значит бороться, сомнения, привычка читать перед сном, «одежда красит человека, а я гол как сокол», амнистия, благодарность, отъезд на большой остров, горячий прием, стратегия и действительность, клятва на верность Кубе
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы написали из тюрьмы: «...Желание узнать больше, сделать больше, стать лучше беспрерывно обновляет человека» и «В этой тюрьме моя жизнь - это размышления и учеба. Во что-то должен же был я вкладывать свою энергию и устремления. Учиться значит бороться». Думаю, что Ваш беспокойный характер, богемный и беспорядочный в мелочах обыденной жизни, таких, как стряхивание пепла с сигары где попало, нашел свое правильное русло в чтении. Понимание учебы как формы борьбы придало смысл Вашей жизни в тюрьме. Подтверждением постоянных размышлений о прочитанном служат следующие Ваши слова: «Я заснул, заканчивая читать книгу “Трансцендентальная эстетика пространства и времени” [...]. Кант заставил меня вспомнить теорию относительности пространства и времени Эйнштейна и его знаменитую формулу энергии Е=шс2 (масса, помноженная на квадрат скорости света). На первый взгляд кажется, что эти философские концепции противопоставляются друг другу; убежденность Канта в нахождении окончательных критериев, которые спасали философию от ниспровержения, опровергаются экспериментальными науками и убедительными результатами открытий Эйнштейна. Произошло ли с Кантом то же, что с Декартом, чья философия не смогла устоять перед фактами реальной жизни, потому что противоречила законам, открытым Коперником и Галилеем? Но Кант и не пытается объяснить природу вещей, а лишь наши ощущения, по которым мы узнаем об их существовании. Он рассуждает о возможности познать или не познать их, и соответственно, понять, верны или ошибочны наши суждения. Это философия познания, а не предметов познания. Следовательно, нет никаких противоречий между ним и Эйнштейном. Хотя можно еще сопоставить их понятия пространства и времени, основополагающие элементы для выработки философской системы. Возможны ли тут противоречия? Да, и в этом нетрудно убедиться. Но задавая себе этот и многие другие вопросы, которые постоянно меня занимали, я думал и об ограниченности наших познаний и о том необъят-
367


В ожидании освобождения заключенных: (слева направо) Мельба Эрнандес, Айде Сантамария, Хулия Нуньес, Эмма и Хуанита Кастро.


У выхода из тюрьмы после амнистии. 15 мая 1955 г.


Рядом с Фиделем - Мельба и Айде. Сзади - Луис Конте Агуэро.
После освобождения из тюрьмы в окружении товарищей
и журналистов.


Рауль (второй слева) и другие участники штурма казарм Монкада после освобождения. На борту парохода «Эль-Пинеро». Нуэва-Херона, 15 мая 1955 г.
Фидель (в центре) на борту «Эль-Пинеро» приветствует соратников и друзей, которые встречают монкадистов на пристани Батабано в 5.00утра 16 мая 1955 г.


Центральный вокзал Гаваны. Фидель в окружении друзей и соратников.


Журналист Гидо Гарсиа Инклан берет интервью у Фиделя на следующий день после его выхода из тюрьмы. 16 мая 1955 г.
Хуан Мануэль Маркес, Феликс Элъмуса и Фидель. Майами, ноябрь 1955 г.


Фидель - посаженный отец на свадьбе Одилии Пино.


Фидель председательствует на мероприятии в театре «Флагер», рядом с ним - сын Фиделито. На столе - средства, собранные на нужды Движения 26 июля. 20 ноября 1955 г.
Фидель и Че в тюрьме. Мехико, 1956 г.


Фидель и Хосе А. Эчеверрия вскоре после заключения договора о сотрудничестве между ФУС и Революционным движением.
29 августа 1956 г.
Рауль и его друг и соратник Ньико Лопес. Мехико, ноябрь 1956 г.


Анхель и Лина. Фотография, судя по всему, сделанная в трудные для их сыновей 1950-е годы.


Дон Анхель Кастро Аргис.


Похороны дона Анхеля Кастро. Октябрь 1956 г.
Лина и Рамон Кастро. Декабрь 1956 г.


Революционеры в горах Сьерра-Маэстра. 1957 г.


Лидеры Движения 26 июля. Слева направо:
Франк Паис, Фаустино Перес, Рауль Кастро, Фидель Кастро, Армандо Арт и Универсо Санчес. Сьерра-Маэстра, 18 февраля 1957 г.
Фидель в гамаке. Лагерь революционеров в Съерра-Маэстре. Май 1957 г.


Фидель и другие революционеры в Съерра-Маэстре. Май 1957 г.
Сидят: Рауль Кастро, Хорхе Сотус и Хуан Альмейда. Стоят: Гильермо Гарсиа, Че Гевара, Универсо Санчес, Фидель Кастро, Кресенсио Перес.


Фидель испытывает пулемет 30-го калибра.
На втором плане Луис Креспо и Рауль Герра Бермехо.
Рауль и Че. Съерра-Маэстра, 1957 г.


Даже в обстановке военного лагеря Фидель не упускает возможности почитать хорошую книгу Фото испанского фотографа Энрике Менесеса.
Сьерра-Маэстра, январь 1958 г.


Лина Кастро. Фотография сделана в 1958 году, во время ее поездки к Раулю на Второй фронт.


Фидель за чтением. Фотография Эндрю Сен-Жоржа. Сьерра-Маэстра, март 1958 г.


Фотография, сделанная Эндрю Сен-Жоржем во время интервью, которое Фидель давал канадскому журналисту Эрику Деушмайду Ла-Плата, октябрь 1958 г.
Рауль и Вильма дают интервью американскому журналисту Второй фронт, 1958 г.


Из серии портретных фотографий Фиделя, сделанных
Эндрю Сен-Жоржем во время интервью, данного Команданте канадскому журналисту.


Вильма, Фидель, Рауль и Селия на сахарном заводе «Америка».
Декабрь 1958 г.
Последний день войны - 31 декабря 1958 года.


Радость победы. 1 января 1959 года.


8 января 1959 года - день прибытия в Гавану.


Катюшка Бланко
ном поле природных явлений, которое человек обрабатывает своим разумом и усилиями в течение многих веков. Да и сама относительность этих знаний огорчает [...]. А кроме того, я не переставал думать о том, стоит ли растрачивать свое время, изучая подобные проблемы, и принесет ли это хоть какую-то возможную пользу для целей разрешения сегодняшних бед...».
Полагаю, Вы решили, что да, стоит погружаться в книги - этот бездонный океан знаний. Вы уже упоминали некоторые издания политического характера, с которыми сверялись перед подготовкой своей защитительной речи, а прочтение многих других книг позволило Вам подготовить свой интеллект для будущего, прогнать одиночество и быть свободным в заточении. Недавно я познакомилась с коллекцией прочитанных Вами книг в Архиве исторических документов, где они стоят на застекленных полках красного дерева. И признаюсь Вам, команданте, я почувствовала сильнейшее волнение и перечитала их там же за несколько дней. Особенно запомнились книги «Магеллан» и «Бальзак» Стефана Цвейга. Встреча с Вашими книгами была волшебной, она позволила мне почувствовать, что переживали Вы, когда читали их. Я их держала в руках, листала, видела Ваши инициалы на первых страницах, прочитала Ваши заметки на полях и фразы, подчеркнутые Вами тогда. Я нашла одно издание, в котором были собраны письма, написанные с Аляски миссионером падре Сегундо Льоренте, братом вашего преподавателя в «Колехио де Белен». Эти рассказы очевидца, которые читали ученикам на уроках, потрясли Вас. Я всегда мечтала поговорить с Вами о том, что Вы читали в тюрьме, так как думаю, что это было для Вас жизненно необходимым.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Самый надежный союзник в тюрьме - это книги. Подчеркивать фразы и делать примечания на полях книг всегда было одной из моих привычек. Так я выделяю основные идеи, особенно если содержание книги мне интересно; мне кажется, это делает меня более аккуратным и последовательным. Во время чтения я подчеркиваю главные мысли, а иногда отмечаю и целые параграфы, которые меня заинтересовали по каким-либо причинам.
Если попадается книга по знакомой мне теме, я быстро просматриваю ее и в зависимости от типа произведения, в особенности, когда речь идет о научной литературе, подчеркиваю некоторые места.
В других случаях после первого прочтения у меня появляется желание перечитать ее позже, конечно, если у меня будет на это время. А во втором чтении я гораздо лучше усваиваю ее содержание и отмечаю наиболее заинтересовавшие меня мысли. Если же речь идет о чем-то более сложном, о чем-то техническом, например, но имеющем значение для меня, я перечитываю книгу еще раз и делаю для себя краткие выписки.
Если ты хочешь извлечь из книги как можно больше, ты должен непременно вернуться к ней еще раз. Но, конечно, не всегда есть для этого время.
Каждую ночь перед тем, как заснуть, я читаю час или два, в зависимости от степени усталости.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Недавно Вы говорили мне, что закончили читать биографию Барака Обамы «Мечты моего отца», и уже упоминали о Вашей привычке читать перед сном, когда Вашим вниманием овладело произведение Фрея Бетто «Деяния творца. Всеобъемлющий взгляд на вселенную».
368


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, у меня всегда на столе несколько книг, которые я собираюсь прочитать. Сейчас, как никогда раньше, я понимаю всю важность часов, проведенных в тюрьме за чтением книг. Вначале я читал в основном то, что было наиболее необходимым для подготовки защитительной речи в суде. А когда меня вместе с другими соратниками поместили в «Пресидио Модело», мы решили внедрить там свою систему обучения для всех наших заключенных товарищей и учредили Академию Абеля Сантамарии. Мы организовали постоянные занятия по разным предметам, включая философию. Я преподавал философию, Монтане - английский, Педрито Мирет - что-то еще. Мы поставили перед собой цель повысить образовательный уровень всех наших товарищей. И вскоре уже давали уроки по истории, политике, в которые в какой-то степени привносились и элементы философии. А чтобы сделать их интересней, мы предлагали к изучению биографии знаменитостей и шедевры мировой литературы.
Мне прислали в тюрьму книгу Ромена Роллана «Жан-Кристоф»: огромное, выдающееся, исключительное произведение в десяти томах.
В тот же период я перечитал «Отверженных» Виктора Гюго, «Дон Кихота» и некоторые другие книги.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Помню, однажды Вы говорили, как Вам понравилось описание Виктором Гюго битвы при Ватерлоо. И спросили меня о понравившихся эпизодах из «Отверженных». Я призналась вам, что меня очень тронуло описание одиночества безутешного Жана Вальжана, которого забыла Козетта. Тогда Вы совершенно справедливо обратили мое внимание на контраст восприятия: в то время, как Вас воодушевили сцены величайшей исторической битвы, меня привлекла человеческая драма главных героев.
Знаю, что книги Вас завораживают, и я воскрешаю в памяти Ваше последнее письмо, написанное из тюрьмы сестре Лидии (2 мая 1955 года). В нем, как десять заповедей, отражаются те принципы, которым Вы будете неизменно следовать всю Вашу жизнь: «Я буду все менее нужен людям по мере того, как буду привыкать к необходимости иметь больше вещей для жизни, когда забуду, что можно быть лишенным всего и чувствовать себя счастливым. Так я привык жить, и это делает меня таким непримиримым и страстным защитником идеала, взросшего и окрепшего в жертвах. Я могу проповедовать на собственном примере, что наиболее красноречиво. Я буду более независим и полезен, когда меня не будут связывать материальные блага жизни.
Зачем приносить жертвы ради того, чтобы купить себе рубашку, брюки или другие вещи? Отсюда я выйду в моем порядком изношенном сером шерстяном костюме, хотя на улице разгар лета. Разве я не отдал обратно другой, не надобный мне костюм, которого не просил и в котором не нуждался? Не думай, что я какой-то чудак или сумасброд. Как говорится, одежда красит человека, а я гол как сокол. У меня нет ничего, но я никогда в жизни не украл ни сентаво, никогда не побирался, и всю жизнь я посвящаю своему делу. Почему я должен носить льняную рубаху, как какой-то богач, чиновник или казнокрад? Если я ничего не зарабатываю сейчас, это не значит, что мне должны что-то дать. Я не могу, не хочу и не должен ни для кого быть обузой. Мой главный принцип с тех пор, как я попал сюда, заключается в неустанном повторении того, что мне абсолютно ничего не надо. Я всегда нуждался только в книгах, но ведь это духовная пища [...]. И я бы очень хотел, чтобы к моему возвращению все мои книги находились в хорошем состоянии и были расставлены в должном поряд369


Катюшка Бланко
ке. Это меня вдохновляет, радует и делает более счастливым, чем все остальное, что может печалить, огорчать или расстраивать. У меня не должно быть слабостей. Если они будут у меня сегодня, какими бы незначительными они не являлись, завтра уже ничего не стоит ждать от меня».
Команданте, я восхищаюсь Вашим спартанским подходом, которым Вы руководствовались в борьбе вплоть до сегодняшнего дня. Вас не интересовали материальные блага, и лишь в книгах Вы черпали новые силы. Кто Вам их присылал? Как Вы смогли составить эту Вашу небольшую, но очень ценную библиотеку?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Часть книг я просил у родственников и у знакомых. Остальные мне присылали безо всякой моей просьбы.
Моя подруга, участвовавшая в революционной борьбе, которой я и писал ранее упомянутые письма, обладала прекрасным чутьем в выборе книг, она прислала мне многое из того, что я прочитал в тюрьме.
Она была достаточно состоятельной женщиной и даже оказала нам материальную поддержку при подготовке штурма Монкады. Эта дама состояла в Ортодоксальной партии и была одним из наших наиболее деятельных помощников. Пока мы были в заключении, она прислала нам много очень хороших книг. Из дома нам также присылали, в особенности Лидия, а также другие друзья и товарищи по борьбе. Да, книги я просил, мы просили их у многих людей, и к нам они доходили самыми различными путями.
Проблема была в том, что не все книги пропускали в тюрьму. Например, «Капитал» Маркса дошел к нам без проблем, потому что название книги не вызывало подозрений и не было никаких причин отказать нам в ее получении. А вот однажды мне прислали одну книжку, которую я уже когда-то читал, но не обратил на нее внимания. Я не говорю о ее литературных достоинствах, но с практической политико-социальной точки зрения она не имела для меня никакого значения. Это книга Курцио Малапарте «Техника государственного переворота», фантастический рассказ, в котором приводятся всевозможные вымыслы о способах осуществления Октябрьской революции 1917 года в России. Это была сущая фантастика. Там говорилось о том, что захват власти - это просто вопрос техники, а не политики. Но поскольку книга называлась «Техника государственного переворота», ее нам не выдали.
В другой раз кто-то прислал мне биографию Сталина работы Льва Троцкого, но эту книгу тоже задержали как запрещенную подрывную литературу.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, а в конце концов Вы подружились с цензором Мариано Ривесом и, насколько я понимаю, сумели склонить его на свою сторону. Это правда, команданте?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я установил в некотором роде дружеские отношения с цензором Ривесом, а затем и сумел повлиять на него. Поскольку военные почти ничего не знали о литературе, истории, экономике или философии, на место цензора был поставлен наиболее подготовленный чиновник. Я объяснил ему, что было просто смешно задерживать книгу «Техника государственного переворота», которая уже была мне известна и не представляла для меня никакого интереса, а кроме того, это была просто фантастика. Также я убедил его, что биография Сталина написана против него же его самым непримиримым и беспощадным врагом, вследствие чего 370


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
не было никакого смысла запрещать доставку нам этой книги только из-за ее названия. Я использовал подобные доводы, чтобы доказать и высмеять бесполезность этих запретов, защитить свое право на получение всех присылаемых книг.
В целом у нас практически не было трудностей для получения сотен томов. Мы получили книги Бальзака, полное собрание сочинений Достоевского - для меня было большим удовольствием прочитать все его произведения в тюрьме, не самом лучшем месте для чтения; но это великолепная литература. Практически все книги Толстого, кроме романа «Война и мир», у меня тоже были. То есть, большую часть времени в заключении я посвятил чтению и переписке по вопросам революционной борьбы.
Конечно, само собой разумеется, что часть прочитанных книг носила развлекательный характер, но и это было полезно. Ведь психологически у заключенного всегда есть поводы для печали, не говоря уже о том, что у него не идеальные условия для учебы, и он должен совершать над собой определенное усилие, чтобы абстрагироваться от действительности. Но нет сомнения, что это было всегда полезно. Ривес, кстати, все время был на нашей стороне, помогая нам также и в получении корреспонденции.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Мы уже говорили о том, каким трудоемким процессом было написание писем невидимыми чернилами, как много времени уходило у Вас на переписку. Но вот здесь у меня, команданте, одно Ваше письмо, которое мне кажется чрезвычайно важным с точки зрения задач, которые Вы из тюрьмы ставили перед товарищами на воле. Я процитирую один фрагмент: «Мне рассказали об энтузиазме, с которым вы ведете борьбу, и меня очень печалит то, что я остаюсь от нее в стороне. Тем не менее, хочу поставить перед вами некоторые вопросы, которые мне кажутся очень важными». Затем вы поднимаете вопрос о пропаганде, которая, по вашим же словам, является движущей силой борьбы; вы напоминаете о необходимости координации действий между теми, кто работает здесь, и товарищами, находящимися за рубежом, и настаиваете на том, чтобы никогда и ни за что не падать духом, как это произошло в некоторые из памятных тяжелых моментов. Это была в некотором роде попытка реорганизации Движения, не правда ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - С того момента, как мы снова собрались вместе в тюрьме, мы начали процесс реорганизации с намерением продолжать нашу борьбу. Сначала мы работали на выступление в суде, затем, уже на острове Пинос, как он тогда назывался, мы подготовили целую программу подготовки находящихся в заключении соратников. Мы избрали новое руководство из числа как тех, кто был в тюрьме, так и из находящихся на воле. И очень скоро Движение начало функционировать, управляемое в основном из тюрьмы, потому что большинство из тех, кто составлял костяк организации, находились в заключении.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я полагаю, что Движение 26 июля родилось на бульваре Прадо, № 109, то есть в том месте, где Вы подбирали людей, которых затем отправляли в университет для прохождения военной подготовки...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. После Монкады мало-помалу к нам начали присоединяться другие товарищи. Мельбу и Айде мы приняли в свои ряды в качестве участ371


Катюшка Бланко
ников руководства Движения, а затем прямо в тюрьме наметили дальнейшую стратегию борьбы.
Первой нашей задачей было осуждение всех преступлений режима, эта была идея номер один; вторая - ознакомить людей с программой Движения посредством разоблачительных заявлений и статей. Мы ведь уже изобличили многие преступления в ходе судебного разбирательства над нами, мы обвинили в этих преступлениях Батисту и верхушку армии, но было необходимо, чтобы широкая общественность узнала все подробности об этих делах, а кроме того, ознакомилась с нашими идеями и программой. Было очень важно восстановить в памяти высказывания в суде по поводу штурма Монкады, потому что это облегчало достижение обеих этих целей. Поэтому я уделил столько времени и энергии, чтобы переправить на волю из тюрьмы и нелегально опубликовать мою защитительную речь.
Вначале вокруг нас было только молчание, почти никто в стране не осмеливался что-либо сказать. Батиста, считая, что его власть окрепла и установилась надолго, начал готовить свою президентскую кампанию к выборам. На какое-то время в стране снова открылись некоторые возможности для прессы и радио, вернулись в эфир такие комментаторы, как Пардо Льяда и Конте Агуэро. Была приостановлена цензура прессы, но журналисты прибегали к автоцензуре, было опасно говорить что-либо о событиях 26 июля и разоблачать преступления режима. Многие знали о них, но все боялись прямо и открыто заявлять о происходящем в стране. Мы же постоянно напоминали об этом в наших выступлениях.
Очень многие недооценивали нас, тех, кто находился в заключении, потому что, хотя к нам относились с большой симпатией, поскольку мы в некоторой степени восстановили честь нашей родины в борьбе с Батистой, но мы были осуждены на многие годы тюрьмы, и люди не видели у нас возможностей действовать.
Единственными уверенными в себе были мы сами. Мы готовили наши планы по обвинению и разоблачению. Для их осуществления мы использовали друзей и нелегальные публикации. Наша стратегия заключалась в привлечении общественного мнения на нашу сторону и получении нами свободы под его давлением. Мы хотели, чтобы народ потребовал освобождения заключенных. Определенным образом это совпадало и с интересами Батисты, - ведь нормализовать и придать легальный характер своему положению было частью его тактики. Батиста хотел показать себя человеком, который пришел к власти через выборы, то есть легализовать государственный переворот и его возвращение к власти.
То же самое происходило и ранее, это было частью сложившейся традиции; ведь Батиста в течение целого ряда лет правил страной де-факто не из президентского дворца, а как главнокомандующий армии: он устанавливал и свергал правительства. И позднее, воспользовавшись ситуацией, возникшей после окончания Второй мировой войны, на волне демократических изменений и мощнейшей пропаганды демократии в период борьбы против фашизма, Батиста вскочил в этот поезд и еще в 1940 году провозгласил конституцию и выдвинулся на выборы в качестве президента. Он сделался демократом, был союзником Соединенных Штатов. И в итоге в том году был избран президентом.
А сейчас Батиста возвращался с намерением продолжать управлять страной еще много лет, сначала как президент де-факто, затем в качестве президента, избранного на сфабрикованных выборах, в которых не участвовала бы оппозиция, кроме партии «Аутентико» с Грау Сан-Мартином в качестве кандидата. Именно эту заглядываю372


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
щую ему в рот оппозицию Батиста и имел теперь перед собой в качестве противника. Он был заинтересован в создании климата показной нормализации, но осуществлению этой задумки мешали репрессии, совершенные преступления и наличие заключенных.
По мере того, как мы одно за другим разоблачали преступления режима, а политические заключенные приобретали мощную поддержку общественности, стратегия Батисты встречала все больше трудностей, и его планы не могли продвигаться вперед без нашего освобождения. Потому что в результате нашей деятельности начали возникать настойчивые требования свободы для политических заключенных и, в частности, для осужденных по делу о штурме казарм Монкада. Тогда Батиста сказал да, он готов объявить амнистию, но только не для участников Монкады.
Тем временем наше Движение набирало силу. Всем нашим друзьям, всем сочувствующим мы давали инструкции с призывом организовывать группы в нашу поддержку по всей стране, укреплять свои ряды и придерживаться единой линии.
Как-то я уже говорил, что известный журналист Марио Менсия понял и очень хорошо выразил нашу стратегию в книге «Плодотворная тюрьма».
Я неоднократно указывал: «Не следует заключать союзов с другими организациями, поскольку им нельзя доверять, так же, как и ранее созданным партиям». Я имел в виду людей, которые никак не отреагировали на преступления, совершенные против участников штурма Монкады. Мы были авангардом, представляли из себя немалую силу, но должны были иметь терпение и обязательно следовать своей программе, развивать идеологию организации и на первый план ставить битву за наше освобождение.
Мы руководили борьбой, находясь в тюрьме, и наше Движение набирало силу. Несмотря на полную изоляцию, мы сумели наладить коммуникацию с внешним миром. Я написал множество записок и инструкций, настаивая на тех же базовых ценностях: разоблачение преступлений и создание революционной программы. Так понемногу ширилась поддержка нашего дела.
Я знал психологию своего народа, который ненавидел тиранию и репрессии; и в той же степени, в какой он ненавидел правящий режим, он сочувствовал людям, которые боролись против этого режима.
Наша последовательная политика привела в конечном счете к такому положению дел, что к концу выборной кампании Батиста подошел с уже наполовину состоявшейся оппозицией. Его соперником был Рамон Грау, бывший президент первого из дискредитировавших себя избранных правительств. Но даже теперь Батиста не был готов провести честные выборы. И вот что тогда сделал Грау, кандидат от партии «Аутентико», которая поддерживала когда-то правительство, свергнутое Батистой в результате путча 10 марта 1952 года: он снял свою кандидатуру с выборов за несколько дней до их проведения.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, журналист Сиро Бианчи Росс упомянул в одной из своих статей, что в Матансасе, то есть на территории, где, как известно, Батиста проиграл выборы 1 ноября 1954 года сторонникам Грау, 500 из них были арестованы за несколько дней до выборов. Кроме того, перед самой датой голосования Батиста заявил журналу «Боэмия»: «Я не допускаю ни малейшей возможности проиграть Грау выборы».
373


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Батиста добился того, что он остался единственным кандидатом. Вспоминаю, что в Сантьяго-де-Куба умеренная оппозиция организовала митинг, и множество собравшихся на нем людей кричали: «Фидель, Фидель, Фидель!» Это произошло на большом митинге легальной оппозиции, а толпа скандировала имя того, кто находился в тюрьме и боролся против Батисты. Невероятно! А ведь к тому времени прошло уже много месяцев с момента нашего ареста. Это было как раз в разгар предвыборной кампании Батисты в 1954 году. Я слышал все это по радио.
В конце концов мы выиграли эту битву. Когда Батиста провел свои выборы, мы все еще находились в тюрьме, но обстановка в стране не успокаивалась, а, напротив, все более и более усложнялась. В свое время сам Батиста и развязал против нас клеветническую кампанию на процессе по делу о штурме казарм Монкада, утверждая, что мы, якобы, убивали солдат и пациентов военного госпиталя. Теперь же он должен был убедить военных в необходимости нас амнистировать, потому что, если он не сделает этого, не наступит политическое умиротворение в стране, окрепнет оппозиция и умножатся требования освободить нас. И в конце концов он сделал этот шаг, направленный на успокоение и умиротворение страны, и объявил о всеобщей амнистии, которая касалась и нас.
Батиста, всевластный и высокомерный, после того, как подавил наше восстание в Монкаде, чувствовал себя великим. Кто были мы для него! Небольшая группа гражданских лиц, не значивших ничего, без оружия, без денег. Он недооценил нас, что я, кстати, и предвидел.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Но ведь он предоставил вам свободу с условием, что вы прекратите свою борьбу. Не так ли, команданте?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Именно так. Они поставили условием нашего освобождения отказ от вооруженной борьбы.
В ответ на это я написал открытое письмо, в котором утверждал: «Нам не нужна амнистия ценой бесчестья [...]. Лучше тысяча лет тюрьмы, чем унижение! Тысяча лет тюрьмы, но не потеря достоинства!» И я начисто отверг амнистию, причем сделал это из принципа, потому что был уверен в том, что мы выиграем битву.
Каждое наше опубликованное послание бередило общественное мнение и усиливало симпатии к людям, которые продолжали находиться в заключении. И наступил момент, когда Батиста уже не мог игнорировать нас, у него не получалось «успокоить страну» без декрета об амнистии. Он полагал, что больше выиграет, освобождая нас, потому что это покажет его великодушным правителем, и подсчитал выгоды, которые принесет ему это решение, но в итоге он недооценил нас.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы говорили, что в последние месяцы в тюрьме Ваш брат Рауль был переведен к Вам в камеру, хотя Вас по-прежнему держали в изоляции от остальных монкадистов. До этого Вы 90 дней находились в полном одиночестве. Меня потрясли написанные Вами тогда слова: «Наконец у меня появился свет. Сорок дней я провел без света и понял теперь его значение. Я не забуду этого никогда, как не забуду и оскорбительное унижение темнотой, с которой я боролся, стараясь вырвать у нее те двести часов с помощью бледного и дрожащего света масляной лампадки, ни воспаленных глаз, ни сердца, кровото374


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
чащего негодованием. Из всех проявлений человеческого варварства, менее всего я понимаю этот абсурд...»
Или вот эти строки, которые отражают экзистенциальную тревогу и тоску, несмотря на попытки преодолеть себя: «Ты не знаешь, как забирает жизненную энергию это одиночество. Иногда я чувствую себя полностью опустошенным. В эти мгновения, когда человек устает до предела, он не находит укрытия, чтобы спрятаться от всего этого однообразия. Чувства притупляются, и дни проходят как в летаргическом сне. Правда, я всегда стараюсь что-то делать, придумать для себя какое-либо занятие. Все время думаю, размышляю, но именно это иногда изматывает до предела. Как меня замучили! Несколько дней назад меня повезли в суд. Я уже долгое время не видел полей и обширных горизонтов. Пейзажи здесь великолепные, полные света и лучистого солнца. В суде я некоторое время беседовал со следователями, кстати, очень любезными, о различных национальных проблемах. Снова вернувшись в камеру, я все никак не мог прийти в себя после этой поездки. И понял, что несмотря на то, что в ходе состоявшейся беседы я быстро и точно формулировал свои мысли, все это было как-то машинально, и что свет, пейзажи, открытые горизонты, - все это на меня действовало как какой-то странный, далекий и забытый мир...»
В Ваших письмах политического характера никак не просматривается та тяжелая моральная ситуация, в которой боролась Ваша душа в оковах тюрьмы. Другие письма нельзя было читать дословно, потому что их настоящий смысл был скрыт, написан соком лимона, а то, что читается, не более, чем ирония или насмешка над ограничениями, введенными тюремными властями. В этих посланиях своим товарищам по общему делу есть только стремление продолжать борьбу. Ваша забота о будущем Движения оказывается сильнее всего. В них нет места боли или удрученности, Вы сами себе этого не позволяете. Вот передо мной Ваше письмо к Мельбе и Айде, где Вы им советуете: «...Всегда необходимо уметь выждать наиболее подходящий момент». Я зачитаю некоторые фрагменты:
«Я по-прежнему нисколько не верю аутентикам и уверен в том, что все ими сделанное - не более, чем халтура и потеря времени. И последние события лишь утверждают меня в этом мнении. Кому придет в голову носить в чемодане список всех своих кандидатов? Я вижу, что сейчас эта партия находится в процессе явного разложения, у них нет ни идеалов, ни морали, и они коррумпированы до мозга костей [...].
Помните, что не следует даже пытаться что-то предпринимать до того, как мы выйдем на волю, и что всегда необходимо уметь дождаться наиболее выгодного момента. Ваша миссия заключается в подготовке пути, поддержании в полном порядке так необходимых для нас резервов [...]. Вы должны принять все меры к тому, чтобы не был обнаружен ни один из наших складов и не арестован никто из членов нашей организации».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это да! Та ситуация была достаточно сложной. Аутентики всячески старались переманить наших людей, но, по счастью, среди последних не оказалось предателей. Все наши товарищи держались стойко. Так, например, «История меня оправдает» была без особых трудностей в полном виде переправлена из тюрьмы на волю, впрочем, как и другие мои послания.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В другом своем письме Вы замечали: «Единственной их целью является власть, а нашей - настоящая революция [...]. Нельзя заключать ника375


Катюшка Бланко
кого соглашения без предварительного принятия нашей программы, не потому что это наша программа, а потому что она намечает единственно возможную революцию...»
Команданте, я знаю, что к той дате, 12 мая 1954 года, Вы уже 90 дней провели в одиночной камере. И в то же время Ваши письма были как бы военными рапортами, донесениями с некой своеобразной войны.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. В ходе дискуссии по поводу амнистии я написал очень дерзкое открытое письмо, которое представляло собой практически вызов Батисте. Я переслал его из тюрьмы, и оно было опубликовано в журнале «Боэмия» 27 марта 1955 года. После этого мне даже угрожали смертью!
КАТЮШКА БЛАНКО. - А 19 марта 1955 года Вы написали: «...Сегодня предпринимаются попытки опорочить нас в глазах народа или найти любой другой предлог, чтобы оставить в тюрьме.
Я вовсе не собираюсь доказывать режиму, что он должен провозгласить амнистию, это меня совершенно не волнует. Единственное, чего я действительно хочу, так это доказать лживость их заявлений, неискренность их слов, вскрыть подлые и трусливые маневры, которые они предпринимают против людей, осужденных за борьбу с ними.
Наши недруги заявляют, что они великодушны, потому что чувствуют свою силу, но на самом деле они злонамеренны и знают о своей слабости. Они заявляют, что не питают к нам ненависти, но, тем не менее, они вели себя с нами с такой злобой, как не делали этого по отношению ни к какой другой группе кубинцев.
Будет амнистия, когда наступит мир [...]. После двадцати месяцев заключения мы чувствуем себя сильными и крепкими, как в первый день. Нам не нужна амнистия ценой бесчестья. Мы не станем проходить под кавдинским ярмом подлых угнетателей. Лучше тысяча лет тюрьмы, чем унижение! Тысяча лет тюрьмы, но не потеря достоинства [...].
И если что-то необходимо в настоящий момент, так это кубинцы, готовые пожертвовать собой ради спасения чувства собственного достоинства нашего народа. Мы с удовольствием сделаем это. Мы молоды, и у нас нет подлых намерений...»
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Великолепное письмо. Именно оно стоило мне ссоры с майором Капоте, который пригрозил убить меня. Да, да! Он был разъярен и взбешен. Кажется, Батиста сделал ему серьезное внушение. Потому что после публикации этого письма случилось нечто страшное. Батиста был в гневе, а Капоте был посрамлен и продемонстрировал всю свою ярость и ненависть ко мне, он хотел убить меня. Он так и сказал мне, что если я еще раз сделаю что-то подобное, он меня убьет.
Я тут же написал другую, еще более грозную статью с такими разоблачениями, что главный редактор журнала «Боэмия» не рискнул ее напечатать. Он мог подумать, что меня могут убить за это, и не опубликовал статью.
В конце концов мы создали невыносимую обстановку для Батисты, и он стал понимать, что придется нас выпустить. А мы тем временем уже составляли планы наших действий после выхода из тюрьмы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в моей памяти очень четко запечатлелась дата 11 августа 1997 года. В этот день я разговаривала с Хесусом Монтане о Ваших письмах его родителям, Серхио и Сенайде. Они жили на острове Пинос, и их 376


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
присутствие там стало огромной поддержкой для всех заключенных монкадистов и для Вас лично. Ваши отношения с ними стали почти семейными и очень сердечными. У меня с собой эти Ваши послания им обоим, каждому по-отдельности, но в один и тот же день, 10 мая 1955 года, когда оставалось совсем немного до Вашего освобождения. Я хочу привести несколько фрагментов из этих писем, потому что в них проступают Ваши чувства, вызванные близостью скорой встречи с товарищами по борьбе и выходом на свободу, а также содержатся воспоминания о нелегком пережитом и видна, несмотря на перенесенные трудности, Ваша душевная теплота.
«Дорогой Серхио!
Сегодня утром Вы выглядели немного грустным. Я не заговорил с Вами, чтобы не привлекать к нам внимание, но был очень рад Вас видеть. Когда мы ехали в автобусе, я позволил себе поприветствовать Вас, помахав рукой. Возможно, Вы были недовольны из-за моих замечаний по поводу законодательства, которые я изложил Вам в предыдущем письме, а может быть, это было результатом огромного нервного напряжения в ожидании нашего освобождения [...]. Вот уже шестнадцать месяцев, как я не вижу своих товарищей, хотя и нахожусь всего лишь в нескольких метрах от них. В это также трудно поверить, как и понять, если смотреть издалека. Я представляю себе настоящее как некий метеор, удаляющийся от наших воспоминаний так же быстро, как размывается след на воде от судна, которое повезет нас на Кубу. Я имею в виду лишь то, что непонятно и горько в настоящем, но ни в коем случае не воспоминания о тех, кто своей неустанной заботой значительно облегчил нашу тюремную жизнь. Их как раз будет легко вспомнить, потому что их было не так много...»
И далее Вы пишете:
«Ну, ладно, старина! У меня заканчивается бумага, а Вам в этот момент не до длинных писем. Да, забыл сказать, что мне нужны ампулы с витамином С, потому что у меня начинается простуда. И хорошо бы, как всегда, грейпфрутов. Простите мне эту надоедливость последних часов. Обнимаю, Фидель».
В ответном послании к Сенайде (10 мая 1955 года) Вы признаетесь: «Не знаю, что Вы могли подумать по поводу того, что я писал Вам так редко. Я ведь жил в уверенности, что не было необходимости делать это чаще, чтобы Вы не сомневались в моих чувствах к Вам; я уже ранее говорил о том, что воспринимаю вас обоих как собственную семью. Почему я пишу лишь изредка? Возможно, это один из способов, к которому человек прибегает, чтобы изолироваться от того мира, который находится за разделительной линией. Мне всегда было очень трудно оторваться от чтения книги для того, чтобы приняться за написание письма. Когда читаешь, мысленно выходишь из тюрьмы и забываешь о ней на целые часы. А когда пишешь письмо, наоборот, все напоминает о том, что ты в заключении, особенно когда пишешь тем людям, которые тебе сопереживают. В таком нашем поведении есть, конечно, немного эгоизма, но есть и великодушие: мы не хотим страдать, но мы хотим, чтобы и другие не страдали и не беспокоились за нас.
В Вашем письме я увидел все те чувства, которые Вы переживали в эти дни. Я сохраню его как живое свидетельство материнской тревоги и любви. Меня очень тронули Ваши слова о том, как Вы ожидаете нашего выхода из тюрьмы и прибираетесь в доме, чтобы получше принять нас».
Команданте, хотелось бы знать, как все это произошло. В котором часу Вы вышли из тюрьмы? Кто Вас встречал? Наконец, как прошли первые часы и дни после Вашего освобождения.
377


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мы вышли из тюрьмы 15 мая тремя группами: первая в 11:30 утра, вторая, в которой находился и я, в полдень, а немного погодя вышла и третья. У тюремных ворот в условленный час нас ждали родные. Мы крепко обнялись. Вспоминаю, как перед самым выходом я сердечно пожал руку лейтенану Ро- херу Пересу Диасу, добросовестному честному офицеру, которого позднее подвергли репрессиям, а в конце концов арестовали и отчислили из рядов вооруженных сил. В тот же самый день я сделал заявление для прессы.
Оказавшись на воле, я сразу же направился в дом Монтане. Другие товарищи разошлись, чтобы навестить знакомых или просто прогуляться по городу. Я пробыл некоторое время в доме Монтане, а затем пошел пешком до гостиницы «Исла де Пинос» на главной улице Нуэва Херона, где состоялась пресс-конференция, на которой я огласил свой «Манифест к народу Кубы», подписанный всеми нашими соратниками и опубликованный на следующий день в газете «Ла Калье». А немного ранее, еще до того, как я добрался до дома Монтане, я послал одного из друзей найти тюремщика, охранявшего мою камеру. Его звали Конрадо Сельес, благородный и приятный человек. Ему я подарил радиоприемник, по которому слушал новости, находясь в заключении. Это было в то воскресенье, в полдень.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, спустя 25 лет Сельес все еще хранил этот приемник.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Итак, я двинулся по направлению к отелю «Исла де Пинос», на пресс-конференцию. Оттуда я вернулся в дом родителей Монтане, где встретился с Мариано Ривесом, моим другом цензором. А когда все только что освободившиеся товарищи собрались вместе и уже начало смеркаться, мы пошли прогуляться пешком на набережную реки Лас-Касас, а затем погрузились на пароход «Эль-Пинеро», отходивший в Гавану. Если мне не изменяет память, я занял каюту №18.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В «Манифесте к народу Кубы» Вы заявили, что амнистия - это самая большая победа народа за последние три года и уникальный вклад в дело мира в национальном масштабе, потому что только благодаря давлению народа удалось заставить режим объявить эту амнистию без каких бы то ни было унизительных условий, которые ранее вам пытались навязать. Вы уже обращались к кубинцам и в других случаях, но тогда, после штурма и 22 месяцев заключения, Вы заявили, что продолжите борьбу. Вы подтвердили также и высказанную ранее мысль о том, что если изменятся обстоятельства и правящий режим даст определенные гарантии, в силу чего потребуется изменить тактику борьбы, Вы поступите с учетом высших интересов нации. Вы действительно верили в такую возможность? Кажется, Вы говорили, что такая позиция отвечала стратегии, выработанной еще в стенах тюрьмы. Это верно?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Идея, выработанная в тюрьме, заключалась в том, чтобы подготовить за границей экспедицию примерно из 300 человек и высадиться на Кубе. Не предполагалось иметь пушки или минометы, а только автоматическое оружие, чтобы нейтрализовать возможные действия авиации. Но предварительно надо было провести очень большую политическую работу, продемонстрировать, что с Батистой невозможно найти политическое решение. Это была жизненно важная 378


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
часть работы. В соответствии с кубинской историей и традициями необходимо было объяснить народу, что если придется применять оружие, то только потому, что нет другого выхода.
С другой стороны, мы были освобождены по настойчивому требованию народа и в рамках попытки найти мирное разрешение вопроса, поэтому мы не могли сразу же поднять знамя вооруженной борьбы, мы хотели четко дать понять, что если не будет возможно политическое соглашение, то это вина Батисты, а не наша.
Наша стратегия как раз и состояла в том, чтобы заявить о готовности участвовать в политической, гражданской борьбе, но хотя бы при минимально необходимых гарантиях. Это был один из первых пунктов моего обращения к нации. Даже будучи убежден в отсутствии подобных возможностей, я хотел продемонстрировать народу Кубы, что мы не фанатики войны. И что если будут даны необходимые гарантии, мы готовы следовать по пути политической борьбы. Но, по правде говоря, мы на это не надеялись. Батиста не намеревался уступать ни пяди. Он просто недооценил наше движение, полагая, что если мы пойдем по пути борьбы, он раздавит нас. Он думал, что может это сделать, а с политической точки зрения не собирался уступать нам ни в чем.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, вскоре после провозглашения манифеста Вы поднялись на борт парохода «Эль-Пинеро». Как прошло плавание? Я знаю, что в Гаване вас встречали восторженно. Каковы были Ваши впечатления?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Наше освобождение вызвало всеобщее возбуждение. К нашему возвращению в столицу прибыли толпы народу, чтобы приветствовать нас. От острова Пинос до порта Батабано мы приплыли на судне «Эль-Пинеро». Помнится, путешествие заняло много часов. Мы прибыли все вместе: все бывшие узники и их родственники, встречавшие нас у выхода из тюрьмы. Затем мы сели на поезд до Гава- ны. Множество людей собралось на железнодорожной станции в час нашего прибытия. Люди вынесли меня на плечах из вагона, а затем я все-таки добрался, наконец, до дома. Как и во многих других жизненных ситуациях, в тот момент я был безоружен и без денег.
По прибытии я сразу же пошел повидать одного араба в районе Гуанабо, хозяина магазинчика, которому я не смог заплатить и остался должен еще до событий Монкады. Я поприветствовал его, поблагодарил и сказал, что не могу сейчас же вернуть ему долг, но обязательно сделаю это чуть позже. Он растрогался, ведь я к тому времени был широко известен, и его впечатлило то, что я навестил его и поблагодарил за оказанную мне когда-то помощь. Он спросил, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь, но я не попросил у него денег в долг; его предложение было жестом очень благородным, чего я никогда не забыл.
Затем я пошел в дом Лидии на 23-й улице. Это было потрясающе. Множество взволнованных людей входили и выходили, мы же были спокойны и уверенно излагали нашу точку зрения на существующие проблемы, осуждая неправомерные действия властей. На меня были устремлены тысячи глаз, но одно за другим возникали препятствия для защиты наших идей. В принадлежащей Луису Орландо Родригесу газете «Ла Калье» я вновь выступил с разоблачением новых козней правительства. Это вызвало огромный резонанс
Студенты хотели организовать митинг на парадной лестнице университета, но правительство запретило эту акцию и блокировало учебный центр. Я смог сделать 379


Катюшка Бланко
несколько заявлений для прессы, спокойных, взвешенных, о тогдашнем положении дел в стране и о том, как действительно развивались события при штурме казарм Монкада. Я смог также дать и несколько интервью.
Мои заявления в газете «Ла Калье» с обвинениями в адрес вооруженных сил, в адрес Чавиано и Батисты в совершенных ими преступлениях, произвели фурор. В то время я был практически неприкосновенен, они не осмеливались тронуть меня; меня защищала мощная поддержка народа, потому что все произошедшее со мной произвело огромное впечатление на людей.
Я попытался выступить по радио в передаче о партиях, но мне не позволили сделать это. Пошел на телевидение, но и там мне отказали в выступлении. Они не закрывали эти передачи, но всячески препятствовали мне, замалчивали информацию о моих действиях, запрещали мои высказывания. Это были специально принятые в отношении меня ограничительные меры. К тому времени у меня уже была длительная практика подобного рода провокаций: на суде, в тюрьме, повсюду. Правящая клика боялась, хотела меня остановить. И последней каплей стало закрытие газеты «Ла Калье». Все было понятно: не было абсолютно никаких гарантий для ведения мирной политической борьбы. Если мне не давали организовывать гражданские акции, не позволяли выступать ни по радио, ни по телевидению, закрывали единственную газету, в которой я мог публиковаться, значит, происходило именно то, что я и предвидел, то есть доказывалось все, что хотел доказать и я.
В то же время начались преследования со стороны полиции. Если где-то взрывалась бомба, в этом тут же обвиняли Движение 26 июля, обвинили Рауля и некоторых других товарищей. Тогда я начал приводить в действие заранее намеченный нами план. Я стал выводить людей из-под удара, и первым, кого я отправил в Мексику, был Рауль.
Тогда я еще более утвердился во мнении, что на Кубе невозможны никакие политические решения, и что не остается другого пути для свержения Батисты, кроме вооруженной борьбы.
Я еще со времен заключения понимал, что работать с территории Кубы будет трудно, режим сможет установить здесь полный и постоянный контроль надо мной, и я не мог развернуть подготовку к восстанию так, как делал это перед штурмом казарм Монкада. Мы планировали выехать из страны и обосноваться в Мексике, что на Кубе стало традицией еще со времен Войн за независимость. Кубинские революционеры всегда укрывались в Мексике.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Мне приходят на память такие слова Марти: «Мексика - это убежище, где каждый странник всегда найдет своего брата».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - На самом деле, Мексика пользовалась большим авторитетом из-за своей независимой внешней политики. Это была единственная страна западного полушария, которая признала Испанскую Республику и поддерживала отношения с ней в годы ее существования.
Мы планировали сколотить там силу, способную противостоять тирании посредством вооруженной борьбы. В то время я думал о создании отряда примерно в 300 человек, приобретении автоматического оружия и организации экспедиции для возобновления борьбы в горах Сьерра-Маэстра.
380


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я знаю, что перед тем, как отправиться в Мексику, Рауль побывал в Биране. Он говорил мне, что отец поначалу был против и не хотел, чтобы вы отправлялись так далеко. Они проговорили долгое время. И Рауль смог убедить его только после того, как отец услышал по радио, что его сына обвиняют в закладке бомбы в кинотеатре «Тоска», даже местонахождение которого Раулю было неизвестно. Тогда дон Анхель согласился с необходимостью вашего отъезда, так как предпочитал, чтобы вам не угрожала опасность. Через некоторое время Рауль попросил убежища в посольстве страны ацтеков. Команданте, я полагаю, что для Вас было непросто уехать с Кубы, не попрощавшись с родными.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, это было тяжело. Но поскольку именно ко мне было приковано все внимание, я подумал, что мое посещение родных могло затем отразиться на их положении, могли последовать какие-то санкции и акты произвола со стороны правительства. Когда я убедился, что начали сбываться мои опасения относительно безопасности для наиболее ценных наших кадров, Рауля в том числе, я начал отправлять их за границу, что было, кстати, частью нашего плана по сбору участников штурма казарм Монкада и других наиболее опытных кадров в Мексике.
В те дни к нашему Движению присоединились Армандо Харт и Фаустино Перес из Национального революционного движения, организованного Гарсия Барсеной. После присоединения этой группы и многих других людей Движение 26 июля значительно увеличило свой состав. Мы провели серию собраний и создали новый руководящий орган, куда вошли и эти товарищи, и некоторые другие люди, которые до сих пор находились в тюрьме.
В течение 53 дней я вел своего рода непростую моральную битву, потому что, как и в университетские времена, если бы я носил с собой оружие, я бы ставил себя вне закона и давал своим недругам повод арестовать меня. Это был тот же вызов, который стоял передо мной накануне 10 марта, когда я так же ходил по городу безоружным. Правда, было и одно отличие: сейчас я уже не был одинок. Мои противники морально были явно недееспособны, они даже не могли убить меня. И вот, когда я уже не мог ни писать, ни выступать с речами, ни вообще делать что-либо, я спокойно пошел, выправил себе паспорт, купил билет и вылетел в Мексику.
КАТЮШКА БЛАНКО. - А до этого Вы еще успели познакомиться с Хуаном Мануэлем Маркесом.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, он был одним из уважаемых руководителей ортодоксов и очень хорошим оратором. Он присоединился к нам уже после того, как мы вышли из тюрьмы и выступили с осуждением нападения, совершенного на него полицейскими, которые его избили. Я посетил Хуана в госпитале Санта-Эмилия в Марианао, куда его поместили, и проговорил с ним не один час. После этого он вступил в наши ряды, и его участие было жизненно важным во время подготовки экспедиции в Мексике.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, 7 июля 1955 года Вы вылетели в Мериду. В заявлении для прессы перед вылетом Вы сказали: «Я уже упаковываю чемодан, чтобы покинуть Кубу, хотя даже деньги на получение паспорта вынужден был взять в долг, я ведь не какой-нибудь миллионер, а простой кубинец, который все отдал 381


Катюшка Бланко
и отдаст за Кубу. Все возможности гражданской, мирной борьбы дая меня исчерпаны. Как последователь Марти, я думаю, что наступил час взять права, а не просить их, вырвать их, а не вымаливать. Терпение кубинцев имеет свои пределы.
Я собираюсь пожить в одной из стран Карибского бассейна.
Из таких путешествий, как это, не возвращаются, или возвращаются, чтобы обезглавить тиранию». Эти слова, прозвучавшие как клятва, напоминают мне заветы Боливара на Святом холме.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Эта фраза представляет собой свободное переложение одного из высказываний Хосе Марти, касающегося как раз Боливара, я имею в виду слова об обезглавленной тирании.
Мое заявление было предельно кратким. В тот момент я взял на себя очень важное обязательство. «Из таких путешествий, как это, не возвращаются, или возвращаются, чтобы обезглавить тиранию».
Когда я вошел в Гавану 8 января 1959 года, всего лишь три с половиной года спустя, я возвращался уже при свергнутой тирании. Я сказал это с глубочайшим убеждением. Это была клятва, которую я дал себе и Кубе.


21
Мексика: место, где начинается история и Революция, дорогами Хосе Марти в Соединенных Штатах, материальные трудности, ранчо Санта-Роса, Альберто Байо, Джино Донне, под командованием Че, характер аргентинца, Эмпаран №49 и Каса- Бонита, Эль-Куате, слежка, оружие, конспиративные квартиры, метко стрелять, арест, мексиканский офицер и друг, заявления Че, Мексика выступает в защиту
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, когда я в первый раз ездила в Мексику, я отправилась туда морем. Мы, группа молодежи, вышли на корабле из залива Гаваны, пересекли Мексиканский залив и прибыли на южное побережье Ислас-Вердес. На рассвете, который притушил яркий свет маяка Сантьягильо, мы вошли в порт Веракрус, это было 20 ноября 1992 года. Мы собирались через пять дней пересесть на другое судно в Тукспане, чтобы повторить легендарное, историческое плавание яхты «Гранма». В тот раз мне не удалось посетить сам город Мехико, туда я уже полетела на самолете в ноябре 2004 года. Помню, что меня впечатлил вид с высоты на заснеженные вершины знаменитых вулканов. В этих двух поездках я вспоминала, как Хосе Марти признавался в письмах Марии Мантилье: «И я дрожу от страха, что ты так меня не любишь, как любят меня здесь». Марти был очень любим в Мексике, а добрейший Мануэль Меркадо и его домочадцы щедро одаривали его вниманием. Команданте, это кубинская история подсказала Вам путь в Мексику? Каким путем Вы туда отправились? Какими были Ваши первые впечатления? Вы с самого начала решили обосноваться в столице?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я бы сказал, что в пользу Мексики как пункта назначения сыграла историческая связь кубинского и мексиканского революционного движения со времен Войн за независимость. Хосе Марти и Хулио Антонио Мелья являются символическими фигурами в этом отношении. Кубинцев всегда радушно принимали в Мексике, а кроме того, нам импонировала международная политика, проводимая правительством этого государства и выражавшаяся в солидарности с борьбой за демократию против тирании, которая достигла наивысшего пика во времена испанской Гражданской войны. Мексика была единственной страной, которая поддержи383


Катюшка Бланко
вала отношения с Испанской республикой после ее поражения и не признала режима Франко; иными словами, проводила самостоятельную международную политику.
Нельзя забывать, что во второй декаде XX века в Мексике произошла великая революция, имевшая большой резонанс и обеспечившая развитие прогрессивной мысли и стабильное правительство, в то время как народы соседних стран страдали от тирании.
В Санто-Доминго заправлял Трухильо; Ямайка не была независимой страной; в Центральной Америке преобладали реакционные военные диктатуры, и только в маленькой Коста-Рике действовало демократическое правительство Фигереса, но с ним у нас не было контакта.
Кроме того, повлияла географическая и культурная близость Мексики. Это большая страна, и, хотя у нас не было знакомств среди мексиканских политических деятелей, мы верили в традиционные исторические связи и мексиканскую позицию. Мы рассчитывали на гостеприимство мексиканского народа.
Мы не ожидали содействия со стороны правительства и не собирались его компрометировать, действуя открыто; у нас не было связей и знакомств, но нам они и не были нужны. Мы искали место, где могли бы работать, собрать группу, тренировать ее; место, которое стало бы пунктом нашего отправления, где мы смогли бы, не привлекая внимания, развернуть подпольную деятельность. Нам, конечно, пришлось бы нарушить мексиканский закон с формальной, технической точки зрения, но мы верили в моральную легитимность наших действий, оправдываемых идеалами обеих революций, мексиканской и кубинской, на все времена.
Это было мое первое знакомство с Мексикой, я знал о ней по книгам, по истории, знал о мексиканской революции и испытывал большую симпатию по отношению к этой стране. Конечно, у меня не было там знакомых, поэтому я вступал в новый мир с точки зрения круга общения. Мексиканцы решали свои каждодневные проблемы, они не задумывались о проблемах Кубы, они знали о том, что там военная диктатура и не разделяли взглядов этого правительства, но десятки тысяч мексиканцев жили, погруженные в свои дела, в то время как я думал только об одном - о подготовке экспедиции. Кажется, Виктор Гюго говорил о «буре под черепом», вот у нас была «революция под черепом», но это было исключительно наше дело. Мексиканцы занимались своими делами, мы были для них чужие, незнакомцы, мало кто из них слышал о штурме казарм Монкада.
Я вылетел из Гаваны самолетом «ЭС-6». Маленький, двухмоторный, вроде кукурузника, он садился в каждом аэропорту. Только спустя полтора или два часа я прибыл в Мериду, потому что эти самолетики летали очень медленно, их скорость не превышала двухсот километров в час. Приземлившись, я сразу отправился осматривать окрестности, это был первый мексиканский город, который я видел.
Следующей остановкой был город Кармен, и я уже не помню, сколько раз мы еще приземлялись, но не менее трех, в разных точках полуострова Юкатан. К вечеру мы добрались до города Веракрус. В тех местах преобладала тропическая природа: реки, лагуны, густые леса. Везде продавали креветок, особенно мне запомнился острый креветочный коктейль. Видимо, те места изобиловали креветками. В Веракрусе я нашел недорогой отель, там и остановился. У меня было с собой около 100-150 песо.
Веракрус мне немного напомнил портовую часть Гаваны - колониальная архитектура, атмосфера; я сходил на причал, в порт. Я уже тогда присматривался, пытаясь прикинуть, откуда мы поплывем обратно на Кубу.
384


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Об этом же я думал, когда наблюдал ландшафты Юкатана: тропическую растительность, реки, населенные пункты, дороги и так далее. Сначала я думал отплывать с полуострова Юкатан - самого ближайшего к Кубе, - поэтому так внимательно приглядывался к тамошним условиям. Я не планировал организовывать там работу, это было бы слишком сложно. В столичном Мехико, большом городе, действовать было гораздо проще. Но в любом случае следовало найти точку отправления, и я уже обдумывал это. Вот и в Веракрусе я изучил порт, все его закоулки. Помню, что там, в Веракрусе, я еще разыскал Фидальго, кубинского скульптора, высланного в Мексику Батистой.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, в начале 1953 года Фидальго создал несколько работ, посвященных юбилею Хосе Марти, с надписью: «Кубе, которая страдает». За это полиция Батисты сравняла с землей его студию; тогда Вы навестили его и написали обличительный репортаж, который появился вскоре на страницах журнала «Боэмия» с фотографиями Ченарда Пиньи. Как вспоминает журналистка Марта Рохас, материал имел на Кубе большой резонанс.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Именно так, с тех пор я и знал Фидальго и решил навестить его в Мексике, но я тогда провел в Веракрусе очень мало времени. Думаю, сутки или двое, не больше, потому что мне не терпелось приехать в Мехико, чтобы оценить обстановку и начать работу; там уже находился Рауль с товарищами, и я должен был присоединиться к ним.
Рано утром я сел в автобус и отправился в столицу, до которой было 400-500 километров. Я с большим интересом рассматривал пейзажи, местных жителей, их привычки, архитектуру, деревни. Узкая дорога - больших шоссе тогда не было - поднималась в гору.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я знаю, как прекрасна природа в тех местах - мы доехали до города Орисаба, расположенного недалеко от пика с тем же названием. Хосе Марти в свое время тоже был потрясен этими пейзажами Сьерра- Мадре, которые он наблюдал из окна поезда, путешествуя по тому же маршруту, что и Вы: в столицу страны. В письме своему другу Мануэлю Меркадо он описывал красоту гор и вспомнил художника, бывшего некогда женихом его любимой сестры Аны: «В этом путешествии нам очень пригодился бы Мануэль Окаранса: кто чувствует природу, должен любить ее; восходы и закаты - вот настоящий кабинет художника; художник, запертый в студии, подобен орлу в клетке. Передайте ему, что когда выезжаешь из Орисабы, вид открывается бесподобный, и что созерцание этой чистоты принесет неисчислимые блага его душе. Человек становится шире, созерцая просторы».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, я помню эти скалистые и крутые горы, густо поросшие лесом. Потрясающее место! После семи или восьми часов пути, уже на закате, я прибыл в Мехико. История повторялась: когда-то я впервые так же уезжал из Бирана в Сантьяго; потом из Сантьяго - в Гавану, и вот теперь я впервые покинул Кубу, чтобы отправиться в Мексику; я с огромным любопытством ехал в знаменитый город ацтеков, о котором так много слышал. По пути мы проезжали разные населенные пункты, один из них назывался Чолула - в нем насчитывается 365 церквей, по одной 385


Катюшка Бланко
на каждый день года. Обо всем этом мне рассказывали, и все это казалось мне чрезвычайно любопытным.
Сейчас я не помню, встречали меня в Мехико или я сам поехал к Марии-Антонии, где уже находилась группа кубинцев. Я же путешествовал один, чувствуя себя гражданином мира: я приезжал в новые места в одиночестве, но с огромным интересом ко всему. Я был спокоен, я знал, что нужно делать, был убежден, что у нас все получится, но сначала следовало адаптироваться к новому окружению, к новой ситуации, к городу, к стране и ее обычаям.
Возможно, Веракрус действительно был немного похож на Гавану или Сантьяго- де-Куба, если угодно. А вот Мехико - это совсем другое дело: огромный город, совсем другие люди, не похожие на кубинцев. Национальный состав там иной, чем у нас: индейцы, белые, метисы. Население Мехико отличалось от населения кубинских городов еще и потому, что кубинцы более шумные, а мексиканцы более сдержанные, что лучше соответствует характеру тамошнего коренного населения. Город расположен высоко над уровнем моря, климат более прохладный, поэтому даже одеваются там иначе - заворачиваются в теплые накидки, часто сразу в несколько. Была очевидна разница в архитектуре, в местных жителях по сравнению с Кубой. Жизнь в Мехико тяжелее, но и там были те, кто жил вольготно.
Огромен контраст между обычными горожанами, которым приходилось работать день и ночь, чтобы выжить, и массивными зданиями, великолепно и богато отделанными, современной и очень разнообразной архитектурой.
В Мексике было выгодно иметь доллары, поскольку за один доллар давали двенадцать с половиной песо, и стоимость американской валюты все время росла. Это была государственная политика, ориентированная на привлечение туристов, и я брал это в расчет, отправляясь туда. На доллары все выходило чуть дешевле.
В тот период туризм был важнейшим источником поступлений в государственную казну, тогда в Мексике еще не обнаружили тех значительных запасов нефти, которые разрабатываются сегодня.
Несмотря на все достижения Мексиканской революции - высокий темп прироста населения, усилия, направленные на развитие страны, все то, что являло собой неоспоримый прогресс - уровень жизни широких масс населения был сравнительно низким. Это можно было заметить с первого взгляда. Условия жизни были очень суровыми, более сложными, чем у простого кубинского рабочего в городе или деревне.
Нам очень нравился и город, и мексиканский народ; мы, хоть и иностранцы, испытывали симпатию к мексиканцам - очень простым и одновременно благородным, такими я запомнил их тогда. Они боролись за выживание, а такая борьба всегда закаляет дух, поскольку требует от людей ежедневного приложения усилий.
В 1955 году, когда я прибыл в Мексику, мое внимание привлекли дороги, большое количество дорог и отелей, прекрасные коммуникации. Думаю, это было связано, конечно, с туризмом, в то время основным источником валюты. Кроме того, были построены плотины, гидроэлектростанции; вообще многое было сделано в сфере использования водных ресурсов - как для электрификации, так и для орошения. В городах заметны были крупные промышленные предприятия, как мексиканские, так и международных компаний. Многие производители автомобилей открыли в Мексике свои филиалы, сборочные заводы; транснациональные корпорации имели свою долю в мексиканской промышленности.
386


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
У мексиканцев было заметно осознание принадлежности к единой нации, чувство патриотизма, национальной гордости, и, кроме того, в обществе остро чувствовались две вещи: гордость за революцию и враждебность по отношению к Соединенным Штатам - гораздо более сильная, чем на Кубе. С тех пор я задумывался об истории отношений между Мексикой и США: вторжение, оккупация более половины территории и постоянное вмешательство американцев во внутренние дела соседнего государства. Все это сформировало антипатию к Соединенным Штатам, которая была сильно укоренена в мексиканцах.
Мексиканцы гордились своей революцией и испытывали большую симпатию и уважение к Ласаро Карденасу, политическому деятелю, пользовавшемуся всеобщим признанием.
Ласаро Карденас опирался на поддержку всех социальных слоев, его уважали. И хотя он уже ушел из правительства, сохранил большое влияние, мексиканцы им гордились. Люди из народа любили его, восхищались его патриотизмом, ценили то, что он провел реформу по национализации нефтедобычи.
Конечно, в Мексике и тогда имелись некоторые разведанные запасы нефти. Не знаю, экспортировали ли ее в то время, может, в небольшом количестве, но ее в любом случае хватало на собственные нужды, и в столице уже было, например, очень много автомобилей, импортных, собранных в Мексике, и много иностранных. Было много отелей, мотелей, я мог убедиться в этом, когда ехал из Веракруса. Туризм был, в основном, американский; в Мексику ехали за хорошим климатом, пляжами, пейзажами, посмотреть археологические памятники, познакомиться с мексиканской культурой и местными обычаями.
Я так и не увидел ничего этого, потому что никогда не ездил, например, в Акапулько. Меня не интересовали туристические развлечения, мои мысли были сконцентрированы на работе, которую нужно было сделать, на подготовке экспедиции. Я жил в ожидании новостей с Кубы, следил за тем, что там происходит; это был неподходящий момент, чтобы наслаждаться красотами и богатствами Мексики - живописью, историей, культурой, архитектурой, искусством, археологией, потрясающей природой. Да и просто разнообразнейшей мексиканской едой, которая всегда очень острая, но мне нравилась.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в 2004 году я пробовала «такое» с «уитла- кочес», разновидностью плесневого гриба, которые, по словам Марии-Антонии, Вы обожали и всегда покупали с лотков после корриды.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это верно, мы покупали «такое» в уличных киосках, их продавали везде, это типичное мексиканское блюдо, и мне оно очень нравилось.
Коррида же оказалась дая нас абсолютным новшеством, особенно она нравилась Раулю, он даже хотел научиться этому искусству. Первый раз в жизни мы присутствовали на представлении такого рода. Это было впечатляюще, нам очень нравилось это увлекательное и красочное действо. Не знаю, хорошими или плохими были тореро. Нам казалось, что они в совершенстве владеют своим делом, зрители приходили от них в восторг. По воскресеньям мы иногда ходили на корриду.
Но чаще всего я вспоминаю Мексику как интересную страну с богатейшей историей и как место, где мы готовили нашу Революцию.
387


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, о тех временах в Мексике Вы писали: «Я живу в маленькой комнате, и все время, которым я располагаю, трачу на чтение книг и учебу...
Главным правилом, которым я руководствуюсь здесь, есть и всегда будет полнейшая осторожность и абсолютная секретность; все так же, как на Кубе».
В другом письме Вы писали: «Первые дни проходят в поисках жилья, пытаюсь привыкнуть к новой обстановке. Постепенно обустраиваюсь, чувствую себя все увереннее. Касаемо средств, буду рассчитывать на то, что имею. Мои личные траты достаточно скромны, но нужно еще кормить нескольких товарищей. Готовит нам одна женщина, кубинка, у себя дома. Нам много не нужно. Я веду строгий подсчет всех денег, что привез, и надеюсь, что при такой системе никто не будет голодать ни сейчас, ни после. С жильем каждый решил вопрос по мере своих возможностей».
Прочитав Ваши записи, я решила, что Вы находились в стесненных условиях в Мексике, и я себя спрашиваю, как Вы выжили там в течение столь долгого времени? На какие средства арендовались квартиры, приобреталось оружие, содержались бойцы, покупалась лодка? Наверное, цель казалась Вам недостижимой.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Откровенно говоря, первое время наше материальное положение было критическим. Помню, мы хотели напечатать и распространить листовки, но у нас не было денег, и пришлось заложить какие-то вещи.
Но голодать мы не голодали, поскольку питались в доме Марии-Антонии. Одно время у нас практически совсем не было денег, но недолго - может, первые недели или месяц; после их тоже было немного, но не то чтобы мы голодали или бедствовали. Движение набирало силу, с Кубы нам присылали средства, собираемые на борьбу. Суммы увеличивались, все это нам позволяло решать бытовые вопросы; кроме того, мы вели аскетичный образ жизни, целиком посвящая себя достижению поставленной цели.
Жизнь в Мексике была не очень дорогой, к тому же, имея доллары, ты выигрывал на выгодном курсе: зарплаты были низкими, вещи стоили не очень дорого, и за американскую валюту можно было купить гораздо больше в Мексике, чем на Кубе и в самих Соединенных Штатах. У нас было преимущество, так как нам присылали как раз доллары, это нам очень помогало. Нас было человек двадцать, и на наше содержание не требовалось больших расходов.
Более значительными тратами было приобретение оружия и тренировки, но и это выходило не слишком дорого. Дом Марии-Антонии был нашим местом встреч. Кроме того, мы там обедали почти каждый день.
Мария-Антония готовила рис, фасоль; я тоже иногда готовил. Вспоминая свои привычки во время заключения, я делал черную фасоль с рисом, спагетти. Но была одна проблема: Мексика находится на высоте две с лишним тысячи метров, где вода закипает уже при 90 градусах, и чтобы рис, например, получился вкусным, его необходимо сначала обжарить, а уже потом варить. Эту технику мы переняли у мексиканцев.
Сначала я занимал крошечную комнатку неподалеку от дома Марии-Антонии, куда ходил обедать. Там я жил один, но обстановка была очень бедной - я снимал комнату в доме, где аренда была подешевле.
Когда наша группа разрослась и работа стала более активной, приходилось снимать более дорогие конспиративные квартиры в разных местах. Больше всего денег 388


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
уходило как раз на аренду жилья. Появлялись все новые люди, и мы стали селить их группами. Предложения по аренде были ориентированы по большей части на средний класс, другого рода жилье найти было очень сложно. В основном предлагали квартиры в достаточно дорогих кварталах. Некоторые нам подходили, поскольку в здании имелся гараж, и мы могли напрямую спускаться туда, если нужно было, скажем, перевезти оружие. То есть, нам требовались особые условия: наличие гаража и определенное уединение.
Еда была недорогой, а вот оружие - да, мы его закупали в оружейном магазине по коммерческой цене, потому что это было не боевое оружие, мы только собирались превратить его в таковое. Также деньги уходили на боеприпасы и аренду автомобилей. Но ни бензин, ни прокат не были слишком дорогими. Мы не покупали машины, для наших целей следовало их иногда менять. Конечно, поначалу никаких автомобилей у нас не было; только когда нас стало несколько десятков и нужно было перевозить оружие, мы стали пользоваться автомобилями, но взятыми напрокат - так было надежней.
В общем, больше всего мы тратили не на еду, не на одежду, а на жилье не в самых дешевых районах, по причинам, которые я объяснил.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, то, что Мексика была идеальным местом для подготовки экспедиции, не означало, что Вы были в полной безопасности, правда?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, несмотря на то, что место было подходящим, опасностей хватало; за нами постоянно велась слежка, установленная батистовцами через кубинскую дипломатическую миссию в Мексике, где наши официальные представители имели множество льгот и преимуществ. В огромной, густонаселенной стране не трудно было бы ликвидировать нас, как это и сделали в свое время с Мельей, которого убили наемники, посланные Мачадо с Кубы. В Мексике насилие было в порядке вещей, потому что эту страну вот уже долгие годы раздирали внутренние конфликты. Это заставляло нас предпринимать самые строгие меры предосторожности. Следовало опасаться агентов Батисты, которые могли донести на нас мексиканскому правительству или организовать нападение. Мы должны были действовать очень осторожно, жить в подполье, что, впрочем, не представляло для нас особой сложности, поскольку мы уже так жили на Кубе, при режиме Батисты.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Мексика стала прибежищем не только для кубинских революционеров, но и для представителей прогрессивных сил со всего мира: республиканцев из Испании и Гватемалы, пуэрториканских борцов за независимость, итальянских повстанцев, американских коммунистов... Такая солидарность мексиканцев может считаться результатом революции в этой стране?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мексика всегда оказывала гостеприимство людям демократических и прогрессивных взглядов из Латинской Америки и других стран, хотя в ее политической истории были разные периоды. После Мексиканской революции эта традиция гостеприимства стала еще более заметной. Без сомнения, потому, что Революция явилась глубинным преобразованием огромного социального значения.
Когда мы приехали в Мексику, нефтедобыча в стране уже была национализирована, это было крупнейшим завоеванием революции; мексиканская конституция 389


Катюшка Бланко
являлась наиболее прогрессивной во всем регионе; крестьянское движение в стране считалось самым влиятельным на континенте. Мексиканская революция стала важнейшим событием после получения независимости странами Латинской Америки; думаю, что это был первый столь масштабный переворот в регионе на тот момент. Как раз когда мы находились в Мексике, там собралось множество групп латиноамериканцев из стран, где у власти стояла военная диктатура: доминиканцы, кубинцы, венесуэльцы, перуанцы, никарагуанцы, гватемальцы - отовсюду, потому что Мексика давала убежище политическим деятелям, которые подвергались гонениям у себя на родине, и со времен революции имела стабильное правительство.
И все же в определенный момент в Мексике у нас возникли сложности; если бы в результате стало невозможно продолжать там работу, мы бы искали другое место, возможно, это была бы Коста-Рика или другая страна. Но идеальным местом, и к тому же самым близким к Кубе, была Мексика, хотя там и возникли серьезные трудности, вынудившие нас поменять планы. Например, поначалу мы думали собирать средства с помощью населения, но так и не смогли найти достаточного количества денег и людей.
Основная проблема заключалась в нехватке финансов, и, несмотря на то, что поставленная цель не была недостижимой, нам не удалось ее достичь. Хотя план был отличный и не слишком трудновыполнимый.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Несколько месяцев спустя после приезда в Мексику Вы совершили свою вторую поездку в Соединенные Штаты. И снова мне вспоминается Хосе Марти и его путешествие в качестве делегата Революционной партии Кубы по американским городам для встреч с эмигрантами. И, признаюсь, мне представляется, что Вы, верный патриотическому чувству, цените такие символические жесты. Мне кажется, Вы намеренно прошли тем же путем, что когда-то Марти, словно отдавали ему дань, посвящая свою жизнь Кубе... Верно ли мое предположение?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, во время путешествия по Соединенным Штатам я действовал под определенным влиянием воспоминаний о борьбе Марти, когда он поднимал кубинских эмигрантов на борьбу за независимость Кубы.
Люди всегда хотят повторить историю, даже в совершенно иных обстоятельствах. Я предполагал, что определенное количество кубинцев, несколько десятков тысяч, а может, и больше, по-прежнему живут в тех же местах, что и во время Войны за независимость. Все они или, во всяком случае, большинство, в свое время уехали с Кубы в поисках лучшей доли. И мне казалось проще простого убедить эмигрантов, чтобы они оказали нам политическую поддержку и материальную помощь в революционной борьбе. Исторический пример, конечно, влияет, и на нас он повлиял неоднократно, в том числе, уже во время войны в горах. В какой-то момент, например, мы пытались повторить тактику предыдущей войны - вторжение с востока на запад острова, пока я не понял, что в нашей ситуации это неправильно.
Исторические события всегда имеют большое влияние, прежде всего, на молодежь, которая еще ослеплена подвигами великих предшественников и не учитывает разницу между историческими моментами.
Я побывал, в основном, в тех же местах, что и Марти: Нью-Йорк, Филадельфия... Со мной был Хуан Мануэль Маркес, который присоединился к Движению, когда мы 390


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
вышли из тюрьмы. Он был лидером ортодоксов в гаванском районе Марианао. Очень достойный молодой человек.
Кроме патриотического порыва пройти дорогами Хосе Марти, существовала объективная необходимость найти средства; и хотя, в итоге, нам не удалось собрать большой суммы денег, некоторую помощь мы получили. Взносы кубинских эмигрантов окупили наши расходы на осуществление задуманного в Соединенных Штатах. Конечно, нельзя было надеяться, что эти люди смогут собрать много денег; тем не менее, они помогли, чем могли. Когда эти кубинцы, жившие в Америке, отдавали один песо, они совершали большую жертву: жизнь там стоила очень дорого, а зарплаты были маленькие. Они работали в отелях, ресторанах, на заводах, получали мало. Они не могли дать много, но были щедры и великодушны, где бы мы ни оказались. Мы не имели возможности поговорить с каждым соотечественником в США, возможно, мы пообщались с несколькими сотнями кубинцев, но до них мы донесли информацию о Движении в расчете на то, что впоследствии они посодействуют революции как в политическом, так и в финансовом отношении, а также в привлечении людей.
Кроме того, мое путешествие имело и просветительскую цель - рассказать о ситуации в нашей стране. В Соединенных Штатах имелось больше каналов связи с Кубой, чем в Мексике; все, что происходило в Америке, у нас имело больший резонанс, чем мексиканские события.
Я уже не помню подробностей того путешествия, помню, что побывал в Нью-Йорке, Филадельфии, Ки-Уэсте и в Майами; оттуда я вернулся в Мексику, не помню какой авиакомпанией.
В Нью-Йорке кубинцы оказали нам замечательный прием: поселили у себя в домах, кормили нас. Они организовали несколько акций, сформировали первые группы поддержки тогда еще совсем молодого Движения 26 июля. Создавая группы, мы, в целом, действовали, как Хосе Марти в свое время: организовывали соотечественников, симпатизирующих нашему делу, тех самых людей, которые так тепло приняли нас. Так возникали первые группы наших сторонников в США, что-то вроде революционных клубов Кубинской революционной партии Марти.
Вся работа, в сущности, носила политический характер: найти поддержку, рассказать о нашей революционной стратегии, ну и собрать какие-то средства - если не сразу, то в последующие месяцы. Мне было очень неловко просить помощи у тех кубинцев; разумеется, от них требовался минимальный взнос, но, по большей части, они были очень бедны.
Мы посетили множество людей в разных местах, организовали ряд мероприятий. Они не были массовыми - иногда с участием нескольких десятков кубинцев, но порой и несколько сотен человек.
Я говорил речи, общался с людьми. Я увидел, насколько тяжела жизнь эмигрантов. В большинстве своем они были скромного происхождения и очень бедны. Кто- то приехал в Америку из кубинской глубинки, кто-то из Гаваны, но все, в основном, на заработки. До победы Революции существовал строгий лимит на число кубинцев, которые могли въехать в Соединенные Штаты, около пяти тысяч в год, возможно, меньше, не помню точную цифру; а желающих жить там и найти работу, которой так не хватало на острове, было гораздо больше. Но тогда Революция еще не победила, и США не были заинтересованы переманивать к себе как можно большее количество кубинцев, чтобы лишить страну людских ресурсов, как случилось позднее.
391


Катюшка Бланко
Как я уже сказал, в основном это были очень скромные люди, работяги - многим приходилось работать в двух местах, чтобы выжить. Почти все время они проводили у станка или за прилавком и в метро, на котором добирались до места службы. Действительно, жизнь была непростая, и все они сетовали на то, что в собственной стране не смогли найти работу.
Безработица - вот что гнало людей в Соединенные Штаты; они оседали в Нью- Йорке, Нью-Джерси и сразу по приезде старались перевезти семью. Но как-то устроиться в этих тяжелых условиях удавалось не всем.
Некоторые кубинцы возвращались на родину; а многие из оставшихся встали на сторону Революции. Особенно это касается эмигрантов первой волны, они поддержали наше дело. В то время как многие, кто уезжал из страны уже после ее победы, использовали это как предлог, чтобы получить разрешение на въезд в США.
Тогда же нас везде встречали с большим энтузиазмом - в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Филадельфии, Ки-Уэсте, Майами. В Филадельфии кубинская диаспора была незначительная, но мы поехали туда, потому что она сыграла важную роль во времена Войны за независимость. В тот период мы сформировали несколько групп поддержки и набрали некоторое количество новых людей.
Естественно, в Америке я находился по краткосрочной визе, причем до сих пор не понимаю, как мне выдали ее после событий в Сантьяго и моей речи «История меня оправдает», как мне не отказали. Возможно, правительство Соединенных Штатов нас недооценило в тот момент или отнеслось к нам как к идеалистам и романтикам, неспособным прийти к власти. Вероятно, они считали режим Батисты надежным и непоколебимым; их больше волновали крупные политические партии, что неудивительно - если кубинские политические деятели недооценивали нас перед штурмом Монкады, то уж в США и вовсе не придали никакого значения этому эпизоду и не считали нашу группу достойной внимания.
В стране чувствовался реакционный, антикоммунистический политический климат, но ко мне американцы проявили полное безразличие. Меня, разумеется, очень радовало то, что на меня не обращают внимания, что обо мне забыли. Это нас как раз устраивало. К счастью, Штаты не придали значения нашему Движению, причем даже тогда, когда наша партизанская война близилась к завершению, хотя и разрабатывали планы моего уничтожения. Им все это казалось непонятным. Они были заняты другими проблемами. Даже после победы Революции американцы продолжали нас недооценивать.
Поначалу никто и не мог ожидать, что так скоро после отъезда с Кубы, уже в октябре 1955 года, группа кубинцев, которых выслали в Мексику и которые проехали по Соединенным Штатам, могут представлять какую-то опасность для правительства Батисты, и уж тем более для интересов американцев на острове.
О нас не писали в газетах, нами никто не занимался, ни правительство, ни пресса. Если вдруг появлялась какая-то новость, связанная с нами, это было, как правило, простое упоминание в какой-нибудь маленькой испаноязычной газетке. Наши имена не мелькали в заголовках центральных органов печати; изредка лишь появлялась какая-нибудь фотография в новостях о кубинцах. Кроме того, часть испаноязычной прессы в США была пробатистовской, поскольку Батиста ее финансировал.
Куба слишком зависела от Америки, чтобы можно было представить, что на острове может произойти настоящая революция. Так, я думаю, американцы рассуждали в тот момент.
392


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Когда у меня истек срок визы, я вернулся в Мексику, у меня никогда не возникало мысли остаться в Штатах, гораздо увереннее я себя чувствовал в Мексике. Я знал, что в США не смогу организовать экспедицию на Кубу, это было бы чрезвычайно сложно из-за проблем с языком и по другим причинам: в Америке уже тогда господствовал маккартизм.
Возможно, пока я находился там, американцы отслеживали мои передвижения, но никаких трудностей не возникло. Я спокойно осуществил все задуманное и вернулся в Мексику очень довольный поездкой и приемом, который нам оказали кубинцы. Все получилось отлично.
Наш визит в США оказался успешным с политической точки зрения, но не в материальном смысле, поскольку мы общались с очень бедными и простыми людьми. Сумма, которую нам удалось собрать, не превышала тысячи долларов или около того.
В Мексике, как и ранее при подготовке штурма казарм Монкада, нам пришлось прибегнуть к кредитам, поскольку покупка оружия, тренировка людей, быт и аренда жилья требовали определенных расходов.
В конечном итоге, на Кубу мы высадились в количестве 82-х человек и с одним автоматом. Позже нас осталось еще меньше - горстка бойцов. Но это лишний раз доказывает, что наша задумка была верной, потому что если ты собираешься начать вооруженную борьбу с тремястами бойцами, вооруженными автоматами, а начинаешь с восемьюдесятью двумя и одним автоматом на всех, к которым прибавится потом всего семь человек, и все равно добиваешься цели и побеждаешь, значит, твой расчет оказался верным. Хотя в действительности наш план получился более оптимистичным, чем тот, который мы разрабатывали в тюрьме. Ведь идея начать партизанскую войну в горах родилась из альтернативного плана, задуманного на случай, если после штурма казарм Монкада режим Батисты сможет удержаться, несмотря на сильнейший удар, который мы намеревались нанести 26 июля 1953 года.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, во время своей поездки в Мехико в 2004 году вместе с Антонио дель Конде (Эль-Куате), о котором я хотела бы непременно поговорить с Вами чуть позже, я посетила много мест, которые мечтала увидеть уже очень давно: дом №49 на улице Эмпаран, лес Чапультепек, здание «Педро Баранда», монумент Революции, проспект Реформы и Повстанческий, некоторые конспиративные квартиры, продуктовый магазин Лас-Антильяс, район Сочимилько, вилла «Каса-Бонита» в садах Сан-Анхель, где в свое время жили Оркидеа Пино и Альфонсо Гутьеррес (Фофо); оружейный магазин Эль-Куате, вулканы Попокатепетль и Истаксиуатль, дом Арсасио Ванегаса и ранчо Санта-Роса...
В день посещения ранчо Санта-Роса в Чалько мы обедали в маленьком заведении, известном как «Сырный дом». Его стены были увешаны гравюрами, рисунками, картами старого Мехико. Некоторые из них изображали, как когда-то давно здесь еще текли горные реки, образуя озеро Тескоко. Помню чеканные картины с изображением мексиканских постоялых дворов, народных праздников и процессий, совместных молитв и рождественских обрядов. Выставляя эти картинки традиционного мексиканского быта на обозрение посетителей, хозяева пытаются спасти их от забвения. Именно там Эль-Куате рассказал мне об Альберто Байо и его миссии арендовать ранчо Сан-Мигель, которое будущие участники экспедиции называли Санта-Роса в целях конспирации. В тех местах правдивые и вымышленные рассказы о группе 393


Катюшка Бланко
молодых кубинцев и одного аргентинца превратились в легенду и по сей день ходят среди местных жителей.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Альберто Байо был испанским республиканцем, которого мы привлекли к работе с целью перенять его боевой опыт. Он был военным, в молодости служил в Марокко, где Испания вела войну против тамошних борцов за независимость, которые использовали тактику партизанской войны. Так он и приобрел ценный дая нас опыт. Кроме того, он был очень деятельным человеком и сумел через какого-то знакомого арендовать ранчо дая наших тренировок. Я всегда говорил, что Эль-Куа- то сочетал в своем характере романтизм Дон Кихота и практическую смекалку Санчо Пансы; это был человек сильный духом, волевой и дисциплинированный, при этом очень разговорчивый, одним словом - испанец до мозга костей.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В Вашей группе было совсем немного иностранцев, не правда ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Наших бойцов вербовали товарищи на Кубе. Костяк группы составляли участники штурма Монкады, причем некоторые из них прибыли в Мексику раньше меня. Иностранцев почти не было, Че Гевара являлся исключением, равно как и Селайя, мексиканец, который показался нам хорошим парнем, энтузиастом. Был еще Пичирило (Рамон Эмилио Мехиа-дель-Кастильо), доминиканец, моряк, с которым я познакомился во время экспедиции на Кайо Конфитес. Эти трое были единственными иностранцами. Потом, уже от тебя, я узнал об итальянце.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, Команданте, итальянец прибыл в составе группы кубинцев, набранной представителями Движения 26 июля, с Кубы, и поэтому, возможно, Вы тогда не знали его национальность. Я помню нашу беседу в январе 1994 года, Вы сначала расспросили «лидера ветеранов», как Вы называли Хесуса Монтане, а затем историка Педро Альвареса Тобио о судьбе итальянского участника экспедиции на яхте «Гранма». Так Вы узнали, что партизан Джино Донне Паро сумел вырваться из окружения после сражения с батистовцами близ Алегрия-де-Пио. Несколько лет спустя, в 1961 году, во время вторжения на Плайа-Хирон, он написал письмо Селии, в котором изъявлял желание приехать на Кубу, чтобы защищать нашу родину от агрессии янки. В 1994 году Джино проживал во Флориде, именно поэтому мы не открывали его местонахождение, чтобы избавить его от враждебности со стороны американцев. Именно поэтому я о нем не писала, несмотря на то, что итальянский журналист Джанфранко Джинестри, участник движения солидарности с Кубой, предоставил мне все собранные им материалы по теме. Джинестри поставил своей целью собрать сведения о единственном европейце, участвовавшем в «приключении века», как назвал Че экспедицию на «Гранме», и найти его родственников. Итальянский журналист любезно предоставил мне все результаты поисков и собранную информацию. Мне известно, что Джино уже умер, но до этого он еще раз побывал в нашей стране, и в тот раз его официально признали участником экспедиции и вооруженной борьбы.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - На самом деле для наших целей, дая участия в операции следовало набирать преимущественно кубинцев. Еще и потому, что кубинцы неохотно подчинялись людям другой национальности.
394


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Помню, как однажды мы назначили Че ответственным за конспиративную квартиру, где хранились боеприпасы, оружие и проводились тренировки. Мы выбрали его, потому что он был очень ответственным, но кое-кто из кубинцев был против. Возникла проблема: он был иностранцем, и бойцы отказывались подчиняться его приказам.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, это было на ранчо Санта-Роса. Команданте Рамиро Вальдес рассказывал мне эту историю. Он исполнял обязанности помощника Че Гевары и вспоминал, как тот был удивлен этим назначением и счел себя недостойным его, поскольку среди тех, кем он должен был командовать, были монкадисты, которых он считал более выдающимися и опытными революционерами. Такой образ мыслей лишний раз подчеркивает благородство его характера, не правда ли, Команданте?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Конечно, я поддержал Че и раскритиковал наших товарищей за то, что они не хотели выполнять приказы иностранца. В политическом, национальном или революционном движениях любой страны всегда предпочтительней участие ее граждан, потому что это упрощает вопросы дисциплины и субординации.
Людям вообще не нравится, когда им приказывают, но они воспринимают это менее болезненно, если это делает соотечественник, а не иностранец. Наши люди в то время были не готовы это принять. Впоследствии уже никто не ставил под сомнение достоинства Че как командира после того, как он завоевал репутацию отличного солдата и смельчака; но поначалу его плохо знали, и я назначил его командиром в большей степени за дисциплинированность, культуру и политическую сознательность, но на тот момент оказалось не так-то просто добиться от остальных выполнения этого решения.
Для нашей задачи, которую мы намеревались осуществить в заданных условиях, самым правильным решением было работать с соотечественниками, потому что это не была интернациональная миссия, как, скажем, у интербригад во время Гражданской войны в Испании, это была миссия внутренняя, на своей территории, и для нее было лучше привлекать кубинский контингент.
Бывало так, что нам присылали людей, которые были не в состоянии соблюдать правила конспирации, хотя в целом товарищи, оставшиеся на Кубе, отбирали отличных и решительных ребят. Позже нам пришлось при отборе учитывать еще и боевую подготовку каждого, поскольку в экспедиции не могли принять участие все члены группы - некоторым пришлось остаться в Мексике. А кто-то из товарищей, как, например, Педрито Мирет, на момент отправки находился в тюрьме.
Все мы не помещались на судно, поэтому экспедиционеров отбирали в зависимости от успехов, достигнутых во время тренировок, и самым последним критерием был вес. Среди лучших из лучших я отобрал самых низеньких и щупленьких, чтобы на борт могло подняться больше людей. Примерно восемь человек были отобраны по весу. Из 82-х участников около сорока занимали командные должности в силу имеющихся заслуг или успехов. Остальные считались рядовыми бойцами, но были отлично тренированы и рвались в бой.
Некоторых, как, например, Камило, который находился в Калифорнии, прислали непосредственно накануне отправки. Основной отбор участников, повторяю, проводили представители движения на Кубе, поэтому порой это были люди, которым на острове угрожала опасность.
395


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в своем трогательном прощальном письме к Вам Че Гевара вспоминает, что вы познакомились в доме Марии-Антонии, и тут же набрасывает - в нескольких словах, но мастерски - Ваш психологический портрет. А Вы как вспоминаете молодого человека, с которым познакомились в Мексике? Почему Вы пригласили его стать членом Движения после длинного, но единственного разговора?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Когда я приехал в Мексику, наши тамошние товарищи уже были знакомы с Че Геварой. Помню, я слышал от Рауля и Ньико Лопеса об аргентинском враче, приехавшим из Гватемалы.
В момент нашего с ним знакомства у него совсем не было денег, и он очень много работал на скромной должности в больнице, где пытался продолжать свои медицинские исследования. Одновременно ему приходилось зарабатывать на жизнь в качестве спортивного фотокорреспондента одного латиноамериканского информационного агентства.
Помню, он очень просто одевался, жил вообще очень скудно и при этом страдал от астмы. Каждое воскресенье он совершал восхождение по склонам вулкана Попокатепетль. Характер у него был уживчивый, он отличался очень прогрессивными, можно сказать, марксистскими взглядами, хотя и не принадлежал ни к какой партии. Помню, в то время Че был страшно возмущен вторжением янки в Гватемалу. Когда мне впервые рассказали о нем, я почувствовал, какую симпатию он вызывает у всех вокруг. Так что я знал о нем кое-что, когда мы познакомились, и поэтому сразу предложил ему участвовать в экспедиции на «Гранме» и примкнуть к нашей революционной группе.
Это был очень скромный, дружелюбный и благородный человек. Все эти качества вызывали симпатию, и люди говорили о Че с любовью. Никто не знал тогда, что он совершит то, что он совершил, и что станет тем, кем стал - универсальным символом революции. Тогда он был просто молодой латиноамериканец из богемной среды, который отправился путешествовать по миру, испытать себя. Молодой, прогрессивных взглядов, революционер в душе, он приехал в Мексику из Гватемалы, до глубины души возмущенный тем, что там произошло.
Мы предложили ему участвовать в экспедиции в качестве медика, это была основная цель его участия.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, как была организована подпольная работа в Мексике? Где вы собирались?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Сначала все встречи проходили в доме Марии-Антонии, на улице Эмпаран, №49, позже - у Антонио Гутьерреса Лопеса (Фофо) и его жены Ор- кидеи Пино, в районе Сан-Анхель. Эти явочные адреса мы использовали чаще всего.
Конечно, были и другие, потому что нужно было где-то хранить оружие, приходилось часто его перепрятывать. Кроме того, мы использовали так называемы «тренировочные» квартиры дая размещения новых членов группы, по несколько человек, где они готовились к экспедиции.
Кроме двух первых адресов, где мы собирались, чтобы обменяться мнениями и обсудить положение дел, остальные были известны только тем, кто там жил. Эти конспиративные квартиры не использовались дая встреч в целях безопас396


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ности наших товарищей и сохранности оружия, об их местонахождении знали немногие. Все вновь прибывшие с Кубы направлялись в дом Марии-Антонии, не к Фофо в Сан-Анхель, туда, где потом какое-то время жили мои сестры и Фиделито. Сначала у нас не было проблем с полицией, потом они появились. Это обстоятельство чрезвычайно затруднило наше положение в Мексике. Мы с самого начала действовали очень осторожно, а тут пришлось еще больше усилить меры предосторожности, поскольку агенты Батисты охотились за нами. Существовала опасность, что кого-то из нас возьмут в заложники или просто убьют. Для этого батистовцы могли прибегнуть и к мексиканскому криминальному элементу - местным мафиози, готовым на все. По этой причине мы должны были действовать в высшей степени осторожно.
Все оружие и боеприпасы, которое нам удавалось достать, мы прятали в разных местах, о которых знала только часть товарищей. Никто не знал местонахождения всех точек. Единственными, кто точно знал все места хранения оружия, точное количество людей, их местонахождение и прочие детали, были я и несколько людей, постоянно находившихся со мной, как Кандидо [Гонсалес] и [Хесус] Чучу Рейес, которые охраняли меня или были за рулем. Кандидо был родом из Камагуэя, настоящий профессионал.
Приходилось заботиться о безопасности людей. Мы предполагали, что в первую очередь Батиста направит основной удар против меня лично, а поскольку я не скрывался, это было просто. Поэтому после тех первых недель в Мехико я больше никогда не жил один. Я открыто приходил к Марии-Антонии, в другие места, но при этом постоянно переезжал, менял квартиры, и всегда со мной кто-нибудь жил. Когда поженились Монтане и Мельба, я жил у них.
Мы не могли иметь при себе оружие, только при условии соблюдения строжайших меры предосторожности, потому что это могло создать нам серьезные проблемы. Правда, в определенный момент нам пришлось пренебречь этим правилом, потому что ситуация стала чрезвычайно опасной. Мы не знали, откуда ждать нападения, потому что любой человек, даже чистокровный мексиканец в полицейской форме, мог оказаться батистовским агентом.
Дополнительные меры предосторожности, которые мы приняли, состояли в том, чтобы еще чаще менять место жительства. Мы переезжали с квартиры на квартиру. Старались на всякий случай выезжать сразу на двух машинах. И все равно постоянно рисковали попасть в лапы агентов Батисты или вступить в конфликт с мексиканской полицией, особенно если бы мы дали к этому повод.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Будучи в Мексике, я пыталась разыскать стрельбище Лос-Гамитос, но его больше не существует, там теперь городской квартал. А раньше Вы и Ваши ребята занимались греблей на озере Чапультепек, ходили по окрестным холмам и широким скверам вокруг монумента Революции. Знаю, что вас тренировали Арсасио Ванегас и супруг Марии-Антонии, Дик Медрано. Команданте, не могли бы Вы рассказать подробнее об этих тренировках? Как вам удалось проводить их скрытно, особенно стрельбы?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Физические тренировки и стрельбы мы осуществляли, как и все остальное, в рамках закона. Существовало вполне официальное спортивное стрельбище «Лос-Гамитос», куда мы обычно и ходили.
397


Катюшка Бланко
Потом мы приспособили под тренировки небольшую виллу на побережье, к северу от Тукспана... Я уже плохо помню названия. Это были три основных места тренировок. Плюс Байо обучал одну из групп, в которую входили Че, Рауль и другие, способам ведения партизанской войны.
Парк «Лос-Гамитос» находился на выезде из Мехико, его посещали, в основном, любители спортивной стрельбы, которые практиковались там в стрельбе на 100, 200 и 300^400 метров на разных, специально для этого предусмотренных площадках. Парк был разбит на холмах, в очень красивом месте.
Мы тоже выдавали себя за спортсменов-любителей. Там мы познакомились с некоторыми знатоками этого дела, испробовали новые виды оружия, телескопические прицелы. Иногда мы принимали участие в стрельбах по цели «цыпленок», «индюк», «ягненок». Это было непросто, потому что без упора, из положения стоя, стрелять тяжело. Тренировали мы и боевую стрельбу, в том числе снайперскую, из положения лежа с расстояния 100,300,400 и даже 800 метров, в основном по тарелкам. С телескопическим прицелом я мог попасть в тарелку, поставленную боком, с расстояния 600 метров. Так мы приобретали опыт и меткость. Че, кстати, тоже был отличным стрелком.
Когда прибывали новые люди с Кубы, мы первым делом везли их на стрельбище, сразу начинали тренировки.
Мы хотели, чтобы все члены группы научились хорошо стрелять дая того, чтобы вести задуманную нами партизанскую войну, о которой мы, между прочим, имели весьма отдаленное представление. Очень скоро мы узнали, что достать автоматическое оружие очень сложно, и это была одна из первых «утраченных иллюзий», кажется, так называется один из романов Бальзака. Тогда мы сделали ставку на винтовки с прицелом, поэтому учили людей прицельной снайперской стрельбе. Вскоре нам удалось раздобыть несколько таких охотничьих ружей с телескопическим прицелом, из тех, что использовал Хэмингуей в Африке для охоты на слонов, буйволов и львов. Так спортивное оружие превращалось в боевое.
Чтобы новички поверили в свои силы, мы обычно устраивали дая них представление с участием нашего товарища из провинции Ольгин, Мигеля Санчеса по прозвищу Кореец, потому что он говорил, что участвовал в корейской войне или что-то вроде этого, но теперь выступал против Батисты.
Кореец звезд с неба не хватал, но был очень активным и верил в нас как в стрелков. Мы ставили пустую бутылку в футе от его ног, и я стрелял в нее. Новички неизменно приходили в восторг. Я, конечно, проделывал этот фокус с большими предосторожностями, использовал всегда одну и ту же винтовку и пули, проверял настройку прицела и стрелял с упора, по-снайперски. Мы устраивали это показательное выступление дая вновь прибывших десятки раз, и ни разу выстрел не попал между бутылкой и ногами Корейца, я ни разу не промазал. Кореец настаивал, чтобы бутылку поставили ему между ног, но на это я не соглашался. Еще мы стреляли по тарелке с восьмисот метров или, когда тарелку ставили боком, с шестисот. То есть, мы поворачивали тарелку боковой гранью к стреляющему, и он попадал в цель. В общем, мы добились исключительного владения этими винтовками и могли надеяться на то, что в деле наши люди покажут неплохой результат.
Почти каждый день мы ездили в «Лос-Гамитос» и проводили там по три-четыре часа, которые пролетали, как минуты. Впоследствии нам пришлось подыскивать другие места для тренировок, не такие популярные и многолюдные, чтобы полиция - если за нами следили - не догадалась, что мы продолжаем тренировать людей.
398


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Наши ребята действительно стали меткими стрелками. Они бы не промазали, если бы пришлось стрелять по движущейся цели с шестисот и даже с восьмисот метров. Так мы овладели новым навыком - пользоваться винтовками с телескопическим прицелом. Я бы даже сказал, что снайперская стрельба по любым целям и с любого расстояния стала нашим самым сильным местом, что было и естественно - ведь мы готовились к партизанской войне.
Когда после штурма казарм Монкада мы попытались пробраться в горы, чтобы продолжать борьбу, у нас были винтовки 22 калибра и охотничьи ружья, из которых мы не в состоянии были попасть в преследователей даже с относительно небольшого расстояния. Если бы тогда у нас было оружие, которое нам удалось достать в Мексике, мы имели бы огромное преимущество.
Итак, повторю, в тренировках мы сделали основной упор на развитие меткости при стрельбе. Раз уж мы не могли рассчитывать на боевое автоматическое оружие, следовало выжать максимум из того, что было. Позже мы достали два противотанковых ружья времен Второй мировой, но к ним у нас было всего пять патронов - для такого оружия непросто было раздобыть боеприпасы. Нам их достал Антонио дель Конде, которого в целях конспирации называли Эль-Куате.
Эль-Куате, мексиканец, который помог нам с покупкой оружия, был хозяином оружейного магазина и прекрасно разбирался во всех тонкостях этого дела. К тому же у него были связи в этой сфере.
В клубе «Лос-Гамитос» и других местах никто не подозревал, что мы революционеры, на нас никто не обращал особого внимания. Довольно долго мы успешно сходили за богатеньких молодых людей, одержимых спортивной стрельбой, к большому удовольствию хозяев клуба, которым выгодно было иметь таких постоянных клиентов. Мы приходили группами по шесть, семь, десять человек: каждый раз я брал с собой разных, чтобы не привлекать внимания.
Эль-Куате нам оказался чрезвычайно полезен. Он помог достать телескопические прицелы, как-то раз мы купили сразу пятьдесят штук, бельгийских. Через него же мы приобрели большую часть винтовок. Были среди них и полуавтоматические - с десяток «ремингтонов» и одна марки «гаранд». И еще был один-единственный автомат - «томпсон» 45-го калибра.
Мы хотели, чтобы каждый боец, не имеющий автоматического оружия, был обеспечен хотя бы телескопическим прицелом. Но возникли сложности, и мы лишились некоторой части оружия, поэтому в конце концов прицелов на всех не хватило - их было только 52 штуки. Но это был наш «золотой фонд», в это оружие я верил больше всего. Конечно, было бы не лишним иметь больше полуавтоматических винтовок, но нам удалось достать лишь несколько. Если бы можно было выбирать, то идеальное соотношение было бы примерно 80% полуавтоматов и 20% снайперских. Но нам выбирать не приходилось, поэтому пришлось сделать ставку на телескопические прицелы, которые мы и приобрели при помощи мексиканского оружейника - нашего абсолютно надежного сторонника. Он помогал нам также с покупкой яхты и дома в Тукспане. Достал два противотанковых ружья.
Эль-Куате прекрасно знал, что мы революционеры, и помогал нам не потому, что торговать оружием было его работой, а из личной симпатии к нам.
Сначала мы планировали привезти какое-то оружие из США, но это оказалось очень сложно, особенно когда мы попали под постоянное наблюдение мексиканской полиции.
399


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, несмотря на все меры предосторожности Вас и нескольких товарищей задержали и поместили под арест. Как это произошло?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мы вели подпольную деятельность, которая, естественно, не допускается как внутренними законами любого государства, так и его международными обязательствами. Многие мексиканцы могли воспринимать нас с симпатией, но существовали официальные дипломатические отношения между правительствами Мексики и Кубы, и в их контексте попустительство по отношению к такого рода деятельности со стороны мексиканцев выглядело бы как нарушение закона, международного права, вмешательство во внутренние дела Кубы. Поэтому, конечно, мексиканские власти были обязаны следить за исполнением внутренних и международных законов и политики невмешательства в дела других государств - к этому тогдашнее правительство относилось особенно ревностно.
В общем, мексиканские органы охраны правопорядка не нуждались в науськиваниях Батисты, чтобы отнестись к нам со всей строгостью. Это во-первых. Во-вторых, в Мексике этих органов было несколько, одни работали более эффективно, чем другие. Самой могущественной и профессиональной была Федеральная полиция, подчиняющаяся непосредственно федеральному правительству. Была еще Секретная полиция, в которую Батисте удалось внедрить своих агентов путем подкупа и взяток.
На Батисту работали также живущие в Мексике кубинцы, поэтому я с недоверием относился к некоторым из них. Позже действительно подтвердилось, что один такой кубинский эмигрант, который пытался сойтись с нами поближе и даже сумел подружиться с одним из наших товарищей, был батистовским шпионом. До того он служил в университетской полиции в Гаване и убил другого полицейского, лейтенанта, поэтому и уехал в Мексику. Я относился к нему с подозрением, поскольку в его поведении замечал нечто странное.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, вы имеете в виду Эваристо Венерео?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, в день батистовского переворота он находился на базе «Колумбия», затем присоединился к какой-то революционной группировке в Гаване, убил лейтенанта университетской полиции, был арестован, но странным образом бежал из тюрьмы. Он, без сомнения, очень ловко умел втираться в доверие к людям. Возможно, он был агентом Батисты уже тогда, когда, не скрываясь, появился в «Колумбии» утром 10 марта.
Итак, у Батисты были ниточки в мексиканской Секретной полиции, но не в Федеральной.
К счастью, инцидент, о котором я говорю, произошел с федералами, хотя это и было чистой случайностью.
До нас тогда дошли сведения о планах Батисты арестовать меня, но мы не знали, будет он действовать через мексиканскую полицию или просто наймет местных гангстеров. В любом случае мы удвоили бдительность. Однажды недалеко от одной конспиративной квартиры мы заметили странное движение и решили уходить не как задумали - на автомобиле, а пешком. Мы прошли два или три квартала до проспекта, где нас должна была подхватить машина, но что-то показалось нам подозрительным, и мы сказали водителю, чтобы он ехал дальше один, а сами пошли пешком, прямо по той же улице. Был поздний вечер, темно, хоть глаз выколи.
400


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Разумеется, я шел не один, а с одним товарищем впереди, метрах в пятидесяти сзади - Рамирито. Оказалось, что наш маневр был замечен федералами, которые на двух машинах случайно проезжали мимо. И когда мы с товарищем подходили к перекрестку, где шла какая-то стройка, мы увидели, что едущий нам навстречу автомобиль резко тормозит, и из него выходят какие-то люди. Я спрятался за колонну на стройке, предполагая, что это нападение. Я рассчитывал, что сзади в пятидесяти метрах идет Рамирито, и уже почти выхватил автоматический пистолет с полной обоймой на 20 выстрелов. Что сделали полицейские? Они сработали очень грамотно: подъехали на двух машинах - одна впереди, она остановилась на углу, и оттуда вышли двое, другая ехала в восьмидесяти метрах сзади, и те, кто был в ней, схватили Рамиро. В тот момент, когда я доставал оружие, полицейский приставил мне пистолет к затылку и приказал не двигаться. В Федеральной полиции работали профессионалы. Они блокировали меня на этой стройке в престижном, но редко заселенном, а потому пустынном районе. Этот эпизод я в деталях рассказал никарагуанскому товарищу Томасу Борхе, который приводит его в своей книге «Кукурузное зернышко».
На самом деле, это была большая удача, что все произошло именно так, потому что, если бы мы ввязались в перестрелку, могли бы уложить нескольких федералов, думая, что это гангстеры или батистовские агенты. И вот это была бы проблема: мы оказались бы виноватыми в убийстве местных полицейских, которые находились при исполнении обязанностей.
В первый момент нас приняли за нелегалов, я сразу это почувствовал. Полицейские решили, что мы занимаемся контрабандой или какими-то еще противозаконными делами, что мы не политическая группа, а преступная. Когда после проверки документов и на допросе стало ясно, что мы кубинцы, что мы не уголовники и не контрабандисты, а революционеры, и у нас политическая миссия, к нам стали относиться с большим уважением.
Я уже говорил, что, когда нас арестовали в Мексике в 1956 году, почти шесть десятилетий назад, проблема наркотиков еще не стояла так остро. Тогда отдел расследований Федеральной полиции занимался, главным образом, борьбой с контрабандой различных товаров через мексиканско-американскую границу. Батиста не имел никакого влияния на эту структуру, ему удалось подкупить только каких-то людей в Секретной полиции, чтобы через них получать информацию о кубинских революционерах, находящихся на мексиканской территории.
И по чистой случайности нас тогда арестовали именно федералы. Я уже рассказывал подробно эту историю, поставившую под сомнение успех всей операции, на подготовку которой были потрачены колоссальные усилия. Не буду еще раз повторять ее, хотел бы только заметить, что на сегодняшний день все растущий наркотрафик и торговля оружием последнего поколения, которое производится в США, являются огромной проблемой, которая уносит ежегодно тысячи жизней простых мексиканцев. И оба эти явления - продукт политики северного соседа Мексики.
Но тогда, в 1956 году, на фоне контрабанды, политическая деятельность кубинских революционеров была лишена всякой важности в глазах федералов.
Конечно, они нас тщательно обыскали, проверили все бумажки, извлеченные из карманов. Если там был записан адрес, по нему немедленно направлялись следователи; если бы они обнаружили какие-то подтверждения того, что мы состоим в политической организации, нас бы арестовали, если бы они нашли спрятанное оружие, 401


Катюшка Бланко
федералы сочли бы, что им выпала крупная удача и они выполнили свою миссию. И им казалось, что они напали на важный след.
По моему мнению, и я по-прежнему его придерживаюсь, тот инцидент с Федеральной полицией явился чистой случайностью, потому что я внимательно наблюдал за их реакцией на происходящее. Естественно, когда они решили, что идут по следу, они вынуждены были действовать решительно по долгу службы. В результате в прессу попали сенсационные заявления о том, что раскрыт грандиозный заговор против правительства Батисты, найдены тайники с оружием, пресечены преступные действия и так далее. Батиста был, конечно, очень рад этой информации.
Секретная полиция Мексики, коррумпированная до мозга костей, всячески содействовала раздуванию скандала. Все-таки нам очень повезло, что нас арестовали федералы, в первую очередь, по двум причинам: во-первых, они были гораздо более серьезной и профессиональной организацией, лучше осознавали свою роль как государственной структуры; а во-вторых, потому что там работал человек, который впоследствии стал нашим другом, а именно, арестовавший нас капитан, который руководил следствием. Сначала от нас требовали информации, но мы, естественно, молчали. Все держались очень твердо, никто ничего не сказал.
Нас пытались запугать, угрожая пытками: в какой-то момент нас развели по разным кабинетам и учинили допрос с пристрастием - положите руки сюда, сделайте то, сделайте это. Но было очевидно, что нас так просто не возьмешь.
Кажется, полицейских действительно впечатлило спокойствие и хладнокровие наших людей, поведение которых совсем не было похоже на поведение обычных преступников в силу их мотивированности общим делом. Это внушило им уважение, и с каждым днем они испытывали к нам все большую симпатию. Однако при этом они явно были заинтересованы в том, чтобы до конца раскрыть это дело, схватить всех замешанных в нем кубинцев и конфисковать все оружие. Но от нас им не удалось получить сведений ни про одного человека, если кого-то еще и арестовали, то потому, что нашли косвенные улики: адрес, телефонный номер.
Рауль и его группа узнали о случившемся и ушли в подполье, поэтому их не смогли раскрыть. Но в Чалько, на ранчо Санта-Роса жили наши ребята - человек 15-20, среди них - Че. Полиция подозревала о существовании какого-то лагеря, они догадались по документам и другим признакам и требовали раскрыть его местонахождение, но ничего не добились от нас. Они уже знали, что мы были кубинскими революционерами и готовили заговор против Батисты, но их профессиональная гордость не позволяла им остановиться на достигнутом, они хотели взять всех участников. Сопоставив факты, они сумели установить местонахождение нескольких тайников с оружием, а затем и ранчо, где в тот момент тренировалась группа товарищей.
Мексиканцам не удалось арестовать всех наших людей и найти все оружие: его значительная часть - десятки стволов - хранилась в тайнике, о котором знали только Кандидо и я, там никто не жил. Эту квартиру им раскрыть не удалось, хотя при обыске у меня в кармане нашли бумажку с ее номером телефона, которую мне давал Кандидо и о которой я совершенно забыл. Я носил ее в кармане три или четыре дня, что для меня совершенно нехарактерно - я никогда не ношу с собой бумаг и вообще не завожу записных книжек, никогда! И когда у меня в кармане нашли этот телефон, я решил, что они сразу раскроют это место, потому что, как я уже сказал, они самым тщательным образом проверяли все, что могло навести их на след. Однако, возможно, единственным, что они упустили, была эта бумажка, не402


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
смотря на то, что ее нашли именно в моем кармане. Они - такие въедливые, такие большие профессионалы - почему-то не стали выяснять, что за телефон был у меня в кармане.
Но я боялся, что они все-таки это сделают, и много часов и даже дней очень беспокоился из-за этого. Потому что всякая удача окрыляла следователей, и они принимались за поиски с еще большим рвением.
Так, сопоставляя и анализируя факты, они установили местонахождение ранчо, где находилась группа Че. До этого они десятки раз безуспешно пытались заставить меня раскрыть это место, мы даже делали ставки: я говорил капитану - «вы его не найдете», а он утверждал, что найдут. И однажды он назвал мне точный адрес ранчо и объявил, что туда выезжает группа захвата. Тогда я попросился поехать с ними: «Если там появятся полицейские, может начаться стрельба, что совсем не нужно ни вам, ни нам. Разрешите мне поехать с вами, и я гарантирую, что ваши люди не встретят сопротивления, не прозвучит ни одного выстрела». Я предчувствовал, что ребята под командованием Че не будут сидеть сложа руки при попытке ареста, начнут стрелять, а это было крайне нежелательно.
В конце концов, мексиканцы арестовали двадцать с чем-то человек, включая нас, остальные оставались на свободе. И конфисковали около сорока процентов оружия, чуть более трети. Но остальное - в том числе самое ценное - удалось сохранить. Всего мы провели под арестом несколько недель.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я сделала фотокопии страниц мексиканских газет того времени. Эльса Монтеро из Государственного исторического архива Кубы помогла мне отыскать эти публикации в архиве Национального автономного университета Мексики в ноябре 2006 года.
Вот некоторые громкие заголовки: «Мексика раскрывает заговор против Кубы. 20 заговорщиков арестованы. Оружие конфисковано («Эксельсьор», 26 июня 1956 г.]; «Задержаны семеро кубинских коммунистов за заговор против Батисты», «Гевара будет депортирован в Аргентину», «25 арестованных кубинцев получают поддержку» «Арестованные кубинцы не коммунисты, а националисты».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В прессе появлялись публикации о том, что найдено оружие, всякая находка полиции сопровождалась газетным скандалом. Наверняка Батиста подлил масла в огонь - надавил на свои рычаги, чтобы мексиканцы отнеслись к нашей поимке со всей серьезностью.
И тут произошли любопытные вещи. Арестовавшие нас полицейские в конечном итоге стали нашими друзьями. С того самого момента, как они увидели, что мы не шайка разбойников, они прониклись к нам симпатией. Нам повезло, что мы попали в руки Фернандо Гутьерреса Барриоса, капитана Федеральной полиции, который повел себя благородно, как настоящий джентельмен. После нашего ареста он сразу понял, что ничего не добьется от нас силой. Он был достаточно молодой, очень честный, батистовцам не удалось бы его подкупить. Гутьеррес понял, кто мы такие, что делаем, за что боремся, и, хотя по долгу службы продолжил расследование дела, обращался с нами очень уважительно. Было видно, что ему тяжело выполнять эту работу - собирать на нас компромат, - настолько он проникся к нам и всему Движению 26 июля. Это было очень неожиданно в такой ситуации: наш тюремщик стал нашим другом. Дружбу с Гутьерресом мы сохранили до самой его смерти несколько 403


Катюшка Бланко
лет назад. Я все время следил за его успехами, он сделал неплохую карьеру, был замминистра, кажется, даже губернатором какого-то штата.
Гутьеррес продолжил, конечно, расследование нашего дела, но с нами обращались уважительно, нас не били, не пытали. Все собранные материалы были переданы в суд, а нас отправили в тюрьму.
Чего только не произошло в те дни! Байо, испанец, решил, что все пропало, и сделал несколько заявлений для прессы. Его не арестовали, но разыскали, чтобы взять интервью - стало известно, что он связан с нами, ведь он был опытным военным, участвовал в разных экспедициях, в частности, против Сомосы, против кого-то еще. И он написал статью, в который представил нашу экспедицию как очередную провалившуюся авантюру. Она называлась «Моя несостоявшаяся экспедиция на Кубу, или О заговоре против Батисты». Откровенно говоря, я был в бешенстве, когда прочитал эту статью Байо.
Спустя некоторое время скандальные разоблачения в прессе уступили место более объективным и доброжелательным публикациям о нас. Это видно даже по заголовкам того же «Эксельсьор». То есть, мексиканская пресса перестала печатать только лишь версии полиции или кубинского посольства, некоторые журналисты начали высказываться и в нашу защиту. Я помню материалы в «Эксельсьор», «Ультимас Но- тисьяс», «Ла Пренса» и других органах печати, которые не были пробатистовскими, не были заведомо настроены против нас, просто обязаны были освещать события, связанные с нашим арестом.
В определенный момент ситуацию осложнил сам Че Гевара - сказался его бунтарский характер. Он был чрезычайно раздражен действиями полиции и угрозами депортировать его. И как-то на допросе, вместо того, чтобы промолчать, ввязался в спор, назвал себя марксистом-ленинцем, стал объяснять полицейским и судьям разницу между капитализмом и марксизмом. В общем, превратил кабинет следователя в политическую трибуну, с которой излагал свои идеи, разделяемые мной еще с Монкады. Полиция, конечно, с радостью ухватилась за эти заявления, они попали в прессу, нас тут же окрестили коммунистами, ситуация осложнялась... Это не слишком понравилось и судебным властям: они чувствовали себя оскорбленными словами Че, хотя с ним, как и со всеми остальными, по-прежнему обращались уважительно.
Че потом мне рассказывал, что он обсуждал на суде даже культ личности, потому что как раз в те дни появились первые заявления Хрущева, разоблачающие культ личности Сталина. И это Че обсуждал с мексиканскими судьями и полицейскими! Он посчитал своим долгом объяснить им суть явления и причину критики этой негативной тенденции. А нас в это время больше всего волновала судьба экспедиции, возвращение на Кубу, миссия, которую мы во что бы то ни стало хотели исполнить, потому что рассчитывали на оставшихся на воле товарищей, на имевшееся оружие и верили, что сможем преодолеть так или иначе возникшие трудности. Сейчас я, конечно, вспоминаю об этом с улыбкой.
Мы провели в тюрьме несколько недель, затем освободили всех, кроме Че, Ка- листо Гарсии и меня. Меня за то, что я руководил заговором, а Че за его заявления о марксизме. По этой причине мы с Че провели вместе много дней. Я до сих пор не понимаю, почему не отпустили Калисто Гарсию, возможно, только из-за того, что он был темнокожим, это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. А Че своими заявлениями, конечно, осложнил наше положение, и это задержало наше освобождение.


22
Деятельность Рауля, смертельная опасность, позиция Ласаро Карденаса по отношению к Фиделю, обещание выполнить, начинать Революцию или не начинать, переправиться через Рио Браво, встреча с Прио, уверенность Анхеля, полемика в журнале «Боэмия», член ортодоксальной партии, против Батисты и Трухильо, настоящая Революция в опасности: люди и оружие, предательство, последние часы, выход в море, телеграммы на Кубу
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, книга «Исполненное обещание», написанная по результатам тщательного исследования реальных событий научным сотрудником Архива исторических документов государственного совета Кубы Эбер- то Норманом, позволяет нам ознакомиться с титаническими усилиями товарищей из руководства Движения 26 июля, которые не были арестованы в июне 1956 года в Мексике, предпринятыми ими уже после того, как удалось добиться вашего освобождения, чтобы избежать задержания других молодых революционеров, незамедлительно переправив их в Веракрус, и спасти оружие, еще не конфискованное Федеральной полицией безопасности, переместив его - в ходе очень рискованных операций - из мест, уже известных полиции, в более надежные схроны.
Хуан Мануэль Мартинес, находившийся в то время в Соединенных Штатах, поспешно вернулся на землю ацтеков, чтобы встретиться с Раулем и Эктором Альда- мой, которые вместе с другими товарищами были членами Исполнительного комитета революционного кубинского Движения 26 июля в изгнании. Они взялись за реализацию совершенно невозможного дела, а именно: добиться освобождения Вас и Ваших 22 арестованных товарищей, и без устали работали над тем, чтобы поддержать жизнь Движения в Мексике, его связи с островом, и быть готовыми начать экспедицию, как только Вы - уже выйдя из тюрьмы - посчитаете законченной необходимую подготовку и прикажете выдвигаться на Кубу в том же 1956 году, как обещали ранее.
Признаться, меня просто поразила неутомимость Рауля в работе в течение этих тревожных недель, когда Вы и Ваши товарищи еще находились в заключении в пересыльном пункте для иммигрантов на улице Мигель Шультц центрального района 405


Катюшка Бланко
столицы и когда казалось, что ситуция вот-вот разрешится благополучно, а затем вдруг все резко осложнилось и появилась опасность вашей выдачи на Кубу. В тех отчаянных действиях Рауля в тот момент четко проявилась его забота о старшем брате и лидере революции. Также восхищает солидарность, проявленная кубинскими, мексиканскими, испанскими, доминиканскими и пуэрториканскими друзьями, которые предоставляли вам убежище или оказывали другую помощь, не обращая внимания на те опасности, которые ожидали их в случае, если власти посчитают их пособниками или сообщниками арестованных товарищей. В качестве примера можно упомянуть некоторых из этих людей: Эль-Куате, сестры Хименес, Арсасио Ванегас и его сестры, Фидальго, Карлос Маристани и его супруга Хулиета, Мартин Дииго, Эсперанса Оласабаль, Байо и его сыновья, Виктор Трапоте, Рамон Велес Гойкочеа, Марта Эухения Лопес, Лаура Менесес де Альбису Кампос, Хуан Хуарбе, а также адвокаты и судья, которые вели дело. На страницах упомянутой книги подробно описывается стремительно меняющийся водоворот событий тех дней, особенно опасных из-за череды беспрерывных арестов, проводимых с применением оружия. Тогда были задержаны и подверглись пыткам в секретной полиции Кандидо Гонсалес, Хулито Диас, Альфонсо Гильен Мелайа и (Хесус) Чучу Рейес, о судьбе которых ничего не было известно в течение нескольких недель. Эль-Куате также был арестован, но ему удалось выбраться из застенков, не подвергаясь пыткам, благодаря смелости Чучу, который отказался давать против него показания.
Команданте, мне всегда очень нравилось фото, где Вы стоите рядом с Че в пересыльном пункте для иммигрантов; считается с большой степенью вероятности, что это одна из первых фотографий, где вы запечатлены вместе. Думаю, что она была сделана за несколько мгновений до того, как вы вышли из тюрьмы. К этому моменту первая группа товарищей уже была освобождена, и только вы двое и Калисто Гарсия все еще оставались в заключении. Рамиро и еще один товарищ по поручению Рауля постоянно дежурили перед единственным выходом из тюрьмы, чтобы не допустить возможного покушения на вашу жизнь или вашего похищения и перемещения куда- либо в другое место, неизвестное руководству Движения.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, такая озабоченность существовала, могло произойти все, что угодно. Поэтому и было решено попросить помощи у самого Ласаро Карденаса, чтобы он похлопотал за нас. К тому времени он уже не возглавлял правительство Мексики, но по-прежнему пользовался огромным авторитетом и уважением в стране. И как только он занялся нашим делом, ситуация начала улучшаться, его участие стало определяющим в разрешении конфликта. Он похлопотал за нас и перед президентом страны (Адольфо) Руисом Кортинесом.
После того, как Ласаро Карденас ушел с поста президента, он занимал целый ряд важных постов, работал над программами развития страны, выполнял различные задачи, которые ему поручались, будь то строительство порта, металлургического завода или целого города. Он всегда с уважением относился к конституции, к законно избранному правительству. Этот человек пользовался огромным уважением в стране, обладал неоспоримым авторитетом и влиянием и, конечно же, оказал нам неоценимую услугу. И это показывает всю важность Мексики для целей нашей миссии: очень гостеприимная и прогрессивная страна.
В конце концов вечером 24 июля нам предоставили временную свободу; мы получили право свободно передвигаться по улицам. Заступничество Ласаро Карденаса 406


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
не только вызволило нас из тюрьмы, но и нейтрализовало враждебное к нам отношение. Его участие было решающим: даже полиция смогла понять, кто мы такие, и стала относиться к нам вполне дружелюбно, разрешив нам действовать с определенной уверенностью. Предполагалось, что на свободе мы будем вести себя хорошо, хотя кое-какие ограничения для нас все-таки оставили, уж не помню по каким причинам.
Ласаро Карденас не только вытащил нас из тюрьмы, но и придал нам некий положительный ореол, основанный на его уважительной и мощной дружбе.
Помощь Карденаса была решающей, он даже способствовал возникновению положительной реакции по отношению к нам со стороны полиции, которая нас в свое время и арестовала, то есть Федеральной полиции, в том числе и со стороны ее главного начальника, Фернандо Гутиерреса Барриоса, отвечавшего, в частности, за наблюдением за Движением 26 июля.
Некоторые из нас, кого арестовали ранее, теперь должны были каждую неделю отмечаться в Министерстве внутренних дел, то есть мы продолжали находиться под строгим контролем.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я знаю, что Вы очень хорошо относились к генералу Ласаро Карденасу и что через несколько дней смогли провести с ним короткую встречу и поблагодарили его за оказанную Вам в помощь в освобождении. Эта беседа состоялась в 11:00 утра в доме главы его помощников Луиса Санчеса Гомеса в районе Ломас де Чапультепек. Рассказывают, что на этой встрече говорилось, в частности, и о латиноамериканском братстве. Это был короткий и эмоциональный обмен мнениями, и генерал остался им доволен.
Команданте, развитие событий заставляет нас предполагать, что Ваш арест и дальнейшее содержание в тюрьме серьезно осложнили деятельность Движения в Мексике не только потому, что все его члены находились в постоянной опасности, но и из-за того, что это ставило под угрозу все планы экспедиции, не так ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, потому что это повлекло за собой вроде бы второстепенные, но важные последствия: появилось некоторое разочарование у тех людей на Кубе, которые нас поддерживали материально, на средства которых мы закупали оружие и содержали наши силы в Мексике. Помню, например, вот такой случай, произошедший с одним из потомков наших ветеранов Войны за независимость по имени Хусто Каррильо.
Он был сторонником партии «Аутентико» и пользовался авторитетом как честный человек. Оказывается, в правительстве Прио в порядке исключения участвовали и люди, которые не обогатились на этом поприще. Он принадлежал к среднему классу и работал, если я правильно помню, в каком-то банковском учреждении при правительстве Прио. Но он был антибатистовцем и членом различных оппозиционных групп, а после событий Монкады мы с ним познакомились. Позднее, когда мы вместе с Национальным Революционным Движением - группой не очень мощной, но с определенным влиянием и денежными ресурсами - начали создавать организацию для сопротивления Батисте, этот человек сблизился с нами. Уже в 1955 году передал нам некоторое количество денег, а в апреле следующего года выделил еще около 5000 долларов, то есть значительную сумму. Эти деньги он нам вручил в местечке Тапачула на тихоокеанском берегу, где у нас состоялась короткая встреча. Я специально выехал туда, чтобы повидаться с ним, так как нам эти средства были очень нужны.
407


Катюшка Бланко
Помню, что мы встретились и поговорили по поводу того, почему каждый из тогдашних политиков мечтал стать президентом страны, каждый считал себя незаменимым, важным и опасным противником для Батисты, и, естественно, они приходили к нам с предложениями о сотрудничестве, потому что мы пользовались авторитетом на Кубе. Наша позиция состояла в том, чтобы приветствовать любого, кто хотел каким-либо образом помочь нам. Но все это было еще до того, как нас арестовали.
До тех пор мы и поддерживали более или менее дружеские отношения с ним, мы стали союзниками по борьбе против Батисты, а так как Каррильо был своим человеком для Прио, это способствовало нашему сближения и согласию принимать от него помощь, за которую, кроме того, он не просил ничего взамен.
Мы в свое время пообещали, что в 1956 году будем свободными или останемся в памяти мучениками. Такова была цена вопроса, и когда нас задержали 20 июня того года, выполнить свое обещание в указанные сроки казалось несбыточной иллюзией. Последние из нас были освобождены 24 июля, и на этот момент данное нами слово казалось еще более невыполнимым.
Август, сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь. У нас оставалось всего лишь пять месяцев! А мы уже потеряли часть оружия, многие из надежных домов, служивших нам укрытием, полигоны для тренировочной стрельбы, почти все, что у нас было. Наши имена были известны, и полиция контролировала наши действия. В общем, ситуация была очень сложной.
В эти трудные моменты случалось всякое: была и помощь друзей, о которой мы упоминали, но были и разочаровавшиеся из числа тех, кто нам помогал ранее. А в создавшихся условиях мы еще больше стали нуждаться в деньгах. В оставшееся время мы должны были закончить приготовления к экспедиции и восстановить запасы имевшегося у нас оружия, хотя на самом деле нам удалось спасти лишь около 70% вооружений. Мы должны были восстановить численность бойцов, натренировать их, приобрести подходящее судно, подготовить порт отплытия, причем сделать все это, находясь под наблюдением полиции. Батиста активизировал свои попытки уничтожить нас физически, расстроив таким образом все наши планы. Это заставило нас работать с большой осторожностью и осмотрительностью.
По правде говоря, мы вынуждены были тратить часть денег и на организацию нашей собственной контрразведки среди агентов Батисты в Мексике. И в итоге мы получили важные сведения о том, кто из находившихся в стране кубинцев был агентами Батисты и что они делали. Это было чрезвычайно важно, так как позволило нам дезинформировать и запутать их. Пока у нас не было проблем с полицией, мы справлялись со всем этим, но потом пришлось действовать уже намного осторожней, более скрытно и, я бы сказал, более интеллектуально.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Такая сложная обстановка ставила под угрозу выполнение Вашего обещания возвратиться на Кубу в 1956 году, однако ваш отец был уверен, что Вы это сделаете. Я думаю о нем и вспоминаю, что в одном из своих писем к Раулю еще в первые дни Вашего пребывания в Мексике он выражал не только свое беспокойство о Вас, но и поддержку:
«Полагаю, на днях тебе должны передать что-то из Гаваны, и несколько ранее вы также должны были получить немного. Все это по мере возможности, так как моя ситуация не так уж благополучна.
... В остальном у нас все хорошо.
408


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
... Дай Бог вам здоровья и спокойствия, примите благословение от своих родителей, которые всегда вспоминают о вас с любовью и нежностью.
... Р.8. Мои наилучшие пожелания. Напишу позднее.
... А.Кастро».
Команданте, в Вашем доме в Биране нисколько не сомневались в том, что Вы вернетесь на Кубу в том году. Здесь Вас слишком хорошо знали. Рассказывают, что Ваш старый родитель проводил все время в ожидании известия о Вашем возвращении, точно так, как это описано в Библии, где отец каждый вечер поднимался на гору и в нетерпении ожидал возвращения блудного сына. Так описывает события поэтичная притча из «Нового Завета», которая, как я читала, Вам очень нравилась в детстве. Начиная с событий Монкады, Ваш отец всегда гордился Вами и ежедневно слушал радио в ожидании прибытия Вашей экспедиции на Кубу. И если в мире и был кто-то, кто безоговорочно верил в данное Вами слово, то это был Ваш отец, дон Анхель Кастро...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я выдвинул этот призыв в целях борьбы с примирительными тенденциями тех, кто хотел договориться с Батистой и найти электоральное решение проблем, что наверняка продлило бы жизнь правящего режима на Кубе. В ходе этой борьбы мой лозунг был уместен, поскольку огромные массы народа скептически воспринимали ситуацию: множество обещаний, постоянная болтовня, а люди уже не могли ждать и были в нетерпении. Именно тогда, чтобы повысить доверие и уверенность людей, которые поддерживали нас и видели в нас достойных людей, выполняющих свои обещания, я сказал: «Не сомневайтесь ни в чем, мы вернемся на Кубу в 1956 году».
Это было отчаянное решение. Не могу сказать, что правильное. Это было смелое обещание, мотивированное в том числе и идеей укрепить уверенность людей, способствуя, в частности, тому, чтобы они продолжили поддерживать нас материально, а также привлечь новых активных членов в организацию, одним словом - укрепить и расширить Движение.
Если посмотреть на это с ретроспективной точки зрения и спросить себя, было ли это необходимо, могу уверенно ответить, что это не было ни необходимо, ни обязательно. Не следовало с таким упорством выполнять это обещание начать Революцию. Это могло возыметь свое действие, но сегодня я признаю, что не было так уж необходимо установление четкой даты.
Если бы не оказалось возможным начать наши действия в ноябре или декабре, можно было перенести начало Революции на январь, февраль, март, апрель, май, июнь... Нужный момент все равно бы наступил! И мы так или иначе выполнили бы наше обещание и добились своих целей. Я в этом уверен.
Тем не менее, я был решительно настроен на возвращение в 1956 году. Я чувствовал себя именно так. Только арест или смерть могли помешать мне выполнить данное обещание, будь это даже поход с небольшой группой добровольцев на угнанном самолете, но именно в эти указанные сроки.
По моему мнению, я сильно все преувеличивал и придавал излишнее значение формальным моментам, не принимая во внимание, что в историческом развитии подобные факторы не могут быть решающими. Но существовало принятое на себя обязательство. Конечно, невыполнение его вызвало бы негативную реакцию. Диктатуре это было бы выгодно, и она воспользовалась бы этим, чтобы представить нас как людей несерьезных и неспособных выполнить обещанное, чтобы высмеять нас. Но пре409


Катюшка Бланко
обладал все-таки мой взгляд на вещи, именно я больше всех настаивал на принятом решении в течение длительного времени, критикуя позиции аутентиков и объясняя ошибочность их точки зрения. Тогда, в условиях нашего содержания под стражей, Прио понял, что наше положение стало критическим и решил воспользоваться этим благоприятным для него обстоятельством, предложив нам сотрудничество. Казалось, он сочувствовал нашему бедственному положению, был расстроен и опечален этим, возможно, даже понял нашу ситуацию и попросил о встрече с нами, о каком-то контакте, чтобы помочь нам.
Это предложение Прио поставило передо мной еще одну проблему. Я рассуждал так: «С деньгами, награбленными у государства, нельзя совершать Революцию, а в двери этих казнокрадов мы постучим потом, после Революции». Это означало, что в свое время мы постучим в двери этих расхитителей, чтобы конфисковать награбленное. Как же я мог воспользоватся предложением Прио о помощи? Для меня это было серьезным испытанием. Ведь именно я дал слово вернуться в 1956 году. И вот я должен был выбирать, начать Революцию или препятствовать ей и забыть о своем обещании. И я сказал себе: «Хорошо. Что здесь самое главное? Прежде всего, мы должны совершить Революцию и выполнить данное народу обещание прибыть на Кубу в 1956 году. Ну, что же. Значит, мы просто должны унизиться и постучать в двери казнокрадам до начала революционных действий». И мы так и поступили: постучали к ним в двери до Революции.
Для меня это было очень обидно и унизительно, но я должен был принести личную жертву, проглотить свою гордость, забыть о своих лозунгах и прочих вещах, потому что надо было спасать Революцию, совершать Революцию. И я перестал колебаться, я не колебался ни секунды. Поставленный перед такой альтернативой, я выбрал Революцию. В действительности общественное признание завоевывается делами, а не словами, фразами или лозунгами. Фактически это означало достижение определенного согласия в ходе борьбы против Батисты, как это происходило и ранее.
Думаю, что одним из побудительных мотивов Прио связаться с нами могло стать то, что он увидел возможность нажиться на чужом горе. Мы ведь такие радикальные! А он позволяет себе финансово сотрудничать с революционным движением, это как бы притязания на моральную амнистию. Однако не надо забывать о тех обвинениях в его адрес, которые я сделал еще до 10 марта, а ведь они были неопровержимы и неоспоримы. Кроме того, это были не такие уж и большие деньги. Мы подсчитали, что нам нужно около 40 000 долларов, и мы их у него попросили. Сами мы не смогли бы столько собрать. Ведь было непросто обойти и победить силой правительство Батисты, располагающее огромными ресурсами.
Во всяком случае, мы продолжали нашу работу по сбору средств, хотя их все время не хватало. Однажды Франк Паис привез в Мексику какое-то количество денег, но их было немного: около 5000... Затем однажды мы получили 8000. Это были большие деньги, собранные по центу, поскольку простые люди продолжали помогать нам, но в меру своих скромных возможностей.
В конечном счете переговоры с Прио не принесли нам каких-либо трудностей или недопонимания. Наши люди понимали ситуацию и верили нам. Многие из них, возможно, были сторонниками создания различных коалиций. В горах Сьерра-Маэстра на конечном этапе были заключены соглашения со многими группами, хотя тогда наши позиции были достаточно прочными и мы являлись решающей силой. Все определялось вопросами тактики и стратегии.
410


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Встреча с Прио означала, что мы принимали его как одного из участников борьбы против Батисты, не более того. Для него это было какое-то моральное оправдание; для нас же необходимость использовать его средства, происхождение которых мы не одобряли, было чем-то неприятным и обидным.
Впоследствии, незадолго до нашего отплытия, мы снова попали под наблюдение Федеральной полиции, отслеживающей все наши действия по подготовке экспедиции. Мы организовывали наш отъезд из Мексики под постоянным и строгим контролем лучших полицейских сил страны, наиболее оснащенных и влиятельных. Уже это было еще одним подвигом, который мы вынуждены были совершить за неимением других вариантов. Как мы смогли уйти от преследовавшей нас мексиканской полиции, чтобы начать борьбу против Батисты? Это была действительно очень трудная и дерзкая акция, потому что, несмотря на все предпринятые нами меры, мы чуть было не потеряли возможность отплыть.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, я помню, что летом 2006 года Вы рассказывали мне о Вашей встрече с Карлосом Прио и что для этого Вам пришлось пересечь вброд реку Рио-Браво, как это делают мексиканские нелегальные иммигранты... Тогда же Вы мне объяснили, что у Вас был выбор только из двух путей: начинать Революцию или не начинать, и Вы выбрали первый. Вы прибыли в поисках необходимых средств, и несмотря на Ваши сомнения по поводу встречи с Прио, Вы переступили через глубокие политические разногласия с намерением добиться выполнения своей цели - освободить Кубу от диктатуры Батисты и коренным образом преобразовать страну. Кто договаривался об этой встрече? Где вы увиделись? О чем говорили? Какова была позиция Прио? Как Вы возвратились в Мексику? Все это похоже на какое- то фантастическое приключение.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Чтобы встретиться с Прио, я должен был без документов попасть на территорию Соединенных Штатов, пересечь вплавь Рио-Браво, добравшись до противоположного берега реки. Прио же не подвергался никакому риску. Он поджидал меня в мотеле и был доволен встречей с тем самым якобинцем, который отказывался от любых контактов с предыдущим правительством.
Все было организовано при неоценимой помощи нашего друга, мексиканского геолога-нефтяника Альфонсо (Фофо) Гутьерреса. Гутьеррес прекрасно знал границу, у него было здесь множество друзей и связей, в том числе и среди влиятельных персон. Именно он помог нам организовать переход границы, при том, что мне не выдавали визу для въезда в США. И это было еще менее вероятно после ярких выступлений Че, в которых он яростно защищал идеи марксизма-ленинизма, находясь в тюрьме Федеральной полиции Мексики. Тогда не было возможности увидеться с Прио, кроме как нелегально. Надо было пересечь границу, для чего пришлось переплыть реку, которая и являлась границей. Так как Фофо Гутьеррес был известным геологом-нефтяником, он сумел организовать мою переправу. Он договорился со своими друзьями, чтобы меня на том берегу ожидали лошади. Поэтому сразу после переправы я верхом добрался до одного пункта, где пересел в машину и проследовал на ней до мотеля «Ройал Палм» в приграничном городе Мак-Аллен в Техасе, где меня ожидал Прио. Мы проговорили в течение нескольких часов. Кажется, я даже отобедал с ним. Затем я возвратился в Мексику уже вполне легально, поскольку для возвращения не требовалась виза, никто не спрашивал никаких документов, чтобы проехать из США в Мексику.
411


Катюшка Бланко
Не могу отрицать, что сам факт согласия на материальную помощь Прио был для меня большой жертвой, которую я вынужден был принять, но это того стоило. Эти деньги помогли нам продвигаться вперед и выполнить наше обещание, что в конечном счете укрепило доверие народа к новому революционному поколению.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Кроме того, в тот момент Вы были последовательны в своих высказываниях в статье, опубликованной в журнале «Боэмия», где подтвердили необходимость объединения всех людей, оружия и других ресурсов для борьбы против Батисты.
В течение всего времени Вашего нахождения в сложнейших условиях в Мексике, с момента ареста и до отплытия на Кубу, в этом журнале появился целый ряд Ваших статей, в том числе и несколько достаточно полемичных...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, я постоянно публиковался в «Боэмии». Помню, что первой была статья «Служу Кубе. Кто не готов к самопожертвованию» (1955), которую я написал во время поездки по Соединенным Штатам, в качестве ответа на статью Анхеля Боана, появившуюся в одном уважаемом кубинском журнале под заголовком «Фидель, не оказывай услугу Батисте». Я высказался в Майами по поводу этой публикации. Затем у меня там же взяли интервью. Мой ответ был выражен в очень решительных тонах со многими цитатами из Марти. Откровенно говоря, я был тогда очень зол на этого автора, поскольку считал, что если он писал в подобном тоне о нашей революционной практике, то на самом деле именно он и оказывал, не осознавая этого, помощь Батисте. В тот момент Боан был скорее сторонником ведения цивилизованных методов борьбы, в то время как мы уже окончательно убедились в необходимости вооруженного восстания и, конечно, у меня и в мыслях не было, что я могу ошибаться. Я не согласился с его атакой на тех, кто готов был на любое самопожертвование ради интересов Кубы. Позднее, кстати, Анхель Боан занял правильную позицию, когда история продемонстрировала мою правоту, - он присоединился к Революции. Кажется, он погиб в автокатастрофе. Он был корреспондентом латиноамериканского агентства «Пренса Латина», которое мы основали вместе с Рикардо Масетти и такими молодыми писателями, как Габриэль Маркес.
В декабре появилась другая статья, которая атаковала наши позиции: «Родина - это не Фидель», написанная другим журналистом. В ответ я опубликовал комментарий «Против всех», появившийся 8 января (1956) на страницах того же еженедельника и ставший самым настоящим вызовом на дуэль. Позже, 5 марта (1956) я написал статью «Осуждение, которое от нас просят» на тему об обвинениях в наш адрес в связи со скандалом, произошедшим 2 февраля на собрании Совета директоров Ортодоксальной партии и в котором нас обвиняли, называя людьми агрессивными и необузданными. Помнится, я аргументировал, что если что-то и характеризует стиль нашей работы, так это откровенность, с которой мы всегда выступали, и приверженность к отстаиванию правды. Я процитировал Гюстава Лебона, чтобы объяснить действия разгоряченной толпы против политики диалога с режимом, которую выдвигала Ортодоксальная партия. Напомнил, что Лебон утверждал: толпы обычно разрушительны, но высоко моральны, и что в этом инциденте, хотя и бросались картинами в людей, собравшихся в доме доктора Дорта Дуке, никому не пришло в голову сказать, что эта толпа украла там хоть какой-либо предмет. Кроме того, я заявил, 412


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
что не могу позволить, чтобы некоторые руководители этой партии в целях снять с себя ответственность за совершенные ошибки выдвигали абсурдные и несправедливые обвинения против движения, в котором участвовали в то время самые верные последователи проповедей Эдуарда Чибаса. Я добавил, что настоящая историческая ортодоксия, которая вместе с Чибасом спасла партию, когда провинциальные царьки захотели повести ее к политиканским сделкам и договоренностям, находится на стороне наших революционных действий.
Помню также, я указал, что доктор Дорта Дуке, в доме которого и произошел указанный инцидент, был моим старым товарищем по учебе и борьбе, а также уважаемым членом нашего Движения, который 7 декабря участвовал вместе с нами в акции эмиграции на острове Ки-Уэст. Я заверил народ Кубы, что недалек тот день, когда мы выполним наше обещание, и закончил статью утверждением, что революционное Движение 26 июля было организовано, чтобы решительно бороться с режимом, который располагает танками, пушками, реактивными самолетами, напалмовыми бомбами и другим современным вооружением, а не для того, чтобы атаковать мирные дома, в которых проводятся собрания групп беззащитных граждан. Эта моя статья опубликована в «Боэмии» в марте (5) 1956 года.
А1 апреля 1956 года я опубликовал «Движение 26 июля». Я воспользовался периодом, когда не было цензуры для публикаций в газетах и журналах. Я был журналистом и думаю, что и сейчас им являюсь.
Я считал, что обязан защищать свои идеи с пером в руках, потому что если я этого не делал, я оставался без поддержки масс, а политик без поддержки народной массы равен нулю. Революция без участия масс народа также стремится к нулю. А я должен был защищать Революцию и поэтому обращал внимание на все публикации на эту тему и сразу же вступал в полемику, выступал с репликами. Я писал свои статьи, начиная со времени пребывания в тюрьме на острове Пинос.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В книге «Фидель-журналист» исследовательница Ана Нуньес Мачин собрала все газетные публикации, которые иллюстрируют ту напряженную политическую борьбу, которую Вы вели с земли ацтеков против сплетен, измышлений и лжи. В своей статье о Движении 26 июля Вы как раз подтверждаете линию на вооруженное восстание как единственно возможный выход из сложившейся на Кубе ситуации, а также свою приверженность принципам ортодоксии.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. В этой работе я подтверждал верность Движения 26 июля наиболее чистым принципам чибасизма и сам факт того, что направление нашего Движения было единогласно одобрено на Конгрессе активистов ортодоксов 16 августа 1955 года. Я пояснял также, что мы не сторонники применения силы, мы ненавидели силу и не были согласны с тем, чтобы нами управляли с применением силы; мы не любили насилие, мы ненавидели его, но не были согласны продолжать терпеть насилие, которое вот уже четыре года применялось по отношению к нации. Я особенно подчеркивал, что борьба - это дорога, выбранная народом, и для того, чтобы помочь народу в его героической борьбе за отнятые у него права и свободы, и было организовано Движение 26 июля. Я противопоставил в одной фразе две даты: «Против 10 марта 26 июля»! Уже тогда я расценил Движение 26 июля как революционную организацию угнетенных за угнетенных и для угнетенных и как надежду на хлеб для голодных и справедливость для забытых.
413


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, так Вы тогда все еще продолжали быть членом Ортодоксальной партии?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да. Хотя Ортодоксальная партия в то время уже была разделена, в ней определились различные группировки. Я бы сказал, что одна из них была наша, повстанческая, потому что фактически с самого начала существования партии, созданной на бульваре Прадо № 109, мы проводили работу среди основной массы ортодоксов. Большую часть наших бойцов - я бы сказал, около 90% - мы привлекли в свои ряды из числа молодых ортодоксов; именно они были нашими лучшими помощниками.
То есть в партии существовало несколько групп: Пардо Льяда руководил одной из них, Мильо Очоа - другой, Аграмонте имел свою группировку. Мы никогда формально не порывали с партией. Но на деле мы не поддерживали тесной связи с группировками, руководимыми пассивными политиканами, которые являлись союзниками партии «Аутентико» или просто были ориентированы на избирательную кампанию. И мы никогда не переставали заявлять о том, что являемся настоящими ортодоксами, никогда не прерывали нашего членства в партии, потому что конкретно меня интересовали в первую очередь сами ортодоксальные массы, а не их политиканствующие лидеры; меня интересовали простые члены партии, и с ними мы никогда не прерывали связи ни формально, ни на самом деле. Напротив, мы всегда выступали в качестве членов этой партии, выражающих лучшие и наиболее чистые помыслы подавляющего большинства ее членов.
В 1955 году я направил специальный манифест съезду Ортодоксальной партии, и подавляющее большинство делегатов поддержало мои программные заявления, в которых я защищал революционную линию на вооруженное восстание, критикуя другие направления в партии.
Во всех моих начинаниях мне активно помогал Хуан Мануэль Маркес, ортодокс высшей пробы, который был моим спутником и помощником во время поездки по Соединенным Штатам. Это был очень хороший парень, прекрасный оратор. Первоначально мы были в некотором смысле даже противниками в рядах партии, но после событий Монкады он поддержал меня, затем был рядом в Мексике и проследовал за мной в Нью-Йорк. Он числился вторым командиром экспедиции на «Гранме». Но погиб вскоре после высадки.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Невозможно забыть его после всего того, что с ним произошло. После высадки и сражения при Алегрии-де-Пио, в ходе которого экспе- диционеры были рассеяны, Хуан Мануэль Мартинес в течение десяти дней в одиночку блуждал по окрестностям, так что рубашка у него прилипла к коже, но в конце концов его выдали, и солдаты Батисты пулями погасили его светлый взгляд...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я вспоминаю о нем как о примере экстраординарного человека, а кроме того, его фигура демонстрирует наше единство и верность ортодоксальной массе.
Я уже говорил, что те, кто порвал связь с массами, были не мы, а другие. Кстати, в то время моя критика не была направлена персонально против конкретных руководителей. Во-первых, я защищал свою точку зрения и боролся с другими позициями. Ясно, 414


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
что ортодоксы, которые не хотели союза с аутентиками, и все пассивные круги вокруг Аграмонте и других, включая группировку самого (Рауля) Чибаса - брата Чибаса - были более близки нам, чем те, кто объединился вокруг Пардо Льяды или Мильо Очоа. Как и люди, заключившие соглашение с Прио или с другими партиями, объявившими войну Батисте. Но все эти процессы происходили еще до штурма казарм Монкада.
Внутри ортодоксального движения происходила борьба за влияние на массы, и мы ее выиграли, в том числе привлекая и многих других людей, имевших отличные от наших взгляды и не входивших в состав Ортодоксальной партии. Мы выиграли поддержку народа в целом; хотя ортодоксальная идея этого добилась еще раньше, потому что именно с ней мы организовали атаку на казармы Монкада. Затем мы приобретали сторонников с левыми, прогрессивными, либеральными, демократическими взглядами. Поддержка Революции превратилась в гигантский поток, объединивший более 90% населения страны. В конечном счете с диктатурой остались лишь батистские силы, да и остальные партии лишились поддержки масс, а нас поддержало большинство населения и прогрессивные силы, в их числе и помогавшие нам коммунисты. Мы располагали поддержкой подавляющего большинства народа. Буржуазные, реформистские, правые партии не имели успеха в массах, от них оставался лишь скелет, а иногда и его уже не было.
Давайте вернемся к тому, о чем мы говорили раньше, то есть к моим статьям, опубликованным в «Боэмии». Я писал их также с целью обозначить позиции накануне решающих событий на Кубе. Эта была такая форма связи с населением страны. Помнится, я написал (в издававшейся подпольно газете «Альдабанасо», 15 мая 1956 года) статью «Движение 26 июля и заговор честных военных». В ней говорилось о том, что группу добросовестных офицеров регулярной армии, решившуюся на военный переворот, возглавил подполковник Рамон М.Баркин. К восставшим примкнул и Хосе Рамон Фернандес. Все они были арестованы в апреле 1956 года, и трибунал приговорил их к тюремному заключению. Я заявлял: «Демократия и только. Нет! Нужны демократия и справедливость!» И подчеркивал, что настоящая справедливая революция - это единственно возможная революция. Революция должна быть справедливой и честной в своих основаниях, принципах и идеалах, тогда она сможет построить новую, современную родину.
Чуть позже, еще находясь в тюрьме «Мигель Шультц», я написал статью, категорически отвергающую всю ту ложь о наших действиях, которая начала распространяться в Мексике и на Кубе. Эта статья была опубликована под названием «Хватит врать!». Я написал ее прямо в тюрьме 9 июля (1956). В ней были объяснены детали нашего задержания; рассказано о попытках убийства и похищения при конвоировании со стороны наемных убийц батистского режима, о позорной кампании в кубинской прессе, притворявшейся, что она не замечает огромного числа положительно оценивавших нашу деятельность статей в органах массовой информации Мексики. И наконец, я обнародовал правду о пытках, которым секретные службы подвергли Кандидо, Хулито и Гильена Селайю, об исчезновении Чучу Рейеса и о том, как заявления полицейских органов и министерства внутренних дел Кубы оскорбляли мексиканскую конституцию. Я подтвердил также, что мы сохранили в целости все наши основные силы. Помню, в конце я заявил: «Разрозненность сил - это гибель для революции; единство всех революционеров - это смерть диктатуры».
Была и статья о моей встрече с Прио.
415


Катюшка Бланко
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, а после Вы ведь написали и о гнусном поступке Саласа Канисареса, который связал Ваше имя с именем доминиканского диктатора Трухильо. Это был уже полный беспредел: ведь Вы, будучи еще студентом, участвовали в качестве активного бойца в экспедиции на Кайо Конфитес! В Вашей статье утверждалось, что весь этот шквал клеветы, запущенный диктатурой против Движения 26 июля, перешел всякие границы. Я нашла этот материал и подчеркнула следующий фрагмент:
«У меня есть право защищаться. Не для того посвящают жизнь какому-то делу, отдавая ему все, что люди берегут и чем дорожат: спокойную жизнь, карьеру, дом, семью, молодость и даже само существование, чтобы какая-то небольшая кучка злодеев, кровью и насилием удерживающая власть над народом, действуя исключительно в целях сохранения своих личных капиталов, могла безнаказанно забрызгать грязью, клеветой и бесчестьем самоотверженность и бескорыстие тех, кто тысячи раз доказывал, что служит честнейшим идеалам».
Затем вы анализируете схожесть диктаторских режимов Батисты и Трухильо. И в августе 1956 года Вы подтверждаете: «Никакая неудача не помешает выполнению данного обещания. С народом, скептически настроенным из-за постоянных обманов и предательств, нельзя говорить в других терминах. Когда придет этот час, Куба узнает, что мы готовы пролить нашу кровь и отдать наши жизни, что мы являемся наиболее верными ее сынами и что оружие, с которым мы завоюем свободу, оплачено не Трухильо, а самим народом, который собирал эти средства сентаво за сентавом, песо за песо. И если мы падем в этой борьбе, как сказал в свое время Марти знаменитому доминиканцу Федерико Энрикесу-и-Карвахалю, “мы падем также и за свободу доминиканского народа”». Это была одна из последних Ваших публикаций в «Боэмии». Она увидела свет 2 сентября 1956 года.
Хотя следует отметить, что в этот же плодотворный мексиканский этап Ваших сражений в прессе Вы собственноручно написали манифесты Движения 26 июля № 1 и № 2 к народу Кубы, напечатанные в Мексике и затем нелегально распространенные на Кубе.
Одно из Ваших высказываний о Марксе и Ленине очень характерно для Вас: «Они обладали колоссальным полемическим даром [...] и были свирепы и беспощадны по отношению к своим врагам. Два образца настоящих революционеров».
Несколько лет назад я взяла интервью у Энио Лейвы. Я знаю, что его и Педро Мирета арестовали буквально за несколько часов до отплытия «Гранмы». Это еще раз доказывает, что трудности и опасность вашей работы оставались до самого конца операции. На стене их камеры они написали следующее [81с]:
«Педро Мирет. Энио Лейва. Ноябрь 1956 г. Изолированы за то, что защищали интересы своей страны: “Куба”. У нас реквизировали: 50 000 патронов 30.06, десять винтовок «джонсон», 2 пулемета Том., 3 винтовки с телескоп, прицелами, 2 автомата, одно ружье «гаранд», 12 пистолетов-пулеметов и еще несколько катушек.
... Но это не помешает свержению диктатуры в этом, 1956 году.
... Мы будем свободны или падем жертвами».
Команданте, а Вы помните, как прошли Ваши последние дни пребывания в Мексике? Расскажите мне, как происходили события. Последние часы были, видимо, неопределенными и рискованными, не правда ли?
416


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, очень рискованными. За неделю до отплытия ночью нам пришлось вступить в прямую борьбу с Федеральной полицией, которая напала на нас. Это произошло из-за того, что кто-то из наших людей оказался предателем, причем знавшим адреса нескольких домов, где мы прятали оружие.
И когда полицейские появились возле двух из этих домов, мы поняли, что имел место акт предательства. Так как сразу несколько наших товарищей знали о местоположении этих схронов, мы не могли тотчас определить, кто из них был доносчиком, хотя и подозревали Рафаэля дель Пино Сиеру и некоторых других ребят, которые вели себя немного странно.
Тогда нам пришлось переместить все наше оружие из нескольких домов в другие более надежные места. Мы не могли уже быть так уверены в его сохранности.
В действительности только я знал адреса всех домов с оружием. Другие знали одно или два места, но не знали остальных. Мы вынуждены были принять дополнительные меры предосторожности во всех тех местах, о которых могли знать потенциальные доносчики.
Это было ужасно и могло бы принести нам невероятные трудности, если бы полиция вдруг нагрянула во все эти дома. С соблюдением всех возможных мер предосторожности, в строжайшей тайне мы перепрятали все имеющееся у нас оружие. И хотя кое-что из него и попало в руки полиции, основную часть удалось спасти. У нас было достаточно оружия, чтобы его получил каждый из наших бойцов, а кроме того, еще оставалось для передачи народу, когда мы прибудем на Кубу. То есть это было вооружение не только для 82 человек, но и еще для двух сотен бойцов, которым мы предполагали привезти необходимое вооружение. Мы всегда рассчитывали иметь оружие для большего числа людей, чем у нас было экспедиционеров.
Доносчик из Майами передал полиции информацию двумя порциями. Мы не знали, кто это был, но нам стало известно, что он передавал сведения за два раза, чтобы избежать обмана с оплатой. Он передавал первую часть информации: адреса одного или двух домов, количество оружия и имена товарищей, охранявших его. За это ему платили 5000 долларов, поскольку мексиканская полиция также не очень доверяла ему. Когда Батиста убеждался в правдивости переданной информации, доносчик получал 20 000 долларов, и тогда он готов был передать следующую порцию информации, включая название корабля, на котором мы должны будем плыть.
Мы отплыли из Мексики на 48 часов раньше, чем предатель проинформировал об этом полицию. И мы уже знали об этой его деятельности, но все еще не догадывались, кто именно это был.
Позже мы узнали, что это был Рафаэль дель Пино Сиеро. Мы совершили ошибку, общаясь с ним. Ему не понравилось, когда я потребовал, чтобы он участвовал в тренировках. Произошла ссора, и Рафаэль уехал из Мексики. Все, кто знали его своеобразный характер, могли ожидать от него недисциплинированности, но не считали его способным на предательство. Мы совершили ошибку в оценке его человеческих качеств, чересчур доверяя ему. Я попробовал убедить Рафаэля дель Пино вернуться, поскольку мне не очень нравилось, что он уехал с важной информацией. Я был обеспокоен этим и поэтому попытался уговорить его возвратиться. Уже само его дезертирство означало для меня предательство, поскольку он обладал важной информацией не обо всем, но о многом.
417


Катюшка Бланко
Хотя мы и предприняли попытки убедить Рафаэля вернуться, многие наши товарищи все же не верили, что он был способен на предательство. Они признавали за ним определенные недостатки, но считали, что он не способен на подлый поступок. Пожалуй, только я сомневался в нем, так как для меня он был предателем, даже если бы он и не передавал информацию полиции. Если этот человек уехал с важными секретами, мы должны были предпринять все меры к тому, чтобы он их никому не передал.
Честно говоря, я никак не мог успокоится из-за этого, но приближался решающий час отплытия, и надо было успеть сделать все необходимое за это время. Не было никаких доказательств его предательства, но, без сомнения, он уже начал доносить. И он не выдал сразу все, а хладнокровно рассчитал этот свой бизнес, не фискаля сразу обо всем. Он за деньги продал секреты Революции.
Наша ситуация на час отплытия была очень тяжелой: с одной стороны, мексиканская полиция предпринимала попытки арестовать нас, а с другой, нас ожидала армия Батисты. И купленное в кредит 60-футовое суденышко.
О дне отплытия не знал практически никто. Только Фофо и его супруга Оркидеа, потому что они должны были послать телеграммы, и Эль-Куате, который обеспечивал судно провиантом.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Когда я находилась в Мексике, Ваша сестра Эмма передала мне оригинал записки, в которой Вы даете инструкции Фофо по поводу передачи на Кубу информации о том, что судно с повстанцами отплыло из Мексики. Вы ведь ранее никогда не поддерживали идею об уведомлении, поскольку это могло быть очень опасно, но в конце концов согласились с этим. Таким образом, Франк и Селия будут в курсе о прибытии экспедиции и приступят к выполнению намеченных мероприятий. Вы дали команду подтвердить отправление судна до начала конкретных акций на Кубе. Телеграммы должны были быть посланы. Начиная с 27 ноября.
Телеграммы, которые Фофо отправит на Кубу для координации восстания по прибытии «Гранмы».
Г-н Артуро Дуке де Эстрада
Вторник 8 а.гп. Сан Фермин 358
Сантьяго-де-Куба
Заказанной вами книги нет в наличии
Издательство «Дивульгасьон»
Мануэль Родригес
Среда 8 а.гп. Книжный магазин «Нептуно»
Нептуно № 103. Гавана
С удовольствием выполним ваш заказ
Фонд культуры
418


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Среда 2 р.гп. Айде Леаль
Насарено 9 запад. Квартира 2
Санта Клара
Срочно пришлите диплом звания
Привет
Берта
Среда 3 р.т. Америка Гарсия Аптека. Марти и Индепенденсиа Камагуэй
Тете Доре лучше
Канд ига
Среда 3 р.т. Г-жа Ноэма Армада
Корреа № 7 (цокольный этаж)
Сантос Суарес - Гавана
Сара начала занятия
Луиса Росас
Отель Ройал Палм
Среда 4 р.т. Гавана
Приготовьте двойной номер
Гладис-Орландо
Среда 8 р.т. Д-р Примитиво Лима
Улица 21 №104 кв. 7
Между 1 и М
Ведадо. Гавана
Сообщите дату курсов аллергии Д-р Чавес


23
Печали, прощание, беспокойство, отплытие из Тукспана, плавание в шторм, высадка-кораблекрушение, разделение, ад под обстрелом, умереть, чтобы стать знаменем, партизанская война, дневник Рауля, опасности, боль Сиро Фриаса, бои, Камило, тяжелый апрель, наступление и контрнаступление, победа
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в последние недели пребывания в Мексике Вам пришлось столкнуться с печальными обстоятельствами личного характера. Я знаю, что сестры сообщили Вам о смерти отца 21 октября 1956 года и о Вашей сдержанной, но глубочайшей скорби. Вы все время вспоминали его слова о том, что он умрет вдалеке от своих детей. К сожалению, это предсказание сбылось всего за несколько недель до Вашего возвращения на Кубу. Иногда я думаю, как тяжело ему было бы вынести шквал лживой информации о Вашей и Рауля смерти. Это выпало на долю Вашей матери, но она была моложе и, думаю, обладала той стойкостью, которую женщины умеют проявлять перед лицом беды.
К тому же в те дни, как никогда прежде, Вы поняли тоску отца, потому что вынуждены были попрощаться с Фиделито, расстаться с ним, не зная, увидите ли Вы его вновь, в то время как Вас одолевали заботы о его будущем. Передо мной копия записки, которую Вы написали тогда.
«Прямо из автомобиля, везущего меня в порт отплытия на Кубу, чтобы исполнить свой долг перед Родиной и народом, совершив путешествие, из которого сложно вернуться, я хочу изъявить свою последнюю волю. В случае, если я погибну, передаю своего сына на попечение и воспитание супругам Алонсо Гутьерресу и Оркидее Пино. Я принимаю такое решение, потому что не хочу, чтобы в мое отсутствие мой сын Фиделито попал в руки тех, кто были моими самыми непримиримыми врагами и преследователями, тех, кто поступили подло, воспользовавшись семейными связями, оскорбили мой дом и принесли мою семью в жертву кровавой тирании, которой они служат [...].
Это решение не продиктовано чувством мести, а исключительно заботой о будущем сына. Именно поэтому я передоверяю его тем, кто лучше всего может воспитать его, - благородным и великодушным супругам, которые к тому же были нашими луч420


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
шими друзьями в изгнании и приняли кубинских революционеров в своем доме как родных.
И оставляя им своего сына, я оставляю его также Мексике, чтобы он рос и учился здесь, в этой свободной и гостеприимной стране, где дети растут героями, и чтобы он не возвращался на мою родину до тех пор, пока она также не станет свободной или пока он не сможет за это бороться».
Мне неловко спрашивать Вас об этом, но как иначе рассказать эту историю, замешанную на жертвах, падениях и боли, и именно из-за этого такую прекрасную и благородную. Предполагаю, что боль сжимала Ваше сердце в момент отплытия, торжественный и неспокойный - не только потому, что поднялся ветер и прогнозы предвещали бурю...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, о смерти отца мне сообщили сестры. Помню, что это было в доме Оркидеи и Фофо. Я сразу же позвонил Рамону. Мне кажется, я держался, я должен был держаться, чтобы продолжать начатое. И я был уверен, что отец, который тонко чувствовал, что хорошо, а что плохо, имел причины, чтобы гордиться нами, своими сыновьями. Я был убежден, он верил в то, что мы исполним наше обязательство: «В 1956 году мы будем свободны или станем мучениками». Этими словами я хотел укрепить революционный дух и подчеркнуть необходимость революционной борьбы в противовес политическим интригам тех, кто хотел выборов.
Я принял твердое решение и назначил точную дату отплытия, что поставило нас в опасную ситуацию. Если бы у меня было больше опыта, я не бросался бы такими громкими лозунгами, я бы оставил запас времени, потому что нас знали, и такие обещания имели большое значение. Я знаю, многие думали, что я никогда не бросаю слов на ветер, что наши намерения искренни и идут из самого сердца. Для меня речь шла о том, чтобы бороться или умереть. И я был абсолютно убежден, что отец был одним из тех людей, которые полностью верили нам. Эта мысль придала мне сил. Когда Революция победила и мы, наконец, встретились всей семьей, Рамон подтвердил это. И рассказал, что перед смертью отец завещал мне кольцо. Но мое желание поговорить с ним, расспросить его про его жизнь, про войну, про его первые годы на Кубе так и осталось неисполненным.
И как ты правильно говоришь, накануне отъезда из Мексики мне пришлось расстаться с Фиделито, и это был сложный момент, не отрицаю. Я очень беспокоился за него, он приехал в Мексику, когда Мирта вышла замуж. Лидия ездила за ним в Майами, они поехали сначала на Кубу, а потом в Мехико. Все, что касалось ребенка, очень меня беспокоило, было для меня очень важно.
У меня уже был горький опыт, когда его увезли без моего согласия, пока я сидел в тюрьме. Затем нам удалось установить более или менее нормальные отношения в семье, и его отпустили ко мне в Мехико. Там мне было с ним спокойней.
До самого отплытия на «Гранме» не возникло никаких проблем по этому поводу. Возможно, потом, судя по записке, они появились, но были в конце концов решены. Больше всего я тогда беспокоился о том, что, если я умру, стоящие у власти ба- тистовцы будут воспитывать моего сына. Но что бы я ни собирался предпринимать в этой связи, я совершил бы ошибку, если бы попытался лишить родительских прав его мать. В силу своей деятельности я был связан обязательствами, ходил по краю пропасти и, признаюсь, мечтал, чтобы в случае чего Фиделито рос в моей семье. У меня на то была серьезная причина, а именно недостойное поведение родствен421


Катюшка Бланко
ников моей жены, поэтому я испытывал по отношению к ним огромное недоверие. Но несмотря на то, что я так сейчас говорю, я думаю, что был бы неправ, если бы попытался забрать ребенка у его матери. Я мечтал, чтобы Фиделито побыл со мной перед моим отъездом, и так и получилось. Потом он мне писал письма из Майами в Сьерра-Маэстру, а я ему отвечал. И когда 8 января мы вошли в Гавану, он ждал меня там с распростертыми объятиями.
И вот что я скажу тебе, Катюшка, по поводу этой мексиканской истории, этого похода на «Гранме»: я согласен с тобой, что это красивая история. Где правое дело, там рождаются прекрасные истории. И я согласен, что это красивая история, почти легенда о людях принципов и чести, о благородных борцах, которые на маленьком суденышке отправились в большую экспедицию
КАТЮШКА БЛАНКО. - В Мексике я совершила восхождение по склону вулкана Попокатепетль на высоту 3700 метров над уровнем моря, а затем попыталась подняться на вершину другой горы, Истаксиуатль, которая, благодаря легенде, известна также как «белая женщина». В одном из вариантов легенды говорится, что одна индианка заснула, а индеец Истаксиуатль остался рядом с ней охранять ее сон. Но она так и не проснулась, и оба превратились в вулканы. Эти места мы посетили вместе с Эль-Куате, который в своих рассказал сплетал древние легенды и новые, как та, что о яхте «Гранма».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Нам нужно было решить вопрос с судном, найти подходящее, которое могло бы нас перевезти на Кубу. Это всегда было головной болью революционеров - как перемещаться, на чем. Следовало найти подходящее место для отплытия, желательно поближе к кубинским берегам - Мерида, Юкатан, Косумель. Это были наиболее близкие точки к Кубе, но тогда не существовало прямого дорожного сообщения между Мехико и этой частью страны. Дорога доходила только до реки Коацакоалькос, если не ошибаюсь, через которую не было мостов, поэтому добраться от Мехико до Юкатана или Косумеля было чрезвычайно сложно. Это была одна проблема. Другая состояла в том, что именно эти районы, ближайшие к Кубе, находились под пристальным вниманием шпионов Батисты. Мы долго искали подходящие варианты, пока случайно не нашли яхту «Гранма» в Тукспане. Сначала мы подумали, что Тукспан дальше от кубинского побережья, но затем решили, что так даже лучше, поскольку место более неприметное, и корабль уже там. Купить его оказалось непросто, нам не хватало денег и к тому же действовать следовало с большой осторожностью. И вот представилась такая уникальная возможность: хозяин лодки владел еще и домиком на берегу реки, как раз то, что нам было нужно - корабль и дом на берегу. Но денег, чтобы купить и то, и другое, у нас не хватало - требовалось 35 тысяч долларов, а у нас было всего 10 или 12 и к тому же еще масса расходов - на жизнь, на покупку оружия. Как же мы все-таки приобрели яхту? В кредит! Как мы уже делали в нескольких случаях.
Чтобы не светиться при покупке судна, мы привлекли в этому делу нашего товарища Эль-Куате. Он внес 10 тысяч долларов, которые у нас были, и оформил ипотеку на дом и судно на остальную сумму - 20 тысяч долларов. Так мы решили эту проблему. Мы не хотели никого обманывать, собирались выплатить всю эту сумму и, веря в успех нашего предприятия, говорили себя: сейчас у нас нечем заплатить, но потом мы это сделаем. И мы действительно это сделали.
422


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Впоследствии, когда у нас было больше средств, мы выплатили то, что оставалось, потому что всегда держали слово и исполняли обещанное. Это был долг чести в том числе и по отношению к Эль-Куате, который помог нам: если бы мы не вернули деньги, этот долг повис бы на нем, создавая ему массу проблем. Так что, как только появилась возможность, мы все выплатили, исполнив свои обещания.
Яхта не была пришвартована рядом с домом, а находилась на общем причале в Сантьяго-де-Пенья и, кроме того, требовала ремонта. У яхты было два мотора, но сцепление одного из них барахлило, поэтому пришлось нанять механиков, чтобы они устранили неисправность. По-моему, они закончили ремонт за сутки до отплытия. До тех пор работал лишь один мотор.
Нас очень устраивала близость дома к реке. Там был небольшой причал, куда мы отбуксировали яхту накануне отъезда. Помню, что в один из дней мы решили опробовать корабль, чтобы посмотреть, какую максимальную скорость он может развить, и вышли на нем по реке, несколько человек. Испытания мы проводили еще до завершения ремонта, но сцепление время от времени срабатывало. К тому же мы плыли вниз по течению, с небольшим количество людей на борту, и яхта разогналась до 11-12 узлов. Мы доплыли практически до устья и замерили скорость. Затем подсчитали, сколько времени займет плавание при скорости, которую мы мерили на реке, что свидетельствует о нашем полном невежестве в делах навигации. Именно из-за этого невежества мы решили, что доберемся до Кубы за пять дней.
Еще на выходе из порта я начал волноваться за мотор и все семь дней, что длилось путешествие, постоянно прислушивался к звуку двигателей. Когда из- за сильного волнения винт оказывался над водой, мотор начинал «задыхаться». И каждый раз, когда это случалось, мне казалось, что сцепление сейчас снова выйдет из строя. К счастью, все обошлось, но появились новые, гораздо более серьезные трудности.
В Тукспане мы пробыли совсем недолго. Мы приехали в Сантьяго-де-ла-Пенья вместе с остальными экпедиционерами ночью 24 ноября 1956 года. Наши товарищи разместились в гостиницах на подъезде к Тукспану. Все должно было прибыть в одно время - и люди, и оружие. За день до отплытия мы отбуксировали корабль к причалу у дома. На рассвете 25 ноября поднялись на борт.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Читая роман Стефана Цвейга «Магеллан», я вспоминала, как кропотливо и тщательно, как настройщик фортепьяно, Вы готовились к выступлению. Эль-Куате вместе с другими товарищами занимался заготовкой провизии на судне. Он помнит тот тяжелый для него момент, когда Вы сказали, что он не поплывет, потому что нужен на мексиканской земле. Вы поручили ему не спускать глаз с береговой линии и добраться вдоль берега - очень осторожно, не вступая ни с кем в разговоры - до островов Ислас-Мухерес. Там он должен был ждать известия о вашей высадке, которое вы собирались передать по радио. Но если бы пришлось покинуть яхту в самом начале путешествия, он должен был позаботиться о том, чтобы ее не унесло. Эль-Куате рассказал, что он в точности исполнил Ваш приказ, потому что понимал, что если бы первая попытка оказалась неудачной, повторить ее было бы возможно, только сохранив судно.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Эль-Куате, как ты верно сказала, был для нас ключевым человеком в Мексике после отплытия. Еще некоторым ребятам пришлось остаться
423


Катюшка Бланко
из-за того, что на судне было слишком мало места. Сначала мы отобрали для участия в экспедиции наиболее опытных и знающих бойцов, а затем из остальных - тех, кто меньше весил и был помельче. Последние, кого мы отобрали, были самыми худыми, самыми маленькими, потому что мы рассудили, что таких может поместиться двое вместо одного высокого и крупного. Под конец этот фактор был решающим. И все же мы, конечно, чрезмерно перегрузили яхту: на суденышко, рассчитанное на 10-12 человек, мы впихнули восемьдесят два.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Помню наш разговор в январе 1993 года, когда Вы засомневались в правильности размеров яхты, приведенных в книге «После невероятного»: 13,25 метров в длину и всего 4,7 в ширину. «Не может быть, чтобы она была такой маленькой!» - воскликнули Вы. Я проверила эти данные, и они оказались верными. Сорок лет спустя после экспедиции она Вам показалась маленькой, а это значит, что Вы сами удивились тогдашней своей отваге.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. -Да, мне и сегодня это удивительно. Я уже рассказывал тебе о некоторых счастливых случайностях в этой истории, но были и досадные. Какая-то лесозаготовительная компания пришвартовала метрах в пятидесяти от нашего дома огромную баржу. Вот это было обидно! Мало того, что из-за нее нам нужно было совершать сложный обходной маневр, так еще ее охраняли двое солдат. Я сказал сам себе: «Только этого нам и не хватало!» Пришлось соблюдать полную тишину, пока мы загружали на яхту провизию, грузились сами и отплывали, чтобы остаться незамеченными. Только так возможно было не привлечь внимания охранников прямо у них под носом.
Затем мы столкнулись с еще одной проблемой: из-за плохой погоды береговая охрана запретила выход судов в море. В такой момент возникло сразу несколько препятствий: баржа, солдаты, запрет на выход в море и приближающийся шторм. Но, невзирая на все эти неблагоприятные факторы, мы не отступились от своего плана.
Сначала мы погрузили медикаменты, затем оружие и, наконец, экспедиционе- ров. Я строго запретил разговаривать, а тем более курить, потому что крошечный огонек папиросы мог выдать нас и привести к провалу операции. Помню, что я посмотрел на часы, когда все было готово - было чуть больше полуночи. Я поднялся на борт и отдал приказ отплывать. Чтобы как можно меньше шуметь, я велел завести только один мотор, правый, потому что тогда яхта наклонится влево, удаляясь от пирса, где дежурили солдаты. Нам удалось успешно осуществить этот маневр и при этом избежать другой опасности. В нескольких десятках метрах впереди был натянут трос парома, который за отсутствием моста использовали для переправы с одного берега на другой, и при проходе над ним винты могли зацепиться. Поэтому нужно было, подойдя к тросу, выключить двигатели, переплыть через него и только потом снова завести их. Так мы и сделали, и все получилось. С охранниками не возникло никаких проблем. Мы дошли до устья реки и вышли в море. Какую огромную радость я почувствовал! Ведь сколько времени я мечтал, работал и боролся, чтобы вернуться на Кубу!
Естественно, по реке яхта двигалась ровно, равномерно, но в море нас качало страшно. Наше суденышко швыряло по водам Мексиканского залива, как скорлупку грецкого ореха. Шторм разыгрался нешуточный, волны достигали огромной высоты. Первое, что мы сделали, когда вышли в открытое море, - спели национальный гимн.
424


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Я испытывал такую радость, какой никогда еще не испытывал в своей жизни - оттого, что мы плывем по направлению к Кубе.
Путешествие было очень сложным. Волны раскачивали яхту, и у всех началась морская болезнь. Абсолютно у всех! Кто-то предложил поискать в аптечке таблетки от укачивания, но медикаменты находились под оружием... Так что 80% личного состава было выведено из строя этой напастью. Вообрази себе - столько мужчин, которых выворачивает наизнанку на этом крошечном кораблике. Это был Дантов ад.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Рамиро [Вальдес] рассказывал мне, что он практически все время провел на палубе, на скамье на носу, дежуря по очереди с Хулито [Диасом] и Сиро [Редондо] у койки рядом с люком, на которую могли прилечь те, кому было особенно плохо, чтобы передохнуть. Рамиро вырвало только один раз. Он вспоминал, что Рауль над всеми подшучивал: когда кого-то рвало, он спрашивал его по-французски, не страшно ли ему. Вы мне как-то говорили, что сами все время находились на верхней палубе...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, я был одним из немногих, на кого не подействовала качка. По-моему, вместе со мной на верхней палубе находились и остальные стойкие моряки, привычные к таким вещам - Онелио Пино, [Норберто] Кольядо, Пичирило и[Роберто] Роке.
С рассветом волны не улеглись, а незадолго до полудня произошло самое страшное - корпус судна стал пропускать воду. Что произошло? Мы так нагрузили яхту, что она осела больше обычного, и через щели в рассохшихся от времени досках хлынула вода. Мы бросились искать насосы, чтобы откачать ее, но те оказались неисправными, пришлось вычерпывать ведрами, передавая их по цепочке. Из-за качки было очень сложно понять, уменьшается уровень воды внутри судна или нет. Помню, что в какой-то момент я даже сел прямо на палубу, чтобы понять, сколько воды прибывает - больше или меньше той, что нам удается вычерпать.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, согласно записям Роке [моряк], сделанным в 1976 году, 26 ноября вы увидели на горизонте маяк на острове Триангуло и отклонились на 60 градусов от курса, чтобы избежать рифов вблизи него и не оказаться вблизи мыса Пунта Пальмас, потому что там была велика вероятность наткнуться на мексиканский патруль, отслеживающий раболовные судна в заливе Кампече. С того дня уровень воды был выше уровня осадки корабля, и вода все время просачивалась через щели. Вы, Сиро, Чучу, Пичирило, Роке, Фаустино [Перес] и другие вычерпывали воду ведрами в тщетной попытке остановить ее прибывание...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это длилось достаточно долго. Я сказал, что если вода будет продолжать прибывать, единственное, что мы можем сделать, это направиться к берегу, попытаться преодолеть остававшиемя 80 миль. Потому что спасательные жилеты тоже оказались пробковыми и очень старыми, в отвратительном состоянии. Однако некоторое время спустя я заметил, что уровень воды постепенно снижается после стольких часов безостановочной работы. Рассохшиеся доски снова разбухли, щели между ними закрылись, и вода перестала проникать внутрь... Безусловно, реальные условия нашего путешествия оказались очень далеки от тех, в которых мы испытывали яхту - без груза и на реке. А при таком волнении, да еще с таким коли425


Катюшка Бланко
чеством людей на борту, ее скорость уменьшилась на треть. Таким образом, наш расчет прибыть на Кубу через пять дней не оправдался. Путешествие продлилось семь суток.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Когда мы с Вами в январе 1993 года говорили об экспедиции на «Гранме», Вы сказали, что в течение всего пути проклинали свою наивность и невежество в сфере мореходства, когда рассчитали скорость судна без учета нагрузки и волнения. Яхте не удавалось развить скорость выше 7,2 узлов. При этом рулевой Норберто Кольядо как-то сказал, что без излишка груза судно бы затонуло. Кольядо рассказывал, что в первые часы плавания он не знал, благодарить или проклинать это спасительное обстоятельство. Общий вес оружия, запасов питания и 82-х человек - при том, что это была прогулочная яхта на 15 пассажиров и курсировала между побережьем и островом Лобос, как следовало из разрешения на навигацию - был настолько велик, что не позволял судну, словно налитому свинцом, быстро двигаться, и даже разъяренные волны не могли швырять его, как щепку...
Согласно записям в бортовом журнале, на третий день пути вышло, наконец, солнце, «Гранма» пошла более ровно и взяла курс 85 градусов вдоль северного побережья Юкатана по направлению к мысу Сан-Антонио. В тот день Фофо должен был направить в Мехико несколько телеграмм, одну из них Дуке де Эстраде с секретным сообщением: «Заказанной вами книги нет в наличии». Для Франка Паиса эта фраза означала: экспедиция в пути. Вы отдали распоряжение товарищам, находящимся на Кубе, не начинать действий, не получив сообщения о вашей высадке, но все же на третий день забеспокоились, что они ждут, что это произойдет в назначенный срок, а не на два дня позже из-за неверного расчета.
На пятый день пути яхта еще была далека от кубинских берегов, на 104 градусе. Вы ждали ночи, чтобы приблизиться к маяку Большого Каймана и проложить от него курс финального этапа путешествия. Вы старались не приближаться к береговой линии, чтобы не быть замеченными воздушными патрулями. Маршрут определялся не столько логикой навигации, сколько соображениями безопасности. Поэтому на подходе к маяку Большого Каймана «Гранма» снова взяла новый курс, 84 градуса, прямо на мыс Кабо Крус, чтобы днем обойти Малые Каймановы острова на безопасном расстоянии и войти в опасную зону уже ночью.
30 ноября вы все сверили часы по радио. Стояла полуденная дремотная жара, когда сообщили об акциях в поддержку экспедиции в Сантьяго-де-Куба. Вы с товарищами прильнули к радиоприемнику, сделали погромче. Все молчали. Голос диктора прерывался помехами. Сообщалось о нападении на полицейское отделение в районе Лома-дель-Интенденте и на здание таможни в порту, об уличных перестрелках. Пед- рин Сотто Альба записал в дневнике, что был захвачен миномет Лестера [Родригеса]. Вы сказали Фаустино: «Хотел бы я уметь летать».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, отчетливо помню свое желание поскорее прибыть. Мы понятия не имели о мореходстве, из-за чего попали в сложную ситауцию. Восстание в Сантьяго-де-Куба произошло 30 ноября, потому что наши товарищи из Движения рассчитывали не то, что мы, как и было запланированно, прибудем через пять дней. Поэтому когда мы наконец доплыли, фактор неожиданность уже не мог сработать. Враг уже был начеку, а мы еще далеко от берега.
426


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
Мы проплыли 1500 миль! Закончились запасы провизии, воды. Накануне отъезда мы торопились, поэтому не успели подготовить достаточное количество провианта, да к тому же путешествие продлилось на два дня дольше, чем мы ожидали. Более того, у нас почти не оставалось горючего - все запасенные канистры пошли в ход, но этого оказалось недостаточно. Высадка происходила в сложнейших условиях. Оне- лио Пино, назначенный капитаном яхты, когда-то служил в кубинском флоте, пока его не уволил Батиста. Мы рассчитывали на его опыт, на то, что подойдем к берегу в задуманной точке. Позже, к сожалению, он нас предал, завербовавшись в ЦРУ. Пино не был особенно активным или амбициозным, скорее слабохарактерным, чем подло воспользовались агенты американской разведки. Так вот, перед высадкой, когда мы уже находились вблизи наших берегов, произошла страшная путаница с бакенами непосредственно в месте высадке. Мы сделали несколько кругов, пытаясь сориентироваться. Уже почти рассвело, мы трижды разворачивались, пока я не задал Пино один-единственный вопрос: «Ты уверен, что этот остров - Куба? А то еще высадимся на Ямайке или где-нибудь еще! Это точно Куба?» Я хотел, чтобы он мне формально подтвердил, что это наш остров. Он сказал, что да, и тогда я отдал приказ: «Хватит крутиться, давай полным ходом к берегу». Мы подошли ближе, судно село на мель, мы высадились и оказались на болотистом берегу, где люди проваливались в трясину по пояс. Наша высадка прошла очень тяжело, что имело свои последствия.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Да, знаменитый аргентинский писатель Хулио Кортасар, вдохновленный рассказами Че, который назвал эту высадку кораблекрушением, описал произошедшее в одном рассказе: «... Называть это “операцией по высадке” было все равно что еще и еще извергать желчь, только от злости». Я знаю, что на седьмой день вы остались почти без еды и воды, Альмейда в конце пути затягивал ремень на две дырки туже, чем в начале. Оставались только витамины, апельсины и вода, и все это крошечными порциями, которыми невозможно было утолить голод и жажду и восстановить силы экспедиционеров... Знаю также, что Вы со второго дня часами настраивали телескопические прицелы.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Действительно, с того дня я занялся настройкой пятидесяти двух прицелов для винтовок, потому что мы не успели сделать это в Мексике. Качка и ветер сильно усложняли эту кропотливую работу. Мне нужно было зафиксировать взгляд и определить поправку в прицеле для дальности стрельбы до 600 метров. При этом следовало учитывать марку оружия - бельгийские, шведские, американские винтовки имели разные характеристики. Я упорно занимался этим, потому что как стрелок знал, что если прицелы будут настроены хорошо, мы сможем сэкономить много патронов, что было решающим фактором в виду нашего скудного арсенала, с которым мы собирались вести войну.
Уже в последний дней мы пережили страшный момент, когда Роке упал за борт... Ребята готовы были оставить бесплодные попытки спасти его, но я настоял на продолжении поисков, хоть мы и рисковали тем, что не успеем подойти к берегу под покровом ночи. Наше упорство было вознаграждено - мы в конце концов вытащили Роке. Высадка, как известно, состоялась 2 декабря. Че назвал ее «авантюрой века».
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы высадились в мангровых зарослях, далеко от твердой земли. Вы рассказывали мне, что первым пошел Рене Родригес, за ним Вы, и сразу же 427


Катюшка Бланко
провалились в трясину под тяжестью оружия. Я читала, что перед тем, как покинуть корабль, Че Гевара спросил Рауля, как называется судно, чтобы записать это в дневнике. Они вместе по грудь в воде обошли корпус и на корме прочитали название. Сначала им показалось, что там было написано «Гамма», но потом они разобрали: «Гранма». Рамиро тоже высадился одним из последних, он тащил на себе противотанковое ружье. Продраться через колючие заросли, покрывавшие низкие южные берега острова, было настоящей одиссеей. Колючие гибкие ветви опутывали ноги, люди спотыкались, падали и поднимались, не столько засчет остатков сил, сколько засчет воли. Всех мучила жажда, пот заливал глаза, а тут еще начался обстрел с воздуха...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Нас с самого начала засекла авиация. Мы шли вперед, стремясь укрыться от обстрела, поэтому не сразу заметили, что на суше нас тоже ждут батистовские солдаты. Сказалось, конечно, отсутствие опыта, тогда у нас его было крайне мало. 5 декабря в Алегрия-дель-Пино мы выставили караульные посты слишко близко к лагерю, и неприятелю удалось застать нас врасплох, рассеяв наши силы. Это был очень сложным момент.
Немногим удалось воссоединиться, и в тех тяжелейших условиях мы продолжили борьбу, чтобы через 25 месяцев добиться победы. Возможно, следовало набирать в Мексике менее многочисленную группу. Может быть, хватило бы 30-40 человек, но при этом плавание и последующая дорога в горы были бы более безопасными. Потому что жизнь внесла свои коррективы в наш план: вместо того, чтобы прибыть на Кубу с 300 людьми, вооруженными автоматами, нас прибыло 82 человека с одним автоматом на всех, а потом стало и того меньше - восемь бойцов и семь винтовок.
Когда я думаю об этом, я всегда спрашиваю себя, как же это было возможно, потому что продвигаться в воде, по зыбкой трясине, которая грозила поглотить нагруженных оружием людей, было крайне сложно. Мы пробирались через эти адские заросли почти два часа.
Когда мы ступили, наконец, на твердую землю, первое, что мы услышали, были выстрелы из тяжелого орудия по району высадки, по опустевшей «Гранме». Наше положение ухудшилось как раз потому, что командование батистовской армии было проинформировано о готовящейся высадке и немедленно отреагировало, атаковав наш маленький отряд с моря и с воздуха. Я уже говорил, в каких ужасных условиях мы совершили наше плавание, поэтому силы экспедиционеров были истощены усталостью, жаждой, голодом, недосыпом. И в таком состоянии нам предстояло проделать путь до Сьерра-Маэстры. Несколько дней спустя, 5 декабря, на нас неожиданно напали батистовцы в небольшом лесу, где мы планировали провести ночь, перед тем как двигаться дальше. Это было ужасно, страшная неудача, наши бойцы были рассеяны, пришлось долго и упорно разыскивать членов экспедиции по горам. Тогда в бою погибло много отличных ребят, еще больше расстреляли в плену. В том столкновении мы потеряли почти все оружие. Люди рассыпались и бродили поодиночке или небольшими группами, как Рауль, которому удалось собрать четырех человек, и Альмейда с несколькими людьми. Я был с Универсо Санчесом, потом к нам присоединился Хуан Мануэль Маркес, второй руководитель экспедиции; но мы потеряли его, зато разыскали Фаустино Переса, врача.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Вы рассказываете о бое вблизи населенного пункта Алегрия-дель-Пио. Из книги «Завоевание надежды», где приводятся обширные вы428


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
держки из полевых дневников Рауля и Че, можно узнать о ваших тогдашних чувствах, прикоснуться к истории, проникнуться мыслями участников тех страшных событий: люди рассыпаны по горам, много дней без еды, без воды, в неизвестности относительно судьбы остальных товарищей, без проводника, который мог бы сориентировать вас в незнакомой местности. Но уже 18 декабря тон дневниковых записей Рауля изменился, потому что состоялась историческая встреча с Вами на ранчо Монго Переса в Синко-Пальмас.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - На меня тоже всегда производит большое впечатление чтение дневников, хотя на войне я не был сторонником их ведения. Сколько информации может он дать врагу, случайно попав ему в руки! Но я признаю, что с течением времени сложнее становится точно изложить факты, под влиянием эмоций люди часто добавляют какие-то вымышленные детали, что не способствует исторической точности, и тогда значение дневников огромно. Тогда мы действительно пережили тяжелейшие моменты. В результате неудачного для нас боя в Алегрия-дель-Пио наш отряд рассеялся. Со мной был, как я уже говорил, Универсо Санчес, потом к нам прибился Хуан Мануэль, который позже опять отстал и потерялся, и хотя я послал Универсо на его поиски, они не увенчались успехом. Мы продолжили путь через тростниковые заросли, пока не вышли к просеке. Ближе к вечеру мы увидели какого-то человека, похожего на солдата, который шел к нам. Нам удалось сохранить свое оружие, но я сказал Универсо не стрелять, а подпустить поближе. Он взял человека под прицел, но когда тот приблизился, мы увидели, что это Фаустино Перес, врач. Тогда мы пересекли просеку и углубились в густой лес, решив заночевать там, потому что солдаты бродили повсюду.
На следующий день мы обсудили наше положение и что нам делать. Я был сторонником продвигаться лесом к востоку, в горы, а Фаустино говорил, что в тростниковых плантациях нам будет проще находить пропитание и воду. Я был с ним не согласен, к тому же у него не было винтовки. В негодовании от того, что все наши усилия могут пропасть даром, я оборвал спор и пошел по тростниковому полю, в результате чего нас заметили батистовские истребители и открыли огонь из восьми пулеметов 50-го калибра. Это был ад, из которого нам удалось спастись только благодаря тому, что в десяти шагах были густые тростниковые заросли. Однако, пока мы их преодолевали, пули ложились буквально в нескольких метрах от нас. Получилось, что выйдя из леса на убранные тростниковые плантации, мы были немедленно обнаружены самолетами, которые патрулировали район с самого утра. Мы попытались укрыться за кучами срезанного тростника, но обстрел с воздуха продолжался, сначала метрах в пятидесяти, затем совсем близко. Мы отошли еще на некоторое расстояние и спрятались в стогах. После пролета каждого самолета я окликал Универсо и Фаустино, чтобы проверить, живы ли они.
В момент затишья мы сумели отойти еще на 40 метров, чтобы спрятаться в густом, еще не скошенном тростнике. У меня слипались глаза, я не мог бороться со сном, но в случае неожиданного нападения меня не взяли бы живым, как тогда в Монкаде. Я поставил винтовку между ног, освободил один из двух курков и оперся подбородком на ствол.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Меня всегда потрясал этот драматичный момент, когда Вы твердо решили лишить себя жизни, если солдаты вас обнаружат.
429


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, над нами почти постоянно кружили самолеты, было совершенно невероятным предполагать, что нас не найдут, если отправят отряд проверить результаты воздушной атаки, и я, естественно, предпочитал умереть, чем быть взятым в плен спящим. Еще с Войн за независимость пошла такая традиция не сдаваться в плен врагу, к тому же наиболее ожидаемым было, что нас растреляют - не стоило рассчитывать, что произойдет второе чудо, да я и не хотел снова оказаться в тюрьме. Моя ненависть и отвращение к преступлениям военных после Монкады не давали мне покоя - я не мог допустить, что снова проснусь под дулом пистолета. Такого кошмара я не мог себе даже представить. Думаю, что это вообще глубоко укоренено в кубинском характере - чувство чести, собственного достоинства. Зачем доставлять врагу удовольствие, становясь его пленником? Мне это казалось в высшей степени унизительным. В таких особенных условиях оправданно думать о добровольной смерти. Или же нужно быть христианским мучеником, а я таковым не являюсь.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Я слушаю Вас и думаю, как тяжелы были те часы. И ведь Вы могли случайно во сне нажать на спусковой крючок, зевнув или дернув головой, и погибнуть! Вряд ли такое решение было продиктовано юношеским пылом...
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я и сегодня сделал бы тоже самое, потому что исхожу из революционных и реалистичных взглядов. Мы были олицетворением правого дела кубинского народа, мы находились там не для того, чтобы выжить, а чтобы быть верными ему до конца. Кроме того, мы разделяли идею о том, что когда человек уже ничего не может сделать, он может стать символом, знаменем, как говорил Мелья: «Даже после смерти мы нужны, потому что становимся знаменем».
К нашему счастью, в тот раз неприятелю не пришло в голову прочесать место воздушной атаки в поисках наших трупов. Они не могли знать, что среди обнаруженных с воздуха находился я собственной персоной. Уже ночью мы смогли двинуться дальше и укрылись в более густом тростнике. Несмотря на неудачу в Алегрия-дель-Пио, я надеялся, что выжившие бойцы исполнят инструкции и будут уходить в горы. Тогда я не знал, сколько людей погибло, сколько попало в плен.
Мы медленно шли вперед несколько дней, окруженные со всех сторон батистовс- кими солдатами, пока не пересекли реку Торо, за которой начинается Сьерра-Маэстра. Мы спустились в долину и оказались недалеко от какого-то дома, но стояла ночь, и мы решили дождаться утра.
С вершины небольшого холма мы следили за домом весь день и, не обнаружив ничего подозрительного, около четырех часов послали туда Фаустино разузнать что- нибудь и попросить еды на 20-25 человек, чтобы сбить с толку относительно истинного количества оставшихся на свободе экспедиционеров. Крестьяне дали нам еды и воды, впервые за семь дней мы ели и пили. Кстати, помню, что Фаустино как врач велел нам пить воду маленькими глотками, потому что мы были совершенно обезвожены. Универсо, который ходил разутым, в одних носках, получил лапти. От хозяев дома мы узнали о преступлениях, совершенных солдатами в отношении наших людей, и о тропинках, которыми можно было уйти глубоко в горы. Проводник довел нас до хребта Лома-де-ла-Йерба, а впоследствии нам удалось установить контакт с братьями Техеда, Рубеном и Вальтерио, - нашими людьми в этой зоне. Мы пошли дальше и раскинули небольшой лагерь в лесу. Там нас нашел Адриан Гарсия, отец Гильермо, 430


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
который знал от Эустикио Наранхо о том, что где-то поблизости находятся экспеди- ционеры, и принес нам еды, молока, кофе. Я представился как Алехандро, но он не поверил, потому что, кажется, видел мои фотографии в газетах. Он был очень неглупым человеком. Мы спокойно разговаривали, потом он взглянул на звездочку у меня на кепке и сказал что-то о Войнах за независимость. Без сомнения, он догадался, что я не тот, за кого себя выдаю. Естественно, после его ухода мы поменяли место лагеря. Мы никому не доверяли.
На следующий день пришел Гильермо, и мы узнали о судьбе, постигшей наших товарищей, погибших или взятых в плен, а также о тех, кому наши сторонники из крестьян смогли сообщить о нашем местонахождении. В тот же день мы собирались перейти вражеские позиции между Никеро и Пилоном. Гильермо сообщил нам, что, по его данным, солдаты собираются их покинуть. Мы решили подождать, укрывшись, на всякий случай, подальше от предполагаемого пункта прорыва. В тот день солдаты действительно покинули свои позиции, о чем нам сообщил Гильермо, и после заката мы выступили в направлении ранчо Монго Переса, куда пришли уже перед рассветом, при полной луне. Это я запомнил.
Мы пересекли кофейные плантации и вышли к дому Монго Переса. Через несколько минут он вышел, мы поговорили, обменялись впечатлениями, а затем расположились среди пальм, росших на тростниковом поле. Дом Монго Переса в Синко-Паль- мас был выбран местом сбора оставшихся на свободе экспедиционеров, откуда после мы планировали выдвинуться в более труднодоступные районы Сьерра-Маэстры.
КАТЮШКА БЛАНКО. - И там произошла Ваша встреча с Раулем. Как Вы ее помните?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Мы провели день в нашем лагере, когда появился При- митиво Перес, паренек, который жил и работал на ранчо, и принес мне бумажник, который кто-то поручил Монго Пересу передать мне. Внутри были мексиканские водительские права Рауля. Я спросил его, где сам Рауль, вооружен ли он, и Примитиво рассказал, что человек, представившийся Раулем Кастро, находится в доме крестьянина Эрмеса Кардеро, которому он и дал бумажник, а тот отнес его Монго Пересу. И все же это могла быть ловушка, поэтому я сказал: «Я сейчас скажу тебе имена двух иностранцев, которые приплыли с нами. Один аргентинец, его зовут Эрнесто Гевара, но все называют его Че, а второй доминиканец Мехия по кличке Пичирило. Сходи туда и спроси про этих товарищей. Если этот человек назовет их имена и прозвища, значит, это Рауль».
В полдень парень вернулся с ответом: человек справился с испытанием, это, без сомнений, был Рауль. Они пришли в полночь, это был незабываемый момент. Я, в общем, и до этого не чувствовал себя побежденным, несмотря на разгром под Алегрия-дель-Пио, но наша встреча вселила в меня уверенность в том, что мы победим в этой войне.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Мы заговорили об этой встрече, о помощи крестьян, о роли дома Монго Переса как пункта сбора, и я вспомнила о колоссальной работе по привлечению крестьян этого района к сотрудничеству с экспедиционерами, которую провела Селия Санчес. 19 декабря Монго отправился к Селии с новостями о том, что Вы, Рауль и другие товарищи находитесь в его доме, рассказал ей все подробности 431


Катюшка Бланко
и сообщил, что вы пробудете у него еще несколько дней, ожидая товарищей, которые, по сообщениям крестьян, также находились где-то в окрестностях.
Монго передал Селии Ваши указания и поехал в Сантьяго на встречу в Франком Паисом - одним из ключевых руководителей Движения «в тылу». 21 декабря к вам присоединился отряд Альмейды, а 22-го вечером вернулся Монго. Он привез деньги, одежду, обувь, медикаменты и другие вещи первой необходимости, переданные Селией.
Одновременно стало известно, что Гильермо с несколькими товарищами обнаружили несколько винтовок с «Гранмы». Ситуация была по-прежнему сложная, вы только начинали заново организовывать людей, однако это маленькое войско, состоящее из экспедиционеров и группы крестьян, очень скоро одержало свои первые победы.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, в январе мы одержали первые победы, к этому моменту нас стало восемнадцать экспедиционеров и несколько крестьян, которые к нам примкнули. Сначала, 17 января, мы вступили в бой с батистовцами в Ла-Плате и вышли победителями, что после разгрома в Алегрия-дель-Пио вдохнуло в нас уверенность. Нашей целью был захват оружия, если бы солдаты сами отдали нам его по первому требованию, кровопролития не произошло бы. С нашей стороны не было ни убитых, ни раненых. Всех пленных мы отпустили.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Для меня стала откровением дневниковая запись Рауля после того боя: «Поскольку у нас не было с собой лекарств, мы никак не могли помочь раненым. Тогда мы решили взять с собой в лагерь двух пленных и одного легкораненого, чтобы дать им медикаменты дая оказания первой помощи своим до прихода подкрепления, поскольку времени на то, чтобы их перевязал наш врач, уже не было, иначе мы с удовольствием помогли бы им сами.
Я поджег казарму, единственную постройку, которая еще не горела, мы перенесли раненых подальше от огня и ушли. Раненый, подаривший мне нож, увидел, что мы уходим, и закричал: “Не бросайте меня, я умру”, он не знал, что трое его товарищей скоро вернутся с нашими лекарствами.
Мы пошли к лагерю. Я шел рядом с одним из пленных, обнял его за плечо и рассказывал ему о наших идеях, за что мы боремся, о том, что их обманывает правительство, что они жертвы обмана и обо всем, что удалось обсудить за короткий путь. Он попросил меня, чтобы я записал его имя и в будущем не забыл про него, потому что он беден, на его попечении мать, а кто знает, что произойдет. На прощанье мы обнялись, отпустили гражданских пленных, взяли одного из них в качестве проводника и отправились к Пальма-Моче по дороге вдоль берега моря».
Команданте, эти слова Рауля показывают чувство солидарности, справедливости, любви по отношению к людям, которые поддерживали партизанскую войну с самого первого дня, и великодушия по отношению к противнику. Особенно впечатляет последняя фраза Рауля: «Вдалеке виднелось зарево пожара, это символ угнетения - казармы - горели в пламени свободы. Очень скоро на этом пепелище мы построим школы».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В тот день нас охватила огромная радость от победы. Бой начался, если не ошибаюсь в 1:50 утра и продлился 40 минут. Армейский патруль 432


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
возвращался вечером из сопровождения управляющего компании, которая хотела присвоить себе тысячи гектаров лесных угодий, не имея на это права. Он требовал эту землю у крестьян, которые, спасаясь от безработицы на равнине, поднялись в горы в поисках клочка земли, который можно было бы обрабатывать и кормить семью.
Во время боя мы применили несколько винтовок и одновременно потребовали сложить оружие. Но они, видимо, полагали, что с пленными мы поступаем так, как они, и отказались. Боевой запал наших ребят удвоился, и в результате все вражеские солдаты были мертвы или ранены, кроме одного - командира, которому удалось скрыться во время боя. Наше вооружение выросло на 70%. Мы немедленно ушли оттуда к горному ручью Пальма-Моча. Уже было светло. Мы намеренно напали на казарму открыто, на глазах у местных жителей, и я был уверен, что на нас немедленно будет организована охота. Следовало найти подходящее место, чтобы еще раз померяться силами с противником. Они наверняка должны были пойти по нашему следу, поэтому у нас был шанс устроить им засаду. По пути нам встретилась печальная картина: десятки крестьянских семей, согнанные накануне со своих земель: беременные женщины, маленькие дети, старики тащили на себе свой скудный скарб, который смогли унести. Военные были уверены, что экспедиционеры уничтожены, но под предлогом бомбардировок партизан власти осуществили массовую эвакуацию крестьян, освободив таким образом земли для той компании. Вскоре мы нашли подходящее место, нечто вроде открытого плато на склоне горы, известной как Льянос-дель-Инфьерно, где и разбили лагерь. 20 декабря мы устроили засаду. Я был убежден, что солдаты пойдут по нашим следам, так и случилось. 22-го отряд десантников, шедший в авангарде большого отряда из 300 человек, появился в том районе, где мы их ждали. Бой продлился 30 минут, и все вышло в точности, как мы рассчитывали. Это была типичная партизанская засада. Моим бойцам даже не пришло в голову засомневаться в исходе боя с превосходящими и прекрасно вооруженными силами противника. Реакция Батисты была немедленной, после этих двух случаев на протяжении долгих дней преследователи шли за нами по пятам. Риск того, что нашу только что возродившуюся группу уничтожат, был велик. Особенно близки к гибели мы были по причине предательства Эутимио Герры, хитрого и энергичного крестьянина, которого захватили батистовцы при исполнении какого-то задания. Ему предложили деньги, воинское звание и должность за исполнение миссии по моему уничтожению и заманиванию нашего отряда в смертельную ловушку, что он чуть было не исполнил.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы в какой-то момент почувствовали опасность или ощущение, что в воздухе висит угроза?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я уже подозревал Эутимио по некоторым косвенным признакам. Помню, как-то ночью тот лег спать рядом со мной, но Рауль принял меры для моей безопасности, и рядом со мной безотлучно находилось несколько товарищей. В другой раз Эутимио сказал, что хочет поговорить со мной наедине, но Универсо не отошел от меня ни на шаг. Мы разговаривали на кофейной плантации и, пока шли туда, Эутимио все время поворачивался к нему и издевательски коверкал его имя громким шепотом: «Аниверсо, Аниверсо». Он спросил меня тогда, что он получит после победы революции, и этот вопрос открыл для меня его сущность, я понял, 433


Катюшка Бланко
что за человек передо мной. Я ничего конкретного не сказал, как-то отвертелся, но это уже было неважно, один этот вопрос все о нем рассказал. Я никогда не забуду слова, сказанные Эутимио Сиро Фриасом - превосходным бойцом из крестьян, который присоединился к нам и вскоре погиб уже в звании командира. Из-за очередного предательства Эутимио батистовцы схватили брата Сиро, Антонио, пытали его, издевались над его женой на его глазах, а потом повесили. Мы раскрыли предателя, когда он в четвертый раз пытался толкнуть нас в лапы к Батисте, и Сиро недрогнувшим голосом сказал: «Как же Вы, дружище, смогли такое совершить? Вы, дружище, убили Антонио». Вспомнил он ему и мальчика-погонщика, работавшего у Сиро, которого батистовцы сожгли живьем, и напоследок сказал: «Вы хотели убить меня, меня и моих товарищей, Вы убили Хулио», имея в виду Хулио Сенона, погибшего при попытке военных окружить нас и уничтожить. Это была масштабная операция противника, о которой я догадался каким-то чутьем за час до ее начала и приказал сменить место дислокации, что нас всех спасло буквально за несколько минут от верной гибели. Мои люди осуществили маневр дисциплинированно и быстро, хотя сначала не понимали, в чем дело. Я помню, что Сиро так закончил свою речь: «Вам нет прощения».
Как раз в те сложные дни мы решили, что необходимо заявить о себе, о том, что партизаны не сидят сложа руки, что мятежники по-прежнему в горах и готовы сражаться до конца. Мы хотели опровергнуть лживую информацию о том, что все эк- спедиционеры и их основные лидеры уничтожены. С этой целью мы организовали интервью с одним американским журналистом. К тому моменту мы уже отправили Фаустино на равнину, чтобы он сообщил членам Движения, что мы живы и продолжаем борьбу. Кроме того, он должен был наладить контакты с иностранными газетами. Но пришел момент, когда следовало ускорить это дело, чтобы народ узнал о нас, чтобы о нашей борьбе узнали во всем мире. Тогда я отправил Рене Родригеса, чтобы он организовал интервью. Рене отправился в Мансанильо, сообщил Селии о цели своего визита и подготовил пути для возвращения в горы.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Через госпожу Филлипс - американскую журналистку, аккредитованную в посольстве, корреспондента «Нью-Йорк Таймс» на Кубе, удалось выйти на Херберта Мэттьюса. Она сразу заинтересовалась темой, но ей объяснили, что условия в горах очень сложные, поэтому решено было отправить мужчину.
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Когда Мэттьюс приехал с Фаустино в Мансанильо, Рене уже ждал там. Он прибыл первым и уже знал о моем последнем распоряжении, отданном после его отъезда в Гавану: чтобы все руководители Движения собрались в Сьерра-Маэстре. Мы решили воспользоваться интервью, чтобы провести первое общее собрание с теми, кто организовывал борьбу на равнине. Я был очень заинтересован в том, чтобы встретиться с журналистом, нужно было, чтобы у него осталось впечатление, что здесь, в горах, действует организованная, сильная армия. Мы дали ему понять, что в разных точках у нас еще есть люди, хотя на самом деле мы все еще находились в очень невыгодном положении. Бойцам даже приходилось меняться одеждой, чтобы показаться на глаза американцу в приличном виде. В случае, если потребовалось бы переводить, у нас были Вильма и Хавьер Пасос, но моих знаний английского и испанского Мэттьюса оказалось достаточно для того, чтобы мы поняли друг друга. Его первая статья вызвала большую полемику, потому что Батиста 434


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
потребовал представить доказательства того, что это правда. Тогда Мэттьюс спустя несколько дней опубликовал мою фотографию с винтовкой с телескопическим прицелом, а чтобы развеять все сомнения - нашу с ним во время интервью. Он был известным журналистом, участником Гражданской войны в Испании, который давно интересовался ситуацией на Кубе и был известен своими либеральными взглядами. Госпожа Филлипс знала о том, что он интересуется происходящим в стране, поэтому она обратилась к нему, не раскрывая поначалу, с кем ему придется говорить. Детали он узнал только по прибытии в Гавану.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Мэттьюс был идеальной кандидатурой для этой миссии, сторонником испанской республики, и работал журналистом в Испании во время войны. Мексиканская писательница Элена Понятовска в книге «Ти- нисима» описывает случай, произошедший с Хербертом Мэттьюсом на французской границе, когда он благородно и искренне вступился за испанского республиканца, которого унижали пограничники. Там же, где Вы встретились с ним, в доме Эпифа- нио Диаса, состоялась первая встреча с товарищами с равнины. Какие ее моменты Вам вспоминаются?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Все участники встречи были очень довольны. Они как раз готовились подняться к нам в горы, но визит журналиста ускорил приготовления, и все произошло раньше, чем предполагалось. Мы долго разговаривали, я хотел знать все подробности ситуации на равнине, а они жадно слушали наши рассказы о пережитом, о том, как нам удалось выстоять. На той встрече мы пришли к общему мнению относительно необходимости подкрепления. Я объяснил всем, особенно Франку, что нам нужно, расспросил его об оружии, которое, возможно, удалось сохранить после восстания 30 ноября, о способах его доставки в горы, мы обсудили, сколько винтовок и боеприпасов необходимо, чтобы вооружить 100 человек, и возможность пополнения наших арсеналов, захватывая оружие у врага.
Должен добавить, что Мэттьюса я раньше не знал, общался с ним просто как с журналистом, корреспондентом одного из самых известных и влиятельных изданий в США, но я не знал его личной истории, его прогрессивных взглядов и честности. Если бы я это знал, наш разговор с ним мог бы быть другим. В те дни мы уже представляли собой довольно внушительную силу, огромную по сравнению с тем, когда нас было двое, а потом семеро - и я уверился, что мы победим в той войне. Совсем необязательно было прибегать ко всем этим уловкам, чтобы произвести впечатление на Мэттьюса. Потом я узнал его получше, он был очень достойным человеком, которого я уважал и ценил. Все по-прежнему зависело от нашего боевого духа и, в немалой степени, от случая.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, Вы всегда были большим оптимистом, говоря, что это обязательное качество для всякого революционера. Несколько лет спустя после победы революции Айде Сантамария рассказывала, что они все ехали на встречу в горах с мыслью предложить Вам оставить борьбу до лучших времен, но никто даже не заикнулся об этом, услышав, с каким энтузиазмом и решительностью Вы говорили в тот день, когда во главе горстки людей, практически безоружных и не могущих рассчитывать на подкрепление, Вы излучали такую уверенность, что они уехали от Вас, тоже уверенные в победе.
435


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, у меня не было сомнений, но в идеале нужно было, конечно, начинать партизанскую войну в Сьерре-Маэстре сразу после штурма казарм Монкада, тогда можно было бы избежать высылки, экспедиции, высадки в сложнейших условиях, потери стольких товарищей. Кроме того, мы могли бы тогда рассчитывать на поддержку со стороны жителей Сантьяго. Ну что ж поделать, не получилось, но мы все же были в горах, располагали очень сильной группой на равнине, и начиная с того дня нам начали доставлять подкрепление. Люди и оружие прибывали в Мансанильо, где Селия прятала их в надежное место. Перевозка осуществлялась в строжайшей секретности. Наши ребята ежедневно рисковали жизнью. Им приходилось проявлять чудеса изобретательности и храбрости.
Помимо этого, к нам продолжали присоединяться крестьяне, а поскольку условия жизни в горах были очень сложными, мы начали изучать местность, в которой действовали, тренироваться... мы много работали над подготовкой наших людей для ведения войны в условиях гор.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Еще один важный бой, который повлек за собой жесткую реакцию властей, произошел при Уверо 28 мая 1958 года. Не так ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, это был очень рискованный и ожесточенный бой против укрепленных позиций противника на берегу моря. В тот раз к нам в руки попало много оружия, поэтому последовала очень жесткая реакция Батисты. Откровенно говоря, та операция не очень соответствовала нашему принципу стараться вымотать и уничтожить врага с минимальным количеством жертв. Мы пошли на это, чтобы предотвратить гибель группы людей из другой политической организации, которая высадилась вблизи населенного пункта Сагуа, на севере провинции Орьенте. Возможно, нам не следовало проводить эту операцию, которая оказалась очень сложной, хотя и завершилась нашей победой, когда мы захватили укрепленный армейский пост и все имевшееся там оружие. Но такого же результата мы могли бы добиться с минимальными потерями или вообще без потерь и сэкономив боеприпасы, если бы устроили засаду на дороге, но тогда, возможно, мы не стали бы теми революционерами, какими стали впоследствии. После этого тяжелого боя при Уверо мы создали новое подразделение, Колонну № 4 под командованием Че, в которую вошли люди из Колонны №1 и несколько крестьян. Че Гевара проявил себя как прекрасный командир в том тяжелом бою и за него получил повышение в звании, став командующим нового подразделения. Вскоре после этого мы узнали о смерти Хосуэ Паиса, а спустя всего лишь месяц до нас дошло трагическое известие о гибели Франка Паиса.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, у меня в бумагах есть слова, которые Вы написали после убийства Франка. Позвольте, я их зачитаю. «Я не могу выразить горечь, негодование, бесконечную боль, которые нас охватили. Какие варвары! Его подстерегли на улице, трусливо прячась и пользуясь всеми преимуществами тех, кто преследует борца в подполье. Чудовища! Они даже не знают, какой ум, характер, цельность они уничтожили. Народ Кубы даже не подозревает, что за человек был Франк Паис, что было в нем великого и многообещающего. Как больно узнать о его смерти в самом расцвете сил, в его двадцать пять, когда он отдавал Революции лучшее, что в нем было[...]. Сколько уже принесено в жертву этой ненасытной тирании!»
436


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Смерть Франка стала очень болезненным ударом по Движению, он тогда был ответственным за всю внутреннюю организацию на общенациональном уровне, провел огромную работу по переориентации боевых групп, по налаживанию работы среди рабочих и координации гражданского сопротивления. Последние недели своей жизни он посвятил созданию секции рабочих в Движении. Он был одной из ключевых фигур в подполье задолго до того, как мы начали партизанскую войну. Оба брата Паис отдали свои жизни за Революцию.
Франка убили прямо на улице, и его смерть вызвала волну спонтанного народного протеста, причем настолько мощную, что город был парализован в течение нескольких дней. Похороны молодого революционера превратились в массовую манифестацию, самую значительную в истории Сантьяго-де-Куба на тот момент. Это был самый крупный акт протеста против режима Батисты.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Недавно я читала, что, когда Вильма приехала в Мексику, Вы с огромным восхищением рассказывали ей о Франке, о том, что ему удалось сделать в Сантьяго, о его способности водить за нос врагов, организуя рискованные мероприятия из подполья. Вы не могли бы рассказать, где базировалось руководство Движения? Всегда ли оно действовало в соответствии с Вашими распоряжениями?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Руководство Движения на равнине, как мы говорили, обладало полной автономией. Пока я был за границей, они занимались всей организацией: вербовали людей, проводили политические кампании и акции протеста, агитировали, собирали средства, набирали студентов, рабочих, крестьян для отправки в Мексику. Таким же образом мы поддерживали связь с равниной, когда ушли в горы. Некоторые из тех, кто был в Сьерра-Маэстре являлись членами руководства, но таких было очень мало, в основном все руководители находились на равнине и обладали, так же как и на этапе подготовки экспедиции, полной автономией. Все это время нашей главной опорой в Сантьяго был Франк Паис, его смерть стала одним из самых тяжелых ударов в первый год войны.
КАТЮШКА БЛАНКО. - До этого Вы мне рассказывали, что после Уверо было создано новое боевое подразделение под командованием Че, Колонна №4. Вы можете рассказать, как росла и крепла Революционная армия?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Первая группа была наша, от нее постепенно отпочковались все остальные подразделения. Вторым стала колонна Че. Наша маленькая армия набиралась опыта, и пришел момент, когда мы смогли наносить Батисте очень серьезные удары, мы постепенно нарастили арсенал и вскоре открыли второй фронт, направив отряд под командованием Рауля на север провинции, а группу Альмейды - в район Сантьяго-де-Куба. Нас было немного, но мы сумели открыть новые фронты партизанской войны. Колонна Рауля смогла взять под контроль горный хребет Сьер- ра-Кристаль, а Альмейда укрепился под Сантьяго-де-Куба, что было очень важно с военной и политической точек зрения. Была еще одна небольшая колонна Камило, которая действовала на равнине.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Расскажите, пожалуйста, о значении и драматических последствиях провала апрельской забастовки.
437


Катюшка Бланко
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Апрельская забастовка произошла как раз на том этапе, когда мы получили военное преимуществ перед неприятелем. Она была организована по инициативе руководителей с равнины, которые были убеждены, что народное движение переживает подъем, что создает условия дая объявления всеобщей революционной забастовки - финальной стратегической акции дая свержения режима Батисты. Я не сомневался в эффективности такой меры, но момент был выбран неподходящий. Мы много об этом спорили, но те, кто работал внизу, утверждали, что мы не владеем ситуацией, поскольку находимся в изоляции, в горах. И мы уступили. В поддержку забастовки все наши отряды провели решительные и успешные военные акции. Но, как и следовало ожидать, забастовка провалилась. Батиста нанес сокрушительный удар по Движению, подавив забастовку, что, в свою очередь, привело к большому разочарованию людей. Первое, что я сделал, это выступил по радио - по иницитиаве Че радиопередатчик был установлен в Колонне № 4. Станция называлась «Мятежное радио», ее создание было великолепной идеей, которая позволила наладить связь между собой, с товарищами с равнины и, в целом, с народом. Речь, которую я тогда, 16 апреля 1958 года, произнес по радио, чтобы подбодрить людей, где-то записана. У тебя нет ее текста, Катюшка?
КАТЮШКА БЛАНКО. - Есть, Команданте, позвольте, я зачитаю несколько фрагментов: «К общественному мнению Кубы и свободных народов Латинской Америки:
Я шел без устали дни и ночи из зоны операций Колонны №1, чтобы обратиться к вам сейчас. Мне тяжело было оставлять своих людей в такое время даже на несколько дней, но говорить с кубинским народом - это тоже мой долг и потребность, которую я не мог не утолить.
Тирания ненавистна во всех своих проявлениях, но особенно отвратительна и вызывающе цинична тем абсолютным контролем, который она устанавливает над средствами массовой информацией - газетами, радио, телевидением.
Цензура, сама по себе отталкивающая, становится еще более мерзким явлением, когда не только пытается скрыть от народа правду о том, что происходит, но стремится, манипулируя прессой, заставить его поверить в то, что служит интересам его палачей.
Скрывая истину всеми доступными путями, они распространяют лживые сведения.
Народ слышит только известия, передаваемые генеральным штабом диктатуры. К надругательству цензурой добавляется надругательство ложью. И тем же самым газетам и радиостанциям, которым строгий и бдительый цензор запрещает говорить правду, вменяется в обязанность информировать обо всем, что диктатура посчитает нужным. У народа отбирают его органы формирования общественного мнения, превращая их в инструмент угнетения. Тирания желает постоянно держать народ в обмане, словно не осознавая, что отказом в информации из любых источников, кроме официального, она лишает свой голос всякой силы. Кому же должен верить народ? Преступникам, которые его тиранизируют? Предателям, которые отобрали у него Конституцию и свободы, которые установили цензуру и запрещают прессе говорить о самом важном? Как недалеки они, если думают так, потому что народ можно силой заставить делать что угодно, но только не верить.
Когда будет написана правдивая история нашей борьбы и мы сопоставим изложенное в ней с официальной версией режима, все увидят, до какой степени тирания 438


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
способна разрушать и приводить к полной деградации завоевания республики, до какой степени сила на службе зла способна пойти на преступление и варварство, до какой степени наемная и безыдейная солдатня может быть обманута своими собственными командирами. Но разве имеет значение для деспотов и палачей народа, что история их изобличит? Их волнует только одно - выкрутиться, отодвинуть срок неизбежного падения. Не думаю, что генштаб лжет из стыда, генеральный штаб кубинской армии уже доказал, что не знает стыда, он лжет в своих интересах, лжет народу и солдатам, лжет, чтобы предотвратить деморализацию в своих рядах, чтобы скрыть от мира несостоятельность своей армии и своих наемных командиров, продавшихся самому бесчестному из дел, которые можно защищать, лжет, потому что не сумел со всеми своими десятками тысяч солдат и колоссальными материальными ресурсами разгромить горстку партизан, которые встали на защиту прав кубинцев. Наемные штыки тирании скрестились с винтовками идеалистов, которым не платят жалованья. Военные, которые не защищают свою родину, а, напротив, идут против нее, когда вместо того, чтобы защищать свой народ, порабощают его, превращаются из государственного института в вооруженную шайку, перестают быть военными, превращаясь в преступников, и не заслуживают более не только той земли, политой крестьянским потом, которую они вырывают из рук народа, но и солнечного света, под которым эти трусы поливают землю кровью. И эти же военные, которые никогда не защищали свою родину от внешнего врага, которые не заслужили своих медалей на поле боя, которые получили свои звания благодаря кумовству, предательству и преступлениям, передают военные сводки, объявляя о смерти от их рук десяти, двадцати, тридцати или даже пятидесяти соотечественников, словно бы это были победы во славу отчизны, словно у убитых ими кубинцев, ведь это и есть их невинные жертвы, нет братьев, детей, жен или родителей. Только лишь из родственников замученных соотечественников уже можно создать армию, чтобы вести победную войну. Мы не расстреляли ни одного плененного врага. Мы не бросили ни одного раненого вражеского солдата на поле боя. И это для нас есть и всегда будет честью и славой, потому что мы чувствуем боль за каждого убитого врага, несмотря на то, что наша война самая справедливая из войн, ибо это война за свободу, и кубинский народ знает, что она продолжается победоносно. Кубинский народ знает, что вот уже 17 месяцев с момента высадки экспедиции, когда горстка людей сумела преодолеть трудности и поражения, не сложив знамя патриотической борьбы, Революция набирает силу; знает, что ее слабая искра сегодня, год спустя, разгорелась ярким пламенем; знает, что борьба идет не только в Сьер- ра-Маэстре, от Кабо Крус до Сантьяго, но и в горах Сьерра-Кристаль, от Майари до Баракоа, на равнине Кауто от Байамо до Виктории-де-лас-Тунас; в провинции Лас-Вильяс - от хребта Эскамбрай до хребта Тринидада и в горах Пинар-дель-Рио; что на улицах городов и сел тоже идет героическая борьба. Но самое главное, что знает кубинский народ, это то, что воля и упорство, с которыми мы поднялись на эту борьбу, остаются непоколебимыми, что наша армия, созданная из ничего, не боится вызовов судьбы, что после каждого удара Революция возрождается с новой силой, что разгром экспедиции на «Гранме» был не концом борьбы, но ее началом, что стихийная забастовка, последовавшая как реакция на убийство Франка Паиса, не стала победой над тиранией, но указала путь ко всеобщей забастовке; что никакая власть не может удержаться на горе трупов, в крови которых она пытается утопить попытку новой забастовки, потому что сотни убитых студентов и рабочих, 439


Катюшка Бланко
беспрецедентные репрессии, развязанные в эти дни против народа, не ослабляют Революцию, но делают ее сильнее, нужнее, непобедимее; что пролитая кровь питает мужество и негодование, что каждый погибший на улице или поле боя пробуждает в своих братьях по идеалам непреодолимое желание отдать жизнь за правое дело, в безразличных - желание сражаться, в апатичных - патриотизм, который истекает кровью видя бесчестье родины, во всех народах Америки - симпатию и желание присоединиться к борьбе».
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я сделал обращение к народу в тот день и сразу же вернулся на фронт Колонны №1 в районе Ла-Платы. Произошедшее указывало на то, что батиста воспользуется возможностью, чтобы организовать новое наступление на Революционную армию. Я был уверен, что он это сделает и что, скорее всего, удар будет сосредоточен в районе операций Первого фронта. Тогда я дал указания Че перевезти радиостанцию в расположение Колоны №1.
Через некоторое время, не помню точно дату, прибыли новые товарищи из подкрепления, чтобы влиться в партизанскую борьбу. Помню, что среди них были Хорхе Энрике Мендоса и Орестес Варела, которые вместе с другими работали на «Мятежном радио». В течение следующих недель подтянулись еще люди, которых Движение прислало после апрельского провала, чтобы спасти от преследований. После провала забастовки я предложил сосредоточить политическое рукаводство Движения в Сьер- ра-Маэстре. Это случилось на встрече в Альтос-де-Момпье.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, начался ли уже тогда период решительных сражений?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Да, потому что враг почувствовал себя сильнее после провала апрельской забастовки, повлекшего за собой сильное разочарование в народных рядах, и решил, что это удачный момент, чтобы нанести решающий удар по силам партизан. Тогда был задуман и приведен в исполнение последний стратегический план Батисты, известный как «План ФФ» - финал Фиделя. Он состоял в том, чтобы развернуть десятитысячный контингент, поддерживаемый танками, артиллерией, авиацией и флотом, для мощного наступления, которое началось 25 мая 1958 года на участке Колонны №1, куда были стянуты все остальные силы. Там же находился командный штаб и другие объекты нашей инфраструктуры, такие как «Мятежное радио» и полевой госпиталь.
Почти одновременно началось неприятельское наступление на втором, восточном, фронте имени Франка Паиса. Батистовцы нанесли сильные удары по этим двум фронтам, бои шли несколько недель, и враг был остановлен. Наши бойцы нанесли противнику большой урон в живой силе и захватили значительное количество оружия.
На фронте Колонны №1 сражалось около 300 человек, включая подкрепление из колонн Че, Альмейды и Камило. 74 дня подряд мы вели решающую битву, чтобы отразить мощный натиск неприятеля. Сначала мы просто защищались, а затем перешли в контрнаступление, и атаки неприятеля задохнулись. Элитные батистов- ские подразделения потеряли более тысячи людей убитыми и ранеными, мы взяли 443 пленных и захватили более пятисот единиц оружия.
440


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, передо мной послание, которое Вы отправили Рамону Пасу с целью скоординировать действия дая отражения неприятельского наступления: «Будем оказывать сопротивление на всех дорогах, постепенно отходя к Сьерра-Маэстре и стремясь нанести им как можно большие потери.
Если врагу удастся занять всю нашу территорию, каждое наше подразделение должно превратиться в самостоятельный партизанский отряд и сражаться с неприятелем, стремясь перехватить его на дорогах и заставляя отступить. Наступил решающий момент. Мы должны сражаться как никогда».
Вас беспокоил в той ситуации недостаток сил, оружия, боеприпасов и провизии для того, чтобы отразить подобный удар?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я всегда думал, что не имеет значения количество неприятеля. Важно другое - сколько людей нам необходимо, чтобы удерживать какую-то позицию столько времени, сколько необходимо, чтобы вымотать противника и тогда контратаковать... Другой тактикой, к которой мы часто прибегали, была организация засад в наиболее удобных местах, в которые следовало заманить врага. В этом мы были настоящие эксперты.
На момент начала наступления у нас сложилась очень сложная ситуация с боеприпасами. Ты изучала все эти исторические вопросы и наверняка читала сообщения, которые я в те дни рассылал товарищам, призывая экономить патроны, не тратить их зря. Но все же мы не сдавались, и я, хотя и надеялся на помощь с равнины, был уверен, что мы справимся и своими силами, что сможем осуществить наш план и вражеское наступление выдохнется и остановится.
КАТЮШКА БЛАНКО. - В одном из посланий Камило Вы выражаете уверенность в том, что сейчас придется дать самый значительный бой революционной войны. В сопроводительной записке Вы говорите: «Этот маневр, о котором я тебе пишу, зависит от общего плана и обстоятельств: охрана точек доставки оружия (часть его уже поступила), подробный план противостояния наступлению и контрнаступление, немедленно следующее за ним. Мы превратили Сьерра-Маэстру в настоящую крепость с ходами и окопами. Радиостанция стала нашим настоящим оплотом в революционной борьбе, мы провели телефонную сеть и много вещей довели до ума. Я говорю тебе это, чтобы ты не поддался ложному впечатлению о том, что мы находимся в сложной ситуации. Думаю, что победа близка».
В послании Вы объясняете Камило значение сражения, которое состоится в Сьерра-Маэстре, и говорите о необходимости переброски туда его вооруженных людей, подчеркивая стратегическое преимущество того, что неприятельский план не предусматривает присутствия колонны Камило: «А мы сделаем так, что им придется повстречаться с тобой здесь».
Вы очень ценили и любили Камило. В первую мою встречу с Вами на меня произвел сильное впечатление его портрет, висящий у Вас в кабинете, а также слова, которые Вы обратили к народу после его исчезновения. Какие воспоминания Вы храните о Камило Сьенфуэгасе?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - В отношении предстоящего сражения должен сказать, что я поручил Камило очень непростую миссию. Он должен был незаметно пересечь линию противника у подножия Сьерра-Маэстры, а пробравшись в горы, чтобы при441


Катюшка Бланко
соединиться к нам, избежать столкновения со сторожевыми отрядами, которые во множестве прочесывали местность. Действовать ему следовало в условиях полной секретности, чтобы никто не знал, куда он направляется, и очень быстро. Можешь быть уверена, Катюшка, что я не сомневался в нем. И он блестяще справился с этим заданием - спустя совсем короткое время после получения послания он с 40 своими людьми уже находился в районе Ла-Платы. Его прибытие очень положительно сказалось на боевом духе моих бойцов. Камило был опытным и храбрым командиром во главе своего маленького, но очень боевого отряда.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Изучая этот этап революционной борьбы, я поняла, что Вы решили воспользоваться наступлением батистовцев, чтобы ослабить врага. Какие цели Вы ставили перед собой?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Я действительно хотел, чтобы это наступление батистовцев, которое не могло покончить с нами, стало военной неудачей для диктатуры. Для этого следовало разработать правильную стратегию, которая обеспечивала бы долгосрочное сопротивление, которое постепенно изматывало бы противника, в то время как мы будем накапливать ресурсы и оружие, чтобы предпринять контрнаступление, когда силы неприятеля начнут сдавать. Необходимо было воспользоваться тремя наиболее уязвимыми местами противника: большая протяженность путей снабжения в труднодоступной местности, необходимость проводить операции в местности, лучше знакомой повстанцам, и, наконец, моральная и материальная несостоятельность врага.
Конечно, на этом этапе войны мы дали много решительных сражений и нанесли серьезный удар по неприятелю, но и потеряли много ценных бойцов. Погибли команданте Рамон Пас, Андрес Куэвас, Рене Рамос Латур (Даниэль), капитаны Анхель Вердесья и Хеонель Родригес, которых мы считали нашими наиболее эффективными, стойкими и умными командирами. В своей книге о том этапе [«Стратегическая победа», опубликованная в августе 2010 года], когда я говорю о чувствительности наших потерь, я делаю особый акцент на высоких моральных качествах командиров, которые погибли, сражаясь на передовой, ведя в бой своих людей. Погибли также рядовые бойцы и некоторые партизаны из крестьян.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, когда вражеское наступление было отражено, силы первого, второго и третьего революционных фронтов соединились и заняли почти всю провинцию Орьенте, готовясь к операции в Сантьяго. К тому моменту Вы уже считали свою армии достаточно сильной, чтобы добиться победы в войне, не так ли?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Наша армия приобрела к тому моменту колоссальный опыт, окрепла, восстав из пепла, как птица феникс; но все же она была маленькой в сравнении с силами неприятеля. И тем не менее, нам удалось нанести поражение противнику. Колонны Сьерра-Маэстры, второго и третьего фронтов заняли провинцию Орьенте, а отряды Че - 142 человека и Камило - 94 человека, были направлены в центр страны. И их поход тоже был подвигом, потому что пройти 500 километров по болотистой равнине - это очень непростая и рискованная затея, но они справились. В сентябре был создан первый женский отряд имени Марианы Грахалес, кото442


Фидель Кастро Рус. Солдат Эпохи
рый в том же месяце участвовал в боевых действиях вместе с силами Колонны №1 около Серро-Пеладо.
В октябре силы второго фронта заняли стратегические позиции неприятеля и захватили большое количество оружия. Колонна №1, в которую влились тысяча молодых и безоружных ребят из рекрутской школы, 11 ноября начала движение по северной гряде Сьерра-Маэстры по направлению к Сантьяго-де-Куба. По маршруту произошел бой в Гисе, недалеко от Байамо, где располагался командный штаб батис- товцев. В начале летнего наступления у нас было 180 человек, партизан из Сьерра- Маэстры. Но после победы в Гисе количество наших бойцов начало расти по мере того, как мы захватывали все новое оружие. В Гисе мы сражались десять дней без передышки, пока не разгромили батистовцев, которых в общей сложности было пять тысяч человек, поддерживаемых легкими и тяжелыми танками, артиллерией и авиацией. Мы вошли в Гису 30 ноября, а уже в декабре революционные колонны на востоке и в центре страны занимали многочисленные города, осадили Сантьяго-де-Куба и взяли город Санта-Клара.
Всего 24 месяца спустя после высадки с «Гранмы» нашей армии удалось разгромить могущественного противника. На тот момент наша общая численность не превышала трех тысяч человек, вооруженных в большинстве своем оружием, захваченным у врага, и сражавшихся с хорошо обученной и прекрасно вооруженной силой численностью не менее 80 тысяч человек.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Что случилось потом, Команданте?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Войну можно было считать выигранной. И 29 декабря 1958 года на разрушенном сахарном заводе «Орьенте» произошла встреча, на которой командующий батистовцев признал в присутствии представителей Революционной армии, что война ими програна, и предложил положить конец боевым действиям. Мы предложили схему прекращения боевых действий, которая была им принята. И что же произошло? Батистовцы не выполнили условий перемирия, и это послужило поводом к последнему всеобщему маршу с участием трудящихся и всего народа, который всегда поддерживал нас в борьбе. Перед лицом новой опасности - опасности государственного переворота в столице, командиры нашей армии получили приказ продвигаться вперед, не принимая условий прекращения огня, и был брошен призыв начать всеобщую забастовку. Страна была парализована полностью, все радиостанции подключились к «Мятежному радио», чтобы передавать указания революционного штаба. Это было сокрушительным ответным ударом, который мы нанесли врагу, попытавшемуся вырвать победу у нас из рук. Уже через 72 часа все крупные города, 100 тысяч единиц оружия и все военные объекты на суше и на море были в руках народа.
КАТЮШКА БЛАНКО. - Команданте, в эти последние дни боев, накануне победы Революции, Вы навестили свою мать. Впервые за все время Вы на несколько часов покинули поле боя, словно Вам необходимо было обнять ее, прежде чем продолжать битву. Что Вы помните о той встрече?
ФИДЕЛЬ КАСТРО. - Это было 24 декабря. Я не мог устоять перед искушением повидать мать, которую не видел много лет. Помню, что наш приезд стал для нее 443


Катюшка Бланко
огромной неожиданностью, потому что менее всего она ожидала, что мы вдруг появимся в Биране. Это была огромная радость, но одновременно защемило сердце - не было больше нашего просторного дома, не было отца. Помню, я предложил пришедшим со мной людям поесть апельсинов, и они учинили беспорядок в саду. Мать сделала им замечание, чтобы они рвали плоды аккуратно, она соблюдала все порядки, установленные отцом в доме и хозяйстве. Так она отдавала ему дань памяти, делала так, что он как будто продолжал жить в Биране.
Помню, что на обратном пути, проезжая Мангос-де-Барагуа, мы почувствовали непреодолимое желание остановиться, чтобы отдать почести мученикам, погибшим в Войне за независимость. Мы предчувствовали, что близится великий момент, когда мечты наших героев станут реальностью, что Революция, о которой они мечтали, победит в самое ближайшее время. Но на сей раз не произойдет то, что случилось в 1898 году, когда американское присутствие не позволило мамбисам Калисто Гарсии войти в Сантьяго-де-Куба, что стало поражением и исторической несправедливостью по отношению к кубинцам. Посещение Мангос-де-Барагуа, его символическое значение для нашей истории, произвело на нас большое впечатление. Спустя немногим более недели, 1 января 1959 года, кубинская Революция праздновала свою победу в надежде на справедливость и независимость, мечты о которых кубинцы лелеяли более 100 лет. Наконец-то эти казавшиеся неисполнимыми мечты становились реальностью, и повстанцы входили в Сантьяго. История распахивала перед кубинским народом двери в новую, достойную жизнь. Все остальное зависело от нас самих.


Содержание
Путешествие
01 Дом, родители, деревья, свечи и газовые фонари, первые воспоминания, непостижимость смерти, прохлада в мансарде, день поклонения волхвов, народные снадобья, Манакас, лесопилки, верхом без седла, беззаботная свобода, петухи, дружба, девчонки, рождение брата 02 Тишина, лес, ночные тревоги, под защитой ружья, уроки истории, братья и сестры, решение за тобой, посещения Бирана в конце войны, Сантьяго, дождь с потолка, пустая трата времени, несправедливость, считать взрывы
03 Ностальгия по детству и дому, дон Анхель на Войне за независимость, наследие былых времен, возвращение в деревню, «Ла-Салль», первый мятеж, счастье - попасть в интернат, новая школа, в больнице, поэтический конкурс
04 Кино, история по Священному Писанию, Гражданская война в Испании, дружба с поваром Мануэлем Гарсией, речь с трибуны, память, письмо Рузвельту, влюбляться на расстоянии, учиться и размышлять, воображение, легенда о фотографической памяти
05 Гавана, «Колехио де Белен», биранский боксер, молиться и снова молиться, иезуитское воспитание, история, радиотрансляция с ринга: Джо Луис и Макс Шмелинг, утопии, Маркс и Дарвин
06 Современность, на университетском холме, просвет в темном лесу, традиция и легенда, память о невинно убиенных, Хосе Марти: водопад идей, коммунисты, студенческая политика, университетский Дон Кихот
7
12
40
61
80
98
117
445


VI / Выборы, ортодоксы, снова донкихотство, угрозы, меткий стрелок, плакать на пляже, бросать вызов снова и снова, самообладание 140
08 Кайо Конфитес, Орфила, броситься в воды бухты Нипе, Биран, возвращение в университет 155
09 Санта-Фе-де-Богота, IX Панамериканская конференция и Латиноамериканский конгресс студентов, пылкое выступление, Гайтан, «Боготасо», остаться в гуще событий, первое в жизни восстание, любовь к Колумбии 187
10 	Возвращение в Гавану, погружение в учебу, особый интерес к экономике, стипендия Бустаманте, женитьба, поездка в Нью-Йорк, посещение Гарварда, счастливое рождение и спасение жизни 216
11 	Окончание Университета, адвокатская контора на улице Техадильо, защита бедняков, деликатная миссия, недолгое благополучие, пример альтруизма, первая самозащита в суде и обвинение по-французски, поддержка Хусты, расовая солидарность 226
12 	Вместе с коммунистами, Ортодоксальная партия, Чибас - Робеспьер, последнее предупреждение, Батиста трусливый и пугающий, Пардо Льяда и время Чибаса, Дон Кихот и оруженосец, делегат, революционная стратегия, брат своих соперников, предвидеть переворот, уверенность и горечь 244
13 	Батиста: переворот, узнать и не иметь возможности заявить, вооруженная борьба, новости, тайны, «Не Революция, а разбойное нападение!», оружие: единственный путь, безоружный, один перед противниками 262
14 	Смена стратегии, инертность политиков, Абель и Монтане, начало преследований, бульвар Прадо, 109, тренировки в Университете, профессиональный революционер, книги в долг, жизнь в Гуанабо, самый благородный из арабских торговцев, отель «Андино», трудные времена впереди 276
15 	Дом номер 109 на бульваре Прадо, первые встречи с молодыми революционерами, тяжелый день, разочарование, подготовка к действию, Биран, просьба к Рамону, шествие с факелами, внедрение людей, тренировки в университете, Гарсия Барсена и его провал, мысли о революции, Тисоль в оружейном магазине, винтовка Хемингуэя, идеально спланированная операция 285
16 	Перевозка оружия, воспоминания Рауля, Ренато Гитарт, избранные, планирование действий, план казармы, подробности операции,
446


секретность, путешествие из Гаваны в Сантьяго, Теодулио Митчелл, жизнь ради революции
308
17Двое часов, поездки в Сантьяго, казармы Монкада: штурм и «прощай внезапность!», Фидель Кастро один у стен казармы, роль Рауля Кастро в истории, продолжение борьбы в горах, лейтенант Педро Саррия: «Идеи не убить!»
18 Дерзкий вызов, воинская честь, встреча с Раулем, бодрость духа, заветы Учителя живы, «Приговорите меня! Это не имеет значения! История меня оправдает!», путь к месту заключения на острове Пинос, начало и конец одиночества
19 Мысли вслух: «История меня оправдает», мамбисские и марксистские корни, осмотрительность и суть слов, послания, написанные соком лимона, поддержка Коммунистической партии, письма любви и боли, мятеж против Батисты, изолирован и без света, вся жизнь ради 26 июля 20 Учиться значит бороться, сомнения, привычка читать перед сном, «одежда красит человека, а я гол как сокол», амнистия, благодарность, отъезд на большой остров, горячий прием, стратегия и действительность, клятва на верность Кубе
21 Мексика: место, где начинается история и Революция, дорогами Хосе Марти в Соединенных Штатах, материальные трудности, ранчо СантаРоса, Альберто Байо, Джино Донне, под командованием Че, характер аргентинца, Эмпаран №49 и Каса-Бонита, Эль-Куате, слежка, оружие, конспиративные квартиры, метко стрелять, арест, мексиканский офицер и друг, заявления Че, Мексика выступает в защиту
22 Деятельность Рауля, смертельная опасность, позиция Ласаро Карденаса по отношению к Фиделю, обещание выполнить, начинать Революцию или не начинать, переправиться через Рио Браво, встреча с Прио, уверенность Анхеля, полемика в журнале «Боэмия», член ортодоксальной партии, против Батисты и Трухильо, настоящая Революция в опасности: люди и оружие, предательство, последние часы, выход в море, телеграммы на Кубу
23 Печали, прощание, беспокойство, отплытие из Тукспана, плавание в шторм, высадка-кораблекрушение, разделение, ад под обстрелом, умереть, чтобы стать знаменем, партизанская война, дневник Рауля, опасности, боль Сиро Фриаса, бои, Камило, тяжелый апрель, наступление и контрнаступление, победа
320
335
348
367
383
405
420


Литературно-художественное издание 12+
Катюшка Бланко
Фидель Кастро Рус
СОЛДАТ ЭПОХИ
Беседы с лидером кубинской революции
Выпускающий редактор
ГС. Чередов
Операторы компьютерной верстки
А.Ю. Бирюков, Л.Г Иванова
Технолог
М.С. Кырбаш
ООО «Центр книги Рудомино»
109189, Москва, ул. Николоямская, д. 1
Отдел реализации издательства: (495) 915-31-00
е-таП: 8упкоуа@ПЬТ1.ги, ат1П@НЬТ1.ги
НКр://ммм.ТасеЬоок.сот/Сеп1геВоок
Технологическое сопровождение и допечатная подготовка ООО «Бослен» (499) 270-09-59, (495) 971-89-09
Нйр:/Лл/\л/\л/.Ьоз1еп.ги; е-таП: 1пТо@Ьо81еп.ги
Подписано в печать 01.08.2016
Формат 70x100/16
Тираж 1000 экз.
Заказ
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «Первая Образцовая типография», филиал «Ульяновский Дом печати»
432980 г. Ульяновск, ул. Гончарова, д. 14


Эта книга — шаг навстречу человеку, который скрыт за привычным образом революционера и политика, вошедшего в историю '- и воплощающего собой подвиги героев прошлого и будущего, подвиги тех, кто встанет на защиту нашей Кубы, нашей Америки, тех, кто будет бороться за независимость и справедливость, отстаивать гуманистические ценности.
Эта книга дает читателю возможность пройти дорогами Фиделя, насладиться его естественным и спонтанным рассказом о фактах, точках зрения, размышлениях и переживаниях;
совершить путешествие из дома его детства в полное тревог, лишений, надежд7ГпредЗТтаменеваний_настоящее.
Снова и снова мы должны уходить в горы, спасая Революцию, человечеству нужны те, кто встанут на ее защиту, и Фидель снова надевает свои сапоги вечного странника и солдата.
Катюшка Бланко