Всем кто любит книги и хочет внести свою скромную
лепту в дело спасения советских книг от уничтожения,
а также сохранения знаний и просто доброй детской
литературы для будущих поколений.
По этой ссылке можно пройти на форум, где делают качественные книги.
Создание электронных книг, ссылка на форум publ.lib.ru
Ссылка на форум с описанием работы в программе СканКромсатор
А здесь обсуждается работа в ScanTailor.
Если вы не хотите, либо не умеете делать электронные книги, но хотите
помочь в оцифровке книг и можете отсканировать книгу и поделиться
качественными сканами, то вам сюда.
Здесь будут собираться ссылки на видео по обработке книг.
Обработаю ваши сканы, советской художественной литературы 50-х годов,
а также детские книги советской эпохи. Я здесь.
Обработка:
krestik
г. УСПЕНСКИЙ
ДЕБРЯМ
РИСУНКИ И. РИЗНИЧА и И. КУСТОВА
Государственное Издательство
Л^тсной Литературы Министерства Просвещения, РСФСР
Москва 1952 Ленинград

Дочери моей Инге — начинающему
исследователю родной природы —
посвящается эта книга.
ОТ АВТОРА
Дорогие читатели!
Я, как, вероятно, и многие из вас, еще в детстве перечитал
все романы Жюль Верна и многое из того, что написали Майн
Рид и Фенимор Купер. Позднее, уже юношей, я просиживал
ночи напролет над чудесными книгами Н. М. Пржевальского и
В. К. Арсеньева. Эти книги пробудили у меня желание стран-
ствовать и узнавать новое. Может быть, поэтому я и посвятил
свою жизнь изучению природы и всюду, где бы ни пришлось
мне бывать — в тайге или степях, в горах или на морских по-
бережьях, — я изучал и изучаю диких животных — зверей и
птиц, крупных и мелких, редких и обычных, полезных и вредных.
За десятки лет у меня накопилось много воспоминаний
о научных путешествиях и наблюдениях, о спутниках и товари-
щах, о местах, не всегда и не каждому доступных; о животных,
которых многие еще плохо знают или вовсе себе не представ-
ляют. Особенно живо мне вспоминается моя работа в двух Го-
сударственных заповедниках — Баргузинском и Кавказском.
Вот об этих заповедниках, а также о том, что привело меня
в «заповедные дебри», я и хочу рассказать в своей книге.
Всё, о чем здесь пишется, происходило на самом деле. Мне
только пришлось переместить некоторые события во времени,
ускорив течение одних и соединив вместе другие. Люди, о ко-
торых говорится в книге, также существовали в действитель-
ности, а многие и сейчас благополучно здравствуют. Я немного
3
-лишь изменил их имена и фамилии, и только в редких случаях
я позволил себе объединить в одном живом образе дела, чув-
ства и помыслы разных, но похожих друг на друга людей.
В былые времена у многих ребят, начитавшихся разных пу-
тешествий, созревало фантастическое решение бежать из дома
в Африку, в Индию или к американским индейцам. Некоторые
и действительно убегали, только, разумеется, недалеко: нахо-
дились добрые люди, которые возвращали беглецов к их встре-
воженным папам и мамам.
Сейчас наши школьники, пионеры знают и про Индию, и про
«Черный материк» гораздо больше, чем знали в детстве их
родители. У наших советских ребят уже не возникает желания
бежать туда, где люди стонут под сапогом колонизаторов-импе-
риалистов и где давно уже нет ни непуганых зверей, ни джунг-
лей, которые «не слыхали звука выстрела».
Теперь только в наших заповедных дебрях, охраняемых
законами советской страны, сохранилась вся прелесть нетрону-
той, девственной природы; о родных лесах; горах, степях и
тундрах, об их изучении и преобразовании мечтают наши юные
следопыты и натуралисты. Для них и написана эта книга.
Уасмъ 'Первая-


ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
Я учился в институте, который готовил специалистов по раз-
ведению пушных зверей: лисиц, соболей, норок, бобров. Го-
товил наш институт и ветеринарных врачей, чтобы в зверосовхо-
зах было кому лечить этих ценных зверьков, если они заболеют.
Учились у нас и будущие специалисты по охотничьему промыс-
лу — охотоведы.
Наш институт так и назывался — «институт звероводства и
охотоведения». В то время он только что организовался и дру-
гих таких учебных заведений больше не было. Понятно, что
у нас собрались студенты со всех краев нашей великой страны,
все страстные любители природы и животных. Особо желанны-
ми студентами для института были жители далеких северных и
восточных окраин — эвенки, ненцы, якуты и другие, как тогда,
говорили, «нацмены». Это ведь всё потомственные охотники-
промысловики. Компания у нас была пестрая, но дружная и ве-
селая. Всех нас объединяла одна цель: учиться и приобрести
специальность, о которой каждый мечтал с самого раннего дет-
ства. Так и меня привела в этот институт именно моя детская
мечта, только не сразу. Вот как это всё получилось.
Я родился и вырос в лесном краю, у истоков великой Волги.
Еще десятилетним мальчиком я часто увязывался за своим
старшим братом, когда тот шел на охоту, именно увязывал-
ся: брат не очень-то охотно брал меня с собой, особенно если
направлялся куда-нибудь подальше; всё боялся, что помешаю.
Мне приходилось иногда долго и настойчиво его упрашивать,
7
Наконец я заслужил право чистить старое ружье брата.
доказывая, что «без меня всё равно толку не будет». Однако на
брата гораздо лучше слов действовали мои многочисленные
услуги. На охоте я таскал за ним его сумку, набитую разной
разностью, на привалах разводил костры и кипятил чай, а дома
мыл и смазывал жиром огромные сапоги охотника, помогал
снимать шкурки с убитых зайцев и белок и ухаживал за гончей
собакой. Наконец я заслужил право чистить старое ружье бра-
та. Это уже было высоким доверием. Беда, если после моей
чистки строгий глаз брата обнаруживал в ружейных стволах
остатки порохового нагара или, еще хуже, пятнышко ржавчи-
ны. За такую оплошность мне грозило «отлучение» от охоты
по крайней мере на полмесяца.
Таким образом, я научился многому из того, что должен
уметь делать настоящий охотник. Научился разбираться в зве-
риных следах и стал различать многих лесных птиц по их голо-
сам. Умел находить дорогу в лесу, а ночью неплохо ориентиро-
вался по звездам.
Брат в конце концов сказал мне почти как равному:
— А ты, однако, вырос! Что ж, время! Ну, ладно, надо из
тебя охотника делать!
После этого разговора он стал подкапливать деньги, чтобы
купить мне хоть какое-нибудь ружьишко. И действительно,
в скором времени купил ижевскую одностволку.
д
Как-то, в начале лета, мы захватили врасплох игравший
у норы лисий выводок. Быстро заткнули куртками и сумками
входы в нору и переловили лисят. Их было четыре маленьких и
очень робких звереныша. Вероятно, они первый раз в жизни от-
важились вылезти из-под земли вслед за матерью. Лисица-мать,
не успевшая спрятать от нас своих детей обратно в нору, тре-
вожно затявкала и скрылась в кустах. Пойманных лисят мы за-
брали с собой, завернув в мою куртку. Я решил попытаться
воспитать их в неволе и всю обратную дорогу опасливо при-
слушивался к своему теплому живому свертку: не задохну-
лись бы!
Опыт воспитания лисят мне удался.
Они выросли в самодельной загородке-вольере и стали со-
всем ручными.
Я часто залезал в свой лисятник и ложился там прямо на
землю среди лисиц. В карманах у меня были спрятаны кусочки
вареного мяса, которое я нарочно не доедал за обедом. Лисицы,
чуя лакомый запах, принимались тщательно меня обыскивать.
Они залезали ко мне на грудь, прыгали, кувыркались и, оттал-
кивая друг друга, быстро обнюхивали мою одежду. Установив,
что угошение находится в карманах, мои питомцы начинали
быстро работать лапами, «выкапывая» из карманов мясо. При
этом, разумеется, здорово доставалось моим брюкам. Брат, на-
блюдая такие сцены, одобрительно улыбался. Я же хохотал
и был очень доволен, отгоняя от себя только одну неприят-
ную мысль, что мне придется-таки держать ответ перед ма-
терью за порванные штаны и безнадежно испачканную ру-
башку.
Наша матушка не одобряла мои увлечения. Особенно ей не
нравилось, что я, как и брат Александр, стал «одержимым»
охотником.
Мать вырастила нас без отца. Она работала не покладая
рук и всё время мечтала, что мы — ее сыновья, ее надежда
и опора — обязательно станем агрономами. Из всех специ-
альностей мать почему-то больше всего уважала агрономию.
Должно быть, потому, что сама она до самозабвения лю-
била огородничать и выращивала на своих грядках такие огур-
цы, помидоры и кабачки, каких не сыскать и во всем нашем
районе.
Однако мы обманули надежды матери. Старший брат вы-
учился на телеграфиста и работал на нашей железнодорожной
станции, а я хоть и не успел еще приобрести какую-либо про-
фессию, но тоже к огородным грядкам не очень-то рвался.
Частенько в свободные часы перед сном мы принимались
агитировать матушку и доказывать ей, что охота в нашей стра-
9
не не забава, а большая и важная отрасль народного хозяй-
ства. Мы читали вслух рассказы о жизни северных народов,
о том, как в Сибири и на Дальнем Востоке охотники добывают
дорогую пушнину, как промышляют морского зверя. На такие
книжки брат Саша не жалел денег. Мать слушала нас молча и
внимательно, а под конец махала рукой, медленно поднималась
со стула и, уходя в свою спаленку, говорила:
— Да ладно уж, якуты вы мои! Наговорили тут всякого.
Еще ночью россомаха приснится!
Охотой мы занимались в свободное время. Я — когда не
было занятий в школе, а Александр — во время отдыха между
дежурствами.
Брат был не таким охотником, которые ходят на охоту, что-
бы побольше пострелять и набить дичи. Мне не раз приходи-
лось видеть, как, например, во время осенней охоты на тетере-
вов вместо того, чтобы стрелять по взлетающим из травы
тяжелым птицам, Саша вдруг вешал за плечи ружье и, вынув
из кармана записную книжку, начинал что-то записывать. Ока-
зывается, он учитывал, сколько молодых птиц в тетеревином
Мы захватили врасплох игравший у норы лисий выводок.
10
выводке и сколько из них петушков и курочек. Зимой, выслежи-
вая зайца, брат иногда шел по его следам в обратную сторону,
«в пяту», как говорят охотники. Его интересовало не то, куда
сейчас убежал заяц и где его можно настигнуть, а откуда он
пришел сюда и что делал час или два тому назад.
Александр был завзятым наблюдателем природы, и под его
влиянием я тоже постепенно стал доморощенным натурали-
стом.
Когда я окончил среднюю школу, передо мной встал труд-
ный вопрос: что делать дальше?
Брат настаивал на том, чтобы я получил высшее образова-
ние. Я и сам непрочь был бы поступить в вуз, но вот беда —
в какой же?
Я мечтал стать специалистом по диким зверям и птицам и
изучать их жизнь в природе.
К тому времени я прочел порядочно хороших книг об изуче-
нии природы, об ее охране, об организации правильной охоты.
Из книг я понял, что существует особая наука — охотоведение.
Узнал также и о том, что у нас зарождается новая отрасль
животноводства — звероводство, то есть разведение в неволе
разных драгоценных пушных зверей, каких уже мало остается
на воле.
Мне стала ясной моя дорога.
Однако, раздобыв список высших учебных заведений, кото-
рые тогда у нас были, я растерялся. Вузов у нас, оказывается,
было очень много и по самым различным специальностям.
Были и такие, о которых я никогда раньше не слышал. Но
вот того, что мне было нужно, — института по охотоведе-
нию или звероводству — в списке не значилось! Это меня оза-
дачило.
Брат Саша говорил мне что-то насчет университета, в кото-
ром будто бы преподаются науки, и об охотничьем хозяйстве,
однако точно об этом он и сам не знал. Кроме того, университет
почему-то пугал меня. Мне казалось, что это очень строгое
учебное заведение, куда принимают только особо одаренных
студентов. Не надеялся я выдержать приемные экзамены в уни-
верситет и решительно пропустил его в справочнике.
Я остановился на одном институте с заманчивым назва-
нием — «зоотехнический».
«Ага! — подумал я, — «зоо» — это значит: животные!
Ну вот, пожалуй, туда и нужно посылать заявление!»
Наш учитель-естественник, когда я обратился к нему за со-
ветом, вполне одобрил мой выбор.
Не буду рассказывать, как я приехал в Москву и как она
меня ошеломила своим величием, массой людей и уличным
11
шумом; или как я сдавал приемные экзамены в этот самый зоо-
технический институт и как мне было сначала страшно, а по-
том весело от мысли, что я теперь уже не просто мальчишка
из лесной селижаровской глуши, а студент московского
вуза!
По-настоящему я опомнился и пришел в себя лишь в сере-
дине своей первой студенческой зимы. Тогда я и понял, что зоо-
технический институт, хоть и «зоо», но с дикими животными
пока дела не имеет. Он готовит зоотехников по коневодству,
скотоводству, свиноводству, овцеводству — пожалуйста, выби-
рай себе любое «водство», какое по душе, но только не «зверо-
водство».
Такого отделения в институте не было.
После долгого раздумья я выбрал себе коневодство и стал
успокаиваться, стараясь забыть про свои мечты об охотничьих
науках. Так бы и вышел из меня коневод. Однако, когда я пере-
ходил уже на третий курс, для меня всё переменилось.
Сначала прошел слух, что в нашем институте организуется
новый факультет, в котором будут изучать кролиководство и
пушное звероводство. Слух этот, скоро подтвердился. Действи-
тельно, у нас стали записывать студентов, желающих перейти
на новый факультет. Я записался одним из первых. А еще через
несколько дней нам сообщили, что новый звероводческий фа-
культет будет уже не факультетом, а целым самостоятельным
институтом, и в нем будет охотоведческое отделение.
Я боялся верить: ведь это же исполнение моей давнишней
заветной мечты! Но нам показали правительственное постано-
вление о новом институте, и там было ясно сказано, какое боль-
шое значение для нашего государства имеет охотничий промы-
сел и заготовка пушнины и как много нужно специалистов,
чтобы перестроить наше охотничье хозяйство на новый, совет-
ский, культурный лад.
Так вот оно как обернулось!
Новый институт организовался быстро.
Студентов набралось больше, чем ожидали. К нам перешли
многие и из нашего зоотехнического, и из некоторых других ин-
ститутов. Ребят не пугало то, что при переходе в новый
вуз многим пришлось учиться на курс ниже; например, с треть-
его курса сельскохозяйственного института — к нам на вто-
рой.
Нас, зоотехников, оставили на том же курсе, и мы были
этим чрезвычайно горды.
Скоро у нас было почти всё, что нужно для занятий: и пре-
подаватели, и учебные пособия; не хватало только «безде-
лицы»— своего здания! Мы пока что ютились под крышей своей
12
«мамы» — зоотехнического института, в двух-трех оставленных
нам аудиториях. Было тесно и неудобно. Случалось, что заня-
тия приходилось проводить в коридорах, а иногда и в институт-
ском садике, — благо подошла весна и погода стояла прекрас-
ная.
Однако мы недолго были «бездомниками». Наш звероводно-
охотоведческий институт получил здание за городом, да не
один дом, а целую усадьбу — бывшее подмосковное имение
какого-то богатого графа или князя. Меня выбрали от студен-
тов членом комиссии по приемке этой усадьбы.
В комиссии, кроме двух студентов, было два профессора и
ректор института.
Помню, как мы вышли из поезда на одной из дачных оста-
новок и пошли пешком к нашей усадьбе. Шли по тропинке че-
рез великолепный хвойный лес-парк, наполненный весенним го-
моном птичьих голосов. Высокий бородатый профессор, о кото-
ром еще будет речь впереди, размашисто шагал, удовлетворен-
но покрякивал и приговаривал:
— Какие замечательные места для учебной практики! И лес,
и птицы — всё тут под боком.
Наш ректор, Иван Иванович, замыкал шествие. Он был тол-
стоват и всё время отдувался, но тоже был всем очень доволен
и весело размахивал снятой с головы шляпой.
Мы прошли километра два — и лес расступился. Перед
нами открылся большой приземистый дом. От него, как руки от
туловища, расходились две полукруглые колоннады. Дом был
красного цвета, колонны белые, но всё уже сильно облупилось
и имело запущенный вид.
Перед домом, в окружении колонн, зияла большая впадина.
Как видно, раньше здесь был пруд, круглый как блюдо. Камен-
ная лестница спускалась к пруду, а на верхней ее площадке, по
бокам ее стояли два каменных льва — страшные, засиженные
птицами и с отбитыми мордами. Повидимому, здесь никто не
жил. Только один какой-то маленький, желтенький весь, стари-
чок незаметно появился со стороны и, молча постояв возле нас,
так же незаметно скрылся. В доме окна были выбиты, паркет-
ный пол засыпан мусором, а на стенах цвела рыжая плесень,
закрывая узоры серебряной росписи. На одном из подоконни-
ков уже успела вырасти маленькая березка, пустившая корни
в трещины каменной облицовки.
Мы обошли всё наше новое владение. Побывали во всех
пристройках и флигелях, в разных заброшенных службах, на-
шли и квартиру маленького старичка. Он жил, оказывается,
в бывшей домашней часовне со сводчатым потолком и кресто-
образными окнами.
13
Старичок отрекомендовался нам «комендантом» усадьбы, ко-
торая после Великой Октябрьской социалистической революции
перешла в собственность государства, но пока еще ни за кем
не была закреплена. «Комендант» рассказал нам, что сюда
мало кто заглядывает, приходили только недавно какие-то
художники и рисовали старый барский дом с колоннами. Ста-
ричок и нас принял за случайных посетителей. Пришлось рас-
толковать этому «коменданту» и плохому сторожу, что мы не
кто-нибудь, а новые хозяева имения.
Утомленные осмотром усадьбы, мы уселись отдохнуть у ка-
менных львов. Наш ректор еще раз окинул всё взглядом и,
сняв шляпу, сказал, обращаясь главным образом к нам —
студентам:
— Ну, друзья! Вот это и есть наше хозяйство. Разве плохо?
Вот увидите, что у нас тут будет. А парк-то какой, видали?
Только поработать придется всем нам, ой, придется! Деньги на
ремонт нам отпущены. Завтра опять сюда приеду, с архитекто-
ром!
Мы смотрели на красный дом теперь уже с любовью. Это-
был наш новый институт, и мы — его первые студенты!
С тех пор прошло много времени, и тот, кто сейчас приедет
в Московский институт звероводства и охотоведения, пожалуй»
и не найдет старого красного дома. Он затерялся среди новых
многоэтажных и светлых зданий, в которых расположены ауди-
тории, кабинеты, общежития студентов. Да и сам старый дом
обновили, надстроили новыми этажами, перекрасили. Только
остались полукруглые колоннады, которые напоминают нам
о первых днях жизни института и о нашей светлой юности.
В ИНСТИТУТЕ
Мы занимались еще в Москве, когда к нам пришел новый
профессор. Он привлек наше внимание тем, что был совсем не
похож на других наших профессоров. Говорил он очень просто»
но так, что сказанное им запоминалось надолго. Одевался тоже
просто и совсем уж не по-профессорски, любил курить махорку
и свертывал из нее громадные «самокрутки». Звали этого про-
фессора Петр Александрович, а фамилия у него была немнож-
ко озорная — Чертогонов. Впрочем, Чертогонова называли Пет-
ром Александровичем только на лекциях да на собраниях,,
а так, в дружеской беседе звали: «дядя Петя». Откуда взялось,
это «дядя Петя», я и до сих пор не знаю; наверное, пошло от
14
Разговор касался всего-то маленькой птички — синички гаички,
которая летала у нас над головами.
Синичка гаичка.
московских юннатов, с которыми много зани-
мался Чертогонов. Он уже тогда был извест-
ным ученым, его знали очень многие в нашей
стране, знали и за границей.
Мы полюбили Петра Александровича с
первой же его лекции. А лекция эта проходи-
ла не совсем для нас обычно. Явившись пер-
вый раз в институт, Чертогонов прошел-
ся раза два по коридору и осведо-
мился:
— А где тут эти самые охотоведы третье-
го курса? — Найдя нас, он спросил, где должна быть его всту-
пительная лекция.
Мы смутились, особенно я — староста курса: все аудитории
были заняты, и придется ждать не меньше часа, пока освобо-
дится одна из них. Когда я робко доложил об этом Чертого-
нову, он вскинул свою седеющую бороду и весело проговорил:
— Пустяки! Ждать не будем. Идемте-ка со мной, я знаю
тут поблизости одну замечательную аудиторию! — И повел
нас... на Новинский бульвар. Был тогда в Москве такой тени-
стый старый парк посреди Садовой улицы и как раз против
зоотехнического института.
Студенты пошли за Чертогоновым, сдерживая смешки и на-
сторожившись. Нам никто не читал еще лекций на городском
бульваре!
Профессор нашел тихое местечко в крайней, безлюдной
аллее и, сам сдвинув несколько садовых скамеек, велел нам
сесть. Мой сосед по скамейке Петя Лапшин — известный наш
балагур и насмешник — написал у себя в тетрадке: «Бульвар-
ная лекция № 1». Однако когда я минут через десять снова за-
глянул в Петину тетрадку, то увидел, что слово «бульварная»
было тщательно зачеркнуто.
О чем же говорил Петр Александрович на этой лекции? Он
не столько говорил сам, сколько спрашивал нас, а мы, к стыду
своему, очень плохо ему отвечали. А весь разговор касался
всего-то маленькой птички — синички гаички, которая шмы-
гала между ветвями липы у нас над головами.
Что же в ней особенного? На вид птичка довольно-таки
невзрачная, петь как следует не умеет, какая-то «золушка» в
светлом доме природы! Но когда наши скудные знания о синич-
ке были исчерпаны, профессор начал рассказывать сам и пове
дал про нее такое, что после лекции эта птичка показалась нам
прекрасней сказочной жар-птицы и заслужила у нас настоящее
уважение.
Казалось, случись сейчас какое-либо несчастье с синичкой,
16
каждый бы почувствовал, что потерял друга. Да и в самом
деле, эта «золушка птичьего царства», оказывается, выполняет
огромную и очень полезую работу. Она весь день, с рассвета
до вечера, лазает между ветвями деревьев и обшаривает
каждый листик, каждую трещинку на коре, выискивая насе-
комых.
Правда, я знал и раньше о том, что синицы истребляют
вредных насекомых, но не представлял себе, в каком количестве.
Теперь я узнал, что каждая пара гаичек во время гнездования
ежедневно очищает от вредителей больше трех десятков де-
ревьев. Если бы не было в наших парках и лесах этих птиц,
сколько было бы повреждено деревьев разными гусеницами и
жучками, — подсчитайте, садовники!
И так всегда лекции Чертогонова, о каких бы простых явле-
ниях природы он ни говорил, давали нам очень много нового
и увлекательного. Он любил не только рассказывать, но всегда
старался показать то, о чем говорил.
. Когда мы переехали в свою подмосковную усадьбу и стали
размещаться в заново отремонтированном доме, Петр Але-
ксандрович сейчас же отвоевал для своей кафедры три боль-
ших и лучших комнаты на втором этаже. В одной из них мы
начали устраивать свой учебный живой уголок.
Через месяц у нас в вольерах уже резвились белки и жили
два соболя. Эти зверьки не случайно попали к нам первыми.
Петр Александрович особенно интересовался соболями и бел-
ками. Эти животные составляют главное пушное богатство
нашей страны. Белок у нас очень много, и охотники ежегодно
заготовляют сотни тысяч беличьих шкурок — серых, дымчатых,
серебристых, почти черных — многих сортов. Пусть недорого
стоит каждая белка, но, когда на государственных складах
пушнины собираются целые горы беличьих шкурок, они стано-
вятся огромной ценностью.
Нам показали в Москве один
такой склад. Это было в жар-	аЙЙ J/'
кий летний день, но, когда мы
вошли в хранилище, у нас за-
щипало уши и потянуло мороз-	•
ным воздухом. Оказывается, в
хранилище поддерживался ис-	'nviМ
кусственный мороз: чтобы на- \ \ TraKWb*
дежно предохранить невыделан- \ J Л® Р Ьл
ную пушнину от моли, Пересы-	Ж
хания и прочей порчи.	«
Впрочем, на холод мы мало
обратили внимания, у нас раз-	Белка.
2 По заповедным дебрям	И
бежались глаза при виде бесчисленных рядов шкурок, подве-
шенных этажами к специальным перекладинам. Мы ходили по
узким проходам среди колеблющихся стен из мехов, и хвосты
песцов, лисиц, белок приятно щекотали нам щеки. Белок было
больше всего, целое море нежного пепельно-серебристого меха.
В конце экскурсии нам показали особую камеру. Там,
в больших многоэтажных сейфах хранилась самая драгоцен-
ная пушнина: каланы, речные бобры и лучшие сорта соболей.
Каждая соболья шкурка лежала в отдельной коробке с но-
мером.
Старый сортировщик, в синем ватном комбинезоне, вынул
из коробок несколько соболей и, легко встряхнув их в руке,
положил на стол. Соболий мех переливался живым густотем-
ным цветом и отсвечивал тонким серебряным налетом. Если
гладить шкурку рукой, то мех протекает между пальцами, как
легкая, подвижная жидкость, оставляющая на коже удивитель-
но приятное ощущение.
Когда кончилась экскурсия в пушной склад, сопровождав-
ший нас Петр Александрович остановился у выхода, закурил
свою самокрутку и, блеснув очками, строго спросил нас:
— Видели? — И, не дожидаясь ответа, тут же удовлетво-
ренно добавил:
— Ну, то-то же!
В одном из московских музеев я видел картину из времен
царя Ивана Грозного. На ней изображено, как какой-то ино-
странный король принимает московское посольство. Перед
королевским креслом стоит высокий дородный боярин в синей
бархатной шубе и подает королю какую-то штуку, похожую на
небольшой колокол, свернутый из золотой парчи. Из-под этого
«колокола» свешиваются пушистые звериные хвостики. Бритый
надменный король смотрит на эти хвостики с плохо скрывае-
мым любопытством, даже с жадностью. У посла-боярина боль-
шущая окладистая борода, метровой вышины меховая шапка
и заплывшие жиром хитрые глазки. «Колокол» с хвостиками
висит на шелковом шнурке с петлей, которая надета на указа-
тельный палец посла, — так и чувствуется легкость этого
«колокола».
Расспросив экскурсовода по музею, я узнал, что «коло-
кол» — это знаменитые «сорок соболей»: традиционный пода-
рок, который в те времена подносили наши послы иностран-
ным правителям, встречаясь с ними для переговоров о друж-
бе и торговле. Для подарка отбирали сорок лучших собольих
шкурок, туго связывали их головками вместе и покры-
вали парчевым чехлом. Дорогое, красивое и необычное подно-
шение.
18
Много соболей водилось тогда в русских лесах, и много
таких «сороков» дарила Москва в знак доброго соседства
с теми, кто искал ее дружбы. Но прошли столетия, и купцы в
западных страцах стали богаче своих королей и герцогов. Они
захотели одеваться по-королевски, носить плащи и шубы из
собольего меха и стали всё больше и больше покупать соболей
у русских купцов. Те же выменивали их за бесценок у сибир-
ских охотников.
Таежному жителю нужен чугунный котел, чтобы варить
в нем пищу. Что же, купец — тут как тут! Он дает охотнику
котел, но требует, чтобы тот за него отдал собольих шкурок
столько, сколько их влезет в этот самый котел! И темный,
обездоленный эвенк или коми набивал чугунную посудину дра-
гоценной пушниной. Ему ведь негде больше купить котел, кру-
гом на сотни верст тайга, а в этой тайге безраздельно вла-
ствуют купцы. Они разъезжают на лихих оленьих упряжках от
стойбища к стойбищу, от юрты к юрте и нагружают свои нарты
соболями, песцами, бобрами.
Когда зверя стало меньше и дорогую пушнину нельзя уже
было выменивать за чугунные и медные котлы, купцы повезли
в тайгу спирт, спаивали охотников и продолжали еще больше,
еще бессовестнее грабить и людей, и природу. Так уходили за
границу русские пушные богатства.
Наконец, настало время, когда даже самые умелые таежные
охотники стали добывать за целую зиму всего по пять, по шесть
соболей. Этот драгоценный русский зверь был почти уже
истреблен.
Когда в тайгу пришли советские люди, охота на соболя во
многих местах была временно запрещена и началась органи-
зация специальных соболиных заповедников. Но много нужно
времени для того, чтобы в наших лесах опять развелось собо-
лей столько, сколько их было, например, при Иване Грозном.
Как же помочь бедному зверюшке вновь размножиться? Этот
вопрос я настойчиво задавал себе, и в ответ звучали слова
Петра Александровича, сказанные им на одной из лекций:
«Наша задача — научиться разводить соболей в вольерах, как
домашних животных».
Я часто и подолгу стоял возле клетки, где жили наши
соболи. Я смотрел, как они то неподвижно лежат на полочках,
свернувшись клубками по-кошачьи, то вихрем носятся в своей
вольерке.
Скоро зверьки стали привыкать ко мне. Один из них —
самочка — стал даже брать из рук кусочки мяса, кедровые
орешки. Соболь — очень сообразительный зверек. Смотришь на
него и думаешь: «На кого же он похож? Голова — вроде как
2*
19
Скоро зверьки стали привыкать ко мне.
у медвежонка, туловище — кошачье, тонкое, упругое, ноги
какие-то особенные». Я не раз наблюдал, как соболь хватает
разные предметы передней лапкой куда лучше, чем кошка! Ну,
а хвост у соболя — свой, особенный, такого ни у кого больше
нет. Недаром, когда из соболя делают горжетки или муфты,
то обязательно оставляют в целости хвостики. Это — как бы
удостоверение, что мех действительно соболий, а не поддель-
ный.
Впрочем, у наших соболей меня интересовали не хвосты,
а другое. Я старался понять особенности поведения зверьков,
а главное — изучить их кормление. В самом деле, чем кормить
соболя, когда он живет в клетке?
Мы приблизительно знаем, чем питается соболь на воле,
в своей родной тайге. Вот как это узнали.
Наши ученые договорились с охотниками, чтобы те, убив
соболя, вынимали желудок зверька и клали его в банку
с раствором формалина, который предотвращает разложение.
И банки, и формалин специально завозили в тайгу на звери-
ные промыслы и раздавали надежным, грамотным охотникам.
Эти банки, наполненные желудками соболей, возвращались
потом в научные лаборатории для исследования. Ученые
осторожно разбирали остатки пищи, которые находили в же-
лудках, и определяли, что ел соболь перед тем, как его убил
охотник.
20
Таким путем удалось установить, что на воле соболь
питается разными мелкими грызунами — мышами, полев-
ками, бурундуками, белками, ловит мелких птичек и разных
насекомых. Ест соболь и кедровые орешки, и разные ягоды —
бруснику, чернику, малину. Одним словом, в природе у со-
боля «стол» очень разнообразный и — по-звериному — изы-
сканный.
Ну, а как же кормить соболей в неволе, особенно если их
будет целая ферма — штук двести-триста? Разве напасешься на
них мышей или насекомых? Нет, нужно подумать, чем эту еду
заменить. Разумеется, мясо нужно заменять мясом, скажем,
вместо птичьего и мышиного — давать говядину или баранину.
Орехи и ягоды не нужно и заменять, — их ведь можно запасти
и привезти на ферму столько, сколько требуется. Кроме того,
можно попробовать давать соболям и такие продукты, как
хлеб, каша, а пожалуй, и вареная картошка.
Ну, а чем заменить насекомых, и нужна ли вообще замена
такого «деликатного» блюда? На этот вопрос ответа пока не
было.
Для нас стало ясно, что в звероводстве еще очень много не-
известного, такого, что всем нам нужно будет изучать, устанав-
ливать, выпытывать у природы путем бесчисленных опытов
и наблюдений.
ЗООФЕРМА
На дальней окраине нашего парка начали строить настоя-
щую учебную звероводческую ферму.
Огородили высоким забором большую поляну, и на ней
стали вырастать странные сооружения из металлической сетки
в виде больших усеченных пирамид. Это строились вольеры для
зверей. Среди вольер поднялось несколько высоких ажурных
вышек с кабинками наверху; с этих вышек наши звероводы
будут наблюдать за поведением зверей, за всей их своеобраз-
ной и еще мало нам известной жизнью.
Недалеко от вольерных рядов выстроили здание. В нем по-
ставили большие кухонные плиты, варочные котлы, столы,
обитые железом, эмалированные ванны, большие мясорубки,
весы — всё, как на фабрике-кухне. Это и есть кухня, звериная
кухня — очень уважаемое звероводами место. Здесь будут
обрабатывать: варить, парить, развешивать, смешивать разные
корма или, как говорят звероводы, приготовлять «рационы» для
зверей.
21
Едва закончили постройку зверофермы, как на грузовиках
стали прибывать и ее жильцы — серебристо-черные лисицы,
соболи, куницы, еноты, норки. Ну вот, теперь есть где вести
наблюдения, ставить опыты, учиться различным тонким зверо-
водческим приемам.
Первые дни, когда размещали прибывающих зверей, все мы
сбились с ног, захлопотались, частенько забывая и про зав-
траки, и про обеды, — всё было недосуг.
Потом жизнь на ферме пошла строгим, размеренным по-
рядком.
В семь часов утра звонит колокол и звероводы — наши
студенты-практиканты — собираются у звериной кухни и полу-
чают ведра, наполненные очередным «рационом»: кусочками
мяса, кашей или какой-нибудь сложной смесью. Получив корм,
выстраиваются у кухни, а затем, по сигналу старшего зоотех-
ника, отправляются на ферму и расходятся там, каждый — по
своему ряду вольер.
Корм берется из ведра большой поварешкой определенными
порциями и раскладывается по мискам-кормушкам. Нужно,
как говорят, хорошо набить себе руку, чтобы равномерно рас-
пределять корм среди зверей.
После раздачи корма практиканты снимают белые «кормо-
Корм берется из ведра большой поварешкой.
22
Норка.
вые» халаты и надевают другие, «уборочные» — синие или чер-
ные. В них производят уборку вольер, действуя короткими
метелками и совками. После уборки — работы, связанные
с научными опытами: взвешивания зверей, измерения, описания
внешних признаков, разные перегонки и пересадки.
Вот тут-то и бывали иногда случаи, когда неопытный сту-
дент попадет пальцем, а то и всей ладонью в оскаленную пасть
разъяренной лисицы или енота. На зверофермах далеко не все
звери ручные, многие из них только и ждут случая, чтобы кус-
нуть зазевавшегося зверовода.
Помню, в первые дни моей практики на ферме, мне особен-
но доставалось от колонков. Колонок — сибирский рыжий зве-
рек, вроде хорька, шустрый, злой, верткий, как ящерица.
Обычно звероводы защищают свои руки от звериных укусов
толстыми кожаными рукавицами, но попробуйте-ка схватить
рукавицей колонка, когда его и голой-то рукой очень трудно
удержать. Он, как солнечный зайчик, юркнет между пальцами
и — как будто его и не было; только с какого-нибудь пальца
обязательно уж капает кровь: рыжий мошенник, вырываясь,
успел-таки куснуть.
Еще сильнее кусает норка. Она, если схватит вас за палец
своими мелкими зубками, то уж не скоро его отпустит. Она
стискивает челюсти в так называемой «мертвой хватке». При-
ходится разжимать ей зубы при помощи какой-нибудь палочки.
Очень хорош в этих случаях обыкновенный карандаш с метал-
лическим наконечником.
Пока я не научился мгновенным и точным движением схва-
тывать колонка или соболя так, чтобы большой и указатель-
ный пальцы сразу же обхватывали его шею, — мои руки по-
23
стоянно были искусаны и разукрашены иодом, а по ночам
нестерпимо горели.
Каждый наш студент проходил учебно-производственную
практику попеременно на всех участках зверофермы. Он или
ухаживал за животными, или готовил для них корм, или вел
наблюдения с вышки. На нашей ферме не только учились бу-
дущие специалисты, но и вырабатывались правила распорядка
для будущих наших крупных зверосовхозов.
Наш громадный старый парк тоже был учебным участком.
Он мало отличался от настоящего глухого леса. Вековые сосны
чередовались здесь с такими же могучими елями. Хвойные
кварталы переходили в смешанные, где среди угрюмых еловых
вершин трепетали листьями осины и нежно белели ветви берез.
Внизу, под густым пологом леса было сумрачно, пахло сыро-
стью, грибами и папоротником. Ноги здесь тонули в ковре
мхов, дорожек почти не было — прямо, как в наших селижаров-
ских ельниках.
И птицы здесь жили настоящие лесные: дятлы, поползни,
пищухи, зяблики. Нередко можно было видеть и белку, когда
она пушистым рыжим мячиком скакала с ветки на ветку. Но
трудно было ее заметить, когда, вытянувшись вдоль толстой
ветки и спрятав голову, она замирала неподвижно. Куда
девался тогда и рыжий летний цвет зверька! Его шкурка сли-
валась с красноватой корой сосны, озаренной солнечным
светом.
Зимой в парке всегда было множество следов на снегу: тут
и мышиные, и беличьи, и разные птичьи. Снег под деревьями
24
был похож на книжные страницы, исписанные вдоль и поперек
разными «писарями», на разные лады, на разных «языках».
Для меня-то это всё было не ново. У себя на родине я и не
такие следы видывал: например, волчьи, лосиные, даже
медвежьи. Приходилось распутывать и двойную «стежку>
лесной куницы. Однако после первого же зимнего занятия,
которое провел с нами в парке профессор Петр Александро-
вич, я да и многие другие студенты поняли, как мало еще мы,
в сущности, знаем и как плохо умеем читать эти звериные
и птичьи строчки, выписанные на снежных страницах зимы.
Вот тонкий извилистый узор
следов лесной мыши. Он идет от	.»
дерева к дереву, от пня к пню, и
вдруг обрывается. Куда же делась
мышь? Не ушла ли под снег, как
это обычно бывает, или, может
быть, она забралась в трухлявую
сердцевину старого пня?
Нет! Мышь улетела по воздуху,	>
улетела на крыльях! Это не вы-
думка и всё здесь очень просто:
мышку подхватила и унесла ка-
кая-то птица, вернее всего, —
сойка или ворона.’Унесла, чтобы
преспокойно съесть где-нибудь на Мышку подхватила и унесла’
толстом суку. Но что же застави-	ворона.
ло лесную мышь вылезти среди бе-
ла дня на поверхность снега, на лютую стужу, почти на верную
гибель, покинув свою надежную и теплую норку под снегом? Вот
на это совсем уж не просто ответить. Главное, что здесь ничего
нельзя придумывать и гадать, а нужно знать и знать точно.
Я давно заметил, что если человек в чем-либо недостаточно
уверен, то свой ответ он обязательно начинает со слова «по-
моему». Например, «эта птица, по-моему, дрозд», или: «до
деревни Жуковки, по-моему, сорок километров».
Профессор Чертогонов терпеть не мог этого «по-моему»
и на экзаменах всегда замечал студенту:
— Ага! Это — по-вашему. Ну, а как же будет на самом
деле?
И если студент не был уверен в своих знаниях, то смущенно-
умолкал и беспомощно мигал глазами.
Чтобы реже попадать в такое глупое положение, мы стара-
лись как можно тщательнее готовиться к ответу. Бывало про-
сидишь в институтской библиотеке дня три-четыре, перечитаешь
всё, что возможно, про какую-нибудь мышь или полевку, а по-
25
-том еще день или два проползаешь на коленях по снегу
в парке, по следам этой мыши, и только тогда пойдешь к про-
фессору и уверенно расскажешь всё, что нужно, без «по-
моему».
Мы любили и берегли свой парк. Он был нашей учебной
лабораторией. Весной в парке собиралось много разных птиц:
и тех, которые начинали здесь гнездиться, и пролетных, времен-
ных гостей, которые только останавливались у нас на отдых,
•чтобы через два-три дня лететь дальше.
Большинство наших перелетных птиц, в особенности мелкие
певчие, подчиняются строгому и удивительному закону. Пере-
зимовав в теплых краях, они. весной летят на свою родину,
именно туда, где когда-то сами вывелись из яиц и выросли.
Некоторые птицы возвращаются прямо к своему старому
гнезду. При этом многим птичкам приходится преодолевать
громадные расстояния в сотни и тысячи километров. Они про-
летают над чудесными лесами, озерами, над местами, которые
ничуть не хуже их родных мест. Но эти чужие, хоть и прекрас-
ные, рощи, кустарники, реки не привлекают крылатых путеше-
ственников. Они стремятся на родину, только на свою настоя-
щую родину.
Весной мы занимались в парке по орнитологии. Нас учили
узнавать птиц с первого взгляда по их полету, оперению, кри-
кам, а не только по книжке-определителю, которая помогала
-определить лишь пойманную или убитую птицу. Мы особенно
стремились научиться распознавать птиц по их голосам, по
песням, писку, щелканью, чтобы можно было вести их учет
и в глухом лесу, и ночью — не видя самих птиц. Это было
трудным, но увлекательным делом. Помогал нам Петр Але-
ксандрович. Он умел удивительно ловко подражать различным
птицам свистом, щелканьем языка или при помощи самодель-
ных свисточков, пищиков, трещоток.
Мы вели наблюдения в парке и утром, и днем, и по ночам.
Особенно нравились нам ночные занятия, когда мы уходили
в дальние кварталы парка. Придя на место, мы рассаживались
на земле и, соблюдая полную тишину и неподвижность, внима-
тельно слушали звуки ночного леса, стараясь запомнить голоса
различных птиц — то сонные или тревожные, то ликующие ноч-
ные песни.
Вернувшись в общежитие, каждый должен был записать в
дневник обо всем слышанном в парке, и мы соревновались
между собой на точность наших записей. Это были строгие
научные записи, и ничего лишнего в них не допускалось. Осо-
-бенно нужно было избегать вычитанных из стихов словечек,
а этим иногда у нас грешили, особенно девушки.
26
В институте нас учили многому. Был, например, специаль-
ный предмет: пушное товароведение. Нам нужно было хорошо
знать качества пушнины, уметь определять ее сортность, проч-
ность, стоимость, чтобы не разводить потом на фермах зверей
с плохими шкурками.
Преподавал товароведение профессор Ковалев. Это был не-
высокого роста человек, всегда деятельный, хлопотливый и
влюбленный в свое дело. Как-то при разговоре с Петром Але-
сандровичем Ковалев в шутку сказал: «Моя наука начинается
там, где кончается ваша. Вы интересуетесь живым зверем, ну
а я — его «бренной оболочкой». Профессор Ковалев на свои
лекции приходил всегда с целым ворохом «бренных оболочек»—
разных шкурок. Он учил нас, как оценивать качество меха про-
стейшим способом — при помощи осязания. Для этого нужно
было слегка гладить шкурку ладонью против шерсти, про-
пуская мех между пальцами, где кожа наиболее чувстви-
тельна.
Не легко нам давалось умение узнавать по внешним при-
знакам, в какой области добыта та или иная шкурка. Особенно
путались мы при сортировке белок. Белка живет почти во всех
наших лесах, от Балтийского моря до Охотского, и на таком
громадном пространстве условия ее жизни различны, — где
сухо, а где сыро, где всю зиму трещат жестокие морозы, а где,
наоборот, зима мягкая. В одном месте белка зимой питается
кедровыми орешками, а в другом — только древесными поч-
ками. Эти различия и влияют на организм зверька и на каче-
ство его меха, на его окраску, длину, густоту, мягкость, проч-
ность.
Пушники различают около двадцати географических сор-
тов, или, как они говорят, «кряжей» белки. Так же, по кряжам,
сортируют и лисиц, и соболей, и многих других пушных зверей.
Мне очень нравилось определять качество пушнины при
помощи микроскопа. Взятые из шкурки малюсенькие кусочки-
пробы проходят сложную обработку, прежде чем попасть под
объектив микроскопа. Волоски при сильном увеличении кажут-
ся чем-то вроде кусков бронированного телефонного кабеля.
Внутри волоса — светлый канал, снаружи — прочная, блестя-
щая роговая оболочка. Иногда можно увидеть, что эта оболоч-
ка местами разрушена, и весь волос кажется зазубренным.
Такой изношенный мех бывает у зверей, убитых не во-время,
перед началом линьки, и он не будет прочным при носке.
Мы учились, а время шло, и чем больше мы были заняты,
тем быстрее оно мчалось. Приближались торжественные и тре-
вожные для студентов дни — дни выпускных государственных
экзаменов.
27
РАЗОЧАРОВАНИЕ
После окончания института я собирался работать по охото-
ведению где-нибудь на Дальнем Востоке, в Сибири или на
Алтае, одним словом, — в тайге. Особенно меня почему-то
манил Алтай — край малохоженных троп, стремительных гор-
ных речек, край потомственных охотников.
Почти за год до выпускных экзаменов я начал обзаводиться
«таежными» вещами. Купил себе высокие охотничьи сапоги,
заплечный мешок, простенький карманный компас. Нужно было
еще приобрести фотоаппарат, бинокль, карманные часы, но на
это у меня не хватило денег, ни сбереженных от стипендии, ни
заработанных во время каникул.
Кончающих институт было всего двенадцать человек,— неве-
лик был первый выпуск советских звероводов-охотоведов. Почти
все наши выпускники, как и я, собирались ехать в тайгу, в
дебри, да не куда-нибудь, а в Приморье, на Камчатку, на
Крайний Север.
Такие места, как Урал или Кавказ, у нас считались слишком
исхоженными и изученными, а главное, очень уж близкими.
«Подумаешь, — говорили мы, — каких-то восемьсот-тысяча
километров от Москвы, да еще в скором поезде от места до
места, и никаких тебе оленьих или собачьих упряжек».
Некоторые из выпускников должны были вернуться на свою
дальнюю родину, к своему народу, который посылал их учиться
в Москву. Таков был мой близкий друг Петя Муруев — бурят
из Забайкалья. Он не представлял себе дальнейшей жизни
и работы нигде, кроме как в родном Баргузинском аймаке.
Разговаривая со мной, Петя часто вспоминал свой студеный
Байкал. При этом его узкие глаза закрывались, а на широком
добродушном лице проступала какая-то особенная, задумчивая
и счастливая улыбка.
Дальше всех, после выпуска, хотела уехать Леля Лукина.
Она была раньше членом кружка юных биологов Московского
зоопарка и прославилась тем, что приучила к себе нескольких
волков настолько, что водила их на ремешках по московским
улицам, как комнатных собак. Мы прозвали Лелю «колобком»,,
за маленький рост, полноту и неугомонную подвижность.
Лукина интересовалась редчайшим драгоценным зверем —
морской выдрой, которую пушники обычно называют каланом
или камчатским бобром. Это почти истребленное животное,,
дающее исключительную по красоте и прочности пушнину,
сохранилось в ничтожном количестве только на Командорских
островах, затерянных в просторах северной части Тихого
океана. Туда, на край света, в самый дальний уголок нашей
28
земли и собиралась поехать смелая Леля на пять-шесть лет,
чтобы изучать жизнь камчатского бобра и найти способы по-
быстрее вновь его развести.
Так мы мечтали о далеких краях, о чистых, незаезженных
снегах, о кострах среди дикого леса, о работе среди новых лю-
дей. Однако мы и сами понимали, что наши назначения на
работу будут зависеть не только от наших желаний, но и от ре-
шения специальной комиссии по распределению выпускников.
Такая комиссия была уже назначена и собирала заявки на
специалистов от разных учреждений. А учреждений таких было
много: Союзпушнина, Комитет Севера, Управление по делам
охоты, несколько новых зверосовхозов, — больше, чем нас, вы-
пускников.
Наш скоморох и проныра Петька Лапшин один раз при-
бежал в аудиторию, где мы самостоятельно готовились к экза-
менам, и закричал, забравшись на кафедру:
— Ребята! Мы остро дефицитный товар. Нас будут по кар-
точкам выдавать!
Петьку мы, конечно, с кафедры стащили, угомонили и про-
должали заниматься своим делом. Однако многие сильно при-
задумались, в том числе и я. «Как же, — думаю, — неужели не
увидеть мне моего зеленого Алтая?»
Так оно, между прочим, и вышло.
Через несколько дней после сдачи последнего выпускного
экзамена нам, в торжественной обстановке, вручили дипломы:
двенадцать новеньких книжек в синем переплете с золотой
надписью, а на следующий день пригласили всех к ректору.
«Вот оно!» — подумал я и вспомнил «карточки» Петьки
Лапшина.
В назначенный день я пришел к ректорскому кабинету часа
за полтора раньше, чем было нужно, и думал, что приду пер-
вым. Какое там! Почти все наши были уже здесь. Лица у всех
серьезные, настороженные.
Петька Лапшин вздумал было «отпустить» одну из очеред-
ных своих шуток, да только начал, как сразу же смолк и сирот-
ливо уселся в сторонке. Сейчас ведь решается судьба каждого
из нас: куда кому ехать, где и кем быть!
Томительно тянулись минуты, и всё-таки, когда, наконец,
приоткрылась дверь кабинета и празднично разодетый Иван
Иванович с вежливым поклоном пригласил войти, — мы
оторопели:
— Как, уже?
В кабинет мы ввалились все разом и с преувеличенным
оживлением стали усаживаться по сторонам длинного стола.
Кстати, я заметил, что каждый старался занять место подаль-
29
Наконец приоткрылась дверь кабинета и нас пригласили войти.
ше от того края, который примыкал к другому, «председатель-
скому» столу. Ректор смотрел на нас понимающе, и в глазах
у него светилась неподдельная теплота.
За ректорским столом, кроме Ивана Ивановича, сидело трое
незнакомых пожилых мужчин и девушка — секретарь нашего
районного комитета комсомола.
Представитель Наркомпроса, длинный, худощавый человек,
встал и почти повторил то, что мы уже слышали на выпускном
вечере от ректора. Он говорил, что мы первые звероводы и охо-
товеды советской школы, что перед нами непочатый край ра-
боты, что нас пока мало и поэтому... и так далее и тому по-
добное. А потом началось самое главное. Нас по очереди
вызывали, вручали назначение, жали руки, желали успеха,
а мы... безмолвно всё это принимали и возвращались на свои
места.
Только один Петр Муруев да еще два студента получили
путевки, куда хотели, — к себе на родину. А остальные... Леля
Лукина, вместо далеких Командорских островов, поедет рабо-
тать в первый опытный зверосовхоз, всего в сорока километрах
от Москвы.
30
Петя Лапшин, вместо Крайнего Севера, получил должность
зоотехника на нашей учебной звероферме. Мне выпало совсем
уж непредвиденное. Я был назначен прямо... в Москву, в
Замоскворечье, в только что организованный научно-иссле-
довательский институт по звероводству и охотничьему хо-
зяйству.
Повторяю, что, получая путевки на работу, мы все молчали,
хоть у многих и поднимался в душе протест и горькая досада
на то, что так безнадежно рухнули мечты, выношенные каждым
за долгие месяцы учебы. Как видно, еще крепка была в нас
студенческая дисциплина, которая не позволяла нам сразу же
высказать свои протесты и зашуметь там же, в ректорском
кабинете.
Незаметно, по одному, не глядя друг на друга, мы вышли
из кабинета. Однако там, за дверями, мы опять по привычке
собрались в тесный кружок и, наконец, зашумели, изливая
друг другу свое разочарование. Всем от этого стало легче.
Вновь ожила коллективная воля, и мы решили:
— Протестовать!
Но с кого начать? С Ивана Ивановича? Мы знали, что это
бесполезно, ректор, хоть и смотрит на нас влажными отцов-
скими глазами, но будет непреклонен. Да и не властен он те-
перь изменить наши назначения.
Однако там, в комиссии, знакомая девушка — секретарь
комсомольского комитета! Решили подождать ее и «нажать»
всем коллективом. Так и сделали. Девушка-секретарь долго и
терпеливо выслушивала наши возгласы.
— Мы хотим настоящей работы!
— На окраины!
— Для чего мы учились?
Слушала, слушала, а потом махнула рукой и рассмеялась:
— Эх вы, товарищи специалисты! Ничего-то вы не пони-
маете! Идемте-ка лучше в парк, побеседуем!
И снова наш любимый старый парк принял нас и укрыл
в своей уютной зелени. Усевшись на траве, мы долго говорили
с секретарем райкома комсомола. Впрочем, разговор меньше
всего касался наших назначений. Она нас расспрашивала
о том, как мы учились, о наших семьях — родителях, сестрах
и братьях. Потом стала говорить о нашей специальности,
о будущем звероводства в нашей стране, и, когда она уверенно
заявила, что те дела, какие нам теперь поручают, — это и.есть
самое нужное, — мы почти согласились с ней.
На другой день я уехал в Москву с дипломом и путевкой
в кармане. И вот — я в Замоскворечье, у подъезда нового
четырехэтажного дома. На дверях — стеклянная табличка, а на
31
ней крупными золотыми буквами написано: «ВНИПО». Я на-
чал было расшифровывать название: Всесоюзный... Науч-
ный. .. Пушнина... Охота... Получалось что-то несвязное,
и я отвернулся от вывески.
На улице полуденный летний зной, а мне как будто холодно.
Да что же это, неужели робость?
Я отшвырнул в сторону недокуренную папироску и ожесто-
ченно рванул тяжелую дверь подъезда. Поднялся на третий
этаж, прохожу комнаты — одну, другую, третью, — все они
пусты. Только в одной рабочие устанавливают огромный не-
уклюжий шкаф. Пахнет краской и сырой известью. Наконец,
в четвертой или пятой комнате, вижу: сидят за столами люди
и пишут. Девушка с яркорыжей прической строго посмотрела
на меня и спросила:
— Вы к кому?
Я не знал что ответить и, обозлившись неизвестно за что,
выпалил:
— К вам!
— Ко мне? — девушка удивленно вскинула брови.
— Я ваш новый сотрудник, вот моя путевка!
— Ах, так!
Быстро встав, девушка подвела меня к небольшой двери
с надписью: «директор».
Сдержанный, еще не старый человек с аккуратной бородкой
и пристальными глазами взял у рыжей девушки мою путевку,
мельком взглянул на нее и, протянув мне руку, предложил
сесть. Я утонул в глубоком мягком кресле и почувствовал
себя беспомощным.
Директор долго и обстоятельно расспрашивал меня о
разных мелочах; видимо, присматривался ко мне. Такой
допрос мне скоро надоел, неудержимо потянуло на улицу, на
простор. Воспользовавшись паузой в разговоре, я, наконец,
спросил:
— Какую вы мне дадите здесь работу?
— Я думаю использовать вас в качестве ученого секретаря.
До меня не сразу дошло значение этих слов, а потом вся
накипевшая и с трудом заглушенная досада сразу вылилась
наружу.
— Ученого секретаря? .. Корпеть над бумажками!
Не помню сейчас всего, что я тогда наговорил директору,
выскочив из кресла и заметавшись по кабинету. Директор,
улыбаясь одними глазами и не меняя тона, продолжал мне что-
то говорить. Помню только его слова, сказанные с подчеркну-
тым ударением:
— Молодой человек! На этой должности профессора рабо-
32
тают, а вы — со школьной скамьи — не хотите! Поймите же:
не просто секретарь, а ученый, у-че-ный!
Истощив запас своих доводов, он начал повторять их сна-
чала и наконец сообщил мне, словно по секрету:
— Мы вам комнату дадим в новом доме. Понимаете: ком-
нату в Москве! — И при этом он многозначительно поднял
вверх указательный палец.
Как ни мягок был со мной директор, как ни терпелив, я по-
нял, что его решение сделать из меня ученого секретаря твердо
и бесповоротно, сколько бы я ни буянил. Понуря голову,
я вышел из нового моего института и с яростью взглянул еще
раз на вывеску с нелепым словом «ВНИПО».
Ничего мне больше не хотелось и я совершенно не знал,
куда еще пойти. Помню, остановился я на набережной Москвы-
реки и, облокотившись на каменный парапет, уставился гла-
зами в медленно текущую воду. В голове шевельнулась ковар-
ная мысль: бросить всё, махнуть рукой на диплом, на звание,
на это самое «ВНИПО» и... уехать к себе на родину, уехать
совсем! Найду, — думаю, — там себе какую-нибудь работу, ну
хоть на железной дороге весовщиком или конторщиком
устроюсь, буду жить потихоньку, а в свободное время бродить
с ружьем по родным лесам, как прежде!
А как встретит меня мать?
В зеленоватой речной воде мне почудились ее родные свет-
лые глаза, наполненные слезами. Мать, наверное, покачает
головой и... молча отвернется.
А брат Александр? Да он просто выгонит меня из дома!
И крикнет вдогонку:
— Убирайся, дезертир!
И верно, мысли у меня сейчас самые подлые, дезертирские.
Я в большом долгу перед государством — оно меня выучило,
сделало настоящим человеком, а я... вместо того, чтобы чест-
но отработать £вой долг, — надумал удирать! Нет, этого не
будет!
Я поднял голову. Прямо передо мной, во всей своей вели-
чавой и строгой красоте, возвышался Кремль. Вечернее солнце
полыхало огнем на золоте его древних куполов; казалось, что
горят могучие маяки, не меркнущие никогда.
Тени великого города склонились у кремлевских стен.
Что-то застучало в груди. Стало радостно и душно от под-
ступившего волнения. Хотелось громко закричать: «Я буду,
буду служить тебе, моя Отчизна, до конца и там, где ты прика-
жешь!»
Оторвавшись от парапета набережной, я быстро пошел, рас-
правив плечи и улыбаясь. Я шел, минуя перекрестки улиц один
3 По заповедным дебрям
33
за другим, а Москва встречала меня своим мягким вечерним
гулом и теплом разогретого за день камня.
Незаметно я очутился перед знакомым домом. Я вошел в
него и остановился на одной из лестничных площадок. Передо
мной была квартира профессора Чертогонова, нашего люби-
мого учителя.
Удивительная была эта комната. Длинная, узкая, с одним
большим квадратным окном. Одна продольная стена вся уве-
шана картами, таблицами, разным мелким экспедиционным
снаряжением. Тут и бинокли, и фотоаппараты, и ружья. Под
самым потолком висит надувная резиновая лодка. Вдоль
противоположной стены протянулся рабочий стол профессора.
Не стол, а целая платформа! Стол строго разделен на участки.
На одном хозяин пишет — и здесь стоит чернильница, лежат
бумаги. На соседнем «участке» стоит микроскоп и всё, что нуж-
но для работы с ним, дальше — принадлежности для препари-
рования мелких животных, а еще дальше—что-то вроде ма-
стерской скорой технической помощи: лежат плоскогубцы, на-
пильники молоточки и пристроены к столу небольшие тиски.
Всё в полном порядке и чистоте. Над столом тянутся в несколь-
ко этажей полки с книгами. На них разместилась порядочная
библиотека, а книги такие, каких не скоро найдешь и в цен-
тральном городском книгохранилище.
Петр Александрович обнял меня за плечи и усадил на
стул.
— Так, так! Значит — секретарь? Ученый? Ну, что же,
ничего, ничего! Впрочем, я не согласен, нет, не согласен!
Бумажками шелестеть — это, брат, под старость занятие, а не
для таких, как ты. Ну да ничего, не горюй: уладится!
В словах профессора меня приятно удивило то, что он
называет меня «на ты». Так обращался Петр Александрович
только к своим давнишним и любимым ученикам. Значит, не-
даром занесли меня сюда мои беспокойные нбги!
— Дорогой вы наш дядя Петя! — и я порывисто обнял
профессора, а он посмеиваясь похлопывал меня по плечу своей
ладонью, сильной и жесткой, как у крестьянина. Долго
говорили мы, пили чай, курили, снова говорили. Петр Але-
ксандрович широким жестом указал мне на свои книжные
полки:
— Вот, смотри! Тут много такого, чего не сыщешь в тайге.
Приходи ко мне чаще, читай, работай, — буду помогать.
А в тайгу еще успеешь, у тебя всё впереди! Имей в виду: чем
больше будешь знать, тем крепче потом станешь шагать по этой
самой тайге-то!
Коротка летняя московская ночь. Не успели мы наговорить-
34
ся, как забелело рассветом широкое окно и стал яснее вырисо-
вываться красивый новый дом на другой стороне улицы.
Я собрался уходить, но Петр Александрович не отпустил меня
и уложил спать на диване в своей комнате. Ух, как сладко
я тогда заснул!
НАЧАЛО ПУТИ
Прошло уже три месяца с тех пор, как я начал работать
ученым секретарем. Была поздняя осень. Наверное, уже идет
массовый пролет уток и гусей, а тетерева-петухи соединяются
в зимние стаи и по утрам рассаживаются на старых березах
поклевать почек.
Но ничего этого я не вижу и осень чувствую только в том,
что при выходе из дома приходится надевать пальто и калоши,
а когда идешь по Москворецкому мосту, так нужно отворачи-
вать лицо от сердитого ветра, который дует вдоль реки и сечет
глаза мелким дождем.
Я почти совсем превратился в городского человека, даже
купил себе фетровую шляпу и тонкие кожаные перчатки. Не
сдаюсь лишь в одном: упорно не желаю пользоваться трам-
ваями и автобусами. Моя квартира находится у Земляного
Вала, а институт — в Замоскворечье, и это расстояние — кило-
метров девять — ежедневно прохожу пешком и туда и обратно.
Из-за этого мне приходится часа на полтора раньше вставать
с постели, а вечером позднее возвращаться домой. Но такой
режим идет мне на пользу.
К своей учено-секретарской работе я немного привык. Через
мои руки проходили разные планы, отчеты, сметы, методики, и
мне нужно их было «редактировать», «корректировать», «сум-
мировать», писать протоколы на ученых заседаниях и так да-
лее, и тому подобное.
Желая поскорее избавиться от какой-либо скучной бумаги,
я набрасывался на нее как на врага, собирал всё свое уме-
ние — и разделывался с этой бумажкой очень скоро. Это, как
видно, и нравилось моему директору, поэтому он и слышать
не хотел о том, чтобы перевести меня на практическую работу
в зверосовхоз или охотничье хозяйство.
В зверосовхозах мне всё же приходилось бывать. Я выезжал
туда по делам своей службы и тогда встречался со своими
друзьями-однокурсниками. Такие дни были для меня празднич-
ными. Несколько раз бывал я и на нашей учебной звероферме.
Там теперь хозяйничал Петя Лапшин. Он напустил на. себя
3*
35
важность и, напялив поверх пальто белый халат, ходил, как
полководец, среди вольер с лисицами. Говоря откровенно,
я ему завидовал.
Особенно нравились мне поездки в опытный зверосовхоз.
Он находится среди чудесного елового леса, вдали от дачных
поселков и железной дороги. От станции нужно было проехать
еще пятнадцать километров на автобусе или пройти их пешком.
Я предпочитал последний способ передвижения.
То ли дело: идешь по ровной, прямой как стрела дороге,
а кругом — поля, перелески и, наконец, настоящий старый лес.
Из него скоро начинают выглядывать белые башенки главного
дома зверосовхоза. Этот дом построен на манер какого-то
сказочного замка и очень красиво сочетается с окружающим
его лесом. В стороне от дома многочисленные вольеры, наблю-
дательные вышки.
Знакомая картина. Здесь работает наша Леля Лукина, и я,
закончив дела в лаборатории совхоза и дождавшись конца ра-
бочего дня, всегда заходил к ней в гости. Лукина жила вдвоем
со своей помощницей девушкой-звероводкой, которую прислал
сюда московский комсомол «овладевать новой специаль-
ностью», — как было написано в ее путевке. Обе девушки на-
перебой угощали меня чаем, а больше всего — рассказами
о своих делах и своих зверюшках.
Я старался приезжать в зверосовхоз под выходной день,
чтобы провести его там целиком. Лучшим отдыхом для меня
было отправиться на ферму и, надев халат, раздавать утрен-
ний корм лисицам, освободив от этой обязанности кого-либо
из рабочих. Зоотехник фермы — Леля — охотно разрешала это.
Здесь, среди вольер с животными, я забывал о своих про-
токолах и упивался смолистым воздухом леса. Когда кончался
такой «день отдыха», я испытывал истинное огорчение, что он
так быстро пролетел, и, возвращаясь в Москву, часто огляды-
вался назад, на белый дом и вышки совхоза.
У меня было строго запланировано два вечера в неделю,
которые я проводил на квартире у профессора Чертогонова.
Я рылся в его библиотеке и делал массу выписок из редких
книг. С упоением читал экспедиционные дневники Петра Але-
ксандровича и его черновые отчеты. По ним я видел, как ро-
ждались замечательные и всем известные книги профессора —
о животных, о их взаимоотношениях друг к другу, с раститель-
ным миром и неживой природой.
Записи Петра Александровича отличались кратким, но пре-
дельно выразительным языком, и я старался постигнуть это
высокое мастерство передавать на бумаге свои мысли и наблю-
дения.
36
Я старался приезжать в зверосовхоз под выходной день.
Сам «дядя Петя» в это время сидел за тем же столом, в про-
стой домашней рубашке, и, склонившись над низко опущенной
лампой, работал то над рукописью, то над чем-либо другим.
Я старался не мешать профессору и только украдкой иногда
взглядывал и любовался им, неутомимым и мудрым тружени-
ком.
Наступала, наконец, минута, когда Пётр Александрович
бережно складывал работу, откидывался на спинку стула и при-
двигал к себе ящичек с табаком. Я знал, что сейчас он начнет
со мной неторопливую беседу, беседу за полночь.
Вот, если бы я сумел тогда дословно записать все эти бе-
седы, — какая бы получилась книга, чудесная, увлекательная!
Мне казалось, что я снова учусь в институте, только в таком,
куда может поступить далеко не всякий.
Зимой меня послали в командировку, в Государственный
бобровый заповедник. Эта командировка, пожалуй, и была на-
чалом моей настоящей работы, работы, которой я отдал всю
свою дальнейшую жизнь. Началось с того, что к нам в институт
приехал директор бобрового заповедника. Он долго о чем-то
беседовал с нашим директором, а потом они вызвали меня.
37
Оказывается, нужно было детально обследовать бобровый
заповедник и составить описание всех его угодий для научного
очерка.
Мне поручалось описать, как расселены по заповеднику раз-
ные звери и птицы. Кажется, в первый раз я посмотрел на
своего начальника с признательностью, почти с нежностью.
Еще бы, он давал мне возможность почти целый месяц прожить
в заповеднике, ходить, ездить, самому наблюдать природу,
а потом самому же обо всем этом и написать!
Собрался я скоро. Вот тут мне, наконец, и пригодились мои
«таежные» вещи — сапоги, рюкзак, полевая сумка. Директор
заповедника купил два билета на поезд, и ночь застала нас
уже в дороге.
В БОБРОВОМ ЗАПОВЕДНИКЕ
Директор заповедника, Иван Васильевич, оказался очень
простым и веселым человеком. Он просил меня, чтобы я хоро-
шенько занялся с его «ребятами». Им-де лестно и полезно
будет кое-чему поучиться у московского специалиста, тем бо-
лее, что своих научных работников в заповеднике пока не было.
«Ребятами» Иван Васильевич называл наблюдателей запо-
ведника, которые охраняли его и вели наблюдения за приро-
дой. В большинстве это были уже немолодые люди из местных
охотников. Умение наблюдать и записывать нужные для науки
сведения они приобретали практически, за годы службы в за-
поведнике.
Я, разумеется, пообещал Ивану Васильевичу заняться с
«ребятами», но тут же у меня шевельнулось опасение, что мало
полезного я им смогу передать. Конечно, в первую очередь
меня будут спрашивать о бобрах и будут спрашивать люди,
которые наблюдают за ними уже по нескольку лет, а сам я знал
бобров больше по книжкам и видел живых только в вольерах
зоопарка. Я понял тогда, что моя командировка в заповедник —
это не только приятная вылазка в природу, но и довольно
ответственное дело, на котором можно и осрамиться!
Утром поезд остановился на станции, от которой до запо-
ведника было всего семь километров. Как только мы высади-
лись, Иван Васильевич побежал узнавать, пришла ли за нами
подвода, а минут через десять подкатил прямо к платформе
на санях, запряженных парой горячих гнедых лошадей.
Станционные постройки остались позади и наши сани мча-
лись по лесной просеке, среди вековых сосен. Лошади несли
38
так, что за нами вихрем крутился мелкий снег. Иван Василье
вич довольно ухмылялся и посапывал своей трубочкой. Видно,
был у него заговор с кучером — прокатить московского гостя
«с ветерочком».
Усадьба заповедника, оказывается, помещалась в бывшем
монастыре. В самых лучших комнатах — игуменских покоях —
разместилось хранилище научных материалов и контора. Ди-
ректор занимал келью какого-то другого важного монастыр-
ского чина, такую же предоставили и мне для временного
моего жительства в заповеднике. Единственный из оставшихся
Лошади несли нас так, что за нами вихрем
крутился мелкий снег.
здесь монахов, который’ теперь работал дворником, про мою
келью сказал с особым почтением:
— В ней отец-казначей жили!
Отец-казначей жил, как видно, недурно. Его келья состояла
из двух хороших комнат, в одной — кабинет, а в другой опочи-
вальня и мне этого было даже много. Впрочем, в своей «келье»
я никогда почти не был один. Ко мне постоянно приходили
и подолгу засиживались то директор, то кто-либо из наблюда-
телей, и часто заходил даже бухгалтер заповедника. Это было
только по вечерам, а днем, как говорят, — «ищи ветра в поле».
Мне нужно было обойти всю немалую территорию заповедника,
и я каждый день, с рассвета до вечерней темноты, не расста-
вался с лыжами. Пригодилась моя мальчишеская тренировка
в ходьбе на широких охотничьих лыжах.
В экскурсиях по заповеднику меня сопровождали прикоман-
дированные ко мне''«ребята»: то старый, неторопливый
Игнатьич, то молодой, почти мой ровесник, Кузя Свистунов,
а то и оба вместе. В этих походах я больше помалкивал и при-
слушивался к рассказам наблюдателей. Особенно много инте-
ресного я услышал от Игнатьича, который давно уже работает
в заповеднике и знает его не хуже своей походной сумки.
Мы ежедневно встречали разных зверей и птиц. Часто
39
Оленей в природной обстановке я наблюдал впервые.
вспугивали зайцев, тетеревов, видели лисиц, белок, отмечали
следы куниц. Особое мое внимание привлекали благородные
олени, которых давно уже привезли и выпустили в заповедник.
Сейчас они хорошо здесь прижились и размножились.
Оленей в природной обстановке, вольных, среди нетрону-
того леса я наблюдал в своей жизни впервые. Первого встре-
ченного оленя мне показал Кузя. Я долго всматривался в ку-
старник, куда показывал рукой наблюдатель и... ничего,
кроме голых веток, не видел. Кузя сердито шептал мне на ухо:
— Да вот же, вот он стоит! Видите — рога!
Наконец я рассмотрел то, что принимал за сучья кустар-
ника. Это были рога крупного самца-оленя. Дальше — как на
внезапно разгаданной загадочной картинке — я увидел и са-
мого зверя. До чего же был он хорош! В настороженной позе,
с гордо поднятой головой.
Когда мы подошли ближе к оленю, он медленно пошел
вдоль опушки кустов, изредка оглядываясь на нас. Видно было,
что здесь, в заповеднике, животные привыкли не бояться чело-
века. Правда, оленьи самки, которых можно безошибочно отли-
чать от самцов по отсутствию рогов, вели себя более осто-
рожно.
Была зима — пора глубоких снегов, и стоило лишь сойги
40
с лыж, как тут же увязнешь по пояс в сугробе. Трудновато
приходится и оленям прокладывать себе путь в снегу. Они хо-
дят табунками, по десять-пятнадцать штук, идут гуськом, друг
за другом и так протаптывают себе постоянные дороги — «та-
бунные тропы». Если какой-либо олень отобьется от табуна
и пойдет снежной целиной, то ему приходится прямо-таки
«плыть» в снегу.
Один раз я долго наблюдал в бинокль, как молодая оле-
нуха пересекала заснеженную поляну. Ее движения были мед-
ленны и из снега виднелись только голова да верхняя часть
спины. Облако пара двигалось вместе с животным и видно
было, каких усилий стоило оленухе это путешествие.
Многоснежной зимой нелегко оленям добывать себе корм.
Нет ни травы, ни листьев, только голые ветки кустарников, да
древесная кора, покрытая питательными лишайниками, оста-
лись на их долю. Впрочем, в заповеднике о зимнем питании
оленей позаботились люди. То здесь, то там, на полянках и по
опушкам, стоят небольшие стожки душистого лесного сена.
Его специально заготовили для лесных красавцев еще летом.
Олени подходят к этим стожкам на кормежку и проложили
к ним целые торные дороги в снегу. Тут же, недалеко от сто-
гов, мы находили и оленьи лежки — выбитые в снегу ямы,
в которых животные ложатся на отдых.
Зимой очень опасными для оленей становятся волки. Хищ-
ники не слишком сильно проваливаются в снегу, легко насти-
гают усталого оленя и задирают его. Особая опасность угро-
жает отставшим от табуна самкам и оленятам: их-то в первую
очередь и преследуют волки.
Охрана заповедника ведет беспощадную борьбу с волками.
Серых разбойников стреляют на облавах, подкарауливают на
падали, ловят капканами и травят ядами. Волк, кажется, един-
ственное животное, которое в заповедниках считается «вне
закона» и истребляется.
Всё-таки главных и самых интересных обитателей заповед-
ника — бобров — мы ни разу так и не видели. Зимой бобры от-
сиживаются и отлеживаются в своих теплых норах и в «хатках».
Бобровая хатка — это нечто вроде шалаша из сучьев и кусков-
древесных стволов, очищенных от коры. Ее строит сам бобр,
строит не торопясь, тщательно и крепко. В промежутки между
сучьями зверь заталкивает ил, собраный со дна реки. Потом
всё это высыхает на солнце и ветре, цементируется и полу-
чается очень прочное куполообразное сооружение более метра
в высоту и метров пять в ширину. Никакому волку его не раз-
рушить, а человек, если он захочет разломать крышу бобровой
хатки, должен вооружиться ломом.
41
Свои хатки бобры обычно строят на больших болотных
кочках с остатками древесных пней. Стены хатки уходят под
воду, в кольцеобразный канал, вырытый бобром. Внутри хатки
находится вместительная камера, посреди которой — неболь-
шой круглый островок, также окруженный водяным кольцом.
На островке настелена сухая трава, измочаленные зубами
бобра мелкие ветки, стружки — это и есть постель хозяина,
бобра, на ней он отдыхает и коротает студеные зимние дни.
Внутри хатки, разумеется, темно, но зато тепло, уютно и без-
опасно. Чтобы выйти на волю, бобр ныряет в свой кольцеобраз-
ный канал под стенку купола-крыши, а из канала попадает
в заполненную водой нору, которая соединяется с рекой и от-
крывается в ней также под водой. Попробуй попасть в жилище
бобра, пользуясь его же путем! Для этого нужно уметь нырять
и долго плыть под водой не дыша, — не хуже самого бобра!
Бобр — грызун, его пища — разные травы, листья и ветки
деревьев. Особенно он любит обгрызать кору лиственных де-
ревьев— осины, ивы, ольхи, тополя.
Зимой древесная кора — главная пища бобра. Чтобы добы-
вать кору, бобр валит деревья, подгрызая их стволы своими
громадными и крепкими резцами. Упавшее дерево зверь, как
лесоруб, разрезает на части, а потом перетаскивает к воде
и сплавляет к своей хатке. Так он делает запасы корма на
зиму. Иногда бобры прокапывают к своим «лесосекам» узкие
канавы от реки, чтобы сплавлять по ним тяжелые куски бре-
вен.
Бобрам нужно, чтобы река, на которой они живут, была
достаточно глубока, а главное, чтобы она широко разливалась
среди леса. Иначе животным скоро не хватит деревьев, расту-
щих по берегам, и они в поисках корма должны будут уходить
далеко от воды, а это и тяжело, и не безопасно для бобра, мед-
лительного и неповоротливого на суше. Однако бобры умеют
приспосабливать для своих поселений и небольшую речонку.
Они перегораживают ее плотиной, поднимают уровень воды,
получается широкий спокойный водоем, затопляющий прибреж-
ный лес — источник корма.
Бобровая плотина, разумеется, далеко не то, что мы при-
выкли сейчас понимать под этим названием. Это просто длин-
ная, беспорядочно сложенная куча из обрубков древесных
стволов поперек реки. Стволы перемешаны с грязью, илом
и водорослями. Чем сильнее напор воды, тем больше нагро-
мождают звери на свою плотину разного материала и постоян-
но заделывают грязью и ветками отверстия, которые промывает
река.
Передние лапы бобра развиты немногим хуже, чем
42
Бобр, когда валит дерево, становится на задние лапы, передними
упирается в ствол и выгрызает древесину кольцом.
у обезьяны. Он может ловко хватать пальцами разные пред-
меты, и это помогает зверю в его строительных делах. Помо-
гают также могучие челюсти с резцами-долотами и вся его
немалая мускульная сила.
Игнатьич водил меня четыре дня по широкой пойме реки
Усманки и всё показывал засыпанные снегом бобровые хатки.
Показал и одну из плотин. Усманка — главное местожи-
тельство здешних бобров. Об этом можно было судить, даже
не видя хаток. Стоило лишь посмотреть на лес по берегам
речных протоков. Многие деревья были повалены, из-под снега
всюду торчали ветки с обгрызанной корой. Много виднелось
пней и старых и свежих. Интересные были эти пни! На такой
пень не усядешься, — его верхушка заострена, как очиненный
карандаш.
Бобр, когда валит дерево, становится на задние лапы,
передними упирается в ствол и выгрызает древесину кольцом.
Постепенно образуется круглая перемычка и дерево стоит,
как рюмка на тоненькой ножке. Бобр продолжает работать,
срезая толстые стружки, ножка всё утончается и вот... малей-
шее дуновение ветра — и дерево с треском валится на землю.
Первая часть работы сделана, бобр тут же принимается за
вторую — обгрызает сучья, рассекает ствол. Обрубки ствола,
обработанного бобром, тоже заострены с обоих концов, как
«чижики», которыми играют ребята в деревнях.
Я набивал себе карманы и сумку бобровыми обгрызками —
палками, стружками. Стружки эти меня поражали, — они как
будто были высечены столяром, при помощи острой желобко-
вой стамески и молотка. Много я тогда привез в Москву этих
«следов жизнедеятельности бобра».
Если бы не были бобры драгоценными пушными зверями, —
их, пожалуй, не следовало бы допускать в хороший лес, слиш-
ком уж беспощадно они обращаются с деревьями. Но перво-
сортная бобровая шкурка не уступает собольей и не беда, если
этот четвероногий «мудрец» повалит на болоте десяток-другой
осин.
В заповеднике еще летом поймали десять бобров и сейчас
их содержат в неволе. Для зверей были устроены отдельные
небольшие укрытые вольеры. В каждой вольере стоял боль-
шой чан с водой и домик — вроде собачьей будки, только вход
в него был сделан в виде трубы из досок. Я часами простаивал
перед вольерами, но днем бобры очень редко вылезали из
домиков. Им давали сучья осины, которые звери по ночам
аккуратно обгладывали, а потом укладывали на свои домики,
так что эти домики скоро стали похожи на такие же кучи из
палок, как и натуральные бобровые хатки.
44
И С II Ы Т А И И Е
Срок моей командировки подходил к концу, и я с грустью
стал собираться обратно в город. За день до моего отъезда
произошло два события. Во-первых, вечером обнаружили мерт-
вым одного из бобров, живших в вольерах, а во-вторых,
поздно ночью в заповедник пришел со станции человек в косма-
той оленьей дохе и с охотничьей винтовкой за плечами. Этот
человек назвался директором Лапландского заповедника.
Он, оказывается, приехал сюда за пойманными бобрами, кото-
рые предназначались для выпуска на волю в далеком запо-
веднике.
Приезд северного гостя очень меня обрадовал. Вот, думаю,
много он расскажет нам интересного! Однако первое собы-
тие — смерть бобра — принесло мне большое беспокойство.
Дело в том, что наш Иван Васильевич, когда мы все собрались
возле мертвого бобра, похлопал меня по плечу и весело ска-
зал:
— Ну вот, хорошо что вы еще не уехали! Завтра, значит,
организуем вскрытие трупа. По всем правилам!
Вскрытие? По всем правилам? Хм! Это значит, что завтра
я должен буду сказать, почему погиб бобр. А смогу ли?
Я не спал большую часть ночи, успел познакомиться
с лапландским гостем и вдоволь с ним наговориться, задымил
табаком всю свою «келью», а тревога за успех завтрашнего
вскрытия так и не покидала меня.
Под утро разразилась сильнейшая метель. Целые охапки
летучего снега с шипением кидались в окна, как сердитые
косматые звери. На крыше бухало и скрежетало железо. В ком-
нате у меня было жарко натоплено, и я несколько раз выходил
во двор, наконец, уже перед самым рассветом, лег и крепко
заснул.
Поздним утром меня разбудил Кузя. Метель продолжала
бесноваться, никто из охраны в обход не пошел, значит, на
вскрытие бобра соберется весь заповедник. Ох, это мне
вскрытие! Быстро умывшись и проглотив стакан вчерашнего
чая из термоса, я пошел с Кузей в лабораторную комнату.
Там уже было много людей. Иван Васильевич действительно
всё организовал «по всем правилам».
У широкого окна стоял препараторский стол, на нем лежал
труп бобра, уже освобожденный от шкуры, и поблескивали
никелем анатомические инструменты. Мне подали халат и тон-
кие резиновые перчатки.
Напяливая всё это на себя, я старался не смотреть на
сидевших против стола людей — наблюдателей, служащих.
45
Однако заметил, что оба директора — Иван Васильевич и лап-
ландский — сидели рядышком и тихо разговаривали между
собой. Обстановка, можно сказать, торжественная. Я понял,
что в моих руках сейчас не только анатомический нож,
а и честь нашего института!
Начинаю вскрытие. Разрез по средней линии живота,—
как говорят хирурги, рассечение грудины и... передо мной
внутренности бобра, пока еще в том порядке, в каком уложила
их природа.
Начинаю нарушать этот порядок, отпрепаровываю один
орган за другим. Ищу в них какие-либо ненормальности, —
ведь должны же они быть, раз животное погибло! Однако —
ничего! Ровным счетом ничего болезненного или, как говорят
врачи, патологического нигде не нахожу, ни в сердце,
ни в легких, ни в печени. Перебрал в руках весь длинный
кишечник бобра, разрезал желудок, извлек почки и... хоть бы
какая-нибудь опухоль, кровоподтек, воспаление, — всё в пол-
ном порядке.
Лапландский директор выжидательно смотрит на меня.
Иван Васильевич сосредоточенно набивает табаком свою
трубку, Игнатьич смотрит в окно, а остальные лица слились
для меня в одно целое и все ждут, когда же я открою рот
и хоть что-нибудь скажу. Глухим неуверенным голосом я,
наконец, объявляю:
— Все органы в норме.
В ответ всё то же выжидательное молчание. Что же делать?
Ведь я же явно проваливаюсь на этом разнесчастном дохлом
бобре!
И тут меня осенила мысль. Нужно использовать свое поло-
жение и прочесть собравшимся лекцию по анатомии бобра —
я ведь знаю ее неплохо! Сказав что-то насчет болезней, кото-
рые могут и не обнаружиться на простом вскрытии, я, посте-
пенно набираясь смелости, начинаю объяснять устройство
внутренностей бобра. Гляжу — слушают внимательно, особенно
наблюдатели.
Так дошел до устройства желез, вырабатывающих мускус-
ное вещество — «бобровую струю» — которое используется в
медицине. Но эти железы я еще не успел вскрыть и теперь
поспешно начинаю их отделять. Рядом с мускусными лежит вто-
рая пара желез — сальных, каждая размером с куриное яйцо.
Вырезаю и их. Эти железы играют очень важную роль в жизни
бобра. Они вырабатывают жировую смазку, которой животное
покрывает свой мех, чтобы он не промокал в воде.
Впрочем, наблюдателям заповедника говорить об этом не
нужно. Они и сами хорошо знают, что бобр по нескольку раз
46
в день выходит из воды и, усевшись в укромном местечке,
начинает расчесывать и охорашивать свою шубку. Для этого
у бобра на задних лапах есть даже специальные «чесальные»
когти, раздвоенные и с зазубринами — как гребешки. Расчесав
и просушив верхний слой меха, животное набирает передней
лапкой жировую смазку из желез и покрывает тончайшим ее
слоем свою шерсть. Сколько бы ни купался бобр в воде, вну-
тренняя часть его меха — подшерсток — всегда остается сухой
и в ней сохраняется воздух, нагретый телом животного. По-
этому-то бобру и не холодно, даже в самой ледяной воде.
Вырезав из трупа сальные железы, я поднял одну над
столом и говорю:
— Вот, смотрите! Если железу надрезать и сдавить паль-
цами, — из нее потечет жировая смазка!
Хочу показать это наглядно, режу и давлю железу, давлю
очень старательно, но ни капельки жира не показывается. Что-
за история! Присматриваюсь к разрезанной железе — какая-то
она странная, переродившаяся. Постой-ка, — думаю, — а не
здесь ли кроется искомая причина? Догадка мгновенно подхле-
стывает мои мысли и, обратившись к Кузе, я почти кричу:
— Шкуру! Принесите сюда шкуру бобра! Где она?
Кузя мигом срывается с места и через несколько минут при-
носит бобровую шкуру. Ее еще не успели растянуть на пра-
вилке и высушить, она холодная и сырая. Расстелив шкуру на
полу, я начинаю перебирать пальцами густой, плотный мех,
раздвигаю его пробором.
Так и есть! Подшерсток сырой, свалявшийся, на коже мел-
кая болезненная сыпь.
Так вот, в чем дело! У бобра перестали работать сальные-
железы. Залезая по нескольку раз в день в ушат с водой, жи-
вотное промокало до кожи, зябло в нетопленном помещении
хирело и, наконец, погибло от переохлаждения организма.
Теперь стало понятным и то, почему труп такой худой,
почему его ткани такие бледные, а ведь на это я сначала, по
неопытности, не обратил никакого внимания. Было ошибкой
также и то, что я не начал вскрытия с осмотра шкуры, как
поступил бы любой опытный ветеринарный врач.
Впрочем, эти мысли меня не очень-то тревожили. Я всё-
таки нашел причину смерти бобра! Это, видимо, признавали
и мои слушатели. Правда, Иван Васильевич хотел, как он вы-
разился, «исчерпать вопрос до конца», то есть установить,
почему же сальные железы бобра перестали вдруг исполнять
свою службу в организме? Но тут вмешался лапландский
директор, сказав шутливо-наставительным тоном:
— Что вы, батенька! Для этого нужно целое исследование
47
Было ошибкой также и то, что я не начал вскрытия с осмотра шкуры.
в хорошей лаборатории. Вы вот пошлите-ка эту железку в Мо-
скву,— там разберутся, почему она забастовала.
Этот человек, проживший почти двадцать лет в хибинских
лесотундрах, хорошо знал и любил свой северный край. После
вскрытия бобра он зазвал меня в свою комнату и снова, часа
два, с увлечением рассказывал о своем заповеднике. Его идея
поселить в Лапландии бобров была основана на том, что эти
ценные животные некогда жили там по болотистым речкам
и озерам, но еще в дореволюционное время их начисто истре-
били охотники в погоне за дорогой пушниной. Сейчас на Коль-
ском полуострове кое-где находят остатки бобровых плотин,
а при строительных работах нередко выкапывают из земли
их кости.
Признаюсь, после этих разговоров мне сильно захотелось
поехать в Лапландский заповедник. Но это желание пока что
было неосуществимо. Я должен был возвращаться в Москву.
К вечеру метель стихла, и Кузя отвез меня на станцию всё
на той же парё резвых лошадок. Только на этот раз ехать
пришлось без «ветерочка», лошади с трудом тянули санки по
занесенной снегом дороге. Мы ехали больше часа и чуть было
не опоздали к поезду. Он уже трогался, когда я разыскал свой
вагон и впопыхах вскочил на подножку.
Так окончилась моя первая научная командировка.
48
БУДЕШЬ ДОВОЛЕН
Вернувшись в Москву, я принялся за очерк о бобровом
заповеднике и писал его недели две, забыв про всё остальное
на свете. Но вот очерк готов, я сдал его, — и снова на меня по-
сыпались разные бумажки, и всё пошло как раньше. После
жизни в заповеднике мои учено-секретарские обязанности пока-
зались мне еще более скучными. Но, к моему счастью, это про-
должалось недолго.
В один поистине прекрасный день меня позвали к телефону.
Взяв трубку, я услышал знакомый басистый голос:
— Здравствуй, голубчик! Это я — Чертогонов. Заходи ко
мне сегодня вечерком. Есть дело, — будешь доволен!
Я было хотел расспросить подробнее Петра Александро-
вича, но он положил трубку, — я слышал, как щелкнул рыча-
жок телефона.
Я с трудом дождался конца рабочего дня. Потом вскочил
на трамвай и отправился на квартиру к Петру Александро-
вичу.
Приехал, разумеется, слишком рано, профессора еще не
было дома, и я дожидался его часа два. Жена профессора Анна
Егоровна усадила меня рядом с собой на диван и всё расспра-
шивала о поездке в бобровый заповедник. Я отвечал ей невпо-
пад, поминутно прислушиваясь и оглядываясь на дверь. На-
конец, пришел Петр Александрович. Увидев меня, он притворно
удивился:
— А! Уже здесь, непоседа!
Затем профессор неторопливо разделся и, подмигнув мне,
попросил жену собирать ужин.
Меня усадили за стол, настойчиво угощали то тем, то дру-
гим, а «дядя Петя» говорил о разных пустяках и явно испыты-
вал мое терпение. Только после ужина он пригласил меня в
свой кабинет-мастерскую и, свертывая папироску, как бы между
прочим сказал:
— Ну что ж, голубчик, нужно ведь в Сибирь собираться!
Меня обдало жаром. В Сибирь? Да может ли это быть!
Но тут Петр Александрович стал серьезным и, наконец, объяс-
нил мне всё по порядку.
Есть план — построить в Восточной Сибири крупный собо-
линый питомник. Для него нужно будет отлавливать в тайге
соболей, но так, чтобы это не было большим ущербом для
охотничьего хозяйства. Поэтому прежде следует тщательно
обследовать основные места, где водится соболь, и учесть, хотя
бы приблизительно, сколько у нас есть там этих зверьков
и сколько их можно выловить. Для нового питомника нужны
4 По заповедным дебрям
49
будут соболи лучших «кряжей» — баргузинские и саянские.
И вот эти-то места, баргузинские и саянские горные леса,
и должны быть обследованы. Решено организовать специаль-
ную соболиную экспедицию, а ее начальником уже назначен
он, профессор Чертогонов. Ему нужны два помощника-охото-
веда, и одним из них он хочет взять меня.
Слишком неожиданно всё это свалилось на мою голову
и радостно ошеломило. Байкал! Саяны! Полтора-два года в
тайге! Учет соболя! Было от чего разволноваться: это тебе
не месячная командировка к воронежским бобрам! Увидеть
самому величественные дебри Баргузинского заповедника,
да не только увидеть, а жить среди них, изучать их и, мо-
жет быть, добыть там что-либо новое и важное для нашей
науки!
Понадобилось с полчаса, прежде чем я смог спокойно
обсуждать с Петром Александровичем общий план экспедиции.
А план был таков. В составе экспедиции будут два отряда —
баргузинский и саянский, — которые должны работать само-
стоятельно, отделенные друг от друга многими сотнями таеж-
ных километров. Каждому отряду предстоит обследовать терри-
торию, на которой без труда могли бы разместиться такие
государства, как Бельгия или Голландия.
Мне, по плану, надлежало в ближайшие дни выехать в
Иркутск и встретиться там со вторым охотоведом экспедиции —
Петей Муруевым. О том, что наш Петя работает в Иркутске
инспектором по охотничьему хозяйству, я знал из его письма,
знал также, что он часто разъезжает по охотничьим районам
и что своим положением очень доволен. Меня радовала пред-
стоящая встреча и совместная работа с другом, мы ведь еще
студентами мечтали ходить вместе по байкальской тайге. Эта
мечта теперь осуществлялась.
Мы с Муруевым должны были сколотить баргузинский
отряд экспедиции и приступить к учету запасов соболя, сначала
в Баргузинском заповеднике, а затем в охотничьих районах
у северо-восточного берега Байкала. О всех своих делах мы
будем регулярно сообщать по телеграфу и по радио в Москву
Как только наш отряд начнет работу, Петр Александрович
выедет в Саяны, чтобы руководить вторым отрядом экспеди-
ции, состав которого он подберет на месте из опытных охотни-
ков. К концу работы «дядя Петя» намеревался побывать
и у нас на Байкале, чтобы «зачистить», как он выразился, наши
недоделки.
Таким образом, на нас — вчерашних студентов — ложилась
большая ответственность. Мы будем действовать самостоятель-
но и от нас самих будет зависеть успех или неуспех всей работы
50
Уютная профессорская столовая превратилась в упаковочную мастерскую.
баргузинского отряда. Во мне жила надежда на успех, а Петр
Александрович подкреплял эту надежду своими спокойными
и уверенными рассуждениями, хоть и предупреждал, что
баргузинская тайга — самая глухая и малоизученная.
В тот памятный вечер я жил какой-то новой жизнью, став-
шей вдруг необычайно полной и радостной. Я понимал, что
передо мной открывался мой истинный и давно желанный путь.
Однако пока что я оставался ученым секретарем ВНИПО
и должен был завтра, в урочный час, снова сесть за свой на-
доевший письменный стол, чтобы выполнять работу, настолько
же далекую от моих сегодняшних мыслей, как далек сейчас от
меня Байкал. Я даже опасался, что мой директор возьмет да
и не отпустит меня из института. Как бы угадав мои мысли,
Петр Александрович показал мне распоряжение Наркомата.
В нем было сказано, что профессору Чертогонову предостав-
ляется право вербовать нужных людей для участия в экспеди-
ции.
На другой день Петр Александрович с утра приехал в наш
институт,— и через каких-нибудь полчаса с моим секретарством
было покончено. Прощаясь с директором и сотрудниками инсти-
4*
51
тута, я чувствовал себя несколько неловко. Я уходил от этих
людей, уходил совсем и, возможно, что многих из них никогда
больше не увижу, но в то же время я не умел, хотя бы для при-
личия, скрыть переполнявшую меня радость.
Несколько дней у меня заняли сборы в далекий путь.
Теперь уже нужно было серьезно подумать о настоящем
таежном снаряжении и прежде всего обзавестись удобной,
прочной и теплой одеждой. Стояла еще зима, а я ехал в Во-
сточную Сибирь — к лютым морозам. Я приобрел себе мехо-
вую куртку, ватные брюки, валенки, рукавицы, а главное, —
удалось быстро сшить настоящую сибирскую доху из собачьих
шкур. Такая доха очень хорошо защищает от холода.
Беспокоил меня вопрос об обуви. Наши обычные валенки
очень хороши для морозной зимы, но в них, если приходится
много ходить, устают ноги. Валенок плохо сгибается в плюсне,
ерзает и натирает ногу. И совсем уж беда, если в тайге про-
валишься валенком в замаскированную снегом полынью гор-
ного ручья. Попробуй тогда его просушить на сорокаградусном
морозе! Петр Александрович считает валенки «лагерной»
обувью, а для похода он рекомендовал сибирские охотничьи
ичиги. Это такие мягкие кожаные сапоги без каблуков. На ноги
под ичиги надеваются меховые чулки из заячьих или беличьих
шкурок. В такой обуви никакой мороз не страшен, не страшна
и случайная полынья — хорошие ичиги, пропитанные жиром,
не промокают в воде.
Вместе с профессором мы подобрали в разных магазинах
и складах оружие, боеприпасы, бинокли, фотоаппараты, метео-
рологические приборы и другое экспедиционное оборудование.
Всё это мы свозили на квартиру к Петру Александровичу и
складывали в столовой, к ужасу Анны Егоровны, очень щепе-
тильной по части порядка в доме. Петр Александрович всё
посмеивался и утешал жену:
— Ничего, матушка! Потерпи! Скоро мы выберемся, и бу-
дешь ты здесь полной владычицей!
Анна Егоровна молча махала рукой, а иногда украдкой
вытирала непрошенную слезинку. Она и на самом деле скоро
ведь останется одна и на долгий срок!
Уже половина комнаты была завалена разными вещами.
К ружьям и приборам добавились палатки, ловчие сетки, лыжи
и целый арсенал банок с консервами. Уютная профессорская
столовая превратилась в упаковочную мастерскую. К нам при-
шли помогать студенты — теперешние ученики Петра Але-
ксандровича. Девушки зашивали мешки, а ребята стучали
молотками, забивая ящики. Наконец, всё упаковано, перевезено
на товарную станцию и отправлено багажом до Иркутска.
52
я остался с одним рюкзаком и полевой сумкой. Завтра — мой
отъезд.
Последние дни я жил у Петра Александровича. Каждый
вечер он беседовал со мной о работе, предстоящей в Си-
бири. Кроме учета соболей, профессор наметил обширную про-
грамму научных наблюдений. Много мне было дано разных
инструкций и советов. Как всё это потом пригодилось нам
с Петей!
Провожали меня только Петр Александрович да Анна Его-
ровна. Лишь перед самым отправлением поезда к вагону под-
бежала раскрасневшаяся звероводка Валя. Она привезла мне
из опытного совхоза прощальный привет от Лели Лукиной.
Вместе с приветом велено было передать мне, чтобы я «не
очень-то зазнавался».
Сама Валя отошла в сторонку и стояла там тихая, опустив
голову. Видно было, что она стеснялась Петра Александровича
и не хотела помешать нашему прощальному разговору. В по-
следний момент я крепко пожал ей руку и услышал в ответ
только одно слово, сказанное чуть слышно:
— До свиданья!
В последний момент я крепко пожал ей руку.
53
В ДОРОГЕ
Я ехал в курьерском Москва — Маньчжурия.
Далек путь этого поезда, крепки и удобны его вагоны,
и мчится он как на крыльях, пробегая за один рейс третью
часть окружности земного шара. За окном мелькают под-
московные станции — Мытищи, Пушкино, Загорск, — и уже да-
леко от столицы, а поезд всё идет и идет, не останавливаясь.
Первая остановка на сотом километре от Москвы. Десять
минут стоянки — и снова стокилометровый пробег.
Я устраиваюсь в вагоне по-домашнему, мне ведь предстоит
жить в нем целую неделю. Замечательно!
Из Москвы я выехал перед вечером, а утро следующего дня
застает меня где-то далеко за Ярославлем. Начались знамени-
тые ветлужские леса. Появились северные пихты, стройные
и прямые, как свечи!
Я целыми днями не отрываюсь от вагонного окна, наблю-
даю за меняющейся природой. Соседи-пассажиры посмеивают-
ся, наверное удивляются — почему этот взрослый и, как будто
нормальный человек, в странной суконной куртке с множеством
карманов, ни книг не читает, ни в шахматы не играет, ни с кем
не разговаривает, а всё торчит у окна, словно маленький.
Ладно, смейтесь, товарищи! Разве можно сейчас сидеть,
уткнувшись в книгу, которая никуда не убежит, если за окном
беспрерывно развертываются всё новые и неповторимые стра-
ницы самой величественной книги, название которой — Русская
Земля!
Мы пересекали Урал. На станциях всюду продавались кра-
сивые безделушки из уральских камней — селенита, яшмы.
Я купил себе на память яшмовый мундштук для курения, но
пользоваться им было неудобно — ощущение камня между
зубами не очень-то приятно. Уральский лес подходит стеной
к полотну дороги. Мне запомнилась одна его особенность: всё
здесь имело острую, стрельчатую форму — и пихты, и мож-
жевельники, и скалы между деревьями — всё гордо устремлено
вверх.
Поезд извивается как змея. В окна вагона то справа, то
слева были видны либо хвостовые вагоны, либо паровоз, оку-
танный клубами белого пара. Я всё старался увидеть корпуса
прославленных уральских заводов, но картины за окном так
быстро менялись и кругозор так часто закрывался то лесом, то
отвесными стенами скалистых выемок, что у меня сложилось
впечатление, будто древний Урал умышленно прячет от любо-
пытных глаз свои несметные богатства.
Остался позади и Урал. Поезд на головокружительной ско-
54
рости скатился с его восточного склона и мчался теперь по
гладкой и однообразной равнине Западной Сибири.
Так вот она, Сибирь! По правде сказать, я представлял ее
совсем не такой. Где же тайга? Где дикие трущобы, одинокие
бревенчатые «заимки» и их угрюмые жители? Ничего этого
пока что нет. Кругом расстилаются необозримые ровные степи
и заснеженные поля. Встречаются лишь небольшие рощицы
мелкорослой березы, так называемые «колки». Виднеются боль-
шие села с опрятными белыми домиками под черепичными
крышами, ветряные мельницы, скирды сена — совсём как на
Украине! Не хватает лишь вишневых садочков да пирамидаль-
ных тополей.
О Сибири написано немало книг, но в них почти всегда
описывается таежная, малообжитая Сибирь. По этим книгам
и представляют себе многие этот великий край как глухую,
угрюмую страну. А нужно знать каждому и про эту, давно
обжитую русским человеком, равнинную Сибирь.
Широкая полоса плодородных степей протянулась на многие
сотни километров, от Тюмени до Новосибирска. Летом здесь
волнуются под ветром ковыли, гуляют осторожные степные
птицы дрофы, пасутся гурты скота, а у поселков пшеница нали-
вает свое полновесное зерно. Большие и шумные города стоят
у великого сибирского пути.
Мы едем. Дни сменяют ночи, сутки следуют за сутками,
а поезд всё идет, вагон мерно покачивается и отстукивает бес-
численные километры. Поздно вечером под нами гулко загро-
мыхало железо. Поезд идет по громадному мосту через Обь.
Я припал к окну. Величественная река, скованная льдом, рас-
кинулась внизу, как необозримая долина, среди высоких бере-
гов. После моста — остановка у большого, ярко освещенного
вокзала. Это столица Западной Сибири — город Новосибирск.
Я накинул на плечи меховую куртку и побежал на перрон —
размять ноги. Выйдя из вагона, увидел какой-то странный, раз-
реженный туман и подумал, что началась оттепель. Но вдруг
у меня болезненно заныли колени, а ноздри сразу же слиплись
и перехватило дыхание. Еще минута — и тысячи невидимых
иголок впились в подбородок, в щеки, в уши. Эге, вот так
оттепель! Пришлось удрать назад в вагон. Я нарочно сходил
в вагон-ресторан и посмотрел на градусник за окном: сорок
два ниже нуля, — всё ясно! Но нужно же привыкать к настоя-
щим сибирским морозам! Снова вышел из вагона, на этот
раз уже в собачьей дохе и со спущенными наушниками
у шапки. Стоял на платформе, пока не тронулся поезд, а по-
том долго не уходил с площадки вагона. Привыкать так при-
выкать!
55
За Новосибирском железная дорога пересекает болотистую
пихтовую тайгу, которая спускается с севера от Томска. Там
есть большая станция, которая так и называется — Тайга.
Я не успел вдоволь насмотреться на западносибирскую тайгу,
слишком быстро мы проскочили через этот лесной отрог. Снова
началась степь, но уже не такая, как под Омском. Природа
явно начала меняться. С каждым десятком километров мест-
ность становится всё более неровной. Всё больше кустарников
и деревьев. Это уже не степь. Справа, вдалеке, засинели гор-
ные увалы — отроги Саянского хребта.
У меня на столике лежит карта Сибири, одна из многих
карт, которыми снабдил меня Петр Александрович. На ней
я делаю отметки карандашом вслед за продвижением нашего
поезда.
Прошел еще день, и мы проехали Красноярск. Поезд снова
повис высоко в воздухе, пробегая по длинному ажурному
мосту. Под нами опять лежит широкая река. Это — Енисей.
Мы уже в Восточной Сибири. Природа совершенно иная,
чем раньше. Поезд пересекает горную страну с пологими мяг-
кими хребтами. Иногда эти хребты вдруг выбрасывают к небу
группу причудливых отвесных скал или круто обрываются
речными террасами. Всё покрыто лесом. Облетевшие на зиму
лиственницы распластывают свои широкие кроны, мачтовые
сосны взбегают вереницами по гребням хребтов, узкие до-
лины — «распадки» — густо забиты пихтами, елями, а среди
них темнозелеными шатрами возвышаются громадные сибир-
ские кедры.
Много березы, осины, сибирского тополя, желтой акации.
И какое всё это могучее! Широко здесь размахнулась природа.
Если лес — так целое зеленое море, и деревья как в сказке
небо подпирают. Если река — так необозримой ширины. Люди
здесь тоже всё больше рослые, здоровые — прямо богатыри!
Морозно, но днем ярко светит солнце и снега сверкают до
боли в глазах. Небо безоблачное и синее — как в Крыму. Так
вот она какая, Сибирь-то! Разве можно ее описать в несколь-
ких коротких строчках, эту землю, которая чуть ли не в четыре
раза больше всей Западной Европы!
Подходят к концу шестые сутки моего путешествия. Начи-
наю понемножку собирать свои вещи. Скоро Иркутск.
Погода изменилась, небо затянуло, белесыми тучами, дует
суровый ветер и несет мелкий сыпучий снег. Названия станций
здесь подстать природной обстановке — Зима, Шуба.
Мне уже начинает надоедать однообразная вагонная жизнь
с ее постоянным сиденьем на месте. Хочется походить да по-
больше.
56
Наконец подъезжаем к Иркутску. Под колесами прозвенел
небольшой мост через речку Иркут, и вот уже потянулись
станционные постройки. Старинного стиля красивый вокзал
вырисовывается сквозь рой мелких снежинок, вздымаемых
ветром. Тягуче заныли промерзшие тормоза, вагон остановился.
Не торопясь выхожу на платформу и осматриваюсь по сто-
ронам. У вагонов много встречающих, слышатся приветствен-
ные возгласы. Ко мне подходит человек в широкой оленьей
Весело болтая, мы все втроем поехали в город.
дохе. Из-под лисьего бурятского малахая смотрят знакомые,
добрые, косо разрезанные глаза.
— Петя! Дружище! Встречаешь?
— Приехал, однако! А как же? Встречаю! Сколько раз ты
мне телеграммы давал, пока ехал — три? Я все получил!
В этот момент я замечаю, что какой-то парнишка лет
пятнадцати пытается снять с моего плеча лямку рюкзака.
Думаю — воришка и... хвать его за ворот — ах ты, мошенник!
Муруев хохочет:
— Что ты! Это же наш Кешка! Он помочь тебе хочет.
Смотрю на парня, тот прыскает со смеха и окончательно за-
владевает моими вещами. Петя знакомит меня с ним*
— Иннокентий Тарасов — будущий препаратор нашей эк-
спедиции. Он из здешних юннатов.
Мы наняли извозчика-кошовочника (кошовка — это легкие
выездные сани) и поехали в город.
Город отделен от вокзала широкой рекой — Ангарой. Мы
переезжаем ее по льду. Лед — торосистый, с дымящимися на
морозе открытыми полыньями. Ангара очень глубока и у нее
57
стремительное течение. Жестокие морозы только в конце де-
кабря справляются с мощной рекой и одевают ее неровным
льдом. Но уже в марте, чуть только ослабнут морозы, Ангара
вновь рвет свои зимние оковы и свободная течет среди еще
белых от снега лесистых берегов.
Ангара вытекает из Байкала, переливаясь через подводный
каменный риф — Шаманский Камень. Этот риф служит есте-
ственной плотиной, регулирующей сток воды в реку. Сам Бай-
кал — это, в прошлом, горная долина, заполненная водой, сво-
его рода гигантское водохранилище, поднятое высоко над уров-
нем моря.
Иркутск удивил меня своими широкими прямыми улицами,
большими красивыми зданиями. Центр города замечателен!
Широкие тротуары, богатые витрины магазинов, море электри-
ческого света — ай да сибирская столица! Недаром этот город
называют «сибирским Ленинградом».
Петя не позволил мне поселиться в гостинице и увез прямо
к себе на квартиру. Нас встретила старенькая мать Пети —
Вера Номоконовна. Больше у них в семье никого не было. Отец
Петра погиб во время гражданской войны, сражаясь с колча-
ковцами.
Закусив жареным глухарем с моченой брусникой и вдо-
воль— по-сибирски — напившись чаю, мы весь вечер весело
болтали, вспоминая Москву, институт и товарищей. Я был
очень доволен своей судьбой и счастлив от встречи с другом.
Частъ бтоная
f,t4 О Л И10^
ЗАПОВЕДНИК

ПО ЛЬДУ БАЙКАЛА
Целую неделю я прожил в Иркутске. За это время мы
с Петей получили отправленный из Москвы экспедиционный
багаж и тщательно его пересортировали.
Петина мама не очень-то признавала мясные консервы,
которые я отправил из Москвы в большом количестве, и соби-
рала нам на дорогу разную домашнюю снедь. Напекла каких-
то особенных булочек, наделала пельменей, наложила в мешок
разных супов, молока. Это не оговорка! Сибиряки зимой дей-
ствительно так делают: замораживают в низких кастрюлях
суп, щи, молоко, а потом вытряхивают их из посуды — и полу-
чаются крепкие круги питательного льда, который можно во-
зить по морозу в мешках, в корзинах, в чем угодно! Путеше-
ственнику стоит лишь положить в котелок кусок такого льда,
поставить на костер — и через полчаса уже готов аппетитный,
горячий суп, как будто только что из кухни! Особенно удобны
замороженные пельмени: из них сразу можно приготовить
и бульон, и второе.
От Иркутска до Баргузинского заповедника около семисот
километров, но только половину этого расстояния можно про-
ехать по железной дороге, а остальную часть пути нужно будет
преодолевать на санях, по малоезженным таежным дорогам.
Поздно ночью мы, то есть я, Петя и Кеша Тарасов, сели
на поезд, идущий на восток, и распрощались с Иркутском.
Поезд был местный, неторопливый, делавший остановки
почти на каждом разъезде. Мне это было наруку, так как если
61
бы мы поехали на скором, то проскочили бы еще ночью боль-
шую часть Кругобайкальской железной дороги — красивейшей
в мире!
Около тридцати с лишним лет тому назад великая Сибир-
ская железная дорога, достигнув Байкала, обрывалась. Даль-
ше поезд потихоньку заходил на палубу длинного парома-
ледокола, который перевозил его через Байкал и выгружал на
берег у станции Мысовой. На эту операцию уходило много вре-
мени, особенно зимой, когда ледокольному парому приходилось
преодолевать крепкий лед. Кроме того, как ни велик был па-
ром, но всё же на нем помещалось лишь несколько вагонов..
Поэтому длинные составы перевозились в две-три очереди.
Такое неудобство особенно сказалось во время русско-япон-
ской войны 1904 года, когда приходилось отправлять на Даль-
ний Восток войска и много разных военных грузов. Однако
русские железнодорожники нашли выход из положения. Они
воспользовались тем, что лед на Байкале достигает до двух,
метров толщины и может выдержать громадную тяжесть. Зи-
мой положили на лед рельсы, и поезда почти без задержки-
стали ходить через Байкал до самой весны.
Лишь много времени спустя была, наконец, построена же-
лезная дорога в обход южной части Байкала, которая соеди-
нила концы разорванной сибирской магистрали.
Для прокладки полотна этой дороги пришлось вырубать
террасы в отвесных береговых скалах, пробивать множестве»
тоннелей, строить сложные мосты через расщелины.
Кругобайкальская дорога имеет немногим более двухсот
километров длины, но в нее вложен гигантский труд и огром-
ные средства.
Наш поезд шел по каменному карнизу, то погружаясь в
кромешный мрак тоннелей, то снова выныривая на дневной
свет.
Внизу лежал Байкал, белый и шершавый от неровного торо-
систого льда. Здесь его ширина около шестидесяти километров^
но берега — и наш, и противоположный — возвышаются гор-
ными цепями и скрадывают ширину озера. Кажется, что это
просто очень широкая река лежит, скованная льдами между
высокими дикими берегами. Воздушный простор, очерченный
резкими, сверкающими на солнце линиями утесов, казался не-
вероятно глубоким. Так и хотелось воскликнуть: как много
у нас на земле хорошего, чистого воздуха!
Иногда стена береговых скал внезапно разрывалась, поезд
грохотал по мосту и в просвет ущелья виднелись вереницы
ближних и дальних вершин сопок, косматых от покрывавшей
их нетронутой вековой тайги.
62
Я обратил внимание на то, что вдоль нашего берега, у са-
мой воды возвышаются какие-то белые купола, вроде копен
сена, засыпанных снегом. Эти «копны» тянулись по берегу бес-
конечными рядами, насколько хватало глаз. Петя заметил, что
я пристально смотрю на эти странные предметы, и сказал:
— Это сакуи — ожерелье старика Байкала!
— А чта такое — сакуи?
Петя объяснил, и оказалось, что всё очень просто. Зимой
Байкал долго не замерзает. Уже в начале декабря, когда при-
ходят крепкие морозы и всем рекам и озерам полагается за-
мерзнуть, Байкал еще сопротивляется холодам. Он ревет под
страшными зимними штормами, беспрестанно ломает лед, на-
громождает торосы и яростно бьет о скалистые берега своими
тяжелыми, крутыми волнами. Брызги волн беспрерывно смачи-
вают прибрежные камни, куски дерева, выброшенные на берег,
а жестокий мороз тут же замораживает эту воду. Так, слой за
слоем, нарастает лед на камнях и других прибрежных предме-
тах, округляет их формы, превращает в ледяные копны. Это и
есть «сакуи».
Вот подъехали к большой станции Слюдянка. Поезд здесь,
стоит двадцать минут, и мы бежим на вокзал, чтобы наскоро
пообедать. В станционном буфете сидят разные люди, среди
них много местных крестьян-бурятов, рабочих с золотых при-
исков, а вот и группа охотников. Это настоящие промысловики^
с маленькими легкими винтовками, с медвежьими ножами,
с лыжами, обитыми звериной шкурой. Крупные волкоподобные
лайки угрюмо лежат под столами и недоверчиво принюхива-
ются к чужим людям, проходящим мимо. Охотники, видимо,.,
едут куда-то на дальнее «белкование», туда, где хорошо уроди-
лись кедровые орешки и много зазимовало белок. Хотелось за-
вязать разговор с этими людьми, но слышен второй звонок, и мьг
выходим из буфета.
Снова в путь. Опять скалы, тоннели, головокружительные
повороты над пропастями. Незаметно подкрался вечер и пре-
рвал наши наблюдения за суровой природой.
Ночью приехали на станцию Тотаурово. Здесь нам нужно*
покидать поезд и надолго расставаться с этим видом транс-
порта. Выходим из вагона. Глухая морозная ночь. Перед нами,
небольшое станционное здание, дальше видно несколько доми-
ков, а кругом темно и пусто. В поселке все спят, окна наглухо-
закрыты ставнями, ни звука, ни огонька, даже собаки попрята-
лись от холода.
Куда же нам деваться? В станционном домике зала ожи-
дания не оказалось, только у билетной кассы есть небольшая
пустая комната, скупо освещенная керосиновым фонарем. Оста-
61
ваться здесь до утра нам не захотелось. Я было предложил
пойти в поселок и попроситься на ночлег в какой-нибудь дом,
но Петя отрицательно покачал головой:
— Здесь, на станции, ночью незнакомых людей никто не
пустит!
Да, действительно, я и не подумал. Это ведь станционный
поселок на большой магистральной дороге, а не глухая таеж-
ная деревня, где всякого случайного путника принимают, как
гостя.
Петя зашел в комнату дежурного по станции, а через не-
сколько минут открыл дверь и позвал нас:
— Заходите сюда, тут тепло!
Дежурный оказался очень приветливым человеком. Он
радушно позволил нам расположиться до утра в его конторке,
где топилась чугунная печка и ярко светила лампа «молния».
Завязался разговор, из которого дежурный узнал, что мы на-
учные работники из Иркутска и едем в экспедицию. Это окон-
чательно расположило его в нашу пользу и он предложил нам
поселиться у него в доме, пока соберемся в дальнейший
путь.
Гостеприимство железнодорожника пришлось весьма кстати,
мы прожили у него целых пять дней, прежде чем удалось поды-
скать подводу до заповедника. В поисках этой подводы мы
с Петей обошли все окрестные редко разбросанные села —
километров на пятнадцать вокруг станции. Был уже март
месяц, крестьяне готовились к весенним работам, берегли для
них лошадей, и никто не соглашался ехать с нами в дальнюю
и трудную дорогу. А нам нужно было торопиться, чтобы успеть
провести первый учет соболей по их следам на снегу. Каждый
лишний день уходящей зимы был нам дорог, и мы не щадили
ног и сил в своих настойчивых поисках.
В одном селе был организован колхоз, один из первых
в том краю; он-то нас и выручил. Председатель колхоза, из
бывших партизан, внимательно выслушал нашу просьбу, про-
верил документы, порасспросил про нашу работу, подумал и,
наконец, согласился:
— Ладно, отвезем! Считать соболей — это нужно, однако!
Есть тут у нас Лука Данилыч, колхозник, ему как раз в Усть-
Баргузине по своему делу побывать надо. Ушлый парень: все
дороги до самого Витима знает! Он вас и повезет.
На следующий день мы тронулись в путь. Переехали по
льду Селенгу и двигаемся по берегу ее притока — речки
Итанца. Нашему возчику — «ушлому парню» — Луке Данило-
вичу лет под шестьдесят и он действительно знает все здешние
дороги.
64
Меня уже не удивляет, что Петя и даже Кеша, обращаясь
к этому пожилому, бывалому человеку, называют его «паря».
Это общепринятое сибирское обращение, оно равноценно таким
словам, как «дядя», «папаша», «друг». «Парей» можно назы-
вать и старика, и подростка. На одном ночлеге в деревне я
слышал, как мальчик лет двенадцати, обращаясь к своему, чуть
ли не столетнему деду, называл его — «паря-дедушка»!
Наш багаж с трудом разместился в санях, сами же мы
сидели поверх мешков и ящиков. Часто соскакивали и бежали
за санями, чтобы согреться. Дорога извивалась по отрогам
хребта Улан-Бугасы, то поднимаясь на пологий склон, то вы-
ходя на широкие ровные плато. На подъемах лошадям было
тяжеловато, и мы им помогали, подталкивая сзади сани.
Всё реже встречаются обработанные поля, всё шире и гуще
полосы леса, которые пересекает наш ненаезженный путь.
Зимняя тайга забайкальских нагорий угрюма и молчалива.
Больше всего здесь сосен. Они стоят высокие, ровные, как
колонны. Их голые стволы тускло отсвечивают темножелтой
корой. Их зеленые кроны высоко вверху едва слышно шумят
от неуловимых движений воздуха. Этот шум не нарушает об-
шей тишины, тишины такой, что от нее звенит в ушах. Только
изредка слышится трескучий крик таежной птицы кедровки, да
где-то дятел постукивает клювом по сухой коре. Внизу под
деревьями растет низенький кустарник — багульник. На нем
кое-где сохранились мелкие кожистые листочки с терпким за-
пахом. Странно и беспомощно выглядывают эти листочки
из-под иглистого снега. Под сводами древесных вершин пусто и
торжественно.
Неужели здешняя тайга такая мертвая?
Где же ее многочисленные звери и птицы?
Что они, вымерли все или ушли отсюда? Нет, они здесь,
они живы и их на самом деле очень много! Только не увидишь
их и не услышишь, если не знаешь, как это нужно делать. Стоит
присмотреться хотя бы к следам на снегу. Они то и дело по-
падаются на нашем пути. Вот лисья стежка пересекла дорогу,
вот — справа под багульником — набродили рябчики, вот целая
тропа, протоптанная зайцами беляками, а вот и след сохатого.
Лука Данилович, как и большинство таежников, не на-
зывает солидных зверей их обычными именами, а употребляет
разные охотничьи клички. Лось у него — «черный зверь», мед-
ведь — «он» или «хозяин», а соболь — просто «зверь». Такая
уж традиция. Она пошла от эвенков, от бурят, от якутов, — от
древнего охотничьего суеверия. Старики говорили: «В тайге
нельзя называть зверей по именам: они это услышат, испугают-
ся и никогда не попадутся охотнику на глаза».
5 По заповедным дебрям
65
Много хлопот доставляли нам переправы через наледи. Что
такое наледь? Это своего рода ледник, глетчер, который обра-
зуется вдоль русла лесной речки или ручья. Горные ручьи бы-
стро текут, и, когда их начинают сковывать первые сильные
морозы, образуя ледяные мостики и заторы, они широко раз-
ливаются у этих заторов, ищут обходов по сторонам. Потом
всё залитое водой пространство замерзает, а сверху подходит
еще свободная вода, разливается поверх льда и тоже замер-
зает, образуя второй, третий, четвертый его слои. Так, в пер-
вой половине зимы на месте ничтожного ручья может нарасти
высокий и широкий ледяной вал с гладкими, покатыми краями.
Перебираясь через наледь, даже хорошо подкованная лошадь
скользит и падает, а сани раскатываются то в одну, то в дру-
гую сторону, и вся упряжка может повернуться в обратном
направлении.
Подъезжая к очередной наледи, мы принимались за ра-
боту. У нас были два топора и железная лопата; мы рубили
ими лед, чтобы сделать его шероховатым, менее скользким.
Кеша обычно отправлялся на поиски трухлявого, сгнившего
ствола дерева. Притащив гнилушки, он толок их ногами в мел-
кую труху и этой трухой посыпал лед. За день пути нам при-
ходилось переваливать через девять-десять таких ледников.
Каждый день мы проезжали не более 40—45 километров —
и это было хорошо!
Ночевали мы в редких лесных деревеньках, тесно окружен-
ных тайгой и населенных главным образом охотниками-
промысловиками. В такой деревне можно подъехать к любой
избе: везде примут, обогреют, накормят путников и отведут им
для ночлега лучшую половину дома.
Крестьянский двор в сибирской тайге — это не просто из-
бушка, а целый жилой «комбинат». К основному дому примы-
кает солидный бревенчатый сарай для скота, тут же амбар-
кладовая, летняя «поварня» и — обязательно — баня. Всё
обнесено высоким и крепким бревенчатым забором, даже па-
лисадники под окнами огорожены не какой-нибудь легкой,
ажурной загородкой, как обычно, а всё теми же лиственнич-
ными бревнами. Прямо не крестьянский двор, а целая кре-
пость! Жизнь среди суровой природы, среди дикого леса вы-
работала у людей стремление устраивать свое жилье пона-
дежнее.
В доме у таежного сибиряка поразительная чистота и стро-
гий, навек заведенный порядок — каждой вещи свое место.
Предметом особой заботы и гордости хозяйки служит печь.
Обыкновенная русская печь, в которой пекут хлеб, варят обед,
но сделана она с особым старанием и любовью. Печь всегда
€6
Подъезжая к очередной наледи, мы принимались за работу.
чисто выбелена и нередко разрисована затейливыми народными
узорами — петушками, елочками, цветами.
Во всех домах, где мы ночевали и бывали, полы — на «чи-
стой» половине — застелены либо большими кусками древес-
ной коры, либо цыновками из тростника, а жители побережий
Байкала застилают пол старыми рыболовными сетями. Всё
это для того, чтобы полы не затирались ногами. Только по
большим праздникам да во время молодежных вечеринок с по-
лов снимается застилка и они, старательно выскобленные,
белеют свежим деревом.
Гостей укладывают спать — смотря по возрасту — либо на
полу, на шубах, либо на печи или На рундуке, который при-
строен сбоку печи. Тому, кто ложится на этом рундуке, нужно
иметь крепкий сон и спокойный характер, иначе... пропал
отдых! Дело в том, что под рундуком обычно устроены клетки,
в которых зимой содержатся куры, а эти почтенные птицы
вовсе не приноравливаются к удобствам лежащего над ними
гостя и поднимают галдеж как раз тогда, когда это совсем не-
кстати.
5*	67
Мне почему-то всегда доставался на ночь именно рундук,
а петухи под ним попадались всё какие-то особенно голосистые.
Впрочем, к курам я скоро привык и находил, что с ними как-то
даже уютнее.
Привык я и к особенностям таежного говора, которые вна-
чале меня немного удивляли. Во-первых, сибиряки очень любят
слово «однако» и произносят его чуть ли не в каждой фразе.
Во-вторых, почти все фразы, даже самые утвердительные, про-
износятся в вопросительном тоне, с ударением и подъемом
голоса на последнем слове, как, например:
— Паря! Однако ехать пора?!
— Ну что же, запрягай, однако?!
И еще одна особенность: вместо слова «да» или «хорошо»
при выражении согласия или положительном ответе сибиряк
часто говорит «ну», да еще в вопросительном тоне: «ну?»
— Ты поил лошадей? — спрашивает Петя Луку Данило-
вича.
Тот отвечает:
— Ну?
Это значит: всё в порядке, поил. Вот и разберись тут с не-
привычки!
В районе реки Баргузина местные жители в разговоре
букву «ш» заменяют на «с» и наоборот. Например:
— Я посел песком кошить шено.
Древний окраинный говор. Он, вероятно, сохранился здесь
еще со времен Ермака Тимофеевича!
На пятые сутки пути мы подъехали к берегу Байкала. До
этого он был отделен от нас низким лесистым хребтом. Оста-
новились на ночлег в рыбачьей деревне Максимихе.
Дальнейший путь лежал по льду Байкала, через Баргузин-
ский залив.
Трудности таежной дороги остались позади. Теперь уж не
будет ни подъемов, ни загроможденных обломками скал
распадков, ни упавших через дорогу вековых деревьев, ни на-
ледей.
Лед на заливе был ровный, без торосов, — и на следующий
день мы покатили по нему, как по хорошему шоссе. Однако на
санях долго не усидишь, даже в собачьей дохе. Морозец граду-
сов двадцать с лишним, да к тому же на байкальских просторах
гуляет жгучий ветерок и пробирается под наши дохи то через
рукава, то снизу из-под ног. Частенько приходилось соскаки-
вать и бежать за санями, подобрав полы своих длинных одежд.
Лука Данилович ворчал:
— Эх вы, зяблые! Садись, а то кони ходу просят!
Такие пробежки мы старались делать пореже и покороче,
68
чтоб не сердить старика, да и бежать в меховой одежде долго
нельзя: вспотеешь, а потом хуже будет!
Нужно признаться, — длительное пребывание на сильном
морозе очень утомляет. Тело всё время испытывает напряже-
ние, а вечером чувствуешь себя усталым, как после тяжелой
физической работы.
Петя изобрел лекарство против этой «морозной» усталости.
Вечером, когда мы располагались на ночлег, он наливал три
четверти стакана крепчайшим горячим чаем, клал в него двой-
ную порцию сахара, ложки две сливочного масла, а в заключе-
ние подливал немного водки или спирта. Эту смесь он называл
«медведем».
Напиток действительно очень быстро согревал и как бы
снимал усталость, но злоупотреблять «медведем» нельзя, —
можно захмелеть и тогда, вместо ожидаемой бодрости, нава-
ливается еще более тяжелая сонливость.
Прямо перед нами посреди Байкала возвышалась странная
горная громада. Как будто какой-то невероятно могучий вели-
кан шутки ради выломал в окрестных горах кусок высокого
хребта вместе с тайгой и ее зверьем, да и поставил его прямо
на байкальский лед, а к берегу привязал тонким низменным
перешейком. Это — полуостров святой Нос. Странный у него
вид, странное и название. Какие силы Земли действовали здесь
и когда они сотворили этот геологический каприз? Я жалел
тогда, что плохо знаю геологию.
УСТЬ-БАРГУЗИН. ЧИВЫРКУЙСКИЙ ЗАЛИВ
Мы приближались к противоположному берегу залива,
к поселку Усть-Баргузин, который стоит у устья одноименной
с ним реки. На льду стали попадаться стоянки рыбаков-бар-
машников. Они ловят главным образом хариуса. Попадается
им и гордость байкальского рыбьего царства — омуль.
Способ лова такой. Рыбак выходит на лед, подальше от бе-
рега и прорубает небольшую круглую прорубь. В нее набрасы-
вает замороженных или высушенных рачков-бокоплавов, кото-
рые заготовляются еще с осени. Рыба устремляется к проруби,
чтобы подышать в освеженной воздухом воде, видит на воде
рачков и начинает их глотать. Рыбак сидит на низенькой ска-
мейке у проруби и закидывает в нее простенькую, почти дет-
скую удочку с коротким удилищем и короткой леской. Крючок
на удочке особенный — без «жала» и к нему привязано сде-
ланное из тряпочки подобие рачка-бокоплава.
69
Рыба хватает крючок с фальшивой приманкой; ее нужно
мгновенно подсечь и выбросить на лед. С гладкого крючка
рыба слетает сама, не нужно и рукавиц снимать. Сидит рыбак
у проруби, закутанный в доху, и методически взмахивает удоч-
кой, швыряя себе за спину пойманных рыб. Умелая рука рабо-
тает точно, без промаха, — и кучка рыбы на льду всё растет и
растет.
Возле ловца стоит на доске походная железная печурка —
мангал, на ней греется чайник, иногда рыбак ставит мангал
себе между ног, под полы дохи, для тепла. Всё свое имуще-
ство бармашник привозит на ручных саночках (употребляе-
мые для приманки бокоплавы по местному зовутся «бармаши»,
отсюда и сама ловля называется «бармашением»).
Подъехав к одному бармашнику, мы остановились понаблю-
дать за его работой. Потом, разумеется, не утерпели и вы-
просили у рыбака его удочку, чтобы попробовать самим.
У Пети дело сразу же пошло как нужно, и минут за десять
он поймал восемь хариусов. Видно было, что не в первый
раз он этим занимается. У меня же три рыбины сорвались
с крючка раньше времени, а еще трех удалось выбросить
на лед.
Большой конфуз получился у нашего Иннокентия. Только
приспособился он ловить и удачно вытянул большого омуля,
как случилось непредвиденное: Лука Данилович подошел сзади
и нагнулся над кучкой рыбы — посмотреть на нее. Вдруг
мелькнула леска — и крючок впился в его правую ноздрю. Ста-
рик крякнул, а Кеша, обернувшись, растерялся и еще сильнее
потянул удочку. Тут пришел на помощь хозяин удочки и вы-
хватил ее из рук Иннокентия. Оказывается, у Кеши сорвалась
с крючка рыба, он хотел снова закинуть удочку, размахнулся
и... надо же было тут подвернуться Данилычу!
Вытащить крючок из Данилычевой ноздри было просто —
хорошо, что крючок без жала! Однако, пока я это сделал, по-
страдавший обозвал смущенного до предела Кешу раза три
«варнаком». Пришлось доставать походную аптечку и мазать
проколотую ноздрю иодом. После всех этих операций Лука
Данилович пошел к лошадям, дал им корм и категорически
объявил, что здесь мы должны пообедать.
Рыбак дал нам несколько омулей, мы их распластали, по-
садили на проволоку, слегка подсолили и обжарили над манга-
лом, как шашлык. Честное слово, никогда ничего более вкус-
ного я еще не ел! Нежнейшая рыба! К печеному омулю у нас
была волшебная приправа — хороший аппетит. Мы ведь были
почти, целый день в дороге и здорово проголодались!
Омуль — ближайший родственник лосося, — так же как и
70
Вдруг мелькнула леска — и крючок впился в его правую ноздрю.
хариус, форель, нельма, таймень, белорыбица, кета, горбуша,
семга, но водится омуль только в Байкале и нигде больше!
Переночевав в Усть-Баргузине, мы тронулись дальше. Пе-
ред отправлением осмотрели поселок и, воспользовавшись тем,
что здесь есть телеграф, послали очередное донесение в Москву
Петру Александровичу. Усть-Баргузин — небольшой деревян-
ный городок. Самое главное, что в нем есть, кроме пристани,
маяка, клуба рыбаков, почты и больницы, — консервный завод,
изготовляющий замечательные консервы из омуля, осетра, ха-
риуса. Городок стоит у устья реки Баргузина; отсюда и пристав-
ка «Усть».
Выше по реке, километрах в семидесяти, расположен дру-
гой городок, и он тоже называется Баргузин, только без «Усть».
Недалеко от того Баргузина находится бурятское селение, в ко-
тором родился и провел свое детство мой друг — Петя Му-
руев. Немудрено, что он с таким ласковым вниманием смо-
трит сейчас на всё здешнее, баргузинское — и на природу, и на
людей!
Мы переехали плоский заросший лесом перешеек святого
Носа и вышли на берег другого залива Байкала — Чивыркуй-
ского. Теперь наш путь лежал опять по льду и прямо к глав-
ному кордону заповедника — Сосновке.
71
По карте выходило, что до Сосновки оставалось еще около
ста километров. Однако Лука Данилович с этим не соглашался
и уверял, что на его лошадях до Сосновки не более шестиде-
сяти километров. По его мнению, те, кто составлял карту, «еха-
ли на лядаших конишках, коли сто верст насчитали!» Сначала
я принял это за шутку, а потом понял, что наш Данилыч и в
самом деле убежден в том, что версты или километры — это не
строго постоянные меры длины, а какие-то переменные величи-
ны, зависящие от быстроты и способа передвижения.
В Чивыркуйском заливе мы уже не встречали рыбаков-
бармашников, неоткуда им здесь и быть. Далеко кругом ника-
ких селений уже не было. Сюда только летом приплывают на
судах рыбачьи артели с морскими неводами и сетями, а зимой
тут почти полное безлюдье, глухая первобытная сторона!
Миновали горло залива и выехали на открытый Байкал.
Справа, вплотную к берегу, надвинулись горы — Баргузин-
ский хребет. Склоны круто спускаются к озеру и образуют ска-
листый неприступный берег. Только в устьях таежных речек —
Чивыркуя, Большой и Малой Черемшаны — еще может при-
стать небольшое судно (без риска разбиться о скалы) и выса-
дить на землю людей. Но беда, если свежий прибойный ветер
захватит лодку где-либо в междуречье. Тогда спасение нужно
искать только на открытой воде и уходить подальше от
гибельных отвесных берегов. Сейчас, когда Байкал лежит не-
подвижной белой равниной, всё это очень трудно себе пред-
ставить!
Лука Данилович указал кнутовищем вправо на дальний
мысок в устье речки Чивыркуй — на нем что-то чернело. В би-
нокль был виден небольшой домик, рядом с ним сарайчик, на
берегу опрокинутая лодка и больше ничего, что может напо-
минать присутствие человека.
Кого же и зачем занесла сюда судьба? Данилыч объяснил,
что это первый пограничный кордон заповедника — кордон
«Чивыркуй» и живут там две семьи егерей-наблюдателей.
Мы не стали заезжать на кордон, нужно было добраться
к вечеру до Сосновки. Ехать стало труднее — лед пошел торо-
систый, приходилось объезжать скопления льдин и часто сле-
зать с саней, чтобы помочь лошадям.
Спустилась тихая морозная ночь, а мы всё еще тащились
по льду, держа путь на два слабых огонька в окнах Соснов-
ского кордона. Эти огоньки казались недосягаемыми, они как
будто убегали от нас.
Временами раздавались как бы тяжкие вздохи какого-то
исполинского существа, то далекие и протяжные, то близкие и
грозные. Слыша эти странные звуки, наши лошади испуганно»
72
приседали на задние ноги и тревожно храпели. Лука Данило-
вич щелкал кнутом и прикрикивал:
— Нно, шалые! Не бойсь!
Видимо, где-то понизился уровень воды — так бывает при
перемене течений, — мощный двухметровый лед слегка оседал
и трескался. Трещины, возникнув в одном месте, разбегались
в разные стороны, достигали и до нас. Байкал теперь не ка-
зался мне застывшей пустыней — он дышал, как живое суще-
ство, и страшны были его вздохи в ночной темноте.
Одна наша лошадь попала в какую-то расщелину на льду
сразу двумя ногами, повалилась на бок и спутала упряжь. Мы
стали поднимать лошадь. Я скинул рукавицы, чтобы отстегнуть
пряжку на шлее, в которую запуталась нога лошади. В этот
момент конь сильно рванулся и пряжкой мне содрало ноготь.
Превозмогая боль в пальце, я продолжал возиться с проклятой
пряжкой и, наконец, отстегнул ее. После этого лошадь встала,
и Лука Данилович скоро всё привел в порядок. Снова едем, не
спуская глаз с живых огоньков человеческого жилья. Но вот
впереди зачернела какая-то длинная гряда. Это береговые
камни, не покрытые снегом. Схватившись за оглобли, мы по-
могли лошадям втащить сани на берег.
Перед нами три небольших дома. Один на самом берегу,,
с какой-то каланчой на крыше, два других — подальше, у груп-
пы высоких раскидистых лиственниц. Больше вблизи ничего не
видно. Лука Данилович подъехал к самому большому дому
под деревьями, остановил лошадей и, похлопав рукавицами-
одна об другую, довольным голосом произнес:
— Кончилась наша путишествия!
Мы были у цели — на центральном кордоне Государствен-
ного Баргузинского заповедника.
СОБОЛИНЫЙ ЗАПОВЕДНИК
Лука Данилович прожил в Сосновке несколько дней, чтобы
дать коням «передых», а потом уехал домой, сердечно распро-
стившись с нами. Мы же за это время осматривались и знако-
мились с новым своим местожительством.
Кордон находится у устья речки Сосновки на ровной поляне-
у берега. Тайга обступает эту поляну с трех сторон, а с четвер-
той — Байкал. Вдали за его ровными просторами виднелся
противоположный гористый берег, затуманенный голубой дым-
кой. Байкал здесь наиболее широк — от берега до берега почти
семьдесят пять километров.
75
Если отойти от нашего берега но льду километров на пять
и оглянуться назад, то взору представится незабываемая кар-
тина. Вдали, возвышаясь над всем, сверкает снегами цепь вер-
шин Баргузинского хребта. На этих вершинах лес не растет,
там каменистая тундра, или, как здесь говорят, «гольцы». На
самых высоких вершинах снег не успевает растаять за корот-
кое лето, и они круглый год белеют над темной зеленью хвой-
ного леса.
Такие вершины здесь называют «белками». От полосы
высокогорных гольцов склоны круто падают вниз и затем пе-
реходят в целую систему широких террас. Будто громадная
лестница спускается к Байкалу и по всем ее необъятным сту-
пеням разлилось зеленое море тайги.
На верхней ступени растут низкорослые редкие корявые де-
ревца, замученные ветрами, стужей, слишком длинной зимой,—
это полоса горной лесотундры. Ниже — деревья гуще, выше,
пышнее — это уже настоящая тайга. Гребни второстепенных
хребтов ощетинились соснами, лиственницами. Между хребта-
ми в падях склоны покрыты непролазной чащей из елей, пихт,
кедров. На нижней террасе, у самого кордона, лес особенно
пышный. Здесь уже много лиственных деревьев — березы, оси-
ны, а в поймах горных речек растет сибирский осокорь.
Бегущие в Байкал реки прорезали в склонах главного
хребта глубокие каменные ущелья, которые загромождены об-
ломками скал, стволами упавших деревьев и заросли таким
диким лесом, что там во многих местах еще не проходил ни
один человек!
Зеленый океан тайги, от края и до края затопивший Баргу-
зинские горы, соперничает в своей неповторимой красоте
с Байкалом, этим бездонным озером-морем. Кордон стоит на
своей поляне, как на острове, между двумя морями — зеленым
и сероголубым.
Из трех домиков Сосновки два принадлежат заповеднику,
а третий — тот, что с каланчой на крыше, — маяк. Летом, когда
по Байкалу ходят корабли, на этой каланче зажигают фонарь-
мигалку и она оповещает всех рулевых, стоящих на ночной
вахте, что здесь — устье реки, к которому можно подойти и
бросить якорь, если в этом будет нужда.
На маяке живет всего одна семья, и все члены семьи состоят
на государственной службе: они отвечают на зеленый огонек
над крышей своего жилища, отвечают за то, чтобы этот огонек,
невзирая ни на какую погоду, каждую ночь равномерно вспы-
хивал — угасал и снова зажигался, — подчиняясь размеренной
.работе своего точного механизма.
В домах заповедника живет тоже немного народа — на-
Зенон Федорович в первый же день позвал нас к себе на квартиру —
попить чайку и побеседовать.
чальник Зенон Федорович Сватов, пожилой человек с усами
громадными и жесткими, как бивни моржа; три семьи наблю-
дателей да шкипер парусника «Соболь», который сейчас лежит
на берегу вверх килем.
Зенон Федорович в первый же день зазвал нас к себе на
квартиру попить чайку и побеседовать. Рад он был встрече со
свежими людьми. Я сразу же проникся глубоким уважением
к этому человеку, который прожил здесь, в глухой тайге, более
двадцати лет.
На рабочем столе Зенона Федоровича стоит чернильный
прибор, сделанный из ступни носорога, а на стенах комнаты ви-
сят рога разных антилоп, висит негритянский боевой щит из
кожи слона и над ним скалит свои страшные зубы голова пят-
нистой гиены. С этих-то африканских вещей и начался наш
первый увлекательный разговор со Сватовым.
Он рассказал нам, как попали сюда на Байкал эти вещи из
Африки. Оказывается, в молодости Зенон Федорович был уча-
стником русской научной экспедиции в Центральную Африку.
Эта экспедиция собирала разные материалы о природе афри-
канских саванн и заготовляла для музея Академии наук шку-
75
ры и скелеты диких животных. Молодой препаратор Сватов
обрабатывал и консервировал эти шкуры и кости. Сделал и для
себя на память об Африке кое-какие вещицы, но... интересно
дальнейшее!
Караван русской экспедиции обслуживали наемные но-
сильщики негры, а командовал ими англичанин надсмотрщик.
Такой уж порядок завели английские колониальные власти —
приставлять «своего человека» ко всякой иностранной экспеди-
ции, проникающей в их «черные владения». Особую тревогу
вызвал у англичан приезд русских ученых: как же, ведь
среди них есть «такие джентльмены», которые «не побрезгуют»
спать с неграми в одной палатке, есть из одного котелка
с ними, будут запросто беседовать с «черными» и вконец их
«испортят».
К русской экспедиции был прикомандирован надсмотр-
щик — рыжий Джон. Это был отпетый негодяй. Он обращался
с неграми хуже, чем с вьючными мулами, и не расставался
с бамбуковым стеком и револьвером. Русские ученые возмуща-
лись, требовали от Джона изменить свое отношение к неграм,
но тот только нагло свистел сквозь гнилые зубы и лихо сдвигал
на затылок свой пробковый шлем.
Как-то Джон избил стеком пожилого, заболевшего лихо-
радкой негра только за то, что он недостаточно быстро встал
с земли при приближении надсмотрщика. Это увидел Сватов и
не выдержал. Он молча подошел к Джону и ударом кулака
сбил его с ног. Англичанин вскочил и, выкрикивая ругательства,
схватился за револьвер. Зенон Федорович выбил оружие из
руки противника и надавал ему таких тумаков, что Джон
с воплями убежал в свою палатку. Негры повеселели, и с этого
дня фактическим начальником каравана носильщиков стал
Сватов. Джон оставил экспедицию сразу же, как только она
достигла Берега Слоновой Кости. Всё как будто обошлось, но,
когда экспедиция вернулась в Петербург, Сватова вызвали в
жандармское управление и предъявили ему обвинение в том,
что он, будучи в Африке, «пытался поднять революционное
восстание среди негров и покушался на жизнь чиновника коло-
ниальной службы его величества короля Великобритании».
Колониальные английские чиновники свое дело сделали и
нашли полное «сочувствие» у таких же, как они сами, русских
жандармов. В результате Сватова сослали в Восточную Си-
бирь «без суда и следствия»; хорошо еще, что позволили ему
взять с собой свои коллекции.
Зенон Федорович полюбил таежную Сибирь и остался в ней
после отбытия срока ссылки. Он занялся изучением промысло-
вых животных Сибири. Во время гражданской войны партиза-
76
нил в Забайкалье, а после стал директором соболиного заповед-
ника. Таков жизненный путь этого сердечного, немного угрю-
мого человека с жесткими седыми усами и проницательным
взглядом.
Оказывается, профессор Чертогонов давно уже переписы-
вался со Сватовым по поводу учета соболей в баргузинской
тайге. Направляя сюда нас, молодых охотоведов, Петр Але-
ксандрович был уверен, что мы получим поддержку и помощь
со стороны Зенона Федоровича, и учитель наш не ошибся.
Мы готовились к первому выходу в тайгу. Перед нами на
широком столе разложена большая карта заповедника. Она вся
исписана нитками бесчисленных ручейков, которые прихотливо
извиваются по склонам, сливаются друг с другом и рождают
таежные реки. Каждый такой ручеек вырыл себе русло-расще-
лину, узкую и каменистую. Между ручейками — гряды, гривы,
и всё это затоплено морем малопроходимой тайги. Только
узкие звериные тропы проложены через чащобу, бурелом и ка-
менистые россыпи. Люди здесь пользуются этими тропами для
ходьбы по заповеднику и приспосабливают их, убирая с пути
валежины, камни и делая на деревьях опознавательные знаки-
засечки. Нужно хорошо присматриваться к этим засечкам,
чтобы не потерять малозаметную тропу и не попасть в непро-
лазную крепь.
Ходьба по лесной целине — это труд утомительный и по-
сильный далеко не всякому. Вот такую тайгу нам и предстояло
«прочесывать», чтобы зарегистрировать все встреченные на
пути следы соболей или самих соболей.
Зенон Федорович, склонившись над картой, делает красным
карандашом наброски наших маршрутов, намечает места дне-
вок и ночевок, места, куда следует поднести запасы продоволь-
ствия. Мы смотрим на Сватова, как матросы на капитана перед
дальним плаванием. Да и как же иначе — ведь Зенон Федоро-
вич уже двадцать лет ходит по всем этим «гривкам», «падям»,
«ключикам» и не раз учитывал соболей на отдельных участках
заповедника. Его прежние записи о соболях будут служить
чем-то вроде предисловия к нашей теперешней работе.
Наш экспедиционный отряд был уже в полном своем со-
ставе. В него вошли два егеря-наблюдателя: бывший охотник-
соболевщик Матвей Иванович Сорокин и эвенк Ядынка. Добро-
вольно включился в отряд и сам Зенон Федорович.
Если спросить у этих людей, где они больше провели дней и
ночей — в тайге у костров или дома под крышей, — они за-
труднятся сразу ответить, но каждый не задумываясь скажет,
что лес для него всё равно, что знакомый дом. Появился у нас и
еще один, седьмой член отряда, только четвероногий — неиз-
77
менный спутник Зенона Федоровича — туруханская лайка Тут-
кай. В особенном восторге от собаки был наш юный препара-
тор Кеша.
Пока мы разбирались с картами и выверяли нужные при-
боры — высотомеры, часы, шагомеры, термометры, компасы, —
наблюдатели готовили топоры, котелки, спальные мешки и раз-
ное другое лагерное снаряжение.
Как-то раз к нам в комнату вошел Ядынка и увидел в углу
мои горные лыжи, которые я бережно вез от самой Москвы.
Пощупав и повертев в руках лыжи, он зацокал языком и неодо-
брительно покачал головой. Я спросил его:
— Что, Ядынка, разве плохие лыжи?
— Однако шибко плохой! Доска, а не лыжа! Как будешь
сопка ходит такой лыжа?
— А какие же нужны здесь лыжи?
— Э... Че! Сейчас посмотри!
С этими словами Ядынка куда-то убежал, а через несколь-
ко минут вернулся с парей охотничьих камусных лыж.
— Вот, посмотри!
Я знал и раньше, что таежные охотники не признают наших
обычных лыж из крепкого тяжелого дерева. Они делают себе
лыжи из очень тонких, но широких досок, выстругивая их при
помощи специального ножа из ствола лиственницы или другого
легкого и прочного дерева. И- передние, и задние концы таких
лыж слегка изогнуты, а главное в том, что они тщательно об-
шиваются шкурками с ног лося или оленя. Эти шкурки назы-
ваются «камусы», отсюда и сами лыжи тоже называют «ка-
мусы» или «камусные лыжи».
На нижней стороне лыж шкурки расположены так, что во-
лосы лежат по ходу скольжения вперед и нисколько его не за-
держивают. Наоборот, при скольжении назад шерсть взъеро-
шивается и тормозит лыжу. Это очень удобно при подъеме в
гору: можно смело выбрасывать лыжу вперед и опираться на
нее всей тяжестью тела, она назад не покатится, и не нужно
выписывать сложные «лесенки», «елочки» и зигзаги, как на
обычных лыжах.
На горных спусках камусными лыжами управляют при по-
мощи палки-«айгуры» и частенько — веревками, которые про-
деты в дырки на передних концах лыж. Веревки здесь играют
роль вожжей и еще помогают лыжнику сохранять равновесие.
Однако у камусов есть большой недостаток: они слишком
непрочны, могут легко сломаться и поставить лыжника в бед-
ственное положение среди глубоких и сыпучих сибирских снегов
за несколько дней пути от ближайшего жилья. Этого я больше
всего боялся и решил итти в тайгу на своих «телемарках»,
78
хотя все меня и отговаривали от них. Смущало только одно —
на моих лыжах нельзя ходить в мягких и теплых ичигах — для
такой обуви не подходят жесткие «управляемые» ножные кре-
пления. Но мои лыжные ботинки были на три номера больше,,
чем надо, легко надевались на меховые заячьи носки, да и мо-
розы были теперь уж не такие сильные: кончался март.
ЗАХОД В ТАЙГУ
Как ни торопились мы со сборами, но в тайгу удалось вы-
ступить лишь через несколько дней. Это было ранним утром,
когда дальние горы еще скрывались в сумеречной мгле, а на
небе медленно угасали звезды.
Всё население кордона вышло нас провожать. Туткай с ра-
достным лаем колесом катался вокруг нас и с наскока старал-
ся лизнуть в лицо то Кешу, то меня, то Зенона Федоровича.
Я первый раз видел в таком игривом настроении лайку, обычно
строгую и степенную собаку. Но, как только мы вступили в на-
стоящий лес, Туткай сразу умолк, стал серьезным и деловито
затрусил мелкой рысью впереди отряда, приглядываясь и при-
слушиваясь решительно ко всему.
Мы двигались цепочкой друг за другом. Головным шел
Матвей Сорокин — мужчина огромного роста, с длинной ры-
жей бородой и на удивление тихим и высоким, как у женщины,
голосом. Сзади шел Ядынка и скупо перебрасывался отдельны-
ми словами с Зеноном Федоровичем. Тот отвечал ему еще
скупее и односложнее то по-русски, то по-эвенкийски. Я заме-
тил, что таежники вообще мало разговорчивы и не любят лиш-
них слов.
Местность была слегка покатая, тропа пока довольно тор-
ная и мы двигались быстро, несмотря на то, что каждый нес за
плечами не менее как по пуду груза. В заплечных мешках была
еда, запасная одежда и разное снаряжение. Я присматривался
к своим спутникам, — кто как идет?
Сорокин и Зенон Федорович двигались экономным мерным:
шагом. Их лыжи плыли не отрываясь от снега, а в фигурах
чувствовалась великолепная слаженность всех движений. Их
вещевые мешки казались набитыми пухом, — так непринужден-
но они их несли. Ядынка шел как бы нехотя, что называется,
нога за ногу, однако не отставал от нас ни на один вершок, н
было ясно, что стоило эвенку немного прибавить шагу, как он
сразу же далеко обгонит всю группу. Петя и Кеша, как мне ка-
1*
залось, слишком уже старательно вышагивали и делали много
лишних движений, ну а сам я нажимал на лыжные палки и,
пока что, легко катился по широкой лыжне, оставленной впе-
реди идущими.
Но вот подъем делается более крутым, тропа начинает ви-
лять, обходя толстенные деревья и какие-то рытвины. Из-под
снега виднеется густая щетка зарослей ползучего кедра, так
называемого кедра-стланика. Тут я начинаю разочаровываться
в своих «телемарках». Снег здесь крупичатый, как сахарный
песок — это от сильных морозов, — а в таком снегу совершенно
не действует специальная «тормозная» мазь, которой я стара-
тельно натер перед походом свои лыжи. Чуть покруче буго-
рок — то одна, то другая лыжа внезапно откатываются назад,
и я частенько клюю носом, едва удерживаясь на ногах.
Чем дальше, тем труднее итти. На тропе стали встречаться
упавшие поперек деревья. Занесенные снегом, они превратились
в настоящие барьеры, через которые нужно перелезать. Мой
•обычный походный рюкзак оказался здесь тоже неудобным.
Когда лезешь через валежину, он обязательно собьется в сто-
рону и тянет всё тело куда-то набок. Пришлось устроить из ве-
ревочки подобие лошадиного нагрудника, чтобы рюкзак не так
сильно ерзал по спине. На тропе было много узловатых сучьев,
припорошенных снегом. Они - предательски хватали за ноги и
сбивали в сторону лыжи.
Громадные кудрявые кедры глухо шумят, затмевая небо над
головой. Сибирский кедр — особый вид сосны, на которой ро-
дятся в шишках мелкие питательные и вкусные орешки, хоро-
шо всем знакомые. Он и похож на сосну, только хвоя у него
несколько иначе расположена, темнее, гуще, да и всё дерево
гораздо пышнее. С кедрами соперничают по высоте сибирские
пихты, устремленные в небо, как стрелы. Такую же стрельча-
тую форму имеет и восточносибирская ель. Эти деревья — все
с густой темной хвоей — придают тайге мрачный и торжествен-
ный вид. С нижних ветвей спускаются длинные седые космы
лишайников, как бороды каких-то лесных чудищ. Я чувствовал
себя перенесенным в старую, слышанную в детстве, волшебную
сказку. Так вот и кажется, что сейчас откроется полянка, а на
ней избушка бабы-яги.
Тропа подошла вплотную к реке Сосновке и стала часто
перебрасываться с одного берега на другой, в обход отвесных
каменных скал, стеснивших реку. В таких местах нужно было
снимать лыжи и переходить реку «по кладке», то есть по
стволу дерева, переброшенному с берега на берег. Быстрая и
порожистая Сосновка редко замерзает вся сплошь. В местах,
где течение потише, образуются ледяные мосты, а между ними
80
В таких местах нужно было переходить реку по стволу дерева,
переброшенному с берега на берег.
почти всю зиму клокочут белые пенистые потоки воды. Сейчас
и эти ледяные перемычки были уже разрушены водой. Когда
идешь по кладке, то лучше не смотреть вниз на беснующуюся
реку: с непривычки может закружиться голова, сорвешься
с бревна и тогда... поминай как звали! Из стремительного
студеного потока, который мчится среди отвесных обрывов,
вряд ли выберешься живым!
Наблюдатели и Зенон Федорович проходили по кладкам
быстро и уверенно, не глядя себе под ноги. Для них это при-
вычное, будничное дело. Мы же — новички — побаивались,
опасливо размеряли каждый шаг, а потом, перейдя реку, об-
Оляпка.
легченно вздыхали и вытирали со лба внезапно проступивший
пот. И так — раз пятнадцать за день. Туткай шел по кладке
как-то крадучись и напряженно вытянув свою острую морду.
Здесь на реке мы несколько раз видели оляпок. Эти птички,
родственные дроздам и похожие на них размерами и формой
тела, привели меня в умиление. Подумать только: кругом снега,
холод, ревет свинцовая ледяная вода, а оляпка сидит себе на
камне среди бурунов и... поет радостную весеннюю песенку
наперекор суровой зиме. Поет, поет, а потом замолчит и вдруг
бросается с камня прямо в воду и скрывается под ней. При
виде этого появляется чувство невольного страха за веселую
красивую птичку с темносерой спинкой и беловатой грудью. Но
страх напрасен! Вот оляпка уже вынырнула из кипящего по-
тока и снова уселась на камень, быстро заглатывая что-то.
Оляпку недаром называют «водяным дроздом» — она мастер-
ски ныряет и бегает по дну реки под водой, невзирая на бур-
ное течение. Птичка добывает в воде свой корм — рачков-боко-
82
плавов, рыбьих мальков и другую мелкую водяную живность.
Зенон Федорович сказал, что оляпки поют даже в январе и
феврале, когда тайга буквально трещит от лютых морозов.
Привет тебе, маленький неустрашимый певец таежной реки!
Тропа отошла от берега Сосновки и потянулась по склону,
сплошь поросшему кедровым стлаником.
Летом через эти заросли почти невозможно пробраться. Не-
пролазная чаща извивающихся в разных направлениях, пере-
плетенных между собой, узловатых и упругих сучьев встречает
и останавливает человека. Нужно или отступить, ища обход-
ного пути, или уподобиться обезьяне и лезть по сучьям, цеп-
ляясь руками и ногами, прыгая, переползая, кувыркаясь, при-
нимая совершенно немыслимые положения. При ходьбе по
стланику бывает, что на протяжении сотен метров ноги вовсе
не касаются земли, всё время ступая по пружинистым сучьям,
и если удастся пройти таким образом один километр за час, то
это очень хорошо.
Сейчас, зимой — совсем другое дело. Стланик погребен под
снегом, и лыжи легко скользят над верхушками зарослей, лишь
кое-где цепляясь за отдельные ветви, высунувшиеся из-под
снега. Там, внутри стланика, снег лежит очень рыхло, много
осталось пустот между сучьями и много ходов, проделанных
разными мелкими животными: грызунами, колонками, горно-
стаями, соболями. Зверьки превосходно чувствуют себя в этом
многоэтажном запутанном лабиринте. Кедровый стланик зи-
мой — коренное соболиное место.
Забыв усталость, я внимательно разглядывал звериные и
птичьи следы на снегу. Их было так много, что разбегались
глаза Этот участок стланика дал урожай орешков. Под снегом
было много погребено кедровых шишек. У бесчисленных норок-
выходов разбросаны остатки шишек, скорлупки орешков. Здесь
трудились белки, полевки, соболи и кедровки. Разные зверьки
выволакивают шишки на поверхность снега, вылущивают из
них орешки, кормятся и много оставляют несъеденного Этим
пользуются птицы — кедровки, кукши, дятлы, рябчики, тете-
рева — и подбирают остатки На птиц и грызунов здесь же
охотятся хищники Снежный покров хранит среды жизни раз-
нообразной и кипучей, хранит следы лесных трагедий: огрызки
шкурок, перышки, кости.
Первый след соболя заметил Сорокин. Этот след неотступ-
но тянулся за следом другого пушного зверька — горностая.
Видно было по всему, что соболь преследовал горностая и пре-
следовал очень настойчиво. Горностай, спасаясь от своего бо-
лее сильного противника, пускался на всякие хитрости. Он кру-
жил, делал замысловатые петли, отпрыгивал далеко в сторону,
6*
8Э
залезал под валежины, но это ему не помогало: соболь не от-
ставал, а прыжки горностая делались всё причудливее, всё по-
спешнее. Стройный белый зверек с черным хвостиком — гроза
мышей и птичек — сам попал в смертельную беду и спасался,
собирая последние силы. Ничего этого мы, разумеется, не ви-
дели, а только ясно себе представляли, разбираясь в следах.
Вот горностай, прыгнув с высоты, пробил своим телом снежный
свод и ушел в гущу кедрового стланика. Но соболь не оставил
его и здесь, он также полез в подснежный лабиринт.
Мы записали эту первую встречу соболиного следа и хотели
возвращаться на тропу, от которой сильно отклонились. Но
тут взмолился Кеша. Ему обязательно хотелось проследить
дальше, чем же кончилась погоня соболя за горностаем. Кеша
явно был на стороне горностая.
Матвей Иванович усмехнулся и начал обходить вокруг того
места, где ушли под снег соболь и горностай.
Сорокин делал круг за кругом, с каждым разом всё более
широкий. Мы остались в центре этих кругов и сели отдохнуть
прямо на снег. Наконец Матвей Иванович остановился, махнул
рукой и крикнул нам:
— Горностай вышел, а соболя не видать!
Сумел-таки горностайка улизнуть от своего врага среди гу-
стых сучьев, а соболь остался в стланике, вероятно заинтере-
совавшись какой-то другой добычей. Кеша был в восторге и
крикнул вслед убежавшему горностаю:
— Молодчага! Теперь беги, да будь умнее!
Ядынка всё это время удерживал на ременном поводке Тут-
кая. Собака рвалась принять участие в «троплении» звериных
следов и нетерпеливо повизгивала, но ее не пускали вперед,
чтобы она не затаптывала эти следы раньше нас.
Прежде я читал, что соболь иногда ловит мелких хищников,
таких, как горностай и ласка, поэтому не удивился тому, что
мы здесь наблюдали. Однако было непонятно, почему соболь
тратит столько сил, чтобы поймать быстрого как стрела и очень
изворотливого горностая, когда кругом много другой, более
легкой добычи: мышей, белок, бурундуков. Зенон Федорович
объяснил это тем, что соболь старается разделаться со своим
«конкурентом», который питается той же пищей, что и сам он.
Но такое объяснение меня почему-то не удовлетворило и я ре-
шил сам докопаться со временем до истины.
Идем дальше. Время далеко за полдень. Отметили еще три
соболиных следа. Мне хотелось увидеть и самих соболей, хоть
одного, хоть издали, но, оказывается, это не так-то просто! Со-
боль, даже здесь, в заповеднике, где его не преследуют охот-
ники, очень осторожен. Я утешал себя тем, что настоящий учет
84
В Баргузинских горах
водятся дикие северные олени.
соболей у нас начнется с завтрашнего дня, а сегодня мы просто
совершаем переход к месту работы.
Усталость дает себя чувствовать. Всё сильнее давят на
плечи лямки рюкзака, всё тяжелее и непослушнее становятся
лыжи на ногах. Я уже окончательно убедился, что здесь нужны
именно камусные лыжи, а не такие, как у меня.
Приближаемся к густой пихтовой куртине. На ее опушке
видны какие-то животные. Преодолевая овладевшую мной вя-
лость, достаю бинокль и смотрю на этих животных. Узнаю оле-
ней. Но что же это за олени? Ба, — северные!
Да, здесь в Баргузинских горах водятся дикие северные
олени. Летом они всё время держатся на тундровых гольцах,
а зимой спускаются в лес, где теплее и есть корм — ветки, мох,
лишайники.
При нашем приближении вожак стада — старый самец —
отбегает на открытую поляну и тревожно осматривается кру-
гом. Затем пускается крупным галопом наутек. За вожаком бе-
жит всё стадо. Удивительно легко и бесшумно умеют бегать по
лесу такие крупные и, казалось бы, громоздкие животные.
У северных оленей и самцы и самки рогатые, на голове у каж-
дого взрослого животного целый роговой куст, раскидистый и
ветвистый. Однако стоит посмотреть, как ловко несет олень,
свои рога среди лесной чащи: ни одну веточку не заденет.
85
Туткай при виде убегавших зверей встал на дыбки и натя-
нул поводок так, что ошейник стал душить его. Из горла со-
баки вместо лая вырывались хрипы. Ядынка хлестнул Туткая
ремнем и укоризненно сказал ему:
— Зачем такой горячий, а? Это плохой дело: глотка ломай
можешь!
На тайгу уже спускались медленные сумерки, когда мы, на-
конец, достигли места ночлега. Передо мной возник силуэт
островерхой берестяной юрты. Рядом с ней возвышался какой-
Рядом с юртой возвышался какой-то большой бре-
венчатый ящик с дверкой, высоко поднятый на четы-
рех столбах.
то большой бревенчатый ящик с дверкой, высоко поднятый на
четырех столбах. Юрта — это одна из таежных «гостиниц» за-
поведника, и строил ее Ядынка на свой национальный фасон.
Яшик на столбах — это лабаз: таежная кладовая. В ней хранит-
ся — на всякий случай — запас продуктов и кое-какой инвен-
тарь. Сибирские охотники устраивают такие лабазы в местах
своего промысла. То, что положено в лабаз, будет лежать в це-
лости до тех пор, пока не понадобится самому хозяину. Ника-
ких замков на лабазе нет, но его охраняет неписаный таежный
закон честности. Тот, кто обворует чужой лабаз, должен на-
всегда покинуть тайгу, он перестает быть человеком в глазах
своих товарищей-охотников и объявляется ими вне закона.
86
Для диких зверей лабаз тоже недоступен, даже медведю не
под силу разломать его крепкие бревенчатые стены, да и высо-
конько добираться до него по гладким столбам. Приставная
лестница лежит тут же, под лабазом, в строго определенном
месте, и ее нетрудно отыскать под снегом.
В юрте разожгли костер — тепло и светло. Дым столбом
уходит в верхнее отверстие. Мы расположились отдыхать на
пихтовых ветвях вокруг костра — ноги к огню, а головы к стен-
кам юрты. Туткай закопался в снег у входа — так всегда де-
лают здесь охотничьи лайки. Матвей Иванович орудует над ко-
телком, и в юрте уже слышен аромат пельменного супа. От
сильной усталости мне не хотелось есть, и, только по настоянию
Зенона Федоровича, я проглотил несколько горячих пельменей,
но последний не успел даже прожевать как следует: заснул как
мертвый.
НЕВИДИМКИ
Пятый день мы живем в тайге. Ночуем в юрте, а днем рас-
ходимся — каждый по своему маршруту. Зенон Федорович,
как хороший начальник штаба, вечером отводит нам участки
для обследования и показывает их на карте. Обнаружили уже
более десятка соболей, а это не плохо для начала.
Сегодня мне досталась балка ручья Толокнянки — места
трудные. Нужно было пройти километров этак пятнадцать-
двадцать по каменным россыпям, по стланику, бурелому.
Никаких троп здесь, кроме звериных, нет; мой путь напра-
вляет русло ручья, текущего по распадку. Первая часть пути —
вверх по одному из берегов распадка, по крутым косогорам и
осыпям, а вторая — обратно, по другому берегу. Справа, по со-
седнему распадку, в одном направлении со мной идет Кеша,
а слева, по узкому хребту — Матвей Иванович Сорокин.
Утро превосходное. Поднялось солнце и залило тайгу ра-
достным весенним светом.
Даже строгие темные пихты повеселели. Над их вершина-
ми заголубело чистое небо. К полудню на солнечной стороне
на камнях и корягах снег сделался влажным.
Стало так тепло, что я сбросил рукавицы и подтянул уши
своей шапки.
Впереди сияла под солнцем одинокая скала, поднятая над
вершинами леса, как узкая каменная башня. Эта скала манила
меня к себе, и я решил сделать попытку взобраться на нее и
осмотреться кругом.
87
Скала казалась совсем близкой, но прошло не меньше
часа, пока я добрался до ее подножья. Снял и оставил внизу
лыжи. Кстати, лыжи у меня теперь таежные, камусные. Это
Зенон Федорович достал из лабаза у юрты свои запасные ка-
мусы и подарил мне. Мои же московские лыжи поместили в ла-
баз — пусть лежат там, когда-нибудь кому-нибудь пригодятся!
В мягких ичигах было очень удобно карабкаться по вы-
щербленной скале. Забравшись на высоту двухэтажного дома,
я заметил внизу, среди кустарника, двойную цепочку соболи-
ного следа. След показался мне совсем свежим, и я решил,
что, когда спущусь со скалы, пойду по нему.
«Лезу выше.
В меховой куртке стало жарко, вспотела спина. Снимаю
куртку и вешаю ее на сучок молодого кедра, выросшего прямо
на камнях. Скала делается почти отвесной, стало страшновато,
особенно когда посмотришь вниз. Не спуститься ли обратно?
Но вершина скалы — вот она, совсем близко! Остановился
в раздумье.
Вдруг, почти из-под ног у меня, выскочили три зверюшки
ростом с небольшую овцу, прыгают вверх по скале, как зайцы.
Заметил, что у одной из них из-под верхней губы торчат тон-
кие белые клычки. Однако это не хищник, это совсем безобид-
ное травоядное животное — кабарга, и ее клыки — всего лишь
украшение самцов.
Кабарга — жительница малодоступных скал, близкий род-
ственник оленей, но похожа она больше на бесхвостого кенгуру
с сильно развитыми задними ногами, прыгающей походкой и
стоячими ушами. Никаких рогов у нее нет и в помине.
Кабарги мигом достигли вер-
Кабарга — жительница мало-
доступных скал.
шины скалы и где-то спрята-
лись там. Тут уж я не стал
больше раздумывать и смело
полез вверх, чтобы еще раз по-
ближе посмотреть на диковин-
ных животных.
Как только я поднялся на
узкую верхнюю площадку, ка-
барги снова выскочили из-за
камней и, прыгая с уступа на
уступ, зигзагом стали быстро
спускаться по противоположной
стороне скалы. Через несколько
минут животные скрылись в
лесу — как будто их и не было
вовсе!
88
Я осмотрелся. Скала возвышалась над лесом и берегами
распада. Передо мной лежала величавая дикая страна. Леси-
стые хребты с белыми гребешками и зелеными боками тянулись
друг за другом, как громдные волны, застывшие в неподвиж-
ности. Темные пятна кедрача и пихтарника чередовались с бо-
лее светлыми полосами ельников. Среди них серели массивы
оголенных на зиму лиственниц. Всё залито солнцем и как будто
отдыхает под лазурным куполом предвесеннего неба.
Я был почти в центре заповедника. Меня окружало шесть
тысяч квадратных километров вековой нетронутой тайги. Я ду-
мал: пройдут годы, десятилетия — и наш народ переделает при-
роду.
Там, где сейчас громоздится дикий бурелом, будут поса-
жены сады или выстроены красивые удобные города. Сила неис-
товых горных рек будет обуздана и устремится в турбины элек-
тростанций. Так будет везде, — но... здесь, на этих хребтах, на
вечные времена будет шуметь, зеленеть и укрывать своих зве-
рей заповедная тайга. Ее бережно будут хранить, как память
о днях юности нашей Земли. Ее завещают нашим потомкам.
Может быть, мой внук или внук этого внука, сто — двести лет
спустя, вот так же, как я сегодня, поднимется на эту скалу и
увидит здесь вольную кабаргу и услышит тихий рокот зеленого
лесного моря.
Я обернулся к Байкалу. Он виднелся внизу белой затума-
ненной равниной в зубчатой рамке горных берегов. Над сере-
диной озера стояло пушистое легкое облачко — единственное
на небосводе — прямо как кусок белоснежной ваты, подвешен-
ный за невидимую нить. Тогда я еще не знал, что это облако
предвещает непогоду.
Однако долго мечтать на вершине скалы не пришлось —
в одной суконной рубашке стало холодно, стыла потная спина.
Спускаться вниз было много труднее и страшнее, нежели под-
ниматься. Главное, что не видишь, куда нужно ставить ноги, и
приходится наугад нащупывать ими уступчики и выщербины в
камне.
Спустившись, я выкурил папироску и, надев лыжи, пошел
по соболиному следу. Он действительно был очень свежий, ви-
димо, зверек прошел здесь всего час-полтора тому назад.
В одном месте я нашел остатки съеденной соболем кукши, —
они еше не замерзли.
Мне понравилось красивое крылышко птицы, отгрызенное
у основания, и я сунул его в карман. След привел меня к ста-
рому толстому осокорю, дальше соболиного следа не было.
Приглядевшись к стволу дерева, я увидел отверстие дупла
немного выше своей головы. Тогда, сломав прутик, я пристроил
89-
к нему крыло кукши и, спрятавшись за дерево, начал шеле-
стеть им у входа в дупло. В ответ послышались звуки, знако-
мые мне еще с учебной зверофермы:
«Ях, ях! .. вух, хух!» Это соболь подавал голос. Значит, зве-
рек в дупле; повидимому, устроился там на отдых после удач-
ной охоты и сытного завтрака. Высунув сколько можно голову,
чтобы лучше видеть дупло, и помахивая крылом на прутике, я
дразнил соболя, стараясь выманить его наружу. Однако пока
•слышалось только ворчанье и легкая возня внутри дерева.
Тогда я замер неподвижно и простоял так минут пятнадцать.
Наконец вижу: в дырке дупла показалась темная голова хищ-
ника с настороженными ушами и выпуклыми устремленными
вперед глазами. Меня соболь не замечал, всё его внимание
было обращено на крыло кукши, которое я прицепил к коре
дерева. Вот соболь высунулся наполовину. Он черного цвета,
с нежным серебристым налетом на концах волос. Его мех как
живой: колеблется под легким ветерком и блестит на солнце.
На горле рдеет яркое оранжевое пятнышко, как непотухший
уголек среди темного пепла. Пушники таких соболей называют
«экстра»: их шкурки ценятся на вес золота.
Наконец-то я вижу баргузинского соболя не в клетке, а на
свободе, в родной его тайге!
От испытанного искреннего удовольствия я невольно засо-
пел носом. Соболь мгновенно обернулся в мою сторону и, серди-
то крикнув свое «ях, ях!>, скрылся в дупле.
Делаю запись в полевой книжке, отмечаю по высотомеру
высоту над уровнем моря и иду дальше, искать других соболей.
Прошел еще километров шесть, записывая всё, что встреча-
лось интересного на пути, главным образом, о разных звериных
•и птичьих следах. Нам ведь нужны различные сведения о при-
роде здешних мест.
С некоторого времени у меня появилось ощущение, что за
мной кто-то идет, не показываясь на глаза и не отставая.
Сзади часто слышится тревожный крик кедровки. Птица пере-
летает с дерева на дерево по моему пути и всё время покрики-
вает, но не я ее интересую, а тот, кто идет за мной.
Обычно кедровки, сойки и сороки так сопровождают круп-
ных хищников, как бы оповещая о их приближении всех дру-
гих животных. Кто же это меня выслеживает?
Самый сильный хищник баргузинской тайги — медведь, но
он сейчас еще спит в берлоге, а остальные звери для человека
никакой опасности не представляют.
Такими мыслями я'стараюсь успокоить себя, но в то же
время жалею, что оставил в юрте ружье и всё мое оружие со-
стоит из небольшого охотничьего ножа.
90
Сломав прутик., я пристроил к нему крыло кукши и, спрятавшись
за дерево, начал шелестеть им у входа в дупло.
Из-за гребня увала на миг показалось что-то темное и тут же спряталось
обратно.
Состояние неизвестности становится тягостным. Нужно,
наконец, узнать, кто же всё-таки из таежных жителей интере-
суется моей особой?
Скатившись на лыжах с невысокого увальчика, я прячусь
в густую куртину молодых елочек и смотрю назад на свою
лыжню. Из-за гребня увала на миг показалось что-то темное
и тут же спряталось обратно. Стою жду. Больше ничего не
видно. Послюнил палец и поднял его вверх, чтобы узнать на-
правление воздушного потока. Так и есть! Ветерок тянет от
меня в сторону моего преследователя и предупреждает его, что
я здесь спрятался и что от меня пахнет кожей, табаком, метал-
лом, в общем — человеком. Нужно схитрить!
Присмотревшись к окружающим склонам, я круто меняю
направление и поднимаюсь на берег распадка, делаю там ши-
рокую петлю по густой чаще подлеска, направляю лыжи вниз
наперерез своему следу и сворачиваю опять на него, но уже
сзади того, кто шел за мной. Маневр удался. Раскатившись
под уклон, я нагоняю косматого приземистого зверя темно-
коричневой окраски с широкой желтой полосой по бокам тела.
Животное сердито ворчит, но видно, испугалось меня и убегает
в сторону быстрыми стелящимися прыжками.
Это — россомаха! Один из самых любопытных, неуловимых
и коварных зверей тайги.
Россомаха родственница соболя, куницы, хорька, колонка,
барсука и других куницеобразных, но крупнее и сильнее их
всех. Крупная россомаха достигает почти метра в длину. Таеж-
ные охотники терпеть не могут этого зверя, особенно те, кто
92
промышляет дичь при помощи капканов и других ловушек.
Появившаяся в районе охоты россомаха успевает раньше охот-
ника проверить все его ловушки и сожрать или перепортить по-
павшуюся дичь, а сама она очень редко попадается в кап-
каны — умеет распознавать опасные предметы, даже хорошо
замаскированные.
Моя россомаха, видимо, ждала, не оставлю ли я на ее долю
чего-нибудь съестного.
ПУРГА
Увлекшись «игрой в прятки» со зверем, я не сразу заметил,
как резко изменилась погода. По небу, со стороны Байкала, бе-
жали серые разорванные облака. Воздух помрачнел и сделался
каким-то густым. Мелкие птицы тревожно перекликались и за-
бивались в чащу подлеска. Невдалеке пролаяла лисица, про-
тяжно и тоскливо. Стало понятно, что с севера подходила
пурга.
Что же делать? Искать какого-либо укрытия здесь или
спешно возвращаться к юрте? А успею ли? Поблизости нет ни-
каких убежищ — ни пещеры, ни брошенного охотничьего зи-
мовья. Сделать самому шалаш из пихтовых веток? Но на это
нужно часа два времени! Итак — скорее назад к юрте, к това-
рищам!
Обратный путь всё время идет под уклон, лыжи скользят
быстро — только успевай разворачиваться между деревьями да
обходить разные другие препятствия. Снизу, навстречу мне,
из-за деревьев поднимается черная косматая туча, она закрыла
уже полнеба. Впереди тучи катится грязнобелый облачный вал.
Вот этот вал уже пролетел над головой, на тайгу обрушил-
ся ветер и сразу же затормозил мое движение. Передо мной
как будто встала упругая невидимая стена, сквозь которую
нужно было проталкиваться с силой. Спуск стал круче, это об-
легчало движение. В гудящем воздухе закружился рой колю-
чих снежинок, они секли глаза, щеки, забивались в рот. Тайга
быстро погрузилась в тусклый полумрак.
Левое ухо уловило какой-то звук, непохожий на другие
звуки бури. Звук повторился еще два раза с равными проме-
жутками. Постой-ка, да это ведь сигнальные выстрелы! В той
стороне должен быть Кеша, а у него с собой ружье. Ясно, —
парнишка попал в беду и зовет на помощь. Может быть, про-
сто перепугался пурги? Ну, да всё равно, нужно немедленно
итти к нему!
93
Сворачиваю влево и поднимаюсь на водораздел двух рас-
падков. Ох, как трудно сейчас это делать! Ветер валит с ног.
Ветви деревьев хлещут по лицу так, что того гляди разобьют
его в кровь. Глаза нестерпимо саднит и они сами собой закры-
ваются от яростного потока снежинок. Кое-как, едва переводя
дыхание, выбираюсь на гребень водораздела. Внизу второй
распадок, в котором должен быть Кеша. Но куда итти — прямо,
влево или вправо? Вдруг вижу сквозь мечущийся снег: внизу,
немного правее меня вспыхнул красноватый огонек и через не-
сколько мгновений слышится слабый хлопок. Вот он где, опять
стреляет! Иду на выстрел и скоро начинаю различать смутный
силуэт человека. Он стоит прижавшись к дереву, обхватив его
рукой.
— Иннокентий! Что случилось?
— Ногу повредил, не могу сам итти! Должно быть, растя-
нул связки. Упал с разгона, а она и попала под корягу. Рвану-
ло так, что в глазах потемнело!
— Ах ты, бедняга! Ну давай, держись за меня.
Забираю у мальчика ружье, вещевую сумку, обхватываю
его правой рукой за пояс — и так мы начинаем понемногу спу-
скаться вниз. Кеша держится на одной ноге, другой лишь
слегка касается лыжи. Поэтому мне приходится просто везти
его, подталкивая там, где лыжи плохо скользят и, наоборот,
сдерживая на крутых местах.
Ветер всё усиливается. Тайга уже не шумит, а кричит ди-
кими, отчаянными голосами. Деревья сгибаются нам навстречу,
кланяются, как бы умоляя о помощи и ревут: «рр-р-р-о-о-о-
ооо!»
Я захотел половчее перехватить рукой Кешу. В этот момент
ветер сорвал у меня и унес назад рукавицу. Искать ее беспо-
лезно, я даже не обернулся. Голая рука мерзнет, стараюсь за-
пустить пальцы поглубже в мех Кешиной куртки. Мальчик на-
чинает всхлипывать то ли от боли, то ли от страха. Я молчу,
но мучаюсь сомнением, верно ли мы держим направление, не
пройдем ли мимо юрты — нашего спасения?
Остановились перевести дух, и я несколько раз выстрелил
вверх из Кешиного ружья, но это напрасно, ветер ведь дул от
юрты и нас всё равно там не услышат.
Снова тащимся.
Вдруг, не выдержав напора бури, ломается у корня и па-
дает прямо на нас высокая пихта. Мы шарахнулись в сторону,
дерево хлестнуло по земле, как страшный кнут, совсем рядом
с нами, задев нас концами тонких веток. Не успели мы сделать
и двух шагов после этого, как с другого дерева сорвалась рас-
кидистая вершина и с воем пролетела над нашими головами.
94
Кеша окончательно растерялся. Он тесно прижался ко мне »
срывающимся голосом проговорил:
— Бурелом идет! Пропали мы, однако!
Мне самому было страшно и тоскливо, но, собрав всю остав-
шуюся волю и бодрость, я свирепо заорал на Кешу:
— Сдрейфил, галчонок? Молчи! Сейчас к юрте выйдем!'
Этот грубый окрик возымел действие, Кеша выпрямился и,
охая от боли, зашагал вперед.
Что-то вынырнуло из снежных вихрей и метнулось в нашу
сторону — живое, длинное, смутно-серое. «Зверь, — мелькнула
мысль, — волк!» Руки машинально схватились за ружье, но-
уже поздно — зверь ткнулся мордой в мою грудь и едва не-
сбил с ног. Тут же я заметил, что на звере... ошейник...
— Туткай, голубчик! Это ты?
Лайка, вся запорошенная мелким снегом, лизнула меня в
щеку и, повизгивая, побежала вперед, поминутно оглядываясь
и как бы приглашая следовать за собой. Я обрадовался, так-
как был уверен, что Туткай выведет нас к юрте, которая, ве-
роятно, была близко. Повидимому, тонкий слух собаки уловил
звуки моих выстрелов, и она прибежала к нам, а может быть,
всё это произошло и случайно! С такими мыслями я шел, про-
биваясь сквозь ветер и снег, поддерживая окончательно осла-
бевшего Кешу и стараясь не потерять из вида Туткая.
Впереди показалось еще что-то живое, движущееся. На-
этот раз из снежного хаоса выступила высокая человеческая
фигура. Туткай подбежал к ней и остановился, радостно взлаи-
вая. Это Сорокин шел нам навстречу, широко расставляя
лыжи и откидываясь назад в сторону ветра. Подойдя вплотную-
к нам, Матвей Иванович удовлетворенно воскликнул:
— Живы!
Затем, присмотревшись к Кеше и не говоря больше ни
слова, схватил парнишку в охапку и вскинул на свое могучее
плечо. Я подхватил лыжи, соскочившие с ног Кеши, и пошел-
вслед за Сорокиным по его свежей лыжне.
Наконец, стена ревущего леса раздвинулась и на открыв-
шейся поляне показался конус нашей юрты. Через несколько
минут мы уже сидели в ней вокруг живительного огня. Оказы-
вается, все давно были в сборе и беспокоились о нас. Юрта
была тщательно закрыта, но мелкая снежная пыль временами
врывалась к нам сквозь незаметные щели. Ядынка насмешливо'
прислушивался к гулу пурги и, раскурив свою длинную трубку,
уверенно сказал:
— Теперь его три дня гуляй будет!
Сорокин тоже думал, что буря не скоро уляжется, и реко-
мендовал экономить запас дров для костра. Зенон Федорович1
95-
Впереди показалось
еще что-то живое, движущееся.
сосредоточенно прощупал поврежденную ногу Кеши, сказал,
что до свадьбы заживет, и потом забинтовал ее своим длинным
шерстяным шарфом.
Возбуждение, вызванное во мне неравной борьбой с обезу-
мевшей стихией, постепенно проходило, сменяясь усталостью, и,
пригревшись у огня, я незаметно задремал.
ЗА НЕРПАМИ
Мы жили в Сосновке, но почти каждый день уходили в тай-
гу для наблюдений в ближних окрестностях кордона. Кеша по-
правился и тоже ходил с нами. Дни незаметно бежали один за
другим.
На первомайские праздники к нам приехали гости — целая
семья эвенков из дальнего стойбища. Оказывается, эти люди
96
каждый год приезжают сюда к сезону охоты на нерпу, и все
сосновцы считают их чуть ли не родственниками.
Глава эвенкийской семьи — старый Ермолай — был дав-
нишним приятелем Зенона Федоровича и, встретившись с ним,
долго хлопал его рукой по плечу, обнимал и смеялся счастли-
вым смехом. Потом они часов пять подряд распивали вдвоем
чай и обсуждали таежные новости.
В день Первого Мая у нас состоялся митинг. Трибуной1 слу-
жило высокое крыльцо главного дома, которое мы накрыли
медвежьими шкурами и украсили хвойной зеленью. Над дверью
был укреплен портрет товарища Сталина в венке из кедровых
веток. Ораторами были почти все присутствующие, начиная
с Зенона Федоровича. Выступил и я: рассказал, как празднуют
Первое Мая в Москве.
Старый Ермолай, взойдя на крыльцо, долго говорил о чем-
то по-эвенкийски, обращаясь то к одному, то к другому слуша-
телю. Я, разумеется, не понял его речи, но, когда оратор снял
с головы свою длинноухую оленью шапку и низко поклонился
портрету товарища Сталина, мне уже не нужен был перевод-
чик.
Старый таежный охотник говорил о том же, о чем сегодня
говорит вся наша страна — о счастье,-о дружбе и благодар-
ности, о наших победах.
Эвенк хорошо помнил те худые времена, когда его малень-
кий бедный народ терзали царские чиновники и неумолимые
иркутские купцы, у которых Ермолай всегда был в неоплатных
долгах. Сегодня старик благодарил того, кто сделал эвенков
настоящими людьми и навсегда избавил от страшной кабалы.
Странно и непривычно было мне встречать этот лучезарный
весенний праздник среди снегов, почти еще не начинавших
таять, среди людей, закутанных в меховые одежды.
После митинга мы ели праздничного оленя. Эвенки пригна-
ли с собой десятка полтора домашних северных оленей, на
которых они ездят верхом и возят по тайге вьюки. Одного
оленя вчера закололи — специально для праздничного угоще-
ния. Мы же извлекли из своих запасов банки какао со сгущен-
ным молоком, сахар; жена Сорокина напекла целый ворох пи-
рожков, булочек, «шанежек» и получился у нас настоящий пир.
Закончили мы Первомай стрелковыми соревнованиями.
В стрельбе из винтовок нас, разумеется, «обставили» эвенки,
трудно в этом состязаться с ними — природными снайперами.
Однако когда дело дошло до стрельбы дробью по подброшен-
ным вверх консервным банкам, — победа досталась нам с Пе-
тей. Эвенки редко пользуются дробовиком и почти никогда не
стреляют птиц «в лет».
7 По заповедным дебрям
97
В середине мая в тайгу пришла долгожданная весна. Она
скоро согнала снег и наполнила леса душистыми испарениями.
Впрочем, весна пока коснулась только нижней и средней части
горных склонов, вверху же попрежнему сверкали снегами
«белки», а просторы Байкала всё так же лежали огромным
голубоватым ледником. Много было нужно еще тепла, чтобы
растопить его полутораметровую толщу.
Можно было за каких-нибудь полчаса побывать в двух вре-
менах года. Если взойти на ближайший к кордону пригревае-
мый солнцем пригорок, то увидишь там первую зелень и пер-
вые таежные цветы — пульсатиллы. Их зубчатые зеленокремо-
вые стаканчики смело поднимаются к солнцу, раздвигая про-
шлогодние листья и опавшую хвою. Увидишь там и оживших
насекомых — разных жучков, муравьев — и паучков-мизгирей.
Если посидеть подольше не шевелясь, то можно увидеть, как на
старую замшелую колодину вдруг выскочит рябчик-самец и,
растопырив крылья, начнет свой весенний токовой танец, по-
свистывая и кружась на месте.
Но вот захотелось опять вернуться к зиме. Для этого нужно
только спуститься к Байкалу и отойти по льду метров на две-
сти от берега. Захваченный с собой термометр сразу же пока-
жет температуру, понизившуюся почти до нуля, в лицо пахнет
холодом и невольно начнешь застегивать на все пуговицы свою
куртку. Под ногами шероховатый иглистый лед, с которого
весенние ветры успели согнать лишь выпавший за зиму слой
снега.
На этом льду — там, вдали от берегов, за границей зоны
заповедности— идет сейчас оживленный промысел: охота на
байкальского тюленя нерпу.
Еще в Москве профессор Чертогонов советовал мне хоро-
шенько познакомиться с промыслом нерпы и собрать некото-
рые научные материалы по этому зверю. Потому я очень обра-
довался, когда узнал, что Сорокин собирается на охоту за нер-
пами и непрочь взять с собой меня за помощника.
На охоте мы должны были пробыть дней пять-шесть и вы-
ходить по льду сотни две километров. Такой план был мне по
душе, не сомневался я теперь и в своей выносливости, которая
была нужна для этого дела.
Пока Матвей Иванович налаживал необходимую снасть, я
пересмотрел все бывшие в заповеднике книги про тюленей,
а главное, внимательно прочел записки Зенона Федоровича
о его наблюдениях за байкальскими нерпами. Вот что я узнал
из всего этого.
В Байкале водится свой особый вид тюленя, который по-
латыни называется «фока сибиряка». Ближайший его родствен-
98
Трибуной служило высокое крыльцо главного дона,.
ник живет в Каспийском море/ это каспийская нерпа «фока
каспика». Всё это так! Но как же завелись тюлени в обоих
этих, хоть и очень больших, но совершенно замкнутых озерах?
Ведь тюлени — морские животные, кочующие по беспредель-
ным просторам Ледовитого, Атлантического и Тихого океанов!
Как же мирится нерпа с совершенно пресной байкальской во-
дой?
Наука так отвечает на эти вопросы.
В давно прошедшие времена, около двух миллионов лет
тому назад, на юге нашей страны плескалось теплыми волнами
огромное море. Оно занимало всю площадь, где теперь раски-
нулись южноукраинские, донские, казахские степи и закаспий-
ские пустыни. От этого древнего моря уцелели остатки — наши
современные внутренние моря Каспийское и Аральское. Тюле-
ни издавна жили в этом дребнем море и неудивительно, что
они сохранились до наших дней в таком крупном его «остатке»
как Каспийское море. Тем более, что Каспий, хоть и не имеет
сейчас сообщения с мировым океаном, но содержит морскую
соленую воду; в нем живут не только тюлени, но и многие на-
стоящие морские рыбы. Поэтому Каспийское море больше, чем
какой-либо другой замкнутый водоем, имеет право называться
морем.
Другое дело— Байкал. Это ничто иное, как горная долина,
заполненная водами впадающих в нее рек, и, сколько бы ни на-
зывали сибиряки свой Байкал «морем», он всё-таки остается
настоящим пресноводным озером. Геологам известно, что
Байкал никогда не был связан с древним Сарматским морем и
не мог «заполучить» из него своих тюленей. Остается предполо-
жить, что нерпы проникли в Байкал из Северного Ледовитого
океана по Енисею и Ангаре еще в те времена, когда эти реки
несли огромную массу воды тающих ледников и были гораздо
шире и глубже, чем теперь. Морские животные постепенно, из
поколения в поколение, приспособились к пресной воде и изме-
нили свои повадки.
Впрочем, некоторые ученые считают, что Байкал очень древ-
ний водоем и в нем жили тюлени еще до ледникового периода.
По правде сказать, мне даже нравилось, что эта загадка
байкальской нерпы окончательно еще не разгадана: по край-
ней мере есть над чем подумать будущим исследователям!
Не совсем еще изучен и образ жизни байкальских тюленей.
Однако известно, что летом они держатся в открытых водах
озера, иногда подплывая к диким необитаемым берегам, чтобы
вылезти на прибрежные камни, полежать на них и погреться
на солнышке.
Тюлени никогда не отползают далеко от воды, в которую
100
бросаются при малейшей опасности. Насколько ловок и подви-
жен этот зверь в воде, настолько же он неуклюж, медлителен и
беспомощен на берегу.
Поздней осенью нерпы в большом количестве собираются в
Чивыркуйском заливе, том самом, который лежит между запо-
ведными берегами и полуостровом святой Нос. В этот мелко-
водный залив к осени сплывается много рыбы, ею и откармли-
ваются тюлени перед суровой и долгой зимой. Только в конце
декабря на Байкале образуется ледяной покров, да и то он
часто трескается, раскалывается на отдельные ледяные поля.
Поля движутся по прихоти ветра и волн, сталкиваются друг
с другом и нагромождают ряды причудливых торосов.
В этом ледяном хаосе нерпы находят свои любимые места.
Животные устраивают во льду отдушины — «продухи», не да-
вая им замерзать, поддерживая их
своим теплым и сильным дыханием
и движением тела всю зиму.
Через свои продухи нерпы по-
стоянно выныривают, чтобы пере-
менить запас воздуха в легких, и
вылезают на лед. Когда ледяные
поля окончательно смерзаются,
тюленьи продухи остаются един-
ственными отверстиями во льду.
Чем крепче мороз, тем реже выхо-
дят на лед нерпы. В пресной воде
Через свои продухи нерпы по-
стоянно выныривают, чтобы пе-
ременить запас воздуха в лег-
ких.
температура никогда не бывает ниже нуля, а надо льдом тре-
щат такие морозы, что даже тюленю с его толстой жировой
«рубашкой» холодно.
Однако в середине марта, когда на Байкале еще и не
пахнет весной, тюленихи покидают теплую и безопасную воду
и переселяются на лед. В это время у них появляются дете-
ныши, а тюленята в первые дни своей жизни ни плавать, ни
нырять не умеют.
Тюленихи заранее готовят себе надводные логова. Они
пользуются тем, что между торосами ветер надувает глубокие
сугробы снега и часто такие сугробы имеют форму навеса.
Забравшись под нависший сугроб, тюлениха расталкивает
своим телом снег, устраивая округлую камеру. Снег подтаивает
от теплого тела и дыхания животного, но тут же смерзается
и покрывает стенки логова прочной ледяной коркой. Сверху
выпадает новый снег и совершенно укрывает тюлениху в ло-
гове. В конце концов образуется прочный смерзшийся купол,
внутри которого находится укрытое от ветра и мороза поме-
щение. Только сверху купола остается небольшое входное
101
отверстие. Логово устраивается обязательно рядом с продухом,
через него тюлениха часто уходит под воду ловить рыбу для
корма себе и детенышам.
У каждой самки бывает один или два тюлененка. Они оста-
ются в родном логове до весеннего таяния льдов и питаются
молоком матери и мелкой рыбой, которую им приносит тюле-
ниха. Однако тюленята очень скоро приучаются нырять в отду-
шину и делают это потом при каждой тревоге.
Чем ближе к весне, тем слабее морозы и тем чаще выходят
на лед тюлени. Когда же апрельское солнце начнет заметно
пригревать и сгонит со льда снег, нерпы уже регулярно прини-
мают «солнечные ванны». Часами лежат они у края отду-
шин, греют на солнце то один, то другой бок и часто засы-
пают, разморенные теплом. Тут-то и «скрадывают» их охот-
ники.
Вооружение байкальского охотника-нерповщика состоит из
надежной, хорошо пристрелянной винтовки, большого острого
ножа, бинокля и «нерповых» санок. Это такие небольшие лег-
кие салазки, сделанные по типу оленьих нарт. На них охотник
складывает весь свой скарб: запасную одежду, пищу на не-
сколько дней, боеприпасы, примус с керосином или просто
угольную печку-мангал, сделанную из старого ведра.
Необходимой принадлежностью нерповых санок служит
так называемый «парус». Это кусок белой материи, размером
в квадратный метр, который натягивается на деревянную
рамку. Парус можно быстро укрепить в передней части санок
так, чтобы он прикрывал собой поклажу на санках и охотника,
если тот встанет на колени сзади санок. Парус делается обыч-
но неправильной формы и издали похож на стоящую верти-
кально льдинку-торос. Этим-то и обманывают тюленей. Охот-
ник идет по льду, волоча за собой санки и осматривая в би-
нокль окрестности. Тюленя, лежащего у продуха, можно уви-
деть километра за два: зверь хорошо выделяется своим темным
телом на голубоваго-белом фоне льда. Как только замечена
нерпа, охотник ставит парус и, пригнувшись за ним, не торо-
пясь подходит к зверю против ветра, толкая впереди себя
санки. На шапку охотник надевает белый колпак, чтобы она
не темнела над парусом.
Но вот зверь уже близко. Охотник опускается на колени
и осторожно, бесшумно подползает к нерпе, наблюдая за ней
через дырку-бойницу, проделанную в парусе. В это время нуж-
но двигаться с остановками, замирая на месте всякий раз,
когда зверь поднимает голову. Наконец до тюленя не более
сорока-пятидесяти шагов — можно уже стрелять! Охотник
осторожно выставляет в бойницу ствол винтовки — всего на
102
На охоту мы вышли, едва только начало рассветать.
два-три сантиметра — и целит зверю в голову. Только в го-
лову! Если стрелять нерпе в туловище — она, даже смертельно
раненная, успеет плюхнуться в отдушину, нырнет и безвоз-
вратно пропадет для охотника.
С убитого тюленя снимают шкуру вместе со слоем жира.
Мясо нерпы, особенно старой, оставляют на льду как отброс.
Весенний байкальский лед, как острая терка. Он очень бы-
стро «съедает» подошвы у сапог и насквозь протирает брюки
на коленях и рукава на локтях. Поэтому у каждого нерпов-
щика должно быть по нескольку пар наколенников и налокот-
ников, сшитых из толстой лосиной или тюленьей кожи.
На сапоги охотник натягивает «моршни» — нечто вроде
самодельных калош из шкуры с шерстью наружу. Моршней
тоже нужно иметь пары две, а то и три. Всю эту нужную
«снасть» и заготовил Матвей Иванович, пока я копался в лите-
ратуре о тюленях.
На охоту мы вышли, едва только начало рассветать. Не-
большой утренний ’морозец чуть-чуть пощипывал уши. Наши
санки хоть и были порядочно нагружены, но катились по льду
легко. Стоит лишь посильнее натянуть лямку, как они тотчас
же нагоняют тебя и стукают передком по икрам. Только когда
мы переваливали гряды торосов, — приходилось трудновато.
Санки то скатываются в сторону, то заклиниваются между
смерзшимися льдинами. Матвей Иванович добродушно поруги-
103
вается и иногда просто подхватывает свои санки на руки
и переносит их через торосы. Мне такой прием был не под силу
и приходилось основательно впрягаться в веревочную лямку,
налегать на нее то грудью, то спиной, протаскивать санки слож-
ным, извилистым путем. Но вот торосистый участок остается
позади, санки снова становятся послушными, невесомыми, и
мы бодро шагаем дальше.
Заповеднику нужен был небольшой запас тюленьего жира
для смазки походной обуви, переметных сум, разных рем-
ней, нужно было пять-шесть нерпичьих шкур. Вот этих-
то пять-шесть тюленей и должны были добыть мы с Сороки-
ным.
Просматривая в бинокль байкальские просторы, я несколько
раз замечал черные движущиеся или неподвижные пред-
меты и готов был уже воскликнуть: нерпа! Однако, присмотрев-
шись, различал, что это такие же, как и мы, охотники с сан-
ками.
Отойдя от заповедного берега километров на двадцать, мы
увидели целый охотничий лагерь. Нерповщики выехали на
промысел на лошадях, с палатками, матрацами, чуть ли не со
всем своим домашним имуществом. Так промышляют нерпу
зверобойные артели с низовьев реки Баргузина. Матвей Ива-
нович держал путь на северо-запад, туда, где меньше охотни-
ков. В ту же сторону ушли еще неделю назад и наши гости
эвенки.
В первый день похода мы только и делали, что шли и шли.
Поздно вечером остановились на ночлег. Кругом, кроме льда,
ничего и никого не было, но несколько раз нам встретились
тюленьи продухи. Сорокин надеялся, что завтра с утра мы
скоро обнаружим и самих тюленей.
Перед сном закусили консервами, вскипятили на примусе
чай. Потом постелили на лед несколько косульих шкур, кото-
рые у нас были с собой, положили на них спальные мешки
и забрались в них, прихватив с собой, на всякий случай, свои
винтовки.
Мне еще не приходилось ночевать вот так — посреди без-
жизненной ледяной пустыни, без костра и без чащи над голо-
вой. Было как-то неуютно, особенно когда среди ночи подул
холодный северный ветер, и звезды закрылись мутной облач-
ной пеленой. Тут я еще раз убедился, какая хорошая вещь —
спальный мешок! Это, по сути дела, переносная квартира, в ко-
торой хоть и очень тесно, но зато тепло, уютно, мягко и спо-
койно. Наши мешки из оленьих шкур имели еще покрывала
из прочной материи, пропитанной вареным маслом. В таком
мешке не страшны ни дождь, ни ветер, ни мороз.
104
ПЕРВЫЙ ОПЫТ
Матвей Иванович разбудил меня еще затемно. Пока мы
завтракали остатками холодных консервов, он давал мне на-
ставления, как подходить к нерпе.
— Главное — не торопись, — говорил он, — иди вроде как
нехотя и не жги себя думой, что, мол, обязательно должен я
убить зверя! Будешь так думать — загорячишься, затомашишь-
ся и всё дело испортишь! Говори себе так: «Убью — ладно, не
убью — тоже ладно, легче назад итти будет».
Потом я убедился, что этот совет, призывающий к такому,
казалось бы, «наплевательскому» отношению к охоте, имеет
свой смысл. Не первого новичка выводил Матвей Иванович
на промысел нерпы и отлично знал, как глупо иной раз ведут
себя эти новички, прежде чем сумеют сделать свой первый
настоящий выстрел по зверю.
Мы должны были разойтись в разные стороны — далеко
друг от друга и только к ночлегу вновь встретиться на услов-
ленном месте. Сорокин указал рукой на кучу торосов, виднев-
шуюся в неверном утреннем свете:
— Вот у того тороса будем сходиться! Если вы до ночи
не подойдете, я, однако, фонарик поставлю повыше. Вам он
вроде маяка будет!
Я знал, что Матвей Иванович прихватил с собой из дома
«летучую мышь», но только теперь оценил его предусмотри-
тельность. В самом деле — попробуй-ка найти ночью этот «то-
рос встречи», если таких торосов кругом сотни и все они по-
хожи друг на друга. Однако я постарался запомнить внешний
вид нашего тороса, похожего на старинную деревенскую цер-
ковь. Это на тот случай, если я вернусь еще засветло, когда
фонарь гореть не будет.
Первые километры моих самостоятельных поисков ничего
не дали.
Я несколько раз • уже присаживался на санки, отдыхал,
курил, внушая себе, что всё делаю «не торопясь», как совето-
вал Матвей Иванович. Всё время прощупывал в бинокль
окрестности, но ничего, кроме льда да постепенно удалявшего-
ся Сорокина, не видел. Наконец и Матвей Иванович превра-
тился в мелкую муху, затем в точку и скоро вовсе исчез из
вида. Я остался совершенно один среди молчаливой, бело-
голубой пустыни. Только изредка слышались тяжкие вздохи-
ледяных пластов. Но нужно же искать тюленей!
Около одиннадцати часов дня я заметил маленький темный
предмет. Мне показалось, что на льду лежит обгоревшая голо-
вешка из охотничьего мангала, и я продолжал шагать вперед.
105
Иду минут пятнадцать, а «головешка» ничуть не приближает-
ся. Остановился, прикинул расстояние по окружающим торосам
л понял, что до темного предмета не меньше как полтора-два
километра. Значит, это не головешка! Ставлю парус, надеваю
наколенники, белый колпак на шапку и, пригнувшись за сан-
ками, начинаю толкать их к заинтересовавшему меня про-
долговатому пятнышку. Прошел метров четыреста и, остано-
вившись, внимательно смотрю в бинокль. Теперь уже ясно
вижу: темносвинцовое пятно воды в продухе, а около него
лежит неподвижно долгожданная нерпа.
В груди что-то остро и приятно зашевелилось, и я порывисто
вытер рукавом внезапно вспотевший лоб. «Не томашись!» —
вспоминаю я совет Матвея Ивановича.
Действую по всем правилам, — так, по крайней мере, тогда
мне казалось. Метров за триста от нерпы становлюсь на ко-
лени и осторожно толкаю санки, с остановками, всё как пола-
гается! Под правой рукой, на санках, лежит винтовка. У меня
очень надежное оружие: дальнобойный охотничий карабин
•с ускорителем спуска, заряженный пятью сильными патронами:
в них пули с оголенными свинцовыми кончиками. Такие пули
•производят очень большие разрушения в теле зверя.
Перед глазами вырастает невысокий, но крутой ледяной вал
•и закрывает от меня тюленя. Это даже лучше, стоит только
переползти через вал — и, наверное, уже можно будет стрелять.
В воздухе полная тишина и это плохо, так как я не знаю, куда
•относит мой запах — к зверю или от него?
Санки уперлись в ледяную гряду. Обойти ее негде, она
тянется вправо и влево на километры. Работая всеми муску-
лами, выталкиваю передок саней на торосы, передвигаюсь сам,
снова толкаю. Санки уже начинают перевешиваться на гребне
вала; еще легкий толчок и... вдруг они скользят куда-то
в сторону, вырываются из рук и с треском кувыркаются за вал.
Замираю от горькой неожиданности: всё пропало!
Потом встаю и смотрю: нерпы как и ‘не было!
Подхожу к продуху; в нем еще плещется потревоженная
вода; видно, здорово плюхнулся в нее напуганный зверь!
Оцениваю всё случившееся.
Вот она — первая глупость новичка! Ну зачем, спрашивает-
ся, нужно было мне выпихивать санки на торосы? Не проще ли
<было оставить их внизу, а самому вползти на вал и, прячась
за льдинами, стрелять по тюленю прямо сверху! Меряю рас-
стояние от места моего «крушения» до продуха — оказалось
всего пятьдесят шагов. Не сваляй я такого дурака — пожалуй,
’была бы удача! Однако делать нечего. Ждать эту нерпу у про-
духа бесполезно, — она теперь здесь не скоро вынырнет. Обе-
S06
скураженный, поднимаю опрокинутые санки, собираю разбро-
санные вещи, заново их укладываю, перевязываю ремнями
и шагаю дальше с твердым намерением убить сегодня хоть
одного тюленя.
Перед вечером я обнаружил вторую нерпу. На этот раз ни-
каких ледяных валов на моем пути не оказалось. К тому вре-
мени я уже порядочно устал и начал скрадывать зверя в самом
деле как бы «нехотя».
Но усталость проходила по мере того как расстояние до
тюленя сокращалось; и, когда его уже можно было хорошо
разглядеть простым глазом, в груди у меня опять что-то за-
сверлило.
Вот лежит на льду зеленовато-бурая туша, как бомба, со
смешной головой, похожей и на кошачью, и на овечью. Перед-
ние ласты поджаты под брюхо, задние вытянуты по льду. Туша
дремлет. Подбираюсь всё ближе и ближе. Проклятые «моршни»
ширкают об лед, — как бы не вспугнуть зверя!
Вот он проснулся, поднял голову. Жесткие усы зашевели-
лись, тюлень принюхивается к окружающему воздуху.
Я замер, стараюсь даже не дышать.
Зверь успокоился. Продвигаюсь еще и еще. Ну, как будто
хватит! Осторожно просовываю ствол винтовки в прореху
паруса. Моя грудь делает судорожные вздохи, — никак их не
сдержать! Правое плечо ходит ходуном, а вместе с ним дер-
гается и приклад ружья. Мушка всё время соскакивает с го-
ловы зверя. Да что же это такое? А ну, спокойно! Ловлю
момент, когда мушка винтовки остановилась на виске нерпы,
и нажимаю на спуск. Но он не поддается усилию пальца, кара-
бин не стреляет!
В чем дело? Батюшки! Да я ведь забыл передвинуть предо-
хранитель!
Тюлень, видимо, услышал мою возню, поднял голову и с
шумом втянул в себя воздух. В следующий момент он резко
рванулся к широкому продуху. Я выстрелил в нерпу почти на-
вскидку, как стреляют по летящей птице. Из продуха взметнул-
ся язык воды и накрыл нырнувшего тюленя.
Промах? Нет, — в воде расходится кровь, на льду тоже
алеют крупные капли. Тюлень ушел раненый, но это еще хуже!
Пусть бы я уж промахнулся вчистую, а то зря только искале-
чил зверя; пропадет он подо льдом и никому не достанется. Не
нужно было и стрелять, раз упустил подходящий момент!
С такими мыслями стоял я на месте своей второй неудачи,
досадуя и проклиная свою неловкость.
День кончался. Дальние торосы уже тонули в дымке суме-
рек, береговые горы еще горели оранжевым закатным светом,
107
но и они понемногу тускнели. Нужно было возвращаться к
«торосу встречи». Но где он, в какой стороне? За день я много
раз менял направление, описывал всяческие петли и круги.
Присматриваюсь к дальним берегам. Ориентиром, который
я запомнил утром, должна служить линия «створа» северной
окраины небольшого скалистого островка и высокой остроко-
нечной вершины на западном берегу Байкала. Чтобы получился
этот створ, то есть чтобы край островка и дальняя вершина
сошлись на одной линии с моим глазом, мне нужно сейчас итти
на юго-восток. Я и пошел в том направлении. Но скоро насту-
пила настоящая ночь и все дальние горы исчезли из вида.
Теперь единственным указателем направления пути мог слу-
жить юго-западный веторок, и нужно, значит, итти так, чтобы
он всё время дул мне в правую щеку.
Не знаю, сколько километров я прошел, ориентируясь на
ветер. Мне казалось, что очень много. Я был изнурен бесплод-
ным хождением в течение целого дня. Санки казались очень
тяжелыми и злили, как живое упрямое существо, которое упи-
рается и не желает итти у меня на поводу.
Наконец я потерял надежду найти сегодня Сорокина и ре-
шил самостоятельно располагаться на ночлег. Только хотел
развязывать поклажу на санках и доставать спальный мешок,
как вдруг заметил вдалеке желтую искорку, которая то подни-
малась вверх, то опускалась с равными промежутками.
«Постой, — думаю, — да это же Матвей Иванович мне
фонарем сигналит!»
Схватив винтовку, я выстрелил в воздух. Через несколько
секунд послышался ответный выстрел. Сомнений больше не
было: нужно итти на фонарь! Ну, хорошо, что хоть здесь-то
мне повезло!
Обрадованный скорой встречей с Сорокиным, я бодро заша-
гал и минут через сорок подошел к его стоянке. На вершине
тороса горел фонарь. Внизу сидел на санках Матвей Иванович
и покуривал свою трубочку. У его ног шипел синим огоньком
примус, а на нем уже закипал чайник.
— Нашли-таки вы меня! — сказал вместо приветствия
Матвей Иванович. О моих охотничьих делах он не спрашивал,
да и зачем было спрашивать: стоило лишь посмотреть на мои
санки. На них, кроме обычных вещей, ничего больше не было.
Усевшись рядом с Сорокиным, я заметил в стороне на льду
два больших темных пятна. Это были шкуры нерп с толстым
слоем подкожного жира. Матвей Иванович распластал их на
льду, чтобы «остудить», как он выразился.
— Поздравляю, — сказал я Сорокину, — двух добыли!
А вот мне не повезло.
108
— Что же, не высмотрели нерпу?
— Какое не высмотрел! Высмотрел, скрадывал и даже
стрелял в одну, да ушла подранком!
Матвей Иванович, к моему удивлению, всё-таки оценил это
как успех. Он сказал:
— Однако вы молодец, коль сумели подойти к зверю на
выстрел! Только горячились малость — вот и предохранитель
у вас остался на запоре. А всё ж ничего! Другие-то по пер-
вому разу и ружье в руки не берут, а только издали любуются,
как нерпа в продух кидается да ластой им помахивает, —
прощай, мол, охотник дорогой, зелен ты еще меня обду-
рить!
Неторопливая дружеская беседа, душистый горячий чай
и отдых разогнали мое уныние и досаду. Укрепилась надежда,
что завтра всё пойдет как надо и к вечеру я обязательно при-
волоку на стоянку толстую и тяжелую жировую «рубашку»
нерпы. С такой уверенностью я и заснул, согревшись в спаль-
ном мешке.
Надежды не обманули меня. На следующий день я скоро
высмотрел нерпу, удачно подобрался к ней и выстрелил, тща-
тельно выцелив ее небольшую безухую голову. Зверь судо-
рожно дернулся и вытянулся на льду, мелко задрожав задними
ластами. Мне стало жалко нерпу, но в то же время и радостно
от завоеванной, наконец, удачи.
Нужно было снимать с убитого зверя «рубашку», то есть
шкуру с подкожным жиром. При этой операции сначала отре-
заются ласты и бросаются, как ненужный отброс. Затем рас-
секается по брюху кожа и жир, после чего идет отделение
«рубашки» от мяса. Дело это оказалось совсем нелегким. Мой
нож быстро затупился об жир, словно я резал сырую глину;
приходилось часто подправлять лезвие об стальной ствол кара-
бина. Нужно было так снимать кожу, чтобы на ней оставался
весь подкожный жир, но не было обрезков мяса. У меня это
получалось не очень чисто.
Я провозился не менее часа, пока, наконец, положил на
санки свернутую в трубку тюленью кожу.
Руки у меня были в жиру, да и весь я основательно им
вымазался. Попробовал очистить руки об лед, но из этого ни-
чего не вышло и пришлось вытирать их запасной рубашкой —
иначе ни за что не возьмешься, даже закурить нельзя.
Тюлений жир пахнет не очень-то приятно — залежавшейся
рыбой. Когда я пошел дальше, то мне долго быЛа видна остав-
ленная на льду, ободранная, красная туша зверя. Я часто на
нее оглядывался. Наверное, так делает каждый новичок на
тюленьей охоте.
109
В конце дня мне удалось убить еще одного зверя. Это был
прошлогодний тюлененок. На съемку шкуры времени почти на
оставалось, нужно было возвращаться на стоянку, условлен-
ную с Матвеем Ивановичем на новом месте. Не долго думая,,
я взвалил на санки всего тюлененка и притянул его ремнямв
к остальной поклаже. Пришлось как следует налегать на
лямку — санки были тяжело нагружены. Однако меня это не
смущало и не очень тяготило, — ведь я возвращался с хорошей
добычей, как настоящий промысловик.
Матвей Иванович, как и вчера, встретил меня со спокой-
ным добродушием и не выказал никаких восторгов по поводу
моей удачи. Тем не менее я почувствовал, что старый охотник,
стал обращаться со мной уже не как с зеленым новичком —
«неуком». Вспомнился мне мой брат Александр. Он также вот,,
в дни моего детства, признал меня охотником после первого-
убитого мной зайца. Ну, а теперь не какой-то захудалый русак,
а целых две байкальских нерпы!
Подражая старым таежникам, я напустил на себя сдержан-
ность и скупо, неторопливо отвечал на вопросы Сорокина, ста-
раясь представить свою сегодняшнюю охоту, как обычное дело.
Это, видимо, еше больше понравилось Матвею Ивановичу, и он
сказал мне:
— А у вас, однако, закваска-то наша, зверобойская!
Большей похвалы мне тогда и не нужно было.
Сам Сорокин убил сегодня еще двух нерп — как по заказу!1
Таким образом, мы уже добыли шесть тюленей; этого было-
вполне достаточно и можно было кончать охоту. Договорились:
завтра с утра выступать обратно в Сосновку.
Матвей Иванович одобрил и то, что я забрал целиком уби-
того нерпенка. Оказывается, мясо молодых нерп съедобно, если
отнестись к нему без предвзятой брезгливости. Мы выпотро-
шили тюлененка и решили везти его в Сосновку.
На обратном пути нам несколько раз встречались нерпов-
щики, которые тянули санки, тяжело нагруженные добычей.
Они шли в селение Томпу. Там находится культбаза, где можно
сдать государству добытые шкуры и жир тюленей и получить
за них либо деньги, либо разные нужные товары.
В Сосновке мы потратили целый день на обработку своей
добычи. Шкуры освободили от жира, а сам жир мелко изру-
били в специальном корыте. При измельчении тюлений жир*
становится жидким и стекает по желобу в бочку. Так собирают
на хранение сырой жир. Если хранение бывает продолжитель-
ным, то жир перетапливают.
Жена Матвея Ивановича нажарила сдобных лепешек на
нерпичьем жиру и они, против ожидания, оказались довольно
ПО
вкусными. Зажаренное же мясо тюлененка мне так и не понра-
вилось, показалось слишком уж жирным и приторным. Однако
многие Сосковцы ели его с удовольствием. Ну что же, это, как
говорят, дело вкуса!
МЫС покойники
В Темпе есть радиостанция. Она приняла из Красноярска’
телеграмму, адресованную мне и Пете Муруеву. Связист-эвенк
привез эту радиограмму на оленьей упряжке к нам в Сосновку,
проделав за день около ста километров. Вот что было в радио-
грамме:
«Проведите наблюдения весеннего пролета озере Рангатуй
зпт нужно добыть несколько уток косаток тчк Я Саянах привет
Чертогонов».
За время нашего пребывания в Баргузинском заповеднике
это была вторая радиограмма от Петра Александровича.
В первой профессор поздравлял нас с удачным началом
работы, передавал кое-какие указания и сообщал, что сам соби-
рается выезжать на Саяны. Мы же за это время успели послать
Чертогонову шесть радиодонесений — каждое слов по пять-
десят! Теперь мы получили от начальника экспедиции очень,
интересное задание.
Небольшое болотистое озеро Рангатуй находится на пере-
шейке святого Носа. Несколько узких протоков соединяют его
с Байкалом. Через Рангатуй пролегает большой пролетный
путь водоплавающих птиц.
Каждую весну миллионы уток, гусей, куликов, водяных
курочек и других птиц возвращаются в Восточную Сибирь со
своих далеких зимовок в Индии, Южном Китае, Вьетнаме,
Малайе. Много тысяч лет совершают птицы свои сезонные
перелеты и за это время у них выработались определенные
воздушные трассы — пролетные пути, по которым они летят,
собираясь в некоторых местах в огромных количествах. Такие
места — озера или болота, лежащие на пролетных путях, слу-
жат для птиц своего рода станциями, где останавливаются
пернатые путешественники на кратковременный отдых и кор-
межку.
Озеро Рангатуй можно назвать крупной узловой станцией,,
которая обслуживает сотни тысяч перелетных водяных птиц.
О невероятных скоплениях дичи на Рангатуе во время весен-
него перелета упоминают ученые и путешественники по Восточ-
ной Сибири.
ПК
Однако подробного описания этих скоплений еще не было
сделано. Мало известно даже о том, какие виды уток, гусей,
лебедей и других птиц летят через Рангатуй, в каком количе-
стве, как долго они там задерживаются, чем питаются, какие
враги их преследуют там. А эти сведения очень важны и
нужны.
Водоплавающие птицы — богатство Северной Сибири, это
пища многих сотен людей, живущих в тундрах дальнего Се-
вера.
Очень часто благополучие целых родов эвенков, якутов или
юкагиров зависит от того, сколько птиц, много или мало, при-
летит на лето в их охотничьи угодья и сколько они заготовят
себе дичины — соленой, копченой, сушеной, мороженой — на
долгую холодную зиму.
Птичьи станции на пролетных путях — место смотра, где
человек может окинуть хозяйским глазом дичные богатства
своей страны, прикинуть, каковы виды на промысел в северных
областях, и подумать, что нужно сделать, чтобы сохранить и
увеличить эти богатства. Вот зачем посылал нас на Рангатуй
профессор Чертогонов.
Ну а утка-косатка? Это птица сибирская, ее не увидишь ни
под Москвой, ни под Ленинградом, ни в плавнях Днепра.
Птица очень красивая. Самец в весеннем оперении раскрашен
в разные цвета: спина у него темнобурая с беловатыми поло-
сками поперек перьев; шея белая, голова красноватая сверху
и темнозеленая с боков; на затылке длинная косичка из неж-
ных перьев; на плечах, как бараньи рога, закручиваются укра-
шения из бархатно-черных перьев, в общем — сказочная птица!
Петр Александрович, видимо, хотел доставить в Москву, для
института, несколько свежих чучел косаток и поручил нам до-
быть их.
Итак, на Рангатуй! Но как до него добраться? Самая пря-
мая дорога — всего около ста километров — это по льду, через
Чивыркуйский залив. Однако уже середина мая — такое вре-
мя, когда лед на Байкале усиленно тает, распадается на длин-
ные тонкие иглы и вот-вот его окончательно разрушит первый
же весенний шторм, который придет с южной части озера.
Правда, у наших сосновских берегов еще можно ходить по льду
пешком, но ни на лошадях, ни на оленях ездить уже нельзя.
Летом можно было бы пробраться к Рангатую и сухим
путем, через тайгу, по малохоженным звериным тропам, через
гольцы и перевалы Баргузинского хребта. Но сейчас этот путь
еще закрыт, так как на перевалах лежат непроходимые снега,
угрожающие лавинами на крутых склонах. Нельзя итти и прямо
по берегу Байкала. Этот путь тоже закрыт и закрыт всегда
112
и для всякого, кто не имеет крыльев. Отвесные, головокружи-
тельной высоты скалы во многих местах подходят вплотную
к воде и не оставляют даже узкой береговой полоски. Прямо
у грозных утесов — многометровая глубина и яростный прибой
холодных волн. Через такие «прижимы» не пройдет ни медведь,
ни лисица, разве что легкая кабарга сумеет с риском для
жизни проскочить по едва заметным выщербинам на каменной
стене.
Мы призадумались, — как же быть?
Ждать, когда совсем растает лед и откроется навигация,
чтобы на лодке пересечь Чивыркуйский залив? Но это будет
дней через десять-пятнадцать, а весенний перелет тем временем
закончится и никаких птичьих сборищ на Рангатуе мы уже не
застанем. Оставалось одно: пользоваться считанными днями
и немедленно отправляться по льду пешком.
Зенон Федорович не советовал нам пускаться в этот опас-
ный путь и говорил:
— Вы знаете, что такое иглистый лед? Это смертельная
ловушка! Идешь по нему, всё как будто ладно. Потом вдруг
чувствуешь, что под ногами лед ходуном ходит, как трясина,
и если не успеешь выскочить на твердое местечко, — эти ледя-
ные вертикально стоящие веретена неожиданно разойдутся,
пропустят ваше тело вниз, а потом снова сомкнутся у вас над
головой, — тут вам и могила! Много я таких случаев знаю,
и никто еще не сумел выкарабкаться, стоит лишь провалиться
по пояс!
Однако мы спорили, говорили, что, мол, это не просто охот-
ничья прогулка, а поход в интересах науки. Зенон Федорович
в конце концов махнул на нас рукой:
— Ну, как знаете, а я должен был предупредить вас об
опасности!
Я пошел за советом еще к Матвею Ивановичу Сорокину. Он
сразу же спросил:
— А крепко вам нужно итти на Рангатуй?
— Крепко! Обязательно нужно!
— Ну, тогда можно и рискнуть!
Сорокин посоветовал нам взять с собой длинные легкие
шесты и нести их всё время в руках:
— Как почуете, что ноги под лед уходят, бросайте шест,
а сами на него падайте грудью и ползите вместе с шестом,
пока не выберетесь на крепкое место!
Кеша уговаривал взять и его на Рангатуй; вызывался со-
провождать нас и Сорокин, но мы с Петей твердо решили итти
только вдвоем. Сборы были быстрые. Мы взяли нерповые
санки — одни на двоих, — дробовые ружья, патроны, один
8 по заповедный дебрям
113
бинокль, небольшой запас пищи, запасную обувь и вытесали
себе из сухой лиственницы по хорошему крепкому шесту.
В путь тронулись рано утром. Лед под ногами был пока
твердый, мы шли быстро, изредка оглядываясь назад, на Со-
сновку. Там, на вышке маяка, долго виднелась кучка людей.
Это стояли Зенон Федорович, Сорокин, Ядынка и Кеша. Они
провожали нас, наблюдая за нами в бинокли.
Чтобы сократить время похода по льду, мы взяли прямой
курс на полуостров святой Нос, на его выдающийся в нашу
сторону мыс Покойники. Оттуда уже можно было пройти по
берегу до самого Рангатуя.
Петя рассказал мне, почему этот лесистый мыс носит такое
унылое название.
Оказывается, к нему подходит течение, которое омывает
северо-восточные берега Байкала, самые опасные для плава-
ния. В былые времена, когда не было моторных катеров, об эти
берега во время бурь часто разбивались рыбачьи парусные
суденышки, и гибли здесь люди. Трупы утопленников уносило
течением, и потом их выбрасывали волны на берег угрюмого
мыса. Мертвецов находили их товарищи и хоронили в
прибрежной холодной земле. Много безымянных могил сто-
рожит старый мыс, потому и дали ему люди название «Покой-
ники».
Санки мы везли по очереди, часто сменяя друг друга, пере-
брасывались на ходу шутками и всматривались в далекую
темную громаду святого Носа. Она медленно, очень медленно
вырастала и становилась яснее в очертаниях. Лед кругом нас
темнел густой синевой, как морская вода. С левой руки гро-
моздились скалы баргузинского берега, сверху их покрывала
зеленая пушистая шерсть тайги.
В одном месте я заметил у самого берега какую-то темную
фигурку. Мне показалось, что на камне сидит неподвижно че-
ловек и смотрит на нас. Петя взял бинокль, присмотрелся
и воскликнул:
— Ага! Проснулся!
' — В чем дело? — спросил я.
Петя передал мне бинокль:
— А ну, посмотри-ка!
Я поймал в поле зрения бинокля маленькую черную фигурку
и увидел, что она вовсе не маленькая и что это не человек,
а медведь. Зверь сидел на задних ногах, упираясь передними
в лед, и, повидимому, следил за нами. Нас разобрало любопыт-
ство.
— Подойдем поближе, — предложил я.
Стали приближаться к берегу. Медведь всё сидел непо-
114
движно и только тогда, когда до него оставалось не больше ста
шагов, нехотя поднялся и медленно скрылся среди прибрежных
камней. Мы повернули на свой прежний путь. Меня удивило,
что этот медведь был совсем черный как уголь! Оказывается,
у большинства баргузинских медведей такая окраска меха. Так
состоялась моя первая встреча с медведем на воле.
Отшагав за день около сорока километров, мы решили
выйти на берег и устраиваться на ночлег. У самого берега лед
подтаял, и образовался закраек метра полтора шириной. Мы
перебрались через эту полосу воды, положив свои шесты в ка-
честве перекладин, по ним перетащили сани, удлинив лямку
ремнями от ружей.
Поздно вечером, сидя у костра, мы прислушивались к зву-
кам ночной тайги. Где-то недалеко завывала сова, несколько
раз было слышно, как с кручи сыплются камни, стронутые
каким-то пробежавшим зверем, а высоко в звездном небе гого-
тали пролетающие гусиные стаи.
Весна уже уверенно хозяйничала в тайге и теперь насту-
пала на последний оплот зимы — байкальский лед.
Несколько раз ко мне приходила тревожная мысль — до-
беремся ли завтра до мыса? О том же, повидимому, думал
и Петя, это было заметно по его озабоченному лицу. Однако
о своих сомнениях мы друг другу не говорили.
Я проснулся еще затемно. Было прохладно, костер наш
потух, и, чтобы согреться, я несколько раз обежал вокруг
стоянки.
Проснулся и Петя. Он пробормотал что-то непонятное
и сразу же пошел на берег. Вернувшись через несколько минут,
Петя сообщил, что водяной закраек за ночь стал шире, и наших
шестов уже недостаточно, чтобы перебраться на лед. Обсудив
положение, мы решили немедленно отправляться дальше.
Подыскали у берега две валежины, которые были нам под
силу, и соорудили из них кладку через закраек. По ней пере-
лезли с санками на лед и, высмотрев в предрассветной мгле
очертания берегов святого Носа, тронулись в путь.
К десяти часам дня мы без приключений достигли устья
реки Чивыркуй, но здесь нас ждало серьезное препятствие.
Чивыркуй давно уже освободился от зимних оков и гнал свою
быструю воду на байкальский лед. Поверх льда образовался
громадный разлив, и не видно было, где его граница. Неиз-
вестно и то, в каком состоянии был лед под водой; возможно,
что он уже превратился в тонкую ноздреватую корку.
Мы пошли в обход разлива, свернув со своего пути вправо.
Долго шли мы, удаляясь от устья реки в открытый простор
Байкала, а разливу не было и конца. Наконец слой воды на
8*
11$
льду стал меньше и постепенно сошел на нет. Мы обошли раз-
лив, но потратили на это около трех часов и сильно удлинили
свой путь.
Погода стала портиться. Голубое весеннее небо заволакива-
лось серой облачной пеленой, всё стало угрюмым, неприветли-
вым. С юго-запада потянул сырой ветер. Петя остановил-
ся, подставив ветру свое широкое усталое лицо, и покачал го-
ловой.
— Далеко нам еще шагать, — сказал он, — а лед, однако,
ненадежный!
Ко мне тоже всё сильнее подступала тревога. Нужно спе-
шить, спешить не щадя сил, чтобы засветло подойти к берегу.
Мы пересекали Чивыркуйский залив, и лед здесь был гораздо
тоньше, чем в открытом Байкале.
Мы оба уже устали и всё тяжелее опирались на свои шесты.
В одном месте я сильно ткнул шестом в лед и вдруг почувство-
вал, что он уходит вниз, выскальзывая из руки. Я остановился
пораженный и еще раз попробовал пробить лед. Шест легко
пронизывал толщу льда, скользя между его длинными кри-
сталлами-иглами. Под ногами заколебалось, послышался
угрожающий шелест, и я побежал прочь от опасного места,
стараясь как можно легче ступать ногами. Дальше лед был
тверже и не пробивался шестом.
Мы быстро шли, напрягая остатки сил, но вечер обгонял
нас и заволакивал всё окружающее пространство серой дым-
кой. Сумерки усиливались от надвигавшейся с юга пепельно-
серой тучи, которая росла на наших глазах. Мы опасливо по-
глядывали на нее и почти бежали в сторону темной громады
святого Носа. Берег полуострова медленно приближался,
вытягиваясь к нам тупым клином мыса. Это и был мыс Покой-
ники.
Зенон Федорович перед походом рассказывал нам, что на
Покойниках живет постоянно только одна семья, семья зна-
менитого в здешних местах охотника — деда Ильи. Сам старый
Илья служил сторожем в рыболовецкой артели. Он охранял
досчатый барак да рыборазделочный сарай, которые пустовали
всю зиму. Сюда только к весенней путине приезжала бригада
рыбаков из Усть-Баргузина, поселялась в бараке и ловила
рыбу в Чивыркуйском заливе до осени. ПотОхМ рыбаки снова
покидали угрюмый мыс до весны, оставив всё свое хозяйство
на попечение деда Ильи. Так и жил старик всю долгую зиму,
вдали от людей, со своей женой и дочерью в маленькой бре-
венчатой избушке и промышлял между делом лисицу, белку,
сохатого, медведя и кабаргу на лесистых хребтах святого
Носа.
116
Про Илью рассказывали, что он за свою жизнь убил не
менее сотни медведей, расправляясь с ними не только ружьем,
но и рогатиной, топором, а то и просто ножом. Любил Илья
такие богатырские поединки! Бывал не раз под разъяренным
зверем, видел смерть в лицо, но пересиливал и приканчивал
зверя. Дед Илья и сейчас еще, на склоне лет, удивлял всех
своей силой и бесстрашием. Зенон Федорович советовал нам
погостить у старого охотника. «Он вам такое расскажет, этот
Илья, — говорил Сватов, — что ни в какой книге не вычитаешь.
Только зовите его не дедом, а дядюшкой — за деда обидится,
не хочет признавать себя стариком!»
Вспоминая советы Зенона Федоровича, я отстал от Пети
и увидел издали, как он остановился, а потом встал на санки,
которые вез, и беспокойно осматривался по сторонам. Вскоре
я понял, почему остановился мой товарищ: дальше итти было
некуда!
Между берегом мыса и нами было разводье — километра
полтора шириной. Ветер морщил темную воду и гнал в нашу
сторону невысокие быстрые волны. Они ударялись в кромку
льда, лед шелестел, изгибался и обваливался, рассыпаясь на
иглы. Между нами и разводьем была еще полоска льда, но,
видно, чем ближе к воде, тем трухдявее лед. У самого прибоя
волн колыхалось серое месиво искрошенного льда.
Мыс Покойники, такой уже близкий к нам и в то же время
недосягаемый, ощетинился темной щеткой тайги и сумрачно
молчал. Никаких живых звуков не доносилось с берега и не
видно на нем ничего, что говорило бы о присутствии человека.
Петя положил мне на плечо руку и, пристально посмотрев
в глаза, тихо спросил:
— Что будем делать?
БЛИЗОК ЛОКОТЬ...
Я молчал, не зная, что ответить, и мучительно старался
придумать какой-либо выход из нашего положения. Было ясно,
что через разводье своими силами нам не перебраться. Перед
нами, в сущности, была широкая, глубокая и беспокойная
река. Она уходила и направо, и налево — сколько глаз видел.
Несомненно, что это разводье опоясывает всё западное по-
бережье Чивыркуйского залива, стало быть, обойти его сторо-
ной невозможно.
Оставалось либо звать на помощь, в надежде, что нас услы-
117
шит старый Илья и приедет на лодке, либо итти обратно к во-
сточному берегу залива. Но до него около сорока километров,
надвигается непогожая ночь, да и неизвестно, держится ли еще
лед у того берега?
Мы стали кричать, напрягая до предела свои голоса, однако
скоро убедились, что кричать бесполезно. От берега дул креп-
кий ветер, и наши крики относило назад, на простор залива.
Тогда я взял ружье и несколько раз выстрелил в воздух.
Глядя на меня, стал стрелять и Петя. Но звуки выстрелов тоже
не могли преодолеть ветер.
В воздухе зареяли крупные хлопья мокрого снега. Они ло-
жились на лед, как обрывки белых тряпок, залепляли глаза
и покрывали нашу одежду. Повидимому, побежденная зима
грозила последним запоздалым бураном. Положение наше
было очень серьезно, это мы оба хорошо понимали. Может
быть, всё же следовало, не теряя времени на раздумье, итти
вдоль разводья к верховьям залива? Авось там и есть еще ме-
стечко, где лед смыкается с берегом!
Так я думал и хотел уже предложить свой план товарищу,
но вдруг почувствовал, что лед подо мной прогибается. Я от-
бежал в сторону, остановился и снова услышал под ногами
коварный шелест и ощутил медленное опускание льда.
Судорожно сжав в руке шест, я заметался туда и сюда в по-
исках места, где можно было хотя бы спокойно стоять. Наконец
нашел такую площадку. Она несколько возвышалась над окру-
жающим льдом, здесь лежал плоский торос и под ним лед еще
сохранил устойчивость. Обрадовавшись, я стал звать к себе
Петю, который, как я заметил, тоже сновал в разные стороны.
Он подбежал, держа наперевес шест и подтягивая другой ру-
кой санки. Петя тяжело дышал и, сняв шапку, подставил голову
мокрым снежным хлопьям. Я присмотрелся к товарищу —
в лице у него была тоска. Мало оставалось надежды на благо-
получный конец нашего похода.
Я обнял Петю, он положил мне на плечо свой локоть. Так
и стояли мы молча, обнявшись, и смотрели на близкий темный
берег. Я думал: «Вот мы, наверное, утонем, и на мыс Покой-
ники байкальские волны выбросят еще двух мертвецов!»
Однако стоять и молча ждать развязки нельзя, нужно что-
либо делать! Я заговорил:
— Петя! Пойдем к верховьям залива, только нужно подаль-
ше держаться от разводья!
Петя быстро посмотрел на меня и сердито воскликнул:
— К верховью? А кто нас там с лодкой поджидает — теща
твоя, что ли? В верховье залива впадает целых три речушки —
там разводье еще шире. Дурень ты, однако!
118
Потом, как бы извиняясь за свою вспышку, он продолжал:
— Пойми же, тут люди живут! Вот они — рядом! Разве
можно нам уходить от людей? Всё дело в том, что им как-то
сигнал подать нужно — тогда помогут!
Меня внезапно осенила счастливая мысль. Я вспомнил,
что у нас была фляжка со спиртом, была вата для набивки
чучел, были, наконец, длинные шесты. Сообразив всё это,
я схватил Петра за руку и закричал:
— Давай скорей спирт, вату — сделаем факел!
Петя понял мои намерения и стал быстро развязывать
вещевой мешок на санках.
Мы привязали обрывком бичевки к шесту большой клок
ваты, облили его спиртом, подожгли и подняли вверх. Спирт
горел слабым мертвенным огнем. Вряд ли заметят на берегу
наш сигнал сквозь густую сетку падающего снега. Петр, что-то
придумав, снова полез в вещевой мешок и достал из него же-
стянку с солью.
— Опускай факел!
Я опустил, а Петр насыпал прямо на горящую вату немного
соли. Пламя окрасилось в яркий желтый цвет.
— Пригодилась школьная химия! — удовлетворенно про-
бормотал Петя. Вспомнил и я, как в институте мы изучали по
химии качественный анализ и как определяли в заданном
растворе ничтожную примесь натрия, вводя каплю этого раство-
ра в пламя газовой горелки. Сейчас поваренная соль — хлори-
стый натрий — помогала нам выбраться из беды.
Мы несколько раз возобновляли свой факел, подливая на
вату спирт и подсыпая соли.
Размахивая поднятым на шесте ярким пламенем, мы жад-
но смотрели на берег. Но спирт кончился, факел погас, и нас
окружила темнота, которая казалась после света еще более
густой. Что же? Неужели впустую горел наш факел?
Шли минуты, снег продолжал падать и шуршали распадаю-
щиеся у разводья льдины.
Вдруг — это мы увидели оба — на берегу зажглась слабая
желтая звездочка и начала подпрыгивать: вверх — вниз,
вверх — вниз. Петр облегченно проговорил:
— Заметили! Фонарем машут!
В сердце мне хлынула радость, и, обхватив руками друга, я
сжал его в своих объятиях.
— Петька! Уррр-а-а! Будем живы! — выкрикивал я.
Петр умерил мой восторг:
— Обожди, не танцуй! Им еще до нас добраться нужно,
а это не просто!
В самом деле, это была не легкая задача — подать нам
119
лодку! Лодка, конечно, легко переплывет разводье, потом хоть
и с трудом, но протиснется через ледяное крошево, а дальше
встретит лед, трухлявый, но сплошной, который не сможет ни
раздвинуть, ни обломать. Нельзя будет и нам подойти к оста-
новившейся лодке: провалимся сквозь ледяные иголки!
С целью разведки мы было попробовали подойти поближе
к разрушающейся кромке льда, но — куда там! Еще метров
за тридцать от нее пришлось броситься плашмя на свои шесты
и спешно отползать назад по колеблющемуся, как болотная
трясина, хлюпающему льду. Меж ледяных игл выплескивалась
снизу вода, и мы насквозь промочили одежду. Снова стоим на
своей спасительной площадке, мокрые, с изодранными об лед
руками, и ждем помощи с берега. Но как же всё-таки нас сни-
мут с этого предательского льда? Эта мысль не выходила из
моей головы.
Петя надеялся, что на Покойники уже съехалась рыбачья
бригада. В ней опытные смелые люди, у них есть разные
снасти, веревки, поплавки — как-нибудь выручат нас! Ну,
а если рыбаков еще нет и на берегу один старый Илья да две
женщины — что они смогут предпринять для нашего спасения?
Впрочем, лучше всего не думать об этом, а пока что ждать
терпеливо и спокойно.
Ветер донес стук весла о борт лодки. Желтый огонек фо-
наря медленно плыл через разводье, его отблески плясали на
гребешках волн. Лодка идет! Скоро стали слышны голоса раз-
говаривающих людей. Голосов несколько и все грубые, муж-
ские. Ну, кажется, нам повезло: на Покойники уже прибыли
рыбаки и вот они плывут к нам на помощь!
Отсвет фонаря заискрился на ледяных кристаллах. Послы-
шался громкий шорох от встречи битого льда с корпусом
лодки, стал виден ее нос, освещенный фонарем. Лодка остано-
вилась и с нее раздался окрик:
— Эгей — на льдине! Живы?
— Живы! — ответили мы.
— Ну, потерпите малость, будем доски мостить!
Доски! Вот это здорово придумано! Видно, не первый раз
приходится этим рыбакам снимать людей с тающего льда.
В лодке коротко о чем-то посовещались, и на лед полетела
доска, за ней другая и третья — они ложились ровно, друг
возле друга. Потом на эти доски было выброшено еще три
штуки поперек. Получился помост зыбкий, но широкий. На
помост выбрался низенький коренастый человек, оставив в
лодке свой брезентовый плащ. Этому человеку стали подавать
новые доски, а он их укладывал впереди себя дорожкой.
Когда человек отошел по сделанному им настилу метров на
120
К нам через лед потянулась досчатая дорожка, но не достигла
нашей площадки шагов на тридцать.
десять от лодки, из нее выбрался другой рыбак и стал подно-
сить доски первому. К нам через лед потянулась досчатая
дорожка, но не достигла до нашей площадки шагов на три-
дцать. У рыбаков больше не было досок. Что же делать
дальше?
Меня подмывало желание пуститься бегом к настилу.
Я думал, что лед при быстром беге не успеет разойтись под
ногами. Но что же делать с санками, — на них ведь всё наше
походное снаряжение! Как бы угадав мои мысли, стоящий на
конце настила коренастый рыбак поднял руку и строго крик-
нул:
— Парни, не торопиться! Стойте на месте, коли жить хо-
тите! — Этот совет отрезвил меня.
С лодки подали длинную, свернутую в кольца веревку.
Коренастый взял ее, заново перемотал, примерялся, размах-
нулся — ив воздухе просвистел тонкий конец. Он развернулся
на лету и вытянулся по льду во всю свою длину. Один конец
веревки держал в руках коренастый, а другой упал в несколь-
ких шагах от нас. Послышалась новая команда коренастого:
— А ну, кто там первый? Ложись, шест бери под живот,
ползи до веревки, обвяжись хорошенько вокруг груди и больше
не шевелись, замри, как убитая нерпа!
Всё ясно! Нас будут перетаскивать через опасное место на
веревке, по очереди. Я толкнул Петра в спину:
— Ложись, ползи!
Он отмахнулся и твердо сказал:
— Первому — тебе!
Спорить было не время, я лег на свой шест и, двигая руками
и ногами наподобие жука-плавунца, пополз к веревке. Ухватив-
шись рукой за просмоленный конец, я перевернулся на бок,
окружил себя тугой петлей, завязал ее двойным узлом и, снова
повернувшись вниз лицом, крикнул коренастому:
— Готово, тяни!
Веревка натянулась, и мое тело начало двигаться к настилу,
сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Веревку тя-
нули три человека. Они стояли по настилу с большими про-
межутками и ловко работали руками, привыкшими тянуть
тяжелые невода.
Острые грани ледяных игл вырывали клочьями вату из моей
промокшей фуфайки. Лед угрожающе фыркал и колыхался
подо мной. Через многочисленные трещины выплескивалась
вода и заливала мне лицо. Коренастый весело покрикивал:
— Выше голову! Береги нос — обдерем! Ногами не помо-
гать! Придерживайся руками, да легонько!
Край настила больно толкнул меня в грудь. Я слегка опер-
122
ся об лед руками и мигом очутился на широкой доске. Рыбаки
отступали к лодке, освобождая мне дорогу по доскам. Я шел,
не отвязываясь от веревки, и, достигнув борта лодки, тяжело
перевалился через него.
Веревку снова забросили и велели привязываться Пете.
Однако он всё сделал по-своему. Он не послушался приказа
коренастого — оставить на льду санки — и, когда полз к верев-
ке, то подтаскивал и их за собой, зацепившись ногой за лямку.
Достигнув конца веревки, Петя привязал к ней не себя, а санки,
сам же ухватился руками за их заднюю перекладину и весело
крикнул:
— Поехали!
Так и потащили наши спасители этот «поезд». Недалеко от
настила лед сильно осел под двойной тяжестью, и Петя погру-
зился по пояс в ледяную кашу, смешанную с водой. Сидевший
рядом со мной пожилой рыбак всполошился и сокрушенно
воскликнул:
 — Эх, язви его! Потонет ведь паря!
Я вскочил, чтобы бежать на помощь к другу. Но чья-то
сильная рука отбросила меня от борта внутрь лодки, послы-
шался резкий окрик коренастого:
— Держись крепче!
Рыбаки сильно потянули веревку, санки подскочили и вы-
рвали Петю из образовавшейся полыньи. Через несколько
минут мой товарищ уже сидел рядом со мной, а двое рыбаков
прилаживали наши санки в носовой части лодки.
Борьба за свою жизнь кончилась. С нас ручьями сбегала
вода, тело закоченело, ни руки, ни ноги не хотели больше
слушаться. Однако мы улыбались и пытались шутить с рыба-
ками. Очень уж радостно было испытывать чувство избавления
от опасности! Двое гребцов нажимали на весла, лодка пере-
секала разводье, борясь с ветром и волнами, которые били
в днище и обдавали нас брызгами. Снег переставал падать,
кое-где показывались звезды.
Я любовался коренастым, который сидел у руля и непри-
нужденно управлял лодкой. Изредка он отдавал короткие рас-
поряжения гребцам. Видно, он был здесь за старшего, и все
рыбаки в лодке обращались к нему очень почтительно.
Желая выразить переполнившее меня теплое чувство к этим
простым и мужественным людям, которые спасли нас от вер-
ной гибели, я начал было говорить им слова благодарности, но
зубы у меня лязгали от озноба и речь получалась несвязной.
Коренастый усмехнулся и тихо, наставительно проговорил:
— Ну полно, паря! Спасибо ты на берегу скажешь нашей
стряпухе за котелок горячей ухи, а жизнь твоя не мной тебе
123
Дадена. Вот, коли придет тебе случай выручить меня из беды
тогда и отблагодаришь. У нас так заведено!
После этого я был вдвойне благодарен коренастому и за
выручку, и за умное, благородное слово.
На берегу нашу лодку встретили другие люди. Среди них
выделялась высоченная фигура в брезентовом плаще. У этого
человека была широкая борода, облепленная снегом. Он на-
гнулся к лодке и, присмотревшись к нам, спросил:
— Нерповщики, что ли?
— Нет, мы из заповедника, — ответил я..
— Из заповедника? Хм! Ну, вылезайте, вылезайте, ребя-
тушки!— Мы вышли на берег; старик снова спросил нас: —
Так из заповедника?
— Из заповедника.
— И Зенон Федорыча знаете?
— Как не знать! Под одной крышей живем.
— Ну, добро! Так пойдемте ко мне, — вам два дня сушить-
ся надо! — С этими словами старик вытащил из лодки наши
санки и с шумом потащил их по голой земле и прибрежной
гальке. На ходу он приговаривал:
— Ишь ты! Как это вас занесло сюда, заповедные? А меня
Ильей зовут. Зенон Федорыч-то не забыл про меня?
— Нет, не забыл! Велел вам кланяться и кое-что прислал
с нами.
— Ишь ты, прислал! Золотой он человек — Зенон Федо-
рыч-то!
В жарко натопленной избе деда Ильи было чисто и светло
от большой керосиновой лампы. Мы сидели за столом в сухих
дедовых рубашках и штанах. Хозяин вытащил из сундука
всё свое запасное одеяние и приказал нам немедленно пере-
одеться. Наши же промокшие вещи были уже развешаны над
широкой русской печью. На столе исходила паром вареная
рыба, клокотал самовар и лежала груда пшеничных лепешек.
Вокруг нас хлопотала жена хозяина — подвижная и веселая
Ольга Демьяновна. Их дочь — восемнадцатилетняя Анюта —
сидела в уголке и покатывалась со смеху, глядя на меня.
И было от чего: рост у меня небольшой, и дедова одежда ви-
села на мне, как на огородном пугале!
Сам дед сидел с нами за столом и прищурившись рассмат-
ривал книгу — подарок Сватова. Хорошо, что она не подмокла
в нашем кожаном вещевом мешке. Эту книгу написал сам Зе-
нон Федорович о промысле пушных зверей. Упоминалось в' ней
и про знатных охотников Прибайкалья, в том числе и про
Илью Васильевича Шарыгина, то есть про этого вот богатыря,
нашего хозяина.
124
Илья Васильевич раскатился густым смехом, когда на одной
из страниц увидел фотографию, а на ней самого себя, в охот-
ничьем снаряжении, обвешанного шкурами пушных зверей.
— Ишь ты! — говорил дед. — Уважил меня Зенон Федо-
рыч, гляди-ка, и портрет есть! Хо-хо-хо!
Наши измученные за день тела требовали отдыха, поэтому
мы долго не засиживались за столом. Нам постелили посреди
избы медвежьи шкуры и домотканные коврики, дали одеяла.
Стали укладываться и хозяева — Ольга Демьяновна и Анюта
на кроватях, а дед полез на печь.
Дедова избушка, стоящая у края леса, на отшибе от рыбо-
промысла, погрузилась, наконец, в сон.
НОЧНОЙ ГРАБЕЖ
Однако не довелось нам выспаться в эту ночь.
Не помню я, сколько было времени, — должно быть, далеко
за полночь, когда меня разбудил шум, доносящийся сверху. В
избе было совершенно темно, и, прислушиваясь к странному
шуму, я с трудом различал мутные квадраты двух окон. Что-то
неладное творилось на чердаке. Там кто-то ходил, да так тяж-
ко, что гнулись и скрипели потолочные доски.
Вдруг что-то грохнулось и покатилось, должно быть дере-
jHHHan кадушка. Потом стали слышны причитания, как будто
кто-то, очень недовольный, бормотал себе под нос хриплым ба-
сом, фыркал носом и чмокал губами. Я растолкал Петю. Он
было с шумом начал искать свои сапоги, но с печи послышал-
ся грозный шопот деда:
— Тихо, парни! Нишкни! Обувайтесь, берите ружья, заря-
жайте пулями, да тихонько, тихонько!
Я терялся в догадках: что это, какой-нибудь вор залез на
чердак? Так зачем же он так шумит?
Дед уже слез с печи и стоял у двери с ружьем в руках. На-
клонившись к нам, он прошептал:
— Медведь на чердаке! У меня там бармаши в бочке оста-
лись с зимы, должно, пронюхал, язви его!
Так вот оно что! Но что же мы сделаем с медведем на чер-
даке в такой кромешной тьме?
Женщины тоже проснулись, уже не слышно было их сон-
ного дыхания; наверное, они прислушивались и лежа следили
за нами.
Мне было видно, как Илья Васильевич взялся было рукой
125
за дверную скобу, но потом отпустил ее и, ступая на носки, по-
шел куда-то, в угол избы.
Вернувшись к двери, дед наклонился и стало слышно, как
на дверные петли потихоньку льется жидкость. Ольга Демья-
новна сердито зашептала:
— Ты что — спятил, Илья? Почто молоко выливаешь?
Дед только отмахнулся и, поставив на пол пустой глиняный
кувшин, легонько толкнул дверь. Она отворилась без шума и
скрипа. Мы вышли на двор. С задней стороны дома к стене
была приставлена лестница, над ней зияло открытое чердачное
окно. Всё было тихо, но с чердака явственно слышалось сопе-
ние.
Петя занес ногу на лестничную ступеньку, но дед молча
схватил его за ворот и отвел в сторонку. Меня он поставил ря-
дом с Петей, лицом к лестнице. После этого Илья Васильевич
заложил два пальца в рот и издал такой пронзительный свист,
что у меня зазвенело в ушах. На чердаке воцарилась гробовая
тишина, а через несколько секунд в окне показался большой
круглый предмет и замер неподвижно. «Вылезает, — подумал
я, — голову высунул!»
Почему-то я решил, что медведь будет медленно спускаться
по лестнице, пятясь задом, как человек, и приготовился встре-
тить зверя выстрелом в спину. Однако всё получилось иначе.
Раздался короткий грозный рык — и большое черное тело,
минуя лестницу, ринулось по воздуху вниз, прямо на меня!
Я шарахнулся назад, налетел спиной на Петю — и оба мы сва-
лились с ног. Медведь тяжело плюхнулся на землю рядом с
нами и, взревев еще страшнее, скачками помчался к лесу.
Сверкнул огонек дедовой длинной винтовки — и трескучий
выстрел прокатился по лесной опушке. Мы, лежа на земле,
также послали по выстрелу вслед убегающему зверю. Однако
было ясно, что медведь ушел невредимый.
Илья Васильевич, облокотившись об стену избы, свернул
махорочную цыгарку, раскурил ее и равнодушно сказал:
— Однако ладно, что мы в него не попали. Голодный зверь,
весенний, тощий! Видать, не от хорошей жизни он на чердак за
бармашами полез! Ну, пошли, ребятушки, ночь досыпать!
По правде сказать, я тоже был доволен, что темнота спасла
медведя от наших выстрелов: на что он сейчас нам был нужен?
Ольга Демьяновна встретила деда воркотней за разлитое
молоко. Илья Васильевич добродушно оправдывался:
— Да скрипит она, дверь-то! Собирался я петли ружейным
маслом подмазать, да всё недосуг днем-то. Ну, а тут случай
ночной — пришлось молочком их подмягчить. А помогло ведь —
не скрипнула! А?
126
Почему-то я решил, что медведь будет медленно спускаться
по лестнице.
Долго не могли мы заснуть после этого происшествия, а на
другой день проснулись поздно и почувствовали, что после всех
вчерашних трудов и волнений, после купанья в ледяной воде
мы еще как следует не оправились. Все мускулы и суставы бо-
лели, припухли и покраснели пальцы, изрезанные об лед. Хоте-
лось пожить хоть один денек, ничего не делая и никуда не
двигаясь.
Однако мы не могли долго оставаться у гостеприимного
Ильи Васильевича. С Чивыркуйского залива, как будто вол-
шебством, за одну ночь согнало весь лед. Бледноголубая рав-
нина воды слабо колыхалась и сверкала солнечными бликами.
Над берегом мыса то и дело пролетали вереницы разных уток.
Птицы садились на воду залива, образуя целые стада. Весен-
ний пролет водяной дичи был в самом разгаре, и теперь нам
дорог буквально каждый час!
Плотно закусив жареной рыбой, мы помогли деду навести
порядок на чердаке. Там был настоящий разгром. Медведь, до-
бираясь до бочонка с бармашами, всё переворочал, сам бочо-
нок разбил и сожрал почти половину его содержимого. Видно,
понравилась голодному мишке эта рыбья приманка, байкаль-
ские рачки.
127
Свои вещи мы пересортировали и всё лишнее оставили
у деда на хранение. Наши заплечные мешки полегчали, чему
мы были очень рады. Сердечно попрощавшись с дедом, Демья-
новной и Анютой, мы двинулись в путь по извилистой таежной
тропе. Тропа тянулась по склону берега, то подходя к самой
воде залива, то углубляясь в горную тайгу. Эта тропа вела нас
прямо к Рангатую.
КРЫЛАТЫЕ ЛЕГИОНЫ
На самом гребне перешейка, связывающего святой Нос
с материком, приютилась маленькая охотничья деревенька Ку-
линая. С одной стороны деревни низкое место — полуболото,
которое часто затопляется водами Байкала, а с другой — мел-
кое, поросшее тростниками озеро Рангатуй.
Поселившись в Кулиной, мы первый день посвятили де-
тальному ознакомлению с местностью. И болотистая равнина,
и озеро имеют большое значение для пролетной дичи. На озе-
ре птицы отдыхают, собираясь на его укрытых плесах в несмет-
ных количествах, а на болоте — кормятся.
Всех почти уток можно разделить на два разряда — настоя-
щие утки и нырковые.
Настоящие — это общеизвестная кряква — родоначальница
домашних уток, серая утка, шилохвость, свиязь, косатка, широ-
коноска, клоктун и утки-лилипуты — чирки.
Настоящие утки кормятся либо на сухих местах, собирая
семена трав, хлебных растений и зелень, либо на мелководных
болотистых разливах и мокрых лугах, где они ловят личинок
водных насекомых, рачков, червей и изредка — мелкую ры-
бешку, запутавшуюся в осоке.
Настоящие утки очень редко и неохотно ныряют, делая это
только в минуты крайней опасности. Кормясь на мелких водое-
мах, настоящие утки погружают в воду шею и, достав дно, пере-
бирают клювом донный ил, извлекая из него всё съедобное.
Если не хватает длины шеи, чтобы достать до дна, — утка опро-
кидывается кверху хвостом и, поддерживая равновесие движе-
ниями лапок, тянется клювом к дну. Но всё, что находится под
водой глубже сорока сантиметров, уже недоступно настоящим
уткам. Поэтому на глубоких озерах и болотах такие утки могут
только отдыхать, что они и делают очень охотно, покоясь на
воде, как на перине, и чувствуя себя в безопасности вдали от
берегов.
128
На озере птицы отдыхают.
Нырковые утки — савка, турпан, гага, чернеть, гоголь, ка-
менушка и многие другие, — наоборот, прекрасно ныряют, лов-
ко плавают под водой, могут ловить рыбу и опускаться на дно в
глубоких местах.
Нырки крепко привязываются к своему излюбленному во-
доему и почти не покидают его, находя там всё — и корм, и от-
дых, и места для вывода птенцов. Только потребность движе-
ния, а чаще сильное волнение на озерах, заставляют нырков
подниматься в воздух, иногда даже присоединяться к стаям на-
стоящих уток и вместе с ними перелетать на мелкие водоемы.
Но кончается шторм, успокаиваются просторы озера или мор-
ского залива — й нырки снова на родной воде, снова дома.
Там, где скапливается и задерживается на пролетах много
настоящих уток, обязательно должны быть для них «кормные
места» — мокрые луга, мелкие болота или хлебные поля.
Таким кормным местом для рангатуйских уток и была об-
ширная болотистая низменность к северу от деревни Кулиной.
Сколько видит глаз, простираются низкие луга, покрытые
редкими кустиками тальника. Бесчисленные лужи и маленькие
болотца блестят среди зеленожелтого ковра прошлогодних осок,
ситников и мхов.
Между этими водными блюдцами во все стороны расходят-
ся наполненные водой канавки-протоки. Они идут то прямо, от
одной болотинки к другой, то причудливо извиваются по лугам.
Всё это оттого, что при сильных северных и восточных ветрах
происходит подъем воды в Чивыркуйском заливе. Вода выхо-
дит из берегов и заливает всю прилегающую низменность. Но
утихает ветер, и вода снова возвращается в Байкал, задержи-
9 по заповедным дебрям
129
ваясь только в разных неровностях почвы — впадинках, канав-
ках, болотцах, — и оставляет в них множество драгоценного
для птиц корма: рачков, мелкую рыбешку. Так и образовались
здесь эти удивительные утиные кормовые угодья.
Не затопляется водой только одинокий, стоящий у берега*
залива, холм. Он остается сухим островом при любом «поджи-
ме» воды. Холм чрезвычайно похож на каравай хлеба, потому
и назвали его: «остров Коврижка».
Днем на лугах охотнику почти нечего делать — мало здесь
днем птиц. Только при внимательном осмотре в бинокль бли-
жайших лиманчиков можно заметить, где стайку чирков, пла-
вающих в какой-либо луже, где двух-трех кроншнепов, ковы-
ряющих раскисшую почву своими длинными кривыми клюва-
ми, где парочку крякв. Высоко над лугами частенько проле-
тают утки огари, то парами, то небольшими стайками
Огари перекликаются, причем самцы и самки издают раз-
ные звуки. Самцы выкрикивают настойчиво и меланхолически:
«хиррр, хиррр, хиррррр!», а самки тут же им отвечают:
«хх-а-а, хх-а-а!» Так и плывет в воздухе вместе с птицами их
мелодичная перекличка — «хиррр — ххааа, хиррр — ххаааа!»
Огарь относится к подсемейству земляных уток. Так их на-
зывают за то, что они часто устраивают свои гнезда в забро-
шенных лисьих норах. Гнездятся они и в дуплах, а иногда сре-
ди камней на скалах.
Огарь — крупная и красивая утка, яркорыжей, почти оран-
жевой окраски. Весной под солнцем, на фоне серых скал или на
воде она кажется огненной. Однако охотники мало стреляют
огарей — их мясо невкусно.
Иногда над равниной слышится звонкое посвистывание:
«фьюиить, фьюитть, фьюи-и-ить!» Это пролетают большие
кроншнепы. Их призывные голоса, как звучные флейты, поют
в голубой вышине весеннего неба.
Но настоящая жизнь днем кипит на самом Рангатуе.
Это озеро отделяется от болотистой низменности невысоким
гребнем перешейка. Берега озера обросли высокими непролаз-
ными тростниками, которые скрывают от любопытных глаз
внутренние обширные плесы. Только кое-где в просветах между
тростниками с берега можно увидеть водную гладь с неболь-
шими низменными островками. Там, на озере — всюду птицы.
Птиц такое множество, что местами их плотные стаи совершен-
но закрывают воду и отмели. Неумолчный гомон, кряканье, по-
свистывание, гогот, всплески стоят над озером и наполняют
собой весь окрестный воздух. Временами на фоне этого гула
вдруг возникает треск, как будто начался горный обвал и по-
катились с кручи потоки камней. Шум растет и ширится. Над
130
озером поднимается живая, колеблющаяся туча. Она проносит-
ся над водой, над тростниками, описывая большие круги. Эта
испугались чего-то утки и громадная их стая взвилась в воз-
дух. Шум от многих тысяч крыльев подобен грохоту лавины.
Но вот тревога миновала — и утки снова садятся на воду,,
шумя, как большой водопад.
Такого количества дичи я прежде нигде и никогда еще не
видывал. Вот если бы удалось учесть всех здешних птиц да
определить в процентах, сколько такого-то вида, сколько дру-
гого! Но это гораздо труднее, чем пересчитать звезды на небе.
В самом деле: астрономы, считая светила, имеют для этого до-
статочно времени. Из ночи в ночь, из года в год они видят
всё те же звезды, которые передвигаются по небосводу, появ-
ляются и исчезают в одном и том же строгом порядке. А тут?
Вот собралась на плесе стая шилохвостей — их немного,
всего несколько сотен. К тому же птицы спокойно отдыхают
на воде, не двигаются, и, набравшись терпения, их, пожалуй,
можно и пересчитать поголовно. Давай попробую!
Занимаю удобное и скрытое место в тростнике. Медленно
переводя бинокль, начинаю считать уток. Насчитал триста
двадцать три — меньше половины. Как вдруг вижу: утки под-
няли головы и насторожились. Еще мгновение — и стая с тре-
ском поднимается в воздух. По воде бежит большая тень.
Смотрю вверх и вижу орла беркута. Он летит над озером.
Орел улетел, на плес снова собираются утки, но вся карти-
на совершенно переменилась/Теперь передо мной уже не стая
шилохвостей, а отдельные мелкие группочки чирков-свистун-
ков, свиязей и хохлатых чернетей. Вот тебе и учет!
Мы с Петей решили попробовать учитывать уток при по-
мощи особой счетной сетки. Сделали деревянную рамку разме-
ром в квадратный дециметр и натянули в ней — крест-
на-крест — по четыре нитки. Получились квадратики по четыре
квадратных сантиметра каждый. Если эту рамку, держа перед
глазами на вытянутой руке, навести на сидящую стаю уток, то
в каждом маленьком квадратике будет видно по нескольку
птиц. Чем больше расстояние до уток, тем, разумеется, больше
и уместится их в одном квадратике. Подобрав расстояние, при
котором вся утиная стая будет видна внутри счетной рамки,
нужно быстро подсчитать птиц в нескольких квадратиках —
в пяти-шести, — записать полученные цифры, а после это-
го. .. утки могут и улетать, если им хочется. Нам останется
лишь вывести среднее число уток на один квадратик, пере-
множить его на сумму всех квадратиков, то есть на два-
дцать пять, и тогда получим общую численность птиц в этой
стае.
9*
131
Так мы думали, делая свой счетчик, но на практике всё по-
лучалось гораздо сложнее.
Во-первых, редко удавалось наводить счетчик на уток так,
чтобы вся их стая ровно умещалась внутри рамки. Птицы или
‘выходили за ее пределы, или, наоборот, вся стая сгруживалась
в средних квадратиках, а крайние оставались пустыми. Кроме
того, трудно было подыскивать такие места, с которых можно
хорошо наблюдать, не пугая птиц.
Мы раздобыли у местного охотника небольшую лодку и
’плавали на ней по Рангатую с утра до вечера, прячась в камы-
шах, подолгу выслеживая птиц, забыв всё на свете.
Рангатуйских уток мы, конечно, всех не пересчитали, но
зато научились прикидывать на глаз их численность в отдель-
ных стаях. Это помогло нам при дальнейших наблюдениях.
Меня интересовали враги водных птиц — пернатые хищни-
ки. Изобилие дичи привлекло сюда очень много хищных птиц,
и они усиленно охотились, каждый вид по-своему.
Вот летит тяжелый и медлительный орлан-белохвост. Ему
очень трудно поймать живую здоровую утку. Хищник высмат-
ривает, нет ли где больных или подбитых птиц, не плавает ли
на воде раненая утка, потерявшая способность летать. Но как
тут разберешь, где здоровые, а где больные, если на озере си-
дят десятки тысяч разных птиц, сидят плотными косяками?
У орлана есть излюбленный прием. Он стремительно мчится
вниз и, угрожающе шумя своими широкими крыльями, проно-
сится над самой водой, над головами плавающих уток, да еще
вытянув вниз лапы с растопыренными когтистыми пальцами.
Этого достаточно, чтобы все здоровые птицы взвились в воз-
дух. На воде остаются только те, которые не могут летать.
Если орлану удается сразу же подцепить когтями птицу, он
уносит добычу, и охота его на этом кончается. Но чаще бывает
так, что нелетная утка начинает спасаться от хищника, ныряя
под воду. Тогда орлан долго кружится над плесом. Сверху ему
хорошо видно, как плывет под водой утка и где она должна вы-
нырнуть, чтобы набрать в легкие свежего воздуха. Орлан под-
ставляет когти навстречу выныривающей птице, но та снова
успевает нырнуть, и тогда начинается состязание между вынос-
ливостью жертвы и настойчивостью хищника.
Утка хитрит: она, чтобы передохнуть, уже не всплывает вся,
а лишь высовывает из воды шею, даже один только клюв.
Орлан взлетает повыше и, вытянув ноги с раскрытыми когтями,
падает камнем на воду, стараясь смаху пробить ее верхний
слой и схватить жертву. В конечном счете утка достается орла-
ну и тем скорее, чем больше ее ослабила болезнь или ранение.
Охоте орлана иногда мешает другой хищник, более ловкий
132
Утка начинает спасаться от хищника, ныряя под воду.
и быстрый. Это орел беркут. Он очень скоро подхватывает утку
и уносит ее прямо из-под носа у орлана. Последний должен
уступить, иначе беркут его просто прогонит, да еще и издерет
своими страшными когтями.
Орлан не настоящий орел. Он силен, но неповоротлив и до-
вольно-таки труслив. Его может обидеть не только беркут —
гроза всех птиц, но даже сокол сапсан. Если сравнить этих трех
птиц по их повадкам со зверями, то беркут будет пернатый
тигр, орлан — медведь, а сапсан — пантера птичьего царства.
Стоит понаблюдать, как сапсан охотится за утками. Он
появляется всегда как-то неожиданно там, где много птиц на-
ходится в воздухе. Приемы сапсана очень напоминают маневры
самолета-истребителя, который идет тараном на вражескую
машину. Набрав большую высоту над летящей стаей уток, со-
кол пикирует на намеченную жертву и развивает при этом та-
кую скорость, что воздух звенит под его изогнутыми острыми
крыльями. Приближаясь к жертве, сапсан выставляет вперед
лапу с оттопыренным когтем заднего пальца и, сделав стреми-
тельный маневр, черкает этим когтем утку по шее. Как будто
ничего и не произошло, утка и сокол продолжают по инерции
лететь в том же направлении. Но вот утка кувыркнулась и па-
дает вниз, у нее словно ножом перерезано горло когтем сапса-
на. Сокол по крутой спирали спускается вслед за жертвой и бе-
рет ее на земле, уже умирающую.
Разные способы охоты у орлов и крупных соколов. Эти
птицы часто как бы помогают друг другу. Орлы вспугивают
уток с воды и заставляют их кружиться в воздухе. Этим поль-
зуются соколы и совершают свои неотразимые нападения. Если
подбитая сапсаном птица падает в воду, то она обычно достает-
ся орлам. Соколу трудно вытащить добычу из волы, и он этого
почти не пытается делать. К тому же утки, завидев над собой
сокола, стремятся поскорее опуститься на воду, где он для них
не опасен, но внизу их снова беспокоят и распугивают орлы.
Мы ежедневно наблюдали всё это.
Однако не следует думать, что уничтожение дичи хищника-
ми так уж заметно. Здесь, на Рангатуе собираются сотни тысяч
уток и разных других водоплавающих птиц, а хищников сравни-
тельно немного, и потому почти неощутим причиняемый ими
ущерб.
Вечером на Рангатуе происходят любопытные сцены.
Незадолго перед закатом солнца вдруг затихает разноголо-
сый птичий гомон и воцаряется настороженная тишина. Как
будто на озере, в торжественном молчании, подготовляется что-
то очень значительное. Оно и в самом деле так. В эти минуты
отправляются в свой дальнейший путь перелетные птицы.
134
Отдохнувшие на Рангатуе утки и гуси собираются на пле-
сах в плотные путевые стаи и ждут какого-то сигнала, чтобы
подняться в воздух. Этот сигнал — время и солнце — опове-
щает птиц своим последним оранжевым лучом, что срок пришел.
Перелет начинают чирки. Они поднимаются над озером це-
лыми тучами, делают широкие круги, набирают высоту и
устремляются к северу. Стая за стаей взлетают с озера и на-
полняют посвежевший воздух свистом и хлопаньем крыльев.
За чирками идут свиязи, шилохвости, проносятся косяки
нырковых уток, летят гоголи, и в небе слышится мелодичный
перезвон их крыльев, как будто к каждой птице привязана се-
ребряная побрякушка.
Позднее идут кряквы, солидно и неторопливо. Уже в темно-
те, огласив окрестные тростники неистовым гоготанием, отпра-
вляются в путь гуси гуменники.
Откуда-то из-за озера летят журавли; их уже плохо видно
в темнеющем небе, но долго слышится их звонкое курлыканье.
Можно подумать, что все птицы сегодня покидают Ранга-
туй и завтра здесь будет пусто и тихо. Однако это не так.
Во-первых, за ночь подлетят сюда с юга новые стаи и воспол-
нят убыль, — и так будет происходить каждую ночь, пока не
закончится перелет. Во-вторых, не все поднявшиеся с озера
утки построились правильными перелетными косяками и взяли
курс на север, через Байкал. Многие из них полетели беспоря-
дочными, случайными группами и низко над землей. Эти от-
правились кормиться на болотистые луга и завтра с рассветом
снова будут на Рангатуе. Повидимому, почти все прилетающие
с юга утки задерживаются в этих богатых кормом местах на
три-четыре дня, прежде чем отправиться дальше — на просторы
многоводной Лены и в тундры Якутии.
ОХОТА
Плавая на лодке по Рангатую, мы вели подсчет и наблюда-
ли за жизнью птиц, но нам еще нужно было добыть несколько
шкурок уток косаток для профессора Чертогонова и исследо-
вать содержимое желудков уток разных видов, для чего пред-
стояло застрелить не менее полусотни птиц.
Мы решили сделать это попутно, во время наблюдений за
«очной кормежкой уток на болотистых лугах.
Там, где птицы беспрерывно прилетают и перемещаются,
рассыпаясь по кормовым лужам и лиманам, можно было стре-
лять не стесняясь: это не помешает наблюдениям.
135
Каждый из нас заранее подыскал себе на лугах удобное
для охоты и наблюдений место.
Я обосновался недалеко от острова Коврижки, на сухой
овальной площадке между тремя широкими, но мелкими ли-
манами. Воды в них было всего по щиколотку и там плавало
много рачков бокоплавов. Несомненно, что ночью здесь кишмя
кишат утки. Это было видно и по тому, что все глинистые бе-
рега лиманов сплошь истоптаны лапками уток и всюду лежат
их перья.
Собираясь на охоту, я взял с собой целую сотню патронов
и пустой вещевой мешок.
С Петей мы условились одновременно занять свои охот-
ничьи «номера» и вместе же потом возвращаться на ночлег
в деревню.
Солнце еще не касалось горизонта, когда я отправился на
свою площадку у острова Коврижки. Над лиманом изредка
пролетали разные кулики и небольшие стайки уток. Я наломал
веток тальника и устроил себе «засидку» — нечто вроде ис-
кусственного куста, посреди которого и сел на подобранный по
дороге обломок бревна. В ожидании лёта уток я курил табак
и осматривался по сторонам. Было тихо; только с Рангатуя
слабо доносился гул птичьего сборища да над ухом пописки-
вали ранние комары. Метрах в шестистах от меня виднелась
человеческая фигурка — это Петя устраивался на своем «но-
мере». Краски заката ложились на воду лиманов и зажигали
их багровыми отблесками.
Над головой прошумели крылья — и, прямо против моей за-
сидки, у воды сел большой восточный кроншнеп. Эти, самые
крупные из наших куликов, птицы, величиной почти с домаш-
нюю курицу, представляют собой завидную дичь. Я просунул
между ветками тальника ствол ружья и хотел уже стрелять по
кроншнепу, но удержался. Нужно же посмотреть, — что он
будет делать здесь? Птица вошла в воду и погрузила в нее
свой длинный, изогнутый, как зуб крестьянских вил, клюв.
Кулик копался в донном иле и временами вскидывал голову,
что-то проглатывая.
«Пусть кормится, — подумал я. — Заполучить содержи-
мое желудка кроншнепа тотчас после кормежки, пожалуй, по-
важнее, чем добыть его мясо».
Кроншнеп долго кормился, переходя с места на место, и
временами зорко осматривался по сторонам. Я терпеливо ждал,
затаившись в засидке.
Наконец кулик вышел на берег и стал оправлять клювом
перья. Ну вот, теперь пора, — решил я и, прицелившись в
птицу, выстрелил. Кроншнеп упал на бок, подкошенный
136
дробью. С соседнего лимана взлетел маленький куличок-пере-
возчик и залился надрывным переливчатым свистом. Он кри-
чал, как бы предупреждая всех других птиц: «Спасайтесь?
Улетайте! Здесь стреляют!»
Почему-то тревожный крик перевозчика на меня всегда
действует удручающе.
Пока я занимался кроншнепом, солнце окончательно село..
На Рангатуе была полная тишина, возвещающая скорое нача-
ло лёта уток.
Я поправил засидку и стал ждать, посматривая на небо и
прислушиваясь. Через несколько секунд послышались отдален-
ные крики журавлей, а еще через минуту над лугами появились-
утки. Они подлетали сначала десятками, потом сотнями, тыся-
чами и опускались на лиманы. Воздух был насыщен свистом,,
шипением, кряканьем. Прежде чем опуститься на воду, утка
как бы останавливалась в воздухе, часто трепеща крыльями-
В это время она представляла прекрасную мишень, почти не-
подвижную.
Чем больше темнело, тем гуще подлетали утки. Они шлепа-
лись в воду, в грязь, вокруг моей засидки, и некоторые обдава-
ли меня брызгами. Я пытался прикинуть, сколько же птиц на-
ходится каждую минуту в пределах моего выстрела. Это ока-
залось невозможным: уток было так много, что всё небо пред-
ставлялось затянутым движущейся темной сеткой. Птицы сы-
пались на землю и в воду, как живой неистовый ливень. Чирки,,
стаями по сто-двести штук, проносились над засидкой с неве-
роятной быстротой и едва не задевали меня крыльями.
Вряд ли у нас найдется много охотников, которые видели
нечто подобное.
Я стрелял, но стрелял совершенно нелепо. Я прицеливался
то в одну, то в другую, то в третью птицу, выискивая, какая'
удобнее летит, и, в конце концов, посылал дробь в пустое про-
странство. Было очень трудно взять себя в руки и стрелять в
намеченную птицу, не обращая внимания на других. Стволы
моего ружья разогрелись так, что обжигали пальцы, но я про-
должал его заряжать и стрелять без задержки. Когда из моей
сотни патронов осталось всего штук двадцать, я, наконец, овла-
дел собой.
Темнота сгущалась, и уток стало уже плохо видно на фоне
безоблачного неба. Теперь я стрелял редко и только по тем
птицам, какие подсаживались на ближайший ко мне лиман.
Мертвые утки шлепались в воду и на берег. Наконец патроны
кончились. Я вылез из засидки и собрал убитых птиц. Набра-
лось всего-то одиннадцать уток разных видов.
Лёт еще продолжался, но постепенно ослабевал.
137
Я стрелял, но стрелял совершенно нелепо.
Послышался протяжный трубный звук. Это Петя трубил
в ружейный ствол, вызывая меня. Я ответил тем же, и скоро
мы сошлись вместе. Петя убил двадцать шесть птиц и при-
знался мне, что во время охоты он «отчаянно мазал». Это меня
несколько утешило, и я тоже чистосердечно рассказал това-
рищу, как истратил сотню патронов, чтобы убить дюжину птиц.
Мы шли в деревню и молча слушали далекий рокот волн
Байкала да гогот пролетавших в вышине гусиных косяков.
Крылатые легионы спешили на родину, к местам гнездования.
Придя на ночлег, мы пересмотрели уток. Оказалось, что из
них было только две косатки, остальные — кряквы, шилохвости
и чирки. Косаток же нужно добыть не менее десяти штук; по-
этому мы решили повторить вечернюю охоту на лугах завтра
и послезавтра.
В следующие дни был опять очень большой лёт уток на
кормежку, но мы уже не терялись и стреляли более успешно.
За два вечера удалось добыть более ста уток и из них две-
надцать косаток. Больше нам было не нужно. Еще два дня
пришлось потратить на обработку добытых птиц. Мы сняли
с косаток шкурки для чучел и смазали их раствором мышьяка,
138
чтобы не портились. Из всех остальных птиц извлекли желуд-
ки, вынули из них остатки пищи, просушили и уложили в бу-
мажные пакетики. На каждом таком пакетике было напи-
сано: какой вид птицы, самец или самка, где и когда добыта
птица.
Выпотрошенных уток мы сдали приютившей нас хозяйке —
жене рыбака — и ежедневно угощались отличнейшими утиными
супами.
Дело было сделано, и нам оставалось возвратиться домой
в заповедник. Для этого нужно было уйти на мыс Покойники и
ждать там парохода, который ходит к северным берегам Байка-
ла, развозя людей, почту и товары по всем прибрежным посел-
кам и становищам от Усть-Баргузина до Нижнеангарска.
Я РАССЧИТЫВАЮСЬ
Снова извилистая тропа и целый день напряженной ходьбы.
К вечеру мы добрались до мыса Покойники.
У избушки деда Ильи стоит громадная вековая сосна.
Она склонилась над крышей и как будто охраняет покой этого
таежного жильца. Я вспомнил, что дед называл эту сосну
«мамкой».
Ольга Демьяновна встретила нас, как родных, и захлопо-
тала у самовара. Самого хозяина не было дома: поехал на
лодке ставить сеть на омуля. Анюта что-то варила на костре
у самого ствола «мамки». Я не запомнил бы этого, если бы не
случилось того, о чем хочу сейчас рассказать.
Илья Васильевич вернулся, когда совсем уже стемнело,
а мы, сидя за столом, доканчивали содержимое ведерного са-
мовара. Пришлось Демьяновне еще раз его кипятить, — старик
любил «почаевать» по-сибирски и требовал, чтобы самовар на
столе «песни пел и подпрыгивал, а не молчал как пень бесчув-
ственный».
Долго мы разговаривали, сидя за чаем. Никто здесь точно
не знал, когда должен прийти пароход; он мог быть и завтра,
и через неделю. Регулярных рейсов в этих местах тогда еще не
было. Мы пригорюнились — как же так! Неужели нам придет-
ся сидеть тут без дела неизвестно сколько времени?
Дед Илья подшучивал:
— А на что вам пароход? Ишь ведь какие прыткие! Вот
поживите у нас, — глядишь, и мне с вами веселей будет. Хотите,
завтра пойдем медведя тропить, того самого — бармашатника?
139
Всё это было прекрасно, но в заповеднике нас ждала ра-
бота — начинался летний сезон наблюдений.
Засидевшись за разговорами, мы поздно легли спать и, ра-
зумеется, сразу же заснули. Но, видно, не судьба нам в этом
гостеприимном доме отсыпать ночи до утра, как полагается
добрым людям.
Я проснулся от крика. Дед Илья суетился по комнате, хва-
тал какие-то вещи и кричал:
— Подымайтесь! Бегите на двор!
«Что он, — думаю, — очумел старик или водки напился!
А может быть, пожар!? Однако ни огня, ни дыма не видно».
Все проснулись, но, вероятно, так же, как и я, недоумевали
и не особенно торопились. Илья Васильевич закричал еще
грознее:
— Выскакивайте! Мамка падает! Придавит, как хорьков
в мешке!
«Мамка? — подумал я. — Да это же сосна и она падает
на нас!»
Выбежав на улицу, мы увидели, что ствол «мамки» у самых
корней больше чем наполовину выгорел. Широкое дупло еще
дымилось и кое-где поблескивало непотухшими углями. Видно
было, что огонь только что засыпан влажной землей. Дед
Илья, потрясая лопатой, продолжал ругаться:
— Анютка! Где ты, аспид? Ишь ведь, что придумала! Раз-
вела костер у самой деревины, да хоть бы водой потом залила?
Так нет же соображения, спать завалилась и горя мало! Гляди,
что устроила. Ладно, что я вышел ненароком да увидал, а то
разбило бы ведь избу-то всю как есть!
Гигантская сосна еще больше склонилась над крышей и
слабо потрескивала. Повидимому, дерево едва держалось —
и достаточно небольшого дуновения ветра, чтобы оно свалилось
прямо на избу. Никто из нас не знал, что можно предпринять,
но было ясно одно — в избе находиться опасно! Уже рассвета-
ло, а с восходом солнца наверняка потянет с гор ветер и
тогда — конец дедову жилищу.
Из рыбачьего барака пришли люди, их привела Анюта, ко-
торая всё время вытирала рукавом заплаканное лицо и боялась
попадаться на глаза отцу. Пришел коренастый бригадир, тот
самый, кто руководил нашим спасением на льду. Он обошел
несколько раз вокруг сосны, посмотрел вверх и сказал, как бы
про себя:
— Вот бы кто смелый нашелся, чтобы залезть на нее да
вершину канатом зачалить! Мы бы тогда лебедкой ее свалил»
на сторону.
Все молчали. Кто же захочет пойти на такой риск? Ведь
140
дерево может рухнуть вместе с человеком! Но это был, кажет-
ся, единственный способ помочь деду спасти избу. Меня коль-
нула мысль, — не попробовать ли мне? Я подошел к корена-
стому и сказал:
— Я полезу!
Он строго посмотрел на меня и просто ответил:
— Ну что ж, попытка — не пытка, давай, паря!
Принесли толстый пеньковый канат, и коренастый научил
меня, как нужно завязать его на вершине дерева мертвым мор-
ским узлом. Мне дали свернутый в кольца* крепкий шнур —
«легость», при помощи которого я должен буду втащить на
дерево конец тяжелого каната. Надев через плечо шнур, я по-
лез на сосну.
Действовал я не безрассудно. Во-первых, я большой ма-
стер лазать по деревьям; во-вторых, из всех присутствующих
здесь я был, наверное, самым легким по весу, не считая Анюты,
и, наконец, у меня уже составился план действий на случай,
если сосна упадет. Нужно держаться подальше от главного
ствола и перебираться по сучьям с той стороны, которая при
его падении останется наверху. Гибкие сучья должны смягчить
удар, только бы удержаться на них и не сорваться под дерево!
Обдумывая всё это, я быстро карабкался на сосну и почти
уже достиг половины ее высоты. Обреченная «мамка» продол-
жала слабо потрескивать, но пока еще держалась. Добираясь
до вершины, я почувствовал, как по дереву пробегает дрожь.
Невидимому, постепенно лопались волокна древесины у подго-
ревшего основания ствола. Опасность была явная и, если она
захватит меня здесь, на вершине, то мой план вряд ли мне по-
может. Слишком силен будет размах падающего дерева — и мо-
гучие силы инерции сбросят меня с вершины сосны вместе с ее
прошлогодними шишками!
Но вот я уже добрался до того места, где должен зачалить
канат, и оглянулся по сторонам. Отсюда открывался вид на
противоположный берег мыса и на голубые просторы Байкала
за ним. По воде двигалось, приближаясь к мысу, большое чер-
но-белое судно. За судном тянулся хвост сивого дыма. Я взмах-
нул рукой и, забыв о всякой опасности, закричал во всё горло:
— Петя! Пароход подходит! Урррааа!
Снизу послышался голос коренастого:
— Эй, не развлекайся там, паря! Легость давай, лего-о-
о-сть!
Я распустил кольца легости и, удерживая в руке один ко-
нец шнура, бросил другой вниз. Коренастый быстро связал ле-
гость с канатом и скомандовал:
— Поднимай!
141
Я вытянул конец каната к себе и стал прикреплять к дереву.
Сидя на высокой вершине и работая только одной рукой, за-
вязать морской узел было гораздо труднее, нежели стоя на
земле. Однако я сделал всё, как нужно, и для верности подер-
гал за канат рукой. Он был надежно привязан к стволу сосны.
Убедившись в этом, я крикнул:
— Готово!
— Живо на землю! — послышалось снизу.
Осмелев, я не стал при спуске переступать с сука на сук„
а, взявшись за канат и пропустив его между ног, быстро за-
скользил вниз.
Пока я управлялся на сосне, рыбаки притащили ручную
якорную лебедку, какие употребляются на парусных судах, и
крепко привязали ее к другому, недалеко стоящему дереву. Ко-
нец каната намотали на барабан лебедки и четверо рыбаков
стали его вращать. Канат натянулся, как струна, но сосна лишь
немного отклонилась в сторону и продолжала стоять, вздраги-
вая ветками. Илья Васильевич подошел к дереву с топором и
стал подрубать его в том месте, где выгорело дупло. Однако
едва старик успел сделать несколько ударов, как сосна крякну-
ла и с грохотом повалилась, ломая сучья и сотрясая землю.
Рыбаки быстро крутили лебедку и, подтягивая канат, направи-
ли дерево мимо избы.
Всё было кончено, но никто не уходил от сосны. Дед Илья
стоял над поверженным зеленым великаном, вместе с которым
прожил здесь долгую жизнь, и горестно бормотал:
— Эх, мамка ты, мамка! Погубила тебя девка глупая!
Пароход встал на рейде, в полукилометре от берега. Это
был настоящий морской ледокольный пароход. На его корме
блестела золотом надпись — «Ангара».
От парохода отделилась моторная шлюпка и, стрекоча как
кузнечик, побежала к берегу.
Мы быстро собрали свои вещи и намеревались сесть на мо-
торку, чтобы ехать к пароходу. Но Илья Васильевич решитель-
но восстал против этого, он хотел сам отвезти нас на своей
лодке. Всё население мыса провожало нас на берегу. Корена-
стый, пожимая мне руку, сказал с простодушной улыбкой:
— Ну вот, ты и рассчитался с нами, парень! Мы вам на
льду помогли, а ты на сосне рисковое дело сделал. Так вот и
надо друг дружку выручать. Прощай, попутного тебе ветерка!
Я не знал, что ответить коренастому, и только еще раз мол-
ча стиснул его жесткую натруженную руку. На душе у нас
было светло и радостно.
Мы сели в лодку, и дед Илья, стоя во весь рост на корме и
работая длинным веслом, быстро погнал ее к пароходу. Под-
142
Я вытянул конец каната к себе и стал прикреплять к дереву.
нявшись по штормовому трапу на палубу «Ангары», мы не
уходили от борта и разговаривали с дедом до тех пор, пока
пароход не выбрал якорь. Дед Илья всё еще стоял на корме
лодки, с непокрытой седой головой, высокий и крепкий, как
баргузинский кедр. Уже порядочное пространство воды отде-
ляло нас от лодки деда, когда он приставил ладони ко рту на-
подобие рупора и крикнул:
— Про-ще-вай-те, го-лу-би!
Мыс Покойники поворачивался и уходил назад. Как не шло
сейчас к нему это мрачное название! Какие же там покойники!
Нет, там живые люди живут, любящие жизнь и работающие
для новой, хорошей жизни. Я бы предложил переименовать мыс
и назвать его, скажем, так: мыс Приключений, — это больше
подходит, особенно для нас с Петей!
МЕДВЕЖЬЕ ЛЕТО
С вышки сосновского маяка иногда можно наблюдать, как
по берегу Байкала у самой воды бродят медведи. Они выиски-
вают мертвую рыбу и разную другую пищу, какую может вы-
бросить прибой.
Волны часто приносят на берег ободранные туши тюленей,
убитых весной на льду. Охотники, как известно, берут от тю-
леня только кожу с жиром, а остальное мясо и отрезанные ла-
сты бросают. Ласты дольше всего сохраняются в воде и их
разносит по всему северному побережью Байкала.
Медведь, найдя такой ласт, долго его нюхает, переворачи-
вает с боку на бок, но есть не торопится. Зверь сожрет его
лишь в том случае, если он достаточно уже разложился и из-
дает зловоние. Ласт посвежее медведь обязательно унесет по-
дальше от воды и спрячет. Для этого он натаскает камней, об
ломкое деревьев и навалит их на свою находку большущей
кучей. Меня не раз удивляло, сколько затрачивает медведь
усилий, чтобы запрятать кусочек хрящей и кожи размером
всего с человеческую ладонь!
Захоронив один ласт, зверь нередко тут же находит и вто-
рой и снова строит для него «погребальную пирамиду».
В июне по всему баргузинскому берегу то и дело встреча-
ются эти медвежьи «захоронки».
Запрятанная добыча лежит до тех пор, пока основательно
не завоняет. Тогда приходит «хозяин» и, раскидав кучу, съедает
ее. Охотники говорят, что каждый зверь знает свои захоронки,
144
а чужие будто бы никогда не трогает. Такие «деликатесы»
медведи приготовляют себе главным образом в начале лета,
когда им приходится питаться чем попало, — сочными травами,
листьями, прошлогодними кедровыми орешками, насекомыми и
случайной падалью.
Нам нужно было добыть для Москвы две-три шкуры баргу-
зинских медведей, которые значительно отличаются от медве-
дей средней полосы своими размерами и окраской меха. Здеш-
ний медведь крупнее и темнее обычного бурого. Зенон Федоро-
вич разрешил нам убить, пока что, одного зверя в окрестностях
Сосновки. Мы с Петей пригласили к себе в компанию Ядынку
и устроили втроем специальное «медвежье» совещание.
Ядынка говорил, что на открытом берегу к медведю очень
трудно подойти на верный выстрел. Зверь либо удерет в лес.
увидя приближающегося охотника, либо, наоборот, затаится
между камнями раньше, чем ты его заметишь, а потом возьмет
да и нападет на тебя из засады.
Тропить и скрадывать медведя в глухой тайге утомительно
и долго, если не поможет счастливый случай; а времени у нас
было мало: предполагался большой выход в глубь заповедника.
Главное же, — каждому из нас хотелось убить этого разрешен-
ного зверя самостоятельно, один на один. Поспорив, мы ре-
шили подкарауливать медведей на «захоронках».
Начали с того, что выходили весь берег по обе стороны от
Сосновки километров на десять и обнаружили на этом про-
странстве двенадцать «захоронок», недавно сделанных медве-
дями. У некоторых куч ясно чувствовался запах падали; вот
такие «поспевшие», по словам Ядынки, «захоронки» и предста-
вляли интерес. Каждый выбрал себе место для засады побли-
зости от издающих запах «захоронок».
Теперь оставалось набраться терпения, чтобы просидеть в
засаде несколько ночей подряд. Медведь приходит к запрятан-
ной падали чаше всего ночью или в сумерках.
У всех нас была равная возможность на успех охоты.
Было решено, что, как только первому из нас удастся убить
медведя, он немедленно извещает об этом всех остальных — и
охота прекращается. Мы условились также о том, что выхо-
дить на охоту и возвращаться с нее будем засветло, в одни и
те же часы, чтобы не помешать друг другу подкарауливать зве-
ря. Во всем остальном каждый был свободен и мог действо-
вать вполне самостоятельно.
Зенон Федорович предупредил меня, что баргузинские мед-
веди опасны и иногда бросаются на охотника, даже не будучи
ранеными. О такой охоте я давно уже втайне мечтал и сейчас
испытывал острое, но приятное беспокойство.
Ю По заповедным дебрям
145
Я долго обдумывал, с каким оружием итти на медведя.
У меня был надежный дальнобойный карабин, с которым
я охотился на тюленей. Из него можно убить и медведя на до-
вольно большом расстоянии. Но из карабина нужно точно при-
целиться, иначе промахнешься или только поцарапаешь и
разъяришь зверя. А попробуй-ка хорошо выцелить ночью,
когда не видно ни мушки, ни прицельной рамки!
Нет, ночью удобнее стрелять из дробовика. К нему больше
привыкли руки и глаза, из него я умел стрелять «на-вскидку»
и попадал в быстро летящую птицу. Если у дробовой дву-
стволки натереть мелом прицельную планку, то ее будет видно
и в густой темноте.
Дробовое ружье бьет недалеко, но в ночных засадах по
зверю и не стреляют дальше, как на пятнадцать-двадцать ша-
гов, а на таком расстоянии и дробовик грозное оружие, осо-
бенно, если его зарядить тяжелыми разрывными пулями —
«жаканами». Итак, я решил довериться своей тульской дву-
стволке, которую выбирал еще в Москве сам профессор Чер-
тогонов. Надумал я взять с собой и большой охотничий нож,
хоть, по правде сказать, и мало надеялся, что сумею в крити-
ческую минуту действовать им так, как надо.
В назначенный день перед заходом солнца мы вышли под-
карауливать зверя. Признаюсь, когда я шел к месту засады, то
весьма подозрительно поглядывал на большие прибрежные
камни, ожидая увидеть среди них затаившегося медведя.
Встреча с ним на пути меня особенно не пугала, но и не входи-
ла в мои расчеты: не хотелось мне раньше времени испыты-
вать и себя и свой дробовик.
В первые часы сидения в засаде меня раздражал шум при-
боя. Ветер дул с северо-запада и гнал на берег короткие волны.
Они с монотонным рокотом и шипением растекались по при-
брежной гальке. Этот шум мешал слышать, что делается кру-
гом. Я часто приподнимался из-за камней, среди которых при-
мостился на охапке сухой прошлогодней травы, и быстро осма-
тривался. Медведь мог подойти с трех сторон: либо берегом —
справа или слева, либо прямо из тайги.
Шевелиться в засидке не полагалось. Зверь мог заметить
движение гораздо раньше, чем я его увижу, и тогда уж его не
заставишь подойти к «захоронке».
Медведь хоть и силен, но очень осторожен и опасливо отно-
сится ко всему новому, необычному.
Но что же мне было делать, если в ушах всё время на-
стойчиво звучал прибой — «шуррр, шуррр, шуррр» — и мешал
ориентироваться на слух?
Впрочем, скоро и глаза стали плохо помогать, — заря по-
146
тухла, и вдали, на темном фоне берега и тайги, ничего уже
нельзя было разобрать. Мне стало досадно на такую беспо-
мощность.
В самом деле: сидишь и ждешь к себе в «гости» не кого-
нибудь, а медведя, и нет возможности заранее обнаружить его
приближение.
Нужно прямо сказать: немногие охотники отваживаются
караулить медведей прямо вот так, сидя на земле! Обычно
стрелки пристраиваются на деревьях, да еще делают на них
специальные помосты. В таком случае даже сильно разъярен-
ный зверь не страшен охотнику. Не было еще случая, чтобы
медведь, какой бы он ни был грозный, добирался до стрелка
на помосте. Нам же не пришлось сделать эти нехитрые приспо-
собления. Поблизости от медвежьих «захоронок» — на бе-
регу— деревья не росли, а строить специальные вышки не име-
ло смысла, потому что медведи не будут подходить к такому
сооружению, по крайней мере, с месяц, пока не привыкнут
к нему. Вот и вышло, что мы — зеленые новички, еще ни разу
не убивавшие медведей, должны были принять свое «боевое
крещение» в таких условиях, как самые отчаянные медвежат-
ники!
Около полуночи ветер стих, постепенно улегся и прибой,
стало хорошо всё слышно кругом, даже писк полевок, шмыгаю-
щих между камнями. Но пришла новая неприятность. В воз-
духе появилось несметное количество комаров и мошек. Кры-
латые кровопийцы впивались в лицо, в шею, в руки. Трудно
было терпеть это истязание. Особенно невыносимой была мел-
кая таежная мошка «мокрец». Она лезла в глаза, в уши, в рот.
Я вытащил из кармана тюлевую сетку-накомарник и натянул
ее на голову, а на руки надел холшевые перчатки. Хорошо, что
и послушался совета Зенона Федоровича и взял с собой эти
вещи, без которых летом невозможно выходить в тайгу. Одна-
ко под сеткой глазам стало еще темнее, а в ушах стоял непре-
рывный комариный писк и звон. Но делать нечего, с этим при-
ходилось мириться.
Прислушиваясь к ночному миру, я боялся услышать один
звук: звук выстрела со стороны засидок своих товарищей. Осо-
бенно не хотелось услышать, как трахнет винтовка Ядынки.
Это означало бы, что «разрешенный» медведь уже убит, и весь
мой охотничий пыл, все волнующие ожидания пошли впустую.
Я и не знал, что могу быть таким отчаянным эгоистом!
Но не знающая промаха винтовка эвенка пока молчала,
всё было попрежнему — охота продолжалась.
Уже перед самым утром я услышал нечто такое, что заста-
вило меня встрепенуться, и как рукой сняло усталость и дре-
10*
147
моту. Кто-то шел к моей засидке, большой и тяжелый. По-
щелкивали камешки, стронутые ногами идущего, слышалось
глухое бормотание, тяжкие вздохи и фырканье. Эти звуки на-
помнили то, что я слышал на мысе Покойники, на чердаке де-
довой избушки. Молнией мелькнула мысль:
«Медведь подходит!» Руки невольно стиснули ружье, а серд-
це заколотилось так сильно, что, казалось, его стук услышит
приближающийся зверь. Он подходил всё ближе и ближе, как
Лось медленно шел мимо засидки и был хорошо виден.
бы разговаривая сам с собой голосом сварливого старика.
В нем слышалось недовольство, жалобы; казалось, зверь на
ходу причитает: «Ох! Фу ты, как здесь плохо, очень плохо!
Комары кусаются, камни мешаются! Ох, ох, плохо! ФФуу,
ффуу!»
Я припал к камню с ружьем у плеча и старался рассмо-
треть зверя. Темный силуэт вырастал и становился отчетли-
вей. Что-то уж очень он высок, вот так медведина! Ну, не сдо-
бровать мне с таким!
Небо уже посветлело и я разглядел голову животного. Она
напоминала лошадиную, а на ней сидели какие-то уродливые
наросты. Нет — это не медведь! Зверь медленно шел мимо за-
сидки и был хорошо уже виден.
«Лось!»
148
Руки невольно опустили ружье, тело как-то обмякло и на
лбу выступила испарина. Было такое впечатление, как будто я
размахнулся для удара, собрал всю силу, а ударить-то и не
пришлось!
Старый огромный бык — лось спустился к воде, зашел в нее
и стал медленно пить. Временами он поднимал голову и при-
слушивался; вода в это время шумно капала с его морды. На
фоне занимавшейся зари резко выделялся его горбоносый про-
филь с обвислыми ушами, которыми лось всё время взмахивал,
отгоняя комаров. Между ушами торчали молодые, растущие
рога, округлые, мягкие, покрытые шерстью. Их-то я и принял за
наросты.
С гор пахнул ветерок. Он занес мой запах в ноздри лося.
Зверь вздрогнул, угрожающе храпнул и, сделав несколько боль-
ших скачков, скрылся в рассветных сумерках.
Наступило утро. Возвещая его начало, в лесу закричал
черный дятел. Пора было итти домой. На обратном пути я уже
не высматривал медведей между камнями и беззаботно насви-
стывал.
Петя и Ядынка тоже вернулись ни с чем. То же повторилось
и в другую, и в третью ночи. Мы терпеливо сидели, воевали
с комарами и с дремотой, но никаких зверей крупнее лисицы
не видели. У нас оставалась в запасе только одна охотничья
ночь, а завтра все должны будем уйти в глубь заповедника,
продолжать наблюдения за соболями.
Без всякой надежды на успех я в четвертый раз располо-
жился в своей надоевшей засидке и приготовился к долгому
ночному бодрствованию. От медвежьей «захоронки» шло густое
зловоние: повидимому, там был запрятан не маленький ласт,
а целая туша тюленя.
В прошлую ночь вокруг «захоронки» долго бродила лиса.
Сегодня она опять явилась сюда, чуть только стемнело. Я сле-
дил за лисицей и был ей благодарен за то, что хоть она вносила
оживление в мое однообразное сидение. Лиса крутилась не-
подалеку, то убегая, то приближаясь ко мне. Ее, повидимому,
интересовала и падаль, запрятанная медведем, и полевки, за
которыми она охотилась среди камней. Так, незаметно, при-
сматриваясь к лисице, я просидел уже более часа.
Вдруг поблизости загремел большой камень и лиса как-то
по-особенному, тревожно залаяла. После этого воцарилась
тишина, только слышалось гудение комаров да слабый шелест
воды у берега.
Я долго сидел, насторожившись и внимательно осматри-
ваясь. Медвежья «захоронка» была довольно хорошо мне вид-
на, и вокруг нее всё оставалось попрежнему.
149
Прошло еще сколько-то времени, должно быть, минут
пятнадцать-двадцать, и мне показалось, что один из больших
камней, к которому я давно уже присматривался, стал гораздо
шире. Потом этот камень медленно разделился на две части
и одна из них стала двигаться к «захоронке». Никакого шума
не было слышно, и я начал подумывать, не кажется ли мне всё
это? Но нет! Темный предмет остановился и принял форму
большого конуса. Ухо уловило едва слышное посапывание. Не-
сомненно, это было большое животное. Но медведь ли это3
Может быть, опять лось пришел? Или изюбрь?
Темный конус сдвинулся, стал ниже и превратился во что-то,
похожее на комод. «Комод» неслышно подплыл к «захоронке»
и снова остановился. Через секунду опять послышалось сопе-
ние, но более громкое, а вслед за этим с кучи сорвалась коряга
и с треском упала на камни. Полетела вторая коряга, за ней —
камень.
Ну, кажется ясно: пришел «хозяин» и разбирает свою «за-
хоронку». Нужно стрелять! А что, если я только поцарапаю
зверя, и он, разъяренный, бросится на меня!? Успею ли я сде-
лать по нему второй и верный выстрел? Но прочь сомнения!
Или ты трусишь, охотник?
Стиснув зубы и не дыша, я тщательно выцеливаю середину
«комода» и похолодевшим пальцем нажимаю на спуск.
Желто-красное пламя на миг ослепило меня. Резкий грохот
выстрела будит тишину ночного сонного берега. Вслед за вы-
стрелом я слышу стон, мучительный человеческий стон.
Мурашки пробегают у меня по спине и под шапкой ощутитель-
но взъерошиваются волосы. Неужели я стрелял по человеку?
Но стон сменяется грозным ревом. В нем звучит дикая сила
первобытной тайги. Зверь схватывает передними лапами корягу
и поднимается с ней во весь рост. Мои глаза приобрели необы-
чайную зоркость, я вижу всё так ясно, как днем. Посылаю
вторую пулю в стоящего дыбом медведя. Он падает, как
колода. Предсмертное хрипение постепенно затихает. Дело
кончено!
Подождав минут десять, я осторожно, держа наготове
вновь заряженное ружье, подхожу к зверю. Он лежит на спине,
широко раскинув передние лапы, и опять напоминает мне чело-
века. В душе у меня нет ни капли торжества, я чувствую себя
подавленным и не могу отделаться от мысли, что такой способ
охоты похож на убийство из-за угла!
Убитый медведь на целый день задержал наш выход в за-
поведник. Мы долго возились с разделкой зверя. Нужно было
использовать всё, что представляло хоть какой-нибудь интерес
для науки.
150
Прежде чем снимать шкуру с медведя, мы тщательно пере-
смотрели всю его шерсть и собрали в пробирку всех блох,
каких удалось обнаружить. Паразиты промысловых животных
еще очень плохо изучены. Мы сделали с медведя множество
измерений, взвесили на весах все его внутренние органы, растя-
нули весь кишечник и измерили его длину. Содержимое мед-
вежьего желудка было тщательно разобрано по составным
частям. Больше всего там было таежной травки черемши.
Черемша вырастает в начале лета. Ее листья, похожие на ща-
вель и очень богатые витаминами, имеют вкус и запах чеснока.
Все сибиряки любят черемшу, делают из нее салаты и при-
правы к мясным блюдам, едят и просто так — с хлебом и солью.
Любят черемшу и разные дикие животные, а медведи особен-
но падки до нее. Но эта полезнейшая дикая овощь сделала
мясо нашего медведя вовсе непригодным для еды. Оно изда-
вало препротивный запах перебродившего чеснока. От про-
чесноченной медвежатины отказалась даже наша лайка Туткай!
Как бы то ни было, но вечером в Сосновке состоялся
охотничий праздник. Товарищи поздравили меня с первым мед-
ведем и немного выпили за мое здоровье.
ТАЕЖНЫЕ ВСТРЕЧИ
Снова мы в сердце заповедника.
Наша группа — Ядынка, препаратор Кеша и я — вела на-
блюдения в бассейне речки Малая Черемшана. Нас интересо-
вали сведения о том, как шло в этом году размножение у собо-
лей. Сейчас у них должны быть подросшие соболята, уже
начинающие понемногу вылезать из своих гнезд — в дуплах,
норах под корнями деревьев и в расщелинах скал.
Сегодня мы целый день воевали с кедровым стлаником:
нужно было пересечь широкий склон, поросший непроходи-
мыми его зарослями. Мы почти не ступали на землю, а всё
лезли по упругим ветвям стланика, которые встречали нас, как
руки бесчисленной армии врагов, отпихивали назад, били по
лицу, опрокидывали, спутывали ноги.
Живя здесь, я давно уже отказался от обычного походного
рюкзака и свои вещи носил на «паняге». Это сибирское охот-
ничье приспособление, состоящее из лёгкой доски с лямками.
Доска вытесана по форме спины и так удобно лежит на ней,
что почти не чувствуешь тяжести ноши. Вещи укладываются
в простой мешок, который крепится ремешками к паняге. Во-
151
круг доски идет обод из согнутой тонкой ветки стланика. На
ней оставляется несколько обрезанных сучков, на которые
можно подвешивать ружье, котелок, запасную обувь. Паняга
не мешает движению, а главное, не сбивается на сторону, чем
грешат все рюкзаки, а это крайне важно в условиях горной
тайги.
На преодоление зарослей стланика мы израсходовали все
свои силы и к вечеру были настолько измучены, что, казалось,,
долго еще не сможем прийти в себя. Руки и ноги у нас дро-
жали, и всё тело ныло, будто по нему колотили палками.
Найдя уютную ровную площадку под старым развесистым
кедром, мы решили остановиться здесь на ночлег. Превозмогая
усталость, мы с трудом наготовили дров для ночного неугаси-
мого костра. Такой костер нужно умеючи налаживать! Для
него заготовляют обрубки сухих древесных стволов длиной
около двух метров и толщиной в двадцать пять — тридцать сан-
тиметров. Костер устраивается так. Сначала на землю кладут
«изголовье» — короткий толстый обрубок. На него уклады-
вают концами два двухметровых бревна — вплотную друг
к другу,— а сверху на них наваливается такое же третье. Полу-
чается нечто похожее на фигуру «пушка» для игры в городки.
Под бревнами разводится обычный небольшой костер из веток,
он и разжигает бревна. Пламя расползается вдоль по бревнам^
они горят медленно и ровно, излучая тепло в стороны. Охот-
ники ложатся на постели из веток с обоих боков длинного»-
костра и чувствуют себя как дома возле горячей печки. Ночьк>
приходится всего раз или два кому-либо встать и заменить,
перегоревшие бревна новыми.
Как раз мне и пришлось в эту ночь быть «дежурным коче-
гаром». С вечера я лег подальше от костра, а среди ночи
с гольцов подул холодный ветерок и разбудил меня. Увидев,,
что нижние бревна в костре скоро перегорят, я решил заме-
нить их и пошел к тому месту, где у нас находились запасные-
дрова. Несколько толстых обрубков были прислонены к ство-
лам елей, окружавших нашу площадку.
Я взвалил на плечо одно бревнышко и направился ко вто-
рому, рассчитывая взять его подмышку. Отблески костра осве-
щали густой ряд молодых елочек, а за ними стеной стояла»
непроглядная тьма.
Так всегда бывает ночью у костра: весь знакомый мир
ограничивается узким освещенным кругом, а за его пределами
всё кажется чужим и таинственным. Нащупывая свободной
рукой бревнышко, я выбирал на нем место, за которое удобнее
было взяться.
В этот миг из-за елочек, из кромешной тьмы, раздалось
152
В этот миг из-за елочек, из кромешной тьмы, раздалось какое-то
слабое, нежное мычание.
какое-то слабое, нежное мычание. Такой звук иногда издают
маленькие сонные телята. Я удивился, — откуда, думаю, здесь,
взялся теленок?
А может быть, это олененок отбился от матери и бродит
один по ночной тайге? Раздумывая так, я взял второе брев-
нышко и, тяжело нагруженный, сделал несколько шагов в сто-
рону удивившего меня звука. Но тут — как будто небо раско-
лолось от страшного, потрясающего рыка! Казалось, что этот
рев раздался у самого уха. Поджилки у меня дрогнули, бревна
полетели на землю и одно больно ударило по ноге. С упавшим
сердцем я отскочил назад к костру, по пути запнулся ногой за
крепко спавшего Ядынку, схватил свой карабин и приготовился
защищаться.
Ядынка проснулся, сел и, почесывая затылок, недоуме-
вающе смотрел то на меня, то по сторонам. Всё было тихо.
Я немного успокоился и рассказал, что здесь произошло..
Ядынка поднялся на ноги, потянулся, зевнул, набил табаком
трубку, закурил и только тогда равнодушно сказал:
— Медведица, однако!
Потом, хитро посмотрев на меня, усмехнулся и, прищелки-
вая языком, стал подтрунивать:
153.
— Ай, ай! Пугайся! Сколько дней в тайга живи, медведя
стреляй и пугайся. Медведица тоже пугайся, тебя пугайся,
потому и кричи! Ее теперь далеко аргишит, медвежатки уводи!
В самом деле, чего ради я ударился в панику? Известно
«ведь, что ни один здешний зверь не осмеливается нападать на
человека у костра! Хорошо, что Кеша продолжал спать и ни-
чего не слышал. Перед этим смелым мальчиком мне и вовсе
было бы стыдно!
Я попытался мысленно представить себе, как было дело.
По лесу шла медведица с медвежатами. Сколько их у нее
было, мы не знаем. Вот медвежья семья наткнулась на нашу
стоянку. Мать остановилась, собрала к себе поближе медвежат
и стала наблюдать, — что тут делается? Два чувства боролись
в звере — осторожность и любопытство. Здесь были люди,
дымил костер — похоже на опасность. Страшновато за мед-
вежат, — не бежать ли прочь? Но медведи любопытны, их при-
влекает наша стоянка; такое в заповедной тайге не часто встре-
чается! Один медвежонок, самый шустрый, высунулся вперед.
Его черные глазки зачарованно смотрят на огонь. У костра
поднялся с земли человек, он идет сюда, ближе к медвежатам
и делает что-то непонятное. Мать забеспокоилась, однако не
хочет пока выдавать своего присутствия. Едва слышным,
нежным мычанием она подзывает к себе медвежонка, но тот не
^слушается, — слишком еще глуп он и любопытен! Человек
подходит еще ближе. Этого уже нельзя допускать, нужно защи-
щать своего детеныша! Медведица издала грозный предосте-
регающий рев. Медвежата прижались к матери, и после этого
вся семья пустилась убегать от опасного места.
На следующий день мы высматривали гнезда соболей.
Трудная это задача! Летом не видно следов, трудно заметить
и самого соболя: он очень редко показывается днем.
Нужно знать множество мелких косвенных примет, по кото-
рым можно обнаружить соболиное гнездо. Из нас троих только
Ядынка хорошо знал эти приметы и умел их подмечать. Мы же
-с Кешей знали только одну: скопление собольего помета неда-
леко от выхода из гнезда. Ни старые соболи, ни подросший
молодняк в своем гнезде не пачкают. Они оставляют снаружи
и остатки пищи, и собственные нечистоты. Подстилка в
гнезде — либо сухая трава, либо мелкая древесная труха —
остается всегда чистой и сухой. Нечистоты самых маленьких,
еще слепых соболят убирают их матери. Так они поддерживают
чистоту в гнездах.
Найти соболий помет было интересно еще и потому, что он
•помогал нам изучать питание зверьков. В помете, если его
-размочить в воде и аккуратно разобрать, всегда можно обна-
354
ружить косточки грызунов и птиц, перышки, обломки хитино-
вых панцырей и ножек насекомых, косточки ягод, скорлупки
орехов — одним словом, всё, что не переварилось в желудке
соболя. Такие остатки показывают, чем питаются зверьки в тот
или другой сезон, чего они едят больше, а чего меньше. По-
этому каждую свежую находку помета соболя мы завертывали
в бумажный пакетик и на нем писали, где и когда найдена
«проба». Потом в лаборатории всё это будет подвергнуто
исследованию.
Кеша поймал живьем молодую кедровку. Он было хотел
надеть птице на ножку алюминиевое кольцо с номером и вы-
пустить ее. Но я вспомнил свой зимний случай с крылышком
кукши, при помощи которого выманил из дупла соболя, и велел
сберечь кедровку. Мы нашли уже два подозрительных места,
где можно было предполагать нахождение соболиных гнезд.
Ядынка установил это по поведению мелких птиц, по разрытым
норкам лесных мышей, по остаткам съеденных соболем мелких
животных. Одно гнездо было высоко над землей, в дупле ста-
рого осокоря, а другое в норе, среди корней кедра, оплетаю-
щих каменную глыбу. Этим гнездом мы и решили заняться.
Нам было интересно выманить наружу соболят, чтобы посмо-
треть, велики ли они и, если удастся, подсчитать, сколько их
в выводке.
Я привязал кедровку за ножку у входа в нору так, чтобы
она могла скакать по земле и подпархивать. После этого мы
все залегли за большим камнем, замаскировались ветками
и стали наблюдать, что будет. Таежный гнус атаковал нас
тысячами и обжигал лица там, где к коже прикасалась сетка
накомарника. Однако мы терпели это, чтобы не делать лиш-
них движений. Мы долго ждали, а из отверстия соболиной
норы никто не показывался. Кедровка то сидела спокойно,
примостившись на камне, то начинала с карканьем подскаки-
вать и пыталась освободиться от шнурка. Ядынка не очень
верил в эту затею. Он шептал мне на ухо:
— Дурной это дело, однако! Соболюшка хитрый есть.
Его обмани трудно! Приманка тоже дурной: соболь не
люби кедровка. Рябчик люби, шибко люби! Надо рябчик при-
вяжи!
Я всё-таки надеялся на охотничий азарт молодых собо-
лей. Не может быть, думаю, чтобы они не заинтересовались
кедровкой. Вылезут, обязательно вылезут! Нужно ждать!
Вышло по-моему. Минут через сорок ожидания из норы
высунулась хорошенькая мордочка с настороженными ушами.
Что-то было в ней напоминающее медвежонка. Мордочка по-
тянула носом воздух и снова спряталась.
155
Трепля птицу, зверек, испустил победный стрекочущий крик.
Прошло еще минут семь, и опять из норы показалась го-
ловка молодого соболя. На этот раз он высунулся больше в
дольше осматривался. В третий раз соболенок вылез из норкв
больше чем наполовину, но опять спрятался. Наконец, в чет-
вертый раз, зверек набрался смелости и вышел совсем. С ми-
нуту он присматривался к кедровке и опасливо поводил носом
по сторонам. В норе в это время показалась вторая головка
и потихоньку заворкотала: «вях, вях, ух, хух!»
Первый соболенок крадучись приблизился к кедровке,,
которая сидела неподвижно. Но птица во-время заметила хищ-
ника и, закаркав, стала подлетать, сколько позволял ей шну-
рок. Соболенок испугался и попятился назад. Однако совсем
он не ушел и скоро справился со своим страхом. Всё его строй-
ное тельце напряглось как пружина. Он примерился на полу-
согнутых ногах и, прыгнув на кедровку, поймал ее зубами за
крыло.
Трепля птицу, зверек испустил победный стрекочущий
крик. Это послужило сигналом остальным соболятам. Один за
другим, они выскочили из норы и устремились к первому —
делить добычу.
Их было четверо неопытных, но азартных молодых хищни-
156
ков. Кеша не выдержал, ему стало жалко птицу. Мальчик
выскочил и с криком бросился к ней на выручку. Соболята
моментально попрятались в нору.
Я торжествовал. Ядынка тоже был очень доволен, но
всё же оставался при своем мнении. Набивая трубку, он го-
ворил:
— Мама дома нету! Мама тайга гуляй! Ребятки один си-
ди — глупые, их обмани можно!
Он хотел сказать, что если бы в норе была соболюшка-мать,
наш фокус с живой приманкой не удался бы. Как бы то ни
было, а кедровка нам помогла. Кеша держал в руках сильно
потрепанную, но живую птицу и нежно приговаривал:
— Ничего, глупенькая! Не бойся! В другой раз мы тебя на
палочку привяжем, повыше!
Так .родилась у нас идея использования живой приманки
при обследовании соболиных гнезд. Мы ловили в самодель-
ную западню рябчиков и привязывали их у собольих нор.
Этим способом мы подсчитали соболят в шести выводках.
Только в двух случаях нам не удалось выманить их на волю.
Видно, в этих гнездах, как говорил Ядынка, были «шибко
умные» матери-соболихи, которые не поддались на нашу
хитрость.
Закончив обследование отведенного нам района, мы возвра-
щались домой, спускаясь вдоль русла Малой Черемшаны. Мы
медленно двигались через чащу, перелезая валежины и обходя
особо трудные места стороной. Летом ходить по девственной
тайге куда труднее, чем зимой, на лыжах. Сейчас каждый упав-
ший ствол, каждый корень служит препятствием. Часто прихо-
дится выбирать, куда поставить ногу.
Погожий солнечный день царствовал над тайгой. В безоб-
лачном небе четко вырисовывались могучие головы кедров
и лиственниц. Стройные пихты стояли как стрелы, устремив
в голубую вышину свои острые вершины. Далеко внизу
искрился Байкал, словно драгоценный сине-зеленый камень
в зубчатой оправе гористых берегов.
Ядынка давно уже к чему-то внимательно прислушивался.-
Но, кроме назойливого писка бурундука, я ничего особенного
не слышал.
Оказалось, что именно бурундук и заинтересовал Ядынку.
Эвенк остановился, присел на колодину и сделал нам рукой
знак — не разговаривать. Бурундук продолжал пищать без
перерыва, как будто его кто-то всё время дразнил. Ядынка тихо
проговорил:
— Бурундук ругайся! Там большой зверь есть, бурундук
обижай! Надо посмотри! Тихо за мной ходи!
157
Потом он послюнявил палец, поднял его вверх и, проверив
этим способом направление ветра, тихо пошел, огибая интере-
совавшее нас место.
Мы осторожно шли за Ядынкой, следуя всем его движе-
ниям. Переходя от ствола к стволу, от куста к кусту, мы вплот-
ную приблизились к бурундуку. Ядынка присел на корточки,
осторожно раздвинул ветки кустарника и показал рукой на
открывшуюся картину.
Мы увидели огромного медведя, который копался под
корнями старой лиственницы. Он выгреб уже порядоч-
ную яму и что-то доставал из нее. Над самой головой зверя
по ветке бегал маленький полосатый зверек и пронзительно
пищал.
Шерсть у бурундука была взъерошена, хвост стоял торчком,
вся его щуплая фигурка выражала крайнее раздражение и от-
чаянную смелость. Казалось, что зверек вот-вот прыгнет на
медведя и вцепится ему в косматую спину своими острыми
зубками. Поразительно и забавно было видеть эту ссору между
гигантом и карликом. Впрочем, медведь обращал внимания на
бурундука не больше, чем на муху, и только изредка отмахи-
вался своей страшной лапищей.
Ядынка сложил ладони рупором и пронзительно закричал:
— Ай, ай, ай! Улю-лю-лю! Хииии!
Медведь подскочил, как ошпаренный. Он испуганно рявкнул
и опрометью пустился бежать, натыкаясь на деревья и жалоб-
но подвывая. Мы смеялись до слез! Кеша побежал проверить
след медведя — нет ли на нем признаков «медвежьей бо-
лезни». Но у этого мишки кишечник оказался достаточно
крепким.
Осмотрев выкопанную медведем яму, мы установили, что
он разграбил склад кедровых орешков, собранных запасливым
бурундуком еще в прошлую осень.
Запасы были сделаны такие, что
Бурундук.
их могло хватить зверьку года на
два! Нужно было видеть, с каким
беспокойством кружился сейчас
бурундук, повидимому ожидая от
нас еще большей беды, чем от
медведя. Но мы были скромными
и взяли у бурундука всего по
две горсти орешков, а остальные
сгребли опять в яму и прикрыли
землей. Пусть пользуется своим
добром маленькая хлопотливая
зверюшка!
158
Мы увидели огромного медведя, который копался под корнями
старой лиственницы.
Бурундук близкий родственник белки. Он поменьше ее
ростом и пестро раскрашен. По грязно-желтому фону на спине
и боках тянутся пять продольных густотемных полосок. Хвост
у бурундука не такой пышный, как у белки, да и вообще его-
шкурка малоценна.
Мы приближались к Сосновке. По пути часто встречались
следы медведей, перевернутые ими камни, развороченные гни-
лые пни. Лето в баргузинской тайге — сезон комаров, мошек
и медведей.
ПАХУЧИЕ ПРИМАНКИ
Дует умеренный «баргузин». Он дышит осенним холодком»
и морщит зеленую воду. Морской ботик «Соболь» под полным
парусом кренится на левый борт и резво бежит вдоль скали-
стого берега. Мы плывем по Байкалу к устью реки Большой.
Это уже за северной границей заповедника, там разрешается
159
охота и прочие хозяйственные дела в лесу. Однако тайга и
там почти ничем не отличается от заповедной: та же глушь
и то же звериное раздолье. Слишком мало здесь населения,
мало бывает в тайге людей, и заготовки леса пока не произво-
дятся.
Этой зимой в бассейне Большой и дальше к северу будет
происходить отлов живых соболей для нового зверосовхоза,
который уже строится около Иркутска. В Баргузине подготов-
ляется специальная бригада ловцов. Наша задача — обследо-
вать тайгу по берегам Большой и подыскать участки, наиболее
'богатые соболем, чтобы зимой ловцы меньше тратили времени
на поиски зверя и сразу направлялись куда нужно.
В ботике нас восемь человек — Зенон Федорович, Кеша,
Ядынка, Сорокин, мы с Петей — да команда. ботика: шкипер
дядя Филя и матрос Разменяев. «Соболь», высадив нас в на-
значенном месте, должен будет вернуться в Сосновку.
Замечательные строят на Байкале ботики. Они здесь на-
зываются «мореходками». Хорошая мореходка поднимает
тонны три-четыре груза, а управляться с ней могут три, даже
.два опытных человека. Ее корпус крепок и хорошо «отыгры-
вается» на крутой волне. Мореходки плавают по всему Байкалу
«и не боятся свежей погоды. Только сильные штормы, когда
и большим судам приходится туго, загоняют эти легкие парус-
ники в устья рек или под защиту островов.
Сибиряки не зря называют свое огромное озеро морем.
У Байкала настоящий морской нрав. Если разгуляется шторм,
то вздымаются такие волны, каких и на море не всегда уви-
дишь — целые водяные горы. Глубина в Байкале почти мор-
ская: более полутора километров! Около сотни рек впадает
в Байкал и только одна — Ангара — вытекает из него. По
этому поводу Ядынка рассказал нам старинную эвенкийскую
•легенду.
У старика ' Байкала родилось много дочерей. Все дочери
как дочери, все бегут к отцу и несут ему свою добычу, собран-
ную по лесам и горам. Только одна непутевая Ангара убежала
из отцовского дома. Разгневался Байкал, взял большущий
камень и швырнул его на пути непокорной дочери, хотел этим
•остановить ее бег. Но шустрая была Ангара, перепрыгнула она
через каменный завал и побежала дальше. Совсем рассердился
старый Байкал, проклял он дочь-беглянку и наложил на нее
самое страшное наказание: отнял у нее имя. Всего тысячу
•верст успела пробежать Ангара, как лишилась своего имени
и дальше люди стали называть ее Верхней Тунгуской. Так
и принял Ангару в свой дом под чужим именем ее жених —
•суровый Енисей. А Байкал отнятое у Ангары имя отдал млад-
«160
шей дочери, которая послушно приносит ему свою добычу
с угрюмых Верхних гор, и стала эта дочь называться Верхней
Ангарой.
«Баргузин» понемногу свежает. Дядя Филя стоит у руля,
широко расставив ноги, и зорко присматривает за парусом, —
как бы не опрокинуло мореходку. За кормой тянется пенистый
след, мы делаем не меньше двадцати пяти километров в час.
Только здесь я полностью осмыслил слова известной сибирской
песни:
Славное море — священный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка.
Эй. баргузин, пошевеливай вал,—
Молодцу плыть недалечко!
Я хорошо себе представляю этого молодца, вырвавшегося
из царской каторги. Беглецу нужно переплыть Байкал. Там —
на северо-западном берегу, в русских селах он найдет приют.
Беглый пускается в опасное плавание в бочке для засолки
омулей, которую он случайно нашел на пустынном берегу.
Впереди сияет свобода, и смелый пловец по-дружески просит
попутный ветер — баргузин — пошевеливать валы — волны.
Они подгоняют бочку и уносят беглого от возможной погони.
На Байкале каждый ветер имеет свое местное название.
Чаще всего ветры зовутся по именам рек, от устий которых
дуют. Так, есть ветры: «баргузин», «селенга», «ангара». С юга
из Култукского залива дует «култук», а самый суровый и опас-
ный северный ветер так и называется — «сивер».
Поздно вечером мы вошли в устье Большой и, поднявшись
немного вверх по реке, пристали к берегу. Здесь было большое
охотничье зимовье, в котором мы решили устроить свою «штаб-
квартиру».
С давних времен в лесной Сибири ведется замечательный
обычай: строить в тайге и на дорогах зимовья. Зимовье — это
бревенчатая избушка, в которой никто не живет постоянно, но
любой охотник или просто путник может воспользоваться ею,
как временным приютом. Зимовье не запирается и всегда го-
тово принять гостя. Внутри избушки может поместиться на
деревянных нарах четыре-пять человек. Там есть либо очаг,
сложенный из дикого камня, либо железная печурка, и всегда
лежит запас дров на день, на два. Тот, кто заночует в зимовье
и израсходует дрова, уходя, обязан возобновить их запас.
Это — священный обычай тайги. Очередной гость может
прийти в зимовье мокрым, озябшим, утомленным или больным,
и эти готовые дрова будут для него спасением.
Многие охотники оставляют не только дрова, но и неболь-
шой запас пищи, например банку с мукой или крупой, соль,
11 По заповедным дебрям
161
кусок сала, коробку спичек. Для этих вещей в зимовьях есть
специальные полочки под потолком.
Разгрузив мореходку, мы стали располагаться в избушке.
Развесили на вбитые в стены костыли свое снаряжение, а за-
пасы продовольствия подняли на лабаз, который стоял возле
зимовья.
Наступила холодная ночь. Подсыхающая трава на берегу
реки забелела инеем. Стоял октябрь, когда в баргузинской
тайге днем еще хорошо пригревает солнншко, а по ночам при-
ходят крепкие заморозки.
Чудесное здесь это время! Заморозки убили всех комаров
и мошек, воздух чист и звонок, на кочковатых полянках всё
красно от ягод брусники, на кедрах поспели шишки с орехами,
глухари ленивы на подъем, каждая маленькая речушка кишит
хариусами. Звери уже надевают зимний наряд, — скоро начнет-
ся промысел белки, колонка, горностая, а потом и соболя.
В очаге весело потрескивает огонь. Большой медный чайник
шумит и хлюпает водой из носика. Рассевшись — кто на на-
рах, а кто на толстых чурбанах, — мы неторопливо обсуждаем
свою нелегкую задачу. Вести учет пушных зверей «по-черно-
тропу> — дело не простое. Это ведь не зимой, когда хорошо
видны следы, и можно с уверенностью судить о всем, что
касается четвероногих жителей тайги.
Зенон Федорович предлагает устроить в разных подходящих
местах контрольные «грязевые» площадки Для этого нужно
снять на небольшом пространстве всю дерновину, землю хоро-
шенько разровнять, размести веничиком и слегка смочить во-
дой. На середину такой площадки кладется приманка: убитая
птица или просто кусок мяса. Мелкие хищники, в гом числе и
соболь, обязательно заинтересуются приманкой, будут к ней
подходить и отпечатают свои следы на расчищенной влажной
земле, — всё равно, что распишутся в «журнале посещений».
Этого нам и надо. По звериным «росписям» мы будем точно
знать, какие приходили посетители и много ли их было. Но вот
беда — к приманке может подойти и крупный хищник, напри-
мер медведь или россомаха. Эти-то уж заберут с грязевой
площадки всё мясо целиком! Стало быть, нужно сделать так,
чтобы на площадке всегда что-либо оставалось, хоть бы для
запаха. Для этого, кроме основной приманки, следует еще на-
резать мясо малюсенькими кусочками и слегка вдавить их
в землю палкой. Этот совет дал Матвей Иванович Сорокин, н
все с ним согласились. Еще нужно было как-то оградить при-
манку от птиц-стервятников — грифов, воронов, сорок. Их
порядочно в тайге, и, заметив мясо, они очень скоро его раста-
скают. Ну, а если прикрыть приманку ветками? Птицы-то
162
ведь находят добычу не чутьем, как звери, а при помощи своего
изумительно острого зрения. Так, между прочим, и делают
охотники-промысловики, когда наживляют мясом свои ловушки
на пушных хищников. Тонкий нюх зверьков помогает им найти
приманку, как бы хорошо ни была она замаскировна снаружи.
Решено: будем маскировать приманку от птиц.
Оставалось решить еще одно — какое мясо нужно класть
на площадки, свежее или предварительно протушенное? Зенон
Федорович хотел попробовать и то, и другое, чтобы проверить,
как будет лучше. Когда мы говорили об этом, Ядынка не про-
В сумерки и по ночам в тайге часто слышатся протяжные
стоны изюбря.
ронил ни слова, а только посасывал свою трубку да хитровато
улыбался. Видно, эвенк что-то задумал, но пока не хотел де-
литься с нами своей затеей.
Для приманок нам требовалось порядочно мяса, оно было
нужно и для еды. Поэтому мы решили убить самца лося или
изюбря и с этого начать здесь свою работу.
Весну издавна принято считать временем свадебных песен.
Но это справделиво лишь в отношени птиц. У многих же млеко-
питающих животных этот сезон приходится на позднюю осень.
Вот, например, у изюбрей сейчас в самом разгаре период
«рева». В сумерки и по ночам в тайге часто слышатся протяж-
ные стоны: это ревут самцы изюбри. У каждого ревуна-оленя
есть свое излюбленное место, куда он приходит в часы рева.
Оно обычно бывает на поляне среди леса либо на открытом
склоне хребта. Охотники места рева оленей называют «точ-
11*
163
ками» и легко их находят по вытоптанной траве, по молодому
деревцу, избитому и ободранному рогами оленя.
Если посторонний самец вторгнется на чужой тонок, ему не
миновать жестокой драки с хозяином облюбованного места.
Драки между самцами оленей иногда кончаются смертью
одного из них или тяжелым увечьем обоих соперников. Нечто
похожее бывает весной у тетеревов: «ток», то есть место, где
«поют» или токуют косачи, служит также и местом их поедин-
ков.
На голос ревущего изюбря подходят охотники, стараясь
приблизиться к нему на верный выстрел. Но не всякому удается
убить ревуна. Вокруг него ходит надежная охрана — самки.
Они чутко прислушиваются и принюхиваются ко всему окру-
жающему, и стоит только одной оленухе заподозрить опас-
ность, как она издает особый звук, похожий на короткий, при-
глушенный лай собаки—«бяв!» Это сигнал тревоги; заслы-
шав его, всё стадо оленей вместе с ревуном пускается в бег
ство.
Мы проохотились на изюбрей три дня. За это время уда-
лось убить двух крупных самцов: одного добыл Ядынка, дру-
гого — Зенон Федорович. Теперь у нас было вдоволь оленины и
можно приступать к устройству грязевых площадок.
Когда мы свежевали первого убитого оленя, Ядынка взял
большой кусок мяса и мелко изрубил его топором. Потом от-
правился на реку и, поймав на удочку десятка полтора хариу-
сов, отрезал у них головы. Рыбьи головы он растер между
двумя камнями и подмешал к оленьему мясу. Положил туда
же какие-то корешки, изрезанные в тонкую стружку. Смешав
в берестяном туеске этот невообразимый фарш, Ядынка, в до-
вершение всего, поплевал на него и затем поставил в теплое
место у трубы очага в зимовье. Через два дня от Ядынкиного
туеска понеслось такое густое зловоние, что мы не смогли боль-
ше терпеть и выставили туесок на солнечный пригрев у наруж-
ной стены избушки. Ядынка остался этим очень недоволен и на
ночь украдкой опять занес свой туесок в зимовье.
Когда мясо и прочее превратилось в полужидкую вонючую
кашицу, Ядынка смешал его с равным количеством мокрого
речного песка и, сложив всё в старый мешок, привязал к не-
большой доске, которая была вытесана наподобие короткой
лыжи. Кончив дело, Ядынка гордо посмотрел на нас, быстро
собрался по-походному, привязал к лыже с вонючим мешком
длинную веревку и поволок всё это сооружение в тайгу. На
прощанье он крикнул:
— Теперь все звери буду позови на площадка! Завтра ходи
проверяй! Эгей, агык!
164
Ядынка быстро собрался по-походному, привязал к лыже с мешком
длинную веревку и поволок всё это сооружение в тайгу.
Я понимал замысел Ядынки. Он будет таскать свою «лыжу»
по тайге и изредка выходить с ней к грязевым площадкам, ко-
торые у нас уже были оборудованы в пяти местах. Из мешка
сочится вонючая жидкость и остается капельками на земле по
всему пути эвенка. Он как бы ставит частые невидимые вехи
для зверей, по которым они очень скоро найдут контрольные
площадки. Запах разложения для мелких хищников заманчив,
он влечет их за собой.
Эта охотничья хитрость имела большой смысл. Она должна
была в несколько раз увеличить посещаемость наших грязевых
площадок зверьками. Приманки, которые лежат на самих пло-
щадках, с места ведь не двигаются; и жди, когда такую при-
манку зачует зверь, случайно пробегающий мимо.
После ухода Ядынки в тайгу Зенон Федорович долго сидел
молча на камне и накручивал на палец свои усы—то один ус,
то другой. Наконец он поднялся и, пристально глядя в глубь
леса, задумчиво проговорил:
— Ну что ж, будем и мы мудрить. Что-нибудь да полу-
чится!
С этими словами Сватов ушел в зимовье. Было ясно, что он
тоже придумал какую-то «хитрость».
165
Еще утром, глядя на приготовления Ядынки и поняв их суть,
я вспомнил свои детские проказы. Мне когда-то доставляло
огромное удовольствие раздобыть валериановых капель и, про-
питав ими кусочки ваты, набросать возле своего дома. Зачуяв
запах валерианки, все кошки с соседских дворов сходились
к моему окну. Они нюхали, лизали вату с каплями, кувыркались
возле нее с мурлыканьем и выражали истинное наслаждение.
Некоторые кошки пьянели от капель, и тогда начиналось глав-
ное зрелище. Пьяная кошка ведет себя очень непоследователь-
но. Она то злобно набрасывается на всё живое и верещит
на всю округу, то, наоборот, проникается необыкновенной
добротой и начинает ласкаться даже к неодушевленным пред-
метам, например к старому ведру или к стоящей у ворот
тачке.
Так у меня и зародилась мысль— не попробовать ли прима-
нивать соболей на грязевые площадки при помощи валериано-
вых капель! Я знал, что целый флакон этого лекарства был
у нас в походной аптечке. Вряд ли кому-нибудь понадобится
здесь валерианка: нервы у всех нас были в полном порядке.
Вот и взять весь флакон для опытов!
Я пошел в зимовье к Зенону Федоровичу — посоветоваться
с ним. Сватов выслушал меня, сдержанно улыбаясь в свои про-
куренные усы. Потом немного подумал и ответил:
— Валерианка? Хм! Но ведь соболь-то не кошка! А впро-
чем, — попробовать нужно! Что ж, возьмите на себя этот опыт!
Кстати, и я вам свой «секрет» открою.
С этими словами Зенон Федорович достал из своего экспе-
диционного ящика бутылку с какой-то желтоватой жидкостью.
Открыв пробку, он поднес горлышко бутылки к моему носу.
— Ну-ка, понюхайте! Чем пахнет?
В нос ударил знакомый неприятный запах.
— Мыши, — сказал я. — Мышами пахнет!
— Ха-ха-ха! Верно, мыши!
— Но что же это за снадобье?
— Это настойка из шкурок лесных мышей. Больше сотни
шкурок я целый месяц настаивал в эфире. Откуда у мыши ее
характерный запах? Он происходит из выделений кожных же-
лез — это одно, а другое — запах содержится в моче грызуна.
Вот я и положил в эфир, вместе со шкурками, несколько напол-
ненных мышиных мочевых пузырей.
Получился, как видите, полный мышиный «букет», хе-хе-хе.
Теперь хочу свою настойку испробовать. Уверен, что получится.
Мыши — это же основной корм соболей, и на мышиный запах
они должны пойти обязательно!
Я выразил сомнение,—долго ли будет держаться на земле
166
запах настойки; эфир же моментально испарится. Зенон Федо-
рович на это заметил:
— Эфир-то испарится, а растворенное в нем пахучее жиро-
вое вещество останется, в этом и вся суть!
Для испытания своих пахучих «приманок» мы решили уйти
подальше в тайгу и устроить там две новых грязевых площадки
так, чтобы между ними было большое расстояние. Потом нуж-
но будет побродить кругом по лесу, разбрасывая по своему
следу капельки приманочной жидкости, и подвести к площад-
кам пахучие дорожки с разных сторон.
Валерианки у меня был один флакон — всего пятьдесят
граммов жидкости. Как же умудриться, чтобы ее хватило раз-
брызгать километров на пятнадцать?
Прежде всего нужно развести валерианку в воде. Я накапал
сто капель лекарства в свою походную фляжку и долил ее во-
дой. Получился ровно литр раствора. Он издавал очень слабый,
едва уловимый запах валерианки. Но это для моего носа, а у
соболя обоняние в сотни раз тоньше. Потом я провозился пол-
дня, приспосабливая к фляжке пробку с капельницей из птичье-
го пера. Наконец добился того, что при переворачивании фляги
вниз горлом из нее падало всего две-три капельки. Такое же
приспособление сделал и Зенон Федорович к обыкновенной бу-
тылке.
ПРОВЕРКА НА ОПЫТЕ
На следующий день рано утром мы отправились в дальние
урочища дня на четыре. С нами пошел Кеша, а остальные оста-
вались наблюдать за основными ближними площадками.
Целый день мы пробирались едва заметными звериными
тропами, преодолевая бурелом и чащобу. Наконец достигли
одного из притоков Большой, где, по всем признакам, держа-
лось порядочно соболей. Можно было начинать работу в этом
глухом районе.
Здесь, повидимому, уже сотни лет не бывало лесных пожа-
ров, а человек заходил сюда только редким, случайным гостем.
Величавый лес подавлял своей первобытной дикостью. Деревья
стояли громадные, одетые космами седого лишайника, как ска-
зочные старики-великаны. Солнечные лучи скупо проникали
сквозь сомкнутый полог корявых сучьев.
На земле царили сумрак и вечная сырость. На замшелых
холодинах разрослись большущие грибы — «жагоры». Отдель-
ные глыбы скал прятались среди деревьев и казались разрушен-
167
ными, давно забытыми жилищами каких-то мрачных лесных су-
ществ. В воздухе стояла тишина, нарушаемая лишь мерным
перестукиванием дятлов да слабым свистом пищухи, ползающей
по толстому стволу кедра.
Издалека, со склонов водораздельного хребта, доносились
вопли изюбрей. Непривычному человеку в таком лесу на первых
порах будет тоскливо и страшно.
Мы устроили свой лагерь в удобном и уютном местечке,
между двух каменных глыб, образовавших угол. Над нами на-
висала широким карнизом скала, а выше сомкнулись вершины
двух кедров, наклоненных друг к другу. Здесь можно ночевать
при любой погоде: никакой дождь не промочит! Рядом из земли
выбивался ключик, чистый как слеза и холодный. Недалеко ле-
жит огромная куча сухого бурелома — прекрасные дрова для
костра. Одним словом, все удобства под рукой!
На следующий день мы общими силами устроили две грязе-
вых площадки: одну — в старом кедровнике, километра за два
от лагеря, а другую — еще дальше, за речкой, среди камени-
стого участка, поросшего лиственницами.
Эту дальнюю площадку взялся «обхаживать» я, ближнюю —
Зенон Федорович. Кеша должен оставаться в лагере и обраба-
тывать шкурки птиц и грызунов, которых мы попутно добывали
для коллекции.
Снова над тайгой встало свежее румяное утро, с легким за-
морозком и незабываемым ароматом смолистой хвои и багуль-
ника.
Еще до восхода солнца я покинул лагерь и сейчас, с фляж-
кой в руке, делаю по лесу замысловатые петли, зигзаги, ста-
раясь охватить район побольше, прежде чем выйду к контроль-
ной площадке. Чтобы не заблудиться и не потерять место, где
она находится, я приметил высокую сосну, которая стояла на
каменистом уступе и виднелась издалека. От этой сосны легко
было найти и площадку.
Часа через три я сделал первый выход к площадке и осмо-
трел ее. Был только один ночной след колонка. Зверек подлезал
под кучку веток, которыми был замаскирован кусок оленятины,
и немножко поел мяса.
Потом я снова отправился «обхаживать», намереваясь обой-
ти еще больший участок леса с другой стороны площадки. Че-
рез каждые шесть-семь шагов я наклонял фляжку, следя за
тем, чтобы из нее капала на землю жидкость. Около половины
содержимого фляжки было уже израсходовано. Меня не раз
брало сомнение: достаточно ли всё-таки пахнет этот слабый
раствор, не подбавить ли в него еще валерианки? Не устояв
против такой мысли, я влил во фляжку дополнительно капель
168
пятьдесят лекарства. В пузырьке его оставалось еще зарядки на
две, но это нужно сберечь на завтра!
На пути встретилась такая буреломная трущоба, что я в не-
решительности остановился. Что делать — обходить бурелом
стороной или лезть напролом? Подумав, полез прямо. Соболь
ведь любит такие места!
Продираясь сквозь спутанные ветви и перелезая через на-
громождения упавших стволов, я аккуратно оставлял капельку-
две валерианового раствора на валежинах, на корнях — везде.,
где, по-моему, мог бы пробежать соболь.
В одном очень трудном месте, когда приходилось обдумы-
вать каждый шаг и выбирать, куда ставить ногу, я неожидан-
но увидел мертвую кабаргу. Животное свешивалось с наклонен-
ного ствола ели. Его голова была заклинена в узкой развилке
сучьев, брюхо и грудь растерзаны. Труп был совсем свежий.
Кто же мог так поступить с быстроногой кабаргой? Больших
скал, на каких держатся эти животные, поблизости не было;
ясно, что кабарга была сюда кем-то затащена.
Мне стало как-то жутковато, и я невольно начал озираться
по сторонам, нащупывая висевший за спиной карабин. Кругом-
всё было спокойно.
Выбравшись из бурелома, я не останавливаясь пошел даль-
ше, часто наклоняя фляжку с раствором. Перебрался через не-
глубокий распадок и вышел на широкую ровную площадку, не-
которой было разбросано много широких плоских камней, похо-
жих на могильные плиты. Тут я решил немного отдохнуть и по-
курить. Усевшись на камень, я с наслаждением освободил пле-
чи от ремней карабина, бинокля, фляжки и полевой сумки. Всё-
это снаряжение положил рядом с собой на камне. Прошло ми-
нут двадцать, но я не торопился отправляться дальше. Велича-
вое безмолвие тайги, задремавшей под осенним солнцем, наве-
вало раздумье и безотчетную грусть.
С какой-то минуты у меня появилось ощущение, что на меня
кто-то пристально смотрит. Оглядываюсь по сторонам, — ни-
чего живого не видно, только поползни шмыгают по стволам
редких лиственниц.
Но только опущу голову и задумаюсь, как снова чувствую на
себе тяжелый, недружелюбный взгляд. Я не знаю, какими орга-
нами нашего тела воспринимается это ощущение — ощущение-
чужого взгляда, но оно может появиться у каждого, и я уверен,
что наши физиологи рано или поздно объяснят, как оно воз-
никает.
Мою ленивую задумчивость сняло как рукой. Глаза пытли-
во ощупывают окрестные предметы, каждый камень, каждую-
колодину или кустик багульника.
169
Против меня шагах в десяти большой овальный камень. Его
верхушка выглажена ветрами и дождями за многие истекшие
годы. Почему-то этот камень особенно привлек мое внимание.
Ах, вот почему! На нем растут какие-то странные листики тре-
угольной формы с пушистыми кисточками на концах. Листиков
всего два, они торчат рядом друг с другом и наклонены в раз-
ные стороны. И — удивительное дело! — пять минут тому назад
этих листиков на камне не было вовсе. Я умышленно отвернул-
ся и потом снова посмотрел на камень — листиков уже не вид-
но. Смотрю, не шевелясь, и вижу — опять на камне медленно
поднялась пара живых пушистых листочков с кисточками, толь-
ко уже в другом месте. Понятно: это уши зверя!
Я быстро вскочил с камня, сделал несколько шагов вперед
и увидел всё, что делалось за соседним камнем. Там, распла-
ставшись на земле, прижавшись к ней брюхом, лежит громад-
ная пятнистая рысь. Ее круглая большая голова втянута в пле-
чи, уши прижаты, колючие желтые глазки слегка прищурены и
не мигая смотрят на меня. Верхняя губа хищника сморщилась,
обнажая крупные желтоватые клыки. Рысь была готова к прыж-
ку, но боялась его сделать.
Вот кто растерзал и повесил на дерево кабаргу! Мелькнула
мысль: «стрелять!»
Но тут я спохватился: в руках у меня пусто, карабин остал-
ся сзади на камне. Я быстро повернулся и в один прыжок под-
скочил к своим вещам, схватил ружье, но в этот момент услы-
шал за собой короткий мягкий шорох, приглушенное ворчание
и одинокий хруст сухой ветки где-то в стороне. Когда я обер-
нулся с карабином в руках, рыси не было и в помине. Эх, какая
досада! Упустить такой случай! Ну, не глупели было подходить
к зверю с пустыми руками?
Но чего ради понадобилось этой рыси выслеживать меня?
Известно ведь, что рысь на человека не отваживается нападать.
Уж не приманила ли ее моя валерианка? Пожалуй, что и так!
Рысь-то ведь кошка и все повадки у нее кошачьи. Ну, погоди
же ты у меня, голубушка!
Я быстро пошел к противоположному краю поляны с кам-
нями, всё время капая на свой след приманочной жидкостью.
Подойдя к крайнему низкому камню, рядом с которым начи-
нался густой кустарник, я, не жалея валерианки, обильно
сбрызнул ею верхнюю часть камня. Потом залез в кустарник,
тщательно замаскировался и приготовился к длительному ожи-
данию.
Однако ждать долго не пришлось. Минут через сорок я уви-
дел рысь. Она кралась по моему следу, нюхала землю и изред-
ка, подняв голову, осматривалась по сторонам. Приблизившись
Q70
Рысь вскочила на камень и стала жадно лизать его.
к камню, политому раствором, рысь припала к земле и на не-
сколько минут затаилась. Затем она вскочила на камень и ста-
ла жадно лизать его. Глаза зверя возбужденно сверкали, его
бархатная шкура нервно передергивалась.
Я наслаждался сознанием, что одурачил очень осторожного
и ловкого хищника. Вот рысь легла на камень и стала кататься
по нему на спине. Неуловимая пантера северных лесов вела
себя явно легкомысленно, точь в точь, как охмелевшая домаш-
няя кошка!
Ну, хватит представления! Я взял на мушку лобастую го-
лову рыси и спокойно придавил спуск карабина.
— На! Получай, бандитка!
Одновременно с выстрелом рысь подскочила в воздух, упала
на камень и скорчилась в предсмертной судороге. Пришла рас-
плата и за кабаргу, и за сотни других беззащитных животных,
задранных куцей разбойницей!
Я поднял с камня мертвую рысь. Она была жирна и весила
не менее двух пудов! Тащить ее целиком к лагерю было бес-
смысленно. Нужно снять шкуру и отделить череп.
Я оставил добычу тут же, на камне, и накрыл ее своей курт-
кой, чтобы вороны не попортили шкуры. Са*м же быстро пошел
напрямик к контрольной площадке, продолжая прокладку паху-
171
чей дорожки. До площадки оставалось еще метров сорок, когда
из фляжки выпала последняя капля жидкости. Тогда я напол-
нил флягу землей и, подходя к площадке, постепенно вытряс
эту землю по своему следу.
. Итак, работа была закончена. К площадке проложены изви-
листые пахучие тропки с двух сторон, из двух обширных участ-
ков тайги. Запах валерианки на земле должен сохраниться до
ночи, когда выйдут на охоту соболи, и завтрашнее утро пока-
жет: падки ли они на это снадобье, подобно кошачьему роду,
или драгоценных зверьков не проведешь на такой дешевке...
Я вернулся к убитой рыси. Оттащив ее подальше от «паху-
чего следа», принялся снимать шкуру. Работал не торопясь,
тщательно, стараясь нечаянно не подрезать мездру. Шкура
стоила этого, хоть и не совсем еще вышла в зимний мех. Она
была густого рыже-серого цвета с яркими темными пятнами и
красивым голубым оттенком на спине и ляжках. Привезти в
столицу сибирскую пардовую рысь — это удается не каждому
московскому зоологу!
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Солнце клонилось к вечеру, когда я пристроил за спиной
шкуру рыси, свернутую в трубку, и направился к лагерю. Чув-
ствовалась усталость и очень хотелось есть. Я шел, выбирая
кратчайший путь и не оглядываясь по сторонам.
Недалеко от лагеря нужно было перебраться через речку.
Она не глубока — всего по колено, но течение ее очень быстрое
и вода обжигает ледяным холодом.
Мне не захотелось разуваться и переходить реку вброд.
Я пошел по берегу, ища упавшее поперек русла дерево, чтобы
по нему перебраться на другой берег. В тайге такие естествен-
ные мосты встречаются часто, и я скоро увидел то, что мне
было нужно. Высокая «погонистая» пихта, недавно сломанная
ветром, упала поперек речки и уперлась своей сучковатой вер-
шиной в противоположный берег. Дерево сломалось не у самого
комля, а метра на два от земли и еще держалось за свой пень
толстым пучком расщепленных волокон древесины.
Пихта лежала наклонно, круто опускаясь к другому берегу.
Мост, конечно, и малоудобный, и ненадежный, но искать дру-
гую кладку не хотелось.
Я вскарабкался на высокий пень, перебрался на висящий
в воздухе ствол и, поднявшись во весь рост, пошел по нему, при-
держиваясь за сучья.
172
На вершине дерева сучья были еще гуще, и, пробираясь
между ними, я совершенно запутался, зацепившись всеми свои-
ми ремнями. Кое-как освободившись, я повернулся лицом на-
зад и, наваливаясь спиной на ветви, начал пробиваться сквозь
вершину.
Наконец я получил возможность спрыгнуть на землю, всё
так же, не оборачиваясь. Отряхнувшись от осыпавшей меня су-
хой хвои, я отвернулся от пихты и... нос к носу встретился
с большим медведем!
Я невольно отпрянул назад и уперся спиной в упругие ветки
пихты. Медведь стоял неподвижно на г.сех четырех лапах и, по-
водя носом, пристально смотрел на меня исподлобья.
В здешних местах мне не раз уже приходилось близко встре-
чаться с медведем, и я знал, что, если спокойно стоять, не спу-
ская глаз со зверя, то он обычно уходит, не причинив вреда
человеку. Однако этот медведь уходить не собирался. Верхняя
губа его слегка сморщилась. Он поднял лапу и подержал ее
перед мордой, как бы прикрывая от света глаза. Не разжимая
рта, медведь гнусаво и тоненько промычал и снова поднял
к глазам лапу. Это был плохой признак — зверь готовился
к атаке! Податься мне было совершенно некуда, и оставалось
одно — принять бой и немедленно стрелять, да так, чтобы убить
медведя наповал. Иначе мне не сдобровать, — до зверя всего
несколько шагов!
Я и сам не заметил, когда и как достал из-за спины карабин
и крепко прижал его к плечу. Но помню, что, прицеливаясь, я
никак не мог отчетливо разглядеть мушку оружия — она слива-
лась с темным фоном медвежьего лба и прыгала с места на
место. Я понял, что теряю присутствие духа и поддаюсь гибель-
ному страху.
«Это смерть! — мелькнула мысль. — Но почему же, за-
чем же?»
Вдруг мушка винтовки уперлась во что-то блестящее и ясно
обрисовалась маленьким острым треугольничком.
«Глаз! Это глаз медведя!»
В следующий миг я выстрелил, и черная косматая туша ри-
нулась на меня. Я невольно зажмурил глаза, откинулся спиной
на ветки пихты и, бросив карабин, машинально схватился за
нож.
Что-то тяжелое навалилось мне на ноги и стало судорожно
вздрагивать. Я опомнился и увидел, что медведь умирает. Его
голова лежала на моих ногах. Из маленькой дырочки у самого
глаза зверя бил фонтанчик крови и заливал мои сапоги. Ша-
таясь, еле волоча ноги, я отошел в сторону и опустился на зем-
лю, совершейно обессиленный.
173
Медведь стоял неподвижно на всех четырех лапах и, поводя носом,
пристально смотрел на меня.
Не помню, сколько времени просидел я на влажном холод-
ном мхе, постепенно оправляясь от волнения.
Наконец встал и подошел к медведю. Он лежал на брюхе,
широко раскинув громадные лапы. Могучий таежный «хозяин»
был мертв. Лужа крови пропитывала опавшую хвою на земле,
отдельные ее желтые иголочки плавали в крови и медленно по-
ворачивались.
Итак, за один день два роскошных трофея — рысь и мед-
ведь. Так не часто бывает и у завзятых таежных зверобоев!
Впрочем, особого торжества я не испытывал и был лишь
рад, что удалось так благополучно выйти из этого страшного
поединка. Сам же убитый медведь ничего, кроме лишней ра-
боты и хлопот, мне не доставлял. На что нам была здесь нужна
такая огромная глыба мяса и жира?
Однако медведя нужно было обрабатывать — снимать с него
шкуру, разделывать мясо, а без привычки это не простая рабо-
та! К тому же я был сильно утомлен всеми случившимися за
174
день событиями и волнениями. Сообразив, что разделка мед^
вежьей туши мне одному не под силу, я пошел к лагерю, что-
бы позвать на помошь своих товарищей.
В лагере оказался один лишь Кеша, а Зенон Федорович еще
не возвращался из обхода. У Иннокентия зажглись восторгом
глаза, когда он узнал о моих охотничьих подвигах.
Через час мы работали ножами, отделяя тяжелую шкуру
медведя от подкожного жира. Его слой на боках и на брюхе
достигал десяти сантиметров толщины, — как у откормленной-
свиньи. Этот зверь хорошо подготовил себя к зимовке и скоро
должен был залечь в берлогу на долгий сон до весны. Во время
берложного сна у медведей постепенно рассасываются запасы
жира и дают пищу всему организму, который живет замедлен-
ной, притихшей жизнью.
В тайге быстро начало темнеть. Мы зажгли два ярких кост-
ра и при их свете продолжали работать. Медвежья туша была
почти уже освежевана и лежала на распластанной вверх мезд-
рой шкуре, как на скатерти.
Увлеченный делом, я и не заметил, как к нам подошли люди,,
и неожиданно услышал удивленное восклицание:
— Ого! Вот так молодежь! Какого зверя завалила!
Возле костра стоял Сватов. Он держал в руке нож, пробуя
пальцем его лезвие, и, видимо, готовился принять участие в на-
шей работе. Рядом с ним сидел на корточках Ядынка и лукаво
щурил свои раскосые глаза. Но откуда здесь взялся Ядынка?
Оказывается, неугомонному эвенку не терпелось узнать, как
идут дела у нас, и он, закончив свою работу на ближних пло-
щадках, отправился разыскивать нашу стоянку.
Ядынка подошел к лагерю, когда туда только что вернулся
Зенон Федорович, и при свете зажженной смолистой щепки чи-
тал мою записку, которую я оставил, уходя с Кешей к убитому
медведю.
Вчетвером мы быстро закончили обработку медвежьей туши
и по частям перенесли ее в лагерь. Ядынка показал, как нужно
заготовлять жир убитого зверя по эвенкийскому способу. Он
выбрал участок толстой кишки медведя, длиной метра в три,,
тщательно промыл кишку в реке и слегка подсушил ее у костра.
Затем перетопил в котелке медвежий жир и стал наполнять им
кишку, туго перевязывая ее крепкой ниткой, через равные про-
межутки. Получилось что-то вроде связки колбас или сарделек,
наполненных жиром. В такой упаковке жир можно долго хра-
нить и удобно носить в заплечном мешке. Потом, когда мы ва-
рили себе на обед пшено или рис, Ядынка с торжествующим
видом вскрывал одну из своих «сарделек» и выдавливал из нее
жир прямо в котелок с горячей кашей.
175’
Жир медведя, убитого осенью, очень вкусен и полезен,
у него приятный привкус кедровых орешков.
На следующий день мы осмотрели контрольные площадки.
На моей — побывало две рыси и одна россомаха. Они так за-
топтали площадку, что на ней невозможно было рассмотреть
следы более мелких зверей. Впрочем, рядом со своей площад-
кой я обнаружил совершенно свежий помет соболя, — значит,
побывал на ней и он. Мясную приманку утащила россомаха.
«Мышиная настойка» Сватова привела к нему на площадку
много колонков, горностаев и трех соболей. Разобраться в пу-
танице многочисленных следов было очень трудно, но помог
Ядынка — самый искусный среди нас следопыт.
Повидимому, мышиная настойка брала верх над моей вале-
рианкой, но зато последняя оказалась неотразимой приманкой
для рысей.
Прошло еще две недели, в течение которых мы настойчиво
делали грязевые площадки, располагая их всё шире по окрест-
ной тайге. И валерианка, и мышиная настойка давно уже кон-
чились, и для прокладки пахучих следов оставалось только одно
старое охотничье средство — «потаски» с разлагающимся мясом
или рыбой. Нужно сказать, что это средство неплохо нам по-
могало.
Нам становилось всё яснее и яснее, где какие звери держат-
ся, где находятся надежные соболиные места. Тайга перестава-
ла быть однообразным, безликим морем деревьев, среди кото-
рых скрываются незримые, неведомые звери. Теперь каждое
урочище, каждый склон и каждая падь в районе нашей работы
как бы приобрели свои собственные лица, по которым мы их
сортировали и расписывали по разным категориям.
Нашу рабочую карту этих мест разукрашивали штрихи и
линии, сделанные цветными карандашами. Соболю мы присвои-
ли красный цвет и заштриховали им на карте районы, где было
много этих зверьков. Желтый цвет обозначал колонка, корич-
невый — медведя, зеленый — изюбря. Видов промысловых
животных здесь много, и у нас не хватало для них набора
карандашей, пришлось придумывать еще особые, условные
знаки.
Было предусмотрено и то, что с наступлением зимы многие
звери могут переменить районы своего обитания, — так часто
бывает в горной тайге. Однако, зная повадки и характер пита-
ния того или иного зверя, можно заранее предусмотреть, в ка-
кие места он должен откочевать с переменой сезона. Возмож-
ные направления перекочевок животных мы отмечали на карте
цветными стрелами.
Ночи становились всё холоднее. По утрам уши пощипывал
А 76
мороз, а сырой мох в тайге делался сизым и хрустел под но-
гами. Мы закончили работу и поджидали из Сосновки парус-
ник.
В один из тихих вечеров «Соболь» медленно зашел в реку и
развернулся против зимовья. Дядя Филя, стоя на баке, взмах-
нул кольцами веревки, со свистом метнул ее на берег и весело
крикнул нам:
— Эгей, зимогоры! Бери конец!
Матрос Разменяев работал на корме с шестом. Он сильно
уперся им последний раз в каменистое дно реки, лихо сделал
под козырек и шумно высморкался вслед за приветствием.
Мы были рады прибытию «Соболя».
Всем давно уже хотелось попариться как следует в баньке,
посидеть за столом в настоящей светлой комнате, а затем вытя-
нуть свое натруженное тело на настоящей кровати. Завтра на
рассвете мы отплываем в Сосновку.
ПОСЛЕДНИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Прошло уже больше года с тех пор, как мы приехали в со-
болиный заповедник. Миновала сердитая байкальская зима.
Она долго тянулась, обжигая сорокаградусными морозами и
стращая неистовыми вьюгами. От них приходилось иногда по-
долгу отсиживаться в кордоне, как в осажденной крепости, за
толстыми бревенчатыми стенами, у жарко натопленных печек.
Однако скучать нам было некогда.
В тайге у реки Большой работала ловчая бригада и добы-
вала живьем соболей. Мы поддерживали с ловцами постоянную
связь, выезжая к ним по очереди. Для этого приходилось це-
лый день ехать по байкальскому льду на лошадях или на эвен-
кийской оленьей упряжке, а затем шагать на лыжах еще кило-
метров двадцать в глубь тайги по труднопроходимым местам.
Соболей ловили с помощью лаек и круговых сетей-обметов.
Собаки находили зверя, гнали его с визгливым лаем и загоняли
куда-нибудь в чащобу кедрового стланика, под корни или в
дупло. Место, где прятался зверек, обносили кругом сеткой и
начинали выживать соболя из укрытия. Иногда это удавалось
скоро, но бывали случаи, что осажденный соболь отсиживался
в укромном месте целыми сутками.
Выгнанный наружу зверек пытается улизнуть, но натыкается
на сетку и запутывается в ней. Тут не зевай! — со всех ног бро-
сайся к барахтающемуся зверьку, прижимай его вместе с сет-
12 По заповедным дебрям
177
кой к себе, бери крепко пальцами за шею и выпутывай из об-
мета.
Нужны ловкость и осторожность, чтобы и не упустить, и не
помять соболя; он должен остаться совершенно здоровым': это
ведь племенное животное для зверосовхоза! Но береги и свои
голые руки, опасайся мертвой хватки собольих зубов, острых,
как шило! В рукавицах работать нельзя: в них соболя не рас-
путаешь из тонких ниток сети.
Пойманных соболей доставляли в Сосновку и помещали там
в небольшие вольеры, построенные еще с осени. Однако ’этих
вольер не хватило: не рассчитали мы, что лов соболей будет
таким успешным. Пришлось еще строить дополнительные и как
раз в самый разгар крутых январских морозов.
Самым мучительным делом было прикреплять к деревянным
брусьям металлическую сетку. Она прибивается небольшими
обоюдоострыми гвоздями, согнутыми в скобку. Такую скобочку
не только в рукавицах, но и в толстых перчатках не удержишь
и не поставишь правильно под удар молотка. Приходилось ра-
ботать в тонких перчатках, а то и просто голыми руками. Тер-
мометр же в это время показывал минут сорок с лишним граду-
сов! На таком морозе железо сначала жжет руку, как горящий
уголь, потом кожа на пальцах белеет и теряет чувствитель-
ность. Это и есть самое страшное: не заметишь, как намертво
отморозишь пальцы. Нужно постоянно оттирать, отогревать
руки до тех пор, пока они снова будут ощущать спасительную
боль. Чтобы облегчить работу, мы раскладывали рядом с собой
громадные костры, а потом придумали разогревать на огне
железные скобки. В этом таилось новое коварство. Раскален-
ная скобка в одеревянелых от мороза пальцах не кажется горя-
чей, но кожу припекает до волдырей.
Так или иначе, а вольеры мы строили и поселяли в них по-
ступающих из тайги соболей. Сажать по нескольку зверьков
в одну вольеру было рисковано: озлобленные пленением соболи
могли насмерть перекусать друг друга.
Во второй половине зимы в Сосновке собралась целая собо-
линая ферма, и она поглощала всё наше внимание.
На нас лежала большая ответственность за сохранность це-
лыми и здоровыми полсотни ценнейших баргузинских соболей.
Их нужно было додержать в Сосновке до весны, а потом от-
править в новый зверосовхоз около Иркутска.
Петя Муруев добровольно взял на себя роль главного зверо-
вода и целыми днями возился у вольер. Кеша бродил с ружьем
по тайге вокруг кордона, стрелял белок, рябчиков, кедровок и
приносил всю эту «свежинку» в корм соболям. Я продолжал
бывать у звероловов, принимал участие в их работе и доставлял
178
Соболей ловили с помощью лаек и круговых сетей — обметов.
в Сосновку пойманных соболей. По бездорожной тайге я пере-
носил на себе ящики со зверьками или ставил их на вторую
пару лыж и тащил за собой на веревке. Обычно в этих походах
мне сопутствовал Ядынка, и, наверное, только благодаря его
опытности мы ни разу не попадали в какую-либо беду и всех
соболей перевезли в Сосновку целехонькими.
Как-то, в конце февраля, появились предвестники надвигаю-
щейся очень сильной пурги. В воздухе стояла напряженная ти-
шина, мороз ослаб, через всё небо с севера на юг протянулись
узкие полосы перистых облаков. Они сходились в двух противо-
положных точках горизонта, как стропы громадного, повисше-
го над землей гамака. Все птицы в тайге попрятались, не слыш-
но было даже стука дятлов. Зенон Федорович строжайше за-
претил всем отлучаться куда-либо с кордона. Пришлось отло-
жить и очередное посещение звероловной бригады.
Через два дня, к вечеру, началась пурга. Когда всё видимое
пространство потонуло в стонущих снежных вихрях, перед кор-
доном вдруг появилась повозка. Пара лошадей, сани и двое
седоков — всё побелело от облепившего их снега. Мы выско-
чили встречать приезжих. Лошади, тяжело водя боками, под-
тащили сани к самому дому и уперлись головами в стену. Из
саней вылез высокий человек, закутанный в меховую доху, и
стал медленно подниматься по ступенькам крыльца. Мы повели
гостей в дом, Сорокин и Ядынка занялись лошадьми.
Вошедший первым высокий мужчина отогнул воротник дохи,
снял с головы лисий малахай — и мы увидели знакомое, доброе
и усталое лицо. Это был профессор Чертогонов! Он улыбался и
старательно очищал бороду от примерзшего снега, а мы с Петей
хлопотали вокруг него: стащили доху, пододвинули стул. Петр
Александрович, зябко потирая руки, прислушивался к реву
пурги и говорил немного виноватым тоном:
— Вот ведь, чуть было не попали в переплет! Хорошо, что
лошади добрые, — успели выскочить!
Возница профессора — колхозник из Усть-Баргузина — топ-
тался в углу возле печки и застывшими руками никак не мог
развязать шнурок у своей шапки-ушанки. Кеша хотел было ему
помочь, но он, рассердившись, сильно дернул и оборвал шнурок.
Освободившись от шапки, возница достал из кармана кисет
с табаком и, подав его Пете, попросил:
— Скрути-ка мне, паря, папироску! С холода пальцы не
гнутся.
С приездом Петра Александровича мы снова почувствовали
себя студентами. Забот поубавилось, стало как-то легко и спо-
койно. С нами был наш учитель, душа и организатор всего это-
го дела, ради которого мы выхаживаем бесчисленные километры
180
по жутким первобытным трущобам, сражаемся с медведями и
собственной слабостью, морозим себе руки и ломаем головы над
загадками, которые нет-нет, да и загадает нам суровая необуз-
данная природа. Не страшны нам теперь эти загадки: явился
опытный отгадчик!
Профессор начал с того, что внимательно осмотрел всех от-
ловленных соболей и велел каждого взвесить на специальных,
привезенных им, весах. На зверьков были заведены учетные
карточки — «личные дела». В такой карточке записывалось всё
главное, что касалось соболя: когда и где он был пойман, ка-
кие у него особенности телосложения, каковы окраска и каче-
ство меха, какой у него «характер» и так далее. Дикие таежные
звери получали номера и становились племенным «поголовьем»
зверосовхоза.
В саянской тайге тоже ловили соболей для нового совхоза и
устроили временный соболятник, вроде нашего. Там всеми ра-
ботами руководил сам Петр Александрович, и целая сотня сер-
дитых пушистых зверюшек уже сидела и прыгала в вольерах.
Когда всё было сделано, профессор решил навестить нас и
проверить, как мы справились со своей задачей.
Наш учитель был скуп на похвалы, но, когда он перечиты-
вал наши полевые дневники, в его глазах не раз зажигались
теплые искорки одобрения. Небольшой конфуз получился, когда
мы стали показывать Петру Александровичу собранные нами
«данные» по питанию соболей. Петя доставал из ящика и пода-
вал мне пакетики с засушенными образцами собольего помета.
Я развертывал бумажки и выкладывал на стол пробы, одну за
другой. Профессор, прищурившись, просматривал содержимое
пакетиков через лупу. Вдруг он нахмурился и отложил одну
пробу в сторону.
— Не пойдет! — сказал он. — Это от колонка!
Потом было забраковано еще три пробы. Мы опешили: как
же так, неужели мы ошиблись и приняли помет колонков за со-
болий? Но спорить было нечего; Петр Александрович объяснил,
по каким признакам он обнаружил нашу ошибку.
После этого случая профессор стал очень придирчивым и
проверил все наши материалы, как самый строгий ревизор.
Однако больше нам краснеть не пришлось: всё остальное
было в порядке! Петр Александрович снова стал добродушным
и насмешливым, как всегда.
Перед самым концом промысла мы еще раз побывали у зве-
роловов вместе с профессором.
В зимовье у охотников стояло шесть ящиков с соболями.
Один из зверьков был сильно покусан собакой, которая схвати-
ла его в обмете раньше охотника. Соболь умирал и не было
18)
надежды вылечить его. Это была молодая самка. Петр Алексан-
дрович решил прекратить мучения зверька и насмерть усыпил
его эфиром. Соболюшку вскрыли, и профессор показал нам че-
тырех крошечных зародышей — соболят, которые развивались
в утробе матери.
После этого Петр Александрович распорядился закончить
ловлю соболей.
Подходила весна — время размножения дорогих зверьков, и
их не следовало больше тревожить, да и план отлова был уже
выполнен. Мы вернулись в Сосновку, чтобы терпеливо ожидать
там первых теплых ветров и начала навигации по Байкалу.
Один случай чуть было не омрачил последних дней нашей
экспедиции. Когда сошел снег и в тайге по-весеннему засвисте-
ли поползни, мы с Кешей захотели совершить прощальную
экскурсию вверх по реке Сосновке.
Прокарабкавшись полдня по чаще, мы, наконец, вышли на
небольшую ровную поляну. Она вся была густо покрыта про-
шлогодней желтой травой. Свежая зелень еще только кое-где
показывалась из земли. Кругом стеной стоял густой еловый лес
с толстым слоем старой хвои и сухих веток на земле под де-
ревьями. Один край поляны подходил к обрыву под которым
шумела быстрая Сосновка. Это место показалось нам очень
удобным для привала, и мы решили устроить здесь свое полу-
денное чаепитие. Кеша взялся вскипятить на костре чайник, а я
снял с плеч тяжелую панягу и налегке отправился побродить
вокруг поляны, в надежде найти сброшенный рог изюбря.
Как известно, олени каждую весну теряют свои отжившие
прошлогодние рога, на месте которых сразу же начинают расти
молодые, мягкие, покрытые шерстью рога — панты. В это время
изюбри обычно держатся у лесных полян; тут и можно найти
их «сброски» — отличный материал для поделки рукояток к но-
жам и разных других красивых роговых вещичек.
Не отошел я и полкилометра от нашей стоянки, как услы-
шал отчаянные крики Кеши. Не раздумывая, в сильной тревоге,
спотыкаясь и прыгая через валежины, я побежал назад. Выско-
чив на поляну, я увидел, что на ней плясало пламя! Кеша ме-
тался вокруг огня и хлестал его своей курткой. Мальчик про-
должал кричать, и видно было, что круг пламени расширяется
захватывая всё новое пространство. Высокая сухая трава горе-
ла быстро, с тихим зловещим шипением. У меня сжалось серд-
це: пожар в заповедной тайге — это же катастрофа!
Не помня себя, я тоже сорвал с плеч куртку и стал помогать
Кеше сбивать пламя. Огонь подобрался к моей, лежавшей на
земле, паняге — и загорелся мешок с походными вещами. Я
схватил панягу, чтобы отбросить ее в сторону, но уже перего-
182
рели торочные ремешки, мешок отвалился, и в моих руках оста-
лась одна широкая легкая доска. Машинально я стал забивать
огонь панягой и увидел, что дело пошло лучше. Под сильным
ударом доски пламя сразу же угасало.
— Кеша! — закричал я, — Кеша, панягой бей, панягой!
Мальчик понял. Он быстро разыскал свою панягу и стал
действовать по-моему.
Мы вертелись волчками, ожесточенно сражались с грозным
врагом и отвоевывали у него метр за метром горящей поляны.
У меня уже были опалены брови и ресницы, трещали волосы на
висках и лопалась кожа на руках. Мы задыхались от жара и
непосильной, неистовой работы. Минутами казалось, что сердце
не выдержит и разорвется от напряжения. Страшная мысль не-
отступно терзала мозг: вот огонь доберется до леса, вспыхнет
хвоя, сухой валежник — и тогда всё пропало! Море ревущего
огня зальет громадные пространства тайги. Будут заживо го-
реть и деревья, и звери, и даже птицы! Мы подожгли Государ-
ственный заповедник: какой невыносимый позор!
Как в бреду, шатаясь и судорожно ловя ртом горячий воз-
дух, мы продолжали хлестать панягами горевшую траву. Нако-
нец я понял, что пламя идет на убыль. Мы затушили полосу
травы вокруг пожарища и теперь стало легче удерживать огонь
внутри этого круга. Скоро пламя осталось без пищи и медлен-
но улеглось среди черного выжженного круга. Только отдель-
ные желтые языки продолжали кое-где вспыхивать, догрызая
обломки сучьев и плотные травяные кочки.
Окончательно мы отдышались только тогда, когда спусти-
лись с обрыва к реке и облились холодной водой. Наша одежда
обгорела, лица и руки были в ожогах и покрывались волдыря-
ми, глаза слезились и плохо видели. Мы уже не годились для
похода по тайге, — нужно было возвращаться домой.
Мы ожидали суровой «распеканки» за свою оплошность, но
ни Зенон Федорович, ни Петр Александрович не сказали нам ни
одного бранного слова. Вероятно, наш истерзанный вид пока-
зывал им, что мы уже достаточно наказаны. Главное же, что
пожар мы во-время ликвидировали и он не причинил никакого
ущерба заповеднику. Только один Ядынка неодобрительно по-
щелкал языком и что-то сурово произнес по-эвенкийски.
Кеша рассказал, как всё получилось. Когда я ушел с поля-
ны, он зажег посреди нее небольшой костер и отправился
с пустым железным чайником к реке за водой. Крутой берег
скрывал от мальчика вид на поляну, а Кеша, к тому же, задер-
жался у реки, решив почистить чайник песочком. Когда же
мальчик, набрав воды, снова поднялся на поляну, то увидел,
что вокруг костра загорелась трава.
183
Подбежав к огню, Кеша попытался залить его из чайника,
но воды, разумеется, не хватило и тогда началась борьба с по-
жаром, к разгару которой я так во-время подоспел. Что же
нужно было предпринять, чтобы не случилось этого пожара?
Во-первых, среди сухой высокой травы костров вообще не по-
лагается разжигать, а если уж явилась такая необходимость,
то нужно было выщипать вокруг костра всю траву по крайней
мере на полметра. Во-вторых, в тайге нельзя оставлять костер
без присмотра даже на короткое время. Об этих непреложных
лесных правилах мы оба позорно забыли.
В одну из тихих майских ночей всё население Сосновского
кордона было разбужено протяжным басистым гудком парохо-
да. Против маяка, недалеко от берега, бросила свои тяжелые
якоря «Ангара». Она сверкала электрическими огнями и каза-
лась пришельцем из далекого светлого мира. Ледокол имел за-
дание — принять на борт нашу экспедицию вместе с отловлен-
ными соболями.
Минуты прощания с Сосковцами получились у нас грустны-
ми. Мы сжились, почти сроднились с этими скромными, душев-
ными людьми, которые многому нас научили; и никто не знал,
скоро ли придется снова с ними встретиться, да и придется ли
вообще...
Петр Александрович, стоя у трапа, деятельно распоряжался
погрузкой наших вещей и особенно беспокоился о самом ценном
грузе — живых соболях.
Наконец всё было кончено. Сосковцы сошли в лодку и от-
толкнули ее от борта ледокола. Загремели якорные цепи. Мощ-
ный звук гудка поплыл над ближними хребтами как последний
привет баргузинской тайге. Ему ответил дружный трехкратный
салют пяти ружей из лодки. Это сосновцы воздавали нам това-
рищескую почесть. Я быстро вытащил из чехла свой карабин,
зарядил его магазин и выпустил в воздух все пять патронов.
Петр Александрович снял шапку и низко поклонился людям
в лодке, кордону, над которым виднелся алый флажок, и си-
неющим вдали заповедным лесам. Железная громада корабля
медленно развернулась и тронулась в путь, постепенно увели-
чивая ход.
Мы плыли целый день. Заходили по пути в порт Усть-Бар-
гузина и к вечеру вышли на траверс устья реки Селенги.
На верхней палубе, крепко увязанные веревками, стоят
ящики с соболями. Зверюшки недоверчиво выглядывают сквозь
сетчатые дверки и беспокойно уркают. Команда ледокола и не-
многочисленные пассажиры забавляются с соболями, суют им
сквозь сетку разные лакомства — кто конфетку, кто кусочек
пряника. Некоторые зверьки берут из рук угощение и достав-
184
ляют этим большое удовольствие всем любопытным. Кеша рев-
ниво охраняет соболей, следя, чтобы зрители не очень их тор-
мошили. Петя давно уже сидит с профессором в кают-компании
за шахматами. Мне же ровно ничего не хочется делать. При-
строившись на свернутом канате, в носовой части судна, я не-
подвижно сижу и смотрю вперед.
Спустилась светлая весенняя ночь. Байкал совершенно спо-
коен, вода отсвечивает нежным желто-зеленым светом и тихо
журчит вдоль бортов. На клотике мачты зажегся небольшой
фонарик. Корабль мерно покачивается от едва заметной мерт-
вой зыби, и фонарик чертит огненный след по белесому небу.
Он кажется крупной желтой звездой, которая заблудилась и те-
перь бегает по небу туда и сюда, ища свое место в созвездиях.
НОВЫЙ ЗВЕРОСОВХОЗ
Утром следующего дня мы подошли к поселку Байкальск.
Здесь у пристани нас ожидали грузовики. Погрузив на них
ящики с соболями и всё остальное, мы поехали прямо в новый
зверосовхоз.
На месте бывшей каторжной тюрьмы, среди молодого сосно-
вого леса, белели остовы только что построенных вольер. По
всему совхозу были разбросаны щепки, обрывки железной сет-
ки, доски — вид обычный для строительства. Еще заканчива-
лась отделка жилых домов и между вольерами еще ходили
строительные рабочие. Однако строители уже не чувствовали
себя здесь хозяевами и старались поскорее всё закончить. С на-
шим приездом власть в совхозе перешла в руки звероводов.
Скоро прибыла и саянская партия соболей. Мы размешали
зверьков по вольерам, сами же за ними ухаживали и готовили
им корм. Времени не хватало, и мы работали от зари до зари.
Наконец пришло разрешение нанимать постоянных рабочих.
Я объехал все окрестные села и всюду делал доклады на
комсомольских собраниях. Говорил о значении пушного зверо-
водства, читал лекции о соболях, рассказывал о нашей баргу-
зинской экспедиции. Иркутский комсомол взял шефство над но-
вым совхозом, и к нам скоро стали приходить парни и девушки
с заявлениями принять их на работу. Однако никто из них рань-
ше не имел дела с разведением пушных зверей. Новые рабочие
даже не знали, как нужно обращаться с капризными, быстры-
ми, как молния, и злыми зверюшками.
Всеми делами в совхозе распоряжался пока Петр Алексан-
185
дрович. Он решил организовать краткосрочные курсы для под-
готовки звероводов. И вот, наши новые рабочие превратились
в студентов, а мы все — в преподавателей. Даже Кеша — и тот
обучал новичков, как нужно довить соболей в вольерах голыми
руками. Сам он навострился в этом деле еще в Сосновке.
Забот и работы еще прибавилось. Весь день мы хлопотали
на соболятнике, показывая новичкам каждую мелочь, а по ве-
черам проводили классные занятия.
Среди рабочих были две девушки и парень Гриша, имевшие
среднее образование. Для них оказалось мало той науки, кото-
рую мы самоотверженно преподавали на курсах. Ежедневно они
то по-одному, а то и все втроем осаждали профессора или нас
с Петей и задавали множество вопросов, да таких, что не на
каждый можно было сразу и ответить. Петр Александрович на-
зывал этих курсантов «дотошными» и специально для них до-
стал откуда-то толстые учебники по биологии, анатомии и фи-
зиологии животных. В скором времени все трое «дотошных»
были назначены бригадирами отделений на ферме.
Месяца через два всё вошло в нормальную колею. Зверосов-
хозу не хватало теперь только одного — хозяина-директора.
Были слухи, что он уже назначен и скоро должен приехать.
Однако день проходил за днем, а в совхозе попрежнему распо-
ряжался Петр Александрович. Старик начал сердиться, что
долго не присылают директора, так как ему самому пора уже
было возвращаться в Москву.
Наконец профессор не выдержал и поехал в Иркутск. Вер-
нулся он через два дня один, без директора, но по всему было
«видно, что съездил не зря. Мы атаковали его вопросами:
— Петр Александрович, ну что, назначен директор?
— Назначен.
— Вы его видели?
— Видел.
— Каков он?
— Ничего, подходящий!
— Откуда он?
— Из Сибири.
— Как его зовут?
— Скоро узнаете.
— Когда же он будет?
— Гм, гм...
Больше мы ничего не добились. Наш учитель явно забавлял-
ся, испытывая наше терпение.
Не случайно мы интересовались новым директором. Мы рев-
новали к нему зверосовхоз, который родился на наших глазах.
Мы отдали ему много сил, тревожились за каждую мелочь, не
<186
спали ночей, работали каждый за пятерых, и вот наладили всё
как следует! А теперь приедет сюда какой-то чужой, может
быть, случайный человек, облеченный властью, и будет делать
всё по-своему. Хорошо ли он знает звероводство? Такие мысли
тревожили и меня, и Петю. Только Петр Александрович был
спокоен, посмеивался над нами и понемногу готовился к отъ-
езду.
Как-то после обеденного перерыва мы с Петей сидели в кон-
торе и сверяли таблицы взвешивания соболей. Неожиданно
прибежал бригадир Гриша и закричал с порога:
— Едет!
Мы вышли на крыльцо и увидели, как в главные ворота сов-
хоза въезжала легковая автомашина. Новенький открытый
«газик» лихо развернулся и остановился против конторы. В ма-
шине, кроме шофера, сидело двое. Один в военном плаще, вы-
сокий и красивый. Он откинул дверцу, взял с сиденья толстый
портфель и шагнул в сторону. За ним вышел небольшой сухо-
щавый старичок в пальто и с зимним шарфом на шее. На горба-
том носу у него сидели старомодные очки-пенсне. Очки запы-
лились, старичок снял их и начал старательно протирать пла-
точком. Мы стояли немного растерянные и не знали, что нужно
делать.
Приезжие сдержанно поздоровались с нами и прошли прямо’
в контору; мы — за ними. Высокий огляделся, сел на стул и
хотел что-то сказать, но в эту минуту в комнату вошел Петр
Александрович. Высокий быстро поднялся, дружески пожал
руку профессору и, указав на приезжего старичка, сказал:
— Вот, прошу любить и жаловать! Это главный бухгалтер
совхоза!
«Ах, так это бухгалтер! — подумал я. — Ну, а сам этот кра-
сивый дядя, наверное, и есть директор!»
Высокий вопросительно посмотрел на нас.
— Мои помощники! — сказал Петр Александрович и слегка
поклонился.
— А! Привет, привет!
Пожимая нам руки, высокий широко улыбался и сверкал
из-под коротких усов двумя металлическими зубами.
— Представитель Восточносибирского управления по зверо-
водству — Кармышев, — отрекомендовался он нам.
«Представитель! А где же директор совхоза? Опять не при-
ехал?» — подумал я уже с досадой.
Как бы не желая больше держать нас в неведении, Кармы-
шев попросил всех сесть и вынул из портфеля бумагу.
— Это приказ Управления! — сказал он. — Позвольте его
вам прочесть.
187
В приказе говорилось, что наш совхоз будет именоваться
Первым восточносибирским соболеводческим совхозом, что он
должен иметь такой-то штат рабочих и служащих, что ему отво-
дится столько-то гектаров земли, и так далее. Всё это я пропу-
скал мимо ушей и ждал, когда же будет сказано про дирек-
тора. Ага! Вот наконец!
— Директором совхоза назначается... охотовед-зверовод...
товарищ... Муруев... Петр Васильевич.
«Муруев? Какой же это Муруев? Петр... Васильевич? Ба-
тюшки! Да это же Петя, наш Петька! Тот самый, который сидит
рядом со мной и, оттопырив губу, слушает чтение приказа. Ай
да Петруха! Ну, — поздравляю!»
Я обнял приятеля и расцеловал его. Петр Александрович
тоже обнял Петю и похлопал по плечу. Старичок бухгалтер
скромно улыбался и церемонно поклонился своему новому на-
чальнику. Кармышев сложил приказ и передал его Пете, затем
вынул из портфеля какой-то небольшой, завернутый в газету
предмет и с важным видом также вручил новоиспеченному ди-
ректору. Это была печать зверосовхоза, новенькая, еще не ис-
пачканная штемпельной краской.
Я смотрел на Петра, — как он ведет себя в эту минуту?
Вижу, мой друг уже справился со смущением, был скромен и
серьезен. Молодец!
Настало время, когда я стал чувствовать себя гостем в сов-
хозе. Никаких обязанностей у меня здесь больше не было, всё
перешло к постоянным сотрудникам. Мне и Петру Александро-
вичу уже были заказаны билеты до Москвы. Через два дня
уезжаем!
Сегодня мы проводили Кешу. Мальчик уехал в Иркутск —
продолжать учиться. Он понял, что оконченной им школы-семи-
летки маловато. Прощаясь, Кеша заверил меня:
— Вот увидите, через три года поступлю в институт! В тот
самый, где вы учились. Хотите спорить?
Спорить я не стал, — было ясно, что парнишка теперь уже
не отстанет от нашей чудесной науки и будет хорошим охото-
ведом.
Чтобы занять оставшееся время, я целыми днями бродил
в окрестностях совхоза. Кругом были отлогие холмы, поросшие
хвойным лесом. В лесу водилось множество бурундуков, и мне
доставляло большое удовольствие наблюдать за этими неве-
роятно деятельными полосатыми зверюшками. Как-то, переходя
небольшую лощину между холмами, я увидел Петра Алексан-
дровича. Он стоял согнувшись среди высокой травы и собирал
букетик из поздних цветов — голубых колокольчиков. Увидев
меня, профессор ласково улыбнулся и тихо сказал:
188
— Какие они свеженькие, эти цветочки! Очень уж прият-
ные!
Разговаривая, мы поднялись на ближайший холм и сели на
его вершине. Внизу виднелся зверосовхоз. Он выделялся среди
зелени леса большим прямоугольником. Всё там блестело све-
жим деревом и белой штукатуркой. Соболятник со своими воль-
ерами издали был похож на большую шахматную доску. На-
блюдательные вышки с дождевыми колпаками казались буто-
нами нераспустившихся лесных цветов на прямых тонких нож-
ках. Профессор смотрел на совхоз, прислушиваясь к возне бу-
рундуков на деревьях, и говорил со сдержанным волнением:
— Ну вот, мы и кончили свое дело! А не плохо ведь полу-
чилось, верно? Смотрите, как у нас растут люди! Петька-то!
Мы поднялись на ближайший холм.
Давно ли студентом был, зачеты у меня сдавал, а вот — уже
и директор! Ох, уж эти мне дотошные!
Долго мы сидели на холме и слушали, как идет вокруг не-
угомонная лесная жизнь. Слушали писки бурундуков, шорохи
насекомых в траве, трепыхание птичьих крыльев. Под конец я
глубоко задумался, загрустил даже и не заметил, как Петр
Александрович поднялся на ноги. Он тронул меня рукой и тихо
позвал:
— Ну, пошли, голубчик! Надо и нам собираться в путь-
дорогу!
Вагонные колеса отстукивают километр за километром. Не-
давно переехали Енисей; мимо окон бегут саянские листвен-
ницы. Длинна ты, сибирская дорога!
Где-то на западе, в невообразимой дали — за лесами, за
бескрайними барабинскими степями, за каменной грядой Ура-
ла — шумит немолчной жизнью великий город. Он, как могучий
189
магнит, притягивает к себе вереницы поездов — почтовых, ско-
рых, товарных. Поезда бегут друг за другом из разных концов
необъятной страны, стремясь к одной и той же главной станции,
имя которой Москва.
Наш поезд — частица этого потока. С каждым часом движе-
ния всё ближе и ближе столица. В душе постепенно усиливает-
ся хорошее, радостное волнение.
Итак, моя первая научная экспедиция заканчивается! Вспо-
минаю, как полтора года назад я проезжал этими же местами,
только в обратном направлении. Тогда соседи-пассажиры по-
смеивались над тем, что я целыми днями не отрывался от вагон-
ного окна, жадно смотрел на меняющиеся путевые картины и
забывал про еду, про отдых, про интересные книги, которые
брал в дорогу.
А сейчас? Да то же самое! Опять я торчу у окна и прово-
жаю взглядом каждое дерево, каждый кустик, каждую вспорх-
нувшую от поезда птичку! Или я мало их видел в тайге?
Многое, очень многое повидал я в этой замечательной экспе-
диции и научился смотреть на всё, даже самое простое, други-
ми, если так можно сказать, — поумневшими глазами. Полу-
ченные в институте знания обросли бесценными наблюдениями,,
приобрели ощутимое, живое тело. И ничего тут нет плохого и
смешного, что мне не надоедает смотреть в окна вагона на бе-
гущую мимо родную землю.
Петр Александрович соорудил из трех чемоданов подобие
письменного стола и разложил на нем свои полевые тетради..
Он не может долго оставаться без дела и уже приступил к об-
работке материалов экспедиции. Этим буду заниматься и я ме-
сяцев этак шесть или побольше. В Москве придется запереться
в четырех стенах и не разгибаясь сидеть над дневниками, кол-
лекциями, составлять таблицы, писать отчеты, статьи.
Но когда всё это будет сделано, меня снова потянет — я это-
знаю, — неудержимо потянет в природу, в зеленые дебри. И ни-
какими силами меня тогда не удержишь в городе. Что же, раз-
ве это предосудительно? Уверен, что нет.
Часть шугетъя-

КУЮЩАЯ ВОДА
На горизонте возникают очертания больших темных кону-
сов. Они похожи на вулканы, поднявшиеся среди степи ровной,
как стол. Но вершины их не дымят и ничто кругом не говорит
о бывших извержениях.
Подъезжаем ближе — и видим, как по крутым склонам
«вулканов» ползут вагонетки. Они достигают вершин, опроки-
дываются и, оставив наверху свой груз бурой земли, возвра-
щаются вниз. Это терриконы — огромные кучи пустой породы,
которую удаляют из угольных шахт и ссыпают здесь как от-
брос.
В вечернем дымном небе полыхает багровое зарево. Оно
освещает целую рощу заводских труб и башни доменной печи.
Домна выдает плавку — и жидкий металл течет ослепляющим
огненным ручьем.
Недалеко стоит белокаменный город. Его широкие асфаль-
товые улицы затоплены зеленью кленов и лип. Среди деревьев
прячутся и поблескивают, как светлячки, ранние городские
огни.
Картины повторяются. За городом кусок ровной, вспахан-
ной степи, а дальше опять шахты, терриконы, заводы и снова
белый, уютный городок.
Это священная земля тружеников — веселый и славный
Донбасс!
Я еду на юг. На этот раз еду не один: против меня, приль-
нув к вагонному окну, сидит моя жена Валентина — та самая
13 По заповедным дебрям
193
звероводка из опытного совхоза. В Москве у бабушки осталась
наша маленькая дочка Инночка. Всего три года прошло с тех
пор, как я вернулся из баргузинской экспедиции, а вот ведь
сколько за это время произошло перемен!
Мы надолго расстались с Москвой. У меня в кармане лежит
назначение на постоянную научную работу в Кавказский Госу-
дарственный заповедник.
Кончились донецкие заводы и шахты. Миновал Ростов —
ворота Кавказа — и всю ночь в открытые окна вагона врывался
терпкий полынный запах кубанских степей. Ночью же мы пере-
сели в старомодный вагончик местного майкопского поезда, по-
дремали в нем часика три, а поздним солнечным утром вышли
на тихой конечной станции. Дальше лежали горы и к ним ухо-
дила извилистая и узкая грунтовая дорога.
На станции нас ожидал молодой парень с тремя верховыми
лошадьми. У парня на голове форменная фуражка с эмбле-
мой— двумя бронзовыми дубовыми листиками. Это форма
охраны государственных заповедников.
Мы едем почти целый день, но всё еще не можем добраться
до зоологической станции заповедника. До нее от железной до-
роги около ста километров! Валентина не привыкла ездить вер-
хом и устала настолько, что еле держится в седле. У меня тоже
сильно болят ноги в коленях. Наконец мы не выдержали и слез-
ли с лошадей.
Проводник-наблюдатель понимающе усмехнулся и тоже спе-
шился. Всех трех лошадей он пустил вперед, и они пошли гусь-
ком друг за другом, не останавливаясь и никуда не сворачивая.
Впрочем, на узкой горной тропке это и не легко было сделать:
с одной стороны Очень крутой, поросший лесом косогор, а с дру-
гой — отвесный обрыв, под которым рокочет река.
Идя пешком, мы с удовольствием разминали затекшие ноги
и ругали себя за то, что не догадались раньше спешиться.
Удивительный мир окружает нас. Тропа вьется между ство-
лами громадных буков, обходит каменные глыбы, то взбегая на
косогор, то прижимаясь к берегу реки. Река шипит и бросает
клочья пены на серые, круглые камни. Дальние изгибы леси-
стого ущелья тонут в зелено-сизой дымке. Противоположный
берег реки возвышается исполинскими каменными столбами.
Там — на столбах, на страшной высоте — растут курчавые сос-
ны. Снизу они кажутся совсем маленькими, как будто это не
деревья, а кустики полыни забрались на голые скалы. Темная
зелень зарослей понтийского рододендрона потоками спадает
по крутым уступам — кажется, что зеленые водопады низвер-
гаются в реку, но никак не могут ее достигнуть.
Узкая полоса неба висит над ущельем, как голубая хрусталь-
194
ная крыша сказочного дворца. Ее поддерживают огромные
серо-желтые колонны-скалы. С каждым новым поворотом тро-
пы, упрямо уходящей вдаль по берегу реки, открываются новые
картины, новые залы этого неизмеримого здания.
Наблюдатель Вася — сын кубанского казака из горной ста-
ницы — оценивал красоту родной природы со своей точки зре--
ния. Все знакомые ему места он делил на три сорта: места« ве-
селые», «простые» и «скаженные».
«Веселые» места — это широкие солнечные поляны, где
удобно возделывать сады и огороды, где есть хорошие сенокосы
и — обязательно — возле речки.
Места «скаженные» — полная противоположность «весе-
лым». Где теснятся дико нагроможденные скалы, где царит
сумрак глухих лесистых ущелий, где трудно проехать без риска
упустить под кручу коня, где не всегда найдешь даже малень-
кую ровную площадку, чтобы поставить палатку, — это «ска-
женные» места.
Всё остальное относится к местам «простым». По ним можно
свободно ездить и ходить, но плохо селиться на жительство из-
за неудобной каменистой земли, из-за бедных пастбищ.
Впрочем, в Васиной оценке природных угодий есть еще одна
категория. К ней относятся земли, лежащие к северу от родной
его станицы. Там, где горы и лес исчезают, как бы уходя в
землю, лежит широкий и знойный «степ». От практической же
характеристики «степа» Вася воздерживался.
Наш маленький караван проходил сейчас по скаженному»
месту. Это понимали и лошади. Они осторожно и неторопливо
шагали по тропе, точно следуя всем ее изгибам и выкрутасам.
На особо крутых и трудных поворотах конь, прежде чем сделать
шаг вперед, ощупывает тропу передним копытом, как бы про-
веряя, — не сорвется ли вниз камень, на который нужно насту-
пить, не поскользнется ли на склоне подкова!
В таких случаях горными лошадьми не следует управлять.
Наоборот, если сидишь в седле, нужно свободно отпустить по-
водья, не понукать, не дергать коня, — он сам рассчитывает
каждый свой шаг. В опасных местах лучше спешиваться и
пускать лошадь вперед, а на очень крутых спусках придержи-
вать ее, взявшись руками за хвост.
Этим тонкостям верховой езды по горным тропам обучал
нас на ходу Вася.
Но вот места стали более «простыми». Тропа пошла ровнее.
Слева на склоне буковый лес сменился редким светлым дубня-
ком. Ползучие лозы ежевики покрывают землю у тропы и све-
шиваются с каждой каменной глыбы. На противоположном бе-
регу скалы отошли от русла реки и дали место густым зарослям
13*
195
ольшаника. Оттуда всё время слышалось посвистывание и звон-
кое тарахтение черных дроздов.
Лошади почувствовали себя вольнее, замотали головами
и зазвякали железом уздечек. Передняя вороная поджарая
Цыганка стала часто останавливаться и, воровато оглядываясь
назад, быстро хватала зубами листья ежевики или клочки
травы возле тропы. В таких случаях Вася нагибался, взмахивал
рукой — и небольшой камешек, описав дугу, щелкал передовую
по крупу. Цыганка вскидывала голову и торопливо делала не-
сколько шагов вперед, но скоро ее ход замедлялся, и проголо-
давшаяся лошадь опять тянулась к ежевике.
— Н-ноооо, пошла! — и новый камешек летел в воздухе.
Тропа спустилась в балку.
Звонкий, чистый как хрусталь ру-
чеек бежал здесь под сенью веко-
вых буков и грабов. Русло ручья
перегораживала каменная плита,
и вода переливалась через нее ма-
леньким водопадиком. Мы остано-
вились у ручья, чтобы напиться и
немного отдохнуть. В балке царит
густая тень и прохлада. Шум реки
доносится сюда приглушенным и
не нарушает благодатного лесного
покоя.
Вася напоил лошадей и пред-
ложил нам ехать дальше.
Снова мы едем по ровному ко-
согору, покрытому дубовым ле-
сом. Воздух густо насыщен арома-
том цветущих азалий. Это кустар-
Сойка.
никовое растение с крупными яркожелтыми цветами образует
густой подлесок под дубами. Валентина не удержалась, слезла
с лошади и нарвала громадный букет азалий.
Вечернее солнце заливает золотым светом лес и нагретые
скалы. Рои мух кружатся над кустами и жужжат на разные
лады. Проносятся пчелы и осы, чертя свои прямолинейные пути
в светлом и теплом воздухе. Нарядные и крикливые сойки то
суетливо перепархивают с ветки на ветку, то взлетают над де-
ревьями, как подброшенные вверх лоскуты пестрой материи.
Слышится мелодичный посвист иволги. На фоне равномер-
ного лесного шума ее песня звучит, как флейта в большом
оркестре: «Тю-ли-ли-лю! Тю-ли-ли-лю!»
Тропа спустилась ближе к реке и вышла на поляну, зарос-
шую высоким сочным разнотравьем. Из широких лопухов бело-
196
копытника вдруг выскочила косуля и помчалась через поляну,
к лесной опушке.
Вася издал звук, похожий на хриплый собачий лай. Косуля
сразу же остановилась и повернулась к нам боком. На ее краси-
вой головке торчком стоят сучковатые, колючие рожки и недо-
уменно смотрят большие темные глаза.
Это продолжается не более секунды, и косуля снова бежит,
но, видно, не очень-то нас боится. Она задорно подпрыгивает
вверх всеми четырьмя ногами сразу и вдруг издает точно такой
же басистый лай, каким остановил ее Вася. Уже скрывшись в
лесу, косуля еще несколько раз «гавкнула».
Иволга.
Охотники часто называют косулю «дикой козой», но это не-
правильно. Она ничего общего с козами не имеет, кроме того
разве, что, как и они, является жвачным животным.
Косуля относится к семейству оленей, и все повадки у нее
оленьи. Самцы косуль имеют рога, которые ежегодно меняют;
самки — безрогие. Это тоже чисто олений признак.
Переехав поляну, мы снова поднялись на косогор. Вася при-
встал на стременах и, вытянув руку, показал за реку:
— Вон она — Киша!
Там, на широкой поляне, у самого берега реки виднелись
три небольших домика. Поодаль от них возвышается флюгерная
мачта и белеют метеорологические будки. Бескрайний нетрону-
тый лес спускается по склонам хребтов и обступает поляну
с домиками со всех сторон. Это и есть зоологическая станция
197
заповедника — место, где нам предстоит жить и работать не-
сколько лет.
Зоостанция «Киша» называется так по имени реки, вдоль
которой мы сюда приехали. Реку же называют Кишой русские,
а местные черкесы-адыгейцы зовут ее «Псэ-киш» — что значит:
«Кующая вода». С этим названием я согласился в первый же
день жизни на зоостанции. Действительно, гул быстрой, поро-
жистой реки, отражаясь от лесистых склонов, разносится по
долине, как многоголосый стук и звон. Как будто здесь нахо-
дится большая кузница, в которой сотни неутомимых кузнецов,
слесарей, токарей работают день и ночь. Этот шум неотступно
заполняет уши, овладевает сознанием, и нужно больше недели
времени, чтобы привыкнуть к нему и перестать его замечать.
Вот и наша квартира. Две комнаты; в одной — спальня,
в другой — столовая. Всё обставлено просто, но удобно. Словом,
жить тут можно хоть сто лет.
В другом крыле дома еще одна такая же квартира. В ней
живут два холостяка — начальник зоостанции Андрей Михай-
лович Разумович и научный сотрудник Юрий Неверии — моло-
дой парень, только что окончивший университет. Сейчас их нет
дома: оба ушли в горы на несколько дней. Нас встретила и
водворила в квартиру пожилая степенная женщина — метеоро-
лог, Нина Васильева. Она же показала нам и лабораторию,
которая .помещалась в средней части нашего «научного» дома.
Валя осмотрела лабораторию ревниво, «с пристрастием», — это
ведь ее «ведомство». Она будет здесь работать старшей лабо-
ранткой.
Зоостанция приютилась у северного подножия горы Пше-
киш. Ее лысая вершина зеленеет ковром альпийского луга,
а склоны, как шубой, одеты дремучим лесом. Здесь, внизу, сей-
час разгар южного лета, но, чем выше на гору, тем прохладнее.
Северный склон Пшекиша темнеет настоящей хвойной тай-
гой. Это широкий среднегорный растительный пояс, пояс кав-
казской пихты.
Против Пшекиша другая гора — Дудугуш. Она пониже
Пшекиша, обращена к зоостанции своим южным склоном, ко-
торый круто поднимается прямо от берега реки, и покрыта свет-
лым дубовым лесом. По этому-то склону мы и приехали сюда,
к затерянным в горах трем белым домикам.
Река возле зоостанции делает крутую петлю и уходит прямо
на запад. В просвете ее узкой долины — на юге — виднеются
две далекие вершины, с пятнами нетающего, многолетнего
снега. Это Бамбак и Джуга.
Налюбовавшись на горы, я пошел к берегу Киши. Там уви-
дел мальчика лет двенадцати, который закидывал удочку в бы-
198
стротекущую воду. Я поздоровался, постоял возле мальчика
и спросил его, желая завязать разговор:
— Тебя как зовут, дружище?
— Меня-то? Федор я! Мой братуха вас сюда привез сего-
дня. Понял?
— Понял! А что ты ловишь, какую рыбу?
— Рыбу? Рыба тут одна — хворель! Ее и ловлю.
— Форель! Дай-ка и мне попробовать!
— Да где тебе! Хворель — ее с понятием надо ловить!
— Ну что же, может быть, я и пойму!
— На, пробуй! Только гляди, коли крючок в каменюках
завязишь, сам доставать полезешь!
— Да ладно уж, полезу!
Я взял удочку. Федя нацепил на крючок свежего червяка,
поплевал на него и показал рукой, куда нужно забрасывать:
— Видишь, за тем камнем, вроде как тиховодье? Вот туда
и мечи. Должна клюнуть!
Я забросил удочку. Вода поволокла по дну тяжелое грузило
и в удилище стали отдаваться неровные его толчки о камни.
«Как же тут понять, когда клюнет рыба?» — подумал я. Но вот
леска передала сильный живой рывок, еще, еще! Я подсек
и вытащил из воды стройную рыбку с красными пятнышками на
боках. Однако форель сорвалась с крючка и тут же юркнула
в быстрину. Федя рассердился:
— Тю! говорил же, с умом надо! По струе подсекай, по
струе, — понял?
При следующей поклевке я всё сделал точно по указаниям
Феди и выбросил крупную форель через свою голову — на бе-
рег. Сзади послышался возглас:
— Вот так ее! Правильно!
Я обернулся. Передо мной стоял высокий русоволосый чело-
век. Лицо у него горбоносое, обветренное, чисто выбритое.
Глаза приветливые, с хитринкой. Рот расплылся в улыбке.
— Здравствуйте! Я старший наблюдатель Тихонов... Але-
ксандр Васильевич. А вы, коли не ошибаюсь, новый наш со-
трудник?
— Верно! Здравствуйте!
Я назвал свою фамилию и пожал руку Тихонову. Он взял
у меня удочку, критически осмотрел грузило, крючок и, подмиг-
нув в сторону Феди, снисходительно заметил:
— Ребячья игрушка! На такую много не поймаешь. Завтра
мы вам сделаем настоящую, форельную. Крючков-то хороших
привезли? Нет? Ну, не беда, у меня есть с полсотни!
Так состоялось знакомство с человеком, который стал потом
лучшим моим спутником по каменистым тропам заповедника.
199
Передо мной стоял высокий русоволосый человек.
Наступала ночь. Я вернулся в квартиру. Там давно уже хло-
потала Валя. Она всё переставила по-своему, повесила на окна
занавески, разложила вещи. Квартира приняла уютный, обжи-
тый вид. В спальне на столе в большой банке с водой стоял
исполинский букет азалий. Их благоухание слышалось даже
в прихожей.
С наступлением темноты в воздухе появилось много моски-
тов. Они летели на свет зажженной лампы и впивались нам в
тело. Пришлось наглухо закрыть все окна и двери.
Наконец мы улеглись спать, сильно уставшие за день. Не-
смотря на закрытые окна, комнату наполнял шум реки. «Водя-
ная кузница» работала без передышки и не давала покоя.
В висках стучало, начала побаливать голова.
Кое-как я заснул, но очень скоро проснулся от непонятного
удушья. Голова болела еще сильнее, сердце билось неровно,
в груди покалывало. «Что за история! — подумал я с трево-
гой. — Уж не отравился ли я чем-нибудь?»
Поднявшись, чтобы открыть окно, я почувствовал сильную
слабость и оперся руками об стол. Букет азалий коснулся
моего лица и приторно-сладкий запах наполнил легкие. От
200
этого сразу же поднялась тошнота. Тогда мне всё стало понят-
ным. Превозмогая слабость, я распахнул настежь дверь и окна,
схватил азалии и вышвырнул их из комнаты.
Посидев на свежем ночном ветерке, мы понемногу оправи-
лись. Всё кончилось благополучно, но после этого случая мы
на всю жизнь получили отвращение к запаху азалий.
Покопавшись в ботанической литературе, я узнал, что эфир-
ные масла азалии очень ядовиты. Мы допустили большое легко-
мыслие, оставив у себя в спальне целую охапку этих коварных
цветов.
Так несуразно закончился первый день нашей жизни в запо-
веднике.
ЮРИН тонок
Разумович и Неверии всё еще были в горах. Александр
Васильевич Тихонов сказал мне, что начальник зоостанции
ушел с наблюдателем Новрузовым к ледникам Псеашхо — соби-
рать материал по летнему образу жизни горных копытных —
туров и серн, а Юра Неверии сидит отшельником под вершиной
Пшекиша и изучает размножение кавказского горного тетерева.
Лагерь Неверина не очень далеко от станции, всего часов пять
ходьбы.
Я решил отправиться к Юрию. Пора было познакомиться
хоть с одним из своих ближайших сотрудников, да и не терпе-
лось повидать глубинные урочища заповедника. Тихонов вы-
звался сопровождать меня на Пшекиш.
• Ранним утром мы начали восхождение на гору. На первом
километре подъема Тихонов внимательно приглядывался ко мне
и, видимо, изучал, как я иду, как несу свой вещевой мешок,
правильно ли расположил на себе ремни снаряжения. Я не
выдержал и, рассмеявшись, спросил:
— Ну как, Александр Васильевич, гожусь я к вам в под-
ручные?
— Да, как будто годитесь. По горам-то, видно, хаживали?
— Хаживал, — ответил я и коротко рассказал о своих си-
бирских походах.
Мы пересекали нижний пояс широколиственных лесов. Вы-
соко над нами смыкают свои широкие кроны восточные буки,
ясени, грабы, ильмы, клены — обыкновенные, остролистые,
татарские.
Больше всего здесь буков. Их стволы — высокие, ровные,
покрытые гладкой сизой корой, — похожи на величественные
20В
колонны. Многие из них густо оплетены вечнозеленым плющом.
Подлесок редкий, его составляют отдельные кусты понтийского
рододендрона с языковидными вечнозелеными листьями и круп-
ными лиловыми цветами, издающими нежный запах. Кое-где
встречается другой, тоже вечнозеленый кустарник с колючими
кожистыми листьями. Это падуб — остаток далекого третич-
ного периода истории нашей планеты. Там, где древесный по-
лог менее густой и на землю падает больше солнечного света,
в подлеске начинает господствовать азалия понтийская и пол-
зучая ежевика — ожина.
Летом в широколиственных лесах крупных животных дер-
жится немного. Мы видели только одну косулю, случайно про-
бежавшую мимо, да на влажной земле у ручья — следы не
большого стада диких свиней. Большая часть зверей уже отко-
чевала в верхние зоны, поближе к высокогорным пастбищам.
Подъем не крутой, но на ходу очень жарко, под рюкзаком
потеет спина. Мы время от времени присаживаемся отдохнуть.
Александр Васильевич во время таких коротких отдыхов не
снимает с себя рюкзак, а садится так, чтобы мешок лег на
землю и об него можно было опереться спиной. Тихонов гово-
рит, что так лучше: меньше хлопот, да и потную спину следует
оберегать от ветра. Я делаю так же, но удивляюсь, — какая же
может быть простуда, если воздух совершенно теплый и ника-
кого ветра не ощущается!
Вверху, в чаще ветвей, поют зяблики. Как будто звенят
серебряные бубенчики — то тут, то там. Трескучее карканье
сойки изредка раздается где-то выше нас, на склоне горы.
Между вершинами деревьев с шумным хлопаньем крыльев
перелетают дикие голуби — витютни.
Поднимаемся выше. К листвейному лесу всё больше и боль-
ше примешивается кавказская пихта. Какое это замечательное
дерево! Ствол прямой и ровный как свеча. Крона густая и ши-
рокая — не то, что у северной пихты, вытянутой в узкую
стрелу. Старые пихты на Кавказе достигают громадной вы-
соты— до пятидесяти метров! Ствол у таких великанов около
двух метров в поперечнике и живут они лет по пятьсот.
Еще с полкилометра пути, и пихта стала господствующим
растением. Здесь уже настоящий хвойный лес, темный и вели-
чественный.
В одном месте Александр Васильевич остановился и стал
внимательно разглядывать землю. Затем он удивленно покачал
головой и сказал:
— Когда же он успел так откормиться?
Я подошел ближе к Тихонову, смотрю на землю и, кроме
толстого слоя опавшей хвои и листьев, ничего примечательного
202
не вижу. Не дождавшись объяс-
нений от своего спутника, я спро-
сил:
— Кто успел откормиться?
— Да медведь! — ответил Ти-
хонов и, видя, что попрежнему ни-
чего не понимаю, добавил: — Тот,
который прошел здесь. Видите
след?
— Н-нет, не вижу.
— Да вот же, вот!
Наконец я рассмотрел, что су-
хие листья кое-где примяты, неко-
торые как будто проколоты тол-
стыми гвоздями — это следы ког-
Следы когтей медведя.
тей медведя. Александр Василье-
вич разобрал руками лесную под-
стилку — и на обнажившейся мягкой лесной почве стал ясно
виден отпечаток крупной медвежьей лапы.
Тихонов иронически посмотрел на меня и шутливо восклик-
нул:
— Эх вы, сибиряк! Такой след не заметили!
Пришлось признаться в своей невнимательности, но мне всё
же осталось непонятным, по каким признакам Александр Ва-
сильевич определил, что здесь прошел откормленный
медведь.
Оказывается, и в этом для опытного наблюдателя не было
ничего сложного. Сейчас все медведи питаются главным обра-
зом легкой растительной пищей — травами, листьями, кореш-
ками. Свой зимний жир они давно уже спустили, а новый на-
гулять не с чего: нет ни сахаристых фруктов, ни маслянистых
орехов. Поэтому — в начале лета — звери ходят тощие, легкие
и не оставляют на земле таких глубоких, ясно выдавленных
следов, как осенью, когда вес каждого зверя увеличивается
чуть ли не вдвое.
Этот след оставил медведь, которому особенно повезло
в его постной весенней жизни. Вероятнее всего, что он несколь-
ко раз подряд находил большие туши мертвых животных и осно-
вательно подкормился падалью. Такие находки вполне воз-
можны: в горах весной нередко вытаивают из-под снега туры,
серны, иногда олени и кабаны, которые погибли зимой, попав
под снежные лавины.
Идем дальше. Лес стал редеть. Между деревьями появилось
много полян, щедро залитых солнцем. Эти поляны заросли
таким буйным высокотравьем, что идущий человек скрывается
203
в нем по горло. Травы продолжают расти, и к концу лета в них
сможет спрятаться всадник на лошади.
Самое мощное растение подальпийского высокотравья —
борщевник. Его кругльпм волосистым листом можно накрыться
от дождя, как капюшоном. Немного меньше боршевника —
белокопытник. У него нижняя сторона листьев покрыта мель-
чайшими светлыми волосками, отчего лист кажется как бы сде-
ланным из мягкой фланели. Среди этих гигантских лопухов
другие растения как-то мало заметны, хотя их очень много и все
они отличаются пышным развитием. Зелень стеблей и листьев
сочная, мясистая: природа не пожалела на них строительного
материала и обильно наполнила соком.
По высокотравным полянам много следов медведей. Они
проложили целые тропы среди лопухов. В некоторых местах
растительность так примята, что кажется, будто здесь волочшГи
тяжелые мешки с песком. Медведи приходят сюда кормиться
мясистыми частями растений. Они любят стебли боршевника
и листовые черешки белокопытника. Всюду валяются их об-
грызки, измочаленные зубами зверей.
Александр Васильевич сломал стебель молодого борщев-
ника, очистил с него кожицу и дал мне попробовать. Я откусил
немного зеленой сочной мякоти, пожевал и с удовольствием
проглотил. Стебель походил вкусом на молодой огурец и, пови-
димому, был довольно питательным. Неудивительно, что мед-
веди так падки на эту лесную овощь!
Чем выше, тем реже и приземистей пихты, тем больше
среди них высокотравных полян. Появилась особая, высокогор-
ная форма клена с широкими, почти круглыми, листьями
и светлой серебристой корой. Александр Васильевич называет
это дерево горным явором.
Мы уже поднялись, на высоту около двух тысяч метров над
уровнем моря.
Внезапно запахло дымом. Между двух коренастых старых
пихт показалось странное сооружение, похожее на усеченную
пирамиду. Это кавказский охотничий «балаган» — маленький
лесной приют, сделанный из пихтовой драни. Плоская крыша
балагана немного приподнята над наклонными его стенками,
в образовавшуюся от этого щель выходит дым костра, зажжен-
ного внутри.
— Вот вам и «Юрин точок», — сказал Александр Василье-
вич.
Мы подошли к балагану. Из него, пригнувшись во входном
отверстии, вылез высокий статный юноша, в зеленой гимнастер-
ке и разутый. Он подошел к нам, поздоровался и сразу же
спросил:
204
— Курево принесли? Я уже третий день без табаку живу!
Я предложил папиросу и с удовольствием наблюдал, как
этот «горный отшельник» начал ее раскуривать. Так я и позна-
комился с Юрием Невериным.
Что заставляло Неверина неделями жить в уединенном гор-
ном балагане?
Очень просто: он разрабатывал свою научную тему, а тема
эта вот в чем заключается.
На Главном Кавказском хребте, в высокогорье живет тете-
рев. Это особый вид. Он во многом похож на обычного нашего
тетерева-косача. И тот, и другой питаются различными семе-
нами, зеленью, древесными почками, ягодами и насекомыми.
Оба тетерева живут у лесных опушек, прячутся в высокой
траве, любят поляны с кустарниками, не боятся снега и зим-
них холодов, а весной их самцы токуют; собираясь вместе по
нескольку десятков, где-либо на Открытой лужайке, возле
леса.
Однако любой охотник сразу же отличит кавказского тете-
рева от косача. Кавказские — заметно мельче, хвосты у самцов
не закручиваются такой крутой лирой, как у их северных со-
братьев, а вытянуты двумя длинными косицами, немного лишь
изогнутыми на концах. Есть большие отличия и в окраске опе-
рения.
В седой древности, еще во времена Великого Оледенения,
когда к кавказским лесам вплотную подходила северная тай-
га, — оба тетерева жили вместе и, вероятно, были одним зооло-
гическим видом. Потом между северными лесами и Кавказом
появилась широкая полоса безлесных степей. Тетерева, жив-
шие на Кавказе, остались на своих лесистых горах, как на
острове.
Прошли тысячелетия — и Кавказ снова стал благодатным
южным краем. Только высоко в горах сохранился суровый кли-
мат, с долгой многоснежной зимой, с обилием холодной влаги.
Там уцелела северная растительность: береза, черника, брус-
ника, холодоустойчивые злаки. Туда переселился и тетерев,
привыкший зимой питаться березовыми почками, а летом —
ягодами и семенами. С течением времени, приспосабливаясь
к особым, горным условиям жизни, тетерев на Кавказе изме-
нился и стал другим видом.
Высокогорье не всякому доступно. Мало находилось охот-
ников, которые бы, не считаясь с трудами и лишениями, подни-
мались в безлюдный подальпийский пояс ради того, чтобы
пострелять кавказских тетеревов. А ведь именно охотники и до-
ставляют для науки первые сведения об образе жизни редких
животных.
205
Поэтому и получилось, что даже сейчас мы не знаем о кав-
казском тетереве и половины того, что давно уже известно
о северном косаче — одной из самых распространенных наших
охотничьих птиц. Можно ли с этим мириться? Ни в коем слу-
чае! Мы должны основательно изучить особенности жизни кав-
казского тетерева, хотя бы уж потому, что эта птица живет
только у нас на Кавказе и нигде на всем земном шаре ее боль-
ше нет!
Ее история — это одна из многочисленных дорожек, по кото-
рым шло развитие всего животного мира Кавказа. Это — одна
из глав еще недочитанной книги о нашей прекрасной земле!
Примерно в таком роде мы беседовали с Невериным, сидя
ночью у костра. Говорил больше он, а я слушал и одновременно
занимался простым, но полезным делом — поджаривал над
угольками кусочки мингрельского сыра — всем нам на ужин.
Александр Васильевич лежал в сторонке под деревом
и сладко спал, завернувшись с головой в мохнатую бурку. Была
тихая, торжественная ночь, наполненная разнообразными запа-
хами могучей растительности.
Из глубины темной балки послышался странный звук. Как
будто кто-то с угрозой в голосе произнес: «Ага!» Звук повто-
рился громче и настойчивей, а потом вдруг перешел в устра-
шающие вопли: «Ага, га-а-а-а, ра-а-а-а, гррр-а-а-а-х!»
Меня передернуло: слишком уж это было необычно!
Однако, Юра, прислушиваясь к воплям, не проявил ника-
кого беспокойства, а Тихонов продолжал спать, как ни в чем
не бывало.
Я чуть было не спросил Неверина о происхождении этих
пугающих ночных криков, но сдержался — не хотелось показы-
вать перед новым знакомым свою неосведомленность в здеш-
них лесных делах! Кроме того, мне стало припоминаться, что
где-то и когда-то я уже слышал подобные звуки.
Наконец вспомнил. Это ничто иное, как весенний крик
барсука, и слышал я его еще мальчишкой, у себя на родине.
Не знаю почему, но в дальнейшем мне не приходилось больше
слышать призывного барсучьего вопля, хоть я и провел много
ночей в лесах, много раз встречался с барсуками и охотился
на них.
Барсук перешел ближе к нашему лагерю и снова истошно
завопил. Просто поразительно — откуда берется такая сила
голоса у небольшого зверя!
Неверии присмотрелся ко мне, засмеялся и спросил:
— Что, действует на нервы?
Я сделал отрицательный жест, но Юрий перебил:
— Не отпирайтесь, конечно, действует! И на меня тоже.
206
I
Барсук.
Особенно, когда я был здесь
один-одинешенек. А он как на-
рочно каждую ночь подходит
к лагерю и орет во всё горло!
Уже лежа в балагане и за-
сыпая, мы еще несколько раз
слышали рев барсука, но он на
меня уже не производил особо-
го впечатления.
Юрий разбудил меня, как
было условлено, еще до рассве-
та, и повел на тетеревиный ток.
По дороге он несколько раз вы-
сказывал сожаление о том, что
я слишком поздно явился сюда. Сезон тока тетеревов заканчи-
вался, многие самки уже сели на яйца, на токовища слетается
мало самцов и токуют они вяло.
Мы преодолели короткий, но крутой подъем и вышли к верх-
ней границе леса. В темноте забелели тонкие, искривленные
стволы небольших деревьев.
Что-то с детства родное и милое показалось мне в них.
Батюшки, да это же березки! Обычные наши северные березки
с молодой, клейкой и пахучей листвой. Но под березами тем-
неют незнакомые низкорослые кусты. Их кожистые листья
упруго упираются в колени, когда проходишь сквозь заросли.
На концах веток сидят белые, как будто фарфоровые цветы.
Это — рододендрон, но не тот, что растет внизу, не понтийский,
а другой вид: рододендрон кавказский.
Сколько здесь остатков древней, доледниковой раститель-
ности! И как странно всё перемешано! Например, северная
береза, а рядом — тропический вечнозеленый кустарник.
Вот и токовище — небольшая треугольная поляна среди
березок. В кустах устроена вместительная «засидка», мы распо-
лагаемся в ней и молча сидим на подстилке из сухой травы.
Небо зацвело нежными красками ранней зари. У нас над
головами, на ветке березы запела малюсенькая птичка. Ее
песня проста, как детский лепет: «теньк, теньк, теньк!» — не-
большой перерыв и снова — «теньк, теньк, теныс!» За это
теньканье птичка и получила свое название — пеночка тень-
ковка.
Рассвет разгорается. На фоне желто-оранжевого неба по-
явился силуэт летящей птицы. Она быстро приближалась прямо
к нам, часто взмахивая крыльями, и с шумом опустилась на
поляну. Прилетела вторая, такая же птица. Юрий толкнул меня
локтем и шепнул:
207
— Собираются!
Это слетались на токовище петухи-тетерева. Так вот он
какой, таинственный кавказский тетерев! Ну, пусть, пусть соби-
раются: посмотрим, как они токуют!
Вспоминаю много раз виденный ток нашего косача. По при-
вычке ожидаю услышать резкое боевое «чуфыканье», а за ним
веселое, звонкое «бормотание». Однако ничего этого нет, да,
видно, и не будет.
Тетеревов слетелось семь штук. Они все расположились
в кружок, головами в середину, а хвостами наружу. Сидят
и... молчат, только взъерошивают перья на спине и шее да
слегка дергают хвостами.
Вдруг одна птица издала слабое тонкое «цирканье», шумно
взмахнула крыльями и подскочила вверх, метра на два от
земли. Подскочила и тут же снова молчаливо села на свое
место. Этот маневр повторил другой петух, сидевший напротив.
Потом стали подскакивать остальные то по очереди, то по два
или по три одновременно. Было похоже, что тетерева угрожают
друг другу, но как-то у них всё делалось вяло, нерешительно.
Я вспомнил ожесточенные поединки косачей и спросил шепо-
том у Неверина:
— Драки бывают у этих?
— Изредка, — ответил он.
Прошло часа два. Тетерева всё еще были на поляне и то
собирались в кружок и подпархивали, то разбредались и искали
поблизости корм. При этом они, как бы нарочито, не обращали
друг на друга никакого внимания. Однако стоило лишь одному
петушку подскочить и циркнуть, как к нему сейчас же сбега-
лись остальные — и снова составлялся токовой круг.
По мере того как поднималось солнце и становилось теп-
лее, тетерева токовали всё реже и скоро стали по одному уле-
тать с поляны. Наконец остался только один петух, который
время от времени продолжал еще подпархивать. Повидимому,
он и был главным токовиком на этом токовище.
Дождавшись, когда улетел последний петух, мы поднялись
из засидки и с удовольствием стали разминать ноги, занемев-
шие от неподвижного сидения.
— Ну как, понравилось? — спросил Неверии.
— По правде сказать, не очень, — ответил я. — Наши ко-
сачи токуют куда веселее!
— Пожалуй, верно. Но зато это ведь кавказский тетерев!
Многие ли видели его ток?
Мы разошлись. Юрий отправился вниз, к балагану, а я ре-
шил подняться еще выше и побродить по альпийским лугам.
Утро было на редкость тихое и теплое. Я снял ватную
208
Вдруг одна птица шумно взмахнула крыльями и подскочила вверх,
метра на два от земли.
фуфайку и сунул ее за ремни рюкзака. Верхняя граница леса
осталась внизу, перед глазами расстилался ровный зеленый
склон, уходящий к вершине горы.
Растительность альпийского луга совсем не та, что на под-
альпийских высокотравных полянах. Она низкая, всего по
щиколотку. Здесь встречается много холодоустойчивых злаков,
таких, как мятлик, овсяница, белоус. Вперемешку со злаками
растут мелкие осоки и всюду сверкают, как желтые звездочки,
цветы кавказской купальницы.
Под самой вершиной берут свое начало большие балки.
Они тянутся вниз, постепенно углубляясь и расширяясь, и
рассекают склоны горы на отдельные секторы. Начало балки
представляет собой небольшую полукруглую впадину. Из
нее начинается русло едва заметного ручейка. Этот ру-
чеек ниже превращается в быструю речушку, текущую по дну
балки.
Я подошел к верховью балки Торговой, которая спускается
прямо к нашей зоологической станции. Во впадине лежит тол-
стый пласт снега, еще не успевшего растаять. Из-под него
вытекают многочисленные струйки чистой холодной воды и
устремляются вниз, по каменистому ложу ручья. Снег плотный,
нога в нем не проваливается — видно, что он здесь хорошо
слежался и долго еще будет сопротивляться лучам яркого
солнца.
Поразительная картина: прямо у края снежного пласта
пышно зеленеет трава и распустились голубые цветы ане-
моны. Бутоны купальницы, мытника и первоцвета в некоторых
местах прорезаются прямо сквозь снег и тут же раскрывают
свои нежные венчики. Странное сочетание зимы и раннего лета!
Здесь почти не видно желтой, только что освобожденной из-под
снега и еще не ожившей травы, какая бывает у нас, в средней
полосе, в апреле.
Альпийские травы не знают ранней весны; они начинают
свое развитие прямо под снегом. Могучее горное солнце за-
ставляет растительность торопиться и использовать каждый
час короткого альпийского лета.
На юге белела снегами высокая, скалистая вершина Дже-
марук. В прозрачном горном воздухе она казалась совсем близ-
кой — прямо рукой подать!
Я сидел на снегу и наслаждался сознанием, что кавказская
природа дает мне возможность за один день побывать в разных
временах года, начиная от пышного субтропического лета и кон-
чая самой настоящей зимой — прямо как в сказке!
Озябнув на снегу, я стал быстро подниматься выше, намере-
ваясь достигнуть главной вершины Пшекиша. В одном месте
210
у меня из-под самых ног вылетела тетерка и устремилась вниз.
Глядя на нее сверху, можно было подумать, что птица не
летит по воздуху, а быстро скользит по зеленому склону, лежа
на брюшке!
Наконец я добрался до вершины. Холодный ветер с запада
сразу же заставил вытащить из-за ремней и надеть на себя
фуфайку. Трава здесь была еще ниже: всего пять-шесть санти-
метров. Земля холодная. Под подошвами ботинок гремят тон-
кие плитки бурого сланца.
Я не пожалел усилий, затраченных на подъем. Отсюда,
с вершины Пшекиша, мне была видна вся северная часть запо-
ведника. Кругом расстилалось море вековых лесов. Оно затоп-
ляло долины, балки и захлестывало склоны хребтов своими
темными волнами. Высокие гребни и плато нежно зеленели
ковром альпийского луга. С запада на восток протянулась зуб-
чатая стена Главного Кавказского хребта, увенчанного белыми
коронами снеговых вершин. На западе хребет понижается,
снежные горы исчезают, сменяясь цепью вершин «Черногорья»,
покрытых лесом до самого верха. К востоку, наоборот, горы
становятся выше, неприступнее, и увеличиваются их белые
шапки.
Я вытащил карту заповедника, ориентировал ее по компасу
и начал определять отдельные хребты и вершины. Вот плато
Лагонаки, горы Фишт, Оштен, Абаго, Тыбга, Джемарук. За
ними хребет понижается, а потом снова возносится к небу ска-
листыми массивами. На востоке желтеют две стоящие рядом
отвесные скалы удивительно дикого вида. Это — Чертовы
Ворота.
Посидев немного на каменной плите, я решил спуститься
к истоку балки Широкой, побродить там у лесной опушки, а по-
том, перевалив через второстепенную вершину Пшекиша, воз-
вращаться к лагерю.
Ходить по березнякам без тропы было трудновато. В траве
всюду скрываются угловатые камни, об них то и дело запина-
ются ноги. Чаща зарослей рододендрона встречает, как упругая
щетка, через нее приходится продираться с силой. Однако ни-
чего этого я почти не замечал, здесь всё для меня было
необычно и увлекало своей новизной. Ниже березняков темнел
провал балки Широкой, ощетинившейся вершинами бесчислен-
ных пихт.
В одном месте мне послышалась подозрительная возня. Кто-
то шелестел кустами, фыркал, чавкал. Иногда раздавалось не-
громкое рыканье. Взобравшись на груду скалистых обломков
и прячась за куртиной рододендрона, я увидел медведицу и при
ней двух маленьких медвежат. Медведица пригибала перед-
14*
211
ними лапами ветки рододендрона и скусывала с них крупные
белые цветы.
Наладив по глазам бинокль, я стал наблюдать за звериной
семьей. Медведица, несомненно, пожирала цветы. Пережевы-
вая их, она трясла головой, как: будто эта пища вызывала
отвращение и ее приходилось глотать только по какой-то необ-
ходимости! Медвежата заигрывали с матерью, теребили ее
лапами за ляжки, хватали зубами за клочковатую линючую
шерсть и дергали, быстро мотая головами. Видимо, эта игра
раздражала медведицу, мешала ей заниматься рододендроном.
Она отпихивала своих расшалившихся детенышей задними но-
гами. Когда же приставания медвежат становились слишком
назойливыми, мать оставляла рододендрон, оборачивалась,
сердито рявкала и награждала их сильными тумаками, шлепая
передней лапой под зад. Получив шлепок, медвежонок кубарем
откатывался в сторону, на несколько секунд успокаивался, но
потом всё начиналось сначала.
Меня подмывало подойти поближе к этой забавной семейке,
но я был без оружия, а с медведицами, которые водят медве-
жат, шутить не следует. Спустившись с камней, я потихоньку
ушел от медведей.
На вершину горы набежало облако и остановилось, словно
зацепившись за нее. Потом оно стало быстро расти и накрыло
всю вершину, как шапкой. Сделалось пасмурно, сыро и очень
прохладно. Я решил возвращаться к лагерю и начал подни-
маться на перевал. В этот момент послышался какой то шипя-
щий свист, протяжный и немного жалобный. Я спрятался в лож-
бинке возле большого камня и, выглядывая из-за него, старал-
ся обнаружить источник этого, совершенно мне незнакомого
звука.
Свист повторился, и я увидел животное, с которым еще ни-
когда в природе не встречался.
Однако я узнал его по ранее виденным рисункам, фотогра-
фиям, по прочитанным описаниям.
У опушки рододендрона стояла и пристально смотрела в
мою сторону серна. Она была уже в летней рыже-чалой
шерсти. На беловатом лбу, между глазами, резко выделялись
две изогнутые черные полоски. Черные кольчатые рожки тор-
чат прямо вверх, их концы круто загибаются острыми крюч-
ками.
. Серна в нашей стране — один из немногих представителей
очень обширного подсемёйства антилоп.
Я долго лежал, затаившись за камнем, и выжидал, что даль-
ше будет делать серна. Она, видимо,’ тоже брала меня «на вы-
держку» и стояла неподвижно, как изваяние. Наконец серна
212
успокоилась, подошла к кусту рододендрона и стала срывать
с него цветы.
Опять эти цветы! Но рододендрон ведь сильно ядовит. По-
чему же его цветы едят животные? Такая мысль только сейчас
пришла мне в голову и поставила меня в тупик. Как еще
много, оказывается, существует в природе загадок! Я тут же
решил написать об этом в Москву, своему старому учителю —
профессору Чертогонову. «Уж он-то, — думаю, — разберется,
в чем здесь дело!»
Из нависшего над самой головой серого облака пошел
обильный дождь. Моя ватная фуфайка очень скоро промокла
насквозь. По всему телу побежали противные холодные струй-
ки. Серна скрылась среди кустов.
Ну, всё! Нужно скорее уходить к лагерю, к сухому ме-
стечку у костра под крышей балагана!
Скользя по мокрому склону и спотыкаясь, я быстро поднял-
ся на перевал. Там дул пронизывающий ветер, сек холодным
дождем и пригибал к земле альпийские цветы. Меня удивляло
и сердило то, что весь этот разгул стихий происходит от одной
лишь небольшой тучки, которая упрямо сидит на горе и никак
не может от нее оторваться. Ветер свистит и пронизывает, но
почему-то не может сдвинуть с места злую тучку.
Из-под края облачной завесы, ниже ее, был виден залитый
солнцем лес.
За лесом я рассмотрел далекую полянку, а на ней белые
домики. Вот тебе и на! Да это же наша Киша! Ну, конечно!
Там царит безмятежный летний полдень. До чего же капризен
горный климат!
В балагане я разделся догола и развесил вокруг костра всю
свою промокшую одежду. Наклоненные внутрь драневые стенки
отражали тепло огня, и я чувствовал себя, как на жарком
пляже после купания.
Записывая в полевой дневник свои наблюдения, я спро-
сил у Неверина, как следует называть место, где мы нахо-
дились.
— Юрин точок, — ответил он, а потом, заметив мой недо-
верчивый взгляд, добавил:
— Ну да! А чему вы удивляетесь? В прошлом году это
место никак не называлось, было просто безымянным урочи-
щем. А нынче, когда сделали для меня этот балаган, стали на-
зывать его «Юриным балаганом». Но дело-то ведь не в бала-
гане, а в тетеревином токе, ради которого я здесь поселился, —
вот и появилась эта новая «точка на карте» под именем Юрин
точок!
Александр Васильевич ухмыльнулся и спросил меня:
213
— А знаете, почему вот эта балка называется Торговой?
— Разумеется, не знаю!
— Да потому, что лет сорок тому назад тут один черкес
своего коня кому-то продал! Вот ведь как география-то
делается!
ТРАВОЯДНЫЙ ХИЩНИК
Наш заповедник не мал. Чтобы пересечь его поперек, нужно
потратить шесть-семь дней, двигаясь верхом на лошади. Колес-
ных дорог здесь еще нет — проложено лишь несколько хоро-
ших вьючных троп, да и они местами так круты, что всаднику
приходится спешиваться и вести коня на поводу.
Южная граница заповедника идет по черноморским склонам
Главного хребта, от нее не так уж далеко и до берега моря.
С северной стороны заповедные леса уходят на кубанскую
землю, а с запада на восток заповедник тянется более чем на
сто километров!
Чтобы уследить за тем, что делается в природе заповедника,
чтобы знать, какие и где происходят события в его животном
и растительном мире, научным работникам приходится много
странствовать. Здесь каждый зоолог, ботаник или климатолог
просиживает гораздо больше дней в седле — под ветром, под
солнцем или дождем, нежели на стуле, в уютной и чистой лабо-
ратории. Впрочем, если ограничиваться сидением верхом на
коне, то из этого тоже будет мало толку. Нужно еще очень
много ходить на собственных ногах, а иногда и ползать на чет-
вереньках по крутым скалистым склонам или в высокой траве,
выслеживая осторожного вольного зверя. Иначе прожитое в за-
поведнике время будет потеряно попусту.
Разумович, вернувшись из дальнего похода, всего несколько
дней прожил на Кише, приводя в порядок свои полевые записи.
А затем он отдал распоряжение: всему составу зоологической
станции готовиться к новой большой экспедиции в глубь запо-
ведника.
Наблюдатели захлопотали, подготовляя амуницию и ла-
герный инвентарь. Их жены сушили хлеб, сбивали из сливок
масло. Мы уходим в горы надолго, почти месяц будем стран-
ствовать по лесам и альпийским лугам, а ночевать — где при-
дется: либо в палатке, либо просто под деревом у костра.
Александр Васильевич принес к нам на квартиру половину
сыромятной кабаньей кожи, моток тонких ремешков, кривое
шило и сапожный нож.
214
— Ну, — сказал он, — будем сейчас поршни мастерить!
И вам, и Валентине Павловне!
Кавказские охотничьи поршни — замечательная обувь для
похода. Их умеет шить любой горный охотник. Ходить в них
гораздо удобнее, чем в ботинках или сапогах. Нога хорошо за-
щищена толстой кабаньей кожей, но в то же время эта обувь
легка, мягка, облегает ступню наподобие носка, отчего шаги
делаются совершенно бесшумными. Очень хорошо ходить в
поршнях по скалам — нога чувствует каждую выщербину
в камне и цепляется за нее. Нужно только следить, чтобы
поршни не пересыхали, иначе они стянут ноги и будут сколь-
зить на крутых склонах. На ночь их полагается закапывать
в сырую землю, а чтобы невыделанная кожа не подгнивала
в теплую погоду, ее нужно время от времени натирать мелкой
солью.
Накануне выезда к Разумовичу пришел Федя Бессонный и
стал упрашивать, чтоб его взяли в экспедицию. Мальчик ходил
по пятам за Андреем Михайловичем и настойчиво повторял
свою просьбу. Разумович сначала отнекивался, а потом махнул
рукой и согласился:
— Ладно, собирайся! Будешь на стоянках за лошадьми
присматривать!
Федя радостно подскочил, а потом напустил на себя солид-
ность и, подражая своему старшему брату — наблюдателю —
проговорил жидким баском:
— А как же, конечно, буду! Уж я; брат, знаю, что надо! —
У меня «худоба» будет в порядке, не имейте сомнения!
Сборы кончились. Восемь всадников друг за другом двину-
лись по узкой извилистой тропе вдоль берега Киши. У каждого
к седлу подвешены две больших переметных сумы с продуктами
и разными необходимыми вещами; к задним седельным лукам
приторочены свернутые в трубку бурки. Валентина одета по-
мужски, свои волосы она спрятала под берет, за спиной у нее
висит на ремне легкая двустволка. Со стороны и не разбе-
решь, что это едет женщина, а не какой-то молодой паренек.
За Валентиной следует Федя Бессонный и критически на-
блюдает за ее «посадкой». Изредка слышатся замечания маль-
чика:
— Доверните носки до коняки пуще! Так! А спину вольнее
держите, без натуги! Понятно?
Валя относится к своему юному инструктору вполне серьезно
и старательно выполняет все его указания. Да и как же иначе:
Федя ведь казачий сын и научился верховой езде чуть ли не
с пеленок!
Передовым едет старый Ибрагим Новрузов. Для него
215
седло — всё равно что стул для конторского служащего. Сидя
на лошади, Ибрагим может и подремать, и сплести волосяной
аркан и даже побриться наощупь! Давно он уже служит
в заповеднике наблюдателем, и многие сотни немеряных гор-
ных километров легли под копыта его гнедого коня.
Переехали вброд Кишу. Река здесь не глубока — всего по
пояс, но течение яростное: вода, встречая сопротивление живого
тела, сразу же вскипает бурунами и хлещет вверх. Лошади
с трудом преодолевают силу течения и осторожно щупают
ногами каменистое дно. Чувствуется, как у животного напря-
жен и вздрагивает каждый мускул. Пришлось подхватывать
руками и поднимать, сколько возможно вверх, тяжелые пере-
метные сумы, чтобы их не залило водой. У всех нас выше
колен промокли ноги.
За рекой наш маленький караван углубился в необозримые
вековые леса.
Через несколько дней мы перевалили Главный хребет и раз-
били палатку на высокой горе Чуро. Здесь до самой границы
леса доходит бук. Деревья, как и везде в высокогорье, низко-
рослые, тонкие и все искривлены в одну сторону — наподобие
сабель. Это оттого, что зимой древесные стволы задерживают
на склонах толстые пласты снега; от его тяжести они посте-
пенно и искривляются.
Наша палатка стоит как раз у опушки саблевидного бука.
Рядом зеленеет широкая площадь альпийского луга, а посре-
дине ее блестит маленькое горное озерко шириной всего десять-
двенадцать метров. Вода в озере холодная, чистая, но из-за
очень большой глубины кажется оно бездонным, темным про-
валом.
Южный горизонт закрывается высоким скалистым обрывом.
На нем часто можно видеть серн. Животные явно интересуются
нашей палаткой, часто подходят к самому краю обрыва и по-
долгу смотрят на нее сверху.
Отсюда мы решили проделать «звездный поход», то есть по-
просту — разойтись подальше в разные стороны, кто куда
наметит, а потом снова сойтись к лагерю и поделиться друг
с другом своими наблюдениями. Для этого мы разбились по-
парно: Разумович с Ибрагимом, Юрий с Васей Бессонным,
а я — с Александром Васильевичем. Последняя пара — Валя
и Федя — останутся в лагере. Им дано задание: пасти на лугу
лошадей и одновременно ловить для коллекции мелких высоко-
горных грызунов.
У каждого ученого есть свой круг вопросов, на которые он
стремится дать правильные и ясные ответы. Разбрасываться
по сторонам, хвататься то за одно, то за другое не полагается.
216
Любая, даже самая скромная отрасль науки всегда имеет
гораздо больше задач, чем может осилить один человек. По-
этому всякий дельный научный работник, прежде чем начать
исследование, избирает себе определенную тему работы и под-
чиняет ей все свои мысли, поиски и опыты.
Однако зоологу, когда он работает среди природы, встре-
чается много таких вещей, которые, хоть и не относятся к его
сегодняшней теме, но представляют большой интерес для науки.
От таких «неплановых» наблюдений отказываться нельзя, их
нужно тщательно записывать и проверять: всё это потом может
пригодиться, если не тебе самому, так твоему товарищу — дру-
гому натуралисту.
Мне поручили такую тему: изучение особенностей жизни
кавказских медведей.
Александр Васильевич, узнав про мою тему, развеселился
и сказал:
— Вот это я понимаю, выбрали зверька! Это тебе не по-
левка и не птичка! Возьмите меня в помощники, люблю я такую
работенку — с перчиком!
Начальник зоостанции не стал возражать и прикрепил Тихо-
нова к «медвежьей» теме.
Про медведя многое уже известно и много написано разных
очерков и рассказов, правдивых и выдуманных. Однако немно-
гие по-серьезному задумывались над тем, сколько странного и
противоречивого вложила природа в этого зверя.
Медведь относится к отряду хищных, но питается главным
образом травами, листьями, фруктами, орехами. Если вам
в руки попадет череп медведя, посмотрите на его зубы. Только
мощные клыки выдают в нем хищника, а остальные — плоско-
бугорчатые — явно приспособлены к перетиранию грубой расти-
тельной пищи.
Характер поведения медведя соткан из противоречий. Зверь
может испугаться и в панике убежать от какого-нибудь пустяка,
например, от неожиданного крика, лая маленькой собачонки
или от клочка бумаги, которую внезапно пошевелил ветер. Но,
раненный охотником или просто обозленный, медведь может
превратиться в грозное чудовище и броситься на своего врага,
невзирая на выстрелы или устремленную ему в грудь острую
рогатину.
Медведь очень смышленое животное, его можно обучить
всяким забавным приемам. Недаром в старину существовал
обычай водить по городам и селам ученых «мишек» на потеху
людям.
Однако ни один дрессировщик наверное не может поручить-
ся, что обученный им медведь всегда будет послушным и без-
217
опасным. Чем старее зверь, тем он капризнее, тем скорее можно
от него ожидать злобной выходки.
Впрочем, нас интересовало другое. Я должен был детально
изучить питание и повадки кавказского медведя и решить,
много ли он здесь приносит вреда диким и домашним живот-
ным, лесным фруктарникам, колхозным садам и огородам, рас-
положенным вблизи леса.
На Кавказе еще очень много медведей, и эти вопросы — не
простое любопытство.
Утренняя заря залила густым румянцем ближние и дальние
горы. Самые высокие вершины уже освещены восходящим
солнцем, а в балках еще лежит сумеречная мгла. Клочья гу-
стого тумана медленно поднимаются вверх и окрашиваются
оранжевым светом. На севере возносится к небу величественная
гора Чугуш — самая высокая в заповеднике. На ее вершине
сплошная снеговая шапка, а на склонах голубеют языки лед-
ников.
Я перебрался на западный склон Чуро и спрятался среди
груды камней у края громадной высокотравной поляны. Нужно
было дождаться, когда на нее выйдет кормиться медведь, а по-
том осторожно итти по его следу и собирать образцы объеден-
ных зверем трав. Это у нас называется «тропить кормовой ход»
и дает возможность изучать видовой состав растительной пищи
медведя.
Со мной, кроме обычных походных вещей и ружья, была
еще большая брезентовая сумка и пачка бумажных пакетов:
в них я буду собирать кормовые травы.
Высокотравье стояло плотной стеной и было сизым от обиль-
ной утренней росы. Втайне я надеялся, что медведь придет
попозже, когда обсохнет роса. Если же забираться в мокрую
траву придется сейчас, то это всё равно, что с головой окунуться
в омут, — ни одной сухой нитки не останется!
Чтобы лучше наблюдать за поляной, я переменил место за-
сады, поднявшись выше на склон, и продолжал просматривать
в бинокль высокотравье. Солнце поднялось уже высоко и на-
чало припекать, но ни один медведь пока не появлялся!
На южном склоне Чуро таким же делом сейчас занимается
и Тихонов; мне очень хотелось бы узнать, каковы у него успехи,
но раньше вечера мы с ним не можем встретиться.
Наконец показался медведь. Пришел он совсем не с той
стороны, с какой я его ожидал. Рыже-бурое пятно возникло на
опушке леса и сразу же скрылось в траве. Сверху было видно,
как по высокотравью потянулась темная полоска тропы, про-
кладываемой зверем. Эта тропа и была мне нужна.
Приметив группу деревьев, из которой вышел медведь, я бы-
218
стро спустился туда и скоро напал на его след. Стараясь не
шуметь, я осторожно пошел по медвежьей тропе и стал внима-
тельно присматриваться к помятой звериными лапами расти-
тельности. Никаких объедков пока не попадалось: медведь,
видимо, шел без задержки. Но вот я заметил стебель белоко-
пытника, только что сорванный зверем, а дальше — остатки
листа, объеденного больше чем наполовину. Это растение
я хорошо знал и не стал брать гербарного образца, а только
сделал отметку в блокноте.
Объедки начали встречаться всё чаще. Виднелись кое-где
брызги медвежьей слюны, окрашенной зеленью. Зверь лакомил-
ся своими самыми любимыми травами и, разыскивая их, про-
кладывал по зарослям извилистую тропу. Некоторые из кор-
мовых трав я не знал и собирал образцы в бумажные пакеты:
наши ботаники потом помогут их определить.
В одном месте встретились объедки аконита — очень ядови-
того растения — и я вспомнил, как на Пшекише медведица по-
жирала цветы тоже ядовитого рододендрона кавказского. Од-
нако теперь я уже знал, в чем тут дело! Профессор Чертогонов
объяснил мне в ответном письме, что многие звери едят ядови-
тые травы как лекарство против глистов.
Стояло полное безветрие. От нагретых солнцем широких ло-
пухов струился прозрачный воздух. Это было мне наруку: при
восходящих потоках воздуха все запахи уносятся вверх, и мож-
но надеяться, что медведь меня издали не зачует и не убежит
раньше времени с кормежки. Однако особенно увлекаться всё
же не следовало. Нужно держаться не ближе, как на сорок-
пятьдесят шагов от зверя, иначе его можно испугать каким-
нибудь нечаянным шумом, а тогда уж... поминай его как зва-
ли! Хорошо, если испуганный медведь помчится прочь по но-
вому месту, а не бросится назад, по своему же следу. Последний
вариант не очень-то желателен, так как при нем неизбежна
встреча со зверем лоб в лоб, — и никто не может знать заранее,
чем она кончится! Бегущий медведь, когда ему кто-нибудь за-
гораживает дорогу, обычно идет напролом и пускает в ход свои
грозные когти.
Чтобы не подойти слишком близко к зверю, мне приходилось
ориентироваться исключительно на слух, так как высокотравье
стояло выше головы и скрывало от глаз всё, что было по сто-
ронам. Хруст ломаемых медведем мясистых стеблей указывал
мне, где он бродит, а при остановках зверя отчетливо слыша-
лось его чавканье и сопение.
Внезапно я перестал слышать медведя. Прекратились вся-
кие звуки, как будто громадный и тяжелый зверь, став неви-
димкой, бесшумно улетел по воздуху.
219
Это было подозрительно, я остановился, внимательно при-
слушиваясь и приглядываясь к верхушкам растений: не зака-
чаются ли они где-нибудь, выдавая присутствие медведя. Так
продолжалось минут двадцать и мне надоело стоять, ничего не
предпринимая.
Осторожно, размеряя каждый шаг и легонько раздвигая
руками лопухи, я двинулся вперед по медвежьему следу. Я по-
нимал, что действую совершенно безрассудно. Ходить в густых
зарослях по пятам за медведем, не зная точно, где он нахо-
дится, опасно и недопустимо. Однако я надеялся на общепри-
знанное добродушие кавказских медведей, да и нетерпелось вы-
яснить, куда же подевался «мой» зверь?
Какое-то едва уловимое ощущение заставило меня вновь
замереть на месте. Силюсь понять, что меня остановило и, на-
конец, сообразил — запах! Кисловатый запах зверя! «Но что
за чепуха такая, — думаю. — Как может быть, чтобы я своим
слабым человеческим обонянием обнаружил близко медведя,
а он меня — не чует! Значит — зверя давно уже нет здесь, а его
запах удержался среди влажных растений».
С такой мыслью я смело делаю несколько шагов вперед
и... снова останавливаюсь как вкопанный. На этот раз
меня остановили звуки: чуть слышный шум спокойного глу-
бокого дыхания мощной груди и слабенькое, мирное посапы-
вание.
Всё стало ясным! Медведь, наевшись до отвала сочных
стеблей, теперь лежит среди зарослей и сладко спит в их про-
хладной тени. Спит он крепко, безмятежно, как могут спать
большие звери только в необитаемых, безлюдных местах. По-
тому-то и не чует «мишка» моего близкого присутствия.
Так продолжалось всего несколько минут. У моего лица
кружились какие-то мелкие мошки. При вдохе я нечаянно втя-
нул одну из них в нос и почувствовал непреодолимое желание
чихнуть. Зажав ладонью нос, я пытался сдержаться, но не
вышло и из горла у меня вырвался какой-то неопределенный
звук: «г-гы-ы!»
Со стороны медвежьей лежки послышался короткий бурный
шум. Я бросился на землю и замер, лежа на боку. Вижу — над
верхушками борщевников поднялась громадная, круглая го-
лова медведя. Зверь встал на дыбы и осматривался. Зрение
у медведя неважное и, если лежать вот так, неподвижно, он
может и не заметить человека.
Но небольшой, черный нос зверя поворачивается в разные
стороны, изучает запахи и очень скоро вынюхивает меня. Мед-
ведь храпнул, голова его скрылась — и тут же слышится треск
толстых стеблей, сокрушаемых на бегу зверем. Вскочив на ноги,
220
Вижу — над верхушками борщевников поднялась громадная, круглая
голова медведя.
я увидел только, как вздрагивают верхушки растений, отмечая
путь удирающего медведя. Вот и всё. Кончилось мое «тропле-
ние»!
Я был доволен: моя гербарная сумка почти наполнена об-
разцами, а блокнот пестрит названиями различных кормовых
растений. Поддавшись внезапно появившемуся озорному на-
строению, я во всё горло закричал вслед медведю:
— Держи его! Ого-го-го-го-ооо-о!
Мой крик вызвал совершенно неожиданные последствия.
У ближнего края поляны поднялось из травы сразу семь штук
оленей — четыре взрослых самки и три теленка. Олени вихрем
промчались наискосок по отлогому склону и скрылись за его
изгибом.
Это наблюдение было для меня очень важным. Оно озна-
чало, что оленухи, даже имеющие маленьких оленят, не боятся
устраиваться на дневной отдых в таком месте, которое часто
посещается медведями. Как видно, эти «травоядные хищники»
здесь оленей почему-то не трогают.
Перед заходом солнца я встретился с Тихоновым на услов-'
ленном месте. Александр Васильевич за день протропил на
кормежке двух медведей и собрал порядочно растительных
образцов. Однако, по его мнению, здесь на Чуро медведей было
221
всё-таки мало, и он предложил перебраться завтра на соседний
хребет — Амуко.
Мы спустились ниже в лес, развели костер, вскипятили чай-
ник и, поужинав, расположились на ночлег под большой пихтой.
Здесь было несколько свежих кабаньих лежек, и Александр
Васильевич посоветовал мне ложиться подальше от них. Он ска-
зал, что летом в этих лежках бывает много паразитических
насекомых, которые переходят и на человека.
С наступлением темноты весь лес наполнился криками сов.
Медведь разорял гнезда земляных ос.
Хохотали лесные ушастые совы, гикали серые неясыти, а ма-
ленькая совка-зорька оповещала всех своим мелодичным голо-
ском: «сплю, сплю, сплю!»
Гора Амуко—последняя вершина с альпийским лугом на
южных отрогах Главного хребта. Дальше к морю горы посте-
пенно понижаются.
Мы прожили на Амуко два дня и повидали много разного
зверья, которое собралось сюда на богатые пастбища с леси-
стых хребтов черноморского берега. Там мне удалось подсмо-
треть, как молодой медведь разорял гнездо земляных ос, чтобы
достать из него соты с личинками. Отыскав дырку, через кото-
рую вылетали осы, медведь принялся с неимоверной быстротой
молотить по ней лапой и в несколько секунд перебил почти всё
население гнезда. Затем он спокойно раскопал землю, выво-
222
ротил плоский камень и достал из-под него соты. В бинокль
было хорошо видно, с каким наслаждением съел медведь это
свое лакомство.
Раскопанные медведями осиные гнезда встречаются здесь
на каждом шагу и, по-моему, зверей нужно только благодарить
за эту работу, иначе от ос не стало бы и житья.
Обратный переход на Чуро мы решили совершить не крат-
чайшим путем — по соединительному хребту, а низом, через
ущелье речки Сочинки. Эта затея нам дорого обошлась, и Але-
ксандр Васильевич, наверное, и сейчас еще — много лет
спустя — не может ее себе простить!
Сначала всё было ладно. Мы спустились по крутому склону
Амуко к самому руслу Сочинки и пошли по нему против тече-
ния. Воды в речке было мало, она струилась небольшим ручей-
ком между каменными глыбами, переливалась через завалы
веселыми водопадиками и звонко журчала. С обоих склонов
в Сочнику впадало много мелких ручьев. Некоторые из них
были почти совсем без воды, а другие падали с крутизны сере-
бряными нитями. Старый темный буковый лес заполнил
всё ущелье. Гребни мелких хребтиков густо заросли лавровиш-
ней.
Дальше ущелье становилось всё уже и уже и, наконец,
превратилось в глубокую каменную щель с почти отвесными
стенами. Мы шли по руслу, прыгая с камня на камень, или
карабкались по береговым уступам, обходя водопады. Итти
становилось всё труднее. Александр Васильевич недружелюбно
посматривал на отвесные берега и приговаривал:
— Гиблое место! Поганое место!
Действительно, выкарабкаться на какой-либо склон уже не
было возможности, мы были обречены двигаться только по
руслу, загроможденному обломками скал.
Узкая полоса неба над нами вдруг потемнела. Послышались
недалекие раскаты грома. Тихонов еще больше забеспокоился
и поминутно смотрел на небо. Громовые удары повторялись
и становились громче. Надвигалась гроза. Теперь стал пони-
мать и я, какая неприятность нам угрожала.
Ущелье наполнилось шумом дождя, который заглушил все
остальные звуки. Разразился один из тех неистовых южных
ливней, какой за полчаса выливает на землю столько воды,
сколько не даст и за целые сутки обычный умеренный дождь.
Александр Васильевич пытался двигаться бегом, насколько
это было возможно здесь, и всё время подгонял меня словами:
— Скорей, Александрович, скорей! Нужно вылезать из этой
преисподней, не то пропадем!
Он обшаривал взглядом стены ущелья, пытаясь найти ме-
223
Судорожно хватаясь за верхушки еще не затопленных камней, напрягая
силы и захлебываясь брызгами, мы кое-как добрались до карниза.
стечко, где бы можно было вылезти наверх. Но кругом всё
также высились отвесные, недоступные утесы.
Сухие притоки Сочинки ожили и начали обрушивать с кру-
тизны мутные потоки. Через полчаса и в Сочинке стала прибы-
вать вода. Вот она — расплата за наше легкомыслие!
Дождевые воды, со всей громадной площади склонов, сли-
ваются в русла бесчисленных речек и мигом превращают их
в бешеные потоки, которые ревут, грохочут и перекатывают
пудовые камни.
Итти стало невозможно. Сочинка заполнила мутной клоко-
чущей водой всё свое каменистое ложе. Мы едва удерживались
на ногах, сопротивляясь напору течения. Воды было уже по
пояс и она продолжала прибывать. Мне стало страшно...
Немного впереди нас на левой стене ущелья виднелся ма-
ленький каменный карнизик. Он возвышался над водой метра
на два и был похож на полуразрушенный балкон. Кажется, это.
было единственное место для спасения от паводка.
Судорожно хватаясь за верхушки еще не затопленных кам-
224
ней, напрягая силы и захлебываясь брызгами, мы кое-как до-
брались до карниза. Александр Васильевич уцепился руками
за его край и стал подтягиваться, а я подставил ему под колено
свое плечо. Выбравшись на карниз, Тихонов лег на него и про-
тянул мне обе руки.
Нашего балкончика едва хватало, чтобы уместиться на нем
вдвоем. Мы сидели на покатой каменной плите и согревали друг
друга своими телами. Ливень кончился, но на нас не было ни
одной сухой нитки, а у самых ног продолжала бушевать осата-
невшая река. Пышный куст папоротника с многолетним корне-
вищем рос в расщелине на карнизе. Это говорило, что наше
убежище водой не заливается — иначе бы не расти здесь папо-
ротнику. Угроза захлебнуться в Сочинке миновала, но положе-
ние наше оставалось незавидным. Мы лязгали зубами от холода
и с тоской смотрели вверх — туда, где склоны делались положе
и где можно по-людски отдохнуть и обсушиться у костра. От не-
чего делать мы сушили на ветерке промокшие образцы мед-
вежьих кормов и свои записные книжки. Потом разобрали и
продули ружья. Наши бинокли, кажется, не пострадали — вода
не проникла внутрь их. К удивлению, продолжали тикать и мои
карманные часы.
Долго держала нас в плену Сочинка. Только вечером вода
в реке спала настолько, что мы смогли продолжать путь по рус-
лу. До чего же не хотелось спрыгивать опять в холодный поток
и брести по нему, запинаясь об камни избитыми ногами!
Место для подъема из ущелья нашлось всего в полкило
метре выше по реке; переночевав в лесу у костра, на другой
день мы вернулись в лагерь.
Валя и Федя рассказали нам, что в первую ночь, когда
они остались одни, вокруг палатки долго ходил медведь и всё
время «ругался». Потом он поднялся на скалистый обрыв и на-
чал оттуда сбрасывать огромные камни. Камни с грохотом ка-
тились по склону мимо палатки. Федя не вытерпел и отпугнул
медведя выстрелами.
ОЗЕРО ТУРОВ
Наш отряд вернулся на северные склоны Главного хребта и,
проделав большой путь, спустился в долину реки Уруштен.
Здесь особый мир — мир высоких снеговых вершин, смешан-
ных горных лесов, непролазных трущоб и многочисленных неиз-
веданных пещер в первозданных скалах. Здесь на десятки кило-
15 По заповедным дебрям
225
метров нет ни одного человеческого жилья. Здесь сердце запо-
ведника — край непуганых зверей и птиц.
В центральной части долины, среди небольшой поляны,
стоит бревенчатое сооружение. В нем никто не живет, но от-
крыто оно всякому, кто нуждается в кровле и покойном, без-
опасном отдыхе. Это так называемый «лагерь»— горная «гости-
ница» без номеров, без прислуги, без буфета, рассчитанная на
людей, которые любят путешествовать по-охотничьи, по-спар-
тански.
Через долину Уруштена проходит главная экскурсионная
тропа заповедника и по ней всё лето идут группы туристов
с рюкзаками на плечах и с длинными горными палками в ру-
ках. Туристы пересекают заповедник с севера на юг, преодоле-
вая за десять дней трудный и увлекательный путь, от Майкопа
до Сочи, пересекая лесное море и переваливая через Главный
Кавказский хребет.
Уруштенский лагерь — одна из многих узаконенных остано-
вок для экскурсантов. Штатный проводник, доведя свою группу
до очередного лагеря, поможет усталым путешественникам
устроиться на отдых по-лесному, выпьет с ними чайку у костра
и расскажет какую-нибудь историю о четвероногих или крыла-
тых обитателях заповедника. Проводниками здесь служат бы-
валые, опытные люди.
Когда мы подъехали к лагерю, в нем как раз отдыхали
экскурсанты. Как потом выяснилось, это была группа ленин-
градских учителей. Средних лет женщина в синем платочке вы-
шла из лагеря и увидела вооруженных всадников, которые по-
хозяйски подъехали к избушке и стали спешиваться. Наши ко-
стюмы за месяц жизни в горах пообтрепались, лица и руки
были коричневыми от загара, голоса огрубели, — короче, в нас
трудно было распознать участников научной экспедиции!
Учительница всплеснула руками и бросилась назад в ла-
герь. Через минуту оттуда высыпало человек восемь мужчин,
а из-за них робко выглядывали женщины. Вид у всех был чрез-
вычайно растерянный. «Ясно! — подумал я. — Нас приняли за
бандитов!»
Первым к лагерю подошел Ибрагим, в накинутой на плечи
косматой бурке, с бронзовым обросшим лицом и с кинжалом
на поясе. Смятение среди экскурсантов усилилось, мужчины
переглядывались и, видно, не знали что делать! Но тут, опе-
редив Ибрагима, вышла вперед Валя и улыбнувшись, поздоро-
валась:
— Здравствуйте, товарищи! Мы вас, кажется, побеспо-
коили?
Услышав женский голос и, видимо, разглядев на Валином
226
берете эмблему заповедника, туристы ободрились. В эту минуту
подошел куда-то отлучившийся проводник и стал дружески по*
жимать нам руки. Это окончательно всё привело в норму. Не-
давний испуг у экскурсантов сменился искренним весельем. Они
засыпали нас вопросами и упросили располагаться на отдых
вместе с ними. Через час Разумович уже читал ленинградцам
лекцию о животном и растительном мире заповедника, а те
восторженно глядели на его обветренное лицо и шуршали ка^
рандашиками по страницам блокнотов.
Пока мы жили на Уруштене, такие лекции нам всем при-
шлось читать по нескольку раз и самым разнообразным слуша-
телям.
По маршруту заповедника шли, группа за группой, рабочие,
колхозники, врачи, инженеры, студенты и пионеры — молоде-
жи, разумеется, больше всего!
Правый берег долины Уруштена образуют склоны велико-
лепной двухглавой горы Алоус. В ее альпийской зоне есть изу-
мительное высокогорное озеро и держатся многочисленные ста-
да туров. Лесные склоны Алоуса издавна славятся как мед-
вежьи места. Для меня этого было больше чем достаточно, что-
бы, как говорят, «заболеть» Алоусом и считать его здесь основ-
ным районом своих наблюдений.
Мы с Александром Васильевичем решили начать дело с об-
следования горных малинников. В верхнем лесном поясе Алоу-
са растет много малины. Ее ягоды сейчас уже поспевают и, не-
сомненно, привлекают к себе много медведей.
Взяв дня на два еды, я и Тихонов с утра отправились
в лес. Остальные наши сотрудники тоже разошлись по своим
маршрутам.
На западном склоне Алоуса в самом деле было очень много
медвежьих следов. Они встречались тем чаще, чем выше мы
поднимались. Местами медведи протоптали целые тропы. Эти
тропы шли наискось — вверх и влево — к поясу редколесья на
северном склоне горы. Повидимому, они направлялись к бога-
тому кормами месту. Его нужно было обследовать, и мы пошли
прямо по одной из медвежьих троп.
Как и следовало ожидать, тропа привела нас к обширным
зарослям малины. Спелые душистые ягоды виднелись почти на
каждом кусте. Мы, разумеется, соблазнились и принялись ими
лакомиться. Дикая лесная малина уступает садовой только по
величине ягод, а что касается их вкуса и аромата, то, пожалуй,
еще и подумаешь, какая из них лучше!
Я думал, что медведи при кормежке малиной беспощадно
ломают растения, и ожидал увидеть здесь полный разгром. На
самом же деле было не так. Звери только проложили в малин*-
15*
227
нике много извилистых троп и, повидимому, пользуются ими из
года в год. Эти тропы делят ягодные заросли на отдельные
узкие полосы и участочки самых причудливых форм.
• Медведь, идя по тропе, пригибает к себе лапами кусты, оби-
•рает с них пастью ягоды и затем вновь опускает. Растение рас-
прямляется и остается невредимым. Только кое-где мы видели
«евежесломанные стебли и ветки, которые зверь слишком уж
сильно притянул к себе.
Мы крадучись ходили по медвежьим тропам в надежде за-
стать на кормежке хоть одного из них. Но было уже около деся-
ти часов утра, — такое время, когда большинство зверей отды-
хает. Ягодники были пусты и только в одном месте на тропе
мелькнул рыжий хвост лисицы. Кумушка тоже непрочь пола-
комиться малинкой.
Мне было досадно. Хотелось всё же понаблюдать, как мед-
ведь собирает ягоды, но для этого нужно сидеть здесь до суме-
рек, устроившись где-либо между кустами, а лучше всего — на
дереве.
Посоветовавшись, мы решили, что до вечера еще успеем по-
бывать на альпийских лугах и посмотреть там на туров. Кстати,
Разумович просил нас проследить, много ли на Алоусе держит-
ся турих с козлятами этого года рождения.
Обходя заросли по северному их краю, мы обнаружили, что
здесь вместе с малиной растет другой горный ягодник — кавказ-
ская золотистая смородина. Она очень похожа и формой
листьев и вкусом ягод на обычную красную смородину, только
цвет ягод у нее не красный, а почти черный. Я сорвал одну спе-
лую кисть, с удовольствием ее съел и потянулся за второй, но
в этот миг почувствовал, что Александр Васильевич положил
мне на плечо руку и нажал вниз. Это означало — «молчи и
нагнись!» Я выполнил команду и услышал шопот товарища:
— Глядите! Вон — у того явора!
Всмотревшись, куда показывал Тихонов, я увидел, что ветки
смородинного куста колеблются. Их кто-то нагибал и через не-
сколько секунд снова отпускал. Двигаясь на четвереньках, мы
подползли поближе, затем выпрямились за густым кустом и
стали наблюдать сквозь ветки.
Светлорыжий небольшой медведь ел смородину. Он приги-
бал к себе когтями ветку, потом захватывал зубами ягодную
кисть и сдергивал с нее все ягоды одним легким рывком. Стер-
жень кисти и даже зеленые ножки ягод — всё оставалось на
ветке, в рот к медведю попадали только чистые ягоды! Дела-
лось это быстро и ловко. Обобрав одну ветку, зверь принимался
за следующую. Неспелые кисти медведь не трогал, а брал толь-
ко самые темные.
228
Мы наблюдали минут двадцать. Наконец Тихонов спросил
меня на ухо:
— Ну, видели? Хватит?
Я утвердительно кивнул головой.
Не соблюдая больше осторожности, мы вышли из-за куста.
Медведь сразу же нас заметил, замер от неожиданности на две-
три секунды, а потом побежал прочь, не разбирая дороги и не
оглядываясь.
Альпийская зона Алоуса встретила нас прохладным ветер-
ком. Вершина горы четко рисовалась на безоблачном небе дву-
мя тупыми каменными пиками. Языки снежных полей блестели
на солнце и резали глаза своей незапятнанной белизной.
От обеих вершин, вправо и влево, отходили изогнутые ска-
листые гребни и опоясывали широкую круглую впадину. На дне
впадины нежно голубело озеро, спокойное и чистое, как полиро-
ванное стекло.
Подземные воды из века в век омывали изогнутые пласты
горных пород. Вода растворяла и уносила прочь частицы из-
вести и других минералов, какие поддавались ей. Каменные
пласты разрыхлялись и оседали вниз. Так, постепенно, под вер-
шиной горы образовалась глубокая круглая впадина. Вода
тающих снегов и ледников заполнила впадину и образовала это
странное озеро на высоте более двух с половиной тысяч метров
над уровнем моря! Геологи такие водоемы называют карсто-
выми озерами.
Мы подошли к озеру. Его поперечник около полкилометра,
но среди высоких скалистых берегов оно кажется совсем не-
большим, как будто это сделанный руками человека идеально
круглый бассейн. Однако если присмотреться к берегам, ко все-
му, что здесь есть, то почувствуешь, какая первобытная, свежая
и строгая природа тебя окружает!
Вода в озере так чиста и прозрачна, что видны каменные
плиты, лежащие на глубине не менее четырех метров. Я взял
обломок белого известняка и бросил его в озеро. Камень, погру-
жаясь, был виден несколько секунд и постепенно исчез в без-
донной глубине. Температура воды такова, что опущенная в нее
рука сразу же немеет от холода. Кажется, что в этом озере не
может быть никакой жизни.
Но нет, это не так! Присмотревшись, я увидел, что в поверх-
ностных слоях воды плавает много рачков осликов. А раз есть
эти рачки, должны быть и их потребители.
Так и есть! Вон посреди озера плавает пара птиц. Это ма-
лые поганки. Странно было видеть этих обитателей речных
плавней и теплых болот не среди тростников и ситников, а в та-
кой необычной обстановке.
229
Расположившись среди
камней у самой воды, мы ста-
ли прощупывать биноклями
склоны, окружающие озеро.
Я очень скоро заметил боль-
шую группу животных, кото-
рые паслись на низкотравном
Малые поганки.
лугу, среди скал. То были главные обитатели здешних мест —
туры.
Со словом «тур» у многих связано представление о диком
древнем быке, который прежде жил в нашей стране и исчез
около пятисот лет назад. Народная память сохранила это на-
звание и перенесла его на другое животное, не имеющее ни-
чего общего с дикими быками — на кавказского горного козла.
Есть два близко родственных вида кавказских туров.
К востоку от Эльбруса, на диких голых вершинах самой вы-
сокой части Кавказа живет тур дагестанский,, а здесь, в горах
Западного Кавказа, более низких, влажных и богатых расти-
тельностью,— тур Северцова. Свое название он получил в честь
знаменитого нашего зоолога — академика Н. А. Северцова.
Туры паслись в разных местах. Они бродили целыми стада-
ми по пятьдесят-шестьдесят особей вместе. Ближе к нам держа-
лось стадо самок с молодняком. Козлята резвились вокруг ма-
терей. Некоторые из них приподнимались на дыбки и, на мгно-
вение задержавшись в таком положении, с наскока стукали лба-
ми по материнскому боку. Турихи подставляли им свои неболь-
шие рога, как бы показывая малышам, как нужно отбивать
удары противника.
По сторонам ходили старые козлы. Они часто — то один, то
другой — поднимали головы и осматривались. Тогда их огром-
ные серповидные рога четко виднелись на фоне светлого неба.
Туры постепенно спускались и сходились ближе к озеру.
Вероятно, приближалось время водопоя. Многочисленные, глу-
боко выбитые туриные тропы подходили к воде по всему проти-
воположному берегу. Это мы заметили еще раньше и выбрали
место для засады так, чтобы не отпугивать животных от озера.
Часть туров была уже у воды, другие продолжали подходить
со склонов. Из-за гребня хребта показывались новые группы и
тоже спускались к водопою.
Скоро почти все берега были заполнены животными. Неко-
торые подошли совсем близко к нам. Я любовался на мощных
козлов. Их крепко сбитые, ладные тела, покрытые светлокорич-
невой шерстью, дышали жизненной силой. Я было начал счи-
тать туров, но, насчитав более трехсот, сбился и отказался от
этого намерения. Всего их сошлось к озеру не менее шестисот.
230
Приятно было видеть это богатство. Я думал: скоро придет
время, и наши зоологи возьмутся за почетную и трудную за-
дачу: сделать так. чтобы не только в редких заповедниках,
а всюду — по охотничьим местам, паркам и лесам было вот та-
кое же звериное изобилие. Почему в самом деле где-нибудь
под Курском или в Донбассе крупнее зайца и зверя не встре-
тишь?
Разве это так и должно оставаться?
Почему бы не развести там, в подходящих местах, если не
тура, так оленя или хотя бы косулю? Так оно и будет. В при-
роде наведут порядок, ее богатства умножат во сто крат и с
толком, по-справедливому распределят по нашей земле. Вот
тогда-то и понадобятся эти заветные живые хранилища-запо-
ведники. Пусть же побольше в них разводят всяких полезных
и красивых животных. Нам же нужно их изучать, да так, чтобы
знать их со всеми их привычками и слабостями не хуже, чем
знает теперь человек своих домашних животных.
Размечтавшись, я не сразу заметил, что поведение туров
резко изменилось. Среди них начался какой-то переполох. Сам-
ки и молодняк сбились в одно большое стадо и помчались впра-
во на хребет. Козлы метались по сторонам, издавая короткие
резкие свисты, а потом побежали вслед за самками, часто оста-
навливаясь и оглядываясь назад.
Я повернулся к Александру Васильевичу. Он взял бинокль и
что-то высматривал между скалами, слева от озера. Через не-
сколько секунд оттуда вышел крупный зверь бледножелтой
•окраски с круглыми черными пятнышками по всему телу. Зверь
шел по склону быстрыми, стелющимися шагами. Его длинный
хвост извивался по-змеиному. Тихонов сжал мне локоть и воз-
бужденно прошептал:
— Эх, и повезло же нам с вами! Такое не часто можно ви-
деть!
За озером шел кавказский леопард — зоологическая ред-
кость — гроза всех копытных животных!
На Кавказе осталось так мало леопардов, что встречать их
удается далеко не всякому, даже очень опытному и настойчи-
вому охотнику. Нам действительно повезло.
Леопард пересек открытый склон и скрылся среди скал.
Мы встали из-за камней и пошли в обход озера. Солнце
клонилось к закату. Как быстро промелькнул этот день, такой
богатый впечатлениями! Нужно было подумать о ночлеге. Спу-
скаться в лес не захотелось, и мы решили заночевать тут же
у озера, а завтра с утра продолжить наблюдения в высокогорье.
Ночлег получился неважный. Ночи здесь холодные, костер
разложить было не из чего — кругом лишь зеленая трава да
231
скалы; а из теплой одежды у нас была всего одна бурка на
двоих. Мы завернулись в нее и, прижавшись друг к другу, легли
прямо на камни.
К утру всё, высокогорье окуталось облаками, и нам при-
шлось сидеть часа два, не видя ничего далее пяти-шести мет-
ров. Где-то близко слышалось громкое улюлюканье горных ин-
деек, а сверху доносился клекот беркута.
Наконец туман стал редеть. Очертания скал начали высту-
пать из молочно-белой мглы так, как постепенно обрисовывает-
ся изображение на фотобумаге, положенной в проявитель. Не
дождавшись окончательного прояснения атмосферы, мы пошли
в обход правой вершины Алоуса.
Нас остановила глубокая расщелина, перебраться через ко-
торую было невозможно. Мы присели покурить и обдумать свой
дальнейший маршрут. За расщелиной был обширный луговой
склон, примыкающий к седловине горы. Там еще держался раз-
реженный туман и мешал рассмотреть отдельные предметы. Но>
вот потянул ветерок и с Алоуса исчезли остатки ночных обла-
ков. Стало видно, что на той стороне, метрах в четырехстах от
нас, паслось смешанное стадо туров. В нем было много самок
с козлятами и десятка два старых козлов.
Я вытащил блокнот и стал зарисовывать карандашом жи-
вотных. Рисовал я плохо и туры у меня получались похожим»
не то на украинских волов, не то на что-то вообще несуще-
ствующее в природе.
Александр Васильевич, наблюдая за моей работой, посмеи-
вался и советовал в другой раз не забывать брать с собой фото-
аппарат.
Вдруг все туры, как по команде, перестали щипать траву и
заволновались. Турихи бросились в середину стада, ведя за со-
бой малышей. Козлы расположились по краям и тревожно за-
свистели. «Неужели опять леопард?» — подумал я. Но на этот
раз было другое.
Возле стада показался волк. Он перебегал с места на место,,
к турам близко не подходил, но всем своим поведением показы-
вал, что явился сюда не случайно. Козлы волновались и неот-
ступно следили за хищником. Турихи стояли неподвижно, плот-
ной кучей, под охраной самцов.
Волк становился нахальнее и делал свои перебежки всё
ближе к стаду. Наконец козлы, видимо, потеряли терпение и,,
грозно мотая головами, всей группой, поскакали к волку. Впе-
ред вырвалось три самых крупных тура с пудовыми рубчатым»
рожищами. Повидимому, это были вожаки и главные бойцы
стада.
Волк поджал хвост и, лавируя между камнями, побежал
232
Леопард пересек открытый склон и скрылся среди скал.
Волк поджал хвост и, лавируя между камнями, побежал прочь.
прочь. Получить смертельный удар турьих рогов по черепу не
входило в его расчеты. Преследование длилось всего две-три
минуты, но козлы удалились от стада метров на триста. Это и
было их ошибкой, которую — из века в век — повторяют все
туры. В тот момент, когда первый хищник уже скрывался за
изгибом склона, рядом с турицами, как из-под земли, появился
второй волк и с хода врезался в стадо. Это излюбленный ко-
варный прием нападения волчьей пары. Турихи заметались и за-
кричали. От стада отделились две самки и с ними маленький
козленок. Обезумев от страха, они бросились куда глаза гля-
дят.
Этого-то и нужно было серому разбойнику. Он погнался за
•отбившимися животными, отжимая.их от стада. Козленок ско-
ро начал отставать и жалобно закричал тоненьким нежным го-
лоском. Волк настигал его, но не торопился схватить зубами за
горло. Ему было мало одного туренка и он гнал всю группу
к дальним скалам. Там, на снежном пятне снова показалась
сухопарая фигура первого волка.
Я смотрел на старых туров. Они вернулись к стаду и опять
расположились по его краям. Скакать на выручку к своим
обреченным подругам и детенышу туры не будут: до тех
слишком уже далеко, а здесь целое стадо, которое нельзя поки-
дать.
Преследуемые турицы и волк были как раз против нас. Мы
переглянулись и, без слов поняв друг друга, схватились за
ружья. Мой карабин, давно уже не стрелявший, сверкнул жел-
тым язычком пламени и по-приятельски толкнул меня прикла-
дом в плечо. Однако стрелять пулей на большое расстояние по
быстро движущейся цели — это не то, что в клубном тире «вы-
бивать очки» из бумажной мишени!
Наши пули ложились недолетами и брызгали частицами
бурой почвы. Мы прибавили прицел. -Чья-то пуля взметнула
пыль у самой морды волка. Он на мгновение присел. Еще два
234
выстрела! Зверь вдруг поднял прямо вверх свой толстый хвост.
Бег его резко замедлился.
— Ага! — крикнул Тихонов. — Попало чертяке! А ну, Але-
ксандрович, еще одну пульку!
Я тщательно прицелился и выстрелил. Волк пошатнулся,
присел, поднял кверху морду и издал короткий хриплый вой...
После этого он попытался сделать еще несколько шагов, но
ткнулся в землю и вытянулся на боку.
Измученные турицы, сделав широкий полукруг, повернули
к своему стаду, которое уходило вверх, на скалы правой вер-
шины. Турицы бежали медленно, явно приноравливаясь к тому,
чтобы за ними поспевал козленок, выбившийся из сил.
Над убитым волком уже кружился черный гриф. Через не-
сколько минут он опустился на землю возле трупа. Удивитель-
но, как быстро обнаруживают мертвых животных птицы-па-
дальщики!
Мы были в раздумье. С волка следовало бы снять шкуру и
взять его череп для коллекции. Но, чтобы добраться до него,
нужно обходить расщелину, поднявшись почти на самую левую
вершину горы. На это уйдет не меньше двух часов, в течение
которых грифы растащат всего волка по кусочкам. Мы махнули
рукой на свою добычу и стали спускаться к лесу.
По пути к лагерю мы пошли разными дорогами. Я решил
спуститься к Уруштену — подальше от поляны — и походить по
берегам этой реки.
В поясе смешанных лесов я нечаянно набрел на дикую
свинью с выводком поросят. Свинья вскочила с лежки из-под
куста скумпии, хрюкнула и помчалась вниз, подняв дыбом свою
черную щетину. За ней поскакали поросята, полосатые, шуст-
рые, как бесенята. Они разбежались веером в разные стороны и
мигом куда-то все попрятались. Я было попробовал их искать
между кустами и валежинами, но куда там, — как сквозь землю
провалились звереныши!
Долго бродил я по дикому берегу Уруштена, высматривая
следы разных зверей на влажной земле, среди зарослей дикого
крыжовника.
Над долиной заклубилась туча и начал накрапывать дождь.
Бурка осталась у Александра Васильевича, и, кроме суконной
рубахи, у меня ничего больше не было. Это заставило меня по-
искать укрытия, чтобы спрятаться от дождя. Но большие пихты
остались вверху на склоне; поблизости только лиственные де-
ревья, а они от дождя не спасут. Оставалось одно: поскорее
двигаться к лагерю.
Дождь усиливался и подгонял меня. Итти было трудно.
Под ногами то камни, то коренья, то какие-то предатель-
235
ские рытвины, в которые проваливаешься совершенно неожи-
данно.
Я подошел к отвесному каменному утесу, возвышающемуся
на противоположном берегу, у самой реки. У утеса, метра на
два от земли, зияло широкое темное отверстие. «Пещера! —
подумал я. — Вот это кстати!»
Перейдя вброд речку, я стал карабкаться по скале к входу
в пещеру. Вот и она! Проход был узок. Я нагнулся и шагнул
в темноту. В нос ударил острый запах, какой не раз приходи-
лось слышать в зоопарке, возле клеток с хищниками.
Что же это значит? Я невольно взял наизготовку свой кара-
бин и остановился в нерешительности. Вдруг внутренность пе-
щеры огласилась негромким басистым ворчанием. Его мрачные,
рокочущие ноты были странно знакомыми и опять напомнили
зоопарк или цирковую арену.
Я попятился и стал нащупывать ногой неровности утеса, по
которым забрался сюда. Повернуться спиной к пещере я боял-
ся: этот момент мог быть очень опасным! Спускаясь со скалы,
я последний раз заглянул в тьму пещеры, и мне показалось, что
там блеснула пара зеленоватых огоньков.
Когда я отошел от утеса на порядочное расстояние, то по-
чувствовал настоящее облегчение. В то же время мне было
стыдно перед самим собой, что я сыграл такого труса и не вы-
яснил, на чье же логовище я наткнулся.
Кто из зверей мог быть в пещере? Вернее всего, что лео-
пард: так никто больше не рычит.
В таком случае я хорошо сделал, что во-время отступил:
с этим зверем шутки плохи!
А может быть, в пещеру спряталась рысь? Их ведь здесь по-
рядочно водится. Но нет! Слишком велико расстояние между
сверкнувшими глазами зверя; у рыси лоб гораздо уже.
В лагерь я явился, разумеется, мокрым до ниточки и с на-
слаждением подставил спину теплу пылавшего очага. Наши все
были в сборе. Валя вытащила из ящика какую-то живность и
поднесла ее ко мне показать. На ладони у нее сидела крупная
полевка, почти черного цвета, с очень длинными когтями на пе-
редних лапках. Это была прометеева мышь — подземный гры-
зун кавказского высокогорья.
— Вот, видел, какую мы диковину поймали? — сказала
Валя с явным задором.
Мы же с Александром Васильевичем могли похвалиться
лишь одними впечатлениями, да записями в полевом дневнике.
Признаюсь, в эту минуту я очень пожалел, что мы не взяли
шкуру и череп убитого волка.
236
ЗВЕРИНЫЕ САДЫ
Незаметно подошел сентябрь. Наше семейство увеличи-
лось — Валя съездила в Москву и привезла дочурку, отобрав ее
«с боем» у бабушки. От железнодорожной станции я доставил
Инку на передней луке своего седла, подложив подушку. В на-
шем лесном жилище стало как-то особенно светло и весело.
Был у нас и еще один «член семьи» — маленький медвежо-
нок. Его раздобыл Ибрагим еще во время летней экспедиции.
Как ему удалось отобрать у медведицы детеныша, не убивая ее,
старик не рассказывал, а только ухмылялся в свои прокурен-
ные усы.
Медвежонка мы назвали, как водится, Мишкой и воспиты-
вали его, как домашнее животное, никуда не запирая и не при-
вязывая. Жил он у нас в кухне и свободно выходил гулять когда
вздумается, предпочитая при этом пользоваться не дверью,
а открытым окном. Иногда на Мишку накатывалось буйное
озорство. Тогда он сдергивал со стола скатерть, сдирал с окон
занавески, добирался до постелей и не раз вытряхивал перья из
подушек. Валя, разумеется, решительно восставала против та-
ких выходок и всё искала средства держать Мишку в повино-
вении. Но такого средства не находилось: медвежонок не боял-
ся ни окриков, ни хлопанья в ладоши, ни шлепков веником.
Бить же озорника по-настоящему нам не хотелось.
Как-то Мишка стащил с полки медный таз для варенья. По-
судина ударилась об пол и загудела, как колокол. Это привело
медвежонка в неописуемый страх. Он забился в угол и проси-
дел там полдня, опасливо поглядывая на полку с посудой.
Искомое средство было найдено! После этого случая стоило
только Мишке показать «страшный» таз, как он сразу же ста-
новился шелковым.
Когда мы привезли дочку, то очень беспокоились о том, как
бы медвежонок не напугал, не поцарапал девочку: он ведь не
плюшевый, а настоящий — с зубами и когтями! Но страхи
были напрасны — Инна и Мишка с первого же дня стали
друзьями и — удивительное дело! — медвежонок обращался
с девочкой на редкость осторожно.
Впрочем, любоваться на дочь и на ее игры с медвежонком
мне приходилось лишь урывками. Стояла пора созревания ди-
ких фруктов — время, исключительно интересное для наблюде-
ний.
По всему заповеднику разбросаны большие участки диких
фруктовых деревьев — целые сады, выращенные самой приро-
дой. Лесная яблоня, груша, алыча, терн, черешня дают здесь
баснословные урожаи, причем качество их плодов такое, что все
237
мы с удовольствием их ели, заготовляли для сушки и варенья и
благодарили за них щедрую кавказскую природу. Но лесные
фрукты нравятся не только людям.
В период плодоношения диких фруктовых деревьев к ним
собирается почти всё зверье, населяющее заповедник. Фрукта-
ми подкармливаются почти все грызуны, олени, косули, едят их
даже хищники: куница-, волк, лисица и, разумеется, барсук.
Только жителей заоблачных высот — тура и серну — никто еще
Инна и Мишка стали друзьями.
не заставал на фруктах. Главные же потребители лесных пло-
дов — кабаны и медведи. Эти животные в фруктовый сезон, ка-
жется, ничего больше и не едят, кроме груш, яблок, алычи и
тому подобного. Сахаристые плоды помогают медведям и каба-
нам нагуливать жир, нужный им для зимовки.
На фруктовых участках по ночам иногда собирается столь-
ко разных животных, что утром вся земля под деревьями ока-
зывается сплошь истоптанной многочисленными копытами, ла-
пами и лапищами. Там под одной грушей или яблоней могут
встретиться: олень и кабан — с медведем, косуля — с волком,
а лесная мышь — с куницей. Казалось бы, что в этих «звериных
садах» получается невообразимая путаница, гибельная для сла-
бых и выгодная для тех, кто имеет хорошие клыки и когти.
Однако в этой мешанине существует свой, веками сложившийся
распорядок. Его-то мы и должны были тогда изучать.
238
Много я обошел фруктовых зарослей и много провел в них
бессонных ночей, устроившись либо на толстом суку старой
груши, либо где-нибудь в кустах на земле. Я следил за всем,
что происходит на залитых лунным светом прогалинах и в чер-
ной тени под деревьями, и на самих деревьях, ни во что не вме-
шиваясь и стараясь, чтобы ни один из лесных обитателей не
заметил моего молчаливого присутствия. То, чего не видели мои
глаза, слышали уши, а уши в напряженной тишине ночного леса
становятся особенно чуткими. Когда же и’слух оказывался не-
достаточно тонким и переставал разбираться в окружающем, на
помощь приходила догадка.
Наблюдения помогли мне разобраться в сложной жизни зве-
риных садов и подарили мне много волнующих и счастливых
минут.
Теперь я, пожалуй, могу и рассказать, как протекает тихая
лунная ночь во фруктовых зарослях. Попробую же это сделать.
Вечереет. На верхушке высокой алычи, увешанной мелкими
желтыми плодами, возятся черные дрозды. Они обклевывают
сладкую мякоть плодов и роняют на землю их липкие косточки.
Стайка витютней взвилась над деревьями и быстро понеслась
к дальней балке. Пролетел, со звоном рассекая воздух, сокол-
чеглок и всполошил соек. Их трескучие голоса долго еще раз-
даются на краю поляны.
Большая поляна окружена стеной кленово-букового леса. На
ней куртинами стоят груши вперемежку с яблонями и кустами
алычи. Плодовые деревья кажутся небольшими по сравнению
с громадными вековыми буками. Вершины леса еще озарены
желтым светом заходящего солнца, а внизу уже воцарилась
прохладная душистая тень. Пахнет яблоками и пряной лесной
сыростью.
Начинает темнеть. Южные сумерки тянутся недолго. Умолк-
ли и попрятались дневные птицы. Запоздавшая золотистая
иволга выпорхнула из ветвей груши, пролетела над поляной и
скрылась в высокоствольном лесу.
Наступили самые тихие минуты суток, когда дневная жизнь
отошла на покой, а ночная только еще начинает пробуждаться.
Всё сильнее пахнет фруктами. Ими щедро усыпана земля под
деревьями. Кругловатые мелкие груши смутно желтеют на тем-
ной перегнойной почве.
В сухих опавших листьях заворошились мыши. Они начи-
нают вылезать из норок и первыми открывают ночное пирше-
ство под грушами и яблонями.
Шорохи усиливаются. Кто-то быстро бегает вверху по вет-
вям, легкий и проворный. Слышатся слабые писки, на землю
падают сбитые плоды. Это сони полчки, отлежавшись за день
239
в своих укромных дуплах,
вылезли на кормежку. Похо-
жие на белок, пепельно-серые
зверьки с пушистыми хвости-
ками присаживаются на суч-
ках, хватают передними лап-
ками груши и начинают
быстро работать своими
грызуньими зубками: «хруп,
хруп, хруп!» Сочная мякоть
плодов полчков не интере-
сует, они ее выгрызают и тут
же выплевывают, добираясь
до семян. В семечках груш
и яблок заключена питатель-
ная белковина и раститель-
ный жир, а это и нужно пол-
чкам.
Зверьки бодрствуют всего
Куница, поймавшая полчка. около четырех месяцев в
году, а остальное время ле-
жат в глубокой спячке; не-
даром же их называют сонями! За эти четыре месяца активной
жизни им нужно успеть совершить все свои важнейшие дела:
вывести и выкормить детенышей, перелинять и ожиреть так,
чтобы запасов жира хватило на долгую спячку. Вот почему все
сони выбирают для себя самый питательный корм.
Взошла луна. Засеребрились листья деревьев, заискрились
капли ночной росы. В тишине вдруг раздался громкий крик, по-
хожий на хохот. Это лесная сова возвестила своим криком на-
чало ночи.
Над верхушкой старой раскидистой груши появился темный
силуэт крупной птицы. Птица бесшумно облетела кругом широ-
кую крону дерева. Берегись, полчки! Не зевай, нето как раз и
угодишь ушастой сове на первый завтрак!
Луна поднимается выше и заливает лес своим неверным,
призрачным светом. Кто-то подходит к грушевой куртине.
Слышны легкие, осторожные шажки. Они приближаются. По-
казалась стройная фигурка косули. Она постояла несколько ми-
нут, прислушиваясь к ночным звукам, затем медленно подошла
к ближней груше и нагнула голову к разбросанным по земле
пахучим плодам. Вот подошла вторая косуля, а за ней и третья.
Слышно, как похрустывают на зубах спелые груши.
Вдруг косули, как по команде, вскинули головы и замерли.
На освещенной прогалине показалось что-то темное, большое.
240
Опасность!? К плодовой куртине медленно подходит высокое
животное; на голове у него целый куст ветвистых рогов. Это
свой брат — олень! Косули успокаиваются и снова принимают-
ся за груши.
Текут ночные часы. Волны запахов плывут над землей. Их
непрерывно изучают чуткие ноздри животных. Пока всё спо-
койно! Но вот среди ветвей над самой головой оленя раздается
резкий шорох, вслед за ним отчаянно запищал полчек и тут же
умолк. Олень даже не поднял головы: какое ему дело до того,
что какого-то неосторожного полчка сцапала лесная куница!
А вот теперь что-то и впрямь подозрительное! Косули ша-
рахнулись и вихрем понеслись через поляну. Олень отбежал от
дерева, остановился и осматривается. В чем же дело? Косули-
то известные трусихи, их может напугать даже лисица, а всё-
таки. .. лучше быть начеку!
Среди кустов алычи на минуту показалась и тут же спрята-
лась фигура большой короткохвостой кошки. Рысь!
Олень долго стоял на открытом месте, опасаясь приближать-
ся к грушам. С дерева-то как раз и может прыгнуть на шею
куцая злодейка!
Лучше уйти подобру-поздорову. Олень исчез с поляны, как
будто растаяв в лунном мареве.
Фруктарник опустел, но ненадолго.
Из тьмы букового леса послышался какой-то рокот, не то
отдаленный гром, не то еще что-то. Рокот ближе. Теперь уже
ясно, что это густое, басовитое хрюканье: «хорр, хорр, хррох,
хрро!» Нарастает шум от многочисленных ног, бегущих по
опавшим листьям. Неожиданно прозвучал громкий визг. Всё
понятно: идет большой гурт диких свиней!
Кабаны показались на поляне. Впереди идет быстрыми мел-
кими шагами старая свинья-вожак, за ней три-четыре прошло-
годних подсвинка, потом бежит вприпрыжку целая куча поро-
сят, дальше опять свиньи и подсвинки. Поляна заполнилась
живым шумом. Свиньи рассыпались под деревьями и принялись
за плоды. Слышны хруст, чавканье, сопение, повизгивание.
Отдельно, со стороны, солидно подошел кабан-секач. Бле-
стят под луной его белые трехгранные бивни. Такому дороги не
заступай. Это знают молодые кабанчики и почтительно рассту-
паются перед секачом.
Проходит полчаса, час — и на земле почти уже нет опавших
фруктов. Поросята добирают последние остатки. Некоторые
свиньи начинают ковырять рылами мягкую почву, выискивая
в ней что-либо съедобное. Такая перекопка земли под плодо-
выми деревьями бывает здесь частенько и идет на пользу этим
деревьям.
16 По заповедным дебрям
241
Два лесных силача
остановились друг против друга.
Кабаны усердно копаются и как будто не замечают, что на
поляну «жалует» еще кто-то. По узкой и длинной прогалине
движется живая копна. Копна докатилась до большой яблони,
объехала ее кругом и теперь направляется прямо сюда, к гру-
шевой куртине.
Старая свинья подняла морду и как-то по-особенному хрюк-
нула. Поросята, обгоняя друг друга, гурьбой бросились побли-
же к старикам. Весь гурт сбился на край поляны и притих.
Только один секач не ушел из-под груши. Наоборот, он выдви-
нулся вперед — навстречу пришельцу.
Два лесных силача остановились друг против друга: с одной
стороны кабан, с обильной сединой в щетине, с двумя кривыми
четырехвершковыми клыками-кинжалами, а с другой — мед-
ведь, головастый, сильный и тоже «видавший виды». Не хотят
ли они завязать драку? Нет, не похоже! Медведь смело повер-
нулся боком к кабану и вперевалку, не спеша, направился пря-
мо к самой большой груше. Секач, мрачно посапывая, проводил
медведя пристальным взглядом и не сдвинулся с места. Так
расходятся равные противники, которым, пока что, нет нужды
меряться силами.
Медведь облапил толстый корявый ствол и, быстро перехва-
тываясь, полез на грушу. Вот он уже почти на самой верхушке.
Ветви сотрясаются от движения тяжелого тела, — на землю
дождем летят спелые плоды.
Найдя подходящую развилку сучьев, зверь уселся в нее, как
в кресло, и несколько секунд просидел неподвижно, как будто
переводя дух после трудной работы. Затем зацепил когтями
ближайшую ветку с плодами и резко притянул ее к себе. Она
хрустнула и сломалась. Придерживая лапами оторванную вет-
242
ку, медведь начал объедать с нее груши, чавкая и тихонько
урча.
Вот ветка очищена, но зверь не бросил ее вниз, а подпихнул
под себя на развилку. Так же было сделано с другой, с третьей,
с пятой и десятой ветками. Под медведем уже целая кучка пе-
репутанных сучьев — что-то вроде гнезда крупной птицы,
устроенного кое-как, наспех. Местные охотники такие гнезда
называют медвежьими «сидалками».
Обламывая ветки, зверь неизбежно стряхивал с них на
землю почти половину плодов. Они с шумом пронизывали лист-
ву и раскатывались под деревом.
Свиньи не ушли. Они окружили дерево с медведем наверху
и сначала осторожно, по одной, а потом и все сообща принялись
подбирать осыпавшиеся груши.
Медведь, наконец, наелся до отвала, но слезать с дерева не
торопился. Он удобно расположился на своей «сидалке» и не
сразу заметил, что свиней уже нет под деревом.
Тишина заставила зверя насторожиться. Кто его знает, по
каким причинам кабаны так быстро и втихомолку удрали от-
сюда?!
С дальнего края поляны послышался резкий носовой еы-
дох — «чухх!» Это секач, уходя последним, выразил так свою
тревогу и гнев. Для медведя этого было вполне достаточно, что-
бы предаться внезапному и безотчетному страху. Не разбирая
более ни высоты, ни опорных сучьев, он почти свалился с де-
рева и, взревев, пустился во всю прыть к старому лесу. Поляна
опустела и затихла в предрассветной дремоте.
Луна спряталась за деревья. С гор потянул свежий ветерок.
Восточный край неба сначала порозовел, а потом засветился
живым, усиливающимся светом. Начали просыпаться дневные
птицы.
На старой груше одиноко темнело медвежье гнездо, как па-
мять о только что миновавшей, отнюдь не спокойной ночи в
зверином саду.
Обходя фруктовые участки, я всюду видел на деревьях мед-
вежьи «сидалки» и свежие, и давнишние. Они встречались и на
грушах, и на яблонях, и на черешнях, и даже на лесном ореш-
нике — лещине. На некоторых деревьях было сразу по три-
четыре «сидалки». Они, разумеется, портят вид плодового дере-
ва и вредят его кроне.
Совсем уже варварски обращается медведь с небольшими
молодыми деревцами, которые слишком еще тонки, чтобы вы-
держать тяжесть зверя. Такие деревья медведь попросту ломает
либо на половине ствола, либо у самого корня и обирает плоды,
стоя на земле. Как это не похоже на то, что мы наблюдали ле-
16*
243
том в малинниках и смородинниках, где не только кусты, но
даже мелкие плодовые веточки после медвежьей кормежки
остаются невредимыми!
Мы с Тихоновым задались целью — определить точно, сколь-
ко процентов плодовых деревьев повреждается за лето медве-
дями в заповеднике. Выбрав большой, удаленный фруктарник,
мы пересчитали на нем все плодовые деревья. Их оказалось 428.
Потом учли те, которые были повреждены медведями за послед-
ние три года. Таких набралось всего 41. Стало быть, каждое
лето в зверином саду страдает от медведей лишь около трех
с четвертью процентов всех деревьев! И это^в таких местах, где
зверей очень много и человек их совсем не трогает. Стоит ли
после этого обрушивать свой гнев на наших «растительноядных
хищников»? Решайте сами, читатели!1
Еще один вопрос заинтересовал меня до крайности. Мы за-
мечали, что звери едят плоды не от каждого дерева с одинако-
вой охотой. Бывает даже так: вот стоят неподалеку друг от
друга две роскошных груши. Обе они ломятся от массы спелых
плодов. Но под одной земля вся истоптана, изрыта и все опав-
шие фрукты съедены дочиста. Посмотришь на дерево, — на нем
три-четыре, а то и пять медвежьих гнезд. Под соседней же гру-
шей плоды лежат на земле целым ворохом, совершенно нетро-
нутые! Ни одного кабаньего следа не видно под деревом, на-
верху все веточки целы и на коре нет царапин от медвежьих
когтей. В чем же дело? Попробуешь на вкус и те, и другие пло-
ды и никакой разницы не заметишь: они одинаково сладки, соч-
ны и душисты.
Эту загадку «любимых» и «нелюбимых» деревьев мы так и
не могли тогда разгадать, да и сейчас еще я не знаю ее точного
объяснения. Можно лишь предположить, что у лесных лакомок
вкус и обоняние улавливают такие различия в качестве плодов,
какие неощутимы для человека.
Фруктовый сезон в питании диких животных тянется около
двух месяцев и кончается вовсе не потому, что в лесу иссякают
запасы груш, яблок, алычи или ягод. Бывает, что уже в конце
ноября под деревьями еще лежат груды подгнивших плодов,
никому уже не нужных. Всё это очень просто объясняется.
Вслед за фруктами начинают поспевать орехи — лещина,
медвежий, грецкий, буковый и, наконец, каштаны и жолуди.
Как только в лесу станет достаточно орехов, все животные пе-
реходят на кормежку ими. Вот тут-то уж звери отъедаются и
нагуливают себе жирок!
Медведи, например, к декабрю бывают настолько жирны,
’Здесь приводятся точные данные из материалов автора (Г. У.).
244
Свиньи окружили дерево с медведем наверху и принялись подбирать
осыпавшиеся груши.
что на брюхе у них образуются целые жировые подушки, безо-
бразно отвисающие книзу.
Самое большое значение имеют маслянистые буковые ореш-
ки. На всей громадной площади буковых лесов их может уро-
диться такая пропасть, что если бы собрать весь этот урожай,
то его, наверное, хватило бы года на четыре для всего бегаю-
щего, лазающего и летающего населения заповедника.
Много интересного происходит тогда в ореховых зарослях.
Но об этом, пожалуй, нужно написать особую книгу.
РАСПЛАТА
Побурели и осыпались листья с буков. Пшекиш с каждым
днем всё глубже и глубже надевает свою белую шапку. Гра-
ница снега пролегает уже через пояс пихтовых лесов и скоро
опустится до наших домиков. Зима!
Разумович и Неверии уехали в Москву — в научную коман-
дировку. Взял отпуск и поехал в дом отдыха Александр Ва-
сильевич Тихонов. На зоостанции я остался за старшего.
С некоторых пор вокруг нас стали пошаливать волки. На-
блюдатели часто находили остатки растерзанных ими животных.
Больше всех от волков страдали косули.
Недавно Ибрагим принес ко мне голову косули-самца с очень
красивыми рожками, которую нашел недалеко от станции. По
каким-то причинам волки не разгрызли череп и всю голову
оставили целой. В мертвых, остекляневших глазах косули за-
стыло выражение предсмертной боли. Ибрагим, положив на
стол свою находку, горячо заговорил:
— Кузма резал козу! Много, много режет шайтан прокля-
тый! Коза, чушка, олень, серна — всё режет! Надо кузма кон-
чать! Давай охоту делать, начальник! 1
Я понимал и сам, что нужно принимать меры к истреблению
волков. Получалось нечто несуразное. Заповедник, охраняя цен-
ных животных, давал и волкам возможность жить и размно-
жаться в привольных, спокойных условиях. В то же время этот
вреднейший хищник везде и всюду объявлен «вне закона».
Никакие правила об охране природы не должны распростра-
няться на волков; их следует истреблять везде и любыми спо-
собами!
Сейчас наступило подходящее время. В высокогорье выпали
1 Волк по-черкесски — «кузма».
246
Ибрагим принес мне голову косули, которую он нашел недалеко
от станции.
глубокие снега. Они заставили многих животных перебраться
ниже, в пояс широколиственных лесов; спустились в предгорья
и волки. Они держались теперь поблизости от человеческого
жилья и, стало быть, для охоты на хищников не нужно было
уходить далеко в горы.
В течение нескольких дней по следам и разным другим при-
знакам мы установили, что в окрестностях Киши держится
стайка волков — штук шесть или семь. Днем они скрываются
на южных склонах Дудугуша, среди зарослей азалии и в тер-
новниках, а по ночам охотятся на косуль, оленей и свиней в до-
лине Киши. Пространство большое, за день не обойдешь, а вол-
ков всего семь и ходят они одной стаей. Как же приловчиться
так, чтобы разом уничтожить всю эту разбойную семейку? За-
дача нелегкая!
Я созвал на совещание всех наблюдателей. Поговорили и
пришли к выводу, что самый надежный способ охоты на вол-
ков — облаву — применить нам не удастся, так как хищники
всё время меняют места дневных лежек, и неизвестно, где они
залягут на отдых завтра, а где — послезавтра. Да и людей для
облавы потребуется человек сто или побольше. Мы могли толь-
ко подкарауливать волков по ночам на тропах или у остатков
247
задранных ими животных. Но для такой охоты нужно, чтобы хо-
рошо светила луна. В темную же ночь, да еще в лесу волка и за
пять шагов не увидишь! Сейчас как раз и были глухие, безлун-
ные ночи, и надо ждать еще дней десять, пока молодая луна
будет давать достаточно света. Так и разошлись мы с совеща-
ния, ничего не придумав.
Потянулись дни ожидания лунных ночей, а волки тем вре-
менем продолжали безобразничать.
Как-то в полдень ко мне прибежал Василий Бессонный, ко-
торый у нас ухаживал за верховыми лошадьми. По его лицу я
сразу же понял, что случилась какая-то неприятность. Наблю-
датель, забыв поздороваться, выпалил:
— Беда, начальник!
— В чем дело? — спросил я.— Да вы сядьте, успокойтесь!—
Но Бессонный всё так же возбужденно продолжал:
— Волки Лыскиного жеребенка кончили!
— Лыскиного жеребенка? Вот так история!
Лыска — это лошадь, на которой я постоянно ездил. У нее
был жеребенок — серый в яблоках, с точеными ножками, с лег-
кой сухой головкой. На него все встречные заглядывались. Мне
до слез стало жалко этого жеребенка, — я ведь собирался сам
его выездить!
Оказывается, сегодня рано утром Василий вывел лошадей
из конюшни и отогнал на ближнюю поляну, чтобы они погуля-
ли там на свежем воздухе. Было уже светло, лошади спокойно
бродили по поляне и пощипывали желтую траву, чуть припоро-
шенную снегом. Василий пошел домой, решив наведаться сюда
через часик.
Только что он отошел немного от поляны, как услышал там
громкое ржание, топот, шум. Вернувшись бегом назад, Васи-
лий увидел, что все лошади сбились в кучу и тревожно храпят.
Лыска же бегает по поляне и всё время жалобно ржет.
Наблюдатель быстро проверил лошадей,— Лыскиного жере-
бенка не было. Тогда он понял, что здесь произошло. Отогнав
лошадей в конюшню, Василий схватил ружье и, никому ничего
не сказав, побежал опять на поляну. Там он нашел следы жере-
бенка, а рядом с ними — следы волков. Долго итти по этим сле-
дам не пришлось. Волки отогнали жеребенка всего на полкило-
метра и прикончили его в густом прибрежном ольшанике. У же-
ребенка были вырваны внутренности и объедено мясо на шее и
груди. Василий приметил место и вернулся на станцию — сооб-
щить мне о происшествии.
Я сообразил, что волки могут еще днем вернуться к недо-
еденному трупу и их можно там подкараулить. Взяв ружье, я
сразу же отправился туда вместе с Бессонным. Во мне горело
248
желание во что бы то ни стало отомстить серым живодерам и
за красавца-жеребенка и за все их кровавые дела.
Мы пришли на место. На истоптанном, окровавленном снегу
валялись копытца, хвост, клоки гривы да небольшой обломок
бедренной кости бедного жеребеночка. Всё остальное было
съедено и утащено хищниками. Я посмотрел на Василия и раз-
драженно спросил:
— Ну, где же жеребенок?
Наблюдатель развел руками, оглянулся по сторонам и, сер-
дито сплюнув, проговорил:
— Тю! Вот это так! Пока я бегал до вас, они тут всё подо-
брали! Ух, гадово отродье!
Мои предположения оправдались — волки вернулись к же-
ребенку. Только я не думал, что это произойдет так скоро. Вер-
нее всего, что звери и не уходили от трупа, а лишь на время
отбежали от него, пока его рассматривал первый раз Василий.
Поздно вечером я писал, сидя в лаборатории. Неожиданно
вошла Валя и позвала меня:
— Выйди-ка на крыльцо, послушай, что там делается!
Мы вышли на веранду. Стояла настороженная тишина. Зем-
ля казалась придавленной мутной облачной мглой. Река глухо
и вкрадчиво рокотала. Едва видимая ровная щетка ольховой
поросли чернела на противоположном берегу. Шла мелкая ле-
дяная изморозь. Было холодно, и я уже хотел вернуться в дом
за полушубком.
Вдруг за рекой в ольшаниках — совсем близко — что-то за-
хрипело. Хрип перешел в утробный мрачный вой. Вой усили-
вался, его тон делался выше и ярче. Достигнув высокой ноты,,
вой оборвался каким-то не то вздохом, не то зевком. После
небольшого перерыва вой возобновился с новой силой, и
вдруг к одинокому басовитому звуку примкнуло еще несколь-
ко голосов, более высоких, почти визгливых. Они выделывали
замысловатые звуковые колена, создавая дикий, кошмарный
хор.
Волчья стая пела свою песню, песню старую, как эти горы,,
как эта угрюмая зимняя ночь в первобытном лесу.
Холодок пробежал у меня по спине, и я почувствовал, как
Валя схватила меня за локоть дрожащими пальцами. Потом
она убежала в дом, а через минуту вернулась и что-то протяну-
ла мне. Взявшись рукой за поданный предмет, я ощутил про-
хладную сталь ружейного ствола.
— Зачем это? — спросил я. — Разве можно стрелять в та-
кой темноте!
— Ну хоть отпугни их! Всю душу вытянули, проклятые!
Голос у Вали дрожал. Меня это не удивляло. Я знал, что
249-
волчий вой в глухую ночь действует на нервы и более смелым
людям.
Однако стрелять я не стал. Волков не следовало пугать.
У меня созрело решение, которое я молча обдумывал уже не-
сколько дней. Было еще одно доступное нам средство покончить
с волками, средство грозное, опасное, и, чтобы его применить,
требовалось особое разрешение.
Наутро я опять собрал наблюдателей. На этот раз наше со-
вещание продолжалось всего десять минут. Я сказал собрав-
шимся:
— Товарищи! Я еду сейчас в Майкоп за разрешением тра-
вить волков стрихнином, а вас прошу устроить охоту и добыть
кабана или косулю, в крайнем случае — серну. Нужно мясо для
привады.
На всех лицах появилось оживление, а Новрузов одобри-
тельно воскликнул:
— Ай, спасибо, ай, хорошо! Правильно придумал началь-
ник!
Я знал, что Ибрагим в молодости пас овец на альпийских
лугах, и у него были свои давнишние счеты с волками.
Директор заповедника долго не соглашался с моим предло-
жением. Он говорил:
— Вы знаете, батенька, что такое стрихнин? Это слепой
демон в бутылке! Пока он в ней сидит, — ничего, а стоит лишь
выпустить его на свободу, тогда — гляди в оба! Яд ведь не раз-
бирает, кто волк, а кто не волк!
Но я не зря так долго обдумывал свой план и мог ответить
на любое возражение. Да и недаром же меня еще в институте
учили, как нужно пользоваться ядом для борьбы с хищниками!
В конце концов директор сказал:
— Ну, хорошо, под вашу личную ответственность! Со-
гласны?
— Согласен!
После этого я получил небольшой аптечный флакон. На бе-
лом ярлычке был изображен оскаленный череп и две скрещен-
ные кости.
Вернувшись на Кишу, я хотел сразу же затравить приваду,
да не тут-то было! Наблюдатели проохотились два дня, но ров-
ным счетом ничего не добыли. На охоте бывает иногда такое
«невезение». На этот раз оно объяснялось тем, что на снегу об-
разовалась корка наста, она хрустела под ногами охотников и
мешала скрадывать дичь.
Василий Бессонный, чуть не плача от досады, рассказывал
мне, как он несколько раз пытался подходить и к кабанам, и
к косулям, но те издалека слышали его шаги и, разумеется,
250
своевременно убегали. А вот олени, которых я не разрешил
стрелять, как назло, два раза сами выходили на охотника!
Оставалась одна надежда, что для привады что-либо добу-
дет Ибрагим. Он сегодня во второй раз отправился в лес и еще
не возвращался.
Вечером я всё же решил заготовить ядовитые пилюли. Валя
вызвалась мне помогать. Закрыв нос и рот марлевыми повяз-
ками, а на руки натянув резиновые перчатки, мы заперлись в
лаборатории и принялись за дело. Валя отвешивала яд нужны-
ми порциями, а я засыпал им желатиновые капсулы. Эти кап-
сулы мы потом окунали в растопленное баранье сало и клали в
чашку со снегом. Получались твердые, невинные на вид, саль-
ные орешки. Изготовленные пилюли я тщательно пересчитал,
записал, сколько их получилось, и запер в шкаф. Остаток «сле-
пого демона» в пузырьке снова залил сургучом и тоже убрал.
Так требовалось делать по специальной инструкции.
Около полуночи кто-то постучался ко мне на квартиру. Это
вернулся с охоты Ибрагим. Он пришел ко мне прямо с ружьем
и сумкой. Старик был сильно утомлен, его лицо осунулось, гла-
за слезились. Я не стал его ни о чем расспрашивать, а усадил
на стул и полез в кухонную духовку, где у нас сохранялся го-
рячий чай. Ибрагим взял озябшей рукой стакан, отхлебнул из
него и заговорил с горькой усмешкой:
— Плохой дело, начальник! Али я плохой стал, — не знаю!
Много, много ходил Ибрагим, чушка видел, коза видел, серна
видел — всё видел, а ничего не убил. Что будешь делать? Гони
меня прочь, начальник! Плохой стал Ибрагим охотник!
Долго я утешал старика. Обидно было ему — знатнейшему
охотнику — возвращаться с пустыми руками. Но ничего не по-
делаешь!
После ухода Ибрагима я решил сесть завтра на лошадь и
поехать в ближайшее селение, чтобы узнать, нет ли там в кол-
хозе какой-нибудь захудалой овцы или поросенка, которых
было бы не жалко забить для волчьей привады? Однако утром
меня ожидал «сюрприз».
Чуть свет пришел Федя Бессонный и деловым тоном заявил:
— Александрыч! Братуха велел, чтоб вы свои пилюли за-
брали да шли до нас.
Я обрадовался:
— Что, Федя, разве что-нибудь убили?
— Та вбили!
— Кабана или косулю?
— Та ни, — теля заризалы!
— Теля! Теленка! Кто зарезал?
— Та мы ж, Василь заризал. Ох, хворый был у нас телок-то!
251
Ну, что тут будешь делать?
Видно, сильно задело Василия Бессонного то, что у него чуть
ли не из-под носа волки угнали Лыскиного жеребенка. Впрочем,
он молодец! А за теленка ему заповедник, разумеется, выплатит
деньги.
Убитого «теля» мы нашпиговали стрихнинными пилюлями.
Его шкура была осторожно разрезана и завернута к голове
«чулком». На обнажившихся мускулах я сделал глубокие про-
дольные надрезы и через них заложил в мясо пилюли. Несколь-
ко грозных «орешков» я запихнул и под брюшину. После этого
шкура была вновь натянута на теленка и аккуратно зашита.
Все эти уловки делались для того, чтобы обмануть осторожных,
подозрительных хищников и заставить их безбоязненно растер-
зать и сожрать отравленный труп.
Класть приваду на место должны были мы с Ибрагимом.
Старик никому не захотел уступить этого дела. Он принес чи-
стый холщевый мешок, попачкал его изнутри коровьим навозом
и запихнул туда теленка. Потом из новой холстины были сшиты
две пары рукавиц и положены в тот же мешок сверху. Всё го-
тово! Перед вечером мы верхом на лошадях отправились с при-
вадой к намеченному месту.
Над долиной Киши сгустилась сизая косматая туча и начала
сыпать обильным снегом. Это было нам как нельзя более на-
руку. Выпавший снег занесет наши следы, погасит все запахи,
которые могли бы отпугнуть волков, и прикроет приваду от
хищных птиц. Волки же учуют ее и под снегом!
Мы едем. Старый буковый лес одевается снегом и становит-
ся каким-то таинственным. В мертвенной тишине слышно толь-
ко едва уловимое шуршание снежинок да далекий писк по-
ползня.
Впереди меня покачивается в седле Ибрагим. В своей кры-
латой бурке он похож на задремавшего горного орла. Бурка
покрывается снегом — и орел на глазах седеет. Старик тихо за-
пел одну из тех монотонных кавказских песен, которые журчат,
как горный ручеек. Временами Ибрагим обрывает песню, гля-
дит вверх и приговаривает:
— Хорошо, очень хорошо! Ай, спасибо тебе, снег!
Лес прервался. Открылась большая поляна. Дикие груши и
яблони группами стоят на ней и дремлют под снежными покры-
валами. Ибрагим остановился.
— Ну, начальник, здесь! — сказал он.
Мы развязали мешок с привадой, достали из него прежде
рукавицы и надели их на руки. Затем, поставив лошадей рядом,
взяли за ноги отравленный труп теленка и, раскачав, бросили
его на землю подальше от тропы.
252
Приехав на поляну, мы сразу же увидели на снегу шесть мертвых
волков.
— Вот ладно! Вот якши! — проговорил Ибрагим и повернул
коня обратно.
Завеса падающего снега трепетала и тихо шелестела в не-
подвижном воздухе. Снег засыпал следы наших лошадей и то,
что мы оставили на поляне. Снегопад прекратился лишь под
утро.
Шесть дней по утрам мы ездили проверять приваду. Труп
теленка был погребен под снегом и едва выделялся небольшим
белым бугорком. Волки его пока не трогали, но уже со второй
ночи вокруг привады появились цепочки волчьих следов и с
каждым днем их становилось больше. Видно, что хищники за-
интересовались таинственным бугорком и каждую ночь наведы-
ваются к нему.
Седьмая проверка превзошла все наши ожидания. Приехав
на поляну, мы сразу же увидели на снегу шесть мертвых вол-
ков, скорченных в разных положениях. Они лежали — какой на
боку, какой на брюхе, — в разных местах, каждый там, где его
253
настигла смерть. С поляны уходил только один волчий след.
Было видно, что зверь едва волочил ноги, его часто корчили
жестокие судороги. Снег, как безмолвный, но правдивый свиде-
тель, показывал нам теперь свои записи.
След седьмого волка вывел нас на свежую кабанью тропу.
Рядом с ней мы и нашли этого волка. Он был весь окровавлен,
на его левом боку зияла страшная рана, как будто кто-то уда-
рил зверя по ребрам большим топором. На голове хищника
была вторая рана — поменьше. По кабаньей тропе прочь от
волка тянулся ряд мелких капелек крови, застывших на снегу,
как красный бисер. Повидимому, волк попытался уйти от роко-
вой поляны, но наткнулся на кабана-секача и получил от него
два страшных удара бивнями. Это был матерый кабан!
Ибрагим торжествовал. Да и было от чего: наша победа
была полной!
Когда мы обработали волков и очистили поляну от остатков
отравленной привады, я попытался мысленно представить себе
все подробности этой ночи, которой закончилась история вол-
чьей семьи. Вот как, наверное, все происходило.
Семь волков лежали на крутом южном склоне, поросшем
дубняком и азалиями. Снегу здесь не было: дневное солнце хо-
рошо пригревает землю. Зима, но живут и дышат сине-зеленые
листочки цикламенов.
Волки лежат двумя группами. У замшелой дубовой коло-
дины спят три «прибылых», 1 рядом с ними — двое прошлогод-
них волчат — «переярков», а поодаль, под кустом азалии, —
старики, самец и самка.
Звери свернулись клубками. Их треугольные уши неустан-
но слушают, глаза то и дело приоткрываются, быстро огляды-
вают ближайшее пространство и, успокоенные, вновь закры-
ваются. Сон хищников чуток!
Когда солнечный диск спрятался в густую щетку пихтовых
вершин на другой стороне долины, один прибылой поднял го-
лову и потянул носом засвежевший воздух. Потом он встал и,
зевая, взвизгнул по-щенячьи. Со стороны стариков послыша-
лось глухое ворчание. Волчонок снова лег на свое место, но
стая была уже разбужена и все семь лобастых голов осматри-
вались и привычно поводили носами. Пахло лесом, оттаявшей»
за день землей и чуть-чуть — лесными мышами.
Запоздавшая стайка длиннохвостых синиц заканчивала об-
следование старого дуба. Перепархивая с ветки на ветку, птич-
ки быстро их осматривали, выхватывали из-под коры спящих
насекомых и прыгали дальше. Синицы перекликались,
1 «Прибылой» — волчонок в возрасте до одного года.
254
слабенько попискивая. Вдруг, как по сигналу, вся стайка
поднялась в воздух и улетела на противоположный склон
долины.
Краски бледнели, надвигалась темнота. Старый волк под-
нялся, за ним поднялась вся стая. Звери смотрели на угасаю-
щую зарю, и глаза их вспыхнули колючими, желтыми огонька-
ми. Матерая волчица побежала мелкой рысью, за ней — след
в след — остальные. В дубняке заквикала серая неясыть.
Волки спустились на дно долины, где лежал неглубокий^
подмерзший сверху снег. Корочка наста захрустела под широ-
кими лапами.
Густые ольшаники в пойме реки были пусты. Волки пере-
секли лишь несколько старых оленьих следов. Всё дальше и
дальше, не изменяя ритма мелкой рыси, уходила стая. Дым
из печной трубы и запах человеческого жилья ударил в нос во-
жаку. Он сделал широкую дугу, обходя группу построек — три*
белых домика и два сарая.
Дальше, дальше! Четкая, как ход часов, побежка волков
была неизменной. Отлогий склон долины отодвинулся от реки.
Открылась большая круглая поляна с редкими грушами.
Волчица остановила стаю. Ее нос, как и вчера, как и не-
сколько дней назад, зачуял на этой поляне слабый запах мяса
и коровьего стойла. Запах шел от небольшого снежного бугор-
ка. Но вчера стая была сыта, она возвращалась с удачной
охоты, и в семи волчьих желудках переваривалось нежное мясо
дикого подсвинка. Сегодня желудки были пусты.
Волки медленно обошли кругом заманчивый бугорок и усе-
лись на снегу.
Серпик молодой луны висит в чистом небе. Поляна слабо
искрится нетронутым снегом. Волки все сидят.
Наконец волчица поднялась и, не спуская глаз с белого
бугорка, подошла поближе к нему. Вся стая, как по команде,
сделала то же — и снова уселась. Волчий круг сузился. Моло-
дых уже разжигало нетерпение, но нельзя подойти к добыче
раньше стариков: за это получишь жестокую трепку.
Остророгий лунный серпик заметно передвинулся между
сучьями высокой груши. Старик поднялся, подошел вплотную
к бугорку, уткнул в него нос и с шумом втянул воздух. Стая,
окружив старика, оскалила зубы. Тот оглянулся и угрожающе
зарычал, — волчата попятились. Однако терпение у всех исто-
щалось, волки готовы были напасть на своего, если тот один за-
владеет добычей.
Старик начал разгребать лапами бугорок. Из-под снега по-
казался скрюченный мертвый теленок.
Мясо!
255
Стая сбилась в кучу, — теленок повис в воздухе. Волки, вце-
пившись клыками в замерзший труп, растаскивали его в разные
стороны. Делалось это в молчаливом остервенении. Добыча
была разорвана по частям, и каждый, оттащив в сторонку за-
хваченную долю, принялся ее пожирать.
В мясе попадались маленькие продолговатые орешки. Они
мягко раздавливались на зубах и наполняли рот горечью.
Вожак почуял недоброе. Ощутив приступ тошноты, он вы-
бросил из пасти недоеденное мясо и оглянулся по сторонам. То,
что он увидел, заставило его трусливо отбежать в сторону: вся
стая каталась по земле, взрывая снег судорожно сведенными
лапами.
Старик, превозмогая непонятную слабость, побежал к лес-
ной опушке и, найдя знакомую звериную тропу, поплелся по
ней. Волк шатался, падал, снова вставал. Временами он ярост-
но хватал зубами снег.
Впереди послышался шум. Крупное приземистое животное
шло навстречу. Кривые белые ножи торчали из пасти идущего.
Волк присел на задние лапы и, подтянув верхнюю губу, хрипло
завыл. В былое время он избегал прямого боя со старыми ка-
банами; так поступали все его родичи — злые, но осторожные
звери. Теперь же ослабевший хищник не мог уклониться от ро-
ковой встречи и в приливе последней, отчаянной ярости за-
слонил дорогу кабану.
Могучий секач шел на ночную кормежку. Зачуяв волка, он
шумно и грозно засопел. Его небольшие колючие глазки заме-
тили сгорбленную фигуру врага, готового к нападению. Кабан
медленно приближался, кляцая бивнями и вспенивая слюну.
В тот момент, когда противники встретились, волк отпрянул
в сторону, подпрыгнул и, собрав остатки сил, сомкнул зубы
в мертвой хватке на загривке у кабана. Толстая складка креп-
чайшей кожи с колючей щетиной заполнила волчью пасть. Че-
люсти зверя сжимались всё крепче и крепче, пока не встрети-
лись пронизавшие кожу вершины клыков. Но тут же кабаний
бивень, сокрушая ребра, врезался в бок волка. Челюсти хищни-
ка бессильно разомкнулись. Второй удар пришелся по голове.
Отбросив мертвого волка с тропы, кабан пошел дальше.
С его спины сыпались мелкие капельки крови и рисовали на
снегу частый, извилистый узор.
Вот что случилось в эту ночь — «в ночь расплаты»!
В нашу коллекцию поступило семь новых волчьих черепов.
Один из них, самый большой — «меченый»: с треугольной дыр-
кой на теменной кости.
Коротая зимние вечера, мы нередко собирались все вместе
в лаборатории. Разговаривали, читали вслух газеты и книги.
256
Второй удар пришелся по голове.
Ибрагим приходил одним из первых. Подойдя к полке с че-
репами животных, он неизменно брал «меченый» волчий череп,
вертел его в руках, щелкал языком и приговаривал:
— Ай хорошо! Ай якши! А крепко бьет чушка, ой, крепко!
Старые, очень старые счеты с волками имел бывший чабан
Ибрагим Новрузов!
ХВОСТ ЛЕОНАРДА
Мы поднимаемся на Пшекиш. Впереди мерно шагает
Тихонов, заложив руки под лямки рюкзака и по привычке всё
время осматривая землю: нет ли где какого-либо интересного
следа?
Я иду сзади и был бы рад присесть хоть на пять минут. На
мне, кроме обычного груза, еще висит большой кожаный футляр
с фотоаппаратом. Это не «Фотокор» и не «Фэд», которые сво-
бодно можно унести в кармане, а целое сооружение килограм-
мов на пять весом и размерами с небольшой дорожный чемо-
дан. Наш штатный фотограф, вручая мне эту махину, говорил
о ней уважительно:
— Оно, конечно, аппаратик немного великоват! Но зато уж
если им что снимете да с выдержкой не наврете, то... будьте
покойны — не подведет зеркалочка!
Меня прельщало то, что этот аппарат допускает съемку в
густой тени и в сумерках, когда чаще всего и встречаешь инте-
17 По заповедным дебрям
257
ресных животных. Только снимать им, разумеется, нужно не
с хода, а из засады, основательно подготовившись.
Наконец мы присели отдохнуть. Над нами весенний лес.зве-
нит птичьими голосами и благоухает пряными ароматами све-
жей листвы.
Вспомнилось, как два года назад в это же время и по этой
же тропе я первый раз поднимался на Пшекиш. Вспомнился
тетеревиный ток и первое знакомство с альпийскими лугами.
Сейчас мы идем не просто на экскурсию, а для выполнения
определенной задачи.
В здешних горах есть такие места, где из-под земли выби-
ваются ключики минеральной воды. Она не похожа ни на нар-
зан, ни на ессентуки, имеет неприятный солоноватый вкус
и обычно пахнет тухлым яйцом; наш начальник Разумович
давно уже изучает эти воды и нашел в них разные минераль-
ные соли, очень нужные организму животных. Все копытные
животные заповедника хорошо.: знают соленые источники,
ходят к ним, пьют минеральную воду, лижут соленую грязь.
Горные солонцы можно обнаружить издали по проторенным
к ним звериным тропам, по множеству следов на сырой грязи
вокруг источника.
Посещение солонцов животными особенно усиливается вес-
ной и в начале лета, когда у них увеличивается потребность
в минеральных веществах в связи с линькой, выкармливанием
детенышей и ростом костей у молодняка. А основной весенний
корм копытных животных — молодые водянистые травы — как
раз и бедны этими веществами. Недостаток солей в весенних
кормах больше всего испытывают жвачные: олени, косули,
туры, серны. Они-то и бывают главными посетителями мине-
ральных ключей.
В этом году мы с Тихоновым решили посидеть несколько
дней у хорошего звериного солонца с фотоаппаратом и посни-
мать приходящих туда животных.
Александр Васильевич докурил папироску, поднялся и за-
брал у меня фотоаппарат: пришла его очередь нести эту
«пушку».
Подходим к Юриному точку. Балаган теперь пуст — Неве-
рии уже закончил свои наблюдения за тетеревами и занялся
другой темой. Посидели немного у балагана и тронулись даль-
ше. Нам нужно перевалить через Пшекиш и спуститься на его
юго-западный склон. Там находится несколько звериных солон-
цов.
Придя на место, мы сразу же принялись за устройство за-
сидки у солонца. Александр Васильевич большой мастер по
этой части и соорудил укрытие, почти незаметное снаружи. Это
258
было очень важно, ведь животные боятся всякого нового пред-
мета, появившегося в привычных для них местах. Внутри за-
сидки мы выкопали яму, в которую наблюдатель мог опустить
ноги, чтобы сидеть удобно, не скорчившись. Свой грандиозный
аппарат мы укрепили на треноге так, что он возвышался над
землей всего на полметра.
Как ни удобна наша засидка, всё же больше четырех-пяти
часов в ней не высидишь. Необходимо всё время соблюдать
полную тишину и неподвижность, нельзя ни курить, ни каш-
лять, ни сморкаться. Иначе всполошишь животных, которые
на солонцах особенно осторожны. Поэтому мы решили дежу-
рить в засидке по очереди. Один сидит на посту у фотоаппа-
рата, а другой на бивуаке, за полкилометра от солонца, варит
на костре похлебку или просто отдыхает. Александр Василье-
вич умел неплохо фотографировать, но утренние и вечерние
часы, самые интересные на солонце, он всё-таки уступал мне.
В одно из утренних дежурств у меня и получился тот кон-
фуз, о котором я не забуду, наверное, всю свою жизнь!
Забравшись в засидку еще затемно, я просидел в ней уже
часа два с половиной и за это время несколько раз снял при-
ходивших оленей и двух косуль.
Над головой и с боков у меня густое укрытие из веточек
бересклета. Спереди сделано небольшое окошечко, в которое
виден весь солонец и выставлен объектив аппарата. В аппарат
заложена очередная кассета, затвор заведен — всё готово
к следующему снимку, пусть только кто-нибудь покажется! .
Смотрю в зеркало своей «пушки», но, кроме грязной, истоп-
танной земли солонца да кустиков на заднем плане, пока ничего
не вижу. Прямо за солонцом скалистый обрывчик — из-под
него и вытекает маленький минеральный родничок. Сбоку на
скале заметна извилистая звериная тропка. Эту тропу многие
годы выбивали в камнях острые копытца серн, посещавших
солонец.
Мне давно уже хочется курить и в голове зарождается ко-
варная мысль: «Не согрешить ли разок? Зверей всё равно пока
близко нет!»
Эта мысль не дает мне покоя, я начинаю ей поддаваться
и нащупываю в кармане заветную коробочку.
Только я достал папиросу и уже хотел зажечь спичку, как
сверху, с обрыва, упало несколько мелких камешков. Кто-то
спускался со скалы.
Я обрадовался, будучи уверен, что к солонцу подходят
серны, которых я еще ни разу не сфотографировал.
Действительно, с обрыва по каменистой тропке медленно
спускались две серны и с ними детеныш, совсем еще маленький.
17*
259
Я припал глазами к кожуху аппарата, выжидая, когда
серны зайдут на солонец и появятся в зеркале. Ждать при-
шлось порядочно. Серны задержались где-то у края солонца и,
видимо, осматривались. Мне их не было видно .
Наконец в зеркале показалась красивая головка с устрем-
ленными вперед ушами и закинутыми назад рожками. Под-
правив наводку, я ждал, когда все три серны будут на виду.
Вдруг животные с неимоверной быстротой промелькнули
через кадр и исчезли. Дробный топот их ног послышался с ле-
вой стороны солонца — и затих. Я слегка раздвинул пальцами
маскирующие меня ветки и посмотрел вслед убежавшим сер-
нам. Они уже скрылись из вида.
Стало досадно, что какой-то, видимо, пустяк помешал мне
сделать хороший снимок. По привычке я опять заглянул в зер-
кало аппарата и... обомлел!
Пятнистый, длинный зверь занимал почти всё поле кадра.
Я смотрел на него в зеркало, не смея повернуть головы и не
в силах оторвать глаз. Громадная кошка стояла на изрытой
темной почве солонца. Она опустила свою широкую голову
Наконец в зеркале показалась
красивая головка с устремленными
вперед ушами и закинутыми назад
рожками.
с поджатыми ушами и вынюхи-
вала следы только что убежав-
ших серн. Ее длинный змеистый
хвост нервно подергивался и
помахивал черным мягким кон-
цом.
Леопард был всего в пяти-
шести шагах от меня. Два го-
лоса, перебивая друг друга,
заговорили, заспорили внутри
меня. Первый — горячо и радо-
стно воскликнул: «Какая удача!
Снимай, скорее снимай! Всё хо-
рошо — зверь в фокусе, снимай
же!» Второй голос, какой-то
противный, трясущийся, лепе-
тал: «Не прикасайся к аппара-
ту! Звук спущенного затвора
услышит леопард! Он обозлит-
ся, он разнесет в пух и прах за-
сидку и вытащит тебя из твоей
ямы! Ему не удалось псймать
серну, он раздражен! Где твое
ружье? Бери же в руки ружье!»
Мое ружье было где-то сбо-
ку, под ветками, но я не стал его
260
Леопард был всего в пяти-шести шагах от меня.
искать. Я надавил на спуск затвора фотокамеры. Помню, что
в этот момент в зеркале еще виднелось пятнистое тело. Когда
мягко шаркнула шторка затвора, это пятнистое — в зеркале —
пропало.
Минуты две-три я быстро оглядывался по сторонам сквозь
ветки, ища глазами леопарда. Но он исчез так же мгновенно,
как и появился. Я вынул из аппарата снятую кассету и написал
на ней карандашом крупными буквами «леопард», а рядом по-
ставил три больших восклицательных знака. Эта кассета была
мне дороже всех остальных.
Александр Васильевич, узнав, что мне посчастливилось
снять на солонце леопарда, да еще крупным планом, совер-
шенно потерял покой. Он вовсе отбил у меня и аппарат, и за-
сидку и сидел в ней бессменно часов по двенадцати. Ему всё
думалось, что пантера опять будет караулить у солонца серн
или косуль, да, глядишь, и попадет еще раз под объектив! Но
такие случаи бывают не часто, их можно ожидать десять, пят-
надцать лет, да, пожалуй, и не дождешься. Я же чувствовал
себя счастливчиком и не отказывался от скромных обязан-
ностей лагерного кашевара.
Израсходовав весь запас фотопластинок, мы вернулись на
зоостанцию. Едва успев помыться и поесть с дороги, я заперся
в темной кабине, которая была у нас устроена в лаборатории.
Мне не терпелось поскорее проявить снятые на солонце пла-
стинки. Чтобы испытать, хорош ли проявитель, я начал с рядо-
вых снимков, драгоценную же кассету с восклицательными
знаками оставил напоследок.
Снимки все получились один в один, четкие, правильные.
Я торжествовал. Александр Васильевич несколько раз подходил
к фотокабине и спрашивал через дверь:
261
— Ну, как?
— Чудесно! — отвечал я.
Но вот дошла очередь и до заветной кассеты. Я открыл ее
и вынул беломатовую пластинку, зарозовевшую в свете крас-
ного фонаря. Кладу в ванну с проявителем, покачиваю, жду.
На пластинке обрисовывается что-то длинное, изогнутое.
Потом темнеет общий фон. Нехорошее предчувствие закрады-
вается в душу, но... надо же зафиксировать негатив! Кладу
его в закрепитель, негатив проясняется и становится отчетливее
то длинное, что занимает почти половину кадра.
Что за чертовщина! Постой-ка, нужно посмотреть при днев-
ном свете! Вынимаю из ванны негатив и почему-то иду с ним
на крыльцо. Смотрю на свет. Горькая обида сдавливает грудь.
Эх, дурак, дурак! Куда же ты смотрел, когда делал снимок?
Перетрусил, засуетился и всё безнадежно испортил!
В моей руке правильно выдержанный, хорошо проявленный
и закрепленный негатив размером 13 X 18, а на нем У левого
края кадра крупным планом... пятнистый зад и великолепный
змеистый хвост леопарда!
В момент съемки зверь выскочил из кадра, и только его
хвост запечатлелся на пластинке, да как запечатлелся-то:
каждый волосок видно!
Моя рука с злополучным негативом делает взмах. «Обо что
бы его трахнуть? — думаю. — Да вот, об угол!» Но в этот мо-
мент мое запястье перехватывает сильная рука, слышу возглас:
— Что вы делаете! Не бейте!
Оказывается, пока я рассматривал на свет негатив, сзади
подошел Тихонов, всё понял и удержал мою руку.
Александр Васильевич выпросил у меня этот снимок лео-
пардова хвоста на память и сказал мне в утешение:
— Не расстраивайтесь! Вы хоть хвост его сняли, а другие-
некоторые и этим похвастать не могут.
Я взял слово у своего приятеля никому и никогда не рас-
сказывать об этом моем «фотоконфузе». Ну, а теперь я и сам
не утерпел: перед всеми признался.
Ладно! Дело-то прошлое!
ДВА ПРИКАЗА
В нашей коллекции есть старый пожелтевший череп боль-
шого быка. У него широкий выпуклый лоб и короткие толстые
рога. Этот череп наблюдатели нашли где-то в глухой балке,
у берега Малой Лабы, еще несколько лет назад. Кажется, это
262
и всё, что осталось у нас от исчезнувшей гордости здешних
лесов — кавказского зубра.
Последних зубров на Кавказе прикончили браконьеры еще
в то время, когда в горных лесах скрывались остатки разбитых
белогвардейских банд. С тех пор в течение многих лет работ-
ники заповедника вели безуспешные поиски в надежде, что
может быть, где-либо, в каком-нибудь диком, безлюдном уро-
чище, уцелела и живет хоть пара зубров, хоть один из них. Но
эти надежды не оправдались: зубров на Кавказе больше не
было.
Тогда люди стали мечтать и думать: нельзя ли как-нибудь
вновь завести зубров в заповедных лесах? Но это была трудная
задача, и наш заповедник не мог решить ее своими лишь
силами.
Дело в том, что к тому времени на всей земле оставалось
зубров не более двух десятков, да и те вырождались и посте-
пенно уменьшались в числе. Великолепный дикий бык — живая
память о далеком прошлом нашей планеты — был обречен на
полное исчезновение. Ему угрожала судьба его собрата — древ-
него тура, — и казалось, что зубра уже нельзя спасти. Однако
так только казалось.
Советские ученые нашли способ обновить одряхлевшую
кровь зубра и приостановили его вырождение. Уцелевших зуб-
ров стали скрещивать с их близкими родственниками — бизо-
нами и получили небывалых животных, мощных, полных жиз-
ненной силы. Новых животных назвали зубробизонами.
Но это было только первой удачей и началом удивительной
и смелой работы. Дальше пошло самое трудное, требующее
большого терпения и упорства.
Зубробизонов стали скрещивать с чистыми зубрами и, по-
степенно, из поколения в поколение, накапливать в потомстве
зубриную кровь. В конце концов начали рождаться телята,
которые были уже настоящими зубрами, но зубрами, обновлен-
ными, способными долго жить и хорошо размножаться. Это
было победой наших ученых над роковыми силами природы.
. На юге Украины, вдали от городов и железных дорог, среди
нетронутой ковыльной степи находится знаменитый заповед-
ник— зоопарк Аскания-Нова. Там в громадных загонах и про-
сто по открытой степной целине пасутся обновленные зубры —
живое доказательство одержанной победы. Их много, целое
стадо, и с каждым годом становится всё больше и больше.
Это отступление я сделал для того, чтобы объяснить, по-
чему управление по заповедникам издало свой приказ, который
вызвал у нас невероятное оживление.
Началось с того, что нашего директора вызвали в Москву.
263
Вернувшись оттуда, он приехал на зоологическую станцию, со-
брал всех сотрудников и прочитал приказ управления: начать
работу по восстановлению зубра в нашем заповеднике.
Итак, давнишняя мечта должна стать действительностью.
Услышав про такое дело, все сотрудники заволновались. Ибра-
гим вскочил с места и воскликнул:
— Ай, хорошо! Надо, надо домбай! 1 Начальник, посылай
меня за домбаями, я их сюда привезу!
Однако всем было понятно, что от прочтенного сейчас при-
каза и до того, как в наших лесах снова будут гулять живые
зубры, пройдет еще немало времени. Зубры, вырощенные в
Аскании-Нова, — почти домашние животные, их нельзя сразу
же выпускать на волю в заповедник. Придется еще строить
обширный загон и держать в нем ценнейших животных, приве-
зенных из степи, сухой и ровной, как стол. Держать так год,
два, а в это время постепенно приучать их к новым условиям
жизни. Этих зубров нужно еще многому научить. Например,
пастись на горных склонах, переправляться через быстрые реки,
находить в лесу укрытия от непогоды и обороняться от лесных
хищников.
Началось строительство зубрового парка. Под него отвели
большой ровный участок на склоне хребта Сосняки. Приехала
целая бригада плотников, и в безлюдном старом лесу застучали
топоры. Сооружали изгородь вокруг загона и другие постройки.
Наш директор торопил строителей. К осени должна была
прибыть первая партия асканийских зубров, и к их встрече
готовились, как к долгожданному празднику. Не знал я тогда,
что мне-то уж не придется принимать участие в этой встрече.
Но расскажу всё по-порядку.
В один из душных июньских вечеров к нам приехал гость —
низенький, коренастый старичок, с лысиной во всю голову
и с пышными седыми усами. Из-под золотых очков у него со-
всем не по-стариковски сверкали пристальные живые глаза.
Старичок показал записку от нашего директора, в которой тот
просил «оказать гостеприимство и всемерное содействие това-
рищу Тюнину — директору южнокаспийского заповедника».
Приезжий интересовался решительно всем и был на редкость
непоседливым человеком.
За несколько дней он выходил все окрестные горы и балки.
Как-то получалось так, что сопровождать гостя в его экскур-
сиях приходилось всё время мне. Тюнин задавал множество
вопросов и, выслушивая ответы, обязательно приговаривал:
* Зубр по-черкесски — «домбай». (Г. У.).
264
Люди решили вновь завести зубров в заповедных лесах.
— Ага, так-так! Угу!
На одной из экскурсий он неожиданно задал мне вопрос:
— Коллега! А вас никогда не интересовало море? Пони-
маете: море? Морские берега?
Я не сразу нашелся, как на это ответить, и промямлил что-
то невнятное.
Тюнин тут же поддакнул:
— Ага! Так-так, понимаю! Угу!
Посуетившись у нас с неделю, каспийский директор уехал.
Прошло еще с месяц, и все мы уже стали забывать про этого
гостя — мало ли с какими людьми приходится встречаться
в жизни. Однако Тюнин вскоре напомнил о себе. И как еще на-
помнил!
Пришла почта. Разумович получил несколько служебных
писем и отправился с ними к себе в комнату. Минут через два-
дцать он вдруг зашел к нам и с какой-то немного странной
улыбкой передал мне бумагу с казенным штампом.
Это был приказ главного управления, а в нем написано
следующее: «Зоолога такого-то, — следовала моя фамилия, —
перевести для пользы дела в Южнокаспийский Государствен-
ный заповедник и поручить ему изучение условий зимовки
водоплавающих птиц». Вот и всё!
Было ясно, что это дело подстроил тот самый лысый каспий-
ский директор. Недаром же он у меня спрашивал про море.
Я решил сегодня же выехать в Москву, чтобы скандалить
и добиться отмены приказа. Но Валя охладила мой пыл. Она
спокойно положила мне на плечо руку и сказала:
— Ну, полно! Стоит ли кипятиться? В управлении всё это,
конечно, обдумали; видишь написано: «для пользы дела».
Значит, так и нужно! А зубры — об них есть кому позаботиться
и без тебя!
Потом она повернулась к дочери и весело воскликнула:
— Инка! Поехали к морю?
— Пехали! — пролепетала дочурка и радостно затопала
ножками.
Сердце у меня защемило. Значит, — расставаться! И с това-
рищами, и с этими чудесными лесами, с которыми я успел срод-
ниться и полюбить их всем своим существом!
Меня удивляло и огорчало то, что Валя как будто ничуть
и не жалеет об этом.
Впрочем, я знал, что Валя с детства любит море, мечтает
о нем, хоть никогда в жизни его и не видела. Ну, что ж, пусть
теперь посмотрит вволю!
Перед отъездом мы задумались, что же делать с Мишкой?
Не тащить же его с собой на Каспий! Для этого пришлось бы
266
заказывать специальный вагон. С Мишкой приходилось тоже
расставаться.
Федя Бессонный упрашивал отдать ему медвежонка.
— Вин же меня слухает, всё равно як вас! — говорил маль-
чик.
Это, разумеется, было бы проще всего, но дело-то в том,
что наш Мишка уже не маленький медвежонок, а двухгодова-
лый медведь, и недалеко то время, когда его будет опасно
держать среди людей на свободе, а придется запирать в на-
дежную клетку. Подумав, мы нашли самый лучший выход.
Было решено завести Мишку подальше в лес и оставить его
там. Пусть живет самостоятельно в природе, как и полагается
жить медведю в заповеднике.
Я предвидел, что не легко будет в лесу отвязаться от мед-
ведя, который привык к людям. Я наметил коварный план
действий и для его осуществления заранее спрятал в мешок
медный таз для варенья, всё еще вызывавший у нашего питом-
ца чувство священного ужаса. Свои карманы я набил кусоч-
ками сахара.
Проводы Мишки на вольное житье получились трогатель-
ными. На них собрались почти все кишинцы. Моя дочь, с за-
плаканным лицом, долго теребила ручонками косматую Миш-
кину шерсть и обнимала его за шею. Медвежонок как будто
понимал, что с ним прощаются, и вел себя тихонько, без обыч-
ных выкрутас.
Я показал Мишке кусочек сахара и, зажав его в ладони,
быстро пошел по тропе, вдоль берега реки. Медвежонок побе-
жал за мной. Изредка я давал ему съесть кусок сахара и под-
дразнивал следующим.
Я шел, часто меняя направление, переходя вброд ручьи
.и пересекая звериные тропы. Мне хотелось «заблудить» Мишку,
сбить его с толку, так, чтобы он не нашел обратной дороги на
Кишу. Медведь неотступно следовал за мной, смешно перева-
ливаясь и шлепая лапами по земле.
Мы подошли к каменной гряде в урочище Сосняки. Отсюда
до Киши было уже более десяти километров. «Ну вот, —
думаю, —тут я его и оставлю!» Но как его прогнать от себя?
Что-то не хотелось устрашать Мишку медным тазом.
Пока я раздумывал над этим, медвежонок обнюхивал вы-
ступавшие из земли, косо поставленные сланцевые плиты.
Между плитами была узкая шель, и Мишка пытался засунуть
туда лапу.
Я догадался, что нужно сделать.
Поднеся к Мишкиному носу кусок сахару, я тут же бросил
его в щель. Медвежонок принялся доставать сахар, но щель
267
была узка, лапа не проходила. Тогда Мишка уцепился когтями
за край плиты и стал ее отваливать. Плита поддавалась плохо.
Чтобы дать медвежонку побольше работы, я забросил под
камни весь оставшийся сахар. Сам же спрятался за* кусты и,
убедившись, что Мишка не обращает на меня никакого внима-
ния, пустился бегом от этого места. Так и перешел наш пито-
мец на самостоятельную жизнь.
Месяца через два, когда мы уже жили на песчаном каспий-
ском острове, я получил письмо от Тихонова. В этом письме
Александр Васильевич, между прочим, сообщал, что наш Миш-
ка объявился в районе лагеря Абаго. Он приходит к лагерю
каждый раз, когда там отдыхают экскурсанты, и выклянчивает
у них разные лакомства.
До станции нас провожали Тихонов и Ибрагим. Прошаясь,
я обнял и расцеловал их обоих. То же сделала и Валя. У Ибра-
гима показались слезы, скупые, стариковские. Он хлопал меня
ладонью по груди и скорбно говорил:
— Прощай! Ибрагима больше не увидишь — скоро буду
помирать! А ты живи, живи сто лет! Прощай!
Александр Васильевич был настроен весело. Он взял с меня
Мишка приходит к лагерю каждый раз, когда там отдыхают экскурсанты,
и выклянчивает у них разные лакомства.
268
слово, что я хоть разок еще да приеду сюда и поброжу с ним
по знакомым местам.
Я помню об этом обещании, мой незабвенный друг! До
сего дня помню и не теряю надежды, что исполню его.
Поезд тронулся. Валя поддерживает у окна Инку, которая
машет ручонкой людям, оставшимся на платформе. Уходят
назад знакомые горы, горы, покрытые густой синевой заповед-
ных лесов.
Прощайте, мои зеленые дебри! Многому вы меня научили.
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора.......................3
Часть первая
НАЧАЛО ПУТИ
Исполнение желаний......................................7
В институте.............................................14
Зооферма................................................21
Разочарование ......................................... 28
Начало пути.............................................35
В бобровом заповеднике..................................38
Испытание...............................................45
Будешь доволен..........................................49
В дороге................................................54
Часть вторая
СОКОЛИНЫИ 3 А и о в кд н и к
По льду Байкала......................................61
Усть-Баргузин. Чивыркуйский залив..................69*
Соболиный заповедник................................73
Заход в тайгу......................................79’
Невидимки...........................................87
Пурга...............................................93
За нерпами..........................................96
Первый опыт.........................................105
270
Мыс Покойники . .......................................Ill
Близок локоть..........................................117
Ночной грабеж..........................................125
Крылатые легионы.......................................128
Охота..................................................135
Я рассчитываюсь........................................139
Медвежье лето..........................................144
Таежные встречи........................................151
Пахучие приманки ..................................... 159
Проверка на опыте......................................167
Лицом к лицу...........................................172
Последние приключения..................................177
Новый зверосовхоз......................................185
Часть третья.
3 В Е Р И Н Ы Е САД Ы
Кующая вода...........................................193
Юрин точок............................................201
Травоядный хищник.....................................214
Озеро туров...........................................225
Звериные сады.........................................237
Расплата..............................................246
Хвост леопарда........................................257
Два приказа...........................................262
Отзывы и пожелания издательству
направляйте по адресу: Ленинград,
набережная Кутузова, 6, Дом
детской книги Детгиза
Длп среднего и старшего возраста
Ответственный редактор
Л, Джалалбекова.
Художник-редактор Ю. Киселев. Техни-
ческий редактор Н. Сусленникова. Кор-
ректоры А. Петрова и А. Нарвойш.
60х9*1|1в. Бум. л. в1^. Печ. л. 17. Уч.-изд.
л. 15,99. Авт. л. 13,69. М-50120. Подписано
к печати 15|Х1 1952 г. Тираж 30 000. Цена
5 р. 80 к. (номинал по прейскуранту 1952 г.)
Заказ № 210.
2-я фабрика детской книги Детгиза Мини-
стерства Просвещения РСФСР Ленинград.
2-я Советская. 7.